«Кровавая месть»

Кровавая месть (fb2) - Кровавая месть [текст не полный] (пер. Нина Викторовна Селиванова) (Всё красное) 1203K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иоанна Хмелевская

Иоанна Хмелевская Кровавая месть

Пролог

Длинный и ужасный. Перед сном не читать!

Она даже не оглянулась. Услышав звук мотора, тут же кинулась бежать от края леса вглубь. А он впервые в жизни был рад, что ездит не на машине — старый мотоцикл легко маневрировал между деревьями. Да и лес был знакомый, изъезженный им вдоль и поперёк — в начале осени он здесь грибы собирал, даже не слезая с седла. А бежала она, глупее некуда, прямиком в старую рощу без всякого подлеска.

Догнать её труда не составило. Споткнувшись о лежавшую на подмёрзшей земле корягу, прикрытую примороженной заячьей капустой и мелкими ветками, она растянулась лицом вниз и так здорово стукнулась головой о пенёк, что, похоже, на пару минут потеряла сознание.

Этих минут ему оказалось вполне достаточно. Мог не торопиться и спокойно прислонить свой драндулет к ближайшему дереву. Плевать он хотел на всякие там следы преступления. Топор был привязан спереди к бензобаку — нечего попусту бросаться людям в глаза на багажнике. И хотя по всему лесу разносился шум моторов, стук: топоров и визг пил, но бережёного бог бережёт… Не хватало ещё, чтобы к нему первому заявился участковый.

Топор отвязал без особой спешки, несмотря на то, что сам аж дрожал от переполнявшего его бешенства. Это было настоящее неистовство, дикая ярость, от которой темнеет в глазах и хочется выть. Здесь, прямо перед ним, лежала сейчас его боль, его мука. Не станет её, не станет и боли!

Он нанёс шесть ударов. На седьмой сил уже не было — ещё не совсем оклемался после этого паршивого гриппа. Ярость улетучилась, а рука служить отказывалась. Он вообще не вставал бы с постели, если бы не проклятущие ёлки. Велено привезти две штуки, вторую тётка потребовала. Вся деревня как раз вышла на промысел. Одного могут и заловить, всех — никогда.

Впрочем, с неё и того хватило. Он любовался на дело своих рук без малейшего сожаления, даже с удовлетворением. Затем тщательно вытер топор о большой кленовый лист, украшавший спину её розового свитера. По этому листу он её издалека и узнал: другого такого ни у кого в деревне не было. Осмотрел свою одежду — никаких пятен: брызги летели во все стороны, а на него не попало. Повезло.

Завёл мотор, сделал здоровенный крюк и заехал в сосняк. Силы понемногу восстанавливались, срубил две сосёнки, обернул их тряпками, перевязал верёвкой, ловко приторочил к своей развалюхе и двинул домой.

Тут пошёл снег.

Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Вся деревня занималась тем же самым. Народная молва донесла, что коменданта местной полиции вызвали на какое-то совещание в Сейны, а его крайне немногочисленные подчинённые в жуткой спешке и, понятное дело, втихаря точно так же запасаются рождественской атрибутикой. Снегу все обрадовались.

За исключением коменданта.

Труп нашла собака лесника только под конец января, когда неожиданно наступила оттепель и тот отправился обозреть убытки, нанесённые лесу зимней природой при активном содействии местного населения. Метровые сугробы осели и, подтаяв, кое-что обнажили. Откопать остальное не составило особого труда.

Зато больших трудов стоило установить личность жертвы. Свитер с листом почти полностью утратил свою яркость, а пять недель ничком в лесной подстилке практически свели к нулю индивидуальные черты лица. В итоге загадку принялись решать методом исключения: или это была одна такая, приезжая, четыре с половиной дня жила здесь в деревне, у Дальбов, вместе с одним мужиком, что её привёз и увёз назад, носила похожий свитерок; или же это младшая Дальбова, Зеня, что пропала из дому аккурат за неделю до праздников. Как-то оно всё совпало: и гости уехали, и Зеня куда-то запропастилась.

Богатым Дальбам Зеня приходилась не дочкой — племяшкой. А из отцовского дома она уже не первый раз грозилась убежать, чему никто, собственно, не удивлялся. Папаша — алкаш и скандалист, мамаша — та ещё шалава, за деньги любого желающего готова обслужить, старший брат на нарах за незнамо сколько грабежей, а младший — дебил вроде как с разжижением мозгов, жуть какой недоразвитый, только есть и умеет. Что прикажете той Зене в эдакой семейке делать?

Дядька Зенин своего брата-алкаша и знать не желал, но племяннице гостить позволял. Правда, редко и без особой радости.

Возник закономерный вопрос: кто с этим мужиком уехал? Если Зеня — тогда в лесу обнаружили чужую, приезжую. А если приезжая как приехала, так и уехала, то в лесу, выходит, лежит Зеня? Определиться было непросто: обе блондинки, роста одинакового и фигуры схожи, даже по причёскам не различишь, поскольку Зеня, как только городскую увидала, тут же её куафюру скопировала. Правда, снег и трёхнедельный мороз поспособствовали сохранности останков, но итоговая оттепель сделала своё дело. А тут ещё этот свитерок. У Зени такого не было. А с мужиком уехала только одна особа. Как минимум пятнадцать свидетелей видели рядом с водителем всего одну блондинистую голову, второй точно не было, на заднем сиденье ехала ёлка. Спрашивается: чья та башка была, которой из двух?

Подключилась полиция воеводства.

— Сплошная каша, — мрачно заявил патологоанатом. — Шесть ударов топором и все в область таза, сзади. Позвоночник разрублен. Других существенных повреждений нет. На лбу имеется след сильного удара, но, судя по тому, как жертва лежала, она просто-напросто упала лицом прямиком на этот пенёк. Живая падала.

— Похоже на то, будто бы отец дочку порол, вот только орудие наказания выбрал неподходящее, — не менее мрачно высказался ассистент господина доктора, что заставило всех присутствующих тут же вспомнить про Зенина отца-алкаша, субъекта мерзкого, жестокого и агрессивного.

Так, значит, всё-таки Зеня?

Скоро обнаружилось, что ничуть не бывало, папаша отпал. Основательно набравшись, тот притащился домой в восемь утра, задал шороху домашним, по неизвестным причинам выломал старую оконную раму и отрубился. Трое клиентов мамаши под присягой подтвердили, что продрых её благоверный до семи вечера, в семь продрал глаза, поправил с мамашиной подачи здоровье и снова заснул мёртвым сном до следующего полудня.

Чёрт с ним, с папашей. А раз не Зеня — выходит, та, другая?

Немедленно выяснилось, что никто не в курсе, кто такие эти приезжие. Ну, ходили слухи, будто важная шишка с телевидения с секретаршей. По показаниям свидетелей следовало, что искал он натуру для нового кино — слонялся по окрестностям, значит, крутил башкой, а секретарша записывала, что шеф видит. Была у него и аппаратура, разные там камеры, фотоаппараты, понятное дело, компьютер, с людьми общался, а больше всё выпытывал, почём станет снять дом под съёмки. Прочих подробностей сельская общественность не запомнила, равно как и шишкиной фамилии. А уж о фамилии секретарши и говорить нечего. Называл её шеф Обезьянкой, что никак не могло быть именем, данным при крещении в христианской стране, а что с ней спал, так это было в христианской стране обычным делом Зеня с Обезьянкой отлично ладили и, можно сказать, подружились.

Даже вмешательство в дело Главного управления полиции — ведь как ни крути, этот режиссёр-продюсер-сценарист наверняка был из Варшавы — ничему не помогло. По однозначным показаниям всей деревни средство передвижения приезжих могло быть причислено к автомобильным маркам от польского «фиата», через всю японскую линейку, вплоть до «мерседеса». Цвет же машины колебался между ярко-красным, светло-синим, ядовито-зелёным и чёрным-пречёрным, а вот номера не запомнил никто. Только один десятилетний шкет упорно твердил, что спереди у авто были буквы WG, откуда и получалась Варшава. На варшавском телевидении секретарши не пропадали, и никто понятия не имел о каком-либо проекте нового фильма в северо-восточном регионе страны.

Одно только удалось установить совершенно точно — личность жертвы. По анализу ДНК — как трупа, так и многочисленных следов в домах обоих Дальбов — получалось со всей определённостью, что топором порубили всё-таки Зеню.

Что странно. Никому эта несчастная Зеня не мешала, никто на неё не обижался: никаких отвергнутых ухажёров, никаких ревнивых невест, никаких соперниц; вообще ни у кого никаких претензий. Ну кроме разве что у драгоценного папаши, который, бывало, гонялся за дочуркой с нескрываемым намерением наказать, а когда догонял, то и сурово наказывал. Но в данном конкретном случае родитель оказался не при делах по причине полнейшего алкогольного ступора, хотя вообще-то здорово на неё был зол, потому как непослушная и всё сбежать грозилась.

Преступника личность порубанных останков вогнала в не меньший ступор. Оглушённый такой новостью убийца не сделал ничего, даже не напился. Зеня ему была по барабану. Не от неё он зверел, не от неё темнело в глазах, а от той… той… что, как змея, выскальзывала из рук. Это та гадина его соблазнила, обольстила вертлявой задницей, раз одарила неземным блаженством и бросила. Вертела перед носом, а не давала. На другой день собиралась уехать. И что?

Надо же было так облажаться!

Майка решила отомстить.

Да не как это делается обычно, к примеру, словом: пустить сплетню, а то ещё можно и делом: отдубасить зонтиком или, по традиции, скалкой. Побить стёкла или вымазать ворота дёгтем тоже отпадало. Ничего явного, публичного и примитивного. Ничего подобного. Свой гнев надо вымещать не на несчастных окнах или воротах. Совсем на другом.

На заднице.

Вот именно: на заднице.

Которая рушила её жизнь.

Приходится с сожалением признать, что Майка практически с самого рождения была дурой. В глаза это особо не бросалось, и люди сего печального факта зачастую не замечали. Ну, разве что время от времени она слышала в свой адрес: «Ты совсем сдурела или как?», «Опять придуриваешься?», «Видали дуру!» и прочее в том же духе, произносимое с осуждением, удивлением и даже возмущением, но никогда на полном серьёзе, так как никому и в голову не приходило, что подобное предположение может оказаться чистейшей правдой. Всё дело в том, что наряду с дуростью Майка обладала блестящими умственными способностями, которые, как всем известно, прекрасно с этой самой дуростью уживаются.

А источник дурости находился в её добром сердце.

Особых неприятностей оно Майке не доставляло, вот только деньги регулярно отнимало, а работы подбрасывало. Просто она никому не могла отказать, когда просили взаймы, и ни за что не могла об одолженных деньгах напомнить, в связи с чем возвращали ей один долг из ста, а то и из двухсот. И такие должники являли собой редкое исключение. Все прочие, испытывая огромное облегчение, что не надо помнить ни о каких сроках возврата, тут же с превеликой радостью о прежних займах забывали и брали новые, а Майке просто физически не удавалось выдавить из себя хоть словечко об ещё не отданных деньгах.

Она решительно предпочитала взять новую халтуру и засесть за работу.

Спасало её только временное безденежье, так как говорить «нет» не умела, хоть ты тресни. Майкино сердце просто разрывалось от одной мысли, как она откажет, как не поможет человеку в беде, не облегчит его положение, а что ещё хуже — обидит отказом. Конечно, законченной кретинкой она не была и где-то в глубине души понимала, что зачастую её дурят, используют и даже не собираются возвращать долги, а, по сути, наживаются на её добросердечности. Но Майка упорно гнала от себя такие мысли и всеми силами подавляла нехорошие подозрения, а как иначе? Не доверять человеку? Дать ему понять, а то и прямо сказать, что он врёт, как последняя свинья? Разве можно так обижать людей! Это же унижение и оскорбление достоинства!

Нет, ни на что подобное Майка не была способна.

Она предпочитала верить в человеческую честность, правдивость и порядочность, если уж не в благородство. Так её с детства учили, такие представления она сама в себе воспитала, с тем жила и не собиралась со своими жизненными принципами расставаться. Говорила правду, не делала никому гадостей и ни за какие коврижки не согласилась бы никого подставлять.

Во всём остальном Майка была вполне нормальной.

По удивительному стечению обстоятельств она и замуж-то вышла за человека, не столько обладающего подобными чертами характера, сколько имеющего подобные предпочтения. Доминик обыкновенно говорил правду, терпеть не мог вранья и определённо намеревался прожить жизнь порядочным человеком. Ему и в голову не приходило, а скажи кто, так жутко бы обиделся, что всё это у него от лени, поскольку всевозможные махинации требуют немалых усилий, изворотливости и вообще большого расхода энергии, а ему меньше всего хотелось напрягаться. Он даже любил работать, но только когда занятие ему нравилось и в данный момент отвечало его вкусам. В другой момент могло и не ответить, и тогда он отлынивал от работы, как только мог, предпочитая удрать подальше и забиться в щёлку, а если отбояриться не получалось, то страшно злился и дулся на всех и вся. Сочетание дутья со злостью делало его похожим на этакий смерч, только смерч всё тянет вверх, а Доминика пригибал к земле.

Майке это особо не мешало, поскольку любила она свой суженый гнетущий смерч больше всего на свете, опять же характер у неё был лёгкий, недостатки супруга знала наперечёт и умела переждать тяжёлые минуты, а ещё лучше перевести стрелки. Чаще всего она просто делала за мужа отвергнутую им с презрением работу, если та была необходима и не превышала её физических и умственных способностей.

Доминик тоже любил Майку больше всего на свете. И прежде всего потому, что с ней можно было не напрягаться. От него не требовалось возвращаться домой вовремя, покупать продукты, придумывать и устраивать разные развлекательные мероприятия, ходить в гости и принимать у себя, чего он терпеть не мог, а также прилично зарабатывать. Проще говоря, не требовалось красть. В итоге с учётом принципа абсолютной добровольности, как мужчина работающий, он делал очень даже много, исключая, понятно, кражи.

Будучи жаворонком, Доминик готовил детям завтрак с превеликим удовольствием, равно как и устраивал постирушки при помощи стиральной машины, приводил ванную в идеальный порядок, причём не только после себя, но и после жены и детей, а посуду мыл, можно сказать, машинально и без малейших возражений. Так его мама научила, что и вошло в привычку. Он обожал мыть окна, правда, только под настроение, а настроение случалось иногда и перед Пасхой. Прекрасно умел заваривать чай и жарить яичницу, а также обожал механические средства передвижения, особенно мотоциклы.

А вот зарабатывание денег ненавидел.

Танцевал он здорово, хотя этого занятия не любил. В бридж играл отлично, но на деньги — никогда, даже если ставки были грошовые. Слух Доминик имел абсолютный и голос вполне приличный, но пел неохотно, оперу вкупе с опереттой, театром, кино и прочими такого рода развлечениями не переваривал. Категорически не переносил он и никакого алкоголя, не питал склонности что бы то ни было мастерить по дому и с отвращением относился к женской декоративной косметике, поскольку презирал всякую искусственность и украшательство. Спорт был ему совершенно чужд.

Но более всего чурался он зарабатывать деньги.

Майка сногсшибательной красотой не блистала, была нормально красива, иногда очень даже красива, иногда так себе, но внутри у неё посверкивало нечто такое, что заставляло обращать на неё внимание. Доминик на шкале мужской привлекательности помещался как раз посерёдке: внешность приличная, физически развит и сложён нормально. А ещё было в нём так: необходимое НЕЧТО. Одним словом — прекрасная пара. Майка обращала на себя внимание мужчин, а к Доминику бабы липли как мухи.

А вот он к бабам совсем нет.

Был самым обыкновенным моногамным. Имелась у него одна баба, своя собственная, в своё время выбранная, и для него — единственная в мире, вне всякой конкуренции, просто единственная особь женского полу. Все остальные были людьми бесполыми, эдакий вид млекопитающих высшего порядка. Несъедобный и совсем не обязательно полезный.

За одиннадцать лет знакомства и десять в браке Майка успела в этом хорошенько убедиться и перестала жалеть обо всём, что отдала Доминику. Институт она окончила раньше него, хоть и была на два года моложе, отказалась от нескольких весьма выгодных предложений работы за рубежом и стала вкалывать на родине.

Иностранные языки она принялась осваивать в трёхлетием возрасте по абсолютной и весьма счастливой случайности. В их доме жили три семьи иностранцев, а все дети играли в одной и той же песочнице на огороженной площадке. Под окнами звонко разносились четыре языка: польский, английский, шведский и итальянский, впитываемые дружной детской командой самым загадочным образом и в самом невероятном темпе. Дополнительно Майка пропиталась ещё и французским, поскольку мамин брат весьма предусмотрительно женился. Тётя-француженка обожала детей и раз в несколько месяцев забирала племянницу погостить во Францию, по возможности подольше.

Оказалось, что у Майки прекрасные способности к языкам, хотя толку от них было что от козла молока. Разве что горькие слёзы да скрежет зубовный, когда приходилось отказывать иностранным акулам шоу-бизнеса на предложения сотрудничества в рекламно-оформительской области. Ни переводчицей, ни журналисткой Майка не стала, а по окончании Академии художеств занималась оформлением выставок, торжественных мероприятий, показов мод и прочих рекламных кампаний, будучи дизайнером по интерьерам. А ведь могла куда больше, могла в той самой Европе показать себя, да и подзаработать неплохо, а спать при этом побольше, чем два часа в сутки, как это приходилось делать на любимой родине. Но как же бросить недовольного Доминика с детьми, хотя обе бабушки и предлагали помощь.

Зато на своём поприще — проектировании очень хитроумных стальных конструкций — он был счастлив и прямо-таки фонтанировал гениальными идеями. Если бы ещё согласился на контракт в Австралии…

Фигушки, не согласился.

Ну и ладно. Майку он любил, может, даже слишком часто и энергично. Но у кого нет недостатков?

* * *

— Вот что я тебе скажу, — заявила Боженка, Майкина старшая на два года и лучшая подруга. — Ты бы присмотрелась к своему мужику. Я, конечно, не вмешиваюсь, но настоятельно советую.

— А в чём дело? — заинтересовалась Майка.

Боженка перевела дух, устроилась в старом кресле и огляделась:

— Найдётся что-нибудь выпить крайне вредное для здоровья? Не могу же я так, всухую, распространять грязные сплетни.

— Одно пиво. Ничего другого не держу, только зря добро переводить… Ну, понятно, кроме водки — водка может хоть сто лет стоять, ничего ей не будет, а вот любое вино киснет. Пиво пойдёт?

— Открытое имеешь в виду? Вино в смысле?

Майка кивнула, соскользнула с высокой табуретки у чертёжной доски и отправилась на кухню за напитком. Она обожала Боженку и её сплетни, поэтому ни полслова не вякнула, что пиво толстит, если, разумеется, при этом есть, а Боженка ела, да ещё как! Подруга — пышная брюнетка — имела как минимум одиннадцать кило лишнего веса, но была так хорошо сложена, что этот излишек почти её не портил. В конце концов, не каждый день случаются серьёзные поводы.

Дамы расположились в помещении, несправедливо называемом гостиной, которое в Майкином доме одновременно использовалось и как столовая, и как кабинет. Собственно кабинетная часть занимала приблизительно треть комнаты и состояла из компьютера с огромным монитором, принтера, чертёжной доски, бумаги самого разного размера и фасона и множества фотографий в коробках из-под обуви. Майка, как большинство талантливых дизайнеров, не умела создавать концепцию проекта на экране компьютера, ей для этого требовались рука и бумага. Да ещё чуток простора для размаха. Потом уже можно было задуманное обрабатывать на компьютере, менять, исправлять и добавлять детали. Остальное пространство комнаты занимали обеденный стол со стульями, диван, кресла, книжные полки, телевизор, а также весьма оригинальный предмет меблировки — колоссальный сервантобуфет для той посуды, что получше и не влезавшей в кухню. Всё это, вместе взятое, производило впечатление некоторой скученности, но другого выхода пока не было, так как детскую занимали дети, а в спальне Доминик почему-то упорно предпочитал спать, категорически возражая, чтобы работавшая по ночам жена светила ему лампой в глаза. А вот Майке домашние во время работы совсем не мешали, ей требовались только руки и глаза, остальное не имело значения. Дети были выдрессированы чуть ли не с рождения, телевизор смотреть могли, но в разумных пределах и без диких криков. Доминик вообще был весьма аккуратен.

— Ведь ты же вино любишь? — слегка удивлённо сказала Боженка вернувшейся с пивом Майке.

Та пожала плечами:

— Люблю, но без фанатизма. Опять же целую бутыль я одним махом не выдую, а она продержится только до завтра. Редко до послезавтра и редко какая. Доминик едва пригубит, а детям я, с твоего позволения, начну наливать лет эдак; через десять.

— Позволяю, — милостиво согласилась Боженка и открыла банку.

Майка подала ей стакан, также благосклонно принятый.

— Правильно, из банки неудобно. Ну, так вот. Я тебе битый час твержу про Доминика, а ты не реагируешь.

Честно говоря, Майке казалось, что они беседовали о разных более или менее приятных напитках, но, вспомнив начало разговора, отреагировала:

— Ага, мне надо на мужа посмотреть. Смотрю, каждый божий день смотрю. А что, он стал плохо выглядеть?

— Не придуривайся. Ты же дома смотришь, правильно?

Майка оставила в покое чертёжную доску и пересела на вращающееся кресло у компьютера, прихватив для себя банку пива и пока не почувствовав ни малейшего беспокойства:

— А надо смотреть в других местах?

— Не мешало бы. От нас то один то другой у них по делам бывает. И сигнализирует. Что с того, что я зеленью занимаюсь, там всё равно больше планировки территории, чем озеленения, вот я с их железом постоянно и сталкиваюсь. Правда, последнее время там не бывала, только по слухам, а вот на днях сподобилась, пришлось туда бежать, а всё через этот чёртов мостик. По улице-мостовой шла девица за водой…

Знакома Майка с Боженкой была всего девять лет, но разобраться в характере подруги долгих трудов не требовалось. У той, как у пьяного — что на уме, то и на языке, ходить вокруг да около ей совсем не свойственно, наоборот, она пёрла вперёд как асфальтоукладчик, ни на кого и ни на что не оглядываясь. А тут вдруг забуксовала. Выходит, дело серьёзное.

— Слушай, подруга! Кончай вилять. Я ни в жизнь не поверю, что ты в две минуты упилась полбанкой пива, а когда ты в квартиру входила, от тебя не пахло. Значит, была как стёклышко. Нечего мне тут со своего мостика воду лить, говори, как есть.

— Он разводной, — мрачно призналась Боженка.

— Кто? А-а, поняла. Мостик?

— Он самый. Пришлось с ними немного пободаться, а то мне механизм пытались в розы засунуть. Твой Доминик, врать не буду, скорее гений, чем дурак, в момент задачку решил, потому-то я себя сволочью и чувствую.

Майке на миг стало жутко приятно, но, не успев даже хорошенько насладиться гордостью за Доминика, она сообразила, что тут дело нечисто, вряд ли Боженка примчалась к ней с комплиментами для мужа и чувствует себя сволочью вовсе не из зависти к его талантам.

— Ладно, гений-то он гений, но и дурак порядочный, всего хватает. Что он ещё натворил?

— Ничего.

— Что?

— Ничего.

— Если ничего, то что ты так виляешь?

— Это не я виляю.

Приближаясь к тридцать первому дню рождения, Майка уже имела кое-какое представление о жизни. Благодаря своему собственному, далеко не всегда оптимистичному опыту она готова была признать, что не все представители человечества являют собой образцы благородства и порядочности. Похоже, кто-то там Доминику здорово пакостил…

Интересно, кто? И как?

— Ладно, выкладывай всё, как есть, и перестань заикаться, а то придётся мне бежать в магазин за чистым спиртом — иначе, похоже, язык тебе не развязать. Хотя, погоди, у меня есть салициловый…

— Не надо, — энергично воспротивилась Боженка. — А пиво, если что, ещё есть?

— Есть.

— Ну тогда я всё скажу. Сама знаю, что такое блеянье человека только больше нервирует, всё бекают да мекают, а до сути никак: не дойдут. В первый раз со мной такое… Непростое дело, доложу тебе… Опять же, насколько понимаю, я к тебе первая прибежала, да что уж теперь, сама знаешь, как я к вам хорошо отношусь, и, может, ещё не поздно. Я лучше всё по порядку. Сначала скажу, что я сперва услышала, ладно?

Боженкины откровения заинтересовали Майку. Какие-то сплетни… ах да, она же говорила, грязные сплетни.

— Отлично, упорядочить собранный материал никогда не помешает. Режь всю правду-матку.

— Ну, значит, первый раз только краем уха слышала, как Анджей сказал, что Вертижопка отсканирует и распечатает, только надо проследить, чтобы формат не перепутала. Меня это не касалось, только постройки, без ландшафта. Но запомнилось именно из-за Анджея, уж очень был доволен, даже ни одного матюга не подпустил, сама понимаешь…

Майка прекрасно поняла подругу. Архитектора Анджея она знала отлично, равно как и его сочный язык, а что этот язык он вдруг придержал, уже само по себе было удивительно. Боженка перевела дух, устроилась в кресле поудобнее, долила в стакан пива и вынула сигареты.

— Второй раз был, когда электрик прибежал, — продолжила она рассказ, щёлкая зажигалкой. — Сначала хихикал, как дурак, а потом фыркнул прямо в кофе Янушу, тому дорожнику. Тот как раз у нас торчал, со мной уже всё согласовал, но засиделся. Тут такое началось, ну, сама понимаешь, брызги во все стороны, народ кинулся помогать, только хуже сделали, электрику, понятное дело, досталось… А он, как его, славянское такое имя… Ага, Доброслав. Славик, значит. Вот этот Славик у меня за спиной, я спиной сидела, извинялся и всё хихикал… Никак не мог остановиться…

— И фыркал? — заинтересовалась Майка.

— Нет, фыркать перестал, да и не во что было, кофе от греха подальше убрали, а сквозь хохот я разобрала, что Вертижопку постоянно к конструкторам тянет, будто они вторую Эйфелеву башню проектируют, только раза в три повыше. Больше я не расслышала, своим делом была занята, но из-за этого весельчака Славика запомнила. Опять же Вертижопка…

— Да уж, редкое имечко, — сухо подтвердила Майка, доставая из ящика стола свои сигареты. Курили подруги разные.

— Вот видишь, а я даже тогда ещё не обратила внимания, — огорчённо заметила Боженка. — Зато в третий раз, только слепой бы не заметил, потому как Большой Шаман рвал и метал, носился по всему офису и разорялся, куда эта чёртова овца курдючная запропастилась. Моя Анюта от монитора оторвалась и ласково так говорит: «Ага, Вертижопку потерял». А сама при этом так и сочится ядом. Я же, тупица безнадёжная, ещё удивилась, что ей такого эта Вертижопка могла сделать…

Майка слушала всё внимательнее.

— Мужик, — констатировала она, ни секунды не задумываясь.

— А то! Вот видишь, ты куда умнее меня. Тут же почтительно доложили: мол, Вертижопка торчит у конструкторов, на что Шаман окончательно взбеленился и помчался туда с разносом. Ну, здесь уж я этой Вертижопкой наконец-то заинтересовалась, и, гляди-ка, пиво кончилось.

Путь к холодильнику и назад Майка проделала в рекордном темпе. Себе тоже захватила.

— Ты за рулём? — озаботилась она, слегка неуверенно вручая Боженке очередную банку.

— Окстись, за рулём полбанки — максимум. Я на такси. Всё равно не припаркуешься, ещё не хватало через полгорода тащиться. Прикажешь продолжать?

— А если скажу «нет», поверишь?

— Да ладно, не такая уж я легковерная. Так вот, вскоре после этого… Ты не думай, что оно всё так одним махом было, колокольчик-то время от времени позвякивал, но в тот раз скоро, через три дня… ну, может, через четыре… я в ежедневнике не отмечала. Пошла я к архитекторам, поскольку общий план микрорайона у них уже был и в придачу сквер с водой, ничего особенного, без проблем, но тут припёрся Стефан — тот, из конструкторов, приятель твоего Доминика, ну, красавчик такой, и оказалось, что надо подумать о парке аттракционов — брать заказ или нет. Представляешь, как я разозлилась: впервые слышу, меня кто-нибудь спросил?

— О господи! — простонала Майка.

— Что такое? — возмутилась Боженка. — Сама же велела рассказывать по порядку!

— Да нет, я не про то. Я ведь тоже впервые слышу, а что ты думаешь, меня этот парк аттракционов не коснётся?

— Точно. Правда, оказалось, что огорчаться рано, ещё ничего не решено, пока первое совещание, то да сё, мы подключаемся позднее. Да не об том речь. Не успел Стефан войти, как Зютека словно ветром сдуло, вскочил, пробухтел что-то, вроде как он со всем согласен, и — ноги в руки… А этот Зютек, ну, ты помнишь, он по всяким водопроводам и канализациям, мне позарез был нужен насчёт сквера с фонтанчиком. Я, понятное дело, расстроилась и вежливо так спрашиваю, чем это у них так воняет, и нельзя ли этого летучего Зютека заарканить и притащить назад. На что Стефан скривился и расхохотался или криво рассмеялся — в общем, я даже испугалась, не эпидемия ли у них какая с этими смешками. Криво усмехнулся? Скривился от смеха?..

Подружки потратили часть времени на поиски подходящего определения. Боженка, как непосредственный свидетель, настаивала на кривой усмешке. Майка особых возражений не выдвигала, знала в той или иной степени всех персонажей и прекрасно могла себе представить их эмоции и образ действия.

— Ну что дальше? Зютека я мало знаю, по монтажу немного. Вроде неплохой инженер, звёзд с неба не хватает, но мне показался симпатичным.

— А мне болваном, — сердито заявила Боженка.

Майка вопросительно молчала. Подруга закурила следующую сигарету:

— Стефан столь же вежливо объяснил, мол, аркан вряд ли поможет, а что Зютек улетучился, его совсем не удивляет, ибо между ними встала Вертижопка…

— И все заржали? — оживилась Майка.

— Угадала. За исключением двоих. Большой Шаман надулся, а Януш только скривился. Тут уж я за эту Вертижопку крепко взялась. Дождалась конца: заказ на городок аттракционов мы возьмём, когда тётка из департамента поубавит свои взяточные аппетиты, потому как столько, сколько она хочет, ей ни один кретин не даст, впрочем, меня её аппетиты не колышут, отловила Стефана и дипломатично поприжала.

Зная дипломатические способности Боженки, Майка подивилась, почему до неё не донеслись ещё оглушительные раскаты грома из отдела Доминика. Ведь после таких дипломатических манёвров Стефан должен был получить тяжёлые увечья.

Продолжение рассказа прояснило ситуацию.

— Всё равно, что сок из камня выдавливать! — Боженка пылала обидой и гневом. — Джентльмен нашёлся, рыцарь без страха и упрёка, чтоб ему пусто было! Я к нему со всей деликатностью, а он как пень бесчувственный. Одно понятно: Зютек и впрямь с катушек съехал и носится за Вертижопкой, пуская слюни, а её всё к конструкторам тянет. Явно на кого-то глаз положила, а вот на кого, пока не знаю. Так этот благородный лорд изворачивался, так увиливал…

— Может, как раз на него, — предположила Майка. — А джентльмену не пристало хвастаться своими победами…

— Вот и ломаю голову: может, на него, а может, и на кого другого. Из всех его увёрток я только и разобрала, что перед Домиником она выпендривается, но и перед Юреком тоже. Я бы, глядишь, и плюнула — там, почитай, все женатые, но тут аккурат мостик подвернулся, тот, разводной, вот и пришлось тащиться, и надо же, повезло. Прямо на Вертижопку и напоролась!

В Боженкином голосе прозвучали разом такое негодование и триумф, что Майка, наконец, всерьёз была заинтригована. В группе конструкторов работали несколько человек, пятеро мужчин и две женщины, последних в расчет можно не принимать, а вот из мужиков было кого выбрать. Самой эффектной внешностью обладал Стефан, достойную конкуренцию составлял ему чуть более молодой Павел, остальные тоже не квазимоды какие, трудно угадать, который из них так притягивал неизвестную ей бабу. Вкусов Вертижопки она пока не знала, а сама предпочитала Доминика.

— А с лица-то ты её видела? — спросила Майка с интересом.

Боженка пыталась выцедить из банки последние капли.

— Теперь уже да. А до того только с головы. Соломенная блондинка, волосья вверх зачёсывает… некоторые существа устраивают себе под жилища такие башенки, забыла только — термиты или люди? А может, шершни. Мелькала где-то перед глазами, такую башку трудно не заметить. А с лица — самая обычная, малость овцу напоминает, из тех, что на весь мир дуются. Я как раз за ней шла и сразу догадалась, что она самая и есть, ведь и башка, и зад.

— А что с задом?

— Вот то-то и оно. Иду я себе спокойненько, она впереди, я за ней, и вдруг хлопнула дверь, раздались голоса, тут-то она зад и включила. Да как включила!.. Так ходуном и заходил, не поверишь, казалось, вот-вот половинки оторвутся. Да таким хитрым манером… словно у неё… Погоди-ка…

Боженка не без труда выползла из старого и тесноватого ей кресла. Талия у неё оставалась тонкая, а поскольку лишним килограммам надо было где-то размещаться, они и распределились достаточно равномерно сверху и снизу. Подруга повернулась задом к Майке и попыталась наглядно продемонстрировать походку обсуждаемой персоны, практически сразу признав, что демонстрация не удалась. И верно, в Боженкином исполнении хождение ходуном вызывало ужас. При этом она умудрилась одной половинкой своей анатомии опрокинуть пустую пивную банку, которая с весёлым бряком покатилась прямиком Майке под ноги.

— У меня так не выйдет, сама видишь, и как не лакируй действительность, у неё задница куда меньше. Да в придачу такая… как бы на шарнире. На двух. Богом клянусь, так вокруг своей оси и крутится, и чуток в стороны. Ну, ты понимаешь? Бриджит Бардо в молодости почти так же могла, специально подчёркиваю — почти!

Майка наклонилась за банкой, стул на колёсиках подался чуть назад, она потеряла равновесие и стукнулась лбом о ножку стола. Достав банку, хозяйка выпрямилась и потёрла ушибленное место.

— Твоя демонстрация явно опасна для жизни и имущества, — с досадой оценила она попытки гостьи. — Но готова признать, эти выкрутасы могут выглядеть соблазнительно.

— И ещё её задница немного оттопыривается, — крайне обиженно добавила Боженка, возвращаясь в кресло.

Доклад о Вертижопке становился всё более занимательным, и Майка принесла очередное пиво.

— Рассказывай, что дальше было? Ты ещё что-нибудь нарыла?

— А то! Зачем бы я пришла! Иду я, значит, за ней, а она прямиком чешет в бюро Доминика, ну, и я следом, смотрю, что дальше будет. Она чертежи принесла, я, наконец, смогла её спереди разглядеть. Мы с Домиником мостом разводным занялись — я же сразу на них наехала, что они мне зелёные насаждения портят, а она там застряла, как вонь в носках. Я за ней специально следила, у меня получается так внимание делить, это я на всякий случай информирую, если ты не заметила..

— Заметила. Пару раз своими глазами видела.

Боженка задумалась.

— Честно говоря, это, почитай, любая баба умеет, — констатировала она решительно. — Одной рукой в кастрюле, другой за детьми, третьей по работе… Разве уж совсем безмозглая курица, но о таких и говорить нечего. А касаемо Вертижопки… — она опять задумалась, — смотри, какое ей имечко дали. Просто поразительно, как точно окрестили, и это наши-то мужики. Припечатали, так припечатали, лучше не придумаешь, не ожидала от них такого! И ничегошеньки в ней нет, одна вертлявая задница! Зато её она каждому по очереди в нос тычет. И что-то мне подсказывает, взялась она за твоего Доминика А тут некстати я с разводным мостиком. А Доминик — парень обычный, не Юлий Цезарь, несколько дел сразу не тянет, вот и занялся мостиком. Надеялась меня переждать, да не на такую напала…

— Дальше что? — подгоняла Майка, поскольку подруга отвлеклась на следующую сигарету.

— Зуб даю, что эта фифа дожидалась, когда я, наконец, уберусь к чертям. А я упёрлась, что не уйду, пока она не уйдёт, и хоть я зеленью занимаюсь, а решила его про поворотный момент повыспрашивать…

— Что за поворотный момент? — строго спросила Майка.

— А я почём знаю? Но точно знаю, что есть такой. Опять же Доминик упомянул, когда про разводной механизм объяснял, а мне не жалко. Но, слава богу, не пришлось. Убралась, зараза, а задница от усилий аж скворчала. Вот пока всё, но я тебе настоятельно советую: ты уж за ним присмотри!

— Погоди. А остальные-то что? Как реагируют?

Боженка чуток подумала, презрительно фыркнула и покачала головой.

— Сдаётся мне, по-разному. Из моих разведданных следует, что Зютека обуяла дикая страсть по ягодицам, один-другой время от времени глазом поведёт, а кое-кто и повнимательнее приглядится, похихикает, а остальные и не смотрят. Юрек, я раз заметила, так даже глянул с отвращением и отвернулся, чуть не плюнул. Ну да он вообще эстет. Похоже, что они над этой задней каруселью потешаются, но, с другой стороны, она их здорово заводит, и втайне слюной-то исходят.

— На людях стыдно, а втихаря…

— Вот-вот, в самую точку. Я ещё Анюту попытаю, не успела пока, к тебе ближе было. Она сейчас на Саской Кемпе резиденцию контролирует, завтра её отловлю. А насчёт присмотра, то с Домиником я не разобрала, но бережёного, как известно…

Вот именно. Святая правда. Бережёного…

* * *

Грязные сплетни Майку ничуть не расстроили и никаких тревожных предчувствий не вызвали. Интерес Доминика к особе пошиба Вертижопки исключался напрочь, не тот коленкор. Доминик ценил интеллект, а не вульгарные манеры с куриными мозгами, даже до насмешек вряд ли бы снизошёл.

И всё же.

Тучи сгущались, и прятавшийся в них гром только ждал подходящего момента.

Большой Шаман, он же директор громадного многопрофильного предприятия, в состав которого входили разнообразные проектные бюро, сумел ограничить запросы тётки из департамента и взял заказ на городок аттракционов.

Аккурат на самой границе города, подъезд удобный. На манер копенгагенского Тиволи, но круглогодичный, а не только в тёплое время. Начальник высочайше распорядился осмотреть территорию, и в якобы выходной день толпа представителей всех отраслей двинулась на смотрины.

Дело было под конец сентября, в субботу, погода — столь же прекрасная, как накануне Второй мировой войны, что ни у кого не вызвало дурных исторических ассоциаций, наверное потому, что бомбы нигде не взрывались. Участвовал народ с энтузиазмом, поскольку инвестор проявил невиданную щедрость и превратил рабочее мероприятие практически в пикник: с грилем, пивом и закусками.

— Ты глянь, для меня эти холмики — сущий клад, — радостно заявила Боженка, отыскав Майку у столика с закусками. — Летом будет соплякам обычная горка, а зимой — чистая саночная трасса, Мне и делать ничего не придётся, лишь бы как есть оставили. Просто рай!

— Не раскатывай губу, половину сроют, — остудила подружкины восторги Майка. — Надо же где-то разместить притоны разврата для взрослых.

— Мне и половины хватит. И нечего эти жалкие остатки так разглядывать. Всё лучшее уже сожрали.

— Ничего. Вот интересно, что все так набрасываются на те, с яйцом, будто дома нельзя яйца сварить…

— Бездомные вкуснее.

— А у меня аж сердце ноет…

— Из-за яиц? — изумилась Боженка, заглатывая последний сэндвич с сыром и помидором.

Майка мечтательно вздохнула:

— Нет, из-за бутербродов вообще. Ты представить себе не можешь, как я обожаю делать бутерброды! У меня аж руки чешутся, а я даже не помню, когда последний раз их делала, лет восемь назад. Всё никак времени нет, с ума можно сойти.

— Что и говорить, трудоёмкое занятие…

— Нам здесь только сортира типа люкс не хватает, и был бы пикник экстра-класса, — заметил притормозивший рядом с ними электрик. — Вы тут, дамочки, кончайте крошки подъедать и подтягивайтесь на совещание. Во-первых, там вырезка-гриль, а во-вторых, прежде всего, решают, не испоганить ли пейзаж. Экологию аж перекосило. Обе там пригодитесь.

— А в-третьих, прежде всего, у них там пиво ещё осталось, — проявила сообразительность Боженка, и все трое энергичным шагом двинулись поближе к начальству, где весьма пространно обсуждались профессиональные вопросы, главным образом, путём интенсивного размахивания руками.

Майка пребывала в хорошем настроении. Рельеф способствовал вдохновению, и она уже видела, какие рекламные биллборды удастся здесь разместить, какое можно предложить цветовое решение, и всё это вместе ей очень даже нравилось. Любила она свою работу. Заметила Доминика со Стефином и Юреком, которые спорили как-то странно, притоптывая ногами, причём каждый топал одной, что выглядело как некий ритуальный танец. Время от времени один из них ещё и подпрыгивал.

— О, имеешь счастье лицезреть Вертижопку, — ядовито буркнула Боженка.

О Вертижопке Майка совсем позабыла. Последняя ночь, половину которой ей удалось провести в постели, а не за монитором, и которой Доминик воспользовался для пламенных доказательств своих чувств, явно не супружеских, поскольку для супружеских такой огонь обычно не характерен, привела сё в отличное настроение. Направляясь к притоптывающим конструкторам, Майка без особого интереса огляделась.

Вертижопку она вычислила сразу. Такого высокого, соломенного, сверкавшего на солнце начёса не заметить было просто невозможно. Зада Майка не видела, поскольку Вертижопка также подходила к конструкторам, а за ней следовали двое: обожатель Зютек и Эльжбета из бюро Доминика. Оба чрезвычайно внимательно разглядывали пресловутый зад, вот только эмоции у зрителей он вызывал совершенно разные. У Зютека какую-то смесь отчаяния и дикой страсти, тогда как на лице Эльжбеты отражалось презрительное недоумение. Обалдевший Зютек, не видя ничего вокруг, брёл, спотыкаясь о каждую кочку. Эльжбета шла нервно, старательно демонстрируя равнодушие.

Майку эта сцена одновременно рассмешила и чуть огорчила. Фигуры вокруг Доминика пришли в движение. Юрек оглянулся, перестал топать, буркнул что-то и быстро зашагал прочь, Стефан тоже оглянулся и неуверенно отступил метра на полтора. Доминик остался в одиночестве. Вертижопка приближалась, глядя на него весьма оригинально — будто его вовсе не было, словно сквозь прозрачное стекло изволила любоваться красотами расстилавшегося перед ней пейзажа. Хитро…

Вертижопка уже подходила, но Майка оказалась ближе, просто сделала ещё пару шагов и встала рядом с мужем. Оба, и она, и Доминик, смотрели на Вертижопку, но тут Доминик заметил жену.

— Ты здесь! — воскликнул он с нескрываемой радостью.

Вертижопка, не замедляя хода и не меняя выражения лица, слегка пожала плечами и чуть изменила направление, двинувшись вслед за Юреком и наперерез Эльжбете. Тут только Майка смогла в полной мере насладиться видом. Шок был порядочный.

— Ах, ядрёна кочерыжка! — непроизвольно вырвалось у неё.

— Полностью разделяю мнение предыдущего оратора, — заметил Стефан, занимая своё прежнее место рядом с Домиником. — Грандиозно, скажи!

Задница Вертижопки просто сбесилась. Доминик даже глазом не повёл.

— На чём остановились? — нетерпеливо принялся он расспрашивать подошедшую Эльжбету, которая заслонила грандиозное зрелище.

— На наших нуждах, — доложила Эльжбета, задумчиво провожая глазами ошалелого Зютека, уже совсем было нагнавшего Вертижопку. И тоже топнула ногой. — В других местах грунт слабый, только здесь крепко, пришлось им согласиться, разве что не плакали. Массивные устройства должны стоять прочно, вот здесь и будет ваша работа. Признаться, не завидую вам.

Отведя взгляд от романтической пары, она повела подбородком в сторону Майки с Боженкой. Стефан и Доминик весело согласились, довольные решением руководства, Майка криво им улыбнулась, мысленно хороня свои радужные проекты. Похоже было, что придётся им обеим — Боженке своей зеленью, а ей рекламой — маскировать конструктивные причиндалы, что так некстати выросли на первом плане. Только здесь, ближе к улице, грунт был достаточно прочным, чтобы выдержать чёртово колесо и кошмарные американские горки, прямо сказать, с тылу не шибко красивые. Права Эльжбета, их ждала нелёгкая работа, это вам не хухры-мухры.

Боженка принялась бормотать что-то о пиве и Зютеке и потянула всех в глубь территории. В пользе пива никто не сомневался, а вот чем мог оказаться полезен Зютек, ей пришлось объяснить:

— Пока ему этот задний ротор напрочь отключил мозги, он на всё согласится, а мне вода понадобится. Пусть протянет из того озерца…

— Это речка, — поправила её Эльжбета.

— А разве не канал? — удивился Стефан.

— Мне по барабану — канал, река, просто лужа — лишь бы вода. Желательно без рыбы. И без лягушек. Чует моё сердце, без проблем не обойдётся, любой гидро… он же сантехник, обязательно бы кочевряжился, а Зютек сейчас не в себе, что угодно подпишет, что угодно пообещает, а потом сделает, потому как он мужик правильный.

— Ты там осторожнее, он далековато от Вертижопки, может и оклематься…

— Постараюсь заловить его в непосредственной близости.

Если бы не заманчивое пиво и запах жареного мяса, Боженка не замедлила бы приступить к охоте. Условия были весьма подходящие. Вертижопка вместе с прилипшим к ней Зютеком опять фланировала неподалёку, словно намагниченная стальными конструкциями.

— Мерзость, — сказал в пространство Юрек, опять присоединившийся к коллегам и вставший рядом с Майкой.

— А мне казалось, ты не смотришь? — удивилась она.

— Независимо от того, смотришь ты на нечто или не смотришь, оно своей природы не меняет и остаётся прекрасным или мерзким. Погоди, сдаётся мне, что инвестор тряхнул мошной, и я где-то видел приличное вино. Давай-ка, подтягивайся.

— А ты на чём приехал?

— На Галине. Меня привезла и под страхом смерти отправилась навестить тёщу. Мою. Я отвертелся. Очень милый пикник.

— А приедет?

— Само собой. Раз пошла такая пьянка…

Майка симпатизировала обоим, и Юреку, и Галине, их удачный симбиоз ей очень нравился. Галину Юрек забавлял, и она мирилась со всеми его странностями, за что Юрек жену ценил и обожал. Оба отлично друг друга дополняли. Совсем иначе выглядел союз третьего приятеля, Стефана и его Зоси, отличавшейся шалыми зелёными глазами и буйным темпераментом. И то и другое вызывало одновременно восхищение и ревность, что зачастую здорово мешало Стефану в его работе, а поскольку он любил и жену, и профессию, конфликт был неизбежен.

Покончив с предварительными намётками освоения территории, общество окончательно перемешалось. Юрек с Майкой дорвались до вина, которое и в самом деле оказалось приличным Боженка отловила Зютека, почти потерявшего Вертижопку из виду. Цели своей она достигла, поскольку высматривавший вожделенный объект сантехник согласился на всё и дал честное пионерское разрешить любые водопроводные сложности. Доминик, Стефан и Павел, тоже из их бюро, заарканив электрика Славика, прочёсывали местность в поисках места под трансформатор, остальные развлекались кто как мог. Экология в количестве шести человек всё слабее протестовала против использования речки (она же озерцо), а мужская часть коллектива — три боевые единицы — вообще повернулась к водному объекту задом, а передом к упрямо фланировавшей туда-сюда Вертижопке, чей соломенный кокон мелькал поблизости от смешанной электро-конструкторской группы. Майка перестала обращать на неё внимание.

Не замечала она и тех, кто обращал внимание на неё.

А следовало бы…

* * *

— Голова моя садовая, совсем из ума вон, собиралась же тебе рассказать, что я из Анюты выдоила, — жаловалась Майке Боженка в телефон. — Ты где?

— В городе. Оформляю тут по вдохновению небольшую витринку. А что?

— Меня сейчас тоже нет. В Юзефове испаскуженный участок, с полгектара будет, пытаюсь в божеский вид привести. Что бы обо мне ни говорили, а зелень я уважаю и так измылиться над природой не позволю. Осталось уже немного, а ты как? Надолго ещё твоего вдохновения хватит?

— На час, не больше.

— Тогда давай встретимся. Ты где будешь?

— В твоей конторе, — недовольно сообщила Майка. — Клиент упёрся — интерьеры ему подавай, желает, видите ли, утвердить рабочий вариант. Электрика его смущает…

— Во-первых, она не моя, а во-вторых, она меня тоже.

— Погоди, «она не она твоя тоже» — что?

— Тоже смущает. Очень это экологически сберегающее освещение сомнительно выглядит, давай лучше не будем об этом, а то я совсем расстроюсь. В общем, договорились, уж как-нибудь сыщем друг друга в этом не нашем лабиринте, часа через два увидимся.

Несмотря на размеры лабиринта, сыскались без проблем, поскольку отделы — архитектурный и освоения территорий — находились почти рядом. Майкин клиент требовал особо заковыристого освещения, и ей пришлось, вцепившись зубами и когтями в электрика Славика, подсовывать его заказчику в качестве ритуальной жертвы. Жертва то и дело чихала направо и налево.

— Не слюнявь мои рисунки! — возмущалась Майка. — И клавиатуру не смей!

— Всё она виновата, — тут же перевел стрелки на Боженку рассморкавшийся Славик. — Припёрлась и миазмы свои распускает, пыльцу проклятую, а у меня аллергия.

— Пыльца, дорогуша, по весне, — снисходительно поучила его Боженка, вплывая в помещение архитекторов, — а сейчас октябрь на твоём сопливом носу. В земле никакой аллергии не водится, и вообще я в сортире отмылась, так что не мели ерунду.

— Так быстро с участком справилась? — удивилась Майка.

— Совсем наоборот, разругалась. Этот сукин сын, жмот недорезанный, за каждый сантиметр земли удавится, жилой комплекс у него, как же! Банка со шпротами, а не комплекс, трущобы для аноректиков!

— А почему для аноректиков? — живо заинтересовался Славик.

— А никто толще не поместится. Туда не то что машина не проедет, мамаша с детской коляской не протиснется! А о дорожках и говорить нечего!

— А разрешение на такую застройку кто давал? Небось, не государственная тайна?

— Никакая не государственная, а какое-то Жут, я на печати подглядела.

— Что за Жут? С мягким знаком?

— Без. И непонятно, он это или она, так как от имени только первая буква — «Ж». Жут. Удачное сочетание. Вот бы эту тварь отравить, деньги вытряхнуть и пожертвовать на бездомных собак. В вашем муравейнике кофе найдётся?

Все присутствующие слушали с огромным интересом. Боженкины излияния пришлись на финальную фазу согласования тех самых осветительных проблем, но даже инвестор, он же владелец многофункциональной резиденции, оторвался от своих заморочек и увлёкся чужими. Оглядев помещение, он сочувственно произнёс:

— А у вас тут тоже, как я погляжу, каждый сантиметр на счету.

Он-то думал, что удачно поддержал разговор, на самом же деле наступил на больную мозоль и вызвал всеобщее неудовольствие.

— Не все присутствующие работают в этой комнате, — холодно информировал его руководитель группы. — Вы, уважаемый, настаивали на расширенном совещании, поэтому пять человек были приглашены дополнительно. Спешу вас уверить, что, как только мы, наконец, придём к соглашению, гости покинут это переполненное в данный момент помещение…

— И позволят нам поработать, — добавил, мечтательно вздохнув, некий Бобусь, тоже архитектор, печально созерцая даль за окном.

Инвестор почувствовал себя неловко и так растерялся, что напрочь забыл о лампе на длиннющем кронштейне, а точнее, о трёх таких лампах, которые должны были быть скрыты и включаться неожиданно в самых непредсказуемых местах. Ожидавшие от заказчика дальнейшего привередничания, Майка со Славиком также ни за какие коврижки не могли вспомнить, что за выкрутасы отравляли им жизнь, и были приятно удивлены, что претензии так неожиданно кончились.

На сердитый вопрос Боженки руководитель группы ответил с некоторым опозданием:

— Кофе имеется, сделайте милость, угощайтесь, а вот ядом не богаты, не взыщите…

Столь изящный ответ ещё больше огорошил инвестора, который уже успел выпить свой кофе. Он вдруг резко заторопился, объявил, что все вопросы решены, предлагаемые эскизы интерьеров его целиком и полностью устраивают, ничего больше ему не требуется, а место для матерей с детьми у своей ограды он, разумеется, оставит. После чего в панике улетучился.

— Я боялась, будет хуже, — призналась Боженке удивлённая Майка. — Явился вздрюченный, аж красный весь, то ему не так, сё не так и вдруг сдулся. Я пошла, ты со мной?

— А что мне тут делать? Только кофе допью, раз уж не отравленный. Спасибо, время нам сэкономил.

— Мне пригодится, по пути домой в магазин заскочу, а у меня ещё одна рекламка для новой забегаловки, быстренько с ней разделаюсь и свободна.

Боженка помолчала, открыла было рот, потом закрыла, кашлянула неуверенно и, наконец, заявила:

— Я тебя подброшу. Мне тоже кое-что купить надо, а у тебя можно будет спокойно поговорить. Надеюсь, — добавила она сухо.

* * *

Подруги расположились на кухне, поскольку в гостиной дети делали уроки, которые заключались в просмотре по телевизору обязательной программы о животных, на этот раз речь шла о пауках. Строго говоря, обязательной она являлась для Томека, который был постарше, но младшая на два года Кристинка тоже хотела. Оба прилипли к экрану и дурака не валяли.

Майка присматривала за варившимися на ужин для всей семьи купленными в магазине пельменями, причём время этого самого ужина значения не имело. Готовые пельмени ставились в салатнице на кастрюлю с кипящей водой, сохраняя тем самым консистенцию и температуру хоть до утра. Боженка охотно похвалила метод подруги, но это было единственное, что она похвалила.

— Дура, ты набитая, и прямо не знаю, что с тобой делать, — выговаривала она Майке по полной программе. — Да стребуй ты одним махом все те деньги, что этим пиявкам наодалживала, на две машины бы хватило, не то что на одну. А так, Доминик на мотоцикле ездит, ему, видите ли, нравится, а тебе с этого проку ноль. Ему опять же легко отговариваться, мол, яйца на багажнике побьются, молоко прольётся, а ты таскай сумки! А в кредит не хочешь!

— В кредит ни за что! — с диким упрямством подтвердила Майка, вылавливая один пельмень на маленькую тарелку и доставая вилку. — Я ещё в школу ходила, когда одна из моих тёток из-за кредита пыталась совершить самоубийство. Правда, это в Америке было… Ну, почти готово, ещё пару минут и можно сливать.

Боженке стало любопытно:

— А что с тёткой? Откачали?

— Откачали.

— И что?

— Да ничего. Всё у неё отобрали, и вернулась она в Польшу голая, босая и в слезах. А тут на ней сразу же женился один дантист из Пётркова Трибунальского, точнее, не дантист, а протезист, которому ничего в кредит покупать нужды не было. Очень хороший протезист.

Боженка пожевала кусочек сыру, закусила солёной соломкой и сделала вывод:

— Получается, ей только на пользу пошло. Могла бы и ты попробовать.

— Самоубийство?

— Нет. Кредит.

— Во-первых, у меня нет под рукой протезиста, во-вторых, этот её протезист спился и вроде уже умер, а в-третьих, позволь тебе напомнить, что у меня муж есть. Подбиваешь меня на двоемужество?

— Вот именно, муж! — оживилась Боженка. — Сбила меня своей тёткой с панталыку. Ты пашешь, как вол, а муженёк что? Ты не думай, будто я не знаю, сколько они могут, а особенно твой Доминик. Между прочим, опять отказался взять халтуру на раздвижные ворота с какими-то хитроумными причиндалами, потому как слишком хорошо платят. Ты мне скажи, кто тут спятил: ты или он? Я ведь не слепая, ты по ночам вкалываешь, а он, вишь ли, мотылёк выискался! Ты почему такое позволяешь? Совсем сдурела?

— Он за идею работает, — сказала Майка с нежностью, слегка подпорченной горечью, и отвлеклась на пельмени. Отбросила их на дуршлаг, а из дуршлага — в здоровенную миску, которую примостила на кастрюлю, долив туда воды. Всё это сооружение поставила на махонький огонь и вздохнула с облегчением.

— Вот и вся работа на кухне. Чем заправить, найдут в холодильнике, там же и салаты…

— А кто их готовил? — продолжала строгий допрос Боженка.

Майка посмотрела на подругу с жалостью:

— Ты и впрямь меня за идиотку держишь? Ну не я же! Только помидоры с огурцами для детей добавила, а остальное покупное. Даже белые грибы, хоть сердце кровью обливается — как я люблю грибы собирать и жарить! А приходится покупать. Вот горе-то.

Боженка в нервах съела два куска сыра и вязанку соломки, долив в чашку кофе. Прорабатывание Майки получалось какое-то вялое, а ей хотелось взбунтовать подругу против Доминика, который явно не отдавал себе отчёта, чего стоит жизнь в столице среднецивилизованного государства. Он себе шутки шутит, а Майка, не пойми почему, ему это позволяет. Солома в голове, а не мозги!

— Ты мне объясни, подруга, почему? — взмолилась она в полном отчаянии. — Почему ты по доброй воле впряглась в эти галеры?!

— Я работать люблю, — не стала запираться Майка.

— Так ты и в бридж любишь играть, и на морской пляж вырваться, и на бега, и потанцевать, концерт послушать, по грибы сходить, книжку почитать, чего не то посмотреть, куда-нибудь съездить, с людьми пообщаться…

— Зато терпеть не могу убираться, пылесосить, готовить, мыть посуду и стирать, вообще вести домашнее хозяйство. Делаю только самое необходимое, а остальное они сами умеют. И если я занята по работе, ни один не пикнет, вот и выходит, что я имею то, что мне нравится. Ладно, согласна, может, с перебором, но за свои ошибки надо платить, правильно? И нечего меня песочить. Отцепись. Одалживать всем подряд я уже перестала, тут ты права, явный перебор, ну, глупо делала, признаю, мне это боком вышло.

— Да что ты говоришь! — съязвила Боженка. — Не прошло и десяти лет.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Оно, конечно, лучше, но это не твоя заслуга, гордиться нечем, эти гиены так откровенно и нагло тебя за нос водили, что самая слепая тетеря бы прочухала. Я же тебе сто раз говорила, да не я одна…

— Вот именно, и отвянь ты, наконец, — резко оборвала её Майка. — Сделай милость, заткнись!

Она и так злилась на себя, ведь давно уже понимала, что ведёт себя по-идиотски. Понимала, а перестать не могла. В конце концов, осознав, что делает хуже только своей семье, а сама скоро ноги протянет от непосильной работы, взяла себя в руки и в последнее время на бесконечные просьбы дать взаймы начала отказывать. Не прошло и десяти лет. Права Боженка.

— А с авто ты не перебарщивай. Где уж там два, максимум одно, да и то в лучшем случае потрёпанный «трабант» или другое какое старьё. Ты мне зубы не заговаривай, готовишь почву для Анюты? Ты же о ней собиралась рассказать? Ей что, денег надо?

Боженка поперхнулась сыром.

— Тьфу на тебя! Она нормальная! — быстро передумала и поправилась. — Ну, не совсем, конечно, нормальная, но уж точно не гиена, до бабок не особо жадная. О Вертижопке мы сплетничали, та, небось, вся икотой изошла…

В кухню ввалились заряженные силами дикой природы дети и вежливо спросили разрешения пойти в гости — Кристинка к Ане, а Томек к Ясю, — поскольку пауки уже кончились, а значит, и уроки тоже. Разрешение было немедленно получено. Аня и Ясь жили в этом же доме и были вполне подходящей компанией. Боженка не скрывала восхищения.

— И как тебе удалось так их выдрессировать?

— Сплюнь, ещё не вечер. Но вообще-то дети не слепые, они интуитивно чувствуют, когда родители честно вкалывают, а не туфту гонят, чуют и уважают. К Ане ещё и Доротка придёт, у её мамули ни дня без вечеринки.

— А папуля?

— Вернётся ближе к ночи или на последнем издыхании, или навеселе и разгонит тёплую компанию, только пятки засверкают. Не от нелюдимости, из жадности. Потом поругаются, а потом Доротка уже сможет вернуться, потому как папуля завалится дрыхнуть, а мамуля отправится из дому вон искать утешения.

— А мамуля Ани?

— На телевидении работает и возвращается в самое непредсказуемое время, но там есть бабуля, вполне дееспособная, вот только постоянно должна быть в курсе, поэтому и рада видеть детей, чтобы из них информацию о соседях выуживать. Подкупом действует, такие пироги печёт, от зависти лопнешь, никто не устоит, а уж детки тем более. Гарантирую, что Томек с Ясем тоже улучат момент, чтобы навестить милую старушку. Бери чашки и пошли в гостиную, там просторнее…

Поглощённая деталями чужих страстей, Боженка захватила кофейник с остатками кофе и тарелку с сыром и соломкой. Разместилась она предусмотрительно в нормальном кресле, а не в том узковатом старинном, которое бесцеремонно намекало, что пора худеть.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Как откуда? От детей, понятное дело. Мои дети любят делиться впечатлениями, а я не ушами работаю и не языком. Давай-ка активируй свою Анюту, а то я чувствую себя неудовлетворённой.

— Точно! Представь себе, откровенно ничего не говорит, можно сказать, даже отнекивается, но, голову даю на отсечение, у неё на Вертижопку здоровенный зуб вырос. И ты права, по причине мужика. Ненавидит её хуже чумы, но прикидывается: дескать, ничего подобного, мелкое недоразуменьице, дескать, вообще плевать она на Вертижопку хотела и не думает о ней вовсе… А сама аж зубами скрипит и из ноздрей дым валит.

— Я твоей Анюты почти не знаю, — заметила Майка, машинально беря в руку уголёк для рисования. — У неё муж был, жених или что?

Боженка прервала процесс питания и достала сигареты.

— Максимум «или что». Муж решительно отпадает, жених ещё куда ни шло. Официально они с Вертижопкой подружки, в смысле были, похоже, как раз в последнее время жених их и раздружил. Анюта твердит, что она по жизни невезучая: как ей кто понравится, так обязательно женатый. И капитально женатый, да ещё и с детьми, а на худой конец с серьёзной невестой, что держит объект железной хваткой, опять же дата свадьбы уже назначена. Или совсем кошмар: только она с кем замутит и вроде покажется, дело на лад идёт, так обязательно какая-нибудь сука между ними нарисуется. И логика мне подсказывает, что последний раз аккурат Вертижопка нарисовалась. И, похоже, в нервах.

— Почему в нервах? — заинтересовалась Майка. — И которая?

— Сдаётся мне, обе. А почему, не знаю, но по моим ощущениям выходит, что у обеих не клеится, обе локтями работают, да без особых успехов.

— Что так? Объект неподатливый?

Боженка с удовольствием поёрзала на сиденье, наслаждаясь удобством, доела последний кусок сыра и прикончила кофе.

— Не нравится мне всё это. Анюта бекала и мекала — «да» и «нет» не говорите, чёрный-белый не берите, — пришлось из её тумана самой выводы делать. И получилось у меня, что они обе, сначала Анюта, а потом Вертижопка, нацелились на конструкторов, но вот на кого именно, мне из неё выдоить не удалось. Ушла в кусты.

— Что за кусты такие?

— На свой счёт такую дымовую завесу устроила, что никак не прорваться, а насчёт Вертижопки Зютека мне подсунула. Зютек, сама знаешь, разведённый, без проблем…

— Ничего я не знаю, — возразила Майка, вооружившись уже двумя рольками и тремя фломастерами. — Что разведённый, в курсе, а что без проблем, впервые слышу. Ему некогда мне исповедоваться, я по большей части всухую работаю, с водой мало дела имею.

— Ну, теперь знаешь, что без проблем и ухлёстывает за Вертижопкой, а по слухам, из-за неё-то и развёлся, на ней жениться собирается. А она крутит не только задом, а вообще. Слушай, я только сейчас заметила… вспомнила и заметила… что совсем недавно… Ну, месяца два, может, чуть больше… Анюта вдруг здорово стала меня выручать, такая услужливая сделалась, аж противно. За любой мелочью к конструкторам бегала, с каждым оттиском, с каждой фоткой, с любой дурацкой калиткой, и сидела там до посинения. А теперь что-то перестала бегать.

Майка одним глазом поглядывала на Боженку, а другим — на чертёжную доску, где появлялись разноцветные каракули.

— Там рядом механики сидят, к их же мастерской относятся, симбиоз у них с конструкторами, — вспомнила она. — Ты уверена, что Анюта не к ним бегала?

— Ни в чём я не уверена, но о механиках речи не было. А вообще-то, по её словам, Вертижопка себе богатого мужа ищет…

— У конструкторов?! С дуба рухнула!

— Может, она и рухнула, Анюта же считает, что ищет, а Зютека про запас держит. Если судить по заднице, она и впрямь дурында, а тогда всё возможно.

Солёная соломка тоже закончилась, Боженка нехотя, но без особого труда встала с кресла, подошла к Майке и удивилась:

— Батюшки! Красотища какая! Слушай, да ты никак свою рекламку доделала?

Майка, наконец, внимательнее пригляделась к своему творению.

— Это ж надо, глянь, само вышло! Давай почаще о Вертижопке сплетничать, она меня вдохновляет. Сейчас на компьютер скину, а ты давай, стимулируй свою Анюту или ещё кого, у меня заказов чёртова туча…

* * *

Будь Майка чуть поменьше загружена халтурой, она наверняка раньше заинтересовалась бы окружающим. Но конъюнктурой надо было пользоваться и деньжат подзаработать, ведь Доминик так этого не любил…

Она даже не заметила, какой он стал нервный.

А может, и заметила, да временем не располагала, чтобы вникать в нюансы его настроений. Присмотреться повнимательнее к действительности её заставила Зося, когда при оформлении небольшой выставки исторического костюма Майка наткнулась на малоприятную жену Стефана, подозрительно сверкавшую зелёными глазами.

— Я бы на твоём месте вмешалась в интеллектуальные разгрузочки своего супруга, — небрежно бросила злорадная Зося. — Я тобой почти восхищаюсь.

— А что я такого делаю? — поинтересовалась Майка.

— Как? Разве ты не обратила внимания, что он всё позже домой возвращается?

— Позже? Что ты говоришь? А я и не заметила.

Интриганка Зося стояла на своём.

— Внимательнее надо быть. А то мало ли что…

С кем другим Майка, может, иначе бы говорила, но тут тоже упёрлась. Не доставит она злыдне-Зосе удовольствия, не станет расспрашивать и показывать своё беспокойство. Махнула равнодушно рукой и пошла прочь.

Но факт остаётся фактом: забеспокоилась.

Двумя часами позже её отловила по сотовому Боженка. Майка была неподалёку и решила заскочить к садовникам, на что, к немалому её удивлению, Боженка согласилась после лёгкого колебания.

— Да ладно, чего уж там, — отчаянно заявила она после непродолжительного молчания. — Заходи, будь что будет.

Заинтригованная, что такое теперь будет, Майка вошла в офис Боженки и с порога восхитилась макетом очаровательного сада с невероятным количеством беседок и разнообразных укромных уголков, а также небольшим озером с искусственным островком.

— Какая прелесть! Это что?

— Бордель, — сердито ответствовала Боженка. — И два разводных мостика в придачу.

— Такой… на свежем воздухе?

— Не совсем, хотя и на свежем тоже. Здание вот здесь стоит, где пусто, но меня оно не касается. Тебя коснётся, поскольку я тебя уже сосватала на предмет интерьеров. Если хочешь, могу его показать.

Майка хотела. Боженка полезла обеими руками под стол, с натугой извлекла оттуда довольно небрежно сделанный макет строения и водрузила его на пустое место. Объект приобрёл вполне завершённый вид.

— Похоже на ресторан, — заметила Майка. — Почему бордель?

— Кабак, танцзал, скорее, в миниатюре, небольшое казино и много отдельных номеров на манер гостиницы. Локализация ни к селу ни к городу. В прямом смысле. От города далеко, а природы вокруг никакой, и что это, по-твоему, должно быть? Подкрепились чуток за игрой и сразу домой пилить? Для дам там гардеробные комнаты предусмотрены, а ещё остров, как видишь, с отрезанным от мира домиком благодаря двум подъёмным мостикам, чтоб им пусто было!

— И ты мне эти их интерьеры?

— Тебе пригодятся. Чует моё сердце.

Майка ещё поизучала макет, бросила сумку на стул и оглядела комнату.

— Анюта, как я понимаю, помчалась с мостиками к конструкторам?

— Смотри-ка, как ты сразу нащупала нужную тему, — язвительно похвалила подругу Боженка и занялась приготовлением кофе в собственной кофеварке. — Помчалась, аж пыль столбом, по собственной инициативе, правда, к конструкторам ли, не уверена. Для них она марафет наводит больше, чем, к примеру, для фотосессии. А сегодня она недостаточно фотогенична, а потому, очень может быть, прячется в каком-нибудь нужнике, чтоб её никто не видел.

— А что с ней случилось?

— По моим сведениям, проревела всю ночь. Возможны варианты: грызла что-нибудь и била посуду. Живёт она одна, может дать себе волю. А когда утром заявилась, то так ядом сочилась, что пол прожгла.

Заинтригованная Майка обратилась в слух.

— И с чего это она так? Рассказала?

— Выплюнула, выстрелила, вырыдала, выкричала и всё, что ещё хочешь. Чуть соплями не подавилась, а главная героиня этих страданий — наша Вертижопка. Смертельный враг номер один, помноженный на десять тысяч.

— Да что она ей такого, прости господи, сделала?

— Увела из-под носа распоследнего хахаля, в смысле, который последний… Что может быть хуже?

Майка, собиравшаяся уже закурить сигарету, остановилась на полпути.

— Ну, пара вещей найдётся. А кто этот распоследний? Кто-то из конструкторов? Кто именно?

— Не сказала. Ты смотри, человеческий вид, считай, потеряла, тряпка тряпкой, а язык за зубами сдержала. Я по очереди то на Павла грешила, то на Адама, то, что без взаимности в Стефана втюрилась, то в Доминика, в Юрека вроде нет…

— Если без взаимности, то Вертижопке и уводить было нечего.

Боженка нацедила из кофеварки две чашечки отличного кофе. Одну чуть не пролила, когда пожимала плечами.

— Ты от неё в таких обстоятельствах ещё логики ждёшь? Может, раньше на неё обращал внимание, а теперь перекинулся на Вертижопку.

— Ни в жизнь не поверю. Они же все над её раскрученной задницей насмехаются!

— Здесь насмехаются, а там глазом зыркают, — философски заметила Боженка. — Разве мужик когда признается? Каждый предпочитает свалять дурака втихаря.

— Я Зосю встретила, — недовольно прервала подругу Майка. — Теперь до меня дошло, что она какие-то подозрительные намёки делала.

— Это которую Зосю?

— Стефанову. Только что.

Боженка сразу заинтересовалась.

— И что?

— Инсинуировала. О каких-то развлечениях Доминика в нерабочее время. Прикажешь поверить, что ухлёстывал за Анютой, да вдруг бросил? А раз бросил, то что переживать?

— Не он ухлёстывал, а Анюта ухлёстывала, — поправила её Боженка и тут же отрицательно помотала головой. — Нет, здесь что-то посложнее будет. Анюта в отчаянии, а не Доминик… Он у тебя не в отчаянии?

Она подозрительно уставилась на Майку. Та задумалась. Закурила, наконец, свою сигарету, которую всё ещё держала в руке, и поделилась сомнениями.

— Если где и отчаивается, то точно не у меня, может, в подвале, громко стенает и изводит все носовые платки… Не, в подвал он не ходит, а платки дети изводят, не настираешься. Но, похоже, нервничает… Не, даже не нервничает, а вроде как начинает терять терпение. Точно, скорее нетерпеливый, чем нервный.

— Может, ему терпения не хватает от нервов? — без особой уверенности подсказала Боженка.

— Может. Но связи с Анютой всё равно не вижу. И видеть не хочу. Кстати, это ты из-за её перекошенной физиономии не горела желанием, чтобы я сюда пришла? А не горела точно, из телефона следовало.

Боженка кивнула, сняла из сада макет пристанища разврата и, охнув, затолкала его обратно под стол. Выпрямляясь на стуле, охнула снова.

— Худеть пора, что ли, а то сало давит, когда наклоняюсь. Правильно догадалась, хотела я к этой кретинке по-человечески отнестись, но проблема отпала, она, как только услышала, что ты к нам напросилась, сразу смылась. Весь день ведь сидела спиной к свету тише воды, ниже травы, вот я и старалась быть тактичной, проявить понимание. А тебе — дудки.

— Что мне? — удивилась Майка.

— Фиг тебе. Не собираюсь быть тактичной. Не нравишься ты мне.

— Красота — дело вкуса.

— Балда. Ладно, скажу прямо, ничего конкретного эта зарёванная ослица не сказала, но я сама додумала из того, что между строк, и уверяю тебя: тут пахнет Домиником, к гадалке не ходи. А ты как ни в чём не бывало.

«А?

— Да что ты ко мне прицепилась? — не выдержала Майка, поскольку подруга задела как раз то, что она всеми силами старалась в себе задушить. — Доминик ничем не пахнет. Он моется часто и основательно.

У неё вдруг мелькнула мысль, что слишком основательно. В последнее время всё более редкие часы, что Доминик проводил дома, он в основном находился в ванной. Майка немедленно свернула голову этой мысли, нечего распускать.

— Балда, — повторила с жаром Боженка. — Я тебе давно твержу, что Вертижопка у конструкторов пасётся, а на Доминика все бабы западают, сама рассказывала, что на твоей свадьбе их шесть штук; рыдали.

— Одной из них была моя мама!

— Велика разница. Просто чудо, что он не поддаётся, а что не поддаётся, сама видела по чистой случайности, как к нему та царица Екатерина клинья подбивала, ты её должна помнить…

Царицу Екатерину забыть было трудно, и вовсе не по причине славы исторического прототипа, а из-за выходок весьма посредственной подражательницы матушки государыни, в миру — финансового директора, а может, контролёра-надзирательницы, присланной излишне подозрительным инвестором. Полная страсти и огня, видная собой дама так энергично домогалась получения личной выгоды и дополнительных персональных услуг, что просто невозможно было её не понять и не наградить соответствующим прозвищем.

— Видела её однажды, — призналась Майка. — Но Доминик устоял.

— Ещё как! А та всё наседала, впилась в него, как пиявка, я уж думала, дожмёт, а он хоть бы хны. Наглая баба его в открытую зубами и когтями в постель тащит, и полный облом…

— Лахудра мерзопакостная, — констатировала Майка спокойно, но с отвращением.

— Ничего себе мерзопакостная, хотелось бы мне быть такой мерзопакостной. Мужики, завидев её, копытом били, правда, и побаивались. А Доминик твой — кремень, такой вежливый, такой корректный, что руки опускаются, вот и она опустила, сдалась. Я тогда удостоверилась, что он — антибабник. Но теперь, ты меня подруга извини, а что-то здесь не так, чует моё сердце…

Боженкины предчувствия прозвучали так убедительно, что Майка, быстро сделав ревизию своих подработок, решила-таки заняться мужем сразу, как только закончит две самые срочные.

Боженка сделала последний, контрольный выстрел.

— А что до интриганки Зоси, то я бы её совсем уж не игнорировала, — предостерегла она подругу. — Обрати внимание, что у них со Стефаном не тишь да гладь, а скорей, совсем наоборот, а тот с Домиником каждый божий день бок о бок отирается. Тебе Стефан не скажет, не сможет из себя выдавить, а вот ей? И позволь тебе напомнить, она сама по Доминику сохла. Ты там где-нибудь себе заруби!

Майка послушалась и себе зарубила.

* * *

Сразу за зарубкой последовал дикий скандал, разразившийся у соседей.

Решив как можно скорее покончить с двумя самыми срочными халтурами, чтобы выкроить чуток свободною времени для собственных семейных дел, Майка корпела в воскресенье за работой. Доминика с детьми она выпроводила гулять, не заморачиваясь, как они там собираются развлекаться, а сама, сунув в духовку двух цыплят на обед, приступила к завершающей стадии проекта, стараясь придать ему понятный для клиента вид.

Её всегда ужасно раздражало, что люди не умеют читать чертежи, а это заставляло её делать дополнительную, совершенно лишнюю, по её мнению, работу. Приходилось изощряться, чтобы показать им то, что они должны увидеть, ни на грош воображения, сплошные тупицы безглазые… Майка злилась на весь мир.

В этот удачный момент и заявилась соседка с невинной просьбой, не одолжит ли Майка чуточку корицы. Ну, побольше такую чуточку?

Майка корицей практически не пользовалась, точнее, совсем не пользовалась, поскольку Доминик терпеть её не мог, а редко готовившая домашнюю еду Майка старалась хотя бы не пичкать семью тем, что той было не по вкусу. И всё-таки ей помнилось, что корица где-то в приправах завалялась. Чуточку корицы, да уж… вот если бы чуточку воображения… И такую бы чуточку, побольше!

— Вроде где-то была, — произнесла она без особой уверенности и пошла на кухню. Соседка двинулась следом.

— Забыла купить, хотя, честно говоря, и не собиралась… Это он куриную печёнку купил, ещё вчера, а вспомнил только сегодня, в багажнике возил, придурок, хорошо ещё, что похолодало, а теперь упёрся, подавай ему печёнку по-еврейски, а как без корицы, мог бы своей тупой башкой допетрить, чтобы и корицу заодно купить…

Майка порылась в ящике и нашла-таки жалкие остатки корицы, с пол-ложечки. Больше не было.

Соседка чуть не расплакалась.

— Господи, боже мой, этого мало, вкуса не даст, а магазин уже закрыт, нет, чтоб у людей дома немного больше было!

— Точно! — мрачно согласилась Майка. — Я тоже «за», чтоб у людей побольше было.

— Корицы?

— Ну, не только. Можно и воображения.

В этот момент в кухню ввалился вздрюченный соседкин муж, который то ли подслушивал под дверью, то ли просто хотел таким образом вырваться ненадолго из домашней атмосферы, донельзя шумной.

— А не мешало бы кое-кому воображения прибавить! — орал он, перекрикивая своё потомство, отлично слышное через двое приоткрытых дверей. — Вот только у кретинок его ни хрена нету! Моё почтение!

— Не только у кретинок… — попыталась сгладить ситуацию Майка, но напрасно старалась, соседи занялись исключительно друг другом. Претензии выдвигались одновременно, и можно было незамедлительно узнать, что малая ревёт почём зря, а сопляк уже достал своими погремушками, корова палец о палец не ударит, и зад лень поднять, чтоб до магазина дойти, урод безмозглый мясо в машине катает, а за пиво с футболом по телеку денег не платят, и пусть тот ухажёр только нарисуется, пожалеет, что на свет родился, человек, как вол, корячится, да ещё и покупки делает, а тормоз своего ребёнка на горшок посадить не может, шалава с утра до вечера другой заботы не знает, как только расфуфыриваться, а чтоб воображение включить, это извините, а ясновидения не желаете, и Загурские, как на грех, на пикник укатили, делать людям нечего!

Продолжать соседи решили у себя, и скоро к ору добавились глухие удары и звон посуды. Правда, выметаясь, соседка предусмотрительно прихватила остатки корицы, а Майка догадалась, что жильцы третьей квартиры на их этаже имели наглость уехать за город, тем самым не оставив ни малейшей надежды разжиться корицей у них. Ближайший магазин по воскресеньям закрывался в два пополудни, а гараж соседа был в полукилометре от дома.

Майка вернулась к работе, проведав предварительно на всякий случай цыплят, раз уж завелась поблизости невезуха, неизвестно, кого заденет. Нет, до духовки пока не добралась, цыплята чувствовали себя превосходно.

Доминик с детьми вернулись к позднему обеду, все жутко довольные и голодные. Майка о готовке, понятное дело, забыла, благодаря чему цыплята ужарились в самый раз, до румяной хрустящей корочки, а зелёная фасоль разогрелась на маленьком огне сама. Невезуха пока обходила её стороной. Доминик выглядел нормально, но если уж она решила вникнуть… минутку, а во что? Майка никак не могла вспомнить. В него? В себя? Ну, не в царицу же Екатерину! Ах, да, не сейчас надо вникать, а когда с работой будет покончено.

Она уже собралась встать из-за стола, забрать чашку с чаем и вернуться к работе, как Доминик, явно предвидя её намерение, пригрозил:

— Если уйдёшь, я посуду не мою.

Пришлось Майке временно отказаться от трудовых подвигов и перебраться с чашкой на кухню. Она подумала, сколько времени зря будет потеряно, но промолчала. Затем подумала, что ещё совсем недавно молчать бы не стала, а поставила вопрос ребром, ведь для неё потеря времени — это потеря сна, а она и так страшно не высыпается. Дальше Майка принялась размышлять, с чего она вдруг сделалась такая сдержанная, и вышло, что, похоже, поверила дурацким сплетням. С Домиником что-то не так, и не стоит его раздражать, только разобраться во всём осторожно и дипломатично. Тут она вспомнила дипломатические таланты Боженки и рассмеялась.

Весь процесс Майкиного мышления пролетел так быстро, что Доминик успел только открыть кран и пустить воду.

— Что? — заинтересовался муж. — О чём подумала?

— Обо всём, — ответила Майка и не соврала, поскольку мысли у неё мелькали с бешеной скоростью. О дипломатических талантах упоминать не следовало, поскольку отложенная на потом тема тут же ворвалась бы в кухню, но мысли касались в равной мере соседей и воображения, как такового. — Сдаётся мне, что я невольно подлила масла в скандал у Новаков. Уж больно злилась, вот и ляпнула про воображение.

Доминик потребовал подробностей, ему нравились Майкины рассказы. Мытьё посуды прошло без сучка и задоринки, ничего не пригорело, не засохло и не прилипло, а мужу нравились лёгкие и конкретные занятия, когда результат виден сразу, и он мог чувствовать себя образцовым супругом: жена готовит, муж моет посуду…

— Между нами, я бы предпочла посудомоечную машину, — вздохнула Майка, выходя из кухни. — Претензий меньше и не требует моей компании. Вот бы вы ещё не рвали на каждом шагу штаны и ботинки и не вырастали в таком темпе из одёжек…

— Ну, не все вырастают, — беззаботно заметил Доминик. — Опять же посудомоечная машина не питает к тебе нежных чувств…

Раздался звонок телефона. Майка усаживалась за компьютер. Доминик был ближе и снял трубку:

— Да, слушаю!

Пристраивая поудобнее на рабочем месте свой чай, Майка взглянула на мужа. Без всякой конкретной причины, просто любила на него глядеть. Тот какое-то время слушал, а затем Майка с изумлением увидела, как краска заливает его лицо, а ей прекрасно было известно, что так муж реагирует, когда злится. Нет, злость — слишком слабое слово. Ярость. Гнев. Бешенство. Что его могло так взвинтить?

— Нет, — ответил Доминик крайне резко и твёрдо. — Это должно быть готово к двенадцати.

И бросил трубку. Осторожно бросил, чтобы не нанести аппарату никакого ущерба, а затем посмотрел на сидящую за компьютером Майку. Краснота быстро сходила с его лица.

— Вот было бы здорово, — сказал с сожалением Доминик, — если бы все так относились к работе, как моя жена. И единственным человеком, кто иначе бы относился к работе, чем все, была бы моя жена.

— А ты? — вырвалось у Майки.

— Что я?

— Если бы мой муж относился к работе, как все…

Доминик несказанно изумился:

— Плевал? Подводил? Косячил? Делал левой задней ногой?

— Да боже упаси… Нет. Получал за неё деньги.

К немалому её удивлению, Доминик не возмутился, не возразил и не обиделся. Только тяжко вздохнул:

— Вот именно. Может, я всё-таки обдумаю то предложение…

— Какое предложение?

— Пока об этом рано говорить, да и не очень-то мне хочется, но я подумываю об одной дополнительной подработке. Ну, за деньги. Очень мне это не по душе, чувствую, будто я продаюсь, впрочем, сама знаешь.

Майке стоило невероятного труда сдержаться. Знала, ещё как знала! Залив приличным глотком чая бушевавший внутри вулкан, она постаралась выдавить из себя максимум сарказма, на который была способна.

— И радуйся, счастье моё, что есть у тебя жена, которая обожает работать, а как охотно продаётся — ни в сказке сказать, ни пером описать, и представь себе, за самое заурядное бабло. Это тебя звонок так расстроил по службе или как?

Доминик сразу помрачнел:

— По службе. Идиотские отмазки, а мне нужны все распечатки на совещание у руководителя проекта. Терпеть не могу таких вещей.

— Проблемы?

— Проблемы. Не будем о них сейчас говорить.

Не будем, так не будем. Майке тоже не особо хотелось. Она угадала. Доминик переживал из-за служебных неурядиц, а если в придачу на горизонте замаячила сверхурочная, да к тому же хорошо оплачиваемая халтура, то ему было от чего расстраиваться. Отказаться, значило подвести людей, потому что работа явно планировалась коллективная. Обломил бы своим чистоплюйством весь фарт Юреку и Стефану. А согласиться? Кошмар. Обязательства, сроки, расписанное под завязку время…

Майка похвалила себя за догадливость.

И совсем не обратила внимания на его удивительную молчаливость вплоть до позднего вечера, а что битый час уже торчит в ванной, заметила только тогда, когда самой туда понадобилось. Муж освободил место общего пользования без малейшего протеста, зато категорически потребовал, чтобы жена прекратила валять дурака и ложилась спать, как все нормальные люди. Так твёрдо стоял на своём, что Майка сдалась, покинула рабочее место необычно рано, за пару минут до полуночи, и даже весьма охотно поддалась урагану супружеских чувств. А что в них больше было огня, чем нежности, так таинственному стрессу Доминика требовалась разрядка, и пожалуйста, для того жена и существует.

Атмосфера тем временем сгущалась. Доминик возвращался домой поздно, раздражённый и злой. А также усталый. Это мгновенно отразилось на детях, поскольку папа перестал укладывать их спать. Обычно Доминик появлялся, когда дети уже спали, а значит, от них последовали неизбежные вопросы.

За ответом Майка в карман не полезла:

— Я вам скажу, только упаси вас бог, говорить с ним на эту тему.

— Почему? — немедленно спросила Кристинка.

— Ещё больше огорчится. Они втроём, пан Стефан, пан Юрек и ваш папа, получили очень большой и важный заказ и должны выполнить его в срок.

— За бабло? — вырвалось у Томека — В смысле за деньги?

— Слава богу, да. За деньги. Вашему папе это ужасно не нравится, свою работу он любит, но хочет её делать как ему удобно, сам всё решать…

— Когда вдохновение? — прервала понятливая Кристинка.

— Вот именно. По вдохновению. А тут совсем другое дело. Во-первых, их трое, и вдохновение могут испытывать не синхронно, а во-вторых, жёсткие сроки, после них работу перенимают другие специалисты, которые ждать не будут. Выходит, надо напрягаться, а ваш папа напряга терпеть не может, потому и нервничает, а работы жутко много, вот он и приходит поздно. Нужно набраться терпения и переждать, ну, как дождь или пробку на дороге.

Специалистов Майка добавила от себя по ходу дела. Для пущей убедительности. Вышло удачно. Все реалии детям были прекрасно известны и понятны, уважение к труду впитали ещё с молоком матери (во всяком случае, Майке лестно было так думать), таким образом результат объяснения оказался положительным.

Вдвойне.

Поскольку практически с самого начала его выслушал и Доминик. Вошёл он потихоньку, думая, что дети уже спят или как раз засыпают, боялся их разбудить, разулся в прихожей и услышал в глубине квартиры голоса. Он замер, стараясь не шуметь, и прислушался.

Информация, что он не любит напрягаться, не стала для Доминика новостью. Знал за собой такое практически всю свою сознательную жизнь. Изложение сложившейся ситуации в Майкином исполнении ему очень даже понравилось, тем более что избавляло его от необходимости что бы то ни было объяснять. Детей Доминик и в самом деле очень любил. По большому счёту он остался доволен, вот только неприятно резанули эти слова… Не терпит напряга.

И что с того, что он всё знает? Кому какое дело, что он находится, так сказать, под тройным напряжением? Противно такое осознавать, мочи нет! И нечего лезть в душу, сам разберётся, но не сейчас…

Важно, что дети успокоились и не будут чувствовать себя несчастными.

Когда Майка закрыла дверь детской и вошла на кухню, она застала там мужа в домашних тапках и с портфелем в руке.

— Отличная ты моя жёнушка, — признал Доминик, врезав портфелем отличной жене пониже спины, тогда как верхнюю её половину заключил в объятия. — Я всегда знал, что на тебя можно положиться!

Отличная жёнушка охнула:

— Что ты в этом бауле таскаешь? Мортиру, гранаты?

— Нет, пару хитрых шарниров. Проверю на практике, — ответил Доминик и выпустил портфель, который грохнулся об пол, одновременно доказав, что не содержит взрывчатых материалов. — Я есть хочу. Найдётся что пожевать?

— Пельмени. Горячие. Я, пожалуй, тоже перекушу.

Доминик обожал пельмени. В принципе он был всеядный и капризничал за столом весьма умеренно, пельмени же мог есть всегда. Всё равно, какие. С мясом, с грибами, с капустой, хоть с ягодами, с чем попало. Правда, с ягодами или творогом — это, скорее, уже были вареники, но Доминик не придирался к названиям. При всей своей дурости Майка не докатилась до того, чтобы возиться с этими трудоёмкими изделиями собственноручно, зато обнаружила на базаре киоск, хозяйка которого располагала такого рода деликатесами, притом отличного качества. Майка покупала про запас и держала их в морозилке.

Приятная пельменная перспектива вернула Доминика практически в нормальное состояние, а это Майке как бальзам на сердце. И зря Боженка языком треплет, плевать на её дурные предчувствия, всё в их семье в порядке. С Майкой по-прежнему её обожаемый муж, без которого ей жизни нет, и к чертям все зловредные сплетни.

Однако на всякий случай решила не отступать от задуманного и в очередное воскресенье, как только покончила со второй срочной халтурой, ушла с мобильным на кухню и начала со Стефана. Тот всегда охотнее делился информацией. Дома его не застала, а сотовый был отключён. Пришлось звонить Юреку.

— Юрек, будь человеком. Что у вас там происходит? Я в курсе вашей серьёзной работы, знаю, что Доминик не в восторге, но уж больно он дёрганный сделался. Может, объяснишь?

Недовольство Юрека прямо ухо резало:

— Обязательно со мной надо выяснять?

— А с кем? Стефан по телефону не ловится…

— Отключился. Специально. Ладно уж, главное ты знаешь…

— Очень прошу, не нервируй меня. Главного недостаточно, я даже больше знаю, что подработка ваша весьма неплохо оплачивается.

Юрек слегка оживился и помягчел:

— Ещё как неплохо! И в этом первая трудность.

— Поскольку Доминик на оскорбительное предложение ответил презрительным отказом?

— Изящно формулируешь…

— Я его чуток знаю.

— Спасибо, облегчаешь мне задачу. Старая песня: не станет он унижаться и прочее в том же роде, а тогда мура получается. Мы же одна команда, если он нет, то и мы со свистом пролетаем и можем поцеловать себя… ну, ты понимаешь… Другими словами, лишает нас куска хлеба с маслом.

Пока Юрек высказывался, Майка интенсивно соображала:

— Погоди. Сдаётся мне, что не только вас?

— А ты как думала? Примкнувшие к нам товарищи — это тебе не какие-нибудь сбоку припёка. Павел, Эльжбета… — Тут Юрек запнулся. — Механики, опять же электрики. Я тебе напрямик скажу, как простой солдат, без Доминика нам полный коллаж. И как при таком раскладе он мог отказаться?

— Если не последняя свинья, то никак.

— Категорически поддерживаю выступление предыдущего оратора. Он к дантисту уже бегает в свободное от непосильных трудов время?

— О, господи, нет, — испугалась Майка. — Да у него и нету свободного времени. А зачем к дантисту?

— От такого скрежета любые зубы полетят. Но человек он благородный, с отвращением, а сдался. До сих пор его благородство нам атмосферу отравляет, но мы уже принюхались. Так оно вкратце выглядит, и я тут бессилен.

— И долго оно ещё продлится?

— Полгода основной проект, а вторые полгода на всякие заковыристые детали.

— Батюшки, тяжеленько нам всем придётся… Ну да ничего. Спасибо тебе на добром слове, успокоил, что это всего лишь тяжкая работа, а не паранойя.

— Всегда пожалуйста.

Переговорив с Юреком, Майка продолжила свои мысленные упражнения. Всё правильно она отгадала. Доминик дёргается, что впрягся в кабалу, а что ещё хуже — за солидные деньги, и хоть занят любимым делом, но пока с изменой своим принципам не смирился. А глянь-ка, в самую точку угодила, подсовывая детям прочих нетерпеливых специалистов.

Поздравила себя и вдруг спохватилась.

Обычно малоразговорчивый Юрек в беседе с ней просто разболтался. Поначалу тормозил, упирался и только потом разошёлся. На Эльжбете споткнулся, это точно, слуховых галлюцинаций у неё, Майки, пока нет, а не замешана ли тут Эльжбета? Красавицей её не назовёшь, высокая, костлявая, не слишком ухоженная, а если откровенно — и вовсе не ухоженная, зато умница необыкновенная, блестящий математик с прекрасным чувством юмора… Доминик ей симпатизирует и не скрывает этого… Нет, раз не скрывает, то и нечего себя накручивать, он вправе испытывать к ней симпатию просто как: к человеку.

А что же тогда Юрек так заикался?

Минуточку. Большой проект и надолго. При таких контрактах обычно подписывают договор, а инвестор выплачивает аванс. И где, спрашивается, этот аванс? Доминик забыл принести его домой? У каждого из них был свой банковский счёт, но у другого был доступ к счёту супруга Доминик не снял денег и ничего ей не сказал. Она ночей не спит, как последняя дура, он ещё смеет дуться, а деньги себе лежат? Всё, её терпение лопнуло!

Майка здорово взбеленилась, но не настолько, чтобы немедленно кинуться искать банковские документы. Если лежат, пусть лежат, есть не просят и никуда не сбегут, а скандал она всегда успеет закатить. Нет, здесь ещё что-то было.

Юрек языком молол, будто старался что-то заболтать. Служебные дела, само собой, атмосфера в коллективе, тоже понятно. Полаялись они, похоже, по полной программе, если бы не столь давняя дружба, накрылся бы их совместный скорбный труд медным тазом. Может, Юрек хотел отвлечь её внимание от таких постыдных, по его мнению, обстоятельств?

Зазвонил сотовый. Стефан прорезался.

— Ты меня искала? Я только вернулся и вижу твой номер, мобилу дома оставил, заряжалась.

Майка обрадовалась.

— Хорошо, что позвонил, хотелось с тобой потрепаться, прояснить кое-какие таинственные явления.

— Да ну, у тебя барабашка завёлся?

— Если бы барабашка, у меня Доминик.

— А… — сразу сник Стефан.

— Нечего тут мадридский двор устраивать, знаю я о вашем заказе, знаю, как вы Доминика гидравлическим прессом прижали и в каком он от этого восторге, но преувеличивать-то не надо. Я лично совсем не прочь, чтобы он пару злотых заработал, опять же могу себе представить, как он когтями и зубами отбивался…

— Зубами скрипел.

— И это знаю, Юрек донёс. Слава богу, что меня при этом не было.

— Зато Эльжбета была.

Майка тут же насторожилась.

— И что она?

— Вовремя вмешалась. Мы уже совсем было расплевались, Доминик увольняться собрался, а тут она на сцену выступила и заявила, что считала его порядочным человеком, а видит перед собой мразь, а не порядочность, и если ему так нравится, может жрать картофельные очистки, жить под мостом и ходить в лохмотьях, но другие хотят жить по-человечески. И нечего дурака включать, сам отлично знает, что от него всё зависит, и пусть не свистит, будто не может или не умеет. А главное, пора кончать себя накручивать, лучше пусть к зеркалу подойдет, да приглядится к своей глупой роже хорошенько. И вообще, ей не понятно, зачем такому человеку, как он, лезть по уши в дерьмо.

Майка слушала, затаив дыхание.

— Потрясающе! Лучше не скажешь!

— А то! Тронная речь, да и только. Ты же её голосок знаешь? Речевой аппарат у неё закалённый…

— Молодчина! Обожаю Эльжбету! Выручила меня, сняла камень с души!

— Насколько я смыслю в жизни, ей проще, чем тебе было, она ему не жена, — напомнил Стефан. — Похоже, зеркалом его добила, в чём там штука, я не понял, но Доминика аж передёрнуло.

— Ненавидит сложный макияж. Ты погоди, ведь он же согласился, дело делает, даже сейчас в ноутбук уткнулся, и неплохо, как я понимаю, получается, так почему он такой нервный, и жизнь ему не в радость? Что его гнетёт?

— Да ты что, погоды не замечаешь? — удивился Стефан.

Майка глянула в окно, за которым лило и дуло.

— Ну, дождь. Тоже мне новость. Золотая осень кончилась, наступила нормальная. Каждый год такое случается, обычное дело. Думаешь, он до весны теперь киснуть будет?

Стефан хохотнул.

— Так уж для него звёзды сошлись. Здесь коллеги надавили, а там любимое транспортное средство пришлось отставить, погода не для мотоцикла. Может, в конце концов, и пересмотрит свои вкусы.

— Вот утешил, так утешил. Не верю своему счастью. Да если вы на шикарную жизнь заработаете, я свои ресурсы сэкономлю, ещё чего не то наскребу и сама себе куплю какую ни на есть тачку. И «мерседес» мне совсем не обязательно.

Стефан опять удивился.

— Ты что? — спросил он с подозрением. — Не в курсе, что Доминик не взял аванса?

Майкино благодушие галопом унеслось ко всем чертям.

— Как это? Ты что несёшь?!

— Я тебе простым польским языком говорю, от аванса он отказался. Разве ты не знала? Вот, холера, похоже, я выдал жуткую тайну?

— Совсем ничего не понимаю. Ведь если всем по договору положено, то не взять нельзя. Инвестор ведь денег из рук в руки не суёт, чтобы их ему назад в морду швырнуть, на счёт переводятся. Явился в банк с автоматом и запретил принимать?

Стефан явно смешался, пробормотал что-то невразумительное, натужно закашлялся.

— Ну… знаешь… я за ним не следил и при этом не присутствовал. А вот некоторые, особо любопытные, которым обязательно надо свой нос сунуть… вроде бы… Подчёркиваю, вроде! Он открыл специальный счёт и велел туда перевести, чтобы лежало в целости и сохранности. Ходят такие слухи, и вообще, всё это не моё дело, а ваше.

Майка никак не могла собрать разбежавшиеся в разные стороны мысли, но зато отлично слышала доносившиеся из глубины Стефанова дома обрывки фраз и злорадный смех Зоси.

— …пассажиркам не нравится… не скажешь?..

Мысли категорически отказывались приходить в порядок. К чёрту пассажирок, не о том сейчас речь. Зоська-вредина может издеваться, сколько её душеньке угодно, а у неё, Майки, сейчас другая забота, с которой требуется разобраться. И желательно спокойно, тет-а-тет с Домиником.

— Молодец, что мне рассказал, — похвалила она Стефана. — Для нас всех не новость, что с деньгами у Доминика отношения напряжённые, а мне теперь есть за что уцепиться. Дам ему на ужин картофельные очистки, посмотрим, как запоёт.

Стефану явно полегчало, и он подхватил шутку.

— Отличная мысль! Давай в рамках обмена опытом, сообщи мне потом, что он скажет.

— С превеликим удовольствием. Если он сам тебе не доложит…

Доминик в состоянии средней раздражительности уложил детей, которые пару его рыков приняли за игру, поскольку были рады, что папа дома и с ними возится.

Майка спокойно переждала, пока муженёк выполнит свои родительские обязанности, приготовила обоим чай, прикрыла поплотнее, на всякий случай, двери и приступила к военным действиям.

— Доминик, нам надо серьёзно поговорить…

Спокойно попивавший свой чаёк Доминик дёрнулся и, казалось, готов был сорваться с места, чтобы ретироваться в ванную. Но Майка с сырницей в руках предусмотрительно заняла позицию, отрезав путь к отступлению, и продолжила свою речь:

— Ты себе только представь, ведь у нас могло быть и десять детей, роди я дважды по тройне и ещё парочку, так что радуйся, что пока имеем только двоих…

— Мы о размножении будем серьёзно говорить? — не выдержал Доминик.

Майка расхохоталась и уселась за стол.

— А чем тебе не тема? Но сейчас о другом. Я категорически требую, чтобы теперь ты командовал.

Доминик настолько удивился, что забыл про чай и обалдело уставился на жену:

— Я командовал? Что ты хочешь этим сказать?

— Обычное дело. Принимал решения и распоряжался по дому. Берёшь в свои руки все доходы, свои и мои, я тебе отдам всё заработанное халтурами, а ты будешь решать, как и на что тратить. Определять, где можно сэкономить, ты это умеешь, а мне мозгов не хватает и вообще…

Доминик некоторое время переваривал услышанное и пытался выкарабкаться из-под свалившейся на него неожиданности. Затем помрачнел, насупился и выдавил:

— Нет.

— Что, нет?

— Нет, я не согласен.

— Почему?

— Слишком большая ответственность.

Майка почувствовала, что начинает закипать, и постаралась сказать как можно мягче. Вышло не слишком мягко, но ещё терпимо:

— Что ты сказал, дорогой?

— С меня и на работе ответственности достаточно. Дома ещё только не хватало!

— А дом на чём-то держится, не так ли? Стоит ещё, хоть не очень прочно. Ты случайно не заметил, кто это в нём за всё отвечает?

Насупленный Доминик молчал, уставившись на жену. Затем перевёл взгляд на настольную лампу, обвёл глазами кухню и снова воззрился на Майку. Невооружённым глазом было видно, как из него во все стороны прёт упрямство.

Майка решила терпеть, насколько хватит сил, и ещё чуток.

— Пищевая моль, — сообщила она супругу.

— Что?

— То, что вокруг тебя сейчас летает. Похоже на пищевую моль, заводится такая в продуктах, крупе, муке, но я-то знаю, что это твои серые клетки. Разбегаются потихоньку от хозяина, не выдержали. Попытаешься их догнать?

Доминик снова подскочил на стуле, будто сидел на сковородке, но в Майкином вопросе звучал такой искренний интерес, что он невольно рассмеялся, а вспыхнувшая было ярость тут же зашипела и погасла.

— Точно, с сачком для бабочек. Давай, кончай со своими насекомыми ассоциациями и скажи, наконец, чего ты добиваешься?

— Ровно того, о чём сказала. И, заметь, совсем не шучу. Хочу, чтобы ты снял с меня этот хомут и сам занялся семейным бюджетом, с меня достаточно. Я этой ответственности вдоволь нахлебалась, пора и тебе попробовать. Принимай эстафету. Я больше не выдержу.

Как Майка ни старалась сохранить в голосе мягкость, а получалось всё хуже. Под конец тирады в её словах звучало уже отчаяние. Протест Доминика дал трещину. Не хотел он вникать, всеми силами отгонял от себя подобные мысли, но, в сущности, понимал, что весь дом везёт на себе Майка, Даже предложения сходить в магазин он старался пропускать мимо ушей, и Майка как-то сама справлялась. До поры до времени…

В глубине сознания вдруг промелькнуло пронзительное воспоминание. Как здорово было вместе делать покупки, везти домой тяжести, а сначала долго препираться в магазине, что покупать, а что нет, что заморозить, а что протухнет, забавно и приятно, но только когда вместе. Один — терпеть не мог. Везти домой, разумеется, на мотоцикле. Майка умудрялась удержать на сиденье самые тяжёлые пакеты…

Припомнив мотоцикл, Доминик снова осатанел, воспоминание почило в бозе, а ведь как раз собиралось подсказать, что давно таких покупок они не делали и не мешало бы заняться. Магазин, ещё куда ни шло, но уж никак не те пакости, что она предлагает!

— Не желаю! — выдал он рык средней силы.

— И я не желаю! — отрезала Майка.

— Попробуй только всучить мне эти деньги, выброшу их в окно!

Майка горячо пожалела, что все их финансы лежат в банке… ну, не то чтоб лежат, скорее, утекают… а не дома, иначе бы немедленно швырнула всё в его надутую рожу. Параллельно мелькнула в её мозгу мысль о картофельных очистках, нарочно завтра картошку купит… и, вскочив с места, вывалила на стол перед взбунтовавшимся муженьком всё содержимое своего кошелька в количестве трёхсот двадцати четырёх злотых и семидесяти двух грошей. Пожалуй, только рассыпавшаяся по полу мелочь и спасла в этот момент наличное состояние супругов, а бумажка в десять злотых элегантно спланировала прямиком в стакан Доминика.

Тот был очень педантичным человеком, привычка к порядку сидела у него глубоко в подкорке, и пока он машинально ликвидировал монетный мусор, бешенство успело испариться, поскольку все его припадки кончались очень быстро. Не удалось даже хорошенько рыкнуть, поскольку рычать, ползая под столом, трудновато, да и глупо, пришлось ограничиться одним полузадушенным матюгом. Доминик аккуратно сложил на столе семейные финансы, выудил из стакана десять злотых, промокнул их салфеткой и с удовлетворением полюбовался наведённым порядком.

Майка сидела напротив надутая, сердитая, взъерошенная и в то же время с трудом сдерживала смех.

Чёрт те что у неё вышло. И в мыслях не было швыряться деньгами, ведь собиралась же тактично разузнать, что его гнетёт, опять же прояснить ситуацию с замороженным авансом, а вместо этого балаган какой-то устроила.

Тем временем муж с отвращением унёс на кухню осквернённый мерзкой банкнотой чай и вернулся с новым стаканом. Усевшись за стол, он внимательно оглядел наличность.

— Ты всерьёз хочешь, чтобы я занялся финансами? — вдруг спросил он так беспомощно и жалко, что Майкино доброе сердце чуть было не сдалось. Ну уж нетушки!

— Да, дорогой, теперь твоя очередь, радость ты моя. Я… ты же знаешь, я и не скрывала никогда… слишком мягкотелая, всё время даю в долг… Не заставляй меня чувствовать себя вечно виноватой, помоги мне.

Доминик почувствовал себя рыцарем, но доспехи на нём ещё побрякивали:

— Ну… всё-таки… навсегда?

— Совсем не обязательно. На некоторое время. Даже рабочей скотине надо когда-то отдыхать, моя конструкция устала.

С усталостью конструкций Доминик имел дело постоянно, и подобный аргумент подействовал. Если материал устал, ничего не поделаешь, надо заменять элемент. Она и предлагает замену. Рационально.

— Ну ладно. Но ведь это не всё?

— Не всё — что?

— Мне же придётся ежедневно обед варить, а когда? По ночам?

Майку вопрос жутко рассмешил. Максималист, ничего не поделаешь — если уж отвечать за дом, то по полной программе. Интересно, что бы он мог сварить? Разве что картошку в мундире… А, можно ещё пельмени, те покупные. И варить по ночам…

Ей удалось скрыть свою весёлость:

— Окстись. Твои серые клеточки, похоже, и впрямь улетучились. В огороде бузина, а в Киеве дядька? Обедами можешь не заниматься.

— А чем тогда?

Майка почувствовала, что ступает на зыбкую почву и собралась с силами:

— Как это чем? Всем тем, на что тратятся деньги. Счета и покупки, одежда, развлечения, дети, отдых, жратва, всё то, на чём постоянно велишь мне экономить, поскольку нам на всё не хватает. Не бери в голову обеды, займись платежами, а я от них малость отдохну.

Доминик молчал. Обалдение понемногу проходило, но возмущение с нежеланием пока ещё стойко держались, опять же протест против очередного принуждения, свалившегося на него, как гром с ясного неба, вся эта упрямая троица заставляла сопротивляться. Охотнее всего он бы дал дёру или категорически отверг женины притязания, но Майка говорила спокойно, с едва заметным укором, а аргументы подбирала вполне разумные. Поэтому на самом донышке души глубоко несчастного Доминика потихоньку прорастала уверенность, что выкрутиться не светит.

— Как же мне с покупками? — сделал он последнюю жалкую попытку отбояриться. — Я даже не знаю, что нужно.

Майка просто физически ощутила, как её тянут в разные стороны прямо противоположные чувства. С одной стороны, ей стало жаль мужа, а с другой — очень захотелось чем-нибудь его стукнуть.

Жалость взяла верх:

— Так и быть. Можешь выделять мне энную сумму на ежедневные покупки. К примеру, раз в неделю.

— А к чему вообще ты всю эту бодягу затеяла?

— А к тому, счастье моё, что по ночам я вкалываю не ради собственного удовольствия, хоть и люблю свою работу. Я бы тоже хотела ночью спать, а работать исключительно днём. Но тогда нам ни на что не хватит, поскольку ты ради денег напрягаться не желаешь. Поэтому, будь так добр, организуй нам жизнь без денег. У меня не получается.

Доминика взорвало:

— Я не стану унижаться! Не стану прогибаться! Не желаю зависеть!

Майка взрыв переждала, поскольку требовалось дозреть. Затем, ни слова не говоря, поднялась, взяла в руки здоровущую глиняную пепельницу — изделие народных промыслов — и со всего маху треснула ею об пол.

Пепельница с честью выполнила возложенную на неё миссию. Толстая глина раскололась громко и даже, можно сказать, звучно, вызывая ассоциации с творчеством продвинутых молодёжных групп, окурки и пепел взлетели вверх, словно из жерла вулкана, а дополнительная прелесть состояла в том, что Майка эту пепельницу давно терпеть не могла, да всё лень было выбросить. Доминик к сему предмету прикладного назначения персональных чувств не испытывал.

Синхронизация получилась идеальная: завершение приступа его бешенства полностью совпало с грохотом ответа супруги. Майка села, а Доминик уставился на пол.

— Ой, ты уронила… — безмятежно удивился он.

Да, вот такой он и был. Майка почувствовала, что любит его больше жизни. Придётся ей это своё трудное счастье выдрессировать, но измываться над ним она не станет. Пусть отвечает за финансы, и хватит; плевать на замороженный аванс, плевать на ежедневные мучения!

— Вот и отлично, давно пора, туда этой уродине и дорога.

— Сейчас уберу.

— Тоже отлично. Слушай, бог с ними, с покупками еды, ведь ты же не станешь проверять, есть ли в доме, к примеру…

— Корица? — подхватил Доминик, уже вооружённый совком и веником.

Майка почувствовала, что любит его ещё больше.

— Или майоран. Будешь мне выдавать деньги. Точка. И оплачивать счета. Серьёзными делами тебе лучше заниматься, потому как, может, я мотаю.

Доминик поддался настолько, что даже убрал со стола и забрал деньги, великодушно оставив Майке сто злотых.

— Нельзя же тебе совсем без денег, — заявил он решительно, забыв, по всей видимости, о такой ерунде, как кредитные карточки.

Казалось бы всё улажено…

Но о замороженном авансе Доминик и словом не упомянул, а Майка так и не смогла выдавить из себя вопрос по существу. Ровное настроение мужа длилось недолго, в очередной раз сменившись напряжённым молчанием. Раздражением. Озабоченностью. И всё это сопровождалось как бы смущением, словно человеку нужно было обязательно сделать что-то неприятное, и неизвестно, с какого боку за это взяться.

* * *

Не прошло и двух дней, а взялся-таки.

Как всегда, сидели за столом и пили чай. Дети уже легли, и можно было вздохнуть спокойно.

— Слушай, — неожиданно начал Доминик, — ты меня любишь?

Вопрос застал Майку врасплох. Во-первых, если исключить навязанное мужу финансовое руководство, она не сделала ему ничего плохого, а во-вторых, обычно такой вопрос задают женщины. Уж никак не мужчины! Подобный вопрос из мужских уст после десяти лет брака — это просто извращение какое-то! Даже представить себе страшно!

Первым побуждением было сообщить супругу, что ничего подобного, видеть его не может и прячет под кроватью топор, чтобы, воспользовавшись удобным случаем, тюкнуть его по темечку, но Доминик был так серьёзен… мало того, просто измучен. Вопрос прозвучал почти отчаянно, и Майке расхотелось шутить.

— Люблю, — ответила она спокойно и уверенно. — Так люблю, что не представляю, как бы без тебя жила. Ты и в самом деле сомневаешься?

Доминик долго молчал, уставившись в окно за её спиной.

— Нет, — отозвался он, наконец. — А ты могла бы перестать?

— Что перестать?

— Меня любить.

— Совсем сдурел?!

Доминик оторвался от окна, за которым по ночному времени и так ничего не было видно, и взглянул на Майку. На его лице отразилось сразу столько разных чувств. Смущение и мольба, раскаяние, мука и, бог знает, что ещё, но уж никак не счастье, и до Майки вдруг дошло.

Дойти-то дошло, но понимать, а тем более принимать к сведению её мозг категорически отказался. А уж чтобы поверить, и думать нечего. Она изо всех сил сопротивлялась, отпихивала от себя осознание жуткой правды, которая так внезапно на неё обрушилась. Не может такого быть, это ошибка. Доминик спятил…

Требовалось немедленно исправить недоразумение!

— Объясни толком, в чём дело, — произнесла она почти твёрдо. — Что-то случилось, верно?

Доминик кивнул.

— Что именно? И нечего кивать, говори человеческим голосом!

У Доминика с человеческим голосом явно возникли затруднения. Он честно хотел сказать, это было видно, и хотел сказать правду, вот только эта правда категорически встала ему поперёк горла и пыталась задушить. Он напрягся и разозлился.

— Я бы предпочёл, чтобы ты меня так не любила…

— Почему? Ты меня разлюбил?

— Нет. Люблю, но по-другому…

— Как сестричку, да? Как лучшую подругу? Или, вернее, друга?

— Да… Скорее, да…

— Ты полюбил другую?

Доминик с большим трудом удерживал, взгляд на Майке, хотя гораздо охотнее смотрел бы в окно.

— Да, — мужественно признался он, но отчаяния в признании было куда больше.

А затем произнёс фразу пострашнее:

— Майка… Ты дашь мне развод?..

Между первой и второй фразами не прошло и трёх секунд. Но за эти несчастные мгновения внутри Майки разразилась цепь жутчайших катаклизмов: извержение вулкана, революция, приступ тошноты, землетрясение, в результате чего мир под её ногами треснул на мелкие кусочки и вокруг образовался абсолютный вакуум. Отвечать в подобной ситуации не представлялось возможным. Доминик встал со стула, приблизился к жене и опустился на колени.

— Ты согласишься на развод? — произнёс он с мольбой.

Теперь в Майке забил гейзер разнообразнейших намерений, порождённых большим взрывом трёхсекундных катаклизмов. Первое место со значительным отрывом занимало желание биться головой об стол, за ним примерно на равном расстоянии расположились прочие, весьма многоликие, но не сказать, чтоб оригинальные. Врезать хорошенько этому коленопреклонённому болвану, дать ему всё, что пожелает, развод, звезду с неба, пост президента, лучше, конечно, американского, собственное вырванное из груди сердце, броситься ему на шею и целовать любимую несчастную морду, разбить об его идиотскую башку стакан вместе с блюдцем и остатками чая и добавить вазой, потребовать немедленно взять назад бредовые слова, а их место занять горячими извинениями и страстными утешениями, вообще не выходить замуж за этого отморозка, стереть с лица земли ту паскуду, в которую он думает, что влюбился…

А тем временем Доминик стоял перед ней на коленях, а она отказывалась верить в реальность. Муж смотрел собачьими глазами, полными опасения и надежды, а Майка пыталась справиться с бушевавшим в ней хаосом и вернуть себе дар речи.

Выжать из абсолютного вакуума хоть какие-то слова.

Но разве можно что-то извлечь из пустоты?

Понять, что вообще происходит и поверить в это…

Как же так? Поверить?!

Никогда! Это невозможно!

Категорический отказ поверить в происходящее сработал. Доминик просто сошёл с ума, это у него какое-то помутнение сознания, которому надо осторожно противодействовать. Деликатно! Жёсткие протесты, говорят, сумасшедшим очень вредны. Столько на человека сразу стрессов свалилось, и вот, пожалуйста, результат.

— Да, — сказала Майка мягко. — То есть нет! Встань. И сядь. Давай поговорим спокойно.

Доминик послушно поднялся с колен и вернулся на свой стул. От него прямо-таки разило собачьей надеждой:

— Я понимаю, ты согласна на развод?

— Не пори ерунду, какой развод? — вырвалось у Майки, но она тут же взяла себя в руки. Деликатно надо… — Можем поговорить о разводе, всё это так неожиданно…

— Меня это довольно давно мучит.

— Так ты поэтому последнее время нервничал?

— Угадала! — вздохнул с облегчением Доминик. — Я не хотел. Не собирался… Не планировал совсем, не думал… Но больше я так не могу.

С Майкой творилось всё сразу. Озноб внутри и мурашки по спине, одновременно жар в груди и плотный комок ваты в горле, а в желудке камень. Она. явно ощущала, как начинаются инфаркт, инсульт и кома, но никак не могут решить, кто будет первым. Особенно удивительным казался тот факт, что она ещё и умудряется думать, несвязно, глупо, но всё-таки думать. Больше всего на свете ей сейчас хотелось предаться отчаянию, дать волю своей обиде, закатить грандиозный скандал, как отсюда до Австралии и обратно, от души нарыдаться и наораться. Хотелось бы! Да что толку…

Ум был категорически против. Ничего подобного. Всё кончилось бы сущим адом, окончательным разрывом — «прочь с глаз моих, проваливай, козлина, к своей потаскухе, чтоб духу твоего здесь не было!» — и, ясен пень, его уходом из дому или вызовом «скорой», а то и пожарных. Уход — самое вероятное, а значит, потеря над ним контроля, и можно забыть о примирении, о хороших отношениях, дружбе. Как бы она тогда влияла на него и на дальнейшее развитие событий? Ведь сейчас Доминик с ней откровенничает! Просит совета, поддержки, одобрения. Ему плохо, и он так надеется, что она, Майка, что-то исправит…

Одобрения ему? Щас! Поддержки? Ещё чего, разбежалась… Исправит она… Вот именно, чтобы исправить, ей надо, хотя бы для вида, оставаться с ним в нормальных отношениях!

Запив хрип в горле глотком чая, Майка избавилась от главного препятствия, и голос пробился к выходу.

— Тем более пора разобраться, — озабоченно произнесла она. — Хотелось бы знать, кто она такая… эта твоя… как бы помягче… чувствительная проблема?

Майка вдруг содрогнулась от ужасной догадки. Эльжбета! Господи, Эльжбета!.. Остроумная, симпатичная, находчивая, гений в математике, они близки интеллектуально и духовно… Где ей тягаться с Эльжбетой…

Майкины страхи длились пару секунд, которые очень пригодились Доминику, испытывавшему явные затруднения с раскрытием персональных данных своей богини. Наконец он собрал волю в кулак и пробормотал:

— Эмилька.

Чем совершенно огорошил жену.

— Как это? — опешила та от неожиданности. — Не Эльжбета?

— Какая Эльжбета? — в свою очередь обалдел Доминик.

— Ваша Эльжбета. Та крупная, костлявая.

— Эльжбета? С чего ты взяла? Мне бив голову не пришло… Нет, не Эльжбета, Эмилька.

На этот раз Эмилька получилась у него без всяких затруднений, выпорхнула легко, и, как Майке показалось, муж произнёс это имя с упоением.

Испытав невероятное облегчение, что Эльжбета тут ни при чём, Майка принялась напряжённо шевелить мозгами. Эмилька? Момент. Что за Эмилька?!

— Что за Эмилька? — озвучила она последнюю мысль. — Кто такая?

— Да ты знаешь… Эмилька из отдела документации. Копии делает.

Майку осенило.

— Вертижопка! — воскликнула она с ужасом. — Вертижопка?! Да у тебя крыша поехала! Быть такого не может!

Доминик аж побелел от ярости, на скулах заходили желваки, а глаза принялись метать искры. Майка оскорбила его божество! От дикого возмущения он даже временно потерял дар речи.

Майкины чувства мелькали, как в калейдоскопе, облегчение, что это не Эльжбета, сменилось изумлением. Она вдруг осознала всю бредовость полученной информации и чуть не расхохоталась в голос. Ей с трудом удалось сдержать неуместное веселье, чему помогло опасение за явное помутнение рассудка Доминика — ну точно, умом тронулся. Вертижопка, нарочно не придумаешь, влюбиться в этот ягодичный ветряк, да с таким же успехом мог влюбиться в вентилятор!

— Ты хочешь сказать, что влюбился в эту овцу? — с отвращением спросила она, поскольку Доминик всё ещё молчал, не будучи в состоянии разжать челюсти. — Эго невозможно. Во-первых, я не верю, а во-вторых, ты планируешь дуэль с Зютеком?

Доминик малость оклемался, вернул себе дар речи, но соображал ещё плохо:

— Что ты имеешь в виду? С каким Зютеком?

— С тем, как его там, с Мештальским. Который по сантехнике. Вернейший Вертижопкин поклонник, чуть ли не жених…

— Не смей так её называть! — рявкнул Доминик сквозь стиснутые вновь зубы. — Я требую уважения!

Майка опять взорвалась:

— Уважения к чему?! К этому репью? К овце озабоченной? Да как у тебя язык поворачивается приравнивать какую-то вертлявую задницу к своей жене! К матери твоих детей! Что за паранойю ты подцепил!.. — Она спохватилась и так резко затормозила, что чуть не подавилась, увидав, как Доминик начал синеть, батюшки светы, хотела же поделикатнее… — Ой, я совсем не то хотела… дорогой, прости, пожалуйста, это нервы, ты на моём месте тоже бы разнервничался… Что это вообще за дела, мы же собирались поговорить спокойно, а ты мне вдруг кайлом по макушке! Как это всё прикажешь понимать?!

Доминику потребовалось нечеловеческое усилие, чтобы взять себя в руки.

— Видишь ли… я думал… — он говорил сбивчиво, но, по крайней мере, уже нормальным тоном, — я думал, ты мне поможешь.

— В чём?

— Найти выход из этой ситуации. У меня ведь никого нет.

Майка с трудом проглотила издевательский вопрос: «Разве Вертижопка не годится в помощницы?», вспомнив о своих благих намерениях не рвать отношения в клочья.

— Что ты понимаешь под выходом? Ситуация вполне банальная, женатый мужик сбрендил из-за какой-то… — Ей никак не удавалось подобрать приличную замену «жалкой поблядушке», ничего этой паршивой Вертижопке не подходило, пришлось, наконец, сдаться, — посторонней особы… В таком случае он обычно устраивает себе лёгкое развлечение на стороне, чтобы не компрометировать жену, и дело с концом. Что тебе мешает?

— Нет! — заявил Доминик таким тоном, что это прозвучало как приговор страшного суда.

— Тогда чего ты хочешь?

— Я не стану тебя обманывать и крутить романы на стороне!

Майка почувствовала, что её терпению приходит конец. Благородство своего, прости, господи, рыцаря она оценила должным образом, но, к счастью, ей ещё хватило выдержки оставить своё мнение при себе.

— А что станешь? Открыто бросишь жену и детей и станешь жить с Вертижопкой? Так будет честнее?

— Детей я заберу…

— Нет, — сказала Майка очень спокойно, но так, что коротюсенькое слово пробило навылет рыцарский железный лоб. Тема была закрыта, не успев возникнуть.

Из Доминика полезли обида, смущение, подавленность, злость и упрямство, всё как бы пятнами, но эти противные пятна прикрывались надеждой на счастье.

— Ходить налево я не собираюсь. Изменять жене не хочу и не буду!

— А кто тебя заставляет…

— Мне… Я люблю Эмильку, можешь ты это понять?

— Понимаю. А меня так сразу и разлюбил?

— Не разлюбил. Тоже люблю, но как сестру…

Майка всё больше убеждалась, что обожаемый муженёк переработал и выжил из ума. Вспыхнувшей в нём неземной любви к этой кретинке Вертижопке она не только не могла понять, но даже в жалкую тень каких бы то ни было нежных чувств к ней верить отказывалась. У Доминика временное помрачение рассудка, и требуется его осторожно и постепенно из этого болезненного состояния выводить. Придёт в себя и сам потом будет удивляться. Может, попробовать как-нибудь с помощью логики…

— Ладно, пусть будет сестра. Тогда скажи мне как сестре, что ты в ней ни с того ни с сего нашёл? Интеллектом тебя ослепила?

— Она, оказывается, очень умна.

— О господи… — не сдержалась Майка и постаралась проглотить стон. Нет, стонать ей сейчас позволительно только про себя, внешне надо сохранять невозмутимость. — Ты с ней разговаривал? В смысле… подробно?

— Разумеется. В последнее время почти каждый день. Никто так меня не понимает.

Холера. Клинический случай. Любой мужик на это клюёт…

— То есть ты ей рассказывал, а она внимательно слушала и кивала?

— А ты откуда знаешь? — живо заинтересовался Доминик.

— По собственному опыту.

Доминика кольнуло, и он уже хотел было уточнить, что это за опыт такой, но Вертижопка, нахально вертевшаяся у него на языке, не дала от себя отвлечься:

— Мы на всё смотрим одними глазами, ты не поверишь, полное единение! Я хочу на ней жениться. Чтобы всё по закону. Ты сказала, что дашь развод?

— Нет, я не говорила, что дам, а сказала: надо обсудить. Возможно, у меня будет своё мнение на сей счёт, ведь я не исчезла в одночасье с лица земли на радость Вертижопке…

— Прекрати её так называть!

— Это ещё почему?

— Я имею право требовать уважения к моим чувствам!

— А я, представь себе, к своим! Пора бы сообразить, что у меня тоже могут иметься чувства! И это не любовь к засраной Вертижопке!

Доминик сорвался из-за стола, что твой буйвол. Майка даже не дрогнула, сидела прямо и смотрела на мужа с таким безграничным презрением, что, казалось, могла взглядом остановить ракету дальнего радиуса действия. Доминику до ракеты было далеко, и он сник.

Плюхнулся на место с несчастным видом.

Несмотря на временное затмение, законченным идиотом он не был и вспомнил, что хотел же с Майкой полюбовно, так страстно хотел получить от неё подарок, но, похоже, не вышло…

Этот раунд выиграла Майка. Ей удалось обмануть Доминика, оставить ему надежду на мирный развод. Муж понятия не имел, что с ней происходит, и вряд ли хотел это знать. Атмосфера сестринского сочувствия и дружелюбия его вполне устраивала. Свою заботу Доминик взвалил на неё.

Майка отлично знала, что будет дальше и чем закончится их супружеский принципиальный разговор, но на этот раз бдительности не теряла.

Умиротворённый до некоторой степени муженёк уже встал со стула с газетой в руке, собираясь по обыкновению запереться в ванной и тем самым отгородиться от враждебного мира, но Майка его опередила. Вскочила, схватила книжку и сигареты и захлопнула за собой дверь убежища, когда последняя жертва Вертижопки находилась ещё на полпути.

* * *

Честно говоря, разразившаяся катастрофа предстала перед Майкой во всей своей красе только на следующий день. Она практически не спала, ночь напролёт переваривая случившееся и разглядывая свою беду с разных сторон, слушала, как мирно похрапывает рядом Доминик, и размышляла о самоубийстве. Вот проснётся утречком, а тут, извольте радоваться, сюрприз: её хладный труп.

Остановило её соображение, что, во-первых, он и впрямь может обрадоваться, во-вторых, очень вероятно, что сюрприза-то он и не заметит, так как труп при комнатной температуре остынет не так скоро и окажется не таким уж хладным, а, в-третьих, весь этот кошмар не может быть правдой. Безумие какое-то, надо спасать его, себя и детей, а посмертно сделать это будет затруднительно. Ну разве что превратиться в привидение и пугать по ночам. Бред.

От самоубийства пришлось отказаться.

Майка подождала, пока дети уйдут в школу, а Доминик на работу, взбодрилась чаем по-английски, стараясь не глядеть на отвратительную еду, и с полным балластом вчерашней жути взялась за работу. Имелся у неё один заказ, давненько заброшенный и постоянно откладываемый, который сейчас пришёлся как нельзя кстати. Просто идеально подходил к создавшейся ситуации, а именно: интерьер до жути шикарной погребальной конторы вкупе с залом кремации. Просто Колизей какой-то: здесь — амфитеатр для гостей, а там — помост-эстрада с пылающим гробом. Хозяин что-то вякал, будто в Америке так как-то устраивают, что объятый пламенем покойник на глазах изумлённой публики садится, но, по слухам, во время подобного аттракциона уже случилась парочка инфарктов, так что нам пока, наверное, настолько далеко заходить не следует. Майка по своему теперешнему настрою с удовольствием спроектировала бы и не такую жуть, а посему даже посетовала на сдержанность заказчика.

Тема её и впрямь затянула. Она с наслаждением декорировала помещения траурной кисеёй и черепами с костями, когда забренчал мобильник.

— Ты сейчас дома или в людях? — осторожно спросила Галина, жена Юрека. — Я с неприятностями.

— Твоими или моими?

— Твоими. Мне очень жаль. Мои вторичные, потому как хорошо к тебе отношусь.

Майка относилась к Галине тоже хорошо:

— Не боись. Я одна дома и можешь не стесняться.

— Работаешь, я помешала?

— Ничего ты не мешаешь, я и впрямь занята приятным делом, но оно не волк. С удовольствием прервусь, а потом окину свежим взглядом.

Галине стало страшно жаль Майку. По телефону казалось, что та в отличном настроении и не предчувствует никакого несчастья, а ей предстоит это благолепие разрушить. Но выхода у неё нет, она просто обязана. Вот только как начать?

— Ты же знаешь, я не сплетница…

— Знаю.

— А Юрек тем более…

— Тем более.

— Вот только… Тут такое дело… Юрек бы тебе никогда в жизни… Скорее, подавился бы… А мне сказал, точнее, промямлил… И так пришлось остальное самой домысливать, и считаю, что ничего не поделаешь. Пусть оно и мерзость, а ты должна знать. Тебя не предупредить — самое настоящее свинство.

Только теперь до Майки дошло, о чём, собственно, Галина говорит. Очевидно, безумная страсть Доминика к Вертижопке не осталась незамеченной в трудовом коллективе, вызвала всеобщую жалость и озабоченность — вот те, кто поприличнее, и сочли, что Майка не должна оставаться в неведении. Будет выглядеть полной идиоткой, а кому это надо? Пусть сама решает, как относиться к мужниной дури.

— Я тебя выручу, — сжалилась она над Галиной. — Доминик стал ухлёстывать за Вертижопкой, и никто не знает, что делать.

— Ты знаешь? — изумилась Галина.

— Сам мне об этом сказал.

— Да ты что! Выходит, остатки порядочности в нём ещё телепаются! Но уж точности ради, то, по мнению Юрека, это не столько он ухлёстывает, сколько она. Он, можно сказать, начал совсем недавно.

— И всех поразил?

— Очень неприятно поразил. Все на твоей стороне, специально хочу это до тебя донести. Насчёт подробностей я не в курсе, ну, ты Юрека знаешь и поймёшь, почему…

— Отлично понимаю.

— Ты меня прости, пожалуйста…

— Зря извиняешься, наоборот, я тебе благодарна…

Кончив разговор, Майка ещё мимоходом подумала, когда же ей позвонит Зося, жена Стефана, от которой наверняка удастся узнать больше, и снова погрузилась в работу. Похоронное бюро с художественной точки зрения мрачнело на глазах и начинало вызывать трепет.

Позвонила Боженка:

— Раз ты дома, я заскочу. Прямо сейчас.

— Откуда знаешь, что я дома?

— По домашнему звоню, не заметила?

— А, точно. Только пива, кажется, нет.

— Не страшно, я захвачу…

Засовывая привезённое Боженкой пиво в холодильник, Майка услышала из гостиной вопль ужаса.

— Матерь божья! Что это?!

Поспешно выглянула из кухни и увидала застывшую у её рабочего места Боженку, переводившую потрясённый взгляд с чертёжной доски на монитор и обратно.

— Слушай, такое может в страшном сне присниться! Мне даже есть расхотелось! Откуда такое могильное? Гробовое?!

Майка страшно обрадовалась и пристроила стаканы на свободном краешке стола.

— Значит, то, что надо. Хорошо получилось? Тебе нравится?

— Какое нравится, чокнулась? От одной картинки родимчик может приключиться! На фига тебе такое? Это у тебя от нервов так выходит?

— Наоборот. Выходит для денег и тем самым нервы успокаивает. Шикарный заказ, только вот до сего дня вдохновения не было.

Боженка перевела дух, оторвалась от гробовых видов, налила себе пива и, устраиваясь в кресле, покачала головой:

— Ага, понятно. Теперь вдохновение накатило, да? Поверила, наконец, моим предупреждениям?

Майка, тоже с пивом, присела на рабочий стульчик с видом на своё новейшее произведение. Вид наполнял её глубоким удовлетворением. Двойным. Во-первых, как нельзя более отвечал нынешнему настроению, а во-вторых, сулил многообещающую перспективу будущего заработка.

— Доминик признался, — холодно информировала она подругу. — Вертижопка озарила его мрачное существование, что твоё северное сияние. Я в этот бред до сих пор не верю. Думаю, что он спятил, и очень за него беспокоюсь. Как такое вообще могло случиться?

Боженка вздохнула, хлебнула пива и достала сигареты:

— А я тебе сейчас поведаю, как. Я бы и раньше к тебе примчалась с конкретикой, но кто же мог знать, что всё так закрутится. Эта балда, Анюта то есть, ничего не говорила, только слонялась по конторе с похоронной рожей, во, точно, как с твоего заказа, — показала она стаканом на монитор, — один в один. Только сейчас раскололась, партизанка недоделанная. А всё по причине Вертижопки, из-за неё от злости лопается.

— А ей-то что эта бормашина сделала?

— Как «что»? Разве я тебе не рассказывала? Странно. Мне казалось, рассказывала.

— Ничего не потеряно. Раз не рассказывала, скажи сейчас. Охотно послушаю.

— Ничего охотного. Может, я того… хотела быть жутко тактичной? — задумалась над странностями своего характера Боженка. — Ну, и на хрен нам сдались эти нежности, надо было сразу всю правду-матку на тебя вывалить. Самое большее, невзлюбила бы ты меня, а потом бы пожалела, что невзлюбила. Давай-ка соберись, настройся душевно.

Майка настроилась душевно.

— Эта жирная сильфида бегала за твоим Домиником, только ветер свистал, — жёстко начала Боженка. — То бишь была жирная, а теперь так похудела, любо-дорого… Слушай… — вдруг сообразила она. — Может, мне тоже побегать за твоим Домиником? Он бы неплохо заработал на этом — почём-ни-будь там за каждое кило…

Несмотря ни на что, предложение показалось Майке интересным.

— Он за идею работает, — вздохнула она с сожалением.

Боженка поёрзала в кресле и засопела:

— Ну, нет, так нет, можно и задаром. Ведь Анюта бегала, заигрывала, глазки строила, задерживалась после работы, такая сделалась услужливая, аж тошно… Погоди, ну, об этом-то разве я не говорила?

— Об этом да.

— Ну, слава богу! Чаёк-кофеёк конструкторам заваривала исключительно из христианского милосердия, ведь они, бедняжечки, столько работают, но скажу тебе как на духу, я-то думала, что она за Стефаном так увивается или за Павликом. Что до Стефана, так я бы и слова супротив не вякнула, пусть бы его хоть с кашей съела, так его Зоське и надо, а Павел себя в обиду не даст, сам не промах. И тут вдруг такой финт — Доминик! А твой Доминик вежливый, воспитанный — манеры времён ещё до Первой мировой, рыцарь, чёрт побери! — нежный плющик, что ему на шею вешается, не станет грубо стряхивать. Ну, дурища и решила, что дело на мази. Как там оно в реальности было, точно не скажу, больше она ничего не выплакала и не высморкала, но, похоже, продолжала надеяться и худеть. А тут, откуда ни возьмись, Вертижопка!

По неизвестной причине в тоне Боженки зазвучал мрачный триумф, как будто она с кем-то пари держала на Вертижопкины победы. Но тут же оказалось, что совсем наоборот.

— Я поначалу не поверила и даже пальцем у виска покрутила, тогда-то её и прорвало. Вертижопка ей самолично говорила… Они ведь подругами были! Лучшими! Что она на Доминика глаз положила и уже давно, и он на ней женится, уж она об этом позаботится, поскольку хочет быть госпожой начальницей, а на остальных ей плевать. Анюта даже опешила. Одно дело служебный романчик, а такие заявки — совсем другое, у него же, между прочим, жена и дети есть. На что та лахудра очень конкретно описала, где она видала и жену, и детей. И что ей только бы поближе к Доминику подобраться, и тому хана. А уж как она круги наматывала, ты сама была свидетельницей, плоховато сперва получалось, да, видно, заловила!

Ни слова не говоря, Майка отправилась к холодильнику за новым пивом. И в самом деле, манёвры Вертижопки она как минимум раз наблюдала собственными глазами. И пренебрегла. Ведь не могло же такое барахло, как эта вертлявая потаскушка, представлять угрозу нормальной семье. Разве такое заслуживает серьёзного отношения? Как Доминик повёлся?

Она вернулась с холодными банками в гостиную.

— Хочет стать госпожой начальницей, говоришь… — сказала она ехидно. — Только и всего?

— В смысле женой начальника, ну, как генеральша — жена генерала. В Доминика, по словам Анюты, влюбилась по уши, но и в социальный статус тоже. Вроде как охранник на входе на неё ноль внимания, а ей хочется, чтобы кланялся, мамой клянусь, у неё не только задница, но и мозги набекрень… Слушай, там ещё всякое разное есть, ведь как у этой дурищи фонтан забил, так и не затыкался. Сущая Ниагара, всё подряд слезами изливала, а я теперь стараюсь это тебе как-то по порядку. Тебе лучше тематически или хронологически?

— Ты вроде уже начала хронологически.

— Разве? Ты уверена?

— Анюта стала на него вешаться первой, а с Вертижопкой, как я подозреваю, делилась сладостными впечатлениями. Та позавидовала и отправилась на охоту, зверь и угодил в ловушку. Хронологически, правильно?

Боженка уставилась на подругу в полном изумлении:

— И ты всё это так спокойно сносишь?

— Ничего я не сношу, просто до сих пор не верю, не может такого быть.

— Может, и не может, а есть, — афористично заметила Боженка. — Я поняла: до тебя, похоже, ещё не дошло.

— И не дойдёт, — заверила её Майка каким-то странным тоном. Ангельски-твёрдым или, если угодно, твёрдоангельским.

— И что теперь?

— Коплю знания, а знание — сила, — задумчиво сообщила Майка. — Теперь мне ясно, зачем ему развод.

— Что?

— Развод.

Боженка поперхнулась пивом:

— Он хочет развода? Я не ослышалась?

— Не валяй дурака! — вышла из терпения Майка. — Чего ещё он может хотеть, если эта соблазнительная крутовёртка мечтает стать, как ты выражаешься, госпожой начальницей проектной мастерской? А двоежёнство у нас уголовно наказуемо.

Некоторое время подруги молчали.

— Никогда в жизни, — нарушила молчание Боженка, — не приеду больше к тебе без приличной пол-литры. Сорок градусов как минимум. Такие разговоры — вещь крайне вредная, а психику надо поддерживать. А то мозги растекутся…

Майка опять удалилась на кухню и вернулась с бутылкой.

— На, хорошо, что напомнила. Водка, слава богу, не киснет, осталась ещё с Пасхи. Открыли к селёдочке, с тех пор и стоит. В холодильнике. Не нагрелась.

— А селёдочка? — не смогла сдержаться Боженка.

— Селёдочка столько не выдержит. Съели. Зато есть оливки. Давай, переберёмся пировать за стол…

Боженка была только «за», чтобы жуткие погребальные декорации не портили аппетит. Теперь она сидела спиной к Майкиным похоронным фантазиям. Пока меняли дислокацию, извлекали из буфета водочные рюмки и компотницу под оливки, она осваивалась с мыслью о разводе Доминика.

Надлежащий напиток позволил вернуться к затронутой теме.

— Ну, теперь будут сопутствующие обстоятельства, — сделала анонс Боженка. — И только попробуй сказать, что не хочешь слышать, ни в жизнь не поверю…

— Опять ты вокруг да около, — прервала её вконец потерявшая терпение Майка. — Разве я похожа на кретинку? Как я могу не хотеть, если только что сама тебе насчёт знаний толковала! Давай, выкладывай, кулисы бывают интереснее самого представления.

Боженка не возражала.

— Так вот, Зютек тоже не верит. Сама понимаешь, он не слепой, а она его бросает ради Доминика, но странно как-то бросает, вроде и бросила, а в то же время держит на коротком поводке…

— Чтобы совсем ветром не унесло…

— Я всегда знала, что ты догадливая. А он весь издёргался, потому как… тут я не очень в теме… будто бы у олуха жена была, и он её бросил из-за Вертижопки. Кажется, это я тебе тоже рассказывала. Развёлся он вроде легко, потому как детей не имели. Но сколько-то времени на это ушло.

— И почему на ней не женился?

— Да вроде не успел. Процедура эта разводная только-только кончилась… забавно — мост разводной, а процедура… так вот, а эта сука уже на Доминика нацелилась и начала носом крутить…

— Интересно, есть у неё хоть что-то, чем она не крутит?

— Чего не знаю, того не знаю, у меня с анатомией всегда было туго… А ещё Анюта… О господи! — Боженка резко затормозила, кашлянула, икнула и протянула Майке свою рюмку. — Дай мне ещё лекарства, я же не хотела тебе говорить… Вот, холера.

— Куда уж хуже, — поморщилась Майка, щедро плеснув медикамента подруге. — Валяй, буду знать, на чём стою.

— Он такой симпатичный, — жалобно проговорила Боженка. — И весёлый. И доброжелательный.

— Кто?

— Доминик. Не зацикливается на негативе, верит, что всё будет хорошо…

У Майки всё внутри так и оборвалось. Рассыпалось на мелкие кусочки. До сих пор она держалась просто отлично, но тут вдруг её железобетонная оборона дала трещину. Ведь это было главное и ценнейшее достоинство Доминика — его оптимизм, его жизнерадостность, его непоколебимая уверенность, что всё будет хорошо! Такое заразительное, оно поддерживало и помогало пережить самые тяжёлые минуты, преодолевать катастрофы. И что интересно: в конце концов, он оказывался прав. Незачем было посыпать голову пеплом — худо рано или поздно подыхало и превращалось в добро.

Нет! Взять себя в руки! Она тоже в состоянии внушить себе, что всё будет хорошо. Без всякой посторонней помощи, и пропади оно всё пропадом!

Майка схватила свою рюмку, которой до сей поры пренебрегала, ограничиваясь пивом, одним махом проглотила лекарство и гигантским усилием сгребла в кучку рассыпавшиеся обломки силы воли. Моментально их сцементировала, временное оно временное, но, как известно, нет ничего более постоянного… И нечего Боженке здесь заикаться!

Она снова подлила подруге подкрепляющей микстуры.

— На, не стесняйся. До Рождества и так не доживёт, куплю новую. И селёдочку сделаю. Выдавливай-ка из себя токсины, а то ещё отравишься.

— Ты видишь слёзы раскаяния на моих глазах?

— Вижу, вижу, но сейчас предпочла бы акустические впечатления. На визуальные в данный момент мне чихать.

— Ты великая и могучая, — заявила с уважением Боженка и приняла микстуру. А Майка поняла, что сейчас услышит то, о чём жёны, как правило, узнают последними, поскольку одни оливки никак нельзя назвать достаточной закуской. — Так-вот-что-я-тебе-скажу: когда они играли в бридж… Ты в курсе, что они играли в бридж?

— Конечно, в курсе. От всех четверых, четвёртым бывал Павлик. Иногда Славик. Или Эльжбета, разделывала их под орех. Но Доминик на деньги не играл, поэтому я и не волновалась. С удовольствием слушала о взлётах и падениях. Мне всё отлично известно, можешь не стесняться.

— И чудненько. Мне легче. Так вот, когда они играли, эта дурища строила из себя эдакую услужливую хостессу, кофеёк им заваривала, чаёк подавала, прелестные бутербродики в ротик засовывала, они на неё плевали с высокой колокольни, ты же сама играешь и знаешь, как это бывает — или играть, или всякие фигли-мигли… Им фигли-мигли по барабану, игра серьёзная. Юрек на мировую лигу по бриджу нацелился, уже отметился в Англии кое-какими успехами, для него это очень важно, Доминик тоже отставать не хочет, куда уж туг Анюте до них…

— Особенно до Эльжбеты, — буркнула Майка.

— Эльжбете она не мешает, та её считает талантливой идиоткой и в упор не видит. Талантливой в растительном смысле. Это я уточняю. И — что верно, то верно, — есть у неё талант, иначе бы я её давно выперла, а растения — они живые, им первая попавшаяся тупая дубина не годится…

Майка постаралась скорректировать подружку в нужном направлении:

— А Вертижопка?

— Что Вертижопка?

— Теперь тоже хостессу изображает?

Боженка даже обиделась:

— Да где ей! Она же законченная кретинка! Анюта её на два небоскрёба выше, Анюта даже думает иногда, а та? Вертит! Вот и всё.

— Положительный пример перед глазами, могла бы поучиться…

— У неё свои приёмы. А Доминика ей так ловко заловить удалось, он весь на нервах, а что до бриджа, им сейчас не до. развлечений, над расчётами головы дружно ломают, а услужливая ветряная мельница только мешается. Эльжбета её с треском вышвырнула, улучила момент, когда Доминик не видел. А больше я ничего не знаю, ты дальше сама решай, как быть.

Майка в принципе удовлетворилась полученной информацией, загвоздка была только в том, что пока она не представляла себе, что с этими знаниями делать. Правда, Боженка так и не сообщила ничего сверхъестественного, хотя замах-то был о-го-го, но Майке и без того откровений хватило выше крыши. Странное же увлечение Доминика Вертижопкой по-прежнему казалось ей непостижимым и категорически не укладывалось в голове.

Продолжая сидеть за обеденным столом, хотя Боженка уже ушла, она решила, прежде всего, привести в порядок свои чувства. Можно, конечно, и поплакать, но толку от этого мало, слёзы только старят и заставляют ещё больше себя жалеть, а это вредит рациональному мышлению. Увлечение вертлявой задницей не может длиться сколько-нибудь долго, это кратковременное помутнение, и разумнее всего просто подождать.

Да, хорошо, подождём. А что во время ожидания? Сосуществование с Вертижопкой?

При мысли об этом Майку так передёрнуло, что она схватила бутылку и выплеснула остатки лекарственной жидкости в свою рюмку. Оказалось ровно пятьдесят граммов — полная рюмка, которую она немедленно и опрокинула, не заморачиваясь закуской (впрочем, та тоже ушла вместе с Беженкой), а затем вскочила, решая, с чего начать. Первым побуждением было оставить следы предосудительного пиршества, как есть, — пусть подлец увидит, когда вернётся, но тут же сообразила, что сначала вернутся дети. А детей незачем в это свинство вмешивать.

Майка навела порядок и даже вымыла пепельницы.

И как только уселась за работу, почувствовала огромное облегчение. Высокохудожественный погребальный кошмар на экране и набросках отлично гармонировал с бушевавшим в ней стрессом. Чувства помогали работе, а работа помогала думать, наконец-то, одно другому соответствовало!

Занятая вращающимся гробом, позволявшим увидеть незабвенного покойника в последний раз перед тем, как он навсегда покинет сей бренный мир…

…Ну, покинет и покинет, должен же его прах куда-то деваться… помнится, рассказывали, как семейство съело суп из дедушки, присланного в скромной урне из Америки. Было это вскоре после войны, во времена такой благотворительной UNRRY — присылали яичный порошок, порошковое же молоко и супы… вот и случился казус… суп, говорят, вышел невкусный, но из вежливости съели, не подозревая, что это дедушка… Сейчас от родни трудно ожидать такой самоотверженности, а потому пусть делают, как знают. Не хотят на покойника смотреть, пусть закроют глаза, в конце концов, ничто не мешает и гроб закрыть. А если кто любитель поглазеть или опять же почившего терпеть не мог, пусть полюбуется, получит напоследок удовольствие, наш клиент — наш пан…

…Занятая вращающимся гробом и вспоминая послевоенные страшилки, Майка получила такое удовлетворение, что разыгравшийся в ней шторм сменился легкой зыбью. Она в самом деле любила свою работу. И в самом деле была талантлива!

К несчастью, она любила и Доминика. И больше всего на свете хотела, чтобы он её тоже любил…

* * *

— Ты всё уже обдумала? — спросил Доминик настолько неприятным тоном, насколько этой самой неприятности туда влезло.

— Что всё? — удивилась Майка.

— Развод.

Майка чуть было не выронила тарелку с купленными малюсенькими пирожками с оливками. Приобрела она их, когда покупала детям десерт. Сама аппетита не чувствовала и заметила, что Доминик тоже не хочет есть, а пирожки казались ей весьма подходящими к вечернему чаю. Тарелку Майка поставила на стол всего лишь с лёгким стуком, а вот её саму колотило от злости нешуточно.

— Совсем уже совесть потерял? — спросила она с горечью, усаживаясь со своим чаем за стол. — Вывалил вчера мне на голову вагон мельничных жерновов, а сегодня я должна уже весь катаклизм обдумать? Сам говоришь, довольно долго над этим мучился, может, и мне выделишь чуток времени на мучения?

Доминик стиснул зубы. Он сидел со своим стаканом по другую сторону стола и воспринимал окружающий мир как бы половинчато. Детьми занялся охотно, хотя немного скованно, и легко загнал их спать, в кухне навёл порядок автоматически, по накатанной заварил чай, а внутри у него всё бурлило. И это было заметно. Сверху застывшая лава, внутри же — вулкан, который он с трудом удерживает на привязи.

— Я не могу так долго ждать, — процедил он сквозь зубы.

Майка из последних сил старалась демонстрировать прежнюю придурковатую доброжелательность. Из неё так и лезли язвительные вопросы: разве Вертижопка такой пунктуальный поезд, что вот-вот тронется? или бедная девушка уже на сносях и хочет родить в законном браке? или у неё срок годности кончается, как у скоропортящихся продуктов — того и гляди, начнёт пованивать? Чего, собственно, он ждёт и почему не может, и что значит «так долго»?..

Последний таки выскочил:

— Что ты имеешь в виду, говоря: «так долго»? Как долго?

— Не знаю, я не выдержу такого положения!

— Такого положения, дорогой, скорее, я могла бы не выдержать…

— Сама его создаёшь!

Дикий вопль «свинья ты оборзевшая!» не раздался только потому, что у Майки от возмущения перехватило дыхание, и она, как ни пыталась, не смогла издать ни звука. Что Доминик сошёл с ума, не осталось никаких сомнений! Боже милосердный, что на него нашло?

Минута молчания оказалась недолгой, но достаточной. Майка пыталась вернуть себе голос и только смотрела на мужа. Взгляда хватило.

В Доминике что-то щёлкнуло, треснула какая-то плотина, и в трещине сверкнул отвергаемый им мир. Ему стало неловко и даже стыдно, похоже, он перестарался, может, и впрямь, требовал слишком много и слишком быстро, но ведь… ведь… Что он мог поделать, когда Майка, словно колода, загораживала ему путь к небесному блаженству…

Доминик пребывал в состоянии типичного умопомрачения. Клинический случай, о чём он сам, понятное дело, даже не догадывался.

Майка почувствовала трещинку в муже и продолжала молчать, ей было удобно молчать, решила так молчать до второго пришествия, а там посмотреть, что получится. Ему надо, пусть и говорит…

Доминик сдался.

— Я же тебя прошу! — взмолился он жалобно. — Ведь от тебя всё зависит. Я же имею право на счастье!

Майка тоже не выдержала:

— Какое счастье?

— Личное. У любого человека есть право на личное счастье!

— У любого? Значит, и у меня?

Теперь язык проглотил Доминик.

— Я, конечно, не в счёт? — сухо подсказала Майка. — Вчера я была твоей любимой сестричкой, а сегодня я — враг, а кого волнует вражье счастье. Что же так изменилось со вчерашнего дня?

Доминик, конечно, мог ответить, но ответ ему самому крайне не нравился и заставлял предполагать, что ничего хорошего от этого ответа ожидать не следует. Никакой отмазки в срочном порядке он придумать не успел, не привык, бедняга, обманывать жену, поэтому пришлось ограничиться неразборчивым бормотанием о врагах и сестричках.

Тем временем Майка вспомнила, что имела благие намерения смягчать его болячки и постепенно излечивать от помрачения рассудка. Мягко и дипломатично.

— Раз ты хочешь быть порядочным человеком, а ты был таким, то и веди себя прилично. Нашёл себе райскую утеху, так и утешайся на здоровье, я не возражаю, спи с ней, сколько влезет, но обойдёмся без крайних мер…

— Нет.

— Что нет?

— Не буду… Не могу… Она не…

— Ах батюшки… Она без штампа не согласная? Вот зачем тебе развод… Это ж надо, до чего добродетельная девица!

Майка не успела прикусить свой острый язычок, и только жуткая мешанина самых разных чувств, переполнивших Доминика, спасла дом от тотального уничтожения. Вскочи он, тресни чем-нибудь об пол, Майка ответила бы тем же, а бьющихся предметов вокруг имелось навалом. Мужнин пыл охладил и тот факт, что Майка угадала, а в глубине души Доминика, словно заноза, сидело чувство справедливости. В итоге имущество не пострадало.

Вот именно, угадала, а как ему не хотелось этого осознавать.

— Я запрещаю! — прохрипел он дико и прервался, поскольку перечень всего того, что следовало бы запретить, получался слишком длинным.

Майка немедленно воспользовалась перерывом:

— Попробуй-ка ограничить свои требования! Тоже мне пуп земли, имей совесть! И подумай своей дурной башкой, от кого ты требуешь, чтоб я на колени встала, произнося её святое имя, в ножки ей кланялась! Не я в эту овцу влюблена, знаешь ли! Не я её обожаю! Она для меня не божество! Ты уж будь так добр, молись на неё сам, без меня, а я имею право, представь себе, даже не любить её!

Тут Майка спохватилась, что, пожалуй, зашла слишком далеко — так Доминик её и возненавидеть может, поэтому дала задний ход:

— Ладно уж. Тебя-то я любить не перестала и такого от меня нельзя требовать. Давай подумаем, как быть с этим идиотским разводом, для которого, похоже, юридических оснований маловато…

Опять пришлось притормозить, чтобы не спросить: может, ей ради его удовольствия в срочном порядке устроиться на работу в бордель или, как минимум, провести парочку ночей в вытрезвителе? Доминик был сейчас таким лакомым объектом для издевательств, что она с трудом сдерживалась, но на данном этапе не стоило его окончательно добивать. А жаль…

Из Доминика гейзерами била надежда:

— Если бы ты подала заявление…

Майка взглянула так, что слова замерли у него на устах, но муж собрался с силами и отчаянно договорил:

— …всё было бы просто. Я дал тебе повод…

А в Майке аккурат в эту минуту всё перевернулось вверх ногами. Забота о Доминике и опасения по поводу его умственного здоровья съёжились и отползли в сторонку, а их место заняла страшная злость на этого долбаного придурка и его нимфу-искусительницу. Эта извертевшаяся интриганка делает из него безвольного осла, а он и рад-радёшенек. Ну что ж, она, Майка, им поможет… Будут ждать развода до морковкина заговенья!

— По мне, всё нормально, — прервала она Доминика, снова становясь спокойной и даже вежливой. — Я не вижу причин менять что-либо в нашей жизни.

— Зато я вижу!

— Ничем не могу помочь. Если видишь, меняй.

— Ты же обещала помочь.

— В чём? Ломать свою жизнь?

— Мне кажется, она уже сломана. Ты же говорила, что меня любишь…

— А тебе это не нравилось, правда?

— Я бы предпочёл, чтобы поменьше…

— Вот я и выполняю твои пожелания. Мои чувства меняются удивительно быстро. Чувствую, что уже почти разлюбила.

Доминик обрадовался, как последний дебил:

— Тогда у тебя нет причин не соглашаться на развод!

— Как раз наоборот. Нет причин соглашаться. Плевать я хотела на твои нужды и твои удовольствия. А две самые, что ни на есть, принципиальные причины спят там, в соседней комнате. Одинаково важные и для тебя, и для меня.

И это был крах. О существовании детей Доминик старался забыть, не думать, как предпочитал не думать ни о каких проблемах, кроме своих насущных желаний. Отгонял от себя неприятные факты, живя по принципу «само образуется». В конце концов, сколько семей распадается… Он любил детей, но если по целым дням их не видел, с тоски не умирал, да и дети не впадали в отчаяние, ужиная без папочки. Если бы Майка не упиралась…

Неожиданно оказалось, что существует масса прозаических препятствий. Взять хотя бы квартиру — она досталась Майке в наследство от бабушки, и никакими силами нельзя было жену оттуда вышвырнуть. Это Доминику пришлось бы убираться, а куда, спрашивается?

Ввиду общих заморочек светлый образ Вертижопки как бы побледнел и скукожился. Майка старательно обходила её стороной, стабилизируя повседневный быт, и так как-то получилось, что всё осталось по-прежнему. Доминик, как и раньше, живёт дома, как и раньше, приходит поздно, как и раньше, готовит детям завтраки, а приближающаяся зима заставляет его планировать дополнительные расходы на тёплую одежду. Теперь уже его заставляет, а не Майку, поскольку теперь он управляет семейными финансами. А такая мелочь, что дети растут, застала его врасплох…

По одному пункту оба супруга пришли к полному согласию. Ради блага детей их образ жизни не меняется, скандалить совсем не обязательно, а близких можно будет известить в подходящий момент. Рождество пройдёт, как обычно, и Доминику придётся это вытерпеть.

По второму пункту имело место столь же обоюдное разногласие. А именно: Майка помочь с разводом отказалась наотрез. Отказалась, хоть лопни.

* * *

Наконец позвонила Стефанова Зося.

Майка ждала этого звонка даже с нетерпением, хотелось замкнуть треугольник. Доминик есть, Галина Юрека есть, а Зося, что же? Невозможно, чтобы сие знаменательное событие Зосю вовсе не интересовало, и равно невозможно, чтобы она ничего не знала.

Оказалось, что Зося была в отъезде, четырёхдневная командировка вырвала её из общественной жизни, но как только вернулась, не замедлила позвонить.

— Ты как? Если я правильно поняла, бомба взорвалась, Доминик не стал больше скрывать своих любовных влечений? Как ты это приняла?

В искренность, что была наверху, Майка ни на минуту не поверила, а вот в спрятанное поглубже злорадство — сразу же. Она заранее решила доставить Зосе удовольствие, поскольку это открывало широкие возможности для получения новых знаний.

— Как гром с ясного неба. Никак не могу прийти в себя!

— А ведь я предупреждала! Я как чувствовала, собиралась ещё до отъезда позвонить, но не успела. И смотри-ка, удалось-таки этой вихлястой шалаве Доминика заарканить, а ведь как долго держался, можно сказать, достоин восхищения…

— Ты не в курсе, как она это сделала?

— А разве ты не знаешь?

— Понятия не имею, голову сломала.

Из телефона со свистом вырывалось даже не удовольствие, а прямо-таки наслаждение. Мурашки счастья с Зоськиной спины перекочевали в Майкино ухо. Наконец-то! Этот чёртов Доминик, этот образец верности, этот порядочный до отвращения семьянин, наконец-то споткнулся и свалял дурака. И с кем — с этой лохушкой Вертижопкой!

— А я имею. Я сразу поняла, хоть Стефану, конечно, и в голову не приходило, правда, у него Доминик всё время был на глазах и кое-что заметил. Дорвалась до него… Ты, разумеется, понимаешь, что прямого доступа к нему она не имела?

— Мне казалось, что он не обращал на неё внимания.

— И не обращал. Ей же был нужен непосредственный контакт. А Доминик недоступен — всё время за письменным столом, на его рабочем месте теснотища… Но повезло слепой курице зерно найти. Принесла распечатки, большие такие листы, целый рулон и — ах, неловкая такая бедняжка, а оно тяжёлое, да ещё и папки! — ну и уронила. Разлетелось по всей комнате. Она, конечно, кинулась собирать, даже под стол от усердия залезла. Собрала, ну и надо же из-под этого стола вылезать, правда? А тут Доминик торчал у шкафа, что позади его стола. Спиной упёрся и застыл, не мог отодвинуться. Вот она и протиснулась. А знаешь, как протискивалась?

— Не знаю, — честно ответила Майка, поскольку Зося, дойдя до кульминации, явно ожидала от неё нужной реакции.

— Задом! Понимаешь теперь? Задом! Этим своим вертлявым ходунком!

— Как невоспитанный зритель в театре…

— Именно. Только люди в театре протискиваются быстрей и не с целью соблазнения, а она задержалась. Перед Домиником. К нему задом! И, можешь быть уверена, пустила в оборот своё бесценное сокровище…

Майка охнула, соблюдая правила игры, чтобы не разочаровывать Зосю.

— Стефан всё видел — как раз вошёл, стоял в дверях и наблюдал. Говорит, что ничего подобного в жизни не видывал. Доминик в лице изменился, будто удар током получил. Стефан пытался мне показать, но я велела перестать — уж очень странные рожи строил, я испугалась: ещё войдёт в привычку, потом не избавится. Стефан был потрясён. Но и без его гримас можно себе представить, любая из нас такое видала…

— И не раз, — пробормотала Майка. — Теперь мне всё ясно. Странно, что она так поздно свои чары задействовала.

— Сама удивлялась. Но Стефан говорит, что она Доминика одного застала по чистой случайности, там всегда народ толчётся, работы много. Опять же Доминик в шкафу рылся, а не сидел по обыкновению за столом.

— Значит, повезло, — констатировала Майка, забыв о необходимости охать и издавать вопли отчаяния. — Выходит, с этого исторического момента он и стал за ней волочиться?

Зося, похоже, тоже забыла, что болтает с обманутой и брошенной женой, уж больно хороша была сплетня, сердце радовалось.

— Представь себе, ничего подобного! Это она за ним, как ты выражаешься, волочилась, а он просто перестал её избегать. И выглядело это так, будто ждёт, что она снова зайдёт и повиляет своим седалищем…

— А она охотно приходила и виляла…

— В точку! Теперь совсем пропал, обращается с этой оторвой, словно с наследницей престола, сесть не моги, если она стоит, своими манерами её просто подавляет…

— А она что?

— А ей и невдомёк, что подавляет. Колода надутая! По сравнению с ней глупейшая овца Эйнштейн!

— Прямо бальзам на мою душу льёшь, — похвалила собеседницу Майка.

Зося тут же опомнилась, ведь в её планы вовсе не входило радовать Майку, совсем наоборот — она ожидала отчаяния и истерических рыданий, слишком хорошо счастливице жилось до сих пор с этим ненормально верным Домиником, пора и пострадать, а она, Зося, притворно поутешает. Но раз не вышло, пожалуйста, можно вместе насладиться сенсацией, всё равно Зося в лучшем положении, поскольку не её Стефан в дураках, а Доминик.

— А в последнее время Доминик стал очень нервный, — продолжала она. — Какие-то скачки настроения, то угрюмый и злой, то весёлый и общительный, ходят слухи, что из-за тебя.

— Из-за меня? — удивилась Майка. — А что я такого делаю?

— Не знаю. Как раз хотела спросить. Может, скандалишь?

— Я пока в своём уме, какой мне прок от скандалов? В данный момент делаю похоронную контору, и это меня здорово забавляет, надо же, как кстати халтура пришлась. А что ещё в народе слышно?

— Что требуешь от него развод или, наоборот, не даёшь ему развода. Или что он то хочет разводиться, то не хочет. А как на самом деле?

— Мне развод не нужен. Может, Доминик им Вертижопку соблазняет?

— А она ему то верит, то нет и в зависимости от ситуации ласками одаривает? Очень даже вероятно. Но вообще-то, так Стефан говорит, нервничает Доминик всё больше.

— Настолько глупа, что даже ухажёру вредит, — презрительно сделала вывод Майка, на чём собеседницы и согласились.

Положив трубку, Майка глубоко вздохнула, присмотрелась к расположению свечей вокруг гроба, две немного передвинула и отправилась на кухню за новым чаем. Затем вернулась к компьютеру, уставилась на мрачную погребальную изысканность и принялась приводить в порядок спутанные мысли.

Не зря она так ждала Зосиного звонка. Теперь понятно, что стало основной причиной и источником беды. Задница Вертижопки!

Обнаглевшие ягодицы навели порчу на Доминика. Ну кто мог такого ожидать?

Потрясение. Доминик испытал потрясение…

Но теперь зато понятно, на чём именно следует выместить зло…

* * *

Следующего звонка Майка никак не ожидала. Она приводила в порядок свои достижения с целью презентации их заказчику, мимоходом размышляя, что он по поводу этой ритуальной жути скажет, когда звякнул телефон.

— Юзеф Мештальский, — представился на том конце Зютек замогильным голосом, как нельзя лучше гармонирующим с её скорбным трудом. — Пани Майка, не могли бы мы… Я бы хотел с вами встретиться… Это чрезвычайно важно, я вас очень прошу… Где-нибудь на нейтральной почве. Без знакомых… Тысячу раз извиняюсь!

Майка чуть было не ляпнула, уж не за Вертижопку ли он так извиняется, но успела проглотить бестактность. Отставной — любовник её весьма и весьма заинтересовал.

— Ничего страшного. С удовольствием. Где и когда?

— Как можно раньше. Лучше прямо сейчас. Вам сейчас удобно? Где вы только скажете!

Совсем рядом с процветающей похоронной конторой находился ресторан, частенько используемый для устройства поминок. Моментально прикинув время, Майка договорилась встретиться там с Зютеком через час с четвертью в надежде, что они не напорются на траурные торжества. А если даже… Обстановка будет весьма кстати.

Погребальный шедевр вызвал массу восторгов и был принят безоговорочно. Основательно поощрённая инвестором, Майка расположилась за столиком напротив Зютека и внимательно к нему присмотрелась. Выглядел он не лучшим образом и мог с успехом послужить моделью к картине под названием «Удручённость». Из-за паршивой Вертижопки, такой милый парень! Похож немного на Жерара Филиппа, хотя Жерар Филипп вряд ли когда до такой степени огорчался… И что в этой паскуде такого?

Зютек удовлетворил её любопытство и поведал, что в этой паскуде такого. Во всех подробностях. Ледяные мурашки заходили по Майкиной спине, и не похоже было, чтобы собирались заканчивать свою прогулку.

— Не давайте ему, пожалуйста, развода, — отчаянно принялся просить её Зютек. — Что бы там ни было, а у вас двое детей, и вы можете тянуть до бесконечности. Вы только, упаси боже, не соглашайтесь!

— Я и не собиралась, — попыталась утешить собеседника Майка, но ничуть в этом не преуспела. — Даже и не думала, но хотелось бы знать, вам-то это зачем?

— Она долго не выдержит. И он тоже… Ему или надоест, или он остынет… Или нет… Ей позарез нужно… А у меня квартира! Вот я и рассчитываю!

Несчастный парень расплёскивал кофе, заикался и запинался, бормотал что-то неразборчивое, и Майка при всём желании не могла ничего понять.

— Повторите-ка ещё раз, пожалуйста, — попросила она. — Может, в другом порядке.

— Я хотел на ней жениться, — простонал Зютек, явно сменив порядок изложения. — И по-прежнему хочу. Я не в силах от неё отказаться!

— Позвольте полюбопытствовать, что вы в ней такого нашли?

Уже в середине вопроса Майка сообразила, что нельзя его задавать. Жуткая бестактность — как лезть грязной лапой в незажившую рану, да ещё и с издевательским подтекстом. Ужас!

До Зютека никакие бестактности и подтексты не доходили.

— Как что… Вы не понимаете! Она такая… такая… необыкновенная! У неё такое телосложение… единственное в мире, что секс с ней… Это незабываемо! Это что-то, наверное, мышечное! Вы не понимаете!

— Нет, не понимаю, — подтвердила Майка, слегка цепенея.

Зютек, казалось, совсем сорвался с тормозов:

— Сам контакт с ней, непосредственное соприкосновение… Это пронзает насквозь! Просто фантастика, после неё другие женщины уже не существуют, это, как омут, затягивает навсегда! Она на него глаз положила, на вашего мужа, дала попробовать этого наркотика, а больше — ни-ни, пока не женится! Хочет, чтобы он женился, хочет развода, а вы ему развода не давайте, умоляю вас!

Пытаясь сделать умоляющий жест, Зютек опрокинул кофейную чашку, чего практически не заметил. Чашка покатилась по столу, свалилась на пол и разлетелась вдребезги. Персонал погребальной забегаловки был явно привычен к подобным проявлениям скорби, официантка быстро убрала осколки, а потрясённая Майка, пробормотав извинения, потребовала коньяку.

— Для этого пана… Нет, и для меня тоже! Новый кофе и минералку.

Обслужили их моментально.

— Хлебните-ка! Вы с ума сошли…

— Это точно…

— Ну ладно, а какая тут связь? Если я не дам развода, то что?

Зютек удивленно вскинул брови:

— Как что? Я же ясно сказал. Без развода он на ней не женится! А я могу жениться в любую минуту, а ей нужен законный брак — если он не сможет, то она выйдет за меня! Она не станет ждать бесконечно!

— Ну, бесконечности я не гарантирую, но лет на пять мы можем рассчитывать…

— Пожалуй, должно хватить. Столько времени держать дистанцию…

— Не поняла?

— Да это у неё приём такой. Показать, на что способна, а потом не давать. Я вашего мужа в этом отношении не знаю, сколько он вытерпит…

На этот раз Майке пришлось охнуть и подкрепиться коньяком.

— …но и ей тяжело придётся, учитывая её жилищные условия: в развалюхе, в тесноте, с роднёй…

Зютек на глазах приходил в себя, не иначе как коньяк подействовал. Он подозвал официантку, заказал ещё один и для Майки тоже, не спрашивая её согласия. В его голосе теперь слышалось больше горечи, чем слепой страсти.

— Ещё раз прошу меня извинить. Я не совсем спятил, только частично. Я же не утверждаю, что втюрился в идеал благородства и чистоты. Суть дела я тут выразил хоть и вульгарно, но верно, ничего не попишешь. Отлично вижу, что она — эгоистка…

Майка охотно послушала бы о разных чертах Вертижопкиного характера с упором на отрицательные, но сейчас её главной заботой был Доминик.

— Погодите, вы упоминали что-то о квартире.

— Разумеется. Отсюда и обязательный брак, одно с другим связано, ей нужна прочная позиция. Она жила у меня, но это раньше было, до того, как мой развод вступил в силу. Она хочет жить на законных основаниях, стабильно, с пропиской, чтобы никто не мог у неё этого отнять.

— И у вас есть квартира. Ваша собственная?

— Теперь уже собственная. Жене её долю я выплатил. Сразу после того, как она её выгнала. Взял кредит…

— Минутку! Вы хотите сказать, что ваша жена выгнала Верти… вашу большую любовь из вашего дома?

— Не хочу ничего такого говорить, — разнервничался Зютек. — Но так и было. Собственно, из половины дома, поскольку половина принадлежала ей, а она так всё поделила, что вышло просто ужасно…

— Но сейчас вы вопрос решили. И что у вас есть?

— Большая однокомнатная, но практически можно сделать две комнаты. С кухней и прочим.

Майка немножко понаслаждалась сценой изгнания, которую нетрудно было себе представить, хоть Зютек упомянул о ней лишь вскользь. Воображаемый спектакль доставил ей истинное удовольствие.

— А мой муж… что она думает?

— Как что? — опять удивился Зютек. — У вас, говорят, хоромы, без малого сто метров…

— Да хоть двести! Хотя, если точно, то восемьдесят четыре. Она собирается там поселиться вместе с нами?

— Нет, она считает, что вы уберётесь, поскольку это квартира вашего мужа.

— Бедняга! — посочувствовала Майка весьма язвительно. — Теоретически квартира, конечно, общая, но юридически это наследство моей бабушки. И уверяю вас, если кто оттуда и уберётся, то это буду не я. Куда же она, сиротинка, вместе с моим мужем денется? Он жутко не любит шалашей на природе.

Похоже было, что чудесней новости она и не могла сообщить Зютеку. Тот просто просиял:

— Да что вы! Вы это серьёзно?

— В моём положении не до шуток!

— Простите, пожалуйста… Господи, да я на коленях должен с вами говорить! А вы уверены, что в случае чего квартира осталась бы за вами?

— А вы знаете такой суд, который выгнал бы меня с двумя детьми жить под мостом из унаследованной мной собственности? Ради удовольствия вашей Вертижопки? Ой, простите, не хотела…

— А, ладно вам, не извиняйтесь, я же знаю, не глухой… Но если так… То тогда… Самый важный аргумент отпадает — брак. Может, ей и хочется замуж, даже жутко хочется, но что дальше? С квартирой облом! Она мне не поверит! Но, в конце концов, убедится? Ваш муж не станет ей лапшу на уши вешать? Он не врёт, всем известно, что он не лгун!

Как уже было сказано, Майка отличалась редким добросердечием, что ей самой доставляло массу хлопот, трудностей и неприятностей. Зютек же, хоть и вернул себе в какой-то мере способность мыслить здраво, но выглядел ужасно несчастным. И Майке стало жаль его. Какой смысл здесь, после его откровений, излагать свои взгляды на Вертижопку? Ведь этот малахольный её обожает…

Своего мужа Майка знала лучше всех на свете и поспешила утешить собеседника.

— Разумеется, это для вас шанс, — осторожно начала она. — Муж не станет её обманывать. Скорее всего, он постарается избежать прямого разговора на эту тему, и что дальше? Она примется требовать?

И тут с ужасом поняла, что так оно и будет! Вертижопка начнёт требовать, а Доминик, ошалев от страсти, как Зютек, предпримет сверхчеловеческие усилия, к чему она сама столь деликатно его подвигала все эти годы. И получится, что он, наконец, дозреет, только уже без неё и не для неё, вот тогда-то её с досады кондрашка и хватит.

Нет, никакой кондрашки, у тебя дети!

Зютека понесло, он болтал без остановки, повторялся, извинялся и время от времени выдавал новую информацию. Майка бросила неконструктивные размышления о вероятной крупнейшей неудаче в своей жизни и прислушалась. При этом она смотрела на собеседника, а также на то, что происходило у того за спиной, где в углу у барной стойки два человека устроили небольшую суматоху, на что она обратила внимание только потому, что в практически пустом ресторане царило полнейшее спокойствие. Виновники замешательства: амбал и тётка, оба в чёрном, орудовали здоровущими погребальными подсвечниками. Из одного шандала вывалилась свеча, вероятно, плохо вставленная, и покатилась под ближайший столик, что стоял в углу у самого бара. Облачённая в траур тётка, особа весьма полная, кинулась в погоню за реквизитом, а сидевшая за столиком стройная женщина от неожиданности резко подалась назад вместе со стулом. Затем спохватилась и вежливо наклонилась за свечой, причём обе бабы едва не стукнулись лбами.

Одновременно Майка узнала, что Вертижопка — чистюля необыкновенная, чистит, моет, стирает всё, что под руку попадётся, включая и себя самоё, и заметила вежливую даму за угловым столиком. Та показалась ей знакомой, где-то она её видела. Майка напрягла память и упустила кусочек саги о надраенной до блеска Вертижопке, зато вспомнила, откуда знает эту черноволосую красавицу, производящую впечатление несколько неряшливой или махнувшей на себя рукой. То была приятельница Анюты, прекрасный фотограф, с которой Майка мимоходом виделась в мастерской Боженки. Как же её… ага, Луиза!

Пару секунд Майка размышляла, что эта брюнетка здесь делает. Затем пришла к выводу, что, возможно, подрабатывает, фотографируя на похоронах, не нашла в этом ничего странного и выбросила её из головы.

— …знаю, что у неё нет никаких моральных устоев, — грустно продолжал изливать душу Зютек. — Но свою выгоду блюдёт. Если я дам ей дом и ощущение стабильности, она будет за это держаться. А из того, что вы говорите, ваш муж ей не… Только не развод! Это у неё такой способ, со мной было то же самое, требовала развода, всё ей было не так, и отказывала… ну, отказывала…

— В услугах, — подсказала Майка.

Зютек подыскал другое определение:

— В благосклонности. Я бы сказал, в благосклонности… До тех пор, пока заявление не было подано и не началась процедура развода. Тогда смилостивилась. Всё так долго тянулось, потому что моя жена вела себя ужасно, не соглашалась на развод.

— Ага! Значит, я тоже должна вести себя ужасно?

— Да! — горячо подтвердил Зютек и жутко смутился. — То есть нет. То есть… Вы — совсем другое дело, у вас дети! Вы имеете право вести себя самым ужасным образом! А я… сами видите, что мне толку от этого развода…

В конце концов, Майка почувствовала, что на сегодня с неё Вертижопки хватит. Она искренне была благодарна Зютеку за массу полезных сведений, но тонко намекнула, что время летит неумолимо, а они оба — люди занятые. Зютек рвался заплатить за четыре кофе, четыре коньяка, две минералки и разбитую чашку. Майка махнула рукой и взяла его визитку с телефонами. На всякий случай, а вдруг пригодится…

* * *

Доминик вернулся поздно, изрядно вздрюченный и принялся за своё. Майка, разделавшись с погребальным проектом, собиралась уже укладываться, вышла из ванной и присела передохнуть за книжкой с вечерним чаем. На скрежет ключа в замке она не двинулась с места, тогда как до катастрофы всегда хоть на минутку да отрывалась от своих занятий, чтобы встретить любимого мужчину в прихожей. Теперь же, по её мнению, такое поведение выглядело бы навязчивым и неуместным.

Не успела и оглянуться, как Доминик уже сидел напротив со своим чаем и крайне озабоченным видом.

— Я говорил с адвокатом, — заявил он. — Тот настроен пессимистически. Всё зависит от тебя.

Майка пребывала в боевом настроении и с трудом удерживалась от ядовитых комментариев по поводу пламенного романа кретина со зловредной овцой. Ей удалось оставить при себе скромное замечание — мол, нет, не всё. На землетрясения, к примеру, она не имеет ни малейшего влияния.

Вместо того, не отрываясь от чтения, она сообщила супругу:

— Некий Юзеф Мештальский, проектировщик водопроводных и канализационных сетей, с которым, насколько я понимаю, ты давно знаком, тоже развёлся по желанию Вертижопки… о, пардон, биг сорри, я хотела сказать, твоей Дульсинеи. Или вашей общей Дульсинеи. И что он с этого имеет?

Майка подняла глаза и сочувственно взглянула на Доминика. Тот посинел, взглядом мог убить, но было очевидно, что он ничего не понял. Снова оскорбили его божество! Майка подумала, что придётся как-нибудь иначе обозвать эту коварную глисту, а то свихнувшийся муженёк перестанет понимать человеческую речь. Она вздохнула и повторила доходчивее.

— Зютек ради неё развёлся, и что?

— Это к делу не относится! — прорычал Доминик.

— Ещё как относится. Того и гляди, как сразу после развода ты потребуешь от меня, чтобы я уговорила её за тебя выйти, поскольку она по своему обыкновению раздумает.

— Не раздумает. Я не желаю об этом говорить. Мы же можем расстаться культурно, по взаимному согласию, без скандалов и выяснения, кто виноват. Достаточно, чтобы ты дала согласие…

— А почему?

— Что, почему?

— Почему, собственно говоря, я должна давать согласие на то, что меня совсем не устраивает?

Доминик так удивился, что Майка не поверила собственным глазам, равно как ощущениям и выводам. Боже милосердный, да как такое возможно, он же ничего не соображает! Эта вертлявая задница у него теперь вместо мозгов, что ли?!

— Послушай, ты, — жёстко начала она, но воздержалась от замечания о заднице, из-за чего жёсткости в её тоне поубавилось. — Ты хоть разок подумал о моих чувствах? И как мне эти твои, прости, господи, предложения могут нравиться? А?

Доминик сидел и молча смотрел на жену. Где там. Он ни секунды ни о чём таком не думал, поскольку тема эта была крайне нежелательная. Жутко неприятная. Просто отвратительная. А в придачу касалась проблемы совершенно неразрешимой. Что-то внутри него, на самом дне, прекрасно понимало, что Майка такого не вынесет, что он взваливает на неё колоссальное горе, взваливает собственными руками, действуя подло, беспощадно и жестоко. А ни о чём таком он знать не желал, потому как тогда пришлось бы себя самого признать паршивой скотиной и последней свиньёй, а кому такое понравится. Альтернативой был отказ от Вертижопки, но на такое самопожертвование он пойти не мог, поскольку в мученики никак не годился.

А потому задушил в себе все эти глубинные знания, закопал и забетонировал. Убедил себя, что ничего подобного, Майка относится к происходящему равнодушно, никакой драмы не переживает, держится отлично и наверняка поможет, поскольку сердце у неё доброе.

Майка, понятное дело, прекрасно понимала, что Доминик не в состоянии добровольно, по собственной инициативе отказаться от желаемого и заставить себя заниматься тем, чем не хочется. Даже помогла бы ему, ведь её сердце кровью обливалось при виде его страданий, если бы речь не шла о Вертижопке. Уж эта тварь человекообразная от неё подарков не дождётся, связался Доминик с такой гнидой, пусть сам с ней и мучается.

Майка продолжала сидеть за столом, с нетерпением ожидая, что муженёк теперь выдумает.

— Но ведь тогда, — придумал Доминик, — ты бы тоже была свободна и могла бы выйти замуж.

— Зачем?

— Ну, чтобы иметь кого-нибудь…

— Иметь кого-нибудь я могу и без замужества. Я не формалистка.

— Социальный статус юридически…

— Плевала я на социальный статус.

— Но я… Ведь я… Я ведь ушёл!

— Похоже, у меня глюки, поскольку вижу тебя невооружённым глазом — вот он ты, сидишь здесь и несёшь чушь собачью. С чего бы это? Или одной неземной любви без подкрепления недостаточно?!

О подкреплении Доминик не смел даже пикнуть.

— Ладно, мне некуда идти, чтобы не мозолить тебе глаза. Ты была права, мне следовало раньше позаботиться о финансах…

— Спохватился, — буркнула Майка, не скрывая горечи.

— Но я надеялся, что мы решим жилищный вопрос ко взаимному удовлетворению…

— Кто бы спорил. Детей из человеколюбия утопим в Висле…

— Ты согласишься на раздел…

— Могу для вашего удовольствия и повеситься…

Они перебивали друг друга, но беседовали на удивление спокойно и вежливо, с едва заметным оттенком сарказма, с одной стороны, и огорчения — с другой.

— Но мне можно здесь жить, пока я не найду чего-нибудь другого? — спросил Доминик очень неуверенно. — Ведь, в конце концов, это в некотором роде и мой дом тоже?

— Твой. Можешь. Я тебя не гоню.

— Сделаем перестановку…

— Что?

— Переставим мебель, как-нибудь поделим, чтобы я тебе не мешал…

У Майки потемнело в глазах. Она готова была смириться с мыслью, что Вертижопка позволит Доминику жить в доме, куда самой пока нет доступа, поскольку, видимо, совершенно уверена: долго ждать не придётся, и в очень скором времени она станет полновластной хозяйкой облюбованной квартиры. А прежняя не выдержит, возьмёт детей за ручки и уберётся в голубую даль, возможно, к мамочке или к подруге, всё равно куда, лишь бы с глаз долой. Такой подход соперницы Майка предвидела и соглашалась с ним, не видя для себя ничего опасного. Но предложение Доминика о перестановке в квартире…

Битых пять лет она занималась благоустройством их жилища, чтобы сделать его удобным и функциональным. И всё собственными руками, поскольку Доминик только воротил нос и палец о палец не ударил, а на любую просьбу помочь в чём-либо реагировал так, будто ему предлагалось ограбить банк или зарубить топором старушку. Справедливости ради следует признать, что потом вёл себя прилично, ничего не критиковал и всё только нахваливал.

А вот теперь ради этой паршивой потаскушки рвётся делать ненавистную работу…

И «переставим»… Постойте-ка, кто это «мы»?..

— Откуда множественное число? — сухо спросила Майка. — Значит ли это: «наше королевское величество», или ты имел в виду каких-то людей? А если людей, то кого именно?

— Я полагал, что ты поучаствуешь. В конце концов, ты же специалист, это твоя профессия.

Майка поймала себя на мысли, что уже второй раз за последнее время сталкивается с предложением по устройству борделя, только теперь перед ней поставлена задача создать условия для жизнедеятельности всего одной сотрудницы сего малопочтенного заведения. Забавно…

Она не стала делиться этой мыслью с мужем, зато позволила себе избавиться от части душившего её возмущения.

— Слушай, ты, мой в высшей степени благородный супруг! Раз и навсегда прими к сведению, что ты поступил как избалованный сопляк. Как безмозглый гамадрил, которому захотелось бананов, и он рвётся к ним, сметая всё на своём пути. Ты изуродовал мою жизнь и жизнь своих детей, за которых ты в ответе. Я, не сказав дурного слова, жду, когда ты прочухаешься, но всё имеет свои границы, поэтому дальнейшего разрушения я не потерплю. Выбей из своей дурацкой башки раз и навсегда мысль, что я хоть в чём-то стану тебе помогать. Пальцем не пошевельну и не допущу никаких изменений. Нигде, а уж особенно в этом доме, который я создавала своим трудом и на свои деньги, а ты напрягись и вспомни, каков был твой вклад. Получишь столько, сколько дал. И не смей ничего больше от меня требовать — ты эту кашу заварил, ты и расхлёбывай. Без меня. А в создавшейся ситуации у меня прав гораздо больше, учти!

Доминик слушал молча, не прерывая. На лице легко читались упрямство и непримиримость. А за ними гнев.

— Будь любезна уточнить свои требования! — произнёс он тоном, в котором слышался лязг оружия, как наступательного, так и оборонительного.

— Пожалуйста. Прежде всего — ещё чаю.

Ожидавший услышать приказ немедленно бросить Вертижопку супруг поначалу даже не сообразил, что услышал. Посмотрел ошалелым взглядом на свой пустой стакан, а затем на Майкин, лицо его резко оттаяло, и, забрав обе ёмкости, он вышел на кухню.

А Майка себя поздравила. Ей удалось сдержаться и не спустить на Доминика всю свою ярость, причиной которой тот и послужил. А как хотелось плакать, ведь жизнь разрушена и дом разрушен, а всё из-за того, что этот воспылавший страстью бугай пощупал вертлявую задницу первой попавшейся паскуды! На кой чёрт она его любила? И какого хрена до сих пор любит и хочет, чтобы опомнился и к ней вернулся? Ведь всё ему простит, хоть сейчас ненавидит и ни капельки не уступит, а развода без её согласия этот болван будет семь лет дожидаться. Он ещё не знает её с худшей стороны!

Доминик вернулся с чаем и новым поворотом милой беседы. Разговора о детях он до сих пор всячески старался избегать, но дольше, похоже, не мог.

— Что касается детей… — начал он сквозь зубы.

В Майке тут же проснулась тигрица:

— Что до детей — только посмей перед ними проколоться! Для них всё остаётся по-прежнему. Я тебя предупредила, прими к сведению!

— Но им же надо объяснить…

— Когда придёт время. Будешь съезжать, сам им и объяснишь, почему. А до тех пор будь нормальным, хорошим, достойным уважения и доверия отцом, ведь ты не с ними разводишься, а со мной. И если окажешься случайно дома во время ужина, сядешь, как шёлковый, со всеми за стол и съешь всё за милую душу, даже если будешь сыт, а не то…

— А не то? — напряжённо спросил Доминик, поскольку Майка ненадолго умолкла, превратившись в тигрицу с блаженной улыбкой на устах.

— Да ничего особенного. Убью её.

— Кого?!

— Твою дорогую Дульсинею. Убить кого-нибудь у всех на виду — плёвое дело. Можешь быть уверен, убью и глазом не моргну.

Доминик, однако, не поверил, хотя был поражён:

— И ты думаешь, что в таком случае я к тебе вернусь?

— Да ничего подобного, совсем наоборот. Ты меня окончательно возненавидишь, но и Дульсинею потеряешь безвозвратно вместе с её вихлястой задницей, что и станет твоим наказанием.

Последняя угроза поразила Доминика куда больше. Да, Майка вполне была на такое способна.

— Тебя поймают и посадят…

— Ничего страшного. Сяду за решётку с чувством глубочайшего удовлетворения. Нынче к преступникам отношение сверхгуманное, а убийцам соперниц народ сочувствует. В отличие от, скажем, к примеру, педофилов. Уверена, что мне позволят заниматься интерьерами тюрем, отделений полиции, министерства юстиции, почему нет? Все хотят находиться в радующих глаз помещениях.

Всё это звучало так реалистично, что Доминику стало ещё хуже. Он и сам собирался по возможности оградить детей от лишних стрессов, но теперь дело выглядело гораздо сложнее, чем ему представлялось. А ведь как всё могло бы быть чудесно, если бы Майка не чинила препятствий с разводом! По её вине возникают ненужные трудности, она отрезает его высоченной стеной от предмета его вожделения, от ненаглядной…

— Её зовут Эмилька, — вырвалось у него совсем неожиданно.

— Да? — удивилась Майка. — И что с того?

— Почему ты называешь её Дульсинеей?

Майка помолчала. В данный момент между супругами возникло как бы перемирие, которое одним словом она могла бы превратить в кровавую битву и даже в ожесточённую войну. Майка задумалась. Нет, пока не стоит…

— Да так, простая ассоциация, — небрежно бросила она. — И заметь, до чего культурная — прямиком из Сервантеса…

* * *

— Откуда ты вытряхнула эту Дульсинею? — поинтересовалась Боженка, уже разместившись у Майки в том кресле, что поудобнее.

Майка таскала на стол продукты, дополняя Боженкину предусмотрительность. Предчувствуя скорое появление подруги и протестуя против экономии, она запаслась пирожками, оливками с анчоусами, фаршированными сыром шампиньонами и тонной сырных палочек. Всё дорогущее и отлично подходящее к принесённым Боженкой напиткам: финской водке и белому вину.

— Сопьёмся мы с тобой, — равнодушно констатировала хозяйка. — Как откуда, Дон Кихот увидел в ней божественную красоту и впал в исступление, хотя это была обычная коровница. Точь-в-точь подходит.

— Слушай, и правда. А мне как-то в голову не пришло! К ситуации подходит, а к этой подстилке… По мне, так больше подходит Вертижопка.

— По мне, тоже. Но от Вертижопки мне придётся отказаться — скрепя сердце, но придётся, поскольку Доминик при упоминании этого звучного имени глохнет и синеет. С чего начнём?

Боженка серьёзно задумалась, внимательно исследуя накрытый стол.

— С вина. Ещё холодное. К водке приступим на трезвую голову, наоборот выйдет хуже. Если дашь мне штопор…

— Лежит у тебя под носом. Погоди, поставлю водку в холодильник.

Наконец, подруги устроились со всеми удобствами. Майка без сожаления оставила рабочее место ввиду отсутствия покамест перспектив на похоронные шедевры. Боженке не терпелось поскорее доложить, с чем примчалась. Вслед за ней принеслось негодование.

— Знаешь, как она к нему обращается? Как называет?

Майка вопросительно взглянула на подругу.

— Она говорит ему «Доминисик»! Представляешь?! Доминисик!

— На людях?…

— На людях! Вроде как без свидетелей, но чёрта с два! Там глухих нет. «Доминисик, я принесла распечатки»…

Негодование, принесённое Боженкой, со злорадным смешком зависло над столом.

Майка на минутку прекратила разливать вино, закрыла глаза, открыла и завершила операцию.

— По такому случаю нам бы спирту хлопнуть, а не благородного вина. Откуда информация?

— Анюта слышала собственными ушами. Да и не одна она!

— А что он?

— В этом-то и загвоздка. Анюта не уверена… Мне только кажется, что эти шампиньоны совсем несолёные? А так очень даже ничего.

— Не кажется. Несолёные. Солонка тоже у тебя под носом. В чём не уверена?

— Странный он какой-то. Вроде и смущённый, и счастливый, а с другого боку вроде как злой. Но довольный. По её словам, не разберёшь.

— Вот кретинка, — буркнула Майка и пригубила вина.

— Кто? — удивилась Боженка. — Анюта?

— Нет, что ты. Вертижопка. Интересно, сколько Доминик с ней выдержит. Он терпеть не может идиотского сюсюканья, всяких уменьшительных имён и ласкательных прозвищ, а уж если и да, то не при всём честном народе, а в интимной обстановке, без посторонних. А эта дурында так и разливается соловьём, вот он и не знает, куда деваться. Анюта права, ему просто неудобно, дураком себя чувствует. Отличное шабли.

— Полностью с тобой согласна, — поддержала её Боженка и закусила сырной палочкой. — А вообще-то Анюта серной кислотой брызжет и выдаёт все секреты. По её сведениям, Вертижопка своим малым тазом при непосредственном контакте любого мужика сделает — так его заведёт! Ну, разве что на какого извращенца напорется… А нормальный как минимум заинтересуется. Да что там говорить, все они одинаковы, а уж чего новенького попробовать — любого подмывает, от сопляка до старика.

Майка целых три секунды жалела, что Доминик не извращенец. Потом сообразила, что такое может передаться детям, и жалеть перестала.

— А откуда Анюте столько о ней известно?

— Ей ещё больше известно, сейчас всё расскажу. Они с детства знакомы, жили рядом, в одной школе учились, только в техникуме пути разошлись, но знакомство поддерживали. Вертижопка всегда способностями к эдакой специфической гимнастике отличалась, Анюта ей даже завидовала, ну да завистью сыт не будешь… Тут самое важное начинается, давай-ка допьём поскорей это вино. Нас ждёт напиток посерьёзнее.

Майка категорически не согласилась. Заглотать отличное вино в неприличной спешке? Да ещё из-за какой-то там Вертижопки?!

— С ума сошла! Я такой профанации не допущу! Эти пол… ну, почти пол-литра шабли спокойно подождут в холодильнике подходящего случая и будут выпиты с надлежащим уважением. А водка уже остыла и готова к употреблению, погоди, я на всякий пожарный селёдкой запаслась, маринованной. Не хочу напиваться к приходу детей.

— А где они сейчас? — полюбопытствовала Боженка, с энтузиазмом приняв поправку в меню.

— Как где? В школе. Потом у них всякие дополнительные занятия, а обедом их там накормят. Эго очень хорошая школа.

Боженка задумчиво свинчивала пробку с серьёзной бутылки.

— У меня в планах родить кого-нибудь, — не слишком уверенно призналась она. — В случае чего, замолвишь за меня словечко в этой школе?

— Нет проблем. Тогда тем более лучше в трезвом виде.

— Ладно, давай свою селёдку…

Хватило и четверти финской бутылки, а на двоих это никак нельзя назвать перебором, чтобы Майка поняла всё. Вертижопка, как ни странно, имела весьма разумную жизненную позицию. Действовала она очень последовательно, и ей не хватало только чуточку удачи.

— Она сразу Анюте заявила, а ведь едва семнадцать исполнилось, что молокососов она в гробу видала, — докладывала Боженка, а дожидавшееся своего выхода негодование пока притаилось под потолком. — Все они дураки набитые, неумёхи и ни фига у них нет, так чего ради них стараться, разве что форму шлифовать…

— И шлифовала? — прорезалось негодование с Майкиной помощью.

— Ещё как! По полной программе. На разной деревенщине тоже. Половина мордобоев в тех краях — её заслуга. А она преспокойно объясняла Анюте, что ей нужен богатый, с квартирой, с положением, при должности, но старая развалина тоже нежелательна. Лучше всего молодой, с образованием, разведенный и бездетный, и неплохо бы, чтоб ей нравился. Туго у неё шло. Всё чего-то не доставало, а прежде всего квартиры, как-то не попадались ей с богатыми родителями…

— Об этом я слышала, — прервала подругу Майка и рассказала Боженке, что узнала от Зютека. Тот не велел хранить тайну, а Боженка кивала головой, поддакивая:

— Правильно, всё сходится. Жилищные условия у неё доисторические, ещё времён недоразвитого социализма. Я бы оттуда давно дала дёру. Она тоже мечтает слинять, но слишком ленива, чтобы самой напрягаться, считает, что мужик должен. Что ты сказала?

Майка бормотала себе под нос.

— Да так, ничего. Вот, чёрт. Верный подход, я бы поддержала. И с этой целью наметила себе Доминика?! Вот ведь дебилка нереальная!

— В Доминика она влюбилась, — заявила Боженка тоном, который заткнул рот даже распоясавшемуся негодованию. — Не успела тебе сказать, слишком остро реагируешь.

— Вовсе я не реагирую, просто у меня время от времени проблёскивает…

— Проблёскивай тише, в смысле не так ярко, а то я сбиваюсь, а хотела всё по порядку. Пока суть да дело, лопухнулась она здорово, я тут подсокращусь, а то до утра не кончу, одного такого она надыбала, ребёнка и беременную жену — по боку, а тут облом, оказалось, что квартира и прочее имущество женино. Другой коньки отбросил, сердце не выдержало, сразу после любовных утех, а следовательно, все сопутствующие обстоятельства потеряли значение. Третий, или который там по счёту, не важно, сам из себя был звезда, поп-идол, артист, девиц, на всё готовых, вокруг — вагон и маленькая тележка, а Вертижопка — средненькое диво, позволил ей присоединиться к гарему, не больше. Уж она уработалась вдрызг, а тут такое разочарование. Ты глянь, сплошной мартиролог получается. Что это у нас так пусто, плесни малость. Не селёдка, а чистая амброзия!

— Положено с нектаром, — буркнула Майка, наполняя рюмки.

Боженка вздохнула, подкрепилась закусками и продолжила:

— Переключилась тогда на техническую интеллигенцию. Художественная надежд не оправдала, хоть заработки там повыше, но и требования тоже. Терялась в толпе, ну, может, и не терялась, задок у неё единственный и неповторимый… Это не моё мнение, мужское!

— Я тебя и не подозреваю.

— Но в этих артистических кругах, как на конкурсах красоты, сама знаешь: мало что красавица, а ещё им скажи, когда была битва под Грюнвальдом, да кто такой Сократ…

— Эк, ты загнула! Сократом их не пытают, максимум Элвисом Пресли…

— Думаешь?

— Или: были ли сто лет назад мобильники?

— Вот я и говорю, зад задом, а каждому подавай умную беседу. А из неё собеседница, как из меня балерина. А в технических кругах народ поскромнее, Сократа мало кто помнит, скорей уж Архимеда или Пифагора..

— Ты собиралась покороче, — строго осадила Майка разболтавшуюся подругу.

— Точно. Погоди, о чём, бишь, я…

— О Вертижопкиной невезухе.

Боженка посмотрела на полную рюмку, опрокинула её, кивнула и вернулась на правильный путь:

— Так вот, каждый раз промахивалась, ну так ей и надо, ведь разбивала семьи. Как минимум три семейные пары с детьми развела, правда, две из них снова сошлись, стоило только мужику потерять из виду это бешеное веретено. Последним на неё запал Зютек…

— Предпоследним, — сухо поправила Майка.

— А… Ну правильно… Но ведь ты же ему развода не дашь?

— Не дам.

— Значит, опять она обломается. И в этот раз хуже всего, потому как в Доминика она влюбилась. По Анютиным словам — насмерть, окончательно и бесповоротно.

— Так, чтобы цепляться за него и без квартиры? — поинтересовалась Майка все так же сухо и горько.

— Нетушки. Не настолько. Анюта говорит, что она вообще не думает, а только хочет. А сколько в этом хотении смысла, до неё не доходит. Погоди, это ещё не всё. Ты ведь не знаешь, он с ней на прогулках встречался.

— Что?

— На прогулках с детьми.

Майка почувствовала, что внутри у неё всё переворачивается:

— Он с ней встречался, когда гулял с детьми?!

— Ты так дословно-то не воспринимай! — заволновалась Боженка. — Честно говоря, это не он встречался, а она его подкарауливала, и так получалось, что куда б они ни пошли, везде на неё натыкались, а уж она крутила прямо пыль столбом. Анюта говорит, специально его выслеживала!

— Постой. Перед моими детьми?

— Что?

— Перед моими детьми задом крутила?

Произнесено это было таким тоном, что Боженка перепугалась.

— Да ну тебя, не перед детьми, а перед Домиником. А что?

— Ничего. Только я ему ясно сказала, если втянет в это дерьмо детей, очень пожалеет. Пригрозила ему, что убью гадину. По всему видать, придётся…

Боженка сорвалась с места, схватила бутылку и поспешно наполнила рюмки. Одну сунула Майке прямо в нос:

— На. Глотни, только сразу. Давай, давай!

Майка выпила, иначе Боженка силком вылила бы ей рюмку хорошо, если в глотку, а скорее, куда попало. Пока она закусывала оливкой, Боженка вернулась в своё кресло и добровольно проделала подобную операцию.

— Ты горячку-то не пори, попадёшься. Гниду прикончишь, а за человека сядешь!

Майка какое-то время молчала, преодолевая жуткие внутренние ощущения. Руки чесались разгромить всё вокруг, попадись ей сейчас Доминик…

Пока же под рукой была Боженка, пытавшаяся её успокоить:

— Ты только в голову не бери. Анюта говорит, дети её даже не заметили. И Доминик долго не замечал, очень долго, практически до сейчас, в смысле, пока до него на ощупь не добралась, в смысле, пришла в непосредственное соприкосновение.

— Не попадусь, — с мрачным упорством сказала Майка, какой-то частью серого вещества усваивая информацию о невнимательных детях. — Я решила: не стану её рубить топором посреди улицы при всём честном народе. Сделаю это коварно и исподтишка. Всем известно, какие мы, женщины, коварные.

Боженку такой поворот успокоил:

— Судя по Вертижопке, уж точно…

Перед уходом она проинспектировала оставшееся в бутылках количество спиртного, чтобы знать, с чем, если что, приходить в следующий раз.

* * *

В исковом заявлении о расторжении брака, изящный черновик которого Доминик вручил Майке вместе с неослабевающей надеждой на её помощь и просьбой хотя бы прочитать, содержались сведения, из ряда вон выходящие.

Взявшись за чтение из чистого любопытства, Майка вынуждена была подавить в себе множество самых разнообразных чувств, оставив только сострадание.

— И ты вместе со своим гениальным адвокатом — где ты откопал этого недотёпу? — воображаешь, что я нечто подобное могу подписать? Как это понимать? Я заставляла тебя делать работу по дому, а супружеские обязанности… — сексуальные, полагаю? — соглашалась выполнять только после того, как ты, к примеру, вымыл посуду или постирал бельё? Правильно? А, может, занавески? После того как ты до блеска отдраил окна и развесил свежепостиранные занавески, я милостиво изволила улечься с тобой в постель? Не проще было бы написать, что у меня тяжёлое психическое расстройство и мне необходимо лечение в закрытой клинике?

Доминик превратился в один колоссальный знак вопроса.

— Чтоб использовать мужика сразу после отвратительной и тяжёлой физической работы, надо и в самом деле чокнуться, — пояснила Майка предельно вежливо. — Таких глупых женщин на свете нет. Принудительное лечение обязательно, иначе в дальнейшем могут последовать преступные деяния, уголовно наказуемые.

Безотносительно к своим чувствам Доминик человеческую речь слышал. А что ещё хуже, воспринимал. Хотя ужасно не хотел ни слышать, ни понимать.

Аккуратно положив документ на стол, Майка решила дожидаться реакции Доминика. Своё она уже высказала, бешенство умудрилась скрыть. Теперь его очередь. Пусть попробует притвориться, что не взбешён.

Доминику на безнадёжные попытки потребовалось секунды три. Затем он издал такой рык, что разбудил не только своих детей, но, скорее всего, и соседей, которым хватило такта и опыта, чтобы активно не реагировать. В отличие от детей.

Несмотря на то что Доминик, прорычавшись весьма колоритным сочетанием общеупотребительных выражений, как печатных, так и нет, в свойственной холерикам манере тут же и успокоился, за дверью детской раздался шум, и на пороге гостиной возникло проснувшееся потомство. И Томек, и Кристинка не скрывали осторожного любопытства.

— Ничего страшного, всё в порядке, — сказала Майка, прежде чем те успели задать вопросы. — Папе для разрядки просто необходимо иногда рявкнуть. Если подавлять стресс, можно и в депрессию впасть, поэтому уж лучше пусть порычит, чем заболеет. Идите спать и не обращайте внимания.

— А ещё рычать будет? — с надеждой спросил Томек, а Кристинка сладко зевнула.

Майке ужасно хотелось свалить ответ на Доминика. Сколько можно делать ему поблажек, пусть сам выкручивается! А ещё бы заорать, не хуже него, швырнуть об пол сахарницу, невзирая на то, что потом придётся заметать сахар, запустить в дурью башку пепельницей, и пусть «скорая» выколупывает окурки… Она чуть не задохнулась от ярости, но сдержалась, проявив чудеса материнской ответственности.

— Нет, — успокоила она разочарованных отпрысков. — На сегодня папа ресурс уже выработал, принял лекарство, с него хватит. Марш в постель. Завтра поговорим.

Доминик наконец-то отмер, кашлянул и поддержал жену:

— Да. Вы спать, а мы выпьем чаю.

И сам же этот чай заварил. У Майки тряслись руки, и она подумывала, не подкрепиться ли противным коньяком. Или гораздо менее противной водкой. Нет, Доминик алкоголя не любит, не дай бог, ещё прицепится и найдёт аргумент для развода.

Муж поставил стаканы на стол и сел.

— Мне нужен развод, — произнёс он сухо, понизив голос. — Что мне делать? Я мог бы взять вину на себя, но тогда иск должна подать ты.

Майка горячо пожалела, что сдерживалась:

— А я не подам, поскольку не вижу за тобой никакой вины, дорогой мой муженёк.

— Чепуха. Видишь…

— Ничего подобного. У тебя научилась закрывать глазки и ничего не видеть. По мне, так ты просто — ангел!

Доминик напряжённо вглядывался в Большой атлас животных, стоявший на книжной полке вверх ногами. Тигриная морда в таком положении выглядела странно.

— Я хочу развода, — проворчал он. — Мне нужен развод!

— А зачем, собственно? Откуда такая необходимость?

— Я тебя разлюбил. Хочу жениться на другой.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы всё было… Чтобы урегулировать все вопросы. Чтобы не находиться в двусмысленном положении.

В Майке проклюнулось и дало буйные побеги железобетонное упрямство. Откуда взялось требование развода, она слышала от Боженки и Зютека, но они могли соврать, напутать, преувеличить, просто ошибаться или излагать свои предположения. Доминик же был лицом непосредственно заинтересованным, и ей требовался ответ от него самого. Он хоть отдаёт себе отчёт, что причина его проблем — Вертижопка, или настолько одурел, что даже не понимает этого?

— Недвусмысленное положение у тебя уже более десяти лет, — безжалостно напомнила Майка. — Законная жена проявляет чудеса толерантности. Ничто не мешает твоим самым что ни на есть тесным контактам с пленительной девицей. Можешь, к примеру, отправиться с ней в коротенький отпуск и наслаждаться райским блаженством тактично, без шума и пыли, никого не компрометируя и не делая из себя посмешища.

— Нет.

— Это почему же?

— Она не… Не каждая… Это не…

— Понятно. Virgo intacta?

В глазах Доминика рядом с протестом и бешенством промелькнула искорка собачьей тоски. Но Майка не поддалась:

— Интересно, каким чудом этот Зютек Мештальский умудрился этого не заметить в течение двух лет…

Доминик вскочил, схватил стул, замахнулся, минуту подержал тяжёлый предмет на весу, затем осторожно опустил на место и сел. Майка слегка обеспокоилась. Неужели Вертижопка настолько изменила его характер? Хотя, нет… а если и так, то к худшему, до сих пор муж мебелью не кидался. Но ведь поставил же на место. Просто чудо, что сдержался!

Некоторое время оба молчали. Доминик сдался первым:

— Нет. К твоему сведению, я не сплю с Эмилькой.

— С какой Эми… а-а! И кто тебе мешает? Уж никак не я!

— Как раз ты. Не соглашаешься на развод… А она бы хотела… То есть я бы хотел…

— Соберись с силами и честно признайся, что она отказывает в благосклонности, как элегантно выражается небезызвестный тебе Зютек, пока ты с ней не распишешься. Поскольку тебе отсутствие подписи, знаю по собственному опыту, никогда не мешало. А значит, именно она настаивает на разводе, да?

— Да, — признал Доминик мужественно, с отчаянием и на свою погибель.

Будь в Майке ещё хоть малейшая тень сомнения, не пойти ли, вопреки всему, на уступки этому болвану, чёрт побрал бы её окончательно и бесповоротно. Выходит, они все, Анюта, Боженка и Зютек, говорили правду, не Доминик выдумал эту сепарацию от семьи, а коварная ведьма с её вертлявой задницей. Воспользовалась примитивнейшим способом: взять мужика на воздержание, а этот кретин недоделанный дал себя развести как последний дебил!

Ну, так Вертижопкиной заднице придётся долго ждать…

— Что ж, чрезвычайно благородно с её стороны, — похвалила Майка со всей возможной убеждённостью, которую только смогла из себя выдавить, а свежеполученная пища для мести ей в этом только поспособствовала. — Мне даже совестно при таких обстоятельствах напоминать тебе о деньгах.

— О чём?

— О деньгах. Конечно, отвратительно и страшно прозаично ввиду таких высоких отношений.

Своим заявлением она так огорошила Доминика, что тот даже не понял сказанного:

— Деньгах? Каких деньгах?

— На дом и семью. Ты, надеюсь, не забыл, что с некоторых пор ты распоряжаешься финансами и должен выделять необходимую сумму? Праздники через десять дней, подарки, дети кое-что сэкономили, но, похоже, рассчитывают на небольшую прибавку, счета лежат у тебя на письменном столе, возможно, ты не заметил. Ну, и остальные члены семьи…

— Какие остальные?

— Доминик, не нервируй меня! Не прикидывайся недоумком! Ты же не разводишься, чёрт тебя дери, со своими родителями, сестрой, я уж о зяте не говорю! Верти… то бишь… твоя благородная Дульсинея не требует, надеюсь, чтобы ты превратился в сироту из приюта?!

Доминик был совсем удручён. Занятый собой и вожделенной Вертижопкой, исковым заявлением, которое и без Майкиных комментариев не казалось ему идеальным, он ни на что иное не отвлекался. И вдруг с вершин, конечно, не блаженства, но уж, во всяком случае, сильных переживаний и глубоких чувств он рухнул на землю. Майка оказалась настоящим чудовищем Нет, он, разумеется, не мог её винить ни в приближении Рождества, ни в самом факте существования семьи, ведь, в конце концов, это была его семья… на минуту он пожалел, что всё же не сирота… Но зачем же напоминать! Да так жёстко, так мерзко!

А Майка была занята Домиником, а не собой. И поэтому свистопляску в его мозгу читала как бегущую строку на экране, и притом крупным шрифтом.

— А не напомни я, — отрубила она — выглядел бы ты законченным уродом и хамом, и сам бы потом имел ко мне претензии — почему не напомнила. Кстати, в этом году, позволь заметить, Сочельник празднуем у твоей мамочки. Твоей! Родной! Может, чёрт возьми, кроме этого закрутившего твои мозги долбаного зада, в тебе осталось хоть что-то человеческое?

Доминик не был членом правительства и вообще политиком, поэтому понятие человеческого было для него существенным и важным. При этом он пребывал в глубочайшем убеждении, что ни в чём этой человечности не нарушает, ничего в ней не меняет и вообще ни коим образом ей не угрожает. А противная Майка била по его убеждениям, что в твой бубен.

Нет, они не поссорились. Скованно, натянуто, с нависшей над их головами обидой согласовали планы на ближайшие две недели. У Доминика деньги имелись. Пришлось сдаться и с отвращением снять часть той замороженной на банковском счету гадости, к которой он и прикасаться-то не собирался. Заработанная! Трудом! Мерзость!

Альтернативой было немедленно продать «харлей». Настолько любимый, что составлял достойную конкуренцию Вертижопке.

До чего же Доминику не хотелось всем этим заниматься, вникать в противные ему проблемы, заморочиваться ненавистными хлопотами, делать всё то, что так искренне не переваривал и чего категорически НЕ ХОТЕЛ!

И несчастная Майка это знала…

* * *

— Потому что вы не мужчина, — мрачно заметил Зютек. — Вы не в состоянии этого понять.

Они сидели в мастерской, к которой ни та ни другой не имели отношения. У архитекторов. Им не пришлось специально друг друга разыскивать и договариваться о тайной встрече. За них всё сделал грандиозный заказ на интерьер с текущей водой.

Восхищённая заданием Майка не могла обойтись без специалиста по водопроводу и прочей сантехнике, а раззадоренный замысловатостью технических устройств Зютек без художника по интерьерам мог в лучшем случае затопить все помещение, не более того. Обоим проект чрезвычайно понравился, в связи с чем первая часть встречи прошла в творческой и приподнятой атмосфере.

К сожалению, рано или поздно всё кончается, в том числе и согласования, особенно если они обходятся без лишних споров. И из-под приятной поверхности полезли частные вопросы.

— Не мужчина, — согласилась Майка с первой половиной утверждения Зютека. — А вот касательно понимания, не соглашусь. Женщинам тоже случается маниакально цепляться за одного мужчину.

Зютек отрицательно помотал головой:

— Нет, это не одно и то же. Мужик так бабе не навязывается. Так паршиво. Знает, что она готова, и сам вроде не прочь, а сваливает только в последний момент, этим её и берёт. В смысле как раз и не берёт… Тьфу, не знаю, как сказать. Ну, тестостерон гуляет, у женщин его нет…

— Понятно, тестостерон. А в таком случае он не мог бы её просто-напросто изнасиловать? — совсем потеряла терпение Майка.

— Почему нет. Мог бы, — на удивление спокойно согласился Зютек. — Только это ничего не даст.

— Как так?

— Потому что она не дастся. Нет, неправильно выразился… Очень даже дастся и протестовать не станет: хочется фраеру — нет проблем, пожалуйста. Только это будет совсем не то, что нужно.

Обмозговав полученные сведения, Майка потребовала уточнения. Ей казалось, что она поняла суть дела, но хотелось убедиться. Зютек старался изо всех сил:

— Я вам говорил, что она… ну, с этой своей… физической особенностью… умудряется… крайне необычно… Но должна сама хотеть. А при изнасиловании не захочет, и что? Такое, ну… как тесто…

— Глиста безвольная? — с надеждой подсказала Майка.

— Она самая! Точно! — обрадовался Зютек. — Сплошное разочарование. Кому такое надо?

— Попробует разок, потеряет охоту и arrivederci хутор?

— Именно.

Оба в унисон повздыхали, вызвав грациозные колебания водной завесы, смастерённой из тонкой блестящей фольги с целью пробуждения творческой фантазии при проектировании интерьера. Эффект водяных струй явно способствовал улучшению настроения.

— Как, по-вашему, удастся Доминика как-нибудь подбить на изнасилование? — спросила Майка со вновь пробудившейся надеждой.

— Да откуда же мне знать? — возмутился Зютек. — Вы с ним ближе знакомы.

Майка вздохнула ещё тяжелее, выдув немного пепла из пепельницы.

— Ну тогда он спятит. Других вариантов я не вижу. И ума не приложу, какой этой овце… прошу прощения… будет с этого прок.

— Ничего страшного. Никакой. Но она слишком глупа, чтобы предвидеть хоть что-нибудь. Да и не ради интеллекта я так за неё цепляюсь.

— И у вас это, пся крев, ещё не прошло?!

— Как могло пройти, когда… — нервно проговорился Зютек и осёкся. С Майки окончательно слетели остатки хорошего воспитания.

— Я правильно понимаю, что она по-прежнему время от времени с вами спит? Добровольно?

Как джентльмен Зютек заткнулся насмерть, уставился немигающим взглядом в стену, но Майке хватило выражения его лица и глаз. Охвативших её чувств она пока была не в состоянии ни разобрать, ни оценить, только поняла, что большинство из них не просто радостные, а прямо-таки упоительные, а те, что погаже, проиграли бы при любом голосовании. Причём и в той и в другой категории были весьма креативные.

Прямиком из мастерской архитекторов Майка перебралась в Боженкины Палестины. Пришлось, правда, сделать небольшой крюк, но её гнала та самая креативность плюс обычное любопытство.

— Здорово, что сама пришла! — обрадовалась Боженка. — Мне до вечера никак не вырваться, поскольку мороз обещают. А я должна этим старым перечницам все деревья и кусты переиграть, чтобы успели до весны вырубить, а то превратятся в национальный парк и сами себе запретят ходить по газонам.

— Обалдуи они замшелые, — с презрением подтвердила Анюта, занятая нанесением на схемы подробностей подрезки и вырубки, безжалостно намеченных Боженкой. — Ещё возникать начнут, что пустыню им устраиваем.

Майка отлично знала как территорию, о которой шла речь, так и проблему излишней растительности. А также и обитателей резиденции.

— Возникать они могут до посинения, но там не спортсмены живут, — успокоила она. — Моложе семидесяти никого нет, хотела бы я посмотреть на их битву с дровосеками!

— Да им и дровосека не надо, хватит пары помощников садовника. А ты по сотовому не отвечала…

— Мы с Зютеком были заняты, заказ получили — прелесть! Больше воды, чем твёрдых тел.

— Для тюленей?

— Нет, для людей, в этом-то и загвоздка. Но красотища! Что бы ты ни говорила, а профессиональная эйфория мне от всего даёт иммунитет!

— Зютеку тоже? Эдакий заказ на двоих?

Оба вопроса прозвучали откуда-то сзади. Майка обернулась. Эффектно похудевшая Луиза тщательно развешивала на большом стеллаже свои снимки, изображающие разные растения. В её тоне прозвучало нечто такое, что слегка удивлённая Майка поспешила ответить.

— Вот именно! Вода как главный элемент. Два специалиста, и всего делов.

— А освещение?

— Это потом. Электрику придётся подстроиться.

— Вы мне тут воду не лейте, у меня же сухая древесина! — нетерпеливо потребовала Боженка — Анюта, возьми у Луизы ту фотку с мешаниной, надо что-то оставить, а что, не знаю. Увеличь её. Луиза, а у тебя нет такого, случайно, с птичьего полёта?

— Слишком много хочешь, — буркнула та. — Знаю я одного лётчика, с лицензией и доступом к авиетке. Он даже не прочь со мной полетать, только плату берёт натурой, а я сейчас не в настроении. Может, из вас кто?..

— А ему всё равно, что ли?

Разгорелась непродолжительная, но весьма оживлённая дискуссия о вкусах лётчиков, как таковых, и о разных хитрых способах выуживания у них нетипичных услуг. На этот раз терпение кончилось у Майки.

— На кой тебе сдались эти деревья с птичьего полёта? Кто на них будёт оттуда смотреть? Люди снизу смотрят! А если и случится какой злополучный парашютист…

— Один случай на миллион, — опять буркнула Луиза.

— …то и так будет счастлив, что приземлится хоть бы и на липу, не до придирок ему будет! И терновому кусту обрадуется, если глаза не выколет! На что хочешь спорим!

— Ладно, ладно, — всё так же нетерпеливо согласилась Боженка. — Это я так, на всякий случай. Нервируют меня эти заросли, да как-нибудь справлюсь. Я тут вспомнила… О чём это ты думаешь?

Майка на минуту выпала из общего разговора, впав в задумчивость. И неожиданно спросила:

— Чем она, собственно, так крутит? Мышцами?

Ни одна из присутствующих в мастерской дам ни на мгновение не усомнилась, что речь о Вертижопке. Больше всех о данной особе была информирована Анюта, которую словно прорвало.

— Да пропади оно всё пропадом! — сделала она отчаянное заявление. — Всякие там лояльность, приличие, благородство, дружба и всё такое прочее. Вот они у меня где сидят!

Бросив на произвол судьбы третируемые её начальницей сучья, ветви, отростки и целые стволы вместе с бережно разделяемыми частями кустов, Анюта пала на колени и извлекла с самой нижней полки в углу комнаты из-за толстенных старинных трудов по ботанике бутылку арманьяка. На три четверти полную. Подняла её вверх и продемонстрировала ёмкость собеседницам.

— Я специально звонила анонимным алкоголикам. В свободные от работы дни мне хватает четверти… И спрашивала: одна бутылка в месяц — это уже алкоголизм? Ответили, что нет, если в понедельник не опохмеляюсь. Я не опохмеляюсь, начальница не даст соврать. А на всякий пожарный здесь дубликат держу, мало ли что. Терпеть не могу этой гадости, но что поделаешь, дрянь ничем не заменишь…

— А я всегда говорила, — обрадовалась Майка, — что гадость!

— Согласна, — присоединилась к ней Беженка. — Но плюс в том, что меньше выпьешь. Я за рулём, поэтому только погляжу, и честное слово, без особого порицания.

— Я тоже…

— А я нет, — с ожесточением произнесла Луиза. — То есть я не за рулём и могу дёрнуть. Даже с удовольствием.

— Я вас и не заставляю, — горько заметила Анюта. — Вы не подумайте, мне не жалко, — добавила она поспешно. — Но я подкреплюсь, а то всухую мне плохо говорится… Если кто ещё хочет, пожалуйста, рюмки у меня тоже есть. Настоящие.

И правда, имелись маленькие коньячные. Анюта щедро налила и одну подвинула Луизе.

— Если хотите, расскажу, ведь мы целую вечность знакомы. Все восхищались, какой ловкий ребёнок, как на пружинах или будто резиновый, и надо ж такому случиться, цирк приехал. Я тут сокращаюсь, сама не помню подробностей, потом разное болтали. Она на два года старше… Но про цирк — важно, там был кто-то из их родных, скорее всего, акробат, и ещё один, из начальства, ну, понятно, семейственность. Когда в другой раз приехали, меня только иллюзионист интересовал, ну, что с кроликами из цилиндра и прочее, а её только акробаты. Они её и учили. А тот, что из родственников, шутки ради научил её пользоваться мышцами на заднице. Помню, как он лопался от смеха, ведь тогда она была восьмилетней девчонкой, а получалось у неё всё лучше. Остальное ей было по барабану, только задница!

Спохватившись, что без подкрепления говорится плохо, Анюта прервала воспоминания, схватила рюмку и одним махом проглотила половину. Весьма заинтересованная рассказом Боженка воспользовалась паузой.

— А что-то в этих мышцах есть, знаете ли, — задумчиво сказала она. — Я как раз об этом и вспомнила, да не успела поделиться. Вроде как на Жешовщине… или в окрестностях Перемышля… то ли ещё какой регион… Не, кажется, всё-таки в жешовском…

Повисло напряжённое молчание. Анюта замерла с рюмкой в руке, Луиза тоже. Обе так и не донесли отвратную гадость до рта.

— Прекрасно, жешовское, — согласилась Майка с некоторой долей нетерпения. — И что жешовское?

Боженка очнулась:

— Во всяком случае, тот угол страны, вниз и направо… Да почему «кажется»? Ничего не кажется, я своими собственными глазами видела!

— Чудненько. Может, скажешь, наконец, что ты видела?

— Да мышцы эти. Опять не так… Значится, вот… Выступление народного ансамбля того региона, я там была по культурной части, поскольку ухаживал тогда за мной один тип из министерства культуры, а может, я за ним, без разницы, тому уж лет десять будет, а то и все двенадцать, что уж теперь… Танцевали они, те девахи, и делали как-то так… я бы вам показала, да не сумею. Бюстом трясли. Начиная с плеч и аж до рёбер, и тот мой, от культуры, сказал, что одни только девахи того региона так могут. Другие коллективы тоже пробовали, даже похоже выходило, но любой, кто понимает, сразу видит — не то. Чтобы так уметь, надо в той степи родиться. Из чего вывод: у мышц — тоже свои заморочки, и задница Вертижопки очень даже может быть.

Присутствующие в молчании переваривали услышанное.

— Что может быть, мы все видели, — осторожно заметила Анюта. — А откуда что пошло, я как раз и рассказываю.

— Вероятно, у неё в этой области особые способности, как у тех девах из жешовского, — съязвила Луиза.

— Может, и способности. То есть, безусловно, способности. А дополнительные плюсы она начала замечать лет, эдак, в пятнадцать — любой парень реагировал, а некоторые и слюни пускали.

— Видок был, надо думать, чарующий, — похвалила Майка.

— Не знаю, какой он там был, но честно скажу: я ей завидовала, — призналась Анюта и тяпнула, что оставалось в рюмке. — В тринадцать лет в голове опилки. Я до седьмого пота упражнялась, но таланта не хватило, опять же брату сильно не понравилось, наподдал мне по заднице, да ещё и всей семье растрепал. Ох и издевались же надо мной! А её брат — больше всех.

Анюта оглянулась на бутылку, схватила её и долила себе энергично и с ожесточением, но на этот раз уже меньше. Всего-навсего полрюмки.

— А я и не знала, что тебе пришлось пережить столько расстройства, — посочувствовала Боженка.

— Пережила, слава богу, недолго продолжалось, у меня скоро прошло. Зато и налюбовалась я на все её выгибоны, на ком она только не тренировалась, в конце концов, доигралась — один её изнасиловал…

— Небось, долго ждать не пришлось? — выразила предположение Луиза как нельзя более доброжелательно и осушила свою рюмку.

Анюта поспешила налить ей снова, тоже изысканно, половину.

— Так как-то ловко умудрился, что ничего ей не сделалось, — поспешила успокоить Анюта. — Все даже удивились, ведь такие вещи быстро расходятся. Вот только у него, как отрезало. Перестал за ней бегать.

Майка прикусила язык, чтобы не выболтать мнение Зютека насчёт насилования Вертижопки, ведь Анюта напрямую подтвердила его слова.

— …Другие очень даже бегали, — продолжала свидетельница исторической биографии. — А она выбрала одного учителя, молодой был и красивый, я никому об этом не рассказывала… А сейчас скажу! Переспала она с ним по собственной инициативе, а у того совсем башню снесло, мозги набекрень встали, сама видела, ведь эта змеюка мне похвасталась. А ещё женатый! Страшно представить, чем бы это кончилось, но мужик в рубашке родился. Аккурат каникулы начались, тот на два дня в Краков съехал, просто жену отвозил и должен был вернуться, да ногу сломал. Так уж там со своей ногой и остался, у родни, а после каникул оказалось, что, во-первых, жена беременна, а во-вторых, закончил свою кандидатскую — со скуки, пока с ногой валялся, и получил повышение на замдиректора какого-то там лицея, где-то там. И выбросил Вертижопку из головы.

Завершив историю хэппи-эндом, Анюта с триумфом тяпнула ещё чуток.

— Наконец что-то оптимистическое! — вздохнула с облегчением Боженка. — А не пыталась она его «где-то там» достать?

— Пыталась бы, если б могла, — мстительно ответила Анюта — Да ей всего шестнадцать было, и семья на коротком поводке держала. Мамаша, отец, тётка и тот её брат. Батя, правда, алкоголик, глаза зальёт и скандалит, выпендривается, мол, всё чтоб по его было, мамаша сама не прочь развлечься, но по-тихому, а тётка из зависти, что племяшке проходу не дают, а не ей…

— А брат?

— Брат принципиальный, так над ним насмехались, что ему уже сил не хватало со всеми драться. А ей, во что бы то ни стало, хотелось быть профессоршей, а тем более замдиректоршей, и не слиняй тот тип вовремя, присосалась бы к нему, как пиявка. А и тогда и сейчас так глупа, что никакие сопутствующие обстоятельства ей и в голову не приходили.

— Какие обстоя… — начала было Боженка и не докончила. — Ага, ясно!

— Надо же хоть что-то иметь в голове, да и в себе, чтобы соваться к этим умственным, ведь так? — с горечью пояснила Анюта. — Вообще, я специально обращала внимание, чем выше уровень, тем хуже её штучки действуют, ну разве что при непосредственном контакте. А уж она-то постарается, не сомневайтесь, и нет такого мужика, которого бы на такое не потянуло.

— Попробовать разок, да? — прошипела Луиза.

Затем поднялась с табуретки, выпила коньяк до конца и со всей силы жахнула рюмкой об пол.

— Куплю тебе шесть штук, — пообещала она Анюте. — Прошу меня извинить…

И вышла.

— Ну? — осторожно произнесла Майка после продолжительного молчания, когда Анюта со вздохом уже извлекла из угла щётку с совком и приступила к ликвидации осколков. Инвентарь для уборки имел постоянную прописку в мастерской, поскольку там регулярно появлялась то свежая, то сухая растительность, оставлявшая много мусора. — В чём дело? Я могу узнать?

— Кофе водителям ещё не запретили, — гневно констатировала Боженка и поднялась со своего кресла за компьютером. — Раз она убирает, я заварю. Вот чёрт, могла бы и коньячку пригубить, всё равно ведь раньше полуночи домой не выберусь. Десять раз бы выветрился. Луиза — бывшая жена Зютека, которую Вертижопка развела. Ты разве не знала?

Майка была потрясена.

— Откуда?! Я и подумать не могла!

— А у меня из головы вон, — покаялась Анюта из-под стола. — Ослица беспамятная. Придётся прощения просить. Так здорово притворяется, будто ей всё равно, вот я и забываю, а тут ещё и того…

— Разрядилась — значит, не станет обижаться, — утешила её Майка. Сама же продолжала пребывать в потрясении. Да кто угодно потерял бы душевное равновесие, сравнивая Луизу с Вертижопкой. С одной стороны — сдержанная красавица, не только умная, но и талантливая, а с другой — один лишь исключительно подвижный элемент анатомии в человекообразной упаковке. Зютек действительно должен был спятить, а ведь производит впечатление человека на уровне и специалист отличный. Пусть и без гениальных озарений, но основательный и с фантазией, согласно проекту, и не спорит по пустякам. Как же он такую паранойю подхватил?

И тут она вспомнила о Доминике…

* * *

Доминик в нервах и тем не менее сияющий и счастливый уходил из дома.

Один знакомый уезжал на полгода в Канаду и оставлял на его попечение свою новую квартиру — две комнаты с кухней, слабо меблированные. Безо всякой платы, исключительно за присмотр, ну и, конечно, с покрытием расходов на свет, газ, воду, мусор и прочее. Доминик, имея в ближайшей перспективе райские минуты с Вертижопкой, пребывал в таком восторге, что все эти подробности из него так и сыпались.

Майка подождала, пока в глазах снова посветлеет и перестанет давить внутри, где у дам девятнадцатого века, как следует из литературы той же эпохи, находилось лоно, простиравшееся от шеи до колен. Давило тоже непонятно где, но и эту неприятность удалось превозмочь. Превозмоганию здорово способствовало воспоминание о Рождестве, которое прошло вполне сносно, вероятно, благодаря месту проведения праздников. Несмотря на обуревавшие его страсти, Доминик не осмелился требовать от Майки объяснять отсутствие сына в родительском доме в Сочельник.

И не только…

В уборке Майке помогала являвшаяся раз в неделю некая пани Веся, профессионал. Она доводила дом до блеска, относясь с уважением ко всем переменам, которые в нём заставала. Это повелось издавна, с того достопамятного дня, когда Майка установила в гостиной модель-образец пирамиды из всевозможной стеклянной посуды, а пани Веся пирамиду убрала к вящему отчаянию работодательницы. Больше помощница по дому никогда такой ошибки не совершала.

На семейные неурядицы пани Весе было глубоко начхать, и вообще она их не замечала.

Но праздники — совсем другое дело. Праздники требовали уважения.

Стоявшая в спальне раскладушка, застеленная и прикрытая пледом, пани Весе ничуть не мешала, стоит себе и стоит, значит, зачем-то нужна. Но в праздники ничего лишнего быть не должно, после может вернуться, а сейчас — вон.

За два дня до Сочельника во время последней уборки раскладушка исчезла.

Ирония или подарок судьбы, зависит от точки зрения, заключалась в том, что как раз в тот день Доминик успешно завершил чрезвычайно сложные статические вычисления. Хотя правильнее было бы их назвать мобильными, поскольку конструктивный элемент должен был выдержать необыкновенную подвижность. С переменными нагрузками.

Доминик такие задачи любил и вкладывал в их решение интуицию и душу. Он очень удачно забыл, что работает за деньги, и никакие отвратные обстоятельства не связывали ни сил, ни мозга. Показав высокий класс и чудеса математической гениальности, Доминик провёл испытание на модели, прошедшее на «ура». Результатом стало торжество, во время которого он даже выпил бокал шампанского, что было мелочью по сравнению с комплиментами в его адрес от восторженных коллег.

Модель двинулась, заходила ходуном, всё выдержала и послушно остановилась, целёхонькая и светящаяся от гордости.

— Deus ex machina, — произнёс торжественно и чуть ли не молитвенно Павел.

Все уставились на него, прямо скажем, туповато.

— Ты хотел сказать: perpetuum mobile? — поправил его Юрек.

— Spiritus movens, квадратура круга и теория квантов, — легкомысленно подвёл итог Стефан. — За здоровье Пифагора!

Именно тогда Доминик и выпил шампанского, которое ему совсем не нравилось.

В последние весьма напряжённые дни он почти забыл о Вертижопке. Обо всём остальном мире ему было гораздо легче забыть, поскольку остальной мир не лез нахально в мастерскую, вращая ягодицами. Но, в конце концов, он всё выбросил из головы, кроме успеха в любимом деле и за десятилетие ставшей столь привычной необходимости поделиться им с Майкой. Мозг работал, остальное на время притихло.

Ложась в тот вечер спать исключительно рано, в полночь, Майка не обратила внимания на отсутствие раскладушки, ведь, что ни говори, та не была постоянной деталью интерьера её дома. Вскоре она услышала знакомые шумы в прихожей и удивилась, что Доминик уже пришёл. Обычно он появлялся позже. Через несколько минут она удивилась ещё больше.

Гордый своими достижениями и успешным окончанием первого этапа работы, Доминик не заметил в знакомой спальне ничего необычного. Многие годы всё выглядело настолько привычно, что, начиная победный отчёт, он по своему обыкновению принялся скидывать с себя очередные части одежды, как это делал на протяжении всей супружеской жизни. Голоден он не был, зато устал и жаждал похвалы жены, которая отлично его знала и всегда понимала… Ну, и увенчания столь славного нового успеха…

Обалдевшая от неожиданности Майка похвал не пожалела, равно как и награды, и справилась с ролью любящей жены превосходно. До такой степени, что Доминик одурел окончательно и ничуть не хуже справился с ролью любящего мужа. Можно сказать: на «отлично».

И только на другой день сообразил, что натворил.

Изменил Вертижопке!

Майку сообщение мужа о смене места жительства не удивило, она заранее предполагала, что сделает Доминик. Забудет о супружеском эксцессе. Убедит себя, что это был достойный осуждения сон, да и сна-то, как такового, не было, не станет говорить с очаровательной нимфой об отвратительных вещах и вычеркнет событие из памяти. Основательно и бесповоротно. Это он может.

А она сможет ему напомнить. В нужный момент, не теперь. Пока пусть тешится своими наивными иллюзиями.

— В таком случае, — произнесла она сухо, — будь добр, объясни детям ситуацию с твоим местом проживания. Пока они ещё не заработали нервного стресса и не потеряли аппетита, но моя фантазия уже истощается, равно как и терпение. Пожалуй, теперь уже твоя очередь.

Доминик прервал сборы, что не было занятием крайне утомительным, поскольку складывал он только свои вещи, не трогая общих. Засомневался, дойдя до полотенца:

— Это домашнее или моё?

Майка охотно ответила:

— Твоё, конечно. Тебе его дети подарили на день рождения.

Опять дети! Доминику страшно хотелось избежать неприятной темы. Ведь он стремился быть абсолютно счастливым!

А Майка опять омрачает…

— Обязательно это делать сегодня? — спросил изо всех сил пытавшийся сохранить порядочность и одновременно раздираемый страстями и накручиваемый Вертижопкой супруг.

— Хорошенькая у тебя выйдет сказочка перед сном…

Ужас. Это был просто ужас! Ярость Доминика пряталась совсем рядом за дверью, а очередное отвратное принуждение вышибло эту дверь одним пинком, заставив хозяина зареветь, как разъярённый буйвол.

— Прекрати! Ты нарочно создаёшь невыносимые ситуации! Я тоже имею право!

«Невыносимые ситуации я тебе ещё создам», — мстительно подумала Майка, но вслух не сказала. Впрочем, Доминик и так бы не услышал, поскольку продолжал реветь очень длинное и крайне невнятное предложение, из которого следовало, что Майка третирует Вертижопку, а Доминик обижен самим фактом существования детей, опять же он не потерпит, чтобы детей у него отбирали, равно как и всучивали насильно.

Зная отлично своего муженька, Майка понимала, что после такого долгого и громкого высказывания он быстро сдуется и малость успокоится. Что и требовалось. И оказалась права.

— Ты же понимаешь, мне очень трудно, — признался Доминик, чуть охолонув и сменив ор на извиняющийся тон. — Я надеялся, что ты мне всё-таки поможешь. Мне же не на кого рассчитывать.

Чем и добил Майку. Она почувствовала непреодолимое желание одновременно разбить голову об стену, броситься Доминику на шею, заливаясь слезами, чтобы утешить и приласкать несчастного мальчика, надавать ему по роже так, чтобы выбить всю дурь, выскочить в окно…

Одно она знала точно, что вышла замуж за идиота, чтоб ей пусто было, и упорно этого идиота любит.

Её чувства к Вертижопке тоже совершенно определённо кристаллизовались.

— Ради детей… — прохрипела Майка, и в этот момент вернулись дети. В распрекрасном настроении.

Не то что детям, даже собаке не удалось бы разнюхать, что творилось между супругами. Работа. Важная работа. Нечто экстра. Это понятно без лишних объяснений. Мама выглядела усталой, что тоже не удивляло, брат с сестрёнкой видели, как она работает по ночам; отец сиял, полный энтузиазма — заказ на троих. Дети знали его сослуживцев, пана Юрека и пана Стефана, иногда были свидетелями их служебных совещаний в неформальной обстановке, всё сходилось. Опять же понятно, что вся компания вместе с оборудованием никак не поместится у них дома, а работу предполагалось выполнять вне официальной мастерской, поскольку заказ частный. Поэтому пришлось снять особое помещение, и папа будет появляться дома по-разному, точно сказать нельзя, возможно, редко. Ничего не поделаешь, потерпим.

Желания биться головой об стену и надавать Доминику пощёчин вышли у Майки на первое место. Поэтому она поспешила покинуть спальню, оставив мужа с его идиотскими сборами, и выманила детей на кухню крайне вредным ужином: оладьями с вареньем и взбитыми сливками. Майка умела соорудить это блюдо за десять минут, а необходимые ингредиенты дома имелись. Начало таинственной отцовской работы дети восприняли как суперклёвое.

Майка не проревела всю ночь. Не проревела даже часть ночи — решила, как минимум, сохранить лицо. Не стала также глотать никакой химической дряни для успокоения. Хряпнула только коктейль из лечебных травок на основе валерьянки, после чего воняла так, что могла привлечь котов со всей округи. Зато помогло.

Подоплёку переезда Доминика она узнала уже на следующий день.

* * *

— Просто счастье, что в этой стране существуют оранжереи и парники, — мрачно заявила Боженка, внимательно изучив, куда садится, поскольку Майка упрямо торчала за своим компьютером. — Мне бы никто не верил, что намечаю план посадок, когда кругом снегу по колено, а так растения оказывают мне любезность и растут в оранжереях. Я тебе от души советую, доставай сразу всю жидкость, какой располагаешь, и плевать на моё авто, пропади оно пропадом.

Майка молча поднялась и вскоре вернулась с большим подносом.

— Закуска из разных сыров тебя устроит? — спросила она сухо. — Мне сейчас не до разносолов.

— Чёрт с ней, с закуской. Как ты держишься, не пойму, — похвалила подругу Боженка, — как тебе удаётся?

— И кто меня спрашивает — ботаник! От меня уже не разит?

Боженка была знакома с лечебной микстурой. Понюхав внимательно, она снова похвалила Майку, уселась поудобнее и достала сигареты.

— Лей что попало! — велела она хозяйке. — Сейчас всё тебе расскажу, а то лопну. Как Анюта.

Майка на мгновение перестала откупоривать коньяк:

— Анюта лопнула?

— Почти. Ты лей, лей! Не успела — с места в карьер начала делиться. Оказывается: то, что мы раньше слышали, это так, ерунда, кротовина по сравнению с действующим вулканом. Ни на минуту рот не закрывала, вышвырнула из мастерской дорожника, приходил что-то согласовывать, даже не знаю, что. Зато знаю, что Доминик вчера съехал. Ведь съехал?

— Точно.

— Вертижопка.

Майка вновь застыла с бутылкой в руках. Боженке она уже налила, себе ещё нет. Участие Вертижопки сомнению не подлежало, эка новость, откуда же тогда в Боженкином голосе столько мрачного торжества?

Подруга подкрепилась коньяком и отреагировала на вопросительный взгляд Майки:

— Гадость. Вот что я тебе скажу: этот переезд коварно подстроила Вертижопка. Мало того. Тот тип, что уехал, — какой-то знакомый Анютиной родни, а эта вертлявая гнида по чистой случайности узнала об его отъезде. И воспользовалась.

Майка перепутала руки и поднесла ко рту ту, с бутылкой, оставив нетронутой рюмку. Хлебнув основательно из горла, она продолжала молча взирать на Боженку. Та сделала второй глоток, посолиднее, и посоветовала хозяйке:

— Ты лучше себе налей.

Майка с отвращением вздрогнула, послушалась совета и поставила бутылку на письменный стол.

— Вот дрянь. Давай, дальше рассказывай, чувствую там ещё много неприличных подробностей. Хотя Анюту и так уже можно понять.

— Ещё бы. Вообще трёпа было много, потому как тот тип — деревщик, понимаешь, специалист по дереву…

— Столько-то я пока понимаю, — саркастически заверила Майка и, наконец, села.

— Молодчина. Он на полгода едет куда-то на север в их леса и будет там что-то делать. Вроде есть у них такая машина, что въезжает в непролазную чащу, спереди валит лес, а сзади готовая мебель вылетает. Не скажу, может, уже и олифой загрунтованная, но навряд ли. Очень вероятно, что всё это вообще сказки, только он страшно переживает, отсюда и столько болтовни, а Вертижопка с ним малость знакома. Какая ни на есть, но она не глухая. По секрету от Анюты до него добралась, и оказалось, что тот знает Доминика. Глянь-ка, у меня уже пусто…

Майка встала и подлила Боженке.

— Интересно, откуда, — проворчала она.

— Какая-то история с бумажником. Ты в курсе? А то Анюта не очень.

Майке не пришлось долго рыться в памяти:

— А! Знаю. Парень уронил на улице бумажник. Доминик это видел, но сделать ничего не мог, потому как стоял на светофоре, на красном, но всё-таки успел поднять раньше других и потом гнался за растяпой на мотоцикле, причём тот дуралей пошёл по улице с односторонним движением против течения. Пришлось Доминику бежать за ним. Догнал-таки, а потом вместе мчались назад, поскольку тот, во что бы то ни стало хотел Доминика отблагодарить, а мой бросил мотор, только ключ вынул. Всё равно, что открытую машину оставить, да ещё и стоянка там запрещена. Так и познакомились, но знакомство так, шапочное.

— А Вертижопка постаралась сделать его более тесным. Тут Анюту совсем стала злость душить. Вишь ли, эта шлюха ей похвасталась, какая она умная и ловкая. Покрутила задницей перед носом мужика, тот разведённый, не прочь попробовать новых ощущений. Попробовал, а уж она постаралась. Анюте сообщила, а сама от гордости чуть не лопалась, что давно так не напрягалась, чуть ли не больше, чем в начале с Домиником, ты уж извини…

Майка ничего не сделала, но хватило её выражения лица. Боженка даже испугалась на минутку, но тут же пузатой рюмкой добавила себе храбрости. Затем помахала пустой посудиной:

— Смотри-ка, пьём эту мерзость и пьём, а она всё не кончается. В смысле в бутылке. И впрямь экономное какое пойло…

Майка долила и ей, и себе, благодаря чему экономить стало почти нечего.

— А мы всё трезвые, аж противно, — печально добавила Боженка.

— Сильные эмоции снижают действие алкоголя, — бесстрастно произнесла Майка — Вероятно, мы испытываем сильные эмоции.

Сознание того, что ей известны Вертижопкины методы уже, так сказать, с двух сторон, от Зютека и Анюты, очень подняло ей настроение. Майка была уверена, что знает и дальнейшее, и не ошиблась.

— Похоже, сильные эмоции испытал тот растеряха с бумажником, — желчно продолжала Боженка. — Башню ему снесло…

— Ага! — не сдержала триумфа Майка.

— …сперва даже хотел отказаться от командировки в Канаду, но аж в такое помрачение рассудка я ни в жизнь не поверю, ведь и у мужчин есть черты человека…

— Млекопитающего. Черты млекопитающего высшего порядка.

Боженка помолчала.

— А я и вправду думала, что мы трезвые, — сказала она через некоторое время весьма осторожно и с обидой.

— Не боись, трезвые, — успокоила её Майка. — Это я с научной точки зрения подхожу. Глухарь глохнет, правильно? Ты это лучше меня знаешь.

— Я даже знаю, что глухарь не млекопитающее и уж никак не высшего порядка…

— Но мы-то — женщины, согласна? Я, во всяком случае, таковой себя чувствую, двоих детей родила, как-никак…

— Холера. Пожалуй, и мне пора…

— А Вертижопке удалось нас оболванить. Может, по-другому, а всё же. А значит, кто глухарь против нас? Никто, птичка. И нечего от мужчины слишком многого требовать.

Боженка с некоторым трудом усваивала новоприобретённые знания.

— В этом ты права, не спорю, тем более что у Вертижопки получилось на «ура». Заявила, что больше не даст, пока дело не устроится по её желанию. Тот попробовал взять её силой, парень оказался энергичный, но потом признался, крайне разочарованно, что с таким же успехом мог насиловать резиновую куклу из секс-шопа… Как бы там ни было, в итоге этот растяпа на всё согласился и даже сам предложил Доминику присмотреть за его квартирой, причём о Вертижопке ни словом не заикнулся, такое она условие поставила. Доминик, не будь лопух, ухватился за оказию, ты меня опять прости, но я не удивляюсь…

— Не переживай, я тоже.

На странное удовлетворение, прозвучавшее в Майкином голосе, Боженка внимания не обратила:

— И понятия не имеет, какова в этом роль Вертижопки.

— А тому «канадцу» она, в конце концов, дала?

Боженка фыркнула так, что чуть не поперхнулась остатками коньяка:

— Чёрта лысого дала. Промурыжила чуть ли не до отлёта самолёта и пообещала, мол, «когда вернётся…» Улетел, по слухам, в крайнем озверении.

— Ерунда, пройдёт. Погоди-ка, не пойму я, как мне к этому относиться, радоваться или нет?

— Я бы не радовалась, — проворчала Боженка, немного подумав.

— Наверно, ты права…

Боженка вдруг оживилась:

— Слушай, это же ещё не всё, дальше будет хуже. Давай разделаемся с отравой, я раскрою страшную тайну, и потом можем попробовать что-нибудь полегче.

В ожидании эффектного финала Майка оглядела батарею спиртного. Финская водка, ореховая настойка, белое и красное вино, виски и лимонная водка домашнего производства. Боженка не сводила внимательных глаз с бутылок.

— На фига ты ореховку купила? — удивилась она.

— Ничего я не покупала — подарили, даже не помню, кто и когда. Говорят, она полезная.

— Так-то оно так, но горькая.

— Из всего этого вино самое лёгкое…

— Слишком благородный напиток под Вертижопку, жалко переводить. А это… это та лимонная, что Доминик делал года три-четыре тому?

— Она самая.

— Её тоже жалко. Не! Предлагаю всё-таки перейти на финскую. Чистая, без затей, легко доступная. И холодная.

Майка не возражала. Поставила бутылку в стеклянный термос и засыпала колотым льдом. После чего вернулась на своё любимое место, взяла рюмку с остатками коньяка и поглядела на Боженку.

— Ну, — произнесла она с особым нажимом.

— Ну, так эта обезьяна недоделанная всё специально подстроила.

— Что подстроила?

— Как что, уход Доминика из дома!

Майке понадобилось некоторое время, чтобы упорядочить в голове общий смысл услышанного. Вроде всё понятно, но что-то не состыковывалось.

— Скажи-ка ещё раз. И поподробнее.

Переполненная благими намерениями Боженка немедленно начала набирать обороты и перво-наперво прикончила свой коньяк.

— Сама призналась, её аж распирало от успеха. Анюте так прямо и заявила, дескать, «та дура позволила увести у себя Доминика»… Слушай, я ведь тебе глаза не открываю, ты же в курсе, что Доминик… того…

— В курсе, в курсе, про Анютины надежды ты уже доносила, — успокоила Майка подругу и тоже избавилась от остатков коньяка. — Ты не стесняйся, по этой части ничего хуже уже быть не может. Анюта теперь для меня — семечки.

Воспоминание о супружеской ошибке Доминика наполняло Майку, с одной стороны, блаженством, а с другой — злорадством, и в эту минуту ей и в самом деле казалось, что ничего страшного быть не может.

— Вот и ладненько, — продолжала Боженка, — тогда поймёшь, что эта блоха кручёная и впрямь оказалась умнее Анюты. С самого начала крутилась, как вошь на сковородке — или кто там крутится? — в общем, сделала всё, чтобы выгрызть Доминика из дома. Потому как, пока он живёт с тобой, нет уверенности… В любой момент можешь его одурачить, заморочить, одурманить и у неё, сиротинки бесприютной, отбить, так сказать, назад. Пробовала его накрутить, чтобы тебя выгнать и квартиру отобрать, да он не согласился. Говорил, что твоя, унаследованная…

— Правильно говорил.

— Это я и без тебя знаю. Что-то у меня в горле пересохло, давай то, что полегче.

— Упьёмся, — предостерегла Майка, вынимая изо льда водку.

— Даже если — что с того? Опять же сама говорила, что эмоции нейтрализуют алкоголь, а у меня — одни эмоции. Не знаю, как у тебя…

— У меня тоже. Ладно тебе, не отвлекайся от темы.

Боженка вздохнула с облегчением, съела кусочек сыра и продолжила доклад:

— Ну, раз он не соглашался, она сама взялась за дело. По всем направлениям почву зондировала, и пожалуйста — не зря говорят, дуракам везёт, — надыбала этого простофилю с бумажником. А поскольку тот сам считал Доминика зачеркивающим доверия, этой уховёртке и уговаривать особо не пришлось. Похоже, ей больших усилий стоило уломать Доминика: он всё «то ли сомневался, то ли что» — по уверению Анюты, Вертижопка на этих словах всю рожу скривила, поморщившись. Так Доминик хотел съехать или нет?

Только сейчас впервые Майка серьёзно задумалась и взглянула на ситуацию как: бы со стороны.

А ведь Доминик из дома-то особо не рвался. Странно. В конце концов, если бы им двигали мощные желания, мог бы снять номер в гостинице, не одни «Ритцы» в Варшаве стоят, есть и подешевле. Вообще мог бы чего не то найти, да не похоже, чтобы искал. По сути, ему и так было удобно, в чём он, кажется, не отдавал себе отчёта.

Майка поделилась своими соображениями с Боженкой, которая в качестве информационного сервиса явно заслуживала благодарности и доверия. Подруга однозначно встала на Майкину сторону и делилась новостями без колебаний и промедлений:

— Вот я и говорю: всё сходится, источник заразы — Вертижопка. Смотри-ка, на первый взгляд овца овцой, а упрямая, что твой баран. Если бы урод с бумажником не умолял твоего помочь, тот и не переезжал бы вовсе, это я тебе говорю! Не мешало бы Доминику подсказать, кто ему квартирку подсуропил и какой ценой. Как думаешь?

— На меня не рассчитывай, — с горечью отрезала Майка. — У меня скорей рука отсохнет… то есть язык… чем я хоть слово вякну. Охота Доминику в навозе по уши сидеть — его дело. Интересно, удастся ли ему когда отмыться? Чушь несу. Даже пытаться не станет, сам себя убедит, что и мыться не надо, поскольку о навозе слыхом не слыхивал.

Боженка опять поёрзала в кресле. Сей предмет меблировки был просторным и весьма подходящим для особы с лишним весом, но мягко в себя погрузиться не давал. Это было кресло старинное, резного дерева, щедро обитое, с мягкой спинкой и подлокотниками, но устраиваться в нём приходилось самому, кресло не подлаживалось под пользователя. Зато имело то преимущество, что с него легко было встать.

Правда, Боженка пока вставать не собиралась.

— И пожалуйста, как гладко пошла после той едкой отравы, — похвалила она водку. — Если уж напиваться, то по мне лучше этим.

— Прямо завтра куплю сардины, шпроты и вообще всё, что под руку подвернётся, — отчаянно заявила Майка. — Ни в чём себе не буду отказывать! Сало куплю и сама смалец сделаю.

— Сделай, — согласилась Боженка. — Чёрного хлеба не забудь… Погоди, а детям что дашь? То же, что и нам?

— Домашние пельмени, — отрезала Майка. — Для детей у меня еда всегда есть, можешь не беспокоиться.

В нетипичной трезвости обеих приятельниц ничего странного не было, несмотря на регулярное злоупотребление высокоградусными напитками. Во-первых, обе по воле случая были мало восприимчивы к алкоголю, во-вторых, не хлопали рюмку за рюмкой, а пили понемножку, только время от времени подкрепляясь капелькой, тем более что коньяка и в самом деле терпеть не могли, а в-третьих, основательно закусывали жирным сыром, не забывая о минералке. Боженка подумала и выдвинула предложение:

— Если ты не против, я могу это устроить. С Анютиной помощью, к примеру. Они с Домиником нормально общаются, он с ней вежлив и мил, она отвечает тем же, а внутри, говорит, аж ёкает… Вот и могла бы с ним парой слов перекинуться — каким таким макаром Вертижопка завладела жилищем этого недотёпы с бумажником… Кстати, ты случаем не знаешь, как его зовут?

— Понятия не имею. Не запомнила.

— Ну ладно. Доминик должен знать… И как его обдурила своей задней услугой. Насколько мне известно, Доминик жульничества не любит?

— Категорически не выносит.

— Вот именно. Ну, что скажешь?

Майка хранила молчание, потягивая водку и закусывая минералкой. У неё не было уверенности, есть ли смысл снимать бельмо с глаз Доминика как раз сейчас, да и вообще она сильно сомневалась, что кому бы то ни было, имей он хоть ангельские крылья, удастся такой финт. Закрывать глаза на очевидные вещи её любимый болван умел, как никто другой.

Разгорячённая Боженка с недопитой рюмкой в руке ждала ответа.

— Погоди, не торопи меня.

— Ты о чём мозгуешь?

— Понимаешь, до меня только теперь дошло, что если б не эта овечья падаль, Доминик никогда бы так не лопухнулся. Видишь ли… тут такое дело… Как бы тебе помягче и поприличнее…

— Разрешаю и неприлично, простыми солдатскими словами.

— Таких слов ни в одной нормальной армии не употребляют и даже знать не знают. Так вот… Доминика никогда ни на какие эротические выгибоны не тянуло — всякие там извращения и прочее. Сопляком ещё информацию раздобыл, не без того, просветился и остался отнюдь не в восторге. И угораздило же его теперь вляпаться…

— Хочу заметить, что Вертижопка существует в единственном экземпляре, — сухо прервала подругу Боженка. — Я ни от кого не слышала, чтобы кто-нибудь на такое извращение где-то ещё напоролся. Трепались, правда, о профессиональном танце живота, но сразу признавали: совсем не то.

— Вот именно. Влип в порядке исключения. И по уши…

— По уши, по уши, впечатлился сильно и хочет добавки!

— То-то и оно. А раз уж помещение нашлось, зловредная поганка окажет благосклонность…

— А если не окажет?

Майка задумчиво покивала:

— У Доминика есть достоинства, не спорю, но до святого Франциска ему далеко. И до Симеона Столпника тоже. Ты слышала о сдержанном жеребце или бугае в кругу разохоченных дам своего вида?

Боженка отрицательно покрутила головой:

— Наоборот, слышала о быке, который вышиб в хлеву ворота, и все разбежались…

— Не будем требовать слишком много. Я рассчитываю на самые примитивные ссоры, Вертижопка глупа и может переборщить с капризами.

— А если нет?

— А если неееет… — Майка малость растянула слово. — Вот я и думаю… Если нет… Тогда одно из двух. Или ему надоест, ведь для Доминика женщина — тоже человек, а в человеке должен быть полный набор анатомических элементов, а не всего одна деталь… А кстати, каким чудом Анюте удаётся беседовать с Вертижопкой? Та откровенничала с помощью обычного человеческого языка?

Боженка возмутилась так, что выплеснула остатки жидкости из рюмки себе на грудь:

— Тьфу, пропасть! Да ты что! Хорошо, что не сладкое, само высохнет, только жалко, подлей мне, пожалуй… Где Вертижопка, а где нормальная речь! Но Анюта её знает и умеет с ней общаться. Вертижопка говорит лишь «да» или «нет», изредка может ещё слово посерёдке вставить, обозвать «дурой» или «недоделанной» тоже сама в состоянии. Важно, что Анюте удаётся задавать правильные вопросы. Вообще Анюта считает, что инквизиция ей теперь, после разговоров с Вертижопкой, в подмётки не годится — закоренелых преступников может допрашивать, профессиональных шпионов и кого только хочешь. Наловчилась уже, как-никак с детства знакомы.

— Доминик любит обстоятельные беседы, — заметила Майка, и погода вокруг неё начала как бы меняться. Тучи посветлели, поредели и нехотя признали, что где-то там за ними существует солнце. Даже сам воздух стал легче.

Боженка некоторое время с интересом наблюдала сие явление, не понимая, правда, его природы, но воспринимая как явно положительное. Затем вспомнила, что Майка так и не досказала начатого:

— Ну ладно. А или что?

— Что — «или что»?

— Ты сказала: «или ему надоест, или…» Или что?

Майка молчала уж очень загадочно.

— Или… — наконец произнесла она. — Вот именно. Или. Больше Боженка так ничего и не узнала.

И снова финская осталась едва початой. Спрашивается, разве это можно назвать настоящим злоупотреблением?

* * *

Майка решила.

Вертижопка начала войну за Доминика без его ведома, а тем более согласия. Уработалась вдрызг, вогнала этого беззаботного дебила в какую-то маниакальную паранойю и своего добилась.

Ну почти. Пока не до конца.

И независимо от того, как этот конец будет выглядеть, отомстить ей надо. Обязательно. Из чувства элементарной справедливости.

Приняв окончательное решение, Майка предалась размышлениям.

У Вертижопки было только одно оружие. И это оружие требовалось выбить у неё из рук.

Впрочем, руки отношения к делу вообще не имеют…

А следовательно, объектом мести должна была стать агрессивная задница.

Лучше всего Майке думалось за работой. Занятые глаза и руки сотрудничали друг с другом в полном согласии и без участия мозга. Устройство же в голове могло спокойно заняться своими делами.

Было совершенно очевидно, что отвратные задние фрагменты Вертижопка приводила в движение при помощи мышц. Силу воли Майка сразу исключила. Глядя попеременно то вдаль, то на лист ватмана перед собой, она принялась вспоминать всё, чему научилась по анатомии ещё в школе. Оказалось до неприличия мало, поскольку в их школе биология находилась почему-то в загоне, опять же многие годы эта самая анатомия была Майке без надобности. В итоге единственное, что осталось в памяти, это прочная уверенность, что у человека имеется тридцать два зуба. Во всяком случае должно иметься.

Существует где-то вроде как двуглавая мышца. В руках, в ногах? Вообще есть мышцы гладкие и те, другие какие-то, как же их… без разницы, перекрёстные. А может, полосатые?

Нет, не так. Двуглавая мышца, как из самого названия следует, это бицепс, а бицепс — это рука. Значит, в случае Вертижопки в расчёт не принимается.

Что движет ягодицами?

Нет, стыдно быть такой дремучей! Майка не выдержала, бросила своё рабочее место и достала энциклопедию. Откуда вычитала, что такое анатомия и когда в этой области совершались первые открытия, что, к сожалению, новостью не являлось. Тогда попробовала найти ягодицы, но в учёной книге имелись только ягоды, что ничуть не продвинуло вперёд её изысканий.

Кажется, существуют ещё сгибатели и разгибатели… Хотелось бы знать, которые из них сидят в ягодицах?

Напряжённые размышления были прерваны грохотом на лестнице, коротким вскриком и стоном. Затем стало тихо.

В пять секунд Майка оказалась под дверью. Две секунды ушло на подслушивание, не будет ли ещё каких звуков, но больше времени она уже не теряла. Грохот был основательный, раз услышала его, находясь в противоположном конце квартиры, но особо тревожной казалась тишина. Господи, кто-то упал с лестницы и убился, раз так страшно молчит!

Она открыла дверь, и выяснилось, что почти угадала. На площадке головой на последней ступеньке лежала молодая женщина, но живая. Видно было, что жива, дышала, слегка постанывая.

Не вступая с ней в разговоры, Майка кинулась за мобильником. «Скорая»! Хочет жертва получить медпомощь или нет, она её получит, такого полёта с лестницы ни один позвоночник не выдержит… О, точно, ещё один элемент человеческой анатомии — позвоночник! Ещё парочка несчастных случаев, глядишь, доберёмся и до мышц задницы…

«Скорая» без возражений приняла вызов, спросила фамилию. Майка с разбегу назвала свою, возраст…

— Не знаю, сколько ей лет, я вообще её не знаю, мне кажется, молодая, жива, жива. Дышит, но не говорит… Что? А, говорит, что говорит, только очень слабо. Ясное дело, не буду её трогать, разве я по телефону кажусь идиоткой? А может, ей хоть полотенце под голову подсунуть, ведь на ступеньке лежит…

— Полотенце разрешили, но осторожно, — сообщила Майка жертве. — Сейчас вернусь.

Схватила махровое полотенце из ванной, свернула и аккуратно вложила между краем ступеньки и пострадавшим затылком, практически его не потревожив. Жертва упорно пыталась общаться — шёпотом, достаточно разборчивым, хоть и тихим.

— Як вам пришла. Шеф велел мне встретиться с вами лично…

— И лестницу изучить? — рассердилась Майка. — На кой чёрт вы шастали туда-сюда по лестнице? Вы же сверху сверзились!

— Этажи перепутала. Он из Швеции…

— Кто?

— Шеф.

Майка попыталась было найти связь между Швецией и варшавской лестницей, но быстро от этой идеи отказалась. Женщина самым очевидным образом пользовалась случаем и вела с ней деловые переговоры.

— Супермаркет. Весенняя экспозиция, сменяемая раз в две недели. С выездом. Вы согласны?

— И где это? Швеция большая.

— Стокгольм… Он оплачивает самолёт…

— Такой расточительный? Или у него какой интерес?

— Хочет переплюнуть Париж… — доверительно прошептала жертва и застонала от боли.

Деловая беседа на лестничной клетке оказалась чрезвычайно интересной и поразительно плодотворной. Ещё до приезда «скорой» Майка успела как дать согласие на крайне соблазнительную, хоть столь же обременительную работу, так и познакомиться с собеседницей. Данута Мартенсон, в девичестве Зентек, сообщила, что её сотовый разрядился, поэтому она и моталась по лестнице вместо того, чтобы позвонить. Дамы почти подружились, что, как оказалось, имело весьма далекоидущие последствия, поскольку деловые переговоры вела бизнес-вумен, пани Данута Мартенсон, а поминутно ойкала и стонала принцесса на горошине. Правда, из Швеции, а не из Дании, но всё равно скандинавская.

— Разрядился? У вас что? «Нокия»? У меня тоже, моя зарядка должна подойти. Сейчас подключу и привезу вам в больницу ещё сегодня.

Укладывая на носилки постанывающую пациентку, «скорая» выразила удивление, почему так пусто. Всего один человек, а где толпа зевак, где соседи?

— Люди на работе, дети в школе и в саду, — объяснила Майка. — Так народ подобрался, что четыре этажа одного возраста, а две бабушки в это время, как всегда, в магазинах.

— А вы?

— А я тоже на работе, только половину своей работы дома делаю. Творческую, в смысле концептуальную. А уж потом перехожу к практическому исполнению и превращаюсь в грубую рабочую силу. День ненормированный, а сейчас и вовсе поеду с этой женщиной, у неё, похоже, никого здесь нет, только где-то там…

— В Гданьске, — охнула заезжая принцесса. — И в Стокгольме.

— А позвонить вы не можете?

— Не помню телефоны…

«Скорая» перестала косо поглядывать и отбросила возникшие было подозрения, что Майка столкнула с лестницы соперницу. А ведь столь соблазнительная концепция с самого начала витала в воздухе. К величайшему сожалению, пришлось от неё отказаться.

Из-за поздних возвращений Доминика организацию домашнего быта Майка довела до совершенства. А потому всё успела: оставила лестничную жертву в больнице на обследовании, впустила домой детей, согласовала, что надо с кем надо, забрала зарядившийся мобильник, оставила детей в подходящей компании, осчастливив их сообщением, что, вне всякого сомнения, ещё в этом году купим машину. Ради семейного авто дети готовы были проявить просто чудеса послушания.

В больнице чудес, особенно по части вежливости, ожидать не приходилось.

— Никаких переломов, — информировала Майку старшая медсестра таким обиженным тоном, будто та подрядилась обеспечить тяжёлую контузию и не сдержала обязательства — Сильный ушиб копчика и лёгкое сотрясение мозга. Без кровоизлияния. Множественные гематомы.

Майка в последний момент успела ухватить её за полу халата:

— Как долго ей придётся здесь лежать?

— Три-четыре дня. Завтра доктор скажет. — Вырвала халат из хищных когтей и сбежала.

На больничной койке лежала особа, единая в двух лицах: исстрадавшаяся сказочная принцесса и разъярённая Данута Мартенсон. Окончательно перемешавшиеся.

— Они меня доконали! — в слезах стенала принцесса. — Шевельнуться невозможно: дерёт, жжёт и жутко болит! Пролежни! — яростно рычала Данута. — Это не врач, а дегенерат какой-то. Пролежни выдумал, чтоб он ими подавился, за день появились у меня, что ли? — И опять принцесса: — Конский пластырь мне прилепили эти дурищи и сорвали вместе с кожей, это невыносимо, повернуться не могу, сделайте же что-нибудь! Не могу я лежать на спине! — в бешенстве заорала Данута. — Дайте мне подушку, такую круглую, для почек, наверняка у них есть, должна быть!

Майка энергично вмешалась в дело. Две насмерть перепуганные медсестрички, молоденькие девчушки, бормотали что-то о предписаниях, отсутствии предписаний, противоречащих друг другу предписаниях, отсутствии всего, а под конец рванули в разные стороны и скрылись из виду. Майка отправилась на поиски компетентного персонала, чувствуя, как в ней нарастает ощущение безнадёги, а параллельно озверения.

На помощь пришёл счастливый случай. Она неожиданно наткнулась на знакомую медсестру Беату, с которой тесно познакомилась и даже сдружилась десять лет назад, когда нуждавшаяся в медицинском уходе бабушка упёрлась, что хочет умереть дома, в своей постели, что ей и удалось. Бабушка была со стороны отца и к невестке относилась неприязненно, а папа, единственный её сын, в сиделки не годился. При виде больной у него всё летело из рук. Оставалась внучка. Именно эта бабушка и оставила Майке квартиру.

Беата моментально разобралась в ситуации, подкладной круг обеспечила незамедлительно, по ходу дела осмотрела болячки принцессы, огляделась вокруг и высказалась:

— Я здесь случайно, работаю в полостной хирургии. Кто эту девушку так уделал и, хотелось бы знать, зачем?

Майка уже тоже кое о чём догадалась:

— Те две дурынды, вон там, в углу, теперь, похоже, ругаются. Какой-то коновал ей пролежни выдумал, а они выполнили процедуру, да что-то, мне видится, не слишком удачно. Старшая сестра разговаривать не желает, сбежала и где-то прячется.

— Погоди-ка. А эта пациентка давно лежит?

— Сегодня в обед привезли.

— А до того?

— Что «до того»?

— Где лежала и сколько?

— До того лежала у меня на лестнице не больше получаса. Довольно быстро приехали.

— А-а! Это от твоей лестницы у неё пролежни. Понятно. Дай-ка я с ними поболтаю…

Две перепуганные девчушки от Беаты сбежать не успели. Со слезами на глазах обе признались, что так старались выполнить предписание руководства..

— Откуда вы эти пролежни взяли? — сурово допрашивала их Беата.

— Убегайло сказал…

— Только взглянул и сказал…

— И сразу ушёл…

— Что это за Убегайло такое? — с подозрением спросила Майка.

— Врач, — с горечью буркнула Беата.

— Доктор Убегайло, — одновременно с ней ответила одна из медсестёр. — Фамилия у него такая.

— Говорят, что из-за фамилии так быстро смывается, — не утерпела вторая.

— Он прописал пластырь?

— Нет, это не он. Это старшая сестра. Мол, чего мы ждём, сонные тетери, пластыри от пролежней в аптечке…

— А кто отрывал?

Девчушки переглянулись, и у них на глазах опять выступили слёзы.

— Ну, мы… Примчалась опять через два часа, скандал устроила, мол, убрать это, снять немедленно, дуры мы набитые и вообще…

— И всё скорей, скорей, а оглядывалась, будто боялась, что доктор увидит…

— Как раз уже обход начинался…

В последних словах отчётливо слышались язвительность и мстительное удовлетворение. Было очевидно, что девчушки не слишком любили старшую медсестру своего отделения. Впрочем, Майку это совсем не удивило.

— И таким образом вы содрали ей всю кожу с одной ягодицы и половину со второй, — безжалостно констатировала Беата. — Поздравляю. Если она не подаст на вас в суд… Помоги, а? — резко повернулась она к Майке. — Она имеет право, а у нас, господи, денег совсем нет! Кто будет платить? Эти две балды? Та мегера, старшая по отделению? Тот придурок Убегайло? Или министерство со страховой компанией в придачу? Как же, держи карман, пациенты заплатят!

Где-то у них за спиной принцесса издала душераздирающий стон, хотя минуту назад Данута на шведском вела энергичную беседу по сотовому. Не иначе, как попробовала повернуться. Она не прислушивалась к тихому диалогу неподалёку, поскольку занималась устройством служебных и личных дел и совсем забыла об осторожности.

А в Майке вдруг как солнце сверкнуло. Только сейчас до неё дошло, что она видит и слышит. Ягодицы! Задница! Вертижопка с противопролежневым пластырем на заду… Вот это находка!

— Нет, — заявила она уверенно. — Не подаст. Я им сделаю такую экспозицию, что вся Скандинавия сдохнет от зависти, всё это будет её заслугой, и шеф её озолотит! Только умоляю, вытащите её из этого дерьма!

— Сделаем, — пообещала Беата. — Когда дежурство сестры Марты?

Перепуганные девчушки усердно отвечали, перебивая друг друга:

— Сегодня кончилось в два. Только благодаря ей эту пани взяли на обследование и всё сделали…

— Но она была с ночной и ушла…

— Завтра утром точно будет и наверняка займётся. Сестра Марта — просто золото. Ангел!

— Не то что эта гарпия…

— Отлично, я с ней поговорю, — решила Беата. — Майка, ты хорошо её знаешь? Эту пациенту?

— Сегодня на моей лестнице познакомилась, — отвечала Майка удивившим всех беззаботным тоном. — Но ты не переживай, у меня заказ от её шефа. Обо всём уже договорено, она девушка сообразительная и оборотистая. Завтра я ей привезу, что нужно…

— Завтра здесь уже будет моя сестра, — прервала её Данута. — А вечером и мой муж, скорее всего он меня отсюда сразу же заберёт. Я смогу ходить?

Беата задумалась, разглядывая табличку, прикреплённую к кровати.

— Судя по тому, что я вижу, сможете. Но с трудом — поначалу, потом нормально. Если честно, то дольше всего вас будет беспокоить покалеченная, прошу прощения, попа. Ну и позвоночник должен отдохнуть. Завтра, скорее всего, вас положат на живот, я подойду и прослежу, а вот сразу забрать домой не получится. Три дня надо спокойно полежать, что бы там ни говорили о нашей медицине, а больного с внутренней гематомой мы на улицу не выгоняем.

— Во всяком случае, редко, — утешила Майка.

Оживлённого обмена мнениями об особенностях поведения внутренних гематом не прервал даже вечерний обход, который ненавязчиво мелькнул и исчез вдали. Конец дискуссии положила Данута.

— Пусть только этот доктор Выкидайло попробует ко мне подойти! — страшно прорычала она. — Богом клянусь, у самого будут пролежни, а пластырь — железно, уж я позабочусь. Фамилию я услышала. И запомнила!

— Он Убегайло, а не Выкидайло… — робко попыталась её поправить одна из сестричек, которые, проигнорировав обход, по-прежнему торчали у постели проблемной пациентки уже не столько напуганные, сколько озабоченные. Старшая мегера-гарпия делала вид, что их не замечает.

В разговор вступила вторая девчушка:

— Завтра с утра будет доктор Курвель.

— Как?

Вторая смутилась:

— Да я знаю, что он не Курвель, но никак не могу запомнить. Такая хитрая фамилия… Кулер? Бойлер? У меня как этот Курвель застрял, так и остался, по-другому не выходит.

— Куйвелер, — сухо исправила Беата. — И смотри, чтобы он этого «Курвеля» не услышал, он обидчивый. А вообще-то вполне приличный, только ко всем пациентам относится как к бесчувственным чурбанам или на редкость тупым коровам. Людей не видит, одни истории болезни.

— Из большой бутылки раз, — вырвалось у Майки, которой уже никак не удавалось сдерживать своего отличного настроения.

Сказанное привлекло всеобщее внимание, и пришлось его удовлетворить. Майка охотно пересказала историю, которой поделился предыдущий техник, работавший ещё до Вертижопки и красочно описывавший медицинские процедуры, применяемые в армии. Солдаты-новобранцы стоят в строю, все с одним недомоганием — поносом. Пан доктор идёт вдоль шеренги с санитаром и командует: «Из большой бутылки раз!» Сопровождающий его санитар немедленно выдаёт порцию лекарства.

Один солдатик возражает, что никакого поноса у него нет, зато есть сердечная недостаточность. Пан доктор долго думает и, наконец, отдаёт приказ: «Из большой бутылки… два раза!»

И представьте, солдат выжил.

Добычей Майки стал противопролежневый пластырь, который Данута хотела во что бы то ни стало увидеть собственными глазами. И добилась своего. В порядке извинения одна из девчушек позаимствовала из аптечки даже два пластыря, один побольше, другой поменьше, и предъявила потерпевшей. Загадочным образом тот, что побольше, оказался в Майкиных руках, и ей никто не помешал забрать его с собой. Так, на всякий случай…

Нет, определённо знакомство со шведской бизнес-принцессой оказалось бесценным!

* * *

— Так вот, из того, что она говорит и делает… или не делает, следует вывод, — оживлённо рассказывала она Боженке. — Это сдирает с человека кожу и исключает любое движение. Где там крутить — она своим задом шевельнуть не может, и ещё неизвестно, восстановится ли та кожа полностью. Огрубевшая отрастёт и совсем станет негодящая для гимнастических упражнений.

Подруги сидели в мастерской озеленителей, поскольку Майка, вдохновлённая своим открытием, подогнала ночью работу и с частью рисунков приехала в офис. Боженка сосредоточенно выслушала отчёт о лестничной катастрофе.

— Это мысль, — похвалила она. — Ведь без своей задницы Вертижопка — ничто. Погоди, говоришь, каждому, у кого настоящие пролежни, так кожу сдирают? Странный какой-то способ лечения…

— Да ты что, вовсе нет. Я узнавала — осторожно отлепляют, медленно и аккуратно. Это те две дурынды испугались и в спешке отодрали.

— Везучая деваха, — сочувственно пробормотала Боженка и встала с кресла на колёсиках. — Анюта должна вот-вот вернуться, но я всё равно кофе заварю. Тут у меня ассоциация появилась, немного из другой области, но по теме, если взять колючую проволоку и кожу, больше всего подходит этот, как его, бизон…

У Майки перед глазами тут же пронеслось стадо бизонов, размалывающих в пыль лежащего на животе наказуемого, но сразу стало понятно, что это не то. Боженка говорит о чём-то другом.

— Бизон? Может, бизун — плётка такая?

— Что? О, господи, и ошибиться нельзя! Ну правильно, плётка, кнут с такими узлами или шипами, лично я дела не имела, но где-то слышала или читала, что кожу разрезает. Погоди, из чего подмётки делают? Из воловьей шкуры, верно? Ну вот, шкуру старого вола спокойно рассекает, а из кого понежнее может бефстроганов сделать. Я бы голосовала «за». Предпочитаю кофе из чашек, потому их тут и держу.

— Мне кажется, узелки у разных приспособлений имелись, — осторожно заметила Майка. — Я тоже люблю из чашек. За исключением кипу, что, скорее, в интеллектуальных целях использовали. Всякие там нагайки, батоги, забыла, что ещё… Очень может быть, твой бизун — самый подходящий.

Боженка заварила растворимый кофе и подала Майке, осторожно разместив чашку на пустой в данный момент подставке для цветов. Обе размышляли насчёт сахара и не заметили, как вернулась Анюта.

Та вошла с огромной пачкой снимков в руках, а за ней Луиза несла большую плоскую картонную коробку. Обе сразу скрылись за развешенными рабочими фотографиями и занялись распаковыванием принесённого.

— Ты права, — продолжала Майка, помешивая кофе. — Этот вертлявый зад надо обезвредить, потому как он является очевидной угрозой обществу. Откуда нам знать, на кого попадёт?

— Ниоткуда, — поддержала подругу Боженка и подъехала со своим кофе к ней поближе. — Только точно не на моего Януша.

— С чего ты взяла? — заинтересовалась Майка.

— Уже видел её, и ничего. Не повёлся.

— Уверена? А вдруг притворялся?

— Ничего подобного, ему притворяться, как корове танцевать, мы со средней школы знакомы, ему никогда худосочные блондинки не нравились. Потому меня и выбрал.

— Это ты для него раздобрела? Боюсь тебя огорчить, но в последнее время ты ещё прибавила.

— Не боись. Ему и ещё толще сгодится, предпочитает держать в руках крупный объект. Разнесло меня от обжорства, но я собираюсь малость сбросить — для себя и для твоего кресла, того, античного. Сама видишь, не держу здесь никаких пирожных, батончиков и прочей дряни, а эта рассада вообще несъедобная, опять же служебная.

— Да и немного её, на приличное блюдо не хватит, — заметила Майка, критически разглядывая несколько ящиков с растениями. — Я, во всяком случае, решила и решения своего не изменю. Её паршивая задница пострадает!

Боженка с энтузиазмом поддержала решение подруги:

— Отомстишь?

— Точно. Это будет месть.

— И как всё-таки — если пластырь и бизун ненадёжны?

— Задом вертят мышцы, это я в больнице узнала от одной медсестры, когда с пострадавшей Данутой валандалась. Лучше всего было бы порезать мышцы на ягодицах. Поперёк.

Боженка одобрительно кивала головой, попивая кофе. У неё за спиной Анюта в полном молчании варила кофе для себя и Луизы, которая за стендом с фотографиями и вовсе, казалось, не дышала.

— Вот, к примеру, бритва бы тоже сгодилась, — продолжала практические рассуждения Майка, уставившись на острые листочки молодой поросли. — Мой прадедушка опасной бритвой брился. Мне пять лет было, он отлично выглядел для своих лет, помню, точил бритву на брючном ремне.

— На себе? — изумилась Боженка.

— Нет, что ты. Привязывал его к дверной ручке. А я глаз не могла оторвать. Как она резала, невероятно! Не знаю, куда бритва подевалась после прадедушкиной смерти, но я бы ей всё равно пользоваться не стала.

— Почему?

— Противно к Вертижопке приближаться.

— А если на длинной палке закрепить?

— Тогда можно… Хотя, нет, ненадёжно: длинная палка или тяжёлая, или шаткая, трудно попасть.

— Жаль, — расстроилась Боженка совершенно бескорыстно, поскольку Януша дело не касалось. — А что, если саблей? Вроде саблями даже фитили свечей срезали, значит, они острые. И длинные, — добавила она многообещающе.

Майка наморщила брови, задумалась и допила кофе.

— Ну, не знаю… Сабля же кривая, правильно? Здесь рассечёт, там оставит… Не на ту мышцу попадёт и не справится с заданием…

— А шпага?

— Шпага вообще, чтобы колоть, а не сечь.

— Просто безобразие, не может такого быть, чтобы не нашлось подходящего оружия для задницы! — расстроилась Боженка.

Некоторое время подружки напряжённо размышляли, перебирая в уме все известные им колющие и режущие инструменты, как кухонные, так и мясницкие. И правда, ничего не годилось, сплошное расстройство!

Майку вдруг осенило:

— Вот что надо. Меч!

Вконец замороченная Боженка неуверенно взглянула на подругу.

— Кладенец… — прошептала она со священным ужасом.

— Совсем сдурела? — возмутилась Майка — Стала бы я былинное оружие о Вертижопку марать? Какой-нибудь обычный.

— А где ты обычный возьмёшь? Обычные, которые археологические, все ржавые, искрошенные и тупые…

— В музее войска польского. Там пара штук висит, вполне приличной сохранности, из тех, что помоложе, не такие древние, хорошо очищенные, очень может быть, что и наточенные.

— Украсть собираешься?

— Если понадобится…

Боженке меч упорно не нравился, и она с сомнением покачала головой:

— Меч ведь жутко тяжёлый. Рубануть сверху вниз — ещё куда ни шло, но Вертижопку-то надо поперёк! Где эту Анюту черти носят, давно должна была вернуться… эти чашки маленькие, а мне бы хотелось…

— Здесь я, здесь, — поспешно прервала начальницу Анюта, высовываясь из-за фотостенда. — Принесла я другие — покрупнее, разбираю, сейчас побольше кофе сварю… А вообще-то хотела сказать насчёт меча, что можно и сверху вниз, ведь задница у неё здорово откляченная.

Она привычно занялась приготовлением кофе: налила воду в чайник, забрала и вымыла опустевшие чашки, а две дамы, планирующие тяжкие телесные повреждения человеческого организма, наблюдали за ней с живейшим интересом.

— Ну? — нетерпеливо произнесла Боженка.

— Я же делаю!..

— Нет. Откуда знаешь про задницу?

— А-а… Видела. Она такие тесные портки натянула, что стало очень заметно. Особенно в профиль. Раз встала так к столу, локти в него упёрла, как та… Скарлетт из «Унесённых ветром», вот так… — Бросив на минуту кофе, Анюта продемонстрировала нужную позу: оперлась локтями на чертёжный стол и сильно выпятила заднюю часть. — Когда там польку танцевали, та тоже эдак… спереди — вроде просто смотрит, а сзади — всё так ходуном и ходит вместе с ногами.

Боженкина помощница выпрямилась и вернулась к хозработам:

— У меня, как у неё, не выходит, задница не оттопыривается. Честное слово, стакан с чаем можно было поставить и даже не покачнулся бы!

Боженка с Майкой без малейшего труда различали обеих обсуждаемых.

— А когда прямо стояла?

— Так я потому и обратила внимание: она выпрямилась, а оттопырено не меньше. И если бы, когда она просто так стоит, опустить на неё вертикально лист жести — точно кусок задницы бы отрезало!

— Думаешь?..

— Как пить дать. Все на неё пялились.

В голосе Анюты смешались зависть и жгучее желание натравить на врагиню благородных мстительниц. На столе появился кофе, а помощница скрылась в глубине мастерской, выглядывая время от времени, чтобы поучаствовать в такой захватывающей беседе. Майке обсуждение способов нанести урон Вертижопке доставляло истинное наслаждение.

— Лист жести… Прочной и с острыми краями… Ничего, подходит. Даже алюминиевый сгодится.

— Если в карманах будет что-то твёрдое, погнётся, — предупредила Боженка.

— А кстати, Анюта, у неё были в тех портках карманы сзади?

— Были.

— Ну вот, могут помешать… Но ведь не обязательно ей ягодицы отрезать, достаточно было бы всыпать хорошенько — чтобы у неё, как у Дануты, что в больнице: ушибы, мышечные травмы…

— Ну, и содранная кожа, — напомнила Боженка, — Этот пластырь мне понравился, я о нём подумаю…

— Ему будет приятно.

— Дура, креативно. Буду думать креативно.

— Это ему ещё больше понравится. Мы с тобой по второму кругу пошли, с пластырем у нас ничего не получалось. Нет, мне всё-таки больше меч по душе!

— Слушай, а может, у неё просто глисты есть? Избавление от глистов открывает заманчивые перспективы…

В дверях уже довольно долго стоял Павел из конструкторского и слушал с нескрываемым интересом. Ни одна из беседовавших дам его не заметила, но теперь он шагнул внутрь.

— Привет, девушки, о чём это вы так кровожадно? Майка получила заказ на камеру пыток? Или мне внутренний голос верно подсказывает: тут замешана Вертижопка?

— Подслушивал, — с осуждением заметила Боженка.

— Ничего подобного. Торчал, как пень, у всех на виду и даже дышал нормально, а не каким-то там шёпотом. — Только тут он сообразил, кого видит и с кем разговаривает: Майка, жена Доминика, выглядывающая из-за стенда Анюта, того же Доминика поклонница, и для полноты картины, в качестве темы — Вертижопка, коварная соблазнительница, которая увела Доминика из семьи. В дружественных мастерских проектного гиганта тайны долго не сохранялись, Павлу стало страшно неловко, и он растерянно замолчал.

— Собираешься и дальше торчать? — всё ещё недовольно поинтересовалась Боженка. — Если уж твой внутренний голос такой проницательный, можешь вступить в клуб кровожадных катов. ККК.

— Известная аббревиатура, но, кажется, та милая организация никогда не выступала против блондинок. А вот я охотно.

— Выступишь против блондинок?

— Против одной. Не нравится она мне.

Учитывая бешеный успех Вертижопки, своим заявлением Павел вызвал живейший интерес у всех собеседниц. Дамы в один голос потребовали разъяснений.

Павел поморщился, сделал пару шагов, отыскал, на что сесть, и повёл носом в направлении кофе. Анюта поняла его без слов.

— Видите ли, сначала, когда пришла — это сколько уже? два… три года? — было даже забавно. Ну, интересно. Особенно если учесть, что давала представления редко, только время от времени. Зютек клюнул на эти акробатические штучки, а он женат, неловко получилось. А потом раздухарилась! Даже не знаю… может, в привычку у неё вошло, очень дурную… И стало скучно. Нет, хуже — отвратно. А как взялась за Доминика, сама сделалась отвратной. Я за всех не говорю, но для меня — определённо. А глупа при этом, как пробка. Может же мне такое быть противно?

— Может, — милостиво разрешила Майка. — На то у нас и свободная страна.

— Так что мне делать в ККК?

Анюта подала ему чашку кофе.

— Начало мне нравится, — заметил Павел. — Но чувствую, это неспроста. Не иначе как потребуете каких-то подвигов.

— Ничего мы не потребуем, — буркнула Анюта. — Самое лучшее было бы повредить её вертушку, чтоб прекратила отвратность рассеивать. Так госпожи проектировщицы считают.

Павлу идея понравилась. Форму выдающихся Вертижопкиных анатомических достоинств он подтвердил, выслушал предысторию вопроса, меч одобрил, но настаивать на нём не стал, а как технический специалист предложил целый ряд возможных орудий.

— Дротик бы подошёл. Правда, целиться пришлось бы сбоку, под прямым углом. Поскольку я в проектном бюро, надеюсь, вы понимаете столь сложные геометрические термины.

— Даже если скажешь, что под углом в пятнадцать градусов, и то поймём, — заверила его Боженка.

— Вот, пожалуйста — небо и земля по сравнению с вертушкой! Я как-то сказал, что получается тупой угол, а значит, не удержится. А она ни в зуб ногой. Смотрела на меня, как… как…

— Как овца, — пришла на выручку Майка.

— Всего одна? Как целая отара овец! Я бросил объяснять и сам исправил, а она удалилась царственной походкой, крутя, как заведённая. Знаете… — Павел на мгновение задумался. — Пожалуй, у меня именно тогда вкусы и определились. Женщина, как человеческое существо, не может состоять только из одного фрагмента.

— Такой молодой и уже такой гениальный! — удивилась Майка.

— Ну, знаешь! Не будь я такой влюблённый в одну… сразу бы на тебя бросился!

— Ладно, ладно, чуть погодя бросишься, — с нетерпением вмешалась Боженка. — Прервался, когда не надо. Что там с дротиком под прямым углом? И какие у тебя ещё соображения — раз начал, договаривай.

— А зачем так усложнять, если можно, к примеру, просто выпороть… Вот, помню, отец меня порол…

— Это же запрещено! Детей надо воспитывать без стрессов.

— Ерунда. Меня вот с такущими стрессами растили, и только на пользу пошло. И вообще, не сбивайте, я научно рассуждаю. Если принять во внимание, что место повреждения, которое затрудняло бы или полностью исключало верчение, может быть расположено выше… И если хорошенько приложить, скажем, арматурой… Погодите-ка, я должен вспомнить, давненько уже не любовался, которая часть этой ж… самая подвижная?

— Верх? — без особой уверенности предположила Майка.

— Низ, — решительно поправила её Боженка.

— А не середина?

Анюта, по-прежнему участвовавшая в обсуждении лишь наполовину — то высовываясь, то снова исчезая за развешенными фотографиями, — теперь присоединилась к членам клуба.

— Вся целиком, — категорично заявила она. — Только по-разному. Вы уж мне поверьте, ещё во времена того цирка она хвасталась и мне очередные штучки показывала, каким научилась. Может крутить каждым фрагментом отдельно или целиком всей задницей, по потребности. А уж один низ, то о-го-го.

Павел вдруг вспомнил, зачем пришёл. Кофе он уже выпил и, вскочив с места, заявил:

— Эй, девушки, слушайте, я же по делу! Тут погода с нами шутку сыграла, и заказчик взбесился. У вас где-то должен быть весь наш луна-парк вместе с планом освоения территории. Давайте сюда — почва оттаяла, начинаем земляные работы. Сейчас вам покажу, где и какие…

Увлекательная дискуссия оборвалась на полуслове и была немедленно забыта, поскольку предполагаемые работы касались всех. Особенно разволновалась Боженка, ведь перекопать могли что угодно, как это не раз уже бывало, а посему ей необходимо присутствовать и скандалить лично. С самого начала!

Огромные листы с планами и чертежами покрыли чуть ли не весь пол, и Вертижопка вылетела у основательниц ККК из головы.

— Зима на дворе, — осторожно заметила Майка. — Ударит мороз, и всё остановится.

— Половину успеют провернуть. Ему бабло срубить не терпится, а исполнитель и рад-радёшенек, — ворчала Боженка.

Уже на выходе Павел вспомнил предыдущую тему, куда более занятную, чем земляные работы.

— А если серьёзно, — бросил он от двери, — то пальнуть разок дробью покрупнее, и все дела. Главное, чтоб не промазать. Выколупывать хватило бы до морковкина заговенья.

И ни одна из кровожадных дам не сомневалась, что говорит он не о будущем городке аттракционов…

* * *

На месте предполагаемого луна-парка расположилась малая часть строительной техники в составе мощного экскаватора, бульдозера, небольшого крана и нескольких прочих полезных устройств. Привезены были также стройматериалы на бытовку для рабочего класса и технического персонала, причём бытовка планировалась современная, цивилизованная, вполне достойная двадцать первого века и принадлежности к Европе. В связи с чем появились столь ценные вещи, как сантехническое, электрическое и отопительное оборудование. А, следовательно, территорию требовалось немедленно огородить и тщательно охранять. Заказчик хоть и взбесился со своей спешкой, но здравого смысла не потерял.

А проявилось это в том, что для охраны подрядил не пенсионеров по инвалидности, а молодёжь во цвете лет, по уши накаченную адреналином и тестостероном и страсть как рвущуюся начистить кому-нибудь рожу, но чтоб на законном основании. Уровень умственного развития молодёжи подвергли серьёзному научному исследованию, которое показало, что она умеет не только читать и писать, но даже превосходит по своему интеллекту самую умную обезьяну. В ускоренном порядке нанятый персонал обучили изысканным манерам, заключавшимся в неукоснительном соблюдении порядка действий. Сначала следовало деликатно спросить: «Чё надо, мужик?», а уж потом — в тыкву, а никак не наоборот.

Кроме всего прочего, позаботились и о внешнем виде вышеупомянутых, а также об их физическом состоянии. И первое и второе могло вызывать только искреннее восхищение.

Двое юношей прямо противоположной наружности, свежепричисленных к категории взрослых людей, разглядывали территорию ограждённой стройки сквозь прутья решётки запертых ворот. Они угрюмо следили за беззаботной прогулкой одного из новых охранников. Имена у молодых людей были королевские: Казимир и Сигизмунд, правда, иных королевских черт в них не наблюдалось.

— Ты зенки-то протри, — мрачно обратился Казик к Мунде. — Как звезданёт, так тебе мозги и вышибет.

— А тебе не вышибет? — возразил Мундя.

— Мне нет. У меня ноги крепкие. Присяду, кулак мимо и усвистит. На природу.

— А он следом. Рухнет на тебя со всего маху и впечатает в чернозём. Тоже мне радость — на такую размазню глядеть. Я страсть какой брезгливый.

— Не гляди. Никто не заставляет.

Обмен мнениями, пусть и весьма предметный, оказался тем не менее малоконструктивным и радости не принёс. Оба безнадёжно продолжали глазеть, хоть, собственно, и не на что было.

— Так что делать? — с тоской спросил Мундя.

— А я знаю? — ответил Казик, пожимая плечами, и добавил: — Там у них другой въезд. От города.

— Ну и что?

— А я знаю?

Через другой въезд как раз вкатился автофургон. Охранник упругим шагом двинулся к нему, а оттуда вылезли два человека с собакой. Собака явно была близко знакома с охранником, поскольку с восторгом бросилась к нему и совершила целый ряд весьма удачных попыток облизать тому всё лицо, повизгивая от счастья. Собака была мощная, но и её, по всей видимости, любимого хозяина тоже нельзя было назвать дохляком, поэтому он устоял на ногах, похлопал и погладил друга, почесал того за ушами, подержал обе подаваемые лапы и дал приказ — громкий и отлично слышимый на всей территории — что твой капитан корабля во время бури посреди океана:

— Тихо, Кися! Ищи! Ищи чужих! Пошла!

Собака, оказавшаяся сукой, тут же двинулась выполнять команду, а тёзок их величеств сдуло от ворот со скоростью, почти равной собачьей. Ведомая безотказным инстинктом, Кися начала как раз с той стороны, где те отирались, но их прыткое отступление сработало. Собака понюхала, подумала, сочла, видимо, что расстояние от врага до ворот вполне достаточное, и помчалась дальше.

— Полный капец, — мрачно констатировал Казик.

Приятели немного помолчали, обиженные на людей, собак и вообще на весь мир, и вылезли из кустов, где делать им было нечего, а вид на интересующий объект заслоняло ограждение из бетонных плит. Мундя смачно сплюнул.

— Совсем дурак. Да? — раскритиковал он охранника. — Пёс здоровущий, с быка, а он ему — «Кися». Тоже мне, Кисю нашёл!

— Точняк крезанулся, — выразил авторитетное мнение Казик. — А вообще-то она сука.

— Ну и что?

— Ничего. Только суки хуже кобелей, злее, но это, когда у них щенки. У этой вроде нет.

— Даже если есть, то не с собой, — съехидничал Мундя. Он ещё раз оглядел территорию злым взглядом: — Через те ворота въехали. Холера.

Казик подвёл итоги рекогносцировки:

— Отсюда ближе. И лучше видно.

— Хрен тебе видно! Нас видно… И люди кругом шастают, а та развалюха вообще всё загораживает. Так и не понял, делают там чего или нет?

— Кажись, делают. Вона, сколько всего припёрли.

Оба медленно побрели к решётчатым воротам, через которые имелся обзор на объект их заботы, стараясь держаться на почтительном расстоянии от забора, чтобы не учуяла та проклятущая собака с милым кошачьим именем. Объект заслоняла строительная техника, движения там особого не замечалось, поэтому и не было уверенности, пора уже расстраиваться или можно погодить.

Интересующий молодых людей элемент пейзажа представлял собой чуть видневшееся над землёй бетонное основание под огромную теплицу. Теплицы давно в помине не было, рядом торчали остатки деревянного домишки, практически совсем развалившегося и уже ни на что не годящегося, кроме разведения костра. Костра в настоящий момент никто не разводил. Последний раз огонь здесь весело пылал в октябре, когда команда проектировщиков и сопутствующие им лица изучали место своей будущей деятельности.

Казик с Мундей, конечно, предполагали, что эта часть города когда-нибудь будет застроена, но не ожидали таких темпов. Им и в голову не могло прийти, что до начала весны здесь хоть что-нибудь шевельнётся, а потому они и провели зиму беззаботно, уверенные в полной безопасности своих сокровищ, спрятанных в развалинах бывшей теплицы. Исключительно на всякий случай парни решили именно теперь проведать тайник и подумать, стоит ли извлекать клад.

Ну, и получили на свои головы.

Само по себе ограждение территории проблемой не являлось. Надо быть прикованным к постели паралитиком, чтобы не перелезть через какие-то там бетонные плиты, как нарочно снабженные поперечными выпуклостями, чтобы ставить ноги. Забор — фигня, а вот охранник… Да ещё жуткая псина! И наверняка их больше, этих мордоворотов, да, небось, у каждого по собаке, чтоб им пусто было…

Мысли разобиженных парней шли явно в одном направлении.

— Они точно дрессированные, — безнадёжно пробухтел Мундя. — Такая собака из чужих рук и вырезку не возьмёт.

— И будь у него хоть какой сушняк, стакана не хлопнет, — в тоске добавил Казик. — Хотя…

— Что хотя?

— Слыхал я об одной такой, что от пива балдела.

— Гонишь?

— Зуб даю. Как учует, тут же лезла — человек при ней и выпить не мог спокойно, приходилось в её миску тоже наливать. Но то дворняга была, маленькая такая.

— Одна?

— Одна. О других не слыхал.

— Холера их разберёт, сколько их тут, и есть ли, которой по вкусу пиво…

Добросовестная Кися, проконтролировав подведомственную территорию, держалась как приклеенная у ног хозяина и всем своим видом демонстрировала готовность служить. Хозяин преданно смотрел на одного из приехавших и демонстрировал ровно то же самое. К ним присоединился кто-то ещё, возможно, водитель, все трое гостей размахивали руками и что-то друг другу показывали. Голосов слышно не было, а по жестам ничего понять не удавалось.

— Как примутся за те сорняки, нам хана, — произнёс Мундя после долгого молчания. — Гжесь нас уроет.

— С чего прочухает, что это мы? — недоверчиво спросил Казик.

— А кто? Мы там были, так? Даже если не догадается, нас первых дёрнет, факт.

— Главное, под руку ему не попадаться. А теперь надо достать.

— Надо. Только как?

Кладовладельцы торчали на безопасном расстоянии от ворот и понуро пялились на руины теплицы. Приезжие, потоптавшись ещё немного, отбыли в город. Охранник с собакой остались одни, но невооружённым глазом было видно, что у них столько бодрости и жажды деятельности, что только законченный дебил решился бы с ними связываться. У Казика и Мунди дебилизма, конечно, хватало, но не до такой степени.

Проведя тяжелейший мозговой штурм, они нашли-таки выход. Если подрядиться на какую ни на есть работу без особых финансовых запросов, по принципу «подай-принеси-убери», а такие на любой стройке нужны… А от соблазна стырить чего не то, по мелочи, можно удержаться. Да и что здесь тырить-то, унитаз?

Решение королевских тёзок обнадёжило, и у них не возникло ни малейшего предчувствия, что один из них станет первой жертвой кровавой мести.

* * *

— Нагайка — кнут такой особенный, — поделилась открытием Боженка, усаживаясь в Майкино античное кресло. — Вот, гляди, похудела, помещаюсь в твоём антиквариате. Неделю одну капусту лопала, и пожалуйста — три кило, как корова языком…

Майка посмотрела на неё внимательно, велела встать, оглядела с пристрастием, после чего позволила снова сесть.

— Сходится. Даже заметно. А что Януш?

— Ничего. Это не из нужды, а как раз из-за него. Ушиб серьёзно стопу, а может, и кость треснула — в общем, массажист велел капустой оборачивать, чтоб чего-то там не осталось. Но он ходит. Януш, не массажист. Впрочем, массажист тоже. Так с капусты нужны верхние листья, а с остальным что прикажешь делать? Сварить и съесть, правильно? Я капусту люблю.

Майка вернулась к своему рисунку.

— А без ноги Януша есть её не можешь?

— Очень даже могу и собираюсь, как-то раньше в голову не приходило. Его на капусту не тянет, поэтому сама понимаешь.

— Понимаю. Ну хорошо, а нагайка что?

— Что? А, нагайка! Так это я недавно узнала. Она, эта штука с узлами, рассекает кожу и чуть ли не всего человека… ну, буйвола, носорога…

— Не смей издеваться над зверюшками!

— Это я к примеру. Вот она нагайкой и называется. Не знаю, как выглядит, но, говорят, лучше нету.

— На картинке есть, а узлов нет, только заплетена, как косичка, — раздался вдруг невинный голосок Кристинки.

Майку с Боженкой парализовало. Начатая тема никак не годилась для детских ушей, а у Майки совсем из ума вон, что Томек опять получил домашнее задание по природоведению. Учительница с телевидением пребывали в теснейшем симбиозе, а на экране в этот раз резвились муравьи.

Томек сердито шикнул, но тут же взял себя в руки: не следовало давать понять взрослым, что ты слышишь их разговоры; с другой стороны, прикидываться глухим надо осторожно. Но раз уж Кристинка сваляла дурака…

— С узлами разные бывают, — снисходительно объяснил он. — Бичи, хлысты, ремённые плётки… Во, клёво, что она тащит?!

— Похоже на рыбью кость.

— Откуда в лесу рыбьи кости?

Муравьи взяли верх над взрослыми, но Майка с Боженкой от греха подальше перебрались на кухню. Боженка за нагайку не цеплялась — что слышала, то и ладно, информатор мог ошибаться, он палачом не работал. Имелись дела и поинтереснее.

— Ты чем таким занималась, неделю не могла тебя заломить? Где была?

— Не неделю, а пять дней, — поправила подружку Майка и включила чайник. — В Швеции. Что пить будем? Чай или кофе?

— Чай. Хороший кофе, если постараться, можно везде найти, а хороший чай только ты делаешь. И что там, в Швеции?

Майка так просияла, что блеском переплюнула чайник:

— Фантастика! Притащила с собой всё необходимое. Работы на два месяца, но какой! Никаких ограничений по деньгам. К весне уже не успеть, поэтому будут летние коллекции, а если сработает, то на осень мне надо готовить следующие.

— Машину купишь?

— Даже две, если б хотела. Но мне хватит и одной.

— Давно пора. Счастье твоё, что здесь пока не требуешься. Не успеешь оглянуться, как мне понадобишься. Ну, на чуть-чуть.

Майка знала, что заказчику не терпится начать работы, не взирая на отсутствие завершённых архитектурных проектов, поэтому она с любопытством взглянула на Боженку:

— А что? Уже где-то начали?

— Площадка. Землемер бесчинствует, рвёт на себе волосы, уже полголовы лысые, план освоения территории готов тоже только наполовину. Одно известно наверняка, конструкторы настояли, а значит, земляные работы начинаем с них.

— Земля оттаяла?

— Даже замёрзнуть толком не успела, по слухам, морозы только предстоят. Но что успеют, то успеют. Пока бытовку для людей ставят, аккурат фундамент от теплицы сгодится. А я вся на нервах — мне воду меняют. По чётным туда, по нечётным назад… Потому и хочу с тобой посоветоваться: сделать, что ли, и так и так?

— Но бебехи сзади надо прикрыть, — строго напомнила Майка, подавая чай.

Боженка сердито фыркнула и с наслаждением вдохнула аромат напитка.

— Вот я и говорю, за ними нужен глаз да глаз. И как ты такой умудряешься делать?.. Ладно, работа работой, но не одной работой жив человек.

Подруга задумчиво попивала чаёк, видно было, что не знает, как подступиться к теме. Разблокировали её дети, у которых кончились муравьи.

На пороге кухни нарисовался Томек.

— Я делом займусь, а у неё язык, — доложил он кратко.

Майка кивнула, и дети исчезли с горизонта.

— Я бы так не выдержала, — мрачно заявила Боженка. — Не, не детей, а этой мути с Вертижопкой. Взашей бы мужика из дому выперла.

Майка принялась собирать разную утварь, чтобы переместиться с милой беседой в гостиную.

— Мне и утруждаться не пришлось, — спокойно заметила она. — Сам убрался.

— Временно. У меня сильное подозрение, что вернётся, как только тот, с кошельком, приедет. По слухам — от Анюты, она руку на пульсе держит, — ничего он не ищет. Доминик в смысле. Квартиры. Что ты сделаешь, если вернётся?

— Ничего.

— Как ничего?

— Так, просто ничего.

Боженка опять немного помолчала. Майка уселась на своё рабочее место.

— Это Вертижопкина проблема, — беспечно заметила она. — Вдруг он опять постели перепутает. А дети будут очень рады.

— Ещё не знают?

— Чувствуют. Подсознательно. Я делаю, что могу, но если Доминик вернётся… Сама понимаешь.

— Я не из вредности, — ещё мрачнее продолжала Боженка после очередной минуты молчания. — Я только пытаюсь всё это как-то переварить. А что будет, если он сюда эту вертлявую гниду притащит?

— Вышибу с треском вместе с гнидой, можешь не сомневаться. А если меня дома не будет — вижу, что у тебя на языке вертится, чтоб об этом спросить, — будет его сестра. Регина на него окрысилась, не приведи господь, и у нас договор. Когда меня нет — она тут. Всё равно по Интернету работает, поэтому ей без разницы, а второй компьютер с принтером стоят в спальне.

Боженка слушала жадно, с каждым словом успокаиваясь. Регину она знала и её участие одобряла безоговорочно.

— Уже здесь сталкивались?

— Да. За последние недели дважды.

— И что?

— Да ничего особенного. Родственные чувства из всех щелей на улицу хлестали.

— Погоди. Ты же говорила, что семья не знает…

— Верно. За исключением Регины. Раз на них случайно напоролась на прогулке, учуяла и просекла. Прижала Доминика, а он, мало что честный, да разве мог от своей богини откреститься? Регина ничего не сказала, решила сначала со мной поговорить.

Боженка не скрывала облегчения:

— Как я понимаю, поговорила. И слава богу, а то я уже собиралась у тебя пожить вместе с Янушем, ногой и капустой. Даже придумала, что твоим детям скажу.

— Ну? Интересно…

— Что тоже собираемся детей завести и хотим попробовать, как это. Пожить с ними и вообще, а ты нам разрешила. Беда в том, что мы оба работаем, но сейчас, пока он со своей ногой на больничном…

— Ненадолго, — предупредила развеселившаяся Майка. — У него ничего серьёзного, скоро выпишут.

— То-то и оно, — согласилась подруга и вылезла из кресла. — С Региной всё упрощается, я спокойна, а ты мне послезавтра нужна в луна-парке…

* * *

Погода упрямо радовала, доводя до отчаяния садоводов, у которых разнообразная растительность раньше времени пёрла из земли. Никто не сомневался, что зима ещё себя покажет, и все эти торопыги, как пить дать, загнутся.

— Слава богу, что у Боженки нет здесь своей плантации, — сказала Майка Стефану. — Обязательно впала бы в истерику и жизни была бы не рада. Ты можешь мне сказать…

— Слава богу, что Доминика здесь нет, — прервал её Стефан. — Ты… не того?..

Майка пожала плечами:

— Мне Доминик не мешает, в конце концов, мы же иногда встречаемся, и ничего. Раз даже по рассеянности выпил заваренный мной чай. Насколько мне известно, не отравился.

— Я тобой восхищаюсь, — признался Стефан. — Представить себе не могу, чем эта бредовая ситуация закончится. Я просто в ужасе и тем более тобой восхищаюсь.

— А всё потому, что мужчины в некоторых вещах трусливее женщин, — наставительно поучила его Майка. — Женщина, как ни в чём не бывало, позвонит через год, а то и два, после того как обещала, а мужик ни в жизнь не осмелится. От одной мысли о звонке одеревенеет и предпочтёт выйти с вилкой против голодной акулы.

— Тогда позволь хоть с двумя вилками.

— Позволяю, но у меня к тебе служебный вопрос.

Они стояли на краю территории будущего луна-парка у самого забора и обсуждали фронт работ. Теоретически Майка подключалась к делу на самом последнем этапе, на практике же следовало заранее предусмотреть для неё плоскости под художественное оформление и рекламу, ну, и главное, освещение. Со стороны технологов практически всё было готово, но без проекта конструкторов нечего было и начинать. Не везде, понятно, а только в том углу, где предполагалось разместить самые тяжёлые механизмы. Остальное было заботой архитекторов.

— Служебный? — Стефан заинтересовался. — А какой?

— Эта сторона, где стоим. Вы могли бы мне дать, ну, прикинуть в самом общем виде тылы своих построек. Внутренности мне не нужны, только внешний вид. Уверена, концепция у вас уже есть.

— Понятное дело. И даже конкретика. На прошлой неделе ругаться кончили и пришли к общему знаменателю: что первое, что второе, что ближе, что дальше. Получишь полное представление, что надо прикрыть.

— С удовольствием прикрою.

— А всё равно, как не крути, первая на очереди бытовка. Поначалу думали лишняя морока с этим фундаментом от теплицы, а оказалось — подарок судьбы. Панели уже привезли, завтра начнут. О, а эта что тут делает?

Вдали виднелся грузовик с бетонными панелями, к которым уже примерялся небольшой подъёмный кран, а возле него — несколько человек и среди них Вертижопка. Удивившийся было Стефан вспомнил:

— А, знаю! Сантехники её заловили, похоже, Зютек постарался, воспользовался случаем. Технический персонал есть технический персонал — без разницы, в какой отдел направят, но обиделась она здорово.

— С чего ты взял?

— Задом не вертит.

— А обиделась почему?

— Ну как же, оторвали её от Доминика! Причём тому хоть бы хны, сидит и считает. А Зютеку надо чертежи держать, ветер тут, видите ли. Не вертит в знак протеста против обоих.

Майку явление заинтересовало. Разглядывая маячившую вдали Вертижопку, она вспомнила последний доклад Боженки о выпирающей заднице. И впрямь, похоже было, что-то в этом есть.

— Мне фото нужно, — заявила Майка. — Так вдоль, с перспективой. Два фото, с обеих сторон, оба снаружи. И можем уходить.

— Не вопрос, — заверил Стефан, направляясь к теплице. — Фотограф где-то там слоняется, сейчас сделаем. Кажись, садовница тебе машет.

И правда, Боженка отчаянно махала, стоя практически в центре стройплощадки. Майка со Стефаном разошлись в разные стороны, поскольку тот хотел сразу отловить фотографа.

На опустевшем месте осталось одно сплошное расстройство.

Забор из тонких бетонных плит никакой звукоизоляции, ясное дело, не имел. Стоит ли удивляться, что прилипшие к сей преграде со стороны улицы Казик с Мундей беспрепятственно подслушали весь разговор Майки со Стефаном. В состоянии крайней озабоченности они оторвались, наконец, от мерзких плит и быстро двинулись вдоль ограды в направлении развалюхи и находящейся под угрозой теплицы.

— Я ж говорил: с той стороны на стрёме надо, — зло упрекнул приятеля Казик. — Ближе, и если что, то того. Вообще.

— Под ноги людям лезть? — огрызнулся Мундя.

— А что такого? «Ищу работу».

— Если б не те чёртовы собаки…

— А что? — Казику стало до того интересно, что он даже остановился, ведь в голосе Мунди прозвучали прямо-таки металлические нотки.

Мундя тоже затормозил. Забор здесь поворачивал и уходил от улицы в сторону, дружков заслоняли кусты, всё ещё голые, но достаточно густые, чтобы сквозь них ничего толком не было видно. А посему можно было провести демонстрацию. Мундя завёл руки назад, покопался в задних карманах голубых джинсов и с притворным равнодушием извлёк инструменты. Чудо. Полезные до невозможности. Способные возбудить зависть любого взломщика.

Не скрывая восхищения, Казик разглядывал отмычки, пилки по металлу, отвёртки, какие-то загадочные пружины, кусачки и стамески, всё небольшое, но на редкость функциональное.

— Ну?

Деланное безразличие Мунди лопнуло:

— Это я постарался, спёр у Гжеся из-под носа, что хошь этим открою, любой замок мне нипочём, а эти падлы псарни себе разводят! Мы бы, как домой, вошли, а тут такое! Беги, нанимайся на работу, раз уж они взялись — не позднее завтрашнего сами докопаются. Собака тебя и нюхнуть не успеет.

— Ещё как успеет, — упёрся Казик, подстёгнутый презентацией чудных инструментов и напоминанием о страшном Гжесе. — Вот и наймусь! О, новое везут. Я побёг!

Ну, нет. Мундя со всем этим воровским скарбом один тут оставаться не собирался. Он принялся нервно распихивать всё обратно по карманам тесных джинсов. Инструмент лезть назад категорически не желал, сопротивлялся, топорщился, образовывал какие-то комки и бугры… да хрен с ним, кто его там будет щупать.

Тем временем на стройке началась какая-то движуха. Казик как сквозь землю провалился, а тут что-то заваривалось. Набитый своим инструментом Мундя неуверенно зашагал в глубь территории. И не успел он толком оглядеться, как оказался в самой гуще событий. Казика, как назло, не было видно, конфликт разгорался, и пацан попытался заглянуть за препятствия, по большей части подвижные…

Стефан замедлил шаг, его понемногу начинала разбирать злость на себя самого, поскольку он сообразил, что фотограф работает в основном на озеленителей и распоряжается им как раз Боженка. Куда Майка, собственно, и отправилась. Эта проблема отпадает, а вот другая…

Он огляделся вокруг и опять напоролся взглядом на Вертижопку, что разозлило его ещё больше. Стефан вспомнил, что его тревожило. Архитекторы уже разворачивались с предварительным проектом, конструкторы наступали им на пятки, а он обнаружил явный недосмотр. Сидящий за расчётами Доминик не знал, не мог знать, что весь ряд тяжёлых устройств залезает на участок менее прочного грунта. Вопрос решается широким фундаментом, а Доминик обсчитывает меньшую площадь, поскольку геодезисты, называемые в недружественных кругах землемерами, проморгали… ну ладно, тоже не знали… Короче, расчётом Доминика можно теперь будет только подтереться. А этот подлец, конечно, мобильный отключил, не любит, видите ли, чтобы мешали творческому процессу. Опять же отвёрточный технический персонал, который в аварийных случаях и должен оказывать помощь, выкаблучивается тут перед одуревшим Зютеком…

Стефан прибавил шагу и направился прямиком к Вертижопке.

— Телепатического контакта с разлюбезным, случаем, не наладила? — спросил он настолько язвительно, насколько его хватило, мелькнула даже мысль, что говорить лучше немного вверх, а то ещё ботинки прожжёшь. — Тревожные вести сообщать вы как договорились? Почтовым голубком? За пазухой носишь птичку на всякий пожарный?

Вертижопка тираду напрочь не поняла, из-за чего обиделась окончательно. К Доминику она была в большой претензии. Это он должен здесь быть, а не Стефан — на Стефане она давно крест поставила, куда было тягаться с его Зосей. Возможно, при первом и единственном непосредственном контакте недостаточно постаралась, недооценила… Надувшись ещё больше, она пошла прочь. Прямиком в транспортную заваруху.

— Да ты сама посмотри, хорошенько приглядись, — призывала Майку Боженка. — В таких обтягивающих джинсах — мало того что голубых, так ещё и с блёстками, аж глаз режет, — вон как выпирает, на километр!

— Стакан бы я не стала ставить.

— Теперь, когда идёт. А как наклонится и отклячит, очень даже. Постой, ты зачем пришла? Снимки? Так в чём проблема? Здесь где-то Луиза была, она сразу и сделает. Ну, не сегодня, так завтра. Откуда тебе надо, покажи.

— Там. У самого забора.

Малость разрядившись, Стефан оставил в покое Вертижопку и направился к месту транспортной суматохи, начавшейся с того, что с самосвала съехало несколько панелей из лёгкого бетона. В том же направлении, где скрылась и надутая Вертижопка.

Боженка потеряла из виду Луизу, поскольку суматоха продолжалась и вызвала живейший интерес всех присутствующих. Панели с самосвала свалились на уже выгруженное водопроводное оборудование, документацию предварительного проекта по сантехнической части таскала в объятиях Вертижопка, а Зютек никак не мог её найти. Не успевший подрядиться на работу Казик уже был задействован в спасательной операции разъярённым начальником строительства, который приехал неожиданно с намерением только бросить взгляд…

— Вроде там… — неуверенно сказала Боженка Зютеку, махнув рукой, поскольку за самосвалом, как ей показалось, мелькнула голубая выпяченная задница.

Общий гам вдруг перекрыл короткий, но отчаянный крик, крик боли и изумления, настолько отличный от прочих строительных шумов, что услышали его все.

Небольшую группу, бросившуюся к месту несомненного несчастного случая, возглавили Боженка и Казик. Боженка заметила голубой зад, Казик узнал голос. За ними кинулись человек десять, последним добрался крановщик, которому сверху было плоховато видно, поэтому, недолго думая, он слез вниз.

Зрелище оказалось скорее странное, чем страшное. Насмерть поражённый (в переносном смысле) Мундя, издав крик, стиснул зубы и только держался обеими руками за задницу, из которой сыпались какие-то железяки и капала кровь. Крови было немного, поэтому зрители особо не испугались, зато побрякивающие железные предметы выглядели так, будто Мундя в нижней своей половине состоял частично из искусственных деталей, эдакий полуробот. Но больше всего свидетелей инцидента потрясла солидная стрела, торчавшая из мешанины тряпок, металла и крови острым наконечником к земле, а оперением зацепившаяся за ошмётки штанов.

Учитывая, что живая картина была не совсем обычной, относительная тишина в сопровождении работавших двигателей длилась целых четыре секунды. Затем включились все сразу.

Среди общей суеты, различных возгласов, вопросов, претензий и предложений в одном проявилось поразительное единодушие. А именно: никто ни в коем случае не хотел вызывать ни «скорую», ни полицию. Любому, кто пытался о чём-то подобном заикнуться, тут же затыкали рот. В остальном всё шло, как положено: за стрелу чуть не передрались Боженка, Зютек и сам потерпевший, который сразу же оказался в проигрышной позиции, поскольку одновременно вынужден был придерживать Казика. Тот в первый момент собирался дать дёру, но нерешительность его сгубила, и пришлось остаться. Начальник строительства попытался сразу же возложить ответственность за сей мелкий инцидент на крановщика и водителя самосвала, водитель же сваливал вину на охранника с собакой. Попутно выяснилось, что на стройке аж две собаки, одна из которых бешено лает, а другая только рычит тихо, но жутко грозно. Мундя затравленно озирался и стучал зубами.

В дело резко вмешался Стефан. Он тут же вычислил перепуганного Казика и принялся распоряжаться:

— Это твой дружок? Поедете к моей сестре, она медработник, вот адрес. Она им займётся, перевяжет и скажет, что дальше делать, я уже ей звонил. Пан Бурчак, — обратился он к начальнику, всё больше распалявшемуся, поскольку упорно держал сторону собак. — Мы на одной машине, подбросим этого недобитка к моей сестре…

— И, вашу мать, у меня даже, чтоб вам руки кривые поотрывало, разрешения на выход из земли ещё нет! — продолжал бушевать начальник строительства, но слова Стефана понял. — Эй, вы, бормоглоты, марш грузиться! Адрес есть?

— Есть, а из земли мы и не выходим. Фундамент и так наверху.

Слова, успокоившие руководство, жутко встревожили Мундю с Казиком, но оба безропотно полезли в пикап начальника. На взрытой земле под оградой старой халупы осталась валяться всякая металлическая мелочь.

Битву за стрелу выиграл Зютек. Боженка, может, и удивилась бы странной резкости обычно спокойного и покладистого сантехника, но была слишком вздрюченной, чтобы обращать внимание на такое проявление невоспитанности.

Опять же в её голове застрял меч, который так упорно предпочитала Майка. Меч в заднице Вертижопки… Ну да, только не меч, а стрела, это во-первых, а во-вторых, не Вертижопки, а какого-то постороннего парня. Так ошибиться! И откуда эта чёртова стрела? А ведь сопляка подстрелили, как полагается — под прямым углом к чему-то там анатомическому, насквозь через нужный фрагмент…

Майка тем временем ждала Боженку неподалёку от сомнительного водоёма, который одни считали речкой, другие — озером, а недоброжелатели — так просто канавой, и на достаточном расстоянии от места происшествия. Она успела сориентироваться в намерениях гидравликов, считала, что оба предложения хороши и нет большой разницы, какое выбрать, поэтому и собиралась успокоить подругу, которая курцгалопом примчалась к ней, занятая совсем другим.

— Ты, слушай, как это ты… Ты здесь? Или мне кажется? Где ты есть? Тут?

— Тут я, не видишь, что ли? — Майка вдруг заволновалась. — Что случилось? Со мной что-то не так, или ты хуже видишь?

— Так как же ты это… — Боженка обернулась и с трудом начала приходить в себя. — Как же ты, чёрт побери, могла стрелять в Вертижопку там, если ты здесь, и почему в какого-то пацана, и где взяла стрелу?!

К Майкиному волнению прибавилось серьёзное беспокойство. Она подозрительно оглядела подругу:

— Боженка, ты в порядке? О чём ты говоришь?

— О том, чего вообще не понимаю. Что не ты пальнула в задницу Вертижопки, которая оказалась задницей постороннего парня, до меня уже дошло. В смысле дошёл сам факт, а вот всё остальное…

Майку сам факт заинтересовал чрезвычайно. Она потребовала подробнейшего отчёта, который и был получен. Когда, наконец, дошло и до неё, обалдела не меньше Боженки. И принялась усиленно соображать.

— Вижу только одну связь, если глаза тебя не подвели. Голубые джинсы. Как думаешь, возможно, кто-то перепутал задницы и стрельнул в пацана, думая, что метит в Вертижопку? И, заметь, вовсе не я, а кто-то другой?

— Тебе лучше знать, — желчно произнесла Боженка, к которой по ходу обсуждения понемногу возвращался здравый смысл. — Но я же тебя издалека видела и ни в жизнь не поверю, что ты, стоя здесь, попала в парня там. Нет на свете такой стрелы, что летела бы кружным путём!

— Бумеранг…

— Стрела это была, а не бумеранг! И вообще, почему стрела, ведь должен быть меч!

Майка какое-то время пыталась представить себе всю ситуацию:

— Реальная стрела, такая из лука?

— Реальнее некуда. Железная, не бутафория какая. Из сопляка кровь хлестала.

Некоторое время подружки ошарашенно молчали.

— Крови немного, — добавила честно Боженка, — куда больше всяких железяк сыпалось.

— Погоди, со стрелы или с пацана?

— Определённо с пацана. Стрела была в целости и сохранности.

— Значит, не из раскопок, — сделала вывод Майка после очередных размышлений. — Никакие археологические ценности не пострадали. Это хорошо. Слушай, а куда в этой заварухе Вертижопка-то подевалась?

Они неторопливо побрели к главным на этот момент воротам, у которых и разыгралась кроваво-развлекательная драма, поскольку оттуда им махали, с одной стороны, Стефан, а с другой — Зютек. Инцидент был исчерпан, строительные элементы занимали свои места, где-то среди сантехнического оборудования мелькнула Вертижопка с документацией в объятиях.

— Легка на помине, — ткнула в неё пальцем Боженка. — Здесь ошивается, им трубы привезли и развалили. Кто-то и правда перепутал её с тем сопляком, а вот кто, ума не приложу, раз уж знаю, что не ты. Прошу заметить, я для тебя — бесценный свидетель, ты должна меня холить и лелеять. Интересно, куда он стрелу дел?

— Кто?

— Зютек. Силой вырвал.

У Зютека стрелы уже не было, зато была часть плана местности, несомненно, вырванная из рук Вертижопки, и он сразу сунул его под нос Боженке. Майка вспомнила свои благие намерения и немедленно встряла, чтобы предотвратить уже висевший в воздухе очередной скандал. Из уважения к бесценному свидетелю (хотя пока и не поняла, зачем ей этот свидетель может понадобиться) она склонила чашу весов в пользу Боженки, подчёркивая, больше, чем нужно, достоинства будущей озеленительной концепции. Стефан поддержал её из своекорыстных побуждений, поскольку хотел получить ясность насчёт фотографа. Получил. Зютек пошёл навстречу и окончательно определился с водой, дав торжественное обещание не менять планов через день. И вдруг оказалось, что все довольны. Странно, но факт.

Такая божья благодать, столь редкая на несчастной изгаженной человечеством земле, длилась недолго.

— А куда вы дели стрелу? — задала Зютеку невинный вопрос любопытная Боженка, идя к выходу со стройки.

— Какую стрелу? — включил дурака Зютек, резко от неё отстраняясь.

— Ну, ту, из того парня…

— Понятия не имею, о чём вы говорите!

Боженка аж споткнулась — удержалась, лишь схватившись за локоть Стефана:

— Это как это не имеете?! Сами у меня её выхватили, со штанов у него свисала, и тот тоже хотел её забрать!

— Никакого парня знать не знаю и никакой стрелы не видел, мне там сантехнику завалили…

— Нечего увиливать, сантехнику чуть дальше завалили, а на пацане телепалась…

— Может, пан Бурчак вместе с пацанами забрал, чтобы вещественных доказательств не оставлять, — поделился соображением Стефан, пытаясь освободить свой локоть от железной хватки возмущённой Боженки.

— Может, и забрал, но сначала вы её у меня выдрали, — не сдавалась та. — Какого лешего она вам сдалась?

Зютек полез в бутылку:

— Ничего я не выдирал, и никакие стрелы меня не интересуют. А из парня куча всякой арматуры вытрусилась, вот я и решил, что у нас украл! А вы меня отпихивали! Там двое парней было, второй тоже поднимать кинулся, это ж вещественные доказательства!

— Точно, двое было, — подтвердил Стефан. Согнул руку в локте, напряг бицепс, и Боженкины пальцы, наконец, разжались. — Одного Бурчак сразу в работу запряг, а вещественные доказательства советую оставить в покое, не то ничего хорошего из этого не выйдет.

Зютек немедленно с ним согласился, а Боженка, наконец, заткнулась. И отцепилась от стрелы. До неё вдруг дошло, что она получила подходящий проект будущего рельефа местности, а в нём многое зависит от Зютека, и надо совсем выжить из ума, чтобы с ним сейчас ссориться. Открещивается от стрелы, ну и на здоровье.

Майка всю дорогу молчала. Мстительно молчала. Вот, пожалуйста, теперь все поняли, что каша заварилась из-за этой заразы, и её выпяченные портки послужили целью неизвестному стрелку. Тоже зуб на неё имел — где Вертижопка, там пожар в борделе… Жаль, Доминик отсутствовал, было б ещё смешнее.

А всё-таки любопытно, откуда взялась стрела?

* * *

Травма Мунди оказалась неопасной. Правда, болезненной и стыдноватой, но жизни не угрожала. Как, впрочем, и здоровью. Да, создавала некоторые неудобства при сидении, а также лежании и вообще движении, но при наличии силы воли удавалось воздерживаться от стонов и охов.

Сестра Стефана не видела причин, почему бы нормальному крепкому парню не лечиться в домашних условиях, и после двух часов медицинской обработки и отдыха отправила того на пару с Казиком домой.

Крайне немногословного до сей поры Казика, наконец, прорвало:

— Зашибись, чтоб мне сдохнуть, это что было?

— Кирдык, — лаконично ответствовал Мундя, вкладывая в одно слово подробнейшее изложение события со всеми сопутствующими обстоятельствами и собственными ощущениями.

Казику этого показалось недостаточно:

— Я прибёг, а тут та тётка. Это стрела была? Из лука? В натуре? Дягиль меня забодай… Откуда? Ты видал?

— Хрен.

— А на кой сюда сунулся, ты ж на шухере был, за забором, я что-то не просёк…

Малоподвижный, по понятным причинам, Мундя совсем остановился:

— Что такое дягиль?

Казик тоже встал:

— Не знаю, кажись, птица.

— Дурень, птица — дятел. А это вроде травы.

— Не, его в мёд кладут, ложка на бочку — и можно на выброс.

— Похоже. Или нет… в мёд этот идёт… щас вспомню, как его… о, дёготь. А, может, и дягиль. Но дятел тут ни с какого боку!

— А я и не про мёд вовсе, а про бодать…

Плодотворная лингвистическая дискуссия разрядила атмосферу. Мундя разработал челюсти, сведённые от постоянного стискивания зубов, и даже согласился опереться на дружественную руку Казика.

Оба потихоньку брели к дому, поскольку Мундя выразил категорическое нежелание брать такси, а обезболивающие пока действовали. Парни пришли к выводу, что дело плохо. Неизвестно, как быть завтра, поскольку пострадавший к физической работе был неспособен, к умственной, если сидя, тем более, а беда в теплице — тут как тут, потому как закопано неглубоко. Казик, ясное дело, на работу пойдёт, раз уж сегодня взяли, а потом… Расчёт только на чудо. Мундя будет бдеть.

Но откуда проклятущая стрела взялась, так и не допетрили. Кто-то же должен был ею выстрелить, сами по себе стрелы по миру не летают, им человек нужен. И не абы какой.

— Не гадёныш из начальной школы и вообще не малолетка, — высказал мнение Мундя, испытывавший по мере продвижения всё большую досаду, поскольку путь был неблизкий, а анестезия помаленьку выдыхалась. — Сила в руках у сукина сына должна быть, уж я-то знаю, попадись он мне, тригастер бородавчатый. Как только оклемаюсь, с мордой может распрощаться.

— А что это… три… бородавчатый? — поинтересовался Казик, чтобы отвлечь приятеля от болезненных ощущений.

— Гриб такой. Тригастер бородавчатый. Ядовитый.

— Гриб? Мне казалось, что гриб как-то странноватее называется. Какой-то там мухомор.

— Есть такой, мухомор. А этот тригастер тоже ядовитый, точно знаю. У меня бабка.

— Какая бабка?

— Обыкновенная. Родная. Старая, аж труха сыплется, но жива пока. Она в этом понимает, можешь её спросить. Нарочно меня учила, который ядовитый, чтобы в рот не тянул. Некоторые хитро называются, к примеру, есть ещё мутинус собачий, тоже отрава. Тригастер бородавчатый жутко ядовитый. И точка.

За столь учёной беседой приятели, благодаря Мундиной бабке, здорово пополнили свои знания о родной природе и добрались, наконец, до дома подстреленного, где тот улёгся на живот и, категорически отказываясь продолжать научную дискуссию, только стонал, когда никто не слышал.

* * *

Извлечение лишней земли из бывшей теплицы встретилось с трудностями и не успело произвести неожиданные эффекты. В пятницу встревоженный Казик участвовал в работах по транспортировке и подготовке, взбешённый страдалец Мундя стенал в кровати, а суббота решила дело.

Ударил такой мороз, что все земляные работы пришлось остановить. Казик вздохнул с облегчением, а у Майки появилось время на Швецию сразу по окончании скандала, в котором она поддержала Боженку. Непонятно почему раздёрганный Зютек снова попытался изменить мнение насчёт ручейка, он же речка, он же озеро и вообще любой водоём, только что не море. На борьбу с таким непостоянством дружно встали двадцать острых дамских коготков. Проектировщик гидротехнических сооружений неравной борьбы не выдержал и сдался. В силе осталось последнее решение, припечатанное, так сказать, загадочной стрелой.

— Хорошо тебе, дома вкалываешь, а я опять промёрзла вусмерть на этой холерной Саской Кемпе, — пожаловалась Боженка, усаживаясь в античном кресле. — Гляди, влезаю, не поправилась! Есть, чем согреться?

Следуя информации «МетеоTV» и собственному предчувствию, Майка подготовилась:

— Подогретое пиво с мёдом и горячий чай с ромом. Что выбираешь?

Боженка, не раздумывая, выбрала оба. Необязательно вместе, можно было подавать и по очереди, но Майка проявила больше сообразительности. Пиво появилось вместе с ёмкостью, а чай — в термосе. Полная свобода!

— А дети твои где?

— С папой у бабушки, папа и назад привезёт.

Секунды три-четыре Боженка пыталась представить себе Вертижопку в гостях у Майкиной свекрови, но воображения не хватило, и бесполезные попытки пришлось бросить.

— А шлюха вертлявая в подворотне дожидается?

— Ну что ты? Дульсинея задействована раскладывать планы в сверхурочное время по приказу самого Большого Шамана, которого подговорил Зютек, которого подговорила я. Детей забрасывать я своему балбесу не позволю, а кроме того, хочу закрепить окончательный вариант твоего ручья. А поскольку для Зютека Вертижопка — райский цимес, особо напрягаться не пришлось.

— И Большой Шаман на это пошёл? — удивилась Боженка. — С таким опережением?

— Тут уж я немного постаралась, — призналась Майка, слегка смутившись. — Как последняя свинья. Вполне приличное пиво, давненько такого не пила.

Боженка оценкой пива пренебрегла. Её гораздо больше заинтересовало, как удалось повлиять на Шамана. Пришлось Майке признаться:

— Ну, понимаешь… Его сотрудник… на полставки, но это без разницы… делает хитовую экспозицию за рубежом, а если бы вышло договориться на большее… И я не поленилась его обнадёжить, если, конечно, сумею себя проявить… Там такое местечко есть, на окраине Стокгольма, прекрасный вид, а подъезд совсем наоборот, вот если бы там жилой микрорайон… Или грандиозный отель… Или ещё что.

— И заглотил?

— Большие надежды для того и существуют, чтобы их глотать. Но до того, сама понимаешь, я должна себя показать…

Боженка помолчала, тяжко вздохнула и прибегла к обоим напиткам, одному за другим.

— Мне уже теплее, — сообщила она подруге и снова умолкла.

Майка внимательно на неё посмотрела, затем глянула на лист ватмана прямо перед собой, на монитор, снова на ватман и, наконец, опять на Боженку.

— Что-то разузнала? Добавлю-ка им киновари… У тебя такой вид, будто что-то знаешь.

— Ни фига я не знаю. А от мыслей мне скоро плохо станет. Стрела точно была, я военными галлюцинациями не страдаю…

— А какими страдаешь?

— Съедобные случаются. Если б её Бурчак забрал и куда задевал, ещё можно понять: травма рабочего на стройке, притом начатой нелегально, — невелика радость, могут нам напакостить, мало не покажется. Головастый мужик. Но на кой она сдалась Зютеку?

Майка пожала плечами и добавила на ватман киновари:

— В боевых целях. Если сопоставил с Вертижопкой, решил выйти на тропу войны и отомстить злодею, посягнувшему на божество.

— Сопоставил, не сомневайся. Я сама сопоставила. Тот голубой откляченный зад… А башки не видно было. Может, ты и права.

— Откуда она вылетела? Видел кто?

— Насколько мне известно, никто. Там кусты растут, огромадный барбарис, хоть без листьев, а такой густой — ничего не видать. Остальное в том же духе, одичавшее и непролазное, да падуб в придачу, он листьев не сбрасывает. Там мог рыцарь на горячем коне стоять и стрелять по врагу сколько влезет.

— Топот бы услышали, когда ускакал.

— Выходит, не стоял…

— А может, дети баловались, — рассеянно заметила Майка — Голубое, голубое… Откляченная задница… Весна и зелень уже мимо, им нужно ярко-голубое…

— Просто посади им туда Вертижопку задом наперёд, — не выдержала Боженка и прикончила пиво.

— И чтоб крутила? — обрадовалась Майка. — Слушай, а это идея! Движущаяся экспозиция, мелькала у меня такая мысль, а ты мне помогла, теперь знаю, как сделать! Гениально! Слушай, так и будет! Мне понадобятся съёмки не с абы какого мобильника, а профессиональные!

Потрясённая Боженка вдруг увидела, как Майка просияла. Всего на мгновенье, но совершенно определённо. Вдохновение. Вот как оно выглядит!

— Что-то придумала?

— Придумала. Ты сама мне подсказала. Сейчас говорить не буду, чтоб не сглазить. Посмотрим, что получится.

Боженка уселась поудобнее, заглянула в опустевшую ёмкость и вылила себе остатки из термоса.

— Опять я не договорила. А хотела спросить, хоть и знаю, что неудобно, но мне уже всё равно… Что там с твоим разводом? Только ты не обижайся!

Майкино сияние если и уменьшилось, то незначительно. Она поморщилась, пожала плечами и фыркнула, с одной стороны, презрительно, а с другой — удовлетворённо.

— Такой идиотской бумаги, как иск против меня, я в жизни не читала. Доминик, по-моему, был того же мнения, но не мог шедевра исправить, поскольку оказалось, что у меня нет недостатков. Совсем никаких. Не знаю, что он будет делать. В одном можешь быть уверена, я ему в этом творчестве помогать не стану. А посему, что дальше — не известно. Как ты понимаешь, мне это не надо.

— А кто его писал? Иск в смысле.

— Понятия не имею. Догадываюсь, что какой-то адвокат. По-моему, без извилин.

— Ну тогда я спокойна, — вздохнула Боженка. — А то уже опасалась… Ну, ладно, ладно, зря опасалась, но я же тебя знаю… С твоим добрым сердцем..

— Где доброе сердце, а где Вертижопка…

В Майкином голосе послышалось нечто такое, что окончательно успокоило Боженку. Нет, в этом случае Доминик мог не рассчитывать на помощь жены. Наконец-то во всей этой бредовой ситуации появился хоть малюсенький проблеск здравого смысла!

* * *

Принцесса Данута Мартенсон во всех смыслах оказалась сокровищем.

— Это будет дорого, — предупредила Майка, присаживаясь в её стокгольмском салоне в безумно удобное кресло у камина. — Но, головой ручаюсь, сработает.

Данута гораздо медленнее и осторожнее разместилась на мягких подушках.

— И пусть будет. — Ответ прозвучал непримиримо. — После того, что я пережила и до сих пор терплю, Бергсон пойдёт на всё, ведь дело-то я сделала. А тебе я верю. Эта твоя мазь, честно говоря, просто чудо, кожа заживает и мясо под ней тоже, через две недели танцевать буду… ну ладно, ходить нормально. Налей себе сама, я пока… извини…

— Да ну тебя… Мазь вовсе не моя, а Беаты, она лекарство передала.

— Я её обожаю.

— Я тоже.

— А меня Бергсон обожает, потому как вот уже, чтобы не соврать и правду не сказать, лет эдак пять мне везёт. Он сейчас на подъёме и раскошелится, я уверена. Подробности идеи не расскажешь?

Майка взяла себе виски с тонной льда и отрицательно помотала головой. Она так сияла, что Данута забыла о своём многострадальном седалище и жутко заинтересовалась. Вообще-то экспозиция и не могла быть дешёвой, но в исполнении Майки, на которой в определённой степени отразилось многолетнее обнищание родной страны, уж никак затратами не поражала. Чуть дороже, ничего страшного, но вот что она придумала? Данута смотрела на Майку умоляющими глазами, и у той, как обычно, дало себя знать доброе сердце.

— Только чтоб никому! Обещаешь?

— Задницей своей клянусь! Чтоб мне её снова ободрали!

После столь страшной клятвы Майка сдалась и чуть-чуть приоткрыла тайну. Данута была как-никак специалистом и восторга не скрывала.

— Оператор у тебя есть? Опытный? Чтоб в голографии понимал?

— Поищу…

— У меня есть! Есть! Экстра-класса! Талант! И в этом тоже разбирается! Я тебе его пришлю! Когда надо? Пусть там даже посидит, в Польше уже бывал, любит бигус и рубцы, и чтоб пол-литра, только по-польски не говорит…

— Не страшно. С бигусом заводиться не буду, а рубец могу лично сделать. Качество гарантирую.

— Тогда он для тебя в лепёшку расшибётся. Погоди, давай договоримся…

— Дануся, ты — настоящий брильянт!

— Обе мы брильянты. Когда?

— Откуда мне знать? Всё от погоды зависит, может в любую минуту…

— Харальд будет в боевой готовности!

— Синезубый? — не удержалась Майка.

Данута на своих подушках остолбенела:

— Как? Почему… синезубый?

Майка даже не пыталась скрыть смущение:

— Ой, ты прости, пожалуйста, это у меня такие исторические ассоциации. Встрял такой между тремя поклонниками и, так сказать, мужьями Свентославы — дочери Мешко Польского и сестры Болеслава Храброго. Её называли королевой Трёх Корон. По очереди подцепляли её энергичные правители, викинги как-никак, опять же не слишком щепетильные: Эрик Победоносный, Олаф Трюггвасон и Свен Вилобородый. И Харальд Синезубый там тоже воду мутил. Похоже, в Олафа она была смертельно влюблена, да и против Свена ничего не имела, а вот Харальд, насколько я помню, ей не глянулся. Впрочем, в королевских семьях по сердцу не выбирают, а у меня в памяти засели прозвища, раз Харальд — значит, Синезубый, но обещаю сдерживаться.

Данута пришла в себя:

— Без надобности. Он по-польски не понимает, а на зубы не жалуется. Да ведь ты его знаешь, это он тебе снимки делал для этой работы, можешь на него рассчитывать. Кстати, фамилия у него самая обычная, Нордин. Без всяких зубов.

— Ты, правда, за всем проследишь? Мне не надо Бергсона напрягать? Я уже с ним говорила, и он особо не сопротивлялся, но малость сомневался.

— Уверяю, сегодня же сомневаться перестанет. Я его дожму, — категорически заверила Данута, и Майка успокоилась. Ну, она им всем покажет…

* * *

Погода раскапризничалась. К Майке проявила благосклонность, а Казика с Мундей добила окончательно.

Зима охотно отступала, напоминая о своём присутствии главным образом по ночам, из-за чего земля ещё не утратила мёрзлой твёрдости, но в любой момент могла и утратить, что доводило приятелей-кладовладельцев до отчаяния. При этом Казик проявлял трудовой энтузиазм, редко встречаемый у молодых людей его покроя, тогда как Мундя, устав валяться, сполз с одра болезни и занял позицию ленивого надсмотрщика, неотрывно следя за дружком и фундаментом теплицы.

Майке солнышко светило, как по заказу. Ещё совсем чуть-чуть, ей требовалось побольше тепла и земляных работ. Осуществить задуманное было нелегко.

Шведская принцесса Данута сдержала слово. Харальд Нордин, обладатель великолепных зубов, появился через несколько часов после первого звонка. Как человек цивилизованный, ещё в аэропорту взял напрокат машину, как оптимист по натуре, позвонил из гостиницы Майке, что прибыл, а Майка, как женщина, рубец имела в состоянии полной готовности, офигительно приправленный. Холодильник был полон крепких бесцветных напитков, доступных в Польше на каждом углу. Как человек предусмотрительный, она категорически велела гостю приехать немедленно и на такси.

Обоим нужно было не иметь сердца и, наоборот, иметь нервы из пуленепробиваемой стали, чтобы сразу браться за работу, тем более что Харальд уже с порога принялся подчёркнуто громко критиковать паршивую самолётную еду, жуткую спешку и отвратительный характер этой волчицы Дануты, что всё, вместе взятое, не позволило ему съесть фрокост. Бедный парень оказался лишён этого священного для скандинавов полуденного приёма пищи!

Ну как такого не пожалеть. Он же, должно быть, страшно голоден! Разумеется, начнём с подкрепления сил!

Харальд мгновенно просиял, уселся за стол, и аккурат на этот момент угодила Новакова, чей муж опять совершил неожиданную покупку.

— Представляете, что этот придурок теперь учудил… — в раздражении начала она, появляясь в дверях, и осеклась.

За Майкиным столом сидел парень, как картинка, мастью даже немного схожий с Домиником, но посветлее. Тот вежливо вскочил при виде женщины, демонстрируя идеальную фигуру, в плечах широкий, в бёдрах узкий, и при этом в нём было нечто хищное, будто пират какой… Сердце у Новаковой затрепетало, а сама она застыла как вкопанная.

Глупо было от неё требовать, чтобы сразу въехала в ситуацию. Харальд и впрямь настроен был крайне хищно и жадно, но исключительно в отношении рубца, чей запах просто вскружил ему голову. Он уже почти сидел, уже почти приступал, а тут, ни с того ни с сего, доступ к амброзии перекрыли. Пустой желудок взбунтовался, а черты далёких предков вдруг ожили и подняли голову. И, кто знает, столетия назад мог бы и с мечом кинуться на Новакову, невзирая на её пол и беззащитность.

Майка со времён коричного скандала Новаков держала дома полный набор простых и изысканных приправ — почему бы нет, иногда сама ими пользовалась. Ей даже стало интересно, что же Новак на этот раз купил, но, взглянув на Харальда, она поспешила ввести разумную очерёдность.

— Это соседка, я сейчас ею займусь, — произнесла она по-шведски. — Ты себе пока положи и начинай, а то остынет, мне будет жаль. И налей, что хочешь, по своему выбору. Вы меня простите, — сказала по-польски, — он иностранец и по-нашему не понимает. Мы вместе работаем, но он с утра ничего не ел, и мне надо его накормить. Голодный мужик в работу не годится.

Эта святая правда вывела Новакову из ступора. И к ней вернулось раздражение:

— Вот, я тоже самое всегда говорю! Этот урод с говяжьей вырезкой притащился и топочет ногами, упёрся, чтоб по-пакистански. Рецепт привёз! Максимум двадцать минут, пожалуйста, я готовить, слава богу, умею, всё есть, пока сполоснётся — весь извазюкался! — оно как раз и дойдёт, рис моментальный, уже в кастрюле, а чего недостаёт? Карри. Карри! Оно ж пакистанское! Он вкусы различает, подлюга. Одну упаковочку… Как пакистанское делать без карри?! Я перед алтарём клялась, что буду это животное кормить… что мне делать… только на вас вся надежда!

Истерика Новаковой набирала силу, и Майка поспешила уволочь её на кухню.

— Тихо, спокойно, есть. — Она выдвинула ящик, четыре упаковки карри сверкали во всей красе. — Мягкое и острое, хватит. А при случае могу рассказать, как моя бабушка сделала такое пакистанское без карри. Тогда не достала. Вы успокойтесь. Взяла перец, паприку и, кажется, хрен — у всех изо рта просто дым валил… У вас красное вино есть?

Новакову на минуту заблокировало, затем она ожила:

— Есть, на это у него ещё ума хватило, купил, хоть дома было. А ваша бабушка — просто волшебница, спаси вас господь! Побегу уже, он через пять минут из ванной выйдет!

Харальд подчинился приказу, уплетал рубец и расцветал прямо на глазах. Напиток в рюмках дожидался Майку.

— Я буду в отчаянии, — заявил Харальд, приступая к добавке, — если мы закончим одну эту экспозицию и не начнём другую. Что я буду есть?

— Если эта, летняя, понравится, перед нами осень, — поспешила утешить его Майка. — А я проектами занимаюсь только дома, и ты будешь приезжать, раз участвуешь в исполнении. А теперь я тебе признаюсь: боюсь, что я задумала вещь сложную. И дорогую. Но расходы взяла на себя Данута, а поскольку ты с голографией на «ты»…

Харальд своё дело знал и любил сложные задачи. Рубец свою миссию выполнил на «отлично». Когда вечером вернулись дети, привезённые папой, мама с каким-то чужим типом сидели в гостиной перед двумя мониторами, заваленные кучей бумаг: распечаток, набросков, чертежей, рисунков и разноцветной мазни. Из-под этой макулатуры их почти не было видно, и Доминик имел полное право не заметить жену, с которой не желал иметь дела. Несмотря на право, ему всё же показалось, что персон было больше, чем одна.

Выдрессированные дети тоже умели быть незаметными, что совсем им не помешало внимательно приглядеться к странной работе. Мать с чужим типом не ограничивались бумагами и экранами, а вытворяли забавные штуки: как бы устраивая представление, расходились по разным углам, делая туда-сюда по нескольку шагов, причём оба внимательнейшим образом следили друг за другом. Потом менялись ролями. Ни слова из того, что они говорили, понять было невозможно. Эти двое казались жутко взволнованными, пока вдруг оба не просияли, чужой тип схватил маму в объятия, и они дружно заплясали на месте весёлый танец с подскоками.

— Файн, файн, файн! — восклицал при этом жизнерадостный тип.

— Похоже, здорово, у них получилось, — шепнул Томек сестрёнке. — Интересно, что.

— То, что делают, — мудро констатировала Кристинка.

Взрослые успокоились, перестали скакать и уже как нормальные люди уселись перед компьютерами. Правда, всё время переключали внимание с мониторов на цветные кучи. Чужой тип извлекал из-под ног что-то вроде камеры и снимал всё подряд, но больше уже не прикалывались. Интересное кончилось, можно было идти спать.

Что дети и сделали на редкость послушно. Просто образцово. Эффекты проявились позже.

* * *

Погода настроения не меняла и упрямо потворствовала Майке. На нетипично многолюдной стройплощадке Боженка следила за Зютеком, Зютек следил за Вертижопкой, Вертижопка притворялась, что не наблюдает за Домиником, а Доминик на другом конце живописного ландшафта успокаивал взволнованных геологов.

Майка держала руку на пульсе Харальда, который на всякий случай незаметно увековечивал всех и вся. И даже в самом чудесном сне не могла предугадать, что ситуация сложится так замечательно.

Подошла Боженка и ткнула её локтем:

— Ты глянь, зря я дёргалась. Он, в смысле ручей, или что оно там, сам по себе завернул, излучину сделал. Он, в смысле Зютек, в него вцепился, как репей. Ему подходит, а мне — ещё больше. Зато у меня другая беда.

Майка, не теряя из виду Харальда, откровенно искала глазами Вертижопку и никак не могла обнаружить. Это её удивляло и даже тревожило.

— Куда делась, холера ей в!.. Что за беда?

— Семейная. Сама мне когда-то давным-давно рассказывала об этой… скульптурности, но я забыла. Как оно там должно быть?

Некоторое время Майка тупо смотрела на подругу:

— А-а! Вспомнила. Правда, не очень. Греческие богини были бабы мощные, здоровущие, но однотонные. А ты на что рассчитываешь: фигурка пышная, соблазнительная… и в белых пятнах? Ну разве что муж у тебя шахматист…

— Не, он больше в бридж.

— Придётся тогда тебе самой, без него. Где эта гангрена?

— Не знаю, куда-то смылась…

А гангрена была прямо у них за спиной. Таскать в объятиях документацию не являлось мечтой всей её жизни, одна папка да рулон из слабых ручек выпали, она лениво вернулась за ними, а тут как раз можжевельник рос, ещё молодой и низкий, но жутко колкий, а в придачу этот мерзкий падуб и заросли терновника. Папка упала под куст, пришлось наклоняться. Злая и надутая, она и не думала подслушивать, ей и в голову бы не пришло, толстые греческие богини её абсолютно не интересовали, но следующие слова заставили прислушаться.

— …девять градусов всего, — гневалась Боженка. — Это под самым солнцем двадцать… Мне что, тут развалиться и голой лежать?

— Там, в конце, прекрасное закрытое место, — подсказала немного повеселевшая Майка. — Но я же тебе объясняла, не тупи: лучше всего в движении. Мало по садам мотаешься? Сейчас в них пусто…

— Это точно. А если в земле копаюсь, то зад к солнцу торчит.

— Вот, пожалуйста, что я и говорю. Пару часов в день и прекрасно всё сравняется…

«Зад» до Вертижопки дошёл. Мыслительная деятельность не являлась её сильной стороной, но одно она знала точно. Задница была её основным достоинством, и эти две верно говорили — целиком надо загорать, а не частями. И прямо теперь, сразу, пользоваться каждым удобным случаем, в том числе и нынешним. В это время года солнце яркое, но непостоянное. А Доминик всё ещё какой-то упрямый и непослушный…

И что, собственно, мешает попробовать?

Мучимая двумя проблемами: заботой о будущей зелени и соблазнением мужа, Боженка машинально обогнула можжевеловые и падубовые кущи и бросила рассеянный взгляд в сторону хвалёного Майкой места. Остановилась она так резко, что не успевшая затормозить Майка врезалась ей в спину.

— Ёшкин кот…

Майка тоже взглянула и вместо того, чтобы издавать бессмысленные возгласы, схватилась за телефон и принялась нажимать кнопки, благословляя в глубине души трудное разноязыкое детство. Харальд отозвался сразу.

— Ты где… а, вижу… иди осторожно вперёд и чуть правее, за тот холмик и кусты. Не светись, объект прямо перед тобой, как по заказу! Пошевеливайся! Скорее! Она начинает раздеваться!

Боженка не понимала напряжённого шведского шёпота, зыркнула на Майку недовольным глазом и вернулась к созерцанию представления.

Навьюченный, как ишак, самой разнообразной и тяжеленной аппаратурой Харальд имел только две руки, поэтому продраться сквозь заросли бесшумно не сумел. Вертижопка, озабоченная совершенствованием внешнего вида самого ценного фрагмента своего тела, шелест за спиной услышала, но не встревожилась, поскольку знала, что где-то в той стороне находился Доминик После недолгого колебания верхние части гардероба стали понемногу с неё сползать. Она, возможно, и отказалась бы от эксперимента, если бы где-то в отдалении, у въездных ворот, теплицы и старой развалюхи не началась жутко шумная заваруха. Кто-то вопил, что-то грохнуло, в общем, разгорелся полномасштабный скандал. И вдруг всё смолкло, будто вырубилось электричество на дискотеке. Слышалось только непонятное клекотание, нервный разговор на пониженных тонах, так сказать, человеческий, а не молодёжный. Что не помешало немедленно подтянуться к месту происшествия практически всем, ранее рассредоточенным по немалой территории строительства.

Вертижопка едва глянула в ту сторону и вдруг решилась. Вокруг стало пусто, и она, сочтя это удобным моментом, скинула с себя последнюю одежду и вступила в непосредственный контакт с тёплым солнышком. Те две бабы болтали что-то о движении… На шорохи второй раз даже не обернулась, сработал рефлекс.

У профессионала Харальда тоже сработал рефлекс. Не терять ни секунды!

Боженка с Майкой некоторое время пребывали в растерянности: что-то происходило у ворот — обе пытались разглядеть, но без малого километр всяких препятствий сделать этого не позволил. Колебались они недолго: что бы там ни случилось, никуда не денется, ещё успеют увидеть, а Вертижопка давала представление, единственное в своём роде. Кроме того, Майка не могла бросить Харальда на произвол судьбы. Швед не швед, а, как ни крути, мужчина, вдруг с катушек слетит…

— Это она тренируется? — пробормотала ошеломлённая Боженка, уставившись на нимфу в неглиже. — Просто чтоб форму не терять, или у неё какие зрители имеются? Случаем, не Доминик, извини, конечно?

— Извиняю. Нет, не Доминик, но тоже мужчина. Отсюда его не видно, но расстояние ему — не помеха.

— Фото?

— Вроде того. Тише! Даже не представляешь, как мне повезло. Если бы ещё обернулась и показала свою овечью рожу!..

И в ту же секунду везение повторилось. Из кармана Харальда выскользнул мобильник и упал в спутанную мёрзлую траву. Торопясь его поднять, фотограф споткнулся, наступил на сухие ветки, кусты затрещали, и Вертижопка всё-таки оглянулась, надеясь на зрителя в лице долгожданного Доминика. Харальда она не заметила, пожала плечами и усовершенствовала гимнастику, помня подслушанные слова о пользе загара в движении.

Скоро всё кончилось. Первые мартовские дни жарой не грешат, а однообразные упражнения согревали плохо.

— Эй! — закричал издалека Харальд, не стесняясь присутствия модели. — Она уже одевается! Мне достаточно, не знаю, как тебе?

— Я в восторге! — ответила Майка чуть тише. — Это даже больше, чем я ожидала. Собирай манатки и возвращайся!

— Слушай, там что-то случилось, — обратила её внимание пришедшая в себя после стриптиза Боженка. Она с трудом оторвала от почвы ноги, успевшие за время спектакля прирасти к земле, и с беспокойством предложила: — Пойдём, посмотрим. Совсем я из-за этой зловредной лохушки растерялась.

— Погоди, мне надо Харальда нацелить. У него всё есть, может теперь возвращаться домой и приниматься за работу. Я бы с ним поехала, но мне ещё рано подключаться. И зачем я вообще с тобой иду? Я — к нему, а потом домой, рубец ждёт…

Боженка перестала слушать Майкину болтовню, которая из-за эйфории подруги становилась всё менее вразумительной, махнула рукой и ускорила шаг. Майка повернула к Харальду, совершенно не предполагая, сколько на этом теряет и как много приобретает.

У ворот творилось нечто странное и даже страшное, что обычно сопровождается диким ором. Крик, трёхэтажный мат, мордобой — всё это имело место и в этом случае, но как в немом кино. Ну, почти немом — шёпотном. Да, дрались или, как минимум, пихались, ругались и обзывались, но всё вполголоса. Чаще всего повторялись — что можно было разобрать издалека — слова «Тихо!», «Тише!», «Не ори, пся крев!», «Заткни пасть!».

Фантастическая сцена.

Благоприятная для Майки погода Казику с Мундей подложила огромную свинью. На этой стадии фундамент под бытовку для технического персонала расчищали вручную, лопатами. Тачки с битым кирпичом ждали своей очереди, слеги для пола лежали рядышком, остальные стройматериалы аж дрожали от нетерпения, а на краю выступающего из земли строения нервная дрожь била Мундю. Тот шипел и своим шипением пытался сдержать излишний трудовой раж Казика. Сокровище находилось у самой поверхности, каждая очередная снятая горсточка земли могла его обнаружить. Если бы хоть народу толклось поменьше, а ещё лучше, никого бы не было, ну, максимум охранник с собакой, те уже к ним присмотрелись и привыкли…

Но уж если облом, то облом. Энергичный Казик старался, как мог, и паскудил напропалую, но от излишнего рвения перестарался. Обходя опасное место, слишком от него отдалился, и удача улыбнулась постороннему копателю. Им оказался помощник каменщика, который вкалывал любо-дорого, поскольку торопился — их бригаде поручили гидроизолировать фундамент и приподнять первый этаж (не фронт работ — конфетка!), а так как трудились сдельно, то чем быстрее и больше, тем лучше. Опять же особо стараться не требуется, объект на два года рассчитан, а не на века. Паренёк от души налёг на лопату и заорал:

— Люди! Здесь что-то есть!

Наклонился и сунул руку.

Этого Мундя уже не вынес. Казик ничего, только одеревенел и замер. Мундя — другое дело, проклятая стрела ой как аукалась, подживающая рана свербела, воспоминание о позоре — тем более, вот и не сдержался. Налетел со всего маху, как буйно помешанный, на счастливчика, который аккурат выпрямлялся, держа в одной руке лопату, а в другой колоссальную, просто гигантских размеров луковицу императорской короны.

Наличие луковицы забытого в тучной земле теплицы декоративного цветка, иначе называемого рябчиком императорским, считать удивительным открытием было никак нельзя, поражали, разве что, размеры луковицы. Куда больше удивило всех неожиданное нападение на нашедшего. В немедленно разразившейся битве приняли участие шесть человек, из которых четверо понятия не имели, за что бьются, с кем и почему. Боевые действия развернулись на месте бывшей теплицы. Шесть пар обуви при поддержке садового инвентаря рыхлили мягкую землю куда лучше стада голодных кабанов — ну и нарыли добычу, ни в малейшей степени не похожую на ботаническое чудо природы.

Кто первый схватил здоровенный ствол, выпавший из разорванного целлофанового пакета, снял с предохранителя и пальнул, так никогда и не удалось установить. К счастью, ни в одно живое существо он не попал, зато битва перешла в решающую стадию и приобрела очень даже осмысленный характер. Теперь дрались за обладание огнестрельным оружием в количестве шести единиц, из которых две были теоретически смертоносные, а остальные гораздо менее убийственные — пугачи. А в придачу множество патронов, не подходящих практически ни к чему.

Самого главного начальника строительства всего объекта, по чистой случайности угодившего в гущу боевых действий, чуть не разорвало от злости. Ему после долгих и очень даже недешёвых усилий удалось-таки добиться успеха — обнаружить в документации махонькую ошибочку, которой можно было воспользоваться и наконец-то начать работы в обход бюрократической волокиты. Планы местности и находящихся на ней строений снимал какой-то недоучка: напортачил, перепутал объекты, и по бумагам выходило, что теплица стояла во всей своей красе, а главное, в целости и сохранности. Мало того, называлась хозяйственной постройкой. Просто идеально — ведь он и возводил хозяйственную постройку.

Только сделать это надо было незамедлительно, чтобы никто за работой его не накрыл. Сложить из готовых элементов.

Три дня — и стояло бы под крышей! А цепляться к мелкому ремонту внутри никто и права не имеет, инвестор может себе драгоценной мозаикой хоть хлев выкладывать!

И надо ж было этим дуралеям такой кипеж поднять, в Португалии, небось, слышно. Оружие они, вишь ли, нашли, волыны допотопные — подумаешь, клад какой! И что за недоумок пальбу поднял? Да хоть бы и танк отрыли, и атомную бомбу, орать-то зачем? А ну, быстро позакрывали свой хайла… хайлы… Короче, заткнуться всем! И туркаться молча! Хоть поубивайте друг друга, но молча! Если кто услышит и заявится, он самолично всех уроет!!!

Из посторонних, к счастью, никого не случилось, только энергичным шагом подошла Боженка, а вслед за ней появилась надутая Вертижопка, встреченная Зютеком, словно небесное видение, долгожданное, но слегка раздражающее. Краткий обмен репликами прояснил дело. Озабоченная загаром Вертижопка забыла, зачем здесь находится, и всю свою служебную поклажу бросила в зарослях можжевельника, терновника и падуба. А Зютеку требовалась документация, поскольку рядом с ним топтался специалист по декоративным и капризным водам, который очень спешил…

Вертижопка обиженно пожала плечами и повернула назад. Специалист посмотрел ей вслед и спешить перестал. Ещё очень продолжительное время он не настаивал на немедленном обсуждении служебных вопросов.

Бардак между тем продолжался. Активные боевые действия, правда, прекратились, поскольку соблазнительную добычу с жадных глаз долой прибрал взбешённый начальник строительства. Сгрёб всё в коробку из-под унитаза и унёс с собой, а трудно биться за то, чего нет. Но в земле всё ещё рылись в поисках патронов. Небрежно упакованные в коробки и целлофановые пакеты те в изобилии валялись вокруг. Попутно выкопали короткие, полуметровые, отрезки колючей проволоки — их чья-то неведомая рука собрала и аккуратно положила на несколько бетонных блоков, служивших временно в качестве скамейки. А патроны вредный начальник тоже отобрал.

Он даже не пытался дознаться, откуда этот идиотский арсенал взялся в тепличной земле. Вмешательство соответствующих служб немедленно и надолго остановило бы с таким трудом начатые работы, а ему только новой головной боли не хватало. Но и шантаж был ни к чему.

— Влад! Забери этот мусор в машину, — очень громко приказал начальник своему шофёру. — Четыре пугача и два ствола, в том числе обрез и одно не пойми что, похоже, самоделка домашнего производства ещё с войны. Все видели. Маслята тоже давайте сюда, считать не будем, на вес… Полнотелый кирпич мне!

Зная вес полнотелого кирпича, тут же установили, что нарытых патронов было три с половиной килограмма.

— Весь арсенал отправится в ментурово, сразу, как только под крышу подведём. По моим прикидкам в понедельник, — кончил своё выступление начальник чрезвычайно резким тоном. — А вообще, половина — холостые.

Ему даже не было нужды добавлять, что, если кто раньше времени вякнет, может пенять на себя. Это подразумевалось само собой.

Луковицей-рябчиком завладела Боженка. Никто не возражал, вот только Мундя…

* * *

Он не был законченным болваном, чтобы не понимать, по чьей вине заварилась вся каша. Не стерпел, понесло его, нервы сдали. Ни одна собака нипочём бы не просекла, что с нарытым у них есть что-то общее, если бы он не рыпнулся. Да ещё в эту дулю сдуру вцепился…

— Да ты чё, это ж чистый фарт! — запротестовал Казик, блеснув небывалой сообразительностью. — Все сразу поверили, что ты такой цветолюбивый, в смысле растительноядный, ну, того… луковицу хочешь и на ней зациклился. Никто о железках и не заикнулся!

— Фарт, что Гжеся не было, — буркнул Мундя.

— Гжесь ни фига не знает и ни в жизнь не узнает, не бзди. И кто кого подставил — это ещё вопрос… Патроны не подходят? Так ведь сказали?

— Плевал я на патроны. Один хрен — всё просрали.

Честно говоря, такому обороту Казик был даже рад, в чём ни за какие коврижки бы не признался. Не хотелось ему ни на кого нападать, угрожать оружием, а уж тем более стрелять. Свистнуть что по мелочи — с дорогой душой, всегда пожалуйста, но по-тихому, без лишних эффектов! Это Мундю на жёсткий бандитизм тянуло… ну, не то чтобы жёсткий… красиво так рисовалось. Поначалу разведать, войти, пригрозить, может, и пальнуть для острастки, забрать наличку и валить, только нас и видели. И не абы у кого, не у простых людей, лотошников всяких или продавщиц, ничего подобного. Только взяточники! Жадюги жирные! А взятки никто безналом не даёт, только из рук в руки, наличкой!

Такой подход Казику понравился, и он даже похвалил Мундю, когда тот спёр у собственного брата половину добра, приобретённого у русских. Гжесь просёк, что товар кто-то увёл, но на брата не подумал. А теперь выходит — развели москали Гжеся, а вроде такой крутой. Платил-то как за настоящие стволы, правда, странно дёшево, просто даром. Он тогда ещё подумал: может, это русские впопыхах — вроде им менты в затылок дышат? А тут вдобавок патроны ни к селу ни к городу!

Да теперь-то без разницы, раз весь арсенал коту под хвост. А какой надёжной теплица казалась…

— А он вообще где, Гжесь то есть?

Мундя пожал плечами:

— Болтал что-то, будто на телевидение подрядился — этим, как его, статистом вроде. Бандюги им требуются, только не тупые, а башковитые.

— Чё, актёров не хватает? — удивился Казик.

Мундя опять пожал плечами, старательно скрывая зависть:

— Актёрам платить надо, так? А с улицы первый попавший за гроши побежит, лишь бы засветиться. Где-то вроде под Белостоком снимают. Гжеся взяли и ещё пару, а остальные тамошние, местные. Хоть в одном подфартило, а то был бы здесь, тогда и не знаю… у него нюх, как у собаки.

— Главное, на нас не подумали, — утешил приятеля Казик. — Твоя заслуга.

— Придётся всё по новой начинать, — понуро констатировал Мундя.

Несостоявшиеся налётчики добрались, наконец, до его дома, где было пусто, что в данный момент как нельзя более их устраивало. Зато холодильник был полон всякой замороженной жратвы, что их устраивало ещё больше. Мундя примостился поудобнее на чём помягче и погнал Казика на кухню, поскольку замороженное требовалось разогреть. Казик умело и энергично принялся за дело.

— Я на тебя поначалу здорово окрысился, — мрачно информировал дружка Мундя. — Когда тебя дальше понесло, а тут начал этот рыться, как его, Тадик…

— Тео…

— Тео, так Тео. Махал, как ветряк, сразу видно было, что докопается. Лучше бы ты. Но теперь думаю: хрен бы мы с этого поимели. Да к тому же, поди знай, с чем бы этот их главный наехал — видал его морду? сущий вампир, а то и похуже! — если бы та шмара хай не подняла. Он ведь и не думал уезжать.

Казик что-то помешал в кастрюле и уменьшил газ:

— А ты-то куда делся, что-то я не видел?

— Смылся за теплицу. Чтоб не цеплялись: мол, сижу и ничего не делаю. Заслонили мне обзор — так и не понял, что случилось. Чего она заверещала?

— Да хренотень какая-то. Ты же ближе стоял. А правда, что колючую проволоку тоже там откопали?

Мундя напряг память:

— Было такое дело. Как поутихло маленько, какие-то куски под ногами валялись, точно. О! Вот почему наши пакеты порвались, и всё развалилось. А что потом было, не знаю.

— И я не знаю. Вроде как кто-то ту проволоку на блоки положил, на супорекс. А та коза на неё и плюхнулась.

— Не видала, куда садится, что ли? — возмутился Мундя. — Ведь чёрным по белому… Эй, у тебя горит!

Казик кинулся к кастрюле:

— Не, только снизу чуть, сейчас готово будет. Оно там, на блоках, вроде как прикрыто было. Мне тоже заслоняли — мотались, как подорванные. Да и не сильно она плюхнулась, самую малость покарябалась.

— Зато визжала классно, — похвалил Мундя. — Сразу отшибло искать, кто стволы зарыл. А прикинь, до чего стройка нефартовая — раз за разом людям задницы надирает…

* * *

— Вот тебе бы надо жалеть, что раньше уехала, а то я жалею, жалею — никак отжалеть не могу, — заявила с обидой Боженка, садясь за стол у Майки в гостиной. — Одна-одинёшенька осталась, а тут такие события, и ничего не понимаю. Вместе было б легче. А швед твой где?

Майка уже успела убрать со стола использованную посуду, поставила поднос с ней на буфет и достала новые стаканы.

— Потом уберу. Слопал рубец и уехал — только что ушёл, на самолёт, сегодня вечером будет дома. Слушай, он просто гений! Не дала я ему рубца!

— Чаю хочу, — заявила Боженка, не дожидаясь глупых вопросов. — Погоди, если ты не дала, то как же он слопал? Сам, что ли, в твоём холодильнике шарил?

— С собой не дала. На мой рубец придётся ему сюда приезжать, а кому сейчас легко? Я со всем этим туда не потащусь, полсамолёта бы заняло. Только когда закончу. Всё запишу, там им проиграю, и примемся за работу. Он — вдвойне гений!

Майка так сияла, что Боженка забеспокоилась и повнимательнее присмотрелась к подруге. Нет, не влюбилась она в этого Харальда, какие бы там у него зубы ни были. Сияла Майка, так сказать, на профессиональной основе — не иначе как гениальный швед понял идею и восхитился её концепцией. Так что связаны они теперь намертво работой, а не чем-то таким. Ну, и рубцом, конечно.

Боженка знала Майкин рубец и считала его кулинарным шедевром. Не замедлила она похвалить подругу и за разумную сдержанность.

— А когда поедешь уже со всем наработанным, прихватишь рубец с собой?

— Конечно. Заморожу уже приправленный, чтобы там не возиться. Погоди, тут есть что-то с марципаном. Харальд из вежливости привёз, нам всё равно некогда было. Оно датское. Вроде съедобное.

Дамы, наконец, принялись за чай с марципановым печеньем. Боженке понравилось, но она опасалась, не объест ли детей.

— Да что ты! Он не жадный, если уж за что берётся, не скупится. Три коробки привёз. Потому-то с ним так здорово работать, заглотил приманку, теперь не сорвётся. Я в восторге!

— Да уж вижу. А вот я — нет.

Майка встревожилась:

— Что случилось? Зютек напортачил?

— При чём тут Зютек? Ну ладно, могу быть наполовину в восторге — с водой порядок. А вот всего остального, хоть убей, не понимаю. Тот кавардак, который там… Ты ничего не заметила?

— Очень даже заметила. Мы оба с Харальдом смотрели, он, понятно, больше меня заинтересовался, но времени не было. Надо же весь материал просмотреть… — Майка снова принялась расцветать и интенсивно сиять. — А раз ясно, что он без рубца не уедет, пришлось его подгонять, не до скандалов нам. И вообще я на тебя рассчитывала, что ты всё расскажешь.

— Держи карман!.. — сердито фыркнула Боженка.

— Мы всё время тут проторчали, за обоими компьютерами, почесаться некогда было, а жратва уж на самый конец осталась.

— Не подавился?

— Бог миловал. Но сто на грудь принял…

— Ментам не попался?

— Нет, если б попался, уже позвонил бы. Погоди, дай-ка я сама позвоню, чтоб не волноваться. Если ты не против, можешь пока нам ещё чаю подлить, заварка на кухне…

Боженка не поленилась и отправилась на кухню, прихватив заодно и поднос с грязной посудой.

— Ещё берёт, хоть уже в самолёте, — сообщила ей Майка. — Пятнадцать минут как вылетели. Никому он не попался, только авто не успел сдать, носильщик ему помог. И счастлив. Харальд, не носильщик. Хотя, думаю, носильщик тоже.

— Жизненный опыт мне подсказывает, что ещё как, — согласилась Боженка. — Слушай, а от них очень полнеют? Что-то подозрительно легко съедаются.

— Если каждый день по такой коробке, то очень. А два раза в год — нет. Даже если бы ты одна всё слопала, а, сама видишь, я тебе активно помогаю. Ты скажешь, наконец, что тебе там не понравилось, или до утра дожидаться?

— Ничего мне не понравилось, — опять рассердилась Боженка и взяла очередную печеньку. — Батюшки, ты погляди, там ещё слой! Ну, теперь я за твоих детей спокойна. Слышала, как та деваха голосила?

— А! Значит, правда. Что-то мне послышалось, но во всём этом бедламе, да ещё издалека — я и засомневалась.

Заблестевшие Майкины глаза вызвали у Боженки очередной приступ язвительности:

— Если ты думаешь, что это та гнида вертлявая, то очень даже ошибаешься. Это была… погоди, лучше я по порядку, глядишь, и сама чего пойму. Значится, пришла я, там какие-то работяги толклись в теплице, земли там всего ничего осталось, не буду разделять — что по дороге видела, а что уже на месте… А по дороге, когда уже близко подошла, хорошо видела: один нагнулся, что-то крикнул и что-то поднял. Тогда другой, он не копал, а сбоку сидел, вскочил, как ошпаренный, и на того набросился: что-то друг у дружки вырывали и друг дружку дубасили. В драку ещё несколько встряло, сколько точно, не скажу, трудно посчитать, уж больно брыкались…

— Ты ноги считала? — удивилась Майка, жуя марципан.

— Нет, земля мешала. Это садовый чернозём, мягкий и лёгкий. Сразу пыль поднимается. Вмешался главный исполнитель работ — случайно на месте оказался, я даже и не знала, что он приехал, — и начал, как сумасшедший, всех утихомиривать: «тихо» да «тихо», мол, хоть все тут поубивайтесь, только чтоб втихаря. А под ногами у них брякает. Я сбоку стояла, но видела: стволы из земли выколупывали, представляешь? Здоровенные такие пистолеты! Не, револьверы… Ты не думай, я различаю. И ещё что-то, а я к тому, кто первым нашёл, протискиваюсь — меня как что-то толкнуло туда — протиснулась, и представляешь, что это было? И есть, у меня оно! Ты не поверишь! Такой луковицы-рябчика я в жизни не встречала, не иначе мутант и с почками! Четыре новых будет, а всего пять. Я у них отобрала и выращу своею собственной рукой!

Теперь Боженка расцвела и чуть не подавилась очередным марципаном. Майка поспешила воспользоваться паузой.

— Выходит, ты довольна больше, чем наполовину. Половина — от воды, а луковица, как минимум, четверть. Итого три четверти будет.

Боженка добросовестно задумалась, продолжая сиять:

— Согласна, пусть три четверти. Но последняя четвертинка меня доконает. Пока они там пихались, брыкались и друг друга мутузили, что хочешь дам на отсечение, а я видела проволоку. Колючую. Куски. Даже не шибко ржавые. С полметра. Тоже из земли достали, и вдруг оказалось, что кто-то их положил рядком на блоки сипорекса. Кто — не знаю, там столько народу набежало, дюжины две, а то и больше, в глазах мелькало, это я всё мельком видела. Тут и Вертижопка припёрлась, документацию Зютеку совала, а я всё за своей луковицей следила. На сипорексе, так мне показалось, лежали отдельные планы объекта, может, Зютек их со своим гидрогео смотрели, но не ручаюсь, а секретарша, ну, та, сметчица, как её…

— Пани Ада?

— О, точно, Ада! Она ещё раньше мелькнула и пропала. Всё оно дольше продолжалось, чем я рассказываю, бардак — зашибись, но тихий. И тут вдруг баба как взвизгнет! Я задом стояла с луковицей, но успела глянуть. Она с размаху на эти планы плюхнулась. Знаешь, не то чтобы отдохнуть, а так: держала в руках полно папок, они у неё разъезжались, вот и надумала, видно, присесть на плиты, чтобы на коленях их сложить. А под планами-то колючая проволока! И перехватил её Зютеков гидрогео, наверно, помнил про ту проволоку…

— В глазах стояла!

— Точно. Только что смотрели, вот и запомнил.

— Небось, машинально…

— Зуб даю, это — инстинкт. Просто звериный.

Некоторое время дамы увлечённо обсуждали личность специалиста по диким и декоративным водам, звериные инстинкты вообще и данного персонажа в частности. Придя к выводу, что тот имеет на них полное право, подруги занялись более серьёзным вопросом.

— Ладно, это мне ясно, — поторапливала подругу Майка. — Прямо вижу, как всё было. Рассказывай дальше. Поцарапалась?

Боженка и покивала, и помотала головой:

— Не сильно. Могло быть хуже. Чуть укололась, как мне кажется. Во всяком случае, кровь ручьями не лилась, но будь уверена, придётся ей дома пару пластырей на зад налепить. Так вот с этого самого момента я и перестаю что бы то ни было понимать. Хотя с самого начала тоже ни бельмеса не понимаю.

— Понимаю, что не понимаешь, и тоже перестаю понимать, — призналась Майка, вставая из-за стола. — Это надо серьёзно обдумать. Погоди, кое-что сделаю, чтобы потом не отвлекаться…

Тут как раз вернулись дети, один за другим, почти одновременно.

— Меня обкормили, — с порога заявил Томек. — Ужинать не буду, в смысле, спасибо. Правда, десерт был не того. Вроде каши сладкой, но как бы с опилками.

Майка сразу догадалась:

— А что, Марленка приехала?

— Ну. И опять эксперимент устроила…

Марленка — старшая сестра дружка Томека резвилась в кулинарном техникуме в Белостоке. В её наполеоновские планы входило завоевание Европы историческими блюдами восточноевропейской кухни, а пока она упражнялась на членах своей семьи и их знакомых. Приезжала она на побывки частенько, и на этот раз, похоже, осваивали кутью из пшеницы с орехами, поэтому Майка и не удивлялась.

Появилась Кристинка, но сказать ничего не успела.

— …а я, — продолжил Томек, — если есть что конкретное, то всегда участвую. А тот, что здесь был, он где?

— Уже домой уехал. Он швед.

— Ой! — с такой жалостью произнесла Кристинка, что просто нельзя было этого не заметить.

Томек её поддержал:

— Это как же? Так мало был? И больше не приедет?

— А на что он вам? — удивилась Майка.

Детям незачем было скрывать свои резоны:

— Да ты так смешно ещё ни с кем не работала. Нам понравилось.

— А как его зовут?

Интересовавшаяся детьми по личным соображениям Боженка появилась в дверях и мрачно брякнула:

— Харальд синезубый.

Чем и положила конец нормальному течению вечера. Несомненно, лекция по истории в Майкином исполнении продолжалась бы до утра, а Боженка в отчаянии рвала на себе волосы, если бы не расточительность всё того же Харальда Марципановым десертом детей удалось подкупить, и те согласились подождать подробностей до завтра, но ни секундой дольше. Харальд, всё равно с какими зубами, прочно укоренился в их сознании.

И, что также совершенно очевидно, последствий Майка предвидеть никак не могла. Дети же, ведомые инстинктом и марципаном, занялись своими делами. Матери они верили: сдохнет, а о зубах завтра расскажет.

— Несмотря ни на что, а ребёнка я заведу, — торжественно заявила Боженка, устраиваясь вместе с хозяйкой в гостиной. — Вижу по твоему опыту, что с ними можно договориться. Только вот… историю обязательно нужно знать?

— А что, не любишь историю?

— Да как-то мы с ней не сошлись характерами.

— А потому что в школе — одни войны. Геология тоже ничего, — утешила сникшую подругу Майка. — Если человек хоть раз в жизни увидит приличный аметистовый грот…

— Не надо меня стращать. Где, позвольте узнать, я могу найти приличный аметистовый грот?

— В Бразилии, а ещё в Париже на улице Мазарини, мне одна такая рассказывала, а я ей верю. Может, вернёмся к нашим баранам?

Боженка вздохнула и отпила чуток холодного шабли. С Янушем она уже договорилась — тот не ляжет, пока она не позвонит, чтобы за ней приехать. Нога заживает и может уже давить на газ. В конце концов, наличие жены налагает определённые обязательства.

— Забыла, где я остановилась. Ах, да, что мы обе ничего не понимаем.

Майка кивнула:

— Ты заметила, кто положил планы на проволоку?

— Трудно поверить, но тот, кто держал их в руках, а значит, или Зютек, или Вертижопка.

— Оба совершенно исключаются. Насчёт любого другого ещё можно подумать. Опять же, насколько мне известно, к этой Аде никто претензий не имеет.

— Да ты что! Какие претензии? Без неё же стройка, как без рук. Она и секретарша, и сметчица, и рабочим социальная помощь, и кадровик, и бог знает, что ещё! С объекта на объект переходит и знает всё, как свои пять пальцев. Мне своей зубной щётки так не найти, как она любую бумажку сыщет, какая только понадобится! Сущий клад!

— Следовательно, покушение на неё отпадает. Покушение должно быть на Вертижопку.

Боженка внимательно изучила сначала бокал с вином, а затем сидевшую напротив подругу.

— И это покушение должна совершить ты. А тебя там совершенно определённо не было. И как прикажешь что-либо понимать?

Майка проделала ту же операцию, что и Боженка, только с упором на бокал:

— А кто там вообще был? Сможешь вспомнить?

Боженка отставила вино и принялась считать по пальцам:

— Зютек. Тип из гидрогео. Четверо или пятеро работяг из каменщиков, плотников и неквалифицированных, один вроде хромой. Охранник с собакой…

— А что собака?

— А ничего. Самое спокойное из всех живых существ. Сидела себе в сторонке, смотрела и слова не сказала. Охранник, тот ещё сомневался — в мордобое не участвовал, а вот в раскопках очень даже, но потом. Погоди, ведь и до меня примчались, и позже. Помощник Зютека, тот ассистент. Да, Стефан был, Павел, Эльжбета и Доминик, но эти двое под конец… Анюта с Луизой, Луиза раньше фотографировала, это точно. Толпа целая, всех и не знаю. Но вот карты и схемы на ту проволоку Вертижопка сама и положила, я теперь точно уверена! Кажется.

Майка с сомнением покачала головой:

— Покушение на саму себя можем сразу исключить, — вздохнула она. — И получается у нас какой-то совершенно идиотский случай.

Вино прибавило Боженке вдохновения:

— Полслучая, — сделала она решительный вывод. — Мозги у меня, похоже, проясняются. Склад оружия — это одно. Кто-то когда-то спрятал там любимые игрушки. Но что общего у обычного ствола с колючей проволокой? Кто-то другой принёс и закопал проволоку. И что-то мне подсказывает, с определённой целью. У меня тоже звериный инстинкт проснулся, и кажется мне, этот «другой» хотел иметь эти колючки под рукой на всякий случай…

Подруги переглянулись.

— Не ты? — хотела удостовериться Боженка.

— Нет. Не додумалась. Да и дела с колючей проволокой последнее время не имела.

— Не нравится мне всё это. Везёт этой зловредной пиявке! Может, пошевелишь чем-нибудь — мозгами, к примеру, или ещё чем?

Майка пошевелила мозгами и опять покачала головой, но ещё более решительно и загадочно:

— Я тут другое подумала, чёрт с ней, с проволокой. И вообще у меня ни минуты нет свободной, через три недели в Стокгольме начинают показы. У меня восемь дней на завершение проекта и ещё неделя на работу там. Харальд будет… сейчас… — Она огляделась и достала из-за компьютера ежедневник. — …в четверг. Нам надо всё доделать, надеюсь, успеет, ему труднее. Вся надежда на рубец! А Вертижопка пусть хоть удавится. Погоди, а что Доминик? Никаких ассоциаций с этой колючей проволокой и несчастной Адой?

— Да вроде нет. — Боженка задумалась и немного повеселела. — Я же говорила, они с Эльжбетой последними подошли, всё свой фундамент обсчитывали в самом дальнем углу. А потом уехали вместе со Стефаном и Павлом. Мне показалось, Доминик злился, а Вертижопку Зютек из рук не выпускал. По службе. Ох, она и дулась же…

— Ну ты посмотри, даже на это у меня времени нет. Разве что ты займёшься… Как от Анюты что узнаешь, сразу сигнализируй…

— Вот всегда ты так!

* * *

Доминик и в самом деле злился, Боженке правильно показалось. Злился, это слабо сказано, в личном плане был в бешенстве, и только трудовые достижения не давали окончательно скиснуть.

Достижения были выдающиеся, но пришлось временно нарушить неприкосновенность того мерзкого замороженного фонда, где хранился аванс, поскольку Майка в своё время, невзирая на морозы, не позаботилась ни о зимней куртке, ни о новом свитере (а ведь старый совсем порвался!), ни о приличных перчатках, вообще ни о чём… Правда, появилась надежда, что не придётся продавать обожаемое транспортное средство. Хоть это утешало. С другой стороны, в сложившейся ситуации он и так ничего бы от Майки не принял, а ведь всё это должен был иметь, и непонятно, почему не имел. Вертижопка тоже считала, что должен, а раз не имеет, то в наказание не получал и Вертижопки. Иск о разводе, и в самом деле, был какой-то дебильный, господин адвокат создавал новый вариант, постоянно его дорабатывал и жутко при этом мучился, а предполагаемый срок первого рассмотрения в суде пока даже носа не высовывал из-за горизонта. Чтоб было ещё веселее, этот придурок — хозяин квартиры — радостно сообщил из Канады, что вернётся раньше времени, самое позднее через три недели, и очень надеется, что смена места жительства не помешает Доминику в работе. Ну разве не урод?

Доминик изо всех сил цеплялся за самые дурацкие черты своего характера. Очень чего-то хотел. Страстно желал и не получал. И это было невыносимо. Наличие преград на пути к желаемому он просто игнорировал, они не имели права на существование, а в придачу были столь отвратительными, что даже думать о них не хотелось. Не принимал он их во внимание, и точка. Снова та же морока: ему это не надо, а оно нахально лезет и лезет. Ну кто такое выдержит!?

А хотел он Вертижопку. Легально, законно, открыто, под фанфары. Чтоб все видели: он её обладатель! Хотел гордиться, что владеет таким сокровищем — большим, чем Нобелевская премия, чем все золотые олимпийские медали, чем небесное созвездие, правда, пока не определился, какое именно, но лучше все сразу. Как небосвод переживёт столь позорный проигрыш Вертижопке, его заботило мало. Это проблема небосвода.

А тут ещё одна гадость свалилась: детям в последнее их пребывание в гостях у бабушки с отцовской стороны был одолжен — в целях проведения эксперимента и ненадолго — дедушкин прибор ночного видения, и бабушка незамедлительно требовала от сына принести прибор назад и как можно скорее. Дедушка хаживал на охоту, доводилось и припоздниться, а на обратном пути по буеракам он предпочитал видеть, куда ступает. Охотничий сезон уже подходил к концу. А с учётом того, что характер Доминик во многом унаследовал от отца, вопрос обсуждению не подлежал.

Ломая голову, как бы заставить чёртов прибор самостоятельно выйти из Майкиной квартиры, преодолеть нужное расстояние и послушно улечься на коврик под дверью придурка из Канады, а уж к отцу он как-нибудь сам отнесёт, Доминик так ничего и не придумал. Пришлось ему внепланово посетить дом и жену, от которых он отказался. А то, что сам затеял всю эпопею с ноктовизором, ему удалось благополучно из памяти выкинуть.

Приняв мужественное решение отделаться от прибора одним махом, Доминик ближе к вечеру направился к бывшему дому, чтобы потом быстренько заскочить к родителям, а оттуда сразу в своё временное убежище, где, возможно, уже ждёт обожаемое божество. С яичницей. Единственным блюдом, которое она умела готовить.

Дверь бывшего дома он машинально и не задумываясь, открыл своим ключом, который оставался в его распоряжении по причине контактов с детьми. Тихо вошёл и опять же машинально разулся, попытался нашарить тапки, в процессе поисков опомнился, быстро натянул ботинки и двинулся в глубь квартиры. Везде было тихо и темно, только из гостиной доносились голоса.

Доминик остановился и прислушался, встречаться с гостями в его планы никак не входило.

Нет, это не были гости. Голоса принадлежали Майке и детям.

Майка слово держала, но рационально. Сидеть при лежащих в кроватках детишках и рассказывать им сказочки она категорически отказывалась. На всякую муру времени у неё не было, дети в кроватках должны спать, а не морочить голову. По вечерам ей обычно хорошо работалось, а сейчас шведская экспозиция её особенно вдохновляла, как всегда, заняты были глаза и руки, остальная анатомия свободна.

Ну, и Харальд Синезубый способствовал работе, как никто другой.

— …Харальд Синезубый вообще-то был ужасный, — объясняла она, — Тиран и деспот, скорее всего, встретился он со Свентославой, когда та была ещё женой Эрика Победоносного и королевой Швеции. А была она очень красива…

— Клеил её! — живо встрял Томек.

— Ясное дело. Не зря его собственный сын выгнал, Свен Вилобородый, король Дании, и сам на ней женился, но это гораздо позже было. А Харальд ей совсем не нравился, старый пень и противный…

— А наш совсем не противный, — с обидой запротестовала Кристинка. — Он нам нравится!

— И синих зубов у него нет, — напомнил Томек.

— Нет, — согласилась Майка. — А у того были… Подвиньтесь, надо распечатать две витрины. Много места займёт.

Шум принтера не заглушил Кристинкиного вопроса:

— А наш Харальд ещё приедет?

— Разумеется. Нам придётся проверять, всё ли сходится. А потом я туда съезжу.

— И больше он не приедет?

— Почему? Приедет на пир, но уже не по работе. Если, конечно, у нас всё получится… Ну, ладно, отправляйтесь теперь ужинать, а если хотите больше подробностей, придётся самим почитать, я всего не помню.

— Покажешь, какие книжки?

— Конечно, покажу.

Доминик только теперь пошевелился. Стоя в дверях гостиной, он с интересом слушал историю средневековых польско-скандинавских отношений, что в Майкиной интерпретации выглядело весьма оригинально. Ему всегда нравились её рассказы об истории, куда более интересные, чем то, что он учил в школе. Разделял он и мнение жены, что история состоит из людей, а не организаций или вещей. Собери хоть миллион пушек в одном месте, без человека они не выстрелят…

Всё это хорошо, но сейчас у него другая забота.

Дети очень обрадовались приходу папы. Они настолько были увлечены Харальдом Синезубым со товарищи — даже внимания не обратили, что за ужином нет мамы, впрочем, в этом не было ничего странного, она же работала, обычное дело. Папа с ними поужинал, тоже неплохо, ведь не ссорились же, и то ладно.

— Интересно, с чего у него зубы посинели? — ломал голову Томек.

— Может, от злости? — высказала предположение сестрёнка. — Раз был такой ужасный, значит, злился.

Оба вопросительно взглянули на отца. А тот пребывал в прострации. Доминик чувствовал, что должен что-то сделать, но не знал, что именно. Рационально думать он не мог (как и вообще думать), да, честно говоря, и не хотел. Одержимость Вертижопкой сковала его мозг, а его самого словно завернула в кокон. И только где-то на самом дне полузатоптанное и придушенное чуть шевелилось сознание, что начни он думать, кончится это для него плохо: встрянет в конфликт с хотением и последнее пострадает. Да ещё на краешке мозговых извилин оставался махонький свободный клочок, что включался по мере производственной необходимости. Всё остальное тонуло в непролазном мутном болоте.

Из болота, правда, упорно высовывайся Харальд Синезубый. Дети, можно сказать, подсказали тему, за которую Доминик ухватился, как тонущий за соломинку. Он смутно сознавал, что здесь был некий Харальд — понятно, не тот средневековый, а современный и, похоже, живой, раз дети так им восхищались. А, собственно, почему?

— Он здесь был? — вырвалось у Доминика.

— Кто?

— Тот Харальд.

— Какой?

— Вот именно, какой… Тот, с зубами.

Общая дезориентация ненадолго взяла верх, но скоро скукожилась.

— Ну ты что, пап, — почти обиделся Томек. — У него зубы, как в рекламе. Они туда-сюда носились, то мама, то он…

— И танцевали вместе с мамой, — с восторгом добавила Кристинка. — Но мало. И в уголке.

— И не разбили ничего, — печально констатировал Томек. — Но он к нам ещё приедет, может, даже несколько раз, а я по-шведски научусь, ведь он мне понравился. И интересно, что они ещё вместе сделают.

Ну нет, этим Доминик интересоваться не желал. Что-то в нём где-то ёкнуло, но он даже знать не хотел, что и где, и немедленно это «что-то» удушил. Не волнует оно его. Зато стало любопытно — как-никак профессионал, — чем занимается этот Харальд, коли выделывает такие телодвижения.

— А кем он работает, этот Харальд без зубов? Что делает?

Дети должным образом истолковали свои наблюдения:

— Да вроде то же, что мама. Выставки, реклама и всё такое. Только мама начинает и этот… как его… проект… делает.

— И цвета, и украшения, и ещё всякие штуки…

— Она говорит, это аранжировка называется, — похвалился эрудицией Томек.

— А потом всё в реале устраивает…

— Да ты сам знаешь! А он, Харальд, значит, снимает на камеру, на разные камеры, и добавляет эти… во, эффекты!

— Фотограф? — предположил Доминик.

Томек замотал головой.

— Мало, — с благоговением произнёс он. — Больше. У него что-то с голографией. Я знаю, что это, и мне жутко нравится. Оно такое трёхмерное.

Доминику стало приятно, но даже в голову не пришло, что это он почувствовал отцовскую гордость за таких умных детей. Зато совершенно не понравилась разносторонняя квалификация Харальда, причём совсем непонятно, почему.

— И он так из Швеции всё время ездит? — непроизвольно вырвалось у него, хотя он был абсолютно уверен, что никакие путешествия никаких Харальдов с зубами или без оных его ничуть не волнуют.

— Они выставки или что-то такое в Швеции делают, — объяснил, хвастаясь своими познаниями, Томек. — Понятно, оттуда и приезжает. Здесь уже была одна шведская пани, но только на лестнице. И мама пани Боженке говорила, мы слышали, что вроде будет что-то жутко дорогое. Ну, Швеция богаче нас, может себе позволить. Мама получила заказ и взялась.

— Пожалела ту, что с лестницы, — объяснила Кристинка.

Доминик вновь почувствовал прилив раздражения. Заказ — мерзкое слово. Опять взяла халтуру. Танцевала с Харальдом Синезубым. Да пусть себе эта чужая ему женщина танцует, сколько влезет — его бесценная нимфа танцами не увлекается…

Мысль о Вертижопке согрела издёрганную душу, вызвав, правда, какое-то дополнительное неудобство, но неудобство тут же было изгнано. Доминик стал вспоминать, зачем он, собственно, пришёл, ах, да, отцовский ноктовизор. Порядок, бери прибор и до свидания. Дети продолжали историко-зубные разговоры, он их оборвал (проклятый Харальд просто навяз в зубах!):

— Дедушке надо вернуть прибор ночного видения, у него последняя охота перед закрытием сезона.

— Жалко, — огорчился Томек. — Он здоровский.

— Раз надо, значит, надо, — заявила чужая женщина, появляясь в дверях гостиной. Выглядела она такой приветливой и доброжелательной, что даже трудно было поверить, что это — злейший враг. — Здоровский — не самое верное слово, опять же давно не модное. Чай ещё будешь?

Доминик вдруг обнаружил, что не только выпил чай во вражьем логове, но и съел что-то сладкое с марципаном. С марципаном! Датская сладость! Скандинавия… Харальд Синезубый… Кошмар! Это просто невыносимо, и ведь съеденного не вернёшь…

Знаком был немного с Данией и датскими кондитерскими изделиями, внутри всё сжалось, и он вскочил:

— Нет, спасибо. Отвезу ноктовизор отцу, и надо работать, очень много дел.

— Тогда привет, — попрощалась чужая женщина и исчезла в ванной.

Ни за что на свете не хотел Доминик быть ей благодарным за проявленный такт, а посему изгнал с позором непрошеное чувство, взял из рук сына прибор и покинул вражеское жилище, не обратив внимания на странное отсутствие протестов со стороны детей.

Майка вернулась в гостиную и уселась за работу.

* * *

Большой Шаман надавал по мозгам соответствующим службам, и Боженка получила предварительный проект освоения территории. Общие принципы и технические требования к городку аттракционов и так, ясное дело, были всем известны, зато теперь, наконец, конкретизировались сведения об особенностях капризных грунтов, благодаря чему разработчики стационарных объектов могли приступать к привязке их к определённому участку. Даже конструкторы и механики успокоились.

Вся мастерская была застелена огромными листами с планами и чертежами, Боженка любила работать на бумаге, экран компьютера её не устраивал. Кроме бумаг, в помещении находилась ещё масса народу, поскольку Большой Шаман протрубил сбор всех частей. А чтоб увеличить толкучку, притащил с собой инвестора, который сгорал от нетерпения начать поскорее работу. Просто спать не мог, если не увидит собственными глазами первой фазы, первой ступеньки, которую наконец-то удалось преодолеть. Количество макулатуры инвестора привело в восторг, правда, он ни бельмеса не смыслил в планах и чертежах, не понимал профессиональной терминологии, но вокруг бурлили дискуссии, народ всячески демонстрировал активность и вообще креатив зашкаливал.

Никто не обратил внимания на глухой грохот, раздавшийся за дверью. Затем дверь распахнулась, и вошла Анюта со здоровенной и тяжеленной коробкой в руках.

Боженка ждала её с нетерпением и одновременно с беспокойством, поэтому заметила помощницу сразу, помахала ей, отодвинула кого-то и, устроив для неё проход, приветствовала тревожной улыбкой. Анюта добралась до начальницы и плюхнула свою ношу в кресло на колёсиках.

— Доставила! — сообщила она гордо. — Все три. Господи, а что здесь происходит?

— Ничего, освоение территории. Это называется, кажется, межотраслевая координация, а по-простому — дурдом. Я воду отвоевала и два холма, пусть только попробуют отобрать. Те двойные тоже? Восьмёркой?

— А то! Все! Сказали, нам повезло, кто-то из самой Японии привёз, а вообще таких кензанов у них нет, только обычные. Можно, конечно, заказать, но придётся ждать.

— Хочу посмотреть, покажи…

Ножницы оказались под рукой, Боженка их схватила и принялась нетерпеливо вскрывать упаковку:

— Что там такое за дверью стряслось? Когда ты входила, так бухнуло…

Анюта оскорбилась:

— Это только один, остальные под дверью лежат! Все три вместе весят тысячу кило! Я вам не Геркулес!

— А как же до дверей донесла?

— Никак. Владик помог, тот охранник, который изворотливой блохе не кланяется. Я дверь приоткрыла, а он, как увидел это сборище, так со страху из рук и выронил — испугался нагоняя, что оставил вверенный ему пост. Назад помчался. Я сейчас за другим схожу, по одному перетаскаю.

— Ещё упрёт кто-нибудь, — испугалась Боженка.

— Спокойствие, пани начальница… Такую тяжесть?

Боженка прервала вскрытие, попыталась приподнять коробку, охнула и поскорее опустила её на место. Да уж, обычному вору такое не под силу. Разве что тяжелоатлет попадётся?

На всякий случай перетащили всё сразу вдвоём.

— Батюшки, Зютек Вертижопку приволок… — огорчилась Анюта, наконец, оглядевшись по сторонам. — Ой, пани начальница, а вам не кажется, что она намерена инвестора подцепить?

Боженка подняла голову от вскрываемой коробки. Большой Шаман двигался в её направлении крайне медленно, с видимым усилием, поскольку его тормозил заказчик, не сводивший глаз с Вертижопки. Шёл он как-то боком, а та старалась вовсю. Тем не менее мужчины приближались, правда, с остановками, благодаря чему Боженка успела увидеть и сообразить, что распаковывает.

— Ах! Чудо! Теперь спрячь это немедленно, чтоб не заметил… Скорее!

Кензан и в самом деле был чудесный. Две огромные геометрические железяки: овал и круг, крепко соединённые друг с другом и густо ощетинившиеся металлическими иглами, — просто мечта для большущей икебаны, которую придумала Боженка. Ну, хорошо, которую подсказала ей Майка. Майка — гений, и никто с этим не спорит. Только вот тяжеленные подставки для икебаны никак нельзя было показывать начальству, пристёгнутому в данный момент к инвестору. Икебаны касались другого заказа, а сейчас на повестке дня бушевал луна-парк. Правда, у озеленителей была ещё масса времени, но ничего подобного говорить впавшему в раж заказчику не следовало. А шеф аж трясся над своей золотой жилой и устроит такую бучу: как это, здесь освоение территории, окончательное согласование, уважаемый инвестор в наличии, а кто-то имеет наглость заниматься посторонними вещами?! Безобразие! Какой позор! Саботаж!

Понятно, раз малохольный инвестор от нетерпения сучит ногами, шефу по-другому нельзя. Но, не дай бог, и сам поверит — тогда хлопот не оберёшься. Нет уж, нам лишней головной боли не надо!

Анюта поняла всё моментально. Правда, две последние коробки не успела поглубже запихнуть под стол, слишком уж тяжёлые, но и так не видно было, что внутри, а распакованную восьмёрку оставила на кресле, быстро прикрыв крышкой от старой картонной коробки.

Большой Шаман, волоча за собой дойную корову, добрался до мозгового центра озеленителей. Все поверхности вокруг украшали Боженкины трофеи: вода, пригорки, деревья и декоративные кустарники. Оба могли любоваться этой красотой сколько угодно. Большой Шаман смотрел с полным пониманием того, что видит, и в глубине души поздравлял себя с умелым руководством таким сложным механизмом, как его многоотраслевое предприятие, с налаженной дисциплиной всех сотрудников, надеясь заодно на столь же дисциплинированное поведение исполнителя работ, чей представитель на всякий случай тоже находился в числе приглашённых на совещание, хотя ни делать, ни говорить тому было решительно нечего. Зато он существенно увеличивал общую тесноту благодаря росту два метра шесть сантиметров и лишнему весу сорок килограммов. А сверх того, отличался чрезвычайным добродушием и огромным желанием быть чем-нибудь полезным.

Заказчик, он же дойная корова, он же золотая жила, он же инвестор, тоже смотрел. Одним глазом на предварительную документацию, не понимая абсолютно ничего, другим — на Вертижопку, которую, как ему казалось, он понимал гораздо лучше. Бесценная представительница технического персонала по временам исчезала у него из вида, заслоняемая кем-либо из толпившихся в мастерской, пришлось волей-неволей обратить внимание на большущую простыню с планом местности — о, здесь вода, здесь мостик, здесь что-то развлекательное, как заказывал…

И тут ему на голову рухнул здоровенный побег чего-то вьющегося — мощный, с множеством листьев, тяжёлый и влажный. Эго с потолка сорвался плющ, проходящий в декоративных целях через всё помещение. Его с самого начала недооценили по весу и потому недостаточно закрепили, да к тому же продолжали подкармливать в порядке эксперимента особой питательной смесью.

Большой Шаман остолбенел, а Боженка чуть не лопнула со смеху. Откормили на свою… то бишь инвестора, голову. Но смеяться было никак нельзя. Инвестор как-то странно сжался и тоже замер. Зелёная змея обвила его шею и свисала до живота, давя своей тяжестью и прилипая к дорогому костюму. Несчастному сразу померещились разные фильмы ужасов, где такая же зелёная природная жуть набрасывается на человека и душит того насмерть… Вертижопка из инвесторской головы немедленно улетучилась.

Боженка опомнилась первой и постаралась изобразить одновременно сожаление, раскаяние, восторг и безумный оптимизм вкупе с энтузиазмом.

— Ах, извините, ради бога! Вы заметили? Как он быстро растёт, никто и не ожидал такого успеха, это как раз для украшения. В тех самых местах, как вы заказывали — чтобы поражать и ошеломлять клиентов, — вот, пожалуйста. Как удачно получилось! Обратите внимание, просто удивительно разрастается. Вчера только прибили, а сегодня всех ошеломил, не иначе рекламу себе хотел сделать…

На зелёные путы инвестора теперь глазели уже все, а один из трёх присутствовавших механиков вклинился в Боженкин монолог, предлагая оторвать от пана директора излишне прыткое растение и вернуть зелень туда, где её место, то есть на потолок. Стремяночку бы какую…

Все непосредственно заинтересованные прониклись к нему огромной симпатией, хотя до сих пор относились к данному коллеге с некоторым холодком по причине определенных предпочтений последнего. Он являлся исключением, для которого Вертижопка представлялась фигурой мерзейшей, поскольку сам ценил противоположный ей пол и сохранял здравый смысл там, где многие его утрачивали.

Предложенная спасательная операция началась немедленно. Зелёные путы сняли с инвестора без малейших затруднений, но их требовалось водрузить на место, а потолок был трудно достижим…

Помочь охотно вызвался бесполезный до сей поры представитель исполнителя. Одного взгляда на великана хватило, чтобы согласиться на его услуги, поскольку персоны выше в благородном собрании не имелось. Крючки для закрепления непослушного растения наличествовали, а ошарашенная собственным выступлением Боженка не успела полностью взять процесс под контроль. Да, конечно, показала: дескать, вот здесь надо и здесь…

Анюта со стремянкой тоже замешкалась, а представитель исполнителя так долго был не у дел, что силы в себе чувствовал непомерные.

Кресло на колёсиках со стоявшей на нём прочной на вид коробкой помещалось аккурат под тем местом на потолке, где следовало закрепить крючки для плюща. И прежде чем кто-либо успел возразить, бесстрашный представитель исполнителя, заметив высовывавшуюся из-под стола коробку, использовал её как ступеньку и энергично взгромоздился на кресло. Высоты как раз хватило, ну, разве что пришлось разок-другой встать на цыпочки, и работа закипела. Один, второй, третий крючок… Боженка подала побег, прекрасное здоровое декоративное растение было основательно закреплено, облегчённый инвестор протёр влажную шею носовым платком и размазал зелень по воротнику и манишке восьмисотдолларовой рубашки…

Раздались аплодисменты. Представитель исполнителя с довольной улыбкой раскланялся с кресла.

Всё остальное время участников памятного совещания заняло его возвращение на уровень пола.

* * *

— Никуда ты не поедешь, — заявила Боженка с отчаянной решимостью. — Самолично брошусь под шасси твоего паршивого самолёта. Не поедешь, пока не расскажу всего, что было, а то меня такое хватит, что кондрашка по сравнению с ним — просто цимес. Не вынесу опять же, чтоб ты не знала, а то прямо не знаю, проклятие какое-то, не иначе!

Счастливая и сияющая Майка была согласна на всё при условии, что никто не станет отрывать её от компьютера.

— Позаботься о себе сама, у меня почти всё готово, только надо в кучку собрать, записать, и порядок. Позавчера был Харальд. Чудо, что у нас получилось!

— У нас тоже чудо получилось, — подчёркнуто мрачно произнесла Боженка, отправляясь на кухню.

Там вытащила из холодильника всё, что подвернулось под руку, и вернулась к Майке:

— Ты уж, будь добра, послушай, что говорю…

— Я глазами работаю, а не ушами.

— Вот и ладно. Значит, было так…

Майка обладала отличным пространственным воображением. Боженкин рассказ разворачивался перед ней, словно спектакль. Особый интерес вызвал акт третий.

Представитель исполнителя, закрепив на потолке беглое растение, собирался сойти с кресла. Был он человеком высоким и грузным, но ловким, и, казалось, возвращение на землю не должно у него вызвать никаких проблем. Спрыгнуть, и всё.

Но спрыгнуть не удалось. Кресло легко вращалось, поэтому мужчина присел, взялся за подлокотник и вместе с ним сделал четверть оборота. Находясь в положении полуприседа и наклонившись слегка вперёд, он принялся выделывать странные движения стопами. Ботинками. Создалось впечатление, будто его ботинки решили навеки поселиться в этом кресле, приковав своего хозяина неподалёку от Боженкиного стола. Хозяин напрягся, покраснел, попробовал одной ногой… другой… Никак.

— Слушай, все обалдели, — с ужасом рассказывала потрясённая Боженка. — Тихо стало, как в костёле. Прикинь, здоровенный мужик сидит на корточках на коробке в моём кресле, и, мамой клянусь, жуткая сцена, до смерти не забуду, как приклеенный. Полный аут.

Глядевшая на свой монитор Майка не упустила ни слова. Сцена её заинтересовала и даже озаботила:

— Надеюсь, не сидит так до сих пор?

— Бог с тобой! «Скорая» бы оторвала! Но мужик оказался с мозгами — знаешь, что сделал? Просто-напросто снял ботинки!

Майка на момент перестала кликать мышкой, покосилась на Боженку и поднесла ко рту доставленный подругой налиток:

— Господи, опять тебе эта дрянь подвернулась. Ладно уж, пусть будет. И что? Без ботинок слез?

Боженка тоже пригубила.

— Ну ты глянь! Это я в нервах не разобрала, что наливаю, — раздражённо оправдалась она. — Слез. Ботинки остались. Хотел их взять — оказалось, что прибиты. В основном подмётки — он на цыпочки вставал, потолок там высокий, — но каблуки тоже. В конце концов, удалось оторвать, плоскогубцами отрывали. Подмётки, правда, частично тоже оторвались, уже от ботинок. Это ж надо, а ведь какая толстая та картонка была! Только чуток растрепалась…

— Качество изделия должно послужить тебе утешением.

— А то! Очень даже служит. Вещь — супер. Любую дубину удержит. Но ты подумай хорошенько, я же чуть не сдохла: хотела кензаны-то от Шамана скрыть, а он стоит и пялится, как баран на новые ворота!

— Просёк?

— Представь себе, нет.

— Так о чём же мне думать?

— Как о чём? Ведь там и Вертижопка была!

— Ну, была. И что?

— Так почему на эти шипы напоролся ни в чём не повинный заместитель начальника строительства, а не эта вертлявая обезьяна? По какой причине? Оказия как специально для неё! Стой, я же самое страшное не сказала, прямо ком в горле. Кошмар!

Она сделала глоток коньяка и, словно в доказательство, закашлялась. Хлебнула минералки и продолжила:

— Понимаешь, он так странно ногами перебирал, когда уже на полу стоял — топтался и топтался, будто прилипал, и, ты не поверишь: кровавые следы оставил!

— Ещё как поверю, — буркнула Майка, хорошо знакомая с кензанами.

Боженка зябко повела плечами и стращала дальше:

— Представляешь, поколол себе подошвы! Всё пробило, а подмётки толстенные были, с метр, не меньше! Пятна такие бурые оставлял, прикинь! А по-моему, это жуткое свинство, что с разными людьми такое творится, а ей хоть бы хны! Разве она не могла на кензан напороться?

Майка полагала, что могла. Мало того, была просто обязана. Несомненно, кензан превосходно заменил бы пластырь шведской принцессы, который на фоне японского чуда явно проигрывал. Во время последнего визита Харальд сообщил, что менеджерка Данута здоровеет прямо на глазах и никаких неудобств при движении не испытывает, а уж к Вертижопке-то после простого пластыря врождённые и приобретённые таланты вернулись бы куда быстрее. Вот после железных шипов, глядишь, не так быстро бы восстановилась. Права Боженка. Очень жаль.

Невзирая ни на что, Майка пребывала в отличном настроении и спокойно пережила Вертижопкино везенье. Она была в курсе, что на безумном совещании Доминик отсутствовал, а заменял его Юрек, не чувствительный к чарам вертлявой нимфы. А тем не менее должна же она задом перед кем-то крутить, интересно, перед кем?

— Погоди-ка, — остановила она сердито бормотавшую что-то себе под нос подругу. — Перед чьим носом она там крутила? Ты же говорила, что крутила. На кого-то конкретного нацелилась, или так, для тренировки?

Боженка гневно фыркнула и выбралась из кресла:

— Сейчас. Уберу эту отраву и принесу чего поприличнее. Видела у тебя запасы. Наверно, без этого уже не может, но по моим наблюдениям на самого главного клиента нацелилась — на заказчика…

Какое-то время её было плохо слышно, поскольку она копалась в холодильнике, извлекая оттуда пиво. Через пару минут, когда на столе уже стояли стаканы, Майка получила продолжение:

— … честно говоря, только когда Большой Шаман его привёл. Развернулась вовсю, так сказать, а тот рот раззявил и глаз с неё не сводил. Ну почти — бедолага на кензане на время её таки переплюнул.

Зашипела открываемая банка, потом вторая, Боженка, отдуваясь, налила себе и Майке. Майка взяла напиток не глядя. А вдруг Вертижопка сменила объект охоты и решила поднять планку, чтобы стать не рядовой госпожой директоршей, а госпожой президентшей пухнувшего от миллионов холдинга.

И отцепится тогда эта пиявка от Доминика. Но тут же погрустнела, вспомнив, как выглядит господин президент: лысая головёнка, тощая шейка, кривые ножки-палочки, козлиная бородка, и кто жена этого Адониса — «вице-мисс Полония» двух-трёхлетней давности. Вице-мисс Вертижопке не по зубам, хоть тресни, это во-первых, а во-вторых, Доминика на кривоногое недоразумение она не променяет. Было в Доминике нечто, на что липли все бабы, хотели его любить и быть им любимыми…

Майка вздохнула. Не слишком тяжело, поскольку взгляд зацепился за монитор с цепочкой витрин, и удовлетворение от сделанной работы затмило все прочие эмоции.

— Пять дней, — твёрдо сказала она. — Со следующей пятницы меня не будет пять дней. Не знаю, легче станет Доминику от этого или нет. Дети пронюхали, что, похоже, он тёплое гнёздышко теряет.

Боженка чуть опять не захлебнулась, на этот раз пивом:

— И что?

— Не в восторге они от этой юлы, смешной им кажется и скучноватой. И по их наблюдениям выходит, что владелец кошелька скоро возвращается из Канады, а папа другого жилища не имеет и не ищет. А потому рассчитывают, что вернётся домой, очень этому рады и решили, что будут страшно послушными, чтобы папа мог эту свою тяжкую работу делать здесь. Верят в тяжкую работу.

— Потрясающие дети! Выходит, сказал им?

— Надо же ему, в конце концов, с кем-то разговаривать.

Доминик до некоторой степени разоткровенничался с детьми только по одной-единственной причине и вовсе не из желания поболтать. Просто категорически не мог больше выносить Харальда Синезубого. Этот тип приезжал ещё раз и опять протанцевал с мамой польку-галоп на одном квадратном метре, сверкая рекламными зубами. А это уже слишком. Необходимо было во что бы то ни стало сменить тему, а поскольку ничего лучшего, кроме столь заботившего его жизненного пространства, в голову не пришло, вот и пробормотал пару слов. Остальное потрясающие дети додумали сами.

— Вот что я тебе скажу, — глубокомысленно заявила Боженка. — Что-то будет. Если эта гнида вертлявая заявится в твой дом…

Майка не дала ей договорить:

— Никогда. Не заявится. А если вдруг, то труп в зоне шаговой доступности я гарантирую…

Боженка сразу же решила придумать для Майки алиби. На всякий случай.

* * *

Тяжкая работа Доминика не была выдумкой. Просто счастье, что он любил своё дело и относился к нему, как к своего рода хобби. Трудные задачи и их решение доставляли ему удовольствие, математика была ему послушна, словно верная собака, а на горизонте маячили великие свершения. С другой стороны — обязаловка, ужасно не хватало столь любезной свободы: никакого бриджа, никакого трёпа с приятелями, никакого секса с любимой Эмилькой, никакой возни с обожаемым «харлеем», никаких гонок по пересечённой местности в соответствующую погоду. Одним словом, с работой — всё тип-топ, а частная жизнь — хоть вешайся.

Он по-прежнему не получал того, чего желал, и, что ещё хуже, всё время вынужден был напрягаться. Устраивать, искать и добиваться. Хотел и не получал, а само не приходило. Просто противоестественно!

Совсем не так представлял он себе рай с прелестной нимфой в объятиях!

А тут ещё этот канадский урод возвращается. На месяц раньше срока, кошмар!

Мысль укокошить урода сразу в аэропорту или, как вариант, по дороге домой Доминику в голову, к счастью, не пришла. Возможность оставаться в квартире вместе с хозяином тоже отпадала. Мир, к сожалению, состоял из неких непреложных правил, бороться с которыми представлялось совершенно бесполезным. Всё равно, что пытаться укусить гранит, да ещё прожевать, да ещё, чтоб вкусно было.

В самой глубине подсознания забитая, придавленная всяким мусором и старательно вычеркнутая из памяти едва рыпалась-таки мысль, что есть у него своё место, его собственное, за которое вовсе не надо бороться. Не нужно оно ему. Не нужно! Ни за что и никогда!

Но вредное подсознание оказалось упрямым. Не меньше своего хозяина, а то и поболе.

От прелестной нимфы помощи не было никакой. Не отдавая себе в этом отчёта, Доминик привык к Майке, которая обладала расторопностью, энергией, трудолюбием и находчивостью. А главное, любила его и, понимая его натуру, старалась по возможности выручать. Причём в ситуациях, когда мужу просто необходимо было что-то сделать, отдавала указания простые, понятные и абсолютно выполнимые, а уж если, часом, и противные, то, во всяком случае, совершенно обоснованные. Ровно того же он подсознательно ждал и от Вертижопки.

С таким же успехом мог дожидаться от коровы высокохудожественного танца живота.

Вертижопка была глупа решительно и бесповоротно. Притворись она огорчённой и расстроенной, слабой и беззащитной, нежным цветком, которому не выжить без поддержки могучего дуба, на который она надеется и уповает, в Доминике проснулся бы рыцарь. Мужские черты встрепенулись бы и ринулись в бой с враждебными драконами — глядишь, и победил бы. Однако Вертижопка обижалась и дулась, отворачивала милое личико и не скрывала своего неудовольствия. И что получалось? Мало того что от него требовалось проявлять безумную активность, так ещё приходилось всё время извиняться перед обожаемой Эмилькой не известно за что и каким образом. Надутая мордашка путала Доминику мозги и руки, уж не говоря о том, что не мордашка являлась главной ценностью Дульсинеи. А главной ценности он тоже не получал, поскольку не мог решить дела с разводом.

Результат был предсказуем. Доминик вернулся домой.

Дети совершенно случайно проявили чудеса дипломатии. О папе маме донесли, а о маме не сказали папе ни слова. Харальдом восхищались отдельно.

А посему Доминик, войдя вечером в нежелаемый и отвергаемый дом, где намеревался быть глухим, немым и слепым, так удивился, что моментально лишился намеченных дефектов. Майка в спальне собирала большой чемодан, раздумывая как раз, брать ли вечернее платье.

Вечернее платье? В поездку и, по всей видимости, деловую? Обычно она брала нормальную одежду. Ну, понятно, что-нибудь поприличнее на всякий случай захватывала — костюм какой… Но вечернее? Что бы это значило? Может, переезжает?

Сдержаться Доминику не удалось:

— Ты, может… уезжаешь?

Майка оглянулась и, стоя перед зеркалом, приложила к себе платье, не проявив никаких эмоций, кроме общего хорошего настроения.

— Кажется, похудела, в самый раз будет. Да, у тебя будет пара спокойных дней в обществе послушных детей, прекрасно со всем справишься. Ведь я правильно понимаю — ты здесь поживёшь?

— С чего ты… — зарычал было Доминик, но прикусил язык, сообразив, насколько глупый вопрос собирался задать. Его большая спортивная сумка — вот она, а что такое он мог в ней принести? Картошку?

Майка принялась аккуратно складывать вечернее одеяние:

— Очень хорошо, что побудешь здесь, за детьми присмотрят, я уже договорилась, но отец всегда нужен. А так, делайте, что хотите, буду тебе благодарна, если вынесешь этот груз. Потерпи, а работать они совсем не мешают. Кстати, ты, конечно, в курсе… Юрек говорил, ты сам обсчитывал… Помнишь последнее, если смотреть с улицы, здание, чей фундамент заходит за ту большую липу — удалось тебе остановиться до неё? Это для меня важно, буду прикрывать всё в комплексе.

Огорошенный Доминик вдруг очутился в своей тарелке. Нормальный производственный вопрос. Декоратору нужна конкретика, а кто такой декоратор, он может и не знать. Чисто профессиональный разговор.

— Окончательно кромка фундамента заходит на одиннадцать сантиметров за ствол, — произнёс он совершенно нормальным тоном и с гораздо большим удовольствием, чем говорил до сих пор. — Меньше нельзя, если сохранять архитектурную концепцию.

— Отлично, — похвалила Майка, пополняя чемодан. — Меня устраивает. Не стой столбом со своей сумкой, твои вещи на прежних местах. Дети вот-вот придут, буду кормить их ужином, а ты — как знаешь.

Захлопнула крышку и вышла из спальни.

В кухне она остановилась, сделала глубокий вдох и очень медленно выдохнула.

А к Доминику вернулось забытое ощущение лёгкости и человечности.

* * *

Майка исчезла ранним утром, и Доминик умудрился поразительно безболезненно видоизменить свои взгляды на текущие жизненные обстоятельства. Дом, которого не было, вдруг как-то снова возник. Нет, его туда не тянуло, ничего подобного, но дом существовал. Мелькнуло было смутное желание привести гуда Вертижопку, но настолько смутное, неясное и едва различимое, что даже толком не оформилось. Опять же внутри Доминика что-то категорически сопротивлялось соединению дома с Вертижопкой, да и вообще сейчас он меньше всего был настроен анализировать свои чувства и ощущения, а потому убедил себя, что этот дом для небесного создания не годится.

Доминик настолько не ориентировался в истинных намерениях своей нимфы, что исключил как раз то, о чём та всю дорогу мечтала и старалась заполучить всеми правдами и неправдами. К счастью, он не информировал возлюбленную о своём решении, поскольку это было его и только его дело, да и вряд ли он сумел бы объяснить, почему так поступил, даже самому себе. Но, как бы там ни было, на душе сразу полегчало.

Приходя с одной работы, чтобы приняться за другую, он натыкался на разных людей и разные блюда, но далеко не всегда на детей. Томек и Кристинка возвращались обычно ближе к вечеру, когда вместе, а когда по одиночке, не преминув дать понять отцу, что не он один бывает занят. Дополнительно всякими разными делами. Ведь нельзя же ничего не знать и не пробовать. Вот он, Томек, уже точно знает, что не намерен становиться наркоманом. Видел тут троих, имел возможность за ними понаблюдать, весьма основательно понаблюдал и категорически отказывается. Гадость, больное дерьмо собачье, а не люди. Ему тоже предлагали попробовать — он не скажет, что ответил. Чтобы не выражаться. Зато Кристинка влипла. Её всю вторую половину дня промучили, и с неё хватит, хотя все девчонки жутко об этом мечтают.

Ужинали вместе, и Кристинка с мрачным удовлетворением только кивала головой, подтверждая слова брата, но не переставая жевать. Даже сквозь зацикленность на самом себе Доминика пробило любопытство: о чём таком мечтают все девчонки, ведь не о наркомании же?!

Оказалось, чтобы стать моделями.

— А никто не предупредил, что они должны делать до и между, — с обидой вставила Кристинка, перестав орудовать ложкой. На деле же выходило, что должны стоять и стоять, и стоять перед зеркалом на табуретке, и нельзя шевельнуться, ни чихнуть, ничего, а на них прикалывают разные там тряпки, а они колются — булавки, в смысле. А ещё руки вверх держать. А тётки вокруг болтают и дёргают, а ты всё равно стой. А потом в этом надо ходить, а оно страшно неудобное, а если потеряешь клочок такой приколотой тряпки, то сразу крик подымают. И снова стой. Ни есть не дают, ни пить, и ужинать нельзя, а те, старшие, уже дрессированные, могут одним салатом питаться или кусочком варёного мяса, совсем без вкуса…

— Она попробовала, — встрял Томек. — И я тоже, дала мне полкусочка.

— Я украла, мне можно есть, вот я и украла, — бодро подтвердила Кристинка. — Или полпомидора, но маленького. И они тоже должны стоять и стоять до страшного суда, я слышала, так те, старшие, говорили. И так всю жизнь. А страшный суд когда? Потому я и не хочу. Ни за что.

Доминик уже в середине леденящего кровь рассказа тоже расхотел становиться моделью. Что до наркомании, то согласился с сыном целиком и полностью. При этом он осознал, что в последнее время явно потерял контакт с собственными детьми, и возвращение близости было ему приятно.

Относительно взрослых, он дважды встретил дома собственную сестру, которая без лишних разговоров показала пальцем, что разогреть на ужин, и раз спросила, сходит ли он с детьми в театр на спектакль о благородных разбойниках, а в другой — примет ли вместе с ними участие в соревнованиях по бросанию чего-то там в цель на свежем воздухе. От театра Доминик решительно отказался, зато в соревнованиях согласился поучаствовать с удовольствием, ведь на свежем воздухе появлялся шанс на присутствие обожаемой Вертижопки. С мероприятия он вернулся в растрёпанных чувствах. С одной стороны, был горд потомством, поскольку не только Томек попал, куда надо, но и Кристинка, а с другой — вожделенное божество его разочаровало и здорово раздражило. Вертижопка, будто нарочно, портила настроение, обижалась, удалялась в неподходящий момент не в ту сторону, всячески демонстрировала скуку и недовольство, твердила… Нет, не твердила, давала понять, что ей холодно. А что самое противное, намеренно крутила задом перед тренером старших ребят.

Хотя, с третьей стороны… Может, как раз поэтому Кристинка так неплохо выглядела на фоне старших ребят…

Кроме того, раз он наткнулся дома на собственную маму, а раз — на тёщу. Одна проследила за возвращением детей из школы и отправила их на дополнительные занятия, а вторая с этих самых занятий их привела. Пожилые дамы вели себя безукоризненно, английская королева могла бы позавидовать, хотя трудно представить себе английскую королеву за такими заботами. Обе бабушки ни к чему не придирались, особой разговорчивостью не отличались, а вот еду оставили — пальчики оближешь!

При этом Доминику даже в голову не пришло, что безупречное поведение старшего поколения Майкиных рук дело. А всё благодаря отличному знанию характера обеих мам. Учитывая, что мероприятие было одноразовым и необременительным, обе дамы сочли свои визиты своего рода развлечением, потребовав взамен отчёта, чем дело кончится. Майкин ответ: «Мне самой интересно…» — только добавил им энтузиазма.

Не удалось ей, правда, охватить более широкий круг лиц, вследствие чего одна из встреч заставила Доминика испытать массу весьма сильных и совершенно неожиданных эмоций.

Немного опоздав — ничего не поделаешь, пришлось ещё раз перепроверять расчёты, — он застал дома чрезвычайно довольных детей и чрезвычайно вздрюченную соседку. Пани Новакову.

Муж её на этот раз вздумал устроить ранний ужин или, если угодно, поздний обед. Заскочил посреди дня домой с мясом, он обожал мясо, уточнил время и объявил, что будет гость. Жутко важный. Или даже два.

Поскольку именно на этот день Новакова заранее договорилась с Майкой, она успела забрать своих детей из детского сада, а чужих из школы и прикупить по дороге хлеб и уксус. Больше ничего. Просто уверена была, что остальное необходимое дома имеется!

Дети вообще не проблема, распихала их по соседям, да это и не важно. Но ей нужно, просто необходимо… позарез! Сделать соус с панировочными сухарями, мука никак не годится, исключительно толчёные сухари, и не просто из абы какого хлеба, а из белого, отлично высушенного! Купить невозможно, продают мешанину какую-то, и посушить некогда, а у пани Майки всегда, она точно знает, всегда есть в запасе такие сухари! А у её подлеца вкус, как у летучей мыши, нет, как у охотничьей собаки, нет, как у того, о, господи, как у кота избалованного, кот никогда не возьмёт в рот несвежего, с какой ещё скотиной можно её мужа сравнить?!

Плохо знавший соседку Доминик обалдел.

А у той тряслись руки, и слёзы уже наворачивались. Только-только вернувшиеся с дополнительных иностранных языков дети не собирались садиться за уроки, а, стоя тихонечко в дверях кухни, с огромным интересом наблюдали за представлением, крайне удивительным и непонятным. Им же было известно, что Новакова прекрасно ориентируется на их кухне, знает, где и что мама хранит, и совершенно непонятно, чего она пристала к отцу, который за своей работой мог такие мелочи и позабыть.

Соседка не замедлила всё объяснить.

— В выдвижных ящиках нет! — чуть не прорыдала она. — Извиняюсь, я очень извиняюсь, сама посмотрела — нет! Нет! И наверху тоже прошарила — нет сухарей!

Прозвучало это столь отчаянно, что Кристинка не выдержала и ткнула локтем брата. Томек тоже сжалился над соседкой и со вздохом шагнул вперёд:

— Они там стоят, сухари, в смысле. Вон, в железных коробках из-под чая, на самом верху. А если маме немножко надо, то в той маслёнке, рядом с солью.

И, наплевав на хорошие манеры, показал пальцем. Слёзы у Новаковой моментально высохли, зато проснулся инстинкт хозяйки:

— Сухари? В маслёнке?..

— А её мыть трудно, — вежливо подключилась к беседе Кристинка. — Она очень старая. И внутри всякие перегородки, колечки и оборочки, и мама говорит, что её от масла на полдня замачивать надо, а то воняет. А сухари сами выполаскиваются, и всё.

— Ох… — только и смогла выговорить Новакова.

Она ещё не окончательно отошла от стресса, а потому не сдержалась и, нервно приподняв крышку, заглянула внутрь маслёнки. На дне сиротливо лежала горстка сухарей, чистеньких, беленьких, мелко помолотых, но от силы ложка.

— Ох… — повторила Новакова с безумным разочарованием и устремила взгляд к потолку, не скрывая страстной надежды.

Доминик наконец сдвинулся с места. Он, как-никак, был человеком хорошо воспитанным и доброжелательным. Одержимость Вертижопкой и отгораживание от всего мира временно отступили, и он, вскочив на стул, поднялся на цыпочки и достал с верха кухонного шкафчика обе банки из-под чая.

— Думаю, мы вашему горю поможем, здесь наверняка есть запас. Дети лучше знают.

Все бросились заглядывать внутрь, чуть не столкнувшись лбами. Одна банка была полна чудесного порошка, вторая заполнена на три четверти.

— Ох! — произнесла Новакова совсем иным тоном и ослабла от счастья.

Её тут же усадили за стол, а Доминик предложил чаю. Соседка охотно согласилась, но только через минутку, сначала дело…

— Я только замочу, надо, чтобы полностью набухло, и остальное сразу верну. Всего минутка, но время займёт…

Прижимая к груди обе жестянки, Новакова убежала и, правда, вернулась через четыре минуты уже только с одной и полупустой. За время своего отсутствия она успела сообразить, что Доминик — мужчина, а потому кухонные разговоры с ним надо вести как с недоумком, растолковывая и разжёвывая всё до мелочей.

— Нужно время, чтобы хорошенько размокло, а у меня всё уже горячее: и бульон, и вода, и молоко, только отмерить и залить, вот и всё. Ровно через час будет готово. Это я говорю, чтоб вы не подумали, будто я совсем спятила. Это мой чай? Вы — просто прелесть!

Комплимент Доминика не столько обрадовал, сколько смутил. Высказывание о минуточке, которая займёт время, он понял отлично, поскольку в общении с Майкой к таким вещам привык. Самому-то было всё равно, но в присутствии детей выглядеть полным идиотом не хотелось, поэтому следовало, наверное, объяснить…

— Вы не думайте, я в таких вещах немного разбираюсь. Знаю, что сухари надо замачивать, а также горох, грибы и некоторые крупы. Кое-что в этом понимаю. Зря вы так волновались.

— Ах, батюшки мои, — вздохнула Новакова с умилением. — Если бы мой муж хоть чуточку в этом смыслил, я бы как в раю жила! Так нет же, вечно всякую блажь выдумает, а откуда мне знать, что в его дурацкую башку втемяшится. Только пани Майка меня и спасает, а теперь вот вы… — Она поколебалась, внимательно присмотрелась к Доминику и решительно продолжила: — Да что там! Пани Майка из тех, на какую любой позарится, я бы на вашем месте к жене повнимательнее была. Ещё уведёт кто из-под носа.

Огорошенный таким высказыванием Доминик даже толком не понял:

— Что, простите?

— Нет, конечно, парень, что тут был, хоть куда. А на вашу жену смотрит, как на икону! Ну, и что вы на это скажете?

— Я… Я не в курсе…

Новакова начала входить во вкус.

— Кто бы сомневался, что вы не в курсе, вас же как раз не было, а он мало что глаз не спускал, да ещё вроде как стеснялся, неудобно ему, видите ли, всё в тарелку глаза прятал, — продолжала со свойственной ей логикой соседка-доброжелательница. — Всё торопился, нетерпеливый такой. Лишь бы я поскорее убралась! А сам, словно воин какой, так глазами и сверкает! Иностранец, рубцом его потчевала… А запах какой аппетитный! Аж самой захотелось попробовать. Как на духу признаюсь, даже не знаю, кого больше: рубца или его… Одно слово — редкость!

Сладострастно хихикая, соседка хлебнула чайку, а Доминику пришлось приложить максимум усилий, чтобы не вслушиваться и не понимать, что эта чёртова баба несёт. Из всех углов злорадно выглядывал Харальд Синезубый. А Доминик категорически не желал о нём думать!

Наслаждаясь сплетней, Новакова, сама того не желая, оказала Майке неоценимую услугу, чем заплатила с лихвой за все прежние и будущие одолженные продукты. Харальд Синезубый довольно щерил белоснежные зубы.

— Какой у вас чай замечательный, сухари вот-вот набухнут, но можно мне ещё чуточку?

До крика «Хрен тебе, а не чаю, проваливай, мерзкая ведьма!» Доминик не опустился, а вежливо налил ещё чашку. За что и был вознаграждён подробнейшим описанием внешних достоинств белокурого супермена, поскольку Новакова не упустила случая напомнить ему, что у Майки хорошо развито чувство прекрасного — как-никак, дизайнер! — и просто невероятно, чтобы красота не вызывала у неё восхищения. Но, безусловно, благородные качества Доминика, скрытые под внешней оболочкой, превосходят все прелести этого скандинавского пирата, в чём у Новаковой нет ни малейших сомнений…

К счастью, панировочные сухари настоятельно потребовали соседкиного внимания, и Доминик сохранил в её глазах репутацию воспитанного человека.

— Мама сказала, что вернётся или со славой, или на щите, — узнал он напоследок от детей. — Это как? Её принесут?

Объяснить ему не удалось, поскольку обнаружилось, что о Спарте и Фермопилах дети знают больше него.

* * *

Казик и Мундя, вопреки первоначальным намерениям и ещё более — собственным желаниям, вынуждены были заняться честным трудом. Весь шухер с утратой их личного сокровища, усиленный плюхнувшейся на колючую проволоку мочалкой, нагнал на них такого страху, что незадачливые королевские тёзки решили на некоторое время лечь на дно. Колония для малолеток сделала ручкой, теперь они были уже совершеннолетними и за подобные проделки отвечали бы по-взрослому, а это — совсем другой коленкор.

Честный труд, прямо сказать, не напрягал, погода благоприятствовала, таскать тяжести никто не заставлял, небольшой кран с этим отлично справлялся, и даже особой тщательности от них не требовали.

— Два года чтоб простояло, — честно объявил прораб. — В космос оно летать не будет. Потом всё разберут и построят павильон администрации, кассы, кабинеты с компьютерами, тёплые гнёздышки для персонала, удобства… одно слово: Европа! Но это уже по настоящему проекту. А сейчас — только бы людям за шиворот не капало, да сортир чтоб приличный, и ладно. Временное, без излишеств, лишь бы раньше срока не развалилось…

— Временное — оно самое надёжное, — пробормотал кто-то в утешение.

Прораб кивнул:

— То-то и оно. Уж как-нибудь сдюжим. Кто свободен, марш на речку.

И всё было бы тип-топ, если бы не возвращение с натурных съёмок Гжеся со товарищи.

Мундино жизненное пространство резко сократилось, поскольку один из приятелей поселился у них. В столицу его затребовало телевидение по причине внешности: рожу имел отменно бандитскую, для своей роли — просто клад, как, впрочем, и Гжесь. Роли их, честно сказать, сложностью не отличались: слов вообще никаких, только время от времени надо было эти самые рожи показывать для пущего страха. На натуре всего не сняли, кое-что ещё осталось. Гжесь был варшавянином, с ним никаких проблем, а вот о деревенском Шимеке следовало позаботиться. Даже телевидение, используя визуальную страшилку, не могло себе позволить заменить одну рожу другой (у зрителя, что потупее, совсем ум за разум зайдет), а посему Шимека надо было иметь под рукой. Особо радовала дешевизна статиста — дешевле бывают только дети, которых чокнутые мамаши всеми правдами и неправдами суют под телекамеры. Но у детей, даже самых распослушных, мордашки неподходящие.

В чём там, в сериале, было дело, ни Гжесь, ни Шимек понятия не имели, даже настоящего названия не знали, поскольку группа пользовалась рабочим, да им по барабану. Велели совать харю в окно, нагнетать, типа, или выглядывать из-за дерева — да не вопрос, завсегда пожалуйста. Могли даже глупые рожи корчить — без проблем, любая годилась. Гжесю платили больше на натуре, Шимеку — в Варшаве, разница невелика, но всегда приятно.

Не имея понятия, где Шимек угнездился, телевидение согласилось оплачивать скромное жильё, а приятели честно делились поровну. Единственным проигравшим в этой комбинации оказался Мундя.

— Я тут вкалываю, как папа Карло, а эти бычары бока отлёживают, — кипятился он, монтируя перегородку вместе с Казиком. — Даже не знаю, когда их чёрт принёс, а ещё пузырь высосали, пустую тару на столе оставили!

— И бухие на работу почапали? — возмутился Казик.

— Кто сказал? Храпят, аж стены трясутся. Гжесь меня с кровати согнал, на раскладушке теперь сплю, а она, зараза, кривая, вся в буграх от старости. Ну, майна!

Фрагмент перегородки встал на место.

— Посерёдке?

— Что посерёдке?

— Раскладушка. Бугры.

— Повезло, нет. В смысле не под задницей. А так — везде, в разных местах. Давай, принимай с того боку, чего ждёшь…

Со злости Мундя сделался жутко работящим. Казик же гораздо больше интересовался работой на телевидении:

— Так когда же они туда ходят? Не с утра?

— По-разному. Бывает, и совсем не ходят, но это редко, бывает, и с утра до вечера, или с обеда до ночи. А то и вообще на ночь. Гжесь говорит, что в наших фильмах вообще все в потёмках делается. Ни хрена не видать.

— Это зачем?

— Чтоб косяки не повылазили. Если ни хрена не видишь, то и где накосячили не заметишь, усёк? Меньше заморочек.

— Потолочные балки! — раздался крик из глубины возводимого объекта. Казик с Мундей привычно нагнули головы, чтобы не угодить под переносимые краном конструкции.

— А ещё бывает, — мрачно продолжал Мундя, — что идут на весь день, а ни фига не делают, сидят на жопах и ждут. Смотрят, как другие потеют, потому другие, факт, вкалывают, как дикие ослы. А они нет. И это называется тяжкая работа! Насмотрятся всякой всячины до посинения, да ещё бабки за такое гребут…

— Я бы от такого не отказался, — завистливо вздохнул Казик. — Больше там людей не нужно?

Мундя дал дорогу очередной проплывающей балке. Изнутри здания раздалась новая команда:

— Сортир цепляй! Который с вентиляцией!

Мунде было всё равно, что цеплять, и беседа продолжилась.

— Кто бы отказался! Да не у всякого такие хари, как у них. Гжеся ты знаешь, у него характер на роже написан, а тот Шимек… Вроде даже нормальный чувак, не блатной, зато мордоворот — закачаешься! Как бы тебе понятней… Бешеный пёс так зырит. Или… во, этот… бугай! На лугу который. Так со зла набычится, что только держись.

— А чего он такой злой?

— Кто? Бугай?

— Не, Шимек.

— Никакой он не злой. Вполне себе довольный и пивко обещал поставить, но с виду такой, что никакого пива не захочешь. А когда поближе попривыкнешь — даже ничего, уже не вздрагиваешь. В том кино он одной рожей страху нагоняет.

— Так его, небось, и штукатурить не надо, на помаде экономят, скажи?

— А то! И время на макияж такой физии не тратят.

— Стенки влево! Одну с дверями!:— послышалась очередная команда.

Там, где раньше была теплица, прямо на глазах рос двухэтажный объект, частично деревянный, частично из сипорекса, а частично из чего попало. Внешние стены первого этажа уже стояли, внутренние перегородки и прочие элементы кран подавал сверху, оставлял в намеченных местах, и потому никто не бегал туда-сюда, не толкался, не протискивался через двери и окна со всяким грузом. Две бригады монтировали, что надо, внутри, ещё одна, состоявшая из двух человек, цепляла, а крановщик умудрялся при этом еще и помогать сантехникам. Удивительно, как только успевал.

Подхлёстнутый странными происшествиями вообще-то на ещё не начатой стройке: то таинственной стрелой в заднице постороннего пацана, то складом нестандартного вооружения в невинной тепличной земле, то жутким стрессом секретарши на колючей проволоке, которой там просто не должно было быть, начальник строительства напрягся и проявил воистину чудеса организаторских способностей. Имелись реальные перспективы уже на пятый день работ водрузить флаг на крыше законченного здания.

Понятно, что никакого флага водружать он не собирался, поскольку формально объект давным-давно существовал и числился запущенной хозяйственной постройкой. А проводить ремонтные работы никому не запрещается. Вот только простаивать было категорически нельзя.

Впрочем, бригада цеплявших и не простаивала.

— А как бы на этого Шимека посмотреть, — робко поделился с приятелем заветной мечтой Казик. — В смысле познакомиться. Раз говоришь, лучше познакомиться, то познакомиться.

— Валяй! — заорал Мундя и быстро убрался с пути элегантно запакованного унитаза — Замётано, он за показ денег не берёт. Вот только когда, не скажу, а то мы здесь, а они незнамо где.

— А в воскресенье?

— В воскресенье тоже снимают.

— Весь день?

— Когда как.

— Так может, того… Гжеся спросить?

— Я с ним не общаюсь, с паразитом… Цепляй, давай, балку, что стал! Спятить можно, прям не знаю, куда податься. Была бы здесь крыша, здесь бы поселился, а чё — вода есть, свет есть, а хуже той раскладушки ничего нет. С охранником и его двинутой Кисей я уже в контакте.

— Перебирайся ко мне, — предложил Казик. — Не будут же они всю жизнь то кино снимать. Ко мне близко, автобус ходит, старик опять зашился, Люська к бойфренду умотала, а мелкого матери подкинула, потому мать готовит. Не жизнь, а малина! Кушетку перетащим…

Предложение звучало заманчиво, и Мундя согласился. Приятели чуть было не бросили свой честный труд, чтобы немедленно отправиться переселять Мундю, но вовремя опомнились. Прораб был мужик жёсткий и авторитетный, нескольких его крепких слов оказалось вполне достаточно, чтобы владельцы пропащего клада взялись за ум.

— Пару шмоток я бы захватил… — принялся размышлять Мундя. — Кроссовки там…

Казик был на всё согласен:

— Давай, прям сегодня к тебе и заскочим, ближе к вечеру, я помогу. А вдруг и Шимека застанем?

— Если вернутся, почему нет?

* * *

Режиссёр многосерийного кошмара с неизвестным названием очень дорожил двумя отлично подобранными статистами с подходящими жуткими физиономиями. Оба в герои-любовники не лезли, торчали на площадке, когда надо и не надо, и без малейших протестов получали гонорары меньше некуда. О таких дешёвых и беспроблемных статистах можно было только мечтать.

Поэтому режиссёр терпеливо сносил малочленораздельные вопросы Шимека, которые тот время от времени задавал — о его коллеге, ну, том самом, что года два назад аккурат в тех местах, где сейчас снимали, искал места под натурные съёмки. Звали его как-то… Овражек вроде бы…

Никакого Овражка режиссёр знать не знал, а вот о местах под натуру вспомнил, поскольку ими очень даже воспользовались. Материал был в наличии, продюсер, учитывая уже понесённые расходы, потребовал экономить, снимать именно там и больше ничего не искать. Время года и погода вполне подходили. Овражек, правда, звался Окопчиком, и его мнения никто не спрашивал, поскольку нанят он был на натуру в качестве фотографа, оператора, ассистента сценариста или чего-то в этом роде, а свои авторские права запродал телестудии на всю оставшуюся жизнь.

Реквизиторша нашла Шимеку его адрес и номер мобильника, признавшись сослуживцам, что готова найти тому Янтарную комнату и Святой Грааль в придачу, лишь бы он перестал совать свою морду в самый неожиданный момент туда, где она находится. Вроде и привыкла уже, не взвизгивает и в обморок не падает, а всё одно неприятно. Пусть получит и отцепится.

Несмотря на столь доброжелательное отношение в трудовом коллективе, Шимек счастливым не казался.

Зато мечтавшему увидеть его Казику повезло. Они как раз упаковывали скромный скарб Мунди, когда обе восходящие телезвезды вернулись со съёмок. Уже с лестничной клетки донеслось мнение Шимека. Правда, даже в самых жёстких публикациях его высказывание пришлось бы заменять многоточием или вообще изымать:

— Падла грёбаная. Не понравилось ему, дураку. Педераст… (скажем: негативно воспринимаемый мужской частью общества; с женской возникли бы проблемы).

Казик и Мундя с интересом повернулись к входящим.

— И чё? — полюбопытствовал Мундя.

Казик молчал, только смотрел во все глаза. И не разочаровался.

— А вам какого тут надо? — нелюбезно ответил Гжесь.

— А чё? — ощетинился Мундя. — Живу я здесь, нет?

— Многовато тебя…

Казик по натуре был оптимистом, опять же именно в этот день в нём нежданно-негаданно прорезались дипломатические способности, совершенно непонятно откуда взявшиеся. Он пришёл с большой сумкой, ещё нетронутой, и повёл себя на удивление по-светски.

— К себе на хазу его забираю, пока у нас пусто, — вежливо объявил он и потянулся за сумкой. — Я тут подумал, чтоб того…

Неторопливо и даже торжественно Казик принялся извлекать из сумки вспомогательные продукты. Прямо сказать, изысканные. Пиво, паштет развесной, такую же ветчину, шматок сыра и всего-навсего пол-литра. А в придачу копчёного лосося в сеточке. Лосось окончательно всех добил, одно слово — Версаль.

— Это как понимать? С какой радости?

— Да ни с какой. Просто так, за знакомство.

— За знакомство — это когда въезжают, а не съезжают, — произнёс с подозрением Шимек, оторванный от своих впечатлений.

После секундного колебания Казик достал другую пол-литру:

— А оно так и получится: два в одном.

Честно говоря, звёзды малого экрана и без того уже возвращались после «двух в одном» — позднего обеда, перешедшего в ранний ужин, но выставленная на стол снедь выглядела очень соблазнительно. Гжесь перестал наезжать, общество брата он в гробу видал и, собственно, рад был, что тот временно выметается. А Казик правильно подлизывался, с понятием пацан, не абы с кем дело имеет, а потому можно и принять угощение.

Что и было сделано. В процессе же стали понятны причины дурного настроения Шимека.

— Дерьмо притырошное, — сердито бухтел он. — В Краков его понесло, мобилу у него увели, да любой козёл мобилу устережёт, а этот тормоз не может, бортанула его, а что ещё с таким говнюком должна была сделать, плевать на него ментам, невиновный он, вишь ли, невиновный, щас, лох он сраный, только я его, где хошь достану и с живого не слезу…

Прерываемое застольем высказывание показалось участникам не слишком понятным. Шимека прижали, и за второй пол-литрой выяснилось, что «дерьмом притырошным» является тот самый оператор-фотограф Окопчик, который искал натуру для телевидения и карьеру решил продолжать тоже на телевидении, только краковском, где оказался абсолютно недоступен. Посеяв мобильник, приобрёл, разумеется, новый, но варшавскому телевидению он вместе с новым номером был до лампочки. Как и полиции, поскольку полиция занимается виновными, а не наоборот, и таковых, как это ни странно, в стране большинство. А Шимек из-за всей этой байды потерял единственную в мире, но уж он её отыщет или разнесёт всё к чертям.

«Единственная в мире» аудиторию заинтересовала.

Побуждаемый адреналином и сотрапезниками, гость из провинции описал даму, ничуть не смягчившись. Наоборот, только свирепел, особенно в отношении Окопчика, а во вторую очередь на сонную полицию. А уж под конец на себя — за то, что не стребовал с вожделенной красотки ни имени, ни адреса — правда, себя оправдывал свалившим его тогда зловреднейшим гриппом, пришлось чуть не месяц проваляться. Опять же уверен был, что такое чудо каждая собака на телевидении знает. А оказалось — нет, вот уж облом так облом.

Красочность высказывания и богатый словарный запас, по сей день игнорируемый всеми приличными словарями, привели к тому, что Казик — потомственный обитатель самого криминогенного района польской столицы и, мягко говоря, не понаслышке знакомый с такого рода лексикой, внимал с упоением и неожиданно для себя самого вдруг нащупал связь.

— Погодь! — не утерпел он. — Что-то я краем уха… Было в этой нашей… Ну, где работа у нас… Это когда тебя того, — повернулся он к Мунде, — той стрелой… Мелькнула там одна…

Мундя чуть было не подавился, но тоже блеснул небывалой сообразительностью.

— Мелькнула, точно, — подчеркнул он с особой интонацией. — Только, что ты гонишь, лошара, с какой стрелой — с арматурой! Когда у них посыпалось…

— А, ну да… — опомнился Казик. — Факт, прибежала такая, с бумажками — по фигуре вроде похожа. И волосы гривкой. Тебе позарез ту надо, а то, может, и наша бы сгодилась? — До парня вдруг дошло, что его несёт и как опасно он приблизился в своих мемуарах к теплице с запрятанной там добычей, стибренной у Гжеся. Казик похолодел, и временное просветление в мозгах моментально его покинуло. — Только она не с телевидения, а с той фирмы, в смысле проектного бюро.

У Мунди голова ещё работала:

— Факт. Пока я Казя пас, она всё там моталась с какой-то макулатурой. И собака тоже моталась, так я больше на собаку того… потому как чужой ещё был…

— Что за фирма? — как-то странно спросил Шимек.

— Большая, — уважительно ответил Казик. — Здоровенная.

— Переклинило тебя, что ли? — взбеленился Гжесь. — Какая конкретно?

В уточнении, что за фирма, Шимек активного участия не принимал, старался в основном Гжесь, задавая массу наводящих вопросов. Зачем оно ему надо, ни за что бы не признался, хотя вёл себя весьма предусмотрительно. Брат впрягся в работу, да и хрен бы с ним, а вот он, Гжесь, другое дело, раз прибился к телевидению, надо за него держаться, голубой экран — это сила…

Прощальное знакомство завершилось в тёплой дружественной атмосфере, каждый получил что хотел.

* * *

Майка вернулась вечером с опозданием на два дня. По телефону она предупредила семью, что задержится на три — так поначалу выходило, — поэтому её никто не ждал. Сама она была этому страшно рада, поскольку получила чуток свободного времени, могла отдохнуть, распаковать вещи, хотя бы частично, и проверить, что творится дома.

Домашняя ситуация выглядела утешительно. Следы пребывания Доминика бросались в глаза: его ноутбук, его домашние тапочки, его вещи в ванной — всё в полнейшем порядке. Донесения Анюты подтверждались: очевидно, растеряха с бумажником вернулся из Канады, и Доминик лишился своего убежища.

И, что крайне интересно, нового не нашёл…

Навалившаяся было с дороги жуткая усталость вдруг отступила. Сразу полегчало. Возвращалась Майка через Германию — из Стокгольма в Берлин самолётом, а дальше уже по земле. В Берлине она приобрела машину «фольксваген» и даже могла бы добраться до Варшавы одним махом, если бы не прелести милой родины. Зная, что такое польские дорожные работы и паранойя насчёт превышения скорости — поездила в своё время с Домиником по родному краю, — она сделала остановку на границе и в итоге оказалась дома очень ранним вечером.

Окончательных результатов своей работы она ещё не знала. Однако уже само начало рекламной кампании супермаркета сулило так много, что Майка могла прямо сейчас тряхнуть мошной и позволить себе купить машину. Вот и позволила. Новую, не какую-нибудь бывшую в употреблении развалюху. С гарантией и всякими прибамбасами.

Новое приобретение стояло теперь перед домом, до конца даже не распакованное, а Майка восстанавливала силы, растраченные за пять дней каторжного труда (причём не только умственного, но и физического), в том числе и на то, чтобы держать в железных рукавицах Харальда. Последний с удовольствием бы и отдохнул, но с такой жестокой надсмотрщицей шансов у несчастного невольника не было никаких. Конечно, он возмущался, но, в конце концов, вынужден был честно признать гениальность как надсмотрщицы, так и свою собственную.

Признательность заказчика выразилась в конвертируемой валюте.

Теперь же Майка отдыхала, готовясь сама и подготавливая дом к приходу близких. Дети вернутся самостоятельно, или же их приведёт кто из родных, в зависимости от расписания. Интересно, когда придёт Доминик…

Доминик был в ярости.

Из его надежд абсолютно ничего не вышло. Ну просто ничегошеньки. Он закрыл глаза, уши, мозги и все прочие части организма от этого гадкого мира, чтобы добиться желанной цели: стать единоличным обладателем, без всяких преград и ограничений, обожаемой Верти… тьфу, холера, Дульси… Провались оно всё пропадом! Эмильки! Драгоценной Эмильки, которая могла одарить совершенно фантастическими ласками, потрясающими, незабываемыми, единственными в своём роде! Понятно, что любил он её безгранично и больше всего на свете, а потому и хотел обладать!

И что, спрашивается, получил? Капризы, гримасы и претензии. Очень может быть, что дражайшая Эмилька тоже чего-то хотела, но ведь это вещь второстепенная, он бы, конечно, этим потом занялся, а сейчас важнее всего было сокровище, что ждало в апартаментах так некстати возвращавшегося кретина…

Да. Ждало. Сокровище ждало. Чего, чёрт возьми, это бесценное сокровище дожидалось?!

И, как всегда, в своей излюбленной манере Доминик ни за что не желал примириться с фактом, что сокровище ждало его развода. Даже осознать этот простой факт не хотел, вот только сокровище не позволяло забыть о своих требованиях, отворачивало надутое личико, морщилось, ворчало и каменело. А, может, обмякало. Но, как бы там ни было, делалось чужим и недоступным.

В таком вот умственном раздрае Доминик возвращался домой.

За шесть прошедших дней в нём прочно утвердилось чувство, что над ним довлеет некое обязательство, избавиться от которого нет никакой возможности. Ах да, дети. Его собственные дети. За которых он отвечает по закону, по суду и по-всякому, и нет от этой заразы никакого спасения.

Хотя вообще-то по жизни он детей любил, всех, и отлично с ними ладил. Мог преспокойно где-нибудь на курорте, на пляже пасти человек тридцать — двадцать восемь чужих и двоих собственных — к огромному облегчению всех заинтересованных мамаш и папаш. Правда, в нынешних обстоятельствах Доминик категорически отказывался принимать во внимание, что теперешние безоблачные отношения с детьми — исключительно Майкина заслуга.

Равно, как не желал осознавать полнейшую дурость Вертижопки. Что при многих оригинальных чертах его характера являлось как раз чертой, весьма свойственной мужчинам и как нельзя более нормальной. Если особа, с которой он говорит, со всем соглашается, кивает и смотрит с восхищением, значит, эта особа на редкость умна. И точка.

Дети упорно не позволяли о себе забыть и капали на мозги. Кристинку должна была забрать сестра, а Томек будет ждать у бассейна. Иначе его пришлось бы забирать деду, у которого дел хватало и без Томека, и дед бы точно взбеленился. Секунды три Доминик жалел, что вместо любимого «харлея» у него нет машины, после чего собрался и взял ноги в руки.

Ничуть при этом не умиротворённый.

Дома ждал стол, заставленный миниатюрными закусками, сырами, паштетами и марципанами, а также сияющая и любящая мамочка. Майка, не зная, кого увидит, на всякий случай приготовилась ко всему.

Работа в Швеции, по её мнению, удалась. Она, разумеется, не приписывала всех заслуг себе одной, хотя идея-то была её, а конечный результат Майку вдохновлял и наполнял счастьем. Как воспримет дело её рук остальное человечество, оставалось только догадываться, поскольку ей пришлось возвращаться. Утешалась она тем, что долго в неведении не пробудет, кто-нибудь да сообщит — сам заказчик или Харальд, или Данута, а уж если совсем невтерпёж станет, выберет свободную минутку и сама смотается в Стокгольм. Заработала достаточно, может себе позволить.

Ну и дополнительный плюс. Месть…

Дети вернулись практически одновременно. Первой Кристинку забросила Регина, сестра Доминика, и, обрадовавшись, что Майка на месте, немедленно умчалась по своим делам. Сдала племянницу и исчезла. Сразу вслед за ними появился Томек с папочкой и ещё не просохшей головой.

На автомобиль никто из них внимания не обратил, просто не ожидали ничего подобного. Тем более что стоял он не перед самым домом, а чуть дальше, на краю теоретически охраняемой стоянки. Зато при виде стола дети сразу пришли в восторг, а Доминик был окончательно выбит из равновесия.

Ну, в конце концов, мог же он с посторонней особой посидеть за столом. Посторонняя особа поразительно контрастировала с неразговорчивым сокровищем Томек с Кристинкой задавали массу вопросов, а особа охотно на них отвечала, разговаривая исключительно с детьми. Доминик мог молчать, сколько влезет, но в застольных рассказах так часто мелькал пресловутый Харальд с историческими зубами, что отец настырных детей не выдержал.

— Если я правильно понял, всю эту колоссальную работу, о которой здесь говорится, сделали два человека? — съязвил он.

— Да ты что, пап? — Отцовская тупость искренне огорчила Томека. — Двое на всё большущее здание?

— Две трети здания, — уточнила Майка. — Сзади технические помещения, там реклама не нужна. И, конечно, не двое, а целая команда разных специалистов, да ещё в две смены.

— Тогда почему только об одном зубастом Харальде речь?

Майка вздохнула:

— Потому что только одного Харальда мне удалось запрячь в работу практически без перерыва. Хитростью.

— Это как, хитростью? — заинтересовалась Кристинка.

Доминик был благодарен дочке за вопрос, поскольку ему тоже стало любопытно, что за хитрость такая. При этом он совсем забылся и съел кусочек паштета. Оказался вкуснющий. Доминик обожал паштеты, поэтому попробовал другой, а были ещё третий и четвёртый. Майка делилась опытом с дочерью, как следует обращаться с людьми в случае необходимости и в зависимости от человеческих характеров.

— Харальд любит своё дело и гордится хорошо выполненной работой. Достаточно было его припугнуть, мол, если что проморгает или сделает абы как, то всё пойдёт прахом, и он уже готов был не спать, не есть и не отдыхать…

— А ты его припугнула?

— Ещё как! Мне и притворяться не пришлось, сама боялась, что могли всё испортить.

— А он к нам ещё приедет?

— Если закажут продолжение, то вполне возможно. То есть, если я получу заказ и понадобятся его услуги…

Доминик вдруг почувствовал, что категорически не желает никаких услуг от Харальда. Ему расчудесный швед нужен был, как собаке пятая нога. Чувство это оказалось для него новым, неожиданным и совершенно непонятным. Опять же он совершенно не знал, следует ли с ним бороться.

Хотя ничего странного в этом чувстве не было. Просто до сих пор Доминику не случалось ревновать ни одну женщину. Женщин таких, честно говоря, было немного, всего три: одна школьная любовь, одна студенческая, а потом уж Майка. И ни в одном случае ему даже в голову не приходило, что какая-нибудь из них могла предпочесть ему другого. Что некий посторонний тип мог бы привлечь её внимание, мог бы покуситься на собственность Доминика, а она… А что она? Посмела бы урвать что-то у Доминика и осчастливить этого чужого?!

Такое было просто невозможно. А посему Доминик понятия не имел, что просто-напросто ревнует. К Харальду, чтоб ему все зубы потерять. Или нет, пусть лучше все будут с кариесом и воспалением дёсен, чтоб оправдать прозвище. И кривые.

Майка, не иначе как звериным инстинктом, почуяла, что творится с обожаемым муженьком, и пришла в отличное настроение. Готова была просто завалить Харальда рубцами… Но внешне сохраняла спокойствие, к Доминику относилась нормально — сидит себе живое существо, не морочит голову, вот и ладненько. Просто элемент интерьера гостиной. Детей очень увлекла двойная природа экспозиции: с одной стороны — разноцветные тряпки, а с другой — технические достижения. Здорово. Томек с Кристинкой были в восторге.

Раздался звонок в дверь, элемент интерьера пошёл открывать, не иначе по привычке. Из прихожей донёсся голос Новаковой:

— Ой, как хорошо, что вы дома, я сухари вернуть. Так много одолжила, просто неприлично не отдать. Пани Майке в любой момент могут понадобиться… Пани Май… о, слышу, уже приехала, ну тогда всё в порядке — ведь пирата, надеюсь, нет? Вот, если б мой муж такого разбойника у нас дома застал, страшно подумать, какой скандал бы закатил, жуть! А вы — святой человек, но и пани Майка того стоит… Вот вам сухари, лично в руки, не буду мешать, всех благ! Как бы я без вас…

— Пустяки, не стоит благодарности, — как-то глухо проворчал Доминик, впрочем, зря старался — дверь за Новаковой уже захлопнулась.

Так он и торчал в прихожей, не зная, куда девать возвращённые сухари. И опять сработал рефлекс: не задумываясь, Доминик прошёл на кухню и поставил жестянку на её прежнее место, на самый верх кухонного шкафчика.

И снова застыл, не зная, что делать. Хуже — он не знал, что ХОЧЕТ сделать.

— Когда вырасту, тоже достану, — услышал он из гостиной голос сына.

— Я тоже, — решила Кристинка, правда, не так уверенно, с некоторым сомнением в голосе.

— Ты — нет, — категорически не согласилась с ней Майка. — Метр восемьдесят три для девушки явный перебор.

— А модели?

— Ты же не хочешь стать моделью? — припомнил Томек.

— Но они же высокие.

— С этим сплошные проблемы, — вмешалась Майка. — Высокая девушка и низкорослый парень смотрятся рядом нелепо. И я тебя категорически предупреждаю, не вздумай выходить замуж за какого-нибудь недомерка… То есть… я хотела сказать, карлика.

Дети проигнорировали оговорку матери.

— У Харальда рост хороший, — заметила Кристинка с подозрительным удовлетворением.

— Хочешь замуж за Харальда? — возмутился Томек.

Доминик в прихожей возмутился ещё сильнее и шагнул в гостиную, но вмешаться не успел, Майка его опередила.

— Хотеть, конечно, можешь, но ничего из этого не выйдет. И я тебе сразу скажу, почему. Когда готова будешь выходить замуж как нормальный человек, а не как идиотка, Харальд уже давно будет женат, и дети у него к тому времени в школу пойдут, может, даже постарше тебя теперешней будут. И тебе он покажется старой развалиной. Подумай об этом. Посчитай. Не поверю, чтобы дети вашего отца не умели считать.

С полсекунды Доминик задавался вопросом: кто же отец этих детей? Ах, да, он сам. В этом уж точно нет ни малейших сомнений, слишком на него похожи.

Кристинка принялась думать. По частям.

— Он может развестись, — заявила она. — Папа сказал, что развод — ничего страшного, и сейчас можно разводиться. А раньше нельзя было, вот был кошмар!

У Майки потемнело в глазах. Она не вскочила из-за стола с воплем: «Ах ты, хрен собачий!», не разбила об его малахольную башку хрустальную вазу с серебряной окантовкой, не распорола когтями дурацкую морду…

Только вцепилась обеими руками в край стола, и через минуту мир встал на место. Выдавить из себя хоть слово стоило огромных усилий. Дети… Если бы не дети… Она вдруг поняла Медею.

В воздухе возникло нечто такое, что парализовало детей. Доминик в дверях ощутил это даже сильнее, поскольку это было направлено определённо на него. Он являлся целью. Понять Доминик не понял, навязчивая идея — штука мощная, но ноги сами шагнули в гостиную. Он кашлянул достаточно громко, чтобы разблокировать детей, и спросил с искусственной весёлостью:

— Чай все будут?

Ничего умнее в голову не пришло.

— Я тебе помогу, — вызвался Томек, с облегчением почувствовав, как нечто, появившееся в гостиной и так его напугавшее, куда-то испарилось. Что это было, мальчик даже не пытался осознать, а поспешно бросился собирать лишнюю посуду.

* * *

— Я купила машину, — сообщила Майка, когда дети, наконец, улеглись, а Доминик вошёл в кухню с мыслью о новом чае. Она сидела за кухонным столом, на котором стояли плошка с остатками сыра и два стакана: один её, а второй пустой и чистый. Майка решила вести себя нормально, как будто ничего не случилось, и посмотреть, что Доминик станет делать. — Как думаешь, что лучше? Держать её перед домом или в гараже фирмы?

Доминик остановился на пути к чайнику. Машина была вещью нейтральной и, несомненно, интересной. Он даже удивился: ведь не далее как пару часов назад сам думал, как было бы удобно возить детей в машине — оба помещались бы.

— Детям не сказала?

— Нет. Не легли бы, а я устала. Даже не все вещи вынула из багажника. Думаешь, украдут?

Тема была очень даже животрепещущая и совершенно чуждая всяким чувственным турбуленциям, а потому Доминик сразу успокоился и практически наполовину очеловечился. Вода в чайнике ещё шумела, он машинально взял пустой стакан и налил себе чаю.

— Если поставишь на стоянку, то не должны. Сторож худо-бедно присматривает.

— А я и поставила, даже со сторожем договорилась, потому и не потащила сразу, не хотелось, устала.

Доминик уселся за стол:

— Гараж забит.

— Знаю. И далеко. Умаешься туда-сюда мотаться. Нет, лучше здесь оставлю. Тем более застраховала ее от всего на свете.

— Правильно, — вежливо похвалил Доминик, но не сдержался и спросил: — А что купила-то?

Это было сильнее его. Не исключено, что, даже положив голову на плаху, он не удержался бы от вопроса: какую марку купил палач? — если бы расслышал болтовню господ экзекутора с помощником на автомобильную тему. Майка в руках топора не держала и вообще была посторонней особой…

Посторонняя особа охотно рассказала всё о своём новом приобретении, не отклоняясь от темы, добавляя лишь полезные сведения на предмет состояния дорог родного края. С отдельными комментариями об отсутствии подъезда к функционирующим автозаправкам. Собственно говоря, впечатления посторонней особы Доминика не касались, не должны были касаться, но почему-то было интересно и забавно… Очеловечивание продолжалось. Тем более что посторонняя особа вела себя безупречно. А принимая во внимание детей… Будь это, к примеру, просто няня, ну, гувернантка, надо же относиться к ней доброжелательно и с симпатией, а иначе пришлось бы увольнять и искать другую… Кошмар!

Странно, но в роли женщины, заботящейся о его детях, Вертижопку он себе не представлял. Ну никак. Не подходила, и всё тут. И вообще Вертижопка отошла пока на второй план, едва маяча на горизонте, что существенно облегчало ситуацию.

— Сделай одолжение, принеси вещи из багажника, — жалобно попросила няня-гувернантка. — Я книг накупила, а они жутко тяжёлые. Он с краю стоит, «фольксваген», здесь на бумажке номера, а вот ключи.

Конечно, Доминику ничего не стоило принести тяжести, мужчина же он, в конце концов. Он охотно встал и направился к двери.

— Две пачки и маленький чемодан, — уточнила Майка.

А потом оказалось, что раскладушка куда-то запропастилась. Замученный всякими катаклизмами, во главе с вернувшимся канадским уродом, Доминик забыл её отыскать заранее и спал себе преспокойно на семейной тахте. Вот и теперь, весь в автомобильных размышлениях, улёгся на тахту рядом с посторонней особой и гувернанткой…

* * *

— Лопну, — заявила Боженка, входя… нет, врываясь в Майкину прихожую. — Из меня сейчас новости повалят не только через рот, но и носом, и из ушей, а чем, прикажешь, спрашивать? Разве что жестами. НУ И ЧТО?!

Майка о визите была предупреждена и приготовилась: вооружилась напитками и закусками.

— Поскольку последнее явно не новость, отвечаю на вопрос: так вот, ВСЁ!

Боженка поняла. В общих чертах. А потому жаждала подробностей, но и со своей стороны горела желанием поделиться сенсациями, накопившимися в Майкино отсутствие. Время суток задушевной беседе способствовало. Дети, расправившись с уроками, резвились у друзей неподалёку, Доминик, понятно, на работе, дома — тишь да гладь, да божья благодать. Можно было даже расположиться за обеденным столом.

— Значится, умница я, — похвасталась Боженка, извлекая из пакета два контрастных пузыря: красное сухое и шампанское. — Ничего в рот не брала в твоё отсутствие, некогда было, а теперь правильно рассчитала: пока ещё дождёшься, чтоб шампанское замёрзло, а красное можно сразу. И Януша подрядила, он в мастерской приятеля копается, того Рыся, ну, ты его знаешь, здесь совсем рядом. Рассказывай! Сначала ты, а то я никогда не кончу!

Майка начала с конца, одновременно наливая:

— Я даже расстроилась. Прям, не знаю, что и думать, похоже, у Доминика характер меняется.

— Ну?

— Вот тебе и «ну». Всю жизнь был ненормально верным мужем, никаких других женщин, а теперь начал своему божеству изменять…

Боженка поперхнулась первым же глотком кофе:

— Какому бож… Ты что… Вертижо?! С кем?! Откуда знаешь?!

Невзирая на хрип и кашель, текст был понятен. Майка взяла свой бокал с вином и чуток помолчала.

— А ты как думаешь?

— Не может быть. Это слишком здорово, чтобы быть правдой! Чтоб мне лопнуть, а Анюта куда умней, чем кажется! Ведь предсказывала такую вероятность! Подожди, в смысле дальше давай, не тяни, у меня тоже много всякой всячины, а похоже, что ещё больше выйдет!

В Майке взыграло любопытство, как у коня селезёнка, и стало ясно, что если она хочет услышать Боженкину всячину, то следует поделиться своей, иначе той придётся ждать до морковкина заговенья. Поделилась своими успехами на всех фронтах, чем несказанно утешила подругу.

— Ну ты подумай! Ну Анюта! Просто как в воду глядела, не хуже Ванги сработала. Вертижопка глупа, как пробка, квартирку растеряхи с бумажником, тёплое гнёздышко, ухватила, наобещав тому выгибонов, как вернётся, дура набитая, заполучила Доминика, уже ему рай на земле наобещала — а где, спрашивается, развод? Доминик не чешется, применила к нему свой гениальный метод «фиг получит»: стала дохлой глистой прикидываться или, ещё хлеще, надулась, как мышь на крупу, но задом вертела — чуть не оторвался, Доминик свирепеть начал, а ведь давно заметно было, с самого начала, не в кайф ему в том раю, любому дураку ясно, а тут, извольте радоваться, наш деревянный канадец за сладеньким обещанием поспешил вернуться, облом, побарахтаться-то негде стало, Доминик домой приплёлся, что Анюта и предвидела, главное — разогретого мужика с его собственной бабой свести, сермяжная правда, а ничего умнее не придумать…

Боженка, словно в горячке, действовала сразу по нескольким направлениям. Пробовала закуски, прихлёбывала кофеёк, чаёк и винцо и раскладывала всю информацию по полочкам (не столько для Майки, сколько, скорее, для себя), абсолютно игнорируя точки и пользуясь запятыми, чтобы перевести дух. Наконец, притомилась и сделала перерыв.

— Из чего вывод: сама себе напаскудила, — радостно подвела итог Майка. — Не води она парня за нос, наобещав ему с три короба, может, и посидел бы подольше за океаном?

Боженка отдышалась, проглотила кусочек паштета, запила вином и энергично закивала:

— Истинная правда. Дурость всегда аукнется. Перестаралась, вот придурок и схватил вирус. Там в Канаде, небось, ему сплошь деревянные девахи попадались…

— Какие девахи, окстись. На лесоповал женщин не нанимают, а уж если какая и затесалась, то по сравнению с ней любая покажется нимфой!

Боженка немедленно повинилась в своей глупости и целиком и полностью Майку поддержала. Конечно, что-то у неё перепуталось, позабыла, чем занимается подхвативший вирус недоумок. Или жертва. Да, точно, заражённая и нагло кинутая жертва, которая, изнывая от нетерпения, сократила командировку и примчалась взыскивать долги!

— Интересно, где в этом раскладе Доминик пристроится? — позлорадствовала Майка.

Боженка так подпрыгнула, что лишь в самый последний момент успела придержать задетую локтем чашку. В подруге бушевали новые силы:

— Да ты слушай, она же старается заставить его ревновать! Не успела тебе рассказать!

Майка взялась за термос с кофе:

— Кто кого? Хорошо, что пустая была, я тебе подолью…

— Лей, не жалей! Ты не поверишь! Сама видела! Вертижопка Доминика!

Майка сочла чрезвычайно удачным стечением обстоятельств тот факт, что успела уже налить кофе и поставить термос на стол. Всё ещё боясь отпустить ручку, она осторожно разжала пальцы — разбитого термоса действительно было бы жаль.

— Давай-ка ещё раз, с самого начала и по порядку, — потребовала она. — Такое надо себе представить, к тому же одно из действующих лиц я знаю лет эдак …надцать, так что уж постарайся!

— Со всем нашим удовольствием, — охотно согласилась Боженка. — Может, ты ещё не в курсе, но погода нас по-прежнему радует…

— Погоду я заметила, — сухо вставила Майка.

— …мало того что бытовка уже практически стоит и там почти всё функционирует, сортиры только до ума довести, так и архитекторы выдают технический по частям, предварительный уже утвердили, исполнитель чудесным образом получил обещание разрешения на всё, не иначе как инвестор дал взятку, а потому приступили к земляным работам, того и гляди, смогут начать нулевой цикл, да не в том дело, в первую очередь водой занялись, и мне надо за всей этой гидрой во все глаза следить, потому там и торчу, как проклятая…

— И Зютек тоже, — догадалась Майка, чем прервала Боженкино нанизывание придаточных предложений.

Та притормозила, набрала нового воздуха и постаралась поладить со знаками препинания:

— Вот за что тебя люблю, так это за сообразительность. Зютек там главный — Посейдон, так сказать, всем водам голова, Нептун с трезубцем. А в качестве технического персонала, угадай с трёх раз, кто? Бесценная Вертижопка, кто ж ещё! А вообще народу там тьма-тьмущая, все толкутся: и конструкторы, и архитекторы, и… Ладно, ладно, говорила уже… Так вот. Вертижопка с Домиником то и дело в этой части вселенной встречаются, и ты не поверишь, жуть. Никто на неё ни малейшего внимания…

Боженке опять пришлось сделать перерыв, чтобы подкрепиться сыром и вином из второй откупоренной Майкой бутылки.

— …и вдруг, представь себе, у Доминика появился конкурент. Люди, как я уже докладывала, работают там разные, не только из наших бюро, но и простые рабочие, в основном на земляных работах, с водой, там экскаваторы не годятся…

— Боженка, опомнись, — не выдержала Майка. — Я эту стройку не хуже тебя знаю и, где экскаваторы задействуют, тоже ориентируюсь. Брось технические подробности, давай по сути!

— Так в технических подробностях — вся суть, — жалобно оправдывалась Боженка. — Как же мне иначе описать? Надо было тогда всё на камеру снимать, а мне два красных клёна привезли, чтобы посадить, а не камеру. Может, Луизины фотки пригодятся, она там всё щёлкала, как угорелая, просто на части её рвали — каждому документальное свидетельство подавай. Ведь… ну, правильно, ты и сама знаешь!

Что верно, то верно, это Майке отлично было известно.

— Каждый подстраховывается, чтоб в случае чего доказать, что он не верблюд, — с пониманием констатировала она. — Ничего не поделаешь, придётся тебе словами обойтись. Ты на конкуренте Доминика остановилась.

— Ох и харя же! — просияла Боженка, что Майку слегка огорошило. — Я аккурат над двумя такими стояла, они канавку копали к той речке, ну, в самом конце, никто этого уже не испортит, укрепляли, а почему бы мне не присмотреть, вот он к ним и пришёл. Дружок, как бы в гости, навестить в смысле. Ох и хорош! Упаси, бог, приснится — в холодном поту проснёшься, как пить дать. Но ты не думай, не урод какой, вполне себе симпатичный. Я их трёп, ясное дело, подслушала и поняла, что его телевидение подрядило на сериал, где одно страшнее другого, и он со своей харей — самое оно. Ужастик, одним словом. Больше я не расслышала, примчался Зютек, и началось… Погоди, давай, я тебе по пунктам Зютек хочет, чтоб текло низом. Я хочу мостик, и пусть себе течёт, мне не мешает. Для мостика Доминик нужен — это я сокращаю, — пояснила Боженка. — Не лично Доминик, а вообще, конструкторы.

Майка внимательно слушала:

— Разводной?

— Нет, обычный. На разводной я бы Доминика вытребовала. Но он и так подвернулся, его Зютек притащил, у конструкторов всё до последнего сантиметра расписано… Ты слушай, что дальше было. Тот, с харей, собрался уходить. Вертижопка уходит, вся надутая. Доминик на своём планшетнике проверяет, говорит, что годится, и тоже уходит. Тот, с рожей, чуть дальше стоит, Вертижопка поворачивается мордой к Доминику, а задом к тому красавцу и запускает свою мельницу, да как! Трава пригнулась! Зютек аж рот раззявил, а Доминик взглянул и ничего, так и ушёл…

— А ты?

— …быстрым шагом, — с разбегу добавила Боженка. — А я тоже ничего, стояла и старалась не моргать.

— А тот красавчик?

— А вот тут-то самое удивительное. Стоял, смотрел и тоже ничего. Даже не дрогнул, как деревянный, как… прямо не знаю. Будто на мусорку смотрит. Или на автобусную остановку, которая стоит на своём месте, и ничего там не происходит. Даже не знаю, на что можно так смотреть без малейшего выражения.

— Может, уже видел?

— Ну, подруга! — рассердилась Боженка. — Не он один уже видел, много таких видевших, а всякий раз заводятся!

Майка пыталась найти объяснение:

— Погоди. А может, это как на той Жешовщине. Вдруг он из тех мест, где таких задниц вагон и маленькая тележка, нагляделся с самого детства? Вот его и не берёт…

— Нет на свете таких мест, — сердито заявила Боженка, чуток подумав. — Помолчи-ка, это ещё не конец. Как ты догадываешься, я начала за ними следить: за овцой, Домиником и харей. И каждый раз одно и то же. Голову даю на отсечение, она свой манёвр снова и снова повторяла, чтобы Доминик её видел с фронта, а тот соперник с тыла, и так мотала, что пыль столбом!

— А соперник?

— А соперник ничего. Глядел. Как чурбан.

— А Доминик?

— А Доминик и того хуже. Бесился, зубами скрипел. Даже Юрек заметил, какие Вертижопка кренделя выделывает, сказал ему что-то, только я не слышала: далеко стояла. На Доминика смотреть было страшно, вот-вот кондрашка хватит, но на неё даже не взглянул. А того, с харей, просто игнорировал, будто его и в природе нету. Да ты погоди, это ещё не всё, я же говорила, что у меня много, там и Луиза была.

Луиза очень заинтересовала Майку:

— И что? Смотрела?

— Ещё как! Глаз с них всех не сводила и щёлкала, аж клекотала. На все четыре стороны, потому как ещё и Зютека в компанию включила. И вот что я тебе, подруга, скажу: вышел Доминик у вертушки из повиновения, вот она и решила заставить его ревновать, — закончила Боженка с триумфом.

— Разбежалась, — буркнула Майка и подумала, что не мешало бы увидеться с Луизой и взглянуть на её снимки. Может, Боженка… О, Анюта! У Анюты контакт налажен…

Начали возвращаться дети, один за другим, поэтому красочные описания драматических сцен пришлось приостановить. Правда, дети не помешали — обнаружив готовый ужин в кухне, они матери не надоедали, а лечь спать, не забыв про сопутствующие помывочные процедуры и приведение себя в порядок, отлично могли и самостоятельно. Майка не выдержала:

— Всякий раз, когда они так за собой всё убирают, — прочувствованно поделилась она с Боженкой, — я бога благодарю за Доминика, ведь это у них от отца. Никто специально не учил — наследственность. И ты думаешь, что я так просто от него откажусь и отдам этой вертлявой глисте?

— Никогда я такого бреда не думала! — жутко обиделась Боженка. — За кого ты меня принимаешь? Можно подумать, я тоже начала задом крутить!

— Развод. Чую, что тут дело в разводе. Развестись у него не выходит, и, похоже, эта кретинка ему в мозгах всё перепутала. Раньше я ему трудности создавала, а она была дивной нимфой…

— А теперь трудности создаёт она? — радостно подхватила Боженка. — Ну, молодчина, лучше не придумаешь. Интересно, когда у него пройдёт…

— У Зютека не прошло, — осторожно заметила Майка.

Боженка презрительно фыркнула:

— Не прошло, не прошло… Это ещё как сказать. По моим наблюдениям он, скорее, дёрганый и злой, а вовсе не влюблённый. Из принципа упёрся…

— Вот и Доминик также…

Обе и не подозревали, что из принципа здесь упёрся совсем другой персонаж.

— Завтра я туда съезжу, — решила Майка. — Полюбуюсь спектаклем. Кроме того, уверена: у Анджея в комплекте есть уже задняя стена всех построек, а мне её надо прикрыть. В смысле задекорировать. Хотелось бы сравнить со снимками…

* * *

У архитекторов и в самом деле уже имелся проект задней стены, незаслуженно величаемой фасадом, а Луиза не возражала против частных контактов. Женщины не обменялись ни словом насчёт личных семейных драм, но по чистой случайности Луиза захватила с собой вчерашние фотоснимки, уже напечатанные. Она умудрилась по неловкости рассыпать их на длинной лавке перед бытовкой, выбирая те самые, с задним фасадом, а Майка по доброте душевной помогала ей собрать разлетевшиеся фотографии, тоже крайне неловко и очень долго. Ей с трудом удалось сдержать проявления восторга. Луиза и впрямь была гением!

«Симпатичная харя», к сожалению, не явилась. Боженка без труда отыскала тех двоих, кого навещал приятель, и выведала, что сегодня лицо фильма ужасов работает с самого утра и неизвестно до когда. Доминика и Юрека заменял Стефан. Зато в наличии был Зютек в сопровождении жутко надутой Вертижопки. Майке хватило одного взгляда, чтобы понять, насколько нимфа не в духе, и это очень поднимало настроение.

Вчера Доминик вернулся в чуждый ему дом даже не слишком поздно, часов в десять, и сразу уселся за работу. Раскладушка по-прежнему скрывалась где-то в закоулках квартиры, так почему-то и ненайденная. Доминик даже походя спросил о ней, на что получил от Майки вежливый ответ, что ей лично она не нужна, поэтому, если хочет, пусть сам ищет. Доминик заявил, что ему некогда и ушёл с головой в работу. Понятно, что Майка тоже принялась за дело, и в результате вскоре после полуночи Доминик завалился спать на тахту и моментально отрубился. Полчаса спустя Майка преспокойно улеглась рядом с ним и тоже сразу заснула, убаюканная сладкими мыслями, как бы всё это понравилось Вертижопке.

Утром Доминик отвёз детей в школу на автомобиле, ключи и документы на «фольксваген» лежали на столе, что исключало глупые увёртки, опять же дети отлично понимали назначение этих предметов. А врождённая честность не позволила ему соврать, будто он не умеет водить машину. Но тем не менее, когда Майка вышла из дома, «фольксваген», как миленький, стоял в углу парковки, а документы лежали в бардачке. Относить ключи домой Доминик не стал, как не стал их прятать под одно из колёс — просто забрал с собой, поскольку ни в жизнь бы не поверил, что у Майки нет запасных. И правильно сделал. Конечно, были. Что являлось скромным доказательством некоторого мужнина здравомыслия и позволяло надеяться, что он не совсем спятил. Это утешало.

Сам Доминик ненадолго появился на стройплощадке. Заслышав знакомый треск мотора «харлея», Вертижопка воспряла духом, словно старый боевой конь при звуке трубы, и со страшной силой принялась крутить задом. Это здорово дезорганизовало рабочий процесс в рядах неквалифицированного персонала, поскольку работяги, копавшие канаву, периодически впадали в ступор. Зютека начинала бить нервная дрожь, а надзиравший за работами гидравлик издавал грозные рыки, должные якобы стимулировать работяг, но направленные почему-то совсем в иную сторону. Вертижопка, презирая крики, крутила, не выпуская из виду Доминика, а тот, коротко переговорив со Стефаном, даже глазом не повёл в её сторону, дал газу и уехал, как показалось наблюдавшей за ними Майке, чрезвычайно довольный. Майкино настроение улучшалось со страшной силой…

Появилась Анюта, специально разыскивавшая начальницу с каталогом и срочным вопросом. Боженка оторвалась от представления у канавы и переадресовала вопрос Майке:

— Слушай-ка, мне тут каталог прислали, и надо прямо сейчас решить. Что ты скажешь насчёт туй? Длинная такая сплошная стена из туи, ничего за ней не видно. И высотой метров шесть, всё прикроет. Тёмно-зелёная. Ну как?

Майка медленно переводила взгляд с каталога на Боженку, затем на свои фотки и панораму перед собой, затем снова на каталог.

— А если засохнут и побуреют? Я такое видала, противное зрелище.

— Гарантировать не могу, — озаботилась Боженка. — Здесь, правда, предлагают такой вид, что не сохнет и выживает везде. Но надо срочно.

— Что за срочность?

— Пришлось бы сажать осенью, а заказывать надо прямо сейчас, специально под заказ разводят. Если не сейчас, то через год, а заказ — сегодня, последний день.

Майка колебалась:

— Раз гарантии не даёшь… Погоди, а может, не туи, а можжевельник?

— Разрастается больно.

— Ничего подобного. Здешние кусты ещё может быть, а на границе Кампиноской пущи, на песке, как столбы стоят. И очень высокие. Я их не только видела, а даже ягодки собирала, искололась — жуть.

— Тоже мне, нашла достоинство, но… почём я знаю? Кто их разберёт, как себя поведут…

— А не страшно, для меня даже лучше, — медитировала Майка. — Рекламное прикрытие не обязательно должно быть неподвижным и раз и навсегда застывшим, в асимметрии есть своя прелесть…

— Так что делать будем? — спросила подошедшая Анюта. — Вы решили? Заказываем или нет? Сегодня — последний шанс.

— Плевала я на последний шанс, — отчаянно заявила Боженка, выгребая из сумочки сигареты. — И на туи тоже плевала. Будем красть можжевельник. Отзвони им, что не заказываем, и возвращайся в контору. Как доберёшься?

— Луиза меня захватит.

— Вот и отлично, а я тут в один знакомый питомник загляну, мелькал там можжевельник… Майка, что скажешь?

— А я могу тебя и в Кампиноскую пущу подбросить, — вызвалась пребывавшая в замечательном настроении Майка. — Посмотришь на те экземпляры, да и что греха таить, краденое, как известно, лучше растёт…

Удостоверившись, что Зютек со злости на Вертижопку чётко придерживается требований ландшафтного дизайнера, Боженка перестала следить за каждым его шагом и отправилась с Майкой в знакомый питомник. Усевшись на переднее сиденье, она выдохнула с таким облегчением, что половина лобового стекла тут же запотела. Боженка потянулась за сигаретами:

— Курить можно?

— Кури на здоровье. В моей машине тебе всё можно. Есть, пить, курить…

— И на пол сорить?

— Сколько угодно. Надеюсь, ты не станешь резать бритвой обивку и рассиживаться на чёрных ягодах, а то уж очень долго они с чехлов выводятся. Полгода.

— С моей одёжки столько же. Раз так, то я лучше с тобой буду ездить, чем с Янушем, а то он сразу велит убирать, как только напаскудю… жу… ну, намусорю. Лучше всего, конечно, самой ездить, но в нашей семье нет двух машин.

— Увеличивай семью…

— Уже скоро.

За милой беседой дорога до питомника пролетела незаметно. На месте оказалось, что прибыли они на редкость удачно. Владелец питомника при первом же упоминании о можжевельнике обрадовался неимоверно. Конечно, есть, как не быть, прёт, как сумасшедший, к осени из кустов что угодно можно сформировать, голову сломал, что с ним делать, а жаль такие прекрасные экземпляры уничтожать. Его можжевельник просто спит и видит, как бы что-нибудь украсить и послужить благому делу!

Неожиданно образовалось свободное время. Вся можжевеловая экспедиция продлилась вдвое меньше, чем подруги рассчитывали. А обратный путь проделали прямо-таки молниеносно: ни одной пробки, чудо, не иначе.

— Выбрось меня у конторы, — попросила Боженка. — Раз уж появилось время, поработаю, может, хоть один заказ подгоню. Удачным днём надо пользоваться, а Януш меня заберёт.

Майка выполнила её пожелание.

Боженке очень скоро предстояло убедиться, что денёк, ничего не скажешь, и впрямь выдался удачным.

В поездки по садово-огородным делам Боженка одевалась рационально. Несмотря на то что её ноги, особенно лодыжки, были словно нарочно созданы для высоких каблуков, что возбуждало самые горячие эмоции у её мужа Януша, на весенние пленэры она обувалась в резиновые сапоги, а в более тёплую и сухую погоду — в удобнейшие полуботинки на толстой эластичной подошве. Вот и на этот раз они красовались у неё на ногах, причём дополнительным достоинством обувки являлись лёгкость и совершенная бесшумность. По чему бы Боженка ни ступала — двигалась неслышно.

Сейчас, в конце рабочего дня, когда она шла по офисному коридору к своей мастерской, в здании было ещё довольно много народу, сновали лифты, раздавались телефонные звонки. Боженка, не торопясь и практически беззвучно, приблизилась к своей двери и услышала голоса, прежде чем успела её открыть.

Она остановилась и тихонько приоткрыла дверь, зная, что та не заскрипит. Так и застыла, заинтригованная услышанным.

— …не вышло, — с досадой и злостью произнесла Луиза.

— Везучая эта сука, — согласилась Анюта.

— Не обижай сук. Это благородные животные.

— Ну, не знаю, пиранья сойдёт? Ведь как ты здорово с проволокой придумала, а напоролась пани Ада…

Боженке было достаточно. Она толкнула дверь и вошла в мастерскую.

* * *

— Ну и что ты на это скажешь? — взволнованно спросила она, усаживаясь в Майкиной гостиной в кресло, до которого с таким успехом дохудела. — Представляешь? Ту колючую проволоку в теплице, помнишь? Когда только стройку начинали, там целый арсенал нашли, правда, старьё всякое… Никто понятия не имел, откуда там проволока, да и особо никого не волновало…

— Не скажи, — возразила Майка, — пани Аду — очень даже, ведь она на неё уселась.

— Точно, она. А проволоку, выходит, Луиза принесла для нашей нимфы с моторчиком, присыпала землёй и ждала удобного случая…

— Молодчина, — похвалила Майка. — Меня это ничуть не удивляет. План у неё был?

— Быть-то был, да не конкретный. И уж никак не могла она предвидеть того ржавого боекомплекта. А вообще идея неплохая: подбить под коленки, чтоб гадина плюхнулась…

— Опоздала, — раскритиковала неудавшееся предприятие Майка. — Такое лучше в гололёд проделывать. Но мёрзлую землю особо не покопаешь.

Бросив взгляд на столик у Боженки под локтем, она поднялась и отправилась за новым пивом. Майка хоть и сидела за компьютером, но не работала, устроила себе свободный вечер, поскольку шведский успех стал свершившимся фактом. А это следовало отметить.

— Кажется мне, что Луиза от Зютека не отказалась окончательно, — заявила Майка, нащупывая за монитором свой стакан. — Она в этом деле больше нас понимает. Если нанесёт урон заднице — оторвёт пиявку от мужика, а тогда есть шанс, что он вернётся…

Боженка согласно кивала:

— Очень может быть. Только месть… Я в мести не шибко разбираюсь, вот и думаю, а достаточный ли это допинг?

— Ну, или она такая благодетельница, — продолжала с некоторым сомнением Майка свои рассуждения. — Это я о Луизе. Не ей одной эта зловредная вертушка жизнь отравила…

— Точно! — спохватилась Боженка — Тот растяпа из Канады! Невеста начала беспокоиться — оказывается, там невеста имеется, не такая уж он вольная пташка! А как теперь вернулся, подозрительно рассеянным сделался, невнимательным, вот между ними и заискрило. От Анюты сведения. А в придачу та проболталась с разбегу, почему Вертижопка в голом виде на стройплощадке гимнастику устраивала…

— И вовсе не в голом! — запротестовала Майка. — На ней стринги были. Но упражнялась, факт. На Харальда угодила.

— Оказывается, ей Харальд — по фигу, она его даже не заметила. Ты не поверишь! Это она загорала так — в движении!

Майка застыла, не дотянувшись до пива:

— Что?!

— Что, что… Загорала в движении. Чтобы задница ещё краше стала. Потому как слышала, что в движении лучше. И понемногу. И вроде это я так сказала!

В Боженкином голосе звучали одновременно гордость и негодование. Майка была потрясена. Подруги напрочь забыли ту свою болтовню о греческих богинях, их пышных формах, воплощённых в мраморе, и способах достижения подобной гладкости и одноцветности кожи путём весеннего загара. Пришлось хорошенько напрячься, чтобы вспомнить. А Вертижопка — на тебе! — прониклась.

— Потрясающе! — с восторгом заметила Майка. — Да я, хоть наизнанку вывернись, а такого бы не добилась!

— А чего ты добилась?

— Погоди, совсем скоро узнаешь. Дети сегодня без меня возвращаются. Новакова их заберёт вместе со своими. Я ей не завидую, но она сама вызвалась.

И в ответ на вопросительный взгляд подруги пояснила:

— На Харальда запала. Прямо не знаю, может, позвать её на рубец… Рубца мне не жалко, но вот как её муж отреагирует? Сплошные проблемы.

Майка подавила тяжёлый вздох, взглянула на пустые стаканы, свой и Боженкин, и пошла за двумя следующими банками.

Гостья тем временем продолжала рассуждать:

— А планы этих мстительниц мне кажутся вполне реальными. Решили большой кензан задействовать, теперь ломают голову, как пиявке его подсунуть, так что ты особо не удивляйся, если застанешь в моей мастерской эту вертлявую овцу, принимаемую Анютой по первому разряду. Даже боюсь спросить, с чего это ты такая довольная? Может, наконец, откроешь тайну?

Довольная Майка сделала полный оборот вместе со своим креслом.

— Я же предупреждала, что не скажу. Зато покажу. Вот-вот приедут Данута с Харальдом. У Дануты предварительные переговоры с Большим Шаманом, а у Харальда — рубец. Ну, ладно, не только рубец.

— Опять не договариваешь. С Шаманом понятно, помню, что ты рассказывала… Значит, получилось?

— Ещё как!

Боженка аж подскочила:

— Так что же ты молчишь?!

— Это надо видеть. Словами не опишешь. Не тот эффект.

Подруга переварила услышанное и вылила в стакан остатки пива из банки:

— Ладно, постараюсь не спиться, дожидаючись…

* * *

Данута и Харальд, наконец, прибыли и привезли бесценный диск.

— Этого никто не должен видеть, — предупредила Боженку Майка, впуская подругу в квартиру. — Ни Доминик, ни в коем случае дети, ни Зютек, ни, боже, упаси, Анюта — тут же растреплет, в общем, у нас никто. Особенно из тех, кто знает эту вертушку-искусительницу. Поэтому я и позвала тебя до обеда, пока все заняты. Швеция и прочий мир могут ею любоваться до посинения хоть круглые сутки.

— Значит, только мы вдвоём? — уточнила проникшаяся своей исключительностью Боженка.

— Сейчас поймёшь. Харальд целый документальный фильм сделал… Садись и смотри!

Боженка уселась и впилась глазами в экран.

Основная экспозиция занимала как минимум три витрины общей длиной свыше двадцати метров и содержала сцены, скорее, нетипичные. И весьма подвижные.

Харальд начал снаружи, с улицы, и первые кадры представляли толпу, снятую сзади. Камера протиснулась через скопление людей и показала огромные витрины во всей красе.

С одной стороны, если смотреть с улицы, то справа, на крохотном клочке утоптанной травы сражались друг с другом двое раннесредневековых викингов. В рогатых шлемах, с бородатыми грозными лицами, пышущими дикой яростью и бездонной тупостью, они зверски махали топорами, держа в левой руке по щиту. Мощные торсы уже были обагрены кровью, хотя та ещё не брызгала во все стороны.

И по вполне понятным причинам. Поскольку чуть дальше влево, сразу за травкой, демонстрировалась изысканная женская и мужская одежда, ловко перемешанная между собой. Ещё дальше происходило чёткое разделение гардероба по половому признаку, с явным преобладанием женского, вплоть до самого подиума, на котором появлялись манекенщицы. Живые. Живые? Точно ли живые?

Уж, во всяком случае, очень красивые. И одетые весьма скупо — мода, как-никак, летняя, — но так, что слюнки текли. Выходили модели откуда-то из глубины, делали несколько шагов, поворачивались, соблазнительно улыбались и, не торопясь, пропадали за кулисами. Всё это продолжалось достаточно долго, чтобы у викингов в руках топоры начинали застывать, бородатые челюсти отваливались, а на тупых рожах появлялись, скорее, не боевые эмоции. Но манекенщицы исчезали, скандинавские троглодиты стряхивали с себя чары и принимались махать топорами с удвоенной силой.

В определённый момент шествие на подиуме возобновлялось, и, ничего не поделаешь, викинги теряли интерес к поединку — топоры хаотично рубили воздух, а то и вовсе опускались. Конечно, красотки могли, в конце концов, и надоесть, хотя представляли полный спектр женских типов — от субтильной нимфы до великолепной валькирии, способной расправиться с обоими викингами голыми руками. Зато одежда на моделях менялась, чего уж никак не могли игнорировать. Не викинги, понятно, а зрительницы.

И это было ещё не всё. Фишка появлялась приблизительно после каждого десятого дефиле летней коллекции. Небольшого перерыва было достаточно, чтобы к сражавшимся возвращалась вся их кровожадность, и зрители уже начинали беспокоиться, как вдруг таинственно, за полупрозрачной завесой, проявлялось нечто. Крайне интригующее, поскольку с модной одеждой не имело ничего общего.

Из глубины возникала женская фигура обычного телосложения, настолько скупо одетая, что, пожалуй, сам Гарпагон счёл бы такую экономию излишней. Стояла она задом, и этот самый зад пускался в польку-галоп. Невероятное вращение — влево, вправо, одна часть, другая, всё вместе — продолжалось совсем недолго, но вполне достаточно, чтобы всех зрителей, включая викингов, ввести в состояние прямо противоположное, то бишь полнейшей прострации. Народ балдел и цепенел, поскольку никогда, нигде и ничего подобного не видывал и не верил собственным глазам, ведь особа была самая настоящая, не автомат какой, не анимация или компьютерная графика. Реальная человеческая фигура, созданная самой природой. Ну, что натуральная, понятно, но вот насколько реальная?

Более здравомыслящие зрители понимали, что видят высококлассную голографию, но ведь голография должна на чём-то основываться. Должен же быть прототип, раз это можно показать.

Спустя некоторое время после исчезновения таинственного явления представление начиналось по новой, только образцы летней одежды на моделях периодически менялись. Цветовая гамма, казалось, бьёт по глазам…

Харальд развернул камеру и с перспективы продемонстрировал производимый зрелищем эффект. Перед торговым центром стояла чёртова прорва народу, перекрывшая уличное движение, на что водители мужского пола не жаловались, особенно те, что сидели повыше, к примеру, в автобусах или грузовиках. Блюстители правопорядка с удовольствием погрязли в толпе. Особенность феномена состояла в том, что люди штурмом брали магазин, причём не только женщины, но и мужчины, которые обычно редко соблазнялись купальными трусами.

По реакции зрителей было видно, что от вертизадой фигуры дух захватывает у всех. Викинги возвращались к своей баталии без малейшего энтузиазма. А фигура лишь на момент оборачивалась и демонстрировала кусочек личика. С ухом.

Боженка, затаив дыхание, просмотрела фильм дважды и попросила показать ещё раз. После чего признала, что да уж, никакими словами такое не передашь, надо видеть. Затем принялась упрашивать, нельзя ли показать шедевр Янушу, её мужу. Он не из болтливых, не проговорится. И под конец спросила:

— Это они каждый день так ломятся?

— Вот поэтому-то мы и ждали, а Харальд снимал четыре будних дня и один выходной. Всё время и всё больше. Папа Харальда сказал, что это будет похлеще «Порно 69», что видел в молодости в Копенгагене, а тесть Дануты подтвердил. Теперь начинает ломиться вся Европа, Германия, Англия, даже Франция с Италией, не говоря уж о других континентах. Американцы, японцы. Фотографируют все, кому не лень. В толпе — все цвета радуги, не заметила?

— Сзади не видно, какие у них лица, — оправдывалась Боженка. — А как продажи?

— Как никогда в жизни, хотя для показа летней коллекции поздновато. Наше шоу, похоже, вводит публику в транс, метут всё, что под руку попадётся. Бергсон от нас просто без ума.

И ничего удивительного, что господин Бергсон совсем ошалел от восторга. Сохранить семью ему удалось только потому, что никак не мог определиться, кого он обожает больше — Майку? Дануту? — и ради которой из них следует бросить жену. А потому обе имели все основания чувствовать себя весьма и весьма удовлетворёнными. В финансовом плане.

Боженка всё отлично поняла:

— Ну, теперь мне всё ясно. Кто этой вертлявой пиявки не знает, по уху и клочку морды ни за что не опознает… Разве что по соломенному коку…

— Кок не в фокусе. Харальд выделил главное, потому-то он и гений…

— И ведь не повёлся! Слушай, а он не того, случайно… не другой ориентации?

— Бог с тобой! Ради рубца он, конечно, Клеопатру бросит, и ради бигуса — тоже, но вот за Аполлоном Бельведерским станет следить исключительно, чтоб жратву, гад, из-под носа не увёл. А уж потом поищет себе какую-нибудь милую дамочку, лучше всего пухлую брюнетку.

Боженка вздохнула и повела глазами в поисках выпивки, но, к несчастью, время суток было неподходящее.

— Холера, даже жаль уходить. Ты говорила, что уже получила новый заказ, и как же справишься теперь? Без этой, так сказать, достопримечательности… как бы её… визуальной?

— Придумаю что-нибудь, — беззаботно ответила Майка. — Теперь зимняя мода будет, с осенней уже опоздали, там всё от модельеров зависит. Зима у них мрачная, подключим цвета, а что до развлекательных нюансов, завалялась у нас с Харальдом одна идейка…

* * *

А в это время одна завалящая идейка как раз витала над обширной стройплощадкой, почему Харальд и не участвовал в показе своего шедевра в Майкиной квартире. Разрешение на пребывание на закрытой для посторонних территории он получил благодаря высокому покровительству и блату. Что и давало ему полную свободу действий.

А искал Харальд Вертижопку.

Та, в свою очередь, искала укромное местечко. Поскольку помнила слова тех мерзких баб о скульптурной красоте и последовательно реализовала свои намерения насчёт загара понемножку и в движении.

Она без малейшего сопротивления позволила притащить себя на стройку, где полным ходом шли земляные работы, и Зютек, хочешь не хочешь, вынужден был следить за подвластными ему водами. Бросить дело на самотёк никак было нельзя, поскольку капризная стихия устраивала этот самый самотёк в совершенно неожиданных местах и в зависимости от погоды отмачивала жуткие фортели. Поэтому несчастному проектировщику приходилось поддерживать постоянный контакт с исполнителем, внося бесконечные исправления в первоначальные планы.

Вертижопка смылась, как только Зютек отвернулся. Солнышко припекало, словно в разгар лета, заранее присмотренное местечко за буйными кустами можжевельника и терновника манило пустотой, всё было как на заказ.

Всё. За исключением Доминика.

Доминик почему-то не казался абсолютно счастливым, влюблённым и жаждущим её прелестей. Вкалывал, как сумасшедший, а радость на его лице появлялась, только когда он занимался этими идиотскими расчётами. В хорошем настроении тоже бывал, но исключительно во время общения со своими сослуживцами-инженерами, а из их разговоров ничего нельзя было понять. Мало того, всё плотнее взаимодействовал с механиками, а из-за этих проклятых механиков на Вертижопку у него совсем не оставалось времени.

Да и места для неясностей не было. А нового он не искал. Правда, любое рабочее место при желании могло сгодиться, но не офис же, где эта банда трудоголиков засиживается до поздней ночи, а потом, валясь с ног от усталости, расползается по домам. Жуткая ситуация. Зря она, пожалуй, так долго держала его на голодном пайке, теперь приходилось голову ломать, как исправить положение. А значит, тем более надо позаботиться о своей привлекательности, покрыться ровным загаром, без противных белых пятен!

Помня предыдущую оказию, Харальд обнаружил Вертижопку без особого труда. О тишине заботиться было ни к чему, поскольку стройплощадка производила достаточно шума, способного заглушить даже циркулярную пилу, что уж говорить о потрескивающих кустах и валежнике под ногами.

Вертижопка не подвела. Раз уж в движении, так в движении. Она меняла место и положение тела, повернувшись задом к солнцу и Харальду, время от времени опираясь на ствол рябины и сильнее выпячивая расходившуюся задницу. Как модель она стоила любых денег, и Харальд даже начал подумывать, не угостить ли её пивом по окончании съёмки. Без объяснения причин.

В общий шум строительной техники вдруг врезался треск мотоцикла, на который никто не обратил внимания. Как не заметил и разницы между звуком моторов «харлея» и скромной «хонды», которая въехала в ворота. На мотоциклисте был шлем, у Доминика имелся такой же, с чёрной кожей он никогда не заморачивался — кожаная куртка у него была, но коричневая — правда, он мог себе купить и чёрную. Кого это волновало?

Первой на звук: мотоцикла среагировала Вертижопка. Знаток, конечно, отличил бы «харлея» от «хонды», но её никак нельзя было причислить к знатокам. Пока она соображала, кинуться ли ему навстречу, невзирая на скромное одеяние, а проще говоря, полное отсутствие такового, или притвориться, что не заметила, и продемонстрировать заманчивые па, гипотетический Доминик, не снимая шлема, соскочил с седла, извлёк что-то из-под бака и двинулся гигантскими шагами к элегантно изогнувшейся нимфе. Харальд наблюдал за происходящим с диким интересом, ни на минуту не прерывая своей профессиональной деятельности.

События развивались молниеносно. Вертижопка всё-таки покосилась на подходившего и отпрянула. Господи, да это не Доминик! Не-Доминик поднял руку с чем-то, свёрнутым в кольцо, размахнулся, кольцо развернулось, издав резкий свист, который на мгновение перекрыл даже строительный шум. Тип в шлеме опять махнул рукой, Вертижопка заверещала, а Харальд разглядел ремень с металлическими, блестевшими на солнце жуткими шипами и так заорал, что заглушил все прочие звуки. Содержание ора было не особо замысловатое:

— Хей, хей, хей! Курррва, курррва, хей, хей!!!

Столько-то по-польски Харальд знал.

Рука у нападавшего дрогнула, раздался очередной свист, целью которого определённо являлась Вертижопка, но она недаром брала уроки циркового мастерства. Там, где только что стояла, было уже пусто, и пострадала только ни в чём не повинная рябина. Зловещий, хоть и не слишком похожий лже-Доминик быстро свернул кнут, вскочил на мотоцикл, вырвал задним колесом клок сухой травы и был таков.

Взбудораженная и не столько испуганная, сколько оскорблённая Вертижопка решила, что с неё хватит. Прервав солнечные ванны, она оделась и твёрдо постановила отыскать Доминика… Ведь это же точно был не он? Отыскать и не давать ему спуску!

Харальд не сделал и шагу в её направлении. Раз уж попался такой сногсшибательный материал, нельзя было терять ни минуты. Спасать нимфу не требовалось, ничего с ней не случилось, держалась она отлично, всем своим видом демонстрируя негодование и оскорблённое достоинство, но самые выразительные жесты концентрировались в её лучшей части. Разве можно было упустить такой случай, вот он и не упускал.

Тем временем Доминик прочно застрял у механиков, куда его затащил технолог, специалист по городкам аттракционов. Настропалённый инвестором технолог настаивал на обязательном замке ужаса, без которого ни один луна-парк просто не имел права на существование. Понятно, здесь не планировалось возведение второго Евродиснейленда и на жуткие космические путешествия никто не замахивался, не предполагалось и рифов, на которые со страшным треском налетал бы корабль, грозя перевернуться и пойти ко дну вместе с пассажирами, но надо же было чем-то попугать посетителей. В убогом польском варианте места и возможностей хватало только на несчастную камеру пыток — что ж, тоже вещь полезная и весьма познавательная, а посему камера пыток планировалась обязательно. Решение было принято гораздо раньше, а теперь технолог, так сказать, принимал работу механиков и конструкторов, оценивая и утверждая их предложения.

Собственно говоря, он остался доволен практически всеми наработками. Задержался под самый конец у одной странной штуковины.

— А это что такое? Батюшки светы!

Автор изделия, некий Добусь, в последний момент успел перехватить его руку.

— Стоп. Это ещё не доделано. Не надо лап… хватать, не глядя!

— Да я только пощупать хотел!

— Нечего щупать! Кусать, понятно, будет, но не с такой силой!

Оживлённая дискуссия завязалась у странной штуковины, похожей на античное полукресло с х-образными ножками. Упрощённое, вытянутое, нечто вроде сиденья старинных качелей для человека в теле. Мягкое, оно так и приглашало присесть и малость покачаться. Технолог хотел потрогать и лишь благодаря молниеносной реакции Добуся сохранил руку. Целиком бы он лишился верхней конечности или только половины, экспериментально не проверяли.

— Суть в том, чтобы пугались, когда прихватит, но мягко, а не так!

Технолог присмотрелся к устройству и покачал головой:

— Мягко, — пробормотал он. — Ничего себе…

Острые железные клыки выскочили из сиденья сверху и снизу со страшным лязгом. Полностью они не сомкнулись, оставался зазор, которого было бы достаточно, к примеру, для не слишком толстого батона колбасы, который лежал бы себе преспокойно, как в колыбели, и особо голодные из публики могли бы его сбоку вытащить и при желании слопать. Батон покрупнее, несомненно, пострадал бы.

— У кого зад потолще, половину бы срезало, — заметил кто-то.

— Скорее, посекло, — внёс коррективу технолог.

— Ты где такое орудие пыток видел? — заинтересовался присутствующий на демонстрации Стефан.

— Нигде, — честно признался Добусь. — Я вообще никаких орудий пыток в натуре не видел. Была раз возможность, да там такой хвост стоял, суток на двое, ну я и плюнул. Просто представил себе, и всё. Что-то меня вдохновило, сейчас уже и не вспомню… Это можно ослабить, смотрите.

Он заскрипел рукояткой с одного боку, клыки подались назад и спрятались в обивке, поскрипел ещё, подправил винт с другой стороны и нажал рукой на сиденье. Клыки выскочили опять, но на этот раз остановились на большем расстоянии друг от друга, оставив место для солидного рулета с маком. Ну, может, чуток задели бы румяную корочку.

— Да уж, ослабь окончательно, — попросил развеселившийся Доминик. — И вообще, голову-то включи, это не должно быть из железа! Мы не казематы инквизиции строим, а городок аттракционов.

Критические замечания посыпались со всех сторон:

— Штаны кому порвёт или юбку, вот и готова хохма.

— А если кто криво сядет? Здесь не достанет, а там исколет, мало не покажется…

— А вдруг тётка толстенная? Подкрути ещё!

— Везде таблички с предупреждениями, народ у нас грамотный…

— Оно в принципе должно быть мягкое, резиновое, к примеру…

— Такого не должно быть вообще, — вынес высочайший вердикт технолог. — А пока как-нибудь на время это обезопасьте… Где ваши таблички? И пошли со мной, покажу вам на моем компе парочку интересных моделей, в машине оставил, жаль, что сразу не захватил. Остальное годится, особенно тот пьедестал, что из-под ног уходит, но вдруг что ещё присмотрите…

Отправились практически все механики и конструкторы, последним был Добусь, который с огромным сожалением подкрутил что-то в своём изобретении и поплёлся вслед за остальными. Демонстрация последних достижений развлекательной индустрии проходила в гараже. В мастерской остался один Юрек.

«Хонда» с имитацией Доминика выехала через боковые ворота стройплощадки, не привлекая к себе внимания.

Зютеку экскаватор подстроил пакость, расширив речку там, где не надо, и ему снова пришлось корректировать проект. Отловив Вертижопку с документацией, он намертво приковал её к себе. Но поскольку экскаватор перестарался и требовалось вернуть часть грунта на прежнее место, возник спорный вопрос, кто будет за это платить. Вопрос после продолжительных баталий удалось-таки урегулировать, но Вертижопка успела улизнуть. Воспользовалась, зараза, замешательством и через полчаса смылась. Зютек выходил из себя, и единственным утешением было то, что документацию эта кретинка тоже бросила.

Харальд, потеряв объект съёмки, вернулся взятым напрокат авто прямиком к Майке, с которой ему не терпелось поделиться новой добычей и разработать план использования материала в следующих экспозициях.

Вертижопка не намерена была тащиться на автобусе. Правда, стройку обслуживали в основном самосвалы, но в этом отношении она не привередничала. К сожалению, строительный транспорт растянул её поездку на целый час, что только усилило её негодование и обиду по прибытии на место.

В офисе конструкторов она застала одинокого Юрека, погружённого в вычисления.

— Доминика не видел? — спросила она, как бы походя.

— У механиков, — отмахнулся Юрек, совершенно позабывший о массовом исходе обеих команд в гараж. Орудия пыток его не интересовали, он имел удовольствие с ними ознакомиться уже дважды, а теперь обсчитывал прочность фундамента, на котором должны были размещаться всякие хитрые механизмы.

Вертижопка отправилась к механикам, где вообще не застала ни единой живой души. Не долго думая, она решила ждать до упора — ведь должен же был, в конце концов, хоть кто-нибудь появиться! А раз Доминик всё время проводил с ними, значит, и вернутся, скорее всего, все вместе.

У механиков царил исключительный бардак. Даже сесть некуда. Она попробовала было снять с одного стула какую-то фигню, что там валялась, но фигня вдруг подскочила, тявкнула и дьявольски захохотала. Не то чтобы громко, но жутко зловеще. Вертижопка вздрогнула и упустила то, что держала. Часть фигни шлёпнулась назад на стул, а несколько штук покатилось по полу. Судя по звуку, штуки были металлические.

Входя в комнату, Вертижопка полностью проигнорировала и табличку на двери: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН, и три другие, развешенные по помещению: РУКАМИ НЕ ТРОГАТЬ! НЕ ПРИКАСАТЬСЯ! ТОЛЬКО ТРОНЬ — И ТЫ ПОКОЙНИК! К надписи на двери она привыкла — такие висели тут с доисторических времён, а объявления в мастерской даже не удосужилась толком прочесть, считая их глупым приколом.

Скукотища вокруг царила смертная. Находись в соседней мастерской кто другой, а не Юрек, она отправилась бы дожидаться к конструкторам, но от Юрека так и разило неприязнью, да и разговорчивостью он не отличался. Выдавить из него хоть словечко требовало немалых усилий, а Вертижопка к усилиям была не расположена. Вот и слонялась в гордом одиночестве по захламлённому помещению в надежде отыскать-таки, на чём можно усесться поудобнее. Самой привлекательной казалась такая маленькая колыбелька, обитая чем-то мягким и стоявшая в углу, а потому и не сразу замеченная. Аккурат над ней на стене висела идиотская надпись о покойнике, но Вертижопка не стала отвлекаться на чтение всякой чуши.

Подойдя поближе, она приняла решение и развернулась, чтобы сесть. Сделала полшага назад и наступила на одну из хохочущих железяк, что раскатились по полу. Нога Вертижопки поехала вперёд, а она сама — назад и… с размаху плюхнулась на пыточное сиденье Добуся, заняв самую, что ни на есть, нужную позицию. Падая, она машинально схватилась за обе рукоятки, стараясь удержаться. Подкрученные пружины соскочили. Вертижопка подавилась криком, дёрнулась и застыла, намертво схваченная жутким креслом.

Устройство, изгнанное с позором за профнепригодность из замка ужасов, честно выполнило свою работу…

Возвращавшиеся с демонстрации трудовые коллективы конструкторов и механиков уменьшились на два человека: технолога и Доминика. Технолог поехал к себе, а Доминик здорово проголодался, поскольку утром не завтракал. Дети поели, а он почему-то нет. Злой, как чёрт, в личном плане, но весьма довольный в профессиональном, он свернул в буфет.

А вернувшиеся на свои рабочие места так и застыли в дверях. Зрелище, открывшееся их взорам, было поистине невероятным и казалось изощрённым кошмаром, дурной шуткой, страшным сном. Бледная, как смерть, Вертижопка сидела в кресле Добуся совершенно неподвижно, вцепившись в рукоятки. Открытый рот не издавал ни звука, немигающие глаза сосредоточенно глядели куда-то в пространство, а обивка сиденья постепенно пропитывалась кровью.

В обморок никто не грохнулся, и удар никого не хватил, хотя недоставало всего ничего. Зато потом началось настоящее светопреставление, но на удивление тихое.

* * *

Майка получила три отчёта о Вертижопке. От Харальда, Стефана и Боженки, причём первоисточником последнего являлась Анюта, а, следовательно, он и был самым подробным.

Добравшийся до Майки раньше всех Харальд пребывал в таком изумлении и восторге, что даже не набросился сразу на рубец. Не прошло и получаса, а уже весь обеденный стол оказался завален удивительными снимками, а на всех экранах мелькали ещё более поразительные сцены.

— Ничего не понимаю, — твердил швед, как заведённый. — Сама посмотри, этого хватит на все четыре времени года, да ещё про запас останется.

— Экономить надо, а то примелькается, — осторожничала Майка, стараясь одновременно глядеть в трёх направлениях. — Чего тут не понять? Загорала она так, в движении.

— Это я понял. Дальше смотри, что будет.

— Как ты только умудрялся и фотографировать, и на видео снимать?

— Не проблема. Хорошая аппаратура сама работает, а точка постоянная. Я то, что потом было, не понял… вот, сейчас… гляди — начинается!

В кадр попал мотоцикл, видно было переднее колесо, полностью появилась фигура в шлеме и чёрной кожанке и начала махать сверкавшим на солнце бичом. Потрясённая Майка молча доглядела сцену до конца. Фигура исчезла, Вертижопка, подумав, начала одеваться. Без особой спешки.

— Это тоже пригодится, — продолжал радоваться Харальд. — Только я так и не понял, что это было. Нападение? Или секс такой, с элементами садизма? Не вышло у них, я закричал. Даже не думал мешать, просто не сдержался.

— Марку мотоцикла помнишь? — спросила Майка деревянным голосом.

Харальд ни минуты не сомневался:

— «Хонда». Средненькая. Можешь мне объяснить, в чём дело?

Майка выдохнула с облегчением и ответила уже нормальным тоном:

— «Хонда»… Нет, не могу… То есть догадываюсь, но понятия не имею, что это за тип. Вроде чужой, хотя и знакомого в таком виде не узнаешь. Интересно, а где был Зютек…

— Не знаю, кто такой Жутик. Отбери снимки… Так ты растолкуешь мне, что это было?

С Харальда слетела вся его скандинавская сдержанность, чему, впрочем, трудно удивляться. Замаскированная мотоциклетной униформой фигура хлещет по заднице искусительницу, от которой в Стокгольме балдеют несметные толпы, а красотка даже не удивляется. Швед так настойчиво требовал объяснить ему загадочную сцену, что Майка сдалась (сама же, в конце концов, подсунула ему Вертижопку):

— К ней слишком многие имеют претензии…

Рассказывать она начала сдержанно и дипломатично, насколько могла. На всякий случай достала из морозилки рубец, не стала совать его в микроволновку, а поставила разогреваться на медленном огне, помня, что надо добавить ещё чуточку имбиря, чтобы тот сделал своё дело. Харальд слушал в полнейшем изумлении, никак не врубаясь: дама, соблазняющая всех подряд, не пойми зачем, поскольку ласками одаривает крайне редко и под настроение, возбуждает надежду и обманывает… Какой в этом смысл? А своеобразный гимнастический талант может, конечно, вызывать определённые чувства, но не до гроба же!

Майка поняла, что приличными словами ей Харальду всего не объяснить, не зря же Вертижопка была столь исключительной фигурой. Здравомыслящий швед ни за что на свете не мог врубиться, по какой такой причине обманутый поклонник пытается отстегать соблазнительницу по самым желанным прелестям. А чтоб было веселей, это не какой-то конкретный поклонник, а один из многих, в итоге так и оставшийся неизвестным. Рубец распахся самым наглым образом на всю квартиру, и Харальд решил, что просто стал свидетелем проявления буйного польского темперамента, нечего заморачиваться и пора бы подкрепиться. Вертижопка была для него прекрасным рекламным ходом и ничем больше.

Зазвонил телефон.

— Судя по телефону, ты дома, — произнёс Стефан с какой-то странной интонацией. — Давай-ка сядь, а потом я продолжу.

Майка в десять секунд поставила перед Харальдом дымящуюся тарелку и холодное пиво и села, как было велено. За стол напротив гостя.

— Всё. Уже сижу. Что случилось?

— Даже не знаю, как сказать. Прямо слов не подберу. Но, похоже, Вертижопка совершила акт самоуничтожения.

Майка машинально взяла стакан Харальда и отхлебнула.

— Объясни как-нибудь попроще, — попросила она — А то моего серого вещества явно недостаточно.

— Попробую. Раскроила себе задницу, невзирая на предупреждения!

До Майки всё равно не дошло. Сначала она подумала, не упился ли Стефан случайно вдрабадан, но рабочий день кончился всего четверть часа назад, а за пятнадцать минут так нажраться не получится при всём желании. На работе никто из них не пил, опять же после работы не мчались по домам, как нормальные люди, а засиживались допоздна. Снова не срасталось.

— Что бы там ни было, явно продолжалось какое-то время и проходило определённые фазы, — очень мягко произнесла Майка. — Попробуй рассказать по порядку. И лучше начни с самого начала.

Стефан был на всё согласен:

— Полагаю, ты должна узнать об этом первой. А началось с того, что механики занялись меблировкой замка ужасов, и Добусь придумал такую ловушку, что мы чуть было не остались без технолога…

Майка терпеливо слушала и понемногу начинала разбираться в происшедшем. К счастью, Харальд ел медленно, наслаждаясь любимым блюдом. Стефан обогатил свой рассказ изложением идей, что возникли у зрителей после просмотра любимых игрушек технолога, и приступил, наконец, к сути.

— Ну, и прикинь, все в дверях столпились. Семь рыл! Первые окаменели, а другим же интересно — вот кучей малой и давились на пороге. Трое худо-бедно вперёд прорвались, а остальные шеи на метр повытягивали… Ты только представь, прямо обалдеть: каждый думал, что умом двинулся. На троне Добуся сидела Вертижопка! Точнёхонько под надписью, что это нельзя трогать!

— И что? — боясь сглазить, спросила Майка.

— И ничего! Прикинь? Совсем ничего! Сидела, как каменная! Ни слова!

— Так… так удобно… ей было?

— Удобно?! С дуба рухнула? Попалась она!

У Майки захватило дух. В голосе Стефана слышался восторг, чуть прикрытый правилами приличия:

— Мамой клянусь, я даже подумал, что это не она, а манекен — кто-то тайком постарался и сделал куклу — рот открыт, глаза не мигают, а сама белая, аж жуть! Мы бы там до сих пор торчали, если бы кто-то не заметил, что из-под неё кровь сочится, с боков, и в ткань впитывается…

— Много?

— Что?

— Крови много?

— Да не очень. Эльжбета охнула, ну мы и очухались. Добуся чуть кондрашка не хватила, а в придачу оказалось, что Вертижопка намертво вцепилась в рукоятки механизма, оторвать не могли… Когда Добусь те «челюсти» разжал…

— А что они — в смысле «челюсти» — ей сделали?

— Представь, ничего особо страшного — куснули сверху и снизу, середина в порядке. Да не схватись она за рукоятки, вообще ничего бы не было, Добусь их заблокировал… Ну потом она кончила куклой прикидываться и принялась стонать: «Доминисик, Доминисик»… ой, прости!

— Ничего. А Доминик что?

— А его вообще не было. С технологом остался — в смысле пошёл червяка заморить, раньше всё некогда было, совсем оголодал…

Сначала Майке сделалось жарко, теперь, когда прошёл шок, стало просто замечательно:

— «Скорую» вызвали или сами куда отвезли?

— Обижаешь! Добусь готов был её на руках куда угодно отнести, только неофициально. Ходить-то ей трудновато, да и сидеть, сама понимаешь, тоже, опять же кровила… А, как тебе известно, у меня сестра имеется…

О родственнице Стефана, опытной медсестре, знали на фирме все. К ней и отправилась Вертижопка, обмотанная туалетной бумагой и бумажными полотенцами из того же туалета. На её протесты никто не обращал внимания, все были заняты поисками опытного хирурга, способного, с одной стороны, сшить повреждения, если такая необходимость возникнет, а с другой — сохранить тайну, поскольку эта необходимость уже возникла. Среди родных и знакомых сотрудников обоих бюро нашёлся один ветеринар, два гинеколога и один дантист. Оба трудовых коллектива готовы были скинуться, лишь бы слух о производственной травме Вертижопки не вышел за пределы фирмы.

Харальд, понятное дело, из Майкиного разговора не понимал ни слова, но, видя выражение её лица, даже не просил добавки. Наслаждался упоительными запахами и терпеливо ждал, когда хозяйка освободится. Отчёт Стефана, к сожалению, подходил к концу:

— Упёртая она, сил нет — сестра, то бишь: перевязку сделала по всем правилам, но предупредила, что ответственности на себя не возьмёт. Зажить оно заживёт, не боись, но как именно, не известно. Может ползадницы так продырявленной и остаться…

— Ах! — не смогла сдержать восторга Майка.

— То-то и оно. Абсолютно с тобой солидарен. Так ведь та зараза упёрлась, что надо шить, и едем, мол, в приёмное, чтоб хирург, как положено… По мне, так ветеринара с неё за глаза бы хватило. А впрочем, они-то со своими пациентами бережно обходятся, не то что эти больничные коновалы…

— А по мне, и ветеринар для Вертижопки слишком хорош!

— Тут в другом заминка. Ни одному ветеринару не втюхаешь, что перед ним настоящая овца, а людей им нельзя… Пришлось отвезти. Добусь с ней носился, как с тухлым яйцом, хотя все договорились, что это она на грабли упала. Даже Юрек готов был присягнуть, что на грабли, а ведь его вообще там не было. Странно, но эта баядерка тоже на грабли согласилась, ума не приложу, почему, но предпочла грабли кресельной ловушке. Поехали туда… как его… ну, ты знаешь — где скандалила та шведка, что сейчас с Шаманом о шведском заказе договаривается…

— Ах! — воскликнула Майка с ещё большим восторгом.

— А в чём дело? — заинтересовался Стефан.

— Вдруг угодит на тех прекрасных врачей и медсестёр, что и Данута, тогда её заднице конец! Ой, нет, — расстроилась Майка, — они же из ортопедии, а тут мягкие ткани… А там чудесная Беата… Мне срочно нужно заловить Беату!

— Не знаю такую, но раз надо — лови… У меня всё. При ней только Добусь остался дожидаться, когда сошьют. Вот что меня удивило, так это Доминик. Не могу не поделиться — и не в порядке сплетни, а в качестве личного наблюдения, — ведь ты же знаешь, я на твоей стороне…

— А Доминик знает?

— Должен знать, если не совсем дурак, но ему я не скажу, а то даст мне в морду и будет прав. Ты — другое дело…

— Торжественно обещаю, что в морду тебе не дам!

— Смею надеяться. Так вот, поначалу Доминик вроде как застыл, на манер этой гурии на пыточном ложе, а потом просто озверел. По-своему, без единого слова. И на мой взгляд, причина тут совсем другая. А в придачу — можешь себе представить? — в больницу не поехал! Сидит и вкалывает, аж дымится. Что будет, когда Добусь вернётся, даже подумать страшно.

Майка задумалась:

— Устройство подлежит доработке?

— Ничего подобного. Снято с проекта.

— Значит, никогда его и не было. Предупреди Добуся, пусть засунет подальше и молчит в тряпочку. Никаких извинений! Никаких технических деталей!

— Технически там всё понятно…

— Тем более. Никогда это чудесное дерьмо не существовало. Вертижопка споткнулась и неудачно приземлилась на грабли — отличная идея. Откуда там у вас грабли — посоветуйтесь с Боженкой. И я тебе категорически заявляю, ты — лучший парень в мире!

— Приятно слышать, приму во внимание и готов к дальнейшим доносам по первому твоему требованию…

Майка немедленно потребовала и велела держать руку на пульсе. Положив трубку, она взглянула на Харальда такими сияющими глазами, что тот на минуту впал в сомнение: глаза лучше или рубец? Но глаза в отличие от небольшой кастрюльки не пахли. Майка немедленно одарила гостя новой порцией, а сверх того, торжественным жестом водрузила на стол едва початую бутыль финской водки.

— В этом городе имеется такси, — сообщила она Харальду. — Выпьем за частный успех и несчастный случай на производстве! Скол!

— Файн! — согласился швед и принялся за рубец, предварительно бросив на хозяйку вопросительный взгляд.

— Всё это, — прочувствованно начала Майка, неопределённо махнув в пространство вилкой, — сокровища, воистину бесценные. Нутром чую, что больше нам такого не достать, накрылась наша главная рекламная фишка. Придётся использовать материал крайне экономно, растягивать на годы, предварительные намётки у меня уже есть, начну сразу, как только получу наброски от модельеров. Всего мы сегодня всё равно обмозговать не успеем, но уже имеющееся придётся беречь, как зеницу ока!

— Понял. Несчастье на производстве. Какое?

— Модель повредила себе задницу. Твои съёмки — последние. Просто чудо, что ты успел!

— Выходит, всё не так страшно. А частный успех?

Майка задумалась, как бы ему объяснить:

— Лично мой. Уж очень она мне не нравится.

— Эта гимнастическая… дама?

— Точно. Гимнастическая… глиста.

Харальд едва успел подумать и о своём личном успехе: вот, прикончил добавку рубца под водочку, как хозяйка в панике сорвалась с места:

— Батюшки, дети же возвращаются! Напрочь о них забыла! Прячь это быстро! Диски, фото — всё вон! Чтоб ничего этого не видели! Немедленно убирай!

Харальд первым делом схватился за те снимки, что были предварительно отобраны, часть из них слетела на пол, он кинулся поднимать… Майка сгребала валявшиеся на столе в такой спешке, будто вокруг бушевал пожар:

— Всё туда, в гостиную!

Виды на Вертижопку удалось спрятать с глаз долой только благодаря тому, что воспитанные дети провозились в прихожей, снимая одежду и обувь, прежде чем пройти дальше. И всё же только слепой не заметил бы, как мама с гостем торопливо собирают разбросанные по столу, буфету и прочей мебели какие-то рабочие материалы. Водка на столе могла показаться куда более компрометирующей, но детей это не интересовало, гораздо интереснее был Харальд.

— Я говорю по-шведски! — гордо заявил Томек по-датски с весьма приличным произношением.

— Файн! — обрадовался Харальд, зависнув всего на пару секунд. — Только ты говоришь по-датски.

Томек взглянул на мать.

— Я говорю на шведском, — сказала Майка по-шведски и перешла на польский. — А ты сказал по-датски, смотри, как эти языки похожи. Но ты говорил с очень хорошим акцентом, а датский акцент труднее шведского.

Если бы не заданные на дом аллигаторы, урок иностранных языков затянулся бы до позднего вечера. У Харальда были дела, и, хочешь не хочешь, пришлось уходить, завтра они вместе с Данутой улетали в Швецию.

Не успели аллигаторы покинуть экран, позвонила Боженка.

— Ты не поверишь… — начала она.

— Очень даже поверю, — решительно заявила Майка. — Во что хошь поверю, так что давай, приезжай немедленно!

* * *

Подруги сидели в той части гостиной, где обычно трудилась Майка, над початой бутылкой водки и неуверенно глядели друг на дружку.

— Думаешь, пора уже доставать шампанское? — с сомнением произнесла Майка.

— Даже не знаю, — озадачилась Боженка. — Боюсь сглазить. Ведь эта гадина могла опять сухой из воды выскочить.

— Вот и я того же опасаюсь. Но с другой стороны… Сама посуди: кто бы сомневался, что и стрела, и проволока против неё были направлены, а пострадали невинные люди. Ей же хоть бы хны. А я сама в этих историях палец о палец не ударила, зато — ты ведь в курсе — вон как удачно её использовала, чему только рада. Хотя в случае с Добусем опять, глядишь, выкрутится…

Боженка мрачно воззрилась на водку:

— Нет. Давай лучше пиво. Осторожность не помешает.

Майка отправилась за пивом, пока Боженка делала несколько глубоких вздохов:

— Слушай, мне тут Анюта такого понарассказывала, что в голову не лезет. Анюта её навещала.

— А где она?

— Дома.

— Как дома? Почему не в больнице?

— Зашили и выгнали. Тот, что с ней цацкался, как дурень с писаной торбой… погоди, как его… а, Добусь! Механик, помню такого. Лично её доставил, она всю дорогу стонала..

— Пришёл и её черёд постонать, — констатировала Майка и задумалась. — А знаешь, это утешает. Раз её в таком темпе обработали, вряд ли очень старались, залатали на скорую руку — есть шанс, что напортачили.

Боженка кивнула и малость повеселела:

— Вот и я на это надеюсь. Зато никак в толк не возьму, что там случилось? Ведь она говорит… в смысле, она-то не говорит, но Анюта из неё вытянула, что вроде как загорала она за можжевельником… Это ж надо, до чего упрямая…

— И дура.

— Это — медицинский факт. Так вот, по её словам, был там один тип, что за ней подглядывал, а Доминик узнал и приехал на мотоцикле с какой-то саблей или ещё чем, да как на того типа набросится. Тот, другой, заорал благим матом и удрал. А Доминик уехал. Бред какой-то. Что ты об этом думаешь? Мне в такую чушь никак не верится.

— И правильно. Даже не пытайся верить. Значит, она думает, что это был Доминик?

— На все сто уверена. А что, нет?

— Ну я же говорила, что дура! Доминик на «харлее» ездит, а там была «хонда». Харальд точно кричал, но никуда не сбегал, а пополнил отснятым материалом наши наработки для будущих проектов. Смотался тот, что был на «хонде».

— Ты уверена?

— Сама запись видела. А теперь поняла, почему Вертижопка не испугалась. Ждала, когда рыцарь вернётся. И никакой там сабли не было: Харальд утверждает, что это бич. И правда, похож на бич с такими железяками…

Боженка удовлетворённо вздохнула и отхлебнула пива:

— И кто же это был?

— Без понятия. Может, тот, из Канады? Только сомневаюсь, чтоб он на «хонде» гонял…

Некоторое время ушло на рассмотрение различных кандидатур. Майка пошла за новым пивом, а Боженка с удовлетворением приходила в себя.

— Всё равно не угадаем. Лучше объясни, как её покалечило у механиков? Что Стефан рассказывал?

— Нет, сначала поделись, что за бредни Анюта из кретинки выдоила!

По Боженкиным словам выходило, что Анюта наломалась похлеще горняка в забое. Вытянула из Вертижопки информацию, будто Доминик воспылал жуткой ревностью, что и продемонстрировал в кустах, но не вернулся, а потому она решила сама его разыскать, зачем и отправилась на фирму. А вот там…

У них там всякие ужасы, вся комната этой дрянью забита. Никого не застала, сколько можно дожидаться, присела на минуточку, а в неё как вопьётся. Что-то кошмарное. Вцепилось, она пыталась вскочить, закричать, но не могла, воздуху не хватило. Да и что зря кричать, у конструкторов один Юрек сидел, а его ничем не проймёшь. Даже пошевелиться боялась. Сперва-то рыпнулась, но что толку: намертво схватило. И жутко больно. А потом…

Никак не признавалась, что Доминика ждала, хотела, чтоб вроде как случайно. А таблички там, и правда, висели — ничего не трогать, но она думала, это для хохмы. Возможно, и сломала что-нибудь, да обойдётся, исправят. Так они придумали, будто вообще ничего не случилось, а она на грабли упала. Упасть, мол, каждый может. И слышала, как кто-то говорил, что грабли должна обеспечить Боженка..

— Анюта, как такое услыхала, сразу переполошилась, — продолжала Боженка свою реляцию, до крайности путанную и туманную. — Сразу ко мне примчалась с вопросом, чего от нас хотят с этими граблями?

— Чтоб вы устроили показательные бои на граблях, — живо выдвинула инициативу Майка. — Из донесения Стефана следует, что её схватила как бы здоровенная зубастая пасть, вот и требуется пара граблей…

— Ты соображаешь, что несёшь?

— Подрядите парней, пусть прикинут: если бы дрались граблями, а потом их побросали, а она напоролась…

— Так получила бы по лбу палкой, а не зубьями по заду!

— Кончай нагнетать! Пусть рассчитают, как должны лежать, чтобы она на них плюхнулась, проведут такую стереометрическую компьютерную симуляцию. Доминик этим очень увлекается.

Боженка с сомнением взглянула на Майку:

— Так прям и вижу, как Доминик обсчитывает катастрофу своей ненаглядной пиявки…

— Не такая уж она ненаглядная, как бы ей хотелось, — беззаботно отозвалась Майка. — Что-то мне подсказывает, перегнула она палку с давлением на Доминика, а он этого ой как не любит…

* * *

Доминик настолько погрузился в работу, что забыл о своей ярости, забыл даже о Вертижопке. Мало того, забыл, чего он хочет, а получить не может, и довольно долго вспоминал, что же это такое. Ах да, Вертижопка. То есть нет, Эмилька. Желанная Эмилька…

Он устал и снова проголодался. Хотелось домой, где его ждёт очаровательная особа, нежная и страстная, с ужином и всеми своими прелестями, готовая одарить ими на десерт без всяких там капризов, готовая с пониманием выслушать, как у него здорово получился проект конструкции пьедестала — тот, что на сантиметр уходит у людей из-под ног. Все расчёты готовы. Павел может приступать к рабочим чертежам..

Стоп. Домой вернуться можно. Дом у него имеется. А вот где прелестная особа?

Подробным анализом своих желаний Доминик не занимался. Никогда этого не делал и делать не собирался. Просто желал, и всё тут. Смутно припоминалось, что с прелестной особой не всё в порядке, но сосредоточиваться на неприятном не хотелось. Где-то на краю сознания телепались бессмысленные усилия, которые он вовсе не намеревался предпринимать, поскольку прелестная особа не усилия должна была ему обеспечивать, а райское наслаждение. И где её только черти носят?

Подумал было позвонить, но мобильник разрядился. А поскольку Доминик уже сидел на мотоцикле, то совсем растерялся, не зная, что делать, и снова начал потихоньку свирепеть. А ведь месяца три назад прочесал бы весь город в поисках своей нимфы. Теперь же голод почему-то заглушил страсть и вылез на первое место.

Не задумываясь над своими чувствами и поступками, Доминик нажал на газ и поехал домой.

Дома в нос сразу ударил горячий пельменный дух с какой-то обалденно аппетитной приправой. Перестав заморочиваться, Доминик переобулся и вошёл на кухню.

Сияющая Майка, поливавшая приправой пельмени в большой дымящейся миске, оглянулась на мужа.

— О, хорошо, что успел, — радостно улыбнулась она вошедшему. — Не надо будет разогревать, можешь сразу ужинать. Представь себе, детям удалось купить самые лучшие: с тремя сортами мяса.

Ах да, у него и дети есть!

Злость скрипнула и затрещала по швам. В кухне находилась сияющая особа, с которой он не желал иметь ничего общего, ни здесь, ни где бы то ни было. Так-то оно так. А, собственно говоря, почему?

Внутри Доминика продолжали происходить абсолютно не осознаваемые им процессы. Кроме наличия здесь нежелательной сияющей особы, других проблем дома не существовало. От него ничего не требовали. Ни к чему его не принуждали. Даже пельмени мог есть, а мог не есть — как угодно (хотя как раз пельмени были очень даже угодны, в этом-то он не сомневался). Неприятных вопросов не задавали…

— В таком случае их надо почаще посылать в магазин, — вырвалось у него как ни в чём не бывало.

Майка нутром почувствовала происходящие в муже изменения, и это самое нутро затрепетало. Ей с трудом удалось сохранить беззаботный тон.

— Нет гарантии, что всегда так будет везти, но мы постараемся, — ответила она и вышла из кухни.

А Доминик внутренне разделился как бы на три части. Сел за стол, принялся за пельмени, и одна из частей ощутила полное удовлетворение. Хорошо, спокойно…

Другая вдруг почувствовала себя задетой. Постараемся? Мы? Это кто? Он бы тоже хотел принимать в этом участие…

Третью часть охватило лёгкое раздражение. Хотелось же поделиться профессиональными достижениями со своей желанной прелестной особой, но что-то мешало… А поделиться требовалось…

Вернулась Майка, поставила чайник и всё же спросила:

— Хочешь пива к пельменям?

Вопрос был необычным, поскольку Доминик пил пиво раз пять в год, не больше. Алкоголя он не любил, а пиво, как ни крути, алкоголь, но сейчас идея ему понравилась. К вкуснющим пельменям очень даже подходило и к тому же годилось, чтобы отметить успехи по работе.

— А есть?

— «Карлсберг». Лучшее.

Из холодильника были извлечены две банки, а на столе появились два стакана. Майка присела за стол, взяв себе один пельмень. Доминик машинально налил и ей, и себе. Нежеланная особа подняла стакан:

— Ну, за успех!

— Чей? — насторожился Доминик.

— Как это — «чей»? Двойной: наших детей и твой.

— Откуда о моём знаешь?

— Так по тебе же видно. Невооружённым взглядом. Что-то получилось, и очень удачно. Хотелось бы знать, что. Но не хочешь — не говори.

— Тот подвижный пьедестал из замка ужасов, — не утерпел Доминик, ведь именно этим так хотел похвастать.

— Шутишь? — обрадовалась Майка. — Закончил расчеты? И внизу будет пропасть с кипящей смолой?

— Ещё какая! А сверх того, держит уровень и автоматически встаёт на место…

Ему вдруг стало легко и спокойно. Майка понимала всё, о чем он рассказывал, проявляла искренний интерес, расспрашивала, обсуждала с ним высоту поручней и как скрыть от глаз публики систему канатов и консолей. Наконец Доминик мог похвалиться перед кем-то, кто не являлся сослуживцем, но в сути вопроса разбирался.

А вот то, что обожаемой Эмильке он мог бы растолковывать всё это с таким же успехом, как кухонной раковине, ему и в голову не пришло. Даже мысли такой не возникло. Даже тени мысли!

Майка старательно контролировала себя, чтобы, не дай бог, не заикнуться о механиках. Механиков просто не было в природе. Доминик же настолько забылся, что иногда даже о них упоминал, но она притворялась, будто не слышит, пропускала мимо ушей. Вертижопку выдувало из дома со страшной силой.

И всё было бы чудесно, пусть не замечательно, но, во всяком случае, мило и непринуждённо, если бы не пиво.

«Карлсберг». Доминик на эту надпись сперва и внимания-то особого не обратил, но в какой-то момент ехидное название марки принялось его покусывать. «Карлсберг». Бренд он знал и ценил. Что-то он напоминал: неприятное, навязчивое… Доминику и так хватало неприятностей.

— Пиво из Швеции? — с изумлением услышал он свой вопрос.

— Нет, из магазина, — слегка удивившись, ответила Майка. — А вообще «Карлсберг» датский.

— У них постоянно фирмы сливаются. Я думал, может, кто привёз. К примеру, тот исторический персонаж с зубами…

И вовсе он не собирался ничего такого говорить. Это его совсем не касалось, не интересовало и было до лампочки, но почему-то вырвалось.

Майке одновременно сделалось и жарко, и холодно. Сохранить спокойствие позволила ей, с одной стороны, наработанная закалка в боях за Доминика, а с другой — мысль, что его странности превосходят всякие границы. Вместо того чтобы в данный конкретный момент сходить с ума от беспокойства за здоровье ненаглядной Вертижопки, слоняться у неё под окнами или с непроницаемым лицом и очередной работой запереться в ванной, он вдруг вспомнил о Харальде?

— Исторический персонаж, если что и привозит, то марципановое печенье, — вежливо заметила она. — Теоретически детям, но лопают все, только за ушами трещит. Уж, скорее, я отвезла бы им полный багажник польской водки, поскольку их «живая вода» годится только кожу протереть, если комары покусали. Кроме того, ты, похоже, ещё не в курсе… Именно в эту минуту — ну, может, чуть раньше — некая Данута Мартенсон, их менеджер, ведёт переговоры с Большим Шаманом о заказе на громадный комплекс на окраине Стокгольма: жилые дома, супермаркет, гостиницы и прочее. Тебя это тоже касается — грунты отличные, сплошные скалы и камни, приятный контраст с нашим луна-парком.

— Меня это… — сухо начал Доминик, собираясь сказать «не касается», но сам себя оборвал, сообразив, что не правда, ещё как касается, особенно скальный грунт. — А ты откуда знаешь?

— Дружу я с Данутой. Идея возникла несколько недель назад, а сегодня, насколько мне известно, подписано предварительное соглашение: для всей фирмы — большая работа.

Харальд тут же отступил на дальний план, поскольку Доминику вовсе не хотелось о нём говорить. А вот беседа с Майкой о предстоящей работе казалась весьма привлекательной, как и перспектива солидной опоры под будущие конструкции. Сразу стало легче на душе.

Майке полегчало ещё больше. Правильно сделала, что не поминала Вертижопку. А ведь как хотелось сообщить Доминику о предпринятых им по причине дикой ревности действиях. Рассказать, как он кидался с саблей на соперника, осмелившегося покуситься взглядом на драгоценную нимфу. Жуть, как подмывало! Сдержалась. В этом доме и в это время Вертижопки не существовало.

И разве это нельзя было считать маленькой, но победой?

В тот вечер Доминик опять забыл о раскладушке.

* * *

А в доме Гжеся тем вечером в тёплой компании Казика и Мунди сидел кислый Шимек. Да и как не киснуть…

Надо ж было тому рыкающему буйволу подвернуться! Ведь он, Шимек, уже практически достал кнутом свою жертву. Замахнулся уже, но понял, что кто-то ещё там есть, кто-то его видел, вот рука и дрогнула! Только в другой раз он больше не лажанётся, не станет подставляться. Хоть и ненавидит эту лахудру до смерти, а по её милости не сядет, этого ещё не доставало. Раз пронесло, подфартило — ни одна собака не связала его с трупом в лесу: к Зене у него никаких претензий не было, как и у неё к нему. Но по второму разу может и не прокатить. Не стал судьбу испытывать, смотался. Ничего не попишешь.

Шимек вернул на стоянку при телестудии одолженную «хонду», прежде чем хозяин её хватился (а лучше сказать — даже не заметил, что сделал такое одолжение). Башка в шлеме, чёрная куртка — кто допетрит, что это не Замбжак? Тот на весь день увяз — как раз его сцены снимают, да и вообще там такой бардак, всегда можно куда-нибудь запропаститься…

И опять стерва вывернулась без ущерба для здоровья. Но он её прищучит, сядет на хвост и улучит момент, даже если на телевидении всё кончится. На стройку вон подрядится вместе с Мундей и Казиком — ведь эта паскуда там ошивается. Уж он теперь с неё глаз не спустит!

Формально собрались по пиву, в натуре усидели уже вторую пол-литру под ливерную с солёными огурчиками — разлюбезный закусон. Гжесь притворялся, якобы ничего особенного, пьют, как обычно, но на самом деле был жутко вздрюченный. Сценарист, похоже, намеревался дать ему роль со словами. Конец молчанию! Текст, правда, отличался предельной лаконичностью и состоял всего из одного слова «линяй!», зато повторённого три раза, а это, как ни крути, шаг вперёд в карьере. В артистических кругах! Шимек артистических амбиций не проявлял и приятелю не завидовал, хотя и с поздравлениями не лез. Переживал свою невезуху.

Ненавязчиво и вроде как для поддержания разговора спросил сопляков о той стройке. Как, мол, работается? Притворная вежливость окупилась сверх всякого ожидания, узнал прямо-таки сногсшибательные вещи.

Работа — фигня, пока в основном копают, зато развлекуха! Что-то там нечисто: то у одного, то у другого задницу прихватывает. Раз настоящей стрелой пальнули (ловко умолчали в кого) — мягкое место поранила и джинсы порвала. Другой раз кошёлка одна на колючую проволоку плюхнулась, да легко отделалась, больше крику было. А самый улёт — это та, про какую Шимек спрашивал. Прикольная, как незнамо что, персонал её Вертижопкой кличет, сами слышали…

Шимек опрокинул рюмку, слава богу, пустую, ведь пили за успехи Гжеся, как приличные люди, не из каких-нибудь стаканов или чего похуже, а из настоящих рюмок. До сих пор равнодушный к застолью Шимек теперь оживился. Раз она из персонала, то что там делает, не лопатой же махает?

— Её водопроводчик за собой таскает, они всё с речкой валандаются, — пояснил Казик. — А она вроде секретарши, с бумагами носится. В смысле с чертежами. А махает она совсем другим, зад у неё, что твой вентилятор, мужики охреневают.

— И каждый день такое?

— Не совсем, но почти.

— То-то им эта работа так в кайф! — позлорадствовал Гжесек.

— А когда её нет, где мужики охреневают?

— На фирме, небось. Проектное бюро у них — здоровенное, по всем делам. И эти, как их там… технический персонал… туда-сюда по этажам носятся, километры наматывают.

— А ты откуда знаешь? — удивился Мундя.

Казик охотно объяснил. Интересно ему, любит с народом поболтать — всё развлечение. А о Вертижопке больше всего языками чешут. Самый лакомый кусок для сплетен.

Об этой вентиляторной Шимек знал побольше собеседников, но никак не удавалось разведать, где проклятущая сука работает и живёт. Что на стройке бывает, уже не новость. А вот где ещё? Казик вдруг сделался для него самым интересным на свете пацаном.

Шимек перестал киснуть, оживился, к нему вернулись энергия и целеустремлённость, а главное — ненависть. Казик, польщённый вниманием старшего товарища, пообещал нарыть как можно больше…

* * *

О Вертижопкином несчастье Зютек не имел ни малейшего понятия вплоть до следующего дня. Зол был на неё, как чёрт: мало того, что побросала чертежи, да ещё умудрилась потерять самый важный, где были нанесены последние изменения.

Однако, что удивительно, аппетита не потерял. Очаровательная природа речки здорово давала себя знать, Зютек жутко устал и проголодался. Из последних сил внёс изменения в проект, ксерить не стал — пусть паршивка поработает! — и поехал домой.

При одной только мысли, что мог бы там застать свою неземную любовь, ему стало худо. Пребывая в состоянии некоторого отупения и расстройства, он почему-то отключил домашний телефон, позабыв, что мобильник оставил в офисе, затем нырнул в холодильник, а потом заглянул в морозильник.

В холодильнике обнаружилось пиво, а в морозильнике нечто, что сразу опознать не удалось, но явно съедобное. Понюхал. Пахло слабо, но вкусно и знакомо: говяжьей вырезкой в грибном соусе. На пластиковом контейнере прочёл: «Жаропрочное. Микроволновая печь — 10–12 минут».

Ни о чём не думая, Зютек сунул еду в микроволновку, налил себе пива и уставился на зажужжавшее устройство. Минут через пять он сообразил, что не мешало бы помыть руки, и отправился в ванную. Мыло выскользнуло из рук и усвистало, разумеется, в самый дальний угол, за стиральную машину. Пока доставал, споласкивал и вытирал, микроволновка запищала.

Зютек извлёк мясо и принялся за еду.

Боже, какое это было чудо! С каждой ложкой, а он орудовал ложкой, помогая себе очень сухой коркой хлеба, внутри у него всё менялось. Злость на Вертижопку стихала, да и сама Вертижопка бледнела и расплывалась. И что ему втемяшилось в башку так за ней носиться? Совсем сбрендил, не иначе сглазили. Спрашивается, что в ней такого? Пресловутый ветряк? Вот уж глаза намозолил! Зютек только теперь дал себе отчёт, как его раздражали в последнее время вертлявые ягодицы. И это от них, ягодиц этих, он до такой степени сдурел?

Сожрав всю вырезку с грибным соусом, Зютек чуть не вылизал тарелку, но пилить себя не перестал. Теперь уже злился на себя. Ну, видали такого урода, придурка конченного, ловеласа хренова! Приятные ощущения в желудке ускорили мыслительный процесс, и он сообразил, что с самого начала, как только понюхал вкуснючее блюдо, сразу почувствовал что-то знакомое, и чувство это с каждой ложкой усиливалось и выкристаллизовывалось. Был Зютек человеком мягким, но не трусом, а потому, собравшись с силами, облёк чувство в слова.

Луиза. Конечно же это была Луиза. Его бывшая жена. Только она готовила такое обалденное мясо в соусе, самое лучшее в мире.

Всё правильно. Луиза.

Кретин. Дегенерат. Скотина распоследняя. Как теперь вымаливать прощение? И он со стоном треснулся лбом о стол.

Правда, ни эта последняя встряска, ни весь предыдущий процесс интенсивного мышления не заставили его озадачиться, откуда же взялась в морозильнике потрясающая говяжья вырезка в грибном соусе?

* * *

— Пока ещё не знаю, — рассеянно ответила Беата на другом конце провода. — Я при этом не присутствовала, только сейчас заступаю на дежурство. Но если она твоя подруга, особо не надейся…

— Нет! — поспешила возразить Майка. — Никакая не подруга. Меня расстроят только хорошие вести.

— А… понятно. Погоди до завтра, нарочно задержусь, она должна на перевязку прийти. Но если её хорошо зашили, то я — шах персидский. Голову даю на отсечение, что этот бракодел постарался!

— Неужто доктор Убегайло?

— Нет, но подозреваю, что у него повсюду братья-близнецы. Придётся тебе подождать, отзвонюсь, когда её осмотрю.

Майке, собственно говоря, было не к спеху. Мир вокруг явно стал приветливее: во-первых, Доминик позавтракал с детьми, как нормальный отец, и в отличном настроении; во-вторых, из Стокгольма позвонила Данута — подтвердить, что подряд на жилой микрорайон гарантирован на все сто, а проекты по одежде на осень Майке пришлют с курьером на будущей неделе — лично проследит, поскольку понимает, что компьютер искажает цвет; а в-третьих, сама Майка почувствовала непривычную свободу. Никаких срочных заказов, две ерунды закончить — плёвое дело, а кроме всего прочего, у неё есть деньги. Больше, чем когда бы то ни было!

Майка позвонила Боженке.

— Приезжай сюда, — простонала та в трубку. — Я никуда двинуться не могу. Тут ксёндз с электриком ругаются. Занимаюсь озеленением прикостёльной территории. Да это всё пустяки, потому как скоро у меня совсем шарики за ролики заедут от прочей неразберихи! Давай лучше ты подтягивайся, глядишь, хоть наполовину спячу.

Электрика со священником Майка в мастерской озеленителей уже не застала, а касательно Боженки — профессионально та была в здравом уме и твёрдой памяти.

— Подумаешь, проложил провод под корнями двух деревьев, а ксёндз крик поднял, да это не беда, пересажу я его деревья, в смысле садовник пересадит, только я теперь уже совсем ничего не понимаю, а тут еще спортивная гостиница на консультацию вот-вот припрётся!

— Надеюсь, спортивная гостиница тебе мозги не пудрит?

— Нет, но когда она уже заявится — один леший знает, вечно опаздывает. Кофе будешь? Анюта!

По Анюте тоже не видно было никаких симптомов сумасшествия, только сильное волнение и бледность. Она молча принялась колдовать у кофеварки. Боженка сначала кивнула в её сторону, а потом и пальцем ткнула:

— Знаешь, что она говорит? Знаешь, что видела?

— Откуда же мне знать?

Анюта продолжала хранить молчание, предоставив докладывать начальнице.

— У Луизы она была — отбирали снимки для проспектов. И можешь себе представить, что заметила? Отличную фотографию, большую: Луиза с серебряной медалью, а на ней чёрным по белому написано, что медаль эта за второе место на всепольских соревнованиях по стрельбе из лука! Из лука! Дошло?

— Обалдеть! — обрадовалась Майка. — И ты собралась спятить от такой приятной новости? Ведь теперь понятно, откуда в том парне стрела взялась!

— Обижаешь. Такой мелочью меня не проймёшь…

— Теперь понятно, почему Зютек к той стреле так рвался…

— То-то и оно! — с мрачной торжественностью поддакнула Боженка. — Здесь я и перестаю понимать! Что он собирался с этим орудием преступления делать? Махать Луизе перед носом и скандалить? Лететь с доносом в ментовку, что его бывшая стреляла? Ведь он за Вертижопкой ухлёстывал? Ухлёстывал! И сейчас ухлёстывает. Знал, что жена у него вице-чемпионка? Не мог не знать! И молчок! Так какого чёрта и у меня из рук вырвал, и у Бурчака вырвал… как это всё прикажешь понимать?

Анюта во время страстной Боженкиной тирады начинала понемногу оживать, налила и подала кофе, энергично кивая головой на каждый вопросительный знак начальницы. Майка тоже машинально кивала, не столько думая, сколько ощущая в себе проблески ясновидения:

— Во-первых, попала-то не в вертлявую красотку, а в постороннего парня, случайно подвернувшегося. Это Бурчаку было важно всё скрыть. Во-вторых, он до сих пор из-за Луизы переживает…

Боженка успела в последний момент отодвинуть чашку, чтобы не фыркнуть в кофе:

— Зютек, а не Бурчак, верно? Откуда ты знаешь?

— По всему выходит. Погоди. Анюта, вы как-то это обсуждали? Луиза заметила, что ты увидела фото? Ты по этому поводу что-то сказала?

— Она сказала «ах!», — буркнула Боженка.

— Не поверю, что больше ничего!

Анюта, наконец, включилась в разговор:

— Поначалу я только удивилась, ведь о её спортивных достижениях понятия не имела. Ну, она немного рассказала о стрельбе из лука и вообще… А когда потом до меня дошло, я слова вымолвить не могла, ведь она раньше не раз грозилась, что убьёт кого-нибудь. Она, наверное, сообразила, постаралась всё в шутку обернуть. Странный у нас разговор получился. А только раз десять заставила меня повторить, как вы друг у друга стрелу отнимали, она же этого не видела. Я тогда здорово перетрусила, уж очень она странная была, прямо кипела вся. Потом поуспокоилась, и мы снимками занялись. А только я всю ночь не спала. Опять же эта гадина позвонила и принялась жаловаться: дескать, «не может никому дозвониться, а дома лечиться нет никакой возможности…» Только я её не стала к себе приглашать. Это уж дудки! Не сделаю такой глупости. А «никому» — надо так понимать, что Зютеку. Ведь Доминик ей хором не родит, а у канадца — невеста. Остаётся Зютек — у него площадь свободна.

— Вот именно! — опять торжественно вставила Боженка.

— Добрый знак, — заметила Майка.

— Ничего подобного. Оказывается, его сотовый прямо-таки разрывался в офисе, пока не разрядился. Только сегодня его нашёл и дико обрадовался, будто тот из золота.

— Обрадовался, что нашёл?

— Наоборот. Что забыл. Даже не сразу на зарядку поставил. Вот я и отказываюсь понимать. Что она на грабли напоролась, узнал сразу, как только пришёл, — и ни в одном глазу. К ней не помчался, не позвонил, вообще ничего. Что бы это значило?

Теперь Майке пришлось подумать. Она выпила кофе, закурила сигарету, и сеанс ясновидения возобновился. Уж слишком всё выглядело хорошо, чтобы быть правдой.

— Странно. Нам известны ещё какие-то её поклонники?

— Канадец, но я его не знаю, — фыркнула Боженка.

— Один водитель самосвала стал за ней ухаживать, — злорадно доложила Анюта. — Но лично я с ним тоже не знакома.

— Женатый?

— Без понятия, но вроде нет.

— Можем ей оставить. Интересный оборот. Столько усилий, и всё насмарку. А как только сама себя покалечила, задница сразу утратила свою чудесную силу?

— А вдруг Добусь почувствует себя виноватым? — заволновалась Боженка.

— Ни фига. По словам Стефана, там всё соответствующими предупреждениями обклеено. Добусь всё как следует закрепил — нечего было за обе рукоятки разом хвататься. На кой ляд она вообще туда попёрлась?

— Зачем попёрлась, всем известно… Кстати! А что Доминик?

Майка стала вспоминать, звонил ли мобильник Доминика.

Нет. Не звонил. Тоже отключил? Правда, был звонок…

— Слушайте, домашний звонил. Я подошла, Доминик посуду мыл, а там молчат, очень может быть, что и она, поздно совсем. А ведь он должен был знать, что прелести пострадали, с работы же вернулся, а там все ещё толклись. Представляете, ни слова не пикнул… Впрочем, и я тоже. А потом настроение у него поднялось, когда я о шведском проекте рассказала и скальными грунтами его порадовала. Вертижопки и в помине не было.

Боженка пристально поглядела на Майку:

— Что это с ними случилось? Как думаешь?

— Перестаралась! — удовлетворённо констатировала Анюта.

— Давайте не радоваться раньше времени, — предпочла осторожничать Майка — Оклемается, и они опять сбрендят.

Зазвонил Майкин мобильник. Беата.

— Ну я же говорила, — начала она сердито, — копается ещё после перевязки, та, твоя дорогая. Напортачили ей, сколько могли, у неё все ягодичные мышцы повреждены. Так-то оно всё держится, но по моим ощущениям, как минимум, один нерв задет. Не стану же её по новой рвать, чтобы поглядеть, что и как. А потому просто прикидываю…

— Заживёт?

— Ясное дело. Но прежней свободы движений уже не будет. Бег с барьерами отпадает. А ходить сможет.

— Бегом она вроде не увлекалась.

— Вот и хорошо. Сейчас она на обезболивающих. Её какой-то хам привёз и бросил, похоже, брат. Тут её пожалели, обещали захватить, когда в её сторону на вызов поедут, хоть особа и малоприятная. На весь мир дуется и молчит, правда, её можно понять…

— Все свои христианские чувства побереги лучше для кого другого, уж поверь мне, — посоветовала Майка весьма решительно. — Троекратное тебе спасибо!

Почему троекратное, Беате вникать было некогда, а Майка, дав отбой, такими сияющими глазами взглянула на застывших с кофейными чашками собеседниц, что те тоже просияли…

* * *

Майка с Зютиком развезли детей по дополнительным занятиям и уселись в баре супермаркета, где она заодно закупила всё необходимое. Зютек отловил её по телефону в начале рабочего дня, умоляя о срочной встрече.

— Мне позарез необходимо… Извините! Вы единственный человек… Простите, пожалуйста, но мне надо с кем-то, а только вы… Ну, вы понимаете…

Зютек был очень взволнован, тогда как Майка пребывала в состоянии полнейшего благодушия:

— Ладно, ладно, не будем терять времени, мне ещё надо забирать детей. Вы, наверно, хотите знать, как себя чувствует Вертижопка? Ей сделали перевязку в больнице…

Зютек оборвал ее до неприличия резко:

— Да плевал я на Вертижопку и её самочувствие! Когда мы с вами говорили, я явно был не в себе. Ну, неадекватен… Даже не знаю, как это назвать. И, странным образом, сам не пойму, почему, но то, что вы не хотели разводиться, мне помогло. Как вам объяснить… Как будто висишь над пропастью, уцепившись одной рукой, и вдруг чувствуешь под ногами твердую почву…

Майке нравились образные сравнения:

— Можно перевести дух, отдохнуть и подумать?

— Точно! Какого рожна лезть туда, где всё валится из рук и уходит из-под ног? Это как наркотик. Я сам во всём виноват, но вы мне помогаете — лучше соображать начинаю. Только наркотик повторяется, его надо доставать, принимать, поддерживать это состояние зависимости, а тут, а я… Я-то своей дозы не получал. Мне её показывали, издалека помахивали, я как безумный мчался — а чёрта лысого… Другому доставалось. — Он ненадолго задумался. — Может, так наркомания и лечится?

— А в вашем случае?

— Мне помогло. Теперь я это понял. У меня даже думать получается, вот я поэтому вас… Давайте я уж с предыдущим закончу. Обрыдло мне всё это, теперь могу себе честно признаться, давно уже, несколько недель… Из чистого упрямства продолжал, назло. Опротивела она мне хуже горькой редьки, а бросить никак не мог…

— А на самом деле вам хотелось выпороть её хорошенько, чтобы кожа клочьями слезала, — безжалостно продолжила Майка, — да только духу не хватило. Характер у вас не тот.

Зютек смотрел на неё молча и с восхищением:

— Откуда вы знаете? Чистая правда. Сам себе не признавался, но я никогда не мог ударить живое существо. Может, я устал, может, чертёж меня доконал — тот, что поганка куда-то задевала, но это стало последней каплей. Лопнуло во мне что-то. Конец. Понял, какого дурака свалял, и умоляю вас, скажите, что мне делать?

— С чем? — по-прежнему безжалостно спросила Майка, отлично зная ответ.

— С Луизой, — с мужеством и отчаянием признался Зютек. — С моей женой. Вы же её знаете, знакомы. Как мне сейчас… Что мне… Сволочь я последняя… Вы — женщина, вы должны знать!

Майка сразу вспомнила, что Луиза обещала кого-то убить, но сообщать этого Зютеку не стала. Сама её отлично понимала, ведь тоже решила бороться с Вертижопкой, а при оказии и нанести той урон… Хорошая идея, да реализация подкачала.

Майка уточнила, сколько у неё времени до отправления за детьми, и, успев выудить у Зютека рассказ о чудесном блюде, таинственным образом очутившемся в холодильнике, не удержалась и покрутила пальцем у виска.

— Только настоящий мужчина может быть таким болваном, — констатировала она. — Попробуйте начать с обыкновенных цветов. Без слов, одни цветы. А уж потом — семи смертям не бывать! — встретьтесь с ней и признайтесь откровенно, что вы о себе думаете. Не прилюдно! Становиться на колени и бить себя в грудь при всём честном народе не совсем удобно…

* * *

Следующие новости принесла на хвосте Боженка, правда, источником, как всегда, послужила Анюта, которая действовала одновременно на нескольких фронтах. До Боженки ещё успела позвонить Зося Стефана, тоже ценная информаторша, поскольку общалась с мужем ежедневно, и тот выбалтывал ей больше, чем Майке. Сама же Майка продолжала собирать информацию.

Как обычно, сидели в рабочей части гостиной, всё ещё не уверенные, не испарится ли наметившийся успех, словно мираж в пустыне. Шампанское с водкой оптимистически охлаждались в холодильнике, тогда как подруги пессимистически решили ограничиться пивом.

— Моих детей сегодня заберёт Новакова, — сообщила Майка гостье, открывая банки. — Сама предложила в обмен на обещание, что я ей сообщу, когда приедет Харальд. Хочет прийти, чтобы на него взглянуть.

— А Новак? — поинтересовалась Боженка.

— Новак не горит желанием на него любоваться, но соседка утверждает, что, как только она на Харальда посмотрит, Новак начинает гореть желанием совсем иного рода, супружеским. Причин сего загадочного явления она не понимает, но уверяет: что-то от шведа её мужу передаётся.

— А тебе не передаётся?

— Ещё как! — просияла Майка. — Масса дизайнерских и прочих рекламных идей. Он так относится к работе, что всех вокруг заражает.

— Тогда, возможно, есть в нём нечто, чем он через Новакову и Новака заражает. Этакий носитель вируса. Так им и надо, дай им бог здоровья… Ты послушай, а то лопну. Новейшая сенсация сегодняшнего утра! Луиза не выдержала, а Анюта донесла.

Майка обратилась в слух. После вчерашнего разговора с Зютеком…

— Знаю всё в мельчайших подробностях, будто сама там была, — продолжала Боженка, — Значит, открывает она утром дверь, чтобы выйти из дому…

— Погоди, кто?

— Луиза, ясен пень. И чуть не упала. За дверью на площадке стоит такое… Вроде корзины, но не совсем. Ваза не ваза, ведро не ведро — здоровущее такое и водонепроницаемое, а в нём… Ни за что не угадаешь!

— Угадаю. Цветы?

— Даже вникать не стану, откуда знаешь, сил на тебя нет. Семьдесят семь потрясающих пурпурных роз на километровых стеблях! Представляешь?

— Никогда проблем с воображением не имела…

Боженка, всё больше возбуждаясь, не обращала внимания на Майкину иронию. Вопрос же был риторическим.

— И больше ничего! Одни розы, обалденные — я фото видела, Луиза сразу, понятно, сфоткала — и никакой бумажки, ни записки, ничего! В смысле снимок она сделала во вторую очередь, а сначала о живой природе позаботилась: втащила в квартиру, едва допёрла, расставила, как полагается, и принялась любоваться. И похоже, эти семьдесят семь — прямо-то Луиза не сказала — что-то значат, какой-то там знак у них условный или символ, ну, между ней и Зютеком, когда ещё были влюблённой парой…

— До Вертижопки…

— Понятно, что до! Луиза откровенничать не любит, опять же не из болтливых, больше намекает. Зато Анюта, если и дура, то не в этом отношении. Чуть не разревелась. Меня с утра не было, пришлось рабочий день на природе начинать, а когда вернулась, уже обе имелись в наличии: Анюта вся в пятнах, а Луиза как бы… как бы говорит: «Вот, пожалуйста, по-моему вышло!»

— А дальше?

— Дальше ничего, сразу ушла, но снимок Анюте оставила. Красотища, глаз не оторвёшь!

Майка вздохнула, но Боженку это не остановило. Обе сделали по глотку пива, и подруга продолжила:

— Тут-то Анюту и прорвало. Эти семьдесят семь значат или-или. Мол, или Зютек валяется у Луизы в ногах, кусает локти, пол, дверную ручку, что попало, а она может об него ноги вытирать…

— Чему он будет только рад… — буркнула Майка.

— Что? Ну, возможно… Или прощай навсегда. Только Анюта считает, что она простит.

— И я так считаю. А Вертижопка ему не звонит?

— Звонит, как ненормальная, только он не отвечает. Раз по ошибке снял трубку, ответил, что занят, и не стал разговаривать. Анюта утверждает, что вертелка наша обязательно хочет к нему переехать — дома-то у неё совсем никаких условий — да только обломается. Интересно, а вот что она от Доминика потребует, то есть… извини, конечно…

— Да на здоровье, можешь не извиняться. Мне самой интересно. У Доминика характер другой. Тут Зося Стефана звонила…

Боженка не донесла стакан по назначению:

— И что?

— Извертелась вся, бедняжка, так хотела узнать про Доминика — как, мол, и что. Стефан же с ней больше общается, чем со мной, и она совсем ничего не понимает. На работе о Вертижопке из Доминика слова не вытянешь, будто и не было такой никогда, а веселеет прямо на глазах. Вот Зося и удивляется: нимфу порубало, а ему хоть бы хны, вместо того чтоб на руках её носить, знай себе вкалывает…

Майка здорово сократила пересказ беседы с Зосей. Боженке не надо было растолковывать, насколько в голосе зловредной сплетницы чувствовались разочарование и искреннее огорчение. Как же так, до отвращения образцовый брак Майки с Домиником уже практически распался, а тут — на тебе! Мало того что до развода не дошло, так, похоже, наметилось примирение. Кошмар! Как такое безобразие пережить?!

Боженке не требовалось ничего разжёвывать, Зосю она знала как облупленную и с удовольствием кивала головой.

— А тот, из Канады, вообще мобильник сменил, — неожиданно заметила она. — Анюта разведала, что невеста ему подменила. Очень просто. Оставила ему свой, а его забрала себе. Похоже, на Вертижопкин скулёж разными приколами отвечает. Целеустремлённая девица. Глядишь, ещё до следующей поездки поженятся. Он-то вообще к свадьбе квартиру и покупал. Она там и поселится, а вовсе не Доминик с Вертижопкой.

— Боюсь сглазить, но что-то мне подсказывает, что Доминик с Вертижопкой нигде бы не стал жить, — задумчиво произнесла Майка — Анюта правильно догадалась.

— О чём?

— Перестаралась Вертижопка С Домиником такое не проходит…

Боженка некоторое время обдумывала услышанное.

— Тогда пускай он поторопится, — категорично заявила она. — Уж очень шампанского хочется, а я прямо на глазах беременею и ждать больше решительно не могу…

* * *

Вернувшись домой достаточно рано, чтобы показаться детям, Доминик их уложил и прошёл в гостиную. Майка сидела на своём рабочем месте и внимательно поглядывала на мужа, чего тот не заметил, поскольку сразу обратил внимание на другое.

А не обратить было просто невозможно: посреди стола в огромной вазе высился букет гигантских орхидей всех цветов радуги. Впечатление производил сильное и, казалось, издавал тихие радостные звуки. Доминик не видел ни малейшего повода, чтобы не замечать такого чуда:

— Какие красивые! Откуда?

— От Зютека, — ответила Майка, ни минуты не колеблясь.

— От какого Зютека?

— Сантехника… о, прошу прощения, инженера-проектировщика гидротехнических сооружений и водопроводных сетей, которого ты отлично знаешь.

Некоторое время действительно хорошо знакомый Доминику Зютек ассоциировался у него исключительно с водопроводом и ничем иным. Достаточно долго, чтобы Доминик теперь искренне удивился:

— А что у него случилось? По какому поводу цветы?

— В знак благодарности. Похоже, у него проблемы с цветами.

В Майкином голосе слышалась весёлость, и неприятный звоночек в связи с Зютеком в голове Доминика, собравшийся уже было трезвонить, поперхнулся и уступил место гораздо более безопасному любопытству:

— Что ты имеешь в виду? Какие проблемы с цветами?

Майка продолжала веселиться:

— Каждый цвет означает определённое чувство. Красный — страстную любовь, жёлтый — дикую ревность, розовый — радость, симпатию, благодарность, зелёный — надежду, но зелёные орхидеи — редкость. Как и голубые, а этот цвет означает дружбу и доверие. Фиолетовый — раскаяние и скорбь. В Зютеке, похоже, бушевала целая буря чувств, поэтому он не заморачивался и скупил всё.

В Доминике тоже проснулось давно забытое веселье.

— Красных и жёлтых маловато, — заметил он.

— Что свидетельствует о компетентности продавщицы. Мужчины ещё и дальтоники, наверняка помогала ему выбирать.

Раздался звонок стационарного телефона. Доминику достаточно было протянуть руку, но он не реагировал, будто оглох.

— Ты возьмёшь или я? — спросила Майка.

— Я звонков не жду, — ответил муж и удалился на кухню.

Майка почувствовала огромное облегчение. А ведь уже начинала беспокоиться: Доминик выглядел слишком нормальным, неужто эта гадина уже оклемалась? Не может быть! Выходит, нет. Майка подошла к телефону и сняла трубку:

— Слушаю!

На другом конце дышали, слышались какие-то шумы, затем последовало фырканье, и связь прервалась. Майка расцвела на зависть букету Зютека и тоже пошла на кухню.

— Раз уж занялся чаем, сделай и для меня, — сказала она самым обычным тоном.

Доминик довольно беспомощно стоял над плитой. Сделать чай, пожалуйста, без проблем, но он только сейчас почувствовал, что голоден. Тоже обычное дело, вернулся человек с работы к самому ужину. И еда-то есть, даже горячая, что-то в кастрюльке пахнет, вот только с едой в чужом доме, как ему смутно помнилось, были какие-то осложнения. Не хочет он осложнений, хочет есть!

В доведённой им до совершенства манере вычёркивать из памяти все неприятные события Доминик зашёл чуть дальше, чем следовало бы, и вычеркнул также сепарацию от стола и ложа. Правда, касательно ложа сепарация и так уже пару раз споткнулась и здорово хромала, но вот свободно питаться на вражеской кухне что-то ещё мешало. Что именно, он не знал, не хотел знать. НЕ ХОТЕЛ!

Майка уселась за стол, отодвинув подальше на всякий случай каменную подставку под горячее. Что происходило с ненаглядным муженьком, она видела, как на ладони, а вот в ней самой разыгралась нешуточная борьба.

Одна часть её естества, рациональная, намеревавшаяся вывести кретина из ягодичного одурения, совершенно конкретно подсказывала, что следует делать. Подладиться. Помочь дурашке обрести равновесие, чтобы забыл, как лопухнулся, иначе ему от паранойи не избавиться. А чтоб самой не быть муженьку вечным укором, ей тоже надо симулировать полный склероз. Какая такая Вертижопка? Впервые слышу, поругались из-за того, кто будет отвечать за финансы, но всё само собой устроилось…

Другая же часть была ужас насколько более соблазнительной! Вскочить, проорать, всё что думает (никакие рыки Доминика даже в сравнение не годятся), запустить в эту сволочь всем, что под руку попадётся, а на скудоумную башку надеть кастрюлю ещё с не остывшей курицей с рисом, отхлестать по глупой роже, схватить за уши и молотить об стену, чёрт с ней, со стеной, пусть хоть треснет! Проверить на нём прочность дуршлага, тёрки, мясорубки…

Доминик поставил перед ней стакан с чаем. Налил такой полный, что немного выплеснулось на блюдце.

— Ой, прости, пожалуйста, — извинился он.

— За что?! — Майка рявкнула так, что задрожали пока ещё целые стены, а Доминик испуганно уставился на жену.

То, что сидело за столом, жену напоминало мало. Вообще на человека не походило, скорее, уж на вулкан, тигрицу, стоглавую гидру, при виде которой бежал бы с позором любой Геркулес…

Положение спасла кастрюля. При всех раздиравших её эмоциях чувства юмора Майка не потеряла. А вспомнилась ей вдруг непонятно откуда сцена в поезде: заплаканная мамаша и ребёнок с большущей кастрюлей на голове. Прикрывавшие кастрюлю газеты свалились, изнутри посуды доносилось недовольное бурчанье, а мамаша жалобно всхлипывала: «Прямо не знаю, куда его везти — к доктору или к жестянщику, ведь кузнец не взялся…»

Вот такая бы кастрюля да на башке Доминика…

Уже на этапе поминания дуршлага воинственная Майкина часть начала сдавать позиции, мясорубка категорически отказалась участвовать в побоище, а после «прости» Доминика и прочие кухонные принадлежности капитулировали. Майка закрыла лицо руками — её разобрал такой смех, что ни при каких, ну абсолютно ни при каких условиях этого нельзя было показывать.

Доминик же, решивший, будто это Майка так плачет, что было явлением исключительным и душераздирающим, обалдел окончательно. Всё его нежелание, всё вычёркивание из памяти, всё бегство от неприятных ему вещей и ситуаций вдруг сломалось, скомкалось, словно бумажное. На него навалилась жуткая тяжесть, придавившая к самой земле и просто невыносимая.

А Майка очень невнятно, сквозь закрывающие лицо ладони и совершенно неосознанно ему помогла.

— Коньяку хочу, — прохрипела она. — Побольше. Был где-то…

Чем практически уравновесила страдания Доминика, который в скором времени настолько пришёл в себя, что, перестав шарить в холодильнике, обнаружил коньяк в буфете. Налил самую большую рюмку и поставил перед Майкой.

Та, открыв доступ ко рту, дёрнула от всей души, сказала «фу!», запила чаем и сразу почувствовала себя лучше. Отвратительное пойло действовало эффективно, во всяком случае истерический смех прекратился. Майка справилась с лицом, посмотрела на мужа, глотнула ещё коньяку и поморщилась.

— Терпеть его не могу, — заявила она. — Но работает. Там, в кастрюле, ещё тёплое, можешь подогреть и есть. Это твоё. И давай обсудим всё спокойно, как нормальные люди, а то устала я от фанаберий. За что ты пытался просить прощения?

— За пролитый чай на блюдечке, — откровенно ответил Доминик. Рассудок-то он потерял, но честность осталась. — И не только. Мне кажется… пожалуй… я, похоже, не совсем того…

Коньяк и впрямь действовал. Майка отогнала от себя скандальные поползновения, жаль, конечно, но в случае необходимости можно и вернуть.

— Ты… как бы это помягче выразиться… Изменил свои прежние решения? Помешай, а то пригорит!

Доминик настолько был смущён, что со всех ног кинулся мешать в кастрюле. Дело знакомое, остальное же — тихий ужас.

— Об этом я сейчас говорить не желаю.

— Кто бы сомневался. Хочешь прийти в себя, успокоить свои нервы. А ты случайно не заметил, что ты тут не один? Вокруг тебя здесь какие-то люди болтаются? Хватит, выключи и садись есть.

Доминика так и подмывало огрызнуться, дескать, плевал он на других людей, но что-то помешало. Опять честность. Ведь неправда: на одних плевать, а на других — совсем наоборот. Опять же голод давал себя знать. Хотя это было странно: обычно, разнервничавшись, он терял аппетит. А тут — ничего подобного. Да гори оно синим пламенем, назло станет ужинать.

Майка подождала, пока поужинает.

Расправившись с курицей, Доминик встал и по привычке подошёл к раковине, огляделся, а где же другая посуда? Всего одна тарелка и кастрюлька… Майка с интересом наблюдала за мужем. Тот обернулся к ней:

— Кто-то помыл?

Если бы помыл, посуда стояла бы в сушке…

— Посмотри хорошенько. Кухня тебе вроде бы знакома. Ничего нового не замечаешь?

Доминик пригляделся. Да, появилась новинка. Открыл.

— Посудомоечная машина? Купила?

— Ты как-то сказал, что у машины нет ко мне нежных чувств. Вот когда и ты перестал питать ко мне нежные чувства…

Что Доминика и добило.

Нет, внешне он этого не показал, но вот внутри…

* * *

Самосвал высыпал гравий и проехал в другое место за землёй из котлована. Пришлось дожидаться своей очереди, водитель вылез из кабины и прогулялся, чтобы размяться, к речке.

— Что-то не видать, которая так лихо задом крутила, — обратился он к первому встречному с лопатой. — Блондинистая такая, уже не шлёндрает?

Первым встречным оказался аккурат Казик, который страшно обрадовался, поскольку сразу усёк, что от собеседника будет польза. Обещался нарыть Шимеку вестей о Вертижопке, а дело застопорилось, всего и надыбал, что вроде получила производственную травму и сидит на больничном. Зютека, понятно, спрашивать не решился, у того теперь в помощниках ходил только что выпущенный из техникума выскочка, землю рыл, и инженер был им очень доволен.

— Говорят, бюллетенит, — живо ответил он. — Её тут инженер держал, загонял совсем и всё злился, мол, капризная.

— Зато такая клейкая! — заржал водила. — Но капризная, факт.

— А что? Знакомая? — поддержал разговор Казик, надеясь получить наводку.

— Да так. По малости. Подвозил пару раз.

— И куда ехала?

— Всяко. В основном в ихнюю контору. А раз — домой: видать, вляпалась здесь во что-то, туфли испортила, злилась — страсть!

— А где живёт?

— Любопытный больно. Тоже, небось, глаз положил?

Казик честно пожал плечами:

— Я — нет, а вот братов друган, похоже, запал на неё и решил отыскать. Он на телевидении подряжается, и им вроде циркачка понадобилась, хочет выслужиться.

Водитель самосвала не принадлежал к завистливым собственникам и тоже пожал плечами:

— А на здоровье. Эмилька её зовут. А дом тот… На Людовой вылезла и пошла как-то так, наискось, в подворотню. Больше не разглядел.

— И на том спасибо. С меня пиво.

— Браток, я же за баранкой! А менты совсем озверели, облавы устраивают почём зря…

Крики от котлована прервали плодотворную конференцию, а Казик вечером у Гжеся смог похвастать добычей.

Дважды воспользовавшись чужим мотоциклом и во второй раз чудом избежав дикого скандала, Шимек решил притаранить из деревни свой. Развалина не развалина, главное — на ходу. Улучив свободную минутку между съёмками, он смотался домой и вернулся своим ходом.

Теперь всё свободное время он прочёсывал на своем драндулете окрестности улицы Людовой, исследуя все здания, начиная с шикарных суперсовременных жилых комплексов, снабжённых полным набором электроники, и кончая трущобами, более или менее обитаемыми. Если где-то здесь эта шалава бывала или жила, то рано или поздно должна была появиться. Больная, говорят. Может, лежит в постели и не выходит из дому?

Будь у него рожа поприятней, порасспросил бы слонявшийся по улицам народ, не знает ли кто панны Эмилии, быть такого не может, чтоб никто из соседей её в глаза не видел. Но ничего не поделаешь, не надевать же маску…

А вот как поступить, он не сомневался. Знал, что сделает. Обязательно должен сделать. Во что бы то ни стало, а иначе — вся жизнь насмарку, и сам себе никогда не простит!

* * *

— У неё есть все шансы полностью выздороветь, — холодно сообщила Беата неделю спустя. — В цирк её не возьмут, но будет как все нормальные люди. Если не сделает какой глупости — с лестницы не слетит или ещё что — вдвое здоровей станет. Заживает на ней, как на собаке.

— Я ей ногу подставлять не буду, — решительно заявила Майка, — Сейчас передам это сообщение заинтересованным лицам. Спасибо тебе большое, хоть и печальное.

Дала отбой, вздохнула и повторила печальное сообщение.

В мастерской Боженки сидели четыре мегеры. Майка сразу заметила, что их перебор. Если бы одной меньше — как раз три ведьмы из «Макбета». Боженка вызвалась играть роль сочувствующей, поскольку её Януш на Вертижопку не запал. Поэтому на полноценную ведьму она никак не тянет, хоть всей душой с ними.

— У меня она трёх женихов отбила, — возмущённо пожаловалась Анюта, — Только сейчас стал четвёртый наклёвываться. И если она опять начнёт…

Майка специально позвонила Беате, чтобы иметь свежайшую информацию, и, к превеликому сожалению, ничего утешительного не услышала. Над ведьмами навис кошмар Вертижопки.

Луиза сложила последние рекламные фотографии и перебралась из-за стенда в более свободную часть мастерской, если вообще можно было говорить о какой-либо свободе у озеленителей. Большую часть пола занимал макет городка аттракционов с упором на постоянные насаждения. Вокруг особо ценных деревьев и кустарников желтели ленточки, должные обозначать полицейское ограждение. Боженка берегла их как зеницу ока.

— Пусть только кто попробует хоть веточку срезать. Убью на месте! — честно предупредила она с самого начала.

Луиза нашла, где поставить ноги, и даже села. Предварительно пощупав, куда садится.

— Кензаны убрали?

— И надо ж было мне эти тяжести тягать, — горько вздохнула Анюта, — чтобы ни в чём не повинный человек так пострадал…

— И весь пол мне тут кровавыми пятнами разукрасил…

— Столько трудов псу под хвост. Пришлось кручёной пиявке самой постараться. Заварю-ка я кофе, а то, честно говоря, многовато у вас машин и опять же праздновать нечего.

— Мне грех жаловаться, — спокойно заявила Луиза. — Пусть у неё хоть четыре задницы отрастут, мне это уже никак не повредит. Мы с Зютеком женимся через неделю. А затем я рожать принимаюсь, одного за другим, для начала троих. И пусть чем хочет крутит!

— А за повторную регистрацию не надо платить вдвойне? — поинтересовалась Анюта.

— Бог с тобой. Это разводы теперь всё дороже обходятся. Особенно необоснованные.

— И на фига тебе был развод?

Луиза вздохнула с видимым сожалением:

— Гордость меня заела. Поначалу-то я не соглашалась, а потом вдруг сообразила: променял-то он меня на такую овцу! И обиделась. Не стану я с фауной конкурировать. Ошибочка вышла. Надо было переждать этот приступ паранойи, но я даже подумать не могла, что имею дело с такой безнадёжной кретинкой!

— А зря, — заявила Анюта и начала разливать кофе.

— Зато теперь я даже в выигрыше, — продолжала Луиза. — Мы оба в выигрыше. Теперь у нас две квартиры — можем себя в детях не ограничивать.

Боженка сравнивала то, что знает о Доминике, с получаемыми теперь сведениями о Зютеке, и не удержалась от вопроса:

— Вы о ней-то говорили, ну, и обо всём прочем?

— Разумеется! Я ему не позволю всё так быстро забыть, мало я натерпелась? Да и ему порядком от неё досталось, вот теперь от токсинов и избавляется, сразу видно, что с каждым днём ему легче делается. К счастью, последние мозги с ней не растерял.

— При чём здесь мозги, там не мозг был задействован…

Майка впервые услышала, как Луиза рассмеялась. Смех был звонкий и приятный. Ещё подумала, а слышал ли кто, как смеётся Вертижопка, но спросить не успела, поскольку Анюта раздала свой фирменный отличный кофе, а Боженка не унималась:

— И по телефону с ней не разговаривает?

— Нет, — Луиза слегка смутилась. — Наверно, перебарщивает, но говорит, что чувствует себя… я уж вам признаюсь, чтоб без обид… Будто провалился в выгребную яму, с трудом отмылся, а тут его снова туда тянут. Отказывается от такого удовольствия. Ни за какие коврижки!

— А она-то звонит?

— Ещё как звонит, — раздался от двери голос Павла. — И не только. Я, девушки, второй раз на заседание вашего ККК попадаю и вижу, нашего полку прибыло. Признаюсь, что на этот раз честно подслушивал, но больше запаха кофе не вынесу, а посему выхожу из тени, и если мне нальёте, то расскажу, на что эта змея способна. Куда тут можно ступить?

Девушки готовы были нести его на руках, Боженка лично проверила, куда он садится, а кофе новый собеседник получил немедленно.

— Добусь чуть в обморок не грохнулся, когда она сегодня в их бюро нарисовалась. У неё больничный, а на службу притащилась, работящая, ничего не скажешь.

— Ты трезвый? — не сдержала подозрений Майка.

— Как стёклышко. Ходит, палочками подпирается, осторожненько так, без спешки. А также без ожидаемых результатов. Боже, что за кофе! Готов продать все шпионские тайны!

— Не надо нам шпионские. Давай ветрячные!

— Всегда готов. Искала Доминика, но его не было. К водяным заходила, но и Зютека не застала. Эльжбета догадалась, «где собака порылась»: пострадавшая названивает, как бешеная, а никого заловить не может — не везёт или ещё что, — а посему решила лично к поклонникам наведаться, рассчитывая воздействовать своими прелестями на близком расстоянии. Это не я придумал, Эльжбету цитирую.

— А где же Зютек? — заинтересовалась Боженка, бросив подозрительный взгляд на свой макет.

— Весьма предусмотрительно — на природе. Может, у него были нехорошие предчувствия? Вон там! Приблизительно.

Схватив длинную тонкую палку, которой поправляли вьющиеся по стенам и потолку растения, Павел с удовольствием ткнул в самый дальний угол макета, где работы по урегулированию течения речки уже были завершены. Боженка немедленно насторожилась:

— А что он там делает?

— Ничего. Прячется. Наша гурия ходить-то ходит, но так далеко не доберётся. На природе он в безопасности, а всякие планы и чертежи за ним новый помощник таскает, мужеского полу. Сплошная польза и ничем не крутит.

— Так-то оно так, но не будет же он там всю жизнь скрываться!

— Нет надобности, — загадочно произнесла Луиза, вставая и ловко обходя место будущей кафешки прямо у себя под ногами. — Мне кажется, вертлявой порче пришёл конец…

И вышла из мастерской.

Павел посмотрел ей вслед, затем на Майку.

— Похоже, она что-то с Зютеком сделала, — неуверенно и с некоторым беспокойством произнёс он. — А ты с Домиником. Зютек хоть не скрывает своих чувств, отвращением к Вертижопке так и пышет, а вот Доминик молчит, как сыч, но ведёт себя так, будто этой овцы и на свете не было. Настроение у него такое… как до всей этой истории, пока она на горизонте не появилась. Как тебе удалось её стереть?

— Он сам стёр, — буркнула Майка.

— Не хочу показаться невежливым…

— Вот и не показывайся. Никому не советую с ним на эту тему разговаривать.

— В морду даст?

— Да бог с тобой! Оглохнет. Да так, что собеседнику ещё два года икаться будет. Ладно уж, скажу. Дураком себя чувствует, что так лопухнулся, и, понятное дело, не горит желанием, чтобы ему его же косяками в нос тыкали. Это ты в состоянии понять?

Павел был очень даже в состоянии. Допил кофе, поблагодарил за предупреждение и отчалил в лёгком трансе.

Остались всего три мегеры.

* * *

В своих взглядах на жизнь Вертижопка давно определилась.

При любых обстоятельствах она пускала в ход свой специфический и, по сути, единственный, козырь и прекрасно знала, что в других достоинствах ей нет нужды. Не встречала такого, кто не попался бы на эту её прелесть, а если и был, то являлся извращенцем или, на худой конец, исключением, что только подтверждало правило. Могла себе позволить выбирать. Правда, она испытала в жизни много разочарований, — всё чего-то недоставало, совсем уж было решилась остановиться на Зютеке, но потом выбрала Доминика. Окончательно и бесповоротно.

В Доминике было НЕЧТО, и Вертижопка сама не заметила, как влюбилась насмерть. Понятное дело, делиться ни с кем не собиралась, и он ей нужен был целиком и полностью, законно, крепко-накрепко и в исключительную собственность. Он хотел того же — в этом она не сомневалась, но просто удивительно, до чего мало старался. Плевать на жену и детей, избавиться от них, и конец. Она-то сделала всё возможное, чтобы ему это растолковать, но тут, как назло, слишком рано вернулся тот деревянный обалдуй из Канады, и чёрт принёс незнамо откуда его невесту, у которой нет других забот, как только за него цепляться. Квартира, похоже, пропала, даже если снова обалдуй уедет, то сдавать не будет, сам ей сказал…

И так это несчастье некстати. Совсем уж собралась с Домиником по-другому действовать, а тут незадача. Что-то явно шло не так, он, похоже, избегал её. Ну, работы много, так что с того? Работа — не заяц, мог и постараться. Только не старался. Торчал в бюро, как приклеенный, другие, конечно, тоже торчали, но через раз, а он — всё время. То у паршивых механиков, то у дурацких технологов, где вообще ни слова не поймёшь из того, что говорят. А он там, как дома, и весь аж светится!

Вертижопка злилась. Хотела Доминика наказать, пусть почувствует, как без неё, но получалось наоборот: это она чувствовала, как без него худо. А бывало и того хлеще — уходил пораньше вместе со всеми: мол, дети, детей, видите ли, ему надо укладывать, будто без него лечь не могли. Вот ещё, дети, ерунда какая!

Болелось ей просто ужасно: в родном доме — сплошной кошмар, боли мучили, таблетки помогали, но от них жутко спать хотелось. А спать было нельзя, надо было ловить Доминика или, на худой конец, хоть Зютека. Зютек ей по барабану, даром не нужен, и вообще последнее время тот вёл себя отвратно, но мог понадобиться, и на всякий случай следовало его держать в резерве. Да только всё без толку: по телефону ни один ни другой не ловились.

Ходить она могла, разрешили, но осторожно. Ни врачам, ни медсёстрам Вертижопка ни на грош не верила. Твердили, как заведенные, что травмы, что полностью не восстановится, что никакой гимнастики, и любая мелочь может повредить. Хренотень сплошная, и больше ничего. Пусть малость подживёт, она им всем ещё покажет, разработает всё лучше прежнего.

Вот только терять контакт с Домиником было никак нельзя. Надо ехать на фирму, ходить она может, одну палку ей дали в больнице, другую одолжила у соседа. Тот — старый пень — в плотских услугах уже не нуждался, но Вертижопкины выгибоны его очень смешили, а смех продлевает жизнь, за это сосед и испытывал к ней благодарность. На авто было бы, конечно, лучше…

Поездка на работу явно не задалась. Ни Зютека, ни Доминика не застала. Никто на неё внимания не обращал, а если и обращал, то скорее удивлялся — зачем пришла, если на больничном. Причём никто, зная Вертижопкину разговорчивость, ответа и не ожидал. Одно утешение, что хоть Добусь попался, когда собралась совсем уходить. Уставился на неё, как на привидение, и, мучимый совестью, отвёз домой на своём старом «мерседесе». Старый он, конечно, старый, но подвеска в порядке, и обратный путь Вертижопка проделала, можно сказать, с комфортом, полулёжа на заднем сиденье.

Последние пятьдесят метров через подворотню во двор она прошла медленно и с трудом, поскольку обезболивающее перестало действовать. Держалась на одной ярости. Нет, надо — во что бы то ни стало надо! — восстановить свои способности, без них ей не жить. И нечего дожидаться, от этих коновалов пользы — ноль, надо начинать немедленно!

Лучше всего попробовать после обеда, когда дома никого, и даже сестрины дети где-то шляются.

Но невезенье продолжало её преследовать. Похоже, и у него есть свои антипатии. А потому оно устроило Шимеку свободное время посреди дня и подослало его поехать посмотреть на место работы потерпевшей. Тот уже знал, где это: проследил за Зютеком, а теперь отправился просто так и стал свидетелем чудесной сцены. Вертижопка садилась в машину к какому-то перепуганному типу. Садилась долго и осторожно.

Больше Шимек её из виду не терял. Прошёл за ней следом те пятьдесят метров, видел, куда вошла, какую дверь своим ключом отпирала…

И подфартило, так уж подфартило! Жила она на первом этаже…

* * *

— Ты была права, — с отчаянием заявил Доминик. — А я ошибался.

Майке удалось разместить на кухонном столе всё, что она только что принесла из гостиной. Стакан с остатками чая, две полные пепельницы, мобильник, сигареты и подсвечник на две свечи, остатки которых она собиралась ликвидировать и заменить на новые. Ей чудом удалось ничего не уронить.

Доминик извлёк из посудомойки последнюю тарелку и оглянулся на жену. Подобные слова в его устах могли означать только нечто совершенно сногсшибательное, вроде всеевропейского землетрясения. Что же стряслось?

Майка на всякий пожарный присела, отодвинув принесённые предметы подальше от края стола.

— Где я была права? — спросила она, чуть дыша.

— Не где, а когда, — поправил Доминик. — Хотя место тоже можно уточнить. По большей части здесь, на кухне. Хотя нет, в основном за обеденным столом, а значит, в гостиной. Насколько я помню, начала ты за тем столом.

Майка испугалась охватившего её предчувствия: это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужели Доминик совсем очеловечился и стал нормальным? Возможно ли такое? Или наоборот, эта проклятущая Вертижопка до него таки добралась?

Только что Майка собиралась перекусить, но аппетит пропал. Собиралась промолчать, ожидая продолжения, но вдруг вспомнила о Вертижопкиной «разговорчивости» — эта вертлявая гнида наверняка бы молчала. Ну уж дудки — хоть стихи декламировать, лишь бы не молчать!

— Раз в гостиной на меня напала такая правота, может, туда и переберёмся? — предложила она, всё ещё борясь с охватившей её слабостью. — С чаем или чем другим..

Доминика прямо-таки распирала жажда деятельности. Схватил со стола пепельницы, вытряс их, вымыл, достал для Майки чистый стакан, поставил рядом свой и принялся наливать чай.

— Я как раз насчёт чего другого и размышляю, — задумчиво произнёс он. — Насколько мне известно, нормальные люди отмечают свои достижения. И обычно чем другим.

Взяв оба стакана, он направился к двери. Майка встала из-за стола и опять застыла. Господи, неужели?! Затем двинулась следом:

— По-твоему, мы — нормальные?

— До конца не уверен, но хотелось бы надеяться.

Майке удалось добраться до обеденного стола, прихватив с собой сигареты. Поспешила сесть, поскольку ноги слушались плохо:

— Чего другое всегда найдётся. Но хотелось бы уточнить, чем это я так отличилась?

Доминик поставил стаканы и уселся напротив. Выражение лица он имел неоднозначное. Было тут и смущение, и отчаяние, неуверенность и раскаяние, и какое-то странное удовлетворение.

— Деньги, — признался он со вздохом — Ты заставила меня распоряжаться деньгами. Я не хотел, а теперь вижу, в этом был смысл. По всем статьям.

Майка ожидала, честно говоря, иного, но и на такое не надеялась. Несмотря на удивление, бдительности она не теряла и не собиралась мужа поторапливать, а уж тем более упрекать; наоборот — радости скрывать не стала:

— А ещё, небось, не знаешь, что одна удача притягивает другую. Мне, к примеру, принесла и моральное удовлетворение.

— Это-то я знаю…

— Откуда? — Майкиному удивлению не было границ.

И всё же Доминик удивился ещё больше:

— Мне казалось… Мне казалось… что… моё умопомрачение… немного тебя задело?

«Стихи, срочно, — мелькнуло в Майкином мозгу, — только не молчать! Не молчать!»

Доминик смотрел на неё с явной тревогой. Майка приложила все силы, чтобы выдавить из себя хоть словечко. Пусть и прозой:

— Тебе не кажется, что мы говорим о разных вещах?

Доминик продолжал гнуть своё:

— Давай, я попробую по порядку. Могу по пунктам. Ты правильно переложила на меня ответственность, и мне пришлось взять подработку…

— Ту, большую?

— Ту самую. И постепенно обнаружилось, что гонорары жить вовсе не мешают и что в этом нет никакого унижения…

— О господи… — не сдержалась Майка.

— …и мне понравилось, втянулся, стало важно добиться результата. Потребовало, конечно, времени. И некогда стало поддаваться этой… этой…

— Деменции, — подсказала Майка.

— Паранойе. Это будет правильнее. Опять же меня нервировали всякие дополнительные препятствия. Скажу честно, мне совсем не хотелось преодолевать дополнительные препятствия…

Это-то Майке было отлично известно. Как и то, что про Вертижопку он ни слова не сможет из себя выдавить. Но это ничуть не мешало слушать дальше. Зато Доминик начал заикаться:

— Ты сказала… Сказала, что меня уже не любишь… Это… насовсем? Ты, и правда, меня больше не любишь?

Майка пребывала в смятении. Подумала, что, пожалуй, пора падать в обморок, но решила ещё маленько повременить. А в глазах Доминика появилась собачья тоска.

— Тебе нужен второй развод? — холодно поинтересовалась Майка.

— Какой развод?

Он не врал. Не обманывал. Был до такой степени изумлён, будто впервые слышал это слово. Майке удалось сдержаться и не застонать:

— Когда ты последний раз задавал мне дурацкий вопрос о любви, выяснилось, что хочешь со мной развестись. Снова здорово?

Доминик довольно долго смотрел на неё, ведя упорное сражение с собственной памятью, которую, казалось бы, давно уже победил. А она, вот тебе раз, ожила и злорадно хихикала. Одолел её по-своему:

— Знать ничего не знаю ни о каком разводе. И не желаю знать. Моя паранойя может проявляться разными идиотизмами. В чём признаюсь и подписываюсь. Надеюсь… хотел бы надеяться, что ты не относилась к этому серьёзно.

— Ещё как относилась.

— Так что же мне теперь делать?

Он сидел и смотрел на неё беспомощно, как расстроенный мальчишка, хуже — как расстроенный пёс… Как ему хотелось, ох как хотелось, чтобы всё снова было хорошо, как до всей этой передряги… Вот только без Майки ничего у него не выйдет — без её помощи… И что ему теперь делать?

Майка почувствовала, что больше не выдержит:

— Подумать хорошенько и решить. Кого ты, собственно, любишь?

Доминику думать не требовалось:

— Как «кого»? Конечно, тебя.

— Тогда почему ты твердил, что перестал меня любить и я тебе чужая?

— Я нёс такую чушь?

— Несколько раз и весьма убедительно.

Доминик целых четыре секунды анализировал своё поведение:

— Не помню такого. А если и говорил, то, выходит, моё помутнение рассудка гораздо тяжелее, чем я предполагал. Но ведь я тебе с самого начала сказал, что ты была права, а я заблуждался. Чувствовал ведь: что-то здесь не так, а что именно, не понимал. А может, не хотел?

— Не хотел. Поскольку в твою дурью башку втемяшилась эта вертлявая глиста. Признайся в этом, в конце концов, а то у меня уже терпение лопается. Как там нимфа поживает?

— Какая нимфа?

— Вертижопка! — рявкнула Майка, перестав жалеть дурака. — Любишь ты эту овцу, чёрт тебя дери, или нет?!

На лице Доминика появилось такое отвращение, что ответ был уже не нужен.

— Я овцами не интересуюсь, — произнёс он с таким достоинством, что Майка только руками всплеснула.

Доминик посидел ещё минутку, а затем рухнул перед ней на колени, глядя всё теми же собачьими глазами:

— Майка… Я… я — последний дурак. Ты меня простишь? Ты согласна быть моей женой до конца жизни? Женой дурака?

— Ох, дурак ты дурак! — простонала Майка и тоже сползла со стула на пол.

Дети проснулись ещё от её предыдущего крика и теперь стояли в дверях, критически разглядывая обнимавшихся родителей.

— Крышу снесло, — недовольно констатировал Томек. — У этих взрослых мозги набекрень: лижутся под столом.

— А почему под столом? — заинтересовалась Кристинка.

— Кто их разберёт. Пошли отсюда, вдруг оно заразно…

* * *

Вертижопка даже не заперла дверь. Наконец-то вся семейка разбрелась. Кто куда, во всяком случае, сразу не вернутся, а её так и подмывало начать поскорее. И окна проигнорировала, даже не подумала занавески задёрнуть. А что все окна были приоткрыты, так это у сестры капуста пригорела, на всю квартиру развонялась. Так решётки же есть.

Шире всего было открыто окно на кухне, ведь там самая вонища, а решётка совсем никудышная: половина едва держалась на одной петле, а замок посерёдке давно не работал. Да кого это волновало, что у них красть-то? Опять же всё безобразие снаружи прекрасно прикрывал здоровущий сиреневый куст.

Никто не обратил ни малейшего внимания на человека, подошедшего к флигелю во дворе с противоположной от автостоянки стороны и шагнувшего за куст сирени. Затем послышался скрип решётки, оторванная половинка вылезла из оставшейся петли, спустилась на землю и оперлась о стену. Затем приоткрытое окно растворилось пошире, и человеческая фигура, воспользовавшись решёткой как стремянкой, ловко проникла на кухню. Куст отлично маскировал все эти манипуляции.

Вертижопка вряд ли даже расслышала тревожные звуки, поскольку всевозможных шумов вокруг было предостаточно. За стеной у соседки на полную мощность гремел телевизор, в доме напротив вовсю орудовали перфоратором, где-то орал младенец, а со двора доносился отчаянный собачий лай. Вертижопкин телевизор тоже работал, там очень кстати шла развлекательная программа «Танцы с…» — самое оно для упражнений. Проглоченные таблетки от боли начинали действовать, можно было приступать.

Раздевшись — ведь надо же видеть, что и как! — и повернувшись спиной к зеркалу — ну, почти спиной, глаза-то спереди, а второго зеркала в доме не имелось, — она оперлась руками на спинку стула и попробовала.

Попытка не удалась. Кошмар. Всё застыло, мышцы не слушались, любое движение причиняло боль, вообще ничего двигаться не хотело, как деревяшка. Она не владела важнейшей частью своего организма! Печальное открытие её не сказать что огорчило. Взбесило!

Она отвела взгляд от зеркала, правда, на мгновение ей почудилось, будто что-то сзади мелькнуло, но на пустяки не стоило отвлекаться, набрала воздуха и…

Того, кто стоял за её спиной, уже ничто не могло остановить. Петля в его руке развернулась и превратилась в короткий бич, утыканный металлическими шипами. Вертижопка стояла просто в идеальной позиции…

Резкий зловещий свист раздался четыре раза, шипы сверкнули попеременно то сверху, то снизу. Вертижопка как раз набрала полные лёгкие, поэтому её крик заглушил даже работавший перфоратор.

Соседку крик заинтересовал. То, что у неё шло по телевизору, было скучновато, и она начала переключать каналы в поисках того отличного фильма ужасов, что смотрят за стенкой. Раз баба так разоряется-надрывается… Небось, точно забойный триллер, море крови — она тоже хочет! Ничего не найдя, не выдержала и побежала к соседям.

Там море крови и обнаружила.

* * *

— Нет, дорогуша, — ответила с утра пораньше на телефонный звонок Беата, — меня вчера не было, только заступаю на дежурство. Но сразу скажу: сама себя она так изуродовать не могла. Даже если б уселась на колючую проволоку, всё равно невозможно. Кто-то её ещё больше тебя не любит.

— Таких немало наберётся, но надеюсь, у невиновных есть алиби, — забеспокоилась Майка — Чего теперь она не сможет?

— Ничего. Ну, ходить будет. И только. Притом медленно и с трудом, а по лестнице — так просто караул. Счастье её, что вовремя обнаружили, а то бы кровью истекла. Парень со «скорой» говорил, что давненько такой бойни не видывал.

— Больше красным цветом не пользуюсь. Хотя нет — ещё начнут подозревать… Меня она теперь не касается, проехали. А всё равно интересно, чёрт возьми, кто ж это так постарался?

Следующей позвонила Боженка.

— Чихать мне на работу, я — «на объекте». В смысле к тебе еду, у тебя там на балконе тоже какие-никакие цветы имеются. Скоро буду! Сплавь куда-нибудь детей!

— А мой тебе совет: сплавь куда-нибудь машину…

— Фуу! — выдохнула Боженка, рухнув в Майкино кресло. — Машину я на Януша бросила, а что с детьми?

— Ничего. В школе. На всякий пожарный имеется Новакова с помощью Харальда.

— Ты — гений. Харальда?.. А, помню, она на него глаз положила. Не важно, не до Харальда мне. Значит, так, я только что узнала — как только Анюта из больницы примчалась… Она к ней сразу кинулась — из любопытства, ещё чего не то подумаешь! — как только жертва ей позвонила. Представляешь, вихлялка-то и не знает, кто её так уделал!

— Вот именно… Погоди. Ты не голодная?

— Жутко голодная, но больше вздрюченная.

— Кто бы сомневался. Разносолами я не богата, но есть пельмени и в больших количествах.

— Не откажусь, уважаю пельмени, легко едятся. Ты слушай, давай! Значит, так: нашла её соседка…

Майка с огромным интересом выслушала и то, что уже знала от Беаты, и новые разведданные, раздобытые благодаря Анюте.

— Удалось из неё выдоить — Анюта всё совершенствуется, — что там кто-то был. Кто — та не знает, практически его не видела, не обратила внимания, поскольку собиралась заняться гимнастикой… Ты бы не обратила внимания, что кто-то в доме есть, если бы делала упражнения голой?

— Обратила бы, — без тени сомнения ответила Майка. — Даже не голой и без упражнений.

— Вот именно. А она — нет. Не в состоянии описать, говорит: весь чёрный…

— Негр?

— Не утверждала, что негр, скорее, трубочист. И вроде странная башка. Как бы жестяная труба вместо башки. Больше ничего.

— Ухажёр-инопланетянин, — буркнула Майка.

— Нынче спутников развелось… — задумчиво протянула Боженка. — Могла какому-нибудь задом покрутить, а тому не понравилось…

— Ну знаешь… Спутник вряд ли — слишком большой, не поместится.

— Вот и я так думаю. Потом оно как свистнет, и конец: в глазах потемнело, и больше она уже ничего не видела. Это всё. Сейчас со злости бесится, чуть не плачет. И потребовала от Анюты — ты не поверишь! Мозги закипают. Анюта до сих пор в себя не пришла, — чтобы та ей Доминика привела!

— Как?!

— Так. Доминика. Требует уговорить его прийти в больницу, её там подержат ещё после новых швов.

— А зачем?

— Анюта сказала, что Вертижопка дала ей понять, будто собирается с ним поговорить.

— По… что сделать?

— Поговорить.

Какое-то время Майка так странно смотрела на Боженку, что та почувствовала себя неловко:

— Нечего так на меня пялиться, это не я придумала!

— Знаешь, я чуть ли не сама готова его уговаривать пойти. Уж очень хочется послушать.

— Тогда тебе придётся идти с ним вместе, а это вряд ли то, что надо Вертижопке.

— Оно понятно, да только Доминик ни под каким видом не пойдёт. Он с Вертижопкой не знаком, не помнит, что такое вообще на свете существует. И помнить не желает, а его нежелание — это что-то.

— Ты уверена?

Майка вздохнула:

— Я же тебе объясняла, как его организм оригинально устроен. Поэтому-то я и решила переждать. Поставила на её глупость и не прогадала. Вышло по-моему. Эта дурында упёрлась в старании его принудить, к чему — без разницы, а он принуждение страсть как «обожает», вот она палку-то и перегнула, Теперь собралась дать задний ход. Только фигушки. Он мне предложение сделал.

Боженка почувствовала, что правильно она машину мужу сплавила, поскольку без пол-литра тут не разберёшься. Майка наверняка запаслась. Можно, конечно, попытаться понять всухую…

— Ну-ка, повтори. Что он тебе сделал?

— Предложение.

— Какое?

— Не тупи, какое предложение мужчина может делать женщине?

— Мы же ничего не пили! А от пельменей ещё никто не хмелел! Или у меня уже склероз, и ты дала ему развод? Будете играть вторую свадьбу?!

— Ну а как ты иначе скажешь, если он спросил меня, согласна ли я быть его женой до конца жизни?

Боженка хранила молчание очень долго.

— За тебя не скажу, — наконец заявила она отчаянно, — а я — не английский лорд…

— Я вроде тоже. И что из этого?

— Тогда доставай, что у тебя там в загашнике. Это английский лорд не пьёт ничего горячительного раньше пяти вечера, а нам можно. Теперь уже ничего не сглазим!

— Собирались это с Домиником распить после его предложения, — вздохнула Майка, открывая шампанское, — да как-то совсем из головы вон…

Подруги довольно долго молча потягивали благородный напиток. Майка только теперь осознала, какая тяжесть свалилась с её души, сердца и шеи. А Боженка вспоминала, как все сочувствовали Майке, огорчались за неё, а главное, держали за дуру. Начисто лишённую чувства собственного достоинства. Терпеливо сносившую такую пустышку, как Вертижопка, вместо того, чтоб вышвырнуть Доминика из дома и настроить против него детей и родных. Не устраивавшую прилюдных скандалов, даже не отходившую, как полагается, соперницу зонтиком… Вела себя Майка, словно слепая и глухая, а прежде всего, как дура, и вот, пожалуйста, оказалась права. Ничего тут не попишешь, по её и вышло, а следовательно, знала, что делает…

И вот ведь как интересно, даже деньги из неё выуживать перестали…

— Ты — молодчина, — похвалила Боженка подругу. — А знаешь, я во всём этом вижу массу плюсов.

Майка заинтересовалась:

— Каких плюсов?

— Главное я под конец приберегу, — начала Боженка торжественно. — А сейчас… погоди, само думается, даже стараться не надо, а получается у меня из этой вертлявой блохи следующее. Доминик в себя пришёл? Ты же сама говорила… Пришёл!

— Ну… почти. Что окончательно — я бы головой не ручалась… — пробормотала Майка.

— Не мешай, а то собьюсь. Ты получила заказы, деньги и Новака? Получила!

— Новак-то тут при чём?.. — начала было Майка и замолчала.

— Доминик вкалывает? Вкалывает. А Зютек? Женится на Луизе? Женится! Луиза — красавица, талант в фотографии, тоже перетерпела и подтвердила правило: мозги надо иметь! И теперь у них две квартиры! А без дурацкой овцы, сто пудов, того не имели бы, им бы и в голову не пришло… У Анюты жених есть? Есть!

— Без дурацкой овцы уже бы давным-давно был.

— Заткнись, вот из-за тебя забыла, что дальше. Но и этих плюсов достаточно, я пью… и ничего подобного, не обольщайся! Пью за судьбу-злодейку!

Майка с превеликим удовольствием тост поддержала.

— А теперь — самое главное. — Боженка тяжело вздохнула и погрустнела, поднимая бокал. — Это, можно сказать, последний мой шанс. На какое-то время. Капец. Я беременна.

Оглавление

Иоанна Хмелевская Кровавая месть Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg