«Святое дело»

Михаил Серегин Святое дело

Часть первая

Эта история началась в тот день, когда отец Василий познакомился с Марией Петровной. Священник как раз вышел во двор своего дома и даже зажмурился от ударившего по глазам ослепительного солнечного света. Густой влажный жар тут же осел у него на лице мелкими капельками пота.

– Мама родная, – пробормотал он. – Ну и пекло!

Прямо перед ним на мощенную бетонной плиткой площадку тяжело приземлилась сорока – клюв распахнут настежь, крылья бессильно опущены вниз. Священник звонко хлопнул в ладоши, но сорока и не подумала пугаться, а лишь осуждающе повела в его сторону круглым черным глазом и враскачку, как заправский моряк, побрела к сараю, в тенек.

Это лето в Поволжье выдалось настолько жарким, что даже листва начала осыпаться на истекающий блестящим гудроном, зыбкий, как плавленый сырок, асфальт еще в июле.

Отец Василий осмотрел округу сквозь бойницы прищуренных век и заметил бредущую к нему от дороги толстую тетку в белом. В том, что она идет к дому городского священника, не было никаких сомнений: здесь, в маленьком частном микрорайоне, расположенном на самой окраине Усть-Кудеяра, стояло всего-то восемь коттеджей, из них четыре недостроенных.

Да и к кому еще можно было отважиться идти в такую жару? Все нормальные люди попрятались по домам и, обрызгивая полы и стены, постели и коврики водой, отпаивались холодным кислым квасом. И лишь рано поутру да поздно вечером бедные устькудеярцы отваживались покинуть спасительные стены домов, и то лишь для того, чтобы сходить в булочную. Так что можно было смело утверждать: гостья идет к нему, и по весьма важному делу.

Священник невольно поморщился. Мысль о том, что ему, возможно, придется отпевать покойника где-нибудь в маленькой душной комнатке среди истекающих потом родственников, вызывала страдание. Но делать нечего, если надо, он поедет.

Тетка с явным усилием преодолела последние пятьдесят метров, прошла сквозь распахнутые настежь металлические ворота и подошла к крыльцу. Отец Василий пригляделся и встревожился: на бедной бабе лица не было.

– Что с вами? – Придерживая полы рясы, он стремительно спустился с крыльца и взял тетку под руку. – Пройдемте в дом...

– Помогите, батюшка, – просипела она. – Сил моих больше нет терпеть...

Священник помог тяжеленной тетке подняться по ступенькам, затащил в кондиционированную прохладу прихожей и провел в гостиную.

– Присаживайтесь...

– Батюшка, помогите, – еще раз взмолилась женщина, и отец Василий вдруг понял, что она еще достаточно молода – лет сорок, не больше... Просто была она женщиной из народа – обычной и незамысловатой, как стальной половник, и бесконечно далекой от всех этих новомодных изысков типа шейпинга, лифтинга и, как его?.. Кажется, дриблинга...

– Ну? Что у вас стряслось? – поинтересовался отец Василий.

– Ой, – тяжело вздохнув, покачала женщина головой и вдруг тихонько завыла: – Грех-то какой, господи!

– Оленька! – крикнул священник. – Принеси-ка нам водички!

* * *

Вытянуть из гостьи суть происшедшего несчастья удалось не сразу, тетка вздыхала, крестилась, роняла слезы, опускала глаза в пол и все время норовила заливисто, по-бабьи завыть. Впрочем, отец Василий знал, что делает, и после нескольких ласковых, успокоительных фраз тетка отошла и как-то внутренне примирилась с необходимостью рассказать все, как на духу, – а иначе зачем переться сюда, да еще по жаре. Но когда священник понял, в чем суть проблемы, он лишь поскреб черную кудлатую бороду: с таким он еще не сталкивался.

Во-первых, двадцатилетний сын Марии Петровны Вова жил во грехе. В смысле, с женщиной. Естественно, как теперь принято, вне брака. Во-вторых, делал он это вопреки воле матери, что и само по себе нехорошо. Но самым необычным было то, что его избраннице не так давно стукнуло сорок пять и была она ровно на пять годков старше его собственной матери.

– Я эту курву предупреждала, – горячилась постепенно пришедшая в себя Мария Петровна, – отвяжись от моего сына, а то я батюшке скажу, он тебе вставит по первое число!

– Вставит? – не сразу понял священник; он уже отвык употреблять подобный лексикон.

– Ну, да! В смысле, вздрючит! – охотно пояснила женщина из народа. – А то охамела совсем! – И надрывно, почти митинговым голосом добавила: – Вот времена пошли! Скоро уже на младенцев кидаться начнут!

Отец Василий крякнул. Пожалуй, он не рискнул бы назвать младенцем половозрелого двадцатилетнего парня.

– Я уж чуть было грех на себя не взяла! – вдруг истово перекрестилась женщина. – Как Вова к ней из дому насовсем ушел, думала подкараулить ее да и поленом по башке! Вы уж сделайте что-нибудь, пожалейте вдову... не доводите до греха!

Женщина снова залилась слезами.

Отец Василий дождался, когда она немного успокоится, обратился к ее смирению перед волей господа, к ее доброму православному сердцу, но вскоре осознал, что все без толку. Бабу как заклинило: или я, или она! Или Вовочка вернется домой, или я ее по башке поленом!

Честно говоря, особой охоты переться по такой жаре бог знает куда, чтобы примирить сына с матерью, у отца Василия не было. Но и отказать он боялся. Священнику уже выходили боком подобные отказы: сегодня ты с прихожанином поговорить не захотел, а назавтра он – покойник – случалось и такое... И ничего уже не изменишь.

Неизвестно, насколько серьезным было ее намерение угостить великовозрастную любовницу своего сына поленом по голове, но рисковать отец Василий не хотел.

– Ладно, дщерь, попробую помочь твоему горю, – кивнул он. – Только ты в наш разговор не вмешивайся; я сам хочу с ним поговорить.

– Вот вам крест! – истово перекрестилась женщина. – Я и слова не скажу; сразу домой побегу да на кухне закроюсь!

– Ты где живешь? – Священник встал с дивана, подумав, что вполне можно успеть сходить и переговорить с этим Вовкой до вечерней службы.

– Да здесь недалеко! – поняв, что они пойдут прямо сейчас, обрадовалась прихожанка. – Два квартала за шашлычной!

– А он?

– ...у соседки, – сделав затяжную паузу, выдохнула она. – Вот ведь лярва какая, семь лет интеллигентную из себя строила, лучшей подругой была...

* * *

На солнышке ряса раскалилась в считанные минуты. Отец Василий торжественно нес свое крупное, сильное тело, обливаясь липким соленым потом, вполуха слушал бесконечный возмущенный щебет Марии Петровны, но думал о своем.

Так уж вышло, что вот уже третий год он не только проводил храмовые службы, а был для своих прихожан и третейским судьей, и советчиком, и жилеткой для слез, и вообще, кем только не был! Отец Василий не слышал, чтобы хоть кому-нибудь из его однокашников по семинарии приходилось жить и работать в таком режиме; немного пообвыкшись на новом месте, они все быстренько стали важны и суровы – не подступись! А вот он не сумел; видно, сразу не так себя поставил. А потому не было у него ни выходных, ни проходных, ни даже нормального вечернего отдыха у телевизора... Обязательно находился очередной несчастный, не способный разрешить свою проблему самостоятельно.

Далеко сзади послышалась бодрая поступь, и священник оглянулся: их нагоняли одетые в камуфляжные брюки и полосатые тельники подростки из военно-патриотического союза. Отец Василий невольно улыбнулся и прибавил шагу: если позволить себя обогнать, то потом долго придется глотать поднятую десятками армейских ботинок пыль.

Было время, когда исповедуемая руководителем этой полувоенной молодежной организации Виктором Сергеевичем Бугровым смесь православия с военщиной вышла отцу Василию боком, и пришлось ему отвечать за бугровские грехи, как за свои. Отец Василий тогда его почти ненавидел. Впрочем, он не мог не признать: в последнее время Виктор Сергеевич стал намного безопаснее для окружающих.

Видно, там, на самом верху, произошли какие-то перемены, и теперь стихийный бугровский патриотизм почему-то более не умилял власти, а скорее раздражал. За исключением военкома, разумеется. Тому призывники в Чечню были нужны при любом повороте внутренней политики страны. А значит, нужен был и Бугров. Но вот те, что стоят повыше, нос от Виктора Сергеевича начали воротить.

Как утверждал циник и космополит главврач районной больницы Костя, такая перемена во властных настроениях объяснялась довольно просто. Все кредиты, которые наше правительство могло взять на Западе, угрожая тем, что отсутствие оных обернется коммунизмом или фашизмом, оно уже благополучно взяло и успешно переправило на Сейшельские острова. А поскольку второй раз один и тот же «прикол» не срабатывает, Бугрова, как и всех остальных рассыпанных по России самостийных патриотов, просто-напросто «списали». За полным идейным износом.

Что-то в этом было. По крайней мере, нельзя было не отметить тот факт, что бугровцы давненько уже не покупали новой автотехники, не арендовали помещений и не издавали своей газеты. Так, словно капавший сверху денежный ручеек нежно, но надежно перекрыли.

Но главное, пожалуй, было в другом. Отлежав в областной психиатрической больнице почти три месяца, Бугров вышел оттуда посвежевшим и помолодевшим, и даже его вечно беспокойные, панически бегающие в поисках тайных агентов Моссада и чеченских террористов глаза стали неожиданно спокойны и мудры.

Как говорили соседи, после курса лечения Виктор Сергеевич остепенился. Он совсем перестал заставлять постаревшую до срока жену передвигаться по собственному двору исключительно короткими перебежками. А главное, более не нагружал обожающих его подростков жуткими и путаными рассказами о пронизывающей страну сети заговорщиков и занялся тем, что у него получалось лучше всего – физической и психологической подготовкой местной молодежи к предстоящей им нелегкой службе в рядах Российской армии.

Пацанве это нравилось. Где еще они могли набрать мышечную массу, научиться приемам рукопашного боя и подготовиться к грядущим схваткам с настоящим, отнюдь не условным, противником? Только у Бугрова.

– Левой! Левой! Раз! Два! Три! – слышался позади бодрый голос Виктора Сергеевича. – Выше ножку, Хохлов!

Они уже вошли на узкую улицу, покрытую горячей, остро пахнущей сухим навозом и угольным шлаком пылью, когда Мария Петровна резко затормозила.

– Вот ее дом, – мстительно усмехнулась она, ткнулась в калитку и, обнаружив, что та закрыта, рассвирепела. – Открывай, шлюха! Нечего от меня прятаться!

За батюшкой она чувствовала себя, как за каменной стеной.

– Так, Мария Петровна... вы мне что обещали? – напомнил отец Василий женщине ее клятвенные заверения в переговорный процесс не вмешиваться.

– Открывай, змея подколодная! – совершенно не слыша его, стукнула в ворота мощным, широким бедром Мария Петровна. – Открывай, дрянь ты эдакая!

Ворота неожиданно легко поддались и со скрипом распахнулись.

– Где ты, тварь?! – помчалась по двору мстительница.

– Рота-а! Стой! Раз! Два! – остановил своих подопечных Виктор Сергеевич и подошел к священнику. – Что случилось, батюшка? Помощь не нужна?

Отец Василий виновато оглянулся. Бугров ничем не мог ему помочь; разве что удержать Марию Петровну от немедленной расправы над своей соседкой. Но той что-то не было видно...

– Команды «вольно» не было! – напомнил загорелым и до чертиков пропыленным пацанам Бугров и тронул священника за плечо. – А что, батюшка, правду говорят, что у вас из-за меня неприятности были? Вы, говорят, даже жаловались на меня...

«Шел бы ты, Виктор Сергеевич, своей дорогой! – подумал отец Василий. – Нашел время разборки чинить!» Но произнести этого вслух не успел, за воротами раздался дикий, нечеловеческий вопль.

– Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! – охнул священник и наперегонки с Бугровым кинулся во двор – спасать соседку от разъяренной Марии Петровны.

Но никакой соседки во дворе не оказалось. А напротив остолбеневшей Марии Петровны стоял, наклонив голову, рослый, трехгодовалый, наверное, бычок. Некоторое время бычок еще разглядывал тихо поскуливающую бабу, а потом повернул голову и решил, что те двое, что торчат в воротах, подходят для его молодецкой забавы куда как лучше. И тогда он наклонил голову и, выставив острые короткие рожки вперед и поднимая тучи мелкой белой пыли, помчался на них.

– Рота! Бегом! – заорал Бугров. – Марш! Всем в укрытие! В укрытие, я сказал!

Они вылетели со двора и, обгоняя друг друга, помчались вслед за прыснувшими вдоль узкой улочки пацанами.

– Всем в укрытие! – громоподобно орал Бугров, но где он здесь видел укрытие, было неясно, вдоль дороги с обеих сторон шли глухие двухметровой высоты заборы.

Бычок мощно, протяжно взревел, и пацаны истошно завопили и наподдали ходу, падая, подымаясь и снова падая в дорожную пыль. А вслед за ними бежали и так же идиотски орали и они – два взрослых, степенных мужика.

Метров через пятьдесят заборы пошли пониже, и пацанва посыпалась через черные от времени доски в чужие огороды, и тогда Бугров последовал их примеру и, уцепившись руками за забор, подтянулся и сиганул на крышу примыкающего к улочке сарая.

– Давай, батюшка, сюда! – крикнул он.

Священник попытался повторить спортивный подвиг отставного капитана, и в тот самый миг, когда он с горечью осознал, что ему с его солидным весом этого ни за что не проделать, сзади словно наподдали огромным, шестьдесят второго размера сапогом, что-то ужасно захрустело, и он вмиг оказался на истекающей раскаленным гудроном рубероидной крыше.

– Что, выкусил?! – торжествующе крикнул Бугров и погрозил вниз белым от напряжения кулаком.

Священник скосил глаза. Прямо под ними задумчиво стоял виновник происшествия, и на одном из его небольших, но острых рогов колыхался изрядный кусок черной материи. Отец Василий испуганно ощупал поясницу и понял, что она совершенно голая, и лишь чудом уцелевшие просторные сатиновые трусы защищают его от полного позора. Но крови, слава всевышнему, на тщательно осмотренной ладони не было – значит, не зацепил.

Надрывно, в десятки глоток лаяли донельзя возмущенные нарушением огородного суверенитета дворовые собаки; трещали под камуфлированной пацанвой чужие заборы, но стало ясно: все кончилось. Бычок повернулся к забору боком, с минуту постоял и, ритмично размахивая повисшим на одном из рогов черным пиратским полотном, бодро двинулся назад.

– Во, скотина какая! – восхищенно ругнулся Бугров. – Характер показал и домой!

На улочку высыпали немногочисленные обитатели здешних домишек, но никто чудеса бесстрашия демонстрировать не торопился: что скотину понапрасну пугать? Вон она уже сама во двор заходит...

– Так вы что, батюшка, к Вовчику зайти решили? – Отставной капитан аккуратно спрыгнул с крыши. – Осторожнее, здесь стекло битое.

Похоже, он знал и этот двор, и его хозяев.

– Ага, – кивнул священник и тоже спрыгнул вниз. – Мария Петровна попросила.

Бугров как-то сразу помрачнел.

– А-а... вы поэтому...

– А что? – насторожился отец Василий. – Что-нибудь не так?

– Да нет, все так, – печально признал Бугров. – И баба у него на двадцать пять лет старше, и мать, конечно, этим недовольна, но только... – он сглотнул. – Не трогали бы вы парнишку.

– Почему? – удивился священник.

– Пусть живет пацан, как умеет. Да вы и сами все увидите, – отмахнулся Бугров и повернулся к своим подопечным. – Рота! Стройся!

Мальчишки кинулись в центр улицы, на ходу отряхивая пыль с камуфляжных брюк и с гоготом вспоминая, кто, как и куда сиганул, и Бугров решительно отошел от священника и целиком переключился на них.

– Отставить смефуечки! Хохлов! Тебе что, два раза повторять?!

Отец Василий пожал плечами, развернулся и пошел назад, к открытым настежь воротам соседки Марии Петровны. Судя по гомону, доносящемуся оттуда, хозяйка дома уже объявилась и теперь выясняет отношения с матерью Вовки. Или Вовчика, как назвал его Бугров.

* * *

Так оно и было на самом деле. Когда священник подошел, бычка уже загнали в сарай, а женщины стояли одна напротив другой руки в боки. Отец Василий тщательно замотал оборванными полами рясы свои тылы и поймал настороженный взгляд довольно моложавой, несмотря на свой изрядный возраст, хозяйки.

– Володя на заднем дворе, – внезапно прекратив орать, спокойно сказала она и снова повернулась к своей бывшей лучшей подруге – продолжать.

Священник прошел на задний двор и почти сразу же увидел его. Молодой парень сидел на березовой чурке и курил сигарету без фильтра.

– Здравствуй, Володя, – шагнул вперед отец Василий.

– Здравствуйте, – приподнялся, опершись о стену, парень, и по тому, как деревянно, одним махом качнулась вперед его нога, священник сразу понял: ноги там и нет – протез.

– Где это тебя? – нахмурился отец Василий.

– Чечня, – коротко ответил Вовчик и посмотрел на попа своими светло-голубыми, словно выцветшими на беспощадном южном солнце глазами.

«Не трогайте вы его, – пронеслись в голове священника слова Бугрова. – Пусть живет пацан, как умеет...» Он вдруг вспомнил что-то свое, казалось, давным-давно позабытое: оседланные пехотой «коробочки», слепящее горное солнце, подорвавшийся на «итальянке» Васек – от него мало что осталось, по кускам собирали... В глотке у священника сразу пересохло.

– Ладно, братуха, – хрипло выдохнул он. – Если надумаешь, заходи; я здесь недалеко живу, у оврага. Найдешь?

– Найду, – кивнул Вовчик.

Они пожали друг другу руки, отец Василий вернулся во двор и, подойдя к Марии Петровне, положил ей руку на плечо. Только что извергавшая потоки грязных ругательств прихожанка испуганно смолкла.

– На исповеди давно была? – тихо поинтересовался священник.

Мария Петровна отчаянно заморгала глазами, но вспомнить, когда в последний раз ходила на исповедь, так и не смогла. И тогда отец Василий сокрушенно покачал головой и, подняв с земли сброшенный бычком кусок своей рясы, вышел со двора вон.

* * *

Усть-Кудеяр не был классическим гарнизонным городком – ближайший полк внутренних войск находился довольно далеко. И слава богу. Пара тысяч молодых и в силу возраста не слишком морально устойчивых парней ни для какого городка не подарок. И тем не менее армейское влияние здесь ощущалось достаточно сильно. Крепкие, не избалованные знанием законов и чрезмерным образованием местные парни в армию шли охотно, и мелкая пацанва всегда с острой завистью смотрела на возвращающихся домой старших брательников. Как говорил отцу Василию главный врач районной больницы Костя, облвоенком на здешних парней нарадоваться не мог, поскольку все, что не добирали в областном центре, с лихвой покрывал Усть-Кудеяр.

Разумеется, тому были причины. В пыльном, заштатном райцентре и в прежние времена делать было нечего – ни приличной работы, ни развлечений. А теперь, когда все безработное и безденежное мужское население целыми днями пропадало на Волге, дабы не слышать заслуженных упреков лучшей половины человечества, армия и впрямь была приключением. По крайней мере, по сравнению с Усть-Кудеяром.

А потому к каждому призыву вышеоговоренное мужское население готовилось всерьез и загодя. Поспевал самогон, привозилась от сельской родни свинина, а в Татарской слободе молодая баранина, и довольно долго, месяца два, все были при деле, потому как готовили своих сыновей к самому важному, к самому яркому событию в их жизни.

А потом начинались проводы, которые плавно перетекали во встречу очередной партии дембелей, и снова ни самогон, ни свинина лишними не были. Особенно если учесть, что весь частный сектор, а это половина города, издревле гулял «копаем», то есть всем районом.

Отец Василий и сам прошел через все это. Подростком слушал рассказы дембелей о том, как они давили духов, затем ушел в Афганистан сам, потом служил сверхсрочную, но, так вышло, вернулся домой уже другим, внутренне переродившимся человеком. И только Усть-Кудеяр, по большому счету, остался все тем же. Так же уходили служить и возвращались парни, и те же рассказы слушали подростки; разве что менялись регионы службы, презрительные клички для очередного противника, да сама война все ближе подступала к дому – методично и безостановочно: Афганистан, Таджикистан, Карабах, Абхазия, Приднестровье, Чечня...

Понятно, что не везде шли реальные боевые действия, но вот мальчишки отовсюду возвращались одинаковыми – загорелыми, молчаливыми и абсолютно неадекватными сонному и мирному, глубоко пофигистскому настроению родного городка. И вот здесь за пацанами нужен был глаз да глаз.

Конечно, у православной церкви уже накопился изрядный исторический опыт воодушевления воинов на святое дело по защите рубежей Отечества. И, казалось бы, никаких особых духовных проблем у юных воинов и возникнуть не должно. Да вот только эти, новые, похоже, не до конца осознавали, что воевали за Отечество. И даже тосты их, и в семье, и на мальчишниках, были просты и, как на подбор, безыдейны: «За верных друзей» да «За преданных женщин». Так, словно они рисковали своими жизнями и отбирали чужие только для того, чтобы испытать своих не так чтобы слишком преданных женщин и таких же зеленых, как и они сами, друзей на прочность.

И почти все они, увы, несли на себе недоступную пропитому обывательскому взгляду каинову печать братоубийства. Нет, эти ребята не были совсем уж потерянными для бога людьми, но печать была – священник ощущал эти исходящие от них тоску и неосознанное предчувствие грядущей преисподней почти физически.

За все три года служения господу отец Василий помнил только четверых дембелей, сумевших встать к исповеди с первой попытки. Еще несколько человек бродили вокруг да около больше месяца, страшась взыскующего Иисусова взора, пока не отважились принести свое покаяние. Но девять из десяти обходили храм божий стороной и предпочитали топить совесть в самогоне и блудодействе.

И теперь все чаще священник приходил к мысли, что ему следует отринуть свою гордыню и почти органическое неприятие бугровских «военно-патриотических игр». И что давно пора начать активно сотрудничать с патриотами, как бы дурно от их лозунгов ни пахло, и воспитывать пацанву вместе. Потому что начинать спасать человека для жизни вечной следует намного раньше того, как он возьмет в руки автомат.

«Завтра же пойду к Виктору Сергеевичу мириться!» – решил отец Василий и ускорил шаг – до времени службы оставалось всего ничего, а ему еще следовало принять душ и сменить рваную рясу на новую.

* * *

Когда он, омерзительно липкий от пота и распаренный до изнеможения, зашел в дом, Ольга кормила маленького Мишаньку. Священнику страстно хотелось одного: нырнуть под относительно прохладные струи душа, но удержаться от того, чтобы еще раз глянуть на подрастающего сынишку, он не мог.

– Как наши дела? – наклонился отец Василий над попадьей и потрепал малыша за упругую розовую щечку. Парень засмеялся.

– Наши-то дела хорошо, – ответила вместо сына Ольга. – Кушаем да спим. А вот с чего это вы, Михаил Иванович, – назвала его жена мирским именем, – такой помятый?

– Правда? – удивился священник, подошел к зеркалу, повертел головой из стороны в сторону и вдруг заметил, что так и держит в руке оторванный бычком кусок черной материи. – Пришьешь?

Ольга оторвала взгляд от сына и охнула. Теперь, когда батюшка повернулся к зеркалу, непристойная, от самого пояса прореха стала видна во всей красе.

– Кто это вас так?!

– А-а! – досадливо отмахнулся отец Василий. – Один бычок местный; в общем, тварь неразумная. Видно, привязать забыли.

Попадья осуждающе покачала головой и вздохнула. К тому, что батюшка нет-нет да и страдает от дворовых собак, она уже привыкла. Когда по долгу службы еженедельно обходишь до полусотни домов, это становится почти профессиональным риском. Но чтобы напороться на быка? Такого еще не было.

– Он что, заместо собаки двор охранял? – со снисходительной улыбкой поинтересовалась Ольга.

– Да вроде того. – Священник с усилием стянул с пропотевшего тела рясу и отправился в душевую.

Трудно сказать почему, но животные мужского пола атаковали его особенно часто. Священник на несколько секунд задумался и признал, что суки, например, его не кусали, а, напротив, довольно быстро начинали проявлять дружелюбие и стремление установить прочные и как можно более близкие, естественно, чисто товарищеские отношения. А вот от кобелей доставалось, и не раз.

Случались конфликты и с петухами. Пару дней назад, например, налетел на него один огненно-рыжий, видно, почему-то решил, что священник пришел исключительно для того, чтобы посягнуть на его любимый разномастный гарем. Все правильно, а ради чего еще кто-то попрется в такую жару через весь город? А теперь еще и этот бык...

Отец Василий неторопливо ополоснулся, выключил воду, тщательно обтерся, вышел, но, глянув на часы, охнул: до вечерни оставалось всего ничего.

* * *

Храм был почти пуст. Священник привычно отчитал предначитательный псалом, кафизму, и немногие пришедшие на службу, самые преданные господу маленькие, сухонькие старушки истово крестились и кланялись в пояс. Отец Василий знал, пройдет еще совсем немного времени, и всех их призовет господь, и тогда ни одна служба, ни одна искренняя молитва, ни одно доброе слово не будет лишним. Ибо ничто так не приближает человека к небесам, как смирение, прощение и любовь, и ничто так не тащит вниз, в самое пекло, как ненависть и гордыня.

Священник неторопливо, с глубоким и сильным чувством исполненного долга завершил вечерню, коротко переговорил с диаконом и подошедшей к руке прихожанкой и вышел во двор. Яростное, беспощадное солнце уже опустилось за крыши пятиэтажек, и хотя жара еще не спала, а из темных подворотен вовсю несло запахом старых тряпок, брожения и тлена, стало полегче.

Мимо храма прошла бодро щебечущая стайка девчонок; за ними, деловито сунув руки в карманы, пробрели шанхайские пацаны – молодежь дружно, всем Усть-Кудеяром покидала пыльный, почти безжизненный городок и шла на Волгу купаться.

«А не смотаться ли и мне на рыбалку?» – только подумал отец Василий, как тут же увидел входящего в храмовые ворота главврача районной больницы Костю.

– Привет, Мишаня! – назвав священника мирским именем, помахал ему Костя. – А я на острова собрался. Поедешь со мной?

Отец Василий засмеялся, совпадение мыслей оказалось идеальным.

– Надо Ольгу предупредить. – Он подошел к храмовым воротам и пожал протянутую руку.

– Нет проблем, я на машине, – мотнул головой Костя в сторону своего служебного «рафика».

Мимо пронесся кортеж иномарок, обдав их раскаленным облаком выхлопных газов и пыли, и Костя матюгнулся.

– Молодняк хренов! Оборзели сынки совсем!

Священник пожал плечами. Он не считал юную, динамичную, жизнеспособную и в силу этого порой наступающую на пятки поросль чем-то невыносимым. Они в свое время тоже доставили своим родителям хлопот.

– Ты плечами-то не жми, – осуждающе покачал головой Костя. – Это и тебя касается, не только меня...

– А что такое? – Священника заинтересовала столь нервная реакция привычного ко всему главврача районной больницы.

Костя приглашающим жестом указал на свой белый «рафик» и, пропустив священника вперед, забрался внутрь.

– Ко мне недавно трое таких отроков поступило, – пояснил он. – С отравлением. Ну-ка угадай, чем они занимались.

– Откуда мне знать? – не стал поддерживать эту игру в «угадайку» отец Василий.

– С Перуном захотели напрямую пообщаться. Какой-то дряни нажрались до одурения, потом групповуху устроили, а как до заклинаний дело дошло, тут им и поплохело.

Священника пробил холодный пот. Этого он боялся больше всего. Духовно неустойчивый молодняк, начитавшись переводной литературы, все чаще пытался преодолеть барьер, отделяющий привычный человеческий мир от его иных, не предназначенных для прямого лицезрения слоев. И неважно, с кем они хотели пообщаться – с Перуном, Сварогом или каким-нибудь Уицли-Почтли, итог был предопределен – все попадали под прямое влияние бесов. С вполне предсказуемым исходом.

– Наши, усть-кудеярские? – глотнул он пересохшим горлом.

– Ага, – кивнул главврач. – Шанхайские ребята. Я, понятное дело, Скобцову доложил, – назвал он фамилию главного мента города, – но тому как об стенку горох! Своих, говорит, проблем хватает, не то чтобы этой шпаной заниматься...

– Так это же самое главное! – охнул православный священник. – Это ж прямая весточка от сатаны!

– Ну, знаешь ли, эту твою, с позволения сказать, «весточку» к делу не пришьешь... – неожиданно холодным тоном произнес Костя. – А вот за хранение и употребление наркотиков можно было и впаять.

Отец Василий сник. «Впаять» срок не было выходом – это он понимал, но, похоже, у властных структур просто не было иных инструментов влияния. Это он тоже видел.

– Ладно, Мишаня, не горюй! – бодрячески хлопнул священника по плечу друг. – Не все так плохо. Вот кончится лето, и народ снова в твой храм потянется. А то ты прикинь, каково по такой жаре через весь город переться! Да еще потом внутри в духоте стоять... Зимой нечистого за глотку и возьмешь; аккурат на Крещение – самое милое время.

– Его человеческими руками не одолеешь, – покачал головой отец Василий. – И уголовным кодексом к стенке не припрешь. Его надо в собственном сердце побеждать.

Костя насупился. Он не верил ни в бога, ни в черта и страшно не любил, когда его школьный товарищ начинал говорить этим своим высокопарным слогом о непостижимых для прагматичного медицинского ума теософских материях.

* * *

Они заехали к отцу Василию домой, и священник наскоро перекусил, переоделся в просторный рыбацкий костюм, прихватил снасти, «тормозок» с бутербродами, высокий китайский термос и, расцеловав жену и сына в аппетитные щечки, помчался за ворота, где его ждал в раскаленном салоне служебной машины изнемогающий от жары и нетерпения Костя.

Водитель газанул, и белый «рафик» с красной полосой и надписью «Скорая помощь» по борту рванул с места и помчался к старому причалу, где обоих рыбаков поджидал старый, как советская власть, и коричневый от загара, как студент университета им. Патриса Лулумбы, лодочник Петька.

Петька сразу покрыл их веселым дружественным матом, помог затащить и разместить в лодке вещмешки со снастями и с гагаринским простодушием взмахнул рукой.

– Ну что, мужики, поехали!

И лодка взревела мотором, лихо рванула с места и, пуская вдоль борта широкую, пологую волну, помчалась вперед.

– Ты меня, засранца, извини! – пытаясь перекричать рев двигателя, орал в ухо священнику главврач. – Я бываю резок, но ты и сам понимаешь, я должен быть объективен. Иначе какой я, к растакой матери, врач!

Отец Василий улыбнулся. Он не умел ссориться с Костей. Так уж получилось, что пьющий, разведенный, глубоко атеистически настроенный главврач был его лучшим другом, даже, пожалуй, единственным настоящим другом в городе. Он запросто мог сказать какую-нибудь гадость, но не со зла, а из-за этого своего профессионального медицинского цинизма, из-за этой защитной «корки», наросшей на душе за долгие годы общения с человеческой болью.

* * *

Они миновали остров Песчаный с элитными коттеджами базы отдыха на берегу, затем еще несколько мелких островов, но совершенно свободного от весельных да моторных лодок места так и не нашли. Создавалось впечатление, что весь Усть-Кудеяр покинул душные малогабаритные квартиры, заправил двигатели своих моторок купленным у солдат за треть цены бензином и выбрался на природу.

– Хрен с ним, Петька! – крикнул главврач. – Давай здесь! – И ткнул пальцем в узкую песчаную полосу вдоль покрытого зарослями ивняка острова.

Петя поднял выгоревшую добела бровь и кивнул. Моторка развернулась, и через несколько секунд лодочник вырубил двигатель и позволил своей «ласточке» пройти оставшиеся полтора десятка метров по инерции и несильно ткнуться в берег.

– Часам к трем заберешь, – распорядился Костя, спрыгнул в воду и принял из рук священника свой вещмешок со снастями, провизией и, разумеется, чистейшим медицинским спиртом.

– И мой держи, – сунул ему Василий свой мешок, но Костя и глазом не повел.

– Не маленький, – пробурчал он. – Сам понесешь, – и не выдержал, рассмеялся.

Они оба уже приходили в то легкое, безалаберное состояние души, когда всего хочется, почти все можно и нет нужды удерживать в себе ни слова, ни мысли. Потому как, что бы ты ни сказал, тебя поймут и не осудят.

Они скинули вещи на узкую песчаную полоску и, дружно навалившись, оттолкнули моторку от берега. Петя подождал, пока лодка минует зону камыша, и, даже не глянув на оставленных на берегу пассажиров, завел мотор и в считанные секунды скрылся за краем острова.

Священник стоял босыми ногами в ласковой и теплой волжской воде и чувствовал, как упругими толчками омывает их поднятая моторкой волна, отчего мелкий песок под ступнями проседает и уходит в стороны. Солнце как раз только-только опустилось за линию горизонта, и волжская вода как-то сразу стала светлее неба.

– Ну что, иди место для костра выбирай, – улыбнулся ему главврач. – А я пока снасти вытащу да напитки в воду поставлю.

Священник хмыкнул и покачал головой. Пытаться остудить «напитки» в летней, насквозь прогретой солнцем речной воде? Это было что-то новенькое. Разве что забросить их на глубину с риском не вытащить обратно... Он закинул вещмешок на плечо, прикрыл поросшее бородой лицо ладонью и двинулся сквозь хлесткий ивняк. Эти мелкие островки редко бывали сплошь покрыты зарослями – обязательно да найдется чистая песчаная проплешина. Там и костерок из топляка удобнее всего сварганить, и спальники постелить... Нет, он не думал, что они будут спать хоть минуту, но если уж они взялись отдыхать, то следовало это проделать с полным комфортом.

Впереди послышался невнятный шум. Отец Василий раздвинул гибкие прутья ивняка и непонимающе тряхнул головой. Прямо перед ним, на просторном песчаном пляже, сидело вкруг около сотни человек. Обнаженные по пояс нетрезвые парни в обнимку с такими же полураздетыми и тоже нетрезвыми девицами тянули пиво из высоких пластиковых бутылок, лениво и насмешливо подбадривая сцепившуюся в центре поляны и кружащуюся в странном танце пару.

Священник проморгался и по цветастым дамским купальникам понял, что «танцуют» девушки, и вообще это не танец, а самый натуральный бой! Кисти каждой из них защищали маленькие алые перчатки. А судя по набухшим губам, там, во рту, зубы охватывали настоящие пластиковые капы.

Пара внезапно распалась, и полная, довольно рослая девица крутнула головой, отчего ее пышные каштановые волосы описали вокруг плеч плавный полукруг, и, поджав губы, угрожающе прорычала что-то невнятное и решительно двинулась вперед. Ее мелкокостная и почему-то бритая наголо противница отступила на пару шагов назад и прижала руки к телу, защищая лицо и плоский живот.

– Дави ее, Верка! – всколыхнулась, как море в шторм, и в едином порыве заорала толпа болельщиков. – Дави ее!

Раздался протяжный разбойничий посвист.

– Дави ее!

Рослая девица, видимо, та самая Верка, жеманно, по-девичьи размахнулась и, тряхнув необъятной грудью, страшно заорала и залепила своей бритой противнице перчаткой в ухо, но тут же нарвалась на встречный удар в печень, и обе девчонки с воплями и стонами покатились по песку.

– Мама родная! – охнул священник. До сего дня он ничего подобного в заштатном, сонном, глубоко провинциальном Усть-Кудеяре не видел. – Они что, совсем охренели?!

– Дави ее! – неизвестно кому орали болельщики. – Мочи!

Верка встала на четвереньки и, качаясь, рухнула на противницу сверху, видимо, пытаясь решить исход поединка массой. Но бритая в последний момент каким-то чудом вывернулась, едва не оставив во вражеских руках узенькие голубые плавки, выползла из-под огромной по сравнению с ней туши и, развернувшись, изо всех сил саданула врагиню пяткой в лицо.

– Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! – недоуменно выдохнул священник и понял, что в унисон с ним выдохнула и азартно гудящая толпа. Женский бокс заводил их похлеще пива.

Верка охнула и, поднимая тучи пыли, покатилась по песку. И тогда бритая вскочила, метнулась к своей необъятной противнице, сорвала с нее верхнюю часть купальника, обнажив большие, но красивые, на удивление правильной формы груди, и, перекинув купальную принадлежность вокруг шеи толстой Верки, принялась ее душить. Верка попыталась уйти от удушения, вздымая и царапая песок перчатками и проскальзывая крупными красивыми ногами, но бритая вцепилась в нее, как ласка в крупного жирного кролика, и ни стряхнуть, ни достать себя ударом не давала. Верка дернулась еще раз, еще раз и еще, и вдруг начала обмякать.

– Господи, спаси и помилуй! – размашисто перекрестился отец Василий и решительно шагнул из кустов. Позволить, чтобы так издевались над живым человеком, он не мог.

Стремительно промчавшись в центр круга, он легонько шлепнул душительницу по костлявому заду, отчего та, кувыркнувшись через голову, рухнула на песок и, естественно, выпустила «орудие удушения» из рук. Отец Василий поднял купальник и сунул его в руки надрывно кашляющей девушки.

– На, прикройся...

– Ты чего наделал, козел? – ненавидяще глянула на него крупная, красивая Верка, но купальник взяла.

– Как это чего? – удивился священник. – Она же тебя чуть не задавила! Дура эдакая!

– Эй! Мужик! А ну, в сторону! – проорали ему сбоку. – В сторону, тебе сказали!

– Сам ты дурак! – покачала головой Верка и, нацепив купальник на плечи, тяжело поднялась. Ее еще немного шатало. – Кто мне теперь победу зачтет?

– Эй, мужик! – подошел к нему высокий, загорелый и, как большинство из них, раздетый по пояс парень. – Тебе чего, в хайло въехать?!

Он попытался ухватить отца Василия за плечо, но тот легко перехватил кисть наглеца и легонько повернул ее на излом. Парень охнул и безропотно рухнул на колени.

– Короче, Верка! Ты попала! – весело заорали сбоку. – Будешь отрабатывать!

«Круг» удовлетворенно загудел, словно предчувствуя новую потеху.

– Отпусти, гад! – простонал парень, и отец Василий выпустил кисть и легонько толкнул поверженного на колени наглеца ладонью в лоб. Тот кувыркнулся и рухнул спиной на песок.

Отец Василий осуждающе качнул головой, и только сейчас до него дошло, что никакого отдыха у них с Костей теперь не будет, а оставить эту странную компанию в покое и перебраться на соседний островок может уже не получиться. Потому что и справа и слева к нему все ближе подступали молодые, крепкие как на подбор парни.

– Чего тебе надо, мужик?! – зло толкнули его в спину.

– Самый крутой, да?! – издевательски поинтересовались у него справа.

– Ты зачем Верку подставил?! – порывался кто-то свести с ним счеты.

Священник по мере возможности отмахивался, но напор на него возрастал, и он чувствовал: еще немного, и эти парни просто отключат в себе самоконтроль. И куда их всех тогда вынесет, один господь знает... Он не вполне понимал, что здесь происходит, хотя ясно видел, что «влез в чужой огород», чем хозяева «огорода» весьма недовольны.

– Вы что, ребята? – пытался он пробудить в них элементарную человеческую логику. – Вы головой-то подумайте! Она же ее задушить могла... Вы что?..

Но ничего не выходило – претензии к нему высказывались со все возрастающей агрессией, а толчки раз от разу становились все сильнее.

– Пацаны! – заорали от реки. – Давай сюда! Стукача нашли! В ментовку, сука, звонить хотел!

Священник дернулся и, пробивая себе дорогу массой, ломанулся к берегу – это мог быть лишь Костя. Его пытались ударить, как-то задержать, но теперь отец Василий знал, что надо делать – спасать товарища, а потому был неудержим. «Блин! – думал он на бегу. – Ребятишки-то, поди, не местные: ни меня, ни Костю не опознали! Наверное, софиевские!»

– Сюда, пацаны! – задорно проорали от реки. – Тащи стукачка на разборки! Ах ты гад!

Послышался звук затрещины и почти сразу же жуткий хруст переломанного пополам средства мобильной связи. Или чьей-то челюсти? Священник прибавил ходу, но ему поставили подножку, а затем, когда он рухнул оземь, навалились сверху и вжали взмокшим от напряжения лицом в теплый песок.

Поначалу отец Василий отчаянно сопротивлялся и даже сумел привстать и стряхнуть с себя пять или шесть человек, но затем, когда понял, что его тащат туда же, куда и Костю, в центр поляны, смирился и позволил всему идти так, как идет.

– Тихо! – прогремел над поляной мощный баритон. – Разговорчики!

Шум и гам тут же стих.

– Та-ак... что тут у нас?

Поставленный и удерживаемый на коленях, отец Василий поднял голову. Над ним возвышался крупный и даже, можно сказать, дородный мужчина. В стремительно навалившейся после захода солнца темноте разглядеть его детальнее было невозможно.

– Свет! – властно распорядился мужчина, и где-то рядом в абсолютной тишине щелкнула зажигалка. Запахло солярой, и к облепленному песком лицу священника поднесли факел.

– Так это же наш поп?! – удивленно проговорил мужчина.

– Слава всевышнему, догадались, – покачал головой священник, решительно стряхнул с себя чужие руки и встал. – Вы чего это, ребята, здесь беспредельничаете?

Факел отнесли в сторонку, и отец Василий смог разглядеть командовавшего всем, что здесь происходит, мужчину.

– Никакого беспредела, – покачал головой тот. – У нас все мазево. А вот почему это вы сюда заявились? Я вас не приглашал.

– На рыбалку мы приехали, – срывающимся голосом вставил свое слово главврач.

Толпа возбужденно загудела.

– Стукач хренов! На рыбалку он приехал! Ага! А кто в ментовку звонил?!

– Ну и звонил! – поднял голос Костя. – А чего мне делать? Смотреть, как вы батюшку с пьяных глаз месите?!

– Врежь ему, Санек! – посоветовали откуда-то сбоку, но главный поднял руку, и толпа снова стихла.

– Кто такой? – царственно поинтересовался главный.

– А ты, Бачурин, глаза разуй, – зло порекомендовал Костя. – Или забыл уже, с чем в больничке у меня лежал?

Вокруг наступила мертвая тишина. Предводитель взял из рук своего помощника факел и подошел к главному врачу районной больницы.

– Константин Иванович? – оторопело произнес он. – А чего это вы тут делаете?

– Я сказал уже, на рыбалку мы приехали! – раздраженным голосом невинно пострадавшего, но уже начавшего одерживать победу человека произнес главврач. – А вы тут, понимаешь, беспредельничаете.

– Никакого беспредела, – покачал головой Бачурин. – У нас все по правилам.

– По каким таким правилам? – раздраженно поинтересовался главврач. – Батюшку по мордасам мутузить, это, по-вашему, правила?

– Отец Василий сам виноват, – не признал своей неправоты Бачурин. – Нечего было в чужие дела соваться.

«Аудитория» напряженно внимала. «Бачурин... интересно... – думал священник. – Раз Костя его знает, значит, местный, хотя... могли и из района в больницу доставить...»

– А чем это вы тут занимаетесь, что к вам и сунуться нельзя? – спросил священник и, предупреждая ответ, добавил: – Ну что девку чуть не задушили, это я видел. Так это перед господом тягчайший грех! Я уж не говорю, что статья за это «светит».

– Никто бы ее не задушил, – устало махнул рукой Бачурин. – Вон, она вам и сама скажет...

– Да чего ты с ними церемонишься, Бача?! – пьяно крикнули из толпы. – Навешать обоим по роже и всего делов!

– Ша! – властным жестом остановил нежелательное вмешательство предводитель. – Я тебе ставки делать не мешал, и ты мне не мешай.

– Ставки? – Поп и врач переглянулись. – Вы что, ставки на них делали?

– А что, нельзя? – усмехнулся Бачурин. – Тогда, может быть, сразу побежите в налоговую стучать? Давайте, я не держу.

Он повернулся к своим.

– Так. Попа и Константина Ивановича в лодку и домой. А ты, Верка, вперед – отрабатывать!

– Я не виновата, Бача! – заныла пышнотелая красавица. – Ты же видел, мне поп помешал...

– Брось, Верка! – весело загоготали в толпе. – Все видели, что ты уже пузыри пускала! При чем здесь поп?! Ты сама подписалась! Никто за язык не тянул!

– Ну, ребята... – жалобно заканючила Верка. – Мне просто деньги были нужны...

– Всем бабки нужны! – агрессивно отреагировала дамская половина. – Продула? Ну и вперед, пацанов обслуживать!

Отец Василий почувствовал, как к его лицу начала толчками приливать кровь. Ничего себе, молодежь развлекается! Такого паскудства в Усть-Кудеяре никогда не было, даже среди шанхайских.

Он шагнул к Бачурину и жестко взял его за плечо.

– Я вам не позволю.

– А чего ты меня лапаешь, поп? – усмехнулся Бача. – Я тебе что, девка? Вон, Верку лапай...

– Ты за все это ответишь, – с угрозой произнес отец Василий.

– Никому я не отвечу, – усмехнулся Бача. – Я ставок не принимал и тем более не ставил; мне эта Верка вообще по барабану. Как она там с пацанами договаривалась? Меня это не касается. Так, Верка?!

– Да, – опустила волоокие глаза вниз пышнотелая красавица.

– Ну и вперед! – подвел итог Бачурин и требовательно огляделся по сторонам. – Свет! Почему мало света?!

В воздухе повис тугой, маслянистый запах соляры, и со всех концов поляны вспыхнули факелы из намотанного на толстые сучковатые ветки пропитанного горючим тряпья.

– Пойдем отсюда, Мишаня, – тронул священника за рукав Костя. – Нам здесь делать нечего. Пусть сами разбираются.

– Ну уж нет, – возмущенно тряхнул кудлатой бородой священник. – Это мой город, и я не позволю всяким вахлакам здесь пакостить!

Он решительно шагнул вперед и ухватил парня, ведущего Верку за руку в центр поляны, за тонкую шею. Тот захрипел и задергался, но ни выскользнуть, ни вдохнуть не мог. Второй рукой отец Василий легко и методично отбивал атаки подскочивших на подмогу парней.

– Отпустите его, – внезапно попросила священника Верка. – Мне так и так отрабатывать.

– Сколько? – сквозь сжатые зубы поинтересовался священник.

– «Штука» баксов. Такие ставки. Деньги-то я уже потратила...

Священник приостановился и, почти автоматически повалив очередного наглеца в песок, задумался. Долг – это серьезно. Долги надо отрабатывать – ничего не попишешь. Но таким образом?

– А за что деньги взяла? – спросил он и, выпустив-таки почти задохшегося пацана, с возмущением отбил еще одно нападение.

– За бой, – виновато опустила глаза Верка. – Здесь такое правило: каждому по «штуке». Но если проиграл...

– Так! – возвысил голос отец Василий, и агрессоры оторопели – такого мощного баса они давно не слышали. – Верка вам должна?

– Должна, – подтвердили из толпы.

– Я за нее отвечу.

– «Штуку» баксов положишь? – издевательски поинтересовался освещенный желтым факельным светом мелкий, щуплый паренек.

– Или пацанов обслужишь?! – загоготала дамская половина.

– Не дождетесь! – отвел подозрение в склонности к мотовству и педерастии отец Василий. – Драться буду.

Толпа притихла.

– Ты чего, Мишаня, совсем офигел? – потянул друга за рукав главврач. – Что люди скажут, если узнают?..

Священник озабоченно крякнул. Костя был прав, не дело православному священнику в этих языческих оргиях участвовать, но и бросить Верку вот так он не мог. Тем более что и сам был отчасти повинен в ее беде. Как знать, может, и выиграла бы деваха...

Он деловито скинул легкую камуфляжную курточку, стащил через голову ослепительно белеющую в темноте футболку и обнажил свой крупный, несколько обрюзгший торс. Ткнул кулаком в ладонь и, с удовольствием услышав пронесшийся по пляжу звучный, смачный шлепок, разминая шею, крутнул головой.

– Желающие есть?! – грозно обвел он толпу орлиным взором.

Парни испуганно притихли. Одно дело пытаться завалить попа всей толпой, и совсем другое – выходить один на один.

– Ну что, долго я буду ждать?! – еще более грозно спросил отец Василий, понимая, что уже теперь, до схватки, начал набирать очки. А значит, потенциальный противник, если он появится, будет изрядно подавлен психологически. – Или здесь одни бздюки собрались?!

Толпа подавленно молчала. Такого поворота событий никто не ожидал.

– Я с тобой буду драться! – громыхнуло сзади, и священник обернулся.

К нему приближался такой бугай, какого он, пожалуй, во всю свою жизнь не видел. Явно за метр девяносто пять ростом, а весом никак не менее полутора центнеров. Причем сплошной мускулатуры. «Ну и бык! – мысленно охнул отец Василий. – Как же я с ним управлюсь?!» Он не боялся, но трезво отдавал себе отчет в том, что когда-то приобретенные в спецназе боевые навыки отчасти утрачены, да и возраст вкупе с неспортивным образом жизни свое слово скажут.

Бугай встряхнул руками, тоже крутнул шеей, отчего над поляной пронесся такой грозный треск, словно кабан со всего маху влетел в камыши. Священник поежился.

Толпа вокруг них мигом трансформировалась и образовала почти идеально правильный круг. Похоже, здесь к периодическим схваткам самых невероятных пар не просто привыкли – их ждали. С нетерпением.

– Врежь ему по мозгам, Шайба! – тоненьким голосом крикнули из толпы, но никто более понукать этого гиганта не рисковал.

Шайба разработал кисти, немного присел, затем привстал, и священник остро осознал, что этот малый психологически нисколько не подавлен; уж скорее его, отца Василия, надо морально поддержать.

– Мишаня! – позвал его из толпы врач. – Завязывай это пацанячество, Мишаня! Давай лучше свалим, пока не поздно!

– Поздно, Костя, поздно, – сглотнул отец Василий и принял боевую стойку.

И в этот миг великан ударил. Священник пригнулся и почувствовал, как над самой головой, прямо над темечком словно пронесся маленький, но самый настоящий тайфун. Внутри екнуло. Теперь стало абсолютно очевидно, что его противник не просто выше ростом и тяжелее, за счет длины рук он запросто доставал до головы священника, сам оставаясь вне пределов досягаемости.

Отец Василий несколько раз переступил с ноги на ногу, примеряясь к ритму движений Шайбы и пытаясь оценить, каким образом он сможет достать эту гору мускулатуры и широких, крепких, тяжелых костей. Шайба снова ударил, и священник мягко поднырнул под просвистевшую над головой руку и провел грамотный удар в печень. И тут же ощутил, как его ноги лишились опоры, а в следующий миг воздуха стало не хватать. Великан поймал его, зажал в своих объятиях, как удав кролика, и теперь, похоже, пытался просто раздавить.

– Й-о! – выдохнул отец Василий и саданул кулаком в потный, широкий бок.

Безрезультатно.

Он провел целую серию убийственных в любой другой ситуации и с любым другим противником ударов.

Ноль эмоций.

У отца Василия не было опоры, и поэтому он был лишен возможности вложить в удар массу своего тела. А этот бугай, видно, был начисто лишен способности чувствовать боль. А кислорода становилось все меньше. Священник попытался вдохнуть, но грудную клетку словно стянули металлическими обручами – как бочку. Сознание мутилось.

– Мишаня! Не сдавайся! – как сквозь вату услышал он и, совершенно ошалевший от невыносимого удушья, желая только одного: глотнуть еще хоть немного воздуха, впился зубами в скользкую, потную плоть.

Гигант взревел и ослабил хватку. Отец Василий скользнул вниз, на песок, кашляя и хрипло дыша, и стремительно отполз в сторону. То, что он использовал зубы, наверное, было неэтично, но здесь, похоже, никто в дебри этики и не совался. Потому что всем хотелось лишь одного: жестокого и, желательно, кровавого зрелища насилия человека над человеком. «Ладно! – решил поп. – Хотите? Получайте!»

Он стремительно сократил дистанцию, резко присел и провел подсечку. Титан рыкнул и, подняв целую тучу песка, рухнул оземь. И тогда священник прыгнул на него сверху и, вывернув противнику руку, завел ее за спину.

Это, наверное, было очень больно. Но только огромный, тяжелый Шайба и не думал сдаваться. Он привстал на четвереньки и, рыча и рыдая от боли, помчался по пляжу на трех точках – коленях и оставшейся у него в пользовании не захваченной руке.

Отец Василий вывернул руку сильнее, но и это ни к чему не привело, те единственные извилины, что еще работали у этого громилы, кажется, были слишком прямы. Он то ли действительно не понимал, что делает, то ли просто ошалел от боли и мчался по песку на трех своих конечностях, как здоровенный дикий кабан с перебитой выстрелом передней ногой.

Промчавшись верхом на сопернике два или три круга, священник совсем упал духом. Нет, поначалу он крутил ему пальцы и бил по почкам, хватал за коротко остриженный чубчик и изо всех сил заворачивал вражескую голову назад. Но этот бугай никак не реагировал на его потуги и вообще оставлял впечатление слабоумного.

Впрочем, поначалу Шайба переворачивался, сбрасывал нежеланного «наездника» с себя и несколько раз подымался на ноги, но, сбитый умелыми поповскими подсечками, снова падал в песок, и настал миг, когда он даже не пытался изменить ставшее привычным положение «партер».

– Шайба! – разочарованно ревели со своих мест зрители. – Ну, Шайбочка! Давай! Давай! Так его! Так!

Факелы метались по всей площадке, освещая очередное перемещение поставленного на четвереньки героя здешней молодежи. Женщины визжали. Кто-то нет-нет да и швырял в противников пустыми пивными банками и пластиковыми бутылями, отчего оба бойца вскоре покрылись песком, плотно прилипшим к смоченной пивом коже. Но все было без толку. Поп не мог Шайбу победить, а Шайба никак не мог сбросить с себя этого довольно подвижного, несмотря на изрядную комплекцию, бородатого мужика.

Спустя невероятно долгие двадцать или даже тридцать минут оба выдохлись и передвигались по полянке еле-еле. И зрители поскучнели. Они не получили ни крови, ни воплей ярости, ни выражения страдания на перекошенном от чудовищной боли человеческом лице – ничего из того, чего так желалось. Бабский бой, конечно, выглядел куда как забавнее.

– Ну чего вы, как неживые?! – возмущенно орали из толпы. – Давай, поп, врежь этому вахлаку! Чего ты его мацаешь?! Бабу мацать будешь! А этого бить надо!

Им уже было все равно, кто победит. Лишь бы все это поскорее закончилось и стало ясно, надо ли Верке «отрабатывать».

– Сдавайся, Шайба, – прохрипел в ухо противнику отец Василий. – Сопротивление бесполезно. Мне сам Иисус помогает.

Он ждал чего угодно: категорического несогласия, язвительной ухмылки или гневного бурчания в ответ, но не этого. Потому что Шайба буквально взорвался от ярости. Черт знает, откуда у него появились новые силы, но он взревел, сбросил попа с себя и вскочил на ноги – сильный, мощный и даже как будто отдохнувший. Отец Василий на секунду оторопел, но когда эта махина, алчущая крови, помчалась на него, взял себя в руки, отступил в сторону и провел точный и резкий удар под ребра.

* * *

То, что поп одержал верх, стало ясно не сразу. Шайба пролетел по инерции около пяти метров, запнулся и покатился по песку. И больше не поднялся. Это казалось зрителям столь противоестественным, что никто даже не кинулся его поднимать, – думали, гигант встанет сам. Но он не встал. И тогда отец Василий подошел к поверженному противнику, решительно перевернул его на спину, пощупал пульс и, убедившись, что тот жив, подошел к Верке и взял ее за руку.

– Все кончилось, – тихо произнес он. – Пошли.

Они прошли сквозь мигом стихших наблюдателей, но отец Василий вдруг остановился и повернулся к предводителю.

– Нам лодку дадут?

– Дадут, – беспечно, так, словно это поражение никак его не касалось, кивнул тот и повернулся к одному из своих. – Чичер, дай им лодку. И объясни, где оставить...

Священник еще раз оглядел поляну с притихшими зеваками, подмигнул Косте и отправился вслед за Чичером к берегу.

* * *

Когда они отплыли, Верку еще трясло. Но они еще не обогнули остров, как она понемногу начала приходить в себя, и, поскольку лодка была весельной, надо было так полагать, что пока они доберутся до старой пристани, девчонка совсем успокоится.

– Нормально я свалила! – глотая согласные, нервно хохотнула Верка. – Даже отрабатывать не пришлось...

Видимо, психологически она была к этому готова.

– А что это за баксы? – поинтересовался Костя. – А то я слушал-слушал, да так ни хрена и не понял.

– Бача платит, – сглотнула Верка.

– Приз победителю?

– Не-а, – мотнула пышными волосами полногрудая красотка. – Всем. Он правду сказал, ему без разницы.

– А в чем тогда смысл? – не понял священник и налег на весла.

– Кто проиграет, тому чего-нибудь делать приходится, – сглотнула деваха. – Ну, там, петухом орать или вот... – она потупилась, – ребят обслужить...

– Я чего-то не понял, – удивился Костя. – А какой ему интерес платить?

– Просто хороший мужик, – пожала плечами девка. – Реальный. Ну, и хочет, чтобы всем хорошо было. Даже проигравшим...

Поп и врач переглянулись. Это было что-то новенькое. Платить такие сумасшедшие деньги из человеколюбия? Нет, здесь что-то было не так.

– У него что, денег куры не клюют? – осторожно поинтересовался Костя.

– Ага, – охотно кивнула Верка. – Он же крутой. Я же вам говорю, он реальный мужик. У него тут в городе все схвачено.

– А ты сама откуда?

– Софиевская. Думала вот деньги заработать...

Верка внезапно смутилась. Видно, вспомнила, что не все своими стараниями сделала.

– И заработала? – спросил священник.

– Заработала, – неохотно призналась Верка. – Только я вам отстегивать ничего не буду. Я же не просила за меня впрягаться... Я бы лучше ребятам дала...

– Не хочешь, так и не надо, – усмехнулся отец Василий и налег на весла еще сильнее. – Я за тебя задаром впрягся.

– Спасибо...

Некоторое время они плыли в полной тишине, отец Василий налегал на весла и перебирал в голове все, что узнал этой ночью. Итак, в городе есть некто Бачурин по кличке Бача, у которого денег куры не клюют.

– Слышь, Костя, – поинтересовался он. – А кто этот Бача?

– Предприниматель. В Союз ветеранов зайди, там тебе на него весь расклад дадут. Молодой совсем, недавно из армии пришел, а прыткий! Куда там старичкам вроде нас с тобой...

– А с чем он у тебя в больничке лежал?

Костя засмеялся.

– Извини, друг, это врачебная тайна...

Отец Василий устыдился, но быстро справился со своим невольным замешательством и снова погрузился в мысли.

«Итак, – обдумывал услышанное священник, – в городе есть молодой и прыткий Бача, которого знают в Союзе ветеранов и у которого денег куры не клюют. Ах да! У него еще все схвачено, и вообще он мужик реальный и даже хороший. Настолько хороший, что платит просто за участие во всем этом бардаке... интересно».

Священник почесал затылок. «Штука» баксов за один паршивый бой – это для привыкшего к уличному беспределу и тотальному безденежью Усть-Кудеяра многовато. Считай, ни за что годовая зарплата свалилась! А для женщины даже двухгодичная... Не-ет, так не бывает.

И вдруг его осенило. Не в бое дело. Выиграть и проиграть в бою дело обычное. Дело в наказании для проигравшего. А это может стоить и поболее двух истраченных тысяч долларов – смотря что для него придумаешь. Тут такой простор для извращенной психики – ого-го!

– Слышь, Вер, – повернулся он к девушке, – а кто задания проигравшим дает?

– Чичер, – сглотнула Верка.

– Это помощник, что ли, Бачин?

– Да какой он помощник? – отмахнулась Верка и вдруг задумалась. – Он вообще непонятно кто. Вроде и с Бачей не общается, да и с пацанами тоже...

– Неужто просто посторонний человек? – подыгрывая другу, изобразил удивление Костя.

– Я не знаю, – честно сказала Верка после долгой заминки. – Когда я пришла, он уже был.

Отец Василий и главврач снова переглянулись. Они оба прекрасно понимали, что «музычку» заказывает тот, кто платит. А платит здесь Бача.

* * *

Они оставили лодку там, где им сказали – у старого причала. Тепло попрощались с торопившейся к подруге в Шанхай Веркой, а потом сходили и разбудили Петра, чтобы не маялся поутру мужик в тягостных размышлениях, а не потонули ли его клиенты, нахлебавшись халявного медицинского спирта.

– Не нравится мне это, Костя, – поделился своими думами отец Василий. – Это уже не шалость.

– А я тебе что сегодня говорил? – усмехнулся главврач. – Ладно, я бы еще понял, если бы ко мне просто наркоши после передоза поступили! А то ведь обычные, можно сказать, нормальные пацаны, а с Перуном хотели повидаться...

Священник кивнул. Он не связывал воедино эти два события: перебравших неизвестных наркотиков пацанов-духоискателей и тот беспредел, с каким ему пришлось повстречаться на острове. Но он понимал: своей внутренней сутью эти события связаны, и очень прочно. И в том и в другом случае молодежная субкультура дала зигзаг такой силы, словно хотела выбросить своих носителей за пределы общества. А это опасно. Для самих пацанов в первую очередь.

Они попрощались возле храма, и отец Василий споро пошел домой, а Костя к себе в больничку – шугануть разоспавшихся нянечек и вообще проверить, как дела. Для холостого и одинокого главного врача заштатной районной больницы это было главным удовольствием в жизни. Если не считать спирт, разумеется.

* * *

Когда отец Василий открыл дверь и прошел на кухню, Ольга еще не спала.

– Что так рано? – удивилась попадья, отложив книжку отлученного от православной церкви графа Льва Толстого в сторону. – И трезвый?! – В ее глазах застыло изумление.

– Так получилось, – виновато пожал плечами священник и не выдержал – рассмеялся. – Рыбы-то я так и не поймал, как можно спирт глушить? Совесть замучает!

– Ага! – в тон ему разулыбалась попадья. – Вас с Костей замучает! Как же, дождешься! Уж скорее вы начнете с рыбалки с добычей возвращаться!

Отец Василий прижал супругу к себе и с удовольствием вдохнул пряный, сдобный запах ее пышного, уютного тела. Да, такую жену еще поискать! Одарил господь...

* * *

На следующий день, сразу после утренней службы, отец Василий пошел на прием к начальнику РОВД Аркадию Николаевичу Скобцову. Пространно и с чувством изложил все детали произошедшего намедни, но неожиданно для себя понимания не встретил.

– Во-первых, батюшка, вы особенно не беспокойтесь, – внятно, как первокласснику, чуть ли не по слогам сказал Скобцов. – Василия Бачурина я знаю: он человек серьезный и, насколько мне известно, законов не нарушает. А что касается женского бокса, так у нас ведь ныне демократия, все можно.

Священник разгневанно задышал. Удобно они у себя в ментовке устроились. Как бабки у кого отжать, так сразу тут как тут. А как нужно затронуть чьи-то криминальные интересы, нельзя, у нас демократия! А если что всплывет, так это не менты продажные виноваты, это все демократия проклятущая... Саботажники хреновы!

– Они там тотализатор устроили! – не сдавался он. – Деньги ставят!

– И вы можете это доказать? – ехидно наклонил голову главный мент города. – Если можете, пишите заявление, а мы проверим, насколько ваши утверждения соответствуют... действительности.

Священник задумался. Он вовсе не был уверен, что сможет доказать хоть что-либо. Скорее всего, участники этой противозаконной оргии ничего не подтвердят. А значит, он сядет в лужу.

– Ладно, хрен с вами! – вздохнул отец Василий и поднялся из-за стола. – Видно, придется мне в администрацию идти!

– Ваше право, – пожал плечами Скобцов.

Но и в администрации ничего путного отцу Василию не сказали. В смысле налогов частный предприниматель Бачурин у них числился в «передовиках», а ничего, кроме этого, никого, собственно, и не интересовало. И тогда он, по совету Кости, отправился в Союз ветеранов.

* * *

Уже на подходе к расположенному на последнем, десятом, этаже «Белого дома» офису Союза ветеранов отец Василий услышал возбужденные голоса. Он подошел к двери и остановился.

– Я тебе бабки не для этого давал, – напирал кто-то на удивление знакомым голосом.

Священник открыл дверь и решительно вошел. За огромным полированным столом сидели трое: седой и загорелый бывший «афганец» и председатель Союза Саша Комлев, его заместитель и... Бача – чистенький, холеный, в роскошном костюмчике «от кутюр»... Отца Василия увлеченные дискуссией мужики просто не видели.

– Ты, Бача, тоже совесть имей, – покачал седой головой бывший старший лейтенант, а теперь инвалид и не слишком удачливый предприниматель Комлев. – Квартира квартирой, а пацанов еще и лечить надо.

– Я тебе деньги на квартиру дал, конкретно, – жестко возразил Бача. – А если тебе на лечение надо, так ты попроси, я дам. Когда я тебе отказывал?

Отец Василий набрал воздуха в грудь и шагнул вперед.

– Здравствуй, Саша, – подошел он к председателю и протянул руку для пожатия.

– Здравствуйте, батюшка, – обрадовался Комлев и затряс протянутую кисть. – А у меня для вас хорошая новость. – Вот Вася Бачурин, член правления Союза, решил на храм тридцать тысяч рублей пожертвовать...

Отец Василий сглотнул: тридцать тысяч рублей – это как раз та самая «штука» баксов, которую Бача платил каждому бойцу, решившему участвовать в его оргии. И если бы он минувшей ночью дрался не за Верку, а сам, то как раз бы их и заработал.

– Спасибо, но я как-нибудь без этих денег обойдусь, – решительно покачал он головой.

– А в чем дело? – недоуменно посмотрел на священника председатель Союза ветеранов. – Что не так?

– Все не так, – отодвинув стул, сел за стол отец Василий.

– Батюшке не нравится мой образ жизни, – легко и беззаботно прокомментировал ситуацию Бача и достал сигарету.

Комлев переглянулся со своим заместителем, но промолчал. Похоже, они эту проблему уже обсуждали.

– Ну, ладно, Санек, – встал Бача. – Мне здесь делать нечего, завершайте без меня, – и вышел.

Воцарилось неловкое молчание.

– Вы не все понимаете, батюшка, – первым нарушил гнетущую тишину Комлев. – Васька нормальный пацан. Реальный.

– Я это уже слышал, – кивнул священник.

– И Союзу помогает...

– Я вижу.

– А что развлекаются они по мелочи, так ведь молодые еще...

На Комлева было жалко смотреть. И объяснять ничего не надо: Бача оплачивал медицинские нужды Союза, а значит, умнее будет не лезть к своему спонсору с этическими претензиями. Что бы ты об этом ни думал.

– Вот с младых ногтей все и начинается, – назидательно произнес отец Василий и тоже встал. Ему, как и Баче, делать здесь было нечего.

* * *

Настолько глухого, тотального поражения батюшка не получал давно. Обычно властные структуры охотно шли ему на помощь; по крайней мере там, где не затрагивались их шкурные интересы. Но в данном случае таковые интересы, увы, затрагивались: и налоги Бачурин платит, и ветеранам помогает, и вообще «реальный мужик». М-да...

До вечерней службы оставалось еще шесть часов, и отец Василий мысленно перебрал запланированные на сегодня дела. По-настоящему важных среди них не числилось, и священник, дабы сделать хоть что-нибудь действительно полезное, решил сходить в районную больницу и навестить незадачливых «духоискателей», о которых говорил ему Костя.

Он быстро пересек площадь, затем сквер Борцов за революцию, вышел в больничный парк и вскоре уже сидел в кабинете Константина Ивановича. Но на просьбу позволить ему поговорить с отравившимися неизвестным наркотическим веществом юными язычниками Костя лишь покачал головой.

– Двоих мы этой ночью потеряли, а третий в реанимации. Так что побеседовать тебе с ними никак не удастся.

Отец Василий поперхнулся.

– Ты бы не лез в эти дела, Мишаня, – настороженно блеснул стеклами очков главврач. – Пусть этим менты занимаются... Это их забота.

– И моя тоже, – тихо проронил священник. – Всякая потерянная для господа душа – моя забота.

– И чего ты от меня хочешь? – хмуро поинтересовался главврач.

– Дай мне адрес, откуда их доставили. Пойду, гляну...

Костя неодобрительно посмотрел на друга, некоторое время размышлял, а потом все-таки поднял трубку и набрал номер.

– Анечка? Слушай, Анечка, дай-ка мне адресок, с которого к нам эти наркоманы поступили. Да-да, те самые...

Главврач подтянул к себе листок бумаги, корявым медицинским почерком написал адрес и протянул записку священнику.

– Держи. Это должно быть недалеко.

Отец Василий благодарно кивнул, поднялся, но Костя остановил его властным жестом.

– И это... Мишаня, я не знаю, поможет ли это тебе, но ребятами уже интересовались.

– Менты?

– Если бы... Бачурин поутру приходил.

Священника будто ударили поленом по голове.

– Зачем? – хрипло спросил он.

– Я не знаю, – покачал головой Костя. – Сам-то я его не видел. Мне сестричка из приемного покоя сказала.

– Вот это номер... – прошептал отец Василий.

То, что язычников навещал Бача, меняло многое. С точки зрения отца Василия, теперь дело из банального превращалось в крайне подозрительное, почти политическое. Он не знал, что за этим стоит, как не знал и того, есть ли эта информация у ментов, но искренне надеялся, что следователи не пройдут мимо этого странного факта.

«Обязательно надо со Скобцовым поговорить! – решил священник, сбегая по больничной лестнице. – Обязательно! А сейчас, не мешкая, на место происшествия! Посмотрим, что за шабаш они там устроили...»

* * *

Низенький частный дом, в котором траванулись три отрока, и впрямь оказался совсем рядом, на самом краю Татарской слободы. Утирая обильно сбегающий по лицу пот огромным носовым платком, отец Василий постучал в калитку, но никто ему не ответил. Тогда он осторожно заглянул за забор, понял, что собаки во дворе нет, и толкнул калитку от себя.

Маленький, захламленный старым железом двор оставлял впечатление нежилого. Отец Василий подошел к двери, пригляделся и понимающе кивнул головой: на дверях уже красовалась пластилиновая ментовская печать. Точнее, то, что от нее осталось: от жары пластилин потек и съехал вниз, так что буквы стали почти нечитаемыми.

Он отошел от двери и направился вкруг дома, просто, чтобы почувствовать саму атмосферу этого нечистого места, но зайдя за угол, замер. Здесь, на заднем дворе, на идеально вычищенной и тщательно посыпанной песком площадке, прямо в центре, красовался идол. Самый настоящий.

Высокая, в человеческий рост, деревянная фигура идола была вкопана в землю по колени, отчего идол напоминал то ли проросший человекообразный гриб-мутант, то ли вбитого ударом Змея Горыныча богатыря. Большие, прикрытые веками глаза опущены вниз, усы, борода, короткий, ноздрями вперед, нос, непропорционально мощные кулаки и зажатые в них зигзагообразные молнии.

«Перун!» – охнул священник. Несколько стилизованный под современность, несколько вычурный и не слишком художественно исполненный, но это был он – древний языческий божок славянских племен. Отец Василий вгляделся и понял, что темные потеки на щеках и лбу идола – следы крови: ему уже приносили жертву.

И, словно откликаясь на эту, жертвенную, кровь, своя собственная кровь ударила отцу Василию в голову. Встреча с язычеством через тысячу лет после крещения Руси оказалась настоящим испытанием.

Он подошел и толкнул идола в грудь. Тот даже не шелохнулся. Священник уперся в него плечом и напрягся, но идол был непоколебим. Тогда отец Василий огляделся по сторонам, заглянул под лавку и сразу нашел то, что нужно – тяжелый, потемневший от времени колун. Священник вытащил его, взвесил в руке и усмехнулся. Он знал, что делать.

* * *

Идол поддался не сразу. Сначала отлетел короткий нос божка с выпученными ноздрями, затем уши и кулаки. И лишь потом отцу Василию мощным, идущим от всей души ударом удалось расколоть деревянный образ Перуна пополам. А дальше пошло легче.

Он рубил порождение врага человеческого, не замечая ни летящего в стороны пота, ни ранящих лицо и руки щепок; рубил так яростно, словно от этого зависела его жизнь. А потом упал на колени, торопливо сгреб остатки в одну огромную кучу и только теперь понял, что сжечь это все просто нечем. Некурящий священник никогда не носил с собой ни спичек, ни зажигалки.

– Эй, батушка! – окликнули его.

Священник, шатаясь, встал. За соседским забором стоял пожилой татарин.

– Спички нада? – спросил он.

Отец Василий сглотнул и закивал.

– Держи! – метнул ему коробок татарин, и отец Василий перехватил его на лету и снова упал на колени – разжигать.

– Я им говорил, Аллах не простит, – печально произнес татарин. – Грех большой идолу намаз делать. А они смеялся.

– Вот и досмеялись, – подтвердил его правоту священник. – Двоих уже господь призвал, один в реанимации...

Татарин сокрушенно зацокал языком.

– Жалка. Такой молодой... Жена нет, дети нет. Кончился род.

Охвативший мелкие, почти невесомые щепки огонь жадно пожрал их и теперь перекинулся на более крупные обломки идола. Отец Василий вернул коробок и отошел к скамье. Невыносимый жар солнца теперь многократно усилился жаром от костра. Но что значит этот жар по сравнению с неугасимым, вечным пламенем преисподней?

Некоторое время священник так и сидел, а потом, когда костер начал угасать, пришел в себя и понял, что весь покрыт мелкой деревянной трухой, серым душистым пеплом и липким, противным потом. Он сгреб золу в кучу, вышел через калитку на улицу и долго, тщательно умывался под колонкой, смывая с себя гнев и жажду разрушения, а потом глубоко вдохнул и направился в центр. Теперь ему предстояла еще одна задача – уничтожить один из главных источников воплощенного в дереве язычества.

* * *

С тщедушным Сусликом он учился в одной школе. Но пути их быстро разошлись. Когда Михаил Шатунов ушел в армию, откосивший от службы по состоянию здоровья Суслик поступил в Институт культуры. Когда Михаил Шатунов остался на сверхсрочную и давил гадов, Суслик пил портвейн и носил на шее огромный, собственноручно вырезанный из красного дерева крест. Затем, уже когда Мишаня вернулся в Усть-Кудеяр отцом Василием, Суслик ударился в «поиски корней»: отпустил роскошную, красиво седеющую по краям бороду, начал активно изучать славяно-горецкую борьбу и, вот надо же, докатился! Отец Василий прекрасно опознал «почерк», каким был исполнен языческий идол, – его изготовил все тот же Суслик.

Священник, не переставая утирать беспрерывно катящийся по лицу пот, снова пересек центральную площадь и отметил, что народа на улицах практически нет – город как вымер. Безумная жара загнала всех по домам и кондиционированным офисам.

Отец Василий почти бегом ворвался в тенистую аллейку, ведущую к целому ряду серых одинаковых пятиэтажек, и замер. Недалеко от него, буквально в полусотне метров, садился в машину Бача. Сомнений не было: двух таких костюмчиков «от кутюр» в Усть-Кудеяре быть не могло.

– Вот бесовщина! – пробормотал отец Василий. Связь между молодым, законопослушным и вообще образцово-показательным предпринимателем Василием Бачуриным и языческим нашествием становилась все ощутимее.

Отец Василий преодолел последние метры, вбежал в знакомый подъезд – бывал он здесь лет пятнадцать назад, – задыхаясь, поднялся на третий этаж и толкнул нужную дверь. Та легко открылась, и священник без промедления вошел. Одетый в чудную желтую куртку Суслик стоял перед побитым, заляпанным краской столом и любовался разложенными по поверхности зелеными купюрами.

– Здорово, Суслик! – прохрипел священник.

– Мишаня? – оторопел скульптор.

– Ага! – утирая пот уже рукавом, выдохнул отец Василий. – Что, тридцать сребреников никак пересчитать не можешь?

Суслик испуганно заморгал. Огромный, потный и явно недовольный им, Сусликом, поп определенно произвел на него впечатление.

– Ты чего, Мишаня? – подался назад скульптор.

Священник прошел в зал и обомлел. Вся превращенная в мастерскую комната была забита идолами и прочими изображениями языческих божков: Перун, Сварог, Даждь-бог, богиня Сва – какой только мерзости здесь не было!

– Уже на поток поставил? – хищно осклабился священник.

– Народу нравится... – побледнев, промолвил Суслик.

– Я тебе покажу, что народу нравится! – грозно двинулся на него отец Василий. – Я тебе устрою, блин, капище!

Суслик дернулся и побежал от него вкруг стола, на ходу собирая столь беспечно разложенные доллары и распихивая их по карманам просторной желтой куртки.

– Миша, прекрати! – залепетал он. – Мишаня, приди в себя! Ты что делаешь, Мишаня?! Она же куплена! За ней приедут через полчаса!

Но отец Василий не слушал. Подхватив стоящее в углу странной формы кайло, он уже крушил идолов: гипсовых, деревянных, всех подряд! На-лево! На-право! На-лево! На-право!

– Миша, остановись! – отчаянно кричал Суслик, патетически хватаясь за нечесаную голову. – Миша, ты еще пожалеешь!

Куски гипса брызгали в разные стороны стремительными белыми метеоритами, дерево трещало, стопки эскизов оседали на пол и, подобно рядам домино, падали под ноги – сначала священнику, а затем и хозяину, пытающемуся если не вразумить бешеного попа, то хотя бы спасти что-нибудь.

– Не надо! – беспрерывно уговаривал он, стараясь держать разумную дистанцию. – Что ты делаешь?!

Но обезумевший священник ничего не видел и не слышал.

– Я тебе, бля, покажу баксы! Я, бля, тебе покажу, что народу нравится! – твердил он, и лишь когда вся мастерская стала походить на развалины Сталинграда, отец Василий приостановился – крушить более было нечего.

– Десять лет творчества! – рыдал вжавшийся спиной в угол, закрывший лицо руками Суслик. – Десять лет бессонных ночей! Я мучился! Я творил! А ты! Варвар! Чудовище!

– Этой ночью двое ребятишек погибли, – тяжело вздохнул выместивший злобу на идолах и немного отошедший от гнева отец Василий. – И твой идол был там главной персоной...

– Ты ничего не понимаешь! – отмахнулся Суслик. – Это искусство! Настоящее! Народное! От корней...

– Это не искусство, – покачал головой отец Василий и обессиленно уселся на пол рядом с бывшим школьным товарищем. – Это полная жопа.

Некоторое время они сидели молча, и лишь Суслик шмыгал носом и утирал набегающие слезы. А потом священник, ожидая, что получит именно тот ответ, которого боится, спросил:

– Кто заказчик – Бачурин?

– Ну, и Бачурин тоже, и что теперь? – обиженно протянул скульптор.

– Да ничего, – ответил отец Василий и поднялся. Ему было стыдно за учиненный погром. Но изменить что-нибудь было нельзя, да он, по большому счету, и не хотел что-либо менять. Что сделано, то сделано.

* * *

До начала вечерни оставалось два с половиной часа, и отец Василий успел сходить в храм, коротко переговорить с диаконом, завести свой старенький белый «жигуленок» и заехать к Бугрову. Нужно было что-то делать, и чем быстрее, тем лучше. Но, как ни странно, понимания он не встретил.

– Вы что, батюшка, – удивился Бугров. – Ко мне за помощью приехали?

– Да, Виктор Сергеевич, – после секундного колебания признал священник. – Я думаю, нам следует сотрудничать.

– А когда я вам предлагал, вы мне что сказали? – мстительно напомнил Бугров. – Помните?

Конечно же, отец Василий помнил. Но рождающийся прямо сейчас, можно сказать, на глазах новый культ, с его точки зрения, был куда опаснее, чем та причудливая смесь православия и военщины, которую исповедовал Бугров. И если Виктор Сергеевич грезил о порядке времен Андропова, то Бача, буде ему удастся задуманное, погрузит юную, доверчивую поросль во времена, предшествовавшие рождеству Христову. Туда, где еще не было ни Нагорной проповеди, ни распятия, ни Воскресения.

– И вообще, батюшка, у меня завтра военно-спортивные игры на Песчаном, а я еще ребят не всех собрал, – как от назойливой мухи, отмахнулся Бугров от священника. – Хотите серьезно поговорить, что ж, я не против. Но только после «Зарницы».

Отец Василий присмотрелся к нахмуренному лицу «общественного тренера» и признал, что трогать его в таком настроении не резон. И тут же решил, что обязательно будет на этой «Зарнице»; пусть Виктор Сергеевич почувствует его моральную поддержку и поймет, что он ни зла, ни камня за пазухой не держит.

* * *

Отец Василий отслужил вечерню неровно, он словно потерял что-то важное, какую-то опору под ногами. Но это не касалось ни его веры, ни его отношений с господом, это касалось его самого. А когда он, изнемогая от жары, добрел до дому и поднял трубку на удивление точно зазвонившего телефона, то понял, что этой своей антиязыческой акцией попал в самое яблочко, в самое гнездовище нечистого. Потому что это звонил Василий Бачурин.

– Мне сообщили об учиненном вами погроме, – мягким и спокойным баритоном сообщил Бача. – Придется ответить.

– Я готов, – усмехнулся священник. – Где и когда?

– Вам сообщат дополнительно.

Трубка загудела. Отец Василий пожал плечами и наткнулся на встревоженный взгляд попадьи.

– Что-то не так? – стараясь выглядеть спокойной, спросила Ольга. Она всегда видела его насквозь.

– Да, – нехотя признал отец Василий. – Но я справлюсь. Ты лучше скажи, что там насчет завтрашних военно-спортивных игр пишут...

Он знал, что вынужденная по причине малолетства Мишаньки сидеть в четырех стенах попадья читает местную прессу от корки до корки.

– «Зарницу» организовал губернатор, – довольная, что может быть полезной, с готовностью начала перечислять попадья. – Состоится завтра на острове Песчаном, возле турбазы. Восемь команд, из них две наших и одна московская. Бойскауты, кстати, приедут.

Отец Василий улыбнулся: бойскауты – это интересно.

– А когда?

– В двенадцать.

– Надо же, – удивился священник. – В самое пекло. У них что, мозгов нет – ребятишек в такую жару мучить?

– Ну... губернатор никогда чрезмерным интеллектом не блистал, – улыбнулась Ольга. – Ты кушать-то будешь? Или, как всегда, кваском перебьешься?

– Как всегда... – вздохнул отец Василий. Есть после всего этого пекла не хотелось совершенно.

* * *

Назавтра, к половине двенадцатого, отец Василий выловил лодочника Петьку, заплатил давно оговоренную таксу в пятьдесят рублей и без четверти двенадцать уже ступил на пологий, чистый и действительно песчаный берег острова Песчаный.

На весь остров гремела музыка, повсюду сновали взмокшие подростки в тельняшках и форменных кепи с козырьками, кто-то громко подавал команды в мегафон, и вся атмосфера была пропитана ясно различимым ароматом крупного, почти государственного мероприятия. Так что, если бы не жара и не контейнеры, битком набитые жестяными баночками из-под напитков, то можно было подумать, что он вернулся лет на двадцать назад, аккурат на первомайскую демонстрацию.

Священник как можно быстрее переместился в тенек, под высокие многолетние ивы, но темная материя рясы все равно накалялась чересчур быстро. Бугрова он пока не видел. Но спустя пять или шесть минут команды начали строиться, и тогда стало ясно, что вон те, во всем зеленом – бойскауты из Москвы, те, что в тельниках, определенно бугровские, а те, у которых на спинах, то есть на майках, конечно, аляповато изображен крупный герб области, – губернаторские...

Одеты были мальчишки как на подбор, и только одна команда выделялась своим откровенно свободным и абсолютно не форменным стилем одежды. Священник пригляделся. Кое-кого он знал. Один паренек из Шанхая – отца недавно отпевали: сгорел мужик от самогона; а вот другой определенно бугровский – видел его отец Василий, и не раз... Кажется, Хохлов.

Рослый, крупный тренер этой странной разномастной команды отдал последние распоряжения и повернулся к нему лицом.

– Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! – охнул священник, покрываясь холодным потом. – Уже до подростков добрался!

Тренером оказался Василий Бачурин собственной персоной. Верить в это не хотелось, но факт был налицо.

– Ну что, мужчины, – ободряюще произнес Бача. – Покажем сегодня, кто самый крутой?

– Йес! – хором выдохнули пацаны.

Отец Василий растерянно огляделся по сторонам, словно кто-нибудь мог помочь ему остановить это языческое по своему духу нашествие, и тут же увидел Виктора Сергеевича, идущего прямо на Бачу.

– Хохлов! – властно позвал остановившийся перед строем «бачуринцев» Бугров. – А ты что здесь делаешь? А ну, быстро в команду!

Бача неторопливо, враскачку подошел к Бугрову и что-то произнес.

– Какие, на хрен, списки?! – возмутился Виктор Сергеевич. – Здесь половина моих!

– Они взрослые ребята и сами выбирают, с кем им быть, – спокойно и уверенно возразил Бача.

– Чего?!

Они сцепились почти мгновенно. Бугров сразу сунул Баче «тычку», но тот поставил блок, и тогда опытный рукопашник Бугров грамотно провел подсечку и повалил рослого Бачу на песок. Но закрепить успех ему не удалось, к ним уже бежал главный судья.

– Что это такое, Виктор Сергеевич?! А ну, в стороны! В стороны, я сказал! Постыдились бы! При детях...

Пацанва следила за развитием событий, затаив дыхание. Тут же понабежали и остальные судьи, и после короткого, но бурного совещания прямо на месте всю команду Виктора Сергеевича Бугрова сняли с соревнований.

– Все члены команд занесены в списки! – объясняли они не желающему покидать поле несостоявшегося сражения Бугрову. – А ваши проблемы вам надо было раньше утрясать!

Виктор Сергеевич был вне себя.

Отец Василий стоял под ивой ни жив ни мертв. Нет, его нисколько не возмутило решение судей. В конце концов, Бугров сам во всем виноват. Но его потрясла реакция пацанов: на Бачу они смотрели с обожанием. Несмотря на падение после подсечки, несмотря на не слишком умело поставленный блок – несмотря ни на что. И лишь один перекинувшийся к Баче подросток дрогнул и вернулся в снятую с соревнований команду Виктора Сергеевича.

«А противник-то сильнее, чем я думал, – вздохнул отец Василий. – Вот так-то, дорогой ты мой товарищ Бугров! Вот так!»

* * *

Священник отстоял до конца. «Зарница» оказалась так себе. Обычные, можно даже сказать, рядовые, соревнования областного уровня. Подростки разжигали костер, плавали, ставили палатки – естественно, все это на время. Не обошлось без эксцессов: двоих ребят из губернаторской команды хватил солнечный удар, а один из московских бойскаутов серьезно поранил руку. Но остальные, коричневые от загара и закаленные беспрерывным сидением в волжской воде пацаны, испытание выдержали, что называется, с достоинством.

И вот что еще отметил отец Василий: бачуринская команда явно отличалась от других в лучшую сторону. Чем-то неуловимым, чем-то глубоко внутри... Они не были подготовлены лучше других, а во многом даже уступали. И тем не менее смотрели они веселее, а держались дружнее и увереннее.

А потом судьи начали делить места, и губернаторская команда получила первое место, московские бойскауты – второе, а какая-то безвестная и весьма слабенькая команда третье. И вот здесь началось самое интересное.

Бача построил своих и повел к берегу. Отец Василий, думая, что все завершилось и теперь Бачурин просто посадит парней в лодки и отправит по домам, немного проследовал за ними, и только здесь понял, что все будет не так. Потому что по всей ширине Волги, от острова Песчаный и до старой усть-кудеярской пристани, в два ряда, образуя отчетливо видимый проход, стояли моторки. Много, штук двадцать.

Бача подал команду, и все пацаны до единого, раздевшись до плавок, вошли в воду.

– Я не понял, что он делает? – прошептали сбоку, и священник оглянулся: это был главный судья соревнований.

– В морду вам плюют, – усмехнулся подошедший Бугров.

Отец Василий кивнул – похоже, так оно и было. Не получившие места бачуринцы явно собирались переплыть Волгу. И не в самом, надо сказать, узком месте.

– Он что, охренел?! – заволновались мужики.

– У него все схвачено. Смотрите, сколько лодок. Если кто начнет тонуть, вытащат.

Отец Василий молчал и смотрел. Он знал, что половина местных пацанов Волгу в этом месте переплывает. Через силу, захлебываясь на последних десятках метров, но переплывает. Понятно, что такое серьезное испытание господин губернатор подросткам назначить не может. И понятно, что, если бачуринцы его выдержат, их официальное поражение обернется такой моральной победой, какая занявшей первое место губернаторской команде и не снилась. Бача действительно собирается плюнуть им всем в морду. Уже плюнул.

Священник быстро прошел на пляж, нашел среди нескольких десятков лодок Петькину и распорядился следовать параллельно совершающей заплыв команде. Он видел все: как дружно, почти строем, преодолели пацаны первую треть реки, с каким надрывом дается им вторая треть и как, изо всех сил превозмогая себя, чтобы не попросить помощи у сидящих в моторках взрослых бачуринских парней, они дотягивали последнюю треть.

– Давай, Хохол! – орали сидящие в лодках парни самому слабому, совсем недавно перешедшему от Бугрова пацану. – Давай, мужчина! Не сдавайся! Вот молодца!

Отец Василий медленно греб веслом, не позволяя Петру завести мотор из опасения поднять волну и этим помешать пловцам, и смотрел. Он понимал, что сейчас пацаны получают одну из самых крупных своих побед и одно из самых важных умений – умение не обращать внимания на то, во что тебя оценили другие, и продолжать следовать своим курсом. Несмотря ни на что. И все благодаря Баче. И теперь вопрос лишь в том, когда Бача решит, что об этом весьма серьезном долге можно напомнить.

В том, что такой момент наступит, священник не сомневался – видел, как это делается. И в этот самый миг свободный и счастливый доселе человек осознает, что не может отказать тому, кто так много ему дал.

* * *

Они доплыли. Все. На последних метрах захлебывающегося Хохлова «взяли на буксир» изрядно подуставшие товарищи, и пацаны финишировали вместе, ни разу не прибегнув к помощи парней в лодках. Это видели все, кто жадно смотрел в бинокли и на той стороне реки, на острове, и тем более на этой.

Измотанные подростки по очереди обессиленно вползали на почерневший от воды склизкий деревянный мосток и так же поочередно презрительно махали тем, кто остался на острове.

«И что мне с таким соперником делать?» – покачал головой отец Василий. Ответа не было.

* * *

Отец Василий дождался Бугрова, но ему даже не пришлось к нему подходить – Виктор Сергеевич нашел его сам.

– Вы были правы, батюшка, – сказал бедный мужик. – Этот Бачурин конкретно оборзел, пора на место ставить.

Священник молча кивнул. Он видел, что Бугрова зацепило за живое, а значит, он не остановится. И значит, можно ничего более не говорить. Они стояли и смотрели, как Бачины воспитанники, удовлетворенно перешучиваясь, надевают подвезенную на скоростной моторке одежду и забираются в подогнанные к самому причалу импортные микроавтобусы. Как одобрительно хлопают их по спинам старшие товарищи. И если священник и Бугров не чесали в затылках, то лишь потому, что боялись хоть в чем-нибудь выглядеть проигравшими. Да только так оно и было.

– Я к вам вечером зайду, – решительно тряхнул головой Бугров и отправился к дожидающейся его неподалеку снятой с соревнований и выглядящей очень несчастной команде.

– Буду ждать, Виктор Сергеевич, – тихо пробормотал вслед священник.

* * *

Бугров подошел прямо в храм, к концу вечерней службы. Он терпеливо дождался, когда отец Василий завершит все свои дела, и лишь когда священник дал последние напутствия прихожанкам и направился в здание бухгалтерии, нагнал его.

– Что делать будем, батюшка?

Священник с ответом не спешил. Теперь, когда Бугров пришел к нему сам, можно было и отвоевать некоторые позиции.

– Прежде всего, – открывая дверь бухгалтерии своим ключом, начал он, – если вы всерьез настроены со мной сотрудничать, перестаньте пугать пацанов своими россказнями о всемирном заговоре против несчастной России.

– Но это же правда, – растерялся Бугров.

– Вы верующий человек? – повернулся к нему священник.

– А то вы не знаете?! – обиделся Бугров.

– Тогда отдайте кесарево кесарю, и пусть всякими заговорами занимаются те, кого господь наставил этим заниматься.

– Спецслужбы, что ли? – растерялся Бугров.

– Именно так.

Бугров поежился. Он не любил контрразведчиков – были на то основания. Не всех, конечно, с местной ФСБ он сотрудничал давно и плодотворно, но вот армейские особисты выпили в свое время у Виктора Сергеевича столько его честной офицерской крови, что хватило бы на несколько армейских госпиталей.

Порой отец Василий даже думал, что если бы тогда, в далеком афганском прошлом, сразу после острого приступа душевного расстройства пехотный капитан Бугров попал бы к врачам, а не в контрразведку, половины его сегодняшних проблем не было бы и в помине. Но Виктор Сергеевич попал именно к особистам, и те, само собой, использовали это обстоятельство на полную катушку, с пристрастием выискивая в неадекватных действиях глубоко больного человека предательство интересов Советской Родины.

– Ладно, – махнул рукой Бугров. – Договорились.

– Тогда приступим, – пропустил его вперед отец Василий.

* * *

Многое встало на свои места достаточно быстро. Оба сошлись на том, что выпускать пацанву из-под контроля нельзя ни в коем случае. Особенно в столь острый и переломный момент. Оба признали, что ни школа, ни семья контролировать детей не в состоянии – были бы в состоянии, не дошло б до такого беспредела. И оба видели: в ситуации тотальной невостребованности мальчишки охотно встанут под любые знамена, лишь бы на этих знаменах начертали их имена. Или хотя бы пообещали начертать. В этом смысле Бача объявился на удивление вовремя.

Они не знали ни стратегических целей, ни тактических планов этого странного коммерсанта, но понимали: увяз коготок – всей птичке пропасть, и вытащить однажды попавших под его влияние пацанов обратно вскоре будет почти невозможно. Что бы он в дальнейшем ни замышлял. Все слишком далеко зашло.

– Значит, так, – размашисто чертил принципиальную схему Бугров. – Как бы независимо одну от другой, создаем две команды: одну под вашим руководством, вторую – под моим.

– Принято, – кивал священник.

– На фоне этих двух жестко конкурирующих группировок влияние Бачи так сильно сказываться не будет.

– Согласен, – разводил руками отец Василий.

Честно говоря, термин «группировка» ему не нравился, но он понимал: чем ближе к этому понятию будет команда, тем сильнее можно ее оторвать от растлевающего влияния остальной части мира.

– Вы обучаете детишек боевому самбо и делаете упор на православие, а я даю армейский курс «рукопашки» и обучаю основам выживания. Соревнования каждые две недели.

– Не слишком ли часто?

– Зато Бачина команда на этом фоне стушуется. Просто забудут про нее.

Отец Василий вздыхал, крыть было нечем.

– Я пробиваю в воинской части камуфляжку и тельники, – записывал дальше Бугров. – А вы наезжаете на мэра – пусть финансирует для наших поездку на Урал. Организуем спуск на плотах. Там, конечно, команды придется временно объединить, но это не страшно; вернемся, снова разделим...

Священник почти беспрерывно кивал и думал. На бумаге Виктор Сергеевич выстроил все почти идеально. И займись они этим пару месяцев назад, Бача так и остался бы где-то на задворках местной истории. Но Бача уже достиг определенного статуса, можно даже сказать, авторитета, и отец Василий вовсе не был так уж уверен, что его удастся сколько-нибудь основательно подвинуть. Впрочем, и выбора у них не было.

* * *

Они проспорили до двух часов ночи, и, что касается тактики, вопросов не возникало. Оба понимали ценность тех или иных действий и ходов. Но вот насчет стратегии их мнения расходились весьма основательно. Потому что, насколько отец Василий желал пацанам мирного сосуществования со всем окружением, внутренней целостности и, как бы поточнее это выразить, «православности», что ли, настолько Виктор Сергеевич мечтал вырастить из них настоящих бойцов: и телом, и духом. Способных сражаться и в Чечне, и в Финляндии; неважно, с «морскими котиками» или «братьями мусульманами»; хоть в парках Вашингтона, хоть на улицах Москвы.

Оба принимали тот исторический факт, что православие и патриотизм неотделимы друг от друга, как нож от ножен или, как говорил в таких случаях желчный главврач Костя, как хомут от шеи. Но, будучи людьми неглупыми и достаточно дальновидными, и Бугров, и священник прекрасно понимали: то, что будет поставлено во главу угла, и предопределит конкретный характер каждой дальнейшей акции.

И лишь проговорив каждый пункт по третьему разу, оба признали: многое в их планах сыро, непродуманно, и надо встретиться еще, и возможно, не раз, чтобы согласовать свои конечные цели и понять, на чем все-таки можно столковаться. Потому что, если они не столкуются, все обернется еще хуже.

Мужики вышли на улицу и неспешно побрели вдоль по ведущей мимо районной больницы тенистой аллее.

«А похоже, так оно и будет, если мы не договоримся, – думал отец Василий. – Мы создадим две группировки с разной идеологией, а потом и сами забудем, что все начиналось полюбовно...» Ему это отчаянно не нравилось, но что противопоставить такому исходу, он не ведал. Конечно же, это лучше, чем отдавать пацанов в нечистые Бачины руки, но весь жизненный опыт священника отчаянно кричал: монстра можно породить и с самыми лучшими намерениями. Просто однажды этот монстр вырастет и поглотит своих родителей, какие бы блистательные планы ни строились.

– Ну, вот и все, – остановился Бугров. – Дальше я сам. Вам ведь через Татарскую слободу?

Отец Василий кивнул. И тогда они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны: отец Василий направился к себе домой, а Виктор Сергеевич – к себе.

* * *

Священник отошел совсем недалеко, когда вспомнил то, что забыл сказать. Точно! Этот, как его, Хохлов! Он видел это мгновение сомнения в глазах пацана, перед тем как Бугров приказал ребятам возвращаться в команду. Но лишь только Бугров приказал, сомнения закончились, и парнишка твердо решил не подчиняться. Это был самый главный, самый яркий аргумент против силового подхода, который исповедовал Виктор Сергеевич. И если Бугров поймет, о чем речь, они смогут договориться по-настоящему!

Отец Василий резко развернулся и почти бегом помчался догонять Бугрова. Он должен понять!

Впереди, в нешироком просвете между огромными тополями, замаячила темная фигура Виктора Сергеевича. Еще чуть-чуть...

Внезапно возле Бугрова выросли две плечистые фигуры, и Виктор Сергеевич стремительно отлетел в сторону и принял боевую стойку.

«А это еще кто?» – удивился священник и прибавил ходу.

В руках нападавших мелькнули темные продолговатые предметы, похожие на обрезки труб. Бугров отбил одну атаку, вторую, но из темноты вывалились еще двое, и священник понял, что дело плохо: могут задавить числом. Он ворвался в «зону боевых действий» и мягко, стараясь не переусердствовать, провел захват и уложил одного из нападавших на землю. И уже по тому, как тот падал, – грамотно, на бок, понял: ребята тренированные.

– Ид-ди сюда! – опустил кого-то Бугров лбом в землю, и в следующий миг отец Василий понял, что падает и сам. Он отвлекся на Виктора Сергеевича всего лишь на десятые доли секунды, но этого хватило, чтобы пропустить удар.

Отец Василий перекатился через голову, ухватил готовую размозжить ему лицо ногу, крутанул и, не провожая упавшего взглядом, вскочил на ноги. Отбил удар в голову, еще один – по плечу, еще один – ботинком в пах; угостил кого-то сам – от души, во всю мощь... И в этот момент прозвучал выстрел.

Бугров матюгнулся и провел мощную контратаку. Давно священник не видел, чтобы кто-нибудь так жестко «работал»! Наверное, с самой службы в спецназе...

Виктор Сергеевич с хрустом вывернул одному руку в плечевом суставе, мощно, с жутким причмоком насадил второго носом на свой крепкий офицерский лоб, и тогда из темноты прозвучал еще один выстрел. Бугров еще раз матюгнулся и рванул назад, в сторону храма – подставляться под пули было глупо.

Отец Василий плавно протащил «своего» лицом по асфальту, бросил и кинулся вслед за Бугровым.

– Сюда, Виктор! – крикнул он и, дернув капитана за рукав, затащил его в подворотню и поволок за собой.

Они промчались по хрустящей битым стеклом и пластиковой тарой помойке, нырнули в огромную дыру в сетчатом, из проволоки, заборе, миновали надрывно лающего пса, скользнули меж двух слепленных из ржавого металла гаражей, и только здесь отец Василий остановился.

– Хорош! – выдохнул он. – Перекур!

Они стояли, вразнобой хватая ртами воздух, и никак не могли надышаться.

Это было какое-то наваждение, именно на этой ведущей к райбольнице аллее на отца Василия или на его спутников нападали раз пять или шесть – с разным успехом. То ли агрессоров провоцировала темнота, то ли обилие мелких, вплотную примыкающих к аллее проулков – неясно. И вот теперь дошла очередь и до Виктора Сергеевича.

– Это Бача! – шумно сглотнул Бугров. – Больше некому!

– Чем докажешь? – задыхаясь, резонно возразил священник.

– А я и доказывать ничего не буду! Соберу своих орлов да заявлюсь прямо к нему! Пусть он мне доказывает!

Священник покачал головой. Он знал, что это не выход, но убедить в этом привыкшего к позиции силы Бугрова было непросто. Он реально мог претворить свою угрозу в жизнь.

Конечно, Виктор Сергеевич прав, кроме Бачи нападать на них некому. Но отец Василий чувствовал, что Бача отвертится. Заставить его расколоться? Это вряд ли; по крайней мере, бугровским орлам точно не под силу. И даже если подключить ментов, никаких свидетелей не будет, а участников, естественно, не найдут. Не говоря уже о том, что у самого Бачи будет железобетонное алиби.

Было и еще кое-что. Священник не понимал мотивов нападения: об их с Бугровым беседе знали только они двое. Но даже эта похожая на заговор беседа еще не повод для таких «разборок». Даже мелкий конфликт на пляже вряд ли может подтолкнуть человека к заказному нападению. Если он, конечно, не полный псих.

«А если псих? Надо еще раз спросить у Кости, с чем там лежал Бачурин. Неужели не скажет? Дело-то нешуточное...» У священника промелькнула какая-то смутная мысль.

– Вы как хотите, а я пошел своих собирать, – решительно сплюнул отдышавшийся от бега и полный желания поквитаться за свой позор Бугров. – Я ему этого так не оставлю.

– Что, прямо сейчас?! – ужаснулся священник.

– А когда еще? После второго пришествия? – Бугров и впрямь был полон жажды мщения.

– Не надо, Виктор, – покачал головой отец Василий. – Не втягивай в это дело пацанов.

– А что, мне одному?.. – начал отставной капитан и вдруг демонически расхохотался. – Да я и один с ним управлюсь! Тоже мне, крепкий орешек!

Уже привыкший к темноте священник вгляделся в горящие глаза Виктора Сергеевича и понял: с него станется – поедет. Бугров был уже в состоянии полного озверения и накручивал себя все больше.

Отец Василий сделал пару попыток перевести разговор в более конструктивное русло, но капитана как заклинило. Он не собирался отступать. И тогда священник смирился и пошел обходным путем.

– Хорошо, Виктор Сергеевич, ваша взяла, – вздохнул он. – Но только, чур, поедем вместе. А то вы там наделаете делов, а мне потом стыдно будет, что меня рядом не было...

– Какие проблемы?! – молодцевато хмыкнул капитан. – Вместе так вместе. Посмотришь, как я его «сделаю»!

Священник кивнул и подумал, что нападение, похоже, разбудило в нем уснувшую было обиду за не слишком удачные «разборки» на «Зарнице». Они стремительно прошли в церковный двор, и отец Василий с трудом завел своего битого-перебитого «жигуля», сел за руль и только тут понял, что понятия не имеет, куда ехать.

– Давай на Вишенки, – назвал Бугров один из самых элитных районов города. – Там недалеко его коттедж.

Священник кивнул и тронул машину. Он выехал на Московскую, и только тогда до него дошло, что, если они появятся у Бачи вдвоем, тщательно продуманная легенда о раздельных и якобы конкурирующих одна с другой группировках просто не состоится. Но, вместо того чтобы расстроиться, он вдруг почувствовал необычайное облегчение: он принял этот план без особого желания, а теперь хоть врать не придется.

* * *

Стоящий на самом отшибе микрорайона Вишенки коттедж был полон огней и шума. «Так... без мордобоя не обойдется...» – крякнул священник, впервые пожалев, что остановил Виктора Сергеевича и не позволил ему собрать своих «орлов».

– Давай, Хохол! Вот молодца! – хохотали за высокой витой оградой парни. – Во дает!!!

Виктор Сергеевич прокашлялся, потерю каждого своего юного «бойца» он переживал очень тяжело.

– Ну что, пошли? – повернулся к нему священник и увидел, как судорожно сжимаются и разжимаются набитые на многочасовых тренировках кулаки главного городского патриота.

Отставной капитан издал странный звук, почти вслепую выбрался из машины и на негнущихся ногах, словно зомби из хренового импортного видеофильма, побрел на путеводные крики. Он был вне себя.

– Витя, подожди меня! – кинулся закрывать дверцы своей пусть и битой, но пока еще хотя бы никем не краденной машины отец Василий. – Витя, не торопись! Ну куда тебя, блин, понесло?!

Он закрыл наконец водительскую дверцу и кинулся вслед. Бугров уже подходил к калитке.

– Куда?! – попытался остановить капитана охраняющий вход бугай, но получил удар в бок и беззвучно повалился на брусчатую дорожку.

Священник побежал. Он перепрыгнул через распростертое у калитки тело охранника, но нагнать Бугрова не успевал, тот уже подходил к импровизированной танцплощадке под огромным навесом.

Отец Василий стремительно окинул взглядом антураж и увидел, что Бача все обустроил «по уму», в строгом соответствии с целевым назначением. Огромная крытая навесом площадка была окаймлена низкими, как в спортзалах, скамейками, и наблюдать за развитием событий в центре можно было с любого места. Что бы там ни происходило: декламация стихов под музыку или дамская борьба по колено в спагетти. Но только сейчас там происходили обычные танцы.

Одетые в легкомысленные распашонки фигуристые девушки с выставленными напоказ пупками энергично двигали бедрами, а меж них сновали все пять или шесть подростков, недавно перекинувшиеся к Баче от Бугрова. Похоже, они и были «героями дня» на этой «концертной площадке». И в самом центре выделывал совершенно недвусмысленные и абсолютно нецеломудренные па а-ля Майкл Джексон тот самый Хохлов. «Группа поддержки» из старших товарищей пила пиво из маленьких импортных бутылок и веселилась вовсю.

– Во Хохол дает! – гоготали они. – А ну, покажи ей, что такое настоящий мужчина!

Естественно, Хохол старался изо всех сил.

Бугров ввалился на площадку и встал в самом центре, как статуя Командора: черный от гнева и загара и страшный своей внутренней непоколебимостью.

Музыка резко стихла, видно, кто-то выключил магнитофон, и ребятишки растерянно заморгали. Увидеть своего бывшего тренера здесь они никак не ожидали.

– Где твой тельник, Хохлов? – каменея на глазах, мрачно поинтересовался Виктор Сергеевич. – Тот, что я тебе выдал?

– Снял, – сглотнув, набычился тот.

– Почему?

– Потому что не заслужил, – подал голос кто-то из наблюдателей, и отец Василий сразу опознал раскатистый Бачин баритон. – Рано ему еще тельник носить.

– Пиво хлестать не рано, а тельник рано? – чуть ли не пуская из ноздрей пар, поинтересовался Бугров.

– А вот пусть с мое в десанте послужит, тогда и наденет, – зло отозвался Бача. – С полным правом. Только я что-то не пойму, ты чего сюда приперся? Я тебя не приглашал.

– А я без приглашения, – шутовски согнул спину Бугров. – Праздник решил вам испортить!

– А вот это напрасно, – протянул Бача, и только тогда священник увидел его, вставшего со скамейки – рослого, плотного. Бача недобро усмехнулся и жестко распорядился: – Выкинуть его! В овраг!

Вокруг Бугрова замаячили крепкие, мускулистые фигуры, и отец Василий, перекрестясь, рванул вперед. Но не успел. Бугров мощно отбил первую атаку, буквально за пару секунд уложив на брусчатку пять или шесть противников, но когда священник пробился к нему, Виктора Сергеевича уже сбили с ног, затем подхватили на руки и бегом потащили к воротам.

– Что вы делаете?! Остановитесь! – крикнул отец Василий. – Что вы...

Бугрова протащили мимо него сквозь неширокую калитку и, по треску сухого камыша было слышно, швырнули в бегущий к Волге овраг.

– Напрасно ты так, – покачав головой, повернулся к Баче священник. – Он, между прочим, Родину защищал...

– Я тоже... – сглотнул Бача. – Всю Чечню на «коробочке» прошел. А он меня за пацана держит.

Отец Василий хотел возразить, сказать, что «зачищать» российскую землю от российских же граждан и драться с афганскими духами на чужой земле не одно и то же, но заткнулся. Потому что еще неизвестно, что тяжелее.

В этот миг он остро пожалел, что вообще приперся сюда. Его более всего не устраивали языческие Бачины замашки, но он понимал, что ни в грязных разборках, ни даже в честном кулачном бою эту битву не выиграть – другая весовая категория у идейных сражений.

– Проводите батюшку, – усмехнулся Бача, и попа сразу же взяли под локотки.

Сказать в точности, что произошло в следующий миг, отец Василий не смог бы. Может быть, ему показалось, что кто-то подпихнул его к воротам чересчур бесцеремонно, а может быть, просто сказались его вколоченные до мозга костей боевые навыки, но только ни к какой калитке он не пошел.

Первых двух он отшвырнул к застонавшему от удара железному забору; третьего, садистски вывернув ему руку, бросил к Бачиным ногам, а дальше пошло-поехало, да так, что он не все и упомнил. Одно он зафиксировал абсолютно точно: когда прибежал выползший из оврага перепачканный илом Бугров, стало вдвое легче. И они рубились и рубились так, словно от этого зависела их жизнь, а не дальнейшая судьба нескольких подростков. И только когда протрезвевший Бача понял, что дело принимает хреновый оборот и вместе эти гаврики могут слишком многое, и уж точно не сдадутся, он подал команду к отступлению.

– Хорош! Хватит с них! Хорош, я сказал!

Крепкие парни, как напившиеся крови клещи, помаленьку поотваливались, и дышать сразу стало легче.

– Они свое получили... – самодовольным тоном произнес Бача. – Пусть идут.

При таком раскладе сил ход был почти беспроигрышным. Но именно «почти». Бача не понял, с кем имеет дело. Поп и Бугров устало переглянулись, и священник невольно улыбнулся.

– Ну у тебя и видок, Виктор Сергеевич, – хрипло произнес он.

– На себя посмотри, – в тон ему отозвался Бугров и повернулся к Баче. – Я что-то не понял, что ты там пукнул? Повтори-ка еще раз, кто и что получил?

– А что, вам еще хочется? – спросил Бача, и священник отчетливо расслышал в его голосе тончайшие, почти незаметные для постороннего слуха нотки недовольства поворотом событий. Нет, это не был страх или паника, и сила по-прежнему оставалась на его стороне. Но дело поворачивалось не тем боком, потому что даже если прямо сейчас замесить этих двух придурков, это не даст ничего. Ни чувства морального превосходства, ни ощущения дальнейшей безопасности. И все потому, что они не сдались, да, кажется, и не сдадутся.

– Я вас отпускаю, – хмыкнул Бача. – А то еще ментам стуканете...

– Это когда я ментам стучал? – даже растерялся от такой наглости Бугров.

– Ладно, – отмахнулся Бача. – Пацанам будешь лапшу на уши вешать. Что я, не знаю, как тогда на разборки в овраг вся милиция примчалась?

Дело было давнее, и если быть совсем уж точным, то милицию в овраг вызвал священник. Иначе все повернулось бы совсем плохо. Но история с этими разборками приобрела в городке довольно широкую известность, и некоторая причастность Бугрова к силовым структурам в ней все-таки прослеживалась.

Виктор Сергеевич поперхнулся.

– Да я тебя... – двинулся он на Бачу, но священник ухватил его за рукав и властно остановил.

– Это я тогда ментов вызвал, – признался он. – Иначе без трупов просто не обошлось бы. Так что ты, Бача, прежде чем помелом своим махать, сначала факты узнай. А то круто попасть можешь.

Теперь настала очередь поперхнуться Баче. Только что отвоеванный перед лицом свежеприобретенных «бойцов» авторитет затрещал по швам. В Усть-Кудеяре за языком было принято следить.

– Пошли, Витя, – дернул Бугрова за рукав священник и почти силой выволок его за ворота, чувствуя, что это была прекрасная финальная нота для хорошего конца.

* * *

Они прошли к машине, забрались внутрь и, подавленно уставясь на ярко освещенный Бачин коттедж, молчали. Они и думать забыли спросить о тех, кто напал на Бугрова этим вечером; начисто вылетели из головы и все столь тщательно составлявшиеся планы; они забыли обо всем.

– Что делать-то будем? – первым нарушил тишину Бугров.

Священник задумался. Там, глубоко в памяти, словно острая заноза, сидело что-то важное, что-то связанное то ли с больницей, то ли с травмами... И тут он вспомнил!

– Слышь, Витек, – повернулся отец Василий к Бугрову. – Когда мы с этими придурками в аллее махались...

– Ну... – недовольно буркнул тот. – И что?

– Я слышал, там кости трещали...

– Было, – самодовольно хмыкнул Бугров.

– Тогда все в порядке. Завтра же и узнаем, кто это был, – уверенно заявил отец Василий.

– Как это? – удивился Бугров, мигом вспомнивший, зачем они сегодня приперлись к Баче.

– К Константину Ивановичу подойдем и все узнаем.

– Это главврач наш, что ли? – задумался Бугров. – А что, это идея... Да и второму я нехило заехал – без травмпункта не обойтись.

– Вот и ладненько, – удовлетворенно улыбнулся отец Василий. – Значит, договорились: утром, то есть после службы, идем и все узнаем. Ты, главное, до утра глупостей не наделай...

Священник даже не заметил, как перешел с Бугровым на «ты».

– Заметано, батюшка, – охотно кивнул Бугров и вдруг сокрушенно покачал головой. – И где ты раньше был? Час назад сказал бы, и можно было к Баче не ехать.

«Ага, как же! – мысленно хмыкнул священник. – Тебя удержишь!» Но промолчал.

* * *

Когда отец Василий вернулся домой, попадья уже спала. Он осторожно, стараясь не шуметь, разделся, по возможности тихо принял душ и нырнул под простыню. Но уснуть не удавалось.

Будь сейчас зима, он прижался бы к теплому Олюшкиному телу, начал бы шептать ей всякие милые глупости... и через каких-нибудь четверть часа, расслабленный и до идиотского, полублаженного состояния удовлетворенный жизнью, заснул. Но сейчас не помогал даже кондиционер, жаром дышало все: он сам, Ольга, кровать, воздух вокруг, буквально все.

«В принципе все прошло не так уж плохо, – думал священник. – С Бугровым отношения наладились, а это немаловажно. Бачу я в домашней, так сказать, обстановке посмотрел. Крутой, конечно, парень, но и он в руках божьих – характер-то есть, а нормального знания жизни не хватает. А значит, будет мне проигрывать. Шаг за шагом. Как миленький, будет. Никуда не денется».

Он был очень доволен тем, как ушел: вовремя и с оставленным за собой последним и очень веским словом. Лучшего ухода и придумать было невозможно.

Он уснул, и всю ночь ему снилось, как он пробирается с Костей по тальниковым зарослям к какому-то особенному рыбному месту, но тальник все не кончается и не кончается, а открытой воды все нет и нет...

* * *

На следующий день, сразу после службы, отец Василий отправился в районную больницу и дождался, когда Костя освободится. Но его ожидания не оправдались – ни один из травмпунктов города никого с переломами не принимал.

– Меня этим Бугров уже с восьми часов донимает, – усмехнулся главврач. – Я, говорит, абсолютно точно одному плечевой сустав наизнанку вывернул... Мы с ним даже в область позвонили – полная тишина: ни вывихов, ни переломов.

– И с травмами лица никого? – со стремительно угасающей надеждой спросил священник.

– Есть один, – охотно ответил врач, и отец Василий превратился в слух. – Мальчик одиннадцати лет, вчера поступил.

Священник снова пригорюнился. Он собрался было уходить и вдруг вспомнил старый разговор.

– Кость, а от чего, ты говорил, Бача у тебя лечился?

– А разве я что-то говорил? – язвительно усмехнулся главврач и дружелюбно похлопал батюшку по плечу. – Расслабься, Мишаня, ничего этот Бачурин твоей пастве не сделает. Ну, подумаешь, пошалили ребятишки...

– Ах, если бы, – вздохнул священник. Он чувствовал исходящую от Бачи внутреннюю силу. Да, он неопытен, да, зелен, но сила была. И не считаться с этим отец Василий не мог.

* * *

Отец Василий вышел на улицу и только теперь вспомнил, что есть еще одно место, где пострадавший от бугровских боевых навыков человек мог оказаться минувшей ночью – ментовка. Он быстро прошел к зданию РОВД, поздоровался с дежурным и направился прямо к начальнику. Секретарша препятствовать ему не стала, и священник воспринял это как добрый знак.

– Бог в помощь, Аркадий Николаевич, – с порога поздоровался он. – У меня к тебе вопросик имеется...

– Это вы правильно, батюшка, сделали, что пришли, – поднялся ему навстречу Скобцов, но руки не подал. – Хоть оперов от дела отрывать не придется. Показания сразу дадите или как?

«Вот молодцы! – обрадовался отец Василий. – Неужто уже приперли этих недоумков к стенке?!» Он так и знал, что раненому человеку, кроме как в больнице да милиции, нигде не скрыться.

– Конечно, сразу! – облегченно вздохнул он от предчувствия, что наконец-то все пойдет правильно.

– Это здорово, – улыбнулся оценивший его готовность сотрудничать с органами следствия начальник РОВД. – А то гражданин Сусликов нам тут целую лекцию о правах человека прочел, вконец моих оперов задолбал!

– А при чем здесь Сусликов? – оторопел священник. – Он-то на меня не нападал... Голову на отсечение даю.

– Зато вы ему всю мастерскую расколошматили, – усмехнулся Скобцов. – Я, конечно, его творения искусством не считаю, но я ведь и не спец, это пусть эксперты разбираются в размерах нанесенного ущерба...

– Не понял... – сглотнул священник и почувствовал себя нехорошо.

– А что тут непонятного? – широко улыбнулся главный городской мент. – Сусликов оценил свои потери в сто пятьдесят тысяч долларов; это, разумеется, включая упущенную прибыль – сорванные сделки, компенсация неустойки заказчикам...

– Чего?!! Сколько?! – не мог поверить священник.

– Сто пятьдесят тысяч «зеленых», – зацокал языком Скобцов. – И, кстати, имейте в виду, адвокат у него хороший, специально из области приехал...

«А Бача ведь мне обещал, что ответить за разгром придется! – вспомнил отец Василий. – И чего теперь делать?»

Он совершенно растерялся. Ему и в страшном сне не могло привидеться, что заштатный районный скульптор, не умеющий даже сделать толковой вывески на магазин, а потому вечно строящий из себя непонятого гения, оценит свою лепню в такую сумму!

Не чуя под собой ног, он сходил вместе со Скобцовым вниз, на второй этаж, к сыскарям, не до конца въезжая в то, что делает, дал показания, подписал протокол и в совершенно убитом настроении побрел в храм. «Мне еще суда не хватало, – качал священник головой. – До патриархии точно дойдет! И ведь не объяснишь никому, что у меня было моральное право устроить выволочку этому горе-художнику!»

* * *

Только шагнув за порог храмовой бухгалтерии, священник понял, что ему следует сделать: наступать. Потому что дойди дело до суда, да еще с нанятым Бачей адвокатом, еще неизвестно, как все повернется. Это надо было пресекать заранее, в корне. Он вытащил из верхнего ящика стола телефонный справочник обладминистрации. Быстро отыскал номер комитета по делам молодежи и вскоре уже говорил с председателем.

Понятно, что отец Василий ни словом не упомянул ни об учиненном им погроме, ни о вчерашней схватке с Бачиными парнями на территории частного коттеджа. А сделал максимальный акцент на самой сути происходящего.

– Поймите меня, правильно, Кирилл Сергеевич, дело слишком далеко зашло! – орал он в трубку. – Уже трое ребят отравились неизвестным наркотиком, а тут еще эти идолы...

– А при чем здесь Бачурин? – удивился председатель. – Он что, наркотики им поставлял?

– Я не знаю, откуда у них эта дрянь, – был вынужден признать священник.

– А в чем вы его тогда обвиняете?

– Да как вы не поймете?! – возмутился расстроенный невозможностью объяснить все отец Василий. – Они же идолопоклонством занимаются! А от него до сатанизма один шаг!

– Ну, я прямо не знаю, что вам и сказать, – засомневался председатель молодежного комитета. – Идолопоклонство – это, конечно, плохо, но не запрещено. И вообще, организация, которую зарегистрировал у нас Бачурин, краеведческая; идолы вполне могли быть использованы как наглядное пособие по истории родного края...

Он определенно защищал Бачурина.

– А вы знаете, что они у нас тут женский бокс устроили?! – не вытерпел священник.

– Что, правда?! – хохотнул председатель. – Надо же! А мне он ничего об этом не сказал! Интересно было бы посмотреть... Священник сделал еще несколько попыток убедить Кирилла Сергеевича как-то приструнить Бачу, проверку, например, сделать, пригрозить, в конце концов, но вскоре осознал, что все это бессмысленно. Заведующий губернским вьюношеством молодящийся администратор ни в какую не хотел портить отношений с Бачуриным, это было видно невооруженным глазом.

Он четко и недвусмысленно разъяснил, что отравлениями у нас занимается облздрав, наркотиками – менты, а женский бокс и принесение в жертву деревянным изображениям Перуна и Сварога домашних животных специально никто не запрещал, отчего эти занятия в глазах закона выглядят вполне легитимно.

Более того, с точки зрения этого бюрократа, все, чем занимается господин Бачурин, нужно и полезно нашему обществу. Ибо, изучая историю отечества, молодежь на практике приобщается к мощным и поистине великим корням нашего народа. И неважно, бьются ли ребятишки на деревянных мечах, разучивают обрядовые песни древних славян или даже имитируют жертвоприношения мифологическим божествам. Все это есть процесс познания прошлого, глубоко духовный по своей сути и совершенно не предосудительный.

– А как же православие?! – чуть не заплакал отец Василий. – Разве не вера и разве не новый завет господа нашего Иисуса Христа есть истинный свет миру?! Разве не сказал нам Иисус...

Но Кирилл Сергеевич слушал вполуха и совершенно не был настроен паниковать только из-за того, что в одном из дворов райцентра принесли в жертву какую-нибудь курицу или даже кролика. Он вообще не принимал и не разделял тревоги отца Василия. Ну, резвятся ребятишки, так и хрен с ними, пусть резвятся, сейчас время такое, не запретишь. В общем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы денег у обладминистрации не просило...

Священник швырнул трубку и обхватил кудлатую голову крепкими, но, увы, бесполезными в этой ситуации руками. Он не видел достойного выхода. А судя по тому, что и Бугров не звонил, и он не имел никаких предложений.

И тогда отец Василий сходил за диаконом Алексием, поручил ему храм и побрел по пыльной, раскаленной, словно адская сковородка, улице в районную больницу, к Косте. Это было необъяснимо, но общение с циничным, атеистически настроенным главврачом всегда придавало ему сил.

* * *

Костю он нашел сидящим в своем кабинете и задумчиво листающим бухгалтерский баланс. Главврач оторвал глаза от огромных распечаток, бросил беглый взгляд на священника и поправил очки.

– Неважно выглядишь, Мишаня, – констатировал он.

– Сам знаю. – Отец Василий упал в глубокое кресло. – Жара на улице невыносимая. Даже в храме ни одного прихожанина.

– Это не жара виновата, – покачал головой Костя. – Это твоя упертость поповская виновата. Что, никак успокоиться не можешь?

– Не могу, Костя, – признался священник. – Ума не приложу, что делать с этим Бачуриным. Вот думал, может быть, ты что-нибудь предложишь...

Костя снял и протер очки, снова нацепил их на нос и кивнул:

– Есть у меня одна идейка.

Священник превратился в слух.

– Короче, Мишаня. – Главврач кинул в сторону баланс и поднялся из-за стола. – Сейчас мы с тобой делаем вот что: берем пузырек чистейшего медицинского, заезжаем на базар за зеленью и ко мне. Посидим, поокаем.

– Ты что, офигел, пить в такую жару? – удивленно откликнулся из кресла отец Василий. – Башка и так плавится.

– Ничего ты не понимаешь, Мишаня, – строго посмотрел на него Костя. – Что такое метаболизм, знаешь?

Отец Василий не знал.

– А жаль. Потому что сие есть главное медицинское понятие. И гласит оно, что для успешного противодействия нагреву снаружи следует осуществить аналогичный подогрев изнутри. Температура выровняется, и башка твоя перестанет плавиться, а будет легкой и просветленной.

Священник невольно улыбнулся. Это Костино умение решать все философские и житейские проблемы исключительно употреблением алкоголя было столь же алогичным, сколь и действенным.

– Давай, батюшка, подымайся! – решительно протянул ему руку главврач. – Нечего из себя раненого лебедя строить!

Отец Василий хотел что-то возразить, но понял, что и сам себе напоминает черного, упитанного лебедя, рассмеялся и рывком поднялся из кресла. Спирт так спирт.

* * *

Они завернули в газету объемистый пузырек из коричневого стекла с означенной жидкостью внутри; затем главврач позвонил в гараж, и через четверть часа оба уже ехали в направлении Костиного дома.

Улицы как вымерли, и только на самом подъезде к Шанхаю, где и жил Костя, они заметили первые признаки жизни. Обливаясь потом, стоял под огромным тополем местный гаишник с тоскливой надеждой в глазах заработать сегодня хоть что-нибудь. Промчалась мимо стайка загорелых голопузых пацанят пофигистского дошкольного возраста. Шла, погоняя длинной хворостиной пятнистую корову, тощая старуха во всем белом... И только у шанхайского рынка люди стали появляться чаще: жара не жара, а кушать-то надо.

– Оп-пачки! – встрепенулся главврач. – А зелени-то мы не взяли! – Он повернулся к пожилому усатому водителю. – Давай-ка, Иван Михайлович, сначала на базар.

– Ага, понял, – водитель начал выворачивать руль, и священник сглотнул слюну.

Только спустя год или два после своего возвращения домой отец Василий понял, как правильно поступил Костя, когда поставил свой коттедж в Шанхае, на самом краю широченного, в половину Волги, главного усть-кудеярского оврага. Сваи и специальные строительные меры начисто предохраняли Костин дом от сползания вниз в результате какой-нибудь стихии. А вот удовольствие, которое каждый божий день, должно быть, получал Костя, выходя на веранду и окидывая взором волнующееся далеко внизу зеленое море молодых березок, было ни с чем не сравнимо.

В прошлый раз, когда они ели на этой самой веранде ароматнейшие, нежнейшие шашлычки, отец Василий чуть ли не таял от восторга и умиления. И, кстати, прохладца, которую несли струящиеся по оврагу воздушные потоки, тоже по летнему времени далеко не последнее дело.

– Здесь останови, – попросил Костя, и отец Василий вынырнул в реальность.

Небольшой шанхайский базарчик был почти пуст. Редкие разморенные жарой покупатели сомнамбулически бродили вдоль прилавков, безуспешно пытаясь вычислить, где что выходит дешевле. И даже продавцы, обычно столь активные, самоуверенные и профессионально дружелюбные, словно разом увяли и утратили половину своих сил и способностей.

Главврач и священник вышли из машины, быстро затарились зеленым лучком, выбрали неплохие помидоры, нашли маленькие, один в один, малосольные огурчики и двинулись было смотреть сальце, как впереди что-то охнуло и на белый пропыленный асфальт посыпались овощи.

Отец Василий инстинктивно притормозил и вгляделся. Прямо на них вдоль прохода, цепляя плоские поддоны с овощами и яростно опрокидывая их, шли двое парней лет пятнадцати на вид.

– Не понял... – удивился вставший рядом Костя. – А что это здесь слободские потеряли? Обкурились, что ли?

Священник оторопел, Татарская слобода была отсюда черт-те где, аж за оврагом. Он присмотрелся, но опознать никого не успел; парни уже вплотную подошли к ним и явно намеревались своротить пожилому шанхайцу прилавок с разложенным на нем прекрасным салом.

– Ну-ка, тормози, паренек! – остановил первого тычком в грудь отец Василий. – Ты чего хулиганишь?

Мальчишка кинул на попа яростный взгляд. Было видно: он и напасть не смеет, и отступать не желает.

– Вот я вашим батькам скажу, – пригрозил второму Костя. – Чтоб ремня не пожалели!

Что-то хрустнуло, и главврач ойкнул и схватился за лицо.

– Ах ты! – выдохнул он и тут же согнулся от второго удара – под дых.

– Ну-ка, иди сюда! – ухватил агрессора за худосочную шею священник. – Ты как со старшими разговариваешь?!

Справа ударили, но отец Василий поставил блок и тут же прихватил за шею и второго озорника. Легонько сжал и, с удовлетворением услышав жалобный скулеж моментально потерявших свою крутизну недорослей, огляделся по сторонам. Милиционера на рынке не было и в помине; видно, за квасом пошел, но зато повсюду на соседних рядах, и справа, и слева, шли и шли яростно скидывающие поддоны с товаром подростки.

Ошарашенные продавцы даже не успевали ничего сделать: ни прибрать товар, ни выскочить из-за прилавка, чтобы отбить нападение – все происходило слишком быстро.

Священник прижал обоих пленников покрепче и наклонился к еле разогнувшемуся другу.

– Костя! Ты как?!

– Хреново, бля... – выдохнул Костя. – Очки сукины дети разбили...

Он окончательно разогнулся, и отец Василий крякнул от возмущения: правый глаз главного врача Усть-Кудеярского района был подбит и теперь стремительно оплывал и закрывался.

– Фонарь будет, – озабоченно констатировал священник и встряхнул пленников: – Ну-ка, хлопцы, признавайтесь, что это за беспредел!

Мальчишки яростно сверкнули глазами, но промолчали. – Они точно слободские? – повернулся священник к невинно пострадавшему Косте.

– Точно, – вздохнул тот и ткнул пальцем в ближайшего к нему. – Вот этот, сволочонок, медкомиссию у нас проходил.

Отец Василий озадаченно осмотрелся. Стремительно начавшийся погром так же стремительно и закончился, и теперь повсюду матерились и поднимали свой товар из пыли несчастные продавцы. Но пацанов нигде видно не было – похоже, сразу смылись. Все это было очень странно.

– Вы чего сюда приперлись? – снова обратился отец Василий к пленникам и хорошенько их встряхнул. – Или хотите шанхайских пацанов на их собственной территории зашугать? Чего не поделили?

Парни угрюмо молчали.

– Так, – вздохнул священник и повернулся к уже оклемавшемуся врачу. – Видно, придется мне с ними самому разбираться. Давай-ка, Константин Иванович, к Исмаилу Маратовичу заедем... пока машина под задницей есть.

– Это к мулле, что ли? – прижимая к глазу платок, спросил Костя.

– Ага.

– Давай съездим. Пусть поговорит с ними по-свойски.

Пацаны невольно поежились. Оба, и тот, что слева, русский, и тот, что справа, татарчонок, прекрасно понимали, что означает подобная угроза. Местный мулла Исмаил Маратович имел в Татарской слободе колоссальное влияние, и если он выскажет неудовлетворение их родителям... в общем, мало никому не покажется.

Отец Василий прижал обоих к своей широкой груди и почти на весу поволок вперед, к машине. Поначалу пацаны сопротивлялись, но вскоре поняли, что весовые категории у них слишком разнятся с поповскими, и смирились. Костя помог священнику затащить обоих в «рафик» с надписью «Скорая помощь» по борту и хлопнул водителя по плечу.

– Давай-ка, Иван Михайлович, в слободку съездим, надо тамошнего муллу навестить.

– Нет проблем, Константин Иванович, – прокашлялся старый водитель. – Я только не понял, что это за шум-гам поднялся?

– Я и сам пока не пойму, – прижимая платок к совсем заплывшему глазу, покачал головой главврач. – Но ничего, сейчас съездим, разберемся.

* * *

Машина легко набрала ход, и отец Василий погрузился в мысли. То, что шанхайские постоянно что-то выясняют со слободскими, секретом не было. Но сегодняшнее происшествие было из ряда вон, впервые слобожане пришли сюда не выяснять отношения с пацанвой, а крушить базар.

Это отчасти напоминало нашествие бритоголовых, наблюдающееся в крупных российских городах, но именно только напоминало. Это не были бритоголовые, потому что закрепиться в Усть-Кудеяре «скины» так и не смогли. Священник вспомнил, как в самой что ни на есть элитной школе появились первые представители этого глубоко европейского, западного по своей сути движения, и усмехнулся.

Нет, поначалу, пока еще не разобрались, «кто есть ху», ни у кого претензий не возникало. Но потом, когда конопатый, как яйцо перепелки, и рыжий, как подсолнух, слободской авторитет Равиль Тахиров просек общее направление философской мысли современного скинхэда, он рассмеялся, щелкнул пальцами, и бритых просто начали бить.

Их били везде: в клубе железнодорожников и на городском пляже, у пивных ларьков и на вокзале. Сначала слободские, затем шанхайские, а потом подключились и «центровые». Так что на целых полтора или два месяца в городке появился новый объект для развлечений, и все были заняты исключительно полезным и глубоко патриотическим делом.

Впрочем, по-другому в районном приволжском центре и быть не могло – идеи идеями, но когда твой ближайший дружбан и сосед, вместе с которым ты ходил за раками, переплывал Волгу и выдержал не одну серьезную баталию с противником из соседнего района, так уж вышло, не стопроцентный ариец, приходится выбирать, с кем ты. Понятно, что пацаны выбрали своих.

Машину тряхнуло, и священник, вывернув шею, глянул в окно. Они уже подъезжали. «Лишь бы Исмаил дома оказался», – подумал отец Василий и тут же вывернул шею еще круче. Потому что у дома Исмаила стояла огромная, человек в сорок, толпа. И по ее возбужденному виду и половозрастному составу стало ясно: пахнет жареным.

* * *

Священник вышел из машины, принял из рук в руки своих двоих пленников и, поддерживая их под локотки, направился к толпе.

– Эй, мужики! – гаркнул он. – Что тут у вас происходит?

Несколько человек обернулись, но большинство не обратило на сочный поповский баритон ровно никакого внимания.

– Детей фаридовских украли, – нехотя сказал кто-то и тут же отвернулся.

– Как это так? Кто? – удивился священник и понял, что в этой нервной обстановке ровным счетом никого со своими двумя пацанами в руках не заинтересует.

Фарид «держал» слободской рынок, второй в городе. Отец Василий не знал, является ли он хозяином рынка или просто управляющим, но одно было точно – Фарид человек в городе весомый, и если его детей и впрямь украли, дело швах.

Впереди загудели, зашумели; толпа подалась, и отец Василий услышал звонкий и сильный голос муллы. Он что-то говорил на татарском, но что именно, разобрать было сложно. Кажется, просил не торопиться и не пороть ерунды. «Пороть ерунду» Исмаил Маратович произнес на русском.

Отец Василий набрал в грудь воздуха, прижал отроков покрепче и, раздвигая гудящую, как весенний улей, толпу плечами, пошел вперед, прямо к исмаиловскому крыльцу. Он благополучно прошел десяток метров, но у самого крыльца застрял – ни вперед, ни назад: толпа была слишком плотной.

– Исмаил! – крикнул он. – Исмаил, блин!

Мулла сделал величавый жест узкой смуглой ладонью, и священника пропустили вперед.

– Получай, – подтолкнул отец Василий двух плененных отроков к крыльцу. – На шанхайском рынке хулиганили. Говорят, они твои...

Мулла пригляделся и кивнул.

– Мои. Ты извини, батюшка, у нас проблемы, как-нибудь потом поговорим...

– Потом я не могу, – затряс бородой священник, вспомнив, что в машине так и греется бутыль с медицинским спиртом. – А что, правда, чьих-то детей украли?

– Правда, – кивнул мулла.

– Вот беда... – нахмурился отец Василий. – Ментам сообщили?

– В первую очередь.

В черных глазах муллы мелькнула какая-то мысль, и он, взяв священника под локоток и сказав что-то своим подручным на татарском языке, провел его в дом.

– Садись, – предложил он и тоже сел в кресло у журнального столика. – Есть проблемы, Мишаня...

– Наши с тобой? – напряженно поинтересовался поп.

– Может и так обернуться, – вздохнул Исмаил и задумчиво провел изящной кистью по бритому затылку. – Короче, эти мальчишки не так просто на шанхайский рынок заявились... Но это все фигня, тут покруче дела заворачиваются.

Отец Василий похолодел. Он понимал противоестественность того, что слободские пацаны пришли громить расположенный на «вражеской» территории базар. Не было у них собственного интереса устраивать этот беспредел. А значит, за всем стоит чей-то еще интерес. Чей? Фарида?

– Это Фарид их послал? – сглотнул он.

– Нет, – покачал головой мулла. – Младший братишка Фаридов. Можно сказать, самодеятельность; он уже за это получил и еще получит. Дело в другом... – Он вздохнул, и стало видно, как трудно ему решиться сказать следующую фразу. – Короче, Толян Шишмарев, хозяин шанхайского рынка, предложил Фариду рынок продать. За смешную цену.

– Шишмарь?! – обалдело присвистнул отец Василий и превратился в слух.

Это была не слишком хорошая новость: рынок кормил не только Фарида, но еще и половину Татарской слободы – кто сарай в аренду для товара сдавал, кто жилье для заезжих торговцев. Так что подобная «торговая операция» впрямую затрагивала интересы всей общины.

– И что дальше? – хрипло спросил он муллу.

– А когда Фарид отказался, дети пропали.

– Тогда это не он, – решительно замотал головой священник. – Толян, может быть, и дурак, но не настолько.

– То же самое и я им твержу с самого утра, – вздохнул Исмаил. – Но ты же знаешь наших, семья – это святое.

– Знаю, – потупил взор отец Василий.

– Я когда услышал, меня как по башке долбанули, – признался Исмаил. – Теперь не знаю, что и делать.

Ужас ситуации, в которую попал мулла, был в том, что, даже не участвуя ни в чем лично, он все равно нес перед Аллахом всю полноту ответственности – за свою паству. А в такой ситуации паства была способна на многое.

– А давно дети пропали?

– Второй день. Фарид поначалу думал, они к тетке в совхоз поехали, а когда с утра домой не позвонили, встревожился... Оказалось, тетка их даже не видела.

– Может, где еще? – тоскливо предположил священник. – Ну, там с друзьями забурились куда...

– О чем ты говоришь?! Какие друзья?! – нетерпеливо отмахнулся мулла. – Они у него послушные, обязательно позвонили бы... да и маленькие еще: пацану тринадцать, а девчонке и вовсе девять всего! Да и милиция давно всех проверила.

– На Толяна выходили? – сглотнул священник. – Что он говорит?

– Нету Толяна в городе! В Москву уехал! Как нарочно, блин!

Отец Василий начал стремительно соображать. Даже при самом хорошем раскладе это могло привести к серьезным напрягам в отношениях между этническими общинами. А если повернется хреново, ой-е-ей! Тут не то что Скобцов со своими юными патрульными, тут даже областной ОМОН не поможет...

– Ладно, – поднялся он. – Пусть Толяна нет, но заместитель-то его в городе?

– Должен быть в городе... – вздохнул мулла. – Но я до него не дозвонился.

– Значит, поехали вживую искать, – мотнул головой священник. – Давай-давай, подымайся!

Дверь распахнулась, и на пороге появился прижимающий к оплывшему глазу носовой платок главврач.

– Привет, Исмаил! – кивнул он и подошел к отцу Василию. – Ну что, Мишаня, долго тебя еще ждать?

– Проблемы у нас, Костя, – покачал головой священник.

Константин Иванович внимательно выслушал все, что только что узнал поп, тоже поинтересовался, вызвали ментов или нет, и печально покачал головой.

– Накрылись наши с тобой посиделки...

– Ничего не накрылись, – не согласился священник. – Сейчас с Исмаилом Маратовичем в Шанхай съездим, а там, глядишь, и посидим...

– Ну-ну, – язвительно усмехнулся главврач. – Верю всякому зверю, а тебе, ежу, погожу... Ладно, поехали! Нечего время терять, у меня рабочий день полчаса как закончился, а я еще ни в одном глазу!

Его цинизм был неподражаем.

Мужики поднялись и направились к выходу. С трудом пробились сквозь несколько поутихшую толпу, причем Исмаил еще раз был вынужден что-то объяснять соплеменникам; затем перевалили через улицу, и здесь все снова застопорилось. Потому что из добротного двухэтажного дома прямо напротив особняка муллы вышел дед с ружьем.

– Никак на войну собрался, – вздохнул Костя. – Вот, блин, народ! Исмаил! Ты объяснил им, что поедешь разбираться?!

– Это не на войну. Он собаку хочет пристрелить, – печально пояснил ситуацию мулла. – Вон у забора сидит. Все двое суток по детям воет, сил никаких нет. Сейчас еще ничего, а ночью спать невозможно...

– Вы чего, охренели? – нахмурился врач. – Псина-то при чем?

– Тебе легко говорить, – возразил мулла. – Ты в другом районе живешь, у тебя под окнами по ночам тихо.

Старик переломил ствол пополам и дрожащими руками принялся заряжать ярко-красные бумажные патроны. Белая лохматая псина что-то поняла и поджала хвост.

– Эй, дед! – резко притормозил Костя. – Подожди, не надо! Я ее в больницу к себе заберу! Не надо, я сказал! – Он повернулся к мулле. – Скажи ему, Исмаил!

– А зачем тебе собака? – удивился мулла.

– Сторожить будет. У нас там на проходной их штук шесть уже собралось, чай, не объест остальных...

Мулла сказал старику что-то по-татарски, и дед облегченно и даже с какой-то надеждой глянул на главврача. Костя подошел, нагнулся, подхватил собаку под живот и понес к микроавтобусу. Как ни странно, она не сопротивлялась, словно чувствовала, что ее спасают от смерти.

Мужики забрались в машину, Костя дал команду водителю, и белый «рафик» с красной полосой и надписью «Скорая помощь» по борту снова помчался в Шанхай.

* * *

Отец Василий напряженно перебирал возможные варианты развития событий. В том, что городская власть вкупе с ментами окажется перед лицом назревающего конфликта беспомощной, он был абсолютно уверен. Глава района и начальник милиции неплохо дрючили всякую шпану и местное, покорное произволу властей начальство, но и только. Перед лицом реальной угрозы они однозначно сдрейфят.

Священник точно знал, как все это будет происходить. Поначалу власти будут делать вид, что ничего не происходит. Затем признают, что есть некоторые проблемы, и в рамках этой новой позиции соберут редакторов на аппаратное совещание и под угрозой лишения аккредитации запретят местной прессе даже упоминать о каких-то напрягах между районами. Чтобы не раздувать, так сказать, страсти.

Но ситуация ухудшаться не перестанет, и тогда глава района обратится к духовным лидерам общин, то есть к тем же мулле и священнику. Но произойдет это, скорее всего, когда ни Исмаил, ни отец Василий уже не будут иметь влияние на происходящие процессы. И, наконец, когда станет слишком поздно, отцы города просто делегируют всю ответственность в область. И тогда приедет ОМОН. Но это уже будет совсем другая история, и это будет совсем другой город.

Машина бодро мчалась по мосту через овраг; на той стороне уже начинался Шанхай.

– А куда дальше? – повернулся к своему шефу водитель.

– Ты нас до базара довези, а там спросим, – отмахнулся Костя.

Но ни до базара, ни даже до Костиного дома доехать им не удалось. Едва микроавтобус пересек мост, как где-то внизу раздался странный лязгающий звук, и водитель стремительно съехал на обочину.

– Все, Константин Иванович, приехали, – с выражением досады на лице повернулся Иван Михайлович лицом к начальству. – Распредвал полетел. Блин, говорил я вам, что машина на ладан дышит, деньги на запчасти нужны! Вот и докатались!

При упоминании о деньгах главврач недовольно поморщился и открыл дверцу машины.

– Ладно, мы пешком пойдем, а ты в гараж звони, пусть буксир высылают.

Водитель что-то пробурчал в ответ, спрыгнул на асфальт и побрел к ближайшему магазинчику – звонить. Мужики тоже, один за другим, выбрались из микроавтобуса и встали под палящим солнцем на обочине дороги. Собака выскочила вместе с ними, сунулась в ноги главврачу, обнюхала священника и вдруг, тревожно задрав морду вверх, протяжно заскулила и рванула с обочины вниз, к высокому глухому забору.

– Эй, песик! Да куда тебя понесло?! – встревожился Костя, но собака словно не слышала. Она подбежала к забору и, надрывно скуля, принялась метаться вдоль него, словно искала способа перебраться на ту сторону.

– Ну-ка, погодите, мужики. – Отец Василий сглотнул и, придерживая полы рясы руками, помчался вниз по заросшему пыльной травой склону вслед за собакой.

Ему было нехорошо. Много лет назад, еще когда он служил в спецназе, однажды не вышел на работу капитан Секачев. Они приехали к нему домой, и именно собака, вот так же, как сейчас, показала гостям, где лежит труп ее хозяина. Позже оказалось, что у капитана случился обширный инфаркт, когда он вышел в сарай набрать угля.

«Не дай бог! – шептал священник. – Господи, только не это!»

Мужики тоже во что-то врубились, бросились вслед за попом, и уже все вместе, найдя неподалеку обрезок ржавой трубы, отодвинули запор калитки и ворвались во двор.

За изгородью оказался недостроенный двухэтажный коттедж из красного кирпича. Собака, подвывая на ходу, рванула по деревянным мосткам внутрь, и мужики, тревожно переглянувшись, почти бегом направились за ней. Никто не хотел это обсуждать, но, похоже, все боялись того же, что и священник.

После яркого летнего солнца и раскаленного пропыленного воздуха внутри казалось непривычно темно, свежо и прохладно. Следуя за собакой, отец Василий спустился по деревянным мосткам на пол-этажа вниз и уперся глазами в закрытую на засов и замок проржавевшую железную дверь. Собака была уже здесь и аж подпрыгивала на месте. «Господи! Хоть бы они были живы!» – взмолился священник.

– Мужики! – крикнул он. – У кого труба?!

– Сейчас принесу! – откликнулся Костя. – Я ее у забора оставил!

Отец Василий нетерпеливо огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь железного и тяжелого, но мулла уже нашел кусок проволоки и оттеснил попа в сторону.

– Дай, я попробую, – тихо сказал он и принялся ковыряться в замке.

– Думаешь, они здесь? – с надеждой спросил отец Василий.

– Не знаю, – как-то мрачно откликнулся Исмаил; он явно не хотел забегать вперед.

Замок внезапно щелкнул, мулла вырвал его из петель и распахнул заскрипевшую ржавым, надрывным голосом дверь.

На стоящего прямо напротив дверного проема отца Василия напали сразу. Жуткий, черный, со сверкающими белками бешеных глаз мужик ударил его в пах, и был этот удар настолько точен, и вложил мужик в него столько ненависти и мощи, что священник охнул и самым постыдным образом согнулся крючком.

– Й-о! – выдохнул он и остатками сознания понял, что его ударили еще раз, теперь по затылку, и он уже катится по бетонным ступенькам куда-то вниз, в промозглую сырую темноту.

Через бесконечное количество наполненных болью секунд его ткнули в бок, и отец Василий собрал всю свою волю в кулак и схватил что-то мягкое. Попытался найти горло, нащупал бритый череп и понял, что это мулла. Исмаил отчаянно с кем-то боролся, но в этой кромешной тьме определить число и подготовленность противников было невозможно.

Отец Василий еще сумел привстать на одно колено, глянуть в сторону выхода, заметить мелькнувшую на светлом фоне дверного проема человеческую тень, как раздался жуткий металлический грохот, и вокруг наступила действительно полная темнота.

– Ах ты, сволочь! – яростно визжал Исмаил. – Кусаться?! Получай, сволочуга! Получай! Получай!

Превозмогая тянущую боль в паху, отец Василий встал на карачки, нащупал «врага ислама» и, найдя горло, аккуратно пережал артерию. Мужик несколько раз дернулся и затих.

– Как ты, Исмаил? – срывающимся голосом спросил священник.

– Ты представляешь?! Укусил меня, сволочуга! – возмущенно прошипел мулла.

– Опять в глаз! – простонал где-то рядом главврач.

– Костя?! – встревожился священник. – А тебя-то кто?!

– Не знаю! – шипя от боли, выдавил главврач. – Снаружи напали!

– Снаружи?! – чуть не хором охнули поп и мулла и, ощупывая бетонный пол руками, едва ли не наперегонки поползли к выходу. Доползли до лестницы, поднялись и ткнулись в дверь. Металл гулко охнул. Дверь была закрыта. Снаружи.

– Вот, блин! – понимая, что происходит что-то ужасное, выдохнул священник. – Нас что, поймали?

– Ничего! – бодрячески отозвался в гулкой темноте мулла. – У нас вон заложник есть! А ну-ка, давай, Мишаня, устроим ему «ласточку»!

– Без базара! – подыграл ему отец Василий. – Или мы выходим вместе с ним, или он отсюда не выходит никогда...

Они опустились на корточки, осторожно сползли с лестницы и вскоре нащупали неподвижное тело агрессора. Перевернули на живот и дружно загнули одну ногу к спине. Мужик застонал.

– Живой, сволочуга! – сквозь зубы констатировал мулла. – Ничего, сейчас ты у нас запоешь! Где дети?! Говори, сучонок, где они!

Они поднажали еще, и по тяжелому дыханию было слышно – мужик кряхтит, но терпит, и лишь когда стопа мерзавца начала приближаться к затылку, он завопил:

– Суки! Козлы вонючие! Вы все у меня сядете! Бля буду! Всех посажу!

Мужик внезапно засипел, а потом зарыдал – тяжело и надрывно.

Если бы в этой темноте можно было хоть что-то разглядеть, поп и мулла переглянулись бы. Но темнота была, хоть глаз выколи.

– Я чего-то не понял... – растерянно спросил мулла. – Ты кто?

– Все у меня сядете!.. – словно и не слышал, продолжал рыдать мужик. – Все...

– Тебе вопрос задали! – сурово ткнул его в бок священник. – Считаю до трех! Где дети?!

Мужик помаленьку стих, а потом сглотнул и срывающимся голосом спросил:

– А вы кто?

– Конь в пальто! – хмуро отозвался поп. – Не видишь, что ли?

– Так вы не из «этих»?..

– Нет. Мы из «тех», – хмыкнул Исмаил и тронул священника за рукав. – Слушай, Мишаня, этот мужик конкретно не въезжает. Может, еще раз ему «ласточку» сделать?

– Не надо! – ерзая по сырому полу, стремительно отодвинулся пленник. – Я при исполнении!

– При исполнении чего? – язвительно поинтересовался мулла. – Шестого концерта Рахманинова? Так учти, аплодисментов не будет! Колись, падла! Кто такой?! Как сюда попал?!

Священник решительно ухватил страдальца за край одежды и подтянул поближе, чтобы не уползал.

– А вы точно не из «этих»? – всхлипнул мужик и вдруг раскололся – со слезой в голосе и явным желанием задобрить внезапных мучителей, лишь бы не били.

– Я из ФСБ... Старший лейтенант Журавлев... Коля...

Священник медленно выпадал в осадок. Чего-чего, но этого он никак не ожидал.

– Не понял... – протянул он. – А как ты сюда попал?

– Мужики, блин, я не могу, – постепенно приходя в себя, шмыгнул явно разбитым в схватке носом Коля Журавлев. – Это государственная тайна...

– Да ладно тебе, Колян, – устало произнес из своего угла главврач. – У меня вон в машине литр спирта греется. И все из-за тебя, козла! Так что лучше по-хорошему колись!

– И сало... – некстати вспомнил священник и почувствовал, как мощно наполняется рот слюной.

– Так что мы все, можно сказать, при исполнении, – вторил отцу Василию главврач. – Ладно, выхода отсюда все равно, как я вижу, нет... Так что давай знакомиться, и побыстрее говори все, что знаешь. Меня зовут Костя.

– Я Исмаил, – вздохнул мулла.

– А я местный священник, зови отцом Василием, – поддержал дипломатическую процедуру поп. – А теперь твоя очередь. Как сюда попал? Кто это так тебя?..

– Я задание выполнял, – сглотнул немного успокоившийся чекист. – По нашим данным, здесь дети семьи Хабибуллиных должны были сидеть... А меня по башке и в подвал.

– Давно сидишь? – поинтересовался мулла.

– Не знаю... – печально вздохнул чекист Коля Журавлев. – Дня два, наверное, будет...

Священник задумчиво хмыкнул; получалось, к чекистам эта информация поступила чуть ли не в день похищения, когда еще никто ничего не знал.

– Я что-то не пойму, Колян, – подал голос из своего угла врач. – И ты что, вот так вот целых два дня сидишь, а твои коллеги и ухом не ведут? Ты, братан, чего-то гонишь... Может быть, ты никакой не чекист?

Обвинение было серьезным. Это сразу поняли все: и поп, и мулла, и тем более настрадавшийся в подвале Коля Журавлев. Потому что каждый понимал: чекисты своего не бросят. Тем более на двое суток. А значит, возникает резонный вопрос: «А кто ты тогда? Ась, братишка?»

Пленник тяжело задышал. Признаться в том, что он соврал, означало получить новую серию вопросов, а может быть, и «ласточек». То, что эти мужики ни перед чем не остановятся, он уже понял на собственной шкуре, да и времени у них, кажется, было предостаточно.

– Я без прикрытия пошел... – еле слышно произнес Коля. – Думал сам все сделать. Никто не знает... что я здесь...

Священник присвистнул. Правнук «Железного Феликса» оказался не только тряпкой и слабаком, он был еще и нарушителем служебных инструкций... Вот и заработал.

– А кто тебя по кумполу угостил? – поинтересовался мулла, явно рассчитывая, что старший лейтенант Журавлев скажет: «Это все Шишмарь, хозяин шанхайского рынка»...

– Я не видел, – признался чекист. – Честное слово, не видел...

Мужики синхронно вздохнули. Конечно, можно было отколоть пару шуточек в адрес незадачливого разведчика, но, положа руку на сердце, разве сами они попали сюда не так же глупо?

– Если бы он меня ногой в пах не двинул, – словно оправдываясь, сказал отец Василий, – мы бы кое-кого сегодня взяли...

– Я думал, это они идут, – жалобно произнес Журавлев. – А оказалось, что вы... – Он некоторое время помолчал, а потом решился на вопрос: – А вы-то сами как это место нашли?

– Собака привела, – вздохнул Исмаил. – Видимо, хабибуллинские дети здесь все-таки были. Собаки такие вещи хорошо чуют.

Отец Василий осторожно помассировал ушибленное место. Конечно, детей сюда завозили. Возможно, специально на тот случай, если к поискам подключат служебно-розыскных собак. А видишь, как вышло: какой-то паршивый «Шарик» след взял... Интересно, «они» это просчитывали?

– Костя, – поинтересовался он, – твой водитель дотумкает, что мы здесь?

– Иван Михайлович-то? – вздохнул главврач. – Нет, вряд ли. Он же думает, что мы пешком к базару пошли... Рынок-то отсюда в двух кварталах...

– А чей это дом? – вдруг спросил мулла. – Эй! Как там тебя? Журавлев? Чей это дом, Журавлев?

– Начальника службы личной охраны Шишмарева, – тихо произнес чекист.

– Шишмаря?! – изумились поп и мулла. – Что, серьезно?

– Абсолютно.

Это была новость. И еще какая. Теоретически это могла быть и подстава – наглая и беспардонная, как и вся современная экономическая жизнь. Шишмаря запросто могли подвести под ментов именно таким образом. Сначала сыскари выходят на охранника, а затем и на его хозяина. Но, с другой стороны, все было вполне логично: кому и заниматься таким грязным делом, как похищение детей главного конкурента, если не начальнику личной охраны? А что? Вполне в духе времени. Недаром же Шишмарь наезжал на Фарида Хабибуллина с предложением продать рынок. За бесценок.

– А с каких это пор ЧК рынками занимается? – подал голос из своего угла Костя. – Или из зависти к благосостоянию налоговой инспекции?

– Мы давно уже за Шишмаревым... – начал старший лейтенант и внезапно заткнулся.

«Мы давно уже за Шишмаревым наблюдаем... – мысленно досказал за него фразу отец Василий. – Странно. Зачем он им?» Священник вдруг подумал, что этот, совсем молодой, судя по голосу, чекист, возможно, не так уж и плох. Он просто устал и пал духом, бессрочно сидя в этом темном и промозглом от сырости подвале. Без еды, без питья, без надежды и без четко обозримого будущего. Он просто немного пал духом. Оттого и эта безудержная болтливость...

– И чего теперь делать будем? – прокряхтел из своего угла главврач и не вытерпел, добавил: – Вот гнида, прямо в глаз заехал!

– Какой он из себя? – встрепенулся мулла. – Приметы запомнил?

– Лица не видел, он спиной к свету стоял... – вздохнул врач. – Но здоровый бугай! Косая сажень в плечах... И, главное, прямо в глаз! Ты понимаешь, какая сволочь...

– Так, мужики, хватит болтать, – остановил его пустое словоизвержение мулла. – Давайте-ка помещение осмотрим. Может, где выход найдем...

– Нет здесь выхода, – убито вздохнул юный чекист. – Я уже весь подвал на карачках облазил. В правом углу лужа, в левом я в туалет ходил, там осторожнее, пожалуйста... а под лестницей веник из прутьев. И все.

Было слышно, как мулла встал и озабоченно потер ладонью о ладонь.

– Где, говоришь, туалет?

* * *

Через полчаса они исследовали все.

Старший лейтенант ФСБ Коля Журавлев говорил чистую правду. И туалет, как на личном опыте с некоторым количеством употребленной ненормативной лексики выяснил мулла, был, и лужа со стоялой, пахнущей цементом водой была, и веник под лестницей имелся. Не было одного – выхода.

Правда, прямо посередине подвала, точно напротив выхода, был расположен оконный проем. Но его мало того что заложили кирпичом, сам доступ к кладке был надежно зарешечен шестью мощными прутьями арматуры. Ни к кирпичам не подлезть, ни прутья расшатать – священник пробовал.

К этому времени все уже порядком замерзли, и разница между температурой на улице и тем, что пришлось испытывать здесь, казалась какой-то сюрреалистической. Мужики снова собрались в центре, сели на корточки и задумались. Они знали, что безвыходных ситуаций почти не бывает, но понимали и другое: выход сам по себе не появляется – надо что-то предпринимать.

– У меня пилка для ногтей есть, – обшарив карманы, сообщил мулла. – Можно попробовать прут перепилить, а затем и кладку расшевелить.

– Больше пользы будет, если ты веничком остатки посещения туалета с пола соберешь, – язвительно прокомментировал сообщение врач. – А то разнес по всей квартире...

– Хорош, мужики, – осадил их священник. – Пилочка тоже неплохо, хоть какое-то оружие... У меня вот, жаль, ничего нет...

– А крест? – невинно поинтересовался врач. – Если такой штукой да по котелку...

– Не богохульствуй, – вздохнул священник. – А то и впрямь по котелку заработаешь... Какие еще предложения?

– Если они придут, я могу попробовать свой удар повторить, – робко предложил чекист. – Все-таки один раз получилось...

– Тоже неплохо, – сглотнул отец Василий. – Что еще?

– А что тебе еще надо?! – взорвался главврач. – Что ты всех достаешь?! Нету отсюда выхода! Нету!

– Не согласен, – привстал с корточек мулла. – Лично я пошел решетку пилить. Все лучше, чем сопли распускать.

– Давай-давай! – зло кинул ему вслед Костя. – Это же всего лишь каленая арматура, как раз через год перепилишь!

– У меня времени много, – тихо и незлобливо ответил Исмаил и побрел в сторону заделанного решеткой и кирпичной кладкой окна.

Некоторое время Костя молчал, но досада взяла свое, и он выбрал себе новую жертву.

– Это все из-за тебя, козла! – не скрывая ненависти, прошипел он чекисту. – Сидел бы в своем кабинетике, бумажки перебирал, и ничего бы не случилось...

Это было чистой правдой. Если бы Журавлев соблюдал инструкции, давно бы всех, кого надо, повязали. А может быть, и детей уже нашли. Но поддержать Костю в его праведном гневе сейчас означало поддержать сеяние раздора. А этого допустить было никак нельзя.

– Хватит, Костя, – попросил отец Василий. – Не время. И вообще, не трогай мужика...

– Не трогай?! – вскипел главврач. – Да от таких, как они, все беды в стране!

«Ну вот, завелся... – досадливо поморщился поп. – Теперь не остановишь!» Он терпеть не мог эту, обычно присущую Косте в нетрезвом виде, псевдопатриотическую патетику. Наверное, он не любил этого так же, как Костя не любил глубоко духовные по своему содержанию монологи священника. В этом смысле они были самые настоящие антагонисты.

– А что, не правда, скажешь? – ядовито хмыкнул врач. – Все никак в разведку не наиграются! Все, понимаешь ли, им лавры Лаврентия Палыча покоя не дают!

– Хорош, Костя, – снова поморщился священник. – Правда... хватит.

Его уже вконец достала эта немотивированная ситуацией агрессивность главврача.

– Все к власти рвутся! – не мог утихомириться врач. – Будто мало уже взяли! Пацаны, блин, безусые гибнут, а им хоть бы хны! Ну да, как же, вам же надо на ком-то ментов обкатать! Чтобы крови не боялись! Чтоб фильтрационные лагеря по всей стране ставить умели!

Чекист затравленно молчал. Конечно же, он не был согласен с этим насквозь гнилым и глубоко космополитическим по своему происхождению взглядом. Но, в отличие от своего не слышащего возражений «оппонента», старший лейтенант Журавлев прекрасно осознавал, что главное сейчас – сохранить единство в их небольшой группе.

– Все ждете, что ваш час придет... – несло и несло врача. – Чтобы снова! Единым строем! Шаг влево, шаг вправо – побег...

– Ну ты и зануда! – вздохнул священник, поднялся, пересек разделяющее их расстояние и обхватил друга за тонкую интеллигентскую шею.

Костя задергался и захрипел.

– Вот так мы и будем поступать с оппозицией, – весело и веско прокомментировал свои действия священник. – Хватит, Костя, уймись!

Он осторожно отпустил дружка и услышал, как тот обиженно засопел носом. «Блин! – подумал священник. – Совсем спился мужик! У него уже без спирта „гонки“ начинаются!»

К сожалению, медленно, но верно наступающий алкоголизм он приметил в товарище давно. Эта раздражительность по утрам, когда надо быть трезвым, это все меньшее количество операций, проводимых некогда высококлассным хирургом... Болезнь читалась во всем. Вот и теперь, мучимый этой дикой, ни с чем не соизмеримой «жаждой», Костя нес все, что придет в голову, лишь бы выместить хоть на ком-то свое острое, абсолютно физиологическое в своей основе раздражение.

– Ты лучше, Костя, вот что мне скажи, – тихо произнес отец Василий. – Когда ты пить завяжешь?

Было слышно, как Костя судорожно сглотнул и, как понял священник, надолго заткнулся.

* * *

Они просидели так часов десять. Время от времени священник вставал с корточек, чтобы размяться и разогреться; подходил к мулле, ощупывал сделанный пилкой для ногтей тончайший, еле заметный желобок на поверхности прута, говорил что-нибудь ободряющее, перекидывался короткими фразами с чекистом и снова садился рядом с Костей, спина к спине – так было намного теплее.

Мужики совершенно продрогли, принялись поочередно шмыгать носами; ноги у них стали затекать, а тяжелое, маятное настроение плотно повисло в воздухе. И лишь от муллы исходило что-то надежное и жизнеутверждающее; может быть, потому, что он совершенно не собирался приостанавливаться, даже на миг.

Исмаил тоненько дзенькал своей пилкой по толстенному пруту, и это был единственный звук, несший надежду. При всей нереальности затеи и недостижимости поставленной муллой цели.

Затем, судя по самочувствию, наступила ночь, и муллу сменил чекист, а затем главврач, и лишь под утро, наступление которого привыкший к ранним подъемам в одно и то же время священник почуял всем нутром, очередь дошла и до отца Василия.

Он ощупал надрез и с удивлением, переходящим в острый восторг, хмыкнул: за ночь мужикам удалось пропилить чуть ли не четверть толщины прута! Но и пилка потеряла чуть ли не четверть своей первоначальной ширины.

Он тихонько провел пилкой по теплой от беспрерывного трения поверхности прута, и железо отозвалось нежным дзеньком. В любое другое время и в любой другой ситуации этот звук вызвал бы у него закономерное неприятие, но не сейчас; сейчас это был звук будущей свободы.

– Пилка нагревается быстрее прута, – тихо сказал ему мулла. – Поэтому ты поплевывай на нее, чтобы не раскалялась.

– Хорошо, – кивнул в кромешной тьме священник и принялся пилить.

Пилка и впрямь нагревалась слишком быстро, и необходимость регулярно «поплевывать» не позволяла отцу Василию впадать в полутрансовое от недосыпа и ритмических покачиваний тела и повизгивания инструмента состояние. И все равно через пару часов священник невольно прислонился к стене, а еще через пару часов принялся впадать в дремоту и нет-нет да и ловил себя на том, что стукнулся лбом в стену.

– Хватит, – подошел к нему Костя. – Теперь давай я.

Отец Василий оценил глубину пропила и даже крякнул от удовлетворения: теперь прут был пропилен примерно на треть. Но и пилка, соответственно, стала намного уже, чем была.

«Лишь бы ее хватило...» – озабоченно подумал священник и передал инструмент врачу.

* * *

Прошло еще около суток. Сначала, конечно, жрать хотелось смертельно. Отец Василий по своему опыту знал: это пройдет примерно еще через сутки. Но он знал и другое: неподготовленный духовно человек переносит вынужденный пост намного тяжелее, чем любой священнослужитель. Сам он, еще в семинарии, имел опыт полного сорокадневного поста – на одной воде. Да, поначалу это было непросто; ноги дрожали, в глазах мутилось, но наступил миг, и во всех членах его большого, но изрядно отощавшего тела появилась какая-то воздушная легкость, какая-то неземная свобода...

А потом к нему начали подступать видения. Сначала разрушительные и грозные, какие-то картины из прошлого, какие-то озарения о будущем. А затем исчезло и это, и он весь – от размеренно бьющегося сердца до кончиков отросших волос – наполнился покоем и несуетной, нетелесной силой.

Но, конечно, ему тогда было куда легче, чем им теперь. Он к тому времени уже знал, что пятьдесят и даже шестьдесят дней без пищи для человека, соответственно настроенного, не предел. Каждый семинарист в Загорске знал: отец Порфирий, в борьбе со своим склочным и неуемным характером, провел без пищи и с минимальным количеством воды ни много ни мало семьдесят два дня. Правда, прежний характер возобновился в старце спустя всего неделю после окончания этого духовного подвига, но сам подвиг место имел и был неопровержим.

Гораздо больше, чем отсутствие пищи, отца Василия беспокоил явный недостаток влаги. Лужа, скопившаяся в углублении бетонного пола, уменьшалась в размерах с катастрофической быстротой: распаренные, выдохшиеся мужики все чаще припадали к ней, пытаясь компенсировать потерю влаги. И теперь священник опасался, что вода кончится раньше, чем они закончат пилить. А это означало стремительное отравление отходами жизнедеятельности организма и, соответственно, упадок сил и депрессию. И последнее опаснее всего остального, вместе взятого.

* * *

Первым подал тревожный признак отсидевший на двое суток больше остальных чекист.

– Батюшка, – тихо сказал он. – Мне надо исповедаться.

– Что ж, это богоугодное дело, – поддержал старшего лейтенанта ФСБ священник, а сам подумал: «Вот и первая ласточка».

Похоже, Коля Журавлев уже почувствовал на своей шее костлявую руку старухи с косой.

Они отошли в угол, и четыре часа подряд раб божий Николай исповедовал господу свои грехи и сомнения. Священник слушал, кивал, словно Коля мог его увидеть, и отпускал грех за грехом. Он понимал, что с телесной стороны это начало конца, но не считал для себя возможным устраниться от понимания второй, более важной стороны медали: Коля шаг за шагом преодолевал свою греховную человеческую природу и становился все ближе к своему Создателю. Потому что конец телесного всегда означает начало иной, неплотской и куда более близкой к Истине жизни.

А потом был врач. Выгнавший за три дня полного поста остатки алкоголя и злобы, Костя подошел к священнику и прерывающимся от волнения голосом попросил его окрестить. Отец Василий сглотнул слюну – для атеиста Константин Иванович был на удивление смиренен.

– Что ж, чадо, – тихо произнес он. – Отрадно, что ты наконец повернулся к господу лицом. Отрадно...

И в этот миг мулла завизжал.

– Йес! – орал он. – Йес! Я ее сделал!

Мужики повскакивали и, мешая друг другу, бросились на голос. Принялись наперебой ощупывать пропил, пытаться отогнуть прут, издавать возгласы восхищения и облегчения... так, словно кроме этого прута не было еще пяти остальных, а за ними не стояла на страже намертво схватившаяся кладка.

– Ну-ка, мужики, посторонись, – решительно потребовал отец Василий, ухватился за прут и потянул на себя.

Прут стоял, как влитой. Он даже почти не изогнулся.

Тогда отец Василий уперся в стену одной ногой, затем второй и потянул – прут лишь слегка подался к нему.

Понимая, что происходит, и нервно переговариваясь между собой, на спине у попа повисли сначала мулла, затем Костя и, наконец, чекист Журавлев.

И тогда кладка застонала, заскрежетала, и прут, выворачивая кирпичи, подался и вылетел наружу!

Они повалились один на другого, как снопы соломы. Но радости не было предела, хоть что-то им удалось! И как удалось! Мужики принялись ощупывать огромный, толстенный, горячий с одного конца и покрытый остатками раствора с другого прут и не могли нарадоваться.

– Этим прутом можно и кирпичи выдолбить! – чуть не повизгивал от счастья Исмаил.

– Да, и по башке кое-кого огреть, если до срока заявится! – вторил ему чекист.

– Главное, теперь спину почесать есть чем, – насмешливо добавил главврач.

Они перебрали с десяток, наверное, способов применения нового инструмента, но начали с двери. Сначала колотили, отчего толстенная дверь гудела, как Царь-колокол, затем попытались просунуть прут меж дверью и таким же металлическим косяком, но все оказалось напрасным. На грохот никто не пришел, а дверь поддаваться отказалась.

И лишь когда все поуспокоились и даже приуныли, Исмаил взял прут и направился ковырять кирпичи в кладке оконного проема.

– Здесь кладка потоньше, чем в стене, – пояснил он. – Да и посвежее, пожалуй. Попробую.

* * *

Сначала мулла попытался выбить хотя бы один кирпич, но номер не прошел, и он принялся ковырять соединяющий кирпичи раствор и занимался этим несколько часов, до тех пор, пока не пошатнулся и не сел на пол.

– Что-то голова кружится, – вздохнул он.

Священник молча принял инструмент, ощупал сделанное Исмаилом изрядное углубление в кладке, несколько раз ударил, провернул, еще раз ударил, как вдруг прут провалился, и по глазам больно ударил пучок света.

– Йо! – охнул стоящий рядом мулла. – Наконец-то!

– Что?! Пробили?! – подскочили Журавлев и главврач. – Дай я посмотрю! Подожди, я тоже хочу!

Священник вытянул прут назад, отчего отверстие освободилось и стало видно, какое оно огромное – с железный советский рубль! Он сунул прут мулле, отошел и сел на пол. Голова отчаянно кружилась – то ли от прилива эмоций, то ли от напряженной работы, то ли просто оттого, что все кончилось.

Мужики радовались, как дети. Они прикрывали и открывали отверстие ладонью, дудели в него, орали что-то матерщинное и жизнеутверждающее. Это была победа. Да, они все еще оставались внутри; да, совсем необязательно, что их крики в эту маленькую дырочку кто-нибудь расслышит. Но после нескольких суток сидения в полной темноте и тишине свет и горячий уличный воздух ощущались как божье благословение.

– Смотрите! Смотрите! Вон пацан идет! – заверещал Костя. – Эй, мальчик! А ну иди сюда! Сюда иди, я сказал! Вот, блин! Не слышит!

Мужики подпрыгивали, орали и даже, кажется, махали руками, отчетливо понимая, что пойди с ними на контакт хотя бы один человек – бомж, ребенок, да кто угодно, и все изменится – сразу и навсегда.

И в этот момент дверь заскрежетала.

Они разом, как по команде, смолкли, стремительно повернулись и замерли. На фоне светлого пятна дверного проема стояла неподвижная мужская фигура.

* * *

Отец Василий вышел из ступора первым. Он собрался в комок, стиснул зубы и, понимая, что дверь может захлопнуться в любой миг, кинулся вперед. В доли секунды миновал несколько отделявших его от бетонной лестницы метров, буквально взлетел по ней наверх и бросился на врага.

А потом подоспели мужики, и уже все втроем, щурясь от бьющего в глаза нестерпимо яркого света, они завернули противнику руки за спину, стянули кисти чьим-то ремнем и перевернули его лицом вверх.

– Вовчик?! – охнул отец Василий.

Под ним лежал, пуская кровавую слюну из разбитого рта, тот самый одноногий мальчишка, ветеран чеченской кампании, что живет с женщиной старше себя на двадцать пять лет.

Священник не знал, что и подумать, но его интуиция говорила: мальчишка ни в чем не виноват, произошла какая-то странная ошибка, недоразумение, и этот парнишка просто не может иметь никакого отношения ни к похитителям детей, ни к...

– А ну-ка, батюшка, подвиньтесь, – властно навис над ними старший лейтенант ФСБ Журавлев. – Ну, вот ты и попался, голубчик...

В его голосе было столько жажды мщения, что отец Василий даже растерялся.

– Подожди, Коля, здесь что-то не так, – проговорил он.

– Мы разберемся, – веско произнес чекист и скомандовал: – Встать!

Священник отодвинулся в сторону, и выгоревший добела под горным солнцем парень неловко подвернул живую ногу под себя, попытался встать... и не смог. Опереться на завернутые за спину и стянутые ремнем руки не получалось, а тут еще этот протез...

– Встать, я сказал! – грозно рыкнул Журавлев.

– Подожди, Коля, – попытался внести ясность отец Василий. – Не торопись. Я его знаю.

– Мы во всем разберемся, – еще более веско произнес чекист и, подхватив парня под мышки, рывком поставил его на ноги. Парня шатало.

«Крепко я его... – мелькнуло в голове священника острое и запоздалое сожаление. – Да разве ж я знал, что это он?!»

– Откуда ты узнал, что мы здесь? – с огромной надеждой, что Вовчик прямо сейчас все разъяснит и эти безумные подозрения рассеются в прах, спросил отец Василий.

Парень молчал, но в глаза смотрел прямо.

«Все-таки здесь что-то не так! – еще раз убедил себя священник. – Но с ментами да чекистами ему так и так разбираться придется...»

– Пошел! – ткнул Вовчика в спину старший лейтенант Журавлев, и парень двинулся вперед, неловко забрасывая искусственную ногу вперед, а потом уже подтягивая и живую.

Священник растерянно огляделся по сторонам, как бы призывая всех в свидетели, что все идет неправильно, ткнулся взглядом в отстраненного Исмаила, глянул на потирающего заплывшие огромными фиолетовыми синяками глаза главврача и понял, что все бесполезно, они уже вышли во «внешний мир» и все теперь будет протекать именно по его законам. А это значит, что Журавлев трижды прав. Будь он неладен.

Мужики цепочкой, один за другим, щурясь от солнца, прошли мимо разбухшего трупа приведшей их сюда белой беспородной псины, поднялись по пыльному, поросшему жухлой травой склону и вышли на дорогу.

Пустая улица, казалось, так и кишит жизнью. Суматошными голосами орали одуревшие от жары воробьи, мимо прокралась драная, серо-полосатая и тоже одуревшая кошка, промчался крутой мотоциклист... Жизнь не просто кипела, она кишела, бурлила, вспыхивала, взрывалась, сверкала и сияла всеми цветами радуги и всеми мыслимыми звуками. И это было невыносимо.

Журавлев немедленно позвонил в управление, и служебная машина быстро, буквально через пять-семь минут примчалась, приняла старлея и его добычу в свое разверстое чрево и так же стремительно умчалась. А мужики так и остались стоять под палящим солнцем на обочине ровной, пыльной, белой и пустой дороги.

* * *

Костя отправился домой пешком, благо отсюда ему было недалеко, а поп и мулла поймали частника и поехали в сторону Татарской слободы.

Водитель скосил глаза в сторону муллы и не утерпел, спросил:

– А что, правду говорят, будто менты разрешили слободским шанхайцев громить?

Поп и мулла переглянулись. Пока они сидели в подвале, в городе явно что-то происходило и, судя по странному вопросу водителя, нечто весьма бурное.

– Не слышал про такое, – сказал отец Василий. – А в чем дело?

– А в том, что теперь и наши решили ответную акцию провести.

– Наши? Ответную акцию? – нахмурился священник. – Что за акция?

– Ну как же, – косясь в сторону муллы, произнес водитель. – Как аукнется, так и откликнется. Слободские первыми кипеж подняли; а теперь, вроде как, и нам в долгу оставаться нельзя.

Поп и мулла еще раз переглянулись. Дело пахло паленым.

– Ну-ка, земляк, поподробнее расскажи, – сглотнув, попросил отец Василий.

Водитель снова покосился на муллу, но рассказывать начал. И чем дольше слушали его священнослужители, тем мрачнее становились их лица.

Все шло почти так, как и предугадывал отец Василий. Во-первых, власти до сих пор делали вид, что ничего не происходит. Даже газеты молчат.

«Ну, это понятно!» – подумал священник.

Во-вторых, и это немаловажно, ни о пропавших детях Фарида Хабибуллина, ни о сделанном хозяину слободского рынка постыдном предложении о продаже рынка за бесценок широкие массы ничего не знают. Иначе водила об этом бы упомянул. А весь акцент в массовом сознании делается на «борзоту» слободских и на то, что теперь с ними требуется «конкретно разобраться».

– И когда? – лениво поинтересовался священник.

– Да вроде как сегодня... – пожал плечами водила.

– А ну давай-ка на слободской рынок, прямо к Фариду! – хлопнул водилу по плечу стиснувший зубы Исмаил.

– Э, не-ет, мужики! – криво ухмыльнулся водила. – Мы так не договаривались. Я на рынок ни за какие коврижки...

– А ну, езжай, куда сказали! – мрачно поддержал коллегу поп и положил свою огромную ладонь на плечо водиле. – Или я тебе, блин, так «разберусь»! Зубов недосчитаешься!

Водитель сглотнул, кинул беглый взгляд на крупные, словно из дерева вырезанные ногти священнослужителя, стремительно развернулся на первом же перекрестке и выехал на ведущую в сторону слободского рынка дорогу.

– Вот так-то лучше! – откинулся на спинку священник и кинул взгляд на муллу. – Как думаешь, успеем?

– А хрен его знает! – в сердцах бросил мулла. – Тут как повернется!

Они вперили тревожные взгляды в полупустую слободскую улицу, но едва впереди показались знакомые торговые ряды, как поняли: поздно. Там уже что-то происходило.

Такси резко затормозило возле ближайшего киоска, отец Василий торопливо сунул водителю стольник, и оба священнослужителя выскочили на улицу. Битва уже шла, и вовсю.

* * *

Слобожан явно кто-то предупредил, и погрома в классическом смысле не получилось. Нет, лотки с овощами, конечно, с прилавков летели, но скорее все это напоминало массовую молодежную драку. Там и сям вооруженные обрезками труб и цепями крепкие молодые парни крушили друг дружке челюсти и сворачивали носы, а в воздухе висел густой мат и носились мелкие купюры и обрывки упаковочной бумаги.

– Что-то я ментов не вижу, Исмаил, – покачал головой отец Василий.

– Какие менты?! О чем ты говоришь, Мишаня?! – с болью в голосе произнес мулла и с ходу угостил подвернувшегося парня в печень. – Куда прешь, салага?! Глаза разуй!

Парень охнул и повалился прямо на помидоры.

– Пошли-ка отсюда, – потянул коллегу за рукав поп. – Здесь, пока не угомонятся, толку не будет...

– Ну уж нет! – прошипел Исмаил. – Я этого так не оставлю!

– Что, драться полезешь? – усмехнулся поп и едва успел поставить блок и отбить удар какого-то придурка с бешеными глазами. – Так для этого много ума не надо...

Он отбил еще одно нападение; рубанул одного в нос, второму отшиб сухожилие плеча, угостил третьего мощным, от всей души ударом под дых... Нет, здесь оставаться было нельзя.

Мулла решительно развернулся и почти бегом помчался по улице.

– Куда ты, Исмаил?! – крикнул вдогонку священник, отбил еще один удар и отправился вслед. – Да погоди ты, дурья башка! Не дай бог, дров наломаешь! Сам же потом каяться будешь! Исмаил! Что ты себя, как пацан, ведешь?!

– Я не пацан! – развернулся мулла, и глаза его горели жаждой мщения. – Но беспредельничать в своем районе я не позволю никому! Так и знай!

– У нас с тобой вся земля наш район, – горько осадил его поп и сразу увидел, что попал в точку: Исмаила, что называется, «пробило».

– Ну, что ж, – выдавил мулла сквозь стиснутые зубы. – Значит, будем по всем позициям разбираться. Прямо на месте.

Честно говоря, отец Василий не до конца понял, что это означает, но он знал, что от Исмаила сейчас зависит слишком много, больше, чем от кого-либо еще, и предоставлять его самому себе не собирался.

– Подожди, я с тобой, – нагнал он муллу.

– Твое право, – на ходу пожал плечами Исмаил.

* * *

Идти вровень с почти бегущим муллой было несложно: там, где невысокий Исмаил делал два шага, отец Василий делал один. И сначала священник чувствовал, что поступает абсолютно правильно. Он знал муллу не первый год и понимал, что, если предоставить его самому себе, горячий и взрывной бывший десантник, а ныне, так уж вышло, духовный пастырь для четверти Усть-Кудеяра, может натворить лишнего.

Но когда они подошли к собравшейся у дома Исмаила толпе, отец Василий не на шутку встревожился. Потому что только одно могло заставить местных мужиков предоставить воюющий на рынке молодняк самому себе и собраться здесь. Если они готовят что-то покрупнее.

«Блин! А то ли я делаю?» – засомневался священник. Он не был уверен, что ему удастся что-нибудь предотвратить, – здесь, в Татарской слободе, в авторитете был Исмаил, а не он, а ходить хвостиком за муллой, дергать его за рукав и канючить «Исмаилушка, не надо!» было как-то... недостойно, что ли. Гордыня, обычная человеческая гордыня, с которой отец Василий так долго и временами успешно боролся, снова заявила о себе – мощно и самонадеянно.

Но переходить на ту «линию фронта», где находились его единоверцы, было еще менее достойно. Потому что если у пастыря не хватает мозгов остановить беспредел, то откуда мозги возьмутся у паствы? И останавливать его надо здесь, пока Исмаил не стал «знаменем» этой возбужденной толпы.

– Исмаил! – позвал он коллегу. – Эй, Исмаил!

Но мулла не слушал. Он возбужденно сыпал словами, от которых мужики суровели на глазах и начинали еще более возбуждаться, сверкать глазами и сжимать кулаки.

«Шишмарь», – явственно услышал отец Василий. Затем еще одно знакомое слово «коттедж», затем «балалар» – это, понятно, дети... Прямо сейчас мулла сливал мужикам информацию, которая категорически не должна была попасть на эту раскаленную и очень хорошо подготовленную предыдущими событиями почву.

– Ты чего делаешь, Исмаил?! – возмутился священник. – Ты головой, блин, подумай!

– Не мешай! – огрызнулся мулла. – Зло должно быть наказано!

Священника от этой патетической фразы аж покорежило.

– Остановись, Исмаил! – властно потребовал он. – Ты не смеешь этого делать!

– Еще как смею! – дернул напряженным ртом мулла. – Если вы беспредел остановить не можете, то почему я это должен делать?

– Потому что ты служишь господу, – сглотнув, напомнил отец Василий. – Потому что с тебя спрос иной.

– Объясни это тем, кто сейчас наш рынок «зачищает»! – зло отреагировал мулла. – Или тем, кто детей украл. Если сумеешь с ними договориться, приходи, потолкуем. А сейчас хотя бы не мешай.

Отец Василий заткнулся. Он видел, что происходит жуткая и бесстыдная провокация; он видел, как прямо на его глазах эта провокация дает первые плоды, и он даже подумать боялся о том, каковы будут ростки этих плодов.

В страстной речи муллы еще несколько раз мелькнули слова «Шишмарь» и «Шанхай», и священник сообразил, что задумывается ответная акция, причем адресная, возможно, лично против хозяина шанхайского рынка Анатолия Шишмарева. «Пора ментам подключаться...» – тоскливо подумал священник и в последний раз обратился к мулле:

– Короче, так, Исмаил, я пошел к ментам. Если не одумаешься бузить, пеняй на себя.

– Проваливай! – сурово откликнулся мулла.

«Ах как неправильно все выходит! – цокнул языком отец Василий и, не теряя времени, пошел, а затем и побежал прочь. – Ах как неправильно!»

* * *

Священник поймал такси и уже спустя несколько минут бежал через площадь к зданию РОВД, а затем, задыхаясь, ввалился в приемную начальника районной милиции.

– Скобцов здесь? – выдохнул он в лицо испуганной секретарши.

– Здесь... Куда вы? У него совещание!

Но священник не слушал. Он рванул высокую дубовую дверь на себя, толкнул вторую и понял, что попал на удивление вовремя. Потому что здесь были все: и Скобцов с начальниками отделов, и руководитель районного ФСБ Карнаухов, и даже заместитель главы районной администрации.

– Аркадий Николаевич! Беда! – прерывисто дыша, объявил он.

– Извините, батюшка, но у меня совещание, приходите завтра, – жестко посмотрел на него Скобцов.

– Завтра будет поздно, – покачал головой священник, схватил стул, отодвинул его от стола и сел. – Слободские, кажется, с Шишмаревым хотят разобраться...

– Это нам известно, – кивнул Скобцов. – У вас все?

Его выпроваживали, холодно и технично.

– Нет, не все! – стукнул по столу кулаком отец Василий. – А если Шишмарева убьют?!

– Никого не убьют, – усмехнулся Скобцов. – Шишмарев у нас в СИЗО отсиживается, за тремя решетками... Ну как, батюшка, полегчало? А теперь идите и отдыхайте... не мешайте работать.

– И впрямь, Михаил Иванович, – назвал священника мирским именем руководитель ФСБ Карнаухов. – Шли бы вы домой. Мы, конечно, вас еще пригласим показания давать, но не сейчас. Да и вы, поди, оголодали за четыре-то дня...

– Четыре дня? – ужаснулся священник.

Отец Василий понимал, откуда у Карнаухова информация о том, что он все это время сидел в подвале, – наверняка Журавлев доложил. Он, поди, по этому поводу уже целую стопку бумаг написал. Но четыре дня? Это же все службы сорваны! Ольга места себе не находит! Елки зеленые! Только теперь до священника дошел весь масштаб происшедшей с ним катастрофы. Но он тут же вспомнил, что эти четыре дня принесли неприятности не только ему.

Он поднялся со стула, вздохнул, медленно повернулся к двери, и в этот самый миг селектор на столе начальника РОВД проснулся и заговорил дребезжащим металлическим голосом:

– Аркадий Николаевич! Слободские в овраг идут!

– Твою мать! – ругнулся главный городской мент. – Сколько их?

– Человек сто пятьдесят!

– Блин! – вздохнул Скобцов. – А шанхайские, как я понял, уже там?!

– Ага, – с идиотским простодушием подтвердил селектор. – Что делать будем, Аркадий Николаевич?

– Жди дальнейших указаний, – мрачно проговорил Скобцов.

Священник застыл на пороге. Усть-кудеярский овраг всегда был тем самым главным местом, где все поколения местных пацанов выясняли, кто круче. И где-то там, прямо сейчас, готовится грандиозная бойня, способная перерасти в затяжной, многомесячный конфликт.

– Ну, что вы стоите? – страдальчески вопросил у отца Василия Скобцов. – Идите, ради бога, без вас разберемся!

– Не уверен, – покачал головой священник и вышел в дверь.

Здесь и впрямь делать было нечего: Скобцов и Карнаухов не из тех людей, что принимают решения быстро и добиваются успеха бескровно. Старая формация – все думают, как бы чего не вышло да как бы зад свой понадежнее прикрыть, если что-нибудь все-таки произойдет.

Он спустился на первый этаж, нашел кабинет знакомого следователя и, предварительно постучав и убедившись, что дверь не заперта, вошел.

– О-о, батюшка, – поднялся со стула следователь. – Какими судьбами? Опять кому-нибудь рожу начистили?

– Нет, Сережа, – отрицательно мотнул головой священник. – С этим я давно завязал.

– Может быть, хотя бы статую какую расколошматили? – засмеялся следователь. – А то у меня все дела – сплошная скука: то пьяный дебош, то разбитая витрина... С вами повеселее будет.

– От тебя позвонить можно? – сразу приступил к делу священник.

– Звоните. Только недолго. Телефон спаренный, не стоит надолго занимать.

Священник снял трубку и задумался.

Формально разобраться с пацанвой могли и менты. Не ахти как, но могли. Проблема заключалась в другом. Ментам не остановить противостояние; не в авторитете местная милиция у местного же населения. Даже поп с муллой не обладали достаточным весом, чтобы просто сказать «нет», и все сразу бы замерло. Здесь нужны были другие фигуры. И лучше всего, если это будут такие ребята, как в Союзе ветеранов.

Отец Василий быстро набрал номер Союза и с облегчением узнал голос председателя.

– Это отец Василий, – представился он. – Есть проблема.

– Слушаю, – коротко отозвался председатель.

– Прямо сейчас шанхайские со слободскими отношения выяснять в овраг идут. Их надо остановить.

– Зачем? – удивился председатель. – Пусть разомнутся пацаны...

– Там одних слободских полторы сотни, – пояснил священник. – Вы представляете, что будет, если позволить им схлестнуться?

Председатель задумался. Было слышно, как дышит он в трубку, пытаясь оценить ситуацию.

– Ладно, – через некоторое время сказал он. – Я пошлю своих, пусть потолкуют с пацанами.

Священник бросил трубку, торопливо поблагодарил сыскаря за предоставленное «право на звонок» и вышел в коридор. Он не хотел пускать это дело на самотек, а значит, надо было ехать к оврагу.

«Эх, Исмаил, – подумал он. – Ну, когда у тебя детство в заднице играть перестанет? Ведь мог же остановить их! Еще в слободке мог... Так нет же, все, блин, понты поросячьи! Ну как же удержаться, если наших бьют!»

* * *

Он добрался до оврага быстро. Остановил тачку, слез прямо на мосту, оперся руками о перила, и вот теперь, на месте, смог оценить масштабы готовящейся акции самолично.

Шанхайские парни – от двенадцати до двадцати лет – были уже здесь. Они плотно обсели весь левый склон оврага, курили, смеялись; некоторые пили пиво, кое-кто баловался обрезками труб, лениво играл нунчаками или велосипедными цепями. Отец Василий на взгляд прикинул число бойцов и присвистнул – здесь было человек двести, не меньше. Никогда прежде он не видел столь массовой подготовки.

В его время общее количество пацанов в одной стычке редко переваливало за пятьдесят-шестьдесят. Хотя он слышал из рассказов отца, что в конце сороковых годов случилась одна драка, где с каждой из сторон было как раз по две сотни человек. Но то был конец сороковых...

«Ну да, теперь же интересы капитала подключились!» – горько вздохнул он.

Отслужив в спецназе почти три года, да еще и в ОМОНе около полутора, он четко усвоил: в наше время ни одно крупное столкновение не происходит само по себе, просто потому, что кому-то нечаянно наступили на мозоль. А значит, видишь кипеж, ищи его источник; лучше, если финансовый источник. Тогда и всю гадину раздавишь. Но он не понимал, где находится источник сегодняшних событий. Толян Шишмарь? Вряд ли. Ну, не такой дурак Шишмарь, чтобы самому, без мощной подмоги в такое дело вязаться! Но подмоги-то не видать! Фарид? Тем более нет; все, что делает Фарид Хабибуллин, это уже следствие происшедших по воле иных людей событий.

Раздался разбойничий посвист, и священник поднял глаза. С правой стороны оврага показались передовые отряды слобожан. Отец Василий вгляделся и кивнул – муллы среди них, естественно, нет, и понятно, почему. Мулла сейчас вместе с остальными мужиками Толяна Шишмаря по всему Шанхаю ищет.

Слобожане все шли и шли, и вскоре весь правый склон оврага был обсижен соплеменниками и соседями Фарида, словно лужица патоки муравьями. Отец Василий прикинул, их было уже порядка полутора сотен человек, а пацаны все шли и шли. Да... Битва готовилась грандиозная...

Он вздохнул и направился к шанхайскому краю моста. Хочешь или не хочешь, а делать что-нибудь надо.

* * *

Старшего он отыскал не сразу. Пацаны с явным подозрением посматривали на переступающего через их ноги священника и отвечать на его вопросы не торопились. Но вскоре отец Василий увидел-таки отдельно сидящую группку парней лет двадцати—двадцати двух и направился прямо к ним. Переростки играли в картишки.

– Здорово, пацаны, – присел он на корточки.

– Здорово, если не шутишь, – лениво откликнулся один.

Священник его знал: Руслан Семенко, шанхайский лидер. Умный и абсолютно неуправляемый парень.

– В чем проблемы, Сема? – поинтересовался поп.

– Это не твои проблемы, батя, иди отдыхай... – усмехнулся авторитет.

– Да как сказать... – почесал густую черную бороду священник. – Судя по масштабу, отпевать кое-кого из ваших мне придется...

Парни переглянулись и нервно хохотнули.

– У них тоже кое-кого сегодня отпоют, вон и мулла здесь, – ткнул пальцем один из них.

Отец Василий вздрогнул и обернулся. Точно! На той стороне оврага легкими шагами спускался по склону Исмаил.

– Слышь, ребятишки, – снова повернулся он к парням. – У меня к вам просьба: пока я с муллой не поговорю, не затевайте ничего. Лады?

– Валяй, поп, – лениво разрешил один, сидевший с самого краю. – Мы не торопимся...

– Я еще раз спрашиваю, лады? – терпеливо переспросил священник.

– Лады, – откликнулся Сема.

* * *

Священник быстро спустился по склону оврага на поросшее пятнами кустарника и камыша дно и побрел по хорошо утоптанной тропинке на ту сторону. Вскоре и мулла заметил его, некоторое время сомневался, а потом, видно, понял, что разговора не избежать, и тоже начал спускаться по склону.

Они шли навстречу друг другу, как парламентеры двух вражеских армий, с той разницей, что никто и ни на что их не уполномочивал. Встретились в самом центре широкого, как два или даже три футбольных поля, оврага и встали напротив друг друга.

– Нашел Шишмаря? – без перехода поинтересовался отец Василий.

– Нет, – печально мотнул головой Исмаил.

– И не найдешь. Его менты у себя спрятали.

Исмаил вспыхнул, но ничего не сказал.

– Завязывать эту канитель не думаешь? – спросил священник.

– Думаю, – сглотнул мулла. – Вот только как, не знаю.

Отец Василий удивился. Видно, что-то все-таки произошло, если даже до Исмаила дошло.

– Что случилось? – прямо спросил он.

– Я с человеком шишмаревским говорил, Колькой рыжим, – неохотно произнес мулла. – Короче, ничего такого они Фариду не предлагали. А заместитель, с которого все пошло, исчез. В общем, подстава это, Мишаня.

– Еще какая подстава, – согласился поп. – Но поворачивать все назад, как я вижу, никто не хочет.

– А-а! – досадливо махнул рукой мулла. – Понты пацанячьи! Как же, наших зацепили! Как тут повернешь?

Отец Василий покачал головой: мулла повторил его собственные мысли на этот счет.

Раздалось заунывное пиликанье ментовских сирен, и коллеги синхронно повернули головы. На мосту уже показались шесть или восемь милицейских легковушек. До вызова областного ОМОНа дело пока не дошло, но хорошо это или плохо, отец Василий не знал. Тут как повернется...

– Что делать будем, Мишаня? – тоскливо спросил мулла. – Перебьют пацаны друг друга...

– Раньше надо было думать, – в тон ему ответил отец Василий. – А теперь я даже и не знаю...

Они смотрели один на другого, и у отца Василия родилось ясное осознание того, что никогда еще они не понимали друг друга так хорошо. Но это было довольно трагическое ощущение.

И в этот момент на проходящей под мостом накатанной грунтовке появился джип. Большая серебристая машина бодро скакала по кочкам, поднимая тучи высохшей на яростном солнце пыли и приближаясь к священнослужителям.

– Кто это? – удивился священник и тут же понял, кто.

Потому что джип остановился, а с пассажирской стороны неторопливо вышел... Бача.

Известный усть-кудеярский предприниматель был в старом выгоревшем камуфляже, тяжелых армейских ботинках, голубом, сдвинутом набок берете и с целым рядом орденских планок на груди.

«Так вот кого Союз ветеранов прислал...» – подумал отец Василий. Он не знал, радоваться ему или горевать. То, что Бача очень многое может, священник понимал и признавал, что Бачурину может удасться то, что не удастся ни ментам, ни ему с муллой. Но он понимал и другое: каждая Бачина удачная, с присущей ему одному выдумкой акция поднимает его авторитет на новую высоту. А это значит, что контроль над умами местной молодежи все более будет переходить в не слишком чистые руки.

Бача крутнул головой, сделал несколько разминочных движений, и отец Василий вдруг подумал, что Бача совсем не обязательно приехал сюда исполнять волю Союза ветеранов и прямо сейчас может отчебучить что-нибудь совершенно неожиданное и, может быть, даже опасное.

Но Бача, похоже, вообще ничего не собирался делать. Он вытащил из кармана мобильник, коротко с кем-то переговорил и кивнул вышедшему из машины с тряпкой в руках шоферу. Водила стремительно протер лобовое стекло и капот, затем открыл заднюю дверцу, вытащил оттуда большой пластиковый пакет и вернулся к своему хозяину.

Они вытащили из пакета газету и расстелили ее на капоте, поставили посредине высокую бутыль водки, разложили помидоры...

Священник ничего не понимал.

– Смотри, Мишаня, Тахир пошел, – ткнул коллегу в бок мулла.

Отец Василий скосил глаза. Прямо к ним, в центр оврага, уже шел в сопровождении двух своих «нукеров» слободской авторитет Равиль Тахиров.

– И Сема тоже... – возбужденно выдохнул мулла.

Точно. С противоположной стороны оврага к ним шел и Сема – Руслан Семенко, также в сопровождении двух шестерок. Они шли к ним бесконечно долго, минуту или полторы, и отец Василий даже почувствовал, что взмок – уже не от жары, от напряжения... И между ними не осталось и полусотни метров, как священник с горечью осознал: конечно же, авторитеты идут не к ним, а к Баче.

Мулла тоже это понял и, чтобы сохранить хотя бы видимость своей значимости, побрел в сторону серебристой машины. Отец Василий вздохнул и тронулся следом. Конечно, мулла поступал правильно, лучше быть в центре событий наблюдателями, чем упорно строить из себя непризнанных авторитетов.

Они подошли к машине одновременно. Справа Сема, прямо поп с муллой, а слева Равиль. Молча остановились у машины и замерли, ожидая, кто не выдержит и начнет разговор первым.

Бача кинул насмешливый взгляд в сторону служителей культов и, что-то, видимо, стремительно сообразив, сменил не слишком добрую ухмылку на широкую, до ушей улыбку.

– Женя, – повернулся он к шоферу, – достань еще два стопаря. Отец Василий-то, как я знаю, потребляет...

Он принял из рук водителя мигом выдернутые из пакета две дополнительных стопки и поставил их на расстеленную на капоте газету.

– Но и вам, Исмаил Маратович, мы нальем. Хотите пейте, хотите нет. Наше дело предложить.

Мулла задумчиво огладил аккуратно подстриженную бороду, а священник глянул на Сему и вдруг ясно осознал, что следует делать. Он шагнул вперед, принял из Бачиных рук наполненную до краев хрустальную стопку и кивнул Семе.

– Ну что, православный, иди сюда... выпей с батюшкой.

Сема кинул косой взгляд на Равиля, затем на Бачу и, вскользь, на муллу.

– Давай-давай, Сема, подходи, – широко улыбнулся ему Бачурин. – Не отказывай православной церкви.

– С батюшкой выпить можно... – кивнул он Бачурину и подошел ближе. – А ты-то чего здесь делаешь, Вася?

– А я поговорить с вами приехал, – спокойно и дружелюбно отозвался Бача. – И с тобой, и с Равилем.

Равиль окинул взглядом выгоревший камуфляж предпринимателя Бачурина, невольно остановил взгляд на орденских планках, покачал головой и подошел ближе.

– Штой-то ты сегодня не во фраке, Бача, – немного коверкая язык, заметил он.

– Фрак для людей, а я сейчас для души оделся.

Мужики, включая муллу, разобрали стопки и чокнулись. Напряжение момента касалось всех, да и строить из себя нецелованную Снегурочку в такой компании было невыгодно. Все-таки не пацаны собрались.

– Ну... будем, – кивнул Бача и опрокинул водку внутрь.

Священник выпил, взял с расстеленной на капоте газетки помидор и глянул на Сему. Шанхайский авторитет был сосредоточен и даже, пожалуй, озабочен. Отец Василий руку бы на отсечение дал, что Семе не хочется этой драки. Нет, марку он держал, но священник чувствовал: скорее всего Сема сейчас ощущает себя пойманным в ловушку традиций и понтов. Интересно, а что думает по этому поводу Равиль? Он глянул на слободского лидера, но тот выглядел беззаботным и нахальным. Пожалуй, даже чуть более беззаботным и нахальным, чем можно было ожидать.

– Что ты хотел сказать? – прямо спросил у Бачи Сема. – Ты говори, а то вон менты уже на мосту стоят. Стервятники...

– Давай еще по одной, и я скажу, – предложил Бача и разлил водку по стопкам. Затем взял и обмакнул в соль длинное перо зеленого лука и отправил его в рот. – Ну, в общем, я думаю, что это подстава.

Фраза была сказана под занавес, прямо перед тем, как мужики разобрали стопарики, и комментариев как бы не требовала. Бача все делал вовремя. Пусть мужики пока подумают.

Они чокнулись, снова выпили, и Бача присел на корточки, поднял с земли прутик и принялся что-то чертить в дорожной пыли.

– Короче, Равиль, – не поднимая глаз, тихо произнес он и начертил на поверхности пыли квадрат и в нем человеческую фигурку. – Шишмарь сейчас в СИЗО отсиживается, но он вообще не в курсах. Я думаю, ты это и сам знаешь.

Равиль поставил стопку и озадаченно посмотрел на бывшего десантного старшину. С одной стороны, Бача пространственно находился ниже и должен был смотреть на остальных снизу вверх, но Бача вообще ни на кого не смотрел, он что-то чертил. А с другой стороны, Бача как бы сидел, когда остальные все еще стояли. И наехать за это не наедешь – вроде как чертит мужик, но и стоять перед ним, сидящим, в лом.

Равиль задумчиво сделал несколько шагов в сторону, затем вернулся и присел на корточки прямо напротив Бачи, глаза в глаза.

– Ты меня за кого держишь, Бачурин? – с недоброй усмешкой спросил он. – Я тебе что, пацан?

– И впрямь, Бача, ты дело говори. Что ты вокруг да около ходишь? – с некоторым раздражением вторил Равилю Сема.

Священник смотрел и любовался. Несмотря на попытку авторитетов сравняться, Бача шаг за шагом утверждал себя в роли абсолютного лидера. Сначала навязал первый стопарик, затем второй, потом заставил их последовать ему и присесть. Все эти мельчайшие знаки лидерства совершали свою малозаметную, но явную работу. И делал он все это со столь добродушной улыбкой, что и возразить было сложно.

– Завязывать надо, – тихо произнес он. – Мне сказали, менты только и ждут, когда вы начнете.

Он вдруг оглянулся по сторонам и сделал властный жест рукой в сторону внимательно прислушивающихся к разговору шестерок.

– Идите погуляйте маленько! Давай-давай!

Затем склонился еще ниже и произнес еще тише:

– Про остальных я не знаю, но вас точно хотят закрыть.

– С какого это х?.. – усмехнулся Равиль.

– Авторитет слишком большой набрали, – просто сказал Бача. – И кому-то это не нравится.

По лицам лидеров пробежала самая сложная гамма чувств, а священник мысленно зааплодировал. Он понимал: и Равиль, и Сема чувствуют, что это беспардонная лесть, но что бы авторитеты ни думали, угроза могла быть реальной, а Бача в состоянии предложить что-то конкретное.

– Короче, мужики, давайте сделаем так, – вздохнул Бача, поднялся с корточек и отшвырнул прутик в кусты. – Нечего ментов радовать. Я думаю, вы и без ментов можете все разрулить.

Авторитеты сразу насупились. Проблема была в том, что увести пацанов с этого «Куликова поля» было непросто, и тот, кто это сделает первым, станет как бы проигравшим.

– А чтобы вам, серьезным людям, челюсти друг дружке не крушить, держите.

Бача вытащил из кармана колоду карт, с треском вскрыл упаковку и протянул ее священнику.

– Проверишь, батя?

Отец Василий задумчиво принял колоду и вдруг усмехнулся возникшей внезапной ассоциации: Челубей и Пересвет, решая, чья армия круче, режутся в чистом поле в преферанс. Впрочем, нет, это чересчур интеллектуально, лучше в «дурака».

– В очко? – предложил Равилю Сема.

– Идет. Три партии, – кивнул тот.

Две огромные, обсевшие оба склона оврага «армии» напряженно и несколько недоуменно наблюдали за этой странной «дуэлью». Бачуринский шофер убрал водку и закуску, аккуратно свернул газетку и еще раз протер капот. Равиль и Сема встали по две стороны капота, и действо началось.

Первую партию выиграл Равиль. Один из его «нукеров» поднял кулак вверх, дабы слободские поняли, что «наши» наверху. Левый край оврага отозвался сдержанным гудением.

Затем очко выпало Семе, и тогда уже один из его шестерок поднял руку вверх и помахал, мол, «не переживайте, пацаны, все нормалек!»

Но когда в последней, самой напряженной партии выиграл Равиль, Сема помрачнел и насупился.

– Пошли, – резко повернулся он к своим шестеркам и стремительным шагом пошел прочь.

Равиль, видя такое дело, встревожился и так же быстро отправился к своим. Но все обошлось: как только Сема дошел до склона, шанхайские парни начали собираться вокруг него, а вскоре нестройной толпой повалили вверх по склону. Видно, у Семы хватило ума принять проигрыш.

Священник облегченно вздохнул. Это был самый лучший вариант, какой только можно было придумать. Потому что шанхайские, понимая, что проигрыш в очко – это еще не поражение в бою, наверняка не станут делать из этого трагедии.

– Ну что, Исмаил, по домам, – повернулся он к мулле.

Исмаил кивнул.

– Завтра в пять вечера суд, батюшка, – насмешливо произнес вдруг Бача. – Я знаю, вы повестки не получали, но это ничего, считайте, что я вам ее сейчас вручил.

Священник досадливо крякнул, он уже раз десять пожалел, что сорвался тогда и переколотил этих чертовых идолов.

* * *

Ольга его ждала. Видно было, что она плакала, но борщ был уже разогрет, а хлеб нарезан. Священник молча подошел к ней, обнял и ощутил, что жену трясет. Действительно трясет.

– Прости меня, Олюшка, ради бога, – тихо попросил он.

– Хоть бы сообщил, – всхлипнула попадья. – Если бы Исмаил Маратович не позвонил, я бы и не знала, что ты живой. Я уж и Аркадию Николаевичу звонила, и Андрею Макарычу, и этим твоим знакомым из «убойного»... никто ничего не знает... Я чего только не передумала!

Священник вздохнул. Он не знал, когда Исмаил выкроил время позвонить его жене, но лично у него не было ни секунды свободной. Вот только Оленьке от этого не легче.

– Ладно, мать, – ласково погладил он жену по спине. – Извини. А сейчас давай покушаем. Я четыре дня ничего не ел, а скоро на вечерню идти.

Он глянул на часы и понял, что поесть просто не успеет – времени оставалось только-только добежать до храма.

* * *

Отец Василий нормально отслужил вечерню для четырех самых верных, самых преданных господу старушек, а потом затворил за ними двери и сам упал на колени перед Христом Спасителем. И впервые за все последние три с лишним года служения его поразило настолько острое, настолько мощное чувство безнадежности, что он испугался.

Потому что все последнее время он только тем и занимался, что спасал тела атеистов и язычников, вместо того чтобы спасать души тех, кто балансирует на самой грани между жизнью вечной и геенной огненной.

Он широко, истово перекрестился и, то ли сказались эти четыре дня голодовки, то ли нервная перегрузка, то ли этот ужас неисполнения обета Христу, но он сразу словно выпал из времени и пространства, и их осталось только двое: он и Христос. Но глаза Иисуса не были добры, в них читалась только скорбь. Бог не корил и не винил его. Бог страдал за него.

* * *

Он провел в молитве четыре часа и вышел из храма глубокой ночью, тихий и просветленный. А потом была долгая, наполненная нежностью и любовью ночь с попадьей. А потом взошло солнце, и священник, бодрый и уверенный в себе, отслужил утреннюю службу. И только затем отец Василий отправился в центр города – заканчивать незавершенные дела. Но теперь он шел туда совсем с другим настроением, чем то, что было у него, скажем, вчера. Потому что теперь он вышел в мир без страсти и гордыни в душе.

Первое, что он сделал, это зашел в Союз ветеранов и попросил заступиться за выпустившего их из неволи Вовчика. Но председатель только тяжело вздохнул и на протяжении всего разговора прятал глаза.

– Мы не можем давить на власти, – уныло бубнил он себе под нос. – Раз его взяли, значит, есть за что. У нас ни за что не сажают...

– Чего-чего? – переспросил священник.

Председатель понял, что сморозил глупость, и густо покраснел. У него не хватало отваги признаться, что он просто отчаянно боится связываться с ФСБ. Впрочем, кто бы на его месте не боялся? Конечно, отец Василий видел таких «железных» людей, но не мог не признать – их крайне мало, можно сказать, единицы. Поэтому он просто попрощался и вышел.

Еще вчера отец Василий, пожалуй, на этом не остановился бы. Были у него претензии по поводу присылки на разборку именно Бачи. Можно было выразить возмущение такой нерешительностью в деле спасения ни в чем не повинного Вовчика, кстати, члена Союза ветеранов... Но это настроение осталось во вчера. Где ему и место.

Затем священник нанес визит в РОВД, но Скобцова не оказалось на месте и, потолкавшись некоторое время по кабинетам знакомых сыскарей, но так и не дождавшись возвращения главного милиционера города на рабочее место, отец Василий побрел домой. Следовало отдохнуть и хотя бы немного обдумать, что он будет говорить на суде.

Задыхаясь и утирая пот, он прошел по раскаленным улицам центра и, когда впереди показались огромные тополя Татарской слободы, почувствовал невыразимое облегчение. Он предпочитал сделать изрядный крюк и пройти домой по тенистым улочкам слободы, а затем вдоль прохладных вод речки Студенки, чем переться по тающему асфальту многоэтажных городских кварталов.

Но едва он вышел к Студенке, как понял: спокойного «променада» не получится. Потому что у самой реки несколько мужиков прижали к трансформаторной будке щуплого парня, и разговор у них был весьма напряженный.

«Так, Миша, не надо, – сказал он себе. – Ребята просто беседуют. Может, у них ничего и не будет...» Но убедить себя в этом и спокойненько пройти мимо у него не получалось – уж очень «волчьи», что ли, были ухватки у этой публики. Даже на приличном расстоянии от них исходил острый дух опасности.

Один из мужиков отточенным движением вытащил из кармана что-то, похожее на нож, и священник прибавил шагу. Давненько уже на Студенке ничего подобного не происходило. Мелкие разборки случались, но чтобы нож... Отец Василий подхватил валяющийся у тропы гнутый и неудобный в «деле» кусок арматуры, взвесил в руке, выбросил и перешел на бег. Разговор у трансформаторной будки приобретал все более опасный оборот – это он видел.

– Эй, мужики! – позвал он. – Можно вас спросить?!

Мужики обернулись, и прижатый к будке парень моментально воспользовался этим, вывернулся, поднырнул под чьей-то рукой и рванул вдоль бережка. – Стоять, сука! – заорали ему вслед.

Как ни странно, парень послушался. Он стремительно нагнулся, тут же распрямился, и теперь стоял, спокойный и уверенный, ожидая, когда преследователи приблизятся. Дело пахло керосином.

Отец Василий помчался к парню, но, не добежав пятнадцати метров, охнул: остановившимся у реки беглецом был слободской авторитет Равиль Тахиров. Один, без вечного сопровождения из самых преданных ему пацанов.

– В чем дело, Равиль?! – как можно громче крикнул священник, чтобы отвлечь внимание на себя и дать понять, что тихой, «междусобойной» разборочки уже не получится.

Мужики резко притормозили и внимательно и недружелюбного оглядели попа. Но, похоже, его присутствие на разборке их нисколько не смущало.

– Иди своей дорогой, поп! – посоветовал один. – Тебя это не касается!

«Еще как касается!» – мысленно не согласился священник.

Дело было даже не в христианском смирении. Он прекрасно помнил, как непросто идет установление новой иерархии среди молодых устькудеярцев после того, как какого-нибудь молодого авторитета убивают или сажают. А в такой ситуации, как сейчас, это тем более опасно. Лучше уж старый король, чем новый. Тем более что нынешний слободской лидер не был ни глуп, ни излишне жесток.

– И правда, батюшка, идите домой, – посоветовал ему и Равиль.

Священник пригляделся. В руке у Тахирова было что-то, похожее на шило или длинный узкий нож. Теперь понятно, что он вытащил из носка, когда нагнулся.

– Не дури, Равиль! – громко сказал отец Василий и стремительно сократил дистанцию между ним и собой до пяти-шести метров. – Или ты уже на встречу с Аллахом торопишься?!

В этой фразе было что-то богохульное, но священник видел – она как-то отрезвила Равиля. По крайней мере, что-то такое в его лице промелькнуло. Досада, что ли... Теперь отец Василий подбежал почти вплотную. И до Равиля, и до его недругов было примерно одинаковое расстояние – метра по два.

– Вали отсюда, поп! – еще более мрачным тоном посоветовали ему, и священник изготовился. А когда один из противников слобожанина нанес отцу Василию удар, он спокойно поставил блок, затем ухватил мужика за шиворот, и в следующую секунду агрессор уже летел в воду Студенки. Остальные, видя такой поворот, приостановились.

Священник оглядел нападающих и удивленно хмыкнул. Это были действительно взрослые, бывалые мужики – не чета стоящему за его спиной слободскому лидеру. По сравнению с ними Равиль был зеленый пацан. Что они могли не поделить, было совершенно непонятно.

– Оттащите его! – распорядился один, и на отца Василия кинулись двое.

Священник мягко ушел от нападения, провел встречный удар в печень и краем глаза заметил, что второго уже взял на себя Равиль. Слободской авторитет стремительно сократил дистанцию и провел классный удар головой в лицо. Мужик охнул и осел наземь.

И тогда старший вытащил из-за спины большой черный пистолет. Было видно, что он сомневается, применить ли оружие, но отец Василий понимал: если он все-таки на это решится, все повернется еще хуже.

– Бежим! – Священник схватил Равиля за руку и, преодолевая сопротивление слобожанина, потащил его прочь. – Давай-давай, Равиль, не выпендривайся!

– Взять их! – крикнул вслед старший, и они прибавили ходу. Теперь и Равиль понимал, что в мертвых героях числиться не так уж хорошо.

Впереди показались камыши. Беглецы врезались в них и помчались по сырой и мягкой из-за близости воды тропинке.

– Сюда! – потащил его влево Равиль, и они, прохрустев камышом, врубились в заросли ивняка и вскоре оказались у невысокого бетонного забора.

– Автобаза? – догадался священник.

– Ага! – выдохнул Равиль и сиганул через забор. – Давайте сюда!

* * *

Когда священнику удалось перекинуть свое тяжеленное тело на ту сторону, Равиль протащил его в грязный, разрисованный местной пацанвой брошенный бокс и только здесь, в окружении полуразобранных обшарпанных машин, они смогли перевести дух.

– Кто это был? – поинтересовался священник.

– Меньше знаешь, батюшка, дольше проживешь, – отмахнулся Равиль, но, понимая, что получилось не слишком вежливо, добавил: – Не берите в голову, я разведу.

Но уверенности в его глазах отец Василий не увидел.

* * *

Погоня их определенно потеряла. По крайней мере, здесь, в боксе, стояла полная тишина, и только с улицы доносился шорох опадающей до срока от невыносимой жары листвы.

– Хорошо у вас вчера получилось, – просто чтобы прервать это тягостное молчание, произнес отец Василий. – Хоть по-людски все закончилось...

– Э, нет, батюшка, – печально покачал головой Равиль. – Ничего еще не закончилось...

– Как так?

– А вот так. Я-то своих успокоил, а Сема, видать, забуксовал. Короче, они вчера двоих наших на старом причале порезали.

– За что?

– А ни за что! – хмыкнул Равиль. – Думали, что они самые крутые! Правда, наши тоже в долгу не остались...

– Я думал, вы вчера с этим делом завязали... – покачал головой священник.

– Эх, батя! – досадливо махнул рукой Равиль. – Что развязано, то в две секунды не завяжешь. Я со своими потом часа два говорил, а толку-то! Знаете, что они за моей спиной говорят? Равиль, говорят, сдрейфил. Сопляки хреновы...

Священник удивленно покачал головой. Такой разумности, а главное, такой откровенности он от Равиля не ожидал.

– Неужели они тебя так плохо знают? – поинтересовался он.

– Не в этом дело. Просто если в башке пусто, а кулаки чешутся, повод шорох навести всегда найдется. Это же круто! Мне поведали, один до того договорился, что сказал: Равиля, типа того, на мыло пора пускать! Прикинь, да! А главное, в лицо, суки, не говорят! Все за спиной...

– И что ты теперь делать думаешь? – спросил священник. Ему еще не хватало в городе пацанячьих разборок. Тогда точно кое-кого отпевать придется. Он помнил, как это бывает.

– Надо посоветоваться, – задумчиво произнес Равиль. – Я бы и сам их мог поприжать, но тут внагляк лучше не переть.

Он выглянул в широкий воротный проем бокса.

– Короче, мне пора, – повернулся, широко улыбнулся и выставил большой палец вверх. – А ты ничего, дед! С тобой дела иметь можно.

«Дед! – усмехнулся отец Василий. – Вот дожил... Не-ет, пора вес сбрасывать, а то скоро прадедом звать начнут!»

Он неспешно вышел вслед за Равилем и побрел на бывшую улицу Коммунистическую, туда, где стоял дом муллы и откуда можно было без приключений добраться под раскаленным летним солнцем до самого дома. Но едва отец Василий подошел к промтоварному магазинчику на углу, как увидел своего недавнего собеседника распростертым на горячем асфальте, с широко расставленными ногами и заложенными за голову руками. А рядом стояли два омоновца.

– Лежать, сука! – прорычал один и пнул авторитета в тощий бок тяжелым армейским ботинком. – Ноги шире! Шире, я сказал!

«Господи боже мой! – охнул священник. – Никак Скобцов проснулся?! Блин! Ведь наломают же дров!»

Он торопливо прошел мимо всей троицы и почти бегом помчался к дому муллы.

* * *

Возле аккуратного коттеджа муллы, как всегда в последнее время, стояли несколько мужиков. Они проводили православного священника удивленными взглядами, но ничего не сказали.

– Исмаил! Ты здесь?! – заорал отец Василий, как только добежал до затянутых по летнему времени сеткой дверей.

– Здесь, Мишаня! – откликнулся откуда-то из комнат мулла. – Подожди, я сейчас выйду. Посиди пока там, журнальчики полистай...

– Некогда, Исмаил, мне журнальчики листать! – крикнул священник, быстро стянул с себя туфли и пробежал по прохладному полу в гостиную. Исмаил разговаривал с дородным седобородым старцем, сидя за чашкой чая.

«Блин! Действительно не вовремя», – признал священник, но отступать было некуда.

– Равиля ОМОН повязал! – выдохнул он.

Понимающий, как никто другой, что за этим последует, Исмаил побледнел.

– Когда?!

– Только что!

– Вот беда, – тяжело задышал мулла. – Нашли, блин, время!

– Вот и я о том же!

Исмаил повернулся к своему собеседнику.

– Извините меня, уважаемый Каратай-ага, я сейчас провожу батюшку в соседнюю комнату и вернусь.

Дедок даже бровью не повел, но по глазам было видно – он очень недоволен. Исмаил вскочил, схватил священника за руку и потащил в одну из дверей.

– Вон телефон, – кивнул он. – Звони Скобцову, Карнаухову, короче, кому хочешь, а я сейчас закончу прием и тоже подключусь.

Отец Василий понимающе кивнул. Он прикрыл за муллой дверь, кинулся к аппарату и начал набирать номер Скобцова.

* * *

Секретарша не выпендривалась и соединила сразу.

– Аркадий Николаевич! – заорал в трубку священник. – Нельзя сейчас Тахирова закрывать! Еще хуже будет!

– Подождите, батюшка, не спешите, – недовольным тоном отозвался Скобцов. – Я тут ни при чем, его специально из области приехали брать. Да и заслужил он, давно заслужил. Разве не знаете?

– Конечно, знаю, – горько вздохнул священник.

– Они оба заслужили, – словно не слышал его, продолжил главный городской мент. – И Тахиров, и Семенко...

– Что?! Они и Семенко взяли?!

– А вы что думали? – хмыкнул Скобцов. – После того, что они чуть не натворили, на свободе оставлять? Да и заявления на обоих давно лежат...

Отец Василий уронил трубку на журнальный столик и обхватил голову руками. В том, что заявления на Семенко и Тахирова лежали у ментов давно, он и не сомневался. И это второй вопрос, почему им не давали ход – у ментов свои, только им известные приоритеты. Но пустить их в дело в такой момент!

И ведь Скобцов прекрасно знает, что обезглавить обе молодежные группировки означает допустить мощный и стремительный передел власти внутри районов. А главное, кто бы ни пришел к власти, чтобы закрепиться на «троне» и утвердиться в качестве лидера, ему просто придется провести несколько вылазок в стан «врага». И ситуация для этого сейчас более чем подходящая...

«Мама родная! – застонал отец Василий. – Что вы натворили? Бог мой! Что вы натворили?!»

– Что с тобой, Мишаня?! – навис над ним Исмаил. – Тебе плохо? Воды будешь?

– Они и Сему повязали... – поднял тоскливые глаза на коллегу поп. – Ты представляешь, что теперь будет?

– Они что, с дуба рухнули?! – выпучил глаза мулла. – У меня мужики и так на взводе, а если еще и пацаны меж собой махаться начнут...

* * *

Они обзвонили всех, кого знали. Добрались даже до обладминистрации. Но все было без толку. Понятно, что если бы менты «закрыли» какого-нибудь злостного неплательщика налогов или расхитителя, заступники бы нашлись быстро и без вмешательства попа и муллы. Но мешать ментам разобраться с предводителем юных хулиганов...

«Ну, не знаем... а зачем вам это надо?» – так или примерно так реагировали практически все. Нет, и отец Василий, и мулла, конечно же, объясняли, что происходит и почему в данный момент лучше никого не трогать, но их просто отказывались понимать.

– Да пересажать их всех! И дело с концом! – не терпящим возражений тоном рычал из трубки председатель областной Думы. – А то оборзело хулиганье! На улицу вечером не выйдешь! А что между собой разборки устроят, так и хрен с ними! Меньше всякого мусора под ногами будет путаться!

Далеким от жизненных реалий заштатного районного центра, по сути, большой деревни, областным политикам было глубоко плевать на то, что тогда нужно сажать практически все юное поколение всех городских окраин.

– Значит, так, – вздохнул Исмаил, когда они сделали последний звонок. – Я на себя слободских пацанов возьму, а ты шанхайских. Глядишь, хоть кого-нибудь остановим.

– Нет, Исмаил, – покачал головой священник. – Этого мало.

– А что ты предлагаешь? – несколько раздраженно поинтересовался мулла.

– Ты извини, Исмаил, но мне подумать надо, – цокнул языком отец Василий.

– Быстрее думай, Мишаня. Ох, быстрее...

* * *

Только уже на вечерней службе отец Василий вспомнил, что он так и не попал на заседание райсуда по поводу учиненного им в мастерской скульптора Сусликова погрома.

«Ну и хрен с ними со всеми, – махнул он рукой. – В конце концов, повестки я не получал, как-нибудь без меня перетопчутся». Несмотря на всю опасность вчиненного ему иска, священник гнал от себя мысль, что за все придется заплатить. Рано или поздно. Много или не слишком. Но придется. Может, потому и гнал, что понимал: патриархия может простить многое, но не проигрыш в суде. А значит... он не хотел думать о том, что это значит.

Отец Василий нормально отслужил вечерню, затем вернулся домой, плотно поел и вышел во двор. Солнце уже село. К нему подошла вернувшаяся с полей старая, капризная кобыла по кличке Стрелка, начала клянчить сахарку, и в тот самый миг, когда он подумал, что начавшую припадать на правую переднюю ногу лошадь надо сводить к ветеринару, его осенило. Потому что именно встреченный священником на одной из бесчисленных конференций ветеринар подал ему в свое время эту ценную мысль.

– Что они из них героев делают? – возмущался в перерыве ветеринар тем, как подали тележурналисты свое расследование деятельности преступной группировки. – Их послушать, так самому захочется в бандиты податься! И у тех они бабки отжали, и у этих, и ментов купили, и с администрацией договорились!

– Тебя послушать, так можно подумать, что ты знаешь, как надо! – посмеялся над критиком его товарищ.

– Конечно, знаю! – усмехнулся ветеринар. – Это же просто, как дважды два! Их пожалеть надо. Исследовать историю падения, посмотреть семьи, в которых они выросли, выяснить, не было ли над кем совершено насилие, лучше сексуального характера, да и выдать все это в эфир! Понимаешь, тем, кого жалко, подражать не станут.

Тут в разговор вмешался священник, напомнивший бойкому «собачьему лекарю» о праве человека на личную тайну, затем прозвенел звонок... но теперь, спустя несколько месяцев, отец Василий внезапно осознал, какую блестящую мысль подал ему тот человек. И, более того, как близок он был в этой своей позиции к христианству. Потому что первый шаг к тому, чтобы перестать бояться и ненавидеть человека, это начать его понимать, а может быть, и жалеть. Но для этого нужно сначала его узнать. И отец Василий знал тех, кто представлял сейчас наибольшую опасность, потому что сам вырос в этом городке и был, по сути, одним из них.

* * *

Это была одна из очень немногих утренних служб, которую он не отслужил по собственной воле. И в то время, как диакон Алексий отдувался за все сам, священник ехал в своем побитом «жигуленке» в областной центр.

Он нагрянул к главному редактору областной телевизионной компании домой и сразу же, прямо за завтраком, рассказал обо всем, что происходит и что, по его, отца Василия, мнению, с этим надо делать.

– Ну, не зна-аю... – протянул редактор. – Эфир я вам дам, у меня как раз ни одного приличного материала... Но кто вам все это сделает? Я не в техническом смысле, операторы и редакторы у меня высококлассные. Я о том, кто вам такое интервью даст?

– Я найду, – уверенно кивнул священник.

Он съездил в областной психдиспансер и нашел там Иннокентия Моисеевича Штейнберга – циника и язву. Не многие знали, что главный врач диспансера скрывает за показным цинизмом острый природный ум и глубокую душу. Отец Василий знал. И Штейнберг выслушал его и кивнул.

– Мне это нравится.

Затем священник приехал на телевидение и добился того, чтобы необходимый архивный материал начали искать немедленно. Затем он согласовал время для записи интервью. Затем, ссылаясь на согласие Штейнберга и главного редактора, притащил в студию начальника отдела областного УВД Женьку Малышева – человека неглупого и знающего тему: майор Малышев как раз и занимался детской преступностью. А потом, уже глубоким вечером, началась запись. Но отца Василия к тому времени в студии не было, он свою короткую проповедь записал в обеденный перерыв.

* * *

Наверное, ему помогал господь. Потому что на следующий день ему позвонил главный редактор областного ТВ и сообщил, что он просмотрел монтаж и ему это нравится.

– Толково получилось, батюшка, – одобрительно рокотал он. – Как вы таких персонажей нашли?

– Поштучно подбирал, – пошутил священник и понял, что пора звонить на местное радио, а затем и Алле Борисовне в усть-кудеярский «Вестник».

* * *

К тому времени когда начался этот цикл передач, весь городок уже буквально стоял на ушах. Нет, пока шанхайские со слободскими по-настоящему не схлестнулись. Но атмосфера была накалена до предела.

Порезали еще двух слобожан, и снова на старом причале. Затем избили велосипедными цепями неосторожно нарушивших территориальные границы четырех шанхайцев. Затем внезапно вспыхнули разборки в соцгородке. Насилие, как зараза, как эпидемия, охватывало все большие массивы, а главное, занимало в разгоряченных умах самых юных и, в силу этого, социально незрелых горожан все большее место.

И тогда началась задуманная отцом Василием и исполненная его единомышленниками информационная атака.

Для начала вышедший, как всегда, после обеда «Вестник» сообщил, что этим вечером областное телевидение выдаст в эфир передачу, посвященную исключительно проблемам молодежных разборок в Усть-Кудеяре.

Городок встрепенулся.

Затем подошли из области две губернаторские газеты, и в них было то же самое. Священник хорошо поговорил с редакторами, хотя и не сразу уломал; пришлось подключать заместителя губернатора.

Информация пошла гулять по городу из уст в уста; глубоко провинциальные устькудеярцы никак не ожидали, что хоть кто-нибудь отважится поднимать столь скользкую тему. Да еще на областном уровне.

Разумеется, ничего героического в такой передаче не было. Священник загодя и очень тщательно переговорил и с начальником областного УВД, и с заместителем губернатора, курирующим связи с общественностью, и еще кое с кем из аппарата. Иначе передачу просто не выпустили бы в эфир. Так что к моменту выхода телепередачи десятки облеченных властью людей лично просмотрели сценарий и пришли к выводу: «Опасности не представляет. Можно пускать в эфир». Более того, власть имущим нравился предложенный священником подход, и они, поначалу испуганные и недоброжелательные, по мере чтения сценария начинали добродушно ухмыляться, а то и откровенно ржать.

Вот только простые устькудеярцы этого не знали и искренне полагали, что всякого, кто осмелится нарушить табу на обсуждение этой щекотливой темы, или громы небесные покарают, или начальство с потрохами сожрет. А потому шок, когда передача все-таки пошла в эфир, был всеобщий.

Вначале симпатичный телеведущий, перемежая громкие эпитеты с показом взятых из архива пасторальных картинок мирной приволжской жизни, вкратце пересказал суть происходящего в районном центре. А затем пошел Штейнберг.

– Как вы можете прокомментировать эти ужасные события? – патетически вопрошал главврача облпсихдиспансера ведущий.

– Никакого ужаса, – широко улыбался психиатр. – В переходном возрасте страсть к самоутверждению силой так же нормальна, как прыщи.

– Но вы же не можете отрицать, что насилие в таких масштабах – это патология! – еще более патетически восклицал ведущий.

– Бросьте, молодой человек, – язвительно улыбался Штейнберг. – Если бы вас пороли хотя бы по субботам, вы не видели бы в физическом насилии ничего сверхъестественного. Примите как факт, что насилие над детьми в наших краях почти норма. И я вас уверяю, что значительная часть моих пациентов через это прошла: сначала их били или даже насиловали в семье, затем во дворе, затем еще где-нибудь. И результат, как говорится, налицо, – Штейнберг неприятно улыбнулся. – В тринадцать лет многие из них состояли на учете в детской комнате милиции, в семнадцать лечились от вензаболеваний, а вот теперь здесь, у меня...

На экране пошли кадры из больничной жизни, а за кадром мурлыкал и разливался всеми тонами и полутонами голос Штейнберга. Священник смотрел на экран и чувствовал, по какой тонкой грани прошел Иннокентий Моисеевич; еще немного, и был бы перебор. Но перебора не было.

Фраза за фразой Штейнберг исподволь увязывал в одно целое умственную ущербность и склонность к насилию, неспособность к обучению и склонность к насилию, пережитое насилие над собой и опять-таки склонность к насилию, но уже над другими. И то, как он это рассказывал, со смешком, порой, казалось, абсолютно неуместным, без всяких попыток читать мораль или призывать к немедленному действию, убеждало, как ничто другое.

Затем на экране появился второй персонаж, не менее интересный. Но кандидат исторических наук Владимир Кимович Сайко рассматривал уже массовое насилие как социальное явление.

На экране беспрерывно шли бессовестно заимствованные у центрального ТВ сцены культовых плясок южноафриканских негров и культурных мероприятий из жизни Третьего рейха; боевая раскраска американских индейцев и уголовные татуировки. А за кадром, напевно растягивая гласные, Владимир Кимович рассказывал о том, сколь точно совпадают термины и символы молодежных субкультур с терминами и символами примитивных племен, именно в силу своей примитивности оттесненных на обочину цивилизации.

– Видите ли, молодой человек, – распевно объяснял кандидат наук. – Все исторические примеры указывают совершенно точно: массовое насилие – это прежде всего острый признак социальной незрелости, несостоятельности этих самых масс. Но хочу подчеркнуть, они в этом не виноваты; они просто не созрели для взрослого отношения к жизни.

Отец Василий ерзал в кресле перед телевизором и нервно потирал руки. Интервью с кандидатом исторических наук выглядело несколько заумно, но внушительно.

– Даже если рассматривать европейский неофашизм, то мы увидим, что его исповедуют в основном два слоя, – пел кандидат. – «Дети войны», в силу своего возраста помнящие исходную идею, да маргинальные молодежные слои: недоучившиеся студенты, безработные, в общем, люмпен...

– Но у нас-то неофашизм не проходит, – назидательно заметил ведущий.

– Разумеется, – кивнул кандидат наук. – Зато у нас великолепно «проходит» «зона». А по сути это одно и то же.

– То есть? – ошарашенно замер ведущий.

– Все просто. Послушайте хотя бы этот дебильный фольклор уголовного мира. Сейчас он из каждого киоска слышен. И что мы видим? Та же инфантильность, та же социальная незрелость и совершенно та же детская безответственность. У них ведь кто угодно виноват, кроме них самих. Знаете, как ребенок топает ножкой и настаивает на своем?

Отец Василий усмехнулся. Сравнение получилось неплохое, а главное, образное, запоминающееся.

А затем кандидата наук сменил начальник отдела областного УВД, жестко и корректно поддержавший выступления предыдущих ораторов цифрами и фактами. Не вдаваясь в детали, майор Малышев привел ведомственные статданные, и священник утер пот и откинулся на спинку кресла. Все вышло, как надо. Передача получилась на удивление цельной и оставляла четкое ощущение, что участники периодических побоищ в Усть-Кудеяре – просто не слишком счастливые, социально дезадаптированные и глубоко дезориентированные дети с проблемами психики. Которых оставалось только пожалеть.

В конце майор Малышев зачитал лично им составленный документ, из которого следовало, что ни один из молодежных усть-кудеярских лидеров не дожил даже до тридцати. И судьбы их были, как на подбор, однообразны: смерть от туберкулеза в ИТК, гибель на разборках, удушение, самоудушение, снова туберкулез... В общем, список впечатлял.

А потом пошла телевизионная проповедь отца Василия, в которой священник обратился к опыту наших православных предков и красиво увязал в одно целое доброту с мужественностью, а щедрость души с масштабом личности.

А потом пошли титры.

* * *

Первым ему позвонил мулла.

– А почему ты меня не пригласил? – возбужденно прокричал в трубку Исмаил.

– Блин, Исмаилушка, из головы вылетело! – расстроенно повинился священник. – Прости, ради бога...

– Вот все вы так, – досадливо цокнул языком мулла. – Можно подумать, одни православные мира хотят! – И бросил трубку.

Затем отцу Василию позвонили из горадминистрации. Помощник главы сообщил, что передача, по мнению вышестоящих органов, получилась неплохая. Но вот почему никто не сказал о том, сколько усилий прикладывает исполнительная власть к разрешению всех этих наболевших вопросов?

– Что вы имеете в виду? – наивно поинтересовался священник.

– Ну, как же! – обиделся помощник. – А мероприятия! А конференции! Мы вон «Идущим вместе» только вчера две тысячи рублей на счет положили! А бюджет у нас не слишком большой. Но положили ведь!

– Каюсь, – повинился священник и горячо заверил: – В следующий раз обязательно об этом упомянем.

– О-бя-зательно! – еще раз напомнил помощник. – Мы с православной церковью хорошо живем, и вы уж нас не забывайте!

А потом позвонил Бача.

Священник, услышав знакомый баритон, инстинктивно напрягся. Но предприниматель был на удивление дружелюбен.

– Поздравляю, батюшка, – легко и добродушно произнес он. – Хороший ход. Я даже подумал, а не отозвать ли мне иск...

– А разве это вы его подали? – поддел его отец Василий.

– Ну, Суслик подал... Впрочем, какая разница? Давайте лучше дружить. Вы не находите, что это взаимовыгодно?

– Пока не уверен, – покачал головой священник.

– Ну, как знаете, – хмыкнул Бача. – А то смотрите, я предложил.

Звонки шли и шли: от ментов, от знакомых, от прихожан. Внезапно попавшие в центр внимания «области» провинциальные горожане были этим крайне воодушевлены, так, словно теперь в городе и деньги появятся, и насилие исчезнет, и вообще жизнь пойдет по-другому. Понятно, что немногие рисковали позвонить на областное телевидение, а уж телефонов участников передачи просто никто не знал. Потому и звонили выступившему в самом конце местному батюшке. И лишь далеко за полночь, когда отец Василий ложился спать, ему позвонили снова, но на все его «Алле! Говорите, я вас слушаю!» не произнесли ни единого слова и лишь тяжело дышали в трубку. Это было неприятно.

* * *

Уже на следующий день отец Василий увидел подтверждение тому, что передача хоть как-то, но сработала.

– Эх ты, люмпен! – ржали пацаны лет двенадцати над своим товарищем, переходящим Студенку по дамбе.

– Сам ты жертва аборта! – весело отозвался «люмпен».

Священник не был уверен, что суть сказанного по телевизору дошла до пацанвы на все сто процентов. Но это было и не нужно; они инстинктивно переняли само отношение к проблеме, пусть немного циничное, но гораздо более трезвое.

Понятно, что лишь часть из них сумеет перенять этот веселый цинизм доктора Штейнберга, чтобы с достоинством отмазаться от участия в очередной никому из них не нужной разборке. Но даже часть – это уже было бы хорошо.

* * *

Целый день отец Василий словно летал на крыльях. Прихожане, вспомнившие о боге благодаря телепередаче, снова повалили в храм, и теперь их не останавливала даже нестерпимая жара. Этому не было никакого логического объяснения, но священник чувствовал: город изменился, словно проснулся. А ночью на Усть-Кудеяр обрушился настоящий, невероятной мощи ливень.

Воды было так много, что Студенка вышла из берегов, затопила половину Татарской слободы и почти вплотную подступила к поповскому дому. А это метра на полтора выше обычного уровня этой мелкой, местами и вовсе воробью по колено, речушки.

Залило главный, делящий город надвое овраг, и теперь пожелтевшие до срока березки, выросшие на дне оврага, стояли в воде, как солдаты на переходе через Гнилое море в 1919 году.

В течение одной ночи вся верхняя часть города была очищена от брошенных на улицах одноразовых стаканчиков и пластиковых бутылок из-под пива. И точно так же, по всем низинным местам понамыло столько всякого мусора и песка, что хозяева дворов даже не сразу решились взяться за лопаты: никак не могли поверить, что администрация не пришлет ни бульдозеров, ни хотя бы самосвалов для вывоза всего этого дерьма.

Но город вздохнул легко и свободно, потому что лишь теперь температура воздуха опустилась до своих законных для конца августа двадцати трех градусов выше нуля.

Пострадавшая больше всех остальных районов Татарская слобода дружно взялась за ликвидацию стихийных последствий; резко возросла потребность в насосах, и те несколько, что были на руках, переходили от дома к дому, как самая величайшая ценность: из подвалов откачивали воду. Ну, а там, где очередь на насос была еще далеко, люди вздыхали и привязывали веревки к ведрам – не ждать же, пока все погниет.

Отец Василий раза два навестил муллу и убедился: о недавней сваре с шанхайцами с легкостью забыли. Стихийное бедствие дало еще один повод заняться делом, а не всякой хреновиной. И слава господу!

Но не прошло и трех дней, как все снова изменилось.

Часть вторая

Отец Василий как раз возвращался в храм из «Теплосетей» после урегулирования проблем с долгами и вдруг увидел трех незнакомых, краснолицых, с выгоревшими добела волосами милиционеров, повернувших двух подростков лицом к стене и деловито охлопывающих их по карманам.

«А это еще что такое?» – удивился поп, но подходить ближе, чтобы поинтересоваться, не стал. Мало ли чего эти отроки могли натворить. Но уже через полторы сотни метров он снова наткнулся на аналогичную картину, и вот тогда не на шутку встревожился. В городе явно что-то происходило.

Он почти бегом добрался до храма, забежал в бухгалтерию и позвонил мулле.

– Слышь, Исмаил, твои там не бузят?

– Не-е, Мишаня, – так же тревожно откликнулся мулла. – Я сам чего-то ни хрена не пойму! Вся слободка в патрулях! Откуда только понаехали?

Отец Василий торопливо завершил разговор и позвонил Косте в больницу.

Главного врача долго не могли найти, но после нескольких попыток Костя откликнулся.

– Слышь, Костя, ты все-таки в Шанхае живешь, – начал отец Василий. – Не знаешь случайно, там ваши шанхайские не дергаются?

– Ну ты даешь, Мишаня, – неодобрительно отозвался Костя. – Я тебе что, спецслужба? Да и авторитетов у меня среди знакомых нет. Откуда мне знать?

– Извини... – с сожалением протянул священник.

– Хотя нет, подожди, я сейчас у Раечки спрошу, она у нас тоже шанхайская...

Некоторое время трубка молчала, а потом сдержанно кашлянула.

– Значит, так, неугомонный ты мой, – проронил главврач. – Рая говорит, что шанхайские шуршать не собирались, но трясут их крепко, до седьмого колена...

– А за что?

– Рая не знает.

Весь этот день, а затем и весь следующий городок словно оказался на военном положении. Невозможно было пройти и двух кварталов, чтобы не наткнуться на загорелых и суровых парней в новенькой милицейской форме. Обычным мирным прохожим они почти не мешали, хотя и несколько раздражали своим непреклонным видом, а вот подросткам доставалось конкретно. Все группы пацанвы числом более трех останавливали, ставили прыщавыми физиономиями к стене, обыскивали, иногда легонько «обстукивали» дубинками по почкам, но в большинстве случаев отпускали.

Священник позвонил Скобцову, но главный городской милиционер говорить на эту тему отказался. Тогда отец Василий дозвонился до старого знакомца, начальника РУБОПа Андрея Макаровича Пасюка, и тот все прояснил.

– Это губернатор подмогу прислал.

– Зачем? – удивился священник. – У нас же в последнее время все в порядке!

– Не знаю, – лениво протянул Макарыч. – Наверное, запоздалая реакция...

Отец Василий похолодел. Он вдруг подумал, что косвенной причиной присылки подобной «братской помощи» могла оказаться и организованная им телепередача. «Вот так... из огня да в полымя...» – пробурчал он.

– Да вы не беспокойтесь, – рассмеялся из трубки главный рубоповец города. – Ребята все подготовленные, Чечню прошли, не чета нашим ментам. Они здесь вмиг порядок наладят!

Священник поморщился; что-то не хотелось ему такого «порядка».

* * *

Прошло еще несколько дней, и напряжение в городе, спавшее было после стихийного бедствия, начало вновь нарастать. Какие-то неизвестные разгрохали огромную витрину главного супермаркета в городе. Затем облили оранжевой краской памятник родившемуся в Усть-Кудеяре почти сто лет назад дважды Герою соцтруда академику Волобуеву. Затем какой-то умник разрисовал решетчатым узором с элементами колючей проволоки стену Усть-Кудеярского РОВД... В общем, поехало.

Заезжие милиционеры в долгу не остались. Во-первых, начали останавливать и обхлопывать по карманам уже и взрослых мужиков. Во-вторых, теперь подавляли всякое сопротивление оперативным действиям с утроенной жесткостью. А в-третьих, ввели никем не санкционированное, но абсолютно явное подобие комендантского часа, и теперь любое лицо мужского пола могло передвигаться по городу позже одиннадцати вечера разве что ползком, да и то по задворкам.

Как следствие такого ужесточения режима, местные мужики стали нервничать, моментально психологически объединились с подростками, благо чрезмерной разницы в уровне мышления между старшими и младшими не наблюдалось. А главное, количество разного рода инцидентов резко возросло.

Можно сказать, что семя провокации упало на подготовленную почву и дало обильные всходы насилия и гражданского непослушания, отчего присутствие иногороднего милицейского «подкрепления» действительно стало выглядеть необходимым.

А однажды, когда отец Василий зашел в бухгалтерию попить чайку и полистать баланс, к нему залетел запыхавшийся диакон Алексий.

– Эта! – не мог отдышаться он. – Эта! Ментов бьют!

– Где?! – подскочил священник.

– В Шанхае! Утром!

– Господи! Как ты меня напугал! – снова опустился на стул отец Василий. – Я уж думал, возле храма... Рассказывай.

Как следовало из путаного повествования всеведущего диакона, на ментов устроили самую настоящую засаду. И когда на трех подростков, демонстративно вышедших на улицу с деревянными дубинками в руках, налетел патруль, из подворотен вывалило еще порядка двадцати вьюношей с цепями и нунчаками.

Понятно, что закаленные в Чечне опытные бойцы отступать перед пацанвой не собирались, в результате чего около десятка нападавших угодили в районную больницу с переломами и сотрясением мозга. Но досталось и блюстителям: одному проломили основание черепа, отчего он скончался на месте, а второго, уже изрядно избитого, облили бензином, и если бы не вовремя подоспевшая подмога, на руках у следствия был бы еще один труп.

Священник слушал, затаив дыхание. Только этого ему не хватало! И так не пользующаяся авторитетом у пацанвы милиция имела реальный шанс получить самое жестокое за последнее время противостояние.

Он позвонил Скобцову, но тот вел планерку. Он позвонил Макарычу, но тот ушел на планерку к Скобцову. И тогда отец Василий понял, все его предчувствия сбываются, причем с самой худшей стороны. Потому что власть не отступит перед хулиганами. А значит, жди новых вспышек. Таков уж менталитет обеих сторон.

* * *

Так оно и случилось. Уже к вечеру, сразу после службы, диакон сообщил, что еще один патруль подвергся дерзкому нападению где-то в районе соцгородка. Напавших скрутили, но атмосфера накалилась еще сильнее.

Священник крякнул, затворил храм и побрел домой. Он знал, что со Скобцовым нужно поговорить, как-то убедить, что присылка помощи была излишней, попросить убрать... Но дозвониться к нему в последнее время было решительно невозможно. Хоть под дверями приемной дежурь...

Он попрощался со сторожем и вышел на узенькую улочку, ведущую через частный район, а там через мосток, мимо огромной автостоянки, Анзоровской шашлычной – и он дома. Но на мостке пришлось остановиться: внизу, на пологом спуске к Студенке, шла какая-то возня. Отец Василий перегнулся через перила и охнул. Около десятка довольно крепких вьношей месили кого-то ногами.

– А ну, прекратить! – гаркнул он и сиганул прямо через перила, но не удержал равновесия и покатился в липкую грязь. Кто-то кувыркнулся через него, затем отец Василий буквально в последний миг перехватил чей-то летящий прямо в лицо ботинок, а потом вскочил и принял стойку.

– Так! Что здесь происходит?! – рявкнул он и сразу понял, что.

В грязи извивался под ударами ног молоденький омоновец.

– Вы что, пацаны, охренели?! – возмутился священник и кинулся растаскивать юное хулиганье за воротники.

Трех или четырех он отшвырнул без проблем, но потом получил такой мощный удар по голове чем-то тяжелым, что в глазах поплыло. И тогда отец Василий понял: пацаны или не пацаны, а отбиваться надо всерьез!

Священник неплохо так уронил одного в грязь, от души припечатал следующего, поставил блок, а затем швырнул оземь третьего, и оставшиеся на ногах как-то сразу отступили и, видимо, только сейчас сообразили, с кем имеют дело.

– Вконец оборзели! – проворчал отец Василий и рывком поднял омоновца на ноги.

Но тот на ногах не стоял.

– Что, на зону захотелось? – спросил их священник. – Или просто мозгов не хватает?

– Это ментяра, – мрачно поставил его в известность один.

Остальные помаленьку поднимались на ноги, но повторить нападение не решались.

– Это человек, – вздохнул отец Василий.

– Они Чекмаря отметелили! – возмущенно произнес самый маленький. – И Вареника уже третий день держат! – поддержал его второй.

– Они службу несут, – не согласился с ними священник.

Пацаны язвительно заржали.

– Вы чего, батюшка, совсем? – выразительно покрутил у виска один. – Какую службу? Это же менты! Им лишь бы бабки сорвать и настоящим пацанам жизни не давать!

– Я вам еще устрою... – пробормотал повисший на плече у отца Василия омоновец. – Вконец пацанва оборзела! Щенки вонючие!

– Видал? – зло хмыкнул самый маленький, но, кажется, самый шустрый. – Ладно, пацаны, пошли!

Вьюноши подняли с земли одного из своих, отец Василий даже и не помнил, кто его припечатал, он сам или омоновец, и дружно пошли прочь.

– Как это они тебя подловили? – поинтересовался священник у начавшего открывать стремительно заплывающие глаза милиционера.

– Сзади какая-то гнида по башке заехала, – сплюнул кровью парень. – Ну, ничего! Мы им еще устроим... варха... варпа... варпфаламейскую ночь!

Отец Василий горько вздохнул и потащил недобитого мента назад, в сторону районной больницы.

* * *

Омоновца он сдал прямо в травмпункт и сразу же пошел искать Костю. Но, к его немалому удивлению, в кабинете никого не было. Словно Костя перестал задерживаться в больнице допоздна и глушить потихонечку чистейший медицинский спирт.

– Вы, батюшка, никак Константина Ивановича ищете? – догадалась толстая уборщица в грязном белом халате.

– Точно.

– Так он на операции. К нему снова пацанов с фильтра привезли.

– Откуда-откуда? – не понял священник.

– Я же сказала, с фильтра, – пояснила уборщица. – Вы его здесь не ждите, бесполезно. А если хотите его поймать, так лучше в первый корпус идите, там и найдете.

Отец Василий недоуменно хмыкнул и отправился к первому корпусу. Именно здесь проводились немногочисленные хирургические операции. «Никак Костя и впрямь за ум взялся? – порадовался за друга священник. – Может, и правда пить бросит? Снова операции начнет делать...» Если честно, он любил посидеть с Костей за рюмашкой, но и закрывать глаза на то, в какую пропасть катится его школьный друг, не хотел.

А у самого входа в первый корпус его внезапно оттерли от дверей.

– Посторонись! – прорычал санитар, и священник метнулся в сторону – изнутри выносили кого-то на складных больничных носилках.

– Петя! В область гони! – крикнул от дверей внезапно объявившийся главврач. – И сразу к Самсонову! Знаешь?!

– Конечно, Константин Иванович! – откликнулся Петя.

– Что у тебя за суета? – подошел к товарищу священник.

– А-а, Мишаня... привет. – Костя нервно затянулся сигаретным дымом. – Ты извини, мне сейчас некогда. Пока со всеми не разберусь, не вырвусь.

– А когда ты со всеми разберешься? – полюбопытствовал священник.

– Ой, не знаю! – покачал головой главврач и швырнул окурок в урну. – Тут менты такую кашу заварили! Конца-краю не видно! Ну, я побежал. Извини.

Главврач скрылся в полутемном по причине экономии электроэнергии коридоре, и священник печально вздохнул. «Завтра же добьюсь у Скобцова приема! – решил он. – Это не дело!»

* * *

Он пришел домой уставший, словно весь день работал грузчиком. Ольга молча поставила перед ним тарелку постных щей и присела напротив.

– Анзоровского пацана забрали, – тихо проронила она.

– Артура?! – охнул отец Василий. Он не представлял, за что можно забрать этого круглого отличника и тихоню.

– Да.

– Давно? – поинтересовался священник.

– Позавчера. Анзор говорит, ушел вечером на Волгу купаться да так и не вернулся.

– А его точно «забрали»? – недоверчиво покосился священник.

– Точно. Анзор ходил, узнавал. Сказали, наркотики нашли...

– Чего?! – сморщился поп. – Они ничего умнее не придумали? Зачем?

– Не знаю. Анзор говорит, ему сказали, мол, ваш сын еще и в бандитском нападении замешан...

«Тогда это месть, – понял священник. – Иначе наркоту подкидывать незачем... Но при чем здесь банда?» Насколько он знал, сын шашлычника вовсе не собирался строить карьеру местного авторитета, а, напротив, мечтал об университете.

– Анзор спрашивал, может быть, ты попытаешься помочь, – вздохнула попадья. – Он очень просил.

– Обязательно, – твердо пообещал священник. – Завтра же все и разузнаю.

Они легли спать, и Ольга прижалась к мужу мягким сдобным телом, но священник не мог думать ни о чем, кроме последних городских событий. Главная беда была в полной идентичности мышления обеих сторон. И если разбираться по существу, рядовые менты, невзирая на всю свою сверхвооруженность и спецподготовленность, были не намного взрослее своих противников. Потому что мыслили теми же категориями.

И для тех и для других победить в схватке было важнее, чем научить противника ценить свою или чужую жизнь. А отомстить намного важнее, чем помочь человеку подняться. И для тех и для других словно не существовало возможности изменить этот мир к лучшему. А зачастую все сводилось к чисто конкретным доказательствам, кто круче и реальней.

«А главное, – ясно осознал священник, – они не веруют. Они не следуют заповедям Христовым. Словно и не было двух тысяч лет беспрерывного научения этим заповедям. Да. Там, внутри, они все еще язычники...»

* * *

К Скобцову отец Василий отправился сразу после утренней службы. Во-первых, ему нужно было разузнать, что вешают на сына шашлычника, и попытаться найти способ вытащить пацана. Было время, когда Анзор, несмотря на разницу в конфессиональной принадлежности, крепко помог ему, и теперь наступила пора платить долги.

Но главное, священник чувствовал, что обязательно должен разобраться в том, что происходит в городе. Он почти физически ощущал разлитую в воздухе и постоянно нарастающую напряженность и вовсе не желал, чтобы нечистый справил свой очередной кровавый бал на территории прихода.

Отец Василий миновал здание бывшего райкома КПСС, обошел кругом памятник Владимиру Ильичу и вышел на центральную площадь. И сразу почувствовал, как на голове зашевелились волосы – здесь определенно что-то происходило. Потому что вокруг гостиницы «Волга» стояло плотное милицейское оцепление.

Священник ускорил ход. Редкие зеваки стояли маленькими группками по всей площади; некоторые пытались подойти ближе, рискуя нарваться на отпор со стороны блюстителей порядка, но в целом, похоже, никто не мог определиться, откуда зрелище будет виднее. Священник вгляделся и ничего не понял.

– Слышь, уважаемый, – обратился он к мужчине в строгом темно-сером костюме. – Что здесь происходит?

– Да псих какой-то на балконе забаррикадировался. Уже полчаса снять не могут.

Отец Василий хмыкнул и решительно двинулся вперед. Путь к зданию РОВД так и так следовал мимо гостиницы. Он пробился сквозь облепивших оцепление зевак, навис над щуплым и малорослым патрульным и задрал голову вверх.

В центральной части старой, еще сталинской постройки гостиницы, меж двух массивных колонн, на изукрашенном лепниной беленом балкончике стоял человек в камуфляже и с пачкой каких-то бумаг в руке. Он потряс бумагами перед собой, что-то крикнул и швырнул пачку в воздух. Белые листы вспорхнули, немного разлетелись в стороны и начали стремительно оседать вниз, внутрь оцепления. Полный штиль, висевший над городом все последние недели, не позволил им разлететься по городам и весям и донести «слово правды» до широких народных масс.

– Ратуйте, россияне! Родину продали! – крикнул человек, и священник присмотрелся и охнул, то-то ему этот бунтарь показался знакомым!

Это был отставной пехотный капитан Бугров.

Отец Василий сразу вспомнил все. Как он несколько раз подряд не смог дозвониться до Виктора Сергеевича. Как странно и тихо рухнули и ушли в небытие их совместные планы по воспитанию местной молодежи. Припомнил, что совсем не видел в последние дни марширующих вдоль Студенки ребятишек в тельниках...

– Россияне! – с пафосом выкрикнул Бугров и, картинно опершись руками о перила балкончика, подался вперед. – Демократы и экономическая разведка продали нашу великую Родину заокеанским магнатам!

Отец Василий сглотнул. До очередного сезонного обострения, обычно наступавшего у Бугрова в ноябре, оставалось примерно три месяца. Трудно сказать, что повлияло на капитана – то ли эта сумасшедшая жара, то ли преследовавшие его в последнее время неудачи, но досрочный приход часа «Ч» был налицо.

– Все под знамена приволжского ополчения! – воззвал Бугров, перевесился и чуть не слетел вниз.

Народ охнул.

– Гражданин Бугров! – прорычали из оцепления в мегафон. – Немедленно прекратите хулиганить! Откройте дверь, гражданин Бугров!

Виктор Сергеевич задумчиво поднес натруженные и набитые в бесконечных тренировках кисти к лицу, скрутил две душевные фиги и показал их кому-то внизу.

«Точно! – понял священник. – Он в номере „люкс“, а там двери дубовые, хорошие... Закрылся небось, да еще и мебелью, поди, изнутри подпер!» Он помнил эту старинную, тяжеленную гостиничную мебель – тоже сталинской эпохи.

– Наши дети томятся в застенках! – выкрикнул Бугров и сложил свои крепкие руки на груди. – Но враг не пройдет! Долой фильтры!

Отец Василий пошел вдоль оцепления, расталкивая зевак и рыская взглядом. Следовало найти старшего, и побыстрее, пока они чего не натворили... Он понимал, что в сегодняшней ситуации с полоумным капитаном цацкаться не будут. И хорошо еще, если всем руководит человек от Карнаухова – все-таки в ФСБ люди подготовленные. Но если это мент... жди беды: или с балкона нечаянно уронят, или башку человеку проломят, или еще что. В профессионализм районной милиции священник не верил.

– Виктор Сергеевич! – снова проскрипел мегафон, но на этот раз голос был иным, более мягким и задушевным. – Слезайте! Хватит с нас вашего цирка! Покуражились, и хорош!

– Каратели! – крикнул Бугров. – Ментов на мыло!

Толпа удовлетворенно загудела: это зевакам было понятнее и намного ближе, чем предыдущие странноватые и далекие от жизни заявления.

– Бугров, блин! – не выдержал «мегафон». – Я ж тебя все равно оттуда сниму!

Виктор Сергеевич ухмыльнулся, отошел от балкона, с минуту повозился, и вскоре над перилами показался бледный и тощий голый капитанский зад.

Толпа захихикала, такое развитие событий им нравилось все больше. Священник преодолел последние несколько метров и прорвался сквозь двух оторопевших от такой наглости патрульных к держащему мегафон у рта милицейскому майору.

– Вот сволочь! – не выдержал майор, забыв, что все, что он скажет, разнесется на всю площадь.

– Товарищ майор! – дернул милиционера за рукав отец Василий, и когда тот обернулся, сразу его узнал.

Именно этот офицер одно время помогал Бугрову пробиться сквозь административные препоны и зарегистрировать военно-патриотическую молодежную организацию. А вот теперь они оказались по разные стороны баррикад.

– Батюшка? – удивился майор. – А вы что здесь делаете?

– Дайте, я с ним поговорю, – кивнул священник на мегафон.

Майор покосился по сторонам и опасливо прижал мегафон к животу.

– Не положено.

– Ладно, не положено так не положено, – вздохнул священник. – В принципе я и так могу докричаться.

Он сложил свои огромные ладони трубочкой, приложил ко рту и, набрав полную грудную клетку воздуха, пропел:

– Бугро-ов!

Его зычный, оттренированный в семинарии голос ударился о здание гостиницы, эхом ушел к Дому правительства и опять вернулся к гостинице. Отставной капитан вздрогнул и начал искать глазами священника.

– Я здесь, Виктор Сергеевич! – махнул ему рукой поп. – Ты чего там засел?

– Так... эта... Родину продали козлы пархатые... – неуверенно обронил капитан. – В Кремле, блин, засели...

– Так это надо к Макарычу идти, – сразу предложил конструктивное решение священник. – Он мужик наш, свойский, должен понять...

– К Макарычу? – задумался капитан. – Это который из РУБОПа?

– Точно! – уверенно подтвердил отец Василий. – Да ты его знаешь! У него и ребята под ружьем имеются...

В глазах отставного капитана появилась надежда. Трудно сказать, какие планы роились в этот миг в его больном сознании: идти приступом на Кремль или начать мочить продажную власть прямо на месте, но идея ему определенно понравилась. Тем более что классного мужика и начальника РУБОПа майора Пасюка Андрея Макаровича он знал лично.

– А меня выпустят? – с внезапной тоской в голосе спросил Бугров. – Ты с ними договоришься?

– Какие базары, Виктор Сергеевич! – хохотнул священник. – Им главное, чтобы ты фасад своим тощим задом не портил!

Бугров улыбнулся. Невесело, изможденно, но улыбнулся. Отцу Василию даже показалось, что на какой-то миг в глазах несчастного капитана мелькнула искра разума.

И в этот миг оконные стекла с обеих сторон от колонн затрещали, посыпались вниз, и в пустых проемах показались крепкие, донельзя закамуфлированные мужские фигуры.

«Мудаки! – мысленно ругнулся священник. – Ну, не могут без понтов!»

Бугров затравленно огляделся по сторонам, понял, что его окружают, вскочил на перила, обхватил колонну руками и поставил ногу на что-то лепное у стены.

Толпа охнула.

– Не надо, Витя! – заорал священник. – Не надо!

Но Бугров не слышал. Цепкий, как обезьяна, он в считанные секунды оказался метра на два выше своих преследователей и останавливаться не собирался.

Отец Василий зарычал и бросился к балкону. Сзади что-то резко скомандовали милиционеры, но он понимал: ошибись Бугров хоть на долю сантиметра, и тогда костей не соберет. Но вышло по-иному.

Ребята в камуфляже, само собой, поперлись за капитаном, и когда священник подбежал точно под обрез балкона, один из милиционеров ухватил Бугрова за ногу и дернул вниз. Толпа охнула.

Но Бугров уже добрался до следующего, расположенного уже на четвертом этаже балкона, уцепился, повис на руках и, освободив вторую ногу, звучно въехал своему преследователю по кумполу тяжелым армейским ботинком. Бедолага охнул, выпустил бугровскую ногу из рук, потерял равновесие и полетел вниз.

Священник его поймал. Протянув руки вперед и немного присев, он расслабился и, когда в его руки со скоростью пушечного ядра влетело массивное туловище, принял удар на себя и в обнимку с незадачливым «каскадером» покатился по асфальту.

* * *

Когда он поднялся, перед глазами плавали разноцветные круги, а в ушах стоял мелодичный перезвон. Отец Василий покачнулся, прошел в разные стороны несколько шагов, с огромным трудом восстановил равновесие и поднял глаза вверх.

Прямо на него, сверху вниз, летел второй человек. Но на этот раз это был тот, кто надо – Виктор Сергеевич Бугров.

* * *

Повторно священник очнулся уже в больнице. Вокруг сновали толстые медсестры, сгиб локтя протирали чем-то прохладным, а прямо над ним уже нависал штатив для «системы». Отец Василий дождался, когда темнота окончательно отступит, и стрельнул глазами по сторонам. Это не была палата.

Он приподнял голову и понял, что это и не операционная. Его положили прямо в больничном коридоре.

«Или слишком торопятся, а значит, дело плохо, и могут даже до операционной не довезти, или...» Он не знал, что еще такое же страшное это могло означать. Мимо промчался молодой врач, за ним две медсестры, и священник приподнялся на локтях.

– Лежал бы, батюшка, – ворчливо сказали ему справа.

Отец Василий повернул голову и увидел ту самую уборщицу, или, как их называют в больнице, санитарку, что посоветовала ему некоторое время назад искать главврача районной больницы в первом корпусе.

– А где Бугров? – поинтересовался он.

– Какой Бугров? Это тот, что на вас, что ли, упал? – переспросила женщина.

Священник тряхнул головой. В этот миг ему показалось, что на него падали двое, но как это могло случиться, он не представлял.

– Кажется, да... – задумчиво обронил он.

– Так его, милка, сразу в психушку отвезли... Спасли вы его, ни царапинки, говорят...

– Хоть это у меня получилось, – облегченно вздохнул священник и откинулся на кровать.

Мимо провезли кого-то на каталке, а прямо перед его взором стоял целый ряд с больными, и больные эти были какие-то странные, синюшные, словно вурдалаки из импортного фильма ужасов. Отец Василий вдруг понял, что весь больничный коридор уставлен кроватями и на каждой лежит по больному.

– Это какой корпус? – поинтересовался он у санитарки.

– Первый, батюшка, первый... – вздохнула женщина. – Сколько здесь работаю, а никогда столько народу у нас не лежало.

Отец Василий принялся считать койки, досчитал до сорока двух, но что там происходит дальше, разглядеть не мог – не хватало обзора. Действительно, для первого корпуса народу было многовато. Некоторое время еще он зыркал глазами по сторонам, считал пробегающих мимо грудастых медсестричек и не заметил, как заснул.

* * *

Его разбудил Костя.

– Ну что, Мишаня, очухался? – весело склонился над ним главврач.

– Пока не знаю, – улыбнулся священник. – Вроде ничего не болит... вот только руки ноют.

– А-а! Не бери в голову! – отмахнулся врач. – Обычное растяжение, я смотрел. Главное, кости целы. Давай рефлексы проверим...

Некоторое время главврач следил за реакцией друга на перемещение авторучки перед лицом, затем оттянул пальцами его веки и внимательно присмотрелся, удовлетворенно кивнул и хлопнул священника по груди.

– Ну что, вставай...

Отец Василий оперся на локти, привстал и осторожно спустил ноги с кровати.

– Давай-давай, не бойся! – подбодрил его врач.

Священник вздохнул и решительно встал на ноги. Его немного покачивало, но в глазах не двоилось. Вот только руки на сгибе локтей действительно болели. Ощутимо так болели...

– Ну, вот и молодца! – крякнул от удовольствия Костя. – Пошли в машину, домой отвезу. Мне как раз на фильтр надо, так что по пути. Давай руку, помогу дойти...

Отец Василий оперся на дружескую руку врача и побрел вместе с ним к выходу сквозь многочисленные расставленные в коридоре койки.

– У тебя никак эпидемия началась? – шутливо спросил он.

– Да нет, – досадливо пояснил Костя. – Это с фильтра пацанва. Блин, и положить уже некуда, все камеры... тьфу ты! То есть все палаты забиты.

– Я что-то не пойму, а что это за фильтр? – поинтересовался священник. Он это слово уже раза четыре слышал.

– А-а! – отмахнулся главврач. – Лагерь фильтрационный для пацанвы из группировок.

– Зачем? – поразился священник. – Неужели самый настоящий?! Нет, подожди, я что-то не понял: действительно самый настоящий фильтр?

– Я не знаю, – пожал плечами Костя. – Но чеченцы его именно так называют.

– Какие такие чеченцы? – не понял священник. – Откуда у нас чеченцы?

– Да не эти чеченцы! Другие! – поморщился раздосадованный главврач. – В смысле, менты, которых на подмогу прислали. У них как раз командировка чеченская недавно закончилась, вот и прислали, так сказать, людей с опытом...

– С опытом чего? – похолодел священник и понял, что этот его вопрос, скорее всего, останется без ответа.

– Здесь ступеньки, осторожнее, – предупредил его Костя и помог спуститься с высокого больничного крыльца. – А вот и машина. Залезай!

Отец Василий забрался в ту самую «Скорую помощь», на которой они ездили в Шанхай искать заместителя Анатолия Шишмарева, а попали в подвал. «А детей-то фаридовских так и не нашли! – внезапно подумал он. – Иначе бы я знал...» Машина тронулась, бодро поскакала по асфальтовым кочкам через центр города.

«Фильтр, – бормотал про себя священник. – Ага. Фильтр». Судя по тому, что им с Костей было по пути, скорее всего, под нужды так называемого «фильтра» было приспособлено старое здание следственного изолятора на самой окраине города, брошенное на произвол судьбы. «А что, место удобное, – признал он. – И до города неблизко, и вообще на отшибе стоит. Правда, отопления там нет, но сейчас ведь лето... Можно и без отопления...» Только одно было непонятно, с чего это понадобилось заводить в городе столь специфическую структуру.

– Много еще возить будем? – недовольно поинтересовался у своего начальства водитель.

– Сколько надо, столько и будем, – отрезал главврач.

– Мне резину менять нужно, – пожаловался шофер. – Покрышки совсем лысые... И вообще, сколько можно в две смены работать?

– Не развалишься, – уже с раздражением откликнулся Константин Иванович.

Отец Василий сидел, вцепившись в кресло обеими руками, и понимал, как все меньше и меньше нравится ему то, что происходит в Усть-Кудеяре. И, наконец, он решился.

– Отвези-ка меня на этот фильтр, Костя, – выдохнул он.

– А кто тебя туда пустит? – раздраженно откликнулся главврач.

– Тебя же пускают.

– Теперь да, – глухо признал врач, но что стоит за этим «теперь», не пояснил.

– Все равно отвези, – бесстрастно произнес поп, вспомнив сорок две койки, которые он насчитал в коридоре первого корпуса районной больницы. – Я хочу на это посмотреть.

– Ладно, – пожал плечами Костя. – Поехали. Так ты что, даже домой не заедешь? Ольга, поди, волнуется.

– Поехали, – твердо повторил священник.

* * *

Отец Василий не ошибся. Фильтр действительно находился на территории бывшего следственного изолятора. Они подъехали к воротам, отец Василий вылез из машины и пошел вслед за Костей к двери, возле которой маячил одинокий постовой. Но его не пустили даже на порог.

– Разрешение, – холодно потребовал милиционер.

– Какое разрешение? – сделал невинные глаза священник.

– Отойдите, – еще более холодно потребовал постовой, и отец Василий понял, насколько серьезно его предупредили.

Он дождался, когда Костя исчезнет в дверях, и отошел в сторонку. За высоким бетонным забором, отделанным поверху еще и несколькими рядами колючей проволоки, раздавались какие-то голоса. Отец Василий прислушался.

– Мордой в землю! – отчетливо расслышал он приглушенную расстоянием и забором команду. – Мордой в землю, я сказал!

Что-то это ему напоминало...

– Ползком вперед марш! – раздалось из-за забора. – Не отставать!

Послышался тупой звук удара, мычание, еще один удар...

– Отойдите, – подошел к нему постовой. – Не положено.

– Я не на вашей территории, – возразил отец Василий.

Постовой достал из кармана мобильник, нажал кнопку и приложил к уху.

– Тут гражданский буянит, – и тут же сунул телефон в карман.

«Коротко и ясно, – успел подумать священник и тотчас увидел вылетающую из дверей бывшего следственного изолятора ватагу добрых молодцев с дубинками наперевес. – Кажется, я довыпендривался!» Он спешно ретировался к машине, но «добры молодцы» дружно последовали за ним.

– Эй, господа! – возразил он и едва успел отбить удар дубинкой в голову.

Это показалось ему странным. Отец Василий точно знал инструкцию по применению ПР – палки резиновой; удары по голове в качестве первостепенных там отнюдь не рекомендовались.

Он отбил еще несколько ударов, но блокировать всех просто не успевал, а применять свои вколоченные с кровью много лет назад навыки не хотел – неумно, да и ни к чему.

Нападавшие взяли и числом, и умением, они определенно знали, что делают. Священника подбили дубинками под колени, бросили на землю, профессионально и быстро завели руки за спину и поволокли прочь от машины, в свое темное бетонное, окутанное свежей колючей проволокой гнездовище. Испуганный личный водитель главврача Иван Михайлович затравленно смотрел вслед, но вмешиваться не рисковал. Впрочем, священник ничего этого уже не видел.

* * *

– Не понял... – протянул кто-то над ним. – А ну, подымите его.

«Говорок не волжский... – осознал священник. – Скорее, краснодарский или ростовский... наверное».

Его быстро поставили на ноги, и отец Василий оглядел ярко освещенную электрическим светом комнату. Держали его двое рядовых в новенькой милицейской форме, а распоряжался всем стоящий прямо напротив него майор.

– А я тебя знаю, – хмыкнул майор. – Это ведь ты сегодня на площади орал?

«Точно не местные, – утвердился в своей мысли священник. – Здесь вообще, кажется, местных нет». Местные менты своего батюшку знали, да и на такое бы никогда не пошли.

– Тебе вопрос задали, – встряхнул его один из рядовых.

– Я здешний священник отец Василий, в миру Михаил Иванович Шатунов, – представился священник и понял, что ему разбили губу и бровь – и то и другое стремительно набухало, мешая говорить и двигать глазом. – На площади был я, и, как мне кажется, именно вашего человека я поймал, когда он слетел с балкона.

Майор усмехнулся:

– Я видел.

– А вы, молодой человек, на каком основании действуете? – поинтересовался отец Василий. – Вы что, решили здесь маленькую Чечню устроить? Я что-то не пойму, чем вы тут занимаетесь?

– Балет репетируем! – громко заржал один из поддерживающих его милиционеров. – «Лебединая верность»! – Он даже название балета не мог правильно назвать, другое поколение...

Майор зыркнул в сторону подчиненного серым, стальным глазом, и нарушитель субординации смолк.

– С какой целью вы проникли на объект? – в мгновенно наступившей тишине поинтересовался майор.

– С познавательной, – хмыкнул священник. – Просто я вижу, что кто-то обстановку накаляет, вот и заинтересовался.

– Дай-ка его документы, – протянул майор руку своему подчиненному и тут же получил принадлежащий священнику паспорт гражданина России. Когда они успели его обшарить, отец Василий не понимал; на ходу, что ли?..

Майор просмотрел номер, дату, выдавший паспорт орган и дошел до прописки, когда в дверь постучали и в комнату вошел еще один милиционер.

– Товарищ майор, там этот, главврач, хочет с вами поговорить.

– Что ему надо? – задумчиво проронил майор, видимо, пытаясь вычитать в штампе о прописке какие-нибудь компрометирующие попа данные.

– Он говорит, попа надо отпустить, поп, говорит, с ним приехал.

– А вот я рапорт подам, и лишат его права прохода на территорию за то, что постороннего сюда притащил... будет знать, – так же задумчиво обронил майор. – Ладно, запускай.

* * *

Костю впустили сразу. Но следующие полчаса были заполнены обстоятельным допросом, чтением нотаций и составлением и подписанием протокола о нарушении деятельности режимного объекта.

Отец Василий первым делом прочитал шапку протокола, нашел и запомнил литеры и номер режимного объекта, но признал: такого номера в Усть-Кудеяре он не встречал, просто не было раньше такого объекта в городе. А когда все закончилось и они с Костей как можно быстрее прошли к машине, главврач зло кинул:

– Не знал я, Мишаня, что у тебя еще пионерское детство в ж... играет! Ты что, не понял, куда мы приехали? Вчера родился?

Отец Василий смутился и не ответил, а уже в следующий миг осознал, как был не прав, проявив это неуместное в данной ситуации любопытство. Потому что в машине полулежал на носилках мальчишка лет шестнадцати, весь синий, как советский магазинный цыпленок. И как только священник его увидел, он понял, что все те полчаса, что они потеряли на разборках, этот вытащенный Костей из фильтра пацан так и лежал здесь без всякой медицинской помощи. А в том, что такая помощь нужна, никаких сомнений не было.

– Поехали, Михалыч! – бросил Костя и уселся на кресло рядом с водителем.

Отец Василий сглотнул и переместился так, чтобы видеть лицо парня.

– За что тебя? – поинтересовался он.

– А вы уже забыли? – вместо ответа спросил пацан. – Под мостом... мента мы отметелили...

– И тебя отпустили? – сразу поразился священник. Он знал, что вырваться в такой ситуации практически невозможно.

– Он меня не опознал, – откашлялся пацан, из последних сил пытаясь придать своему лицу независимое выражение. – А я не напрашивался.

Отец Василий внимательно вгляделся в распухшее лицо и вздохнул: он его просто не узнавал. Хотя на память никогда не жаловался.

– Слышь, Мишаня, – внезапно полуобернулся к священнику смягчившийся Костя. – С этим надо что-то делать. Мы их вот так поштучно вывозим, и то только тех, кого отдадут.

– Ты выходил на Скобцова?

– Выходил. И на Скобцова, и на прокуратуру, но знаешь, они в этой истории только шестерки... Щеглов и тот руками разводит. Я пытался министру дозвониться, но меня просто не соединяют. Может, у тебя что-нибудь получится.

– Я попробую, – пообещал отец Василий. – Сегодня же.

– Сегодня не выйдет, – покачал головой врач. – Время вышло.

Отец Василий глянул в окно и понял, что Костя прав, вокруг уже расстилалась ночь. А он и не заметил, что провалялся в больнице весь день. Видно, шок от падения двух тел подряд, и особенно отставного капитана Бугрова, был слишком силен.

Вскоре Костя высадил его неподалеку от шашлычной. Сворачивать, чтобы подвезти друга прямо к дому, главный врач районной больницы не захотел: мальчишка, по его мнению, был слишком плох. А священник вышел из машины, попрощался, хлопнул дверцей и вспомнил, что так и не узнал судьбу анзоровского сына. И если верить Косте и начальник местной милиции ничего не решает, то от Скобцова он этого и не узнает. А значит, проблему надо решать в корне.

* * *

На следующее утро отец Василий торопливо передал все дела диакону и помчался в райадминистрацию. Он хотел застать главу района до того, как он растворится в текучке дел и станет недосягаемым не только для простых смертных, но и для более значительных городских фигур. Но на подходе к приемной уже толпилось столько народу, что священник оторопело понял – он может и не пробиться.

Здесь, у дверей, собралась вся «общественность» города: Саша Петренко – заместитель увезенного на лечение Бугрова, председатель «Идущих вместе» Коля Самочкин, местный мулла Исмаил Маратович, высокий и тихий бессменный председатель шахматно-шашечного клуба, имени которого никто не помнил, – в общем, все.

Священник пробился к мулле и тронул его за плечо.

– Привет, Исмаил. Что здесь происходит?

– А-а, это ты, Мишаня... хорошо, что пришел, а то за тобой уже гонца послали.

– Да что стряслось-то?

– А ты что, не знаешь? – недоверчиво покосился мулла. – Пацаненка у меня в слободе убили.

– Шанхайские?

– Менты. Не наши. Эти, заезжие... Сегодня похороны.

– И что теперь? Эти-то все здесь зачем?

Отец Василий еще понял бы, если бы к главе района напрашивался на прием только разъяренный мулла или председатель комитета самоуправления, но шахматный клуб?

– Да всем уже надоело, – встрял со стороны рослый и грузный, с мятыми, порванными ушами тренер местной секции по вольной борьбе. – Конкретно беспредельничают эти «чеченцы». Вчера моих пацанов тормознули, так мало, что тренировку сорвали, еще и по ушам надавали! А за что, спрашивается? Если мои пацаны чего не так сделали, так я и сам могу им по ушам надавать!

– И что планируется? – остро заинтересовался поп.

– Глава хочет, чтобы мы общественность успокоили, – вмешался шахматист. – Но я не думаю, что нам это удастся...

– Да, – согласился с ним печальный председатель общества слепых и слабовидящих Мамед Ибрагимович Мамедов. – Пока эти менты залетные здесь, вряд ли нам удастся что-нибудь сделать...

– Да гнать их надо, на хрен, отсюда! – пробасил тренер по вольной борьбе. – Пусть у себя дома беспредельничают! А у нас на Волге им делать не хрен!

Толпа одобрительно загудела. Позиция тренера была крайне «националистической» и узко-волжской, но по-человечески понятной.

– Так, товарищи! – выглянул из двери приемной помощник Щеглова. – Все заходим на совещание! По одному, по одному, не торопитесь...

Толпа покачнулась, подалась и поперла в двери, рискуя выдавить и снести их своей массой.

– Щеглов сначала не хотел этого совещания, – на ходу просветил своего коллегу мулла. – Да, видно, и самого уже приперло – деваться некуда.

– Еще бы не приперло, – откликнулся откуда-то сзади заместитель Бугрова. – Кому нужны массовые беспорядки? А народ ему устроить может!

– Товарищи, все не так плохо, не надо преувеличивать, – призвал собеседников к благоразумию вдавливаемый толпой в дверной проем председатель «Идущих вместе». – Президент не позволит...

Толпа поднадавила, и председатель влетел внутрь, как пробка от шампанского, чуть ли не с причмоком. Отец Василий поднапрягся, освободил немного места и пропустил тщедушного, мелкокостного муллу вперед себя. Но сам не удержался и, увлекаемый давлением человеческого потока, чуть не потерял равновесие и вмиг оказался в приемной.

* * *

Щеглов принимал их прямо в своем огромном кабинете. Но похоже было, что он не рассчитал; народу оказалось слишком много, так что пришлось вносить дополнительные стулья и открывать окна – кондиционер с таким количеством испарений просто не справлялся.

Отец Василий осмотрел публику. Кроме главы администрации Щеглова, здесь находились и Скобцов, и начальник местных чекистов Карнаухов, и предводитель МЧС. Можно сказать, весь цвет районной администрации. А значит, вопрос и впрямь стоит серьезно и проблему должны решить.

– Что там у нас с похоронами? – наклонился к Карнаухову и тихо спросил глава района.

– Хреново. Уже понесли, – скривился Карнаухов.

– Надо было Поплавскую изолировать, – еще тише попенял чекисту Щеглов.

– Я пытался, к ней не подойти, – покачал головой немолодой дзержинец. – Одни активисты вокруг...

Священник громко откашлялся, и Щеглов, с досадой глянув на него, принял вертикальное положение.

– Значит, так, товарищи, – пытаясь выглядеть внушительным, постучал он карандашом в стол. – Вопрос у нас один: как предотвратить нарастание напряженности. Тише, товарищи! Я же просил не шуметь!

Народ стих. Глава взял со стола листок и принялся громко и внятно читать:

– В настоящее время отдельными несознательными горожанами готовится акция по превращению похорон гражданина Тохтагулова Ша Эн одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения в акцию массового неповиновения и антиправительственного выступления.

Народ затаил дыхание. Кроме некоторых малозначительных деталей, это была чистая правда.

– И наша с вами задача, товарищи, мобилизовать все усилия наиболее сознательной и авторитетной части нашего населения в направлении усиления влияния государственной власти.

Щеглов остановился и глубоко вдохнул. Такая длинная фраза далась ему нелегко.

– А где она, власть? – раздался с «галерки» язвительный голос. – Что-то я не вижу. Беспредел вижу. Трусов и говнюков по кабинетам вижу. А власти нет, не вижу. Ты лучше скажи, когда чужаков гнать будем?

Глава администрации побагровел.

– Кто это сказал? – зло сглотнул он. – Вон из моего кабинета! Чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Народ загудел.

– А что, он правильно говорит! – поддержали бунтаря. – Когда «чеченцев» гнать будем?!

Народ одобрительно зашумел, задвигался, заскрипел стульями... И с каждой следующей секундой глава администрации района терял авторитет, а вместе с ним и дар речи. И тогда в дело вступил Карнаухов.

Главный чекист района просто поднялся со стула во весь свой немаленький рост и оперся кулаками в стол. Нет, он ничего не говорил, и даже не пытался. Он просто ждал. И народ, почуяв, что в дело вступили другие силы, постепенно смолк.

– Хочу разъяснить ситуацию, – тихо произнес Карнаухов. – Я буду излагать факты.

Народ снова затаил дыхание. Потому что факты – они и в Африке факты.

– Я, разумеется, ценю гражданскую активность наших уважаемых священнослужителей и представителей Союза усть-кудеярских ветеранов, – начал Карнаухов. – Но считать, что противостояние преступных молодежных группировок прямо там, в овраге, и завершилось, я бы не рискнул.

Народ внимательно слушал.

– Потому что это не соответствует действительности, – веско произнес чекист и сделал многозначительную паузу. – По оперативным данным, уже тогда, в овраге, строились планы проведения массовых драк и насильственных действий в отношении ни в чем не повинного гражданского населения. Это понятно?

Народ молчал. Встать и сказать, что понятно, давай дальше, и выглядеть при этом, как пацан, что ли, никто не рисковал. Но всеобщее молчание только усиливало эффект сказанных чекистом слов. Значит, нечего сказать против.

– Опять-таки по оперативным данным, – продолжил чекист, – преступные авторитеты Тахиров Равиль Фаизович одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года рождения и Семенко Руслан Николаевич одна тысяча девятьсот...

Отец Василий слушал и думал. Формально все было верно. И каждый из присутствовавших наверняка признавал преступный характер наклонностей слободского и шанхайского авторитетов. Но было одно «но». Не они сколачивали эти группировки, возникшие, как говорят, еще в двадцатые годы, вместе с дроблением города на районы. Не они создали ту общественную атмосферу, в которой быть в такой группировке считалось признаком мужественности и вызывало у сверстников законное уважение. А значит, не в них все дело.

Карнаухов говорил и говорил, вдумчиво и веско. И с каждой его фразой атмосфера «совещания» менялась и становилась такой же, как и сам главный городской чекист: сухой, суровой и почему-то безысходной.

И тогда раздался этот звук.

Сначала священник ничего не понял. Он просто увидел, что Карнаухов неожиданно запнулся и как-то съежился. Он словно вмиг потерял эту свою абсолютную, несгибаемую профессиональную уверенность. Отец Василий прислушался и все понял: за окнами раздавался звук похоронного оркестра.

Народ переглянулся.

– И в такой ситуации... – пытаясь глотнуть пересохшим горлом и запинаясь, продолжил чекист, – вся общественность города обязана исполнить свой священный гражданский долг...

Звуки похоронного марша стали громки и отчетливы. Казалось, оркестр где-то совсем рядом, возможно, прямо под окнами.

– И поддержать усилия администрации по наведению порядка.

Но оркестр уже окончательно развалил всю столь тщательно созданную главным чекистом атмосферу. Призывы более не работали, а заверения выглядели как-то тускло и малореально. Жизнь, как она есть, ворвалась в настежь раскрытые окна властно и безоговорочно – что бы о ней ни напридумывали в тиши и прохладе начальственных кабинетов.

– Так, давайте окна закроем, – привстал глава администрации. – А то они совсем работать не дадут. Мамед Ибрагимович, вы там поближе стоите, будьте добры...

Председатель местного общества слепых и слабовидящих Мамед Ибрагимович нащупал раму, но закрыть ее уже не удавалось – народ потянулся к окнам и начал высовываться, чтобы своими глазами увидеть, как все происходит. Столь тщательно распланированное и подготовленное и только поэтому санкционированное «совещание» начало трещать по швам.

Священник тоже рванул вперед, понимая, что еще немного, и к окнам будет не пробиться, вокруг затрещали стулья, зашуршали строгие деловые пиджаки, что-то растерянно произнес глава администрации... но отец Василий уже припал к окну.

Похоронная процессия шла прямо посреди главной улицы, и никто, ни гаишники, ни менты, коих в районе площади было видимо-невидимо, не пытались уже ее остановить. И впереди всех шла толстая, огненно-рыжая тетка.

– Поплавская... – зашумела «общественность». – Точно.

Марину Авксентьевну Поплавскую знал весь город. Когда-то она возглавляла общественную комиссию, занимавшуюся выявлением и беспощадным истреблением недоброкачественных детских товаров, а с приходом новых времен, когда ее просто оттерли в сторону эти новые, более коммерциализированные ревизионные структуры, начала находить применение своей необычайной душевной мощи и неукротимости в самых разных общественных организациях.

Администрация боялась ее как огня. Возможно, потому, что сама Поплавская вообще ничего и никого не боялась. Она проходила в любые кабинеты и на любые объекты, и случись ей применить свою энергию в более, как это говорят, конструктивном направлении, наверняка сделала бы блестящую политическую карьеру. Но она этого не хотела. Или не могла? Никто не знает.

Священник подумал, что, может быть, Поплавская потому и идет, вопреки всем обычаям, впереди процессии, что все в городе знают ее неукротимый нрав и юридическую подкованность. А значит, никто, ни милиция, ни люди в штатском, не смогут ни повернуть процессию, ни остановить, ни направить по другим улицам.

– Сука! – тихо и яростно выдохнул кто-то за спиной, и священник обернулся.

Это был глава администрации Щеглов собственной персоной. Но на этот раз он почему-то не был багровым, как обычно, – в лице главы не было ни кровинки. Священник хмыкнул и снова повернулся к окну – колонна уже начала скрываться из виду за фасадом кинотеатра «Родина».

– Так, товарищи... мы собираемся работать или как? – снова попытался взять инициативу в свои руки понявший, что ситуация меняется, и уже оправившийся от шока Карнаухов. – Попрошу всех занять свои места.

Но народ стоял, как влитой, и лишь когда процессия скрылась из виду целиком, завздыхал и побрел к своим стульям.

* * *

Некоторое время никто не мог опомниться. Что-то правильное и очень патриотичное говорил чекист, время от времени натужно вставлял свои «пять копеек» Щеглов, но все было без толку. И вдруг «общественность» как проснулась.

– Выводите свои «войска», – встал сидевший в дальнем углу «шахматист». – И дело с концом. А со своими пацанами мы и сами разберемся.

Народ одобрительно загудел.

– Правильно! Достали они всех! За хлебом сынишку не пошлешь! Или морду набьют, или «дело» пришьют! Тоже мне нашли, блин, ОПГ!

– На хрен этих чужаков! Сами разберемся! Выводите их к такой матери!

– А позвольте поинтересоваться, на каком основании выводить? – зло спросил Карнаухов. – Я же вам русским языком все разложил! Есть факты преступных интересов! И их мы никак не обойдем! Все запротоколировано! На каком основании выводить?!

Народ приумолк. Здесь знали силу подписанной бумаги.

– На основании беспредела, – веско обронил отец Василий. – Вон у Константина Ивановича весь первый корпус койками заставлен – не протолкнуться. Все с травмами. Обвинение никому не предъявлено. Пригласите независимую комиссию, проведите экспертизу и вперед! Чего тут такого сложного?

Карнаухов насупился.

– Чего молчишь, Карнаухов?! Или сказать нечего! – неожиданно и дерзко поддержал священника молодой заместитель отставного капитана Бугрова. – Давай-давай, не строй из себя девочку!

Чекист побагровел, неожиданное и совершенно хамское нападение выбило его из равновесия еще больше, чем жуткое и деструктивное по своей сути предложение попа. «Постарел, товарищ Карнаухов, – вздохнул отец Василий. – Не держишь удара. Постарел...» И тогда на помощь чекисту пришел глава администрации.

– Экспертизу вам подавай?! – приподнявшись над столом, заорал Щеглов. – А вот это вы видели?!

Совершенно невменяемый от ярости, глава администрации задрал рукав своего дорогущего и элегантнейшего пиджака, сорвал к черту запонку, обнажил руку до локтя и сделал жест, означающий решительное несогласие.

– Я что-то не понял, – поддержал коллегу мулла. – А что в этом такого немыслимого?

– А то, что нельзя теперь вот так взять и вывести! – проорал Щеглов. – Вы что, хотите, чтобы я признал, что был не прав, когда давал согласие на ввод спецподразделения?! Этого хотите?!

– А почему бы и нет? – резонно возразили откуда-то из угла.

– А потому, дорогие мои, – зло дернул губой глава, – что вы у меня тогда все на ж... сядете!

Народ ошарашенно переглянулся. Каким образом вывод ментов мог сказаться на них, кроме как положительно, никто не представлял.

– Чего-то я не понял, – иронично хмыкнул кто-то из угла. – Как так?

– Я объясню, – снова упал в кресло Щеглов и принялся сгибать лист бумаги. – А вы пока подымите руки, кто от администрации поддержку не получал.

Священник пожал плечами и поднял руку вверх, как на уроке. Потом присмотрелся к залу и понял, что, кроме него, руку осмелился поднять только мулла. И все.

Пока было неясно, куда клонит глава администрации; на угрозу вроде не похоже... И тем не менее опасность остаться без финансовой поддержки администрации почувствовали все.

– Если я это признаю, – начал внятно, почти по слогам произносить Щеглов, – мне придется столько денег по судам выплатить, что весь район без штанов ходить будет. Вы представляете, сколько тогда сюда адвокатов понавалит?! Вы что думаете, я из своего кармана деньги достану? А хрена вам лысого! Я из вашего же кармана их и достану! И уж поддержки на ближайшую пятилетку и вовсе никакой не ждите!

Народ обомлел. До всех как-то вмиг дошло, что так оно, скорее всего, и будет. А значит, нельзя, чтобы правда восторжествовала, потому что такая правда приведет к еще худшему положению, чем сейчас.

– Ну, ты и козел, Николай Иванович! – с чувством обронил главе администрации кто-то из народа.

В любой другой день сказавшему это не поздоровилось бы. Но не сегодня.

– А уж какой есть, – расслабленно откинулся на спинку кресла Щеглов. – Только уж лучше быть козлом над баранами, чем баранами под козлом.

Публика затравленно молчала.

– Ну, что, товарищи, приступим к делу? – холодно поинтересовался окончательно взявший себя в руки Карнаухов. – Сейчас я зачитаю обращение к народу, а вы его быстренько обсудите и подпишете. А с теми, кто имеет особую точку зрения, мы поговорим особо.

Священник задумчиво потер лицо руками. То, что выхода нет, он отчетливо видел, но, бог мой, как же все это было неправильно! Не то чтобы не по-божески; даже не по-людски!

* * *

Общественные деятели слушали текст обращения, опустив глаза. Никто не хотел подписывать это паскудство, и все понимали – подписать придется. И вскоре Карнаухов закончил чтение и спокойно оглядел снова вошедшую под хозяйскую руку публику.

– Вопросы, предложения, возражения...

Он делал все правильно. Так, чтобы никто не мог сказать: «Я не понял, что подписываю...» или «Меня принудили...»

– Есть вопрос, – прогремел от самого входа знакомый баритон.

Священник дернулся и оглянулся. Возле дверей стояла рослая фигура ветерана чеченской кампании и предпринимателя Бачурина.

– Слушаю, – разрешил Карнаухов. – Но для начала представьтесь.

– Бачурин, Союз ветеранов, – неторопливо представился Бача. – А вопрос вот какой... Я правильно понял, что вам и самим эти «чеченцы» теперь не в радость?

– Да какая уж тут радость... – печально проронил со своего места глава администрации.

– А вывести их официально означает сдать позиции, и это вам не с руки? – наклонил голову Бача.

– Не только не с руки, – горько усмехнулся Карнаухов. – Вы представляете, что будет, если мы после всего... эту долбаную пацанву выпустим?

– Представляю, – кивнул Бача.

– Тогда чего вы хотите? – уже с раздражением спросил Карнаухов. Кому-кому, а ему терять время на пустую болтовню совершенно не хотелось. Тем более когда готовые бумаги только и осталось, что взять и подписать.

– Я знаю, как все это разрулить, – спокойно и уверенно произнес Бача. – Никаких обращений, никаких адвокатов – ничего. Вообще ничего не будет.

Кто-то смешливо булькнул.

– А что с ментами будешь делать? – выкрикнул кто-то.

– Менты уйдут, – пожал плечами Бача.

– А как же адвокаты? – не понял народ.

– А адвокатов не будет, – терпеливо повторил Бача. – Все будет мазево.

– Не выйдет у тебя ничего, – покачал головой мулла. – Даже если так все и будет. Даже если ни ментов, ни адвокатов не будет, пацаны останутся. Они нам весь город разнесут. И никто ничего поделать не сможет. Я вчера с одним говорил – злой, как черт! Они все после этого фильтра или сломанные, или злые, как черти...

– С пацанами я тоже все разрулю, – усмехнулся Бача. – Я знаю, что делать.

– Что? – спросил Карнаухов, и отец Василий увидел в его глазах отчетливый интерес.

– А это мое ноу-хау, – решительно отрезал Бача. – На людях не разглашается. Только тет-а-тет.

Карнаухову это явно понравилось. Отец Василий не думал, что старый прожженный чекист вот так с лету поверил всему, но ему нравился сам подход. Ему импонировала идея, что кто-то сугубо добровольно берет на себя задачу разгрести все это дерьмо не руками ментов или ФСБ, а своими собственными.

– Ладно, – встал из-за стола глава администрации. – Хватит мне лапшу на уши вешать. Пора начать обращение подписывать. А то мы так до вечера здесь просидим.

Но ситуация снова изменилась. Руководители общественных организаций, поверив в то, что все может обернуться более-менее достойно, по крайней мере, без их участия в этом грязном деле, подписывать уже ничего не собирались. Наверное, большинство понимали, что это, скорее всего, пустышка, но эта пустышка давала им шанс отмазаться от заведомо проигрышного положения. Потому что подписать это дебильное, задолизательное обращение означало потерять гораздо больше, чем просто доброе имя. Для многих это означало потерять и членов своих организаций.

– Пусть попробует мужик! – заголосили они наперебой. – Нам торопиться некуда. Один хрен, от этого обращения толку никакого! Только геморрой наживем! Вы же сами это понимаете!

Щеглов грязно ругнулся и упал в кресло. Он снова ничего не контролировал.

* * *

Когда отец Василий добрел до храма, он чувствовал себя так, словно весь день разгружал вагоны с солью. Были во времена его юности такие мешки, по восемьдесят килограммов... Он прошел через мощенный бетонной плиткой двор в бухгалтерию и, обессиленный, упал на стул. Но ему не удалось отдохнуть ни секунды – в дверь моментально постучали.

– Да, – недовольно выдавил священник. – Входите.

Дверь открылась, и на пороге показался... Вовчик. Только теперь, после отсидки в ФСБ, он выглядел бледнее.

– Проходи, Володя, – сел на стуле прямее отец Василий. – Вот стул. Проходи, садись.

Вовчик, закидывая и отставляя в сторону протез, прошел в бухгалтерию и аккуратно присел на стул.

– Отпустили? – наклонил голову священник.

Вовчик кивнул.

– А как ты объяснил то, что нас нашел?

– Правду сказал, – сглотнул Вовчик. – Я ведь тогда к вам домой пришел; помните, вы меня приглашали...

– Конечно, – кивнул поп.

– Я пришел, а матушка говорит, вас со вчера не было... Ну я и начал искать.

Вовчик рассказывал, и священник поражался ясности мышления этого пацана. Он шел нормальным, абсолютно логичным путем: узнал, что попа видели в больнице, а затем в Татарской слободе, возле разъяренной толпы, поговорил с дедом, у которого главврач забрал собаку, узнал, что мулла тоже пропал, понял, что мужики пошли разруливать с шанхайскими, нашел водителя Ивана Михайловича и на третий день беспрерывного хождения по Шанхаю с дороги увидел мертвую белую собачонку, походившую по описанию на ту, что забрал с собой главврач. И все.

Единственной разницей между ним и ментами была та, что он все это исходил своими ножками, то есть своим протезом, конечно. А потому и нашел тех, кого искал.

– Я чего зашел, – тихо произнес Вовчик. – Я... эта... я повенчаться хочу. С Наташей.

– С той женщиной? – настороженно вспомнил священник подругу Вовчика и на несколько мгновений задумался. – А не велика ли разница в возрасте?

– А что, теперь ей так и ходить невенчаной? – спросил Вовчик. – Разве, по-вашему, это не грех?

Священник вздохнул и внезапно осознал, что обязательно повенчает эту странную пару; что-то было в них такое, что резко выделяло их изо всех местных обывателей. Что-то настоящее.

– Хорошо, – кивнул он. – Оба крещены?

– Оба.

– Тогда с завтрашнего дня оба чтоб на все утрени ходили; три дня пост, затем на исповедь и причащение таинств... Справка из загса есть?

– Есть.

– Ну, тогда все.

– Спаси-ибо, – разулыбался Вовчик. – Мы придем. Мы обязательно придем.

Вовчик откинул искусственную ногу в сторону, с усилием встал со стула и направился к выходу, но у самых дверей отец Василий его окликнул:

– Владимир!

– Да? – остановился и обернулся Вовчик.

– Вопрос есть, Володя, – пожевал губами священник. – Ты ведь в Союзе ветеранов состоишь?

– Ну да, состою, – сглотнул Вовчик.

– А Бачурина такого ты знаешь?

Вовчик помрачнел. Он темнел на глазах, как заходящая от горизонта снеговая туча. И молчал.

– Я имею в виду Василия Бачурина, – думая, что Вовчик, может быть, что-то недопонял, пояснил поп. – Он же там у вас вроде бы фигура известная?

Вовчик буквально каменел на глазах, и отец Василий внезапно осознал, что затронул в его душе что-то очень важное, возможно, такое, что и не предназначается для чужих ушей.

– Ладно, извини, Володя, – сдал он на попятный.

Вовчик дернул губами, словно хотел что-то сказать, затем его лицо стало каким-то по-детски обиженным, он резко развернулся и, закидывая протез, стремительно вышел из бухгалтерии.

«Надо же... – подивился священник. – Давненько я такой реакции ни от кого не видел... Странно!..»

* * *

Через два дня Ольга сообщила мужу, что сына Анзора выпустили из фильтра. Священник охнул, подхватился и помчался в шашлычную. Нельзя сказать, что он эти два дня не занимался судьбой Артура, но и сказать, что полноценно занимался, он, положа руку на сердце, не мог. Потому что он не узнал о судьбе Артура ровным счетом ни-че-го. Он не смог даже пробиться к начальству зашифрованного под сложной литерой фильтра. А в том, что Артур где-то там, священник был абсолютно уверен. Потому что только на фильтре человек мог исчезнуть вот так, бесследно.

Он быстро прошел до шашлычной, но Анзора там не было.

– Он домой как уехал, так и не появлялся, – сообщила официантка с усталым, обветренным лицом.

Священник кивнул и помчался назад – чтобы добраться до района, где живет вместе со своим огромным семейством Анзор, нужно было заводить машину.

* * *

Лишь через долгие полчаса отец Василий смог увидеть и шашлычника, и его сына. Артур был бледен, но достаточно подвижен и только при ходьбе немного берег ногу.

– Как вам удалось?! – выдохнул священник, зная, как непросто выбраться, если на тебя начали планомерно и профессионально вешать дело.

– Мне Бачурин помог, – тоненько сказал Артур.

Отец Василий похолодел. Он ни черта не понимал!

– Что, так просто взял и вытащил тебя оттуда?

– Нет, – покачал головой Артур. – Он меня с условием вытащил.

– Каким?! – дружно выдохнули Анзор и поп.

– Что не буду участвовать в районных группировках, – улыбнулся мальчишка. – А мне-то что? Я и не участвовал в них никогда. Бумагу подписал, и отпустили.

Священник сглотнул. Насколько он знал Бачу, этот пройдоха ничего зазря не делает, а значит, есть в этом показном «альтруизме» какой-то тонкий сатанинский расчет!

– А как же он с ментами договорился? – нервно проронил он скорее для себя, чем для Артура, но пацан ответил:

– Я не знаю, но мне кажется, что его на фильтре уважают.

«Этого мне еще не хватало! – мысленно охнул священник. – Его и на фильтре уважают!» Каким образом Бача пустил настолько глубокие корни, что его зауважали даже на фильтре, священник не представлял категорически.

Он еще немного посидел рядом с начавшим клевать носом Артуром и его счастливым, утирающим слезы облегчения отцом и побрел к машине. Получалось так, что Бача слово держит, и забирает у «чеченцев» только тех, кто подписался не участвовать в группировках. Теоретически это означало, что все, кого вытащил и еще вытащит Бачурин, от межрайонных разборок отойдут.

Священник абсолютно не понимал, ни как на это пошли заезжие менты, ни что Бача собирается делать дальше. Не думает же он в самом деле пропустить весь город через фильтр только для того, чтобы взять с пацанов подписку о неучастии в группировках? Вообще-то, задумано неплохо: в Усть-Кудеяре слово привыкли держать, и, если человек подписался на что-то, это надолго.

Но отец Василий знал, обязательно найдутся те, кто не подпишет ничего. И они будут бузить. Обязательно будут. Едва только выйдут. Как в таком случае Бачурин отчитается перед Карнауховым, отец Василий не понимал. Тут следовало с кем-нибудь посоветоваться.

Он проехал до районной больницы, заглянул в первый корпус, но Кости там не обнаружил. Тогда он прошел в приемную, и здесь узнал, что Константин Иванович после ряда ответственных операций отдыхает дома с отключенным телефоном и просил его не беспокоить. «А вот хрен тебе, не беспокоить! – не согласился с такой установкой отец Василий. – В самый переломный момент, и отдыхать решил! Пьет небось, скотина!»

Он забрался в свой «жигуленок» и вскоре оказался на мосту через овраг, затем проехал к краю Шанхая, туда, где и стоял великолепный и по замыслу и по исполнению Костин коттедж.

– Открывай, вахлак! Свои пришли! – замолотил отец Василий в резную дубовую дверь. Прислушался и постучал еще. Но лишь после долгих пяти или семи минут беспрерывного стука услышал шуршание домашних тапочек по паркету.

– А-а... Мишаня, – открыл дверь Костя. – Заходи.

Он был трезв и заспан.

– А я отдохнуть решил, – продолжил главврач. – А то сил никаких уже не осталось...

– Я к тебе с разговором, – прервал его священник.

– Вижу, – равнодушно кивнул Костя. – Но только знаешь что, раз уж ты меня все равно разбудил, давай мы с тобой на базар сходим, а то у меня в доме шаром покати... А по дороге и поговорим.

Отец Василий развел руками, базар так базар; дождался, когда Костя оденется, и вышел вместе с другом на улицу.

– Ты знаешь, что Бачурин с ментами договорился? – сразу начал он.

– Слышал...

– А что он уже первых пацанов из фильтра вытащил, знаешь?

– Ну что сказать? Молодец.

– И ты веришь, что ему удастся остановить разборки?

– Честно говоря, слабо, – покачал головой Костя. – Но пусть попробует мужик. Лучше так, чем никак.

Они вышли за узорчатую металлическую калитку и оказались на пропыленной шанхайской улице.

– Знаешь, Миша, – продолжил Костя. – Бачурин, как я понял, не дурак, и, если он даже и не остановит уличное насилие, в свою пользу он это дело так и так повернет.

– Вопрос, как? – согласился отец Василий. – Что ему надо? Зачем такая инициативность? С чего бы?

– А тебе не все равно? – устало усмехнулся Костя. – Понимаешь, Миша, я так вижу, у нас в городе совсем другие игры пошли. И ни ты, ни я ничего здесь не поделаем.

Священник вздохнул, это он и сам видел. Но он хотел понимать, что происходит, а не прятать голову в песок, как это только что попытался сделать главврач.

– Я уже когда начал пропуск на фильтр выбивать, понял, что здесь совсем иные силы задействованы, – тихо произнес Костя. – Не местные, понимаешь ли, совсем не местные... Все это кому-то наверху очень нужно. Ты хоть представляешь, КТО может подобное подразделение своей властью прислать?

Священник отрицательно мотнул головой. Он не знал.

– И я не представляю. Но думаю, не ниже областного уровня.

Так, переговариваясь, возражая и соглашаясь, друзья помаленьку дошли до шанхайского базарчика, и Костя принялся выбирать зелень, мясо и что-нибудь на десерт. Главврач окончательно проснулся, расходился и начал излагать свою путаную и не слишком патриотичную теорию о менталитете российской власти.

– Знаешь, Мишаня, – деловито перебирая куски парной свинины, щурил он глаза. – Российский политик подобен кукушонку: пока он еще не вылупился из яйца и лежит себе в народном гнезде, то и не отличишь от остальных, и цвет, и крап вроде как народный... Но не приведи господь, он вылупится и наберет силу – пиши пропало! Все пропитание, все блага – только ему. А почему? А потому что и кричит громче остальных, особенно о том, как его обидели, и размером как бы покрупнее, трудно, знаешь ли, не заметить сей вопль... Черт!

Костя охлопал себя по карманам.

– Кошелек пропал...

– Ты все проверил? – встревожился священник. – Может, на прилавке оставил?

– Да какой там прилавок? Вот только что в карман сунул!

Отец Василий огляделся по сторонам и вдруг увидел, как стоявший неподалеку мальчонка лет восьми подбежал к парню постарше и что-то ему шепнул. Старший кивнул и махнул рукой кому-то отсюда невидимому.

«Вот, блин! – ругнулся отец Василий. – Этого нам еще не хватало!»

Своих базарных воров в Усть-Кудеяре никогда не было. Потому что примечали их мгновенно, отлавливали быстро и учили жестоко. Поэтому в каждый базарный день на рынке промышляли вытесненные из областного центра не слишком удачливые «дома» гастролеры. Некоторых и здесь ловили и достаточно быстро сажали. Однако большая часть уезжала домой с достаточным уловом, чтобы приехать еще раз недельки через две-три, так, чтобы их лица не примелькались. Но дети в таком участвовали в первый раз!

– Ай-я-яй! – сокрушался Костя. – Как же так?!

Отец Василий насупился, дернул врача за рукав и кивнул на пацанов. Костя тоже озадаченно уставился на отроков. По тому, как время от времени они кидали в сторону Кости вороватые взгляды, было ясно – отношение к краже они имеют. Но вели себя при этом пацаны крайне странно: не пытались ни бежать, ни строить из себя посторонних лиц. Где-то отец Василий об этом читал. Дети воруют, потом передают взрослым, и ищи-свищи ветра в поле... не докажешь ни хрена. А если и докажешь, то не посадишь.

Вокруг пошло какое-то движение. Священник неодобрительно огляделся и увидел, что они буквально окружены озабоченно шныряющими подростками. Вот один тронул за рукав зрелого, солидного мужчину, пробующего творог, и тогда остальные, стаей разъяренных воробьев, окружили мужика со всех сторон.

Священник аж закипел, столь бесстыдным и не по возрасту наглым было их поведение. Но то, что произошло дальше, совершенно выбило его из колеи.

К удерживаемому на месте мужику подошли парни еще постарше, лет, пожалуй, шестнадцати, нагло обшарили мужчине карманы, не обращая внимания на протесты, вытащили портмоне и, преодолев отделяющее их от Кости расстояние, сунули кошелек врачу.

– Ваш?

– Мой, – кивнул Костя.

– Держите.

Парни вернулись к вору, не слишком умело, но уверенно закрутили ему руки за спину и потащили прочь.

– Не понял, – хмыкнул Костя. – Это что за Тимур и его команда?

– Чего-то я тоже не въезжаю, – пожал плечами отец Василий. – Давай посмотрим...

Они медленно отправились вслед за пацанами, но, вопреки ожиданиям, вора не потащили в милицию, а выволокли за базарное ограждение, прижали к вагончику и стали бить.

Первыми начали те, что повзрослее. Мужика мигом и очень грамотно сбили с ног, нанесли ногами несколько ударов по голове, а потом подключилась и мелочевка.

– Ровнее носок держи, Сергуня, – вдумчиво комментировали происходящее отошедшие в сторонку старшие. – В висок не надо! Не в висок, тебе сказали! Переверните его... так, молодцы. Теперь по почкам. Не торопитесь, все успеете... Поп и врач стояли, как превратившиеся в соляные столбы жены библейского Лота. Но священник преодолел шок первым.

– Эй, пацаны! – заорал он и кинулся вперед. – Вы что делаете?!

– Да мы уже закончили, батюшка, – успокоительно поднял руку вверх один из старших. – Так, щеглы! Хорош! Хорош, я сказал! Не увлекаться!

Мелочовка нехотя отвалила от неподвижного объекта своей неординарной забавы.

– Всем по местам! – скомандовал старший. – Быстро-быстро!

Отец Василий подошел к вору, перевернул на спину и приподнял. В глазах крупного, зрелого мужика застыли ужас и недоумение.

– Живой? – спросил его священник, хотя и так уже видел: все в порядке.

– Иди, и впредь не воруй, – внятно произнес из-за его спины парень. – Ты все понял?

Мужик судорожно затряс головой в смысле: «Да! Да! Я все понял! Больше не буду!»

Отец Василий разогнулся, хотел спросить парней, что это за беспредел, но те уже шли прочь, весело переговариваясь и обсуждая самые удачные удары.

– Твою мать! – выдохнул священник и повернулся к Косте. – Ты что-нибудь понял?

– Ни хрена, Мишаня! – затряс головой главврач районной больницы. – Ни хрена...

* * *

Они просидели за чаем и покупным печеньем часа два, но разошлись неудовлетворенные. Оба понимали неординарность происшедшего сегодня, но ни одной внятной трактовки ни один из них так и не предложил.

А потом начались «чудеса».

Как обычно, первым эту новость сообщил отцу Василию вездесущий и пронырливый диакон Алексий.

– Слышали, ваше благословение, чего на базарах делается? – со свистом подбирая слюну, выпалил он.

– Не так быстро, – благодушно улыбнулся отец Василий.

– На базарах торговцев по правилам учат работать! – не мог остановить восторженного подпрыгивания на месте диакон.

– То есть?

– Короче, пацанва у каждого весы проверяет! А у кого чего не так, по почкам и в ментовку тащат.

– Пацанва? – нахмурился отец Василий, моментально вспомнив инцидент с вором.

– Ага, пацанва!

– А чем тогда менты занимаются?

– Так эта... протоколы составляют... Чего тут непонятного? – хмыкнул диакон. – А потом на административную комиссию и штраф!

Отец Василий недоуменно поднял брови и почесал затылок. Он совершенно точно знал, что усть-кудеярская пацанва на это в принципе не способна! Но исходящая от диакона информация, как правило, была правдивой. А на следующий день он это увидел воочию, но уже в Татарской слободе.

Он отправился туда, чтобы встретиться и переговорить с Исмаилом, но муллы дома не оказалось, а молоденькая домработница сообщила, что Исмаил Маратович отправился на рынок – посмотреть, что там делается.

– А что там делается? – осторожно поинтересовался отец Василий.

– Говорят, пацаны работать мешают... – нахмурилась домработница. – К Исмаилу Маратовичу с утра очередь выстроилась, жалуются все, что никто ничего с ними поделать не может...

Священник поблагодарил за информацию и почти бегом кинулся на слободской рынок. Через десять минут он увидел всех: и муллу, и почерневшего от забот хозяина рынка Фарида Хабибуллина. Отец Василий поздоровался с ними за руку и встал рядом.

Мужики горячо обсуждали, что теперь делать.

– Ты пойми, Исмаил, они мне всю торговлю кобыле под хвост пустили! – горячился Фарид.

– И что ты предлагаешь? – качал головой мулла.

– Я не знаю! Ты предложи!

Отец Василий начал присматриваться и вскоре почти все понял. По всему рынку ходили шанхайские пацаны, которые время от времени ставили на те или иные весы эталонную гирю и в случае несоответствия метили металлическую стенку лотка на уровне колен алой краской из пульверизатора.

В том, что это шанхайские, сомнений не было – ни одного татарина в команде. Но почему слободские позволили шанхайским находиться не на своей территории, было неясно. А главное, почему они этим занимаются? Какая муха их укусила?

Священник прошелся меж рядов и вдруг увидел... Артура! Сын шашлычника ходил вдоль лотков в компании с шанхайцем с таким важным и неприступным видом, словно инспектировал вооруженные силы страны.

– Артур! – позвал отец Василий, и парень вскинулся, разулыбался и, коротко сказав что-то напарнику, помчался к попу.

– Здрасьте, батюшка! – он буквально сиял от счастья.

– Привет, Артур, – подал ему руку священник. – А ты что тут делаешь?

– Порядок наводим! – выпалил довольный пацан.

– А почему ты вместе с шанхайскими?

– Так Василий Михайлович поставил, – с уважением произнес имя Бачурина сын шашлычника. – Сказал, будешь, Артур, осуществлять интеллектуальное руководство...

– Чего-чего? – прищурился поп.

– Ну... там... если чего в голове быстро посчитать надо... – застеснялся Артур. – У меня-то с математикой чики-тики.

– И чем же вы тут занимаетесь? – с трудом сдерживая нарастающее раздражение, поинтересовался поп.

– Так мы же «третий эшелон», тех, у кого весы неправильные, метим, – с удовольствием сообщил пацан.

– А потом что?

– А потом «второй эшелон» придет, – откровенно сообщил пацан. – Они пометят тех, кто весы до завтра не исправит.

– А чем тогда «первый эшелон» занимается? – поинтересовался священник, подозревая самое худшее.

– Я не знаю... Вы извините, батюшка, меня ребята ждут!

Артур помчался догонять ушедшего вперед напарника, а священник, совершенно ошарашенный происходящим, медленно тронулся назад, к мулле. Он ни хрена ни понимал: ни кто все это разрешил, ни зачем все это Бачурину надо.

* * *

Хуже всего в этой ситуации было то, что милиция как в рот воды набрала, а ни Фарид, ни тем более мулла не чувствовали себя вправе наехать на пацанов всерьез. Подростки никаких правил не нарушали, на продавцов, даже невзирая на свою численность и слаженность действий, не наезжали, в споры и ссоры не вступали, а просто совали под нос очередному любопытному или несогласному ксерокопированный экземпляр «Правил торговли». Понятно, что продавцам крыть было нечем.

Священник вместе с остальными мужиками прошел к Исмаилу домой, выслушал все, что было сказано другими, высказался сам, но ни к чему конструктивному они так и не пришли, кроме того, что, разумеется, надо жаловаться, и чем выше, тем лучше. И только под занавес отец Василий совершенно случайно узнал, что фаридовских детей вчера вернули.

Он обомлел, попросил рассказать подробности и услышал, что детей все это время держали в подвале, кормили хорошо, но ни лиц, ни имен, ни кличек похитителей ребятишки не запомнили. Их профессионально похитили, профессионально содержали и столь же профессионально вернули, оставив Фарида, а заодно и правоохранительные органы, в полном недоумении относительно того, кто и зачем все это совершил.

Выстроенная священником предположительная версия о том, что и похищение, и сегодняшние акции – цепь одного замысла и дело одних, а именно Бачиных, рук, обрушилась моментально. Потому что, даже если предположить, что в пику Фариду вскоре по рынку пройдется и таинственный «первый эшелон», который начнет отжимать бабки у нарушителей правил торговли, то зачем отпускать детишек? Если взялся давить Фарида, то дави по всем фронтам! А надо же, все пошло иначе.

Не укладывалось в схему и то, что теперь точно так же, как и Фарида, неприятности постигли и хозяина шанхайского рынка Шишмаря. Значит, мишенью не был один только Фарид? Отец Василий запутывался все больше и больше.

Священник вернулся домой и позвонил Косте, но ясности этим не прибавил.

– Я не знаю, Мишаня, что происходит, – признался главврач. – И тебе туда соваться не советую. А то эти «хунвэйбины» и твои «весы» проверят.

– У меня нет весов, – хмыкнул отец Василий.

– Ну, значит, дохлыми кошками закидают. Пойми, это уже сила. Серьезная, грамотно направляемая сила. И если наверху скажут «фас», я тебе не завидую.

Отец Василий вздохнул, крыть ему было нечем, но и соглашаться с тем, что все проиграно еще до начала «битвы», он не хотел. А он точно понимал, что теперь обязательно выступит против вовлечения детей во взрослые игрища.

* * *

На следующее утро отец Василий пошел по инстанциям.

– Мне ни о каких отступлениях от закона ничего не известно, – прикинулся тазиком начальник городской милиции Скобцов. – Заявлений от граждан не поступало, прокуратура молчит, а значит, и мне раздувать ветер в чистом поле не резон. Вы, собственно, чем недовольны? Тем, что нарушения правил торговли в течение суток по всему городу исчезли?

– Я недоволен тем, что вы неизвестно кому такую власть предоставили, – яростно пыхтя в бороду, честно сказал священник.

– Почему неизвестно кому? – удивился Скобцов. – Бачурин в городе человек известный и уважаемый. И то, что он, кстати, отозвал иск по поводу расколоченных вами произведений искусства, говорит в его пользу. Вы меня понимаете?

Священник понимал. Только что ему сказали: «На себя посмотри, дубина!» Правда, очень вежливо сказали...

И тогда он пошел к Щеглову. Но и глава администрации тоже отказался разделить острое беспокойство местного священника.

– Да что вы так волнуетесь? – разулыбался он. – Господин Бачурин товарищ проверенный, можно сказать, свой...

– Он закон нарушает! – попробовал продавить ситуацию силой поп.

– Неправда, – ласково улыбаясь, возразил Щеглов. – Я специально просмотрел, в уставе молодежной патриотической краеведческой организации, организованной господином Бачуриным, все предусмотрено и завизировано во всех соответствующих органах. И уверяю вас, что за рамки устава он пока не вышел ни разу. А если выйдет, так мы его обратно поставим. Обязательно поставим!

«Во дураки!» – вздохнул отец Василий и уже без всякой надежды на хороший исход побрел в ФСБ. И, естественно, услышал от Карнаухова практически то же самое. Просто другими словами.

– Все под контролем, батюшка, – выслушав попа, сурово откликнулся главный городской чекист. – Не усложняйте.

– У кого под контролем? – ядовито поинтересовался священник. – У вас? Хо-хо! Как вы меня насмешили! Вы туда даже агентуру не можете заслать! Нет у вас права вербовать тринадцатилетних! Откуда вам знать, что там, «за фасадом», происходит?!

– Уверяю вас, мы в курсе всего, – упрямо сжал губы Карнаухов. – А эта ваша нервическая позиция до добра не доведет. И сами нам не помогаете, и другим хорошее дело делать мешаете...

Отец Василий вспыхнул и вышел, хлопнув дверью. Он понимал, это категорическое непонимание идет отнюдь не от глупости. Тут какой-то «свой интерес»... Потому что, как были все эти ребята с голубыми лампасами себе на уме, так и остались...

А между тем час от часу ситуация на рынках становилась все напряженнее. И, вместо того чтобы навещать в больнице своих вот-вот могущих отойти к богу старушек, священник, подобрав полы рясы, метался от инстанции к инстанции, слушал, убеждал и впитывал новую информацию. А ее была уйма.

Прежде всего, как результат исчезновения обвесов, поползли вверх цены. Собственно, по-другому и быть не могло. Это ведь лишь «снаружи» кажется, что продавец установил цену от балды. А то, что за каждым лишним рублем стоят дизтопливо и взятки гаишникам, доля «крыши» и компенсация убытков после разбойничьего налета санэпидстанции... а еще хуже, если налоговой... да кого это, собственно, интересует?! Народу ведь что важно? Чтобы цена была приемлемой. А как ты этого добьешься, как выкрутишься с арендой, поборами и налогами, никого не касается – вынь да положь мне на рубль дешевле!

И тогда началось брожение умов. Поначалу продавцы с обоих базаров устроили нечто вроде конференции, на которой признали, что, если они не выдавят сопляков с рынков, им всем хана. Законов эти щеглы не нарушают, а если бы и нарушили, так и привлечь нельзя – возраст не тот. И вообще, пока что никому из продавцов даже морду не набили, и тем не менее трясло всех: психологическое давление, которое испытывали торгаши, когда их метили, словно выбракованный скот, было чудовищным.

Но главная беда была в том, что ни одно охранное предприятие области не соглашалось принять ни от Фарида, ни от Шишмаря предложение о работе в Усть-Кудеяре, ссылаясь на отсутствие людей, огромное, просто невероятное количество внезапно свалившихся на них заказов – один другого заманчивее, и вообще... на обстоятельства. И тогда, не откладывая дела в долгий ящик, торговцы назначили дежурных, которые будут препятствовать этим соплякам диктовать свои правила.

Но все оказалось сложнее, чем они думали. Скорее всего, произошла какая-то утечка информации, и на следующее утро оба базара оказались оцеплены подростками и юнцами – от двенадцати до двадцати лет. Причем в слободке стояли шанхайцы, а в Шанхае – слобожане, и было их столько, что в глазах рябило.

Позже, анализируя происшедшее, отец Василий придет к выводу, что ключевых моментов поражения продавцов и победы Бачурина было несколько. Возможно, сказалось численное превосходство «оцепления», отчасти могло повлиять и то, что на всех пацанах, от мала до велика, были нацеплены солдатские ремни с увесистыми латунными бляхами. Вроде и не оружие, а случись что, еще как поглядеть... Разумеется, сказалось и полное невмешательство милиции. Менты ходили кругами, зевали и не выражали ровным счетом никакой заинтересованности ни в чем.

Но не в этом был главный прикол. Пацаны стояли час, второй, не выказывая никаких признаков агрессивности, но ни один покупатель так и не отваживался пройти сквозь этот молчаливо стоящий под палящим солнцем строй. Мужики и бабы, старики и старухи – все вели себя совершенно одинаково: сначала удивлялись, потом, вздохнув, шли вперед, но с каждым новым шагом меж двух шеренг сплошного, без единого просвета, оцепления начинали сбоить и в какой-то момент поворачивали назад.

Возможно, если бы кто-нибудь смеялся над боязливостью ни в чем не замешанных покупателей, подкусывал и подкалывал, все повернулось бы иначе. Но обе шеренги двойного оцепления были молчаливы и сосредоточены, почти как охрана Кремля, и вот это было непереносимо.

К одиннадцати Шишмарь и Фарид созвонились, и через пять минут охранники обоих базаров вышли на разборки. Они принялись выяснять, кто здесь главный, тыкать пацанву под дых, провоцируя хоть на одно «телодвижение», но их просто игнорировали. И только иногда старшие становились вперед и оттесняли слабых духом и маленьких назад. Это было вполне по усть-кудеярски.

И охрана сломалась.

Да, физически они могли спровоцировать драку, но психологически ни один из крепких, бывалых мужиков не был готов к тому, чтобы противостоять этому молчаливому бойкоту. Да и перспектив у драки, положа руку на сердце, не было. Это была абсолютно и изначально безнадежная ситуация.

К двенадцати оба хозяина рынков выслали парламентеров, а еще через десять минут оцепление было снято, и лишь немногочисленные сопливые «патрули» вновь ходили между рядами со своими дурацкими контрольными гирьками и проверяли каждые весы на базаре на точность.

Священник за развитием событий следил и вскоре после обеда побежал по инстанциям. Но только в этот раз все было еще хуже.

– Батюшка, – дружелюбно смотрел на попа своими карими щенячьми глазами руководитель местного РУБОПа Андрей Макарович Пасюк. – Там все честно, по-мужски. Пусть сами разбираются. А потом, самое-то главное достигнуто! Вы хоть знаете, что полчаса назад из города всех до единого «чеченцев» убрали? Вы понимаете, что это значит? Да Бачурину за это памятник в центре города надо ставить! А то, что с тех пор, как Бача за дело взялся, ни одной серьезной разборки в городе не произошло, знаете? То-то же! А он всем нос утер: и мне, и вам, и даже Карнаухову! Никто не смог, а Бачурин смог!

Священник снова побежал к главе администрации района, но там его мнение и вовсе уже ничего не значило.

– Нам нужна ответственная молодежь! – гордо задрав подбородок вверх, заявил Щеглов. – А эта ваша страусовая политика ни к чему хорошему не приведет... Мы должны смело смотреть в будущее! И нечего ругать Бачурина! Его и налоговая хвалит, и в области его поддерживают... вы что, хотите меня с областью поссорить?

Вот так.

* * *

После этого цены на обоих базарах, формально оставаясь теми же, реально упали и держались на этом уровне целых два дня. И народ ликовал.

В один день все участники этой масштабной акции стали героями.

– Правильно пацаны сделали! – возбужденно делились между собой мужики. – Твой-то там был?

– А то как же! – хмыкали в ответ. – Прибежал вчера, кричит: па, мы их конкретно в позицию поставили!

– Правильно! Так с ними и надо! А то обнаглели вконец! Где это видано, чтобы на Волге сушеный окунек три рубля стоил?

– В области пять... – Так то в области! Там народ ваще ловить рыбу разучился!

А 29 августа к отцу Василию прибежал диакон Алексий и сообщил, что и Шишмарь, и Фарид продали свой бизнес.

– Кому?! – охнул священник.

– Не знаю, – пожал плечами диакон. – Я спрашивал, никто не знает... типа того, коммерческая тайна...

Отец Василий горько усмехнулся. Он так и знал! Как всегда, за красивыми лозунгами и персональным мужеством отдельных не слишком далеких исполнителей скрывалась обычная человеческая корысть. И если он правильно все понимает, то только ради этого все и затевалось.

И, как подтверждение этой догадки, 30 августа Бача снял патрули, а 31 августа цены ненамного, но скакнули-таки вверх. И лишь 1 сентября, в День знаний, снова сами по себе упали, и это означало одно: весы снова отрегулированы в нужном направлении. Но никто этим уже не интересовался.

Священник махнул на все рукой и принялся наверстывать упущенное – ходить к своим старушкам в больницу, навещать неходячих дома. Он крестил младенцев и венчал, причащал и отпускал грехи. Но покоя в душе уже не было, и каждый раз, когда он видел на улице возбужденно переговаривающуюся стайку пацанов с солдатскими ремнями в широких петлях драных выгоревших джинсов, а то и прямо поверх линялых шорт, в душе его все переворачивалось, и он вспоминал, что за всем этим стоит человек не просто неприятный, но опасный. Священник чуял это всеми фибрами души.

* * *

Второе сентября началось традиционно, все шло по давно «расписанному» сценарию. Уже с утра, еще по прохладце, по всему городу пошли гулять парни в тельниках, голубых беретах, а некоторые, невзирая на жару, еще и в парадках с аксельбантами, вставками и чуть ли не газырями. Они собирались на ключевых площадках районов, а затем группками по шесть-восемь человек потекли в центр, в сквер Борцов за революцию.

Часа два они пили пиво, курили, сыпали армейскими байками и приколами, устраивали шутливые спарринги – короче, общались. А затем, когда стало ясно, что все, кто мог прийти, пришел, построились в колонну по четыре, знаменосец поднял над собой бог весть где добытый алый стяг, и все двинулись в сторону центральной площади.

Колонна прошла мимо памятника Ильичу, мимо бывшего райисполкома, ныне по-провинциальному амбициозно именуемому «Белый дом», мимо кинотеатра «Родина» и вышли на бывшую улицу Ленина, ныне Конституции. И здесь впервые давно установленный порядок был нарушен. Потому что на повороте с улицы Кирова к хвосту колонны пристроилась вторая колонна, состоящая из юных «приемышей» Бачурина.

Эту сцену отец Василий видел целиком. Десантники были, вероятно, предупреждены о возможном «пополнении» и отнеслись к «хвосту» благодушно. Из наполовину полосатой от тельников колонны десантуры раздался веселый разбойничий посвист, и, видимо, показывая пример, десантники по команде старшего перешли на строевой шаг. Пацаны моментально попытались скопировать команду, но так слаженно, как у старших, ни у кого, конечно, не получалось.

Но не в этом было главное. Священник стоял у перекрестка и непроизвольно считал идущие с небольшой дистанцией взводы по двадцать четыре человека. Восемь, девять, десять... Потом двадцать два, двадцать три... Подростки все шли и шли, и никогда прежде священник не думал, что их в городе так много. И лишь на сорок втором взводе Бачина колонна завершилась. Отец Василий мысленно перемножил количество взводов на двадцать четыре и охнул. Получилось одна тысяча восемь человек, не считая идущих сбоку взводных из ребят постарше. Никогда прежде Усть-Кудеяр не видел такой силы, собранной вместе.

Не соображая, что делает, отец Василий пошел вслед за гигантской, на несколько кварталов, колонной и лишь у самой Волги, куда по традиции приходили десантники в этот знаменательный для них день, понял весь масштаб замысла. Потому что у нового причала стоял теплоход.

Десантники сразу же загрузились и расселись за стоящие на палубе столики, а к пацанам спустился высокий, крупный мужчина в белом костюме, и отец Василий горько кивнул головой, подтвердив свою догадку о том, кто мог все это организовать, а главное, оплатить. Конечно, это был Бачурин. И тогда священник махнул на все рукой и побрел к себе в храм; ему оставалось лишь молиться.

* * *

Он просидел в бухгалтерии до самой вечерни, затем ровно и правильно отслужил службу и снова вернулся в бухгалтерию. Идти домой не хотелось. Впервые за много-много дней он чувствовал, что проигрывает по-крупному.

И дело было вовсе не в том, что Бачурин положил руку на сердце всего подрастающего поколения городка. Дело было в том, что именно он собирался туда вложить. Вот христианским смирением там и не пахло. Скорее, серой.

Отец Василий не мог этого объяснить, но он чувствовал, что это юное поколение будет для православной церкви потерянным. Все. Целиком. Их и так в церковь калачом не заманишь; уже пару лет назад было видно, что этих насквозь испорченных американской видеокультурой ребятишек можно будет приобщить к церкви разве что исполнением «кантри» сводным оркестром банджо или хоровым пением заезжей афро-американской поп-группы. Но теперь, с появлением нового лидера, и эта возможность потускнела – быстро и бесповоротно. Слишком иные ценности у таких, как Бачурин. Слишком...

– Разрешите? – Дверь бухгалтерии заскрипела, и священник поднял голову.

Перед ним в дверном проеме стоял Вовчик.

– А... Вова... заходи. Ты по венчанию хотел что-нибудь спросить?

– Нет, батюшка, – неожиданно мотнул головой Вовчик. – Я из-за Бачи пришел.

– Чего? – не понял священник. – Как так из-за Бачи?

– Его надо остановить. – Закидывая искусственную ногу в сторону, тот прошел к столу и оперся о него руками. – Я Бачу знаю, служили вместе.

– Вы?! – потрясенно сказал отец Василий.

– Я, – кивнул Вовчик и присел на стул. – Я слышал, вы тоже им не слишком довольны?

– Еще бы, – невесело хмыкнул отец Василий. – Когда бывший десантный старшина всю свою энергию направляет...

– Он не десантник, – покачал головой Вовчик.

– То есть?

– Я же сказал, мы вместе служили, а я из внутренних войск.

До священника что-то ни хрена не доходило.

– Но я же видел его в форме. Планки орденские, погоны, берет, все дела...

– Все это туфта, – хмыкнул Вовчик. – Откуда у него ордена? Он два года поваром отслужил.

У отца Василия аж в голове зазвенело.

– Ничего не понимаю, – тряхнул головой священник. – А как же Союз ветеранов? Там что, ни хрена не знают? Он же там чуть ли не почетный член!

– У него дружбан в штабе дивизии в строевой части работал, он и добазарился с десантниками насчет документов... Так что по бумагам Бача десантник. И ордена, и звание... он же и не старшина вовсе.

– А кто?

– Ефрейтор.

– А ты откуда знаешь? – недоверчиво покосился отец Василий на парня.

– А я потом с этим строевиком полгода в одном госпитале валялся, на соседних койках, – пожал плечами Вовчик. – Только мне ногу отняли, а у него свищи по всему телу пошли, все время переливание крови делали.

– И он тебе все это так просто рассказал? – не мог до конца поверить в услышанное священник.

– Полгода на койке – большой срок, – печально кивнул Вовчик. – Если не рассказывать никому ничего, крышу может снести.

Это была новость!

– Вот это да! – Священник вскочил и пробежался по кабинету. – А почему ты раньше молчал?

– Не хотел... – опустил глаза Вовчик. – Думал, пусть живет, как хочет. А потом, когда он за пацанов взялся... в общем, хватит ему беспредельничать. Да и псих он полный, только снаружи правильный, а копни...

– Тогда, может быть, ты знаешь, откуда у него деньги такие взялись? – высказал одну из десятков роящихся в голове мыслей священник.

– Не-е, про деньги я ничего не знаю, – вздохнул Вовчик. – Я только одно знаю, надо это кончать.

– Когда?

– Сейчас.

* * *

Как рассказал Вовчик, теплоход был заказан Бачуриным на двое суток. Это знали практически все, кто толокся в этот день на новой пристани. Как знали и то, что главным пунктом назначения теплохода был остров Песчаный с расположенным на нем элитным «Домом рыбака» и целым десятком турбаз. И, как говорили между собой местные, Бача выкупил все это, как и теплоход, на все двое суток. Такого размаха Усть-Кудеяр еще не знал.

Священник позвонил Ольге, чтобы предупредить, что несколько задержится, и по недовольным интонациям жены понял, что она в это «несколько» ничуть не верит. И тогда он стремительно переоделся в свой рыбацкий комбинезон, посадил Вовчика в свои белые «Жигули» и помчался в район старого причала, к лодочнику Петьке. Вовчик был абсолютно прав: если Бачу и останавливать, то прямо сейчас. Потому что, судя по темпам, с которыми этот непредсказуемый псевдостаршина набирает авторитет, стоит помедлить, и будет просто поздно.

Они разбудили Петьку, некоторое время объясняли заспанному и, кажется, не вполне трезвому мужику, что им непременно нужно попасть на остров Песчаный именно этой ночью, почти силком протащили его на берег, погрузились, и вскоре, преодолевая сопротивление теплой ленивой воды, Петькина моторка подходила к острову. Но тут их ждал сюрприз: вдоль всего берега, куда ни ткнись, торчали назначенные Бачей посты.

– Куда?! – сразу же пресекли их первую же попытку высадиться двое пятнадцатилетних мальчишек.

– Иди на хрен, щегол! – откинул одного в сторону Вовчик. – Я еще соплякам отчета не давал, куда иду!

– Васек! Звони Чичеру! – крикнул упавший в песок охранник, и у второго, отбежавшего к кустам ивняка пацана мелькнул в руках черный мобильник.

«Чичер...» – повторил отец Василий про себя кличку и сразу вспомнил, что именно Чичер обеспечивал охрану давнего Бачиного «мероприятия», когда они с врачом нарвались на женский бой, а потом и на неприятности. «Значит, и здесь охраной заправляет Чичер!» – подумал он. Священник резко сдал назад, схватил Вовчика за рукав и потащил его обратно в лодку.

– Давай, Петя! – скомандовал он. – Вокруг острова... – И уже тише добавил: – Может, где посвободнее будет...

Вовчик недоуменно глянул на священника, но промолчал. Петька дождался, когда Вовчик со своей пластмассовой ногой перевалился через борт, и рванул вдоль берега на ту сторону острова.

Они обогнули острый мысок, прошли по самому обрезу воды, но везде видели одно и то же: посты и факелы, факелы и посты, и опять посты.

«Все правильно, – горько хмыкнул отец Василий. – Из тысячи человек две сотни выставить проблем нет. А через пару часов этих сменят, и снова все будет тики-так...»

Когда-то они с Костиком пробирались сквозь камыш, подступающий к острову с севера; там охраны наверняка нет, но если честно, то лезть в сентябрьскую воду не хотелось.

– Ну что, мужики, вы решайте, что делать будете! – крикнул, преодолевая рев двигателя, Петька. – Я так всю ночь кружить не буду!

– Давай в камыш! – распорядился священник. – По-другому нам не высадиться!

* * *

Петька подвел моторку вплотную к подступающим с севера зарослям камыша и выключил двигатель. Некоторое время лодка шла по инерции, а потом, пробив метра два зарослей, встала как вкопанная.

– Пошли, – тихо скомандовал священник и осторожно спрыгнул в воду. – Здесь неглубоко, наверное, по грудь...

Вовчик нерешительно последовал за ним, и священник вдруг понял, что не предусмотрел главного – безногому парню пройти по этим зарослям будет втройне тяжелее. Но отступать было поздно. Он вздохнул и побрел в прохладной ночной воде, грудью рассекая плавающие на поверхности воды завалы гниющего камыша и раздвигая руками острые зеленые листья и круглые стебли молодого.

Петька завел двигатель и на полном ходу ушел в сторону Усть-Кудеяра, и тогда наступила такая тишина, что священник поначалу подумал, будто это вода попала в уши, и принялся их прочищать. Но постепенно слух начал привыкать, и тогда он услышал раздающийся сквозь всплески воды и хруст камыша ритм. Это был какой-то рокот, что-то вроде звуков тамтама, но с явным металлическим оттенком.

– Вы слышите? – пропыхтел сзади Вовчик и с налету уткнулся в спину внезапно остановившегося священника.

– Слышу. Только не пойму, что это.

– Похоже на барабан.

– Точно. Ты как там, справляешься?

– В общем, почти да... – после некоторой паузы проронил Вовчик. – Только нога... то есть протез все время всплывает... Легкий, зараза! Далеко еще?

– Метров тридцать, пожалуй.

– Тогда пошли.

Отец Василий улыбнулся. Ему все больше нравилась явно чувствующаяся в этом парне упертость. Они прошли еще два десятка метров, но перед самым выходом на сушу отец Василий приостановился и замер. Если не считать далекого барабанного боя, все было тихо, но отец Василий ждал. Потому что отчетливо почуял запах дыма от дешевых сигарет. Сам он никогда не курил, а потому чувствовал эту дрянь в самых мизерных концентрациях.

– Чего мы остановились? – недовольно поинтересовался Вовчик.

– Тс-с! – приложил палец ко рту отец Василий. – Там люди.

Вовчик тоже замер, и они оба отчетливо услышали:

– Задрал меня Бача с этими сопляками...

Голос был взрослый, почти мужской.

– Ничего, Зема, пусть немного побалуется... – насмешливо прозвучало в ответ.

Этот голос был отцу Василию знаком, но где он его слышал?

– Ну, вот и все, время вышло. Дальше ждать нельзя, – вздохнул один из невидимых в кромешной тьме людей. – Весло давай...

– Держи.

Раздался всплеск, и священник медленно, стараясь даже не дышать, погрузился в воду по шею. Потому что, как только невнятное темное пятно впереди тронулось с места, он тут же понял: это лодка. Кажется, резиновая. А в ней сидят двое плечистых и достаточно взрослых парней.

Лодка тронулась и пошла – прямо на них. Священник судорожно оглянулся, сделал Вовчику страшные глаза, набрал воздуха и медленно-медленно погрузился в воду целиком, присел и ухватился руками за выступающую из дна корягу, надеясь, что воздуха хватит и его не саданут по темечку веслом.

Он сидел под водой, чувствуя, как шевелит поток воды его длинные волосы, как щекотно бегут вверх по телу оставшиеся в одежде пузырьки воздуха и как медленно, но верно кончается в легких кислород.

Он терпел, наверное, около минуты. Затем еще полминуты. Затем еще четверть минуты. Затем еще немного. И еще. И еще... Больше сил терпеть не было. Отец Василий отпустил корягу и позволил своему большому телу всплыть – медленно, как можно медленнее.

– ...мочить, – услышал он обрывок разговора.

– Не торопись, все будет.

Рядом всплыл Вовчик. Он с шумом выдохнул отработанный воздух и тут же с облегчением вдохнул.

– Ты слышал? – спросили с ушедшей прочь метра на четыре лодки.

– Сом балуется... Спугнули, видать.

* * *

Они сидели в воде, не шевелясь, до тех пор, пока лодка не скрылась из виду, и лишь потом рискнули преодолеть последний десяток метров и выбраться на сушу. С отца Василия текло, как с утопленника.

– Кто это был, как думаешь? – повернулся он к Вовчику.

– «Первый эшелон», самые старшие, – выплюнул Вовчик остатки речной воды. – Можно сказать, элита...

Слово «элита» он произнес с ясно различимым презрением.

– Отслужившие? – предположил священник.

– Не все. Где-то один к трем. Но бойцы все подготовленные...

– Подготовленные к чему? – не понял отец Василий.

– Да ко всему. Видел я однажды, как они тренируются... Жестко. И тренер не наш, не местный, дело сечет – один с шестью-семью, как с детьми, управляется...

Там, в глубине острова, снова загрохотали тамтамы, и священник с Вовчиком словно очнулись, посрывали с себя одежду, выжали ее насколько можно тщательнее и, с трудом натянув ее снова, двинулись вперед.

Тревога, исходившая от барабанного боя, становилась все отчетливее; ею словно был пропитан весь воздух вокруг. А от того, что священнику приходилось терпеливо примеряться к возможностям одноногого партнера и идти не торопясь, внутреннее напряжение росло.

Внезапно впереди засверкали всполохи огня, и отец Василий резко притормозил. Отодвинул в сторону плотно покрытую листвой ивовую ветвь и сглотнул. На огромной песчаной поляне сидело концентрическими кругами человек пятьсот. Или даже больше. Воткнутые в песок по кругу шесты с факелами на верхушках придавали сцене несколько доисторический вид; так, словно все они провалились на три-четыре тысячи лет назад. Сзади подошел Вовчик.

– Смотри-ка, все пацаны наши здесь... – прошептал он. – Только старших не видно.

Священник вгляделся. Действительно, в кругу сидели только ребятишки до пятнадцати. Бог весть, как Баче удалось договориться с их родителями, а может быть, он ни с кем и не договаривался, но похоже было, что здесь собралась вся юная поросль со всего Усть-Кудеяра.

Стоящий в центре руководитель из парней постарше что-то говорил пацанам, и те внимательно, не то что в школе, слушали.

– Шестой взвод показал себя неплохо, – произнес старший. – Преодоление водной преграды четыре с плюсом, полоса препятствий пять, рукопашный бой пять. Вот только объясните мне, как это вы умудрились бойца во время кросса потерять?

– У него понос случился... – прокомментировали из круга. Остальные дружно рассмеялись.

– Ничего смешного, – одернул пацанов руководитель. – Понос или не понос, а боевую задачу выполнять надо. Обсирайся, но иди вперед. Всем понятно?

Пацаны еще больше закатились хохотом.

– Бачи здесь нет, – прокомментировал Вовчик. – Наверное, со старшими занимается... – И вдруг охнул: – Мать моя женщина!

– Что стряслось? – встревоженно повернулся к нему священник.

– Племяш мой... – прошептал Вовчик. – Вон, с краю сидит...

Отец Василий понимающе кивнул. Гигантская раскрученная Бачей идеологическая машина подгребла под себя всех, кого зацепила. Может быть, и среди его собственных дальних родственников кто-то здесь есть... А что? Запросто.

Священник вздохнул, сдвинул ветви и, стараясь не хрустеть попадающимися под ноги высохшими прутьями и выброшенным паводком плавником, пошел в обход. Им с Вовчиком был нужен Бача, а его здесь не было.

Так, прячась за кустами, они обошли огромную поляну по периметру, снова двинулись на звук тамтама, но вскоре Вовчик остановился.

– Я не могу так, батюшка... – вздохнул он.

– Почему? – не понял священник. – Устал?

– Не в этом дело, – тоскливо отозвался Вовчик. – Племяш... Вы представляете, что здесь подымется, когда мы на Бачу выйдем?

– И что ты хочешь сделать? – перепугался священник. – Мне без тебя не справиться, ты же помнишь, как мы договорились!

– Да я успею! – отмахнулся Вовчик. – Только племяша предупрежу, чтоб держался от всего этого подальше...

– Тебя застукают, – отрицательно замотал головой отец Василий. – И я останусь один.

– Батюшка... – тоскливо протянул Вовчик. – Я не могу его вот так оставить... Вы идите... А я только предупрежу, и сразу за вами...

Священник терпеть не мог таких вот «прыжков в сторону»; раз договорились действовать вместе, так держи слово! Что за дела?! Но принудить Вовчика к этому он не мог. Не тот случай.

– Ладно, – вздохнул он. – Иди. Если тебя поймают, хоть я на свободе останусь. Может быть, что и удастся...

– Не поймают! – горячо заверил Вовчик.

Отец Василий дождался, когда он исчезнет в темноте, и побрел вперед, на дробный звук тамтамов.

* * *

Бачу он увидел сразу, как только подполз к огромной площадке на задах «Дома рыбака». Известный усть-кудеярский предприниматель сидел в кресле, стоящем на сбитом из досок помосте, словно какой-то восточный божок, потный и удовлетворенный. И единственное, что придавало ему местный колорит, так это пятнистые камуфляжные брюки и тельняшка. Факелы, прилаженные к шестам на помосте по бокам от него, бросали на его крупное тело и широкое лицо ярко-оранжевые блики, отчего образ Бачи непредсказуемым образом изменялся и становился то грозным, то вальяжным, то задумчивым, то смешливым.

Отец Василий оглядел площадку и сразу же отметил источник «барабанных» ритмов. Неподалеку от помоста, зажав меж колен небольшие бочки из-под импортной краски, сидели голые по пояс добры молодцы и исступленно молотили ладонями по днищам, издавая этот тревожный, металлический звук.

Священник присмотрелся внимательнее и увидел, что сидевшие полукругом парни – из тех, что повзрослее, хотя десантников здесь было немного. «В „Доме рыбака“ десантура гуляет... – догадался он. – Там и сервис получше, и спиртное...» То, что сидящие тут семнадцати-восемнадцатилетние парни, как ни странно, все еще трезвы, он видел.

Было похоже, что Бача угодил всем: и «мелочовке», изображающей метрах в двухстах отсюда сводный отряд бойскаутов, и десантуре, и этим...

Один из подручных Бачи, поймав на себе его хозяйский взгляд, подошел к странной, завешенной серым полотном конструкции у помоста и сдернул покров. «Барабаны» зазвучали чаще и тревожнее. Из-под медленно сползающего вниз полотна показались невнятные контуры. Священник пригляделся и охнул. Прямо перед ним, метрах в пятидесяти, не далее, стояли деревянные скульптурные изображения древнеславянских языческих божеств Перуна и Сварога.

«Я так и знал, что к этому все идет! – горько покачал он головой. – Я так и знал...»

И Перун с длинной, позолоченной бородой и зигзагообразными молниями в прижатых к животу руках, и Сварог с клыками вепря и раскрашенным охрой символическим огнем в ладонях были абсолютно узнаваемы.

Бача подал знак рукой, и «барабаны» стихли.

– Сегодня у нас посвящение, – спокойно и веско произнес он. – Ратмир, подойди ко мне.

Из круга встал и подошел к Баче невысокий, но крепкий парень.

«Ратмир... – перебирал в памяти имена отец Василий. – Это чей же такой? Неужели новое имя парень получил?» Сколько он себя помнил, в Усть-Кудеяре таких имен никому не давали. И если парня и впрямь переименовали, то все обстоит очень серьезно.

– Готов? – строго спросил Бача.

Парень кивнул. И тогда к нему подошел подручный с чашей и чем-то, похожим на миниатюрный серп. «Ратмир» взял «серп» в правую руку, сделал надрез на предплечье левой и поднял сочащуюся кровью руку над чашей.

«Этого мне еще не хватало! – охнул поп. – Он же кровью человеческой причащает!» И тут же понял, что все обстоит еще хуже. Потому что подручный прошел с чашей к деревянным идолам и смазал их губы содержимым.

– Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! – пробормотал отец Василий. – А это еще что за паскудство?!

Но его изумление было фальшивым, он прекрасно знал, что это – жертвоприношение, причем одна из наиболее радикальных его форм; никаких там белых куриц или рыжих собак – настоящая, живая человеческая кровь. Священник дернулся было вперед, но тут же осадил назад: вмешиваться прямо сейчас, до прихода Вовчика, было неразумно.

– Теперь ты посвящен, – властным тоном сообщил новообращенному адепту древней религии Бача и медленно поднял указательный палец вверх. – Но этого мало.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как трещат факелы и перебирает усталые ивовые ветви слабый ветерок.

– Тебе предстоит испытание. Серьезное испытание.

Священник сглотнул.

– Привести отступника, – распорядился Бача и вальяжно раскинулся в кресле. Но священник видел – Бачурин очень напряжен, и эта его вальяжность напускная и через силу.

Рядом с отцом Василием затрещали ветви, и он стремительно присел. Кого-то протащили, совсем рядом, буквально в трех-четырех метрах. Священник вгляделся. Двое вели третьего, и этот третий даже не сопротивлялся, словно был готов ко всему.

Отступника выволокли в центр поляны и поставили напротив новообращенного «Ратмира».

– Священный огонь... – подал знак Бача.

Подручный сунул в стопку дров у помоста факел и быстро разжег огонь. И, когда от костра повалил плотный, тяжелый, сладковатый дым, отец Василий чуть не присвистнул. Он сразу понял, почему огонь именовали «священным»: дым явно отдавал специфическим, хотя и не слишком сильным привкусом гашиша. В свое время, еще на службе, отцу Василию доводилось присутствовать на сожжении некрупных партий гашиша, и что-что, а уж этот запах он не спутал бы ни с каким другим.

– Вина отступника велика... – медленно, с явным удовольствием втягивая в ноздри «священный» запах, произнес Бача. – Он стукач.

Парни молча внимали.

– Я не буду называть его имени, – продолжил Бача. – И не потому, что он когда-то был среди нас и был нам известен... Я не назову его имени потому, что у него больше нет имени.

Священник выдохнул задержанное дыхание и покачал головой. Закручено было лихо. С претензией.

– По законам военного времени за стукачество полагается смертная казнь... – Бача сделал паузу. – Но мы люди мирные. И гуманные. Мы всем даем шанс.

«Не понял, – удивился отец Василий. – Он здесь что, филиал районного суда открыл?»

– И поэтому мы поступим иначе.

Бача встал. И даже священник инстинктивно сжался, словно изготовился к встречному прыжку, такой мощью и уверенностью повеяло в этот миг от этого странного человека.

– Ратмир! – громко позвал Бача.

Новообращенный вздрогнул.

– Ты, Ратмир, сейчас докажешь, насколько достоин занять место в Первом эшелоне нашего братства.

Священник поморщился, его чуть не стонишло от этой спесивой и насквозь театральной манеры. Но «народу», похоже, нравилось...

– Если победит «этот», – Бача ткнул в отступника пальцем, – он уйдет свободно, а ты, Ратмир, будешь ждать следующего шанса до новой луны. А если победишь ты... мы тебя примем, а судьбу стукача решим голосованием. Кто-нибудь хочет возразить?

Бача обвел полукруг соколиным взглядом, но желающих возразить не обнаружил.

– Тогда вперед. – Бача рухнул в кресло.

* * *

Ратмир и отступник встали в стойку, и священник нетерпеливо заерзал. Допускать этот самосуд он не хотел, а Вовчика все не было.

«Ну, где этот сопляк?! – сокрушался отец Василий. – Ведь как человека его просил!»

Он прекрасно понимал, что выдернуть своего племяша из круга Вовчику удастся не сразу, если вообще удастся. Но время шло, и это Вовкино легкомыслие становилось все более очевидным. Теперь священник жалел, что отпустил его одного, надо было все-таки держаться вместе: и отбиться легче, если что, и вообще...

Отступник нанес мощный удар ногой в корпус противника, и Ратмир покатился по песку. Народ охнул. Священник принюхался – запах не стал сильнее, но в глазах у него появилось странное ощущение, перспектива словно искажалась.

– Давай, Ратмир! – заорали болельщики. – Не позорь наших!

Парень вскочил и нанес на удивление красивый удар ногой в челюсть. Отступник отклонился, но потерял равновесие, и когда Ратмир нанес второй удар – на этот раз в корпус, он оказался к этому не готов и сразу же согнулся.

Парни удовлетворенно загудели.

Отец Василий оглядывался, прислушивался, пытаясь расслышать в кустах шорох шагов Вовчика, но ничего не происходило, и лишь плотный, сытый дым от «священного огня» медленно делал свое дело: сознание странно перемещалось и непредсказуемо изменялось.

Он смотрел на эти крепкие тела, блестящие от обильного пота и покрытые оранжевыми бликами от факелов, обонял исходящие от них агрессию и страх – не боя, вовсе нет, страх того, что случится потом с одним из них, когда он проиграет. А то, что кто-то сегодня проиграет, было ясно.

Смещенное сознание снова поплыло, и отец Василий внезапно ощутил стоящую за этим боем историю человечества – грязную, кровавую и абсолютно реальную. Он ощутил ее сразу, целиком, но не где-то там, в далеких эмпиреях, а прямо здесь, в кругу, на песке... И снова брат человеческий копил злобу, готовясь убить своего брата, и снова пьяный отец спал со своими дочерьми, и снова дети крали языческих богов у своих родителей... и все это происходило прямо сейчас... прямо здесь.

Отступник нанес удар в печень, и отец Василий отшатнулся, разом ощутив и боль, и растерянность Ратмира, и вместе с ним вздохнула и подалась назад вся сидящая вкруг «священного огня» публика. Затем Ратмир насадил потерявшего бдительность стукача на свой крепкий лоб, и отец Василий заскрежетал зубами, абсолютно достоверно почуяв и привкус крови во рту, и боль отступника, и наслаждение успехом, испытанное Ратмиром.

«Там не только гашиш, – чем-то за пределами себя внезапно осознал отец Василий. – Там еще что-то есть!» Что именно горело в огне, что за «винегрет», он точно не знал, но это действовало совсем иначе, своеобразнее, что ли... И, поскольку ветер повернулся так, что дым несло в его сторону, отцу Василию досталось этой гадости больше, чем кому бы то ни было... Ратмир ударил еще раз, и еще, и еще... и отступник нелепо взмахнул руками и осел на песок.

– Мочи его! – возбужденно заорали из круга. – Дави!

Священник встрепенулся, чтобы стряхнуть наваждение момента, как вдруг почувствовал, что внутри него уже полыхает жажда увидеть живую человеческую кровь, уходящую в речной песок. Это было настолько яркое и мощное чувство, что перепутать его с чем-то иным было немыслимо.

– Моч-чи! – вскочили парни на ноги. – Дав-ви! Моч-чи! Дав-ви!

– Святый боже! Святый крепкий! Святый бессмертный! Помилуй мя! – чуть не в голос завопил священник и размашисто перекрестился три раза. Но ничего не помогало, заданный извне яростный ритм и жажда крови уже поселились внутри него и рвались наружу, и требовали своей законной доли!

Ратмир поставил ногу на горло поверженного врага и горделиво осматривался вокруг. Он выдержал испытание на мужество и отвагу; он доказал, что не сдрейфит, случись ему отбивать товарища или защищать эту землю от черных, враждебных сил. И теперь оставалось только одно: передавить это горло, так, чтобы услышать, как хрустнет под стопой адамово яблоко поставленного вождем вне закона чужого самца, а потом рвать зубами чужую плоть досыта, задрать голову к молодой луне и воспеть свою победу, и торжествовать, потому что ты снова выжил, потому что ты снова наверху, потому что природа доказала, что именно ты самый сильный, самый умный и самый достойный! Что именно ты – ИЗБРАННЫЙ!

Из кустов показались холодные красноватые глаза, и священник вдруг понял, что его ноги, а затем и туловище скованы холодным чешуйчатым телом какого-то мифологического то ли змея, то ли дракона, и стоит этому чудовищу лишь слегка поднажать, и не адамово яблоко отступника, а его собственное тело хрустнет и сплющится. Или наоборот – исполнится силы? Теперь он не знал даже этого.

Отец Василий пошатнулся, упал на четвереньки и, мыча от раздирающих его душу чувств, покинул тенистое укрытие и пополз прямо в центр поляны.

– Святый боже! Святый правый! Святый бессмертный! Помилуй мя! – со слезой в голосе причитал он, понимая, что теперь только Он может его спасти; только Он может остановить все это; и только Он может дать своему рабу для этого иную, а не эту, исходящую от нечистого и обвивающую его тело силу.

– Подожди, Ратмир! – остановил своего новообретенного воина Бача. – Мы не беспредельщики. Нам нужна коллективная воля!

В лицо священнику пахнуло тяжелым, удушливым дымом, и отец Василий закашлялся и завалился на бок, галлюцинируя, как последний нарк. Он уже и не понимал, что реальнее: обвивающий его тело мощными кольцами змей или эта поляна с костром.

– Что мы подарим победителю?! – громко и торжественно вопросил Бача.

– Бабу! – вразнобой заорали парни. – Самую клевую!

Отец Василий приподнял голову. Он не знал, показалось это ему или нет, но в центр поляны шла Верка... та самая, которую он спас от позорной участи около месяца назад. Причем где-то неподалеку, на таком же острове...

Верка на ходу сорвала с себя топик, обнажив то главное, чем действительно могла похвастать, и подошла к победителю. Обняла и так жарко поцеловала в уста, что даже священник, лежа в полутора десятках метров от нее, облизнул губы. Так она была хороша...

– А какое наказание вы назначаете стукачу?! – так же громко и отчетливо вопросил Бача.

– Смерть! – разом выдохнули две сотни глоток. – Смерть!! Смерть!!!

– Смерть... – не соображая, что делает, повторил за всеми священник.

В этом было что-то неправильное, что-то противоестественное; и все его существо буквально кричало, рыдало об этом, но губы твердили только это. Смерть... смерть...

Победитель, крепко прижимая к себе грудастую Верку, надавил стопой на горло поверженного врага, но Бача его остановил.

– Подожди, Ратмир! – Он повернулся к возбужденно покачивающейся толпе. – Все ли хотят его смерти?!

– Все! – как один большой человек, выдохнула толпа.

– Все ли готовы лично покарать эту гадину во имя своих братьев?!

– Все! – взревела толпа.

«Все, – как никогда ранее ясно понял священник. – Сейчас он повяжет кровью их всех. И никто и никогда больше не дернется в сторону. Потому что каждый приложит к этому свою руку...»

Невероятным усилием воли он поднял свое непослушное тело и потащил его вперед.

– Убейте его! – приказал Бача.

– Не-ет!!! – вылетел в круг отец Василий. – Одумайтесь, люди! Это же преисподня-я-а-а!

Он заорал это так громко, как не орал даже в семинарии на спор. Тогда в семинарском гулком коридоре ему удалось погасить свечи на расстоянии четырех метров от себя.

– А это кто такой? – удивился Бача. – А ну, взять его!

К священнику подлетели со всех сторон, ухватили под руки, протащили к помосту и, навалившись всем гуртом, силой поставили на колени.

– Кто ты? – царственно наклонился к нему с помоста Бача. – Как посмел нарушить священный обряд наших предков?

– Это грех... – заплетающимся языком промямлил отец Василий. – Большой грех...

– Что-то я его не слышу! – громко рассмеялся Бача. – Поднесите его ближе, я хочу посмотреть, не обделался ли он от страха...

Парни рассмеялись, подхватили попа под руки и рывком забросили на помост. Бача наклонился ниже и, было видно, узнал... По Бачиному лицу пробежала сложная гамма чувств. Парень понимал, что видит перед собой нежелательного свидетеля и принципиального противника в одном лице. Он чувствовал, что поп не остановится ни перед чем: ни перед прямым призывом к неповиновению прямо сейчас, ни перед показаниями в суде.

Бача откинулся в кресле и задумался, а священник стоял на коленях перед ним и пытался собрать силы, чтобы заговорить, закричать, воззвать к Небу, наконец!

– Убейте и этого! – устало и как-то отстраненно произнес Бача.

– Ты что делаешь, Бачурин?! – через силу выдавил отец Василий. – Тебя куда понесло?! Ты хоть понимаешь, куда тебя понесло?!

– Я сказал: убить его! – мрачно повторил Бача, но на пленного священника не смотрел – видимо, боялся встретиться с ним глазами.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как трещит догорающий костер со «священным огнем»... К появлению чужака никто не был готов, а то, что этот дородный бородатый мужик – чужак, видели все. И это как-то отрезвляло.

– Я сказал: убить! – страшно закричал Бача. – Сжечь! Чтобы пепла не осталось!

Священник вдруг ясно вспомнил сказанные Вовчиком слова. «Бача – полный псих...» – сказал ему Вовчик.

Раздался треск ломаемых кустов, и отец Василий, понимая, что это уже ломают хворост для нового костра, печально качнул головой и обернулся. Но сзади происходило нечто совсем иное. На поляну вывалила толпа возбужденных «бойскаутов» из «младшей группы», и в руках у них извивался связанный по рукам и ногам, как баран, Вовчик.

– Мы шпиона поймали! – возбужденно стрекотала малышня. – В кустах сидел! Он все видел!

Священник вздохнул, снова поднял голову вверх и глянул на Бачу. Тот явно уже пришел в себя и смотрел на нового нежданного «гостя» с тревогой и неудовольствием.

– Ко мне его! – подал он знак.

Вовчика пнули, он упал, пополз в сторону, и все увидели, как из его штанины выползает толстый, продолговатый, отсвечивающий розовым предмет. Кто-то из малышей кинулся к нему, поднял и брезгливо отшвырнул в сторону, и сразу стало ясно, что это протез.

Воцарилась гнетущая тишина. Шпион на протезе – это было уже слишком.

Вовчик с усилием поднял голову, сплюнул в песок кровавую слюну и, было видно, криво улыбнулся. Точнее, он хотел, чтобы эта страшная гримаса боли и унижения походила на улыбку.

– Ты помнишь меня, Бача?! – хрипло спросил он.

Бача озадаченно уставился на упорно ползущего к нему одноногого парня.

– Конечно, не помнишь... – выдохнул Вовчик. – Зато я тебя помню, сука! Стукач поганый!

– Кто ты?! – побледнел Бача.

– А я рыжий Вовчик из второго взвода, – усмехнулся парень. – Теперь вспомнил?

Священник бросил внимательный взгляд на Бачурина, тот буквально осыпался крупным бисером пота.

– Ты чего-то конкретно погнал, пацан... – заплетающимся языком пробормотал он.

– Это я-то погнал?! – закашлялся Вовчик. – Я с тобой, козел, два года вместе служил, никогда не забуду!

Сбоку от помоста раздался какой-то шум, и к помосту вывалилась ватага пьяных десантников – видимо, в «Доме рыбака» стало уже скучно...

– Бача! Братан! – заорал один. – Пошли к нам! Чего ты тут со своей малышней возишься?! Выпей с нами! Брателло!

Бача приподнялся, но священник резко вскочил и толкнул его назад, в кресло.

– Сидеть! – рявкнул он.

– Не понял! – процедил сквозь зубы самый здоровый десантник. – Ты чего, борода, моего братана цепляешь?!

– Никакой он тебе не братан, – просветил парня священник. – Он гнида и стукач. Есть свидетель...

– Еще раз не понял... – тряхнул нетрезвой головой бугай. – Ты чего это гонишь?! Как это не братан?

– Вон тот парень с ним служил, – кивнул в сторону связанного Вовчика поп. – В одном полку внутренних войск. И Бача его сдал.

– А ты за базар отвечаешь? – яростно прищурил глаза десантник. – А то я тебе скворечню мигом сверну!

– Я отвечаю! – крикнул с поляны связанный Вовчик. – Бача шестерых дембелей замполиту сдал! За самоход! Меня тоже!

Бача дернулся, вскочил, метнулся к краю помоста, но кто-то из десантников перехватил его и отшвырнул обратно, к креслу.

– Подожди, Бача, а ну-ка, давай разберемся! А то за такой базар и башку отвертеть недолго... если пацан не брешет.

К Вовчику подбежали, развязали, поставили на ноги и подтащили к помосту.

– Говори!

Вовчик стоял, дерзко глядя снизу вверх и покачиваясь на одной ноге, и чем дольше он стоял, тем сильнее искажалось лицо предводителя местной молодежи.

– Мы в самоход ушли, – задыхаясь от волнения, начал Вовчик. – А замполит пронюхал. Ну, пацаны молодых послали за нами, в общем, успели все к построению. А потом Бачу в каптерку вызвали, и он всех сдал.

– И что потом? – спросил бугай.

– Полкан у нас молодой был, службу тащил, как положено... Так он нас прямо в камеру на фильтре и сунул, туда, где только «чехи» обычно сидят...

– И что?

– Дело зимой было... а отопления там нет, – впервые опустил голову Вовчик. – В общем, поморозились все... Мне вот ногу потом отрезали. Полгода в госпитале валялся, все не заживало...

– Постой, – нахмурился бугай. – А при чем здесь камера для «чехов»? Вы же десантники?..

И тут до десантуры начало доходить. В доли секунды они протрезвели, завелись и повскакивали на помост.

– А ну, говори, Бача! Это правда?!

Бача молчал, но пот, обильно стекающий по его лицу, говорил сам за себя.

Десантура разъярилась, Бачу повалили, прямо на нем разодрали тельник, швырнули с помоста вниз, на песок... Но отца Василия это уже не касалось.

Он тяжело спрыгнул с помоста, не сразу, но нашел среди растерянно бурлящей человеческой массы Вовкин протез, потом, раздвигая пацанов руками, нашел Вовчика и сунул предмет первой необходимости ему в руки.

– Держи...

– Спасибо.

Вовчик упал на песок, задрал штанину выше колена и принялся прилаживать чудо отечественного протезостроения.

– Ремешок порвали, козлы, – тяжело вздохнул он. – Вы извините меня, батюшка, что попался. Блин, сил не рассчитал! А на одной ноге, сами понимаете, далеко не ускачешь...

– Я понимаю, – примирительно хлопнул его по плечу священник и присел рядом.

В глазах еще двоилось, но откровенных галлюников, слава всевышнему, уже не было. Мимо пинками прокатили по песку визжащего от боли и унижения Бачу; кто-то из подоспевшей позже и не видевшей, что здесь произошло, молодежи пытался вступиться за своего вождя, но остановить десантников было сложно.

– Так ты когда на венчание придешь? – поинтересовался отец Василий. – А то уже можно, тем более что справка из загса имеется...

– Завтра и повенчаемся, – кивнул Вовчик. – Вы-то не против?

Бача сунулся было к ним, но Вовчик ткнул ему в окровавленную, перепачканную слюной, слезами и песком физиономию так и не надетый протез, а потом бывшего вождя схватили за ноги и, на ходу пиная, потащили дальше...

– Я сразу не был против, – улыбнулся парню священник. – Хотя пара вы, надо сказать, необычная...

– Это нам все говорят, – Вовчик надел наконец-то протез на культю.

Отец Василий весело хмыкнул и покачал головой, этот парень нравился ему все больше.

– Не нада-а! – орал Бача. – Не-ет!

– Что там с ним делают? – выгнул шею отец Василий. – Как бы до смертоубийства не дошло...

– Да хрен с ними! – отмахнулся Вовчик. – Сами разберутся.

– Дяденьки, не надо! – чуть ли не рыдая, бегали вслед за озверелыми десантниками юные Бачины «бойскауты». – Не надо его бить!

– Пора его спасать, – покачал головой священник. – Иначе до греха может дойти...

– Как знаете, – пожал плечами Вовчик. – А мне племяша найти надо, а то задавят в такой толчее...

Священник встал, крутнул головой, подрыгал ногами, разминая затекшие мышцы, и направился в сторону вовсю резвящихся парней.

– Эй! Хорош! Хорош, я сказал!

Он отшвырнул одного, затем второго, потом третьего... И не слишком хорошо держащиеся на ногах десантники отлетали в сторону, как баскетбольные мячи. Некоторые, особенно те, до кого очередь дошла позже остальных, пытались сопротивляться и даже вступали в бой, но священник был суров и беспощаден: бил парней под дых, насаживал на свой крепкий лоб и отшвыривал в сторону.

Но когда он добрался до Бачи, тот представлял из себя самое жалкое зрелище – лицо в крови, глаза стремительно заплывают, губа порвана, а на обнаженном по пояс теле крупные, с яблоко, синяки.

Предводителя мигом обступила поздно подоспевшая детвора. Они подняли своего кумира, поставили его на ноги и, шмыгая носами, потащили к «Дому рыбака». Как всякие хорошие бойскауты, они знали, что где-то там, в недрах заполненных спиртным баров, должны лежать и аптечки с бинтами, пластырями и прочими остро необходимыми Баче средствами.

На отца Василия снова налетели поднявшиеся на ноги парни в тельняшках, и в этот момент над поляной пророкотал усиленный мегафоном и эхом хриплый и властный голос.

– Всем оставаться на местах и приготовить документы к проверке!

Священник оторопел, это было что-то новенькое. Оторопели и десантники – ничего подобного в «программе вечера» указано не было.

– Еще раз повторяю, я – подполковник ФСБ России Щербаков! Всем оставаться на местах! Оружие на землю! Руки за голову!

– Бей ментов! – заголосил кто-то неподалеку.

Священник вгляделся и увидел: это орет уже поднявшийся на ноги только что едва не казненный «отступник», то есть стукач.

Народ замельтешил и загудел.

– Бей козлов! – еще громче крикнул стукач. – Русские не сдаются!

В «Доме рыбака» затрещало оконное стекло, и на поляну прямо со второго этажа посыпалась разгоряченная спиртным десантура. Второе сентября был и оставался их праздником, и никакие менты не смели им его испортить.

– Бей их! – еще пуще проорал пошатывающийся то ли стукач, то ли агент-провокатор.

– Третий эшелон, ко мне! – хрипло скомандовал Бача, и священник увидел, как быстро и дисциплинированно потекли к нему потоки 12—15-летней пацанвы, как обступили его вкруг, делая своего вождя недосягаемым ни для кого.

– Третий эшелон, в две колонны становись! – скомандовал Бача. – На погрузку на теплоход бего-ом... марш!

Бачурин встал прямо посреди двух колонн и побежал вперед, под двойным прикрытием верных ему подростков. Священник судорожно огляделся и понял, что никто на это и внимания не обращает, потому что лишь один Бача просек ситуацию и принял правильное решение. А здесь, на поляне, творился полный беспредел.

Десантура уже тащила в кусты взятых в заложники четверых мужиков в штатском, истошно вопил, отрабатывая свои тридцать сребреников, едва не казненный провокатор; парни метались, сшибаясь друг с другом, кто-то принялся тушить факелы – ни порядка, ни понимания, что на самом деле происходит.

– Всем собраться в центре поляны! – бесполезно вопил мегафон. – Руки за голову! Всем собраться...

Отец Василий еще раз огляделся и понял, что единственное верное решение – последовать за Бачей и остановить его. Потому что во всем этом бардаке только один частный предприниматель и предводитель местной молодежи Бачурин представлял реальную угрозу. Потому что в случае чего он прикроется пацанами безо всяких раздумий; уже прикрылся...

* * *

Он пробежал около двух сотен метров, когда увидел, что голова колонны застопорилась, но длилось это лишь с полминуты. И только когда в хвост колонны, так же, как и он, пристроились два парня в гражданском, священник понял, что чекисты поступили очень мудро, не вступив в «полемику» с четырьмя, а то и пятью сотнями подростков, управляемых единой, не слишком дружественной и наверняка испуганной до умопомрачения силой – Бачей.

– Вы кто? – на ходу крикнул один из фээсбэшников.

– Здешний поп, – отозвался священник.

– Вы с ними? – показал рукой вперед чекист.

– Нет, их нужно остановить, – отозвался отец Василий.

Чекист на секунду задумался и кивнул головой в знак согласия.

«И на том спасибо!» – подумал священник.

Впереди показался белый силуэт огромного теплохода. Он стоял у причала, освещенный праздничными гирляндами, и ждал своих пассажиров, и вообще был, как символ всей современной российской жизни – праздничной с лица и до странности неприличной, лживой и вороватой с изнанки.

Огромная двойная колонна ткнулась головой в трап, и по команде своего любимого вождя пацаны понеслись вверх и стремительно принялись заполонять палубы, одну за другой.

– Отсекут нас! – досадливо поморщился один из чекистов. – Чего делать-то будем, Миха?!

– Придется прорываться.

Фээсбэшники пошли вдоль причала, раздвигая крепкими плечами пацанву, и священник пристроился в «кильватер», чтобы не тратить силы на преодоление колышущейся человеческой массы. И, надо сказать, шли они нормально, уверенно, и лишь у самого трапа начались проблемы.

– Этих не пускать! – яростно заорал с верхней палубы Бачурин. – Не пускать этих троих, я сказал!

Пацаны мигом перегородили чекистам путь. Но что делать дальше, они не знали.

– За борт их! – крикнул Бача. – За борт всех!

Пацаны подхватили фээсбэшников, подняли над головами и швырнули в черную волжскую воду.

«Помоги мне, Мать Пресвятая Богородица!» – взмолился отец Василий и напрягся. В свое время, еще в семинарии, его и вчетвером не могли с места сдвинуть, да и в детстве, всегда он оставался последним «хозяином горы». Пацаны поднатужились, но ничего поделать не сумели. И тогда священник удовлетворенно хмыкнул и, раздвигая эту шелупонь руками, упрямо ступил на трап.

Отец Василий пробивался вперед, как медведь сквозь стаю охотничьих лаек: кто-то хватал его за рукава, кто-то вис на ногах, но он шел и шел, время от времени поводя плечами и стряхивая с себя пацанву, цепляясь руками за перила. Где-то там, наверху, рвался ему наперерез понявший, что дело плохо, Бача, но он не успевал. И когда предводитель молодежи подбежал к трапу, священник уже стоял на палубе. Бача бросил в его сторону яростный взгляд, что-то прошептал, но кинуться не рискнул, а просто повернулся и скрылся за одной из бесчисленных закругленных дверей.

«Сдрейфил! – хмыкнул священник. – Ну что ж, раз ты ко мне не идешь, значит, я к тебе...»

* * *

Он искал Бачу везде. Мимо сновали пацаны и растерянные, ничего не понимающие члены команды, и священник останавливал тех и других, расспрашивал, где Бачурин, но ни те ни другие, похоже, этого не знали. И только когда по всему теплоходу раздался трубный звук громкоговорящей связи, все стало ясно.

– Слушай меня, третий эшелон! Команду за борт! – прорычал Бача на весь теплоход.

– Не понял, – пробормотал священник. – Ты чего задумал, козел?

Он не понимал, на что Бача надеется. Без команды он дальше, чем до первой мели, не дойдет! На первой же сядет! И тут же увидел, что приказ выполняется и яростно сопротивляющиеся матросы летят через перила вниз.

– Бача, сволочь! Ты что делаешь?! – прорычал священник. – Где ты спрятался, Бача?! – И тут же понял, где. Только в одном месте был выход на громкоговорящую связь – в капитанской рубке.

Он побрел с палубы на палубу, расшвыривая попадающихся под руки пацанов и по памяти пытаясь найти эту треклятую рубку, но даже когда он ее нашел, это ничего не решило. Бача заперся изнутри.

Никакой охраны снаружи не было. Похоже было, что пацанва, прикрыв своего предводителя телами от возможных случайных пуль и сбросив команду за борт, более Бачу не интересовала.

– Бача, открой! – замолотил в дверь капитанской рубки отец Василий. – Открой, скотина!

– Иди отсюда, поп! – отозвался прямо по громкоговорящей связи Бачурин. Он прекрасно его услышал.

– Ты что делаешь, гад?! – замолотил в дверь еще сильнее отец Василий.

– На юг иду, – насмешливо откликнулся по громкоговорящей связи Бача. – К самому синему морю...

– Дурак... – пробормотал отец Василий и осел на железный коридорный пол.

Бача не мог не понимать: на Каспий его не выпустят. И застрянет он на первом же шлюзе. Если вообще до плотины дойдет. А он не дойдет. Уж чекисты об этом позаботятся.

– Чекисты? – пробормотал священник. – Стоп! А где чекисты? Почему здесь до сих пор ни одной б... нет?! Или они думают, послали двух пацанов, и все?!

Отец Василий вскочил на ноги. Не сказать, чтобы он не доверял чекистам, но облажаться может каждый, и пока они доберутся до капитанской рубки, Бача до хрена чего натворить может. И, словно в подтверждение этой мысли, пол под ним задрожал. «Винты заработали!» – охнул священник.

Он метнулся искать машинное отделение, но понял, что быстро его не найдет, а если и найдет, вряд ли проникнет внутрь. А как остановить эту махину с пассажирских палуб, он и понятия не имел. Пароход явно тронулся – отец Василий почувствовал это по едва изменившемуся ощущению тела. И тогда он потер взмокшее лицо руками и кинулся наружу – к капитанской рубке обязательно должен быть подход с палубы.

* * *

Он выбежал на палубу, но нигде окна капитанской рубки не видел: вот бильярдная, вот закусочная.

«Не понял! – удивился священник. – Мы же на одном этаже!»

Постепенно пацанва притихла и разбилась на мелкие группки, стоящие по всему теплоходу, так что священнику никто не мешал. Но отыскать окно рубки он не мог. Он мысленно восстановил путь от двери рубки на палубу и вдруг понял, в чем дело. Рубка должна быть выше! Отец Василий стремительно задрал голову и увидел – точно! Вот оно, огромное, широченное окно на два с половиной метра выше уровня палубы! И как подобраться к нему, отец Василий не понимал.

– Бача, сволочь! – заорал он. – Глуши винты! Ты чего делаешь, Бача?!

Но Бача молчал.

«Ну, где эти чекисты!» – простонал поп.

И, как бы откликаясь на его призыв, с обоих бортов раздался рокот двигателей, и над водой прогремела мегафонная команда:

– Бачурин! Это подполковник ФСБ Щербаков! Глуши двигатели, Бачурин!

– Да иди ты... – откликнулся Бача.

– На что ты надеешься, Бачурин?! – снова прогремело над водой. – Ты головой подумай! У тебя же пацанами две палубы битком набиты!

Священник посмотрел на сгрудившихся у перил мальчишек. Опьянение своей подаренной Бачей взрослостью моментально покинуло всех до единого. Они осознавали, что «попали», что Бача оказался не совсем тем человеком, за кого себя выдавал, и что наступает расплата за то, чего они даже не понимали... Вот только сделать теперь они ничего не могли.

Над теплоходом с шелестом взлетела пущенная с чекистского катера ракета. А после непродолжительных переговоров с Бачей прогремел стандартный предупредительный выстрел. И тогда случилось неожиданное. Кто-то из пацанов встал на перила и сиганул в Волгу.

– Куда?! – заорал священник. – Ты чего... Куда, блин?!

Он сразу понял, чем это грозит: до ближайшего берега километра полтора! Но он уже ничего не мог поделать. Те, что порешительнее, дабы не попадать в руки к ментам неизвестно за что, подгоняемые страхом, начали один за другим сигать в воду, словно переспелые яблоки с яблони.

– Назад! – метался по палубе священник, оттаскивая пацанов от перил, но в воду прыгали и отсюда, и с нижней палубы – отовсюду.

– Бачурин, сука! – взревел мегафон. – Глуши дизеля! Пока я тебе глаз на ж... не натянул! У тебя ж пацаны на борту...

Бача проигнорировал угрозу, как если бы ее и не было.

Отец Василий еще раз примерился, как бы ему подобраться к окнам рубки, и понял, что не сумеет – слишком высоко.

– Бача! Сволочь! – с отчаянием в голосе проорал он. – Ты хоть понимаешь, что делаешь?! Зачем?!

Бача молчал.

– Эта... батюшка... – дернул священника за рукав мелкий чернявый пацаненок. – Давайте мы с нижней палубы столики притащим, из ресторана. Один на другой поставим, а вы по ним заберетесь.

Предложение было дельным.

– Тащи! – выдохнул священник.

– Третий взвод, ко мне! – звонко крикнул мальчишка. – Пошли за столиками из кабака!

Несколько человек откликнулись, пацаны мигом исчезли на ведущей вниз лестнице, а минуты через полторы тягостного ожидания, прерываемого периодическими угрозами с катеров, они снова показались наверху, но уже со столиками в руках.

– Вот! – задыхаясь, выпалил чернявый. – Щас еще пацаны притащат!

– Молодцы! – обрадовался священник и, крепко схватив столик, установил его прямо под стеклами рубки. Еще пара таких столиков, и он сможет достать до стекла кулаком. А там посмотрим, кто кого!

Пацаны притащили еще один столик, и еще один, и священник взгромоздился на самый верх. Но даже отсюда он не мог увидеть, что происходит внутри. Он стукнул по стеклу кулаком. Стекло лишь гулко ухнуло. «Закаленное», – понял он.

– Дяденька! Вот возьмите! – крикнули ему снизу, и отец Василий принял в руку пустую бутылку из-под шампанского. Размахнулся... саданул...

Стекло лопнуло по всей площади, а в месте удара образовалась изрядная, в кулак, дыра. Но в целом стекло держалось.

– Бача! – заорал он. – Ты слышишь меня, скотина?!

Ноль внимания.

Отец Василий взялся за края дыры, выломал солидный кусок, ухватился за дюралевую окантовку окна и, подтянувшись на руках, заглянул внутрь.

Там никого не было. Капитанская рубка оказалась совершенно пуста.

Сначала священник не поверил своим глазам. Потом подумал, что Баче, наверное, стало плохо с сердцем или еще чего, и он просто валяется на полу капитанской рубки и ждет, когда кто-нибудь придет ему на помощь. Но чем дольше он висел, пытаясь рассмотреть каждый уголок рубки, тем лучше понимал: все это фигня, и Бачи здесь нет. Хитрая сволочь «напустила дыму» и скрылась.

– Дяденька, чего там? – крикнули священнику снизу.

– Хреново, пацаны! – выдохнул священник и опустился обратно на свою шаткую опору из трех кабацких столиков.

– Бачурин! Больше предупреждать не будем! – проревел мегафон. Тревожно и протяжно взревели сирены, загремели выстрелы, отчетливо начал меняться звук чекистских катеров, так, словно они сбрасывали скорость...

Отец Василий схватил поставленную на столик бутылку и начал судорожно молотить по стеклу, выбивая из него солидные, с мужской кулак, куски. Но стекло большей частью держалось в раме и просто висело сопливыми, прозрачными лохмотьями.

Он вышиб достаточно большой кусок, схватился за дюралевую раму, подтянул свое огромное тело вверх, буквально на пупке сделал «выход силой» и перевалился внутрь.

Вскочил и огляделся. Дверь капитанской рубки была открыта и, подчиняясь легкой качке, тихонько ходила туда-сюда... Священник повернулся лицом к штурвалу и пульту управления и вдруг увидел, что давно уже не находится посередине огромной и глубокой реки Волги. Прямо перед ним, вокруг него и, вероятно, уже под ним простирался город, огромный миллионный город.

И в тот самый момент, когда он сообразил, что видит перед собой огни областного центра со стороны главного городского пляжа, теплоход страшно заскрежетал, священника швырнуло вперед, а огромная белая махина со всеми своими разноцветными, веселыми, праздничными гирляндами десантировалась, минуя всякие там причалы, прямо на пляж.

Заорали от восторженного ужаса пацаны, священника еще раз кинуло вперед, на этот раз лбом о пульт, и тогда наступила темнота и тишина. Мертвая тишина.

* * *

Отец Василий пришел в себя от властной и довольно сильной пощечины.

– Вставай, сука!

Его рывком поставили на ноги, и пока он соображал, где он и что с ним, ударили под дых, затем пару раз по почкам и, само собой, по физиономии.

– Полегче, ребята, – попросил он и тряхнул головой. Голова болела.

– Я тебе дам, сука, полегче! – Ему сразу же саданули под ребра, и отца Василия скрутило от боли, бить эти ребята умели.

– Я тут ни при чем, – задыхаясь от боли, выдавил он. – Бачу ищите!

– Я тебе побачу! – отозвался кто-то невидимый. – Ты у меня, козел душной, все побачишь, чего натворил!

Священника снова умело саданули под дых и потащили по гремящему железом коридору. Пол шел уже наклонно, из чего можно было сделать вывод, что теплоход при десантировании на пляж завалился на бок.

– Взяли? – спросили властным, привыкшим к подчинению окружающих голосом.

– Взяли суку!

– Ну-ка! – Священника схватили за волосы и задрали голову вверх. Прямо перед ним стоял седой полный мужчина.

– Так это же не он! – заорал мужик.

– Как не он?! Мы его прямо в рубке взяли!

– Тот молодой, бритый! А это какой-то бычара!

Священник сглотнул.

– Я священник... местный... – хватая воздух ртом, выдавил он.

– Ладно, тащите его... там разберемся... – распорядился седой, и отца Василия снова саданули под ребра, видно, от злости за то, что он оказался не тем, кем надо, и почти уже совсем задохшегося поволокли дальше.

* * *

Он приходил в себя несколько раз, и воспоминания об этом времени так и шли потом – обрывками.

Сначала был огромный, почти упавший на правый борт теплоход. Он светился гирляндами, как новогодняя елка. Потом перед его взором оказались пацаны, сбившиеся в кучу на сером, тускло освещенном отблесками фонарей пляжном песке. Их поочередно ставили на колени со сложенными на затылке руками широкоплечие парни с автоматами, в масках и камуфляже.

– Петров! – орали где-то неподалеку. – Пароход целиком зачистили?!

И Петров что-то отвечал, но что именно, отец Василий не расслышал.

Потом священника и самого поставили на колени рядом с щуплым мужичком в тельнике и промасленной черной робе, и отец Василий даже подумал, что это, должно быть, дизелист или, как их там называют, моторист? Мужик испуганно таращил подслеповатые глаза на спецназовцев и молчал.

А потом его пинками погнали к машине с почти герметичным кузовом и надписью по борту «Перевозка людей», и там положили на пол, лицом вниз и снова несколько раз ударили, видимо, для профилактики. А потом сверху, прямо на него, начали кидать повизгивающих от боли и страха пацанов, и когда машина заполнилась сверх всякой возможности, повезли прочь, но куда и зачем, отец Василий соображал плохо, а точнее, к тому времени вообще не соображал.

И лишь когда его вышвырнули из машины и он услышал знакомый лязг множества металлических решеток, священник догадался: это областной следственный изолятор.

* * *

По-настоящему отец Василий пришел в себя только в камере. Рядом кто-то громко стонал, и священник, преодолевая острую боль в затылке и ребрах, поднялся на четвереньки и так, на четырех точках опоры, и пополз искать бедолагу. Эти звуки были просто невыносимы.

Стонал тот самый чернявый пацан, что предложил ему принести столики из кабака. Голова пацана была в крови, а прижатые к лицу руки мелко тряслись.

– Дай посмотрю, – с усилием оторвал его руки от лица отец Василий и не узнал. Нет, узкие костлявые плечи, тонкую шею, шапку курчавых волос он узнавал, но лицо...

Собственно, лица и не было – все размозжено, смешано с песком и грязной городской землей. И еще нос... нос был не просто сломан, он был порван и как-то противоестественно вывернут набок и вверх.

– Где это тебя так? – спросил отец Василий.

– К-когда... г-гнали... к-к-к маш-шине... – заикаясь, произнес пацан. – Й-й-я н-не успевал...

Отец Василий сокрушенно покачал головой, преодолевая боль, встал и, переступая через распростертые, равнодушные ко всему от шока тела, пробрался к двери и постучал.

– Эй! Охрана! – крикнул он. – Здесь мальчику плохо! Ему нужен врач!

– Щас и тебе будет плохо! – зло откликнулись снаружи.

– И врач тоже понадобится! – загоготали в поддержку этой не слишком умной шутки.

– Я местный священник! – требовательно крикнул отец Василий. – И я говорю вам, что парню совсем хреново! Немедленно позовите врача!

– Ага! Разбежались! – хохотнули из-за двери. – Держи очко шире!

Священник рассвирепел и принялся молотить в дверь что было силы, невзирая на саднящую боль в груди и беспрерывно сыплющиеся из-за дверей матерные угрозы.

– Здесь нужен врач! – орал он. – Немедленно пригласите врача!

Загремел засов, дверь открылась, и отца Василия быстро и профессионально подхватили под руки и выволокли в коридор.

– Я те, бля... покажу врача! – злобно прошипел один. – Ты у меня допросился!

И в тот самый момент, когда охранник замахнулся дубинкой, чтобы ударить, в дальнем конце коридора противно заверещала металлическая дверь.

– Бородатого и механика на допрос! – крикнули от входа, и охранник недовольно поморщился и опустил дубинку. – Ничего, мы с тобой еще встретимся!

Отца Василия пихнули в спину и – все-таки охранник не удержался – двинули дубинкой по почкам. «Что ж! – широко развернул плечи священник. – Можно и встретиться! Я б тебя поучил уму-разуму!» Конечно, он тут же одернул себя, подавил нарастающее чувство злости и желание отквитаться, поскольку не это было главной задачей момента. Но осадок от вспыхнувшего не слишком хорошего, а если быть совсем честным с собой, богомерзкого чувства остался, и это его угнетало.

Его повели по гулкому коридору вперед, направо, по короткой лестнице вниз, потом налево, снова вперед... Отстроенное в начале прошлого века здание СИЗО было спроектировано на редкость замысловато.

– Стоять! – жестко приказали ему, и священник безоговорочно подчинился – не то это место, чтобы гонор показывать.

Охранник два раза стукнул в отозвавшуюся протяжным гулом железную дверь и потянул за неряшливо приваренную тоже металлическую рукоять.

– Вперед! – скомандовали ему, и отец Василий шагнул в открытую перед ним дверь.

Дверь за ним закрыли, и священник огляделся. Стол, сидящий за ним немолодой мужчина в штатском, рядом стул, на нем совсем еще молодой человек, привинченный к полу табурет...

– Так-так... – поднялся со стула молодой человек. – Кого я вижу?! Прихвостень бачуринский!

Он подошел к священнику вплотную и, дыхнув на него запахом столовских беляшей и плохих зубов, хищно улыбнулся.

– Сам все расскажешь? Или ты мазохист?

– Я хочу сделать заявление, – спокойно, не отодвигаясь, произнес отец Василий.

Немолодой, тот, что сидел за столом, поднял внимательные серые глаза.

– Дети в камерах нуждаются в медицинской помощи. Некоторые ранены очень серьезно.

– Тебя не затем сюда привели, чтобы ты нас учил, что делать надо, – сквозь зубы просвистел молодой. – Тебя привели показания давать. Имя! Фамилия! Отчество!

– В миру Шатунов Михаил Иванович, – спокойно произнес поп. – Принимая сан, окрещен Василием. Так меня люди и зовут: отец Василий.

– Не понял, – озадаченно уставился на него молодой. – Ты что, поп?

– Да, я здешний священник, – сказал отец Василий, понимая, что раз его имя не произвело никакого эффекта, кроме удивления, эти ребята не местные. Местные могли не знать его в лицо, просто потому, что в храм не ходят, но уж имя помнили все.

– Присаживайтесь, – несколько изменившимся тоном пригласил немолодой. – Давайте-ка все сначала: фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка...

Священник повторил.

– Что-то я не пойму, – нахмурившись, откинулся на спинку стула следователь. – А как вы с Бачей в одной команде оказались?

– В разных, – покачал головой отец Василий. – Я для того на остров и примчался, чтобы его остановить... да вот... не удалось.

– Что-то ты гонишь... – подал голос из-за его плеча молодой и вдруг хмыкнул: – Или отмазаться хочешь?

– У меня и свидетель моих намерений есть, – вспомнил о Вовчике священник. – Да и десантники подтвердят. Они же все у вас?

– А где же еще? – весело улыбнулся молодой и мечтательно, словно вспоминая первое свидание, потер ладонью кулак. – Все здесь, голуби, даже и не ерепенятся уже...

– Вот они и подтвердят, – кивнул священник и напомнил: – Вы не забыли, что я сделал заявление? Мальчик в моей камере остро нуждается в медпомощи...

Следователи переглянулись, а потом старший тяжело вздохнул и поднял трубку служебного телефона без номеронабирателя.

– Леночка? Да, это я. Леночка, направь-ка медика в восемнадцатую. Пусть посмотрит. Да, в восемнадцатую. Спасибо, Ленусик. – Он повернулся к священнику. – Вы удовлетворены?

– Более-менее.

– Тогда приступим.

* * *

Допрос продлился около четырех часов. Нет, поначалу все шло по технологии: отцу Василию задавали провокационные вопросы, внезапно меняли тему «разговора» и так же внезапно к ней возвращались, но по мере рассказа все эти приемчики как-то сами по себе отвалились, и следователи только и успевали, что записывать.

– Как, говорите, он скомандовал? Третий эшелон, ко мне?

– Совершенно верно, – кивал отец Василий. – У них структура такая, три эшелона. В третьем всякая мелочовка, чуть повыше те, что постарше, или те, кто особо отличился, а кто в первом, я, честно говоря, и не знаю.

Немолодой следователь упорно строчил шариковой ручкой по бумаге, а священник ждал, когда он закончит, и думал. То, что вся эта Бачина затея, вместо обещанного им порядка, привела к боли и всеобщей социальной дезориентации, он видел. Но что теперь со всем этим делать, он не знал.

Отец Василий вспомнил, с каким упоением младшие пацаны по разрешению и под руководством старших молотили пожилого вора ботинками по почкам, и признал, что этот «практический урок» сопляки наверняка запомнили на всю жизнь. Теперь они знают, что могут быть сильнее зрелого человека, или даже целого рынка, наполненного десятками зрелых людей, была бы организация и внутренняя сплоченность, и не исключено, что когда-нибудь захотят повторить «эксперимент». Такие вещи запоминаются, а если это еще и понравилось... Священник поежился.

– А что вы можете сказать о предыдущих событиях в овраге? – оторвал голову от писанины следователь...

Священник окунался мысленным взором в прошлое и снова начинал говорить. И только спустя эти долгие четыре часа его отпустили, а если быть совсем точным, отправили обратно в камеру.

– Вы, батюшка, не обессудьте, – совсем уже иным тоном сказал немолодой следователь. – Но порядок есть порядок. Как только мы получим необходимые подтверждения, вас немедленно выпустят под подписку.

Отец Василий невесело улыбнулся в ответ. Что тут поделаешь, если таков порядок?

Его вывели, повели по длинному, витиеватому коридору, как вдруг, на подходе к лестнице, отец Василий заметил до боли знакомую фигуру.

– Господи! – не удержался он и помянул имя господа всуе. – Журавлев?! Это вы?!

Мужик обернулся, и стало совершенно ясно: конечно же, это тот самый чекист, с которым отец Василий, мулла Исмаил и главный врач районной больницы Костя отсидели в одном подвале четыре дня!

– Батюшка? – удивился чекист. – А вы как здесь оказались?

– Показания даю... – заторопился священник, понимая, что лишь из уважения к его «спецсобеседнику» охранник еще не повалил его на пол и не начал бить чем ни попадя по самым чувствительным местам. – Вы бы посодействовали... а то у меня все службы срываются... сами понимаете...

– Вы что, в бачуринском деле? – нахмурился Журавлев.

– Да, но я пытался его остановить... сами понимаете... вы же меня знаете...

– Пошли-пошли, – подтолкнул священника в спину охранник, увидев, что чекист насторожен и в объятия к подследственному не кидается. – Потом расскажешь.

Отец Василий кинул последний взгляд на бывшего «однокамерника» и подчинился.

* * *

На этот раз его провели в одиночку, и священник даже подивился, за что такое «уважение». Может, чтобы заявлений больше не делал? Но просидел он в этой камере еще целую ночь. Без сна, без четких перспектив, без смысла. И, конечно же, он думал о Баче, хотя прийти к ясному пониманию, кто такой Бача и почему все это произошло, так и не смог.

Весь его жизненный опыт говорил: Бача чей-то ставленник. И дело даже не в служебном интересе начальника местных чекистов Карнаухова, разрешившего Баче попробовать уладить ситуацию противостояния между шанхайскими и слободскими. Потому что не пошел бы Карнаухов на столь широкий контакт с Бачей, если бы не поддерживал Бачу никто в городе. А ведь ни одному человеку в городе не было позволено так много, да еще в обход закона. С теми, кто власти не нужен, так не происходит никогда.

Однако отец Василий видел и другое: повязали всех. Да и подполковник ФСБ Щербаков, оравший в мегафон на острове Песчаном, появился не просто так. И это сопровождение с катерами, ракетницами и пальбой в воздух ему не приснилось. А значит, или Бача не всех там, наверху, устраивал, или устраивал, но не до конца, или его просто использовали как одноразовое орудие, а потом списали. Так тоже бывает.

Но ответов не было, и священник, промаявшись без сна всю ночь, только под утро прикорнул и проснулся от грохота железной двери.

– Шатунов! На выход! – эхом отдалось в холодном бетонном коридоре, и священник вскочил и, заложив руки за спину, вышел.

И снова его повели по узкому коридору, завели в одну из бесчисленных дверей, и только здесь отец Василий почувствовал запах перемен. Потому что прямо перед ним сидел заместитель прокурора района Паша Сивко.

– Здравствуйте, батюшка, – вскочил со стула Сивко. – Вы уж не обижайтесь на то, что ждать пришлось. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь... Сейчас мы с вами подписочку оформим, и вы сможете идти заниматься своими делами...

Отец Василий печально улыбнулся. Да, конечно же, все кончилось... для него. Не для пацанов.

Он по-хозяйски подгреб под себя стул, сел, внимательно прочитал текст подписки о невыезде, размашисто расписался, дождался, когда Паша выпишет ему пропуск, и, не прощаясь и не благодаря, вышел в дверь.

* * *

– Ну, здорово, узник Бухенвальда! – встретил его у входа сияющий Костя. – С тебя бутылка!

– За что это? – не принял шутки священник.

– Как за что? А ты думаешь, кто тебя вытащил? Да если бы Журавлев мне втихую про тебя не сказал, а я на Карнаухова да Щеглова не наехал бы, хрен бы ты еще неделю вышел! Ты хоть знаешь, что в городе творится?!

– А что в городе творится? – без тени иронии поинтересовался отец Василий, и Костя как-то сразу погрустнел и съежился.

– Хреново в городе, Мишаня, – покачал он головой. – Ой, хреново! Хоть святых выноси...

Священник потер лицо руками и обернулся к дверям СИЗО, словно проверяя, все ли забрал с собой, ничего ли не забыл там, за высокими стенами. И в этот самый миг он увидел провокатора, того самого, которого едва не казнил пьяный от наркоты и ощущения своей власти Бача и который затем громче всех орал: «Бей ментов!».

Парень стоял сбоку от входа и курил, спокойно и уверенно окидывая окрестности ленивым, равнодушным взглядом. Нет, и синяк под глазом, и заклеенная пластырем ссадина на лбу имелись, но это был совершенно иной человек, человек с той стороны линии власти.

Отец Василий сглотнул и двинулся на него. Нет, он не имел ничего против информаторов; он не имел морального права даже осудить этого человека – каждый делает то, что умеет, и работает, как умеет, но то, что всколыхнулось в груди отца Василия, было сильнее разума.

Провокатор бросил на него расслабленный взгляд, вздрогнул, выронил сигарету и кинулся в двери следственного изолятора, судорожно толкая открывающуюся наружу дверь вперед.

– Миша! Не надо! – заорал Костя, и священник очнулся.

Провокатор несколько раз бессмысленно торкнулся в дверь, осознал, что делает не то, потянул ручку на себя и шмыгнул внутрь. А священник, тяжело дыша, повернулся к другу.

– Господи, Миша! Как ты меня напугал! – кинулся к нему врач. – Я думал, ты его сейчас убьешь!

Священник перевел дух.

– Ты не представляешь, Костя, сколько народу этот человек подставил...

– Ну, и хрен с ним! – махнул рукой главврач. – Это не твоя забота! Твоя забота души людские спасать, а не по мордам колошматить! Пусть этим менты и бандиты занимаются – ну, нравится им это, что поделать?!

Костя говорил и говорил, забегал вперед, отчаянно жестикулируя тонкими, артистичными пальцами лучшего хирурга района, а священник с горечью осознавал, сколь много на свете людей, чьи профессиональные интересы кардинально отличаются от его задач. Потому что там, где цель священника удержать человека от «последнего шага», их задача – подтолкнуть, чтобы человек завяз глубоко и надежно.

* * *

Отец Василий отходил недолго. Проведя все утро с утирающей слезы Олюшкой и маленьким Мишанькой, он уже к обеду пришел в храм и переговорил с диаконом и прочим персоналом. А незадолго до конца рабочего дня, так, чтобы успеть к вечерне, побежал в РОВД. Пацанов надо было вытаскивать, это он понимал, но для начала следовало узнать хотя бы, что происходит.

Само собой, Скобцова на рабочем месте не оказалось, и священник спустился на этаж ниже, к знакомому следователю. То немногое, что он услышал в ответ на свои, возможно, чересчур прямые вопросы, не вдохновляло.

Во-первых, ментов к этому делу и на выстрел не подпускали. А всем заправляли фээсбэшники из Москвы, так что даже функции местных чекистов были сведены к роли мальчиков на побегушках. Это говорило о многом.

Во-вторых, как сообщило из уст в уста местное «сарафанное радио», столичные чекисты, похоже, собираются раздуть из этого дела серьезный процесс. По крайней мере, если судить по той настырности, с какой они ищут таинственные «списки членов организации», было ясно – придет время, и они их обязательно найдут, даже если их никогда не существовало в природе.

Священник не слишком этой версии верил, не та ситуация в стране, чтобы высасывать из пальца шумный политический процесс. Просто не нужно это никому, а чекистам в первую очередь. Одно дело ненавистного народу олигарха вздрючить или двух-трех террористов на кукан посадить. Это у нас и поймут, и одобрят. И совсем другое дело пацаны. Ну, не станет никто шуметь!

Но вот то, что ищут списки, отца Василия заинтриговало. Он понимал, что списки быть могут, причем именно такие, какие чекистов более чем устроили бы – со всей этой градацией на «эшелоны», иерархической подчиненностью и так далее. Он и сам был не прочь почитать такие списочки – полезно для понимания... И он, как, вероятно, и чекисты, не знал главного, что за этими списками стоит. А хотелось бы знать...

* * *

Священник покинул РОВД около шести и сразу же заторопился в храм – ему предстояло готовиться к вечерней службе. Но едва он пересек центральную площадь и вышел на аллею, ведущую к райбольнице, как увидел... Бугрова. Виктор Сергеевич стоял под огромным тополем и сиротливо, словно потерянный ребенок, озирался вокруг.

– Бугров! – окликнул его священник, и тот вздрогнул. – Виктор Сергеевич! Как вы?..

Бугров как-то жалостно глянул на батюшку и только что хвостом не вильнул. Набитые тренированные кулаки матерого «рукопашника» распрямились, превратившись в обыкновенные мужицкие ладони, а взгляд потерял и былую суровость, и былое неистребимое, казалось, достоинство. Две или три недели в областной психиатрической больнице всегда шли ему на пользу, но теперь, после того как его забрали в результате этой дурацкой антиправительственной выходки на балконе гостиницы «Волга», Бугрова словно подменили.

– Надо бы снова пацанами заняться... – неуверенно начал священник и смолк: то, что Виктор Сергеевич просто не въезжает, было очевидно.

– Я больше не болею, – виновато улыбнулся Бугров. – Я совсем выздоровел...

Отец Василий невольно сжал кулаки.

– У меня хорошие анализы... – невпопад заявил Бугров и вдруг заплакал, махнул рукой и побрел прочь.

«Вот так... – мотнул головой священник. – Вот так...» У него не было этому объяснений, но символичность происходящего его потрясла: начатое пусть и не совсем здоровым, но не злым, в общем-то, мужиком хорошее дело патриотического воспитания молодежи в конце концов проросло таким чудовищным, насквозь языческим явлением, как «бачуринщина», да только Бачурин натворил дел и бежал, а Бугров вот он – сломлен и подавлен.

* * *

Когда отец Василий отслужил вечерню, он уже знал, что диакон Алексий ждет не дождется возможности выложить ему все подобранные в городе сплетни, а потому со вздохом кивнул своему помощнику и пошел в бухгалтерию.

– Ваше благословение! – брызгая слюной, начал диакон. – Эта! Вы знаете, что Щеглова с главы района снимают?

– За что?

– Так эта... разве вы не знаете, что рынки у Шишмаря и Фарида щегловский свояк скупил?! – задыхаясь от восторга, выпалил диакон.

– Ну и что? – Отец Василий вытер со лба капельки чужой слюны. – Сейчас каждый может купить, чего хочет, лишь бы деньги были...

– Ну как вы не понимаете?! – всплеснул руками диакон. – Получается так, что не зря наш глава Бачурина поддерживал! Ему нужно было Шишмаря с Фаридом выдавить!

Отец Василий вздохнул – то, что за Бачуриным есть, а точнее, был чей-то интерес, он понимал. Но только, чтобы за такую малость главу администрации снимали? Нет, про такое он не слышал. И похуже наши главы дела делают, и то ничего...

– Нет! Вы не понимаете! – обиженно задышал диакон. – Вы думаете, так просто, что ли, из Кремля кагэбэшники приехали?! Фигушки! Просто в Кремле поняли, что народ не потерпит произвола! Вот и прислали проверенных людей Щеглова снимать!

Отец Василий невольно улыбнулся. Диакон Алексий был, что называется, от корней народных, и потому нес на себе неизгладимую печать всей народной наивности – а то Кремлю больше делать нечего, как нашего Щеглова снимать! Там, в Москве, поди, покрупнее дела делаются, и без поволжского райцентра хлопот полон рот...

А главное, еще этим утром Костя, которому он доверял куда больше, чем диакону, сказал, что видел и Фарида, и Шишмаря в прокуратуре. И вид у обоих был подавленный, потому как ничего путного для себя они добиться не могут. Ни сделки по продаже назад развернуть, ни вообще доказать, что совершили продажу под нешуточным давлением. И единственное предложение, которое они получили от нового хозяина обоих рынков, это идти к нему в управляющие. Вот так, а вы говорите, Щеглова снимать... не дождетесь, будь он хоть трижды виновен!

– И эта... – видя, что не сумел заинтересовать своего шефа, переключился диакон, – по всему городу бачуринских выкормышей бьют. Ну, тех, кого из ментовки уже отпустили!

– Кто? – искренне удивился священник. Он полагал, что Бачурин всех под себя подмял...

– Так эта... все! – не растерялся Алексий. – Они всем ведь насолили, вот их все и бьют!

Священник хмыкнул. Еще вчера бачуринские соколы были почти всенародными героями и ходили по городу с гордо поднятыми головами, и в то, что их где-то бьют, он просто не верил.

– И зря не верите! – правильно истолковал настроение шефа диакон. – Про это теперь все знают! А еще говорят, что отпускают только тех, кто прошение об амнистии на имя президента подпишет!

Диакон был неподражаем. Он искренне полагал, что амнистию можно получить до того, как суд назначит приговор, и что нашему президенту больше делать нечего, кроме как заниматься амнистированием малолетних преступников из Усть-Кудеяра.

Но возражать Алексию отец Василий смысла не видел, а потому и ушел от него диакон, так и не поняв, удалось ему поразить своего духовного наставника масштабами происходящих событий или нет. А священник достал из стола бумагу, остро отточенный карандаш и начал готовиться к завтрашнему дню: ему предстояло наводить порядок в городе так, как умеет, – словом.

* * *

На следующий день, прямо с утра он дозвонился директорам обеих, самых главных в этой истории школ – слободской и шанхайской и договорился о проведении лекций на духовные темы, причем сегодня же, не откладывая на потом.

Перепуганные тем, что в один день лишились чуть ли не трети старшеклассников, директора идею поддержали, сместили расписание, и уже к одиннадцати дня отец Василий вышел на подиум актового зала слободской школы и начал говорить.

Он рассказывал о значении любви и прощения в человеческой жизни, о внутреннем сакральном смысле жертвы, принесенной Иисусом, о фарисейской косности и вечно противостоящем ей божественном по происхождению человеческом духе. Он говорил о гордыне слабых и альтруизме истинно сильных, о мелочной подлости и щедрости, извека присущей действительно большим людям, о грехе и его искуплении.

Пацаны слушали, затаив дыхание. Потому что каждое слово отца Василия, как влитое, ложилось на сегодняшнюю действительность Усть-Кудеяра, и за каждым библейским понятием двухтысячелетней давности отчетливо угадывалось то, что теперь тревожило каждого местного пацана.

Нет, он не пытался немедленно поставить ребятишек под знамена православия; он просто делился тем, что выстрадал сам на долгом и неоднозначном жизненном пути. И зал, наполненный выгоревшей добела под летним поволжским солнцем пацанвой, это чувствовал и принимал.

А в два отец Василий выступил и перед шанхайскими. Но на этот раз его оторвали от лекции через четверть часа после начала.

– Вас из администрации к телефону просят, – подошла к нему завуч.

– Хорошо, я иду, – кивнул священник.

Он прошел в учительскую, взял трубку, поздоровался и получил такую бурю негодования, что даже растерялся.

– Вы что себе позволяете?! – орал на него из трубки замглавы администрации. – Вы что, хотите народным заступничком прослыть?! Немедленно свернуть весь этот беспредел! Идите в свою церкву и там проповедуйте! Нечего развращать молодежь! У нас, между прочим, церковь от государства отделена! И без вас проблем полон рот! Хотите, чтобы вас посадили?! Так я вам это устрою!

Чиновник орал и орал, и за каждым его словом слышался такой мощный, такой дикий, первобытный страх, что священник лишь качал головой. Это был тот самый случай, когда виновный выдает себя с головой, утверждая, что ничего не делал, еще до того, как его об этом спросили.

– Я все понял, – кивнул отец Василий, аккуратно положил трубку и повернулся к бледным, потерянным завучу и директору. – Ничего не поделаешь, надо извиниться перед мальчишками и попрощаться... Не разрешают.

– Ничего-ничего, батюшка, – пролепетал директор. – Вы идите, мы детям все сами объясним...

Священник попытался было донести до него, что уйти из школы вот так, не попрощавшись, после того как ему позвонили из администрации, как раз и означает нагнетать обстановку и создавать негативное мнение о власти, но директор был так напуган, что не был в состоянии понять даже этой простой вещи.

– Нет уж! – всплеснул он руками. – Мы как-нибудь сами! Ради всего святого, идите с богом!

Отец Василий печально заглянул ему в глаза, но ничего истинно человеческого там не обнаружил – лишь одни полуживотные оборонные рефлексы. Директор был невменяем.

Он кивнул, прошел по гулкому и прохладному, с четырехметровыми потолками коридору, вышел на залитую солнцем улицу и уже достиг школьной ограды, когда что-то побудило его поднять голову вверх. В окнах третьего этажа, как раз там, где и располагался актовый зал шанхайской школы, все было белым-бело от прильнувших к стеклам мальчишеских лиц. Его провожали всей школой.

* * *

Он шел по белому от пыли асфальту заштатного районного центра и пытался понять, что мешает таким, как Карташов, принять ту простую истину, что человека не надо бояться, что достаточно его любить, и почти каждый встречный начнет отвечать тем же – легко и открыто. Но едва он вышел на центральную площадь, как сразу понял, что именно мешает Карташову. Потому что небольшая, мощенная бетонной узорчатой плиткой площадка перед зданием районной администрации была заполнена людьми. А если точнее, женщинами.

«А это что такое?» – удивился отец Василий и подошел ближе.

– Щеглов! – крикнули из толпы. – Верни наших детей!

И отец Василий сразу понял, в чем дело. Здесь собрались матери тех немногих подростков, кого еще не выпустили из СИЗО под подписку, просто потому, что следственный аппарат не успевал переработать все это колоссальное по своим масштабам человеческое сырье, а отпустить во избежание сговоров и дальнейшего искажения истины не мог.

Рядом с мамками стояли младшие братишки посаженных парней и подростков, а впереди всех, яростно вздымая огромный бюст, стояла несгибаемая защитница всех угнетенных и обиженных Марина Авксентьевна Поплавская.

– Щеглова к ответу! – выкрикивала она.

– ...к ответу!!! – вторила ей толпа.

– Долой коррупцию и беспредел! – мощно выдыхала Поплавская.

– ...беспредел!!! – вторило ей отдающееся от высоких стен центральных зданий эхо.

– Долой прокурорский произвол! – выбрасывала руку вперед Поплавская. – Дураков на мыло!

И тогда пришедшая с мамками пацанва полезла в огромные клетчатые, пошитые из мешков из-под сахара сумки и начала доставать оттуда увесистые, но не крупные, как раз по руке камни.

«Оба-на!» – выдохнул священник и тут же увидел, каково это «оружие пролетариата» в действии.

Пацаны были на удивление метки, и стекла полетели сразу. Они гулко охали, проседали и с глухим шелестом сверкающим на ярком солнце серебристым дождем осыпались вниз, на аккуратно, почти по-европейски подстриженный зеленый газон.

– Щеглова к ответу! – крикнула Поплавская, и пацаны провели вторую атаку, уже на втором этаже.

– Дураков на мыло! – и застонали и заскрежетали выбиваемые стекла третьего...

– Мать честна! – охнул священник. – Этого мне еще не хватало!

Но не этот разбойный и глубоко народный «акт возмездия» потряс его, нет. Просто из расположенного неподалеку здания РОВД уже высыпались один за другим высокие плечистые парни в камуфляже. Власть была готова к подобной акции и собиралась ответить «симметрично».

– Подонки! – крикнул кто-то из толпы, видимо, понимая, что силовым методам власти противопоставить просто нечего.

Парни подтянулись поближе, и священник с удивлением узнал в командире того самого майора, которого он видел много дней назад на фильтре. Майор уверенно командовал местными ментами, и те исполняли приказания так точно, словно прошли под его началом не один час усердных тренировок.

Толпу стремительно окружили, профессионально отделили от нее несгибаемую Поплавскую и начали рассекать надвое, затем еще раз надвое, пока вся она не стала состоять из мелких, по восемь-десять человек, групп. Здесь работали профессионалы.

Отец Василий проводил взглядом волочимую животом по асфальту Поплавскую, отметил, как моментально женская агрессия превратилась в бессильные вопли и проклятия, глубоко вдохнул, выдохнул, решительно развернулся и пошел в храм.

«Мы пойдем другим путем, – глотая обиду, мысленно твердил он. – Не таким путем надо идти!»

* * *

Священник быстро вернулся в храм, но диакона Алексия на месте не обнаружил. Этот безответственный проныра уже упылил в город собирать очередную порцию бабских сплетен. Отец Василий неудовлетворенно рыкнул и принялся ждать – то, что он замыслил, совершить без Алексия было сложновато. Но лишь через долгие сорок минут тщедушная фигура диакона показалась в церковных воротах.

– Алексий! – гаркнул поп. – Ко мне! Мать твою...

– Вы не представляете, чего в городе творится! – на полусогнутых подбежал к нему диакон. – Там такое творится! Такое...

– Да мне плевать! Ты мне здесь, на месте нужен, а не в городе! – прорычал отец Василий и ухватил мерзавца за немытые патлы.

– Вы не понимаете! – взвизгнул Алексий. – Они снова фильтр открыли!

– Как? – выпал в осадок священник. – Ты чего такое говоришь? Для кого?

– Я не знаю... – поднял узкие плечи вверх диакон. – Я только знаю, что теперь там наши, местные заправляют, а «чеченцы» у них навроде инструкторов.

«Оп-пачки! – охнул священник. – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Все стало ясно, как день: формально не вводя в городе никакого там «особого положения», глава фактически его ввел. Но крыть потенциальным немногочисленным оппонентам будет нечем, никакого там «спецподразделения», все свои, нормальная милицейская работа...

Отец Василий не стал бы никого за это упрекать: власть руководит, как умеет, в меру своего интеллекта, и других у нас нет. Но ему было безмерно печально оттого, что дело, которое можно было разрешить полюбовно, превращается в грязное, кровавое и бесчестное побоище между народом и его избранниками. Просто потому, что у кого-то не хватает смекалки или, что еще хуже, эта смекалка работает лишь на свой персональный служебный интерес.

– Вы волосы-то мои отпустите, – осторожно попросил диакон, и священник вздрогнул и выпустил своего помощника.

– Значит, так, Алексий, – задумчиво произнес он. – Давай по знакомым, всем, кого знаешь, скажи, что мы будем молебен проводить на освобождение узников и остановление насилия.

– Когда? – сглотнул Алексий. Он прекрасно понимал силу искреннего обращения к господу.

– Ровно в шесть вечера сегодня. Вперед, Алексий! И не подведи меня на этот раз!

– Я? Вас? Да ни за что! Да я сюда весь город соберу!

Алексий подпрыгнул на месте, развернулся и помчался исполнять волю человека, которого он любил и уважал более всех на свете.

* * *

Народ начал собираться уже к четырем. И в любой другой день отец Василий торопиться бы не стал и начал бы молебен ровно в шесть, как и распорядился. Но не сегодня. Сейчас, когда силы добра и зла стояли одна напротив другой так плотно, он не мог упускать ни секунды времени, и он начал в шесть минут пятого.

Из храма вынесли чудотворную икону Николая Угодника, и прихожане как один вздохнули и опустились на колени. Отец Василий широко, истово перекрестился и затянул пятидесятый псалом.

И, вторя ему, заговорили, взмолились прихожане, и каждый новый просто присоединялся к этой поначалу небольшой группке; подходил, опускался на колени и подхватывал слова молитвы. И тогда что-то начало меняться.

Этому не было никакого объяснения. Все так же ослепительно сверкало солнце, так же щебетали птицы и мчались по прилегающей к храму улице машины, но атмосфера вокруг храма с каждой минутой становилась иной – прозрачнее, ярче и мощнее.

К пяти вся прихрамовая площадка была заполнена людьми до отказа. К половине шестого люди становились на колени за храмовой оградой, и отец Василий был вынужден усилить мощь своего голоса раза в полтора. К шести молящиеся облепили храм со всех сторон – стояли у гаражей, у двух последних оставшихся при храме покосившихся от времени частных домиков, возле серых пятиэтажек и даже в районе автобусной остановки.

А к половине седьмого на той стороне улицы начали парковаться милицейские машины. Отец Василий видел, как из первой вышел Скобцов с тем самым майором, что раньше заправлял всем на фильтре, а сегодня руководил локализацией и изоляцией не санкционированного никем «мамкиного бунта». Но вот поделать с тем, что происходит сейчас, милиция ничего не могла. Никакого неповиновения, никакого неподчинения, никаких призывов к насилию или там соблюдению человеческих прав – ни-че-го! Здесь были только смирение и молитва.

Отец Василий поднял голос еще выше, и теперь он эхом отдавался от стен пятиэтажек и возвращался к нему, отчего пение приобретало странный сюрреалистический оттенок, так, словно в этот миг все вокруг стало одним огромным храмом. И люди вторили ему, всем своим смиренным видом показывая, что они будут только молиться, до тех пор, пока господь не услышит их покорный Его воле призыв и не вразумит неразумных.

И к половине девятого вечера, когда солнце уже упало за высотки, господь вразумил. Сначала это прошло по рядам, как шепоток, а потом разнеслось по всей округе, набирая и набирая силу: «Всех отпустили!»

* * *

Священник пришел домой, как выжатый лимон. Нет, сила духа была при нем – вся, без изъянов. Но вот все остальное, и внутри и снаружи, было как-то странно разбалансировано и «болталось», как плохо привинченные детали. Он прилег на диванчик, но сон не шел. Он прикоснулся к спящему Мишаньке, но понял, что родительские чувства сбиты и словно заштрихованы большим жирным карандашом. Он подошел и обнял Ольгу, но впервые за много лет ее сдобное тело не вызвало у него изнутри никакого отклика.

– Господи, Мишенька, что с тобой? – перепугалась попадья. – Ты здоров?

Отец Василий растерянно пожал плечами; он не знал, с чем это состояние сравнить. Болезнь? Здоровье? Четырехчасовой молебен с высочайшими «ставками» под ярким солнцем, с беспрерывным пением и напряжением всех сил словно что-то сдвинул внутри, но что, он не знал.

Попадья раздела мужа и уложила на кровать под простыню. Легла сама, начала ластиться... Но он так и лежал с открытыми глазами, чужой всему окружающему миру, включая собственную горячо любимую супругу, и молчал. Так прошло с полчаса, и тогда Ольга перепугалась.

– Так, – с нервной решительностью откинула она простыню. – Хватит! Я звоню Косте. Мне еще не хватало, чтобы ты прямо сейчас богу душу отдал!

Наверное, правильно было бы упрекнуть ее, напомнить, что только господь и определяет, когда человеку оставить свою бренную оболочку и перенестись в «миры горние», но отец Василий не чувствовал позыва даже к этому.

– Костя! – кричала в телефонную трубку жена. – Да, это я! Горе у меня, Костя... – Было слышно, что попадья плачет. – Да, Мишка! Я не знаю, что с ним происходит! Приезжай, Костя, я боюсь...

Потом приехал главврач, и отца Василия начали ощупывать, переворачивать, проверять рефлексы и задавать каверзные вопросы. Священник односложно отвечал, но ни во что не включался.

– Ну что, пульс нормальный, легкие чистые, рефлексы в норме. Может быть, ему просто выспаться надо? – подытожил Костя.

– А если он не спит? – всхлипнула попадья. – Лежит и глазами в потолок лупает! Я его в первый раз таким вижу! Сделай что-нибудь, Костя! Не бросай нас!

Главврач почесал лысеющее темечко, глянул на часы и обреченно вздохнул.

– Знаю я одно средство... В принципе у меня в машине еще пол-литра осталось...

– Что угодно, – панически скосила глаза в сторону мужа Ольга. – Лишь бы помогло...

– Ладно, Мишаня, поднимайся, – хлопнул друга по тугому животу главврач. – Поедем на ночную природу полюбуемся. Воздухом подышим, с удочками посидим, о бабах посудачим...

Поп не возражал. Он вообще не имел по этому поводу никаких мыслей или чувств.

– Ну, вот и ладненько. Ты его, Олюшка, пока одевай, а я в больничку позвоню, чтоб назад не ждали.

Отца Василия принялись со всхлипами одевать, а он смотрел и понимал, что не может даже удивиться. Это было странно и непривычно, но даже эта самая странность и непривычность не вызывала в нем ровно ничего. Он был пуст, как буддийский монах перед выходом в нирвану. Если бы оная не была только лживым измышлением восточных конкурирующих с православием лжерелигий.

– Готово! – крикнул Костя и навис над ним, потирая ладони. – Давай, дорогой, подымайся! Щас мы с тобой к Пете и, блин, на наше любимое место! Давай-давай, не строй из себя спящую красавицу.

Священника подняли, протащили к выходу, бросили в полуразваленный белый «рафик» с надписью «Скорая помощь» по борту, сунули в руки собранный женой рюкзачок и напоследок заглянули под веко.

– Надо же! Ты меня, Мишка, удивляешь все больше день ото дня.

Священник не возражал.

* * *

Петя быстро домчал их до издавна примеченной песчаной отмели. Стремительно, словно готовясь к немедленному марш-броску, Костя поскидывал на берег вещи, протащил вслед за ними попа и махнул Пете рукой.

– Давай, Петро! Утром заедешь!

Моторка взревела, умчалась, а Костя сунул в руки отца Василия спички и силком подвел к уже заготовленной куче хвороста.

– Давай, Мишаня, поучаствуй в общественной жизни. Нет-нет, сначала сто граммов!

Поп выпил то, что сунули ему под нос, и принялся разжигать хворост. Никогда ранее с ним не случалось ничего подобного. Какое-то «скорбное бесчувствие» – ни сил, ни эмоций, ни желаний. Он чиркнул спичкой, второй, третьей. Но спички тухли прямо у него в руках.

– Та-ак... – хмыкнул Костя. – А ну, давай еще по сто.

Они приняли еще сто граммов, и еще сто, а потом, поскольку не помогало, еще сто пятьдесят... Без толку. Хотя кровь и побежала по жилам быстрее, ничего в сути не изменилось.

Костя протащил его на бережок и, приговаривая что-то типа «Еще не хватало тебя в область везти...», сунул другу в руки удочку и отошел в сторонку. И только здесь отец Василий испытал первое за несколько часов желание – сходить в кустики. Он вздохнул, поднял свое тяжелое несуразное тело и побрел прочь. Миновал ивовые заросли, перешагнул через сухой толстый ствол принесенного паводком дерева, спустился в ложбинку, поднялся на взгорок. Он шел, не соображая, ни куда точно идет, ни где именно остановится.

– Мишаня! – услышал он за спиной далекий, по-матерински заботливый голос главного врача районной больницы. – Далеко не ходи-и...

Под ногами у священника что-то хрустнуло, и, словно в ответ на этот хруст, в кустах неподалеку что-то зашевелилось.

«Кабан?» – вяло подумал отец Василий. Хотя какой кабан может быть на острове в полутора километрах от ближайшего берега...

Кусты зашелестели еще сильнее, ветки закачались, а в стороны от куста отвалились сухие снопы прошлогоднего камыша, и на отца Василия уставились белые, сверкающие в свете луны белки глаз. Батюшка инстинктивно перекрестился – не от страха, просто по привычке.

– Не-ет! Не нада! – завопил человек и поднялся во весь рост. – Только не ты-ы-ы!

Отец Василий вздрогнул, пригляделся, и всю его «нездешность» словно сдернуло сильной и властной рукой. Прямо перед ним стоял грязный, заросший, израненный и истрепанный... Бача.

– Ага... – стремительно возвращаясь в реальность, проговорил поп. – Так вот ты где, сука, прячешься!

Бача подался назад.

– Там твоих пацанов по ментовкам таскают, – медленно и яростно наступал священник. – А ты в кустах ж... отсиживаешь! А ну, иди сюда!

Бача отступил еще на два шага назад и вдруг развернулся и бросился бежать.

– Куд-да?! – кинулся за ним поп. – Иди сюда, козлина! Щас я с тобой по-мужски разговаривать буду!

Но Бача «по-мужски» разговаривать не хотел. Он бодро поскакал через гнилой плавник и колючие кусты шиповника, выбежал на бережок и помчался по мокрому песку вдоль острова, вздымая тучи брызг и то и дело оглядываясь назад.

– Иди сюда, я сказал! – не отставал поп. – Все равно тебе не сбежать! Стоять! Стоять, Бачурин!

– Мишаня? – выскочил из кустов Костя. – Мишаня, что случилось!

– Отсекай ему дорогу! – заорал поп. – Отсекай!

– Кому?

– Бачурину! Что, не видишь?!

Отец Василий быстро оценил расстояние и траекторию бега, понял, что молодого подвижного Бачу ему просто не догнать, и, дождавшись легкого изгиба берега, образующего небольшой мысок, ломанулся через кусты наперерез. Он точно знал: перепуганный до невозможности бывший вождь молодежи слишком занят собой, чтобы следить еще и за дорогой, по которой бежит. А значит, путь ему один – к священнику в руки...

Так оно и вышло. Отец Василий продрался сквозь колючий кустарник, и когда Бачурин, задыхаясь от быстрого бега, обогнул мысок, то с налета ударился прямо в тугой, покатый батюшкин живот.

– Приехал, гнида! – перехватил его священник и ловким, отточенным еще в спецназе движением завернул руку противника за спину.

– Ой, больно! – заверещал Бача. – Ай-я-я-а-ай!

– Потерпишь, – уложил его физиономией в песок отец Василий. – Костя! Бегом ко мне! Смотри, какого зверя я поймал!

– Хто это?! – настороженно высунул голову из кустов перепуганный бурным развитием событий главврач.

– Козел один... да ты его знаешь... – Священник схватил Бачурина за чуб и оторвал его лицо от сырого пляжного песка.

– Бача?! – охнул Костя.

– Ага! – удовлетворенно отозвался поп. – Собственной персоной. Думал, никто его не найдет!

Он с наслаждением двинул псевдодесантника по почкам.

– Жирный, сволочь! Еще не все запасы растерял, по камышам бегаючи! Ничего! Тебя чекисты мигом высушат!

– Не надо к чекистам! – отчаянно завопил Бача. – Не надо, мужики! Я больше не буду!

– Вот смотри, Константин Иванович, – еще раз, просто чтобы убедиться, что эта гнида под ним, двинул Бачу по почкам отец Василий. – Смотри, какой покладистый стал! Прямо зайчик беленький! – Он наклонился к Бачиному уху и заорал: – А в СИЗО на нары не хочешь?!

Бача испуганно дернулся.

– Ты полегче, батюшка, – перепугался за пленника врач. – А то у него барабанные перепонки лопнут. Ты ж его начисто оглушил!

– Не сахарный, не растает! – гоготнул поп; от его «потустороннего» настроения не осталось и следа. – А в ЧК его еще не то ждет!

– Не надо в ЧК! – заорал Бача. – Мне там хана!

– А мне большего и не нужно, – с удовольствием проговорил священник. – Если тебе хана придет, значит, есть и на этом свете справедливость!

– Ты что, поп, думаешь, меня сдашь, и все закончится?! – прорыдал Бача.

– А то нет?! – громко хохотнул священник. – Ты у меня под номером один значишься!

– Я не номер один... – выдохнул Бача. – Я вообще никто...

– Чего-о? – издевательски протянул священник. – Как это мы быстро гонор порастеряли!

– Я правду говорю! Здесь Чичер всем заправляет!

Священник на секунду задумался. Кличка была знакомой. Кажется, именно Чичер выполнял при Баче функции начальника охраны... спецслужба, так сказать... Лаврентий Палыч местечкового розлива...

– Вот в ФСБ все и расскажешь... И про Чичера, и про себя...

– Не получится, – буркнул в песок Бача и закашлялся. – У Чичера там кхе-кхе... рука.

– Свисти больше, – вмешался в разговор внезапно осмелевший главврач. – Москвичи вас всех на кукан посадят.

– Ничего вы не знаете, Константин Иванович, – возразил Бача. Он уже пришел в себя и понял, что коль его сразу не замочили, надо как-то выкручиваться. – Если я туда попаду, меня как свидетеля тут же уберут... Мне напрямую в Москву надо, сразу на Лубянку, иначе не выжить... Я такую информацию знаю! Здешним чертям всем до одного тошно станет.

Отец Василий улыбнулся. Все эти моментально приходящие в голову задержанным отморозкам аргументы он слышал в агромаднейшем количестве – еще когда в спецназе служил. И дядя у них премьер-министр, и племянник – генеральный прокурор. Чего не придумаешь, когда шкуру спасаешь...

– Я вам точно говорю, – торопливо убеждал попа Бача. – Я здесь вообще никто, это все Чичер! Вы его еще не знаете! Вот кто полный псих! Его брать надо! А мне в Москву добираться надо! Иначе замочат, на хрен!

– Ладно, хватит попусту трепаться, – вздохнул священник. – Давай, Костя, сгоняй за веревкой, можно из рюкзака выдернуть, а потом и поговорим с этим ни в чем не повинным страдальцем.

Костя молча кивнул, и вскоре известного усть-кудеярского предпринимателя и авторитета за шиворот подволокли к костру и приторочили к принесенному паводком толстенному ободранному бревну.

– А теперь рассказывай, – усмехнулся отец Василий и подкинул дровишек в огонь.

* * *

То, что Бача периодически врал, было очевидно. Он явно завышал значение связей Чичера, делая из него зловещего теневого «правителя». Он явно занижал свою роль во всем этом беспределе, выставляя себя слабым, беззащитным и совершенно беспомощным исполнителем чужой недоброй воли. Он отчаянно пытался представить всю эту историю то как жуткий психологический эксперимент, поставленный некими неназванными силами, о-очень близкими к спецлабораториям Лубянки, то как некую ошибку прокремлевских сил здесь, на уровне областного масштаба.

У него получалось, что приезд «чеченцев» и обустройство фильтра организовал лично Чичер, и вообще Баче здорово досталось от этого негодяя, когда он узнал, что Бача замирил пацанов в овраге. Понятно, что концы у Бачи постоянно не сходились, и он наворачивал одну ложь на другую, чтобы хоть как-то обосновать то, что сказал ранее.

– Вы же умный человек, отец Василий! – восторженно сверкал глазами Бача. – Вы же меня насквозь видите! Как я могу вам врать?! Все чистая правда!

Отец Василий повидал таких людей немало. Тщетно пытаясь если не быть, то хотя бы выглядеть настоящими мужиками, все они склонны к детским преувеличениям и фантазиям, к детской жестокости и детскому же неумению признавать проигрыш. Отсюда и эта бесконечная ложь, и эти на ходу изобретаемые «ходы» вроде откровенной попытки купить чересчур опасного недруга на явную и не слишком умную лесть.

Некоторое время отец Василий все это слушал с интересом, но когда горизонт начал светлеть, он понял, что так и не услышал от Бачурина ничего стопроцентно правдивого и просто потерял время. И тогда он похлопал пленника по плечу, ткнул в бок клюющего носом главврача, взял снасти и отправился на бережок. До прибытия Петиной моторки оставался от силы час.

* * *

Клев пошел сразу. Одного за другим отец Василий выудил одиннадцать обалденных, килограмма на полтора, подъязков, и, когда вдалеке послышался рокот моторки, он с большим сожалением нанизал их на шнур и сложил в огромный, специально для этой цели взятый целлофановый пакет.

– Ну что, Бача, пора в путь-дорогу, – весело кинул он пленнику и получил в ответ такой исполненный ненависти взгляд, что обомлел. – Смотри-ка, – пробормотал он. – А какого паиньку из себя строил...

Костя помог ему перетащить связанного, как теленка, Бачу в моторку; потом они кинули туда рюкзаки с уловом и остатками нерастраченной провизии и через каких-нибудь десять минут уже высаживались у старого причала.

Отец Василий оглянулся и весело покачал головой. Город еще спал – ни людей, ни машин. Благо до центральной площади недалеко. И тогда он согнулся, подхватил лежащего на боку пленника под живот, оторвал от земли и перекинул через плечо.

– Проводишь? – повернулся он к Косте.

– Не-е, Мишаня, – покачал головой главврач. – Ну его на фиг. Что обо мне подумают, если увидят?

– А обо мне что подумают? – рассмеялся священник. – Об этом ты не подумал?

– Тебе не привыкать, – отмахнулся Костя.

* * *

Ничто так не любил отец Василий, как раннее поволжское утро. Когда солнце еще светит, не раскаляя и не ослепляя. Когда суматошные воробьи, радуясь наступающему дню, устраивают свои шумные, базарные разборки. Когда воздух свеж и ароматен, а земля отдает накопленную за ночь прохладу.

– Классно как, Бача! – поделился он со свисающим с плеча, как шинель-скатка, злодеем.

– Иди ты! – мрачно отозвался Бача.

– Дурак, – легко констатировал священник. – Дыши. Запоминай. Потом неделями в камере только это спасать и будет.

Но Бача был непреклонен и делить радость утра со своим главным врагом не желал. Мимо шли редкие прохожие, удивленно глядящие на странного бородатого человека в рыбацкой куртке и его не менее странную ношу. Промчалась в центр города поливальная машина. Какой-то парень звонил по сотовому телефону... Городская жизнь набирала обороты.

Священник пересек центральную площадь, поздоровался с милицейским нарядом, охранявшим всю ночь «Белый дом», а теперь вышедшим покурить и размять затекшие за ночь от сна в неудобных креслах члены. Затем он прошел мимо юных елочек, но на самом подходе к зданию ФСБ его окликнули.

– Эй, поп! Подожди!

Отец Василий обернулся. Прямо к нему от небольшой сверкающей лаком импортной машины шли два молодых человека с короткими стрижками и почти одинаковыми резкими чертами лица.

– Тормози, поп, дело есть.

Отец Василий охнул и метнулся к дверям ФСБ. Но он уже не успевал. Сказывались выпитое вчера спиртное, усталость и двойной вес, повлияло и то, что их было двое и они были готовы ко всему. Священника сбили с ног, ударили по голове чем-то тяжелым, отняли Бачу, а когда он все-таки сумел подняться, снова налетели, опять ударили по голове и вслед за Бачей поволокли к машине.

Если честно, то не выскочи из дверей дежурный офицер, неизвестно, как все сложилось бы. Конечно, отцу Василию винить себя не хотелось, он действительно устал за минувшую бессонную ночь, хотя, наверное, мог бы поспать попеременно с Костей, если бы относился к делу серьезнее. Но случилось так, как случилось.

– Как вы? В порядке? – заглянул ему в глаза фээсбэшник.

– Более-менее, – хмуро отозвался священник и сел. Голова гудела, как Царь-колокол.

– За что они вас?

– Пошли, дорогой, – с трудом поднялся на ноги отец Василий. – Это долгая история. Без показаний по всем правилам не разберешься.

Офицер сразу посерьезнел. Понял, что это не обычные пьяные разборки между кутившими всю ночь вместе дружками.

– Ну, пойдемте, – кивнул он. – Только у нас народ раньше восьми не появится, посидите в комнате для гостей...

– А москвичи? – прищурившись, глянул на дежурного священник.

– Москвичи здесь, – побледнел офицер.

– Что и требовалось доказать... Веди к ним.

* * *

Священник начал с главного – с описания похитителей предпринимателя Бачурина. Москвичи сразу врубились, в чем дело, и разложили перед ним с десяток фотографий, среди которых отец Василий без колебаний выбрал две.

– Вот они.

Московские чекисты переглянулись. Похоже было, что для них это большой новостью не явилось.

– Вы можете нам все подробно рассказать? – очень вежливо спросил один из чекистов.

– Могу... – вздохнул отец Василий, сразу подумав, что тогда его утренняя служба сорвется. Но долг обязывал.

Он давал показания часа четыре – ровно столько, сколько слушал ту галиматью, что вешал ему на уши Бача. Хочешь или не хочешь, а надо было рассказывать все и как можно ближе к оригиналу. Но москвичи отнеслись к Бачиным россказням в поповском изложении намного серьезнее, чем он ожидал. Они расспрашивали и уточняли, несколько раз возвращались к той части разговора, где Бача говорил о Чичере, и было видно: их это задевало всерьез.

Священник не стал задавать ненужных вопросов типа «А что, правда, этот Чичер так опасен?». Ему за глаза хватало и малой доли информации в виде мимики, жестов и вздохов, чтобы понять: да, Чичер – это очень серьезно.

– Вы бы поосторожнее... себя вели, – предупредил напоследок один из москвичей. – Я думаю, вам вообще надо взять семью и на некоторое время уехать из города.

– Думаете, я им нужен? – на всякий случай спросил отец Василий.

– Вы многое знаете. Конечно, Чичер понимает, что все уже рассказано и нам тоже, но Бачурин верно говорил: Чичер – полный псих. Он вполне может быть неадекватен.

– Что ж, я это учту, – прокашлялся священник.

– Этого мало, – покачал головой чекист. – Вам спрятаться надо.

– И надолго?

– Пока не поймаем.

Отец Василий покачал головой – это было нереально: службы, общение с прихожанами... он не мог так просто взять и швырнуть это козе под хвост. Он вздохнул, встал со стула и начал прощаться. Дело было сделано, на службу он опоздал, но вот Ольгу к Анзоровой родне, пожалуй, отправить не мешало бы. И прямо сейчас.

* * *

Домой он шел быстро. На подходе к Татарской слободе отец Василий уже перешел на бег, а возле дамбы плюнул на все, зашвырнул в кусты рюкзак с добычей и снастями и помчался по дамбе через речку Студенку по колено в воде изо всех сил. И уже на подходе к дому понял: что-то произошло.

Его старая и наблюдательная кобыла Стрелка металась по двору и тревожно храпела. Священник бросился к черному ходу, замер возле самых дверей, прислушался и осторожно потянул за ручку.

– Заходи, поп, – пригласили его. – Мы тебя уже минут десять как дожидаемся.

Священник вполголоса матюгнулся и шагнул вперед. Но в коридоре было пусто.

– В спаленку проходи, в спаленку... – гулко отозвалось от стен.

Внутри у него все похолодело. Священник прошел по коридору к спальне и заглянул внутрь.

Ольга сидела на кровати с Мишанькой на руках – ни жива ни мертва. А справа и слева стояли два плечистых парня в натянутых на физиономии стандартных спецназовских масках, с массивными, длинноствольными пистолетами в руках.

– Поехали с нами, поп, – предложил один. – С тобой поговорить хотят. Дергаться не надо. Баба твоя нам не нужна. Будешь паинькой, все будет чики-тики. Ты понял?

Священник быстро кивнул. По тому, как спокойно, как размеренно с ним говорили, ему стало совершенно ясно: это не простые бандиты; это... пожалуй, да, это – профессионалы. И у чекистов были основания опасаться их. Серьезные основания.

– Руки назад, – скомандовал один.

Священник подчинился.

– Кру-гом! – снова по-армейски четко скомандовал бандит.

Священник выполнил команду беспрекословно. «Лишь бы не тронули Ольгу с Мишанькой! – вертелось в голове. – Лиц их она не видела, не должны...»

Сзади металлически щелкнули наручники, и отец Василий вздохнул – он очень не любил это ощущение металла на запястьях, особенно когда руки заведены за спину.

– Вот и молодец, – похвалили его. – Вперед.

Отец Василий вышел в коридор, направился к выходу, дождался, когда перед ним откроют входную дверь, и безропотно спустился по ступенькам крыльца. И только здесь оглянулся. Ольга стояла у окна с Мишанькой на руках и старалась не плакать. Он кивнул ей на прощанье и пошел меж взявших его с двух сторон в клещи бандитов к той самой сверкающей импортным лаком машине.

* * *

Ему сразу же, прямо у машины, завязали глаза, и это как бы оставляло надежду, что везут не убивать. Но отец Василий в такие приколы не слишком верил: сколько раз на его памяти подобные трюки использовались лишь для того, чтобы жертва не поднимала ненужного шума и не ерепенилась. Его сунули на пол у задних сидений машины, и священник, хоть и не сразу, но все-таки провалился в узкое пространство меж спинками кресел первого ряда и сиденьями второго. Теперь он был зажат так плотно, что и не повернуться.

– Погнали! – распорядился старший бандит, зашелестели снимаемые с лиц маски, и машина поехала.

Отец Василий весь превратился во внимание. Пусть и лишенный возможности видеть, он не хотел упускать ни единой, даже самой мелкой и незначительной детали. Потому что каждая из них в дальнейшем могла означать жизнь или смерть.

Он сразу принялся считать, запоминая, на какой именно секунде машина поворачивает. И это было совсем нетрудно, поскольку, когда машина заворачивала вправо, его вжимало в сиденье лбом, а когда поворот был левым, его крупное, массивное тело тащило в противоположную сторону, и в спину больно вонзался какой-то кронштейн из-под кресла.

Он совершенно точно знал, что на трассе они повернули в сторону Софиевки. Он достаточно уверенно предполагал, что на грунтовку, причем вправо, они свернули километрах в пятнадцати от его дома. А по тому, как остро пахнуло в окна запахом кукурузной ботвы, а затем и болотной гнили за пять-семь секунд до поворота, можно было предположить, что грунтовка эта шла в районе мостка через мелкий ручей. Он помнил это место. Где-то здесь неподалеку располагалось пятое отделение Софиевского совхоза.

Машина прошла по пыльной грунтовке еще около двухсот сорока секунд и встала, и священник почти уверился – да, это именно пятое отделение. Но почему-то никаких звуков он не слышал, словно здесь и не было людей вовсе.

Хлопнула дверца, затем вторая, потом открыли дверцу у его головы, священника схватили за ворот, не без усилий выдернули наружу и швырнули в мягкую и горячую дорожную пыль.

– Вставай, боров, – неласково предложили ему.

Отец Василий поднялся на ноги и, подчиняясь толчкам в спину, побрел вперед. Внезапно солнце перестало греть спину, и в лицо повеяло влажной сыростью и запахом перепревшего навоза.

– Хорош.

С него сняли повязку, и отец Василий обнаружил себя внутри фермы, причем давно уже брошенной фермы. «Точно, пятое отделение от Софиевки! – решил он. – Они как раз пару лет назад начали свои отделения закрывать...»

– Привезли? – раздался из-за дощатой перегородки глухой голос.

– Ага.

– Тащи сюда.

Отца Василия пихнули в спину и повели вперед. Священник быстро стрелял глазами по сторонам, но пока ничего обнадеживающего не видел. Похоже, на этой ферме и впрямь года два конь не валялся, а значит, кричи не кричи, толку не будет. Никто не услышит, спасать не прибежит, и даже ментам не позвонит.

Его завели за перегородку, он поднял глаза вверх и охнул. Прямо перед ним на стене висел голый по пояс, окровавленный Бача. Руки господина Бачурина были сцеплены наручниками, а цепочка от наручников накинута на вбитый в стену костыль. И висел Бача на этих наручниках, едва доставая до утоптанного земляного пола пальцами ног.

– Давай и этого сюда, – скомандовали из полутемного угла.

Священник вгляделся. У стены сидело и стояло человек шесть разновозрастных парней. Самому младшему лет пятнадцать, самому старшему явно за двадцать пять. Все крепкие, спортивные, по-военному подтянутые и напряженные.

Его провели вперед, бросили животом на землю и, подстраховывая заточкой возле уха, сняли наручники. Отец Василий несказанно удивился.

– Руки вперед! – скомандовали ему, грубо «помогли» свести руки над головой и снова щелкнули браслетами. Теперь он опять был повязан, но на этот раз мог держать руки перед собой.

– Готово. Можно подвешивать, – прокомментировали сбоку, и священник мысленно охнул, понимая, что это временное послабление никаким послаблением на самом деле не было. И будет он теперь висеть на собственных кистях, как Бача, пока на фиг не оторвутся.

Его подтащили к стене, приподняли и ловко подвесили. Отец Василий попытался найти почву под ногами и не смог. Его пробил пот. Простое знание механики подсказывало: удержать полтора центнера на запястьях, по три четверти центнера на каждое... нет, не выдержат руки. Это само по себе уже было пыткой.

– Малыш, доску ему подложи, – распорядился кто-то, кого священник не видел, и через пару секунд отец Василий ощутил, что теперь хоть есть на что опираться. Пусть лишь пальцами ног, как и Бача.

– Сразу взяли? Без проблем? – озабоченно поинтересовались из темноты.

– Как овечку. Даже не пикнул.

– Молодцы.

– А что Бача?

– Бача? – усмехнулись в ответ. – А Бача, считай, труп. Щас Чичер приедет, он ему покажет, где раки зимуют...

– Я не про то. Что-нибудь путное сказал?

– А что он скажет? Ну, сказал, что на острове на дно лег. Там и проваландался все это время.

Отец Василий старательно разглядывал окружающее. Глаза помаленьку привыкали, и он уже видел сколоченный из необработанных досок стол, большую пепельницу в центре, лавку... все просто и даже обыденно. И если бы не подвешенный за руки, истекающий кровью Бача, то можно было подумать, что это беседуют молодые совхозные механизаторы.

«А ведь Бача меня предупреждал! – вспомнил священник. – Говорил, что не дотащить мне его до чекистов, что кончат его... А я не поверил!» Теперь отец Василий остро сожалел, что не смог преодолеть собственного предубеждения и отнестись к словам Бачи с большим доверием.

Глаза священника постепенно совсем привыкли к полутьме, и он уже мог разглядеть все, что его окружало, даже самые мелкие детали. Самый молодой нацепил на глаза сорванную с попа повязку и легко, на время собирал и разбирал пистолет Макарова. Остальные просто сидели молча, изредка подавая реплики тренирующемуся товарищу. Все они явно кого-то ждали. И лишь когда послышался шум двигателя, старший вскочил и стремительно скрылся за перегородкой. Отец Василий непроизвольно напрягся, но старший вернулся один.

– Что, Чичер приехал? – спросил его тот, что сидел на корточках у стены.

Старший отрицательно мотнул головой.

– Здорово, братухи! – вошел новенький. – Короче, Чичер груз получает, велел ждать.

Никто не возражал.

– А это кто у нас? – присмотрелся привыкающими к полутьме глазами новенький. – Ба! Да это Бача! Собственной персоной! Вот радости, блин, полные штаны!

– Прикинь, Малява, перед самыми дверями ФСБ у попа его отняли, – сказали новенькому от стола. – Вот был бы номер, если б он туда попал...

Малява ничего не ответил, а только хмыкнул, прошел мимо священника, и от него остро пахнуло комбикормом. Затем подошел к Бачурину и от души двинул его под ребра.

– Что, сука, допрыгался?!

Бача ойкнул, но промолчал.

– Тебе, козел, зачем бабки давали?! – не унимался Малява и снова двинул Бачурина в живот. – Чтоб куролесил?!

Бача подавленно молчал.

– Твое дело было кадровый отбор произвести! – напомнил предпринимателю Малява. – А не понты колотить! А ты что натворил?! Тебе сказали: стукачка не трогать! Сказали, я спрашиваю?!

– Сказали... – выдохнул Бача.

– Тебе сказали, что Чичер самолично и с ним разберется, и с чекистами разведет?! Ась?! Не слышу!

– Сказали...

– А какого хрена ты этот цирк устроил?! Козлина!

Бачу еще раз, уже напоследок, двинули под ребра, он совершенно задохнулся и начал судорожно ловить ртом воздух. Малява покачал головой, отошел и присел на лавку рядом с собирающим пистолет парнишкой.

– Молодец, Малыш! – сдержанно, но от души похвалил он. – Если такой же в деле будешь, большие дела сделаешь!

– Ага, – кивнул Малыш. – Поскорее бы...

– Ничего, скоро начнем... – ласково потрепал Малыша по загривку Малява. – Эти козлы нам за все ответят! Опустили, бля, страну дальше некуда, и думают, на Руси мужиков настоящих не осталось. А вот хрен вам!

Священник насторожился. Нотки были знакомые, бугровские...

– Ничего-о... – протянул Малява. – Мы им напомним, как нас вся Европа боялась!

– Правда, что ли? – задумчиво спросил Малыш и вставил в «макаров» обойму.

– А ты думал?! – хохотнул Малява. – Мы их всех по очереди отымели: и Германию, и Францию, и Британию, и даже Испанию – везде русские гарнизоны стояли! Тыщу лет стояли! Забыли, суки, как мы ихних баб трахали! Надо напомнить!

– А нам по истории такого не говорили...

– Ясно, что не говорили! – хмыкнул Малява. – Но только ты знай, все от нас пошло. И порох, и деньги, и армейский устав – это все мы первыми придумали! А Европа у нас украла. А историю давным-давно переписывать надо. Целиком. Наизнанку! Чтоб не как им нравится, а как нам, настоящим русичам! Ты понял?

– Понял, – равнодушно кивнул Малыш. – Но первым я все равно физрука замочу.

– Дурак, – серьезно возразил Малява. – Потому что я же тебя первого и шлепну, если против дисциплины пойдешь. Замочишь своего физрука, не боись. Но не первым, а когда скажут. Усек?

Малыш молчаливо принялся разбирать пистолет.

– Усек?! – повысил голос Малява.

– Усек, – нехотя признал Малыш.

– Вот это другое дело... – удовлетворенно хмыкнул Малява. – А если забудешь, что с нарушителями дисциплины бывает, то Бачу вспомни... Лады?

– Лады, – скривился Малыш, но на Бачу взгляд все-таки кинул.

* * *

Отец Василий стремительно анализировал. То, что из шести человек армию отслужили только двое, он уже видел. Чувствовал. На Маляве лежал явный отпечаток «незаконченного высшего» и острого комплекса неполноценности, отсюда и страсть к радикальным идеям и теоретизированию. Скорее всего, Маляву и в армию не взяли по... медицинским, скажем так, показаниям. Малыш просто запутался. Еще двое слушали Маляву, открыв рот, но они не опасны. Не слишком опасны...

По-настоящему серьезную тревогу ему по-прежнему внушали те двое, что взяли его прямо дома. Эти не просто служили, они явно служили в «горячих точках». И, кажется, это им пришлось по вкусу...

Священник видел таких превеликое множество. Специфический опыт «общения» со смертью рано или поздно накладывает на человека неизгладимый отпечаток, но некоторые как-то с этим справляются, а вот для других пережитое становится настоящим наркотиком, вкушать который хочется снова и снова. То ли из-за ставшей хронической привычки к повышенной дозе адреналина в крови, то ли и впрямь здесь поработал сам нечистый... Кто знает?

Одно ясно, этим двоим давно наплевать, за какие идеи они борются и какие цели преследуют. Потому что чувство близости к смерти, сначала к своей, а потом и к чужой, этот острый восторг изнутри, преломляющий все твое бытие, становится главной и непреодолимой ценностью, практически самоцелью.

Понятно, что когда-то и они боялись смерти, а потом с ними произошло то, что отец Василий однажды пережил и сам. Тогда, еще в Афгане, у них подстрелили взводного, и решения приходилось принимать не по приказу извне, а по внутренней готовности его принять. Только поэтому и произошло то, что отец Василий, а тогда еще Мишаня Шатунов, назвал для себя «преодолением». Он словно перешагнул через невидимый рубеж и сразу, буквально в тот же миг, ощутил, как изменился мир вокруг него. И сам он стал иным...

Он запомнил это до мельчайших деталей. Главное, странным образом изменилось сознание. Мир мгновенно утратил свою четкость и определенность, расплылся, заструился, потек, переступил границы всего отдельного, включая... собственное тело рядового Шатунова. Больше не было «мы» и «они». Не было даже «я». Было нечто пронзительно-горячее, ясное до кристальной чистоты и в высшей степени одухотворенное.

Они все вышли из этого боя иными. Но, как ни приглядывался Мишаня к своим сослуживцам, он не видел на них отпечатка ЭТОГО; они просто повзрослели. А вот он... Некоторое время он думал, что у него просто на время снесло крышу, но однажды, уже спустя месяца два, ему пришлось принять под свое командование отделение в соседней роте, и он сразу увидел, что двое здешних старичков ЭТО знают и ценят. То, с каким нетерпением они ждут «главных новостей», как жадно прислушиваются к инструктажам, пытаясь заранее оценить возможность прикоснуться к ЭТОМУ, как воодушевленно, нежно мурлыкая себе под нос, готовятся... В общем, они ЗНАЛИ.

Что любопытно, и его они вычислили сразу и мгновенно приняли в свою «команду» со всеми вытекающими из этого льготами и послаблениями. Старички прикрывали своего молодого младшего сержанта от начальства так же, как прикрывали бы друг друга, случись что. Их совершенно не смущало то обстоятельство, что Мишаня получил две своих новеньких лычки всего-то пару недель назад. Их не смущало то, что он был существенно ниже по армейской иерархической «лестнице». Мишаня стал своим сразу и навсегда, и вместе они словно образовали отдельное ото всех остальных землячество. Землячество духа. А потом он просто увидел, как они прочесывают афганский кишлак, и понял, что стояло за этими блестящими от возбуждения глазами. И вот тогда он испугался. По-настоящему.

Что ж, они были прекрасными солдатами, и любой командир с радостью ставил бы их в пример остальным. Армии ведь все равно, какой внутренней ценой ты заплатишь за выполнение боевой задачи. А генералов нимало не касаются ни твои бессонные ночи потом, спустя годы и годы, ни твоя полная чужеродность этой до дикости странной гражданской жизни.

* * *

Он провисел так еще минут двадцать, когда вдалеке, где-то за этими стенами снова послышалось надрывное урчание автомобильного двигателя.

– Неужто Чичер? – вскочил из-за стола Малява.

– Вряд ли, – не поднимаясь с корточек, обронил второй. – Груз – это надолго. Да и когда Чичер на этой бурбухайке ездил? Ни рации, ни хрена...

Но состояние тревожной возбужденности все более охватывало бойцов, и в конце концов повскакивали все.

– А что с попом делать? – спросил кого-то Малява.

– Да пусть висит. Хотя нет, давай его сюда, пусть Чичер порадуется...

К отцу Василию подскочили двое, поднатужились, приподняли огромное тело и поставили на ноги. Священник с облегчением опустил руки вниз и вдруг с ужасом осознал, что он их практически не чувствует.

– Что, рук нема?! – гоготнул кто-то. – Ничего, скоро и головы не будет...

Его проволокли к выходу и поставили перед огромными деревянными воротами. Видимо, чтобы сразу продемонстрировать Чичеру. Священник вздохнул, все-таки они все еще были пацаны. Кроме тех двоих. Но те и не скакали молодыми козлами по всей ферме.

Звук двигателя стал по-настоящему громким, а потом гулко хлопнула выхлопная труба, и все смолкло. Это действительно была та еще «бурбухайка». Ворота открыли настежь, и отец Василий даже зажмурился от хлынувшего внутрь бывшей свинофермы света. Его мощно толкнули в спину.

– Вперед, патлатый! И сразу на колени!

Священник послушно пересек линию ворот и упал на колени. Из машины вышел широкоплечий парень, местный – священник его помнил.

– А где Чичер? – разочарованно протянул кто-то.

– А я знаю? Вон Малява от него приехал, у него и спрашивайте. Я чего приехал: у меня проблема с бабками – десять «штук» не хватает.

– Ты же говорил, что за сороковник сторговался! – возразили ему.

– Я и сторговался, – хмыкнул парень. – Но цены-то растут.

– Щас. Подожди.

Малява прошел мимо попа внутрь фермы, видно, за деньгами.

– А это кто у нас, поп? – подошел ближе парень и лениво шлепнул священника по затылку. – Мочить его, на хрен, чтобы воду не мутил!

– За это ты не беспокойся, – вернулся с деньгами Малява. – Держи. Но смотри, перед Чичером за все отчитаться придется.

– Базара нет, – пожал плечами парень. – Надо, значит, отчитаюсь.

Он развернулся и направился к своей машине – старому, потрепанному и пропыленному на сельских дорогах «уазику». Отец Василий внимательно проводил его взглядом, дождался, когда он включит зажигание...

– Вставай, козлина! – пнули его в бок. – Сам вставай, не жди, что мы тебя везде на себе таскать будем...

– А ты его могилу заставь копать, рядом с Голубем. Самое место.

Парни загоготали. Видимо, воспоминание о Голубе и его могиле вызывало у них очень теплые чувства. Отец Василий с усилием поднялся.

«Уазик» тронулся с места.

Священник вскинулся и, набирая скорость, побежал вслед за машиной.

– Куд-да! – заорали ему. – Держи его, Малыш!

Священник прибавил ходу.

– Куд-да! – запоздало скользнула по его рыбацкой куртке чья-то, видимо, Малыша, рука, но удержать священника не успевали.

Он стремительно преодолел последние отделяющие его от «уазика» метры, закинул цепочку наручников за буксирный крюк и бежал в таком полусогнутом положении до тех пор, пока «уазик» резко не прибавил ходу. И тогда священник упал, и его поволокло по раскаленной белой пыли в неизвестность.

* * *

То, что ему не оторвало руки, можно было считать подарком судьбы. Да и будь эта дорога чуть-чуть более благоустроенной – с щебеночкой или асфальтом, и священника ободрало бы до костей. Но это была обычная сельская грунтовка, покрытая толстенным слоем нежной, как пух, и горячей пыли.

Сзади что-то орали, но «уазик» стремительно набирал скорость, отчего рев старого, изношенного двигателя забил все звуки в округе. Затем раздались два выстрела, один за другим, но к тому времени «уазик» отъехал настолько, что вряд ли водитель смог бы хоть что-нибудь расслышать.

Отца Василия подкидывало на кочках и болтало от обочины к обочине, как шарик в алюминиевом стакане наперсточника. Он сразу же нахлебался пыли, и когда все-таки додумался закрыть рот, чувство было такое, словно он объелся гранатовой кожуры – челюсти слиплись, и ни пошевелить ими, ни сплюнуть уже не удавалось.

А водитель, похоже, обожал настоящую скорость и мечтал о «Формуле-1», и священник панически и вполне серьезно опасался, что запястья его вот-вот оторвутся и он увидит, как из его рук вылезают красновато-желтые сухожилия. Но потом автомобиль резко свернул, разболтанный донельзя буксирный крюк провернулся, священника крутануло вокруг себя раза три, и он обнаружил, что летит с косогора куда-то вниз, во тьму и забвение.

* * *

Первым, что он услышал, придя в себя, было негромкое поквакивание лягушек. Склизкие и холодные подружки всяких там Иванушек-дурачков осторожно перекликались, явно пытаясь сообразить, что свалилось к ним на голову в этот раз. То, что это бородатое чудовище не сказочный принц, а значит, никакой любви не получится, было более чем очевидно.

Отец Василий приоткрыл глаза. Прямо над ним размеренно колыхались длинные, изумрудно-зеленые ивовые ветви. Веяло покоем и счастьем.

Священник попробовал поднять руки, но это ему не удалось. Хотя пальцы он уже чувствовал. Значит, позвоночник цел.

Он попытался пошевелить правой ногой. Она была в наличии, но тоже не шевелилась.

Отец Василий глубоко вздохнул и понял: что-то невероятно тяжелое препятствует даже тому, чтобы он дышал.

Он отчаянно задергался, вывернул шею и увидел, что сидит по горло в небольшом болотце под тем самым мостком, по которому они проезжали, когда его везли на ферму.

Отец Василий собрал всю свою волю в кулак и начал выбираться на берег. Лягушки мгновенно утихли, а потом наперегонки ринулись в разные стороны. «Ну, что ж, значит, еще живой! – порадовался за себя священник. – Оно и лучше!» Он пожевал и выплюнул остатки начавшей цементироваться во рту пыли и, выставив сцепленные браслетами руки вперед и чем-то напоминая себе Мересьева, упорно попер вперед. Выполз, упал и забылся.

* * *

Он пролежал так до тех пор, пока не услышал где-то над собой звук мотора. Поднял голову, понял, что с дороги его прекрасно видать, и стремительно заполз в тенек, прямо под перекрытия мостка. Здесь было надежнее.

Проехавшая со стороны пятого отделения легковушка резко вывернула на трассу и помчалась догонять упылившего уже черт-те куда водителя «уазика», и священник рассмеялся. Потому что теперь он знал главное: где искать Чичера.

В этом не было большого секрета. Уже когда приехавший от своего командира Малява прошел мимо отца Василия к подвешенному на стене Баче, то от Малявы так сильно пахнуло комбикормом, что некурящий, а потому сохранивший превосходное чутье священник чуть не поперхнулся. Но было и еще кое-что. Комбикорм, запах которого привез с собой Малява, был порченым, и во всей округе лишь в одном месте настолько, чтоб так вонять. Это было восьмое отделение некогда огромного Софиевского совхоза, километрах в пятнадцати отсюда.

Отец Василий знал это лишь потому, что ездил на восьмое отделение причащать таинств Христовых глубоко больного человека. Там этим запахом все пропиталось...

Священник встрепенулся и огляделся по сторонам. Терять время на воспоминания было не с руки. Теперь он точно знал, что станет делать, потому что пассивно надеяться на чекистов и рисковать при этом жизнью своей Ольги, а то и маленького Мишаньки, он не собирался.

* * *

Поначалу он выбрался к дороге и попытался кого-нибудь тормознуть. Но машин прошло всего две, а водители, увидев его, резко вильнули в сторону, объехали нежеланного, грязного и закованного в наручники попутчика и, стремительно набирая скорость, умчались прочь. Отец Василий горестно вздохнул и огляделся. Вдалеке сверкал под ярким сентябрьским солнцем небольшой прудок, в который и втекает пробегающий под мостиком ручей. Конечно, идти к пруду было далековато, но отец Василий понимал: если смыть с себя болотную грязь, то, возможно, ему и удастся кого-нибудь уговорить. Даже несмотря на браслеты.

Он стремительно пересек шоссе, сбежал по насыпи вниз и, подбадривая себя разными хорошими мыслями, помчался вперед, но на самом подходе к пруду притормозил. В невысоких зеленых кустиках показалась белая крыша нормального такого «жигуленка», точь-в-точь, как у него дома... Священник сбавил ход и, инстинктивно затаив дыхание, подкрался вплотную к машине. Пугать владельца и этого транспортного средства, единственного на всю округу, он не желал совершенно.

– Женя-а... – позвали кого-то совсем рядом.

Священник как споткнулся.

– Ну, где ты, Женечка? – снова раздался призывный женский голос. – Я тебя уже заждалась.

Отец Василий сглотнул перемешанную с остатками дорожной пыли слюну и осторожно отодвинул ветку. Прямо перед ним, на розовом нежном покрывальце, лежала юная леди, что называется, без ничего.

– Ну, Женя! – уже капризно захныкала девушка. – Сколько можно?! – И, сняв черные солнцезащитные очки, обернулась на шорох. – А-а-а-а-а!!!

Священник судорожно огляделся; ему в этот момент лишь разборок с неведомым Женей не хватало. Но никто на помощь юной леди не спешил.

– Ради бога! Я вам ничего не сделаю! – шагнул вперед священник. – Не надо так кричать!

– А-а-а-а-а?

– Вот и прекрасно, – с облегчением вздохнул отец Василий. – Машина чья? Ваша или Женина?

– Моя, – сглотнула леди, и отец Василий вдруг понял, что она отнюдь не молода.

– И ключики у вас с собой? – с некоторой хищностью в голосе поинтересовался отец Василий.

– Ага, – кивнула дама.

– Тогда одевайтесь и поехали.

– Куда?

– Здесь недалеко. Я покажу.

Дама схватила кинутый рядом халатик, спешно прикрыла свое на удивление хорошо сохранившееся тело и уже увереннее посмотрела на этого странного, донельзя грязного бородача.

– А вы, извините, кто?

– Я усть-кудеярский священник, – понурился поп. Врать не хотелось.

– Отец Василий? – выпучила глаза дама.

И в этот момент он ее узнал. Ну, конечно же, это была законная супруга начальника усть-кудеярского главпочтамта... как там его?..

– Господи! – охнула дама. – Вы только мужу не говорите! Я для вас все, что хотите, сделаю!

И, словно специально для демонстрации всей глубины падения районной верхушки, из кустов появился тощий, как килька, и белокожий, как житель британских островов, Женя.

Отец Василий окинул его взором и мысленно опечалился, ибо Жене вряд ли исполнилось хотя бы шестнадцать годков. И ни защитить свою возлюбленную от такого бугая, как отец Василий, ни даже по-настоящему громко покричать, зовя на помощь, это дитя было не в состоянии. Да оно, похоже, и не собиралось ничего предпринимать, ибо, кажется, единственным командиром и предводителем, да, наверное, и мужиком в этой паре была все-таки она.

– Как вы сказали? Сделаете все, что я захочу? – переспросил священник.

– Все, что хотите, – твердо заверила дама.

– Действительно все?

– Абсолютно.

– Тогда достаньте кусачки мне из багажника, и по машинам!

* * *

Только садясь в машину, он вспомнил, как ее зовут, но поскольку они на ходу обо всем договорились и в перечень условий торга входила и его, отца Василия, полная беспамятность, приходилось обращаться к ней, не прибегая ни к имени, ни к особым приметам.

– Вы восьмое отделение знаете?

– Еще бы!

– Туда и дуйте. И без вопросов. Сотовый есть?

– Что вы?! Нет, конечно!

«Ах, ну да! По сотовому и муж позвонить может. В неподходящий момент. Проще забыть на туалетном столике...»

– Тогда вперед!

* * *

Женя быстро перекусил цепочку наручников найденными в багажнике пассатижами, и они попадали в автомобиль. Супруга начальника главпочтамта оказалась классным водителем, и отец Василий о дороге мог не беспокоиться. Беспокоило другое.

«А если у Чичера и впрямь в ФСБ „крыша“ есть? – старательно отскребывая спутанную мокрую бороду от лохмотьев приставшей тины, размышлял он. – Что тогда? Сразу москвичам сдать? Или, наоборот, здесь, на местном уровне шум поднять?» Он понимал, что вряд ли Чичера покрывают и здешние чекисты, и москвичи; скорее уж что-то одно. Более того, весь его жизненный опыт говорил: скорее всего Чичера крышует один, максимум, два человека. Вся система на таких, как Чичер, никогда не работала и ни за что работать не будет. Не та он птичка, чтобы его вся контрразведка страны покрывала. Не та...

Понятно, что Чичеру выгодно создавать себе имидж человека со связями. Более того, судя по всему, Чичер старательно делает все, чтобы о нем думали чуть ли не как о тайном ставленнике Кремля. И, конечно же, простые провинциальные души на это покупаются, не понимая, что самое большее, на что годится Чичер, это сыграть эпизодическую роль в мелкой политической авантюре.

Да, наверное, было время, когда некоторая напряженность в стране работала на силовые структуры, помогая продвинуть своих человечков как можно выше. Тогда и более крупные баталии с намного более серьезными жертвами были уместны. Но теперь-то кому это надо? Никому!

Да, история знает примеры, когда, готовясь к настоящей крупной бойне, правительства помаленьку разжигали страсти и обкатывали молодняк на мишенях помельче – просто для того, чтобы переход к большой крови показался вполне адекватным. Но кто у нас готов к войне? Да никто!

Наверное, можно пойти в своих рассуждениях и дальше и, не обвиняя спецслужбы и правительства в предательских антинародных интригах, просто принять ту мысль, что общество само порождает подобных Чичеру, потому что созрело для бойни, как тринадцатилетняя девочка созрела для зачатия и уже готова к этому первому кровопусканию, понятия не имея, что это лишь самое начало... Но, священник понимал, если говорить об обществе в целом, то это уже не прерогатива человека или даже человечества; такие вещи задумываются и исполняются в иных инстанциях.

– Вам куда на восьмом? – повернулась к священнику супруга начальника главпочтамта.

– Там склады есть... с комбикормом... знаете? – неуверенно спросил он.

– Конечно. Наш губернатор еще в бытность секретарем обкома этот откормочный комплекс на всю область воспел. Мой тогда в помощниках у него ходил... мне ли не знать? Сутками благоверный на этом чертовом восьмом отделении пропадал, все хотели к ноябрьским праздникам сдать.

– И сдали?

– А куда бы они делись? – рассмеялась дама, но нехорошо так рассмеялась, зло, с обидой. – Раньше ведь как было: не сдашь, погоны сразу полетят. А то и голова...

Священник вздохнул. Это была чистая правда. И про погоны, и про голову.

– А вон и ваши склады. Видите? Только я вас туда не повезу.

Отец Василий пригляделся. Там маячили кажущиеся издалека невероятно низкими длинные белые строения.

– Да никто вас там не узнает, – сахарно улыбнулся он. – Что вы так всего боитесь?

– Будь у вас такой муж, и вы боялись бы! – не обращая внимания на вжавшегося в сиденье Женю, вспылила дама.

«А блудить не надо», – злорадно подумал отец Василий, но промолчал.

Супруга начальника усть-кудеярского главпочтамта подвезла его к самым складам и притормозила.

– Дальше сами...

– Не-е, так не пойдет, – покачал головой отец Василий. – Раз уж доехали, давайте и вокруг все объедем.

Дама скрипнула зубами.

– Вы как тот солдат в анекдоте: бабка, дай воды напиться, а то так есть хочется, аж переночевать негде!

Священник захохотал.

Машина тронулась, но никого у склада не было, и лишь со стороны поля шел к складам вразвалочку какой-то мужик в телогрейке и кирзовых сапогах.

– Тормозите, щас я у него спрошу, – распорядился отец Василий, вышел из машины и побрел навстречу.

Он шел и с сожалением отмечал вокруг следы запустения и разрухи. Какой-то проржавевший насквозь металлолом, брошенный трактор, черт-те знает кем вырытая навозная яма... Отец Василий сокрушенно хлопнул себя руками по могучим бедрам и обратился к уже подошедшему вплотную к нему селянину.

– Не подскажете... – и обомлел.

Это был Чичер.

Он узнал его сразу, хотя и видел всего раза два. Резкие черты лица, молчаливая угрюмость и какая-то странная самоуглубленность. Этот человек и в самом деле мог быть полным психом – видел батюшка и таких.

– Чичер?

– Поп?

Они стояли и сверлили один другого взглядами так, словно пытались прожечь противника насквозь. Ни один не собирался уступать без боя, и ни один не хотел начинать первым.

– Ну что, иди сюда, родной, – ласково поманил Чичера отец Василий.

– Без проблем, – усмехнулся Чичер. – Давно мечтал тебе очко порвать.

– А хрен не сломаешь? – усмехнулся поп. – И не такие, как ты, на меня прыгали...

– А я попробую, – упрямо мотнул головой Чичер.

Они сошлись на расстояние вытянутой руки и снова остановились.

– Так мне как, ждать? – крикнула из-за спины дама, и на какую-то микроскопическую долю секунды отец Василий отвлекся. И тогда Чичер прыгнул.

Священник в последний миг поставил блок, но удар был так силен, что он пошатнулся и потерял равновесие. Чичер немедленно «добавил», и отец Василий понял, что уже не контролирует бой и валится оземь. И тогда, на излете, он ухватил Чичера за рукав и повалил его вместе с собой.

Они упали в сухую стерню и покатились, нанося друг другу удары головой и время от времени освобождающимися руками. Конечно, поп был сильнее и, пожалуй, опытнее, но Чичер был куда подвижней и тренированней. Сказывалась-таки разница в образе жизни. И когда отец Василий подминал Чичера под себя и думал, что вот она, победа, совсем рядом, Чичер изворачивался и выскальзывал, а то и наносил удар из такого положения, из которого, казалось, и вздохнуть нельзя, не то что драться...

– Я т-тебя живым в землю зар-рою! – рычал Чичер. – Я т-тебя на клоч-чки р-разорву!

Священник молчал и лишь пыхтел и отбивался: столько свободного дыхания, чтоб еще и угрожать, у него не было. Он старательно следовал всему, чему его научили в спецназе, но с горечью убеждался: лучшие для этого дела годы уже позади.

Они прокатились метров пять в одну сторону, затем столько же в другую, потом как-то сумели расцепиться и вскочить на ноги, и в тот самый миг, когда отец Василий понял: вот оно, пора наносить решающий удар... Чичер упал и двинул его ногами чуть выше ступней. Священник рухнул на живот и тут же понял, что опоры под ногами нет!

– Здесь я тебя и утоплю! – торжествующе захохотал Чичер и пнул его кирзовым сапогом в лоб.

Священник охнул и со всего маху полетел куда-то вниз.

* * *

Что это такое, отец Василий сообразил, как только вдохнул этот специфический аромат. Конечно же, это была яма для навоза, и, явно, свиного. Он попытался нащупать под ногами почву и не смог. Он задрал лицо вверх и начал судорожно грести руками, чтобы подплыть к высокой земляной стенке ямы, но эта субстанция была похожа на кисель и никуда его не отпускала – насколько продвинешься вперед, настолько она тебя и оттянет назад.

– Вот и все, – насмешливо склонился над ямой Чичер. – Ты понял, где мы вас всех утопим, поп?

И в тот же миг сзади него мелькнула стройная женская фигура, Чичера двинули ногой под зад, и он рухнул вниз, прямо на попа.

* * *

Отец Василий всплывал долго. Слишком долго. Сначала пришлось отделываться от вездесущих конечностей нежданного «гостя», мешавших не то что всплыть – с места двинуться. Потом он нащупал-таки дно. Оттолкнулся и рванул вверх! К воздуху!

Но подъем в этой вязкой массе длился так долго, что запаса дыхания не хватило, и он немного хлебнул.

Сплюнул. Отер грязное лицо еще более грязной рукой. Хватанул кислорода. Рядом всплыл Чичер.

– Гнида! – прорыдал Чичер непонятно кому – то ли попу, то ли этой чистенькой дамочке там, наверху.

– Что, глотнул? – через силу выдавил поп. – Понял, чем пахнешь?

– Не-на-вижу! – зашипел Чичер и с отчаяньем огляделся. – Уд-давлю к-козла!

– Пупок развяжется, – отмахнулся поп. – Сначала из дерьма выберись.

– Это ты в дерьме, поп! – до смерти обиженный тем, что все так паскудно вышло, заверещал Чичер. – Ты! А я Родину спасаю! Каждый день спасаю! От таких козлов, как ты!

– Да иди ты, – швырнул в него попавшийся под руку плотный комок священник и, надо же, попал идейному противнику прямо в лоб. – Родину он спасает... Себя для начала спаси, а потом и других будешь учить. Пристроился, козлина, к Союзу ветеранов и сбиваешь пацанов с панталыку...

Сначала Чичер испугался. Совершенно неясно, почему. А потом разозлился. И если бы Чичер не был уже зелен, как разлагающийся навоз, он бы позеленел от злости.

– Я пристроился?! Это я пристроился?! – рассвирепел он и поплыл по направлению к попу, желая только одного: впиться в него зубами и немедля порвать на куски. – Мафия поповская! Ну, ничего-о! Мы вас всех на колени поставим! Дай только народу распрямиться!

Священник предусмотрительно отплыл подальше.

– Ты за весь народ не говори. Я тоже народ. А вы и так сорок миллионов в сырую землю положили – революционеры хреновы.

– А вы Родину продали! – нагонял его Чичер.

Священник хотел возмутиться, развернулся и понял, что его сейчас вырвет, уже рвет...

– Да... для тебя Родина... ничто... – извергая потоки мерзкой массы, почти прорыдал он. – Тебе лишь бы над живым человеком власть показать!

– Кто бы говорил! – возмутился Чичер. – Да вы под нами с тридцать седьмого года лежали! Стучали, как миленькие! На своих же и стучали!

Чичер размахнулся, видно, чтобы вцепиться в попа или хотя бы залепить ему затрещину, и его тоже вырвало.

– Нас весь мир боялся! – прерываясь на блевотину, орал он. – Весь мир!

– Ну и дураки, что боялись, – выдохнул поп. – Они же не знали, что вы только со своими герои... Семьдесят лет все грозились мировое счастье устроить, а на поверку пшик вышел – только своих гробить и насобачились!

– Кто бы говорил?! Инквизитор!

– От инквизитора и слышу! Лаврентий, блин, Палыч нашелся! Да любой мафиози лучше вас! Они хоть слово держат! Своих поддерживают! А ты?! Ну, кто ты такой по жизни?!

– Ненавижу! – просвистел Чичер. – Всех ненавижу!

Сверху в яму посыпались комья земли, и противники смолкли.

– Блин! Точно эта баба сказала, и вправду два мудака в яме сидят, – послышалось откуда-то сверху. – Эй! Мужики! Вы чего здесь делаете?

Священник поднял голову. На краю ямы стояли, покачиваясь, два пропитых мужичка в промасленных робах.

– Спа-си-те... – прохрипел Чичер.

– Держи, мужики! – кинули им по веревке. – Обвяжитесь, а мы трактором выдернем. Уж извините, неохота руки марать...

Идейные противники торопливо похватали веревки и принялись обвязывать себя под мышками. Друг от друга их уже тошнило. В буквальном смысле.

– Готово?! – поинтересовались сверху.

– Готово! – хором ответили страдальцы за идеи.

Снаружи взревел трактор, и попа вместе с Чичером дернуло, свело вместе, почти в обнимку потащило вверх, некоторое время волокло по земле, как вдруг все стихло.

Отец Василий сел, негнущимися пальцами развязал узлы, отбросил веревку прочь и подождал, когда мужики снова подойдут к ним.

– Его надо сдать властям, – показал он пальцем на блюющего Чичера.

– Нах... нах... – открестились мужики. – Мы что, с дуба рухнули – руки об ваше говно пачкать? Сами нах... разбирайтесь, а у нас своих забот полон рот.

– Мне нужна машина, – привстал Чичер. – Срочно!

– А ху-ху не хо-хо?! – рассмеялись мужики, развернулись и пошли к своему трактору. – Машину ему подавай! Тоже мне, начальник нашелся! Только из говна выполз, а туда же...

Чичер стиснул зубы, вскочил и, шатаясь, помчался вслед за мужиками.

– Полундра! – заорал священник. – Мужики, он бешеный! Не подпускайте его к себе!

Мужички оглянулись, явно перетрухали и помчались прочь. И нет бы к трактору – в степь куда-то! Отец Василий застонал, вскочил на ноги и, постепенно набирая скорость, ринулся вслед за Чичером.

Он успел, но только потому, что Чичер слишком долго провозился, пока завел малознакомый сельхозагрегат. Священник вскочил на сляпанную из гнутого куска арматуры и криво приваренную ступеньку и вцепился Чичеру в глотку. Чичер зарычал, тронул какой-то рычаг, и трактор помчался вперед, подпрыгивая на колдобинах и норовя стряхнуть лишнего пассажира себе под колеса. Но отец Василий не отступал.

Он пролез-таки в кабину, оседлал Чичера сверху и принялся валтузить его по мордасам, но уже не столько для того, чтобы победить и обезвредить, сколько от тех чувств, что нахлынули на него бурной и мутной, все сносящей на своем пути волной. Впрочем, и Чичер вел себя не лучше: дважды укусил своего противника – за ухо и в щеку, и один раз попытался залезть священнику в штаны, чтобы оторвать все, что нащупает, – возможно, потому, что иного способа остановить озверевшего попа не видел.

А потом «Беларусь» подбросило вверх, закрутило, ударило оземь, и тогда стороны света и взаимное расположение земли и небес потеряли всякий смысл, а отец Василий просто отключился.

* * *

– Гнида! – пнули его в бок.

Священник застонал.

– Посмотри, что ты наделал! – чуть не плакал мужик.

Отец Василий приоткрыл заплывший глаз, потрогал укушенное ухо и подскочил.

– Где он?!

– А мне какая разница?! Ты мне скажи, какая б... за это за все ответит!

– А не хрен было технику посреди поля бросать! – отмахнулся священник и осмотрелся. Чичера, само собой, и след простыл.

– Это кто у нас такой борзой? – послышалось сзади.

Отец Василий резко обернулся. Возле опрокинутого трактора стоял милицейский «уазик», и рядом с ним самый настоящий мент, словно он только что вырос посреди чистого поля.

– Эти городские скоро совсем на шею сядут! – чуть не плакал над своим железным конем мужик. – Смотри, Петрович, что он мне наделал!

– Это не я, – несколько более вежливо возразил отец Василий.

– А на руках у тебя что?

Священник машинально поднял руки и увидел на них так и не снятые браслеты с остатками перекушенной цепочки.

– А ну-ка! – милиционер полез в кобуру. – Эта... Руки вверх!

У него был такой перепуганный вид, что священник беспрекословно подчинился.

– Это случайность, – попробовал объяснить он.

– Не верь ему, Петрович! – возмутился бывший владелец бывшего трактора. – Знаю я этих городских! Ты посмотри, что они с техникой сделали!

– В машину! – не опуская пистолета, показал пальцем милиционер. – Только не в кабину! В клетку! Или нет! Ну тебя на фиг! Пешком пойдешь! А то после тебя не отмоешь!

Отец Василий еще раз огляделся по сторонам и понял, что помощи ждать неоткуда, – дамочку как волной смыло, а больше в округе никого, кроме пострадавших мужиков, и не было. Он безропотно вышел на грунтовку и побрел впереди медленно едущего милицейского «уазика» навстречу судьбе.

Сначала Петрович хотел посадить его в камеру, но подошел ближе и сообразил, что лучше этого не делать, и, побродив по пустому двору, вздохнул и открыл небольшой железный гараж. Поп покорно вошел в эту импровизированную камеру. Он понимал Петровича: несло от него, надо полагать, ужасно... Но хуже всего было то, что сбежал Чичер.

«Чичер?!»

Отец Василий вскочил и замолотил в только что закрывшиеся ворота.

– Эй, как там вас?! Петрович?! Петрович! Дело есть!

– Перетопчешься! – отозвались откуда-то издалека. – Время придет, выведем!

– Да мне не в туалет! Мне позвонить надо!

– Может быть, тебе еще и адвокат нужен? – захохотал Петрович. – Этот, как его... Седой такой... из Москвы... ну, ты знаешь...

– Падма? – наудачу предположил священник.

– Во-во! Все вы падлы!

Петровичу было очень весело.

– Слышь, Петрович! – не сдавался священник. – Позвони в район Карнаухову, скажи ему, что Чичер здесь!

– Я что, похож на психа? – хмыкнул Петрович. – Мне еще с ФСБ связываться не хватало...

– Ты уже связался, – печально обронил священник. – Поздно назад – понимаешь?

– Не понял... – оторопел милиционер.

– А ты думал, какого хрена я в говне здесь бултыхаюсь?

Милиционер смолк, видно, задумался. Трудно сказать, с какой именно силовой структурой у него ассоциировалась навозная яма, но на этот раз он отцу Василию почему-то поверил. Сразу!

– Ты, мужик... эта... – глухо предложил он. – Сам позвони... А?

– Заметано!

* * *

Священника вывели из гаража, заставили помыть руки под колонкой и со вздохом провели в кабинет – чистый, свежепобеленный и пустой. Он схватил трубку и сразу же вышел на коммутатор ФСБ. Приходилось как-то обращаться, знал... И, разумеется, Карнаухова на месте не оказалось. Но тем не менее отца Василия тотчас соединили с карнауховским замом, и тот, выслушав короткое сообщение, жутко перепугался.

– Я эта... батюшка... с московскими товарищами посоветуюсь.

– А что тут советоваться?! – заорал в трубку священник. – Тут бригаду спецназа нужно присылать, прочесывать все, на хрен! Вы что, не понимаете, с кем дело имеете?!

Трудно сказать, понимал ли зам, с кем имеет дело, но перепугался он еще сильнее.

– Вы подождите, отец Василий, я сейчас... я сейчас!

И только москвичи, выслушав попа, решили все и сразу.

– Оставайтесь на месте, из милиции лучше не выходить. Людей высылаем, будут минут через двадцать. Все?

– А про Бачурина на пятом отделении вы не забыли? – спохватился поп.

– Группу захвата уже выслали. Не беспокойтесь. Что-нибудь еще?

– Тогда ключи от наручников захватите, – попросил священник. – И еще... мне бы помыться, пока вы едете.

– Исключено, – резко расставил все на свои места москвич. – Сидите там, где сидите! Причем тихо, как мышь!

Священник вытянулся в струнку и чуть было не выпалил: «Есть!»

* * *

Чекисты приехали даже раньше, чем обещали. Нимало не смущаясь, они посадили перепачканного навозом попа на постеленный в машине кусок целлофана и повезли его по «святым местам». Возле опрокинутого трактора спустили немецкую овчарку, но та довольно быстро сообразила, чем дело пахнет, и брать обильно политый навозом след Чичера категорически отказалась.

– Спецсредствами пользовался, – с умным видом прокомментировал собачий инструктор. – Собачки работать не будут.

– Тогда поехали к яме, – распорядился старший.

Но и навоз никаких тайн беглого террориста Чичера, увы, не выдал. Оставалось проверить склады.

Отца Василия отпустили мыться, но и когда он, часа через два, вышел из домашней баньки местного участкового Петровича в его же, слава господу, подходящей по размеру одежде, работы на складах завершены не были. И тогда священник попросил Петровича подкинуть его до автобусной остановки, а через сорок минут уже входил к себе в дом.

* * *

Ольги, само собой, дома не оказалось. Наученная горьким опытом, она всегда в подобных ситуациях брала маленького Мишку и мчалась к родне шашлычника Анзора, благо там ее принимали всегда, и принимали хорошо. Но сказать, что этого для душевного спокойствия было достаточно, священник не мог.

Ему ничего не было известно о судьбе Бачурина, он понятия не имел, удастся ли чекистам найти и обезвредить Чичера, и, само собой, он тяжко задумывался, когда допускал, что Чичера могут и не поймать. Этот человек и впрямь был не вполне адекватен и мог натворить такого, что МЧС по всей области расхлебывать будет. А главное, отец Василий не знал, как ему поступить с самим собой. Он не мог простить себе запустения в храме, но целиком отдаться нормальному исполнению своего основного долга не получалось – не по его вине.

Священник позвонил Анзору домой и убедился, что с Ольгой и Мишанькой все в порядке, затем принял ванну и едва не стер себе кожу, отдраивая уже раз смытые следы пребывания в выгребной яме. Затем почти бегом отправился в храм, и здесь впервые за все годы работы получил выговор – от своей старейшей прихожанки.

– Негоже, батюшка, про нас забывать, – прошамкала старуха.

И впервые отец Василий не нашелся, что ответить.

* * *

Он отслужил эту вечерню неровно и с многочисленными сбоями – сказывались усталость и некоторая растерянность из-за заслуженного упрека. А после службы, с трудом отбившись от диакона, вывалившего на него целый ворох городских сплетен, в том числе и о новой акции Виктора Сергеевича Бугрова, побежал домой. Принимать на себя моральную ответственность за других, не решив своих проблем, было бы в высшей степени неосторожно.

Дома священник снова позвонил своей ненаглядной женушке, снова услышал, что и с ней, и с Мишанькой все в порядке, и, торопливо раздевшись и упав на кровать, провалился в глубокий, тяжелый сон. И только утром, уже после службы, отец Василий оценил, насколько серьезна была та вчерашняя сплетня про Бугрова.

Сначала он диакону просто не поверил. Предположить, что Бугров настолько оправился, чтобы затевать новое дело? Затем он позвонил-таки Бугрову домой, но на месте не застал и был вынужден удовлетвориться беседой с супругой. И вот здесь картина стала прорисовываться.

Жена Бугрова подтвердила все. Виктор Сергеевич и впрямь вернулся из области очень больным. Настолько больным, что приказал супруге начисто выстричь и перекопать цветочную клумбу у дома, обозвав ее «зеленкой». А едва наступила ночь, спрятался под кровать, но, что хуже всего, и сам уснуть не смог, и супруге не дал.

А потом ему позвонили из администрации, и Виктор Сергеевич, с огромным трудом преодолевая страх перед углами и окнами домов, побрел на вызов, а вернулся и вовсе сам не свой. И из того немногого, что он сказал жене, стало ясно: глава районной администрации Щеглов предложил Бугрову на добровольно-принудительной основе «взять под крыло» оставшихся без надзора бачуринских пацанов, но чтобы без всякой там военщины, а на чисто воспитательно-патриотической основе.

Большей лабуды отец Василий в жизни не видел. Нужно быть полным придурком, чтобы всерьез считать, что Бугров в его сегодняшнем состоянии способен управиться даже с тремя десятками пацанов. Тем более после всех этих событий. Но все обстояло именно так.

Он сразу же перезвонил Щеглову, и, как ни странно, его немедленно соединили.

– А-а! Отец Василий! – радушно рыкнул в трубку глава администрации. – А мы как раз ресурсы человеческие изыскиваем, все думаем, кто бы еще мог шефство над бывшими «бачатами» взять...

– Вы в своем уме?! – не выдержал священник. – Вы что, не видели, в каком Виктор Сергеевич состоянии?! Он же глубоко больной человек...

– А что нам прикажете делать?! – обиженно возразил Щеглов. – Предоставить пацанов самим себе? Чтобы они снова начали сколачивать уличные банды, но на этот раз уже с полувоенным опытом? Вы этого хотите?

– Я этого не говорил!

– Нет уж, посто-ойте! – протянул Щеглов. – Не надо увиливать от ответственности... И вообще, давайте исходить из реалий. Если их не обрабатывать прямо сейчас, то завтра нам всем тошно станет! Всему городу! Вы посмотрите на них! Они же теперь ни хрена не боятся! Ни крови, понимаешь ли! Ни власти! А о милиции я даже не говорю!

Священник вздохнул. В этом Щеглов был прав, и Бача действительно обучил пацанов многому.

– Мне Скобцов жаловался, – продолжал глава района. – Из четырехсот тридцати задержанных только четверо сломались! Остальные молчат, как партизаны! Вы понимаете, что будет, если все это на самотек пустить!

– И что вы хотите? – уже менее враждебно поинтересовался священник; он не мог не признать, что проблема есть и главе района и вправду приходится о ней думать.

– Первое, надо забрать пацанов с улицы! Из школ, в назидание другим, сами понимаете, мы их не вытурим, тогда полгорода без образования останется... Значит, нужны другие меры воздействия! Активные! Я бы даже сказал, духовные!

Щеглов употребил термин «духовный» с такой же легкостью, с какой произнес бы «партактив». Он напрочь забыл, как с его подачи отца Василия всего два дня назад выперли из школ с запрещением чтения религиозных лекций, хотя именно позавчера слово о терпении и любви дало бы наибольший результат.

– Просто я уже и не знаю, к кому обратиться... – внезапно севшим голосом добавил глава района. – Думал, может быть, вы поможете... Все-таки вы у нас главный духовный авторитет...

Отец Василий молчал. Он видел все: и легкую панику, в которой пребывал глава района, и эту расчетливую, хотя и не слишком умную лесть. Он понимал, что да, конечно, проблема существует. Но он помнил и то, что именно с подачи Щеглова и Карнаухова завертелась вся эта карусель, и не разреши они тогда Баче взять все в свои руки, и половины сегодняшних проблем не существовало б. И гордыня снова взяла над ним верх.

– Нет, – твердо сказал священник. – С меня хватит. И вообще... каждый должен заниматься своим делом.

Некоторое время Щеглов молчал, но священник чувствовал его глубочайшую обиду даже на расстоянии. Потому что какой-то ничтожный поп фактически только что обвинил его, главу администрации всего района, в том, что он своим делом не занимается.

– Жаль... – через силу проговорил глава. – Очень жаль, – и положил трубку.

Отец Василий слушал гудки и тяжело, надрывно дышал. Никакой отказ не дался ему так же тяжело, как этот. Все-таки пацанов было жалко.

– Разрешите, – заглянул в дверь храмовой бухгалтерии человек. – Я стучал, но мне не отвечали...

– Что вам угодно? – поднял глаза священник.

– Руководитель следственной группы ФСБ России подполковник Карташов, – представился гость и сунул отцу Василию под нос раскрытую корочку.

– Слушаю, – недовольно произнес поп. – Что на этот раз?

Эти ребята надоели ему до смерти.

– Просто поговорить...

Отец Василий удивленно поднял брови. Впервые за много дней человек, стоящий «по ту сторону власти», был вежлив с ним. По-настоящему вежлив.

– Ну что ж, давайте поговорим... – хмыкнул он.

Подполковник Карташов улыбнулся, сел на стул рядом со столом и начал говорить. И, по мере того, как он выкладывал все, что думает, отец Василий все более выпадал в осадок. Потому что с ним не только были вежливы; впервые за много дней попа не держали за дурака, не скрывали очевидного и не пытались выдать желаемое за действительное.

Карташов достаточно внятно обрисовал общую политическую и психологическую картину в районе, едко прошелся по главе администрации, отметил слабые места в собственной, чекистской работе, повинился, что они так и не выяснили, чем, собственно, занимался так называемый «первый эшелон», с огромным сожалением признал, что Чичера определенно кто-то «крышует», и постепенно священник втянулся в разговор, стал давать свои комментарии, восторженно кивать там, где его собственные мысли перекликались с карташовскими, и даже не заметил, как монолог чекиста плавно иссяк, а говорить начал он, сам отец Василий.

Он выложил все: страхи и сомнения, догадки и размышления, и, уж конечно, все факты, на которых эти сомнения и размышления базировались.

Чекист слушал и кивал, время от времени задавал наводящие вопросы, улыбался, шутил, соглашался, иногда поправлял, отдельно спросил про Бугрова, поинтересовался какой-то «машинкой», личной позицией отца Василия и предполагаемой позицией патриархии, «случись что», и когда встал и начал прощаться, священник вдруг осознал, что рассказал не просто все, что знал, он выложился целиком!

И только когда Карташов вышел, священник откинулся на спинку стула и рассмеялся тихим, шизоидным смехом. Никогда прежде он не имел дела со столь высоким профессионализмом. И теперь он совершенно не был уверен в том, что полученная Карташовым от него информация не будет повернута против своего источника.

Он мысленно перебрал то новое, что прозвучало за три часа беседы, и понял, что принципиальных моментов было несколько. «Первый эшелон» и предположение, что и за ним, еще выше Бачурина по иерархической лестнице, может кто-то скрываться; информация о том, что ни самого Бачурина, ни кого-либо еще чекисты на бывшем пятом отделении бывшего Софиевского совхоза не обнаружили; и неведомая «машинка».

И чем дольше священник размышлял, тем больше приходил к выводу, что заданный между делом вопрос, а не упоминалась ли в разговорах эта самая «машинка», имеет для Карташова принципиальное значение. Уж очень вскользь, мимоходом, он об этом спросил, и уж очень внимательным к мимическим реакциям священника был все это время Карташов.

Отец Василий хмыкнул. «Машинкой» могло оказаться что угодно: адская машина террориста, предназначенная для подрыва гражданского либо военного объекта, какое-нибудь новомодное изобретение в сфере компьютерной техники и программирования или даже просто кодовое название для того, о чем священник и понятия не имеет.

И тут ему стало плохо. Отец Василий не был ни дураком, ни окончательным лохом и четко осознал три вещи. Первая – если о неведомой «машинке» известно Карташову, значит, ФСБ и впрямь контролировала «процесс», а значит, дело напрямую касалось государственной безопасности России. Вторая – если Карташов озабочен ее поисками, значит, в данный момент ФСБ уже ни хрена не контролирует. И третья – если он пошел на столь изощренные психологические ходы, вместо того чтобы просто вызвать попа на допрос, и потратил три часа своего рабочего времени на улыбки и любезности, значит, дела обстоят серьезно. Слишком серьезно.

Священник вскочил, заметался по кабинету, выгнал к чертовой матери не вовремя просунувшего голову в дверь диакона и понял, что его это пугает. Пугает настолько, что даже профессиональное терпение и выдержка уже не срабатывают. Он вышел в церковный двор, сделал несколько кругов вокруг храма и вдруг осознал, что идет, нет, почти бежит по направлению к автобусной остановке. Ему было слишком страшно: за Ольгу, за Мишаньку, за весь этот долбаный город!

Уже позже он поймет, что было невероятной глупостью идти к Анзору вот так, в рясе, да еще средь бела дня. Это вообще было дурацким шагом. Но в тот момент он себя контролировал плохо.

Священник запрыгнул в подошедший автобус и добрался до района, в котором жили многочисленные анзоровские родичи, стремительно пересек наискосок огромный, давно превращенный местным кирпичным заводом в гигантскую помойку пустырь и кинулся к знакомым воротам.

На той стороне ворот спросили, кто это, открыли, удивились и провели его в гостиную. Священник вошел и обомлел.

Ольга, одна, без Мишаньки, сидела на диванчике рядом с Мадиной, и обе были тихи и задумчивы. Анзор, вместо того чтобы «рубить капусту» в своем кафе да еще в самый сезон, стоял у окна и нервно кусал свисающий ус. А посреди гостиной стоял мрачный, но, похоже, вполне вменяемый Виктор Сергеевич Бугров.

Отставной капитан кивнул попу и продолжил:

– Ты, Анзор, головой подумай. Сам знаешь, до царя далеко, до бога высоко. И если Щеглов сказал, всем встать под знамена, значит, так оно и будет. А твой Артур ничем не лучше других. Отзанимается свое, строевым с ним походим, приемам рукопашного боя научим, в противогазе побегает и пойдет он следующей осенью служить, как миленький...

– Артур в университет пойдет, – сглотнул Анзор.

– Дурак ты, Анзор, прости господи, – мелко перекрестился Бугров. – По-другому и не назовешь! Я же тебе все объяснил! Для Артура, как для участника незаконного военизированного формирования, только одна дорожка проторена – в зону. И Щеглов это устроить может. Он мне прямо сказал – ни один не отмажется; или пусть на деле докажут, что они сознательные и законопослушные граждане, и тогда я еще посмотрю... или в прокуратуру и под суд!

– Постой, Виктор Сергеевич, – встревожился отец Василий. – Что, так прямо и сказал?!

– А то ты Щеглова не знаешь? – устало вздохнул Бугров. – Был он дураком, дураком и остался. Думаешь, мне в радость по домам ходить? Да только пока он над нами поставлен, ничего мы не сделаем...

Это была чистая правда.

– Вот они, списки, у меня на руках, – тряхнул стопкой бумаг Бугров. – И по каждому человечку я персонально отчитаться должон. Отмазка только одна: если по осени в армию уходит. А кто нет, милости просим ко мне...

Отец Василий понимающе кивнул. У Щеглова и на субботники до сих пор в добровольно-принудительном порядке ходили, и на Первое мая, правда, теперь под другим названием...

– Постой, Витя, – внезапно озаботился он. – Ты что, сам по всем адресам ходишь?

– Не-е... – отмахнулся Бугров. – Ребята мои ходят, а я только там, где у них не получается...

Отец Василий подумал и признал, что это разумно.

– Он прав, Анзор, – цокнул языком священник. – Лучше Артуру у Бугрова дважды в неделю отмечаться, чем в черные списки попасть. Насчет зоны не знаю, но что в университет пацану дорогу перекроют, это точно.

– На платное устрою, – мрачно возразил Анзор. – Там не перекроют.

– Если Щеглов захочет, то по области он везде перекроет, – подала голос Ольга. – Или подальше от дома придется Артура учиться отправлять – в Москву или Питер. Решайся, Анзор...

Анзор недовольно буркнул и снова отвернулся к окну. Посылать сынишку учиться за тридевять земель он не хотел, а представить себе любимого умненького Артурчика в тельнике и камуфляжных штанах ему было сложновато. Но шашлычника загнали в угол.

Бугров и священник ждали.

Во дворе громко хлопнула калитка, тявкнула и тут же пронзительно завизжала беззлобная дворовая собака по кличке Пушок, скрипнула входная дверь, священник вздрогнул и резко повернулся к двери.

В проеме стоял, недобро ухмыляясь... Чичер.

– Привет, поп, – сглотнул он. – Вот и свиделись...

Чичер изогнул шею.

– И баба твоя, как я посмотрю, здесь... Так что, никуда тебе не деться... Поехали.

– Что тебе надо, Чичер? – каменея от напряжения, поинтересовался отец Василий.

– Я с тобой разговор интересный не договорил, поп.

Стоящий рядом со священником Бугров тяжело и неровно задышал. Конечно же, он узнал помощника своего главного конкурента – Бачи. И видел, что прямо сейчас, на его глазах, этот бандюга угрожает его главным жизненным устоям в лице священника.

– Я не понял, ты что, урка, на православную церковь лапу задираешь? – сквозь тесно сжатые зубы поинтересовался Бугров.

– Я не с тобой разговариваю, – отвадил отставного капитана Чичер и посторонился.

Из-за его спины вышли и встали по бокам два парня: те самые, что всего-то сутки назад уже «отметились» профессиональным похищением священника; те единственные двое изо всех «чичеровцев», кого отец Василий опасался всерьез.

– А ну, пошли вон! – опережая возмущение хозяина дома, двинулся вперед Бугров. – Салаги!

– Подожди, Витя, – перехватил его за рукав отец Василий. – Здесь разговор серьезный. И люди серьезные...

Бугров пожевал губами и расслабился. А точнее, сделал вид, что расслабился. Вероятно, внезапная реакция отца Василия подсказала ему, что лучше впопыхах на рожон не лезть.

– Не получится у нас разговора, Чичер, – отказался от навязанной ему провокации священник. – А хочешь поговорить, так я тебе обещаю, будешь говорить, да только не со мной, а там, где тебе и положено быть, в СИЗО.

– Сначала я с тобой дела закончу, – ухмыльнулся Чичер и кивнул своим бойцам.

Те двинулись вперед, и священник вместе с Бугровым быстро разошлись в разные стороны и приняли боевые стойки. Парни мгновенно отреагировали и сместились в сторону священника, и отец Василий даже цокнул языком от неудовольствия – драться бок о бок с женщинами и ни в чем не повинным Анзором, рискуя ими, было не с руки.

– Анзор, уведи женщин, – бросил он через плечо и тут же поставил блок: чичеровские бойцы били без предупреждения.

Парни отскочили и снова резко сократили дистанцию. Они явно «пробовали» его, смотрели, изучали, на что он способен. Запоздало вмешался Виктор Сергеевич, оттянувший одного из бойцов на себя, священник резко пошел на встречное сокращение дистанции и чуть не сбил «своего» с ног. Но именно, что «чуть» – парень мгновенно отреагировал и своевременно переместился.

«Нахрапом этих ребят не взять!» – мгновенно сообразил отец Василий.

Сзади шмыгнули в соседнюю комнату женщины, за ними поспешил Анзор, а Чичер стоял в дверном проеме и наблюдал. И пока ни во что не вмешивался.

– Оп-па! – крякнул Бугров и швырнул своего противника на пол, и в тот же миг получил от него мощнейший удар ногой в живот из положения лежа, пошатнулся и осел на колени. Чичер улыбнулся – «по очкам» отец Василий и Виктор Сергеевич определенно проигрывали.

И тогда священник пошел на хитрость. Он отступил к дивану, а когда оба противника последовали за ним, оставив Бугрова за спиной, отец Василий навязал многоходовую «игру» с ложными выпадами, уходами и перемещениями. Но оставшийся за спиной бойцов Бугров непонимающе тряс головой, покачивался, даже схватился рукой за кресло, но встать с колен не мог.

Священник пропустил один удар, второй, ударил снова, опять пропустил... Ему почти удалось вывести одного из бойцов из строя, но опять-таки «почти». Боец на удивление быстро оклемался, и попу снова пришлось выдерживать эту чудовищную по своей нагрузке «игру».

В кармане у Чичера затренькал мобильник, один из бойцов на долю секунды отвлекся, и священник мгновенно воспользовался этим и сшиб его с ног. Второй сразу же отступил. Но Бугров уже поднялся с колен, и вдвоем с попом они быстро зажали в угол и второго. «Господи! Лишь бы Чичер не подключился!» – мелькнула в голове отца Василия отчаянная мольба.

– Уходим! – распорядился Чичер, стремительно и мощно поставил упавшего на ноги и так же стремительно двинулся к выходу.

Снова завизжал во дворе, видно, попавший под ноги, ни в чем не повинный Пушок, снова хлопнула калитка, а священник и Бугров стояли и недоуменно переглядывались.

– Не понял! – мотнул головой Бугров. – Что за цирк?

– Ты думаешь, я сам что-нибудь понял? – невесело хмыкнул поп и промокнул разбитую губу рукавом рясы.

Бегство было настолько внезапным и внешне немотивированным, что оставалось лишь развести руками.

Сзади и сбоку от них с грохотом полетели на пол стекла, в дверях вырос человек в «бронике», и священник с ужасом осознал, что со всех сторон на них смотрят черные стволы.

– Всем на пол! – заорали от входа.

Бугров и поп рухнули, как стояли.

– Ноги врозь! Руки за голову!

Священник торопливо исполнил команду.

– Готово?

Голос был знакомый.

По комнатам загрохотали тяжелые армейские ботинки, кто-то сдвинул в сторону диван, заглянул в лицо священнику, а потом и Бугрову...

– Его здесь нет.

– Вижу, – все тем же знакомым голосом зло произнес подполковник ФСБ Карташов и внезапно перешел на крик: – По машинам! Первое на мост! Второе на трассу! Третье – соцгородок!

Отец Василий бросил взгляд в сторону дверей. Бронированные и камуфлированные ребята исчезли.

– Встать! – жестко скомандовал Карташов. – Давно он ушел?

– Чичер? – сглотнул поднимающийся с пола священник.

– Да! Вашу мать!

– За четверть минуты до вас. Им по мобильнику позвонили...

Карташов снова матюгнулся и исчез за дверью. Из соседней комнаты осторожно выглядывал Анзор.

– Блин, мужики, – расстроенно произнес он. – А кто теперь мне стекла будет вставлять?

– Руки есть, вставишь, – мрачно отреагировал Бугров. – И чтоб пацан твой завтра после школы был на построении, в школе место сбора уже знают.

Анзор печально кивнул.

* * *

Оставлять Ольгу с Мишанькой у Анзора отец Василий уже не хотел. Особенно увидев, как рады домашние Ольгиному отъезду. Хотя понять их было можно: натерпелись люди страху.

И поэтому он быстро отвез жену и сына в больницу к Косте и поручил главврачу. Костя удивился, но возражать не стал. Наверное, потому, что ему оставаться каждый вечер одному в его огромном пустом доме было еще хуже. А отец Василий вышел из больницы и побрел по городу, осмысливая то, что увидел.

Теперь сомнений в том, что на Чичера в органах кто-то работает, не оставалось. Причем, не просто в органах, а конкретно в московской группе. Кто именно, судя по всему, не ведал даже Карташов.

Это объясняло неуязвимость мерзавца районного масштаба; это же означало, что Чичера будут предупреждать всякий раз, а следовало из этого то, что Чичер будет опасен еще неопределенное время, а поп все это время будет дергаться на всякий шорох и спать вполглаза. Его это ни в коей мере не устраивало.

И тогда он плюнул на все свои страхи и субординацию, прикинул свои реальные возможности и прямиком отправился в Союз ветеранов.

* * *

– Вы что, батюшка, хотите и нас в это дерьмо втянуть? – с ужасом посмотрел на священника председатель Союза.

– Да, – признал отец Василий. – Там работы немного. А чекистам я доверять не могу.

– И речи быть не может, – затряс головой председатель. – Мои ребята свое отмантулили. Пусть его ищут те, кому положено.

– Я же не заставляю вас собственноручно этого подонка ловить, – усмехнулся священник. – И сам я этого делать не собираюсь. Но чекисты могут и облажаться, а я точно знаю, где могли остаться его следы.

Он не хотел говорить о своих главных подозрениях в адрес чекистов – зачем человека пугать...

– И где эти следы? – попытался съязвить председатель Союза, но вышло это неубедительно – страх выдавал его с головой.

– Восьмое отделение Софиевского совхоза, – прокашлялся отец Василий. – На складах с порченым комбикормом. Вонища, конечно, там жуткая, но Чичер там был и даже что-то делал.

– И вы думаете, чекисты могли что-то пропустить? – подключился к разговору молчавший доселе заместитель председателя. – Ну, в смысле, не заметить...

– Конечно, – хмыкнул священник. – Вспомни сам, как из Афгана джинсы вывозил... Вспомнил? А ведь шмонали...

Насчет джинсов отец Василий брякнул наугад. Но попал в точку. Зампредседателя покраснел от удовольствия.

– Особисты бы в жисть их не нашли...

– О чем и разговор, – кивнул священник. – Так что давайте созывайте ребят и поехали прочесывать...

– Исключено, – решительно покачал головой председатель. – И не мечтайте.

– Жаль, – приподнялся над столом отец Василий. – Только вы, кажется, забыли, что именно вы и дали дорогу этим ребятам: и Баче, и Чичеру. А раз так, то и моя совесть будет чиста.

Ветераны недоумевающе уставились на попа.

– Вас ведь Карташов про денежки Бачины спрашивал? – ехидно поинтересовался поп.

Мужики густо покраснели.

– Ясно, что спрашивал, – устало махнул рукой священник. – И спрашивал, и обещал глаза закрыть, если следствию поможете... Вот только я вам такого обещания не давал, и на суде обязательно выступлю. Возможно, с собственным иском.

Мужики офигели. Такой подлости они от местного священника никак не ожидали. Разумеется, Бача покровительствовал Союзу. И квартиры наиболее заслуженным, то есть, нужным, членам Союза покупал, и в бизнесе участвовал... Чтоб не задавали лишних вопросов. И если фээсбэшники и могли сдержать обещание и в награду за сотрудничество с органами следствия закрыть глаза на некоторые грязные денежные вопросы, то ведь поп и впрямь такого обещания не давал. А значит, финансовое благополучие Союза могло треснуть по швам.

– Ну, ты... Ну, вы... – не мог разродиться председатель.

– Все просто: если поможете, значит, и я шорох наводить не буду, – пожал плечами отец Василий. – А не поможете... что ж, я предупредил.

Воцарилось молчание. Тягостное. Долгое.

– Ладно, – выдохнул, наконец, председатель. – Когда едем?

– Сегодня.

* * *

Отец Василий поехал в отделение на своей машине. Конечно, угнаться за новенькими «Рено» и «Мерседесами» верхушки Союза он не мог, а потому все эти «Рено» и «мерсы» послушно телепались за ним в хвосте, а водители, надо полагать, на первом десятке километров исчерпали весь свой запас ненормативной лексики. Но не считаться с волей председателя они не могли, а воля была выражена до предела ясно – батюшке, как человеку, безусловно, хорошему, да и просто нужному, надо помочь.

Потом были все те же склады с перепревшим комбикормом, шесть часов беспрерывного и очень тщательного досмотра окрестностей, матюги, ненужные вопросы и снова матюги, а потом даже священник был вынужден признать: это пустышка. Да, Чичер здесь был и, судя по словам одного из его людей, даже принимал какой-то неведомый «груз», но теперь на складах пусто, на близлежащей свалке сельхозтехники пусто, и вообще во всех окрестностях пусто.

– Ну что, батюшка, еще какие-нибудь поручения будут? – не без издевки поинтересовался взопревший и насквозь провонявший комбикормом председатель.

Священник печально покачал головой.

– Тогда мы поехали, – хмыкнул председатель и повернулся к своим ребятам. – Поехали, мужики!

Парни, все два десятка, забрались в машины, и вскоре машины, подняв тучу пыли, скрылись за ближайшей рощей, а священник остался один. Медленно садилось за горизонт огненно-красное солнце, свиристели птахи, пахло комбикормом и навозом...

Отец Василий встрепенулся. Затем улыбнулся своим воспоминаниям и, пройдя метров пятнадцать по жесткой пыльной стерне, подошел к месту его исторического сражения с Чичером. Яма с навозом была здесь же, никуда не делась, вот только воняла еще омерзительнее, наверное, от пережитого вторжения незваных «купальщиков».

Отец Василий осторожно наклонился над ней и вдруг заметил нечто чужеродное, что-то такое, чего здесь быть не должно. Он наклонился ниже, затем отошел в сторонку, поискал глазами, нашел и поднял с земли обрывок алюминиевого провода, скрутил на конце что-то вроде сачка и с омерзением принялся выуживать чужеродный предмет.

Ему это удалось со второй попытки. Священник аккуратно уложил предмет подальше от ямы, отбросил ставший ненужным сачок и наклонился. Это была небольшая записная книжка в пластиковой обложке.

«Потому и всплыла!» – догадался отец Василий.

Он поднял ее двумя пальцами, отнес к примеченному ранее овражку и, осторожно спустившись вниз, нашел приемлемую лужу и, легонько ополоснув находку, раскрыл.

Это было то, что надо. Вся записная книжка была исписана и представляла собой богатейшую базу данных. Фамилии, телефоны, схемы... В том, что книжка принадлежит Чичеру, отец Василий не сомневался ни секунды: предположить, что все это накорябал толстыми, негнущимися от тяжелой работы и черными от мазута пальцами местный механизатор, он бы не рискнул – слишком отважное и нестандартное вышло бы предположение.

Отец Василий перевернул несколько листков и вдруг понял, что узнает место, обозначенное на схеме. Это был мосток через речку Студенку, совсем недалеко от его дома. Все правильно, вот овраг, вот пустырь, вот его собственный дом, а вот и мосток. И прямо на схематическом изображении мостка стоял небольшой жирный крест.

– Интересно, – пробормотал священник и, держа книжку двумя пальцами, аккуратно выбрался из оврага и побрел к машине. Впервые за много дней в его руках оказалось что-то конкретное.

* * *

Он домчался до города на скорости шестьдесят пять километров в час. На большей он просто боялся за машину – так начинало трясти. Чтобы не терять времени, бросил верного «жигуля» на стоянке возле кафе и, крепко зажав обернутый целлофаном кладезь информации, помчался к Студенке. Добежал до мостка, пытаясь опередить стремительно наваливающуюся вечернюю тьму, обрыскал вокруг каждый метр, а потом вздохнул и пополз под мост.

Здесь уже было совершенно темно. Отец Василий подождал, когда глаза привыкнут к этому уровню освещенности, и принялся ощупывать все, что попадалось под руку, и почти сразу наткнулся на что-то, чему под мостом делать было нечего и что он, честно говоря, и боялся обнаружить. Это были стандартные заводские упаковки тринитротолуола.

То, что это ТНТ, священник понял сразу, хотя и были они завернуты в целлофан. Размер, вес – все было абсолютно идентично. И тогда он выполз наружу, перемежая бег с ходьбой, добрался до дома и позвонил в ФСБ. Прямо Карташову.

– Нашел, – выдохнул он, как только подполковника позвали к телефону.

– «Машинку»? – обомлел подполковник.

– Не знаю, «машинка» это или нет, но на ТНТ похоже. Уж поверьте, я этого добра на своем веку перевидел – в страшном сне не приснится.

– Много? – взял себя в руки чекист.

– Килограммов тридцать. Половину области можно по ветру пустить.

– Вы у себя дома? – с некоторой задержкой спросил Карташов. – Ждите на месте. Выезжаем.

* * *

»Груз» достали быстро и без лишнего шума. Под мосток забрались два юрких спеца с фонариками, убедились, что доступ свободный, ничего не заминировано, и вообще, что это только склад для хранения, а не объект для теракта, и в считанные минуты вытащили все, что там было.

– Так вот зачем ему деньги были нужны... – пробормотал Карташов.

– Извините? – не понял священник.

– Да нет, я так, ничего... – пришел в себя подполковник. – Давайте-ка мы с вами подписочку оформим о неразглашении... И идите занимайтесь своими делами.

И только в этот миг священник понял, что в очередной раз сорвал вечернюю службу. Это уже становилось дурной традицией. Он безропотно, прямо в машине у Карташова, подписал все необходимые бумаги и вдруг вспомнил, что забыл еще кое-что, кроме вечерней службы.

– Подождите, – улыбнулся он Карташову. – Это не главное. Главное – вот, – и вытащил из кармана упакованную в три слоя и все равно воняющую навозом записную книжку.

Подполковник побледнел, выхватил нежданно-негаданно свалившееся на него сокровище из рук попа и впился в книжку взглядом.

– Ну, вот и все! – яростно прошептал он. – Все! Вы понимаете? Все!

– Искренне на это надеюсь, – вежливо улыбнулся чекисту поп и вышел из машины. Он сделал все, что мог. И даже чуть больше.

* * *

Ночь была чудовищной. Сначала священник позвонил Косте и убедился, что с Ольгой все в порядке. Затем он подогрел стоящий в холодильнике третий день борщ. Поел. Принял душ. Лег. Не спалось.

Тогда он встал, оделся, вышел на улицу, подышал свежим ночным воздухом, вернулся в дом, разделся, лег в кровать... Сна не было ни в одном глазу.

Священник принялся считать белых слонов, затем белых лошадей, потом белых собак, и когда дело дошло до белых мышей, подумал, что эта самая «машинка» может оказаться и впрямь опасной штукой, и не дай бог Карташову ее не найти.

Он принялся фантазировать на предмет того, чем бы могла оказаться эта чертова «машинка», накрутил себя до невозможности и осознал, что если дело пойдет так и дальше, он вообще никогда не заснет.

Священник разозлился, заставил себя закрыть глаза, пролежал так около полутора часов и понял, что это похоже на изнасилование, организм спать не хотел. Он категорически отказывался спать! И тогда он рассмеялся, оделся и отправился гулять. По-настоящему.

Отец Василий медленно спустился к обмелевшей за лето речке Студенке, с наслаждением вдыхая свежий ночной воздух, обоняя божественные ароматы начала осени, понаблюдал, как на той стороне слободские мальчишки мечутся по берегу с фонариками, охотясь на раков, прошел к злополучному мостку, постоял и отправился в город.

Прохожих было немного. В основном молодежь, а точнее, ее женская половина и те из парней, что по возрасту или природной самостоятельности не попали в Бачину команду. Как приметил священник, те, что попали, на улицу по ночам выходить не рисковали: может быть, сказывался остаточный страх перед ментами, а может быть, запрещали родители – кто знает...

Он прошел по самому краю слободы, миновал район серых стандартных пятиэтажек, вышел на ведущую в центр аллею и вскоре оказался на площади. Прямо перед ним молчаливо возвышался чугунный Ильич, указывая чугунным пальцем на здание бывшего райкома партии и повернувшись чугунным задом к высотному зданию администрации района и районной Думы, с провинциальной претенциозностью обозванному «Белым домом».

Отец Василий улыбнулся и, заслышав сзади звук торопливых шагов, обернулся.

– Извините, у вас спичек не найдется? – Прямо перед ним вырос немолодой милиционер с усталым помятым лицом. Отец Василий знал его, как-то довелось внучку крестить. «Кажется, Алексеем звать... А вот отчество... Надо же, забыл!»

– Ой, батюшка, извините, не признал...

– Ничего... Что, на службе?

Страшно хотелось с кем-нибудь поговорить. Просто поговорить.

– Да вот, на «Белый дом» кинули. Сторожу, блин...

Милиционеру определенно было неловко за свою новую работу. И отец Василий вдруг почувствовал, что сейчас он начнет ругать администрацию и Думу района, здание которых охраняет, затем местную пацанву, потом еще кого-нибудь... и все лишь потому, что ему стыдно за свой сегодняшний статус.

– Хорошая работа, – улыбнулся священник. – Нужная...

Милиционер расслабился.

– Я ведь тоже полгода в охране прослужил, – мечтательно вздохнул священник. – Еще до семинарии. Дела не шли, из спецназа уволился... правда, объект у меня был попроще... не то что у вас.

Это были самые простые, до предела наивные слова, но они сработали, и милиционер внезапно улыбнулся:

– А хотите кофе? У меня есть. Настоящий.

Отец Василий мысленно матюгнулся, но понял, что отклонять этот жест высшего доверия не может, не должен.

– С удовольствием.

* * *

Они прошли на вахту, милиционер заварил действительно хорошего кофе, они поговорили о Думе, об администрации, о Союзе ветеранов, расположившемся на самом верхнем, десятом этаже, и тут священника не то чтобы осенило... но он вспомнил то, объяснения чему не мог найти все это время. Он вспомнил, как странно отреагировал Чичер, еще тогда, в навозной яме, когда отец Василий упомянул Союз ветеранов.

Священник не мог точно воспроизвести в памяти то, что сказал, но в одном он был уверен: Чичер испугался. На какую-то долю секунды, но испугался. Священник поперхнулся, и милиционер вскочил и стал хлопать его по спине.

– Ничего-ничего... – откашлявшись, произнес отец Василий. – Просто я вспомнил...

– Что?

Вряд ли милиционер хотел в действительности знать, что вспомнил его нежданный ночной собеседник. Скорее, это было проявление вежливости.

Отец Василий задумался. Вопрос был задан. И не только милиционером, но и им самим. Там, внутри.

– Вы знаете, – на ходу начал сочинять он, – я сегодня заходил в Союз ветеранов и оставил в коридоре на подоконнике требник. Вот и вспомнил.

– Так сходите и заберите! – обрадовался милиционер. – Пока не сперли. А то утром понавалит народу... Хрен потом отыщете!

– Да не стоит... – начал смущенно отпираться отец Василий. Ему стало стыдно за свою маленькую ложь.

– Сходите, я вам говорю. Может быть, еще лежит...

Отец Василий отпирался и так, и эдак, пока не понял: тот просто хочет сделать ему что-то хорошее. Так сказать, в рамках компетенции. И думать не думает, что Союз находится на десятом этаже.

– Ладно, – кивнул он. – Я схожу. Спасибо.

Он прошел в холл, обнаружил, что лифт, само собой, на ночь отключили, и вдруг подумал, что господь недаром навел его на это воспоминание о страхе Чичера, и, возможно, ему и впрямь стоит подняться на десятый этаж. И тогда отец Василий прокашлялся и пошел.

* * *

Он шел медленно, не торопясь, и чем выше поднимался, тем сильнее охватывало его необъяснимое чувство тревоги. И уже на девятом этаже он понял, есть! Там, наверху, что-то творилось.

Стараясь не дышать, священник поднялся на десятый этаж, осторожно вышел в коридор и прислушался. Что-то ритмично шумело, но откуда именно исходил шум, он определить не смог.

Тогда он пошел по коридору, останавливаясь возле каждой двери, пока не добрался до дверей Союза ветеранов, расположенного в самом конце коридора. Прислушался. Да, шум был, но он доносился не из-за дверей.

Священник огляделся. Создавалось впечатление, что шумит где-то наверху, но выше десятого был только техэтаж.

«Наверное, вентилятор работает», – успокоил себя отец Василий, и в тот самый миг, когда он решил начать спуск, сверху донесся голос. Нормальный человеческий голос. Внутри у него похолодело.

Священник нервно огляделся и увидел почти напротив дверей, ведущих в Союз, другую дверь – из тех, за которыми скрываются кладовки для уборщиц и завхозов. Он подошел и потянул ручку на себя. И дверь открылась.

Шум стал сильнее раза в три. Нет, он по-прежнему был достаточно слаб, но он был, и голос тоже слышался – резкий и властный голос уверенного в себе человека.

Отец Василий глубоко вдохнул и решительно шагнул вперед. Касаясь рукой стены, он прошел метра четыре, обнаружил под ногой лестницу, поднялся на два пролета вверх и увидел перед собой еще одну дверь. Он встал за ней и приложил ухо к дощатой поверхности.

– Сырье хреновое, блин, – сказал человек.

– Уж какое нашли, – ответили ему.

Сердце священника забилось, как птица в клетке – он узнал... Чичера.

– Не-е, блин, это не сырье...

Что-то заскрежетало, шум внезапно стих, и послышался крутой мат.

– Блин! Кажется, опять редуктор полетел!

– Я тебе дам «опять»! Двух месяцев не прошло, как меняли!

– Я же тебе говорил, он не подходит!

Голоса отдалились, видимо, люди зашли за какое-то препятствие, и отец Василий нащупал ручку и осторожненько потянул. Дверь приоткрылась.

Перед ним находилось огромное, забитое вентиляторами, какими-то регистрами и прочим нужным в хозяйстве хламом помещение техэтажа. Ни Чичера, ни второго видать не было. Отец Василий просунул голову, взглядом отыскал неплохое укрытие, протиснулся в дверь и через две секунды уже сидел за чудовищных размеров промышленным вентилятором. Зачем он здесь, оставалось только гадать.

– Ну вот... я же говорил... – пожаловались где-то неподалеку.

Мужики начали вполголоса ругаться, выяснять, кто кому и что именно говорил, причем, хотя Чичер откровенно угрожал, второй не сдавался и наезжать на себя не позволял.

– Не, Чичер, ты не прав, – прямо говорил он. – Это техника, а с ней всякое бывает...

Чичер не соглашался, но что именно он говорит, священник не понимал: дикция у главного мерзавца города была такая же омерзительная, как он сам.

«Неужели они здесь тринитротолуол производят? – подумал отец Василий и сам же себя одернул: – Нет, это вряд ли. Место, конечно, хорошее – никто и не подумает, что прямо над Союзом ветеранов, да еще и в „Белом доме“, что-нибудь незаконное делается, но ТНТ вряд ли...»

– Ты мне голову не морочь! – неожиданно высоким голосом заверещал неподалеку Чичер. – А то я тебе устрою!

«Так... а чего я, собственно, здесь сижу? – неожиданно для себя подумал отец Василий. – Тоже мне Пинкертон нашелся! Надо Карташову звонить. И дело с концом!»

– Батюшка! – крикнули от двери. – Вы здесь, что ли?

Священник охнул – в дверь вошел тот немолодой милиционер.

– Эй! Где вы?! – громко, на весь техэтаж крикнул милиционер.

Священник хотел было выскочить, схватить его за руку, потащить прочь, но не успел... Потому что из-за второго вентилятора вышел сам Чичер.

– Не понял! – проговорил милиционер. – А ты кто такой?

– Слесарь, – спокойно ответил Чичер. – Вот только что вентилятор для дополнительной вытяжки установили.

Он положил руку на огромный агрегат и удовлетворенно кивнул.

– Работает, блин!

– Ничего не знаю... – тряхнул головой милиционер. – В книге допусков никаких слесарей нет. А ну, пошли со мной!

– Какие базары, братан! – рассмеялся Чичер. Он старался сыграть свою роль красиво, с достоинством и так, чтобы не вызвать никаких подозрений.

Милиционер пропустил его к двери и вдруг завелся.

– Я тебе не братан! – рявкнул он и пихнул Чичера в спину.

Тот развернулся. Отец Василий прекрасно видел, с каким неимоверным трудом Чичер держит себя в руках. И тогда милиционер толкнул его еще раз – в грудь.

Чичер слетел с катушек мгновенно. Он побагровел, схватил милиционера за грудки, подтянул к себе и ударил головой в лицо. Тот крякнул и повалился на бетонный пол.

– Я т-те дам, ментяра вонючая! – прошипел Чичер и принялся бить его ногами.

И тогда уже не выдержал поп. Он выскочил из-за своего укрытия, одним ударом сшиб Чичера с ног, помог милиционеру подняться и подтолкнул его к выходу.

– Звоните в ФСБ! – крикнул он. – Лучше сразу Карташову! Быстро!

Его ударили сзади по голове, и священник рухнул грудью на работающий вентилятор, прорвал своим весом брезентовый рукав, отчего его рясу начало мощно сдирать через голову и втягивать внутрь. И когда ему все-таки удалось встать и содрать с головы полы черной одежды, милиционер лежал на полу, залитый кровью, а Чичер шел к священнику с монтировкой в руках.

– Иди сюда, козлина, – злобно морщил он верхнюю губу. – Я щас тебя иметь буду!

Священник принял боевую стойку.

– Не заводись, Чичер, – спокойно произнес он. – Ты попал. Признай это. Утром придет смена, и эту вашу шарашку по-любому найдут. Чем бы вы тут ни занимались.

Чичер рассвирепел еще сильнее. Он стиснул зубы и кинулся на священника с такой яростью, словно именно поп и был причиной всех его бед и неудач.

– Полегче, братан! – пропустил его мимо себя священник и угостил знатным ударом по почкам.

Чичер покатился по бетонному полу, пока не ткнулся лицом в окровавленного милиционера, но поднялся быстро, почти сразу.

– Каспер! – крикнул он, призывая на помощь второго. – Где ты, сука! Заходи сзади!

Отец Василий стремительно огляделся. Рядом никого не было.

– Сдавайся, Чичер! – покачал он головой. – Ты перешел все границы. Пора ответ держать.

– Это ты мне сейчас за все ответишь! – прошипел Чичер.

Сбоку от священника мелькнула невнятная тень, отец Василий отшатнулся и тут же получил мощный удар по плечу. Чем-то тяжелым... Он охнул и повалился на колени. И тогда ему добавил и Чичер.

Они били его попеременно, явно получая удовольствие от этого занятия, и позже, анализируя события, отец Василий придет к однозначному выводу – Чичер понимал, что на этот раз проиграл окончательно, и именно поэтому позволил себе делать не то, что надо бы, а то, чего просила его больная душа.

Чичер давно отбросил в сторону ставшую ненужной монтировку и бил священника руками и ногами, время от времени «перепасовывая» окровавленного попа своему помощнику и снова включаясь в процесс. И отец Василий падал, поднимался, снова падал, отползал, пока не рухнул на покрытую брезентом кубическую конструкцию.

Конструкция как-то странно «съехала», брезент сполз, и отец Василий увидел то, ради чего, похоже, здесь и работала таинственная «машинка». Это были доллары.

Никогда прежде отец Василий не видел столько денег сразу, пусть даже и фальшивых. Стодолларовые купюры были уложены ровными рядами и образовывали аккуратный куб с ребром порядка полутора метров.

– Йо-пэ-рэ-сэ-тэ! – охнул священник и, видя, что и Чичер, и его помощник приостановились, превозмогая боль, кинулся прочь.

Хромая, он забежал за перегородку, где и увидел источник всех бед. «Машинка» стояла прямо здесь, готовая дать на нужды больного воображения Чичера столько фальшивых баксов, сколько ему надо – был бы новый редуктор.

– Иди сюда, козел! – прорычал сзади Чичер.

Священник поискал глазами какое-нибудь оружие: обрезок трубы, обрывок цепи, монтировку – что угодно, как вдруг увидел открытый кейс. И здесь, внутри аккуратного черного чемоданчика, на стопке документов лежали огромный черный пистолет и граната.

Священник схватил гранату.

– Стоять, Чичер! – торжествующе прохрипел он. – Стоять, сволочь!

Чичер высунул было голову из-за перегородки, побледнел и тут же спрятался.

– Ты проиграл, Чичер! – захохотал священник. – Я же тебе говорил, что ты проиграл! Хватит понтов, Чичер!

Отец Василий аккуратно обогнул перегородку, но никого не увидел. Он быстро просканировал техэтаж взглядом и вдруг заметил за огромной, просто гигантской кучей баксов какое-то шевеление. Вгляделся. В его сторону смотрел пистолетный ствол.

Отец Василий вырвал чеку, швырнул гранату прямо туда, за кучу, и отпрыгнул назад, под прикрытие стены. Если что пойдет не так, в кейсе есть еще и пистолет. «Лишь бы оказался заряжен», – успел подумать священник.

Громыхнуло так сильно, словно в техэтаж «Белого дома» влетел танковый снаряд. Священник моментально оглох, получил по голове и спине целую серию ударов осколками кирпича, на какие-то секунды выпал из реальности, а когда пришел в себя, некоторое время даже не мог подняться на ноги.

Но потом встал и, шатаясь, двинулся к месту взрыва.

Помощник Чичера лежал за вентилятором и, держась за ногу, протяжно стонал. А сам Чичер сидел возле стены, совершенно оглушенный, со свистом и хрипом хватал воздух ртом и, кажется, не замечал никого вокруг. Кучи баксов, за которой он прятался за несколько мгновений до этого, просто не было.

Священник удивился, внезапно увидел, как несколько купюр, увлекаемые потоками воздуха, вылетели в отверстое жерло вентилятора, и понял, что огромную взметнувшуюся в воздух бумажную массу просто выдавило взрывной волной через вентилятор.

Его тронули за плечо. Священник обернулся. Это был окровавленный и засыпанный известкой милиционер.

– Ты... эта... скажи... – с трудом произнес милиционер. – Что мы вместе... поднялись... из-за шума. А то меня... с работы... выпрут.

Священник кивнул. Он знал, что теперь им обоим предстоят долгие и нудные допросы и вообще куча неприятностей.

– Иди «Скорую» вызывай, – распорядился он. – А то мне что-то Чичер не нравится... Как бы богу душу не отдал...

Милиционер кивнул и, шатаясь и хватаясь руками за покореженное оборудование, проковылял к двери.

– И фээсбэшников тоже! – крикнул вдогонку священник. – Ты запомнил фамилию? Кар-та-шов!

Отец Василий медленно подошел к Чичеру, попытался присесть на корточки, но не смог – ноги не держали. И тогда он просто рухнул седалищем на пол и тронул Чичера за лицо.

– Как тебя звать, раб божий? – спросил он.

– Же-ней... – в два приема выдохнул Чичер.

– Готов ли ты предстать перед господом, Евгений?

Чичер отрицательно покачал головой:

– Бо-га... нет.

– А что тогда есть? – спросил священник. – Что нам тогда остается, если Его нет?

Чичер молчал, но в глазах его стоял ужас. Потому что если нет ни всесильного и всепрощающего, безграничного в своих возможностях Творца, ни бессмертия души, то это означает, что есть только он, Чичер – одинокий и больной человечек, бесконечно уставший от этих крысиных бегов по замкнутой стальной клетке страстей и ненависти. Но это же означает, что смысла нет. Ни в чем. И в первую очередь, в самих устремлениях Чичера. Ибо если нет Любви и Справедливости, то остается только Сила – огромный и бессмысленный тупик. Ибо Сила еще может быть средством, но никогда не станет смыслом. А жизнь без смысла – это бег по кругу.

На техэтаж влетела бригада ребят в бронежилетах и масках, потом появился Карташов, затем обозначились в проходе медики, и Чичера, а потом и его помощника подхватили, уложили, понесли... Священника тоже подняли, о чем-то спросили, и он даже что-то ответил, но и он, и Карташов понимали – все кончилось. Цель достигнута, а враг обезврежен. Пора уходить.

Отца Василия провели вниз через все десять этажей, затем через набитый чекистами холл, затем через милицейское оцепление на улице, вывели к ряду машин прямо у здания «Белого дома» да так и оставили стоять.

И священник стоял и слушал, как матерятся чекисты, обонял запах известки, бензина, оружейной смазки, пота и осенней листвы... Он глянул вверх и увидел, что с востока нежно-розовым заревом идет новый день, а в небе высоко-высоко кружатся тысячи выброшенных взрывом гранаты маленьких, как жаворонки, стодолларовых купюр.

Священник улыбнулся символичности картины. Деньги – само воплощение силы – были такими же фальшивыми, как и то, что они воплощают.

– Карташов! – крикнули сбоку. – Ты попа нашел?!

– Ага!

– С собой заберешь?!

– Конечно.

Священника тронули за рукав.

– Поехали, батюшка.

* * *

Уже позже, сопоставив все, что ему довелось услышать – мельком, в беседах с чекистами и ментами, в городских сплетнях, – отец Василий получит достаточно стройную картину происшедшего и искренне подивится банальности ее подоплеки.

Воевавший когда-то в Чечне, и неплохо, надо признать, воевавший, Чичер действительно был полным психом. Причем настолько опасным, что и Бача, и все прочие, кто имел с ним дело, опасались даже слово против сказать. Бачурин был у него на побегушках и за те деньги, что получал от Чичера, делал все: подбирал контингент из местных парней для грядущих, никому, кроме самого Чичера, неведомых планов, строил из себя лидера, входил в плотное общение с административными структурами...

А главная беда Бачи была та, что он заигрался. Нет, история с рынками, которые Бача оттяпал для Щеглова, а точнее, для его грядущей политической кампании, была санкционирована самим Чичером, но лишь для того, чтобы найти в колоссальной людской массе настоящих бойцов, тех, кто способен пойти за Чичером туда, куда поведут, и делать то, что скажут, – в общем, настоящих мужиков.

Конечно же, Чичеру была на руку растущая поддержка Бачурина со стороны местных властей. Но Бача не смог остановиться вовремя и попытался сделать то, что было позволено только Чичеру, – пролить кровь. Здесь он и прокололся.

Информация пошла в Москву, чекисты сверили ее со своими данными по всем параметрам и поняли, что Бача, или тот, кто за ним стоит, и есть те, кто им нужен. И вот за этим стояла совсем другая история, неизвестная широким народным массам. А история была такая...

Пару лет назад в Чечне один из полевых командиров начал печатать уникальные по своему качеству баксы. Ситуацию в целом наша разведка держала под контролем и не предпринимала экстренных мер лишь потому, что в Европе, благодаря появлению этих фальшивых купюр, наконец-то осознали, что Чечня не только российская проблема, и встревожились. Это была весьма выгодная политическая ситуация, и не использовать ее в государственных интересах было бы глупо. Только потому полевика и не накрыли сверху бомбовым ударом вместе с его задрипанным аулом, сопливыми чадами и прочими домочадцами.

А потом и баксы, и «машинка», которая их производила, и даже сам полевой командир, словно растворились в воздухе. Исчезли, и все! Понятно, что чекисты обыскали всю округу и навели справки среди своих людей по всей Чечне и с обеих сторон. Но никто ничего не знал.

А спустя полгода купюры снова появились: в Питере, Москве, Владивостоке – повсюду. Но вот эту ситуацию чекисты не контролировали совершенно. Молчали осведомители, не удавалось отследить каналы... И лишь благодаря поимке Чичера картина стала более-менее ясной.

А правда была в том, что аул, в котором без помех работал боевик, внезапно и совершенно внепланово зачистили бойцы выходящего из сектора подразделения внутренних войск. Полевика шлепнули, вместе с остальными сбросили в яму и заровняли бульдозером.

Но старшина Чичеров и ефрейтор Бачурин оказались умнее остальных и реквизированным гашишем не ограничились. Бог весть как, но они нашли в подвале и вывезли и «машинку», и запасы краски и бумаги. Священник так и не узнал, как именно удалось им провезти такую махину через все блокпосты, да и просто не привлечь внимания полкового особиста. Хотя можно было предположить, что бачуринская должность завстоловой давала ему возможность что-то закамуфлировать. Но факт остается фактом – никто ничего не заметил.

Запасов высококачественной бумаги для раскрутки дела им хватило. Конечно, им повезло, что среди курьеров и сбытчиков не нашлось ни одного стукача. Им невероятно везло и дальше, и фальшивые доллары по курсу менялись на настоящие, а на вырученные деньги покупались новая бумага и краска и вообще крутилась вся машина. И главное, новые, совершенно невероятные, безумные возможности Чичера совпали с его столь же безумными притязаниями на власть.

Понятно, что и Баче доставались изрядные куски от этого пирога, и стал он жить привольно, вольготно, в общем, хорошо. Делал, что хотел, имел, кого хотел – что еще нужно молодому человеку? А потом Бача превысил отпущенные ему Чичером полномочия, увлекся и привлек к себе внимание москвичей. И везение кончилось, быстро и бесповоротно. Чичер Бачу поспешно «убрал», скинул труп в одну из бесчисленных выгребных ям пятого отделения бывшего Софиевского совхоза, но судьбу свою уже изменить не мог: чекисты висели на хвосте плотно и неотрывно.

Но все это священник узнал потом. А в тот день, 11 сентября 2001 года, вышедшие поутру кто на работу, кто в магазин, а кто и на рыбалку устькудеярцы с изумлением увидели, как зеленым сюрреалистическим чудом осыпается прямо на них натуральный денежный дождь. Или снег?

Деньги были повсюду – призывно шелестели на обочинах дорог, сбивались в шаловливые стайки, а затем и в покорные судьбе терпеливые кучки под напором свежего и разбойного утреннего ветерка, влетали в окна кухонь, застревали в желтеющих кронах тополей...

Деньги почти целиком, хотя и несколько неравномерно, засыпали весь город, окропили сидящих на старой пристани рыбаков, оккупировали крыши центральных зданий: и бывшего райкома партии, ныне здания районной администрации, и кинотеатра «Родина», и даже нарушили неподкупное спокойствие серых, с колоннами и пилястрами, еще сталинской постройки, зданий РОВД и ФСБ.

Конечно же, их кинулись собирать и сдавать, а когда сообразили, что в Усть-Кудеяре никто эти банкноты не принимает, самые горячие головы повезли свое обретенное сокровище в областной центр. Но система работала без сбоев, и целых трое суток все обменники областного центра принимали все, что угодно: марки, франки, фунты и даже украинские гривны, кроме американских долларов, и некоторые умники несправедливо связали это с последними событиями в Нью-Йорке.

И в конце концов в Усть-Кудеяр из ближайшей части понагнали солдат, которые и собирали купюры на пустырях и свалках, в парке и вдоль автодорожных трасс – в общем, везде, куда еще не дотянулась загребущая лапа местного обывателя. Говорят, солдаты ржали и подначивали один другого, понимая, что место этим почти настоящим баксам разве что в дембельском альбоме. А потом все кончилось.

Нет, истории об этом происшествии навсегда вошли в анналы устных преданий и, даст бог, переживут не одно поколение, но большого размаха этот скандальный случай не получил – прежде всего по причине мощно переориентированного на взрывы американских небоскребов внимания телеканалов. И когда каналы понемногу оправились и восстановили нормальную работу, все баксы были собраны, отчасти изъяты, кое с кого взяли подписку, кое-кого напугали, кое-кого поприжали, да и народ поуспокоился и принял тот факт, что манна небесная была чистым фарсом, да ничем другим и быть не могла...

Но ни один человек во всем городке не радовался так, как отец Василий. Он моментально забрал из Костиного дома жену и сына, устроил Ольге нормальную, полноценную, как положено, «ночь любви», а на следующее утро вышел к службе таким воодушевленным, таким одухотворенным, таким неземным, словно только что узрел Христа во всем Его величии.

И прихожане это оценили и помаленьку простили своему непутевому, но в целом хорошему священнику и сорванные службы, и несостоявшиеся крещения да венчания. И священник крестил, венчал, служил и искренне надеялся, что и бог его за все простит.

Оглавление

Часть первая

Часть вторая

Реклама на сайте