«Лувр делает Одесса»

Лувр делает Одесса (fb2) - Лувр делает Одесса 1200K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Александровна Роговая

Елена Роговая Лувр делает Одесса

1

Художественное оформление Алексея Дурасова

В оформлении переплета использована иллюстрация Владимира Симонова

Глава 1

Глубокой осенью 1860 года в уездном городке N Минской губернии уже немолодая женщина родоразрешилась здоровым мальчиком. Появившись на свет, Фима не стал сразу же заявлять о себе громким криком, отчего изрядно напугал и без того взволнованную мамашу. Новорожденный несколько секунд молча лежал в руках акушерки, и лишь когда получил крепкий хлопок по попе, вздрогнул и разразился пронзительным криком.

– Радуйтесь, уважаемый Хацкель, вы стали отцом в третий раз и совсем не напрасно, – облегченно вздохнула акушерка из-за тряпичной шторы, отделяющей кровать от небольшой кухни. – Прекрасный ребеночек, и с Беллой, несмотря на большой перерыв между родами, все в порядке. В ваши годы и такое счастье! Мальчик после двух девочек – утешение и подмога в старости. Желаю вам долгие годы оставаться в мужской силе. Примите младенчика, воспитывайте, а я пойду домой. Устала. Возраст, знаете ли. Мальчика как назовете?

– Хаимом будет, как мой дедушка, – еле слышно произнесла Белла.

– Фимой так Фимой. Красивое имя. Прям как у сыночка поручика Рыбникова. Хорошо, что так назвали, а то бы я забыла к ним сегодня зайти. Ихний ребеночек по ночам спать не желает. Может, болит чего, а может, ночь с днем перепутал? Кричит который день. Его бедную мамашу уже тепает. Бог даст, сия оказия вас минет. Оставайтесь при солнце в бодром здравии, а при луне в блаженном спокойствии. Очень важно кормящей мамаше высыпаться, если еще не забыли. Хотя ваш мальчик не выглядит крикуном, можете мне поверить. На своем веку я их немало приняла в этот грешный мир. Характер по первому вздоху определяю, – отрапортовала акушерка, пряча в карман скромное вознаграждение за родовспоможение.

Фима Разумовский и впрямь не был крикуном. О себе напоминал при появлении голода, иногда хныкал от сырости в пеленках и весело гулил всякий раз, когда сестры с матерью обращали на него внимание и потрясывали над люлькой костяными пуговицами, нанизанными на суровую черную нитку.

На пятом году Фиминой жизни в дом пришел меламед [1] Мордехай.

– Фима, хочешь в школу? – вкрадчиво спросил он.

– Неа, – без энтузиазма ответил Фима, ковыряя палочкой земляной пол.

– А в армию?

При слове «армия» Фима прекратил свое занятие и с интересом посмотрел на меламеда:

– Хочу.

– Уважаемый Мордехай, не слушайте бестолковое дитя, – поспешила исправить неловкую ситуацию мать. – Он еще не знает, чего в жизни лучше хотеть. Зачем ставить такие серьезные вопросы ребенку, когда есть мама? Спросите меня, и мы ответим.

– Ефим, не спеши расстраивать и без того бедных родителей. Если ты будешь хорошо учиться в хедере [2], тебя возьмут в иешиву [3]. Если будешь хорошо учиться в иешиве, то сможешь стать зятем безграмотного, но о-о-очень богатого торговца. Фима, это престиж и единственный путь к успеху для юноши из семьи без достатка. Так ты хочешь стать зятем богатого человека или все-таки в армию?

– Хочу стать зятем.

– Вот это другой разговор!

Меламед открыл молитвенник и позвал к себе мальчика. Ткнув толстым пальцем в первую букву, он торжественно произнес:

– Фима, это буква «алеф». Она похожа на быка. Посмотри, навсегда запомни и повтори.

– Это буква «алеф», и она похожа на быка, – протяжно произнес Фима.

В ту же секунду, откуда ни возмись, на голову будущего ученика упало несколько мелких монет.

– Вот видишь, не успел ты выучить первую букву, как на тебя уже посыпались денежки. Представляешь, что будет, когда ты станешь грамотным человеком?

– Это правда, Хаим. Слушай, что тебе образованный человек говорит. Выучишься, станешь богатым и купишь себе место в синагоге у восточной стены, где сидят только уважаемые люди. Правда, Мордехай? – добавила мать пару слов к убедительной речи меламеда.

Детские глаза загорелись радостным блеском, и согласие на ежедневное посещение хедера было незамедлительно получено.

С утра до вечера отрок зубрил Пятикнижие Моисея под руководством ребе Семена – бывшего николаевского солдата, весьма неплохо выговаривавшего букву «р» и всякий раз лупившего босяка Фиму, когда тот умудрялся засыпать во время уроков. Лишь по пятницам и в первый день каждого нового месяца детей отпускали домой немного раньше. Такому послаблению ученики были несказанно рады и покидали духовную школу с восторженными криками и свистом. Большого рвения в изучении закона Божьего Ефим не проявлял. Более того, от скуки всякий раз норовил что-нибудь нарисовать на парте, чем немало огорчал учителей и набожных родителей. Дома, в свободное от древнееврейского языка, литературы и Талмуда время, горе-ученик прятался в укромный уголок и занимался лепкой фигурок из хлебного мякиша или глины, но чаще всего царапал гвоздиком витиеватые узоры на мебели и стенах. Делал он это «ой, как красиво!», и у отца не поднималась рука наказывать сына за порчу имущества. Все, на что попадал Фимин взгляд, вскоре превращалось в нечто особенное, вызывая восторг не только у родственников, но и любопытных соседей.

– Хацкель, ты только посмотри, как он колупает своими пальчиками щерти шо! – по-доброму ворчала бабушка, рассматривая изрезанную ножку табурета.

– Мама Фрейда, я не знаю, к худу это или к добру, но уже поздно говорить «ша». В доме не осталось места для его художеств! Наверное, это талант. Вы как думаете?

– Сы́ночка, спасибо, что спросил свою старую, но ещо умную маму. Раввином, как я посмотрю, он уже не станет, а меламедом, как и умереть, успеет каждый день, поэтому пускай уже делает шо хочет, а мы будем посмотреть.

– Жена, скажи, ты когда-нибудь в своей жизни видела музэй?

– Хацкель, ты хочешь надо мной смеяться?! А то ты не знаешь, что евреям запрещено покидать местечко!

– Хочу, Белла, смеяться, но только не над тобой, а над теми, кто придумывает с нами такую глупость. Скажи, я чем-нибудь отличаюсь от Арбузова, Пономарева или Якушева?

– Как ты можешь сравнивать себя с Якушевым! К Юрию Адамовичу нужно обращаться «Ваше благородие», а к тебе просто: Хацкель Разумовский.

– Так и есть, но я больше чем уверен, «Его благородие» тоже в музэе никогда не был, хоть ему разрешено по всем городам свободно ездить. Белла, если бы он к нам зашел и посмотрел, как красиво делает наш мальчик!

Видя, с каким упорством сын облагораживает домашнюю утварь, родители немного подумали и подарили чаду карандаш, открыв ему тем самым дорогу в светлое будущее. Потом еще немного подумали и приложили к подарку маленький перочинный нож. Получив таким образом родительское благословение, Фима, за неимением чистых бумажных листов, тут же разрисовал книги с молитвенниками фигурками людей и животных. Вскоре с помощью подаренного ножа все нарисованное он вырезал из дерева. Над каждой миниатюрой юный мастер корпел по несколько часов, аккуратно, слой за слоем, срезая лишнее. Тонкие кудрявые стружки падали на пол, и мускулистые тела воинов становились совершеннее с каждым срезом. Своих героев Фима «одевал» в одежды римских легионеров, передавая до мельчайших подробностей не только складки на костюмах и оружии, но даже выражения лиц. Когда этап работы по дереву прошел, он заказал у кузнеца полоску из меди, которую каждый день гравировал с завидным упорством. Изнахратив железяку вдоль и поперек мельчайшими узорами, он вооружался отцовым напильником и насколько хватало детских сил полировал использованную поверхность, подготавливая место для следующей работы.

Фимино мастерство совершенствовалось с каждым днем. Оно оттачивалось вместе с камнями и деревяшками, с набросками рисунков на бумаге, да и просто на земле с помощью острой палочки. Руки обретали твердость, пальцы чувствительность к сопротивлению материала, глазомер безошибочно определял перспективу и угол обработки поверхности, а мозг рождал и надолго удерживал в памяти будущее творение.

Каждую неделю Хацкель брал сына на рыбалку. В один из таких дней, сидя на берегу и скучая, Фима попросил отца срубить ему хлыщ орешника.

– Опять будешь резать? Вот дал же Бог беспокойные руки! Даже на рыбалке не можешь тихо посидеть. Рыба, она же тишину и покой любит, а ты щас стружками всю воду забросаешь, – ворчал Хацкель, пробираясь сквозь заросли орешника в поисках толстой и ровной ветки.

Возвращаясь с рыбалки домой, Разумовские повстречали купца Винокурова. Увидев у мальчишки необычную удочку, он подозвал его к себе.

– А ну-ка, покажи, что за интересная штуковина оттягивает твою руку.

Фима с радостью протянул купцу новое удилище. Винокуров долго вертел его в руках, гнул, проверяя гибкость, рассматривал витиеватые узоры, прикидывал на вес, много раз сжимал резную рукоятку и от удивления цокал языком. Потом, не спрашивая согласия мастера, вытащил из кармана три копейки, отдал Фиме и забрал удочку, попросив его сделать за неделю еще хотя бы пару подобных. Фиминой радости не было предела. Хацкель, видя, какая удача подвернулась, опередил с ответом счастливого и на все согласного сына:

– Он бы с удовольствием сделал вам не одну шикарную вещь, но учеба в хедере отнимает много времени. Зубрит день и ночь, знаете ли, день и ночь! Добавьте по копеечке на каждое удилище, и я позабочусь о проблемах в школе.

– Полушка, и не больше.

– Тогда по денежке, и договорились, – подытожил Хацкель, резко одергивая сына за руку, котороый чуть было уже не согласился нарезать удилищ за «большое спасибо».

От внезапно свалившейся удачи и первого заработка Фима чуть не потерял сознание. Волна счастья накрыла его с головы до пят, и он вспомнил слова Мордехая и денежки, падающие на голову неизвестно откуда. «Вот, началось сбываться без всякой грамматики и Пятикнижия», – подумал он и пулей побежал домой рассказывать матери об удачном гешефте.

Глава 2

Как и договаривались, через семь дней Хацкель пришел в лавку Винокурова. Он аккуратно разложил пять удилищ на прилавке и, хитро щурясь, отошел в сторонку, давая купцу возможность спокойно рассмотреть товар. Артемий Григорьевич спешно надел пенсне и склонился над рыболовными снастями.

– Ты смотри-кась, как он ловко узор закрутил! Вроде бы ножичком самую малость пошкрябал, а оттенок у дерева уже другой, и смотрится богаче. А в эту даже другие кусочки дерева умудрился вставить. И подогнал-то как ловко! Это уже инкрустацией называется. Мастак твой сын, скажу я, уважаемый папаша. Хороша работа! Будь по-твоему, наброшу по копеечке за каждую!

Пока Хацкель подсчитывал в уме прибыль, Винокуров унес товар в подсобку и вернулся оттуда с деньгами. Хацкель остался сделкой весьма доволен, впрочем, как и купец. Уже на следующий день он покрыл удилища лаком и выставил их на продажу на порядок дороже от закупочной цены.

Фимина слава не заставила себя долго ждать. Она, как рыбка, клюнула на красивую, мастерски выполненную удочку и тут же попалась. Благодаря таланту юного гения и его необыкновенной остроте зрения к тринадцати годам его уже знали за пределами местечка. Cам помещик Добровольский пожелал отгравировать у него столовое серебро. Ради такого случая Фима не пожалел фантазии и украсил овальное блюдо сценой охоты на кабана. К назначенному сроку Петр Евстафьевич лично приехал оценить работу. Он взял блюдо в руки и, подойдя к окну, принялся его скрупулезно рассматривать. В дубовом лесу собаки рвут подраненного зверя, свирепо, до последнего вздоха сражающегося за свою жизнь. Лохматая борзая, поддетая клыками, летит в сторону. Она изгибается от боли, из лапы льется кровь, но это лишь раззадоривает других псов. Только одна собака неизвестной породы наблюдает за сценой издалека, трусливо прижавшись к ноге хозяина.

– Не ожидал! Не ожидал увидеть нечто подобное! – похвалил помещик Фиму. – Уважил так уважил. Какой накал страстей! Прям настоящая жизнь! Сам много раз на кабана ходил, не одну собаку покалечил, стравливая с клыкастой зверюгой. А ты где все это мог видеть? В книжке или на охоте доводилось быть? Хотя, что я спрашиваю, жидам свинину есть нельзя. Так? Или вы уже другого закона придерживаетесь?

– Так, – робко ответил Фима. – Талмуд запрещает есть мясо животных с раздвоенными копытами.

– И правильно делает, что запрещает. Вы не ешьте, а мы уж решим, что с ним делать. Так сколько ты хотел за свою работу?

– Договаривались о пяти рублях.

– Всего-то! Вот тебе твои пять, и за старание рупь сверху накидываю.

Фима вежливо поблагодарил и забрал только причитающуюся ему сумму. Он знал, что благосклонность помещика Добровольского стоит намного дороже рубля, поэтому, несмотря на нужду в деньгах, отказался от вознаграждения.

– Ты смотри-кась, гордый какой! Уважаю. Ладно, будь по-твоему. Но если захочешь поехать учиться ювелирному делу, помогу с рекомендательным письмом. У меня в Киеве кое-какие связи имеются. На других бы не стал свое расположение расходовать, а на тебя не жалко. Талант налицо, а таким завсегда поддержка нужна. Искусству с наукой без меценатов нельзя. Нет им жизни без наших денежек, как ни крути.

Свой первый серьезный заработок Фима тут же вложил в книгу, три штихеля и напильники. Все это ему помогла выписать из Польши старшая сестра. Получив профессиональный инструмент, он заказал знакомому токарю деревянные рукоятки для печатей, а кузнецу круглые формочки. Штемпельное дело Фима поставил в городе на высокий уровень, чем начал вызывать зависть у старых граверов и нешуточную озабоченность у родственников.

– Фимка, хоть бы из-за твоего таланта нам дом не спалили, – сетовала мать. – Сегодня шла на рынок и нечаянно заглянула в окно гравера Пельмана. И шо ви себе думаете! Он сделал вид, как будто со мной не очень знаком, и отвернулся смотреть в другую сторону. Сынок, я волнуюсь. Может быть, ты будешь работать немножечко хуже других?

– Что такое говорит эта глупая женщина! – заступился за сына отец. – Не слушай мать и сразу же забудь ее слова. Фима, работай еще лучше и копи деньги. Ты обязательно уедешь из штетла [4] в большой город. Слава Господу, времена изменились, и евреям разрешили учиться. Вот увидишь, образование сделает тебя богатым.

– Хацкель, ты хочешь отдать сына в русскую казенную школу? Они же там обернут его в свою веру! Раньше через армию пытались отобрать нашего Бога, а теперь со стороны училищ заходят, – запричитала бабушка.

– Мама Фрейда, не тревожьте свое сердце. Уже несколько лет как император отменил закон о насильственном крещении евреев.

– Это хорошо. Теперь у меня есть надежда. Пускай он будет русским, но только с Моисеевым вероисповеданием.

На слова родственников Фима слегка улыбнулся и молча продолжил флахштихелем снимать излишки металла с поверхности будущей печати.

Как-то раз, вернувшись домой, он застал бабушку Фрейду за привычным ей занятием – распариванием потрескавшихся огрубевших пяток. С этой процедурой внук был знаком с детства, но на сей раз его удивили беспорядочно разбросанные новые напильники вокруг посудины.

– Фимка, до чего же хороший инструмент тебе прислали из Варшавы! – качая головой, восхищалась бабуля. – Сразу видно – заграничные вещи. Ручка удобная, прям под мою ладошку сделана. Вот этим, грубым, прошлась несколько раз… и порядок. Круглый с треугольным сильно хорошо подходят для порепанных пяток. Наждаком с мелкой полосочкой все начисто зашлифовала, и кожа сделалась как у малютки.

– Бабушка Фрейда, я очень рад за ваши порепанные пятки, но это же граверный инструмент!

– Бестолковое дитя, кто тебе сказал, шо мои ноги, на которых я толкусь для вас день и ночь по кухне, хуже и дешевле серебра? Фима, ты говоришь бабушке обидные слова! Не переживай, ничегошеньки не будет твоему инструменту. Он же железный, не гнется.

– Ах, делайте что хочите, лишь бы вам было приятно, – махнул рукой Фима, усаживаясь за начатый утром эскиз.

Он заострил карандашный грифель напильником и погрузился в раздумья.

– И правильно, шо молчишь. Никогда не надо перечить женщине. Или ты уже не здесь? Подойди, говорю, бабушка тебя поцелует, а ты ей жиром ноги смажешь и иди, иди себе дальше шкрябать все, шо зародится в твоей умной голове.

Фима нехотя отложил листок в сторону и послушно встал.

– И вот шо еще хотела тебе сказать. Мастерство и талант – нужные вещи для жизни, а бумагу об образовании получать надо. Ехай, Ефим, отсюдова в большой город учиться, тем более что сам Петр Евстафьевич за тебя обещал поручиться. Бабушка Фрейда не против. Бабушка тебе даже рубель для этого дела припасла. Как поедешь, отдам.

– Обязательно поеду, но только немного позже. Сейчас мне никак нельзя. Я должен Винокурову два охотничьих ружья отгравировать. Он обещал хорошие деньги заплатить, если я ему к осени заказ успею выполнить. Он дочь замуж отдает и решил будущего тестя подарком порадовать.

– Так он два дарить будет?

– Одно. Второе для продажи. С гравировкой стоит дороже. Как только у него его купят, он сразу же мне за работу заплатит.

– Вот жмот! Это у него-то нет денег! Фимка, дурак ты доверчивый! Тебя же будут использовать все кому не лень! Прям расстроил бабушку. Поцелуй еще раз и иди работать, а я за тебя сейчас молиться буду. Может быть, Господь смилостивится и даст моему внуку хоть капельку практичности. А еще надо попросить у него для тебя хорошую жену.

– Бабушка, я не хочу рано жениться.

Бабушка Фрейда оценивающе посмотрела на внука. Невысокого роста, худощавый, с длинными руками и тонкими чувственными пальцами, какие бывают разве что у музыкантов и аристократов. Острые плечи торчат под синей хлопковой рубахой в черный горошек. А широкие коротковатые штаны из домотканого сукна со шнурком на поясе еще больше подчеркивают нескладность фигуры и кривизну ног. И лишь густые волнистые волосы – настоящее украшение взрослеющего юноши, лоб и щеки которого усеяны красновато-синюшными прыщами.

– Фима, пока ты не красавец, но когда повзрослеешь и захочешь, может быть уже поздно. Хороших невест разбирают быстро, а плохая пускай на тебя не рассчитывает. У нас есть терпение, и мы подождем. Кто найдет добродетельную жену, цена ее выше жемчугов. Уверенно в ней будет сердце мужа ее, и… – сделала паузу Фрейда.

– …и он не останется без прибытка, – продолжил Фима.

– Умница, не зря столько лет учился в хедере. Деточка, все благословения в еврейских семьях приходят через жену. Ничего страшного, если мы заранее побеспокоим Бога помочь подыскать наш счастливый случай. Брачуются один раз и на всю жизнь, поэтому мы хотим быть уверены, только и всего. Ну хватит, заболтал меня. Иди, работай и ни о чем не думай. Я попрошу уважаемую Браху позаботиться о шидухе [5].

– Бабушка, но она же берет много денег за услуги.

– Фимочка, запомни: расходы на шидух – это самый кошерный способ избавиться от денег.

Глава 3

На шестнадцатом году Фиминой жизни вопросом женитьбы занялись всерьез.

Зисл, дочка печника Бецалеля, была хороша собой, но отсутствие за ней приличного приданого стало серьезной причиной прервать встречи молодых.

С Гилой Розенфельд, дочерью аптекаря Шимшона, сложилось тоже не все гладко. Настораживала излишняя сдержанность невесты.

– Ничего страшного, – заступилась за невесту Браха. – Такое бывает у девушек. Она стесняется. Нужно время, чтобы ушло напряжение и молодые почувствовали влечение друг к другу. Повстречаетесь несколько раз, и все станет ясно. Фима, у тебя есть неприязнь к Гиле?

– Нет пока, – ответил юный жених после некоторого замешательства.

– Вот и замечательно! Я знаю немало счастливых браков, которые могли бы не сложиться из-за скромности одной из сторон. Если после нескольких визитов друг к другу не появится притяжение, можно считать сватовство не состоялось, – подытожила сваха.

– Фима, – шепнула на ухо внуку Фрейда, – нужно о ней получше разузнать. Может, она психическая и ей папаша-аптекарь какие-нибудь порошки с каплями успокоительные дает, шоб она тихая была. Женишься по незнанию и будешь всю жизнь мучиться. Браху тоже не слушай. У нее интерес корыстный. На долгие встречи не соглашайся. Жениться нужно не по привычке, а по любви. Любовь – она как искра для сухой травы. Упала, и тут же случился пожар. Слушай свое сердце. Если тебя сомневает, лучше откажись от следующих встреч. Душа не может обмануть, она все чувствует. Будешь дольше видеться с невестой – будет труднее отказать, да и печали всем немало. Фима, мне кажется, она нам не нужна.

На этом и порешили. Следующая невеста мало того, что была неказиста, так недостаток ее внешности усугубляла излишняя болтливость ее матери.

– Симха будет точно такой же, как и ее мамочка, а может, даже хуже, – подвела итог встречи Фрейда. – И еще, похоже, нам придется отказаться от услуг уважаемой Брахи. Она таскает к нам кого попало и каждый раз настаивает приглядеться. Когда в сватовстве настаивают – это настораживает. Дадим ей немного денег, шобы она о нас поганые слухи не распускала, и откажемся. Мы просили Бога подыскать Фиме хорошую жену? Просили. Так и нужно полагаться на него, а не на сваху. Он знает лучше, какая девушка нужна моему внуку. С сегодняшнего дня прекращаем поиски. Вот увидите, следующая невеста будет самой подходящей.

– Мама, как без свахи узнают, что наш Фима хочет жениться? – возмутился Хацкель.

– Сынок, ты недооцениваешь возможности Всевышнего. Отпусти от себя заботу, и все встанет на свои места.

Через несколько дней в дом пришел мужчина, живущий через две улицы от Разумовских.

– Реб Хацкель, я не буду тратить много слов, а спрошу напрямую. Ты знаешь, у меня на выданье красавица дочь, у тебя – сын. На какое приданое ты рассчитываешь?

– Пятьсот рублей.

– Как пятьсот! Не многовато ли хочешь?

– В самый раз. Такого жениха еще нужно поискать! Руки у парня золотые, трудится день и ночь. Он у меня единственный сын. От армии освобожден, да к тому же на заработанные деньги он уже начал строить собственный дом. Пойди поищи таких женихов! Нет, уважаемый Соломон, мы будем подождать.

Все произошло само собой, и не так, как ожидал Хацкель. В один из весенних дней подруга матери Лея отправилась в соседнее местечко за молочными продуктами. Она частенько их покупала у семьи Блюменфельд. Как и положено после покупки, женщины обсудили последние новости и конечно же дошли до собственных нужд, где и выяснилось, что старшая дочка Блюменфельдов уже давно желает замуж, но достойного жениха на примете нет.

– Роза, очень уважаю вашу семью, дай Бог вам мира и благосостояния! Я прям не понимаю эту современную молодежь. У Мэри уже давно есть на что посмотреть, и все равно трудности при таких внешних возможностях!

– Мы хочим ей счастья, поэтому осторожность при выборе не помешает. В таком деле нельзя спешить.

– Розочка, вы сказали за свою проблему, а я уже знаю, как помочь. Есть! Есть прекрасный жених для вашей Мэри, и с точно такими же взглядами на брак. Ви знаете мой вкус! Не сомневайтесь, если все случится, будете всю жизнь меня вспоминать добрым словом.

Лея спешно попрощалась и побежала к мужу, который ждал ее возле воловьей упряжки.

– Барух, разворачивай быстрее скотину до дому! Я тебе сейчас расскажу, а ты точно не удержишься и обязательно меня похвалишь. Кажется, я нашла невестку своей любимой подруге.

После двухчасовой тряски Лея с легкостью спрыгнула с телеги и побежала к Разумовским рассказывать новость.

– Белла, радуйся, счастье пришло в ваш дом! – закричала она еще с дороги. – Ты даже представить себе не можешь, как Фима с Мэри будут красиво смотреться под хупой [6]!

– С какой еще Мэри? Где ты ее нашла?

– Ты же знаешь, что я почти каждую неделю езжу в Домановичи покупать молочные продукты.

– Лея, не тяни, рассказывай дальше.

– Так я и рассказываю. Цены там завсегда лучше здешних, и выбор богаче, поэтому я люблю у них пройтись по базару, заглянуть в лавки. Так вот, если ты знаешь бухгалтера ихнего винного завода реба Шимшона Блюменфельда, то уже начинай проникаться уважением к этому почтенному человеку. Лея, какой он грамотный! В его роду были раввины и ученые, а он, как я уже сказала, аккуратно работает бухгалтером. А какой он набожный! Говорят, его начальник не сильно евреев жалует, но Шимшона очень уважает. Его даже ревизия не потревожила, когда завод приехала проверять. Она увидела, как он усердно молится в кабинете у стены, и осталась стоять как вкопанная. Прям встала тихо, дождалась конца молитвы, а когда он закончил, только тогда начала смотреть отчетные книжки.

– Лея, не томи.

– Тебе не интересно, какие родители у твоей будущей невестки? Если нет, то считай, что я ничего не говорила.

– Ладно, потерплю, но ты ближе к делу. Невеста хороша собой?

– Как можно! Неужели бы я нашему Фимочке предложила абы что? Я тебя умоляю! Белла, если бы ты знала, как он красиво и тихо разговаривает! От него никто никогда плохого слова не слышал. Чистюля, каких еще нужно поискать! Сапоги натирает каждый день и пейсы крутит на льняной отвар так, что они несколько дней держатся. А какая у него умница жена! Из семьи раввинов и ученых.

– Ты же говорила, что Шимшон из знатной семьи.

– Ошиблась. Я же говорю, не ставь мне раньше времени вопросы и не перебивай. Из-за тебя запуталась. Так вот, он милостыню бедным так подает, что даже никто этого не замечает. Семья не богатая, но очень приличная. Все девочки у них большие мастерицы: шьют, вяжут, хлеб пекут. А уж какое масло с творогом делают! Они иногда и на наш базар приезжают. Беллочка, давай на следующей неделе ты поедешь со мной. Зайдем к ним за продуктами, и ты посмотришь на будущую невестку.

Так и сделали. Ровно через неделю подруги отправились на смотрины. Зайдя в дом Блюменфельдов, Белла увидела работающую на кухне Мэри и с первых же минут полюбила ее, как родную дочь. По приезде домой она с восхищением о ней рассказывала:

– Если бы вы видели, как она ловко с тестом управляется! Оно воздушное, легкое, так и норовит из рук выскользнуть, а Мэри его лопаточкой подсекает и в муку. Мнет клубочек, пузырьки воздушные в нем так и трещат, так и трещат! Прям уже видно, какой пышный хлеб будет после выпечки. Потом все клубочки разложила по формам, оставила для подъема и пошла яичную лапшу замешивать. Лея с Розой разговаривают, я им поддакиваю и искоса поглядываю на предмет нашего интереса. Раскатала она почти прозрачную лепешку и нарезала такой тонкой соломкой, шо мне за всю жизнь не суметь сделать подобное. Какие умелые ручки у нашей Мэри! И ко всем ее достоинствам, она мила лицом, – гордо произнесла Белла, словно подвела черту под отчетом о проделанной работе.

Фима полностью положился на вкус матери и был абсолютно уверен, что девушка с именем Мэри красива и не может быть плохой женой.

Ни у кого из членов семьи после рассказа не осталось сомнений, что пора ехать свататься.

– Вот так все себе и представляла, – обрадовалась Фрейда. – Если поиск невесты идет без препятствий – не это ли рука Господа? И вот еще что, дорогой сын, – обратилась она к Хацкелю. – Забудь про пятьсот рублей приданого. Сколько дадут, тому и будем рады.

– Как это! – возмутился Хацкель. – За нашего-то Фиму – за его золотые руки?

– А вот так! Никогда в еврейских семьях приданое не было главным. Если у невесты есть выбор, то за кого она выйдет замуж?

– Ясно, что за образованного.

– То-то! А знаешь, как я познакомилась с твоим отцом? В пятнадцатый день месяца Ав. В день радости и веселья. По такому случаю все девушки на выданье одевались в белые одежды. Богатые менялись платьями с бедными, чтобы женихи не знали, кто из какой семьи. Мы гуляли всю ночь в винограднике. Кто там знакомился, обретал счастье на всю жизнь. Главное, сынок, не деньги, главное – соблюдение закона и знание Торы! Только через нее семья получит уважение. Твой папа был лудильщиком, мы жили бедно, но, слава Богу, у нас всегда хватало денег купить свечи для шаббата. За это Господь никогда не оставлял нас без куска хлеба. К чему я все это говорила?.. Ах да! У хорошой жены, Хацкель, светильник и ночью не гаснет. Фима, – внезапно переключилась Фрейда на внука. – Скажи своему папе, что получает семья через женскую добродетель?

– Прибыток, – с готовностью ответил Фима.

– Я тебе говорила, что ты умница?

– Говорила.

– Так вот, еше раз говорю. Иди, бабушка тебя поцелует и благословит.

Фима послушно встал на колени возле Фрейды, и она долго над ним молилась, утирая грубым платком обильные слезы счастья.

Глава 4

Во время следующей поездки за молочными продуктами Лея предупредила Блюменфельдов о предстоящем визите Разумовских.

– Никогда не думала, что придется быть свахой, но ради моей подруги Беллы согласна ей работать хоть всю жизнь. Я обесчала подыскать для Мэри жениха, так вот, все и случилось наилучшим образом. Фимочка мальчик – золотые руки! Если бы вы видели, какая это умница! Мамина радость. Да что там мамина! Считай, всем повезло с его талантом. Какие он делает чудные вещи! Просто загляденье! Откудова что берет в своей голове! Захочите получше рассмотреть его художества – готовьте очки с толстыми линзами. А наш Фимочка без всякой лупы такой узор на ложечках сгравирует, увидите и сразу без чувств от восторга упадете. Фима клад – и никак иначе! Его печати самые лучшие в округе. Случайно, вашему мужу не требуется новый штемпель в ближайшее время? Нет, наверно? А жаль! Если таки «да», то вы знаете, куда нужно обращаться. Я на всякий случай сказала. А что касается вашей кровиночки, так после седьмого дня Суккота [7] ждите гостей, если вы не против ее счастья, – возбужденно отрапортовала Лея, отсчитывая деньги за покупку.

– Спасибо, уважаемая Лея, дай Бог вам светлого разума до конца ваших дней и хорошего достатка семье. Уберите сегодня деньги в карман и передайте Разумовским, что им здесь будут рады.

К смотринам, а заодно и к сговору [8] готовились две недели. Все это время Хацкель ходил взволнованный, периодически что-то бормотал себе под нос, жестикулировал, подсчитывал в уме и сразу же записывал на маленьком клочке бумаги. Шутка ли, такое серьезное дело предстоит пережить! За дочерей так не волновался, как за Фиму. Любимый сын, толковый, надежный. Только на него и можно рассчитывать в старости.

– Хацкель, к Блюменфельдам нужно ехать с Фимой. Пускай мальчик посмотрит на будущую жену и успокоится, – предложила бабушка.

– Мама, это совсем не обязательно. На первой встрече можно и без него обойтись. Он нам не доверяет или как? Опять же, дом на кого оставить? Считай, на цельный день выезжаем! Не дай Бог, пожар или погром, останемся нищими на всю жизнь.

– Хацкель, прекрати говорить плохо о нашем будущем! Впереди такие праздники, а ты настроение поганишь, – вмешалась в разговор Белла. – Мине тоже не нравятся эти старомодные законы. Как можно ему не показать Мэри? Он же ее наверняка сто тысяч раз в своей голове нарисовал, и все до одного рисунки разные. А вдруг его представление не совпадет с оригиналом, и тогда «на тебе здрасьте» – нервный сдвиг. Он у нас мальчик впечатлительный, с ним по-другому нужно. Я тоже за то, чтобы ребенок ехал с нами.

Так и решили. Все оставшиеся дни прошли в хлопотах и подготовке не только к сватовству, но и к празднику урожая. Предстояло смастерить во дворе сукку [9], в которой в течение семи дней всей семье нужно было есть, пить и даже спать. Ради такого дела Хацкель специально на лошади съездил в лес и нарубил крепких веток для стен шалаша, а для крыши – ивовых прутьев. Не успел он заехать во двор, как Фрейда преградила ему путь:

– Сына, покажи, чего ты нам привез.

– Мама, я же не первый год живу и знаю!

– Я знаю, что ты знаешь, но мине будет спокойнее, если я посмотрю.

Бабушка окинула взглядом свежесрубленные, источающие влагу гибкие прутья ракиты.

– На схах [10] у земли брал или высокие боковые срезал? – подозрительно спросила она.

– Мама, ну конечно боковые! Можно подумать, я забыл, какие нужно. Посмотрите себе и успокойтесь. Вон какую красоту заготовил.

– Умница, так и должно быть! Для Господа делаем, не для себя, поэтому лишним не будет, если я разок посмотрю. Положено брать ветки повыше от земли – значит, нужно исполнять.

– Так а я что делал? Идите, мама, себе на кухню и не мешайте домой заезжать. У меня еще дел столько, что за полночь ложиться придется. Вы лучше мою жену кликните или Фиму. Пускай идут помогать.

– Фима не может. Ему нужно с подарком для Мэри успеть, а Беллу сейчас позову.

Весь вечер супруги трудились во дворе. Обязательных три стены и крыша строились по всем правилам. Белла поддерживала опорные столбики, когда Хацкель их вбивал в землю, помогала переплетать и связывать между собой ветки, обрезала ножом торчащие побеги и выполняла с радостью все, что говорил ей муж. Хоть праздничные хлопоты и утомительны, но очень уж приятные. Главное – сделать не хуже других, а по возможности, даже лучше. Для строительства сукки нельзя жалеть ни времени, ни фантазии.

Еще с утра Белла собрала самые красивые фрукты и сейчас с любовью развешивала их под крышей постройки. Вход в шалаш ей захотелось украсить по-особенному. Идея пришла внезапно. Взглянув на кудрявую рябину, растущую за плетнем, она взяла резак и устремилась к дереву.

– Ты уж извини меня, красавица, за порчу, но позволь мне украсить тобой наш праздник. Ломать не буду. Срежу острым ножиком, не почувствуешь, да и тебе легче будет. Вон как ветки под тяжестью ягод провисли. Небось, ждешь не дождешься, когда дрозды после первых морозов прилетят твое богатство клевать?

Из веток она связала что-то вроде гирлянды и прочно ее закрепила по периметру входа в сукку. Найденным решением Белла осталась очень довольна, но потом немного подумала и к пурпурным гроздям рябины добавила кисти наливного янтарного винограда. Результат превзошел все ожидания. На протяжении лета ягоды впитывали в себя солнечный свет и сейчас с благодарностью за полученное тепло и любовь отдавали его обратно, переливаясь и искрясь в лучах заката, словно сотни маленьких язычков пламени. Корзину с остатками фруктов она поставила у входа с правой стороны, а самую большую и красивую тыкву, выросшую на мусорной куче, – слева. Завершив работу, Белла отошла в сторонку полюбоваться плодами своего труда. Довольная, она то и дело покачивала головой и облегченно вздыхала, рассматривая шалаш со всех сторон.

– Если в сукке днем солнца будет больше, чем тени, а ночью через крышу мы не увидим звезды – считай, сукка не кошерна, – вывела из приятной задумчивости очередным нравоучением сноху Фрейда.

– Мама, ну почему вы всегда думаете о нас хуже! Столько лет опыта ничего для вас не значит? – возмутилась Белла.

– Вот именно, столько лет вашей маме, а уважения ни на грамм! Могли бы и промолчать в момент моей заботы о вас. Ничего святого! Даже страшно подумать о том времени, когда меня не будет! Молодец Хацкель, все красиво сделал! – подвела итог Фрейда, словно он все строил один, и, устало шаркая ногами по земле, побрела домой.

Фима тоже не сидел без дела. В последние дни он был особенно задумчивым. «Мэри. Какая она, эта Мэри? Мама сказала, у нее красивые густые волосы, заплетенные в две косы, голубые глаза и кожа белая, словно у знатной барышни. А вдруг она мне не понравится? Нет, девушка с таким именем не может быть плохой. Что-то нежное и теплое исходит от этого имени. Как хочется порадовать ее достойным подарком. Кольцо, брошка или шпилька доставят ей радость? А что, если я ей гребень серебряный сделаю? Женщинам без него никак не обойтись, в отличие от нас, мужчин. Сделаю, пускай вспоминает меня добрым словом всякий раз, когда сядет перед зеркалом прическу делать».

Фима зажмурился на мгновение, и когда открыл глаза, точно знал, какую форму и размер будет иметь его подарок. Быстрыми штрихами он набросал эскиз. Осталось только придумать, чем украсить спинку гребня.

«Покрыть бы голубой эмалью, да вот беда: не успел освоить сие замысловатое искусство. Сколько возможностей мне бы открылось, владей я секретами эмалирования. Наверняка в Киевских мастерских обучают этой технике. Даже ради нее стоит туда ехать. Бирюза тоже подойдет для украшения, но хватит ли у меня камней?» – рассуждал Фима, сидя за рабочим столом.

Из деревянной шкатулки он достал кожаный мешочек и высыпал содержимое на стол. Семь маленьких голубых камушков, как крупные капли дождя, застучали о деревянную столешницу и застыли в форме цветка.

– Вот и ответ сложился, – обрадовался Фима. – Незабудки! На гребне должны быть незабудки! Они такие же нежные и красивые, как юные девушки, поэтому не могут не понравиться Мэри.

Несмотря на то, что решение было найдено, ночь у Фимы прошла беспокойно. Он часто ворочался, вздыхал и просыпался. Мозг работал, искал оптимальную композицию: как расположить камни по отношению друг к другу, как выгодно подчеркнуть природную красоту бирюзы, правильно используя ее прожилки с вкраплениями? Гребень непременно должен быть легким, а цветок на нем нежным, девственным.

Только под утро Фима крепко заснул. Снился ему зеленый луг с высокой густой травой и нежно-голубое небо с редкими пушистыми облаками. Птицы щебечут. Где-то вдалеке дятел отбивает дробь острым клювом, выискивая жуков в больном дереве. Кукушка напрашивается на вопрос о годах жизни. И во всем этом такая гармония и природная красота, что захотелось ему упасть на мягкую густую траву и лежать бесконечно долго, пока тело не сбросит с себя дневную усталость, не охладится от жара солнечного. Фима ложится под тенистым деревом. С земли все видится иначе. Все малое, невидимое вдруг начинает открываться человеческому взгляду, удивляя доныне неведомой жизнью.

Вот муравей веточку тащит – старается торопыга. Жук-скарабей завалился на спину, перевернуться хочет, а не получается. Болтает беспомощно в воздухе бархатистыми членистыми ножками, а ловкости в теле нет. Конечно, при таких-то рыцарских доспехах! Улыбнулся Фима, глядя на страдания жука, и спас бедолагу. Мышка выбежала из норки. Замерла. Носиком по сторонам водит, запахи улавливает, глазками-бусинками зыркает вокруг себя. Дзинь! Серебряная капелька росы скатилась с травинки, словно с горы, и прямо серой по уху. Зафырчала малая и ну давай лапкой себя по голове бить. Стряхнула сырость, перебежала на другое место и снова присела, подставляя спину солнечным лучам. Глянул Фима на ее ушки и обомлел. Маленькие, розовато-прозрачные и по форме своей один в один – лепестки незабудки. Даже тонюсенькие волоски, торчащие в разные стороны, как на цветке.

– Понял, как нужно гребень делать! – обрадовался Фима и проснулся.

Глава 5

Фима снова извлек из мешочка камни и разложил на столе в виде дуги. «Нельзя делать один цветок. Будет выглядеть тяжело, да и ничего особенного. Их должно быть семь, а может, даже и больше, если получится. От серебра лучше отказаться: холодно и колюче. Кость подойдет как нельзя лучше. Маленькие незабудки по ажурной спинке гребня будут чудно смотреться, да и материалы прекрасно дополнят друг друга. Голубая бирюза на белом. Что может быть нежнее! Мне кажется, Мэри – девушка с утонченным вкусом, она оценит».

– Фима! Четвертый раз зову к завтраку, а тебя, как и раньше, нету, – сетовала Фрейда на внука. – Утром не будила, ждала, когда сам проснешься. Щас отгадаю: до зари не спал? Бабушка на тебя не ругается. Бабушка все понимает и хочет, шобы ты до своей невесты ехал красивый и здоровый. Иди уже за стол!

– Минуточку!

– Можно подумать, у нас на стене висят часы, шобы мине знать эту минуточку! Это снова надолго? Посмотри, какую рассыпчатую кашу я сегодня сварила и маслицем сдобрила. Тебе молока теплого или из погреба?

– Из погреба! Мама дома?

– На базар пошла за куриным жиром. Хочет к празднику гефильте гезеле [11] сделать. Представляю, какие там сегодня цены! Эти продавцы-крохоборы своего не упустят. Хоть бы деньги у нее не украли. Говорят, цыган много понаехало. Вот народ, нигде им не живется, нигде им пристанища нет! Хотя что про цыган говорить, нас тоже не сильно где любят. На прошлой неделе такой гвалт на рынке стоял. Говорят, снова крестьяне с евреями дрались.

– И кто победил в драке?

– Ненависть, деточка. К сожалению, она всегда одерживает верх в таких случаях. Хоть бы ты уже пожил в спокойное время.

За завтраком Фима сидел задумчивый, ел торопливо, не чувствуя ни запаха пищи, ни ее вкуса. Опустошив тарелку каши, он спешно встал из-за стола, вместо «спасибо» мотнул головой и ушел.

– Вот и как с ним жена будет жить? Он же ничего не слышит, что ему говорят! Все думает и думает о своем. А зачем я сама себе ставлю такой вопрос, если наперед ответ знаю? Можно подумать, кому-то такой муж не нужен! Слова грубого против не скажет, со всем соглашается, лишь бы его с мысли не сбивали. Конечно, Мэри будет с ним счастлива, а значит, и я.

Фима повертел в руках первый камень. После внимательного осмотра на предмет мелких включений и бороздок, которые доставляют немало хлопот мастерам, он сделал пару легких срезов для определения направления минерального слоя. Лишь после всех необходимых процедур с помощью тонкого мелка камень был разделен на пять частей по количеству будущих лепестков. Грубую работу Фима выполнил штихелями, то и дело меняя их в зависимости от выполнения задачи. Плоский уступал место боковому, боковой – клиновидному, и так до того момента, пока не понадобились надфили. Постепенно сформировался цветочный венчик, и с этого момента началась основная работа. Медленно, от периферии к центру убиралось лишнее. Лепестки пока еще толстые, без изящных изгибов, но это всего лишь дело времени.

Полукруглым напильничком Фима сформировал необходимой ширины отгибы и слегка зауженные края листочков. Чтобы придать камню максимальную схожесть с незабудкой, он немного «приподнимал» кончики некоторых лепестков или же приспускал всего лишь один край, от чего цветок становился естественным, оживал.

К своим годам мастер накопил немалый опыт и прекрасно знал, что не бывает идеально правильных форм. Иногда камень начинал сопротивляться и самовольно изменять форму будущего цветка. В таких случаях Фима приостанавливал работу и давал отдых уставшим глазам. Во время паузы он делал новый набросок и чаще всего соглашался с природой. Слой за слоем снимались излишки, обнажая легкие прожилки цветоложа и стебелек, на котором будет крепиться в гребне готовый цветок. С костью больших проблем не было. Материал благодарный, податливый. Еще до начала работы с бирюзой Фима почти три часа вываривал заготовку в растворе кальцинированной соды до полного обезжиривания, потом тщательно промыл и, чтобы придать ей белизну, закопал на сутки в гашеную известь, которая всегда имелась в доме на случай подбелки печи. Сушка материала требовала несколько дней, поэтому Фима совершенно спокойно занялся цветами. С рисунком на гребне не пришлось долго мучиться. Было решено украсить спинку ажурной резьбой из тонких веточек и травы, среди которой он и разбросает маленькие незабудки.

Несколько часов Фима выпиливал лобзиком одиннадцать зубьев. Два крайних и средний он решил оставить пошире, чтобы по ним спустить извилистые веточки со спинки гребня. Когда все было готово, он просверлил дырочки в местах вырезки и аккуратно с помощью втиральника начал выбирать материал, оставляя на поверхности кости лишь задуманный выпуклый узор. Все получилось наилучшим образом. Когда гребень был готов, Фима отполировал его волосяной щеткой с меловым раствором, а напоследок прошелся пару раз хлопчатобумажной тряпкой. Цветы так органично вписались в ажурный рисунок, что восхищениям родственников не было предела.

– Сынок, до чего же ты у нас рукастый! – восхищалась Белла, рассматривая подарок. – Мэри в нем будет такой красавицей!

– Вот это и страшно, – вставила свое веское слово Фрейда. – Она будет красавица, а Фима волнуйся себе всю жизнь!

– Мама, она будет его любить, вот увидите!

– Конечно, как можно такое не любить! Оно же сидит все дни, режет и выпиливает красоту, за которую платят хорошие деньги. Ты бы, Белла, не любила такого мужа?

– Если бы Хацкель умел делать, как Фима, я бы его уважала еще больше.

– Нет, вы посмотрите на эту женщину! Хацкель, ты столько лет прожил с женой и только сейчас узнал, что тебе недодали!

– Вы о чем, мама?

– Я, сыночка, за любов сейчас говорила, но тебе оно было не надо.

– Мама, вы сами-то поняли, что хотели нам сказать? – спросил Хацкель.

– Мама поняла, и у нее от таких слов уже отказали сердце и поясница. Фима, уколи меня чем-нибудь острым в бок.

Фима послушно взял со стола треугольный надфиль и мягко ткнул бабушке в спину.

– Вот, даже ничего не почувствовала от расстройства! Подай мине твой чудный гребень. Бабушка сейчас посмотрит на красоту и сразу же успокоится. Надо же так изощряться! Прям как твои родители, когда хотят меня обидеть. А ты, Фимочка, не обращай внимание на папу с мамой и послушай, что я тебе скажу. Даденный Богом талант никак нельзя профукать, поэтому, когда поедем свататься, не спеши-таки говорить «да». Если она тебя не будет любить, настроенья твоя вся упадет и ты забудешь, как делать красивые вещи. Это что у тебя за штуковина лежит?

– Давчик.

– Так и подумала. А для чего он нужен?

– Зажимать что-нибудь, когда нужно отпилить или сточить.

– Так вот, деточка, и я про то. Если любви не будет, зажмет тебя Мэри, как этот давчик, и будет всю жизнь пилить, пилить. Фим, может, не поедем на нее смотреть? А вдруг она поганая какая?

– Мама, вы шо такое говорите! – возмутилась Белла. – Для вас уже мое зрение ничего не значит?! Я сама вот этими глазами видела, какая она хорошая девушка. Нашему сыну очень повезло с невестой.

– Вот! Это я и хотела услышать перед сном. Теперь мине стало лучше, и можно спокойно уйти на покой. Давай я тебя поцелую, золотко мое необработанное. Запомни, никто о тебе не позаботится лучше, чем твоя родная бабушка или мама, на худой конец! Им же все равно, на ком ты будешь жениться! Скорее бы уже к этим Блюменфельдам съездить и самой все рассмотреть, – сказала напоследок Фрейда и ушла спать.

Глава 6

В день смотрин семья Разумовских проснулась еще до восхода солнца, и в доме сразу же началась суета. Только Фима спал безмятежным сном младенца, подложив под щеку ладонь.

– Рыбочка моя, – с любовью молвила бабушка, глядя на посапывающего внука.

– Мама, да будите же вы его, а не любуйтесь! Вон сколько дел нужно до выезда сделать, а он вылеживается, будто все подождут.

– Что ты за мать такая бесчувственная! Ребенок наверняка ночь не спал и представлял, как будет у Блюменфельдов. Он за нас переживал, так хоть сейчас пускай поспит! Когда женится, разве ж полюбуешься им спящим? – вздохнула Фрейда, утирая слезу.

– Ой, мама, вы запросто полюбуетесь! Я-то уж знаю!

– Можно подумать, мама не имеет права посмотреть на свое дитя. Это ж сердце нужно не иметь, чтоб такое сказать!

– Женщины, прекратите с утра ругаться и поторапливайтесь, – прервал перебранку Хацкель. – Я пошел запрягать лошадь, а вы собирайте на стол. Поедим и будем выезжать.

Завтракали торопливо, без аппетита и должного почтения к пище. Каша подгорела, картошка немного не доварилась. Да кто в такой день будет обращать внимание на подобные мелочи! После еды Фрейда накрыла грязную посуду рушником и пошла переодеваться. Белла с вечера позаботилась о муже и сыне. Она вытащила из сундука вещи и развесила их на веревке, чтобы за ночь они немного расправились. Как и большинству мужчин, Хацкелю не потребовалось много времени для сборов. Он быстро надел на себя белую льняную рубаху, жилет с пиджаком, широкие полусуконные штаны, черный картуз и сел на табурет в ожидании родственников.

– Жена, мне сюртук с собой взять или лапсердак [12]?

– А на улице холодно сегодня?

– Сыровато, туман еще не рассеялся.

– Тогда лапсердак, все теплее будет. От твоего сюртука из китайки [13] никакого толку. Замерзнешь, спину прихватит – и все, считай, поселился калека в доме. Грей тебе потом спину лечебным камнем да за натирками к доктору бегай. Хацкель, думай своей головой и не мешай собираться! Щас, немножко, и уже выйду.

Ради такого ответственного мероприятия Белла успела пошить новое платье из тонкой светло-зеленой шерсти. В последнее время, несмотря на строительство нового дома, в семье стало полегче с деньгами, и она, как всякая женщина, стала изредка позволять себе обновки. У местечкового портного Лущика она долго рассматривала затертые страницы журнала и выбрала платье с узким глухим лифом и немного заниженной талией. В отличие от элегантной дамы на картинке, юбку она не решилась делать прямой.

– Красиво, но как в такой садиться на телегу?

– Понимаю и поддерживаю, – живо согласился с клиенткой мастер.

– И еще, мне кажется, расширенная к низу, она будет очень нарядно смотреться с белым передником. Шейте уже расклешенную, а по подолу пустите бежевую атласную ленту, как на моем любимом чепце.

О том, что Белла шьет себе платье, в доме никто не знал. Под разными предлогами она бегала на примерки к портному и возвращалась оттуда какой-то особенной – мягкой и женственной. Такие перемены конечно же не остались не замеченными свекровью. Фрейда, видя счастливые глаза невестки, подозрительно посматривала в ее сторону, но с выводами не торопилась, ибо время в семье наступило суетное. Кто знает, чего она может из-за колготни подумать!

– Ну, как тебе мое платье? – поинтересовалась Белла у мужа, расправляя складки на подоле.

– Хорошее, я же тебе уже говорил.

– Хацкель, ты не мог его видеть, оно новое!

– Жена, ты мне нравишься в этом наряде, а без него еще больше, – пошутил Хацкель и шлепнул Беллу по заду.

– Вот паразит! Столько лет, а все туда же! Когда только уймешься?

– Когда умру.

– Сынок, не говори маме грустно! Только после меня и через много лет, дай Бог вам многие годы семейного счастья. Жить начинаем! Посмотрите, какого мальчика сродили и вырастили!

Не успела бабушка закончить речь, как Фима уже появился в кухне. Он был в выходном костюме, который еще в прошлом году сидел на нем впритык.

– Красавец! – похвалил сына Хацкель, осматривая его с головы до ног. – А ну, подойди поближе. Похоже, наш Мурчик успел поспать на твоих штанах.

Хацкель поплевал на руки и принялся неторопливо собирать с одежды кошачью шерсть.

– Вот, так-то приятнее на тебя глядеть. Дай заодно и ботинки ваксой натру. Будут как новенькие блестеть. Подрос сынок. Рукава с брюками уже коротковаты, но ничего, Фимка, сегодня потерпи, а к свадьбе все новенькое пошьем.

– Всем на загляденье мой внук! – добавила невпопад Фрейда, выходя из-за тряпичной занавески.

Все разом повернули головы. Бабушка стояла при полном параде, явно довольная собой, и величественно, словно императрица, глядела на родственников. Бордовая юбка в елочку, передник, белая блуза с окорокообразным пышным рукавом у плеча, а главное – корсаж с болтающимися на нем шнурками. Но не шнурки вызвали возмущение родных, а многослойный головной убор, состоящий из чепчика, покрытого тонким платком, который, в свою очередь, был обмотан кружевной волосяной лентой – харбиндом и нашитыми на него искусственными волосами.

– Мама, благодарите Бога, что вам уже далеко за шестьдесят, а если бы раньше – готовьте сборщикам налогов пять рублей и «большое здрасьте» за ваш немного потрепанный парик, – пошутил Хацкель.

– Мама, и то правда! Зачем вы напялили на себя это старье? Сейчас уже никто так не ходит. Свисающие на спине ленты от харбинда вас не красят. Может быть, без них попробуете?

– Это вам моды важнее традиций, а мине осталось жить три субботы. Так все еврейские женщины носили, моя мама носила, и я тоже буду носить до конца своих дней. А что плохого в наряде? Наши предки были не дураки и тоже понимали в прелестях. Раз тут много, – похлопала себя Фрейда по бедрам, – значит, и на голове не должно быть пусто. Повыше и побольше – хорошо для равновесия. Я человек старый, но понимаю, мода на то и дадена, шобы человека улучшать.

– Ах, выглядите как хочите, – махнула рукой Белла и принялась затягивать свекрови корсаж.

– Вы побыстрее разбирайтесь со шнурками и выходите, – поторопил женщин Хацкель. – Наверное, Лея с Барухом уже подъехали и ждут нас у ворот. Пойду посмотрю да соломы в телегу подброшу. Путь-то не близкий, растрясет вас за дорогу, мама.

К моменту выезда со двора туман почти рассеялся. Осеннее солнце неторопливо ползло вверх по небу, вытесняя хмурость прохладного утра. Вскоре дымчатая вуаль окончательно исчезла, и бескрайняя разноцветная даль явилась взору во всей своей красоте. Такое великолепие можно было сравнить разве что с ларцом, до верху набитым самоцветами. За какую-то пару недель природа изменилась до неузнаваемости. Рубиновыми звездами загорелись кроны пышных раскидистых кленов, и не было им во всей округе равных по яркости. Глядя на них, вечно дрожащие осины забыли о страхе и облачились в наряд из красной пятнистой яшмы. Могучие дубы, словно соревнуясь с солнцем, обильно осы́пали прочные кряжистые ветви лучистым янтарем, а куст дикого шиповника запылал сердоликом. Так и хотелось протянуть руку и собрать все до единой ягодки! Но не тут-то было! Самоцветы прятались под надежной охраной крепкой серебряной паутины. Словно бриллиантовое колье, ниспадало оно с тонких колючих веток. Капельки росы сверкали разноцветными бликами и манили в смертельную ловушку осоловелых и бестолково летающих мух. Как зерна благородного граната, переливались ягоды калины на высушенных солнцем прутьях. Березы-транжиры, нацепив на тонкие ветки по сотне маленьких золотых монет, гнулись до земли от тяжести. Стоило подуть легкому ветру, и они без всякой жалости расставались с накопленным за лето богатством. Лимонный, желтый, багровый, малиновый, красный! Какая роскошь цветовой палитры! И только луговые травы смиренно принимали уход лета, в знак своего согласия поменяв изумрудную драгоценность на сдержанное благородство коричневато-желтого оникса.

– Фима! Фима! – испуганно закричала Фрейда после часа езды. – Ты наверняка забыл гребень!

– Бабушка, я его с вечера завернул в шелковый платок и положил в карман пиджака.

– А может, ты уже выложил и забыл? Покажи, шобы бабушка сидела себе спокойно и дальше думала за твое будущее.

Фима нехотя вытащил сверток из кармана, демонстративно потряс им в воздухе и тут же спрятал обратно.

– Белла, а где медовый пряник? Ты его положила?

– Положила.

– Как пить дать, в сумку! Если ты его положила в сумку, то все… Все, считай, подарка нет и можно возвращаться домой!

– Мама, зачем мне его пихать в сумку? Он там сломается и будет конфуз! Посмотрите на противень рядом с собой и ехайте уже тихо.

Фрейда нащупала рукой накрытый полотенцем железный лист и с облегчением вздохнула.

– Мама, вы бы за водку лучше побеспокоились, – пошутил Хацкель. – Как без нее разговор вести будем?

– Мама об этом беспокойство имела и взяла бутыль еще тогда, когда вы думали неизвестно о чем. Все ждет торжественного часа.

Вскоре под глухой стук лошадиных и воловьих копыт Разумовские и Мардуковичи подъехали к дому Блюменфельдов.

Хацкель неторопливо слез с телеги и окинул взглядом двухэтажный деревянный дом предполагаемых родственников.

– А что, очень даже неплохо. Дом хоть небольшой, но выстроен из добротных бревен. Крыша простая двускатная, зато наличники резные и мезонин имеются. Фима, как тебе начало?

– Хорошо, – нерешительно произнес жених, явно робеющий от предстоящих событий.

– Женщины, слезайте с телеги и подмогните нашему парню, пока он не передумал. Мне кажется, он немного побледнел. Подарки не забудьте. Мы с Барухом скотину привяжем и сразу за вами. Конечно, неизвестно, как нас здесь примут, но надежду иметь будем.

– Будем-будем, – поддержал друга Барух.

Пока сваты решали, в какой последовательности заходить в дом, занавески на окнах то и дело раскачивались в разные стороны, скрывая от гостей любопытные взоры хозяйских дочерей. Разглядеть кого-либо за ними не было возможности, поэтому все старались делать безразличный вид. Наконец-то, Хацкель набрался храбрости, поправил картуз и постучал в дверь.

– Здрасьте, люди, вашей хате! До невесток тут богаты? Разрешите в дом войти, хлеба с медом поднести. Не одни мы, а с купцом. Он у нас красив лицом.

– Ежели так, то заходите. Невесты у нас есть! Какая вам нужна? – послышалось в ответ.

– Нужна самая лучшая и красивая! Здесь живет такая? – подыграла сыну Фрейда.

Она подправила концы расшитого рушника, на котором красовался пышный каравай, и продолжила начатую речь: – Сначала мы хотим взглянуть на невесту и уж потом, если все сладится, будем делать ворт [14].

Шимшон, до этого стоявший молча в стороне, пригласил гостей пройти в комнату. Сваты неторопливо расселись по скамейкам, расставленным вдоль стен, и все как один замерли в ожидании. Неловкое молчание нарушила Белла:

– Не томите, покажите девушку. Конечно, если она волосы расчесывает, жениху понравиться желает, то мы согласны подождать, а если…

Не успела Белла высказать свои худшие предположения, как Мэри мягкой поступью вошла в комнату и встала возле печи.

Фиминой невестой оказалась невысокая девушка с темными густыми волосами, заплетенными в две толстые косы. Несмотря на скромное телосложение, у нее была красивая грудь и довольно округлые бедра, которые очень выгодно подчеркивало скромное, слегка расклешенное платье. Длинный, почти до подола белый шелковый фартук с голубыми лентами был туго повязан вокруг узкой талии. Опрятная молчаливая девушка излучала целомудрие и покой. Она не стеснялась незнакомых людей, дотошно разглядывающих ее со всех сторон, и не отводила глаз, в отличие от других невест в подобной ситуации, застенчиво стоящих у стены и колупающих пальцем известь, дабы казаться кроткими. Напротив, Мэри окинула гостей взглядом, с интересом посмотрела на жениха и мило улыбнулась.

– Фима, она мне нравится, – прошептала довольная бабушка внуку. – Очень нравится. Забудь все, что я тебе раньше говорила. Соглашайся, и все тут. – А ловка ли в делах ваша дочка? – как бы невзначай спросила Фрейда родителей. – Может, она неумеха или ленивица?

– Да ни разу в жизни наша Мэри не спала до обеда, – заступилась Роза. – Чуть свет – уже на кухне помогает, а в свободную минутку иголку из рук не выпускает. Доченька, принеси вещи, тобой вышитые.

Не успела Мэри и шагу сделать, как сестры одна за другой начали выносить приготовленные для смотрин рушники, скатерти, ленты, расшитые красно-черным узором.

– Какой хороший вкус у вашей дочери! – нахваливала девушку Белла, рассматривая вышивку. – Стежки мелкие, аккуратные, так и бегут по ткани. Не каждая женщина возьмется за такие сложные рисунки. Прям под стать нашему сыну. Фима тоже мастер замечательный. Сынок, покажи и ты свою работу.

И без того стеснительный Фима залился румянцем. Дрожащими руками он вытащил из-за пазухи белый шелковый платок и протянул Мэри.

– Посмотри, это я сделал для тебя.

Мэри неторопливо развернула тряпицу и ахнула.

– Ничего подобного раньше не видела! Папа, мама, посмотрите, какая красота!

Она тут же переплела косы между собой и ловко их уложила вокруг головы, прихватив концы гребнем, отчего стала еще больше похожа на мать.

– Доченька, щикарная вещь! Это прям маленькая корона. Такие только принцессам во дворцах делают. А цветочки-то подобрал под цвет твоих голубых глазок! – восхищалась Роза. – Наклонись, хочется поближе красоту рассмотреть.

Мэри слегка присела перед родителями. Лицо Шимшона удивленно вытянулось, двойной подбородок расправился, глубокая складка на переносице исчезла, а грустные глаза наполнились влагой.

– Мэрька, стрекоза моя, ты у нас и без гребня самая красивая, – произнес он, целуя дочь в макушку.

Мэри закрыла лицо руками и убежала в другую комнату.

«Только бы не переоделась в будничное платье, – подумала Фрейда, тревожно поглядывая на отца невесты. – Знаем мы такие выкрутасы. Щас выйдет с тыквой на рушнике и от ворот – поворот. Вот сраму-то будет! И этот старый хрен, пойми теперь, на какой ответ ее подтолкнул. Хотя нет, глаза у него беззлобные и губы толстые, а это признак. Не похоже, что наш Фимка им противен. Хоть бы согласилась. Дочка у них славная, жалко, если откажет».

Через пару минут Мэри вышла из комнаты в прежнем платье и с подарками для гостей. Разумовские облегченно вздохнули.

– Примите и от меня благодарность, – ласково произнесла она и протянула Хацкелю с Барухом самотканые пояса. – Женщинам – по платку, а для Фимы отдельный подарок – расшитую шелком кипу.

– Какая внимательная у вас дочка, – нахваливала Лея девушку. – Постаралась, никого не забыла, всех одарила вниманием.

– Ну что, уважаемые гости, просим за стол, – пригласила сватов взволнованная Роза. – Откушайте нашего чаю.

Фрейда с радостью выставила на мужскую половину стола бутылку водки, медовый пряник, испеченный накануне Беллой, и каравай.

– Ну что ж, как и положено, перед едой склоним головы в молитве. Реб Шимшон, вы – хозяин дома, попросите благословения на пищу, – предложил Хацкель, зная о набожности будущего тестя.

– Благославен Ты, Господь наш, Владыка мира, сотворивший разнообразные виды пищи, которые насыщают нас каждый день, – произнес Шимшон с благоговением. – Амен.

«Амен», – повторили все и дружно приступили к еде.

Вкушали пищу не торопясь, пробуя понемногу каждое блюдо, нахваливая гостеприимных и трудолюбивых хозяев. Говорили обо всем, но только не о приданом.

– А ваш Фима случайно не выпивает? – поинтересовалась Роза.

– Тю! Он эту отраву на дух не переносит, да и некогда ему. Он же все дни трудится. Если бы вы поглядели, какие вещи он делает! – восхищенно закатила глаза Белла. – Хотя, что я такую глупость сказала, сама не знаю почему. Гребень видели? Вот, оно тому доказательство!

– Красивая работа, нечего сказать, – подтвердил Шимшон.

– Я почему спросила, – вернулась к разговору Роза, – опасываюсь я. К нам частенько заходит за сметаной Лиза Кульберг, та, что недавно отдала свою дочь за Йосю Гелера. Так он в трезвом виде человек хороший и пальцем ее не тронет, но как только примет стаканчик-другой, бьет всем, что под руку попадается: палкой, кулаком, сапог с ноги запустит или пинка даст. В последний раз сломал об нее рогач и злился, мол, теперь чинить придется. Вот ведь как бывает.

– По этому вопросу спите и не вздрагивайте, уважаемая мамаша, – успокоила Розу Фрейда. – Наш мальчик ласковый и тихий. Мэри с ним горя не будет знать, можете мине поверить и легко выдохнуть от того, что я вам сейчас сказала.

После пары выпитых рюмок напряжение за столом спало, и Хацкель решился спросить, кто будет из уважаемых людей присутствовать на заключении договора. Не успел Шимшон дать ответ, как в дверь постучали, и на пороге появился худой седовласый раввин.

– Ну, вот, – обрадовалась Роза, – теперь можно заводить разговор на серьезные темы.

– Мы для Мэри ничего не пожалеем, – начал Шимшон, расправляя рукой измятый листок со списком вещей, – и готовы дать за нее двести рублей деньгами, пуховую перину, ватное одеяло, две больших подушки, одну маленькую, десять рушников, две скатерти, платье черное, две юбки, три кофты, платье обычное, одно нарядное, две пары обуви и пятнадцать пар чулок. Вот. Устраивает такой расклад?

Все Разумовские, кроме Хацкеля, одобрительно закивали. Фрейда строго зыркнула на сына, и он нехотя согласился.

– С нашей стороны не меньше вашего. Я скажу за приданое, а вы таки послушайте, как мы желаем счастья молодым. Дом бревенчатый даем за сына и стол с кроватью, – гордо произнес Хацкель и сделал небольшую паузу, чтобы посмотреть на реакцию присутствующих.

Блюменфельды и раввин одобрительно закивали и начали активно перешептываться.

– А еще шляпу с ермолкой, шапку теплую, обшитую собольим мехом, и пока все. С Фимиными способностями они сами быстро наживут, что им будет нужно, но сначала наш мальчик вернется с учебы. Для проживания в достатке до конца своих дней надо получить образовательную бумагу. Конечно, дать хорошую специальность зятю – ваша обязанность, уважаемый Шимшон, но раз такая редкая способность ему досталась от меня, ответственность с себя не складываю, беру эту заботу и обещаю отправить сына в Киев на обучение. Мэри все это время будет жить и питаться в новом доме, под нашим присмотром. Если такой расклад устраивает и вы хочите дочери счастья уже сейчас, то попросим уважаемого раввина подтвердить наш ворт и пообещать, что до совершения хупы все перечисленное вами приданое будет храниться у него.

– Подтверждаю, – охотно согласился раввин. – Подтверждаю, что все вышесказанное родственниками должно строго выполняться. В случае расторжения помолвки одной из сторон будет взыматься штраф в размере половины стоимости приданого. Особых препятствий для размолвки не вижу. У матери мужа с невесткой имена разные?

Все кивнули.

– Выкрестов и сумасшедших в роду не имеется?

«Боже упаси!» – замахали руками родственники.

– Жених с невестой друг другу понравились?

Фима с Мэри тихо сказали «да» и застенчиво улыбнулись.

– Вот и замечательно.

На этих словах Лея по еврейскому обычаю тихонечко спихнула со стола фарфоровую тарелку. Она звонко ударилась об пол и разбилась.

– Как невозможно собрать воедино разбитую посуду, так невозможно расторгнуть сегодняшний договор, – закончил свою речь раввин.

– В добрый час! – воскликнули присутствующие и захлопали в ладоши.

Глава 7

Возвращались домой в приподнятом настроении. Чтобы обсудить все до мелочей, женщины отправили подвыпивших мужей на воловьей повозке, а сами поехали на лошади.

– Беллочка, как все замечательно прошло! – восхищалась Лея. – Когда к Блюменфельдам ехали, я всю дорогу боялась зайца повстречать. Думаю, хоть бы не выскoчил окаянный. Увидишь его – удачи не жди. Обошлось. Мне показалось, Фима уже влюбился, или я ошибаюсь?

– Какой там «ошибаюсь»! Наш тихоня с Мэри глаз не сводил. Так влюбился, что аппетит потерял. Прям ничегошеньки за столом есть не хотел. Не зря мы их отправили погулять. Молодые должны получше узнать друг друга еще до свадьбы, чтобы потом сердечных разочарований от внезапности не было. С улицы совсем другие пришли – румяные, все переглядывались со значением.

– В такую девушку нельзя не влюбиться, – поддержала Фрейда. – Даже не хочу по-другому думать, мой внук тоже, слава тебе Господи, понравился невесте. Умница раскрасивая, глаза голубые, как два чистых озера. Ни одной глупости за весь день не сказала. А услужливая какая! Я же специально попросила завернуть мне в дорогу кусочек пирога, а она отдала все. Не признак ли это мудрости! Чудесная жена будет у моего внука. Если она с первого дня хочет нам понравиться – это залог счастливой жизни, а потом и любви.

– Мама, лучше, когда любовь сразу появляется.

– Вот глупая женщина! Любовь с первого взгляда только в сказках бывает. Ее в себе нужно взращивать. Она же как зернышко. Ежели упадет в непрогретую землю и проклюнется, нежный росточек возьмет и погибнет от холода. Любовную почву подготавливать нужно, времени правильного дожидаться да следить, шобы сорняк не забил молодую поросль. Нет, Белла, все должно быть разумно. Очень правильно, когда молодые первые годы живут с родителями. Вон, погляди на нашего Фиму! Шо оно самостоятельно может, кроме своих поделок!

– Мама, зачем поганите такой день! Едем радостные, а вы ребенка обижаете, про сельское хозяйство начали рассказывать, зерна с любовью смешивать. Оно вам надо? Вы всегда хочите думать, что молодые в жизни ничего не понимают. Отпустишь их одних жить, а они через неделю разругаются. Да?

– Да! Не только так думаю, но и знаю. Жила бы ты счастливо, не вправляй я мозги своему сыну? Скажешь, тебя мать не учила угождать мужу, терпеть, лишнего не говорить ему под горячую руку? То-то же! Без терпения и наставления родителей никак нельзя. Так я что хотела сказать? Ах да! Понравились мне Блюменфельды. Семья набожная, трудолюбивая, а потому у них в семье достаток и дочки ладные.

– Мама, откуда вам про их достаток знать!

– Как откуда! Ты же сама видела, как они гостей принимают! Самовар с подносом чистенькие, аж переливаются. На отдельном столике поставили, со скатерочкой белой, цветами расшитой. Отдельный столик для самовара – это и есть достаток. Я слыхала от женщин на базаре, что точно так в городах чай пьют. Заварка вон какая вкусная была! Дорогая, но на чайник не жадили, до темного цвету запаривали. Дух ароматный от стаканов шел! В жизни такого не пила. Разольют по чашкам и снова заварник на самоварную корону ставят для подогрева. Все по правилам, как мине нравится.

– Это точно, – подхватила Лея. – Хоть и не в городе живут, а манеры у них имеются. Деревянной ложки ни одной на столе не было. Для чая малюсенькие положили, аж в руку взять страшно.

– Это из экономии, наверное, шобы гости много не зачерпывали из стаканов.

– Нет, мама, это для культуры. А вот наколотый мелкими кусочками сахар – это для экономии.

– И правильно. Они же не знали, какие люди к ним приедут. Вдруг мы похабничать начнем, по-многу откусывать? А так сточил зубом крупинки – и размывай их горячей водичкой. Нет, все правильно было сделано. Сколько уважения нам оказали! После первой кружки полотенце дали пот утирать. А как Мэри каравай разрезала! Прям вспомню, и сразу слеза наворачивается: «Режу хлеб, даю обет, но и вы меня примите как родное дитя». Первый кусок кому дала? Тебе, Белла, дала и Хацкелю, второй – гостям, третий – родителям и только последний себе с Фимой. Какая умница! Хоть бы они счастливы были.

– Обязательно будут, уважаемая Фрейда, даже к бабке ходить не нужно. Вы видели, какой пышный бисквит в торте был?

– Не только видела, но и с удовольствием пробовала! Очень медовик замечательный получился.

– Вот, а я вам о чем говорю, если торт получился высокий, слои в нем легкие – это верный признак будущего семейного счастья.

– Тогда я спокойна за внука, а за сына расстраиваюсь. Удумал в среду свадьбу справлять!

– А зачем ему это? – поинтересовалась Лея.

– Прям не знаешь зачем! Шобы в четверг можно было в суд подать, ежели их дочь окажется не девственницей. Это ж надо усомниться в Мэри, адиет эдакий! Понимаю, когда свадьбу назначают после шаббата: совместил с субботним обедом – и сэкономил, но со средой точно перегнул палку. Можно подумать, Блюменфельды такие дураки и не поняли, куда он клонит. Стыд какой! Прям было желание долбануть ему ложкой в лоб, да праздник не хотела портить.

* * *

Свадьбу решили справлять во второй половине января. По всем канонам время для брака благоприятное, да и забот по сравнению с летом не так много. Подготовку к торжеству решили начать с пошива праздничной одежды для всех членов семьи. Больше недели ушло на придумывание фасонов. Как и следовало ожидать, мужчины к этому вопросу отнеслись со свойственным им спокойствием и даже обидным безразличием. Женская фантазия, напротив, не знала границ! Утро в доме начиналось со слов «я вот что подумала…», после чего следовало подробное описание увиденного во сне платья. Каждый день наряды изменяли цвет, фасон, крой, и это продолжалось бы неизвестно сколько, если бы Хацкель не сказал твердое «ша». Он вышел во двор, запряг лошадь и уехал в соседний город узнавать, какому портному можно доверить пошив одежды. Вернулся глава семьи домой после захода солнца слегка подвыпившим и в приподнятом настроении. Со словами «завтра едем заказывать платья» он демонстративно вытащил из сапога измятую газету, сел рядом с лампой и, пока Фрейда разогревала ужин, стал читать вслух объявления:

– «На улицах города появились пьяные. Бойтесь пьяных и не толпитесь возле них». Это мы и без них знаем, но предупреждение правильное. «Лучший подарок предусмотрительного отца семейства – составить полис на случай смерти, обеспечивающий близким безбедное житие в период временных семейных неудач…» Вот вам! – ткнул Хацкель дулей в газету. – Смертью они меня пугают. У меня сын жениться собрался, а они мне про сбережения после жизни толкуют. А вот этот пункт сильно нам сейчас подходит. «Страхование приданого». Подумаем над вашим предложением, представитель компании «Лафонтен». «3 рубля вознаграждения тому, кто укажет местонахождение или доставит ушедшую в феврале рыжую лошадь маленького роста». Ишь ты, ищи дураков! Приведешь потерю, а они тебе кукиш покажут.

– Зачем о людях плохо думаешь? – возмутилась Белла. – Человек в газете письменно и при всех обещает дать денег. Неужели он после этого может обмануть?

– О-о-о, с твоим доверием вот по этому адресу нужно! «Хиромантка верно определяет по руке и картам прошедшее и будущее, дает советы за рубль с девяти утра до пяти вечера по улице Пробойная, дом пять».

– А я бы сходила, – вставила веское слово Фрейда. – Очень хочется узнать, что интересного ожидает нас в будущем.

– Но сначала, для верности, спросите ее, чего такого интересного у нас было в прошлом, – добавил с усмешкой Хацкель. – Вы, мама, как я посмотрю, не одиноки с моей женой. Случайно, вы не сестры вот с этой дамочкой? «Прошу вора, укравшего у меня восьмого марта все вещи на улице Румянцевской, сжалиться и прислать хотя бы документы и фотографические карточки. Они мне дороги как память. Посылать нужно на фамилию Л. Штейн». Пришлет, прям щас уже вижу, что обязательно сжалится, пойдет купит конверт с маркой и пришлет Лизоньке, Любочке или Лорочке Штейн ее утерянную память на фотокарточках. Кстати, а вот это правильная мысль! Когда поедем к портному, обязательно сфотографируемся всей семьей. Тут как раз объявлением приглашают: «Открыта новая фотография. Цены умеренныя, исполнение заказов аккуратное. Съемки производятся ежедневно и в любую погоду с девяти утра до шести вечера. Салон фотографа Либман находится на центральной площади рядом с торговлей крупчаткой Лопухина. Заходите и убеждайтесь». Спасибо, мил человек. Прям завтра и зайдем. Салон у тебя новый, а значит, дорого ты не возьмешь. Жди нас, господин Либман, с девяти до шести в количестве четырех персон.

– Сынок, какой ты смешной, когда выпьешь! Поешь и иди спать. Завтра расскажешь, куда нам надо.

* * *

На следующий день после плотного завтрака Разумовские отправились в текстильную лавку купца Жилкина. По сравнению с другими магазинами цены на товары у Петра Евстафьевича были самые демократичные в силу того, что большинство продукции он сам же и производил. Магазин был пристроен к каменному двухэтажному зданию фабрики, где на первом этаже находились колотильня с пряжной красильней, а на втором – шпульня с голандрой для плющения свежесотканных холстов. Сновальные машины стучали наперебой, накручивая материю на пузатые барабаны, из окон мыларни струился густой влажный пар, и запах краски разносился по всей округе. Все это совершенно не отпугивало покупателей, а даже напротив. Покупатели знали, что текстиль Жилкина хорошего качества, не залежалый в подвалах, а значит, и носиться будет долго.

Разумовские по очереди стряхнули грязь с обуви и, пропуская вперед маму Фрейду, не торопясь зашли в лавку. Магазинные полки ломились от товара. Разноширокая пестрядь, тик, равендук, лен, миткаль, коленкор, бязь были аккуратно разложены елочкой на стеллажах. Рулоны с шерстяными ворсистыми тканями хранились в вертикальном положении, чтобы ткань не слеживалась под тяжестью собственного веса. Дорогие заграничные шелка, бархат, люстрин, колониальный ситец с парчой и коновать лежали неподалеку от продавца. Хоть покупатель и был в уважении, но привозной товар стоил немалых денег, а потому негоже всем подряд его руками тискать. Разноцветные ленты, кружева, булавки, пуговицы, крючки, атласная тесьма и многие другие мелочи, без чего никак не обойтись портным, красовались в плетеных корзиночках под стеклом от соблазна нечистых на руку покупателей. Для нервных мужей и уставших посетителей у окна под пышным фикусом стояли три венских стула и столик с журналами мод. Дамы, измученные широким ассортиментом и ограниченными возможностями кошелька, время от времени присаживались к мужьям для отдыха и совета, чтобы уже через несколько минут с новыми силами идти на штурм текстильных рядов.

Зайдя в лавку, Фрейда окинула взглядом торговый зал и слегка растерялась, решая, с чего начать выбор. При виде новых покупателей приказчик отложил в сторону счета и, за неимением свободного продавца, взял на себя обслуживание вновь прибывших клиентов.

– Мадам уже знает, чего желает, или просто посмотреть? – обратился он к Фрейде.

– Мадам хочет купить, в чем будет не стыдно выглядеть. Не тратьте на меня время, уважаемый…

– Семен Михайлович Шванц, – представился приказчик.

– …Семен Михайлович. Если бы вы знали, какие хлопоты надвигаются на нас! Наш мальчик хочет жениться…

– И молодому человеку понадобится приличный сюртук, – подытожил Шванц.

– Вы очень догадливы, как я посмотрю. А если так, то помогите ему быть красивым на собственной свадьбе. Доставьте радость бабушке. Белла, – обратилась она к снохе, – мине нравится этот магазин. Здесь есть чем порадовать глаз. Сколько богатства в одном помещении!

Приказчик снял пенсне, подкрутил и без того тонкие усики и направился к Фиме.

– Ты смотри-кась, шустрый какой, – покачала головой Фрейда. – Щас обведет нас вокруг пальца и, как пить дать, сделает это красиво. Господин хороший, – вновь обратилась она к продавцу, – надеюсь, у вас совести столько же много, сколько и ума. Подберите мальчику приличный штоф и не заставляйте нас волноваться раньше, чем мы увидим красивый счет.

– Будьте-таки спокойны за свой кошелек и любимого внука, мадам! Уверяю вас, вы останетесь довольны. Посмотрите на родителей жениха и сделайтесь такой же спокойной.

Приказчик аккуратно взял под локоть Фиму и повел к полкам с шерстяными тканями. Фрейда не спускала глаз с жуликоватого вида работника торговли. Вопреки ее ожиданиям, он начал с дешевых материалов. Продавец одну за другой прикладывал ткани к Фиминому плечу, предлагая родственникам взглянуть на «преобразившегося молодого человека». При этом он обращался только к Фрейде, видя в ней источник неприятностей и угрозу дневной выручке.

– А как вам этот штоф? – в очередной раз поинтересовался у Разумовских. – Я всего лишь слегка приложил к фигуре, а он так лег, что остается только пришить пуговицы, и ходите себе на здоровье. Мадам, обещаю, будет шик!

– Покажите еще парочку, и мы определимся, – попросила Белла.

– Всенепременно!

В одно мгновение приказчик оказался на стремянке и вытянул с верхней стеллажной полки рулон красивой черной ткани с едва заметным синеватым отливом. Отработанным движением он раскатал ткань по длинному столу и ласково провел рукой по мягкому ворсу.

– Вот, английская шерсть высшего качества! Специально держим для клиентов с утонченным вкусом, – торжественно произнес он, зная, что выкладывает главный козырь.

– Щикарный штоф, шобы вы были мине всегда здоровы! Внук, это то, что нам нужно! И зачем только тратили время на всякую ерунду? – возмутилась бабушка.

– Мадам, вы должны иметь сравнение, а иначе радость от покупки не будет полной.

– Жулик! – весело отмахнулась от продавца Фрейда. – Мы хотим иметь эту ткань на пальто, а из того отреза, что вы показывали нам раньше, выйдет приличный сюртук.

– Прекрасно, одобряю ваш выбор и прошу взглянуть еще вот сюда, – интригующе произнес продавец, выкладывая из коробки белые сорочки.

Льняные, хлопковые, шелковые, с классическим воротником и повседневным «мандарином», в полоску, елочку, накрахмаленные и мягкие, почти воздушные предстали взору неискушенных покупателей.

– Какая роскошь! – только и смогла вымолвить Белла.

– Мадам, вы абсолютно правы. Последние французские моды.

– Это нам не по деньгам, – сказал, как отрезал, Хацкель и направился к выходу.

– Напрасно ваше беспокойство, папаша. Я упомянул французские моды, но это не значит, что мы не умеем шить. Наши мастера не хуже ихних умеют положить ровную строчку.

– Ну, коли так, то вот эту, с красивым отложным воротом, припиши к общему счету.

– Всегда пожалуйста, но я бы не рекомендовал торопиться с выбором. К короткой шее подойдет плоский или низкий воротник, а чтобы картина была, так сказать, полной, к сорочке имеется парочка прекрасных пластронов.

На этих словах он вновь нырнул под стол и вытащил картон с разложенными по цвету узкими полосками шелковой ткани с остроугольными концами.

– Так сказать, галстуки для официальных церемоний.

– Белла, – прошептал Хацкель, – если мы сейчас отсюда не уйдем, нам грозит нищета.

– О цене можете не беспокоиться. Я вам обещал хорошее настроение, и оно уже начинает. Исключительно для вашей приятной семьи скидка пять процентов на все, что вы сегодня у нас приобретете.

– Ну, раз уж вы заикнулись, то десять процентов вниз, и мои женщины купят у вас отрезы на платья и кружевные чепчики.

– А еще атласные ленты с крючками и шнуровкой, – добавила Белла.

– Я сам такие вопросы не решаю. Мне нужно посоветоваться с хозяином, – с фальшивым сожалением произнес приказчик и скрылся в подсобке. Через минуту, не дав семье Разумовских опомниться, он вновь предстал пред ними с заискивающей улыбкой.

– Хозяин согласился на семь процентов и только из симпатии к родителям жениха. У него, видите ли, тоже свадьба намечается, поэтому ему очень близко и понятно ваше хлопотное положение.

– Какой удачный день, Хацкель. Давай здесь купим все и не будем ходить по другим лавкам.

– Жена, единственный раз соглашусь с тобой, и то потому, что нет у меня желания смотреть еще раз, как продавцы в следующей лавке будут также обдирать нас до последней нитки.

За все время Фима не проронил ни одного слова, а только внимательно слушал и улыбался, словно происходящее совсем его не касалось.

Глава 8

Вопреки ожиданиям Хацкеля, женщины довольно быстро нашли то, что им было нужно. Уже через пару часов они вышли из магазина довольные и с большими бумажными свертками, перетянутыми шпагатной веревкой. Центральная улица пестрела рекламными вывесками, заманивая доверчивых покупателей всевозможными способами. На одном из них девчушка ангельского вида со словами «Дедушка, кури» предлагала бородатому старцу папиросы «Нарзан», ласково прижавшись к нему пухлой розовой щечкой. Плакат на лавке Фридковича настаивал на том, чтобы родители, желающие отучить детей курить, посоветовали своим чадам покупать только их гильзы, потому как они производятся без прикосновения рук и самые гигиеничные в мире. Кондитерская заманивала печеньем, конфетами, баранками и мармеладом товарищества «Абрикосов и его сыновья», аптеки настаивали принять вкусное, нежное и очень надежное слабительное средство, а на ночь пилюлю «Ара», чтобы утром с Богом идти на работу, но предварительно помыв голову мылом провизора Остроумова, от которого исчезает перхоть и вырастают пышные усы. Магазин женских товаров купца Лапина обольщал красавиц корсетами и брустень-галтерами, пошитыми по последней парижской моде. По соседству с ним врач Смирнов принимал всех глазных больных. Тугоухим рекомендовали обзавестись искусственной барабанной перепонкой «Здравый смысл», и все это за небольшие деньги, в короткий срок и, естественно, высокого качества. Жизнь в городе кипела, заставляла идти в ногу со временем, призывая не оставаться в стороне и жить полноценной здоровой жизнью. По разбитым мостовым громыхали повозки, извозчики кричали на зазевавшихся прохожих, шустрые мальчишки продавали стаканами воду, газеты и прочую дребедень. Все это было суетно и даже пугающе для местечкового жителя, привыкшего к размеренной неторопливой жизни небольших поселений.

Хоть ателье Моисея Вульфсона и находилось всего в десяти минутах спокойной езды на повозке, запряженной лошадью, этого времени хватило, чтобы голова у Фрейды пошла кругом от переполнявших ее эмоций. Фима же, напротив, был абсолютно счастлив и с радостью глазел по сторонам. Он увлеченно рассматривал яркие вывески на магазинах и привлекательных барышень, которые, как бабочки, кружились у разноцветных стеклянных витрин, рассматривая товары зимнего сезона.

– И как они в такой суете живут! – сетовала Фрейда. – Все куда-то бегут, толкаются. Никто «здрасьте» не скажет.

– Мама, это же город! Здесь тысячи людей, – попыталась объяснить Белла. – И что, им со всеми знакомиться? Поди-кась, сосед соседа толком не знает.

– Вот, это и плохо. Знали бы, добрее были. Смотри, с какими лицами все ходят. У нас в местечке беда или радость случается, кто первый узнает?

– Раввин или соседи.

– Правильно, Беллочка. А здесь куда идти? К кому обращаться? Бегут, портфельчики с бумажками в руках тискают, а сами смурные, будто их обидели. Попробуй, расскажи им про свою нужду. Они и слушать не станут! Я сейчас о своем подумала: как сироте в городе замуж выходить? Она же одна-одинешенька на всем белом свете! Кто ей приданое подготовит, о платье новом позаботится? В штетлах [15] люди всем миром для бедняков жертвуют. От каждой семьи по возможностям дают, по совести. А в городе на ком забота будет, если никто никого не знает! Кому доверить деньги собирать?

– Мама, вы за это не беспокойтесь! Синагоги в центрах побогаче наших будут. Не оставят сироту без внимания, – пояснил Хацкель.

– Ну если так, то я буду другое мнение иметь. Чудно́ здесь, сынок! Огородов нет, хозяйства не держат, а люди одеваются богаче. И на что только живут?

– Мне их статью расходов тоже трудно понять, а вы, мама, не морочьте себе голову чужими проблемами, лучше о своих позаботьтесь. Фасоны с Беллой окончательные придумали или сейчас начнется?..

– Хацкель, ехай себе спокойно и не думай за наши платья. Хороший портной поймет и все устроит. Мы знаем, чего хотеть, а он знает, как это сделать! – успокоила мужа Белла.

Моисей Вульфсон и впрямь был хорошим мастером, одним из тех, кто учился ремеслу у голландцев. В двенадцать лет от роду родители отдали его обучаться ремеслу не потому, что он сильно хотел, а потому, что место ученика портного было свободно. Хозяин кормил, поил, лупил чем ни попадя за любую провинность. Два года он мыл полы, топил печку, следил за железными утюгами, чтобы не остывали, и только на третьем году его начали вводить в курс дела и доверять самую простую портняжную работу. Четыре года он спал в мастерской вместе с другими учениками и подмастерьями. Штаны с рубахой носил из холстины, обувку – из сыромятной кожи с онучами. По договору родители должны были сами заботиться о его одежде, поэтому не приходилось рассчитывать на то, что хозяин выдаст костюм из фабричной ткани. Несмотря на трудности, Моисей проявлял усердие и имел большую склонность к швейному делу. Из подмастерья он довольно быстро перешел в мастера и уже имел право носить униформу. Питание оставалось все таким же плохим, как и отношение хозяина к работникам, поэтому после учебы Вольфсон нашел себе место в магазине женской одежды. С этого момента его жизнь окрасилась более яркими красками. Имея от природы хороший вкус и коммерческую жилку, он быстро заработал прекрасную репутацию у клиентов, а вместе с ней и уверенность в том, что нужно повышать мастерство.

На его счастье, через несколько лет работы на новом месте магазин был продан голландскому портному. Одному из тех, кто по императорскому указу когда-то приехал обучать славянских коллег искусству кройки и шитья на западный манер. Конечно, в отдаленных от столицы городах иностранная культура приживалась не так быстро, но, глядя на заезжих мастеров, местные портные трудились в поте лица, прививая населению «мерзкие новшества». К тому времени женщины уже не представляли свой гардероб без европейского платья, некогда считавшегося верхом неприличия, а их мужья с удовольствием носили униформу и ничем не отличались от служаших в Европе.

Рыночные отношения стремительно развивались. Выживали самые умелые и изворотливые мастера, и пошив на европейский манер уже не ограничивался только производством приталенной одежды. Прогрессивная часть дворянства довольно быстро отреклась от старых фасонов и принялась наряжать своих чад в корсеты по иноземным образцам, не жалея ни денег, ни собственных нервов. И кому, как не портным, пришлось взять на себя ответственность за красоту и прогресс. Чтобы держать монополию в швейном деле, портные объединялись в ремесленные цеха вслед за булочниками, ювелирами, печатниками, часовщиками и парикмахерами. Конечно, среди ремесленников была своя «аристократия» – золотых дел мастера. Они не только производили товары, но и занимались сбытом, от чего быстрее других богатели. Ювелиры давали деньги в рост и на благотворительность, а следовательно, имели определенный вес в городских управах. Портные не могли тягаться с ювелирами, но по своей нужности и многочисленности стояли чуть ли не на первом месте. Женщины предпочитали заказывать наряды у евреев. В отличие от христианских портных, они быстрее всего ориентировались на рынке. У них у первых появлялись новые образцы выкроек, тканей и конечно же женских журналов с красивыми цветными картинками. Печатное издание «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета» имелось в каждом уважающем себя заведении. Дамское белье, шляпки, корсеты по последним парижским модам пользовались огромным спросом у барышень и их мамаш.

Ателье Вульфсона считалось престижным в городе. В нем все было в лучших портновских традициях. Сотрудники знали свое дело и четко выполняли доверенные им обязанности.

Завидев приближающихся к ателье людей, мальчишка лет десяти, подметающий мусор у входа, бросил метлу и с быстротой молнии скрылся в помещении. Не успели Разумовские войти, как им навстречу вышел мастер. Был он худощав, с круглой лысиной на макушке, но с пышными, закрученными кверху усами, совсем не вписывающимися в образ низкорослого человека. Карие навыкате глаза пребывали в постоянном движении. Казалось, ничто не ускользнет от его цепкого взгляда.

– Добрый день. Господа хотят заказать у нас платье для мамы или, может быть, костюм для молодого человека?

– Совершенно точно. Для мамы и всех оставшихся, кто стоит перед вами, – ответил Хацкель.

– Замечательно! Вы пришли до нас и не ошиблись. У ателье прекрасная репутация, а главное – многолетние традиции. С кого будем начинать?

– С внука, – пояснила Фрейда. – А вы здесь хозяин или управляющий?

– Хозяин. А почему мадам интересуется?

– Тогда скажите, ваши многолетние традиции повлияют на стоимость сюртука?

– Это как посмотреть. Присядьте в кресло, отсюда будет видно все, включая цены на наши услуги. Гришка, служи клиентам! – приказал он мальчишке, которого Разумовские пару минут назад видели у входа.

Маленький шустрый Гришка мгновенно подхватил обтянутое голубым атласом кресло, привычно смахнул с сидушки рукавом невидимый мусор и ловко подсунул Фрейде под зад.

– Садитесь, мадам, оно мягкое. Вам будет очень удобно.

– Спасибо тебе, заботливый мальчик. Ты здесь в учениках числишься?

– Ага, второй год пошел. Как мамка померла, так меня тятя сюда и пристроил. Сказал, всех ему не прокормить. Тянулся, тянулся на нас в одиночку, запил и тоже помер.

– Так ты сирота теперь?

– Ваша правда, мадам.

Фрейда с жалостью поглядела на ребенка и погладила его по белобрысой голове.

– Вот горе-то! В такие года без родителей остаться! Не обижают здесь тебя? – спросила она почти шепотом.

Не успел Гришка открыть рот, как получил от хозяина ладонью по уху и был отправлен в другую комнату.

Фрейда строго посмотрела на обидчика. Перехватив недовольный взгляд клиентки, он тут же попытался ретироваться:

– Еще тот бездельник! Терплю, кормлю, обучаю портняжному делу круглыми сутками, а толку – никакого.

– Что-то я не вижу в его руках иголку с ниткой. С метлой он ловко обходится – это правда. Перетащить чего, поднести – тоже в одно мгновение.

– Мадам, а вы как хотели? Не все сразу. Он что, особенный? Лентяй, и нет для него другого слова! Не обращайте внимания. Мы и так отвлеклись. Внимательно слушаю. Какой фасон вы лично желаете иметь?

– Еще не знаю, – сухо ответила Фрейда.

– Ничего страшного. Я вам сейчас дам полистать журналы мод, а пока вы определяетесь, я поговорю с вашей дочкой.

– Со снохой.

– Пардон! Как я сразу не догадался! Вы с сыном похожи как две капли воды.

Фрейда автоматически покачала головой, взяла тощий журнал и без всякого интереса принялась рассматривать картинки. Затертые страницы не хотели отлепляться друг от друга, и это раздражало Фрейду еще больше, чем слащавое заискивание хозяина ателье. Вскоре процедура ознакомления с модными чужестранными платьями ей надоела. Она отложила журнал в сторону и принялась с интересом рассматривать помещение. Несмотря на скромные размеры, комната была светлой и довольно уютной. У широкого окна стоял длинный деревянный стол с отрезами тканей и аккуратно скрученными рулончиками кружев и атласных лент. Линейки, мелки, сантиметровая лента, разноцветные катушки ниток, лампа, кусочки темного мыла и самое замечательное, от чего Фрейда не могла отвести глаз, – это небольшой круглый футляр на золотистой ножке с малахитовой подставкой. Его створки были откинуты в разные стороны и напоминали причудливый цветок с мягкими стенками в виде атласных подушечек, сплошь утыканными английскими булавками. Из «цветка» пестиком торчали небольшие ножницы с резными витыми ручками, а рядом с ними лежал маленький колпачок – позолоченный наперсток. «Красиво сделано, – подумала Фрейда. – Нужно будет Фимке показать. Он еще лучше сделает».

Чтобы клиентам было удобно рассматривать себя в новых нарядах, на стене висело большое зеркало в красивой золоченой раме. Буквально на расстоянии вытянутой руки от него стоял маленький крепкий столик с изогнутыми резными ножками. Для чего он был нужен, Фрейда могла только предположить. «Поди-кась дамочек на него ставят, когда подол на платьях подрубают или кружево с лентами на иголки сажают. Если меня попросят на него встать, ни в жисть не полезу. Срам какой, на верхотуру забираться в моем возрасте. Не дай Бог, ножка на столе подломится. Мало того что убьешься, так еще иголки в тело во-ткнутся. Дойдут до сердца – и поминай, как звали. Шиш ему! И Беллу нужно будет предупредить, чтобы не соглашалась. Прям как щас вижу. Сядет вальяжно на венский стул, возьмет в руки указку и будет ей тыкать да указывать, как подмастерьям складки на юбке закладывать. Ох и жучара этот Вульфсон! А в общем помещение уютное, и шторки на окнах красивые, с рюшечками по низу. Кисточки на концах обхваток забавные, как хвостики у ярочек болтаются. Бумажные выкройки я бы отсюда унесла в другую комнату и машинки швейные убрала бы подальше, стучат, мешают клиентам на фасонах сосредотачиваться. Устала от всего, скорее бы домой», – подумала Фрейда и не заметила, как задремала.

– Мама! Мама, просыпайтесь! – тормошила Белла свекровь. – Срам какой, в культурном помещении так громко храпеть! Мы уже все, ваша очередь наряд заказывать.

Фрейда спокойно посмотрела на сноху и отмахнулась от предложения, как от назойливой мухи.

– Домой поехали. Не хочу ничего здесь шить. Наш Лущик не хуже наряд сработает, и не по западным манерам, а по нашим, привычным меркам.

– Мама, вы снова хочете одеваться по-старому? Сколько можно уже! Посмотрите, как люди в городе выглядят, загляденье прям.

– Вот я и вижу, что вы загляделись и главного не замечаете.

– Какого такого главного? Мама, прекратите начинать скандал, – вмешался Хацкель.

– Ша, конец разговорам! Домой хочу.

– Хацкель, ты случайно не знаешь, какая муха ее укусила? – недоумевала Белла. – Все так хорошо прошло, и снова плохо!

Фрейда грузно встала с кресла, поправила юбку и молча направилась к выходу. Перед тем как открыть дверь, она оглянулась и еще раз окинула взглядом помещение, словно кого-то искала. Громко попрощавшись с хозяином ателье, она вышла на свежий воздух и пошла к лошади. Не успела она сделать и пары шагов, как кто-то одернул ее за рукав. Фрейда оглянулась и увидела Гришку. Он смотрел на нее ясными голубыми глазами и от волнения то и дело потирал побитое ухо.

– Бабушка, если хочете, возьмите меня к себе жить. Я послушный, все-все делать умею. Вы будете мной довольны, вот увидите.

– Боже ж ты мой, – только и смогла прошептать Фрейда.

Сама не зная почему, она начала рыться в холщовой сумке, и только когда ее рука нащупала пироги в завернутой тряпице, поняла, что это ее спасение.

– Вот, возьми. Они очень вкусные, с капустой или сушеными ягодами. Не знаю, какие тебе попались.

Вместо того чтобы обрадоваться подарку, Гришка взял по одному в каждую руку, поблагодарил и медленно пошел обратно.

– Ты смотри-кась, шустрый какой, – ухмыльнулся Хацкель. – Выцыганил у бабки пироги напоследок. Как я уже понимаю, мама, к фотографу мы сегодня не поедем?

– Правильно понимаешь, сынок. Дело к зиме идет, световой день стал маленьким, таким же, как и человеческая душа у некоторых. А в темноте настроения не бывает. В следующий раз на карточку запечатлимся, когда на примерку поедем.

К моменту возвращения Разумовских из ателье конь Анилин уже давно съел причитающуюся ему порцию овса. При виде хозяина он одобрительно зафырчал и принялся нетерпеливо переступать с ноги на ногу.

– Заждался нас, красавчик, – ласково произнес Хацкель, потрепав коня за холку. – Не переживай, сейчас до дому поедем.

Конь одобрительно дернул ушами и замер в ожидании команды. Хацкель любил его безмерно и относился как к полноправному члену семьи. Каждое утро, перво-наперво, он шел в сарай проведать своего питомца и только потом начинал заниматься домашними делами. Не было случая, чтобы он пришел к лошади с пустыми руками. Морковь, яблоко или просто сухарик всегда были припрятаны в кармане пиджака. Хозяин не жалел для животины ласковых слов, за что она платила ему послушанием и добрым нравом.

– Повезло тебе с конем, Хацкель, не то что мой, – пожаловался как-то сосед. – Вчера хотел подкову на левой ноге проверить, так он меня чуть не лягнул. Еле успел увернуться.

– Правильную лошадь выбирать нужно. Люди как говорят: рыжую не покупай, вороную продай, о белой заботься как о себе, а ездий на гнедой. Ее воспитывать нужно правильно, не кричать, разговаривать. Она же как человек, все хорошее помнит и плохое никогда не забудет. Обидишь несколько раз – не будет повиноваться, потому что характер сызмальства закладывается. Он у меня умный, с полуслова понимает, как собака.

– Это точно! Только он у тебя больше на шакала похож, а не на собаку. Я бы такой окрас в жисть не купил. И имя ты ему непутевое дал, – съязвил сосед.

– Я его не за окрас брал, а за характер. Имя тоже не просто так давал, по случаю.

– Знаем мы твой случай, – не унимался сосед. – Ежели не цыгане, фиг бы ты на буланой ездил.

Что ни говори, но сосед был прав. До того как Анилин появился у Разумовских, Хацкель не раз говорил о своем желании купить гнедую или вороную масть. Он долго откладывал деньги на лошадь и в один прекрасный день отправился на базар. Обойдя торговые ряды и не найдя ничего подходящего под размеры своего кошелька, он уже было засобирался домой, как его остановил молодой цыган.

– Неужель уйдешь с пустыми руками? Посмотри моего коня. Красавец! Молодой, без норова! Тебе такой подойдет.

– Откуда знаешь, какой мне подойдет?

– У тебя глаза добрые и волосы волнистые, как у меня. А я по своей природе не злобливый. Бери, конь хороший, не пожалеешь!

Меньше всего Хацкель хотел покупать лошадь у цыган. Зная их склонность к обману, обходил на базаре стороной. Более того, не останавливался и ускорял шаг, когда они тянули за руку, предлагая посмотреть товар. Что случилось на этот раз, он и сам не понял. Парень особо не приставал, а больше шутил по-доброму. Хацкель обошел лошадь со всех сторон, заглянул в рот, посмотрел внимательно зубы, проверил колени и копыта на предмет трудноизлечимого ревматизма. Во время осмотра животина вела себя смирно, не противилась. Придраться было не к чему, кроме легкого раздражения на коже. Хацкель провел рукой по холке. Конь посмотрел на него и одобрительно фыркнул.

– Чесоткой или лишаем, случайно, не страдает?

– Какой лишай! Посмотри, щетина ровная, здоровая, ни одной плешины. От снаряжения у него раздражение. А подпалины, так это нормально! Ты же не чистокровку покупаешь. Хороший конь, не ленивый. Прокатись, почувствуй, подойдет тебе или нет.

Хацкель без труда взобрался на лошадь и натянул поводья. Конь беспрекословно выполнял все, что требовал от него наездник. Уже с первых шагов Хацкель понял, что это его лошадь. Все в ней нравилось, а особенно масть. Торговались долго, как и положено. Хацкель старался не показывать заинтересованности и даже пытался один раз уйти, но цыган тоже был не из новичков. При виде уходящего покупателя он спокойно сидел, покуривал трубку и не пытался его остановить. Хацкель сделал еще один круг по базару и «совершенно случайно» наткнулся на продавца.

– Старый знакомый и снова до меня! – улыбнулся цыган, сверкая железным зубом.

– Сам не ожидал. Судьба, видно! Забыл, какую цену ты просил?

– Какую просил, такую и сейчас скажу.

Видя, что продавец не спешит уступать, Хацкель решил выкинуть последний козырь – посчитать при нем деньги. До того как пойти на базар, Белла посоветовала ему разложить их по разным местам.

– Часть положи в сапог, а другую я у себя припрячу. Будешь торговаться, говори, что купить хочешь, но не хватает. Потряси ассигнациями у него перед глазами. Продавец как видит живые деньги, сразу сговорчивее становится. Проверяла много раз, всегда получалось.

Прием «затравки» и впрямь сработал безотказно. При виде купюр цыган слегка занервничал и начал двигаться в цене. Для закрепления успеха Хацкель еще раз пересчитал наличные и в последний раз попросил о снижении цены. Цыган помялся и нехотя согласился.

– Какую лошадь тебе отдаю! За бесценок! Один окрас чего стоит!

Хацкель стоял с равнодушным видом, но в душе трепетал от счастья. Вороной, да еще с покладистым характером! О таком только можно мечтать! Рассчитавшись, он взял лошадь под уздцы и заторопился домой.

– Жена, не отставай. Пошли отсюда поскорее, пока цыган не передумал.

Белла еле-еле поспевала за мужем, но вскоре подустала и наотрез отказалась идти в быстром темпе.

– Хацкель, я глупая женщина, а ты еще хуже!

– Но-но, поосторожнее с оскорблениями!

– Так и есть. Зачем с лошадью торопиться пешком! Садись на нее и ехай отсюда быстро, только не один, а с моими тяжелыми сумками.

– Твоя правда. Хоть ты и женщина, но имеешь в голове умные мысли, – похвалил жену Хацкель.

Придя домой, он перво-наперво вскипятил воду и запарил листовой табак, чтобы подлечить раздражение на коже. Вначале он решил помыть коня дегтярным мылом, а потом для надежности ополоснуть травяным отваром.

– Смотри, сынок, какого я красавца купил! Не конь, а мечта всей моей жизни, – похвалился Хацкель, подъезжая к дому. – Вороном его назову.

Фима, как и любой мальчишка, был безмерно рад покупке. При виде отца с лошадью он побежал навстречу, но Хацкель его остановил.

– Не торопись, сынок. Подойдешь, когда животное успокоится. Мы для него чужие, поэтому будем знакомиться по очереди. Лучше дерни морковочку с грядки и с ней на аудиенцию. Животное, как и человек, внимание любит.

Так и сделали. Подношение пришлось Ворону по вкусу. Прожевав морковь, он потянулся за новой порцией, мягко пощипывая теплыми губами Фимины ладони.

– Полюбил нас вороной, – улыбнулась Фрейда, глядя на коня.

– Я, мама, плохого не куплю, – гордо произнес Хацкель. – Щас пройдусь по нему щеткой с мылом, и тогда уж совсем наш будет, а то неизвестно, где и как его до меня содержали.

– Правильно, сынок. Купил – помой перед использованием для всеобщего блага.

Хацкель сбил в ведре крепкую пену и принялся намыливать лошадь. Не успел он толком потереть, как из-под щетки потекли черные струи воды. Конь фыркал от удовольствия, перебирал ногами и всем видом демонстрировал, что водные процедуры для него весьма приятны. Хацкель же, напротив, видя, как бока животины с каждой порцией мыла cветлеют, становился чернее тучи. К концу чистки от вороной масти остались только ноги, и то до уровня лошадиных колен.

– Вот сволочь цыганская, «шакалий» окрас за вороной выдал. Теперь понятно, отчего у него было раздражение на шкуре. Это ж надо, анилином выкрасить скотину! И какой он теперь вороной! Самый что ни на есть анилиновый.

Убитый горем, он отбросил щетку в сторону и сел на чурбан возле плетня. Конь недолго постоял в одиночестве и подошел к новому хозяину.

– Ты смотри-кась, животина, а как чутко определяет сокровенную натуру человека. Сынок, не расстраивайся! Твоя мама может только одно сказать: тебе очень повезло с покупкой! Не каждая женщина может так чувствовать, а он все понял. Понял, что тебе сейчас плохо, и подошел за продавца каяться, чужую вину заглаживать. Зачем переживаешь? Хотел лошадь, Господь тебе дал. Поблагодари за то, что имеешь, а там, глядишь, скотинка ответит тебе любовью и безотказной работой.

Всю ночь реб Хацкель не спал, ворочался, а чуть свет, пошел в сарай. При виде хозяина конь оживился, потянул к нему морду. Хацкель посмотрел в его умные глаза, погладил и успокоился.

Глава 9

– Ох, у меня прям гора с плеч свалилась, – облегченно вздохнула Белла, усаживаясь в повозку. – Одним делом меньше. Я так переживала и мучилась в последние дни. Все думала, какой материал брать? Какие фасоны всем заказывать? Уложимся ли по деньгам? Конечно, откуда спокойствие иметь, ежели до этого мы никогда не позволяли себе заказывать платья в приличных местах! Зря ночи не спала и расстраивалась. Сегодня, как зашли в магазин – сразу поняла: все будет хорошо, без покупок не уйдем. Как нас приятно обслужили! Культура! Специалисты своего дела работают!

– Не то слово, жена. В местечке облапошат в два счета, а уж в городе и подавно! Они же учатся деньгу из народа вытягивать, манеры для этого разные используют, а такие, как вы, сразу рот от приятного обращения раскрывают широко-широко. Вот через эту дыру продавцы-жулики видят всю безграмотную сущность и внутреннее устройство покупателя.

– Хацкель, зачем хочешь надо мной смеяться? Самому-то больше нас понравилось! Мама, подтвердите, чтобы он видел себя со стороны.

Фрейда сидела задумчивая и даже не реагировала на слова снохи.

– В магазине как с тобой продавец разговаривал? – продолжила Белла. – «Если господин желает иметь хороший костюм, значит, ему нужно покупать хорошую ткань…» Что он сказал неправильно?

– Его правда. Из китайки солидный сюртук не пошить.

– То-то же! А в ателье что тебе говорил Вольфсон? «Приличный костюм даже на вешалке висит красиво! Купить натуральную ткань и правильно скроить – это половина дела. Вторая и самая важная часть – подогнать так, чтобы он повторял все движения хозяина. Только при таком условии он прослужит в два раза дольше». И здесь что-то неправильно в его словах? Хацкель, ты бы только всех подозревал! Они умные и культурные люди. Нам учиться и учиться их выражениям. Про Фиму он как говорил? «В мальчике пока нет солидности…» Заметь, сказал «пока нет». «А нужно, чтобы родители жениха видели в нем серьезного мужчину, поэтому сюртук нужно шить такой, какой носят взрослые состоятельные люди». Хороший портной знает, как ребенку помочь выглядеть постарше. Все с первого и до последнего слова правда!

– Жена, не распыляйся! Я же не против ихних выражений! Оба правильно говорили, и я почти согласен, но от такого обхождения появляется дыра в кошельке. Одно им название – культурные жулики!

– А мне все равно было приятно. Обходительное общение делает людей добрее.

– Поэтому за культурное обхождение ты готова отдать все наши сбережения, – закончил мысль Хацкель.

– Так и есть, – вставила веское слово Фрейда. – Против внимания и уважения человек безоружен.

– Точно, мама! Мальчонка вам кресло подставил, вы разомлели от счастья и отдали ему почти все пироги.

– Уймись, сынок! Как тебе не совестно на сироту такие поганые слова говорить! Мы нашего Фимку вон как любим! А ему кто что доброго в жизни сделает? Вольфсон бьет, и подмастерья наверняка тоже обижают мальчонку. Я когда уходила из ателье, он подбежал, за руку дернул и говорит: «Бабушка, если хочете, возьмите меня к себе жить». Прям, лучше бы не ездила сегодня с вами. Сердце ноет от расстройства, и жалость такая подступает, что есть большое желание вернуться и забрать его к нам.

– Мама, вы сейчас даже не знаете, что сказали! – вмешалась Белла. – Зачем сразу брать в дом? Откудова такие мысли! Может, он больной какой или, того хуже, вороватый.

– Никакой он не больной. Вы его глазки видели? Голубенькие, чистые, как колодцы бездонные. И волосики шелковистые, беленькие, хоть питание у него невесть какое. Не надо на него шорти шо говорить. У меня свои глаза имеются. Щеночек или котенок при глистах и болезнях будут иметь блестящую шерстку?

– Ну вы сравнили, мама! – засмеялся Хацкель.

– А ты не ржи, как жеребец. Это от недальновидности и незнания устройства природы. Вспомни, когда режут овечку, у нее внутри такие же органы, как и у человека.

– А вам откудова, мама, знать, какой человек изнутри?

– Люди зря говорить не станут. Все Богом, сынок, придуманы, и значит, одинаково устроены вместе с болезнями и страданиями. Наступи нашему Мурчику на лапку – он заорет, как скаженный. Почему? Потому что ему больно. Тебе наступи – и ты не поблагодаришь. Схожи мы со всякой животиной и все равно природу уважать не желаем. Что природу! Господа чтить не хотим! Потому и живем в скорбях. Милосердие от людей улетело, как птица. Далеко ходить не нужно. Прошлой осенью к Цалкиным девочку-сиротку привезли, а они на порог родственницу не пустили. Выпроводили на ночь глядя. Ямщик умолял слезно, шапку снимал, кланялся в ноги, просил за бедняжку, и все без толку. На дворе дождь со снегом, а Цалкин дал немного денег, продуктов в сумочку собрал и сказал ямщику, чтобы вез ее обратно.

– Его тоже можно понять, не богато живут. Зачем лишний рот кормить, а потом еще и приданое давать, когда вырастит? Никогда не знаешь, какая завтра жизнь наступит, – заметил Хацкель.

– Если Бог дает детей, он даст и на прокорм. Фимочка, что Тора говорит о милосердии?

– Кто милосерден к другим, к тому и небеса милосердны.

– Умница моя! Что ни спроси, все знает! Дай бабушка тебя поцелует.

Фима послушно наклонился. Фрейда чмокнула внука в макушку и тут же дала легкий подзатыльник.

– Всю жизнь мечтала, чтобы у меня дети с внуками блондинистыми были. Как назло, ни одного! Фимка, давай Гришу к себе заберем?

– Давай, я не против, – охотно согласился Фима.

– Мама, не слушайте его, – вмешалась в разговор Белла. – Он сам не знает, чего сейчас нам желает.

– Благословения он нам желает, глупая ты женщина! Мама полпути агитацию ведет, а ты понимать не хочешь.

– Хацкель, а мое желание никто спрашивать не будет?

– Обязательно! Белла, мама сказала, что в следующий раз после примерки Гриша поедет жить к нам. Ты же не будешь против?

– Конечно, не буду! Можно подумать, я такая дура, шобы разбрасываться благословениями.

– Не сноха, а умница! Другого ответа не ждала. Все вы про меня знаете. Знаете: как только Фимка от нас уедет, сразу слягу и помру с тоски.

– Мама, зачем вы так грустно мечтаете! Живите себе на здоровье и воспитывайте еще одного мальчика, если вам так хочется. Лишняя тарелка супа или каши в доме всегда найдутся.

– Вот и порешили, – довольно произнесла Фрейда, прижимая к себе внука.

– Хацкель, ты меня слышишь?

– Конечно! Что хотели, мама?

– Хотела сказать про твоего папу. Сейчас он с небес на нас глядит и радуется. А еще он совсем не жалеет, что ты когда-то женился на Беллочке.

– Баб, знаешь о чем я сейчас думаю?

– Нет.

– О Мэри думаю, а еще о том, как в новом сюртуке к ней пойду. Все будут на меня смотреть и радоваться, какой я красивый жених. Очень хочу ее снова увидеть.

– До свадьбы, детка, нельзя. Злые люди могут опозорить, наговорить невесть что, и все расстроится.

– Ой, мама, бросьте вы этих старых порядков! – заступилась за сына Белла. – Сейчас уже не так строго. Молодые могут увидеться в любую субботу, тем более, что у нас есть повод. Фима не знает размер Мэриного пальчика. Как колечко без мерки делать?

– Ну тогда я спокойна. Спеку ей плетеную булку с маком. Когда будете отдавать, скажете: «Сколько маковок на китке, столько желаю ей детей, а нам внуков». Ты, Белла, ей тоже что-нибудь от себя передай. Пускай Фимочка с вами едет к Блюменфельдам. Шимшон – человек набожный, уважаемый и никакого позора не допустит. Внук сходит с ним в субботу в синагогу, а потом мне подробно расскажет, как все было.

Солнце все ниже и ниже спускалось к земле. Тяжелое, словно огромная спелая тыква, оно выкатилось из серых облаков и устало легло на землю. В одно мгновенье кроны деревьев и крыши деревенских изб заиграли всеми цветами радуги. Даже серый унылый дым, струящийся тонкой лентой из покосившихся труб, превратился в оранжево-красный и стал похож на огни праздничного фейерверка. Шустрая назойливая сорока сидела на корявой ветке березы и без устали трещала. Стоило повозке проехать мимо, как она тут же увязалась за ней. Видя в Разумовских благодарных слушателей, она перелетала с ветки на ветку, с забора на конек крыши или просто скакала за лошадью по земле. Судя по ее звонкому треску, последние новости были только хорошие.

До самого дома Фрейда почти не разговаривала. Первый раз за последние месяцы она выглядела спокойной и умиротворенной. Шершавой, огрубевшей от работы рукой она нежно гладила Фимину голову и смотрела на небо, откуда ее муж, лудильщик Хаим, наблюдал за своей семьей и очень радовался.

Глава 10

Предсвадебные хлопоты. Что может быть ответственнее и утомительнее! Со дня помолвки семьи теряют покой, сон и конечно же деньги, будь они неладны. Список гостей, приглашения, пошив нарядов, кольца, праздничные столы, кухарки… И это не полный перечень обязательных к выполнению мероприятий! Вейз мир, какие нервы! Как пережить, с чего начать, и главное, как выйти из всего этого с наименьшими потерями?!

За пару недель до свадьбы Фима с отцом и матерью поехали к Блюменфельдам. Пока молодые общались друг с другом, родители вооружились бумагой с карандашами и принялись подсчитывать общее количество приглашенных, а следовательно, и продуктов, необходимых для столь важного мероприятия.

– Нужно нанять несколько кухарок, – предложила Белла. – Одна никогда не сможет вкусно приготовить рыбу и печенку, а потом заниматься выпечкой.

– Абсолютно с вами согласна, уважаемая Белла, – поддержала мадам Блюменфельд. – В прошлом месяце мы ходили на свадьбу к дальним родственникам, так они нанимали аж трех поварих! Вы не поверите, что им пришлось пережить, пока они нашли «то»! Но когда гости сели за стол, сразу стало все понятно. Какие фаршированные шейки подавали! Если вы думаете, что на куриных шкурках были зашитые дырки, то я вас умоляю! Не было такого! Ни одной дырочки! Так искусно снять кожу – это что-нибудь да значит. А какая начинка! Даже страшно подумать, если бы ее приготовили неправильно! Расползись она – считай опозорились. Все было правильно и вкусно. Мало того, что главная повариха хорошо готовила, она еще оказалась честной! Перед тем как согласиться, женщина не постеснялась спросить, по каким рецептам будет проходить торжество.

– Что значит «по каким»? – ухмыльнулся Хацкель.

– Муж, замри в ожидании и не трепыхайся раньше времени! Роза все красиво рассказывает, а ты делай выводы.

– Так вот, она спросила: «Столы делать зажиточные или так себе, чтобы не голодные?» Конечно, на первый взгляд звучит «не очень», но она же должна на что-то расcчитывать. Сразу скажу, все прошло хорошо и благородно, а то, знаете, некоторые додумываются зашивать куриную кожу цветными нитками! Они же могут полинять в горячей воде, и считай, вы еще раз опозорились. Моя подруга одним глазом наблюдала, как работала главная повариха. В порубленные потроха она добавляла обрезки шкурок и правильно делала. Кто бы их там заметил среди пережаренного лука и вытопленных шкварок!

– Роза, зачем нам это сейчас нужно! – остановил жену Шимшон. – Давай про другие блюда.

– Я на вас, мужчин, не перестаю удивляться! Вам все равно, что на празднике есть? Если «да», то пожалуйста, и будьте себе спокойны! Пускай люди уходят домой и говорят, что у нас была самая плохая свадьба! Ты этого хочешь?

– Ну зачем сразу так!

– А по-другому не получается, уважаемый муж.

– Реб Хацкель, давайте пойдем, выпьем по стаканчику вина, пока женщины решают, кто им нужен и в каком количестве. Для нас главное – вписаться в намеченную смету, а с остальным мы уже согласны.

– Шимшон, прекрати уходить! Сначала скажи, кто у нас будет весельчаком?

– Нашего, местного возьмем. Абрашка такое вытворяет, что все за животы держатся! Вы не поверите, реб Хацкель, прошлым летом наш купец Птицын продал ему плохой товар, а деньги возвратить отказался. Так наш Абрашка от обиды на следующий день пошел на рынок и нанял бригаду строителей для ремонта крыши. Ранним утром Птицын проснулся от стука топоров и визга гвоздодеров, выбежал во двор, глаза протирает, а крыши на его магазине уже и нет: мужики почти всю успели снять. Купец орет, прогоняет хулиганов, а те и слушать его не хотят, мол, не ты нас нанимал, не тебе и приказы отдавать. Пока разобрались, что к чему, магазин без кровли остался. Пришлось ему в скобяной лавке по соседству асфальтовый толь покупать и крыть по-новой, а потом еще и за работу заплатить. Вот смеху-то было! Поделом Птицыну! Влетел ему обман в копеечку. Нет, лучшего весельчака для свадьбы, чем наш Абрашка, трудно сыскать!

Визит к будущим родственникам прошел на высшем уровне. Разумовские покинули дом невесты в благолепии и с полной уверенностью, что они сделали все возможное для счастья любимых детей.

По приезде домой Хацкель взялся за изготовление обручальных колец.

– Пап, может быть, я сам сделаю?

– Нет, и еще раз нет! Жених не должен иметь своего кольца! Раз положено, чтобы кто-нибудь отдал, возьмешь от меня. Никакого золота! Только серебро! В день свадьбы жених подобен королю! Он должен быть милосердным к будущей супруге. За это ему простятся все грехи. А что у нас символ милосердия?

– Серебро.

– Правильно, сынок. Пока я занимаюсь кольцами, иди читать текст приглашения. Подумай, с какими вензелями штемпель делать. Неужто при нашей профессии в типографии заказывать будем или, того хуже, рукой писать! Вырежешь красивое клише, останется только штамповать да имена гостей вписывать. После свадьбы в лавку к Шамшурину пойду, предложу ему купить заготовку. А что? Удобно для брачующихся, и выгода немалая. Вместе со штемпелями только успевай продавать бумагу с разноцветными чернилами. То-то! Учись, Фимка, коммерции у родного отца!

Удивительная штука – время. Для кого-то оно летит быстрее птицы, для другого ползет ленивой черепахой. И нет никакой возможности повлиять на этот процесс, разве что смириться и продолжать жить в ожидании важных и волнующих событий.

После свадьбы внука самым главным событием для Фрейды было забрать от Вольфсона Гришку. Она и сама не могла объяснить, чем именно он ей запал в душу. Всю дорогу до ателье Фрейда прокручивала в голове различные варианты разговора.

«Если не захочет отпустить мальчонку, припугну его полицией. Прям так и скажу, мол, жестоко обращается с ребенком и создает невыносимые условия для жизни. Он сразу испугается и согласится. Зачем ему неприятности иметь с властями? У него же репутация в городе. Неужто захочет, чтобы фамилия Вольфсон полоскалась на каждом углу? Нет, лучше бы по-доброму отпустил. Поди, захочет денег за него просить. Напридумывает небывалых расходов, вложенных в обучение, и что тогда? Это плохой поворот событий, но денег дать придется. Ой, правильно ли я делаю, что затеялась чужого дитя в дом забирать? На что семью обрекаю?»

Уже издалека Разумовские увидели работающего Гришку. Как и в прошлый раз, он наводил порядок перед входом в ателье. Навалившись грудью на черенок большой деревянной лопаты, он загребал полотном нападавший за ночь снег и волоком тащил за собой к краю дороги. Шапка-ушанка сбилась набок, но мальчишка не замечал болтающегося перед глазами «уха» и продолжал усердно трудиться на благо Вольфсона и его многолетней репутации. Увидев подходящих Разумовских, он, как и в прошлый раз, отшвырнул лопату в сторону и было уже собрался бежать сообщать хозяину, но потом почему-то передумал и остановился.

– Здорово были, Григорий! – весело произнес Хацкель.

– И вам, здрасьте.

– Как жизнь? Как работа?

– Ничего, у некоторых и хуже бывает.

– Ну давай, не ленись! Сегодня тебе лучше не огорчать хозяина.

– Это еще почему?

– Работай и не задавай лишних вопросов. Дядя Хацкель тебе потом все скажет.

– Бабушка, – дернул он Фрейду за руку, – вы, что ли, хочите забрать меня к себе?

– С чего взял? – с деланым равнодушием произнесла Фрейда.

– А зачем вам нужно было сегодня ехать в такую даль, вы же платье у нас не заказывали?

– Вот наблюдательный какой! Не заказывала. Только вот как не приехать, когда внуку сюртук к свадьбе шьют? Я должна все своими глазами посмотреть. Я же знаю, заберут невесть что, и кто потом огрехи исправлять будет?

– Можете нисколечко не сомневаться! Все сделано в лучшем виде. Я видел готовую работу. Вольфсон примерял сюртук на рыжего Кузьму. Он у нас в подмастерьях ходит. Хозяин сел на стул, приказал ему одеться и медленно поворачиваться в одну сторону. А еще то и дело заставлял руку в локте сгибать и вверх поднимать: смотрел, правильно ли рукав в пройму вшит. Все как и положено, мадам, будьте себе спокойны.

– А ты не помогал?

– Нет, мне еще нельзя шитьем заниматься. Несколько раз спрашивал, чтобы дозволили в цехе работать.

– И что?

– Ухмыльнутся и выпроваживают печку топить или мусор убирать.

– Нелегкое дело – ремеслу обучаться.

– Ваша правда, бабушка. У нас не забалуешь! Хочите, я вам что-то скажу?

– Конечно.

– А я все равно буду ждать, когда вы меня заберете.

Фрейда глубоко вздохнула и погладила Гришку по голове.

* * *

– Добрый день, мадам Разумовская, лично вам и всей вашей семье, – заискивающе произнес мастер, пятясь назад и давая возможность клиентам пройти в зал. – Можете здесь присесть, а я мигом позову хозяина. Все ваши заказы готовы. Если бы вы знали, как все получилось! Уверяю, будете очень довольны и поедете домой в полном счастье.

– Спасибо большое! – с благодарностью ответила Белла, присаживаясь на мягкий стул.

– Не радуйся раньше времени. Сначала будем посмотреть, а потом говорить дружное «спасибо», – сказала Фрейда.

– Мадам Разумовская, вы опасываетесь? Но я вас искренне понимаю, – послышался голос Вольфсона. – Я лично следил за работой.

– Так, что ли, не вы шили сюртук нашему мальчику?

– Мадам, я не могу шить всем! Достаточно того, что я внимательно наблюдаю за производственным процессом. Поверьте, портные строго наказываются, если работа не соответствует моим представлениям о качестве.

– Да кто вас знает! Может, таким клиентам, как мы, ваш Гришка шьет.

– Мадам, этого оболтуса я близко не подпускаю к работе, можете быть себе спокойные. Угораздило мне согласиться обучать его портняжному делу. Чуть ослабишь контроль, он тут же усядется и давай ножницами резать все, что под руку попадается. Бездельник эдакий. Кузьма, неси вещи в зал!

Казалось, худощавый рыжий Кузька только и ждал команды хозяина. Не успел Вольфсон закончить говорить, как он торжественно вынес на плечиках Фимин сюртук. Заискивающе улыбаясь, подмастерье поправил на костюме ворот и маленькой щеточкой счистил невидимые пылинки с рукавов.

– Молодец, молодец! – похвалил Вольфсон парнишку. – Старательный ученик, за что и люблю. Для клиентов рассыпается мельче маку сушеного, лишь бы угодить. Ну-с, приступим к примерке? Молодой человек, прошу за ширмочку и ждем-с, когда вы пройдетесь важной проходкой в новом наряде на глазах у обрадованных родственников.

Фима послушно переоделся и вскоре предстал перед семьей в новом сюртуке.

– Какой красавец наш мальчик! – ахнула Белла. – Вот что значит рука мастера!

– Подождите, мадам, нахваливать, нужно все тщательно проверить.

– Фимка, а ну расправь плечи! – приказал отец. – В сюртуке нужно ходить с достоинством.

– Попрошу вас не торопить сына, – остановил Вольфсон Хацкеля. – Никаких расправленных плеч! Мне нужно видеть, как костюм будет сидеть на нем в привычной позе, а не напоказ. Так-так. Плечи не свисают, рукав не морщит, шов четко там, где начинается плечо. Молодой человек, поднимите руки вверх и немного пройдитесь. Вам удобно?

– Не то слово! У меня никогда не было такого хорошего костюма, – улыбнулся Фима.

– Белла, шо он делает! – шепнула Фрейда снохе. – Зачем он хвалит раньше времени!

– Мама, наш мальчик честный и говорит сразу обо всех мыслях в голове.

– Это плохо. Мне нужно, шобы Вольфсон чувствовал себя хоть капельку виноватым.

– Вам это зачем?

– Глупым объясню потом, а сейчас, мамаша, лучше посмотрите на сына и представляйте о том, как он будет выглядеть на свадьбе.

– Фимочка, сынок, застегни на пиджаке первую пуговочку! Мама хочет посмотреть, не мал ли он тебе.

– Мадам, вы совершенно правы! Это самое первое, что нужно было сделать.

– Ты смотри-кась! Как ужик! Из всего вывернется, – буркнула себе под нос Фрейда. – А рукав не слишком короткий? Наш мальчик еще будет расти. И что делать с таким добротным костюмом через год?

– У вас нет детей помладше?

– Пока нет, но ради такого дела можем забрать вашего Гришку к себе. Не пропадать же добру.

– Ой, да ради Бога, всегда пожалуйста! – засмеялся Вольфсон. – Способностей к шитью у него нет, а кормить себе в убыток не очень-то хочется.

– Договорились! Тогда слушайте, что я скажу после ваших слов. Вы, Вольфсон, и впрямь прекрасный мастер. Ворот на сюртуке хорошо пошит: плотненько прилегает к рубахе, не душит, не топорщится. Сдается мне, наш Фима и Мэри будут стоять под хупой с большим шиком.

– Даже не хочу сомневаться. Ваш внук будет выглядеть очень и очень достойно. Ну что, все прекрасно, все довольны? Тогда следующей за ширму идет мадам Разумовская?

– Ой, ви меня прям напугали от неожиданности! – попыталась кокетничать Белла.

– Иди, жена, и возвращайся к нам при полном наряде, – по-хозяйски распорядился Хацкель.

– Уже бегу. Волнуюсь и бегу!

Как только Белла скрылась за ширмой, Фрейда встала и направилась к выходу.

– Мадам перестало быть интересным смотреть на работу? – заволновался Вольфсон.

– Душно у вас здесь для пожилой женщины и пыли от сукна много. Пойду прогуляюсь в свежем воздухе.

Выйдя на улицу, она тут же направилась к Гришке, который все так же усердно счищал снег с тротуара.

– Гриша, поди сюда к бабушке на пару слов!

Гришка с радостью бросил лопату и подбежал к Фрейде.

– Мадам снова хочет угостить меня пирогами?

– Нет, детка. Мадам хочет пригласить тебя на пироги. Поедешь?

– Еще бы! Я так давно не был в гостях! Там всегда вкусно и интересно. А вы не шутите?

– Куда уж мне! Все на полном серьезе. Беги, собирай вещи, пока я буду разговаривать с твоим хозяином.

Радостный Гришка зашвырнул лопату во двор и на всех парусах помчался в подсобку за нехитрым скарбом. Фрейда немного постояла на улице и вернулась в ателье. К ее возвращению Белла все еще любовалась своим отражением в зеркале. Она внимательно рассматривала себя со всех сторон, приподнимала юбку с подъюбником, отставляла правую ногу в сторону, как это делают кокетки, и была очень довольна смотрящей на нее из зеркала женщиной.

– Мама, вы только посмотрите, с каким вкусом пошит наряд! Что скажете?

– Мне нравится, дай Бог процветания этому заведению! Да, господин Вольфсон?

– Большое мерси, мадам Разумовская. Нам всегда приятно хорошее настроение клиента. Уверяю, вы и на мужа не меньше удивитесь.

Как и обещал мастер, глава семейства произвел-таки впечатление на родственников. В новом костюме он выглядел подтянутым и даже помолодевшим на несколько лет. От всеобщего внимания Хацкель жутко разволновался и не знал, куда пристроить свои руки. Он то и дело поглаживал ткань, стараясь убедиться в ее добротности, прятал руки в глубокие карманы, тут же их вытаскивал и начинал поправлять прическу. На лице появился румянец, а на лбу выступили мелкие капли пота.

– Сынок, мое сердце волнительно трепыхается! В этом костюме ты очень сильно похож на своего папу. Чего рассказываю, сам знаешь, на него было куда посмотреть даже в рабочем фартуке. Он бы обязательно сказал тебе «да» и сильно порадовался, шоб ему было хорошо без нас на том свете.

Видя довольные лица Разумовских, Вольфсон искусно подвел разговор к оплате. После оглашения цены в воздухе повисла мертвая тишина. Правый глаз Хацкеля нервно задергался, а рука автоматически сжала свернутые в трубочку ассигнации.

– Господин Вольфсон хочет нам голодной смерти? – наконец-то выдавил из себя Хацкель. – Вы же говорили, что мы останемся довольные, а получилось сильно наоборот.

– Я назвал примерную цену, потому что не знал, сколько времени уйдет на работу.

– Извините, минуточку, – вмешалась Фрейда, – может быть, ваш работник много раз ходил попить воды или, того хуже, в туалет и там страдал запорами, а вы нас заставляете оплачивать все его прогулки.

– У нас ведется строгий учет рабочего времени.

– С откудова такие правила? – недовольно буркнул Хацкель.

– Это придумал не я. Если хотите, можете справиться в ремесленном цехе портных.

– Спросить можно, и наверняка нам ответят. Но зачем омрачать прекрасный день такими глупостями? Вы сделали хорошо, мы остались довольны, разрешите и нам выручить вас, – взяла инициативу в свои руки Фрейда.

– Это как? – поинтересовался Вольфсон.

– Вы принимаете от нас деньги, как договаривались на первой встрече, а мы за это заберем к себе Гришу. Ваши хлопоты уменьшаются, расходы тоже, и все расстаются в трепетном оживлении и с приятными воспоминаниями друг о друге. Идет?

– Конечно, ваше предложение весьма интересно, но за два года я привязался к мальчишке. Он мне, можно сказать, теперь как сын.

– Я вас умоляю! Поэтому вы его и лупите тем, что только под руку попадается, – язвительно добавила Фрейда.

– В целях воспитания никому не мешает. Даже в Святом Писании говорится: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына: а кто любит, тот с детства наказывает его». Приходится, мадам, наставлять.

– Я вас умоляю! Не раздражайте мой интерес в эту сторону, а то я стану несдержанной и смогу резко нагрубить.

– Мадам Разумовская, я вас вежливо понял и хотел уже было сказать, что согласен, но вы меня сильно опередили. Рассчитаемся по старой цене, и справляйте себе на здоровье красивую свадьбу.

– Вот и порешали. Хацкель, отсчитай деньги при мне, пока я не вышла. А месье Вольфсону на прощанье желаю много богатых клиентов и счастливых лотерейных билетов. Сынок, мы тебя у лошади подождем.

К моменту возвращения Фрейды Гришка уже сидел на телеге, крепко сжимая в руках небольшой узелок, в котором покоилось все его имущество.

– Бабушка, а вы точно не пожалеете, что меня забрали? – еще раз поинтересовался он.

– Господи, откудова в тебе столько осторожности? В твои лета нужно думать не дальше, чем на один день! Ты не успел уехать, уже заботишься. Похоже, жисть тебя сильно потрепала, коль голова живет в нешуточном беспокойстве.

Как обычно, Фима помог Фрейде сесть в повозку, накинул на ноги войлок и, убедившись, что ей удобно, уселся рядом. Гришка, видя, что Фима не пошел к отцу, а примостился поближе к бабушке, тут же отодвинулся на почтительное расстояние.

– Ты чего это от меня пересел? – поинтересовалась Фрейда. – Я не кусаюсь.

– Ему будет обидно, что я рядом.

– Вон оно как! Внук, тебе будет делать заботу, если Гриша поедет близко ко мне?

– Нет, конечно! Можете всю дорогу сидеть, как вам хочется, – улыбнулся Фима. – Твоей любви на всех хватит.

– Тогда подоприте бабушку с двух сторон, чтобы она на первой же кочке случайно не рухнула, и поехали отсюдова в другое ателье. Хацкель, мне помнится, в прошлый раз ты нам обещал доехать до фотографа?

Глава 11

Как и предполагала Фрейда, Гришка быстро освоился на новом месте. Он с радостью помогал по хозяйству: чистил снег, топил печь, приносил воду, дрова и, что удивительно, делал все вовремя и никогда не мешался под ногами. Стоило произнести его имя, как он тут же отзывался. Это несказанно радовало бабушку и открывало большие перспективы в плане реализации ее многочисленных идей. Не всякий трудовой почин принимался семьей бессловесно, и это сильно огорчало Фрейду. Долгие споры, как правило, заканчивались обидой мамы и афоризмом «Лень порождает нахальство!», вылетавшим из ее уст при отказе семьи принять участие в очередной трудовой фантазии. В лице Гришки Фрейда обрела не только помощника, но и родственную душу. Каждый вечер перед сном он просил ее рассказать сказку или что-нибудь интересное из жизни семьи, а особенно о ее незабвенном муже. По словам Фрейды, Хаим был такой заботливый и строгий, что даже на небесах постоянно присматривал за семьей и даже за Мурчиком.

Как ни странно, кот абсолютно не боялся гнева старого лудильщика, позволял себе неделями не ловить мышей и спал все дни напролет, из чего Гришка сделал вывод, что не такой уж Хаим и строгий, раз до сего часа никак не наказал ленивого кота. Гришка с удовольствием слушал бабушкины истории и сладко засыпал у нее в ногах, несмотря на едкий запах пота, исходящий от пожелтевших ступней и грубых растрескавшихся пяток. Он предусмотрительно отворачивался в другую сторону и прикрывал нос ладошкой, что особенно умиляло Фрейду. Она с любовью смотрела на спящего Гришку и вспоминала маленького Хацкеля, который отказывался засыпать, пока ему не прикроют нос старой вязаной шалью. У Гришки был свой резон заснуть до окончания очередной истории. Ему жуть как не хотелось уходить от доброй и надежной Фрейды. А еще ему очень нравился мягкий матрац из овечьей шерсти. Что может быть приятнее и теплее! Бабушка прекрасно все понимала и никогда не выпроваживала мальчонку из своей кровати.

За несколько дней до свадьбы в доме началась такая суета! Как всегда, больше всех беспокоилась Фрейда. В ее голове то и дело рождались новые идеи, и она незамедлительно об этом сообщала Белле или Хацкелю. Покоя в доме не было никому. Если в семье наступало долгожданное затишье, то с приходом Леи оно напрочь улетучивалось.

– Беллочка, вы, конечно, все знаете, но я все равно переживаю за Фимочку. До свадьбы осталась неделя, а это, сами понимаете, опасное время. Сколько дурных глаз у людей! А сколько черных мыслей! Запретите Фиме одному выходить из дома без мезузы [16]. Пускай подвяжет ее к поясу. Нож ему тоже бы не помешал. За Мэри не меньше беспокоюсь. Вдруг она после миквы по дороге домой встретит собаку или свинью? Тогда все! Все, уважаемый Хацкель, свадьбу можно не проводить!

– Лея, зачем нас пугаешь! У нас и без тебя голова идет кругом! Думай о хорошем!

– Я на вас, мужчин, не перестаю удивляться! О них беспокоятся, а им всегда «все равно» и даже больше! А вдруг она через реку вздумает пойти! – не унималась Лея.

– Ну и что?

– Как «ну и что»! Ей целую неделю до свадьбы нельзя через реку!

– Лея, если нельзя, то Шимшон ей обязательно об этом скажет. Он человек набожный и не допустит никаких отклонений.

– Знаю, Шимшон всеми уважаемый и правильный человек, но он же не сможет за всем проследить. Вдруг Мэри зайдет к кому-нибудь в дом, где нет на двери мезузы. Тогда снова «все»!

– Ой, и правда! – в ужасе вскрикивала и без того взбудораженная Белла.

– Лея, ты нас предупредила, мы вежливо поняли, а теперь иди домой и не морочь нам голову своими страхами. У нас и так нет в доме покоя, а тут еще ты со свиньями да собаками.

– Хацкель, не обижай зря мою подругу! Она всего лишь хочет нам напомнить, что перед свадьбой жених и невеста так же, как и больной, подлежат особой охране. Правда, Леечка?

– Так и я про то! – облегченно вздохнула Лея и пошла домой с чувством выполненного долга.

На какое-то время у Разумовских наступало затишье, но длилось оно тоже совсем недолго, а точнее, ровно столько, пока голову Фрейды не посещало очередное беспокойство.

– Белла, Гофман не забыли пригласить?

– Нет, конечно!

– А как им сообщили? – не унималась Фрейда. – Лично или отпечатанным листком?

– Пригласительным.

– Плохо, нужно было лично.

– Мама, зачем лично, если Фима столько времени потратил на изготовление приличного штемпеля?

– Я понимаю, такое не каждый может себе позволить, но живые слова завсегда лучше. Разве маленькие буквы на клочке бумажки могут передать то, как мы их уважаем?

– Мама, да бросьте вы беспокоить разные глупости! Отдыхайте себе дальше и представляйте, как будет весело, когда клезмеры [17] с бадхеном [18] будут заходить в дом и звать на свадьбу. Бадхен всем объявит, в честь кого исполняется каболес-шабес, а музыканты после его слов сразу же начнут играть. Мама, это солидно!

– Тогда уже согласна. А Земан пригласили?

– Конечно пригласили! Фима сам лично у них был два дня назад, когда ходил в лавку за чернилами.

– Вот к ним можно было специально и не заходить. С них бы и листка хватило. Я как посмотрю на Витл, прям тошнота к горлу подкатывает. Лупатые глазки без остановки бегают из стороны в сторону и совсем не смотрят на того, кто с ней разговаривает. Как-то раз пробовала за ней поспеть, так голова закружилась. Чуть не упала возле ее ног. Сдается мне, она мучается страхом или нечистой совестью.

– Мама, да перестаньте вы всех подозревать!

– Не спеши упрекать свекровь, а лучше послушай. Я не первый день на свете живу и знаю, какая немощь чем выглядит. Есть болячки плотские, от тела, а есть расстройственные, от головной психики. Зачем глазам просто так бегать в разные стороны? Их обязанность – правильно на все смотреть. Туда-сюда им не положено. Здесь другая причина – душевное неспокойство. А ежели все так, то ты сама знаешь, от чего оно случается.

– Конечно знаю, когда человек не по Божьим законам живет или к колдуну ходил.

– Правильно, Белла! Других причин не бывает. Вот за что я тебя люблю, так это за твой прозорливый ум. Другая бы спорить начала, мысли вслух распускать, а ты молча согласилась и правильно сделала. А ты видела, как Гриша красиво обрезал на пригласительных листочках уголки? Ему очень нравится ножницами работать. Может быть, он будет парикмахером?

– Мама, еще один ремесленник в доме! Ой, не до этого сейчас! Посмотрим после свадьбы, куда пристроить мальчика. Я что думаю, пускай он с музыкантами по домам ходит приглашения раздавать. Денежку заработает и заодно со всеми познакомится.

– Это обязательно! Нельзя ребенка радости лишать. Белла, ты не жалеешь, что мы его к себе забрали?

– Тю, мама! Пускай себе мальчик живет и будет счастлив! Вы рады, и это делает приятно всей семье.

– Правильно. Я тебе сегодня говорила, что ты хорошая сноха?

– Не помню, но, если хочите, можете еще раз сказать.

– Вот хитрющая лиса! Думаешь, Фрейда старая и ничего не помнит? Ладно, так и быть, скажу еще раз: у меня сноха хоть и глупая, но добрая.

– Мама!

– Не спорь, мама знает лучше! Я прилягу, а ты иди готовиться к субботе. Как представлю вас с Фимой, идущих в синагогу к утренней молитве, прям слезы сердечные льются из глаз нескончаемым потоком. Белла, ты только подумай: вас посадят на почетные места у восточной стены! Фиму призовут к Торе, наденут на него талес [19], подаренный Шимшоном, и он красиво и умно ответит на все вопросы, которые ему задаст раввин. А когда вы будете выходить из синагоги, на внука посыплются орехи с конфетами и пожелания сладкой жизни! Прям ясно вижу, как ты, Белла, будешь радоваться за сына. Гриня с ребятишками бросится собирать лакомства, отталкивать друг друга, хвалиться, кто больше наберет. Все будут очень счастливы.

– Ой, мама, не говорите! Я уже начинаю колотиться от волнения, а представляете, шо потом будет?

– Мама все представляет и уже сердечно переживает, потому что помнит свою свадьбу, помнит свадьбы детей. И если Бог даст сил и крепости, увижу свадьбы моих внуков! Не каждый награждается таким счастьем! Поэтому и плачу. Доживешь до моих лет, поймешь, что никакого платка не хватит осушить слеповатые глаза любящей старой мамы.

Глава 12

Накануне свадьбы окунальщицы сводили Мэри в микву [20]. Там она сняла с себя все украшения, распустила волосы и с молитвой несколько раз погрузилась в воду бассейна, прося Всевышнего освятить ее брак и очистить от всякой нечистоты.

– Кунайся, девочка, – приговаривала старая Ревекка, держа в руках чистую простыню. –  Вода все грехи омоет. Огромная в ней сила и спасение для грешника. Без твилы [21] замуж никак нельзя. Богу угодно, чтобы в брак вступали в чистоте и святости, потому исполняй и будь послушна мужу во всем. Послушная жена плодовита, как виноградная лоза, и сыны ее будут виться вокруг нее, как масляничные ветви. Будь в браке благоразумной, мудрой, и тогда дом твой во все времена пребудет в достатке.

Мэри внимательно слушала наставления старой женщины и с усердием выполняла все, что от нее требовалось.

– За кого замуж идешь? – поинтересовалась Ревекка.

– За Ефима Разумовского.

– Среди наших не знаю такого.

– Он из соседнего местечка.

– Купец или ремесленник?

– Ювелир мой Фима.

– Тогда еще один разок окунись.

– Почему? – искренне поинтересовалась Мэри и послушно погрузилась в воду.

– А шоб ты ему сверкала ярче сапфира изумрудного! Он же привык к драгоценному блеску, потому тебе нужно выглядеть! – засмеялась старуха.

– Гила, – обратилась Ревекка к рядом стоящей женщине, – она мне нравится. Хорошая девочка, дай Бог ей большого счастья! Характер покладистый и глазки умные. Не видела жениха, но уже знаю, ему очень повезло с женой. Девонька, завтра, когда за тобой придет жених, не жалей слез, плачь навзрыд. Молодой положено вдоволь наплакаться. Гони из тела сырость, меньше слез останется для замужней жизни!

Мэри слушала и запоминала, что говорила ей старая, умудренная опытом женщина.

Как и ожидалось, обряд омовения прошел благополучно. Господь услышал женские молитвы, и первым доказательством тому была добрая дорога домой. Ни собака, ни свинья Мэри не повстречались.

После омовения невесты в доме Блюменфельдов начался девичник. До самой ночи подруги играли в фанты, пели песни и танцевали, не жалея музыкантам пятаков на польку, двадцатников на кадриль и даже лансье, оцениваемый клезмерами аж в двадцать пять копеек! Орехи, изюм, чай с медом и жареные семечки чудным образом не исчезали со стола вплоть до ухода гостей. Как было весело и шумно в доме! Как радовались родители, видя счастливое лицо дочери!

В этот вечер Фима тоже не скучал и развлекался с друзьями не хуже Мэриных подруг. Музыканты без устали играли, молодежь танцевала, и как только заканчивалась музыка, клезмерам делали новый заказ. Хацкель то и дело подливал гостям пиво, и это волновало Фрейду.

– Сынок, ты бы присмотрел за Фимой. Друзья пускай пьют, а нашему нельзя.

– Мама, парень женится, а вы в нем все еще ребенка видите.

– Хацкель, ему утром в синагогу! Зачем мальчик будет плохо себя чувствовать?

– Мама, вздохните с облегченьем за внука!

Фрейда успокаивалась на какое-то время, но вскоре находила другой предлог для волнения.

– Сынок, а ты Фимины инструменты со стола убрал? В доме полно чужих людей, и кто знает, чего взбредет в их захмелевшие головы!

– Мама, неужели вы думаете, что мне все равно, сколько стоят флацанки или штихели?

– Мама знает, тебе не все равно, но я должна поинтересоваться на всякий случай. Весы наверняка оставил на подоконнике?

– И здесь, мама, дышите спокойно.

– Хацкель, я радуюсь за Фиму до глубоких слез. Все идет своим чередом и благословенно! А какая хорошая погода на улице! Я выходила во двор по темноте и в трепете замерла от восторга. Молодой месяц висит на небе тонким рожком, а вокруг него звезд видимо-невидимо, и каждая по-своему разноцветный блеск из себя выпускает, особенность личную показывает. А он смотрит на звездную россыпь, мол, танцуйте вокруг меня, веселитесь, а я на вас буду радоваться. Зашла в дом и обомлела от увиденного. Все как на небе! Фима молодым месяцем сидит себе на стульчике, улыбается и семачку щелкает, а парни вокруг него ноги в танцах отбивают, не жалея ни каблуков, ни денег для клезмеров. Скрипач уже одну струну от усердия порвал, и все ему мало. Слышишь, как заходится! Даже пальцами умудряется играть, желая угодить жениху. А внук мой сидит себе тепленький, лыбится от удовольствия, а сам в голове наверняка какой-нибудь новый узор по серебру гравирует. Спроси его сейчас о чем-нибудь, так он не думая скажет, что всем несказанно доволен.

Разгоряченные от танцев и пива юноши один за другим выбегали на свежий воздух, но заслышав новую мелодию, тут же возвращалась в дом и снова пускались в пляс. Гришка от восторга не находил себе места. Он не отставал в танцах от взрослых, разгадывал шарады, дурачился, выворачивал наизнанку овечий тулуп и пугал в сенях Фиминых друзей. За вечер мальчонка так измотался, что уснул еще до ухода гостей. «Представляю, как будет хорошо завтра, если уже сегодня весело», – думал Гришка, блаженно засыпая под теплым боком Фрейды.

* * *

За несколько часов до хупы свадебный поезд [22] направился к дому невесты. Шли не торопясь, с частыми остановками на танцы и песни. Ребятишки кружили вокруг процессии, забегали вперед, поддразнивали весельчака и с быстротой молнии разбегались в разные стороны при виде острой булавки, которой Абрашка безжалостно колол любого, кто хоть на секунду предавался унынию. Всю дорогу клезмеры играли «Фрейлахс» с его обязательным «умца-умца», тамада развлекал шутками и анекдотами, а сваты зорко следили, чтобы никто из присутствующих не грустил, пока не начнется обряд «усаживания невесты».

Преодолев все тяготы выкупа, Фима с родственниками наконец-то попал в дом Блюменфельдов. Не успел он переступить порог, как клезмеры за-играли протяжную дойну [23]. Кларнет с контрабасом зазвучали в унисон. Какое-то время скрипач Ицхак молча стоял, прижав к груди инструмент. Он слушал протяжную музыку и смотрел на плачущую невесту. Крупные хрустальные слезы стекали по румяным щекам Мэри. Помня наказ старой Ревекки, она даже не пыталась осушить их платком. Одна за другой они капали на белое платье, увлажняя собой свадебный наряд и оставляя на нем мокрые разводы. Все должны видеть, как горько страдает невеста и как она сильно хочет счастливой супружеской жизни! Скрипач не торопился начинать игру. Он ждал до тех пор, пока в его душе плачущий образ невесты не сольется воедино с лирической темой, заданной музыкантами. Ицхак не спеша положил инструмент на плечо и нежно коснулся струн. Очнувшись, скрипка вздрогнула пару раз и, окончательно выйдя из оцепенения, начала свой трагичный рассказ о нелегкой женской доле. Грусть и страдание слышались в каждой ноте. Скорбь и уныние разрывали сердца слушателей. Музыкант на ходу сочинял музыку, и никто не знал, какой она будет через пару нот. Результат не заставил себя долго ждать. Не прошло и минуты, как все начали рыдать. Гости напрочь забыли о том, что совсем недавно они с такой же искренностью смеялись над шутками бадхена, а сейчас с неменьшим энтузиазмом утирали обильные слезы грусти, слушая, как тот же Абрашка пел песню «Невеста, выплачь слезы родного дома».

Мэри в скромном белом платье сидела на стуле в окружении раввина, родителей и уважаемых людей общины. В комнате зажгли свечи. Как и учила Фрейда, Фима не спеша подошел к невесте и принял фату из рук Мэриных подруг. Музыка прекратилась, и раввин принялся читать Святое Писание. Дрожащими руками жених возложил на голову Мэри покров, и в тот же момент на молодых посыпались овес, сушеный хмель, орехи. Еще один шаг по направлению к хупе был сделан, и свадебный поезд под веселую музыку клезмеров направился в синагогу.

Если вы не знаете, что такое хупа, так узнайте прямо сейчас! Шоб вы все под ней стояли, скажем мы вам, и будем абсолютно правы, потому как негоже человеку жить в гордом одиночестве. Ну а если вы и после такого объяснения смутно представляете святое сооружение, то знайте, что это расшитое золотыми буквами шелковое покрывало с бахромой по краям. Концы хупы прикреплены к четырем шестам, которые надежно удерживают несколько мальчишек. Они жутко горды от того, что почетная обязанность досталась именно им, послушным и крепким мальчикам, каким и был шустрый Гришка. От торжественности момента он даже боялся дышать. Ему казалось, что своими вздохами он помешает раввину произносить важные речи и тот, не приведи Господи, прочтет что-нибудь не так. А еще всю церемонию он думал о том, что раз уж ему доверили держать балдахин, то это является прямым доказательством того, что он теперь самый настоящий родственник не только Разумовским, но и Блюменфельдам. И Бог тому свидетель! Да-да!

Дрожащего от волнения Фиму сваты поставили в центре хупы лицом на восток, а сами ушли за невестой. Под звуки кантора и певчих родители с Мэри подошли с южной стороны и сделали вокруг балдахина семь кругов. Помощник раввина строго проследил за ритуальным шествием, после чего самолично подвел невесту к новобрачному.

– Жених, посмотри на нее получше! – кричал весельчак. – Убедись, твоя или нет, а то подсунут старуху, а ты и не заметишь из-за фаты!

И без того взволнованный Фима испуганно взглянул на суженую и, убедившись, что рядом с ним не кто иной, как его любимая Мэри, с облегчением вздохнул. Для надежности он незаметно коснулся ее запястья, и это придало ему еще большую уверенность в том, что все происходящее не сон, а самая настоящая правда. Раввин долго молился над молодыми, над вином и, благословив то и другое, дал отпить брачующимся из бокала. Не успели Фима с Мэри сделать по глотку, как служка поднес раввину кольцо. Тот повертел его в руке и, подняв над головой, обратился к народу:

– Уважаемые, скажите, имеет ли кольцо ценность одной денежки?

– Имеет! – дружно ответили гости.

– Твое ли это кольцо? – спросил раввин у Фимы.

– Нет, моего отца.

– Реб Хацкель, согласны вы подарить кольцо жениху?

– Обязательно согласен! Для того и делал.

– Тогда я передаю его жениху и пускай через сей предмет освятится невеста. Уважаемые сваты, внимательно следите за церемонией!

На этих словах Мэри протянула Фиме правую руку с оттопыренным указательным пальцем, и Фима вместе со служкой громко произнес:

– Ты освящаешься мне этим кольцом по закону Моисея и Израиля!

Как только кольцо оказалось на пальце невесты, на пол полетел завернутый в холщовую тряпицу бокал. Посудина разбилась вдребезги! Гости ликовали и хлопали в ладоши! Старый раввин дождался тишины, взял Мэри за руку и еще семь раз обвел ее вокруг хупы. Лишь после всех обязательных процедур настало время для подписания ксиве [24].

Вейз мир! С этой минуты Фима Разумовский стал не только мужем, но и взрослым человеком, обязующимся в горе и радости, болезни и здравии любить жену всю оставшуюся жизнь!

А какая была свадьба! Даже природа радовалась за новобрачных. Глядя на их счастье, мороз смягчился, подобрел и ну давай осыпать счастливых пушистыми хлопьями снега, устилать белым покрывалом дорогу к дому! Солнце светило, снежинки парили в воздухе, переливались на солнце всеми цветами радуги. И не было этому хороводу начала и конца.

«Вот бы, как в детстве, упасть в сугроб и долго-долго глядеть в ожившую небесную бездну! – подумал Фима. – Голова от снегопада кружится, и нет никаких сил отвести взгляд. Еще немного, и ты наперекор всем законам природы летишь по небу легко и свободно, кружась среди миллионов снежинок. И ничего, что валенки огромны и тулуп мешает! Главное – свобода мыслей и фантазии!»

Бездонное небо щедро осыпало свадебный поезд хрустальными кристаллами. Ребятишки смеялись, снежками бросались, на рыхлый снег падали прямо под ноги ряженого Абрашки, который уже успел в петуха переодеться и кружил возле молодых, кудахтал, приговаривая: «Будьте плодовиты, как куры! Будьте плодовиты, как куры!» Мэри смеялась, глаза счастливые прятала, к Фиминому плечу клонилась. А Фима и рад. Сиял, как пасхальное яичко, голову высоко держал, плечи расправил, даже ростом выше стал. Шел, смотрел по сторонам, любопытные взгляды на себе перехватывал.

– Бабушка, – спросил он шепотом у Фрейды, – наверное, мне очень идет этот сюртук, раз все так внимательно смотрят. Даже собаки с гусями нами любуются.

– Это точно! Такая шикарная свадьба не каждый день бывает, – согласилась Фрейда, утерев набежавшую слезу умиления.

Дома перво-наперво молодых спровадили в отдельную комнату для разговления после обязательного свадебного поста. Ах, если бы вы видели тот «золотой бульон», не говоря уже за попробовали! Хотя какой там «видеть» и тем более «попробовать», если на дверях стража из двух «кошерных» свидетелей! Никому нельзя в комнату к жениху с невестой.

– Мама, да прекратите же вы стоять под дверью, – возмутился Хацкель. – Они и сами все могут!

– Нет у тебя сердца, черствый ты человек. Вдруг все пойдет не так!

– Снижайте нервы, мама, и идите выпить стаканчик вина. Вас заждались подруги! Если Фимка в меня, тогда пускай волнуются родители невесты.

– Тьфу, похабника вырастила, – махнула рукой Фрейда и пошла в женскую половину зала.

Наконец-то клезмеры заиграли «к обеду», и гости заметно оживились. Столы ломились от угощений, радуя взгляды приглашенных. До самой ночи не смолкал смех и музыка. Бадхен развлекал гостей шутками и анекдотами. Мужчины пели и танцевали, а женщины, глядя на них, от души смеялись и с удовольствием «перемывали косточки» любому, кто выходил на круг.

И не было в этот вечер счастливее Разумовских и Блюменфельдов, потому что все шло чинно, благородно, а главное – по Закону.

Глава 13

– Замечательная была свадьба! – восхищалась Лея. – Давно я так не веселилась. Как хорошо играли музыканты на выезде Фимы до невесты, по дороге к хупе и обратно, на проводы гостей по домам! Мастера своего дела! Сколько им заплатили, если не секрет?

– Они остались довольны, – опередила сноху Фрейда.

– Не хочите говорить, считайте, я не спрашивала. А кухарки как готовили! Выше всяких похвал! Правильно сделали, что наняли троих. Вспоминаю зажаренную рыбину на блюде, прям сразу слюнки текут. Огромная, с золотистой корочкой, и вся шкурка осталась в сохранности, будто ее час назад поймали. Вам понравились куриные шейки? Я заметила, их съели самые первые. Блинчики ажурные, тонкие, как кружево на тарелочке лежат, лоснятся. Пончики воздушные! В руку возмешь, а они невесомые. Сахарная пудра с них осыпается, на губах и носу смешно размазывается. Медовики пышные, пропитанные! Сразу видно, крема для них не жалели, с душой коржи мазали. Я бы сейчас с удовольствием еще один кусочек с чаем скушала. Все понравилось! И вообще, хочу сказать, очень хорошо, что свадьбу в январе сделали. Вон, у Юдковичей какой казус летом произошел! Выставили на столы зажаренных курей, рушниками их от мух прикрыли и успокоились. А эти паразитки летучие, пробрались под тряпицы и тут же отложили яйца по всему мясу. Хорошо, что стряпуха заглянула до прихода гостей. Ой, что было! Одну сразу стошнило. Другая покрепче оказалась и посмышленей. Схватила подносы и на кухню. Почистила каждый кусочек гусиным крылышком, а потом по новой в духовку сунула запекать. Обжарили еще раз, укропчиком на них для красоты и свежести потрусили и на столы в лучшем виде выставили. Хорошо, что к приходу гостей успели!

– Лея, и где ты только этих историй берешь! – засмеялась Белла. – Тебя послушаешь, живот надорвешь от смеха.

– Ничего смешного не вижу, – недовольно буркнула Фрейда. – Готовить пищу для свадьбы – это священнодействие. Не подошли к делу с должным почтением, вот и результат налицо. Пища не для насыщения дадена, а для поддержания духа. Как есть, не помолились перед тем, как за стряпню браться.

– Мама, вы все наперед знаете и делаете нам грустное настроение после веселой свадьбы, – заступилась за подругу сноха.

– Не обижайтесь на вредную старуху. Немного устала, а потому и ворчу. Шутка ли, за всем нужно было проследить, подсказать да попробовать, прежде чем еду на столы поставят.

– Это точно! Свои не позаботятся, чужим и не нужно. В синагоге после того, как бокал из-под вина Фимочка ногой раздавил, я все до последнего стеклышка собрала. Не приведи Господи, какая-нибудь знахарка по осколкам молодым несчастье накликает, и тогда все!

– И здесь тебе спасибо, Леечка, за помощь и заботу. Если бы не ты, не было бы у нас такой невестки.

– Это точно! Полностью твоя заслуга, а потому и от меня тебе поклон за жену для внука, – поддержала сноху Фрейда.

– Да завсегда пожалуйста! Пускай живут себе счастливо и размножаются на радость бабушке с родителями. Можно полюбопытствовать, сколько надарили молодым в деньгах?

– Да любопытствуй сколько хочешь, – смягчилась Фрейда. – Свадьбу окупили, еще и молодым немного осталось.

Честно сказать, Лея была не очень довольна, получив столь обтекаемый ответ, и перевела разговор на другую тему. За много лет она прекрасно усвоила: если Фрейда не хочет что-то рассказывать, дальше выпытывать не имеет никакого смысла.

* * *

После свадьбы молодые переехали в отстроенный по соседству с родителями дом. Мэри сразу же начала наводить уют. Привезенные из дому вещи она принялась раскладывать с присущими ей вкусом и аккуратностью. Фима наконец-то приступил к работе. Из-за свадебных хлопот он почти две недели не брал в руки граверный инструмент. Теперь у него имелся свой дом и отдельная комната-мастерская, где можно было работать хоть все ночи напролет – только бы жена не была против. Пару месяцев назад он заказал у реба Герша новый рабочий стол с массивной столешницей, которая должна быть покрыта стальным листом и обязательно иметь полукруглый вырез с финагелем для упора и крепежа изделия во время его обработки. А еще к столешнице он обязательно прибьет большой кусок мягкой выделанной кожи для сбора опилок от драгоценных металлов. Так делают все мастера ювелирного цеха. Форму и размеры стола Фима продумал до мелочей, вплоть до потайного выдвижного ящика с секретным замком. В нем он будет хранить готовые изделия и золотой и серебряный лом. Он сам нарисовал эскиз, отнес его столяру, а теперь с нетерпением ждал, когда же реб Герш придет к ним и попросит срочно забрать заказ. При этом он будет сетовать на трудности во время выполнения работы, на маленькие размеры столярки, отсутствие подсобки, приличных клиентов, хорошего заработка и еще на многое другое, что несомненно должно повлиять на окончательную стоимость изделия. Обычно клиенты терпеливо слушают его, соглашаются и даже сочувствуют, но платят ту сумму, о которой и договоривались при первой встрече. Все прекрасно знают, что ни размеры столярки, ни отсутствие свободного помещения не влияют на доходы Герша. Причина нехватки клиентов была абсолютно другой, и корень зла находился в умопомрачительной жадности и прескверном характере мастера. Несмотря на все недостатки Герша, Хацкель посоветовал сыну обратиться именно к нему, потому что только он в свободное от заказов время изготавливал в своей кузне такие замки с секретом, какие делали разве что немецкие да итальянские мастера. Дверные, сундучные, шкатульные, врезные «глязуны» – любой из них народный умелец за несколько вечеров мог превратить в секретный. Бывало, сотворит такую хитрость, что хозяину в одиночку нет никакой возможности сундук отпереть, пока кто-нибудь из доверенных лиц не нажмет на скрытый рычажок или кнопку, замаскированную под заклепку. Гершу не раз предлагали вступить в цех слесарей, но он не желал делиться секретами мастерства с учениками и под разными предлогами отказывался от членства в гильдии.

Как и ожидалось, в назначенный день коренастый хромой Герш пришел к Разумовским.

– Мир вашему дому, шоб вы всегда в нем были здоровые.

– И вам того же, реб Герш, – ответила Фрейда. – Если хочите сказать несколько слов за Фимин стол, так сначала присаживайтесь на кухне, выпейте стаканчик-другой квасу и начинайте.

– Вы очень умная женщина, мадам Разумовская. Долгих вам лет счастья и крепости в ногах, чего нет уже у меня.

– А шо такое приключилось за эти дни, кроме хромоты на левую ногу, которая у вас с рождения?

– Да вы и сами, наверное, слышали, но если имеется желание, я скажу пару слов за последний случай.

– Клиент сделал заказ и не забрал? – попыталась подыграть Гершу Фрейда.

– Ах, если бы было так, то это не самое страшное! Готовое изделие всегда можно продать дороже, чем договаривались. Все намного хуже. Две недели назад в столярку пришел интересный мужчина не из наших и предложил купить заграничный клей, который клеит все и даже больше. Я конечно же засомневался в таком фокусе, но на всякий случай попросил проверки. И шо вы думаете, все приклеилось наилучшим образом! Я покупаю у него один нехудой пузирок за приличные деньги и говорю «до свиданья», а он вместо попрощаться обещает заехать ко мне с товаром через дня три, когда я уже попользуюсь купленным и обязательно захочу еще. На следующий день перед моими глазами возникают проездом два молодых человека тоже не из наших и сильно хочут заклеить оторванную подошву сапога за любые деньги. Я, добрая душа, достаю на глазах купленную скляночку, мажу тот поганый сапог заграничной продукцией и прошу подождать немного для лучшего результата. Прошло время, ихний сапог склеился, и они в восхищении просят еще раз рассмотреть и понюхать тот пузирок. Лупят зенки, улыбаются довольные, словно девку голую на реке рассматривают, и трындят серьезными голосами, мол, давно ищут такой клей, но он им нигде не попадается. Мол, купили бы за любые деньги и были бы благодарны, если бы я им продал. Я в тихом счастье подсчитываю доход и обещаю помочь ихней беде через день-другой. Они делают заманчивое предложение на десять таких порций по любой цене и уезжают до новых радостных встреч. Конечно, нужно быть полным идиотом, шобы упустить такой шанс! Я сильно с ними соглашаюсь, тем более что на следующий день тот торговец обещал зайти в мастерскую с товаром. И что вы думаете, все так и вышло. Он зашел и продал. Продал мне все двенадцать скляночек чудного клея по такой интересной цене, что мама не горюй! Избавился и ушел в неизвестном направлении! И шо вы думаете, уважаемая мадам, тех двоих я увидел еще раз?

Успокойтесь и дышите ровно. Я их жду по сей день и уже ни на что не надеюсь, потому что на этом свете почти не осталось порядочных людей.

– Незавидное положение, скажу я вам, – попыталась успокоить мастера Фрейда.

– Так а я за что говорю! Теперь вы понимаете, шо они работали вместе? Шулера! В какой ущерб ввести старого человека! Сколько времени понадобится для закрытия финансовой дыры.

– Не печальтесь, реб Герш. Если где-то потеряли, значит, обязательно придет прибыток из другой стороны.

– Вы думаете?

– Не сомневаюсь.

– Да услышит Господь ваши слова, благородная женщина!

– Увидите, все будет. Гриша, сбегай до Фимы. Скажи, заказ готов и столяр хочет за него поговорить.

– Если бы вы знали, какую вещь я сработал! Ваш внук останется доволен.

– Это мы еще посмотрим, – ухмыльнулся Хацкель.

– Вот вы сказали и почти обидели бедного ремесленника. Все так и хотят моего окончательного разорения.

– Ах, реб Герш, зачем грустить от безобидной шутки? Мы знаем вас много лет и не сомневаемся, что сделали на славу, особенно в том месте, где нужно было вставить специальный замок. Ведь так?

– Так, хитрец вы эдакий! Старый Герш для вас очень постарался. Пойдемте со мной, я все покажу прямо сейчас.

– Так вы уже стол к нам привезли?

– А шо делать? Доставка тоже стоит денег, а у меня сейчас как раз такое положение.

– Вот старый плут! Все-таки нашел способ содрать больше, чем договаривались, – недовольно буркнул Хацкель, выходя из дома.

– Не расстраивайтесь по пустякам, уважаемый Хацкель. Вы – люди, в отличие от меня, не бедные и ценой останетесь очень довольные.

На этих словах Герш, как факир, сдернул рогожу со своего изделия и отошел в сторонку. Подоспевший к этому моменту Фима, не отрывая глаз, рассматривал новый стол, потом медленно обошел вокруг саней, погладил рукой добротно исполненную столешницу и попытался открыть выдвижной ящик. Все это время старый Герш внимательно следил за реакцией заказчиков и хитро улыбался.

– Вот ключ, попробуй отпереть.

Несколько раз Фима пытался открыть замок, но все было тщетно.

– Можешь не терять время, ничего не получится. Посмотри лучше сюда. Для отвлечения внимания вора я наложил на выдвижной ящик ложную замочную скважину, а сбоку сделал потайную ключевину. Ее ни за что не увидишь из-за декоративных металлических уголков. Подковырни вот здесь ногтем и сдвинь в сторонку. А сейчас дышите носом глубже. К замочному механизму умный Герш вставил колокольчик, который всякий раз будет звенеть при открывании ящика. Ну как вам такая конструкция?

– Не ожидали. Не ожидали, – только и смог выговорить Хацкель. – Фима, что скажешь?

– То и скажу: работой очень доволен. Ни разу подобного затвора не встречал. Все как хотел и даже лучше.

– А я разве не обещал? Старый Герш знает толк! Герш работает по всем правилам, в отличие от молодежи, не в обиду при вас будет сказано.

Как и договаривались, Фима заплатил за работу с доставкой и даже накинул немного сверху, чем очень порадовал мастера и огорчил родственников.

– Зачем ты ему дал больше? – сетовал Хацкель, закрывая ворота. – Этот прохвост только и знает, как выуживать с клиентов больше, чем договаривались.

– Папа, не кипишитесь по пустякам. Мало того, что работа хорошая, так еще какой замок сработал. Если бы обычный встроил, то отдал бы деньги по договоренности, а тут по специальному заказу, с закавыкой. Он же сам все придумывает и очень мудрено, надо сказать. Головной труд, отец, должен цениться выше ручного. Накинул ему за инженерную мысль и нисколечки не жалею.

– Ладно, сынок, согласен с тобой. Всегда приятно, когда твой труд оценивают по достоинству. Ну что, мама, как вы и пророчили, прибыток ребу Гершу пришел с другой стороны, а точнее, с нашей, – уже по-доброму и с улыбкой произнес Хацкель. – Гришка, Белла, подсобите! Нам с Фимкой эту тяжесть в дом не занести.

Глава 14

Как только жизнь Разумовских вошла в обычное русло, Хацкель с Беллой подали прошение в сиротский суд на получение опекунства над Гришей. Чиновник внимательно выслушал просьбу Разумовских и отправил их в городскую управу, где без особых сложностей и решилась судьба мальчишки. По возвращении домой Хацкель с гордостью достал документ из внутреннего кармана сюртука и положил перед Фрейдой на стол.

– Вот, мама, официальная бумага с печатью, как вы и просили.

– Прям спокойно, без всякий препятсвий дали? – полюбопытствовала она, вытирая мокрые руки передником.

– Ну почему же спокойно? Наставление дали по всем жизненным сторонам. Сказали, что ребенка нужно содержать в строгости, в удалении от злых примеров, не допускать его праздности и принуждать к работе, дабы он не имел привычку лениться. Он, мама, в их глазах личность имеет, а следовательно, обращаться с ним нужно по всем правилам.

– Об этом пущай не беспокоются и получше приглядывают за своими детьми. Наш Гриша никогда не был бездельником. А еще какие слова говорили?

– Выразили доверие на предмет нашей безукоризненной морали и чадолюбия. Во как! Предписание дали, дабы Григорий мог воспитываться в знании промысла или ремесла, научился вести жизнь порядочную и трудолюбивую, отдаленную от мотовства.

– Это значит, ему тоже ювелиром быть полагается?

– Не обязательно ему перенимать нашу профессию, но пристроить в обучение будет надобно.

– Тю, только и всего! – ухмыльнулась Фрейда. – Я думала, будет сложнее, а все вон как просто обернулось.

– Это потому, что мы не дворянского происхождения. В нашем случае хватило предписания городской управы.

– И в управе могли к чему-нибудь прицепиться, но обошлось, потому как дело наше богоугодное. Все дни молилась против злого чиновника и верила, поможет Господь и оградит от всех трудностей.

– А еще они сразу спросили, какого ребенок вероисповедания. Если не иудейского, то не видать бы нам официального документа. Вернулись бы мы с Беллой домой с нерадостными лицами.

– Молодец, сынок. Пообещал маме и выполнил. Бумага – дело нужное. Она порядок жизни подтверждает. Теперь дите будет в семье на всех законных основаниях, а то вон их сколько, бездомных и беззащитных, по улицам болтается. С сегодняшнего дня никто нашего Гриню сиротством попрекнуть не сможет. Да, деточка?

Гришка посмотрел на Фрейду ясными голубыми глазами, кивнул и заплакал.

– Ты чего сырость вздумал разводить? Радоваться нужно.

– Бабушка, простите меня.

– За что?

– За то, что вам не верил. Я даже на Бога обижался. Сильно обижался, особенно, когда мама умерла.

– За то, что ее забрал? – сочувствующе спросила Белла.

– Ага, а за ней и папку. В ателье Вульфсон бил и говорил, чтобы я был послушным, чаще молился, и тогда Бог увидит мое усердие и все устроит лучшим образом. Я молился, верил и ждал, но ничего не менялось. Раз в год папа присылал посылку и обещал в письме, что заберет меня домой сразу же, как только стану портным. В первый же день подмастерья сьедали все мои подарки, если я не успевал их спрятать. От обиды я брал крышку посылочного ящика и ложился с ней спать.

– Зачем с крышкой ложился? – полюбопытствовал Хацкель.

– Потому что на ней папиной рукой были написаны мои имя и фамилия, Гриша Мендл.

– Бедный мальчик, – тяжело вздохнула Фрейда, утирая слезы платком.

– Бабушка, я сильно обижался на Господа и даже считал его жестоким. И на отца обижался за то, что умер. Получается, он вспоминал меня только три раза, когда ходил на почту отправлять мне гостинцы к праздникам. А Бог вообще обо мне забыл.

– Что ты, детка! Бог тебя всегда любил, присматривал за тобой, а иначе бы не направил нас в ателье Вульфсона шить платья.

– Я это потом понял, когда вы забрали меня. Бабушка Фрейда, я же без вашего разрешения определился к вам в родственники.

– Как это? – испугалась Белла.

– Когда шест у хупы держал. Раввин молился над Фимой и Мэри, а я подумал, что раз уж Бог сейчас смотрит на молодых, значит, и меня видит. Я взял и попросил его по-настоящему породнить меня с вами и еще, на всякий случай, с Блюменфельдами.

– Так вот, оказывается, почему все так быстро и беспрепятственно прошло в управе! – засмеялся Хацкель. – А вы, мама, себе приписываете заслугу.

– Твоя правда, сынок. Господь первый помощник сиротам. По детской молитве все устроилось. Белла, – обратилась она к снохе, – чего стоишь как неживая. Пора зажигать субботние свечи. Сегодня у нас будет особенный шаббат.

И благословил Бог день седьмой, а вместе с ним и семью Разумовских.

С этого дня Гришка перестал бояться и думать о том, что новые родители могут изменить принятое решение и отдать его обратно Вульфсону. После встречи субботы Гриня забрал от Фрейды свою подушку и спокойно ушел спать на Фимину кровать.

* * *

В доме молодых встреча субботы тоже прошла дай Бог каждому! Как и положено, накануне шаббата Фима сходил в синагогу и возвратился домой в приподнятом настроении. К приходу мужа Мэри приготовила несколько блюд, расставила красиво тарелки на белой льняной скатерти и зажгла свечи. От такого благолепия Фима слегка смутился, но, вспомнив, что он теперь женатый человек, тут же запретил себе подобную скромность. После вкусного ужина и выпитого вина он собрался с духом и трижды помолился у супружеской кровати о даровании ему сына. Как только Мэри произнесла «аминь», он с радостью юркнул к ней под теплое одеяло. Хоть Талмуд и не очень одобрял чувственные наслаждения и даже рекомендовал во время интимной близости думать о возвышенном, чтобы не родились бестолковые дети, молодые позволили себе немного страсти и даже поцелуев, тем более что о них то и дело напоминала Фрейда.

– Фимочка, – заботливо говорила она, – хоть я и набожный человек, но по секрету тебе скажу, воздержание для молодых не очень хорошо. Если молодой человек будет постоянно себя ограничивать, то вскоре от его мужских способностей ничего не останется, а заповедь «Плодитесь и размножайтесь» можно будет забыть. Угодно ли нашему Господу несоблюдение наказа?

– Наверное, нет, – смущенно ответил внук.

– Вот! Поэтому любись с Мэрькой сколько тебе заблагорассудится. Ты слушай и не смущайся! Бабушка жизнь прожила, плохого не посоветует. Семейное счастье только тогда полное, ежели оно обоюдное. Не настаивай на близости, когда у нее настроения не будет, а то обидится, замкнется, и для тебя только хуже будет. Наоборот, поддай немного безразличности и не выказывай большой страсти, шобы у нее интерес к тебе пробудился. Вот когда она тебя возжелает, считай себя самым счастливым мужем.

– Бабушка!

– Шо «бабушка»! Если родителям все равно, то мне от этого только переживание. Бабушка хочет внуку счастья и немного больше. Фимочка, дети могут и без любви родиться, но разве ж они будут благополучными? Люби свою Мэри нежно, относись к ней с уважением, и будет в семье благословение до самой смерти, а тебе хорошая жена. Все, пошла я в свой дом, а вы оставайтесь и делайте шо хочите, но дайте мне возможность хоть одним глазком увидеть правнука.

Глава 15

Весна. Что может быть прекраснее этого времени года! Наконец-то солнце вырвалось из плена хмурых туч. Уже ничто не сможет помешать ему блистать ослепительной красотой, тем более, что в ней давно нуждаются леса и луговые травы. Нежные подснежники водят хороводы на солнечных полянах, стелется ковром бархатная вереница, огоньки пылают между деревьями, на пригорках и берегах рек радует глаз ярко-синяя печеночница. Медуница, гусиный лук, мать-и-мачеха, сон-трава! Девственная красота и нежность весны завораживают уставший от зимы взор. Все цветет, пахнет и перемешивается ветром с молодой зеленью в необыкновенный по своей свежести коктейль. Хочется бесконечно наслаждаться ароматом весенних лугов, цветущих яблонь, черемухи, вишни. От красоты и совершенства кружится голова.

Птицы с радостью поддерживают изменения в природе веселым заливистым свистом. С первыми лучами солнца они начинают утренний концерт. Вот пеночка-весничка, величиной с детский кулачок, видом неприметна, а песенка ее мелодична и ласкова, как первый весенний дождь. Усядется на ветку кустарника и давай насвистывать «твит-твит» да «тьют-тьют». Неподалеку с солистом другой самец пристроится и поддерживает его звонким «фью-фыо-тью». Поют по очереди, не перебивают друг друга, наслаждаются чистотой собственного исполнения. Соловей, народный любимец, тоже не желает оставаться в стороне. Облюбует ветку черемухи, вытянется по стойке «смирно», прижав к тельцу крылышки, и начинает заливаться коленцами. Хвостиком дергает и всякий раз кланяется, кланяется, словно на сцене выступает. Немного погодя его изысканное пение заглушает дрозд. Примостится на конек крыши и выводит рулады, неторопливо, размеренно, повторяя каждую «арию» по два-три раза. В желании всех перекричать задерет голову вверх и голосит на всю округу «филип-филип», «пррриди-пррриди». Каждый звук настолько отчетлив и красив, что крепкий утренний сон пропадает после первой же трели.

Ранним утром взволнованная Мэри зашла в мастерскую и увидела облокотившегося на подоконник Фиму. Он с таким интересом и вниманием наблюдал за кем-то во дворе, что даже не заметил присутствия жены.

– Фима, ты уже встал или еще не ложился? Я тебя вчера ждала, ждала и ус…

– Тссс, – оборвал он жену на полуслове. – Иди тихонечко сюда и посмотри.

Мэри на цыпочках подошла к окну и замерла от изумления. На дорожке, ведущей к родительскому дому, сидел толстый холеный Мурчик и рассматривал малюсенькую рыжевато-серую мышку, случайно выскочившую навстречу хищнику из-под кучи дров. Кот смотрел на нее совершенно спокойно, без какого-либо охотничьего азарта и, более того, с подозрительной любовью к потенциальной жертве. Подняв тощий хвостик кверху, мышонок в полном оцепенении стоял перед жирным котярой, дрожал как осиновый лист и явно не радовался случайному знакомству. Крошечное существо было напряжено до последней клеточки мышиного организма и явно не знало, как спастись от неминуемой гибели. Неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы Мэри не засмеялась. Мурчик лениво повернул голову на звук, взглянул на семейную чету, но, вспомнив о душетрепещущей встрече, снова переключился на объект страсти. Шустрая мышка быстро смекнула, что жизнь принимает совсем другой оборот, а состояние безнадежности и бренности резко сменилось радостью бытия и, не будь дурой, дернула наутек от волосатого чудовища. Маленькие тонюсенькие лапки мелькали так быстро, что создавалось ощущение бреющего полета. Мурчик даже не дернулся в сторону мышки, а лишь помотрел ей вслед с такой любовью, на какую могут быть способны только коты, когда хозяева их нежно чешут за ухом.

– Мэри, как тебе это нравится? Тебе не показалось, что наш Мурчик ей улыбался?

– Фима, не говори глупости. Коты не умеют улыбаться.

– До сегодняшнего дня я тоже так думал, но это чудное утро рассеяло все мои сомнения. Получается, они не только умеют улыбаться, но даже способны на великодушные поступки. Как ты думаешь, отчего это?

– Наверное, он был сытый?

– Дуреха ты моя! Весна на дворе! Похоже, наш Мурчик, в отличие от меня, нагулялся за ночь так, что от любви и усталости не может двинуться с места. Ой, как я ему завидую!

– Фима, тебе-то кто мешал? Зачем сидел за работой до самого утра, забыв обо мне?

– Мерька, прости. Совсем заработался. Даже не заметил, как наступил рассвет. Очень уж любопытный заказ получил от помещика Бубликова. Взгляни на эскизы и выбери лучший для тебя вариант.

Мэри с интересом просмотрела каждый рисунок и отложила в сторону понравившийся.

– У моей жены хороший вкус. Я говорил тебе об этом?

– Не помню, но не буду против, если ты повторишься.

– С удовольствием это сделаю еще раз, но только не здесь, а в спальне.

– Бегу в кровать и трепещу от радости, как та мышка, но в отличие от нее надеюсь, что ты меня поймаешь!

Глава 16

С наступлением весны Фима засобирался на учебу. Хорошо преспокойно жить дома с молодой женой, но необходимость получения официальной бумаги не оставляла юному Разумовскому выбора. Помещик Добровольский, как и обещал, написал рекомендательное письмо другу, чем и благословил юношу на нужное дело.

– Верю в тебя, Ефим, поэтому и помогаю. Приедешь в Киев, сразу езжай к купцу Сытину. Найти его труда не составит. Адрес на отдельном листке написал. Отдашь ему бумагу, а дальше, ежели не получится, не обессудь: сделал что смог. Вижу твой талант и даже беспокоюсь. Простодырый ты и беззащитный перед всякого рода шулерами. Ладно, поживешь в большом городе, может, и нарастишь кожу погрубее. Научиться тебе нужно торг с заказчиками вести. К хозяину и мастеру держись поближе, присматривайся, все на ус наматывай и на себя примеряй, как будто не они, а ты сейчас с клиентом разговариваешь. Каверзные вопросы заказчиков запоминай, а еще больше то, как хозяин будет из них выкручиваться, чтобы от запрошенной цены далеко не отступать.

– Спасибо вам за помощь, Петр Евстафьевич, – только и смог выдавить из себя Фима.

– Ступай, благодарить не нужно, но ожидание мое оправдать постарайся.

* * *

Перед выходом из дома плачущая Фрейда окликнула внука:

– Фимка, помнишь, я тебе обещала рупь дать, когда поедешь учиться?

– Был такой разговор, но мне сейчас не нужно, деньги есть.

– Знаю, что есть, но и этот забери.

Фрейда порылась в глубоком кармане фартука и извлекла из него носовой платок. Натруженными узловатыми пальцами она ловко развязала узелок и протянула раскрытую тряпицу внуку, на которой красовался серебряный рубль.

– На, – гордо произнесла она. – Он твой на законных основаниях.

– Бабуля, ты где его взяла, если не секрет?

– Не секрет, – улыбнулась Фрейда. – Помнишь, Добровольский тебе в награду за хорошую работу вознаграждение сулил, а ты, дурачок, отказался? Это оно и есть. Я Петра Евстафьевича во дворе догнала и сказала, что ты передумал. Получай свою премию в целости и сохранности!

– Бабуля, ну кто так делает!

– Любящая бабушка делает и нисколечко не жалеет о содеянном. Я же видела, у него ассигнаций полный портомонет был. Одной деньгой больше, одной меньше. Богатому человеку все равно, а тебе в Киеве пригодится.

– Вот заботливая душа! Дай я тебя поцелую на прощание.

Не успела Фрейда прижаться к внуку, как тут же заплакала. В одно мгновенье глубокие морщины на лбу стали еще глубже, а мудрые глаза поблекли, сделались задумчивыми и уставшими.

– Фимка, ты там себя в обиду не давай, похитрее будь. Где нужно, прояви характер или, наоборот, отступись, ежели дело к затруднениям привести может. Перед начальством ум не выказывай и благословляй их в своих молитвах. Часто судьбу простого человека они решают, потому за лучшее им быть в добром расположении духа. Глядишь, лишний раз голос в твою сторону не повысят. Белла, – обратилась она к снохе, – чего стоишь в стороне, иди прощайся с сыном. Уезжает наш Фимушка невесть куда, а родителям и дела нет! На душе погано через это делается, и сердце в комок сжимается. Колотится без разбору, будто бы воробей в луже купается.

– Бабушка, не переживай. Я вместо себя Гришку оставляю, но это еще не все. У тебя скоро правнук родится, будет чем себя занять.

– Мэри, он пошутил, или уже свершилось?

– Свершилось, бабушка Фрейда, – ответила смущенная Мэри.

– Вот это другое дело, сынок! Молодец! Настоящий мужик! Скрасил, так сказать, грусть расставания с родными. А теперь, милости прошу, молодой человек, на телегу и до парома. С такими новостями папа вмиг тебя домчит до пристани.

* * *

Киев поразил Фиму своими масштабами и динамикой. Двух– и трехэтажные жилые дома, отдельно стоящие от них административные здания, соборы, театр и даже чугунные фонтаны для пойки лошадей! Все это располагалось на широких оживленных улицах и прекрасно вписывалось в живописный городской рельеф. Центр радовал зеленью, отсутствием грязи и возможностью быстрого передвижения на гужевом транспорте. Громкоголосые ломовые извозчики то и дело покрикивали на зазевавшихся прохожих. Легковые одноконные повозки поджидали клиентов вдоль дорог и на площадях, обещая вмиг доставить пассажиров до Крещатика за тридцать пять копеек или до Подола за пятьдесят. Оплата на выбор: сдельная и почасовая, а именно: сороковник за первый час и двадцать за каждый последующий. Провоз багажа за отдельную плату, и не меньше пятнадцати копеек за сундук и десятника за чемодан.

Как и учил отец, Фима попытался было сбросить цену на проезд, но видавшие виды извозчики наотрез отказывались уступать. Все как один с равнодушным видом отворачивались от клиента, давая понять, что разговор окончен. Если вы думаете, что Фима совсем ничего не понимал в коммерции, то спешим вас убедить в обратном. Послонявшись от повозки к повозке с тяжелым чемоданом, он решил не тратить время даром и прогуляться подальше от привокзальной площади. В какую сторону идти, он не знал, поэтому пошел самой широкой улицей по направлению к центру. Через пару сотен метров он увидел стоящий на обочине экипаж. Седовласый пожилой мужчина в ермолке сидел на дрожках и задумчиво смотрел вдаль, попыхивая зажатой в зубах папироской. Натруженные грязные руки покоились на коленях, частично прикрывая аккуратно пришитые заплаты. И было в его облике что-то монументальное и одновременно душевное, что сразу же подтолкнуло Фиму к нему обратиться.

– Доброго вам дня, уважаемый.

От неожиданности старик вздрогнул, и горящая папироска вывалилась изо рта прямо в руки.

– Тфуть – напугал, чернявый! Хотя правильно сделал, что потревожил. Еще бы немного, и заснул. Уже не раз такое было, и вот результат… – показал он на колени. – Который раз жена заплаты накладывает после поджогов, а мне все не наука. Так куда, говоришь, тебе надобно?

– А вы сначала скажите цену до Подола, а потом разговор продолжим.

– Пятьдесят пять копеек, как к Аннушке сходить.

– Дам сорок и сходите к Любаше.

– Кто такая? Не знаю.

– Я тоже с ней не знаком, но мне кажется, она согласится, – засмеялся Фима.

– Веселый вы парень, как я погляжу! Сорок пять копеек, и мое вам почтение.

– Договорились.

– А кого на Подоле искать будем?

– Сытина. Знаете такого?

– Петра Афанасьевича, что ли?

– Его самого.

– Так кто же его не знает! Хороший человек, и усадьба у него знатная. А вы, вьюноша, ему родственник или как?

– Письмо к нему имею.

– Это значит, с прошением направляешься. До него люди часто ездють. Ну тогда садись со своей чемоданкой и держись покрепче. Яхонт у меня резвый! Доставит в лучшем виде, запылиться не успеешь.

Повозка остановилась возле двухэтажного дома красного кирпича. Из раскрытых настежь окон подвального помещения по всей округе разносился умопомрачительный запах свежеиспеченного хлеба, ванили и еще чего-то непонятного, но очень вкусного.

– Пекарня в подвале, – пояснил извозчик. – Знатный хлебушек пекут. А какие у них баранки с плюшками! Не откажите себе в удовольствии, купите вязаночку к чаю. Чего замешкались? Вам сюда и нужно. На втором этаже Петр Афанасьевич с семьей живут. Снизу у них только магазины.

Фима еще немного постоял на тротуаре и, собравшись с духом, пошел к дому. Усадьба Сытина и впрямь была знатная. За главным зданием в глубине двора располагались служебные помещения, прачечная да склады с погребами. Имелись и съемные квартиры в трехэтажном флигеле.

«Я бы не отказался здесь жить, – подумал Фима, окидывая взглядом добротные строения. – С такими зданиями наверняка не бывает больших пожаров. А у нас что? Вспыхнет один дом, а там и улицы как не бывало. Из камня нужно строить».

Купец Сытин оказался шустрым доброжелательным старикашкой. Перво-наперво он отправил Фиму на кухню и распорядился напоить его чаем после долгой дороги, а сам ушел читать письмо Добровольского. Разомлев от душистого чая и пирогов с капустой, Фима не заметил, как задремал прямо за столом.

– Молодой человек, вас Петр Афанасьевич в кабинет просит, – прошептала прислуга, потрясывая Фиму за плечо.

Беседа была недолгой. За то время, пока Фима спал, Сытин уже написал письмо на имя начальника ремесленного заведения с просьбой предоставить место для прохождения учебы предъявителю сей бумаги.

– Жить можешь у меня. Во флигеле сдаю комнаты. Там и для тебя небольшая найдется. На прошлой неделе, как нарочно, одна освободилась. Студент-отличник жил, и тебе в самый раз подойдет. Столоваться можешь у нас при пекарне. Стоит недорого, и голодным не останешься. Ну как, устраивает?

– Огромное вам спасибо, Петр Афанасьевич! Признаюсь, не рассчитывал на подобную милость с вашей стороны. Думал, окажете протекцию в мастерские, и на этом спасибо. А тут и жилье, и стол два раза в день.

– Ну-ну, будет тебе распыляться в хвалебных речах. Очень уж хорошо мой друг о тебе написал. Говорит, талант проявляешь еще сызмальства.

– Не знаю. Людям моя работа нравится, но мне бы специалистов послушать, у мастеров поучиться. Интересного в нашем деле более чем достаточно, а знаний взять в местечке неоткуда, да и книг по ремеслу небогато.

– Приятны мне твои речи, юноша. С таким настроем и стремлением многого в жизни добиться сможешь. Остается только пожелать тебе удачи и терпения. Я слышал, учеников не шибко-то балуют.

К большому разочарованию Фимы, начальник ремесленного училища определил его в «приготовительный класс для попеременного упражнения во всех мастерствах» и выписал счет за обучение в размере семидесяти рублей в год.

– И не смотри на меня удивленно. Про умение твое читал, но, по большому счету, ты – самоучка. Для получения документа об образовании этого мало. Ты же хочешь свое клеймо иметь, дело открыть?

– Конечно, хочу. За этим и приехал.

– Бумага выдается только после изучения Божьего Закона, грамматики, немецкого языка, геометрии, арифметики, плоской тригонометрии, рисования, черчения, механики, физики, химии.

– Так много! – удивился Фима.

– А ты думал! Не пугайся, науки преподаются просто, кратко и, сколь возможно, к профессии максимально приближенно. Это еще не все. Практическое обучение будет состоять из кузнечного дела, слесарного, токарного, резного, граверного, чеканного, модельного, жестяничного, литейного для чугуна, меди и олова, малярного, переплетного, рисования узоров и приготовления форм для набивки материй, – монотонно перечислил начальник. – Ну что, хочешь еще у нас обучаться или домой поедешь?

– Честно сказать, не рассчитывал на долгое обучение. Остаюсь, коль уж приехал.

– Похвально. России-матушке нужны не только хорошие практики, но и искусные мастера с теоретическими знаниями. И еще, часть изученных вами школьных дисциплин будет зачтена, а, следовательно, ваше обучение у нас может значительно сократиться. При обнаружении у вас особых успехов вы получите аттестат со знанием ученого мастера и всеми его льготами. Дерзайте, Ефим Разумовский.

Глава 17

В первый же день Фиме выдали спецовку, комплект инструментов и материалы для работы.

– Вот твой ящик, Ефим Разумовский, – назидательно произнес инструктор. – Вечером каждого дня ты будешь складывать в него все свои вещи и сдавать заведующему хозяйством. Ключ от ящика остается при тебе. Не теряй и никому не давай. Производственные рисунки и модели нужно регистрировать вот в этом альбоме. Они тоже должны оставаться в мастерской. Все рабочие материалы подотчетны и записываются в тетради, как и результаты ежедневного труда. Возможность заработка у тебя будет, но только в том случае, если выполненные изделия заинтересуют художника-руководителя. Достойные ученические работы мы отправляем на выставку в музей нашей мастерской. При их продаже ученик получает вознаграждение за вычетом стоимости материала. Понятно?

– Вроде бы да.

– И еще, рабочий день для всех начинается с девяти утра и до пяти вечера. Зимой приходим на час позже. Четыре часа на практическую работу, два на изучение наук. Перерыв на обед и отдых тоже два часа. Это необходимо для глаз и рук. Вот теперь, кажется, все.

Учеба давалась легко, особенно практические занятия. Изучение устных предметов было не всегда приятным и легким, но Фима прекрасно понимал их нужность и старательно постигал азы науки. Немецкий язык не доставлял особых хлопот в силу его сходства с идишем. Вскоре он почти свободно мог читать иностранные учебники, таблицы и схемы. Раздражало и даже обижало отношение инструктора, который с первых дней из принципа или вредности не давал хода способному ученику.

– Ученик должен проявлять старание и послушание во всем, что требует от него учитель, и не своевольничать. За первый год ему должно пройти общие дисциплины и овладеть основными приемами работы ювелира. Не мной придумано, и не мне отменять правила, молодой человек. Научитесь сначала изготавливать вещи точно, аккуратно, как это делаю я, а потом уже проявляйте свои прыть с фантазией.

– Генрих Карлович, если все будут работать одинаково, то и прогресса не будет. Я уже многое умею и прошу дать мне возможность показать мастерство. Испытайте меня на качество пайки, сгибание кольца, на закрепку камней, резьбу с чеканкой. Кольца я умею делать, серьги, браслеты – тоже пожалуйста. Дайте рисунок – и все сами увидите.

От Фиминых слов мастер краснел и злился. За долгие годы работы еще никто так дерзко с ним не разговаривал.

– Не сметь нарушать заведенных правил! – шипел он в ухо строптивому ученику. – Я решаю, кого, когда и как учить!

На какое-то время Фима успокаивался и работал с еще большим усердием, в расчете на то, что инструктор обратит внимание на его старание и поговорит с начальством о переводе на второй курс обучения, но после полученных писем из дома вновь набирался храбрости и шел просить о сокращении срока обучения. Всякий раз Генрих Карлович отказывал ему, ссылаясь на необходимость прохождения всех дисциплин.

– Работа ювелира есть занятие коллективное. Никакой ученик не в состоянии выполнить все от начала и до конца. Только хороший специалист имеет понятие о производстве, а для этого нужно учиться и учиться. Не торопите события, молодой человек, а лучше сосредоточьтесь на изготовлении изделий для продажи. Если вам не нужны деньги, то, в отличие от вас, мастерская испытывает в них постоянную потребность.

После безуспешных попыток разговора с Генрихом Карловичем Фима решил изменить тактику. С этого дня обеденное время он тратил на походы по ювелирным лавкам, изучая ассортимент и спрос. Продавцы охотно делились информацией, показывали каталоги из Европы и часто жаловались на снижение художественного уровня изделий для массового потребителя. В одной из ювелирных лавок Фима долго и внимательно рассматривал витрину с украшениями, пока к нему не подошел хозяин.

– Молодой человек интересуется или зашел для настроения?

Фима повернул голову и увидел перед собой невысокого роста мужчину довольно приятной наружности с копной вьющихся седых волос.

– Интересуюсь.

– Догадываюсь, молодой человек хочет купить подарок маме. Если таки «да», то можете начинать радоваться. У нас есть все и на любой вкус. Что именно желает приобрести юный покупатель?

– Скажите, что сейчас в моде?

– Ваша мама модница? Понимаю. Сейчас на рынке «русский стиль», а это означает много золота и столько же драгоценных камней. У вас хватит денег на северный речной жемчуг?

– Хватит, – улыбнулся Фима.

– Тогда пойдем еще дальше, и я вас спрошу за рубины с изумрудом и, может быть, даже бриллианты.

– Разрешите объяснить причину своего любопытства. Я учусь ювелирному делу, и мне важно знать, что на сегодняшний день интересно покупателям.

– Молодой человек, зачем вы морочили мне голову добрых пять минут, когда можно было все и сразу!

– Извините, я не хотел. Но, если вы не имеете времени, я пойду дальше.

– Что значит «я пойду дальше»! Если Марк Левинзон поставил вопрос, это означает, он имеет к вам интерес и даже время. Сейчас я скажу «до свиданья», а через пару лет узнаю, что сделал неприятно талантливому ювелиру. Мне это надо? Садитесь уже на стул и слушайте, пока в магазине никого нет. Простите, как вас величать?

– Ефим Разумовский.

– Замечательно. Если бы вы знали, Ефим Разумовский, как в нашем деле все непросто! Золото – не уголь с дровами, и, к сожалению, его не расходуют каждый день, а потому нужно постоянно быть начеку. Хороший день год кормит, скажу я вам.

– Я это знаю, – улыбнулся Фима.

– Молодой человек, откуда вам знать за мой гешефт! Или ваш папа тоже?

– Мой отец гравер, и я с детства с ним работаю.

– Вы имеете талант, – с пониманием произнес Левинзон, покачивая головой.

– Почему вы так решили? На моем лбу ничего не написано. Или?

– Юноша, если до сегодняшнего дня вы остались в профессии, это что-нибудь да значит! Любопытно взглянуть на ваши работы. Думаете, у меня простой интерес? Я вас умоляю! Я мыслю цифрами. Именно сейчас мне нужен гравер. Иной покупатель непременно хочет памятную надпись на брелоке сделать или на внутренней стороне колечка, а другой застежку грубо застегнет и… сломал. Да что я говорю, вы лучше меня знаете! Не буду ходить вокруг да около: господин Разумовский, у меня есть для вас работа.

– Большое спасибо. Я обязательно над этим подумаю и, возможно, соглашусь уже завтра.

– Замечательно! Какая у меня была мудрая мама, пусть ей будет счастье на том свете! Она всегда говорила, что случайных встреч не бывает. Таки она была права! На сегодняшний день мы нужны друг другу, поэтому сейчас вы сидите напротив меня. Так какой у вас был интерес?

– Мы говорили за покупательский спрос.

– Спрос! Спрос был, когда у нас работали Позье с Адором. У них учились, им подражали, и это ценилось, в конце концов! Вы бы видели те фермуары, которые я продавал по пять штук в неделю! Казалось бы, застежка на ожерелье! Но! Так украсить могли только французы. А шатлены с портбукетами! Их еще у нас есть, но не так, как раньше. Куда что делось? Можно подумать, женщины перестали носить пояса на своих талиях. Хотя… сейчас уже не так, как раньше. Эгреты для дамских причесок неплохо берут, и слава богу! Шпильки с заколками всегда будут в моде, пока женщины носят длинные волосы. Честно сказать, сегодня уже и наши ювелиры могут на европейский манер. Слышал, петербургские мастера прекрасно работают и очень соперничают с москвичами. Если так будет продолжаться, то «заграница» будет здесь. Молодой человек, мода диктует свои правила, поэтому сейчас настоящий дефицит высокохудожественных изделий. Да-да! Их спрашивают, потому что хотят выглядеть. Вы видели, каких божьих коровок делает Картье?

– Нет.

– А цветы или стрекозы от Лалика?

– Тоже нет.

– Ефим, вам еще учиться и учиться! Коммерция любит талантливых, но еще больше она любит шустрых и грамотных. Порой зайдет «так себе» мадам, увидит кулон в виде бабочки или брошь-стрекозу, затрясется от восторга, и все… считай, день удался. Пчелы с пауками тоже неплохо продаются. Хорошо идут свернувшиеся змейки с глазками из драгоценных камушков в стиле Бушерона. Юноша, от талантливого ювелира и таракан на платье не будет смотреться пошлостью. К тому, что уже назвал, добавлю эмаль на серебре и золоте. Держится в хорошей цене и весьма востребована.

– Такое я еще не умею, – признался Фима. – Но, надеюсь, в ближайшее время и эту науку постигну.

– Ефим Разумовский, вы мне симпатичны своей честностью и пытливостью. Из вас будет толк. Это говорит не кто-нибудь, а Марк Левинзон, будьте вы мне всегда здоровые!

Из ювелирного магазина Фима вышел уверенным и счастливым. Теперь он точно знал, в каком направлении продвигаться. Конечно, в мастерских художник-руководитель снабжает учеников рисунками и моделями, помогает составлять композиции, но все это упрощенно, в пределах программы. Каждый изученный элемент закрепляется на практике, оттачивается не один день, усложняясь в конструкции и орнаментации под чутким контролем наставников.

«Долго. Долго и нудно, – думал Ефим, возвращаясь с обеда. – Нет у меня времени растягивать обучение на несколько лет. Дома ждет любимая Мэри, родители с бабушкой и даже Гришка, а я здесь занимаюсь тем, что давным-давно умею. Нужно им такую вещь сделать, чтобы преподаватели при виде ее молча развели руками, а потом друг друга спросили: «Что этот ученик делает на первом курсе?» Нужно как можно быстрее найти интересную тему, хотя что ее искать, если Левинзон все разложил по полочкам. Как он говорил? «Народ очень любит животный мир в драгоценностях. Задача ювелиров обеспечить его всем необходимым, будь это даже муравей или, того смешнее, муха». А что, неплохая идея! Дамы охотно носят мушки на лице, так почему они должны отказываться от нее на платье? Если глубоко задуматься, то муха заслуживает к себе внимания не только надоедливостью. Она трудолюбива. Вон с каким упорством к пище летит. Ее гонишь, а она снова атакует и будет требовать свое, пока ее не убьешь. Редко отступает. Не зря в Древнем Египте героев награждали за храбрость не медалями, а золотыми мухами, а потом носили ее как оберег. Вот умора! Сделаю я им толстопузую красавицу, и посмотрим, как долго она будет продаваться на выставке. Помойные мухи самые колоритные. Всякий раз восхищаюсь переливами их брюшек. Что в них такого есть, что они светятся от фиолетового до зеленого? Главное – камень правильный подобрать. Ее бы из сапфира сделать или изумруда, так кто их даст ученику? Нужно искать вариант подешевле.

Придя в училище, перво-наперво Фима пошел к стеллажам с обучающей литературой. Из всех книг его интересовала только одна – минералогия. Он долго перелистывал страницы, рассматривал картинки с ювелирными и поделочными камнями и наконец понял, что не может определиться с выбором, пока не увидит их воочию.

– Ефим, ты что-то ищешь?

Фима оглянулся и увидел мастера по эмалям. Петр Иванович был на хорошем счету в ювелирной мастерской. Ученики его любили за доброту и желание помочь, в отличие от Генриха Карловича. К тому же он никогда не приберегал секреты «для себя», как это делали большинство преподавателей, а честно учил всему, чем сам владел. Он совершенно точно знал, что талантом при рождении наделяются лишь единицы, а следовательно, задача учителя – обнаружить дар и развить. Бездарю не поможет никто и ничто, даже если открыть перед ним все тайны мира. Он не сможет просто-напросто ими воспользоваться.

– Есть у меня задумка, а с какой стороны к ней подступиться, не знаю.

– Попробуй объяснить, а там вместе разберемся.

– Я хочу сделать брошь или кольцо в виде мухи, а с камнями определиться не могу.

– У тебя уже есть эскиз будущего изделия?

– Нет.

– А как без него подбирать?

– Петр Иванович, сначала камни хочу посмотреть. Иногда думаешь, рисуешь не один день, и все впустую, а потом один раз взглянешь и сразу поймешь, каким будет изделие. Материал узорами подсказывает.

– Это ты верно заметил. Порой и в мыслях-то ничего нет, а увидишь какой-нибудь особенный завиток, и понеслись, закрутились образы. Идем, взглянем, что у нас в хранилище имеется.

– Вам какие нужно? – недовольно бурчал заведующий материально-хозяйственной частью, вынося со склада один за другим деревянные ящички с ювелирными и поделочными камнями. – Вы хоть с цветом определились? А то я буду вам целый час туда-сюда таскать, а вы посмотрите и уйдете с «большим спасибо».

– Кузьмич, не ругайся почем зря. Молодой человек еще не определился. Образ ищет. Сам знаешь, дело это непростое и по времени затратное.

– А какой образ, разрешите полюбопытствовать? Может, и подскажу чего-нибудь.

– Муху хочу сделать из полудрагоценных камней.

– С золотом или серебром желаете работать?

– Будет зависеть от того, что подберу для глаз и брюшка. Я ее и сейчас уже вижу. Брюшко должно быть короткое, толстое и переливаться от черного до фиолетового. Глазки из любого материала могут быть, лишь бы с тельцем гармонировали.

– Тогда давай смотреть. Из черных имеем: обзидан, гематит, авантюрин и базанит с кораллом. Из синих: красавец-лазурит, еще раз авантюрин, чароит, иолит. Рекомендую не пренебрегать малахитом. Зеленое брюхо – очень даже смотрится. Вот неплохой образец с темно-синими прожилками. Сделаешь брошь покрупнее, сохранишь узор. На глазки розовый радонит пойдет, турмалин, аметист, крошка граната имеется. Выбирайте, молодой человек.

– А можно я еще подумаю немного и завтра скажу?

– Все правильно, с мыслью нужно переспать, – поддержал Фиму Петр Иванович. – Творчество не любит торопыг. Думай без суеты, поработай с эскизами – и милости просим к Кузьмичу с заявкой на материал. Юноша, разрешите вам дать совет?

– Конечно, я же приехал учиться.

– Тогда слушайте: красота ювелирного изделия заключается не в количестве карат, а в оригинальности его исполнения, поэтому смело работайте с простыми камнями и не жалейте для них фантазии.

Глава 18

По дороге домой Фима перебирал в памяти полудрагоценные камни. Один за другим он прикладывал их к «скелету» будущей мухи, пристально вглядывался в невидимый образ, сравнивал его с предыдущим вариантом и создавал новую композицию. Дома он наспех поужинал и принялся рисовать эскизы, экспериментируя с цветом камней и формой будущего изделия.

«Конечно, можно муху из дутого золота сделать и потом украсить тельце рельефной чеканкой, – рассуждал он. – Вес изделия небольшой, а зрительный эффект массивности будет присутствовать. Как раз об этом Левинзон говорил. Можно из черненого серебра сработать, но там блеска ждать не приходится. Камни всегда наряднее. А что, если тельце сделать из прозрачного желтого хризолита, а грудку с крылышками усыпать цирконом? При невысокой стоимости изделия смотреться будет богато. Наверняка порадует владелицу. Ох, голова кругом идет от разных вариантов. Жаль, не умею работать с эмалью. Представляю, как выглядела бы такая мушка!»

Фима взглянул на карманные часы, подаренные ему тестем в день свадьбы, и с грустью отметил, что спать ему осталось совсем недолго.

«Так ничего и не придумал, – тяжело вздохнул он, лежа на кровати. – Ладно, завтра покажу эскизы Петру Ивановичу, может, с ним найду подходящий вариант».

Где и как рождаются художественные образы, Фима не знал, но был совершенно уверен, что после изнурительной умственной деятельности нужно перестать думать о проблеме и желательно заснуть. Ответ обязательно придет на заре, как нагулявшийся за ночь кот.

Ранним утром робкий солнечный луч скользнул по оконному стеклу Фиминой комнаты и зацепился за торчащий из фрамуги тонкий загнутый гвоздь, будь он неладен. Какое-то время пучок света терпеливо висел на ржавой шляпке и ждал, когда же солнце поднимется чуточку выше и вызволит его из ловушки. Уже через несколько минут он ловко соскользнул с крючка и устремился в помещение. С присущей ему утренней игривостью лучик разгуливал по комнате и бесцеремонно заглядывал во все укромные уголки. Нагулявшись вдоволь, он добрался до Фиминой кровати и принялся щекотать ему ноздри, слепить глаза и обжигать теплом. Пытка светом продолжалась до той поры, пока юноша окончательно не проснулся. Одержав победу над спящим, солнце торжествующе переместилось в соседнюю комнату.

– Сегодня мы поговорим о филиграни, или так называемой скани! – объявил лектор. – Что такое филигрань и для чего она нужна? Это специальная ювелирная техника для выполнения ажурного узора из тонкой золотой или серебряной проволоки. Все записали? Скань бывает ажурной, если скрученные проволочки сами образуют каркас изделия, а может быть и накладной – на пластинке. Чтобы овладеть данной техникой… Разумовский, прекратите глядеть в окно! …вам необходимо научиться скреплять металлические нити между собой при помощи пайки. Серебро и золото паяются разными составами. Для первого необходимо: одна часть красной меди и четыре части самого серебра. Золотое паяние требует меди в четыре раза больше. К ней добавляется шесть частей серебра и десять золота. Уже сегодня каждый из вас сможет самостоятельно приготовить сплав в тиглях. После охлаждения полученной массы с припоем можно сразу же начинать работать. Разумовский, о чем вы думаете, когда я говорю о серьезных вещах?!

– О мухе.

– Она тебя укусила или как?

– Вы правы, господин лектор. Эта маленькая бестия не дает мне покоя со вчерашнего дня.

– Так возьмите газетку, и всех делов!

– Лучше справочник по ювелирному делу.

– Как можно! Это же кощунство и неуважение к науке!

– А я думал – помощь.

– Удивительная местечковая дремучесть!

В мастерской Фима сразу же погрузился в работу, позабыв о творческих муках. Только в обеденный перерыв он вновь вспомнил о драгоценной мухе и направился к мастеру по эмалям.

– Петр Иванович, у вас найдется время взглянуть на эскизы?

– Любопытно посмотреть, молодой человек. Ну-с, хвалитесь, что родилось в вашей голове за прошедшую ночь?

– Вот, как-то так, – смущенно ответил Фима, протягивая папку с набросками.

– А что, весьма недурно, хочу я вам сказать, – приговаривал Петр Иванович, рассматривая рисунки. – Форма мушки забавная, и это уже жирный плюс в нашем деле. А что с камнями? Я вижу, вы остановились на прозрачных?

– Это не окончательный вариант. Тут как раз у меня заминка произошла. Хочется найти оптимальный вариант сочетания камней между собой: малозатратный и эффектный.

– Правильный подход для ученика. Это потом, когда начнешь работать самостоятельно, будешь использовать дорогие камни, а пока нужно научиться делать так, чтобы любая безделица смотрелась высокохудожественной вещью. Карлычу эскизы показывал?

– Нет еще. Да и не хочу.

– Придется, иначе ходу не даст. Для начала покажи художнику-руководителю. Пускай он даст «добро», а после него уже никто ничего не скажет. Нравится мне твоя задумка, Ефим. Со вкусом придумано. Это ж сколько вставок тебе придется сделать?

– Примерно двенадцать на голове с грудкой и по пятнадцать на каждое крыло. У туловища трудновато придется с мелочовкой. Я хотел бы основание крыла украсить крохотными камешками, а по мере удаления от тельца увеличивать их размер. Прожилки на крыльях выгравирую, а украшать буду только передний край крыла.

– Хорошо придумано. Сейчас модно покрывать поверхности россыпью. Одно меня только смущает – сложность выполнения. Работа тонкая, для опытных мастеров, а ты у нас без году неделя и уже с претензией на квалификацию. Осилишь такое количество вставок?

– Думаю, да.

– А какую закрепку будешь делать?

– Глухая точно не подойдет. Камешки маленькие, каждый не завальцуешь. Карнеровая в самый раз.

– Молодой человек, ваши познания и ювелирное чутье заслуживают похвалы. Мне остается только благословить вас на столь непростую работу. Единственное замечание, даже не замечание, а пожелание: придайте мухе немного динамики.

– Это как?

– Оживите ее.

– Тогда я расправлю ей крылья, будто она собирается взлетать.

– Верное решение, – похвалил Петр Иванович и вышел из мастерской, бурча себе под нос: – Если я что-нибудь понимаю в ювелирном деле, мушка расправит крылья не только себе, но и ее мастеру.

Что было на очередном заседании учебного совета! После просмотра готовых работ и вновь заявленных главный художник попросил минуточку внимания.

– Господа, у нас имеется еще один проект. Я думаю, он заинтересует всех преподавателей сразу. Прошу взглянуть.

Привычными движениями он разложил эскизы и замер в ожидании.

– Что скажете?

– Интересная работа, зрелая, – одобрительно закивали преподаватели.

– Использованы разные виды крепки.

– Чеканка тоже имеется.

– В художественном плане очень достойно.

– Большое спасибо, господа.

– И кому же принадлежат сии мечты? – поинтересовался инструктор-технолог.

– Нашему первокурснику Ефиму Разумовскому.

– Выскочке, – добавил Генрих Карлович.

– Отчего вы к нему так немилостливо относитесь? – удивленно спросил художник.

– Не успел толком в мастерских поработать, как уже умением принялся кичиться. Несколько раз ко мне подходил, просил повышенный курс обучения. А как я ему позволю перепрыгивать, ежели он не все науки первого года прошел? Предоставит готовую работу, тогда и делайте выводы.

– Тоже правильно, – поддержал гравер. – Нарисовать можно все что угодно, а вот сработать – совсем другое дело.

– Господа, эта вещь не входит в программу обучения и не была ни с кем согласована. Очевидный факт: молодой человек желает о себе заявить и демонстрирует нам умение. Предлагаю разрешить ему выполнить данную работу и при ее успешности рассмотреть просьбу о сокращении срока обучения.

– Абсолютно согласен с вами, Тимофей Ильич, – заступился за Фиму Петр Иванович. – У юноши прекрасные руки. Он одарен от природы и заслуживает индивидуального подхода.

– Если мы будем у каждого идти на поводу, то от системы обучения, выработанной годами, не останется и следа, – не унимался Генрих Карлович. – Последовательность есть залог успеха! Только при такой методе будет толк.

– Я не против дисциплины, но принуждение и бездушный подход крайне вредно сказываются на творчестве. Они убивают в художнике индивидуальность, поглощают его душу, уважаемый коллега.

– Ну, как знаете. Я свое слово сказал, но, похоже, оно не сильно кого интересовало.

– Генрих Карлович, мы уважаем ваш опыт, но инициативу подавлять нельзя. Что плохого, если он освободит место для другого ученика на год раньше?

– Ничего.

– Так, стало быть, дадим шанс молодому человеку. Я слышал, на родине его дожидается беременная жена.

– Я же говорю, шустрый он не по годам и настырный. Такой везде пролезет и свое возьмет, – буркнул себе под нос Генрих Карлович.

Жизнь Разумовских шла своим чередом. Мэри прекрасно справлялась с хозяйством не только у себя дома, но и при любой возможности старалась помочь родителям мужа. Открытость и доверительные отношения со своими отцом и матерью она успешно перенесла в новую семью, и это как нельзя лучше отразилось на взаимопонимании. Вопреки ожиданиям знакомых и родственников, Белла не испытывала никакой ревности к невестке. Она не закатывала сцен «сердечных болей», не ворчала и совсем не принуждала сноху оказывать им чрезмерное почтение, чем немало удивляла любопытных соседей. Только единственный раз Мэри была неприятно удивлена поведением свекрови, но и в этом случае она не показала своего раздражения. Погожим летним днем Белла с Леей зашли в гости. Женщины были вполне доброжелательны, поинтересовались ее здоровьем и принялись ходить по комнатам и пристально разглядывать все, что в них находилось. Не остались без внимания ни вышивка на рушнике, ни занавески, ни кружевная салфетка под вазочкой. Когда рассматривать было уже нечего, подруги попросили разрешения заглянуть в сундуки и кухонный шкаф. Опешив от такой бесцеремонности, Мэри ничего не оставалось, как разрешить любопытным кумушкам сунуть свой нос и туда.

«Наверное, они проверяют мое терпение и характер, – думала она. – А может, у них случилась пропажа и они хотят найти эту вещь у меня? Боже, какая неловкость! Провалиться мне на этом месте, если они думают, что я у них что-то украла!»

Конечно, Мэри не провалилась ни «на этом месте», ни на другом. Благодаря природной мудрости и такту она не позволила себе обидеться и сделала вывод, что женщинам просто-напросто захотелось посмотреть, какая она хозяйка и аккуратно ли разложены у молодой вещи в сундуках. Вместо обиды сноха пригласила женщин к столу и напоила чаем со свежеиспеченными булочками. Лея то и дело намазывала сметану на сдобу и не жалела ласковых слов для молодой хозяйки.

– Никогда не ела таких вкусных булочек! Свезло Фиме с женой. Ой, свезло. Домовитая у вас невестушка, и никак иначе. Ты поделишься со мной рецептом сдобы?

– Конечно, тетя Лея. Может быть, у вас еще вкуснее получится.

– Сегодня мне не рассказывай. В воскресенье младшие старших не учат готовить. Вдруг секрет отдашь, а потом у самой получаться не будет. Лучше завтра зайду и спокойненько все обговорим.

– Заходите завтра и в любой другой день. Всегда вам рада. Если бы не вы, тетя Лея, мы бы с Фимой не встретились.

– Скучаешь по нему?

– Конечно, скучаю и жду, когда он домой вернется. Обещал при первой же возможности приехать, а может быть, даже меня с собой забрать.

– Как это – забрать? – возмутилась Белла – В твоем-то положении!

– В положении нельзя. В положении нужно дома сидеть, а не по дорогам трястись. А вы уже знаете, кто должен родиться?

– Откудова, подруга?! Кто в утробу может заглянуть! Одному Богу известно, какие там органы заложены.

– Я, конечно, не Бог, но очень даже могу определить.

– Это по животу, что ли?

– По животу тоже можно. Становись боком, девонька.

Мэри послушно встала из-за стола и отошла в сторонку.

– Ты фартук на время осмотра сними. Не бойся, среди нас глазливых нет. Правда же, Белла?

– Это да. Но ты, Мэричка, лучше не снимай. Приподними, и хватит.

Лея долго приглядывалась, щурила глаза и всячески демонстрировала свое серьезное отношение к процедуре.

– Ну что, мальчик у вас будет. Как пить дать, мальчик! Животик маленький, острый и горкой вперед выпирает. Это всегда так бывает, когда мальчиковая писюнька растет.

– Лея, тьфу на тебя! – засмеялась Белла.

– Не нравится этот способ, могу по-другому определить. Если бы была девочка, она бы всю материнскую красоту себе забрала, а у вас наоборот. Вон как похорошела наша Мэричка.

– Это да. Беременность ее совсем не испортила. Глазки красивые, грустные, кожа белая, без коричневых пятен. Видел бы Фимушка!

– Ой, не береденькай мне грустью сердце и не отвлекай от следующей мысли. У тебя что бывает чаще, озноб или жар? – спросила Лея.

– Мне чаще жарко.

– Еще одно доказательство мальчика. Идем дальше. Ну-кась, принеси мне ниточку и сними обручальное колечко.

Лея не торопясь привязала нитку к кольцу и попросила протянуть ей левую руку. Колечко над ладонью качнулось словно маятник из стороны в сторону и остановилось.

– А здесь что? Не томи, подруга.

– И здесь мальчик получается. Если бы заходило по кругу – жди девку, а здесь сами видели, туда-сюда, туда-сюда. Снова все признаки мальчишеской писюньки.

– Тьфу на тебя еще раз! Правда, Мэрька?

– Ага, – засмеялась невестка.

– Бесстыдное гадание у тебя, Лея.

– А какое оно должно быть, если ребеночков только по этим местам и различают. Давай последний способ. Приподними, голубушка, подол юбки и, не торопясь, садись на пол. Потом так же медленно вставай.

Мэри, придерживаясь за табурет, послушно выполнила все, что от нее требуется.

– Быстро присела. Так не пойдет. Я даже не успела рассмотреть, что полагается видеть в таких случаях. Давай повтори еще раз с чувством и толком.

Мэри глубоко вздохнула и начала тихонечко приседать. По мере того как она приближалась к полу, Леина шея вытягивалась все дальше и дальше, а глаза делались все уже и уже.

– Ну что сейчас скажешь? – прервала молчание Белла.

– Ничего не скажу.

– Это еще почему?

– Потому что забыла я, как определять, а «лишь бы что» не хочу говорить и не умею. Да и зачем нужен был последний способ, ежели я вам и так много раз ответила? Будет у вас мальчик. Так и пишите Фиме в следующем письме.

Глава 19

Фима возвращался домой в приподнятом настроении. Последние новости радовали и даже окрыляли. Возможность закончить учебу раньше положенного срока стала абсолютно реальной и открывала перед ним большие возможности. Не успел он зайти в дом, как прислуга Петра Афанасьевича Сытина протянула ему конверт.

– Любят вас дома, – ласково произнесла Даша. – Почти каждую неделю пишут. Прошлый раз аккуратная надпись была, а сегодня другой рукой написано, словно торопился кто-то или ребенок писал.

– Так и есть, – улыбнулся Фима и тут же на лестнице распечатал конверт.

«Здравствуй, уважаемый брат Фима! Пишет тебе из далекого дома Гриша Мендл. Хоть ты и уехал от нас, но мы живем хорошо. Иногда скучаем по тебе, особенно бабушка. Каждый вечер она молится и тяжело вздыхает. Мне кажется, ей без тебя тоскливо. Пока ты там живешь, Мэри сильно поправилась. Мама Белла говорит, что она стала красивее, но я бы с этим поспорил. Хотя глаза у Мэри действительно красивые, только немного грустные. Вчера к ней приходила тетка Лея. Ой умора, что она делала с твоей женой! Мэри отвечала на разные дурацкие вопросы, подвешивала кольцо на нитку и несколько раз приседала по ее команде. И что ты думаешь! Она определила, что в животе у нее мальчик. Скажи, как это можно увидеть через кожу? Прям ерунда какая-то! Я бы ее пореже к нам пускал. Если бы ты видел, как она уплетала Мэрины булочки! Всю сметану из кринки на них вымазала. Сидит ест, а взамен последние новости рассказывает. Мэри смеялась и весь вечер была в хорошем настроении. Вообще-то, я не против. Если уж она ей так нравится, то пускай приходит. Не все же время ей работать и по тебе грустить.

На прошлой неделе папа Хацкель возвращался из соседнего местечка и повстречал на дороге рыжую кошку. Привез домой и сказал, что эта кошечка должна быть хорошей крысоловкой. Видел бы ты эту кошечку! Наш Мурчик по сравнению с ней котенок. Беда нам с ним. Совсем не хочет ничего делать. Правильно говорит бабушка, что лень порождает нахальство. Как ты уехал, мы принялись вытаскивать из погреба картошку для посадки и разворошили там крысиную семью. Вот было смеху! Отец попробовал их задавить сапогом, но разве за ними поспеешь! Тогда он решил спустить в погреб доску, чтобы они по ней оттуда ушли. Как же, уйдут они! Мурчик нам тоже в борьбе с ними не помог. Он в погребе орал как скаженный, пока папа Хацкель к нему не пришел на помощь. Как только он спустился, кот запрыгнул на него и пулей выскочил из ямы. Бабушка назвала его непутевым и даже плакала от смеха. Ничего не понимаю, зачем женщины так часто плачут? Они совсем другие.

Урожай вишни в этом году будет хороший, особенно у доктора Князева. Какая она у него крупная! Я каждый день прохожу мимо сада и с завистью вздыхаю. Скоро на базаре абрикосой торговать начнут. Как хочется! Бабуля сказала, что клюква не хуже. Осенью пойдем с ней на болото за ягодой. Прошлогоднюю давным-давно уже съели с киселями и пирожками. Ой, прям уже слюнки текут!

Ты не обидишься за то, что я с твоей удочкой хожу на рыбалку? Часто хожу. Папа Хацкель говорит, у меня рука легкая, поэтому рыба идет. Недавно он случайно поймал большущего сома и отпустил его обратно, потому что наш ребе даже собакам и курицам не разрешает есть рыбу без чешуи.

Вчера на рынке мужики дрались. Видел бы ты, как было здорово! Женщины визжали и оттаскивали своих мужей. Дядьке Баруху досталось на пряники. Ему выбили зуб, но он совсем об этом не жалеет, потому что он у него болел и шатался. Во свезло! К врачу нарочно идти не нужно. Конечно, обидчику тоже хорошо досталось. Ушел домой в разорванном жилете и такой же физиономией. Не надо было называть дядьку Баруха жидовской мордой! Если ты хочешь знать, как я оказался на рынке, – пожалуйста. Я уже целую неделю учусь у парикмахера Кляйна. Теперь его салон прям возле базара. Вольфсон ни за какие коврижки не разрешил бы сбегать посмотреть, а этот сам меня отправил и наказал, чтобы запоминал все до последней мелочи. Я запомнил, мне не жалко! Кляйн говорит, что ему совсем не нравится, что происходит в последнее время. Слишком уж часто стали бить морды друг другу. Опасается, что недолго и до погромов. Я прям не знаю, чего он так боится этих заварушек. Сколько всем веселья! Подрались немножко и разошлись по домам.

За Мэри не переживай, я ее люблю и никуда одну не отпускаю. Учись себе на здоровье, получай нужные бумаги и приезжай домой. Про тебя часто спрашивают у папы Хацкеля. Хоть он и хорошо работает, но заказчики все равно хотят видеть тебя.

Вот такие у нас новости. Писать больше не могу, у меня весь рот синий из-за карандаша.

Остаюсь вечно твой, Григорий Мендл».

Прочитав письмо, Фима аккуратно свернул листы пополам и положил в картонную коробку из-под песочного печенья, где хранил документы и не менее ценные для него письма от родственников. Впервые за несколько месяцев он лег спать раньше обычного и в полном благолепии. Ему снилась располневшая красавица Мэри с грустными глазами и в голубом, как небо, фартуке с желтой каймой по подолу. Шустрый Гришка в парикмахерском салоне с ножницами и расческой в руках, бабушка Фрейда, выпекающая пирожки, и даже лентяй Мурчик, лежащий в траве и отгоняющий от себя надоедливых мух. Они жужжат, кружатся над головой, садятся куда только им вздумается и совершенно не боятся расстаться с жизнью от удара широкой когтистой лапы. Одна муха особенно дерзко вела себя с Мурчиком и, судя по его виляющему хвосту, явно заставляла кота нервничать. Наглое существо так и норовило залезть к нему в уши и нос. Прилетела бы и сидела тихонечко, как это делают ее собратья, так нет же, ей обязательно нужно проползти несколько кругов по кошачьей морде и непременно укусить. Даже при всей своей лености Мурчик не смог долго терпеть подобное безобразие. Он дождался, когда злодейка запустит свой хоботок в нежную плоть носового хода, и нанес ей внезапный и решительный удар. Оглушенная муха свалилась без чувств на траву, но уже через несколько секунд, превозмогая контузию, очухалась и поползла подальше от опасного места. По мушиным меркам отползла она далеко, но не настолько, как хотелось бы Мурчику. Взобравшись на сухую травинку, склонившуюся прямо над головой кота, она неподвижно на ней сидела какое-то время. Рано обрадовался Мурчик, думая, что избавился от назойливой бестии. Израненная муха расправила крылья, но не смогла взлететь еще раз. Она просто-напросто рухнула камнем вниз прямо на кошачью морду, где и была добита тяжелой пятнистой лапой. Мурчик с явным облегчением сбросил с себя мушиное тельце и заснул крепким сном.

«Достойный пример упорства и мужества», – подумал Фима и тут же проснулся. С радостью он поймал себя на мысли, что нашел долгожданное решение задачи! Как всегда, оно пришло на заре, словно нагулявшийся за ночь кот.

– Понял! Понял, какой должна быть моя брошь! Муху обязательно нужно делать на травинке. Сваяю памятник героине. Помнится, на складе видел небольшой кусок темного, почти черного коралла. Вот он мне и нужен! Как же я сразу об этом не подумал! Сделаю как в жизни и не из хризолита. Камень должен быть непрозрачный, только тогда мушка будет органично смотреться на коралловой веточке. И с креплением сразу же все решается максимально просто. Булавочная застежка подойдет как нельзя лучше!

Фима тут же нарисовал новый эскиз, после чего с аппетитом позавтракал и помчался в мастерскую. Как же долго тянулись два часа теоретических занятий! Как нудно и неинтересно лектор рассказывал историю Римской империи!

«Кому она нужна, эта римская культура с ее подражанием грекам? Кентавры, амазонки, арки с колоннами! Мне-то они зачем? – с раздражением думал Фима, прорисовывая в тетради разные виды застежек. – Хотя про арку Тита можно послушать. Ишь ты, завоевал Иерусалим, собрал кучу трофеев и все домой повез. Вон среди кучи добра виднеется наш семисвечник. Переплавили, как пить дать, переплавили для своих нужд. А кто бы сделал по-другому? Победителей не судят. Им слава и почет во все времена. Вот бы мне так со своей работой!»

В перерыве Фима сразу же пошел в хранилище.

– Можно еще раз взглянуть на камни? Пожалуйста.

– Определился, какие должны быть?

– Определился. Буду из непрозрачных делать.

Кузьмич, как всегда, поворчал для приличия и удалился на склад. Через пару минут он появился с тремя ящиками.

– Выбирай нужные.

Перво-наперво Фима отыскал коралл и расплылся в счастливой улыбке.

– Это то, что мне нужно! Даже ничего отпиливать не потребуется. Форма и размер идеально подходят. Настоящая веточка, созданная природой. Осталось тельце подобрать. Здесь контраст нужен. Конечно, к черному подойдут почти все цвета, но в моем случае лучше всех будет смотреться синий или зеленый. Прошлый раз я видел у вас лазурит, – обратился Фима к Кузьмичу.

– И сейчас имеется в наличии, но только один кусок. Остался от чьей-то работы, может, тебе и подойдет.

Фима повертел в руках камень и приложил к веточке:

– Ну как? Вам нравится?

– Меня чего спрашивать? Я не женщина. Мне твою брошку не носить. Ну а если тебе принципиально, то красота!

– Это правда, но, к сожалению, кабошон нужных размеров из него не получится. Плосковат. В прошлый раз вы мне предлагали малахит. Его еще никто не забрал?

– Нет, лежит в целости и сохранности. Глянь сюда. Есть зеленый и голубоватый. На какой у тебя глаз падает?

– На зеленый.

– Согласен. Сростки на нем шибко красивые. При правильной обработке заиграет камень, но плисовый в полировке труднее, да и ценится он ниже, чем голубой.

– Мне нужен камень с кольчатым узором.

– Ишь, замахнулся! Может, тебе еще «павлиний глаз» выдать?

– Можно, – улыбнулся Фима.

– Такие экземпляры только для преподавателей, а для учеников по особому распоряжению.

Фима отложил в сторонку первый камень и принялся разглядывать бирюзовый. Каждую сторону он прикладывал к веточке и даже слюнил, чтобы получше проявился узор, но так и не увидел в нем то, что хотел.

– Кольчатый, говоришь, нужен?

– Ага.

– Тогда еще раз сюда гляди.

Кузьмич взял камень из Фиминых рук.

– Вот здесь скол имеется. Видишь? Похоже, это то, что тебе нужно. Точно говорю, этот тебе лучше всех подойдет. Цвет густой и полосочки по нему волнуются. Сделаешь правильный срез – будет брюшко пузатое, с члениками. Отполируешь получше, он тебе такой блеск даст, никакого изумруда не надо. Как живая будет твоя муха.

– Ваша правда, – обрадовался Фима. – Как же я сам не обратил внимания на этот скол!

– Не обратил, – по-доброму буркнул Кузьмич. – Чтобы в камне душу разглядеть, нужно не одну сотню через руки пропустить. Глазки из чего будешь делать?

– Как и хотел, из горного хрусталя.

– Этого добра у меня предостаточно. Не знаю, подсказывать тебе или нет, но вижу, ты парень пытливый, толк от тебя будет. Если возникнет желание и хватит усердия точить маленькие кабошоны, скомбинируй с лазуритом. Фиолет крылышкам совсем не помешает.

От неожиданного предложения Фима изменился в лице, стал задумчивым. Брови сошлись к переносице, образуя на ней глубокую складку, а взгляд устремился куда-то вдаль. Он молча забрал отобранные камни и медленно вышел со склада, не поблагодарив и не попрощавшись.

– То ли гений, то ли сумасшедший, – понимающе кивнул Кузьмич уходящему Фиме вслед.

Глава 20

С этого дня Фима забыл про обеды и все свободное время тратил на изготовление броши. Как ни странно, но самым сложным для него была распиловка камня. Он долго вертел в руках малахит, смачивал водой, чтобы получше разглядеть узор, но все никак не мог решиться на столь ответственный для него шаг.

– Да что же ты так с ним мучаешься! – усмехнулся мастер, глядя на задумчивого Фиму. – Это всего лишь малахит.

– Мне рисунок важен, потому и думаю.

– От камня что хочешь?

– Чтобы по кабошону полоски поперечные шли.

– Это не узнаешь, пока не распилишь. Тебе, как я понимаю, камешек-то небольшенький нужен. Если что-то пойдет не так, ошибка будет недорогой. Малахит – не алмаз. Пили с учетом прибавки к «чистому» размеру обдирку камня, шлифовку и всех таких делов! С пилой будь повнимательней. Смотри, чтобы она не «захватила» камень. Он у тебя маленьких размеров, поэтому будет за лучшее, если неудобный край приклеить к торцу деревянного бруска.

Слова мастера придали Фиме уверености. Он сделал все как советовали, и медленно начал распил. Первая попытка оказалась неудачной. Только после грубой шлифовки стало ясно, что желаемого направления узора нет. Следующий срез Фима решил сделать под другим углом.

– Ну как, получается? – поинтересовался мастер.

– Вроде бы да, но только со второго раза.

– Похвально. Приступайте к обработке и берегите руки, молодой человек. Они вам еще пригодятся.

– Это да, – улыбнулся Фима.

После обдирки можно было вздохнуть с облегчением. Полосочки по брюшку шли в нужном направлении. С помощью смолы Фима закрепил кабошон на киче и приступил к шлифовке. Хоть камень еще и не был готов, но уже можно было сказать, что мушка получится довольно симпатичной. Аккуратно, не спеша Фима отполировал малахит на кожаном круге и полученным результатом остался весьма доволен. Обработанный камень раскрылся во всей полноте. Кольчатый узор на мушьем тельце удивлял красотой и естественностью.

«Вполне себе «живое» брюшко, – с удовольствием отметил Фима, прикладывая камень к золотому «скелету». – К нему прям-таки просятся лупатые глазки из горного хрусталя. Хоть Кузьмич и советовал добавить лазурит, но я откажусь. Два вида камня в одном изделии вполне достаточно. Пестрота упростит брошь, а мне нужен шик и благородство, насколько это возможно в моем случае. А что, если сделать разную фактуру тельца? Зачем лапкам с усиками блеск? Они же у мух волосатые. Можно пройтись по ним мелким чеканом или «запечь» в золотой пыли. Получится матовая, шероховатая поверхность. Крылышки, как и планировал, расправлю и немного приподниму. Красивая спинка должна быть на виду. Не зря же я так долго мучился, добиваясь нужного рисунка на камне. В таком виде естественности будет больше. Камни по краю делать не буду. Вставлю их между крупных прожилок и по всей поверхности крыла. Пускай переливаются и играют на свету.

Как и всякий уважающий себя мастер, Фима ушел домой с мыслью о своей «подопечной». До самой ночи он продумывал крепку, пайку, форму застежки и многое другое, от чего будет зависеть конечный результат. Мозг не желал отключаться даже ночью, прорабатывая все до мельчайших подробностей. Это мешало и не давало высыпаться, но Фима со смирением переносил творческие мучения, потому что знал: все достойные вещи рождаются именно при таком состоянии нервной системы.

Как ни странно, но за все время работы над брошью Генрих Карлович ни разу не подошел к строптивому ученику. Отсутствие контроля радовало Фиму и не мешало продвигаться к намеченной цели. С моделью застежки не пришлось долго маяться. Сделав несколько чертежных набросков, Фима решил острие булавки уложить в специальную откованную выемку, которая должна будет надежно ее фиксировать благодаря упругому натяжению проволочных витков на противоположном конце. Сборка деталей и пайка со шлифовкой тоже заняли немало времени, но это уже было дело техники и по сложности не шло ни в какое сравнение с творческими мучениями.

Все! Наконец-то работа была выполнена и жаждала демонстрации. Фима чувствовал несказанную радость, но не спешил отдавать муху на суд преподавателей. Немного подумав, он решил нарушить запрет выноса изделий из мастерской и в обеденный перерыв отправился с мухой в лавку Левинзона.

– Рад вас видеть, Ефим Разумовский! – искренне обрадовался ювелир. – Вы неспешно подумали и решили мне сказать «да». Таки «да» или есть варианты?

– Возможно, но сейчас я зашел по другому вопросу. Вы имеете минуточку времени взглянуть на одну вещицу?

– Молодой человек, у Марка Абрамовича есть много минуточек в запасе, если это касается серьезного дела. Не томите, показывайте, что принесли, и будьте себе спокойны за справедливую оценку.

Фима не торопясь нащупал в кармане носовой платок и извлек из него брошь. Красавицу муху он положил на кусок черного бархата, всегда лежащий на конторке для подобных случаев. При виде украшения выпуклые глаза Марка Абрамовича враз сузились до размера щелочек, а мясистые губы смешно затряслись и вытянулись в толстую сморщенную трубочку.

– О-о-о! Весьма-весьма! – только и смог он произнести, разглядывая мушку.

Маленькими толстыми пальчиками он зацепил бархатную тряпицу за уголок и подтянул ее поближе к себе.

– Кто мастер сей красоты?

– Я.

– Чем докажете?

– Честным словом, подкрепленным чертежами.

– Это меняет дело. Сколько вы хотите за нее?

– Не знаю. Меня это не очень волнует.

– Как можно, молодой человек, так небрежно относиться к своему труду! Вам не нужны материальные блага?

– Все равно она будет продана в магазине ювелирной мастерской. Я ее сделал для подтверждения квалификации. Мне нужно закончить учебу как можно раньше и уехать домой к жене. Господин Левинзон, вы же видите, я умею, но мне не верят.

Ювелир взял в руки лупу и принялся тщательно рассматривать муху при большом увеличении.

– Как ни обидно, но придраться не к чему. Работа сделана аккуратно и со вкусом. Достойная вещица для модных дамочек.

– Это хорошо, – улыбнулся Фима.

– Это ужасно! Это ужасно, молодой человек, что вы по сей день не у меня в мастерской! Бросайте учебу и приходите. Вы действительно можете, как я посмотрю. Я дам вам приличную зарплату. Пятьдесят копеек в день вас устроят?

– Пожалуй, да, – застенчиво ответил Фима.

– Ну кто так отвечает! – брезгливо сморщился ювелир. – Вы должны торговаться. Умейте продавать себя как можно дороже. Зачем вы соглашаетесь на первую цену? Азохн вей, какой скучный день!

От такого поворота событий Фима даже немного растерялся. Он стоял и глуповато улыбался, глядя, как искренне страдает Левинзон от его наивности.

– Забирайте свою чудную муху. Но прежде чем вы уйдете, я вам немножечко скажу. Ефим Разумовский, можете мне поверить, вас ждут большие неприятности.

– Это еще почему?

– Как я понимаю, муха – всего лишь первая заявка на вашем творческом пути?

– Не совсем, но да.

– Талант любят и одновременно ненавидят. Им восхищаются и тут же уничтожают грубой завистью и алчностью. Серость готова затравить любого, кто хоть на чуточку способнее ее, и все потому, что вы видите то, что недоступно ей. Это раздражает. Другие глаза, другое сознание. Понимаете, к чему я веду? Талант – тяжелая ноша и ответственность. Любой мастер готов пожертвовать всем ради умения восхищать людей. Вас легко обмануть и заставить работать за небольшие деньги. Даже я, при всей симпатии к вам, не дал того, что заслуживает мастер подобного уровня.

– Почему?

– Да потому, что у меня свой коммерческий интерес. Вам, молодой человек, признание и похвала важнее, чем деньги. Вы натуралист, приходящий в восторг от живых мух с жуками, от веточки и цветочка.

– Это правда. Бабушка Фрейда тоже говорила как вы, только другими словами. Но я все равно не пойму.

– Что именно? – спросил Левинзон.

– Почему люди не ценят доброе отношение? Они постоянно пытаются использовать его в своих корыстных интересах. Я же все вижу, но просто-напросто боюсь обидеть человека, несмотря на то что он пытается меня использовать. Как можно не понимать, что неумение противостоять наглому напору – не есть признак глупости!

– Это признак слабости, молодой человек, а слабым всегда достается. Учитесь отстаивать свой интерес.

– Хорошо, прямо сейчас и начну. Если вы так за меня переживаете, добавьте оплату за труд.

– Рупь за каждый день вас устроит?

– На первое время вполне.

– Ну вот, вижу проблески здравого смысла! Держитесь меня и поскорее приходите в магазин на работу, – заулыбался Левинзон. – По рукам?

– По рукам! – с готовностью ответил Фима.

– Тогда я вам еще кое-что скажу, но вы обещайте на меня не обижаться.

– Обещаю.

– Вы и сейчас не взяли полную цену.

– Да ну вас! – махнул Фима рукой и вышел из магазина.

Всю дорогу до ювелирных мастерских он вспоминал разговор с Левинзоном. Несмотря на укор умудренного опытом ювелира, Фима был доволен собой и даже горд. «Видели бы родные или Добровольский, как я торговался за зарплату, они бы меня обязательно похвалили. Все правильно, нужно уметь продавать свой труд и не стесняться запрашивать нужную цену. Этот торговец незаурядный человек, умный и хитрый. У такого многому можно научиться. Обязательно приду к нему работать. Конечно, как и все коммерсанты, он скуповат, но, по всему видно, с ним не пропадешь».

* * *

– Как вы могли себе позволить подобную своевольность! – кричал Генрих Карлович на Фиму. – На художественном совете был утвержден проект работы, но у вас всегда есть мнение! Кто вы такой, чтобы пренебрегать авторитетными людьми!

– Ну я же сделал даже лучше, чем подавал на рассмотрение.

– Это не имеет значения. Вы должны были сначала подойти ко мне, посоветоваться. Я, в свою очередь, пошел бы доложить начальству, и только потом, после получения разрешения главного художника, вы могли приступать к работе.

– Вы злитесь, потому что я не обратился к вам?

– И за это тоже.

Фима даже не сомневался, что инструктор ответит именно так. Сначала он хотел промолчать, но потом вспомнил слова Левинзона, которые придали ему храбрости.

– Можно подумать, вы бы мне разрешили изменить, если работа была уже утверждена.

– А это уже не вашего ума дело. Ученик должен выполнять только то, что ему говорит наставник. Вы пренебрегли нашими правилами, посчитав себя самым умным.

– Я не самый умный, но талант у меня есть, и вы это знаете.

– К таланту необходимо смирение, молодой человек. Вы работаете в коллективе, и ваши выскакивания здесь неуместны. Кто вас возьмет на работу с таким характером?

Фима ухмыльнулся в душе, но все же решил промолчать и не рассказывать о предложении Левинзона.

– Я и сам могу работать.

– Можете, но только без клейма, потому что после таких штучек навряд ли будете иметь аттестат.

– Так что же, по-вашему, если я сделаю достойную вещь, она потеряет в цене из-за отсутствия клейма?

– Собственное клеймо – это увековеченное имя автора, его адрес и, если хотите, – конечная стоимость вещи. Вы согласны работать безымянно?

– Согласен, если за работу будут хорошо платить.

– Не сметь издеваться надо мной! Все хотят иметь собственное клеймо! Все хотят, чтобы их работы были узнаваемые.

– Чтобы они были узнаваемы, нужно иметь индивидуальность. Какой толк от побрякушек, какие продаются сотнями по ювелирным магазинам?

– Умничаете? Не вам решать!

– Так мне сдавать муху или как?

– Несмотря на ваше дерзкое поведение, работа все равно будет рассмотрена, оценена и выставлена на продажу, но ваше прошение об ускоренном прохождении учебы остается под большим вопросом.

Генрих Карлович был сильно раздражен, но все же очень аккуратно взял брошь и понес в учительскую. Выполненная работа его поразила. Еще никто из учеников на первом году не делал подобные вещи. Да что говорить про первый год! Даже взрослым мастерам пришлось бы хорошо попотеть. Он все прекрасно понимал и видел талант своего подопечного, но не мог скрыть досады. Зависть разъедала его изнутри, словно ржа. Она, как надоедливая мокрота, не давала свободно дышать и требовала выхода.

Прежде чем представить работу на художественном совете, он скрупулезно рассмотрел ее под лупой, в надежде найти хоть какой-нибудь дефект.

«Это надо умудриться так тонко выполнить, – ехидно бурчал он, обследуя каждую пайку. – С крепкой тоже все в порядке. Я же видел, он работал без лупы. Удивительная острота зрения! Камни отшлифованы на должном уровне. А узор-то на брюшке как ладно подогнал! Прожилки на крылышках прорезями обозначил, и на тебе… легкость и полет. С таким приемом и скань не нужна. Вещица сделана со вкусом. Если так дальше пойдет, то скоро мы будем у него учиться».

Уставший от работы, а еще больше от перепалки с Карлычем, Фима медленно брел домой. Он даже не думал, что его самостоятельность в работе вызовет подобную реакцию у инструктора. Как можно обращать внимание на организационные мелочи, если все выполнено отлично? В конце концов, результат важнее формальностей! Возвращаться в маленькую комнату совсем не хотелось, и Фима решил прогуляться, чтобы хоть как-то сбросить с себя накопившееся за последнее время напряжение. Летний день подходил к концу, но улицы были все так же суетны. Беспорядочное людское передвижение вызывало удивление и непонимание.

«Куда и зачем можно ходить целый день? Неужели им всем нечем заняться? Ладно барышни вальяжно прогуливаются по магазинам, сидят в кафе, но мужчины тоже от них не отстают и чувствуют себя вполне комфортно на этом празднике жизни. На что они все живут? Откуда деньги и сколько их нужно иметь, чтобы каждый день что-то покупать? Да уж, городская жизнь сильно отличается от провинциальной».

Фима себя поймал на мысли, что это совсем его не раздражает, а даже напротив. Он тоже не прочь пройтись вечером с Мэри под ручку, побаловать ее, угостить фруктовым льдом или пирожными из кондитерской лавки. Уровень жизни горожан намного выше местечкового, да и комфорта в столице больше. Синагоги, еврейские школы, множество мастерских! Родится ребенок, ему нужно будет дать образование. А что он получит в провинции? Будет ходить в ту же школу и зубрить у тех же самых бестолковых учителей, что и он, Фима? Нет, после жизни в большом городе не очень хочется возвращаться домой. «Закончу учебу, заберу Мэри и снова приеду сюда. Первое время можно поработать у Левинзона, а дальше будем посмотреть. Здесь клиентов больше, а значит, и возможностей».

– Кукуруза жареная! Вареная! Недорого! – кричала розовощекая тетка с красным бантом на голове, торчащим из-под белого чепчика. – Молодой человек, купи на пробу початочек. Понравится, будешь каждый день меня здесь искать. Я ее по-особенному делаю, не как все.

– Это как еще? – заинтересовался Фима.

– Купи, скажу, – смеялась торговка.

– Ну тогда давайте.

– Солью потрусить?

– Это можно.

– Маслецом смазать?

– Тоже соглашусь.

Тетка ловко зацепила щипцами початок и прошлась по нему масляным утиным крылышком. Чтобы не растерять ни капли масла, она ловко покрутила кукурузку вокруг своей оси, одновременно посыпая ее со всех сторон солью. Работала она ловко, как иллюзионист в цирке, отчего Фима даже заулыбался.

– На, родненький, пробуй! Глянь, какую кукурузку тебе выбрала из общей кучи. Зернышки ровненькие, в ряд выложенные, словно зубки у красавицы. Вызревшая, солнечным светом отливается и манит, как яблочко из соседского сада. Смотреть на нее одно удовольствие! Ну как тебе по вкусу?

– Пойдет, – с удовольствием ответил Фима. – А про какую особенность вы говорили?

– Так то ж я про любовь рассказывала. С ней я ее готовила, мил человек! Узнал секрет?

– Получается, узнал.

– Тогда отходи в стороночку и грызи себе на здоровье, а то вон жиночка с мальчиком точно до меня колотится. Может, еще одну купишь на дорожку?

– Нет, этой хватит.

– Ну тогда жду тебя завтра, – крикнула напоследок веселая торговка.

То ли от кукурузы, то ли от добродушной тетки на душе у Фимы стало легко и спокойно. Он тщательно, до единого зернышка, объел початок, а тем, что от него осталось, протер запылившиеся ботинки.

«Вот и красота! Блестят не хуже, чем от сапожной ваксы», – подумал Фима и бодро зашагал домой.

Глава 21

Муха была оценена преподавателями на отлично. Ее тут же выставили на продажу в магазине ювелирной мастерской, откуда она «улетела» по сходной цене и в первый же день. Все произошло быстро, обыденно и без каких-либо для Фимы изменений в учебном процессе. Отношения Генриха Карловича к одаренному подопечному напоминали парящего в небе коршуна, готового в любую секунду сорваться и упасть камнем на свою добычу. Если уж быть до конца справедливыми, то послабление, о котором давно мечтал Фима, все же было сделано. Ему разрешили заниматься эмалями. С этого дня он буквально ходил по пятам за Петром Ивановичем, наблюдая за его работой.

– Ты не бойся что-нибудь упустить с художественной стороны. Здесь у тебя все получится, даже не сомневаюсь. Ты лучше химию процесса на бумажку записывай, потому что с первого раза все не запомнишь. Пиши: эмаль готовится из кварцевого песка, одной части борной кислоты и двух частей свинцового сурика. Ее прозрачность достигается за счет добавления окиси свинца, а если хочешь непрозрачную – опаковую, – так за это в ответе будет окись олова или мышьяка. В старину прозрачность заглушали костяной золой. Сейчас с этим делом попроще будет. Цвета получаем тоже с помощью окисей, но уже других. В кремниевый сплав, то бишь основу, добавляем железо, хром и золото, а на выходе за это имеем красный. Для желтого cмесь нужно подсурьмить и посеребрить. Оттенки синего и черного получим от окиси кобальта с марганцем. Вот такой расклад. Теперь понимаешь, зачем нужны занятия по химии?

– Да я и тогда понимал, только скучно изучать без практики.

– Согласен. Сам таким когда-то был. Все хотелось разом узнать и попробовать. А щас бери ступку и начинай дробить кусочек эмали, пока из нее порошок не получится. Не жалей времени, перемешивай и представляй, как художники раньше пигменты для красок делали. Измельчишь до пыли, водички немного добавь, чтобы порошок в воздухе не разлетался. Самое сложное начнется при обжиге. Вот где художественное чутье понадобится!

Фима с усердием стучал пестиком и представлял, какие просторы откроются перед ним, когда он познает секреты эмалирования. Государственные регалии, церковная утварь, оклады книг, кольца, серьги, браслеты, вазочки, ложки! Да не перечесть всех возможностей! Картины с витражными стеклами тоже в этот же список. Есть где развернуться фантазии!

«Разок-другой попробую под руководством Петра Ивановича, а потом за жука-носорога возьмусь, – рассуждал Фима. – Как сейчас вижу его бурую спинку с красноватым отливом. Передние ножки широкие с зубчиками, а задние сплошь в коричневых волосках и с золотистой бахромой. Он ими смешно перебирает, как будто крохотными щеточками траву чистит. Наличник на голове большой, в мелкую точечку. Его обязательно нужно будет из зерни сделать. Но самое главное – это красивущий изогнутый рог! Ой, мама дорогая, прям руки чешутся еще одну брошь сработать!»

* * *

Пошла вторая неделя, как Фима начал подрабатывать у Левинзона. После занятий он сразу же отправлялся в магазин, где его ждали ремонт изделий и гравировка памятных надписей типа «Яше от любимой сестры Баси на долгую память». В первый же день Марк Абрамович, якобы невзначай, забыл на столе в мастерской приличную кучку золотого и серебряного лома, на вершине которой красовался увесиситый зеленый камень.

– Необработанный изумруд, – зачем-то пояснил он и вышел из комнаты, оставив лежать ценности на прежнем месте.

«Проверяет на честность и знания, – догадался Фима и ухмыльнулся. – Какой изумруд! Можно подумать, я никогда его не видел. Неужели он подталкивает меня к воровству? Да хоть бы и настоящий был этот изумруд, все равно никогда не притронусь к чужому. Ладно, не буду осуждать. Неизвестно, как бы я проверял человека, будь у меня ювелирный магазин».

Испытания драгоценностями Фима выдерживал с честью и не один раз. Левинзон постоянно что-то «забывал», «терял деньги», и всякий раз Фима с пониманием и улыбкой возвращал владельцу ценнное имущество. Вскоре хозяин успокоился и стал к нему относиться с доверием и заботой. Будучи совершенно уверенным в том, что творчество – это таинство и требует уединенности, умный Марк Абрамович предоставил Фиме отдельную комнату, необходимый инструмент и самое главное – полную свободу действий. Кто был больше заинтересован в подобном содружестве – большой вопрос, но двусторонняя выгода налицо. После нескольких выполненных на заказ работ в магазин все чаще стали заглядывать «совсем не бедные люди», и это заметно улучшило настроение Левинзона.

– Ефим, вы работаете у меня всего ничего, но я уже скажу. Все это время я очень приглядывался. Знаете, какое я сделал себе мнение? Меня устраивает. Отныне я буду давать вам процент от продажи сделанных вами изделий. Люди хотят покупать красивые вещи, а у нас их есть и будет еще больше! Правда же?

– Я думаю, да.

– Это хорошо, что вы думаете «да». Деньги еще никому никогда не мешали, особенно в молодом возрасте. Вот посмотрите, зачем я к вам зашел.

Левинзон разжал кулак и положил перед Фимой древнюю монету.

– Золото, – сразу же определил Фима.

– Пантикапейский статер. Четвертый век до нашей эры, а какая работа!

– Старая денежка.

– Не то слово! Вот предложили купить. Что скажешь?

– Ваши деньги, вам и решать.

– Боюсь брать. Думаю, подделка.

– Вполне возможно. Наверное, я бы такую тоже смог сделать.

– Но-но, молодой человек! Такие мог делать только Гриня. Где ваша скромность! Вы только поглядите на чекан!

– А она редкая?

– Редкая.

– Откуда взялась?

– Из Керчи или Крыма. Как кроты, перерыли северное Причерноморье и каждый день что-нибудь находят, знаете ли. Говорят, там спрятаны несметные богатства скифов. Когда-то там был древний город Ольвия. То ли город, то ли государство, но про него уже давно слух идет. Ефим, вы не представляете, какие деньги делают на старине! Продают все, что вытаскивают из земли. Горшки, плиты с надписями, украшения, оружие. Европа к этому имеет большой интерес, а наше правительство не реагирует. Много медных и серебряных монет появилось на рынке. Ассы, дихалки, гемихалки и даже дельфины.

– Это как?

– Мелкие бронзовые деньги в Ольвии были в форме дельфина. Этого добра сейчас на рынке ой как немало! Был у меня один знакомый умелец, так он босфорскую монету чеканил, мама не горюй! Сразу скажу, количеством не злоупотреблял, потому как если много делать, то она уже редкой не была бы. Иногда вообще выбивал несуществующую, выдавал ее за единственный экземпляр и продавал за такие суммы! Да что там говорить, сами понимаете. Вначале он вырезал лицевую сторону монеты на толстой квадратной пластинке, а оборотную делал на железном цилиндре, по диаметру нужной ему монеты. Так вот, чтобы сгладить резкость черт на изображении, он их смазывал несколько раз царскою водкой и недолго держал над огнем. Потом золотой слегка приплюснутый шарик он ополаскивал в серной кислоте и укладывал на заготовленный цилиндр. Сверху прикрывал его квадратом и лупасил по конструкции молотком, пока не получал нужное изображение. Иногда разок-другой подпаливал на огне и снова бил. После такой процедуры на краях получались трещины и неровности, что сильно смахивало на древний чекан. Ой, какие золотые руки были у Грини, пусть ему это зачтется на том свете! Он что, паршивец, еще выделывал. Брал настоящую древнюю монету, убирал на ней изображение и старым проверенным способом выбивал новую и редкую. Окись металла и патину не трогал, поэтому сделанную фальшивку никто не мог распознать. Если родной налет исчезал, то он ее быстро подправлял навозом. Закопает в него монетку и ждет окисления. Говорил, надежнее дерьма ничего нет. Чеканил Гриня по три или четыре штуки каждого номинала и ни одной больше. Умный человек и не жадный! Зачем ронять цену на рынке! Сбывал все в Одессе, Херсоне и везде, где платили приличные деньги. Из листового золота делал бляхи наподобие тех, что в гробницах древней Ольвии отрывают. Бил их штемпелями, и ни одна умная голова не могла заподозрить подвох. Во какой мастер был у меня в друзьях!

– И он вам все сам рассказал?

– Только перед смертью. Исключительно чтобы душу облегчить. На том свете деньги с секретами не нужны. Ефим, человек приходит в мир голым и уходит таким же. Вот и Гриня ничего не мог с собой взять. Рассказывал мне про свои дела, а я же чувствовал, что не только совесть его гложет. Ему жуть как хотелось секретом с понимающим человеком поделиться, чтобы тот смог его талант оценить. А я и оценил. Слушал и хвалил его золотые руки. Искренне восхищался и плакал, прощаясь с талантливым мастером. Говорил ему и тебе сейчас скажу. Все, чем мы пользуемся на этом свете, дается нам только на время. Хочешь ты или нет, а с нажитым рано или поздно придется расставаться.

– Если так, то зачем вам ювелирный магазин и много денег?

– Фима, я тебе уже говорил, что все это вре-менно. Пользуюсь, пока есть возможность, и радуюсь тому, что имею!

– Понятно. А с монетой что вы решили?

– Куплю. Не помешает. К тому же вдруг ее сделал мой друг Гриня! Исключительно в память о нем куплю. Если настанут тяжелые времена, выставлю ее на продажу, и снова представится случай о нем вспомнить.

– Вы очень благородный человек, – искренне произнес Фима и продолжил гравировать на серебряном портсигаре незаконченное предложение «…на долгую память».

* * *

Работу с жуком-носорогом в учебных мастерских Фима не стал откладывать в долгий ящик. Немного поразмыслив над формой и цветом, он сделал наброски и принес на показ Генриху Карловичу. Тот бегло просмотрел рисунки и отложил их в сторону.

– Ишь, прыткий какой. Только начал эмали изучать, как снова вперед всех ум показывать. Не понесу я ваши рисунки художнику и ваш не советую. Пришли учиться, так будьте добры посещать занятия как прилежный ученик и не бегать как ошпаренный из одного класса в другой.

– Муха же в первый день продалась, так почему не попробовать сделать жука?

– Вас никто не просил его делать. Работайте как все и проявляйте свою прилежность день за днем. Может быть, тогда на вас и обратят внимание.

– За что вы только меня ненавидите?

– Вы сюда пришли деньги зарабатывать или учиться? Если вы такой умный и одолели все науки – милости прошу на выход, но на прощание не забудьте спросить об аттестате. Больше чем уверен, его вам никто не даст.

– Я и без него могу работать. Хотите правду? Если бы аттестаты давали за талант, то вы бы его никогда не получили. Вам плохо делается от того, что я в свои годы умею делать то, чему вы не научились за всю жизнь.

– Хам! – взревел Карлыч. – Хам и выскочка! Вон отсюда! И чтобы я вас никогда здесь больше не видел!

Под удивленные и испуганные взгляды работающих учеников Фима спокойно убрал за собой рабочее место, сдал инструменты со спецовкой и с радостью покинул мастерскую.

Как и большинство одаренных людей, Фима был скромным человеком, но амбициозным, как бы это ни звучало парадоксально. Да и как иначе! Ради интересной работы он был готов трудиться круглыми сутками. Он читал книги, изучал ювелирные техники и постоянно совершенствовался. Он работал не ради денег. Он работал для собственного удовольствия и душевного спокойствия. Немного поразмыслив над сложившейся ситуацией, Фима решил не уезжать домой, а потрудиться еще какое-то время у Левинзона. Он хорошо понимал: большой город редко распахивает свои объятия новичку, даже если он очень талантлив. В нем нужно о себе заявить, сделать то, что до тебя никто и никогда не делал, удивить, в конце концов. Фима хотел быть хорошим мастером и ни на минуту не сомневался, что все, им задуманное, обязательно сбудется. Для этого нужно лишь время и терпение, а случай сам знает, когда ему заглянуть к подопечному.

Появлению в магазине Фимы Левинзон обрадовался, а когда узнал причину раннего прихода на работу, то обрадовался еще больше. Наконец-то он заполучил талантливого, честного и абсолютно бесхитростного работника, готового трудиться за половину цены и с полной творческой отдачей. Марк Абрамович почти искренне посочувствовал горемыке, принял его сторону в разразившемся конфликте и твердо заверил в правильности совершенного им поступка.

Фима был горд собой и даже весел от того, что ему больше не придется выслушивать несправедливые упреки в свой адрес. Отныне он независимый человек и может полностью посвятить себя творчеству. Во время работы он то и дело прокручивал в голове утреннюю сцену выяснения отношений с Карлычем, и по мере утихания эмоций его стало подтачивать сомнение в правильности принятого решения.

По дороге домой он решил на всякий случай зайти в синагогу.

– Рав Гедалья, – обратился он к раввину, – сегодня я бросил учебу. Правильно ли я поступил?

– У тебя были на то веские причины?

– Даже не знаю.

– Ты лентяй и захотел легкой жизни?

– Я трудился дни и ночи, делал самые красивые вещи, чтобы показать свое умение, но из этого вышло только хуже.

– Они тебе завидовали?

– Может быть.

– Из-за такого пустяка ты не захотел учиться дальше?

– Рав Гедалья, мне хотелось показать все, чем я владею, но это никому не было интересно. За мое желание получить аттестат раньше срока они посчитали меня выскочкой и даже хамом.

– Зависть и гордыня, – задумчиво произнес раввин.

– Мне тоже так показалось.

– Говоря о гордыне, я имел в виду тебя. Господу была угодна твоя учеба. Он дал все для этого, но ты воспротивился и поступил по-своему. Может ли глина диктовать горшечнику, кем она хочет быть?

– Нет.

– Ты видел, как трудится гончар?

– Много раз. И даже сам разок пробовал крутить колесо.

– Тогда ты должен знать, что перед началом работы горшечник долго-долго мнет глину и удаляет из нее воздух с камнями, чтобы они не испортили изделие во время обжига. В его власти отложить приготовленный кусок на некоторое время в сторону и подождать, когда он станет мягким и эластичным. Так и в твоем случае получилось, только с одной разницей, что ты самовольно взял на себя обязанности Господа Бога. Когда ты последний раз читал Тору?

– Давно.

– Тот, кто изучает Тору и не повторяет ее, подобен человеку, который сеет и не жнет.

– У меня мало для этого времени, да и не все в ней понимаю.

– Ты хочешь постичь все и сразу? Это большое заблуждение, юноша. Мудрость писания берется временем и трудом.

– Я не боюсь труда.

– Тогда почему ты грустный?

– А вдруг я сделал ошибку, уйдя из мастерских?

– Сделал или нет, откроется позже, а сейчас ты поступил так, как подсказало твое горячее сердце. Не предавайся печали. Она отупляет и закрывает тропы к пониманию. Читай Святое Писание и помни, что семь раз упадет праведник и семь раз встанет, но только тогда, когда в нем есть внутренняя сила. И еще тебе скажу, никогда не забывай своих близких и заботься о них так, равно ты заботишься о себе.

Из синагоги Фима вышел задумчивый и уже не такой уверенный в своей правоте, как это было в первой половине дня.

– Поработаю немного у Левинзона, а осенью уеду домой. Мэри писала, что наш мальчик должен появиться к концу сентября. Очень хочу его увидеть первым. Интересно, на кого он будет больше всего похожий? Хоть бы на Мэри, ведь она у меня такая красавица!

Глава 22

Родина встретила Фиму жаркими объятиями. Штетл полыхал в огне. Обезумевшие от горя люди бегали с ведрами воды и обливали еще уцелевшие строения.

Пожарные команды под громогласные звуки сигнальной трубы брандмейстера без устали носились к реке и обратно. Кучера ловко управляли резвыми лошадьми, тянущими за собой на телегах выкидные рукава и ящики с шанцевым инструментом. Погорельцы группами по восемь человек до изнеможения качали водяные насосы, а бесстрашные пожарные, подогреваемые не только огнем, но и всеобщим вниманием зевак, играючи взбирались на крыши домов по трехколенным лестницам-штурмовкам, чтобы баграми срывать уже занявшуюся пламенем кровлю. Карета «Скорой помощи» то и дело доставляла пострадавших в больницу и тут же возвращалась за новыми жертвами разыгравшейся стихии. Огонь с бешеной скоростью перелетал от дома к дому, забирая себе все, что только пожелает его ненасытное чрево. Спалив одну усадьбу, он укреплялся в своей мощи и с новыми силами набрасывался на следующую.

При виде полыхающего штетла Фима без разрешения запрыгнул на линейку пожарной бригады, чтобы как можно скорее оказаться дома.

– Господи, спаси! Господи, спаси! – то и дело повторял он, глядя на хаотично бегающих людей. – Только бы до нас не дошло! Быстрее можешь?! – крикнул Фима кучеру.

– Ишь ты, какой шустрый! Не успел ступить на берег, как начал команды давать. Мы тебе шо, просто так круглыми сутками носим пожарную робу? Ночью в ней спим, не раздеваемся! Сапоги скидываем только по личному разрешению брандмейстера, шобы ни минуточки не потерять, если будет надобно! Мы, в отличие от тебя, кажный день готовимся к сражению с огнем, но сам видишь, не всегда удается эту гадость победить. Вот и сейчас он сильнее нас, да и ветер, как назло, ему в помощь. Сперва люди сообща тушили, а когда поняли, что дело нешуточное, кажный бросился спасать собственное имущество. Твой-то дом где будет?

– Да вон, уже почти приехали! Горит, дядька, и мой дом!

– Сигай на ходу с телеги! Нельзя мне ход сбавлять при такой беде!

Фима понимающе кивнул и спрыгнул с повозки.

Родительский дом уже было не потушить, поэтому спасали имущество молодых. Бабушка выбрасывала из окон все, что попадалось под руку и проходило сквозь оконный проем. Мэри собирала с земли вещи и оттаскивала их на безопасное расстояние.

– Гриня, Белла, бросайте тряпки и помогите тягать наружу Фимин стол с инструментами! – командовал Хацкель. – Он теперь для нас самый ценный.

Фима на бегу обнял измученную беременную жену и бросился на подмогу отцу.

Полыхающий по соседству родительский дом зловеще гудел. Он изгибался от жгучей боли и дрожал всякий раз, когда раскаленный изогнутый гвоздь разрывал обезображенную пожаром деревянную плоть. Словно слезы, разлетались яркие искры, обильно орошая ими двор и крышу новенького Фиминого дома. Вот уже тонкие сверкающие ленты поползли по скату кровли, оплели собой конек и прибитые к нему стропила. На какое-то время они исчезли, но уже через несколько минут вырвались наружу из под деревянных фронтонов, чтобы взбодриться свежим воздухом. Вдохнув ветреной прохлады, языки пламени разгорались с еще большей силой.

С рыданьем и отчаянием доставала Белла воду из колодца, а Гришка выплескивал ее на сруб и тут же возвращался за новой порцией. Капли сырости только раззадоривали пламя. Оно шипело, фыркало от удовольствия и с жадностью слизывало спасительную для дерева влагу.

– Гриня, лей на меня еще разок! – приказал выбежавший из дома Хацкель.

– Сынок, оставь все! Не ходи больше! – взмолилась Фрейда, утирая лицо платком. – Без сундуков проживем, а без тебя нет! Белла, чего стоишь! Не пускай его в огонь!

Белла как по команде бросилась на шею мужу, и в этот момент горящий потолок обрушился, а вместе с ним и надежды на безбедное существование. Все в ужасе замерли.

– Ой! – в один голос заголосили Фрейда с Беллой.

– Ай! – подхватила Мэри, и на свет появился Яша Разумовский.

От пережитого кошмара и неожиданно свалившегося счастья в виде новорожденного Фрейда схватилась за сердце, а Фима упал в обморок. Только сейчас до всех дошло, что сын вернулся домой.

– Нужен врач и повивальная бабка! – завопила в страхе Белла, подбирая с земли ребенка.

– Жена, – посмотри, что вокруг творится! Кто к нам сейчас поедет! Для начала заверни во что-нибудь мальца и отдай матери, а сама иди кипятить воду!

– Где я ее буду кипятить!

– На собственном доме, разумная моя! Вон сколько огня! Ставь ведро на головехи, оно враз согреется.

– Чистые простыни и пеленки в сундуке лежат, – еле вымолвила испуганная Мэри, заворачивая сына в подол. – Я уже давно все приготовила. А Фима, что ли, умер?

– Не переживай, умница заботливая, – шептала побледневшая Фрейда, держась за забор. – Гришенька, полей водичкой на моего внука.

Гриня даже не понял с первого раза, что от него требуется. С выпученными от страха глазами он метался между родственниками и не знал, кому начинать оказывать помощь в первую очередь. Он схватил валяющееся на земле пустое ведро и стал трясти им над лицом юного папаши. Несколько крупных капель плюхнулись на нос и губы, но и этого хватило, чтобы Фима пришел в чувство.

– Живой! – радостно закричал Гришка. – Ты чего завалился и всех напугал! У нас и без тебя дел хватает. Вставай, успокой Мэри. Видишь, она плачет от страха.

Фима медленно приподнялся и на четвереньках дополз до жены. Сообща невестку с ребеночком уложили на телегу, подбросив туда для мягкости побольше соломы и лоскутное одеяло. Какая-никакая, а кровать. Мэри ласково прижала малыша и дала ему грудь.

– Можно на него еще раз посмотреть? – попросил Фима.

– Конечно, только больше не падай в обморок.

– Обещаю. Мэри, а с нашим сыном все нормально?

– Думаю, да. Сейчас послед отойдет и можно будет перевязывать пуповину. Мне так мама объясняла.

Фима осторожно приподнял уголок льняной простыни. Новорожденный преспокойно лежал и сосал грудь, обхватив ее маленькой сморщенной ручкой. Фима лег рядом с женой и закрыл от счастья глаза.

– Ой-ой-ой, какое непоправимое горе! – завизжала от страха Лея, увидев лежащих рядом супругов с окровавленной простынью. Сгорели все разом! Померли миленькие!

– Тфу на тебя, дурная баба, – оборвал бурные фантазии Хацкель. – Слава Богу, все живы и даже еще больше!

– Это как? – оторопела Лея.

– Внук у меня только что родился.

– Ой, что творится в адском ужасе! Все кругом горит, а в это время душа новая на свет является! И нет ей никакого дела до того, вовремя она или малость поторопилась.

– Дети лучше знают, когда им появляться. Он пришел на смену мне, – еле слышно проговорила Фрейда.

– Мама, зачем такое говорите своим языком! Хоть вы пожалейте нас. Мы и так перепугались до последней организменной клеточки. Щас умоемся и сразу же увидете, какие мы бледные не меньше вас.

– Мама знает что говорит. Не пережить мне сегодняшней беды.

– Уважаемая Фрейда, гоните от себя поганые мысли. Вы сейчас как мой Барух думаете. Половина хаты спалилась, а он от такого печального вида тоже помирать собрался. Сидит, смотрит на дом и плачет. Говорит, не восстановить нам теперь нашу прошлую жизнь. Прям накричать на него хочется, как плохо мне, – снова заревела Лея.

– Тихо, тихо, – обняла подругу Белла. – Вы живы, мы – тоже, а имуществом снова обрастем.

– Я понимаю, беда большая в штетле. Народ криком кричит, к похоронам готовится. Почти ни одного дома не осталось, куда бы ни заглянула беда. Сколько дел предстоит сделать до холодов! Каждые руки на счету. И вы, уважаемая тетя Фрейда, тоже так думайте. Потом помрете, когда ваша помощь будет уже не нужна.

– Это значит, мне нужно жить вечно, – попыталась пошутить Фрейда. – Хотя, твоя правда, нельзя мне сейчас помирать.

– Ладно, миленькие мои, пошла я домой, которого нет и неизвестно, будет ли уже. Кому-то зори, а кому – зарницы, – снова запричитала Лея, утирая слезы. – Ой, что же это я только о своем, а про ребеночка совсем забыла спросить. Как мальчика назовете?

– Яков, – ответил за всех Хацкель. – Достойное имя, и очень уж ему подходит. Родился так, что еле успели его за ногу поймать.

– Это он у вас шустрый и любопытный вдобавок. Сильно уж ему захотелось светопреставление своими глазами посмотреть. Мэри, когда отойдет послед, закопайте его в землю, а потом на этом месте дубок посадите. Была бы девочка – ей березку или рябинку, а мальчику – обязательно дубок, шобы сильный и здоровенький был на всю жизнь.

* * *

Ночь Разумовские пережили в хлеву, каким-то чудом уцелевшем во время пожара. Как он с соломенной крышей мог не сгореть, оставалось для всех загадкой. Только для Фрейды было все предельно ясно.

– Милость это Божья над нашей семьей и любовь безграничная, – укоряла она за непонимание родных. – Где бы наш Яшенька сейчас жил, не будь сарая? Гриня, ты Фиму давно видел?

– Только что. С папой Хацкелем разговаривает. Решают, то ли дом начинать строить, то ли уезжать в соседний штетл.

– И что говорит мой сын?

– Он хочет оставаться и отстраиваться на Фимином каменном фундаменте.

– А Фима что?

– Фима говорит, что уезжать всем нужно. Еще говорит, что с их ремеслом сейчас здесь делать будет нечего. Кому нужна гравировка в такое бедственное время? Еще сказал, раз пошли погромы, они не успокоятся.

– Тоже правильно. Сейчас подожгли, а потом вообще всех перебьют. Уезжайте отсюда сразу же, как схороните меня.

– Бабушка, снова за смерть говорите, а ведь обещали еще пожить.

– Что-то совсем мне плохо, деточка. В груди печет, как в топке, и затылок раскалывается. Дышать прям нечем. Помру я, наверное, сегодня.

Гриня подошел поближе. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько Фрейде было тяжело.

– Глотни водички, легче будет. Ты устала, вот и думаешь плохо. Мы же с тобой еще на болото не сходили за клюквой. Сама говоришь, болотная вода – целебная. Попьешь, сил еще на один год наберешься.

– Это да. Она там на травах настоянная, оттого и лечит разные хвори. Бывало, нахожусь до неимоверной усталости, присяду на корточки, платочек с головы сниму и пью через него прохладную водицу в свое полное удовольствие.

– А зачем через платочек?

– Положено так. Тряпочка от всякого мусора и заразы невидимой защищает.

– Правильно, – понимающе кивнул Гриня. – Бабушка, хочите, я вас расчешу, а то после пожара прям смотреть друг на друга страшно. Меня Кляйн уже научили три прически делать. Сейчас такую накручу, враз помолодеете и сделаетесь здоровой!

Гришка ловко вытащил гребень из волос Фрейды и начал неспешно ее расчесывать. Вшей он заметил только тогда, когда одна упала ему на ладонь.

– Бабушка, у тебя появились вши!

– Вот, значит, как, – грустно произнесла она. – Это от беды, Гришенька. От беды, хороший мой.

– Я сейчас за керосином сбегаю и попрошу маму Беллу воды согреть. Помажем голову, они враз сдохнут.

– Брось, – резко одернула Гришку Фрейда.

На мгновение она сделалась задумчивой, глаза увлажнились, а на губах появилась легкая ухмылка.

– Не тронь, пускай уже живут, – вынесла им приговор.

– Бабушка, зачем они вам?

– Для богатства, – попыталась шутить Фрейда. – Знаешь, как раньше про вшей думали?

– Как?

– У кого их нет, тот несчастный человек.

– Вот еще чего! Не верю я таким рассказкам. От них зуд и болезни.

– А ты где первую увидел? Небось, на ухе?

– Нет, у себя на ладошке.

– Жалко. Если бы мне на левое ухо выползла, была бы хорошая погода.

– Она и без нее замечательная. Вон как солнце светит!

– Это да, но ты все равно их не трожь. Вши точно к богатству. Выведешь – останется семья без денег, а нам еще новый дом строить. Ты же не хочешь все время в сарае жить?

– Конечно нет.

– Вот и договорились. Доделывай свою красивую прическу и беги помогать мужчинам. Устала я разговаривать.

Хоть солнце и светило ярко, но во всем чувствовалась осень. Утренний воздух был прохладным и влажным. Даже гигантскому пожару не удалось за ночь согреть его и осушить. Видя, как увядает летняя пышность, земля изо всех сил старалась напоить растения. Каждое утро она осыпала траву хрустальной росой. Уставшая за лето зелень с благодарностью принимала живительную влагу, но, обессиленная, она была не в состоянии усвоить даже самое малое, что могла дать природа увядающей жизни. Маленькие капли были для нее непосильной ношей. В благодарность за доброту растения склонялись до земли и все равно увядали. Пощипывая влажную траву, конь Анилин был вполне доволен своим завтраком. Куры блаженно кудахтали и рылись в земле, мудро сторонясь еще дымящихся углей на пепелищах. Их не радовала перспектива быть опаленными или, того хуже, поджаренными. Несмотря на беду, все хотели жить и думали о будущем. Все, кроме Фрейды.

Глава 23

Штетл умел и даже любил хоронить своих жителей. В отличие от христианского трехдневного горя, еврейское длилось сутки, но и этого хватало, чтобы почувствовать, как дружно скорбят родственники и знакомые о потере. Поcле пожара почти каждый день кто-нибудь да умирал. Местечко сокрушалось и умывалось слезами.

Синагогальный служка то и дело бегал по улицам и созывал людей на молитву.

«Идите исполнять заповедь по умершим! Проводите их в последний путь!» – надрывно кричал он, заглядывая в лавки и дворы.

Усопших омывали, облачали в белые одежды и укладывали в простые деревянные ящики. В домах царила тишина. Никто не здоровался, не выражал соболезнование, поскольку никакие слова не могли передать в полной мере безутешное горе родственников. Во время траурной церемонии люди выстраивались в ряд, и каждый делал пожертвование в силу своих возможностей. Если в обычные дни размер похоронной процессии имел огромное значение, то на этот раз все было проще. Родственники понимали: трудно присутствовать на всех похоронах одновременно. В эти дни дорога на кладбище была самым оживленным местом.

– Какое горе, уважаемый Хацкель, – причитала Лея, бросая комья земли в могилу. – Мало нам пожара, так еще и тетя Фрейда заботливо померла.

– Это еще почему заботливо? – ткнул в бок жену Барух. – Думай, что говоришь!

– Только мужчины могут поставить глупый вопрос, и все оттого, что никогда не понимают женской сущности. Тетя Фрейда не хотела никого обременять своей болезнью. Знала, не подняться ей после сердечного удара. Боялась в тягость быть при таком всеобщем горе.

– Осиротели мы, – согласилась Белла. – Сколько ума с мудростью было в ее голове! Как внуков любила! Как готовила! Скажи, Хацкель.

– Это да. Нет больше моей мамы, и никто ее не заменит.

– Белла, а у нее были какие-нибудь предчувствия или сны нехорошие? – спросила Лея. – Я помню, перед тем как умереть моей дорогой мамочке, нам ночью в окно стучали. Резко так, неожиданно. Нас прям до косточек пробрало от страха. Барух вышел, посмотрел, а там – никого. Сразу поняли – к смерти тот стук был.

– Нет, ничего такого не происходило. Да и она не рассказывала.

– А может, зуб во сне выпадал или собака выла?

– Тоже нет.

– У нас недавно соседская завывала, так я сразу старый ботинок перевернула, и она успокоилась.

– А зачем ботинок вертеть? – поинтересовался Фима.

– Не знаю, Фимочка, но говорят, вроде как судьбу переворачиваешь и беду отводишь в другую сторону. Вы всю воду в доме вылили после смерти?

– Конечно, Лея. Это и ребенок знает, что все не прикрытое крышкой нужно вылить. Вдруг там Ангел смерти свой меч омывал. Не приведи Господи, кто попьет после него из ведра!

– Хацкель, ваша мама хоть что-нибудь сказала на прощание, когда вы держали ее за руку?

– Сказала, чтобы мы радовались жизни и не печалились, потому что ей на том свете предстоят приятные встречи. А еще просила не забыть положить ей в руки палочки, чтобы ей было легче под землей перекатываться до Палестины, когда придет Мессия. Уж не молодая, хоть какое, но подспорье нужно.

– Все правильно. Наши умные родители ничего зря делать не будут. Даже умирают в заботах.

Как и положено, Фима тоже бросил несколько горстей земли. Чтобы никто не увидел его слез, он поднял голову к небу. Неожиданно его взгляд остановился на яблоне, посаженной у могилы Хаима. На нижней ветке висела пара спелых яблок, а между ними белоснежные цветы. Поздней осенью деревце цвело! При виде такого чуда Фима не удержался и сорвал на память два нежных цветочка.

– Это невозможно что такое! – воскликнула Лея. – Какой Хаим замечательный муж. Так встретить жену – дорогого стоит! Вот бы мне так от Баруха.

– Хорошие новости. А может, лучше мне от тебя подобный фокус? – заметил Барух.

– Если не хочешь помирать первым, не надо. Другой бы мужчина постеснялся заранее избавляться от жены, а тебе все равно и чуть-чуть в придачу. Хотела тебе сказать, что без тебя долго одна не проживу, а теперь за лучшее помолчу.

– Реб Хацкель, – перевел разговор на другую тему Барух, – у вас были приятные родители. И вы такой же, и дети ваши, дай Бог им безграничного счастья.

– Вы еще всего не знаете, а если бы знали, то всех слов не хватило бы передать, какое сегодня у нас горе, – добавила плачущая Белла.

– Жена, как ни велика утрата, не будем долго скорбеть. Смерть для праведника – благо и жизнь, о какой только можно мечтать. Мама любила папу, он – ее, и давайте уже порадуемся за их встречу. Пойдемте помянем наших близких не только добрым словом.

После разговора о вечной жизни и предстоящем обеде все покинули кладбище с легким сердцем и даже в приподнятом настроении.

Местечко страдало от пережитого горя и ежедневных разлук. Разбитое и изувеченное, оно медленно приходило в себя после пожара. Черными скелетами стояли обгоревшие и разрушенные избы. Руки-трубы с мольбой тянулись к небу, прося у него милости и защиты для своих хозяев.

Хацкель, вопреки просьбам родственников, продолжал настаивать на строительстве нового дома на старом фундаменте.

– Нельзя строиться на пепелище, – призывала к разуму Белла. – Примета плохая. Если уже сгорело, то будет еще. Посмотри, что случилось у косого Шлемы. Все повторилось через неколько лет и даже хуже, чем в первый раз. Хацкель, ты хочешь мне разбитое сердце, как у твоей мамы?

– Жена, здесь есть фундамент и готовая печь! Поставлю вокруг нее новые стены, и живи себе до конца отпущенных дней. А что до Шлемы, так я за него скажу. Если бы он не был таким отчаянно нервным, то не случилось бы второго пожара. Сгорел бы, как все, один раз, и никаких предрассудков.

– Папа, зачем рисковать? Кому нужно наше ремесло при таком халомейсе? Заберите все мои деньги и ищите подходящий дом в тихом месте.

– Я уже поздно пришел, – послышался голос Баруха, – но Фима дело говорит. Здесь скорее получишь лихорадку, а не заработок. Люди от горя озлобились, ищут виноватых даже там, где их никогда не было. Мир в штетле перевернулся за пару дней с ног на голову. Сейчас на время затихнут, отстроятся, а потом снова начнется. Твой сын успел посмотреть другую жизнь и уже имеет право на собственное мнение. Если он говорит, что где-то есть лучше, – нужно ехать. Прислушайся к нему. Молодые умнее нас. Они видят то, что нам слеповатыми глазами уже не разглядеть. Бери деньги со спокойной душой и благодари Бога за то, что он дал тебе такого замечательного сына на старости лет.

Расставание было грустным. Женщины почти сутки стояли у печей и готовили еду, омывая стряпню солеными слезами. Какая мать отпустит свое дитя голодным и без корзины продуктов на ближайшие пару-тройку дней! Какая свекровь не скажет напутственное слово в дорогу!

– Мэричка, – наставляла невестку Белла, – ты в городе за модой не гонись. Передник лишний раз не снимай. Тебе еще деток рожать, а он завсегда защитит от червивого глаза. Вот прими на память обо мне белый ситец и синюю ленточку. Пошьешь нарядный фартук и будешь выглядеть не хуже городских. Может, тебе еще что-нибудь дать на прощание?

– Спасибо большое, но нам бы свои вещи увезти. С малышом на руках много не возьмешь.

– Ой, горе мое горюшко! Увозят Яшеньку от нас, и неизвестно, когда теперь его сможем увидеть. Хорошо, хоть Гриша остается. Какой мудрой женщиной была моя свекровь, будь ей на том свете вечное счастье! Как чувствовала. Мы стареем, вы уезжаете, а помощь в доме нужна. Ты, Мэри, за Фимой присматривай. Он к жизни не сильно-то приспособлен. Все работает, не обращая внимания на окружающую жизнь. Заметила уже? Только с кладбища пришел, тут же начал какие-то рисунки на газетке чертить. Вот что ему на похоронах могло такого привидеться полезного для работы? Горе вокруг и страх, а он сидит и карандаш ножиком точит. Может, деньги считал, а я зря на него ругаюсь? Да куда уж там зря! Самому уезжать в даль далекую, а он, простодырый, взял и отдал все до последней копеечки.

– Мама, не переживайте, Фима лучше знает. Он сказал, что нам есть где в Киеве жить. Работу тоже искать не нужно. Едем на все готовое.

– Только это и успокаивает, – глубоко вздохнула Белла, утирая от слез красные глаза. – Мэри, а ты когда на базар будешь ходить, в сетку просто так продукты не складывай. Прикрывай их чем-нибудь. Это я снова про червивый глаз говорю. Зачем всем видеть, что ты несешь домой? Хорошему они не порадуются, а за плохое с радостью осудят. Люди до чего поганые и злые бывают! Ой, сердце мое разрывается на мелкие части, как я начинаю об вас грустить.

* * *

Киев встретил погорельцев суетой и шумом. Как завороженная, смотрела Мэри по сторонам, восхищаясь большими красивыми домами на широких улицах, множеством повозок и гордо сидящими в них барышнями, одетыми по европейской моде. Несмотря на сильную усталость, все удивляло и радовало. До дома добрались на извозчике. Даша при виде молодой семьи с ребеночком засуетилась и побежала в пекарню за горячей водой.

– Обмойтесь трошки. Малятко поди-кась тоже сопрел в одеялках за долгую дорогу. Кто же такого крохотулю неокрепшего возит!

– Яшенька у нас умница, – ласково произнесла Мэри, целуя дитя в розовую щечку. – Чувствует, что родителям нелегко, и молчит терпеливо.

– Сгорел у нас дом, Даша, – поделился горем Ефим, – потому и приехали всей семьей.

– Божечки милые! Горе какое! – запричитала прислуга. – Прям все сгорело?

– Почти весь штетл. Ничего у нас не осталось.

– Ой, наказание какое спослал вам Боженька! Чем же это вы его так прогневили? Поди деньги давали в рост или обманом жили?

– Такие в местечке тоже были, но и они пострадали.

– Их не жалко, а вам – огромное мое сожаление. Я щас, мигом на кухню и скоро вернусь.

Пока молодая семья раскладывала вещи и приводила себя в порядок после долгой дороги, Даша пожарила картошку.

– Поешьте горяченького после дальней дороги. Кормящим мамочкам не можно голодать. Вам за двоих питаться нужно, а то в цицах молоко исчезнет, и беда для малого дитятки.

Что может быть вкуснее жареной картошечки на духмяном подсолнечном масле? Только картошка! Зажаристая, с золотистой корочкой, она испускала такой умопомрачительный аромат, что Мэри при виде сковороды едва не упала без чувств. Шкварчащее масло уже не разбрызгивалось в разные стороны. Оно весело потрескивало и вскоре вообще перешло на соблазнительный шёпот, подкрепляя свой соблазн слегка подгоревшим луком.

– Я вам легонечко цибулькой потрусила для аппетита.

– Вы наша спасительница, дай Бог вам блаженства, – поблагодарила Мэри девушку.

– И вам оно тоже не помешает, – улыбнулась в ответ Даша. – Ежели что нужно или спросить, милая женщина, я завсегда в доме у Петра Афанасьевича.

* * *

Сказать, что Левинзон обрадовался Фиме, это не сказать ничего. Он ликовал и пританцовывал, трепал его по плечу и без умолку рассказывал, как мастерская и инструменты с нетерпением ждали возвращения мастера.

– Надеюсь, вы съездили домой удачно?

– Совсем наоборот, – грустно произнес Фима и рассказал печальную историю, произошедшую с его семьей.

– Какой ужас! – искренне произнес Марк Абрамович, потрясывая головой и нервно постукивая костяшками пальцев по столешнице.

Былая радость улетучилась так же быстро, как и появилась.

– Вы расстроились из-за меня?

– И за себя тоже. В последнее время все чаще говорят о погромах. Это делает мне нешуточную заботу. Если начнется, куда бежать? Как спасать родных, имущество?

– Не знаю, господин Левинзон. Когда горе стучится в одну дверь, нет гарантии, что оно не заглянет и в другую. Скажите, почему нас не любят? Почему все желают нам смерти и считают презренным народом? Почему нам запрещают проживать в больших городах и отнимают наше имущество при первой же возможности? Есть ли такое место на земле, где мы можем жить в безопасности?

– Молодой человек, вы задаете слишком много вопросов. Не одно поколение евреев пытается найти ответ. Все народы ненавидят друг друга, но парадокс в другом. Когда они собираются вместе, они начинают ненавидеть нас буквально за все подряд: за то, что мы глупые, за то, что умные, бедные и богатые, лентяи и труженики. В результате ненависть доходит до абсурда. Она перестает понимать, что же для нее главное.

– А мне кажется, нас ненавидят из-за религии. Евреи дали миру Бога, а сами его не приняли.

– За это тоже, но больше всего нас ненавидят за желание жить не хуже других. За что? Почему? У нас кровь другого цвета или мамы нас рожали каким-то особенным способом, спрошу я вас?

– Нет, вроде бы все одинаково. Я сам лично видел, как родился мой Яша. Марк Абрамович, может быть, нам завидуют?

– Завидуют. Завидуют и одновременно ненавидят. Ненавидят так же примитивно и неосознанно, как ненавидели тебя в мастерских за твой талант.

– Но если так, то кто им мешает делать красивые вещи?

– Вот и я про это. Люди понимают, что нельзя жить на родной земле, а быть хуже пришлого. Мы чужие и будем ими до тех пор, пока у нас не появится свое государство.

– Хорошо бы, господин Левинзон. Я бы туда с удовольствием уехал с родными.

– Здесь, молодой человек, наши желания полностью совпадают. Именно поэтому мы должны много трудиться и всякий раз помогать ближнему. Может быть, тогда мечта осуществится?

Весь оставшийся день Фима размышлял над тем, что сказал ему Левинзон. Он восхищался его умом, знанием жизни, а главное – желанием помочь и научить. Вечером, придя домой, он с восторгом рассказал Мэри о разговоре с Марком Абрамовичем.

– Замечательный человек! – поддержала она мужа. – А еще у него широкая душа и доброе сердце. Какое счастье, что ты работаешь у него. Фима, зная, как нам трудно, может, он повысит тебе зарплату?

– Завтра обязательно спрошу. Он и сам говорил, что я мог бы запросить жалованье в два раза больше.

На работу Фима шел как на праздник. Разноцветные осенние листья шуршали под ногами, как новенькие ассигнации, ласкали слух и заставляли мечтать о будущем. После повышения зарплаты они с женой обязательно снимут большую комнату, а если повезет, и квартиру. Что может быть лучше, когда у человека есть приличное жилье! Мысли о безбедной стабильной жизни согревали душу и радовали. Хотелось петь и любить весь мир!

Поговорить о прибавке он решил сразу же, как только зайдет в лавку. Чего опасаться, если и так уже все известно? Не успел Фима переступить порог, как Марк Абрамович сам к нему подошел.

– Ефим, я не спал всю ночь. Вы знаете, с какой симпатией я отношусь к вам.

– Да, господин Левинзон.

– Поэтому я хотел бы обсудить вопрос о жалованье.

«Слава Богу, мне не пришлось самому начинать этот неприятный разговор», – с облегчением подумал Фима.

– Так вот, я прошу меня очень понять. В связи с ухудшением всеобщей безопасности я вынужден вам урезать зарплату. Поверьте, ничего личного! Коммерция и только коммерция! Вы вчера говорили за погромы. Я боюсь! Это может случиться в любой момент. Вы понимаете, о чем я говорю? В наше неспокойное время нужно быть предельно благоразумным. Я ни в коем случае не отказываю вам в работе. Боже упаси! Вы приехали с семьей и должны о ней заботиться. Трудитесь сколько хочите за девяносто копеек в день. Я считаю, для мастера без аттестата это очень приличная зарплата.

– А как же помощь ближнему? Я подумал…

– Молодой человек, не нужно делать поспешных выводов, не зная жизни. Когда горел ваш дом, вы побежали спасать имущество соседа?

– Нет. Мы старались изо всех сил хоть что-нибудь сберечь для себя.

– Так а я за что! Прекратите уже думать глупость и приступайте к работе. Вчера, после вашего ухода, нам сделали шикарный заказ!

Как ни парадоксально, но Левинзону хотелось верить и даже понимать его философию. Многовековой страх, передаваемый из поколения в поколение, сидел в нем так прочно, что никакими щипцами и давчиками невозможно было его извлечь из глубин души. Это болезнь, не поддающаяся лечению. Это обычный животный страх, помогающий сохранить жизнь.

Разговор огорчил Фиму, но, несмотря на обиду, он искренне поблагадарил Бога за жизненный урок и попросил милости для Марка Абрамовича. Он знал: все посылаемое в небесную канцелярию от чистого сердца рано или поздно возвратится обратно. На этот раз справедливость восторжествовала уже во второй половине дня! Купец Анцупов, узнав про беду семьи Разумовских, переселил их в большую комнату и пожертвовал погорельцам пятьдесят рублей ассигнациями.

Три года Ефим работал на Левинзона и одновременно готовился к художественно-промышленной выставке в Одессе. Он упорно трудился каждый день и до поздней ночи. Настоящий художник поймет, как трудно оторваться от работы, когда Муза стоит за спиной и подсказывает. Роскошь общения с ней дорогого стоит! Творческий процесс захватывает целиком. Никаких перерывов! Остановка может обернуться потерей капризной мадам. Неосязаемая субстанция одухотворяет, дает силы, притупляя голод и жажду. Она стимулятор всех жизненных процессов, будущий восторг и венец славы. Так случилось и с Фимой. Изготовленные для выставки украшения сразу же привлекли внимание знатоков и ценителей прекрасного. Изделия раскупились в первый же день. Никому не известного молодого мастера наградили и пригласили работать в Одессу.

Глава 24

Тфу на тех, кто подумал, что после выставки Ефим Разумовский в одночасье разбогател и стал знаменитым! Забывают даже гениев, если они не напоминают о себе новыми достижениями! Наш герой это понимал, поэтому, не задумываясь, принял приглашение. И что было делать в Киеве за полтора рубля после нескольких лет работы, когда в семье подрастало уже двое сыновей, а на просторах Черного моря жизнь кипела и приносила немалый доход в казну империи в виде шестидесяти миллионов рублей в год и ни копейкой меньше! Порт гудел днем и ночью, давая заработать всем без исключения, а мастерские десятичных и сотенных весов Ильи Самойловича Каца с удовольствием помогали гражданам не прогадать в столь щепетильном деле. Свивальные машины без устали крутили шнуры с веревками и тут же превращали их в толстые канаты. Ультрамарин, глицерин, мыло, черепица, паровые котлы, всевозможные ткани и конечно же контрабанда! Вейзмир, да разве перечислишь все, что помогало жить людям чуточку лучше соседей! И нужно быть совсем глупым, чтобы не понимать того, что на заработанные честным (и не очень) трудом деньги хотелось выглядеть!

Одесса встретила переселенцев суетой, криками носильщиков, периодически исчезающих в паровозном дыму, и красивыми православными храмами на привокзальной площади. Худой, невысокого роста извозчик окинул взглядом приезжих и, не задумываясь, предложил им поискать квартиру на улице Ремесленной.

– Откуда вам известно, кто мой муж по профессии? – подозрительно спросила Мэри «ясновидящего».

– А чего тут долго голову ломать! И так все ясно. По платью вашему – местечковые вы, а значит, мужик твой из ремесленников будет. Евреи мастеровые по многим статьям. Даже не сомневайтесь, перво-наперво вам дорога в ту сторону заказана. На Ремесленной церквей ваших еврейских пруд пруди. Выбирайте себе по душевному соображению и живите тихо на здоровье.

– Ты смотри, какой шустрый, – удивился Ефим, – враз все определил.

– Это потому, что мы одеты старомодно, – шепнула мужу Мэри. – Фима, я давно тебя хотела спросить, но все боялась, вдруг ты обидишься. Мне нравятся наряды городских женщин. Можно я куплю себе платье по ихней моде?

– Три года ты терпела и только сейчас говоришь об этом? Завтра же пойдем в магазин и купим не одно, а два платья. В конце концов, что скажут люди о жене ювелира!

Извозчик притормозил возле обшарпанной арки, ведущей в узкий двор-колодец.

– Вот здеся квартирка сдается. Если у вас гроши имеются, могу спросить хозяев.

Пока извозчик узнавал про жилье, Мэри разглядывала кусочек просматриваемого через арку двора. Два трехэтажных Г-образных дома стояли довольно близко друг к другу. Совершенно естественно от их слияния получилась буква «П» и маленький дворик, за что скажем большое спасибо Великому Петру, задавшему тон строить города «сплошной фасадой» в целях экономии. Водосточные трубы, балки и металлические конструкции уже давным-давно обветшали и требовали ремонта. Казалось, они держатся только за счет натянутых бельевых веревок с развешанными на них мокрыми вещами.

– Повезло вам, люди добрые, – радостно доложил извозчик. – Есть вам чудная квартирка и за очень неприлично дешевые деньги. Хотите взглянуть?

Фима с Мэри взяли детей и пошли за провожатым. Спертый воздух двора, замешенный на звонкой соседской брани, ударил в нос боксерской перчаткой.

– Шоб вы сдохли, уважаемая Евдокия Михайловна, на куче тряпья, которую вы мине каждый день развешиваете перед лицом!

– Какая нахальства – говорить поганые слова приличным людям! В отличие от вас, я стираю вещи хорошим хозяйственным мылом, а не настоянной золой.

– Вы бы сначала научились штопать мужнины портки незаметным стежком, а то, не ровен час, он выставит напоказ соседям свое богатство.

– А в рот вам не плюнуть? Нам есть что показать, поэтому и рвется там чаще, чем у некоторых завистливых особ!

– Я же не говорю вам ничего, когда вы жарите макрелю пятый раз на одном и том же масле! Наша квартира уже провоняла рыбьим жиром, а воздух во дворе сделался таким плотным, шо свежий ветер с моря не может пробиться сквозь дымовую завесу. Во как вы его закупорили!

– Ах так! Тогда адью с концами, и получайте, мадам Мистрюкова! – заверещала соседка и чиркнула ножом по натянутой бельевой веревке.

В одну секунду мокрые вещи скользкой медузой шмякнулись вниз и накрыли собой семейство Разумовских. Перепуганные дети заплакали как по команде, и только тогда до женщин дошло, что в перепалке пострадали совершенно невинные люди.

– Ой, божечки, что вы такое наделали из-за своего невыносимого характера! Мало того, что испортили хорошую веревку, так еще убили ни в чем не повинных людей!

– Мы еще живы, – успокоил женщин Ефим. – Говорят, здесь квартира сдается?

– Сдается-сдается! – виновато затараторила мадам Мистрюкова и бросилась вниз подбирать белье.

Ко всеобщему удивлению, квартира оказалась уютной и солнечной. В силу того что она была угловой, окна выходили на южную и восточную стороны. Напротив, кухонное окно уныло глядело в полумрак шумного двора, обещая не только прохладу в жаркий летний день, но и последние новости, украшенные колоритной соседской руганью. После осмотра выяснилось, что часть чердачного помещения тоже принадлежит квартире. Это несказанно обрадовало Фиму, потому что вопрос о его мастерской сразу же решился самым наилучшим образом.

По приезде на новое место Фима перво-наперво озадачился сдачей экзамена на подмастерье. Аттестацию он выдержал с отличием и получил метровую бумаженцию от Его Императорского Величества, заверенную настоящей гербовой печатью.

Подогреваемый всеобщим задором и желанием удовлетворить спрос тяготеющих к красоте личностей, Ефим стал добросовестно трудиться на фабрике ювелирных изделий за три рубля в день. Как и требовали строгие правила поведения, он там не выражался неприличными словами в присутствии дам, не курил табак в помещении, не травил анекдоты и не болтал в группах без особой на то необходимости. Вы представляете себе ту Одессу, где нельзя в свободную минутку лишний раз поговорить по душам? Задача тяжелая, но все же выполнимая при условии неплохой оплаты за подобное неудобство.

Как ни странно, но условия труда мастеров-серебряников были весьма достойные и контролировались городской управой, постоянно требующей от хозяев мастерских наличие вентиляторов и открывающихся окон во всех без исключения помещениях. Именно из-за них Фима нешуточно пострадал после проливного дождя. Его просквозило будь здоров, и он к трем рублям и ни копейкой больше принес домой воспаление легких.

Уже на следующий день Мэри поняла, что со здоровьем мужа случилось что-то неладное. Ночью Фима проснулся от жара и ломоты во всем теле. К обеду присоединились сухой кашель и сильная головная боль.

– Нужен доктор, – забеспокоилась Мэри.

– Не переживай. Пару дней отлежусь, и будет как раньше.

Через пару дней состояние не улучшилось, а стало еще тяжелее. Врач признал у Фимы простуду, поставил пьявки для приведения жидкостей организма в равновесие и оставил порошки хинина на случай малярии. Как и ожидалось, лечение не принесло облегчения. На пятый день ко всем неприятностям присоединились боль в боку и одышка. Доктор внимательно прослушал пациента и не на шутку забеспокоился. Уже на улице он сообщил, что у больного началась пневмония. От ужасной новости Мэри почти лишилась чувств, а врач поспешил удалиться, дабы не терять времени на лишние разговоры и успокоение безутешных родственников. Все же на прощание он высказал надежду на положительный исход болезни и выздоровление молодого и сильного организма. Чтобы прийти в себя, Мэри решила немного посидеть на свежем воздухе. Одиночество длилось недолго.

– Мадам Разумовская, на вас лица нет!

Мэри подняла голову и увидела рядом с собой соседку.

– Вы совсем бледная, как будто неживая смотритесь. Я видела, к вам приходил доктор. Понимаю, вы в положении, а это тошнит. В вашем возрасте такие штуки – обычное дело.

– Откудова вам знать, насколько оно обычное? – послышалось сверху. – Родили себе еле-еле троих детей и уже знаете, как у всех происходит.

– Мадам Мистрюкова, какая вы ядовитая женщина, чтобы балкон ваш свалился! Не знаете причины, а уже делаете глупые мнения по поводу грустных соседских глаз. Я только предположила, а вам уже есть дело! Мадам Разумовская, я была права или что-то другое?

– Муж тяжело заболел. Доктор сказал, что в легких идет воспаление.

– Ужасная дрянь, но я бы не советовала заранее грустить. Поверьте мине, он пришел и ошибся. Кто отличит легочной катар от горлового! Я вас умоляю! Оба дают жар, истошно кашляют и харкают мокротой.

– Смотрите, пожалуйста! Врач, ученый человек, забыл с Дуськой посоветоваться! Горловой катар! Легочной катар! Когда весной ваш живот громыхал, как пуримская трещотка, что-то вы не знали название той болезни, а побежали за советом к лекарю.

– С животом сложнее отгадывать. Там кишки и без того запутаны. Попробуй додуматься, какая из них противится диэтическому питанию.

– Нет, вы слышали, какую ерунду говорит ее рот! От вашего диэт даже пьявки худеют и падают в обморок, какая вы жадная! Мадам Разумовская, зачем тратить время на глупость? Не каждый совет нужно слушать. Лучше зайдите ко мне за баночкой настоянных на меду трав. Ваш муж попробует его несколько дней и снова будет счастлив.

– Можно подумать, я сама не хотела предложить что-нибудь хорошее, – хмыкнула соседка.

Все последующие дни Мэри лечила Фиму натирками, бальзамами, заставляла его дышать над паром, пить лечебные чаи и все время просила Бога дать мужу здоровье и не сиротить детей. Господь услышал сокрушенные молитвы бедной женщины, и в одну из ночей хворь начала выходить из тела обильным потом. Мэри по нескольку раз меняла мужу рубахи и несказанно радовалась переменам. Самым счастливым днем был тот, когда супруг с аппетитом поел куриный бульон и попросил добавки.

За время болезни Фима очень изменился. Нет, дело было совсем не в худобе и не бледном цвете кожи! Взгляд. Изменился взгляд. Кроме перенесенного страдания и радости от начавшегося выздоровления, в глазах появилась мудрость, а вместе с ней и грусть. Что только не было передумано за время страданий! Сколько раз он прощался с жизнью, считая каждую ночь последней, но уже наутро бранил себя за мрачные мысли. С наступлением темноты вера в выздоровление покидала душу. Неокрепший и нежный росток надежды, проклюнувшийся на заре с веселым пением птиц, снова увядал до рассвета.

«Неужели я появился на свет, чтобы так просто взять и умереть? – думал он, рассматривая в окне яркие звезды. – Имея талант, я даже не успел ничего значительного сделать, за что меня могли бы помнить и уважать. Интересная штука: рождается человек, учится, женится, обзаводится своими детьми, до боли похожими на одного из родителей, стареет и, в конце концов, умирает. Круг жизни замыкается. Боже мой, только сейчас понял, что все, сделанное мною до этого, не имело никакого смысла. Дурацкие колечки, заколки, брошки с запонками! Какая, по большому счету, ерунда и бессмыслица! Суета и томление духа! Господи, если ты продлишь мои дни, я сделаю такую работу, какую до меня еще никто и никогда не выполнял. Да будет на это воля твоя!»

Глава 25

Цена привычным вещам узнается после того, когда их лишаешься. Живет человек каждый день, ест, пьет, ногами шустро перебирает на все четыре стороны и не расстраивает себя грустными мыслями, пока с ним что-нибудь эдакое не произойдет. Живет он какое-то время в непривычном для организма состоянии, страдает отведенное ему на то время и вспоминает, как было хорошо и радостно при полном здоровье. Хотя, положа руку на сердце, особого веселья и в прошлой жизни не шибко-то наблюдалось. И вот когда болезнь отступает и жизнь снова окрашивается светлыми красками, начинается радость от окружающей действительности. Какое счастье просыпаться ранним утром под веселые трели птиц! Пернатые уже не раздражают, как прежде. Жизнь свистит, заливисто поет, стрекочет, благоухает цветочными ароматами, и все это можно слышать и чувствовать каждой клеточкой изболевшегося организма. Первые лучи солнца освещают комнату, но совершенно не хочется от них закрываться темными шторами, как это было раньше. Солнышко нежно, по-матерински, «целует» щеки и глаза. Оно дает силу, заставляет жить. Становится до боли жаль потерянного из-за недуга времени. Хочется наверстывать упущенное с двойным усердием.

Наш герой не был исключением из правил. К работе над эскизами он приступил сразу же, как только почувствовал себя лучше.

– Я сделаю нечто особенное, – рассуждал Фима. – Эта вещь будет не только красива, но и с глубоким смыслом, что, несомненно, сделает ее желанной для любого коллекционера. В ней я отображу, насколько люди суетны и беспечны в бренном мире. Почему они не задумываются, что каждый день может быть последним? Соревнуются друг с другом, собирают богатство на «черный» день, приумножают его, не понимая, что в один прекрасный день будут готовы отдать все за возможность хоть немного продлить свое существование на этой грешной земле. Неужели они думают, что от смерти можно откупиться? Эта дама взяток не берет и абсолютно равнодушна к драгоценностям. Перед ней все равны, независимо от чинов и сословий. Я сделаю для этой гордячки золотой саркофаг, а на его стенках изображу самые главные моменты человеческой жизни от рождения и до последнего вздоха. На крышке отчеканю ее в длинном одеянии и с косой в руках. Она поведет за собой вереницу безропотных людей в глубокую темную пещеру. Каждая сцена будет проработана до мельчайших подробностей, насколько мне позволит зрение. Саркофаг тоже не останется пустовать. В нем упокоится скелет. Его я сделаю подвижным в каждом суставе и, главное, анатомически точным. Если все получится как задумал, это будет невиданная доселе вещь!

После болезни Ефим решил не возвращаться в ювелирную мастерскую, а начать работать самостоятельно. Наконец-то появилось время для творчества. Как и бывает в таких случаях, со свободой приходят финансовые трудности. Чтобы семья не голодала и было чем заплатить за жилье, Фима изредка брал заказы от горожан. Не забывал про него и киевский ювелир Маршак, который с завидной регулярностью подбрасывал работу. Они познакомились в лавке Левинзона, куда Иосиф Абрамович частенько приносил свою продукцию на реализацию. Увидев однажды уровень Фиминого мастерства, он стал постоянным заказчиком и ценителем его таланта.

Даже после получения аттестата подмастерья в ремесленной управе Фима не обзавелся личным клеймом. Это было на руку разного рода дельцам, которые бессовестно выдавали его работы за свои. Конечно, это вызывало негодование у Мэри:

– Фима, как ты можешь такое терпеть? Мало того, что они прибирают к рукам то, что не создавали, так Чегликов пошел еще дальше. Какая наглость – требовать снижения цены как постоянному клиенту! Видите ли, он мог бы иметь больший доход! Нет, это невозможно что такое! Не слишком ли этот хитрюга много про себя понимает? Сегодня же напиши объявление, а я отнесу его в газету. Мастера Разумовского должны знать. Скажи, кто в Одессе работает лучше тебя?

Фима на секунду задумалася.

– В Одессе нет приличных технических и рисовальных школ, поэтому откуда здесь возьмутся высококвалифицированные мастера?

– Я слыхала, фабрика Фаберже приглашает работников. Фима, может быть, и ты пойдешь туда? Имя этого господина знают все!

– Жена, мне кажется, в Одессе знают даже тех, кто еще не родился.

– Учти, он берет не каждого встречного с улицы, а только способных. Поработаешь у него пару лет, а после будешь честно писать в объявлениях, что трудился в мастерских знаменитого Карла. Я читала, как ювелиры бессовестно хвастаются огромным опытом работы на фирме, а оттого могут тонко понимать вкус и сущность заказчика. Когда они успели там поработать? Жигунов даже не стесняется врать о практике в качестве первого мастера у такой знаменитости! Ты видел его поделки?

– Они не были для меня интересны.

– Так, а я за что! Выполняет он, видите ли, заказы по собственным и заграничным рисункам. Фима, ты на порядок лучше их всех, но совершенно не ценишь свой талант.

– Жена, тщеславие – грех.

– Помню. Но все, что сейчас происходит, тоже нечестно.

– Мэри, ты хочешь, чтобы я на свои изделия ставил клеймо?

– Хочу.

– А ты знаешь, почему древние художники не подписывали картины?

– Почему?

– Потому что они считали, что их талант принадлежит Богу, а следовательно, они не имеют права присваивать себе его славу и способности.

– Фима, сейчас другое время. Присваивают все! Ты должен себя защитить от мошенников. У тебя редкий дар. Я не знаю ни одного мастера, кто бы мог так тонко и в мельчайших подробностях выполнять работу. Твои изделия продают втридорога под чужими именами. Фима, это сильно обидно.

– На пьедестале славы хватит места для всех. Просто мой час еще не наступил.

– Вейз мир, до кого я пытаюсь достучаться! Фима, я когда-нибудь тебя упрекнула в нехватке денег?

– Нет.

– Или пожалела, что вышла за тебя замуж?

– Слава Богу, тоже нет. Мэричка, знай, я тоже тебя сильно люблю.

– Так сделай пару букв и дай мне жить спокойно!

От несправедливости и обиды Мэри немного поплакала и решила больше не беспокоить мужа, а обратиться за помощью к Богу. Каждый день она просила Господа вразумить мужа и дать ему хоть капельку мудрости. Молитвы были услышаны. Уже через каких-то пару недель в квартире раздался звонок.

– Мадам Разумовская, как я понимаю?

– Она самая.

– Ицхак Гендлер собственной персоной до вашего мужа.

– Проходите.

Худощавый мужчина в добротном костюме и лаковых туфлях неспешно зашел в квартиру. Он оценивающе посмотрел на Мэри с малышом на руках, быстро окинул взглядом обстановку и без приглашения вальяжно уселся на венский стул, закинув ногу на ногу. Мэри поспешила сообщить мужу о странном посетителе.

– Фима, я знаю, ты не очень любишь, когда тебе мешают, но к нам пришел солидный господин. Оторвись от работы, он нервно ждет разговора с тобой.

Фима нехотя отложил в сторону инструменты, вытер руки и без всякого желания пошел на встречу с незнакомцем.

– Чем могу быть полезен уважаемому господину? – поинтересовался Ефим.

– Господин Гендлер. Продавец колониальных товаров. Приехал специально из Керчи, – бессовестно соврал он о месте своего жительства. – Торгую чаем, кофе, перцем из разных стран и всем, на что есть интерес у населения.

– Возможно, я что-нибудь и приобрел бы у вас, но сейчас не имею такой возможности, – стал оправдываться Фима.

– Вы меня неправильно поняли. Я пришел не продавать, а совершенно напротив. Желаю сделать заказ. Мне порекомендовали вас как лучшего гравера, чеканщика и ювелира в одном лице. Редкое сочетание, знаете ли.

– Спасибо, мне приятно слышать подобные слова о муже, – поблагодарила Мэри Гендлера. – Он совершенно не хочет это слышать от меня. Может быть, вы убедите его в обратном.

– Я обязательно это сделаю, но только после выполненной работы. Господин Разумовский, не будем ходить вокруг да около, а сразу перейдем к делу. Я коммерсант и люблю во всех делах определенность.

– Несколько лет назад я уже слышал точно такие же слова от господина Левинзона.

– И что?

– Ничего. Господин Левинзон процветает, а я живу здесь.

– Я понял. Ваш труд будет достойно оплачен. Вы сделаете для моего друга-историка небольшую, но очень красивую шапочку из золота. Вы что-нибудь слышали о древней Ольвии?

– Конечно, – гордо ответил Фима, вспоминая разговор с Марком Абрамовичем. – Этот город был давно разрушен, если я не ошибаюсь.

– Не ошибаетесь. Рад вашей осведомленности. У нас есть общие интересы, и это вселяет надежду на взаимопонимание. Так вот, как я уже говорил, у меня есть жгучее желание сделать моему другу, ценителю старины, приятное, а вы, надеюсь, мне в этом поможете. Я принес с собой несколько книг и атлас древних вещей. Они будут вам за образец. Полистайте, ознакомьтесь с рисунками Древней Греции, модами на украшения, сделайте себе мнение, а заодно и несколько эскизов. Если мне понравятся ваши ювелирные фантазии, вы получите тысячу рублей до начала работы и ровно столько же после.

– Вы доверяете мне такую сумму, не имея понятия, что получите взамен?

– Я знаю, с кем имею дело. К тому же при деньгах вам будет приятно работать.

От такого предложения у Фимы закружилась голова. Какая удача! Он станет почти богатым человеком! Сам ангел спустился к нему с небес в образе Ицхака Гендлера!

* * *

– Мэричка, я видела уходящего от вас интересного мужчину приятной наружности. Разрешите о нем полюбопытствовать? Он откудова?

– Из Керчи.

– Галантный кавалер из Керчи! – романтично произнесла соседка, закатывая к небу глаза. – А он приходил до вас или к мужу?

– Конечно же к мужу, мадам Мистрюкова.

– Я почему спрашиваю, давно не видела господина Разумовского, а тут чужой мужчина, и вы его провожаете до выхода.

– Это же надо ставить такие гнусные вопросы приличной замужней женщине! – заступилась за Мэри Евдокия Михайловна. – Человек трудится день и ночь, а ей плохо от подозреньев.

– Нет, вы слыхали, как эта гадюка хотит зла всего лишь за небольшой интерес! Я только спросила за приятного мужчину, а вы уже тут как тут. Может быть, он мине понравился своими начитанными глазами! Знаете, уважаемая Евдокия Михайловна, я ругаться не люблю, но вы все время хочите. Прям умираю каждый раз через вас.

– Если вы умираете, то я уже вывихнула ноги, танцуя на вашей могиле. Тфу, мадам Мистрюкова! Беситесь вы от одиночества при живом муже, да и только!

Глава 26

Много веков назад некогда процветающая Ольвия жила и радовалась на принадлежащих ей пятидесяти гектарах земли в районе Днепро-Бугского лимана. Она торговала, чеканила собственную монету, имела флот и занимала в трудное время деньги у Протогена до той поры, пока в один прекрасный день варвары не уничтожили ее. Понятное дело, что после грубого обращения кочевников часть людей распрощалась с жизнью, а более удачливые в этом отношении жители по-быстрому зарыли в земле свои сокровища до лучших времен и убежали подальше, в надежде извлечь припрятанное при первом же удобном случае. Кто-то действительно вернулся за добром, а кто и сгинул на чужбине по неизвестным причинам. А коль жизнь обошлась с жителями Ольвии не очень вежливо, вполне объяснимо, что рано или поздно люди начали отыскивать «подарки» из прошлой жизни при посадке картошки или строительстве дома.

Черные копатели и им сочувствующие бросились на поиски несметных сокровищ. День и ночь они перерывали древние курганы в надежде на удачу, а обнаружив их, с радостью избавлялись от найденного, абсолютно не понимая истинной стоимости находки. После открытия Генрихом Шлиманом Трои золотая лихорадка охватила Европу. Россия тоже не отставала от цивилизованной соседки и ответила ей золотом скифов. Ежегодные археологические экспедиции на Крымский полуостров в Керчь и Херсон были настолько результативными, что у историков нешуточно кружились головы от успехов. Курганы перекапывались вдоль и поперек, а извлеченные из них драгоценности становились украшением крупнейших культурных столиц России. Музеи тратили огромные суммы на приобретение новых экспонатов, соревнуясь между собой и привлекая для столь важного государственного дела все новых и новых меценатов.

Раскопки велись бесконтрольно, когда угодно и где угодно. Никого не интересовало, каким путем антиквариат был получен. Мошенничество процветало. Коллекционеры без разбора скупали артефакты, и в этом им охотно помогали Ицхак и Лейб Гендлеры. Братья быстро сообразили, что любители античных древностей готовы выкладывать огромные деньги, и в один прекрасный день расширили список своей трудовой деятельности. Вскоре к предметам обихода из стекла и глины, найденных на просторах родной земли, присоединились мраморные плиты с древнегреческими текстами. Торговля процветала, список желающих приобрести артефакты увеличивался с каждым днем, и это вызвало нешуточную озабоченность у продавцов.

– Лейб, – как-то сказал Ицхак, – я не знаю, сколько лет будет продолжаться антикварный бардак, но одно я знаю точно: пока он есть, нужно делать деньги. Люди хочут иметь античность, и мы им ее дадим. Наши земли напичканы богатствами, но это небесконечно. Мне надоело тратить время на ожидание очередной находки. Мы будем их делать сами.

Сказано – сделано. Уже через несколько дней был организован подпольный цех по производству «антиквариата». Гончарное колесо крутилось с утра до вечера. Печь для обжига глины не успевала остывать, как ее снова разжигали для новой партии «древностей». Готовые амфоры и горшки разбивали, поливали прокисшим молоком и закапывали в землю на пару месяцев. Пористая поверхность глины охотно впитывала в себя грязь и довольно быстро старела под воздействием кисломолочных бактерий. Глиняные сосуды продавались оптом и в розницу, и никто из покупателей не мог заподозрить какого-либо подвоха. Таким же образом поступали с мраморными плитами после нанесения на них древнегреческих текстов. Несколько «шедевров» купил Одесский археологический музей, о чем в скором времени сильно пожалел, но было-таки поздно. Немного погодя спрос на тяжелую продукцию упал, и братья взялись штурмовать ювелирные вершины. Весят немного, а доход на порядок выше. Талантливых мастеров снабжали необходимой литературой с картинками скифских украшений, найденных когда-то в древних захоронениях, и те, ничего не подозревая, с усердием ваяли по заданным образцам. В тиглях плавился металл, а в это время пуансоны набивали греческие узоры на браслетах и гребнях. Гривны, перстни, бляшки-нашивки на рукава, булавки для волос, височные подвески… Зачастую для большей правдоподобности в украшения вставлялись фрагменты оригинальных вещей. И не было числа тем произведениям «древнего» искусства.

Поднаторев на поприще ювелирного фальсификата, Гендлеры решили играть по-крупному. В один из весенних солнечных дней к богатому николаевскому коллекционеру пришли двое крестьян из соседнего села. Без лишних слов они выложили на стол золотую корону и небольшой меч.

При виде древних сокровищ руки Шульца стали нервно подергиваться и шарить по карманам, а щеки и шея предательски покрылись красными пятнами. Наконец-то, он извлек носовой платок из глубин сюртука и использовал по назначению. От резкого звука фырчащего носа сознание вернулось к хозяину. Он быстро промакнул бисерную россыпь пота на лбу и произнес:

– Ворованное?

– Боже упаси, барин! Рыли ямку под столб в огороде, а лопатка, дык, и уперлась прямо в неясную твердь. Стали вширь обкапывать, а там вот это в кожаном мешке лежало. Говорят, вы специалист в таких делах, так не откажите, растолкуйте, какая цена находке? По нашему понятию, это золото. А вам как?

– Золото это или нет, нужно еще проверить. Что-то подозрительный у них темно-красный отлив. Может, вы бронзу до блеска натерли и принесли мне, чтобы посмеяться?

– Как можно, барин! Мы люди бедные, безграмотные. Пришли к вам за помощью, а вы подозреваете. Если сомневаетесь, мы отнесем находку евреям. Они-то уж точно определят и подскажут, кто даст хорошую цену.

– Ну ладно сразу-то обижаться! Сейчас лупу с кислотой возьму и не хуже жидов экспертизу устрою.

Сантиметр за сантиметром он рассматривал богато украшенную разноцветным стеклом рукоятку меча, ковырял ногтем крепления, капал кислотой на металл и все время глубоко вздыхал. Впечатление от короны было не меньше. Коллекционер, не выдержав эмоционального напряжения, плюхнулся на стул и приказал прислуге принести ему стакан воды, а мужикам по рюмке водки.

– Ну что, барин, не томи, – торопили мужики. – Золото иль так, блеск обманный?

– Корона точно золотая. Сколько хотите получить за находку?

– Не знаем, мы люди темные.

– Пятьсот рублей вам дам.

Крестьяне ничего не ответили, а только переглянулись и усмехнулись лукаво.

– На каждого, – добавил Шульц.

– Нее, барин, мы лучше к евреям пойдем. Говорят, они больше платють. Глянь, сколько здеся по весу золота!

– Да, но вместо драгоценных камней стекла разноцветные, да и корона испорчена. Вмятина на ней.

– Мы же говорим, лопатка в твердь уперлась. То она и была.

– Ладно, по тысяче даю, и расходимся. Деньги огромные. Наверняка таких в руках отродясь не держали. Хозяйство подправите, заживете безбедно.

– По две хотим на каждого, – уверенно объявил один из мужиков.

– А вы не такие простые, как я думал, на вас глядючи. Поди, обошли всю округу, сравнивая, кто больше даст, а потом только ко мне.

– Не обижай, барин, к тебе первому. Но если для вас дорого, зайдем в следующий раз. Мы с понятием.

– Так я вам и поверил. Даю три тысячи и делите их между собой, как хотите. Это мое последнее слово.

Крестьяне пошептались немного, прикрывшись войлочными шапками, и дали согласие.

– Грабители, – буркнул коллекционер, отсчитывая нужную сумму.

– Дай Бог вам здоровья на долгие годы, хороший человек, – с нарочитой заботой в голосе запричитали крестьяне, подталкивая друг друга к выходу.

Счастью Шульца не было предела! Такую красоту за три тысячи и в единственном экземпляре!

Уже через неделю он сидел в кабинете у директора музея, в ожидании вердикта профессионального эксперта.

– Замечательная, тонкая работа, – подтвердил фон Штерн. – Камни со стеклом настоящие, древние, и золото достойной пробы.

Слушая заключение, Шульц от радости боялся дышать.

– Сработано отменно, включая патину на металле, – продолжил Штерн.

– Что сие значит? – насторожился коллекционер.

– Мне очень жаль ваших денег. Это фальшивка.

В одну секунду небеса разверзлись над головой Шульца, и обжигающая молния ударила прямо в сердце незадачливого покупателя. Придя в себя, он свернул экспертное заключение в трубочку и отправился в полицейский участок. Поиски крестьян не принесли результата. Более того, в указанном селе такие никогда не проживали.

После громкой аферы ученые наконец-то начали бить тревогу. Слишком уж разрослась сеть мошенников. Уровень их мастерства рос как на дрожжах. Все чаще жертвами дельцов становились крупные ученые и государственные учреждения. Подделки бесстыдно красовались в музеях Европы, а ничего не подозревающие люди с радостью платили немалые деньги за их просмотр. На какое-то время Гендлеры «ушли в тень». Перерыв в работе длился ровно столько, пока на обширных просторах древней Ольвии не нашли мраморную плиту с надписью о том, что ольвиополиты дали откуп скифскому царю Сайтаферну в виде девятисот золотых монет. Варвару этого показалось мало, и он затребовал от жителей города еще. Чем расплатились с кочевниками несчастные люди, осталось для всех загадкой, потому что самый интересный кусок плиты был отбит. Сама Удача шла в руки предприимчивым братьям. Немного поразмыслив, Лейб, отвечающий за спрос на рынке и изобретение «ценностей», решил принести в дар Сайтаферну такую вещь, продажа которой обеспечила бы безбедное существование семьи до конца жизни.

* * *

Получив заказ от Гендлеров, Ефим много дней рассматривал фотографии и зарисовки археологических находок, хранящихся в мировых музеях, читал тексты Кондакова и Толстого о русских древностях в памятниках искусства, пересматривал «Картинный атлас всемирной истории», восхищался красотой древних мастеров и мучился от того, как на основе увиденного создать свое, не похожее ни на одно из имеющихся изображений. Постепенно эмоции стали уходить на второй план, и возбужденный вдохновением мозг начал «писать» свою уникальную историю древней Ольвии.

– Тиару нужно будет разделить на три горизонтальных фриза, – рассуждал Ефим. – Верхнюю часть пускай украсит ажурная чеканка греческого орнамента, вершину которого увенчает свернувшаяся змейка с приподнятой головой. На широкой средней части разместятся тридцать девять фигур греческих воинов из «Илиады» и «Одиссеи» Гомера. Нижний фриз украсят сцены повседневной жизни кочевников. Двадцать семь фигур скифов, одетых по своему сословию, будут охотиться, обучать детей стрелять из луков и пасти скот на пастбищах. Второй фриз от третьего отделит оборонительная стена с надписью на древнегреческом языке: «Царю великому и непобедимому Сайтаферну. Совет и народ Ольвии». Виноградная лоза причудливыми узорами оплетет каждый сантиметр тиары.

* * *

– И все это вы сможете отчеканить на восемнадцати сантиметрах? – спросил изумленный Гендлер, рассматривая эскизы. А какова будет высота шапочки?

– Не больше семнадцати сантиметров.

– Шестьдесят шесть человеческих фигур, не считая животных и предметов быта? Как бы мне хотелось поскорее все это увидеть!

– Потребуется определенное время и, извините, деньги на золотую пластину.

– Да-да, я обещал выдать аванс и сдержу слово, но для начала вот вам 30 рублей и выгравируйте на небольшом кусочке стали голову Юпитера. Это не проверка вашей квалификации. Это так… для других нужд.

Работа над Юпитером не отняла много времени. Фима трудился с усердием. Ему очень хотелось оправдать доверие солидных людей, знающих толк в искусстве. Как и предполагалось, Гендлеры были в восторге от выполненного задания.

– Лейба, этот человек – уникум, – сказал уже на улице Ицхак. – За небольшие деньги мы имеем мастера, какой рождается один раз в миллион лет. Если учесть, что ювелиров на этом свете не так много, считай, нами приобретен лотерейный билет, который будет выигрывать в каждом розыгрыше.

* * *

Семь месяцев трудился Ефим над тиарой. Двести четырнадцать дней упорного труда с короткими перерывами на пищу и сон.

– Ты бы умер от голода, если бы жил один, – ворчала Мэри. – Как можно не хотеть есть?

– Мэричка, я забываю.

– Не знаю, что творится в твоей голове во время работы, но мне всегда кажется, что у тебя лихорадка.

Фима отложил в сторону пуансон [25] и задумался.

– Знаешь, я и сам не знаю, что происходит со мной. День и ночь я думаю над решением задачи, прокручиваю всевозможные варианты в голове, представляю, как это будет выглядеть в изделии, соединяю воедино то, что, по моему мнению, придумано удачно. Я все время стараюсь почувствовать, есть ли между элементами гармония и связь. В них должна быть жизнь. Чтобы получилась достойная вещь, ее нужно выстрадать, довести мозг до исступления, растерзать сомнениями нервную сущность. Идеи сменяют друг друга. Они все время кружатся и кружатся в замкнутом пространстве. Хочется из него вырваться, но ничего не получается: не хватает сил сделать в сторону шаг. От этого буквально приходишь в отчаяние.

– Фима, ты говоришь непонятно.

– Мэричка, мне трудно объяснить. Понимаешь, это как дрожжевое тесто. Оно бродит, выпускает из себя кислый газ и увеличивается в объеме. Оно перерабатывает само себя до той поры, пока не наберется силы приподнять крышку, чтобы оказаться на свободе. Вот и у меня так же. Идеи кипят, будоражат мою внутренность до последней косточки, пока однажды, ранним утром, когда только-только начинается пробуждение, они не вырвутся наружу. Рассвет – он как граница между моими возможностями и тем необъяснимым, что дается свыше за мучение и труд. Все происходит само собой, одномоментно, как выстрел. Ты не представляешь, какое это счастье! Пульсирующий гнойник прорывается, и наступает облегчение.

– Фима, какой ты у меня умный. Только я не очень поняла, ты говорил про тесто, а закончил гнойной болячкой.

– Жена, какая разница. Главное во всем этом – идея! Она и есть высшая награда, – улыбнулся Фима.

Глава 27

Как и договаривались, после выполнения заказа Фима получил вторую часть от причитающейся ему суммы. Теперь с огромными деньгами он мог позволить себе хорошее жилье, нормальную мастерскую и место в синагоге у восточной стены. А еще они с Мэри обязательно отдадут Яшеньку в художественную школу. Мальчик проявляет способности в рисовании и лепке, а их нужно поддерживать и развивать. Давидка тоже хоть и маленький, но уже пытается корябать корневертом на дощечке. Забирали, давали взамен карандаш с бумагой, но после нескольких каракуль он с безраличием отбрасывал их в сторону и продолжал с усердием трудиться над начатым и понятным только ему одному узором. Жизнь шла своим чередом. Мэри носила под сердцем третьего ребенка. Семья нуждалась в стабильном заработке и конечно же внимании.

Ицхак Гендлер, увидев готовую тиару, был счастлив не меньше Ефима. Удивлению не было предела! В отличие от других заказчиков, он не жалел для мастера слов и искренне восхищался его талантом.

– Господин Разумовский, в своей жизни я видел много красивых вещей, но эта даже рядом с ними не стояла. Разместить на небольшой пластинке такое количество персонажей! Какая обстоятельная проработка костюмов! Вы умудрились наделить каждого героя эмоциями! Филигранная работа! Вы пользовались лупой?

– Нет, – усмехнулся Ефим, – я привлекаю ее к процессу только в крайнем случае. У меня от природы отличное зрение, поэтому я охотно занимаюсь миниатюрой.

В этот знаменательный день тиара соединила на всю оставшуюся жизнь Фиму с семьей Гендлеров, но пока стороны ничего об этом не знали.

Последние три месяца до «рождения царственной особы» Лейб Гендлер не терял времени зря. Он старательно наводил мосты с Западом, рассылая антикварам и нужным людям подготовительные письма, в которых сообщал, что вскоре каждый из них будет обладать чрезвычайной редкостью, о которой можно только мечтать. Фамилии и адреса наиболее заинтересованных коммерсантов он заносил в картотеку, организованную много лет назад для удобства и порядка.

Вскоре братья Гендлеры пересекли границу отдельно друг от друга и разными видами транспорта. Коллекцию золотых украшений успешно вывезла на поезде жена брата, а тиара уехала из России гужевым транспортом под контролем Ицхака. «Древность» покоилась в небольшом ведерке с дегтем (мазнице), сделанном специально под ее размер. Повозкой управлял проверенный в делах крестьянин Архип Морозов.

По прибытии в Вену Ицхак хорошо выспался, привел себя в порядок и отправился в дирекцию Венского императорского музея. Крупные ученые и знатоки античности Бруно Бухер и Гуго Лейшинг с нетерпением ждали очаковского негоцианта. Как и все аферисты, Гендлер действовал неторопливо и с умом. Вначале он предложил музею купить несколько подлинных золотых украшений, найденных на Крымских просторах. Ученые с восторгом рассматривали драгоценности, восхищаясь работой древних мастеров, искали что-то подобное в каталогах, но ни об одном из них не упоминалось в научных изданиях. После того как «наживка» была проглочена, Ицхак выдержал многозначительную паузу и извлек из саквояжа что-то конусообразное, завернутое в льняную тряпицу.

– А сейчас, уважаемые господа, честь имею представить настоящую жемчужину скифских ювелиров, найденную при раскопках могильного кургана. Золотая корона царя Сайтаферна!

Гендлер театральным жестом сдернул тряпку и обнажил перед корифеями науки небольшую золотую шапочку необыкновенной красоты, при виде которой Бруно с Гуго лишились дара речи. Какое-то время они разглядывали редкость в полном молчании. Когда прошел первый шок, они разрешили себе по очереди подержать ее в руках.

– Какой тонкий чекан! – восхитился господин Бухер, рассматривая тиару. – А какая сохранность! Если бы не вмятина от меча… Да что там говорить, даже этот дефект не испортил ее великолепия! Посмотрите, на счастье, удар пришелся между изображениями. Рисунок остался цел.

– Подождите радоваться, – одернул коллегу Лейшинг, – необходимо провести экспертизу на подлинность.

– Господа, можете совершенно спокойно не иметь заботу относительно данной вещи и спать сном младенца. Она, можно сказать, документально зафиксирована на мраморной плите, где говорится о девятистах золотых монетах и других ценных дарах ольвополитов скифскому царю.

– Да-да, припоминаю этот факт, – подтвердил господин Бухер. – И сколько же вы хотите за столь бесценный шедевр?

– Сто тысяч, – уверенно произнес Гендлер.

– Сумма огромная! Мы не можем самостоятельно решать подобные вопросы.

Уже на следующий день была собрана комиссия из лучших искусствоведов и археологов. После тщательного осмотра и изучения документов, в которых когда-либо упоминалось о древней Ольвии и регулярно тиранящем ее варваре Сайтаферне, все как один пришли к заключению, что подобную вещь могли сделать только античные мастера, поскольку ни один из современных специалистов не владеет подобной техникой чекана. К тому же исторические документы подтверждают: текст о принесенной в дар тиаре в качестве примирения вполне мог находиться на отбитом куске плиты, да и надпись: «Царю великому и непобедимому Сайтаферну. Совет и народ Ольвии» говорит сама за себя. Корона представляет огромную историческую и художественную ценность!

На том и порешили. К большому сожалению (или радости), из-за отсутствия средств в императорском музее «жемчужина скифских мастеров» не была куплена.

Гендлер от несостоявшейся сделки ничуть не расстроился, а даже напротив. Теперь в его руках был настоящий заверенный документ, подтверждающий подлинность тиары лучшими экспертами Европы! С не менее ценной бумагой, чем и сама «находка», Ицхак отправился к знакомым венским антикварам на улицу Маргариты, с которыми не раз проворачивал греющие карман и душу сделки. В этот же день, будучи в здравом уме и светлой памяти, он оформил у нотариуса доверенность на имя Антона Фогеля и его компаньона Шиманского, дающую им право осуществлять дальнейшие сделки с золотой тиарой. С чувством выполненного долга очаковский торговец колониальными товарами благополучно отправился на Родину.

Уже через несколько дней наделенные вышеупомянутыми полномочиями коммерсанты с подлинной экспертизой и рекомендательными письмами от влиятельных людей уехали вечерним поездом в Париж будоражить умы французских ученых.

Лучшие французские специалисты братья Теодор и Саломон Рейнаки (бывшие одесситы), эпиграфисты Фукар и Олло во главе с директором Лувра Кемпфен при виде «древней» находки обомлели не меньше венских, потеряли на какое-то время дар речи и, придя в себя, решили, что вещь редкая, нужно брать. Поскольку объявленная сумма в 250 тысяч была нешуточной, вопрос о покупке тиары вынесли на обсуждение французского парламента, но тот, как назло, наслаждался каникулами. Фогель и Шиманский сделали безразличный вид и засобирались было уходить, как руководство музея разродилось идеей попросить помощи у меценатов и, по совместительству, сознательных французских граждан. Им клятвенно пообещали в ближайшее время вернуть все до последнего франка, о чем и написали в соответствующей бумаге с гербовой печатью. Тяжело вздохнув, меценаты скинулись и заплатили мошенникам объявленную сумму. В результате сделки века все стороны остались довольны, насколько это было возможным. Аферисты в тот же день отправили поздравительную телеграмму очаковскому другу о долгожданном выздоровлении тети и, разделив деньги согласно условиям договора, благополучно вернулись в венскую антикварную лавку до следующих волнующих встреч.

Конечно, многие удивятся и спросят, за какие такие красивые глаза на Фогеля свалилась столь огромная сумма? Но-но! Всем любопытным и подозревающим должно быть известно, что подобные сделки во все времена совершаются не без участия нужных людей, имеющих определенный вес в определенных кругах, поэтому не будем зря повышать кровяное давление, а просто поверим на слово: «Ему пришлось поделиться».

Мама дорогая, что началось во французской столице после покупки тиары! Ни раньше ни позже, а именно 1 апреля профессор Херон де Виллефосс дал интервью парижским газетам, в котором объявил о редкой удаче и приобретении Лувром золотой короны скифского царя Сайтаферна, проживавшего в III веке до нашей эры на берегах бескрайнего Черноморья. Толпы страждущих ринулись в музей посмотреть на чудо греческого ювелирного искусства, стоившее государству четверти миллиона франков. Народ собственными глазами хотел увидеть, чем заплатили несчастные ольвиополиты варвару за свое кратковременное спокойствие.

Французские газеты пестрели заголовками о тиаре скифского царя, поэтому совершенно естественно, что новость докатилась и до Одессы. Знакомый коммерсант, увидев Ефима, показал газету «Le Figaro», где на первой полосе красовалась сделанная им тиара, а под ней огромными цифрами сумма, которую заплатил музей за древнюю находку.

– Господин Разумовский, спешу вас поздравить! Вашу тиару купил Лувр за очень приличные деньги. Такие приличные, что при виде этой цифры хочется пить сердечные капли!

Первой реакцией Фимы была радость и даже гордость за свое детище, но уже через минуту в душу закралась обида.

«Гендлер нагло воспользовался тиарой, не спрося на то его согласия. Шутка ли, величайший музей мира приобрел фальшивку и трубит на весь свет о редкой удаче. Вейз мир, что будет, когда раскроется обман!»

Ефим попросил разрешения забрать газету. Он аккуратно ее свернул в несколько раз и, успокаивая себя, что рано или поздно справедливость восторжествует, отправился домой рассказывать Мэри последние мировые новости.

– Жена, меня посадят в тюрьму.

– Кто? – с глазами, полными ужаса, произнесла Мэри.

– Франция.

– Тю, напугал! Где та Франция, и где ты! Что такого ты мог ей сделать, чтобы она готовила тебе место в камере.

– В том-то и фокус, что сделал, сам того не подозревая.

* * *

Чем больше создавался ажиотаж вокруг уникального приобретения, тем чаще ученые намекали руководству Лувра о покупке подделки. Уже в июне профессор, историк античного искусства мюнхенского университета, знаменитый археолог Адольф Фуртвенглер, будучи проездом в Париже, посетил выставку произведений древнегреческого искусства и остался в большом разочаровании, о чем и написал в журнале «Revue Cosmopolis».

– Как такое могло произойти! – возмущался ученый. – В наше время, при наличии достаточного количества книг и атласов по древнегреческому искусству! Черт возьми, для кого я, в конце концов, публикую свои труды и выступаю в научных собраниях? Не распознать фальшивку, которую видно с первого взгляда! Я не говорю о художественной стороне вещи, тиара выполнена безукоризненно. С точки зрения эпиграфики и стиля написания текста тоже все отлично: шрифт на тиаре полностью совпадает со шрифтом декрета, выдолбленным на мраморной плите. Удивительно талантливая работа, но историческая ценность определяется совсем другими параметрами. Где красная патина на золоте, которая имеется только на древних украшениях? Неужели ее отсутствие не насторожило и не навело ученых мужей на определенные мысли? Идем дальше. Несколько изображенных персонажей были взяты с терракотовой вазы из южной Италии и щита Сципиона, который, между прочим, хранится в Лувре! Возможно, эти работы и вдохновили ювелира, но он не учел разность стилей. Античный мастер никогда бы не допустил подобной ошибки. Да-да! Это элементарная неосведомленность и незнание коллегами области, в которой они считают себя корифеями! Позже несколько сцен я нашел в атласе. Они принадлежат совершенно разным эпохам и разным локациям. А этот эпизод, где богиня Ника венчает голову скифского царя лаврами! Вы можете себе представить, чтобы варвара, совершающего постоянные набеги на греческие поселения, почитали как народного героя! Гражданам Ольвии приходилось откупаться от скифов, но не думаю, что они это делали с радостью и почтением. В печь! В плавильную печь эту фальшивку! Ну а если не туда, то уж из зала античного искусства точно!

Подозрения, высказанные Фуртвенглером, поддержал вице-президент Одесского общества истории, член-корреспондент Императорской Археологической комиссии Александр Львович Бертье-Делагард. Он также был проездом в Париже, осмотрел со всех сторон тиару, восхитился тонкой работой чеканщика и предположил, что навряд ли в России найдется мастер столь высокого уровня, чем и отвел подозрение от Одессы.

– Тиару привезли из Вены, – подытожил он, – там и нужно искать концы.

А знаменитый археолог и знаток скифских древностей Веселовский в газете «Новое время», наоборот, высказал предположение о большой вероятности изготовления тиары российскими мастерами.

На Рижском Археологическом съезде тоже бурно обсуждали проблему древних подделок и предупреждали западные музеи о мошенниках, но при всем уважении и непоколебимом авторитете ученых дирекция Лувра вела себя, по меньшей мере, странно. Она ни в какую не хотела признавать свое поражение и продолжала настаивать на подлинности, что тоже наводило на определенные мысли в заинтересованности руководства музея при покупке шедевра за столь огромные деньги.

* * *

Пока страсти бурлили в научном мире и французской столице, Ефим Разумовский на полученные от тиары деньги подыскал прекрасное жилье и переехал с семьей на новую квартиру с балконом и окнами, выходящими на чудный сад. Теперь у них были приличная мебель и главное – настоящая мастерская, где можно без стеснения принимать заказы от солидных людей.

Дети быстро освоились на новом месте. Уже на второй день Яшка примчался зареванный и с опухшей рукой.

– Что случилось? – в ужасе спросила Мэри. – Ты ее сломал? Фима, скорее иди сюда! Наш мальчик покалечился до перелома!

– Мама, я ничего не ломал. У меня есть друг Сеня.

– Когда вы успели подружиться?

– Сегодня.

– Понятно. И что дальше?

– Он не любит шмелей и все время хочет их пинать. Мы бегали по траве, он таки одного пнул, а тот подумал, что это я, обиделся и сразу же укусил меня за палец.

– Бедный мой ребенок, – пожалела сына Мэри. – Если этот мальчик не любит природу, может быть, он не очень хороший друг?

– Может быть, – вздохнул Яшка. – Завтра я пну самого толстого шмеля. Пускай он его укусит еще сильнее.

– Бестолковка ты моя любимая. Никого пинать не нужно.

– Думаешь, он сам догадается цапнуть Сеню? – спросил Яшка.

– Даже не сомневайся. Зло всегда возвращается. Присмотри за Давидкой и Лизой, а я принесу тебе лед.

Глава 28

Не успели новоселы разложить вещи, как Гендлер нанес визит.

– Поздравляю, господин Разумовский с прекрасной квартирой! Шикарно выбрали. Все правильно, благосостояние растет, а за ним и потребности.

– Спасибо, господин Гендлер. Последнее время вашими молитвами и живем, – с грустью в голосе произнес Фима.

Как и ожидалось, Гендлер не пролил свет на скандальную историю с тиарой, когда Фима деликатно поинтересовался ее дальнейшей судьбой. Ицхак с интересом выслушал последние новости и посочувствовал честным людям, страдающим от чужой непорядочности.

– Захотел сделать приятное своему знакомому, и что из этого вышло? – поучительно произнес он. – Я вам больше скажу, обстановка на рынке антиквариата накалена до предела. Где это видано, англичане отказались с нами сотрудничать и сильно говорят за мошенников. Везде они им мерещатся, даже слышать про скифов не хочут. Ну и ладно, на них свет не сошелся. Пускай пополняют свои музэи второсортной ерундой, а мы будем держаться друг друга и назло всем завсегда останемся с приличным интересом.

В этот раз Гендлер заказал Ефиму несколько золотых пластин с изображением животных, оставил солидный залог и удалился. То ли из чувства вины, то ли из личной симпатии к мастеру, Ицхак всегда платил за работу хорошие деньги.

В свободное от заказов время Фима упорно трудился над саркофагом, прорабатывая и доводя до совершенства каждую деталь и сцену. Как и задумывалось, все конечности скелета, включая нижнюю челюсть, были подвижны благодаря особой конструкции шарообразных шарниров. Двести пять костей, и все суставы подвижны! Фиминой радости не было предела. Наконец-то он закончил работу всей своей жизни! Десять сантиметров ажура по золоту! Десять сантиметров аллегории, символизма, жизненной мудрости и красочных панорам! О работе ювелира узнали, и впервые дом Разумовских посетил фотограф из «Одесских новостей». Для произведения ювелирного искусства отвели целую страницу. Скелет красовался на фоне саркофага в разных позах и ракурсах.

– Мне очень жаль, господин Разумовский, но навряд ли найдется покупатель на вашу работу, – с грустью произнес профессор Школы Изящных искусств.

– Это еще почему?

– Очень уж грустная тема, а богатые люди, сами понимаете, ой как боятся смерти. Им нужны цветочки, бабочки, откровенные сцены. За слегка прикрытых женщин они отдавали и будут отдавать огромные деньги, даже если это пошлость.

После высказанного предположения Фима не на шутку обиделся за то, что многолетний труд ни у кого не вызвал ожидаемого интереса. Немного погодя он и сам убедился в правоте слов профессора. Однажды ему представился случай показать свое детище богатому коллекционеру. Тот повертел саркофаг в руках, прикинул на вес и спросил:

– Как вы думаете, на какой подставке саркофаг будет лучше всего смотреться?

– Вы хотите сказать, что он сам по себе недостаточно хорош и нуждается в подставке, которая сделает его более привлекательным?

Ошарашенный подобным безразличием к произведению искусства, Фима забрал работу и молча вышел. После неудачной попытки он попробовал еще раз предложить саркофаг, когда в Одесский порт зашел корабль с венценосной особой. Ефим решил попытать счастья и показать шедевр заморскому принцу, но тот взглянул на работу без особого интереса и перевел разговор на тему о подделке древних монет. Оскорбленный Фима покинул судно в полном отчаянии и решил больше никому ничего не предлагать, пока не подвернется подходящий случай.

Но как бы там ни было, жизнь продолжалась. Фимина семья за счет мальчиков и девочек увеличилась до 8 человек. Каждому из них хотелось дать приличное воспитание и образование, а для этого нужны были деньги, и очень немалые.

Скандал вокруг тиары затихал и вновь разгорался после каждого выступления какого-нибудь авторитетного ученого, не желающего мириться с присутствием подделки в лучшем музее мира. Лувр продолжал настаивать на подлинности приобретенного шедевра. И продолжалось бы это неизвестно сколько, пока французский художник Майенс Элин после очередного ареста за подделку художественных ценностей не заявил о своем авторстве на тиару.

«Помирать, так с музыкой», – подумал он и, от нахлынувшего вдохновения, назвал тиару Сайтаферна тиарой Семирамиды.

Для пущей правдоподобности Элин решил поведать о трудностях, сопровождавших процесс ее создания, и о шве, спаянном не по технологии древних греков.

Скандальное заявление вызвало новый шквал эмоций со стороны научного мира и обожающих пикантные штучки парижан. Доверчивая часть граждан тут же поверила фальсификатору, а вторая – разумная и образованная – начала требовать объяснений. Лувру ничего не оставалось делать, как начать собственное расследование этой запутанной истории.

После публикаций в газете о мошеннике с Монмартра в прессе появилось сообщение господина А. М. Левинзона, пожелавшего восстановить справедливость. Он возмущался наглой ложью француза, приписывающего себе лавры господина Разумовского. В статье он рассказал о том, как этот черезвычайно талантливый и крайне порядочный человек много лет работал в его лавке, и о том, как перед эмиграцией во Францию он заходил к Разумовскому в гости в то самое время, когда ювелир работал над тиарой.

Вейз мир! Уже через несколько дней наиболее шустрые представители прессы штурмовали квартиру Ефима. На все вопросы он отвечал неопределенно и не спешил подтверждать свою причастность к изготовлению шедевра.

– Может быть, эта моя работа, а может, и нет, – уклончиво отвечал он с улыбкой собравшимся корреспондентам. – Пока не увижу тиару собственными глазами, не могу признать ее своей.

Такое заявление только подогрело интерес у правительства Франции и жаждущей сенсаций публики. На адрес Разумовских посыпались письма с подкупающими предложениями в обмен на информацию из первых уст. Цунами набирало силу. После первой волны последовала вторая, и более мощная. Фиму пригласили на беседу во Французское консульство, где с легким пристрастием провели допрос. Будучи человеком неглупым и порядочным, он рассказал все как есть и согласился повторить то же самое в Париже, если ему и его семье выделят 1200 франков на проезд и проживание. Консул запротоколировал разговор, дал расписаться и отправил информацию на Родину дипломатической почтой.

После такого поворота событий Министерство народного просвещения назначило профессора Сорбонны Клермон-Ганно специальным уполномоченным по расследованию этой шумной истории. А он, в свою очередь, попросил правительство выделить господину Разумовскому необходимую сумму.

На следующей встрече с консулом Ефим получил не только деньги на поездку, но и заманчивое предложение, о котором только можно было мечтать.

– Господин Разумовский, я с большой симпатией отношусь к вам и вашему таланту, поэтому хочу вас попросить приехать в Париж под чужим именем. Никто не должен знать о вашем визите. Вопрос, который придется решать нам всем, касается Академии наук. Ее честь пытаются очернить, а нам с вами предстоит восстановить правду и разоблачить группу мошенников, греющих руки в государственном кармане. И второе, о чем я собирался поговорить. Для подтверждения ювелирной квалификации вам понадобится продемонстрировать несколько своих работ. Совершенно спокойно вы можете нам доверить самые лучшие произведения. Консульство переправит их в Париж.

Счастью мастера не было предела.

– Мэри, мне все-таки придется уехать во Францию, – сообщил Ефим жене, вернувшись домой.

– Значит, не обошлось.

– Не обошлось, и я этому бесконечно рад. Представляешь, наконец-то мои произведения законным путем появятся в Европе! – ликовал Фима. – Париж сможет по достоинству оценить все, над чем я трудился много лет. Мэрька, как ты и хотела, я стану знаменитым!

– Ой, Фимочка, что-то мне страшно делается через эту историю. Недолюбливала я этого Гендлера и правильно делала. Скользкий тип. Арестуют тебя из-за него, а ты и оправдаться не сможешь.

– Это еще почему?

– Вы умеете говорить по-французски, господин Разумовский?! – расплакалась Мэри на плече у мужа.

Звездный час приближался со скоростью парижского экспресса. Как всякий разумный и наученный опытом человек, Фима сделал несколько экземпляров копий рисунков, фотографий и схем тиары. Во избежание потери, один пакет он отправил с дипломатом, второй – почтой, а третий взял с собой. Как он был прав! Уже в Париже из чемодана исчезли привезенные бумаги. Кому-то сильно не хотелось, чтобы правда о тиаре всплыла на поверхность. Не менее чудным образом в это же самое время американский миллионер высказал жгучее желание приобрести тиару за огромные деньги. Смешной человек! Кто же ее отдаст, когда скандал в самом разгаре, а на кону честь самого авторитетного музея в мире! Таким образом, избавиться от нее тоже не получилось.

В начале апреля 1903 года Ефим поселился в гостинице «Централь» под фамилией Бордес. Уже на второй день он посетил министерство иностранных дел, где ему отдали переправленные дипломатической почтой эскизы. Встреча с Клермон-Ганно проходила в полном секрете. Вопросы профессора переводились быстро, четко и фиксировались секретарем, равно как и Фимины ответы. Уже с первых минут стало понятно, что он разговаривает со специалистом высокого уровня. Господин Клермон обладал не только обширными историческими знаниями, но и имел весьма глубокие понятия в ювелирном деле. «Как готовился сплав золота? Какими инструментами делался тот или иной фрагмент? Какие исторические сцены были изображены на короне и что взято за образец? Какие вес, диаметр и высота тиары?» Один за другим в адрес мастера летели вопросы. Ефим абсолютно честно рассказывал все, что касалось процесса работы.

После беседы состояние Ефима было словно у шахтера, отработавшего смену в угольном забое. Такого психоэмоционального напряжения он еще никогда не испытывал. С одной стороны, интересно беседовать с интеллигентным, эрудированным человеком, но с другой, немного пугал напор, а также ответственность, о которой то и дело напоминал профессор. Фима старался быть спокойным и максимально открытым. Честь Лувра волновала его не так сильно, как его собственная. Он знал жизнь и хорошо понимал, что любая тяжба может легко обернуться против честного человека, если этого возжелают сильные мира сего. Но, как бы там ни было, после первой беседы между ним и господином Клермоном-Ганно появились точки соприкосновения и даже симпатия. Фима это почувствовал на интуитивном уровне, а интуиция его никогда не обманывала.

Следующая встреча проходила в расширенном составе. Кроме уже знакомых людей, добавились эксперты из Лувра и ювелиры. Вновь полетели вопросы со скоростью отточенных стрел. Уже с самого начала чувствовались негативный настрой, желание уличить мастера во лжи и объявить его самозванцем. Как бы Ефим ни старался, любой ответ вызывал насмешку и еще большую подозрительность. Фотографии тиары, сделанные сразу же после ее изготовления, схемы, рисунки и даже пометки страниц, откуда взяты идеи, тоже оказались «наглой подделкой». Эксперты требовали макет тиары. Фима не на шутку призадумался, потому что абсолютно не понимал, что именно от него хотят. Видя, как мастер стушевался, ювелир Фализ заметно оживился.

– Господа, у него нет макета! – злорадствовал он. – О чем говорить с ним дальше!

– Что такое «макет»? – наконец-то набравшись храбрости, спросил Ефим.

– Вы слышали?! И он еще называет себя ювелиром! – не унимался тот. – Макет, да будет вам известно, есть изготовление будущего изделия из воска, и только потом уже его отливают из золота или серебра.

– Так вот вы о чем! – облегченно вздохнул Фима. – Тогда и я вам отвечу: я не работаю с макетами, я сразу работаю по металлу.

Члены комиссии многозначительно переглянулись и объявили перерыв.

После отдыха было решено дать господину Разумовскому возможность продемонстрировать свое мастерство на деле.

«Вот, наконец-то, первый раз за все дни я слышу разумное предложение, – подумал Фима. – Хотите зрелищ? Их у нас есть!»

Естественно, для «показательных выступлений» необходим был инструмент. Фима наотрез отказался работать чужим и попросил переправить ему из Одессы все, что он укажет в письме.

И вновь на помощь пришла дипломатическая почта. В кратчайшие сроки, насколько это было возможно, ящик с орудиями труда прибыл в Париж. В назначенный день и час эксперты по чеканке собрались в мастерской. При виде Фиминых инструментов специалисты разразились хохотом.

– И вот этими гвоздями вы сделали тиару?

– Ну да, – без всякого смущения подтвердил Фима.

– Это же каменный век! Вы хоть знаете, как выглядят профессиональные лощатники и фигурные чеканы?

– Конечно, но я привык работать инструментом собственного изготовления. Будь у вас такие, возможно, и вы бы смогли делать вещи, сродни моим, – пошутил Ефим.

– Дерзкий парень, – ухмыльнулся один из мастеров.

– Дерзкий не я, а жизнь.

– Это точно, – поддержал Фиму Клермон. – Господа, не будем мешать мастеру трудиться. Чтобы поднять настроение господину Разумовскому, спешу объявить: все выполненные им работы он может использовать по своему усмотрению.

Ефим смущенно произнес merci за столь щедрое и справедливое решение.

Фиме дали золотую пластину и объявили первое задание, условием которого было изобразить сцену из греческой мифологии. Ах, с каким воодушевлением и старанием он трудился! Как ему хотелось утереть нос невеждам и гордецам, издевающимся над ним которую неделю подряд! К тому же удивляло и обижало отсутствие солидарности со стороны ювелиров.

Уже к концу рабочего дня все рельефы были нанесены и фигурки людей почти готовы. За один день Фима сделал работу, которую все ожидали увидеть минимум через пару суток. Но по большому счету, не это удивило членов комиссии, а нетронутый воск.

– Господа, он работал без макета! – воскликнул Клермон. – Вы только посмотрите на результат! Это еще не конец, но уже смотрится прекрасно!

Чеканщики передавали пластину из рук в руки и одобрительно кивали. Напряжение, висевшее в воздухе в последнее время, улетучилось в неизвестном направлении. Откуда ни возьмись, появилась доброжелательность, которой так не хватало Ефиму в чужой стране.

После выполнения второго задания вновь собрался ученый совет. Посовещавшись часик-другой, на совете приняли решение: повторить один из фрагментов тиары.

Несколько недель Фима трудился в мастерской, забывая про еду и питье. Каждое утро он благодарил Бога за ниспосланное ему испытание и просил благословения на предстоящий день не только для себя и родных, но и для недругов. Господь видел светлую душу Фимы и не отказывал в просьбе, потому что угодны Ему доброе сердце и искренняя молитва труженика.

– Вот и настал мой звездный час, – радовался Фима. – Как они не понимают, что если уж мастер один раз что-то сделал, то второй раз сработает еще лучше.

Лучше Ефим делать не стал, а сделал все точно так же, как и в первый раз, включая крошечный дефект на подбородке воина. О нем знал только он. Повторить погрешность, не видя тиары, означало раз и навсегда закрыть тему авторства.

Глава 29

Наконец-то расследование скандального дела закончилось, и Клермон-Ганно смог отправить отчет в Министерство народного просвещения. В нем он подробно описал проведенные мероприятия и выводы, из которых следовало, что тиара не является древним артефактом и была сделана по заказу частного лица, а значит, ее нельзя считать подделкой, потому что это и есть оригинал. Все это лишало вымышленную корону Сайтаферна исторической ценности, но художественная ее ценность была огромной! Ее можно смело назвать произведением современного искусства высочайшего уровня.

Уже на следующий день результаты расследования были опубликованы в центральной прессе. С первым номером газеты малоизвестный ювелир-самоучка превратился в национального героя Франции. Теперь, с точностью до наоборот, все подозрения и насмешки обрушились на Лувр. Дирекцию подозревали в сговоре с мошенниками, а особенно выходца из Одессы эксперта Рейнаки.

Что началось в Париже! На первых страницах печатных изданий красовался Фимин портрет. Все жаждали взять у него интервью, пригласить в гости или просто поговорить. Гению посыпались предложения: заключить долгосрочный договор на эксклюзивную публикацию фотографий его работ, мировое турне с тиарой, сделать украшение для киноактрисы, открыть сеть ювелирных магазинов и даже назвать в честь тиары лекарство от инфлюэнции. Его боготворили, снимали перед ним шляпу и просили автограф.

– Что тиара! Вот если бы вы видели мой саркофаг! – не переставал повторять корреспондентам Фима.

Как и все одаренные люди, Ефим был далек от коммерции, поэтому не проявил интереса ни к одному из поступивших ему предложений. Клермон-Ганно, видя, как Фима без всякого сожаления упускает одну возможность за другой, отдал все его работы в только что открывшийся в центре Парижа ювелирный салон. Заполучив изделия от Разумовского, салон расцвел, популярность заведения взлетела до небес. Все было распродано с баснословной прибылью, которую, естественно, получили организаторы. Виновнику ювелирного переполоха досталась неплохая сумма по одесским меркам, только и всего.

Париж бурлил, Париж пристально наблюдал за ювелиром из России, обсуждая и фиксируя на фотоаппарат каждую мелочь из его жизни. Казалось, все эти годы город только и ждал встречи с гением. Газетчики преследовали его повсюду. Иногда дело доходило до бесцеремонного вторжения дамочек в гостиничный номер под каким-либо предлогом. Фима тушевался и, ссылаясь на незнание французского, вежливо выпроваживал непрошеных гостей. Бремя славы тяготило не привыкшего к публичной жизни Фиму. Хотелось к жене и детям. Хотелось домой.

Теплым майским днем Ефим отправился в выставочный салон за причитающимися ему деньгами. Он вышел из гостиницы, огляделся по сторонам и, не обнаружив вездесущей прессы, с облегчением вздохнул. Весеннее солнце радовало. Хотелось спокойно прогуляться под раскидистыми кронами цветущих каштанов, полюбоваться корабликами и красивыми гуляющими парочками. Сказать, что парижская мода нравилась Фиме, это не сказать ничего. Его восхищали роскошные наряды дам с отделкой из меха и бисера, драгоценных камней и тюля. Шляпки и шелка делали женщин богинями в глазах провинциала. Складки на разноцветных юбках мягко ниспадали с пышных бедер и шуршали, как ласковый весенний ветер. Каждое понравившееся платье он мысленно примерял на Мэри и радовался тому, что смотрелась бы она в парижских нарядах не хуже напудренных барышень. Витрины салонов соблазняли зеркалами в золоченых рамах, мебелью, обитой дорогими тканями, фарфором и ювелирными украшениями. Париж утопал в изяществе и великолепии. Все это радовало Ефима и вдохновляло на новые ювелирные подвиги. Теперь он точно знал, кому нужны его работы и где их продавать.

Не успел он сделать и пару шагов, как кто-то его окликнул.

– Ефим Разумовский! Дорогой вы мой!

Фима оглянулся и обомлел. Перед ним стоял Марк Абрамович собственной персоной. Одет он был дорого, но без прежнего лоска, который так любил хозяин ювелирной лавки. Даже радость от встречи и улыбка не могли скрыть его глубокие душевные переживания.

– Фима, вы позволите мне вас так называть по старой дружбе?

– Конечно, Марк Абрамович. Как вы здесь оказались?

– Живу в Париже, молодой человек. Несколько лет назад перебрался с семьей. Если бы вы знали, как я рад нашей встрече! Я вас искал! – запричитал Левинзон со слезами на глазах.

Откуда ни возьмись появился фотограф. Марк Абрамович моментально изменился в лице и принялся демонстративно обнимать Ефима, искоса поглядывая в объектив фотоаппарата.

– Monsieur Razumovsky, qui est ce monsieur? Est il votre père? [26] – спросил фотограф.

– Это Ефим Разумовский, господа! Все познакомьтесь, господин Разумовский – мой лучший друг! – воодушевился Марк Абрамович, абсолютно не понимая, о чем его спрашивают. – Прошу любить и жаловать. Лучший из ювелиров, какие у меня работали. Именно я сообщил прессе, что тиара – дело рук господина Разумовского. Отношусь к нему как к родному сыну. Подтверди, Ефим.

– Наверное, – смутился Фима, – но мне кажется, они вас не понимают. Марк Абрамович, идемте побыстрее отсюда. Видите, уже собралась толпа.

– Неудобно. Это невежливо, – тянул время Левинзон. – Нужно позволить ему сделать еще парочку фотографий.

Фима послушно встал рядом с Левинзоном, давая бывшему работодателю искупаться в лучах славы.

– Они не дадут нам поговорить. Зайдем в ресторан, – предложил Марк Абрамович, – забирая инициативу в свои руки. – Фима, в последние дни я только и делаю, что просматриваю газеты и сердечно переживаю. Нет ни одного номера без вашего портрета или чудных работ. Вы молодец! Я всегда знал и верил. Может быть, у вас и есть причина немного на меня обижаться, но, плати я вам хорошую зарплату, неизвестно, было бы сейчас все это?

– Я часто размышлял над своей жизнью, особенно во время болезни.

– А что такое?

– Воспаление легких. Спасибо Мэри – выходила меня.

– Да, господин Разумовский, у вас замечательная жена. А сколько уже детишек?

– Шесть. Две дочери и четыре сына.

– Такие же талантливые, как вы?

– Может быть, даже лучше. Жаль, вы не видели, как рисует старший! А какие скульптуры делает Давидка!

– Верю. Охотно верю. Дети – наше все! Думаете, ради кого я переехал сюда? В Киеве было страшно жить: волнения, постоянная угроза гешефту. Продал за бесценок лавку и со слезами на глазах переехал с семьей в Париж.

– Вам здесь нравится?

– Не знаю. Здесь я спокоен за родных, но в остальном жизнь – дерьмо.

– Прям-таки совсем?

Левинзон на мгновенье задумался, выпил залпом рюмку коньяку и тяжело вздохнул:

– Помнишь, мы с тобой говорили за жизнь и ты спрашивал, почему нас не любят?

– Конечно, помню.

– Так вот что я скажу, молодой человек: нас и здесь не любят. Мы чужие и никогда у них не станем уважаемыми людьми. Думаешь, деньги мне помогли? Шиш и еще раз шиш! Все делаю, чтобы иметь привычное уважение в обществе, но не тут-то было. Для детей гувернантку парижскую нанял. Жульетой зовут. Папа у нее Лоренс был, так я ее по папе и величаю Жульетой Лоренсовной. В строгости ее держу и контролирую, как она мне детей приучает к европейской жизни. К примеру, сидим за обеденным столом, а я между супом и тушеной капустой дочку экзаменую на предмет полученных знаний. Говорю: скажи мне, отцу, как должна себя вести благородная девица после комплимента? Рейзел засмущается, улыбнется, а потом легонечко кивнет в знак благодарности и красиво произнесет: мerсi. Вроде бы пустяк, а мне приятно наблюдать, как она день за днем совершенствуется. После обеда отпущу всех в парк погулять и давай гувернантке допрос устраивать: «Вот скажите мне, Жульета Лоренсовна, хорошо вам у нас живется или нет?» – «Да, да, Марк Абрамович, все хорошо, я всем довольна», – «А вы мне без всяких там манер отвечайте, от чистого сердца. Неужто вам у нас все по душе?» – «Ну есть определенные моменты, но это несущественно», – вежливо пытается уйти от ответа. «Ну уж нет, коль начали, так будьте добры продолжать», – настаиваю я. «Ваша пища немного тяжела для моего желудка, а так все очень прекрасно», – «Экая незадача! Конечно, жульенов ваших у нас не подают, но зато какие пироги кухарка стряпает! А у вас что? Трюфеля к обеду, свиньями из земли нарытые? Фу, гадость какая!» – «Как вы можете так говорить, Марк Абрамович! Это большой деликатес». Фима, им все деликатес, что ни возьми. Артишок и то вздумали в пищу пускать. У нас он всю жизнь сорняком был, а у них – деликатес. Говорит, очень вкусный и полезный для больных подагрой. Обижается, мол, я хочу сказать, что у них нет лечебных продуктов. А что, так и есть! Я ей говорю: «Вот ежели бы вы, Жульета Лоренсовна, не воротили нос от заливного карпа, так не скрипели бы ваши суставы, когда вы в реверансе приседаете». Пообещал, что прикажу всякий раз ее на кухню звать, когда Аннушка гефильте-фиш готовит. Она глазенки свои выпучила, давай салфеткой отмахиваться, морщится брезгливо, как сморчок лесной. «Как вы можете?» – говорит. А я могу. Я все могу! – разошелся захмелевший Левинзон. – Потому что нет у французов ничего такого, что бы нас привлекало. Сыры у них в плесени, и вонь такая, как будто бы кучер Осип сапоги снял. Магазины с деликатесами у них как называются? Знаешь?

– Нет, – улыбнулся Ефим.

– «Гурмандэ»! Это ж как можно в такой магазин ребенка привести. Устрицы скользкие, может, и вкусные, так название тоже cрамное до невозможности – «хуитры». И зачем я только сюда приехал? Им – приятные манеры, а нашему человеку – оскорбление слуха.

Несколько раз гувернантка пыталась нас покинуть, плакала, говорила, что никакие деньги не заставят ее жить в таком унижении. Так я ей не препятствую. Покидай, говорю, только после того, как прогуляетесь, Жульета Лоренсовна. Подумайте хорошенько, утрите слезы кружевным платком, а потом покидайте. Она встанет нервно из-за стола, салфетку швырнет и идет в свою комнату, вещи собирать. Походит часик-другой и возвращается. Я ей нежно так, мол, наверное, в Франш-Конте съездили на извозчике дурь из головы выветривать? А она отмахивается и разговаривать не желает. Фима, ты же знаешь, я долго злиться не могу и обещаю ей за нашу ссору крем-брюле десертный. Когда она всякий раз плакать уходит, я тут же прошу кухарку лакомство ей для монплезира сделать.

– Да, – ухмыльнулся Фима, – не очень вы с ней вежливо обходитесь.

– Устал я здесь, Ефим. Очень устал, поэтому и не хочу себя в эмоциях сдерживать. А с Жульетой Лоренсовной что?.. На следующий день дарю ей какую-нибудь безделицу из ювелирной лавки, она и рада. Что ни говори, а такого хозяина, как я, в Париже днем с огнем не найти. Разные мы, Фима. Поначалу я пытался найти общий язык с коммерсантами. Приглашал их в гости, кормил деликатесами. Они ели за мой счет, радовались, дружески хлопали по плечу. На этом все и закончилось. Скажу больше, когда мне понадобилась помощь, они срочно сделали вид! Обман и коварство! Ладно бы французы козью морду скрутили! Им простительно, а вот нашим – таким же эмигрантам… Я же с ними вместе в синагогу ходил, беседы душевные вел, а они возвеличиваются надо мной, словно я им неровня. Если разобраться, их заслуга только в том, что они раньше приехали и уже встали на ноги. Ефим, я хочу обратно. Там я во всем разбирался, предвидел и говорил на понятном языке. А здесь что?

В этот день Фима уже не пошел в салон. До самого вечера он слушал рассказы Марка Абрамовича, давая ему возможность первый раз за несколько лет выговориться. Ефим ему верил. Верил и жалел. От былой амбициозности не осталось и следа. На смену ей пришли сарказм и насмешка. Даже деньги не придали ему уверенности в чужой стране. Прощались долго. Изрядно захмелевший Левинзон то и дело обнимал Фиму, несколько раз собирался уходить и снова возвращался.

– Марк Абрамович, вы хотите мне что-то сказать?

– Нет, – неуверенно ответил Левинзон, переминаясь с ноги на ногу.

Он явно нервничал. Руки в карманах постоянно двигались, словно искали закатившуюся под подкладку мелочь. Несколько секунд он молча глядел на Ефима и лишь потом решительно произнес:

– Дайте руку.

Будучи увереным, что Левинзон хочет попрощаться, Ефим тут же выполнил просьбу.

Левинзон разжал кулак, и Фима ахнул. На веточке черного коралла сидела и переливалась всеми цветами радуги его замечательная муха.

– Возьмите. Я не мог допустить, чтобы ее купил кто-то другой. Работа выполнена мастерски! В ней душа и полет юного гения. Даже если вы сделали после нее десяток подобных, больше чем уверен, ни одна из них не выглядела как эта. Я угадал?

– Так и есть. К сожалению, творческие муки не поддаются повторению, поэтому копии в большинстве своем проигрывают оригиналам. Они почти бездушны.

– Обещайте никогда ее не продавать и хоть изредка вспоминать меня добрым словом. – Марк Абрамович слегка хлопнул Фиму по плечу и постарался улыбнуться: – Вот, теперь я могу спокойно ехать домой, чего и вам желаю, господин Разумовский.

Левинзон подозвал извозчика и быстро зашагал к экипажу.

– Передавайте от меня привет Мэри и целуйте деток! – крикнул он уже на ходу.

Фима долго махал ему вслед и благодарил Бога за удивительную во всех отношениях встречу.

* * *

Невероятно, но тень Гендлера словно преследовала мастера. В один из дней известный миллионер и коллекционер старины, господин Боргер, пригласил Ефима к себе в гости.

– Згдавствуйте, господин Газумовский, – радостно произнес он, проворно шаркая худыми ногами навстречу гостю. – Гад, очень гад с вами познакомиться! Если бы ви знали, какую честь мне оказали, посетив мой скгомный дом.

«Скромнее некуда», – подумал Фима, разглядывая старинные полотна в золоченых рамах.

– Как вы находите Пагиж?

– Первый раз вижу такой красивый город, реб Боргер.

– О, увеген, ви себе даже не пгедставляете, насколько он кгасив! Здесь каждый дом – шедевг. Я еще не говогю за внутги! В Пагиже очень-очень много богатых людей, и они почти все любят и ценят кгасоту. Идемьте, что я вам сейчас покажу! Скажу сгазу, пгигласил вас не для похвалиться. Мне нужно знать автогитетное мнение. Я видел ваши габоты, на них есть куда посмотгеть долгим взглядом. Как вам удается делать такие мелочи? Откуда згение для ювелигных выкгутасов?

– Наверное, это Божий дар, реб Боргер. Я могу на одном квадратном миллиметре выгравировать десять букв без лупы и очков.

– Это невегоятно! Вы – вигтуоз!

– Спасибо. Мне приятно, что вы так высоко цените мои способности.

– Да с таким дагом, как у вас, вечного вам здоговья и увегенной гуки. Вам нужно габотать и габотать на гадость людям! Если Господь дал талант, его нужно использовать. Он же попгосит за него отчитаться.

– Я стараюсь.

– Это видно. Пгостите, заболтал вас. Хочите гюмочку коньяку?

– Спасибо, я не пью.

– Згя. Полезно для сегдца.

– Возможно, к старости я позволю себе.

– Господин Газумовский, я понял, что ви намекиваете на мои года, и не обижаюсь. Дуться на пгавду глупо, потому как это пги-го-да. Идемте в кабинет.

Кабинет у Боргера был шикарный, как и весь его дом. Огромные стеллажи орехового дерева были доверху заставлены книгами и древними артефактами. Настольная лампа из малахита мягко освещала натуральную кожаную обивку столешницы. Серебряные часы со знаками зодиака вместо цифр, нож для вскрытия писем в виде стрекозы, ажурная карандашница! Налицо все атрибуты дорогого уюта.

Если кто-то подумал, что Фиму тяготила увиденная роскошь, извините, пожалуйста, и отойдите в сторонку! Он сам ее создавал и знал в ней толк! Фима оценил антураж и принял приглашение присесть в мягкое кресло.

– Сейчас-сейчас, – бормотал себе под нос Боргер, шарясь в шкафу, как амбарная мышь. Он что-то долго переставлял с места на место и наконец-то достал резную шкатулку.

– Вот, – с волнением в голосе произнес он, открывая крышку.

На дне шкатулки красовалось золотое колье со сценами из греческой мифологии. Как и тиара, оно было разделено на три фриза. Верхний украшал растительный орнамент, на среднем отчеканены сцены из скифской жизни, а на нижнем, вытянутом книзу, два грифона, от которых в противоположные стороны расходился орнамент из виноградных лоз.

– Красиво сделано, – ухмыльнулся Фима.

– Только и всего? – недовольно произнес Боргер.

– Неприлично нахваливать свою работу.

– Как! Это ваших гук дело? – вскрикнул коллекционер.

– Вы не ослышались. Я сделал его сразу же после тиары. Видите, она выполнена в том же стиле и так же имеет три фриза.

Боргер прикрыл глаза правой рукой и с отчаянием в голосе прошептал первую строку из молитвы «Шма Исраель».

– Вот. Вот вам кагандаш с бумагой. Гисуйте. Гисуйте все, что ви создали после тиагы.

Фима безропотно сделал наброски скульптурной группы «Ахиллес и Минерва», ритона, горельеф со скифскими фигурками и большой золотой вазы, украшенной козьими головками по краям и льющимся из нее вином.

При виде рисунков Боргер побледнел и рухнул в кресло. Его толстая нижняя губа затряслась, как студень на тарелке. Он что-то пытался сказать, но вместо бурной речи смог только выдавить из себя:

– Пожалейте, я такой же евгей, как и ви…

Фима не очень понимал, что происходит, поэтому терпеливо ждал, когда же коллекционер придет в себя и сможет объяснить причину столь ярких эмоций.

– Господин Газумовский, – наконец произнес он. – Все эти вещи находятся в этой комнате. Гендлег оставил их в залог.

– В отличие от меня, вам повезло.

– Шутите над стагым больным человеком?

– Совсем нет. Гендлер пообещал мне четыреста рублей, и я жду их по сей день.

– При чем здесь ваши деньги! Какая сволочь! Я отдал ему оггомную сумму за сокговища скифов, а он мне сунул подделку!

– Мне жаль, но я тоже не знал дальнейшей судьбы этих вещей.

В отличие от Боргера, Фима радовался такому исходу. Теперь, когда чудным образом нашлись его работы, их можно было бы выставить в салоне! Они будут прекрасным дополнением к миниатюрам.

Глава 30

Уже на следующий день директор выставочного салона «De Artist France» слезно умолял Боргера отдать работы Разумовского для выставки. Жадный и расчетливый старик долго сопротивлялся, приводил кучу аргументов, почему он не может и не хочет этого делать, но после обещанной ему кругленькой суммы все же любезно согласился с условием, что у всех предметов будет усиленная охрана. Придав своей коллекции особую статусность, он прекрасно понимал, насколько вырастут в цене эти вещи после показа. Именно так и случилось.

С появлением новых украшений на выставке Париж охватило немыслимое волнение. Снова народ хлынул нескончаемым потоком посмотреть на произведения гениального самоучки, особенно после того, как секция декоративного искусства Салона французских художников за «Золотой саркофаг» присудила Ефиму золотую медаль. Невиданное дело! Впервые росcийский ювелир был удостоен высочайшей награды! К европейской известности присоединилась мировая слава! И вновь восторги, интервью, позирование перед фотоаппаратами, встречи, приглашения!

После выставки следственная комиссия вернула Ефиму рисунки, эскизы и документацию по скандальной тиаре, оплатила купейный проезд до Одессы и распрощалась с гением. Процедура передачи происходила в Лувре, поэтому директор не мог не воспользоваться случаем и не задать давно волновавший его вопрос. Как только они зашли в кабинет, Кемптон разложил перед Фимой колье и серьги филигранной работы.

– Господин Разумовский, наконец-то все закончилось и материалы дела отправлены в архив, поэтому можете ничего не бояться. Умоляю, ответьте, это ваших рук дело?

Фима внимательно посмотрел на украшения и улыбнулся.

– И да, и нет.

– Это как понимать?

– Изделия выполнены по моим эскизам. Пластины с животными тоже делал я, но работал другой мастер.

От услышанного Кемптона чуть не хватил апоплексический удар.

– Снова вы?!

– Ну да.

– Господин Разумовский, несколько лет Лувр собирал коллекцию древнегреческого искусства, думая, что он приобретает оригиналы. Оказалось, нас ловко обводит вокруг пальца группа мошенников.

– В этом нет моей вины.

– Знаю, поэтому и рассчитывал на искренний ответ. И что нам теперь делать?

– Господин Кемптон, даю слово, все останется между нами.

* * *

Наконец-то и Родина узнала о гениальном ювелире-самоучке. Одесса встречала героя цветами и музыкой. Все, от мала до велика, сразу же стали лучшими друзьями, когда-то жили с ним рядом или, на худой конец, хоть раз делали у него заказ. Город любил и умел гордиться знаменитыми жителями.

– Евдокия Михайловна, вот если бы вы вместо пожарить рыбу сходили на вокзал, то узнали бы для своего развития много интересного за нашего бывшего соседа.

– Снова ви меня рыбой попрекаете, вместо вежливого «здрасьте»!

– Здрасьте вам, если хочите, и у меня есть с кем поговорить за свежие новости, о которых гудит весь город, кроме вас.

– Тю! Если я не знаю, это не есть мировая скорбь. Ко мне сейчас сноха придет и все расскажет еще больше вас.

– Она вам неизвестно шо наговорит, а я своими глазами видела, как господин Разумовский с пятью чемоданами из парижского поезда вышел.

– Да ну?

– Не «да ну», а там и был. Мильонщиком вернулся.

– Брешете!

– Побойтесь Бога, уважаемая Евдокия Михайловна! Никогда не врала и не собираюсь. Пять чемоданов вещей и один с деньгами носильщики из вагона вытащили.

– Вы же говорили, у него всего пять чемоданов.

– Все правильно! Зачем мине врать? Кто же деньги вместе с одеждой считает! А еще, говорят, у него среди вещей золотая медаль спрятана.

– А какая она еще должна быть, глупая ви женщина, мадам Мистрюкова! Он же ювелир! С драгоценностями работает!

– Серебряная.

– Тоже верно. Бывает серебряная.

– Возьмите свои слова обратно, а то рассказывать дальше не буду.

– Еще чего! Можно подумать, у меня есть время туда-сюда слова перетаскивать. Я вам не тот парижский паровоз.

– Вот в этом я сильно сомневаюсь. Дым из вашей кухни такой валит, шо лучше я пошла, пока совсем не пропахла рыбим жиром. Все, сгорела ваша поганая макреля, пока вы любопытствами меня терзали. Или сегодня бички?

– Хоть рыба уже «все», но я вам скажу, шо ядовитая ви женщина, мадам Мистрюкова. И господин Разумовский тоже так про вас думал. И все думают, кто с вами хоть раз разговаривал, шоб вас приподняло да хорошенечко об землю трахнуло.

– А вы такая умелая хозяйка, шо приятнее нищего в тухес поцеловать, чем нюхать ваш перченый дрек. Весь день испоганила, а на добавку провоняла. Шоб вы удристались с той макрели, а воды помыться не было, раз вы не хочите своим каменным сердцем возвышенно порадоваться за уважаемого соседа.

* * *

В Одессе на Ефима не посыпались выгодные предложения, а даже напротив. Уже на второй день к нему пришли с просьбой пожертвовать хоть какую-то сумму на сиротский приют и остались весьма недовольны, что «мильонщик» оказался скуп. Активисты сионистского движения тоже воспользовались славой почетного члена общества и решили не возвращать деньги за золотые жетоны, которые Ефим сделал специально для талантливой и прогрессивной молодежи «Бенет сиона», ухлопав на сию затею полторы тысячи кровно заработанных рублей.

Город обсуждал историю с тиарой. Ювелира хвалили, ненавидели, придумывали небылицы, не хотели верить в его непричастность к мошенничеству, подозревали и тут же оправдывали. Но как бы там ни было, уважение все же перетянуло чашу весов. Одесский издатель Сапожников выпустил критико-биографический очерк с иллюстрациями Фиминых работ. Эта публикация послужила мастеру прекрасной рекламой. Заказы посыпались как из рога изобилия.

Господин Гендлер после скандала затаился на полтора года в тюрьме, но вскоре о нем вновь услышали в Европе. Торговец колониальными товарами бездомной дворнягой бегал по Старому Свету и «метил территории» фальшивками. В Германии он развернул активную торговлю не только «древними» артефактами, но и…

Какой художник не мечтает, чтобы мошенники подделывали его работы еще при жизни! А у Фимы таки было!

Народ любит свежие новости и охотно их обсуждает, но, к счастью, все когда-то заканчивается.

Примечания

1

Меламед – учитель в начальной религиозной школе.

(обратно)

2

Хедер – начальная еврейская школа.

(обратно)

3

Иешива – высшее религиозное учебное заведение.

(обратно)

4

Штетл – местечко.

(обратно)

5

Шидух – сватовство.

(обратно)

6

Хупа – балдахин, под которым стоят молодые во время бракосочетания.

(обратно)

7

Суккот – праздник урожая.

(обратно)

8

Сговор – процесс обсуждения материальных условий брака.

(обратно)

9

Сукка – шалаш.

(обратно)

10

Схах – крыша шалаша.

(обратно)

11

Гефильте гезеле – фаршированная куриная шейка.

(обратно)

12

Лапсердак – верхняя одежда на подкладке.

(обратно)

13

Китайка – дешевая ткань китайского производства.

(обратно)

14

Ворт – договор, условия помолвки.

(обратно)

15

Штетл – «городок», еврейское местечко.

(обратно)

16

Мезуза – свиток пергамента с частью текста молитвы Шма.

(обратно)

17

Клезмер – музыкант.

(обратно)

18

Бадхен – тамада.

(обратно)

19

Талес – молитвенная шаль, предмет иудейской ритуалистики, которую носят после достижения религиозного совершеннолетия.

(обратно)

20

Миква – басcейн для ритуального омовения.

(обратно)

21

Твила – ритуальное очищение.

(обратно)

22

Свадебная процессия.

(обратно)

23

Дойна – музыка, которую музыканты сочиняют по ходу исполнения.

(обратно)

24

Ксиве – брачный договор.

(обратно)

25

Пуансон – стальной брусок для выдавливания изображения.

(обратно)

26

Господин Разумовский, кем вам приходится этот господин? Это ваш отец?

(обратно)

Оглавление

1

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg