«Линия мести»

Линия мести (fb2) - Линия мести (Телохранитель Евгения Охотникова) 943K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Марина Серова

Марина Серова ЛИНИЯ МЕСТИ

Пролог

Дождь упрямо и методично барабанил по крышам домов, заливая дороги обширными лужами, перемешивая землю в липкую грязь. Тусклые фонари уныло освещали серые одинокие улицы, в домах грязно-желтым горели окна, их свет незначительно дополнял свет фонарей. Прохожих не было — и это ужасало ее. Сейчас она бы отдала все на свете, лишь бы в проулке показался хоть один человек, не важно кто — женщина, мужчина, ребенок… Она давно потеряла счет времени и понятия не имела, куда бежит. В голове звучала только одна-единственная мысль: ей не оторваться от погони. Он преследует ее и каким-то неведомым образом предугадывает каждое ее движение. Она петляла, словно лисица, за которой гналась свора охотничьих собак, пыталась спасти свою жизнь, одновременно понимая: у нее практически нет шансов. Она обречена.

Ноги увязали в грязи, она неловко спотыкалась, падала, но вставала и продолжала свой безумный бег. Ее волнистые густые волосы, еще утром уложенные в элегантную прическу, сейчас растрепались и мокрыми прядями падали на лоб и глаза, одежда местами порвалась, на сапоги налипла грязь и опавшая осенняя листва. Сейчас сложно было узнать в ней недавнюю эффектную молодую женщину с идеальным макияжем и в стильной, грамотно и с любовью подобранной одежде. Сейчас она больше всего напоминала загнанную в угол жертву, воплощение ужаса и отчаяния. Временами она вскрикивала, звала на помощь, но крики срывались на судорожные рыдания, а в ушах звенел размеренный гул его шагов. Шагов, предвещавших смерть…

Улица резко завернула и как-то неожиданно сузилась. Никаких ответвлений и развилок она не увидела, поэтому побежала вперед, все еще лелея слабую надежду оторваться от преследователя. Она цеплялась за эту надежду, как утопающий за соломинку. Увы, соломинка оказалась слишком тонкой, слишком хрупкой, слишком непрочной…

Вдруг улица резко оборвалась, перед ней откуда ни возьмись выросла стена. Она судорожно озиралась по сторонам, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку, выход… Но выхода не было. Только стена, о которую разбивались вдребезги все ее попытки спастись.

Она обернулась — медленно, как будто ее тело само, без ее приказа совершило это движение. Она слышала свое дыхание будто со стороны. Может, это — свист ветра? Шорох листвы того деревца, на которой срывает свою злобу отчаянный октябрьский дождь? Да-да, это, должно быть, листья, те, которые еще остались, не облетели — наверно, это их звук, такой громкий и резкий… Нет, не может быть это ее дыханием — она вообще не дышит, ее сердце замерло и не бьется, и дышать она не может. Но… тут ведь стена, никакого дерева быть не должно… Свист. Угрожающий и зловещий, словно шипение ядовитой змеи, которая готовится к броску. В детстве она как-то смотрела передачу про змей — какой-то ученый рассказывал про повадки этих пресмыкающихся и показывал самых ядовитых и опасных гадов крупным планом. Змеи внушали сложные чувства: одновременно отвращение, страх, и в то же время они как-то завораживали своими движениями, в каждом из которых сквозила смерть. Та передача, которую она смотрела в детстве, давно забылась, однако сейчас в памяти всплывали кадры, на которых плавно перетекали гибкие змеиные тела — вот они двигаются мягко и грациозно, на экране мелькают цветные причудливые узоры чешуи, и вдруг — напряжение мощной мускулатуры, змеиная голова оборачивается в сторону жертвы, и… мощный бросок. Острые зубы-жала впиваются в добычу, впрыскивая смертельную дозу яда. Жертва парализована, а тихий убийца обвивает ее своими кольцами, стискивает до хруста костей и хрящей, разевает страшную пасть и начинает заглатывать свою трапезу целиком, натягиваясь на нее, точно чулок.

А свист приближался. Она не видела фигуру человека, который шел словно бы мимо, как будто спешил по своим делам и внезапно решил свернуть в тупик, увидев ее. Поговорить с ней. Потолковать по душам. Побеседовать о погоде. Поговорить.

Он не бежал, как раньше. Куда бежать? Зачем? И так все очевидно. Жертва в тупике. В ловушке, из которой нет выхода. Как все банально и скучно, как все предсказуемо! Он порядком устал от этой обыденности. Он ведь надеялся, что сейчас все будет по-другому. Он хорошо изучил ее и думал, что она окажется не такой, как другие, до нее. Женщины… Каждая считает себя особенной, каждая думает, что другой такой не сыскать. Но почему его ожидания опять не оправдались? Она же была другой, он верил ей! Он верил, что она не такая, что она изменит его представление, что она будет иной… Он давно предвкушал этот момент, как ребенок с нетерпением ждет новогоднюю ночь, зная, что под елочкой найдет необыкновенный подарок, мечту всей своей жизни. Но бьют куранты, взрослые выпивают фужеры шампанского, и ребенок бежит к золотистой коробочке, перевязанной яркой ленточкой. Предвкушение чуда, радости, удивления, волшебства… Разрывает ленточку, не в силах удержать своего нетерпения, разворачивает подарок, и…

Шоколадка. Простая шоколадка, которая всегда преподносится в качестве подарка. Яркая обертка, многообещающая тайна, загадка и такое ничтожное содержание! Разочарование. Обида. Неверие в чудо и волшебство.

Сейчас он чувствовал себя тем самым ребенком. Яркая обертка, которую он так мечтал развернуть, скрывала самое обычное, обыденное наполнение. Она снова разочаровала его. Она оказалась такой, как все. Зачем она обманывала его? Зачем внушала ему ложные надежды? Она ведь заставила его поверить, что на этот раз все будет по-другому! Она должна была стать тем чудом, которого он так ждал, она должна была стать исключением из правил!

Увы. Его снова обманули. Глаза, в которых застыл ужас, напряженная поза, грязная, изодранная одежда. Как все скучно и банально! Она должна поплатиться за свою ложь. Она ответит за свой обман. Она будет страдать так же, как страдает он, потому что она виновата в его разочаровании!

Он устало улыбнулся и достал остро заточенный нож. Лезвие молнией блеснуло в темноте, отразившись в ее глазах. На ее лице застыл ужас, а на его — вымученная ухмылка.

Глава 1

Мягкие теплые волны набегали на берег, слегка поглаживая песок и гальку, и ракушки, передвигая их осторожно, словно опасаясь нарушить гармоничную, идеальную картину. В их мерном рокоте слышались какие-то бормотания, неясные звуки, складывающиеся в гортанную, убаюкивающую песню. Волны приятно щекотали кожу, вычерчивая на ней замысловатые узоры, которые тут же исчезали, стоило воде отхлынуть от берега. Каждый раз новые орнаменты, каждый раз меняющаяся колыбельная: вроде слова одни и те же, но комбинация всегда немного другая, как в калейдоскопе — снова и снова новая картинка. Солнце не палило, а также мягко ласкало тело, точно договорилось с теплыми морскими волнами, что сегодня оно не будет резко обдавать своим жаром, а в унисон с морской водой принесет лишь блаженство и умиротворение. Плавно и медленно текут волны, и точно так же размеренно передвигаются мысли в голове — все размытые, не ясные, не беспокоящие, а какие-то туманные. Вроде как хочется поймать одну из них и разглядеть, о чем она, но это не удается — неясные образы никак не получается рассмотреть, а сонные слова не различишь в тихом бормотании. Только размытые картинки, все как одна — абстрактные и непонятные, и колыбельная — убаюкивающая, но невнятная.

Эти образы и звуки расслабляют и ненавязчиво предлагают расслабиться и отдаться чувствам и ощущениям. В обычной жизни полно всевозможных раздражающих мыслей, забот или воспоминаний, которые наполняют мозг целиком. Если сосредотачиваться на каждой мысли в отдельности, то можно упустить другие. А что, если эти мысли все убрать? Что тогда останется? Это страшно — если в голове не будет ничего, можно столкнуться с пугающей пустотой. А может, в пустоте — ответы на все вопросы? Может, эта пустота и есть та внутренняя гармония, которая скрыта под налетом дум и переживаний?

А волны и солнце — они помогли спрятать все тревоги и волнения. Они словно убрали все мешающее, все раздражители, которые не так-то просто уничтожить. Если бы знать раньше, как хорошо и спокойно без них, какое это блаженство — ни о чем не думать и только ощущать мягкие теплые прикосновения, ласку приятных волн и мерный рокот бескрайнего моря… Возможно ли это — отпустить весь хаос забот и тревог, отвлечься от них и позволить себе просто быть? Просто существовать, не оценивая происходящее? Меркнут все вопросы, которые доставляют сплошные неудобства и дисгармонию, и вот уже не осознаешь, кто ты, для чего ты, как тебя зовут, чем ты занимаешься и…

— Как тебя зовут?

Волны… Они спрашивают, как меня зовут… Да какое это имеет значение? Не знаю, как меня зовут и кто я… Я — это просто я. Я тут. Я существую. Или не существую? Может, я — это всего лишь одна из тех волн, что набегают на берег? Вот я здесь, а через мгновение меня не будет — я растворюсь среди других волн, сольюсь воедино с морем и стану просто водой. Я — это безграничное море, которое просто существует, оно бескрайнее, безграничное…

— Кто ты?

Кто я… Зачем эти вопросы? Скажите, зачем они? Разве вы не видите, что меня нет? Я — часть моря и неба, которым неподвластно время, которые не чувствуют ни усталости, ни страха, ни боли…

Боль. Почему она есть? Она есть, несмотря на то что меня почти нет. Странно. Так не может быть, это неправильно, нелогично! Разве море или небо чувствуют боль? Нет. Так почему я ее ощущаю? И она становится все сильнее и сильнее, она заставляет меня перестать быть морем и небом… Почему она не отпускает меня? Почему она есть, когда меня нет?…

— Ты помнишь свое имя? Фамилию? Сколько тебе лет? Как называется твой родной город? Говори, я вижу, что ты очнулась! Вспоминай!

Я… я ведь не могу говорить. Или могу? И где море и небо? Почему я не вижу волн и солнца? Почему здесь все так… все так уныло, неестественно, неправдоподобно? Что это — светло-голубое, но не такое живое, как небесная гладь? Оно ненатуральное, фальшивое! Это обман, этого не существует! Верните мне море, небо и…

— Кто ты такая?

Я… я не помню! Или… или…

— Я… Женя. Да, я правильно сказала?…

Сказала я только первую часть фразы — о второй подумала, но произнести ее, похоже, не смогла. Она слишком сложная и длинная, а говорить мне больно. Каждое слово отзывается болью в плече. Ведь это плечо, да? Не нога, не кисть. Плечо… Которое жутко болит, и кажется, что боль расползается по всему телу. Лучше не говорить и не шевелиться, чтобы не позволять боли рассредоточиваться по мне. Лучше молчать…

— Не молчи. Назови свою фамилию. Знаю, больно, но потерпи. Помнишь что-нибудь?

— Нет… — мне показалось, что я сказала это короткое слово, но боль пульсировала только в левом плече, не растекаясь по руке, шее, голове, животу… Значит, я лишь подумала об этом…

— Вспоминай.

Да кто это такой наглый, что достает меня своими расспросами? Почему я вообще должна на них отвечать? Да верните меня назад, я хочу лежать на морском берегу, смотреть на волны и гальку, хочу наслаждаться солнцем и небом, а не видеть эти мерзкие голубые стены!

Стены. Вот как это называется. Мои глаза уже привыкли к голубому цвету, я даже могу опустить их ниже, чтобы разглядеть это существо, которое притащило меня сюда из того блаженства и неги. Из… рая?… Если море и небо — рай, то наверняка голубые стены — это ад. А я вообще верю в рай и ад? Может, они не существуют? Откуда я вообще это взяла?

— Где ты живешь? Назови город.

Я опустила взгляд и уставилась на лицо, скрытое под светло-голубой маской и таким же голубым колпаком. Я вижу только глаза, темные и в очках. Все остальное скрыто, непонятно, как этот человек выглядит. Но, судя по всему, ничего хорошего от него ждать не приходится, раз он утащил меня с морского побережья и каким-то неведомым образом перенес сюда.

— Кто вы? — кое-как прошепелявила я. Почему-то в мыслях у меня куда лучше получалось говорить и задавать вопросы. Стоило мне попытаться разлепить затекшие губы, как тело вновь ответило жуткой режущей болью. Ее невозможно было терпеть — я в изнеможении закрыла глаза, чтобы не видеть всю эту дурацкую голубую картинку. Однако боль не пропала, а даже усилилась.

— Отлично. — Чудище в очках, маске и колпаке почему-то осталось довольным мною. — Раз задаем вопросы, значит, есть надежда избежать полной амнезии. Для начала скажи все, что ты помнишь о себе.

Я не стала раскрывать глаза, понадеявшись, что, может быть, судьба сжалится надо мной и вернет туда, откуда меня так грубо вытащили. Напрасная надежда. Я с трудом разлепила веки — чудище в голубом никуда не исчезло, равно как и голубые стены. Я даже различила несколько других таких же чудовищ в голубом. И куда я попала?…

— Море… — прошептала я и снова закрыла глаза.

— Бредит, — тут же прокомментировало пытавшее меня чудище. Внезапно я поняла: это оно заставляет меня мучиться от боли! Оно во всем виновато, из-за него я страдаю вместо того, чтобы спокойно отдыхать на морском берегу! Да что я ему сделала-то? Почему оно не оставит меня в покое?…

— Итак, тебе говорить трудно, — продолжал вещать этот садюга. — Поэтому расскажу тебе немного о том, что произошло. По мере моего рассказа ты будешь что-то вспоминать, поэтому перебивай меня в любой момент. От того, сколько ты вспомнишь, зависит твое будущее и то, насколько мы тебе сможем помочь. Итак, ты находишься в больнице. Ты попала сюда с огнестрельным ранением плеча. С одной стороны, тебе повезло, а с другой — не очень. Повезло в том, что пуля не задела кость, так как в этом случае ты могла бы лишиться руки. Не повезло потому, что ранение серьезное, задеты сосуды. Но операцию тебе уже сделали, под общим наркозом. Пулю извлекли. Еще неприятный момент: у тебя сотрясение головного мозга, правда, легкой степени. С этим пока все понятно? Давай, отвечай.

Я попыталась увильнуть от ответа — он же сам сказал, что мне больно говорить, однако врач (чудище оказалось врачом, как я поняла из его речи) оказался настырным.

— Кивать ты не сможешь, точнее, сможешь, но будет очень больно, — заявил он. — Боль ведь бывает разная — с некоторой можно мириться и можно ее терпеть, а вот от некоторой люди и сознание теряют. Когда ты сюда попала, то боли не испытывала — у тебя был шок. Но сейчас тебе будет не слишком легко, однако вытерпеть это можно. Говорить ты можешь, поэтому отвечай.

— Да… — прошелестела я. Врач снова оказался доволен.

— Еще приятная для тебя новость — рукой ты сможешь управлять, жизненно важные функции не нарушены, но нужно время на восстановление. То есть ты сможешь делать все, что делала раньше — ты чем вообще занималась по жизни? Профессию свою помнишь?

Вопрос заставил меня задуматься. В голову упрямо лезли мысли о море, но потихоньку они стирались и становились неясными, точно далекое воспоминание из прошлого. Однако на вопрос врача я ответить не смогла.

— Не помню… — заставила я себя произнести. — Это важно?

— Вообще-то да, — заметил врач. — Ты же не собираешься провести в больнице остаток своей жизни? Тебе придется вернуться к своим занятиям, как только тебя выпишут. Не скоро, конечно, но быстрее, чем можно себе вообразить. Попробуй все-таки вспомнить хоть что-то из своей жизни. Может, ты любишь чем-то заниматься? Учишься, работаешь? У тебя много друзей? Семья есть? Муж, дети?…

Я заставила себя напрячь память, пытаясь вспомнить хоть что-то из того, о чем говорил врач. Чем я люблю заниматься? Не помню. Есть ли у меня друзья? Тоже не знаю… Семья? На ум ничего не приходит…

— Я не знаю, — снова сказала я. На сей раз врач нахмурился.

— Что ж, спишем это на действие наркоза. Надеюсь, со временем ты все вспомнишь. По крайней мере, должна вспомнить — сотрясение у тебя легкой степени, память ты потерять не должна, твоя амнезия, скорее всего, защитная реакция организма после стресса. Пока ты находишься в реанимации, но думаю, через три-четыре дня тебя переведут в общую палату. Операция прошла успешно, поэтому скоро пойдешь на поправку.

Память вернулась ко мне раньше, чем прогнозировал оперировавший меня доктор. Первое время после операции я находилась в отдельной палате, где постоянно дежурили врачи. Или медсестры — они постоянно менялись. Не могу сказать точно, сколько часов или суток прошло: я не следила за временем, временами я бодрствовала, а временами проваливалась в полусон-полубред. Когда я открывала глаза, то неизменно видела перед собой кого-то в голубой больничной униформе, иногда с маской, а иногда без нее. В основном это были женщины — они переставляли капельницы, подключали какие-то провода к медицинским приборам, приносили лекарства. Стоило мне закрыть глаза (как я думала, ненадолго), происходили какие-то изменения. Очнувшись, я видела перед собой другую женщину, и она тоже что-то делала. Эти «голубые картинки», как прозвала я про себя сценки с медсестрами или врачами, перемежались другими, зачастую непонятными мне.

Моря и неба я больше не видела, о чем порой сожалела. Вместо этого в памяти возникали разные люди: мужчины, женщины, реже — дети. Одно лицо появлялось чаще других. Я полюбила его рассматривать — оно казалось мне приятным и дружелюбным, в отличие от остальных лиц.

Женщина была гораздо старше меня. Я не могла разглядеть ее черты — у меня оставалось только общее впечатление. Выражение ее лица было заботливым и любящим, точно она хотела помочь мне, точно… любила меня? Может, это моя мама? Наверно, а кто еще кроме мамы может обладать таким лицом? Тогда почему я вижу ее, только когда у меня закрыты глаза? Почему она не приходит ко мне, не навещает меня? Почему вокруг только незнакомые женщины в голубой униформе? Я не хочу их видеть, я хочу, чтобы со мной была именно та добрая женщина, моя мама!

Но она не приходила ко мне. Я видела ее только во сне-бреду — точно не могу сказать, что это такое было. Какое-то беспамятство, в которое я внезапно проваливалась, словно в зыбкую трясину. Оно накрывало меня, будто цунами, и я не могла противостоять ему. Я не хотела погружаться в него, потому что боялась. Вдруг я увижу кого-то страшного? Вдруг эти незнакомые люди причинят мне боль, вдруг они станут требовать от меня что-то? Пусть лучше перед моим мысленным взором будет моя мама — видения с ней я любила, а вот все эти странные мужчины и женщины вызывали у меня только негодование. Но я не могла от них отвязаться — они то и дело приходили ко мне, что-то говорили, но я не могла понять их бессвязную, неразборчивую речь…

Это случилось утром. Я точно помню, что было утро — в окно палаты светило солнце, впервые за долгое время, и сначала я не могла разглядеть никакие предметы в комнате. Солнечные зайчики прыгали, как живые, и, несмотря на боль в плече, которая не отпускала меня, несмотря на все обезболивающие препараты, я испытала некое подобие радости. Какое-то время я молча наблюдала за подвижными яркими лучиками, и чем-то они напоминали мне почти забытые мною морские волны, из которых меня так резко вырвали и поместили в эту палату. Солнечные зайчики точно играли со мной, предлагая и мне включиться в их прятки-догонялки. Они появлялись то на стене, то на белом покрывале моей кровати, то на столе… Мне казалось, что они даже разговаривают со мной, рассказывают, как сегодня хорошо и тепло на улице, как чудесно в солнечном небе, как красиво стелется травка по земле, как трепещут на теплом ветерке ярко-зеленые листья… «Идем с нами, ты тоже будешь играть, бегать и прыгать!» — уговаривали они меня. «Но я не могу, у меня болит плечо!» — протестовала я. Хотя в глубине души мне так хотелось поддаться на их уговоры и тоже почувствовать себя солнечным лучиком, который так быстро прыгает, который не испытывает ни боли, ни страданий. «Да нет же, у тебя ничего не болит! — возражали мне солнечные зайчики. — Это тебе только кажется, что болит плечо, а на самом деле боли нет!»

Они не понимают, с ужасом и отчаянием думала я. Они не понимают, они обидятся на меня, но у меня ведь болит плечо, и я толком ничего не помню… А может, мне и не нужна память? Ведь лучше обойтись без нее — тогда, может, не будет этих бесконечных верениц людей, которые что-то говорят мне, а я не могу их понять. Да, лучше я обойдусь без памяти. Так спокойнее, приятнее, лучше… Но… Если у меня не будет памяти, то я не узнаю, кто та женщина, которую я вижу постоянно! Сначала я думала, что это моя мама, но чем чаще я видела ее, тем сильнее убеждалась, что ошибаюсь. Нет, это не моя мать. Она кто-то еще из моего прошлого, близкий мне человек, но совсем не моя мама. Но кто она?

Солнечные зайчики что-то еще говорили мне, убеждали оставить все мысли, все тревоги, забыть все, позволить памяти не возвращаться ко мне. Но сейчас я твердо решила: мне нужна моя память! Мне нужны мои воспоминания, иначе я так и не узнаю, кто я, зачем живу и что делаю, что я люблю и не люблю, чем привыкла заниматься! Я поняла, что не вспоминала ничего по той простой причине, что сама отгораживалась от образов, которые пытались до меня достучаться! Не из-за снотворных и обезболивающих я ничего не помнила, а только по причине своего нежелания помнить! Если бы я позволила своим воспоминаниям пробиться сквозь стену, которую я сама выстроила, то вспомнила бы все гораздо раньше! Но сейчас я твердо решила: я хочу вспомнить все. Всю свою жизнь, какой бы она ни была! Я не буду больше гоняться за тем блаженным неведением, за той обманной легкостью беспамятства! Мне важно установить, кто я такая!

Я уже не обращала внимания на солнечных зайчиков — для меня они перестали существовать. В памяти всплывали одна за другой разные картинки, но теперь я не прогоняла их и не отгораживалась от них. Те люди — они были мне знакомы. Я каким-то образом была связана с каждым из них, что-то делала для них — или они для меня?… Нет. Все не так. Люди — мои клиенты. Я работала на них. Но что я делала? Может, я их стригла? Может, я парикмахер? Нет, не то. Слово «парикмахер» никак не отзывается в моем сознании. Значит, ошибка. Я художник, который рисовал их? Тоже не то. Я…

Резкая вспышка осознания пронзила всю меня целиком. Я некоторое время пыталась принять это открытие и в то же время не понимала, как не могла додуматься до этого раньше. Как же все просто на самом деле! Нет у меня никакой матери, я не художник-портретист, а женщина из галлюцинаций является моей тетей. Ее зовут Мила. Тетушка Мила… Она очень любит меня, и я привязана к ней. Она любит готовить, и у нее это прекрасно получается. А вот я, напротив, готовить не умею. У меня нет мужа и детей, я не люблю и не умею рисовать, не занимаюсь шитьем или рукоделием. Зато я владею восточными единоборствами, превосходно стреляю, могу быстро обучиться любому виду спорта. Вдобавок ко всему я обладаю превосходной памятью и знаю несколько иностранных языков. Я умею водить машину, у меня есть свой собственный автомобиль — «Фольксваген». И ко мне постоянно обращаются люди. Я им помогаю.

Я — телохранитель Евгения Охотникова.

Последующие дни протекали однообразно, за тем лишь исключением, что в часы моего бодрствования я вспоминала детали своей жизни. В мою палату постоянно приходили врачи и медсестры — они ставили капельницы, проверяли повязку, давали мне лекарства. Хотя большую часть времени я проводила в полубреду-полусне, мне все же становилось лучше. Боль в голове и плече не была уже такой резкой, как раньше, хотя и доставляла мне беспокойство. Неприятные ощущения не проходили, но с ними можно было хоть как-то существовать. И еще теперь я хотя бы знала, кто я такая, чем занимаюсь и вообще зачем живу. Это значительно облегчало мое состояние, потому что находиться в неведении, пускай и таком блаженном, все же ужасно.

Мой лечащий врач — не тот хирург, который оперировал меня, а другой, мужчина средних лет в больничной униформе — часто навещал меня и пытался разговорить. Я отвечала на его вопросы, однако не сообщала, чем я занималась в своей прошлой жизни. Почему-то я была уверена: по поводу своей профессии мне лучше не откровенничать. На вопросы врача, кто я по специальности, я врала, что не помню, потом говорила, что училась в каком-то университете, однако после него не работала. По крайней мере, я не помню, чем занималась до ранения. В свою очередь, я старалась выведать у доктора, что ему известно про обстоятельства моей травмы. Как ни пыталась я вспомнить, кто в меня стрелял, на ум ничего не приходило. Врач тоже не знал, каким образом я получила пулю и сотрясение мозга. А может, знал, но по какой-то причине не хотел мне рассказывать? В таком случае моя ложь по поводу моей профессии не имеет никакого смысла. Но все же я продолжала играть роль жертвы амнезии.

Степан Сергеевич — так звали моего лечащего врача — навещал меня в среднем два раза в день, иногда чаще. Все остальное время возле меня находилась какая-нибудь медсестра. Я всегда спрашивала, как зовут мою очередную сиделку, стараясь запоминать имена и отчества, дабы окончательно восстановить свою память. Пока за мной ухаживали четыре медсестры: Роза Андреевна, женщина лет сорока — сорока пяти в светло-розовом халате и колпаке, Наталья Владимировна, молодая фигуристая женщина с кудрявыми волосами, Вера Алексеевна, довольно строгая и неразговорчивая, и Любовь Романовна, которая производила впечатление добродушной и жизнерадостной особы. Поначалу я не стремилась завести разговор с медсестрами, однако потом поняла, что чем чаще я стану общаться с окружающими, тем скорее восстановлюсь. Поэтому я охотно поддерживала любую беседу — в основном о ничего не значащих вещах. Когда я находилась одна в палате, то пыталась вспомнить грамматику тех иностранных языков, которые знала. Придумывала про себя фразы на французском, английском, испанском, составляла простые предложения. Однажды я попросила Степана Сергеевича принести мне томик каких-нибудь стихов. Врач сперва удивился, потом решил, что в обычной жизни я люблю поэзию, и в очередной свой визит положил на прикроватную тумбочку томик Есенина. Я не стала объяснять ему, что решила заучивать наизусть стихи, дабы восстановить свою память. Первоочередной моей задачей стало вспомнить, при каких обстоятельствах я попала в больницу, и для этого я использовала все методы, которые казались мне подходящими.

Все же у меня пока было слишком мало сил на то, чтобы долго читать, не говоря уже о том, чтобы учить стихи. Поначалу я не могла даже прочитать одно стихотворение — уставала правая рука, которая держала маленькую карманную книгу, начинала болеть голова, и я просила дежурившую рядом медсестру дать мне обезболивающее и забрать книгу. Я даже не успевала разозлиться на собственное бессилие — когда проглатывала очередную таблетку, на меня нападала сонливость, и я проваливалась в дремоту. Когда открывала глаза, пыталась взять книгу снова. Сперва это тоже не удавалось — стоило мне пошевелить хотя бы пальцем руки, как начинало болеть травмированное плечо. Я превозмогала боль, брала книгу, но пальцы не удерживали томик, и тот падал на пол. Я чувствовала себя беспомощным инвалидом. От бессилия на глаза наворачивались слезы, и мне приходилось успокаивать себя тем, что такое состояние временно, оно не навсегда. Самое сложное — операция — миновало, пулю вытащили, поэтому надо просто перетерпеть это время. Вскоре мой организм окрепнет, я разработаю свои руки и ноги, и память вернется ко мне окончательно. Ведь хирург говорил, что мне повезло — все могло быть гораздо хуже. По крайней мере, обе руки у меня на месте, пускай одна и с дыркой от пули. Но это ведь лучше, чем утрата конечности! Я не такая слабая барышня, чтобы переживать относительно своего временного бессилия. Я стараюсь, я прикладываю усилия, чтобы восстановиться. Нужно просто терпение и время, чтобы окончательно пойти на поправку.

Из-за своей беспомощности и слабости я не могла выполнять даже такие простые повседневные действия, которые в нормальном состоянии человек выполняет на автомате. Мало того, что я все время лежала, не вставая на ноги, после операции я не могла даже жевать твердую пищу, — последствия наркоза, как мне объяснили. Вообще не помню, как я ела первое время — может, мне вводили зонд искусственного питания? В памяти осталось только то, как Роза Андреевна принесла мне в палату тарелку с бульоном и поставила его на тумбочку. Чтобы взять ложку и немного привстать на кровати, мне пришлось приложить уйму усилий. Наверно, я битый час пыталась устроиться так, чтобы ухитриться кое-как проглотить ложку бульона. Когда с помощью медсестры я кое-как приподняла голову, под которую Роза Андреевна тут же положила подушку, мои силы иссякли. От мысли, что еще надо как-то взять ложку в руку, я пришла в отчаяние. Медсестра заставила меня самостоятельно взять ложку, хотя и могла помочь мне.

— Давай, постарайся! — подбадривала она меня. — Когда-то ведь надо начинать! Тебе придется и ходить учиться. Взять ложку — это же просто! Давай!

Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что мне удалось проглотить пару глотков бульона, после чего я в изнеможении откинулась на подушку и закрыла глаза. Роза Андреевна взяла из моей руки ложку и сама принялась зачерпывать бульон и подносить его к моему рту. Не знаю, как я не подавилась — возможно, сработал инстинкт самосохранения, который заставляет человека как-то питаться, дабы не умереть с голоду. Да, не пожелаю я никому пережить такие мгновения жизни — ничего хорошего, мягко говоря, в них нет.

Не знаю, сколько прошло времени, но однажды наступил момент, когда я смогла не просто самостоятельно встать с кровати, но даже пройти несколько шагов по больничной палате. Это действие далось мне с неимоверным трудом — я совершенно не владела своим телом и даже не смогла удержать равновесие. На мое счастье, Степан Сергеевич поддержал меня и опустил на кровать. И медсестра, и врач хвалили меня, говорили нечто вроде «молодец, ты справишься!». Но мне это никакого облегчения не приносило. Напротив, я подумала, что память подвела меня и никакой я не телохранитель — судя по воспоминаниям, я мастерски стреляла, бегала, прыгала, дралась… Нет, скорее, это не я, а кто-то другой. Я человек, точнее то, что осталось от человека, который не может самостоятельно ухаживать за собой, не может передвигаться и совершать простые действия. Я растение, овощ, безнадежный инвалид, которому до конца жизни придется пользоваться услугами сиделки.

— Почему это случилось со мной? — спрашивала я врача. — Я что, никогда не смогу ходить? Ведь у меня повреждено плечо, а не ноги! Скажите, у меня травма позвоночника, да? Я буду парализована? А вы мне не говорите это, ведь так?

— Какие глупости! — усмехнулся Степан Сергеевич. — Дорогуша, я понимаю, что вы пока не в своем уме, но о какой травме позвоночника вы говорите? Все банально: от долгого лежания у вас ослабли все мышцы, и их надо разрабатывать! Да вам не на что жаловаться — рана заживает, травма головы неопасная, со временем память вернется к вам окончательно! Мышцы у вас не атрофировались, а просто ослабли. Их надо восстанавливать, то есть нагружать работой. Вот увидите — выпишитесь и будете заниматься чем захотите! Хоть на танцы ходите — никто вам не запретит!

Но я не верила врачу.

— Вы это говорите только потому, что хотите успокоить меня! — заявила я. — Вы что, не видите, что я и книгу в руках удержать не могу? У меня кружится и болит голова, плечо не проходит! Вы просто хотите поскорее меня выписать! И не признаете, что я теперь беспомощный инвалид!

— Послушайте меня внимательно, Женя, — тон врача стал серьезным и почти что жестким. — За время своей работы в клинике я видел много больных. К нам в отделение попадают жертвы автокатастроф, люди, у которых сломаны все конечности, которые остаются парализованными. Могу вас уверить: вы не находитесь в таком тяжелом состоянии, как себе надумали! Вам хочется сразу после ранения вскочить и побежать по своим делам? Вы что, киборг или человек с мгновенной регенерацией? Да, у вас не слишком серьезная травма, но для восстановления требуется время, понимаете? Мы врачи, а не волшебники, у нас нет волшебных палочек: дотронулся до раны — и она затянулась! Сейчас многое зависит только от вас, от того, насколько вы хотите вернуться к нормальной жизни. Вам нужно выполнять требования врача, то есть мои требования. Нужно стараться восстановить функции своего тела, а не ныть про свою беспомощность! Да видели бы вы других моих больных! Люди, которые лишаются конечностей, после выписки ведут активный образ жизни, участвуют в соревнованиях и живут куда полноценнее, чем якобы здоровые, но вечно ноющие и жалующиеся «страдальцы»! Скоро вас переведут в общую палату, где вы будете проходить курс реабилитации. А это означает, что ваше состояние стабилизируется, все, что в наших силах, мы уже сделали. Я не имею привычки обманывать своих пациентов. Если человек парализован, я так и говорю ему: «Уважаемый, вам придется забыть о той жизни, которую вы вели раньше, и научиться жить в новом состоянии. Вы не сможете ходить и бегать, но это не означает, что все кончено. Вы выжили, а это само по себе подарок. Безнадежность — это когда тело оказывается в гробу, а пока вы живы, можно научиться радоваться той жизни, которая вам дана!» Вам же я говорю: вы можете вернуться к полноценной жизни. Вы не инвалид и не калека. И не нужно ныть и жаловаться, подумайте о тех, кому приходится хуже!

Я не ожидала услышать такую отповедь от спокойного, всегда улыбчивого врача. Мне даже стало немного стыдно — стыдно не потому, что я не смогла пройти нескольких шагов до двери, а потому, что решила опустить руки. У меня ослабли мышцы, но не мозг — сейчас я верила в то, что мои воспоминания — не выдумка, а правда. Ведь до ранения я была решительным, твердым человеком, который действовал в соответствии с обстоятельствами и никогда не падал духом. Я — не слабая барышня, которая падает в обморок по любому поводу. Я волевой, несгибаемый человек, сообразительная, отважная и ловкая, и никакие трудности меня не остановят! Да, судьба преподнесла мне не слишком приятный подарок — я попала в больницу. Но если вспомнить, за свою жизнь я не раз получала и более серьезные ранения. Неужели я об этом забыла? Были случаи, когда меня буквально вытаскивали с того света, но я восстанавливалась и снова возвращалась к своей работе! Куда девалась та Женя Охотникова, бесстрашная, отчаянная профессионалка, которая спасает жизни других людей? Правду сказал Степан Сергеевич: другим приходится и похуже, но они ведь находят в себе силы жить дальше! Ну уж нет, меня так просто не сломаешь! Я всегда была и остаюсь непобедимой — меня невозможно уничтожить, я всегда найду лазейку и выживу! И отомщу своим врагам, чего бы мне это ни стоило!

Наверно, мои мысли как-то отразились на моем лице, потому что врач внезапно улыбнулся — по-доброму, как мой хороший и заботливый друг. Его голос стал совсем другим — в нем не осталось ни следа от прежней резкости и даже жестокости.

— Вот и хорошо! — мягко проговорил Степан Сергеевич. — Женя, ты приняла верное решение! Ну что, попробуем еще раз?

Глава 2

С того памятного дня я больше ни разу не позволяла себе опустить руки и пожаловаться на судьбу. Я старалась как могла — выкладывалась на полную, чтобы поскорее восстановиться. В моей голове словно щелкнул какой-то переключатель — я перестала сокрушаться о том, что я чего-то не могу, а попросту приняла ситуацию такой, какая она была. Да, мне сейчас трудно пройти по палате, но с каждым днем я увеличиваю количество своих шагов, каждый день — это маленький кирпичик, который я кладу на возводимую мною стену выздоровления.

Я двигалась, превозмогая боль, сама брала в руки ложку и не успокаивалась до тех пор, пока у меня не выходило совершить то или иное действие. Когда я смогла более-менее нормально ходить, не падая на пол и удерживая равновесие, я принялась разрабатывать свои ноги и руки (даже задействовала кисть раненой конечности), придумывая различные упражнения. Наверно, я бы включила в свою «зарядку» и отжимания, если бы медсестра или врач мне позволили. Когда у меня что-то не получалось, я не расстраивалась, а совершала тысячу новых попыток, пока не добивалась того, что хотела. Если бы врачи ставили оценки за старания своих пациентов придерживаться их указаний, я наверняка получала бы самые высшие баллы.

Степан Сергеевич был мною очень доволен. Он каждый день заходил в мою палату, интересовался моим самочувствием и настроением, после чего спрашивал, как продвигается мое восстановление. Скоро я не только спокойно ходила по палате, но даже совершала небольшие прогулки по коридору, естественно, вместе с кем-либо из медперсонала. А к Степану Сергеевичу я привыкла как к родному, с единственным исключением: я по-прежнему не говорила ему о своей профессии. И, что меня огорчало, я так и не вспомнила, кто и почему в меня стрелял.

Было и еще одно обстоятельство, которое тревожило меня. Когда я была сосредоточена на своем физическом состоянии, я не могла думать ни о чем другом, кроме как о том, как бы поскорее вернуться к полноценной жизни. Однако со временем мое внимание переключилось на другое. Чем быстрее шло мое выздоровление, тем меньше я зацикливалась на мысли, что мне придется вести жизнь человека с ограниченными возможностями. Теперь же я постоянно вспоминала тетушку Милу, но не понимала, почему она не навещает меня в больнице. За время своего пребывания в клинике я вспомнила все подробности нашей с ней совместной жизни — она ведь всегда заботилась обо мне, чудесно готовила и, помнится, пыталась всеми силами устроить мою личную жизнь. Почему же она не приходит ко мне? Ведь я сейчас не в таком тяжелом состоянии, когда свидания с родственниками запрещены, я могу вполне сносно передвигаться, могу разговаривать, могу сидеть за столом… Где тогда тетя Мила? Неужели она не знает о том, что я в больнице? Ведь когда я пропала, она должна была обзвонить все клиники, морги, должна была обратиться в полицию…

Я не заговаривала со своим лечащим врачом по поводу своей тети по той простой причине, что боялась — вдруг ему станет известно, что я телохранитель? Как бы я ни доверяла Степану Сергеевичу, меня не отпускало ощущение, что он знает о том, как именно я получила ранение, но почему-то не рассказывает мне. Чем больше я думала обо всем этом, тем сильнее становилась моя подозрительность и тем упорнее я старалась вывести врача на откровенный разговор. Он уже не казался мне таким добрым и заботливым, как раньше — я не могла довериться Степану Сергеевичу, и теперь меня не отпускала тревога — не за себя, а за тетю Милу. Ведь если она не приходит ко мне в больницу, это означает, что с ней что-то стряслось! По доброй воле тетушка никогда не оставит меня, но я не могла даже связаться с ней — телефона при мне не было.

Отсутствие мобильника и заставило меня заговорить с врачом. Во время очередного визита ко мне я пристально посмотрела на Степана Сергеевича и спросила:

— Скажите, почему у меня нет мобильника? Ведь когда я попала в больницу, телефон был при мне?

— Да, вы правы, — спокойно кивнул врач. — Ваш мобильный телефон находится в моем кабинете, правда, он полностью разряжен, он выключен. Когда вы к нам поступили, то мобильник нашли в вашем кармане. Вынужден вас огорчить: вряд ли вы сможете пользоваться им в стенах нашей клиники. Место здесь такое, что позвонить настоящая проблема, ни одна сеть не ловит. Если вам нужен телефон, я его отдам. Не вижу ничего предосудительного в том, что пациенты пользуются сотовой связью. Но лучше будет, если вы воспользуетесь смс-сообщениями — в этом случае есть шанс, что эсэмэска через какое-то время дойдет до получателя.

— Вот как, — кивнула я. — А скажите, меня никто не навещал? Пока я была без сознания?

— Вы вспомнили что-то про свою семью? — тут же оживился Степан Сергеевич. Интерес у него был неподдельный — при всем своем желании я не могла уловить в его голосе и нотки фальши. Если он лжет, значит, ему лучше было пойти не во врачи, а в актеры.

— Вспомнила, — решила я говорить прямо. — У меня есть родственница, моя тетя. Она очень любит меня и беспокоится обо мне, вот и странно, почему она не навещает меня в больнице. Сколько я уже здесь нахожусь?

— Пятые сутки, — тут же ответил Степан Сергеевич. — За это время никто не интересовался вашим состоянием, мне тоже показалось это странным. Мы сообщили в полицию, так как обязаны это делать при огнестрельных ранениях. Приходил следователь, но вы еще были не готовы к беседе. Он должен появиться вновь, хотя вчера я разговаривал с ним по телефону и предупредил его, что память еще к вам не вернулась. Я не смог просмотреть вашу телефонную книгу, так как не знаю вашего пароля. Извините, но мы должны были обзвонить ваших знакомых. Вы не вспомнили свою профессию?

— Нет, — покачала я головой. — Мне нужен мой телефон… И еще, я все хотела спросить. Кто меня нашел? Кто позвонил в «Скорую помощь»?

— Вы лежали на земле — видимо, при падении ударились головой, что вызвало сотрясение мозга и повлекло за собой амнезию, — пояснил врач. — «Скорую» вызвал прохожий. Он утверждал, что впервые вас видит. Напугался, когда увидел молодую женщину, истекающую кровью. В вас стреляли, когда вы находились в малолюдном районе города, а тот человек вышел в магазин и нашел вас. Вот все, что мне известно о вашем ранении.

— Ясно… — протянула я. — И никто, выходит, сюда не звонил и не приходил?

— Увы, — отрицательно покачал головой врач.

Телефон мне отдали заряженным. У Степана Сергеевича был мобильный, к которому полагалось зарядное устройство с таким же разъемом, как у меня, поэтому он зарядил мой. В принципе, если не пользоваться Интернетом и не смотреть с телефона фильмы, зарядки хватало надолго. Возможности полазить по Всемирной паутине у меня и не было — доктор ведь говорил, что в больнице связь ужасная. Он еще добавил, что для того, чтобы позвонить, больничному персоналу приходится выходить на улицу и единственное, что можно сделать из здания — это отправлять смс-сообщения. Правда, дойдут они до адресата неизвестно когда, и получить ответную эсэмэску удастся не сразу.

— В таком уж месте расположена клиника, — развел руками врач. — Здание построено давно, архитекторы и строители как-то не подумали, что научно-технический прогресс дойдет до сотовой связи.

Я просмотрела свою телефонную книгу. Неудивительно, что Степан Сергеевич не нашел никого из моих родственников — я записывала в память номера телефонов своих клиентов, когда выполняла тот или иной заказ. После успешного завершения работы я стирала имена всех своих подозреваемых и людей, причастных к расследованию. Сейчас же в телефонной книге были имена и фамилии тех, кто относился к делу о покушении на одного банкира, которого я спасла незадолго до того, как угодила в больницу.

Тетушка Мила мне не звонила. И это было странно. Однако когда я открыла смс-сообщения, все стало ясно. Надо же, как я могла об этом забыть…

Тетя Мила проживала в Тарасове, у нее была сестра, с которой она давно не общалась, но связь поддерживала. Не потому, что они находились в ссоре или в плохих отношениях — просто сестра с мужем переехала за границу и в настоящее время — точнее, до настоящего времени — проживала в Австрии. Однако незадолго до моей травмы тетушке позвонил муж ее сестры и сообщил печальное известие. Сестра тети Милы умерла от рака, и безутешный супруг не мог прийти в себя после смерти подруги жизни. Детей у них не было, и муж тетушкиной сестры не знал, как ему жить дальше. У тети Милы имелся какой-то капитал, вдобавок ко всему я помогала ей с деньгами, благо моя работа это позволяла. Тетушка находилась в хороших отношениях с мужем сестры, поэтому она решила поехать в Австрию на похороны и поддержать несчастного вдовца. Чтобы не тратить деньги на телефонные разговоры, мы условились с тетушкой, что будем общаться только по необходимости смс-сообщениями. Электронной почтой тетушка не пользовалась, в социальных сетях хоть и была зарегистрирована, но не заходила туда. Последнее, что мне написала тетя Мила — это сообщение о том, что у нее все в порядке, но в Австрии она задержится.

«Надеюсь, Женечка, у тебя все хорошо, наверняка опять много работы. Не забывай кушать, хотя бы в кафе, знаю, что готовить ты не слишком любишь. Я постараюсь поддержать Кирилла, он сейчас в ужасном состоянии».

Сейчас мне все стало ясно. Смс-сообщение отправлено неизвестно когда, а получено сегодня, то есть когда я включила телефон. Понятно, что тетушка не знает, где я нахожусь — она считает, что я загружена очередной работой, поэтому не отвечаю. Даже не знаю, стоит ли ей писать о моем ранении. Для чего? Она и так переживает смерть сестры, уныние Кирилла Васильевича… Еще и мое ранение. Что я ей скажу? «Тетя Мила, приезжай немедленно, я в клинике с дыркой в плече, но все хорошо, хочу поболтать»? Ага, и моя бедная родственница будет разрываться между Австрией и Россией, хороша племянница, что сказать!

Я нажала кнопку ответа на смс-сообщение и написала:

«Тетя Мила, у меня все в порядке. Передай мои соболезнования Кириллу Васильевичу».

Отправив сообщение, я положила телефон на тумбочку. Немного подумав, выключила его — все равно, если тетушка мне и ответит, эсэмэска дойдет не скоро. В принципе оно и к лучшему, что тетя Мила не в курсе моего ранения. А то начнет волноваться, переживать, вернется в Тарасов, чтобы таскать каждый день несчастной Женечке еду в больницу… А бедный Кирилл Васильевич останется один на один со своим горем.

Да, не спорю, тетушкина еда куда вкуснее, чем «диетическая» больничная — мало того, что без соли, так еще и не отличающаяся разнообразием. Я непривередливый человек, могу есть что угодно, но согласитесь, даже очень неприхотливым людям надоедает один и тот же куриный бульон или жиденький супчик с непонятным содержимым. Один раз я высказала даже не недовольство, а всего лишь вопрос: а есть ли в меню что-то еще, помимо жидкой пищи? На это медсестра, которая принесла мне тарелку, заявила, что еда в больнице — самая подходящая для пациентов и что дают, то и надо есть.

«Скоро будешь сама ходить в столовую, — прибавила она. — Увидишь, что все больные едят одно и то же».

Я смирилась с мыслью, что, пока я нахожусь в больнице, придется есть что дают — сидеть голодной я не собиралась. Успокоила себя тем, что в некоторых странах люди едят живых личинок и тараканов, поэтому мой несоленый куриный бульон — далеко не худший вариант. Больше по поводу еды я никаких вопросов не задавала.

Если с едой я как-то смирилась, то другое обстоятельство не давало мне покоя. Я совершенно не понимала, что со мной произошло, точнее, при каких обстоятельствах меня ранили. Итак, я умудрилась схлопотать огнестрельное ранение. Но кто в меня стрелял? Наверняка некто намеревался меня убить, возможно, целился в голову, но промазал. Когда это произошло? Меня ранили в перестрелке или было совершено покушение? Чем я занималась до ранения?

Увы, как я ни напрягала память, вспомнить ничего не удавалось. Моя память возвратилась ко мне почти полностью — я могла сказать, что я люблю или не люблю, какие фильмы предпочитаю, сколько иностранных языков я знаю, какие книги приходилось читать… При желании я восстанавливала даже события моего далекого детства, когда я жила во Владивостоке. Однако день, в который меня подстрелили, словно стерся из моей памяти. Как я ни напрягала свой мозг, все было безрезультатно. Я не помнила ни места, где произошло мое ранение, ни времени, ни цели моего нахождения в данном месте. Все мои попытки заканчивались только бессильной злобой на саму себя и свою память, которая подсовывала мне совершенно ненужные картинки, но упорно скрывала самое главное. Где-то я слышала про такое свойство человеческого мозга — стирать те моменты жизни, которые губительно сказываются на психике человека. То есть, если я пережила какую-то драму, в результате чего получила огнестрельное ранение, мозг специально удалил все воспоминания об обстоятельствах травмы. Выходит, произошло нечто ужасное? Может, я не справилась с заданием и в ходе расследования моего клиента убили? Или погиб кто-то из близких мне людей? Да нет же, тетя Мила жива, а кроме нее, я ни с кем тесно не общаюсь. Тогда что произошло со мной?

Помню тот день, когда Степан Сергеевич утром пришел в мою палату. Я ожидала, что сейчас мы с ним снова будем «гулять», то есть я встану с кровати и совершу несколько шагов по палате. Сначала не будет получаться, я с трудом удерживаю равновесие, когда только встаю с кровати, но потом мои движения станут увереннее, и я смогу пройти несколько кругов по помещению. Когда мои шаги будут походить на шаги здорового человека, врач выведет меня в коридор, и я пройду довольно большое расстояние до противоположной стены и обратно. Если раньше оно давалось мне с трудом, то сейчас я передвигалась вполне уверенно и даже собиралась попробовать спуститься и подняться по лестнице.

Однако сегодня все пошло не так, как я ожидала. Врач помог мне встать, удовлетворенно покивал, когда я успешно преодолела несколько кругов, потом велел попробовать совершить несколько приседаний. Я справилась и с этой задачей — травмированное плечо в приседаниях не было задействовано, а голова уже не кружилась, как раньше. Я ожидала, что Степан Сергеевич предложит мне преодолеть лестницу, однако ошиблась.

— Что ж, Женя, могу вас поздравить, — сказал врач. — Двигательные функции почти полностью восстановлены, скоро начнем разрабатывать руку. Вам нужно на перевязку, а после вас проводят во вторую палату.

— Во вторую палату? — удивилась я. — Зачем?

— Теперь вы будете находиться не в отдельной палате, а в общей, — пояснил Степан Сергеевич. — Ваше состояние стабильное, опасений не вызывает. Теперь дело за малым — добиться полного выздоровления. Посмотрим, как поживает ваша рана, и тогда можно будет сказать, когда начинать занятия по восстановлению двигательных функций руки. Не бойтесь слова «общая палата» — пока там находится только один человек, точнее, одна девушка. Очень хорошая, вы с ней подружитесь, думаю. Хватит вам общаться только со мной и медсестрами. Есть станете в общей столовой, с теми больными, которые находятся в фазе восстановления. Я вас буду так же навещать, не беспокойтесь. Ну что, готовы? Тогда пойдемте на перевязку!

Итак, меня перевели в общую палату.

После перевязки медсестра — сегодня дежурила Роза Андреевна — показала мне, где находится моя новая палата. Я зашла в небольшую комнату, которая была немного просторнее моей предыдущей палаты. Отличалась она от прежнего места моего обитания тем, что в ней стояло три кровати, одна из которых была застелена клетчатым одеялом. Две другие были с постельным бельем, одна, возле окна должна была быть моей койкой. На кровати в центре комнаты сидела девушка лет девятнадцати-двадцати. У нее были светлые волосы, заплетенные в толстую косу, и приятное, миловидное лицо. Одета девушка была в уютную пижаму нежно-голубого цвета с нарисованными мордочками Микки-Мауса. Столь смешная расцветка удивительным образом шла девушке — пижама делала ее какой-то наивной, доброжелательной и беззащитной. Не знаю почему, но я сразу же почувствовала к ней симпатию. Она читала книжку — я не видела обложку, поэтому про себя стала раздумывать, какая литература может быть интересна девушке. На ум пришли любовные или сентиментальные романы, но не дешевое «бульварное чтиво», а что-то из классики. Может, «Анжелика» супругов Голон? Или что-то из произведений Жорж Санд? А может, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте?

Услышав наши шаги, девушка подняла голову и отложила книгу. Она с удивлением посмотрела сперва на Розу Андреевну, а потом на меня и поздоровалась. Голос у нее был тихий и робкий, словно она стеснялась новых людей. Я ответила ей приветливой улыбкой и пожелала доброго дня.

— Анечка, знакомьтесь, это ваша новая соседка по палате Женя, — представила меня медсестра. Аня улыбнулась мне в ответ и встала с кровати. Я увидела, что ее правая рука перебинтована, но не похоже, что у девушки перелом. Скорее другая травма — либо сильный порез, либо серьезный ушиб. Было видно, что рука Ане не доставляет видимого беспокойства — она не морщилась от боли, просто старалась держать ее неподвижно. Если бы был гипс, наверняка бы рука сильно отличалась по толщине от другой, а так просто забинтована от запястья до локтя. Только повреждена была не левая, как у меня, а правая. Немного приглядевшись, я увидела под пижамой видневшийся кусок бинта — видимо, у девушки была перебинтована и какая-то часть корпуса. Интересно, что с ней произошло? Несчастный случай? Или что-то другое?

— Аня, как у тебя дела? — заботливо осведомилась Роза Андреевна. — Как рука, болит?

— Нет, почти не беспокоит, — ответила девушка. — Все хорошо.

— Вот и замечательно! — ласково сказала медсестра. — Ну что, Женя, располагайся, знакомьтесь… Не буду вам мешать, если вдруг понадобится какая помощь, Аня знает, где кнопка вызова медсестры или врача.

Роза Андреевна вышла из палаты, я села на свою кровать. Девушка положила книжку на тумбочку. Я ошиблась — читала она не классический любовный роман, а книгу на английском языке — сборник рассказов Конан Дойля. Увидев мой взгляд, обращенный на томик, она пояснила — все так же с улыбкой:

— Вот решила в больнице время зря не терять. Нам в университете преподаватель иностранного языка задал прочитать какую-нибудь художественную книгу, желательно неадаптированную, и написать по ней сочинение. Эссе вроде… Как писать его на английском, представления не имею, но думаю, для начала надо выполнить первую часть задания, то есть хотя бы прочитать книгу. У меня с английским не совсем все хорошо, хоть я и занимаюсь. Но грамматика не дается, к тому же некоторые обороты никак не могу перевести. Вроде там из контекста надо понимать, спасает только то, что в школе я перечитала все рассказы про Шерлока Холмса и помню их. Если бы мне досталось незнакомое произведение, боюсь, больше одной главы и за неделю бы не одолела…

— Я просто обожаю изучать иностранные языки! — улыбнулась я. — Если хочешь, могу помочь с книгой. Главное, не пытайся переводить — просто читай, а смысл сам придет. Многие делают такую ошибку — за каждым словом лезут в словарь и в результате тратят уйму времени на перевод. Особенно когда автор использует устойчивые обороты, разговорную лексику и фразеологизмы. Тут как в «Алисе в Стране чудес» получается. Помнишь, про Болванщика? «Отдельные слова вроде знакомы и понятны, но в целом смысл остается неизвестен». Не поручусь за точность цитаты, но с иностранным языком примерно так и происходит. Можно узнать значение каждого слова, каждого междометия, но фразу так и не перевести.

— А если мне вообще не ясно, о чем идет речь? — удивилась девушка. — Придется ведь все равно лезть в словарь! У меня он не слишком хороший — мало слов, хватает на выполнение учебных упражнений из учебника, но никак не для чтения неадаптированной литературы.

— Я и не говорю, что словарем пользоваться не надо! — возразила я. — Просто не лезь в него за каждым словом. Постарайся сама догадаться о смысле фразы, а со временем перестанешь и вовсе пользоваться словарем.

Аня оказалась на редкость интересной собеседницей. Мы долго общались на тему иностранных языков, потом я поинтересовалась, в каком университете она учится. Аня рассказала, что сейчас она на третьем курсе нашего тарасовского университета, через два года уже получит диплом преподавателя словесности. Учителем русского языка и литературы в школу Аня идти не хотела, планировала остаться в университете и окончить аспирантуру.

— Мне больше интересно изучение произведений, нежели их преподавание, — пояснила девушка. — Вот ведь как выходит: грамматику русского языка я знаю превосходно, у меня врожденная грамотность. А вот с правилами в иностранных языках проблема. Английский — это еще полбеды, а вот французский и немецкий, которые мы тоже изучаем, — с ними и вовсе кошмар. В голове все не укладывается, прямо и не знаю, что делать…

— А что с тобой случилось? — Я кивнула на забинтованную руку девушки. — Как ты в больницу попала?

— Да все из-за дороги… — вздохнула та. — Понимаешь, в выходные мы с братом поехали в Степное, это в нашей Тарасовской области. У меня там одногруппница живет, так как поселок близко к Тарасову, на выходные она уезжает домой. Вечером в пятницу после пар на электричку — там два часа езды, а обратно в понедельник утром. Приходится пропускать первую пару, но никто из преподавателей на нее не сердится. А вышло так, что я ей давала конспекты, которые нужны для подготовки к семинару. Она их взяла на прошлой неделе, чтобы дома поучить, и оставила там. В принципе ничего такого ужасного, но нам назначили семинар в понедельник, и мне очень нужны были мои конспекты. Я ей позвонила, она дико извинялась, что так вышло, но никто же не знал, что семинар перенесут. Я думала, как поступить, а мой брат Андрей предложил мне съездить в Степное вместе. Он хорошо водит машину, а сейчас весна, лед растаял, можно спокойно ездить на машине… Я обрадовалась, что Андрей мне поможет — он вообще классный, мы с ним очень дружим, он всегда меня выручает! Я в детстве гордилась, что у меня есть старший брат — никогда в обиду не даст, с уроками всегда поможет… В общем, мы поехали в субботу, во второй половине дня, за конспектами. Раньше выехать, увы, не получилось. Короче говоря, дорога не везде была нормальной — я не помню, как вышло, что мы врезались. Я не смотрела на дорогу, в памяти остался только неожиданный толчок, боль от удара и резкая боль в руке… Я вроде сознание потеряла… Ну, очнулась в больнице, в травматологическом отделении. Врач сказал, что мне повезло — руку я не сломала, а только сильно порезала о стекло. Как-то вышло, что я выбила окно машины, хотя я ничего этого не помню. Кажется, ремень безопасности был пристегнут, но сейчас я уже ни в чем не уверена. И еще у меня смещение позвонков. А вот Андрею повезло меньше — у него сотрясение мозга, плюс сломано несколько ребер, но, как врач сказал, ребра — это пустяки, а вот сотрясение — вещь опасная. Нас мама навещает, она меня только успокаивает. Говорит, что Андрею лучше становится, возможно, скоро его тоже переведут в общую палату. И, кстати, брат не виноват в аварии — все случилось из-за того, что ехавшая впереди иномарка не включила поворотники и свернула, а мы потому и врезались. Вот ведь правду говорят: главная беда России — это дураки и дороги. А точнее, дураки на дороге.

— Да, вынуждена согласиться, — кивнула я. — Сама машину вожу, такие кадры иногда встречаются, диву даешься. Вот и возникает закономерный вопрос: то ли у нас на дорогах сплошные суицидники, то ли любители острых ощущений, то ли граждане с отставанием в умственном развитии.

Аня спросила о моей травме, но я туманно ответила, что ничего не помню — попала в больницу с сотрясением мозга и травмой руки. Про то, что некто покушался на мою жизнь, рассказывать не стала. Мало ли что подумает девушка — еще решит, что я причастна к каким-то криминальным делам. Нет уж, меньше знает — крепче спит, к тому же я сама толком не могла сказать, что произошло на самом деле.

До обеда мы в основном разговаривали — Аня рассказала, что она скоро выписывается, обещают на днях снять повязки, и, если состояние здоровья девушки позволит, можно будет долечиваться дома.

— Хорошо бы и Андрея поскорее выписали! — протянула моя новая знакомая. — А то ведь как-то несправедливо получилось — я почти выздоровела, а его и в общую палату не перевели… Хотя ни он, ни я в аварии не виноваты, все тот ненормальный за рулем иномарки! Могу поспорить, что он ни царапины не получил, жив себе и здоров. Всегда выходит, что страдают невиновные люди…

От Ани же я узнала, что в клинику, где мы с ней находимся, попадают в основном жертвы автокатастроф, несчастных случаев и неудачных суицидальных попыток. В основном все начинают с реанимации, потом переходят в обычную палату, где проходят перевязки, получают необходимые медикаменты и ходят на сеансы массажа и лечебной физкультуры. Те, у кого психические проблемы, посещают сеансы психотерапии — в основном данная процедура касается суицидников и тех, кто получил травмы головы.

— Массаж — это здорово! — заверила меня Аня. — Мне каждый день полагается ходить на массаж спины, чтобы позвонки на место поставить. Представляешь, в какой-то мере мне повезло, что я попала в автокатастрофу. У меня же с детства искривление позвоночника, а массаж — удовольствие дорогое. Зато тут я могу его посещать бесплатно, вдобавок ко всему мне лечат весь мой позвоночник целиком. ЛФК, то есть лечебная физкультура, тоже забавная вещь. Совсем не сложная, простые упражнения и все. Да, еще сеансы психотерапии есть, правда, не скажу, что они мне тоже понравились. Со мной как-то соседка лежала, Рита Ивановская. Она суицидница, пыталась себе перерезать горло, у нее такой жуткий шрам остался! Прямо через всю шею, уродливая такая полоса, я как-то видела, когда перевязку ждала. Причем разговаривать с ней невозможно было — она все время молчала, на вопросы не отвечала. А потом ей сказали, что днем будет сеанс у психолога. Она почему-то так перепугалась, расплакалась… В палате других пациенток и медсестер не было, я ее стала успокаивать. Она только тогда и разговорилась — призналась, что у нее сплошные проблемы с детства: депрессии, тревожность, какие-то жуткие мысли, страхи… В один из таких «приступов безысходности», как она его назвала, она и попыталась покончить с собой. Ни родители, ни ее молодой человек ее не понимают, считают ненормальной. А психологов она боится, потому что придется о себе рассказывать, а она не хочет, чтобы все ее страхи выплывали на поверхность. Она упрашивала меня сходить вместе с ней на сеанс психотерапии, чтобы ей не так жутко было. Я и согласилась — ведь туда можно и просто так прийти, без всяких психологических проблем. Я и пошла. В принципе ничего такого сверхъестественного — сначала мы тесты заполняли, все в основном про свое душевное состояние и подверженность депрессии. Потом нас на память проверяли, на внимание, а после психолог — мужчина в очках — попросил нас рассказать, что нас тревожит, вообще что-нибудь о себе сказать. Чем-то напоминает сеанс психотерапии в западных фильмах — этакий врач говорит: «А теперь каждый назовите свое имя и скажите, что вы видели сегодня ночью во сне». Не такой абсурд, конечно, но нечто подобное. Рита зря волновалась — никто к ней в душу не лез, врач тот ничего не просил ее про себя рассказывать, чего она не хочет. Потом он дал нам цветные карандаши и велел нарисовать свой самый большой страх, а рядом — то, как мы себе представляем счастье. Я что-то начеркала — так, для отмазки, Рита тоже нарисовала черный круг, а картинку со счастьем не стала делать. Потом еще какие-то дурацкие задания были, а после нас психолог отпустил. Собрал картинки, но не сказал, какие результаты тестов и наших рисунков. Не знаю, конечно, но, по-моему, не сеанс психотерапии, а бред какой-то.

— И что, результаты так и не сказали? — удивилась я.

Аня отрицательно покачала головой.

— Нет, вообще ничего не говорили! Я этого психолога хоть и видела в больнице, мне непонятно, когда он свои сеансы проводит. Все ходит с какими-то бланками, бумажками… Может, индивидуально с кем-то из пациентов работает. Но Риту он больше не вызывал. Да она, впрочем, скоро выписалась — рана-то вроде зарубцевалась, а здесь не психиатрическая лечебница. Надеюсь, с ней все нормально будет. Уж не знаю, куда ее родители смотрят и парень, но могли бы хоть психотерапевта нормального найти…

Наш разговор был прерван появлением Розы Андреевны, которая сказала, что пора спускаться в столовую на обед. Аня кивнула и встала с кровати. Двигалась она довольно легко и проворно, и если бы не перебинтованная рука и тело, я бы не сказала, что она нездорова. Напротив, девушка казалась жизнерадостной и энергичной, чего я не могла сказать о себе. Мне ведь приходилось следить за собой — шагать так же уверенно, не допуская мысли, что внезапно может закружиться голова. От Ани я не отставала, однако между нашими движениями была разница: если Аня естественным образом спокойно преодолевала расстояние от палаты до лестницы и вниз к столовой, то мне приходилось каждое свое движение контролировать, и себе самой я напоминала сороконожку, которая внезапно задалась мыслью: а как же она передвигается.

Столовая находилась внизу — требовалось спуститься на один лестничный пролет и пройти немного вперед, после чего следовало зайти в открытую дверь. Если стены палат и коридоров были выкрашены в бледно-голубой больничный цвет, то интерьер столовой ничем не напоминал о том, что находится данное помещение в здании клиники. Наоборот, чем-то большая комната со столами и стульями походила на городское кафе или студенческую столовую. Стены здесь были приятного желтовато-персикового цвета, подносы — красными, стулья и столы — белыми. Не хватало разве что кофемашины и стойки с пирожными и тортами, а также прилавка с сэндвичами и пиццей. Понятное дело, «вредной» еды тут не было. И выбирать особо не приходилось — всем наливали в глубокие тарелки светло-желтый суп, наверно, рассольник, а на второе полагалась рисовая каша с куриными котлетами на пару. Из напитков — компот из сухофруктов. Разместившись за одним столиком, мы с Аней поставили на поднос наши тарелки и принялись за еду. Моя соседка уплетала суп с большим удовольствием, как будто ничего вкуснее в жизни не ела. Наверно, привыкла к тому, что в больнице соль не употребляли, и вообще, следовало забыть о соусах, кетчупах и прочих дополнениях к обеду. Я последовала Аниному примеру и тоже принялась за свой паек. Кроме нас, в столовой было не слишком много народу: несколько женщин и мужчин разного возраста, все либо с перевязанными конечностями, либо в гипсе или на костылях. Однако передвигались пациенты самостоятельно, хоть и с разной скоростью. Судя по всему, в столовую спускались больные, состояние которых стабилизировалось, то есть те, которые готовятся к выписке.

— Все-таки в рис можно было бы соли положить, — критически заметила я, пробуя на вкус второе блюдо.

Аня пожала плечами.

— Ты на диете, что ли, ни разу не сидела? — хмыкнула она. — Во всех почти полагается есть гречку или рис без соли. Сначала гадость гадостью, а потом ничего, привыкаешь.

— Вот еще! — фыркнула я. — Я этими глупостями как-то не занимаюсь. От пиццы сейчас бы не отказалась…

— Размечталась! — засмеялась девушка. — Там же полно всего, что нельзя есть больным! Мало того, что мучное, так еще и всякая колбаса, сыр, еще бог знает что… Если подумать, в пицце ни одного нормального полезного продукта!

— Зато вкусно, — пожала плечами я. — И потом, в Италии это национальное блюдо.

— Ага, национальное! — усмехнулась Аня. — Да это просто еда бедняков! Ведь знаешь, как она появилась? Бедные хозяйки складывали все оставшееся, перемешивали — и на сковородку. Вот вам и обед! А сейчас это выдают за национальное блюдо.

— И что, ты не ешь пиццу? — удивилась я.

Аня меланхолично пожала плечами.

— Ем, конечно… В столовой в университете, например. Девчонки из группы ведь тоже себе еду покупают, я же не буду как белая ворона капустный салат жевать! Но не каждый день я себе такое позволяю. Так, иногда. Но все-таки я приверженец более здорового питания, хотя и не всегда получается… Тортики там по праздникам — мама очень вкусный «Наполеон» готовит, летом — мороженое, конфетки-шоколадки… Ладно, до тридцати-сорока можно, пока обмен веществ не замедлился и организм переваривает все подряд. Потом уже старость — и пожалуйста, то нельзя, се нельзя… Но ты не подумай, я вот наркотики и алкоголь вообще не употребляю. И не курю! Хотя одногруппницы некоторые дымят, но я эту гадость никогда не пробовала и не собираюсь. Оно мне нужно — травить свои легкие? Да и зубы у курильщиков просто жуткие — либо желтые, либо черные. Фу, дрянь какая!

— Ты права, сомнительные удовольствия, — согласилась я. Мы еще немного поговорили о здоровом образе жизни, вредных привычках и, наконец, сошлись во мнении, что больничная бессолевая «диета» — все-таки не самое худшее, что может быть, а котлеты на пару совсем даже ничего.

Остаток дня прошел незаметно — впервые после долгого периода нахождения в больнице я не была зациклена на собственном состоянии и не мучилась бесконечными вопросами, кто меня подстрелил и когда я смогу полностью восстановиться. Общительная Аня без умолку что-то рассказывала, и я позволила ей меня увлечь. Скажу, что в обычной жизни у меня близких подруг не было — не по долгу службы я общалась только с тетушкой Милой, и этого мне вполне хватало. По натуре я одиночка и свободное время предпочитаю проводить за просмотром фильмов. Я совсем не сентиментальная барышня, которая вываливает все свои проблемы подружкам и часами может болтать по телефону. Напротив, мне вполне комфортно находиться наедине с собой, а общения хватает с клиентами и подозреваемыми. Однако сейчас я изменила себе — меня нисколько не напрягали разговоры с Аней, и я не хотела остаться одна в палате. Может, повлияло то обстоятельство, что я оказалась в больнице, может, сама обстановка так воздействовала на меня, а может, я устала от бесконечных попыток как можно скорее восстановить все функции своего организма. Я предпочла не задумываться о причинах своей внезапной «общительности» и попросту спокойно разговаривала с соседкой по палате.

Отбой в больнице был строго в девять вечера. Все та же Роза Андреевна зашла к нам в палату, вытащила из подставки две колбочки с таблетками. На одной была написана фамилия Ани, на другой — моя. Мы получили по несколько пилюль, у меня они были белые, розовые и голубые, у Ани — просто белые. Я было поинтересовалась, что нам за лекарства дают, но Роза Андреевна пожала плечами.

— Я вам не могу сказать названия препаратов, — пояснила она. — Их выписывает врач, утром таблетки раскладывают по колбам для каждого больного. Вы же говорите доктору о своем состоянии? Вот исходя из этого, вам и прописывают лекарства. После выписки — это уже касается Анечки — надо будет получить список препаратов, которые потом купите в аптеке.

— Да я знаю, — беззаботно мотнула головой Аня. — Хорошо бы те же самые получить. А то у меня иногда бессонница начинается, когда заданий в университете много, могу несколько часов ворочаться в постели и не спать. А тут — не знаю почему, но со сном у меня вообще проблем нет! Мгновенно вырубаюсь и просыпаюсь в семь утра, хотя дома могу и в пять подскочить!

Девушка запила свои лекарства водой, я последовала ее примеру. В принципе я согласна с Аней — я тоже в больнице сплю слишком много, в обычной жизни мне хватает и пяти-шести часов ночного отдыха, а здесь я прямо-таки на каникулах. Сплю, ем и в принципе, помимо ходьбы и зарядки для тела и ума, ничего больше не делаю.

Убедившись, что мы добросовестно выпили все пилюли, медсестра пожелала нам доброй ночи и выключила верхний свет. Палата погрузилась в темноту.

Глава 3

Я слышала, что в палату кто-то вошел, однако было темно, свет не включили. Наверно, Роза Андреевна проверяет, спим ли мы, лениво подумала я про себя и постаралась снова погрузиться в блаженный, спокойный сон. Мысли, которые текли и без того медленно, казались далекими и ненастоящими, как будто принадлежали не мне, а кому-то другому. Я позволила им лениво проползать мимо, не задерживая ни одну и не сосредоточивая на ней внимания.

Но этот шум упорно мешал мне заснуть — он не затихал, а становился все громче и громче. Я даже немного рассердилась — на дворе ночь, а мне не дают спать. Но когда неугомонный посетитель принялся трясти меня за плечо, я уже не могла не обращать на это внимания. Я с трудом разлепила глаза и кое-как сфокусировала взгляд на ночном госте. Я с трудом разглядела лицо Степана Сергеевича.

— Женя, скорее просыпайся! — повторял он как заведенный. — Твоя тетя, тетушка Мила, она…

— Что? — медленно проговорила я. — Она пришла меня навестить? Мне надо выйти из палаты и поговорить с ней?

Но лицо Степана Сергеевича не выражало никаких эмоций, кроме тревоги. Он покачал головой.

— Твоя тетя… трагически погибла. Мне очень жаль…

Яркая вспышка — и я теряю сознание. Очнувшись, нахожусь уже не в палате, а в машине. Степан Сергеевич за рулем, мы куда-то едем… Только куда? И что с тетей Милой? Она… погибла?… Но может, мне привиделось? Я могла все это сама себе надумать… Только куда мы едем со Степаном Сергеевичем, куда он меня везет?

Я хочу спросить об этом врача, но не могу заставить себя произнести ни слова. Внезапная усталость заставляет меня прикрыть глаза — только на секунду, однако, когда я открываю их снова, картинка происходящего меняется. Я уже никуда не еду — вместе со Степаном Сергеевичем мы стоим на мокрой от весеннего дождя земле. Голые ветки деревьев, еще не успевшие покрыться первой листвой, одиноко тянут свои длинные когти ко мне, точно хотят схватить меня и притянуть к себе. Я оглядываюсь по сторонам — много людей, некоторых я знаю, а некоторых — нет. Лица, бесконечные лица с горестным выражением, черные одежды, скорбные позы… Я смотрю в центр круга, который образован стоящими людьми, и вижу длинный продолговатый гроб. Я, словно зачарованная, подхожу к нему и смотрю внутрь. Спокойное, умиротворенное выражение восковой маски, на которой застыла грустная полуулыбка, скрещенные на груди желтые маленькие руки… Почему-то мертвые так похожи на восковых кукол. В них практически не узнается человек, который когда-то был живым. Я привыкла видеть тетушку вечно суетящейся возле плиты, придумывающей рецепты, изумительно готовящей изысканные блюда… Активной, радостной, заботливой, такой живой и подвижной… Неужели эта восковая кукла — моя тетя? Моя любимая тетушка Мила?…

Я хочу спросить окружающих, не произошла ли какая-то ошибка? Ведь это не может быть моя тетя, это кто-то другой, похожий на нее, но не она! Но вместо вопроса из моего рта вырывается хриплый, протяжный крик.

— Женя! Женя, что с тобой? Женя, Женя!

Меня снова трясут за плечо — то, которое здоровое, трясут за руку. Я понимаю, что это не Степан Сергеевич, голос принадлежит женщине. Но я продолжаю кричать — она что, не понимает, что умерла моя тетя? Что тетушка Мила лежит в гробу, и сейчас гроб закроется, его опустят в могилу, и…

— Женя, проснись!

Я открываю глаза. Смотрю на Наталью Владимировну — Розы Андреевны в палате нет. Уже не темно, как раньше, в окна пробивается бодрый утренний свет. Красивое лицо медсестры взволнованно, она постоянно повторяет мое имя и уговаривает проснуться.

Я замолкаю, смотрю на Наталью Владимировну бешеным взглядом. До меня с трудом доходит, что я нахожусь не на кладбище, а в больничной палате и рядом со мной — не врач, а красивая молодая медсестра. С трудом переведя сбившееся дыхание, я тихо спрашиваю:

— Это… это мне привиделось? Тетя Мила, она… жива?

— Какая тетя Мила? — удивилась Наталья Владимировна. — Женя, тебе просто приснился кошмарный сон! Все хорошо, все в порядке. Все живы, никто не умер, это был просто ночной кошмар!

— И… кладбища тоже не было? — все так же тихо спросила я. — Мы… мы ведь со Степаном Сергеевичем ехали в машине, он мне сказал, что тетя Мила трагически погибла… Я видела, как она лежит в гробу…

— Тебе все приснилось! — заверила меня медсестра. — Пойдем в туалет, умоешься, и все пройдет! К тому же увидеть во сне мертвого родного человека означает, что он будет жить долго! Так что не переживай. У тебя вчера было много новых событий, тебя перевели в другую палату. Вот ты и переволновалась, потому и увидела кошмарный сон. Пойдем со мной.

Я неловко сползла с кровати, несколько секунд посидела, чтобы унять дрожь, которая не хотела проходить. Потом встала, с ужасом отметив, что ноги подкашиваются и трясутся, как у олененка, который учится ходить. Надо взять себя в руки, твердила я про себя. Нельзя, чтобы кто-то видел мою слабость, нельзя, чтобы медсестра сочла меня такой впечатлительной, что от ночного кошмара я теряю ориентацию. Да что это творится, в самом деле? Сколько себя помню, мне никогда не снились кошмары! Я вообще не впечатлительный, не эмоциональный человек! Я машина, робот, этакий механизм, который запрограммирован на эффективную работу! Это жалкое подобие меня и есть я? Да что вы, издеваетесь, что ли? В кого я тут превращаюсь?

Я внушала себе, что иду по коридору бодро и уверенно, но на самом деле я изо всех сил вцепилась в руку Натальи Владимировны, и медсестра едва ли не силком тащила меня в уборную. Над раковиной висело зеркало, и я впервые за долгое время внимательно рассмотрела свое лицо. Этакая самоидентификация, если можно так выразиться. Странно, но несмотря на то, что я по утрам умывалась, чистила зубы, расчесывалась, на свое лицо я как-то не обращала внимания. Не рассматривала свои глаза, нос, губы — вроде как я с детства привыкла к этому лицу, зачем на него смотреть? Но сейчас я стояла возле зеркала, из крана текла холодная вода, и я уставилась как завороженная на свое отражение. Как-то до меня с трудом доходило, что молодая бледная женщина с впалыми щеками и темными кругами под глазами — это и есть я, Женя Охотникова.

Признаться, у меня был весьма жалкий вид. Какое-то полубезумное выражение лица, торчащие в разные стороны всклокоченные короткие волосы… Нелепая пижама, которая мне была велика, но, слава богу, на ней не было идиотских рисунков и надписей. Откуда у меня эта пижама? Она что, больничная? Рубашка болтается на мне как балахон, и вообще, непонятно, кто это отражается в зеркале — молодая женщина или молодой парень. Да, лучше мне пока в зеркало не смотреться…

Я намочила руку — вода была ледяная — и умылась. Сначала просто протерла глаза, потом, внезапно разозлившись на себя, на зеркало и на ночной кошмар, набрала в пригоршню воды и выплеснула ее на лицо. Ледяная жидкость немного протрезвила меня. Я пригладила мокрыми пальцами волосы, стараясь заставить их послушно лечь за ушами, потерла виски. Наталья Владимировна с улыбкой наблюдала за моими действиями.

— Тебе сейчас лучше будет, — заверила она меня. — Пойдем со мной в кабинет. Конечно, больным нельзя, но у меня есть пакетик растворимого кофе. Кофе пьешь?

Я медленно кивнула.

— Вот и отлично. От одной чашки ничего плохого не случится, к тому же кофе не заварной, а просто растворимый с сахаром.

Добрая Наталья Владимировна поставила кипятиться электрический чайник, насыпала мне в чашку обычный кофе «три в одном», после чего залила его горячей водой. Только сейчас я подумала, как давно не пила кофе. В больнице нам давали в основном компот или кисель, реже — чай. Обычный черный, без сахара. Один раз мне принесли какао, но я даже не помню его вкус — в памяти осталась бледно-розовая пластмассовая чашка со светло-коричневой жидкостью. Но при всем желании я не могу сказать, вкусное было какао или нет, был ли там сахар, был ли напиток горячий или холодный…

— Через двадцать минут будет завтрак, — проговорила Наталья Владимировна. — Я попрошу санитарку позвать пациентов, сама тебя провожу в столовую. Не хватало еще, чтобы ты по дороге рухнула в обморок.

— Со мной все в порядке, — ответила я медсестре, сама не слишком веря в свои слова. — Я дойду, не надо меня провожать.

— Конечно, дойдешь, — кивнула та. — Я просто пойду рядом с тобой. Если хочешь, мне так спокойнее. Ты же не будешь доставлять мне неудобства, так?

Я медленно пила кофе, стараясь полностью сосредоточиться на вкусовых ощущениях. После безвкусной и несоленой еды напиток казался мне приторно сладким, даже чересчур. Я несколько раз подбавляла воду, но кофе не становился лучше. Наталья Владимировна с удивлением смотрела, как я развожу напиток, а потом сказала:

— Да тут, наверно, вкуса нет уже! Я насыпаю кофе и наливаю половину чашки кипятка, чтобы не получилась вода. Иногда сахар добавляю.

— У меня что-то с восприятием случилось… — проговорила я. — Не обращайте внимания.

Кофе я так и не допила — Наталья Владимировна сказала, что пора идти завтракать. Она нажала кнопку вызова медперсонала и попросила санитарку позвать остальных пациентов в столовую, а потом кивнула мне, побуждая идти следом. Я старалась всем своим видом показать, что со мной все в порядке, иду я замечательно — быстро, ровно и уверенно, — и поневоле сама поверила в то, что ничего ужасного со мной не случилось. Ночной кошмар постепенно терял свои яркие краски, и я успокаивала себя тем, что вскоре и вовсе забуду про сон. Все-таки надо написать тете Миле смс — поинтересоваться, как у нее дела.

За столиком я сидела в одиночестве. Ани почему-то рядом не было, ее стул пустовал. Наталья Владимировна оставила меня возле столика, сама направилась к пункту раздачи. Медсестры всегда стояли возле поваров — наверно, проверяли, всем ли пациентам досталась еда и не пытается ли кто увильнуть от приема пищи. Наверняка были и такие больные, которые избегали питаться в столовой. С одной стороны, я их понимала — конечно, не заморские яства, а с другой стороны, считала, что, раз в больнице принято подавать такую еду, нечего ломаться. С детства ненавижу манную кашу, но ту, что у нас была на завтрак, старалась съесть до конца. Если подумать, это всего-навсего каша, а я не капризный ребенок, что дали, то дали. Зато к каше полагался бутерброд с маслом, и я пожалела, что нельзя взять добавку. К бутербродам я всегда относилась положительно.

Санитарка (не знаю ее имени) подошла к Наталье Владимировне и что-то сказала ей. Красивое лицо медсестры выразило сперва удивление, потом тревогу. Она что-то ответила и вышла из столовой.

Я доела свой завтрак и решила возвращаться в палату. На остальных больных не обращала внимания, жаль только, что Аня мне не составила компанию. Хотя вроде ее должны выписать, может, девушка покинула палату, когда я спала? За ней наверняка приехала мать. Да, как быстро меняются обстоятельства. Еще вчера я разговаривала с Аней, даже получала удовольствие от общения, а сегодня уже мне не с кем беседовать. Но это больница — пациенты поступают в клинику, лечатся и выписываются. Меня тоже выпишут, и я забуду и медсестер, и врача, и других больных…

Я не стала дожидаться медсестру — что я, инвалид, в самом деле? Вполне могу спокойно дойти до своей палаты. Лестница уже не представляла для меня такого препятствия, как раньше, и я без труда преодолела пролет. Голова не кружилась, сознание было ясным. Кошмар я постаралась выбросить из памяти — сон остается сном, ничего ужасного не случилось. Наталья Владимировна была права: вчера произошло довольно много событий, если сравнивать с моей предыдущей жизнью в больнице. Новая палата, новый человек, еда в столовой… Что и говорить, а после сотрясения не так просто восстановиться, этим и можно объяснить ночной кошмар.

Я зашла в палату. Вопреки моим ожиданиям, Анины вещи были на месте — даже кровать не застелена. Я увидела лежащий томик рассказов Конан Дойля на английском языке с закладкой где-то посередине книги. Странно, что Аня оставила ее в палате. Забыла, что ли? Может, за ней неожиданно приехала мать и девушка не успела собраться? Позвольте, ведь я проснулась от кошмара примерно в восемь, плюс-минус полчаса. Завтрак подается в больнице в девять утра, обед — в полвторого или в два, ужин в шесть. Стало быть, Анина мать приехала в семь утра? Странно. Не думала, что посещения разрешены так рано. И потом, им же нужно было дождаться лечащего врача Ани, чтобы тот выписал ей назначенные препараты и рекомендации! Сомневаюсь, что рабочий день врачей начинается в семь утра, скорее всего, они приходят к девяти, если не позже. И потом, накануне Аня ничего не говорила о том, что ее сегодня выписывают. Мы ведь так хорошо с ней общались, девушка обязательно сказала бы мне, что на следующий день ее уже не будет в больнице. Я точно помнила, что Аня ничего подобного мне не говорила. Тогда почему ее не было в столовой? Почему нет сейчас в палате?

Мои размышления прервало появление Натальи Владимировны. Медсестра казалась взволнованной, едва ли не напуганной. Я посмотрела на нее с удивлением и проговорила:

— Моей соседки по палате нет. Она на завтраке не была. Ей хуже стало, да? Неужели ее перевели в реанимацию?

В мозгу яркой вспышкой пронеслась картинка из моего ночного кошмара. Гроб, покойница, кладбище… Вдруг во сне я видела не тетю Милу, а мертвую Аню? Неужели ночью девушке стало хуже и она умерла?

— С Аней что-то случилось? — уже громче спросила я. — Ей… она жива?

Наталья Владимировна медлила с ответом. Она подошла к кровати моей соседки и посмотрела на скомканное одеяло. Я вслед за медсестрой взглянула на прикроватную тумбочку Ани. Там по-прежнему лежали личные вещи девушки: тетрадки с конспектами, вероятно, в больнице она делала домашние задания, книги, шариковые ручки… Все было, как раньше. Не хватало только самой хозяйки этих вещей.

— Аня… Аня пропала, — наконец со вздохом произнесла Наталья Владимировна. — Не знаю, как такое вообще могло случиться, но… в больнице ее нет. Пациентам, то есть тебе, не следует об этом знать, но ты ведь не успокоишься, будешь донимать персонал вопросами, пока не узнаешь правду. Я думала, может, она в туалете — упала в обморок или еще что, — но там ее нет.

— Но… Может, она у врача? — предположила я. — Или ее похитили из больницы?

— Да кто мог похитить пациентку? — удивилась медсестра. — Тут только один вариант — Аня сама сбежала из больницы. Не знаю, как ей это удалось — на входе ведь дежурит охранник, да и ночью по коридорам ходит санитарка. А главное, почему Аня сбежала? Вроде как она спокойно находилась на лечении, домой особо не рвалась, у нее же здесь брат лежит. С персоналом больницы она не ссорилась, вообще очень хорошая пациентка…

— Так значит, она не сбежала, — пожала я плечами. — Вчера в разговоре со мной она тоже не говорила, что ей что-то не нравится. А почему вы думаете, что ее не похитили?

— Женя, — Наталья Владимировна сочувственно посмотрела на меня, — у меня создается впечатление, что вы начитались детективных романов. Похищение, еще что? Зачем кому-то похищать девушку? Мы ведь не в детективном телесериале снимаемся, поймите! В реальной жизни всего этого нет, маньяки по улицам не бродят, Джек-потрошитель не караулит за углом свою жертву! Может, вы еще скажете мне, что Степан Сергеевич на самом деле переодетый убийца-похититель? Или, например, я одержимая навязчивыми мыслями медсестра, которая по ночам убивает больных. Смешно ведь, правда? Аню никто не похищал, и не думайте высказывать свои бредовые предположения другим больным! А то ведь поверят, начнется паника, и нам со Степаном Сергеевичем придется наводить порядок собственными силами! Нет в нашей жизни никаких изощренных убийств, гениальных Шерлоков Холмсов, — она кивнула на книжку Ани, — и прочей киношной белиберды! Все, забудьте о нашем разговоре. Ваша задача — поскорее выздороветь и выписаться. А с недоразумением с Аней мы сами разберемся!

Наталья Владимировна резко повернулась и вышла из палаты. Да, похоже, загадочное исчезновение моей соседки произвело на нее сильное впечатление — вроде всегда спокойная и доброжелательная, она сорвалась на мне. Представляю, какой разгром учинит Анина мать, если узнает, что ее дочь исчезла из больницы! Персоналу клиники мало не покажется. Если, конечно, Аня и правда не сбежала и не сидит сейчас дома.

Да, Наталья Владимировна, могу сказать, вы сильно ошиблись, когда говорили, что в реальной жизни нет убийств и ненормальных маньяков-психопатов. Ага, а я в больницу попала только потому, что решила проверить на себе, заряжен ли мой пистолет. Просто так пустила себе пулю в плечо — посмотреть, сколько крови вытечет. И специально ударилась головой об асфальт, чтобы проверить свои мозги на прочность. Уж я-то знаю, что в реальной жизни побольше убийств и преступлений, чем в романах Агаты Кристи и Артура Конан Дойля! Я могу привести кучу примеров и рассказать такие истории из своей практики, что у вас глаза на лоб полезут! Если Аня покинула больницу не по собственному желанию, мое предположение о ее похищении окажется верным и вы уже ничего не сможете мне возразить!

Шло время, а Аню так и не нашли. Ближе к часу дня я возвращалась в свою палату после перевязки и случайно увидела, как Наталья Владимировна разговаривает с какой-то женщиной около кабинета врача. Я остановилась и подошла ближе, стараясь, чтобы ни медсестра, ни посетительница меня не заметили. Клиника, в которой я находилась, не являлась закрытым заведением наподобие психиатрической лечебницы. Сюда приходили родственники пациентов, они спокойно могли поговорить с врачом пострадавшего или медсестрой. Поэтому в том, что Наталья Владимировна разговаривает с незнакомой мне женщиной, я не увидела ничего странного. Однако что-то подсказывало мне: появление незнакомки как-то связано с исчезновением моей соседки.

Я села на лавочку рядом с кабинетом, где только что находилась на перевязке. Наталья Владимировна стояла ко мне спиной и не видела, что я внимательно наблюдаю за ее разговором с посетительницей. Я прекрасно слышала, о чем они беседовали, и сразу поняла, что рядом с медсестрой мать Ани. Женщина обвиняла Наталью Владимировну в том, что сотрудники лечебницы не наблюдают за своими пациентами, раз те внезапно исчезают.

— Я требую, чтобы вы мне сказали, где моя дочь! — едва ли не кричала женщина. В коридоре не было, помимо меня, других больных: либо они находились у себя в палатах, либо в кабинетах лечащих врачей, либо на процедурах. Хотя если учитывать, что меня Степан Сергеевич навещал сам, можно было предположить, что врачи других больных тоже сами приходят к ним в палаты, где и разговаривают со своими пациентами.

— Пожалуйста, не кричите! — умоляюще произнесла медсестра. — Пройдемте в мой кабинет, там поговорим.

— Я требую, чтобы ко мне вышел Анин врач! — заявила женщина. — Степан Сергеевич, так? Ведь он лечил мою дочь! Лучше бы ею занимался Анатолий Александрович, который лечит Андрея! Надеюсь, мой сын хоть не пропал из вашей клиники?

— Конечно же нет! — заверила ее Наталья Владимировна. — Степан Сергеевич обязательно примет вас, но сейчас он на обходе. Как только врач освободится, вы сможете поговорить с ним! Он высококвалифицированный специалист, вы зря о нем так отзываетесь…

— У высококвалифицированных докторов пациенты не пропадают! — заявила Анина мать. — Это просто неслыханно! Что у вас тут, в конце концов, творится?!

— Если Аня сумела сбежать из больницы, то надо подумать, куда она могла пойти. — Наталья Владимировна старалась говорить спокойно, но я слышала, что голос у нее немного подрагивает. Медсестра всеми силами пыталась контролировать ситуацию, однако ей сложно было справиться с разгневанной матерью пропавшей пациентки. В сущности, я понимала женщину: еще бы, исчезновение дочери из клиники кого угодно выведет из себя.

— Аня не могла сбежать! — твердо проговорила женщина. — Она всегда была очень послушным ребенком и, когда выросла, ничего не делала против воли родителей, то есть против моей воли! Она хотела полностью выздороветь и выписаться из клиники! Поэтому ваше предположение, будто она сама сбежала, совершенно бессмысленное!

— Но девушку не могли похитить! — покачала головой Наталья Владимировна. — В больнице находятся только врачи, медсестры с санитарками и пациенты! Кому могло понадобиться похищать девушку?

— А в этом разберется полиция! — тут же вскинулась женщина. — Вы что, думаете, я это просто так оставлю? Да конечно! Сейчас же поговорю с вашим Степаном Сергеевичем и заявлю в полицию! Еще и в суд на вас подам!

— Пожалуйста, успокойтесь! — устало попросила медсестра. — Давайте сядете на лавочку, подождете врача и поговорите с ним. У нас тут больница, если начнется крик, другие пациенты всполошатся… Я уверена, произошло недоразумение и скоро мы во всем разберемся.

— Ага, может, Аню убил какой-нибудь психопат из ваших больных? — зло произнесла Анина мать. — Тут ведь и ненормальные у вас лежат. Которые счеты с жизнью пытались свести, так?

— Тише, тише… — Наталья Владимировна обернулась, чтобы посмотреть, не вышел ли кто из пациентов из своих палат, и тут увидела меня. Ее и без того измученное лицо нахмурилось.

— Женя? Вы что тут делаете? У вас же перевязка уже была, вы кого ждете?

— Я… — Я виновато посмотрела в пол и невинным голосом произнесла: — Понимаете, врач слишком туго бинты наложил, я хочу, чтобы он заново мне плечо перебинтовал. Болит сильно, боюсь, что кровообращение нарушится и у меня рука совсем онемеет.

— Так что сидите в коридоре? — по тону Натальи Владимировны было понятно, что она мне не поверила. — Зайдите в кабинет, там после вас нет пациентов! Нечего слушать разговоры с посетителями!

— Я не слушала, — нагло соврала я. — Просто немного кружится голова еще, я встать боюсь.

Наталья Владимировна тут же кинулась ко мне, как мне показалось, выказав слишком ярое рвение помочь слабой несчастной пациентке. Я поняла, что она попросту сбежала от неприятного разговора с матерью Ани, сделав вид, что жутко занята и не может и далее выслушивать разгневанную женщину. Я подыграла медсестре — несмотря на то, что в последнее время Наталья Владимировна срывалась на меня, мне все-таки нравилась эта молодая женщина. Я понимала, что у нее сейчас тяжелый период на работе — еще бы, такое чрезвычайное происшествие в ее смену! — поэтому не обижалась. Напротив, постаралась изобразить сильное головокружение и рухнула на руки Натальи Владимировны. Та меня подхватила, силком затащила в кабинет. Я не стала изменять своей легенде, пожаловалась врачу на то, что повязка мне давит и я боюсь, как бы из-за этого мне не пришлось ампутировать руку. Наталья Владимировна не выходила из кабинета: она постоянно спрашивала, чем может помочь врачу, охотно выполняла его поручения — словом, старалась сделать все возможное, дабы подольше не возвращаться в коридор к разъяренной матери пропавшей пациентки.

Когда мы наконец-то вышли из перевязочной, женщины уже не было на лавке. Видимо, она дождалась Степана Сергеевича и теперь предъявляла ему свои претензии. На лице Натальи Владимировны отразилось облегчение. Сейчас она разговаривала со мной так же мягко и дружелюбно, как всегда, и даже извинилась за то, что была несколько сурова со мной.

— Да что вы, не берите в голову! — улыбнулась я ей. — Надеюсь, история с Аней скоро прояснится.

— Хотелось бы верить… — уныло кивнула Наталья Владимировна, хотя по ее виду было ясно, что она особо не рассчитывала на благополучный исход.

Но ни вечером, ни утром следующего дня Аню так и не нашли. Из всего персонала больницы только Наталья Владимировна говорила со мной на эту тему. Остальные медсестры и врачи хранили молчание и не отвечали на мои вопросы, стараясь перевести беседу на тему моего состояния. Я поняла, что загадочное исчезновение больной встревожило всю больницу, и даже до остальных пациентов дошли туманные слухи о странном происшествии. В столовой больные переговаривались друг с другом, но из обрывков фраз, которые я слышала, было ясно, что никто толком ничего не знает. Прежних соседок Ани выписали, и выходило, что последней, с кем общалась девушка, была я. Но почему-то другие больные не горели желанием разговаривать со мной, несмотря на то что я находилась с Аней в одной палате. Кто-то считал, что моя соседка покончила жизнь самоубийством и врачи это скрывают, кто-то думал, что она сбежала, кто-то предлагал другие, более фантастические варианты. Меня пациенты сторонились, как будто подозревали, что это я виновата в таинственном исчезновении девушки. Могу с уверенностью сказать, что некоторые больные всерьез полагали, будто я убила Аню, а труп расчленила и спустила в унитаз. Воспользовалась острыми ногтями — ножей и других острых и режущих предметов у пациентов, понятное дело, не было.

Хотя я и не обращала внимания на пересуды и шепотки за моей спиной, все же мне было не очень приятно находиться рядом с негативно настроенными ко мне людьми. Я пыталась не замечать того, что обо мне разговаривают и меня сторонятся, однако старалась как можно быстрее покончить с обедом или ужином и подняться к себе в палату. Медсестры и врач, понятное дело, меня не подозревали и держались со мной так же дружелюбно и вежливо, как раньше. Я пыталась расспрашивать Степана Сергеевича по поводу исчезновения своей соседки, но тот с неизменной улыбкой интересовался, какие ощущения испытываю я в плече, болит ли у меня голова и как часто у меня бывают головокружения. В конце концов я не выдержала и с раздражением заявила:

— Умоляю вас, не делайте из меня дурочку! Несмотря на травму головы, я не сумасшедшая и не ненормальная пациентка, могу соображать и рассуждать. Я же вижу, что вы пытаетесь скрыть от других подробности Аниного исчезновения! И делаете только хуже — все вокруг уверены, что в этом происшествии виновата я! Если хотите знать, меня уже в убийцы записали! Если боитесь, что я начну разговаривать об Ане с другими пациентами, можете успокоиться — они меня боятся, точно я маньяк-изувер! Хотя знаю я столько же, сколько и остальные больные!

— Женя, успокойтесь, прошу вас! — голос врача по-прежнему был ровный и спокойный, как будто ничего не случилось. — Это не ваши проблемы, ваша задача…

— Да-да, слышала! Моя задача — набираться сил, выздоравливать, хорошо кушать и долго спать! — с сарказмом перебила я его. — Степан Сергеевич, я не детсадовский ребенок, прошу об этом не забывать! Мне, вообще-то, двадцать семь лет, и, если я хочу знать ответы на свои вопросы, я получу их, чего бы мне это ни стоило! Не хотите говорить — не нужно, и без вас разберусь!

— Женя, выпейте таблетку… — Степан Сергеевич настойчиво протянул мне белую пилюлю. Я с подозрением покосилась на него.

— Что это? Очередное снотворное или успокоительное? Конечно, разумнее всего вырубить меня, чтобы я не докучала вам своими расспросами. Сами пейте свое зелье!

— Женя, перестаньте вести себя как ребенок! — строго проговорил врач. — Вас здесь лечат, а не пытаются отравить! Это обезболивающее, вы недавно жаловались на боль в плече. Пейте и не задавайте вопросов.

Врачу все-таки удалось заставить меня проглотить таблетку, которая, как я поняла, являлась одновременно и успокоительным. Я всеми способами избегала пить «лишние» лекарства, то есть те, которые дают не по расписанию. Была бы моя воля, и вовсе б отказалась от таблеток. Кто знает, может, эти лекарства виноваты в том, что я не могу вспомнить обстоятельства своего ранения? Вдруг пилюли странным образом воздействуют на мой мозг, стирая нужные воспоминания, а взамен подсовывая кошмары? Не хотелось верить в то, что у меня амнезия. Неужели я так и не вспомню, кто в меня стрелял? И как я это смогу установить после выписки из больницы? Ведь если преступника не поймали, покушение будет совершено во второй раз! И кто знает, повезет ли мне снова? Вдруг преступник, вознамерившийся отправить меня к праотцам, гуляет на свободе и раздумывает, как бы половчее пристукнуть Женю Охотникову? Нет-нет, у меня нет панического страха или мании преследования. В меня стреляли не раз, это для телохранителя — обычное дело. Однако как ни крути, а моя жизнь мне дорога, и что-то не хочется в двадцать семь лет сыграть в ящик. А если я не вспомню всех деталей моего ранения, то, вполне возможно, не смогу принять меры предосторожности, дабы обезопасить себя и отправить преступника за решетку. Пока у меня нет ни малейших зацепок — только эти треклятые лекарства, которые… которые так сильно и быстро действуют.

Прежде чем опустить голову на подушку и закрыть глаза, я вдруг вспомнила, что во всей этой суматохе так и не написала смс-сообщение тетушке Миле. Как она там, в Австрии? Надеюсь, с ней все в порядке…

Несмотря на то что вечером я, как обычно, выпила таблетки, в том числе и снотворные, — насколько могу судить из слов медсестры, — спала я опять отвратительно. Мне снова снились кошмары, я то и дело просыпалась, а потом проваливалась в сон снова. Я пыталась скинуть с себя оковы неприятной дремоты, но меня словно парализовало, и я не могла даже пошевелиться. Временами мне явственно казалось, что кто-то пытается задушить меня, но я не могла даже закричать. Обрывки снов и мои попытки проснуться перемешались друг с другом, и я не понимала, где явь, а где галлюцинации.

Пробуждение было ужасным. Несмотря на то что я «спала» около десяти часов, чувствовала я себя совершенно разбитой и измученной. Я твердо вознамерилась сказать своему врачу, чтобы тот поменял мне препараты. Видимо, какие-то таблетки не подходят мне, раз я не могу нормально спать, как раньше.

Когда я проснулась, в палате никого не было. Свет не включали, однако в комнате было и без того светло от весеннего солнца, настойчиво бьющего в окна. Похоже, на улице замечательная погода — за все время моего осознанного нахождения в клинике ни разу не было хмурого неба или весеннего дождя. Обычные люди наверняка радуются окончательному завершению холодов и предчувствию жаркого лета. И только я, плюс другие пациенты, вынуждена находиться в стенах больницы, а солнце видеть только через оконное стекло.

Внезапно мне сильно захотелось выйти на улицу. Глотнуть чистого воздуха, свободного от устойчивого «амбре» медикаментов, почувствовать на коже дуновение мягкого ветерка, посмотреть в ясно-голубое небо… Может, поговорить со Степаном Сергеевичем о прогулках, пускай и коротких, на улице? Хотя вчера я с ним вела себя слишком резко, но я находилась во взвинченном состоянии. Мне просто надоело, что врачи и медсестры относятся ко мне как к несмышленому ребенку, вдобавок ко всему остальные пациенты постоянно косятся в мою сторону и обсуждают меня за моей спиной. Все это сильно злило меня, в особенности добивало то обстоятельство, что я совершенно ничего не могу поделать с ситуацией. Знаю, что всевозможные мудрые советы учат принять ситуацию, раз невозможно ее изменить. Я делать этого не собиралась, по крайней мере в отношении странного исчезновения Ани. Я твердо вознамерилась сама докопаться до истины, уж не знаю, насколько это будет просто в стенах больницы. Но для телохранителя Жени Охотниковой не существует ничего невозможного, и я не собиралась поддаваться слабости. За исключением ночных кошмаров мой мозг работал превосходно — я удостоверилась в этом, запоминая стихи. Память у меня всегда была отменной, я могла запомнить даже самый сложный текст после первого прочтения. Жаль, нет Интернета — можно было бы поискать логические задачки и порешать их на досуге, свободного времени у меня здесь предостаточно. Я периодически занималась такой зарядкой для мозга в обычной жизни, но, увы, врач ведь сказал, что сеть здесь не ловит и с трудом доходят лишь смс-сообщения…

Сообщения. Как же я забыла? Ведь хотела написать тете Миле, справиться о ее делах и так и не сделала этого!

Я потянулась к прикроватной тумбочке, на которой лежал мой мобильный телефон. Я его выключила, чтобы не разряжалась батарея, так как собственного зарядного устройства у меня не было, а постоянно просить врача зарядить телефон не хотелось. Сейчас я нажала на кнопку включения, загорелся темно-синий экран с логотипом.

Я подождала, когда телефон наконец-то сообразит, что от него требуется, и начнет ловить сеть. Да, правду сказал Степан Сергеевич: из пяти «палок» сети кое-как появлялась и исчезала одна. Остается надеяться, что смс-сообщение я отправлю, а получу ответ неизвестно когда…

Я нажала на журнал смс-сообщений и приготовилась найти тетушкин номер. В Австрии она купила новую сим-карту с местным тарифом, чтобы не тратить много денег на связь. Напишу ей на этот номер…

Я набрала сообщение с коротким текстом — написала тетушке, что у меня все хорошо, спросила, как ее дела. Нажала на кнопку «отправить» и с нетерпением принялась ждать, когда мне придет оповещение о доставке письма.

Ждала я долго — «палка» связи то появлялась, то исчезала, и я принялась бродить по палате в поисках лучшего места для отправки сообщения. Мне пришлось забраться на кровать у окна, и только тогда сообщение наконец-то отправилось. Ладно, ответ буду ожидать где-то во второй половине дня, если не вечером. Хорошо еще, что койка возле окна свободна и мне не пришлось никого беспокоить.

Я уже слезала с кровати, как внезапно увидела значок «единица» рядом с папкой смс-сообщений. Ага, здесь возможно два варианта — либо сообщение тетушке не доставлено, либо мне пришло какое-то письмо от нее, отправленное день-два назад.

Я уселась на кровать, чтобы ответить на эсэмэску и снова отправить ее с найденного мною места наилучшей связи. Однако сообщение было отправлено с какого-то незнакомого номера. Странно… незнакомые люди мне звонят, а не пишут — ведь если речь идет о новом клиенте, он никогда не станет писать телохранителю, а пожелает поговорить о своей проблеме лично. Возможны, конечно, и исключения, но это большая редкость.

Я с любопытством открыла сообщение. Оно оказалось коротким, содержало в себе всего лишь два слова. Письмо от неизвестного отправителя гласило:

«Помоги мне».

Ни подписи, ни времени отправки. Проклятая сеть… Указывалось лишь время получения — восемь пятнадцать утра. Кто это мог быть? Сообщение вызвало у меня какое-то неприятное ощущение, но я не могла точно сказать какое. Возможно, у меня вызвало досаду то, что меня просят о помощи, а я не знаю, кто это и чем я могу помочь этому человеку?

Я быстро забралась на кровать, нажала на кнопку вызова, чтобы поговорить с неизвестным мне человеком. Приложила трубку к уху, с нетерпением дожидаясь ответа. Гудков не было — ни коротких, ни длинных. Спустя некоторое время, которое показалось мне вечностью, я услышала сухой металлический голос: «Абонент временно недоступен».

Я громко выругалась и решила отправить сообщение. Написала столь же короткую фразу — «Кто это?», затем отправила. От природы я весьма терпеливый человек — могу долго сидеть в западне, подстерегая преступника, а во время своей учебы считалась неплохим снайпером. Впрочем, «неплохой» — скромность, в данном случае излишняя. Нет, я обладаю способностью хладнокровно выслеживать противника, могу находиться в одном положении несколько часов подряд, чтобы в подходящий момент метко подстрелить свою жертву. Однако существуют вещи, которые легко выводят меня из себя. В частности, я жутко раздражаюсь, если тормозит Интернет, не загружается фильм или долго не отправляются сообщения. Поэтому, хотя я и старалась отнестись к проблеме связи в больнице спокойно, мое нетерпение проявлялось в постоянном изучении экрана телефона.

Мерцающий кружок отправки погас, и мне пришел ответ:

«Сообщение не доставлено».

Я воздержалась от ругани — следовательно, абонент находится вне зоны действия сети. Дозвониться я не смогла, отправить смс — тоже. Что ж, не остается ничего другого, кроме как ждать, что произойдет дальше. Неизвестный отправитель, если, конечно, не была совершена ошибка, должен написать мне еще сообщение или попробовать дозвониться до меня. Телефон отключать не буду, попрошу все-таки Степана Сергеевича выдать мне зарядное устройство.

Внезапно дверь палаты открылась, вошла медсестра. Сегодня дежурила Любовь Романовна. Я обернулась и увидела изумленное лицо женщины. Хорошо, что сегодня дежурит она, а не угрюмая Вера Алексеевна, которая не стала бы разбираться, по какой причине я стою на кровати и зачем туда залезла.

— Женя? — удивленно произнесла Любовь Романовна. — Что вы делаете? Зачем залезли на кушетку?

«Так, решила попрыгать как на батуте», — едва не съязвила я, но вслух проговорила, стараясь придать голосу меланхоличную грусть:

— Солнце сегодня такое яркое… Наверно, на улице замечательно, весна… А я не могу выйти из больницы…

Лицо медсестры смягчилось, я явственно увидела на нем жалость.

— Женечка, не огорчайтесь, потерпите немного! Вас ведь в скором времени должны выписать — вроде вы идете на поправку. Будете и гулять, и природой наслаждаться. Весна от вас никуда не убежит, не надо унывать!

— Все равно хочется хотя бы чуть-чуть побыть на свежем воздухе, — продолжала я играть свою комедию. — Может, мне разрешат маленькие прогулки? Я чувствую себя, как узник за решеткой! Палата, коридор и столовая — вот и все, что я вижу здесь…

— Я поговорю с вашим врачом, — успокаивающе пообещала Любовь Романовна. — А сейчас слезайте с кровати, у нас завтрак. Давайте я вам помогу, чтобы вы не упали…

Медсестра удостоверилась, что я слезла на пол благополучно, ничего себе не повредив, и велела мне спускаться в столовую, сама же отправилась созывать остальных пациентов на завтрак. Мне совершенно не хотелось встречаться с другими больными — я ведь понимала, что они ничего толком не знают об исчезновении Ани и не могут быть мне полезны. А слышать бесконечные пересуды у себя за спиной было противно. Но что поделаешь — в палату мне еду уже приносить не будут, придется терпеть перешептывания и косые взгляды. Хотя я могу ошибаться: вдруг кто-то из пациентов замешан во всей этой таинственной истории? Гм, как я сразу об этом не подумала? Куда легче изображать собственную непричастность к преступлению — назовем это так, — если имеется человек, на которого можно все свалить.

Я находилась в одной палате с Аней, когда та пропала, и естественно, что козлом отпущения выбрали меня! Мне следовало не остро реагировать на подозрительное ко мне отношение других пациентов, а проверить каждого больного!

Итак, моя задача — выбрать кого-нибудь из больных и втереться к нему в доверие, а уже через этого пациента найти подход к остальным обитателям лечебницы. И конечно же, побольше общаться с персоналом. Степан Сергеевич — крепкий орешек, он будет хранить молчание. Значит, надо вызвать на откровенный разговор более словоохотливых медсестер. А врача подловить на какой-нибудь ошибке. Этим, собственно, я и займусь…

Я дождалась своей очереди, чтобы взять порцию утренней каши. Сегодня — надо же, какое разнообразие! — была овсянка. С другой стороны, какая разница, что есть? Я никогда не была разборчива в вопросах питания, еду воспринимаю вообще как средство поддержания жизнедеятельности организма.

Я осторожно донесла поднос с тарелкой и чашкой с какао до своего столика и, только опустив его на поверхность, с удивлением увидела, что на сей раз сижу не одна. Напротив меня стоял другой поднос с теми же блюдами, а на стуле сидел и обладатель подноса — парень лет тридцати — тридцати трех, которого раньше я среди больных не видела. Молодой человек был худощавого телосложения, но при этом не казался слабым — могу поспорить, он наверняка занимался каким-то спортом. Голова его была перевязана, и вполне вероятно, позвоночник был зафиксирован каким-то компрессионным корсетом, так как поза, в которой он сидел, казалась неестественной. Парень сидел чересчур прямо, как будто его спина была жестко зафиксирована. Одет молодой человек был в светло-голубую рубашку и джинсы. При виде меня он поднял голову и приветливо мне улыбнулся. Его лицо показалось мне довольно приятным, а карие глаза — глубокими и умными. Я улыбнулась в ответ и села на свой стул.

— Доброе утро! — заговорил со мной незнакомец. — Приятного аппетита!

— Спасибо, — ответила я и тоже пожелала ему хорошей трапезы.

— Каша весьма неплохая, — заметил он. — За исключением того, что в ней немного не хватает соли.

— А в какао — сахара, — усмехнулась я, пробуя напиток на вкус.

— Точно! — подтвердил парень. Неожиданно мы вместе рассмеялись, словно услышали остроумную шутку.

— Я — Андрей, — представился молодой человек. — А вас как зовут?

— Женя, — ответила я. — Я вас раньше не видела…

— Да я вас, собственно, тоже, — отозвался он. — В последнее время я имел удовольствие общаться только с врачом и медсестрами. Ну и со своими переломами, — тут он снова засмеялся. — Пустяки, могло быть и хуже. На месте врача я давно бы перевел меня в общую палату, не такие серьезные травмы. Было дело, когда меня по кусочкам собирали, вот это, понимаю, травма. И чего они все так носятся с пациентами…

— Наверно, чтобы поскорее вылечить, — резонно заметила я. — Меня тоже недавно перевели в общую палату, хотя по кусочкам не сшивали. А вы, я смотрю, любите поиграть со смертью? Раз постоянно оказываетесь в больнице?

— Не настолько постоянно, — возразил тот. — Но вы угадали, экстремальные развлечения — моя слабость. Почему-то люблю пробовать жизнь на прочность. Наверняка мой ангел-хранитель обзавелся не одной прядью седых волос, но что поделаешь. Не повезло бедняге охранять такого раздолбая, как я.

Общаться с моим соседом по столу было легко и приятно — он умудрялся подшучивать над собой и своими злоключениями, и его шутки не выглядели нелепыми и глупыми. Несмотря на то что мы только познакомились, я разговаривала с ним так, словно знала его целую вечность. Существуют люди, которые обладают способностью сразу находить общий язык с окружающими и в любой компании становятся самыми интересными собеседниками. Я уже говорила, что близких друзей у меня никогда не было, от чего я, собственно, не страдала. Наоборот, мне доставляли неудобства попытки тети Милы как-то устроить мою судьбу и познакомить с сыновьями и братьями ее бесконечных подруг. Будем называть вещи своими именами — я просто ненавидела те вечера, когда тетушка вытаскивала меня «в свет» и, вместо того чтобы провести свободное время за просмотром хорошего фильма, я была вынуждена тащиться к очередной ее подружке на какое-нибудь торжество и стараться не заснуть от скуки, общаясь с неинтересными мне людьми.

Сейчас было совсем по-другому — я не испытывала никаких негативных чувств по отношению к Андрею и не спешила закончить свой завтрак, дабы остаться в одиночестве. Возможно, мне было скучно в своей палате от вынужденного бездействия. Я не вела очередное дело, а в свой досуг не имела возможности смотреть фильмы, что я очень любила делать дома. Телевизор в больнице имелся — он находился в общей гостиной, куда я не жаждала выходить. Во-первых, смотреть там было нечего — крутили либо ток-шоу, либо мыльные оперы, которые я не слишком любила. Ну а во-вторых, я не хотела встречаться с другими пациентами, по крайней мере, до сегодняшнего дня, когда я вознамерилась втереться в доверие к своим «товарищам по несчастью».

Андрей, как я поняла, еще не успел познакомиться со своими соседями по палате, поэтому не подозревал меня в том, что я являюсь маньяком, который зверски убивает своих соседок. А может, попросту пропустил сплетни по поводу меня мимо ушей, кто его знает. Мне хотелось думать, что Андрей не воспринимает всерьез пересуды других пациентов, по крайней мере, в его словах не проскальзывала подозрительность или негатив. Возможно, он с легкостью заведет знакомство с другими пациентами и тоже вместе с ними начнет сторониться меня. Но это его дело, я не собираюсь переживать по поводу отношения ко мне других людей. Хотя… если честно, не очень хочется, чтобы мой новый знакомый начал сторониться меня. Да ладно, это, опять же, его проблемы. Какое мне вообще дело до этого парня? Я должна разобраться, как исчезла Аня из больницы, а не думать, хорошо или плохо ко мне относятся.

— Женя? — Андрей посмотрел на меня с удивлением. — Вы о чем-то задумались. Вам неприятен разговор со мной? Извините, если доставляю вам неудобства…

Я поймала себя на том, что не слушаю своего собеседника, а погружена в собственные мысли. Я тряхнула головой и улыбнулась.

— Нет-нет, я просто… просто не проснулась окончательно. Мне бы не помешала чашка кофе…

— Да, по поводу кофе совершенно с вами согласен! — кивнул молодой человек. — Сам страдаю от нехватки кофеина. Что поделаешь, кофе — такой же наркотик, как табак или галлюциногенные препараты. К счастью, кофеиновая зависимость у меня одна-единственная, чему можно в конце концов и порадоваться!

Точно. Я поняла, в чем кроется секрет обаяния Андрея — он любую ситуацию воспринимает с оптимизмом и не жалуется на жизнь. Я не причисляю себя ни к оптимистам, ни к пессимистам — скорее, я реалист, чем, собственно, всегда была довольна. В моем представлении другие две крайности не слишком хороши — пессимизм превращает человека в угрюмого нытика, а оптимисты видят мир в розовых очках. Однако Андрей не казался мне наивным, не знающим жизни мужчиной — он попросту не делал трагедии даже из затруднительной ситуации, а находил в ней что-то положительное. Такое отношение к жизни не раздражало меня, а даже, напротив, восхищало. Я впервые задумалась о том, что, если иначе рассматривать свои проблемы, многое в жизни может поменяться.

Возьмем простой пример: мне надо делать то, что я не хочу — скажем, идти в гости с тетушкой Милой. Я всегда воспринимаю это как пустую трату времени. Однако если бы я изменила свое отношение к ситуации, то могла бы найти в ней массу полезных для себя вещей. В частности, во время «дружеских посиделок» у меня есть прекрасная возможность наблюдать за поведением людей, что весьма пригодилось бы в моей профессиональной деятельности. Да и потом, можно попросту воспользоваться моментом и спокойно попробовать разнообразные вкусные блюда. Я ведь всегда ем на бегу и даже не замечаю, нравится мне или нет та или иная еда. Да и вообще, можно привести уйму примеров, когда практически все зависит от нашего восприятия, а не от обстоятельств.

— Анюта вот тоже без кофе не может, хотя и ведет правильный образ жизни, — продолжал Андрей свои рассуждения о популярном бодрящем напитке. — Она вообще у меня молодчинка, и с учебой у нее все в порядке, и так все успевает делать…

— Анюта? — переспросила я, стараясь придать голосу равнодушие. — Это вы о своей жене говорите?

— Да нет, что вы! — рассмеялся парень. — Аня — это моя сестренка, тоже в этой больнице лежит. Мы ведь вместе с ней попали в ту злополучную аварию. Но слава богу, она почти поправилась, мама позавчера говорила, ее скоро выпишут. Вчера она, моя мама, ко мне не приходила, да вообще, день у меня какой-то пустой был. Уж не знаю почему, спал всю дорогу. Точнее, все сутки, а сегодня с утра — вот те раз, общая палата!

— А… — протянула я, стараясь упорядочить в голове всю свалившуюся на меня информацию. Трудно поверить в случайное совпадение — вряд ли в клинике есть еще некая Аня, которая, как и моя исчезнувшая соседка, попала вместе с братом в автокатастрофу. И все же я решила уточнить.

— А фамилия вашей сестры — Ивлиева? Или я ошибаюсь?

— Точно, — кивнул парень. — А вы ее знаете? Ее ведь вчера выписали, я полагаю. Если бы она была в больнице, то в столовой мы бы с ней встретились. Странно, что мать вчера не заходила, а впрочем, может и была, но я провалялся в кровати как овощ, ничего не помню…

— Аня лежала в одной палате со мной, — тихо произнесла я, испытывая некоторые колебания: говорить Андрею или нет о том, что его сестра таинственным образом исчезла? В конце концов, я решила, что ему и так станет об этом известно, хотя бы от его же матери. Она-то будет навещать сына каждый день. И потом, если Андрею о пропаже Ани расскажу я, он не станет меня подозревать в причастности к этому преступлению, а иначе как преступлением это событие не назовешь.

— Дело в том, что вчера Аня исчезла, — продолжала я. — Я не знаю, как это произошло, потому что персонал клиники скрывает это. Они говорят, что Аня сбежала из больницы. Не хотят, чтобы больные знали, потому что начнется паника. Но пациенты все равно что-то прослышали, потому и сторонятся меня. Уж не знаю, что они там себе надумали — может, вообразили меня людоедкой и решили, что Аню я съела…

— Аня сбежала? — изумленно повторил Андрей. — Но… как такое могло случиться? На мою сестру это не похоже. Она если лечится, то выполняет все предписания врачей, даже если ей что и не нравится. Аня не могла сбежать из больницы! Вы точно уверены, что мы говорим об одном и том же человеке?

— Если, конечно, в больнице лежит еще одна Аня Ивлиева, которая вместе с братом попала в аварию и скоро выписывается, то, конечно, я могу и ошибаться, — вздохнула я. — Вчера я видела, как мама Ани скандалила с медсестрой. Я ее понимаю: исчезновение пациентки из больницы — это неслыханное происшествие. Меня саму интересует, что произошло на самом деле, тем более мы накануне общались с вашей сестрой. Из разговоров с ней мне показалось, что Аню в больнице все устраивает — она с удовольствием посещала массаж, лечебную физкультуру… У нее не было повода самовольно покидать клинику, тем более ее скоро должны выписывать.

Андрей задумчиво повертел пустую чашку из-под какао, а потом проговорил:

— Да, признаться, вы меня огорошили этим известием. И ведь мне медсестра даже не сказала сегодня, что Аня пропала! Интересно, как долго они будут все это скрывать от меня? Я ведь Анин близкий родственник, маме-то нашей сообщили!

— Возможно, потому, что врачи думали, что Аня после побега приехала домой и ваша мама знает об этом, — предположила я. — Но, по всей видимости, девушка домой не возвращалась, иначе зачем вашей матери приезжать в больницу и устраивать скандал? Скорее всего, Степан Сергеевич, лечащий врач Ани, сообщил ей, что девушка исчезла, вот она и приехала…

— А я-то полагал, что сестренку выписали… — пробормотал Андрей растерянно. — Ума не приложу, что произошло… Даже если бы она сама сбежала, что само по себе невероятно, куда она могла пойти? Только домой, других вариантов нет. Она никогда не жила у подруг, даже в подростковом возрасте ни на каких тусовках не появлялась. В отличие от меня, скажу прямо. Анюта всегда была домашней девочкой, никогда не заставляла мать переживать за нее… Это я сорвиголова, а Аня…

Парень прервался и огляделся по сторонам. Практически все пациенты уже доели свои завтраки, остались мы вдвоем. Я тоже отставила тарелку и сказала:

— Андрей, пойдемте. А то мы и так засиделись тут…

— Женя, а у вас после завтрака есть процедуры? — поинтересовался мой новый знакомый. — Понимаете, я не хочу вам навязываться, но… После Аниного исчезновения мне трудно сосредоточиться, и я хотел бы поговорить с вами… Если вам это не в тягость.

— Совсем нет, — поспешила заверить его я. — Знаете, меня не меньше вашего тревожит эта история, несмотря на то что с Аней я знакома очень мало. После нее вы первый из пациентов, с кем я спокойно разговариваю. В общей гостиной есть телевизор и стол для настольных игр.

Глава 4

После завтрака я даже не успела дойти до своей палаты — Любовь Романовна отправила меня на очередные процедуры, к которым добавился еще и массаж, про который рассказывала Аня. Я практически никогда не жаловалась на боли в спине, никаких искривлений позвоночника у меня отродясь не было, однако врач обнаружил у меня смещение двух позвонков, которые надо было вправить.

Я послушно легла на кушетку, но расслабиться не получалось. В голове роились различные мысли — предположения, почему исчезла Аня и кому было это выгодно, как разыскать девушку… Надо бы поговорить с Андреем — он ведь хорошо знает сестру. А может, он соврал мне и на самом деле он ее муж?

Бред какой-то, зачем Андрею мне врать? Тогда получается, и Аня говорила неправду. Нет, что-то я надумываю всяческие глупости. Слишком уж Андрей любит свою сестру. Ну любит, а мне какое дело? Андрей, можно так сказать, свидетель. Точнее, не свидетель, а человек, от которого я могу узнать многое про Анину жизнь. Кладезь информации, можно сказать. Надо с ним пообщаться… Надо, потому я так и рвусь в общую гостиную. Я же хочу узнать, что случилось с Аней? А до Андрея мне нет никакого дела, вот и все. Я только выполняю свою работу, пускай меня никто и не нанимал. Все-таки они приятные люди — Аня и Андрей. Аня вон какая общительная девушка, умная. Андрей занимается спортом и, как я поняла, во многих вопросах неплохо разбирается. Умеет человек очаровывать, что тут скажешь. Но мне это совершенно безразлично, я всего лишь констатирую факт. Я всегда воспринимала людей как фигуры в шахматной партии, не более того. У телохранителя не должно быть никаких чувств, кроме чувства ответственности за жизнь клиента. Годы моей работы воспитали во мне беспристрастность, хладнокровие и равнодушие. Я не собиралась изменять этим правилам, для меня, если хотите, существует лишь один живой человек, к которому я испытываю нежные чувства, это моя тетушка. Остальные люди мне безразличны, они только работа. Работа, работа, работа…

Мне совершенно не хотелось неподвижно лежать, пока мне делают массаж. Напротив, так и не терпелось сорваться с места и покинуть массажный кабинет, чтобы добраться до общей гостиной. Зачем? Ну, поговорить с другими больными. С медсестрой. Понаблюдать за происходящим. Андрей наверняка забыл, что мы договаривались встретиться за общим столом, ну и ладно. Невелика потеря — у меня масса других дел. Тетушка Мила… Она так мне и не ответила. Телефон включен, но оповещений о входящих смс-сообщениях мне не поступало. Надеюсь, с ней все в порядке.

Андрей ведь говорил, что мои слова потрясли его и он хотел бы поговорить со мной. Это же не я предложила, а он. Я всего лишь согласилась пообщаться с ним — в своих целях, разумеется. Я только выполняю свои профессиональные обязанности…

Наконец сеанс массажа окончился, однако в общую гостиную я не пошла. Не спеша направилась в свою палату, даже не посмотрев, сидит ли кто из пациентов за столом. Около кровати на тумбочке лежала книжка стихов Есенина. Что ж, надо выучить какое-нибудь стихотворение, раз начала это дело. Не забрасывать же его, тем более что других занятий у меня пока нет. Поучу стихи в общей гостиной, а заодно буду наблюдать за другими больными.

Все так же не торопясь — у меня уйма времени! — я взяла томик стихов в руки и вышла из палаты. За время моего нахождения в больнице я привыкла постоянно смотреть под ноги — вероятно, сказывалась моя неуверенность в своей координации. Несмотря на то что головокружения у меня практически прошли, я все еще опасалась неловко оступиться и на глазах у персонала или больных позорно споткнуться или упасть. Конечно, никто бы не стал меня осуждать или насмехаться — здесь ведь у всех те или иные травмы. Однако себя бы я точно перестала уважать — еще бы, выпускница Ворошиловки и вдруг падает на ровном месте! Позор просто!

Я вышла в коридор и дошла до общей гостиной. Равнодушно окинула взглядом стол — за ним сидели двое мужчин, один пожилой, с перебинтованной рукой, другой помоложе, у него была травмирована левая нога, и передвигался он, судя по всему, на костылях. Они стояли прислоненными к стене, стало быть, принадлежали именно ему. Других людей поблизости не было. Работал маленький телевизор, но его никто не смотрел. Мужчины играли в карты, но делали это, по всей видимости, без всякого интереса. Просто чтобы убить время до обеда. На меня игроки не обратили ни малейшего внимания, и, в принципе, меня это даже обрадовало. Шептались за моей спиной по большей части женщины, этих двоих я в столовой видела редко. Может, они приходили позже или раньше, а может, занимали место за дальним столом, и я их не замечала.

Я уселась на низенькую кушетку аккурат напротив телевизора. Играющие молчали, поэтому я взглянула, что показывают по телевизору. Шла какая-то документальная передача про опасности повального увлечения здоровым образом жизни. Ведущий рассказывал, как одержимые фитнесом барышни и молодые люди накачивают себе мышцы и дня не мыслят без посещения спортивного зала. Я быстро потеряла к передаче всяческий интерес — лучше бы, в самом деле, новости показывали. Или рассказывали про флору и фауну какого-нибудь континента. Смотреть на уродующих себя «красавиц» и «красавцев» у меня не было ни малейшего желания.

Я открыла томик Есенина наугад на сто восемьдесят пятой странице. Я не выбирала стихи для заучивания — что выпадало, то и прочитывала, стараясь запомнить с первого раза. Не скажу, что вообще люблю поэзию — мне больше по душе иностранные языки, но я решила попросить Степана Сергеевича принести мне книгу, которую найти проще всего. Наверняка у каждого человека имеется в домашней библиотеке хоть один томик сочинений поэтов, а вот рассчитывать на книгу на иностранном языке не приходилось. Конечно, я бы с удовольствием взяла Анины рассказы на английском, но трогать чужие вещи не хотелось. Впрочем, зря — надо осмотреть личные вещи моей соседки по палате, пока их не забрала ее мать. Странно, что я сразу об этом не подумала. Все-таки сотрясение мозга дает о себе знать — соображаю я с запозданием.

— Не храпи, запоздалая тройка! Наша жизнь пронеслась без следа. Может, завтра больничная койка Успокоит меня навсегда…

Я резко подняла голову и увидела рядом с собой Андрея. Погруженная в собственные мысли, я даже не заметила, как он подошел. Парень цитировал стихотворение наизусть, не заглядывая в мою книгу. Я опустила глаза и нашла четверостишие, которое только что озвучил Андрей. Потом снова посмотрела на него.

— Есенин мне всегда нравился, — улыбнулся тот. — Простите, если помешал вам. Просто это четверостишье сейчас в тему, не находите?

— Пожалуй, — пожала я плечами, всем своим видом демонстрируя равнодушие. — Я еще не читала стихотворения.

— Интересуетесь поэзией? — все с той же располагающей к себе улыбкой полюбопытствовал молодой человек.

Я неопределенно мотнула головой.

— Позволите присесть? — вежливо спросил Андрей. Я молча подвинулась, и парень опустился рядом. Некоторое время мы молчали, потом он первым нарушил тишину:

— Сейчас мало кто читает стихи русских поэтов. Можно сказать, люди потеряли интерес к поэтическим произведениям. Странно встретить девушку с томиком Есенина в руках. Вы извините, если я лезу к вам с беседой… Вы, наверно, хотели почитать книгу, а я вам помешал?

— Нет, не помешали, — покачала я головой. — Телевизор смотреть не хочется, показывают какую-то ерунду. А стол занят…

— Да, я тоже не слишком люблю популярные передачи, — согласился со мной Андрей. — Хотя мама постоянно смотрит телевизор. Дома два компьютера — мой и Анин, казалось бы, найди любой хороший фильм в Интернете и смотри на здоровье вместо этого мусора, — он кивнул на маленький экран телевизора, — но мама так и не привыкла к новой технике. Не может фильмы с экрана монитора смотреть, что поделаешь…

— Моя тетя тоже включает телевизор, — вспомнила я. — Но ее больше интересуют всевозможные кулинарные передачи. Она замечательно готовит и очень любит новые рецепты.

— Вы живете с тетей? — спросил Андрей.

Я снова кивнула.

— А семья у вас есть? Муж, дети? Хотя для дамы с детьми вы, признаюсь, слишком молодо выглядите…

— По-вашему, если у женщины есть дети, она должна быть похожа на старую тетку? — усмехнулась я.

Андрей весело рассмеялся, точно я только что сказала очень остроумную шутку. А я внезапно подумала, что в больничной пижаме не по размеру выгляжу нелепо. И наверняка у меня на голове настоящее воронье гнездо — обычно я укладываю свои короткие волосы, но в условиях больницы у меня имеется только расческа, а подойти к зеркалу утром я не успела.

Я машинально пригладила вихры, которые наверняка сейчас торчали, как у драчливого мальчугана, и тут же рассердилась на себя за столь ожидаемый жест. Вообще-то я никогда не была недовольна собственной внешностью — она меня полностью устраивала. И с какой стати я стала переживать по поводу больничной одежды? По крайней мере, на пижаме нет ужасных надписей, она не дикого кислотного цвета, а моя стрижка мне нравится… Все-таки надо было зайти в уборную и посмотреть на себя в зеркало, чтобы не выглядеть жутким пугалом.

— Я не это имел в виду, — заметил Андрей. Я искоса посмотрела на него, во взгляде моего собеседника не было ничего, кроме интереса к беседе. Его глаза улыбались, и выражение лица было искренним и ненаигранным. Если человек улыбается из вежливости, глаза его остаются серьезными, и это выдает фальшь. Но Андрей не пытался показать веселье — он был веселым. Несмотря на то, что находился в больнице, несмотря на странное исчезновение своей сестры.

— Вас навещает тетя? — спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, она сейчас в Австрии, — пояснила я. — И не знает, что я нахожусь в больнице. Предпочитаю не волновать ее лишний раз.

— Да, я бы тоже предпочел, чтобы мать не знала про аварию, — кивнул мой собеседник. — Не люблю, когда она переживает за меня. Но мы вместе с сестрой ведь угодили в эту автокатастрофу, потому она и приезжает в клинику каждый день. Вижу, что ей тяжело — мы ведь не рядом с клиникой живем, в свое время я решил повременить с отдельным жильем, чтобы матери с сестрой помогать… Ну да что я все о себе да о себе, вам, поди, не интересны все эти подробности. Просто Анька пропала, и я до сих пор не могу в себя прийти. Глупо, конечно, гружу своими проблемами вас, как будто вам своих забот не хватает…

Андрей замолчал, а потом вдруг неожиданно спросил:

— Женя, а вы не против перейти на «ты»? А то как-то официально получается, но если вам лучше так, то…

— Нет, почему же. — Я пожала плечами как можно непринужденнее, но в своем жесте уловила какую-то наигранность. Тут же постаралась сгладить: — В самом деле, не на приеме у английской королевы.

— Точно! — согласился молодой человек. — Женя, а расскажите о себе? Ведь я про вас ничего не знаю, а о себе практически выложил всю подноготную. Как получилось, что вы попали в больницу?

— Несчастный случай, — уклончиво ответила я, тем самым показывая свое нежелание распространяться на эту тему. — Как и у большинства местных больных.

— А… — протянул Андрей и снова улыбнулся, словно пытался убрать возникшую неловкость. — А чем вы занимаетесь по жизни? Работаете или, может, учитесь?

— Всего понемножку, — улыбнулась я в ответ. Хотела было снова пригладить волосы, но поймала себя на этом порыве и остановила руку, опустив ее на книгу.

Андрей снова заговорил:

— Что ж, передо мной женщина-загадка, — заметил он. — Но так даже интереснее. О вас, получается, я знаю только то, что вы любите поэзию. А значит, хорошо разбираетесь в литературе. Возможно, вы филолог? Раз нашли с моей сестрой общий язык, наверняка у вас с ней есть что-то общее? Или снова ошибаюсь?

— Да нет же, — покачала я головой. — Вовсе я не загадка. Ничего особенного — обычный человек и все. Как у всех — работа, отдых иногда случается. Словом, ты немного преувеличил мою загадочность!

— А чем ты занимаешься в свободное время? — не успокаивался Андрей. Однако его желание узнать обо мне побольше нисколько не раздражало меня, как это бывает обычно. Напротив, я с трудом боролась с желанием выложить своему новому знакомому, кем я работаю, какой я превосходный специалист и вообще, Джеймс Бонд отдыхает. И я ведь не преувеличиваю: если вспомнить, скольким людям я спасла жизнь, можно составить весьма внушительный список. Конечно же, сработало вполне закономерное желание «покрасоваться», выставить себя в лучшем свете, показать, что я совсем не такая, как все, что я особенная. Но вместо этого я безразлично проговорила:

— Я фильмы люблю смотреть. Самые разные, новинки в основном. Видишь, все, как у всех. Работа и компьютер.

— У тебя заниженная самооценка, — заявил Андрей. — Я же вижу, что ты неординарная девушка, и не надо ложной скромности. Поверь, я неплохо разбираюсь в людях — за свою жизнь многое повидал, хотя и не являюсь умудренным сединами старцем. Но у тебя на лбу написано, что ты очень вдумчивая и рассудительная, имеешь свое собственное мнение по всем вопросам. Например, твоя книга. Вряд ли кто из больных рискнул бы выйти в гостиную с томиком стихов, не боясь показаться окружающим «тургеневской барышней». А ты спокойно держишь книжку обложкой вверх и ни капли не смущаешься. Видишь, как просто сделать выводы о человеке, исходя из простых деталей? Мелочи — они ведь важны, не находишь?

«Кому, как не мне, знать об этом», — подумала я про себя. Но Андрей оказался прав: мне и в голову не пришло, что на меня могут коситься из-за стихов. Я же их заучиваю для тренировки памяти, Есенин мне, признаться, безразличен. С тем же успехом я могла бы выйти в гостиную и с учебником китайского или с народными армянскими песнями — главное, чтобы текст был сложный для запоминания. Андрей составил по этим мелочам неправильное обо мне представление — поди, считает меня старомодной и несовременной. Уверена, он подумал, что я являюсь поклонницей слезливых мелодрам. Что ж, пускай так. Может, это и к лучшему? Чем меньше обо мне знает собеседник, тем легче мне вытянуть из него информацию. Ведь я ради этого сейчас разговариваю с Андреем на пустые темы?

— Теперь твоя очередь, — улыбнулась я, но не продолжила фразу. Резко засунула руку в карман и вытащила мобильный телефон.

— Андрей… — проговорила я медленно. — А ты помнишь наизусть номер Ани? Можешь мне продиктовать его?

— Да у меня он в телефоне есть. — Андрей тоже вытащил свой мобильник. — Как только ты мне сказала про исчезновение сестры, я тут же стал ей звонить. Но абонент недоступен. И эсэмэска о том, что Аня в сети, до сих пор не поступала.

— Скажи мне ее номер. — Я открыла журнал звонков и отыскала неизвестный мне номер, по которому я пыталась дозвониться до своей бывшей соседки по палате. Я не стала показывать эсэмэску с просьбой о помощи, чтобы напрасно не беспокоить его. Попробую сама во всем разобраться…

Андрей даже не стал интересоваться, зачем мне нужен номер его сестры — просто продиктовал мне цифры. Сомнений быть не могло — сообщение было отправлено с номера Ани.

— Спасибо… — задумчиво проговорила я.

Андрей не убирал телефон в карман.

— Слушай, а давай с тобой номерами обменяемся? — внезапно предложил он. — Не подумай ничего такого, я просто для удобства предлагаю. В палаты же к другим больным заходить нельзя, а вдруг получится, что тебе понадобится со мной побеседовать, или наоборот. Хотя со связью тут беда, но вдруг повезет.

— Хорошо. — Я без разговоров продиктовала свой номер Андрею, а он мне — свой. После мы положили телефоны на место.

Тем временем играющие в карты мужчины разошлись по палатам. Андрей предложил мне переместиться за стол.

— Женя, а ты умеешь играть в шахматы? — спросил он меня. Я кивнула.

— Сыграем? — обрадовался Андрей. — Признаюсь, карточные игры я на дух не переношу, а вот в шахматы меня еще отец научил играть. Когда был жив… С тех пор это моя любимая настольная игра.

— Я тоже шахматы больше люблю, чем шашки, — призналась я. — И для ума полезно.

— О, пожалуй, мне скоро поставят мат! — улыбнулся парень, но совершенно беззлобно, без сарказма. Он достал шахматную доску и поставил ее на стол. Я выбрала черные фигуры, Андрею остались белые.

Тот день был необычным не только из-за знакомства с братом Ани. Случилось еще кое-что, не укладывающееся в рамки обычного больничного расписания.

Не помню точного времени — я не успела посмотреть на часы, — Любовь Романовна подошла ко мне и велела следовать за ней. Я вышла из своей палаты (во всей больнице был тихий час, и пациентам следовало находиться не в общей гостиной, а в своих комнатах) и, недоумевая, зачем понадобилась медсестре, направилась по коридору. Может, со мной хочет поговорить Степан Сергеевич? Тогда почему он сам не зашел в мою палату? Нет, не за этим позвала меня Любовь Романовна — мы прошли мимо кабинета лечащего врача и направились к лестнице.

Мы дошли до «комнаты свиданий» — она находилась на первом этаже, недалеко от столовой, — и медсестра коротко сказала мне:

— Женя, с тобой хочет поговорить следователь. Не пугайся, он всего лишь задаст тебе несколько вопросов по поводу Ани — ведь она так и не вернулась домой, а ты была ее соседкой. Успокойся, тебя никто ни в чем не подозревает, это всего лишь необходимая формальность.

— Хорошо, — кивнула я. — Я поговорю с вашим следователем. Он только меня допрашивает? Ведь до моего появления Аня общалась и с другими пациентами…

— Я не знаю, какие у него планы на других больных, — пожала плечами Любовь Романовна. — Но я сказала полицейскому, что ты была Аниной соседкой. К тому же на тебя было совершено покушение, судя по твоей травме. Следователь и раньше хотел с тобой побеседовать, но он приходил, когда ты находилась в реанимации и не могла с ним разговаривать.

— Я поняла, — снова кивнула я и прошла следом за медсестрой.

За столом сидел человек лет сорока-сорока пяти в темно-синем пиджаке и такого же цвета брюках. Никакой униформы полицейского на нем не было — если бы я не знала, что это следователь, то подумала бы, что мужчина — обычный офисный служащий или кто-то подобный. Единственная деталь, указывающая на его служебное положение, — это пистолет в кобуре, который я увидела за поясом. Мужчина был гладко выбрит, его лицо казалось чересчур вытянутым, но глаза смотрели проницательно и внимательно. В целом он производил хорошее впечатление — не какой-то головорез с мозгом размером с куриное яйцо, которому лишь бы отправить кого за решетку. Надеюсь, первое впечатление не будет обманчиво.

Любовь Романовна кивнула следователю и проговорила:

— Я тогда оставлю вас. Если буду нужна, нажмите на кнопку вызова персонала. Женя, садись за стол.

Она вышла, а полицейский дружелюбно улыбнулся и вежливо произнес:

— Добрый день. Меня зовут Федор Константинович Калинников, я расследую дело об исчезновении Анны Ивлиевой. Вы ведь Евгения Охотникова, так?

Я молча кивнула.

Следователь продолжал:

— Кроме того, я также занимаюсь и вашим делом. — Он кивнул на мою руку. — В полицию пришло сообщение о том, что в клинику поступила женщина с огнестрельным ранением, обстоятельства покушения не выяснены. При вас не было найдено никаких документов, и в первое мое посещение больницы поговорить с вами не удалось. Я рад видеть, что вы идете на поправку. Позволите задать вам несколько вопросов?

Я снова кивнула, про себя раздумывая, удалось ли следователю выяснить, чем я занимаюсь в реальной жизни. В принципе от него скрывать свою профессию у меня не было причин — раз он знает, не буду ничего отрицать. Может, это и к лучшему — тогда удастся быстрее выяснить, кто в меня стрелял.

— Я пробивал по базе ваше имя и фамилию, — словно в ответ на мои мысли продолжал Федор Константинович. — В Тарасове двенадцать Евгений Охотниковых, но среди них мне удалось найти женщину, похожую на вас. Скажите, вы — Евгения Максимовна Охотникова, проживающая в Тарасове с… (он назвал год, в котором я приехала из Владивостока в город), до того времени находившаяся во Владивостоке?

Не было смысла увиливать от ответа, и я снова утвердительно кивнула.

— Прекрасно, — улыбнулся следователь. — Официально вы нигде не работаете, но мне известно, что во Владивостоке вы учились в некоем закрытом заведении, известном как Ворошиловка. Вы работаете неофициально — насколько я знаю, телохранителем. Отлично… Ваш лечащий врач говорил мне, что вы не помните, чем занимались в обычной жизни. Я вижу, вы восстановили в памяти данное обстоятельство, раз не задаете удивленных вопросов. Почему вы не сказали об этом вашему врачу?

Я спокойно посмотрела в глаза полицейскому.

— На моем месте вы бы поступили так же, — пожала я плечами. — Если Степану Сергеевичу станет известно, что я телохранитель, об этом узнают и медсестры, а следовательно, и вся больница. Не хочу, чтобы пациенты косились на меня, хотя после исчезновения Ани они именно этим и занимаются. Я вас попросила бы оставить в тайне мою профессию. Мне хватит пересудов и без этого.

— Не вижу в этом ничего криминального, — заметил Федор Константинович. — Я рад, что вы отвечаете честно. Скажите, вы помните человека, который стрелял в вас?

— К сожалению, нет, — покачала я головой. — Я не могу восстановить в памяти ни обстоятельства, при которых меня ранили, ни место, где это произошло. Я совершенно ничего не помню о том дне. Даже не могу точно сказать, чем занималась, вернее, кто был моим последним клиентом.

— Признаться, мы тоже находимся в тупике, — сообщил следователь. — Человек, который вас обнаружил, был обычным прохожим. Он видел только молодую окровавленную женщину, но никого, помимо вас, на месте преступления не было. Поэтому зацепок относительно вашего ранения у нас нет. Единственное, что помогло бы вычислить преступника — это ваши воспоминания об обстоятельствах ранения. Попытайтесь вспомнить хоть что-то.

— Я не могу, — снова покачала я головой. — Меня саму это волнует не меньше вашего. Я сама хочу во всем разобраться — ведь если преступник на свободе, он снова попытается меня убить! Я, конечно, привыкла ко всему, но знаете ли, не слишком приятно думать, что в любой момент ты находишься под прицелом. Еще и это исчезновение Ани — тоже не понимаю, зачем она сбежала. Да и не верю в это, мне кажется, девушку кто-то похитил!

— У вас есть соображения на этот счет? — внимательно посмотрел на меня Федор Константинович. — Почему вы решили, что Аню похитили?

— А вам не кажется странным, что девушка, которую все устраивает в больнице, которая радостно рассказывает про сеансы массажа и лечебной физкультуры, у которой лежит тут же ее брат, в один прекрасный день, точнее, ночь решает сбежать? — хмыкнула я. — Я разговаривала с Аней, и она не упоминала ни о ссоре с врачом или персоналом, ни о своем недовольстве по поводу лечения. Словом, у нее не было мотива устраивать побег. Да и потом, если предположить, что Аня по каким-то причинам сама покинула больницу, куда она могла пойти, кроме как домой? Но дома ее ведь нет! Я слышала, что ее мать приходила в больницу и ругалась с Натальей Владимировной, медсестрой, мол, они не уследили за ее дочерью.

— Аня могла пойти к своей подруге, например, — предположил следователь.

Я покачала головой.

— Нет, у Ани не было близких друзей, — возразила я. — Она всегда после учебы шла домой, никогда не ночевала у знакомых, у нее не было молодого человека. То есть девушка попросту пропала, понимаете? Ее нет в больнице, нет дома… На месте ее матери я обзвонила бы остальные больницы, морги… Потому что единственный вариант — с Аней случилась какая-то беда!

— В последнее время не было обнаружено тела женщины, походящей по описаниям на Аню, — сказал следователь. — Поэтому я надеюсь, девушка жива. Скажите, Аня… она не показалась вам странной? Может, вы заметили необычное поведение или что-то подобное?

— Вам лучше спросить у ее врача, есть ли у Ани нарушения психики, — посоветовала я. — Я находилась в палате с ней только один день, и я не врач, чтобы судить о том, нормальная ли Аня или у нее имеются отклонения.

— Врачи не всегда говорят полиции о всех заболеваниях пациента, — покачал головой Федор Константинович. — Сами знаете, клятва Гиппократа, врачебная тайна… Вы находились рядом с Аней, и, может, вам что-то показалось неестественным в ее поведении?

Я задумалась, потом покачала головой.

— Нет, с виду она абсолютно нормальной была, — наконец признала я. — Ничего такого, никаких панический атак, страхов…

— С кем еще Аня общалась, помимо вас? Она разговаривала со своим братом? — продолжал расспрашивать меня следователь.

Я снова отрицательно покачала головой.

— Нет, Андрея, брата Ани, перевели в общую палату недавно, и он сам не знал о том, что его сестра исчезла. А по поводу других пациентов вам лучше узнать у медсестер. Когда меня перевели в общую палату, мы с Аней находились одни, соседок не было.

— А ночью, когда пропала Аня, вы не слышали ничего странного? Шорохов, звуков, шагов?

Я сообщила следователю, что в ту ночь мне снился кошмар и под воздействием снотворных или других лекарств, которые мне выписал врач, я не просыпалась. Я рассказала Федору Константиновичу все подробности того утра, когда обнаружилось исчезновение Ани, он задал мне несколько уточняющих вопросов. Как я поняла, из разговора со мной ему ничего не стало ясно — следователь несколько раз спросил меня, не помню ли я что-то необычное, но, к сожалению, я ничем не смогла ему помочь. Не вспомнила я и подробности своего ранения, что огорчило меня еще сильнее. В конце концов, Федор Константинович попросил меня сообщить ему через врача, если я что-то вспомню, а после пожелал скорейшего выздоровления и пообещал ничего не рассказывать медперсоналу о том, что я на самом деле телохранитель. На этом наш разговор закончился, Федор Константинович вызвал медсестру, и та проводила меня до палаты.

На перевязке почему-то был в этот раз Степан Сергеевич. Не помню имени врача, который мне перебинтовывал плечо обычно, но, увидев своего лечащего доктора, я немного удивилась. Степан Сергеевич казался серьезным, я бы даже сказала, встревоженным. Обычно он всегда приветливо здоровался со мной, но сегодня его тон был каким-то официальным, а голос — чужим и глухим.

— Садись, Женя. — Он кивнул на стул. Я опустилась туда, куда он велел.

Я хотела спросить врача, что случилось, но почему-то не стала задавать этот вопрос. Стала терпеливо ждать, когда он приступит к перевязке.

Степан Сергеевич подошел ко мне и пристально взглянул мне в глаза. Я ответила ему недоуменным взглядом. Врач ничего не сказал, а приступил к развязыванию бинтов. Боли в плече я не чувствовала — рана заживала быстро, и я решила поинтересоваться, когда меня выпишут.

— Скажите, сколько времени я еще пробуду в больнице? — нарушила я молчание.

Степан Сергеевич снова посмотрел на меня, и на этот раз в его взгляде я прочла грусть. Мне стало не по себе.

— Почему вы не отвечаете? — уже громче проговорила я. — Скажите хоть что-нибудь!

— Если операция пройдет успешно, то думаю, еще месяц или два вы у нас полежите, — наконец со вздохом произнес врач. — Медлить нельзя, и так время уже потеряно…

— Какая еще операция? — не поняла я. — Я вас не понимаю…

— Женя, постарайтесь отнестись к тому, что я скажу, спокойно, — тихо продолжал Степан Сергеевич. — К сожалению, вашу руку спасти не удастся, заражение и так слишком сильное, оно может распространиться на все тело. Женя, у вас гангрена…

Я перевела взгляд на свое плечо и не смогла удержать вопль ужаса. Вся моя рука, начиная от раненого плеча и до кисти, была жуткого иссиня-черного цвета, а пальцев я вовсе не чувствовала. Я рассматривала собственную руку так, словно это была не моя рука, а какой-то нелепый нарост, который не мог быть моей рукой! Неужели ничего нельзя сделать? Неужели я лишусь руки? Что теперь со мной будет?

Я резко открыла глаза и уставилась в темноту. Пошевелила пальцами левой руки, потом подняла раненую руку и постаралась разглядеть ее. Но из-за того, что в палате не горел свет, я не смогла понять, какого цвета моя рука. Правой дотронулась до лба, вытерла холодный пот. Слава Всевышнему, что это только сон! Очередной ночной кошмар. Но пока я не удостоверюсь, что с моей левой рукой все в порядке, что кожа нормального телесного цвета, я не успокоюсь.

Я приподнялась, опираясь на здоровую руку, взяла с тумбочки телефон. Половина второго ночи… Но в туалете и в коридоре должен гореть свет, я только выйду, посмотрю на свою руку, и…

Не хочется мне сегодня больше спать. Я не желаю видеть очередной кошмарный сон и просыпаться потом в холодном поту. Лучше и вовсе не спать, чем так.

Не боясь никого разбудить — в палате я по-прежнему находилась одна, ко мне никого не подселили, — я вышла в коридор. В неярком свете тусклой лампочки я поднесла левую руку к глазам и внимательно изучила кисть. Оглядела цвет пальцев, сравнила обе руки, потом закатала рукав футболки и оглядела левую руку до бинта. Никаких признаков гангрены, никаких покраснений или участков странного цвета — рука казалась полностью здоровой, если не считать наличия повязки. Я вздохнула с облегчением и опустила руки. Стало быть, очередной кошмар…

— Женя, почему вы не в палате? — услышала я вдруг голос Любови Романовны. Занятая изучением собственных рук, я даже не заметила, когда она подошла. Я посмотрела на медсестру, которая, хоть и казалась сонной и усталой, держалась бодро, словно совсем не хотела спать.

— Я… я… — Я постаралась подобрать нужные слова. Не хотелось говорить о ночном кошмаре и признаваться, что из палаты я вышла только потому, что желала удостовериться в отсутствии у себя гангрены. — Мне нужно в туалет.

— А, иди, — милостиво разрешила мне медсестра. — Только не мешай там Анне Викторовне, она полы моет.

Я кивнула и побрела в сторону туалета, пытаясь вспомнить события прошедшего дня, чтобы как-то перебить кошмар. Вроде мы с Андреем играли в шахматы, я ходила черными фигурами… В первую партию я поставила ему мат, во вторую была ничья. Странно, что ничья — обычно я всех обыгрываю в шахматы, но Андрей оказался сильным противником. Это меня не рассердило, а наоборот, обрадовало. Не люблю слабых игроков — с ними скучно. Никакого удовольствия от игры, а вот Андрей заставил меня изрядно поломать голову.

Потом… потом мы прервали игру, потому что приехала мать Андрея. Ее вроде зовут Виктория Алексеевна. Андрея позвали на свидание, а я осталась в общей гостиной. Мне не хотелось идти в палату, но затем я внезапно подумала, что мать Ани, скорее всего, заберет ее вещи. А я ведь хотела осмотреть их, вдруг найду там что-нибудь. Может, девушка вела личный дневник или что-то подобное?

Помню, в палате я быстро перерыла все тетради своей бывшей соседки, но не нашла там ничего, похожего на интимные записи. Единственной вещью, не относящейся к учебным предметам (вероятно, в больнице Аня неустанно готовила домашние задания), был небольшой ежедневник, в который девушка записывала список дел на день. Скорее всего, записи она делала утром — я прочла несколько. В основном она писала, какие конспекты надо прочитать, сколько времени отвести на рассказы на английском языке. Аня помечала названия тех произведений, которые она уже успела прочесть. Сугубо деловой ежедневник — никаких пометок о том, что происходило лично с ней, никаких записей о ее настроении. В книге, которую читала моя соседка до исчезновения, тоже не было ничего полезного для меня — только закладка на сто пятой странице.

Я решила не расстраиваться и подождать, когда за Аниными вещами придет ее мать, чтобы с ней поговорить. Увы, мне и это не удалось — Викторию Алексеевну сопровождала медсестра, и, пока та собирала вещи дочери, Любовь Романовна внимательно следила за этим. Я сидела молча, потому как знала: медсестра запретит мне разговаривать с матерью Ани, и лучше не пытаться завести беседу. Виктория Алексеевна забрала все вещи дочери, а потом сказала, что хочет поговорить с Аниным врачом. Я поняла, что девушку так и не нашли.

В туалете молча мыла полы пожилая санитарка. Я и раньше ее видела, но не заговаривала с ней. А сейчас внезапно проговорила:

— Простите, а вы дежурите в больнице каждый день?

Анна Викторовна подняла голову и пристально посмотрела на меня. Ее лицо казалось измученным, глаза ввалились, а кожа имела землистый цвет. Может, конечно, все дело в освещении, однако мне показалось, что уборщица очень устала и работа ей в тягость.

— Нет, не каждый, — покачала головой Анна Викторовна. — По графику, конечно… А что?

— А позавчера ночью вы не видели что-то странное? — поинтересовалась я. Санитарка подозрительно посмотрела на меня.

— Чего не спится-то? — буркнула она недовольно и склонилась над ведром, в котором полоскала тряпку. — Спать идите, нечего по ночам бродить.

— Позавчера пропала моя соседка по палате, — не унималась я. — Вы не видели ее? Может, ночью кто-то выходил в коридор? Вы же тут каждую ночь полы моете…

— И откуда ты такая любопытная тут взялась? — проворчала Анна Викторовна. — Спать иди, чего работать мешаешь? Соседка у нее пропала… Поменьше фильмов смотреть надо, вот что! Иди в первую кабинку, я там вымыла. Только туалетную бумагу в унитаз не бросай, засорится.

Похоже, от Анны Викторовны ничего не добьешься, уныло подумала я про себя. Эх, и почему у меня нет «жучков»? Ведь я всегда ношу их в кармане, да только моя верхняя одежда неизвестно где. Надеюсь, никто не проверял содержимое моих карманов. Вспомнить бы, во что я была одета. Но очнулась я в больнице уже в этой нелепой пижаме, в которой не то что «жучков», а и карманов нет.

Я зашла в кабинку, слушая, как монотонно возюкает тряпкой уборщица. Спустила воду в унитазе и задумалась. Раз уж я здесь оказалась, надо проверить все до конца. Предположим, Аня все-таки сбежала. То есть она миновала медсестру и санитарку (могла, как и я, сказать, что ей нужно в туалет), а потом выбралась из клиники. Мне надо повторить ее путь, то есть спуститься по лестнице и пройти по коридору до выхода. Насколько я знаю, входная дверь клиники находится недалеко от столовой. Что ж, проверим, верны ли мои предположения…

Я открыла кабинку и вышла в коридор. Анна Викторовна, увлеченная своим занятием, даже не посмотрела в мою сторону. Выходит, если дежурила она, то не обратила внимания, куда идет Аня.

Я огляделась по сторонам, но медсестру не увидела. Видимо, она обходит палаты, а значит, я могу выскользнуть на лестницу. Получается, сбежать из больницы не так трудно, как казалось. Вроде как персонал есть, но пристально за больными никто не следит. А говорите, «невозможно сбежать из лечебницы»…

Я беспрепятственно вышла к лестнице и быстро, стараясь двигаться бесшумно, спустилась вниз. Прошла к столовой, дверь в которую была закрыта. Коридор заворачивал вправо, и я спешно миновала расстояние, которое прежде не проходила. Впереди я увидела большую черную дверь, а рядом с ней — стол, за которым сидел грузный мужчина лет сорока пяти — пятидесяти. На нем была надета свободная темно-синяя куртка с надписью «Охрана». Весьма красноречиво, что тут скажешь…

Я полагала, что мужчина задремал на посту и я смогу беспрепятственно пройти к двери и проверить, открывается ли она изнутри. Однако я ошибалась — не успела я и шага сделать, как охранник резко повернулся и встал со стула. Я чертыхнулась про себя. Придется как-то выкручиваться…

— Что такое? Что вы тут делаете? — грозно спросил меня мужчина. Он был очень высокого роста и внушительной комплекции, и вкупе с суровым лицом производил впечатление человека сердитого и бескомпромиссного. С таким договариваться — гиблое дело.

— Кто такая? — наседал на меня охранник. — Здесь ходить запрещено!

— А? — Я придала лицу невинный и растерянный вид. — Кто вы? Где я?

Главное — не переиграть, думала я про себя. Если перегну палку, изображая из себя беспомощную больную, мужик может и не поверить.

— Ты чего, без памяти, что ли? Психбольная, да? — сочувственно спросил охранник. Я продолжала ломать комедию:

— Я… нет-нет, я нормальная… просто по ночам иногда хожу… знаете, а потом оказываюсь где-то и не понимаю, где я… Это место мне незнакомо, где я нахожусь?

— Эх, беда ты, беда! — вздохнул мужчина. — Лунатик, да? Я бы отвел тебя наверх, но пост покидать нельзя. Давай я медсестру вызову, она тебя проводит!

Так, только Любови Романовны мне тут и не хватает, с ужасом пронеслась в голове мысль. Она-то знает, что никакой я не лунатик, надо отговорить охранника вызывать персонал во что бы то ни стало!

— Нет-нет, не надо! — быстро заговорила я. — Я сама дойду, честно-честно! Я поняла, тут столовая, да? Вот, а от нее надо по лестнице наверх, и там будет палата.

— Ну-ну, мыслишь правильно, — отметил тот. — Сама дойдешь? Не упадешь в обморок по пути?

— Нет, у меня такое не раз было, — заявила я. — Во сне иду куда-то, потом просыпаюсь, и если мне говорят, где я, то сразу нахожу дорогу в палату. Вы не пугайтесь, у меня такая же соседка… Аня, знаете ее?

— Да ты что, смеешься? Как я всех больных упомню? Да и не надо мне это. Вы тут поступаете, лечитесь и выписываетесь, каждый день разные… Аня, Ваня, Саня… Это медсестры и врачи должны вас наизусть помнить, моя задача — смотреть, чтобы никто не выходил и не входил без разрешения…

— Как же, — изобразила я святую невинность. — Аня позавчера тут ходила, она мне сама рассказывала… Ведь вы дежурили позавчера, да?

— Ну, я, — угрюмо буркнул тот. — Только никакой Ани или еще кого здесь не бродило. Ты что-то путаешь.

— Нет, точно не путаю! — заверила я его. — Аня сама вас видела, она рассказывала! Да вспомните, она молоденькая, у нее пижама с Микки-Маусами! Вы должны были запомнить ее!

— Да не было тут никаких Микки-Маусов, иди в палату! — потерял терпение охранник. — Давай, а то медсестру вызову, чтоб она тебя проводила.

Похоже, надо убираться отсюда, подумала я про себя. Дальнейшие расспросы только разозлят его, но я хотя бы узнала, что в день исчезновения Ани дежурил именно этот охранник. Надо бы ухитриться расспросить медсестру, которая работала в ту смену. То есть Наталью Владимировну. А она дежурит по графику «сутки через трое». Любовь Романовну спрашивать бесполезно, ее в тот день в клинике не было.

— Я пойду, — кивнула я, чтобы охранник успокоился. — Не надо никого вызывать.

Мужчина смотрел мне вслед, когда я послушно завернула по коридору в сторону лестницы. Я прямо-таки чувствовала его пристальный, недоверчивый взгляд на своей спине. Видимо, человек он весьма подозрительный и уж точно бы заметил пытающуюся сбежать пациентку.

Глава 5

Остаток ночи я провела в безуспешных попытках заснуть, которые соседствовали с одновременным нежеланием проваливаться в зыбкие объятия Морфея. Я боялась очередного ночного кошмара. Вероятно, поэтому я всякий раз просыпалась, стоило мне хотя бы на мгновение погрузиться в дремоту.

Я пыталась занять свои мысли предположениями, как Ане удалось покинуть лечебницу, но ничего путного в голову не приходило. В конце концов мне надоели эти мучения, я взяла книгу со стихами Есенина и вышла в коридор.

На часах было четыре утра. Хотя ночь выдалась не из лучших, чувствовала я себя относительно неплохо: голова не болела и не кружилась, координация движений не была нарушена. Несмотря на то что я раздумывала над побегом своей соседки по палате, почему-то мои мысли неизменно возвращались к Андрею. Я вспоминала нашу шахматную партию, которая характеризовала моего нового знакомого самым лучшим образом. Я ценю в людях ум и сообразительность, и то, как Андрей вел игру, мне очень понравилось. Глупо, конечно, но я не могла ничего с собой сделать и наконец оставила безуспешные попытки не думать об Анином брате. Про себя надеялась, что стихи отвлекут меня одновременно и от нелепых предположений по поводу Аниного бегства, и от воспоминаний об Андрее, присутствие которых в моей голове совершенно мне не нравилось. Я должна думать только о расследовании, а воспоминания о шахматной партии никоим образом не связаны с ним! Нельзя позволять себе мысли, которые не относятся к делу. Мой мозг должен исправно функционировать, я не могу позволить себе распыляться на ненужные воспоминания. Не понимаю, что со мной творится в последнее время — взять хотя бы эти постоянные кошмары. Сны снятся впечатлительным людям, а когда Женя Охотникова позволяла себе ненужные эмоции? Нет, это совершенно на меня не похоже. Это не я, а кто-то другой, это неправильно, так не должно быть…

Медсестры в коридоре не было. Зато за столом сидел… Андрей. Молодой человек почему-то тоже не спал, он задумчиво созерцал противоположную стену, подперев руками голову. Вероятно, парень был погружен в свои мысли, потому что заметил меня, только когда я села за стол напротив него.

— Женя, доброе утро! — Он улыбнулся, но на сей раз его улыбка показалась мне не такой жизнерадостной, как раньше. — Снова со стихами? Тебе не спится, как и мне…

— Есть такое, — кивнула я. — Не ожидала увидеть тебя в четыре утра в общей гостиной.

— Аналогично, — снова улыбнулся он, уже бодрее. — Разные мысли, вот и сна нет. Даже таблетки не помогают — полагаю, на ночь всех кормят снотворным.

— Наверно, — согласилась я.

Мы замолчали. Возникшую паузу прервал Андрей.

— Знаешь, я все думаю про Аню… Почему она сбежала из больницы? Но пока ничего толком придумать не могу. Все мысли только это и занимает.

— Да? — Я постаралась, чтобы в моем голосе не слышались нотки разочарования. — Я тоже думаю об Ане… Наверно, поэтому не могу заснуть.

Андрей посмотрел на меня как-то по-другому, но я не поняла, какие именно эмоции проскользнули в его взгляде. Я машинально опустила глаза и постаралась улыбнуться, но вышло весьма неестественно.

— Женя, знаешь… — тихо проговорил Андрей. — Еще я думаю о другом человеке. Не о своей сестре. Странно, правда? Не понимаю, что со мной происходит…

Я пожала плечами с деланым равнодушием.

— Почему нельзя думать о ком-то еще? — сказала я. — Это вполне логично, человек может думать о разных вещах одновременно. Ничего странного в этом нет.

— Считаешь? — Он снова пристально посмотрел на меня. — Честно говоря, я… я думал о тебе, Женя. Извини, если это неприятно тебе, но я… я еще не встречал такого человека, как ты. Ты… ты очень необычная. Очень… красивая.

Красивая? Когда в последний раз мне говорили комплимент по поводу моей внешности? Нет, я не утверждаю, что я непривлекательная женщина — как раз наоборот, но… Почему-то слова Андрея заставили меня смутиться, словно я была тринадцатилетней девчонкой, а не двадцатисемилетней Женей Охотниковой, профессиональным телохранителем, который… которая сейчас глупо покраснела, точно наивная простушка.

— Ну, ты тоже не урод! — постаралась отшутиться я. Вышло не смешно. Андрей не улыбнулся, говорил по-прежнему серьезно.

— Я… я никогда не думал, что в таком месте, как больница, встречу такую девушку, как ты. Знаешь, если бы не автокатастрофа и не твой несчастный случай, мы бы никогда не встретились. Странно, правда? Такая вот шутка судьбы…

— Шутка… — эхом повторила я. Мы, не сговариваясь, совершенно синхронно, опустили глаза на мою книжку. Поэзия Сергея Есенина…

Этот пыл не называй судьбою, Легкоумна вспыльчивая связь, — Как случайно встретился с тобою, Улыбнусь, спокойно разойдясь…

После завтрака произошло еще одно событие. Я не успела зайти в палату, как хмурая Вера Алексеевна, дежурившая сегодня медсестра, сказала, что пора идти на массаж. Я едва не заснула во время сеанса — дала знать о себе бессонная ночь, а монотонные движения рук врача-массажиста как-то расслабляли и убаюкивали. Я позволила своим мыслям течь свободно и бессвязно, не сосредотачивалась ни на одной из них. Поэтому даже не заметила, как процедура закончилась — врач сообщил мне, что я могу возвращаться в палату, и я вознамерилась хотя бы часок поспать.

Но моим планам не суждено было воплотиться в жизнь. Едва я вошла в «свою» комнату, как увидела, что произошли перемены: кровать, ранее убранная, была расстелена, на ней лежала женщина лет сорока, которая никак не прореагировала на мое появление в палате. Я постаралась не рассматривать свою новую соседку слишком пристально, чтобы не доставлять ей беспокойства. Однако скоро убедилась, что женщину совсем не волнует, что происходит вокруг нее: она безучастно лежала на кровати и смотрела на противоположную стену, как будто там происходило нечто увлекательное и интересное.

Я оглядела женщину более внимательно. На первый взгляд серьезных травм у нее не было, только кисть правой руки была забинтована. Никаких переломанных конечностей, никаких повязок на шее. Интересно, что с ней случилось? Авария, автокатастрофа? Несчастный случай? Если даму перевели в общую палату, значит, она идет на поправку. Только, на мой взгляд, ее проблема не в травмах, а что-то не так с головой. Может, она память потеряла?

Я еще раз посмотрела на лицо своей новой соседки. Оно могло бы быть красивым — в принципе, у нее весьма выразительные глаза, правильная форма носа и губ. Все портили только тяжелые морщины вокруг рта женщины, которые придавали лицу страдальческий, едва ли не старушечий вид. Из-за этого женщина казалась гораздо старше своих лет, они сильно уродовали ее и, как мне показалось, появились не так давно. Что все-таки с ней произошло? Может, она тронулась умом?

Одета женщина была в такую же больничную униформу, какая была на мне. У нее практически не было личных вещей, я заметила только зубную пасту и щетку в пластмассовом стаканчике, тоже больничном. Никаких книг, никаких тетрадок или чего-то подобного на прикроватной тумбочке новенькой не было. Спать мне совершенно расхотелось — я стала придумывать различные гипотезы того несчастья, что заставило женщину лечь в клинику. Но пока мои теории не были подкреплены ни одним фактом.

— С вами все в порядке? — рискнула я завести беседу. На ответ не надеялась и в принципе не ошиблась. Женщина словно не слышала меня. Прямо не человек, а зомби, окрестила я ее про себя. Даже у медсестры не спросишь, что с моей соседкой, — Вера Алексеевна не из тех людей, что спокойно разговаривают с пациентами. В отличие от других медсестер, она самая строгая и необщительная, и спрашивать ее о чем бы то ни было — бестолковое дело.

Я не стала продолжать попытки разговорить свою новую соседку, села на кровать и положила на тумбочку книгу Есенина. Надо поспать, решила я про себя. Пока моя голова напоминала захламленный самыми разными мыслями чердак, и я надеялась, что сон поможет мне упорядочить все это безобразие и избавиться от ненужных воспоминаний и размышлений. Я упорно прогоняла от себя мысли об Андрее, но не могла ничего с собой поделать. Упрямые воспоминания вспыхивали с мельчайшими подробностями: общий стол в гостиной, сборник стихов, который лежит у меня в руках, слова Андрея… Да что, черт возьми, со мной происходит?! Я просто не узнаю себя, это наваждение какое-то, иначе не назовешь! Поскорее бы меня выписали из клиники, поскорее бы вернуться к нормальной жизни: к работе, к тетушке Миле, к просмотру фильмов… И… забыть Андрея.

Больница — это маленький мирок, где люди общаются друг с другом, но этот мир очень хрупок и разрушится, стоит только кому-то выписаться из клиники. То, что происходит в больнице — иллюзия, ей нет места в нормальной жизни. Когда меня или его выпишут, мы тут же забудем и о наших разговорах, и о шахматных партиях, и о… обо всем. Да, мы обменялись номерами мобильных телефонов, но это тоже забудется — у каждого из нас своя жизнь, и больница — лишь временное место, где мы встретились, только она нас объединяет. За пределами стен клиники Андрей меня забудет, и я тоже не буду вспоминать его. Надо как-то пережить это время, постараться остаться равнодушной… У меня и так слишком насыщенная жизнь, которую я сама себе выбрала. В ней нет места ничему и никому другому, и Андрей в мою жизнь совершенно не вписывается. Мне он совершенно не нужен, это просто временное помешательство. Я не виновата, такое со мной творится из-за ночных кошмаров, препаратов (я же не знаю, как снотворные на меня действуют и вообще что за таблетки мне назначил врач, узнаю только после выписки). Надо принять все как есть, потому что скоро, очень скоро данный эпизод моей жизни закончится.

Но… почему-то моя прежняя жизнь, которую я считала нормальной, показалась мне вдруг такой однобокой и монотонной. Этакий замкнутый круг — работа, дом, фильмы… Внезапно я поняла, что мне не хватает какой-то новизны, яркости, впечатлений. Эмоций… Я всегда пыталась подавить малейший намек на эмоции и чувства, я презирала их и считала их уделом слабых женщин. Я ставила себя выше других людей, которые целью своей жизни видят семью, детей, стабильность. Мне были чужды устремления «серой массы», как я высокомерно называла окружающих, я смеялась над попытками тетушки Милы устроить мою личную жизнь и найти мне спутника жизни. Что? Замужество? Да в своем ли вы уме? Я Женя Охотникова, мастер-телохранитель, а не какая-то наивная барышня, мечтающая о свадебном платье! Да я с детства не переваривала подобных мыслей, даже когда была ребенком, не играла в дочки-матери и не грезила о принце на белом коне. Мне больше нравились подвижные игры, и я всерьез думала, что должна была родиться мальчишкой. С возрастом ничего не изменилось. Я никогда — никогда! — не думала о семье, муже и детях. Все это настолько скучно и заурядно, что нагоняло на меня тоску, и поэтому я решила сделать из себя робота — машину для совершения своей работы. Я твердо знала, что никогда не изменю своим принципам, никогда не сдамся. Но… что происходит сейчас? Почему моя незыблемая вера в правильность своего выбора внезапно поколебалась? Почему меня одолевают «человеческие» мысли и чувства? Неужели то, что я считала всю жизнь единственно верной истиной, внезапно пошатнулось? Я этого не хочу, мне не нужно… оставьте все, как было! Я хочу оставаться собой, той, кем я была до сих пор, я не хочу ничего менять!

Дверь в палату открылась, я перевела взгляд на порог. К нам вошел худощавый долговязый мужчина, которого я раньше не видела. Он тоже был одет в больничный халат, глаза его наполовину скрывали нелепые очки в черной оправе, которые совершенно не подходили к его вытянутому лицу. Я бы не сказала, что черты его были чем-то примечательны — от других людей он отличался разве что чрезмерной худобой, которая придавала ему нескладный, немного неуклюжий вид. Казалось, что он не знает, куда девать свои руки, и шагает неуверенно, словно не умеет толком управляться со своими длинными ногами. Представляю, как он усаживается в кресло — наверняка складывается пополам, как подзорная труба, и столь же неловко встает.

Долговязый вежливо поздоровался с нами. Голос у него был тихий и тоже какой-то неуверенный. Странный человек. Возраст так просто не определишь, лицо не запомнишь. Интересно, зачем он к нам пожаловал?

— Меня зовут Максим Григорьевич, я психолог и психотерапевт, — представился Долговязый. — Ольга Николаевна Князева в этой палате ведь?

Я неопределенно пожала плечами. Как зовут мою соседку, я не знала.

Врач внимательно посмотрел на меня, а потом подошел к кровати с моей неразговорчивой соседкой. Та по-прежнему не подавала никаких признаков жизни, а только смотрела неподвижными глазами на стену.

Психолог загородил женщине обзор, и та моргнула, точно эта перемена доставила ей неудобство. Мне показалось, что в глазах ее промелькнуло нечто осмысленное. Притворяется она, что ли?

— Оля, добрый день, — обратился Максим Григорьевич к женщине. — Я хотел бы с вами побеседовать. Вы не возражаете?

Женщина молчала. Психолог тоже выдержал паузу, а я с интересом наблюдала за происходящим. Наконец Максим Григорьевич продолжил:

— Оля, я знаю о вашем несчастье, мне известно, что вы очень любили своего мужа. Вы наверняка прожили с ним много лет, и мне понятно ваше состояние. Но жизнь — весьма жестокая штука, она дарит нам близких людей, дарит нам счастье, но приходит время, когда судьба забирает наших родных. Это происходит со всеми людьми, не только с вами. Рано или поздно мы все покинем этот мир, к сожалению, наша жизнь очень коротка и скоротечна. Я понимаю ваше отчаяние, понимаю, что вы не хотите больше жить… Но поймите, если Всевышний, Бог, Вселенная — не знаю, во что вы верите, — забрала вашего мужа, то вас-то оставили на земле! Ваш путь еще не подошел к концу, понимаете меня? Если вы остались живой — даже после того, как попытались покончить с собой, — значит, это для чего-то нужно! Ведь так, Оля?

Женщина по-прежнему молчала, но я поняла, что она слушала психолога. На ее широко раскрытых глазах выступили слезы, и две крупные капли скатились по впалым щекам.

— Оля, самоубийство — это не выход, поверьте! — продолжал Максим Григорьевич. — Вы молодая, красивая женщина, вы еще можете стать счастливым человеком! Да, боль от утраты велика, но время лечит, как говорят. Вы никогда не сможете забыть своего мужа, вы всегда будете помнить его. Но вы должны продолжать жить — и научиться любить жизнь. Я здесь для того, чтобы помочь вам справиться с вашей проблемой. Я провожу групповые сеансы психотерапии и вам, Оля, настоятельно рекомендую присутствовать на сегодняшнем. Вы меня слышите?

Женщина молчала, и только по щекам ее текли слезы. Выражение лица не менялось, словно глаза Оли внезапно наполнились водой, которая проливалась сейчас абсолютно бесконтрольно.

— Оля, вы меня слышите? — снова повторил свой вопрос психолог. Пересохшие губы женщины приоткрылись, и я услышала едва различимые слова:

— Я не хочу жить без Коли…

Она оборвала фразу. По щекам заструились новые потоки слез.

Максим Григорьевич смотрел на Олю с жалостью и состраданием. Потом проговорил:

— Оля, сегодня после обеда приходите в кабинет номер пять. Там будет проходить сеанс. Вера Алексеевна, наша медсестра, вам напомнит и проводит вас. Что ж, еще раз повторю, жду вас на сеансе.

Психолог отошел от кровати моей соседки, намереваясь выйти из нашей палаты. Внезапно он словно о чем-то вспомнил и повернулся ко мне.

— Вы, если я не ошибаюсь, Женя? Женя Охотникова, да? — спросил он.

Я молча кивнула.

— Женя, простите, что не спросил вас сразу, у Оли тяжелая ситуация… Скажите, как вы себя чувствуете? Вас что-нибудь беспокоит?

— Нет, — покачала я головой. — Плечо почти не болит, голова тоже. Со мной все в порядке.

— Вы меня не так поняли, — улыбнулся Максим Григорьевич. — Я имею в виду не ваше физическое состояние, а психологическое. Скажите, как у вас с настроением? Бывают ли тревожные мысли, может, какая-то депрессия? Или просто чувствуете грусть и тоску без всякой причины?

— Нет, ничего такого, — пожала я плечами. — У меня все в порядке.

— Замечательно, — улыбнулся психолог. — То есть вы можете сказать, что вас ничего не беспокоит, нет навязчивых мыслей, с которыми вы не можете справиться? Спите нормально, крепко? На бессонницу или чрезмерную сонливость не жалуетесь?

Я задумалась. Сперва хотела с милой улыбкой сказать Максиму Григорьевичу, что меня абсолютно ничего не беспокоит, я бодра и весела, но внезапно вспомнила про свои ночные кошмары. Не знаю почему, но я проговорила:

— В последнее время мне снились… мне снились кошмарные сны. Я понимаю, что ничего особенного в этом нет, но мне вообще никогда не снятся сны. Я их не запоминаю, сплю часов пять-шесть и замечательно высыпаюсь. Может, это побочное действие снотворных или обезболивающих препаратов, но я не уверена…

— Вы сообщали об этом своему лечащему врачу? — поинтересовался психолог. Голос его показался мне серьезным.

— Сообщала, — кивнула я. — Но он не говорит, какие таблетки я принимаю. Поэтому я не могу точно сказать, чем вызваны мои кошмары.

— Причин может быть много, — заметил Максим Григорьевич. — Кошмары могут возникнуть как вследствие приема некоторых медикаментов, так и психосоматических расстройств. Иными словами, подсознательно вы можете переживать о чем-то, беспокоиться, но во время бодрствования вы не концентрируетесь на этих мыслях, занимаете свой мозг чем-то другим. А когда вы спите, эти негативные мысли могут трансформироваться, в результате чего вам снятся кошмарные сновидения. Но опять-таки, во всем нужно разбираться детально. С ходу вам никто ничего не скажет, понимаете?

— Понимаю, — произнесла я. — Ладно, сны — это пустяки, я к слову сказала.

— Я бы не называл кошмары пустяками, — возразил психолог. — Наоборот, такие сны свидетельствуют о наличии у вас психологических проблем, и чем скорее вы с ними разберетесь, тем быстрее избавитесь от таких снов. Знаете, Женя, приходите тоже на сеанс психотерапии. Вам, я думаю, будет полезно, как и многим другим пациентам. Заодно и проконтролируете, чтобы Оля дошла до моего кабинета, ей это необходимо. Хорошо?

— Ладно, — кивнула я. — Раз говорите прийти, почему бы и нет. Времени у меня навалом, ежедневник не забит до предела.

Психолог улыбнулся моей шутке.

— Чувство юмора — это замечательно! — ответил он. — В общем, жду вас с Олей в четырнадцать тридцать в своем кабинете. Это ориентировочно после обеда. Можете подняться из столовой прямиком в пятый кабинет, не заходя в свою палату.

На этом психолог попрощался с нами и вышел. Я задумчиво наблюдала за тем, как его долговязая фигура неуклюже удаляется в сторону коридора.

На обед Оля спустилась в столовую вместе со мной. Женщина по-прежнему молчала, однако передвигалась самостоятельно, без посторонней помощи. В палате после ухода психолога я пыталась с ней заговорить, но она только беззвучно плакала, никак не реагируя на мои слова. К ней зашел лечащий врач — невысокий пожилой мужчина, который дал ей какие-то таблетки, и моя соседка, выпив их, вскоре уснула.

Я предложила Оле сесть за один стол со мной и Андреем, она молча опустилась на стул, как будто выполняя мое приказание. Анин брат приветливо улыбнулся мне и моей соседке по палате, справился о моем самочувствии. Я с улыбкой кивнула на Олю и проговорила:

— У меня новая соседка, Оля. Кстати, Андрей, а у тебя в палате много народу?

— Нет, не особо, — покачал головой парень. — Сегодня новенького тоже подселили, теперь нас трое. Кстати, Женя, а ты идешь на сеанс психотерапии? К нам в палату психолог заходил, звал всех после обеда.

— К нам тоже, — кивнула я. — Да, схожу с Олей… А ты?

— Да, наверно, — пожал плечами Андрей. — Все равно заняться нечем, почему бы и не послушать, что там говорить будут.

— Мне Аня рассказывала, что была на сеансе у психолога, — вспомнила я. — Только ей не особо понравилось. Она вроде говорила, что сначала они тесты заполняли, но результаты им так и не сказали.

— Я об этом не знал, — покачал головой молодой человек. — Собственно, я из-за Ани и решил пойти на сеанс. Я не могу понять, что с ней произошло, почему она сбежала, и это все жутко тревожит меня. Конечно, не стоит надеяться, что на этом сеансе произойдет нечто сверхъестественное, но хочется верить, что хоть чем-то он станет полезен.

Я кивнула и взяла ложку. Оля в наш разговор не вступала, и у меня создалось впечатление, что женщина и не слушала нас, а была погружена в свои безрадостные мысли. Я видела, что Андрею интересно, что с ней произошло, но ничего не говорила ему — не стану же я при Оле обсуждать ее ситуацию. Мы занялись супом. На сей раз дали рассольник.

Обедали мы молча. Я искоса наблюдала за Олей, которая все так же глядела куда-то в одну точку перед собой. Ее глаза ничего не выражали, и к еде она почти не притронулась. Только вначале, видя, что остальные пациенты зачерпывают из тарелки ложками суп, она попыталась сделать нечто подобное. Но было видно, что даже такое банальное действие доставляет ей неудобство. Она пару раз отправила ложку с супом в рот, но потом прекратила это занятие. Андрей и я доели первое и приступили ко второму блюду. Оля была безучастна.

Вера Алексеевна, которая стояла у раздачи, подошла к нашему столику и велела Оле есть. Та не обращала на нее внимания. Тогда медсестра взяла ложку и принялась кормить женщину, словно маленького ребенка, ласково уговаривая ту проглотить пищу. Оля послушно делала, что от нее требуют, но при этом не осознавала своих действий. Вера Алексеевна влила в несчастную почти весь суп, потом спросила ее, будет ли она второе блюдо. Оля не ответила, медсестра вздохнула и, взяв пустую тарелку больной, отнесла ее на стойку.

— Пойдемте в пятый кабинет на сеанс, — предложила я, когда мы с Андреем доели свой обед. Парень кивнул, я встала и протянула руку Оле. Та взяла ее и тоже встала. Мы отправились к лестнице.

В кабинет, где должен был проходить сеанс, мы пришли первыми. Остальные пациенты, наверно, решили дойти сперва до палат, а только потом отправиться на психотерапию. Помещение, куда мы вошли, сильно отличалось от палат и врачебных кабинетов. Во-первых, оно было больше, во-вторых, из мебели там было около десяти стульев, расставленных по кругу. В углу кабинета стоял стол, за которым сидел долговязый Максим Григорьевич. Завидев нашу троицу, он дружелюбно улыбнулся и предложил сесть на стулья.

Мы заняли три рядом стоящих места и приготовились ожидать начала сеанса. Психолог поглядывал на наручные часы и, пока другие больные не подошли, стал беседовать с нами. Справился о самочувствии, попытался разговорить Олю, но это было безрезультатно, перекинулся парой фраз с Андреем. Наконец остальные пациенты стали заходить в кабинет и занимать свои места. Кто-то топтался у дверей в нерешительности, кто-то спокойно садился на стул, видимо, эти больные уже присутствовали на подобных сеансах. Когда все сиденья были заняты, психолог встал из-за стола и закрыл дверь кабинета. Я поняла, что больше мы никого не ждем, и с интересом принялась слушать.

— Итак, всем еще раз добрый день, — начал Максим Григорьевич. — Кого-то я уже видел на своих сеансах, кто-то здесь впервые. Для начала я коротко поясню, зачем мы здесь все собрались и какова цель данного… лечебного мероприятия.

Я внимательно наблюдала за психологом. Вся его неуклюжесть и неловкость куда-то испарились, держался он уверенно и, казалось, полностью владел ситуацией. Пациенты слушали его — некоторые с недоверием, некоторые — с интересом. Максим Григорьевич продолжал:

— Все вы в какой-то момент оказались в сложной жизненной ситуации. У каждого из вас — своя история, свои потери… В больнице вас лечат, точнее, помогают восстановить вам физическую дееспособность после аварий, катастроф, несчастных случаев, суицидальных попыток. Вы все выжили после того, что с вами произошло, но все вы понесли потери. Физические травмы вылечить трудно, но, увы, еще сложнее полностью выздороветь после психологических травм. Чтобы восстановить свое психическое здоровье, требуется куда больше времени и усилий, так как наш мозг очень сложно и хитро устроен, до конца он не изучен. Я собрал вас здесь для того, чтобы мы вместе, общими усилиями, сделали первый шаг к вашему выздоровлению.

Он на мгновение замолчал, потом продолжил:

— Наш сеанс поделен на несколько этапов. Сперва я вас попрошу заполнить некоторые тесты — всего лишь ответьте на вопросы, — это нужно для того, чтобы я мог лучше понять ваши проблемы и подобрать для каждого из вас индивидуальную программу психологического лечения. Потом мы немного побеседуем, не стоит этого бояться. Ну а в заключение вы выполните некоторые творческие задания. С этим пока все ясно? Что ж, тогда приступим.

Максим Григорьевич обошел каждого присутствующего и раздал нам скрепленные листы альбомного формата с текстом. Как и рассказывала мне Аня, то были задания с вариантами ответов, которые следовало заполнить. Я быстро проглядела все листы. Первый тест был посвящен вопросам, которые должны были выявить наличие у человека депрессии, в другом тесте содержались вопросы на общее самочувствие и состояние пациента. Далее следовали тесты на внимание, память и сообразительность. На последнем листе я нашла несколько логических задачек, которые обычно дают детям в школе. Ознакомившись с листами, я принялась заполнять их. С этой задачей я справилась быстрее остальных пациентов, чуть позже тесты закончил Андрей. Оля даже не читала их — просто сидела с листами в руках и молча смотрела в пол. Если бы я не знала, что она так сильно переживает по поводу смерти своего мужа, то решила бы, что женщина находится под действием каких-то наркотических веществ. Производила она впечатление умственно отсталого человека.

Максим Григорьевич собрал листы у всех, кто заполнил тесты, а пока остальные доделывали работу, быстро проглядел их. Несколько раз он посмотрел на Олю, вероятно, раздумывая, как расшевелить ее. Даже не знаю, что бы я сделала на его месте с такой пациенткой. Но на то он и психолог, чтобы решать столь сложные задачи. Если Олю выпишут в таком состоянии, то не удивлюсь, если она повторит попытку свести счеты с жизнью.

Наконец все листы оказались заполненными, и Максим Григорьевич приступил к следующей части сеанса.

— Теперь я хочу, чтобы каждый из присутствующих по очереди назвал свое имя и рассказал, что с ним произошло, какие чувства он испытывает, о чем сожалеет и что хочет от жизни. Начнем с вас. — Он повернулся в сторону мужчины на костылях, которого я неоднократно видела в столовой. Тот сперва заколебался, однако, видя, что все взгляды пациентов обращены к нему, проговорил:

— Меня зовут Юрий Антонович, — начал он. — Попал в больницу по случайности. Несчастный случай, глупый… Занимался ремонтом дома, полез на стремянку, она упала. В результате перелом ноги и большие гематомы. На вопрос, о чем я сожалею, думаю, ответ понятен — естественно, я сожалею о том, что не установил стремянку как следует, не проверил… В общем, сам виноват, вот и результат.

— Как вы можете оценить ваше состояние? Я имею в виду психическое. Вас что-нибудь беспокоит, тревожит?

— Тревожит, конечно, — кивнул мужчина. — Кто будет ремонтом заниматься? У меня жена и двое детей, а дома ничего не сделано. Нанимать строителей — денег нет. Вот что меня тревожит.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Максим Григорьевич. — Теперь очередь ваша, представьтесь, пожалуйста.

Сидящая рядом соседка Юрия Антоновича назвала свое имя и поведала свою историю. Оказывается, она попала в больницу из-за несчастного случая — ее сбила машина. Видимо, травмировала она не только левую лодыжку, но и голову — дама показалась мне слишком странной, так как она долго и путано говорила о том, что у ее дочери сложности с математикой, а учительница придирается и ничего не объясняет. В принципе, нет ничего такого необычного в том, что мать переживает за успехи ребенка, если б только женщина по десять раз не говорила одно и то же. Максим Григорьевич сперва слушал пациентку внимательно, однако, когда он попытался задать ей какой-то вопрос по поводу ее нынешнего самочувствия, та проигнорировала психолога и продолжила монотонный рассказ про свою дочь. Максим Григорьевич деликатно подождал, когда она пойдет по третьему кругу, потом вежливо закончил:

— Хорошо, я вас понимаю. Давайте пойдем дальше… Кто у нас следующий?

— Напоминает безумное чаепитие у Мартовского Зайца из «Алисы в Стране чудес», — прошептала я, обращаясь к Андрею. — Такое ощущение, что здесь сплошные психопаты.

— Не знаю, как насчет остальных, но у этой мамаши точно сдвиг по фазе на теме ее дочки, — согласился со мной Анин брат. — Точно, как будто мы находимся в психиатрической лечебнице.

Однако «странной» оказалась только одна эта дама — все остальные пациенты не производили впечатления невменяемых, вполне спокойно рассказывали про свои злоключения, в результате которых они оказались в клинике. Счеты с жизнью по собственной воле решила свести только моя соседка по палате — остальных в лечебницу привели несчастные случаи и автокатастрофы. Когда очередь дошла до Оли, она не вымолвила ни слова. Все попытки Максима Григорьевича разговорить ее не увенчались успехом. Единственная фраза, которую она тихо произнесла, ни к кому не обращаясь, была той же самой, что она сказала психологу в нашей палате: «Я не хочу жить без Коли». Максим Григорьевич сдался и предложил мне рассказать о себе. Я пожала плечами, назвала свое имя и сказала, что оказалась в больнице из-за несчастного случая. Чувствую себя хорошо, кошмары были, но я их не помню и вообще у меня все чудесно.

Максим Григорьевич смотрел на меня подозрительно и, когда я закончила свое весьма позитивное повествование, поинтересовался:

— Вам часто до этого снились кошмарные сны? Я имею в виду, когда начались кошмары?

— Наверно, в больнице, — равнодушно ответила я. — Я полагаю, это от таблеток, которые мне выдают по назначению врача.

— Может, вы попытаетесь вспомнить содержание снов? Иногда наши кошмары могут многое сказать про подсознательные страхи, тревоги. Если вы расскажете хотя бы примерное содержание своих снов, будет легче установить, чего вы боитесь на самом деле, что вас беспокоит.

— Думаю, ничего особенного я сказать не могу, — уклончиво заметила я.

— Все же, если вдруг что-нибудь вспомните, это может быть полезно для вас. Я имею в виду, мне лучше удастся вам помочь.

Я снова пожала плечами, давая психологу понять, что все рассказала и со мной можно закончить. Очередь дошла до Андрея, тот вкратце рассказал про автокатастрофу, а на вопрос, что его тревожит, заявил, что беспокоится по поводу исчезновения из больницы своей сестры. Его слова произвели впечатление на остальных присутствующих — пациенты взволнованно зашептались, я заметила обращенные на меня подозрительные взгляды. Надо было мне сказать, что я тоже нахожусь в замешательстве из-за того, что пропала Аня. А так как я даже не упомянула про свою бывшую соседку по палате, больные наверняка думают, что мне что-то известно.

Максим Григорьевич вмешался:

— Попрошу успокоиться. Да, я слышал про странное происшествие с Аней Ивлиевой, но, скорее всего, девушка каким-то образом сбежала из лечебницы. Другого варианта и быть не может — сами подумайте. Если больные покидают клинику, то либо их выписывают, либо они самовольно уходят, повинуясь какому-то минутному порыву. Я полагаю, девушке что-то не нравилось в больнице, вот она и решила так свою проблему. Многие люди не говорят прямо, когда недовольны чем-либо, этому существует ряд причин. Они просто совершают некое действие, которое, как им кажется, решает проблему. Приведу простой пример: вообразите себе человека, который работает на определенной работе. Начальство постоянно повышает ему нагрузку, а человек не может или боится высказать свое недовольство. Постепенно у него не остается свободного времени, а количество обязанностей, которые он должен выполнять, возрастает. Долго терпеть это невозможно, и здесь вероятны два варианта: либо человек без всяких объяснений пишет заявление на увольнение — это в лучшем случае. Либо его организм дает сбой, и тогда возможно возникновение ряда заболеваний. Мы же запрограммированы на выживание, поэтому постоянно находиться в зоне дискомфорта, на пределе сил, попросту невозможно. Вот и в случае с нашей Аней — девушке не нравилось, скажем, лечение, но она молчала, потому что в силу своего воспитания она не может прямо высказать свои претензии к врачам или медсестрам. Я помню эту пациентку, она приходила как-то на сеанс психотерапии. Скорее всего, Аня относится к группе людей, которые боятся причинить своими словами неудобства окружающим. Понятия не имею, что ей пришлось не по душе, но свою проблему девушка решила самым простым способом — попросту покинула лечебницу, не дожидаясь выписки. Андрей, я могу вам посоветовать набраться терпения и подождать — скорее всего, ваша сестра скоро появится дома, а сейчас она наверняка пережидает у близкой подруги или друга, когда страсти улягутся.

— Но дело в том, что у Ани нет близких подруг или друзей, — возразил Андрей. — И она скоро должна была выписываться, почему тогда она не дождалась этого?

— Разные могут быть причины, — пожал плечами Максим Григорьевич. — Может, накануне она повздорила с кем-то, или кто-то ее обидел. Вот на горячую голову Аня и приняла столь опрометчивое решение.

— Нет, такого не было, — вступила в разговор я. — В тот день, я имею в виду, когда она пропала, меня перевели к ней в палату, и мы быстро подружились. Если бы Аню кто обидел, я бы точно знала об этом. Но мы очень хорошо с ней общались, и девушка была полностью довольна лечением. Я могу это вам точно сказать, поэтому ваше предположение, будто она повздорила с кем-то и потому сбежала, в корне не верно.

— Женя, вы ведь знакомы с Аней недавно, как я понимаю, — спокойно заметил психолог. — А потому не можете быть уверенной в том, что до конца понимаете этого человека. Аня могла и не говорить вам прямо, что ей не нравится. Такие люди, как Аня, тихо переживают в душе и, когда накал эмоций становится критическим, совершают не слишком разумные поступки. Я вам советую обоим набраться терпения — вот увидите, скоро Аня вернется домой и, быть может, сама расскажет, почему сбежала из больницы.

На этом вторая часть сеанса завершилась, Максим Григорьевич раздал нам листы бумаги и фломастеры и попросил нарисовать, как мы представляем себе страх, а рядом — картинку, изображающую радость.

— Я не умею рисовать, — тут же заявила я. — Как я это задание стану выполнять?

— Мне не нужны какие-то красивые картины, — сказал Максим Григорьевич. — Можете нарисовать круги, линии, что угодно — какими угодно цветами. Просто как вы представляете себе эти абстрактные понятия.

— А можно не делать? — настаивала на своем я. — Ума не приложу, как это рисовать.

— Делать нужно, — бескомпромиссно заявил психолог. — Попробуйте, Женя, не бойтесь, что у вас не получится. Никто не будет над вами смеяться, если боитесь — не показывайте никому свои рисунки. Можете даже сесть за мой стол…

— Да мне без разницы, увидит кто мои каракули или нет, — заявила я. — Я просто не знаю, как мне рисовать ваш «страх» и «радость».

— Рисовать должны не вы, а ваше подсознание, — наставительно проговорил Максим Григорьевич. — Я обращаюсь ко всем присутствующим. Закройте глаза и сосредоточьтесь на том, что вы боитесь, представьте себе свой страх. Какой он — большой или маленький? Он мешает вам? Чем? Какого он цвета, какой на ощупь? Вот это и нужно отразить в своем рисунке. То же самое касательно радости. Вспомните свои ощущения от какого-то радостного момента. На что похожа ваша радость? А может, она ни на что не похожа? Какого она цвета, какого размера? А может, она ассоциируется у вас с чем-то конкретным?

Пациенты взяли фломастеры и принялись что-то сосредоточенно рисовать. Даже Андрей взялся за дело. С пустыми листами сидели только два человека — я и Оля. Женщина по-прежнему оставалась безучастной к происходящему.

Чтобы не казаться белой вороной, я достала черный маркер и кое-как начертила корявый гробик, а в центре поставила крестик — чтобы был понятен замысел художника. Рядом изобразила желтый цветочек — как рисуют дети в детском садике. На большее моих художественных способностей не хватило.

Я заглянула в лист Андрея — тот сосредоточенно рисовал разными маркерами книжку. Меня заинтересовало, что он хочет изобразить, поэтому некоторое время я наблюдала, как молодой человек умело вырисовывает обложку, а потом пишет название книги. Его рисунок меня заинтриговал.

— Надо же, как реалистично получилось, — заметила я, когда Андрей закончил свое произведение. — Ты умеешь рисовать?

— Так, я бы не сказал, что умею, — улыбнулся тот, нисколько не рассердившись на меня, что я подглядываю. — Когда-то в художественную школу ходил…

— Это — страх? — уточнила я, кивнув на изображение книги.

— Нет, это — радость, — возразил Андрей.

— А почему ты нарисовал книгу «Стихи Есенина»? — удивилась я.

Андрей снова посмотрел на меня, на этот раз его взгляд был внимательным и серьезным. Потом он тихо ответил:

— Потому что, когда я вижу сборник стихов Есенина, это означает, что ты где-то рядом…

После сеанса психотерапии почти все больные разошлись по палатам. Я говорю — «почти», потому что Максим Григорьевич попросил Олю остаться на индивидуальный сеанс. Я поняла, что психолог попросту не справился с моей соседкой, так как она не выполнила абсолютно ни одного задания. Наверняка Максим Григорьевич решил индивидуально пообщаться с женщиной — на его месте я сделала бы то же самое.

Андрей предложил посидеть в общей гостиной, я согласилась. Работал телевизор, но никто его не смотрел. Хмурая Вера Алексеевна сидела на кушетке неподалеку от стола и равнодушно разгадывала сканворды в каком-то журнале. Было видно, что делает она это только потому, что надо занять чем-то руки и наблюдать за пациентами. Мы с Андреем сели за стол, достали шахматы. Разговаривали тихо, чтобы до Веры Алексеевны не доносились наши слова. Да, это была очень странная партия со странными фигурами и странными комбинациями…

На мой мобильный телефон пришло сообщение от тетушки Милы, которого я так долго ждала. Тетя писала, что она по-прежнему в Австрии, занимается тем, что при помощи своих кулинарных талантов пытается пробудить вкус к жизни у несчастного Кирилла Васильевича. Я поняла, что рано или поздно ей это удастся — никто не останется равнодушным к тем яствам, что готовит тетушка. Ее сообщение здорово подняло мне настроение — ведь я все-таки переживала за тетю Милу, а теперь была рада, что до моей выписки она пробудет в Австрии.

Я нажала на кнопку ответа на смс-сообщение, Андрей тем временем сделал ход ладьей и теперь наблюдал за тем, как я набираю письмо.

— Письма от поклонника? — проговорил он с улыбкой. Я подняла на него взгляд. Несмотря на то что вопрос был задан шутливо, в глазах Андрея явственно читалось беспокойство. Мне это немного польстило.

— Ага, — усмехнулась я в ответ. — От поклонника, который непревзойденно готовит и может заткнуть за нос любого повара в ресторане.

— Гм, если все его достоинства сводятся только к умению кулинарить, думаю, я мог бы с ним посоревноваться, — заявил Андрей. — Жаль, нет возможности угостить тебя итальянским ризотто с овощами и мясом, которое, скажу без ложной скромности, у меня получается превосходно.

— О, да ты еще и готовить умеешь! — искренне восхитилась я. — Надо же, не думала, что у тебя и к кулинарии талант имеется! Скажи лучше, что ты не умеешь делать?

— Сказать по правде, природа обошлась несправедливо по отношению к моей сестре, — проговорил Андрей. — Наша мама — ас в кулинарии, она даже на заказ торты делает. Но, увы, талант матери передался мне, а не Анюте, хотя, когда мы были подростками, мать пыталась научить Аню готовить. Мне нечем было заняться, и я ради интереса тоже к ним присоединился — мы пытались соорудить банальный борщ. Аня все овощи старательно резала, но было видно, что дается ей это с большим трудом. А у меня как-то легко все получилось — я и суп «до ума» довел, просто положил в него нужные приправы. Помню, мать даже удивилась, откуда я все это знаю. Пришлось на пальцах объяснять ей, что если в борщ добавить капельку перца, лаврового листа и пастернака, вкус блюда будет особенным. А если дома имеется еще и тмин, базилик и кориандр — так вообще замечательно. С тех пор так и пошло — Аня готовить не научилась, зато я с радостью кашеварил. Само собой выходит — почему-то даже если я готовлю незнакомое блюдо, то интуитивно знаю, что в нем будет хорошо сочетаться с другими ингредиентами, а что добавлять не следует.

— Надо же! — удивилась я. — У нас ведь только тетя готовит, я могу себе яичницу пожарить, но делаю это из-под палки и то, если совсем нужда припрет.

— Вот выпишемся из больницы, обязательно угощу тебя ризотто! — пообещал Андрей. — Ты должна попробовать это блюдо, я тебе обещаю, оно обязательно тебе понравится!

— Ловлю на слове! — усмехнулась я, отправляя сообщение. Андрей деликатно не стал задавать вопросов по поводу того, с кем я переписываюсь, а я предпочла оставить его в неведении. Сработал какой-то инстинкт.

Мы так и не закончили нашу партию, хотя обстановка на шахматной доске накалилась до предела. Самое интересное было в том, что предугадать, за кем на этот раз будет победа, пока было невозможно. Равные шансы на поражение и выигрыш имели как мои фигуры, так и фигуры моего противника. Увы, шахматы пришлось оставить — по коридору к нашему столу направлялась Оля, которая, вероятно, недавно вышла из кабинета Максима Григорьевича.

Женщина поравнялась с нашим столом, и я в изумлении посмотрела на нее. Выглядела она совершенно не так, как раньше — с лица исчезло безразлично-скорбное выражение, взгляд моей соседки был осмысленным и живым. Она даже улыбнулась нам с Андреем, отчего я окончательно растерялась.

— Привет! — поздоровалась она с нами. — Я не отрываю вас от игры? У меня просто небольшая проблема…

— Что-то случилось? — спросила я, стараясь не выказывать своего удивления. — Вам помочь нужно?

— Ну… можно сказать и так… — Она виновато улыбнулась. — Понимаете, я… я просто… — Она помедлила, а потом закончила на едином дыхании: — Я просто жутко голодна. Очень хочу есть, а еды у меня нет. Мы ведь еще не обедали? Когда будет обед?

— Оля, боюсь вас разочаровать, но обед был недавно, — проговорила я, про себя думая, что с ней сотворил психолог, если женщина, которая еще недавно заявляла, что не хочет жить, внезапно стала испытывать вполне нормальные человеческие потребности? Да, что скажешь — снимаю шляпу, Максим Григорьевич, видимо, настоящий профессионал своего дела. И часу не прошло, а Оля уже разговаривает, улыбается и ведет себя как нормальный человек! Наверно, зря я так относилась к психологу — несмотря на свою нескладность, он все-таки очень хороший специалист.

— Ужин не скоро. — Андрей посмотрел на часы. — Но мне кажется, я могу вам помочь. Постойте…

Он встал из-за стола и направился к себе в палату. Спустя несколько минут Андрей вернулся с целлофановым пакетом, из которого вытащил два зеленых яблока, которые протянул нам с Олей.

— Увы, кроме яблок, ничего в комнате у меня нет, — виновато признался он.

Я поблагодарила Андрея, Оля жадно впилась зубами в яблоко и принялась есть его с такой скоростью, словно до этого как минимум месяц ничего не ела. Я не успела и глазом моргнуть, как от яблока остался один худенький огрызок. Я отдала женщине свой фрукт, и та так же молниеносно расправилась с ним.

— Спасибо! — поблагодарила она нас. — Может, у вас найдется немного хлеба? Дико хочется обычного хлеба, прямо сил нет!

— Увы, — пожал плечами Андрей. — Была шоколадка, но ее я отдал соседям по палате.

— Постойте, хлеб должен быть в столовой! — внезапно сообразила я. — Может, там открыто? Хотите, Оля, я вас провожу?

— Да, если можно! — обрадовалась она. — Вы уж простите, не знаю, что на меня нашло, но от голода у меня желудок скрутило. Такое ощущение, что если не поем, то грохнусь в обморок.

— Пойдемте, я вас провожу, — предложила я. — Андрей, ты не против? Мы скоро вернемся.

— Конечно, я тут подожду, — улыбнулся тот. — Составил бы вам компанию, но боюсь, в столовой ругаться начнут, если мы всей толпой туда заявимся.

Глава 6

В столовой Оле не только выдали несколько ломтиков хлеба, но и накормили несчастную женщину супом, оставшимся после обеда. Второго ей не досталось, зато суп Оля ела с таким удовольствием, что мне и самой внезапно захотелось есть. Я сходила ей за добавкой и только удивлялась, как в нее столько помещается. Вероятно, она и правда несколько дней, если не неделю, сидела на голодном пайке.

Когда мы вернулись в гостиную, ни Андрея, ни медсестры там уже не было. Я постаралась не думать, почему Андрей нас не дождался, а предложила Оле пойти в палату. Женщина согласилась. Она и правда очень изменилась — жуткая маска безумия и скорби исчезла, сейчас она охотно со мной разговаривала на самые разные темы. Может, Максим Григорьевич дал ей таблетку, отбивающую память? Как он умудрился заставить ее забыть о произошедшей трагедии?

Однако когда мы вошли в нашу палату, я поняла, что Оля ничего не забыла. Женщина села на кровать, я устроилась на своей койке. Оля начала разговор первой.

— Спасибо вам, Женя, что помогаете мне! — сказала она. — Вы очень добрая и милая. Я бы хотела иметь такую подругу, как вы…

— В чем же дело?! — улыбнулась я. — Мы с вами и так соседки, что мешает нам общаться как лучшим подругам? Я тоже с радостью с вами беседую.

— Да, это так, но… — Оля заколебалась. — Понимаете, Женя, в обычной — той жизни, до всего случившегося, мы с Колей жили вместе очень долго. Поженились рано, влюбились друг в друга, как школьники, а с годами страсть переросла в привязанность. Думаю, так оно и лучше — мы стали как одно целое, понимаете? Я без слов понимала Колю, а он — меня. Мы почти не ссорились. Коля был очень спокойным и молчаливым человеком, но это не означает, что он был угрюмым. Нет, совсем не так. Он от природы был таким, а я, наоборот, всегда любила общаться. И профессию себе такую выбрала — преподавателем работала, лекции читала. Коля всегда внимательно меня слушал, и, если у меня случались неприятности, он не просто сочувствовал мне и успокаивал, но и помогал решить проблемы. Мы всегда мечтали иметь детей, но, когда выяснилось, что я не смогу стать матерью, Коля не бросил меня. Наоборот, он поддерживал меня и даже предлагал взять ребенка из детдома. Коля никогда не обвинял меня ни в чем, он считал, что мои проблемы — это и его проблемы. Сложно объяснить, но мне кажется, другого такого человека, как Коля, на земле не существует…

Оля замолчала. Я посмотрела на ее лицо — глаза женщины наполнились слезами. Она прикрыла веки, протерла глаза рукой и продолжила:

— Мы всегда вместе отмечали праздники. Звали друзей и родственников — у Коли их много было, очень хорошие и добрые люди. Я готовила всякие салаты, закуски, мы пили хорошее вино. Потом Коля играл на гитаре, он очень любил романсы. Знал и другие песни — я любила слушать, как он поет «Беспечного ангела» или песни группы «Наутилус Помпилиус». Но Коля больше любил именно романсы, особенно Есенина…

Этот Новый год мы тоже отмечали дружной компанией. Приехали родственники, племянница Коли Наташа с мужем, его сестра, пришли мои подруги из университета. Мы всегда Новый год дома отмечаем, потому что это семейный праздник. Я готовила праздничные салаты, оливье, сельдь под шубой, на гарнир — запеченную картошку с грибами. Еды было очень много, я ведь люблю готовить и делаю это с удовольствием. Потому что знаю, Коля очень любит мои блюда и гости тоже охотно их едят. Под бой курантов мы открыли шампанское, выпили за счастливый Новый год. Коля положил мне подарок под елку — у нас была дома настоящая пушистая елка, которую мы вместе с ним наряжали. Он подарил мне книгу — сборник рассказов о любви моего любимого автора. Коля ведь знал, что я обожаю читать… Я ему подарила свитер — сама связала, это моя первая работа. Свитер получился не очень ровный, кое-где петли отличались друг от друга, но я очень старалась. Нашла в Интернете схему, долго тренировалась вывязывать сложный для меня рисунок. В основном вязала свитер на работе, чтобы Коля не видел. Мы ведь с ним приходили домой примерно в одно и то же время, вот и не получалось вязать вечером. Зато вставала я раньше и, пока готовила завтрак, тоже вязала… Коля сразу надел мой свитер и сказал, что это самая красивая вещь, которая у него только была. Этот свитер, он был темно-синего цвета — Коля любил этот цвет больше других. Я этот чертов свитер… ему в гроб положила…

Оля резко осеклась и закрыла лицо руками. Я услышала ее судорожные всхлипывания. Но, прежде чем я успела что-либо сказать, женщина продолжила:

— Только неделя прошла с празднования Нового года. Я вышла на работу — у меня студенты сдавали экзамены. А Коля дома оставался. Он взял на работе отгул — мне сказал, что не очень хорошо себя чувствует. Я решила, что он вирус подхватил — Наташа ведь болела, но все равно пришла тогда в гости Новый год отмечать. Думала, посидит дома и выздоровеет. Но Коля не выздоравливал. Он почти ничего не ел, говорил, что его тошнит, но это пройдет. Поздно я спохватилась и настояла на том, чтобы он в больницу пошел и анализы сдал. Если бы мы раньше к врачам обратились, может, Коля бы и остался жив…

Поставили рак печени. Как, почему, откуда — неизвестно. Коля ведь здоровый образ жизни вел, не пил, не курил, мы никогда не покупали полуфабрикаты и не ели в Макдоналдсе. Коля ведь летом по утрам бегал и в бассейн ходил. Я тоже хотела с ним за компанию, но у меня с физической культурой всегда плохо было… Я буквально заставила его лечь в больницу — он до последнего сопротивлялся, отказывался. Говорил, что он дома быстрее выздоровеет, что будет лечиться народными средствами, что он сильный и справится. Он очень верил в то, что вылечится. Он держался и шутил, а я плакала…

Я нашла лучшую клинику в городе, где согласились прооперировать Колю. Если бы они отказались это сделать, я бы поехала с ним в Москву — плевать мне на деньги, главным было вылечить Колю. Но ехать не пришлось — в больнице назначили день операции, и я решила, что врачи точно помогут.

В день операции, точнее, ночью, мне приснился сон — будто Коля купил нам фургончик на колесиках и сказал, что мы теперь будем много путешествовать. Будем ездить по странам, а жить в этом фургончике. Знаете, Женя, так показывают в западных фильмах — у них ведь есть эти фургончики, и они едут куда-то и ночуют в нем. Во сне я обрадовалась — мы с Колей всегда мечтали отправиться в Европу, поездить по миру, посмотреть другие страны. Я проснулась и подумала, что все будет хорошо — мы с Колей всегда будем вместе, нас ждет увлекательная и интересная жизнь, полная радости и счастья. Мы всегда будем вдвоем, и ничто и никто не помешает нам…

Коля умер во время операции. Мне сказали, что у него не выдержало сердце. Он недолго прожил после Нового года — я надеялась, что он продержится хотя бы пять лет. За это время мы бы столько всего успели, столько бы увидели!.. Я хотела после Колиной выписки оставить преподавание и жить в свое удовольствие. Заниматься тем, чем хочу — ведь жизнь совсем не такая длинная, как кажется. Я представляла, как покупаю в турфирме билеты на поезд или самолет, и мы уезжаем из Тарасова в поисках новых впечатлений и счастья.

Разные люди звонили мне и говорили что-то, но я их не слышала. Я помню, как привезли гроб и тело Коли. Знаете, мертвые люди совсем не такие, как живые. Это был одновременно и Коля, и не он. Я его и узнавала, и не узнавала. Мне казалось, что произошла ошибка, это не мой муж, а Коля жив и выздоравливает. Но…

Я помню, как на похоронах плакала Наташа, как плакали другие люди. Я уже не могла рыдать — у меня закончились слезы. Я не понимала, почему они плачут, а я — нет. Ведь Коля — мой муж, а не их. Это было несправедливо.

Оля снова прервала свой рассказ, на этот раз — надолго. Я ждала продолжения, но его, видимо, не было. Похоже, женщине надо было кому-то выговориться, а я оказалась наиболее подходящим слушателем. Мне не приходило в голову, что можно ей сказать, поэтому я тоже хранила молчание.

В конце концов Оля встала и тихо проговорила:

— Я пойду в туалет… Надо умыться. Приведу себя в порядок…

Я кивнула и решила, что не нужно провожать Олю — пусть побудет одна. Может, так ей будет проще смириться со своим горем и пережить потерю.

Оля вышла из палаты, а я некоторое время сидела и смотрела на стену. Потом взяла в руки томик Есенина и принялась заучивать какое-то стихотворение.

Внезапно раздался звук моего мобильного телефона — пришла эсэмэска. Я машинально взяла телефон в руки и нажала на кнопку с изображением конверта.

Написала мне не тетя Мила и не Андрей, как надеялась я в глубине души. Смс-сообщение пришло с Аниного номера.

Текст эсэмэски был короткий, но емкий. И о помощи меня уже никто не просил.

«Ты во всем виновата», —

прочла я в сообщении. Несколько раз перечитала эсэмэску, перезвонила по Аниному номеру. Снова раздался голос автоответчика: «Абонент находится вне зоны действия сети».

Я в задумчивости отложила мобильник. Сперва порывалась написать ответ, но слова сообщения в голову не приходили. В конце концов я набрала текст:

«В чем? Кто это и что вам нужно?»,

после чего отправила эсэмэску. Сообщение долго не отсылалось, поэтому мне пришлось залезть на кровать и подождать, когда наконец-то телефон сообразит, что от него требуется. Некоторое время я постояла на кровати, но глупо надеяться, что ответ на мой вопрос придет сразу же. Вообще я не рассчитывала, что мне когда-либо ответят.

Я слезла с кровати и задумалась. Сначала неизвестный (не знаю, Аня это или некто, завладевший ее мобильником) просил о помощи, а теперь начал обвинять меня. В чем? Что имели в виду, когда писали текст этого сообщения?

Я снова посмотрела на телефон, перевела взгляд на кровать своей новой соседки. Странно, что-то Оля долго не возвращается из туалета. Вдруг ей стало плохо в уборной? Надо было мне сразу пойти вместе с ней.

Я взяла в руки телефон и решительно вышла из палаты. В коридоре и в общей гостиной по-прежнему никого не было. Интересно, куда ушел Андрей? Может, к нему приехала мать, вот он и не дождался нас с Олей? Ладно, разберусь потом…

Я зашла в туалет. Рядом с раковиной никого не было, и я подумала, что Оля вряд ли находится в уборной. Может, она в кабинке? Вдруг у нее после долгого периода голодания желудок не справился с обедом и ей стало плохо? Конечно, я не собиралась ломиться в двери кабинок, просто позвала:

— Оля, вы тут?

Ответом мне послужило молчание. Я подошла к первой кабинке — она была открыта. Вторая была заперта изнутри. Я дернула за ручку, но дверь не открылась, однако никто не сказал, что здесь занято. Это мне показалось странным. Я дернула ручку еще раз, затем громко проговорила:

— Есть здесь кто-нибудь?

Снова тишина. Я опустила глаза вниз и внезапно увидела на полу около двери что-то темное, какую-то жидкость. Наклонившись, я пристально посмотрела на лужицу. У меня не осталось никаких сомнений. Я выбежала из туалета и опрометью ринулась в кабинет старшей медсестры. Вера Алексеевна хмуро посмотрела на меня, а я постаралась ей внятно объяснить причину моего вторжения.

Не буду рассказывать, как открывали дверь туалета — в конце концов ее пришлось снять с петель, так как с замком справиться не удалось. Не стоит рассказывать, как всех больных, собравшихся на шум, разогнали по палатам. Пациенты упорно не слушали Веру Алексеевну, не сработал даже ее суровый голос и грозный вид. Я видела, как вытаскивают из кабинки окровавленную Олю, как труп уносят куда-то… видела и невесть откуда взявшийся у женщины кухонный нож, которым она перерезала себе горло.

Я многое повидала за годы своей работы телохранителем. Видела и кровь, и убийства, и трупы. Но даже я не могла привыкнуть к этому до конца. Смерть — это всегда неожиданно, всегда ужасно, к ней невозможно относиться равнодушно. Она поджидает каждого человека, среди людей нет бессмертных, и все равно смерть вызывает шок даже у самых подготовленных. Мы все знаем, что рано или поздно умрем, но до конца не можем в это поверить, пока не наступает тот самый миг, который невозможно предотвратить. Только что человек жил, разговаривал, смеялся или грустил — и вот, уже его кладут в мешок и застегивают молнию, чтобы потом положить труп в гроб.

Совсем недавно Оля рассказывала мне свою историю, совсем недавно она с удовольствием ела несоленый суп и уплетала хлеб, совсем недавно она была живым человеком из плоти и крови, а сейчас — это только бесчувственное тело, лишенное жизни. В конце концов она все же добилась своего — покончила с собой. В первый раз ее спасли, а во второй никто ничего не смог сделать. Почему я не догадалась, почему я не предотвратила ее самоубийство? Я должна была увидеть, как она стащила нож из столовой — ума не приложу, каким образом ей это удалось! Может, пока я ходила ей за добавкой супа? Наверняка она не хотела есть, это был только предлог, чтобы оказаться в столовой и воплотить задуманный ею замысел. Она ловко провела меня, усыпила мою бдительность, притворившись разговорчивой. Я-то все списала на талант Максима Григорьевича возвращать пациентам надежду и веру в жизнь, а на деле вышло так, что Оля ловко воспользовалась сеансом психотерапии, чтобы никто ничего не заподозрил. А рассказала она мне про своего мужа потому, что хотела в какой-то мере «исповедоваться» перед смертью.

Когда человек твердо принимает решение уйти из жизни, ему необходимо кому-то выговориться, кому-то рассказать, что у него творится на душе. Я и стала тем слушателем, которому Оля открыла душу перед тем, как совершить последний шаг.

Не помню, как я оказалась за столом в общей гостиной, не помню, как рядом сел Андрей и молча посмотрел на меня. Я вспоминала все детали случившегося, вспоминала в подробностях разговор с Олей, корила себя за невнимательность, за то, что утратила бдительность. Это непростительная ошибка для телохранителя! Если бы я была человеком с обычной профессией, если бы не избрала себе такую работу, возможно, не считала бы себя виноватой в самоубийстве Оли. Но я должна была, я обязана была понять, что она задумала! Ведь это просто как дважды два — сказать, что ей нужно в туалет, запереться в кабинке и перерезать горло украденным из столовой ножом! Но почему, почему я не догадалась о ее намерении? Почему я позволила ей умереть? Если б я пошла вместе с ней, если б увидела спрятанный у нее в одежде нож — его запросто можно было засунуть за пояс и прикрыть длинной футболкой! — если бы я не оставила ее одну… Миллион «если». Которые уже ничего не значат, которые уже случились. В этом мире можно все исправить, кроме одного. И это «одно» уже произошло.

— Ты не виновата, — тихо проговорил Андрей, словно прочитав мои мысли. — Она это давно решила и рано или поздно сделала бы это. Ты ничем не могла ей помочь.

— Нет, — покачала я головой. — Я могла бы догадаться, что Оле нужно спуститься в столовую, чтобы украсть нож. Тем более перед смертью она рассказывала мне про своего мужа. Так рассказывают в последний раз в жизни. Не знаю, почему я не догадалась…

— Если человек что-то решает, то его никто не может остановить, — возразил Андрей. — Оля выбрала смерть, и ее никто не смог бы переубедить. Если человек не хочет жить, никто ему уже не поможет.

— Она находилась в шоке после смерти мужа, — произнесла я с отчаянием в голосе. — Но со временем боль бы притупилась, может, она бы смогла пережить потерю…

— Женя, не кори себя. — Андрей встал со стула и подошел ко мне. Сел передо мной на корточки, взял мою руку и крепко сжал ее. Потом повторил еще раз: — Ты ни в чем не виновата. Запомни это, мне тоже жаль Олю, но никто бы не смог помочь ей.

Я не поднимала глаз, смотрела на пальцы Андрея, которые сжимали мою руку. Эти пальцы были совсем не такие, как у большинства людей — они могли бы принадлежать человеку, выбравшему карьеру художника или музыканта. Может, Андрей и занимался параллельно музыкой? Или живописью, ведь он умеет неплохо рисовать… Черт возьми, о чем я думаю? Оля умерла, а я…

— Успокойся. — Андрей внезапно выпустил мою руку, и я даже не поняла, когда он мягко обнял меня. Такой жест позволяют себе близкие друзья или…

Я предпочла ни о чем не думать.

Тело Оли забрали, уборщицу позвали отмывать пол в уборной, а суровая Вера Алексеевна разогнала всех пациентов, включая и нас с Андреем, по своим палатам. Сидя на своей койке в полном одиночестве, я поняла, что совершила еще одну непростительную ошибку. Обвиняя себя в произошедшей трагедии, я даже не пробралась в кабинку и не осмотрела ее, как поступила бы в любом другом случае, если б обнаружила труп. Я еще раз подумала, что с моей головой творится что-то невообразимое — вместо рассудительного, хладнокровного телохранителя Жени Охотниковой я превратилась в эмоциональную, впечатлительную женщину, которая думает о чем угодно, только не о том, что нужно. Выругавшись про себя, я вышла из палаты и направилась в туалет, стараясь, чтобы меня никто не увидел. На мое счастье, Вера Алексеевна была занята — она находилась в кабинете дежурившего сегодня лечащего врача, видимо, они разговаривали о случившейся трагедии. Из палаты, находившейся по соседству с моей, я услышала приглушенные голоса — пациенты тоже находились в шоке. Конечно же, масло в огонь подливало то обстоятельство, что Оля лежала в одной палате со мной. Сперва пропала одна моя соседка, теперь покончила жизнь самоубийством другая… Если бы среди персонала больницы были суеверные люди, они вряд ли подселили бы ко мне еще кого-то. Может, у моей палаты «плохая карма»? Чушь собачья!

Я зашла в уборную. Уборщицы уже не было, пол туалета был вымыт, и не осталось ни следа от лужицы крови, которую я увидела под закрытой дверью. Сейчас дверь второй кабинки, где совершила самоубийство Оля, стояла прислоненная к окну. Ни на что особо не надеясь — время уже было упущено, — я зашла в кабинку и осмотрела ее. Я толком не знала, что хочу увидеть на месте самоубийства несчастной женщины. Никаких следов трагедии здесь уже не было. Я со вздохом оглядела еще раз кабинку и собралась выйти, как вдруг мое внимание привлекло мусорное ведро с туалетной бумагой. Вероятно, уборщица не выбросила мусор — в ведре валялись бумажки, но их было немного, потому, наверно, ведро не трогали. Я попыталась побороть брезгливость и заглянула в ведро. Увы, перчаток, которые я обычно использовала для осмотра места преступления, у меня не было. Я огляделась по сторонам, теша бесполезную надежду, что уборщица оставила свои перчатки — скажем, положила их сушиться на батарею. Увы, я их не обнаружила. Скорее всего, санитарка просушивает перчатки в своей комнате.

Что поделаешь — хочешь не хочешь, а содержимое ведра осмотреть нужно. Конечно, если Оля оставила предсмертную записку, ее уже нашли — зачем женщине выбрасывать ее в ведро? Но если я не проверю мусорку, то не буду спокойна. В конце концов, я же не в экскрементах и не во внутренностях собралась рыться!

Я глубоко вдохнула и принялась за исследование содержимого ведра. Туалетная бумага, кожура от мандарина, обертка от конфеты… Хорошо еще, что ведро не полное. Точнее, хорошо, что уборщица не выбросила мусор, оставила мне возможность найти хоть какие-то улики! Эй, Женя, приходи в себя! Ты телохранитель, а иногда и детектив по совместительству и этому ведру должна радоваться, как подарку судьбы! Еще бы мои старания не оказались напрасными…

Среди скомканных туалетных бумажек я внезапно увидела клочок тетрадного листа в клетку. Так-так, это уже интересно… Я быстро вытащила бумажку из ведра, озираясь в опасениях, что в туалет зайдет кто-нибудь из пациентов и мне придется объяснять, что я делаю в неисправной кабинке. Но пока мне везло — никого не было, и я внимательно рассмотрела найденный мною клочок.

Это была записка, написанная печатными буквами. Черными чернилами были накорябаны три слова, значение которых стало мне ясно.

«Он ждет тебя».

У меня не оставалось никаких сомнений в том, кто выбросил записку в мусорное ведро. Может, Оля не выбрасывала ее, а держала в руках, а бумажка попросту упала в ведро. Места в кабинке немного, поэтому ничего странного, что записка не оказалась на полу. Возможно, Оля выбросила ее сознательно — этого я знать наверняка не могу и вряд ли когда-либо узнаю. Но маловероятно, что это написала сама самоубийца — скорее всего, кто-то дал Оле записку, и это стало решающим для нее событием. Несчастная женщина и правда поверила, что на том свете ее ждет любимый Коля, со смертью которого она так и не смогла смириться.

Я еще раз оглядела ведро и, сжимая бумажку в руках, вышла из туалета. Да, несчастная женщина покончила с собой сама, но ведь кто-то подтолкнул ее к этому шагу.

В палате я еще раз осмотрела Олину прикроватную тумбочку. Я уже говорила, что личных вещей у женщины не было — никаких художественных книг, одежды и прочего, только зубная паста и щетка. Даже тапки ей выдали больничные — было видно, что никто не собирал вещи несчастной для клиники. От моей соседки по палате не осталось ничего, кроме воспоминаний.

Я с тоской посмотрела на одинокую зубную пасту и щетку. Глупо получается — жил человек, с собственными чувствами, мыслями, эмоциями, надеждами и разочарованиями. Были в жизни Оли и радость, и счастье — она сама рассказывала мне, как любила своего мужа, какое удовольствие доставляли ей семейные праздники, как она мечтала о ребенке… Ведь совсем недавно женщина на что-то надеялась, во что-то верила, и вот — прошло немного времени, и ее не стало. Единственное воспоминание о ней — это тюбик зубной пасты и щетка.

Я подошла к своей кровати и уставилась на сборник стихов Есенина. Внезапно у меня в голове появилась вполне дельная мысль. Я резко развернулась и приблизилась к койке своей бывшей соседки. Заглянула под подушку и едва удержала радостный возглас.

Под подушкой лежал карманный ежедневник — такие продаются в книжных и канцелярских магазинах, ими пользуются многие люди. Неужели мне повезло, и я наткнулась на личный дневник Оли? Может, записи в нем прольют свет на ее самоубийство?

Я дрожащими руками взяла в руки ежедневник и открыла первую страницу. На титульном листе нужно было записать имя, фамилию, телефон и электронную почту владельца, однако Оля не стала этого делать. Я принялась пролистывать книжку, но ничего похожего на дневник Оля не вела. Небольшая запись была сделана только на пятой странице ежедневника — я прочла список ингредиентов для какого-то салата. Продукты были аккуратно выписаны в столбик. Рядом указывалось их количество. Почерк у Оли был крупный, даже похожий на детский. Я не очень сильна в графологии, но какие-то представления о ней у меня имеются. В частности, Олина манера письма говорила о ней как о человеке доверчивом, мягком и непрактичном, который руководствуется больше чувствами и эмоциями, нежели разумом. Буквы в рецепте были наклонены вправо, я бы сказала, наклон казался слишком сильным. Насколько я помню, такой почерк свойственен людям, не умеющим контролировать свои чувства. Возможно, при жизни Оля была слишком вспыльчива и даже обидчива.

Я перевернула страницу и увидела новый список ингредиентов. Интересно, что женщина записывала количество требуемых для блюда продуктов, однако что с ними делать, в ежедневнике записано не было. Отсутствовали и названия блюд — может, она использовала записную книжку во время приготовления еды и попросту помечала для себя, чего и сколько нужно взять? Ведь если бы женщина вела просто поваренную книгу, то естественно предположить, что в ней бы был описан ход работы, то есть что и в какой последовательности нужно порезать, что сварить или пожарить. Скорее всего, Оля искала рецепты в Интернете, а потом закрывала вкладки, потому что записи у нее имелись в блокноте.

Только одно блюдо имело заглавие — где-то в середине ежедневника я прочла написанное печатными буквами название «Азу по-татарски». Видимо, этот рецепт Оля переписала полностью — помимо списка продуктов внизу было вкратце написано, что и в какой последовательности надо делать.

Я вытащила скомканную записку, найденную в мусорном ведре. Сравнила почерк на бумажке и в Олиной кулинарной книге. Сразу было видно, что слова «Он ждет тебя» были написаны не Олей. Если буквы в ежедневнике напоминали детские, то в записке печатный шрифт совсем не походил на тот, которым было написано название блюда. В записке буквы были слегка наклонены влево, но я не могла вспомнить, как трактовать эту особенность. Вообще, такой почерк говорит о том, что человек упрям и своенравен или хочет изменить свой характер. Но в то же время написавший записку мог сделать это специально, чтобы подделать свой собственный почерк. И естественно, что печатные буквы более безлики, чем прописные. Единственное, что бросалось в глаза в тексте записки — это буква «ж». Верхние палочки буквы были слегка закруглены, хотя все остальные знаки были прямыми и угловатыми. Вероятно, человек писал записку впопыхах и не проследил за тем, чтобы все символы были написаны в одном стиле.

Я просмотрела ежедневник до конца. Скорее всего, Оля вела книжку до смерти мужа, а в больнице она оказалась по той причине, что ежедневник находился в сумке женщины. Или среди вещей, которые были найдены при ней. Возможно, она носила его в кармане плаща или пальто, не выкладывая. Не знаю, кто нашел несчастную и позвонил в «Скорую помощь», но сомневаюсь, что Оля совершала самоубийство с сумкой через плечо. Нет, книжку она не выложила из кармана случайно, не задумываясь об этом. Неудивительно, что женщина никогда не расставалась с ежедневником — если она испытывала любовь к кулинарии, то запросто могла брать записную книжку, отправляясь в магазин или кафе. Может, лень ей было по нескольку раз писать список продуктов для какого-то блюда, поэтому она пользовалась ежедневником. А выложить книжку перед суицидальной попыткой попросту забыла — ей явно было не до этого.

Я раздумывала про себя, как поступить с записной книжкой своей несчастной соседки. В конце концов решила оставить ее у себя — как доказательство, что записка была написана не Олей, а потенциальным убийцей женщины. Ведь Олю во второй раз кто-то подтолкнул к самоубийству — хитроумный преступник надоумил ее выкрасть нож, а затем подсунул записку, вроде как покончишь с собой — тебя ждет встреча с твоим любимым мужем. Но кому могла помешать несчастная вдова? Зачем ее убивать? И почему в этой палате постоянно творятся странные вещи?

Я снова задумалась. Итак, сначала исчезла Аня, потом покончила жизнь самоубийством Оля. Может быть, все эти трагедии как-то связаны между собой? Но что могло объединять двух этих женщин? Единственное общее между ними — это то, что они находились в одной и той же клинике и что их положили в одну и ту же палату. Других точек соприкосновения у них не было. Аня попала в автокатастрофу, Оля оказалась в лечебнице в результате неудачной суицидальной попытки. Не думаю, что до этого они были знакомы, вернее, они точно не были знакомы! Тогда возможно, исчезновение Ани и смерть Оли вовсе не связаны? Не похоже. Слишком много странностей и неясностей, и неизвестно, как вообще подступиться к этой истории. Может, в больнице лежит какой-то сумасшедший пациент, который внезапно решил уничтожить всех обитателей моей палаты? Гм, тогда я следующая на очереди. С одной стороны, было бы неплохо взять удар на себя, тогда легче будет найти преступника. Но пока на меня не совершено нападений, никто меня не подстрекает к самоубийству. Единственное — странные смс-сообщения с Аниного номера. Кто и с какой целью их мне посылает? На что он или она рассчитывает? Что я попытаюсь сбежать из клиники, дабы отыскать Аню и помочь ей? Помочь в чем? И как я стану ее разыскивать, если дома девушка не появлялась, а больше ей скрываться негде? Или же таинственный некто хочет заставить меня чувствовать себя виноватой в исчезновении девушки? Да, не спорю, я единственный человек, за исключением врача и медсестер, с кем последним общалась Аня. Но было бы понятно, если б мы с ней поспорили или поссорились, тогда она сбежала бы из больницы из-за обиды. И в этом случае меня можно было бы обвинить в том, что я довела девушку до такого шага. Но дело в том, что с Аней мы быстро подружились и, напротив, весьма хорошо общались. Аня не могла писать мне смс-сообщений, в которых обвиняла меня в том, что я в чем-то виновата. Значит, писала не она? А кто?

Мой мобильный лежал на тумбочке рядом с кроватью. Я взяла его в руки, намереваясь еще раз посмотреть эсэмэски с Аниного номера, но внезапно обнаружила новое непрочитанное письмо. Вероятно, я не услышала оповещения телефона, что, впрочем, неудивительно, учитывая последние события. Однако номер, с которого было отправлено сообщение, был мне незнаком. Что меня ждет на этот раз?

Эсэмэска по манере составления текста напоминала те сообщения, что писала мне Аня. Или некто с Аниного телефона. Содержание письма было следующим:

«Моя смерть — твоя вина».

Мне пришлось несколько раз подряд перечитать эсэмэску, прежде чем до меня дошел ее смысл. В памяти то и дело всплывало лицо Оли — когда она мне рассказывала свою историю, когда просила поесть, когда сидела с безучастным, бессмысленным взглядом в никуда. Но это не могло быть сообщение от нее, Оля мертва! Когда отправлена эсэмэска? Неизвестно. Почему мне прислали это письмо? В чем и перед кем я виновата? Почему, черт возьми, мне все это пишут? Чего они хотят добиться? Чтобы я сошла с ума? Ну уж нет, не дождутся!

Я со злостью влезла на свою кровать и нажала на кнопку вызова неизвестного абонента. Но, как и следовало ожидать, мне ответил автоответчик. «Абонент недоступен, перезвоните позже». Да что же это, в конце концов, творится?

Я собралась слезать с койки, но внезапно телефон запиликал, извещая меня о поступлении нового сообщения. Я не ожидала ничего хорошего и даже не посмотрела, от кого эсэмэска — просто нажала на кнопку прочтения.

Это сообщение я тоже перечитывала несколько раз. В отличие от «обычных» смс, которые я получала в последнее время, в нем не содержалось ни обвинений, ни странных просьб о помощи. Письмо было от Андрея.

«Женя, прости, что отвлекаю тебя, но мне нужно с тобой поговорить. Если можешь, приходи в общую гостиную.

Андрей».

Я даже не смогла установить, когда мне написал эсэмэску Анин брат. Приближалось время ужина, и вполне возможно, смс было отправлено давно, а дошло до меня только сейчас. Надеюсь, с Андреем ничего не случилось, и в столовую он спустится. Все же надо пройти в гостиную, посмотреть, может он там…

Однако я даже не успела выйти из палаты — позвали на ужин. Проходя мимо гостиной по коридору, Андрея я не увидела. Надеюсь, его не выписали сегодня? Потому, может, он и хотел поговорить… Попрощаться перед уходом. Хотя какая мне разница, выписали его или нет? Если да, значит, тем лучше, значит, Андрей полностью выздоровел. Нет, глупости какие-то — Андрей бы сообщил мне, что он покидает больницу, тем более что произошло самоубийство Оли, вся больница сейчас на ушах.

Да какое мне дело до того, в клинике он или нет? Что я вообще постоянно думаю о нем? Как будто других забот у меня нет! Выписали — тем лучше, общение с ним не идет мне на пользу, только отвлекает. Сообщить он мне все равно ничего по поводу Ани или самоубийства Оли не может, зачем я трачу на него свое время? Мне нужно сконцентрироваться на тех людях, которые могли быть свидетелями Аниного побега, надо допросить охранника, уборщицу… Или хотя бы втереться к ним в доверие. Я только и делаю, что топчусь на месте, размышляю, строю гипотезы и теории, которые ничем не подкреплены! Мне надо действовать, а не придумывать всевозможные предположения!

И все же… Буду откровенна, я обрадовалась, увидев Андрея за нашим общим столиком. Он улыбнулся мне и кивнул на поднос:

— Я взял две порции ужина, на тебя и на себя.

Наверно, я черствый и эгоистичный человек, но за ужином я не думала о смерти Оли. Глупо сидела и улыбалась, наверно, ела что-то… Не помню, что было в моей тарелке, да какое это имеет значение! Все-таки… хорошо, что Андрея пока не выписали.

— Может, успеем до отбоя сыграть в шахматы? — предложил он.

Я согласна кивнула.

— Почему бы и нет? Я не против. Предыдущую партию мы так и не закончили, а жаль. Интересная была игра…

— Я думаю, эта будет не хуже, — заметил Андрей. — Даже лучше…

Он не говорил об отправленном мне сообщении, и я первой завела об этом разговор.

— Ты меня вызвал поговорить, — как бы между прочим «вспомнила» я. — Что-то серьезное?

— Для меня — да, — немного помолчав, кивнул он. — Для тебя — не знаю… То есть не подумай, что произошло еще что-то — вроде тех событий… Я имею в виду побег Ани и самоубийство Оли. Нет, не пугайся, дело касается нас… тебя и меня.

По телевизору в гостиной показывали ток-шоу, видимо, программа была популярная, так как почти все пациенты, которых я видела в столовой и на сеансе у психолога, увлеченно ее смотрели. Нам с Андреем не нашлось места за столом — его заняли пожилой мужчина и две женщины, одной из которых оказалась «повернутая» на успехах своей дочери мамаша. Скамейка около стола тоже была занята, остальные больные разместились на стульях, которые принесли из своих палат. Пустовала только одна-единственная лавка в глубине коридора — она никого не привлекала, потому что с нее было не видно экрана телевизора. Мы с Андреем, не сговариваясь, направились к ней. Ни пациенты, ни Вера Алексеевна, которую тоже заинтересовала телепрограмма, не обратили на нас ни малейшего внимания.

— В шахматы, правда, не поиграем, — усмехнулся Андрей. — За столом удобнее и светлее.

— Да, шахматы придется отложить до лучших времен, — тоже улыбнулась я. — Что ж, можно сказать, вечер не удался?

— Разве можем мы противостоять всемогущей силе телевизора! — пошутил Андрей. — Но знаешь, бог с ними, с этими шахматами… Честно говоря, игра — это только предлог.

— Я догадалась, — тихо произнесла я. — Ведь ты не о шахматах хотел поговорить, да?

— Верно. Не о шахматах…

Мы замолчали. Со стороны стола доносились громкие голоса участников передачи — две женщины спорили о чем-то, зрители переговаривались, обсуждая события на телеэкране. И только вокруг нашей лавочки сгустилась тишина, словно мы находились в некоем пространственно-временном вакууме.

— Когда тебя выпишут, ты… ты ведь вернешься к своей обычной жизни? — едва слышно проговорил Андрей. — Твоя тетя — она ведь не единственный твой… родственник?

— Если ты имеешь в виду моих родителей, то с отцом я давно не общаюсь, — покачала головой я. — Он живет в другом городе, и у него своя семья. Мы с ним не поддерживаем никаких отношений.

— Я не о родителях, ты ведь сама понимаешь, — возразил он. — Ты знаешь, что я имею в виду. Ни за что не поверю, что у тебя нет мужа или хотя бы молодого человека. Можешь не отвечать, это твое право, да кто я такой, чтобы лезть в твою личную жизнь… Но это очень важно для меня.

— А мне не верится, что у тебя нет подруги, — попробовала я отшутиться. — Наверняка в реальной жизни, за пределами больницы, за тобой девки толпами бегают!

— Уже не бегают, — серьезно покачал головой Андрей. — Знаешь, я уже не в том возрасте, чтобы бросаться за каждой юбкой. Да, не скрываю, было время, когда женское внимание мне льстило и я этим нагло пользовался. Но с возрастом понимаешь, что главное — не внешность, а душа человека. Поди думаешь сейчас — вешаю тебе лапшу на уши… Но это так на самом деле. Я сначала решил, что ты — одна из тех девушек с модельной внешностью, которые на деле пустышки, не имеющие собственного мнения и собственных интересов. Что ты смеешься? Думаешь, твою красоту и привлекательность можно скрыть уродливой больничной пижамой? Но я ошибался, ты совсем другая. Я никогда в жизни не встречал такого глубокого, умного человека, как ты. И я прекрасно понимаю, что не один я так думаю. Поэтому и интересуюсь, есть ли у тебя кто-то…

Я молчала, не зная, что ответить. Похоже, наша игра зашла слишком далеко — если Андрей говорит сейчас правду, а я вижу, что он не лжет, то я оказалась совсем не в приятной ситуации. Ведь с самого начала нашего знакомства я не говорила ему всю правду! Могу поспорить, Андрей считает, что я этакая «тургеневская барышня» с книгой Есенина под мышкой, которая достаточно эрудированна, чтобы неплохо играть в шахматы. Но если наше общение с ним продолжится после выписки из больницы, как долго я смогу скрывать от него, кем работаю на самом деле? И вдруг, узнав, что я этакий Джеймс Бонд в юбке, Андрей не захочет поддерживать со мной отношения? Кому приятно осознавать, что молодая девушка, которая выглядит трогательно и беззащитно, на самом деле головорез с револьвером?

— Молчание означает да? — прервал мои размышления Андрей.

Я отрицательно покачала головой.

— То есть… у меня есть шанс? — продолжал он. Я по-прежнему молчала, и только издалека, словно откуда-то из другого мира, доносились голоса участников ток-шоу.

Вечером, когда нам раздали таблетки и отправили по палатам, я долго не могла уснуть. Увы, не могу сказать, что бессонницу вызвали размышления о самоубийстве Оли или предположения, где сейчас могла бы находиться Аня. На ум пришла история, когда писателя Артура Конан Дойля читатели попросили написать рассказ о любви Шерлока Холмса. Автор было возмутился: как это так, что за безобразие! Шерлок Холмс — это машина, которая создана для разгадки сложных преступлений, романтические истории — не про него! Уважаемые поклонники, вы не туда обратились. Но желание публики — закон, и Конан Дойлю пришлось написать рассказ про Ирен Адлер.

Наверно, если бы я была героиней каких-нибудь детективных рассказов, автор бы тоже долго возмущался, когда читатели попросили бы его написать что-то романтическое о Жене Охотниковой. «Да что вы творите? — воскликнул бы этот придуманный мною автор. — Что вы себе позволяете? Женя — не какая-то дамочка с розовыми мечтами, она телохранитель! И точка!»

Вот только почему этот самый автор вдруг сдался и «придумал» историю, о которой его просили читатели? Почему не настоял на своем, и несчастная Женя вынуждена изменить себе и превратиться… не знаю, в кого я превращаюсь. Я грешила на свое нынешнее состояние после ранения, на сотрясение мозга — вдруг у меня что-то произошло в голове, а Андрей оказался не в то время и не в том месте? Представляю, что сказала бы тетя Мила, если б узнала обо всем этом безобразии. Наверняка бы посмеялась и заявила: «Вот видишь, Женечка, ты все-таки обычная женщина, зря себе все это надумала — я не хочу заводить семью, не хочу никаких связей… Это у тебя в голове сплошное „не хочу“, природу-то не обманешь! Скоро вот и о детках начнешь думать…»

А я не хочу, не хочу, не хочу! Верните все, как было, мне не нужна ваша обычная жизнь, не нужны мелочные слабости, я хочу быть собой, быть той, кем я сама себя сделала!

Но порой нас не спрашивают о том, что мы хотим или нет. Порой происходит то, что нам не нужно, чего мы боимся, чего избегаем. Неужели это случилось со мной? Я не готова к этому, я не могу с этим жить!

Но… одновременно я не хочу, чтобы Андрей исчез из моей жизни. И не хочу, чтобы мы были «просто друзьями». Мне не нужна «просто дружба», мне нужно большее…

Внезапно пришло смс-сообщение. От Андрея.

Те три слова — настолько банальные, настолько предсказуемые и обычные, три слова, которые говорят постоянно в любимых тетушкой телесериалах, три слова, над которыми я всегда насмехалась и считала их дурацким сочетанием букв…

Эти три слова вдруг заставили мое сердце биться иначе. Я никогда не забуду этой эсэмэски, никогда, никогда…

Глава 7

Снова я держала в руках исписанный крупным, по-детски круглым почерком листок бумаги в клеточку. Письмо занимало две страницы, и мне казалось, что я запомнила его наизусть. Каждое слово больно резало меня, словно острым ножом по живой ране, каждое слово отпечатывалось в памяти отвратительным клеймом.

Это было предсмертное письмо Оли, наверно, женщина написала его перед своей смертью. Она ведь все продумала, все решила — обвела вокруг пальца и меня, и Максима Григорьевича, который сделал все возможное, чтобы помочь ей. Наверняка он был уверен, что его уговоры подействовали, Оля решила начать новую жизнь — увы, без мужа. Но я никогда не подумала бы, никогда бы не догадалась о том, что произошло на самом деле…

«А ты, Женя, оказалась гораздо глупее, чем я думала, — писала мне женщина. — Я знаю, кто ты на самом деле, и потому считала, что ты намного сообразительнее, намного рассудительнее… Увы, я ошиблась.

Знаешь, Женя, ведь мой муж не погиб. Он жив, и не было у него никогда никакого рака, я все это придумала. Ведь для меня он все равно что мертв. Было бы лучше, если б он на самом деле умер — мне было бы гораздо легче. Но он счастлив, счастлив не со мной, и я ненавижу его за это. Я пыталась покончить с собой только для того, чтобы он понял, как виноват, и вернулся ко мне. Но этого не произошло.

Женя, а знаешь, мы ведь с тобой похожи. Ты такая же, как и я — глупая, доверчивая девочка в розовых очках, которая поверила в любовь. Только поэтому я пишу тебе это письмо. Мне просто искренне жаль тебя, потому что ты находишься в точно такой же ситуации, как и я.

Я видела тебя с Андреем, видела, как ты смотришь на него, и мне все стало ясно. Ты всегда считала себя сильной и умной, но в этот раз ты проиграла. Я вижу это и знаю, чем все закончится. Пожалуйста, дочитай это письмо до конца, иначе ты так ничего и не узнаешь.

Мне незачем тебе врать. Я знаю то, о чем ты не догадываешься, потому что ты ослеплена своей любовью. На самом деле Аня — не сестра Андрея, а его любовница. И оба они знают все про тебя. Они вдвоем затеяли эту игру — просто чтобы разнообразить свою жизнь. Аня с Андреем поспорили на тебя — что Андрей сможет заставить тебя, такую крутую и бесчувственную, влюбиться в него. И Аня сбежала из больницы только затем, чтобы не мешать Андрею делать свое дело.

А ты, Женя, ты уже проиграла. Скоро Андрей расскажет тебе, что любит Аню и они давно собираются пожениться. Я представляю, как тебе больно читать все это, но ты должна знать всю правду. Хотя бы сможешь подготовиться к удару…

А мне незачем больше жить. Коля счастлив со своей новой женой, а мне только один путь. Обмануть и тебя, и врачей оказалось проще простого, только непонятно, как психолог оказался столь глупым, что поверил мне. Я обвела и его вокруг пальца. Думаю, что совершаю доброе дело напоследок — горькая правда лучше сладкой лжи.

Прощай, Женя. Прощай навеки»…

Я читала и читала письмо, и буквы постепенно становились нетвердыми и нечеткими, они расплывались, но я знала каждое слово. Мне казалось, что листок бумаги постепенно тает в моих руках, он исчезал, как и мои пальцы, мои руки. Я становилась невидимой и бесплотной, невесомой — мое тело словно испарилось вместе с письмом. И я уже могла находиться не только в темной палате, но и за ее пределами. Я могла подняться выше, могла оказаться за пределами больницы. Могла воспарить над городом, таким жестоким и суровым, над городом, в котором царят ложь, порок и предательство. А мне все это было чуждо — я летала в звездном небе, над темной рекой, в которой отражалась лунная дорожка…

Я летала… А теперь я снова в палате, снова лежу на кровати, и за окном нет той темноты, нет луны и звезд, которые только что я видела, которыми совсем недавно любовалась и наслаждалась. Нет больше ночной прохлады, нет свежего воздуха. В палате всегда закрыты окна, и я могу видеть только утреннее солнце, нагло пробивающееся сквозь стекло в комнату.

Письмо… До того, как летать над городом, я читала Олино письмо. Только где оно? Не помню, куда я его положила… Может, оно под подушкой? Или упало на пол? Нет, нигде не могу найти этого тетрадного листа… Но я ведь точно помню, что читала его! Я могу рассказать его наизусть, я помню в нем каждое слово! Вроде что-то говорилось про Аню, про Олиного мужа, который не болел раком, который не умер, а просто ушел к другой. Про Андрея, который на самом деле обманывал меня! Мне нужно найти это письмо — я покажу его Андрею, и он во всем признается! Куда оно могло деться? Я не выходила из палаты, я… я только покинула ее пределы.

Сон. Похоже, это снова был ночной кошмар, хотя трудно поверить, что все произошло не наяву. Ведь все так правдоподобно, так реалистично! Может, я сейчас сплю, и мне снится, будто я лежу на кровати, а солнце светит в окно? Но сейчас все тоже очень реалистично, и я не могу выбрать из двух реальностей одну настоящую! Грань между явью и снами стирается, и я не понимаю, где я настоящая, а где мой образ во сне. Вдруг и Андрей, и все происходящее только приснилось мне? Тогда я должна проснуться, я должна оказаться в обычной жизни! Мне нужно согнать с себя весь этот бред, это наваждение! Что, в конце концов, происходит?

Я больно ущипнула себя — воспользовалась самым распространенным способом. Как говорят, если сильно ущипнуть свою руку, то проснешься. Или почувствуешь боль, свидетельствующую о том, что находишься в состоянии бодрствования. Так как рука неприятно заболела, я решила, что сейчас не сплю. Я встала с кровати, стараясь отслеживать каждое свое движение, десять раз присела. Я по-прежнему не просыпалась. У меня возникло желание сделать двадцать отжиманий, но тут я вспомнила, что плечо у меня до конца не зажило и нагружать руку чревато нехорошими последствиями. Поэтому я вышла из палаты и направилась в туалет. Включила ледяную воду и хорошенько умылась, после чего почувствовала себя немного лучше.

Посмотрела на собственное отражение в зеркале — волосы всклокочены, под глазами — темные круги, взгляд то ли усталый, то ли полубезумный… Да, что осталось от той активной, энергичной молодой женщины, которой я когда-то была! Сейчас я меньше всего напоминала себе ту Женю Охотникову, для которой любое дело яйца выеденного не стоит, которая запросто решит любые проблемы, обезвредит самого находчивого преступника и спасет жизнь клиенту. Сейчас передо мной стояло нечто, больше похожее на призрак или сумасшедшую, одержимую навязчивыми фобиями и мыслями.

Нет, я не хочу быть такой жалкой, такой ничтожной! Мне надо вернуться к той себе, которой я была раньше! Надо как можно скорее выписаться из этой клиники, забыть ее как страшный сон! Хотя у меня поначалу возникали мысли, что надо бы задержаться в больнице до тех пор, пока я не разгадаю тайну исчезновения Ани и не пойму, кто написал записку и вручил ее Оле, тем самым подтолкнув ее к самоубийству. Но теперь я решила попросить Степана Сергеевича выписать меня как можно быстрее — ведь никто не нанимал меня расследовать пропажу пациентки, я сама взялась за это дело от скуки! Поэтому мне без разницы, почему сбежала Аня, я не собираюсь выяснять подробности самоубийства Оли, я хочу, в конце концов, забыть Андрея! Навсегда вычеркнуть его из памяти, как сон, как какое-то наваждение! Если выбирать между трезвым рассудком и омутом чувств, я выбираю первое!

Я вышла из уборной и прошла в общую гостиную. Вспомнила, что оставила телефон в палате, и отправилась за ним. Время близилось к девяти утра — значит, скоро нас позовут на завтрак. А потом мне надо будет попросить о встрече с моим лечащим врачом. Хорошо, что дежурит не Вера Алексеевна — с остальными медсестрами легче договориться.

К счастью, никаких эсэмэсок мне больше не приходило. Против воли я открыла вчерашнее сообщение Андрея. Попыталась прочитать его без всяких эмоций, сделаться равнодушной. Получилось неважно. Эти слова — «я люблю тебя» — воздействовали на меня каким-то невероятным образом, и бороться с этим у меня не хватало сил. Лучше всего стереть это сообщение, как будто его и не было — я нажала на «опции», высветилось действие — «удалить сообщение». Но нажать на кнопку я так и не смогла — просто сидела и смотрела на сообщение, возле которого висел список действий с эсэмэсками.

— Женя, доброе утро! — раздался голос Натальи Владимировны, появление которой я даже не услышала. — Как себя чувствуешь?

— Хорошо. — Я выключила мобильник и взглянула на медсестру. Та выглядела бодрой и жизнерадостной, чего невозможно было сказать обо мне.

— Пойдем на завтрак! — позвала меня она. — Ты точно в порядке? Выглядишь не очень, если честно…

— Вчера моя соседка покончила жизнь самоубийством, — сказала я. — Не могу прийти в себя после этого.

— Да, я в курсе, — вздохнула Наталья Владимировна. — Ужасная история. Но ее можно понять — прошло слишком мало времени со смерти ее мужа, а в больнице она не так давно. Если бы с ней поработали психологи, думаю, этого бы не произошло.

— Она была на сеансе психотерапии, — возразила я. — Но ей это мало помогло. И потом, вы уверены, что муж Оли умер? Может, он просто ушел к другой женщине?

— Нет, что ты! — покачала головой медсестра. — У него был рак, это тяжелая болезнь. Почему ты придумала такую глупость?

— Не знаю, — пожала я плечами, стараясь казаться равнодушной. — А вы наверняка уверены, что Олин супруг умер?

— Ну конечно же. К Оле приходили родственники Николая, когда она находилась без сознания. Они и на похоронах были, поэтому ты это зря себе надумала. Да и не стала бы она кончать жизнь самоубийством, если б имела место банальная измена. Это ж не так катастрофично, как смерть. Всегда есть шанс, что муженек нагуляется да вернется к жене.

Стало быть, письмо — это только сон, подумала я про себя. Раз Олин муж действительно умер, значит, мне все это приснилось. И слова Оли о том, что Андрей не брат Ани, а ее любовник, тоже мне приснились? А если это правда? Вдруг Андрей на самом деле ловелас, этакий Казанова, который коллекционирует женщин? И я стала его новой жертвой? Ну уж нет, этого я не допущу! И в случае, если мои подозрения оправдаются, я найду способ так отомстить ему, что запомнит на всю жизнь!

По дороге в столовую я пыталась вспомнить все приемы, которыми пользуются обычно пикаперы — то есть мужчины, для которых веселое хобби — склонить женщину к интимной близости, а потом бросить ее. Способы расположить к себе даму стары как мир — в частности, такой «джентльмен» обычно внимательно слушает собеседницу, о себе рассказывает мало и туманно. Создает некий ореол тайны, чтобы быть интересным для женщины. Но вроде Андрей довольно много рассказывал о себе… Хотя, возможно, он просто лгал, чтобы вызвать мой интерес? Я же не могу проверить, действительно ли он занимался экстремальными видами спорта, не могу узнать наверняка, какую жизнь он вел до больницы! А может, мне стоит поговорить с его матерью? Она же навещает его каждый день, почему бы не воспользоваться этим?

Я решила попробовать использовать методы правильного общения с таким человеком. Предположим, я права, и Андрей попросту выбрал меня на роль очередной игрушки для своей коллекции. Что ж, постараемся пресечь все его попытки сблизиться со мной и посмотрим, что из всего этого выйдет…

Андрей уже сидел за столиком в столовой. На подносе снова стояло две тарелки — и на меня тоже. Ага, испытанный прием. Ухаживание в больнице — вещь не простая, изобразить «конфетно-букетный» период весьма проблематично. Молодец парень — нашел выход. Экая забота — положить даме порцию несоленой каши, падаю от умиления!

Я молча села за столик, придвинула к себе тарелку. Андрей посмотрел на меня и улыбнулся:

— Женя, доброе утро! Как ты?

— Прекрасно, — равнодушно пожала я плечами. — Не стоило беспокоиться, я в состоянии сама сходить за своей порцией.

Моя реакция Андрея обескуражила, и я цинично про себя подумала: «Один ноль в мою пользу». Посмотрим, как ты со мной справишься.

— Прости, я не думал, что обижу тебя, — проговорил он расстроенно. Надо же, какой замечательный актер! Может, ему в театре стоит выступать? Ловко изображает любые эмоции, снимаю шляпу!

— Думать иногда бывает полезно, — язвительно заметила я. — Да, и кстати, на твоем месте я попросила бы мать принести комплект сменной одежды. У тебя на рукаве пятно, хоть мы и в больнице, но это не повод ходить в нестираной одежде!

Насколько я знаю, ловеласы всегда стараются тщательно следить за своим внешним видом, и такое жесткое замечание относительно одежды должно больно уязвить пикапера. Я смело поставила еще одно очко в свою пользу — Андрей тут же сконфуженно посмотрел на рукав своей футболки и пробормотал:

— Да, ты права… Я и в самом деле мало внимания уделяю внешнему виду, точно… Глупо вышло, наверняка тебе неприятно завтракать с человеком, который так неопрятно выглядит…

— Именно, — победно улыбнулась я. — Кусок в горло не лезет. Приятного аппетита, я, пожалуй, пойду!

В мои планы входило демонстративно выйти из столовой, но я вспомнила, что в обязанности медсестры входит проверять, едят ли больные, и если нет, то заставлять их съесть хотя бы половину порции. Не хватало еще, чтобы Наталья Владимировна засекла меня и, как маленькую, заставила есть кашу. Нет уж, опозориться я была не готова, поэтому попросту встала из-за стола, взяла тарелку с кашей на пункте раздачи и уселась за другой столик. Я пыталась ободрить себя — наконец-то я узнаю ту Женю Охотникову, язвительную, безжалостную и хладнокровную! Если я была права и Андрей ловко манипулировал мною, то теперь я отомстила ему за все! Вон как он понурился — даже не ест, смотрит на стол. Получи, фашист, гранату! Поделом тебе, будешь знать, как кадрить девушек и бросать их!

А… если я ошиблась? Нет-нет, такого быть не может! Я права, я поступила верно, я молодец! Главное, не сбавлять обороты, чтобы Андрею досталось по полной! Пускай расхлебывает, сам виноват!

Несмотря на то что я должна была радоваться своей победе — наконец-то я показала свой характер! — настроение у меня не улучшилось, а даже испортилось еще сильнее. Я с трудом запихнула в себя половину порции, запила завтрак несладким чаем и отнесла тарелку на стол. Стараясь не оглядываться на расстроенного Андрея, вышла из столовой. Парень попросту мастерски играет свою роль, вот и все! На самом деле он может быть расстроен потому, что не справляется со своей задачей и очередная «жертва» отшила его!

Я поднялась наверх, подошла к кабинету Степана Сергеевича. Может, мне повезет, и врач на своем рабочем месте? Попрошу его о выписке — скажу, что чувствую себя хорошо, ничего меня не тревожит и я хочу долечиваться дома. Здесь же никого не принуждают лечиться, это больница, а не тюрьма! Степан Сергеевич должен пойти мне навстречу, у него нет ни одной причины держать меня в клинике. Поскорее вернусь домой, приведу себя в порядок, буду смотреть фильмы в свое удовольствие и ждать возвращения тетушки Милы…

Фильмы… Когда-то они мне нравились, но сейчас я поймала себя на мысли, что меня совершенно не тянет уткнуться в экран и следить за событиями в остросюжетном боевике или триллере. Для меня это странно — я всю жизнь обожала смотреть кино! Помнится, на какие я только ухищрения не пускалась, чтобы добыть видеокассету с новинкой, что только не делала, лишь бы посмотреть заинтересовавший меня фильм! С появлением компьютеров и Интернета все это сильно упростилось — знай себе, скачай кино и смотри на здоровье! — но любовь к данному занятию нисколько у меня не ослабла. Даже наоборот, иногда мне хотелось побольше свободного времени, чтобы провести вечер (а лучше — несколько вечеров, в идеале — дней) за просмотром фильмов. Но… сейчас подобная мысль мне внушала нечто, похожее на отвращение. Я не хочу смотреть кино, я не хочу жить, как раньше! Но… чего я тогда хочу?

Это не важно. Я решила выкинуть Андрея из своей жизни, и я сделаю это. Сейчас же сотру его сообщение и на этом буду считать, что все кончено. Я не оставлю ни единой мысли о нем, я первая брошу его!

Я открыла сообщение. Что ж, стереть я всегда успею — совсем забыла, надо поговорить с врачом. Вот побеседую со Степаном Сергеевичем и сотру сообщение Андрея. Перво-наперво поговорю с врачом…

Однако дверь в кабинет Степана Сергеевича оказалась запертой. На мой стук никто не отозвался, и я сделала вывод, что рабочий день доктора пока не начался. Ладно, подожду его в общей гостиной — после завтрака должны быть процедуры, но думаю, что побеседую со своим лечащим врачом до сеанса массажа и прочих больничных «развлечений».

Сидеть в гостиной без дела не хотелось, и я пожалела, что с собой у меня нет книги стихов Есенина. Заучивание стихотворений здорово бы отвлекло меня от ненужных мыслей, да и ждать врача было бы не так скучно. Но я боялась пропустить появление Степана Сергеевича, поэтому не пошла в палату. Уставилась в телевизор, надеясь отвлечься. Пусть показывают и не фильм вовсе, а всего лишь новости, ну и ладно. Буду в курсе событий, которые происходят в городе, а то в больнице я живу как в каком-то вакууме.

— И теперь немного криминальной хроники, — хорошо поставленным, четким голосом проговорила ведущая новостей, молодая блондинка с прямыми волосами в строгом пиджаке. — Город потрясло зверское убийство женщины, время и место которого установить пока не удалось. Изуродованный до неузнаваемости труп найден в лесу неподалеку от Тарасова, по предположениям экспертов, убита молодая женщина. Мы решили не показывать снимки тела, слабонервным людям лучше этого не видеть. Труп нашел пенсионер, живущий неподалеку, который совершал вечернюю прогулку со своей собакой. По предположениям полиции, женщина была убита не в лесу, туда преступник привез труп в целях спрятать тело. На убитой была найдена цепочка с кулоном в виде кораблика — это единственная улика, по которой можно установить личность женщины. Просьба всем, кому что-либо известно об убитой, обращаться в местные органы полиции. И еще раз призываем жителей и в особенности жительниц нашего города соблюдать меры собственной безопасности. Скорее всего, в городе орудует маньяк, поэтому воздержитесь от вечерних прогулок, а если не можете это сделать, добирайтесь с работы домой на машине или просите родственников вас встретить. Родители, будьте бдительны — не отпускайте своих детей одних, позаботьтесь об их безопасности!

А теперь — немного о погоде…

Что сегодня будет в Тарасове — дождь, солнце или выпадет снег, меня не интересовало. Я крепко задумалась. Стало быть, в городе орудует какой-то маньяк… Возможно, мои услуги вскоре кому-то понадобятся, поэтому не следует засиживаться в больнице. Я не слишком доверяю полиции — печальная действительность такова, что органы правопорядка не сильно стараются уменьшить уровень преступности в городе. Зря я не смотрела новости раньше — может, узнала бы еще о каких-нибудь жертвах маньяка. Или та женщина — первая? Если диктор права и какой-то ненормальный режет представительниц слабого пола, то будут новые трупы. И все же что-то мне не нравилось в том, что я услышала. То есть я неправильно выразилась. Понятное дело, сам факт убийства мне уже не нравился, но было что-то еще. Я вспомнила детали рассказа ведущей. Она говорила, что на убитой найден кулон — кораблик и по нему можно установить личность жертвы. Внезапно мне на ум пришел наш разговор с Аней вечером. Мы обсуждали то ли литературу, то ли живопись — точно не помню, не в этом суть. Маленькая деталь — Аня наклонилась, у нее упала книжка, которую она читала на английском языке, и я увидела у нее на шее цепочку… Но висел ли на ней кулон — сказать не могу, цепочка сверкнула, и я запомнила это. Да нет же, не было никакого кулона — девушки часто носят цепочки на шее. А может, у Ани просто был нательный крестик? Скорее всего, это был крестик, как я сразу не догадалась! Глупости все это — Аня, скорее всего, уже дома, она просто сбежала из больницы в знак протеста. Может, повздорила с матерью накануне и показала таким образом характер. Надоело быть паинькой и примерной девочкой, вот и произошло то, что произошло. Ну конечно же, Андрей мне сообщит, что приходила его мама и сказала, что Аня дома, с ней все хорошо, после побега из клиники она приехала к своей университетской подружке и пожила у нее какое-то время. Да может, и не к подружке, а просто к знакомой, согласившейся ее приютить. Аня же не все рассказывала брату (и брату ли?…) и матери, а может, просто вскользь упоминала в разговорах про одногруппницу. Как? Да как угодно! Допустим, «взяла у Веры (Маши, Тани) книжку почитать, мне она понравилась». Одной этой фразы достаточно, чтобы заключить: раз девушки обмениваются художественной литературой, значит, у них интересы совпадают. И вряд ли между ними плохие отношения. Среди студентов сейчас это распространено — ночевать у однокурсника с целью подготовиться к семинару или просто посмотреть фильм. Все объясняется просто, я зря себе все надумала!

Внезапно раздался звук мобильного телефона. Новая эсэмэска. Проклятье — не могут сделать в клинике нормальную связь! Меня эти смс-сообщения скоро до сердечного приступа доведут! И самое главное — я не могу перезвонить!

А может, это от Андрея? Но… я ведь так нагрубила ему в столовой… Сомневаюсь, что после этого он вообще захочет со мной разговаривать. Но я же сама хотела этого! Я решила отвязаться от лицемерного ухажера, коим он являлся. Вряд ли интуиция меня подвела — поди, он в самом деле встречается с Аней, поэтому я поступила правильно. С такими людьми иначе нельзя, пускай отвечают за свои поступки!

И все же в глубине души я надеялась, что смс-сообщение было от Андрея.

Ошиблась.

Номер, с которого мне написали, оказался незнакомым. Точнее, я узнала цифры — именно с него мне накануне пришло смс-обвинение в смерти Оли.

«Довольна? Эта смерть — не последняя благодаря тебе!»

Господи, да что же это творится и когда все это закончится?! В чем меня обвиняют? В самоубийстве Оли? В исчезновении Ани? Я тут при чем? Обе мои соседки по палате сами выбрали себе судьбу — Аня покинула лечебницу, Оля ушла из жизни… Кто мне все это пишет? И зачем? Чтобы я поверила в то, что причастна к этим двум происшествиям? Чтобы у меня случился нервный срыв и поехала крыша? Не дождетесь! У меня крепкая психика, на меня такие уловки не действуют! Обвинения и запугивания — пустая трата времени, так что не надейтесь, что я поддамся на провокацию!

Первым моим порывом было удалить сообщение, но я вовремя остановилась. Ну уж нет, угрозы и обвинения я стирать не буду — немного приду в себя и трезво поразмышляю над этим. Жаль, не знаю, как выяснить номер Олиного телефона — при женщине его не было, наверно, если она поступила с мобильником, то сейчас телефон находится в кабинете у ее лечащего врача. А кто был Олин врач? Не знаю… Я ведь тоже его не видела… Сплошные вопросы, лишенные ответов.

Я облокотилась на стол, подперев голову руками. Ни единой зацепки, ничего, что помогло бы мне докопаться до истины. Или моя голова отказывается соображать? Не знаю, не знаю, не знаю… Столько всего навалилось, вдобавок ко всему таблетки, бессонница… Андрей… Да выкинь же ты его из головы, со злостью приказала я себе. Перестань сейчас же думать о нем, прекрати немедленно! Не превращайся в бестолковую клушу, слышишь?

Как же я от всего устала… У меня словно иссякла батарейка. Сил — физических и моральных — ни на что не хватает… Хочется только уснуть — крепко и надолго, чтобы не было всего этого… Кто бы только знал, как мне все надоело, как опротивели больничные стены, как я устала от этих палат, столовой, кабинетов…

— Женя, прости меня за вчерашнее, — рядом со мной за стол сел Андрей. Выглядел он поникшим и расстроенным. — Я не знаю, зачем написал эту смс. Наверно, она тебя разозлила, да? Поверь, я не хотел тебя обидеть!

— Понимаю, — устало кивнула я. — Можешь не извиняться.

Почему-то мне больше не хотелось заставлять Андрея переживать, не хотелось больше язвить и унижать его. Наоборот, я чувствовала себя отвратительно из-за этой проклятой сцены в столовой.

— Если ты больше не захочешь общаться со мной, я пойму, — продолжал он. — Ты скажи, если я вызываю у тебя отвращение. Меньше всего на свете я хочу причинять тебе неудобства.

Я не знала, что ответить на эти слова. Пару раз мне в голову приходили какие-то мысли, но я не высказывала их вслух. Потом собралась и проговорила:

— Андрей, мне нужно задать тебе один вопрос. Возможно, он покажется тебе странным, но… Вспомни, был ли у Ани кулон в виде кораблика. Это очень важно.

На лице Андрея промелькнуло растерянное выражение. Похоже, он ожидал что угодно, только не этот вопрос. В конце концов, он пожал плечами и ответил:

— Не понимаю, почему ты спрашиваешь… Да, у Ани был такой кулон — его я и подарил ей на восемнадцатилетие. Долго думал, какой подарок выбрать, с матерью советовался. Аня просто в детстве очень любила книги про корабли — ну, о путешественниках, про пиратов… Сейчас-то она выросла из такой литературы, но я вспомнил о ее увлечении, поэтому решил выбрать украшение, которое бы напоминало ей о детстве. Помню, мы с ней вместе обожали книгу «Одиссея капитана Блада». Я первый прочел ее, потом посоветовал роман Ане. Мы даже как-то играли в пиратов по этой книге — точнее, Анька изображала Арабеллу, а я был капитаном Бладом. Да, веселое было время…

— Ясно… — пробормотала я. — И… Аня носила кулон?

— Да что ты, Анька просто не расставалась с ним! — усмехнулся Андрей. — Я обрадовался, что подарок пришелся сестре по душе — она сразу нацепила его, сказала, что никогда не будет снимать. В память о том, что у нее такой старший брат. Она все переживала, что когда-нибудь я женюсь на какой-нибудь девушке и забуду свою сестру. Может, это и стало причиной того, что мне уже тридцать один год, а семьи так и нет… Вроде и Аню жаль — на подсознательном уровне. Странно, правда? Получается, что я опасаюсь встреч с девушками из-за сестры. Но хоть и понимаю это, а поделать ничего не могу. Все время кажется, что так я ее предаю.

— Да, вы очень близки, — произнесла я со смешанными чувствами. — Наверно, здорово, когда между братом и сестрой такая привязанность…

— Да, конечно, но… — Андрей замешкался, потом продолжил: — Так все равно не может продолжаться вечно. Как бы ни дружны мы были с Аней, рано или поздно придет время, когда она кого-нибудь встретит или я… встречу. Я решил, что не буду осуждать сестру, даже если ее выбор мне не понравится. В конце концов, мы уже не дети, а взрослые люди, и у каждого должна быть своя личная жизнь. И знаешь, Женя, я рад, что вы с Аней нашли общий язык. По крайней мере, она не будет против… если, конечно, ты согласишься…

— О чем ты? — вопросительно взглянула я на него. Андрей растерялся, потом тихо пробормотал: — Так… мысли вслух. Напрасные мечты…

Мы замолчали. Я старалась сосредоточиться на том, что узнала у Андрея. Много ли девушек в Тарасове носят кулончик в виде корабля? Наверняка это украшение — не единственное в своем роде, возможно, имеет место простое совпадение. А если все-таки нет? Если это не случайное стечение обстоятельств? Но… кому нужно было убивать Аню? Я хотела надеяться, что жертва маньяка — не моя бывшая соседка по палате, но факты говорили против этого. Кулончик в виде кораблика… Единственное, что нашли на жертве, единственное, что помогло бы опознать ее…

— Женя, а почему ты вдруг спросила про кулон? — нарушил молчание Андрей. — Немного странно…

— Просто вспомнила, что видела его, — пожала я плечами как можно равнодушнее. — Необычное украшение. Я раньше не встречала подвесок с корабликами, хотя, возможно, не обращала внимания.

— Ты права, — улыбнулся Андрей. — Знаешь, я ведь весь город оббегал в поисках такого украшения. Мне предлагали какие угодно кулоны, но того, что я искал, нигде не было. Посчастливилось найти в одном маленьком ювелирном магазинчике — там как раз продавались всякие редкие штуковины. Кораблик был единственный в своем экземпляре, я его купил за бешеные по тем временам деньги. Недавно зашел ради интереса в магазинчик — представляешь, закрылся! Видимо, прогорел. Вещи редкие, но дорогие, а откуда у жителей нашего города средства на покупку подобных украшений? Есть, конечно, состоятельные граждане, только сомневаюсь, что они знали про этот магазин. Сейчас на этом месте находится пиццерия, и вот она точно пользуется спросом.

— Вот как, — пробормотала я тихо и отвела глаза в сторону. Сомнений быть не могло: убита Аня, раз кулон был такой редкостью. Но… как могло такое произойти? Неужели девушку на самом деле похитили из больницы? Но кто и зачем? Да не мог сюда пройти посторонний — на входе дежурит охранник, пускают в клинику только персонал и родственников пациентов! А может, все было по-другому? Предположим, девушка сбежала сама, по своей воле. Она хотела вернуться домой, но не смогла этого сделать, так как той ночью на нее напал маньяк-убийца, зверски расправился с девушкой, а труп спрятал в лесу. Тогда неудивительно, что от Ани не было ни слуху ни духу, а нашли ее совсем недавно. Эта версия больше похожа на правду. Вот только как рассказать теперь об этом Андрею? Сейчас я уже верила, что Аня его сестра, хотя явных доказательств тому у меня не было. Но если Андрей все это время мне врал, то я самый глупый и наивный человек в мире, хотя такого о себе я сказать не могла. Да не верю я, что Андрей лжет! Не может быть этого, меня так просто нельзя провести! И зачем я так с ним вела себя утром в столовой? Как ему рассказать о смерти сестры?

— Женя, ты ведь не думаешь, что Аня мне не сестра? — словно прочел мои мысли Андрей. — Мне кажется, ты из-за этого так рассердилась на меня? Если ты и в самом деле не веришь мне, хочешь, я попрошу свою маму поговорить с тобой? Да если уж на то пошло, я могу ее попросить привезти свидетельство о том, что мы с Аней — брат и сестра! Да что угодно, только бы ты поверила мне!

Я недоумевающе посмотрела на Андрея. Не похож он на обычного обольстителя — Дон Жуана, — если бы он был таковым, то наверняка бы начал обвинять меня в недоверчивости, устраивать разборки, ссоры… А Андрей вел себя совсем наоборот. Неужели он готов так… так унижаться из-за того, что я ему не верю?

— А… а если я и правда соглашусь поговорить с твоей мамой? — тихо спросила я. — Что тогда?

— Тогда все просто. Когда она придет навестить меня, я сообщу тебе, — пожал плечами Андрей. — Ты убедишься, что я не лгал тебе. Никогда. Я говорил тебе только правду, хотя, возможно, это и зря… Обычно парни красуются, пытаясь произвести впечатление на девушку. Но я не привык играть в такие игры — все равно ложь рано или поздно раскроется, так? Зачем обманывать и приукрашать действительность? Чтобы потом тот, кому человек соврал, разочаровался? Отношения, выстроенные на лжи, не имеют будущего. Лучше сразу говорить правду, какой бы горькой она ни была. Я вижу, что ты тоже так думаешь. Это ведь и в твоих правилах — говорить все как есть, да? Ты ведь тоже никогда не лжешь?

Вопрос повис в воздухе. Я не знала, что ответить на это. Я почувствовала себя мелочной лгуньей — выходило, что это я обманывала Андрея, ведь я скрывала от него правду о том, кто я на самом деле! И сейчас я снова не рассказала ему про сводку теленовостей, хотя должна была это сделать! Но почему я не могу заставить себя решиться и сказать Андрею, что его сестра мертва? Почему как только я собираюсь сказать это, нужные слова не находятся, а голос пропадает? Я оказалась в западне, которую сама себе выстроила! И как из этого выпутываться, не представляю. Чем дальше, тем больше недомолвок, тем больше я запутываюсь в собственной истории, тем труднее расставить все точки над «i».

— Я… ошибаюсь? — по-своему истолковал мое молчание Андрей. — Почему ты молчишь?

— Андрей… — Я собралась с духом, приготовившись начать трудный для меня разговор. — Понимаешь, дело в том, что ты совсем ничего обо мне не знаешь. Возможно, ты составил неверное представление обо мне, и тебе кажется, что… что я… в общем, может статься, ты сильно ошибаешься по поводу меня.

— Женя, поверь, того, что я вижу, когда разговариваю с тобой, достаточно, чтобы понять, какой ты человек на самом деле. Да, ты права, я хотел бы знать о тебе как можно больше, хотел бы услышать всю историю твоей жизни… Но я не хочу лезть к тебе в душу, пока ты сама не почувствуешь, что желаешь мне рассказать о себе. Это твое право — ты можешь оставить свое прошлое в тайне, я хочу лишь знать одно: есть ли у меня хоть один шанс? Если ты обручена, помолвлена, если за пределами больницы у тебя есть человек, с которым тебя связывают близкие отношения, — я пойму, только скажи! Я не собираюсь отбивать тебя у другого, не собираюсь ломать твою жизнь. Единственное, что я хочу — это чтобы ты была счастлива. И я буду самым счастливым человеком, если ты будешь счастлива со мной. А если с другим — что ж, я приму это и больше не буду тебя беспокоить.

— Но неужели тебя не волнует, чем я занимаюсь в обычной жизни? — удивилась я. — Что, если моя профессия покажется тебе… немного странной?

— Ты меня заинтриговала, — улыбнулся Андрей. — Даже не могу представить, кем ты можешь работать, после таких слов… Но знаешь, мне абсолютно без разницы, чем ты занимаешься — можешь даже сказать, что ты занимаешься чем-то противозаконным. Представляешь, я даже не стану возмущаться, если вдруг ты признаешься, что являешься наемным убийцей или занимаешься сбытом наркотиков. Конечно, необычно для такой девушки, которая зачитывается поэзией Есенина и мастерски обыгрывает меня в шахматы — но что поделаешь! Да, конечно, я постараюсь тебя отговорить от такой… гм… криминальной деятельности, но только потому, что опасаюсь за твою жизнь. Наверно, я сошел с ума, раз говорю тебе такую вещь: даже если ты вдруг скажешь, что убила с десяток человек, я не изменю своего отношения к тебе. Можешь думать обо мне что угодно, считать меня аморальным, безнравственным типом, но я готов принять абсолютно все, что касается тебя.

Он замолчал, я тоже сидела, не произнося ни звука. Да, странный вышел разговор. Андрей почти угадал, вот только выбрал неправильную сторону. Он предположил, что я играю против закона, тогда как на самом деле все наоборот. Я нахожусь по одну сторону с законом, только действую независимо от него, своими методами.

Но я по-прежнему молчала. Не могу точно сказать почему — раз Андрей только что заявил, что готов услышать любую правду, проще простого было бы прямо сказать ему: «Знаешь, Андрей, я телохранитель». Не думаю, что он станет возмущаться — что, в конце концов, плохого в этой профессии? Но… пока я не могу сказать ему этого, ведь я не разгадала, кто убил Аню и как погибла Оля. А если один человек узнает правду, она автоматически станет известна другим людям. Таков закон — когда тайну знают двое, ее знают десятеро. Пока я не могу рисковать: если преступник находится где-то поблизости, если он среди пациентов, персонала или родственников — я не могу позволить себе спугнуть его!

Поэтому я промолчала. Молчал и Андрей. На столе лежала шахматная доска и карты — видимо, кто-то из пациентов оставил. Я задумчиво взяла в руки доску, но не открыла ее. Положила на стол, Андрей тоже не предложил сыграть.

К нам подошла Наталья Владимировна и позвала меня на сеанс массажа. Кабинет врача так и оставался закрытым. Я поинтересовалась у медсестры, когда придет Степан Сергеевич, та ответила, что он на совещании и в какое время освободится — неизвестно. Я послушно отправилась на процедуры, Андрей остался за столом. Я видела, как он достает свой мобильный телефон и набирает кому-то сообщение. Я не знала, кому он пишет, но не рискнула спросить, хотя любопытство нисколько не утихло.

До обеда мы с Андреем не встречались — я направилась в палату и заучивала там стихотворения. Получалось неважно — я не могла сосредоточиться на тексте, постоянно думала о сводке новостей и о кулоне в виде кораблика, который обнаружили на теле убитой. Я хотела надеяться, хотела верить, что это не Аня, а другая девушка, у которой тоже был на шее кулончик с изображением кораблика. Не единственный же он в своем роде! Пусть жертвой маньяка окажется другая, незнакомая мне и Андрею девушка, пускай Анина мама сообщит Андрею, что его сестра сейчас находится дома! Пусть что угодно, только не смерть моей бывшей соседки по палате!

Когда пришло время обеда и все спустились в столовую, я не стала занимать отдельный от Андрея столик. Села рядом с ним и улыбнулась.

— Андрей, извини меня за то, что за завтраком я была резка с тобой, — проговорила я, решив первой признать свою неправоту по отношению к молодому человеку. — Не знаю, что на меня нашло. Мне показалось, что ты просто… просто…

Я осеклась, не зная, как подобрать нужные слова. Андрей печально улыбнулся и закончил за меня:

— Ты решила, что я просто решил поразвлечься с тобой от скуки в больнице. Решила, что я этакий коллекционер женского внимания, так?

Я смущенно кивнула.

— Женя, я готов сделать что угодно, только бы ты поверила мне. Я не тешу свое самолюбие, очаровывая женщин и бросая их. Знаешь, несмотря на всю мою общительность и оптимизм, мне никогда не везло с женщинами. Могу рассказать тебе одну историю, если, конечно, тебе не надоело меня слушать…

— Рассказывай, — кивнула я.

Андрей посмотрел на меня и проговорил:

— В старших классах — а именно в десятом — к нам перевели новенькую. Девчонка была красавицей — длинные волнистые волосы, ухоженное лицо, модельная фигура… Стоит ли говорить, что все мальчишки из класса сразу обратили на нее внимание, а девчонки стали набиваться в подруги. Я тогда влюбился впервые в жизни — мне та девушка казалась идеалом. Я не видел в ней никаких недостатков, никаких изъянов. Все, что она делала, казалось мне правильным, я был уверен, что она не допускает никаких ошибок. Этакая богиня, можно сказать. Девушка охотно общалась со всеми одноклассниками и одноклассницами, но никого из парней особо не выделяла. Я же был очарован ею и не знал, как заговорить с ней. С остальными спокойно мог и пошутить, и найти общие темы, но не с ней. В конце концов я долго думал и на деньги, которые начал копить себе на велосипед, купил два дорогих билета в консерваторию и красивую заколку-бабочку. Все думал, когда бы подарить девушке билет на вечер классической музыки и украшение. Однажды набрался смелости, дождался конца уроков, вручил ей презент. Я был уверен, что такая совершенная девушка непременно разбирается в классической музыке и оценит подарок. Но она посмотрела на билет и с улыбкой отдала его мне. Сказала, что любит клубную музыку и в консерваторию идти не хочет. Я растерялся, тут же стал ругать себя в душе: зачем я купил билеты, раз не знаю точно, какие интересы у этой девушки. Клубную музыку я никогда не слушал, но если она мне не нравится, это не значит, что другие люди обязаны слушать только то, что я считаю хорошим. Я растерялся — так и стоял с билетами, как последний дурак, а моя избранница забрала заколку и с улыбкой ушла.

На концерт мы сходили с Анькой, ну да ладно. А позже я узнал, что девушка встречается с другим парнем, а интересуется только шмотками, косметикой и украшениями. Помню, на выпускном вечере в кафе по окончанию учебного года она напилась пива до такой степени, что сидела и тупо смеялась, а парень, с которым она встречалась, сидел рядом и тоже ржал как ненормальный… Та еще парочка. Вот, собственно, и вся история — я тебе рассказал ее не потому, что хочу показать, какой я хороший и благовоспитанный, а вокруг меня — одни деградирующие личности. Было дело, я влюблялся в порядочных девушек, но у меня ничего не складывалось — мы не сходились характерами, интересами и в конце концов расставались. Та красавица из школы — она, возможно, была неплохим человеком, но все равно бы у нас ничего не вышло. Слишком мы разные люди. Извини, если наскучил тебе своим рассказом…

— Нисколько, — покачала я головой. — Только мы с тобой можем остаться без обеда — все почти доели первое, вон очередь за вторым…

— Ой, правда! — спохватился Андрей. — Какой я все-таки идиот! Женя, ты не будешь сердиться, если я возьму порцию и для тебя? Или если хочешь, можешь сама взять, если тебя это напрягает…

— Да нет, ни капли! — улыбнулась я. — Утром я просто… просто не выспалась. Извини.

Андрей кивнул, встал из-за стола и пошел за подносом. Очередь из больных была немаленькая, и он встал в ее конец. Я сидела за столом и смотрела на пациентов. Внезапно я услышала характерное пиликанье мобильного телефона, однако звук издал не мой мобильный. Я посмотрела на стол — даже не заметила, что здесь лежал телефон Андрея. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла мобильный в руки и открыла смс-сообщение. Оно было коротким, с неизвестного номера. Знаю, что читать чужую переписку — дело низкое и подлое, но что толку говорить, раз действие совершено. Прочитав письмо, я уже не думала, что поступила неправильно — у меня даже мысли об этом не осталось. Я несколько раз перечитала сообщение, внезапно меня бросило в жар, а перед глазами все поплыло.

Некто с неизвестного номера писал Андрею:

«Молодец, чувак, все делаешь правильно! Она на крючке, продолжай в том же духе!»

Я снова и снова перечитывала сообщение. Пролистнула историю переписки вверх — всего было три сообщения, на которые Андрей не отвечал. Первое пришло несколько дней назад — оно было следующего содержания:

«К ней не так просто подступиться, но у тебя получается, хвалю!»

Второе сообщение Андрей получил уже позже — в нем было написано:

«Женщины все одинаковы, и самые неприступные рано или поздно сдаются».

Ну и третье — сегодняшнее — я уже знала наизусть…

Я держала по-прежнему в руках телефон Андрея, когда его владелец подошел к нашему столику с подносом. Я не собиралась делать вид, что не брала мобильник — и так было ясно, что я вижу прямые доказательства жестокой игры Андрея. Мне без разницы, кто ему посылал сообщения — видно, Андрей заключил пари с кем-нибудь из своих приятелей, или уж не знаю с кем, что сможет любой женщине навесить на уши лапшу и окрутить ее как последнюю дурочку.

Андрей поставил поднос на стол и посмотрел на меня.

— Женя, что… — Тут он перевел взгляд на мою руку, сжимающую его телефон.

Я молча показала ему сообщение и, прежде чем он успел что-либо сказать, со всех сил отвесила ему звонкую пощечину. Напоследок бросила «Приятного аппетита!», попытавшись вложить в эти слова как можно больше ненависти и презрения, после чего выбежала из столовой.

Андрей бросился вслед за мной — я слышала, как он кричит: «Женя, подожди!», но я, не оглядываясь, опрометью ринулась вверх по лестнице. Вероятно, сцена в столовой не оказалась незамеченной — я услышала, как Андрей что-то сбивчиво говорит Наталье Владимировне, которая, вероятно, увидела, как мы по очереди удираем из столовой. Я не обращала внимания на крики медсестры, которая приказывала мне вернуться и поесть — да подавитесь вы все своим треклятым супом! Скажите спасибо, что я не вылила на Андрея, этого мерзкого проходимца, горячий бульон, хотя следовало бы. Я вбежала в свою палату, плюхнулась на койку и постаралась собрать всю ненависть и злость, на которую была способна, и обрушить ее на Андрея. Ненавижу его, ненавижу! Был бы у меня револьвер — пустила бы ему пулю в лоб, сломала бы ему руку, ногу, голову… Уничтожила бы!

Но злость и ненависть оказались придуманными мною. За ними, как грустный актер за веселой маской, прятались обида, отчаяние и разочарование. Против моей воли по щекам покатились слезы, на которые я тут же разозлилась и с презрением назвала себя жалкой неудачницей и слабой клушей. Проклятая больница, проклятые врачи, проклятые пациенты! Они словно ополчились все против меня, решив унизить и раздавить, превратить в жалкое подобие человека! Они что, сговорились все? Сначала эти сплетни других пациентов у меня за спиной, потом — эти эсэмэски, а теперь еще и вероломное предательство Андрея! Я знала, что он будет пытаться мне «все объяснить», но слушать все эти предсказуемые «Женя, ты не так все поняла» не было ни малейшего желания. Что толку говорить, когда и так все ясно? Единственное, что сейчас мне хотелось — так это поскорее выписаться из больницы и забыть Андрея, стереть все воспоминания о нем.

Я даже не заметила, как провалилась в сон. Видимо, сильная вспышка ярости, обиды и гнева сделала свое дело, особенно учитывая то, что я совершенно не эмоциональный человек. Организм, не привыкший к подобному, похоже, растерялся и ответил на данную «странность» естественной реакцией, то есть сном. Вдобавок ко всему по милости Андрея я осталась без обеда, а сон — лучшая замена еде. Никто не заходил в мою палату, никто не будил — даже Наталья Владимировна, хотя с нее станется растолкать меня и отправить есть суп в столовую. Проснулась я сама и сперва не поняла, сколько сейчас времени. Судя по пасмурному небу за окном, на улице был дождь, впервые за долгое время моего пребывания в больнице.

Погода была солидарна с моим настроением, и солнечные лучики сменились на тоскливые хмурые тучи. Я встала на кровать и посмотрела сквозь оконное стекло наружу. Так и есть — уныло лились струи дождя, окрашивая все пространство за стенами больницы в безрадостный грязно-серый цвет. Дождь был не радостно-весенний, под которым дети с удовольствием бегают босиком, ловя струи воды в ладони. Нет, это был затяжной осенний ливень, который нагнетал тоску и уныние. Вероятно, такая погода установилась надолго, судя по беспросветно-серому небу.

Я села на койку. Не хотелось учить стихотворения, не хотелось выходить из палаты. Не хотелось думать. С какой радостью я бы оказалась сейчас в своей привычной жизни, с каким удовольствием бы работала над очередным заказом! Но у меня совершенно не было никакой энергии на более-менее разумную деятельность. Не хотелось даже есть, хотя я ощущала, что мой желудок пуст и вроде как требует пищи. Я собиралась дойти до туалета и хотя бы умыться, но так и не воплотила эту мысль в действие. Ведь я могу запросто наткнуться по дороге на Андрея, а видеть его мне хотелось меньше всего. Нет, хватит уже думать о нем! Надо вычеркнуть его из своей жизни — навсегда, навеки! Он для меня перестал существовать, его нет!

Я снова откинулась на подушку и закрыла глаза. Но заснуть не получалось. Меня бесило осознание того, что я бездействую, что валяюсь на кровати, не в силах даже встать на ноги. Я ведь хотела дойти до врача и попросить его о выписке… Что ж, надеюсь, он пока не ушел. Половина пятого вечера, через полтора часа ужин. Надо собрать свою волю в кулак и дойти до кабинета Степана Сергеевича. Поднять вопрос о моей выписке и бежать отсюда подальше.

Я сунула ноги в больничные тапки и, напоминая себе сгорбленную грузом лет старушонку, вышла из палаты. Да, наверно, я представляю собой жалкое зрелище, вряд ли врач согласится выписать меня, скажет: полежи еще с недельку, пока не станешь похожа на человека. В таком виде показываться на глаза врачу нельзя.

Я миновала гостиную — к счастью, Андрея там не было, а другие пациенты, которые смотрели телевизор и играли в карты, не обратили на меня никакого внимания. Зашла в уборную, открыла кран холодной воды. Однако умывание не сделало меня ни на каплю бодрее — я видела в зеркале поникшую женщину, по которой не скажешь, что ей нет тридцати. Сейчас я дала бы себе все сорок, если не больше. Отвратительное зрелище, отвратительное состояние!

Я попыталась разозлиться на саму себя. Уже лучше — по крайней мере, на лице промелькнуло яростное выражение. Даже негативные эмоции гораздо лучше, нежели их совершенное отсутствие. Лучше видеть себя злобной, чем поникшей и разбитой. Ладно, большего я все равно не добьюсь, поэтому зайду в кабинет врача.

Мне повезло: Степан Сергеевич был на месте. Он сидел за рабочим компьютером и сосредоточенно что-то набирал на клавиатуре. Про себя я позавидовала ему — лицо серьезное, внимательное, видно, что врач о чем-то думает и работает над решением некоей задачи. Все на свете бы отдала, лишь бы вернуться к такому состоянию! Все больница виновата — в нормальной жизни я снова стану собой, снова верну себе свое хладнокровие и ясный ум, надо только выйти отсюда…

— Добрый вечер, Женя, — посмотрел на меня врач. — Вы что-то хотели?

— Да, — кивнула я. — Я хотела бы попросить вас о выписке.

— Уже рветесь из больницы? — улыбнулся Степан Сергеевич. — Как ваша рука? Не тревожит?

— Все в порядке, — заверила я его. — Мне нужно выписаться как можно скорее. Я чувствую себя здоровой, поэтому находиться здесь дальше не вижу смысла.

— Что ж, тогда надо провести контрольное обследование и получить заключение вашего хирурга, — сказал доктор. — Насильно вас здесь никто не держит, но, прежде чем выписывать вас, надо убедиться, что рана заживает благополучно и никаких осложнений быть не может. К тому же не мешало бы сделать обследование головного мозга, чтобы понять динамику после сотрясения.

— Поняла, — кивнула я. — Когда это сделать? Сегодня хотя бы начать можно?

— Боюсь, сегодня уже не получится, — покачал головой Степан Сергеевич. — А позвольте узнать, что у вас за спешка такая? Вроде как лечились, все было в порядке, даже с другими пациентами подружились… И тут — на тебе, выписывайте срочно! К тому же я не сказал бы, что у вас сейчас здоровый вид.

— Я недавно проснулась, — пояснила я. — Неожиданно для себя заснула, поэтому выгляжу плохо. А выписаться хочу поскорее, так как у меня работа, я же не могу в больнице столько времени находиться! Думаю, вы меня сами понимаете. Деньги с неба на меня не сыпятся, бездействовать не хочу.

— Понимаю, — кивнул тот. — Вы вспомнили, кем вы работаете?

— Вспомнила, — без запинки отрапортовала я. — Учу людей английскому языку в частной организации. И мне надо срочно выходить, без меня не справятся.

— Что ж, замечательно, что память возвращается к вам, — заметил врач. — Может, вы вспомнили и про то, как вас ранили?

На сей раз я грустно покачала головой.

— Нет, увы, про это мне по-прежнему ничего не известно, — произнесла я уже искренне. — Ничего не удается восстановить в памяти, я сама переживаю по этому поводу.

Степан Сергеевич посмотрел на меня, как мне показалось, с жалостью. Потом уточнил:

— Вам больничный лист нужен? Справку на работу?

— Нет, ничего не требуется, — отрицательно покачала я головой.

— Хорошо, — снова кивнул врач. — Так, постараюсь вам назначить на завтра контрольные обследования… Но еще два дня вам придется задержаться у нас, тут уж ничего не поделаешь.

— Ладно, что ж, — вздохнула я. — Два дня, конечно, много, но раз никуда не денешься, придется ждать…

— Вот и замечательно, — пробормотал Степан Сергеевич. — Так, посмотрим, завтра кто из хирургов… Ага, Женя, к десяти утра, после завтрака, подходите в седьмой кабинет на осмотр. Сейчас вас еще запишу на обследование мозга, минуту…

Внезапно в дверь постучали. Доктор поднял голову и громко произнес:

— Да-да, входите.

Дверь открылась, в кабинет вошла взволнованная Наталья Владимировна. Медсестра показалась мне одновременно и расстроенной, и даже напуганной.

— Что-то случилось? — серьезным тоном спросил врач.

Наталья Владимировна было открыла рот, но перевела взгляд на меня и сказала:

— Думаю, вам надо пройти со мной. У нас непредвиденные проблемы. Пожалуйста, пойдемте.

Доктор посмотрел на меня и извиняющимся тоном проговорил:

— Женя, не беспокойтесь, я про вас помню, обязательно запишу вас на прием. Завтра уже начнете делать обследования. Пока возвращайтесь к себе в палату.

Я встала со стула и вышла. Мне, конечно, было интересно, что у них там за непредвиденные обстоятельства, однако, подумав, я решила, что лучше, если я не буду ничего знать. У меня и так тут сплошные непредвиденные обстоятельства, хватит и своих проблем. Да и какая мне разница, пусть врач с медсестрой сами разбираются.

Я прошла в коридор, собираясь вернуться в свою палату. Однако, посмотрев на присутствующих в общей гостиной, увидела, что Андрея среди них по-прежнему нет. Что ж, я могу немного посидеть за столом и посмотреть телевизор, а если этот… этот проходимец появится, спокойно уйду в свою палату. Решив так, я села на свободное место на лавке и уставилась в небольшой экран, где на сей раз показывали какую-то передачу про приключения в разных странах.

Неожиданно телепрограмма показалась мне интересной и увлекательной. Молодой парень-телеведущий рассказывал про японских гейш, в частности о том, что первоначально гейшами были мужчины, а не женщины. Я и так знала, что в переводе с японского слово «гейша» означает «человек искусства» и с образом куртизанки оно не имеет ничего общего. Задача гейши — развлекать клиента умными беседами, музыкой и танцами, а совсем не то, что обычно думают. Как раз этим заниматься гейшам строго запрещено, и если она предлагает что-то помимо танцев и бесед, то, скорее всего, это совсем не гейша.

Кто-то переключил канал на другую передачу. Я собралась было возмутиться и настаивать, чтобы вернули более интересную передачу, но, видя, что остальные пациенты ничего не имеют против, стала смотреть другую программу, точнее, какой-то развлекательный сериал.

Фильм показался мне отвратительным — дурацкие, безвкусные шутки, комичные персонажи, отсутствие сюжета. Куда интереснее было смотреть про гейш в Японии… Я встала с лавки, намереваясь идти к себе в палату, но тут нас позвали на ужин. Наталья Владимировна показалась мне расстроенной, но я не стала спрашивать ее, что случилось. В конце концов, ко мне это не имеет никакого отношения.

За столом я сидела в одиночестве. Андрея в столовой не было, и я даже удивилась: куда он подевался? Впрочем, мне какая разница? Нет — и к лучшему, я не собираюсь пропускать по его милости еще и ужин. Да и не буду — пускай садится за столик, пересяду за другой. Еще не хватало мне из-за этого паршивца голодать!

Однако и к концу вечерней трапезы Андрей так и не появился. Я доела пюре, заставила себя поверить в то, что картошка на редкость вкусная, а куриная котлета — так вообще предел моих мечтаний. Лучше не думать о том, что мне кусок в горло не лезет. Еще чего! Пускай это видимость, но изображу, что ем с аппетитом. В конце концов я настолько вошла в образ, что отправилась за добавкой. Вторая порция оказалась лишней — я с трудом заставила себя доесть блюдо, хотя в меня больше не лезло. Правду говорят — жадность до добра не доводит.

Он сидел в одиночестве за столом в гостиной и смотрел на стену. Я хотела пройти мимо, сделав вид, что не вижу его, но Андрей сам окликнул меня.

— Женя, не уходи! — проговорил он. — Пожалуйста, послушай…

— Мне не о чем с тобой говорить! — жестко отрезала я. — Отстань от меня!

— Женя… — начал Андрей, но я ускорила шаг. Он крикнул мне вслед: — Аня погибла. Ее тело нашли в лесу.

Я обернулась и остановилась в нерешительности. Да я сама все знала из новостей, только до последнего надеялась, что убита не Аня. В конце концов, я подошла к столу и молча встала напротив Андрея.

— Ко мне приезжала мать, — продолжал он бесцветным голосом. — Она узнала из новостей по телевизору. Помнишь, ты спрашивала меня про кулон в виде кораблика? По нему и установили личность… погибшей. Тело Ани было жутко обезображено, но мать опознала его. У Ани было на щиколотке родимое пятно, и это послужило еще одним доказательством. Мать после морга приехала сюда, но с ней случился сердечный приступ, она не успела даже увидеться со мной. Мне сказала обо всем Наталья Владимировна. Сейчас мама находится в палате, к ней нельзя. Не реанимация, к счастью — приступ оказался не настолько серьезным. Ей дали лекарства, и, как сказала медсестра, мама сейчас спит. Как только можно будет, я пойду навестить ее. Не знаю, как мама переживет все это — сначала авария, теперь…

Андрей вдруг резко замолчал, потом воскликнул:

— Я не верю в то, что Аня умерла, понимаешь? Произошла ошибка, какая-то жестокая ошибка! Я сначала считал, что ни у кого, кроме Ани, нет такого кулона, но, может, я не прав? Мало ли девушек носят подобные украшения! Скорее всего, это совпадение!

— А как же родимое пятно? — тихо проговорила я.

Андрей посмотрел на меня, как безумный, и мне стало не по себе.

— А что — родимое пятно? Неужели оно только у моей сестры? Да наверняка есть еще у кого-то! Нельзя только по двум совпадениям говорить, что это Аня! Вот увидишь, все окажется не так! Аня вернется домой — моя сестра слишком молода, чтобы умереть! Она ведь и жизни-то не видела! Это не может быть правдой, это нечестно, несправедливо! Ты же общалась с ней — помнишь, какая Аня добрая, веселая и отзывчивая! Я ни за что не поверю в ее смерть!

Я молчала. Злости и ненависти к Андрею у меня уже не было — просто было по-человечески жалко его. Смерть — такая штука, которая обесценивает все то, что еще недавно казалось важным и катастрофичным. Перед ее грозным ликом блекнут все обиды, все ссоры — они кажутся мелочными и незначительными. По своему жизненному опыту я знаю, что старуха с косой не жалеет ни молодых, ни старых — перед ней все одинаковы. Умереть может и ребенок, которому не исполнилось и полугода, и старик, и пьяница без постоянного места жительства, и человек, ведущий абсолютно здоровый образ жизни и преуспевающий в обществе. Она никого не жалеет, никому не делает «праздничных скидок», не поддается на уговоры и мольбы. Она всегда рядом и тихо ждет своего часа. А когда он настанет — от нее не скроешься и не убежишь.

Андрей повторял, что Аня жива. Он улыбался, словно все это было только недоразумением, он пытался заставить и меня поверить в то, что произошла глупая ошибка. Он приводил разные доводы, говорящие о том, что умереть мог кто угодно, только не его сестра. Он убеждал, приводил массу доказательств того, что все найденные свидетельства того, что это Аня, только глупые совпадения, ошибки. Мне казалось, что говорил он все это не для меня, а для себя, словно пытался сам поверить в невозможное. Я не перебивала его — только молча слушала и не вставляла ни единой реплики. Мне хотелось подойти к Андрею, как-то подбодрить его, успокоить, но я стояла по-прежнему на своем месте, не двигаясь. Я не умею успокаивать людей. Не умею жалеть их, не умею сочувствовать, даже если мне дико их жалко. Я не допускаю в своем сердце соучастия, потому что знаю: это не поможет ни другим, ни мне. Если существует проблема, я обычно решаю ее, а если решить невозможно, то стараюсь не поддаваться эмоциям. Все равно они бесполезны.

Сколько бы Андрей ни говорил об ошибке, я видела: таким образом он пытается свыкнуться с мыслью, что никогда больше не увидит свою сестру. То была скорбь, прикрытая маской неверия и неприятия. Наверно, Андрею потребуется немало времени, чтобы пережить эту потерю…

Глава 8

Меньше всего мне хочется продолжать эту историю. Меньше всего хочется рассказывать, что было дальше. Я охотно бы забыла все это, если б могла. Стерла бы все из памяти и никогда бы не возвращалась к тому эпизоду своей жизни. Увы, память человека хитро устроена — она хранит в себе все воспоминания и не стремится избавиться от самых тяжелых. Даже время бессильно что-либо изменить. Говорят, оно лечит, но сколько бы лет ни прошло, воспоминания не стираются, не исчезают. Они только слегка тускнеют и бледнеют, но навсегда остаются с нами. Их нельзя изменить, от них невозможно избавиться. И к ним очень сложно привыкнуть.

Но раз начала, придется заканчивать. Придется воскресить в памяти ту ночь, которую я предпочла бы запрятать в самые темные уголки своей памяти и никогда не вспоминать. Эту историю я никогда не забуду, она не померкнет на фоне других происшествий, которые случаются в моей жизни. Я буду помнить все — до мельчайших подробностей…

Смерть Ани и странное самоубийство Оли все же не давали мне покоя. Я пыталась выкинуть все это из головы — ведь я не обязана раскрывать эти… мягко скажем, происшествия. Я не следователь и не детектив и вовсе не должна ничего расследовать.

Но я не могла оставить все как есть. Тем более мне постоянно приходили сообщения-угрозы, то с номера Ани, то, как я предполагала, с мобильника Оли. Но Оля была мертва, она не могла присылать мне послания с того света! Я еще не потеряла остатки здравого смысла и прекрасно понимала: меня попросту хотят довести. Довести до нервного срыва, свести с ума, заставить поверить в то, что я виновата во всем, что произошло с моими несчастными соседками по палате. И делать это мог только живой человек, из плоти и крови. Я даже в детстве не верила в потусторонний мир, равно как не верю в него и сейчас. Я сделала вывод: существует некий преступник, который убивает или доводит до самоубийства людей, с которыми я так или иначе общалась. Кто это может быть? Опять-таки, все крутится вокруг больницы. Эти смс-угрозы, эти таинственные случайности и происшествия больше всего напоминают замысел человека неадекватного, сумасшедшего. Я больше склонялась к мысли, что темные делишки — дело рук кого-то из пациентов. А что, в больницу запросто мог попасть сам преступник — подкупив врача или медсестру или еще каким способом. Конечно, намеренно сделать себе перелом сложно. Но человек может лечь в клинику под видом неудавшегося самоубийцы — ведь Олю положили именно в эту лечебницу! Правда, женщина пыталась покончить с собой и заработала себе травмы. Ладно, опустим эти детали — пускай предполагаемый преступник скрывается среди пациентов. Но кто это может быть?

Я вспомнила всех людей, присутствовавших на сеансе у психолога. Самой странной была та женщина, которая переживала за успеваемость своей дочери. В принципе, неплохая маскировка — на нее никто бы не подумал. Хотя возникает законный вопрос: как она выманила Аню из больницы, причем сделала это незаметно для меня! И потом, девушку зверски убили, а значит, преступник должен обладать немалой физической силой. То есть преступник — мужчина? Совсем не обязательно. История знает немало примеров, когда хладнокровными убийцами были женщины. Вспомнить хотя бы Ильзу Кох, надзирательницу одного из концлагерей, которая жестоко издевалась над заключенными. Или знаменитую Эйлин Уорнос, на счету которой семь убитых мужчин. Да можно назвать сколько угодно серийных убийц, которые внешне ничем не отличались от нормальных людей, потому-то их никто и не подозревал в злодеяниях!

Исходя из этого, можно сделать вывод: убийцей мог быть кто угодно — хоть пациент, хоть добрейшая медсестра, хоть санитарка! Самое главное, у меня нет ни малейшей зацепки, ни одной улики, отталкиваясь от которой я могла бы назвать хотя бы одного подозреваемого. А если нет конкретного человека, то подозреваемыми автоматически становятся все люди, находящиеся в больнице! А с чего я взяла, что преступник должен все время пребывать в лечебнице? Неужели я забыла про посетителей? Может, кто-то из родственников пациентов виновен в исчезновении и смерти Ани и самоубийстве Оли? Но как он мог выманить Аню из лечебницы? Да проще простого — прислать ей смс-сообщение. Скажем, от матери: «дочка, помоги мне, я в опасности». Да получив такое письмо, Аня могла запросто потерять от волнения голову и решиться на побег! А нож Оле запросто подсунул кто-то из тех же самых посетителей. И что я теперь должна делать? Единственный способ что-либо узнать — расспросить охранника, он-то в курсе, кто заходит и выходит из больницы.

Вечером я спустилась в столовую и дошла до поста охраны. К счастью, я осталась не замеченной для медсестры и врача — видимо, они были чем-то заняты, кроме того, смерть пациентки вызвала вполне ожидаемый переполох.

Дежурил совсем не тот здоровый мужчина, которого я видела раньше. Сейчас за стойкой сидел высокий, худой мужчина лет тридцати, которому форма была явно велика. Меньше всего он походил на сильного охранника — ему бы выбрать другую работу. Мужчина посмотрел на меня, окинув подозрительным взглядом с ног до головы, а потом заявил, что пациентам без разрешения врача нельзя покидать больницу.

— Я и не собираюсь, — пожала я плечами. — Мне надо с вами поговорить. Скажите, вы дежурили два дня назад?

— Нет, а что? — все с таким же недоверием ответил охранник. — Почему вы спрашиваете? Возвращайтесь к себе в палату, пациентам нельзя разгуливать здесь!

— Мне нужно знать, — упрямо проговорила я. — И я не уйду до тех пор, пока не выясню правду. Случилась беда с одной моей подругой, поэтому мне надо поговорить с охранником, который дежурил на этой неделе.

— Ничем не могу вам помочь, — пожал плечами тот. — Я сегодня первый день дежурю, после отпуска. Все вопросы к моему сменщику.

— Мне надо срочно поговорить с ним, — заявила я. — Мне нужен номер его телефона. В этом-то вы можете мне помочь?

— Не могу, — угрюмо покачал головой мужчина. — Я не уполномочен давать номера телефонов своих сменщиков пациентам. Идите к себе в палату, иначе мне придется вызвать дежурную медсестру.

Пришлось уйти несолоно хлебавши. Я пыталась вывести на откровенный разговор Наталью Владимировну, однако тоже потерпела поражение — та попросту отказалась со мной говорить, сославшись на обилие работы.

— Давай ты потом задашь мне свои вопросы, — предложила она. — Пойми, Женя, ты немного не вовремя. Точнее, ты очень не вовремя… Ступай к себе, у меня очень много дел.

Не удалось мне побеседовать и с уборщицей — я попросту не нашла ее. Потерпев везде неудачу, я было отчаялась, но потом решила: раз так складываются обстоятельства, подожду до завтрашнего утра. Может, что и выяснится, пока не буду торопить события.

В ту ночь, несмотря на бестолковый и крайне неудачный день, я рано заснула. Может, от собственного бессилия и вынужденного бездействия меня стало сильно клонить в сон. С трудом дождалась своей порции вечерних лекарств, но даже не помню, как пила таблетки, да и пила ли их вообще. Все происходило как в тумане — помню только, как Наталья Владимировна просила пациентов принести воду, как давала каждому пилюли из баночки. Разноцветные маленькие кругляшки — кому-то голубые, кому-то белые, кому-то розовые… Не помню, какого цвета были мои таблетки. Мне всегда давали три пилюли — две из них меняли свой цвет и размер, и лишь одна капсула казалась неизменной. Продолговатая, половинка синяя, половинка прозрачная. Таблетки без названий, узнать которые можно было только после выписки.

Я ушла к себе в палату, радуясь, что скоро усну и этот тревожный день наконец-то закончится. Я не вспоминала о событиях этого дня — пускай они останутся где-то далеко, пускай они не мешают мне спокойно заснуть и забыться. Завтра все будет по-другому — мне назначили обследования, скоро я выпишусь из клиники и навсегда забуду о ней. К черту мое неудавшееся расследование — да пропади оно пропадом! Придется смириться, что это дело, для расследования которого меня не нанимали, я провалила. Ну и ладно. Все равно за раскрытие странных происшествий мне никто не заплатит, я ведь решила выяснить обстоятельства исчезновения Ани чисто для себя. Потому что мне показался странным ее побег. Но раз ничего не получилось, то и ладно. Забуду обо всем. Надо только переждать эти два дня, как-то прожить их. Всего-навсего два дня. Это ведь такая мелочь по сравнению с неделей, с месяцем, с годом! Выпишусь — и напрочь выкину из головы первое дело в своей жизни, которое мне не удалось раскрыть. В конце концов, даже у самого хорошего телохранителя бывают ситуации, когда он не справляется с работой. Будем надеяться, что такое со мной произошло в первый и последний раз.

Впервые за долгое время я спала без сновидений. Меня не тревожили кошмары, я вообще провалилась в какой-то темный омут беспамятства. Как будто кто-то со всей силы огрел меня по голове железным молотком, и я отключилась на неопределенное время.

Проснулась я от каких-то странных звуков. Сперва я не хотела открывать глаза — все это только сон, поэтому лучше, если я пережду и звуки исчезнут. Не было сил даже перевернуться на другой бок, чтобы скинуть с себя это внезапное наваждение. Я ожидала, что звуки сменятся какими-нибудь зрительными образами, как обычно бывает в снах, но ничего подобного не произошло. И только когда странные шорохи затихли, я резко раскрыла глаза.

В палате было темно. Темно и тихо, словно ничего необычного не происходило. Я толком не понимала, сплю я или нет. Снова стерлась грань между бодрствованием и тревожным забытьем, снова сон перетекал в явь, а явь — в сон. Я закрыла глаза, однако заснуть мне не удалось. И тревожили меня не таинственные шорохи, а именно то, что они внезапно исчезли.

Я протянула руку — движение далось мне с огромным трудом — и взяла с тумбочки мобильный телефон. Хотела посмотреть, сколько сейчас времени и долго ли до утра. Часы на мобильнике показывали всего-навсего половину третьего ночи. Может, я слышала звуки, доносившиеся из коридора? Наверняка это уборщица мыла полы, а мне спросонья показалось не пойми что. Надо попытаться снова уснуть, если меня опять одолеет бессонница, то завтра я буду медленно и туго соображать и отвратительно себя чувствовать.

Я снова закрыла глаза, но уснуть не удавалось. Тогда я опять взяла в руки мобильник и нажала на сенсорный экран. На рабочем столе смартфона появились изображения значков. Наверху, над желтым конвертом с надписью «Сообщения» значилась цифра один. Одно новое письмо… Как же я от них устала, от этих обвинений «с того света»! Да оставьте меня все в покое, это уже не оригинально! Не смешно.

Я не хотела открывать сообщение, но сделала это против воли. На сей раз эсэмэска была не с неизвестного мне номера — отправитель был занесен в список моих контактов. Письмо пришло от Андрея.

Когда я открыла сообщение, остатки сна как рукой сняло. Я вскочила на ноги и судорожно принялась соображать, что сейчас предпринять. В эсэмэске было написано:

«Женя, прошу тебя, позови на помощь. Кого угодно, только не сама, берегись».

Видно было, что сообщение написано впопыхах — некоторые слова были набраны с ошибками, но смысл был мне понятен. Я поняла, что Андрей старался как можно скорее написать текст и об орфографии или пунктуации не заботился. Так может написать только человек, которому угрожает серьезная опасность, который напуган и пытается как-то просить о помощи.

Первым моим порывом было позвонить Андрею, но я вспомнила об отвратительной связи в больнице и отказалась от этой идеи. К тому же телефонный звонок может только ухудшить ситуацию. Понятия не имею, что стряслось с Андреем, но он просит позвать на помощь. Надо найти Наталью Владимировну, она же сегодня дежурит… Нет, первым делом проберусь в палату к Андрею — вдруг он там?

Я выбежала в коридор, даже не заботясь о том, чтобы не производить шума. Наоборот, я хотела разбудить всю больницу, поднять на ноги весь персонал, всех пациентов… Я добежала до десятой палаты, в которой лежал Андрей, ворвалась без стука в комнату. Но палата оказалась пуста — не было ни Андрея, ни его соседей. Куда они все подевались? Что, черт возьми, тут происходит?

Я опрометью рванула в кабинет медсестры. Добежала за считаные секунды, дернула дверь на себя. Но оказалось, что кабинет заперт. Я постучала в дверь, со всей силы ударила ногой — могу поспорить, такой грохот мог бы разбудить даже мертвого. Но все было бесполезно — у меня создалось ощущение, что кабинет медсестры пуст и заперт на замок. Я еще раз посмотрела на табличку. В полутемном коридоре едва разобрала надпись — «Старшая медсестра». Ошибки быть не могло — я ломилась в дверь кабинета Натальи Владимировны. Почему он заперт? Где старшая медсестра? Почему никто не выходит из палат, почему никто не слышит производимого мною шума?

Все это напоминало дурной сон или компьютерную игру, в которой герой попадает в некий лабиринт с закрытыми дверями. Я и была этим самым главным героем, с той лишь разницей, что в реальности от меня зависело слишком много. Может, даже… жизнь Андрея?

Ночной кошмар не заканчивался, не прекращался. Я не просыпалась, а только глубже погрязала в этом мрачном лабиринте ужасов. Я бежала к лестнице на первый этаж, стараясь разобрать дорогу и никуда не врезаться. Я практически ничего не видела, мои движения напоминали сейчас движения полоумного.

Я едва не споткнулась на лестнице, но не обратила на это ни малейшего внимания. Спрыгнула с последних четырех ступенек, пробежала мимо столовой. Охранник! Он должен быть на посту, он ведь не спит на дежурстве! А если и спит, я живо растолкаю его, расскажу, что произошло, он вызовет полицию, и…

Только не это. Это не может быть правдой, это галлюцинации, это бред, это сон. Это побочное действие препаратов, которые мне никак не могут поменять, это все из-за них! Не может быть такого — не может место охранника пустовать! Где он? Я же вечером разговаривала с этим человеком, я пыталась у него спросить номер мобильного телефона его сменщика, я видела его! Где он сейчас? И почему дверь в больницу распахнута настежь?…

Я выбежала в открытую дверь, на полной скорости спрыгнула со ступенек крыльца и, не удержавшись на ногах, по инерции рухнула на четвереньки. Дождь, который лил накануне, размыл землю в противную жижу, и я увязла в ней, как в трясине. Не обращая внимания на перепачканные руки и ноги, я вскочила и, светя мобильным телефоном, как фонариком, принялась озираться по сторонам. Сразу даже не вспомнила про такую опцию, как режим фонаря, которая есть абсолютно в любом смартфоне.

Внезапно я поняла, что если продолжу и дальше вести себя, как ненормальная, то толку от меня никакого не будет. Я заставила себя встать и хорошенько подумать о своих дальнейших действиях. Так, дверь в больницу оказалась открытой, охранника на месте не было. О чем это может говорить? Прежде всего можно предположить, что охранник попросту вышел на улицу. Зачем? Покурить? Вряд ли в больницу принимают на работу людей с подобными вредными привычками. Может, его что-то насторожило? Нечто странное произошло на улице, вот мужчина и решила проверить. Отлично, последнее предположение мне понравилось больше остальных — по крайней мере, оно логичное, а не вызвано паникой. Это уже больше походит на обычные действия Жени Охотниковой.

Идем дальше. Андрея в палате не было, но с чего я взяла, что его нет и в больнице? Какая я идиотка! Может, Андрей вышел в туалет — я ведь не проверила уборные! Будет на будущее наука — прежде чем что-то делать, надо подумать, а не бросаться не пойми куда очертя голову! Так, надо вернуться в клинику и хорошенько все проверить. Заодно, глядишь, вернется охранник. Да и Андрея я, скорее всего, обнаружу в палате! И чего я, спрашивается, себе надумала?

Я приняла твердое решение возвращаться в здание больницы. Направила свет фонарика на асфальт, чтобы не наступить ненароком в лужу. На земле рядом с крыльцом я увидела след от своего падения, посветила на свои штаны. Да, похоже, придется просить сменную одежду — моя вся испачкана, и вряд ли ее возможно отстирать.

Я подошла к крыльцу, по-прежнему освещая себе дорогу. Внезапно в грязи что-то сверкнуло. Интересно, что бы это могло быть?

Я наклонилась, свет от телефонного фонаря направила прямо на заинтересовавшую меня сверкающую штуковину. Запустила руку в грязь и вытащила непонятную вещицу.

Это была связка ключей, которую я случайно втоптала в землю, когда падала с лестницы. Я пристально оглядела ключи. Странно… чьи они? И почему у меня возникло ощущение, что эту связку я уже где-то видела?

Ключи были разного размера, самый маленький как раз и блестел на поверхности, остальные выглядели гораздо старее, и вряд ли бы я нашла связку, не будь в ней того маленького серебристого ключика. Я вертела связку в руках, пытаясь восстановить в памяти, где же я видела эти ключи. Внезапно меня осенило. Точно, как я могла забыть! Ведь когда я подходила к охраннику и расспрашивала его, мужчина теребил в руках связку ключей! Я точно помнила этот блестящий маленький ключик — тогда ведь мне пришло в голову, что у охранника имеются ключи от всех подсобных помещений! Только вот почему ключи валяются на земле, тогда как их обладатель отсутствует на рабочем месте? Я пыталась представить себе картину, объясняющую эти странности, но ничего толком не могла придумать. Предположим, кто-то вызвал охранника по срочному делу, тот вышел на улицу и случайно потерял ключи. В кармане они у него находились, а карман оказался дырявым. Смешно, я сама-то в это верю? Нет, конечно. Не терпит и малейшей критики догадка, что охранник вышел покурить, ключи вертел в руках и выронил. Тоже смешно. Тогда что произошло на самом деле?

Я в растерянности еще раз огляделась по сторонам. По обе стороны от крыльца, на некотором расстоянии от здания, росли куцые деревца, видимо, посаженные на территории больницы совсем недавно. Деревья располагались симметрично, как на картинке или чертеже, вот только под одним деревом лежал какой-то непонятный мешок. В том, что это был именно мешок, я не была до конца уверена — просто нечто напоминало либо большой тюк, наполненный мусором, либо кучу земли. Мне показалось это странным, я подошла ближе. Направила лучик фонарика на неизвестную груду и еле удержалась от возгласа изумления и ужаса.

То, что я сперва приняла за мешок, совсем не являлось таковым. Подобное впечатление производила куртка с надписью «Охрана», которая была не по размеру ее владельцу. Она и сейчас казалась безразмерной, в нее могли бы поместиться полтора, а то и два таких охранника, с каким я разговаривала совсем недавно. Когда он был жив.

То, что передо мной труп, было ясно с первого взгляда. За свою насыщенную жизнь я повидала немало мертвецов, и для меня не составило труда определить наверняка: охранник был убит. Неестественно скрюченные пальцы казались слишком белыми и тонкими, головы не было видно. Я осторожно приблизилась к охраннику, подняла ворот куртки. У меня не было даже зеркальца проверить, дышит ли человек, но на его виске уродливой дырой красноречиво зияла черная рана, не оставляющая ни единого шанса.

Я выключила режим фонарика, набрала номер телефона полиции. Не представляясь, сообщила о преступлении, с трудом вспомнив адрес лечебницы. Когда невидимый мне собеседник спросил, кто я, я отключилась. Что ж, полиция скоро приедет, пусть разбираются… И кому мог помешать охранник? Почему его убили? Может, он был препятствием для преступника, вознамерившегося проникнуть в больницу? Злоумышленник обманным путем вызвал охранника на улицу, а там пустил ему пулю в висок.

Я наверняка могла определить, что стреляли из пистолета, причем с глушителем — иначе стрельбу услышали бы в клинике. А вдруг этот самый маньяк, убив охранника, проник в здание лечебницы и перерезал там всех? Потому я и не видела ни Натальи Владимировны, ни санитарки-уборщицы. Но это звучит слишком кроваво для того, чтобы быть правдой! Горы трупов убийца-злодей оставляет после себя разве что в триллерах и фильмах ужасов, но не в реальной жизни! И какова причина такого массового убийства в обычной больнице? Что, преступник ненавидит всех врачей, медсестер и прочий персонал лечебницы? Почему? Нет, это никуда не годится. Надо искать другие гипотезы, другие предположения.

В конце концов, чем я занимаюсь?! Стою возле трупа охранника, строю различные догадки, тогда как Андрей, попросивший меня вызвать помощь, исчез! Надо в первую очередь его искать, а не предаваться тут размышлениям! Но как? Следы? Их я точно не найду, если они и были, то я их своим глупым падением уничтожила! Да и не остается четких следов в условиях такого дождя и грязи! Глупо надеяться, что Андрей, как и охранник, что-то выронил — так, специально, чтобы Жене Охотниковой, у которой временное помутнение сознания, было легче его найти. Ага, как в сказке «Гензель и Гретель» — брат с сестрой оставляют хлебные крошки, чтобы не заблудиться. Увы, хлебные крошки склевали птицы…

Я бестолково озиралась по сторонам, надеясь увидеть хоть что-то, свидетельствующее о том, что Андрей вышел за пределы больничного корпуса. А вышел ли? Может, его заставили покинуть лечебницу, угрожая пистолетом? Вдруг он был свидетелем убийства охранника, и преступник взял его в заложники? Или… Нет, лучше об этом не думать. Зачем убийце лишние жертвы? Он наверняка угрожал Андрею, и тому пришлось идти за злоумышленником. Но куда?

Я не стала возвращаться в больницу, чтобы не терять драгоценное время. Скоро сюда приедет полиция, и, если убийца находится в здании лечебницы или поблизости от нее, его должны поймать. Надеюсь на это — не хочется окончательно разочаровываться в работниках правопорядка. Мне же надо найти Андрея. Перво-наперво осмотрю территорию вокруг клиники — за время моего лечения я ни разу не выходила на улицу, поэтому понятия не имела, как расположены другие корпуса клиники — они же наверняка имеются! — и где находится выход с территории.

Я быстро пошла по дорожке, светя на землю фонариком мобильного телефона. Не хотелось думать, что из нашего корпуса есть другой выход, о котором я не знаю, и о том, что Андрей вышел через него. Да нет же, охранник ведь один, следовательно, и выход один. Итак, куда мог направиться Андрей (и убийца)?

Я пыталась восстановить картину случившегося, не допуская и мысли, что иду по ложному следу. Дорожка шла прямо, и вскоре я увидела приземистый серый корпус — может, еще одно здание лечебницы, а может, заведение общепита. Точнее, место, где готовят еду, а оттуда развозят по корпусам. Никаких табличек и номеров на корпусе я не увидела, а заметив массивную дверь, подошла к ней и дернула за ручку. Заперто. Значит, Андрей не мог быть в этом корпусе, да и зачем? Все же проверка никогда не бывает лишней, поэтому я ускорила шаг и пошла дальше.

Корпусов было немного, следовательно, клиника не такая большая, как я думала. Я встретила на своем пути только два здания, похожих друг на друга, как близнецы, и маленькую церквушку с одним-единственным куполом. Не могу точно сказать, какого цвета была церковь, так как в темноте ночи все здания казались одинаково серыми. Я не стала подходить к ней, все равно смысла не было. Трудно представить, что убийца с Андреем решил скрыться в прибольничной церкви, это самое глупое решение, какое только можно представить.

Я двинулась дальше и вскоре дошла до шлагбаума, через который можно было пройти только пешком. Наверняка он поднимался для въезда машин «Скорой помощи», остальным следовало добираться до нужного корпуса на своих двоих.

Я прошла через открытую калитку — странно, что она была не заперта, — и очутилась за пределами клиники.

Вот и все, подумала я про себя. С территории больницы я вышла, куда двигаться теперь — неизвестно. Зачем я вообще покинула пределы лечебницы? Где мне искать Андрея, если нет ни единого следа, ни единой зацепки, свидетельствовавшей о том, что он здесь проходил?

Раздался слабый раскат грома, подул холодный ветер. Тут же закапал холодный, противный дождь, заставивший меня зябко поежиться. Этого только не хватало мне для полного счастья…

Я постаралась не обращать внимания на непогоду, а сосредоточиться и рассуждать здраво. Перво-наперво я огляделась по сторонам. За шлагбаумом находилась стоянка для машин — наверняка здесь парковали свои личные автомобили врачи, персонал клиники и посетители. Сейчас я насчитала пять машин — интересно, чьи они? Почти все были пустыми, за исключением одной. К ней я и направилась.

Автомобиль, привлекший мое внимание, явно не принадлежал никому из работников клиники. Это было такси — призывно горели шесть пятерок, сверкали включенные фары. Я подбежала к машине и постучалась в переднюю дверь.

За рулем сидел мужчина, который, видимо, дремал, облокотившись головой о сиденье. Однако, услышав мой стук, он открыл окно и вопросительно посмотрел на меня. Я поняла, что таксист изумлен моим внешним видом — еще бы, всклокоченная женщина в перепачканной серой пижаме, без куртки и в больничных тапочках кого угодно заставит удивиться. Надеюсь, он не принял меня за сбежавшую психопатку или лунатика, разгуливающего по ночному городу…

— Это вы такси вызывали? — подозрительно спросил он. Таксист производил впечатление крайне неухоженного человека — его борода, видимо, давно не знала ножниц, волосы отросли и торчали из-под клетчатой кепки, которую вряд ли бы надел мужчина, имеющий хотя бы элементарное представление о вкусе. Однако меня жутковатый вид водителя не смутил, я кивнула.

— Да. Скажите, вы не видели, здесь не проходил человек? Мужчина, молодой, хорошо сложенный, на вид лет тридцати?

— Кто-то проходил, но я не обратил внимания, — пожал плечами таксист. — Вообще, дамочка, я тут уже полчаса стою, давно бы уехал, если б другой заказ поступил. Вам что, на телефон смс не приходило, что машина подъехала? Я все понимаю, но это уже беспредел! Откуда вы такие беретесь — вызываете такси и заставляете ждать! Вот не знаю, как с вами быть! Впору хоть уехать, и вызывайте другого водителя! У меня и так работы много, а я вас еще ждать должен!

— Ой, а мне не пришло ничего… — Я прикинулась озабоченной и посмотрела на телефон. — А раз вы тут давно стоите, скажите, не видели ли вы что… необычное? Тот человек, про которого вы говорите, куда он направился? Пожалуйста, вспомните, это для меня очень важно!

— Вы ехать куда собираетесь или поболтать пришли? — рассердился мужчина. — Я вам что, следить за другими людьми приехал? Ночь на дворе вообще-то!

— Это для меня очень важно! — Я пустила в ход все свое актерское мастерство, чтобы расспросить таксиста. — Человек, про которого я спрашиваю, — мой парень, и мы с ним поссорились! Я была виновата, наорала на него, но теперь хочу найти его и попросить прощения! Помогите мне, пожалуйста!

Таксист посмотрел на меня, на этот раз в глазах его промелькнуло сочувствие, и вздохнул:

— Эх, молодо-зелено! Вот сами ж виноваты — ссоритесь, потом создаете себе проблемы… Ладно, проходил тут парень какой-то, но он сел в такси и уехал. Примерно полчаса назад. Меня вот вызвали, я уж думал, от заказа откажутся, а тут вы появились…

— Мне во что бы то ни стало надо найти моего молодого человека! — заявила я с отчаяньем в голосе. — Можно как-то проследить за той машиной, на которой он уехал? Вы же говорите, это такси было, так?

Водитель вздохнул и снова посмотрел на меня через окно. Потом снова вздохнул и проговорил:

— И что мне с вами такой делать? Признаться, выглядите вы странно. Вон, в одежде какой-то непонятной, около больницы… Вы что, из клиники этой? Может, вам лучше вернуться?

— Да поймите же вы наконец! — потеряла я терпение. — Пока вы меня допрашиваете, он может глупостей натворить! Мне надо с ним поговорить, понимаете? Скажите хотя бы, куда поехала та машина, я вызову другое такси, раз вы отказываетесь.

— Садитесь, — хмуро буркнул таксист. — Другой водитель вас в больницу отправит, я, так и быть, поверю вам. Вам повезло — машина, на которой ваш жених уехал, из нашей фирмы, поэтому маршрут я узнать могу. Не следует мне, конечно, вам помогать — вон сколько времени уже тут торчу, — но вы на психопатку вроде бы тянете. Да, кстати, а деньги у вас есть? Бесплатно катать вас я не намерен!

— Есть. — Я показала свой мобильный телефон. — Моя банковская карта привязана к телефону, я вам переведу нужную сумму. Если поможете, заплачу сколько скажете, деньги у меня есть. Устанавливайте маршрут, пока не слишком поздно.

Таксист открыл мне дверь, я села рядом с водительским сиденьем. Мужчина набрал какой-то номер на мобильном телефоне, я услышала его крайне немногословный разговор с диспетчером.

— Да, нужен маршрут «к-восемьсот пять-лар», — проговорил таксист. — Ага, понял… Центральная магистраль, ясно…

Он положил телефон рядом с собой и завел двигатель. Я смогла рассмотреть водителя получше и еще раз убедилась в том, что в одежде он явно не разбирается. Какая-то грязно-бежевая куртка, джинсы свободного кроя, которые делали всю фигуру мужчины мешковатой и бесформенной. По внешнему виду он скорее напоминал какого-то бомжа, нежели таксиста, но я решила не быть столь требовательной к внешности водителя. Мне-то какая разница, главное, чтобы ехал побыстрее и куда нужно.

Мы отъехали от стоянки и выехали на дорогу. Я плохо знала тот район города, где находилась клиника, поэтому плохо ориентировалась. Пока мы ехали, я несколько раз позвонила на мобильный Андрея, но телефон у него, видимо, был выключен. Попробовала позвонить Ане — тот же результат, автоответчик. Куда мог уехать Андрей и зачем? Что за странные действия, в конце концов? И в чем он просил меня помочь ему? Точнее, вызвать помощь… Стало быть, он боялся — и боялся за меня? Куда он мог поехать?

Все эти вопросы крутились у меня в голове, пока мы ехали по безлюдной дороге. Машин не было, прохожих на тротуаре — тоже. Еще бы, кому в такое время придет в голову кататься по городу или бродить по улицам? Пару раз мы обгоняли какие-то автомобили, но, скорее всего, это были гости какой-нибудь затянувшейся вечеринки или такие же «бомбилы», как и мой водитель.

Я с удивлением заметила, что мы выезжаем из города. Странно, хотела бы я знать маршрут, по которому ехал Андрей… Куда его нелегкая понесла?

— Мы правильно едем? — обеспокоенно спросила я водителя. Тот равнодушно пожал плечами.

— Вы же сказали — ехать по маршруту той машины, — заметил он. — Это я и делаю. Если надо куда еще — скажите, мне без разницы.

— Та машина точно выехала из Тарасова? — уточнила я.

Водитель ответил, не поворачивая ко мне головы:

— Я ведь при вас звонил диспетчеру. Мне, думаете, приятно самому ехать невесть куда? Позвоните своему этому другу да поговорите с ним, узнайте, где он, чтобы круги не нарезать. Бензин, знаете ли, не бесплатный!

Я с тоской посмотрела на свой телефон.

— Мобильный отключен, — вздохнула я. — Ладно, поедем, куда вам сказали…

Водитель еще что-то поворчал по поводу семейных разборок — вроде как ссорьтесь между собой, а других людей не привлекайте. Голос у него был какой-то глухой и немного странный — то ли он много курил, что вряд ли имело место, за время дороги он ни разу не потянулся к сигарете, да и пачки у него я не видела. Может, простудился или недавно переболел бронхитом — кто его знает…

Мы ехали по трассе уже за пределами Тарасова. Я видела, как мимо мелькают таблички с указателями придорожных населенных пунктов, и удивлялась, зачем Андрею понадобилось ехать в такую даль. А может, ему тоже пришло смс-сообщение с Аниного номера? Это многое объясняет. Неизвестный преступник — тот, который убил Аню, — мог написать Андрею нечто вроде тех смс, которые получала я. Например, «Андрей, помоги, я нахожусь где-то возле Березовки (или другого поселка), в темном лесу, и мне страшно». Да получив такое сообщение, любой на месте Андрея вызвал бы такси и помчался в эту самую Березовку! Но… кто тогда убил охранника? Неужели это сделал Андрей? Вдруг у него рассудок помутился и он совершил преступление? Но откуда он взял револьвер или пистолет с глушителем? Нет, не может этого быть! Ведь Андрей писал мне с просьбой вызвать помощь! Но почему он не зашел ко мне в палату, не разбудил меня? Потому что ему угрожали? Тогда как он смог вызвать такси и уехать? Нет, ничего не получается, ничего не складывается…

Предположения, одно безумнее другого, крутились в моей голове, а мы мчались на высокой скорости по дороге. Внезапно водитель резко затормозил, так, что меня выбросило вперед и, если бы не ремень безопасности, я бы сильно ударилась головой. Таксист чертыхнулся и сдал назад.

— Что такое? — спросила я недоуменно.

— Что-что, поворот нужный проехали, вот что! — отозвался тот хмуро. — Ваш благоверный зачем-то свернул на обочину и повернул возле таблички «Котенковка», вот и нам туда же.

Теперь мы ехали по проселочной дороге, которая оказалась отнюдь не такой ровной и гладкой, как шоссе. Здесь тоже прошел дождь, песок и щебенку размыло, вдобавок ко всему мы постоянно подпрыгивали на ухабах и въезжали в ямы, которые из-за темноты не было видно. Дождь полил еще сильнее, и теперь я слышала только брань водителя, в основном нецензурную. Таксист постоянно возмущался, переживал о сохранности своих колес и ругал на чем свет стоит людей, которые среди ночи срываются невесть куда, и ладно бы на своих машинах, а пользуются услугами такси. В конце концов, я не выдержала и заявила:

— Вы же не бесплатно работаете! Сами выбрали такую профессию! От вашего отборного мата меня уже тошнит!

Тот молча проглотил мой упрек и дальше ехал без слов. Я подумала, что погорячилась — еще не хватало поссориться с водителем, чтобы тот высадил меня на этой жуткой дороге и оставил разыскивать Андрея самостоятельно. К счастью, таксист до этого не додумался, но я предпочла больше не раскрывать рот и ехать молча.

Дорога свернула в сторону, и я увидела впереди лес. Я недоуменно посмотрела на водителя.

— Нам в лес? — удивилась я. — Не в поселок?

— Хотите в поселок — поедем в поселок, — пожал плечами мужчина. — Я следую по маршруту вашего этого сбежавшего друга. Но клиент вы — куда скажете, туда и поедем.

— А он точно поехал туда? — Я кивнула на рощу, которая, по мере нашего продвижения, становилась все больше и мрачнее. — Может, произошла ошибка?

— Сказано же было — пять километров шестьсот пятьдесят метров на юго-восток, — хмуро пояснил таксист. — Я туда и еду.

Я снова замолчала. Мы въехали в лес, который казался диким и нелюдимым. Запоздалая тарасовская весна еще не спешила одеть корявые ветви в яркую сочную листву, и сейчас, ночью и при дожде лес казался пасмурно-осенним. Голые стволы местами выглядывали из колючих кустарников, местами по обочинам дороги лежал грязный, нерастаявший снег. Таксист не выдержал — снова начал ворчать, что по такой дороге угробит свою машину, и его упреки были адресованы прежде всего мне. Я уже не просила его помолчать — только думала про себя, зачем Андрею понадобилось ехать сюда. Единственный вариант — как я предполагала, Аня просила его помочь ей, может, написала, что она в лесу. Но я-то знаю, что девушка погибла! И Андрей знал — только не хотел в это верить. А что, если некто, завладевший Аниным телефоном, заманил ее брата в ловушку? И где искать машину с Андреем? Ведь должен был автомобиль въехать в этот лес, значит, скоро я увижу машину… Правда, пока ничего, помимо корявых деревьев, кустов и грязи, я не видела.

— Вы можете связаться с водителем той машины? — спросила я таксиста. — По-моему, здесь какая-то ошибка, поблизости не видно автомобиля. Может, диспетчер что-то перепутала? Я думаю, вам надо позвонить ей и уточнить маршрут.

Водитель сменил передачу, внезапно раздались неприятные звуки, как будто мы наехали на какое-то препятствие. Таксист смачно выругался и надавил на тормоз. Машина резко остановилась.

— Вот и приехали! — заметил он с нескрываемым раздражением. — Похоже, колесо полетело… И какого лешего я вас согласился довезти? Кто мне теперь ремонт оплатит?

Я пожала плечами. Мне было абсолютно плевать и на его колесо, и на машину — необходимо было найти Андрея, если он в этом лесу! Я решила оставить водителя вместе с его автомобилем, а сама пойти в лес поискать автомобиль, на котором уехал Анин брат. Времени разбираться с разгневанным таксистом у меня не было, я старалась не думать, как потом буду выбираться из леса. Главное — найти Андрея, убедиться, что с ним все в порядке.

— Сидите здесь, надо поменять колесо. — Таксист, не глядя на меня, вышел из автомобиля и направился к багажнику.

Я открыла дверцу и тоже вышла вслед за ним. Хотела подойти и сказать, что мой заказ отменяется, пускай чинит свое авто. Так и быть, перечислю ему деньги на карту, я привыкла платить за оказанные мне услуги. Он же отвез меня, куда я просила, вот за дорогу и заплачу. А колесо пусть меняет на свои деньги или на деньги фирмы.

Я подошла к таксисту, когда тот открывал багажник, собираясь спросить номер его карты и сумму, которую нужно перевести. Однако водитель обернулся ко мне первый, попутно открывая крышку багажника. Я не успела ничего сказать — он опередил меня.

— Что ж, Евгения Максимовна, — вкрадчиво проговорил он. Теперь в голосе его не слышалось ни злости, ни раздражения — напротив, я услышала торжествующие нотки. — Думаю, наш путь окончен — мы на месте.

— Откуда… откуда вы знаете мое имя? — спросила я, толком ничего не понимая. — Я не говорила вам его…

— Мне известно не только ваше имя, — усмехнулся таксист. — Вы даже не представляете себе, сколько я о вас всего знаю. И… думаю, вам нужно посмотреть сюда, чтобы вы окончательно все поняли.

Водитель открыл багажник, я заглянула внутрь. Перед глазами у меня поплыло, я не смогла удержать вопль ужаса и удивления. Опрометью ринулась к багажнику, но не успела подбежать к Андрею. Таксист остановил меня.

— Стоять на месте! — рявкнул он. Я обернулась — прямо на меня было направлено дуло пистолета. Я остановилась. Потом заторможенно, как в замедленной съемке, перевела взгляд на багажник, где лежал в скрюченном, неестественном положении человек, которого я искала. Человек, который еще недавно разговаривал со мной, с которым мы играли в шахматы, который… признавался мне в любви.

Я бы ни за что не поверила в то, что это Андрей лежит в багажнике. Что на меня зияющей дырой уставилось кровожадное дуло пистолета. Что на лбу у Андрея — черное, неровное пятно, пролившееся уродливыми кляксами на его закрытые глаза, пятно, которому не место на красивом, когда-то живом лице Андрея… Это не может быть правдой. Это недоразумение, кошмарный сон, обман…

— Андрей… — прошептала я, едва складывая слоги в одно-единственное слово. — Почему?

— Вас мучают вопросы, правда? — усмехнулся водитель. Свободную руку он поднял к своему лицу, схватил себя за бороду, и та вдруг отделилась от его щек и подбородка. Следующим движением он стянул с себя уродливую кепку, закрывающую часть его головы. Вместе с кепкой он избавился и от парика — тех всклокоченных, отчаянно нуждающихся в парикмахере волос, на которые я сперва обратила внимание.

Водитель странным образом преобразился. Теперь от бомжеватого таксиста осталась разве что нелепая куртка и свободные джинсы — ловкий прием, позволяющий скрыть угловатую, долговязую фигуру. Лицо без бороды и волос теперь вытянулось, стало худым и, я бы сказала, изможденным. Это лицо зияло белой маской в ночной тьме, и только лихорадочным блеском светились возбужденные, безумные глаза.

Я знала этого человека. Очень хорошо знала и общалась с ним, и теперь не верила, что это он стоит с направленным на меня пистолетом, а в багажнике его машины — тело Андрея. Человека, которого… которого я разыскивала. Которого я впервые в жизни по-настоящему полюбила. Который сумел подобрать ключ к моей душе, который разбудил во мне скрытые под маской хладнокровия чувства, который доказал, что и у бесстрашной Жени Охотниковой в груди бьется сердце, а не лежит холодная галька…

Который сейчас был просто бездыханным трупом.

— Максим… Григорьевич… — прошептала я. — Вы?…

— Рад, Евгения Максимовна, что вы не забыли моего имени, — усмехнулся психолог. — Да, это я, ваш покорный слуга, явился к вам, как волшебник из чудесной страны, в которую вы частенько погружались там, в больнице. Я хотел бы знать, что вы видели во снах? Скажите, это были кошмары? Правда? Я очень надеюсь на это. А что именно вы видели? Смерти, убийства? Может, покойников, которые благодаря вам отправились в мир иной? Вы доставите мне огромное удовольствие, если подтвердите мои предположения. Я старался положить вам в пузырек с вашей фамилией таблетки, которые оказывают самые сильные галлюциногенные эффекты. Благо я неплохой фармацевт и надеюсь, мое, так сказать, лечение пошло вам на пользу! Вы подумали о своей душе? Если нет, то задумайтесь о ней сейчас — ведь скоро вам предстоит держать ответ за все грехи, которыми запятнана ваша совесть. Евгения Максимовна, вы верите в загробный мир?

Я молча смотрела на дуло пистолета, не произнося ни звука. В моей голове не укладывалось, как такое могло произойти. О чем он говорит? Таблетки? Я помню ту капсулу, которая была неизменной, капсулу, которую следовало выпить перед сном… Это… это он мне ее подсовывал?

— Вы полагали, что лекарства назначал вам врач, — продолжал Максим Григорьевич с сумасшедшей ухмылкой. — Вы правы. Но мне не составляло труда несколько… изменять ваше лечение. Заменить одну таблетку на другую оказалось проще простого — намного проще, чем отправить вас именно в эту больницу. Я думаю, вы оцените мое мастерство и мои старания, которые оказались не напрасны. Ведь мы с вами вдвоем — ах, простите, втроем, — в таком чудесном, мрачном месте, разговариваем о жизни. Я рассказываю вам сказку — чудесную сказку, которая воплотилась в жизнь только благодаря мне, и вы — в ней главная героиня. Вам многое непонятно, правда? Но я готов вам рассказать все в мельчайших деталях — ведь вы должны узнать истину, прежде чем совершите свое последнее путешествие.

— Это вы убили Аню? — спросила я, едва шевеля губами.

Максим Григорьевич довольно кивнул.

— Я готов вам поведать и эту историю, — проговорил он. — Аня перед сном получила немного другую таблетку — не такую, как вы, а охранник — снотворное. Игорь Федорович, который дежурил в ту ночь, обожает шоколад и шоколадные конфеты. Он всего лишь съел вкусную шоколадную конфету с глазурью и самой необыкновенной начинкой, которая только может быть. Начинку эту изготовил я собственноручно — от одной маленькой таблетки, помещенной в шоколад, человек засыпает крепким сном на шесть часов. А ему был необходим ночной отдых — еще бы, не спать сутки — вредно для здоровья. Бедный Игорь Федорович спокойно погрузился в чудесный мир грез, а Аня — в мир галлюцинаций. Жаль, я не знаю, что она видела, когда шла со мной по коридору, когда спускалась по лестнице, когда выходила в открытую дверь, которую я заботливо отворил для нее. Может, она путешествовала по сказочному миру фантазий, может, бродила по лабиринтам души, но она покорно следовала за мной, села в мою машину, и мы с ней отправились в необыкновенную поездку… Аня — хорошая девочка, она была очень хорошим человеком, но ее погубило то, что она стала общаться с вами, Евгения Максимовна. Из-за вас она лишилась жизни в столь юном возрасте. Но поверьте, она не чувствовала боли и не страдала. Я был милосерден к ней: сперва — пуля в лоб, а потом — некоторая трансформация посредством хирургического скальпеля и ножа для разделки туш. Аня тоже была в этом лесу, где сейчас мы с вами так мило беседуем, и если бы я обратил внимание на ее кулон, вряд ли бы ее кто-нибудь узнал… А потом, Женя, вы довели до смерти Олю. Ту женщину, у которой умер муж, помните? Вы вместе с ней посетили мой сеанс, я сам предложил вам поучаствовать в нем, так как вас мучили кошмары, о которых я, как вы теперь понимаете, прекрасно знал. После группового сеанса я немного побеседовал с Олей — о жизни и смерти. Она рассказала мне о том, как любила своего мужа и как страдает без него. Но смерть победить невозможно, нельзя воскресить мертвого. Зато можно отправиться вслед за ним, встретить любимого мужа в мире ином, где нет места скорби и страданиям, где нет болезней и смерти. Я всего лишь дал Оле ключ от волшебной двери в тот мир, где ждал ее супруг — этот ключ имел форму ножа, которым она умело воспользовалась. У меня — представляете — даже было послание для Оли от ее супруга. Женщина верила мне — я ведь показал ей письмо, и она не захотела заставлять мужа долго ее ждать. Оля все сделала правильно, и я рад, что наконец-то они воссоединились. Как, возможно, и вы воссоединитесь с ним. — Он кивнул на багажник. — Хотя мне бы хотелось, Женя, чтобы вы никогда не встретились с Андреем на том свете — ведь на небеса вы не попадете. Вы будете страдать — долго, вечно, вы будете испытывать самую сильную боль, страшнее которой вам и не снилось. Знаете, а ведь провиденье помогает мне — вы неожиданно познакомились с Андреем, я не ожидал этого. Насколько я знаю, вы, Женя, слишком хладнокровны, вам не свойственны такие чувства, как любовь. Но, вероятно, я ошибся. Скажите, неужели вы, такая неприступная, такая прагматичная, вдруг влюбились? Это странный поворот событий, неожиданный даже для меня…

Он ждал ответа, но я молчала. И только ощутила, как глазам становится больно от сдерживаемых слез — они выступили против моей воли, я не хотела показывать свою слабость перед этим убийцей.

— Да, Женя, ваша любовь оказалась для меня неожиданностью, — видя, что я не отвечаю, снова заговорил психолог. — Но я обрадовался этому — ведь любовь, как никакое иное чувство, способна принести страдания и боль. Вам она должна была принести их. У меня был мобильный Ани, с которого я посылал вам сообщения, был номер телефона Андрея, который я узнал по телефонной книге из мобильника его сестры. Андрей сам не понимал, кто ему пишет — он так и не узнал, зачем ему посылали те смс-сообщения, которые вы нашли в его телефоне. Женя, я всегда пристально за вами следил, это гораздо интереснее, чем смотреть фильм или читать книгу. Я читал вашу душу, как открытую книгу, и находил массу увлекательного. Помните, как говорилось у Лермонтова в «Герое нашего времени»? «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа…» Для меня такой ничтожной душой была ваша, Женя, и я наблюдал, как в вас зарождается что-то человеческое, как спадает налет бесчувственности и равнодушия… Жаль, что раньше вы не стали такой, что раньше не осознали, какую мелочную жизнь вели до этого. Может, все сложилось бы иначе? Но вы сами выбрали это. Только вы виноваты в смертях тех несчастных, которые повинны лишь в том, что вы выбрали их для общения и разговоров. Через меня вершится суд — суд над вами, Женя, и вы ответите за все свои поступки, за все страдания, которые вы принесли другим людям. Вы хуже убийцы, хуже грязного извращенца, потому что действуете под маской справедливости. Вы выбрали для себя маску телохранителя, который спасает жизни другим людям, но вы повинны в том, что обрекаете людей на мучения. Кто вы такая, чтобы решать, кто прав, а кто виноват? Кто вы такая, чтобы осуждать других людей? Вы поплатитесь за все, Женя: сегодня наступил Судный день, когда вы ответите за все.

— А вы вообразили себя Господом Богом? — Я постаралась вложить в эти слова как можно больше ярости и презрения, постаралась заглушить боль утраты и отчаяния. Но раз за разом в моих глазах возникал образ того ужаса, той жуткой картинки — багажник с трупом Андрея. Это было выше моих сил, и я не могла держаться.

— А почему бы и нет? — усмехнулся Максим Григорьевич. — Кто-то ведь должен остановить вас, кто-то должен вам помешать творить зло под маской добра! Я не буду перечислять вам все ваши грехи, но за один из них вы сейчас и расплачиваетесь! Вы сами вынудили меня стрелять в вас. К слову сказать, я неплохой снайпер и многое смыслю в медицине. В частности, я могу выбрать точку на человеческом теле, повреждение которой не убьет, но заставит здорово помучиться. Мне пришлось хорошенько постараться, чтобы попасть именно в ту область вашего плеча, поражение которой надолго выводит из строя. Сперва я решил сделать вас калекой — вы ведь знаете, если б пуля прошла немного под другим углом, вы лишились бы руки. Но я решил действовать иначе. При падении вы сильно ударились головой, и это тоже было мне на руку. Я хотел лишить вас рассудка, но, увы, это не в моих силах. Если бы все шло по моему плану, я бы накормил вас такими препаратами, которые бы вызвали слабоумие. Но мне подобная идея потом не понравилась — вы бы лишились рассудка и никогда бы не узнали за что. А я хочу, чтобы вы поняли всю тяжесть своей вины, чтобы покаялись во всем. Но я не отпущу вам грехи — я отправлю вас туда, где над вами будет вершиться самый справедливый суд!

— Так это вы стреляли в меня? — догадалась я. — Это вы ранили меня, да? Почему же тогда не убили?

— Чего вы захотели! — рассмеялся Максим Григорьевич. — Смерть — это слишком легкая для вас участь, Женя! Мне нужны были ваши мучения, ваши страдания! Мне было очень жаль, что я не имел возможности добраться до вашей родственницы — вы ее называете тетей Милой и, кажется, привязаны к ней? Увы, ехать за ней в Австрию — слишком долго и накладно, потому что мне нужны были прежде всего вы. Поэтому пришлось оставить вашу тетю в живых. Но, думаю, она будет переживать, когда ее племянница окажется в гробу… Хотя мне ваша тетя глубоко безразлична. Я хотел увидеть ваши мучения — для этого и писал вам смс-сообщения якобы от Оли, потом смс на номер Андрея. Наблюдать за вашей ссорой с Андреем было для меня истинным удовольствием. Мне не составило труда проникнуть ночью в палату Андрея и пустить ему пулю в лоб, когда он спал. Никто не видел меня — ведь Андрей находился один в палате. Правда, пришлось прикончить и охранника — он оказался не слишком разумным, чтобы заснуть на рабочем посту. Парнишка ничего толком и не понял — а я вытащил тело вашего избранника на улицу вместе с трупом охранника и написал вам смс-сообщение с номера Андрея. Как видите, мой план превосходно сработал — вы оказались именно в той больнице, где я и работаю, благодаря моему искусству меткого стрелка и умного врача вы попались на все крючки, угодили во все капканы… И вот теперь вы здесь, и вы все знаете. И готовы к тому, чтоб понести ответственность за все совершенные вами грехи!

— Но… почему вы так ненавидите меня? — спросила я тихо. — Что я вам такого сделала?

— Моя фамилия — Артемьев, — проговорил психолог. — Это вам о чем-нибудь говорит? Напрягите память!

Мне не нужно было долго вспоминать, чтобы понять, кто передо мной находится. Я прекрасно помнила это дело, во всех его деталях…

Глава 9

Город был напуган, пребывая в страхе из-за серии жутких убийств. Погибали молодые девушки. Жертвы на первый взгляд не были связаны друг с другом — они проживали в разных районах Тарасова, не общались между собой, не имели ничего общего, кроме красивой внешности. Но и внешне они различались — среди жертв неуловимого преступника были и брюнетки, и блондинки, высокие и стройные и пухленькие красотки с аппетитными формами. Полиция находилась в тупике, не было ни единой зацепки. Свидетельские показания не позволяли сделать никакие предположения о личности убийцы.

Меня наняла мать одной девушки, Кристины. Кристина училась в политехническом институте и часто поздно возвращалась домой после учебы. Девушка в последнее время вела себя крайне нервно. Мать сначала думала, что у Кристины проблемы с учебой, спрашивала у дочери, в чем дело. В конце концов, Кристина призналась, что боится. Девушка сказала, что ей кажется, будто за ней кто-то следит, но кто и зачем, Кристина не понимала. Мать, взволнованная рассказом девушки, решила прибегнуть к помощи телохранителя и наняла меня охранять Кристину. Я взялась за дело. Моя клиентка просила ничего не рассказывать дочери, так как та была бы против идеи матери нанимать телохранителя. Я следила за девушкой и выяснила, что за ней и правда следят. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что Кристину преследовал один молодой человек по имени Егор. Он недавно устроился лаборантом в тот самый университет, где училась девушка, и производил впечатление весьма скромного и стеснительного человека. Егор стеснялся своей внешности — он был очень худым и носил очки, — поэтому, вероятно, не решился познакомиться с Кристиной, а только издали следил за девушкой. Меня заинтересовала личность этого Егора, я навела справки… Мне удалось раскопать много фактов о нем, и фактов весьма неожиданных. У Егора имелось психическое расстройство, он наблюдался у психиатра. Парень страдал паническими атаками и вспышками агрессии. В детстве он получил психическую травму — на его глазах грабитель убил его мать, после чего у Егора начались проблемы с психикой.

Егор Артемьев страдал комплексом неполноценности. У него никогда не было близких отношений с девушками, и свои чувства к прекрасному полу он выказывал весьма необычным образом. Егор выслеживал понравившуюся ему девушку, иногда даже знакомился с ней. Но все его романтические порывы заканчивались хладнокровными убийствами, и никто не мог предположить, что такой стеснительный и милый молодой человек на самом деле маньяк.

Мне удалось спасти Кристину, а Егора сдать властям. Однако парень умудрился покончить с собой во время следствия. Я полагала, что на этом история тарасовского маньяка завершена, но, как выяснилось, глубоко ошибалась. У Егора был отец — Максим Григорьевич Артемьев, который и решил отомстить мне. Ведь, по его мнению, именно я была повинна в смерти его сына…

Максим Григорьевич работал психологом, однако помочь своему сыну он так и не смог. Он знал об убийствах, совершенных Егором, но держал злодеяния сына в тайне, про себя жалея его и сочувствуя ему. Максим Григорьевич любил жену и считал, что Егор лишь жертва и он не повинен в том, что совершал убийства. Теперь только я поняла, почему взгляд психолога показался мне знакомым — именно такой безумный взгляд был и у Егора… И Максим Григорьевич вознамерился отомстить мне во что бы то ни стало.

— Ваш сын получил по заслугам, — проговорила я. — Я всего лишь засадила его за решетку, а покончил жизнь самоубийством он сам, без моей помощи! Я не убиваю людей, я всего лишь охраняю жизни своих клиентов!

— Если бы вы, Евгения, не взялись за это дело, Егор был бы жив! — дрогнувшим голосом проговорил психолог. — Это вы виноваты в его смерти, вы ответите за это.

— А вы убили Аню, Олю и Андрея! — воскликнула я. — Вы — убийца, такой же ненормальный, как ваш сын!

— Не грубите мне! — Максим Григорьевич приблизился ко мне с пистолетом в вытянутой руке. — У вас есть выбор: яд или пуля. Я предоставляю вам возможность самой выбрать свою смерть.

Я оглянулась на автомобиль. Посмотрела на багажник с телом Андрея. Внезапно мне вспомнилось то последнее утро — в столовой, когда я нагрубила ему. Я всерьез полагала, что Андрей обманывает меня. Я больно уязвила его, но он не озлобился, не рассердился на меня, а сам попросил прощения, хотя извиняться должна была я! Его сообщение — «я люблю тебя»… Его слова, его жесты… Его милая, добрая улыбка и ласковый голос… Мы ведь собирались с ним встретиться и после выписки, продолжить наши отношения, у нас могло быть будущее…

Я повернулась к Максиму Григорьевичу. Сжала руку в кулак, с яростью вытерла слезы.

— Вы убили его, — проговорила я, борясь с горьким комком в горле, который вот-вот готов был превратиться в рыдания. — Вы… вы не человек, вы — убийца!

Я опустилась на корточки, не обращая внимания на пистолет, закрыла лицо руками. Услышала злорадный смех психолога и его слова:

— Итак, наша железная леди рыдает. Надо же, Женя, неужто вы умеете плакать? У вас есть слезы, правда? А я думал, что вы целиком из железа, как Железный Дровосек из сказки. Ради этого зрелища можно убить и десяток людей — только увидеть вас, такую жалкую, такую ничтожную и разбитую! Вы даже не представляете, какое наслаждение мне доставили! Итак, ваш выбор?

— Да делайте что хотите! — вскрикнула я, продолжая рыдать. — Стреляйте, травите… Мне не нужна моя жизнь, вы сделаете большую милость, если убьете меня! Валяйте, что ждете? Кишка тонка, да? Не можете нажать на курок? Вы психопат, вы жалкий слабак, который даже простого действия сделать не может!

Краем глаза я видела, что Максим Григорьевич с интересом и издевкой смотрит на меня. Он даже опустил пистолет, дуло направлено было не точно мне в голову, как раньше, а немного в сторону. Продолжая рыдать и заламывать руки, я вскочила на ноги и ринулась к багажнику машины с криком «Андрей, прости меня!»

Мне хватило минутного замешательства врага, чтобы цепко обхватить его шею и заставить от неожиданности выронить оружие. Отчаяние, боль и слепая ярость придали мне силы, и могу поспорить, преступник даже не ожидал, что сломленная, измученная женщина способна на столь жесткий захват. Максим Григорьевич рухнул к моим ногам, я же схватила его пистолет и направила ему в голову.

— Роли поменялись, — переводя дыхание, проговорила я, все еще возбужденная этой короткой, но яростной схваткой. — Ваша игра окончена. Вам предстоит долгий тюремный срок за убийства. Была бы моя воля — я бы пустила вам пулю в лоб, но знаете, это слишком мягкое наказание для вас. У вас будет время подумать о ваших грехах, долгое время, которое вы проведете за решеткой. И я вам желаю, чтобы каждую ночь к вам приходили в кошмарах те, кого вы лишили жизни, те, кто никогда не оставит вас в покое и до последних ваших дней будет преследовать вас.

Эпилог

Мне бы очень хотелось закончить всю эту историю на оптимистичной ноте. В больницу я не вернулась, преступника сдала полиции, и тот понес заслуженное наказание, убийства пациентов прекратились, и все жили долго и счастливо. Но… подобное завершение наигранное и неправдоподобное. Да, все верно — я покинула клинику, мое плечо почти зажило, рана затянулась, и остался только небольшой шрам. Таблетки на ночь я больше не пила, к Степану Сергеевичу ведь за рецептом я не попала, да, собственно, и не собиралась этого делать. Не нужны мне больше лекарства, и без них обойдусь. Вернулась тетя Мила, которой я была рада как никогда. Я пыталась выглядеть здоровой и бодрой, а шрам от ранения прятала под длинными рукавами футболок.

Я была на похоронах Андрея, видела его маму. Женщина с трудом передвигалась, постоянно плакала и ничего не говорила. Сперва она потеряла дочь, а потом — сына. Я только пожала ее руку, ничего не сказав, и она вряд ли знала, кто я такая и что делаю на похоронах. Было много людей, но я никого из них не знала, поэтому меня никто ни о чем не спрашивал, никто со мной не заговаривал. Помню, как все прощались с Андреем. Я тоже подошла к гробу, в последний раз взглянула на его красивое лицо и в первый и единственный раз поцеловала его. Положила четыре желтые розы — живые розы, знак того, что я никогда его не забуду, а в гроб рядом со скрещенными руками Андрея аккуратно поместила маленький томик Есенина, стихи которого я никогда не смогу больше читать, после чего покинула кладбище.

Весна вступала в свои права. Зеленели деревья, мощно росла сочная трава, покрывая землю ярким цветом. Появились первые цветы.

Я старалась не выходить на улицу — мне казалось неправильным, что природа так радуется, что хмурая зима отступила и земля пробуждается от мерзлого сна. Наверно, весна еще долго будет ассоциироваться у меня с теми четырьмя желтыми розами и книжкой Есенина, навсегда оставшимися на кладбище, как и частичка моей души.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg