«За сроком давности»

За сроком давности (fb2) - За сроком давности (Госпожа следователь) 581K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Зарубина

ПОНЕДЕЛЬНИК

11.20–20.05

— …За три поллитры пусть тебе бомжи копают. Земля ж мерзлая еще. — Федька смачно сплюнул прямо на могилу, нимало не стесняясь пожилого седовласого мужчины в дорогом плаще.

— Ну а сколько вы хотите? — вежливо поинтересовался тот. — У меня еще, видите ли, дела, так что нельзя ли побыстрее?

— Покажи разрешение, — в сотый раз попросил Федька и опять принялся внимательно изучать разрешение на вскрытие могилы, как будто там могло быть написано, сколько он может с этого клиента содрать. — Так, Бербрайер Борис Моисеевич. Год рождения тысяча девятьсот пятый, год смерти тысяча девятьсот семьдесят девятый, захоронен второго ноября.

— Да, второго ноября. — Мужчина терпеливо мял в кармане две сотенные бумажки, твердо решив больше не давать ни при каких условиях.

— Разрешение на перезахоронение выдано Бербрайеру Марку Борисовичу. — Федька оторвал глаза от бумажки и уставился на мужчину, прикидывая в уме, что больше полутора сотен с него никак не срубить. — Это вы, что ли, Бербрайер?

— Вам еще раз паспорт показать? — Марк Борисович начал злиться. Он вообще терпеть не мог общаться с разными там работягами — слесарями, электриками, сантехниками. Они раздражали его своей тупостью и хамством.

— Не-е, я это копать не буду, — задумчиво прогнусавил Федька, ковыряя лопатой снег у мраморного надгробия. — За каких-то там три поллитры…

— Ладно, сколько вы хотите? — сквозь зубы процедил Бербрайер младший, в душе последними словами ругая жену. Ей, видите ли, тесть говорил, что хотел бы лежать в земле обетованной, там его костям, видите ли, теплее.

— Ну… — Федька поскреб затылок. — Сотни три.

— Да вы что, не больше сотни! — возмутился Марк Борисович. — За три сотни я сам выкопаю.

— Не-е, за сотню пусть Пушкин копает. Двести.

— Сто пятьдесят.

— Двести.

— Хорошо, двести. Но только чтобы к восьми часам все было готово.

— Будет! В восемь приходите, забирайте свои косточки, все будет как у людей, можете не волноваться! — воскликнул Федька, довольный, что срубил на полтинник больше, чем рассчитывал. — Может, сотенку того, вперед выдадите?

— Нет, только потом. — Бербрайер отвел глаза в сторону. Если дать сейчас, то он до завтрашнего утра этих костей не получит. — Как только выкопаете, так я сразу…

— Ладно, понимаем. — Федор тяжело вздохнул и поплевал на руки. Очень уж хотелось выпить сейчас, но, видно, придется терпеть до восьми вечера.

Бербрайер еще немного постоял у могилы, посмотрел, как этот сизоносый пропитой орангутанг с тремя классами образования долбит мерзлую землю, и тихонько пошел к выходу. Приятно было думать о том, что еще четыре дня, и он больше никогда не увидит этого грязного снега, этих заплеванных подворотен, этих гадких надписей в лифтах, этих тупых людишек с маленькими пустыми глазками, как у Федьки. Хотя таких людишек, пожалуй, и в Израиле можно встретить. Тупость, к сожалению, черта не национальная.

Вот только с костями предков пришлось повозиться. Тому дай, этому дай, чтоб разрешили вывезти останки родителей. Как будто эти полусгнившие кости представляют из себя ценность государственного масштаба.

Честно говоря, он и сам не стал бы возиться с этими могилами, но жена настояла. «Ах, кто за ними присмотрит, ах, кто им цветочки принесет». Как будто им от этих цветочков легче. Но не скажешь же при детях, что плевать он хотел на эти цветочки, на эти могилки. Молодое поколение так воспитывать нельзя…

Целый день прошел в приятных хлопотах. Покупка дорожных чемоданов, получение денег за проданные книги, мебель, аппаратуру. В результате в квартире осталось всего три кровати, стол и несколько стульев, которые уже никто не купит. Здорово ему удалось исхитриться и распихать все вплоть до посуды.

Когда вечером он пришел на кладбище, то еще издали заметил у отцовской могилы кучу людей. С нескольких сторон светили прожекторы, бегали туда-сюда какие-то люди с фотоаппаратами. Как будто снимали кино.

— Вон он! — еще издали закричал Федька, тыча в Марка Борисовича пальцем. — Этот самый!

К Бербрайеру сразу кинулись несколько человек, и он еле сдержался, чтоб не броситься наутек.

— Что, собственно, произошло? По какому, спрашивается, праву? — возмущенно затараторил Марк Борисович, пятясь от мужчин.

— Ничего страшного. — Один из них выудил из кармана какое-то удостоверение и помахал им перед глазами перепуганного Бербрайера. — Вы Марк Борисович? Документы ваши можно посмотреть? Вы Бербрайер?

— Я… нет. То есть да. То есть… Это какая-то провокация! — У Бербрайера вдруг мелькнула мысль, что это, может быть, КГБ за ним охотится и не хочет выпускать из страны. — Я свободный человек и имею право ехать куда хочу! Эти годы уже давно прошли, и не надо меня запугивать!

— Никто вас не запугивает, — вежливо перебил его один из мужчин. — Мы из милиции, хотим проверить документы на вскрытие могилы.

— Пожалуйста, хотя я все еще не понимаю и выражаю решительный протест! — Марк Борисович с достоинством вынул из кармана бумаги и сунул их в руки мужчине.

— Пройдемте с нами к могиле. — Мужчина передал документы второму и взял Марка Борисовича под руку. — Мы хотим, чтобы вы взглянули.

Бербрайер немного успокоился. Это не КГБ и не баркашовцы, которых он жутко боялся. Все еще пыжась и пуча глаза, выражая тем самым свою значимость, он подошел к могиле.

— Что? Что вы хотите? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Какая-то женщина, довольно миловидная, стоявшая рядом, захлопнула папку с протоколом и вежливо сказала:

— Посмотрите в яму. Что вы об этом думаете?

Бербрайер пожал плечами и бросил короткий взгляд в раскопанную могилу. Не заметив ничего необычного, он непонимающими глазами уставился на женщину.

— Клавдия Васильевна, к телефону! — крикнули из стоявшего неподалеку микроавтобуса.

— Да, сейчас, Игорек! — крикнула женщина и опять повернулась к Бербрайеру. — А вы повнимательней посмотрите, Марк Борисович.

Бербрайер присмотрелся повнимательней. И от удивления даже открыл рот.

— Но позвольте… Но как это могло?.. Это что, шутки какие-то? — он недоуменно глянул на тетку. — А вы, простите, кто?

— Если и шутки, то не смешные. Совсем не смешные. — Женщина открыла папку и что-то записала. — А я — Клавдия Васильевна Дежкина, следователь по особо важным делам прокуратуры города. Вы извините, Марк Борисович, меня к телефону.

Она скрылась в автобусе. А Бербрайер осторожно подошел к краю могилы и опять заглянул туда.

На дне ямы лежали два скелета…

18.20–20.01

— Да это же хорошо, что с бабами! А вы представьте, если бы с мужиками! Наоборот, он же теперь герой. Вон, Клинтон после Моники каким популярным заделался. — Левинсон от возбуждения не переставал потирать руки.

— И все равно, как-то это не очень хорошо, — пожала плечами Клавдия. — Женатый человек, с какими-то… Если бы мой Федор такими безобразиями занимался, я бы…

Порогин слушал разговор и не мог сдержать ехидной улыбки.

— Клава, ты извини, конечно, но твой Федор, пардон, не генеральный прокурор. — Левинсон захихикал. Клава вдруг поймала себя на том, что ей очень хочется взять со стола папку и со всей силы заехать по этой ухмыляющейся физиономии.

— Постыдились бы, Евгений Борисович, — рубанула Ирина Калашникова, помощница Дежкиной. — Для мужчин вашего с генеральным возраста вообще опасно такими вещами заниматься. Вы ведь примерно одного возраста?.. Затащить двух женщин в койку — не велика заслуга. А вот как сделать, чтобы обе из этой койки вышли удовлетворенными?.. А то языком болтать вы все мастера.

Левинсон тут же перестал хихикать и мгновенно покраснел, как рак.

— Игорь, — Ирина повернулась к Порогину, — вот ты можешь мне объяснить, почему мужчины так любят посмаковать чужие сексуальные подвиги в присутствии дам? А о своих ни словом не обмолвятся. Вот ты бы смог удовлетворить сразу двух женщин?

— Я? — Игорь сейчас выглядел, как мотылек, приколотый к стене булавкой.

— Да, ты. Двух молодых здоровых женщин. — Ира смотрела на него большими невинными глазами, словно говорила о чем-то совершенно обыденном. — Или вы, Евгений Борисович? Сколько оргазмов вы можете подарить даме за один раз?

— Ну вот что, я, пожалуй, побегу. — Левинсон принялся суетливо распихивать по карманам спички, сигареты, ключи, которые разбросал на столе. — У меня еще дел по горло. Да и время уже…

Тут Клава не выдержала и расхохоталась. И одновременно зазвонил на столе телефон.

— Дежкина у аппарата, — взяв себя в руки, официально сказала она. — Да, у меня. Сейчас дам.

Протянув Левинсону трубку, она виновато пожала плечами.

— Это тебя.

— Да, Левинсон слушает. — Евгений Борисович плечом прижал трубку к красному мохнатому уху и выудил из-за пазухи блокнот с ручкой. — Да, знаю… Когда нашли?.. Свежие? Нет? Одни кости? Очень интересно. Да, минут через двадцать.

Положив трубку, он посмотрел на Калашникову и вдруг подмигнул ей.

— Ну что, красавица, собирайся. Оргазмов не обещаю, но удовлетворение, думаю, получишь. Ты ведь хотела чего-нибудь интересненького?

— Ну, в общем… — Ирина вопросительно посмотрела на Дежкину.

— Сама решай. — Клава пожала плечами.

— Интере-есный случай… — сладким голоском пропел Левинсон. — А главное, редкий.

— Что там? — Дежкина строго посмотрела на него. — Давай, не дразни.

— Два трупа. Вернее, уже два скелета. Найдены в могиле на кладбище.

— В какой могиле? — не поняла Клавдия.

— Могилу вскрывали, останки вынимали для перезахоронения. Ну и наткнулись на два скелета.

— Один лишний?

— Оба. — Левинсон улыбнулся. — До положенной глубины еще не докопались.

Клава посмотрела на часы. Рабочий день у нее закончится через полчаса. Дома муж с сыном должны приготовить королевский ужин. Потом сын с дочкой уйдут на вечеринку, и они с Федей останутся вдвоем. Потому что сегодня у них годовщина. Ровно двадцать лет, как они познакомились. Так хочется провести этот вечер с мужем…

— Ладно, поехали! — она резко встала из-за стола.

Это было небольшое кладбище за Рижским вокзалом, под мостом. Почти в центре города.

— Оно уже десять лет закрыто, тут уже никого не хоронят. — Насмерть перепуганная женщина семенила рядом с Клавдией и не переставала говорить. — Снести его уже пора, а эти все ходют, ходют, цветы носют. Да и не ко всем ходют даже. Чуть ли не всех постоянных посетителей в лицо знаю.

Они шли по узенькой дорожке между покосившимися крестами и огромными сугробами. Калашникова с Левинсоном и Порогиным остались у входа, в машине — там пьяный в стельку смотритель никак не мог отпереть ворота.

— Ну вот, а этот сегодня заявился с самого утра. Такой важный, такой важный… — продолжала бормотать тетка. — Откапывайте, говорит, моего папу, я его в Израиль повезу. А какая ему разница, папе этому, где лежать — тут или в Израиле? Разве не так?

— Папе виднее, — невпопад ответила Клавдия. — Далеко еще? — Она чувствовала себя тут не очень уютно.

— Не, вон там, на третьем участке.

Наконец позади послышался шум мотора и фары выгнали из-под ног Дежкиной ее тень.

У могилы уже толпились милиционеры, бродил с фотоаппаратом эксперт, вжикал рулеткой криминалист.

— Темнеет, блин, — ругался фотограф. — Не видно ни хрена. Дайте свету!

— Света с другим ушла! — крикнул кто-то в ответ, и мужики дружно захохотали.

— Вы эксперт из прокуратуры? — спросил у Клавдии лейтенант.

— Нет. — Она протянула ему удостоверение. — Следователь Дежкина.

— Следователь? — удивился лейтенант. — А с какого… А почему вы тут? Дела ж еще нету.

— Долго объяснять. — Клава спрятала корочки. — Стажера привезла посмотреть. А эксперт в машине.

— Я! Я эксперт! — Из микроавтобуса выскочил Левинсон. — Что тут у вас?

Но ему никто не ответил. Потому что все наблюдали, как из машины появилась Ирина. Сначала одна нога, длинная и стройная, как шпиль, потом вторая нога, а потом уже сама Калашникова.

— Ребята, закройте рты, на дворе еще сыро! — Левинсон хлопнул в ладоши. — Это я эксперт, а не она.

— Здравствуйте, мальчики. — Калашникова обвела всех присутствующих взглядом и обворожительно улыбнулась.

— Здравия желаем! — дружно рявкнули менты.

— Ладно, ближе к телу, как говорил Мопассан, правда, совсем по другому поводу. — Левинсон присел на краю могилы. — Вернее, к телам. Вернее, к тому, что от них осталось. Кто раскапывал?

— Я. Я раскапывал, — нехотя отозвался маленький коренастый мужичок неопределенного возраста с поросячьими глазками.

— Тебя звать-то как? — спросил Левинсон.

— Федя.

— Ну, рассказывай, Федя.

— А че рассказывать? — пожал плечами тот. — Прихожу я, значит, на работу. Ну, пока туда-сюда, переоделся там, убрался маленько, а тут этот приходит, Бербрайер.

— Это тот, с разрешением, — пояснила сторожиха. — Я про него следовательше говорила.

— Про это потом. — Левинсон вынул диктофон из кармана. — Ты мне, Федя, расскажи, как ты на этих напоролся, на жмуриков.

— Как напоролся? — Федя зажал одну ноздрю пальцем, и в сугроб со свистом полетел большой зеленый заряд. — Копал, копал и напоролся.

— Ничего не попадалось, пока копал? — Левинсон кивнул на кучу земли. — Ну там, пряжка от пояса, пуговицы, может, монеты.

Федя задумчиво посмотрел на кучу, подумал пару секунд, наморщив и без того довольно узкий лоб, и отрицательно покачал головой.

— Не-е, ничего. Точно ничего.

— Давай-давай, вынимай. — Клавдия строго посмотрела на него. — Или в каталажку захотелось?

— Чего? — сразу нахохлился Федя. — Чего вынимать-то? Не попадалось мне ничего.

Клава вздохнула, глянула на милиционеров и строго приказала:

— Берите его, ребята.

Милиционеры двинулись к Феде. Тот резко отскочил на другой край ямы и воскликнул:

— Ладно, ладно, заберите! Больно оно мне нужно! Уже и пошутить нельзя прямо!

Порывшись за пазухой, он сунул Дежкиной в руку золотой зубной протез.

— Ну вот и славно. — Клавдия передала протез Левинсону. — Больше ничего?

— Ничего… — Втянув голову поглубже в воротник, могильщик отошел в сторону. — Твою мать, пашешь тут, пашешь как дурак…

Два черепа торчали из земли. Один из них тоскливо смотрел в небо пустыми глазницами. Второй уткнулся носом в землю.

— Ты их не переворачивал? — Левинсон, взяв из рук у милиционера большой фонарь, внимательно рассматривал яму. — Они точно так лежали?

— Точно так, — сердито буркнул Федька. — Как лопатой ногу подцепил, так осторожно копать начал.

— Вот эту ногу? — Левинсон посветил фонарем на торчащую из земли берцовую кость.

— Ага, эту самую. — Федя нервно сглотнул. — Ну, я ее как сковырнул, дальше стал руками разгребать. Смотрю — что-то больно много костей для одного получается, да и мелко пока. Два метра положено, а тут и полутора нету.

— Да, тут и полутора нету. — Левинсон, крякнув, поднялся с корточек. — Интересно, интересно. Что скажешь, Дежкина?

— Пусть Калашникова скажет. — Клава огляделась по сторонам. — Ира, ты где?

Ира стояла возле милицейского «уазика» и любезничала со старшиной.

— Калашникова, подойди сюда, будь так любезна! — строго крикнула Клавдия.

— Я? — Ирина грациозно оторвалась от машины и подошла к яме. — Вы меня звали?

— Ирочка… — Клава крепко взяла ее за руку и тихо, чтобы никто не услышал, сказала: — Ты сюда работать приехала? Так будь любезна работать. А то вылетишь со стажировки, как пробка. Все поняла?

— Да, поняла. — Ира опустила голову.

— Вот и отлично. — Дежкина отпустила ее руку.

— Вон он! — закричал вдруг могильщик, и Клава вздрогнула. — Этот самый!

Радостный, как будто опознал вора, Федька тыкал пальцем в высокого седого мужчину, направлявшегося в их сторону. От этого крика мужчина замедлил шаг и остановился. Испугался, скорее всего. К нему тут же двинулся Порогин и кто-то из милиционеров.

— Это тот, Бербрайер, — пояснила сторожиха. — Марк Борисович. Сын, наверное. — Она глянула на вывернутое надгробие. — Верно. Этот Борис Моисеевич. Точно, отец…

22.50–23.49

— Ну наконец, дождались! — проворчал Федор, когда в прихожей хлопнула входная дверь. — Дорогая, ты как раз к ужину успела. Все горячее, с пылу с жару.

Клава, не раздеваясь, вошла на кухню, плюхнулась в кресло и уронила голову мужу на плечо.

— Феденька, ты же умный, хороший, чуткий, ты же все понимаешь. Мама устала, мама сегодня так много работала. Мама совсем не виновата.

— Не виновата она, конечно… — Федя нехотя чмокнул ее в макушку. — А мама помнит, какой сегодня день?

— «Девушка, вы не подскажете, как пройти к Большому театру? Девушка, а он правда большой?..» — Клава улыбнулась своим воспоминаниям. — Я тебя тогда еще на другом конце улицы заметила, как ты на меня пялился. Интересно, думаю, как этот знакомиться будет. Что-нибудь интересное придумает, или как все?

— Ну и как?

— Фантазия — не самый большой твой козырь. — Клавдия вынула из кармана небольшую коробочку и положила ее перед Федей. — Я тебя очень люблю. Все еще.

— И я тебя. — Федя нежно обнял ее и поцеловал. Распаковал подарок и даже присвистнул от восхищения. — Ух ты, мама дорогая, давно такую хотел. Сколько ж такое чудо стоит?

Это была немецкая электробритва. Жутко дорогая, Клава копила на нее еще с прошлого лета.

— Неважно. — Она обняла мужа за шею. — Дорогому человеку — дорогие подарки.

— У меня для тебя тоже подарок, — сказал он и широко улыбнулся.

— Ну наконец-то! — радостно воскликнула Клавдия и принялась целовать раскрасневшегося мужа. — Наконец ты вставил зубы. Сколько лет. Вот это подарок, вот это спасибо!

Она уже три года не могла уговорить Федора вставить два выпавших зуба. Он, как узнал, сколько это будет стоить, сказал, что лучше купит две покрышки для машины.

— Ну ладно тебе, Клав. — Федя смущенно заморгал. — Ну что тут такого. Ну вставил и вставил. Пойдем лучше в комнату, я ужин приготовил.

— Сейчас, я только разденусь и руки помою. — Клава нехотя выбралась из кресла и поплелась в прихожую.

Ужин был невкусный. Отбивные оказались пережарены, салат пересолен, вино совсем не подходило к мясу, а кофе, который Федя вызвался сварить сам, пить было вообще невозможно.

Но Клава съела и выпила все. Потому что видела напротив сияющие от счастья глаза мужа. И сама почувствовала себя счастливой. Потому что приятно было сидеть напротив него и слушать его скучные рассказы о машинах, о клиентах, о том, какой он ремонт сделает летом. И знать, что этот скучноватый, начинающий лысеть мужчина с появившимся пузиком вот уже почти двадцать лет живет рядом с ней. И до сих пор любит ее. И готов отдать жизнь за нее и за детей. И отдает ее потихоньку, день за днем.

— Я люблю тебя, Федя, — сказала она тихо, перебив очередную его тираду о том, что Максу неплохо бы купить хороший костюм.

— Что? — не сразу понял Федя.

Клава встала из-за стола, опорожнила свой бокал, улыбнулась загадочно и прошептала мужу на ухо:

— Пойдем в спальню, милый…

ВТОРНИК

1.27 — 6.11

Этот сон уже мучил Клавдию Васильевну несколько дней. И до того ж он был мрачный, что она даже родным о нем рассказать не могла. А просыпалась каждый раз в ужасе и страхе, с колотящимся сердцем и жутким отвращением к самой себе. Ведь получалось, что в ее сознании (или подсознании) жили все эти изощренные мерзости и грязь.

Во сне все походило на киносъемку. Хотя Дежкина не видела киноаппаратов, не видела осветительной аппаратуры, суетливого режиссера, но какой-то дух показухи витал над тем, что творилось на ее глазах. Страшный дух. Так бывает во сне: изначально знаешь, где все происходит, и обстоятельства как бы являются данностью. Вот теперь это было что-то из жизни Древнего Рима. Все люди были одеты в светлые туники или латы. И всех их казнили. Казнили разнообразно, с выдумкой, кроваво и безжалостно.

Рубили головы, распинали на крестах, отдавали на растерзание львам. Впрочем, таких казней уже видено было в кино несметно. Много красной краски, неубедительные манекены, примитивные спецэффекты… Но, чувствовала Дежкина, что и самих киношников все это не устраивает, что задумали они еще что-то необычное, что-то новенькое, чтобы встряхнуть заскучавшего зрителя.

Во сне Дежкина шла мимо всех этих ненастоящих смертей, как мимо досадных, но малозначительных помех, и почему-то знала, что ей срочно надо вон туда, к нагромождению белых шатров, что именно там произойдет главное, чего она боится, но к чему ее тянет непонятное и гадкое любопытство. Вот это-то любопытство и мучило ее потом больше всего.

Она поспевала как раз в тот момент, когда на землю бросали еще одно человеческое тело. Клавдия со страхом разглядывала круглое лицо мертвого патриция со слегка горбатым носом и тонкими губами, оплывшие щеки когда-то монетного профиля, вьющиеся черные, коротко стриженные волосы — весь его облик выражал дородность и властность. Самое жуткое, что это был не муляж и не манекен, а настоящее человеческое тело. Труп. Она понимала это по тому, как мертвенно вздрагивали от удара о землю жировые складки на животе.

В каком морге раздобыли это тело? Что за несчастный бомж с лицом римского вельможи оказался тут, на съемочной площадке? Дежкина даже не пыталась ответить себе на эти вопросы, она вдруг бросалась бежать от страшного места. Чтобы не видеть дальнейшего. И в один момент оказывалась за белым шатром, успевала перевести дух, заклиная себя не смотреть, не поворачивать голову, убежать… но все равно каждый раз, словно по чужой воле, вскидывала глаза и видела, как труп вздергивался над шатрами ногами кверху. На ступни были накинуты железные тросы — вранье в историческом смысле, — а тросы эти растягивались желтыми автокранами, не видными, впрочем, из-за шатров.

Труп долю секунды висел в воздухе, болтая руками, — этого Дежкина почти не видела, только самым краешком глаза, даже скорее как бы догадывалась, но вот именно тут что-то заставляло ее повернуть голову и уже самое мерзкое она видела ясно и четко, как, должно быть, и фиксировала невидимая кинокамера: тросы резко натягивались в разные стороны, и тело беззвучно и легко разрывалось пополам: раскрывался синий желудок, вываливались кишки, обнажались белые ребра, голова оставалась слева…

9.00–12.33

— Ты вчера на место происшествия ездила?.. Вот и бери это дело. — Прокурор хлопнул ладонью по столу.

— Ага, ну конечно! — воскликнула Дежкина. — Музыканты есть? Отнесите рояль на пятый этаж.

— Этот анекдот я еще в армии слышал.

— Вот именно, — сказала Клавдия.

Владимир Иванович посмотрел на часы.

— Все, иди, иди, Клавдия. У меня и без тебя дел по горло.

— И у меня тоже, между прочим! — не унималась Клава. — Четыре дела на мне, если не забыли. Плюс стажерка.

— Не забыл. Теперь не четыре, а пять. Вот стажерке и дай. Все равно висяк, пусть хоть копать поучится. — Он строго посмотрел на Клавдию. — Дежкина, без разговоров. Дуй в кабинет. Левинсон уже первые данные должен принести.

Клава махнула рукой и встала.

— Так я и знала, — пробормотала она, покачав головой. — Как приснится ночью, так утром…

— Что? Что ты сказала?

— Ничего. Можно идти? — Она сердито посмотрела на прокурора.

— Нужно. Всем привет. — Он деловито углубился в изучение каких-то бумаг на столе, давая тем самым понять, что Дежкиной для него больше не существует.

Клава незаметно показала ему язык и вышла из кабинета.

Левинсон уже ждал ее у двери. Ходил взад-вперед, заложив руки за спину, как Ленин, и глупо улыбался.

— А я уже знаю! А я уже знаю! — воскликнул он, заметив Клавдию еще издали. — Можно поздравить?

— Сейчас как дам в лоб! — Клавдия замахнулась на него. — Уши проглотишь.

— Ой как страшно, ой как страшно! — Левинсон шутливо присел. — Пошли, расскажу вам с вашей секс-бомбой кое-что интересненькое.

— Ира, чайку организуй, мигом, — приказала Клавдия, открыв дверь.

— Уже. — Калашникова кивнула на тумбочку в углу комнаты. Там теперь красовался новенький электрочайник и аккуратненький набор небьющихся чашек.

— Ух ты, это в честь чего? — Левинсон плюхнулся в свое любимое кресло.

— Да у Клавдии Васильевны вчера… — Ира взглянула на Дежкину и подмигнула. — Ну, в общем, не важно.

— А ты откуда знаешь? — удивленно воскликнула Дежкина.

— А у меня работа такая… будет. — Ира рассмеялась.

— Ну ладно, это ваши какие-то секреты. — Левинсон щелкнул замочком своего потрепанного портфеля и выудил из него папку. — Я принес кое-что по поводу вчерашних раскопок.

— Слушай, Ира, тебе это будет нужно. — Дежкина налила себе чаю и села за стол.

— Почему мне? — удивилась Калашникова.

— Ты это дело поведешь. Сама, — спокойно ответила Клава.

— Я? Сама? — Ирина недоверчиво уставилась на Дежкину. — Что, уже?

— Да, уже. У тебя же работа такая… будет, — Дежкина улыбнулась.

— Короче, так. — Левинсон похлопал по столу, требуя к себе внимания. — Убиты двое мужчин. Европейцы, судя по строению черепов и по цвету волос. Одному лет сорок — сорок пять, второму не больше тридцати.

— А это как определили? — поинтересовалась Калашникова.

— По паспорту. — Левинсон хохотнул. — Много есть способов. По зубам, по волосам, по деформации костей. По их составу, но это только дня через два, когда анализы из лаборатории придут. Там уже с точностью до года.

— Дальше, — нетерпеливо перебила Дежкина, но тут же прикрыла рот ладонью. — Ой, извини, Ириша, это твое дело.

— Землю всю просеяли, ничего не нашли. Ни остатков одежды, ни обуви, ничего.

— Так все сгнило давно, наверно. — Ирина вопросительно посмотрела на Клавдию.

— Не могло. — Левинсон почесал затылок. — Одежда — да, сгнила. Но пуговицы пластмассовые, замки на ширинках, пардон. Подошвы на обуви тоже резиновые, заклепки от шнуровки, часы, кольца. Это есть всегда. Скажи, Клав.

— Да, почти всегда. — Дежкина кивнула. — Какой вывод сделает госпожа следователь?

— Это я? — Ирина смущенно посмотрела на Клавдию.

— А как тебя лучше называть? Товарищ следователь?

— Лучше госпожа. — Ирина задумалась. — Если ничего этого не было, значит… Значит, они были голые.

— А это что значит?.. — спросила Дежкина.

— А это значит, что их раздели, перед тем как закопать.

— Вполне логично. — Левинсон иронично улыбнулся. — Не сами же они разделись.

— Следовательно, кто-то не хотел, чтобы трупы были опознаны, — робко произнесла Ирина.

— Тоже ценное умозаключение, — ухмыльнулся Левинсон. — Хотя чаще всего трупы раздевают мародеры, сами кладбищенские служащие.

— Женя!.. — предупреждающе протянула Дежкина.

— Все, виноват. — Он развел руками. — Если принять твою версию, а она вполне логична, это значит, Ирочка, что по тем или иным признакам их могли опознать. Правильно, Клавдия?

Клавдия улыбнулась.

— Давай, Женя, что там еще интересненького?

— Пока все косточки не разложили, но, судя по всему, на два скелета найдены только три кисти рук.

— Один безрукий был? — уточнила Клавдия.

— Или перед смертью отрубили, — задумчиво сказала Калашникова.

— Вряд ли. — Дежкина покачала головой. — Зачем?

— Завтра-послезавтра экспертиза покажет. — Левинсон хитро улыбнулся.

— Ну давай, выкладывай. — Клава покачала головой. — Сколько у тебя еще козырей?

— Последний остался. — Левинсон развел руками. — Зато туз.

— И туз этот — золотой зубной протез. Я угадала?

— Ну вот, а я думал, что будет сюрприз. — Евгений Борисович сделал вид, что он разочарован.

— Будет, будет, в следующий раз.

— Кстати, Клавдия Васильевна, а как вы догадались, что этот, как его, Федя, спер мост? — спросила Ирина. — Только не говорите, что у вас работа такая.

— Именно такая. — Дежкина пожала плечами. — Все очень просто. Когда у человека спрашивают, находил он что-нибудь или нет, он обычно сразу отвечает — да, находил, или нет, не находил. А этот так задумался серьезно, так усиленно вспоминать стал. Тут трудно не догадаться. Ну и что там с этим мостом интересного?

— А интересно то, что мост этот… — Левинсон, как настоящий актер, сделал небольшую паузу. — Мост этот, так сказать, кустарного производства. А это значит…

— …что делал его какой-нибудь стоматолог-надомник, — закончила за него Ирина. — Я правильно угадала?

— Абсолютно. — Лицо Левинсона расплылось в довольной улыбке. — Абсолютно правильно.

— Значит, есть маленький шанс установить личность. — Дежкина не разделяла его оптимизма.

— Почему маленький? — удивилась Ирина. — Поднять всех стоматологов в Москве, и обязательно наткнемся на…

— А почему в Москве? — перебила Калашникову Клавдия. — А почему не в Питере или не в Риге? Откуда ты знаешь, что именно в Москве? Хорошо, допустим, что да, в Москве, допустим, он еще жив, а не умер десять лет назад. Но почему ты думаешь, что он способен вспомнить, кому делал мост двадцать, а то и тридцать лет назад?

Ирина перестала улыбаться и теперь испуганно смотрела на Клавдию.

— Ничего. — Дежкина улыбнулась и подмигнула ей. — Все равно это лучше, чем ничего. Что дальше будешь делать?

— Что дальше? — Калашникова задумалась. — Ну, дальше допросы, наверно. Правильно?

— И кого допрашивать будешь?

— Для начала… — Ирина начала загибать пальцы. — Для начала нужно установить, как они в этой могиле оказались. Отсюда первый круг свидетелей и подозреваемых. Нужно допросить Бербрайера, выяснить, кто работал в то время на кладбище, неплохо бы узнать, кто копал могилу и… и кто ее закапывал. Значит, следует допросить директора кладбища, потом этого Федьку, тетку-сторожиху. Как там ее зовут?

— Шилкина. Мария Даниловна Шилкина. — Левинсон посмотрел в папку.

— А зачем тебе Бербрайер? — поинтересовалась Дежкина. — Думаешь, он имеет какое-то отношение?

— Не знаю. — Калашникова пожала плечами. — Но, пардон, в его могиле нашли. Нужно хотя бы попытаться узнать, как они могли туда попасть. Если предположить, что…

— Ладно, давай сама, — перебила Клава. Она вдруг вспомнила, как двадцать с лишним лет назад сама вот так начинала. Тыкалась во все углы как слепой щенок, шишки набивала на каждом углу. Зато это был ее первый личный опыт, ее собственный багаж. То, чему учили, что советовали мудрые старшие товарищи, она забыла уже давным-давно, а то, на чем обожглась сама, осталось в памяти навсегда.

Ирина побежала в канцелярию регистрировать первое дело и выписывать повестки на допрос. Дежкина с Левинсоном остались в кабинете одни.

— Как думаешь, раскроет? — тихо спросил Евгений Борисович.

Клава вздохнула и покачала головой.

— Вряд ли. Даже если определим личности, что почти невозможно, это все равно вряд ли поможет. Жень, сколько лет прошло. Бербрайер говорит, что могилу посещали каждую неделю, ничего подозрительного не заметили, стало быть, закопали этих двоих сразу же после похорон, пока могила была свежая. А это уже лет двадцать прошло. Срок давности вот-вот выйдет. Так что раскрутить нужно быстро, чтобы суд успеть провести. А там ведь еще адвокаты как начнут по полгода знакомиться с материалами. И все. Мартышкин труд, сам понимаешь.

— Тогда зачем взяла? — удивился Левинсон.

— Жень, ты же сто лет тут. Разве дела берут? Дела дают. И попробуй отказаться. А она пусть повозится, ей это действительно будет интересно. Или не так?

— Так, наверное.

16.00–17.02

Смотреть на ноги этой молодой девушки было просто невозможно. Бербрайеру казалось, что они растут буквально от шеи — такие они были длинные. Ирина спокойно сидела и заполняла его пропуск, а он не мог оторвать взгляда от этого чуда. Одно из двух — либо это не называется ноги, либо ногами не называется то, что у его жены. Потому что настолько разные предметы нельзя называть одним именем. Те толстые, короткие, в вечных порезах от бритвы, потому что постоянно лезут черные колючие волосы, даже сильнее, чем у него на лице. А эти…

— Марк Борисович, вы не могли бы вспомнить похороны вашего отца?

— Что? — Он вздрогнул, оторвал взгляд от завораживающего зрелища и огляделся по сторонам. Ирина вопросительно смотрела на него.

— Что вы сказали? — Бербрайер опять покосился на ее ножки и нервно сглотнул. Калашникова проследила за его взглядом, покраснела и одернула юбку.

— Я говорю, не могли бы вы вспомнить похороны вашего отца, Бориса Моисеевича. Подробно вспомнить.

Дежкина сидела в углу и делала вид, что читает какие-то протоколы. На самом деле она старалась не пропустить ничего. Ни звука, ни движения. Как будто это не у Ирины, а у нее самой сегодня был первый допрос.

— Могу, конечно. — Марк Борисович поморщился. Ему не очень приятно было вспоминать похороны отца. Они тогда сильно с ним поссорились, а через неделю отец умер от сердечного приступа. И все время теперь грызла мысль, что это он виноват в его смерти.

— Кто похоронами занимался? Вы или супруга ваша?

— Я. Я сам. — Он откашлялся. — Она поминками занималась, столом, родней, а я всеми этими делами. Место на кладбище, гроб, венки, автобус, оркестр — сами знаете.

— Нет, пока. — Ирина улыбнулась. — Пока не знаю.

— Значит, повезло. — Бербрайер достал сигарету и, заметив на столе пепельницу, вопросительно посмотрел на Калашникову.

— Да, конечно, можете закурить. — Она поставила пепельницу перед ним. — Скажите, а место вам сразу выделили?

— Как же, сразу! — прикурив, Бербрайер выпустил под потолок облако дыма. — Разве они выделят чего, пока им взятку не дашь?!

— А место новое было?

— Да. Новый участок. Мы еще даже хотели место рядом застолбить.

— А почему же не застолбили?

— Не для кого. — Марк Борисович виновато улыбнулся. — Мама еще раньше умерла, в семидесятом. Она на Хованском кладбище покоится. Мы и отца хотели рядом с ней похоронить, но денег не хватило. Там столько просили, что машину можно было купить.

— Понятно. А с кем по поводу ямы договаривались? — спросила Ирина. — Рабочих тех помните?

— Нет. — Он наморщил лоб. — Не помню. Ах да, с директором. С директором и договаривался. Я ему тогда за все заплатил. И за место, и за работу, и за венки. Я, знаете ли, с работягами этими вообще как-то… Ну, вы понимаете?..

— Не совсем. — Ирина вопросительно подняла бровь.

— Ну, не нахожу я с ними общего языка. Мне легче директору переплатить маленько, чтоб он с ними нервы портил. Я пьяных, видите ли, просто не переношу.

— Понятно. Ну а похороны как проходили?

— Нормально, как у людей. Оркестр небольшой был, родственники, венков пять штук. От сослуживцев, от безутешных детей, от родных и близких. Потом еще от однополчан его и от ЖЭКа.

— А вы не один сын у него? — удивилась Ирина.

— Почему вы так решили?

— Вы сказали «от безутешных детей».

— Это я Юлю, мою жену, имел в виду. — Бербрайер непроизвольно поморщился при воспоминании о супруге. — Они с отцом моим в очень хороших отношениях были.

— Понятно. Похороны утром проходили или ближе к вечеру?

— Днем. — Марк Борисович пожал плечами. — Да, днем. Точнее не скажу. Пока утром все эти… ну, родные все и близкие собрались, потом еще автобус заблудился, час его ждали, пока приехали, пока речи говорили. Но когда уезжали с кладбища, еще светло было.

— А больше в тот день похорон не было? — вмешалась вдруг Дежкина. Просто не выдержала, боялась, что Ирина не спросит, а это тоже важно.

— По-моему, не было. — Бербрайер наморщил лоб. — Как-то не обратил внимания. Да и не до этого было, сами понимаете. Господи, столько лет прошло!

— Могилу при вас закопали? — начав спрашивать, Дежкина уже не могла остановиться.

— Тоже не скажу точно. — Марк Борисович растерянно смотрел то на одну женщину, то на другую, не зная, с кем из них разговаривать. — Помню, что все бросили по горсти земли, как положено. Да и работяги были там. Я с ними расплачивался сразу после всего. Да, по-моему, закопали. По крайней мере на следующий день все уже было в порядке. Мы туда с женой ездили утром.

— Дождя в день похорон не было? — Ирина раздраженно посмотрела на Клавдию Васильевну, давая понять, что она и сама понимает, о чем нужно спрашивать.

— Нет, дождя точно не было. — Бербрайер улыбнулся тому, что это он помнит точно. — Тучи были, а дождя не было. Я тогда новые туфли лаковые надел и потом всю дорогу боялся, что промочу. А дождь только на следующий день к вечеру пошел. Мы с кладбища вернулись, я еще на работу сходил, отпуск за свой счет оформить, а когда домой возвращался, как раз накрапывать начало.

Двадцать лет, а он все еще помнит про туфли. И не помнит, закопали отца при нем или нет. Ну, правильно, родители нам даром даются, а обувь тогда только с большими приключениями достать можно было. Ох, убогое время…

— Скажите, Марк Борисович, — Клавдия опять вмешалась в разговор, — а как вы думаете, эти… два трупа… когда они могли попасть в могилу вашего отца?

— Ума не приложу, — Бербрайер покачал головой. — Весь вечер вчера думал. И сегодня весь день. Я уже говорил каждую неделю туда приезжали. А потом всю могилу мраморными плитами обложили, только маленькую клумбочку оставили посередине.

— Мраморными плитами? — удивленно воскликнула Клавдия. — А почему их вчера не было?

— Так разбили их, — Бербрайер в сердцах махнул рукой. — Три года назад разбили. Помните, тогда целая волна прокатилась по Москве — ломали могилы евреев. И нашу тогда всю разбили в куски. Да еще гадостей написали. Звездами разрисовали и гадостей написали. Мы тогда и в милицию писали, и в суд обращались, чтобы возместили. Это ж денег каких стоит. Толку, правда, никакого. Надгробие только от краски отмыли и вкопали. И на том спасибо.

— Так, значит, могила все время была покрыта мрамором? — задумчиво пробормотала Ирина. — А скажите, как быстро вы это сделали?

— Так прямо на следующий день и начали, — ответил Бербрайер. — Мы специально за этим и ездили туда с женой, чтобы на плиты посмотреть, цвет выбрать.

— И дорого стоило? — поинтересовалась Клавдия.

— Нет, не очень. Двести рублей всего. Хотя по тем временам тоже деньги, но по сравнению с другими…

— Да, почти ничего. — Клавдия кивнула, подумав, что этот человек наверняка и о детях своих судит исключительно с финансовой точки зрения. Кто во сколько обошелся, во сколько еще обойдется и какие можно будет получить дивиденды. — Это вы по блату где-то договорились?

— Нет, там, на кладбище предложили, — пожал плечами Бербрайер. — Сразу после похорон, когда я расплачивался.

Клавдия заметила, как Ирина метнула в нее напряженный взгляд, и сразу принялась что-то записывать.

— А как звали этих работяг, не помните? — спросила она.

— Нет. Этого я точно не помню. — Бербрайер снова брезгливо поморщился. — Для меня они все, знаете ли, на одно лицо. Я с ними как можно реже стараюсь общаться, и вообще, если хотите знать, то я пьяных…

— Да-да, об этом вы уже говорили, — перебила Ирина. — Вы лучше скажите, за сколько дней они управились?

— Быстро. На следующий день к вечеру уже все было готово. И плитой покрыли, и ограду сделали приличную. Жена поехала, все посмотрела и расплатилась. А она у меня такая, что зря деньги платить не станет.

— Понятно. — Ирина радостно улыбнулась. Это уже кое-что. — Останки вам хоть отдали уже?

— Ох, нет пока. Не отдали еще. — Марк Борисович вздохнул. — На экспертизу взяли. А нам ведь улетать послезавтра. А если не успеют?

— Не волнуйтесь, Марк Борисович, успеют, — успокоила его Клавдия. — А если не успеют, то вышлем их вам за наш счет. Так что можете не переживать по этому поводу.

— Да, странный типчик, — сказала Ирина, когда он ушел.

— Привыкай. — Клавдия развела руками. — На такой работе все больше со странными типчиками общаться приходится. Если хочешь с приятными типчиками общаться — надо было выбрать другую профессию…

18.20–20.03

— Значит так, зубной протез я отдал в институт стоматологии, — доложил Порогин прямо с порога. — Ничего, правда, не обещали, но сказали, что очень необычная работа. Предположительно, года два он во рту был. Есть шанс вычислить врача. И еще: золото там высшей пробы — а это довольно странно.

— Почему странно? — удивилась Дежкина.

— Как мне объяснили, чистое золото — для протезирования никудышный металл, мягкий. Во рту стачивается очень быстро, поэтому для коронок обычно делают с примесями.

— Спасибо тебе большое, Игорек. — Калашникова обворожительно улыбнулась.

— Одним спасибо не отделаешься. — Порогин смущенно отвел взгляд.

— Ну, два спасибо.

— О-хо-хо, — притворно тяжело вздохнул Порогин.

Калашникова загадочно улыбалась.

С некоторых пор она перестала упоминать в разговорах своего жениха-нувориша, на работу с утра они больше за Клавдией не заезжали. Клавдия, к огорчению и радости, поняла, что у Ирины с бизнесменом — разрыв. К огорчению — потому что уже стала отвыкать от автобуса и метро, привыкать к мягким сиденьям «мерседеса», а к радости — потому что считала в глубине души, что новый русский следователю, пусть даже и стажеру, — не пара.

И как напророчила: с некоторых пор Ирина загадочно улыбалась Игорю, а тот тайно вздыхал, особенно смущаясь, если рядом оказывалась Дежкина.

— После работы, ребята, после работы. — Дежкина погрозила им пальцем. — Вообще, у нас какая-то нездоровая атмосфера постоянного флирта. Отчего это, интересно?

— Ну ясно, отчего. — Калашникова посмотрела на Клавдию невинным взглядом. — Весна же.

— Здрасьте! Февраль месяц!

— Не скажите — чувствуется! — горячо вступил и Игорь.

В дверь постучали.

— Да, войдите.

— Вызывали? — на пороге появился могильщик Федор и с интересом огляделся по сторонам, изучая обстановку кабинета и его обитателей. — Кузин, Федор Юрьевич, сорокового года рождения.

— Вызывали. — Ирина посмотрела на часы. — Правда, вы опоздали на час.

Кузин Федор Юрьевич удивленно взглянул на эту «барби», которая еще смела делать ему замечания, и ухмыльнулся.

— А у меня часов нету. Да и времени тоже маловато.

— Проходите, Федор Юрьевич, садитесь. — Калашникова указала ему на стул, на котором недавно сидел Бербрайер. Она как-то немного растерялась, как теряется каждый культурный человек, сталкиваясь с откровенным хамством.

— Сесть мы всегда успеем, — блеснул остроумием могильщик и сам же развеселился от собственной шутки.

— У нас очень быстро, это вы правильно заметили! — раздался строгий голос Дежкиной. — Опомниться не успеете, Кузин. Судимости были?

— Чего? — Кузин моментально сник. Глазки у него растерянно забегали.

— Судимости!

— Нет, не было… — Он вежливо улыбнулся.

— Приводы? Задержания? Административные взыскания?

— Было два. Но — смыл. — Он нервно сглотнул, подобострастно глядя на Дежкину.

— Чем смыли? — Клавдии потребовались некоторые усилия, чтобы сдержать смех.

— Ударным трудом! — с готовностью пояснил Федор Юрьевич. — Имею благодарности и поощрительные грамоты.

— A-а, ну тогда другое дело. — Дежкина понимающе кивнула. — А коронки золотые у покойничков часто подворовываем, а, Федор Юрьевич?

— Я?.. — Кузин обомлел. — Да провалиться мне на этом месте! Первый раз, нелегкая дернула, мать его… Оно как сверкнуло в яме, как блеснуло, так я прямо и схватил. А раньше — никогда. Мне раньше и могил вскрывать не приходилось ни разу.

Это было совсем другое дело. Теперь он смирный, законопослушный. Теперь он расскажет все, что знает.

— Давно работаете? — Клавдия несколько смягчила тон.

— Я-то?

— Нет, бедный Йорик.

— Кто? A-а, давно, давно. Семнадцать лет уже.

— И за семнадцать лет ни одной могилы? — Дежкина нахмурилась.

— Ну, было один раз… — Он опустил голову. — Но кто ж знал, что там могила? Мы участок новый осваивали. Ну и захватили, видно, кусок старого. А у нас ведь как — тридцать лет за могилой никто не ходит — хороним там снова. А в том месте даже и креста давно не было. Потом только по книгам сверились — был там когда-то «костяк». Это мы так меж собой мертвяков зовем, — пояснил он виновато. — Но там ни коронок никаких, ни колечка, ни одной даже цепочки завалящей. Только пуговицы медные. Видно, офицер был какой-то. С сороковых годов как раз могила.

— Ясно. — Клавдия ухмыльнулась. С таким сожалением рассказывает про отсутствие колечек и цепочек, что невольно усомнишься в его искренности. — Ну а про Бербрайера могилу что можете сказать?

— Про кого? — опять переспросил он. — А, про еврея этого? А чего сказать? Могила и могила, как все.

Порогин тихонько встал и знаками показал Клавдии, что уходит. Она кивнула, и он тихонько вышел. Ирина сидела в углу насупившись. Наверное, обиделась на Дежкину за то, что она сама допрашивает этого Кузина.

— Часто на эту могилу ходили? — спросила Клавдия.

— А я откуда знаю? — он пожал плечами. — Но ходили, точно. Баба какая-то, наверное, дочка. А этого хмыря я вообще с того погрома и не видел до вчерашнего дня.

— С какого погрома?

— Так могилы у нас еврейские поломали. Когда ж это было? — Кузин наморщил лоб. Клавдии даже показалось, что она слышит, как со скрипом поворачиваются шестеренки в его черепе. — Года четыре назад. Или три, не помню точно. В том году еще Василюк ноги откинул.

— Какой Василюк? — спросила Дежкина.

Ирина сидела в углу и записывала все, что говорил Кузин.

— Василюк?

Клавдию начало немного раздражать, что Федя все время переспрашивает. Но его мозг, видно, не успевал усвоить вопрос с такой скоростью, с какой она спрашивала.

— Генка Василюк, слесарь наш старый. Ограду починить там, крест сварить. Он такие кресты ковал — расплачешься. Теперь таких кузнецов нету.

— А от чего умер? — спросила Клавдия. — И как, кстати, его звали?

— Так я сказал — Василюк Геннадий Ильич. А помер от водки.

— Что, спился?

— Нет, напился. Напился, споткнулся на лестнице и шею свернул.

— А вы помните, кто еще из стариков на кладбище работал, когда вы устроились?

— He-а, не помню. — Кузин пожал плечами. — Это вы лучше у Шилкиной спросите, она лучше знает. А я человек маленький, я могилы копаю.

— Совсем никого не помните? — Клавдия вздохнула и покачала головой. Она начала понимать Бербрайера, который старается не общаться с такими людьми.

— He-а. Кого-то посадили за драку, и меня взяли вместо него. Потом еще баба была одна, Паша. Сторожихой работала. Но она тоже померла давно, старая была. Еще один сторож был, Колька Егоршев. Он год еще работал, а потом токарем на «Серп и молот» ушел.

— Ну вот видите, как много вспомнили. — Клава ласково улыбнулась.

И от этой улыбки Федор Юрьевич словно расцвел. Сам весь заулыбался, засиял как медный пятак. Сразу видно, что его мало хвалили в жизни. А доброе слово и такому вот кренделю приятно, не то что кошке…

— Ну что, подобьем бабки? — спросила она, когда Кузин, раскланиваясь направо и налево, ретировался из кабинета.

— Клавдия Васильевна, почему вы не дали мне его допросить? — обиженным голосом проговорила Калашникова. — Думаете, я бы не смогла?

— Не знаю. — Клава примирительно улыбнулась и пожала плечами. — Извини, Ириша. Просто ты как-то спасовала перед ним. А хамство надо сразу пресекать. В корне.

— Ладно, на первый раз прощаю. — Калашникова хмуро посмотрела на Клавдию, но не сдержала улыбку.

— Вот и спасибо. А теперь доложи-ка мне, что мы имеем на данный момент. Можешь выдвинуть парочку начальных версий, парочку направлений расследования.

— Что, уже? — Калашникова растерянно заморгала глазами.

— А когда? После получки?

Нет, Калашникова явно изменилась, не рубила теперь с плеча, не выдавала сотню фантастических версий, сначала думать старалась.

— Ладно… — Ирина закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. — Давайте поиграем.

— Ты хотела сказать, поработаем.

— Да, поработаем… Значит так, найдены двое мужчин. Личности, род занятий установить пока не удалось. Но можно предположить, что по крайней мере один был, мягко скажем, бандитом.

— Почему? — Клавдия внимательно слушала.

— По зубному протезу. Для шика вставил из чистого золота. Нормальный человек послушал бы врача, а этот форсил. Хотя не факт, что бандюга.

— Ты продолжай.

— Убиты они были или нет — сказать пока трудно. Но судя по тому, как похоронили, скорее всего убиты. Раздеты — чтоб никаких улик не осталось. Закопали, скорее всего, в ночь со второго на третье ноября. Позже не могли — могила была обложена мрамором, — говорила Калашникова медленно, кивая головой после каждой фразы, словно выводила какую-то теорему. — Можно, конечно, предположить, что могилу снова раскопали под видом работ, но, во-первых, зачем лишний труд, а во-вторых, Бербрайеры бы заметили. Нужно выяснить, кто были те каменщики, которых нанимал Бербрайер. Скорее всего, они в этом и замешаны.

— Да, скорее всего. Такая работа, какую они сделали, стоила бы ровно в полтора раза дороже, да еще делали бы недели две. А тут явно торопились. Значит, прятали улики.

— Наверное, так, — согласилась Ирина. — Значит, нужно выяснить, кто работал в то время. Трудно найти, но возможно. Отсюда версии. Первая — эти могильщики, сами или еще с кем-то, ограбили двух мужчин, убили их, а трупы спрятали в могиле. Вторая версия — убитые сами были бандитами, и смерть их явилась результатом, как теперь говорят, разборок. Я склоняюсь ко второй версии.

— Почему? — поинтересовалась Клавдия.

— Потому что… — Ирина задумалась на секунду. — Ну, допустим, это действительно ограбление. Тогда нужно было подгадать так, чтобы в ночь убийства нашлась подходящая могила. Потом ведь до этой могилы трупы нужно еще доставить. Значит, и сторож должен быть в курсе. А сторож там не один. Значит, все сторожа должны быть свои, не подвести в ответственный момент. Слишком много сложностей. Если бы не хотели, чтобы ограбленных опознали, отрезали бы им головы, подожгли бы, и всех делов.

— А если свои, то они их просто пригласили, поставили у края ямы, убили, и с концами? — Дежкина ухмыльнулась. — Нет, такие выводы делать пока рано. Потому что и ограбленные могли быть знакомыми убийц, и сторожа можно было напоить, а то и просто припугнуть. И потом, по поводу отрубленных голов — какая первая мысль придет в голову могильщику, когда нужно спрятать труп?

— Закопать, конечно, — Ирина пожала плечами.

— Вот именно. Если бы речь шла о мяснике — тогда рубить головы, руки, вырезать родимые пятна. Истопник сжег бы в печи. Впрочем, даже обычные бандиты редко закапывают свои жертвы — слишком много возни. А могильщик, конечно, закопает. И никогда не упускай из виду этот момент — профессиональные навыки, привычки подозреваемых. Они иногда бывают важнее многих улик. — Клава посмотрела на часы и присвистнула. — Ого, мои уже ворчат, небось, что ужина нету. Кстати, откуда ты узнала, что у меня вчера…

Калашникова хитро улыбнулась.

— Это мой маленький секрет.

— Ну ладно. — Клава пожала плечами. — Не хочешь говорить — не надо. Странно, что эта Шилкина сегодня не пришла. И обязательно поговори с женой Бербрайера. А то он того не помнит, этого не помнит, как звали, как выглядели, не помнит. Женщины такие вещи лучше запоминают.

— Я и сама хотела ее допросить, — ответила Ирина.

— Не допросить, а поговорить! — поправила ее Клавдия. — И лучше будет, если ты сама к ней подъедешь. Порасспроси ее в спокойной обстановке. Наверняка на похоронах фотографировал кто-нибудь, так что есть шанс, что и могильщики и каменщики те в кадр попали. Давай, действуй. Созвонись и езжай прямо с утра. А к двенадцати часам должны прийти данные экспертизы. Я попрошу, чтобы Шилкину к этому времени тоже подвезли.

— Значит, завтра в двенадцать? — Ирина выбралась из мягкого кресла и потянулась, расправляя затекшие члены.

— Завтра в двенадцать.

СРЕДА

12.20–14.17

— …Ну вот, значит. Ведут его в отделение, а он на полном серьезе заявляет, что он сын Чубайса. — Левинсон хлопнул себя по гладкому толстому колену и покосился на часы. — И требует, чтоб его везли к отцу.

— Что, прямо в РАО ЕЭС? — Клавдия сыграла искреннее удивление.

— Да, именно в РАО ЕЭС. Причем называет точный адрес, номер телефона и все такое. А пацану, заметь, всего девять лет.

— Ну и рыжий, конечно? — предположила Дежкина.

— Конечно нет! Смуглый. Да еще с азиатскими чертами. Ну его, значит, привезли, дяде Толе звонят, а он…

— Простите, Клавдия Васильевна, я опоздала немного! — В кабинет влетела запыхавшаяся Калашникова.

— Слава Богу. — Клавдия облегченно вздохнула. — Хоть с толком съездила?

— Ага, с толком. — Ирина скинула куртку и достала из сумки пачку фотографий. — Вот снимки похорон. Значит так, она этих работяг получше запомнила. Одного звали Гена, а второго то ли Виталик, то ли Альбертик. На фотографии они оба есть, правда, совсем плохо видно. — Она быстро просмотрела фотографии и выудила одну. — Вот тут.

На снимке было много народу. Старики, женщины с цветами, сам Бербрайер, еще не седой, со скорбным выражением лица и в лаковых ботинках. Рядом с ним маленькая толстенькая женщина с курносым носом и тоненькими, как ниточки, губами.

— Это жена его рядом? — спросила Клавдия.

— Ага. Бербрайер Галина Васильевна.

— А работяги где?

Калашникова подошла, присела на краешек стола и карандашиком показала на двух людей на заднем плане, у деревьев.

— Вот. Она говорит, что они. Вот этот, кажется, Гена, а второй, соответственно, Виталик.

— Гена… — Дежкина задумалась. — А не тот это Гена слесарь, который шею свернул?

Ирина суетливо вытащила из сумки тетрадку и зашуршала страницами.

— Гена… Гена… Василюк Геннадий Ильич, слесарь. — Она удивленно посмотрела на Клавдию. — Ну и память у вас, Клавдия Васильевна.

— Не жалуюсь пока. — Клавдия внимательно всматривалась в две фигуры людей у дерева. Один из них показался ей знакомым. Нет, узнать человека по такому изображению еще сложнее, чем по детскому рисунку. Но вот фигура…

— Могилу они только начали закапывать, когда Бербрайер расплатился.

— Что? — Клава вздрогнула и посмотрела на Ирину. — Что ты говорила? Извини, я задумалась.

— Я говорила, что, когда Бербрайеры уезжали с кладбища, могилу только начали закапывать.

— А у меня, между прочим, тоже есть кое-что интересненькое, — подал голос Левинсон. — Или вам, мадемуазель Калашникова, результаты экспертизы не нужны?

— Евгений Борисыч, вы меня ждали? — Ирина наигранно смутилась. — Простите. Рассказывайте.

— Ну, в общем, так. — Лицо Левинсона стало серьезным. — Откопали много, даже очень. Первое — как я и говорил, оба мужчины и оба европейцы. Одному было сорок восемь плюс-минус год, второму двадцать пять лет. Старший был ростом метр шестьдесят, волосы рыжие, весил около шестидесяти пяти. Но не за счет пуза, он был мужик крепкий. При жизни должен был прихрамывать на правую ногу — обнаружен старый перелом голеностопа. Кость срослась неправильно. Такой маленький рыжий хромой мужик — хуже внешности для бандита не придумаешь, каждый запомнит. Убит он был ножом — на пятом и шестом ребре явные следы повреждения. Грубо кто-то сработал. Химический анализ костей показал, что убитый при жизни имел дело с золотыми приисками — найдены явные следы ртути и соляной кислоты. Эти вещества когда-то использовали для первичной очистки золотой руды.

— Может быть, сидел, — произнесла Клавдия задумчиво.

— Вполне возможно, вполне возможно. — Левинсон передал Ирине протокол. — Теперь по поводу кисти, вернее ее отсутствия. Ее нет как раз у старшего. Кисть руки была отрезана непосредственно перед захоронением. До убийства, или после — выяснить, как вы донимаете, не удалось.

— Ух ты… — Дежкина присвистнула. — Это интересно. Зачем им его рука понадобилась? Для тайных обрядов Вуду?

— Вот вы и выясняйте. — Левинсон поморщился. Он терпеть не мог, когда его перебивали. — Теперь по поводу младшего. Лет, как я уже сказал, двадцать пять — двадцать шесть. Рост метр восемьдесят семь — метр девяносто. Длинный был парнишка. Длинный и худой. Весил около семидесяти килограммов. Блондин, волосы вьющиеся. Скорее всего иностранец. А может, моряк.

— Почему так решили? — удивилась Ирина. — Что, на нем написано?

— Почти, — усмехнулся Евгений Борисович. — При анализах суставов обнаружены следы тропического ленточного червя. А эта гадость водится только в Центральной Америке.

— М-да, загадка на загадке, — задумчиво пробормотала Клавдия. — Ириша, нужно будет выяснить в архиве, не пропадал ли без вести в том году иностранный подданный, может быть, студент… И врачей, которые вернулись оттуда, нужно будет поднять. Это с ФСБ связываться нужно.

— Сделаем, Клавдия Васильевна, — кивнула Калашникова.

— Ну вот и отлично. Продолжай, Женя.

— Спасибо, я мог бы и еще подождать. — Левинсон состроил обиженную физиономию. — В общем-то и продолжать нечего. Примет больше никаких. Явное смещение второго и третьего шейных позвонков. Судя по всему, ему просто свернули шею. Как куренку.

— Как куренку… — Клавдия усмехнулась. — Хорош куренок, под два метра… Рыжий, коренастый, хромой… сидел. Рыжий, коренастый, хромой, сидел… Шея свернута…

— Что? — Калашникова внимательно смотрела на Клавдию. — Знакомые приметы?

— Не могу пока вспомнить. — Дежкина виновато улыбнулась.

Нечто похожее она уже когда-то слышала. Или показалось? Но такое ощущение, что все это знакомо. Как будто смотришь фильм и только к концу сеанса вспоминаешь, что ты его уже смотрела в далеком детстве.

16.22–17.38

— А вот и я! — в кабинет влетел радостный Порогин.

— Судя по твоей сияющей физиономии… — начала Клавдия.

— У меня хорошие новости! — закончил Игорь, скинув куртку. — У меня очень даже хорошие новости.

— Ну давай, выкладывай свои хорошие новости.

— Нашли стоматолога! — торжественно произнес он, плюхнувшись в кресло. — Жив-здоров дедуля, живет в Марьиной Роще, до сих пор, между прочим, занимается частной практикой.

— Почему «до сих пор» и «между прочим»? — поинтересовалась Ирина.

— Потому что ему уже восемьдесят восемь лет. — Игорь достал записную книжку. — Вот, Аристов Юрий Ильич. Мне про него такого понарассказали! Он, оказывается, сидел в концлагере, так там люди, сами понимаете, от цинги зубы теряли. Вот он из железа им и мастерил мосты, голыми, можно сказать, руками…

— Звонил ему уже? — перебила Ирина.

— Нет, я не звонил. Но из института уже позвонили, предупредили, что прокуратура интересуется.

— Вот молодцы, — хохотнул Левинсон. — А если деда кондрашка хватит?

— Игорек, как там у тебя с ФСБ? — поинтересовалась Клавдия. — Ничего не было по поводу пропавших иностранцев?

— Ох, совсем забыл! — Порогин вскочил с кресла и вынул из сумки заключение. — Нет, нам ничего не подходит. Трое негров пропало, сорок четыре вьетнамца, пятнадцать корейцев. Из Центральной Америки две женщины и один мужчина восьмидесяти лет, дед приехал к внуку-студенту. Это все в период с семьдесят шестого по восьмидесятый.

— Да, нам точно ничего не подходит. А как с русскими командированными?

— Нет такой статистики, — ответил Игорь. — Кто не вернулся, они знают, кто там помер, болел, проштрафился — тоже знают. А что с ними тут, дома случилось, товарищей из госбезопасности уже не интересовало. Сдал, принял, а потом хоть трава не расти.

— Плохо. Ну ладно, сами разберемся. — Клава повернулась к Ирине. — Звони пока этому умельцу, поедем к нему с протезом разбираться.

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть.

Пока Ирина договаривалась с Аристовым, Дежкина решила сбегать в магазин напротив, купить всяких мелочей по хозяйству — средство для мытья посуды, порошок для раковины и прочую ерунду, которая закончилась в доме и вызывала своим отсутствием массу неудобств. И надо же такому случиться — на обратном пути столкнулась с вездесущей Патищевой.

— Ну? — Патищева перегородила собой проход. — И когда мы профсоюзные взносы платить собираемся? — поинтересовалась она, с интересом покосившись на хозяйственную сумку Клавы, из которой предательски торчали цветные упаковки. — Или ты хочешь сказать, что у тебя опять денег нету?

— Деньги есть, — Клавдия вздохнула и, поняв всю бесполезность отпирательства, полезла в карман за кошельком, завидуя черной завистью Калашниковой, которую Патищева боялась пуще огня. Ирина пообещала всерьез разобраться с финансовыми делами профсоюза, Патищева теперь от Калашниковой пряталась.

— Клавдия Васильевна! Клавдия Васильевна! — из-за угла вдруг выскочила Калашникова.

— Деньги есть, времени нету. — Дежкина вежливо улыбнулась и, ловко увернувшись от настырной Патищевой, устремилась в свой кабинет.

Патищевой, впрочем, уже и след простыл.

— Чего ты кричишь? Что случилось? Зарплату повысили? — прошипела она, схватив Калашникову под руку, и потащила ее по коридору.

— Клавдия Васильевна, Шилкина… — тихо сказала Ирина.

— Что? — Клавдия даже остановилась.

— Полчаса назад. С работы вышла, к нам собиралась, на лестнице с моста поскользнулась, упала вниз и шею сломала. — Ирина испуганными глазами смотрела на Клавдию.

— Свидетели есть?

— Слышали крик несколько человек. Больше ничего.

Клавдия посмотрела на часы и сказала:

— Поехали.

19.05–20.14

Она лежала на ступенях, подвернув под себя левую ногу и как-то неестественно вывернув голову. На лице застыло выражение растерянности. Даже не испуга, а растерянности. Юбка сильно задралась, выставив напоказ старые, несколько раз чиненные теплые шерстяные рейтузы.

— Собаку вызвали?

— Нет.

— Почему? — Клавдия строго посмотрела на толстого мужика в милицейской форме, которая сидела на нем, словно была с младшего брата.

— А зачем собака? — Мужик жевал спичку, перекатывая ее своими толстыми губами из одного уголка рта в другой. — Навернулась тетка с лестницы, и всех делов. Собака зачем?

— Чтоб вы спросили, — огрызнулась Дежкина, глянув на часы и поняв, что собаку вызывать уже бесполезно.

— А свидетели где? — Клавдия огляделась по сторонам, но никого не увидела, кроме копошащегося у машины фотографа и санитаров, мирно курящих в кабине своей труповозки.

— Какие, на фиг, свидетели? — Милиционер был явно недоволен тем, что на его территорию вторглась какая-то мегера из прокуратуры и теперь им командует, а он, мужик, должен ей еще и подчиняться. — Не было свидетелей никаких.

— Как это не было? — Клавдия недоверчиво покосилась на него. — Кто-то же ее нашел тут, и потом, мне сообщили, что кто-то слышал, как она кричала.

— Да, слышали. — Сжевав одну спичку, милиционер выплюнул ее себе под ноги и тут же сунул в рот другую. — Ну, я их допросил, записал данные и отпустил. Чего людей держать по таким пустякам. Это ж несчастный случай — козлу понятно.

— Ну если даже вам понятно… Давайте адреса! — Дежкина очень хотела устроить выволочку этому служаке прямо тут, при подчиненных, но решила поберечь свои нервы. — Значит так, напишете подробный рапорт, я жду его к концу дня. Результаты вскрытия у меня должны быть не позднее завтрашнего утра. Надеюсь, все понятно?

Милиционер пожал плечами, хмыкнул что-то неопределенное и трусцой побежал вниз по лестнице.

— Клавдия Васильевна, — крикнула снизу Калашникова, — идите сюда! Тут ее сумочку нашли!

Клавдия спустилась к машине.

— Вот. — Один из санитаров протянул ей старую дерматиновую сумку с поломанной молнией. — Тут, под мостом валялась. Наверное, выронила, когда падала.

— Давайте посмотрим. — Дежкина аккуратно высыпала содержимое сумочки на капот. — Так, платок носовой, довольно несвежий. Книжка «Домашнее консервирование», помада, почти пустая, кошелек, в нем сорок восемь рублей с копейками, квитанция из ремонта часов, прошлогодняя, календарик девяносто девятого года. Все. А, вот еще три фантика от конфет, полупустая упаковка пенталгина.

— Не густо. — Ирина с тоской смотрела на жалкие пожитки пожилой женщины.

— В карманах смотрели? — Клавдия огляделась по сторонам в поисках милиционера.

— Смотрели, — буркнул он ей на ухо откуда-то из-за спины. — Только варежки и паспорт с повесткой в прокуратуру.

— И все? — Дежкина схватила сумку и еще раз потрясла ее над капотом.

— Вы ищете что-то? — поинтересовалась Калашникова.

— Ирочка, запомни. — Дежкина сосредоточенно перебирала пожитки старухи. — При чтении протоколов обысков, при проведении обысков в твоем присутствии, при случаях, подобных этому, всегда обращай внимание на одну немаловажную деталь. У каждого человека, или почти у каждого, всегда при себе есть одна и та же вещь.

— Какая? — Ирина внимательно слушала Клавдию.

— Ключи. — Не найдя больше ничего, Дежкина сложила вещи обратно в сумку. — Почти у всех, а у одиноких особенно, всегда при себе ключи от квартиры, от комнатушки, от гостиничного номера, где человек ночевал. У этой женщины ключей с собой нету. Вывод?

— Значит, она не сама с лестницы упала. Значит, ей помогли, — наконец-то рубанула Ирина. Но на этот раз Клавдия была с ней согласна.

— И мы с тобой должны этих помощников найти. Во сколько тебя ждет Аристов?

— Я с ним на вечер договорилась, на семь.

— Значит, время еще есть. — Клавдия обернулась к экспертам. — У кого есть сотовый? Есть у кого-нибудь сотовый телефон?

— У меня. — Фотограф вынул из кармана трубку и протянул Дежкиной.

— Большое спасибо. — Клавдия набрала номер. — Алло, Игорек, ты еще не ушел?

— Нет, Клавдия Васильевна. А что?

— Вот тебе задание. Слушай внимательно, возьми карандаш и бумагу.

— Взял.

— Иди к главному и в лепешку разбейся, но выпиши мне постановление на обыск квартиры Шилкиной Марии Даниловны. И как только выпишешь, приезжай. Мы будем сторожить у ее дома. Все понял?

— Да, понял. Какой у нее адрес?

— Адрес? — Дежкина вдруг сообразила, что не знает адреса старухи. — Ирочка, дай мне ее паспорт, там есть прописка.

Но Калашникова протянула Клавдии квитанцию, найденную в кошельке у Шилкиной:

— Вот тут адрес есть.

— Так, улица Цандера, дом сорок, квартира пять. Слышишь, Игорек?

— Слышу. Постараюсь.

— Очень постарайся. Пока, — Дежкина вернула трубку парню. — Кто знает, где улица Цандера?

— Это тут, недалеко, рядом с Королева, — сказал милиционер. — Вас подвезти?

— Если можно. — Дежкина вежливо улыбнулась.

Они с Калашниковой погрузились в «уазик» и машина, медленно перемешивая вязкий подтаявший снег, выбралась на дорогу.

— А чего она, важная птица какая, что ли, эта Шилкина? — спросил милиционер, глядя на дорогу.

— Не знаем пока. — Клава смотрела в окно на проплывающие мимо витрины магазинов. — Там видно будет.

— Ну вот, приехали. — Старшина остановил машину у маленького трехэтажного дома. — Вот он, дом сорок.

— Вы с нами пойдете, — сказала Дежкина, вылезая из машины.

— Что, думаете поймать кого? — осклабился милиционер.

Клавдия не ответила.

— Ладно, схожу. — Он выключил мотор и выбрался из «уазика» с таким выражением на лице, будто делал Дежкиной огромное одолжение.

20.55–22.22

В подъезде было темно и жутко воняло. Из какой-то квартиры наверху неслись крики мужчины и женщины. Отчетливо было слышно, как они кроют друг друга трехэтажным матом.

— Это Сидоровы, — объяснил милиционер, поднимаясь по заплеванной лестнице на второй этаж. — Они поженились недавно, не свыклись еще.

— А, тогда ясно, — Клавдия понимающе кивнула.

— Вот она, номер пять. — Он остановился у старой двери с изрезанной ножом дерматиновой обивкой, из дыр торчали клочья грязной ваты. — Ну что, дальше вы сами?

— Да, спасибо, — сказала Ирина. — Дальше мы как-нибудь справимся.

— Только я сейчас позвоню. — Клавдия нажала на звонок и постучала ногой в дверь.

— Да там нет никого. Ее ж в морг повезли, — сказал милиционер.

— Ну, если никого нет, никто и не обидится. А если есть… — Но договорить она не успела, потому что внутри послышался шум. Как будто что-то упало с верхней полки.

— Вы слышали?! — она еще раз позвонила. — Там кто-то есть. Эй, откройте! Это из… из поликлиники вас беспокоят!

Но внутри воцарилась полная тишина.

— Да нет там никого, — уже не так уверенно сказал милиционер. — Вам показалось.

— Нет, не показалось! — Клавдия продолжала колотить в дверь. — Открывайте, мы знаем, что вы там!

Повернувшись к милиционеру, она строго посмотрела на него и приказала:

— Открывайте. Открывайте, пока не поздно.

— Да вы что? — Милиционер вытаращил на нее удивленные глаза. — Не буду я этого делать. Чтоб меня с работы сняли? Я права не имею!

— Да там же сейчас кто-то есть! — Клава готова была сама высадить плечом эту дверь, но у нее не хватило бы сил.

— Да, есть, как же! А если это просто кошка или собака? А я дверь буду из-за этого ломать? И вообще, мне ехать уже пора! — Он быстро побежал вниз по лестнице. — А то я тут с вами…

Дежкина с Калашниковой вслед за милиционером спустились во двор.

— Вы не чувствуете? — тихо спросила Калашникова, тронув Клавдию за плечо.

— Что?

— Дымом тянет. — Ирина потянула носом воздух.

И тут сверху раздался чей-то истошный вопль:

— Пожар!

Из открытого окна второго этажа валил серый дым.

— Это чего, ее окно? — растерянно спросил милиционер, глядя на Дежкину перепуганными глазами.

— Там просто кошка! — Клавдия зло посмотрела на него.

— Надо что-то делать, надо что-то делать… — забормотал он, переминаясь с ноги на ногу. — А может, он еще там? Может, поймаем его еще?

— Раньше надо было думать, когда я говорила. — Клава с тоской смотрела на то, как из окна начали вырываться языки пламени. — Мы его спугнули.

— Ну и что теперь? — чуть не плача спросила Ирина. — Все пропало?

Из подъезда начали выбегать жильцы. Первыми выскочили молодые парень с девушкой, остановились в сторонке и опять принялись друг друга материть.

— Не пропало. — Дежкина оглянулась на звук пожарной сирены. — Ничего как раз не пропало.

…Квартиру потушили за считанные минуты. Дюжие пожарники вышибли дверь, залили все водой и пеной, и всех делов.

Клавдия бродила по квартире, переступая через лужи и обломки мебели, и думала о том, как странно все иногда получается. Из-за того, что кому-то вздумалось уехать на историческую родину и увезти с собой останки предков, сегодня убили женщину, сожгли ее дом…

— Клавдия Васильевна, я тут ордер привез…

На пороге стоял Игорь и с интересом разглядывал следы недавнего пожара.

— Спасибо, Игорек, ты как раз вовремя.

23.00–23.59

— Вы только извините, ради Бога, но у нас совершенно нечего подать к чаю, кроме вот этого печенья. Супруга, видите ли, приболела немножко, а у меня сегодня столько клиентов, столько клиентов. — Маленький, сухой, благообразный старичок виновато улыбался и умильно потирал ладоши. — Но зато чай у нас отменный, специально смешанный из самых лучших сортов.

— Ох, большое вам спасибо. — Клавдия достала из сумки вафельный торт в шоколаде. — А гостинцы к чаю у нас есть.

Этот торт она купила домой, к ужину. Но раз такой случай…

— Нет-нет, что вы! — очевидно догадался старик, что тортик вовсе не ему предназначался.

— Это наше извинение за поздний визит, — сказала Клавдия.

— Ну тогда славненько, очень славненько. — Юрий Ильич хлопнул в ладоши и устремился на кухню. — Вы проходите, проходите. Мы, знаете ли, по старинке всех гостей на кухне принимаем. Вот только Оленька не выйдет. Приняла лекарства и уснула. Грипп, знаете ли.

Чай действительно оказался отменным. Крепкий, душистый, с каким-то необычным привкусом. Клава с наслаждением смаковала его, изредка поглядывая на Калашникову, которая нервно ерзала на стуле, не находя себе места.

— Чего ты волнуешься? — тихо спросила Клавдия, когда старичок возился с тарелочками для торта.

— Спросите его про этот протез! — прошептала Ирина. — Мы тут уже двадцать минут.

Клава подмигнула ей и тихо сказала:

— Не волнуйся. Всему свое время.

Юрий Ильич поставил на стол тарелку с аккуратно разрезанным тортом, внимательно осмотрел стол и наконец позволил себе сесть.

— Ну вот, теперь можно и отдохнуть. — Он веселыми глазами посмотрел на женщин. — Да, не часто ко мне гости ходят, тем более такие красивые барышни.

— К вам-то не часто? — удивилась Дежкина.

— Ну, это не гости, а клиенты. — Старик вздохнул. — Я, как теперь модно говорить, бизнес с отдыхом не путаю.

— Не мешаю, — усмехнулась Ирина. — Теперь говорят «не мешаю».

— Значит, не мешаю, — обрадовался старик. — Но и не путаю. Весь день человеку в рот смотришь, а иногда хочется и в глаза.

— А у нас как раз наоборот, — грустно улыбнулась Клавдия. — Большинству людей надо именно в глаза смотреть. А в некоторые даже взглянуть противно.

— Да-да, понимаю. У каждого свои профессиональные издержки. — Юрий Ильич опять хлопнул в ладоши и тихо засмеялся. — Правда, я этим на дому занимаюсь, терпеть не могу каждый день в учреждение таскаться. В вашем цеху я был бы Шерлоком Холмсом.

— Скорее доктором Ватсоном, — пошутила Клавдия.

— Точно! — Старик развеселился. — Точно, доктором Ватсоном. Воображение у меня будь здоров, а вот дедуктивный метод на обе ноги хромает.

— Ну, в любом случае помочь вы нам можете. — Допив чай, Клавдия с удовольствием попросила еще одну чашку.

— Очень интересно. И чем такой старый мухомор может помочь правоохранительным органам? — Аристов от любопытства даже подпер кулачком щеку, словно боялся что-то упустить.

— Знаете, я не очень люблю слово «органы», — сказала Клавдия. — Оно чем-то медицину напоминает.

— И тем не менее чем же?

Дежкина открыла сумочку, вынула оттуда маленький пластмассовый футлярчик и поставила его перед стариком.

— Вот. Что вы можете про это сказать?

— Ну-ка, ну-ка… — Юрий Ильич выудил из кармана брюк очки в старомодной роговой оправе и нацепил их на самый кончик носа. — Давайте посмотрим, что у нас тут.

Клавдия наблюдала, как он внимательно рассматривает золотой мост, прищурившись и откинув назад голову. И вдруг вспомнила покойного отца. Чем-то этот старик очень походил на него. Хоть и была в них огромная разница. Этот закончил институт, а отец только восьмилетку. Этот всю жизнь проработал в белом халате, а отец в синем проползал под тракторами и грузовиками. Этот пахнет лекарствами, а отец пах табаком и бензином. Но в обоих было что-то общее, поэтому запросто можно было бы представить, как они сидят за одним столиком в кафе и мудро разговаривают о жизни. Отец был бы вполне на уровне. Мама называла это «что-то» чудачеством, но Клавдии больше нравилось выражение — внутренняя интеллигентность.

— Да, это моя работа, — наконец произнес старик. — Определенно моя. Но только очень давняя. Лет двадцать — двадцать пять.

— Двадцать три, — уточнила Клавдия.

— Да? — Старик удивленно посмотрел на нее. — Что вы говорите! И что, выпал? Хотя да, вполне мог, за такое-то время. Жаль, жаль. Хотя золото, я смотрю, высокопробное, не зубное, я такое не часто делал. За двадцать три года должно было сточиться посильнее. Ну хорошо, и что вам угодно узнать об этом протезе?

— Помните, как установили личность Гитлера? — спросила Клавдия.

— Понятно, понятно. — Старик аккуратно положил протез обратно в футлярчик. — Судя по тому, что вы обратились ко мне, опознать беднягу иными способами не представляется возможным?

— Абсолютно. Мы нашли только скелет.

— Ну что ж… — Аристов поднялся со стула. — Посмотрим, что можно сделать. Извините, я вас оставлю на минуточку.

Медленно, не переставая потирать сухие шершавые ладони, он удалился. Клавдия повернулась к Ирине.

— Никогда не торопись со своими вопросами, — сказала она тихо. — Если есть возможность просто поговорить с человеком, поговори. И он больше вспомнит, больше расскажет. Но даже не это главное.

— А что? — тихо спросила Калашникова.

— Нервы. — Клава вздохнула. — Старайся больше общаться на работе с хорошими людьми. Это как своеобразная терапия. Если будешь ограничивать себя одними преступниками, к тридцати годам превратишься в Железного Феликса. Пока ты этого не чувствуешь, а потом и не почувствуешь. Поняла?

— Кажется, да.

— Молодец. — Клава еще подлила себе заварки. — А чай у него действительно отличный.

— Так-так… — раздался из прихожей голос Юрия Ильина. — Теперь давайте займемся поисками.

Он вошел в кухню, неся перед собой огромный деревянный ящик. С трудом водрузив его на стол, гордо посмотрел на женщин и сказал:

— Думаю, милые дамы, что смогу вам помочь.

— А что это, Юрий Ильич? — спросила Ирина, с интересом рассматривая ящик.

— А это, милочка, все мои пациенты. — Аристов похлопал по крышке.

— Как, все?

— Все, кому делал зубные протезы. — Юрий Ильич открыл ящик. — Картотека, можно сказать.

Внутри ящик был разбит на несколько отделений. Но вместо карточек с именами Клавдия, к своему удивлению, обнаружила там множество точно таких же футлярчиков, в каком ей вернули мост.

— Так, нам двойной. Верхние пятый и шестой слева. Посмотрим, посмотрим.

Старик быстро открывал футлярчики, снова закрывал и ставил на место.

— А где же картотека? — разочарованно пробормотала Калашникова.

— А вот это она и есть. — Аристов взглянул на нее и улыбнулся. — Вот вы своих пациентов по каким приметам узнаете? По отпечаткам пальцев, по фотографиям, по родинкам каким-нибудь, да? А я — по зубам. Если меня попросят вспомнить лысого одноглазого китайца, которого я лечил на прошлой неделе, я мало чем смогу помочь. А только скажи мне — в прошлом месяце, разрушение верхнего пятого справа, дупло на втором нижнем справа и сильный налет — я сразу вспомню. Ага, вот, кажется, этот. — Он аккуратно положил на стол перед Ириной небольшой кусочек гипса.

— А что это? — она осторожно взяла кусочек и повертела в руках.

— Это слепок. — Аристов аккуратно сложил остальные футлярчики в нужный отсек. — По нему я и делал интересующий вас протез.

— И вы его до сих пор храните? — удивилась Клавдия.

— Видите ли, любезная Клавдия Васильевна, — старик снял очки и повернулся к ней, — зубы, к сожалению, вещь менее долговечная, чем жизнь. А протезы еще менее долговечны, чем зубы. И вот когда человек приходит ко мне делать мост, я беру его под свою опеку, что ли. И когда первый мост придет в негодность, моему клиенту достаточно позвонить мне, назвать свое имя, и на следующий день его будет ждать новый готовый мост. И не надо опять проходить эти долгие утомительные примерки, все гораздо быстрее.

— Здорово! — Клавдия улыбнулась. — Когда понадобится, обязательно обращусь к вам.

— Спасибо за комплимент. — Аристов покраснел от удовольствия. — Надеюсь, что вам не скоро понадобится. Ну а это… — Он посмотрел на номер коробочки, аккуратно приклеенный к крышке, достал толстую тетрадь с пожелтевшими страницами и долго листал, то и дело поплевывая на пальцы.

— Так, вот, кажется этот. Корытов Антон Егорыч. Протез из своего материала. Первое посещение пятого июня семьдесят шестого, второе, соответственно, через три дня, восьмого. Окончательный расчет десятого июня семьдесят шестого года. Жалоб не было.

— Корытов Антон Егорыч. — Клавдия записала в блокнот. — Вы его, Юрий Ильич, конечно не помните?

— Конечно. У меня по двадцать человек в неделю проходит, куда уж их упомнить. — Старик хотел спрятать футляр со слепком обратно в ящик, но потом подумал и протянул его Дежкиной. — Вот, мне больше не понадобится.

— Спасибо. — Клавдия сунула коробочку в сумку. — А телефона своего он не оставлял? Или адреса?

— Нет, я этого не практикую, виноват. — Юрий Ильич комично присел и развел руками. — Если передумает кто-то, или струсит, я его разыскивать не намерен. Я за клиентами не гоняюсь, у меня и так очередь на два месяца вперед.

— Ко мне тоже, — сказала Дежкина и рассмеялась…

— Да, приятный старик, — сказала Ирина, когда они с Дежкиной вышли от него на улицу. — Как говорил один литературный персонаж, теперь таких уже нет, а скоро совсем не будет.

— Будут. — Клавдия посмотрела на небо, где уже появились первые звезды. — Такие всегда будут.

— Ну, что теперь?

— А что теперь? Теперь по домам. А завтра давай запрос в архив, пусть поднимают все на Корытова Антона Егорыча. Вполне возможно, кстати, что это вымышленное имя. И обязательно разыщи все трудовые ведомости кладбища. Не зря кто-то Шилкиной шею… — Она вдруг замолчала на полуслове.

— Что такое? — Ирина настороженно посмотрела на нее.

— Старею. Мама дорогая, я уже старею. — Клавдия покачала головой. — Такое важное обстоятельство пропустить!

— Какое обстоятельство? — не понимала Калашникова.

— Ира, как был убит второй, молодой? — Клавдия внимательно посмотрела в глаза девушке.

— Перелом шеи.

— А как тот слесарь погиб?

— Поскользнулся и… — Ирина замолчала.

— Раскопаем, — твердо сказала Дежкина. — Мы это дело с тобой обязательно раскопаем. Завтра в девять быть на работе. Без опозданий.

ЧЕТВЕРГ

9.09–11.14

— Василюк Геннадий Ильич, двадцать девятого года рождения. Образование средне-техническое, ФЗУ. Судим за квартирную кражу. Отсидел с пятьдесят второго по пятьдесят девятый год. С шестьдесят девятого года по семьдесят пятый работал в мастерской при третьем трамвайном депо, с семьдесят шестого до девяносто пятого работал на нашем кладбище. Умер пятого августа девяносто шестого года. В пьяном виде упал с лестницы и сломал шею. Отделение милиции констатировало несчастный случай.

Прочитав, Клавдия протянула Ирине фотографию.

— Вот, это он, Василюк. Фотография нашего Феди Кузина. Так, поехали дальше?

— Поехали. — Калашникова внимательно всмотрелась в фотографию кряжистого седого деда в старой каракулевой кепке, какие когда-то носили выходцы с Кавказа.

— Тут еще трое, кто работал в семьдесят девятом году и подходят по возрасту. Егоршев Николай Андреевич, пятьдесят третьего года рождения. Образование восемь классов и строительный техникум. С семьдесят первого по семьдесят третий год — служба в армии, с семьдесят четвертого по семьдесят шестой работал каменщиком в пятом стройуправлении, потом на кладбище по восемьдесят первый год, с восемьдесят первого по восемьдесят пятый — токарем, потом бригадиром на заводе «Серп и молот». В восемьдесят шестом открыл кооператив по пошиву одежды, в девяносто первом — фирму по торговле оргтехникой. Сейчас владелец магазина на Остоженке. Жена, двое детей. Фотографии пока нет.

— Круто для могильщика, — вздохнула Ирина.

— Извивы судьбы. — Дежкина усмехнулась. — Ладно, поехали дальше. Мамин Дмитрий Петрович, сорок восьмого года. Десять классов, МГУ, филфак. Кандидатская диссертация. На кладбище устроился в семьдесят восьмом году. В восемьдесят втором получил восемь лет за нанесение в пьяном виде тяжких телесных повреждений, повлекших полную потерю дееспособности. Напился, пристал к какому-то прохожему, тот послал его. Наш филолог схватил булыжник и сломал прохожему позвоночник. Отсидел весь срок. В девяносто первом продал квартиру, жил сначала у сестры, потом его выгнали за периодические попойки. Теперь где-то бомжует. Фотография старая.

— Да, тоже извивы судьбы. — Ирина посмотрела на снимок, с которого на нее грустно глядел высокий брюнет с мешками под глазами. Старый турецкий свитер был явно ему мал, зато джинсы болтались на нем мешком. — Да, и бывает же такое. Тупица, с трудом окончивший восемь классов, держит магазин в столице, а кандидат наук по филологии бомжует где-то по свалкам и подвалам.

— Это все пустяки. Вот ты послушай про третьего. — Дежкина вынула из папки фотографию, но Ирине не дала. — Вальдберг Эдуард Артурович. Родился в пятьдесят пятом году в Париже.

— Где? — Калашниковой показалось, что она ослышалась.

— В Париже, столице Франции. — Клавдия иронично ухмыльнулась. — Отец был атташе по культуре. В шестидесятом году семья вернулась в Россию. Отец умер от рака в семидесятом. В семьдесят втором Эдуард с золотой медалью окончил школу с английским уклоном. В том же году женился на гражданке Намибии и выехал по ее месту жительства. Вернулся в сентябре семьдесят третьего, разведенным.

— Ненадолго его хватило.

— Слушай дальше, не перебивай. В ноябре того же года вступил в брак с гражданкой Швеции, выехал с ней в Стокгольм, откуда возвратился разведенным в январе семьдесят пятого. В марте состоялась свадьба с гражданкой Индии, после чего…

— Выехал в Дели, я угадала?

— Нет, не угадала. В Мадрас. Оттуда возвратился в апреле семьдесят шестого. До июня семьдесят седьмого еще потерпел, а в июле сочетался браком с гражданкой Бразилии. Но туда его уже не выпустили наши бдительные товарищи из государственной безопасности. И тогда он устроил сидячую забастовку перед Большим театром. Забастовка продлилась примерно двадцать минут, после чего гражданин Вальдберг на полгода был поселен в Кащенко. Оттуда вышел в начале семьдесят восьмого и сразу устроился работать…

— На кладбище?

— Нет, статистом в тот самый Большой театр. Но оттуда был уволен через два месяца за моральное разложение коллектива. Ходили слухи, что он за это время умудрился вскружить головы приме-балерине и солистке оперы сразу. Под угрозу встал репертуар. Дамы из-за него два раза дрались.

— Какой мужчина! — Ирина грустно вздохнула. — Вот бы посмотреть на него.

— Посмотришь еще… И вот после Большого театра он был принят ночным сторожем на кладбище. Наверное, посчитали, что тамошним обитательницам он не страшен. Проработал там до лета восьмидесятого. В дни Олимпийских игр был выдворен из столицы за сто первый километр, — но как-то умудрился снюхаться с японской гимнасткой. Бедная девушка даже хотела просить приютить ее в советской стране. Ну, нашим это было, естественно, на руку. Эдуард Артурович был возвращен в Москву, устроен на работу переводчиком — вспомнили про его золотую медаль. Но в тот день, когда должно было состояться очередное бракосочетание, на которое, кстати, пригласили всю прогрессивную прессу, наш Казанова пропал.

— Как это пропал?

— Вот так. Пропал и все. Бедная гимнастка провалила выступление, что, впрочем, нашим тоже было на руку. Прогрессивная пресса осталась без сенсации, а пара товарищей из органов получила выговоры за плохую подготовку торжеств. А наш Казанова всплыл через два года. Только звали его уже не Эдуард, а Симон. Брат Симон. Его и сейчас так зовут.

— Так он что же?.. — Ирина недоуменно посмотрела на Клавдию.

— Да, принял постриг. Монах Троице-Сергиевой лавры.

— И до сих пор?

— Да. Вот, посмотри на его фото, ты же хотела на него посмотреть.

Ирина сначала даже не поверила своим глазам. Со снимка на нее глядел маленький, худой, лопоухий и конопатый мужчинка. Такой плюгавенький, даже комичный, что, увидев его на улице, Калашникова постаралась бы сдержать улыбку, чтобы не обидеть его.

— Ну, каков красавец? — Дежкина с интересом наблюдала за Ириной.

— Это что, шутка? — Калашникова повертела снимок в руках. — А это точно он?

— Фотография сделана как раз в восьмидесятом году, летом.

— Неужели этот недомерок мог заставить стольких женщин потерять голову?

— Не знаю, мог, наверно, — сказала Клавдия, еще раз глянув на снимок. — Меня больше волнует, мог ли он убить двух человек и закопать их в могиле Бербрайера, а амурные его дела меня не волнуют.

— Но все же… — Калашникова смущенно опустила голову. — Должно же в нем быть что-то…

— Итак, у нас есть четверо. Двое из них — наши пациенты, как сказал бы старик Аристов. Как думаешь, кто?

— Ну, я ставлю на Василюка и… — Ирина задумалась на секунду. — И на этого филолога, Мамина.

— Начнем с того, что здесь не ипподром. А потом, почему именно Мамин? Ладно, я понимаю, Василюк — сидел, убит в том году, когда надгробие поломали. Тоже, кстати, немаловажный факт. А Мамин почему? Я, например, больше склоняюсь в сторону работяги. Или, в крайнем случае, этого плейбойчика.

— Нет, вряд ли. Вальдберг же из культурной семьи, потом, он явный ловелас, а такие не способны на убийство. Ну, работягу еще можно заподозрить, да и то с натяжкой.

— Однако Мамин тоже из культурной семьи. Больше того, кандидат наук. А потом ты не забывай, что этот Эдуардик на кладбище устроился почти сразу после психушки, так что запросто мог. Я, дескать, псих…

— Ну хорошо, допустим, — взволнованно проговорила Калашникова. — Но не мог же он из Сергиева Посада приехать сюда и поджечь квартиру Шилкиной. Он бы вообще не узнал, что трупы нашли.

— А Мамин, который спился до животного состояния, вряд ли вообще помнит, что было двадцать лет назад.

— Может, не помнит, а может, как раз и… — но договорить Калашникова не успела, потому что распахнулась дверь и в кабинет ввалились сразу трое — Игорь, Левинсон и сам прокурор.

— Та-ак, меня повышают, да? — Клавдия удивленно глядела на вошедших. — Или нет, скорее, увольняют.

— Не угадала. — Владимир Иванович медленно подошел к столу Дежкиной и торжественно положил перед ней толстую картонную папку.

— Что это? — поинтересовалась Дежкина, с интересом рассматривая выцветшие чернильные печати на папке.

— Это, Клавочка, Корытов, — заявил Левинсон из-за плеча Клавдии. — Корытов Антон Егорыч. Тот самый.

— Дело мы в архиве нашли. — Владимир Иванович хлопнул по папке. — Это один из самый длинных висяков. Так что ты и бери. Время еще есть.

— Какое время? Время до чего? — не поняла Дежкина. — Пусть тот и берет, кто вел. Или уже на пенсии?

— Нет, не на пенсии. — Главный загадочно улыбнулся.

— Ну и кто же это?

— Ты, милочка. Ты.

— Как это? — Дежкина потянула за тесемку и раскрыла папку. И с первой же страницы на нее глянул маленькими злыми глазами сорокалетний мужик со шрамом на правой щеке.

— Да-да… — тихо пробормотала Клавдия. — Маленький, рыжий, прихрамывает, сидел… Ну здравствуй, Шрам…

15.40–17.55

Двадцать лет назад… Боже, как же давно это происходило, целых двадцать лет назад. Ленки тогда еще не было, а Макс не умел даже говорить. Клавдия аккуратно перелистывала пожелтевшие страницы дела и с каждой страницей словно возвращалась назад, в свою молодость.

Это было одно из ее первых дел. Вернее, она тогда считалась только стажером, как сейчас Калашникова. Убили троих человек — мужа, жену и старуху, мать жены. Убили страшно, зверски. Из дома ничего почти не пропало. Сестра жены не обнаружила только нескольких бутылок с импортными винами, золотых украшений и, как ни странно, железной коробки из-под крупы. Раньше такие коробки с надписями «крупа», «сахар», «мука», «манка», «чай» у каждой хозяйки были.

— Господи, сколько лет, сколько лет, — тихо шептала Клавдия, передавая Калашниковой страницу за страницей, протокол за протоколом, фотографию за фотографией.

— Так это Корытов их убил? — Ирина с интересом читала бумажку за бумажкой, чувствуя себя уже не следователем, а посетителем музея.

— Двадцать лет назад я не сомневалась. — Клавдия достала протокол осмотра места преступления. — Вот: «На дверных ручках, на столе, на оконном стекле обнаружены множественные отпечатки пальцев». Эти пальчики потом по картотеке всплыли. Шраму они принадлежали. А он тогда известной был личностью в Москве.

— Бандит?

— Вор в законе. Тогда это звучало почти как народный артист или председатель горкома партии. Это сейчас их даже шпана ни во что не ставит, а тогда с ними даже милиция считалась. Они уже сами и не ходили на дела, а жили за счет других бандитов. Им на блюдце деньги приносили.

— А зачем же он тогда на убийство пошел? Он что, не мог другим приказать? — Ирина одну за другой просматривала фотографии лежащей на полу женщины, мужчины с пробитым черепом, старухи в луже крови.

— А в этом вся хитрость. — Клавдия улыбнулась. — Мы тогда дело с трудом раскрутили. Помнишь, коробка пропала из-под крупы?

— Да. Ну и что в ней было?

— Мы до этого еще доберемся. Я сама долго голову ломала — что же в ней такое было? Сами бы мы ее пропажу не заметили. А потом мне в голову пришла одна любопытная мысль. Даже не мысль, а вопрос — а как же сестре жены удалось заметить исчезновение коробки? Причем почти сразу. Сначала про шкатулку с кольцами сказала, а потом сразу пошла на кухню, покрутилась маленько и про эту коробку заявила.

— Значит, знала, что в ней?

— Значит, знала. Мы ее прижали хорошенько, тут она и раскололась. Убитый, Шаповалов Сергей Петрович, незадолго до смерти вернулся с Колымы. А там он золотишко мыл. Отсидел сначала восемь лет за убийство, а потом завербовался старателем. Ну и кое-что домой привез. Ясно, что он там прятал, в коробке-то. Жена, видно, сестре рассказала по секрету. По ее словам килограмма полтора песочку.

— Ого… — Калашникова присвистнула. — Нехило. А Шрам этот где сидел?

— В том-то и дело, что тоже на Колыме. И в то же время, когда и Шаповалов. У них года в два разница была. Видно, узнал Шрам, что Шаповалов вернулся, ну и решил золото себе прибрать. Поэтому и не поручал никому. Во-первых, они с Шаповаловым знакомы были, а во-вторых, чтоб не делиться. В общем, причастность Шрама к убийству была доказана, но его самого так и не нашли.

— Вот откуда соляная кислота и ртуть в костях, — Ирина обрадовалась неожиданной догадке.

— Да, именно. — Дежкина подумала, что Ирина неплохо, в общем, соображает.

— А когда это убийство произошло? — спросила Калашникова.

— Тебе дату сказать? — Клавдия зашуршала старыми протоколами. — Я и забыла уже. Сейчас скажу. Ага, вот. Вечером четвертого ноября тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

— Постойте, постойте. — Калашникова вскочила и достала из ящика стола папку с новым делом. — Не может этого быть.

— Почему не может? — Клавдия удивленно посмотрела на девушку.

— Потому. — Ирина лихорадочно перебирала бумажки. — Потому что похороны состоялись второго ноября. Следовательно, четвертого вечером, когда произошло убийство, Шрам уже лежал в могиле. Больше того, четвертого вечером, по показаниям жены Бербрайера, могила уже была обложена мраморными плитами.

— Как же это? — Дежкина еще и еще раз перечитывала дату в протоколе. — Четвертого, все верно. И отпечатки пальцев его, и сидели они с Шаповаловым вместе. Мистика какая-то. Он что, зомби, этот Шрам? Из могилы выбрался, и убивать пошел? Может, и правда, Вуду?

Калашникова внимательно просматривала протокол за протоколом, бумажку за бумажкой, отчет за отчетом.

— Больше всего меня сейчас интересует то, — сказала она вдруг, — что мы до сих пор не знаем, кто был тот, второй, которого вместе с Корытовым похоронили. И при чем тут этот тропический червяк, откуда? Кстати, убийство Шаповаловых совершал один человек или несколько?

— Двое. — Клавдия вынула из сумочки пакет с пирожками. — Поставь чайку, а то во рту аж пересохло от волнения… Двое их было. Но второго установить так и не удалось. Ни отпечатков, ни следов обуви, ничего. Но убивали двое.

— А как убили? — Ирина опять достала из дела фотографии. — Мужчине, я вижу, череп раскроили, старуху зарезали, кажется. А жену?

— А жене… — Клавдия вдруг хлопнула себя по лбу. Посмотрела на Ирину и сказала. — А ну-ка, догадайся.

Ирина задумалась на секунду и сказала:

— Судя по тому, как вы об этом спросили, ей наверняка свернули шею. Я угадала?

— Угадала. — Клавдии вдруг стало немного не по себе. — Ира, а ты не замечаешь, что мы уже способны радоваться от того, что человеку свернули шею?

— Ой, и правда. — Улыбка мигом испарилась с лица Ирины. — Ужас какой…

За окном вовсю светило солнце. Так хотелось выйти из кабинета и пойти просто прогуляться по парку. Клавдия вдруг вспомнила, что уже года два просто так не гуляла. Обязательно или по магазинам, или на работу, или, того пуще, на следственный эксперимент.

— Закипел. — Ирина поставила перед ней чашку чая. — Так о чем мы говорили?

— О гадостях. — Дежкина встала и потянулась, хрустнув суставами. — О всяких разных гадостях. Знаешь, Ириша, мне нужно пойти пройтись. Ты пока звони в архив. Пусть поднимают дело этого Шаповалова. И пусть выяснят, кто еще с ним сидел. Папку я тебе оставлю. Изучи хорошенько, может, какие свежие мысли появятся.

— Договорились. — Калашникова взяла папку.

На улице было тепло. Весну обещали раннюю, так оно и получилось. Впрочем, еще вполне могло повернуться и к зимней стуже. Приятно было перешагивать через лужи, ловя в них свое отражение.

Шаповалов, Шаповалов. Все опять замкнулось на этом Шаповалове. Тогда, двадцать лет назад, дело казалось простым и понятным, вся загвоздка была в том, что так и не удалось арестовать Корытова. Теперь все вообще запуталось. При чем тут бедная Шилкина? Как Шрам оказался в могиле раньше, чем совершил убийство? Не могли его закопать позднее, никак не могли. Кто был с ним? Кто этот парень в могиле? Зачем, наконец, убили Шрама, и кто это сделал?

В сквере снег еще не растаял. Пахло прелыми листьями и талой водой. Какая-то мамаша все бегала за своим двухлетним сынишкой. Мальчик убегал от нее, прыгал по лужам, поднимая фонтаны брызг и радостно хохоча. Все-таки то, что дети очень забавные, начинаешь осознавать только тогда, когда они уже вырастут и превратятся во взрослых дядей и тетей.

Фотографии. Нужно будет сравнить фотографию с похорон, которую Ирина привезла от Бербрайеров, и снимки всех подозреваемых. Дежкина вдруг вспомнила про ту сутулую фигуру со снимка. Где-то она точно этого человека видела…

Нужно будет завтра ехать говорить со всеми троими. Монаха и нового русского найти не проблема. С бомжем будет сложнее. Фотографию с похорон нужно будет им показать. Если не виновны, опознают. Если виновны — расколются. Хотя этот убийца, пожалуй, может и не расколоться. Он пока на несколько шагов их опережает. Очень профессионально работает. Как только чует неладное — сразу убирает свидетелей.

Да, это он три года назад убил Василюка только из-за того, что поломали могилу. А теперь вот Шилкину, как только узнал, что трупы раскопали.

Но веревочек с одним концом на свете не бывает, у каждой веревочки обязательно второй конец есть. И она, Клавдия Васильевна Дежкина, должна этот конец раскопать, как бы глубоко он ни был закопан.

18.40–19.46

— Сразу предупреждаю, у меня мало времени, так что, если можно, недолго. — Егоршев указал женщинам на небольшой кожаный диван и нажал на кнопку телефона на своем столе. — Галя, два кофе и мне, как обычно.

— Слушаюсь, Николай Андреевич, — промурлыкал приятный женский голос.

— Ну, что у вас ко мне? — Егоршев закурил дорогую сигару и выпустил под потолок облако сизого дыма. — Аудиторскую проверку мы в прошлом квартале проходили, с налоговиками у меня лады, с таможней тоже все тип-топ. И тут вдруг прокуратура.

— Мы не по поводу вашей коммерческой деятельности. — Клавдия с интересом рассматривала аляповатые картины на стенах. — Мы о делах давно минувших дней.

— Когда я челночил, что ли? — Егоршев ухмыльнулся. — Так там у меня тоже ничего такого. Или…

— Раньше. Про период вашей трудовой деятельности в качестве могильщика.

Клавдия сказала это как раз в тот момент, когда в кабинет вошла секретарша с подносом. Бедняжка чуть не уронила его вместе с посудой.

— А, вы про это… — Егоршев покраснел и бросил на секретаршу такой испепеляющий взгляд, что она стала двигаться со скоростью метеора. Когда она ушла и закрыла за собой дверь, он повернулся к Клавдии. — А погромче вы не могли? Они же ничего про это не знают. Я же их начальник.

— Ох, извините. — Клавдия виновато улыбнулась. — Не хотела вас ставить в неловкое положение.

— Ладно, что с вас возьмешь, черствые вы люди. — Николай Андреевич опрокинул в рот стопку коньяка и заел ее лимонной долькой. — Ну и что вас интересует?

— Вы помните кого-нибудь из тех, кто с вами работал?

— Всех помню. Кто вас конкретно интересует?

— Конкретно все.

— А зачем? — Егоршев ничуть не удивился вопросу.

— Надо, раз спрашиваем.

— Ну, тетя Паша была, на Библии повернутая. — Он налил еще стопку и выпил, галантно приподняв ее в честь дам. — Потом этот, бабник из дурдома. Не помню, как его звали. Он еще сторожиху пялил… Пардон, состоял в интимных отношениях.

— С какой сторожихой? — насторожилась Калашникова.

— А я помню? Шишкина или Чижкина, как-то так, короче.

— Шилкина? — уточнила Клавдия.

— Ага, точно, Шилкина! — обрадовался он. — Этот бабник пропал потом куда-то… A-а, вспомнил, его в Олимпиаду из Москвы выперли. Наверное, боялись, что он спортсменок иностранных перепортит. — Егоршев задорно гоготнул. — Ну больше его и не видели. Потом еще один был, профессор. Этого посадили. Он по пьяни то ли башку кому-то проломил, то ли ногу сломал — не помню. Потом еще слесарь работал. Васильев его фамилия была.

— Василюк, — поправила Ирина.

— Ну или Василюк, какая на хрен разница. — Скушав дольку лимона, Егоршев развернул шоколадную конфетку и отправил в рот. — Хороший был мужик, руки золотые. Больше всех на поляне имел.

— Поляна — это кладбище? — спросила Клавдия.

— Ага, оно. — Скушав конфетку, Егоршев распечатал пакетик орешков и принялся поедать их один за другим. — Этот Василюк ограды чинил, надгробия, мрамор мог левый достать, отникелировать шишечки сам умел — короче, с понятием. Сейчас уже, наверно, в директора выбился.

— Не выбился, — сказала Клавдия. — Умер три года назад.

— Правда? — Николай Андреевич забросил в рот очередной орешек. — А чего? Он же еще не старый вроде был.

— Убили его.

— Убили? Что вы говорите? — Егоршев даже не попытался изобразить удивление. Он вообще ничему вокруг не удивлялся, потому что ничего, кроме собственной персоны, не замечал. — И за что его?

— Он слишком много знал… — сказала Ирина многозначительно.

— Ну что ж, бывает. — Егоршев передернул плечами и выбросил пустой пакетик из-под орешков в корзину. — Все там будем рано или поздно.

— Скажите, а этого человека знаете? — Клавдия положила перед ним фотографию Корытова.

— Этого? — Егоршев взял снимок и наморщил лоб, заставляя мозги думать быстрее. — Он с нами не работал. Он к Василюку ходил. Какие-то у них дела общие были.

— А скажите, Василюк дружил с кем-нибудь на работе?

— Да, дружил. — Егоршев прикрыл ладошкой вырвавшуюся отрыжку. — Он с этим, с бабником дружил. Во всяком случае, работали они на пару.

Клавдия вынула из папки фотографию с похорон и протянула ее Егоршеву.

— Николай Андреевич, посмотрите внимательно. Вы никого на этом снимке не узнаете?

Егоршев потянулся за снимком, но в этот момент запищал телефон.

— Алло… Это ты, Люсек? — Николай Андреич поморщился и отвернулся вместе с креслом от женщин. — Да, еще работаю… Совещание у меня, совещание… Не знаю, когда приеду… Ну ладно, ладно. Только в следующий раз не обижайся, если я…

Но Люсек, видно, бросила трубку, потому что Егоршев развернулся обратно и швырнул аппарат на стол.

— Вот дура, блин… — Он нажал на кнопку селектора. — Галя, скажи Боре, пусть спускается к машине. И можешь идти домой, на сегодня — отбой.

Взяв, наконец, снимок, он долго рассматривал его и потом сказал:

— Там, у дерева. Это как раз и есть дядя Гена.

— А рядом с ним кто? — спросила Ирина, вытянувшись от нетерпения, как борзая перед броском.

— А рядом с ним бабник. Как же его звали, не помню… — Егоршев снова наморщил лоб.

— Эдик, — решила помочь ему Клавдия. — Эдуард Артурович Вальдберг.

— Точно, Эдик! — Николай Андреич облегченно вздохнул. — Да, это они вдвоем на снимке. А кто остальные — не знаю.

— Большое вам спасибо, Николай Андреевич. — Дежкина выбралась из этого чересчур мягкого и жутко неудобного дивана. — Вы нам очень помогли.

— Правда? — Егоршев заулыбался. — Ну приходите еще, если что. Кстати, если хотите знать, у нас самые дешевые компьютеры в городе. Если надумаете покупать, то…

— То ваш адрес у нас есть. — Дежкина вежливо улыбнулась. — А если вы вспомните что-нибудь еще…

— То у меня есть ваш телефон, правильно? — Николай Андреевич рассмеялся. — Сразу позвоню.

— Ну, что скажешь? — спросила Дежкина у Ирины, когда они вышли на улицу.

— Терпеть таких не могу, — ответила та, поморщившись. — Он вел себя так, словно он владелец огромной фирмы, а не какого-то занюханного магазинчика. Такие как раз самые тупые и самодовольные. Подумаешь, компьютерами он торгует. Сейчас все кому не лень торгуют компьютерами.

— Я не про это спрашиваю. Мне он тоже не сильно понравился. Но я спрашиваю, что ты думаешь о его словах?

— Это про Вальдберга? — Ирина пожала плечами. — А чего еще от бабника ожидать? Свинья, она везде лужу найдет.

— Да, если не учитывать того, что Шилкину убили вчера. — Клавдия остановилась у светофора. — Да и с Василюком, как мы узнали, у него были какие-то дела. Что ты на это скажешь?

— А что я могу сказать? — Ирина пожала плечами. — Надо поехать и поговорить с ним. Этого бомжа нам все равно не скоро найдут, чего ж зря голову ломать.

— А может, и правда? — Клавдия задумчиво улыбнулась, представив себе горящие на солнце золотые купола. — Давай завтра плюнем на все и смотаемся в Сергиев Посад. Сто лет уже там не была.

ПЯТНИЦА

10.15–14.28

За окном медленно проползали белые от снега поля, полуразрушенные, словно так и не восстановленные после войны, товарные станции, по трассе лениво двигались маленькие автомобильчики.

Клавдия с тоской смотрела на проплывающий мимо унылый пейзаж и в глубине души благодарила Бога за то, что живет в столице, а не где-нибудь в провинции. Ирина сидела рядом и что-то чертила карандашом в тетрадке.

— Что ты рисуешь? — поинтересовалась Дежкина.

— Связи, — коротко ответила Калашникова.

— Что? — Клавдия не поняла.

— Связи. — Ирина оторвала взгляд от тетради и посмотрела на Клавдию. — Кто с кем был связан и по какому делу. Чаще всего человек, на котором все замыкается, и оказывается виноватым.

— Чушь какая! — Клавдия громко засмеялась, заставив весь вагон на нее посмотреть.

— Почему это чушь? — обиделась Калашникова.

— Потому что так только в дешевых детективах бывает. Ладно, покажи, что у тебя получается.

— Вот. — Ирина протянула ей тетрадь. — Все почти замыкается на Василюке. И Шилкина, и Корытов, и Шаповалов, и Вальдберг. Тот, молодой, неопознанный, на Вальдберге замыкается.

— Так-так, объясни. — Клавдия придвинулась поближе.

— Смотрите сами: Шилкина и Вальдберг вместе Василюком работали. У Вальдберга с Шилкиной, как мы знаем, были, скажем так, более тесные отношения, чем просто у коллег по работе. А с Василюком они дружили. Могли они втроем сговориться на преступление?

— Могли.

— С Шаповаловым и с Корытовым Василюк тоже связан.

— Каким, интересно, образом? — Дежкина внимательно слушала рассуждения Калашниковой.

— Я сначала тоже никакой связи не видела. А потом подняла дело Василюка. Вчера, пока вы гулять ходили. И заметила одну любопытную деталь. Шаповалов сидел с шестьдесят шестого года по семьдесят второй в колонии строгого режима при шестом горнодобывающем главке. Потом устроился в артель старателей при той же конторе. Корытов сидел с шестьдесят девятого по семьдесят четвертый. В том же лагере. Потом год мыл золото и вернулся в Москву.

— Это я и сама тебе сказала. А Василюк?

— А Василюк сидел с пятьдесят второго по пятьдесят девятый год в том же самом лагере, что и Шаповалов.

— Ну и что? Шаповалов сел на целых шесть лет позже, чем Василюк освободился.

— Правильно! — радостно воскликнула Ирина. — Но на работу в Москве он устроился только в шестьдесят девятом. Я копнула и выяснила, что приехал он в Москву и прописался тоже только в шестьдесят девятом. А это значит, что десять лет он еще оставался на Колыме. И знаете, что он там делал?

— Мыл золото? — наугад сказала Дежкина.

— Нет! Работал вольнонаемным в том же главке, что и Шаповалов. Шаповалов по специальности в зоне был слесарем. А мы знаем, что Василюк тоже отличный слесарь. Так вот в зоне он тоже руководил бригадой слесарей. Так что они точно были знакомы.

— Господи, и откуда ты все это узнала? — искренне удивилась Дежкина.

— Это ж золотые годы лагерей были, — улыбнулась Калашникова. — Тогда про каждого зека все записывали. Кем работал, какие книги из библиотеки брал, о чем в страшных снах кричал.

Клавдия была на седьмом небе от удовольствия. Не от того, что дело потихоньку раскручивалось. И даже не оттого, что всплыла связь Шаповалова с Василюком. Честно говоря, плевать она хотела и на того и на другого. Она радовалась тому, что эта молодая красивая стажерка без году неделю работает с ней и уже видит, слышит, замечает то, что даже Клавдия не сразу видит, слышит и замечает.

— Но и это еще не все. — Ирина захлопнула тетрадку.

— В каком смысле? Еще что-то?

— Я просмотрела личное дело Шрама. Знаете, когда на него было первое дело?

— Ох, уже не помню.

— В пятьдесят втором. Арестован за квартирную кражу. Но был отпущен за недостаточностью улик. А знаете, кто проходил с ним по одному делу?

— Вспомнила! — воскликнула Дежкина так громко, что люди в вагоне обернулись и посмотрели на нее как на ненормальную. — Вспомнила, откуда я его видела, этого мужика с фотографии Бербрайера! Это ж и был Василюк! Мы тогда всех его бывших подельников опрашивали, когда в розыск на Шрама подали. Но этот был в завязке, как он сказал. Ну, Ирочка, ну, ты даешь… И все равно, как ты мне объяснишь пальчики? Я вчера всю ночь голову над этим ломала.

Ирина ничего не ответила. Отвернулась к окну и принялась рассматривать проплывающие мимо черные скелеты деревьев. Клавдия заметила, что она пытается скрыть улыбку.

— Что? — Дежкина тронула Ирину за плечо.

— Нет, ничего. — Та наигранно пожала плечами.

— Ну перестань. Что ты еще раскопала?

Когда Калашникова повернулась и посмотрела на Клавдию, ее глаза блестели от возбуждения.

— На окне найдены отпечатки указательного и среднего пальцев правой руки. На дверной ручке в кухню — средний и указательный правой руки. На дверце трюмо — средний, указательный и безымянный правой руки. Правой руки, правой руки, правой руки. Везде только правая рука. Ни о чем не говорит?

— Так это… Они, значит, его руку… — от неожиданности Клавдия не могла прийти в себя. — Все так просто, оказывается? И как ты догадалась?

— Ладно вам. Просто свежим глазом посмотрела. Если бы вы сели перечитывать, сами бы заметили.

— Сергиев Посад, конечная! — передал грубый булькающий голос по селектору. — Поезд идет в депо!

На улице опять светило солнце и было даже как-то весело. Торговки тянули со станции полные баулы товара, носились по дорожкам дети, глазели по сторонам туристы.

— Ты там была когда-нибудь? — кивнув в сторону лавры, спросила у Калашниковой Клавдия. Она глядела на купола, щурясь от яркого весеннего солнца.

— Где, в музее? Не была.

— Зря. — Пропустив вперед бабку на велосипеде, Дежкина осторожно обошла огромную лужу посреди дороги, в которой уже барахтался перепачканный соляркой гусь. — Я раза три. Первый раз еще до свадьбы, потом мужа с Максимкой возила, а потом с Ленкой вдвоем приезжали.

— Мы тоже приезжали. — Калашникова ухмыльнулась. — Только меня не пустили туда. Это летом было, в жару. Ну я и оделась в шорты и в майку тоненькую без рукавов. Меня и не пустили туда. Все наши часа три там бродили, а я, как дура, должна была под стенами шататься… Интересно будет сейчас на этого Эдуарда посмотреть. Что ж в нем такое, из-за чего все женщины так к нему льнули?

— Ты, кстати, сказала, что он с тем молодым парнем как-то связан.

— Да. С тем, у которого паразит тропический в костях. Вальдберг ведь и в Индию выезжал, и в Африку, и в Швецию. Там и мог познакомиться с этим «моряком».

— Если он действительно моряк. — Дежкина задумалась. — А потом Левинсон сказал, что этот червь только в Центральной Америке водится, а в Центральную Америку Вальдберга как раз и не выпустили. Хотя они могли познакомиться и не в Центральной Америке.

Народу у лавры было столько, что не протолкнешься. И изо всех окрестных улочек все прибывали и прибывали люди.

— А почему такая толпа? — удивились Ирина. — В прошлый раз, когда мы приезжали, ничего подобного не было.

— Мама дорогая, я и забыла, что пост начался. — Дежкина остановилась и огляделась по сторонам. — Ну и где нам этого монаха искать, чтоб ему пусто было?!

Какая-то бабка, услышав ругательство Дежкиной, испуганно шарахнулась в сторону. Ирина чуть не рассмеялась.

— Вы тут не ругайтесь, а то вас на куски разорвут в порыве религиозного гнева. Мы же ему позвонили, предупредили. Он что сказал?

— Сказал, что будет ждать нас у канцелярии. — Клавдия не переставала вертеть головой. — Только где ее, эту канцелярию, найти?

— Сейчас спросим. — Ирина схватила за руку первого проходящего мимо священника и спросила:

— Молодой человек, вы не подскажете, где тут канцелярия находится?

— Я батюшка, а не молодой человек. — Священник погрозил ей пальцем. — А канцелярия сразу за трапезной.

— Извините, батюшка, но нам бы знать, где трапезная?

Священник оглядел Ирину с ног до головы, прикинул что-то в уме и наконец сказал:

— Ладно, пойдемте, провожу. Есть пока время. — И быстро зашагал по направлению к монастырю. Чтобы поспеть за ним, Ирине с Клавдией приходилось в прямом смысле слова бежать, то и дело рискуя сбить кого-нибудь с ног.

Вальдберг сидел прямо на ступенях храма и перочинным ножичком обтачивал какую-то деревяшку. Калашникова сразу узнала его. Все те же огромные уши, те же веснушки на все лицо. Еще издали заметив женщин, он встал и отряхнул от опилок рясу.

— Доброго здоровья, — поприветствовал он женщин, поклонившись. От этого поклона Клавдии стало немного неловко.

— Здравствуйте, Эдуард Артурович. — Она хотела протянуть ему руку, но постеснялась.

— Уже нет. — Он кротко улыбнулся. — Уже не Эдуард Артурович. Я теперь брат Симон. А вас как величать?

— Клавдия Васильевна. А это Ира, моя помощница.

— Ну пойдемте прогуляемся, — полупропел монах и медленно двинулся по аллее. — Погода нынче хорошая, в келье сидеть не больно охота.

— Пойдемте, — согласилась Дежкина.

— Ну, и что вас привело? — спросил он. — Вы сказали, что вы из милиции?

— Из прокуратуры, — поправила Клавдия. — Брат… Эдуард Артурович, мы приехали сюда, чтобы поговорить с вами о том времени, когда вы работали ночным сторожем на кладбище.

— A-а, помню, помню… Только называйте меня братом Симоном, еще раз настоятельно вас прошу.

— Постараюсь. Брат Симон. — Клавдия виновато улыбнулась. — Просто вы у нас проходите как Вальдберг Эдуард Артурович.

— Прохожу? — монах с любопытством, посмотрел на нее. — Где прохожу?

Дежкина вынула из сумочки фотографию и протянула ее монаху.

— Вот. Посмотрите внимательно. Вы тут никого не узнаете?

Монах долго пристально всматривался в карточку, потом извинился, достал очки и опять долго всматривался в фотографию.

— Как же не узнать? — он улыбнулся. — Тут же я. Вон там, у дерева. Я и старший слесарь наш, дядя Гена. А остальных не знаю никого. А что?

Клавдия и Ирина переглянулись.

— А вы не можете сказать, когда эта фотография была сделана? — поинтересовалась Калашникова.

— Когда сделана? — монах почесал подбородок. — Нет, не могу. Хотя постойте. — Он перевернул снимок. — Вот, тут же написано: «Второе ноября, похороны отца».

— То, что там написано, мы знаем. — Клавдия за спиной у Вальдберга показала Ирине кулак. — А вы сами вспомнить не можете? Ну, в какой это день было, почему вы на снимке оказались?

— Да вы что? — Монах посмотрел на женщин и улыбнулся. — Это ж двадцать лет назад было, откуда я помню?

— Скажите, а вы не могли бы… — начала было говорить Ирина, но монах вдруг остановился, отчего она чуть не налетела на него.

Повернувшись к Клавдии и Калашниковой, Симон строго посмотрел на них и тихо сказал:

— Будьте добры объяснить, в чем, собственно, дело. Не очень приятно сознавать, что тебя пытаются поймать на какой-то лжи. Если вы подозреваете меня в каком-то злодеянии, то прошу вас сказать, в каком именно?

— Извините, брат Симон, но пока мы не можем этого сделать, — как можно более вежливо сказала Дежкина.

— В таком случае, всего вам хорошего. — Монах поклонился и медленно пошел прочь по дорожке.

— Постойте! — Калашникова догнала его. — Подождите! Вы что, не будете с нами разговаривать?

— Нет, не буду. — Монах кротко улыбнулся. — Не хочу.

— Но мы ведь… — Ирина растерялась. — Но мы ведь можем официально вызвать вас на допрос.

— Если считаете нужным — вызывайте. А сейчас это моя добрая воля — разговаривать с вами или нет. Как и ваша добрая воля — открыться мне в ваших подозрениях. Правильно?

Ирина не знала, что ответить.

— Вы простите нас, — вмешалась Клавдия, — но мы не хотим говорить вам не потому, что боимся открыть тайну. Просто если вы узнаете, то это может повлиять на все ваши последующие ответы, а нам бы этого не хотелось. Понимаете?

— Понимаю. Но не согласен. Впрочем, ладно, ваше дело. — Симон огляделся по сторонам и указал на небольшую лавочку. — Так и быть, отвечу на ваши вопросы, а то действительно потянете меня в Москву, а у меня и тут дел полно.

— Эдуард Артурович… простите, брат Симон, вы не могли бы рассказать нам про тех людей, которые работали с вами. Ну, могильщики, сторожа, рабочие. Про этого дядю Гену, например.

— А что, его тоже в чем-то подозревают? — поинтересовался монах.

— Вот видите, — Дежкина бросила на него острый взгляд. — Хотели, чтоб мы вас подозревать перестали, а сами уже…

— Да, каюсь, грешен. — Монах на мгновение задумался. — Ну что я могу про него рассказать? Мужик и мужик. Работяга, короче говоря. Сидел, кажется, когда-то. А так ничего.

— Жена была у него?

— Нет, жены не было. — Монах помолчал немного. — Точно не было. Он все со своими железяками в столярке возился. Даже, бывало, и ночевать на кладбище оставался.

— Ночевать на кладбище. — Ирину аж передернуло. — Уж лучше домой пешком через весь город.

— А вы вот с жуликами всю жизнь общаетесь, подозреваете каждого. — Симон строго посмотрел на нее. — По мне так лучше на кладбище ночевать.

— Дружил он с кем-нибудь?

— Да не так чтобы очень. — Симон пожал плечами. — Вернее, со всеми дружил одинаково. Знаете, бывают такие люди — для всех приятели. Со всеми выпьет, всем поможет, всех деньгами выручит. Но не больше.

— Скажите, а вам с ним на пару работать приходилось? Ну там, надгробия устанавливать, ограды ставить?

— Конечно, приходилось. Я с ним почти все время и работал. Он даже просил меня, чтобы я к нему в помощники шел, но мне это было неинтересно.

— А деньги как, пополам? — поинтересовалась Калашникова, делая пометку в своем блокноте.

— Про деньги мы и не договаривались никогда. Мы работали, потом он мне платил сколько-то. А мне и неинтересно было, сколько он сам берет. Мне хватало, и ладно.

— А могилы вам копать приходилось? — вмешалась Калашникова, которой так хотелось самой раскрутить это дело.

— Приходилось, девушка. — Монах посмотрел на нее с улыбкой. — Там все делать приходилось. И копать, и закапывать, и территорию убирать.

— Ну хорошо, а кого еще помните? — спросила Клавдия.

— Всех помню, — ответил Симон, вынув из кармана четки. — Я тогда ведь только вышел из…

— Мы знаем. — Клавдия наблюдала, как ловко он перебирает бусины четок. Интересно, а он читает молитвы про себя, или это исключительно мышечный рефлекс? — Вы уж не обижайтесь, но мы все про вас знаем.

— Я и не обижаюсь. А на кладбище еще тетя Паша работала, старая такая женщина. Она вообще ни с кем не разговаривала. Она монахиней когда-то была. В гражданскую монастырь разрушили, ее на Соловки упекли. Вышла в тридцать пятом и сразу на кладбище устроилась. Говорила, что с мертвыми ей общаться приятнее, чем с нами.

— Она уже умерла?

— Да, уже умерла, наверное, — монах задумчиво смотрел на выходящих из храма людей. — Это ведь она меня, можно сказать, сюда привела.

— А как же Юсико Коминэ? — ехидно улыбнулась Калашникова.

— Юсико? — Глаза монаха на мгновение блеснули, но тут же снова потухли. — Юсико — это блуд.

— А солистка Большого?

— И солистка. И Мартина, и Рамона, и Гита, и балерина та, и Маша Шилкина. Все это блуд был. Я тогда просто себя не осознавал, большой страсти искал.

— А разве страсть — грех? — удивленно спросила Ирина.

— А вас так волнует этот вопрос? — Монах повернулся и пристально посмотрел ей в глаза. И Ирина вдруг почувствовала, что не может, не смеет отвести взгляда от этого конопатого лопоухого мужичка. Больше того, она вдруг почувствовала, что не может пошевелиться, что у нее трясутся ноги от какой-то непонятной слабости.

— Конечно, грех, — сказал он наконец и словно отпустил ее. — Любовь не грех, а страсть — грех.

— Ладно, о грехах мы потом поспорим, — вмешалась Клавдия. — Вы мне лучше про Мамина расскажите. Вас мы нашли, Егоршева отыскали, дядя Гена ваш умер три года назад. А вот про Мамина мы ничего не знаем.

— А что про него знать? — обрадовался вдруг Симон. — Тут он, в Сергиевом Посаде.

— Как это, тут?! — встрепенулась Дежкина. — Где?

— Да при храме. Я его переводчиком устроил. Он же филолог, МГУ закончил.

— Постойте, постойте, не торопитесь. — Дежкина замахала руками. — Вы по порядку. Как он тут оказался?

— Да я его и привез. Встретил года полтора назад на улице, даже не узнал сперва. Спился совсем, облик людской потерял. Ходил возле метро, у прохожих попрошайничал. Даже не узнал меня сначала. Ну я его бутылкой приманил, сюда привез. А тут мы его заперли в подвале, вымыли хорошенько, потом кормили только постным месяца два, пока он молить нас не начал, чтобы выпустили. Мы его не выпускали, конечно, еще месяц. Потом только разрешили по территории монастыря ходить. И только к середине лета он стал в город выходить. Снял комнатку тут неподалеку, монастырь платит ему немножко, а он переводчиком при гидах. Если хорошо себя вести будет, пойдет в семинарию русский язык преподавать.

— «Хорошо вести»! — Дежкина никак не могла понять, серьезно этот человек говорит или шутит. — Да вы знаете, что мы за это и вас посадить можем в тюрьму, и всему вашему монастырю кучу неприятностей устроить! Насильно посадить человека в подвал и держать на хлебе и воде!

— Ну конечно. — Монах с ухмылкой посмотрел на Клавдию. — Лучше было оставить его там, возле метро, попрошайничать. Глядишь, уже и издох бы к этому времени где-нибудь на свалке. Да вы лучше у него спросите, в обиде он на меня, что его сюда заманил, или нет. Если в обиде, я сам в тюрьму приду.

— Спросим. Обязательно спросим. — Клавдия достала из сумочки несколько фотографий Корытова и протянула Симону. — Этого человека никогда не доводилось встречать?

— Нет, вроде не доводилось. — Симон одну за другой вернул снимки Ирине. — Не помню.

— Ну хорошо, а на это вы что скажете? — Клавдия протянула ему еще несколько снимков.

Симон взял, начал было рассматривать и вдруг побледнел.

— Что это? прошептал он, глядя на Дежкину испуганными глазами. — Зачем вы мне это показываете?

Руки у него начали трястись. Он аккуратно положил фотографии на скамейку и отодвинул от себя, как будто эта пачка снимков представляла для него какую-то опасность.

— Это что? — тихо спросил он. — Кто-то раскапывает могилы на нашем кладбище?

— Вы же сами хотели знать, зачем мы здесь. — Клавдия вдруг пожалела, что так грубо обошлась с ним. Хотя, может, он просто играет. А если так, то он очень хороший актер. — Эти люди были убиты двадцать лет назад и закопаны в чужой могиле. Их раздели догола, бросили в незарытую могилу и засыпали землей. Дядю Гену убили три года назад. А три дня назад была убита Мария Даниловна Шилкина. Мы знаем, что закопали этих людей те двое рабочих, которые обкладывали мрамором могилу. Одного из них звали Гена, а имени второго не помнят. Оба этих рабочих были на похоронах. Фотография, которую мы вам показывали в самом начале, на которой вы узнали себя, и есть с тех похорон. Что вы на это можете сказать?

Монах ничего не отвечал. Смотрел на нее полными ужаса глазами и как будто пытался загородиться от нее рукой. Как ребенок, которому рассказали страшную сказку.

— С вами все в порядке, Эдуард Артурович? — испуганно спросила Клавдия. — Может, врача позвать?

— Как же это? — наконец подал голос он. — Как же так? Машу убили?..

17.45–19.49

— …И не хочу я с вами разговаривать. Я вольный человек, ничего не нарушал, а вас я с вашими корочками красными в гробу видел!

— Так, может, нам повестку на ваше имя прислать?

— А присылайте. Хоть обприсылайтесь этими вашими повестками. Я газет не выписываю, мне бумага как раз пригодится. — Дмитрий Мамин попытался перед носом у женщин захлопнуть дверь, но Дежкина вдруг с такой силой толкнула ее, что Мамин чуть не полетел на пол.

— Перестаньте паясничать, Мамин! — Дежкина решительным шагом вошла в прихожую. — И не надо строить из себя жертву системы! Это не мы вам жизнь поломали, а вы сами себе. И не мы человека на всю жизнь к коляске приковали. А если хотите, то мы вам можем устроить и арест, и конвой до самой столицы, и подписку о невыезде! Так что давайте не будем капризничать и спокойно поговорим.

Мамин угрюмо глянул на Дежкину и ничего не ответил. Только открыл дверь своей комнаты и кивнул, чтобы заходили.

Комната была довольно маленькая. Пружинная кровать, как в армии, старый письменный стол, который, по-видимому, служил и обеденным, несколько полок с книгами и большой приемник на подоконнике.

— Только у меня стульев нету, — буркнул он и сел на кровать. Но тут же вскочил и вышел. — Я сейчас.

Через несколько секунд он вернулся с двумя тяжелыми самодельными табуретками.

— Вот, садитесь.

— Большое спасибо. — Клавдия села. — Это так галантно с вашей стороны.

— Ой, только вот не надо этого! — Мамин поморщился. — Выкладывайте, чего вам от меня нужно?

— Мы хотели с вами поговорить, Дмитрий Петрович, о делах давно минувших дней. О вашей трудовой деятельности в качестве могильщика на одном из кладбищ столицы.

— Чего ж в этой деятельности такого интересного? — Мамин бросал косые взгляды то на Клавдию, то на Ирину. — Маши лопатой, и всех делов.

— Ну я же просила, не надо паясничать, — спокойно сказала Дежкина. — Дмитрий Петрович, мы к вам пришли по очень серьезному делу. Если вы будете так себя вести, то мы просто не сможем вам помочь.

— А я и не прошу, чтобы мне помогали! — встрепенулся он. — Уж от кого я помощи не прошу, так это от вас!

— А вы знаете, что каждый день рискуете своей жизнью? — все так же спокойно поинтересовалась Клавдия. — Вы знаете, что не сегодня завтра вас могут убить?

— Меня? — Мамин хохотнул, но довольно наигранно. — Кто же это, если не секрет?

От глаз Дежкиной не ускользнуло, что он все же испугался.

— Те же самые люди, что убили Василюка несколько лет назад. Те, которые Марию Даниловну Шилкину убили двадцатого числа. Вы случайно не в курсе, кто бы это мог сделать?

— Я? — Теперь Мамин уже не скрывал своего испуга. — Нет, я не в курсе. А за что их?

— Кабы знать… — Клавдия развела руками.

— Ну хорошо, а я чем могу помочь? — уже гораздо более вежливо спросил Мамин.

— Вот! Совсем другой коленкор. — Дежкина подняла вверх указательный палец. — Ну, во-первых, не могли бы вы сказать, знаете ли кого-нибудь на этой фотографии? — Она протянула Мамину снимок с похорон.

Дмитрий Петрович долго разглядывал снимок. Вынул очки из стола, нацепил на нос.

— Ну, пожалуй, этот очень похож на дядю Гену. — Он ткнул пальцем в Василюка.

— А рядом с ним кто? — спросила Дежкина. — На кого похож?

— Не знаю. Тут плохо видно. — Он резко протянул фотографию Клавдии.

— Так не знаете или плохо видно? — Дежкина строго посмотрела на него.

— У меня зрение, знаете ли, не очень… — буркнул он, насупившись. — А вы кого вообще подозреваете?

— А мы всех подозреваем. — Клавдия спрятала фотографию в сумочку. — И вас в том числе. И Эдуарда Артуровича.

— Симона, — поправил Мамин.

— Эдуарда Артуровича, — повторила Дежкина. — И этого человека, очень похожего на дядю Гену. Сейчас ведь ни в чем нельзя быть уверенным, правда? Человек, очень похожий на Вальдберга, — не обязательно Вальдберг. Человек, очень похожий на кандидата наук, — не обязательно кандидат наук. Вон, даже на генерального прокурора кто-то очень похож оказался. То ли он, то ли не он. Так что давайте не будем играть в кошки-мышки. — Клавдия протянула ему несколько фотографий Шрама. — А этот человек на кого похож?

— Этот? — Мамин взял фотографии и принялся рассматривать. — Это Корыто. Он к Генке ходил несколько раз. Какие-то у него с ним дела были.

— Какие дела? Не могли бы уточнить?

— Не мог бы. Я в чужие дела не лезу. — Мамин швырнул снимки на стол. — Вообще он гад был, этот Корыто.

— Почему? — спросила Ирина, собрав снимки. — Почему гад?

— Ну гад и все. — Мамин надулся. — Я не хочу об этом говорить.

— Как это не хотите? — Клавдия заметила, как Мамин комкает руками покрывало на кровати. — У него что, на лбу было написано: «Я гад»?

— Ничего у него не было написано. — Мамин опустил голову. — Он Машку Шилкину того…

— Что «того»? Говорите громче. Он ее что, изнасиловал?

— Ну не так чтобы… Ну, в общем, пьянка у нас была. Посидели, шашлычок пожарили, выпили. Ну все как у людей. А этот Корыто все Машке подливал и подливал. Она окосела совсем к вечеру. Он ее тогда в охапку и потянул в сарай. Она вообще как кукла была, ни черта не соображала. Через десять минут возвращается, пояс застегивает. И спрашивает так нахально: «Кто еще хочет? Я сегодня угощаю!» И смеется, падла. Мне предлагал, подарок, мол, в день рождения. Я отказался, конечно. А Жорик Блондин, тоже чмо порядочное, стопарь гакнул и прям вприпрыжку.

— Что за Жорик Блондин? — Клавдия и Ирина переглянулись.

— А кто его знает… — Мамин неподвижно сидел на койке и разглядывал свои драные тапки. — Я его больше не видел ни разу. Он с Корытом, кажется, и приплелся.

— А кто еще был?

— Да все наши были. Я, Симон, то есть Эдик, Маша Шилкина, дядя Гена, Колян и этих двое.

— А как выглядел этот Жорик Блондин? — спросила Калашникова, стараясь скрыть волнение. — Это фамилия его, Блондин?

— Погонялово. — Мамин ухмыльнулся. — В смысле кличка. Нормально он выглядел. Длинный, худой, как аист, белобрысый. Такой весь, как на шарнирах. И татуировка на лопатке — голова леопарда, а внизу буквы какие-то.

— Какие буквы, не помните? — Клавдия встала и подошла вплотную к Мамину. — Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

— Да не помню я! — взорвался вдруг мужчина. — Ничего я не помню. И вспоминать не хочу… Извините. — Взяв себя в руки, он сел на место. — Не помню, какие буквы. Латинские. Я его спросил, что это обозначает, а он лыбится и говорит: «Военная тайна».

— А когда это было? В каком году? Или тоже не помните?

— Почему, помню. — Мамин пожал плечами. — Очень даже хорошо помню. Второго ноября семьдесят девятого года.

— Когда? — Ирина чуть не грохнулась с табуретки от неожиданности.

— Я же сказал — второго ноября семьдесят девятого года.

— Скажите, Дмитрий Петрович, а почему вы так точно запомнили этот день? Он что, какой-то особенный? — спросила Клавдия.

— Очень просто. — Мамин посмотрел на нее уставшими глазами — Я тогда выставлял. Второго ноября — день рождения отца. Я каждый год его отмечаю. А в том году ему шестьдесят должно было исполниться. Поэтому и запомнил.

— Скажите, а в каких отношениях были Мария Шилкина и Вальдберг? Тот, который теперь брат Симон.

— А при чем тут отношения Эдика и Маши? — Мамин снова вскочил с кровати. — Я им свечку не держал.

— Значит, были? — Клавдия посмотрела на часы. — Простите, но мы уже на электричку опаздываем, нам еще до самой Москвы трястись.

— Всего хорошего! — бросил он через плечо. — Скатертью дорожка.

— Ну что ж, спасибо. — Клавдия улыбнулась. — Вы нам очень помогли. Вы даже сами не представляете, как вы нам помогли.

— Да пошли вы!.. — И Мамин с грохотом захлопнул дверь.

— Клавдия Васильевна! Брать, пока не ушел. Я еще утром говорила…

Ирина с Клавдией бежали по тропинке к станции, то и дело рискуя в темноте налететь на столб или грохнуться в какую-нибудь яму.

— Может, останемся? Пойдем прямо сейчас в местное отделение и прикажем арестовать?

— Ага, да. И попросим пустить нас переночевать с ним вместе в камере, да? — Клавдия с разбегу влетела в лужу. — И потом, кого арестовать?

— Монаха этого, конечно.

Они влетели на перрон в самый последний момент. Двери электрички захлопнулись прямо за спиной Дежкиной.

— Разве не ясно, это же он убил. — Ирина устало плюхнулась на лавку.

— А я как раз думаю, что это Мамин. — Клавдия устало присела на лавку рядом.

— Да вы что? — Ирина недоуменно посмотрела на нее. — Клавдия Васильевна, это же ясно как божий день. Роман между ним и Шилкиной был? Был. Он тогда только-только из психушки вышел? Вышел. Приревновать мог? Мог. Они ведь с Василюком ту могилу закапывали. И когда эти двое его женщину поимели, он их просто взял и грохнул. Он сказал, что не знает Шрама, когда вы ему снимок показали. А разве он забыл бы его после того, что случилось? Значит, соврал. Убил их обоих, в яму закопал и…

— И надпись написал. — Клавдия ухмыльнулась. — А тебе не кажется, что ты упустила одну очень важную вещь? Даже не одну, а несколько.

— Какие?

— Первое — Вальдберг мог нам и не говорить, что Мамин тут. Но сказал. А Мамин взял и потопил человека, который его из дерьма вытащил. Мог ведь тоже не рассказывать про ту пьянку. Ну, допустим, что это он, щупленький, дунь — развалится, убил двух здоровых мужиков из-за женщины. Вора в законе прирезал, как поросенка, а второму шею свернул. Допустим, что так сильно в нем ревность взыграла. Но стал бы он после этого отрезать у Шрама руку и идти убивать еще троих ни в чем не повинных людей? Стал бы он убивать и дядю Гену через восемнадцать лет, и ту самую возлюбленную, ради которой все затеял? И уж точно не стал бы трепаться про свою страсть к Шилкиной. Мамин, заметь, тоже не стал трепаться. Нет, Ириша, не все тут так просто.

— Но зачем тогда он солгал?! — не унималась Калашникова. — Зачем сказал, что не знает Шрама?

— Не знаю. — Клавдия пожала плечами. — Чего не знаю, того не знаю. В любом случае завтра утром — обоим повестки и обоих в Москву. А там разберемся.

— Завтра выходной, — напомнила Калашникова.

— Вот черт, придумали эти выходные! — в сердцах ругнулась Клавдия. — Ну, тогда в понедельник.

Гремя на стыках, электричка неслась к столице. Клавдия откинулась на спинку и закрыла глаза. Задремать, конечно, не получится, но хоть привести в порядок растрепавшиеся мысли…

ПОНЕДЕЛЬНИК

8.45–10.00

Он стоял у проходной, растерянно глядя на проходящих мимо людей и как бы извиняясь взглядом за свою не совсем подходящую для этого места одежду. Кто-то даже хотел сунуть ему в руку мелочь, думая, что он собирает на храм.

Клавдия заметила его еще издали. А монах даже не сразу узнал ее, когда она подошла к нему и остановилась напротив.

— Здравствуйте, Эдуард Артурович.

— Ну наконец! — Он несколько раз перекрестился и вдруг заплакал. — Ох, грех какой. Грех-то какой!..

— Что стряслось? Что с вами? — Дежкина схватила его за руку и потащила на вахту. — А ну перестаньте реветь! Как баба, прямо. Толком можете объяснить?

— Дежкина! — еще издали раздался торжествующий вопль Патищевой. — Взносы! Платить собираешься?!

Не обращая никакого внимания на монаха, она подскочила к Клавдии и загородила дорогу своим большим туловищем.

— Ну вот, теперь не уйдешь. Давай, плати. — Глаза Патищевой блестели от радости.

Клавдия подошла к ней, подманила к себе пальчиком, склонилась над ее ухом и вдруг со всей силы крикнула:

— Не буду!

С перепугу бедная Патищева отскочила к стенке и сшибла мусорное ведро.

— Пойдемте, брат Симон. — Клавдия Васильевна взяла его под локоть и повела в кабинет.

— Ну, что случилось? — спокойно спросила Клавдия, усадив его в кресло и налив стакан воды.

— Ох, грех какой взял на себя, ох, какой грех. — Монах выпил воду, половину расплескав на пол, и поставил стакан на стол. — Соврал я вам давеча, товарищ следователь. Простите, гражданин… гражданка.

— Госпожа. — Клавдия улыбнулась. — У нас теперь все господа.

— Неправду я вам сказал. Про того мужика с фотографии, что вы мне вчера показывали.

— А я знаю. — Дежкина улыбнулась. — Мне не привыкать. Мы потом у Мамина были, он нам все про тот день рассказал.

— Зато мне привыкать. — Симон немного успокоился. — Как же это у меня так получилось? Взял и соврал.

— Вы из-за этого сюда приехали? — Клавдия села за стол. — Чайку хотите?

— Да, если можно… Конечно, из-за этого. Вы как ушли в пятницу, меня прямо как по голове стукнуло. Как же это я мог сказать неправду? Я же обет давал. Я же монах! Я за вами на станцию бросился, а вас нет. Ну я в электричку прыгнул, и… Не догадался, что вы к Диме Мамину зайдете.

— Ну, мирянам это тоже не очень простительно. — Клавдия поставила перед ним чашку чая и сахарницу. — Так вы что, всю ночь тут под проходной простояли? Вас же арестовать могли.

— Не всю. Часов до двенадцати. А потом в Даниловский ночевать поехал. Там лепота, службу отстоял субботнюю и воскресную, каялся. А сегодня пришел пораньше, чтобы вас не упустить. Я ж не знаю, как вас найти.

— Ну зато мы знаем. Мы бы вас сами нашли.

— Я признаться вам хочу, Клавдия Васильевна. Я этого мужика помню на самом деле. Очень даже хорошо помню. Это Корыто. Как звать не знаю, врать не буду. Он к дяде Гене приходил несколько раз.

— Эдуард Артурович. — Клавдия вынула из стола ящика диктофон и поставила его на стол. — Вы не возражаете, если я буду записывать? Только сразу хочу предупредить, что, если вы согласитесь, эта запись будет фигурировать в деле как улика. Это ваши показания.

— Да, конечно, можете записывать. — Монах пожал плечами.

— Ну тогда можете говорить. — Клавдия нажала кнопку записи.

— А что еще говорить? Я все сказал. — Симон виновато улыбнулся. — А что еще?

— Как, все? — Дежкина от недоумения даже открыла рот. — Что, совсем все?

— Да.

— Ну хорошо, давайте по порядку, — сказала она, взяв себя в руки. — Скажите, а чего вы так испугались? Почему сказали неправду?

— Даже не знаю, как объяснить. — Симон опустил голову. — Я ведь вам говорил, что у меня с Машей Шилкиной было…

— Да, я понимаю.

— Ну вот, как-то — день рождения у кого-то был — она сильно выпила. Ну и Корыто стал за ней ухаживать. Откровенно так ухаживать, нагло. А она хохотала все время, в общем довольно безобразно себя вела. А под вечер вообще ничего уже не соображала. Ну, он ее в охапку и потащил к дяде Гене в сарай. А я ничего сделать не смог.

— Побоялись? — тихо спросила Клавдия.

— Побоялся, — закивал головой Симон, глядя себе под ноги. — И еще ведь себе не хотел в этом признаться. Он там ее в сарае… А я сидел с остальными, водку пил, шашлык ел, анекдоты рассказывал. Потом он вышел и остальным предложил воспользоваться. Ну тут Жорик вскочил и побежал. А я еще пошутил, что, дескать, надкушенное яблоко не ем. Ох, до сих пор вспоминать противно… Поэтому и соврал. — Он вдруг поднял голову и посмотрел Клавдии в глаза. — Не знаю, поймете или нет.

— Понимаю. Ну раз уж вы здесь, я хочу вас просить поподробнее рассказать, что в тот день было. С самого начала и до самого конца.

— Ну, что было… — Он пожал плечами. — Похороны были утром. Ну, не утром, а скорее ближе к полудню.

— Кто обслуживал?

— Мы. Я и дядя Гена. Мы стояли, надгробные речи слушали, а Мамин с Машкой шашлыки жарили. Как родственники с похорон ушли, мы сразу к столу. Даже могилу закапывать не стали.

— А вот с этого момента попрошу поподробнее, — сказала Дежкина. — Ну, по крайней мере, насколько это возможно через двадцать лет.

— Да ничего особенного и не было. Начали выпивать вчетвером. Потом Корыто пришел с этим, с Жориком. Они всегда вдвоем ходили. Ну, как узнали, что пьянка, Жорик сбегал, купил еще. Потом сидели, пили, болтали.

— О чем говорили, не помните?

— Откуда? — Симон улыбнулся. — Я вообще пивец был не стойкий.

— Да, вы больше по другой части были, — улыбнулась Клавдия. — И тем не менее. Мне интересно, о чем Корыто говорил.

— Да о каком-то дружке своем. Друг у них с Геной общий откуда-то вернулся. Потом еще про рыбалку что-то, а потом я уже смутно помню. Тогда Корыто как раз Машу и потащил в сарай. Ну, я и решил напиться.

— А дальше что было?

— После этого? — Симон посмотрел на Дежкину усталыми глазами. — После этого опять пили, анекдоты травили. Потом Машка вернулась. Вообще уже никакая. Стакан водки залпом и спать пошла. Она в ту ночь сторожила.

— Понятно. Дальше?

— Потом дурачиться начали. Жорик с Тарзаном печеной картошкой бросаться начали. Потом водой стали друг друга поливать. Дурачились, короче, как дети. До того разошлись, что Тарзан на Жорике рубашку порвал. Жорик обиделся, чуть в драку не полез. Ну и Тарзан ему свою отдал.

— Тарзан — кто это? С вами еще кто-то был?

— Это Колька Егоршев. — Симон ухмыльнулся. — У него кличка такая была. Они вместе с Жориком в армии служили, в спецназе, где-то в тропиках. То ли в Сальвадоре, то ли в Гватемале. Посольство наше охраняли…

12.23

— Коли дома нету. — Дверь открыла молодая смазливая крашеная блондинка. — А вы кто?

— Я Клавдия Васильевна Дежкина из Московской прокуратуры. — А вы, наверное, Люся? Вы простите, я звонила ему на работу, и мне сказали, что он еще не приходил. Я думала, что он дома.

— Нет, он вышел недавно. — Люся сняла с двери цепочку и пропустила Клавдию в холл. — А что он натворил? Может, вы попозже зайдете, когда он вернется? Или я могу передать, чтобы он вам позвонил.

— Нет, не надо, большое спасибо. — Клавдия улыбнулась. — Простите, от вас можно позвонить?

— Да, конечно, можно. — Люся ушла на кухню и вернулась с трубкой радиотелефона. — Вот, пожалуйста.

— Спасибо. — Дежкина набрала номер и посмотрела на женщину.

— Да-да, конечно… — Люся понимающе закивала и вышла.

— Алло, Игорек, это ты?

— Да, я, Клавдия Васильевна! — радостным голосом ответил Порогин. — Вы представляете, я прихожу на работу, а в кабинете сидит…

— Вальдберг, я знаю, — перебила Клавдия. — А где Ирина?

— Нет ее. Убежала куда-то.

— И где ее черти носят… Ладно, позвони Малютову, пусть выписывает ордер на Егоршева. И прямо с ордером к нему на работу. По дороге меня подберете, у выхода из метро. Все понял?

— Но Клавдия Васильевна, а как же Вальдберг? Я же его еще не…

— Я уже допросила. Срочно действуй. По дороге все расскажу. Понятно?

— А вы где сейчас?

— Я у него дома. Все, пока. — Клавдия отключила трубку и громко сказала. — Большое спасибо, Люся!

— Да что вы, не за что. — Люся вышла из комнаты. Глазки ее бегали, она старалась не смотреть на Дежкину. Клавдия поняла, что она все слышала.

— Люся, это не совсем то, о чем вы подумали. — Клавдия улыбнулась. — Просто он должен дать свидетельские показания. Его ограбили недавно, а он не хочет подавать в суд на этого человека. Вот мы и хотим его задержать и допросить, пока он глупостей не наделал.

— Ограбили? — Люся недоверчиво посмотрела на Дежкину. — А он мне ничего не говорил.

— Ну вот видите. Он никому ничего не говорил. Бизнесмены… Ладно, всего хорошего. — Клавдия открыла дверь и вышла.

Теперь все было понятно. Все встало на свои места. Как в шахматах, когда все ходы, сделанные раньше, складываются вдруг в стройную комбинацию. Так и здесь — все улики в определенный момент сплетаются в четкий узор. Золотые зубы, этот тропический червяк в суставах, отрезанная правая рука, сломанная шея. Нет, нераскрываемых преступлений действительно не бывает. Рукописи не горят, а нераскрываемых преступлений не бывает. Мистика, но это так. Ведь Бербрайеры могли просто оставить могилу в покое и спокойно укатить в Израиль. И могильщик Федя мог получше соврать, и протез тот никогда бы не нашли. И Аристов мог не хранить столько лет слепки зубов. И те вандалы могли не заметить могилу, не разбить ее. Гена бы остался жив, пропала бы еще одна улика. Этот Корытов мог просто не позариться на пьяную Шилкину. Хотя нет, этот ублюдок никогда не прошел бы мимо. Но Симон ведь мог не встретить Мамина у метро. И никогда не вспомнить, что у теперешнего нового русского Егоршева была кличка Тарзан.

Клавдия вдруг заметила, что уже минуты две стоит и без толку жмет кнопку лифта. Вот черт, не работает. Придется спускаться с двадцать второго этажа по черной лестнице.

Остается только установить личность этого Жорика Блондина. Но в любом случае это уже вряд ли что-то изменит. Все теперь понятно и так.

На лестнице довольно темно. Только бы не споткнуться и не сломать себе шею.

Значит, Егоршев и Жорик служили вместе. Василюк, скорее всего, свел их обоих с Корытовым. Сначала просто так, без всякой цели. А может, и не без цели. Мог же он затаить на Шрама злость за то, что сел за ту кражу, а Шрам отмазался; за то, что он слесарем пашет на кладбище, а Шрам — вор в законе. Но это в любом случае тоже ничего не меняет. Василюк наверняка подбил Егоршева грохнуть Шрама, а у того вполне могли быть счеты с Жориком. А может, этот Жорик просто был у Шрама телохранителем. Или учеником. Вот их обоих и грохнули. Скорее всего план у Василюка с Егоршевым созрел давно, ждали только подходящего случая…

Клавдия медленно спускалась пролет за пролетом и прокручивала в голове все детали, каждой находя свое место.

…Тут и любвеобильный Вальдберг как раз удачно подвернулся, и пьянка, и могилка незарытая. И даже Шилкину они, если можно так сказать, удачно изнасиловали — наверняка ведь видела, что ночью творилось, но подумала, что это они за нее мстят, поэтому и молчала…

Шаги Клавдии гулко разносились по пустому темному подъезду…

…Золото Василюк с Егоршевым, скорее всего, поделили пополам. Но Егоршев слесаря все равно переиграл. Василюк с могилой подставился сам, а Егоршев спрятался за Вальдберга. А потом, когда могилу разломали, он предпочел грохнуть дядю Гену, чтобы убрать лишнего свидетеля. Все подумали, что несчастный случай. Про то, что могилу вскрыли и трупы нашли, наверняка этому торговцу дешевыми компьютерами Шилкина сообщила. Он и ее убрал, чтобы не проболталась. Вальдберга с Маминым просто не смог найти, а то наверняка и их бы уже…

— Как ты догадалась?

Этот голос прозвучал так неожиданно, что Дежкина вздрогнула и выронила из рук сумку.

— Кто здесь? — она огляделась по сторонам, но в темноте никого не было видно.

— Как ты меня вычислила? — От стены отделилась тень и двинулась в ее сторону.

— Не подходи, Егоршев! — Клавдия попятилась назад. — Все равно тебя возьмут, так что…

Ступенька. Она не заметила ступеньку. А ведь еще в самом начале подумала, что может споткнуться и…

— …Пришла в себя. Ну наконец. Эй, она пришла в себя!

Разноцветные пятна перед глазами начали потихоньку приобретать контуры.

— Где я? — спросила Клавдия, но вместо голоса из горла вылетел какой-то булькающий хрип. А вместо него в горло ворвалась резкая режущая боль.

— Клавдия Васильевна, ну слава Богу! — над Дежкиной склонилась Ирина. — Вы очнулись.

— Что со мной? — прохрипела Клавдия. — Я жива?

— Еще как жива! — рассмеялась Калашникова. — Пока я стажировку не окончу, ничего с вами не станется!

— Где он? — Клавдия огляделась по сторонам и увидела, что лежит на носилках в машине «скорой помощи».

— В реанимации. — Ирина вынула из кармана плаща газовый пистолет. — Секунд на десять опоздала бы — он бы вам точно шею свернул. А так только связки голосовые порвал. Но ничего, врачи говорят, что недельки через две восстановятся. Еще споем с вами на два голоса.

— А как ты догадалась? — Клавдия улыбнулась.

— Монах. — Ирина пожала плечами. — Когда я пришла, он мне сказал, что вы с ним только что разговаривали. А потом вдруг вскочили и куда-то выбежали. Я спросила, что он вам сказал. А как услышала про Тарзана, так все и поняла.

— Ты его что, этим чуть не убила? — Клавдия покосилась на пистолет в ее руке. — Это ж газовый.

— Ага. Мне мой кавалер подарил, как я на стажировку пошла. Сказал — чтоб бандитов распугивать. Ну я как дала ему по башке рукояткой. Он вас выпустил, равновесие потерял и полетел вниз с лестницы. Голову разбил сильно и шею чуть не свернул. — Ирина вдруг рассмеялась. — Вот смеху было бы, если бы свернул!

Она сидела напротив Клавдии, молодая, красивая, здоровая, и смеялась. И Клавдия, хоть и лежала сейчас на носилках, не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, но рядом с ней вдруг и сама почувствовала себя молодой и здоровой.

— Ириша, можешь ответить мне на один вопрос? — прохрипела она, улыбаясь.

— Не обещаю. Но постараюсь! — ответила Калашникова.

— Скажи, откуда ты узнала, что у меня годовщина знакомства была в тот день?

— Понимаете, Клавдия Васильевна, — лицо Ирины стало серьезным, даже немного суровым. — У меня работа такая — госпожа следователь.

И опять машину заполнил ее звонкий веселый смех!..

Оглавление

ПОНЕДЕЛЬНИК

ВТОРНИК

СРЕДА

ЧЕТВЕРГ

ПЯТНИЦА

ПОНЕДЕЛЬНИК Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg