«Русский вечер»

Русский вечер (fb2) - Русский вечер 513K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нина Матвеевна Соротокина

Нина Матвеевна Соротокина Русский вечер

1

Мы улетали из Рима. Вероника опять куда-то пропала, удивительна ее способность растворяться в пространстве. Это неприятно, особенно когда пространство обозначается словом «аэропорт». Мы были рядом в зале у светящегося табло, когда искали наш рейс, она пыхтела мне в ухо, борясь с необъятным чемоданом на колесиках у стойки, где мы сдавали багаж, но как только мы прошли паспортный контроль и попали в благостную зону беспошлинной торговли, Веронику сдуло. Я представляю, как она бродит среди бесконечных витрин, низко склоняется к стеклу, разглядывая приглянувшуюся безделушку, или цепко ухватывает галстук (Желтков их любит!), а потом независимым оценивающим взглядом рассматривает продавщицу.

Вероника непредсказуема, ее необходимо найти и обезвредить. Мы улетали вдвоем, вся наша группа уехала вчера поездом в Неаполь, поэтому я могла рассчитывать только на свои силы. Тень скандала преследовала меня во время всей поездки. Только первые дни, когда мы путешествовали по северу Италии и мне не была известна Вероникина тайна, я была спокойна. Тетку надо найти немедленно! Неужели она почувствовала мою ненавязчивую опеку и теперь прячется за чужие спины? Только бы довести ее до дому и сдать на руки Желткову, ее законному супругу.

Сразу оговорюсь. И я, и Вероника принадлежим тому возрасту, когда женщин у нас гуманно называют дамами. Это в девятнадцатом веке Тургенев писал: «Вошла старуха сорока шести лет», а мы дамами и помрем. Я пребываю на рубеже пенсионного возраста, Вероника, моя тетка по отцу, на двенадцать (или около того) лет меня старше. В Риме мы выглядели чрезвычайно респектабельно. Эта респектабельность, язви ее, и сыграла с нами злую шутку. Но об этом впереди.

Туристский сезон только начался, а народу было невпроворот. Среди отъезжающих я вдруг увидела знакомое лицо. Первым движением было подойти и… хотя бы улыбнуться, но я во время опомнилась. Сейчас он мне даже не соотечественник. Когда-то актер советской республики, а ныне очень богатый человек, он и теперь часто мелькал по телевизору.

Олигархи не любимцы публики, им не принято дружественно улыбаться, а сейчас он больше нуждался в сочувствии, чем в признании его былых заслуг. На экране он не выглядел таким полным. Это был человек гора, а вернее сказать, при его незначительном росте, человек-холм, измученный, одышливый, в мятой рубашке, с опустившимся ниже живота ремнем, в смешных стоптанных туфлях из свиной кожи. Хилари, незабвенная супруга Клинтона, говорила, что в Америке богатого человека от бедного можно отличить только по зубам. У бывшей кинозвезды и зубы были ни к черту, он ими как-то болезненно цокал и морщился. Неприкаянный, он бродил между магазинчиков и витрин.

Заинтересовали его песочные часы. Это был не медицинский, а сувенирный экземпляр. Нарядные, с блестящими стеклами, широкими устойчивыми донцами, обрамленными резным орнаментом, они вполне могли бы украсить каминную доску или письменный стол. Они вызывали бы эстетические чувства, а также напоминали о вечном, как пепельница в виде черепа. Он перевернул часы, внимательно наблюдая, как сыплется чистейший песок, потом нагнулся к продавщице.

— Мне в трех экземплярах, — сказал он на плохом английском.

«Неужели он будет дарить песочные часы друзьям, — подумала я отвлеченно. — Или собирается каким-то неведомым способом удлинить собственное время?» — песчинки беззвучно ныряли в вечность.

Я потому так подробно описываю бывшего соотечественника, что он на время отвлек меня от поисков тетки и пустил мысли по ложному следу. В нашей истории бывшему актеру не нашлось роли, он так и остался ружьем на стене, которое не выстрелило. И вообще… На какие глупости мы выбрасываем походя минуты и часы! Где Вероника, черт подери!

Пассажиров нашего рейса пригласили на посадку. Так и не найдя Вероники, я прошла личный контроль — загадочное магнитное устройство, перед которым надо снимать кольца, браслеты, часы, а потом долго, путая английские слова, объяснять, что «звенит» во мне металлическая коронка во рту, снять которую я не имею возможности. В отстойнике, последнем помещении перед посадкой я уже не волновалась, потому что все чувства во мне вытеснила слепая ярость. Если этой старой дуре вздумалось остаться в Италии без единой копейки, вернее без лиры — это ее проблемы. Если ее — Утку утлую (детское прозвище) заграбастают карабинеры, это тоже ее заботы. Так ей, скрытой террористке, и надо!

Вероника нашлась в самолете. Когда я вошла в салон, она сидела у иллюминатора на моем месте, рассматривала пассажиров и сосала карамельку. Вид у нее был совершенно невозмутимый.

— Лизочек, девочка, куда ты запропастилась?

Она знает, что я ненавижу, когда меня зовут Лизочек, который, как известно, «так уж мал, так уж мал». Во мне росту метр семьдесят три и сорок первый размер обуви. Если Вероника зовет меня Лизочек, значит потеряла бдительность и подлизывается. И уж если вспоминать клички, то в благостные минуты тетка звала меня «императрицей» в честь Елизаветы Петровны. В этом прозвище я не вижу ничего обидного, и не потому, что обладаю имперским комплексом. Я не умею ни править, ни руководить. Но в Риме именно я составляла маршруты всех наших прогулок, а Вероника подчинялась мне с такой охотой и радостью, так искренне славила мои знания и вкус, что прозвище теряло свой обидный привкус.

— Лизонька, я тебя всюду искала и перепугалась ни на шутку, — проблеяла Вероника и осторожно зевнула, прикрыв пальцами рот. — Сознайся, ты завела очередной роман?

Это дежурная тема. Видимо тетка не догуляла в своей в общем тихой жизни, и потому в Риме старалась приклеить меня к любому мужику в нашей тургруппе. Ее не смущало, что обладатель штанов, моложе меня на десяток лет или отягощен женой, или держится бирюком и дружит только с видиокамерой. Как заправская сваха она выталкивала меня вперед и кокетливо просила любого подвернувшегося под руку индивидуума поднести чемоданы, заправить фотоаппарат пленкой, помочь влезть в автобус, открыть дверь в номер, потом что «у нас ключ прокручивается». Большого труда мне стоило отвязаться от лишних попутчиков и самостоятельно обойти Колизей и прочие достопримечательности. Только в Ватикане мы были с группой. И тут пожалуйста вам… «очередной роман»!

Объясняться было бесполезно. Первый час полета я молчала, потом мы ели, потом мы спали и, наконец, помирились. Нужно быть объективной. Я люблю свою тетку. Она покладистый человек, очень удобна в общении, чрезвычайно спокойна. Надо отдать ей должное, в Риме Вероника была в восторге от любого моего предложения. Она тонкий человек. Она также как я не понимает, зачем нужны дети. Вероникин сын канул в дебрях Соединенных Штатов, кажется, преподает где-то русский язык, не звонит, ни пишет, только изредка посылает очень небольшие деньги. Моя Янка рядом, а что толку? Тратишь на детей половину жизни, а потом они только и хотят, что от тебя избавиться. Правда, у Вероники есть верный Желтков. Он всегда болен, скучен, как понедельник, это Монблан пессимизма, а Вероника и с ним умудряется быть терпимой.

Она умеет попросить совета, спросить вкрадчиво: «Объясни, права я или нет?» И когда ей объяснишь, что она совершенно не права и ведет себя, как последняя болваниха, умеет здраво принять критику и согласиться. Мне нравится ее отношение к миру, эдакое саркастически насмешливое. В ней есть некая отстраненность от пустой суеты. С ней интересно разговаривать. Тетка мудра, она начитанна, у нее широкий круг ассоциаций, и не ее вина, что на старости лет она стала олицетворением хаоса.

Так я успокаивала себя в воздухе, но на земле все эти заклятия полетели в тартарары. Преисподняя разверзлась подле ленты конвейера, где получают багаж. У меня была только ручная кладь — сумка с парой кофт и запасной обувью. Вероника, как уже было упомянуто, получала чемодан на колесах, набитый шелковым, старинной выпечки шмотьем и сувенирами, которые она добыла в большом количестве.

В Домодедово получение багажа событие серьезное и длительное. Вот бы где стоило использовать песочные часы. Это был бы изощреннейший вид пытки. Но я не об этом. Я умею ждать. Дело в том, что Вероника поставила меня возле колонны, всучила мне в руки жесткий белый конверт и сказала:

— Стой здесь. Я буду ловить чемодан, а ты подними конверт повыше. Он к тебе подойдет, спросит: «Вы Елизавета Петровна?» Ты ответишь: «Да» и отдашь ему конверт. На всякий случай — его зовут Игорь.

— Какой Игорь? — удивилась я.

— Молодой человек. Какая тебе разница? Я обещала в Риме передать этому Игорю конверт. Когда тот человек, который передавал мне конверт, описывал по телефону наши приметы, я сказала, что буду в синей кофте.

— Но зачем ты моим именем назвалась? — дальше кричать и вопрошать в жанре трагедии было бесполезно, Вероника растворилась в пространстве.

Я стояла с поднятым в руке конвертом пять минут, потом десять, ну и так далее… Когда Вероника появилась, ведя за собой упирающийся чемодан, я опять была на грани срыва.

— Вероника, объясни толком, зачем я здесь торчу?

— Потому что нет Желткова. В противном случае мы бы давно уехали. Неужели машина сломалась? Этого нам только недоставало! Что ты на меня кричишь? Мужчина средних лет, ближе к пятидесяти, — она сделала интересное лицо, — попросил меня передать фотографии своему племяннику.

— Это кто-то из нашей группы? Из тех, кто поехал в Неаполь?

— Да нет же! Совершенно незнакомый человек. Насколько я поняла, он в Риме проездом. По по-русски говорил чисто, но знаешь… чуть-чуть с акцентом. Может быть он литовец или эстонец. Блондин, между прочим. Вернее, седой. Но седина очень эффектно подкрашена — в голубизну. Может он синькой волосы полощет… Естественно, я не могла ему отказать.

— Но зачем ты подставила меня? — вскричала я с негодованием. — Мы торчим здесь уже час или больше того!

— Желткова пока нет, так что ни минуты из твоего драгоценного времени мы не потеряли.

— Да разве в этом дело? Откуда ты знаешь, что в этом конверте? Мало ли что мог передать тебе фрукт с подкрашенной сединой!

— Ну не бомбу же! Он при мне положил сюда фотографии и запечатал конверт. А чего особенного? Я постоянно хожу на Киевский вокзал и посылаю на Украину посылки Желтковской родне. И никогда ничего не пропало. Людям, моя дорогая, надо доверять.

— А если этот Игорь вообще не придет?

— А куда он денется? О! Желтков! — Вероника подхватила чемодан и быстро засеменила к мужу.

Я пошла за теткой. Я решила быть пассивной. Мне никто никаких конвертов не отдавал. Это Вероникин грех и пусть она берет его на свою беспечную душу. Расцеловались, сели в машину, поехали. Первые вопросы касались Муси, старой, беспородной суки. Это нервное, бровастое и усатое существо серобурой шерсти с голым, нахально торчащим хвостом, было не просто любимицей и членом семьи. Если бы Муся умела водить машину и вскапывала по весне огород, Вероника, конечно, предпочла бы ее Желткову, и развод был бы неминуем.

Я дождалась паузы в разговоре и сказала, что меня ни в коем случае не надо подвозить к дому, что я налегке, вылезу на окружной у Калужского шоссе и замечательно доберусь домой на государственном транспорте. Машина ехала на Соколиную гору, где Желтковы, сдав свою московскую квартиру, жили безвыездно в крохотном домишке, прозываемым «хибарой». Домик был построен еще в советские времена на узком, «Г»-образном участке. В благие времена нашего сомнительного капитализма Веронику только потому не согнали с дорогостоящей земли, что этот участок был слишком мал и неудобен. Теперь супруги поспешали домой. Желтков экономил бензин, Веронике не терпелось обняться с Мусей. Со мной не стали спорить. И тут Вероника вспомнила про конверт и неведомого Игоря.

— Лизонька, киска, тебя не затруднит отдать этот конверт адресату?

— Затруднит, — я немедленно бросила конверт Веронике на колени.

Нет и нет. Оказывается, я не понимаю, как все просто. В Риме на всякий случай Вероника взяла у латыша или эстонца московский телефон племянника. Она, Вероника, едет не дачу, где, как известно, нет телефона. Глупо в самом деле ехать сейчас в Москву, когда у нее столько дел с огородом. Неведомому Игорю надо просто позвонить, он приедет за конвертом в условленное место. И все! Конечно, она меня уговорила.

— Ладно. Давай телефон.

Вероника долго рылась в сумке, перебирала какие-то бумажки, потом сказала:

— Нашла! — и вручила мне старую телефонную квитанцию с косо написанным на ней номером.

Уже выйдя из машины, я задала контрольный вопрос:

— А если я не доберусь до этого Игоря? Если он не подойдет к телефону?

— Тогда выброси конверт в помойное ведро, — тетка чмокнула меня в щеку и вернулась к разговору с Желтковым о Сикстинской капелле и собачьих кормах.

2

Разумеется, я не сразу позвонила этому Игорю. Первое, что я сделала, вернувшись домой, поругалась в дочерью. Видит Бог, на этот раз не я начала. Яна вела себя так, словно в руках ее не телефонная трубка, а иерихонская труба. И она в нее трубила.

— Как Соня?

— А что ей сделается? Здорова. Ждет тебя. А твой замечательный Барсик обгрыз пальму и саженец фикуса, разбил синюю греческую вазу и, как собака, пометил все углы. В доме вонища, не продохнуть.

— Он скучал…

— Неправда твоя, он веселился. По ночам сочинял марсианскую музыку, прыгая по клавишам, будил Соньку, а я потом снотворное принимала.

— Ну, положим, крышку пианино положено закрывать. Я тысячу раз говорила об этом Соне. Открытый инструмент пылится.

— Мама, отставь в сторону свой педантизм. Не об этом сейчас речь.

— Ты бы лучше спросила, как я себя чувствую.

— Твое здоровье мы обсудили позавчера. На десять долларов наговорили. А про Барсика я не рассказала, и не из экономии, а потому что не хотела портить тебе в Риме настроение.

— Понятно, теперь я вернулась домой и можно продолжать сводить меня с ума. А мое здоровье — вовсе не пустой звук. Италия — серьезная нагрузка на мой артрит.

— Ма-ма! Окстись! Сколько я себя помню, ты талдычила об Италии. Ты мне все уши прожужжала, мечтая о своем божественном Боттичелли.

— Это, кстати, не самая плохая мечта. Ты, насколько я понимаю, мечтаешь совсем о другом! А Барсика я заберу завтра же. Помыться ты мне разрешишь?

Дальше — непереводимая игра слов. Я согласна, у меня трудный характер, согласна, что яблоко от яблони не обязательно падает под его ствол, но чтобы откатиться в чужой огород… Большей скандалистки, чем моя дочь, не сыскать во всем мире. Но не в этом дело. Будь она главной скандалисткой хоть во всей вселенной, я бы простила ее. Не стоит серьезно относиться к словесным перепалкам, главное — поступок. А поступки Янины — рот открыть и не встать.

До седьмого класса она считалась в семье умной, в восьмом классе ее стали называть красавицей. Второе ее приобретение полностью вычеркнуло первое. Я вообще удивляюсь, как она окончила школу. А эти ее кислотные наряды и развлечения на дискотеках! На иглу не села, и на том спасибо. Хотя не исключено, что она попробовала наркотики, скорее всего они ее просто не взяли.

В институт поступила с третьего раза. Денег на репетиторов угрохали уйму, тогда еще муж был жив. Учись, доченька… Училась она, кстати, не плохо. Кажется, не плохо, но на четвертом курсе «принесла в подоле». От ребенка она не избавилась только из-за крайней беспечности, излишняя совестливость или сентиментальность не в правилах моей дочери. Как она сама говорила, «сильно запустила процесс». Когда сообразила, что к чему, аборт уже смахивал на убийство.

Кто отец ребенка, я не знаю до сих пор. Сколько мы ее не уговаривали, не увещевали — бесполезно. А потом перестали спрашивать, не до того было. Мы жили ужасно! Паша болел — рак, рядом малютка, у Янки государственный экзамен. Одна радость — Паша увидел перед смертью внучку. Образ Сониного отца тревожит меня до сих пор.

Как только мы остались одни, Янка потребовала размена квартиры. Вначале я воспротивилась. По всем человеческим законам разумно было жить под одной крышей. Бабушками не бросаются. Но, оказывается, я совершенно не вписываюсь в образ жизни моей дочери, оказывается, находясь рядом, я непременно загублю ее карьеру и подавлю ее как личность. Кончилось дело тем, что Янка с Соней получили маленькую двухкомнатную, а я большую однокомнатную, уехав в подмосковный городок, который в подлые времена сталинизма-брежневизма имел гордую приставку «Академ».

Дальнейшая жизнь дочери для меня протекала как бы в тумане. Внешне все выглядело замечательно. Янка работала в какой-то фирме, Сонечка росла на руках у приходящей няни. Но всегда есть могучее «но». Образ жизни моей дочери, в который я не вписывалась, называется теперь очень прилично — иметь друга. А по-моему она просто содержанка. Иначе откуда дорогие духи, побрякушки с сапфирами, роскошные манто и прочая дребедень? Кроме того, я подозреваю, что «дружила» Янка одновременно с несколькими «бойфрендами». Легко представить, кем были ее клиенты. Партократы после девяносто второго года ослабили власть, потеснились, и в освободившуюся нишу хлынул уголовный элемент.

Пусть я сильно преувеличиваю, может, на деле все было не так ужасно. В мое время это называлось «иметь любовников». Но черта нам эти любовники платили! Отдавать любовь за плату считалось верхом безнравственности. И подарки чаще дарили мы им, а не они нам. У них все деньги жены отнимали.

Потом Яна обнародовала свои сексуальные отношения. На этот раз миру был представлен немолодой, некрасивый и очень богатый армянин. В семье он назывался Бизнесмен. По отношению к Янке он вел себя вполне порядочно: обеспечил ее новым жильем и положил на имя Сони некую сумму денег. Оформить брак они не успели, потому что армянин попал в автокатастрофу. По телевизору говорили, что его убили.

Меня этот Бизнесмен очень интересовал. Отношения их с Яной длились три года, и за все это время я с ним ни разу толком не поговорила. Что сейчас наиболее точно характеризует эпоху и человека в ней? Понятно что — каким способом он зарабатывает деньги. А вот это как раз и невозможно узнать. Говоря в новой терминологии, наш Бизнесмен был «непрозрачен». Меня это несказанно раздражало. Я, например, абсолютно «прозрачна»: работаю за мелочь в библиотеке и живу за счет Янкиной квартиры, которую сдаю. А ты? Чем ты зарабатываешь? Нефтью, памперсами, итальянской мебелью, рекетом? Однажды я спросила об этом у Янки. И она мне ответила. Если бы слова стреляли, а моем теле обаружили бы миллион ран. Лучше бы я молчала.

Да, мне не нравится ее образ жизни. Цивилизация явно пошла не по тому пути. Сейчас люди уверены, что надо холить тело, а не душу. Какой скучную, эгоистичную, безсобытийную жизнь надо вести, чтобы не забыть во избежание бессонницы накапать в ванну (так советует один глянцевый журнал, и Янка ему следует!) семь капель ароматического масла из сандала, ромашки, ванили и апельсинового сока. И в этом теплом компоте надо лежать пятнадцать минут. Далее гарантируется счастье.

В одной из своих книг Бердяев непрозрачно намекает, что у истоков промышленного прогресса стояло желание женщин хорошо одеваться. И уж тут мужики расстарались! Я это так понимаю: нужны были новые ткани, хорошие скорняки, ювелирных дел мастера, а также оружие, чтобы добывать украшения для баб у врага. С чего начали, к тому и пришли. Ничего сейчас так трепетно не рекламируют, как прокладки, жвачку, шампуни и кремы. «Эмульсия и крем содержат клетки люпина и воздействуют на кожу сразу на три клеточных уровнях…», «Новая очищающая маска создана на основе минеральной морской глины с северного побережья японского острова Хонсю», «Увлажняющий крем содержит редкие брегатовые водоросли, улавливающие влагу и не дающие ей испаряться с поверхности кожи»… Кремы бывают вечерние, дневные, утренние, закатные, полуденные, для век, для щек, для лба, для ног, для рук, для подмышек, ягодиц, спины… Потребности становятся бездонными и необъятными, вырубаются леса, загаживаются реки, атмосфера утекает в озоновую дыру.

А как быть с наработанной веками человеческой мыслью? Люди решали высокие задачи, пытались постичь смысл жизни, понять, что есть добро и зло. Где это все? И ладно бы, остался в обиходе дурацкий лозунг, мол, человек создан для счастью, как какая-то там дурацкая птица для дурацкого полета! Так нет. Оказывается, «человек создан для комфорта и секса» — это внушают нам современные идеологи. А две тысячи лет христианства куда? Псу под хвост? Вот, например, Иоанн Дамаскин…

Янка закрывала уши, смеялась мне в лицо, а потом кричала:

— Мать, как ты наивна!

Это фразой она доводила меня о бешенства. Ответить ей я могла только одним:

— Дочь, помяни мое слово, ты плохо кончишь!

Всё, остановите меня! Про мои отношения с Янкой я могу рассказывать бесконечно. Следующий звонок я, как обязательный человек, сделала неведомому Игорю. Надо же было передать ему белый конверт. Судя по телефонному номеру, он жил где-то в центре. К телефону никто не подошел. Позвонила через час — тот же результат.

А дальше началась игра. Я набирала номер и попадала не туда. Потом было занято. Когда я перебранилась с половиной Москвы и к телефону, наконец, подошел Игорь, то сразу выяснилось, что никакого конверта из Рима он не ждет, и вообще я ошиблась номером. Проверили, действительно ошиблась.

Только к вечеру совпало все, раздраженный женский голос согласился, что это именно тот номер, который записан у меня на бумажке. И вообразите, это была прачечная, работающая без выходных. Безумная Вероника дала мне не тот номер. Она любит записывать нужные номера на случайных листках. Ну, стало быть, предсказания тетки сбылись. Игорь не получит передачку из Рима. Не ехать же мне к Веронике на Соколиную гору за правильным телефоном. Да и не найдет она его уже никогда.

Я решила выкинуть конверт в помойку, но остановила себя. У меня суеверное отношение к фотографиям. В конце концов, это застывшие живые люди. Я зримо представляла, что они будут лежать, соприкасаясь лицом с картофельной шелухой и прочей гнилью. В мусоросборниках шныряют крысы. Моя покойная свекровь говорила, что фотографии даже незнакомых людей нельзя выбрасывать в мир беспризорными, это плохая примета. Хочешь избавиться от фото, его надо сжечь. Где это я буду устраивать костер в современной квартире? Пусть полежат чужие знакомцы. Может, произойдет чудо, и Вероника вспомнит нужный номер телефона.

…

Первое, что подвернулось под руку на следующее утро, был белый конверт. Ни при каких обстоятельствах Елизавета Петровна не стала бы вскрывать чужие письма. Но в этом конверте хранились уже ничьи тайны. Она не знала получателя, не видела отправителя и, движимая не столько любопытством, сколько чувством неудобства от невыполнения чужой просьбы, вскрыла конверт.

Четыре фотографии одного формата, яркие, глянцевые, как конфетные обертки. А это что такое? СД-диск. Зачем? СД-диск был обернут в белую бумагу, не удивительно, что Вероника его не заметила.

Легкий холодок пробежал меж лопаток, сердце откликнулось аритмией, от напряжения вдруг заныла шея. Дискеты, СД-диски, принтеры и файлы принадлежали совсем чужому миру. В библиотеке были компьютеры, но Елизавета Петровна не подходила к ним на пистолетный выстрел. На этих новомодных машинах работали две молодые сотрудницы, и если надо было быстро уточнить номер каталога или проверить сохранность научного фонда, она обращалась к ним и со скрытой опаской наблюдала, как порхали по клавишам легкие, наманикюренные пальцы. Если честно говорить, Елизавета Петровна до сих пор была уверена, что если монитор напрямую подсоединить к сети и антенне, то он будет работать как телевизор.

Если нормальный человек посылает пояснение к фотографиям или частное письмо, то он пользуется писчей бумагой. А уж если у него что-то написано на диске, то не проще ли послать сообщение по Интернету? Или она чего-нибудь опять не понимает? А если эта пластмассовая штучка таит в себе какую-то опасность, то ее надо немедленно выкинуть. Тайной информации, записанной таким способом, будет вполне уютно в помойке, а фотографии она сожжет на свечке.

Кто же эти люди — в фас и в профиль? Вначале она видела только уши, носы, галстуки и воротники, потом всмотрелась внимательнее. Первая фотография была сделана в музее или на выставке. На отрешенно белых стенах висят полотна в рамах, рисунок и композиция не угадываются, сплошные пестрые пятна, отдаленно напоминающие подсолнухи, лица малайцев или плавающие в пруду дыни. В углу помещения высится громоздкая скульптурная композиция — нечто воде поставленного на попа железного таракана.

В этой декорации разместилось четверо людей. Дама в синем платье с V-образным воротом и гранатовыми бусами, судя по умильному выражению лица, рассматривала нечто не попавшее в кадр и принадлежавшее культуре, двое носатых мужиков, их профили словно рисовали под копирку, вели свой оживленный разговор, а на переднем плане торчал молодой узкоплечий мужчина с прилизанными волосами, в темных очках и белой спортивной куртке. Прилизанный выглядел очень независимо, руки в карманах, вид надменный, он явно собирался к кому-то обратиться, еще секунда, и он откроет рот. Елизавете Петровне он не понравился. А дама в бусах понравилась. У нее были очень густые, пряменькие брови, придававшие ей вдумчивое выражение лица, и очень длинные мочки ушей, серьги, небось, носила по килограмму.

На втором снимке три мужика стояли рядом с роскошным красным лимузином: один затылком к зрителям, другой в профиль, третий в фас. Похоже, ни один из них ранее не интересовался искусством, во всяком случае, на первом снимке их не было. Тот, который в фас, имел приятное лицо, не из интеллектуалов, а так… простодушный тип, герой второго плана. Пушистые белые волосы и очень выразительные брови. Свет так падал, что они казались шелковыми, так и хотелось их погладить. Нет, пожалуй, он все-таки герой первого плана. Огромный, выше всех на голову, лицом он был похож на молодого Твардовского или Есенина… Словом, приятный. А насчет мужчины в профиль Елизавета Петровна, пожалуй, ошиблась. Похоже, тот же хищный нос уже обнюхивал выставку. Но на первой фотографии у него были залысины, а здесь их нет. Бывает… может в парикмахерскую зашел и прическу поменял.

Дальше… кафе на улице, круглый стол под зонтом, а над столом три хмурые мужские физиономии и один затылок, о чем-то спорят, а может, ругаются. Полупрофиль в очках — явно тот, узкоплечий с выставки. Лицо было плохо видно, черные очки прикрывали даже щеки, но наличествовал характерный череп и гладкие, словно приклеенные волосы. Мужчину слева можно было определить как «лицо грузинской национальности», словом, типичный итальянец, затылок не имел никаких признаков, кроме того, что был давно нестрижен, а в центре восседал некто хмурый и злой. У него были белесые, словно бельмами скрытые глаза, однако неизвестно откуда возникало ощущение, что он видит не только внешнюю оболочку своих собеседников, но и сердце их, и почки, и вся прочая требуха для него не тайна.

Только четвертая фотография могла по праву разместиться в семейном альбоме. Чье-то пиршество — парадное, улыбчивое. Люди на трех первых фотографиях явно не подозревали о наличии объектива, а персонажи на четвертой откровенно позировали. Они и расселись так, чтобы всем войти в кадр. Елизавета Петровна поймала себя на ощущении внутреннего дискомфорта. Что-то ее задело, испугало или опечалило. Но что? Какое ей дело до иностранных мужчин, снятых крытой камерой. Или ей не понравилось семейное торжество?

Она пододвинула к себе четвертую фотографию с застольем. Странная какая-то пирушка, почему-то на черной скатерти. Прямо-таки сатанинская месса. Три пары… едят. А это… У Елизавета Петровны пресеклось дыхание. В даме с пышной прической и темным, разметавшемся на жемчужной шее локоном, она узнала свою дочь.

— Яна, девочка моя, ты как здесь? — пошептала она, подсознательно ожидая, что дочь, как на рекламном ролике, вдруг оживет, повернет к ней лицо и скажет с раздражением:

— Мам, ты опять за мной следишь? От тебя невозможно избавиться!

В поисках ответа Елизавета Петровна обратила взор к пластмассовому диску, потом заглянула в конверт, словно надеясь там найти объяснение. И к удивлению своему обнаружила там еще один снимок. На этот раз это была не фотография, а просто плотная бумага. Елизавете Петровне не пришло на ум слово «ксерокс», не это ее сейчас занимало.

На снимке был изображен труп. То, что это был именно труп, было ясно с первого взгляда. На этот раз он был без очков, но Елизавета Петровна его сразу узнала. Серый пиджак был залит кровью, хорошо просматривалось и место пореза. Его убили никакой не пулей, а финкой в бок. Но откуда в Италии финки? Слово пришло из далекого детства, из старой, уголовной послевоенной романтики. Она перевела взгляд на беспечно улыбающуюся дочь. Рядом с ней, ласково щурясь в объектив, сидел убитый. Елизавета Петровна только потому не упала в обморок, что не знала, как это делается.

3

В воскресенье тринадцатого мая Елизавета Петровна помчалась в Москву в Потаповский переулок. Ранее планировалось радостно обнять дочь и внучку, выложить подарки и устроить клуб путешественников на дому, но после опасной находки Елизавета Петровна поняла, что говорить о чем либо кроме белого конверта она просто не в состоянии.

Видимо, явилась она в недобрый час. Яна была взвинчена до предела. Из отрывочных фраз дочери она поняла, что на этот раз неприятности произросли на ниве воспитания. Уместно было бы спросить, в чем на этот раз провинилась Соня, но у Елизаветы Петровны не было сил распыляться на мелочи.

Она вытащила фотографии, разложила их на столе и, стараясь быть по возможности объективной и бесстрастной, обрисовала мифологему белого конверта. Яна хмуро курила, стряхивая пепел мимо пепельницы. Фантастический наворот событий воспринимался ей поначалу как очередной трюк, с помощью которого мать могла выкрикнуть уже навязший на зубах упрек. На фотографии Яна не смотрела, тем более, Елизавета Петровна, опасаясь любопытства внучки, деликатно прикрыла «сканированный труп» тарелкой. По мере развития сюжета голос ее забирался все выше, выше, ей уже понадобился платок, чтобы промокнуть глаза и скрыть набегающие слезы. Картина прорисовывалась страшная. Яне надоели все эти ужасы и она стремительно вмешалась в рассказ, сразу, как молотком по стеклу, чтоб все глупости — вдрызг.

— Мам, ты базар-то фильтруй! Что ты несешь? Что значит — «опять влипла в историю»? Не мне прислали труп в конверте, а тебе. Это ты влипла в историю, о которой я ни сном, ни духом.

— Давай поговорим спокойно, — взмолилась Елизавета Петровна. Мы интеллигентные люди, мы не должны попадать в такие истории. Во-первых, я боюсь.

— А во-вторых?

— И во-вторых боюсь.

— А мне эти телевизионные страшился давно надоели. Может, вас с Вероникой, двух интеллигенток, просто разыграли?

— Хорош розыгрыш? И эта ужасная фотография! Весь в крови валяется на тротуаре. Рядом ножка от стула… а может от стола. Как ты очутилась в этой компании?

— За труп под столом я не в ответе. За столом — другое дело. Здесь сидят Риткины друзья. Впрочем, в Милане она Марго. Это — «русский вечер». Тогда наделали кучу фотографий для какого-то журнала по интерьеру. Оттуда эту фотографию легко выудить.

— Но это не вырезка из журнала. И потом… Зачем кому-то понадобилась засовывать тебя в один конверт с убитым?

— Я с убитым не наедине. Там еще куча народу. Мам, утишься. Давай вначале кофе попьем. У нас выходной, ты наша гостья. Не будем гнать мутную волну. Поедим, а потом обсудим все начисто.

Яна умела красиво накрывать на стол и делала это быстро и ловко. Нарезала ветчины, поставила масло, творог и красную ядреную редиску в большой желтой плошке. Потом вскрыла нарезки с рыбой.

— Коньячку плескануть?

— Разве что капельку. А Соня ела? Ты коньяком не очень увлекаешься? — озабоченно добавила Елизавета Петровна.

— Дурочка ты, мам. Ну какая разница? На коньяке алкоголиком не станешь.

Яна нарезала тонкими ломтиками бородинский хлеб, аккуратно намазала маслом. Нет ничего вкуснее, чем свежий редис с бородинским хлебом. Барсик сидел на коленях у Елизаветы Петровнуы и время от времени совал нос в тарелку.

— Вообрази, что сделала эта дрянь, — сказала Яна неожиданно.

— Разве так можно про дочь?

— Тебе можно, а мне нельзя? Но я не про Соньку говорю, а про ее директрису, драгоценную Киру Дмитриевну. Она собрала родителей и объявила, что мы должны собрать деньги на ремонт.

— Но это же безумно дорого!

— Наши деньги Кира не экономит. Но это полбеды. Главное, она собирается произвести подробное медицинское обследование.

— Детей?

— Ну не родителей же! Хотя с нее станется. Обследование в нашем классе уже началось и идет полным ходом.

Елизавета Петровна несколько картинно изобразила удивление. Ясное дело, дочь ищет передышку. Фотографии задели ее за живое. Яна не умеет паниковать, она умеет ругаться. А кого же ей ругать, как не директрису. Дочери сейчас необходимо подыграть.

— Почему именно в вашем? Карантин что-ли?

— По ящуру, — хмыкнула Яна. — Какой может быть карантин? Сейчас май, пора гриппов кончилась. Желтухи в нашем районе давно нет. Детей начали обследовали на предмет того, хватит ли у них физических сил, чтобы осваивать их замечательную, высокоученую программу. Они их учат целыми днями, и дети, видите ли, утомляются. Кира Дмитриевна ни в коем случае не собирается упростить программу. Она собирается поменять детей.

— Как это?

— А так. Если мы не будем подходить ее гимназии по медицинским параметрам, нам надо будет искать другое учебное заведение. А двести баксов, которые я ежемесячно платила этой авантюристке — это не считается? Сейчас нам предстоит главное обследование — у психотерапевта. Матери взбунтовались, поднялся крик.

— Где это видано, чтобы матери были против медицинского обследования своих детей?

— Мы живем в стране абсурда. Эти вшивые Песталоцци сами довели учеников до переутомления. Уже по первым показателям видно, что абсолютно здоровых в классе процентов двадцать — не больше. Сейчас мы должны пройти обследование у психотерапевта.

— По-моему это просто очередные поборы. Психотерапевту тоже надо платить?

— Разумеется. Обследование производят лучшие врачи Москвы. Помнишь анекдот? Врач запрещал курить, а я дал ему тысячу, и он разрешил. Надо думать, что делать с ребенком.

— Вот на будущий год и будем думать. Сейчас Соньке осталось учиться двадцать дней. Я тебе тысячу раз говорила — отдай девочку в обычную бесплатную школу.

— В Москве сейчас нет обычных школ. Бесплатные школы только в зоне для малолетних преступников.

В комнате появилась Соня, глянула на стол, схватила редиску.

— Ба, как ты думаешь, сникерсни пишется через «т»?

— А зачем тебе? — разволновалась Елизавета Петровна. — Почему ты вообще употребляешь это ублюдочное слово.

Соня повела плечом, пальцем подтолкнула очки к переносью.

— Марья Игнатьевна задала нам сочинение, в котором бы употреблялись новые слова. Ну, те, которые не употреблялись двадцать лет назад.

— Наверное, она имела ввиду совсем другие слова, Например, интернет, компьютер, спонсор, луноход… А в слове сникерс никаких «т» на конце нет.

Яна надменно хохотала, в этот момент она явно не любила Марию Игнатьевну.

— Мама, при чем здесь луноход. Это словосочетиние из твоей жизни. Это литературщина. А мы люди простые и современные. Мы говорим: заиксуй, отксерь, ваучерни! Мы говорим: тусовка, халява — и это круто! Мама, Пушкин жил чисто конкретно, а ты все про гобои и лютни!

— Сонечка, брось ты это сочинение, детка. Пойди телевизор посмотри. Там наверняка какой-нибудь мультик идет. А если нет, то киношку поставь на видик…

Соня удалилась, а Яна, смела рукой чашки в сторону, на высвобожденное место положила принесенные матерью фотографии и сказала:

— Вообще мне все это очень не нравится. Я действительно не понимаю, зачем этому уроду понадобился наш «русский вечер».

— Какому уроду? Извини, Яночка, но я иногда за тобой не поспеваю.

— Уроду, который в Риме передал тетке Веронике конверт.

— Судя по описанию, он был никакой не урод, а вполне полноценный человек.

— Жалко, что ты не видела этого полноценного человека.

— А чем бы это помогло?

— Кто знает… — голос Яны звучал так таинственно и интригующе, что Елизавета Петровна решила было, что ларчик с тайнами сейчас и откроется, но дочь не приоткрыла завесы. — Ты уверена, что вот этот, сидящий рядом со мной человек, и есть убитый.

— Посмотри сама.

— Действительно, похож. И вообще он присутствует на всех фотографиях.

— На этой, где машина, его нет.

— Да, на этой фотографии другой действующий герой. Сообразить бы, какую информацию несут все эти снимки?

— Ты думаешь — несут?

— А как же! Зачем иначе посылать племяннику фотографию убитого.

— В конверте был еще диск.

— А где он?

— Дома.

— Мам! С тобой просто нет сладу! Почему ты его не взяла? Мы бы уже знали, какая на нем информация. Ладно. Доберемся мы до этого диска. Я думаю, что вначале пути он нам мало что объяснит.

— Это какого такого пути? Я предлагаю все это выбросить в помойку и забыть.

— Раньше надо было это делать. Теперь нам предстоит по капельке собирать информацию. Для начала скажи, какие первые мысли у тебя появились в голове, когда ты увидела меня на фотографии. Пусть они выглядят совершенно абсурдно.

Елизавета Петровна искоса посмотрела на дочь, шумно втянула воздух.

— Ну, говори, говори, что ты насупилась? — настаивала Яна.

— Я подумала, — и словно в ледяную воду шагнула, — что это имеет отношение к Сонькиному отцу.

Елизавета Петровна ожидала возмущенных возгласов, но Яна спокойно сказала:

— Нет, это за гранью абсурда. Кого в Риме может интересовать моя несчастную любовь. И потом, подумай сама, кому бы пришло в голову послать мне таким образом весточку.

Елизавета Петровна с ужасом подумала, что если дочь не топает ногами и не кричит: «Сколько раз я просила не вмешиваться в мою частную жизнь!», значит дело действительно серьезное. Беда еще в том, что Янка о чем-то догадывается, но не желает в этом сознаться. Ишь как ноздри раздуваются. И все время запускает в волосы всю пятерню. Елизавета Петровна знала, что если у дочери начинает чесаться голова, то значит она чем-то сильно расстроена или возбуждена.

— А может за нами следили? — Елизавета Петровна выпалила первое, что ей пришло в голову.

— Не смеши меня.

— Второй мыслью было, что все это каким-то образом касается Ашота, — осторожно добавила мать.

— Каким образом? Понимаешь, я была случайной гостей на этой встрече. Она состоялась на второй день после моего приезда в Милан. Ритка давно готовила этот «русский вечер», а я явилась очень кстати. Мне сказали, что я фактурная. Шесть человек за столом. Вкусная еда. Смешно, но я совершенно не помню этого типа, который сидит со мной рядом. Эти фотографии мне Ритка так и не прислала.

— Может, ты вспомнишь, какие велись за столом разговоры.

— Обычный треп. Не помню в какой связи, но имя Ашота там упоминалось. Ладно. Пока я вижу такой план действий. Я звоню в Милан. Ты привозишь мне диск. А теперь — спать. Уже поздно ехать в твою Десну, так что останешься ночевать. Так и быть, потерплю до утра твоего Барсика. Я тебе в гостиной постелю.

4

Яна была в Милане год назад, тоже весной, но ездила туда не по туристической путевке, а по приглашению подруги. Рита давно получила гражданство и считала Италию своей второй родиной. Она выскочила замуж через два года после школы, даже институт не успела кончить, и уехала в Милан. Брак оказался неудачным. Пьетро был награжден уничижительными кличками, как то сухарь, бухгалтер и жандарм, что не мешало Рите и в дальнейшем принимать его услуги. За квартиру в престижном районе: картины (случайные), скульптуры (в основном гипс, но очень хороший), две ванных комнаты и пятнадцатиметровый, увитый шпалерными розами балкон, тоже платил сухарь и бухгалтер, хотя у него давно была другая семья.

Ну и что — квартира? Деньги на жизнь все равно приходилось зарабатывать самой. Спасла Риту феноменальная способность к языкам. Она переводила с русского на итальянский, с итальянского на английский, с английского на французский… Приходилось работать и синхронным переводчиком, а за это, как известно, хорошо платят. Беда только в том, что зачастую переводчиков было больше, чем работы. В черные дни Рита писала в журналы статейки про русскую культуру, незамысловатые, но броские, из которых следовало, что русские такая нация, которая все делает наоборот. Например, люди культурного запада, при ожоге отдергивают руку, а русские держат ее у огня до тех пор, пока она не обуглится, при этом страдают и от страдания получают удовольствие. Конечно, в подобном изложении Риткиных работ есть некоторое преувеличение, но общее настроение было именно таким. Еще Рита устраивала выставки, что-то делала в кино и на радио, словом, волка ноги кормят.

Но ни лицом, ни фигурой, ни повадкой Рита не напоминала дочь вышеупомянутого хищного зверя. Она была дочерью Евы, то есть сама женственность. Ритка не признавала современной моды. Ее нельзя было назвать толстой, скажем так, фигура ее была несколько расположена к полноте, и Марго драпировала эту фигуру с таким тщанием и экзотичностью, словно собиралась позировать Рембрандту: шелк, бархат, юбки в пол, меха, зачастую дешевые, а также бусы, браслеты и немыслимых размеров броши, на которые оглядывались прохожие. И не бижутерия, Боже избавь, все добротные произведения искусства. Просто Ритка любила перелишить: если уж янтарные бусы, то длиной не менее двух метров, если кораллы, то в двенадцать рядов. Яркая женщина, двумя словами. Ритку легко было любить, хоть и виделись они раз в три года, не чаще.

Когда Яна прибыла в Милан, подруга выполняла заказ некого журнала по интерьеру. Статья должна была иллюстрироваться фотографиями нескольких русских уголков ее квартиры. Предполагался также ужин в русских традициях. Целый день Яна была предоставлена самой себе. Рита бегала как угорелая, мерила наряды, говорила по телефону, ставила цветы и двигала мебель. На кухне трудились две трудолюбивые итальянки. С них буквально пот катил градом, однако к вечеру выяснилось, что накулинарили она не так уж много: щи из крапивы, горка блинов, бефстроганов, картофель фри. Бублики, икру и красную рыбу принесли из магазина. Больше всего удивила Яну сервировка.

— Рита, с чего ты решила, что русские едят на черных льняных скатертях?

— Ах, оставь. Это красиво, это эффектно.

Металлические, яркие как солнце, золотые тарели были взяты напрокат, где-то хозяйка умудрилась достать ножи и вилки такого же желтого металла. И еще черные свечи, и темно-красные, почти черные розы в черной же вазе.

— Это не русский стол, это декадентский изыск, — насмешничала Яна. — А почему блины белые? Их надо было подрумянить до черноты!

— Что за узколобость! Ты рассуждаешь, как провинциалка. А я не хочу, чтобы в Италии Россию считали провинцией. И вообще русские могут позволить себе все, что угодно. Такой здесь у вас имидж.

Долго обсуждали, кто же сядет за стол. Одна пара по каким-то причинам выбыла из игры, поэтому появление Яны было подарком судьбы. Рита сказала подруге, что она «великолепно вписывается», более русское лицо трудно вообразить, но красоту нужно подчеркнуть шалью. Шаль — это по-русски. Яну задрапировали в большой, вышитый розами черный плат. Рита щелкнула пальцами — подойдет! Вечером пара мужеска пола к черному платку была найдена — вот и все, что помнила Яна о своем соседе справа.

Застольным кавалером хозяйки дома был русский тенор Алеша, который находился на стажировке в Ля Скала. Он совершенно не соответствовал своему романтическому образу. Алеша выглядел, как бас, эдакая двухметровая орясина с румяным, веснушчатым лицом. Тенор скучал, интересничал, говорил, что разрывается между Киевом и Миланом, при этом ясно давал понять, что в Киеве пребывает только его душа, а тело с квартирой и гонорарами замечательно существует в Италии. И вообще все ему было скучно, и грустно, и совершенно некому, господа, подать руку.

Третья пара мнимых русских была представлена итальянцами — подругой Люлю с мужем-капиталистом, который производил то ли мебель, то ли макароны, не суть важно. Сама Люлю была похожа на немолодую куклу Барби: платиновые волосы до плеч, распахнутые в вечном удивлении глаза, худые, холеные ноги. Она была разговорчива, любила искусство и собирала бегемотов в виде мелкой пластики, игрушек, рисунках на чашках, тарелках и на бумаге. Люлю казалось это остроумным, а Яна втайне решила, что она просто тиражирует изображение мужа. При неком допуске капиталист и правда смахивал на бегемота.

Вечер прошел преотлично. Фотограф быстро отщелкал интерьер, потом принялся за живых. Застолье не озвучивалось, поэтому за едой булькала в основном итальянская речь. Рита с удовольствием переводила подруге весь разговор. Выяснилось, что Яна помнит много подробностей этого вечера, и только прилизанный сосед продолжает хранить инкогнито. А ведь у него было простое нашенское имя. Виктор или Валерий… Нет, пожалуй, Виктор. Что же он ей говорил целый вечер? Комплименты, это понятно, и еще он утверждал, что путешествовать по туристической путевке гораздо комфортнее. Яна сопротивлялась, и говорила, что жить в частном доме несоизмеримо лучше, чем в гостинице, а Прилизанный спрашивал… Что же он спрашивал? Ах, да… он интересовался, отметилась ли она у карабинеров, то есть в полиции, о своем пребывании в Милане.

— А ведь они могут и не разрешить проживать у вашей подруги… (поддразнивал или кокетничал?). Вы сколько времени проторчали в итальянском в посольстве, получая визу? То-то же! А за туристов все документы оформляет фирма.

Тенора Яна помнила отлично, потому что он водил ее к «Тайной вечере» Леонардо. Потом она гуляли по городу. Замок Сфорци… и удивительное огромное дерево в парке. Оно цвело синими колокольчиками, целые гроздья колокольчиков, как тысячекратно увеличенная сирень. Колокольчики пахли фиалками. А Прилизанный больше не появлялся в их доме. Да и разговоров о нем не было.

Ах, Италия, чудное было время! Миланский собор… они зовут его Дуомо. Там лес колонн, мерцающие витражи, свечи, воткнутые в песок на подносах. Гулкое, божественное эхо рокочет, мотается меж мраморных стволов, а потом устремляется вверх и исчезает в их акантовой кроне. А вокруг Дуомо — солнце, туристы, голуби.

Потом на Милан лился дождь в тысячу ручьев, Яна промокла, продрогла и заболела. Ритка лечила ее неведомыми итальянскими лекарствами. Они там странно лечатся. В Москве при простуде рекомендуется принять аспирин, попить горячего чаю с лимоном и лечь в постель. А в Милане считают, что при высокой температуре ни в коем случае нельзя пить горячее, а тем более — водку. Еще одна тема для Риткиной статьи.

Старинный университет в Милане… славное здание. А недалеко в проулке лавчонка антиквариата. Хозяин лавки — Риткин друг и венецианец. Видимо, именно здесь подруга покупала все свои цацки. Лохматую голову венецианца венчала тирольская шляпа, а торс до пояса, как у Брежнева орденами, он был украшен самыми разнообразными значками. На память о Милане Яна купила серьги с прибалтийским янтарем и африканские бусы.

Поистине, итальянская жизнь Яны была полна парадоксов. В Риткином доме никогда не было еды, но в углу на кухне стояло два ящика отличного вина. Убираться в дом приходила молоденькая метиска из Латинской Америки. Она же подавала утром Яне кофе с двумя печеньями. Объясняться с метиской было до чрезвычайности сложно. Почему-то нигде в их районе не продавали ни хлеба, ни сыра, ни ветчины. Завтракать Яна ходила в пиццерию.

Тогда ее пребывание в Милане не предвещало никакой беды, а она могла быть, потому что Ашот был связан деловыми отношениями именно с Миланом. Какие это были отношения — она не знала, но подозревала, что вслух об этом лучше не говорить. Дважды Яна звонила каким-то людям и на чистом русском языке говорила непонятный текст, похожий на пароль или шифр. Что она тогда думала и понимала? Да ничего.

Она точно помнит, почему во время «русского вечера» как-то сам собой возник разговор про Ашота. Кто его начал? Нет, не вспомнить. Во всяком случае, не она сама.

…

Она позвонила Ритке в час ночи, для Милана это вполне разумное время. По счастью подруга была дома. Она долго не могла врубиться в разговор: кто сидел, за каким столом? Потом по ниточке стали вытаскивать из прошлого подробности. Скоро это Рите надоело:

— Тебе что — деньги не жалко? О какой ерунде мы говорим?

Однако много вспомнилось. Да, действительно, это был русский, имя — Виктор, фамилию вспоминать бесполезно, потому что Рита ее никогда не знала. Его привел с собой тенор, а может быть Люлю. Виктор занимается гостиничным бизнесом, во всяком случае, он так представился.

— Мне надо знать об этом человеке все. Ты мне поможешь?

— Все — я не знаю даже о себе самой, — отрезала Рита. — Объясни мне вначале — зачем он тебе?

— Во-первых узнай — жив ли он. Понимаешь, мне в руки совершенно случайно попали чужие документы. И там наша фотография. Да, да, русский вечер. Я хочу узнать, случайно я туда попала или преднамеренно.

— На эту фотографию?

— Нет, в конверт! Там были еще фотографии и компьютерный диск. А на одном снимке — труп.

— Какие ужасы ты говоришь мне на ночь.

— Ритуль, узнай. Мне это жизненно важно.

— Легко сказать. Алеша (речь шла о теноре) поет в Вене, и у меня нет его телефона. Люлю не может вспомнить, что она делала вчера, а не только год назад. А как к тебе попали эти документы?

— Глупейшая история. Мама ездила в Италию. В аэропорту в Риме ее попросили передать в Москве конверт некому Игорю, а тот не явился в Домодедово.

— Елизавета Петровна была в Риме? В Милане тоже? Почему ко мне не зашла? Когда она прилетела?

— Домой она вернулась одиннадцатого, в пятницу. А когда в Милане была — не знаю.

— Ага, поняла. А кто послал секретные документы?

— Понятия не имею. Какой-то мужчина.

— А почему через Елизавету Петровну?

— Видимо, приперло его, он и бросился к первому встречному.

— И правда глупая история. Ладно, я поищу тебе этого Виктора. Позвони мне через пару дней… Если узнаю что-нибудь путное, то сама позвоню. А кого там убили-то?

5

— Сообщение недоступно. Введите пароль.

Яна стукнула по компьютеру кулаком. Конечно, она ожидала подобной гадости от загадочного диска. Наивно было надеяться, что отправитель не закроет доступ к информации, которую посылает через чужие руки.

Вероника права. Этот конверт надо было выкинуть еще в Домодедово. Ах, это материнское любопытство! Нашла фотографию доченьки и безумно испугалась, что ее жизни, спокойствию и благосостоянию может прийти конец. Может… да, только при чем здесь белый конверт?

Уже почти год, как Ашот покоится на армянском кладбище, а полновесный покой и безоблачная уверенность в завтрашнем дне к ней пока не вернулись. Автомобильная авария случилась через полмесяца после ее возвращения из Милана. Все твердили, что это убийство, журналисты с ума посходили (впрочем, они всегда пребывают в этом состоянии), но никакого расследования или тем более суда — не было. Жил человек — не стало человека. Мало ли их, банкиров и коммерсантов, в эти пиратские времена погибли от пули киллера, от пыток в загородных трущобах, на заброшенных складах и на подложенных в подбрюшье машины минах? Яна была на похоронах. Вдова чуть шею не свернула, пялясь на соперницу. Ей бы, горемыке худосочной, плакать да руки ломать, что лишилась кормильца, а она выжигала всех и вся сухими от ненависти глазами, и большая часть душевного напалма досталась именно Яне. Ладно, мертвым земля пухом, а живым здравие. Не надо к думательному процессу присоединять чувства, а то мы так и не сдвинемся с мертвой точки.

Можно предположить, Яна и раньше так думала, что смерть Ашота напрямую связана с информацией, которую она привезла из Италии. Но доказательств тому нет. На кладбище все твердили о невосполнимости потери, и действительно, громкая фирма «Вира» развалилась, но очень скоро возродилась из пепла под другим названием.

Теперь она называется «Феникс» (ну ни ирония ли судьбы!), и руководит ей Генка Рейтер, бывший заместитель Ашота и его правая рука. Вообще-то в «Фениксе» три компаньона, но это формально, главный там все равно Рейтер. Он потом Яну охаживал, была даже одна неприятная сцена, когда он на колени перед ней вставал, на свои глупые, толстые коленки! Яна негодовала. Или этот боров считает, что она ему досталась по наследству? Потом поразмыслила на досуге. Может вовсе не любовных ласк добивался от нее коммерсант, а совсем другого? Впрочем, любовные ласки своим чередом. Главное, он хотел приручить Яну, а ручные люди открыты и болтливы.

Не только Генку, но и еще кой-кого из «Феникса» Яна знает, но никак не напоминает им о себе. Лучше вообще с ними не видится. Встреча с бывшими компаньонами Ашота не только неприятна, но и опасна, потому что Яна знает о делах фирмы «Вира» гораздо больше, чем следовало знать любовнице шефа. Если начнут спрашивать за Ашотовы грехи, то начнут не с вдовы, а с нее.

Ашот был умный и по-своему добрый человек. В молодости — инженер, потом комсомольский функционер, потом бизнесмен. Яна с уверенностью может сказать, что ее он любил, и к Соньке относился замечательно. Любила ли его Яна — такой вопрос на повестке дня не стоял. Да, он был ее старше на двадцать лет. Он хотел развестись с женой, и чтоб все было по-человечески. Хотел обеспечить и жену, и сыновей, а уж потом припечатать свежий штамп в паспорте и начать новую жизнь. Игра в будущее неомраченное счастье и развязала ему язык. Он поделился с Яной своими страхами, мечтами и тайнами.

Она уверена, почти уверена, что Ашот не был связан с криминалом. Он начал заниматься предпринимательством в самое горячее время — в эпоху кооперации. Первые деньги были заработаны честно. Ему удалось вовремя вернуть огромный кредит, поэтому он не попал под расстрел, как многие отчаянные и наивные головы в то время. Тогда невозвращенный кредит оценивался как государственная хищение в особо крупном размере, а это, как известно, «вышка». Но при перерегистрации кооператива в общество с ограниченной ответственностью, всем известное «ООО», многим людям пришлось давать огромные взятки. Кому-то недодал, и появились враги. Тогда-то и начались первые отстрелы коммерсантов.

Не будем описывать подробно, чем именно занималась его фирма. Сейчас все кричат: «Разворовали страну!» С точки зрения современного закона каждого олигарха можно призвать к ответу и судить. Все растаскивали народную собственность, и Ашот растаскивал. Тогда правил закон: «Делай все, что не запрещено». В своде законов всего не напишешь, в жадности и озлоблении человека должны останавливать библейские нравственные принципы. А на заре ельцинской эпохи нравственные принципы отбрасывались за полной ненадобностью.

Все это для Яны не было тайной. Но она, к сожалению, знала фамилию человека, на чей счет перевели деньги, большие деньги, из-за которых Ашота и убили. Ашот говорил, что он их «спрятал» — до времени. Легко догадаться, что теперь эти деньги ищут и хотят вернуть назад. Но Яна не знала, кто является истинным хозяином этих миллионов. Никто из фирмы не задавал ей вопросов, ее оставили в покое, но Яну не оставляло чувство, что «они» — неведомая злая сила — догадываются, что она знает.

Яна боялась, что когда-нибудь явится человек (сам Рейтер не придет, он трус!) и призовет ее к ответу, мол, раскрой, девочка, карты, покажи козыри… Это вечное ожидание приучило ее к тому, что она боялась любой нестандартной ситуации, которая появлялась в ее жизни.

Но все эти домыслы не были построены на песке. Был разговор… о котором она забыла, приказала себе забыть. Тогда уже фирма «Феникс» распустила свои окрепшие фениксовые крылья, и Генка Рейтер оставил Яну в покое.

Был вечерний звонок. Когда? В июле, точно — в июле. Мама тогда уехала с Сонькой в Крым, удалось достать приличную путевку. Какой-то украинский банк устроил для своих на кусочке Ялты райскую жизнь. Они отдыхали в Ялте, и она в Москве вела беспечную жизнь.

— Добрый вечер, Яна Павловна, — сказал сочный мужской голос, и тут же, переходя к сути дела, добавил уже совсем другой интонацией: — Девочка, мы тебя не тронем. Но это только до тех пор, пока ты будешь держать язык за зубами.

— А где же мне его еще держать? — храбро ответила Яна. — И представьтесь, пожалуйста.

— Какая вам разница, — усмехнулся мужчина, возвращаясь к церемонному обхождению. — Положим Иван Иванович.

«Вы из фирмы «Феникс»? «-хотела спросить Яна, но во время одумалась. Здесь они диктуют правила игры.

— И не надо играть со мной в кошки мышки, — продолжал мужчина. — Вы просто забудьте, что знаете. Вы поняли?

— Поняла, — сказала Яна отсутствующим тоном.

— Вот и славно, — голос еще подышал в трубку, словно раздумывая, пугать дальше или остановиться на сказанном, потом тихо, как вздох, пошелестело? — Всё, — и трубка умерла.

Яну бил озноб. Она растерла руки, потом надела шерстяные носки — ноги были ледяными. Но и это не помогло. Пришлось залезть в ванну. Над горячей водой валил пар, а у нее по телу все еще бежали мурашки, и только когда лицо стало красным, как вареная свекла, она смогла заставить себя обдумать ситуацию.

Сигарета не хотела прикуриваться в мокрых пальцах, колесико зажигалки прокручивалось впустую. Наконец удалось сделать первую затяжку. Кто эти люди?

Если бы Яна могла видеть сквозь стены, взору ее явился бы респектабельный кабинет и в нем двое мужчин. Один, чернявый, вполне умещался в определение «лицо кавказской национальности», скорее всего армянин, другой — наш, рыжий-конопатый.

Рыжий сказал:

— Мы затеяли слишком большую игру.

— Это не наша игра. Мы только продолжаем.

— Я хочу сказать, что нам гласность ни к чему.

— Ее мы трогать не будем, — твердо заявил чернявый.

Рыжий поморщился.

— Но почему бы ей не сменить место жительства? Ей с дочерью очень хорошо было бы в Дании, или в Норвегии…

— Или в Ваганьково, — буркнул чернявый. — Нет. Я Ашоту обещал. Но другое дело, ее нельзя выпускать из поля зрения. Женские мозги непредсказуемы.

— Ну, это-то без проблем. Пусть живет, как может. Понаблюдаем. Главное, чтоб не суетилась.

Ничего об этом разговоре Яна не знала, но лежа в ванне и без подсказок разобралась. Нет, это звонили не Рейторовские прихвостни. Это другие. Хорошенькая ситуация! Одним надо, чтоб она молчала, а другим, чтобы именно — говорила. Первые лучше. Разговаривать можно заставлять пыткой, а молчать пыткой не заставишь, здесь все на доверии. Но и тех и других она боится… панически!

Уймись, милая! Посмотрим на дело со стороны. Ведь это типичное респондентное поведение. Она ведет себя, как собака Павлова, у которой подача пищи и звон колокольчика соединились в один манок. Достаточно звякнуть металлическим языком, и у бедной собачки начиналось слюноотделение, хоть никакой пищей и не пахло. И здесь — глупая случайность, какой-то конверт, и у нее уже… Ах, кабы слюноотделение. Нет, у нее другое — выброс в кровь адреналина из надпочечнков, а как следствие — повышение сахара в крови. У нее при мыслях об этом диске и фотографиях щитовидные железы выбрасывает гармоны. Это психическое состояние называется стрессом. Надо взять себя в руки. А также прочитать этот диск хотя бы затем, чтобы удостоветиться, что он не имеет к Яне и Ашоту никакого отношения.

Хакеры считают, что нет такого пароля, который нельзя взломать. Это только вопрос времени и умения. Времени у нее достаточно, а вот умения… Кому доверить диск? Это должен быть человек с талантом и умением держать язык за зубами. Кроме того необходимо, чтобы этот гений не был сволочью. Мало ли что он там прочитает?

Может быть мать поспрошать? У нее в академиченской городке наверняка есть компьютерные зубры. С физиками можно договориться, они не жлобы. Нужно обстряпать дело так, чтобы человек получил доступ к информации, а после этого сразу вернул ей диск. Ну, а если все-таки прочитает, он должен забыть, что содержится на этом диске. Но остались ли на свете такие особи? Уважение к чужой тайне и отсутствие желания заработать на чем угодно сейчас столько же редки, сколько ангельское милосердие и размах крыльев в два метра.

В конце концов Яна решила мать к этому делу не подпускать. Мать переполошится, вообразит себе невесть что, перестанет спать, у нее поднимется давление. Матушке надо внушить, что вся история с конвертом не стоит выеденного яйца.

Яна направилась к своим программистам, а именно к смешному и умному компьютерщику Боре. Борис был сутул, носат, очкаст, вечно кому-то должен — этому доллар, другому два — словом, совершенно не ее кадр. Никаких профессиональных дел Яна с ним не имела. Просто они часто встречались в курилке и с удовольствием обсуждали последние политические или театральные сплетни, а также незлобиво ругали начальство. Яна не собиралась отдавать Борису диск. Она хотела просто получить толковый совет, то есть узнать, насколько сложно будет найти ключ к зашифрованной информации. Борис выслушал ее с полным вниманием, потом рассмеялся.

— Найти ключ, это значит взломать. Хакерством решили подрабатывать? Не советую. Затягивает, хуже наркотиков.

— Это почему?

— Потому что напоминает решение кроссворда за хорошие деньги.

— Хороших денег у меня нет, — быстро сказала Яна и уточнила, — а если бы и появились, я знала бы, куда их потратить.

Борис понимающе кивнул головой.

— Ищите энтузиаста через Интернет. У хороших хакеров есть собственные сайты.

— Но ведь это подсудно! Как они не боятся!

— Да кто его там в виртуальном пространстве словит. Если хотите, могу вместе с вами побродить по пыльным интернетовским тропинкам. Цена умеренная — один поцелуй.

Яна не отозвалась на шутку.

— Мне нужен надежный, честный человек. На диске не моя информация. Я не могу подвести людей. Может, вы сами поработаете с диском?

— Нет, мой хороший. Ломать чужие алгоритмы — работа муторная. И главное — сжирает массу времени.

— Может, вы посоветуете кого-нибудь из умненьких мальчиков?

Яна, обычно такая яркая, модная, слегка надменная, а попросту говоря — неприступная, признанная всей фирмой женщина-вамп, выглядела на этот раз столь растерянной, что Борис сбился с шутливого тона, глянул на нее участливо, а потом рассеянно почесал в затылке.

— Может вас к Кириллу послать? Это мой сводный брат. Вообще-то он работает верстальщиком в рекламе, но в последнее время в компьютерных делах сильно поднаторел.

— А ему можно доверять?

— Вы же пришли ко мне. А он, как я. Только разговаривайте с ним осторожно. Он мальчишка обидчивый и скрытный. Записывайте телефон.

— Борис, с меня два поцелуя, — улыбнулась Яна. — Нет — три, — и быстро пошла прочь.

— А предоплата? — закричал он ей вслед.

Этом же вечером Яна навестила Кирилла. Сводный брат Бориса был неправдоподобно юн и голенаст: ноги, ноги, ноги, а потом сразу курчавая голова на угловатых плечах. Главное, не забыться и не спросить, кончил ли он школу. Взгляд у отрока был подозрительный, руки нервные. Видно было, что он в любой момент готов вспылить из-за пустяка.

— У меня для вас заказ, — сказала Яна, стараясь изгнать из интонации заискивающие нотки.

— Заказы я принимаю на работе, — нахохлился Кирилл. — Вам модуль нужно сделать?

— Какой модуль?

— Рекламный модуль. Что там у вас? Брачное объявление или недвижимость?

— Мне нужно получить зашифрованную информацию. Вот, — она протянула диск. — Меня послал Борис и сказал, что вы сможете это взломать.

Отрок смягчился.

— Так и надо было говорить, что от Бориса. Ко мне с заказами сотни людей ходят.

Он подошел к включенному компьютеру, вставил диск, пощелкал клавишами. На экран монитора высыпалась груда непонятных символов, казалось, что они шевелятся, как муравьи в куче хвои.

— Я заплачу, — подала голос Яна.

— Ладно, оставьте, — сказал он наконец. — О плате договоримся потом. Пока я не знаю, сколько это будет стоить.

— Еще я должна предупредить вас о полной секретности расшифрованного материала.

— Могли бы и не предупреждать. Это и так понятно.

«За кого он меня принимает? — подумала Яна, внутренне усмехаясь. — Я для этого отрока Сонька Золотая ручка, современного образца».

— Когда мне вам позвонить? Сколько на эту работу может уйти времени?

— Дорогая Яна Павловна. На эту работу может уйти пятьдесят лет. Если Борис мне поможет, дело пойдет быстрее. Если я пойму, что эта работа мне не по силам, я вам позвоню, скажем, через полмесяца. А если я пойму, что могу справиться с задачей, то я позвоню вам через десять дней. Устраивает вас такая постановка вопроса?

— Она меня устраивает.

На этом они и расстались.

В среду, как и было договорено, Яна позвонила в Милан. Рита повела разговор сразу на повышенных тонах. Видимо ее очень интересовала затронутая тема. Исчезла куда-то ее обычная томность, никакого наигранного остроумия — только суть дела и необузданное любопытство.

— Откуда ты знала, что Виктора убили? — был первый Ритин вопрос.

— Ничего я не знала. Просто кто-то сфотографировал труп. И этот тот труп был очень похож на этого самого Виктора.

— А координаты Игоря ты не знаешь? — кричала трубка.

— Какого Игоря?

— Ну, которому был предназначен этот конверт.

— Не знаю. И вообще, Рит, это очень деликатное дело. Я уже жалею, что подключила тебя ко всей этой истории. Здесь надо уметь держать язык за зубами.

— А каким по-твоему местом я наводила справки? Разумеется, языком. Здесь была очень шумная история. Фамилия Виктора — Вершков, представляешь, как итальянцы произносят его фамилию? Живот от смеха надорвешь! Виктора убили на улице среди бела дня.

— Когда это было?

— Сейчас соображу. Четвертого мая, вот когда. Убийц было трое. Один скрылся, другого задержали, третьего убили в перестрелке.

— А что это за люди?

— А я откуда знаю? Всех расспрашивала, журналистов в том числе, и пока безрезультатно.

— Кто он вообще — этот Виктор?

— Вообрази, он просто гид. Он работал при туристическом агентстве, которое связано с Москвой. Подожди, у меня тут записано русское название. Вот… «Зюйд-вест». Он возил русские группы по Италии. Его треп про гостиничный бизнес — чистая липа. Мои адепты говорят, а им можно верить, что у Вершкова оч-чень приличные деньги лежат в швейцарском банке.

— У тебя нет московского адреса этого «Зюйд-Веста»?

— Ну не в Милане же этот адрес искать! Если надо, ты по справочнику узнаешь. Поинтересуйся, между прочим. Может у этого Виктора в Москве есть знакомые или родственники. Хотя вряд ли. Он в Милане уже двадцать лет, не женат. Наверное, голубой.

— Может быть, его из-за этого убили?

— Хороший вопрос. Это все равно что спросить: а не убили ли его потому, что его мать была одиночка. Не говори глупостей. В Италии это обычное дело. Расскажи-ка мне еще раз про этот белый конверт. Там ведь еще диск был? Может быть, это поможет нам разобраться?

— Не поможет! — закричала Яна в панике. — И почему — нам? Ты-то здесь при чем? Разбираться буду я сама. Вернее, вообще не буду разбираться. И забудь о том, что я тебе говорила.

— Хорошо, забуду, — обиделась Рита. — Но дальше-то мне что делать? Узнавать подробности или нет? Об этом убийстве у нас писали в прессе. У меня всюду есть свои люди. Так узнавать или нет?

— Узнавай, — сказала Яна после небольшой заминки. — Узнавай, но не трепи лишнего.

— Говори, но молча. Слушай, но заткни уши. Поняла. Через неделю позвоню.

«Успокойся, — приказала себе Яна, повесив трубку. — Ты никуда не влипла, не увязла… Итальянский гид не имеет никакого отношения к твоим проблемам». В какой-то момент она даже решила позвонить юному гению Кириллу и отказаться от его услуг, зачем зря выбрасывать деньги. Но потом подумала, что с этим надо повременить. Мало ли какую информацию раздобудет в Милане Рита.

В конце концов — это просто игра случая. Вопрос только в том, куда она заведет — эта игра.

6

Был чудный майский вечер. Небо казалось полосатым из-за легких перистых облачков. Солнце высветлило белые фасады башен за стадионом, закатным пламенем горели окна. Воздух был прозрачен и холоден. Но не эта вечерняя прохлада говорила о том, что лето еще не наступило, а необычайная яркость зелени. Подросшая трава на газоне красиво шевелилась под ветром, на проплешинах белели белые шары одуванчиков, у белого столба с понуро опущенным колпаком освещения — лампочка в нем никогда не горела, могуче раскинулся неизвестно откуда взявшийся здесь борщевик.

Телефон зазвонил в тот момент, когда Елизавета Петровна, наблюдая с балкона за хищными листьями, размышляла, сможет ли она уничтожить корни ядовитого гиганта садовым совком. Летом борщевик вымахает в два метра и будет жалить детей, а на следующее лето рассеется по всему газону. Нет, здесь и лопата не подойдет, не то, что совок. Топор нужен.

— Мама, где ты была? Почему не подходила?

Уже по первым словам дочери Елизавета Петровна поняла, что настроена Яна непривычно доброжелательно. Рассказ про борщевик не вызвал законного раздражения. Дальше больше. Дочь терпеливо выслушала ее жалобы на артрит, который, зараза, дает себя знать даже в хорошую погоду, и поинтересовалась делами в библиотеке. Там уже давно сидели на чемоданах, ждали ремонта. И только в конце разговора, когда обе дружно обругали школу, Яна спросила невинным тоном:

— Мам, кстати… Ты эти фотографии не выбросила? Ну, ты знаешь, о чем я говорю.

Ах, вот оно что? Весь этот ласковый треп и показная кротость были сыграны только для того, чтобы придать вопросу о фотографиях невинный характер.

— Что что-нибудь случилось?

Только тут в голосе дочери вспыхнули искры раздражения.

— Ничего не случилось. И не может случиться. Зачем ты их увезла? Я не хочу, чтобы ты их рассматривала и строила фантастические предположения.

Елена Петровна и сама толком не знала, зачем привезла злополучные фотографии домой. Интуитивно, наверное, она хотела отвести беду от Янкиного дома. Содержимое белого конверта являло собой облаченное в кокон зло, как пузырек с ядом, как расфасованные наркотики, как пистолет в промасленной тряпке.

— Я завтра к тебе приеду.

— Только не завтра, — быстро сказала Елизавета Петровна. — Завтра в библиотеке свободный день. Я договорилась с Вероникой, что к ней приеду.

— Но мне надо…

— С Соколиной горы я приеду к вам, — перебила она дочь, — и привезу фотографии. Могу остаться ночевать, а Барсика покормит соседка.

Решение поехать на Соколиную гору было совершенно спонтанным. Ни о чем она с Вероникой не договаривалась. Но вслушиваясь в несколько сбитое дыхание дочери — мать не обманешь показным спокойствием — Елизавета Петровна поняла, что пришла ее пора подключаться к игре. Последнее заявление Яны просто пугало. Дочь ничего не делала просто так, и уж если она посередине недели без видимой причины решила навестить мать, значит кокон зашевелился, зло расправляет крылья. Удивительно, что она раньше не попыталась отмотать события назад и подробно, взяв Веронику за пуговицу, расспросить ее обо всем… А не будет внятно отвечать, значит вытрясти из нее все подробности про литовца или эстонца, а может немца или итальянца. Того самого, который вручил ей в аэропорту белый конверт. Надо знать Веронику, наверняка она что-нибудь не договаривает. И не исключено, что вдруг найдется подлинный телефон адресата — неведомого Игоря.

Пора открыть Вероникину тайну, хоть и трудно такое говорить про родного человека. Ну, так вот… На старость лет моя любимая тетка стала клептоманкой. Все знают, что это психическое заболевание, не более того, но почему-то относятся к клептоманам с особой брезгливостью. Я понимаю еще на Западе, где частная собственность священна. Но дома-то что в ужасе закатывать глаза! В каждом советском человеке сидит клептоман. Несуны — это кто такие? Те самые… которые под одеждой выносят товары народного потребления и загоняют их на стороне. Я и мои подруги тоже подворовывали. Копирку, бумагу, карандаши унести с работы — самое милое дело. Считалось, что у государства, которое нас грабит, подворовывать не грешно. А назови несунов клептоманами — обидятся. Они не воры, а борцы за правильное распределение народных благ.

В начале поездки я отнеслась к поведению Вероники относительно спокойно. В гостиницах по утрам шведский стол, все знают, что это такое. В кафе ешь от пуза, но ничего на вынос. В первый же день Вероника нарушила эту капиталистическую заповедь. У нее была большая черная сумка на молнии. Сумка ставилась на колени, распахивала свой зев, и туда летели пирожки, бутерброды, в заранее подготовленные пакеты нырял гарнир и нарезанные овощи, сладкое клалось отдельно.

Я смотрела на это в глубоком изумлении. Одергивать Веронику я не посмела, боясь привлечь к себе внимание, но оставшись вдвоем, конечно, попеняла ей, мол, это дома может сойти с рук, а здесь в неметчине нас не поймут. Вероника только хохотнула в ответ.

— Считай, что это форма терроризма… борьба за свободный рынок. Они тут с жиру бесятся, а мы лиры считаем.

Потом произошел случай, который открыл мне глаза на истинное положение вещей. Днем в жуткую жару мы забрели в парк. Вероника решила меня угостить чем-то в высоком бокале, эдакой кондитерской красотой с розово-желтым завершием из крема. Наверное, это было мороженое, хотя утверждать не возьмусь. Я села за столик, а Вероника пошла покупать угощение. Уличное кафе было отгорожено стойкой с узким парапетом. Вероника двигалась с подносом между витриной с вкусностями и стойкой по направлению к кассе. Народу было немного. Вдруг вижу, моя тетка берет бокал и спокойно ставит его на стойку. Потом берет другой бокал с мороженым, ставит его на поднос и подходит к кассиру. Оплатив, она возвращается за другим неоплаченным бокалом, спокойно ставит его на поднос и идет к столу.

Единственное, что я посмела сделать — отказалась от мороженого, сославшись на насморк. Вероника умяла обе порции, а я сидела рядом, слушая, как она мурлычит от удовольствия, и безумно боялась, что во мне увидят сообщницу. Но бросить тетку я не могла. Нас предупреждали, что за подобные игры могут не просто устроить скандал, а отвести в полицейский участок, более того, выслать из страны. Потом-то я узнала, что призрак позора и скандала был Веронике особенно сладостен. Она играла с опасностью. Кайф начинается тогда, когда ты крадешь не оглядываясь по сторонам, но всей своей старой кожей ощущаешь, ты на грани… Это так остро, волнительно! Во время воровских приступов лицо ее окрашивало особое выражение — отрешенное, задумчивое, уголок слегка подкрашенного рта лез вверх. Видно было, что она прямо таки купается в адреналине, а я обмирала от ужаса.

Теперь представьте наши походы по магазинчикам, набитым сувенирами, картами, открытками, путеводителями и кучей каких-то никчемных мелочей. Мне нужно было купить подарки Сонечке, Яне, подругам. В этих лавчонках обычно один хозяин, он же продавец. Я объясняю хозяину, что я хочу, мне показывают майки, цепочки, венецианские маски… а Вероника исчезает в недрах магазина. Расставленные на полках милые пустяки совершенно доступны. Хозяину и в голову не приходит, что среди его владений бродит клептоманка. «Вероника, я пошла… Где ты?» — зову я тетку, как маленькую девочку, а она упирается, не хочет покидать такие доступные и соблазнительные богатства.

Обширный чемодан на колесиках пополнялся сувенирами. Один раз Веронику таки поймали. Я вышла на улицу раньше, чтобы покурить. Через три минуты в дверях лавчонки появилась моя драгоценная тетка, она отбивалась от продавщицы, совала той в руки деньги, что-то пыталась объяснить — по-русски, разумеется. Естественно, я вмешалась. По счастью продавщица понимала язык Альбиона. «Ах, сударыня, дама перепутала… Дама думала, что другая дама за нее уже заплатила? Пятнадцать тысяч лир… Вероника, верни этот бокал. Ах, кубок? Тем более, кубок нам совсем не нужен!»

— Нет уж вы берите, если вынесли вещь из магазина! И оплатите полностью.

Бесстыдница Вероника потом совершенно искренне возмущалась:

— Да разве я взяла бы эту подделку, если бы знала, что она так дорого стоит!

С первых же дней нашего тесного общения я выбрала линию поведения, надеюсь, что правильную. Перевоспитывать, возмущаться, увещевать, ставить заслоны — бесполезно, мы просто разругаемся и испортим друг другу поездку. Я решила просто не замечать теткины клептоматические игры. Это болезнь, патология сознания, грубая ухмылка старости. В молодости у Вероники не было ничего похожего. И крадет она, надеюсь, только у чужих. Во всяком случае, у меня за время нашего путешествия она ничего не украла. Хотя до сих пор не знаю, где посеяла янтарные запонки — подарок Паши. Может, мои запонки тоже перекочевали в чемодан на колесиках?

Теперь вам понятно, откуда у меня возникли основания усомниться в теткином рассказе относительно конверта. Вполне вероятно, что в аэропорту она что-то сперла, какую-нибудь емкость, а в емкости обнаружила не блестящие погремушки, не открытки и бусы, а белый конверт. Тетка порядочный человек, она не станет выбрасывать чужие письма. Она решит всенеприменно доставить их адресату.

Все это только домыслы. Даже если я в чем-то права, будет очень трудно расколоть Веронику. Я почти уверена, что обуй ее в испанский сапог и прижигай руку огнем, она и тогда будет твердить, что не украла, а взяла по ошибке. С этими радужными мыслями я отбыла утром на Соколиную гору.

7

На своем Г-образном участке Вероника устроила маленький рай. Попадая сюда, я всегда удивлялась, насколько узки ее «сотки». Как говорится — шаг в сторону — расстрел. Но ступать было некуда. Вероника не стала тратиться на ограждение своей земли. По длинным сторонам участка стояли плотно сбитые чужие заборы, перед домом Желтковы соорудили подобие калитки, дальний торец замыкал огромный куст боярышника. Колючее это растение вполне отвечало заградительной функции. А за плотными заборами высились богатства, неправедно нажитые, а также алчность, праздность и похоть. Во всяком случае, Вероника именно так характеризовала своих соседей. Она говорила:

— Бывшие писатели и деятели культуры живут в другой стороне, а это все новые русские. Но знаешь, Лизонька, Господь милостив. Если он не дает тебе богатства, то взамен посылает полное равнодушие к роскошеству и власти.

Вероника в фартуке, панаме и больших резиновых перчатках полола пока еще робкие сорняки. Она никак не ожидала моего приезда, но явно обрадовалась.

— Походи, понюхай цветочки, потом будем кофе пить. Желтков! — крикнула она что есть силы, — поставь чайник! Лизонька приехала!

В доме раздалось невнятное тарахтение. Сад цвел. Если я начну перечислять названия растений, которыми Вероника утыкала свой участок, то не хватит и двух страниц. Кроме того, я не знаю большинства названий. Помимо деревьев, кустов ягодных и декоративных, грядок с овощами и травами, типа петрушки «Кучерявой», щавеля «Бельвийского», ревеня «Виктория», а также эстрагона, базилика, душицы, кинзы и укропа, я уже не говорю об узком парнике с помидорами всех сортов, каждый клочок земли был засажен цветами. Уже поблекли нарциссы и тюльпаны, зато выдали стрелки роскошные алеумы (лук с сиреневыми шарами — знаете?), слепили глаза незабудки и анютины глазки. Еще обильно цвела лунария, чтобы к осени организовать декоративный плод-колечко с перламутровой пленкой. Ну и, конечно, камнеломки, оранжевый гравилат и ирисы.

Я любовалась, Вероника орудовала совком.

— А где Муся?

— Гуляет, девочке надо размяться.

— Пойду, поздороваюсь с Желтковым.

Мне было стыдно после такого-то сада тайно всматриваться в теткин быт и подозревать ее черт знает в чем. Но я всматривалась и подозревала. Желтков на кухне чинил утюг. Он поздоровался со мной очень приветливо, но головы не поднял и рук от инструмента не оторвал. Я пошла в комнаты. Бревенчатые стены, акварели, книжные шкафы, в разношенном кресле серый томик Тютчева, очевидно тетка коротала вечера с любимым поэтом. Итальянским сувенирам уже нашлось место. На стене висела яркая венецианская маска, гипсовая Пизанская башню на этажерке притулилась к путеводителям по Риму и Флоренции. На старом, красного дерева бюро, доставшемся от бабки, я увидела уже знакомые песочные часы, и поняла, что на правильном пути. В аэропорту Вероника времени зря не теряла. Моей задачей было узнать, что она делала все это время. Выяснять, купила ли она пресловутые песочные часы или сперла их под носом бдительной продавщицы, в мою задачу не входило.

Кофе пили под яблоней на шаткой столешнице, установленной на вбитом в землю обрубке бревна. Шмели гудели, к ногам подступал василек горный. Кофе был горячим, не растворимым, но сваренным, молоко в серебряном молочнике, мягкие калачи, прямо тебе дворянский быт.

К столу нерешительно, бочком приблизилась Муся. Вид у нее был виноватый, хвост подхалимски опущен.

— Муся, девочка, где тебя носило? — Вероника склонилась к собаке и принялась осторожно вытаскивать из шерсти прошлогодние репьи. Собака тихо поскуливала, но терпела.

— Обрюхатит кто-нибудь твою девочку на старости, — проворчал Желтков.

— Ну должна же она побегать, порезвиться…

— Ей впору о Боге думать, а не резвиться. А потом удивляешься, откуда на участке лопухи, — продолжал муж. — Она сюда семена всех сорняков и таскает.

— С собаками надо гулять в лесу, — заступилась я за Мусю. — У вас здесь такие замечательные леса.

Меня не поняли. Вероника давно не ходит ни в какие леса и Желткову запрещает, потому что там обитают больные бешенством енотовидные собаки и лисы. Даже грызуны, безобидные полевые мыши заражены водобоязнью, а в еловых, отороченных бахромой молодых побегах лапах, обитают энцефалитные клещи и прочая дрянь. И все это живое и хищное кусает, жалит, впивается. Нет, увольте нас от дикой природы!

— А мне этот быт вот где, — сказал вдруг Желтков и ударил себя по загорелой, жилистой шее. — Что мы сидим на этом клочке земли? Что мы здесь потеряли? Свеклу мы здесь, вишь, выращиваем. Да кому они нужны, наша свекла и морковь?

— Желтков — враг глобализации, — миролюбиво пояснила Вероника. — Он считает наше положение бедственным, потому что мы не можем конкурировать со всем миром.

— Да в Америке даже урожайность клюквы выше нашей! — продолжал бушевать Желтков, очевидно продолжая старую тему. — Они и там устроили искусственное болото и растят наш национальный продукт за милую душу!

— Плевала я на их клюкву, она безвкусная. И клубника на гидропонике пахнет водой из-под крана. Я в Италии пробовала. И вообще красота — вне конкуренции. А что я капусту и свеклу выращиваю, так не ездить же за ней на рынок!

Желтков рывком поднялся с места и ушел в дом.

— Уже третий день утюг чинит и все никак, — пояснила Вероника. — Вот он и злится. Я говорю, давай новый купим. Правда, утюги сейчас — инструмент для новых русских. Дороже пистолетов. Но Желтков совершенно не может выбрасывать старые вещи. Он на них просто помешан. Конструктор он был не плохой, но если бы судьба угадала его сделать старьевщиком, тогда бы он был истинно счастлив. Хочешь еще кофе? Желтков, принеси горячий чайник!

Пора было переходить к главному. Я уже открыла рот, сочиняя первую фразу, но Вероника сама мне помогла, направила в нужное русло.

— Лизонька, как я благодарна тебе за Италию. Все время думаю о нашей поездке. Помнишь Рим?

— В основном аэропорт, — сказала я строго. — Вероника, я хотела с тобой кое-что обсудить. Расскажи мне во всех подробностях, как тебе там передали белый конверт. Что это был за мужчина, как он выглядел?

— Неведомый племянник Игорь так и не объявился?

— Как он мог объявиться, если ты дала мне телефон прачечной?

Вероника рассмеялась.

— Этого не может быть. Ну, давай, расскажу еще раз. Я пила кофе. Он подошел ко мне…

— Этот эстонец…

— Почему эстонец?

— Ты же сама говорила, что у него акцент, как у прибалта.

— Ничего такого я не говорила. У него действительно был акцент. Обычно так говорят люди, выросшие в русских семьях за границей. Я обратила внимание, потому что давно озадачена этим вопросом. Говорят, что эмиграция сохранила нам язык. Так у кого сейчас подлинный русский язык — у нас или у них? Эмигранты имеют совершенно другую языковую мелодию.

Мне бы ваши заботы, сударыня. Каким раскрепощенным человеком надо быть, чтобы в середине рабочего дня, сидя на огороде под яблоней всерьез обсуждать подобные проблемы. Я втащила Веронику в суровую действительность.

— Не отвлекайся. Подошел, сел рядом. Как он был одет?

Я задавала случайные вопросы, готовая в любой момент уличить Веронику во лжи. Мне казалось, что я смогу отличить вымысел от подлинных событий. Если Вероника решила обвести меня вокруг пальца, то она сейчас насочиняет кучу подробностей, только бы все выглядело правдоподобно. И подробности появились. Вышеупомянутый господин был сухощав, в деловом пиджаке, при галстуке и перстне. В руке «этакий баульчик на молнии, я таких дома не видела, такой из серой замши, может быть заменитель, но вряд ли».

— О чем вы говорили?

— Я уже не помню. Про Рим, потом про погоду. Он поинтересовался, откуда я. Я ответила — из Москвы. Сказала, что улетаю. Кажется, назвала номер рейса. Нет, конечно, назвала, иначе как этот Игорь мог бы нас встретить?

— Та сама назвала номер рейса или он спросил?

— Да какая разница? — возмущенно воскликнула Вероника. — Наверное, тебе будет небезынтересно узнать, что потом он взял себе выпить. Кажется, виски, а может ром, но вероятнее всего мудреный коктейль. Что-то прозрачное со льдом в красивом таком бокале. Выпил полбокала, отер салфеткой рот и спросил, не могу ли я выполнить его просьбу. Да, забыла… еще улыбнулся.

Она надо мной издевалась. Я знала, что Вероника готова пойти на любые ухищрения, лишь бы отвести подозрение в клептомании. Теперь следовало уточнить с Игорем. Я подозревала, что этот персонаж она просто выдумала.

— Ты говорила, что сама видела, как он положил в конверт фотографии. Откуда он их вынул?

— Из уха! Не помню! Наверное, из внутреннего кармана пиджака. У него было много фотографий. Он отобрал четыре и сунул их в конверт. А телефон, по которому он звонил Игорю, лежал в сером баульчике. Он его оттуда вынул и стал разговаривать с племянником. В записную книжку не заглядывал, значит, помнил номер наизусть.

— И о чем они говорили?

— Объяснял ему, что около колонны в багажном отделении его будет ждать дама. Зачем тебе все это надо?

— Видимо он знал, что в Домодедово есть колонны. Знал наше багажное отделение.

Вероника посмотрела на меня как-то странно. Видно она решила, что я тронулась умом.

— Еще что он сказал племяннику?

— Говорили про пароль. Видимо Игорь решил, что одного имени мало и попросил договориться о пароле. Я сказала: ах, пароль? Вот замечательный пароль: «У вас подается славянский шкаф?», а он должен был ответить: «с тумбочкой». Господин не понял иронии, и стал толковать Игорю про славянский шкаф. Потом оба смеялись.

— Как ты могла слышать, что Игорь смеется на том конце провода?

— Догадалась. Потом господин сказал: «Не надо пароля. Просто назовите ваше имя».

Мне хотелось крикнуть Веронике: «Зачем ты все это выдумываешь?» Не крикнула, но спросила строго (вдруг собьется):

— Почему ты назвалась моим именем?

— Да просто так. Я заранее знала, что пойду получать багаж, а ты будешь ждать меня и злиться.

Тут меня обожгла новая мысль: Вероника не обмолвилось о белом конверте в самолете. Исчезала она из поля зрения в московском аэропорту? Что если уже в Москве она кого-то походя ограбила, а потом для отвода глаз сочинила всю эту галиматью? Пора было пускать в ход тяжелую артиллерию.

— Здесь все не просто так, здесь все очень серьезно, — приговаривала я, раскладывая на столе фотографии. — Вот что было в конверте. Смотри внимательно. Среди этих лиц нет твоего незнакомца?

— Ты вскрыла конверт? — ахнула Вероника. Она нацепила очки, низко склонилась к столу. — Нет. Определенно нет. А это тоже было в конверте? — удивилась она, указывая на Яну.

— Смотри внимательно. Ты же видишь, здесь на каждой фотографии один и тот же человек.

После этого я вытащила снятую на ксероксе бумагу с убитым и положила его поверх фотографий.

— Боже мой, труп! Зарезан?

— А здесь этот зарезанный сидит за столом рядом с Янкой. Еще могу сказать: в том же конверте был зашифрованный СД-диск. На нем, видимо, записана тайная информация. И еще могу добавить. Яну все эти фотографии чрезвычайно взволновали. С чем это связано, я не знаю, но этот конверт представляет для моей дочери реальную опасность.

— Ты хочешь сказать, что Янке таким способом прислали черную метку?

— Именно.

Вероника откинулась на спинку лавки и долгим, пытливым взглядом стала осматривать окрестности, то есть тыкаться взглядом в кирпичные стены, граненые цоколи и легкие башенки чужой жилплощади, где прятались порок и зависть.

— Не откидывайся на спинку, — сказала она вдруг, заметив мою расслабленную позу. — Эта лавка старше меня.

— Но ты же откидываешься!

— Мне можно. Лавка меня знает. Ладно. Надо спасать внучку. Пойдем.

— Куда?

— Тут рядом.

Вероника надела резиновые перчатки и решительно открыла калитку.

Меньше всего я ожидала, что она приведет меня к помойке. На скрытой кустами бетонной площадке стояли мусорные баки, рядом лежали пластиковые пакеты разной расцветки и размера.

— Не увезли, — удовлетворенно заметила Вероника, ловко палкой выдернула красный пластмассовый куль с изображением кинодивы и отнесла его в сторонку. Потом, к моему удивлению, она развязала пакет и вывалила его содержимое на бетонные плиты. Среди картофельной шелухи, банок, окурков и прочей дряни была обнаружена изящная записная книжица с золотым обрезом. Обложки не было, поэтому первая и последняя страницы были безнадежно испорчены. Без намека на брезгливость Вероника отерла записную книжку, сунула ее в карман, запихала мусор в пакет и бросила его в общую кучу.

— Вовремя ты приехала. Завтра было бы поздно, — сказала она по дороге домой.

— Чья это книжка?

Вероника не любила отвечать на прямо поставленные вопросы, поэтому ответила уклончиво:

— Здесь одни иностранные адреса. Зачем мне ее хранить?

— Эта книжка принадлежит мужчине, который дал тебе конверт? Да? Что ты молчишь.

— Она валялась на полу. Под стулом. Там в кафе были такие круглые стулья, очень тяжелые. Он уже ушел. Я подняла книжку. Я надеялась его найти и отдать ему. Но мой седой блондин исчез.

— И что… книжка валялась в таком виде? Без обложки?

— Ну почему же? Обложка была. Я оставила ее себе. Зачем выбрасывать такую хорошую вещь? Когда мы опять уселись под яблоню, я уже ясно представляла себе ситуацию. Книжка была положена на солнышко, посушиться.

— Вероника, дорогая, а ты не можешь показать мне обложку?

— Зачем? Я не помню, куда ее задевала. Я могу тебе ее описать. Она такая узкая, коричневой кожи, с золотым вензелем, похожим на астрологический знак.

Я понимала, что требую от тетки слишком многого. Могу себе представить, чего ей стоило рассекретить свой трофей. Чтобы уберечь мою дочь от беды она совершила подвиг, пошла на таран собственной души.

— Голубчик, тетушка, найди! А если там, там в кожаном кармашке притаилась какая-нибудь информация. Ну, например, чья-нибудь визитка.

— Не было там никаких кармашков. Там были такие хлястики, такие защипы, чтоб держать обложку.

В конце концов я ее уломала. Она ушла в дом и через минуту принесла требуемое. На вид этот предмет меньше всего напоминал обложку. Он был похож на старинный, очень изящный несессер. Главное, что меня интересовало в этой вещице — ее размер. Конверт не мог уместиться в этой кожаной обложке, то есть мое предположение, что конверт она украла вместе с записной книжкой, полностью отвергалось. Значит, ром отдельно, баба отдельно. Он действительно существовал — господин Х, он дал ей конверт, а в тот момент, когда он ходил за выпивкой, она благополучно слямзила из баула эту кожаную красоту с золотыми бляхами. Но кажется, Вероника говорила, что вначале он принес выпивку и только потом попросил передать племяннику фотографии. Это не важно. Моя тетушка сумела выбрать момент. Я ясно представляла, как она сидит на стуле с отсутствующим видом, уголок рта лезет вверх, правая рука бессильно опущена. Секунда, и молния на баульчике расстегнута, а ее собственная черная сумка, жившая всегда с раскрытой пастью, готова принять очередной дар.

— Держи меня в курсе, — сказала тетка напоследок.

— Как? Я же не могу тебе позвонить?

— Я сама приеду. Может, еще что-нибудь вспомню.

— Я одного не могу понять. Неужели он тебе дал заведомо неправильный телефон?

— Все может быть. Но почему не предположить, что неведомый Игорь работает именно в прачечной?

8

Так часто бывает — начнешь заниматься каким-то делом, а потом выясняется, что к тебе оно имеет только косвенное отношение, но ты уже не можешь остановиться. Любопытство гонит по следу, и ты бежишь, не чуя под собой ног. А потом — блямс! Сам в этот капкан и угодил.

Пора объяснить, почему Яне так срочно понадобились опасные фотографии. Но не будем торопиться. Разберем события последних дней по сценам. На повестке дня стояли два вопроса. Первый и главный был педагогический — разобраться с Сонькиной директрисой. Второй и вспомогательный казался бессмысленным, но мучил неотвязно — хотелось отыскать туристическую фирму «Зюйд-Вест». Яна решила направить туда стопы, чтобы узнать, работал ли у них Виктор Вершков и что он за человек. В общем — поговорить. Можно было назваться журналисткой, мол, после анализа итальянских газет мы решили навести справки…

А можно и не спрашивать ничего. Яне казалось, что как только она попадет в туристическую контору, то сразу почувствует — опасна она для нее или нет. Сердце-вещун должно подсказать.

Разговор в школе обещал быть крайне неприятным, поэтому Яна решила вначале разделаться с легкой задачей. Но и здесь были свои трудности. Давно ушли те благостные времена, когда можно было подойти к будочке около метро и попросить девицу в окне найти адрес нужного тебе человека. Надо было только сообщить его имя-отчество и возраст. А уж узнать месторасположение учреждения — вообще не было проблем. Через десять минут тебе за копейки выдавали справку, где имелся не только искомый адрес, но и все способы добраться до него подземным и наземным транспортом.

А сейчас как? По дороге на работу Яна купила газеты с всевозможными адресами турагенств, но требуемого среди списков не обнаружила. Надо было опять обращаться к Интернету, то есть к Борису. Нельзя сказать, чтобы ей это было неприятно. Просто она предвидела, как пойдет разговор. Борис будет сидеть за компьютером, работать с документами фирмы, оформлять договора и вопить, что безумно занят. Нет, он не отказывается оказать милейшей Яне Павловне услугу, но не сейчас, а потом, вечером, потому что клиент торопит и так далее. Тоска! Симпатичный ведь мужик, одно не понятно, если ты горбатишься по двенадцать часов на работе, а на фирме платят очень неплохо, то почему у тебя вечно денег нет? Злые языки предполагали казино, фишки, карты, неудовлетворенный половой инстинкт, то есть проститутки… Ладно, пойдем к Борису.

Тот откликнулся на просьбу Яны благожелательной улыбкой и против ожидания не стал скулить из-за занятости, не давал советов, мол, если вы хотите путешествовать, то ищите надежную фирму, а молча поднялся и пошел к другому компьютеру.

— Вы говорите, что пресса не дает адрес этой конторы? Наверняка ваше турагентво очень маленькое. Может, его уже в природе нет. Интернет — другое дело: если «Зюйд-Вест» когда-нибудь существовал, то наверняка наследил в виртуальном пространстве. И, стало быть, его следы все равно сыщутся.

Поиск следов длился десять минут, потом двадцать. Яна не выдержала:

— Сорвалась охота? Наврал, следопыт!

— Не только следопыт, но и бойскаут. Яночка, клянусь, после работы из кожи вылезу, но найду. Найду и сразу позвоню. «Зюйд-Вест» — обалденное название! Вызывает в памяти море, каравеллы, Гумилева с музой странствий и изысканным жирафом на озере Чад… Может быть вам потребуется сопровождающие? Не на озеро Чад, а в турагентво… Тогда я готов.

Борис говорил быстро, что называется трещал языком, при этом улыбался безоблачно, однако Яна поймала себя на мысли, что собеседник не просто так балоболил. Что-то он усмотрел в ее поведении, и решил, что она нуждается в помощи или защите. Да нет же, глупости! Обычный самец. Им только палец протяни, и все начинают набиваться в помошники и защитники.

— А как там мой диск? — спросила Яна строго, отметая все попытки неуклюжего ухаживания.

— Отрабатываем защиту «DESS», — отрапортовал Борис шепотом — в комнате находилось еще четверо человек, — это самые распространенные алгоритмы, — в глазах его, пробивая искрами стекла очков, плясали бесы. — В заначке имеются и другие программы. Надеюсь, что к услугам «Фасби» вам лично прибегать не придется.

— Какой-такой «Фасби»?

— А это, милейшая Яна Павловна, различные алгоритмы шифрования по ГОСТу в ФСБ.

— Тьфу на вас! — крикнула Яна. — И шутки-то у вас какие-то дурацкие. Понимаете, что я от вас завишу…

— Яночка, ну что вы право… — услышала она уже в дверях. — Это я от вас завишу! И буду зависеть всегда!

Стало быть, вначале едем к директрисе. Такая выпала карта. Но Кире Дмитриевне просто так на прием не попадешь, нужно было заранее договариваться с секретаршей. Юная Настя уже была приручена, Яна не забывала дарить ей коробки конфет, но на этот раз с визитом возникли трудности.

— Только после пяти. Яна Павловна, я все понимаю, но у нас тут конец учебного года и вообще… Так я вас записываю?

Может оно и к лучшему, что Кира Дмитриевна с утра занята. Поездку к заказчику Яна тоже решила отложить на послеобеденное время.

Удивительна особенность неприятных дел кучковаться и проливаться потом грозовым дождем. Клиент был трудный. Он заказал полный дизайн квартиры, что называется «под ключ». Эти заказы считались выгодными, потому что клиент давал работу всем. Компьютеры трудились, просчитывали каждый метр площади. Фирме надо было самой подобрать мебель и материал отделки, и краску, и плитку, и фурнитуру, и полотенца с домашними тапочками.

Трудность состояла в том, что этот клиент, хоть и косил под продвинутого, на деле торговался из-за каждой копейки и срывал все сроки. Метр дизайна в «Полете» стоил тысячу долларов, но богатый жмот утверждал, что цена слишком большая, что он знает людей, которые все это сделают за восемьсот, а если поторговаться, то и за шестьсот баксов. Ну так иди к ним, господин хороший, зачем нам голову морочить? В сегодняшнюю задачу Яны входило уболтать клиента и ни в коем случае не допустить, чтобы он действительно поменял дизайнерскую фирму, обговорить светильники и подвесные потолки, а также выбить его согласие на кухню.

Заказчик оценил, что договариваться приехал ни абы кто, а сама Яночка. Уважают, если его квартирой занялась сама начальница. Кофейку, коньячку, туда-сюда… И как ни в чем не бывало: «Не будем спорить о цене, главное, чтоб мне понравилось!» Да кто ж с тобой, гусь хрустальный, будет спорить о цене? Выложишь свои тысячи как миленький!

— Там мы будем делать встроенный шкаф или нет?

— Я еще не решил.

— Понимаете, мы уже обмерили вашу нишу. Теперь нам осталось только послать по факсу в Италию чертежи. Это будет сделано через две недели. Вы нас с одной стороны торопите, а с другой — срываете сроки.

— Я не могу так — с наскоку. Мне в этом доме жить.

Он не то, чтобы откровенно подмигивал Яне, но она всегда чувствовала, клюнул на нее данный индивидуум или нет. Этот клюнул, но не вызывал малейшей симпатии. Если он так экономит на дизайне собственной квартиры, то в любви он просто жмот. И вообще, пошел он к чертовой матери! Надо же быть столь откровенно некрасивым! Нос узкий, как у Буратино, волосиков на голове нет, череп мятый, кожа на щеках натянута, как на барабане. Ну почему в мире так мало красивых людей? Есть женщины, которым как раз нравятся некрасивые мужики, но для нее эстетика всегда была важна. Ашот — другое дело. У Ашота были ГЛАЗА, и кроме того — он ее любил. А этому только бы под юбку залезть, переночевать там спокойно, а потом исчезнуть в неопределенном направлении.

— Я вам все оставляю, все наши прикидки, но сама больше не приеду. Просто позвоню по телефону. А вы скажите — да или нет. Насчет синего цвета мы договорились.

— Насчет синего цвета мы договорились, — согласился он, подливая масла в свой и без того лоснящийся взгляд.

По строгим меркам Яну нельзя было назвать красивой. Просто у нее был замечательный цвет лица, хорошей формы нос, эдакий вздернутый, не курносый, но пикантный, и легкая походка. Все прочее тщательным образом обрабатывалось. Например, волосы, они были у Яны слабыми и тонкими, но она сделала такую стрижку, что при первом взгляде казалось, что у нее на голове прямо-таки ухоженная грива. Вторым взглядом мужской пол оценивал уже фигуру и оставался ей очень довольным.

Выйдя от заказчика, Яна поняла, что не решила ни одной задачи. Заказчик так и не сказал решительного «да», все опять висит в воздухе, художники начнут орать, что не могут без конца переделывать эту кухню. А что им ответить?

Но, как говорила незабвенная Скарлетт, об этом я подумаю завтра. Теперь надо сосредоточиться. В час пик выбраться из Коньково не так уж просто. Случись на дороге, как говорят теперь, ситуация, во всем обвинят ее. Женщина за рулем всегда предмет раздражения. Главное следить, чтобы какой-нибудь придурок не выскочил наперерез с второстепенной дороги. В Москве, если рядом ментов нет, только правило правой руки более менее соблюдается, во всем прочем полный беспридел. Вон какой-то псих перестраивается. Ведь явно, он не смотрит ни влево, ни вправо. Дать бы ему в задницу как следует. И еще ручкой помахал. А вот этот справа, серый, явно любит рисковать, с ним надо поосторожнее. Гаденыш такой, да не уступлю я тебе дорогу!

К гимназию Яна приехала во взвинченном состоянии. Одна радость, приняли ее сразу. Директриса, сорокалетняя дама треф, являла собой идеальный вид современной педагогической начальницы: короткая стрижка, умеренный макияж, модная, неброских тонов одежда и накрепко приросшее к лицу выражение доброжелательности с намеком на сострадание. Кира Дмитриевна обладала безусловно положительным качеством, она умела слушать. Этим качеством и решила воспользоваться Яна. Ей надо было так выстроить свою речь, чтоб она шла сплошным забором, чтоб ни щелчки, в которую директриса могла бы всунуться со своими возражениями.

— Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.

— Здравствуйте. Моя дочь Соня Соколова была по вашему распоряжению у психотерапевта, и тот назначил ей ходить еженедельно или около того к нему на беседы, чтобы снимать стресс. Я этого не понимаю. Может быть, психотерапевт дает нам понять, что моя дочь не выдерживает нагрузки, и мне надлежит перевести ее в другую школу? Все это чушь и глупость!

— Это будет решать педагогический совет.

— Никакого стресса у ребенка нет. Ваш врач говорит, что ребенок живет в ополовиненной семье, а потому у Сони неизбежны невротические явления.

— Давайте поговорим спокойно. В первую очередь мы заботимся о ребенке.

— У меня действительно нет мужа, поскольку я не ощущаю в нем ни малейшей необходимости. Я, как американцы говорят, «женщина-сэндвич»: с одной стороны я зажата работой, то есть ежедневно должна бороздить плугом планету, с другой — необходимостью топить семейный очаг, а с третьей — воспитывать ребенка, — Яна говорила как бы подшучивая над собой и над ситуацией, но постепенно набирала обороты, какие тут могут быть шутки, — дочь находится со мной в контакте, учится хорошо, поэтому предупреждаю, что из вашей гимназии я никуда ее переводить не буду и ни к психотерапевту, ни к психологу ее не пущу. Вы знаете, сколько это стоит?

Директриса было открыла рот, но Яна не дала вырваться звукам на волю.

— По глазам вижу, что знаете. По-моему, мы договорились, — она резко вскочила на ноги и направилась к двери.

У Яны был уникальный слух. Может быть, ей показалось, но вряд ли. Оглянувшись в дверях, она уловила в шевелении губ директрисы слово «психопатка», тут же вернулась к столу и сказала:

— Отнюдь. Ничего психопатического во мне нет. Я плачу вам очень хорошие деньги. Я руковожу людьми. В моем подчинении пятнадцать человек, не считая легиона клиентов. И со всеми я нахожу общий язык. Я думаю, что на будущий год найду общий язык и с вами. До свидания! — дверью Яна не хлопнула, нет, закрыла с осторожностью.

Секретарша вскинула на Яну удивленные глаза.

— Быстро вы договорились!

— А то! Можно позвонить? Я мобильник в машине забыла.

Телефонный разговор тоже был быстрым. Сонька была дома, суп разогрела, котлеты лопала холодными. Хорошо хоть поела. Все о`кей! А директриса пусть немножко охолонется. Не буду я перед вами лебезить, дрожайшая Кира Дмитриевна! С волками жить, по-волчьи петь… то есть — выть. Глядя на взъерошенный Янин вид, секретарша участливо спросила:

— Что вы так разнервничались? Хотите покурить?

— Разве у вас курят?

— Да сейчас уже нет никого. А Кира Дмитриевна сама курит, — добавила она шепотом. — У нас такие неприятности…

— Из-за родителей?

— А из-за кого же? Понимаете, Кира Дмитриевна создает «Юнеско»-класс. Это будет экстра-класс для высокоодаренных детей. Им будут предоставлены поистине уникальные возможности в смысле образования. И вдруг сегодня мы узнали, что один из родителей, на которого мы особенно рассчитывали, лежит в больнице с огнестрельной раной. Его ранили в голову или где-то совсем рядом. Словом, рана очень опасная.

— Господи, кто это?

— Рейтер Геннадий Федорович. Он наш главный спонсор, и его сын…

— Это Ванечка-то высокоодаренный! Да он только в три года говорить начал, а в четыре еще писал в штаны! А сейчас он пойдет в ваш юнеско-класс?

— Ну, зачем вы так говорите? Он отлично прошел все тесты, — секретарша заглянула в какие-то списки. — Ну, если не отлично, то во всяком случае совсем не плохо.

Только тут до Яны дошел истинный смысл услышанного. Генка Рейтер в больнице с пробитой башкой! Все это звенья одной цепи.

— А что случалось с Рейтером?

— Я не знаю точно, говорят, стреляли из «калашникова». Шофер — насмерть, охрана по-моему тоже в лоскуты, а он сам без сознания…

— Когда это случалось?

— Вчера.

— В какой больнице он лежит?

— Так вы его знаете? Он ваш друг?

— Конечно, друг…

«Или враг», — подумала Яна, записывая адрес больницы. Геннадий Федорович Рейтер был правой рукой Ашота, не исключено, что этой рукой он его и придушил. Как уже говорилось, сейчас Рейтер пребывал в должности генерального директора фирмы «Феникс».

9

— Я нашел, Яночка! — счастливым голосом кричал Борис по телефону. — Ваш «Зюйд-Вест» обретается в Бригадирском переулке. Это в Лефортово. Записывайте подробный адрес.

— Спасибо, Борис. Вы настоящий следопыт. Я ваша должница.

— К трем неоплаченным поцелуям прибавляется еще два.

— Оптом отдам, оптом. Передайте завтра Верочке Ивановне, что с утра меня не будет. С клиентом работаем по прежней договоренности.

Бригадирский переулок нашелся относительно быстро. Почему туристическая контора решила осесть в этом непрестижном районе? Здесь, конечно, аренда дешевая, но кто сюда потащится оформлять заграничную поездку? Серые коробки домов, рядом какие-то корпуса — по виду заводские. На нужном доме было полно досок с указанием учреждений, но ни одна из них не желала хотя бы обмолвиться о дальних странствиях.

Яна два раза обошла дом кругом, попрыгала, пытаясь заглянуть в окна, потом села на лавочку рядом с мрачной старухой в пуховом платке, которая пасла на газоне кота. Котик был совсем юный, похоже он первый раз вышел в большой мир, и теперь сидел выгнув спину и зыркал вокруг затравленно.

— Простите, пожалуйста. Вы не подскажите, где здесь у вас турагентво «Зюйд-Вест»?

Старуха покосилась на Яну с явной неприязнью.

— Какой у вас котик славный! Это мальчик или девочка? У моей мамы тоже есть Барсик. Такой шалун! — Яна умела нравиться, когда хотела.

— Вот и сидели бы рядом с мамой, вместо того, чтоб по гнилым агентствам шастать!

Яна опешила.

— Почему — гнилым?

— Но вы, моя милая, опоздали. На ваше счастье. Здесь раньше очереди по всеми тротуары стояли, и все такие же как вы… А когда милиция явилась этот шалман разгонять, их уже и след простыл.

Коту наскучило бояться, он подошел к скамейке и к удивлению Яны, стал тереться о ее ногу. Теперь вся брючина будет в кошачьей шерсти. Но Яна не отдернула ногу, стойко выдержала неожиданную ласку, и даже загулькала с котом, как с ребенком. И старуха смягчилась, поведала подробности.

Оказывается, фирма «Зюйд-Вест» канула в лету. Закрылась она внезапно. А было процветающее заведение для отправки особ женского пола в туристические поездки, а также на работу за бугор. Обещали, что устроят кого няней, кого танцовщицей или фотомоделью. В клиентках отбоя не было. Жильцы дома естественно протестовали. Кому понравиться вечный гам под окнами? Кроме того очереди оставляли после себя груды мусора, банок и склянок, а в подъезде и шприцы находили. Жильцы и вывели всех на чистую воду. Оказалось, что всех любительниц легкой жизни устраивали потом в одно место — в бордели. Вначале девицы в очереди стояли, потом матери стали сюда наведываться: крики, плач! Сколько им из-за границы писем жалобных приходило! Мол, мы здесь никто, мы рабыни, холодно нам и голодно, домой хотим, но денег на обратный путь не наберем никогда. Так что считайте, что вас Бог миловал.

— Да я, собственно, по другому делу…

— Это хорошо, если по другому. Я сама в это контору по другому делу заходила — чайку попить. У меня там сватья уборщицей работала. Очень прилично все было, красиво, шелковые цветы в вазах, на стенах иностранные плакаты. Все, Рыжик, нагулялись, пошли домой…

— Еще один вопрос. Когда закрыли фирму?

— Да недавно. На прошлой неделе.

— А сейчас кто в этом помещении находится?

— Сторож. И будет он там сидеть, пока срок аренды не истечет. Видно, платят ему, а кто — не знаю.

Плохая контора-то! И если гид Виктор Вершков действительно сотрудничал с «Зюйд-Вестом», он вполне мог втянуться в грязные дела. Но это чужие дела. За фирму «Феникс» она, пожалуй, не поручится, но Ашот никакого отношения к туристическому бизнесу и торговле людьми не имел. И точка. Яна испытывала от рассказа старухи явное облегчение. Судьба сама закрыла двери перед чужими тайнами, явно показывая, что не стоит ей заниматься авантюрными расследованиями.

На стоящего под липой мужчину Яна обратила внимание еще когда бродила вокруг дома, подумала — вот хорошо сложен, сплошные мышцы. Потом, когда беседовала со старухой, Яна, что называется кожей, ощутила его взгляд. Она привыкла к этим взглядам, но здесь почему-то заволновалась. Где-то она его уже видела, голубчика. Клиент что-ли? Мало ли их шлялось в их контору? Она продолжала разговаривать со старушкой, а сама искоса поглядывала в сторону липы. Не уходит, стоит, вытащил сигарету. На нее не тарашится во все глаза, а так только, словно от нечего делать, задерживает взгляд и тут же отводит в сторону. Ну и что? Просто кого-то ждет. Он ждет, когда жена выйдет из подъезда.

Разговор со старушкой настолько заинтересовал Яну, что она забыла поглядывать в сторону незнакомца, а когда вспомнила, его и след простыл. И вдруг на подходе к машине она столкнулась с ним нос к носу. Хорошее лицо, пышные волосы разметало ветром, пожалуй, чуть-чуть, самую малость он похож на Есенина. А может и не на Есенина, но уж во всяком случае не на Блока. Хорошее русское лицо… Он смотрел на нее во все глаза, не скрывая удивления, что в мире сыскалась наконец такая замечательная… Еще секунда, и он начнет знакомиться.

Яна решительно обошла мнимого поэта, села в машину и рывком тронулась с места. Черт, почему дрожат руки? Ее стремительное движение похоже на побег. Машина со скоростью ста километров в час наматывала на колеса шоссе Энтузиастов. С перепугу Яна поехала в другую сторону, неведомым образом оказалась на Красноказарменной, а теперь рвалась к центру. И вдруг также резво, в нарушение всех правил движения, она ринулась к обочине и встала, как вздыбленный на скаку конь.

Это был не наезд, не хамство лихача, от которого ты судорожно бьешь по тормозам, а потом не можешь прийти в себя. Просто ей надо было немедленно закурить, чтобы прийти в себя. Она назубок помнила правило — не курить за рулем. Это стало правилом после того, как она в деревне, прикуривая на ходу, угодила в кювет. Слава Богу, ее вытащили, и даже машина не пострадала, но на всю жизнь при воспоминании об этом случае в коленках появлялась противная дрожь. Теперешяя тряска рук и ног, а попросту говоря всего существа ее, была сродни тому, деревенскому состоянию. Она вспомнила. Теперь ей срочно нужны фотографии из белого конверта. Пока еще оставалась слабая надежда, что она ошиблась. Все знают, что у страха глаза велики.

Ну, хорошо, она его узнала, потому что видела. А он откуда ее может узнать? И смотрел он на нее обычным, мужским заинтересованным взглядом. В нем не было ничего, похожего на угрозу. И если хотите знать, у нее имелось на руках неоспоримое преимущество. Раз уж столкнула их судьба нечаянно около плохого турагентства, то ей бы не мешало использовать свое тайное знание. Ой, избавьте меня от этого. Не хочу!

Яне понадобилось две сигареты, чтобы прийти в себя. Перед тем как тронуться, она осторожно выглянула из машины — не учинил ли очарованный незнакомец за ней слежку.

Мы все напичканы детективными историями под завязку. Убивают в реальной жизни, с телевизионного экрана текут ручьи крови, романы в мягких обложках вопиют о жестокости и садизме. И все друг за другом следят! При слове «хвост» современный обыватель первой ассоциацией представляет не лису или павлина, и не очередь за водкой в былые времена, а именно тайного соглядатая.

Беда Яны, а может быть счастье, состояло в том, что она не заметила ничего подозрительного. Сама того не сознавая, она искала в потоке машин алый «Мерседес». А то, что рослый, с пшеничными волосами незнакомец с фотографии мог ехать за ней в сереньком, неприметном, как полевая мышь ВАЗе, ей и в голову не пришло.

9

Яна изо всех сил старалась не выдать перед матерью волнения, не вырвать у нее из рук фотографии, а с достоинством принять белый конверт и положить его на полку поверх книг, чтобы потом в одиночестве сверить изображение с удерживаемым в памяти зрительным образом.

Но перед Елизаветой Петровной на этот раз не надо было лукавить. Она была целиком поглощена новостью, которую привезла с Соколиной горы.

— Поставь цветы в воду! Последние нарциссы… Вероника по штучке выбрала. Ой, Янка, тебя ждет рассказ… Ты сейчас со стула упадешь. Только отдышусь. И хорошо бы чайку.

— Зачем мне падать, если я уже упала? — ворчала Яна, делая бутерброды. — И не хочу я никаких новостей. Мне бы эти переварить.

Только усадив мать за чай, Яна смогла добраться до фотографий. Спрятав конверт на груди, она удалилась в ванную и включила воду — обычный отвлекающий момент. Да, он, конечно он, стоит и смотрит прямо в объектив. По снимку нельзя было определить, где он сделан — дома или за границей. Правильнее предположить последнее. Зачем из Рима посылать в Москву фотографии сделанные здесь. Не проявлять же они их в Италию посылали. Ну, хорошо, фотография сделана в Италии. И что это нам дает?

Все это неважно, она думает про какую-то ерунду. Главное, что это он пасся около «Зюйд-Веста». Что он там вынюхивал? А может быть, отслеживал всех, кто туда наведывается?

— Янка! Иди же наконец сюда. Слушай! Итак, я поехала к Веронике…

Слишком много случайного в этой истории. Так не бывает. Милая моя, говорил Яне внутренний голос, все бывает. Бывают фантастические совпадения, когда человек в один и тот же день три года подряд ломает конечности. Случайность, закономерность? А может все размечено в книгах бытия, а случайные на первый взгляд совпадения посылаются людям для того, чтобы глаза протерли, посмотрели окрест и задумались.

— Слушай, ма, начни сначала. Я что-то вырубилась…

Елизавета Петровна с охотой повторила рассказ и положила перед дочерью растрепанную записную книжку.

— Назовем его господин «Х». Ну что ты на меня так смотришь.? Эта записная книжка принадлежит господину, который передал Веронике в аэропорту белый конверт. Здесь телефонные номера со всей Европы, а может быть и Америки. Я в этом ничего не понимаю. Иностранные фамилии, латинский шрифт. Но есть и московские телефоны. И их не мало.

— Почему-то эти тайны пахнут гнилью, — проворчала Яна, разъединяя слипшиеся страницы.

— Большинство тайн на свете имеют именно такой запах, — согласилась Елена Петровна, она не рассказала дочери, что записная книжка побывала на помойке.

— И что это нам может дать?

— Понятия не имею! Но давай, наконец, грамотно сформулируем задачу. Что мы ищем?

— Я не ищу, — проворчала Яна. — Я бы хотела находиться среди тех, кто спрятался. Но выхода нет. Формулируй.

— Нам совершенно наплевать на их криминальные тайны. Но нам надо узнать, какое место во всей этой истории отводиться тебе.

— Случайное, — быстро сказала Яна.

— А мне кажется, что ты чего-то недоговариваешь. Зачем тебе понадобились фотографии?

— Чтобы выкинуть весь этот мусор на помойку. Выкинуть и забыть о нем, пока эти фотографии у тебя на руках, ты не успокоишься, и будешь все глубже погружаться в трясину.

— Ты уверена, что тебе ничего не угрожает?

— Совершенно. Я пошла стелить постель.

Только когда дом затих, а мать спрятала очки и выключила настольную лампу, Яна позволила себе расслабиться и внимательно обследовать записную книжку. Хозяин ее не отличался аккуратностью. Глянцевые, шелковые на ощупь листки были исписаны небрежно, многие телефоны были зачеркнуты, чернила были и черные и зеленые, около иных фамилий стояли красные кружки. Похоже, здесь были номера со всего мира. Яна узнавала восьмизначные парижские — они начинались с единицы, это, пожалуй — Италия, да, конечно, Флоренция, судя по коду, а здесь прямо написано — Милан. Десять телефонов, раскиданные по разным страницам, значились под русскими фамилиями, две из этих фамилий были снабжены адресом. Один телефон ее особенно заинтересовал, потому что это тоже было турагентство с красивым названием «Марко Поло-3».

Мать так радовалась, что обнаружилась эта книжка. А какой от нее толк? Набираешь номер и вежливо лопочешь: «Простите, не подскажите ли мне, куда я попала. Мне нужен господин… неразборчиво написано, господин Краюхин.» Господин подходит к телефону… А дальше что? Бред! Яна взяла листок бумаги и аккуратно выписала все русские телефоны — на всякий случай. Не носить же с собой в сумке эту вонючую книжицу. Она вообще испытывала к чужим записным книжкам не то, чтобы брезгливое отношение, нет… Она их опасалась, как что-то через чур личное, куда неприлично совать нос.

Что-то еще она забыла сделать, что-то неотложное и важное, важное и неприятное… Как же, как же… За хлопотами она так и не удосужилась позвонить в больницу и справиться о самочувствии Рейтера. Сейчас звонить уже поздно. «А что мне выгоднее, — подумала Яна безучастно, — чтоб он концы отдал или живым остался?» И тут же одернула себя — угомонись, бесстыдница! Как легко, оказывается, очутившись в тисках страха, люди теряют нравственную ориентацию. Слова-то какие нелепые в голову лезут! Явно из материнского лексикона. Нравственная ориентация! Это надо такое придумать.

Просто у нее крыша поехала. Самого Рейтера Яна не боялась. Генка хоть и негодяй, но он сословно свой. С пистолетом в руках он бы выглядел просто смешно. Но Генка любопытен сверх меры… Что за детское определение — любопытен? Он бульдог, и хватка у него бульдожья. И если дела в «Фениксе» несколько увяли, он может начать охоту за спрятанными Ашотом деньгами. Но во второй раз Генка не будет на коленях стоять, а возьмется за дело серьезно. Вепрь толстокожий для приватного разговора наймет людей с уголовным прошлым. Эти лихие пацаны Ашота на тот свет отправили, а с ней тем более церемониться не будут. И Яна под горячим утюгом тоже не сможет церемониться, выболтает все, как миленькая…

А как же быть с тем «голосом за сценой», который велел молчать? Нет, так дело не пойдет. И вообще, какие утюги, какие уголовники? Пока Генка под капельницей лежит, вряд ли кто-нибудь призовет Яну к ответу. И жалеть Рейтера она не будет! Пень с ним, с Рейтером!

Ей сейчас о своих близких надо думать. Кто знает, не явись мать с Соколиной горы настолько возбужденной, Яна может быть сгоряча проболталась бы ей про свой поход в «Зюйд-Вест» и про встречу с хозяином алого «Мерса» с фотографии. Но если рассказывать все, то надо поведать и про истинную причину страха — то есть про Ашота. А тут надо отдавать себе отчет, если перед Елизаветой Петровной истина встанет во всем своем неприглядном виде, она может и в милицию отправиться. Эти шестидесятники-семидесятники такие наивные люди! Они еще верят, что старший лейтенант может разобраться в любом нагромождении неприятностей.

Еще больше, чем угроза связаться с милицией, Яну пугала активность матери. Рассказывая про записную книжку, она от нетерпения слова глотала. И при этом без конца повторяла: «нам надо придумать», «нам надо предпринять».

Нет, моя хорошая. На носу лето, в библиотеке вот-вот разразиться ремонт. Ты, матушка, забираешь Соньку и уедешь в Эстонию. Приглашение на побережье Яна получила еще в марте. Пару недель можно пожить на Соколиной, если Вероника так уж зовет, а потом на все лето в Балтию. Главное, как можно быстрее расшифровать диск. Если она поймет, что содержащаяся на нем информация не имеет к Ашоту и его тайне никакого отношения, то можно просто сломать диск и выбросить его в помойку.

А если имеет? Тогда что делать? Выход напрашивается тот же — сломать и в помойку. И ничего от этого не изменится. Нет, не все так просто. Вот перед ней лежит чужая записная книжка. Какой-то болван залил ее водой или соком. На первой странице осталось всего несколько цифр и ни одного имени. В самом верху осколок телефонного номера, его хвостик — 78. Но у Ашота именно этой цифрой кончался номер мобильника. И его никто не звал по фамилии. Яна была уверена, что многие ее даже не знали. Он был просто Ашот, поэтому место ему как раз на первой странице итальянской записной книжки.

Утром перед работой Яна позвонила в больницу.

— Рейтер? А кто его спрашивает?

— А это так уж важно? Следователь.

— Рейтер по-прежнему в реанимации. Состояние тяжелое.

— Подождите, не вешайте трубку. Когда я смогу его увидеть?

— Да кто ж это знает? К нему никого не пускают. Он без сознания. А следователь у него, — ехидно добавил женский голос, — между прочим, мужчина. — Ту, ту, ту…

Завертелась машина… И какой-то следователь уже рулит, ищет злоумышленников. Ритке что-ли позвонить? Справиться, кому понадобилось убивать жалкого гида Вершкова. Только зачем ей это знать? Нет, никуда звонить она не будет. Яна твердо решила: чему быть, того не миновать. Кто она есть? Песчинка в потоке времени. И не в ее силах что-то изменить. Поэтому она выпускает из рук бразды правления. Пусть все идет само собой. Бразды — это удила конские, а у нее в руках концы перепутанного клубка веревок. Яна решила, что сегодня же попросит отпуск. На работе график, все отпускные сроки оговорены, ее начнут стыдить и вразумлять. Но если твердо стоять на своем, дней через десять, в крайнем случае через пятнадцать, можно будет всем вместе отбыть в Усть-Нарву. Только бы визы получить.

10

— Простите мою навязчивость. И не обижайтесь. Я вас выследил. И теперь жду вашего появления уже час. Дождался, как видите.

Вчерашний незнакомец (иначе говоря — тип с фотографии) стоял около Яниной машины и беззастенчиво сиял глазами, по-русски он говорил почти чисто, но с явным акцентом, который странным образом усиливал его умоляющую интонацию.

— Вижу, что дождались, — с металлом в голосе произнесла Яна.

— Не уходите, дослушайте. Вы поразили меня с первого взгляда, потому что очень похожи на одну мою знакомую, с которой… которая… ну, вобщем, не важно, — он окончательно запутался и рассмеялся.

Первый испуг, который окатил Яну, как ушат холодной воды, прошел. Незнакомец выглядел таким смущенным, ветер так беззаботно ерошил его пшеничную гриву… Он никак не был похож на уголовника, которого бы Рейтар послал по следу. Симпатичный, элегантный, Яна это ценила. Тончайший мохеровый свитер цвета кожуры киви шел к его глазам. На этот раз он совсем не был похож на Есенина.

Словом, ясным теплым утром Яне уже не хотелось бежать от незнакомца сломя голову. Это ночью страх подбирается к самому сердцу, а на солнечном свету всякая нечисть распадается на элементы. И уж если она не оставила попытки «разобраться в этом загадочном деле», то судьба явно дает ей шанс.

— Положим, я похожа на вашу приятельницу. Бывает. И что вы от меня хотите?

— Я знаю, что я от вас хочу, только не осмеливаюсь облечь это в слова.

— Вы либо облекайте, либо мы расстаемся. Я на работу опаздываю.

— Нет, нет, не расстаемся! Ни в коем случает. Не сочтите за дерзость — как вас зовут?

Первым побуждением Яны было назвать чужое, абстрактное имя, но она тут же обозвала себя дурой. Можно подумать, что если она назовется Катей, то их дальнейшие отношения потекут по другому руслу.

— Меня зовут Яна Павловна.

Он несколько картинно поклонился, мол, очень приятно, потом сотворил что-то с собственными ногами, отчетливо было слышно, как щелкнули каблуки его мягких замшевых туфель.

— А я — Сержио… без отчества. Сержио Альберти. На западе людей зовут просто по имени. Я бизнесмен и приехал в Москву из Рима.

Понятно, что не из Солнцево и не из Канашкиной прорези…

— Я действительно не могу больше задерживаться. Приятно было познакомиться.

— Два слова! — крикнул он, картинно вскинув руки. — Я приглашаю вас в ресторан. Сегодня. Время назначьте сами. Не говорите — нет! — он наморщил нос, как смущенный ребенок.

Яна хотела строго сказать: «Глупости!» Хотела крикнуть: «С какой стати!» Хотела добавить: «Я не хожу в рестораны с незнакомыми людьми!» Но мозг подал совсем другой сигнал, губы против воли растянулись в улыбку, а предатель язык вкупе с гортанью сочинил такую фразу:

— Ну… если вы настаиваете. Если вам так хочется… То почему, собственно, нет?

Вечером Яна сказала дочери:

— Ужинай одна. Картошку можешь не греть. В холодильнике есть твои любимые чипсы и все для бутербродов. Не забудь йогурт. Буду поздно. У меня свидание.

— Деловое? — спросила Соня, она привыкла к вечерним отлучкам матери.

— Деловое, — согласилась Яна и задумалась, рассматривая себя в зеркало.

Конечно, деловое. Яна должна разобраться, какая роль отведена пшеничному красавцу в таинственной истории. Есть и другая сторона медали. Она имеет право развлечься немножко. Сколько можно гнать от себя представителей сильного пола. После Ашота у нее никого не было. Соблюдать траур — не из нашей жизни. Просто мужики ей вдруг опротивели. Нет, этот красный цвет, пожалуй, слишком экзотичен. Для первой встречи мы найдем что-нибудь немаркое. Вот этот рябенький костюмчик… Пока можно носить брюки в обтяжку, будем показывать ноги… и супертонкий поясок для завершения образа. Макияж сделаем теплый в бронзово-коричневых тонах… кажется, так уже не носят. И плевала она на них! Что она, девчонка что-ли, чтобы розовым мазаться!

Ресторан был, конечно, дорогой, но цены имел, как говорила Вероника, снисходительные. Не будем называть ресторан по имени, чтобы автора потом не обвинили в создании рекламы для этого вместилища кулинарных тайн и дизайнерских красот. Размешался он в старинном, великолепно отреставрированном особняке. Каким-то чудом во времена оно его не передали вместе с землей посольству Уганды или Марокко. Он остался собственностью Москвы, превратился в коммунальный клоповник, совершенно опростился, обветшал. А потом ушлые люди рассмотрели под побелкой, фанерной пристройкой и копотью породистые формы в стиле ампир. Высокие, с полукруглым завершиями окна приобрели прежний вид, ожил декор из мозаики, в чугунные кружева оделся парадный подъезд. Приятно, знаете…

Столик стоял у окна, и долго, споря с приглушенным светом настольной лампой, полыхал сквозь ветви кленов оранжевый закат. Музыка… Мелодия лилась, казалось, с потолка. Неспешные перемещения официантов напоминали движение теней — ни слова, ни шороха, ни скрипа. И даже принимая заказ, официант не позволил понять, какой же у него тембр голоса — бас или тенор. А Сержио суетился в полной мере: «Что будем пить? Водку заказать? Говорят, у русских без водки не обходится ни одна еда. А что на горячее, что на холодное?…»

— Да что угодно. Целиком полагаюсь на ваш вкус, — царственно сообщила Яна. — Только омаров не надо. Я не умею их есть. И вообще я одета не для омаров, — добавился она кокетливо. — Я люблю еду попроще.

Сержио не внял ее совету. Назаказывал всяческой экзотики. Зачем ей суп похлебка с кусочками крабов? И, конечно, фаршированное авокадо: веером выложенные на блюде белые маслянистые ломтики с кальмарами внутри. Куда же нам в России без авокадо? Вообще за столом было много даров моря. Сержио объяснил это привычной склонностью итальянцев к рыбным блюдам. Но зато на горячее была «райская птичка», а попросту говоря, индейка под апельсиново-ананасовым соусом.

Как не странно, Сержио явно стеснялся Яны, он все время теребил салфетку и никак не мог съехать с темы, которую тоже выбрал видимо от застенчивости. Бархатным голосом с симпатичным акцентом он сообщил, что русские, как дома, так и за границей по недомыслию и беспечности отдают предпочтение курам, которых есть ни в коем случае нельзя, понеже оные куры для скорого набирания веса вскармливаются анаболиками. Еще Яна узнала, что индейка выгодно отличается от этих дурех — кур. Замечательную птицу, то бишь индейку, откармливать анаболиками совершенно невозможно. Она попросту дохнет. Поэтому индейка — экологически чистая пища. Индейку надо есть утром и вечером.

Вот ведь зануда, думала Яна, насмешливо щурясь. А под глазами у мальчика, если всмотреться, уже морщинки веером разбегаются. И волосы у него вовсе не пшеничные, а цвета прелой соломы. Красивый цвет, необычный… а у корней — темнее. Батюшки, да он крашеный, как она раньше не сообразила!

— Напичканных анаболиками кур особенно не рекомендуется есть женщинам. Я не на беременность намекаю, хотя это может быть самое главное. Но если мы едим этих раскормленных кур, то на нас тоже действуют анаболики, и мы толстеем, как на дрожжах. Мужчине на это может быть наплевать, но женщине — ни в коем случае.

И дальше, дальше… печень нельзя есть, потому что она — фильтр, задерживает всякую дрянь, накопившуюся в организме, почки тоже не рекомендуется употреблять в пищу, потому что, вспомните об их функции, и вообще говядина — яд, потому что всюду ящур и коровье бешенство.

— Знаете, Сержио, жить вообще вредно, — потеряв всякое терпение, перебила его Яна. — Я с вашего позволения закурю.

— О, пожалуйста. Можно было и не спрашивать.

— А я все-таки спрошу. Вы от табачного дыма-то не задохнетесь? А то пробудится язва желудка, обострится плоскостопие и вспыхнет кожная аллергия. Вдруг вас потом чирьями закидает?

— Что вы такое говорите, Яна Павловна, — опешил итальянец. — Делайте что хотите. Умоляю вас — будьте раскованны.

Выпили, закусили. Сержио несколько отмяк, в глазах появился прежний восторг.

— Ладно, давайте раскованно знакомиться, — снизошла Яна. — Вы говорили, что занимаетесь бизнесом.

— Да, делаю обувь. Вся Италия помешана на обуви. После Муссолини и войны мы были очень бедными. Всем хотелось быть нарядными, и мы начали с ног. Дела пошли успешно, и Италия стала в обуви законодателем мод.

— Откуда вы так хорошо знаете русский?

— А я русский — по матери. Матушка моя попала в Италию во времена хрущевской оттепели. Помните такой термин?

— Я-то помню, потому что книжки читаю. Но слушать из уст итальянца про русскую оттепель — смешно. А сейчас у нас что по-вашему: морозы или сосульки?

Он рассмеялся.

— Сейчас у вас в России — большие, холодные цунами, — и тут же посерьезнел: — А вы чем занимаетесь, Яна Павловна?

— Художник, — Яна пожала плечами, мол, короткий ответ ничего не даст, а долго рассказывать не хочется.

— Вы были в Италии?

Да, она была в Италии, она приезжала к подруге в Милан, а заодно объездила всю страну. Яна даже сообщила кой-какие подробности, ожидая, что Сержио выдаст себя удивлением или жестом. Она пыталась определить, насколько он осведомлен о ее персоне, но тот только вежливо и доброжелательно улыбался, задавая нейтральные вопросы.

— Вы надолго в Москве?

— Как пойдут дела. Может быть месяц, а может быть и дольше.

— Сержио, давайте откроем карты. Что вы хотите от меня, скажите честно?

— Я хочу сидеть с вами в ресторане, смотреть в ваши глаза и радоваться жизни.

— И часто вы собираетесь эдак радоваться?

— Каждый вечер.

— Почему вы не добавляете — и каждую ночь?

Итальянец шумно вздохнул, залпом выпил вино и только после этого широко улыбнулся.

— Это подразумевается само собой.

— У вас на Западе сложилась ложная предпосылка, что в России все женщины доступны. Уверяю вас, это вовсе не так. Это у вас была сексуальная революция, а у нас просто экономические трудности. Раньше общаться с иностранцами нам запрещало КГБ.

— Теперь не запрещает?

— Теперь не запрещает. Но я не желаю заводить шашни с представителями других держав. Кто знает, что у вас на уме?

— На уме у нас тоже самое, что и у ваших соотечественников. Но я категорически против слова «шашни». Если, конечно, я его правильно толкую.

— Ого… Так у вас по отношению ко мне серьезные намерения?

— Именно.

— Любовь с первого взгляда? Тогда женитесь!

— Я согласен, — быстро сказал Сержио.

Яна расхохоталась.

— Согласны жениться на мне? Вот умора! Спорю, что вы согласны жениться, но только не завтра, потому что у вас временные затруднения. Например, как раз сейчас идет бракоразводный процесс.

— Как вы догадались? — мрачно спросил Сержио. — Дела мои обстоят именно так — я развожусь.

— Позвольте еще вопрос, — не унималась Яна. — Мы с вами встретились в Лефортово, в Бригадирском переулке. Как вас туда занесло?

— Судьба, наверное, — сказал он чистосердечно. — Там живет сестра моей матушки. Я наносил ей визит. И чем, простите, Лефортово, хуже или лучше другого места?

Яна закурила четвертую сигарету и поняла, что нервничает. Или она в самом деле сошла с ума? Этот Сержио выглядит таким простодушным. Неужели она обозналась? Правильно говорят художники, что фотография может легко ввести человека в обман. Это хороший портрет делает человека действительно узнаваемым. Портрет запечатлевает значительный кусок жизни, а фотография — только миг. Свет не так упал, позирующий поморщился, обиделся, губу закусил — и вот ты уже похож не на себя, а на соседа из пятой квартиры. Недаром на границе чиновники десять раз на тебя взглянут, сличая с фотографией.

А Сержио тем временем опять вцепился в салфетку и бубнил на одной ноте, что он хочет видеть ее каждый день, он хочет гулять с ней в парке, ходить на выставки, кататься на катерах им лодках по Москва-реке, он также хочет покупать и дарить ей красивые вещи…

— Вот последнее не надо! — прикрикнула Яна. — И в ресторанах я плачу за себя сама.

Здесь она откровенно врала. Никогда в жизни она не платила за себя в театрах, казино и ресторанах, но в глазах итальянца ей хотелось выглядеть сильной и удачливой. И еще она его боялась, хоть и уговаривала себя, что это просто нервы. Иногда вдруг глянет искоса, и у Яны неизвестно откуда появляется ощущение, что белобрысый Сержио только играет в застенчивость, а на самом деле он совсем не такой. А какой? Крутой, только Ваньку валяет.

Танцевали, да… Он очень нежно держал Яну за талию. Во время танца Яна поинтересовалась, не занимался ли он когда-нибудь нефтью. Ах, нет? А со многими ли русскими бизнесменами он знаком? Ах, со многими?

— Вам нужны фамилии? — спросил вдруг Сержио деловым и несколько отчужденным тоном.

— Нет. Не нужны, — отрезала Яна. — Это я просто к разговору.

— Завтра мы пойдем куда-нибудь?

— Нет, завтра я занята.

— А после завтра.

— Посмотрим.

— Вы дадите мне свой телефон?

— Лучше вы дайте номер вашего мобильника. Когда я буду свободна, я вам позвоню.

За весь вечер Яна так и не поняла, хочет она продолжения отношений или нет. Естественно, она попрется с ним в парки и на выставки, потому что это нужно для дела. А если бы не было дела? Если бы она могла поверить в его искренность, приняла бы знаки внимания и все прочее? Наверное, все-таки да. Хотя хочется ответить — нет.

Такси подвезло их к самому дому. У подъезда под фонарем он нацарапал на клочке бумаги строчку цифр — свой мобильный телефон. Уже дома на кухне Яна посмотрела на эти цифры, последними из них было 78. Они что — сговорились? Так чей же номер был записан на испореченной странице чужой записной книжки — Сержио Альберти или Ашота?

11

До чего дожили, — ворчала на следующее утро Яна, сидя перед компьютером и лениво стуча по клавишам, — уже не она учит заказчика, а он ее.

Клиент хочет, видите ли, чтобы в его доме все подчинялось «цветовой оркестровке». Начитался глянцевых журналов и лепит текст, не вдумываясь в его смысл. А попросту говоря, он любит все оттенки синего и розового, а жена предпочитает желтый и зеленый цвета. «Вы должны все сделать так, чтобы угодить и ей и мне», — говорил он тоном приказа — маленький, толстый, эдакий Наполеон из Конькова-Деревлева. Угодим, куда денешься. Тоже мне, бином Ньютона. Только не делай мне закидоны про цветовую оркестровку. Желтое и зеленое… стало быть кухня в цитрусовом стиле. Лимоны на занавесках, подсолнухи на картинках, скатерку сообразим белую в желтую полоску или желтую в белую… это без разницы. Мы вам создадим современный интерьер. Мы и сами знаем, что «респектабельная классика полированного дерева» отошла в прошлое. Иные правда, еще цепляются за привычный стиль…

В разгар работы вдруг позвонил Борис.

— Яночка, голуба моя, сделайте одолжение, спуститесь в курилку, а лучше на улицу в скверик. Есть разговор.

— Получилось? — взволнованно спросила Яна, думая о зашифрованном диске.

— Да как вам сказать? Здесь на наш сайт какое-то странное письмо пришло для госпожи Яны.

— Прочитайте.

— Нет. Я жду на лавке.

В утренний час народу в сквере почти не было. Около песочницы на детской площадке важно бродила пара голубей. Стоило им отыскать какой-нибудь корм, как к ним тут же слеталась нахальная ватага воробьев. Прежде чем начать разговор, закурили. Поймав Янин взгляд, Борис сказал:

— Вот эти — мелкие, моего племени, а вы — в сизом воротнике, неприступная. Я рядом с вами прыг-прыг — и все мимо.

— У второго голубя лапа подбита. Разве не видите?

— Вижу. Но осанки не потерял. И даже если ему обе ноги подбить, сизокрылая красавица все равно предпочтет его любому воробью.

— Ой, Борь, такие комплименты с утра для меня слишком изысканны, а потому непонятны. Давайте к делу.

— К телу! — согласился тот и протянул свернутый в трубочку лист бумаги, которую держал в руке. — Я распечатал послание, но само письмо не стер, так что если хотите, можете потом сами прочитать на мониторе.

Послание было отпечатано на хорошей бумаге, великолепным шрифтом, а потому придавало нелепому содержанию некоторую книжность и значительность. «Госпожа Яна Павловна! Я знаю вашу тайну. Я человек реальный, поэтому не буду заламывать безумную цену. Пять тысяч долларов за молчание вас устроит? Пошлите одно только слово — «согласна» (далее шел компьютерный адрес). Сообщите также адрес вашей личной электронной почты. С уважением. Доброжелатель».

Борис деликатно молчал, и на том спасибо. В голове Яны пронеслись неясные образы и сцены. Первым всплыло невозмутимое лицо Рейтера, пухлые щеки, мягкая, как диванный валик, жировая складка на затылке. Он в реанимации, но это ничего не значит. Если бы ему было надо послать письмо, он бы нашел способ это сделать. Но Рейтер человек серьезный и никогда не будет посылать такие глупые тексты. И уж тем более предлагать подобную цену, если речь идет о миллионах. Ясно, что писал случайный человек. Рейтер в бреду мог проболтаться, медсестра могла услышать, а теперь шантажирует… Глупости, Яна совершенно уверена, что Генка не знает ее тайну. Знал бы, давно за горло схватил.

— Что Боря, что? Прости, я прослушала, — она сама не заметила, как перешла на «ты».

— Я спросил, что вы думаете по этому поводу?

— Кто может находится по этому компьютерному адресу?

— Да кто угодно. Стало быть — это не первоапрельская шутка? Мать, а ведь тебя шантажируют. — Борис еще пытался шутить, но глядя на взволнованное лицо Яны, посерьезнел. — И какими тайнами вы располагаете?

«Нет, здесь ветер дует не из больницы, и не из офиса со звучным названием «Феникс.»

— А не может твой рекламный брательник со мной шутки играть? Этот кучерявый, как его — Кирилл?

— Признаться, я о нем тоже подумал. Вернее не о нем, а о ситуации. Сам Кирилл никогда не будет заниматься шантажом. Но глупости он подвержен как все нормальные люди. Вопрос здесь в том, что на диске.

— Это не моя тайна. У диска есть хозяин. И вообще, я не хочу на эту тему говорить.

— Так пусть за нее хозяин и платят.

— Но ты допускаешь мысль, что это твой брат дурака валяет?

— Понимаете, Яночка, очень часто взламывая пароли, молодые хакеры, поскольку это работа трудоемкая, делят информацию на части. И каждый играет со своим куском. Я просил Кирилла, чтобы он не делал этого. Но он молод, глуп и азартен. Он мог кого-нибудь подключить к этому делу.

— Звучит правдоподобно. Этот некто даже не знает моей фамилии, иначе он непременно назвал бы ее. Он знает только мой рабочий адрес. То есть в его руках как раз те сведения, которыми располагает Кирилл. А скажите, информация с диска может расползтись по Интернету?

— По Интернету может расползтись все, что угодно.

— Но это же ужасно! Я вовсе не хочу, чтобы содержание диска стало достоянием всех.

— А она и не станет. Виртуальный мир обширен, как вселенная. Но чтобы найти что-то секретное, нужно знать точный адрес. А ваш шантажист — умный хакер. Он хорошо запрятал плоды своей работы. Думаю, что он даже Кирилла в известность не поставил. Но все это только мои домыслы.

— Что же мне делать?

— Яночка, разве могу я вам дать в этой ситуации разумный совет? Вопрос в том, сможет ли автор послания воспользоваться информацией на диске вам во вред?

— Не знаю.

— Он может сделать это только в том случае, если на диске есть адрес людей, которым позарез нужна информация. Кто эти люди?

— Это очень смешно, но и этого я не знаю.

Борис вдруг взял руки Яны в свои, вздохнул глубоко.

— Я не хочу быть настойчивым, но мне хотелось бы знать, не угрожает ли вам опасность? Это раз…

— А два? — спросила Яна.

— Нужна ли тебе моя помощь, — сказал Борис, твердо переходя на «ты».

— Как это говорится, — грустно засмеялась Яна, — я буду иметь ввиду.

— Я поговорю сегодня с племянником и вечерком позвоню. Лады?

На этом и расстались. Яна продолжила конструировать интерьер кухни и через три минуты неожиданно для себя обнаружила, что на холодильнике в зеленой вазе сидят две керамические равновеликие птицы. Носатый, желтый, в натуральную величину воробей был похож на канарейку, а сильно уменьшенная голубка мерцала синими и фиолетовыми оттенками. А что? Неплохо. Интонацию легкой непринужденности придаст зеленая, как елка, свеча. Добавим еще муляжных фруктов и получится симпатичный, с философической направленностью объект.

По поводу дурацкого электронного письма она переживать не будет — рано. Если хакер начнет настаивать, она немедленно отстучит ему послание: «Засунь диск себе в задницу, бесплатно…» Но это все шутки-прибаутки. Хорошо, просто замечательно, что этот симпатяга Борис предложил ей помощь. Хуже — и она это предчувствовала — помощь Бориса ей непременно понадобится.

12

— Валюша, ты? Приветик, дорогая. Это Яна. Ну что ты молчишь?

— Речь потеряла, вот и молчу. Ты так намертво забыла мой телефон…

— Не обижайся. Ты должна меня понять. Я же вообще ни с кем в фирме теперь не общаюсь. «Феникс» мне слишком о многом напоминает.

— Но ведь не чужие люди, Яночка. Мы все Ашота помним и любим. Золотой был человек… А у нас сейчас такие дела! Ты что, плачешь что-ли?

Яна невольно скривилась. Валька из бухгалтерии как была дурехой сентиментальной, так ей и осталась. Не говорить же ей, что насморк аллергенный вдруг прорезался. Яна еще раз для убедительности шмыгнула носом.

— Валюш… не будем касаться прошлого. Это больно. Я к тебе по делу. Помнишь, ты говорила, что если что купишь у меня шубу норковую? Ну ту, с капюшоном, она мне с самого начала была великовата.

— Май месяц, самое время шубу покупать, — ворчливо сказала Валентина.

— Я дешево отдам…

— Ой, Яна, у тебя материальные трудности? Мне бы сразу догадаться. Но я тебе честно скажу. Шуба мне сейчас ни к чему, а вот браслет с жемчугом… тот, современный, из Венеции, я бы купила. Помнишь, ты в нем на Новый год была?

Так они встретились в кафе среди бела дня. Перед тем как позвонить старой приятельнице Яна перебрала кучу вариантов, размышляя, с какой просьбой обратиться. У Валентины были связи в медицинском мире. Можно придумать, что Яне позарез нужен гинеколог, но потом вопросов не оберешься. Выдумывать врача для Соньки или мамы Яна остерегалась — еще накличешь беду. И вообще просьба с врачом не проходила, потому что добросовестная Валентина сразу даст номер телефона и необходимость во встрече сама собой отпадет. В памяти всплыла старая идея изучать шведский. У Валентины была дядя — обрусевший швед, и та всеми силами хотела пристроить его давать уроки. Нет, обрусевший швед не подходит. Яна понимала, что склонить Вальку к свиданию после того, как год не общались, может что-то неординарное, на жалость бьющее.

Сидя в кафе за столиком и глядя на сдобную Валькину руку Яна подумала с надеждой, что браслет не застегнется на пухлом запястье. Застегнула… И руку положила наотлет, а потом во время разговора с удовольствием поглядывала на браслет и поигрывала пальцами в золотых перстнях. Браслета было жалко, но зато разговор пошел как по накатанному.

Вначале обменялись обязательным: «Ты чудесно выглядишь!» «А ты так просто помолодела? Откуда такой загар?» Потом спросили друг у друга о детях, и только после этого Валентина подключила к беседе тяжелую артиллерию:

— Ты знаешь, что у нас в «Фениксе» творится? Геннадий-то Федорович в реанимации лежит. Стреляли в него!

— Да что ты? — Яне удалось очень искренне всплеснуть руками. — И как он теперь? Когда же это было?

— Подожди, дай соображу. Это было в пятницу…

— И кто теперь вместо Рейтера?

— Новый. Ты его не знаешь. Но он временно и чисто формально. Мы все надеемся, что Геннадий Федорович… что Гена… выкарабкается, одним словом.

Слово за слово и добрались до главного вопроса — «кто наехал». Только бы не спугнуть собеседницу, не выдать случайным вопросом неподдельный интерес. А Валентина даже по новый браслет забыла. Уткнув подбородок в Янино плечо, она зашептала, всхлипывая и округляя от ужаса глаза. Естественно, она ничего не знает точно, да и никто не знает, но слухи ходят разные, потому что рот не заткнешь. Самое простое объяснение — «крыша бортанула», но крыша теперь из АМОН, поэтому — вряд ли, но ведь и в АМОНе тоже люди, им тоже жить надо, а Геннадий-то Федорович — человек без широкости и все норовит с народом рублями рассчитаться. Но скорее всего на «Феникс» наехали из-за спорного дела с освоением новой территории, государственный заказ, все за него бьются, тут я ничего подробно тебе сказать не могу, не имею права, и так лишнее тебе наговорила, но ты человек свой, да и трезвонить тебе некому.

Валентина протрещала еще три варианта, из-за которых несчастный Генка мог угодить под пули. Интересным Яне показался только последний — он был связан с итальянскими поставками. Что они из Рима поставляли, Валентина естественно не сказала. Да и не важно это. Пусть что угодно поставляют — хоть обойный клей, хоть мышиный помет на удобрение. В договоре все что угодно можно написать. Главным было ключевое слово — Италия!

Направляясь домой Яна размышляла, что это Валька перед ней так разоткровенничалась? Валентина хоть и ума недалекого, но интересы свои блюсти умеет. Ответ был один — от жалости. Валентина искренне сочувствовала горемычной Яне и, рассказывая об обрушившихся на «Феникс» бедах, на свой лад выказывала доверие и сочувствие.

А на следующий день Яна обнаружила за собой слежку. Да, да… как в шпионских фильмах. Пошла вечером в магазин за бородинским хлебом, пошла пешком, не все же на машине ездить. Обещали дождь, но по счастью обманули. Вечер был теплый, настроение как раз такое, чтобы сосредоточиться и подумать.

Привычка оглядывать себя в стеклах витрин появилась еще в детстве, когда и фигуры не было — одни ноги. На Покровке в витринах много зеркал, которые отражают не только Яну, но ловят, вбирают в себя весь мир. Мужская, отраженная в зеркале физиономия была замечена только потому, что была похожа на покойного бухгалтера из ее фирмы. Надо же, словно из гроба встал! Привычка находить в людях похожесть на того-то или на ту-то шла от маменьки. Елизавета Петровна вечно вспоминала в разговоре внешность и повадки артистов и общеизвестных людей.

Яна оглянулась, отыскивая объект глазами, и заметила, что на шее под ухом у него имеется длинная заплатка из пластыря, наверное, порезался при бритье. Больше никаких мыслей не было, ну, идет человек в том же направлении, и пусть идет. Но когда копия бухгалтера обнаружилась при выходе из булочной, а потом его же шея отразилась в зеркале на витрине «Бутик-духи», куда она заглянула по привычке. Яна испугалась. Примечательно, на этот раз у нее и мысли не было, что мужик интересуется ее несравненной красотой, и хотя до дома было два шага, она поймала такси. Успокоилась, только миновав будку привратника. Итак, мы имеем еще один пункт в общем списке нелепостей. Ей казалось, что она спускается по лестнице с очень короткими пролетами, все поворачивает, поворачивает, и уже ноги ломит, а лестнице нет конца, и убийственно осознавать, что идет она вниз, а что там — на дне, она не знает.

Кто эти люди? Рейтеровская ли рать пришла в движение или милейший Сержио с помощью добровольца-лиходея взялся опекать ее по вечерам. Можно также предположить, что ожил «Голос за сценой». Ей велели молчать, она и молчит. Но может быть разговор с дурехой Валькой показался чем-нибудь опасен тем телефонным людям? Не угадать! Страха не было, но возникло ощущение брезгливости, словно некий монстр направил на нее лупу и теперь следит за каждым движением.

Сообразим, что сейчас главное… Уже соображала — скрыться. Но забрать из школы Соньку до окончания учебного года при создавшихся отношениях с директрисой — это исключено. Ее с работы вот так, с наскоку тоже не отпустят. А потому главное сейчас — осуществить строгий надзор за дочерью. И не откладывать задуманного в долгий ящик! Придя домой, она позвонила старой няне, которая опекала Соню еще до школы, позвонила наудачу, старуха могла быть занята на другой работе.

— Вера Игнатьевна? Узнали? Как вы себя чувствуете? Простите, что поздно позвонила. У меня к вам дело. Да, жизнь ужасная… да, да, все мы вспоминаем прежние времена с грустью и сожалением… Все дорожает, да… Согласна, инфляция — ненавистное слово. Я что хочу сказать…Выросла, конечно, уже с меня ростом. Хорошо учится. Вот я и хочу предоставить вам возможность увидеть Соню. Да, лекарства стоят запредельно. Я тоже не знаю, о чем думает правительство.

Няня была верным человеком, но не отличалась сообразительностью. Однако за двадцать минут неторопливой беседы Яне удалось обговорить все условия. Вера Игнатьевна должна была на месяц переехать в дом, чтобы забирать ребенка из лицея в пять, а потом находиться при Соне неотлучно, зарплата — двести баксов.

— А гулять?

— Гулять в ограде около дома у вас на глазах.

Уф, договорилась! Все-таки она молодец, быстро уладила дело. Яне не хотелось думать, что игра вокруг конверта станет настолько жестокой, что какой-то глупый лох вздумает похищать ребенка. Но няня сбережет всем нервы и, главное, не позволит Соньке самостоятельно разъезжать по городу, к чему она, почувствовав себя взрослой, пристрастилась последнее время.

Телефон не успел остыть, как затрезвонил с новой силой. Звонил Борис. Этот тоже начал жевать резину.

— Яночка, простите, что поздно, но у вас все время было занято. Вы еще не спите?

— Боря, дело говори!

— Я узнал. Кирилл не имеет к шантажу никакого отношения, — голос звучал бодро, можно сказать нахально. — Он работает с диском один и никого не посвящал в свои дела. Могу вас обрадовать — уже есть успехи. Во всяком случае он так говорит. Так что скорее всего шантажист к диску не имеет никакого отношения.

— Это плохая новость.

— То есть вы хотите сказать, что интернетовское послание не розыгрыш?

— Какой уж тут розыгрыш. Вечером я обнаружила хвост.

— Павлиний? Он бы вам очен-но пошел!

— Не павлиний, Борь. Слежку, — серьезно сказала Яна.

На том конце провода стало тихо, даже дыхания не было слышно, потом послышалось сопение, Борис раскуривал сигарету, и только потом раздался решительный голос:

— Говорите ваш адрес. Я сейчас приеду.

— Зачем? Ночью меня не украдут. Я под охраной.

— Я приеду, и вы мне все расскажите.

— Деньги-то на такси есть?

— Займу у соседей. Местопребывание ваше опишите подробно, как для идиота: какой дом от угла, какого цвета, этажность, номер подъезда, шифр… Я человек глуповатый, но пунктуальный.

И Яна сдалась. Она сама себе удивилась, как легко уступила нажиму. Сколько можно одной таскать на плечах бремя страха и неопределенностей? Пора ей опереться на мужскую руку. На крепость Борисовой руки она, правда, не особенно рассчитывала, но в мозгах его не сомневалась. Кроме того, ей нужен был свежий глаз, как в газете. Последний проверяющий легче отыщет ошибки, когда у всех работающих с текстом глаза уже замылились.

Яна поставила на стол коньяк, чистую пепельницу, тарелки. Потом подумала, и тарелки убрала. «Кого кормишь, с тем и спишь,» — говорила ее подруга. Она позволила Борису приехать не для интимного ужина, а для трудного разговора. Коньяка вполне достаточно. Разве что лимончика можно нарезать.

Борис явился через час. Выглядел он несолидно. Оказывается, дождь все-таки пошел. Волосы гостя блестели от влаги, очки запотели, куртка выглядела мятой, и, несмотря на серьезность момента, губы морщились в легкомысленной улыбке, а глаз норовил подмигнуть. Нет, он не был похож на защитника. Наверное, у этого героя на пятке дыра и носовой платок несвежий, если он вообще у него имеется.

— Есть хочешь? — что еще можно у него спросить.

— Хочу, — он улыбнулся еще шире. — Изговелся я, отощал за компьютером.

— Яичницу с ветчиной будешь?

— А то… В полночь самое время перекусить.

Борис с любопытством озирался по сторонам. Яичница скворчала на сковороде. Яна не заботилась о моде, и следовала на своей кухне «традиционный классике натурального дерева». В углу, растопырив локти, стоял дубовый, резной буфет. На диване, крытом белым пледом, в беспорядке валялись кожаные подушки. На подоконнике — ландыши в граненом стакане.

— А ты, старуха, не плохо устроилась, — заметил Борис, потирая руки, в предвкушении еды. — Но это только присказка. Ты садись. Я буду есть, а ты рассказывай.

Глядя, как Борис аккуратно макает бородинским хлебом в желток, Яна начала излагать недавние события.

— Понимаешь, это необычайно глупая история…

Она рассказала про тетку Веронику, про маму и их поездку в Италию, живописала случай в аэропорту, не забыла про русский вечер и, наконец, разложила перед Борисом фотографии из конверта. Рядом с початым коньяком и испачканной желтком тарелкой они выглядели совершенно невинно. Борис очень внимательно рассмотрел неведомых персонажей драмы, особенно заинтересовался изображением трупа.

— И это все? Но при чем здесь ты? И почему это тебя так пугает?

— Потому что я каким-то образом затесалась в их компанию. По неведомым мне причинам отправитель — этот мистер «Х» решил, что я тоже причастна к убийству.

— Но фотография могла попасть в конверт случайно. Ясно, что их интересуешь не ты, а сидящий рядом с тобой человек. Может, эта фотография затесалась в общий ряд только из-за того, что этот Виктор здесь без очков. Посмотри, он везде в темных очках, и только на вашем русском вечере, он их снял. Труп тоже без очков.

— Что ты такое говоришь?

— Пытаюсь тебя успокоить. Ты мне все рассказала?

— Нет.

Далее на горизонте появился Сержио Альберти. Яна поведала, как она с ним познакомилась, не утаила и вечер в ресторане. Борис смотрел на нее с глубоким удивлением.

— Если бы ты не пошла на Бригадирскую улицу, то никакого Альберти и в помине бы не было. Ты это понимаешь? Похоже, этот Сержио тоже искал «Зюйд-Вест», и конечно, держал в руках фотографию с русским вечером. Отношение у него к тебе чисто меркантильное, так что пусть он мозги не пудрит.

— А он и не пудрит!

— Никогда не поверю, что он не распустил слюни и не начал кудахтать, какая ты удивительная и замечательная.

— Ну, кудахтал, и что из того? У него даже телефона моего нет.

— Но он знает, где ты живешь. Он наверняка уже знает, где ты работаешь. Ну ты, мать, и дурища!

— Я тебя зачем позвала? Чтобы ты мне нотации читал? И еще это дурацкое письмо по Интеренету!

— Может твой Сержио его и послал.

— Нет. Он не дурак. Может быть он вор, убийца, международный мафиози, но он не дурак. Ты лучше диск расшифруй.

— Завтра же присоединюсь к Кириллу. Будем вместе ломать диск. Только зачем он тебе? Вам, Яночка, надо на дно залечь, а не расшифровывать чужие тайны.

— Борь, не пугай меня. Есть еще одно обстоятельство, которое касается меня лично. Это совсем другая история. Мне есть чего бояться, и пути к страху тоже лежат через Италию. Но сегодня я не буду тебе об этом говорить. У нас и так достаточно материала. Попробуй теперь растолкать всю эту нечисть по полкам. Я ведь не напрашивалась, ты сам пришел. Думай!

— Я думаю, но что-то как-то не стыкуется. Больно все глупо.

— Поздно уже. Три часа ночи.

— А жаль…

— Ты где живешь?

— На Речном вокзале.

— Мама моя, переться через весь город.

— Может быть, Яна Павловна, я у вас дождусь, когда заработает метро? Мне неловко занимать на такси деньги у ваших соседей.

— Да, пожалуй они удивятся. Я постелю тебе в гостиной на диване.

— Диванов у вас, как в султанском дворце. Нет, настольная лампа мне не нужна. Если мне захочется что-нибудь почитать перед сном, я буду читать стихи наизусть. А сегодня вечером точно была слежка? Я так привык, что за вами табуном ходят мужики, что версия об очередном воздыхателе мне кажется вполне реальной.

13

Борис отлично слышал, как пробудился дом и детский голос спросил:

— Мам, кто это? Почему он у нас спит?

— Это с моей работы. Борис… отчества не знаю. И не кричи. Мы поздно засиделись.

— А почему вы засиделись?

— Потому что разговаривали.

— Он в тебя влюблен, да, мам?

— Не говори ерунды. Поела? Все! Челку причеши, опять она у тебя дыбом. Бери рюкзак. Поехали.

Щелкнул дверной замок. Борис открыл глаза, слез с дивана и прошлепал на кухню. На столе рядом с недопитой чашкой какао лежала записка. «Повезла Соньку в лицей. Пейте кофе. Дождитесь меня».

— Всенепременно! Только жаль, что мы опять на «вы».

Он пошел в ванную. Знал бы, как обернется дело, привез бы с собой зубную щетку и бритву. И тапочки… Тапок большого размера в доме не было, это уже обнадеживает. Ну и вираж! Мог ли он предположить неделю назад, что эта дива, королева неприступная — Яна Прекрасная, обратит на него свой лучезарный взор? Придется чистить зубы пальцем. Ты дурак и неудачник, Борис Опашев! Ты просто случайно попал в поле ее зрения, как пролетающий мимо объект. Не кондор, конечно, и не чайка — пошлейший образ. Мухой жужжащей тоже быть не хочется… «О синева бойниц (глазниц!). Домашний барраж крикливых птиц над каждой башней…» Как там дальше у Бродского? Та-та, та-та, «простор с разбега. И колыбель любви белее снега». Сопли-то утри! Разбежался!

Похоже, что вся Яночкина история не стоит свеч и выеденного яйца. Историю следует закрыть и забыть о ней. Диск надо сломать, выкинуть в помойное ведро. Споп! Вслед за чужим диском в ту же емкость отправится гордый орел Опашев. Не-ет, это нам не подходит. Такой футбол нам не нужен. Мы будем длить историю с загадочным конвертом из последних сил. Примерим мундир Штирлица, засунем в рот трубку Холмса и кинемся во все тяжкие. Пока над этим домом колеблется, так сказать, завеса тайны, я здесь свой человек!

Когда Яна вернулась, Борис был свеж, бодр, рыжеватая щетина (растет со скоростью сорняка в огороде) отнюдь не портила общего вида. Посуда была помыта, стол накрыт, ландыш соседствовал с йгуртами и вареными яйцами.

— Хозяйственный, — поворчала Яна.

Она не выспалась, под глазами наметились синие тени. Отсутствие макияжа с точки зрения Бориса не только ее не портило, но придавало необычно милый, домашний вид. Словно рекламная примадонна, глянцевая женщина-вамп, отпозировав объективу, закрыла голый пупок, сунула наманикюренные ноги в тапки и убрала с лица абстрактное и недоброе выражение, с которым взирала на мир.

— Курить на пустой желудок вредно, — прикрикнул Борис, видя, что Яна потянулась к сигарете.

— Я уже пила сок.

— Путь после сока американцы курят, а у нас на родине — только после полноценного завтрака. Я тут порылся в вашем холодильнике. Очень рекомендую творог.

Они чинно выпили по чашке кофе. Неторопливый разговор велся в лучших традициях: «пасмурно?» — «не только пасмурно, но и сыро» — «для мая вполне нормальная погода» — «дождь шел всю ночь» — «хорошо, что не снег»… Наконец Яну прорвало:

— Хватит в дурочку играть. Высказывай версии!

— Версия у меня одна, — бодро начал Борис, — все это достаточно серьезно. Тип в римском аэропорту передал конверт в Москву таким экзотическим способом неспроста. Либо за ним уже была слежка, и он должен был избавиться от секретных документов, либо не явился к месту встречи его связной.

— То есть документы нужно было срочно отправить по месту?

— Именно. План такой. Я сам займусь этим диском, и еще тряхну Кирюху. Думается мне, что Интернетовский практичный герой все-таки его подельник. Какую еще «вашу тайну» он может знать, кроме зашифрованного диска?

— Будем трудиться в двух направлениях, — согласилась Яна. — Сегодня же позвоню итальянцу и назначу ему встречу. Думаю, что мне все-таки удастся растрясти этого Альберти.

— Нет. Встречаться ним вам не надо. Это опасно.

— Не говорите «глупостями»! Это Сонькино выражение. По-моему оно очень точное. Мне надо понять, чего Сержио от меня хочет. Положим, вся эта таинственная публика делает свое полезное грязное дело: поставляет проституток в бордели, торгует наркотиками или сперла из музея меч короля Артура… не важно. Но они-то должны знать, что я не из их компании.

— Они могут подозревать, что вы, хотя бы косвенно, имеете отношение к убийству Виктора, — строго сказал Борис и скосил глаза, опасаясь, что они его выдадут.

Самому ему это предложение казалось верхом абсурда, но еще не то придумаешь, чтобы тебя не отставили от должности. Однако Яна купилась самым примитивным способом.

— Ах, не пугайте меня! Все это ужасно! — она с яростью смяла сигарету в пепельнице и тут же закурила новую.

— Яночка, нежная птица моя, все это бирюльки. Хотите я вам по настоящему страшную историю расскажу?

— Как в пионерлагере?

— Страшнее. Я был студент.

— Вы какой институт окончили?

— Физтех. Мы ехали на практику. В дорогу моя престарелая тетка, мир праху ее, золотая была женщина, наделала мне бутербродов. Завернула их в пакет, а потом принялась в страшной суете бегать по дому, что-то она там потеряла. Я не стал выяснять, что именно. Я поспешил на поезд. Ехали долго. Рядом со мной сидела Симочка, беленькя такая, пушистая, как хлебный мякиш. Очень она мне нравилась. Естественно, я решил угостить ее бутербродом. И естественно, она согласилась, потому что, как я льстил себе надеждой, тоже была ко мне неравнодушна. Смотрю ей в глаза, протягиваю бутерброд с колбасой. Она его приняла и вдруг как заорет. И голос, главное, дурнотный, ненатуральный. Что, где болит? Я глажу Симочку по плечу, а она мне сует в руки бутерброд. На нем, вцепившись зубами в краковскую колбасу, торчит теткина челюсть.

— Ужас какой!

— Вот именно! Это вам посильнее «Фауста» Гете. Надкусить тетка надкусила, а съесть забыла. Потом бегала по дому, искала свою челюсть. С это дня Симочка стала меня чураться. Так я в первый раз не женился.

— Женщинам за завтраком такое не рассказывают, — сказала Яна со смехом.

— Это дурам не рассказывают, а умным — можно. И потом, мы уже курим. Я не могу удивить вас миллионом алых роз, через это вы уже походили. А вот жизненные истории, которые отвлекают от ложных страхов, лучше меня вам никто не расскажет.

Выдавить Бориса из дома, что было довольно трудно (да и не хотелось Яне этого делать!) помогла Вера Игнатьевна. Она должна была прийти только вечером, но решила явиться загодя, чтобы не упустить выгодное место. Мало ли, к вечеру Яна Павловна могла и передумать. Особенность доброй няни состояла в том, что она умела «раскидывать сети», то есть заполняла собой все пространство. Она почитала себя кулинаркой, готовила невкусно, но очень аккуратно, всегда выбирала «черненькие» из гречки, в поисках глазков прокручивала до дыр картошку и обожала выбрасывать еще свежие, но чем-то неугодившие ей продукты. И еще она боролась за свежий воздух и деликатно умоляла Яну курить на балконе или на лестнице. Не простой характер, прямо скажем. Прибыв на место несения службы, Вера Игнатьевна тут же стала ходить из комнаты в комнату, открывать окна и задавать вопросы, на которые сама же и отвечала.

— Ага… это у вас гостиная. А я где буду спать? Я с Сонечкой буду спать. Где лекарства-то положить? Можно в аптечку, но лучше в холодильник. Ага… здесь у вас кастрюли…

Борис ретировался, чувствуя, что в дом пришел новый порядок, крепкая рука и волевое решение.

14

Вероника знала, что в субботу у меня свободный день, поэтому и выбрала его для визита. Она явилась причесанная, ухоженная, в модном, купленном в Риме платье, надушенная и с сиреневыми ногтями. Накрашены они, ввиду плохого зрения, были не аккуратно, но вкупе с кольцами смотрелись отлично. Элегантый вид тетки несколько портила огромная черная сумка. Прямо с порога Вероника крикнула:

— Лизонька, давай записную книжку. Ту самую, помоечную. Будем сличать.

Оказывается, после моего отъезда с дачи, Вероника перешерстила весь дом, но ничего не нашла, а потом полезла в черную сумку, вот эту самую, и во внутреннем кармашке, вместе с оберточной бумагой — ты знаешь, я никогда не выкидываю красивую бумагу — нашла чек, а на нем номер телефона, и теперь она совершенно уверена, что это тот самый, который назвал ей незнакомец в аэропорту.

Стали сверять номера в помоечной книжке и, вообразите, нашли. Восторгу Вероники не было предела.

— Но здесь нет имени, только фамилия. По этому номеру числится некто Кроткий. Может, там никакого Игоря и в помине нет!

— Зато здесь есть адрес. По нему мы сейчас и направимся.

— Вначале надо позвонить, — упорствовала я.

— Ни в коем случае. Игорь сразу приедет и заберет свой конверт. А нам этого не надо. Нам надо узнать, как в него наша Янка попала. Правильно говорю?

— Вероника, может это опасно. Две старые дуры явятся в чужой дом…

— Ты хочешь сказать, что нас там прихлопнут? Кому мы нужны? Это только в кино легко убивают, а в жизни человека без причины убить совсем не просто.

— У них есть причина…

— У кого это — у них? Как ты этих «них» боишься! Если не хочешь, я поеду одна.

Я думала, что клептомания — это непреодолимое влечение к воровству, но тут я поняла его истинную суть. У Вероники, о других говорить не берусь, психологическое расстройство выродилось в непреодолимое влечение к опасности. Не только губа ее привычно поползла вверх, но затрепетали вдруг ноздри, и рука с сиреневыми ногтями взбила прическу.

— Я эту кашу заварила, мне и расхлебывать. Желткова я на всякий случай предупредила, что может быть переночую в Москве и вернусь только утром.

— Да откуда ему взяться — этому «всякому случаю»?

— Мало ли что, — философически заметила Вероника.

Что мне оставалось делать? Поехали.

— Куда мы едем-то? В Малый Козихинский? Это замечательное место. Я там так давно не была. Там Патриаршие пруды. Лизок, заглянем туда? Нет, ты мне скажи, заглянем? У меня там рядом в Гранатном переулке подруга жила. Я ее не видела пятнадцать лет. Знаешь, я вообще-то тоскую по Москве. Желткову только говорить об этом нельзя. Он тут же встает на дыбы, говорит, давай выгоним к чертовой матери из нашей квартиры чеченцев… А на что жить?

В этих интересных разговорах мы доехали до метро Баррикадная, неимоверно долго проторчали на переходе через Садовое кольцо.

— Сейчас заглянем к Патриаршим или потом?

— Потом, наверное. Сделал дело, гуляй смело, — сказала я.

— Нет, давай уж лучше вначале погуляем смело. Откуда мы знаем, в какой капкан голову суем? Я думаю, что потом нам будет не до Патриарших. Я тут рядышком, по Ермолаевскому переулку…

Давно мы здесь не были. День был ясный, тихий, прохладный. Москва уехала на садовые участки поправлять парники и высаживать рассаду.

— Как Крылов-то состарился, — сказала Вероника, указывая на памятник.

Баснописец сидел раскидисто и вольно, вокруг резвились его герои. Скульптура была темной, а только правый сапог великого баснописца от прикосновения многих рук сиял, как медный самовар.

— Помнишь Верону? — и рассмеялись обе.

Как забыть маленький дворик на средневековой улочке, набитый, что называется, до самого небесного потолка молодежью? Там пели, орали, целовались, фотографировались. Существует поверье, что поцеловавший бронзовую Джульетту в левую грудь, будет счастлив в любви. Ну ладно бы молодежь, которая зацеловала эту грудь до золотого блеска! Но ведь вековые старухи расталкивали толпу, тоже хотели приложиться холодными губами к статуе и сфотографироваться с красавицей Джульеттой. Интересно, какие желания загадывают москвичи, оглаживая правый сапог великого баснописца?

Липы шумели, лебедей не было, уток тоже, на зеленой воде покачивалось пришвартованное к берегу плавучее кафе. Разноцветные флажки, желтые и голубые, трепетали на ветру. Наверное, в жаркий день здесь было не протолкнуться, и музыка гремела, и танцевали, а сейчас здесь было зябко и холодно. Легкие белые стулья выглядели как брошенная, забытая при переезде мебель. Одинокий бармен в теплой куртке и лыжной шапке курил, неодобрительно глядя на воду. Только одна плотно обнявшаяся молодая пара сидела в дальнем конце. Перед ними стояла бутылка пива.

— Я тебя умоляю, — прощебетала Вероника. — По чашечке кофе и по одному мороженому. Я тебя угощаю.

— Нет, — сказала я, вспоминая римский опыт.

— Ну, ты меня угостишь. Какое симпатичное кафе. Пойми, я живу в провинции…

— Это Соколиная гора — провинция? Там обитает весь столичный свет.

— Я бы сказал — вся столичная тьма, — Вероника уже сидела за столом и знаками подзывала официанта.

Конечно, я отказалась от мороженого, я не эскимос, а Вероника даже причмокивала от удовольствия. В московское кафе работают не беспечные люди, это вам не Италия, однако я пододвинула черную сумку к ноге, чтобы она ненароком не распахнула пасть. Кофе был горячий, но быстро остывал.

— Интересно, сколько нам это будет стоить, — проворчала я.

— Да ладно тебе копейки считать. — Вероника неожиданно достала из сумки песочные часы, те самые, из римского аэропорта, погладила их любовно и поставила на стол. — Ты покури пока, а я себе еще мороженое возьму, — десять минут и не секундой больше.

Холод Веронику не брал, а мороженое неожиданно настроило ее на серьезный лад.

— Скажи мне, как звали того армянина, который с Янкой любовь крутил? — спросила она, задумчиво облизывая ложку.

— Ашот. А что?

— А не замешал ли нашу девочку в темные дела этот самый Ашот?

— Он-то здесь при чем? — всполошилась я. — Да и нет его, он погиб.

— Это не важно — погиб — не погиб. Он — нувориш, он новый русский. За ним тянется шлейф неправедных поступков. И не смотри на меня так! Неправедные поступки — это не обязательно убийство. Это обман, неблагодарность, необязательность, шантаж и прямое воровство.

Ну не нахалка ли моя тетка? Кто бы говорил про прямое воровство! И вид при этом прямо ангельский.

— И все они ущемляют ближнего, — продолжала Вероника. — Ведь никто из них и под пыткой не расскажет, как он разбогател. Это, видишь ли, коммерческая тайна. Глупости все это. Если я купила диван, и ты у меня спросишь, сколько он стоит, я тебе тут же и отвечу. И никакой коммерческой тайны. А спроси у него — почем он вчера брал баррель нефти. Что ты! Это неприлично спрашивать, Интересы дела! Не подлежит разглашению…

Оказывается, у тетки мозги работали в одном ритме с моими. Я тоже за прозрачную коммерцию. Но соглашаться с ней, глядя, как она ест на ветру мороженое, было не в моей власти, поэтому я ответила ворчливо:

— Мы просто живем, а они занимаются бизнесом.

— Я об этом и говорю. Если человек занимается бизнесом, он не может быть кристально чистым, а потому у него всегда есть скелет в шкафу и утопленник в подвале. Ты пораспрашивай Янку. Она может и вспомнит чего…

— Тебе надо, ты и спрашивай, — взорвалась я.

— И спрошу! И не кричи. Ты забыла, зачем мы сюда приехали? Докурила? Пойдем!

Уже в подъезде дома в Малом Козихинском, вызывая лифт, я сказала Веронике:

— Давай хотя бы обсудим ситуацию. Сейчас этот Игорь откроет дверь. А дальше что?

— Там видно будет, — отмахнулась от меня Вероника. — У нас такое сложное дело, что здесь подойдут только экспромты. Главное — узнать, почему он не приехал в Домодедово, а все прочее — по обстоятельствам.

Я решила не вмешиваться. Это Вероникина идея — нагрянуть без приглашения в чужой дом. Но главное, мысли мои были заняты совсем другим. Здорово меня тетка пригрузила. До это я отказывалась подозревать, что Янка действительно может быть замешана во что-то противозаконное. Говорить-то я говорила, но ни минуты не верила в подобное. А ведь в словах Вероники по поводу Ашота — своя правда.

Лифт бодро вывез нас на четвертый этаж. Старый дом, высокие потолки, породистая дверь. Звонили мы долго, никто не отзывался. Из лифта вышла соседка с сумками, полными овощей, покосилась на нас, потом спросила:

— Вы к кому?

— К Игорю, — бодро ответила Вероника. — Я его родственница.

— Самого-то его, кажется, нет, а она там, там… Посильнее звоните. У них звонок слабый.

Соседка дождалась, когда за дверью раздался приглушенный женский голос:

— Кто там?

— Надя, — тут же закричала соседка, — открывай! Это к Игорю. Родственница.

Дверь осторожно дрогнула. В сдерживаемой цепочкой щели показался большой темный глаз, второй был скрыт кудрявой, в эдакий мелкий бес, челкой. Обладательница челки была очень юной, почти девочкой. Рассматривала она нас долго. Вероника не выдержала:

— Здравствуйте, Надя.

Дверь распахнулась.

— Проходите быстрей, проходите, — сказала девочка, пропустила нас в квартиру, быстро закрыла дверь на два оборота, и только после этого спросила:

— Вы кто?

— Я тетка Игоря из Саратова, — приветливо сказала Вероника и представилась по имени отчеству. — Это моя подруга Лиза. Я у нее остановилась. Теперь вот решила навестить племянника. Мы вам звонили, но к телефону никто не подошел.

Девочка повела нас на кухню по полутемному коридору. Большая, на старинный манер обставленная квартира, две комнаты, а может быть и три. По нынешним меркам такая квартира в центре Москвы — настоящее богатство.

В кухне на свету я увидела, что Надя никакая не девочка. Тридцати лет ей нет, но совершеннолетия она давно достигла. В заблуждение меня ввела ее подростковая фигура — ни бюста, ни попки. То самое, что «сейчас носят», как Янка говорит — от чего «мужики тащатся». Подлое выражение! И еще, конечно, детской выглядела ее полная растерянность и напряженность. Только в четырнадцать лет можно выглядеть такой испуганной и незащищенной. Одета она была так, словно вот-вот собиралась выйти на улицу — теплый свитер, брючки, туфли с пряжками.

— Садитесь, пожалуйста. Я вас слушаю, — начала Надя и тут же перебила себя. — Что я говорю? Игорь меня не предупредил, что вы приедете.

— Забыл, — с готовностью отозвалась Вероника. — Мы еще в апреле договаривались, что я буду в Москве. А где он сам?

— Если бы я знала, все было бы совсем иначе. Но я не знаю.

К моему ужасу из глаз ее потоком потекли слезы. Ах, до чего я не люблю обманывать плачущих людей!

— Ну, успокойтесь, — приговаривала Вероника, гладя Надю по плечу. — Сейчас вы нам все расскажите. — Лиза, поставь чайник. Мы вот здесь пирожные принесли.

Я тихо ойкнула. «Неужели она их уперла?» — подумала я с ужасом. Но тут же отогнала от себя эту мысль. Не до того было. Вероника повергла меня в состояние шока. Мы обманом вломились в чужую квартиру. В любой момент сюда может явиться хозяин, этот самый Игорь. Дальнейшие объяснения прорисовывались передо мной со всей красочностью.

— Вероника Викторовна, а вам обязательно останавливаться у подруги, — отерев кулаком глаза, спросила Надя. — Может быть вы у меня остановитесь?

— А почему бы нет? — кивнула Вероника. — Лиза, доставай чашки. Ну рассказывайте, — повернулась она к Наде. Мы вас слушаем.

15

Вероника боялась расспрашивать об Игоре напрямую. Если она его тетка, то уж родителей и место работы племянника она обязана знать. Потом подумала, прикинула. В Киеве живет Желтковская племянница, нахальная девица в цыганских серьгах, зовут Вера, но разве она, Вероника, знает место ее работы? Мысль еще не додумалась до конца, а она уже с напором говорила Наде:

— Если вы думаете, что я знаю, где Игорь сейчас работает, то вы ошибаетесь.

— Там же — в «Марко-Поло-три», — всхлипнула девушка, — только он совершенно отошел от экскурсионной работы и, если говорить честно, я вообще не знаю, что он сейчас делает. Говорит, что визы оформляет. Но вечером посольства ведь не работают?

— «Марко-Поло-три» это туристическое агентство, — шепотом подсказала Елизавета.

— Наденька, мы отвлеклись. Рассказывайте все по порядку и не нервничайте.

— Игоря увели, — начала девушка. — Он сказал: «Выйдем, потолковать надо», а на меня цыкнул — сиди здесь!

— Игорь цыкнул? — уточнила Вероника, а более сообразительная Елизавета, переспросила:

— Кто этот — он? Что за человек?

— Я не знаю, — всхлипнула Надя. — Особь мужского пола. Весь в черной коже, и рубашка черная, и мобильник. Зовут Михай. Он из Бирюлева…

— Кто он — этот Михай. Вы его раньше видели?

— Игорь с ним работает. Я не знаю — имя это или фамилия. Правда, иногда Игорь зовет его Рафик. Обычно он вежливый и говорит по-русски.

— Наденька, сосредоточитесь. Что значит — по-русски? Он чеченец, кавказец?

— По-русски, значит не на ихнем ужасном бандитском сленге. А Михай нормально говорит, хоть и имя его похоже на кличку. Позвонили… сказали, если ты… ой, не могу повторить, брань непереводимая. А Игорь сидит к батарее прикованный. Они убьют его, убьют, — она истерично всхлипнула, сцепила пальцы и принялась раскачиваться, словно в трансе.

Наверное в другое время Надя отлично умела соединять слова в фразы, а фразы в предложения, но сейчас ни о каком связанном рассказе не могло быть и речи. Информацию из нее приходилось добывать по капле. Девушка была похожа на подбитого птенца. Пребывая в одиночестве, она еще как-то крепилась, а при виде доброжелательной родственницы и ее подруги, сдерживающие плотины пали, и Надя растаяла, потеряла форму. Язык отказывался воспроизводить картину недавних событий. Она нуждалась только в сочувствии. И дамы охотно ее утешали, отпаивали чаем, Вероника клялась, что сегодня же переедет к ней жить, а потом, покопавшись в своей черной сумке, достала крупную белую таблетку и велела Наде ее выпить, утверждая, что это успокоительное. Елизавета невольно хмыкнула, она знала, что это всего лишь средство от изжоги, которое Вероника всегда носила при себе.

Полчаса дружных усилий и… разговорили девушку. Общая картина сложилась следующая. Конечно, обе дамы несколько изменили трактовку, сдвинули акценты, подгоняя услышанный рассказ в понятную для них схему, но суть дела от этого не менялась. Надя, например, поначалу не связывала напрямую роковые неудачи, которые подстерегали Игоря в позапрошлую пятницу с событиями последних трех дней.

— С Домодедово все и началось, — рассказывала Надя, прихлебывая чай. — Нет, началось раньше, гораздо раньше, еще с Нового года. У Игоря тогда были крупные неприятности. Какие — не знаю, но он стал нервный, раздражительный, спать перестал, а мне запретил подходить к телефону.

— Вернемся к пятнице и Домодедово, — направила Вероника девушку в искомое русло.

Надя не видела, как Игорь уезжал в Домодедово, но знает, что ему позвонили по телефону из Италии и предупредили, что он должен кого-то встретить и получить посылку. Встреча была для него очень важной, поэтому он вышел из дому загодя. Но случились непредвиденные задержки, числом три. Во-первых он застрял в лифте. Лифт в их доме старый, но до сего времени работал вполне исправно. И вдруг встал между этажами. В обычный день Игоря быстро выпустили бы на свободу, а здесь пятница, вечер, все мастера уехали на садовые участки. Игорь просидел в лифте без малого час. Вторую неприятность, а именно пробку на дороге, Игорь учел, она была как бы запланирована. Но на столь долгую временную прореху во времени Игорь, понятное дело, не рассчитывал.

— А зря, — едко заметила Вероника. — Пятница. Вечер. Все торопятся на дачу, за город.

— Об этом мы уже говорили, — перебила тетку Елизавета. — Не повторяйся, а то мы никогда не доплывем до гавани. Продолжайте, Наденька.

Третья неожиданность была самой экзотической. На окружной дороге где-то между Калужским и Варшавским шоссе Игоря, а иными словами его подержанный, но очень приличный «Мерседес» засыпало хорошо удобренной землей, а попросту говоря навозом. Игорь обгонял самосвал, его подрезал то ли «Пежо», то ли Рено», не суть важно… Наш герой резко затормозил, а самосвал то ли с перепугу, то ли из мести, а скорее всего из-за того, что дурной механизм сам сработал, вдруг вздыбил кузов и высыпал его содержимое на проезжую часть, а именно — на Игорька.

— Землю на садовый участок вез, — заметила Вероника, явно сочувствуя шоферу самосвала. — Угораздило же вашего непутевого Игоря ехать в Домодедово именно в пятницу!

— Вероника, опомнись! — одернула тетку Елизавета. — Ты сообрази, какая это была пятница.

— Не глупей тебя, — огрызнулась тетка, и обратясь к Наде спросила: — Разбил машину, да?

— Конечно. Она по этой грязи завертелась, как волчок, переднее стекло было заляпано землей. Шум, гам, наезды — вобщем — ситуация на дороге. Хорошо еще, что Игорь жив остался. Тут же появилась милиция, скорая помощь… Но мотор работал, до дому он добрался сам.

Все это Игорь живописал Наде, когда они вдвоем отмывали покореженную машину. «Мерс» был в таком виде, что до сервиса бы не доехал, непременно задержали бы в дороге. На фоне этих ужасов первый день, да и второй тоже, Игоря мало волновало, что он кого-то там не встретил, а на третьи сутки он начал нервничать. Вначале он звонил кому-то за бугор, и как Надя поняла, совершенно безрезультатно. Потом он сам стал ждать звонка, буквально не отходил от телефона.

А потом Игорь позвонил Наде в панике и сообшил, что кто-то рылся в файлах его домашнего компьютера. Непонятно, как злоумышленник попал в дом. Ключи Игорь дал ей и больше никому. Тогда Игорь и вызвал к себе Надю, чтобы она жила здесь неотлучно. Более того, он через знакомого врача выписал ей бюллетень, мол, острая сердечная недостаточность и еще чего-то — неважно. По болезни она не ходила на работу и днем могла находится около телефона. Должна была позвонить какой-то женщина, от которой надо было получить посылку.

— Простите, — вежливо спросила Елизавета. — А вы жена Игоря?

— Почти, — Надя сразу насторожилась, голову вскинула и плечики распрямила. — Я его подруга.

— Но живете-то вы вместе?

— Почти, — повторила Надя, и, повернувшись к Веронике, объяснила: — Я развожусь с мужем, мы делим жилплощадь, и я должна получить комнату. Муж — негодяй. Он скучный человек и неудачник. Я не доверяю ему вот на столечко, — для иллюстрации семейных отношений был использован кончик мизинца, — поэтому большую часть времени вынуждена проводить на старой квартире. Я хочу поделить жилплощадь честно. В конце концов, мне же надо иметь хотя бы комнату. Мало ли как у меня дальше сложатся отношения с Игорем.

«Бегите к скучному неудачнику, — хотелось крикнуть Елизавете, — и не высовывайте носа из норы,» — но вместо этого она спросила:

— А вы кем работаете?

— Торгую, а что? — с вызовом бросила Надя. — Я кончила педагогический, а сейчас торгую в фирменном магазине «Спорт». А что?

Елизавета Петровна почувствовала исходящую от девушки настороженность, почти неприязнь. Во время разговора Надя уже расставила акценты — Вероника добрая, участливая, ведет себя по-родственному, а подруга хмыкает ни к месту, торопит, а теперь бесцеремонно вмешивается в чужие дела. И явно помогая девушке Вероника мягко сказала:

— Лизонька, все это не важно. Надя имеет право жить так, как ей хочется. Продолжайте, милая…

— Игорь очень нервничал, из-за того, что кто-то залез в его компьютер. Он мне так объяснил: «Я должен был получить сведения, которые касаются только меня. Но видимо они об этом пронюхали. Не понятно, откуда они узнали. Вероятно, они думают, что я получил эти сведения по Интеренету». Они — это те, с кем он работает. И больше я ничего не знаю.

Надя опять приготовилась плакать. Вероника достала вторую таблетку питьевой соды и пододвинула чашку с чаем.

— Выпей и успокойся. И давай дальше — по сюжету. Рассказывай, как все дальше было, а в подоплеке этого дела мы позднее разберемся.

— Потом появился Михай. Игорь не вернулся. Этим же вечером мне позвонили. Противный мужской голос, без конца матерился и как-то знаете очень лично, очень оскорбительно… Он сказал, что Игорь сидит прикованный к батарее, а до тех пор пока он нам не отдаст посылку, мы его отсюда не выпустим. Но этого им показалось мало. На следующий день явился Михай и учинил здесь форменный обыск. Все перерыл. Я потом еле убралась. Они считают, что Игорь уже получил эту посылку или письмо с нужными сведениями, но не хочет отдавать. Я Михаю повторила историю с неудачной поездкой в Домодедово. Кажется, он поверил и сказал:

— Сиди у телефона неотлучно. Тебе позвонит женщина по имени Елизавета Петровна, — Надя вдруг остановилась и подозрительно воззрилась на подругу родственницы из Саратова.

— Понятно, — невинно улыбнулась Вероника. — Продолжай, моя хорошая.

Елизавета мысленно возликовала и перевела дух. Какое счастье, что тетка не представила ее по имени. То, что она Елизавета еще ни о чем не говорит, мало ли Елизавет в мире, а вот Елизавета Петровна — это уже улика!

— А потом и сам Игорь позвонил. Он сказал: «Ничего не бойся. Эти люди мне ничего не сделают. Но мы с тобой у них пока заложники. Ты должна меня спасти». Он опять назвал это имя — Елизавета Петровна. Она мне непременно позвонит, и я должна с ней договориться о встрече. Мы встретимся, и она передаст мне посылку.

— А где ты должна назначить встречу? — поинтересовалась Вероника.

— Ну, я не знаю… Наверное, у памятника Пушкина.

— Какой цинизм! Вечно Пушкина треплют по поводу своих грязных дел. Другого у них места нет. Назначайте встречу у Энгельса на Пречистинке. Энгельс — экономист и капиталист. Он новым русским самая компания. Так нет… все свои тусовки, разборки и стрелки проводят именно рядом с «Нашим всё».

Елизавета поняла, что весь этот словесный треск нужен Веронике, чтобы обдумать ситуацию, тетка пару раз выжидательно глянула на нее из-подлобья. Надо как-то уединиться, перекинуться парой слов. Но как?

Чай и сода сделали свое дело. Когда переполненная водой и горем Надя удалилась в туалет, между дамами состоялся рваный и быстрый разговор.

— Я останусь здесь ночевать.

— Не безумствуй, Вероника!

— Не могу же я оставить несчастную девочку одну.

— А я могу. Я боюсь. Это не наше дело.

— Согласна, могут быть определенные издержи. Но мы не можем сидеть сложа руки! Завтра конверт нужно будет отдать Наде.

— Конверт вначале надо наполнить содержимым. Мы же все растащили по нитке. Фотографии у Янки дома, диск в работе.

— Забери. И тут же позвони сюда и назначь встречу.

— А если Надя узнает мой голос?

— Пусть Яна позвонит.

— А кто фотографии повезет? Твой незнакомец в аэропорту нас, вернее меня, как-нибудь описал? Ну, по телефону, когда с Игорем разговаривал! Я боюсь! Когда Надя назвала мое имя, я думала с кушетки упаду.

Вероника улыбнулась. Видно было, что сама она твердо сидела на табуретке и падать с нее не собиралась. Более того, ситуация представлялась ей до чрезвычайности интересной и захватывающей.

— Вероника, я тебя очень прошу. Поедем домой и там все обдумаем.

— Некогда обдумывать. Она уже воду сливает. Отдадим конверт и забудем, что когда-то держали его в руках. И не спорь. Никакого особого словесного портрета у тебя вообще нет. Просто женщина на возрасте. Смотри в окно… отвлеченно. — и Вероника обнажила в фальшивой улыбке вставные зубы. — Наденька, как вы себя чувствуете?

— Спасибо. Уже лучше.

— Вот и отлично. Лиза сейчас уезжает. Завтра она нам позвонит. Лиза, запиши телефон, — Вероника незаметно подмигнула, — мы ждем твоего звонка.

И что оставалось делать Елизавете Петровне? Она поехала к Яне.

16

— Борис, это ты? Наконец-то! Почему ты не подходил к телефону? Я звоню тебе все утро. Как это — кто? Яна… Яна Павловна. Борь, ну врубайся. Ты что, пьян что-ли?

Яна отодвинула от уха трубку, на том конце провода блажили что-то нечленораздельное, потом внятно произнесли:

— Бориса вам? Получайте.

И тут же знакомый голос пропел:

— Яночка, голубка. Как славно, что вы позвонили с утра. А ко мне друг приехал.

— Очень рада за тебя. Почему ты не подходил к телефону?

— Спали. Мы вчера хо-орошо посидели.

— Сейчас уже двенадцать. Полдень! Ладно. Не мне тебя перевоспитывать. Борь, игра в тайну кончилась. Сыскался адресат белого конверта. Приезжай немедленно и привези диск.

— Но диск у Кирюхи, а сам он на озере.

— Что он там делает? — возопила Яны.

— Яхту строит.

— Боря, мне позарез нужен диск. И ты. У меня беда. Вероника в заложниках сидит. Ты не спрашивай, как ее туда занесло…

— Для бешеной собаки семь верст не крюк, — буркнула Елизавета Петровна, Желтков всем своим видом выразил возмущение, а Муся принялась лаять.

К двум часам дня в доме Яны не просто всё смешалось, это всё — эмоции, страсти, крики — достигли своего апогея. Оглушенная встречей с Надей и безрассудством Вероники, Елизавета Петровна приехала к дочери накануне вечером, но не застала ее. Няня Вера Игнатьевна с готовностью объяснила, что Яночка уехала на весь вечер, к кому — неизвестно, но перед зеркалом стояла не меньше часа, а когда полностью упаковалась, то сообщила, чтоб раньше двенадцати ее не ждали.

Яна появилась глубокой ночью. В разговорах встретили рассвет. Хорошо, если Яне удалось поспать хотя бы три часа. Утром, сразу после пробуждения, она вцепилась в телефонную трубку и стала звонить братьям Опашевым. Ответом были длинные гудки. Отсутствие на месте Бориса раздражало ее до крайности, Елизавета Петровна курила без перерыва, Вера Игнатьевна ходила из комнаты в комнату, закрывая и открывая окна в бессильной попытке проветрить помещение. В одиннадцать для увеличения энтропии явился Желтков, ведя на поводке Мусю. Оба уже с порога начали вопить. Желтков вопрошал: «Где моя жена?» Муся взвизгивала и стучала хвостом о паркет. Из сбивчивых объяснений Елизаветы Петровны Желтков понял только, что Веронике угрожает опасность. С этой минуты, обычно тихий и неприметный, он сделался совершенно невыносимыми. Пришлось применить недюжинную силу и логику, чтобы не дать ему позвонить в милицию. В награду за покорность ему пообещали телефонный разговор с женой.

Елизавета Петровна трепетной рукой набрала номер. Трубку взяла Надя.

— Можно Веронику. Это ее вчерашняя приятельница звонит.

В вздохе Нади послышалось явное разочарование. А Вероника щебетала с полной беспечностью. Ночь у них на Козихинском прошла отлично. Никто их не потревожил. И почему-то у них с Наденькой существует полная уверенность, что именно сегодня этот кошмар кончится. Должна же «неизвестная дама», которая привезла передачу из Рима, вспомнить о своих прямых обязанностях!

— А когда неизвестной даме следует позвонить? — от напряжения Елизавета Петровна назвала себя в третьем лице.

— Чем раньше, тем лучше.

— Пока мы не собрали воедино содержимое белого конверта, но зато сейчас с тобой будет говорить муж, — выпалила она на одном дыхании.

— Это еще зачем?

Желтков дорвался до телефона и тут же с напором стал кричать, чтобы жена немедленно бросила опасную квартиру и возвращалась домой. Вероника кокетливо смеялась, говорила, что все будет хорошо и называла мужа «Лизонька».

Наконец появился Борис. Ему удалось найти диск. Все семейство выстроилось в коридоре и приветствовало его нетерпеливыми и радостными криками. Уж на что он был общительным человеком, но здесь явно смутился. Яна поспешно оттараторила: «Это мама, это Желтков, это Муся, остальных ты знаешь» и прямо с порога начала излагать суть событий. Все сели в кружок и согласно кивали головами, глядя на Бориса с надеждой. Они вели себя с ним так, как будто знали его много лет. Более того, каждое его слово принималось, как истина в последней инстанции.

— Все это хорошо, но я бы не отдавал им просто так фотографии. Я считаю, что надо сделать копии. Фотографии надо сканировать На всякий случай.

— У меня нет сканера, — сказала Яна.

— Давай слетаем на работу.

— А что это за крайний случай? Не может быть никакого крайнего случая, — начал бубнить Желтков.

— Я считаю, что фотографию Яночки совершенно не обязательно класть в конверт, — решительно заявила Елизавета Петровна.

— Нет, мы должны отдать все так, как было послано. Они могут заподозрить неладное.

Все согласно кивнули головами. Кто это загадочные «они» не знал никто, но ничего хорошего от них не ждали.

— Конверт должен выглядеть так, словно мы его не вскрывали, — внесла свою лепту Елизавета Петровна.

— Как же это можно сделать, если он надорван? — возразила Яна.

— Давай другой конверт.

— Но у меня вообще нет никаких конвертов. А если и есть, то только наши.

— Не нервничайте так. На работе полно длинных импортных конвертов.

— Надо точно такой же!

— Матерь Божья, что же вы все так орете! — удивилась няня.

— Дурдом на выезде, — уточнила Соня.

— Не встревай, когда взрослые орут!

— Не кричи на ребенка!

— Давайте же, наконец, Верусе позвоним, — раненым голосом воскликнул Желтков, и все смолкли.

Яна хорошо сыграла роль. Вначале она позвала к телефону Игоря, потом искренне погоревала, что он отсутствует, потом как бы невзначай, как о деле несущественном, упомянула про римский аэропорт и передачку от незнакомца.

— Наконец-то! — воскликнула Надя. — Игорь не встретил вас по недоразумению! Мы так долго ждем вашего звонка! Почему вы не звонили?

— Я потеряла ваш телефон, а потом нашла.

— Игоря сейчас нет, но вы можете передать посылку мне.

— Это не посылка. Это белый конверт с фотографиями. Давайте встретимся сегодня в четыре.

— А позже нельзя? — вдруг обеспокоилась Надя. — Ну, хотя бы в пять.

— А зачем вам — позже? Вы что — не успеете приехать?

— Ну ладно, в четыре.

Осталось обговорить место встречи, и тут опять начались странности. Яна предлагала памятники Пушкину, Маяковскому и Долгорукому, все это отвергалось Надей.

— Нет, там слишком людно, — твердила она с неожиданным упорством. — Мы можем разминуться. Я могу вас не найти. Если вам не трудно, приходите, пожалуйста в… — Далее был назван переулок, о наличии которого Яна не подозревала.

Яна не столько обозлилась, сколько удивилась. Если белый конверт для тебя жизненно важен, то ты поползешь за ним на коленях в любую точку Москвы. А тут, оказывается, вынь да положь пересечение Палашевского переулка с Сытинским. Что за блажь!

— Я не знаю никакого Палашевского переулка. Не поеду я туда!

Елизавета Петровна отчаянно замахала руками, а Желтков опять попытался завладеть трубкой. Его усмирили, а Надя тем временем одумалась. Ах, простите, извините, мы будем вас ждать с родственницей на Большой Бронной со стороны Пушкинской площади. Вы только немного вглубь улицы пройдите к Сытинскому переулку (дался ей этот Сытинский!). А то около Тверской очень людно, там толпы народа.

— Я буду к косынке с маками и с белым конвертом в руке.

Косынка была задумала не только, как опознавательный знак. Общее собрание постановило, что передавать конверт будет няня, как человек наиболее подходящий по возрасту. Ростом и статью Вера Игнатьевна вполне соответствовала «словесному портрету», с той лишь разницей, что Елизавета Петровна носила на голове искусственный каштановый цвет, а няня блюла честную седину. Волосы не красила, но городского шика не утратила. Обувь только поменять, и вполне может сойти за любительницу заграничных путешествий.

Сканировать и копировать фотографии поехали Яна и Борис. На все про всё ушло чуть более получаса. Семья замерла, как перед сраженьем. В половине четвертого все были готовы. Мелкое препирательство — кто едет, а кто остается, и вот уже в машине сидят Желтков, Борис и смущенная Вера Игнатьева.

— Боюсь, — пискнула она нерешительно.

— Да мы рядом будем в машине. Ваша задача — только отдать конверт. Вы можете даже рта не открывать.

Забегая вперед, скажем, что няня точно выполнила указания, и не ее вина, что все полетело в тартараты. Как и было договорено, поехали вглубь по Большой Бронной и оставили няню вблизи Сытинского у подъезда старого доходного дома. Вера Игнатьевна застыла как монумент: женщина мать с голубем-конвертом в руке — белой птицей, готовой умчаться к адресату.

Стрелка неохотно сползла с цифры четыре. «Опаздывают, куры безмозглые», — прошептал взвинченный Желтков. Дальнейшее произошло очень быстро. На хорошей скорости со стороны Тверской на Большую Бронную выскочил черный джип и резко затормозил перед Верой Игнатьевной. Всем сидящим в Яниной машине не было видно, что произошло дальше — открылась ли дверца джипа или только окно опустилось, чтобы дать свободу цепкой руке. Секунда и джип понесся прочь, оставив сомлевшую от ужаса няню в том же положении монументальности, но уже без голубя.

— Однако! — в бешенстве крикнула Яна и понеслась за черным джипом.

Тот резко свернул в Сытинский переулок, оттуда налево — в Палашевский, о чем громко возвестил Борис, прочитав табличку. Очевидно в джипе сразу обнаружили погоню, потому что принялись петлять по переулкам: Козихинский, Трехпрудный…

— Яна! — взывал Борис, — зачем мы за ними гонимся? Что нам это даст?

— К Садовой они пробиваются, — уточнил Желтков, и сразу вспомнился Высоцкий в роли Жиглова, и мокрая ночь, и фургон с бандитами, на котором было написано «Хлеб».

Улица была пуста. Не снижая скорости, джип предпринял странный маневр. Только потом Яна сообразила, что просто на ходу открылась дверца. Она не видела стрелявшей руки, только услышала негромкий и очень домашний звук. Машина, ее верная подруга, вдруг пшикнула, резко свернула в бок и встала, припав на раненое колесо. Погоня кончилась.

17

Ну не врубалась семья в ситуацию, не могла поверить, что шествует по краю пропасти, на дне которой обитает не киношный бандитский мир, а реальный — злой и кровавый. Желтков, похоже, вообще ничего не понял. Прокололась шина, значит надо ее сменить. Хорошо, что запаска на месте. Борис менял колесо, Яна ему помогала, а Желтков топтался рядом и на все лады повторял: «Где Вероника?»

— Она наверное уже дома, — отмахивалась Яна. — Вы лучше мне посочувствуйте. Осталась я без няньки. Эти обормоты напугали ее до полусмерти.

Борис отмалчивался. Он был реальным человеком, вся эта ситуация ему очень не нравилась. А если по-простому говорить, то он паниковал. Вернулись домой. Вероники там не было. Спустя малое время явилась тихая и испуганная Вера Игнатьевна. К ней бросились с расспросами.

— Окошко было опущено. Спросил: «Елизавета Петровна?» Я даже кивнуть не успела. Он конверт выдернул и был таков.

— Как он выглядел-то?

— Не помню. Руки-то, посмотрите — во… как у паралитика. До сих пор в себя прийти не могу. Рожа у него, вроде, в оспе. А может и не в оспе, а просто бугристая. Медного цвета, аж блестит. Мордатый, словом.

— Еще люди в машине были?

— Да уж наверное кто-нибудь за рулем сидел, а прочих не видела. Он мне говорит: «Елизавета Петровна?» Я даже кивнуть не успела.

И так по кругу. В течение всего безумного вечера бедная няня возвращалась к своему рассказу несчетное количество раз. Блажил Желтков, терла платком глаза Елизавета Петровна, Яна непрестанно звонила на квартиру к Игорю, за ней вслед ходил Борис и что-то шептал в ухо, а няня отлавливала кого-нибудь из них на пуговицу и с тихой, безучастной интонацией повторяла свой рассказ. Когда это и Соне надоело, няня переключилась на Мусю. Собака сидела в углу с поджатым хвостом и затравленно озиралась.

Дабы подбодрить Желткова, Елизавета Петровна высказала предположение, что Вероника поехала на Соколиную гору. В этом не было никакой логики, но утопающий хватается за соломинку. Желтков ехать на дачу категорично отказался, но вспомнил телефон одного из соседствующих замков. Владетель замка, тоже оказывается, человек, отнесся к просьбе сочувственно и послал на Г-образный участок охранника. Спустя полчаса поступило известие, что участок пуст, на двери хибары висит замок и хозяйки поблизости не обнаружено.

— Я не понимаю, почему мы не можем поехать на квартиру к Игорю, — в десятый раз спросила Елизавета Петровна. — Адрес я знаю.

— Мама, но телефон молчит! У меня уже на пальце мозоль!

И тут Борис громогласно обнародовал свои страхи. Нечего бродить вокруг и около. Если картина такова, что требует только черной краски, то этой краской нужно воспользоваться. Да, суровый графический реализм.

— Если бы ваша тетка могла уйти оттуда, то она уже давно бы это сделала. Но скорее всего, ее там нет. Очень плохо, что эти туристы обнаружили слежку.

— Почему — туристы?

— Потому что все они так или иначе связаны с туристическим бизнесом.

— Подумать только, ведь такая мирная профессия…

— Ага, мирная. По шинам стрелять. Еще хорошо, что они и няню не запихнули в машину. Я кстати не понимаю, почему они это не сделали.

— Он меня спросил: «Елизавета Петровна?» — оживилась няня. — Я даже кивнуть успела…

— Потому и не запихнул, — заметила Яна. — Наша няня — дистиллированное простодушие.

В разгар дебатов Борис отозвал Яну в коридор и зашептал ей в ухо:

— Мы тут дурью маемся, а ведь все может быть.

— Ты хочешь сказать?…

— Вот именно. Надо немедленно ехать на ту квартиру и посмотреть, нет ли там трупов. Может и у них перестрелка была.

Яну не надо было долго уговаривать, она была человеком действия. Для того, чтобы Желтков не увязался хвостом, все уже устали от его истерики, следовало придумать благовидный предлог, чтобы выбраться из дома. Выход из положения нашла Елизавета Петровна.

— Скажи, что тебя с Борей внезапно вызвали на работу, что вернетесь через час, а я просто уйду, как англичанка, не прощаясь.

— Да кто же меня вызовет в воскрестный-то вечер!

— А… Желтков все равно ничего не соображает.

Из дома выбрались благополучно, до Козихинского переулка добрались в завидно короткий срок. Уже в подъезде Яна сказала:

— А вдруг вся шайка сейчас там? А мы к ним сами в лапы.

— Они не идиоты. Ты лучше подумай, как мы в квартиру попадем.

— Вначале позвоним, — бодро заметила Елизавета Петровна, потом пойдем в домоуправление… ах, да, сегодня воскресенье. В конце концов, обратимся к участковому. Сейчас не до шуток.

Здесь даже Яна не стала спорить. Нервы у всех были наряжены. Вдруг за этой дверью лежит бездыханная Вероника, глупая, наивная, отважная тетушка. От бессилия и явно не понимая, что делать дальше, Борис принялся тарабанить в дверь кулаком.

Квартира не отзывалась. Лестничная площадка, исписанные стены, сигаретные окурки в банке на подоконнике, сама дверь в квартиру — необитая, несовременная, со старым почтовым ящиком — все это имело такой спокойный, домашний вид, что трудно было хотя бы мысленно нарисовать картину насилия и убийства.

Вдруг соседняя дверь приоткрылась и показалось давешняя знакомая Елизаветы Петровны, та самая, которую они повтречали с Вероникой на лестнице.

— А я вас узнала, — сказала она Елизавете Петровне. — Наденьки нет. Она уехала.

— Куда уехала?

— Не знаю. И подруга ваша с ней. Я видела, как они в машину садились. Роскошная машина, черная, блестящая. Молодой человек их так любезно в эту машину подсаживал.

— А вы на улице были?

— Нет, дома. Я из окна видела.

— Когда это было?

— Час три назад, а может четыре. Я смотрела по телевизору «Вокруг света», потом пошла реклама. Я пошла на кухню, сделать себе кофе, выглянула в окно. Они как раз в машину садились.

— Во сколько идет эта передача? — спросила Яна Игоря.

— Я могу посмотреть по программе, — услужливо предложила соседка. — А что случилось? Я вижу, вы нервничаете. Право, вам не стоит беспокоиться. Они садились в машину такие веселые.

— Это вы с пятого этажа рассмотрели? — проворчала Елизавета Петровна. — Иногда смех бывает трудно отличить от слез.

Яна отъехала от злосчастного дома на двести местов и встала:

— Все, я должна покурить. У меня коленки трясуться. Давайте спокойно обсудим создавшуюся ситуацию. Вы только вы представьте, Вероника была в черном джипе! Куда они ее повезли?

— Хорошо хоть жива, — вздохнула Елизавета Петровна.

— Похоже, что Вероника Викторовна теперь действительно стала заложницей.

— Но зачем? В чем здесь смысл. Кому нужна старая больная женщина?

— Может им выкуп нужен? — предположила Елизавета Петровна.

— Вряд ли. Мы не в Чечне, — уверенно заметил Борис. — Похоже, что эти туристы сами хотят во всем разобраться и никому не верят. И Игорю в том числе.

— Если у Вероники хватит ума рассказать всю правду до винтика, то бандиты поймут, что она совершенно безопасна и отпустят ее немедленно.

— Мам, Вероника — это гремучая смесь! Что значит — всю правду? А о том, что мой друг в их диске ковырялся, тоже говорить?

Борис немедленно отреагировал на слово «друг», оно ему очень понравилось.

— Теперь они сами вскроют диск. Но сделать это может только Игорь. Наверное только он имеет ключ. Иначе, зачем его держат взаперти?

— Какой еще ключ?

— Ключ — это набор алгоритмов. Ключ должен быть у него в компьютере. Но там уже рылись и ничего не нашли.

— Объясните внятно!

— Ну… это закон криптографии, тайнописи, доступной лишь посвященным. Это как делается? Положим, я хочу послать вам письмо, в которое чужой не должен совать носа. Шифрующий имеет два ключа — один свой, личный, другой — публичный. Его он отсылает адресату.

— Не забивайте нам голову! — воскликнула Елизавета Петровна. — Зачем нам эти тонкости?

— Мам, помолчи! Говори, Борис.

— Присланный из Рима диск зашифрован самым дурацким способом, поэтому и взломать его трудно. Пользователь очевидно взял программу из интернета, а ключи генерировал случайным образом: водил мышкой как хотел, вводил произвольные символы. А потом в новом формате формировал оба ключа — публичный и личный.

— Ну как, легче тебе стало? — ехидно спросила дочь Елизавета Петровна.

— Легче. Я могу ехать…

Желтков отреагировал на рассказ о пленении Вероники неожиданно спокойно, очевидно, он тоже предполагал худшее. Резюме его было коротким и четким:

— Надо идти в милицию.

Тут Яна взвилась. Она опять прочитала лекцию. Голос ее звучал жестко и неукоснительно. Что мы имеем в нашем отечестве? А мы то имеем, что все преступления века не раскрыты. Милиция вся подкуплена. Они там отлично знают наркоторговцев, но не арестовывают их, потому что им за это платят. В метро побираются ворованные дети, несут деньги в общую копилку. Милиция пытается предотвратить это безобразие? Нет! Нас обворовывают, убивают, взрывают… А что делает милиция? Безмолвствует.

Желтков выслушал Янину речь не перебивая, и потом в свою очередь взял слово. Он не будет разрушать пирамиду, воздвигнутую внучатой племянницей, в этих словах есть своя правда. Но ради справедливости он должен отметить, что пирамида эта вся построена со знаком минус. Но нельзя забывать, что существует еще знак плюс. Пирамида есть виртуальный мир, созданный телевизором. Голубой экран — это кривое зеркало, которое улавливает только отрицательное в нашем мире. Падкие до сенсации журналисты готовы очернить все и вся.

Борис пытался прервать речь Желткова, но тот его не слушал. Вы не верите милиции, а он сам лично знает участкового Геннадия, только отчество забыл. Честнейший человек! Он не какая-то там творческая единица, а трудяга и бессребреник. К нему он и направит стопы.

Единственно, что удалось достичь общими усилиями, это выбить из Желткова твердое обещание, что в два ближайших дня он «в органы» не пойдет. Решающую роль в этом сыграло разумное заявление Яны.

— Раз они держат Веронику как заложницу, значит они должны позвонить и сообщить свои условия. Может быть она сама позвонит. Подождем. Не будем сходить с ума.

Когда дом угомонился, уехал Борис, Елизавета Петровна приклонила голову в гостиной, на диване на кухне в обнимку с Мусей заснул измученный Желтков, Яна прошла на кухню и позвонила в больницу. На этот раз, несмотря на поздний час, с ней разговаривали очень вежливо, потому что больной Рейтер, поступивший шестнадцатого мая с огнестрельной раной, умер в восемь часов вечера, не приходя в сознание.

18

Разумное решение пришло к Яне во сне. Ночной мир был ужасен. В нем громоздились мокрые от дождя крыши, по которым она убегала от преследователей, гремели под напором воды водостоки, чердаки пугали летучими мышами и бельем на веревках, мокрые простыни пытались спеленать ее и превратить в мумию. Потом стены, а может быть горы начали рушиться, и она уже мчится по пустой улице от настигающей ее лавы. Тупик, все, дальше хода нет. Она прижалась к глухой стене, и тут сообразила, что надо делать.

Решение подсказала ей смерть Генки Рейтера? Жалко, конечно, жил человек и помер. Но она от этого только выиграла. Генка был коварен, от него всегда можно было ожидать удара поддых.

Понедельник — день рабочий. Елизавета Петровна отбыла в свою библиотеку, Желтков принял дежурство около телефона. По дороге на службу Яна позвонила Сержио Альберти. Он откликнулся сразу же — вежливый, влюбленный.

— Яна, как хорошо! Куда мы вечером пойдем?

— Не вечером, а сейчас. Мне нужно встретиться с вами немедленно для очень важного разговора.

— Какое место подойдет для этого разговора?

— Такое, где нас не могли бы подслушать. Меня устраивает любая скамейка на бульваре.

— Не надо скамейку… — и он назвал ресторан, который Яна не знала. — Вам понравится.

Ресторан назывался то ли «Дега», то ли «Бега» и был совершенно спрятан от мира старой дворянской усадьбой. В главном барском доме размещался «Собес». От него шла узкая, короткая тополиная аллея. Она упиралось в бывший каретный сарай, который для своих цеховых нужд приспособили художники, и только за ним в одноэтажном флигельке обосновался искомый ресторан. Он тоже принадлежал художником, об этом говорили разнообразные авангардистские полотна, украшавшие стены.

Вывеска гласила, что днем ресторан работает как кафе, но очевидное снижение цен не собрало посетителей. Зал был пуст. Только за стойкой, в обществе висящих вниз головой чистейших бокалов скучал бармен, да у входа два охранника смотрели по телевизору футбол. Видно итальянца здесь знали, во всяком случае никто не стал приставать со словами «чего изволите?» С одной стороны так и должно быть, но с другой в подобном обращении есть прямой намек — или заказывайте что-нибудь или катитесь на все четыре стороны, у нас тут за просто так стулья не просиживают.

Потолки низкие, окна глубокие, полумрак, уютно. «Вот здесь он меня и прихлопнет», — ни к селу, ни к городу подумала Яна. Сели за дальний столик. Начала она очень решительно, но разговор потек совсем не в том направлении, на которое рассчитывала Яна.

— Я пришла сдаваться. Я не знаю, кто вы, но согласна заплатить вам любой информацией, чтобы вы немедленно освободили мою тетку, вернее внучатую бабку, из лап ваших головорезов.

— Так тетку или бабушку? — спросил Сержио с намеком на улыбку. — Или обеих вместе? Только объясните, какие головорезы держат их в плену.

— Не прикидывайтесь. Вы отлично меня понимаете. И не надо шутить. Дело очень серьезное. В меня стреляли.

— Кто стрелял? — нахмурился Сержио.

— Моя бабка Вероника наивнейшее существо, она не имеет к вашим делам никакого отношения. Я играла с вами в нелепую игру, потому что думала, что сведения на диске могут касаться меня лично. Но об этом умолчим.

— А почему вы думаете, что я принадлежу к этим, как вы говорите, головорезам? Неужели похож?

— На свою фотографию? Очень. И потом мы встретились в таком месте… Здесь двух мнений быть не могло.

— Что-нибудь выпьете? — лицо у Сержио было хмурым, но джентльменские повадки он не утратил.

— Да, коньяку. И кофе. Черный. Не отвлекайтесь.

Яна выпила коньяк одним глотком, как водку, а когда опустила голову, то обнаружила лежащий перед собой документ — поменьше диплома, побольше пропуска. Документ украшала фотография Сержио.

— Читайте, читайте…

— А по-русски у вас нет?

— Можно и по-русски, — он предпринял попытку залезть в карман, но Яна остановила его руку.

— Я разобрала нужное слово — ИНТЕРПОЛ. Так вы полицейский?

— Именно.

— А почему я должна вам верить? В России подделывают все, что угодно. На барахолке можно купить орден Ленина с документами, а хотите — Андрея Первозванного с кавалерским удостоверением. Правда последнее очень дорого. Там драгоценные камни. Закажите еще коньяку. Я вся в гусиной коже. Здесь очень уютно, но холодно…

Яна пыталась сообразить: приятная для нее это новость или напротив. Если бы Сержио был бандитом, то можно было бы надеяться, что Вероника уже вечером будет дома. Но если эта дылда и впрямь жандарм ИНТЕРПОЛа, то освобождение бабки отодвигается в неведомые дали.

— На какой фотографии вы меня видели? — перебил ее Сержио.

— Как вы мне докажите, что вы полицейский?

— Яна, не валяйте дурака. Давайте условимся, что я точно полицейский, и что вам точно нужна моя помощь.

— Ладно. Уговорили. Мой рассказ надо начинать от печки. Печкой в данном случае является аэропорт в Риме.

Она рассказывала, он слушал не перебивая, потом он рассказывал, и Яна перебивала его постоянно, но как-то без толку. Все прямые вопросы он не то, чтобы оставлял совсем без ответа, но отвечал на них так уклончиво, что Яна подчас не могла сообразить, отрицательный она получила ответ или положительный.

Выяснилось, например, что их встреча около «Зюйд-Веста» была совершенно случайной. Сержио просто обомлел, встретив там Яну. Он прибыл в Москву с широкими полномочиями. О том, что Яна знакома с убитым Виктором Вершковым он узнал еще в Риме. Ему было также известно, что Яне известно о его смерти, и она этим очень взволнована.

— Откуда вы могли знать, взволнована я или нет?

Объяснил. Имен не называл, говорил только — журналисты помогли. Но Яна и сама догадалась, какое имя носит главная помошница. Понятное дело, Ритка, феноменальная трепушка, подняла бучу, раззвонила собратьям по перу чужую тайну, выполняя поручение московской подруги.

— Значит, если бы мы не встретились около бывшего «Зюйд-Веста», вы бы все рано стали меня искать? Зачем?

— Чтобы проверить ваши связи.

Звучало веско, но глупо. Яна невольно сорвалась на крик.

— Какие связи? Абсурд! И ваше признание в любви тоже липа?

— Давайте, как говорят у вас в России, — произнес он вдруг с сильнейшим акцентом, — котлеты отдельно, а мухи отдельно.

— Фу, зачем учить наизусть такие невкусные пословицы. Значит у вас все-таки есть чувства ко мне?

— Поговорим об этом отдельно в удобное для вас время.

После третьей рюмки коньяку Яну порядком развезло. Синие плоские уродцы с полотен, незаконнорожденные дети Пикассо, подмаргивали ей кровавым оком. А вон тот голый в телеге — какая все-таки гадость! Хоть бы нижнюю плоть прикрыл, бесстыдник! А крылья у лошади никак не повышает художественную ценность этой мазни. Да таким Пегасом матершинники у пивного ларька побрезговали бы! Говорить или не говорить этому Пинкертону про чужую записную книжку, которую Вероника подобрала в на полу в кафе? Кстати, не мешало бы выяснить, где она — эта книжка? Неужели Вероника унесла ее с собой в логово. Нет, пожалуй, пока про книжку пока говорить не стоит. Если Яна по доброй воле угодит в руки правосудия, вернее в его следственный орган, то все равно без свидетельских показаний не обойтись. А у нее еще будет время подумать, кому эти показания давать, а с кем язык прикусить. И про то, как пытались взломать диск, она тоже решила до времени молчать. Просто, передали конверт, там она увидела свою фотографию, испугалась… Далее по тексту.

— Так… — сказал Сержио. Та-а-ак.

— Вы в милицию обращались?

— Нет.

— И правильно. Если здесь орудует банда преступников, то они наверняка позаботились, чтобы в милиции были сообщники. Кто еще знает о белом конверте?

— Мама, Вероника, няня. Она и передала конверт.

— А кто сидел в машине?

— Какой машине?

— Которую обстреливали.

— А… в этой. Вероникин муж сидел. Но он не в курсе. Он и не понял ничего.

— Мы найдем вашу бабушку. И не нервничайте. Ничего страшного с ней не произойдет.

— Запишите номер моего телефон. Я вынуждена его рассекретить.

— Да, да… конечно. И не волнуйтесь. И вот что я хочу сказать, Яночка. О нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа. Вы меня понимаете?

Она понимала.

— И никого больше не посвящайте в вашу тайну?

Яна с готовностью пообещала, заранее уверенная, что нарушит обещание.

19

Желтков не дождался назначенного срока. Он не верил обещаниям Яны, не верил в здравый смысл всей этой компании. Попросту говоря, ему казалось, что все женины родственники сошли с ума. Его веселая и кроткая Вероника в силу своей порядочности обещала какому-то итальянцу исполнить пустячную просьбу, а безумная семья закружила, завертела его жену и ввергла в пучину уголовного мира, а теперь заклинает, чтобы он шел на поводу у этого противозаконного элемента. Желтков решил действовать самостоятельно.

Его слова об участковом Геннадии Саямове не были пустой угрозой. Он знаком был с этим человеком еще в ту пору, когда жил в собственной квартире, ходил на любимую работу и получал за свой труд если не очень большие, то вполне достаточные деньги, чтобы жить не хуже других. Этот Геннадий, если хотите знать, лет пятнадцать назад совершил подвиг. Еще совсем молодым человеком, тридцати лет не было, он задержал среди бела дня рецидивиста и получил при задержании огнестрельное ранение. И ведь не раздумывая кинулся на уголовника, и о собственных детях в этот момент забыл, и о деньгах не думал, а действовал во имя долга и торжества справедливости. Желтков это хорошо помнит, потому что как раз тогда квартиру в новых домах получал. «Курчатник», любимый его институт, настроил в те поры замечательные жилые корпуса, давали их честно — по очереди и совершенно бесплатно. Кабы не эта их трехкомнатная квартира, то они бы с Вероникой по миру пошли.

Последний раз Желтков видел Геннадия Антоновича, когда решил осуществить малый бизнес со своей квартирой. К Саямову он зашел посоветоваться, мол, беженцы, хочу сдать. Геннадий кивнул головой — правильно, только усомнился — откуда у беженцев такие деньги?

— Но это не мои проблемы, — сказал тогда Желтков.

Геннадий с ним согласился, достал бланк для оформления договора — все чин-чином, и пообещал наблюдать за квартирой: чеченцы, люди горячие, кабы чего не вышло… И заметьте, наблюдать безвозмездно.

К этому-то человеку, проживающему на улице Расплетина, Желтков и поехал, прихватив с собой Мусю. Около дома он долго размышлял — оставить ли собаку в машине или взять с собой. С одной стороны — Муся — сторож, но с другой — кто на такую рухлядь, как его «Волга» позарится. Она даже на детали не годится. Но жалко собаку-то, разговор может получиться долгий. В конце концов он взял Мусю с собой, Геннадий чадолюбивый человек — поймет.

Сели, чайку заварили… Разговор Геннадий Антонович начал сам, и не то, чтобы повел его в обвинительном смысле, мол, будем принимать штрафные санкции, но все-таки попрекнул.

— Наблюдаю за вашей квартирой, товарищ Желтков, но имеет место быть заковыка. От вашей квартиры городскому хозяйству сплошные убытки. Сдача жилья частным лицам предполагает определенные правила.

— Разумеется.

— А у вас наблюдается большая разница в проживающих. Мы ведь как платим? За газ, свет, лифт, воду и так далее мы платим с единицы, то есть с человека. А в вашей квартире прописано двое, а народу набилось — не сосчитать, как в цыганском таборе.

— Я вас предупреждал. Чеченцы чтят родственные отношения. И потом, у них сейчас война.

— А я разве что говорю? Пусть живут. Но плати! Семейство, позволю себе сказать — все торгует. Уже личным транспортом обзавелись в две единицы. И куда они его ставят? На пешеходные дорожки! От жильцов жалобы, склока, разногласия по национальному вопросу. Вот вам и шаланды полные кефали. Тут намедни наши активисты — выпили, конечно, не без этого — на драку набивались, но чеченцы на рукопашную не пошли. Тихие, боятся. И правильно. Ты ставь транспортное средство где положено, тебе никто худого слова не скажет.

В былое время Желткова может быть и разозлили эти разглагольствования, вечно Саянов ратовал за равенство, следил, чтоб сахар в чай поровну клали, но сейчас справедливые слова ему понравились. Они как бы подтверждали надежность Геннадия Антоновича. И что примечательно, за все время разговора бывший участковый ни разу не пожаловался, что ему мало платят. Желтков уже слышать не мог эти разговоры. И ладно, жаловались бы врачи или учителя, а то ведь на всех уровнях. Перед каждым государство в долгу, как в шелку. И даже богатеи за забором только и делают, что ропщут: налоги высоки и правительство, вишь, не входит в их стесненное положение. А здесь — нормальный человек, скромно делающий свое дело. И собственное достоинство при нем.

— Я поговорю с моими жильцами, — согласился Желтков. — Сегодня же. Но я к вам приехал по другому вопросу. Я приехал за советом и помощью.

Геннадий Антонович приосанился.

— Моя супруга, небезызвестная вам Вероника…

— Хорошая женщина. Передайте от меня привет.

Это бесхитростное вмешательство совершенно смяло выстроенный в голове рассказ, Желтков смешался, часто заморгал и воскликнул со слезой в голосе:

— В том то и дело, что не могу я ваш привет передать. В заложницах моя Вероника оказалась.

— У чеченцев? Из вашей квартиры? — Геннадий Антонович машинально схватился за бок, отыскивая отсутствующую кобуру.

— Нет, милейший, не у чеченцев. Я думаю, что у международных террористов.

— Поясните!

И Желтков пояснил. Во время его запутанного рассказа, Саянов азартно поблескивал глазами, недавние события явно задели его за живое, но он не перебивал рассказчика, а только вскрикивал в горячности — «о, блинцы овсяные!» Геннадий вообще употреблял много междометий. У Желткова потом в голове долго, как белки в колесе, вертелись пословицы и присказки, и все про блины, например, «блин брюху не порча» или «не подбивай блин под овсяной клин».

Профессиональное ухо Геннадия Антоновича сразу уловило главное словосочетание — Михай из Бирюлева. Да и слово это — Бирюлево, не лишено очарование, произносишь его и словно вишню сжевал и сейчас косточку выплюнешь. А у Геннадия были все основания любить этот район, поскольку он там вырос.

— Это же отличнейшее место! — восклицал он радостно. — А какие там сады! Царицино же рядом.

— Я обратился к вам, как к своему человеку. Вы понимаете меня? Сейчас люди не любят обращаться в милицию.

— И дураки! — радостно крикнул Саянов и продолжил на той же ноте. — Там раньше железнодорожная ветка шла на московский коксогазовый завод, эта ветка и делила Бирюлево на восточный и западный районы. Я жил в Бирюлеве Загорье, там был научный институт с питомниками, — он принялся крутить телефонный диск. — Очень в том институте хотели огородникам помочь. Все изобретали, как сливы и прочие косточковые собирать не руками, а механизмами.

— Люди боятся милиционеров, — настаивал Желтков. — Но как же без них? Нельзя без милиционеров! Мне нужен верный человек.

— Будет вам верный, — машинально повторил Саянов и вдруг, дозвонившись, заорал натужно: — Чалбыш? Петруш, ты? Здесь вот какое дело… Жену у человека похитили, а между прочим твой район.

И стих до шепота. Более того, он прикрыл трубку ладонью, и никак нельзя было понять, от Желткова ли он таиться или сработала автоматическая привычка стеречь информацию.

— Все, договорился! — сказал он радостно Желткову. — Берите своего Джульбарса и едем. Ах, это сука? На возрасте дама…

Ехать пришлось в Царицынский район. В отделении милиции их дожидался верный человек Петр Чалбыш. Майор, но не скажешь, что солидный человек, потому что худ, возраст неопределенный и волосы какие-то рыжевато-белые. И не поймешь, то ли поседел человек на трудной работе, то ли они у него с такой нестойкой краской от рождения.

Желткову пришлось повторить свой рассказ, который разумеется, несколько трансформировался. Сам он не был участником событий, хронологию их знал тоже с чужих слов. И не надо также забывать, что они с Вероникой были пострадавшей стороной. Поэтому для рассказа он и использовал страдательный залог. Он живописал Рим, аэропорт, незнакомца. Вероника уже не молода и бита временем, поэтому она поручила передать конверт Игорю своей подруге, а та не передала. Беспечность подруги была роковой. Игорь был похищен злоумышленниками. Двигаемая добрыми чувствами Вероника осталась ночевать у супруги похищенного, а на следующий день не вернулась домой. Ее тоже похитили. Надо немедленно ехать в ту квартиру, и разбираться на месте. Это же воровская малина! Он, Желтков, считает, что надо туда ехать и арестовать негодяев.

— Арестуем, — коротко сказал Чалбыш, потом открыл ящик стола, порылся в нем, и бросил на стол фотографии поверженного на землю мужчины. Желтков с ужасом понял, что это труп.

— Ваш? — коротко спросил майор.

— Что значит — наш?…

— Мужчина с признаками насильственной смерти. Возраст — около сорока лет. Срок давности трупа — два-три дня. Без документов. Ножевое ранение.

— Да я потерпевшего и не видел никогда! — возопил Желтков. — Почему вы решили, что он — наш?

— Потому что обнаружили его рядом — на Бирюлово-Товарной, под железно-дорожной насыпью, вблизи угольного склада. И по времени, и по возрасту все совпадает. Как звали вашего?

— Ну почему нашего? Его звали Игорь Кроткий. Но к нам он не имеет никакого отношения. Как и тот труп — в конверте.

— Про труп в конверте вы ничего не говорили, — насторожился Чалбыш. — Давайте-ка все сначала. И лучше письменно. И заявление напишите — о похищении жены.

— Какое еще заявление? Мы должны поехать на квартиру Кроткого. И немедленно!

— Немедленно и поедем. А пока — вот вам лист бумаги.

20

Восстанавливая потом картину происшедшего, Вероника пыталась понять, почему две гориллы явились в дом сразу после звонка мнимой Елизаветы Петровны, буквально через двадцать минут, ну, может быть, через полчаса. Гориллы выглядели вполне человекообразно, схожесть с африканскими животными наблюдалась только в мрачном выражении лица, в жестком и подозрительном взгляде и в цвете тулова, конечно. Оба молодых человека были облачены в черную кожу, рубашки, обувь и щетина на мордах тоже были черными.

Нет, не могло их появление быть простым совпадением. Вывод напрашивался сам. Испуганная до невменяемости Надя, улучив минутку, сама известила их по телефону, мол, в четыре часа можно будет получить давно ожидаемый конверт. Этим и объясняется, что она тянула время — боялась, что гориллы не успеют выпрыгнуть из своей берлоги. Знай Вероника, что Игорева сожительница способна на такое предательство, она бы ни на секунду не спустила с нее глаз, в туалет бы с собой водила. А теперь что уж — дело сделано.

— Кто это? — спросил Лаврик, крепыш в приталенной куртке с серебряными пуговицами.

— Тетка из Саратова, — пискнула Надя, вид у нее был такой жалкий и угодливый, что Вероника невольно отвела глаза, а Второй, пожалеем на него человеческое имя, ввиду полной незначительности данной персоны, коротко хохотнул и подмигнув Лаврику, сказал:

— Точно из Саратова? А не из Рима? — и тут же поинтересовался озабоченно: — Что с баушкой делать? С собой возьмем или как?

— Ни-ни… здесь ее оставлять нельзя. Пусть в саду свежим воздухом подышит. Рассказывай, где встреча, — обратился он к Наде.

— Никуда я с вами не поеду, — перебила его Вероника. — Я вообще остановилась у подруги, а сюда попала, можно сказать, случайно. Наденька очень боялась, вот я и согласилась с ней переночевать. Вас, между прочим, и боялась. А теперь вы получите свой конверт…

— Какой конверт? Откуда ты знаешь, что это именно конверт?

— Ну, посылка, какая разница? А знаю, потому что Надя рассказала.

— А племяннице твоей язык-то ее болтливый — вырвем, — ласково сказал Лаврик. — Сейчас поедем все вместе и поговорим. Разобраться надо по-хорошему, по-семейному. Я ведь вашему Игорьку не верю ни на грош. Это он Михаю может мозги пудрить по старой дружбе, а я воробей стрелянный.

Лаврик имел право на особую точку зрения. И пострадал он больше, чем любой из их компании. Тот самый уголовный элемент, который застрелил в Риме Виктора и которому удалось бежать от бдительной итальянской полиции, был его родным братом. Брат засветился в Пензе на мокром деле, его удалось просто и безболезненно переправить за границу, и вдруг конкретное предательство! Брата передают на руки совершенно чужому мужику, и этот чужой мужик имеет наглость сообщить, что помогать не будет, документы не сделает. Понятно, что брат ткнул его пером в бок! Виноват во всем один Игорь Кроткий и больше никто! И не будем сваливать вину на брата. Ему и так не сладко в этом поганом Риме.

Надя предприняла вторую попытку пересказать телефонный разговор. Второй внимательно ее слушал, даже вопросы задавал, а сам ловко освобождал стоящий на письменном столе компьютер от многочисленных проводов, после чего предпринял попытку запихнуть компьютер в сумку. Сумка была явно мала, поэтому Второй прямо-таки шипел от злости. Лаврик тем временем шарил по шкафам в поисках спиртного. В баре, заваленном видио кассетами, гордо стояла матовая бутылка с яичным коктейлем. Лаврик пригубил тягучее сладкое пойло, поморщился, крякнул неодобрительно — для детских садов! Услужливая Надя уже несла ему початую бутылку водки.

— Это другое дело! А ты не пей, — бросил он Второму.

— Тебе, Лаврентий, тоже не мешает попоститься. Пошли что-ли.

— Связывать вас или тихо себя будете вести? — ласково спросил Лаврик женщин, во всем его поведении чувствовалась скрытая угроза.

Он вообще был порывистым, нервным, непредсказуемым. Надя тут же закивала головой, мол, не волнуйтесь, со мной проблем не будет, а Вероника гордо вскинулась и ответила:

— Я за себя не ручаюсь.

Слова хилой, немолодой женщины были приняты на веру. Буквально через несколько секунд она уже сидела со связанными руками и веревкой на шее, завязанной хитроумным узлом. После этого на Вероникины плечи накинули что-то похожее на плащ.

— Если на лестнице или в лифте пискнешь, тут же удавлю, — пообещал Лаврик. — Пошли.

Замыкал шествие Второй, которому удалось запихнуть компьютер в черную Вероникину сумку. Он просто выкинул из сумки все содержимое и поставил в нее механизм. В машине — роскошном черном джипе, Веронику освободили от веревки и заклеили рот клейкой лентой. Надя смотрела на происходящее с ужасом, но молчала. Поехали…

Из рваного разговора горилл в машине Вероника поняла, что посыльной с письмом тоже грозит участь стать пленницей. Кто придет — Лиза или Яна? Как подать им знак? Окна на джипе затемнены, снаружи не видно, что происходит внутри машины. Но в тот момент, когда откроется дверца, в ее, Вероникиной власти завыть, чтобы привлечь к себе внимание.

Машина завернула за угол. Вероника издали увидела посыльную и очень удивилась, что конверт сжимала совершенно незнакомая рука, тоже самое можно было сказать и о красном платке. Вероника никогда не видела эту особу. Или видела, но забыла? Но раздумывать на эту тему было совершенно некогда. Отдаленно мелькнула жалостливая мысль — а не рассыплется ли старуха на детали, когда рука Лаврика потащит ее в машину? Вероника совершенно забыла, что собиралась привлекать к себе внимание.

Лаврик взялся за ручку, чтобы открыть дверь, но в этот момент из подъезда вышла молодая пара с огромной овчаркой. Муж и жена, или брат и сестра, не важно, в каких родственных отношениях они состояли, дружно уставились в небо и стали спорить, пойдет или не пойдет дождь, а умный пес, чуть-чуть напрягшись, стал внимательно следить за дверцей машины. Именно этот серьезный взгляд и заставил Лаврика поменять план. Намеченное похищение посыльной явно не проходило. Тогда он опустил стекло и выпалил как пароль: «Елизавета Петровна?» Не было никакой надобности произносить эти слова, белый конверт висел перед глазами, как спелая груша. Лаврик произнес имя неведомой Елизаветы просто от растерянности, и потом жалел, что этим обнаружил себя. Мог бы и промолчать.

Джип рванулся с места, а дальше произошло уж совсем неожиданное — за ними устремилась погоня. Настырный фольсфаген, иными словами — «Жук», который бросился за ними, поразил горилл несказанно. Между ними пошел разговор, который мы не рискнем воспроизвести точно. Автор не умеет пользоваться их сленгом, а что касаемо мата, то раскрепощенный читатель может мысленно подставлять эти артикли после каждой фразы, и картина бытия предстанет в полной реальности.

— А это что за придурки?

— А вот с этим мы в Бирюлево разберемся.

— Нет, туда их волочить за собой нельзя.

— Но конверт-то они принесли!

— Это еще вопрос, кто его принес и зачем.

Руки у Вероники были связаны, рот заклеен, но вертеть шеей она могла. Требовать от нее, чтобы она узнала Янину машину — это пустая трата времени, все легковые транспортные средства она различала только по цвету. Но при своей дальнозоркости в одно короткое мгновение она узнала Яну и еще заприметила в глубине машины двух мужчин. Неужели Лизонька догадалась привлечь к этому делу милицию? Хорошо бы! Мысли мчались (и так же стучали) как пустой товарный состав на перегоне, только в тысячу раз быстрее. Удивительно, сколько в один миг может прогрохотать и исчезнуть за горизонтом нужных мыслей.

— Кто за рулем? — прокричал Второй.

— Баба. Что ты от нее отвязаться не можешь?

— Да я это только и делаю. Тра-та-та! На Садовой и отвяжемся.

— Там еще двое мужиков, — рука Лаврика нырнула в карман.

— Только без трупов, тра-та-та… — прокричал Второй. — Михай нас не одобрит.

Лаврик открыл окно, пристроился с пистолетом, ожидая удобного момента.

Вероника была права, когда отказывалась за себя поручиться. Иначе из каких глубин вопреки разуму мог родиться в ее груди тоскливый вой? Звук был высокий, пронзительный, как свисток у закипевшего чайника. Под этот вой Лаврик на очередном повороте и выпустил пулю в преследователей.

— Заткнись, баушка! — взревел Второй.

Лаврик не хотел калечить Веронику, просто он был слишком возбужден, поэтому не соразмерил удар. Вероника сразу вырубилась и сползла на пол. Надя забилась в угол и даже глаза закрыла, чтобы не привлекать к себе внимания.

Джип выскочил на Садовую, влился в поток машин и понесся вперед, обгоняя, подрезая и матерясь. Соседи испуганно уступали джипу дорогу, воочию видя, как полощется на его упрямым металлическим лбом черный пиратский Роджер.

Надя уже давно потеряла ориентацию. Около голого сквера, рядом вроде проходная завода, а может быть склад, почему-то угадывалось, что река рядом, джип остановился. Лаврик завязал Наде глаза, та же участь постигла бесчувственную Веронику.

Потеря сознания сберегла ей нервы. Очнулась она в тот момент, когда ее выволокли из джипа и, не сделав даже попытки поставить на ноги, куда-то понесли, как куль. Вероника почувствовала необычайно свежий, прямо-таки благоухающий воздух. А ведь не обманули, приволокли в сад. Она покрутила головой, пытаясь ослабить повязку.

— Ожила, — раздался голос. — Пусть сама идет.

— Лаврик, где мы? Отзовись, а… — голос Вероники звучал так, словно она с внуком разговаривает, а тот, проказник, шутки шутит.

— Ишь ты, запомнила, — проворчал Лаврентий. — Ты, баушка, не обижайся, что я тебя по голове сильно стукнул. Не надо было вой поднимать.

Заскрипели ржавые дверные петли, запах сада сменился сырой подвальной вонью. Кто-то стащил с глаз Вероники повязку. Она различила в углу топчан, стол с остатками еды. Свет поступал из продолговатого зарешетчатого оконца над потолком. За столом спиной к оконцу сидел мужчина. В полумраке нельзя было различить его лица, но фигура выражала покорность и полную безнадежность.

— Игорь, Игорек… — кинулась к мужчине Надя.

Вероника села на топчан, потом подумала и легла — она старый человек, ей надо отдохнуть. Невероятно, но она задремала, а когда очнулась, то услышала фразу, произнесенную сдавленным шепотом. Фраза предназначалась для Нади.

— Если они расшифруют послание от Фриско, меня убьют.

21

Дурацкая история с интеренетовским шантажом разъяснилась сама собой. Лихой малец — Димарь с Ордынки, позвонил Кириллу и поинтересовался:

— Ну, как там у тебя с притемненным диском?

— Каким еще — притемненным?

— А тем, который ты для Яны Павловны ломаешь.

— А ты откуда знаешь про этот диск? — испугался Кирилл.

— Да уж знаю. Для тебя диск еще темный, а для меня почти светлый. Усекаешь? Предлагаю объединить усилия, а башли пополам.

«Почти», как известно, в хакерском деле не бывает, но видно Димарь с Ордынки что-то нащупал, за какую-то удачную ниточку потянул. Кириллу оставалось одно — схватить Димку за грудки. Колись, гад, откуда знаешь про диск? Димка и раскололся, и без всякого видимого усилия, даже с удовольствием. Ты, Кирюша, Бодрову Ивану диск показывал, совета просил? Просил… Переписал для него диск? Переписал. Вот у него чистый человек Димарь и спер секретную информацию. Во-первых — интересно, а еще — какой дурак не захочет подработать?

Перепуганный Кирилл немедленно позвонил сводному брату и приготовился к разносу по полной программе. Но никакого разноса не последовало.

— Выдохся диск, Кирюша. Иными словами — сдох, — сказал Борис. — Заказчика уже не интересует, что там зашифровано, потому что диск попал к хозяину. А хозяева у него люди серьезные. Ты предупреди этого лоха — Диму с Ордынки, чтоб он сидел в окопе и башку на свежий воздух не высовывал. Одно дело Яне Павловне делать дурацкие предложения, — он передразнил Димку шкодливым тоном: «-Я знаю вашу тайну…» Вот пескарь! И совсем другое дело играть в малые поддавки с хозяевами диска.

— Так он же их не найдет!

— Его счастье. Но ты все-таки предупреди этого дурака, чтоб не начал искать и приставать с нелепыми предложениями. Они церемониться не будут, а просто башку оторвут и на помойку выкинут.

— Борь, значит, мне не работать с диском?

— Нет.

— А жаль. Уже много сделано.

— Забудь, ты мне лучше скажи, как там «Ким»?

Кирилл с удовольствием поменял тему беседы и пошел сыпать красивыми терминами: грот — рей, крюс — брам-стеньга, фор-брай-рей, бом-кливер… Кирилл фасонил, большинство парусных и такелажных названий совсем не были нужны их более, чем скромной яхте. Недостроенная красавица обитала пока на Химкинском водохранилище, но уже имела гордое имя — «Ким». Прозвание это было выбрано за краткость и многозначимость. Кимом звали любимого барда, если хотите менестреля («подо мной глубина, пять километров до дна, пять километров и двадцать пять акул… и так далее), любимый роман любимого автора носил то же название. Мы имеем ввиду, конечно, Киплинга («О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет небо с землей на страшный Господень суд»).

Яхту строили давно. Подобралась хорошая компания. Все зарплаты и подработки вколачивались в это гордое плавающее средство. В совершенно безденежные дни Борис предлагал переименовать яхту в «Закрома Родины», которые во время оно тоже не имели дна, и куда все ссыпалось, сливалось и исчезало бесследно. Но яхта росла на глазах, обзаводилась парусами и такелажем, и вообще — не далек тот день… Сейчас замечательные времена на дворе! Сейчас на яхте можно не только по местным водохранилищам плавать, по дернуть, например, в Новую Зеландию. Правда, далекий остров был мечтой будущего, первый морской маршрут был значительно скромнее, но и от него захватывало дух.

Мечта о морских дорогах зародилась у Бориса давно, еще в пионерском детстве, когда он попал на экскурсию в Таллин и увидел в витрине небольшой лавчонки старую гравюру, а может репродукцию с картины, он уже не помнил, пусть будет гравюра с изображением чайного клипера. Это, я вам скажу!.. Англичане обожали чай. Они доверяли возить его самым быстроходным судам, и те очень поспешали, чтоб не растерять в дороге чайный ароматный дух. Четыре мачты, паруса выгнуты, как крылья чайки… Клипер взрезывал океан и одновременно летел, почти не касаясь волн. Дивный этот корабль сочетал в себе силу и легкость, надежность и самое романтическое легкомыслие!

Однако, мы увлеклись. Вернемся с палубы на землю. После разговора с братом Бориса мучила совсем другая мысль — рассказать Яне обо всех этих интернетовских безобразиях или погодить? Бедной Яночке сейчас совсем не до этого. У нее сейчас и так неприятностей полный рот, причем, реальных, а не выдуманных. Угораздило престарелую тетку Веронику влипнуть в историю! А расхлебывать кому? Судя по той погоне, свидетелем которой он был, сам он теперь плохой помошник. С господами Макаровым и Калашниковым он не в дружбе. Постреливал на стрельбищах, когда в армии был. Но это все не серьезно. Единственно, чем он может помочь, так это советом. Надо бы зайти к Яне, напомнить о себе. Но встреча не состоялась. Секретарша сказала, что Яна весь день будет на объектах.

Но во второй половине дня Яна сыскалась сама, позвонив Борису на работу.

— Нам надо увидеться. Непременно. Сегодня же вечером.

— Вы приглашаете меня в гости? — обрадовался Борис.

— Нет, моя квартира сейчас представляет из себя малый сумасшедший дом. У мамы в библиотеке начался ремонт, и она переехала ко мне. Нянька лежит с гипертоническим кризом. В общем, я приглашаю вас в ресторан.

— Не слабо! Я забыл, когда был в ресторациях. Какая там форма одежды? Дело в том, что я аскет и стоик, а потому не располагаю ни смокингом, ни фраком. А на сколько мне известно, в рестораны сейчас без галстука не пускают. Вот в таверну я бы пошел.

— Я приглашаю вас в таверну. Там главное, чтобы на вас были брюки.

— Предлагаю осуществить нашу встречу в формате любовного свидания. Для конспирации.

Яна засмеялась.

— Выясним на месте формат нашей встречи. Запоминайте — где и когда…

Яна решила встретиться с Борисом в ресторане «Дега», потому что ее мучила совесть. Загадочный итальянец Сержио вырвал у нее обещание никому не сообщать, что он есть международный борец за правопорядок. Хорошо, она не скажет об этом маме, подругам, она не успокоит этой информацией Желткова, но Борис имеет право знать правду! Верный Борис все это время был у руля, пытаясь защитить ее от бед. И теперь она, как последняя дрянь, подожмет губы и будет хранить эту жгущую язык правду?

Можно сформулировать все иначе, на уровне подкорки. Жизнь подтолкнула к ней двух мужиков, и каждый из них подставил свое плечо. Что греха таить, итальянец больше отвечал ее вкусам, но с Борисом было так легко общаться! Итальянец — красивый влюбленный и важный. Борис наверное тоже влюбленный, но у него хватает такта не лезть со своим чувством в ее постель. Если бы ей прямо сказали — выбирай, она бы очень хорошо подумала, прежде чем сделать выбор. Но здесь за нее выбрала судьба. Так уж получилось, что плечо Сержио оказалось более надежным.

Она повела Бориса в ресторан художников в надежде, что там появится Сержио. Она их познакомит, а потом ей уже просто будет сказать, что итальянец не просто ухажер, но полицейский. Борис заслуживает ее откровенности. Но с другой стороны… что-то ты, мать, запуталась… что-то не туда у тебя мозги накренились.

Борис явился с цветами, был необычайно торжественен и даже кажется, взволнован.

— Не будем говорить о моих делах, — сказала Яна, когда они сели за стол. — У меня от них вся нервная система вразнос пошла.

— Согласен, давайте общаться не на вербальном уровне, а только взглядами, жестами, вздохами. Зачем нам слова? Вас это устроит?

— Меня это устроит. Заказывай еду. Плачу я, — строго сказала Яна.

— Это еще что? За кого вы меня принимаете?

— И не надо на меня кричать на вербальном уровне. Сам предлагал. Объясняемся жестами.

Борис молча показал ей фигу, и расхохотались оба. С этой самой минуты вечер покатился как по накатанным рельсам. Вначале Яна вертела головой, пытаясь высмотреть среди посетителей Сержио, потом вообще забыла о нем. Аскет и стоик ел за троих, пил за двоих, непрерывно острил и делал комплименты.

— Ах, Яночка, если бы у меня была яхта, то первую я бы непременно потопил, потерпел бы аварию от любви к вам где-нибудь у берегов Австралии. Я бы ее потопил и стал строить клипер, который назвал бы «Яна». Ах, Яночка, помните мое утверждение, что я — воробей рядом с вами. Нет! Я понял, кто я. Я колибри-альбинос. Потеряв в результате сложнейшей эволюции пестрый окрас, характерный для этих дивных птиц, я сохранил все прочие признаки вида. Сердце колибри делает сто ударов в минуту. У этой крохи самое большое сердце в мире, разумеется, применительно к ее весу. Вы можете в это поверить?

— Расскажи о себе, — попросила Яна.

— А я что делаю? Когда-то колибри-альбинос занимался наукой, делая двести взмахов крыльев в минуту. Мы очень полезны, помимо занятий квантовой механикой, мы опыляем растения. Потом жизнь, как и всех прочих, сильно стукнула по башке. Меня в числе прочих не уволили из института только потому, что не было денег выплатить выходное пособие. Дисциплина упала до нуля. Можно было ходить на работу, можно было не появляться туда вовсе. А ведь я служил в заведении, которое в простонародье называется «ящик». Пришлось зарабатывать деньги в другом месте. Счастье колибри в том, что она, как пчела, может взлететь вертикально вверх. Теперь я служу Маммоне, божеству наживы, и если быть точным — горбачусь на двух работах.

— Зачем тебе деньги?

— Коплю, как кот Матроскин. Но это к слову. Я вот что хотел у вас спросить, — он налил себе водки, вкусно крякнул, отер ладонью рот. — Помните тот вечер у вас дома? Ну, первый вечер, когда мы файвоклокничали до утра? Вы тогда сказали, что у вас есть личный интерес к римскому диску, но не сказали — какой. Может пришло время рассказать об этом? Вы меня за этим позвали?

— Закажите еще кофе. И только не турецкий. Ненавижу, когда кофе подают в наперстке. Пусть он будет не крепкий, но зато в большой чашке. А ты, если пьешь, то закусывай хотя бы мороженым. И не крякай так провинциально!

— Яночка, мы не об этом.

— Нет у меня никакого личного интереса. У меня есть личный страх. Когда боишься собственной тени… Ветер в форточку дунет, а ты думаешь — все, ураган! Просто, я невольно стала хранителем чужой тайны. А позвала я тебя совсем для других целей, — Яна аккуратно смела ладонью со скатерти невидимые крошки, потом чуть надула губы и выпалила: — Сержио Альберти — полицейский ИНТЕРПОЛа.

В таких случаях о поведении потрясенного собеседника принято говорить «так и подскочил на стуле». Именно это Борис и сделал, при этом очевидно тряханул головой, потому что очки легко соскочили с носа и со звоном упали в бокал с мороженым. Борис, брезгливо морщась, вынул их из сладкой массы, как жука за ногу, и стал старательно протирать салфеткой. Отсутствие очков очень изменили его облик. Оказывается, к него были пушистые, белесые ресницы, светлые глаза имели странную форму — концы их были чуть-чуть опущены к вискам. Словом, вид у Бориса был грустный и слегка глуповатый.

— Борь, ну что ты распсиховался? Я ему все рассказала, мол, я вам информацию, вы мне — Веронику. Эта Утка Утлая совершенна безвредна. И тогда Сержио сознался, кто он на самом деле.

— И какого черта он делает в Москве?

— Не сказал?

— Кого они ловят-то?

— Не сообщил. Он обещал помочь найти Веронику и взял с меня слово, чтобы я о нем никому не скажу.

— Что значит-взял? Вы бы не давали!

— Борис, в ИНТЕРПОЛе работают серьезные люди. Мы ко всем этим событиям имеем косвенное отношение. Если бы не глупость Вероники, мы бы вообще об этом ничего не знали. А для Сержио — это работа. Они ловят убийц, бандитов и наркоторговцев. Это отчаянные люди. Как я могла не дать ему слово? — она передохнула и добавила, — тем более, что я его уже нарушила.

— Вы когда ему все рассказали?

— Вчера.

— И есть какой-нибудь навар?

— Его телефон не отвечает. Молчит, как глухой. Раньше, еще цифры не до конца наберу, Сержио уже откликается. А сейчас он видимо…

— Жизнью рискует, — злобно перебил ее Борис.

Только дома Борис сообразил, что так и ничего не сказал Яне о Димаре с Ордынки с его глупым шантажом. Не сказал, и правильно сделал. «Жизнью он рискует, малосольный огурец! Незаменимый борец с преступностью! Супермен хренов! А куры строить нашим бабам тоже входит в джентльменский набор?» и, не находя далее слов для выражения негодования, он показал в окно полновесную фигу. Сумрак ночи подсказал ему решение. Он тот же схватил телефон.

— Кирюх, ты? Тащи завтра вечером к себе этого Димаря с его наработками. Что значит — не пойдет! Я его силой приведу. Будем все вместе ломать диск.

22

Обычная наша жизнь, образно говоря, есть заросший тиной пруд. Существуем себе тихо, плаваем в непроточной воде, барахтаемся в ней, выставляя миру перепуганные лица, а потом вдруг все вспучится, забурлит, и понесет нас поток в неизветстном направлении. Я уже третий день у Яны, о Веронике никаких вестей, Барсик со мной, куда же я без Барсика. Что делать в этой ситуации, как не сойти с ума? Одна надежда — жизнь подскажет. И она подсказала.

Раньше в милицию вызывали повесткой. Здесь же мне позвонили по телефону. Нелюбезный женский голос попросил меня записать, что сегодня в такой-то час меня ждут в таком-то кабинете такого-то отделения милиции. Три нелепые цифры и адрес. Милиция совершенно чужого, незнакомого мне района. Зачем меня туда вызывают? Я попыталась выяснить это у нелюбезного голоса, то тот отключился.

Тогда я еще ничего не знала о походе Желткова к участковому, но и без этого у меня хватило ума предположить, что вызов к милиционерам связан с Вероникой. Может быть уже где-то обнаружено ее бездыханное тело? Тьфу, тьфу… выкинь этот мотивчик из головы. Он слишком мрачен, и барабаны фальшивят.

Приехала. На входе дежурный за стеклянной стойкой, напоминающей сберкассу, выдал уже выписанный на мое имя пропуск. Нашла комнату 26. Крохотная комнатенка, побольше спичечного коробка, поменьше тамбура в вагоне, но уютно. Крашенные стены, в углу шкаф — по виду платяной, два стола, на стене календарь с пейзажами, на окне розовая фиалка в цвету, за стеклами решетки. Я первый раз в милиции по вызову. Не знаю, что я ожидала увидеть, но как-то все это иначе себе представляла.

Следователь тут же предложил мне сесть. Он был молод, учтив и корректен, да, именно такие слова пришли на ум, когда я услышала его глуховатый голос, увидела его голову, стриженную ежиком, и голубую полоску застиранного воротничка, выглядывающую из коричневого, домашней вязки свитера.

Следователь представился — имя, отчество, фамилия… Все это я немедленно забыла, сохранив только имя — Иван, а лучше сказать — Ванечка, что-то в нем было трогательное. Я ехала ругаться. Какого черта? Если вы вызываете человека, то уделите ему лишнюю минуту, чтобы сообщить — зачем! Если у вас в запасе тяжелое известие, то не надо играть с ним, как с горячей картофелиной. Лучше горькая правда, чем недомолвки и вытягивание жил. Но следователь был учтив, и я приняла правила его игры. Только и позволила себе, что прокричать на придыхании:

— Вы меня вызвали из-за тетки? Из-за Вероники Викторовны Желтковой? Она жива?

— Надеюсь, — сухо сказал следователь.

— Вы ее нашли?

— Успокойтесь, пожалуйста. — Ванечка не играл со мной в прятки. — Поступило заявление от гражданина Желткова. Он уже дал показания. Теперь это предстоит делать вам. Расскажите все с самого начала. И не упускайте мелочей. Время у нас есть.

Я хотела крикнуть — нет у нас времени, Вероника под топором, а потом вдруг и успокоилась. Более того, я испытала странное облегчение. Как очнувшийся лунатик. Ванечка располагал к себе. В его словах не было истерии, в глазах — дурного блеска. Ну хорошо, пусть он взяточник, и все торговые палатки района несут ему мзду, пусть он не борется с наркоторговлей надлежащим способом и потворствует гильдии нищих, он все равно профессионал. Веронику искать больше некому.

Он слушал внимательно, не задавал вопросы, не кричал, как Янка: «Мама, ты чистое дитя! У тебя жидкие мозги! Прекрати глупую самодеятельность!», а только деликатно подправлял мой рассказ, не давая чувствам «растекаться по древу». При своих свежих годах он успел столько увидеть лгунов, дураков, хулиганов и преступников, что отвык удивляться, и мне жалко было его за всепонимающий взгляд.

Это, оказывается, очень полезно — рассказать все спокойно и подробно. Во-первых ты начинаешь смотреть на себя со стороны. Потом, ты погружаешься в суть вопроса. В безумной нашей суете я все время болталась на поверхности, житейские волны накатывали, и я все старалась от них укрыться, а здесь вдруг буря как бы улеглась, можно было внимательно рассмотреть и камешки на дне, и куда рыбки плывут, рассмотреть и подумать: а какая у всего этого подоплека, почему так получилось? Мне вдруг самой стало смешно — почему я решила, что моя дочь связана с темным уголовным миром? Вся эта история с конвертом была совершенно чужой, нас она задела только по касательной. Мне захотелось оценить собственное поведение, я оценила, и даже волнующая догадка коснулась души легким крылом: Яна затыкала мне рот и оттесняла от активных действий не потому, что считала меня старой дурой, а просто берегла. Мысль эта мелькнула вчерне, как подстрочник, но я знала, что дома додумаю все набело, и это волновало и успокаивало одновременно. Кто знает, может быть вообще стоит переосмыслить мое отношение к дочери? Глупая, нигилистическая привычка все время ругать своих детей.

Потом Ванечка задал мне несколько вопросов. Его интересовало, где находится книжка, которую Вероника умыкнула (он не сказал — украла, за что я ему очень благодарна) в римском порту. Я честно созналась, что она осталась у Вероники. Еще его интересовал диск и фотографии. На это он тоже получил исчерпывающий ответ. Фотографии мы скопировали, а диск уплыл. Как его скопируешь, если он зашифрованный. Как позднее выяснилось, мои познания в компьютерных играх оставляли желать лучшего. Компьютер замечательно копирует как незашифованные, так и зашифрованные диски.

— Вот вам бумага. Подробно напишите мне все, что рассказали.

— Господи, но это же целый роман.

— Этот жанр нам не подходит ввиду отсутствия времени, — оказывается Ванечка еще обладал чувством юмора. — На все про все вам сорок минут. Дерзайте.

Я уложилась в полчаса. Когда рассказываешь с переживаниями, то действительно долго, а если без гарнира — голый сюжет, то раз-два и в дамки.

— А теперь поехали.

— Куда?

Во всех кинофильмах свидетелей по делу не пускают дальше комнаты следователя, а Ванечка пустил. Мы поехали с ним на квартиру к Игорю, юдоль плачевную для моей несчастной тетки, а может быть в логово бандитов. Но последнее я сообразила только в машине, и подумала, как он беспечен, этот милиционер.

Но, оказывается, мы были не одни. По прибытию в Козихинский переулок, мы обнаружили в подъезде еще двух сотрудников милиции. Слесарь домоуправления уже возился с дверным замком.

Почему я так стремилась в эту квартиру? Мне казалось, что она хранит какую-то тайну, которую может быть рассмотрела Вероника, а если не рассмотрела, то непременно заметит профессионал. Дверь распахнулась, и мы вошли в знакомый коридор. Ни трупов, ни следов борьбы, ни какого-то особого беспорядка. Только на кухне на столе две тарелки с остатками еды — творог ели и, судя по колбасным шкуркам, бутерброды. В кухонных делах Вероника была аккуратисткой, она бы не оставила просто так грязной посуды. Это значит, что увели их из дому во время еды. Но с чего я решила, что их увели силой? Соседка говорила, что они садились в машину добровольно и выглядели вполне веселыми.

— Посмотрите вокруг внимательно, — сказал следователь. — Все на месте или чего-нибудь недостает?

— Да я была-то в этой комнате всего минут десять, мы на кухне сидели. Это ведь чужой дом. Разве сразу увидишь… — тут я прикусила язык, как я этого сразу не заметила, — компьютера нет.

— Ты записывай, записывай, — кивнул Ванечка мужику в милицейской форме. — Та-ак… пойдем дальше. А это что?

За диваном на полу в художественном беспорядке валялись Вероникины вещи. Чья-то рука безжалостно выбросила их из черной сумки. Детектив в тонкой обложке, без детективов Вероника не ездила в городском транспорте, какие-то счета, целлофановый пакет, связка ключей на брелке, волосяная щетка, зонт, пакетики удобрений — купила по дороге, косметичка… Ах, моя неунывающая тетка! В свои преклонные лета она возила с собой стертый тюбик губной помады и крем от морщин. Ванечка не поленился открыть косметичку, и был немедленно вознагражден судьбой. Кроме упомянутых мелочей, здесь же лежала записная книжка… да, да, та самая, которую она украла в римском аэропорту.

Следователь тут же занялся ее изучением, а я обнаружила еще что-то — совершенно ненужное, но грустное, до слез. Песочные часы. Они стояли на книжной полке, при этом совершенно мимикрировали, они выглядели так, словно вечно жили здесь рядом с книгами по искусству. Как только я взяла этот счетчик времени в руки, то сразу обнаружила, что находка вовсе не так бесполезна, как мне казалось. Под песочными часами лежал крохотный, оторванный от газеты клочок бумаги. Ванечка это тоже заметил и немедленно отнял у меня трофей.

— Михай — понимаю, Бирюлево — понимаю. А это что за слово? Сабы… иди сады?

— Сады, — сказала я уверенно. — Она так пишет букву «д». Их увезли силой. Это точно. По доброй воле Вероника без своей сумки никуда бы не поехала. А записочка — послание мне. Она была уверена, что я буду ее искать.

Сыскались и домашние фотографии. Следователь предположил, что худощавый, приятный на вид брюнет и есть хозяин дома. К сожалению, в этом вопросе я не могла быть ему полезна. Несколько фотографий предполагаемого Игоря перекочевали в Иванов карман.

Тем временем шел опрос жильцов. Не только соседка напротив видела, как уезжали Надя и Вероника. Со второго этажа мужик за пивом шел. На женщин он, правда, внимания не обратил, но машину рассмотрел до мелочей и номер запомнил. Молодая мать с коляской тоже утверждала, что запомнила номер, и все бы хорошо, но названные номера совпадали только одной цифрой. Был еще третий участник событий, который клялся покойной мамой, что номер джипа был густо заляпан грязью.

— Сдается мне, что это дело нам не по зубам, — сказал следователь, размышляя сам с собой.

— Вы хотите сказать, что это «глухарь»?

Со времен «Ментов» каждый в нашем отечестве знает, что глухарь не есть птица из семейства тетеревиных, а есть нераскрытое, гирей повешенное на крюке правосудия, дело. Ванечка не заметил моего сарказма.

— Да нет. Просто я думаю, что это не по нашему ведомству. Я думаю, что очень скоро вам придется давать свидетельские показания в другом месте. Я пока предупредите вашу дочь, что завтра ее вызовут к нам. Желательно, чтобы она имела при себе фотографии из конверта.

23

— Нет, это возмутительно! — негодовала Яна, сдирая с себя мокрые брюки. — Морда надутая, важная. Он даже вопросы задает в осуждающих тонах. И при этом уверен, что имеет на это право.

Елизавета Петровна потерянно молчала. По дороге из милиции у Яны опять спустило колесо, запаски с собой не было. Пришлось бросить машину на перепутье. Домой она добиралась под жутким дождем и теперь, как водится, срывала зло на матери. Подспудно Яна понимала, что в ливне, который вдруг хлынул потоком, Елизавета Петровна никак не виновата, но логическая цепочка неприятностей так выстраивалась, что во главе этой цепочки кроме матери поместить было некого.

— Идиот! Какой идиот!

— Ты о ком говоришь-то?

— О твоем замечательном учтивом милиционере. Клянусь, я старалась быть выдержанной. Только раз позволила себе вольность. Ты наверное заметила, он все время твердит: не торопитесь, мне важны подробности. Когда мне это надоело, я и крикнула ему в лицо: «Вам надо Веронику искать, а не задавать глупые вопросы!» И знаешь, что он мне на это ответил? «Яна Павловна, пора бы понять, что из-за вашего пустого любопытства и беспечности ваша тетка и попала в подобный переплет!» И уж что совсем возмутительно, он поинтересовался между делом получаю ли я на Соньку алименты. Его ли это дело!

— Может быть ты ему просто понравилась. И он захотел познакомиться с тобой поближе.

— Это интерес крокодилий. Чтоб потом схватить за нос, как слоненка, и тянуть, тянуть…

Елизавете Петровне казалось, что речь идет о разных людях. Она никак не узнавала в сегодняшнем следователе того симпатичного Ванечку, с которым вчера так мило общалась. У этих двух людей совпадали только имя и фамилия, и конечно, словесный портрет. Наверное, есть определенная порода людей, которые очень вежливы с дамами на возрасте, а со сверстниками почему-то распоясываются. Может быть, он предположил в Яне эдакую современную штучку, которая кроме как заботой о собственной коже ничем не занята? Но он не глуп. Невооруженным взглядом видно, что ее дочь человек целеустремленный. Ответ напрашивался сам. Видимо Янка откровенно насмешничала, а может и того хуже — взялась критиковать родную милицию.

— Остолоп Желтков! — не могла успокоиться Яна. — Я же его просила не обращаться ни в какие наши органы. Он же мне слово дал! Но для иных людей это ничего не значит! Теперь нас по кабинетам затаскают, и каждый будет интересоваться: «Зачем вы взялись передавать конверт незнакомому человеку? Да еще за границей.» Я что-ли взялась его передавать? Еще в шпионаже обвинят. И можно будет охрипнуть, доказывая, что ты не верблюд, тебе все равно не верят и подозревают в противоправных действиях. А он, понимаешь, весь в белом и два крыла на спине. И слова-то какие идиотские — противоправные действия. Нет бы по простому: украл, обманул, избил… Не умеют. У них свой набор суконных словесных фигур.

— Яна, угомонись, наконец. Неужели тебя не волнует судьба Вероники? Из-за этого можно и примириться с некоторыми неудобствами.

— Что?? Вот меня как раз и волнует. Я нашла человека, который мне поможет.

— Твой Борис не внушает мне доверия. Может быть он хороший математик и электронщик, но сыщик он никакой.

Соня не выдержала накала страстей, явилась на кухню и встала в дверях.

— Я мне Борис очень нравится, — произнесла девочка непререкаемым тоном. — Он никогда не орет. И еще он веселый. А у нас в доме… оглохнуть можно.

— Няня! Вера Игнатьевна! Соня целый день без воздуха. Почему бы вам не погулять? Дождь уже кончился. Пойдите в Макдональдс, я Соньке давно обещала.

Только когда няня с девочкой ушли из дому, Яна вернулась к прерванному разговору, и повела его с прежним напором.

— Мне бы раньше тебе сказать, но не хотелось устраивать лишние волнения. Мы встретились случайно в Бригадирском переулке. Там раньше располагалась фирма «Зюйд-Вест».

И дальше, как по нотам, все логично, четко. Рассказ про Сержио Альберти совершенно потряс Елизавету Петровну, более того, он ее сломил. Скрытность дочери, да еще в такой трудной ситуации, выглядела как тайный порок. Уж не влюбилась ли Яна в этого Альберти? Может быть, с ним она уже связывает свою судьбу? И ведь ничего не боится!

— Ну что ты на меня так смотришь? Да, Сержио полицейский экстра-класса. Но твоему Иванушке-дурачку я об этом не сказала и не скажу! Нашей милиции вполне под силу и ИНТЕРПОЛ развалить.

— Ну, при чем здесь ИНТЕРПОЛ? Яна, у тебя дочь! Разве можно так легкомысленно совать голову в пекло?

— И еще в петлю, и еще класть голову на рельсы! Я сунула голову ему под мышку и чувствую себя замечательно. Он найдет Веронику. Мама, телефон! Возьми трубку. Меня нет дома. Ни для кого. Я лезу под душ. Мне надо смыть себя эту вонь. Я осквернилась в их ментовке!

— Да будет тебе. В милиции пахнет сберкассой. Душновато только…

Звонил Борис. Задыхающимся голосом, словно стометровку бежал, он спросил, появилась ли, наконец, Яна.

— На работе ее нет, дома нет! Честное слово, я волнуюсь. И поверьте, у меня есть на это причины.

— Боря, сегодня вы все словно сговорились меня пугать, — возмутилась Елизавета Петровна. — Какие еще причины?

— Как только Яна появится, пусть немедленно звонит ко мне домой. Запомнили? Немедленно. Мы взломали диск.

— Вы же его отдали с конвертом? Как вы можете его взломать?

— Ах, Елизавета Петровна, я бы вам объяснил, но дело очень срочное.

— Боря, подождите, кажется, кто-то пришел. Звонят в дверь. Я открою. Не кладите трубку. Может быть эта Яна.

За всю жизнь Елизавета Петровна так и не научилась артистически врать. Голос при вранье у нее становился липким, заискивающим, наигранно беспечным, и теперь, торопясь в ванную, она думала не о взломанном диске, а том, что Борис конечно, все понял, и как это стыдно и неприятно. Увидев в дверях ванной комнаты мать, Яна зашипела, как кобра: «Мама, я же тебя предупреждала», — но услышав новость, тут же выключила воду.

— Неси сюда трубку. Неужели ему удалось? А тебе, видишь ли, Борис не внушает доверия!

Опять мать виновата!

Разговор был короткий и кончился воплем Бориса — я выезжаю!

Яна в момент забыла, что устала и промокла, и что от нее пахнет ментовкой, в которой работают хамы, дураки и твердолобые обыватели. Через полчаса она была свежей, собранной, подкрашенной. В левой руке дымилась сигарета, правая держала чашку кофе. Она была готова встретить подарок (или удар) судьбы во всеоружии.

А дело было так. Они взломали диск втроем: Борис, сводный брат Кирилл и пресловутый Димарь. Мерзавца с Ордынки пришлось долго уговаривать, он никак не хотел расставаться со своими наработками бесплатно. Пообещали взять с собой на яхту. Не в кругосветку, конечно, в такой дальний маршрут он бы и сам не пошел, а так — поболтаться по родным водным системам. Внешне Димарь с Ордынки никак не был похож на гения — толстяк с брезгливым выражением лица, движения замедленные, дурацкая челка над низким лбом, но за компьютером он преображался. Право слово, он словно пуповиной срастался с думающим агрегатом, толстые пальцы резво танцевали на клавишах, а в доселе сонных глазах появлялось что-то хищное, рысье.

Когда текст был прочитан, Димарь выжидающе посмотрел на Бориса.

— Эту информацию у тебя никто не купит, — заверил его Борис. — Сейчас она только мне нужна, но у меня на покупку денег нет. Ну что ты зубами скрипишь? Мы дублируем, понимаешь? Хозяин этого диска уже сам его прочитал.

— Расписку пиши, — мрачно сказал Димарь.

— О чем?

— О том, что точно возьмете на яхту. И время оговори. Чтоб я на палубе находился не меньше месяца.

— А если обманем? — насмешливо поинтересовался Кирилл. — Кому ты эту расписку покажешь?

— Киллеру, — шутить Димарь не любил.

Теперь распечатанный текст лежал на столе перед Яной, рядом лежал диск, подтверждающий написанное. Никаких графиков, планов, чертежей подводных лодок или скоростных самолетов. Все на словесном уровне и по-русски, кроме столбца иностранных имен с адресами. Были еще фотографии, некоторые дублировали те четыре, которые оказались в конверте, но было еще несколько. На этих снимках были изображены те же люди. И Яна, и Борис успели привыкнуть к их лицам, словно были с ними знакомы.

Текст был небольшой, в эпистолярном размере, в таком объеме писали письма в девятнадцатом веке. Подпись была короткой и романтической — Фриско. Каждая из присланных фотографий была подробно описана. Бог весть, почему неведомый Фриско решил дублировать изображения на диске фотокарточками.

Расшифрованная Борисом информация носила прямо-таки фантастический характер. Когда текст в виде понятных слов пошел перед глазами, у него дыхание перехватило. И еще он подумал: надо же, как углубились мы в эту проблему! Все написанное здесь уже касается нас лично. Даже неведомого глупого Игоря жалко. Из-за машины дерьма опоздать в аэропорт!

И про ИНТЕРПОЛ говорилось в этом послании. Но только полицейским, который занимался убийством Виктора Вершкова, был вовсе не Сержио, а дама в гранатовых бусах. Это она следила на выставке и в прочих местах за еще живым Виктором. «Не исключено, — писал Фриско, что она прибудет в Москву. — С ней держи ухо востро. Если попадешь к ней в капкан — не выпустит. Она неподкупна».

Яну особенно интересовала информация про Сержио. Здесь ее ждал удар. Глядя, как она шевелит губами, читая текст, Борис испытал чувство величайшего подъема и удовлетворения, но как порядочный человек, тут же себя за «величайший подъем» обругал. Чему радоваться-то? Тому, что Яночке добавились лишние страхи?

Автор послания сообщал, что Сержио Альберти давно предлагает свои услуги и очень хочет работать с «Марко-Поло-три», но он, Фриско, не хочет иметь с Альберти никаких дел, потому что он темная лошадка. Кажется, служил в разведке, только неизвестно — в чьей. Кажется, торговал оружием. Во всяком случае, он на это намекал в разговоре. Одно точно, он связан с тем же бизнесом, которым промышлял покойный Виктор Вершков. «Очень может быть, что Сержио Альберти приедет в Москву. Если это случится, то первым делом он придет к тебе. Как он добыл твои координаты — не знаю. Вообще он знает о «Марко-Поло» гораздо больше, чем хотелось бы. Держи себя с ним очень осторожно. Я не знаю, под какой личиной он явится. Сейчас подделать любые документы — не проблема. Но лучше бы тебе с ним не встречаться. Мой тебе совет — беги! На земле есть много мест, где тебя никто не будет искать. А в Москве будут. Я думаю, что вы уже все под колпаком».

И еще была приятная для Бориса информация. Он был прав. Фотография с «русским вечером» попала в этот список только потому, что убитый Виктор был на ней без очков.

24

Сержио Альберти, он же Сергей Трофимович Зуев, в реальной жизни вовсе не был тем пиратски-романтическим героем, которым представил его в секретном послании Фриско. Он был обыкновенным мошенником, искусным обманщиком и оптимистом. Жизнь свою он начал в Твери, там же в начал свою карьеру, подвизаясь в журналистике. Природа снабдила его необычайным артистизмом, позволяющим менять личину по несколько раз на день, и делал он это не потому, что обстоятельства заставляли. Просто он в полном согласии с классиком был уверен, что жизнь — театр, а люди в нем — актеры.

Заурядному человеку и в голову не придет кем-то прикидываться. Скажем, едет он в поезде, познакомился с попутчиками. Его спросят — ты кто? И он честно ответит, мол, врач или учитель, мол, продавец или страховой агент, а если не захочет докладывать всему свету, что он грузчик на овощной базе или охранник в «ящике», то просто уйдет от ответа. И вообще удивительно, что девяносто… ну, хорошо, восемьдесят процентов человечества принадлежат к так называемым честным людям. Сержио Трофимович обитал в среде двадцатипроцентников. Он мог назваться кем угодно и так убедительно и обаятельно играл свою роль, что люди поверили бы, отрекомендуйся он при своих юных летах хоть академиком, хоть депутатом Думы.

При этом Сержио нежно любил своих престарелых родителей и первый свой подвиг на журналисткой тропе был посвящен именно им. Он смог получить великолепную квартиру в новом доме, доказав, что папенька в войну был сыном полка, а маменька больна туберкулезом и имеет восьмерых детей, из которых он, Сергей Трофимович, младший. Все это было совершеннейшей липой. Квартиры раньше распределяли ушлые люди, но Сержио ловко подделал документы, собственной рукой написал нужные справки и уговорил таки, уболтал комиссию, даже взятки не пришлось давать.

Устроив судьбу родителей, он отбыл в Москву и там вскоре женился на журналистке из Италии, которую дуриком занесло в Россию на промышленную выставку. Свой медовый месяц Сергей Трофимович провел уже в стране Данте и Леонардо да Винчи.

Итальянка искренне полюбила русоголового богатыря и, прояви Сержио покорность судьбе, он бы зажил жизнью состоятельного обывателя. Роберта дала ему свою фамилию, обеспечила жильем, пристроила на языковые курсы и нашла вполне приличную работу. Но не тут — то было. Он в Рим не за колбасой ехал, а затем, чтобы иметь в кармане весь мир, и не просто пригубить, а большими глотками вкушать пряный эликсир жизни.

Он и вкушал. Конечно, мечтал разбогатеть, но до времени не отводил этому желанию главное место в списке. Чем занимался? Да всем понемногу, и прибыль имел, но главное — копил связи. Если бы собрать за итальянским столом (длинный бы получился стол!) всех, с кем он имел тесные отношения, и присутствующие решили обрисовать его характер и род деятельности, то вряд ли они смогли договориться, попросту решив, что речь идет о разных людях.

По роду своей деятельности Сержио только и делал, что нарушал закон, но за руку не был пойман ни разу. С Виктором Вершковым он сотрудничал очень тесно, можно даже сказать — приятельствовал. Однажды, побывав у него дома, он увидел на стене огромную, размером с плакат, фотографию застолья. Все на этом снимке было изысканно и живописно, удивительной была и сервировка стола, и интерьер, и общий дух причастности к чему-то таинственному, запретному. Непринужденная поза Виктора была вполне созвучна общему настроению. Фотограф ему явно польстил.

— Где это вы веселитесь?

— В доме русской писательницы, — с готовностью ответствовал Виктор. — Она живет в Милане. А это ее гости.

Соседка Виктора — очень эффектная дама в черной шали, особенно заинтересовала Сержио.

— Это и есть писательница?

— Нет. Это ее подруга из Москвы. Такая я тебе скажу штучка! Пальчики оближешь!

Вот и весь разговор, обсудили и забыли. Теперь вы можете себе представить удивление Сержио Трофимовича, когда он вдруг въяве увидел Викторову соседку в Бригадирском переулке. Он ее сразу узнал. В интерьере московской улицы она тоже была оглушительно хороша!

Но объясним прежде, как он туда попал. Когда Игорь Кроткий попросил Виктора встретить и обустроить трех клиентов «Марко-Поло-3», а именно липового Петрушевского и двух таджиков, Сержио сам предложил свои услуги, но Вершков категорически отказался и даже объяснений давать не стал. Сержио решил, что у Виктора свои счеты с неведомым Игорем Кротким. О том, что Виктор уже чувствовал за собой слежку и боялся элементарной подставы, Сержио и не догадывался.

Виктора убили шестого мая при известных нам обстоятельствах. Убийство всегда влечет за собой расследование. Являются карабинеры, начинают задавать вопросы, следователь вмешиваются в твою личную жизнь. Сержио понял, что надо лечь на дно. Лучше вообще уехать куда-нибудь, а спустя достаточное время, когда можно будет вернуться на римскую квартиру, начать новый бизнес, потому что с «Зюйд-Вестом», дураку ясно, все кончено.

В качестве «дна» он выбрал миланскую квартиру своей бывшей жены. Та была несказанно удивлена, увидев мужа после долгой разлуки. Три последних года они вообще не общались — ни по интернету, ни по телефону. Робертина приняла его приветливо, поскольку по-прежнему сохраняла добрые чувства к своему непонятному и неверному, но такому обаятельному русскому богатырю. Естественно, она стала задавать вопросы. Сержио не дал прямого ответа, сказал только, что миланский бизнес требует его обязательного присутствия. Обоим было ясно, что это только отговорка. Под словом «бизнес» понималась маленькая брачная контора с двумя сотрудницами. Сержио когда-то сам арендовал для нее помещение, доход контора давала ничтожный и устроена была только для отвода глаз. Я, мол, здесь деньги зарабатываю и налоги плачу исправно, можете проверить.

Прошел день-два, и Робертина опять пристала с расспросами. Она знала про существование фирмы «Зюйд-Вест», была знакома с Виктором Вершковым, и как только увидела в газете сообщение о его гибели, тут же все поняла.

— Почему ты не сказал мне об этом сразу?

— Не хотел впутывать тебя в это дело.

— А сам-то ты впутался?

— Нет.

— Я тебе верю, но это ничего не значит. Сиди дома и носа на улицу не высовывай. История с убийством Вершкова приобрела неожиданно скандальный характер.

— Что значит — скандальный? Политический что-ли?

— Нет, не думаю. Но на русских опять стали вешать всех дохлых собак. Вся Европа боится русской мафии, и арестовать под шумок одного-двух невиновных — обычное дело.

Роберта продолжала заниматься журналистикой, заведывала театральным отделом в крупной газете и была в курсе всех последних новостей. Спустя еще два дня она положила перед Сержио газету. Отнюдь не на первой странице и как-то мимоходом сообщалось, что чиновник К.Н., занимавший большой государственный пост, срочно подал в отставку и, не дожидаясь ее утверждения, улетел 11 мая из аэропорта Леонардо да Винчи в Вену, а оттуда в Мельбурн, однако ни в какой гостинице не зарегистрировался. Никаких объяснений этому странному поступку пока не давалось, сообщалось только, что за два месяца до описываемых событий Италию оставили жена и дочь чиновника, и местопребывание этих двух тоже неизвестно.

— Это плохо, — сказал Сержио. — Я рассчитывал на этого человека.

— У тебя были с ним какие-нибудь дела? — поинтересовалась Робертина.

— Пока нет. Но потенциально — он работодатель. Я за ним давно слежу. Я так долго входил к нему в доверие, а он раз… и исчез.

— А зачем ты входил к нему в доверие?

Сержио счел за лучшее промолчать, чтобы не давать бывшей жене лишнего повода задавать опасные вопросы. Время тянулось медленно. Сержио казалось, что счетчик внутри него отсчитывает каждую минуту. Целыми днями он валялся на диване, пялился в телевизор, читал газеты и ждал, как будут развиваться дальнейшие события.

Главный вопрос, который он себе задавал — съехать ему с квартиры бывшей жены в более укромное место или погодить? С Робертиной он давно не имел никаких отношений, у каждого был свой дом, но если полиция вздумает его искать, то это место они уж точно проверят. Но с другой стороны, если он понадобится карабинерам, они его все равно найдут, где бы он от них не прятался. Найдут — и наплевать! У него есть надежное алиби, но его алиби не должно интересовать полицию. Убийство произошло на улице на глазах у десятка свидетелей. А зачем ему заранее бить в барабаны? Сегодня-то он уж точно не уйдет из уютной квартиры Робертины, а завтра видно будет.

Однако никто его не беспокоил, ни звонил, ни разыскивал. На седьмой день его пребывания в Милане Робертина принесла в дом еще одну новость.

— Все-таки убийство Вершкова — дело политическое.

— С чего ты взяла?

— Им заинтересовались в Москве.

— Понятно, у Виктора там родственники.

— Не в них дело. Краем уха я слышала в наших кругах странную байку, будто бы Виктор Вершков накануне своей гибели передал в Россию какие-то важные документы, и теперь получатель очень обеспокоен — жив ли он или действительно убит?

— Если Виктор и послал что-то на родину, то это никак не может быть связано ни с политикой, ни со шпионскими делами. Хотя черт его знает! Разузнай получше, что это за сплетня?

— Попробую. Исключительно в память наших бывших теплых отношений…

— Почему бывших? — глаза Сержио сделались бездонны и туманны. — Разве ты не чувствуешь, что нашим теперешним отношениям суждено будущее?

Робертина растерялась, покраснела… Вот ведь как бывает в жизни! Растроганная словами Сержио Робертина постаралась от всей души и принесла в клюве новую, на этот раз и вовсе невразумительную информацию. Но как говорят в России — за что купил, за то продал! Робертина старалась быть точной, но все время сбивалась с текста.

— В Москву были посланы секретные документы — это точно.

— Хорош уровень секретности, — удивился Сержио, — если об этом знает половина Милана.

— Более того, этой половине известно даже имя адресата. Его зовут Игорь.

Сержио превратился в слух. Робертина рассказывала и через каждое слово говорила, что не верит этой информации, потому что — глупо. Потому что — чушь полная! Оказывается, эти секретные документы не попали по назначению, так как были переданы через случайного человека.

— Что значит — случайного?

— Не знаю. В пятницу некий мужчина в аэропорту передал какие-то документы через случайного человека. Но к Игорю они не попали. И теперь этот случайный человек по телефону разыскивает Виктора.

— И правда — чушь? Кто тебе все это рассказал?

— Ты их не знаешь. Один репортер по убийствам, вторая — сотрудница конкурирующей с нами газеты. Они знают эту историю только потому, что через них собирали сведения об убийстве Виктора.

— Собирали — где?

— Ах, не знаю. Звонили из какой-то московской газеты. А может быть не из газеты, а некое частное лицо. Ничего более внятного я узнать не могла, потому что эти люди захлопываются как улитки. Лишнего слова из них не выжмешь. Джина вообще хотела печатать этот материал. Если постараться, то и здесь можно сделать кой-какую политическую сенсацию, но материал не пошел. Его сочли слишком невразумительным.

— А пятница, про которую ты говорила — какое число?

— Сейчас посмотрю… Одиннадцатое.

Большее Сержио вопросов не задавал. Он размышлял целый вечер, хотя догадка мелькнула сразу же, как только он услышал цифру одиннадцать. Она и стала главной точкой отсчета. Именно одиннадцатого мая чиновник К.Н. оставил Рим. Получателя звали Игорь. Он этих документов не получил. И все это каким-то образом связано с именем Виктора Вершкова. Глупые журналисты не могли выстроить стройную картины случившегося, потому что не знали, что бежавший чиновник был напрямую связан с делами турагентсва «Марко-Поло-3», а Сержио знал. Понятно, что речь шла об Игоре Кротком, который и по сей день дожидается секретной информации от сбежавшего чиновника.

«Марко-Поло-3» — это было то самое место, в которое Сержио рвался всей душой. Работа с этим серьезным агентством сулила большие и надежные деньги, и с годами оно будет только расширяться! Недостатка в нелегальных клиентах не будет. «Марко-Поло-3» будет работать на весь мир, потому что Россия есть связующее звено между Востоком и Западом. Через Москву в Европу, а далее везде, можно будет половину Китая и Афганистана перегнать!

Сержио казалось, что он уже держит в руках будущее богатство. И как все во время случилось! Он поедет в Москву. Принесенные Робертиной сведения, а главное — его собственная догадка, будут тем самым паролем, который откроет ему путь в синдикат по перемещению нелегалов. Ясное дело, что в «Марко-Поло» про секретные документы, высланные К.Н. ничего не знают, потому что если б знали, никто из них не стал бы интересоваться судьбой Виктора Вершкова и выбалтывать тайны по телефону. Ясное дело, что это треп тех самых случайных людей, которые взялись передавать секретную информацию.

Решено, Сержио едет в Москву. Дурак какой, не узнал у Виктора домашний телефон Кроткого. Но это не беда. Он знает координаты другого серьезного человека — Леопольда Степановича. Можно поручится, что он всем этим делом и заправляет. Заодно надо будет наведаться в старую контору «Зюйд-Вест», посмотреть, в каком она состоянии, и если еще на работу ходят и за компьютерами сидят, то предупредить, чтоб немедленно сматывали удочки и разбегались в разные стороны. Как вскоре выяснилось, в «Зюйд-Весте» работали умные люди. Указания Сержио им не понадобились.

25

Игорь Кроткий вполне соответствовал своей фамилии, но, как известно, в тихом омуте черти водятся. Многие годы, соблюдая внешне степенный и в меру оптимистический, свойственный совку-ортодоксу, вид, он почитывал запрещенные книги, слушал «Голос Свободы», сочувствовал диссидентам и даже выполнил однажды не поручение, скорее просьбу, но дело сделал важное. В начале восьмидесятых в составе студенческой делегации он попал за границу, куда и вывез некую рукопись, со временем там опубликованную. Совершив этот геройский по тем временам поступок, он опять ушел в тень, умудрившись не засветиться даже в КГБ. Из студенческой поездки он привез домой несколько телефонных номеров, которые со временем сослужили ему службу.

В самом начале перестройки, когда реальностью являлась только надежда на что-то, как-то, а все прочее сумбур и неопределенность, он помог двум нелегалам обрести за границей, а именно в Италии, документы и работу.

Многие и по сей день уверены, что наших инакомыслящих ждали на западе с распростертыми объятиями. Объятия, конечно, тоже были, но далеко не для всех. Хорошо, если ты по паспорту еврей, а если не по паспорту, то хотя бы по матери. Ты также будешь иметь на западе зеленую улицу, если в заработал имя политической борьбой и можешь там у них громыхнуть с трибуны против страны Советов. Но было много людей, которые напрямую с советским строем не воевали, но и жить в духоте социализма не могли. Они всеми путями перли на Запад, а там их отлавливали сетью, и прежде, чем выпустить в мир, пропускали через мясорубку своих секретных служб. С одной стороны в них видели агентов КГБ, а с другой пытались завербовать в свои секретные службы.

Избежать этой неприятной процедуры двум нелегалам и помог Игорь Кроткий, молодой преподаватель педагогического института. А Игорю в свою очередь поспособствовал в этом скромный миланский чиновник. Оставим за ним кличку Фриско, не хочется выдумывать фамилию для реального человека. Как Игорь, так и Фриско работали безвозмездно, поэтому были совершенно уверены, что, помогая нелегалам, они борются с режимом и куют доброе дело в общечеловеческой кузнице гуманизма. Да так оно и было.

Ситуация несколько поменялась в начале девяностых. Кроткий с миланским чиновникам в те времена тоже помогали людям выпутываться из беды. Можно даже сказать, что они пустили дело на поток. На этот раз нелегалами были жертвы кооперации. О них сейчас как-то забыли, а ведь эти люди пачками шли в тюрьму. За что? Новоиспеченные кооператоры лихо организовали производство, настругали прорву товаров, но не смогли ее, эту порву, сбыть. Ну не создало государство для этого условий, ну не подумало, не сообразило. Не сбыл товар, не отдал кредит. Тогда это рассматривалось как хищение в особо крупных размеров, стало быть — «вышка». Подкладка помощи нелегалам-кооператорам тоже была волне гуманистическая, но здесь Кроткому и Фриско уже платили и много.

А потом навалилась истинно свободная эпоха. Каждое время рождает своих героев. Все государства прошли свои формации. Здесь нас особенно интересует пиратство в широком смысле слова, как морское, так и сухопутное (не путать с с краденными видиокассетами и компьютерными программами!). Англия и Франция пошли через эту «экономическую формацию» в шестнадцатом веке, Америка в двадцатом при «сухом законе», а Россия выкатилась в пиратство на стыке тысячелетий. Некоторые вспомнят, конечно, семнадцатый грабительский год и все за ним последующие, но все это не назовешь пиратством. Лозунги были другие. Тогда ведь не орали «на абордаж!», тогда личное богатство вообще презиралось, и чистые наивные люди верили в новую власть и собрались «все как один» умереть за нее. И вообще, не нам их судить. Это время рождало титанов.

А чистое пиратство тем и значительно, что при нем дела совершенно соответствуют слову. Пират — истинный герой и супермен, это и общество признает. «Люди гибнут за метал» — и правильно делают, потому что металл — высшая ценность.

Разбогатеть, как честным, так и нечестным путем, трудно и далеко не каждому под силу. Пиратский и экономический талант, то есть цепкие мозги, готовность к риску и безнравственность, сдобренная удачей, встречаются не чаще, чем умение писать хорошие картины или музыку. Игорь Кроткий это хорошо понимал, свои возможности оценивал правильно, а потому решил искать шапку по Сеньке.

Мы так много места уделили увертюре, чтобы понять, каким путем кроткий и порядочный человек, хороший специалист, надежный винтик общества перешел в чуждый ему по духу и по образованию отряд пиратов. Самым трудным было сделать первый шаг — уйти из пединститута, где платили копейки. Потом Кроткий перепробовал несколько видов деятельности и осел, наконец, в турагентстве «Зюйд-Вест» с очень приличной зарплатой. Она складывалась из разного вида начислений, которые он получал как от самой фирмы, так и от клиентов. Это был разношерстный народ из неимущего класса, который ехал за бугор в поисках работы. Конечно, это было незаконно, но кто его тогда блюл — этот закон? Сверх положенных по договору скрытые нелегалы платили мало, но их было так много, что деньги шли к Игорю устойчивым широким потоком.

Большинством его клиентов являлись женщины. Поначалу Игорь переправлял за границу только немолодых, они претендовали на роль нянь, сиделок и воспитательниц. Но основной доход «Зюйд-Весту» приносили именно молодые и привлекательные женщины. Кроткий панически боялся связываться с работорговлей. А как это иначе назовешь? Если русская красавица попала за границей в бордель, то сразу же теряла гражданские и человеческие права. У обманутых девиц были родственники. Они рыдали, грозили подать в суд, обещали поджечь контору. Нашелся папаша, который стал предъявлять претензии лично Кроткому и однажды явился к подъезду его дома не только с бранью, но с упакованным в газету топором.

Игорь поменял турагентство. Это случилось три года назад. В «Марко-Поло-3» работали волне благопристойные люди, сознательные граждане. Они и не подозревали, что их чистенький, украшенный глянцевыми плакатами и искусственными цветами офис уже превратился в пиратский улей. И все потому, что заместитель директора Леопольд Степанович был талантливым, необычайно бойким, неразборчивым в средствах человеком. Переход в фирму Игоря Кроткого сразу расширил его горизонты. Кроткий уже накопил множество связей, в каждом посольстве был свой человек, но особенно ценным приобретением были иностранные чиновники, которые снабжали документами и видами на жительство присланных их России людей. Не будем называть стран, где собирали свой взяток эти трудолюбивые пчелы. Скажем только, что мистер Фриско, старый Игорев знакомец, был в этом списке на первом месте. Теперь он жил в Риме, занимал высокий пост и имел безупречную репутацию.

Уточним сразу. Турфирма «Зюйд-Вест», хоть и закрылась со скандалом, отправляла своих нелегалов почти легально. Все окрест, включая милиционеров, знали, что люди едут на заработки. Не подыхать же с голоду в отечестве? За кордон их привозит туристический автобус, виза рассчитана на два месяца. Мнимых туристов встречают некие деловые мальчики, снимают с каждого еще по триста баксов, а дальше, как кому повезет. Некоторые находят достойную работу, иные попадают в местные беспаспортные бомжи, коротая жизнь в ночлежках в неустанном поиске работы.

Но все эти люди ехали по собственным документам. Клиенты «Марко-Поло-3» уезжали в страны Европы совсем на других условиях. За границей они получали не только легальное положение. Очень часто их уже ждал снятый или купленный на Лазурном берегу особняк. Были люди и попроще, но и им была нужна надежная крыша над головой. Главное — иметь деньги и связи.

Внедренный в «Марко-Поло-3» синдиткат процветал. Было задействовано много людей, имелись «дыры» на границах, но большинство клиентов оставляли Россию по турпутевкам по липовым документам, изготовленным в Бюрилево на складе у Михая. Внешне склад выглядел как обычное овощехранилице, добавим, бывшее, потому что формально здесь теперь хранилась сантехника, которой Михай подторговывал в какой-то лавчонке. О существовании склада и истинном его назначении в «Марко-Поло-три» знали только Леопольд Сепанович и Игорь Кроткий. В задачу последнего входило обеспечить клиентам визу и держать связь с заграницей.

Господин Фриско неукостительно исполнял все поручения Игоря и получал за это постоянную плату. Она была высокой, но это до времени не настораживало Фриско, он по-прежнему считал, что спасает людей от милитаристского режима. А что платят хорошо, так оно понятно. В России есть очень богатые люди, мир в последнее десятилетие вообще сильно разбогател.

Но недолго веревочке виться… Настал момент, когда Фриско понял, что спасает от закона вовсе не поборников правды, а всяческий сброд: уголовников, вконец проворовавшихся русских чиновников, которым надо скрыться от закона, киллеров, мелкую, мафиозную сошку, а, случалось, и крупных акул. Теперь он испугался.

Надя, подруга Игоря, была права, утверждая, что неприятности начались сразу после Нового года. Именно тогда Фриско первый раз передал тревожное сообщение, что совсем рядом с его рабочим местом шарит ИНТЕРПОЛ. Европа была озабочена огромным количеством беженцев, которые заполнили их жилое, отнюдь неполое пространство. Но беженец беженцу рознь. Никакому государству не захочется собирать у себя уголовников и убийц. А тут еще в лексиконе перебежчиков появилось грозное словосочетание «торговля наркотиками».

Дальше предупреждения из Рима посыпались валом, каждое сообщение по интернету гласило: «Опасно! Ко мне людей больше не посылать!», а тихий интимный шепот по телефону взывал к Игорю: выходи из игры, пока не поздно, спасай свою шкуру.

Легко сказать — выходи, а кто же его отпустит? Обо всех предупреждения из Рима Кроткий докладывал Леопольду Степановичу, но тот отмалчивался. У Игоря даже сложилось впечатление, что не Леопольд истинный главарь секретного дела. Видно есть кто-то покруче.

Не смотря на предостережения Игоря, в Италию опять были отправлены три клиента. Все они были люди риска: уголовник со стажем, по паспорту Иван Петрушевский, и два таджика, которые могли считать себя в безопасности только на краю света.

Троица благополучно достигла Италии, заказанный в Москве гид радушно раскрыл объятия, готовый показывать все туристичесике красоты, но нужные люди на контакт не вышли. Фриско категорически отказался работать с этими клиентами, ссылаясь на то, что он, де, предупреждал. В Риме разгневанный Петрушевский дозвонился до брата, уже известного нам Лаврика, и, понося всех последними словами, обрисовал ситуацию. Лаврик взял за грудки Михая. Тот обратился к Игорю. Времени на раздумье не было. Угадывая крутой нрав мнимого Петрушевского и опасаясь открытого скандала, Игорь воспользовался личными старыми связями и вывел троицу на Виктора Вершкова. Виктор не имел никакого отношения к «Марко-Поло-3», занимаясь бизнесом в «Зюйд-Весте». Конечно, у Виктора были связи, но во-первых — заплати, а во-вторых, он не хотел работать с незнакомыми людьми, опасаясь подставы.

Клиенты начали роптать, мол, за все заплачено, потом выследили Виктора на улице. Разговор пошел трудный, как-то сам собой перешел в драку, а мнимый Петрушевский, человек нрава истерического, потерял над собой контроль и за столиком в уличном кафе всадил Виктору в бок нож по самую рукоятку.

Гам, визг, откуда-то появилась полиция. Тут же на улице завязалась перестрелка, в которой один таджик был убит, второй схвачен, а ловкий Иван Петрушевский ушел. При вскрытии трупа у таджика в желудке была обнаружена капсула с наркотиками. Живого таджика вскрывать разумеется не стали, но обследовали весьма тщательно и тоже обнаружили в его чреве надежно упакованный героин.

Господин Фриско к этому времени уже все обустроил, и государство облюбовал, где можно будет тихо доработать до пенсии и встретить старость, и сбережения свои перевел в надлежащий банк. Нужен был только знак судьбы, чтобы выйти на новый жизненный виток. Убийство Виктора и наркотики в таджикских животах были выстрелом из ракетницы: беги! И он побежал, вернее полетел.

Но все мы были детьми, все пережили юность. А тогда мистер Фриско был очень порядочным и совестливым человеком. Уверяю вас, хорошие качества изжить так же трудно, как плохие. В память добрых отношений, благодарность здесь играла не последнюю роль, Фриско и послал Игорю белый конверт. Пользоваться интернетовской почтой на этот раз он поостерегся. Времени у него было в обрез, поэтому информация на диске была очень скупой. Главное было запастись нужными фотографиями. Он перевел их на диск, дал каждой подробное объяснение, а также записал вышеозначенный список, который должен был выполнить роль отступного. Игорь сообщит вам фамилии, а вы взамен дадите ему свободу. Совесть Фриско не мучила. Он знал, что все запечатленные на диске фамилии и связи будут вот-вот засвечены ИНТЕРПОЛом. Ах, наивный мистер Фриско. Так, на доверии, торговались только в шестидесятых.

Конверт он решил передать с верным курьером, но тот не явился к своему рейсу, поскольку был задержан в Риме по делу убийства Виктора как свидетель. Этого Фриско не знал и метался по аэропорту, как подстреленный заяц. Остатки добрых чувств жгли сердце. Вот здесь и повстречался он в Вероникой.

Но он побоялся просить милую женщину передать конверт с такой начинкой, как диск. Чего доброго и откажется. Фотографии пошли в конверт только для отвода глаз, между ними нужно было спрятать СД-диск. Вот и полетела в Москву дублированная информация.

26

Первая встреча двух «гигантов подпольного бизнеса» — Сержио и Леопольда Степановича прошла не совсем гладко. Леопольд вначале просто не поверил рассказу итальянца про сбежавшего чиновника и переданный случайным людям конверт.

— Откуда вы все это знаете? — повторял он. — И почему я должен вам верить?

Сержио не стал бить себя в грудь и клясться на крови, он просто положил перед Леопольдом Степановичем итальянскую газету и ткнул пальцем в заметку об исчезновении Фриско.

— В вашей прессе не было этого сообщения?

— Не сочли этот факт достаточно важным… — процедил сквозь зубы Леопольд.

— Тогда я с вашего позволения переведу, — и Сержио стал быстро излагать по-русски суть.

Хоть Леопольд не был силен в итальянском, у него хватило образования, чтобы прочитать фамилию чиновника в латинском написании и понять, что Сержио не врет. Теперь осталось только проверить точность информации на подчиненном, то есть поговорить с самим Игорем. Ушлый Зуев, он же Альберти (Сержио решил играть в итальянца до конца) сообразил, что привез в Москву куда более важное сообщение, чем предполагал ранее. Игорь знал о побеге чиновника и скрыл это! Следовательно, письмо Фриско было секретным не только для московской милиции, но и от функционеров в «Марко-Поло-3». Если его догадка верна, то он оказал турагентству неоценимую услугу, разоблачив врага в сердце предприятия.

К Игорю был послан Михай. Был бы Кроткий посмелее и поумнее, он бы догадался сказать — нет. «Что-то ты путаешь, человек хороший, никакого секретного письма я из Рима не жду» — вот и весь сказ. Доказать-то ничего нельзя. Но Игорь поплыл. Он уже решил, что каким-то чудом конверт от Фриско попал в руки Леопольда Степановича и его ждет неминуемая расправа. И Игорь честно сознался, да, Фриско вышел из игры и послал о том Игорю письмо, которое по недоразумению не было получено.

Если хочешь запутать противника — говори правду. Михай сразу решил, что Игорь врет, что секретная информация им давно получена и скрыта от начальства. Именно поэтому Кроткого решили посадить под замок и выяснить все тонкости дела. Если ты сидишь прикованный к водопроводному стояку, то все скажешь. Игорь живописал все неприятности злополучной пятницы, сообщил имя и приметы неведомой Елизаветы Петровны.

— Она непременно позвонит! — заверял Игорь своих тюремщикам. — Фриско не мог доверить передачу секретного диска глупому и необязательному человеку. Фриско замечательно разбирается в людях. Она позвонит и передаст конверт.

При этом Игорь молился, чтобы неведомая Елизавета Петровна была бы как раз глупой и необязательной. Не звони! — взывал он к ней. Черт его знает, что вздумалось сообщить Фриско в своем последнем письме. Может быть он собственными руками их всех сдал в ИНТЕРПОЛ? Тогда прощайся с жизнью, Игорь Кроткий.

И теперь он сидит прикованный к компьютеру и делает вид, что расшифровывает диск. Прикован он, конечно, не к самому компьютеру, а все к тому же стояку, только теперь уже не к руке, а к ноге его приторочена цепь. Цепь длинная, он без затруднений может добраться до выгородки в подвале, чтобы справить нужду. Дамы деликатно отворачиваются.

И ведь на сантехнике подрабатывает, жмот, а в своем собственном дому нужник привести в порядок не может! Именовать это сооружение унитазом не поворачивается язык, парашей это тоже не назовешь. Толчок — вот подходящее слово. Этот сантехнический механизм остался от прежних времен. В пору своей юности он носил гордое название — напольная чаша типа «Генуя». За долгую утилизацию напольная чаша поизносилась и сейчас представляла из себя чугунное жерло в полу. Вода на остаток поддона выплевывалась из трубы, на ней на двухметровой высоте сидел сгорбившись, как старый ворон, смывной бачок, к бачку была приторочена тонкая и верткая проволока с привязанной для устойчивости двухсотграммовой гирей.

Общение с «Генуей» ввергало Кроткого в ужас едва ли меньший, чем само заключение в подвале, потому что вонючая напольная чаша была зримым прообразом будущей тюремной жизни в зоне. Иногда здесь посещали его философские мысли о бренности всего живого: «А что если накинуть верткую проволоку на шею и кончить разом страх и унижение. Какая разница, где ты уйдешь из жизни?» Но он тут же представлял собственный труп — в подвале, у параши типа «Генуя». Тьфу, тьфу… Никогда! Лучше уж отвязать эту гирьку и запулить ей Лаврику в висок. А дальше что? Неминуемая лютая смерть!

Ах, право, если бы не Надя, то он наверное сорвался бы, наделал неисправимых глупостей. Надя и ее жизнерадостная родственница помогали ему надеяться если не на хороший, то хотя бы на сносный исход. И примечательно, что в радостной суете появления в подвале любимой, то есть Нади, и в суровых, последовавших за этим буднях, Игорь так и не понял, чья Вероника тетка. Все заслонило слово «Саратов». Оно казалось настолько конкретным и емким, что вообще не требовало дальнейшей трактовки. Поэтому Надя продолжала пребывать в уверенности, что Вероника — тетка Игоря, иначе почему он не удивился ее появлению, и Игорь в свою очередь был очень признателен Наде и ее родне из Саратова, которые жертвуют ради не только собственной свободой, но может быть и жизнью.

А Вероника?… Шустрая дама, ничего не скажешь. Иные в ее возрасте существуют на обочине жизни, им хорошо и покойно, а Вероника — как головешка в потухшем кострище. Кругом одни черные угли, только останки обугленного поленца тихо тлеют, а потом вдруг дунет ветерок, оно и вспыхнет ярко в ночи, привлекая к себе внимание случайных прохожих, ну и слабых мотыльков, конечно.

Вероника в заточении вела себя на первый взгляд беспечно, но на самом деле ощущала себя человеком, который находится в нужном месте в нужное время. Никакого нытья, никаких жалоб, ровное, доброжелательное отношение к страдальцам Наде и Игорю и явный нескрываемый интерес к тюремщику Лаврику. И что уж совсем удивительно, Лаврик откликнулся на ее внимание.

— Попей, баушка, чайку. Я свежего заварил, — бурчал Лаврик и ставил перед Вероникой эмалированную дымящуюся кружку.

Случалось, и пряник приносил или печенье в пачке, и все извинялся, что слишком сильно саданул «баушку» по башке. После чая они негромко беседовали, получая от разговора явный взаимный интерес. Что они обсуждали? Собачий вопрос. У этого бугая с мрачным взором, круглыми, как чайник, кулачищами и тридцатью словами словарного запаса, из которых тридцать процентов занимал мат, было в жизни две привязанности — любовь к брату, который отбыл за бугор под фамилией Петрушевский, и любовь к доберману Верному. Из-за постоянной занятости Лаврик почти не бывал дома, с доберманом гуляла соседка. Как было в этой ситуации не понять переживания плененной Вероники по поводу брошенной Муси!

Михай захаживал в подвал по десять раз на день.

— Не верю я, Игорек, что ты не можешь расшифровать диск. Наверняка у тебя есть ключ.

— Не могу найти нужного файла, — уверенно врал Игорь. Боюсь, что он в в другом компьютере.

— Даю тебе еще день. А то ведь мы найдем человека, который нам это послание прочитает. А ты в новом раскладе будешь не нужен.

Леопольд Степанович тоже нервничал. Больше всего на свете он не любил мокрые дела, а Михай, как на грех, подобрал компанию, которая работает словно начерно, спустя рукава. Напортачит, а потом приходится неминуемо вычеркивать, вычеркивать… людей из жизни.

Лаврик с напарником получили серьезный нагоняй от начальства — так бестолково провести простейшую операцию! Но отбрехиваться было легко, потому что в ругани Михая и Леопольда Степановича не было единообразия. Не договорились заранее, носороги, вот и дул теперь каждый в свою дуду. Михай пенял Лаврику, что тот не привез с собой передатчицу конверта.

— Хватать ее надо было за белы руки и вести в Бирюлевские сады. Мы бы здесь с ней на месте разобрались. С ветхой старухой не совладал!

— Не мог я ее в машину запихнуть, там овчарка была с меня ростом.

— Старушка что же, с волкодавом на встречу пришла?

— А я знаю? Не было мне там время соображать! Какие-то люди вышли из подъезда. Если б не они, я бы старуху уболтал, мол, сколько можно ждать, садись скорей в машину. Она бы и пикнуть не успела. Но собаки не люди. Они опасность раньше нас чувствуют. Овчарка мне прямо в глаза смотрела и шерсть на загривке дыбом. Здесь надо было сматываться, и чем быстрей, тем лучше.

— Что же ты, остолоп, перестрелку затеял?

— Какая перестрелка? Пальнул раз «Жука» по шине, вот и весь базар. Их там целая шайка!

— Трусоват ты Лаврик, вот что, — подытожил Михай, а Леопольд Степанович, доселе молчавший, повел разговор в другом направлении:

— С «Жуком» мне все ясно. Правильно, что не дал им увязаться за собой. Но какого черта ты с собой Надежду с ее дурацкой родственницей проволок. Тебе что было велено? Привести сюда подателя конверта, а Надеждой разобраться на месте. И вообще лучше было бы оставить ее на квартире до дальнейших распоряжений.

Вот здесь Лаврик признал без разговоров — виновен. На него свалилось вдруг столько неучтенных положений, что он растерялся. Во-первых, болтливая старуха в доме. Что с ней делать? Она явно подмяла под себя Надьку и того гляди обе в милицию побегут. Их вдвоем на свободе оставлять было никак нельзя, потому Лаврик и привез с собой весь улов — пусть с ними умные люди разбираются. А теперь Леопольд Степанович очень злится, что привезли лишнюю старуху, чем поставили все операцию на грань срыва.

— Надежду хоть запугать можно, а старуха совершеннейшая дура. У нее язык, что помело! Ты это понимаешь? Ну и что теперь с ними прикажешь делать?

— Да пусть в подвале посидят. Едят они мало. Не обеднеем. Ну а дальше — как дело пойдет.

Ясность во все эти вопросы внес итальянец Сержио. На этот раз, хотя сообщение было просто фантастическим, Леопольд Степанович поверил в него сразу. Оказывается, захваченная в заложники старуха, как сообщил Сержио, Вероника Викторовна Желткова, является жительницей Москвы, и Саратов здесь совершенно не при чем. Более того, эта ничья тетка и была доверенным лицом Фриско.

Веронику допросили. Она, не лукавя, ответила на все вопросы. А что ей лукавить? Мужчина в аэропорту попросил, и она исполнила его просьбу. А что не сразу конверт передала, так потому что телефон потеряла. Потеряла, а потом нашла. Помянули во время допроса и Яну Павловну. Вероника сказала, что уж ее-то племянница здесь совершенно не при чем. В этом и был Вероникин прокол. Родственники старухи с точки зрения Сержио опасности не представляли, они не знают, где содержится Вероника и выхода на туристический синдикат не имеют. Но сама старуха лжива, опасна и на слово ей верить нельзя.

Веронику вернули в подвал, а дальше состоялся хороший мужской разговор, де, что с этой сумасшедшей делать? Предложения высказывались самые разные, но как-то все сходились в одном — достаточно Вероника Желткова пожила на этом свете, пора и честь знать.

Допрос происходил тридцатого мая. Вечером это же дня Лаврик опять принес Веронике свежезаваренного чайку. На этот раз он не говорил с заложницей о добермане, а нагнувшись прямо к уху, прошептал:

— Сдается мне, баушка, что ты здесь не к дому. Лишняя ты у нас, потому что слишком много знаешь. Поняла ли или как? Завтра будем в это же время чай пить. Ты глаза пошире раскрой. Может кто ключи за шкапчиком забудет… на гвоздочке. Такое случается.

27

Яна вынула из сумки расшифрованный текст, отпечатанные с диска фотографии, записную книжку — помоечный трофей, и разложила все это на столе перед следователем Иваном Петровичем. От былого нерасположения к хаму и идиоту не осталось и следа. Не в обычае Яны было каяться даже перед собой, но теперь ей не на кого было рассчитывать кроме следователя. Она не примеряла на Ванечку тогу спасителя, но надеялась, что если у него самого мозгов не хватит, он найдет кого-нибудь профессионального и умного. Не может быть, чтобы не нашел. Этот профессиональный и умный должен будет защитить Яну от Сержио. Она сама подставила голову и теперь была уверена, что мнимый итальянец только ищет момент, чтобы трахнуть по этой голове, что есть силы.

Ванечка с хмурым лицом внимательно читал текст.

— Я готова ответить на все ваши вопросы.

— Вы уже отвечали, — буркнул Иван Петрович, не отрываясь от чтения.

— Тогда я была раздражена. Я нервничала.

— А сейчас, значит, успокоились, — в словах следователя звучала откровенная насмешка, он кончил листать записную книжку, отложил ее в сторону и поднял глаза на Яну. — Я готов выслушать заново ваш рассказ, но боюсь, что не смогу вам помочь. Это не в моей компетенции. Отдел, в котором я служу, занимается куда более скромными делами.

— Что же мне делать?

— Ждать. Можете покурить. А я пошел беседовать с начальством. Пусть решают, что с вами делать.

— А что со мной делать? Что-нибудь надо делать с преступниками, — начала закипать Яна, но следователь уже закрыл дверь.

Очень скоро, и десяти минут не прошло, Иван Петров вернулся.

— Мы сейчас отвезем вас в некоторое учреждение…

— У меня машина.

— Тем лучше. Поехали. Там я вас сдам с рук на руки.

Некое учреждение, не будем уточнять его название, было куда выше по статусу, что районное отделение милиции. Там не было сутолоки и пахло не сберкассой. Весь объем помещения от подъезда до кабинета главного был наполнен свежестью альпийских лугов и тишиной. Изредка в коридорах возникали сотрудники — гладкие, хорошо одетые, в меру озабоченные и профессионально доброжелательные.

В одном из кабинетов Яну ждала дама с фотографии. На этот раз на ней не было гранатовых бус, она была в розовом, опаловые гирьки вытягивали мочки ушей, и они казались продолжением серег. Вообще дама была очень похожа на свой фотографический эквивалент, только брови над суровыми глазами насупились и стали похожи на двух мохнатых гусениц, которые упали на ее лицо и заблудились на высоком лбу.

По-русски дама не знала ни слова, даже слово «пожалуйста» вызывало у нее легкое недоумение, и она тянулась глазами к переводчику, но последний был толков, быстр и разговор подвигался волне успешно. Бедный Леопольд Степанович и все его флибустьеры были обречены.

Вечером Яна позвонила Борису. Он немедленно прилетел на ее зов. Что, что, случилось? Он отчаянно жестикулировал и с такой быстротой задавал вопросы, варьируя вопросительные слова, что со стороны его можно было принять его за шамана, пытающегося пляской отогнать беду.

— Успокойся. Садись. Сейчас мы будем ужинать.

— Почему у вас, Яночка, такой грустный вид? Ведь история с диском кончилась? Ну, скажите — да. Или я чего-нибудь не понимаю? Ведь тучи рассеялись?

— Дело в том, что у меня есть свои личные тучи, и они никуда не делись. Ты будешь есть и слушать, а я буду рассказывать. Чай, кофе?

— Кофейку, пожалуй.

— Человек, которому эта тайна принадлежит, умер, — так начала Яна свой рассказ. — Другой человек, которому позарез была нужна эта тайна — тоже умер. Я не знаю существа дела. Одно в нем точно-слово нефть. Теперь я буду размышлять, а ты мне в этом поможешь.

Картина может быть такой. Глава фирмы, его звали Ашот, договорился поставить в Италию большое количество нефти. Все было схвачено. Организационными вопросами занимался заместитель Ашота — Генка Рейтер. Заказ был серьезный и предоплата была огромной. А потом выяснилось, что Ашот не может выполнить заказ. Здесь полная темнота: то ли танкеры не достали, то ли цистерны с нефтью заблудились в пути, а скорее всего Генка Рейтер не подмазал кого надо в правительстве, не получил квоту и фирму не допустили к трубе. Ашот так и сказал: «Генка всегда экономит, не может дать полноценную взятку, и мы терпим колоссальные убытки.»

Словом, Ашот предоплату вернул… правильнее сказать — не вернул, а спрятал до времени, надеясь, что итальянский заказ все-таки удастся выполнить. А Генка разорался: «Мы вместе рисковали! Я имею такое же право на эти деньги, как и ты!» Ашот ему на это ответил: «Ни черта ты не рисковал. Твоей подписи нет нигде. И словом своим ты никому не ручался. А я ручался и обманщиком быть не желаю». Поругались вусмерть. На следующий день Ашот попал в аварию. Что это было — случайность или убийство, я не знаю. На дорогах у нас ведь полный беспредел.

— Танкеры потом сыскались?

— Не знаю.

— Но нефть дошла до адресата?

— Не знаю.

— А что же вы знаете, Яночка? Чего вы боитесь?

— Я знаю, куда перевел Ашот эти деньги. И знаю — кому.

— То есть Генка Рейтер предоплатой так и не завладел?

— Нет. Ашоту удалось обвести его вокруг пальца.

— Серьезная история.

— И забудем о ней.

Яна села рядом с Борисом, уткнула лицо в его предплечье, а он погладил ее по волосам, а она еще теснее прижалась, а он что-то ласковое сообщил ей на ухо, сообщил столь тихо, что и не расслышишь. И видимо это были очень точные и емкие слова, потому что за ними последовали поцелуи.

Их разбудили в три часа ночи. Каково это — лежать рядом с любимым человеком и услышать вдруг чужой, злобный, угрожающий мужской рык, по-хозяйски ворвавшийся в тихий, овеянный лаской мир!

— Яна Павловна, — вальяжно просипела трубка, — отзовись. Что молчишь-то? Если ты чего-нибудь непотребное ментам сболтнешь… Ты поняла?

Голосу явно хотелось соскользнуть на привычный жаргон, именно в матерщине он обретал глубину и ясность, но обстоятельства не позволяли.

— Поняла иль нет?

— Поняла, — выдохнула Яна.

— Вот и то-то! Я не хочу, чтоб ты кончила жизнь в канаве.

Телефонная трубка еще что-то просипела нечленораздельное, закашлялась и сдохла. Яна потянулась за сигаретой, руки предательски дрожали. На этот раз Борис не шаманил, не задавал вопросов. Он только ловко нащупал в темноте зажигалку и засветил тоненький фитилек.

Но правду говорят, за влюбленных Боженька хлопочет. Они и словом не успели перекинуться, Яна сделала всего три глубоких затяжки, а телефон ожил вновь. На этот раз трубкой завладел Борис. Сейчас он, ему, негодяю, сук-кину сыну — все скажет! Но ничего говорить не пришлось. Борис только ойкнул, и передал трубку Яне.

— Лизочек, — раздался дребезжащий голос Вероники, — Лизочек, я сбежала.

— Это не Лиза, это Яна, — закричала она в трубку. — Теть Вер, откуда вы говорите?

— А где Лизочек?

— Она у себя в Десне. И Сонька с ней. Теть Вер, умоляю, объясните, где вы находитесь?

— Яночка, я не знаю, где я нахожусь. Вокруг сады. Очень красиво. Я украла ключи. Вернее, мне помогли их украсть, а телефонную трубку я сама умыкнула. Боюсь, что они меня уже хватились. Они про меня все знают. Ужасные люди.

— А кто это — они?

— Не знаю. Урки. У них там помещение есть, где печатают документы, дипломы, пенсионные книжки, а может быть и деньги. Яночка, мы должны как-то встретиться. Если они меня догонят… плохо, одним словом.

— Скоро их всех накроет милиция.

— Это замечательно, но пока их поймают, они могут нас всех перестрелять. Мы должны спрятаться. Зови Лизоньку и Соню и поедем все вместе ко мне на Соколиную гору. У меня там правда даже забора нет, но вокруг живут очень серьезные люди. Они не дадут нас в обиду. Ой, я боюсь, что батарейки сядут. Нам надо встретиться, а я не знаю куда идти.

Трубкой завладел Борис.

— Вероника Викторовна, я Янин друг. Слушайте меня внимательно. В каких бы вы садах в Бирюлево не находились, вам надо идти на север.

— А как я пойму, где север?

— По Полярной звезде, — в Борисе проснулся мореплаватель. — Полярную звезду найдете? Она в Малой Медведице. Идите на север. Сады плавно перетекают в Царицынский парк. Мы с Яной сейчас выезжаем. Мы будем ждать вас около метро Царицыно.

— Не надо на метро. Я там боюсь. Он наверняка организуют погоню. Я лучше буду ждать вас на царицынском мосту. Знаете мост, который построил Баженов? — телефон пискнул и отключился.

…

Вероника была права, на складе ее действительно хватились.

— Да как же она убежала? — негодовал Лаврик.

— Ключ украла, не иначе.

— Звони Леопольду, буди Михая!

Первый вопрос, который задал прибывший на место Леопольд, был:

— А Игорь?

— Игорь на месте. И баба его с ним.

— Так надо же поспрошать!

Пошли, поспрошали. Игорь смотрел на всех волком, а Надя прямо таки зашлась от слез. Оказывается, Вероника Викторовна и ее собой звала, но куда же она без Игоря?

— Да и не хотим мы никуда бежать. Для Игоря дело — самое главное на свете. Он вовсе не собирался кого-либо предавать. Если бы он во время диск из Рима получил, он бы вам сам его отдал. Мало ли, что Фриско психует и в бега подался. Игорь-то здесь при чем? Игорь знает, какая у вас надежная крыша и все такое. Мы только что квартиру купили, над надо ее мебелью обставлять. Деньги позарез нужны. Скажи им, Игорь!

Словом, Надя была очень убедительна, но точку в разговоре поставит именно Игорь. Он отсмотрел весь спектакль, а потом сказал как бы между прочим:

— А я диск расшифровал. Вот текст. Можете ознакомиться.

28

В Царицынском парке было туманно и пусто. Светало. Близость огромного города никак не угадывалась, даже шум просыпающейся Москвы сюда не долетал. В мокрой бузине около фигурных ворот вдруг запела, защелкала, потом рассыпалась бисером какая-то птица.

— Соловей что-ли? — спросила Яна.

— Он, — кивнул Борис.

Красиво…

— «Везде вид резвости, небрежности, свободы: искусство здесь в подданстве у природы», — певуче прочитал Борис, Бог знает, какие только стихи не роились в его подбитой всеми сквозняками голове.

— Ну и где мы здесь ее найдем? Сплошной лес! Надо было ждать Веронику у метро. Там тебе никакого вида резвости и свободы.

— Яночка, но она сама сказала — на мосту.

— Не забывай, ей хорошо за шестьдесят. Может она валяется где-нибудь под кустом. Ты здесь хорошо ориентируешься?

— Сейчас сорентируюсь. Вот стенд, на нем план парка. Будем искать мост.

Царицыно, когда то прозываемое Черные грязи, а в советское время переименованный в Ленино, от чего и пришло в полное запустение, теперь, наконец, приобрело статус музея. Павильоны, а также дворы и парковые дорожки были приведены в порядок, и каждый поворот тропинок украсился указателем. Они и привели наших героев к мосту.

Издали фигуру Вероники — а иначе кто мог здесь торчать в утренний час — вначале приняли за фонарь. Потом рассмотрели — человек. Фигура казалась невесомой, придуманной, как и сам мост с его готическими формами и сложным декоративным убранством. Могучие подпорки выступали из туманной мглы и казалось, что не ручей журчит по дну глубокого оврага, а полноводная дымная река тихо струит воды.

— Теть Вер, это вы? — крикнула Яна и побежала к мосту.

Фигура не отозвалась, только странно обмяла, перевесившись через парапет. Голова Вероники поникла, словно она раздумывала, не нырнуть ли ей в эту бездонную синь.

— Мы идем! — крикнул Борис, вбегая на мост.

Бедная Вероника! Она совершенно обессилила. В мокрых от росы волосах запутались травинки и какие-то мелкие цветки, может быть прошлогодние семена. Рукав от платья был оторван, туфли она потеряла, мобильник тоже. Пальцы с остатками лилового лака легко гладили Яну по плечу, потом также естественно стали гладить Бориса. Видно, она хотела что-то рассказать, но звуки не прорывались наружу и, оставив попытку выразить в словах радость, а может быть печаль, она вдруг с вымученной улыбкой обвисла на руках Бориса. Яна меж тем быстро набирала на своем мобильнике нужный номер.

— Мы нашли ее, — сказала она в трубку и отключилась.

Видимо, людям на другом конце провода больше ничего не надо было объяснять. Предпринимая ночной вояж, Яна обо всем успела договориться с Иваном Петровчием.

— Сейчас сюда приедет группа быстрого реагирования, — продолжала Яна, — кажется это так у них называется. Теть Вер, вы сможете им показать?

— Ничего она не сможет. Она чуть живая.

— Да посади ты ее на лавку! — прикрикнула Яна на Бориса. — Надо было коньяку с собой прихватить. Как мы, идиоты, не догадались?

Вероника привалилась спиной к садовой скамейке, облизнула губы, словно проверяя, нет ли на них капель коньяка, и, совладав, наконец, с языком и гортанью, сказала тихо:

— Я покажу…

…

Утром в «Марко-Поло-3» нагрянул отряд ФСБ. «Всем к стене! Руки за голову!» Обыск по всем правилам — все, как обычно. Нарядные, ухоженные, трудолюбивае и профессионально вежливые сотрудницы турагентва прямо-таки кисли от страха.

Переворошили все бумаги. К удивлению боевого отряда в бумагах и компьютерах не только не нашлось какого-либо криминала, но все вся бухгалтерия была в идеальном порядке. Все учтено, всем заплачено, с налоговой инспекцией твердая любовь, с пожарниками — вечная дружба, санэпидемстанция и общество охраны животных также не возражали против существования данного турагенства.

Теперь надо было заняться сотрудниками и отделить чистых от нечистых, то есть разобраться, какой пуповиной прирос к «Марко-Поло-3» к загадочному складу в бирюлевских садах. Естественно, разговор начали с директором фирмы и его заместителем. Директор заметно нервничал, а Леопольд Степанович был спокоен. Перед тем, как нагрянуло ФСБ, он успел позвонить Михаю и справиться, не сыскалась ли старая Вероника. Михай ответил, что не сыскалась, но в основном все спокойно.

— Сидите тихо, после обеда приеду, — распорядился Леопольд Степанович.

Он не знал, что ночью все бирюлевские сады пошли с сетью молодые люди в знакомой пятнистой форме. Склад они захватили тихо, как говорится, одним прыжком, и теперь Михай сидел в наручниках около уже известного нам стояка и отвечал по телефону только то, что ему велено. Не знал Леопольд Степанович также про строгую женщину с бровями, похожими на гусеницы.

Не будет ошибкой сказать, что первую скрипку в уничтожении преступного синдиката сыграл ИНТЕРПОЛ. И не потому, что в наших МВД, ФСБ, КГБ, УВД и так далее сотрудничают нерадивые люди и прожженные взяточники. Люди как люди, просто дел у них невпроворот. Течет корабль правосудия, и все дыры надо как-то подлатать. Сотрудников мало. Платят в рублях и все норовят мелочью рассчитаться, поэтому лучшие кадры ушли работать в фирмы. И правильно сделали, между прочим. У каждого следователя по двадцать дел, тут тебе и наркотики, и коррупция, и убийства, и торговля детьми, и киллеры, и побеги заключенных, и… долго можно перечислять. Телевизор все смотрим.

Дела закрывались медленно, а новые поступали ежечасно. Турфирма закон нарушает? Ну и черт с ней. Пока не до нее. Работают и пусть работают. Но уж если гражданку Желткову похитили, семья крик подняла, да еще ИНТЕРПОЛ подоспел, тут уж надо навалится всем миром и взять негодяев.

Особую ценность для дамы из Италии имела похищенная Вероникой записная книжка. Слегка попорченные листки содержали в себе столь обширную информацию, что работать с ней можно было не один год. Сиди, читай, отгадывай кроссворд, ходи по адресам. Ведь мало знать, что человек нарушил закон, его еще надо за руку поймать, арестовать умело и свидетелей найти.

Ясное дело, что тропочка, по которой пойдет следователь, в конце концов приведет к господину Фриско. Пока он еще на свободе и не подозревает, что его ждет камера улучшенной планировки — все-таки чиновник такого ранга! А может штрафом откупится и получит сколько-то там лет условно. Как-то не хочется двумя руками толкать господина Фриско на скамью подсудимых. Все-таки не худший он человек в нашей истории. Но все равно — виноват. Сколько ему сейчас? Пятьдесят семь стукнет в сентябре. Отсидит он свое срок и начнет новую жизнь, чистую и скромную.

Да, мы забыли сказать, Сержио Альберти пока не попал в руки правосудия, и вряд ли попадет. Когда ФСБ шло с сетью, он нашел малую брешь, назвался угрем и, извиваясь всем телом, выплыл на свободу. Его уже нет в Москве.

29

Историю на этом можно было бы окончить, но она получила совершенно неожиданное продолжение, которое не имело никакого отношения к делам «Марко-Поло-3», но было напрямую связано с личной тайной Яны.

Мы не упомянули, как-то места не нашлось, что в разгар милицейских страстей, а именно в тот день, когда Яна возвращалась от оперуполномоченного Ивана Петровича, уже на подходе к дому она столкнулась нос к носу с человеком, который в свое время так живо напомнил ей покойного бухгалтера. На шее у него по-прежнему красовался длинный пластырь. Яна с испугом подумала, а не заклеивает ли он какой-нибудь ужасный шрам? Во всем прочем мужчина был очень приличен, даже элегантен, от проливного дождя его защищал огромный черный зонт с перламутровой ручкой.

Он окинул Яну внимательным взглядом и даже сделал какой-то жест, после которого обычно заговаривают с прохожими, уточняя время или адрес. Но мужчина ничего не спросил, а круто повернувшись зашагал прочь. У Яны создалось впечатление, что он хотел ей что-то напомнить, и не слежку, которая ее так напугала, а что-то давнее, подсознательное. Но она не в силах была отгадывать чужие загадки. Яна устала, промокла и была ужасно зла от недавней беседы с Ванечкой Петровичем.

Потом был ночной звонок (это когда она лежала в объятиях Бориса), а спустя полмесяца, как раз накануне их отъезда в Усть-Нарву, этот же самый тип с пластырем на шее явился к Яне домой. Кепчонка, легкая куртка, под мышкой аккуратненький газетный сверток, обвязанный шпагатом, обычно таким шпагатом опутывают торты, и доброжелательная улыбка на тонких, бескровных губах.

— Позволите войти, Яна Павловна?

— Пожалуйста…

Нет, прежде чем продолжать, пожалуй стоит объяснить суть дела. Но как ее объяснишь-то? Здесь, пожалуй, еще один роман надо писать, и то не доберешься до сути. С засекреченностью наших нефтяных дел может поспорить разве что масонская ложа.

Жили два друга — Ашот и Георгий. Зимой они проводили время в Ереване, учились в школе, а летом приезжали в небольшую деревеньку близ Гориса — каждый к своей бабушке. Потом судьба разметала их в разные стороны, а в гремучее перестроечное время они встретились в Москве. Встретились и поняли, что уж кому-кому, а они друг другу могут доверять во всем.

У бабушки Георгия была молодая корова, белая и прекрасная, как Ио. Дом с галереями и балкончиками прилепился к скале. Скот держали здесь же под открытым небом на поросшей травой лужайке, окруженной гранитными влунами. Попасть на эту полянку можно было только через облупленную, крашенную синей краской дверь, примыкавшую к галерее. К двери вели щирокие каменные ступени. Это было любимое место детских игр.

А бабушка Ашота держала коз, овец и пчел. Еще они с Георгием любили плоскую крышу в ее доме. На этой крыше сушили фрукты. Здесь даже зимой пахло изюмом и курагой. По старой алыче они спускались с крыши к самому берегу бурной реки. Мокрые и темные от ключей скалы оплетала ежевика. На дальнем зеленом склоне паслись лошади. По утрам над горами мотался туман. Еще были старый собор со сквозняками и черное кладбище с узорными хачкарами и сиренью. В соборе всегда горели воткнутые в песок свечи.

Когда Ашот и Георгий обговорили дело, решив дальше работать вместе, Ашот сказал:

— Если что, позаботься о моих…

— Да будет тебе каркать, — отозвался Георгий. — Провернем все в лучшем виде.

— И еще прошу. Не забудь Яну Павловну. Я ее люблю. Ты знаешь.

— Когда познакомишь-то? — весело спросил Георгий.

— Познакомлю… Если Генка Рейтер дорогу перебежит, его не жалей. Пустой человек!

Когда предсказания Ашота сбылись, Георгий не стал мстить за друга, но через год, когда Рейтер опять решил заняться нефтяным бизнесом, пытаясь ловить рыбку в мутной воде, с ним за все посчитались.

…

Ну а теперь можно продолжить.

— Позволите войти, Яна Павловна?

— Пожалуйста…

Яна отступила в глубь коридора, думая с опаской — мама дома, Сонька гуляет, ничего плохого не может произойти. Мужчина уверенно прошел в гостиную и положил сверток на стол.

— Это вам, Яна Павловна, — сказал он негромко, — за молчание и мужество. Я знаю, что вы по другому делу работали с милицией, но проявили выдержку, понимание и такт.

Яну вдруг дико разозлил этот настырный мужичишка, а больше всего набор штампованных фраз. Что он перед ней лицедействует? Идиоту ясно, что это взятка. Может быть Рейторовские холуи стараются?

— Я не проявляла ни того, ни другого, — отчеканила Яна с металлом в голосе. — Что в этом свертке?

— Проценты с вашего молчания. Вы их заработали.

— От кого эти деньги?

За дверью раздался шорох, и гость перешел на шепот.

— От Ашота, царство ему небесное. А послал меня к вам — Георгий.

— Танкеры дошли до клиента?

— Именно.

— Так, значит… Я еще хотела спросить. Мне тут кто-то звонил с угрозами… ночью… недели две назад. Не от вас?

— Да посмели бы мы угрожать вам, Яна Павловна. Угрозы мало кому помогают. Разрешите откланяться?

«А Генка Рейтер, глупый, толстый Генка — ваших рук дело?» — хотелось крикнуть Яне. Не спросила, только выдавила из себя через силу:

— Прощайте.

Она проводила гостя, закрыла дверь, привалилась к косяку. Ноги ее не держали. Кто же он — этот мнимый бухгалтер? Кому он служит — уголовникам или законопослушным чиновникам? Он ведь не ответил ни да, ни нет… Но разве их сейчас различишь визуально — где чиновник, а где бывший зек?

— Мама! — крикнула она что есть мочи! — Там сверток на столе. Вскрой его пожалуйста.

Елизавета Петровна проследовала в гостиную, потом склонилась к свертку, прислушалась.

— Не тикает, — сказала она задумчиво.

Яна подошла, встала рядом. Наивность матери, как всегда, вернула ей спокойствие и даже настроила на философический лад.

— Ты думаешь, что там бомба? — спросила она с истерическим смешком.

— Там может быть все, что угодно. Я не вышла к вам, потому что боялась навредить. Но в моих руках была телефонная трубка. Яна, еще не поздно позвонить в милицию. Я слышала ваш разговор. Почти весь.

— Хватит с нас милиционеров. Эко ты пристрастилась к разговорам со следователями, — приговаривала Яна, пытаясь разорвать опутывающий сверток шпагат.

— О каких процентах он толковал?

Шпагат не поддавался, пришлось искать ножницы. Наконец газетная кожура была сорвана. Доллары… аккуратненькие пачечки… сто тысяч, как один цент.

— Какой ужас! — сказала Елизавета Петровна.

— Жмоты! — отозвалась Яна. — Проценты должны быть гораздо больше… — она нырнула пальцами в волосы, задумчиво почесала голову. — Но с другой стороны — там семья… С ними тоже надо поделиться. Законная жена, два сына, еще, наверное, внуки, бабушки, дедушки…

— Яна, о чем ты говоришь?

— И мне тоже надо будет поделиться. Мам, поедешь в Париж? Или в Лондон? Веронику возьмешь с собой. Она заслужила. И опять же яхту надо достраивать…

— Это грязные деньги, — сказала Елизавета Петровна. — Ты не имеешь права их брать.

— А куда их по-твоему мне надо деть?

Обе не заметили, как появилась Соня, видно открыла дверь своим ключом и подивившись необычной тишине, подошла к столу на цыпочках. Подошла и замерла, зачарованно глядя на зеленые бумажки. Первой опомнилась Яна, сгребла доллары в кучу, положила их в бар и заперла на ключ.

— Соня, иди в свою комнату!

— Я-то пойду, — пропела Соня. — А вы дальше будете ругаться?

— Скажи мне, эти деньги прислал тебе отец ребенка? — взмолилась Елизавета Петровна. — Тогда я еще что-то могу понять. В противном случае от них надо избавиться. Если не отдавать в милицию, то можно употребить их на добрые экологические дела.

— Знаешь что, мам, я тебе отдам твою долю и делай с ними что хочешь. Можешь перевести их в детский дом или вложить в коммунальное хозяйство, правительство утверждает, что это очень насущно. Можешь с их помощью латать озоновую дыру, только не забывай, что озону твои купюры, что слону дробина. Можешь бороться с ядерными отходами.

— А можно, баш, выйти на балкон, разжать руки, и полетят наши деньги, как голуби, — протрубила Соня в приоткрытую дверь.

— Сонька, брысь! Собирайся в дорогу. Упаковывай английские учебники.

— Ты мне так и не скажешь, кто отец ребенка? — Елизавета Петровна перешла на шепот, голос ее дрожал.

— Мама, зачем тебе это знать? Его нет в России. Я вообще не знаю, где он находится.

— Тогда скажи, откуда эти деньги?

В дверь опять просунулась улыбающаяся рожица Соньки:

— Давайте будем считать, что отец ребенка — дядя Боря.

— Что ты такое говоришь? Да твоего ли ума это дело? Как тебе не стыдно подслушивать?

— Бабушка, какая ты наивная, неужели ты не понимаешь, что у них роман.

Все, окончен разговор. Яна ушла на кухню. Елизавета Петровна села на диван, поджала губы. В глазах уже закипали слезы. Пусть живут, как хотят. Это поколение не желает слушать старших! Ну и шут с вами.

Она включила телевизор. Там шла старая грузинская комедия. Четверо мужиков — дорожных рабочих-валяли дурака. Они делали это с полной серьезностью и абсолютной уверенностью, что это и есть полезный труд, из-за чего все выглядело особенно смешно. И тут она его узнала: того самого, из римского аэропорта, в стоптанных туфлях из свиной кожи, вспомнила, как он покупал в трех экземплярах песочные часы. На экране он был такой же пузатый коротышка, только молодой и очень обаятельный. Сейчас этот актер стар и богат, тучен и наверное болен, но лицо его сохранило то же самое выражение благодушия и серьезности. Конечно, там есть ирония, и насмешка над собой, но их можно рассмотреть только в сильнейшую лупу. И не рассмотреть даже, а угадать.

Обидные слезы вылились уже совсем по другому поводу. Это были слезы умиления. Круг замкнулся. Римская история кончилась. Иначе зачем он опять появился перед ее глазами — толстый, смешной и мудрый человек?

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg