«Вредная привычка жить»

Юлия Климова ВРЕДНАЯ ПРИВЫЧКА ЖИТЬ

Глава 1

    Я вяло провожу время, чуть не умираю и мирюсь с Солькой

    Попыток убить себя я не делала никогда, я девушка дальновидная и приберегла это на потом, тем более что самое вкусное всегда оставляют напоследок. Но зато я частенько мечтаю, как убью соседку справа: у нас на лестничной клетке слишком много народу, так мне кажется, понимаете – слишком много для того, чтобы я жила счастливо.

    Соседка справа всегда накрашена, хорошо одета и бесконечно любезна. Вот скажите мне: вам хочется иметь такую соседку? А имя! Вы знаете – ее зовут Альжбетта. Я узнавала, это ее настоящее имя. И как мне любить ее после этого, если на вопрос, как вас зовут, я всегда отвечаю – Аня, а она отвечает томно – Альжбетта. Ей тридцать лет, из-за чего она вечно комплексует и что постоянно дает мне повод поддеть ее.

    Вообще-то мы с Альжбеткой приятельницы, просто сейчас у меня не самые лучшие деньки, и я слоняюсь по квартире, не зная, на кого бы выплеснуть раздражение.

    А мой сосед напротив: он пилит, понимаете, он целыми днями что-то пилит, и хотя до меня доносятся лишь слабые, отдаленные звуки, но это противные звуки. Давайте я тоже буду пилить день и ночь, давайте все будем пилить, и тогда весь мир полетит к черту, а разве такое можно допустить? Отсюда вывод – он не вправе пилить потому, что это не есть общественно полезный труд.

    Однажды я не выдержала и постучала в его дверь. Постучала в надежде, что он голубой. Сейчас объясню. Я прочитала книгу про отличную девчонку, потом я прочитала книгу про еще одну девчонку, тоже отличную, так вот, у них были друзья гомосексуалисты, и я тоже захотела такого же. Или получается, что я не отличная девчонка… но могу я хотя бы рассчитывать на его окрашенную в яркие цвета сексуальную ориентацию?

    Я постучала в дверь. Дверь, конечно, открылась, и моему взору предстал высоченный шкаф в семейных трусах и с лобзиком в руках. По тому, что произошло в его семейных трусах, я сразу поняла, что он не голубой, поэтому мне ничего не оставалось делать, как узнать, что он там, по крайней мере, пилит.

    – Ты что пилишь, собака страшная?.. – спросила я.

    – Гробы, – хмуро ответил шкаф, – заходи, покажу.

    Я не такая дура, чтобы заходить к таким дуракам, я ему не трафарет и не лекало, чтобы по мне гробы выпиливать.

    – А зачем ты их пилишь? – спросила я, не переступая порога.

    Он пожал плечами и ответил:

    – У меня работа такая, а тебя как зовут?

    Как бы было здорово сказать ему сейчас, что меня зовут Альжбетта, но, боже мой, я Анна, да даже и не Анна, а Анька, самая обыкновенная Анька.

    – Тебе зачем? – спросила я, хмурясь.

    – Соседи… будем общаться…

    – Анька.

    – Славка.

    Вот так состоялось мое знакомство с вечно пилящим соседом.

    Еще на нашем этаже живут тетя Паша и Солька.

    Тетя Паша – это совесть нашего этажа: стоит кому-нибудь выкрутить лампочку или оставить пустую бутылку от пива аккуратненько в уголке, как под потолком зависает душераздирающий крик тети Паши – ироды окаянные, да будете вы людьми когда-нибудь, и так далее.

    Тетя Паша хорошая, просто она считает, что молодежь надо воспитывать, а так как мы живем без родителей, то она нам как мать. Мы ее в этом не разубеждаем, потому что за ее пирожки и борщ готовы видеть в ней хоть маму, хоть папу римского.

    Солька – это моя относительная подруга. Почему относительная – потому что мы с ней вчера поругались, и теперь мы враги на всю жизнь. И пока я на нее зла, я вам скажу, что ее зовут вовсе и не Солька, как она всем рассказывает, а Ефросинья Андреевна Потапчукова. Стыд и срам шастать по городу с таким именем и фамилией, но Солька ходит, а я иду рядом и делаю вид, что это нормально.

    Одна квартира у нас пустует, и мы ждем жильцов, делаем ставки, кто въедет, а иногда мечтаем переехать туда сами, потому что квартира трехкомнатная, а у нас – всякие маломерки. Только тетя Паша живет в двухкомнатной, что дает ей возможность каждый раз нам говорить: трудитесь, и воздастся вам! Вот Славка и пилит, Альжбетта дрыгает ногами в ночном клубе, Солька преподает ботанику, а я ищу работу.

    Мы с Солькой как раз вчера потратили три часа, думая, кем бы мне пойти работать. У меня вообще-то высшее образование, на дороге оно не валяется, так что мне есть чем гордиться. Специальность у меня, правда, редкая – «Экология и охрана Мирового океана». Но это не имеет значения, я, как все, шесть лет от звонка до звонка посвятила науке, я умеренно пила пиво и сидр на скамейках около института, я написала шпаргалок не меньше, чем те, кто академии заканчивал, и я, в конце концов, была влюблена в не меньшее количество преподавателей, чем все остальные студентки. Так что мое образование – самое что ни на есть настоящее образование!

    Океан, конечно, подождет, не думаю, что его разбазарят или загубят раньше, чем я встану на ноги, но надо срочно решать вопрос с моим трудоустройством. Альжбетка звала к себе в клуб. Ну, люди добрые, не могу я задирать ноги в их кордебалете, у меня по физкультуре всегда была полудохлая четверка, и то только потому, что мама работала в школе. Помню эти зимние олимпиады на уроках физкультуры. Хорошо, что можно было прицепить палку к Солькиной и ехать, ни о чем не думая, охая через каждый метр. А бег вокруг школы… только пирожки, которые столовка выставляла на улицу, чтобы они чуть остыли, давали мне силы бежать.

    Так что работы у меня пока нет, мало у нас океанов, скажу я вам, вот был бы океан у нас за домом, так меня бы так ценили, так ценили…

    Я решила не кончать жизнь самоубийством и сегодня. Надо помириться с Солькой и все же найти себе хоть какую-нибудь работу, заработать денег, купить красивое платье, сходить к Славику, пусть выпилит мне ладненький гроб, ну а уж потом броситься под машину миллионера и… О! Тогда зачем мне вообще умирать? Ну вот, опять придется жить.

    Я взяла последнюю сигарету, последнюю зажигалку… ну хорошо, хорошо – просто зажигалку, глупо говорить, что она последняя, когда она всегда одна, и прикурила.

    Курить я не умею, но так вроде бы победа над комплексами проходит значительно веселее.

    Я посмотрела в окно: к ларьку со скособоченной надписью «Печать» тянулся народ.

    – Небось, газеты с объявлениями покупают, – сказала я, – все хотят устроиться на мое место!

    Понаблюдав еще немного за этими бесцеремонными людьми, я накинула плащ и вышла на улицу, около дома купила еще одну пачку сигарет и стала ждать зеленого светофора. Когда он зажегся, я стала ждать, пока все нехорошие люди в нехороших машинах проедут мимо, не обращая внимания на то, что, собственно говоря, сейчас – мой выход. Потом я побежала, зеленый уже мигал, и совсем немного отделяло меня от возможности быть сожранной каким-нибудь нетерпеливым автомобилем или от возможности все же добежать до заветного ларька с надписью «Печать».

    – Что у вас есть для одиноких безработных женщин? – спросила я

    Сморщенная бабулька окинула меня жалостливым взглядом и протянула тонкую книжицу с надписью «Замуж за рубеж».

    – Нет, – сказала я, отвергая такую перспективу, – я должна сделать что-нибудь великое для своей родины, и кости свои закопать хотелось бы тоже здесь.

    Бабулька понимающе кивнула и протянула журнал «Знакомства после тридцати».

    Если бы не старость и сморщенность субъекта, предлагающего мне подобное, если бы с детства мне не привили уважение к этой самой старости, то, пожалуй, эта бабулька, мягко говоря, не ушла бы от ответственности за свой поступок. Утверждать, что мне тридцать, это все равно что подписывать себе смертный приговор. Мне двадцать восемь, и это то, чем я почти уже горжусь. Жизненный опыт в глазах, мозги мощностью триста лошадиных сил (интересно, а это много?) и взгляд, взгляд, убивающий на скаку лошадь и тушащий огонь в избах на расстоянии.

    – Дайте мне газету с объявлениями о трудоустройстве, – с достоинством сказала я.

    Бабулька протянула мне требуемую газету, я расплатилась, закурила и подошла к светофору.

    Имею я право хотя бы раз в жизни пройти спокойно на зеленый свет, вот он зажегся – и я пошла, реально ли такое? Наверное, сегодня во мне кипит соответствующее настроение, когда хочется жить по обещанным мне правилам. Потому что ничего сейчас меня не забавляло, ничто не вносило новизну и остроту ощущений в мою жизнь, а в голове все еще раздавалась лесопилка Славика, вот поэтому, дождавшись зеленого света, я потребовала от жизни того, на что имела право – на мой личный зеленый свет… и я шагнула на проезжую часть…

    Раздался визг, глухой удар в бок, мысли буковками побежали по асфальту – где там моя газета и пачка сигарет… и я шмякнулась на мостовую, больно ударившись головой.

    Я не спешила вставать. Куда мне было торопиться, тем более что бок все же болел, а голова гудела. Я чувствовала, как к месту происшествия стягиваются люди, да, давайте, давайте, посмотрите, как я лежу, я, которая могла бы лечить и спасать океаны!

    – Пропустите меня, – раздался строгий голос.

    Это, наверное, тот, кто меня сбил, а может, какой-нибудь врач, проходивший мимо, а может, миллионер с предложением руки и сердца…

    Я немного поразмышляла, открывать мне глаза или нет, и решила не торопить события.

    – В машину ее, – раздался тот же властный голос.

    Э! Мы так не договаривались! А где извинения, где – я женюсь на вас, только скажите «да», или на худой конец предложение о работе? Я, между прочим, очень рисковала, идя на зеленый свет.

    Я открыла глаза: возможно, пора спасаться.

    Он смотрел на меня, как смотрят… на асфальт… Я встала, отряхнула плащ и сказала:

    – Если вы свои права купили, то, по крайней мере, делайте так, чтобы это не бросалось людям в глаза.

    Он протянул визитку. На среднем пальце красовался перстень с черным отполированным камнем. Меня от этого просто передернуло.

    – А это зачем? – спросила я, указывая на перстень.

    Я всю жизнь, всю жизнь мечтала спросить об этом – вот зачем им эти перстни?..

    – Надо уйти с дороги, мы мешаем, – услышала я чей-то голос.

    – Садитесь в машину, я довезу вас до больницы или до дома.

    Я села в машину и сказала:

    – Лучше в ГАИ.

    Водитель обернулся и посмотрел на меня. Это был тот самый человек, который хотел как можно скорее убрать меня с дороги.

    – Ты дура, что ли? – спросил он.

    – Поезжай, – сказал хозяин машины, и мы сорвались с места.

    Он сидел рядом, и я как-то опасалась повнимательнее разглядеть его.

    – В больницу или домой? – спросил он меня.

    Я вытащила сигарету из помятой жизнью пачки и закурила, потом все же повернула голову в его сторону.

    Каштановые глаза! Я такого в жизни не видела, я дар речи потеряла просто, до чего же каштановые глаза!

    – Давай в больницу, – отдал он команду, видя мой шок.

    – Нет, – очнулась я, – домой.

    – Где вы живете?

    Я назвала адрес, и машина резко изменила направление.

    Он опять протянул мне визитку:

    – Возможно, это понадобится вам.

    Мой взгляд опять упал на перстень. Не давал он мне покоя, и я спросила:

    – А зачем вы его надели?

    Он снял его и протянул мне:

    – Возьмите на память.

    – Мне такая память ни к чему, – сказала я, отказываясь от подобного подарка.

    Машина остановилась, и я вылезла, сжимая в руках дорогую сердцу газету.

    Я развернулась и пошла к подъезду.

    – Ненормальная, – сказал мне вслед водитель.

    – Необыкновенная, – блеснули каштановые глаза.

    Поднявшись на свой этаж, я позвонила Сольке. Это был отличный повод помириться, но Сольки не было дома. Тогда я позвонила Альжбетте, но ее не было тоже. Я поплелась к своей двери и сунула руку в карман: надеюсь, что ключи я не потеряла.

    Слава богу, ключи были на месте, с наслаждением я вытащила руку из кармана, и по ступенькам покатился перстень с черным полированным камнем.

    Бок болел, но я не обращала на него внимания. Развернув газету, я стала изучать предложения о работе: скромно потупив взор, говорила «да», «о да», «и это да», «как скажете». Так полчаса я наслаждалась разделом «Руководители, управляющие». Океан по-прежнему был в опасности, но ни в одном объявлении это никого не беспокоило.

    Я посмотрела в окно и увидела одинокого бомжа, собирающего бутылки. «Вот что ждет меня», – подумала я и закурила. В дверь постучали. Это Солька, потому что все нормальные люди пользуются звонком.

    Я открыла дверь и смерила ее взглядом, который говорил: я тебе не рада, ты вчера мне нанесла серьезную обиду, которую я не забуду никогда, и буду передавать из поколения в поколение грязные рассказы о тебе.

    Она на меня посмотрела взглядом: ну что, никчемное создание, небось, сыплешь угрозами про себя, ну-ну, только учти, что мои потомки дремать не будут, им тоже станет известно о том, какая ты противная и невыносимая.

    – Я нашла тебе работу, – сказала Солька.

    – Выщипывать пинцетом сорнячки в какой-нибудь гнилой оранжерее?

    – Нет, будешь мерить температуру океану на разных широтах и, если твой океан приболел, пропишешь ему аспирин.

    Я Сольку смерила взглядом, который обозначал: может, поблизости и нет океанов, но это вовсе не говорит о том, что можно жить спокойно, пока умирают мои океаны!

    Солька посмотрела на меня просто задумчиво и спросила:

    – Откуда царапина?

    – Я чуть не погибла полчаса тому назад.

    – Кровавая разборка в квартале? Чемодан наркотиков? Или просто чья-то ревнивая жена решила выцарапать тебе глаза?

    – Нет, я просто пошла на зеленый свет.

    Солька покрутила пальцем у виска и сказала:

    – Только не рассказывай об этом, когда станешь устраиваться на работу, лучше скажи, что была кровавая разборка, так хотя бы поверят.

    Солька бесцеремонно прошла на кухню, открыла шкафчик и выгребла из него три банки с кофе, вернее, с запахом от кофе, потому что все давно закончилось. Покрутив ноготком у виска еще раз, она спросила:

    – Денег хоть дали?

    – Кто? – не поняла я.

    – Ну, тот, кто тебя сбил.

    – Нет, да зачем…

    – Затем, что тебя давно лечить надо, вот теперь бы было на что.

    – А от чего лечить? – зло спросила я.

    – От ума, от ума, моя дорогая!

    – Это не лечится, это – мой крест.

    Мы заварили остатки зеленого чая, который я терпеть ненавижу, но мой доктор как-то мне сказал: «Купите, деточка, себе зеленый чай, если не хотите, чтобы однажды я ваши почки полоскал в тазу».

    С тех пор у меня всегда дома стоит боязливо купленный зеленый чай, стоит и стоит, никому не мешает, а часто даже выручает, когда все основные напитки имеют наглость заканчиваться.

    – Повторюсь, – размеренно сказала Солька, – завтра ты выходишь на работу.

    – Куда?

    – Будешь секретаршей и курьером в одном флаконе.

    – Не буду, – гордо сказала я, – мне это по рангу не положено.

    – Будешь, – уверенно повторила Солька.

    Вот как можно ее не любить, эту занозу Сольку?!

    – Ладно, – сказала я, – буду секретаршей и курьером, но за очень большие деньги.

    Солька ничего не ответила. Я представила, скольких знакомых она обегала, чтобы пристроить меня, и благодарно выдала:

    – Буду работать за любые деньги, за хлеб, воду и постель, за спасибо и за просто так, чтобы чувствовать себя человеком и частью общества.

    – Если тебя и оттуда уволят, то помощи от меня не жди!

    – Само собой, – кивнула я.

    Подобная история повторялась уже раз десятый.

Глава 2

    Я по-прежнему не люблю магазины и становлюсь незаменимой сотрудницей процветающей фирмы

    Когда я иду в магазин, то мысленно беру с собой пистолет: я готова пристрелить себя в примерочной, когда надеваю брюки или кофту в обтяжку.

    Я готова себя пристрелить сто миллионов раз.

    «Смерть в примерочной»,

    «Она убила себя, разочаровавшись»,

    «Пуля избавила ее от депрессии»,

    «Русская рулетка – надень брюки 46-го размера» – вот такими заголовками пестрели бы газеты, если бы я хоть раз действительно взяла с собой в магазин пистолет.

    – Девушка, покажите эти брюки.

    – Какой у вас размер?

    У меня нет размера, потому что у меня нет уже никаких нервов, чтобы иметь этот самый дурацкий размер.

    – Покажите брюки, – напираю я.

    – А какой у вас размер?

    Может, она неживая, может, она не понимает, что у меня-то 46-й размер, но налезает только 48-й?

    Она что, никогда сама не была в примерочной, или она не знает, как тяжело признать свое поражение перед лишним куском карамельного торта?

    – Да дайте же мне эти брюки! – ору я, и девушка, вздрогнув, протягивает мне то, что я требую.

    Я иду в примерочную, Солька семенит за мной.

    – Ну что ты орешь, с тобой стыдно ходить по магазинам, – шипит она мне в спину.

    – Мне тоже стыдно ходить с тобой в закусочную, но я же хожу.

    – А что, что такого?! – возмущается Солька

    – А то, что суп – это суп, и его едят ложкой. Бутерброд – это бутерброд, и его не надо разламывать на 25 кусочков, выстраивать их в ряд и только потом есть. Не надо есть из моей тарелки, потому что это моя тарелка, не надо пить мой компот – это мой компот, и не надо, в конце концов, обгладывать кости с таким видом, как будто это – самое вкусное в курице!

    – Хватит, хватит, – уступает мне Солька, потому что перед примерочной мне лучше не перечить, да и аргументы у меня железные.

    Брюки 46-го размера, и они на меня налезают. Они на меня налезают, но вот я не влезаю в них, у вас такое бывает? У меня – всегда: я всегда слишком велика для простого и естественного.

    Солька смотрит на мою обтянутую тканью попу и говорит:

    – Если свитер надеть навыпуск, то ты – богиня.

    – А если вообще без свитера, – спрашиваю я, – то тогда как?

    Тогда я что, не хороша собой? Этого не может быть, и я поворачиваюсь задом к зеркалу.

    – Кто виноват, – говорит Солька, – что у тебя такая большая… душа.

    Потом, помолчав, добавляет:

    – Давай попробуем 48-й.

    – Что? Что?! – вскидываю я брови.

    Признаться себе, продавщице, да всему миру, что у меня большая душа и она никак не хочет помещаться в эти брюки?!

    – Нет! – ору я и победно выхожу из примерочной.

    Солька идет за мной.

    – Заверните, – говорю продавщице, и она нервно сует брюки в пакет.

    Она знает, что мысленно я взяла пистолет с собой… что я готова разорвать весь мир не потому, что я такая плохая девчонка, а потому, что у меня очень большая… душа.

    Я иду вперед.

    Солька шепотом извиняется перед продавщицей и топает за мной.

    – Ну и в чем ты пойдешь на работу?

    – У меня есть одна юбка.

    – Коричневая?

    – Да.

    – Это не юбка, – говорит Солька с жалостью.

    – Правильно, это не юбка – это моя жизнь!

    Солька молчит: спорить со мной бесполезно.

    Мы поднимаемся к себе на этаж. Слава пилит. Надежда умирает последней, и я звоню в его дверь.

    – Ты голубой?

    – Нет, – спокойно отвечает Слава, совершенно не удивляясь вопросу.

    – А почему? Почему ты не голубой?! – истерично кричу я.

    Славка смотрит на Сольку и ищет в ней спасение, но та лишь пожимает плечами и крутит пальцем у виска. Похоже, это входит у нее в привычку.

    – Если ты так хочешь, – говорит Славка, – если тебя успокоит это, то я стану голубым.

    – Спасибо, друг, – говорю я и иду к своей квартире, по пути пиная дверь Альжбетты.

    Она высовывается в коридор, пока я нервно тереблю ключи, понимающе смотрит на Сольку и спрашивает:

    – Что, опять в магазин ходили?

    – А сколько тебе лет? – спрашиваю я, злорадно поглядывая на Альжбетку.

    Скорость зарождения гадостей в моей большой душе происходит всегда просто молниеносно, я даже люблю себя в такие моменты, потому что я непобедима!

    Альжбетта закрывает дверь, я облегченно вздыхаю и захожу в квартиру.

    – Зеленый чай вчера кончился, – сообщает Солька из кухни.

    – Значит, пришел конец моим почкам.

    Убираю брюки в шкаф и кладу их на стопку одежды 46-го размера – придет день, придет день…

    Солька идет к себе за чаем, а я достаю коричневую юбку, тяжело вздыхаю и утешаюсь тем, что мои профессиональные способности затмят даже эту юбку. Я по телевизору видела, что делают секретарши, и вот что я вам скажу: налить чай я уж как-нибудь смогу, да я просто профессионал в разливании чая!

    На следующий день я отправилась на новое место работы. Я была бесподобна и решительна: Солька объяснила мне, что такое факс и ксерокс, и я могла бы с закрытыми глазами собрать и разобрать два этих необходимых в жизни агрегата.

    – Вы кто? – спросила меня тоненькая женщина в тоненьких очках.

    – Я ваша новая секретарша, трепещите!

    Тоненькие очки поползли вверх, а женщина явно дала усадку по всем своим габаритам.

    – Валентин Петрович, Валентин Петрович! – заверещала она сиплым голосом. – К нам новая сотрудница!

    Видно, назвать меня секретаршей у нее просто язык не повернулся.

    Валентин Петрович, чувствуя неладное, вышел в коридор.

    Вообще-то внешне я нормальная, это внутренний мир мой столь богат, что не все его выдерживают. Я вспомнила наставления и заклинания Сольки и изобразила на лице добрую и ласковую улыбку сироты.

    Валентин Петрович сказал сухое «пройдите», и я оказалась в приемной, далее шел его рабочий кабинет.

    – Здесь вы будете работать, – сказал мой начальник, указывая на стол, заваленный аппаратурой и бумагами.

    Я неплохо владею компьютером, но тут просто не удержалась.

    – Я такую штуку по телевизору видела, – сказала я, показывая на монитор.

    Все мое существо кричало: гоните меня, гоните, я не хочу у вас работать, я вообще работать не могу, я людей боюсь, или люди боятся меня, – не помню, в чем в последний раз меня обвиняла моя мама.

    – Я рад, что вам у нас понравилось, – мрачно глядя на меня, сказал Валентин Петрович.

    Мне показалось, что ему вообще-то все равно, кто тут будет заливать заварку кипятком и тыкать пальцем в клавиатуру, я или еще какая-нибудь мечтательница.

    – Взаимно, – кивнула я головой и сразу взялась за дело.

    Я сгребла весь хлам с моего рабочего места на подоконник и уселась за стол. Хлам не дал мне возможности передохнуть, потому что шумно съехал с подоконника на пол.

    – Вот так! – многозначительно сказала я и положила ногу на ногу. Моя коричневая юбка зацепилась за гвоздь на стуле, я просунула руку под стол и стала проделывать там некоторые манипуляции, которые, по моему мнению, должны были освободить меня от столь глупого заточения. Валентин Петрович посмотрел на стоящую рядом тоненькую женщину в тоненьких очках и сказал:

    – Любовь Григорьевна, сотворите чудо, – и вышел из комнаты вон.

    – Вам, милочка, – обратилась ко мне Любовь Григорьевна, – надо немного заняться собой, и потом, ваши слова… они несколько резки и грубоваты, а вы же лицо фирмы!

    – Хорошо, – пообещала я, – завтра я перед работой почищу зубы и надену новые брюки, и дай бог вам терпения, когда вы будете проходить мимо меня.

    Время шло, но меня все не увольняли.

    – Понимаете, нам очень нужна секретарша, но желающих на это место предостаточно, так что, милочка, в ваших интересах как-то изменить ситуацию и подумать о своем более подобающем поведении.

    – Любовь Григорьевна, вы прекрасны, – сказала я, закатив глаза.

    Тоненькие очки съехали на нос, а тоненький голосок переспросил:

    – Что? Что вы говорите?!

    – Я говорю, что вы прекрасны, вы являете собой образ законченного стиля и полной неготовности к миру, который, возможно, еще распахнется перед вами…

    Любовь Григорьевна, по всей видимости, жила замкнутой жизнью. Вряд ли она позволяла себе оглянуться в сторону понравившегося ей мужчины или просто выпить кофе в какой-нибудь забегаловке, наверняка она страдала от неразделенной любви к одному из сотрудников, и наверняка она не знала, что я – это тот экземпляр душевности и человечности, который все это ей предоставит в самое ближайшее время.

    От моих слов Любовь Григорьевна села на стул.

    – Воды? – заботливо предложила я.

    – Нет, нет! – испугавшись, она подпрыгнула с места.

    Наверное, вода из моих рук ей заранее казалась отравленной, и она уже представляла, как скончается в корчащих ее тоненькое тело муках.

    – Как хотите, – пожала я плечами, – а вы здесь кто? Владычица морская или как?

    Любовь Григорьевна гордо выпрямилась: вот момент, когда она может заткнуть меня! Так она думала: по всей видимости, она не знала, что заткнуть меня невозможно.

    – Я финансовый директор.

    – Я рада за вас, – искренне сказала я, складывая хлам, свалившийся с подоконника, обратно на подоконник. – Наверное, тяжело досталась вам эта должность.

    – В каком это смысле?

    – Учились много, в каком еще может быть смысле!

    Я хотела добавить: «Посмотрите на себя», но сдержалась.

    – У меня за плечами университет и аспирантура, – гордо сообщила тоненькая директриса.

    – Ну и как?

    – Что как?

    – Принесло вам это заслуженное счастье?

    – Мне кажется, – строго начала Любовь Григорьевна, – вам пора уже приступить к своим обязанностям, мой кабинет вот здесь. – И она указала прозрачным пальцем на еще одну дверь в приемной.

    – Я так понимаю, что я и ваша секретарша тоже? – осведомилась я.

    – Вы понимаете правильно, и я не потерплю разгильдяйства и неуважения, – сказала Любовь Григорьевна более мягко.

    Я внимательно посмотрела на нее и улыбнулась: есть контакт! Она, сама того не ведая, уже любила меня. Так всегда бывает, надо было время засечь: за сколько минут она прикипела ко мне? Все же большая душа – это сила!

    Когда за ней закрылась дверь, я сказала ей вслед:

    – Сработаемся, Любовь Григорьевна…

    К обеду я перезнакомилась почти со всеми, вернее, все перезнакомились со мной. Такое впечатление, что им делать было нечего, как только заглядывать ко мне в приемную и говорить свое дежурное «ой!».

    Любовь Григорьевна не вылезала из кабинета до вечера: понятное дело, она боялась меня. Валентин Петрович пару раз просил чай, что я виртуозно выполняла. Я посоветовала ему пить зеленый чай, дабы его почки однажды не оказались в тазу какого-нибудь уролога или кто там лечит эти почки.

    Валентин Петрович поперхнулся чаем и попросил меня купить зеленый.

    Я же говорю, что, по большому счету, я несу людям добро, и уж если я была в свое время готова спасать и охранять океаны, то поверьте, людей-то я уж как-нибудь отмажу от мирской суеты.

    Завал на столе был мною побежден в рекордно короткие сроки: я взяла из шкафа коробки и свалила все туда. На столе остался только компьютер, подставка с ручками, ежедневник и горшочек с кактусом.

    Кактус находился на последней стадии издыхания, и я уже намеревалась сделать ему искусственное дыхание, когда открылась дверь и волшебный мужчина обратился ко мне со словами:

    – Вы секретарь?

    – Отныне и навсегда.

    – Это надо напечатать до завтра.

    – А вы кто?

    – Начальник отдела планирования, – сообщил уверенный в себе блондин.

    Эх, на беду он родился блондином, я их не люблю – ни с супом, ни на закуску, ни в качестве трофея, вернувшись с охоты… Нет, я не люблю блондинов!

    – Боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу, я тут, знаете ли, пашу на…

    Я замялась в поисках фамилий своего руководства. На дверях оказались таблички, и я продолжила:

    – Я пашу, как вол, на Селезнева и Зорину, а вам нужна своя, личная, на все готовая секретарша.

    – Значит, не будешь печатать?

    – Нет.

    – Хорошо подумала?

    – Да.

    Волшебный мужчина направился прямиком к Селезневу. Мне не жаль было бы постукать пальцами по клавиатуре для этого пижона, но дедовщины я не терплю: у него должна быть своя секретарша или кто-то в отделе, уже давно привыкший выполнять подобную работу, так что, простите, – вас здесь не стояло.

    Я была уверена в своей правоте, но вместе с этой правотой наверняка нажила себе одного врага, начальника отдела планирования, в народе – Семенова Бориса Александровича.

    Выходя из кабинета Селезнева, он смерил меня таким взглядом, что кактус окончательно скукожился и упал, что меня тронуло до глубины души. Не обращая внимания на каменное лицо Семенова, я выковыряла пальцем дырочку в сухой земле и упрямо воткнула туда остатки кактуса, потом открыла маленький пакетик с яблочным соком и со словами: «Пей, маленький» – полила его из трубочки. Колючки больно застряли под кожей, но разве я могла об этом думать, когда на моем столе умирал одинокий, забытый людьми кактус.

    Глядя на все это, Семенов Борис Александрович здраво решил, что мне лучше не доверять свои бумажки, и ритмичным шагом покинул приемную.

    Вечером, собирая пожитки в сумку, я стащила пару блокнотов, три ручки, еще ластик и коробочку скрепок и сделала вывод, что, раз меня не уволили сегодня, меня не уволят никогда.

    Итак, у меня есть работа.

Глава 3

    Я, как все отличные девчонки из всех отличных книг, сажусь на диету и иду с Альжбеткой в ночной клуб, а после я узнаю, что любовь до гробовой доски все же существует

    – Что ты ешь? – возмущалась Солька, махая в воздухе пустым пакетом от чипсов. Будь он полным, она плюхнулась бы сейчас перед телевизором и, доставая из шершавого пакета масляные прозрачные кусочки, запихивала бы их в рот.

    – Что ты ешь? – продолжала Солька, указывая мне на заплесневелый батон белого хлеба и на открытую банку шпрот на столе. Могу спорить, мысленно она уже брала двумя пальцами рыбешку за хвостик и опускала ее в свой сварливый ротик. – Это все – долой! Ты начинаешь новую жизнь, и я тот человек, который тебе поможет.

    – Вот счастья-то привалило, – сказала я, накалывая на вилку тоненькую, как Любовь Григорьевна, шпротку.

    Солька взяла пакет для мусора, а это то, что я всегда покупала очень исправно, и сгребла в него все со стола. Я не сопротивлялась: нравится Сольке быть властительницей моего желудка – ради бога, магазины все равно еще никто не отменял, а плесневелого хлеба, чтобы потешить Солькино самолюбие, мне не жалко.

    – Ты начинаешь новую жизнь! – радостно повторила Солька. – Ты выходишь к людям из долгого, долгого заточения твоего пофигизма. Теперь ты на диете, влезаешь во все купленные за этот год шмотки и постоянно выходишь в свет, а то иногда, когда я тебя слушаю, я понимаю, что ты просто дикая.

    – Не дикая, а одичавшая, – сказала я, наливая себе кофе.

    После работы я зашла в магазин и пополнила запасы продовольствия у себя в квартире. Я же не знала, что у Сольки родится идея – начать за меня мою новую жизнь.

    – Никакого кофе, – разошлась Солька, – только зеленый чай, помни про свои многострадальные почки.

    – Ну да, – кивнула я, садясь за стол, – так что на ужин?

    Солька победно улыбнулась и достала из холодильника тарелку с нашинкованной сырой капустой.

    – Ешь, – светясь от счастья, сказала Солька, пододвигая ко мне тарелку с этим сеном.

    – Хорошо, – понуро согласилась я, – только дай мне хлеба, колбасы, майонеза и рюмку водки, чтобы мне не было мучительно больно за бесцельно прожитый вечер…

    – Аня! Ты слушаешь, о чем я тебе говорю? Ты вступаешь в новую жизнь, кругом все так чудесно и прекрасно, а ты уже восемь лет ходишь в драповом пальто!

    – Это не пальто, это защитная оболочка от внешней среды, от мира, это, если хочешь знать, философия моей жизни.

    – Больше нет никакой философии, больше нет всего этого дерьма, – ласково сказала Солька, – есть ты, такая добрая и прекрасная, и сегодня ты еще к тому же идешь с Альжбеткой в ночной клуб.

    – Нет, – отрезала я, – последний раз, когда я там была, все закончилось дракой, меня и не пустят.

    – Пустят: ты оденешься, накрасишься, и кто посмеет не пустить подобную богиню, тем более что с того случая прошло полгода.

    – Ну и что, хоть год, меня просто невозможно забыть!

    Солька закатила глаза, а я засунула в рот капусту.

    – Дерьмо.

    – Согласна, – голосом медсестры, объясняющей душевнобольному, что мир не совершенен, сказала Солька и придвинула тарелку еще ближе ко мне, – ты сейчас хорошо должна поесть, чтобы в клубе тебе не хотелось, не стоит есть на ночь.

    – Докатилась, я на диете…

    – Заметь, на добровольной диете!

    – Какая же она добровольная, если ты прокралась в мою квартиру – и зачем я тебе только ключи дала – и нарезала этой соломы?

    – Ты хочешь похудеть?

    – Да!

    – Ты готова на все, чтобы похудеть?

    – Нет!

    – Да, да, да! – отчеканила за меня Солька.

    Раздался звонок в дверь, и я пошла открывать. Альжбетка была прекрасна до полного моего раздражения. Пожалуй, я все же сяду на диету. Созрела.

    – Ты еще не собралась? Давай быстрее, – сказала Альжбетка, вплывая в квартиру.

    – Я собралась, – сказала я.

    На мне все еще болталась коричневая юбка, теперь еще и продырявленная гвоздем.

    Альжбетта направилась к моему шкафу, и через полчаса на мне красовались недавно купленные джинсы с расстегнутой пуговицей, а все это безобразие было прикрыто легким белым свитером.

    – Сойдет, – оценив меня профессионально, сказала Альжбетта, – идем.

    Я заботливо убрала остатки капусты в холодильник: это барахло мне еще пригодится. Тут уж ничего не поделаешь, новая жизнь всегда начинается с понедельника, с диеты и с клятвенных заверений, что я – супербизон и все смогу.

    Солька чуть ли не перекрестила нас вслед.

    У Альжбетты своя машина, иномарка. Для меня до сих пор загадка, как она называется. Сама Альжбетта называет ее лимузином, и я ей охотно верю, потому что мне вообще все равно, как она называется.

    До клуба мы доехали молча: рабочий день меня утомил и хотелось спать.

    Охранник кивнул нам при входе, вернее, он кивнул моей подруге, а так как Альжбетка тянула меня за рукав, то и мне досталось полкивка. В гримерной было полно длинноногих, ярко накрашенных девиц, все готовились к выступлению.

    – Можно я тут в уголочке посплю? – спросила я.

    – Нет, ты будешь сидеть в зале, пить мартини и смотреть на мое выступление.

    – Зачем, вы уже полгода танцуете одно и то же, чего я там не видела?

    – Так Солька велела, да и потом, ты должна найти себе парня, понимаешь, парня! Это нормально, когда у девушки есть парень, и это совсем ненормально, когда его нет. Я вот встречаюсь с Федором Семеновичем, и у нас прекрасные отношения.

    Далее Альжбетка стала загружать мою голову всякой ерундой, от которой я уворачивалась, как могла, ибо знаю я эти «прекрасные отношения» – тоска…

    Федору Семеновичу было сорок восемь лет, Альжбетке тридцать, и это чуть ли не диагональное неравенство вызывало у меня приступы тошноты. Тем более что данный фрукт явно не заслуживал роскошную Альжбетку, и тех денег, которые он зарабатывал, на мой взгляд, было мало, чтобы как-то уравновесить шансы. Но Альжбетке этого хватало, тем более что к своему «пупсику» она испытывала некоторые сюсюкательные чувства, чем вообще поражала меня.

    – Ты его совсем не знаешь, – говорила она время от времени, – он такой милый!

    – Возможно, но не мог бы он быть милым где-нибудь в другом месте? – просила я, когда Альжбетта тащила его на наши редкие вечеринки.

    – Зато он заплатит.

    Аргумент был весомый, и уже через полчаса я переставала цепляться к милому Федору Семеновичу, тем более что он дико меня боялся, а так как мужчины в этом возрасте подвержены инфарктам, я не хотела брать подобный грех на душу.

    Я выползла в зал и уселась за столик поближе к сцене. Я решила смотреть в основном на Альжбеткины ноги, и, может, тогда диета не покажется такой ужасной: ведь впереди меня будет ждать что-то подобное.

    Сначала на маленькой сцене извивались полуодетые девчонки, потом Альжбетка с подружками станцевала что-то похожее на канкан, а я выпила три бокала мартини и успокоилась. Культурная часть была закончена, можно собираться домой, хотя мне вряд ли сегодня повезет в этом: Альжбетта, помнится, собиралась сегодня гулять до утра.

    Но мне как раз повезло. Приехал Федор Семенович и с визгливыми писками: «Альжбеточка, ласточка» – запрыгал вокруг нашего столика. Мне всегда казалось, что он хочет, чтобы как можно больше народа узнало, что до его персоны снизошла такая вот ласточка.

    – Мы сейчас же поедем кататься по ночной Москве, – заверещал Федор Семенович, гладя меня по плечу.

    Судорога сжала мои руки в кулак, и, боюсь, если бы не своевременное отступление этого рыхлого пузыря, он бы о многом сегодня пожалел. Мой взгляд дипломатично дал ему понять, что он позволил себе лишнее.

    – Поехали, – решительно сказала Альжбетта, – здесь уже все надоело.

    Мы колесили по Москве два часа, пока я не намекнула, что хочу спать, что у меня теперь есть работа и что одной тоненькой женщине с тоненькими очками вряд ли понравится, если я опоздаю.

    Альжбетта сжалилась и велела сворачивать к дому. По пути она сыпала советами в мой адрес и обещала за две недели сделать из меня настоящую красотку. Я скажу честно: я и так такая красотка, что мало не покажется, просто этой расфуфыренной кукле нравится думать, что она – королева красоты, а всем остальным есть чему у нее поучиться.

    Славик пилил, у остальных зависла тишина, я с наслаждением достала ключи и сунула их в замочную скважину: что может быть приятнее, чем оказаться дома!

    Когда раздался звонок в дверь, мне снилась хорошая отбивная и булочка, посыпанная кунжутом. Я не хотела вставать, я должна была съесть это хотя бы во сне. Но звонок звонил и звонил, а булочка таяла и таяла. Я гневно свесила ноги с постели, накинула ситцевый халат и пошла открывать. Мне даже не надо было спрашивать, кто это, потому что стоило мне взяться за ручку, как я услышала тихий вой Альжбетты:

    – Открывай, открывай же скоре-е-е…

    Я открыла дверь и, отказываясь открывать глаза, спросила:

    – Что?

    – Он умер!

    – Кто?

    – Федор Семенович!

    – Где?

    – На мне!

    Я открыла глаза.

    – Понимаешь, – затараторила Альжбетка, – он умер, когда мы, ну ты понимаешь…

    – Когда вы занимались тем, чем я не занималась около года? – спросила я.

    – Ну да, у него, наверное, инфаркт…

    – Я думаю, он заснул, – зевая, сказала я, – ты просто была не слишком активна.

    Я попыталась закрыть дверь, так как мне показалось, что этот вопрос я уже решила.

    – Ты что, сошла с ума? Ты понимаешь, что еще пять минут назад на мне лежал голый труп!

    – Не ори, – сказала я на всякий случай.

    Я впустила Альжбетку в квартиру и потащила на кухню. Стакан холодной воды сделал свое дело, и она заговорила более размеренно:

    – Понимаешь, он же не совсем обычный.

    – В каком смысле? – спросила я, надеясь что, может, хоть косвенно была знакома с умершим гомосексуалистом.

    – Он… ну, как бы бандит, но хороший.

    – Робин Гуд, – предположила я.

    – Да, – охотно закивала Альжбетка, – то есть нет, ну что ты несешь!

    Она зарыдала.

    Скажу честно: меня это все забавляло, не так много женщин могут похвастаться, что довели своей страстью мужчину до могилы, и не так много мужчин могут похвастаться, что пали смертью храбрых на такой красивой тетке, как Альжбетта.

    – Пойдем посмотрим, – предложила я.

    Федор Семенович представлял собой жалкое зрелище. Поверьте мне, никаким Робин Гудом тут и не пахло.

    – Ты бы ему хоть достопримечательности прикрыла, – морщась, сказала я.

    Альжбетка подлетела к кровати и накинула на бездыханное тело полотенце, валявшееся в кресле.

    – Вот к чему приводят случайные половые связи! – назидательно сказала я.

    – Он не случайный, мы уже полгода вместе.

    – Расскажешь это его дружкам.

    Вообще-то, поверить в то, что Федор Семенович был крутым бандитом, я не могла, скорее всего, он был мошенником средней руки, а Альжбетке наплел все это в качестве романтических бредней. Хотя, по мне, отношения с бандитом – не самая лучшая перспектива, но Альжбетке, видно, нравилось.

    – Он что-нибудь у тебя пил, ел?

    – Ты что, хочешь сказать, что я его отравила?!

    – Я-то нет, но желающие найдутся.

    – Что делать-то… – заныла Альжбетка.

    – Иди буди Сольку, она как ботаник разберется, может, его еще искусственное дыхание спасет.

    Альжбетка метнулась в тамбур, а я подошла к несчастному Федору Семеновичу.

    – Эх, друг, – сказала я, – тебе бы с тетей Пашей куролесить, а ты вон какую жар-птицу захотел!

    Я потрогала пульс. Его, собственно говоря, не было.

    Через пять минут прибежала Альжбетка с заспанной Солькой. Увидев обнаженного мужчину, учительница ботаники взвизгнула.

    – Ты что? – спросила я. – У вас разве по ботанике это не проходят?

    – Нет, не проходят, – прошипела Солька.

    – Жаль, хотя у цветов все то же самое, пестики-тычинки, а я вот слышала, что паучихи после страстных объятий убивают и пожирают паука.

    – Ботаника к этому не имеет никакого отношения, – грозно сказала Солька.

    – Девочки, не ссорьтесь, надо же что-то делать, – замахала руками Альжбетта.

    – Звоним в милицию, – приняла решение Солька.

    – Вы что, вы что! – забегала кругами Альжбетка. – Меня же его дружки найдут и прихлопнут. Что они, разбираться будут?!

    Мы немного посовещались. Солька стояла за правое дело и уже раз пять порывалась набрать нужный номер, я хранила нейтралитет, а Альжбетка умоляла нас как-нибудь это замять.

    Многое можно, конечно, замять, но вот Федор Семенович был слишком объемен для этого.

    – Давай все же в милицию, – сказала я, – все равно к тебе его искать придут.

    – Нет, – решительно сказала Альжбетка, – помогите, умоляю!

    В моей голове был какой-то туман, а в животе – скомканная сырая капуста, только этим я и могу объяснить свои следующие слова.

    – Иди к Славке, пусть даст гроб, – сказала я.

    – Что?! – хором отозвались девчонки.

    – Давайте-ка быстрее, мне завтра на работу.

    Девчонки попятились к двери, а я стала приводить тело Федора Семеновича в более культурный вид. Тело не поддавалось, да и руки у меня тряслись.

    Девчонки вернулись, неся деревянный ящик с крышкой, вернее, крышку несла Солька, ей ящик было не поднять, а самую тяжелую работу выполняла Альжбетка. Чтобы не видеть весь этот ужас, мы кое-как погрузили Федора Семеновича в гроб, накрыли крышкой и сели передохнуть и обсудить дальнейшие планы.

    – Зароем у тебя в школьной оранжерее, – саркастично предложила я.

    Солька подпрыгнула до потолка и замахала руками: она была в таком шоке от этого предложения, что даже не могла говорить.

    – А что вы сказали Славке? – спросила я.

    – Что для сохранения осанки полезно спать в гробах, – ответила Солька.

    Я облегченно вздохнула: ведь могут, когда захотят…

    – Давайте его куда-нибудь подбросим, – предложила я, – своего рода подкидыш.

    – Это как? – не поняла Солька.

    – Ну, дотащим до магазина и оставим.

    – Так его найдут, и будет следствие, – заныла Альжбетка.

    – А может, его какой-нибудь добрый патологоанатом усыновит?

    – Дура ты, Анька, – сказала Солька, – и шутки твои дурацкие, ты понимаешь хоть, что, не желая того, Альжбетка человека убила…

    Скажу честно, мне это в голову не приходило. Я уставилась на Альжбетку, как на музейный экспонат, и спросила:

    – Полученное удовольствие хоть стоило того?

Глава 4

    Мы принимаем решение, которое пока неизвестно, чем для нас обернется, а также я опять иду на работу, что начинает меня уже радовать

    Требовались решительные действия, и для начала мы вытащили недавно умершего Федора Семеновича из его деревянного пристанища и стали одевать. Вернее, делали это я и Альжбетка, а Солька сидела в углу, зажмурив глаза.

    – Скажи мне, Солька, – спросила я, – ты просто брезгливый человек, ты не хочешь нам помочь или ты наивно полагаешь, что все, что не видно тебе, на самом деле не происходит?

    – И первое, и второе, и третье, – ответила она.

    – А почему же ты помочь нам не хочешь? – спросила Альжбетка, засовывая руку своего бывшего ненаглядного в рукав голубенькой рубашки.

    – А потому, что вас посадят!

    – Милое дело, – сказала я, – а ты, значит, тут ни при чем?

    – Абсолютно, – замотала головой Солька.

    – Предательница ты, Солька, – сказала я, – с тобой в разведку не пойдешь.

    – А какого черта! – взвилась Солька и открыла глаза.

    Увидев голого Федора Семеновича во всей красе, она вскрикнула, опять зажмурилась и продолжила:

    – Я с ним не спала, он за мой телефон не платил, он даже за свет не платил, мне от него ни холодно, ни жарко.

    – Ну не скажи, – возразила я, – тебе от него теперь будет холодно, потому что он пока полежит в твоей квартире.

    – Что?! – взвизгнула Солька.

    – У Альжбетки нельзя, она подозреваемая номер один, я еще вчера была безработной, доверия ко мне нет, а ты – сама порядочность, ботанику детишкам преподаешь, на тебя не подумают.

    – Девочки, миленькие, – взмолилась Солька, – да как же так, он же мертвый!

    – Вот и хорошо, значит, тебе бояться нечего, приставать не будет, и потом, это только до завтра, не грусти, – успокоила я ее.

    Солька залезла с ногами на диван и побледнела.

    – Ты чего? – настороженно спросила я.

    – Шевелится…

    – Что шевелится? – не поняла Альжбетка.

    – Ну этот, как его…

    – Говори, не тяни, – я нахмурила брови.

    – Орган его, девочки, у него орган этот противный шевелится!

    – Фу, напугала, пусть шевелится, это у него ненадолго, окаменеет – и полная импотенция.

    – Анька, прекрати, – сказала Альжбетка и всплакнула, – он мне все же был близким человеком!

    – Близкие – это мы тебе, а он так, мимо шел…

    Одев заметно остывшего Федора Семеновича, мы общими усилиями положили его в гроб и отошли посмотреть. Гроб ему был к лицу.

    – Знал ли этот, в общем-то, неказистый человек, что умрет так красиво? – залюбовавшись, сказала я.

    – Помолчи, – зло сказала Альжбетка, – о покойниках вообще нельзя плохо говорить.

    – Ну, твой покойник, тебе виднее, – согласилась я. Посмотрев на Сольку, я добавила: – У тебя место-то есть, куда ставить будем?

    – Вы что это, серьезно? У меня нет места, совсем нет места, даже самого маленького местечка нет! Вы, девки, как хотите, а я в свою квартиру труп не пущу.

    Мы с Альжбеткой переглянулись, накрыли Федора Семеновича крышкой и сели на гроб. Наши голые коленки торчали из ночных рубашек, а стоптанные тапки были надеты не на те ноги: правый тапок на левую, и наоборот.

    – Ладно, – сказала я, – отнесем его в трехкомнатку, пусть там постоит, завтра вечером решим, что делать, надо будет его как-то куда-то закапывать.

    – Вот и хорошо, вот и ладненько, – запрыгала на месте Солька, довольная, что этот кошмар минует ее квартиру, – ты очень хорошо придумала!

    – А вдруг он пахнуть начнет? – забеспокоилась Альжбетка.

    – Возможно, и начнет, он и при жизни-то частенько пах, – морща нос, сказала я.

    – Аня, я прошу тебя! – взмолилась бывшая любовница Робин Гуда.

    – Ну да, все время забываю, что нельзя про покойников говорить правду.

    – Он точно начнет вонять, – заволновалась Солька, и ее понять можно было: трехкомнатная квартира соседствовала только с ее жилплощадью.

    – Мы его забальзамируем, – предложила я.

    – Это как? – спросила Солька.

    – Тащим сюда все духи и освежители воздуха, – сказала я, – вернее, нет, тащим это все вместе с милым, добрым, отзывчивым Федором Семеновичем в трешку, там мы это дело и закончим.

    Солька выглянула в коридор. Никого не было, на дворе царила ночь, но от тети Паши можно всего ожидать: когда у нее бессонница, она моет полы на лестничной клетке. Сегодня, видно, она спала хорошо. Мы потащили гроб к двери пустующей квартиры. Дверь в свое время была опечатана, но мы ее лет сто назад распечатали и время от времени устраивали там вечеринки. Так что все сделали, как всегда: аккуратненько отлепили бумажку с сургучом, гвоздем поддели замок и втащили гроб с Федором Семеновичем на середину большой комнаты.

    – Уснувшая Белоснежка и три верных гнома, – прокомментировала я.

    Альжбетка закатила глаза и побежала за своей парфюмерией. Солька бросилась за своей, я же не двинулась с места, полагая, что обойдемся в этом и без моих запасов. Забальзамировали нашу Белоснежку мы качественно, пах он так, что местами казалось – не то еловый лес заколосился где-то рядом, не то урожай лимонов удался, не то вишневый сад рубили именно в этой комнате.

    Я осталась довольна проделанной работой, сказала усопшему последнее «Спи спокойно, дорогой товарищ» и со словами: «Мне завтра на работу» – отправилась в свою комнату. Девчонки выскочили за мной, Солька приделала печать на место, и вопрос с безвременно усопшим Федором Семеновичем на сегодня был закрыт.

    Будильник зазвонил, как самая последняя зараза. Открыв глаза, я подумала о том, что мои сны стали прогрессировать в сторону кошмаров. Где, где эти прекрасные принцы, эти голубые бассейны или хотя бы порция клубничного мороженого, почему мне это перестало сниться лет семь тому назад? С закрытыми глазами я пошла в ванную. Противный запах тянулся за мной по комнате и коридору.

    – Почему так воняет… – пробормотала я.

    Я зашла в ванную, разлепила глаза и посмотрела на свое сонное отражение.

    Пахло еловым лесом, лимонами и вишневым садом.

    – Черт, – сказала я и закрыла глаза.

    Я вымылась три раза, на всякий случай, чтобы больше не чувствовать себя частью искусственной природы. Быстро оделась и отправилась на работу. В голове стучала мысль – что же делать, что же делать? Но эту мысль я гнала подальше в надежде, что все как-то утрясется.

    – Ты опоздала, – сообщила мне моя тонюсенькая начальница.

    – Простите меня, этого больше никогда не повторится. Понимаете, моя подруга занималась сексом с не совсем свежим человеком, то есть, я хотела сказать, с не совсем молодым, и, понимаете, он умер в тот самый момент, когда она решила, что счастье уже близко. Так вот, мы всю ночь таскали этот труп из комнаты в комнату и не знали, что делать. Голова просто раскалывается!

    Любовь Григорьевна заплакала и убежала в свой кабинет. Чуткая женщина, мне и то не так жалко Федора Семеновича, хотя я с ним, по крайней мере, была знакома.

    Зазвонил телефон, это был мой шеф.

    – Аня, – сказал Валентин Петрович, – у меня важная работа, ни с кем меня не соединяй.

    – Не волнуйтесь, я все равно не умею этого делать.

    – Постарайся научиться, однажды это может пригодиться, – посоветовал мой шеф и положил трубку.

    Полчаса я скучала, полчаса думала о трупе, полчаса мечтала о бутерброде с сыром, а потом зазвонил телефон.

    Я взяла трубку.

    – Фирма «Ланди».

    Сколько я учила, что ударение должно быть на последнем слоге!

    – Мне нужен Селезнев.

    – Очень жаль, но он сейчас делает то, что никак не позволяет ему пообщаться с вами.

    – Это фирма «Ланди»? – спросил строгий мужской голос.

    – Ну да, разве я не сказала?

    – Я перезвоню.

    Трубку бросили. Не очень-то и хотелось!

    Телефон зазвонил еще раз, и я, готовая к бою, грозно произнесла:

    – Фирма «Ланди»!

    – Если ты будешь так орать, то тебя оттуда уволят очень быстро, – услышала я голос Сольки.

    – Что случилось, завяли лютики?

    – Нет, в нашу квартиру сегодня вселились, вернее, вселяются прямо сейчас, прямо на моих глазах!

    – В какую – нашу? – не поняла я.

    – В трехкомнатную, мы в ней вчера кое-что оставили, – понижая голос до шепота, сказала Солька, – это, я надеюсь, ты помнишь?

    Я тряхнула головой, слабо представляя себе все это.

    – Помню… И что?..

    – А ничего, вселились и носят вещи, грузовик огромный приехал.

    – А Федор Семенович? – спросила я.

    – Он не заходил, тьфу, то есть не выходил, то есть его как будто нет!

    – Что значит – нет? Не хочешь ли ты сказать, что нам троим приснился один и тот же кошмар?

    – Слушай, а может, они его не заметили? – предположила Солька.

    – Кого? – не поняла я.

    – Ну, Федора Семеновича.

    – Ты что вообще говоришь, мы его посреди комнаты оставили! И потом, он так пахнет! – я вспомнила утреннюю свежесть елового леса.

    – А может, он встал и ушел?

    От Солькиных предположений голова моя пошла кругом. И это учительница ботаники!

    – Где Альжбетка? – спросила я.

    – У меня, сидит на стуле и рыдает.

    – Так, – сказала я, – до вечера оставаться всем на своих местах. Славик пилит?

    – Нет, не пилит, он оставил мне ключи и уехал поднимать целину.

    – Далеко уехал?

    – Огород бабке своей копать в деревню.

    – Это хорошо, это правильно, – сказала я, – старшим надо помогать. Сидите и ждите меня, буду вечером.

    – А если милиция, а если о чем-то спросят? – запаниковала Солька.

    – Никого не впускать, никого не выпускать, вас вообще нет дома, сидите как мыши. У Альжбетки остались какие-нибудь вещи этого покорителя длинноногих красавиц?

    Солька отстранила трубку и стала перешептываться с Альжбеткой.

    – Барсетка и куртка, – объявила она через минуту.

    – Незачем этому барахлу лежать у Альжбетки, тащи ко мне, спрячь под ванну.

    Я положила трубку и впала в глубокую задумчивость, из которой меня вывела Любовь Григорьевна.

    – Аня, это все надо напечатать к четвергу.

    – А к среде можно?

    – Не поняла? – очки поползли вниз.

    – К среде можно напечатать?

    – И ко вторнику можно, – растерялась Любовь Григорьевна, – но торопиться совсем не обязательно.

    – Очень даже обязательно, – сказала я, – потому что я, знаете ли, решила стать у вас самым лучшим сотрудником.

    – Ты?! – изумилась тоненькая женщина и затряслась всем телом не то от смеха, не то от нервов.

    – Я!

    Как только она ушла, я стала нервно печатать. Когда я нервничаю, у меня скорость ударов увеличивается втрое, я с трудом могу себя остановить. Напечатав кучу бумаг досрочно, я их тут же отнесла в кабинет Любови Григорьевны.

    – Зачем же было так торопиться? – занервничала бедняжка.

    – Хочу пораньше уйти с работы.

    – Это тебе надо отпрашиваться сначала у Валентина Петровича.

    – А если он отпустит?

    – Тогда и ко мне, тоже отпрашиваться.

    – А нельзя ли сократить затрачиваемый труд и уже сейчас отпроситься у вас, конечно, на тот случай, если господин Селезнев будет так любезен, что отпустит меня?

    – Я что-то запуталась, – поправляя очки, нервно сказала Любовь Григорьевна, – иди к Селезневу, пусть он решит.

    Я не пошла к Селезневу: я решила ждать известий от Сольки.

    Она позвонила еще через час.

    – Что? – спросила я замогильным голосом.

    – Они внесли уже почти все вещи, мы с Альжбеткой дежурим у окна.

    – Вы там не высовывайтесь!

    – Ты что, мы смотрим в дырку в шторке, хорошо, что я ее не зашила.

    – Ты всегда была очень дальновидной. Так говоришь, все внесли?

    – Осталось немного из мебели.

    – Панику не поднимали?

    – Кто?

    – Они.

    – Нет, все нормально у них вроде.

    – А отчего бы им грустить, – сказала я, – запах в квартире приятный…

    – Прекрати сейчас же, ты там, а мы здесь, – заворчала Солька, – мы тут как на вулкане!

    – Какие они из себя, эти соседи?

    – Она маленькая, толстенькая, с красными губами, а он худой – так, ничего особенного.

    – Пеки пирог, – сказала я.

    – Зачем?

    – Вечером пойдем знакомиться, мы же соседи, причем соседи добрые и чуткие, так что пеки пирог.

    – Ты уверена?

    – Абсолютно.

    В приемную зашел волшебный мужчина Борис Александрович. Расскажу подробно, что в нем было волшебного. Он меня так волшебно раздражал, так магически нервировал, что я превращалась в ведьму и уже мечтала о шабаше на Лысой горе, где Семенов Борис Александрович, великий и могучий начальник планового отдела, сгорел бы на костре от моей спички, и, поверьте, никакие угрызения совести меня бы не беспокоили.

    – Мне Селезнева.

    – Занят.

    Я в кино видела, как говорят это чудесное слово «занят» – четко и без всяких там улыбочек.

    – Мне он нужен срочно.

    – Не выйдет.

    – Почему?

    – Занят, – так же упорно повторила я.

    Не обращая на меня внимания, Семенов пошел к двери, дернул ее на себя и вошел в кабинет. Я решила, что никогда не буду такой секретаршей, которая влетает вместе с непослушным пронырой в кабинет начальника и кричит: «Помогите, спасите, он меня не слушается!» – нет, я отомщу! Просто отомщу.

    Борис Александрович вышел через минуту, это говорило о том, что его не приняли, он был зол и явно нарывался на скандал.

    – Чаю хотите? – спросила я, протягивая ему кружечку ароматного зеленого чая.

    Семенов резко взял кружку, капли пролились на ковер, отхлебнул, через секунду скукожился и спросил:

    – Что это? Яд?

    – Нет, – захлопала я ресницами, – зеленый чай «Глаз дракона», очень способствует пищеварению, благоприятно действует на почки, и не будем забывать о потенции, в вашем возрасте уже нельзя забывать о ней…

    Борис Александрович плюнул прямо в чашку и развернулся, чтобы уйти.

    – Я забыла вам сказать, о путник, о странник! Моя бабка была ведьмой, и я, как ее потомок, унаследовала от нее много чего хорошего, а главное, плохого. Никогда не плюйте в воду, иначе все белое в вашей жизни станет зеленой тиной…

    Борис Александрович пристрелил меня взглядом, повесил на реях, расчленил, сжег на костре и бросил на съедение к диким зверям в клетку…

    Кружку он унес с собой, и я уверена: в своем кабинете он выпил все до дна, проклиная и меня, и мою бабку.

Глава 5

    Мы знакомимся с соседями, они оказываются вполне милыми людьми, и особенно нам в них нравится то, что они решают нашу проблему

    Солька открыла мне дверь, и если бы не моя бронированная после вчерашней ночи нервная система, то, мягко говоря, я бы удивилась, увидев ее столь… домашней.

    На голове у Сольки был немыслимый чепец, завязанный спереди в узелок, а фартук в оранжевый цветочек, впрочем, как и все лицо моей подруги, был перемазан чем-то белым, руки ее представляли собой смесь пальцев с гипсом.

    – Это что? – спросила я.

    – Печем пирог, как ты и велела, – отрапортовала Солька.

    – Молодцы.

    Я вошла на кухню и посмотрела на Альжбетку. На ней был красный японский халат, желтый фартук в белый горошек и тапочки с каблуком десятисантиметровой высоты.

    – Так и пойдем, – оценив обстановку, сказала я, – сразу видно, старались, и с душой. А почему не пахнет пирогом?

    – Так мы его приготовили иным способом, – сказала Солька, пододвигая ко мне коробку, на которой было написано: «Готовые коржи для медового торта».

    – Молодцы, – похвалила я, – а почему все в муке?

    – Так их как-то слепить, наверное, надо, – предположила Альжбетка.

    И это будущие жены и матери! Я тяжело вздохнула.

    – Надо, – сказала я, – их кремом надо слепить.

    Я полезла в холодильник и нашла баночку сметаны, полбанки сгущенки и уже почерневший банан. На мой взгляд, этого достаточно для того, чтобы сделать даже свадебный торт.

    За пять минут торт изменился кардинально. Из трех коржей, заляпанных Солькой, он трансформировался в торт «Идеал», иначе его просто никак нельзя было назвать: все было промазано найденными продуктами и сверху по кругу выложено кружочками банана. Кружочки на глазах темнели, но мы делали вид, что это темнеет за окном.

    – Присядем на дорожку, – велела я.

    Мы уселись кто куда.

    – Солька, сотри с лица эти белила, – сказала я.

    В дверь звонила Альжбетка. На ее лице застыла самая доброжелательная улыбка, а японский халатик обнажил часть груди, на тот случай, если дверь откроет мужская часть новоселов. Солька отмыла руки и нервно засунула их в карманы фартука, я же на фоне этих богинь домашнего быта – в футболке, джинсах и кроссовках – смотрелась как студентка-второгодница, причем вечернего института. Но, с другой стороны, я олицетворяла рабочую молодежь, что тоже было неплохо.

    Дверь открыла маленькая толстенькая женщина, с губами, обведенными алой помадой. Пучок ее волос пестрел всеми видами красок, что говорило либо о незаурядности натуры, либо о том, что денег на парикмахерскую ей было жалко.

    Ее лицо расплылось в добрейшей улыбке, и, оглядев нас с ног до головы, она спросила:

    – Вы кто?

    Я подала Альжбетке знак, что грудь можно прикрыть, в первом акте она не пригодится, и ответила за всех:

    – Мы ваши соседки.

    – Вот, испекли пирог, – начала Альжбетка, принюхиваясь к запахам в коридоре, – хотим познакомиться, так сказать.

    Пирог – это был вернейший ход, без пирога могут и выставить, а вот с пирогом – никогда, пирог – это пропуск в любое место.

    – Тусик, Тусик, иди сюда! – заверещала наша соседка.

    Из-за ее спины вынырнул щуплый мужичонка с тремя волосинками на голове.

    – Видишь, Тусик, это девочки пришли нас поздравить с новосельем, поди-ка там прибери!

    Тусик исчез так же быстро, как и появился.

    – Извините, – сказали ярко-красные губы, – небольшой беспорядок, сами понимаете, мы только въехали.

    – Конечно, конечно, – закивала Солька.

    Мы немного потоптались в тамбуре.

    – Заходите, – раздался голос Трех Волосин.

    И мы вошли в квартиру. В квартиру, где мы так часто устраивали вечеринки, где мы веселились до утра, где мы даже однажды сдавали комнаты, пока участковый не сделал нам выговор, в квартиру, в которой мы оставили гроб с Федором Семеновичем, большим любителем Альжбеткиных прелестей.

    Нас пригласили в гостиную. Именно там и нашел вчера пристанище пахнущий лесом, наспех одетый и даже не заколоченный Федор Семенович. Следов его пребывания не было. Соседка засуетилась с посудой, но мы, сославшись на простоту в отношениях, попросили нож, разрезали торт и стали лопать его всухомятку.

    – Давайте же знакомиться, – подскочила пухленькая тетечка, – меня зовут Вера Павловна, а это мой Тусик – Макарушка.

    – Очень приятно, – закивали мы головами и с полными ртами тоже стали представляться.

    Надо сказать, что торт оказался не так уж и плох, и, так как мы все были изрядно голодны, можно сказать, что мы-то его и слопали. Может, оно и к лучшему: если уж кому-то и грозит несварение, то пусть это будем мы, создатели сего творения.

    – Как вам у нас нравится? – спросила Солька.

    – Душевно, очень душевно, – закивала Вера Павловна.

    Я принюхалась. Если лимон растворился в воздухе, если вишня улетучилась, то ель ничем не возьмешь. Я была уверена, что труп еще здесь и эти люди делают вид, что все в полном порядке. Они куда-то припрятали нашего горячо любимого Федора Семеновича, а теперь изображают из себя гостеприимных хозяев. Впрочем, и мы играли заранее заготовленные роли.

    Девчонки трещали беспрерывно, что было неплохо: мы изо всех сил изображали добродушных соседок, которые рады новым знакомствам.

    – А кто еще проживает на этом этаже? – спросила Вера Павловна.

    – Тетя Паша, – отозвалась я, медленно прохаживаясь по квартире и заглядывая в углы, – она вам понравится, очень милая женщина, правда, у нее бессонница, но даже это на пользу: в такие вечера она обычно моет лестничную клетку. Пожалуй, у нас самый чистый этаж.

    – И самый дружный, – заглатывая колесико банана, сказала Альжбетка.

    – А еще у нас живет Славка, – весело объявила Солька, – вы знаете, чем он целыми днями занимается?..

    Она не успела закончить, потому что это сделала я:

    – Он мебель выпиливает, и, вы знаете, его лучше не беспокоить, он бывает немного агрессивен, если ему мешают работать. Вдохновение и все такое, творческие люди – очень капризные.

    – Ты слышишь, Макарушка, какие прекрасные люди нас окружают!

    Альжбетка слегка наклонилась, и халатик соскользнул с ее плеча, обнажив половину ее уж точно прекрасной груди.

    – Вы извините, нам уже пора, – сказала я, боясь, как бы Альжбеткина грудь не смазала хорошее впечатление о нас: кто знает, может, эта Вера Павловна ревнива?

    – Было очень приятно познакомиться, но мы не хотим вам докучать, переезд – это всегда так хлопотно, – затараторила Солька.

    – Ну что вы, ну что вы, – замахала руками Вера Павловна, выпихивая нас своим животом за дверь, – просто мы немного утомились, столько новых впечатлений!

    Довольно радушно нас выставили.

    Мы разместились у Сольки и стали подслушивать, но никаких звуков до нас не долетало. Мы пробовали и с кружкой ползать по стене, и прикладывать ухо к розетке, и высовываться в окно – все безрезультатно.

    – Сегодня ночуем у тебя, – подвела я итог, – будем следить за ними ночью. Труп уже далеко не первой свежести, выносить они его будут сегодня.

    Альжбетка захныкала, и я протянула ей кружевную салфетку из-под вазы. Еще в шестом классе Солька связала ее крючком, за что получила незаслуженную четверку. Альжбетка так нещадно сморкалась в эту салфетку, что Солька, глядя на нее, тоже разревелась.

    – Откуда у тебя столько соплей? – изумилась я.

    – Это не сопли, – запричитала Альжбетка, – это моя боль из меня выходит!

    – Хватит, у нас сегодня куча дел. Переодеваемся во все темное, дежурство у окна по очереди, собираемся здесь через полчаса.

    Мы с Альжбеткой разошлись по своим квартирам – переодеваться, а Солька бросилась отстирывать дорогую ее сердцу салфетку.

    Мы решили не зажигать свет, не курить и разговаривать шепотом, а лучше – молчать.

    Первой не выдержала Солька:

    – А почему они в милицию не сообщат? Я бы сообщила.

    – Не сомневаюсь, ты у нас ходячая совесть.

    – Боятся, – предположила Альжбетка.

    – А чего им бояться-то? – не унималась учительница ботаники.

    – Что на них подумают.

    – Глупости, – сказала я, – кто на них подумает, они въезжают, открывают дверь и начинают орать. Нормальная реакция нормальных людей.

    – Так они что, ненормальные? – спросила Солька.

    – Я думаю, они что-то скрывают и им невыгодно обнаруживать себя подобным способом.

    – Как это так? – спросила Альжбетка.

    – Может, они судимые за убийство, а тут – труп. Просто боятся, что им не поверят, или натворили дел каких и скрываются сейчас, не зря квартиру сменили, к чему им такая шумиха? Так что Федор Семенович очень удачно умер вчера, теперь о нем есть кому позаботиться, – объяснила я.

    Дверной замок в коридоре щелкнул, дверь открылась. Тишина, дверь закрылась.

    – Идут, – сказала я, – сколько времени-то?

    – Полтретьего уже, – сказала Альжбетка, глядя на мобильник.

    Дверь в коридоре опять открылась, и, судя по звукам, доносившимся до наших ушей, прижатым к входной двери, можно было сделать вывод, что тащат что-то большое.

    Альжбетта осторожно приподняла крышечку глазка и посмотрела в коридор. Мы знаками стали спрашивать – что она видит?

    Она присела и шепотом сообщила нам, что в коридоре – семья новоселов вместе с огромным темно-синим чемоданом.

    Представить себе, что Федор Семенович поместился в чемодан, я не могла, хотя, если особо постараться и чемодан вместительный, то все возможно. Приехал лифт, и чета наших соседей, погрузившись, уехала. Мы выскочили в коридор, по которому разносился запах елового освежителя воздуха с еще какими-то неприятными мотивами, и побежали вниз по лестнице: нам никак нельзя было их упустить.

    Путь новоселов лежал к гаражу за домом. У них оказалась вполне приличная иномарка, в которую они запихнули пахнущий чемодан. Немного прогрев машину, особо не торопясь, они уехали в сторону Кольцевой дороги. Мы остались стоять за углом дома в глубоких размышлениях

    – Альжбетка, поедем на твоей машине, – спохватилась Солька.

    – Нет, – замотала она головой, – меня это больше не касается, это их проблемы.

    Это был исторический момент – когда Альжбетка разорвала все отношения с покойным Федором Семеновичем!

    Девушки посмотрели на меня как на человека, который примет окончательное решение.

    – Пошли спать, – сказала я.

    Проходя мимо помойки, мы обнаружили распиленный гроб. Он представлял собой просто кучу досок, и никому в голову не могло бы прийти, что еще недавно это был ловко сколоченный Славкой коробок, в котором так уютно лежал Федор Семенович.

    – Вот жизнь… – сказала Солька.

    – Точно, – подтвердила Альжбетка.

    – Когда только вынесли? – изумилась я.

    – Все успели, – зло подытожила Солька.

    – А нам-то что теперь, радоваться или нет? – спросила Альжбетка.

    – Однозначно, радоваться, – объявила я, – с деталями разберемся потом, мы теперь за этот труп ответственности не несем, вахту сдал – вахту принял.

    Мы немного постояли на улице молча.

    – Как у тебя на работе-то? – поинтересовалась Солька.

    – Погано… не мне, конечно… им всем, но почему-то меня не увольняют.

    – А как начальник? – спросила Альжбетка.

    – Ничего интересного, девочки, ровным счетом ничего интересного, болото какое-то.

    Мы не торопясь дошли до своего этажа и обнаружили там тетю Пашу, которая изо всех сил драила ступеньки.

    – Бессонница? – сочувственно спросила я.

    – Она самая… подкралась незаметно, я-то уж думала, что сплю, – ответила тетя Паша, смахивая пот со лба.

    – А у нас соседи новые, – похвасталась своими знаниями Солька, – мы с ними уже познакомились.

    – И как они? Интеллигентные? – спросила тетя Паша, подтягивая вытянутые на коленках тренировочные штаны.

    – Нет, – ответила я, – лампочки будут выкручивать, если вы на этот счет интересовались.

    – Ах, паразиты! – понеслось по этажу.

Глава 6

    На работе меня ждет сногсшибательный сюрприз. Поедая пирожки, мы пытаемся осмыслить происходящее

    Если кто-нибудь может после такого заснуть, то уж точно не я, так что до утра я сидела на стуле у окна и жевала капусту. Вообще-то аппетит давно пропал, наверное, запахи использованных нами освежителей навсегда убили во мне тягу ко всему, что пахнет, так что еда перестала быть культом. Это огорчало и радовало одновременно. Привычные диалоги с холодильником были упразднены, и теперь в минуты одиночества поболтать будет не с кем, но, с другой стороны, впереди маячила лодка с парусом, на котором было написано – 46-й размер!

    Не дожидаясь, когда будильник споет свою гадкую песню, я оделась и отправилась на работу. Раз я собралась стать самым лучшим сотрудником, то такой ранний приход только на пользу моей карьере.

    Я полагала, что буду единственной ранней птицей, но ошиблась: в восемь утра на первом этаже уже намечалось вялое шевеление масс.

    Около зеркала я столкнулась с Ларисой. Она вроде в бухгалтерии работает, молоденькая девчонка лет двадцати, и что это она крутится перед зеркалом в таком возрасте? Это просто преступление, чего она там не видела? Двух стройных ног? Своей аккуратненькой попки или талии, которая пролезет в игольное ушко?

    – Привет, – помахала она мне рукой.

    – Привет, – ответила я, пытаясь не замечать ее груди четвертого размера.

    Но сделать это было трудно, грудь, точно два уверенных танка, перла напролом и притягивала мой взгляд к себе.

    – Как тебе у нас? – поинтересовалась эта невозможная Лариска.

    – Как в блиндаже: кругом летят пули, а я кричу в трубку, чтобы слали подкрепление.

    Лариса хихикнула и отправилась к себе, сводить дебет с кредитом.

    На лестнице я встретила Бориса Александровича. Он по-прежнему был блондином и по-прежнему волшебно меня раздражал.

    – Что-то ты рано, малышка, – протянул он.

    – Застегните ширинку, – грозно сказала я, – а то все увидят, что там ничего нет!

    Борис Александрович не одобрил мой выпад: он как-то скукожился, стал гораздо меньше в размерах, одной рукой схватился за голову, а второй – за ширинку. По всей видимости, то, что у него в голове, как-то связано с тем, что у него в брюках.

    Я открыла дверь в приемную и, швырнув сумку на стул в углу, сделала решительный шаг к своему рабочему месту…

    На моем столе в какой-то неестественной позе лежал Федор Семенович, и, что самое противное, он бесконечно пах еловым лесом, правда, теперь складывалось впечатление, что под этими елями умер не один ежик.

    Я подошла поближе, я закрыла и открыла глаза, я досчитала до десяти, я проверила у себя пульс и только потом, когда поняла, что картинка перед моими глазами не меняется, я, как положено всем секретаршам, оказавшимся в затруднительном положении, заорала.

    – А-а-а!!! – орала я, пытаясь как-то уложить происходящее у себя в голове, но полок явно не хватало.

    – А-а-а!!! – происходящее продолжало не укладываться, и объяснения не находилось.

    – А-а-а!!! – этого не может быть, потому что не может быть, и все тут!

    – А-а-а!!! – люди добрые, да что же это такое!

    Открылась дверь, и в комнату повалил народ.

    Я перестала орать, так как зрителей было уже достаточно.

    На середину комнаты выскочила Любовь Григорьевна. Она была в плаще, и, по всей видимости, мой крик ее застал по пути к себе в кабинет. Посмотрев на Федора Семеновича – а он, поверьте, никогда не был фотогеничным, а теперь эта нездоровая бледность только ухудшила его внешний вид, – Любовь Григорьевна, шатаясь, дошла до телефона, подняла трубку и… рухнула на пол без чувств. Телефон полетел следом и с грохотом упал рядом с этой смелой тоненькой женщиной.

    – Это кто?! – спросила визгливым голосом Лариса.

    – Это труп обыкновенный, одна штука, – указывая пальцем на бывшего любовника Альжбетки, сказала я.

    – А что он тут де-делает и как он сюда попал? – уже заикаясь, спросила Лариса.

    – Не знаю, – пожала я плечами, – со мной он не разговаривает почему-то.

    Любовь Григорьевна зашевелилась и стала подниматься с пола, на подмогу к ней бросились два молодых человека, мне пока незнакомых.

    Постепенно тоненькая женщина пришла в себя и, посмотрев на меня, удивленно спросила:

    – Зачем вы это принесли на работу?

    Я, конечно, все понимаю: элемент неожиданности, шок, расшатанная нервная система, несложившаяся личная жизнь… но все же как можно приписывать мне нечто подобное?!

    – Любовь Григорьевна, – мягко произнесла я, – это не мое, это лежало здесь, когда я пришла.

    – Надо звонить в милицию, – сказал кто-то из ошарашенных зрителей.

    – Надо, – кивнула Любовь Григорьевна и поплелась в свою комнату.

    – Расходитесь, товарищи, – сказала я, – тут наверняка улики на каждом квадратном сантиметре, а вы ходите и топчете, милиция этого не одобрит.

    – Он правда мертвый? – делая шаг вперед, спросила Лариска.

    – Проваливайте все отсюда! – заорала я.

    Через секунду комната опустела. Я подошла к столу и посмотрела на Федора Семеновича.

    – Как же вам не стыдно, – прошептала я, – сколько можно осложнять мне жизнь?

    Случившееся повергло меня в уныние. Взяв себе пару минут на обдумывание, я, открыв окно, закурила. Как такое возможно? Как, как такое возможно?!

    Значит, вчера наши милые соседи повезли Альжбеткиного друга не в темный лес, чтобы предать тело земле, как полагается людям, не обделенным милосердием, а привезли… это сюда, ко мне на работу. Прекрасно! А зачем они это сделали?

    – Я вызвала милицию, – выходя из комнаты, сказала Любовь Григорьевна, – будем ждать.

    – Надо бы еще позвонить Валентину Петровичу, должен же знать начальник, что творится на столе его секретарши.

    – Я позвонила, а это точно не ты принесла?

    – Ну сегодня же не первое апреля, с чего бы мне так надрываться?

    – Да, не первое апреля, – покачала головой Любовь Григорьевна.

    Я так понимаю, что от меня она готова ожидать чего угодно. Неплохая у меня сложилась репутация!

    – А чем же так пахнет?

    – Елью.

    – А почему?

    – Не знаю, может, он любил гулять в еловом лесу, – предположила я.

    – Мне кажется, еще чем-то пахнет…

    – Еще пахнет трупом.

    Любовь Григорьевна закрыла рот ладонью и выбежала в коридор.

    Отделение милиции, как я понимаю, было расположено поблизости. Не успела я повесить плащ и выкурить еще одну сигарету, как дверь распахнулась и в приемную влетели пять человек, которые замахали у меня перед носом красными книжечками с полосатой лентой, фотоаппаратом и своим энтузиазмом.

    – Меня зовут Ерохин Максим Леонидович.

    И перед моим носом раскрылась очередная красная книжица, которая известила меня, что этот человек – следователь, который будет задавать вопросы.

    – Аня, местная секретарша, – представилась я.

    – Вы обнаружили труп?

    – Да, совершенно случайно, просто зашла поработать.

    – Вы знаете этого человека?

    – Нет, – замотала я головой, – первый раз вижу!

    Я хотела сказать «и первый раз нюхаю», но так капитально соврать не решилась.

    Пришлось отказываться от знакомства с Федором Семеновичем: не могла же я сказать, что этот человек недавно умер, возлежа в кайфе на моей подруге, – это не по-товарищески.

    – Во сколько вы пришли на работу?

    – Не знаю.

    В этот момент вошла Любовь Григорьевна, и вопросы посыпались уже в ее сторону, чему я была очень рада.

    Врать – это, конечно, хорошо, это повышает уровень адреналина и делает небольшую гимнастику головному мозгу, но все же лучше врать подготовленно, импровизация может выйти боком.

    Меня попросили выйти, и я с этим спорить не стала. Федору Семеновичу в качестве моральной поддержки я была не нужна, а Любовь Григорьевна наверняка боялась, что я ляпну что-нибудь лишнее.

    Стоило мне открыть дверь, как на меня просто налетел Селезнев.

    – Что здесь происходит? – деловито спросил Валентин Петрович, и его взгляд упал на мой стол.

    Сказать, что он побледнел, – это ничего не сказать. Понятное дело, кому понравится труп на столе у собственной секретарши! Эх, а я вчера так хорошо убралась на столе… Теперь наверняка он долго будет пахнуть елью и мертвыми ежиками.

    Перед моим носом закрыли дверь, что позволило мне пристроить свое ухо поближе к замочной скважине. В коридоре толпился народ, но меня это не смущало.

    – Вы кто? – представившись, спросил следователь.

    – Селезнев Валентин Петрович, директор фирмы.

    – Вы знаете этого человека?

    – Нет, впервые вижу. Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?!

    – Рядом с вашим кабинетом найден труп мужчины, – сказал Максим Леонидович, – пока больше ничего не происходит.

    Я отошла от двери, и ко мне тут же подлетела Лариска:

    – Что говорят?

    – Говорят, что умерший был мужчиной.

    – В каком смысле? – не поняла Лариска.

    – В том смысле, что не женщиной. Как ты думаешь, может, нас отпустят пораньше домой? Мне очень надо.

    Я представила себе вытянувшиеся лица Альжбетки и Сольки, и мне стало значительно лучше. Мне стало даже как-то приятно.

    Учинив небольшой допросик, выписав паспортные данные и попросив пять кружек кофе, мне намекнули, чтобы я шла до дома и не путалась под ногами.

    Большей радости я и представить не могла. Собрав пожитки, я бросилась к девчонкам. Альжбетка работает вечерами, так что она дома. Солька, Солька, надеюсь, ты уже отмучила молодое поколение и сидишь сейчас перед телевизором.

    На лестнице я столкнулась с тетей Пашей.

    – Чего бежишь, как ненормальная?

    – Куча дел!

    – Зайду к тебе, я пироги пеку.

    Только сейчас я почувствовала аромат выпечки на лестничной клетке и поняла, как я голодна.

    – Спасибо, тетечка Пашечка, – сказала я, – девчонки дома, не знаете?

    – Дома, Солька только с работы пришла, сказала, что ты на диете и тебе пирогов нельзя.

    – Не слушайте ее, тетя Паша, она умом тронулась, разве есть такая диета, чтобы ваших-то пирогов нельзя было? – спросила я, звеня ключами.

    – Так и я ей сказала, что она что-то путает.

    Я позвонила в дверь к Альжбетке и в дверь к Сольке, они высунули носы и посмотрели на меня.

    – Ко мне, быстро, – скомандовала я, распахивая свою дверь.

    Я налила три кружки крепкого чая и поставила их на стол. Девчонки ерзали на стульях, ожидая от меня всего, чего угодно, но вряд ли в их головах могло промелькнуть то, что я произнесла, садясь на табуретку:

    – Федор Семенович сегодня пришел ко мне на работу!

    Альжбетка подавилась чаем и пролила половину на свою розовенькую кофточку.

    Солька так и замерла с ложкой в руках. Люблю, когда она молчит!

    – Чего?! – спросила она наконец.

    – Я сегодня пришла на работу, и что я вижу?

    – Что?! – хором спросили девчонки.

    – На моем столе лежит Федор Семенович, и не просто лежит – он пахнет, а я, между прочим, вчера стол убирала!

    – Ты что такое говоришь-то?! – зашипела Солька.

    Я обрисовала ситуацию в красках и лицах.

    – Это невероятно! – сказала Солька.

    – Как же так? – простонала Альжбетка.

    – Я так понимаю, – стала размышлять я, – что наши соседи отвезли труп прямо ко мне на работу.

    – Зачем? – дернулась Альжбетка.

    – Припугнуть хотят, – выдала Солька.

    – Я думала об этом по дороге. Это глупо: зачем везти труп ко мне на работу, когда его можно дотащить до двери моей квартиры, и потом, зачем этот труп навязывать мне? Уж если угрожать, то Альжбетке.

    – Правильно, – сказала Солька, – ты-то тут вроде как ни при чем.

    – А я что, при чем?! – взвизгнула Альжбетка.

    Солька посмотрела на нее осуждающе.

    – Ну да, – сказала Альжбетка, пытаясь все же навесить на меня побольше вины, – но ты же тоже во всем участвовала!

    – Но они-то об этом не знают, – развела я руками.

    – Что же получается? – изумилась Солька.

    – А получается, что трупешник принесли не для меня! Откуда им вообще знать, где я работаю?

    Альжбетка зарыдала.

    – Не ной, – сказала я, – все не так уж и плохо.

    – Кому же его принесли?

    – Пораскиньте мозгами, – торжественно вставая, сказала я Сольке, – если бы хотели направить особое внимание на кого-нибудь в офисе, то и положили бы труп рядом с кабинетом того человека. А положили его в приемной, где сидим только я, Любовь Григорьевна и Селезнев. Вот и выходит – что?

    – Что? – спросила Альжбетка.

    – Что принесли его либо финансовой директрисе, либо Селезневу, так как – смотрите выше – я отпадаю.

    – Точно! – сказала Солька.

    – Возьмем директрису, – рассуждала я, – она не от мира сего, она, наверное, перед едой молитву читает, а спать ложится – так тапочки по струнке ставит. У такой особы просто не может быть никаких поводов для подобной встречи с благоухающим Федором Семеновичем. Так что остается Селезнев…

    Я вспомнила, как он побледнел, и добавила:

    – Этот подарочек точно был для Валентина Петровича!

    – Хорошо бы, если так, – сказала Солька, – но все это слишком туманно.

    – Поверь моей женской интуиции.

    – У тебя нет никакой интуиции, – просто оскорбила меня Солька.

    – У меня интуиция просто железная, и попрошу ее не трогать своими цепкими ручонками!

    – Девочки, не ссорьтесь, – взмолилась Альжбетта.

    – Значит, так: мы вне подозрения. Я же сказала, что незнакома с умершим. Делаем вывод – Вера Павловна с ее Тусиком не потащили бы ради прихоти так далеко труп, меня постращать можно и здесь, мы все же милые и добрые соседи. Так что выходит, что все это – для Селезнева. Настаиваю на своей версии, возражения есть?

    – Нет, я согласна, – сказала Солька.

    – Я тоже, – всхлипнула Альжбетка.

    Я была вполне удовлетворена. Я всегда права, и это не обсуждается.

    – Только вот зачем это все, я пока не поняла, но нам надо все выяснить.

    – Может, не надо, с глаз долой – из сердца вон? – сказала Альжбетка.

    – Мне тоже кажется, что лучше не вмешиваться, – поддержала ее Солька.

    – А мы и не станем, – сказала я, – мы просто будем более внимательными, чем обычно. Мы должны быть в курсе происходящего, чтобы в случае чего прикрыть Альжбетку.

    В дверь позвонили, и Солька пошла открывать.

    Мы с Альжбеткой автоматически напряглись.

    – Это тетя Паша пироги принесла! – закричала Солька.

    – Кушайте, девочки, – сказала наша добрая фея, – теплые еще, только из духовки.

    – Эх, тетя Паша, что бы мы без вас делали! – сказала я, откусывая кусочек нежного теста.

    – Ты на диете, – сказала Солька.

    Я убила ее взглядом и взяла второй пирожок.

    – Вот, собралась к сестре поехать на пару дней, – сказала тетя Паша, – а вы квитанцию новым жильцам отдайте.

    – Что за квитанция? – спросила Солька.

    – Так перепутали почтовые ящики и мне сунули, квартплату им выписали, надо, чтобы оплатили, вы уж передайте.

    – Само собой, – сказала я, беря у тети Паши листочек.

    Тетя Паша забрала тарелку и ушла, а я, обмахиваясь квитанцией – после пожирания теплых пирожков стало жарко, – размечталась:

    – Понять бы это все…

    Взгляд мой упал на ровненькие буковки, нашлепанные на квитанции.

    Стрела пронеслась в моей голове и застряла где-то на развилке протекающих в коре больших полушарий мозговых процессов.

    – Слушай, Альжбетка, а как фамилия у Федора Семеновича?

    – Потугин, а что?

    Я положила квитанцию на стол и ткнула пальцем: чуть выше суммы была напечатана фамилия владельца квартиры – Потугин Макар Семенович.

    – Они – братья! – сказала я.

Глава 7

    Мы делаем вылазку на вражескую территорию

    Как только я увидела фамилию, сразу почувствовала, что она мне знакома. Альжбетка называла нам ее на одном из наших девичников, испорченных персоной Федора Семеновича.

    – Этого не может быть, – пробормотала Солька, – это уже слишком…

    – Может, – сказала я и посмотрела на Альжбетку.

    – Я вспомнила, я вспомнила, – залепетала растерянная Альжбетка, – он говорил мне, что ему так нравится мой район, что он даже посоветовал своему брату купить квартиру именно здесь.

    – Вот заботливый какой, – всплеснула я руками. – А о нас он подумал?

    – А что тут думать? – уставилась на меня недоуменная Альжбетка.

    – А то, – строго сказала я, – что нам и его одного тут хватало выше крыши, а еще теперь и братец с женой…

    – Не ругайся, – сказала Солька, – теперь же все по-честному. Федор Семенович в мире ином, и на его место заступила бодрая чета Потугиных.

    – Не по-честному, потому что Вера Павловна – явный перегруз.

    – Я в шоке, – пробормотала Альжбетка.

    – А они знают о твоем существовании? – поинтересовалась я.

    – Нет.

    – Точно?

    – Точно, он говорил, что жена у его брата очень ревнивая и если она узнает, что у Федора есть молодая любовница, то запилит его совсем и не будет никуда отпускать вместе с ним.

    – Дальновидная женщина, – подвела я итог.

    Пирожки как-то быстро закончились, и я с грустью посмотрела на опустевшую тарелку.

    – Я вот чего не пойму, – сказала задумчиво Солька, – как это он брата родного отвез неизвестно куда, да и вообще – как, увидев его мертвым, он не вызвал милицию?

    – Не хочу больше о нем думать, не хочу! – замотала головой Альжбетка.

    – Придется, – сказала я. – Они теперь тут мелькать будут, и захочешь забыть – не забудешь.

    – Вы слышите, что я говорю? – спросила возмущенно Солька.

    – Слышим, – ответила я, – надо подумать.

    – Мне кажется, мы ошибаемся: это он за брата отомстить хочет, – предположила Солька, тоже с грустью глядя на пустую тарелку.

    – Ну пусть приходит и мстит, я здесь.

    – Да сядь ты, Анька, – резко сказала Солька, – это же все просто безумие какое-то…

    – Согласна. Значит, так, – секунду поразмышляв, сказала я, – мы должны сходить на разведку.

    – Куда? – удивилась Альжбетка.

    – На вражескую территорию. Солька, беги к себе и пеки пирог.

    – Что? – глаза у Сольки полезли на лоб. Вот и ходила бы так, а то вечно она щурится. – Опять?!

    – Да, опять. Ты бы кого-нибудь на порог пустила с пустыми руками?

    – Я не могу печь пирог, я не умею, давайте отнесем им бананы!

    – Солька, твоя ботаника тебя когда-нибудь погубит, – сказала я, – и потом, где мы возьмем эти бананы?..

    – А где я возьму этот пирог? – возмутилась Солька, хватаясь за голову.

    Мы втроем посмотрели на пустую тарелку из-под пирожков и тяжело вздохнули.

    – Беги к тете Паше, может, повезет – вдруг она не уехала, пусть даст нам еще немного пирогов.

    – Точно, – кивнула Альжбетка.

    Солька схватила тарелку и метнулась к двери.

    – Стой! – закричала я. – Отнеси ей яйца, а то мы просто обжираем бедную женщину.

    – Ага, – на лету сказала Солька и бросилась к холодильнику.

    Забрав оттуда последние шесть яиц, она отправилась к тете Паше за новой порцией восхитительных пирожков.

    – А если Вера Павловна у нас рецепт спросит? – проронила Альжбетка.

    – Ты что? Ты можешь себе представить, чтобы эта женщина стряпала на кухне и роняла слезы умиления над маленькими аккуратненькими пирожками?

    – Ну а вдруг?

    – Скажем, что рецепт этот передается уже много лет из поколения в поколение и что Солька даже с нами им не делится.

    – Так будет считаться, что их пекла Солька?

    – Конечно, у нее вид, как у училки, впрочем, она и есть училка, на нас не подумают… Ты слишком хороша собой, а у меня выражение лица не то…

    Через пару минут на пороге появилась довольная Солька: она нежно и трепетно прижимала к сердцу тарелку с шестью теплыми пирожками.

    – Маловато будет, – скептически оценила я обстановку.

    – Так мы же их есть не станем, – сказала Солька в оправдание.

    – Как это не станем, я бы съела еще парочку.

    Солька сделала шаг назад и угрожающе посмотрела на меня.

    – Есть мы их не будем, – четко проговаривая каждое слово, сказала она. – Ты не забыла, что кое-кто у нас на диете?

    Был у нас вожатый в пионерском лагере, так он вечно ходил по коридору и орал: «Еще один писк из этой палаты, и весь отряд не идет на «огонек»!» Приблизительно это мне хотелось сейчас выплеснуть в лицо Сольке.

    – Тетя Паша сказала, что соседей пока нет, – предупредила хранительница пирожков.

    – Будем ждать, – сказала я.

    – А зачем мы туда пойдем? – поинтересовалась Альжбетка, поправляя волосы.

    – Ты бы не прихорашивалась. Вера Павловна – женщина ревнивая, выставит за дверь, и пирожки не помогут, – заметила я.

    Альжбетка резко отдернула руки от головы.

    – Мы пойдем туда, чтобы прощупать обстановку, может, что и всплывет. Поговорим по душам, аккуратненько зададим пару-тройку вопросов, что-нибудь и узнаем.

    – Вообще-то я этого не одобряю, лучше нам не соваться в это дело, – высказала свое мнение Солька.

    Ну до чего же она зануда!

    – Мы должны быть в курсе происходящего, – сказала я, – и потом, ничего опасного мы уже не делаем, особенно если сравнить это с перетаскиванием трупа с места на место.

    Потугиных мы прождали часа два. Альжбетка уже засыпала на подоконнике, когда во дворе появилась Вера Павловна.

    – Идет, идет! – воскликнула она.

    Мы бросились к окну. По двору плавно перемещалась дородная женщина Вера Павловна, ее пестрый пучок был обмотан зеленым платком, что так мило гармонировало с оранжевой помадой у нее на губах.

    – Одна, – сказала Альжбетка.

    – Тусик, наверное, на работе, – пробормотала я.

    Подождав еще полчаса, дав, так сказать, хозяйке переодеться в домашнее, мы двинулись на штурм крепости.

    Я вдавила палец в кнопку звонка, и он запиликал так резко, что, пожалуй, Вера Павловна подскочила до потолка. Солька дала мне по рукам со словами:

    – Ты забыла, мы же добрые соседи!

    Вера Павловна открыла дверь и вопросительно уставилась на нас. Я пихнула Сольку в бок, и она выплыла на передний план с тарелкой, наполненной пирожками.

    – А мы к вам, – сказала я, улыбаясь до ушей, – вот, хотим поздравить с первой квартплатой, – и протянула квитанцию.

    У Сольки от моих слов подкосились ноги: она, наверное, и не подозревала, что людей поздравляют с подобными вещами.

    Вера Павловна вдруг изменилась в лице. Она часто захлопала глазами, нагоняя слезы, закатила глаза и, достав из кармана огромный розовый платок, усыпанный по краю маками, громко высморкалась в него. Солька автоматически прижала к себе тарелку с пирожками.

    – Ой, девочки, – запричитала Вера Павловна, пропуская нас в квартиру, – горе-то какое страшное приключилось!..

    Вера Павловна еще раз громко высморкалась. Альжбетка спряталась за мою спину: возможно, она не любила сопливых женщин.

    – А что такое? – вежливо поинтересовалась я, видя неподдельную трагедию в глазах этой милой Веры Павловны.

    – Федечка-то наш погиб, погиб смертью храбрых…

    Да уж, надо иметь необыкновенную храбрость, чтобы в таком возрасте вскарабкаться на Альжбетку!

    – Как жить-то страшно стало! Ушел из дома и не вернулся, вот, из милиции позвонили, вызвали Тусика на опознание…

    Мы прошли в кухню, где Солька наконец-то поставила тарелку на стол, а я положила рядом квитанцию.

    – Да вы садитесь, девочки, как хорошо, что вы пришли, так горько мне, так горько…

    Я поняла, что самое уместное сейчас – это начать задавать вопросы.

    – Вы извините, мы так сочувствуем вашему горю… А кто такой Федечка?

    – Да, – вдруг всполошилась Солька, – это кто?

    Натуральность происходящего бодрила: противоположные стороны были равны в своем напускном трагизме и умилительном вранье.

    Альжбетка вдруг зарыдала, чем вызвала явное расположение Веры Павловны, и она сунула ей свой розовый платок. Альжбетка дернулась, она у нас человек брезгливый и подобной антисанитарии не переносит, но чувство вины – великое чувство, и Альжбетка, стиснув зубы, взяла вышеупомянутый платок двумя пальцами.

    – Это же родственник наш единственный, Макара брат.

    – Да вы что! – дружно изумились мы.

    – Да вот, – отбирая у Альжбетки платок и утирая слезу, сказала Вера Павловна, – безвременно погиб.

    – А что случилось? – сочувственно спросила Солька. – Под машину попал?

    Тут уж и я чуть слезу не обронила: Солька такая милая, ну такая милая!

    – Нет, сердце не выдержало.

    – Чего не выдержало? – автоматически спросила я.

    – Окружающей действительности, – хлюпая носом, ответила Вера Павловна, поправляя свой радужный пучок.

    Во дает тетка, даже я бы так вывернуться не смогла! Я просто зауважала Веру Павловну вместе с ее зеленым платком и оранжевой помадой.

    – Как же это? – всхлипывая, спросила Альжбетка.

    – Погиб, погиб, голубчик! – зарыдала Вера Павловна.

    – Вы пирожок съешьте, – участливо пододвинула к ней тарелку Солька.

    Думаю, она, как и я, надеялась на отказ: шесть пирожков так хорошо делятся на троих…

    Но Вера Павловна была в сильнейшем горе, что, как известно, повышает аппетит. Она откусила почти половину пирожка и, роняя начинку на стол, сказала:

    – Теперь же хоронить надо, а на поминки и позвать некого.

    – Так мы придем, вы не беспокойтесь, – сказала Солька. Наверное, у нее в голове в этот момент колосилась крапива.

    Вера Павловна от такой перспективы совсем сникла, боль, видно, заполнила ее душу, утрата Федечки была велика, ее рука протянулась вперед, и через мгновение второй пирожок растаял в зоне действия оранжевой помады.

    – Пирожки-то какие вкусные, – похвалила она.

    – Это Солька пекла, – превознося подругу, сказала Альжбетка.

    Вера Павловна посмотрела на Сольку и медовым голосом произнесла:

    – Рукодельница наша, не откажи в помощи, накрой стол на поминки, я так слаба, что и не смогу!

    Солька потеряла дар речи. Пожалуй, я его тоже временно утратила.

    На выручку пришла Альжбетка, которая сообразила, что благодаря ее рекомендации Солька попала в положение, которому не позавидуешь, и решила как-то спасать положение.

    – А что, у вашего родственника… жены или подруги не было?

    – Нет, не успел обзавестись, все работал и работал, – запричитала Вера Павловна.

    – А кем он работал? – полюбопытствовала я.

    Вера Павловна замялась, а потом сказала:

    – Бизнес какой-то, вроде с торговлей связано, я, знаете, в эти дела не лезу, ничего в этом не понимаю.

    – Да, – сочувствующе закивала Солька, – в бизнесе в этом сейчас не разберешься.

    Посмотрите на эту учительницу ботаники, в бизнесе она запуталась…

    – А как же это все произошло? – поинтересовалась я.

    Вера Павловна задумалась, вероятно, стройной версии пока не существовало:

    – Нашли его в одной конторе, наверное, по работе ездил…

    Я вспомнила свой утренний шок и недобро посмотрела на Веру Павловну: ездил он… в большом чемодане…

    Мы еще немного поболтали с Верой Павловной и, забрав опустевшую тарелку, удалились. Как только мы оказались у меня в квартире, Солька тут же набросилась на Альжбетку:

    – Ты что, ты что мне эти пироги приплела, я в жизни ничего не готовила, я всю жизнь думала, что булки на деревьях растут!

    – Теперь понятно, – закричала Альжбетка, – чему ты учишь подрастающую молодежь!

    – Сама будешь там салаты рубить: твой Федька – тебе и готовить!

    – Не смей называть Федора Семеновича Федькой, он, между прочим, полгода был мне близким человеком!

    – Таким близким, что ты его замучила до смерти!

    Я была в таком умилении от происходящего, что боялась пошевелиться: не дай бог испортить такую интеллектуальную беседу.

    – Да я его почти любила, – вскричала Альжбетка, защищаясь.

    – Ты просто паучиха, которая сожрала своего паука!

    Альжбетка сняла тапок с отточенным каблуком и кинула его в Сольку.

    Солька схватила диванную подушку и зашвырнула в Альжбетку.

    Я тихонечко села на кресло в уголке и принялась наслаждаться происходящим.

    – Ты просто мне завидуешь! – кричала Альжбетка. – У тебя уже сто лет никого не было!

    – Да! – парировала Солька. – И я уже сто лет никого не убивала!

    – Это несчастный случай!

    – Нет, ты все это спланировала! Ты паучиха!

    – Дура!

    – Сама ты дура!

    – Тебе завидно, что меня любили, – не унималась Альжбетка,

    – Твой Федор Семенович не мог любить, у него нет того, чем любят!

    – Все у него есть, и ты сама это видела!

    – Дура, этим не любят, этим…

    Солька споткнулась, не зная, какое слово употребить.

    – …этим опыляют! – нашлась она.

    Тут уж я не сдержалась и прыснула со смеху. Солька была бесподобна! Браво!

    Девчонки переглянулись, посмотрели на меня и тоже закатились звонким смехом.

    – Что делать-то будем? – спросила, переводя дыхание, Солька.

    – Будем просто жить, – пожала я плечами.

Глава 8

    Приходится брать на себя обязанности феи. Я узнаю, что наша доблестная милиция выполнила возложенную на нее миссию

    Стол хоть и не пах, но память неумолимо требовала взять тряпку, порошок и смыть с глянцевой доски налет вчерашних событий.

    Любовь Григорьевна вышла из кабинета и сочувственно посмотрела на меня:

    – Моешь?

    – А что, вам приятно на меня смотреть?

    – Почему ты всегда огрызаешься?

    Я вытерла сухой тряпкой лужу на столе и сказала:

    – Боюсь, Любовь Григорьевна, это все тянется с далекого детства. Мои родители развелись, когда мне было двенадцать, и, думаю, это серьезно подорвало мою психику.

    – Мне очень жаль, – поправляя очки и вздыхая, сказала тоненькая Любовь Григорьевна.

    – Не стоит… Мне, знаете ли, так даже больше нравится, всегда можно под это дело оправдать свои гаденькие поступки.

    В приемную вошел Крошкин, это наш самый главный юрист, вроде дядька неплохой.

    – Здравствуй, Аня, – кивнул он.

    Я расплылась в довольной улыбке: меня тут явно уважают.

    – Любовь Григорьевна, будьте любезны, разберитесь с этими документами, возможно, бухгалтерия здесь должна кое-что пересмотреть, я сделал пометки на полях.

    Любовь Григорьевна повела себя странно, то есть она себя повела так… Как бы это объяснить… Как Альжбетка! Запрокинув голову чуть назад, поправляя отсутствующие локоны и знойно улыбаясь, Любовь Григорьевна с легким придыханием сказала:

    – Да, конечно, Илья Дмитриевич, я отложу все дела и сделаю это в первую очередь.

    Обалдеть!

    Крошкин отдал бумаги и вышел.

    Любовь Григорьевна с нежностью смотрела на закрывающуюся дверь.

    Это что же, люди добрые, делается, даже самые отсталые слои населения – и те ловят стрелы Амура! Я посмотрела на Любовь Григорьевну: зализанные волосы, костюмчик так себе, фигурка, наверное, ничего, но плосковата… Я критически взвешивала ее шансы, так как теперь, узнав ее душевную тайну, я была просто обязана сделать ее счастливой. Это, возможно, мне зачтется, когда в Судный день на весах будут взвешивать мое неудовлетворительное поведение.

    – Нравится он вам, да?

    Любовь Григорьевна вся подобралась, сжала губы и гневно сказала:

    – Работайте!

    – У вас тоже родители в разводе, что ли? – поинтересовалась я.

    Любовь Григорьевна гордо направилась к своему кабинету.

    Я решила быть честной, ибо этому меня учили с детства. Маме моей, во всяком случае, это бы понравилось.

    – У вас практически нет шансов, практически – потому что один маленький шанец есть всегда, и вот, Любовь Григорьевна, правда в том, что шанец этот сконцентрирован сейчас на мне: я могу вам помочь.

    Любовь Григорьевна остановилась и, не оборачиваясь, спросила:

    – Что ты имеешь в виду?

    – Вы так и просидите в своем кабинете, перебирая бумажки, если не послушаетесь своей старой доброй феи-крестной, то есть меня.

    – Я ничего не понимаю!

    – Надень туфли, Золушка! – скомандовала я, и Любовь Григорьевна подскочила на месте.

    – Ты ненормальная!

    – Возможно, но я вам нужна.

    Очки скукожились и жалобно посмотрели на меня.

    – Послушайте, выгляните в окно, пройдитесь по офису: весь мир кишит молоденькими хрупкими Белоснежками, возьмите хоть Лариску из бухгалтерии. У нее грудь, как две уютные диванные подушки. Очнитесь, надо же как-то работать над собой и вообще над отношениями!

    Любовь Григорьевна замерла и слушала.

    – Ну запали вы на этого Крошкина, понятное дело, весьма стоящий мужик, но вам пора уже как-то действовать!

    – Как? – заинтересованно спросила Любовь Григорьевна.

    – Надо стать – какой?

    – Какой?

    – Незаменимой, единственной, такой, чтобы дух захватывало. Сколько вам лет?

    – Сорок…

    – Ну так я вам скажу, что в сорок лет следует уже как-то шевелиться, молодежь наступает на пятки, причем делает это грудью.

    Любовь Григорьевна села на стул рядом с моим столом. Я, закончив уборку, любовно поставила выживший кактус на его законное место.

    – Да, он мне нравится, – сказала тихо Любовь Григорьевна, теребя край стола.

    – То, что вы признались, это хорошо, – многозначительно сказала я, – не каждый решается сказать подобное вслух, вы молодец!

    Любовь Григорьевна выпрямила спину: по всей видимости, в этот момент она гордилась собой. Я знаю, как расположить к себе столь наивную душу, как Любовь Григорьевна, – просто надо ее приласкать.

    – Надо бы вам имидж сменить, – сказала я, – и не растекайтесь перед ним, когда его видите, – боритесь, это вам не отчеты писать.

    – Что же мне делать?

    – Распускаете свой злобный пучок, идете и делаете стрижку, покупаете новые шмотки, причем покупаете их только в тех отделах, куда не ступала ваша нога, и побольше решительности и уверенности в глазах.

    – Я так не смогу.

    – У вас нет выбора, – сказала я, пожав плечами.

    – Есть, мне и так хорошо, мы с ним видимся, и мне этого хватает.

    – Даже не надейтесь, что ваша жизнь и дальше будет медленно тонуть в болоте, я повторяю – у вас нет выбора. Если вы не пойдете дорогой, которую я вам сейчас протоптала, я расскажу Крошкину, что вы в него втрескались.

    – Нет! – вскочила Любовь Григорьевна.

    – Да, – улыбаясь, сказала я, – и вы же знаете, что я это сделаю.

    – Это шантаж!

    – Не спорю.

    – Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?!

    – Я добрая фея-волшебница, мне по должности положено.

    – Ты, ты, ты… интриганка! А по должности тебе положено печатать и на телефонные звонки отвечать!

    – Послушайте, чего вы боитесь? Того, что начнете себя чувствовать женщиной? Поверьте, это не страшно, я пару раз пробовала, это стоит того.

    Любовь Григорьевна снова села на стул и заплакала.

    – Вы это напрасно, – сказала я, – вам еще жить да жить.

    Любовь Григорьевна заплакала еще громче.

    – Вы же, как все нормальные люди, хотите быть счастливой, так чего вы ждете, доставайте свою харизму – и вперед!

    – Я даже не знаю, что это такое, – всхлипывала Любовь Григорьевна, – это что-то неприличное?

    Тяжело вздохнув, я включила компьютер, дунула на экран, в надежде, что пыль сделает самостоятельные выводы, и сказала:

    – Обратной дороги нет, мужайтесь.

    – Хорошо, в конце концов я ничего не теряю, хотя моя репутация…

    – Ваша репутация покрылась паутиной, не будем о ней.

    – Хорошо, – еще раз сказала Любовь Григорьевна, вытирая слезы.

    Я облегченно вздохнула: Крошкин Илья Дмитриевич теперь от нас никуда не денется.

    – А как там дела с трупом? – поинтересовалась я.

    – Я сегодня звонила следователю, оказывается, этот человек умер не здесь.

    – Не может быть, а где?!

    – Я не знаю, но установили, что смерть наступила из-за сердечного приступа, такое бывает у мужчин в его возрасте.

    – Да уж, надо проследить за Ильей Дмитриевичем, как бы его удар не хватил, когда он увидит ваше преображение.

    – Аня!

    – Молчу, молчу, – улыбаясь, сказала я. – Ну и что милиция?

    – Говорят, что скорее всего нам его подбросили в шутку.

    – И давно так принято шутить?

    – Мне тоже показалось это странным.

    – То есть вы хотите сказать, что сами бы так шутить не стали?

    – Аня!

    – Молчу, молчу.

    – Дело, скорее всего, закроют, так как состава преступления нет.

    – Ничего себе, а что, им все равно, кто его сюда принес?

    Любовь Григорьевна пожала плечами, поправила очки и сказала:

    – Мне это неизвестно, такое мог сделать любой случайный прохожий. Этот человек здесь даже никому не знаком.

    – Ну не знаю, если у вас принято вокруг офиса ходить с трупами…

    – Я только поняла, что милиция вполне довольна тем, что его не убили, а он сам умер.

    – А что Валентин Петрович? Где он, кстати?

    – Он сказал, что с утра будет в банке, конечно, ему неприятно, что такое случилось у нас.

    – Понятное дело, кому понравится такой подарочек…

    – Я не понимаю, как это все произошло? – всплеснула руками Любовь Григорьевна. – Теперь все сидят и шушукаются по кабинетам.

    – Не волнуйтесь, когда они увидят вас в новом обличии, они сменят тему.

    – Аня!

    – Молчу, молчу.

    Любовь Григорьевна покачала головой.

    В принципе все не так уж и плохо вырисовывалось: дело затухнет и нам с девчонками беспокоиться будет не о чем, но все же мне хотелось дознаться до истины.

    – А что, это так просто – внести сюда труп?

    – В каком смысле?

    – А как же замки, охрана и так далее?

    – Мы здесь не так давно арендуем офис, всего четвертый месяц, еще не все наладили, вернее, сигнализацию установили, но она потом сломалась, и как-то все руки, видно, не доходили до нее.

    – Хорошо, сигнализация дохлая, но замки-то должны быть?

    – Замки, конечно, есть, и они вроде как и не сломаны, – пожимая плечами, сказала Любовь Григорьевна.

    – А сложно ли их открыть?

    – Я не знаю, – замотала головой директриса.

    – Вообще-то, кому надо, тот откроет отмычкой, был бы навык…

    – Теперь-то сигнализацию приведут в порядок, Валентин Петрович велел сегодня же все сделать.

    – Это правильно, – поддержала я столь мудрое решение своего руководителя. – А вы точно раньше этого человека не видели, того, который столь бесцеремонно лежал у меня на столе?

    – Нет, – уверенно сказала будущая нимфа.

    – Вспомните, может, он заходил к кому-нибудь в офисе?

    Я надеялась, что Любовь Григорьевна вспомнит Федора Семеновича: я все же чувствовала, что какая-то связь тут есть.

    – Точно нет, я бы такого запомнила.

    Любовь Григорьевна отправилась в свой кабинет и там два часа просидела над бумажками Крошкина. Выйдя, она протянула их мне и сказала:

    – Пойдешь в столовую, занеси в бухгалтерию, пусть исправят.

    Бухгалтерия – это, как я понимаю, такое гнездо, где высиживают сплетни. Зиночка была типичным представителем класса подобных наседок.

    Она сидела у окна и считала ворон. Я села рядом, дабы помочь ей в этом деле.

    – О! Привет, – сказала она, поворачиваясь ко мне.

    – Что в мире делается? – спросила я, кидая бумаги на стол.

    Я сразу решила дать возможность Зиночке выговориться, было бы несправедливо с моей стороны лишать эту весьма рыжую и конопатую представительницу работников бухгалтерии права на разглашение всех мыслимых и немыслимых тайн.

    – Пока ничего интересного, – с сожалением пожала плечами Зиночка, – вот только Лариска поругалась со своим.

    – Понятно, – сочувственно кивнула я.

    Почему бы этой Зиночке сразу мне не сказать, кто вздыхает по Ларискиным диванным подушкам? Все приходится самой выуживать.

    – А что они не поделили? – спросила я, засовывая Зинкин карандаш за ухо: мой затупился и точить его было лень.

    – Ты никому не скажешь?

    – Даже не сомневайся, я в таких делах просто сундук, звонкие монеты падают на дно, и обратной дороги им нет.

    – Валентину Петровичу не понравилось, что она в ночной клуб поперлась.

    В венах забурлила кровь, понеслась волной вперед и ударила меня где-то в районе израненного жизнью сердца. Так вот кто обладатель хрустальной статуэтки по имени Лариска!

    – Его понять можно, ревность неистребима, – сказала я, глядя на розовую Зинкину линейку: она как раз бы подошла к моему лаку на ногтях – тот же цвет бесконечных иллюзий.

    – Я ей тоже говорю – сиди при нем, так ей же требуется всеобщее обожание!

    – А Валентин Петрович вроде женат? – поинтересовалась я.

    – Женат, ну и что, у них давно уже не брак, а так, живут там, как брат и сестра.

    – Вот, Зинка, ты меня умиляешь! Ты кино смотришь, книги читаешь?

    – Смотрю, читаю, – заискрились рыжие точечки на аккуратненьком носу.

    – Мужики всегда так рассказывают своим любовницам, понимаешь?

    – Это неважно, – отмахнулась Зинка, – он богат и даже симпатичный.

    – Ну, это ты загнула… Симпатичный… Обычный среднестатистический субъект.

    – Симпатичный, – настаивала Зинка.

    – Пусть будет так. А где все-то?

    – В столовке.

    – А ты почему здесь?

    – У меня разгрузочный день.

    – Сочувствую. И давно Лариска этот роман крутит?

    – Целый год уже, только об этом никто не знает.

    – Не сомневаюсь, – сказала я и отправилась в столовку.

    Сегодняшний обед я собиралась провести так, чтобы Солька могла мной гордиться. Я взяла морковную котлету, зеленый салат и десерт из фруктов с ложкой йогурта… и встала как вкопанная около огромного подноса с ароматными булочками, обсыпанными сверху кунжутом…

    – Не советую брать, – услышала я сзади ехидный голос Бориса Александровича, – мне кажется, ты вполне обойдешься морковной котлеткой.

    Что? Что?! Этот субъект, этот жалкий представитель не менее жалкой половины человечества, еще смеет что-то говорить?! Я была в шоке от такой беспардонности.

    Медленно повернувшись, я взяла морковную котлету двумя пальцами и аккуратненько опустила ее в стакан с компотом, стоявшим на подносе у Семенова.

    – Я вижу, вы все еще живы? – осведомилась я. – Ну что ж, это можно легко исправить: на моем рабочем столе всегда найдется место еще для одного трупа.

Глава 9

    Обстоятельства и шило в моей большой душе 48-го размера заставляют нас заняться разыскными работами

    Трагически погибшая морковная котлета нашла замену в лице двух пухленьких булочек с кунжутом.

    За столиком около огромной пальмы было одно свободное место. Решив, что общение с природой мне пойдет на пользу, я направилась к высокой деревянной кадке.

    – Всем приятного аппетита, – сказала я, усаживаясь поудобнее.

    – И тебе тоже, – ответила Люська.

    Вроде она работала у юристов на подхвате. Я критически осмотрела данную персону, так как теперь моя душа болела за гармоничный союз – Крошкин тире Селезнева и всякие конкурентки не вызывали в моей душе радостного отклика. Люська была хоть и молода, чуть старше меня, но все же не было у нее дивной худобы финансовой директрисы, да и все остальное оставляло желать лучшего. Теперь я могла мило улыбнуться и сказать:

    – Спасибо. Вот решила скоротать обед в вашей приятной компании.

    – Мы очень рады, – сказала Виктория Сергеевна, – присоединяйтесь.

    В каком отделе работала эта особа, я пока не знала, видела ее мельком пару раз, не более того.

    За столом еще сидел Гребчук Виталий Игоревич, его рот был набит котлетами, и он только вежливо закивал, приветствуя меня.

    – Как там у вас? – спросила Люська, приглаживая сальные волосы.

    – Пока тихо, больше трупов не подкидывали, – сказала я, размышляя – сразу ли слопать булочки или растянуть удовольствие.

    – У нас такое вообще в первый раз, – не унималась Люська.

    – Странно, – пожала я плечами, – обычно трупы на работе – это норма.

    Одна из булочек закричала: «Съешь меня», и я охотно взялась выполнять ее просьбу.

    – Что там думает милиция? – спросил Гребчук, заливая оставшуюся котлету кетчупом.

    – Из достоверных источников мне известно, что мужчинка этот умер от сердечного приступа: не выдержал окружающей его действительности, – сказала я.

    – А зачем он тогда к тебе на стол залез? – поинтересовалась Люська.

    – Да не сам он, ему физическая подготовка не позволила бы. В милиции говорят, что его уже мертвым принесли, – объяснила я.

    – А вот вы знаете, – задумчиво протянула Виктория Сергеевна, – мне почему-то кажется, что я его уже видела…

    Я насторожилась.

    – Я, еще когда на твой крик прибежала… конечно, я его не очень-то разглядела, разве на такое можно спокойно смотреть… Но показалось… что-то в голове промелькнуло, а что – не помню…

    – Вот это да! – воскликнула Люська, хватая стакан с компотом. – А вы вспомните, постарайтесь.

    – Я его точно не видел, – замотал головой Виталий Игоревич.

    – Лицо у него такое широкое… нос какой-то крупный… Точно, видела!

    – А где? – поинтересовалась я.

    – Не помню.

    Люська заерзала на стуле, и он опасливо заскрипел.

    Виктория Сергеевна поправила брошку, утопающую в рюшках ее кофты, и произнесла:

    – Здесь.

    – Что – здесь? – спросила Люська.

    – Здесь я его видела!

    Виталий Игоревич перестал мучить котлету и уставился на Викторию Сергеевну.

    – Он как-то приходил…

    – Вы уверены? – поинтересовалась я.

    – Уверена, я сейчас же позвоню в милицию и все им расскажу!

    Я пригвоздила Викторию Сергеевну взглядом к стулу, а затем стала медленно, но верно сеять сомнения в ее душе.

    – Не стоит торопиться, – сказала я.

    – Это почему? – поинтересовалась Люська.

    – Потому что в перспективе вас затаскают по судам: еще неизвестно, кто этот тип, может, он из бандитов, как бы его дружки потом с вами, Виктория Сергеевна, поговорить не захотели!

    Бедная женщина покраснела, побледнела и приросла к стулу.

    – Я как-то не подумала об этом, – забормотала она.

    – А мне кажется, надо все рассказать, – не унималась Люська.

    Вот взять бы половник и треснуть ей по голове!

    Мне совсем не нужно было, чтобы это дело разрасталось как снежный ком, наоборот: полное забвение – вот что было необходимо мне, Сольке и Альжбетке.

    – А если Виктория Сергеевна ошибается, – предположила я, – так потом ее еще обвинят в даче ложных показаний, и будем мы ей жарить котлетки под названием «Матросская тишина». Хотя, если есть желание, почему бы не позвонить нашей родной милиции?

    – Нет, нет… Я уже вовсе не уверена, что видела именно этого человека, темно было… вечер… Я на работе задержалась, на первом этаже и свет-то уже не горел.

    – Ну и правильно, – поддержал меня Гребчук, – пусть сами разбираются.

    Оказавшись в приемной, я первым делом позвонила Сольке.

    – Пойди и спроси у Альжбетки, есть ли у нее ключи от квартиры нашего общего друга, – велела я.

    – Ты что? – не поняла Солька.

    – Фрося, делай, что говорят! – зашипела я.

    Вообще-то одного моего тона всегда хватает, чтобы Солька мне не перечила, но когда я упоминаю ее настоящее имя, она становится очень покладистой и работоспособной. Мне до сих пор непонятно, как Солька решилась с таким именем стать училкой… Представить себе не могу, как она говорит: «Здравствуйте, дети, меня зовут Ефросинья Андреевна Потапчукова…» Хотя, может, она и отправилась на сие поприще, чтобы как-то привыкнуть к этому, ведь маленькие оболтусы так называют ее по сто раз в день.

    Солька шмякнула трубку на стол и зашуршала к двери. Через пару секунд она вновь затараторила:

    – Так зачем мне к ней бежать, у тебя под ванной его барсетка с курткой, там и надо искать!

    – Молодец, – похвалила я, – что-то я об этом барахле забыла.

    – А зачем тебе его ключи?

    – Сегодня вечером поедем в его берлогу.

    – Ты что, сдурела?!

    Ну никакого воспитания у нынешних учителей ботаники.

    – Сказала – поедем, значит, поедем, пусть Альжбетка отгул берет.

    Я положила трубку и села за стол.

    Значит, все же персона Федора Семеновича как-то связана с моей работой. Что ему здесь было надо?.. Я посмотрела на дверь Селезнева, полистала журнал, опять посмотрела на дверь Селезнева… Да что же это за тайна такая!

    На лестнице раздавались знакомые звуки лесопилки: Славка приехал. Я улыбнулась, навалившееся умиление победило крысу, живущую во мне, и, подойдя к обмусоленной двери, я нажала на кнопку звонка.

    Славка был, как всегда, в трусах.

    – Привет, хочешь? – он протянул мне бутылку минералки, опустошенную наполовину.

    – Не-а, – замотала я головой, – значит, приехал, голубчик?

    – Ага, можешь поздравить.

    – С чем?

    – Заезжал на работу, повысили меня, я теперь тумбочки пилю для мебельного.

    – Поздравляю, просто головокружительная карьера, завидую.

    – Заходи, отметить же такое надо!

    – Сейчас не могу, удручена, знаешь ли, некоторыми событиями последних дней, но мы что-нибудь придумаем и, уверена, разобьем еще не одну бутылку шампанского о борт твоей первой тумбочки.

    Попрощавшись со Славкой, я позвонила в дверь Сольки и пнула ногой дверь Альжбетки. Солька что-то не выходила, Альжбетка же молниеносно отреагировала на призыв, и уже через секунду коридор задыхался от ее роковых духов.

    – Зачем мы туда пойдем? – зашептала она. – Солька мне все рассказала.

    – А где, кстати, эта любительница вершков и корешков? – своевременно поинтересовалась я.

    Да, я частенько высмеиваю Солькину специальность, и, возможно, если бы меня слышал какой-нибудь психоаналитик, то уверена, он посчитал бы, что я не могу простить Сольке ее давнего предательства. Она отказалась изучать со мной экологию и охрану Мирового океана, а вместо этого гордо отправилась в педагогический, где и посвятила себя ботанике. Мне это безразлично, меня это ничуть не задевает, я даже не помню об этом… Никогда ее не прощу!

    – Ты ей не звони, она приболела.

    Я всегда знала, что Солька – трусиха и вруша, но не до такой же степени!

    Я звонила и звонила в ее дверь, пока по давно протертому линолеуму не зашлепали стоптанные Солькины тапки.

    Горло Солька предусмотрительно обмотала шарфом, глаза сузила так, что китайцы заплакали бы от зависти, а уж когда я услышала ее голос, неестественно писклявый и хриплый одновременно, я окончательно решила покарать ее за подобную измену.

    – Заболела вот, – просипела она, – не дай бог, ангина.

    Я втолкнула Сольку в комнату, Альжбетка процокала каблучками за мной.

    – Значит, приболела?.. – напирая, зашипела я, разматывая Солькин шарф.

    – Ты чего, чего? – испугалась ботаничка.

    – Как до дела дошло, так ты в кусты, а совесть у тебя есть?

    Солька вскочила на диван и, возвышаясь надо мной, закричала уже своим вполне человеческим голосом:

    – Ты ненормальная какая-то, не пойду я к нему на квартиру, зачем нам это надо!

    – Затем, – сказала я, – что сидеть в тюрьме я не собираюсь, мы должны быть на шаг впереди всех!

    Альжбетка занервничала и тихо спросила:

    – А что, разве все это еще не закончилось?

    – Не закончилось, сегодня тетка одна на работе вспомнила твоего Робин Гуда и в милицию лыжи навострила.

    – Как же так… – села на диван Солька.

    – А вот так, я ее, как положено, припугнула, но кто знает, на какие глупости способны люди с взбудораженной совестью?

    – Пусть идет! – закричала Солька. – Пусть идет в эту милицию, мы тут ни при чем!

    – Мало ли кто еще что вспомнит, так и до нас ниточка дотянется.

    – Не дотянется, – уверенно сказала Солька.

    – А если у него в квартире куча Альжбеткиных фотографий?! Если следствие зашевелится по полной программе? Тогда ты им потом скажешь, мило улыбаясь: я ни при чем, я просто труп освежителем воздуха побрызгала?

    Солька слезла с дивана и села рядом с Альжбеткой.

    – А что милиция вообще сейчас думает? – вздохнув, спросила она.

    – Пока ничего, типа, умер далеко и надолго.

    – У него были две мои фотографии, – прошептала побледневшая Альжбетка.

    – Вот и подумайте, что будет, если Потугины найдут их раньше нас?

    – Ты права, – сказала Солька, – каюсь.

    – Надо идти сегодня, – сказала я, – и так уже много времени прошло, Вера Павловна своего не упустит и до имущества умершего родственника доберется в ближайшее время.

    – А может, уже добралась? – вскочила Солька.

    – Вряд ли, – сказала я, – тогда бы Альжбетке уже конец пришел.

    – Поехали быстрее! – вскрикнула Солька.

    – Ты никуда не поедешь, ты наказана, – объявила я, – Славка приехал.

    – Слышала, – кивнула Солька.

    – Пойдешь к нему пьянствовать.

    – Что?! – изумилась эта бессовестная симулянтка и вруша.

    – У Славки карьера в гору пошла, он теперь тумбочки выпиливает, пойдешь к нему это дело отмечать, расскажешь про новых соседей, про своих сопливых учеников и так далее и намекнешь ему, чтобы он не болтал языком о своем предыдущем предмете выпиливания, что это вредно для его дальнейшей карьеры.

    – Зачем?

    – Затем, что гроб мы у него брали и Вера Павловна может сложить два плюс два, и тогда нам мало не покажется.

    – Понятно, – с готовностью кивнула Солька.

    – Справишься? – ехидно поинтересовалась я.

    – Не подведу.

    Солька полезла в карман и вытащила ключи от квартиры Федора Семеновича.

    – Вот, – сказала она, – я к тебе слазила, достала.

    Мы вышли в коридор. Солька позвонила Славке.

    – О! Привет! – обрадовался он при виде учительницы ботаники.

    – Значит, так, – сказала я, подталкивая Сольку, – свое повышение по службе достойно обмоешь с этой барышней, она души в тебе не чает и иногда часами стоит у двери и слушает, как ты выпиливаешь очередной шедевр, так что развлекайтесь.

    Солька меня потом наверняка убьет!

    Квартира Федора Семеновича находилась не так уж и далеко, так что дорогу мы почти не заметили. Спасибо маршрутным такси, они очень облегчают нашу жизнь. Альжбетка хотела поехать на своей машине, но я строго пресекла эту затею: светиться нам ни к чему.

    – А вот интересно все же, что Федору у вас-то надо было? – спросила Альжбетка.

    – Если б знать… тихо!

    Этажом выше кто-то решил вынести мусор, и я прижала Альжбетку к стене, чтобы она не мелькала в лестничных пролетах, а то такую кралю если увидят, то уж точно навсегда запомнят. Как только все стихло, мы открыли дверь и юркнули в квартиру.

    Я включила свет и огляделась… Как я и думала, Федор Семенович Потугин был мошенником средней руки, до крупного авторитета он явно недотягивал. Мебель была дорогая, но какая-то непутевая, глаз радовал только огромный домашний кинотеатр в гостиной.

    – Вроде беспорядка не наблюдается, – оглядевшись, отметила я, – значит, родственнички еще сюда не добрались, а то бы все обшарили.

    – Гора с плеч, – выдохнула Альжбетка.

    – Где он фотки-то хранит?

    – Не знаю, одна в спальне на столике, а где вторая – даже не представляю.

    – Дуй в спальню, и если еще какие-нибудь твои вещи там есть, все собери.

    Альжбетка отправилась в пункт назначения выполнять особо важное задание, а я стала слоняться по квартире. Залезла в бар с целью изучения алкогольных пристрастий покойного, потом пролистала все три книги, которые нашлись в доме, заглянула под диван и перешла к более решительным действиям, а именно – отодвинула створку зеркального шкафа и нырнула туда по пояс.

    В маленькой коробочке стопкой лежали различные документы, ничего интересного, за исключением школьной грамоты. Сей документ известил меня о том, что в пятом классе Федор Потугин занял третье место в кроссе.

    – Однако, – сказала я, качая головой, – а по вам и не скажешь, Федор Семенович… Сколько же лет вы хранили эту бумажку… Наверное, это единственная грамота в вашей жизни, поэтому так и дорога вам. Ну что ж, почетное третье место, молодец, Федор Семенович, надеюсь, что там, где вы сейчас пребываете, непременно зачтут ваш вклад в развитие большого спорта.

    – Что ты бормочешь? – спросила Альжбетка, заходя в комнату.

    В руках у нее была рамка с фотографией, плюшевый заяц и легкий желтенький шарфик.

    – Это все? – поинтересовалась я.

    – Да, я здесь редко бывала. Вот еще билеты в театр на это воскресенье, мы должны были пойти…

    – Давай их сюда, разберемся. Помоги мне, – сказала я, протягивая Альжбетке еще одну коробку, – перебирай бумажки и ищи свою фотку, может, еще на что интересное наткнешься.

    Альжбетка села на диван и стала аккуратно вынимать из коробки всякий хлам.

    Я открыла еще одну створку шкафа, и моему взору представился стройный ряд аккуратно уложенных вещей.

    – А что, твой воздыхатель был педантом? Больно уж тут прибрано для мужика.

    – К нему пару раз в неделю уборщица приходит, иногда готовит, еще, кажется, он ее сам вызывал, когда нужно было.

    – Хорошо устроился…

    Я взяла стул и с неослабевающим энтузиазмом вскарабкалась на него. На самой верхней полке лежали какие-то инструменты и три пузатых альбома с фотографиями. Я достала их и присоединилась к Альжбетке: все же копаться в чужих тайнах, сидя на диване, куда приятнее.

    В первом альбоме оказались фотки последних лет.

    – Смотри, может, здесь мы и тебя найдем, – сказала я Альжбетке.

    Мои слова оказались пророческими, и уже где-то в середине мы натолкнулись на стройную фигурку Альжбетки в купальнике: она томно возлежала на плоском камне, а вокруг нее плескалось море.

    – Русалка ты наша, – радуясь находке, сказала я.

    – Спасибо, спасибо, Анька, тебе за все!

    Альжбетка бросилась на меня с объятиями и слезами на глазах.

    – Я так боялась, так боялась, что мы не найдем…

    Я гордо выпрямила свою грудь – да, грудь, я настаиваю на этом – и сказала:

    – Держись меня, не пропадешь! Давай-ка все убирать, лучше бы нам побыстрее отсюда исчезнуть. Жаль, что ничего интересного не попалось, но все же главную задачу мы выполнили.

    Пока Альжбетка суетилась со своей коробкой, я листала страницы альбома.

    – Смотри, Федор Семенович на лыжах… чего только не бывает… а это что за дамочка? Я бы на твоем месте приревновала, хотя теперь-то что… – комментировала я.

    – Хочу все это забыть как можно скорее, это просто страшный сон, – отмахивалась от меня Альжбетка.

    – Ух ты! – я просто подскочила до потолка. – Смотри!

    – И что? – спросила Альжбетка, глядя на фотографию, на которой замер мой палец.

    – Это же он!

    – Кто?

    – Мой директор… Валентин Петрович!

    На фотографии был какой то банкет, все что-то лопали, Федор Семенович сиял на переднем плане, а справа за столом сидел Селезнев.

    – Ты не знаешь, где это они?

    – Это встреча выпускников, в том году вроде было, я уже не помню, что мне Федор рассказывал…

    – Мама дорогая, да они одноклассники!

    Я схватила темно-синий альбом, обшарпанный по углам. По идее, здесь должны быть самые старые фотографии. На меня глянул толстощекий карапуз, потом этот же карапуз продемонстрировал, как он любит купаться в ванной, потом карапуз стал расти… И вот наконец-то пошла школа… Я открыла страницу с пожелтевшей фотографией, на которой сверху было написано: «10-й Б». Вот он, Федор Семенович, юн и свеж, а вот и Валентин Петрович, тоже юн и свеж…

    – Они одноклассники… – повторила я.

    – Не может быть! – воскликнула Альжбетка. – Ты уверена, что это он?

    – Уверена.

    – Что ты делаешь?

    Я ловко вынимала фотографию с последнего выпускного вечера.

    – Я, пожалуй, возьму это с собой, на всякий случай.

    Возвращались домой мы какие-то опустошенные. Игнорируя лифт, мы потащились на свой пятый этаж. Странным было то, что Славка не пилил. Я полагала, что Солька давно уже сидит у себя и ждет нас, но я заблуждалась. Только мы подошли к ее квартире и приготовились известить о своем появлении, как с грохотом распахнулась Славкина дверь и на пороге появилась совершенно счастливая, с глазами, полными пузырьков шампанского, Солька. Она обнимала двумя руками ладненькую тумбочку и счастливо смотрела на нас.

    – Девочки, – воскликнула Солька, – я свободна!

    – Что-что? – переглянулись мы с Альжбеткой.

    – Я свободна от земных оков! – объявила она и рухнула вместе с тумбочкой на лохматый коврик.

Глава 10

    Пока Золушка собирается на бал, крестная фея шалит

    Любовь Григорьевна пришла на работу в довольно стильном брючном костюме в тоненькую полосочку. Туфли на высоком каблуке, в которых она себя чувствовала весьма неуверенно, протыкали воздух острыми мысами. В прическе ее произошли кардинальные изменения, а именно: на лбу появилась ровненькая челка. Любовь Григорьевна помолодела лет на десять, что меня, безусловно, порадовало. А то вы даже не представляете, как нам, добрым феям, тяжело пристраивать престарелых Золушек.

    – Да вы просто молодец, – похвалила я смущенную директрису. – Крошкин у нас в кармане!

    – У меня сегодня день рождения, – потупив взор, сказала она.

    – Отлично, поздравляю, фуршет будет?

    – Да, но после рабочего дня.

    – Будем ждать, – сказала я и включила компьютер. – Значит, день рождения… так, так…

    – Что – так, так?

    – Будем действовать!

    – Может, не надо?

    – Может, и не надо, но меня уже не остановить, – приободрила я Любовь Григорьевну.

    Постепенно вереницей к кабинету Зориной потекли сотрудники, и мне ничего не оставалось делать, как представлять их. Так я выучила весь состав фирмы.

    – Носиков Леонид Ефимович, – объявил мужчина лет сорока и уселся напротив меня с букетом роз.

    – Если у вас еще не совсем отшибло память, то вы должны знать, что сегодня день рождения не у меня, так что идите к Любови Григорьевне и пожелайте ей бессонных ночей с любимым.

    Носиков, улыбаясь, встал и сказал:

    – Хотел бы я иметь такую секретаршу!

    – А кем вы работаете?

    – Я менеджер.

    – Тогда, пожалуй, о такой секретарше, как я, вам остается только мечтать.

    Далее шла бухгалтерия в полном составе, они подарили набор для душа и букет белых гвоздик, спели какую-то песенку и удалились. Уходя, Зинка с Лариской обмусоливали новый костюмчик директрисы. Осиное гнездо зашевелилось.

    Волшебный Борис Александрович меня как-то сторонился, что внушало мне уважение к самой себе: как это мило, когда тебя боится начальник, это бодрит, это радует! Трогать я его не стала, а просто указала на дверь Зориной. Он молча прошествовал мимо меня.

    Гребчук и Юра, наши программисты, пришли вместе, они принесли целую корзину с шампанским и фруктами.

    Крошкина я ждала с особым нетерпением: очень хотелось посмотреть, как он будет вести себя с преображенной Любовью Григорьевной – впадет в шок, потеряет дар речи или сразу предложит ей стать его женой?

    Илья Дмитриевич появился на пороге с розами и большой коробкой, обернутой в желтую блестящую бумагу. К моему сожалению, я так ничего и не увидела, потому что подглядеть в щелку не было никакой возможности. Крошкин зашел в кабинет и плотно закрыл дверь.

    Я металась по приемной и боялась, что Любовь Григорьевна с перепугу наломает дров, но Илья Дмитриевич вышел спокойным и, пожелав мне удачного дня, удалился. Я бросилась в кабинет своей тонюсенькой начальницы.

    – Ну что? – спросила я.

    – Поздравил, – теребя блокнот, выдохнула Любовь Григорьевна.

    – Это понятно, а что сказал, когда свадьба, я имею в виду?

    – Аня!

    – Ну да, ну да, я знаю, что такие дела так быстро не делаются.

    – Он пожелал мне личного счастья, – засмущалась Любовь Григорьевна.

    – Уже лучше, а вы случайно не сказали ему, что подобное счастье у вас возможно только с ним?

    – Аня!

    – Ладно, что-нибудь придумаем… Что подарил?

    – Чайник.

    – Мило, хорошо, что не кастрюлю.

    Люська с Викторией Сергеевной подарили комплект постельного белья. Это правильно, это нам скоро пригодится, надеюсь, им хватило ума подарить двуспальный.

    Так прошла половина моего рабочего дня. Любовь Григорьевна все время просила вазы, но они закончились еще в десять часов.

    – Что же мне делать с этими цветами? – спросила она меня, заливаясь краской стыда от всеобщего внимания.

    – Можно я брошу их к вашим ногам, наверняка ни одна душонка этого не делала. Вы потом будете долго вспоминать, как стояли на холме из роз и слезы счастья текли по вашим щекам.

    – Что ты, что ты, надо обязательно найти вазу!

    Я сходила к уборщице, взяла у нее два ведра, обернула их бумагой от факса, налила воды, поставила цветы и все это водрузила на подоконник Любови Григорьевны.

    – Ты очень внимательный и ответственный сотрудник, – произнесла счастливая женщина.

    – Да, кстати, я вам ничего не подарила, примите это от меня.

    – А что это?

    Я положила маленькую коробочку на стол.

    – Откройте, когда я выйду.

    – Она взорвется?

    – Нет, на всех, знаете ли, тротила не хватает.

    Я вышла в приемную и села за стол: надо было обдумать, как намекнуть Крошкину, что его счастье уже близко.

    За мной в приемную выскочила Любовь Григорьевна.

    – Спасибо огромное, – сказала она, держа в руке маленький брелок с плюшевым медвежонком, – это так трогательно!

    – Ну трогайте его, если хотите, – сказала я, улыбаясь.

    После обеда я засуетилась: притащила Любовь Григорьевну в приемную и посадила ее на стул около кабинета Селезнева.

    – А где у нас опять Петрович? – спросила я. – Мог бы и появиться, чтобы хоть вас поздравить.

    – Не знаю, он стал что-то реже приходить и даже не предупреждает ни о чем.

    – Тем лучше.

    – Почему?

    – Зачем мне так много начальников?

    Я сунула в руки Зориной первую попавшуюся папку и сказала:

    – Что бы ни происходило, вы сидите и изучаете эту дребедень, на меня особого внимания не обращайте, как будто вы заняты, понятно?

    – Да, но зачем все это?

    – Любовь Григорьевна, вы же умная женщина?

    – Да.

    – Вы ведь все можете?

    – Да.

    – Вы хотите замуж за Крошкина?

    – Да… то есть нет, то есть… опять эти твои штучки!..

    – Слушайтесь меня, вот и все.

    Я села за стол, взяла стопочку бумажек для заметок, на каждой написала одно и то же и сложила их в красивенькие маленькие треугольнички.

    Любовь Григорьевна время от времени поглядывала на мои действия и нервно щурилась.

    – Сколько лет нашей фирме?

    – Лет пять.

    – Отлично!

    Я набрала номер Крошкина и сказала:

    – Илья Дмитриевич, это Аня. У нас тут беспроигрышная лотерея, Валентин Петрович велел организовать, в субботу пять лет нашей фирме, вот и балуем сотрудников, вы уж зайдите, пожалуйста.

    – Ты что делаешь? – забеспокоились тоненькие очки на тоненьком носу.

    – Я даю вам обоим шанс! Иногда, чтобы разглядеть чьи-то глаза в толпе, нужно просто поднять от земли голову. У меня есть подруга, Солька, она учительница ботаники, я как-нибудь попрошу ее рассказать вам о брачных играх между животными. Сидите и изучайте папочку.

    – Но ботаника не занимается… – начала Любовь Григорьевна, но я остановила ее взглядом.

    Крошкин пришел минут через пять.

    – Спасибо, что пришли, – заулыбалась я, – а то никого не дозовешься.

    Я положила треугольнички в ряд и сказала:

    – Тяните, лотерея все равно беспроигрышная, так что больно не будет.

    Илья Дмитриевич улыбнулся и решительно взял судьбоносную бумажку. Собственно, судьбоносными были все бумажки.

    – Ну так разворачивайте и читайте, – потребовала я.

    Шея директрисы стала предательски расти в длину: любопытство брало свое. Я забарабанила пальцами по столу, давая ей понять, что подобное поведение неуместно. Любовь Григорьевна вздрогнула и ушла с головой в папку.

    – Два билета в театр, – объявил Илья Дмитриевич.

    – Поздравляю! – сказала я и торжественно пожала руку намеченному мужу своей директрисы.

    – Спасибо.

    – Вы уже решили, с кем пойдете? – поинтересовалась я, доставая билеты из верхнего ящика стола.

    Здесь я здорово рисковала, ибо от его ответа зависела не только судьба Зориной, но и ее дальнейшее психическое состояние.

    – Нет… – замялся Илья Дмитриевич. – Мне как-то даже не с кем…

    Я вздохнула с облегчением, возвела глаза к небу, мысленно подпрыгнула и также мысленно заискрилась от удовольствия. Любовь Григорьевна, по-моему, вообще перестала дышать.

    – О! Так что ж тут думать, не пропадать же билетам? Любовь Григорьевна, вы что делаете в это воскресенье?

    – Что? – Любовь Григорьевна поправила очки.

    Кто сказал, что у нас мало талантливых актрис? Да вы просто не там ищете: вот посмотрите, посмотрите, что с людьми делает любовь, это же полное перевоплощение, это же абсолютное соответствие предложенному образу. Любовь Григорьевна, вы молодец!

    – У вас на воскресенье планы есть? – спросила я, поглядывая на Крошкина.

    Он был спокоен, и перспектива провести вечер с Любовью Григорьевной его, по крайней мере, не пугала.

    – Нет, пока нет.

    – Так идите с Ильей Дмитриевичем в театр.

    – А что за спектакль? – поинтересовалась Любовь Григорьевна.

    Нет, ну ведь может, когда захочет!

    Билеты были Альжбеткины, я уж не знаю, на какие спектакли они ходят с Федором Семеновичем, могу только надеяться, что не на эротические. Я нервно перевернула билеты и вздохнула с облегчением:

    – «Двенадцатая ночь», Шекспир, между прочим.

    – Я буду рад, Любовь Григорьевна, если вы согласитесь, – вмешался в разговор Илья Дмитриевич.

    Тут-то она и растаяла.

    – Давайте сходим, – очечки сжались от страха и счастья одновременно.

    – Вот и отлично, – подвела я итог.

    Где-то в глубине души я и не сомневалась в успехе, и теперь, когда за Крошкиным закрывалась дверь, я, охваченная абсолютной нирваной, плюхнулась в кресло.

    – Как это все возможно?.. – забормотала Любовь Григорьевна. – Ты хоть понимаешь, что сейчас произошло?

    – Что-о-о? – пропела я.

    Любовь Григорьевна медленно подошла к своему кабинету, обернулась и сказала:

    – Таких, как ты, больше нет!

    Я не знаю, что она имела в виду, но, в принципе, это правда: таких ненормальных больше нет.

    Фуршет устроили на первом этаже в столовой, и, надо сказать, ничего интересного не было. Все отчего-то жались, налегали на закуску, хотя нормальные люди на подобных мероприятиях налегают на выпивку, танцы были, как на партийном собрании, то есть их вовсе не было, а разговоры велись исключительно о работе. Мое предложение поговорить о сексе никто не поддержал. Счастливые люди, наверное, у них столько этого секса, что и говорить о нем не хочется. Реакция на мое предложение вообще оставляла желать лучшего: Любовь Григорьевна нервно заикала, Люська захихикала, Носиков покраснел почему-то в области шеи, а волшебный Семенов подсел ко мне уже после третьей рюмки водки.

    Мне кажется, что он никак не может определиться по отношению ко мне, наверное, мечется между мыслями:

    а) она запала на меня и заигрывает;

    б) она ждет от меня первого шага;

    в) она хочет, но боится.

    Бедный, бедный Борис Александрович, он и не знает, что есть еще:

    г) ненавижу, потому что ненавижу;

    д) прибью, но попозже;

    е) клопов давить – не самое любимое занятие… Они воняют!

    – Если тебе не с кем поговорить, – заботливо начал Семенов, – то я могу тебя послушать.

    – Да, я как раз хотела вас спросить, – мило улыбаясь, начала я, – а правда ли, что импотенция стучится в дверь к блондинам раньше, чем к брюнетам?

    Тут я увидела Валентина Петровича. Он приехал давно, часам к четырем, но из кабинета вышел только сейчас. Он налил себе сока в пластиковый стаканчик и о чем-то стал оживленно беседовать с Гребчуком.

    – Извините, я отвлеклась, так что вы говорите?

    Я повернулась к Борису Андреевичу. Семенов ничего не говорил: он просто не мог, наверное, мой вопрос его слегка шокировал.

    Валентину Петровичу кто-то позвонил, и он, приложив трубку к уху, вышел в коридор. Я последовала за ним. Селезнев дошел до лестницы и направился в свой кабинет. Я кралась просто какими-то огородами, пару раз меня прикрывали пальмы, один раз спас фикус, а уже на втором этаже я спряталась за какую-то сморщенную икебану. Приложив ухо к плотно прикрытой двери, я замерла.

    – Я больше не желаю с вами разговаривать… – грубо говорил Валентин Петрович. – Не надо мне угрожать, вряд ли вы сможете меня запугать… У вас нет доказательств, нам не о чем говорить…

    То ли на том конце провода представили какие-то доказательства, то ли угрозы были все же серьезные, но голос Селезнева дрогнул, и дальше он говорил уже другим тоном:

    – Что вы хотите… Это не телефонный разговор… Нет, не сегодня…

    В коридоре хлопнула дверь, я дернулась и пулей влетела в кабинет финансовой директрисы. Я заметалась по комнате, злясь на себя и на весь белый свет: наверняка Селезнев говорит сейчас самое интересное!

    Опять хлопнула дверь, но уже рядом. Раздались шаги Валентина Петровича, он уходил. Я вышла в приемную и села за свой стол. Спускаться вниз не хотелось, я решила переждать немного и смотаться домой.

    Дверь кабинета Селезнева была приоткрыта, и я сама не знаю, как так получилось, что я оказалась как бы уже за этой дверью.

    На столе Валентина Петровича лежал мобильный телефон… Вот она, секунда, когда меня остановить невозможно!.. Я схватила телефон и дрожащими руками стала жать на кнопки. Если бы знать, как устроены эти телефоны! То есть я знаю, у меня даже где-то валяется мой собственный, не оплаченный уже лет сто, но вот как обращаться с чужими телефонами, я не знала. Руки дрожали все сильнее, телефон выскользнул и шмякнулся об стол, я от неожиданности брякнулась в кресло, оно отъехало и налетело на тумбочку, заваленную журналами, журналы полетели на пол, я вскочила, схватила телефон, схватила журналы, заметалась, нога подвернулась, и я врезалась лбом в шкаф… Усилием воли я заставила себя замереть… тихо… все хорошо…

    Я собрала журналы, поставила кресло на место и хладнокровно стала изучать входящие звонки. Нужное меню я нашла не сразу, но все же нашла. Я схватила ручку и стала записывать номер последнего звонившего. Уже после четырех цифр я остановилась: это был почти мой номер, за исключением последних двух цифр. Валентину Петровичу Селезневу звонили Потугины…

Домой я пришла часов в десять. Подошла к шкафу и посмотрела на стопку приданого 46-го размера. Я разделась и с легкостью натянула на себя короткую юбочку и водолазку. Ничего не выпирало, пуговица застегивалась, «молния» не расходилась.

    Вот она, лучшая диета, – труп с запахом елового леса, тюрьма на линии горизонта и соседи – не то маньяки, не то перспективные убийцы. Присоединяйтесь!

Глава 11

    Мы миримся с Солькой и развешиваем свои уши на балконе

    Выходные стали для меня чем-то удивительным и прекрасным. Только выйдя на работу, я осознала их ценность. Одно то, что ненавистный будильник не спел свою до неприятия подлую песню, повышало настроение на пару баллов. Проснулась я в одиннадцать, позвонила Альжбетке, и она притащилась ко мне с маленьким тазиком растительной дряни.

    – Я подумала, что мы можем вместе позавтракать, – радостно сказала Альжбетка.

    – Это что? – спросила я, окидывая взглядом цветастый набор ингредиентов.

    – Это салат «Здоровье»: капуста, свекла, ростки сои и хлопья геркулеса.

    Я тяжело вздохнула:

    – Ладно, накладывай.

    Альжбетка радостно подлетела к шкафчику с тарелками, и через пару минут мы уже сидели за столом и задумчиво смотрели на горку слипшейся массы, только мысли у нас при этом были разные.

    – У тебя нет яблока? – спросила Альжбетка. – Я бы украсила этот замечательный салат.

    – Нет, – сказала я, – ты думаешь, если его украсить, то аппетит для этого блюда появится?

    – Напрасно ты так, – обиделась Альжбетка, – я это ем уже целый год, и результат прекрасный.

    – Какой может быть результат от этого? – поддев вилкой геркулесину, спросила я.

    – У меня регулярный стул, например.

    Я недобро покосилась на свою подругу.

    – Ты знаешь, – сказала я, – когда я много ем, у меня тоже регулярный стул, так как огромное количество пищи, поступающее в мой организм, хорошо проталкивает пищу, поступившую ранее.

    – Подобный образ жизни плохо влияет на внутренние органы и весьма плачевно отражается на коже.

    Я запихнула салатик «Здоровье» в рот и, глядя, как Альжбетка уплетает свое кулинарное произведение, стала работать челюстями.

    – Я добавлю майонеза, – через секунду сказала я.

    – Ты что, – замотала головой Альжбетка, – тогда не будет нужного результата, майонез вообще очень жирный продукт.

    – А ты что-нибудь еще умеешь готовить? – спросила я.

    – Салат «Энергия» и закуску «Вечность».

    – Это что? – заинтересовалась я.

    – Это когда на кружочек огурчика кладешь ложку обезжиренного творога.

    Я уже хотела спросить Альжбетку, не этой ли «Вечностью» она накормила перед смертью Федора Семеновича, но тут в дверь тихонечко постучали.

    Кто же это так скромно стучится, кто же такой вежливый и робкий… Это гадкая предательница Солька!

    Альжбетка вопросительно посмотрела на меня, я кивнула.

    – Открыто, – закричала славная повариха Альжбетка.

    Мы уставились в тарелки и заработали челюстями.

    Солька вошла как тень и застенчиво встала у двери.

    – Это я, девочки.

    Мы промолчали.

    – Вот, зашла спросить, как у вас дела…

    Мы промолчали.

    – А что это такое вкусненькое вы едите?

    – Салат «Здоровье», – с видом гурмана сказала Альжбетка.

    – Вкусно? – поинтересовалась Солька.

    – Очень! – уверила ее Альжбетка.

    – А я вот не завтракала.

    Мы промолчали.

    – Я бы поела…

    Мы промолчали.

    – Что вы, со мной совсем не дружите?

    – Не дружим, – хором ответили мы.

    – Да, я немножко виновата, – замялась Солька, – но вы должны понять, такое может случиться с каждым.

    – Нет, – сказала я, – такое может случиться только с настоящим предателем.

    – А что я такого сделала? Ну, выпила лишнего, ну, упала, ну, с тумбочкой…

    Я встала и заходила по комнате.

    – Пока мы рискуем своей жизнью, пробираемся под пулями к блиндажу, ты, вместо того чтобы партизанить и прикрывать наш тыл, пьешь и дебоширишь!

    – Я не дебоширила, – замотала головой Солька.

    – Молчать, когда говорит главнокомандующий, – прервала я Солькины вопли. – Ты должна была делать – что?

    – Что? – спросила Солька.

    – Ты должна была выполнять возложенную на тебя миссию!

    – А какую, девочки, вы мне просто напомните…

    Я покачала головой.

    – Ты сама меня толкнула на это, ты сама велела пить, – защищалась Солька.

    – Я велела пить, а не напиваться!

    – У меня алкогольная непереносимость, – заявила Солька, – я просто отравилась.

    – Альжбетка, ты помнишь до неприличия счастливое лицо этой отравленной?

    – Мы на тебя надеялись, – сказала Альжбетка.

    – Так я же не подвела…

    – Да ты ничего не помнишь! – вскричала я.

    – Я помню… начало, помню… ты сказала, чтобы я поговорила со Славочкой.

    – С кем?

    – Ой, со Славкой, конечно.

    – Ну?

    – Я с ним и поговорила.

    – О чем?

    – Не перебивай, пожалуйста, – попросила меня Солька. – Я намекнула… нет, я просто сказала, что он замечательный… то есть что у него замечательная… карьера… теперь… и он не должен никому говорить, чем он раньше занимался. Я все сделала, как ты велела.

    – Ты уверена? – спросила я.

    – Вот честное слово, я не подвела, клянусь всеми своими учениками!

    Альжбетка поперхнулась, а я, разинув рот, села на стул.

    – Чем ты клянешься? – переспросила я.

    – Всеми своими учениками, – повторила Солька, – у меня четыре класса и подработка на продленке, так что их много наберется.

    – Знаешь что, Солька, – сказала я, немного придя в себя, – мы тебя, уж так и быть, прощаем, но, ради всего святого, ты так больше не клянись.

    Солька сразу обнаглела и расслабилась. Она подскочила к столу, навалила в тарелку салата «Здоровье» в таком количестве, что витамины свешивались на стол, и стала уплетать это все вилкой, помогая себе время от времени руками.

    – Солька, а ты там со Славкой… Вы там что делали? – спросила Альжбетка.

    Солька замерла, вилка с морковкой, сдобренной геркулесом, повисла в воздухе.

    – Мы это… мы отмечали.

    – А потом? – поинтересовалась Альжбетка.

    – Потом мы еще немного отмечали… а потом мы выпили на брудершафт.

    – А разве вы не на «ты» общаетесь?

    – Да, но Славочка сказал…

    – Кто? – уточнила я.

    – Славка сказал, что раз мы раньше не пили по этому поводу, то надо выпить сейчас…

    – Дальше-то что? – замерев, спросила Альжбетка.

    – Вот, выпили и… скрепили все это… как положено…

    – Я так понимаю, – намекнула я, – что потом вы делали друг другу искусственное дыхание рот в рот.

    – Да, – сказала Солька и закрыла лицо руками.

    Мы с Альжбеткой переглянулись.

    – Потом как-то так получилось, – продолжила Солька, – что мы еще раз выпили на брудершафт… потом Славочка сказал, что у меня красивые глаза и стройные ноги.

    Мы с Альжбеткой посмотрели на Солькины ноги. Конечно, они не были двумя батонами докторской колбасы, но и до идеала недотягивали.

    – Понятно, – сказала я.

    – А дальше? – не унималась Альжбетка.

    – Девочки, если я вам кое-что расскажу, вы не будете смеяться?

    – Нет, – замотали мы головами.

    – Он сказал… он сказал…

    Мы подались вперед и перестали моргать и дышать.

    – Он сказал, что у меня очень сексуальные уши!

    Вы знаете – я люблю Сольку, и вы знаете – я люблю Славку, и вообще, мне кажется, что теперь я люблю весь этот мир!

    – Вот это да! – выдохнула Альжбетка, которая наверняка при всей своей красоте ни разу не слышала такого.

    Я взяла столовую ложку и подложила Сольке еще салата.

    – Кушай, кушай, – сказала я, поглаживая ее по голове.

    Солька подцепила двумя пальцами пучочек тертой свеколки и, роняя половину на стол, отправила его в рот.

    – Солька, а он тебе это сказал до того, как увидел, как ты ешь, или после?

    – Он мне еще много чего говорил, – не слушая меня, сказала Солька и блаженно закрыла глаза.

    – А вы это… ну, сделали самое главное? – спросила Альжбетка.

    После этого вопроса мне стало понятно, что именно в этой жизни Альжбетка считает самым главным.

    – Нет, ты что! – замахала на нее Солька.

    Ах, ах, ах!

    – Ну ничего, – успокоила ее Альжбетка, – мы в следующий раз вам мешать не будем.

    Солька нервно захрустела салатом.

    – А что у вас? – спросила она.

    Мы стали с Альжбеткой взахлеб рассказывать, как побывали на квартире Федора Семеновича, как благополучно нашли Альжбеткины фотографии и как совершенно случайно выяснили, что Федор Семенович и мой начальник Селезнев когда-то были одноклассниками.

    – Да вы что! – воскликнула Солька.

    Мы гордо выпрямили спины и одарили ее довольными улыбками.

    Когда все возгласы и восклицания закончились, когда все подробности были обмусолены и разложены по полочкам, я, сделав многозначительную паузу, произнесла:

    – У меня есть еще кое-что для вас.

    – Что? – спросили девчонки.

    – Вчера мы на работе отмечали день рождения нашей финансовой директрисы. Начальнику моему позвонили, и он удалился к себе в кабинет. Как вы думаете, что я сделала?

    – Ты поперлась за ним и стала подслушивать.

    – Молодец, Солька, здоровья тебе и жениха богатого.

    – Рассказывай же, – торопила Альжбетка.

    – Ему угрожали, и делали это весьма напористо, начальник мой к концу разговора стал более покладистым и явно собирался встретиться с теми, кто ему звонил.

    – Кто же это, интересно? – спросила Альжбетка.

    – Расследование, произведенное на месте, показало, – заявила я, – что звонили Потугины!

    – Не может быть! – замотала головой Солька.

    – Может, все так, как я и предполагала: они как-то связаны.

    – Главное, что нас уже в этом уравнении нет, – порадовалась Солька.

    – Хорошо бы, – вздохнула Альжбетка.

    – Чем же они связаны?.. – задумчиво произнесла я.

    – Это уже не наше дело, пусть там творят, что хотят, – решительно сказала Солька и посмотрела на меня: – Ты похудела?

    – Точно, – подтвердила Альжбетка.

    – Да, я заметила, уже даже натянула на себя кое-что из отложенного приданого.

    – Вот это да, ну-ка покрутись! – потребовала Солька.

    Я прошлась по кухне, как манекенщица, и остановилась у двери.

    – Ну как?

    – Бежим ко мне, взвесимся, – подскочила Солька.

    Когда-то одна из родительниц подарила ей на Новый год электронные весы, и одно время Солька очень ими гордилась.

    У нашей учительницы ботаники был полнейший бардак, она минут десять вспоминала, где у нее могут быть весы, и в конце концов решила, что они спрятаны под раскладушкой на балконе.

    – Вот, – сказала Солька, протягивая мне предмет своего обожания.

    Я встала на весы и замерла.

    – А зачем взвешиваться, если я не помню, сколько там было…

    – Неважно, – махнула рукой Альжбетка, – теперь будешь знать.

    На соседнем балконе послышался скрип двери, голоса, и я прижала палец к губам, давая понять девчонкам, чтобы соблюдали тишину. Сама же слезла с весов и на цыпочках подкралась к стене, соединяющей балконы. Сонькиными соседями были Потугины, и подслушать их разговор было для меня просто жизненной необходимостью.

    – …пусть знает теперь, – говорила Вера Павловна, – думает, что это так сойдет ему с рук!

    – Может, и не он это, – задумчиво сказал Макар Семенович, известный нам как Тусик.

    – Он, голубчик, подложил нам подарочек, чтобы мы притихли и не высовывались: вот, мол, что с вами будет, если вздумаете лезть не в свое дело. Да только нас этим не возьмешь, мы ему его же подарочек и вернули, пусть сам сто раз подумает, прежде чем против нас идти!

    – Не говори так, это все же мой брат!

    – Вот за него и отомстишь… Брат… Он тебе хоть раз помог? А мог бы, у него деньги всегда водились, а скоро бы миллионщиком стал, так тебе бы хоть что-то предложил, так, по пьяни проболтался, похвастался… Что-то он не вспоминал, что ты ему брат, когда в долю тебя не брал…

    – Какая уж тут доля, мое дело – сторона.

    – Брат брату помогать должен, – не унималась Вера Павловна.

    – Может, это не он все же…

    – Как не он, ты же сам сказал, что испугался он, как ты про Федора намекнул. Нас не запугаешь и с толку не собьешь; как только дело было решено, так Федор и умер! Бывают ли такие совпадения, он это, и все тут! Пойдем, белье-то я повесила.

    Звуки смолкли, и я обернулась к девчонкам.

    – Слышали? – спросила я.

    Девчонки закивали.

    – По-моему, дело пахнет большими деньгами, – сказала я.

    – Мы же в это не полезем? – с надеждой в голосе спросила Солька.

    – Не знаю, – пожала я плечами, – вообще-то, мне бы миллиончик не помешал.

Глава 12

    Влюбленные и трупы стабильно размножаются

    – Рассказывайте! – потребовала я, как только нога Любови Григорьевны переступила порог приемной.

    Директриса выглядела выше всяких похвал. Волосы наконец-то были приведены в окончательный порядок: стрижка каре и чуть красноватый оттенок прядей говорили о том, что Любовь Григорьевна потратила достаточно времени в хорошей парикмахерской. Бежевый костюм подчеркивал стройность ее фигуры, а косметика помогала директрисе выглядеть свежо и достаточно молодо – достаточно для Крошкина, я бы сказала.

    Любовь Григорьевна села на стул, схватила ручку на моем столе, нервно повертела ее в руках, положила обратно и начала:

    – Встретились мы около театра…

    – Нечего баловать, надо было сказать, чтобы заехал за вами.

    – Он предлагал, но я растерялась, и потом, я живу с мамой…

    – Что?!

    – Да, я живу с мамой, а что здесь такого? – занервничала Любовь Григорьевна.

    – Ладно, пройдет время, и я как-то смирюсь с этим, рассказывайте дальше.

    – Я немного опоздала, надо же опаздывать… Я правильно поступила?

    – Правильно, надеюсь, опоздали конкретно?

    – На семь минут.

    – Стояли за каким-нибудь ларьком и отсчитывали секунды, поглядывая на предмет своего обожания?

    – А откуда ты знаешь?

    – Женская интуиция.

    – Он подарил мне розу, я совсем не ожидала, я даже растерялась, день рождения-то уже прошел, зачем дарить-то?..

    – Это нормально, – закатывая глаза, сказала я, – у вас же почти свидание.

    – Мне было очень неловко… Люди смотрели на меня… и думали, что это он мне розу подарил…

    – Это же просто безумие какое-то… – пробормотала я.

    – Что?

    – Не обращайте внимания, Любовь Григорьевна, вещайте дальше.

    – Спектакль оказался хорошим, хотя было много школьников…

    – В буфет ходили?

    – Да, я не хотела, но Илья Дмитриевич настоял.

    – Как можно, вот скажите мне, как можно не хотеть в буфет в театре? – схватилась я за голову.

    – Просто я дома поела.

    – Это все равно что поехать на шашлык и не взять помидоры, это все равно что зайти в парфюмерный магазин и не набрать там пробников, это все равно что… – так, я взяла себя в руки…

    Любовь Григорьевна расстегнула пиджак и стала обмахиваться тоненькой папкой.

    – Что ели? – спросила я.

    – Я так разнервничалась, что выпила два бокала шампанского и съела три бутерброда с рыбой.

    – Хорошее сочетание…

    – Потом он отвез меня домой и поцеловал мне руку… Я вот думаю, что это значит?

    – Это значит, что он возбужден и очень опасен.

    Любовь Григорьевна прижала папку к груди и пискнула:

    – Как это?!

    – Ну, в смысле – Амур проковырял дырку в его сердце.

    – И что теперь?

    – Теперь рана его кровоточит.

    Любовь Григорьевна икнула.

    – И это все сделала я?! – спросила она.

    – Ну не я же, теперь вы, как порядочная женщина, просто обязаны выйти за него замуж.

    – Я вот тоже так думаю!

    Теперь икнула я: Любовь Григорьевна все схватывает просто на лету.

    Я была рада, что у директрисы все наладилось и я могу пока отвлечься от ее душевных терзаний. Мне было просто не до этого, мозги пухли, голова трещала, а мысли предательски разбегались по углам. Тут еще работы мне навалили столько, что хоть больничный бери, поэтому, как только Любовь Григорьевна отправилась по своим делам, я застучала пальцами по клавиатуре, время от времени отвечая на телефонные звонки.

    Валентин Петрович попросил принести ему кофе. Накидав все, что нужно, в кружку и залив это кипятком, я отправилась в кабинет своего шефа.

    – Спасибо, Аня, – сказал Селезнев, делая осторожный глоток.

    – Как провели выходные? – нахально спросила я.

    Хотя почему нахально, наоборот: я чуткая и внимательная секретарша, мне не безразлична повседневная жизнь шефа!

    – Неплохо, – листая бумаги, ответил Валентин Петрович, – ездил на дачу, погода замечательная, так что просто надышался свежим воздухом.

    – Это хорошо, когда есть где подышать, – поддержала я разговор.

    – У меня дача не так давно, купил всего пару лет назад, думал, будет у меня газончик и никаких тебе помидоров, а вышло все наоборот.

    – Что, вся дача в помидорах?

    – Нет, – усмехнулся Селезнев, – просто потянуло к земле, и теперь я с удовольствием сажаю, поливаю и окучиваю, вот, посмотри…

    Валентин Петрович протянул мне руки, и я увидела почерневшие ладони.

    – Картошку вчера копал! Кому рассказать – не поверят… Мой первый урожай картошки! Приятно пожинать результаты своего труда.

    – Ну почему не поверят, каждый человек имеет право на свое хобби, у меня подружка Альжбетка в ночном клубе работает, так она, представляете, накладные ногти коллекционирует.

    Валентин Петрович улыбнулся и сказал:

    – До этого я пока не дошел. А на тебя тут, кстати, жаловались.

    Да не может быть!!! Это кому я тут не нравлюсь?!

    – Кто? – поинтересовалась я.

    – Семенов Борис Александрович.

    Ах ты, скрипучая раскладушка, ах ты, потаскун болотный, ах ты, краснопопая обезьяна, ах ты, подмышка енота на субботнике, ах ты, налет на зубной эмали, ах ты, облезлый ноготь и пожелтевшая пятка!!!

    – И что же не нравится этому прекрасному человеку? – спросила я, сжимая зубы.

    – Он говорит, что ты постоянно оскорбляешь его и вообще грубо с ним разговариваешь.

    – И вы ему поверили?

    – Если честно, то да, но разбираться в этом у меня нет никакого желания, так что просто попрошу тебя быть более сдержанной.

    – Что, и плеваться в него нельзя, проходя мимо?

    Селезнев посмотрел на меня укоризненно и вновь углубился в бумаги.

    Я вернулась на свое место, взяла ластик и положила его на гладкую и блестящую поверхность стола, взяла папку потолще и, сказав:

    – Ну что, Борис Александрович, жаловаться ходили?.. – негодующе плюхнула ее на ни в чем неповинный ластик. Стало значительно легче.

    Будильник звонил и звонил, а я все лежала и лежала.

    Запиликал телефон, и я, откинув одеяло и проклиная все на свете, отправилась брать трубку.

    – Кому тут жить надоело? – угрожающе спросила я.

    – Что это ты еще спишь? Тебе давно пора вставать, – затараторила Солька.

    Я положила трубку. Телефон зазвонил опять.

    – Напрасно ты сердишься, просто мне необходимо тебе кое-что сказать.

    – Говори.

    – Понимаешь, Славка меня в кино пригласил сегодня, и я вот подумала… что, может, ты с нами пойдешь?..

    Я положила трубку.

    Телефон зазвонил опять.

    – Это очень важно, я же трезвая не могу с ним… Ну, как бы он мне нравится, но в кино… темно же… А ты пойдешь с нами, и как будто у нас дружеский вечер.

    – Солька, – начала я, – я с вами никуда не пойду, и вообще, не втягивай меня в свои нездоровые любовные отношения.

    – Это не любовные отношения, – запротестовала Солька, – просто так сложилось, и что теперь делать?..

    – Я скажу тебе, что делать, – я подошла к зеркалу и посмотрела на свое помятое отражение, – ты выпей, расслабься и получи удовольствие.

    – Ты думаешь? – осторожно поинтересовалась Солька.

    – Даже не сомневайся, уверена, что все твои ученики, все четыре класса и продленка, так бы и поступили.

    Я положила трубку, зажмурилась и сказала:

    – Меня окружают сумасшедшие влюбленные, не дай бог стать такой!

    Минут пять я чистила зубы. Почему так долго? Просто засыпала: эти движения щеткой туда-сюда меня убаюкивали.

    Одеваться мне было приятненько: стопочка одежды 46-го размера бесконечно радовала и умиляла меня. Я надела коротенький желтый свитерок и коричневые брюки. Покрутившись немного у зеркала, я мысленно выиграла не один конкурс красоты.

    Настроение было чудесное, и на работу я пришла со щедрой улыбкой на лице, правда, опоздала на пять минут, но кто считает эти копейки…

    Мне захотелось сделать что-нибудь прекрасное, поэтому я взяла леечку и стала поливать все три цветка, стоявшие на подоконнике. Под окном суетился народ, накрапывал мелкий дождик, а около ларька с хлебом стоял мальчишка и уплетал бублик.

    Жизнь прекрасна!

    Я вспомнила, что у Селезнева на подоконнике проживает полудохлый фикус, и, широко распахнув дверь его кабинета… пошатнулась и прислонилась к стене…

    Конечно, мне хотелось закричать, да любая бы закричала на моем месте, но руки даны не только для того, чтобы держать ложку, то есть ручку, я хотела сказать, но еще и для того, чтобы вовремя зажать себе рот.

    Итак, я не закричала.

    Кабинет был в полнейшем беспорядке: кругом валялись клочки бумаг, стулья были перевернуты, ковер сжался в гармошку, стакан с ручками опрокинут, графин разбит, и так далее, и тому подобное. Это все было бы ничего, если бы на полу, раскинув руки и ноги, не лежал абсолютно мертвый Селезнев Валентин Петрович. Вот он как-то тут был не к месту…

    Я тихонечко подошла к нему и наклонилась. Никаких ран или еще чего нервирующего не было… Оценив еще раз окружавшую меня обстановку, я пришла к выводу, что тут произошла неслабая драка.

    Что делать, я не знала и, растерявшись, заметалась по комнате. Почему-то сначала я побоялась прикоснуться к чему-либо, потом, вспомнив, что я все же секретарша и имею право на некоторые вольности, я стала осматривать валяющиеся на полу бумажки, но ничего интересного не нашла. Сделав решительный шаг к столу Селезнева, я наступила на ручку, нога подвернулась, и я шмякнулась рядом с трупом… Только этого мне не хватало! Вот только еще рядом с покойником я не лежала, просто превращаюсь в Альжбетку… А что это там под шкафом?.. Я, словно партизан в тылу врага, виляя попой и не жалея новенький свитер и брючки, проползла метра три и засунула руку под шкаф… Кассета, обычная кассета для видеомагнитофона, немного треснутая на углу, без надписи…

    В моей голове просто колокол зазвучал: бум-бум-бум! Нет, это не в голове, это сердце колотится… Да каждый миллиметр моего тела и каждая частичка моей души кричали, что это – кусок всех необъяснимых событий, что это не просто кассета – это ключ, которым открывается тяжелая дверь под названием «Тайна».

    Я выскочила в приемную, вывалила все из сумки на стол, положила на дно кассету и засыпала ее всем своим барахлом, скопившимся за многие годы.

    Вот теперь можно известить общественность.

    Я открыла дверь пошире и закричала:

    – А-а-а!!!

Глава 13

    Я становлюсь обладательницей относительного богатства, а также радую следователя отсутствием алиби

    Первой прилетела Виктория Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сначала на меня, а потом на мой стол. Эта знойная женщина, по всей видимости, думала, что трупы должны лежать только на моем столе. Я махнула рукой в сторону кабинета Селезнева. Виктория Сергеевна подошла к открытой двери, заглянула, повернулась ко мне и заорала:

    – А-а-а!!!

    Следующим влетел наш программист Юра. У него был весьма помятый вид, такое впечатление, что он ночевал в курятнике: рубашка в гармошку, рыжие кудри приплюснуты на макушке, галстук просто уныло болтался, и для меня так и осталось загадкой, какого же он цвета.

    – Что у вас тут стряслось? – спросил Юра.

    – У нас тут все та же фигня, то есть труп, – разъяснила я.

    Виктория Семеновна перестала кричать, закрыла лицо руками и выскочила из приемной.

    Юра посмотрел на лежащего Валентина Петровича, нервно поправил галстук и пробурчал:

    – Как же это так?..

    Народ начал собираться, ибо Виктория Сергеевна бегала по офису и, надрывая горло, кричала:

    – Начальник мертв, все наверх!!!

    Крошкин пришел вместе с Носиковым. Они вытолкнули из кабинета Зиночку, которая, словно мышь, сновала по углам и ахала-охала, и начали предпринимать положенные действия.

    – Милицию вызвала? – спросил Илья Дмитриевич.

    – Нет, не успела, я же тут экскурсоводом подрабатываю, трупы показываю…

    – Где Любовь Григорьевна, она уже пришла, она в курсе?

    – Нет, Илья Дмитриевич, опаздывает. А что у вас за царапина на лице? – поинтересовалась я.

    – Ерунда, – отмахнулся Крошкин, – доставал с антресоли инструменты, так всякий хлам прямо мне на голову и посыпался.

    – Я вызову милицию, – сказал Носиков и направился к двери.

    Мне не хотелось ничего пропускать, и я сказала:

    – Леонид Ефимович, а вы с моего позвоните.

    Зиночка куда-то убежала и вернулась с Лариской. Та была уже зареванная, видно, ей успели изложить подробности случившегося. Лариса подошла к телу бывшего любовника, зарыдала навзрыд и уже собиралась было упасть, но ее подхватил Юра. Я с этой сцены не сводила глаз. Как отреагирует Лариса – вот что меня интересовало, но мне показалось, что у нее был просто шок.

    – …да, да… это фирма «Ланди», да, у нас опять… мертвый человек… Это директор нашей фирмы, запишите: Селезнев Валентин Петрович… Девушка, пригласите следователя, вы что, не понимаете, это же не шутки!..

    – Следователь – Ерохин вроде бы, – шепнула я Носикову.

    – Я хочу говорить с Ерохиным, – потребовал Леонид Ефимович.

    Дальше мне не удалось подслушать, да и слушать-то особо было нечего. В приемную влетела Любовь Григорьевна: лицо бледное, руки трясутся.

    – Этого не может быть, этого не может быть…

    Я прислушалась… Виктория Сергеевна все еще бегала по офису с криками:

    – Начальник мертв, все наверх!!!

    Уж лучше бы она вопила что-нибудь другое, например: «Требую срочно предоставить всем оплачиваемый отпуск!!!»

    Любовь Григорьевна схватила меня за локоть, оттащила в угол и забормотала:

    – Я туда не пойду, я видеть такого не могу… Это правда? Скажи ты мне, это все правда?!

    – Да, Селезнев лежит в своем кабинете, явно не живой, и сейчас сюда прилетит милиция.

    – Этот кошмар повторяется! Валентин Петрович, Валентин Петрович… Мы проработали вместе пять лет!

    – Сочувствую.

    – Нет, он был хороший начальник… и человек тоже… Хотя я не знаю, какой он человек… Мы просто работали… Как это ужасно… Что делать?!

    – Леонид Ефимович уже вызвал милицию, нам остается только ждать.

    – А как его убили? Как его уби… ох!

    – Не знаю, в кабинете все перевернуто, похоже на драку.

    – Это ты обнаружила… все это?

    – А кто же еще? Вы бы приходили вовремя, без опозданий, было бы мне тогда не так одиноко здесь.

    – Прости, я же не знала…

    Дальше Любовь Григорьевна зашептала какую-то полную ерунду. Опомнившись, она посмотрела на Лариску, которая ревела в голос на плече у Зиночки.

    – А эта что ревет? – спросила финансовая директриса.

    – Видать, есть у нее причина… Может, она тайно любила нашего шефа…

    Я не стала рассказывать Зориной всю правду. Возможно, Лариска не имеет никакого отношения к делу, так ведь ее, как любовницу, затаскают потом, да и к чему это обнародовать, Селезнев все же был человеком женатым…

    Волшебный Борис Александрович стоял напротив нас и бросал на меня какие-то мстительные взгляды: наверное, он в душе надеялся, что все это натворила я и остались считаные минуты до того, как наручники лязгнут на моих руках.

    Зашел Гребчук и предложил свою помощь.

    – Я вас очень прошу, отловите вы Викторию Сергеевну, пусть замолчит, и ей валериана нужна, наверное. Отведите ее в бухгалтерию, ей там будет о чем поговорить, заодно и успокоится, – попросила я его. – Зина, Лариса, давайте топайте к себе, сейчас к вам в бухгалтерию поступит тяжело больная на всю голову Виктория Сергеевна, окажите женщине первую помощь.

    Любовь Григорьевна снова схватила меня за локоть.

    – Обыск будет? – спросила она.

    – Думаю, да.

    – А вдруг там, в кабинете или в сейфе, лежит что-нибудь?..

    – Что?

    – Ну, знаешь, как бывает: деньги, документы какие-нибудь…

    Я повернулась к собравшейся публике и поняла, что мне надо опять принимать меры по изгнанию сотрудников из приемной. Я заглянула в кабинет: там, точно это было поле для гольфа, разгуливали все кому не лень.

    – Юра, Люська, Илья Дмитриевич и другие не менее достойные люди, прошу вас очистить территорию: мы ждем милицию и хотим ее обрадовать своим чутким пониманием происходящего. В тот раз нам не удалось блеснуть соплей на солнце, так давайте блеснем сейчас!

    Я еще немного покричала, помахала руками, и вскоре в приемной остались только мы с Любовью Григорьевной. Она протянула мне ключ и сказала:

    – Шифр от сейфа: сорок четыре триста сорок два.

    – Вы – на шухере, приоткройте дверь и смотрите в щелку, как на лестнице увидите милицию – кричите.

    – Что кричать?

    – Ну, кричите: «Я самая обаятельная и привлекательная».

    Я шмыгнула в кабинет Селезнева, прошла мимо мертвого Валентина Петровича и направилась к сейфу.

    – Вы уж простите меня, – сказала я, засовывая ключ в замочек, – придется мне здесь немного похозяйничать.

    Я поймала себя на мысли, что в последнее время часто разговариваю с покойниками.

    Дверка открылась, за ней был шифр. Я быстренько набрала нужные цифры, задвижка щелкнула, и я открыла еще одну дверку.

    В сейфе лежали две пачки стодолларовых купюр, еще одна видеокассета, несколько аккуратненьких конвертиков и три папки с замусоленными бантиками. Кассету и конверты я сунула за пояс брюк и сверху прикрыла свитером, папки и деньги – под мышку. В пустой сейф положила какие-то блокноты со стола, чтобы не подумали, что тут произошло ограбление, все закрыла и вышла в приемную. Я вдохнула что было сил и замерла: не хотелось мне излишней полноты, на которую меня обрекала кассета, но Любовь Григорьевна была в таком состоянии, что мой слегка прямоугольный живот совершенно ее не заинтересовал.

    Увидев меня, она бросила свой наблюдательный пост, взяла у меня папки, деньги и побежала к себе в кабинет.

    Я же метнулась к своей сумочке: просто молилась, чтобы туда влезла еще одна кассета. Спрятав свою добычу, я отправилась к Зориной.

    Тоненькая Любовь Григорьевна металась между стульями, не зная, что делать с этим компроматом.

    – Да стойте же вы! – прикрикнула я, отбирая у нее и деньги и папки. – Так, что это за деньги?

    – Я не знаю, левые какие-нибудь.

    – А не многовато для левых? – поинтересовалась я.

    – Многовато… Валентин Петрович иногда без документации продает всякую мелочь, чтобы были наличные на взятки или еще на что, – шепотом сказала Любовь Григорьевна.

    – Ничего себе мелочь… И что, никто об этом не знает?

    – Да нет, только я, нам это по работе необходимо… Ты же не думаешь, что я хоть раз позволила себе…

    – Не думаю, – сказала я.

    Вы вот, Любовь Григорьевна, себе бы не позволили, а вот Валентин Петрович, думаю, попроще к таким вещам относился.

    – И что же теперь делать с этими деньгами… милиция же…

    – Ну, раз милиция, – сказала я, – то наш долг – спасти фирму от позора и дальнейших проверок!

    Я протянула одну пачку тонюсенькой директрисе, а вторую взяла себе.

    – Это теперь наше, прячьте, и никому ни слова, – сказала я.

    – Ты уверена?

    – Это единственный выход, – серьезно сказала я, представляя, что куплю на эти бешеные деньги.

    – А куда прятать? – растерялась Любовь Григорьевна.

    – В лифчик, конечно, – сказала я, запихивая за ворот свитера ровненькую пачечку долларов.

    Любовь Григорьевна последовала моему примеру.

    – А здесь что? – спросила я, указывая на папки.

    Директриса развязала тесемки и стала перебирать бумаги.

    – Это договора, это тоже… отчеты…

    – Дребедень всякая, я так понимаю?

    – В общем да, это можно и не прятать.

    – Тогда я это оставлю вам.

    Открылась дверь, и на пороге появился уже знакомый нам следователь.

    – Ерохин Максим Леонидович.

    – Да мы вас узнали, вы нам уже как отец родной, – приветственно сказала я.

    Не обращая внимания на мой сарказм, Максим Леонидович задал весьма своевременный вопрос:

    – Кто обнаружил тело?

    – Я, конечно.

    – Почему «конечно»?

    – Потому что, как лучший сотрудник фирмы, я всегда прихожу вовремя и просто как человек, не желающий упасть, всегда смотрю себе под ноги.

    В приемной послышался шум, защелкал фотоаппарат, из чего можно было сделать только один вывод – наша милиция работает.

    В кабинет заглянул высокий молодой человек и сказал:

    – Максим Леонидович, смерть наступила около одиннадцати часов.

    – Где вы были вчера в это время? – тут же спросил нас Ерохин.

    – Я была дома… одна… – забормотала Любовь Григорьевна.

    – Я тоже дома, но не одна, как раз в одиннадцать мне снился высокий брюнет с каштановыми глазами…

    – Это я выслушаю позже, – сказал Максим Леонидович, – с вами мне все понятно.

    Смерив нас суровым взглядом и покачав при этом головой, он вышел.

    – А что ему понятно? – засуетилась моя тоненькая директриса.

    – Вид у нас, наверное, подозрительный.

    – Что, правда?!

    Любовь Григорьевна бросилась к зеркалу.

    – Шучу. Я пошла.

    – Куда?

    – Желательно – домой, посмотрю по обстановке; а вы не забывайте, что в лифчике у вас приличная сумма денег.

    – У тебя тоже.

    – Я не забуду, не беспокойтесь.

    Я оказалась в приемной. Работа кипела, и на меня особо никто не обращал внимания.

    – Может, мне домой пойти, поспать? – спросила я Максима Леонидовича.

    – Нет, я хотел бы задать вам несколько вопросов, сядьте за свой стол и не мешайте нам работать.

    Я села за стол и от скуки стала играть на компьютере. Вообще-то, скуки в моей душе было маловато, но я должна была изображать абсолютное спокойствие: мне все время казалось, что цепкий взгляд Ерохина изучает меня.

    Алиби у меня нет… Мотива тоже, что утешает… Какое я произвожу впечатление?.. Разное-всякое… Как только я устроилась на работу, так и повалили трупы… Мне это могут припомнить… Эх, Валентин Петрович, вроде неплохой был мужик… хотя кто вас, мужиков, знает?.. Я теперь богата, только бы резинка на лифчике не лопнула… А могут ли обыскать?.. Не думаю, на это нужны какие-то там санкции… Кассеты!.. Что там…

    – В каких отношениях с покойным вы были? – услышала я голос Ерохина и оторвалась от компьютера.

    – В положительных.

    – Подробнее.

    – Однажды я оказала Валентину Петровичу особую услугу, – я отмерила паузу, вся милиция, затаив дыхание, смотрела на меня. – Я приучила его пить зеленый чай – это, знаете, полезно для почек.

    Ерохин, поняв, что мне надо задавать только конкретные вопросы, спросил:

    – Вы состояли со своим шефом в интимных отношениях?

    – Что вы имеете в виду?

    – Вы с ним спали? – почти ласково спросил Ерохин.

    – Вы что! – изумилась я. – Мы же с ним не были женаты.

    Ерохин налил себе воды из графина и спросил:

    – Вы знакомы с его женой?

    – Нет.

    – Какие-нибудь друзья или знакомые заходили к Селезневу?

    – Нет.

    – На ваш взгляд, происходило ли что-нибудь подозрительное в офисе, может, какие-нибудь звонки насторожили вас?

    – Звонки нет, а вот подозрительное… было!

    – Что именно?

    – Несколько дней назад я пришла на работу и обнаружила на столе труп, это можно отнести к подозрительному? – я глупо захлопала ресницами.

    – Это я знаю, – вздохнул Максим Леонидович.

    В это время из кабинета вышла Любовь Григорьевна. Глаза у нее покраснели, это говорило о том, что она только что плакала, руки тряслись, это говорило о том, что она нервничает, а грудь была нетипично угловатой, и это говорило о том, что в ее лифчике спрятана пачка стодолларовых купюр.

    – Вы финансовый директор? – спросил Ерохин.

    – Да, меня зовут Зорина Любовь Григорьевна.

    – Скажите, а эта фирма принадлежала Селезневу?

    – Нет, он просто директор, фирма принадлежит его жене Галине Ивановне.

Глава 14

    Кое-что становится понятным, а кое-что – нет

    На работе пришлось задержаться, и домой я пришла позднее обычного. Альжбетка дрыгала ногами в ночном клубе, а Солька, по всей видимости, ушла в кино с Лесопилкой. Я позвонила в дверь к тете Паше и уже через пару минут наслаждалась картофельным супом с фрикадельками и теплым пирогом с капустой.

    – Давай еще супчику подолью, – сказала тетя Паша, размахивая половником.

    – Подлейте, я сегодня вообще ничего не ела.

    – А что же ты не бережешь себя совсем, исхудала вон вся.

    – Так у меня на работе такое творится… такое…

    – А что стряслось-то?

    – Начальника моего убили.

    – Батюшки, да что же это делается! – вытирая со стола, воскликнула тетя Паша. – За что же его, голубчика?

    – Не знаю, – пожала я плечами, – там такое дело: все кругом перевернуто, у начальника ссадины… Драка, видно, была… То ли упал он неудачно, то ли удар был роковой, а вот только фирма наша осиротела.

    – Тебя что ж, уволят теперь?

    – Все может быть, вот не понравлюсь новому начальству…

    – А кто же теперь директором будет?

    – Не знаю, фирма эта, оказывается, жене покойного принадлежит, может, сама и надумает управлять.

    – И милиция была? – не унималась тетя Паша.

    – Куда же без нее, замучили вопросами…

    – А кто ж его убил-то?

    Я на секунду задумалась: честно говоря, день прошел в такой суматохе, что этот вопрос отошел на второй план. Хотя что тут думать, ясное дело: Потугины постарались, не зря же они звонили и угрожали Селезневу, а он под давлением все же согласился на встречу. Вот и встретились… Не поделили свое богатство, подрались… Результат этой встречи я и наблюдала сегодня утром. Только вот кто из Потугиных участвовал в этом, возможно, что и оба… Мне очень хотелось посмотреть кассеты, но я решила дождаться Сольку, с ней было как-то спокойнее. Я бы и Альжбетку подождала, но она придет только утром, до этой поры я не дотерплю.

    – Так известно, кто убил-то? – прервала мою задумчивость тетя Паша.

    – Нет, – замотала я головой, – будет следствие… Вот у меня, кстати, алиби нет.

    – Алиби – это тебе знакомство какое надо?

    – Это мне надо назвать имя того, с кем я была в то время, когда умер мой начальник, кто, так сказать, может подтвердить, что не я начальника замочила…

    – Так ты на меня скажи!

    Я с благодарностью посмотрела на тетю Пашу.

    – Я этой милиции не боюсь, ты скажи, что со мной по рынку ходила.

    – Так поздно уже было, и не хочу я вас впутывать, – сказала я, запихивая в рот последнюю фрикадельку, – да и бояться мне нечего.

    – А во сколько же, голубушка, случилось все?

    – В одиннадцать где-то…

    – Что же я делала-то в одиннадцать… цветы поливала, что ли… Так нет же, вспомнила… Соседи наши нашумели вчера, намучилась я с ними, ничего же не знают, не умеют…

    – Какие соседи? – навострила я уши.

    – Так новоселы эти, их сосед сверху, Костик, залил, ну знаешь, рыжий такой, пьет все время… Кран не выключил, а в раковине засор; сам напился и спать, вот и затопил их, а уж они давай шуметь, да ты, может, сама слышала?

    – Нет, – сказала я, – спала, наверное, уже, я вчера рано легла.

    – Они ко мне прибежали… Макар Семенович в тапках мокрых, с тазиком, а Вера Павловна с совком и веником, руками машут, кричат – опомнились… А чего ко мне бежать, что я им тут, пожарная машина…

    – Дальше-то что было?

    – У них-то телефонов местных служб нету, куда звонить – не знают, побежали наверх, да Костика не добудишься…

    – Сколько времени было? Только вспомните точно!

    – Десять, я свой сериал глядела, сцену-то показывали – срам один, я смотрела, оторваться невозможно было. Так, а они в дверь звонят… бесстыжие… Я им дала телефоны, все, что есть у меня, и сантехника нашего, и из управы, и вообще все, что нашла. Уж они тут бегали два часа, весь тамбур водой своей залили да натоптали, я полночи домывала за ними. Пока сантехника дождались, пока воду собирали… кошмар, да и только, я спать чуть ли не в два ночи легла…

    Я вскочила, чмокнула тетю Пашу в лоб, пожелала ей долголетия и вылетела в коридор. Получалось, что смерть Селезнева лежит вовсе не на совести Потугиных… Мне нужно было срочно посмотреть кассеты!

    В коридоре я стала свидетелем совершенно бесстыдной сцены.

    Солька, этот образец для подражания четырех классов и продленки, эта учительница, закладывающая в юные души свет знаний, эта вечно правильная Фрося, сейчас стоит на лестничной площадке, откинув голову назад, закрыв глаза от удовольствия, и позволяет огромному Славке одной рукой трогать ее правую ягодицу, а второй рукой – сжимать ее пупырчатую грудь и… лобзать страшными лобзаньями ее коралловые уста…

    Фрося, Фрося, ай-яй-яй…

    – Это как же вам не совестно, дети мои?.. – добавив в голос побольше строгости, спросила я.

    Солька отскочила от Славки и, заикаясь, начала оправдываться:

    – А мы что… мы ничего…

    – Что удумала на старости лет… – качая головой, напирала я. – А ты что стоишь и смотришь? Нравится, так женись, нечего девчонке мозги пудрить, она девушка порядочная, кто на ней потом женится после этого, из нашего подъезда уже точно никто…

    – Ты что, очумела?! – вернулась на грешную землю Солька.

    Я засмеялась.

    – Простите, кролики, что мешаю вам предаваться сладостному разврату, но у меня срочное дело. Солька, пойдем, а ты, Славка, пили, тумбочки нынче в цене!

    Солька, надув губы, последовала за мной. Я видела, как, проходя мимо Славки, она подпрыгнула и чмокнула его в щеку. Хотите правду?.. Я позавидовала.

    Мы бросили сумки в коридоре, включили чайник и развалились на диванчике у окна.

    – Чего стряслось-то? – скрывая неловкость, спросила Солька.

    Я вкратце изложила ситуацию.

    – Вот это да! – вскричала Солька. – Ну ты даешь!

    – Я-то тут при чем, уж не думаешь ли ты, что это я его угробила?

    – Нет, конечно, просто у тебя такая жизнь насыщенная – просто обалдеть!

    «Уж лучше бы я с кем-нибудь стены подпирала в подъездах», – подумала я.

    – Мы должны все рассказать в милиции, – выпалила Солька.

    – Ты надоела мне со своей милицией! И что рассказать-то?

    – Что это наши соседи Потугины пришили твоего начальника.

    – Это не Потугины.

    – Да они, не сомневайся…

    – У них железное алиби, – перебила я Сольку.

    – Какое такое алиби?

    – Я у тети Паши была, она вчера с ними весь вечер воду в тазик собирала.

    – Какую еще воду?

    – Потугиных затопило, вот они тут и носились колбасой, так что вовсе это не они, а кто-то другой.

    – Что, и Тусик, и Вера Павловна… оба здесь были?

    – Оба.

    – Тогда они наняли кого-нибудь!

    – Эта версия – мимо. Когда нанимают, тогда пуля в лоб – и свободен, а там была драка, работал явно непрофессионал.

    – Так что же это получается?

    – Не знаю.

    Я сходила за сумкой, достала из нее две кассеты и кинула их на диван, потом достала из лифчика пачку стодолларовых купюр и тоже плюхнула ее на диван.

    – Вот, – сказала я.

    – Что это? – изумилась обалдевшая Солька.

    – Моя добыча, сейчас будем изучать это все.

    – Откуда такие деньги?!

    – Из сейфа Селезнева. Мы с директрисой поделились: дебет с кредитом у нее не сходился, а милиции это знать не положено, вот мы с ней и упростили положение.

    – Ничего себе, это же куча денег! А что за кассеты?

    – Одну нашла под шкафом, вторая в сейфе лежала, есть еще конверты, вот смотри.

    Солька взяла четыре конверта в руки, стала доставать из них по листочку и читать:

    – «Вам будет интересно посмотреть на это», «Хотелось бы увидеть деньги в ближайшее время», «Последнее предупреждение», «Сумма в двадцать тысяч долларов меня устроит».

    Солька посмотрела на меня и спросила:

    – Что это?

    – Шантаж, – ответила я.

    – Какой такой шантаж?

    – Самый обыкновенный. Думаю, когда мы посмотрим кассеты, все станет ясно.

    Я повертела кассеты в руках, выбирая, с какой начать. Одна, треснутая, из-под шкафа. Сдается мне, там что-то серьезное, из-за нее, возможно, драка и случилась… Пожалуй, начнем с другой… Я засунула кассету в видеомагнитофон, уселась на диван, обложилась пультами, как гранатами, и сказала:

    – Пристегните ремни, взлетаем… Сейчас, Солька, мы раскроем это преступление!

    Нажав кнопку, я замерла, и Солька тоже.

    На экране появилась довольно мутная картинка. Обстановка была до боли знакомой: это первый этаж моего офиса, кладовка, где стоит старый ксерокс и навалены коробки с отчетностью, которую уже давно можно было приравнять к макулатуре. Открывается дверь, и заходят двое… Смех… Они явно навеселе… Зиночка…

    – Иди-ка сюда, моя кошечка…

    Смех… Обнимаются… Мужчина стоит спиной, и непонятно, кто это… Он еле стоит на ногах, одной рукой обнимает Зинку, второй держится за стену.

    – Я же тебе нравлюсь? – спрашивает Зинка, хихикая.

    – О тебе весь вечер думаю!

    Что-то бормочет, не разобрать… Целуются… Он лезет к ней под кофту.

    – Я это смотреть не могу! – кричит Солька и нажимает на паузу. – Это же сущий разврат!

    – Дай посмотреть спокойно, и к чему это лицемерие, десять минут назад Славка делал с тобой то же самое.

    – Неправда… да и они-то, похоже, на этом не остановятся.

    – Если бы я не появилась, вы бы со Славкой тоже не остановились. Сядь и смотри.

    Зинка залезла на стол, ксерокс явно был лишним… Мужчина повернул голову и сказал:

    – Ты не кошечка, ты рыжая тигрица!

    – Тьфу, – влезла со своим возмущением Солька.

    – Это Юра! – вскочила я. – Смотри, это же наш программист Юрка!

    – Что ты орешь! – возмутилась Солька. – Я твоего Юру в глаза не видела.

    – Он женат, у него кольцо на пальце…

    – Так, может, он на этой Зинке и женат?

    – Ты что, кто на ней женится… То есть не Юра, точно…

    В это время страсти накалялись: Зинка по мере возможности улеглась на столе, а Юра нервно расстегивал брюки…

    – Мне кажется, что нам не стоит на это смотреть, – заволновалась Солька, – все же это личная жизнь…

    – Дай хоть посмотреть, вспомнить, как что делается, – перебила я ее.

    Солька потянулась за пультом, я хлопнула ее по руке.

    – Да не для удовольствия я смотрю на эти игрища, вдруг там дальше что-то важное…

    Дальше ничего важного не было, если не считать пыхтения и наигранных стонов Зинки.

    – Плохая она актриса, – подвела черту Солька, – изображает из себя нимфоманку, невозможно это лицезреть…

    Юра вышел первым. Когда он открыл дверь, послышались отдаленные дружные голоса, кричали что-то похожее на «Поздравляем! Поздравляем!», потом пошла сетка.

    Я отмотала еще немного вперед, чтобы убедиться, что на этой кассете ничего больше не записано, потом посмотрела на Сольку и сказала:

    – Все ясно, эти записочки – для Юрки, его шантажировали.

    – А может, Зинку?

    – Да кому нужна эта Зинка, зачем ее шантажировать, а Юра женат, вот ему и писали: «Вам будет интересно посмотреть на это».

    – А у него с Зинкой давно роман?

    – Уверена, что никакого романа нет, да Юрка и попался-то случайно.

    – Как это – случайно?

    – Вот у тебя на работе как отмечают праздники и дни рождения?

    – Собираемся в учительской, колбаса, сыр, маринованные огурцы и выпивка.

    – Правильно, а что потом?

    – Танцуем немного…

    – И некоторые разбредаются парочками по кабинетам.

    – Ты что, с ума сошла, это же школа…

    Я укоризненно посмотрела на Сольку.

    – Хорошо… бывает и такое, но после того, как физрук уволился, это уже редкие случаи, – признала она нехотя.

    – А куда обычно парочки идут? В привычные, насиженные места, и что это значит?

    – Что?

    – А то… Нужно просто дождаться ближайшей пьянки, поставить нужное оборудование в этих самых привычных уголках, и все – шантажируй потом кого угодно и сколько угодно.

    – Да где же такое оборудование возьмешь?

    – Не думаю, что это проблема для знающего человека. Да и качество – посмотри, какое плохое, особо денег в камеры не вкладывали, все по-быстрому, тяп-ляп.

    – А почему тогда эта кассета лежит в сейфе у твоего начальника, и письма тоже?..

    – Не знаю… и деньги же были…

    – Так, может, твой начальник всех и шантажировал?

    – Ты что, зачем ему это надо? Пока это все в моей голове не укладывается… Давай другую кассету смотреть.

    Мы налили себе чаю и поменяли кассеты. Солька залезла с ногами на мой желтый диванчик и с ужасом уставилась в телевизор: похоже, она ждала худшего.

    На этот раз действие происходило в кабинете Селезнева: он сидел за столом и работал. Перекладывая бумаги, он хмурился и даже в какой-то момент отшвырнул карандаш. Потом он встал и подошел к окну, дверь открылась, и в кабинет вошел… Федор Семенович!..

    Солька, расплескивая чай, бросилась к телевизору.

    – Не может быть, смотри, как живой!

    – Да сядь ты, он и есть живой.

    Валентин Петрович, увидев своего одноклассника, улыбнулся, они пожали друг другу руки. Разговора не было слышно, но пока, думаю, мы ничего не пропустили, по всей видимости, они просто здоровались.

    – Сделай погромче, – велела Солька.

    Я вдавила кнопку, но все безрезультатно.

    – Это запись такая, – хмурясь, сказала я.

    Селезнев достал из шкафа две рюмки и бутылку с какой-то коричневатой жидкостью.

    – Коньяк, наверное, – мечтательно сказала Солька.

    Они удобно устроились в кожаных креслах и стали о чем-то болтать. Через пару минут включился звук, Солька от неожиданности вздрогнула и пролила остатки чая себе на колени. Хорошо, что хоть не на мой многострадальный диванчик.

    – …я благодарен тебе за все, – говорил Селезнев, – через пару-тройку дней я отдам тебе твою долю.

    – Не стоит благодарности, – смеясь и тряся животом, ответил Федор Семенович, – это же было и в моих интересах.

    – Не скромничай, – улыбнулся Валентин Петрович, – если бы не ты, я не смог бы так быстро и незаметно продать левый груз, твоя схема отлично работает!

    Дальше пошли помехи, потом звук опять вернулся.

    – …мне надоело быть собачонкой у своей жены, последнее время она слишком много себе позволяет, думает, что держит меня своей фирмой, – говорил Валентин Петрович. – Теперь же, с такими деньгами, я свободен!

    – Да уж, три миллиона долларов – неплохой капитал, – поддержал его Федор Семенович.

    – Я больше не буду тут горбатиться, ты же знаешь, я умудрился купить апартаменты на Мальте так, чтобы жена ничего не узнала, так что теперь заберу Лариску и уеду отсюда.

    – Давай выпьем за твою свободу, только насчет своей подружки ты, мне кажется, горячишься.

    – Почему?

    – Она может проболтаться или еще что… Чем меньше людей знает, тем лучше, ты же не хочешь, чтобы твоя жена узнала, сколько ты украл у нее, а то вместо Мальты будешь сидеть в тюрьме и баланду кушать.

    – Я подумаю, время еще есть…

    – Как ты собираешься крутиться с этими наличными? – спросил Федор Семенович.

    – Не знаю пока, что лучше… чеки или пластиковую карточку…

    Дальше опять пошли помехи, картинка то появлялась, то исчезала, и наконец непрерывная сетка известила нас, что продолжения не будет.

    Мы какое-то время сидели молча.

    – Так вот почему он взял меня на работу, – сказала я, – ни один нормальный бы человек не взял… а ему было просто все равно, он уже чемоданы паковал…

    – Три миллиона долларов наличными… – прошептала Солька.

    – Три миллиона долларов, – повторила я.

    – Значит, тот, кто записал Юрку с Зиночкой, случайно записал и разговор Селезнева с Федором Семеновичем! – сказала Солька.

    – Правильно мыслишь. С Лариской он уже давно крутил, информация могла просочиться, и некто думал поймать эту парочку, а уж потом бы Валентину Петровичу пришлось заплатить куда больше, чем запросили у Юры… Вот так, возможно, камера и оказалась в кабинете Селезнева…

    – Но этот некто не знал, что поймает совсем другие кадры…

    – И когда труп Альжбеткиного любовника оказался у меня на столе, то этот некто решил, что теперь Селезнев у него в кармане, потому что и убийство можно на него повесить! Тут кто угодно все отдаст, лишь бы в тюрьме не оказаться, все три миллиона не жалко…

    – Этот некто пришел к Селезневу с кассетой и стал его шантажировать… – продолжала Солька.

    – Завязалась драка, видно, Валентину Петровичу не хотелось отдавать накопленные денежки, или он просто был в бешенстве…

    – И начальник твой теперь мертв, – сказала Солька, вставая с дивана, – а мы, дуры, все это знаем, вот только что теперь нам делать?

    – Только не говори, что мы пойдем в милицию, – предупредила я Сольку.

    – И не скажу… Мы будем искать три миллиона долларов и заберем их себе!

    Я в полнейшем изумлении уставилась на свою подругу: ай да учительница ботаники, ай да молодец! Смотрите, и милиция ей теперь не родня… Растет на глазах!

    – Я тоже так думаю, – подмигнув Сольке, сказала я.

Глава 15

    Планы, мечты и новый директор

    – Нам нужен план, – заметалась Солька, – нужно все хорошенько взвесить и обдумать, и все это делать будешь ты!

    Солька ткнула в меня пальцем.

    – А почему именно я?

    – Потому что больше никто из нас этого делать не умеет.

    – Хорошо, будем думать, – важно сказала я, – надо бы еще Альжбетку посвятить, вместе же эту кашу заварили.

    – Правильно, – сказала Солька, – давай всех посвятим, пусть все бегают, ищут три миллиона долларов, а как дойдет черед делиться, так мы просто прибьем лишних людей.

    – Это кого ты убивать собралась? – забеспокоилась я, глядя на ошалевшую Сольку.

    – Веру Павловну и Тусика – однозначно, потом еще надо бы Лариску эту… Альжбетка пока под вопросом, Юру тоже, Зиночку…

    – Стоп, стоп, так ты и до меня доберешься, – засмеялась я.

    Солька села на диван и устало свесила свои остренькие плечи. Ее сексуальные уши горели от нервного возбуждения. Сумма в три миллиона долларов явно пагубно влияла на ее душевные качества, а также на весь ее мозговой процесс.

    – Значит, так, раз думать буду я, то план будет такой. Альжбетку посвящаем во все и берем в долю, нечего жмотиться, нам и по миллиону хватит. За Потугиными надо наблюдать по мере возможности. Кстати, что это мы заранее делим деньги, их еще найти надо, и это – основная наша задача.

    – А где мы их искать будем?

    – Это, конечно, вопрос не из легких… Еще не надо забывать, что есть некто, желающий тоже наложить лапу на эти денежки…

    – На наши денежки! – вскипела Солька. – Я подчеркиваю, на наши денежки!

    – Хорошо, пусть будет так, и получается, что мы в осаде: здесь Потугины, на работе – мистер или миссис Икс. Обложили нас со всех сторон.

    – А ты думаешь, твоего начальника могла женщина убить?

    – Откуда мне знать, в потасовке все может случиться: можно головой об стол удариться – и привет. Особой физической силы не требуется… Мы же не знаем подробностей.

    – Подобный шантаж – все же не женских рук дело, – засомневалась Солька.

    – Да, больше на мужчину смахивает, но, с другой стороны, взять вот Зинку: может, она специально заманивает мужиков в кладовки на пьянках, а может, соучастница… поди разберись…

    – Интересно, что именно обо всем этом знают Потугины?

    Я допила чай, поставила кружку на подоконник и вздохнула.

    – Думаю, они все знают, только в общих чертах: что есть куча денег, которая плохо лежит. Также они уверены, что Селезнев убил их родственничка, потому что не захотел делиться, и теперь под это дело они наверняка алчут получить свою кучу наличных. Если мы действительно хотим заиметь эти деньги, мы должны быть хитрыми и осторожными: у нас слишком много конкурентов.

    – Эти деньги будут нашими! – решительно сказала Солька.

    – У нас есть преимущество: никто не знает, что мы знаем… Но тот, кто шантажировал Селезнева, имеет такое же преимущество, и мы должны узнать, кто это.

    – Как это можно выяснить? – заерзала Солька.

    – Пока не знаю, – задумалась я, – по идее, этот человек не хотел убивать Валентина Петровича, он хотел только запугать его, но в чем-то не рассчитал. Увидев своего начальника мертвым, он убежал и наверняка только потом вспомнил, что кассета осталась под столом: видно, во время драки она затерялась.

    – Значит, он должен был вернуться и все осмотреть, ты вспомни…

    – Да ты знаешь, сколько народу набежало на мой крик? В кабинете побывало человек двадцать, кто-то из них, может, и искал кассету, но я-то не обращала внимания на них… а надо было обратить…

    – А ты хорошенько подумай, не торопись, может, кто-нибудь вещи какие-то трогал, перекладывал что-то?

    Я напрягла все свои воспаленные извилины, но ничего подозрительного не вспомнила. Да и не сидела я сторожем подле трупа своего начальника и больше половины просто не видела.

    – Скоро станет понятно, что милиция никакой кассеты не находила. Солька, ты как думаешь, этот загадочный мистер Икс не подумает на меня… того?..

    – Вполне возможно, – почесала Солька в затылке.

    – Ты знаешь, мне кажется, на сегодня хватит: больше не хочу ни о чем думать и ничего знать. Сейчас приму ванну – и спать, пусть все рассасывается постепенно.

    – Вот и правильно, отдохни, и пусть тебе приснятся наши миллионы, – сказала Солька, направляясь к двери и потирая свои алчные ручки. – А что бы ты на эти деньги купила в первую очередь? – крикнула Солька из коридора.

    – Огромный градусник.

    – Зачем?

    – Я бы мерила температуру океанам…

    – У нас будут эти деньги, вот увидишь, – твердо сказала Солька.

    Мне кажется, она была в такой эйфории, что даже не понимала, что такие деньги так просто не достаются и что, возможно, впереди нас ждет множество весьма непростых ситуаций…

    На работу я опоздала. А зачем напрягаться, когда начальника у меня больше нет? Любовь Григорьевна не в счет, она влюблена, а значит, неопасна, к тому же я теперь знаю о ее темных делишках с левыми денежками и всегда могу посадить ее за решетку… Интересно, если я так пошучу, она оценит?

    Мой рабочий стол – это МОЙ РАБОЧИЙ СТОЛ… И когда я увидела портрет Селезнева в рамке с черным бантом около своего компьютера, я остолбенела. Нет, ну я все понимаю, горе-то какое, без кормильца остались и так далее, я вот сегодня даже не накрасилась по причине соблюдения траура, но к чему этот монумент именно на моем столе? Я стукнула в дверь директрисы.

    – Войдите.

    – Доброе утро, Любовь Григорьевна, как спалось? Вижу, плохо, – заговорила я, не давая опомниться тонюсеньким очкам. – А скажите мне, на кой черт на мой стол поставили портрет усопшего? Вы что, хотите, чтобы моя работоспособность понизилась или чтобы мне снились кошмары?

    – Аня, а куда еще его ставить?

    – А зачем это вообще куда-то ставить?

    – Так положено, и к тому же Галина Ивановна рано утром приехала, лица на ней нет, пусть видит, что мы скорбим вместе с ней.

    – Жена, что ли?

    – Да, бедняжка, каково это – мужа потерять…

    – Не знаю, не теряла, – ответила я, – вообще бы мне хотелось всех этих мужей самой пережить.

    Любовь Григорьевна достала платок и стала вытирать покатившиеся по щекам слезы.

    – Не плачьте, недолго сиротами будете, сейчас супруга от горя отойдет – и станет нами руководить, вот тогда и наплачетесь.

    – Она не будет этим заниматься, ей это ни к чему, у нее совсем иной образ жизни – салоны, ателье, театры… Она далека от всего этого, да и образования у нее вроде бы никакого нет.

    – Ничего, выйдет еще за кого-нибудь замуж и передаст ему бразды правления.

    – Ты мне совсем не даешь ничего сказать, – убирая платок, всхлипнула Любовь Григорьевна, – начальник у нас уже есть, в кабинете вон сидит…

    – Что?

    – Галина Ивановна так расстроена, говорит, ничего мне этого больше не надо, фирму брату своему продам.

    – Ну и?

    – Так вот, теперь ее брат в кабинете Валентина Петровича и сидит, документы позже оформят…

    – То есть, пока я тут с вами болтаю, там уже новый начальник зеленого чаю хочет?

    Любовь Григорьевна с сочувствием посмотрела на меня, поправила челку и сказала:

    – Ты только с ним поаккуратней, я его совсем не знаю, но взгляд у него… Ты уж язык свой попридержи.

    – Я пошла на разведку, – сказала я и вышла в приемную.

    Поднос, подносик, где ты… Так вот он, пыльный, зараза! Я подошла к окну и протерла его занавеской. Теперь: чай, вода, чайник, кнопка, заварка… Мастерство – его не пропьешь.

    Через минуту на подносе стояла кружка, наполненная зеленым чаем.

    Я подошла к двери своего начальника и толкнула ее ногой…

    Каштановые глаза, словно раскаленные угли, выбили искру в моей памяти, бок предательски заныл, а в ушах раздался звук катящегося по ступенькам перстня с черным камнем. Я растерялась… я не знала, что делать…

    Но механизм моей души таков, что в подобных ситуациях включается автопилот.

    – Си Ху Лун Цзин, – сказала я.

    – Что? – удивленно спросил он.

    – В переводе с китайского – «Колодец дракона с Западного озера», зеленый чай, будете?

    – Буду.

    – Тогда позвольте начать чайную церемонию, – сказала я, ставя на стол поднос. – Как говорится, «главное в чае – это вода, на втором месте – правильно его заварить, а на третьем – иметь хороший чайный лист…»

    Ему лет тридцать восемь, он, можно сказать, импозантен, сейчас он хмурится, на его лбу – бегущая строка: «Где я ее видел, где я ее видел?», он смотрит на меня исподлобья и барабанит пальцами по столу в такт своим мыслям: «Где я ее видел, где я ее видел?»

    – Я расскажу вам одну историю, которая позволит вам проникнуться атмосферой Китая, и, возможно, вы будете относиться более серьезно к божественному напитку, который я вам приготовила. Давным-давно, в самом начале нашей эры, жил один крутой мудрец, он был к тому же великим полководцем и непревзойденным стратегом, и звали его Чжугэ Лян…

    – А тебя как зовут?

    – Аня. Кстати, я ваша секретарша, но я пока ничем не прославилась, не перебивайте, пожалуйста. Так вот, Чжугэ Лян вел отшельнический образ жизни, не баловал себя, так сказать, краковской колбасой и кабачковой икрой, но вот чай он пил всегда. Как-то ему нужно было переправить по пустыне свое войско из пункта А в пункт Б. Дорога была неблизкой, и, понятное дело, мужики сникли и воевать уже не хотели, рты их пересохли, а глаза от усталости не разлеплялись. Тогда Чжугэ Лян воткнул свой посох в песок, и поползли корни в глубь пустыни, а на посохе проклюнулись и потянулись к небу веточки с зелеными перламутровыми листочками, которые, как вы уже догадались, оказались чаем. Чжугэ Лян лично собрал листочки, заварил чаек и напоил им свое войско. Тут воины взбодрились, расправили плечи и ритмичным маршем направились в пункт Б. Там они одержали не одну победу, и с тех пор все почитают великого Чжугэ Ляна и зеленый чай…

    – Я вспомнил тебя, – улыбаясь, сказали каштановые глаза, – в своей жизни я только один раз сталкивался с такой женщиной…

    Пододвигая новому начальнику чашку, я заглянула в его глаза: там была пустыня, бескрайняя пустыня, и, не раздумывая ни секунды, я воткнула в этот песок свой посох, и поползли корни вниз, поползли искать воду…

    – Это тебя сбила моя машина… Значит, ты тут секретаршей работаешь?

    – Типа того, а у вас, между прочим, глаза каштановые.

    Он улыбнулся и сказал:

    – Они мне от предков достались.

    – Неплохое наследство, а зовут-то вас как?

    Он усмехнулся:

    – Ты знаешь, а я рад, что встретил тебя, вот правда, рад, хоть одно знакомое лицо… А зовут меня Воронцов Виктор Иванович. Ты садись, я с тобой поговорить хочу, может, пойдешь и себе нальешь зеленого чаю?

    – Нет, я эту гадость не пью.

    Виктор Иванович сделал глоток и сказал:

    – Ну не такая уж это и гадость. Давай рассказывай.

    – Что?

    – Все-все как есть, ты же не случайно здесь оказалась?

    – Именно что случайно.

    Я села за стол, положила ногу на ногу и десять тысяч раз пожалела, что не накрасилась: кому нужен этот траур, я вообще не понимаю…

    – Ты хочешь сказать, что случайно оказалась под колесами моего автомобиля, что сразу же случайно устроилась в фирму моей сестры, что опять же совершенно случайно был обнаружен труп неизвестного на твоем столе, а еще через несколько дней убили твоего начальника, моего родственника, и опять же его случайно нашла ты…

    Мне хотелось сказать: «Вы даже не представляете, сколько еще случайностей крутится вокруг меня!» Но меня пробила мысль о том, что передо мной сидит не какой-то поверхностный человек, очередной начальник, не знающий, с какой бумажки начать свой рабочий день. Передо мной сидит человек, который не поленился все узнать, все сопоставить, сделать выводы… и выводы эти явно не в мою пользу…

    Я посмотрела на папки, лежащие на его столе: это были личные дела сотрудников. На моем еще не была приклеена фотография, поэтому-то он и спросил, как меня зовут. Уверена, что всех остальных он уже знал в лицо и выучил все имена…

    – Не хотите ли вы сказать, что я как-то замешана во всем этом вышеперечисленном безобразии?

    – Именно это я и хочу сказать.

    – Виктор Иванович, может, вы еще чаю хотите? – сладко улыбнулась я.

    – Нет, я хочу получить ответы на свои вопросы, я хочу понять, какая у тебя роль в этом спектакле.

    Какая у меня роль?.. Я просто живу рядом с Альжбеткой, которая своей любовью замучает до смерти кого угодно… Да я просто помогла ей немножечко с трупом…

    Не могла же я это все рассказать, тем более что три миллиона долларов Солька велела считать НАШИМИ.

    – Да я, можно сказать, мимо проходила, – возмутилась я. – И что это за намеки, никто вас не просил меня сбивать, не надо было ехать на красный свет! Мне вообще кажется, что вы преследуете меня! Сначала вы покушаетесь на мою и без того нудную жизнь, потом вы оказываетесь братом жены моего начальника, потом кругом эти трупы, а теперь я еще вам чай готовить должна?

    Я стояла, облокотившись о стол, и гневно сверкала глазами. Мой взгляд упал на сейф: он был приоткрыт.

    Проследив за моим взглядом, Виктор Иванович спросил:

    – Да, кстати, а почему сейф нараспашку?

    – Милиция, наверное, – сказала я.

    – Нет, это не милиция, у них не было санкции на обыск, они сюда не для этого приезжали.

    – Откуда я знаю? – дернула я плечом. – Может, он всегда открыт.

    – Ну что ж, – сказал Виктор Иванович, – считаю знакомство состоявшимся, обещаю за тобой не только приглядывать, но и следить, а теперь иди к себе и больше никогда не приноси мне зеленый чай.

    – А как же водород, углерод, железо, медь, марганец, магний, калий, кальций, фосфор, цинк, молибден, фтор, кремний, натрий, титан и так далее? Неужели вы лишите свой организм всего этого?

    – Я знаю один способ, который быстро наполняет организм свинцом…

    – Ладно, ухожу, если что, кричите, телефон у меня все время занят, дурацкая привычка болтать в личных целях.

    Я сразу направилась к финансовой директрисе. Она мурлыкала по телефону с Крошкиным. Я нагло села в кресло около окна.

    – Да, хорошо, Илья Дмитриевич, буду очень вам благодарна.

    Любовь Григорьевна положила трубку.

    – Это он… – засмущалась директриса. – Хочет подвезти меня домой после работы.

    – Молодец мужик, времени зря не теряет, кофейком его побалуйте.

    – Ты думаешь, уже можно?

    – Кофе? Это обязательно!

    – Наверное, это ужасно, у нас тут такое горе, а я все равно думаю только о нем.

    – Нормальное восприятие действительности, ни больше ни меньше. А скажите-ка мне, Любовь Григорьевна, вы в сейф лазили?

    – Нет… зачем, ты же все принесла…

    – А у кого еще есть ключи?

    – Больше ни у кого, только у меня были и у Валентина Петровича.

    – Сейф-то нараспашку… Начальник новый интересовался, почему такой непорядок.

    – Может, ты забыла закрыть?

    – Может, – сказала я, хотя хорошо помнила, что все за собой закрывала, – вы позвоните сейчас следователю и спросите: были ли ключи при Селезневе? Если были, то, значит, я опростоволосилась и сейф менять не надо, а если нет, значит, ключи попали к кому-то еще и в сейф придется врезать новый замочек или заменить целиком.

    Любовь Григорьевна нашла мои рассуждения здравыми и стала звонить следователю. Она так разволновалась, что никак не могла объяснить, как выглядят ключи от сейфа, но, в конце концов, она справилась с этой задачей.

    – Нет, у Валентина Петровича при себе таких ключей не обнаружено, – положив трубку, сказала Любовь Григорьевна. – Может, выпали где?

    – Наверняка выпали, – ответила я, пытаясь все же вспомнить, кто был наедине с телом хотя бы минуту.

    – Надо заказывать новый замок или сейф, я в этом не очень понимаю, поговорю с Виктором Ивановичем, объясню ему ситуацию, пусть сам решает.

    Юра… Юра тогда на крик пришел одним из первых… Кассета с компроматом на него лежала в сейфе… Ну что же, Юра, пожалуй, нам есть о чем поговорить…

Глава 16

    Я делаю робкие шаги в процессе расследования преступления, а также налаживаю связь с Воронцовым

    В столовке было полно свободных столиков, но я решила быть поближе к народу. Теперь мне, словно тополиный пух, нужно было ловить информацию и собирать ее в огромный лохматый клубок. Взяв только салат, кусочек ржаного хлеба и стакан томатного сока, я села рядом с Семеновым.

    Это волшебное недоразумение сразу стало поправлять свою челку, ну просто барышня перед зеркалом.

    – Приятного аппетита, – осторожно сказал он, прощупывая почву.

    – Вам того же, – милосердно пожелала я.

    – Как новый начальник?

    – Свиреп и строг, доверяет только мне, – заявила я, отламывая кусочек хлеба.

    – Беспокоюсь я, – с грустью сказал Борис Александрович, – как бы он не захотел сменить весь управленческий состав.

    – Обязательно намекну ему об этом.

    – Ты что!

    – Да гнать вас надо в шею, толку от вас никакого.

    – Как это так? – возмутился волшебный начальник отдела планирования. – У меня все под контролем, все четко!

    – А вы, кстати, где были в день убийства вечером? Алиби у вас есть?

    – Есть!

    – Какое?

    – Я в кино ходил, с дамой.

    – Врете.

    – Это откуда тебе знать?

    – Да ни одна нормальная дама с вами никуда не пойдет, так что либо признайте, что у вас нет алиби, либо признайте, что дама ваша ненормальная.

    – Я сделаю все, чтобы тебя уволили!

    – Не успеете, я-то к начальству поближе буду, пара-тройка горячих ночей – и Воронцов начнет черный список с вас.

    – Все вы, секретарши…

    Борис Александрович побагровел, но природная трусость, а также незначительный словарный запас не давали ему возможности высказаться в полной мере.

    Алиби у него весьма жалкое: в кино он ходил! Так всегда говорят, когда не знают, что уже придумать. Буду-ка я его подозревать, это мне в любом случае приятно.

    Семенов взял свой поднос и гордо удалился к тележкам, на которых собиралась грязная посуда: похоже, обед его я закончила досрочно.

    Я встала и пересела за столик, где расположилась бухгалтерия. Девчонки обрадовались моему появлению, так как новость о новом начальстве дошла уже и до них, а я, так сказать, обладала самым большим объемом информации на эту тему, чем кто-либо еще.

    Помимо девчонок из бухгалтерии за столиком сидел еще и Гребчук.

    – Ну, рассказывай! – налетели на меня девчонки. – Какой он, мы же даже его не видели.

    – Красив, как бог, опасен и притягателен, всем рекомендую, – порадовала я девчонок.

    – Ух ты! – воскликнула Зинка.

    – А какого цвета у него волосы? – спросила Лариса.

    Вот она, современная молодежь: любовник еще не остыл, а она уже кружева плести собирается…

    – Черные с проседью, как шкура у волка и как перо у орла, – отрапортовала я, стараясь возбудить в девчонках побольше заинтересованности.

    Буду теперь со всеми дружить!

    – Ух ты, – повторила Зиночка, – а Люська сказала, что он женат!

    Я не знала ничего о семейном положении Воронцова, но мне было приятнее думать, что он свободен.

    – Не женат, – сказала я, – такие долго не женятся.

    – Почему? – спросила Лариска.

    Вот ведь неймется девчонке, я и то в знак траура не накрасилась, а эта принарядилась, как на бал, и две свои подушки четвертого размера дома не забыла…

    – Потому что особенному мужчине нужна особенная женщина, – объяснила я.

    Лариска фыркнула.

    – А какие у него планы? – поинтересовался Гребчук. – Он что-нибудь говорил о нововведениях?

    – Да нет, Виталий Игоревич, ему сейчас не до работы. Он хочет за родственника своего отомстить, хочет найти того, кто убил Валентина Петровича, про алиби вот у меня спрашивал.

    – Ух ты! – заело Зинку.

    – Ага, – врала я, – а у вас-то у всех с алиби как?

    – Я у мамы была, – сказала Лариска. – Это же вечером произошло, да?

    – Где-то в одиннадцать, – сказала я.

    – Я сейчас даже и не вспомню, – сказала Зиночка. – А вот если у меня алиби не будет, что тогда?

    – Не знаю, но в покое он тебя не оставит, – припугнула я ее, наслаждаясь ситуацией. – А вы, Виталий Игоревич, чем занимались в это время?

    – Я машину с другом чинил, никак не могли понять, в чем дело, долго провозились.

    – Я думала, что машины чинят в автомастерских, – сказала я.

    – А я вот все по старинке, – засмеялся Гребчук. – Купим пива – и чиним.

    Только сейчас я заметила небольшую царапину у Виталия Игоревича, она шла от виска к уху.

    – Где это вы так приложились? – спросила я, показывая на уже засохшую ранку.

    – Да вот как раз во время ремонта, из-под машины неудачно вылез, – ответил Гребчук.

    – Спасибо за компанию, – сказала я, – пойду поработаю, надо как-то приспосабливаться к новому начальнику.

    Стоило мне перешагнуть через порог приемной, как на столе зазвонил телефон, соединяющий меня с Воронцовым. Я нажала кнопку громкой связи.

    – Ага, слушаю, – сказала я.

    – Я тут познакомился с Семеновым Борисом Александровичем…

    – Вот зараза, – перебила я, – успел уже нашкурничать, пока я салат жевала?

    – Напрасно ты так, он вполне мило отзывался о тебе.

    – Какими словами?

    – Сказал, что ты карьеристка, готовая на все ради денег и повышения.

    – Да, я такая, – состроила я гримасу телефону.

    Я уселась за стол и подперла ладонью щеку. Что-то приятное было в этой болтовне… И, протянув руку к чашке с остывшим кофе, я сделала маленький глоточек.

    – Чего еще говорил этот супостат?

    – Говорил, что ты обещала вступить со мной в интимную связь.

    – А ему что, завидно, что ли?

    – А ты обещала?

    – Нет, я не обещала, я просто мечтала об этом вслух.

    Телефон замолчал.

    – Что затихли-то? – спросила я.

    – Думаю.

    – О чем?

    – Кто тебя послал – бог или дьявол?

    – А я ваш перстень храню, – решила я разрядить обстановочку.

    – Зачем? – спросил Виктор Иванович.

    – Хочу продать подороже, да все некогда этим заняться.

    – Давай я у тебя его куплю.

    – За сколько? – нагло поинтересовалась я.

    – Триста баксов.

    – Да идите вы… ну, в смысле такой вариант меня не устраивает.

    Воронцов засмеялся.

    – А сколько ты хочешь?

    – Пятьсот!

    – Ладно, я подумаю.

    Трубка опять затихла.

    – А сейчас почему молчите? – спросила я.

    – Думаю.

    – О чем же теперь?

    – Поймал себя на мысли, что хочу зеленого чаю.

    – Вам какой – Хуан-Шань Мао-Фэн или Дун-Тин Би-Ло?

    – А как переводится?

    – «Ворсистые пики горы Хуан-Шань» и «Изумрудные спирали весны из Дун-Тина».

    – Давай ворсистые пики. А ты откуда столько знаешь про этот чай?

    – Был у меня одни знакомый уролог…

    – Он сейчас жив?

    – Да, а почему вы спрашиваете?

    – Потому что вокруг тебя больше трупов, чем живых людей.

    Я заварила чай и отнесла Виктору Ивановичу. Он сидел за столом и просматривал папки.

    – Можно начинать чайную церемонию? – поинтересовалась я.

    Воронцов откинулся в кресле и устало сказал:

    – Пожалей меня, ради бога, я все эти твои штучки уже просто не переживу, день безумный какой-то…

    – Так зачем вам эта фирма, бросьте вы это дело, – посоветовала я.

    – Не могу: я ее когда-то создал для своей сестры, подарил ей, а вот теперь получается, что фирма опять ко мне вернулась, а у меня своих дел целая куча.

    – Сочувствую, но вы не переживайте, коллектив здесь нормальный, так что все само работает.

    – Как ты думаешь, кто убил Валентина? – вдруг спросил Виктор Иванович.

    – Милиция разберется, – пообещала я.

    – Если бы ты что-то знала, ты бы рассказала мне?

    – Нет.

    – А милиции?

    – Нет.

    – А ты что-то знаешь?

    – Я здесь неделю работаю, откуда мне что знать? Вы бы лучше этого Семенова потрясли, мутный он какой-то: вместо алиби у него культмассовый поход в кино с дамой, кто этому поверит…

    – А у тебя самой-то алиби есть?

    – А мне оно и не нужно.

    – Это отчего же?

    – Оттого, что я тут ни при чем, считайте это аксиомой, и к тому же, когда мы с вами наладим наши интимные отношения, вам будет просто неловко задавать мне подобные вопросы.

    – У меня на тебя сейчас даже зла не хватает.

    – Я непобедима, это тоже аксиома, – пожала я плечами.

    Виктор Иванович сделал несколько глотков и сморщился.

    – Водорода и углерода не чувствую, а вот железо, медь и молибден – в избытке.

    – Ну слава богу, угодила, – счастливо улыбаясь, сказала я.

    – А что финансовая директриса?

    – Нормальная тетка, с рекой Окой в голове.

    – Это как понимать?

    – Более ста притоков, но экология плохая.

    – Ты кто по образованию?

    – Я по образованию Медуза-Горгона.

    – Мог бы и не спрашивать, и так все ясно. Отнеси этот список программистам, я привык работать за хорошим компьютером, пусть все исправят в соответствии со списком.

    Я взяла бумажку и отправилась в кабинет, где обитали Гребчук и Юра.

    Здесь я была в первый раз, и с первого вздоха было понятно, что эта комната принадлежит исключительно мужчинам. Я не удивлюсь, если узнаю, что нога первой женщины, переступившей через этот порог, была моей ногой.

    Прокурено было все: в стены, потолок, мебель, серые занавески въелся едкий запах сигарет, также пахло сырокопченой колбасой и кроссовками, в которых недавно одержали победу на кроссе.

    – Привет, мужики, – сказала я.

    Милые программисты закивали.

    – Вот, принесла вам работенку. Наш новый начальник, Воронцов Виктор Иванович, жаждет видеть на своем рабочем столе компьютер, которому можно дать имя Супербизон, так что вы уж расстарайтесь.

    Виталий Игоревич пробежался взглядом по списку и спросил:

    – А он сейчас у себя?

    – Ага, – ответила я.

    – Пойду уточню кое-что.

    Гребчук ушел, а в моем распоряжении остался Юра.

    – Чем занимаешься? – поинтересовалась я для начала.

    Юра тряхнул своими кудрями, зевнул и протянул мне какой-то журнал. Я полистала для приличия, но все эти названия, фотографии плат и еще какая-то дребедень не обрадовали мое пытливое сознание.

    – Что за чушь?

    Юра ткнул пальцем в какую-то статью. Я бросила журнал и сказала:

    – Сколько вот в вас, программистах, снобизма, причем на пустом месте. Что ты выпендриваешься, скажи как есть.

    – Ты все равно не поймешь, – дернул плечом Юра.

    – Куда уж мне, я же не такая тигрица, как Зинка, – не сводя глаз с Юры, сказала я.

    Зазнавшийся программист напрягся и уставился на меня.

    – А при чем тут Зина? – нервно спросил он.

    – Да так, просто к слову пришлось, – сказала я, – у меня сейчас вообще голова кругом идет, Воронцов замотал своими поручениями… Вот в сейф кто-то влез, так торопился, что забыл закрыть, ходи теперь и гадай, кто это был…

    Юра молчал.

    – Представляешь, спрашивал меня про алиби, как будто я способна на убийство! – негодующе сказала я.

    – А ты что? – поинтересовался Юра.

    – Сказала, что это не его дело, а вообще-то за меня никто поручиться не может.

    – У меня вот тоже с алиби напряженка, – сказал погрустневший Юра, – как же я устал от всего этого…

Глава 17

    Я роюсь в чужих судьбах, Солька оказывается в нужном месте в нужное время, а Альжбетка объявляет старт

    Я специально засиделась на работе.

    Проводив Любовь Григорьевну и пожелав ей удачно выпить крепкого кофе с Крошкиным, закрыв дверь за Воронцовым, я для приличия немного постучала пальчиками по клавиатуре, раскрасила корешки папок желтым и зеленым маркером и, налепив новые надписи, прислушалась… Убедившись, что офис почти затих, я бросилась выполнять задуманное.

    Воронцов сегодня изучал личные дела сотрудников, папки он взял в отделе кадров. Для меня это была просто настоящая удача: ведь пробраться в отдел кадров куда сложнее, чем в соседний кабинет начальника. Я достала запасные ключи, которые хранились у меня в коробочке в нижнем ящике стола, и отправилась на дело.

    Папки аккуратной стопкой лежали на тумбочке. Здесь были личные дела далеко не всех сотрудников, а только руководства, сотрудников бухгалтерии и еще несколько, возможно, выбранных наугад.

    Первым делом я полезла в личное дело Семенова: мне хотелось узнать о нем хоть что-то, что я в дальнейшем могла бы использовать против него.

    Борис Александрович родом был из села Голубая Сорока, что меня уже развеселило, он был три раза женат, детей не было, образование высшее – Смоленский государственный институт физической культуры, бакалавр по специальности «оздоровительная физическая культура»…

    – Мама дорогая, – прошептала я, – и это с таким образованием он тут планированием занимается? Я-то думала, что с моими океанами надо себя неловко чувствовать… а тут вообще – оздоровительная физкультура…

    Зато трудовой стаж Бориса Александровича был весо?м: видно, без блата в его жизни мало что обходилось, все должности были значимые и перспективные. В разделе увлечения он указал: фотография, кино и дорогие машины.

    Далее в моих руках оказалось мое личное дело, я пролистала его, не особо вдаваясь в подробности: о себе я все и так знала, да и бумажки эти я заполняла сама.

    Следующая папка была Носикова Леонида Ефимовича. На фотографии он был молод и даже симпатичен, где только не учился, даже два высших образования… По молодости лет работал электриком, монтажником, водителем и вот пробился… Теперь он менеджер и, кажется, на хорошем счету. Не женат, детей нет. Увлечение – дача, книги, туризм.

    Зорина Любовь Григорьевна – золотая медаль в школе, университет с красным дипломом, аспирантура… Нет, этого я даже читать не буду, уснуть можно. А чем же вы увлекаетесь, Любовь Григорьевна? Я перевернула страничку – здоровый образ жизни, детективы, любовные романы. Все понятно, наборчик что надо.

    Крошкин Илья Дмитриевич… как приятно, что их папки лежат рядышком… Закончил инженерно-физический институт… электроника и микроэлектроника… Ох, и не нравится мне ваше образование, Илья Дмитриевич, я вообще-то в физике не сильна, но вот электроника… Второе образование юридическое, однако и разбросало вас… Был женат. Интересно, почему это он развелся, может, ставил камеры в ванной и туалете, и это не нравилось его жене?.. Вообще-то это странно, что такой нормальный мужик не женат, подруги нет и… согласен встречаться с Любовью Григорьевной… Конечно, может быть, у него чувства к финансовой директрисе… а может, ему чего-то надо от нее… Нет, я так думать не буду, наконец-то выпал счастливый билет этой тоненькой директрисе, так что дай бог вам здоровья и детишек побольше!

    Морошкина Лариса Владимировна, двадцать лет, образование – курсы бухгалтеров, увлечения – мода и вязание… Какое такое вязание? Наверное, имеется в виду связывание мужиков по рукам и ногам своей грудью…

    Вот мы и до Зинки добрались… двадцать пять лет, бывшая секретарша… ничего интересного…

    Виктория Сергеевна Ломакина. До чего же она громко кричала… «Директор мертв, все наверх!!!», до сих пор в ушах звенит. Факультет радиотехники и кибернетики. Куда только нас, женщин, не заносит, нет чтобы в балерины пойти! Я на секунду представила Викторию Сергеевну в белой пачке и вздохнула: кибернетика ей больше к лицу. Разведена, имеет сына пятнадцати лет. Увлечений нет.

    Люська… Ну-ка, посмотрим, какого лешего ты у юристов ошиваешься?.. Банковский лицей, курсы парикмахеров, и сейчас учится заочно, получает высшее образование по специальности юриспруденция, молодец, верной дорогой идешь, товарищ…

    Гребчук Виталий Игоревич, какая-то обмусоленная папочка, кто-то на ней явно кушал… Институт информатики и управления… прикладная математика, женат. Я вспомнила царапину на его лице и стала более внимательно вчитываться в текст. Виталий Игоревич как-то работал генеральным директором, потом ушел на должность простого программиста, можно подумать, что его потянуло в народ… Потом устроился в нашу фирму и теперь вот – начальник отдела, в подчиненных один Юра.

    Юра… Фамилия Соловьев, тридцать лет, образование такое же, как и у Гребчука, куча каких-то сертификатов и грамот… женат полгода… Юра, Юра… куда же ты в сторону Зинки завибрировал, если свидетельство о браке еще теплое, как из микроволновки, вот тебя судьбина и наказала… Увлечения – спорт, кино, походы, игра на гитаре.

    Изучив оставшиеся шесть папок (ничего интересного, скажу я вам), я аккуратно положила все на место, вышла в приемную и закурила.

    Пока пальцем ткнуть было не в кого, ничего стоящего я, на первый взгляд, не нарыла, но, с другой стороны, никакая информация сейчас не может быть лишней.

    Солька сидела напротив меня и беспрерывно трясла ногой. Смотреть на это было уже невозможно.

    – Солька! – скомандовала я. – Ноги вместе, мыски врозь.

    – Я сейчас тебе такое расскажу, такое расскажу… вот только Альжбетка придет.

    – Альжбетка твоя только утром придет, или ее уволили?

    – Нет, она на репетиции нового номера мышцу какую-то потянула, так что, считай, она на больничном.

    – Так где ж ее носит? – спросила я.

    – Она тете Паше волосы красит. Надеюсь, она принесет что-нибудь поесть – у нас в школьной столовке по средам толстые, огромные, холодные оладьи, я их не ем.

    – Не хочешь ли ты сказать, что для вас, училок, не могут подогреть пару-тройку этих коровьих лепешек?

    – Фу, не говори так, конечно, могут подогреть, но я питаться сегодня пошла уже после уроков с продленкой, с двумя двоечниками пришлось заниматься.

    В дверь зазвонила Альжбетка, и Солька побежала ей открывать.

    – Ура! – вскричала она, вталкивая в комнату хромающую Альжбетку. – Пончики! Как я их обожаю, тетя Паша – просто супер!

    – Привет, – кивнула мне Альжбетка, отодвигая от себя подальше тарелку с пончиками, – мои можете съесть.

    – А что так? – с полным ртом спросила Солька.

    – Они жаренные в жире каком-то, слишком вредно для молодого организма.

    – Вкуснота, – закатывая глаза, сказала Солька, – и потом, у нас уже не молодые организмы, нам можно все.

    – Я тоже не буду, – еле сдерживаясь, сказала я: после того как я влезла в накопленную ранее одежду, я уже не могла сделать шаг назад, увы, эти пончики не для меня.

    – Не волнуйтесь, я все сама съем, – радостно закивала Солька.

    – Никто и не сомневался, – огрызнулась я.

    Взяв тарелку, я положила на нее четыре золотистых колечка.

    – Отнеси Славке, – сказала я, – может, женится на тебе, все мне легче.

    – Точно, – загорелась Солька, – я еще скажу, что сама испекла!

    – Лучше не позорься, тебе никто не поверит, – предостерегла ее я.

    Когда мы, наконец, разобрались с пончиками, а Славка был обеспечен ужином, мы перешли к повестке дня.

    – Мне Солька уже все рассказала, – зашептала Альжбетка, – я согласна!

    – Согласна на что? – поинтересовалась я.

    – За миллион долларов – на все! – повысив голос, отрапортовала Альжбетка.

    – Хорошая у нас компания подобралась, – оценила я.

    – Дайте мне слово! – дожевав пончик, потребовала изголодавшаяся учительница ботаники. – Я вам сейчас такое расскажу…

    – Давай уже, начинай, – разрешила я.

    – Вышла я на балкон, порядок в шкафчике навести…

    – Не ври, – поправила я.

    – Хорошо, вышла я на балкон с целью подслушать что-нибудь. Вдруг, думаю, Потугины опять на балконе засели? Стою, жду, ничего не происходит, я опять стою, жду, опять ничего не происходит…

    Альжбетка посмотрела на меня с надеждой, что я прекращу это нудное безобразие.

    – У тебя есть три минуты, – грозно сказала я Сольке.

    – Короче, на балконе я просидела два часа, замерзла как собака, а Потугины так и не вышли.

    – И это ты нам хотела сообщить?! – возмутилась Альжбетка.

    – Нет, это только начало, а вы меня сбиваете… Потом оказалось, что у меня нет хлеба, а я на завтрак всегда ем какой-нибудь бутерброд…

    – Солька!

    – В булочной я встретила Потугиных, – затараторила Солька, боясь, что ее время в эфире сейчас закончится.

    – И что? – поинтересовалась Альжбетка, макая палец в остатки сахарной пудры на тарелке.

    – Они купили целую кучу продуктов и никак не могли распихать их по пакетам, я спряталась за рекламным щитом и стала подслушивать… Так вот, у них есть только мобильный телефон твоего начальника, как там его…

    – Селезнева, – подсказала я.

    – Вот-вот, и еще они знают, где он работает, больше о нем никакой информации. Они звонят ему, звонят, а телефон недоступен, Макар Семенович предположил, что Селезнев от них скрывается, они же не знают, что он уже на небесах…

    – И что они решили? – догадываясь, что сейчас ответит мне Солька, спросила я.

    – Не знаю даже, как тебе об этом сказать… Они решили пойти к тебе на фирму и там прижать Селезнева к стенке…

    – Когда?

    – Этого они не сказали, но Вера Павловна так была зла, ее пучок так и дергался, так и дергался… Думаю, придут в самое ближайшее время. Уж очень они боятся, что денежки уплывут…

    – Новость – хуже не придумаешь, – сказала я.

    – Бери больничный, – предложила Альжбетка, потирая больную ногу.

    – Не могу…

    – Ты хоть представляешь, что будет, когда Потугины узнают, что ты – секретарша этого Селезнева! – вскричала Солька.

    – Я буду косить под дурочку… А потом, почему я не могу там работать… что здесь такого… Труп, все портит труп твоего Робин Гуда! – хватаясь за голову, сказала я Альжбетке.

    – Девочки, простите, тысячу раз простите, – забормотала Альжбетка.

    – Они решат, что ты с Селезневым была в сговоре, – сказала Солька. – Не они одни, возможно, так решат… У меня вообще-то уже новый начальник…

    – Кто? – спросила Альжбетка.

    – Помните, меня мужик на дороге сбил? Так вот, он оказался братом жены Селезнева, и он полагает, что вокруг меня слишком много совпадений, обещал даже следить за моей персоной…

    Солька плюхнулась в кресло, не рассчитала и больно ударилась о подлокотник.

    Альжбетка закрыла лицо руками и сказала:

    – Это расплата нам за все! Надо было Федора Семеновича в милицию сдать…

    – Нам нужно срочно найти деньги, и мы сразу же уедем, с такими деньгами нас никто не найдет, – потирая ушибленное место, сказала Солька, – начнем новую жизнь…

    – Подведем итоги, – вздыхая, сказала я, – на сегодняшний день у нас три животрепещущие проблемы. Первая – найти деньги, вторая – узнать, кто убил Селезнева, третья – Потугины.

    – А зачем нам этот убийца, у него свой бизнес, у нас свой, – деловито рассудила Солька.

    – Врага лучше знать в лицо, – сказала я, – он тоже охотится за деньгами, и еще наверняка он охотится за кассетой… а значит, скоро будет охотиться за мной!

    – А твой новый начальник?

    – Я его морально измотаю, – пообещала я, – а вообще, у меня такое чувство, что весь мир сейчас идет по моим следам… значит, я должна идти быстрее их всех.

    – Мы с тобой! – хором грянули девчонки.

    – Альжбетка, как твоя нога?

    – Ходить-то я могу, это для танцев надо повременить.

    – Завтра сходишь и оплатишь мой и Солькин мобильный телефон, денег я дам, у меня их теперь куча.

    – А у меня нет мобильного телефона, – заныла Солька.

    – Не ври, – сказала я, – мы вместе покупали.

    – Так он старый.

    – Ты им полгода только пользовалась.

    – Он морально устарел, – заявила обнаглевшая Фрося.

    – Альжбетка, купи ей новый, я готова профинансировать и это, лишь бы она не канючила.

    – Хорошо.

    – Я завтра попрошу отгулы, думаю, трех дней хватит. Потугины тянуть не будут, так что с ними я разминусь. Далее… где лежат деньги… ваши предположения?

    – В какой-нибудь сейфовой ячейке, – выдвинула версию Альжбетка.

    – Ты что, это же целый чемодан денег! – вскричала Солька. – Там не поместится.

    – Ячейки бывают разные, есть же еще камеры хранения.

    – Возможно… – сказала я. – Где еще?

    – Где-нибудь под боком, уж я бы с такими денежками надолго не расставалась! Дома жена, там он прятать не станет, значит, в гараже.

    Я уважительно посмотрела на Сольку.

    – Ты молодец, девчонка, – сказала я. – Альжбетка, купи ей мобильник подороже.

    – Значит, начнем с гаража? – у Сольки даже уши запылали.

    – Завтра, как стемнеет, мы туда и направимся. Вот только вопрос: где у Валентина Петровича гараж?.. Ну, это я узнаю как-нибудь.

    – Я возьму у Славки инструменты, – сказала Солька.

    – Зачем? – поинтересовалась Альжбетка.

    – Затем, что, возможно, замок придется ломать.

    – Не надо ничего ломать, – сказала я. – Солька, помнишь, мне в институте на двадцать лет подарили красивую коробочку со связкой отмычек, там еще написано было: «Чтобы ты могла открыть любое сердце».

    – Конечно, помню, а где они сейчас?

    – У моей мамы остались, где-то на антресолях пылятся, сходим и возьмем.

    Солька сморщила нос.

    – А может, не надо к твоей маме? – заныла она.

    – Придется, тут уж ничего не поделаешь.

    – Нас посадят, вот увидите, нас посадят! – забегала Альжбетка по комнате.

    – Ты еще недавно говорила, что за миллион долларов на все пойдешь, – напомнила Солька подруге ее заверения.

    Альжбетка остановилась, спокойно подошла к дивану, села и сказала:

    – Думаю, заехать к Анькиной маме в восемь – будет в самый раз. Завтра попрошу без опозданий!

Глава 18

    Вот она я… А вот они Потугины

    День начался суматошно. Воронцов решил предстать перед сотрудниками фирмы, со всеми познакомиться и собрать небольшое совещание, дабы проконтролировать, кто как работает, и узнать, не собирается ли поезд под названием «Ланди» сойти с рельсов.

    Я еще с утра хотела поговорить с Виктором Ивановичем по поводу трехдневных отгулов. Интуиция подсказывала, что надо торопиться, но совещание нарушило мои планы, и я терпеливо сидела за своим столом в ожидании конца этого затянувшегося мероприятия. К одиннадцати часам наконец-то все разошлись по своим кабинетам, а я, окрыленная, влетела в кабинет Воронцова.

    – Мне нужно поговорить с вами, – сказала я, выпячивая на передний план свой бесподобный макияж.

    Траур по прежнему начальнику я досрочно закончила вчера.

    – Не сейчас, я уезжаю.

    – Нет, именно сейчас, это вопрос жизни и смерти!

    – Чьей?

    – Моей!

    – Тогда это подождет, я даже не знаю, что лучше – когда ты жива или мертва, мне надо подумать об этом. Я вернусь, и мы поговорим.

    – А когда вы вернетесь?

    – Через пару часов.

    Я топнула ногой и отправилась в бухгалтерию. Воронцов наконец-то подписал приказы, и я потащила их на первый этаж.

    Девчонки рассказывали последние сплетни, и я, тактично развесив уши, стала впитывать информацию.

    – Мне Надька со склада сказала, что Гребчук новую машину покупает, в кредит, вроде бы Селезнев до своей кончины все бумаги подписал… – рассказывала Зиночка.

    – А Крошкин вокруг директрисы круги нарезает, видели? Ань, что у них там? – спросила Лариска.

    – Их сердца бьются в унисон, их глаза, встречаясь, преображаются, а обручальные кольца в соседнем магазине вздрагивают каждый раз, когда их руки сплетаются, и…

    – Хватит, хватит этой пошлятины, – запротестовала Виктория Сергеевна, непонятно что делающая в бухгалтерии, – ты зачем пришла-то?

    – Приказы Воронцов подписал.

    – Давай их сюда.

    Виктория Сергеевна протянула руку, и я увидела на ее запястье огромный синяк. Я отвела взгляд, чтобы мой интерес остался незамеченным. Через секунду рукав сполз вниз, и синяк вновь был благополучно спрятан под манжетой.

    – Расскажи еще что-нибудь, – попросила Зинка. – Как там Воронцов-то, я бы, девчонки, с ним – ух…

    – Что «ух», сиди и не лезь, Воронцов – не твоего полета птица, – сказала недовольная Лариска.

    Ну никакого уважения у девчонки к памяти погибшего любовника, уже, небось, губы и на Воронцова раскатала.

    – А он к тебе приставал? – спросила Зинка.

    – Было дело…

    – Я это слушать отказываюсь, – грозно сказала Виктория Сергеевна и вышла из кабинета.

    – А ты? – не обращая внимания на уход Ломакиной, спросила Зинка.

    Я пожала плечом, мысленно рассуждая – то ли наврать, что «все случилось», то ли сбрехнуть, что я была неприступной.

    – А я пока в раздумьях, – ответила я нейтрально.

    – Ты что, – возмутилась Лариска, – он такой мужик!

    – Мне Носиков сказал, – затараторила Зиночка, – что у нашего нового начальника целая сеть фирм, занимающихся перевозками, и еще – что он раньше крутым бандитом был, у него на спине, на лопатке, татуировка – какая-то птица, разбивающаяся о камни, и он еще перстень носит в память о своей прошлой жизни.

    – Что за перстень? – спросила Лариска.

    – Не знаю, не видела… с черным камнем.

    – Да не носит он никакого перстня, – вмешалась я в разговор. – А откуда Носиков все это знает?

    – А Леонид Ефимович как-то в баню ходил с Селезневым, давно это было, а там вроде и Воронцов был.

    Я вспомнила, что Крошкин вчера был приглашен Любовью Григорьевной на кофе, и поспешила к себе узнать, какие там новости на интимном фронте.

    Любовь Григорьевна, оказывается, тоже жаждала разговора. Увидев мой светлый образ на пороге, она затолкала меня к себе в кабинет, прикрыла дверь и стала нервно перебирать бумаги на столе.

    Затем она обернулась и спросила:

    – А когда уже можно? Ну… когда уже прилично?

    – Вы что имеете в виду? – поинтересовалась я, прекрасно понимая, о чем идет речь.

    Просто я не могла отказать себе в удовольствии видеть смущение на лице влюбленной женщины. Это говорило мне о том, что Земля все еще вертится и на ней все еще случаются милые глупости.

    – Мы выпили кофе, и потом наступила пауза, – нервно сказала Любовь Григорьевна.

    – Надеюсь, вы медленно встали, покачивая бедрами, подошли к выключателю… Погас свет, вы расстегнули две верхние пуговицы и сели на колени к Илье Дмитриевичу…

    Любовь Григорьевна побледнела и сказала:

    – Нет, нет и еще раз нет, я женщина приличная и думаю, что сразу нельзя!

    – Какое же это сразу? – возмутилась я. – Вы же в театр ходили?

    – Ходили.

    – В буфете там были?

    – Были.

    – Бутерброды ели?

    – Ели.

    – Ну так флаг вам в руки, пора уже детей рожать!

    – Аня, я прошу, я тебя очень прошу, поговори со мной серьезно, хотя бы раз, для меня это все очень важно!

    – Ладно, – сказала я, присаживаясь на стул, – только я закурю.

    – Хорошо.

    Любовь Григорьевна тоже села и протянула мне пустую баночку из-под орешков: это должно было стать моей пепельницей.

    – Что там было после вашей паузы?

    – Мы говорили… немного про погоду, потом, конечно, о делах фирмы, как об этом не говорить, когда такое творится… А вдруг я его разочаровала и он больше не захочет подвезти меня домой?

    – Захочет, куда он денется, ваша неприступность только на пользу.

    – А ты считаешь, что женщина, которая не соглашается в первый же вечер на… связь… она уже неприступная?

    – Это не первый ваш вечер, – сказала я, потом вспомнила Лариску и сказала: – Вы все делаете правильно, нечего этих мужиков баловать.

    – А что же делать?

    – Я думаю, что в следующий раз можно намекнуть, а там пусть сам разбирается.

    – А как намекнуть, я же не умею?

    – Скажете, что у вас в спальне кран прорвало, не могли бы вы, так сказать, починить? Кстати, осуществите мечту всех женщин – это же почти секс с сантехником!

    – Аня, Аня!!!

    – Ладно, просто возьмите его за руку и загляните ему в глаза.

    – А дальше?

    – Дальше он сделает все сам, он же не барабанщик из пионерского отряда.

    – Хорошо… это даже несложно…

    Дверь открылась, и к нам заглянул Воронцов.

    – Ты здесь, – сказал он мне, – я, как видишь, приехал, пошли разбираться с твоими жизненно важными вопросами.

    Воронцов достал из шкафчика коньяк, налил себе немного и сказал:

    – Слушаю тебя, затаив дыхание.

    – Могли бы и мне предложить, – надулась я, поглядывая на коньяк.

    – Алкоголь плохо влияет на детский головной мозг.

    – Мне нужно три дня за свой счет, – решительно заявила я.

    – Какова причина предполагаемого отсутствия? – поинтересовался Воронцов.

    – Я не могу вам об этом сказать, и мне нужно уйти прямо сейчас.

    – Или ты говоришь мне причину, или разговор закончен.

    – Понимаете, – замялась я, – мне нужно ухаживать за мамой.

    – Что с ней? Она больна?

    Не то чтобы я суеверна, но вешать на мамочку мнимую болезнь не хотелось.

    – Нет, она не больна, но уход необходим.

    – В связи с чем? – терпеливо спросил Воронцов, допивая коньяк.

    – Она у меня неадекватная, – подобрала я нужное слово, – и потом, я так мало о ней забочусь, мне просто необходимо побыть с ней несколько дней.

    Я не стала добавлять, что если проведу пару дней со своей мамой, то потом мне придется брать полноценный отпуск и приходить в себя.

    – Так, – вздохнул Воронцов, – эта причина не пройдет, давай другую.

    – Мне надо уйти, и точка! И очень важно сделать это сию же секунду, – я встала, считая вопрос решенным.

    – Если уйдешь, ты уволена, – улыбаясь, сказал Виктор Иванович.

    Я понимала, что он блефует, но без его разрешения все равно бы не решилась исчезнуть на несколько дней.

    – Я жду правды… – улыбаясь, сказал Виктор Иванович.

    – Хорошо, – я уже злилась, – я беременна, и мне надо сейчас же на УЗИ!

    Тень пролетела по лицу Воронцова. Он смотрел в мои глаза, я смотрела в его.

    Как там мой посох… Корни уже пьют воду, но листья еще не переливаются на солнце.

    – И от кого же ты беременна, позволь узнать? – повышая голос, спросил Воронцов.

    – От вас, от кого же еще! – заорала я.

    – Насколько я помню, между нами не было ничего, что приводит к деторождению, так что остается только выяснить, каким способом это произошло!

    Передо мной промелькнула Солька, скромная учительница ботаники, которая вот уже столько лет пыхтит в школьной оранжерее над какими-то клубнями и лютиками, которая на своих уроках снимает осторожно пленочку с луковицы, сует ее в микроскоп и пытается объяснить чумазым подросткам, что даже в этой пленочке есть жизнь…

    – Опылением, – ответила я, отходя к двери на всякий случай.

    Воронцов посмотрел на меня серьезно и сказал:

    – Ты будешь моей секретаршей пожизненно: веришь, я без тебя уже жить не могу.

    – Верю, только отпустите до понедельника, о, молю вас! Давайте, как в сказке про аленький цветочек: вы меня отпустите, а я потом вернусь и сделаю из вас человека.

    В этот момент дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появилась чета Потугиных. Вера Павловна, подбоченясь, сделала решительный шаг вперед, и, так как меня частично скрывал шкаф, она уставилась на Воронцова.

    В такие минуты положено вспоминать всю свою жизнь, и я начала: помню, как порвала портфель, съезжая на нем с горки, помню, как мы с Солькой подожгли стул на уроке музыки, помню, как подралась с физруком, как влюбилась в парня из моего подъезда, как…

    – Что вам угодно? – раздался властный голос Виктора Ивановича.

    – Я хотела бы видеть Селезнева Валентина Петровича, – потребовала Вера Павловна.

    Макар Семенович занял устойчивую позицию слева от жены и в подтверждение ее слов закивал.

    Да, я знаю, что предательски побледнела, что закусила губу и зажмурилась, я знаю, что Воронцов метнул взгляд в мою сторону, я знаю, что пропала…

    – К сожалению, вы не можете встретиться с ним, – холодно сказал Воронцов.

    – Почему же? – зло спросила Вера Павловна.

    – Я думаю, вам стоит представиться, прежде чем наш разговор продолжится. Меня зовут Воронцов Виктор Иванович, я – исполняющий обязанности генерального директора в этой фирме, а кто вы?

    Потугины явно оказались в замешательстве.

    – Но директором здесь был Селезнев… – забормотала Вера Павловна. – Он… уволился?

    – Я жду, когда вы представитесь, – терпеливо сказал Воронцов.

    Потугины явно не знали, что делать. Вера Павловна сделала шаг назад, готовясь, видно, к отступлению, и тут она увидела меня. Лицо ее видоизменилось не в лучшую сторону: рот приоткрылся, глаза округлились, подбородок куда-то провалился, а кончик носа задергался.

    Воронцов спокойно смотрел на происходящее и делал выводы. Я уверена, что он просто непрерывно делал эти самые проклятущие выводы!

    – Аня… – тихо пробормотала Вера Павловна.

    Ну что оставалось делать, только зажигать!

    – Вера Павловна! Это вы! Вот так встреча, – начала я, радушно раскидывая руки в стороны и наступая на растерявшуюся женщину.

    Стоп-краны вырваны с корнем, я мчусь со скоростью триста километров в час, меня уже не остановить.

    – Так рада вас видеть, а то все дела, заботы, никогда не хватает времени для друзей и просто хороших знакомых! Вы здесь какими судьбами? Я вам все сейчас покажу, я же здесь работаю, – возбужденно затараторила я. – У нас и торговый зал есть, и склад, вы когда последний раз были на складе? О! Это очень интересно, школьные экскурсии никогда не дают нужного объема информации, пойдемте, пойдемте…

    Бедный Тусик вцепился в свою супругу и вообще не понимал, что происходит.

    – Да мы, собственно, по делу… – забормотала растерявшаяся Вера Павловна. – Нам Селезнева повидать…

    – Валентина Петровича? Так это невозможно, – прижимая руку к сердцу и всем своим видом сочувствуя своим соседям, сказала я, – он, как бы это сказать… теперь здесь не работает…

    Воронцов молча следил за происходящим.

    – А где он работает? – подал голос Макар Семенович.

    – А он нигде не работает, он умер, не жив, то есть. Вот здесь, – я ткнула в пол, – лежал вот так…

    Я раскинула руки, закатила глаза и для пущей наглядности свесила изо рта язык.

    – Как – так?! – повышая голос, спросила Вера Павловна.

    – Так не по своей же воле, – пожала я плечами. – Идет следствие… Милиция вечно здесь толчется, всем повестки выдают, и…

    – Мы, наверное, пойдем, – сказала Вера Павловна, – мы же на минутку только и зашли…

    – Подождите, – остановил их Воронцов, – Валентин Петрович был моим родственником, и я хотел бы знать, кем вы ему приходитесь?

    – А мы знакомые, просто знакомые, – сказала Вера Павловна, пятясь к двери, – а ты, значит, Анечка, здесь работаешь?

    – Ага, – кивнула я, пытаясь вспомнить какую-нибудь молитву.

    Потугины выскочили за дверь, а Воронцов взял мобильник и, набрав номер, заговорил:

    – Стас, сейчас выйдут двое, она – такая полная, неуклюжая, с ужасным пучком на голове, он – лысый, неприметный. Проследи за ними: куда пойдут и где живут.

    Воронцов бросил телефон на стол и, посмотрев на меня, спросил:

    – Я так понимаю: отгулы тебе больше не нужны?

Глава 19

    Мы отправляемся в мое родовое гнездо, где хранительницей музейных экспонатов по-прежнему является моя мама

    – Я бросаю курить, – сказала я, выкидывая недокуренную сигарету в окно Альжбеткиной машины.

    – Это отчего так? – поинтересовалась Солька.

    – У меня такое чувство последнее время, – ответила я, – что я стою в длинной очереди за раковыми опухолями.

    – Тьфу на тебя, дура, – Солька отвернулась к окну.

    – А мама твоя знает, что мы приедем? – поинтересовалась Альжбетка.

    – Ты что, хочешь, чтобы она забила дверь гвоздями? – удивилась я.

    – Неправда, – вступилась за мою мама Солька, – Мария Андреевна всегда рада, когда мы к ней приезжаем.

    – Потому что редко приезжаем, поэтому и рада, – отбилась я.

    – Твоя мама – очень интересная и внимательная женщина, немного требовательная, но все матери такие…

    – Раз ты ее так любишь, вот и будешь с ней общаться, пока мы с Альжбеткой поищем отмычки.

    – Да, кстати, – спохватилась Солька, – а ты узнала, где у Селезнева гараж?

    – Это было не так уж и трудно: позвонила ему домой, представилась сотрудником милиции и гнусавым голосом спросила все, что хотела.

    Солька медленно повернула голову в мою сторону.

    – Ты это серьезно?

    – Абсолютно. Некогда мне было там бумагами трясти: Потугины эти своим появлением довели меня до нервного срыва, Воронцов мне явно не доверяет, вот и приходится идти напролом. Сказала, что нам необходимо хотя бы приблизительно знать размер его благосостояния… Да жене его вообще все равно было, о чем у нее спрашивают, она назвала адрес и трубку положила. Плевала она, по-моему, и на мужа умершего, и на милицию.

    – С Потугиными забавно получилось, – сказала Солька, вспоминая мой рассказ.

    – Забавно ей! Ты бы видела меня, когда они дверь открыли, я просто с жизнью простилась.

    – Они ведь тоже удивились, когда тебя увидели, – сказала Альжбетка. – Интересно, о чем они теперь думают и что намерены делать?

    – Уж эта жаба, Вера Павловна, так просто не отступится, – сказала Солька, – так ведь и тянет ручки к нашим денежкам, так и тянет!

    – Я думаю, они пока затихнут, им требуется время, чтобы прийти в себя и сделать выводы, – сказала я, – и вот как раз за это время мы должны добиться очень многого.

    – А если Потугины как-то свяжут труп Федора Семеновича с тобой? – спросила Альжбетка.

    – Пусть связывают, не пойдут же они в милицию…

    Я просто храбрилась. На самом деле теперь, когда карты были открыты, я в глубине души очень боялась, что Потугины от меня не отстанут.

    – У них теперь все мысли только о деньгах, – сказала Солька. – Думаю, они ломают сейчас голову – где их искать? Хорошо, что мы их опередили.

    – Рано радоваться, мы пока ничего не нашли, – сказала я.

    – Ну и что, не найдем в гараже, будем искать в другом месте, главное, верить и не останавливаться, – оптимистично заявила Солька.

    Мама как назло оказалась дома. Смерив нас рентгеновским взглядом, она недовольно сказала:

    – Хотя бы одна из вас мне как-нибудь позвонила!

    Моя мама всегда забывает, что у нее одна дочь, а не три.

    – Мама, – сказала я, – два дня тому назад я звонила тебе и полчаса слушала про связь космических импульсов с твоим коленным суставом в правой ноге.

    – В левой, – поправила меня мама, – ты никогда не была внимательной дочерью.

    Мы прошли в коридор, разделись и начали неловко переминаться на месте, ибо команды «Вольно!» мама не давала.

    – Зачем приехали, гости дорогие? – поинтересовалась моя родительница.

    – Мне надо кое-что забрать.

    – Ты и так уже вынесла половину того, что я нажила нелегким трудом.

    – Ты же всегда говоришь, что половину вынес мой отец!

    На самом деле папа ушел, прихватив только потертые шахматы, свое скромное бельишко и термос.

    – Мария Андреевна, – вмешалась Солька, – пусть Аня возьмет, что ей нужно, а мы с вами пока обсудим проблемы молодежи, так сказать, поговорим, как учительница с учительницей.

    Спасибо, Солька, спасибо, друг!

    Но не так-то просто выбить из колеи мою маму: ее сегодняшней жертвой для начала стала Альжбетка.

    – А ты зачем ноги-то оголила, лет-то тебе сколько?

    Альжбетка вросла в стену и просто не знала, что говорить. По идее, нужно было сказать правду, но все мы понимали, что это будет только во вред бедной Альжбетке.

    Напомнив себе, что я, в конце концов, имею тут некоторые права, я ринулась на кухню за стулом. Альжбетка засеменила за мной, прикрывая рукой глубокий вырез на груди. Солька, взяв мою маму под руку, проводила ее в комнату, где они, усевшись на диван, стали, мягко говоря, недолюбливать молодое население России в возрасте от шести до семнадцати лет.

    Я залезла на стул и принялась копаться в куче никому не нужного барахла, время от времени протягивая Альжбетке какую-нибудь коробку или сверток.

    – Кто-нибудь из вас собирается замуж? – спросила моя мама.

    – Ага, – закивала я, – Солька.

    Училка ботаники издала какой-то хлюпающий звук и нервно сжала пальцы в кулаки.

    – И кто же он? – поинтересовалась моя мамуля.

    – А он владелец лесопилки, – ответила я.

    – Вот видишь, – подскочила моя мама, – а ведь на ее месте могла быть ты!

    – Ну не всем же так везет.

    – Где вы познакомились? – обратилась моя мама к Сольке.

    – Мы, Мария Андреевна, встретились в связи с тяжелыми, я бы даже сказала, прискорбными обстоятельствами, – пряча глаза, сказала новоиспеченная невеста.

    – Вот видишь, – опять завелась моя мама, – если бы в твоей жизни было больше плохого, ты была бы не одинока, а если бы больше трагического – ты была бы уже замужем!

    Альжбетка выронила пакет и с жалостью посмотрела на меня.

    – Теперь я понимаю, почему у тебя такой характер, – прошептала она.

    – Красная икра от булки недалеко падает, – ответила я.

    – И когда же свадьба? – спросила моя мама.

    – В самое ближайшее время, – ответила я за Сольку, – очень уж им не терпится.

    Солька заскрипела зубами.

    – Да уж, ты тащи его в загс без остановок, а то передумает в последний момент… Ты, конечно, ладненькая, но не настолько, чтобы быть уверенной в завтрашнем дне, – сказала моя мамочка Сольке.

    Любопытно: моя милая, славная Солька все еще считает мою маму «интересной и внимательной» женщиной?

    Потом все внимание было переключено на Альжбетку: она прижала к себе какую-то пыльную коробку, и это плачевно отразилось на ее полупрозрачной блузке. Альжбетка стала отряхиваться, что приковало мамин взор к ней.

    – А ты вообще замуж не выйдешь, – пообещала моя мама Альжбетке. – Ты на себя-то посмотри, разве на таких женятся!

    – Мама, давай уже закроем эту тему, – сказала я, чихая от вековой пыли. – Каждый раз одно и то же, вот папа на тебе женился, и что толку, где он теперь?

    – Я не знаю, где он теперь, зато я знаю, где он будет после смерти… Он будет в аду! А ну-ка покрутись, – велела тут же моя мама Альжбетке.

    Бедная длинноногая красавица уставилась на меня, ища поддержки и сочувствия, но я отмахнулась, пусть разбираются сами.

    – Нда-а, – протянула моя мама, – такие только в любовницы и годятся.

    – Мама, у Альжбетки горе, а ты к ней пристаешь, у нее жених от инфаркта умер!

    – Да ты что? – обрадовалась моя любезная Мария Андреевна. – Наверное, был уже немолод, женат и позарился вот на такую птицу…

    – Да не был он женат, – сказала я, слезая со стула.

    В моих руках была помятая коробочка с великой надписью: «Чтобы ты могла открыть любое сердце». Я нашла то, что искала.

    – Мы тут у тебя посидим немного… до темноты.

    – Это зачем, – опасливо спросила мама, – ты влипла в какую-то историю? Тебя ищет милиция?

    Пока что милиция меня не искала, но в перспективе все возможно.

    – Нет, мы просто такие страшные, что на улицу выходим, только когда стемнеет, чтобы людей не пугать, – ответила я.

    – Если бы не твой противный характер, ты бы давно могла выйти замуж и у меня бы были внуки, хотя хочу предупредить тебя сразу: я с ними сидеть не буду, жизнь показывает, что после детей самые неблагодарные – это внуки.

    Я потащилась на кухню организовывать легкий ужин, так как теперь у меня была возможность побаловать свою мамочку: мы с собой принесли три сумки, забитые продуктами, и огромный воздушный торт, так что от моей мамы требовалось просто поделиться с нами тарелками и заваркой.

    Через секунду мама стояла уже за моей спиной и негодовала:

    – Я люблю сырокопченую колбасу, а это что?

    – Мамуля, – нежно пропела я, – это и есть твоя любимая сырокопченая.

    – Где это написано?

    – Мама, посмотри на эту упругую бордовую палку, такой может быть только сырокопченая колбаса.

    – Еще это похоже на… – начала было Альжбетка, но под суровым взглядом Сольки осеклась.

    – И все же, – напирала мама, – если бы здесь было написано, что это колбаса сырокопченая, было бы лучше.

    – Дай мне ручку, – попросила я.

    – Зачем? – спросила моя драгоценная родительница.

    – Я напишу на этом батоне все, что ты захочешь.

    Мамочка фыркнула и стала доставать тарелки.

    – А что, у тебя вдруг завелись деньги?

    – Я же тебе рассказывала, что теперь у меня есть работа.

    – Я не желаю об этом слышать… Секретарша… Это же так стыдно… Я никому даже не могу сказать, кем работает моя дочь… Это почти что падшая женщина, я знаю, что делают все начальники со своими секретаршами!

    – Мой, к сожалению, не делает, – вздыхая, сказала я, – но я работаю в этом направлении.

    – Аня! – вскричала моя мама. – Ты вся в отца, он такой же распущенный и грубый!

    Альжбетка уже давно сидела на стульчике, поджав ноги, боясь, что гнев моей мамы перекинется опять на нее. Солька же время от времени открывала свой душевный ротик, чтобы смягчить положение, но тут же его захлопывала, не решаясь, как видно, перебить мою маму.

    – Мария Андреевна, – все же не удержалась Солька, – фирма, где работает Аня, очень хорошая, там так все строго…

    – Строго может быть только в Суворовском училище, но женщин туда раньше не брали, я узнавала, а то бы у меня сейчас была дочь, которой можно гордиться, – погоны на плечах и ордена на груди!

    – Чтобы б-были о-ордена, – заикаясь, сказала Солька, – ей бы пришлось отправиться на войну, в горячие точки, а там гибнут люди.

    – А что, лучше, чтобы у нее на груди были руки ее похотливого начальника?

    – Мама, я же тебе говорю, мне с начальником вообще не повезло, он непохотливый.

    Драгоценная Мария Андреевна положила на свою тарелку двадцать три кружочка сырокопченой колбасы, полбанки селедки и сказала:

    – Женщину украшает скромность, невинность и уважение к старшим.

    Ели мы молча.

    В десять мы стали прощаться, нам уже пора было в дорогу, да и нервы мои больше не выдерживали.

    – До свидания, девочки, – сказала моя мама, – будет приятно, если вы еще как-нибудь заедете, вдвойне будет приятно, если вы предупредите меня заранее о своем приезде, и совсем будет хорошо, если сырокопченая колбаса, которую вы привезете в следующий раз, будет менее жилистая, чем эта.

    Когда мы садились в машину, Альжбетка сказала:

    – Ань, если я когда-нибудь обижала тебя или, может, огорчала как-то, ты уж не сердись на меня, это я не со зла…

    – Ага, – поддержала ее Солька, – я тоже, бывает, на тебя ругаюсь не по делу…

    – Девочки, расслабьтесь, – улыбнулась я, – это всего лишь моя мама!

Глава 20

    Да, это частная собственность, но кого это волнует

    Мы сидели в засаде в соседнем дворе и ждали, когда сумерки станут еще гуще, а люди на улице будут реже попадаться на глаза.

    – Надо было хотя бы проехать мимо и посмотреть, где этот гараж, – сказала Солька.

    – Не стоит нам светиться, отсидимся в машине, а потом пойдем, – ответила я. – Жена Селезнева сказала, что гараж за домом, третий слева, так что найдем как-нибудь.

    – Давайте подъедем хотя бы к дому, – не унималась Солька, – вдруг там Потугины наши деньги уже выносят?

    – Да успокойся ты, – одернула я Сольку.

    Альжбетка не вмешивалась в нашу дискуссию, но было видно, что она о чем-то серьезно думает. Я толкнула ее в плечо и спросила:

    – О чем, девица, кручинишься?

    – А как вы думаете, девчонки, на таких, как я, правда не женятся?

    – Нашла кому верить, моя мама еще и не то сказать может.

    – Ну а все же, мне ведь тридцать, и еще никто мне не делал предложения.

    – А мне двадцать восемь, и мне тоже никто не делал, – сказала Солька, – и я не ною, между прочим, по таким пустякам. Вот станем богатыми, и нам вообще мужики будут не нужны.

    – Как это не нужны? – посмотрела на нас Альжбетка. – Я так не согласна.

    – Ты что, вообще без них прожить не можешь? – изумилась Солька.

    – Вообще не могу.

    – И я без них тоже жить не собираюсь, – сказала я, – а ты бы, Фрося, молчала, опилки-то с макушки стряхни.

    – Что вы прицепились к Славке, у нас с ним ничего и не было, выпили один раз и в кино сходили.

    – Везет же тебе, – сказала мечтательно Альжбетка.

    – Хватит ныть, вылезайте из машины, нас ждут три миллиона долларов, – скомандовала я.

    Гаражи стояли очень удачно: как и сказала Галина Ивановна, они располагались позади дома, высокие кустарники монолитно прикрывали идущую от них дорогу, так что в глаза мы никому не бросались.

    – Какой номер гаража? – прошептала Солька.

    – Восемнадцатый, – ответила я.

    – Странно, если он третий, то и должен был быть третьим.

    – Может, обратимся с этим вопросом в гаражный кооператив? – предложила я.

    – Вы только не ссорьтесь, – взмолилась Альжбетка.

    – Не боись, подруга, – сказала я, – просто нам с Солькой нужен некий кураж, вот мы и разминаемся.

    Я достала связку отмычек и беззаботно погремела ею в темноте.

    – Сдурела, что ли? – одернула меня Солька.

    Я счастливо засмеялась: конечно, сдурела, почему бы и нет?

    На гараже под номером восемнадцать висел добротный амбарный замок. Мы дружно натянули на руки перчатки, купленные Солькой сегодня днем как раз для этого случая, и стали по очереди засовывать отмычки в замочную скважину.

    – Мне кажется, мы что-то не так делаем, – сказала Альжбетка после восемнадцатой попытки, – надо там сильнее шевелить.

    – Если ты такая умная, – ответила, пыхтя, Солька, – то вот тебе связка, давай работай, только смотри, свои накладные ногти не поломай.

    Альжбетка хладнокровно взяла отмычки, сунула в щелку первую попавшуюся, что-то там повертела, покрутила… Замок крякнул и повис, демонстрируя всему миру свою полную беззащитность. Мы же с Солькой раскрыли рты, демонстрируя всему миру три пломбы на двоих, зубной налет и кусочки сырокопченой колбасы, застрявшие между боковыми зубами.

    – Как это у тебя получилось? – ахнула Солька.

    – В моих руках еще не такое срабатывало, – гордо сказала Альжбетка, приоткрывая дверь.

    Секунда – и мы оказались в гараже, закрыли за собой плотненько дверь, включили фонарик и стали оглядываться по сторонам. Машины в гараже не было, она до сих пор пребывала на стоянке возле офиса, так что гараж манил простором и девственной чистотой.

    Я нашла на стене кнопку и нажала ее, стало светло.

    – Надо разделить тут все на три части и искать, – сказала Солька, доставая из сумки раскладную лопату.

    – Это еще что? – изумилась я.

    – Возможно, деньги под фундаментом!

    Я посмотрела под ноги и сказала:

    – Ты бы еще совочек для песочницы принесла! Это же сплошной цемент, оставь пол в покое, давай-ка осторожно простукивай стены.

    – А мне что делать? – спросила Альжбетка.

    – А ты лазай по шкафчикам и полочкам.

    Гараж был довольно большой, здесь легко могло поместиться две машины, возможно, его и делали с расчетом на это, но пока свободное место было оборудовано под маленькую комнатенку, где, наверное, Валентин Петрович проводил время со своими друзьями. Красивый диванчик, холодильник, магнитофон, тумбочка, какие-то полки, заваленные книгами, – это все я предоставила Альжбетке, сама же направилась в дальний угол, где были навалены всевозможные инструменты и запчасти от машин.

    – Здесь пиво, – сказала Альжбетка, заглядывая в холодильник, – и еще баночка маслин.

    – Мы не мародеры какие-нибудь, – важно сказала Солька, потом, немного подумав, спросила: – А пиво какое?

    – Не отвлекайтесь, мы тут не у себя дома.

    Солька стучала по кирпичам каким-то колышком, Альжбетка прощупывала диван, а я стала разгребать кучу металлолома.

    – Ничего нет, – разочарованно сказала Солька через пять минут.

    – Да ты даже и половины не сделала.

    – Я устала, давай поменяемся.

    – Хорошо, – согласилась я и взяла из рук у Сольки колышек.

    – Это же надо, такой хороший диван в гараж притащить, – возмущалась Альжбетка.

    – Может, он тут с барышнями развлекался, в таком деле хороший диван весьма нужная штука, – предположила Солька.

    Альжбетка плюхнулась на диван и восхищенно вздохнула. Сунув свою сумочку под голову, она уютно устроилась на шикарном пледе и сказала:

    – Я бы здесь о-го-го…

    – Да зачем ему барышни, – ответила я Сольке, – у него Лариска была из бухгалтерии, такая в гараж не поедет. Альжбетка, хватит валяться, давай вставай.

    Альжбетка нехотя встала, сумка соскользнула на пол, и всякая ерунда покатилась по ровненькому цементу. Альжбетка, охая, стала собирать свою дорогущую косметику с пола.

    – Смотрите! – воскликнула Солька. – Это же сейф!!!

    Мы бросились к куче покрышек, гаек и прочей ерунды.

    – Это я нашла! – гордо сказала Солька.

    Под всем этим мусором скрывался довольно-таки приличный сейф, небольшой, но добротный. Странно, но для ключа не было даже самой маленькой дырочки, была только куча колесиков с цифрами, которые, как мы понимали, нужно установить в нужную позицию, и маленькая ручка.

    – И что мы будем делать? – спросила Альжбетта.

    – Открывать, конечно, – обнимая сейф, сказала Солька, – денежки, денежки вы мои, как я вас люблю…

    – Да замолчи ты, – велела я, – ты хоть представляешь, сколько тут комбинаций!

    Солька вскочила и схватила свою лопату.

    – Плевать мне на эту арифметику, я не нанималась тут математичкой работать, взломаем, и все!

    – Ну давай, – сказала я, понимая всю бессмысленность этой затеи: сейф был просто неприступен.

    Солька скакала вокруг него, пинала его ногой, била лопатой, пыталась засунуть хоть что-то в узенькую щель двери, она шатала его из стороны в сторону, угрожала ему и в конце концов сдалась…

    Сев на своего железного врага, она сказала:

    – Я без него не уйду, увезем его с собой, а там распилим.

    – Это еще один шаг к тюрьме, – вздыхая, сказала я.

    – Не дави на нас, не дави своим авторитетом, знаю я эти твои штучки, – запрыгала Солька, – будем голосовать, и я запрещаю тебе смотреть на Альжбетку во время голосования, лучше отвернись прямо сейчас!

    Солька развернула меня спиной к общественности, состоящей из двух человек, и начала давить на окружающих самостоятельно.

    – Все мы знаем, как тяжело достаются деньги, все мы знаем, что для нас это единственный шанс, да, нам приходится рисковать, но если мы не поможем себе, то кто нам поможет?!

    Солька выдержала паузу.

    – А теперь я прошу задуматься и с помощью правой руки проголосовать, тем самым решив нашу дальнейшую судьбу в пользу достойного существования на данной планете! Прошу голосовать, товарищи.

    Я стояла спиной к этим мечтательницам, я стояла спиной и тем не менее я знала, что две руки сейчас протыкают воздух, небо, космос и все мыслимые догмы и запреты.

    С самого начала я знала, что подниму руку… Почему… Не знаю, поймете ли вы меня… Потому что однажды я решила, что буду лечить океаны, потому что моя мама любит сырокопченую колбасу, потому что на чьей-то спине есть татуировка птицы, разбивающейся о камни, потому что завтра будет новый день, потому что донести сейф до машины – это не такая уж большая проблема… и потому что я люблю делать Сольке приятное, даже если за это могут посадить в тюрьму.

    Я подняла руку.

    – Единогласно, – объявила Солька.

    Мы аккуратно вытащили сейф. Он был практически неподъемным, но нас все же было трое, плюс Солькина алчность, так что сейф не устоял. Мы убрали все на место, навели легкий порядок и отправили Альжбетку за машиной.

    – Думаешь, все получится? – спросила Солька.

    – Не попробуешь – не узнаешь, – ответила я.

    Альжбетка оставила машину метрах в пятидесяти за большими помойными баками, и мы выпихнули сейф, закрыли гараж и… приподняли нашу ношу.

    Зрелище было не для слабонервных: три довольно-таки хрупких создания, шатаясь, передвигались на скрюченных ножках, причем так как ветер давно задрал Альжбеткину юбку, а свободных рук, чтобы навести порядок в этом вопросе, не было, то одна из нас, можно сказать, совершала преступление практически в трусах.

    Машина под такой тяжестью пискнула, поникла, но не предала свою хозяйку и все же завелась.

    – Мы это сделали, представляете, мы украли сейф! – радовалась Солька.

    – Ты еще окно открой, высунись и на полном ходу заори – мы украли сейф! – посоветовала я.

    Солька стала крутить ручку на дверце, и стекло поползло вниз.

    – Останови ее, она же и правда заорет, – забеспокоилась Альжбетка, вцепившись в руль.

    – А, пусть делает что хочет, – ехидно сказала я, – роба в полосочку ей будет к лицу.

    Солька угомонилась и начала делить деньги, чем меня просто изумила: я-то по наивности полагала, что три делится на три без остатка.

    – Кто додумался искать в гараже? – спросила она.

    – Ты! – хором ответили мы с Альжбеткой.

    – Кто нашел сейф?

    – Ты!

    – Кто принял правильное решение везти его домой?

    – Ты!

    – Значит, кто должен получить большую часть богатства?

    Альжбетка потеряла дар речи, а я спокойно сказала:

    – Конечно, ты, ведь и сейф будет храниться у тебя дома, так что на случай явки милиции, Потугиных, убийцы или еще кого ты рискуешь больше всех, так что, конечно, по совести, твоя часть будет большей.

    Солька вся собралась в гармошку, сдвинула брови, сделала, бесспорно, правильные выводы и сказала:

    – Я считаю, что, несмотря на все мои заслуги, делить надо поровну.

    – Согласна, – сказала Альжбетка.

    – А где же мы сейф поставим? – как бы между прочим спросила она.

    – Пусть у меня будет, – сжалилась я над девчонками.

    Я так устала и так безумно хотела спать… Сейф же все равно мы откроем завтра вечером, так что особо переживать нечего. Сегодня все равно ни у кого нет на это сил, да и времени уже – два часа ночи, завтра на работу.

    – Где машину остановить? – спросила Альжбетка.

    – Сразу за углом, – сказала я, – все уже спят, никто не увидит, а сейф этот – такая тяжесть…

    Узрев наш родной подъезд, мы приободрились, ноша уже не казалась такой неподъемной, и до лифта мы добрались без проблем. Хорошо, что приехал грузовой, в нем как-то было спокойнее.

    Мы поставили сейф в уголок и облегченно вздохнули. Я уже подняла руку, чтобы нажать на кнопку, как перед нами просто вырос Воронцов Виктор Иванович.

    – Где же вы так поздно гуляете, девочки? – спросил он, улыбаясь.

    Солька, как и положено всем трусливым мышам, выскочила из лифта, как бы давая понять, что она-то к сейфу уж точно никакого отношения не имеет. Альжбетка тоже сделала шаг вперед, но по другой причине: устоять перед таким мужчиной она просто не могла… и в лифте остались я и сейф.

    Я покосилась в сторону нашей добычи, вычислила траекторию, провела луч, прикинула и пришла к выводу, что Воронцову за большой стенкой лифта сейфа не видно. Шокируя девчонок, я, радушно улыбаясь, нажала кнопку нашего этажа и вышла из лифта. Дверцы за моей спиной захлопнулись, и лифт, дребезжа, отправился наверх.

    – Здравствуйте, Виктор Иванович, – сказала я, – познакомьтесь, девочки, это мой начальник.

    У Альжбетты какая-то странная одежда: она у нее, похоже, дрессированная, а может, шмотки просто читают ее мысли и исполняют их, не желая огорчать свою хозяйку?

    Верхняя пуговка на блузке расстегнулась совершенно самостоятельно, левое плечико блузочки поехало вниз, обнажая мраморную кожу и кружевную бретельку лифчика…

    – Что же ты не говорила, что у тебя такой интересный начальник? – запела Альжбетка свои чарующие песни.

    – Для себя берегла, – продолжая улыбаться, сказала я и как бы случайно вернула плечико блузки на место, а то простудится еще… подруга все-таки…

    – Меня зовут Солька, – осмелела учительница ботаники.

    И вот она, минута триумфа!

    – Альжбетта, – протягивает эта каланча – метр восемьдесят плюс каблуки.

    – Мне очень приятно, – галантно говорит Воронцов.

    – Девочки, а вы не забыли, что там где-то высоко-высоко вас ждет приятный сюрприз? – спрашиваю я.

    Солька тут же подскакивает и бежит по ступенькам вверх: три миллиона для нее достаточный стимул, чтобы преодолеть несколько лестничных пролетов за две секунды, а главное, пренебречь импозантным мужчиной.

    Альжбетка же несколько из другого теста, ее тоже манят деньги, и она бы побежала наверх не задумываясь, но тут рядом – только руку протяни – живой, теплый и бесподобный Воронцов!

    – Солька! – кричу я. – Ты кое-что забыла!

    Она оборачивается, видит, что Альжбетка не может сама себе помочь, бежит обратно, хватает ее за руку и тащит вверх. Альжбетка плохо преодолевает ступеньки, потому что мысленно она все еще стоит около лифта, напротив Воронцова.

    – Да шевелись ты, курица, – подгоняет ее Солька, и они исчезают за лестничным пролетом.

    Мне же остается только надеяться, что лифт сейчас стоит раскрытый на нашем этаже, что тетя Паша там не моет полы, что Потугины крепко спят и что Воронцов ничего не видел и ни о чем не догадывается.

    – Ты почему так поздно приходишь домой?

    – А вам-то что?

    – Беспокоюсь за бесценную сотрудницу.

    – Так это все из-за вас: отгулов не дали, так что приходится любимую мамочку по ночам проведывать.

    – Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

    – Солька! – крикнула я. Где-то на третьем этаже между перилами появилась Солькина голова. – Где мы были?

    – У твоей ненормальной матери, – ответила она и исчезла.

    – Я чиста и невинна, а вы меня вечно в чем-то подозреваете, – улыбаясь, сказала я. – Сами-то что здесь делаете?

    – Волновался.

    Воронцов взял мою руку, сжал пальцы, потом его рука скользнула к моему локтю… Я занервничала.

    – Иногда многие вещи кажутся всего лишь игрой, – сказал он, – а потом все очень плохо заканчивается.

    – К чему вы это?

    – Люди, которые сегодня приходили в мой кабинет, – твои соседи.

    – Я знаю.

    – И они искали Селезнева, а он вообще-то мертв.

    – Я знаю.

    Воронцов сжал мой локоть.

    – Подумай, твоя ли это игра… Чего ты хочешь?

    Я взглянула в его глаза: каштаны уже набирали силу, зеленые почки набухли, и оставалось лишь мгновение, чтобы листья расправили свой узор…

    – Я хочу, чтобы вы поцеловали меня.

    Воронцов улыбнулся и погладил меня по щеке.

    – А твоя ненормальная мама разве не будет против?

    – Будет.

    – Тогда, пожалуй, мы повременим.

    Развернувшись, он направился к двери, а я стала медленно подниматься на свой этаж.

    Моя квартира была нараспашку: посередине коридора стоял сейф, заботливо прикрытый Солькой моим кухонным полотенцем. Я так и не поняла – она хотела его украсить или спрятать под этим носовым платком… Альжбетка сидела на тумбочке и обмахивала лицо рекламным проспектом, а Солька, приложив ухо к дверце сейфа, крутила колесики и слушала.

    – Пока не тикает, – объявила она, – но я переберу все комбинации.

    – Все сейчас встают и быстренько отправляются по месту прописки, – сказала я, вешая сумку на крючок.

Глава 21

    Семенов оказывается Хрустящим Батончиком, и мне ничего не остается, как стать Сладким Персиком

    Слева лежали просто фантики, рядом красовались фантики, в которые были завернуты пережившие клиническую смерть жевательные резинки, справа – горочка мелочи и визитки, накопленные лет за пять: кафе, солярий, психоаналитик, химчистка… Все это складировалось во внутренних карманах моей сумки. Посередине возвышалась гора косметики: замусоленные тюбики с тональным кремом, зеркальце с отбитым углом, помады, пахнущие так, что их можно было спутать с гуталином, пудра, которую было страшно открывать, потому что она когда-то упала со второго этажа, карандаши и прочая ерунда, а на вершине всей этой кучи барахла лежал перстень с черным камнем.

    Пока шло совещание, я разбиралась в своей сумке. Делаю я это раз в пять лет, а сегодня был как раз подходящий день, чтобы провести достойную меня ревизию.

    Дверь открылась, и с совещания повалил народ.

    Юра кивнул мне и направился в коридор, Крошкина Людмила Григорьевна протащилась мимо меня в свой кабинет, Гребчук хлопнул стопкой бумаг о мой стол, и фантики, скучавшие по обмусоленным жвачкам, разлетелись по его поверхности.

    – Никакой у вас культуры поведения, Виталий Игоревич, – сказала я, – не видите, что ли, я прощаюсь с прошлым.

    – Прости, – сказал Гребчук, – это надо перепечатать, Воронцов велел передать.

    – А это новые заказы, – сказал Носиков, протягивая мне голубоватую папку, – надо снять копии и отдать Зориной.

    – Что еще, налетайте, не стесняйтесь, – сказала я.

    – А что ты делаешь сегодня вечером? – улыбаясь, спросил Носиков.

    – Эта дама занята, – влез непонятно откуда взявшийся волшебный Семенов.

    Вот неугомонный-то!

    – Леонид Ефимович, – всплеснула я руками, – вы только посмотрите на своего конкурента! – Я ткнула пальцем в Семенова: – Село Голубая Сорока, специалист по оздоровительной физической культуре, право, не знаю… кого выбрать?..

    Борис Александрович попятился назад. Надеюсь, он не стыдится своего прошлого, я же из самых лучших побуждений…

    В приемную вышел Воронцов, и все разбежались по своим кабинетам.

    – Ну вот, – сказала я недовольным голосом, – из-за вас у меня свидание сорвалось.

    – С кем?

    – Это было еще под вопросом.

    – А это что? – спросил Виктор Иванович, указывая на пирамиду из мусора на моем столе.

    – Это мой срез.

    – Что?!

    – Ну, вот когда дерево распиливают, то по срезу видно, сколько ему лет, когда болело и т. д., а это – мой срез…

    Воронцов подошел к моему столу и сказал:

    – Ты что, все свои двадцать восемь лет болела?

    – Дурак вы, Виктор Иванович! Гоните пятьсот баксов, вот ваш перстень.

    Воронцов склонил голову набок, взял с вершины айсберга свой перстень и посмотрел на него.

    – Смешно, – сказал он.

    – Что вам смешно?

    – Неважно…

    – Или деньги, или положите на место.

    – Не продавай его, мне нетрудно его купить у тебя, но просто хочется, чтобы этот талисман был в твоих руках.

    – Типа, он спасет меня от бед?

    – Возможно, а главное – будет напоминать обо мне.

    – А вам-то это зачем?

    – А нравишься ты мне.

    – Так чего ж целовать вчера не стали?

    – Обойдешься.

    – Хам!

    Воронцов подмигнул мне и скрылся за дверью своего кабинета, а я вышла в коридор.

    Семенов, Гребчук, Зиночка и Носиков курили. Я курить бросила, поэтому просто пристроилась рядом и стала вдыхать вредные для моего организма дымы.

    – Дать сигарету? – спросил заботливо Семенов.

    – А вы что, здесь на раздаче рака стоите или просто смерти моей захотелось?

    – Грубая ты, Анна, – дернул плечом Борис Александрович.

    – Напрасно ты так, – вмешался Носиков, – Анечка – это просто наше солнышко!

    Первый раз такое о себе слышу!

    – А я? А я? – заворковала Зинка.

    – А ты – наш бухгалтер, – сказал Гребчук.

    Зинка надулась и, надо сказать, имела на это право.

    – Пойдем, – молвила я, – отдам тебе скопившиеся за неделю шоколадки, все тащат этот горький шоколад, а я молочный люблю, – акцентировала я, подталкивая Зинку в приемную.

    – Ну, что нового? – спросила я, доставая из ящика стопку шоколадок.

    Глаза у Зиночки загорелись, а рыжие крапинки на носу запрыгали и заблестели.

    – Да что у нас может быть нового! Лариска влюбилась в Воронцова, поспорила там с одной, что за месяц его окрутит…

    – Во дает!

    Совсем Лариска обнаглела, куда ни сунься, всюду в ее грудь упрешься.

    – И я про то же, а с другой стороны, с ее-то данными – отчего ж не поваляться в свое удовольствие? Викторию Сергеевну муж бывший достает, вроде бы даже бьет, вот скотина-то, а Семенов в тебя втрескался по уши, я сама видела, как он в Интернете сидит, тему там на каком-то форуме создал: «Как соблазнить непокорную женщину».

    До чего же мужики одичали!

    – А форум как называется? – заинтересовалась я.

    – Вроде бы «Современные Казановы», я мимо проходила, через его плечо заглянула, он еще в чате все время там сидит, ну, это где болтаешь с кем хочешь.

    – Я ему покажу… Казанова одноразовый…

    – А почему одноразовый? – полюбопытствовала Зиночка.

    – Потому что во второй раз плюнуть в его сторону – и то не захочется.

    Я была зла.

    Зиночка, подхватив шоколадки, убежала, а я подумала о Ломакиной. Возможно, синяки на запястье – это дело рук ее бывшего муженька, хотя кто знает…

    Сделав всю бумажную работу, я села поудобнее перед компьютером и внедрилась в Интернет. По поиску я быстренько нашла сайт под названием «Современные Казановы», а дальше все было делом ловкости рук. Я зарегистрировалась под именем Сладкий Персик, так, мне казалось, Семенов клюнет на меня быстрее, и стала искать, где же он, мой разлюбезный… Борис Александрович не был человеком скромным, поэтому найти его в фотогалерее не составило труда. Так я узнала, что он проходит под именем Хрустящий Батончик…

    Сейчас будет небольшое отступление: ну можно ли считать нормальным человеком мужчину, который в возрасте далеко за тридцать называет себя Хрустящим Батончиком, и ладно бы прикалывался, а то ведь я знаю – он это серьезно!

    Итак, я зашла в чат и среди активных пользователей узрела Хрустящего Батончика, переливающегося синим цветом.

    – Так вот чем вы, Борис Александрович, занимаетесь в рабочее время!

    Я потираю руки и бросаюсь на амбразуру.

    «Привет, Хрустящий Батончик, я здесь в первый раз, и мне одиноко».

    «Разве может быть одиноко такой сладкой девочке?»

    Тьфу!

    «Конечно может, если рядом давно не было настоящего Хрустящего Батончика».

    «Я здесь, детка!»

    «А какой ты?»

    «Я голубоглазый блондин, все женщины мечтают обо мне!»

    Тьфу, тьфу!

    «О! Я так люблю блондинов! Они такие страстные мужчины!»

    «Я заставлю тебя дрожать, стонать…» (Здесь я вынуждена сократить текст, ибо фантазия у Семенова разыгралась не на шутку.)

    «Да ты просто зверь!»

    «Да, да, я настоящий зверь, я неукротимый Хрустящий Батончик!!!»

    Тьфу, тьфу, тьфу!

    «Я хочу поиграть с тобой в одну игру: ты будешь моей секретаршей и тебя будут звать Анна».

    Нет, я отказываюсь дальше заниматься этой лабудой, совсем он там, что ли, фундамент потерял?

    «Куда ты пропала, детка?»

    «Я здесь, мой неутомимый Хрустящий Батончик, просто устраивалась поудобнее».

    «Ты – моя непокорная Анна, сейчас ты будешь выполнять все мои желания!»

    «Чего же ты хочешь?»

    «Принеси мне чай и залезь на стол!»

    Опыта у меня в таких делах нет, и я могу лишь надеяться, что по-настоящему на стол мне сейчас лезть не надо. Я представила входящего Воронцова и себя на столе с виртуальным Семеновым… Чур меня, чур!

    «Тук-тук, я несу чай».

    «Залезай скорее на стол!»

    Нет, ну что за Батончик такой: а как же чайная церемония… Сейчас он у меня захрустит, как никогда…

    «Я, медленно покачивая бедрами, подхожу к твоему столу, наклоняюсь и ставлю поднос с ароматным чаем на краешек стола… Челка падает мне на глаза, и я небрежно поправляю ее… Я облокачиваюсь о стол, юбка задирается, показывая мои великолепные стройные ноги…»

    «Да, да, еще!!!!»

    «Я беру кружку с обжигающим чаем и… решительно выплескиваю кипяток на твои брюки, в ту область, которую вы, Борис Александрович, цените у себя больше всего. Не надо сейчас нервно хвататься за это место, вы все же на работе…»

    «Ах ты… (непереводимая игра слов) Ты кто?!»

    «Я, пожалуй, сейчас пойду к Воронцову и спрошу, почему у нас отдел планирования возглавляет какой-то Хрустящий Батончик…»

    Я отошла от компьютера и посмотрела в окно: интересно, что там делают девчонки? Не успела я представить себе в красках все, что творится сейчас у меня дома, как зазвонил телефон.

    – Фирма «Ланди».

    – Я сижу на нем.

    – На ком?

    – На нем!

    – Зачем?

    – Чтобы он никуда не делся.

    – Солька, ты что там, с ума сошла, почему ты не на работе?

    – Какая работа, кому я могу доверить нашего железного друга?

    – А где Альжбетка?

    – Смотрит телевизор, я ей не доверяю.

    – Дай ей трубку, – потребовала я.

    – Привет, – сказала Альжбетка.

    – Что там с Солькой?

    – Золотая лихорадка, совсем с ума сошла, мне ничего не разрешает делать, сама сидит на этом ящике, как ворона на памятнике, и каркает.

    Послышалось недовольное ворчание Сольки.

    – Бедная ты моя Альжбеточка, – сказала я, – потерпи немного, я скоро приду.

    Я посмотрела на часы: еще немного, и я на свободе. Уж я встряхну эту неугомонную Сольку, совсем у девчонки голова набекрень съехала от этих миллионов.

    В приемную птицей влетела Любовь Григорьевна. Щеки ее пылали, а очочки задорно поблескивали.

    – Мы сегодня идем в ресторан, он сам пригласил!

    – Хороший мужик Крошкин, – сказала я, пытаясь вспомнить его личное дело.

    – Ты как думаешь, мне его после ресторана пригласить на кофе?

    – Конечно.

    – Но причина какая-то глупая, мне кажется, – поправляя очки, сказала Любовь Григорьевна. – Мы только из-за стола будем, а я его на кофе приглашаю.

    – Тогда пригласите на что-нибудь другое.

    – А на что?

    – На сладостное слияние двух сердец, плавно переходящее в слияние двух тел…

    – Аня!

    – Пригласите просто в гости, не надо делать из всего этого какой-то спектакль, вы же взрослые люди и все понимаете, плывите по течению.

    – Хорошо.

    Любовь Григорьевна проследовала в свой кабинет, потом вернулась и сказала:

    – Спасибо тебе огромное, ты – настоящий человек!

    – А я всегда говорила, что человечнее меня никого нет.

    Возле работы имелся неплохой магазинчик алкогольных напитков. Я зашла купить бутылочку вина, возможно, сегодня мы станем обладательницами несметных богатств, и это надо отметить, к тому же Сольке необходима срочная алкогольная реанимация. Пошатавшись между прилавками, я решила, что вино – это как-то буднично, и купила огромную бутылку текилы. У Альжбетки всегда есть лимоны, она в них ногти вымачивает, так что на стол накрыть – не проблема.

    Купив еще пару журналов, я спустилась в метро. Глаза слипались, но впереди было важное мероприятие. Приободрившись, я встала рядом с ожидающими поезда. Гул нарастал, и вот они, огоньки в туннеле! Я подошла поближе и размечталась о свободном месте. Поезд высунул свою зеленую голову, и я приветливо улыбнулась этой быстроходной гусенице… Толчок в спину, боль под коленом, и я с ужасом понимаю, что лечу вперед! Я зажмурилась… кто-то схватил меня за плащ и до боли сжал руку… перед глазами замелькали вагоны… я крепко вцепилась в пакет с бутылкой текилы…

    – Ты куда собралась-то?.. – держа за плащ, спросил меня какой-то белобрысый парень.

    – Что?.. – я еще не понимала, что произошло.

    – Стою рядом, вижу – ты падаешь прямо туда, ты что, сдурела что ли, жить надоело…

    – Спасибо огромное, – пробормотала я, – просто поскользнулась, наверное…

    – Поскользнулась она, – проворчал парень, отпуская мой плащ.

    Он зашел в поезд, я же отошла от платформы подальше и, дрожа всем телом, села на скамейку. Успокоившись, я стала разговаривать с бутылкой текилы.

    – Ничего не понимаю… Меня толкнули или я сама?..

    Я огляделась по сторонам: ничего подозрительного не было, все суетились по своим делам.

    – Ты кого-нибудь видела? – спросила я прохладную бутылку.

    Бутылка отвечала молчанием.

    – И я тоже никого…

    – Ты думаешь, это случайность?..

    Я попыталась вспомнить, кто стоял рядом, но, кроме огней поезда, ничто не всплыло в моей голове.

    – Поедем-ка домой, – сказала я текиле, – там нас девчонки ждут, уж они-то точно будут рады нашему появлению.

Глава 22

    Занимайте места в партере и дышите глубже – мы открываем сейф

    Солька металась, как тигр в клетке.

    – Что так долго, мы устали тебя ждать! – возмущенно воскликнула она.

    Альжбетка состроила мне гримасу, которая переводилась примерно так: «Лучше с ней не спорь».

    Я протянула Сольке бутылку текилы и сказала:

    – Давай-ка, налей нам понемногу, чтобы было веселее, больно ты напряжена.

    Солька взяла бутылку и отставила ее на журнальный столик.

    – Никакого алкоголя, пока не откроем сейф, я хочу уже потрогать свои денежки.

    Спорить было бесполезно.

    – Ладно, – сказала я, раздеваясь и проходя в комнату, – слушаю тебя, Солька. Какие у тебя предложения по достижению нашей общей цели?

    Солька возликовала, как будто всю жизнь мечтала выступить с подобным докладом. Она достала из кармана кофты свернутую в трубочку тетрадку и протянула ее мне.

    – Вот! – победно сказала она. – Я уже начала выписывать комбинации по возрастающей, зачеркнутые – это те, что я уже опробовала, я предлагаю Альжбетку заставить набирать цифры…

    – Я не собираюсь заниматься этим, – возмутилась Альжбетка, – это пустая трата времени.

    – А у меня уже руки трясутся от усталости, ты и так ничего не делала, – налетела на подругу Солька.

    – Я не делала, потому что ты меня не подпускала!

    – А как тебя подпустишь, когда у тебя на лбу все написано!

    – Что написано? – изумилась Альжбетка.

    – Что денежки ты себе заберешь!

    – Стоп! – закричала я. – Значит, так, Солька: еще раз услышу от тебя слова недоверия в чей-то адрес – убью на месте. Ты что, с ума сошла от этих денег, кому ты не доверяешь, мы эту кашу вместе варили, вокруг нас убийцы и мошенники, мы должны держаться вместе!

    Солька сникла и явно устыдилась.

    – Хорошо, только давайте уже открывать этот сейф, – сказала она, шмыгая носом.

    – Беги к Славке, тащи все инструменты, что у него есть.

    Сольку как ветром сдуло.

    – Я так рада, что ты пришла, она целый день вокруг этого ящика круги нарезала и на меня косо поглядывала, – призналась Альжбетта.

    – Я вот думаю: а вдруг там и денег-то никаких нет, как бы ей с ума не сойти… – вздыхая, ответила я.

    У Славки оказался достойный набор инструментов, собственно, профессия обязывает.

    Мы осмотрели сейф со всех сторон: никаких винтиков не было, никаких трещинок, даже между дверцей и стенками не было никакого зазора.

    – Стамеску и молоток, – потребовала я, чувствуя себя хирургом перед операционным столом.

    – Стамеска – это что? – с интересом спросила Альжбетка.

    Солька презрительно посмотрела на свою подругу, фыркнула и протянула мне все, что я просила.

    – Если бы я спала со столярами и плотниками, – гордо сказала Альжбетка, – я бы тоже все знала.

    – Я с ним не сплю! – возмутилась Солька. – Мы друзья.

    Пока девчонки выясняли отношения, я пристроила стамеску в то место, где, по идее, должна была открываться дверца, и со всей силы ударила молотком. Девчонки замолчали, я зажмурилась, но сейф равнодушно плевал на нас.

    – Будем долбить, – объявила я.

    Сначала долбила я, потом Солька, потом Альжбетка. Мы сняли кофты, футболки, закололи мешавшие волосы, мы устали и запарились, но продолжали долбить.

    – Сейчас бы как в сказке – бежала мышка, хвостиком махнула… сейф и открылся… – вытирая пот со лба, мечтательно сказала я.

    – Мне кажется, девочки, – сказала Альжбетка, – мы идем неверным путем – на нем даже вмятин не остается.

    – Много ты понимаешь, – влезла Солька, хватая опять молоток, – может, мы так внутренний замок раскачаем, и он сломается…

    – Или его совсем заклинит, – продолжила Альжбетка.

    – Альжбетка права, – сказала я, – давай свою тетрадку, будем перебирать…

    Солька радостно засветилась: то, что ее утренние старания были оценены, сделало ее поистине счастливой.

    Час мы набирали и вычеркивали, набирали и вычеркивали, набирали и вычеркивали… В конце концов я отшвырнула Солькину тетрадку в угол и сказала:

    – Так дело не пойдет, давайте думать головой.

    – А что тут думать, – решительно заявила Солька, – взрывать его надо!

    – Хорошо, только сделаем мы это в твоей квартире, – ехидно ответила я.

    – Шифры всегда придумывают такими, чтобы можно было легко запомнить: дни рождения, телефоны… – робко проговорила Альжбетка.

    После Солькиных нападок она уже боялась что-либо сказать.

    – Молодец, хвалю, неси дневник, ставлю тебе заслуженную пятерку, – оценила я Альжбеткину робость.

    – А когда он родился? – поинтересовалась Солька.

    – Не знаю, – пожала я плечами.

    – Как это ты не знаешь, это же твой бывший начальник?!

    – Солька, ты сама себя-то слышишь?.. – удрученно спросила я.

    – Не нравится мне это, – Солька заметалась опять по комнате, – он вообще мог взять дату рождения кого угодно, даже своей собаки… Ань, ты не знаешь, у него есть собака?

    Нужен был срочный перерыв, и было просто необходимо найти и открыть второе дыхание.

    – Давайте все же выпьем, – сказала я, усаживаясь на диван и закидывая ноги на сейф, – куда нам торопиться-то, решим мы эту задачку как-нибудь.

    Альжбетка побежала на кухню за рюмками, солью и лимонами, которых у меня нет.

    – Я к себе за лимонами не потащусь, – крикнула она с кухни.

    – Там апельсин оставался, – ответила я, – тоже штука цитрусовая.

    – Текила с апельсином, это… непорядок, – пробубнила Альжбетка.

    Первые три рюмки пошли нам явно на пользу. Солька приобрела розоватый оттенок кожи, ее спутанные от нервов волосы улеглись, а руки перестали трогать сейф через каждые пять секунд. Альжбетка, когда выпьет, вообще начинает светиться любовью к окружающим, и сейчас она просто блаженно смотрела в потолок, наверняка мечтая о недалеком порочном будущем. Я же, делая вид, что безмятежно наслаждаюсь ломтиком апельсина, беспрестанно думала, как открыть этот проклятущий сейф. Меня почему-то не оставляла мысль, что я знаю комбинацию этих цифр, вот знаю, и все!

    Я глотнула текилы, облизала губы и… в моей голове вдруг пронеслось пятизначное число… Пронеслось и не остановилось… Я сосредоточилась… Сорок четыре триста сорок два… Где я это слышала?.. Откуда это… Сорок четыре триста сорок два… Это же шифр для сейфа в кабинете Селезнева! Любовь Григорьевна посылала меня забрать оттуда документы и деньги!

    Я, конечно, не считаю, что все сейфы на свете открываются одним и тем же шифром, но кто знает… может, Селезневу не хотелось засорять голову другими комбинациями?

    Я посмотрела на дверцу сейфа – шесть колесиков, а цифр пять, значит, можно попробовать впереди поставить ноль.

    Я допила свою текилу и плюхнулась на пол.

    – Ну, дружочек, не подведи, – сказала я и стала набирать цифры.

    – Ты что делаешь? – сразу заинтересовалась Солька.

    – Не мешай, – сосредоточенно сказала я, крутя последнее колесико.

    Девчонки замерли: наши сердца не стучали.

    Раздался еле уловимый щелчок, я нажала на ручку, и дверца слегка приоткрылась.

    Солька сначала издала какой-то легкий писк, а затем спросила:

    – Как же так?

    – Я просто подумала, что шифр к сейфу в офисе может подойти и сюда.

    – А раньше ты об этом подумать не могла?! – спросила Солька, хватаясь за дверцу.

    Немало разочарований поджидает человека на жизненном пути. Очень часто кажется, что вот ты уже почти ухватился за свою мечту, за радугу, но потом оказывается, что эта радуга просто плещется в ведре с колодезной водой, а до мечты еще сто верст по бурелому.

    Итак, Солька распахивает дверцу….

    На верхней полке мы наблюдаем ворох бумаг, карт, журналов «Рыболов-спортсмен», «Вестник молодых ученых», «Вокруг света», «Туризм и отдых» и так далее, вырезки газет, набор каких-то мелков и прочую ерунду.

    На нижней полке в прозрачных пластмассовых коробках на мягком поролоне лежат какие-то бесформенные камни: большие, маленькие, средние.

    – Мрамор, гранит… – читает Альжбетка надписи на коробочках, – опять мрамор, оникс, известняк, речной камень, галька морская, сланец…

    – Да замолчи ты!!! – заорала Солька.

    Она выпрямилась и задала своевременный вопрос:

    – Я так понимаю, что эти булыжники не потянут на три миллиона долларов?

    – Не потянут, – уверила я Сольку.

    – А что это вообще такое? – возмутилась она.

    – По всей видимости, природа щедро поделилась с Валентином Петровичем образцами своего труда.

    Солька на всякий случай еще раз заглянула в сейф: миллионы никаким загадочным образом не появлялись. Тогда она подошла к журнальному столику, подхватила бутылку текилы и направилась к двери.

    – Ты куда? – спросила Альжбетка.

    – Да еще с нашей текилой! – возмутилась я.

    – Я иду к Славке, чтобы пережить постигшее меня разочарование, мне нужно много текилы и много Славки!

    С этими словами она ушла.

    – Ничего, – утешила я Альжбетку, – найдем мы эти деньги, лежат они сейчас где-то и ждут нас.

    – Ты думаешь?

    – Уверена, просто мы еще мало трудились и мало искали.

    – А где же мы еще искать будем, не по вокзалам же ходить, камеры хранения трясти?

    – Я уверена, что Селезнев деньги держал где-то рядом, при себе, так что будем продолжать думать в этом направлении.

    – А что это вообще за барахло такое? – спросила Альжбетка, указывая на кучу прозрачных коробочек.

    – Похоже на хобби, – ответила я, – наверное, он по молодости рыбачил, байдарочки там всякие, горы, раньше это модно было, вот и привозил себе на память кусочки неживой природы.

    – И что нам теперь делать с этим добром?

    – Поставлю на балконе, пусть пылится, может, Солька как-нибудь их в школу снесет, у них там по географии небось что-то подобное проходят. Пусть детишек побалует.

    – Сейчас она там со Славкой своих киндеров наделает с горя.

    – Как ты думаешь, у них там по ботанике проходят способы предохранения? – смеясь, спросила я.

    – Думаю, нет, – засмеялась и Альжбетка.

    На этом мы и разошлись.

    Ночью я очень плохо спала. Мне все время снилось, что я то падаю в обрыв, то стою на рельсах, а поезд едет на меня… За спиной все время слышался чей-то смех, и, не выдержав всех этих кошмаров, я вскочила часов в шесть и поплелась на кухню пить кофе.

    Захотелось выкурить сигарету, но в затуманенном сознании я нашла нужную мысль, кричавшую мне, что я это дело бросила. Послушав свой внутренний голос, я положила в кофе в два раза больше сахара, чем обычно.

    Сон не выходил у меня из головы, вчерашние события кружились и не отпускали тоже, я все время мысленно возвращалась в метро… Неужели меня хотели столкнуть?.. Хотели моей смерти, но что я сделала… вернее, сделала-то я много чего, но кто может об этом знать?.. Нет, так я этого не оставлю, никто не вправе назначать меня на роль Анны Карениной без моего на то согласия… Надо искать человека, который сначала наступал на пятки Селезневу, а вот теперь идет по моему следу… Я должна обернуться и увидеть его лицо!

    Допив кофе и приняв решение идти во всем до конца, я почувствовала себя намного лучше. Я оделась, накрасилась, повертелась около зеркала и подошла к шкафу, где лежали кассеты с видеозаписями. Поразмышляв секунду, я взяла кассету, на которой были записаны любовные похождения Юры, обернула ее в газету и положила в черный пакет: это я возьму с собой на работу.

    Я вышла на лестничную площадку и увидела Сольку, стоящую около лифта.

    Солька пела.

    Она никогда не поет, а сейчас пела.

    Даже в хоре она просто открывала рот, за что имела твердую четверку.

    А вот сейчас – пела!

    Я подошла к Сольке и спросила:

    – Ну, как жизнь, подруга?

    – Ты знаешь, – сказала Солька, – на свете столько замечательных вещей, столько прекрасного на свете… Я вот думаю – как же хорошо, что мы вчера не нашли эти чертовы деньги!

    Когда я переступила через порог приемной, я услышала, как из кабинета Любови Григорьевны доносится такое же стройное и звонкое пение, как и у Сольки, а ведь моя директриса тоже никогда раньше не издавала столь мелодичных звуков.

    Я улыбнулась: хорошо, что на свете есть мужчины, заставляющие женщин петь!

    Я села за стол, обхватила голову руками и сказала:

    – Ну, Воронцов, держись: я буду не я, если не запою!

Глава 23

    Я преподношу Юре подарок, отправляюсь к следователю и частично утоляю свой информационный голод

    Дождавшись, когда основная масса населения поспешила в столовую утолять свой нарастающий голод, я, взяв черный пакет с кассетой, отправилась к программистам. Гребчука не было, и никто не мешал мне выполнить задуманное.

    На пальце Юры блеснуло обручальное кольцо, и я сморщилась.

    – Привет, – сказал он, – почему не обедаешь, диета, что ли, вечно вы, девчонки, на диетах сидите.

    – Да нет, просто к тебе пришла, поговорить.

    Я положила перед Юрой пакет

    – Что это?

    – Это кассета, я думаю, ты знаешь, какая.

    Юра побледнел и нервно стал приглаживать волосы.

    – Она случайно попала ко мне. Так как мне она ни к чему, забирай на долгую память.

    Юра молчал. Было видно, что в душе он мечется: он не знал, смотрела ли я ее, и смотрела ли до конца, и что мне вообще нужно…

    Я повернулась, чтобы уйти, и услышала:

    – А откуда она у тебя?

    Хорошо, что Юра не стал прикидываться – мол, он не знает, о чем это я, и так далее, и тому подобное.

    – Убираться заставили в кабинете Селезнева, вот она мне и попалась.

    – Спасибо, – тихо сказал Юра.

    Я вышла. Вот теперь и я могу пойти спокойно поесть. Зачем я отдала Юре кассету? Я хотела расположить его к себе: пусть видит, что я не враг, что мне можно доверять. Думаю, через какое-то время он отойдет от шока и согласится поболтать со мной о том о сем, и, возможно, скоро я буду знать куда больше, чем сейчас.

    Навстречу мне неслась Любовь Григорьевна.

    – Сейчас Лариса только от следователя пришла, пойди к ней, она повестку для тебя захватила, заодно узнай у нее все, мне вот в понедельник идти…

    Я как-то и забыла, что на свете есть правосудие и что оно не дремлет и рано или поздно призовет к ответу.

    – Ты боишься? – спросила Любовь Григорьевна, оценивая мой задумчивый вид.

    – Нет, я радуюсь.

    – Чему?

    – Тому, что можно смотаться с работы под видом допроса.

    – Предупреди Воронцова, – покачивая головой, сказала Любовь Григорьевна.

    Я направилась в бухгалтерию. Народу там было, наверное, больше, чем в столовой. Лариска взахлеб рассказывала о своем путешествии к следователю, и все, развесив уши, слушали. Увидев меня, она сразу принялась рыться в своей сумочке и, достав оттуда сероватый бланк, протянула его мне со словами:

    – Ты следующая, собирайся и поезжай.

    Все взоры были обращены ко мне. В основном эти взоры были сочувствующими.

    – Как там наш следователь? – спросила я. – Как там наш дорогой Максим Леонидович?

    – Смотрит прямо в глаза, вопросы задает страшные, перебивает и путает.

    Странно, что он смотрел ей в глаза, а не на ее грудь: железной выдержки мужик!

    – Профессионал, по всей видимости, – кивнула я, – а насколько вопросы-то страшные?

    – Где была, что делала… – ответила Лариска. – Я там совсем растерялась. Про начальников всех спрашивал, и вообще, что я пережила, что пережила…

    Думаю, до следователя еще не дошли слухи, что Лариса была любовницей Селезнева, а то бы она там пережила куда больше. Я пошла к себе, собираться в дорогу. Для приличия, конечно, зашла отпроситься у начальства.

    – Повязали меня мусора, Виктор Иванович, обложили со всех сторон, иду с повинной….

    Воронцов терпеливо выслушал мой монолог и сказал:

    – На вопросы старайся отвечать четко, если сомневаешься в чем-то, то лучше не говори ничего, будь лаконична и побольше равнодушия, а теперь – топай.

    Виктор Иванович уткнулся в газету.

    – Наверное, часто вам приходилось сидеть напротив следователя, опыт, видно, огромный, – улыбаясь, сказала я.

    – Не огромный, – покачал головой Воронцов.

    Он посмотрел на меня, вздохнул и спросил:

    – Ну, что стоишь? Иди!

    – А правда, что у вас на спине татуировка – птица, разбивающаяся о камни?

    – Правда.

    – А покажите!

    – Ты что, с ума сошла? А впрочем, чему я удивляюсь, я должен был уже привыкнуть ко всему этому.

    – Значит, не покажете? – уперлась я.

    – Нет.

    – Ну, я пошла?

    – Иди.

    – А вам не будет потом горько, что вы не проявили ко мне должной чуткости и внимания и, можно сказать, не выполнили мою последнюю просьбу перед расстрелом?

    Воронцов молчал.

    – Не будут ли вас мучить угрызения совести, что вы не сказали мне на дорожку ни одного доброго и ласкового слова?

    Воронцов молчал.

    – Вот когда вас вызовут к следователю, я буду просто трепетной ланью!

    Воронцов тяжело вздохнул, встал из-за стола и начал раздеваться, чем, собственно, поверг меня в ужас: я же так, по глупости, по малолетству… Мама дорогая, чего это он?..

    Виктор Иванович снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку стула, потом снял галстук и бросил на пиджак, затем стал расстегивать рубашку.

    Я что-то почувствовала себя совсем неловко и на всякий случай сделала пару шагов назад.

    – Иди сюда, трепетная лань!

    – Это зачем?..

    – А чтобы ты потом не говорила, что я злой и бесчувственный горный козел!

    Я подошла поближе. Воронцов, смеясь, скинул с плеч рубашку и повернулся ко мне спиной. Черная птица замерла за секунду до смерти, острые камни уже ждали ее тело, они предчувствовали победу…

    Я дотронулась до его плеча… Он резко развернулся и прижал меня к себе, каштановые глаза стали огненными, и я сжалась от предчувствия его полной победы надо мной…

    Распахнулась дверь, и влетела Люська. От увиденного она просто обалдела, раскрыла рот и плюхнулась на стул.

    – Там аудитор приехал… документов не хватает… – забормотала Люська, пытаясь прийти в себя.

    Она тут же вскочила, опять села и повторила:

    – Там аудитор…

    Воронцов тихонько отстранил меня и стал одеваться.

    – Идите, Людмила, сейчас я спущусь к вам, вы же позволите мне одеться?

    Люська пулей вылетела из кабинета. Думаю, что она тут же забыла про аудитора и по пути к юристам рассказывала всем о том, что увидела в кабинете у начальника. Меня это не очень огорчило, хотя подобная репутация и не радовала меня: мне хотелось слыть девушкой неприступной.

    – Я скажу Стасу, чтобы он тебя подвез.

    Мне почему-то стало грустно и обидно. Объяснить этого я не могла и, выходя из кабинета, пробормотала:

    – Не надо, я сама доберусь.

    Но когда я вышла на улицу, то увидела машину Воронцова с распахнутой дверцей, а рядом стоял его водитель Стас и явно поджидал меня. Это был тот самый водитель, который сбил меня тогда на дороге.

    – Давай садись, – кивнул он мне.

    Я молча села в машину, спорить и язвить не хотелось. Мы рванули с места.

    – Ты что такая тихая, обидел, что ли, кто?

    Я помотала головой.

    – Ты уж прости меня, что тогда так получилось, не хотел же я.

    – Это я понимаю.

    – Ты, может, следователя боишься? Так ты не думай об этом, Виктор Иванович разберется, он частных детективов нанял, они свою работу знают, найдем мы того, кто Селезнева порешил.

    – Да нет, я просто устала… – сказала я. – А что эти частные детективы могут?

    – А все: следить, документы разгребать, им за это знаешь какие деньги платят! Вообще, Селезнева жалко, неплохой был мужик, правда, я редко его видел…

    – Я его вообще неделю знала.

    – Жена у него только… сестрица Воронцова, ух, и злобная тетка, как он с ней жил, не понимаю.

    – Любил, может?

    – Да ты что, тут все на деньгах и держалось, слышал я пару раз, как она его попрекала да пугала, что без гроша оставит. У него только что и было своего, так это дача.

    Дача… Я оживилась: как же я могла забыть про дачу!..

    – А что за дача, где?

    – Я один раз там был, по Рогачевскому шоссе километров восемьдесят, далековато, но зато своя, от жены его не зависящая, видать, денег сам на нее скопил.

    Я вспомнила: Селезнев говорил, что купил дачу пару лет назад, наверное, это было до того, как он решил обокрасть собственную фирму на три миллиона долларов и бежать куда-то там на Мальту.

    – Восемьдесят километров, далековато, – я стала развивать тему, чтобы побольше узнать о местонахождении интересующего меня участка.

    – Зато место там хорошее, речка есть, рыбачить вряд ли можно, хотя желающие на это дело всегда найдутся, но ноги пополоскать летом приятно, да и название у поселка весьма притягательное.

    – Какое? – спросила я.

    – «Райские чащи».

    – Пошлятина какая-то, – сказала я, ликуя в душе.

    – Я обратно-то тебя забрать не смогу, там проверка у вас сегодня, обещал развезти их по домам.

    – Спасибо, что подвезли.

    Я ожидала, что Ерохин навалится на меня с вопросами, но весь этот допрос был весьма скучным мероприятием. Мне пришлось рассказать, где я работала раньше, с кем на работе у меня приятельские отношения, какой характер был у Селезнева и прочую ерунду.

    Если Лариска могла часами рассказывать о своем походе к следователю, то я, выйдя на улицу, не могла вспомнить толком ни одного вопроса, который он мне задал.

    Я достала из сумки мобильник и позвонила Альжбетке.

    – Да, – услышала я знакомый сонный голос.

    – Привет, спишь, что ли?

    – Сплю, что-нибудь случилось?

    – Возьми ручку и листок, записывай.

    Альжбетка заохала, заахала и ворчливо сказала:

    – Я готова.

    Эта фраза у Альжбетты всегда получалась с эротическим оттенком.

    – Пиши: Рогачевское шоссе, восьмидесятый километр, дачный поселок «Райские чащи».

    – Что за глупое название?

    – Какое уж есть.

    – Это зачем?

    – У Селезнева там дача, посмотри по карте маршрут, на выходных поедем.

    – Ты это серьезно? – оживилась Альжбетка.

    Видно, в ее сердце не угасла еще надежда обогатиться.

    – Мне кажется, это неплохая возможность найти то, что мы ищем, – обрадовала я ее.

    – А Сольке сказать?

    – Скажи, пусть готовится.

    Оторвавшись от телефона, я увидела притормозившую передо мной потрепанную «Волгу»: это был Юра.

    Я села в машину.

    – Нам надо поговорить, – сказал Юра.

    – Давай поговорим.

    – Пойдем в ресторан, тут за углом есть неплохой.

    Я была ужасно голодна, и такое предложение меня вполне устраивало. Юра проводил меня за самый дальний столик, и мы дружно стали разглядывать меню. Я заказала салат, свинину с картошкой и жюльен, Юра ограничился чашкой кофе и кусочком торта.

    – Ты посмотрела кассету? – нервно спросил Юра.

    – Посмотрела, но не бери в голову, меня это ничуть не развлекло. Меня больше интересует – кто тебя шантажировал?

    – Ты и это знаешь?

    – Я видела письма. Почему это все хранилось у Селезнева?

    Юра заерзал на стуле.

    – Письма с угрозами шли и шли, а у меня не было столько денег. Конечно, можно было что-то занять, продать, но мы с женой только что кредит взяли под квартиру, тут еще ее мать заболела, нужна была операция… Даже не знаю, зачем я тебе все это рассказываю… Короче, денег не было… Я тянул, сколько мог, а потом пошел к Селезневу просить кредит. Он спросил, зачем мне… Я был в таком состоянии, что выложил ему все как есть.

    – А он что?

    – Он пришел в бешенство. Кому понравится, что у него под носом камеры ставят?.. Он попросил меня принести письма и сказал, что сделает так, что мы узнаем, кто шантажирует…

    – А как с тобой этот человек связывался, ну, тот, кто шантажировал?

    – Сначала я в сумке находил эти письма, а последнее – в почтовом ящике… Я так перепугался… если бы жена увидела… Но я всегда сам почтовый ящик проверяю.

    – Возможно, это кто-то близкий, кто-то, кто знает твои привычки. Не стал бы он так рисковать: если бы узнала твоя жена, он бы остался без денег.

    – Потом мне позвонили и сказали, куда деньги положить, это в парке, недалеко от работы…

    – А голос какой был?

    – Не знаю, искаженный…

    – Мужской или женский?

    – Скорее мужской, но не поручусь.

    Юра практически залпом выпил обжигающий кофе и заказал еще.

    – Я, как и договорился с Селезневым, все ему рассказал. Он сам пошел класть деньги в условленное место, он хотел подстеречь того, кто всем этим занимается, но на него напала собака, и Валентин Петрович еле от нее ноги унес. Когда он вернулся, там лежала эта кассета, а денег не было.

    – А почему он не отдал тебе кассету?

    – Он хотел сделать какую-то экспертизу, надеялся вычислить этого негодяя, ну, может, там следы какие есть или пленка особая…

    Я подумала о деньгах, которые лежали в сейфе и достались нам с Любовью Григорьевной, но Юра опередил все мои мысли.

    – Деньги я отдал потом, повезло: друг машину продал, а новую покупать решил через полгодика, ближе к лету. Одолжил я…

    Так вот на чьи денежки мы шиковали последнее время! Я почувствовала некоторую неловкость, но потом решила, что, может быть, если у меня будет хорошее настроение, когда я буду прижимать к сердцу миллиончик долларов, я и верну долг Юре, хотя и не факт, что мне захочется это сделать… хи-хи!

    – Когда это случилось с Селезневым, я так боялся, что кассету теперь найдут и все откроется… Такое счастье, что она оказалась у тебя….

    – Да уж, тебе повезло.

    – Я же больше никогда в жизни своей Ленке не изменю, вот веришь, никогда! – Юра ударил себя в грудь.

    – Не сомневаюсь, – сказала я.

    – Я же так… выпил лишнего… Ты никому не скажешь?

    – Не волнуйся, это все уже забыто. А ты никого не подозреваешь?

    – Кого я только ни подозревал, но ничего так и не выяснил. Надеюсь, что Селезнева не из-за этого… убили, надеюсь, что я тут не виноват…

    – Да нет тут твоей вины, я думаю, у Валентина Петровича и без тебя проблем хватало.

    С Юрой мы расстались уже под вечер, он подвез меня до дома, и мне оставалось только войти в подъезд, подняться к себе и рухнуть в постель.

    Обернувшись вслед удаляющейся от моего дома потрепанной «Волге», я увидела через дорогу чету Потугиных: они направлялись к стройному ряду ларьков. Хотела бы я знать, какие жизненно важные вопросы так увлеченно решает сейчас эта парочка? Жаль, что приходится лицезреть только их мелькающие спины: наверняка глазки у Веры Павловны хитро бегают, а у Тусика дергается нос.

    Стараясь затеряться в толпе прохожих, я бросилась через дорогу. Пожалуй, пора покупать лицензию частного детектива или заниматься шпионажем международного масштаба – опыт слежки у меня теперь есть. Потугины остановились около палатки, украшенной гордой надписью «Печать». Я метнулась за будку «Ремонт обуви» и мелкими перебежками, стараясь оставаться незамеченной, приблизилась к интересующей меня парочке. Вкусно пахнущий ларек со всевозможными слойками надежно укрыл меня от глаз Веры Павловны и Тусика. Замерев, я попыталась выловить из окружающего шума их голоса.

    – Нам, пожалуйста, карту Подмосковья, – потребовала Вера Павловна у продавщицы.

    – Вам какую, у нас их тут целая куча.

    – Бери самую подробную, – торопливо вмешался Тусик.

    – Нам нужна карта, где есть Рогачевское шоссе, – сказала Вера Павловна.

    – Откуда я знаю, где какое шоссе, вот вам карты, ищите, что вам надо, и покупайте.

    Сердце мое застучало, как на занятиях аэробикой. Зачем им нужно Рогачевское шоссе, мне было понятно, а вот интересно, откуда они узнали про дачу?

    Вера Павловна что-то недовольно пробормотала и, по всей видимости, стала изучать предложенные карты.

    – Аккуратнее, дамочка, – послышался скрипучий голос продавщицы, – помнете – будете все покупать.

    – Давай купим самую подробную, – заныл Тусик, – вдруг нам не Рогачевское вообще нужно?

    – Я точно помню, что дача эта там, твой братец в прошлом году на рыбалку туда собирался, я еще кур в дорогу ему жарила. Вспомни: он принес и говорит – пожарь, как будто я нанималась ему этих кур жарить! Говорил, там вид на реку такой прекрасный и мостик напротив участка, вот мы там пикник и устроим.

    – Ну что ты, пожарила и пожарила, век теперь будешь припоминать?

    – А то, что жил твой братец в свое удовольствие, по дачам с дружками разъезжал, а тебя никуда не пристроил, знала бы, что так все будет, я бы ему этих кур на голову надела.

    Макар Семенович был повержен натиском и аргументами жены, поэтому притих и больше с советами не лез. Эх, выглянуть бы сейчас из-за угла да посмотреть на их лица!

    – Мы эту возьмем, – наконец-то определилась Вера Павловна.

    Я подождала, пока они отойдут на приличное расстояние, и только потом вылезла из засады.

Глава 24

    Медлить нельзя: небольшой военный совет, и мы отправляемся в путь

    Влетев в Альжбеткину квартиру, я скомандовала:

    – Рота, подъем, в шеренгу стройся!

    – Вообще-то, – замялась Альжбетка, – я здесь одна.

    – Где наша любвеобильная Ефросинья?

    – Ну, это… я заходила к ней… вернее, звонила им…

    – Она у Славки?

    – Хуже.

    – Что может быть хуже?

    – Он у нее.

    – Что, уже обосновался, так быстро?

    Альжбетка пожала плечами.

    – Ты мое задание выполнила?

    Альжбетка бросилась к своему компьютеру и притащила распечатку карты нужного нам направления.

    – У тебя машина как? – спросила я.

    – Вроде нормально.

    – Собери чего-нибудь пожрать, мы едем прямо сейчас на дачу Селезнева!

    – Я думала, на выходных…

    – Планы изменились.

    – А Солька?

    – Сейчас я проведаю это гнездо порока и разврата и вырву нашу драгоценную подругу из лап соблазна.

    Я сходила к себе и взяла ключи от Солькиной квартиры, тихонечко вставила ключ в замочную скважину, открыла и хорошо поставленным голосом адмирала в отставке проорала всю ту же бодрящую дух фразу:

    – Рота, подъем! В шеренгу становись!

    Надо сказать, что молодые неплохо проводили время: от ванной тянулась дорожка пенной водички, вещи были разбросаны где только можно, в коридоре на стуле стоял поднос с обглоданными початками кукурузы и пустые коробки от пиццы: понятное дело, голод замучил…

    На мою команду отреагировали все живые существа в квартире.

    Солька скатилась с кровати и судорожно стала натягивать на себя пододеяльник, чем с каждой секундой усугубляла положение Славки, который раньше почему-то не очень смущался меня, а вот теперь, покраснев, хватался за кончик одеяла.

    «Влюблен», – сделала я вывод.

    – Ты чего… Случилось что?.. – вставая, забормотала Солька.

    Она схватила с кресла халатик, и Славка был спасен: он обмотался тоненьким пододеяльником и протянул руку к сигарете.

    – Попрошу в моем присутствии не курить! – строго сказала я.

    – Почему? – нервно спросил Славка.

    – Готовлюсь в перспективе стать матерью.

    – А когда эта перспектива наступит? – поинтересовался Славка.

    – Пока идет жесткий отбор претендентов на великое звание отца, – ответила я.

    – Значит, не скоро, – вздохнул Славка, – ну можно я закурю?

    – Ты чего это?.. – не слишком капризно спросила Солька.

    А чего это я, в самом деле?

    Да просто я счастлива за них, вот просто радуюсь, и все!!!

    Жили себе люди на одном этаже и даже не помышляли, что когда-нибудь будут вместе грызть кукурузу и закусывать ее пиццей, что будут прятаться под одно одеяло, что будут так счастливы, в конце концов!

    Стоп, что за глупая сентиментальность…

    – На первый-второй рассчитайся! – скомандовала я, еле сдерживая улыбку.

    – Ты что, не видишь, что у меня тут личная жизнь? – вовремя поинтересовалась Солька.

    – В нашей коммуне, – многозначительно сказала я, – ничего личного быть не может!

    Тут я все же не удержалась и прыснула со смеху, Славка заулыбался тоже, а Солька, поднимая вещи с пола, сказала:

    – Вот я тебя тоже так подстерегу однажды!

    – Я по делу, ты уж, Славка, прости, что я тебе всю малину поломала, но мне надо поговорить с Солькой.

    При этом я корректно отвернулась, давая понять, что Славке пора натянуть на себя трусики.

    – Ну, что еще стряслось? – недовольно спросила Солька, закрывая за своим любимым дверь.

    – По моим догадкам, деньги на даче у Селезнева.

    – Так! – оживилась Солька.

    – Сейчас мы туда рванем, Альжбетка уже маршрут прикинула.

    Глаза Сольки заблестели уже привычным алчным блеском, и вся злость на меня улетела в неизвестном направлении.

    – А что так срочно?

    – Я Потугиных застукала, потом расскажу, они собираются тоже навестить эти чащи.

    – Какие чащи?

    – «Райские чащи», так называется дачный поселок, куда мы и направляемся. Так вот, есть вероятность, что, если мы не поторопимся, Потугины окажутся там первыми.

    – Только не это! – сказала Солька, хватая с кресла джинсы.

    Военный совет состоялся в Альжбеткиной квартире. Я вкратце изложила увиденное и услышанное около ларька, и девочки сначала подверглись унынию, а затем стали сыпать дельными предложениями.

    – Давайте забьем их дверь гвоздями и поедем себе спокойненько, – предложила Солька. – У Славки гвоздей – целая куча.

    – Нет, лучше испечем еще один пирог и в крем добавим снотворное… – выступила Альжбетта.

    – Или сильное слабительное, – поддержала я. – Хотя после того, как они обнаружили меня в кабинете Селезнева, они и стакан чая из наших рук не возьмут…

    – Может, что-нибудь сломать у них в машине…

    – Молодец, Альжбетка, – похвалила я красотку кабаре, – это то, что нам нужно, по крайней мере, это их значительно задержит, и они сегодня уже не поедут, точно.

    Солька бросилась целовать Альжбетку, та же старательно отбивалась.

    – Отстань, – говорила она, – от тебя каким-то развратом пахнет.

    – Что ты имеешь в виду? – оторопела Солька.

    – Не каким-то, а самым настоящим, – улыбаясь, сказала я. – Ладно, Альжбетка, давай признаемся, что мы просто завидуем!

    Солька теперь бросилась целовать меня.

    – Хватит, давайте решать организационные вопросы, – железным тоном выпалила я. – Какая у Потугиных машина и где она стоит?

    – Да вы же ее видели, тогда, когда они Федора Семеновича… – Альжбетка замялась.

    – Ты думаешь, я помню что-нибудь? – устало сказала я.

    – У них старенький синий «Фольксваген», – сказала Альжбетка, – стоит во дворе, только не около нашего дома, здесь-то все забито, а у той башни, что справа.

    – Замечательно, ты, Альжбетка, прогрессивный у нас товарищ, как я погляжу, в иномарках разбираешься.

    – Вообще-то, – сказала Альжбетка, явно довольная похвалой, – в наше время только вы с Солькой в этом ни бум-бум, просто два птеродактиля каких-то.

    – Я тебе дам сейчас такого птеродактиля, – завелась Солька.

    – Не спорь, Альжбетка права, давайте лучше думать – что портить будем?

    – Ясное дело, проколем колесо, – высказалась Солька.

    – Его можно заменить.

    – Тогда два колеса.

    – Проблематично, но заменить тоже можно, – вздохнула я.

    – Четыре колеса, – предложила уже Альжбетка.

    Я бы с удовольствием, для бо?льших гарантий, учинила более значительный ущерб, но никто из нас в порче машин не разбирался: собственно, наши познания и заканчивались на том, что у машины есть четыре колеса. Даже Альжбетка, обладательница средства передвижения, и то была в этом деле явным профаном.

    – Кто пойдет? – спросила я.

    Тишина.

    – Что, добровольцев не будет? – я внимательно посмотрела на Сольку.

    Почему-то мне казалось, что задание это хорошо ей подходит.

    – Ладно, пойду я, – сказала она, – только скажите, как это делать-то?

    – Альжбетта, проведешь инструктаж, все же ты эти колеса чаще трогала, чем мы.

    – Так точно! – кивнула Альжбетка.

    – Чувствую, девчонки, – улыбаясь, сказала Солька, – опять запахло миллионами!

    – Поедем, как стемнеет, ориентироваться будем на местности. Солька, возьми у Славки какие-нибудь инструменты. Кстати, где мои отмычки?

    – Они у тебя на холодильнике лежали, – сказала Альжбетка.

    – Отлично, надо их не забыть.

    – А где мы там будем искать? – поинтересовалась Солька.

    – Залезем в дом для начала, потом в сарай, потом еще куда-нибудь, пока мы даже не знаем, какие там вообще есть постройки на участке, – ответила я.

    – Мне кажется, придется копать, все клады всегда закапывают, – отличилась сообразительностью Солька. – Я возьму свою раскладную лопату.

    – Бери что хочешь, – сказала я.

    – А если Потугины на электричке поедут? – спросила Альжбетка.

    – Поздно для электричек будет, им же еще возвращаться, – сказала Солька.

    – А если они до утра там искать собираются?

    – Будем надеяться, – сказала я, – что они отложат это мероприятие до завтра, в любом случае у нас будет весомая фора во времени, так что долой пессимизм, сегодня или никогда! Давайте собираться.

    Темнело довольно быстро, но мы не торопились: действовать надо было наверняка. Приблизительно через час Солька уловила на своем балконе запахи жареного лука и отдаленные разговоры – это свидетельствовало о том, что Потугины трапезничали. Лучшего времени для черных делишек не придумаешь.

    Надавав Сольке целую кучу советов, вооружив ее гвоздями, шилом, осколком зеркала и прочей ерундой, мы отправили ее творить зло. Конечно, чтобы она не чувствовала себя одиноко, мы пообещали в случае провала приносить ей в тюрьму пирожки, испеченные тетей Пашей, и поливать ее гибнущую драцену.

    Альжбетка на всякий случай дежурила в коридоре: кто знает, что может взбрести в голову Вере Павловне, так что часовой для дела не помешает. Я же отправилась к себе, чтобы иметь возможность видеть это безумие своими глазами и, если надо будет, впоследствии рассказать об этом Солькиным потомкам. Хотя мне кажется, Солька будет против этого, очень уж она щепетильна в таких вопросах. Она вообще всегда щепетильна, когда дело не касается трех миллионов долларов.

    Начал накрапывать дождь, что было в нашу пользу. Солька была в плаще, а капюшон скрывал свет ее возбужденных глаз, а также и ее лицо, которое, возможно, через некоторое время милиция захочет сфотографировать и в профиль, и в фас.

    Солька шла очень решительно, не оглядывалась, не падала на землю с криками «Что же я делаю, остановите меня!», не била себя по рукам и не стремилась свернуть куда-нибудь в сторону от намеченного пути. Метра за три от «Фольксвагена» начинались кусты, они были низкие и Сольку явно бы не прикрыли, но у Сольки, как у учительницы ботаники, присутствовала тяга к земле и к природе вообще. Она встала на четвереньки… Солька на четвереньках – это что-то бесподобное… Хотя меня все равно никто бы не услышал, но я зажала рот рукой и попыталась подавить в себе дикий смех. Солька исчезла в кустах.

    Увидела я ее уже только по прошествии двадцати минут: она так же бодро выползла из кустов, встала и пошла к дому. Дождь полил сильнее, но Солька откинула капюшон с головы, и весь двор озарила ее довольная улыбка. Дело было сделано, и, как я поняла, сделано оно было хорошо.

    – Ты, Солька, молодец, – сказала я, садясь в машину.

    Альжбетка хлопнула дверцей, поправила зеркало, и мы двинулись в путь.

    – Конечно, молодец, вы бы не справились, – гордо заявила щепетильная учительница ботаники.

    – Трудно было? – поинтересовалась Альжбетка.

    – Да это тебе не на шухере стоять, я там вся вспотела, пока эти дырки ковыряла. Шило, скажу я вам, очень хорошая штука, еще и перочинный ножик ничего.

    – Мы, Солька, тобой гордимся, – сказала я. – Когда увижу твоих родителей, обязательно скажу им, что хорошую дочку они воспитали.

    – Вот и скажи, – совсем вознеслась Солька до небес, – если бы не я, то что бы вы делали?

    – Делов-то, Альжбетка бы совратила Славку, и он бы быстренько нам эти шины проколол, – сказала я, опуская немного окошко.

    – Да ты что такое говоришь! – Солька вцепилась в сиденье Альжбетки.

    Я, побоявшись, что она сейчас схватит ее за волосы, сказала:

    – Да шучу я, ты что-то, Солька, в последнее время совсем плоха на голову стала. То ли деньги пагубно влияют на твою психику, то ли нежданно свалившаяся любовь кружит башку не в ту сторону.

    – Сама не знаю, что со мной, – усаживаясь поудобнее, сказала Солька, – нервная я какая-то.

    – Лучше расскажи нам, как там у тебя со Славкой, какой он, ну, ты понимаешь… – захихикала Альжбетка.

    – Ой, девочки! – счастливо выдохнула Солька. – Не поверите: как в раю, волна за волной, волна за волной…

    – Не может быть, – ехидно поддела Альжбетка.

    – Да уж не как у тебя с покойным Федором Семеновичем, – отбрила подругу Солька, – у нас все как в сказке.

    – Видела я эту сказку, – сказала я. – На полу вода… Вы что там, описались оба от счастья или от нетерпения?..

    – Дура! – вскричала Солька и пнула меня ногой. – Мы ванну принимали.

    Альжбетка захохотала:

    – А что ты имеешь против Федора Семеновича, может, он и не Аполлон, но очень даже неплох был.

    – Видела я этот его…

    Мы с Альжбеткой напряглись, ожидая нового Солькиного перла.

    – Этот его… бутон…

    Альжбетка засмеялась так, что руль в ее руках заходил ходуном.

    – Да, бутон, – более твердо сказала Солька, – он у него, наверное, завял, не распустившись, давным-давно.

    – Ты, Солька, жестокая, – сказала я, – и потом, читай литературу, важен не размер бутона…

    – …а его очень большой размер, – продолжила Солька.

    – Эх, – махнула я рукой, – тебе бы пойти на курсы повышения квалификации, вот хоть зоологией бы увлеклась.

    – Я проходила это, не беспокойся.

    – Да? – изумилась я. – А почему ты тогда всегда отрицала свои познания в этом направлении?

    – Потому что ты и так мне надоела своими вечными подколами.

    – И что там с зоологией этой? – хихикая, спросила Альжбетка. – Как у них там, у этих зоологов?

    – Вот вас послушать, – сказала Солька и покрутила пальцем у виска, – темный лес, просто глупые ехидные курицы!

    К дачным участкам мы подъехали в прекрасном настроении. Солька после долгих уговоров все же поделилась с нами своими маленькими секретами, и теперь мы были переполнены оптимизмом и бодростью.

    Около ворот висела табличка «Райские чащи», а на самих воротах был звонок, которым, по всей видимости, надо было будить сторожа. Это никак не входило в наши планы: мы должны были оставаться незамеченными.

    – Давай задний ход, – сказала я, – отъедешь метров на пятьдесят и сворачивай в лес.

    – Ты что, – возмутилась Альжбетка, – я всю машину поцарапаю!

    – Найдем деньги – купишь новую.

    – А если не найдем?

    – А об этом я тебе даже думать запрещаю, – вмешалась Солька.

    Я же говорю, что настроены мы были оптимистично.

    Лес был густоват, но тем не менее нам удалось подъехать почти к самому забору. Ворота виднелись вдалеке, но нас они уже не интересовали.

    – Мы что, полезем через верх? – спросила Солька. – Там вроде бы проволока колючая.

    – Пока пойдем вдоль сетки, – сказала я, – может, повезет и найдем какую-нибудь дыру.

    Нам действительно повезло: пройдя метров сто, мы наткнулись на место, где сетка была словно вытянута и задрана кверху.

    – Мальчишки, наверное, лазают, – предположила Альжбетка.

    – Я вам что, двенадцатилетняя? – зафыркала Солька. – Я здесь не пройду.

    – Да ладно тебе ворчать, лезь, – подтолкнула я ее.

    – Почему я первая? – возмутилась Солька.

    – Потому что ты – самая маленькая и потому что ты нам уже надоела: если ты здесь застрянешь, то рады будут все.

    – Я-то рада не буду…

    – Лезь! – повысила я голос.

    Солька послушно вытянулась по земле и, точно ящерица, пролезла под сеткой.

    – Ух ты! – восхитилась она. – Если надо, я и обратно могу.

    – Надо, обратно тоже надо, только не сейчас, – остановила я ее.

    – А чемодан здесь пройдет? – спросила Альжбетка, ложась на землю.

    – Если не пройдет, – ответила Солька, – я перегрызу зубами эту проволоку!

    – Ловлю на слове, – сказала я и последовала за девчонками.

Глава 25

    Мы превращаемся в кладоискателей

    Перед нами в несколько рядов стройненько стояли домики, частично укрытые пожелтевшей листвой деревьев.

    – Куда теперь? – спросила Солька, глядя на меня.

    – Пойдем к реке, Вера Павловна говорила, что там где-то мостик есть…

    – Что же ты у шофера этого толком все не спросила? – негодуя, спросила Солька.

    – Не могла, я должна была быть осторожной, вот вернется этот водитель на фирму – и прямиком к Воронцову, рассказывать, чем я интересовалась.

    – А где здесь река? – своевременно поинтересовалась Альжбетка.

    – Если ее здесь нет, – пожала я плечами, – значит, она где-то там.

    Я посмотрела вдаль.

    Солька молча направилась по дороге прямиком к противоположной стороне дачного поселка. Ее спина красноречиво выкрикивала в мой адрес недостойную морального облика учительницы ругань, но сама она терпела, видно, боясь, что своим возмущением спугнет наши миллионы.

    Мы с Альжбеткой двинулись вслед за Солькой.

    – Почти все спят, – прошептала Альжбетка.

    – Ага, – согласилась я, глядя на погасшие окна домов.

    – Давайте быстрее, клуши, с вами мы и до утра до речки не доберемся, – зашипела на нас Солька.

    – Ты ведешь себя, как неудовлетворенная женщина, – цыкнула на нее Альжбетка. – Мы хоть с Анькой и холостые, но подобного негатива к окружающим не позволяем себе испытывать.

    От такой длинной и поучительной речи Солька опешила.

    Мы свернули влево, потом опять влево, потом прошли мимо трех домов, потом свернули вправо, и перед нами заблестела река…

    Мы замерли в немом восторге.

    – Красота, – сказала Солька.

    – А вон мостик! – ткнув пальцем, воскликнула Альжбетка.

    – Ты что кричишь! – я уже собралась дать ей подзатыльник, но Альжбетка слишком высока для этого.

    – Простите, простите, это я от радости.

    До мостика было метров пятьдесят, это расстояние мы преодолели бегом с какими-то нездоровыми улыбками на лицах.

    Узенькая тропинка – и мы у калитки.

    – Ты думаешь, этот дом? – спросила Солька.

    – Он напротив мостика, остальные участки, посмотри, чуть подальше, – ответила я.

    – Вообще-то, мостик какой-то хлипкий… – сказала Альжбетта.

    – Наверное, его Селезнев сам делал, – предположила Солька.

    Мы перелезли через забор – нам повезло в том, что он был низкий, – и спрятались за кустами.

    – Что делать-то теперь будем? – опять поинтересовалась Солька.

    – Что, что, – проворчала я, – искать. Пошли в дом. Альжбетка, ты крути головой по сторонам, если кто мимо пройдет – скажешь.

    Нам повезло: веранда была открыта. Собственно, это было понятно, потому что на ней не было ничего – ни мебели, ни ведра какого, просто свободное помещение: хочешь – пой, хочешь – танцуй.

    Оглядев все это, Солька спросила:

    – А может, его ограбили уже?

    – Да зачем ему здесь барахло наставлять, это же дача – так, с друзьями пивка попить.

    – Девочки, здесь приличный замок, – сказала Альжбетка, указывая на дверь в дом.

    Я достала отмычки.

    Провозились мы с этим замком довольно долго, и, вытирая пот со лба, я сказала то, о чем мечтала последние двадцать минут:

    – Ломать мы будем эту заразу, хватит время терять.

    – Ты что! – вцепилась в мою руку Альжбетка. – Давай еще попробуем.

    Солька же хладнокровно достала из своего рюкзака Славкин молоток и сказала:

    – Раз Анька говорит – ломать, значит, дело решенное.

    С этими словами она собрала все свои силенки в кучу, размахнулась и ударила по неприступному замку. Когда Солька в таком состоянии, то перед ней никто устоять не может. Наверное, этот испепеляющий взгляд и эту несгибаемую волю и силу она выработала в школе, когда непокорные ученики шли стенка на стенку, когда стопка дневников требовала двоек, когда родители что-то ныли, оправдывая своих чад, когда директор ругал ее за неоформленный стенд, да и просто когда она получала свою, мягко говоря, небольшую заработную плату.

    Замок сдался сразу.

    Солька открыла дверь и сказала:

    – Проходите, люди добрые, только ноги вытирайте, у нас полы помыты.

    Домик на самом деле был небольшой: два этажа, на каждом по три малюсенькие комнаты. Мебели было мало, я бы сказала, что присутствовало только самое необходимое.

    – С чего начнем? – потирая руки, спросила Солька.

    – Давай-ка на второй этаж сначала, – предложила я, – там прятать как-то сподручнее.

    Мы поднялись по довольно крутой лестнице и взялись за дело. Мы отодвигали все, что только возможно отодвинуть, мы открывали все, что только можно было открыть, мы заглядывали во все углы, но это не приносило нам никакого результата.

    – Как неудобно с этими фонарями, – раздраженно сказала Солька, – да еще надо следить, чтобы на окна не попал свет! Мы так ничего не найдем.

    – Не надо падать духом, – сказала я, – мы еще только начали…

    – Начали… – заныла Альжбетка. – Да на мне паутины больше, чем в доисторической пещере.

    Альжбетка у нас дама выносливая, но для нее главное, чтобы внешний вид не страдал.

    – Здесь ничего нет, – сказала я, – идем вниз.

    – Как вы думаете, здесь есть погреб? – поинтересовалась Альжбетка, спускаясь по лестнице.

    – Должен быть, – сказала я, – давайте с этого и начнем, все осмотрим, приподнимем ковры…

    Ковры – это было, конечно, громко сказано, скорее, это были какие-то протертые паласы.

    – Есть, – воскликнула Солька, чихая, – вот он, родимый, и ничем не прикрыт даже.

    Около буфета, набитого разнообразной посудой, недалеко от стула, красовалась маленькая дверка, ведущая в погреб.

    – Полезу я, – важно сказала Солька, – я же его нашла.

    – Лезь, возьми только мой фонарь, он ярче, – благословила я ее в дальнюю дорогу.

    Солька скрылась в полумраке, а мы с Альжбеткой, довольные, переглянулись.

    – Давай закроем ее здесь, – улыбаясь, предложила Альжбетка, – так она надоела.

    – Я вам закрою! – послышался веселый голос Сольки.

    – Что там? – поинтересовалась я.

    – Маленькая комнатенка с полками, вино и соленые огурцы в трехлитровых банках.

    – А ты что думала – что там чемодан на стуле стоит и ждет тебя? – захихикала Альжбетка.

    – Посветите еще, плохо видно.

    Мы с Альжбеткой легли на пол и стали светить своими фонарями вниз. Волосы закрыли лицо, я решительно заправила их за ухо, и… мне показалось… да, наверное, мне просто показалось, что какая-то тень промелькнула у окна.

    Я не стала говорить ничего девчонкам, да и себе запретила об этом думать: мало ли что это могло быть, возможно, птица пролетела…

    – Чего делать-то? – спросила Солька.

    – Начинай есть огурцы, – посоветовала Альжбетка.

    – Снимай банки и ставь на пол, смотри, нет ли чего в стенах, – сказала я.

    – Давайте спускайтесь и помогайте мне, – сразу заворчала Солька.

    Я уже хотела было выполнить Солькино пожелание, но все же – эта тень… Она не давала мне покоя… Я не могла позволить себе оказаться обезоруженной в этом склепе, да еще и за девчонками надо присматривать…

    – Альжбетка, лезь, помоги Сольке.

    – Я высокая, мне неудобно.

    – А деньги тебе тратить удобно будет? – резко спросила я.

    Что-то я разнервничалась, надо срочно брать себя в руки.

    Альжбетка полезла помогать Сольке, но все их старания оказались напрасными: девчонки облазили все, что только можно, изучили стены и пришли к выводу, что нашего клада там нет.

    – Ничего, – сказала Солька, вылезая, – трудности – они закаляют.

    – Молодец, Солька, – похвалила я ее, – весьма правильный взгляд на то разочарование, которое тебя постигло, которое практически сбило тебя с ног, согнуло пополам и пригнуло твое лицо к земле…

    – Замолчи, я умоляю тебя, замолчи! – заныла Солька.

    Осмотрев комнаты, мы пришли к плачевному выводу – в доме денег нет.

    – А может, они в колодце? – предположила Солька.

    – Здесь нет колодца, – пожала плечами Альжбетка, выглядывая в окно.

    – А может, он в землю все закопал? – спросила Солька.

    – Обследуем почву и найдем место, где недавно копали. Тебе, как законченной ботаничке, будет интересно провести анализ травяных росточков.

    – В такой темноте мы ничего не увидим, мы же не можем бегать с фонарями по участку, – возразила Альжбетка.

    – Так, где нас еще не было? – поинтересовалась я.

    – Вижу туалет, что-то типа бани, сарай, компостная куча, парник…

    – Альжбетта! – изумилась я. – Ты слова-то такие откуда знаешь… Компостная куча, парник… Ты сейчас повергла меня в глубокий шок!

    – У меня мама в деревне живет, – смутилась Альжбетка, – я и сама из деревни…

    – Во дает, – хлопнула ее по плечу Солька, – а отчего скрывала, скрывала-то почему?

    – Что же тебе тут непонятно, – вздохнула я, глядя на длинные ногти Альжбетки, – стеснялась девчонка своих корней.

    – Раз это тебе так все близко, – захихикала Солька, – так ты и полезешь в эту компостную кучу, вдруг там Анькин начальник богатство свое закопал?

    – Насколько я помню, перегной – это твоя стихия, ты же курсовую писала на эту тему, так что, если надо будет, полезешь первая, – вступилась я за совсем поникшую было Альжбетку. – Пошли в сарай!

    Мы осторожно прокрались вдоль дома к умывальнику, а затем и к сараю. Вот тут мои отмычки оправдали себя полностью: довольно быстро мы вскрыли небольшой замочек. В правом углу высилась огромная гора картошки, рядом валялись холщовые мешки, видно, Селезнев собирался весь свой урожай с гордостью отвезти домой.

    Слева были стеллажи и шкафчики, а также стояли большие железные коробки, которые мы и бросились сразу открывать.

    – Здесь только инструменты, – недовольно сказала Солька.

    – А ты что думала – он доллары сверху положит? Давай разбирай, – скомандовала я. – Альжбетка, мы с тобой – ответственные за шкафы.

    Все принялись за работу, и уже через полчаса стало ясно, что мы трудились зря: ничего интересного нам обнаружить не удалось.

    – Ну, а теперь, Солька, – сказала я, – твоя великая фраза, ждем!

    – Трудности – они закаляют, – пробормотала уставшая и уже отчаявшаяся Солька.

    – Пошли в баню, – наметила я следующий пункт наших поисков.

    Баня была еще недостроена, там пахло досками, лаком и вениками.

    Солька плюхнулась на скамейку и сказала:

    – Я устала, давайте хоть немного передохнем.

    Мы сели рядком и стали разглядывать гладкие ровненькие бревна, развешанные веники, огромный бак с водой и кучу красивых больших камней.

    – Здесь искать-то негде, – сказала Альжбетка.

    – Может, тут есть какое-нибудь дупло? – предположила Солька.

    Я вздохнула:

    – Похоже, мы зря сюда приехали. Давайте посмотрим под камнями и уж тогда двинемся в обратный путь.

    Альжбетка, у которой физическая подготовка была куда лучше нашей, бодро встала и подошла к наваленным булыжникам. Она начала поднимать по одному камню и откладывать их в сторону.

    – Фу, все руки испачкала, их теперь не отмоешь… – недовольно сказала она.

    Меня просто потащило по спирали памяти куда-то… обратно: я бежала, отмеряя круги, пока не уткнулась в не так давно случившийся разговор с Селезневым.

    «…просто потянуло к земле, и теперь я с удовольствием сажаю, поливаю и окучиваю, вот, посмотри…

    Валентин Петрович протянул вперед руки, и я увидела почерневшие ладони.

    – Картошку вчера копал! Кому рассказать – не поверят… Мой первый урожай картошки! Приятно пожинать результаты своего труда».

    – Картошка! – вскричала я и вскочила со скамейки.

    – Ты что? – вздрогнула Солька.

    Я выбежала из бани и направилась к сараю. Девчонки семенили за мной, что-то опять скользнуло мимо… что-то темное… где-то за облепихой… Но я даже не обернулась: сейчас я была уверена в том, что наши усилия будут вознаграждены.

    – Разгребайте картошку! – распорядилась я.

    То ли мой тон был пропитан стопроцентной уверенностью, то ли мое лицо озаряла повышенная решимость, то ли еще что, но девчонки тут же забыли про свою усталость, про накладные ногти, да и про все на свете они забыли перед кучей молодого шелушащегося картофеля.

    Солька, словно мышка, рыла нору в уголочке, Альжбетка, работая двумя руками, напоминала скорее красивую охотничью собаку, которая присыпа?ла песком свой неуместный в чистом поле поход в туалет.

    Увидев кусочек коричневой мешковины, я сказала:

    – Здесь… разгребаем здесь!

    Мы улыбались: вот оно, везенье!

    Мешок был довольно-таки объемный. Аккуратно вынув из него черный кожаный чемодан и посмотрев на довольных девчонок, я сказала:

    – Трудности не только закаляют, но и приносят свои плоды!

    – Открывай же! – взмолилась Солька.

    Да, мы нашли то, что искали! Из чемодана на нас смотрели ровные стопочки денег, и ощущение победы переполняло нас радостью и ликованием.

    В тот самый миг, когда Солька уже протянула руку, чтобы дотронуться до наших сокровищ, раздался легкий хлопок входной двери в главном доме. Мы переглянулись.

    Я быстро закрыла чемодан и посадила на него Альжбетку.

    – Сиди здесь, – сказала я. – Солька, мы – на разведку.

    – Ты же говорила, что со мной нельзя ходить на разведку, я ненадежная, – нервно поглядывая в сторону дома, ответила Солька.

    Мне некогда было разбираться с ее страхами, и, схватив подругу за руку, я потащила Сольку мимо кустов смородины.

    Мы подошли к дому, встали на цыпочки и заглянули внутрь. Потугины, размахивая руками и что-то бубня себе под нос, бесцеремонно лазили по шкафам. Собственно, мы тоже все делали бесцеремонно, но мы, по крайней мере, заботились о том, чтобы после нас здесь все осталось так, как и было. Как говорится – порядок гарантируем, исключением пока служил только замок. Потугины же просто выкидывали из ящиков на пол одежду, перетрясали диван и переворачивали тумбочки…

    – Смотри, что творят, – прошептала Солька.

    Взгляд Веры Павловны упал на вход в подпол. Она, возликовав, что-то сказала своему ненаглядному Тусику, схватилась за ручки и открыла дверцу.

    – Идем быстро в дом, – сказала я.

    – Ты что, с ума сошла?!

    – Это наш единственный выход.

    – В чем выход-то?

    Я потащила Сольку в дом. Осторожно ступая по дощатому полу, мы зашли в комнату. В подполе явно был устроен серьезный обыск: до нас донесся звук разбиваемых банок.

    – Да осторожнее ты, осел, – услышали мы голос Веры Павловны.

    – Ставить их уже некуда, – в ответ проворчал Макар Семенович.

    Мой взгляд привлек плоский, но прочный железный карниз, который не то сняли, не то только собирались повесить. Я показала в его сторону, и Солька, поняв мою мысль, кивнула. Она тихонько взяла карниз и протянула его мне, потом подошла к дверце, захлопнула ее, и мы дружненько продернули карниз сквозь ручки.

    Потугины засуетились, мягко говоря, заругались и попытались открыть дверь. Я схватилась за край буфета, и мы с Солькой для большей уверенности придвинули его и установили на крышку подпола. Потугины оказались в ловушке. Мы с Солькой пожали друг другу руки и бросились к Альжбетке.

    Подруга наша была в плачевном состоянии: она дрожала от страха, озиралась и явно боялась встать с чемодана, набитого долларами.

    – Мы их захлопнули, – радостно сообщила Солька.

    – Кого? – пискнула Альжбетка.

    Пока Солька в красках рассказывала подруге о наших героических подвигах, я взяла холщовый мешок, лежавший в сторонке, и методично переложила в него деньги. Затем вложила это все в тот мешок, в котором хранился чемодан, и засыпала сверху картошкой.

    – Все, хватит болтать, пошли, – распорядилась я, указывая девчонкам на мешок.

    – А как же Потугины? – спросила Альжбетка.

    – Я так полагаю, – сказала я, – что это – частная собственность, и проникновение на данную территорию без разрешения владельцев карается законом, так что наш долг, как сознательных граждан, сдать эту парочку в милицию. Вопросы есть?

    – Вопросов нет, – ответила Солька, хватаясь за край мешка.

Глава 26

    Мы выполняем долг перед обществом, а также навещаем мою маму

    До забора мы мешок дотащили без всяких приключений, теперь же надо было переправить его на другую сторону.

    – Кто-то обещал перегрызть проволоку, – напомнила я Сольке, оценивая слишком маленькое расстояние от земли до сетки.

    Солька молча и хладнокровно достала из своего рюкзачка какой-то невообразимый инструмент и начала щелкать им по сетке. Мы с Альжбеткой стояли, раскрыв рты. Теперь перед нами зияла огромная дыра в заборе, и все это Солька сделала за минуту

    – Ты где это взяла? – спросила я, указывая на железяку в Солькиных руках. – Это что – космическая пушка, меч-кладенец или первосортный лазер?

    – Не помню, как называется, но Славка говорил, что ими даже зубы у дракона выдирать можно.

    – Так ты что же раньше-то молчала? – возмутилась я, хватаясь за свой угол мешка.

    – Забыла совсем, – постучала себе по голове Солька, – с вами тут совсем сдуреешь.

    – Мы-то тут при чем? – изумилась Альжбетка.

    – Учись, – сказала я, – вовремя спихнуть свою вину на другого – это все равно что сдать половину экзаменов в юридический.

    Мы быстренько залезли в машину, мешок положили между сиденьями сзади и стали медленно выезжать из леса.

    – А это что за машина? – спросила Солька, показывая на дорогу.

    – Это синий «Фольксваген» Потугиных, – сказала Альжбетка, – у которого ты должна была изничтожить все четыре колеса.

    Солька помолчала, а потом жалобно проговорила:

    – Вы знаете, девочки, я думала, что «Фольксвагены»… они другие, такие длинные…

    Альжбетка издала стон, а я, посмотрев на Сольку, сказала:

    – Ты нам лучше этого не рассказывай. Кому ты там продырявила шины – уже не имеет значения.

    В Москву мы приехали рано утром, зашли в круглосуточную забегаловку и перекусили. Сольку невозможно было отодрать от окна: она все боялась, что наш мешок с картошкой утащат нехорошие люди. В восемь ноль-ноль я залпом выпила остатки чая и сказала девчонкам:

    – Пойду позвоню в милицию.

    – А может, не надо? – занервничала Альжбетка.

    – Ты хочешь, чтобы Потугины там съели все огурцы, и у них потом пучило бы живот, и они на всю жизнь приобрели бы огуречную зависимость? – поинтересовалась я.

    – Их же посадят, – занервничала Альжбетка.

    – Ненадолго, – успокоила я, – они скажут, что бомжевали, кушать захотелось, вот и зашли на огонек…

    – А вдруг они там все расскажут, вообще – все? – спросила Солька.

    – Не расскажут, – уверенно сказала я, – так им полгодика дадут, а вот за труп, который они по всей Москве возили, – лет пять. И то, если они докажут, что не они покойного до инфаркта довели: он же им родня, а бытовуха сейчас сплошь и рядом.

    – А ты откуда звонить будешь? – поинтересовалась Солька.

    – Автомат за углом заметила.

    – А что скажешь?

    – Скажу, что видела, как кто-то залез в дом, дам координаты и трубку положу, пусть сами разбираются.

    – Это правильно, – поддержала Солька, – для нас лучше, чтобы они были подальше, и так узнали, что Анька на фирме работает… Пусть о них милиция позаботится.

    С милицией никаких проблем не было: меня выслушали, можно сказать, с удовольствием и пообещали принять меры.

    Мы вновь погрузились в машину и тихонько поехали по практически пустому шоссе. Настроение было отличное, мы мечтательно вздыхали время от времени, а фразы типа: «Неужели мы нашли?» или: «Неужели все закончилось?» – постоянно слетали с наших уст.

    – Деньги надо спрятать, – нарушила я атмосферу праздника.

    – Как – спрятать?! – воскликнула Солька. – Я себе вчера сумочку приглядела и кроссовки, и у меня телевизор работает, только когда перед ним на колени встанешь…

    – Солька, – прервала я этот поток розовых мечтаний, – сейчас мы не должны особо высовываться: не забывай, что Селезнев умер не совсем по своей воле. Надо переждать, пока все немного утихнет.

    – Может, ты и права, – сказала Солька, – только ждать я не хочу. Я знаю, потом обязательно что-нибудь случится: у нас украдут деньги, мы их потеряем или… инфляция… Ты знаешь, Анька, инфляция – это страшная штука!

    – Деньги сейчас тратить не будем! – отчеканила я.

    – Альжбетта, что ты молчишь? – Солька искала соратников. – Тебе что, деньги не нужны?

    – Мне кажется, нам действительно лучше повременить… – замялась Альжбетка.

    Конечно, ей тоже хотелось потратить свою долю, хотелось зажить, ни в чем себе не отказывая, но разум еще теплился в ее голове, и она все же приняла мою сторону.

    – Да, деньги лучше спрятать, – уже более решительно сказала она.

    Солька надулась и отвернулась к окну. Потом она фыркнула, пнула мешок и спросила:

    – Ну и где мы их будем прятать?

    – На мой взгляд, выбора у нас особого нет.

    – Не хочешь ли ты сказать… – со страдальческим лицом начала Солька.

    – Да, да, я предлагаю в качестве Кощея, чахнущего над златом, нашу горячо любимую… мою мамочку.

    – Нет! – хором закричали девчонки.

    – А я и не настаиваю, – пожала я плечами, – готова выслушать ваши предложения.

    Девчонки минуты три усиленно думали, минуты три ерзали, минуты три чесали за ушами и вздыхали.

    – Хорошо, – наконец-то сказала Солька, – нам больше ничего не остается, как ехать к твоей маме.

    – А ты уверена, что она захочет нас принять? – поинтересовалась Альжбетка.

    – Пока мы не замужем, пока мы смеем чего-то хотеть и пока мы живем, как нам заблагорассудится, мы – всегда долгожданные гости, ибо моей маме надо же кого-то поучать и надо же что-то возмущенно рассказывать соседкам.

    – А что мы ей скажем? – поинтересовалась Солька.

    – Не волнуйся, я со своей мамой нужную волну найду.

    – Очень в этом сомневаюсь, – сказала Альжбетка, – твоя мама вообще на каких-то других частотах обитает.

    Мама открыла дверь и радушно спросила:

    – Какого черта так рано? Ты не забыла, что у меня давление?

    Мы зашли в квартиру, волоча за собой мешок, наполненный пятьдесят на пятьдесят деньгами и картошкой.

    – Это что?! – изумилась мама.

    – Ты только не волнуйся, – сказала я, – но мы убили нашу соседку, она все время жарила рыбу… Ты можешь себе представить, как воняло у нас в коридоре?

    Мама упала в кресло и схватилась за голову. Половник, который был у нее в руках, упал со звоном на пол.

    – Ты случайно не рыбный суп варишь? – поинтересовалась я.

    – Это что… это что, все правда?!

    – Мама, ну как ты можешь верить подобной ерунде, разве я могу убить человека? – поднимая с кресла свою драгоценную мамулю, спросила я.

    – В том-то и дело, в том-то и дело, что ты – можешь, – сказала она, обходя мешок. – Я хочу посмотреть, что там.

    – Смотри, – сказала я, развязывая веревку и демонстрируя ей клубни молодого картофеля.

    – Это мне? – обрадовалась мама, сменив гнев на милость.

    – Нет, – сказала я, только сейчас понимая, что моя мама может не устоять перед молодой картошкой.

    – Как это – нет? Что это значит? – завибрировала мама.

    – Понимаешь, у Альжбетки очень больна тетя, и ей для выздоровления нужно употреблять специальный картофель, с большим содержанием крахмала… – я посмотрела на Сольку: мне не хватало для вранья словарного запаса из раздела ботаники.

    – Это особые клубни, – сказала Солька, – понимаете, каждый год проводятся скрещивания между разными сортами картофеля, для того чтобы…

    – Я ничего этого не понимаю, – сказала моя мама, стараясь поставить мешок, – помогите мне отнести его на кухню…

    – Зачем? – скрипя зубами, спросила я.

    – Мне так удобнее будет доставать из него кар…

    – Мама! – вскричала я. – Ты хоть раз можешь меня услышать?! У Альжбетты больна тетя, ей нужен этот особый картофель, и мы его у тебя заберем в самое ближайшее время, чтобы отвезти по назначению!

    – Интересное дело, – возмутилась моя мамуля, – а я что, здорова, мне что, не надо лечиться?

    Я открыла шкаф, взяла небольшую миску, навалила ее картофелем до краев и сказала:

    – Это тебе, и, кстати, еще неизвестно, не вредно ли с твоими заболеваниями лопать столько крахмала?

    Мама сразу изменилась в лице.

    – Спасибо, – сказала она, отодвигая миску, – но думаю, что для тети Альжбетты это важнее. – Она утерла несуществующую слезу кухонным полотенцем. – Бедная женщина, она наверняка так страдает без крахмала, так страдает, просто вся истощена…

    Альжбетку подвели нервы. Не то чтобы она прониклась трепетной любовью к своей несуществующей тетке, а просто все, что она пережила за последнее время, требовало выхода наружу. Альжбетка зарыдала, да так горько и так искренне, что мы с Солькой даже растерялись.

    – Вот видишь, – сказала моя мама, – как некоторые люди горячо любят своих близких, не то что ты!

    – Мы этот мешок поставим на балконе, – решила я резко сменить тему.

    Балкон у мамы был застеклен, так что наши денежки могли не бояться непогоды, да так все же и подальше от кухни. Кто знает, куда мою маму занесут мысли завтра? Она хоть и побаивается всего, что может как-то ухудшить ее, в общем-то, нормальное состояние здоровья, но запретный плод всегда сладок.

    – Ставьте, только потом протри пол. А когда вы его заберете?

    Хороший вопрос! С одной стороны, постоять бы ему тут пару месяцев, но, с другой стороны, моя непредсказуемая мама…

    – Неделю – точно, – ответила я, – а там посмотрим.

    Мы потащили мешок.

    – Ефросинья, – возмущенно воскликнула моя мама, – не трогай эту тяжесть, тебе еще детей рожать!

    Мы подозрительно посмотрели на Сольку: может, мы чего-то не знаем, пропустили, так сказать, за всей этой мышиной возней?

    Солька вжала голову в плечи и поглядела на нас. Ей срочно требовалась помощь, потому что последнее время она боялась мою маму как огня.

    – А почему это только ей детей рожать? – поинтересовалась я у своей заботливой мамочки.

    – У нее есть жених, она скоро выйдет замуж, а там и детки пойдут, – ласково улыбаясь, сказала мама, – а вас замуж все равно не возьмут.

    – Это почему же? – спросила я.

    – Ты – просто злая неудачница, а подруга твоя – старая и доступная женщина!

    Мы с Альжбеткой, вцепившись в мешок, поволокли его к балкону.

    – Я, мама, вам еще тройню рожу, вот увидите, – пообещала я, переходя на тон уважения и почтения, – и будете вы, мама, самой счастливой бабушкой на свете, потому что эта тройня будет проживать на вашей жилплощади!

    – Ты что такое говоришь? – всплеснула руками мамуля.

    – Я говорю, что общение с детьми облагораживает людей, а так как предела совершенству нет, то вам, моя уважаемая родительница, будет предоставлена безграничная возможность прикасаться не только к чему-то абстрактно прекрасному, но и также к конкретному жидкому стулу моих детей.

    Когда мы вышли из квартиры, все облегченно вздохнули.

    – Как ты думаешь, – спросила Солька, – можно считать, что деньги в надежном месте?

    – Я как раз сейчас подсчитываю, сколько у нас времени, – сказала я.

    – Как это – подсчитываешь? – удивилась Альжбетка.

    – В день мама может съесть в среднем четыре картофелины, вот я и прикидываю – через сколько дней она доберется до денег?

Глава 27

    Обычный рабочий день и интрига в кармане

    Неделя началась очередным кошмарным сном. Теперь мне привиделось, что я бегу по пустыне, а за мной гонится без правил и, как я полагаю, вне расписания длинный зеленый поезд. Могу всех обрадовать: я свернула в нужный момент, поезд врезался в пальму, а я ударилась лбом об пол, потому что свалилась с кровати.

    Не хотелось вставать, не хотелось одеваться и идти на работу, но пока что найденные денежки, к сожалению, не подлежат растрачиванию. Так что – раз, два, три, и я плетусь в ванную.

    На работу я пришла сонная, повесила плащ на вешалку при входе в приемную и села на стул возле кабинета Воронцова. Вытянув ноги, я без всякого оптимизма сказала:

    – Понедельник – это такая хрень, которая заканчивается вторником…

    Дверь кабинета финансовой директрисы распахнулась, и Любовь Григорьевна кинулась ко мне. Вернее, она сначала приоткрыла дверь кабинета Воронцова и, убедившись, что его еще нет, заговорила:

    – У нас огромные растраты!

    – У кого это – у нас? – поинтересовалась я, зевая.

    – Вчера вечером мне прямо домой позвонил Виктор Иванович и сказал, что он и его люди, уж не знаю, кого он имел в виду, изучили всю документацию за последние два года, сделали несколько встречных проверок и обнаружили…

    Любовь Григорьевна замолчала, ожидая от меня хотя бы любопытства.

    – Не тяните, мадам, – сказала я, – лошадь может уснуть.

    – Нашу фирму обворовали на огромную сумму, и сделал это кто-то свой…

    – Везде воруют, – отмахнулась я, мысленно умоляя свою коленку не дрожать.

    – Я рассказываю об этом только тебе и надеюсь, ты меня не подведешь и никому об этом не проговоришься. Я просто в таком шоке, что должна с кем-то поделиться всем этим, а тебе я доверяю.

    – Напрасно, конечно, но рассказывайте, – направляясь к своему столу, сказала я.

    Увидев явное отчаяние на лице финансовой директрисы, я добавила: – Обещаю молчать.

    – Так как все документы проходили через мои руки и руки покойного Валентина Петровича, то получается, что это сделали мы, – бледнея с каждой секундой все сильнее, сказала Любовь Григорьевна.

    – А зачем же вы позарились на чужое? – покачала я головой. – Как же вам не стыдно – приятная женщина, скоро замуж отправитесь, а воруете денежки в родном предприятии.

    – Ты что, ты что, я к этому вообще никакого отношения не имею!

    – А Воронцову вы об этом сказали?

    – Сказала.

    – А он что?

    – Говорит, что верит.

    – Ну, раз говорит, то тут и думать нечего: считайте, что присяжные только что вас оправдали, идите и больше не балуйтесь.

    – Аня, я не могу поверить, что это… что это был Валентин Петрович… Это ужасно!

    – В жизни бывает все, – сказала я, – наше дело сторона. Селезнев – родственник Виктора Ивановича, так что пусть разбираются сами.

    – Как же они разберутся, когда Селезнев умер… – прошептала Любовь Григорьевна.

    – А… ну да… Что-то я пока не проснулась…

    – Меня Воронцов еще спрашивал, где могут быть эти деньги, не покупал ли Валентин Петрович каких-нибудь ценных бумаг за последнее время или еще что…

    На моем столе царил бардак. Я стала перебирать бумажки и папочки, потом схватила точилку и принялась усиленно заострять все свои три карандаша.

    – Ты мне веришь? – спросила тоненькая директриса. – Я же ничего не знала, я и не думала!

    – Верю, верю… А что еще говорил Воронцов?

    – Да я так разволновалась, еле говорила… Он успокоил меня и сказал, что деньги обязательно найдет и вернет их в дело.

    – А ему что, заняться нечем? – вылетело у меня.

    – Да нет, почему же, – пожала плечами Любовь Григорьевна, – у него свой бизнес есть, но не бросать же эту фирму. Он хочет, как я понимаю, все здесь наладить и взять нового директора. А теперь вот, пока деньги не найдет, не успокоится…

    – Может, Селезнев их потратил на всякие шалости – казино, девочки… На старости лет такое бывает.

    – Да он не старый был, и Воронцов сказал, что речь идет об очень крупной сумме.

    – Ну и пусть ищет, – махнула я рукой, – а мне тут работать надо.

    Интересно, случился бы инфаркт у Воронцова, узнай он, что деньги вместе с картошкой, выращенной руками покойного директора, находятся на балконе моей оригинальной родительницы?

    – Подожди ты со своей работой, – сказала Зорина, забирая у меня из рук приказы, – мне же сейчас к следователю идти.

    – Ну и что? Развлечетесь, ни в чем там себе не отказывайте.

    – Что он у тебя спрашивал? – строго спросила Любовь Григорьевна.

    – Да домогался со страшной силой целых два часа.

    – Как это – домогался? – не поняла Любовь Григорьевна.

    – Вопросы глупые задавал.

    – Какие? Что ты мне ничего не рассказываешь?

    Мне пришлось отобрать у взволнованной женщины приказы: она так дергалась, что машинка для удаления бумаг явно проигрывала ей в сноровке.

    – Ну, как – какие… Когда был первый сексуальный опыт, привлекают ли вас женщины, ваши эротические фантазии…

    Очки директрисы взлетели до потолка, глаза ее округлились, а челка встала дыбом.

    – Хватит, хватит надо мной издеваться, я и так уже вся на нервах, почему ты просто не можешь мне сказать, как все было?!

    – Да это чтобы вам не было страшно, и вообще, мне бы ваши проблемы… Максим Леонидович – такой милый следователь, если бы не мое глубокое уважение к Крошкину, я бы вас сосватала.

    Любовь Григорьевна поплелась в свой кабинет. Надеюсь, я развеяла все ее страхи.

    День тянулся медленно, а я так мечтала о тарелке борща! Сидела и мечтала, поглядывая на часы, и, когда стрелка подошла к нужной черточке, я быстренько подскочила и побежала в столовую.

    Борща сегодня не было.

    Неудивительно.

    А почему он вообще должен быть?..

    Это ничего, что я хочу борща?

    Всего лишь одну тарелку борщочка!

    Ладно, сейчас я отомщу вам всем.

    Я взяла поднос и стала укладывать на него все, что так хорошо и красиво лежало передо мной.

    Рыба под маринадом, рыба в сухарях, рыба заливная… почему, интересно, в понедельник столько рыбы, а как же четверг – ведь именно этот день недели общепризнан днем рыбного запаха?

    Я взяла все три вида рыбы.

    Салат из овощей, беру… котлета свиная с кабачками, да, это тоже мне; булочки с маком, прекрасно; слойка с повидлом, спасибо, я как раз люблю абрикосовое повидло… сок… два стакана.

    Я села за свободный столик, потому что я голодна и хочу просто есть, а не тратить драгоценные минуты обеда на болтовню.

    В столовую зашел Воронцов, он с кем-то ругался по мобильному телефону. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю его. Промотался целое утро где-то, а сейчас наверняка в столовке вспомнит, что у него есть секретарша.

    Воронцов, держа в одной руке поднос, в другой какие-то счета, которые сунула ему у кассы Зинка, сел напротив меня.

    Мало того что сегодня нет борща, так еще обедаю с начальником за одним столом!

    А что это я сегодня такая раздраженная на него?

    Не пойму.

    А просто не надо ему искать наши денежки, потому что это НАШИ денежки!!!

    – Ты где была вечером в пятницу? Я тебе звонил.

    Я поперхнулась рыбой под маринадом.

    – Ты почему столько еды набрала? – спросил Воронцов.

    – А вам что, не хватило палтуса? – съязвила я.

    – Мне просто кажется, что если ты это все съешь, то тебе непременно будет плохо.

    – Ничего, тогда вам придется пораньше отпустить меня с работы.

    – Не дождешься.

    – Что же, вы будете просто смотреть на мои мученья?

    – Буду, – уверенно сказал Виктор Иванович, – и не только смотреть.

    – А что еще? – теперь я поперхнулась уже заливной рыбой.

    – Ты знаешь, мне иногда так хочется самому тебя помучить… – мечтательно сказал он.

    Я скривилась.

    – Так где ты вечером была?

    – А откуда у вас номер моего телефона?

    – В личном деле указан.

    – Понятно, а я-то подумала про мобильник, дома у меня телефон не работает, – соврала я.

    На самом деле я его отключила: столько событий! Мне было не до звонков, я боялась, что объявится мама и потребует чего-нибудь срочного, а это никак не вписывалось в наши планы. Тогда-то я не знала, что поеду к ней утром с мешком практически золотой картошки.

    – Так, может, мне заехать и починить тебе телефон? – улыбаясь, спросил Воронцов.

    Что-то он подозрительно добрый, или мне просто кажется?

    – Не стоит, вы такой солидный дядечка, будете там по полу ползать, провода трясти… Я лучше Славку попрошу.

    Воронцову явно не понравилось, что я упомянула мужское имя, но он удержался от каких-либо вопросов.

    – Что молчите? – спросила я. – Вас же так и распирает узнать, кто такой Славка?

    – Вовсе нет, – пожал плечами Виктор Иванович, – это меня вообще не интересует.

    – А вы зачем звонили? Перепутали номер со службой «секс по телефону»?

    – Нет, – улыбнулся Воронцов, – просто хотел узнать, как у тебя дела.

    – В пятницу у меня были просто чумовые дела.

    – Иногда мне хочется взять тебя за шкирку и тряхнуть хорошенько, а иногда вот… хочется позвонить и узнать, как у тебя дела…

    Я встала. Все, что я могла съесть, я уже съела, так что посидите-ка вы, Виктор Иванович, в одиночестве и помечтайте обо мне.

    – Я пойду, работы много, – сказала я, ставя пустой стакан на поднос.

    – А Славка – это все же кто? – улыбаясь, спросил Воронцов.

    – Сосед по лестничной клетке, – ответила я, – он не в моем вкусе, и что-то в последнее время он сильно увлекся ботаникой…

    Бухгалтерия совсем с ума сошла: притащили целую стопку бумаг, а я им тут печати ставь! Жутко хотелось курить, но раз я решила бросить, значит – да будет так! Я подумала – выскочу на улицу и куплю мороженое, пожалуй, это меня взбодрит и отвлечет от ненужных мыслей.

    Я надела плащ.

    – Когда же я куплю новый? – спросила я себя. – Сколько можно ходить в этом дряхлом плаще с дыркой в правом кармане и испачканным краской локтем?

    Я сунула руку в карман, проверить свою любимую и почему-то не зарастающую самостоятельно дырочку… Что-то захрустело, и угол жесткой бумаги неприятно врезался в ладонь. Я достала из кармана конверт.

    Думаю, мы все понимаем, что это был за конверт, и даже приблизительно догадываемся, что было написано на лежавшем в нем листке.

    Слегка помятая бумажка гласила:

    «Тебе придется отдать мне кое-что!»

    Дурак, вот дурак-то… или дура…

    Ну что это за записка! Где развернутые, насыщенные прилагательными и запятыми предложения – на рифму я и не надеюсь, но можно же было написать что-нибудь более неординарное…

    Я прислонилась спиной к двери и почувствовала, как по коже побежали мурашки. Я бы и еще посмеялась, но – все же страшно, все же очень страшно…

    Я вспомнила тень, промелькнувшую пару раз на заднем плане на даче Селезнева. Где-то в глубине души я потом себя успокоила тем, что это Потугины…

    Но правда в том, что нас кто-то видел, и не просто кто-то, а именно тот человек, который повинен в смерти Селезнева!

    Я уже не хотела мороженого. Прямо в плаще, в глубокой задумчивости, я села за стол.

    Тетя Паша, как всегда, боролась за чистоту на планете: ведро стояло около мусоропровода, а наша неутомимая добровольная уборщица, напевая какую-то давно забытую людьми песню, драила ступеньки.

    – Тетя Паша, привет, – поздоровалась я.

    – Привет, голубушка.

    – Девчонки дома?

    – Альжбетта в клуб ускакала, нога-то у нее, слава богу, прошла, а Солька у себя, у нее там мальчик какой-то.

    – Какой еще мальчик? – удивилась я.

    – Да из школы притащила, двоечник, говорит, вот она с ним и занимается.

    – А почему не в школе-то?

    – Так, говорит, свет отключили, замыкание какое-то.

    Я уже полезла за ключами, как тетя Паша шепотом мне сказала:

    – Ты новость-то знаешь?

    – Какую? – также шепотом спросила я.

    – Соседей-то наших, ну, новоселов этих, милиция повязала. Во как!

    – Да вы что?! – я старательно изумилась.

    – Участкового встретила в булочной, он и рассказал: вроде как залезли они в чей-то дом, я так поняла, дача какая-то, своровать что-то удумали, все там перевернули, вот их и схватили, голубчиков!

    – Не может быть! – покачала я головой.

    – А они мне сразу не понравились, я плохих людей за версту чую. Он-то, ейный муж, покурит, а цигарку свою прямо на пол и бросит… И еще три дня тому назад на втором этаже лампочку выкрутили, вот теперь думаю – не они ли?

    – Не берите в голову, – посоветовала я, – не на нашем же этаже сия оказия случилась, так зачем переживать?

    – Теперь посадят их, ненадолго, правда, участковый говорит – раз не успели ничего украсть, то просто за хулиганство… Я ему говорю: выселяй их, не нужны они нам здесь. Ждали, ждали – и вот дождались таких соседей!

    – Тетя Паша, не волнуйтесь, я думаю, выйдут они из тюрьмы и сами отсюда уедут.

    – Ты уверена?

    – Конечно, все же будут знать да пальцем тыкать, так им самим тут тесно станет.

    – Дай бог, чтоб так и было!

    Вздыхая, я позвонила в дверь Сольке.

    – Привет, – сказала она, – у меня сейчас урок, ты приди попозже.

    Я взглянула на несчастного паренька лет тринадцати. Он смотрел на меня с надеждой и глазами просто умолял об освобождении. Я перевела взгляд на Сольку. Вот ведь училка противная!

    Подмигнув пареньку, я сказала:

    – Сейчас приедут тараканов морить, детям до шестнадцати велели покинуть территорию.

    Мальчик заулыбался и сразу стал складывать книжки и тетрадки в свою сумку.

    – Каких еще тараканов?

    – Вредных, – сказала я.

    – Андрей, иди домой и обязательно прочитай пятнадцатый параграф.

    Солька не успела договорить, а мальчика уже просто ветром сдуло.

    – Что это ты подрываешь мой авторитет? – зашипела Солька.

    – Да что ты пристала к пареньку, ты себя вспомни – кто шпаргалки писал и в рукав засовывал, кто все коленки формулами изрисовывал?

    – Это было давно, и потом, этот олух не в состоянии даже шпаргалку написать.

    – Я понимаю, ты бы математику какую преподавала, вещь для института полезная, а так… ну зачем ты его домой приволокла?

    – В школе света нет.

    Я махнула рукой: ботаничка – это не только профессия, это еще и состояние души, по всей видимости.

    – Слышала про Потугиных? – спросила я.

    – Ага, тетя Паша мне рассказала, пусть посидят, одумаются…

    Я ухмыльнулась.

    – А ты что-то невесела, – заметила она.

    Я протянула Сольке конверт.

    Прочитав все, что там было написано, Солька села мимо стула. Хорошо, что вовремя схватилась за диван, а то был бы синяк на весьма значимом месте.

    – Ты где это взяла?!

    – В кармане своего плаща. Похоже, теперь на нас охотятся.

    – Ты что хочешь сказать, – забегала Солька, – что кто-то намекает на наши денежки?!

    – Да, именно это я и стремлюсь донести до твоего сознания.

    – Но как же так, кто мог знать!

    – Там, на даче, мне показалось, что я увидела кого-то. Вам говорить не стала, понадеялась, что померещилось, а теперь выходит, что застукали нас…

    – Тогда этот человек знает, где деньги лежат, наверняка проследил!

    – Нет, вспомни: мы ехали по пустому шоссе. Не знаю, почему, но этот шантажист не поехал за нами.

    – И что теперь делать, мы же не отдадим денежки?

    – Конечно, нет, – ответила я, – но нам надо как-то вычислить нашего противника.

    – Как его вычислишь, мы вообще ничего о нем не знаем!

    – Не знаем… – вздохнула я. – Кстати, Воронцов нарыл, что его фирму ограбили…

    Солька забегала по комнате еще быстрее.

    – Пока нас только пугают, нагнетают, чтобы мы запаниковали, захотели бы деньги перепрятать или еще что, может, за нами следят…

    – Уж лучше сразу бы наше богатство потребовал, и все!

    – Нет, пусть все будет как есть, у этой медали две стороны: он пытается нас запугать и сделать слабыми, а мы имеем драгоценное время, чтобы узнать, кто этот человек.

    Я откинулась на диван и закрыла глаза. Стройный ряд моих сослуживцев медленно проплывал передо мной…

Глава 28

    Меня радует то, что список подозреваемых готов, и очень огорчает то, что Солька ходит в районную библиотеку

    Первым делом я решила еще раз поговорить с Юрой. Думаю, после истории с кассетой он проникся ко мне достойным моей персоны трепетом и охотно ответит на несколько моих вопросов.

    Мне повезло: Любовь Григорьевна своими острыми пальчиками доломала свой компьютер, и Юра пришел его чинить.

    Мне нужно было как-то выпроводить свою любимую директрису, и я, нарушая все свои принципы, а именно – никогда не финтить с сердечными отношениями, отвела ее в сторонку.

    – Вы бы сходили куда-нибудь, – сказала я, – может, вам журнальчики какие надо купить?

    – Зачем? – непонимающе уставилась на меня Любовь Григорьевна.

    Да затем, сушеная креветка, что меня того и гляди прибьют где-нибудь из-за каких-то трех миллионов долларов!

    – Ну как вы не понимаете? – мягко начала я. – Мужчины же между собой тоже сплетничают…

    Я сделала многозначительную паузу и для большей значимости подняла брови вверх.

    – И что? – поинтересовалась Любовь Григорьевна.

    – А то, что, возможно, Крошкин что-нибудь говорил о вас Юре. Ну понимаете, о чем я?

    – Понимаю, – заблестели глазки вместе со стеклышками в очках.

    – Так вот, идите погуляйте, а я все узнаю.

    – Неужели ты сделаешь это для меня? – взволнованно сказала Любовь Григорьевна.

    Хорошо, мне стыдно – этого вы ждали?

    – Пара пустяков.

    – Юра, – бодро провозгласила директриса, – ты тут сам со всем этим разберись, я же все равно ничего в этих проводах и программах не понимаю, а я сбегаю на почту, что-то перестали они приносить мою прессу.

    Я облегченно вздохнула.

    Любовь Григорьевна надела курточку – она у нее сейчас числилась в новинках – и, повертевшись передо мной, спросила:

    – Ну как?

    – Чудно, – кивнула я, – и цвет с вашими мыслями очень гармонирует.

    – Бежевый? Почему?!

    Буду я ей тут объяснять, что у нее в голове сейчас одна сплошная вареная сгущенка… Я сделала знак, что пора бы ей удалиться, и, не дождавшись ответа, Любовь Григорьевна вылетела из кабинета.

    Юра прошептал что-то возмущенное монитору, пару раз задумчиво постучал пальцами по столу и изрек:

    – Знать бы, откуда руки растут у твоей начальницы…

    – Не сноби, – сказала я, – она – женщина ненормальная и чуткая, а такие люди не могут дружить с техникой и, кстати, сами же от этого страдают.

    – Она, видите ли, не может, а я чини, – заворчал Юра.

    – Работа у тебя такая, так что не гунди.

    Я немного помолчала и спросила:

    – Кассету-то уничтожил?

    – Ага, – кивнул Юрка, сразу становясь добрым, пушистым и ручным.

    – Все же интересно: кто это снимал?

    – Зачем тебе это, было и было…

    – А вдруг мне тоже захочется покуролесить с кем-нибудь, а меня нагло снимут!

    – Так ты же не замужем, зачем тебе-то беспокоиться?

    – Отличная логика, я тебе что – порнозвезда?

    – Все у вас, девчонок, сложно, – покачал головой Юра.

    – Да куда уж нам! А Зинка-то как на все это отреагировала?

    – Посмеялась, ей, в общем-то, все равно, и потом, не ее это проблемы.

    – Я на ее месте прибила бы этого охотника за сладеньким.

    – Мне кажется, – сказал Юра, выбирая диск из стопки, – что ей эта ситуация даже льстила.

    – Почему?

    – У нее раньше был длительный роман с Семеновым Борисом Александровичем.

    – С кем?! – изумилась я.

    – Да с Семеновым, который планированием занимается.

    – Поняла, – закивала я, ожидая продолжения.

    Вообще-то, я сразу поняла, о ком идет речь, но просто это мне показалось невероятным… Волшебный мужчина был мною столь нелюбим, что даже по отношению к Зинке я, пожалуй, теперь буду испытывать легкое раздражение.

    – Это значит – он ее учил оздоровительной физкультуре…

    – Не знаю уж, чему он ее учил, – сказал Юрка, – а только она его бросила.

    Нет, Зинка – она не так уж и плоха, да она просто отличная девчонка!

    – А почему бросила?

    – Говорит, что он нудный и очень жадный, каждую копейку считает, домой к себе на ужин приглашал, так размороженными полуфабрикатами ее кормил, вроде бы блинчики с картошкой подал…

    Я прыснула со смеху: лощеный Семенов – и блинчики с картошкой!..

    – Так вот, Зинка говорила, что эта кассета – его рук дело.

    – Почему?

    – Ну, отомстить ей хотел, она же всему офису тогда рассказала в красках, как она его бросала, как он ныл, да еще и парочку интимных деталей добавила.

    – Каких? – не удержалась я.

    Юра заулыбался.

    – Вроде бы он любит, когда ему пятки щекочут, просто жить без этого не может. Видать, поэтому три жены от него сбежали.

    Юра довольно громко засмеялся, и я его в этом поддержала.

    – А еще что?

    – Очень любит своих женщин фотографировать обнаженными и в ванной снимки развешивает.

    – Отличный у нас начальник отдела планирования! – улыбаясь, сказала я.

    – Сама понимаешь, желание отомстить у Семенова могло быть, он, правда, трусоват, но все же подленькая душонка.

    – Но как таким образом он мог навредить Зинке? Ее это только позабавило. Все же эта кассета направлена против тебя, и письма с угрозами получал ты.

    Юрка пожал плечами.

    – А что с Зинки возьмешь, ей все как с гуся вода… Может, он решил наказывать всех ее ухажеров и моральный ущерб свой этим замазать да и деньжатами разжиться… Кто знает, что у него в голове?

    – Неплохая теория, – задумалась я. – А кто еще, ну подумай, кто еще может это делать?

    – В принципе, круг подозреваемых, на мой взгляд, не так уж широк, я тогда здорово голову над этим поломал…

    – Почему, это же может сделать любой человек в фирме, – возразила я.

    – Во-первых, на пьянках до самого конца остаются одни и те же лица, и в основном только они знают, что тут творится.

    – Согласна, – сказала я, – еще камеру надо как-то заранее включить и выключить…

    – В наш век можно все делать дистанционно, думаю, тут особых проблем нет. Мне кажется, что этот человек – завсегдатай и его присутствие при всем этом все же необходимо.

    – А кто был на вечеринке именно в тот вечер, когда вы с Зинкой ламбаду на столе танцевали?

    – Тогда перебирал всех, сейчас уже не припомню.

    – Давай-ка думай, называй всех в столбик и по порядочку, я слушаю тебя очень внимательно.

    – Я, Крошкин, Зинка, Любовь Григорьевна, Семенов, Носиков, Лариска… она ушла раньше, но точно не скажу – до или после того, как я Зинку уволок. Кто там еще?.. Виктория Сергеевна, она частушки свои дурацкие пела, Гребчук, конечно…

    – Почему – «конечно»? – спросила я.

    – Ну, он вообще любитель выпить и посидеть.

    – Понятно, дальше.

    – Люська, помнится, охмуряла Стаса, это у нас практикант был, он рано ушел… Вроде все…

    – Не такой уж большой список. Тебя, Зинку и Стаса отметаем.

    Юра вдруг засмеялся и сказал:

    – А может, это как раз Зинка: ей камеру проще всего включить было, заманила – и вот тебе, пожалуйста…

    – Ты это серьезно? – спросила я.

    – Да нет, мне кажется, ей бы мозгов не хватило.

    Хватило бы, не хватило бы… кто ее знает?..

    – Значит, пока из этого списка вычеркнем только тебя и Стаса.

    – Мне кажется, ты только теряешь время, – сказал Юра, – вычислить, кто это делает, нереально.

    Я пожала плечами, демонстрируя свою поверхностную заинтересованность в этом вопросе. Пусть думает, что меня просто любопытство замучило.

    Потом он помедлил и спросил:

    – А ты сама-то Воронцову с какого боку?

    – Ты что имеешь в виду? – холодно спросила я.

    – Гребчук у тебя перстень Воронцова видел, Носиков про этот перстень нам в курилке рассказывал как-то. Подобные подарки так просто не дарят.

    Я вспомнила, как устроила генеральную уборку в сумке и разложила весь хлам на столе… Вспомнила, как, кажется, Зиночка говорила, что Носиков раньше знавал Воронцова.

    – А чем этот перстень такой непростой, что его секретарше подарить нельзя?

    Юра растянул губы в ехидной улыбке:

    – Не хочешь – не рассказывай, а только Носиков говорил, что перстень этот весьма авторитетный!

    – А к чему он вам вообще это рассказывал?

    – Ну, что нам надо нашего нового директора любить и бояться, – улыбнулся Юра. – Крошкин еще тогда посмеялся, что теперь у нас не жизнь будет, а сплошная малина.

    – Кстати, о Крошкине, – сказала я.

    – А что Крошкин?.. Он мужик нормальный… На него вот я совсем не думаю…

    – А почему он с директрисой крутит?

    Во мне проснулась совесть, и я решила узнать хоть что-то для своей Григорьевны.

    – Тебе виднее, ты же у нее под боком сидишь, – заметил Юра.

    – Ну не у него же под боком! Он серьезно настроен?

    – Пили тут пиво как-то, он говорил, что пора бы семьей обзавестись.

    Премиленько.

    Больше нам поговорить не удалось, потому что пришла Любовь Григорьевна и сообщила:

    – На улице дождь. Аня, тебя там Воронцов спрашивал.

    Юра встал, забрал свои дискеты и сказал:

    – Поздравляю, у вас опять все в порядке.

    – Спасибо, я так тебе признательна, – заворковала Любовь Григорьевна.

    Юра вышел, и я тоже направилась к двери, чтобы в полной мере осчастливить своим присутствием Воронцова.

    – Подожди же, – остановила меня Любовь Григорьевна. – Ты узнала?

    – Ага, – кивнула я, – вроде бы он подумывает семью создать, говорит, что о троих детях мечтает.

    Любовь Григорьевна так и села.

    – Как о троих детях?!

    – Шучу, – мрачно сказала я, находясь под впечатлением от разговора с Юрой, – не волнуйтесь: вы ему очень нужны, а детей народите, никуда не денетесь, – и я подмигнула порозовевшей Зориной.

    – Я тебя вот еще о чем хотела спросить, – замялась Любовь Григорьевна. – До меня дошел слух, что Людмила застала тебя с Виктором Ивановичем… в очень странном виде…

    – А что же странного в желании двух людей обладать друг другом? – спросила я.

    – Так, значит, это правда?! – изумилась Любовь Григорьевна – Ну не на работе же… А у вас что было?

    – Еще не все, – сказала я, – но я над этим работаю.

    С этими словами я вышла из кабинета и на минуту задержалась в приемной.

    Перстень я из сумки выложила, как раз когда было совещание. Мимо меня тогда прошли все сотрудники, только слепой мог его не увидеть, и сразу после этого меня попытались толкнуть под поезд. Кто-то явно заволновался! Хороший же талисман мне подарил Виктор Иванович…

    Если Юра говорит, что подобные подарки так просто не дарят, а я его вообще-то получила как компенсацию за израненный бок или просто потому, что он перестал быть ценным для Воронцова (возможно, этот перстень – просто напоминание о прошлом, от которого пришло время избавиться), то можно сделать выводы, что я – особа, весьма приближенная к Императору, что я – не просто секретарша, и неважно даже, любовница я или нет: я – доверенный в делах человек!.. И я – та, кто первой побывала в комнате, где лежал труп Селезнева и где была утеряна столь ценная и пропавшая якобы без вести кассета… Вот почему меня решили убрать… на всякий случай! Но, видно, духу не хватило довести все до конца…

    А теперь этому шантажисту важнее получить деньги. Этот человек знает, что я их оставила себе, а не понесла Воронцову. Интересно, как он это объясняет? Наверное, приписал мне обычную человеческую жадность или решил, что заблуждался в наших доверительных отношениях с Воронцовым. Он подслушал наши разговоры на даче Селезнева… Он знает, что три миллиона долларов мы собираемся делить только на троих. Тяжело вздохнув, я направилась к Воронцову. Зачем это я ему, интересно, понадобилась?

    – Виктор Иванович, вызывали?

    – Заходи.

    Воронцов стоял у окна и о чем-то думал. Я села за длинный стол для переговоров и стала усиленно молчать, чтобы ни в коем случае не спугнуть ни одной гениальной мысли своего руководителя.

    – На днях твоих соседей, тех, что приходили сюда, арестовали.

    – Да вы что?! – делано изумилась я. – А за что?

    Воронцов пытливо посмотрел на меня:

    – За то, что они пытались ограбить дачу Селезнева.

    – Да вы что! – опять сказала я.

    – Нашли их в погребе, их кто-то там закрыл и потом позвонил в милицию.

    – Да вы что! – решила я стоять на своем.

    – Ты, конечно, об этом ничего не знаешь?

    – Нет, конечно, – замотала я головой так, что аж в ушах зазвенело.

    Виктор Иванович засунул руку в карман и достал какую-то маленькую карточку.

    – Я поехал туда сразу, как только мне об этом сообщила милиция, и нашел там кое-что.

    Я сощурилась. Тон Воронцова говорил: ты попалась, детка, ты попалась…

    Он подошел ко мне и положил передо мной желтоватую картонку.

    – Это пропуск в районную библиотеку.

    Я облегченно вздохнула: может, лет сто тому назад я и стремилась к знаниям, может, и посещала библиотеки, может, и надевала обложки на книги, чтобы они не трепались… Но сейчас обвинять меня в том, что я куда-то хожу и где-то там употребляю литературу по назначению, – это, по меньшей мере, нелепо.

    Я злорадно посмотрела на Воронцова и сказала:

    – Вы мне что, дело шьете, начальник?

    Он не обратил внимания на мою реплику, перевернул карточку, и я увидела маленькую фотографию три на четыре… Солька… Солька… Солька!!!

    Ей было там лет двадцать, но, боже мой, она совсем не изменилась. Неужели нельзя было потолстеть или хотя бы окриветь, что ей стоило сделать парочку пластических операций или еще что-нибудь такое, но только чтобы он не узнал ее!!!

    – Мне кажется, это твоя подруга. Ты объяснишь мне все сама или мне поговорить с ней?

    – Понимаете, этот сосед… Потугин, который пробрался со своей женой на дачу, он в Сольку влюблен до безумия и, видно, украл у нее эту карточку и носил всегда с собой.

    Воронцов сдвинул брови.

    – Бедная, бедная Солька! – запричитала я. – Как она теперь попадет в нашу районную библиотеку, ведь такой библиотеки, как у нас, нет нигде…

    – Остановись, – ледяным тоном сказал Виктор Иванович.

    Я съежилась.

    – Не хочешь говорить – не надо… Но если ты еще хоть раз промелькнешь во всем этом дерьме, то я тебя…

    – Что же вы сделаете? – зажмуриваясь, спросила я.

    – Расстреляю, без суда и следствия.

    Я открыла один глаз и увидела, что Воронцов улыбается. Ну не может он на меня долго сердиться, потому что я – милая!

    – Я приставлю тогда к тебе человека, и ты шагу не сможешь ступить без моего ведома.

    Такое наказание меня ничуть не испугало: наоборот, мне сейчас просто необходимо быть под охраной.

    – А нельзя ли мне авансом получить подобного соглядатая, так сказать, в счет моих будущих грехов, он мне просто необходим сейчас…

    Воронцов не воспринял мои слова всерьез, сел за стол и сказал:

    – Организуй мне чайную церемонию, и я поеду в банк. У меня куча дел, а тут ты еще со своими подружками…

Глава 29

    Еще одно послание от нехорошего человека и еще один военный совет, на котором мы принимаем наиважнейшее решение

    Я пребывала в глубоких раздумьях.

    Может ли Зинка сама все это устроить? Ведь Юра правильно сказал: ей удобнее всего было бы нажать на какую-нибудь кнопочку… Я вспомнила, как мы просматривали кассету. Съемка велась от стены противоположной двери, значит, камеру можно включить в тот момент, когда сладкая парочка туда заходит, и для этого нужно просто стоять напротив двери, неподалеку… Значит, это мог сделать любой из присутствующих, и вовсе не обязательно, что Зинаида… Я, словно лошадь, ходила по кругу, по кругу…

    Но как же тогда быть со съемкой встречи Селезнева и Федора Петровича? Шантажист же не знал, о чем они будут разговаривать, и вряд ли бы он стал включать камеру, когда Федор Семенович зашел навестить одноклассника. Я припомнила, что съемка в кабинете велась где-то со стороны окна, левее; камера могла заработать, только если была включена на специальный режим. Тот, кто ее там устанавливал, знал, во сколько должно быть свидание Лариски и Валентина Петровича. Уверена, он охотился именно за этим.

    Я решила сходить на разведку в бухгалтерию: к ним как ни придешь, всегда что-нибудь новенькое узнаешь, может, и сегодня мне повезет.

    В кабинете был неимоверный бардак: огромные толстые папки, из которых торчали мятые бумаги, кучами лежали на столах, на полу были разложены канцтовары, на стульях устроились пачки чистой бумаги и остатки печенья, конфет и пряников, журналы и цветы были свалены в углу. Я посмотрела на согнутый фикус и подумала, что еще немного – и он спилотирует на пол.

    Перешагивая через упаковку клея, я направилась к Зиночке, которая, стоя на стуле, смахивала пыль с полки, плавно оседавшую на принтер.

    – Совсем обнаглели, Воронцов велел порядок навести, так все смылись, а я тут работай за всю бухгалтерию, – возмущенно заговорила Зина. – Лариска сразу вспомнила, что ей в фонды надо, а девчонки с Воронцовым в банк поехали…

    – А почему это он велел порядок навести?

    – Не знаю, – пожала плечами Зинка, – зашел злой, как собака, и говорит: «Посмотрите, как вы работаете!» – и тому подобное… А правда, что ты с ним спишь?

    Отлично, вот так вот плавненько, без перехода.

    – Нет, неправда, – сказала я.

    – А Люська сказала, что он, голый, тебя к стенке прижимал.

    – Прижимал, – покаялась я, – но дальше дело не пошло.

    – Почему? – спросила Зинка.

    – Так Люська же помешала! Вот думаю – прибить ее, что ли, за это?

    – И правильно, – поддержала меня Зинка, – разве можно в таком деле мешать, я бы не простила.

    – А Лариска-то как? – сменила я тему. – Отошла немного от смерти Селезнева?

    – А что ей отходить, она вон уже на Воронцова твоего заглядывается, ты там смотри повнимательнее.

    – Ничего себе, – якобы удивилась я, – а как же любовь?

    – Да не было у нее никакой любви! Какая там любовь, Селезнев жены своей пуще Бабы-Яги боялся, она же у них в семье по финансам главная. С Лариской у него даже расписание было…

    – Какое такое расписание? – поинтересовалась я.

    – Один раз в неделю – ресторан, и два раза – у него в кабинете… ну, ты понимаешь.

    – Что же он квартиру не снял?

    – А зачем: у него в кабинете кожаный диван и стол три метра длиной, делай что хочешь. Лариска вроде сначала на все согласна была, а под конец кобениться начала. Кому это понравится – встречаться только по вторникам и пятницам!

    – А почему в эти дни?

    – Вроде бы он своей жене наплел, что в бассейн ходит, а плавки в раковине мочил, Лариска рассказывала.

    Зинка рассмеялась.

    – Так что смотри: держись за Воронцова, а то Лариска-то своего не упустит, она любит богатых и чтобы постарше были.

    – Это я все учту, спасибо, – улыбаясь, сказала я.

    Теперь понятно: Селезнев, видно, заменил встречу с Ларисой на встречу с Федором Семеновичем. Вот так и появилась на свет кассета, изменившая судьбы целой толпы людей.

    Остановившись около почтового ящика, я вздохнула.

    В дырочку дверцы было видно, что там лежит конверт… знакомый конверт. На секунду мне захотелось просто пройти мимо, не оглядываясь больше на зеленый ящик, подняться по ступенькам, открыть дверь и лечь на диван – прямо в плаще.

    Зазвонил мой мобильный, и я полезла в сумку.

    – Анечка, это ты? – запела моя маман.

    Так, значит, ей что-то надо от меня.

    – Да, я.

    – Я сегодня проконсультировалась у своего врача, так вот, она говорит, что картофель, обогащенный крахмалом, мне не повредит. Я думаю, тетя Альжбетты не будет против, если я иногда буду добавлять ее картошку в свой суп.

    Вот то, чего и следовало ожидать! Моя мама – это вам не кто-нибудь – это МОЯ МАМА!!! «Ее картошку в свой суп» – как это мило звучит!

    – Ладно, но только в суп, – сказала я, пытаясь растянуть время до достижения матушкой дна пыльного, но столь ценного мешка.

    – Спасибо, дорогая, передавай привет девочкам, и обязательно приезжайте ко мне в гости.

    – Непременно, – сказала я, отключаясь.

    Вот теперь я готова крушить мир и выкорчевывать с корнем фонарные столбы!

    Я открыла почтовый ящик, взяла конверт и достала очередную угрозу:

    «На днях мы решим наш вопрос».

    Ах, как мне страшно, да я сейчас описаюсь!

    Перешагивая через ступеньку, я добралась до своего этажа.

    Позвонив Сольке, я стала нервно дергать ручку двери. Если у нее опять там… почкование, то я сейчас взорвусь! Но я ошиблась: Солька преспокойно пила чай с Альжбеткой.

    – Где Славка? – спросила я.

    – Опять уехал на огороды, – ответила Солька.

    – Ты отчего такая бешеная? – поинтересовалась Альжбетка.

    Я достала из сумки Солькин пропуск в библиотеку и письмо нашего разлюбезного шантажиста. Все это я шмякнула на стол перед девчонками, а сама, забрав у Сольки кружку, развалилась на маленьком диванчике.

    – А откуда у тебя мой пропуск? – изумилась любительница «литературы за углом».

    – Догадайся с трех раз.

    – Ты что, в библиотеку записалась? – удивленно спросила Альжбетка. – Это тебе там дали?

    Я убила ее взглядом.

    – Нет, это одна клуша потеряла на даче Селезнева!

    Солька побелела.

    – Но, слава богу, – продолжила я, – пропуск этот нашла не милиция, а Воронцов, хотя еще неизвестно, что хуже…

    У меня уже голова шла кругом от всего этого. Казалось, что может быть проще – пошли и взяли сокровища, мирно лежавшие в чемодане ровными пачечками… Так нет же, весь мир на пятки наступает и в спину дышит!

    – И что сказал твой Воронцов? – съежившись, виновато спросила Солька.

    – Сказал, что расстреляет.

    – Кого?

    – Меня.

    – А почему тебя? – поинтересовалась Альжбетка. – Пропуск-то ведь Солькин.

    – Если он хочет сделать это с ней, так зачем ты вмешиваешься? – заворчала Солька на подругу.

    – Ты лучше письмо прочитай, – сказала я.

    Солька развернула письмо, прочитала и передала его Альжбетте.

    – Что теперь делать? – спросила она.

    – Ну мы же решили, что найдем этого негодяя. Ты расскажи нам, что да как, и мы подумаем все вместе, кого подозревать, – мирно сказала Альжбетка.

    – Да! – заорала я, злясь. – Давайте подумаем! Подозреваемых – куча, ну да ладно, не в этом дело, найдем мы этого душегуба проклятого, и делать – что будем делать?!

    – Сдадим его в милицию, – уверенно сказала Солька, у нее милиция – это просто таблетка от всех болезней.

    – За что? – поинтересовалась я.

    – За то, что он Селезнева убил, начальника твоего, то есть.

    – А он скажет, что не убивал.

    – Как это он скажет, что не убивал? – возмутилась Солька. – Мотив есть, и вообще…

    – Какой мотив? – поинтересовалась я. – Три миллиона долларов? Тогда вся милиция бросится искать эти миллионы, да и вообще: мы-то по сюжету откуда о них знаем?

    – Так у нас же кассета, – все еще не понимала меня Солька.

    – Я-то знаю, что кассета, но ты хочешь, чтобы мы признались во всем? Как мы нашли эту самую кассету, как все спланировали, как сначала обчистили гараж, а потом и дачку, и что теперь моя мама варит картофельный суп из картошки, пропахшей насквозь долларами и нашей судимостью, – ты этого хочешь?!

    – Что ты кричишь? – возмутилась Солька. – Но надо же что-то делать!

    – Получается, – сказала Альжбетка, – что даже когда мы найдем этого человека, мы никак себя защитить не сможем?

    – Получается, – передразнила я.

    – Его можно убить, – наивно хлопая глазами, сказала Солька.

    – Тебе надо было идти киллером работать, – сказала я, – а ты, дурочка, ботанику преподаешь! Да ты в жизни хоть на одного дождевого червяка наступила? Ты что такое вообще говоришь?

    – А мы Альжбетку попросим, она с ним переспит – и все, его как и не бывало, нам надо будет только с телом повозиться…

    Альжбетка отвесила Сольке такой подзатыльник, что та, качнувшись на стуле, рухнула на пол.

    – Ты что?! – вскричала Солька, вскакивая и набрасываясь на Альжбетку.

    – Молчать! – заорала я, и девчонки притихли. – У нас есть два варианта… – продолжила я.

    Девчонки непонимающе уставились на меня.

    – Первое – побег, второе – вернуть деньги Воронцову. Рассмотрим первый вариант. Мы располагаем бешеной суммой денег, а что нас держит здесь? Да ничего. Уедем на полгода в глушь какую-нибудь, про все случившееся забудут, этот вот тип, – я потрясла в воздухе письмом, – возможно, отстанет, а потом мы вернемся и купим себе здесь хоромы в другом районе. Просто начнем новую жизнь.

    Скажу честно, я сама не верила в то, что говорила… Не то что не верила, а это просто – не мое, я так не поступаю.

    Мне как-то всегда хотелось просто жить – тепло и уютно, пить чай, смотреть в окно и злиться на свою маму, мне хотелось иногда бездумно бродить по улицам, кормить уток в пруду неподалеку от дома или заниматься еще какой-нибудь ерундой… Мне хотелось просто жить. И, наверное, не будь девчонок, я бы просто отнесла эти деньги Воронцову: не из благородства души, а потому что… не стоит оно того… и потому что он бы, наверное… обрадовался… и все бы понял.

    Но есть еще Солька и Альжбетка, и для них эти деньги – возможность встать на ноги, и мы столько сделали ради этой победы, что уж если отступать, то с карманами, набитыми золотыми монетами, а не медяками.

    – Ты это серьезно? – спросила Альжбетта.

    Я молчала.

    – Мне надоел этот клуб, и вообще, я уже стара для всего этого, я за то, чтобы уехать, – продолжила Альжбетка.

    – Как это нас ничего не держит? А Славка? Как же Славка? – спросила Солька.

    Мне тоже хотелось сказать – а как же Воронцов?.. Ведь он тоже держит меня… держит…

    – Есть еще вариант: мы возвращаем деньги фирме и живем как ни в чем не бывало, а Воронцов решит все наши проблемы, – сказала я.

    – Ты что?! – Солька выхватила у меня чашку и в гневе бросила ее на пол. – Это же такие деньги! У нас такого шанса никогда в жизни больше не будет!

    Я перевела взгляд на Альжбетку. Ну же, скажи, что тебе этого всего не надо, скажи, что лучше довериться Воронцову, Альжбетка, ведь ты же понимаешь… Скажи!

    – Солька права: мы потом и кровью заработали эти деньги, мы делали все, что могли и не могли, это уже наше! И мы это никому отдавать не будем! Если нам никак от этого шантажиста не отвязаться, значит, уедем куда глаза глядят, а потом вернемся и будем жить по-королевски.

    Это было для меня приговором.

    – А как же Славка? – взмолилась Солька.

    Это была моя последняя надежда.

    – Его мы известим… потом, и он к нам переберется, – предложила Альжбетка, – это вопрос решаемый.

    – Анька, а ты-то что молчишь? – спросила Солька.

    – Да будет так, – сказала я.

    Мы налили себе чаю, помолчали, Солька похрустела печеньем, а потом спросила:

    – А вдруг он до нас доберется?

    – Каким образом? Мы же будем грамотно заметать следы, – сказала я.

    – Через твою маму.

    Вот уж за кого я не беспокоилась, так это за свою маму.

    Я набрала ее номер, протянула трубку Сольке и сказала:

    – Спроси меня.

    Моя мама ответила на звонок, и Солька сразу среагировала:

    – Здравствуйте, а Аню можно?

    – Какую Аню, здесь нет никакой Ани, вы по какому номеру звоните, Аню им подавай, ошибутся и не извинятся, вы, девушка, кто, вы по какому вопросу, я вот сейчас на телефонную станцию позвоню, и ваш номер вычислят, и тогда я вам такую Аню покажу…

    Было плохо слышно, но, так как мы притихли, ни одно слово не пролетело мимо нас. Солька положила трубку.

    – А она вообще знает, что тебя Аней зовут? – спросила она. – Ведь ты раньше с ней жила…

    Я скривилась.

    – Да-а, – растянула Солька, – я за твою маму спокойна.

    – Надо же решать, – помедлив, сказала Альжбетка, – когда мы все это сотворим?

    – Завтра, во второй половине дня, – сказала я, – тянуть тут нечего, мама вон уже картошку есть начала.

    – Надо торопиться, – подскочила Солька, глаза ее горели.

    – Не волнуйся, – успокоила я ее, – столько картошки мама все равно так сразу не слопает.

    – А почему не с утра? – запаниковала Солька.

    – Надо решить, куда поедем, продумать маршрут, купить билеты и так далее, и потом, если я просто уволюсь, то это вызовет подозрения. Мне нужно как бы уйти со скандалом: я поругаюсь и громко хлопну дверью, тогда наш великий шантажист не сразу поймет, что к чему.

    Мне не хотелось ни с кем ругаться, мне не хотелось хлопать дверью, мне хотелось еще хотя бы один денек иметь в запасе, чтобы лишний раз увидеть Воронцова, услышать его голос, съязвить в ответ… Какая-то невыносимая грусть навалилась на меня.

    – Не хочется ругаться, – пробормотала я, – вот первый раз в жизни не хочется ругаться.

    – Да уйди ты просто так, – сказала Альжбетта.

    – Если я просто встану и уйду, то меня начнут искать сразу же, а вот если я поругалась и на этой почве ушла, то это уже мое личное дело, где я и что я.

    – Мне кажется, – сказала Солька, – у нас хороший план.

    – Вы завтра сидите дома и изучаете села и города, куда мы можем поехать, потом Альжбетка смотается за билетами, а ты, Солька, пробежишься по магазинам и купишь все необходимое в дорогу. Деньги заберем перед отъездом.

    – А что необходимо, откуда я знаю?

    – Это мы обсудим позже, вся ночь впереди, – ответила я.

    Солька оглядела свою квартирку.

    – Неужели мы все это бросим?

    «Мы бросаем куда больше, чем думаем…» – мелькнуло у меня в голове.

Глава 30

    Я вновь пополняю ряды безработных, а Солька пополняет ряды пропавших без вести

    Любовь Григорьевна опять что-то напевала в кабинете, это меня отвлекало и, честно сказать, раздражало. Пожалуй, меня сейчас раздражало все. Воронцов, проходя мимо меня, бросил:

    – Ты сегодня плохо выглядишь.

    Я промолчала.

    Он так и замер спиной ко мне, лицом к своей двери.

    – Что, ответа не будет? – поинтересовался он. – Где же твои клыки и яд на кончике раздвоенного языка?

    – Я, Виктор Иванович, заболела, – глухо сказала я, – умираю…

    – А что случилось? – он сел рядом с моим столом, видимо, надеясь, что сейчас я чем-нибудь его позабавлю.

    Я молчала.

    – Я обидел тебя? Ты почему со мной не разговариваешь?

    – Любовь Григорьевна поет, – сказала я.

    – Ну и что?

    – А я вот не пою… – грустно сказала я.

    Воронцов встал, внимательно посмотрел на меня и ответил:

    – Ты тоже поешь, просто сейчас почему-то у тебя очень одинокая и грустная песня.

    Не уходи, скажи мне еще что-нибудь, что-нибудь глупое… не уходи же…

    Вечером я уеду далеко и надолго, ты никогда меня больше не увидишь, возможно, ты даже не будешь скучать…

    – Я не знаю, о чем ты думаешь, – сказал Воронцов, направляясь к себе, – но это неправильные мысли, гони их прочь. И еще… Если ты когда-нибудь будешь на развилке дорог, всегда знай, что есть еще один путь – прямо, по зеленой траве…

    – Почему вы мне это говорите?

    – Потому что ты из тех людей, которые не могут идти по дорогам, ты рано или поздно свернешь, а если ты будешь сопротивляться судьбе, она сама свернет, и ты никуда не денешься…

    – Почему вы мне все это говорите? – опять спросила я.

    – Потому что я в первый раз вижу тебя грустной, – сказав это, он закрыл за собой дверь, а я осталась наедине со своими мыслями и с его словами.

    Вчера мы выбрали путь, и мы пойдем по нему – это наша судьба.

    Альжбетка звонила мне на мобильный несколько раз, предлагала разные варианты предстоящего маршрута. В конце концов мы остановились на Саратовской области. Город Петровск: там мы решили снять жилье и пожить какое-то время. Добираться будем сначала поездом, потом автостопом, а потом вроде бы опять поездом. Альжбеткину машину было решено оставить здесь, в гараже: мы полностью обрубаем корни.

    Я не могла ничего делать, изо всех сил я пыталась сосредоточиться на бумагах, но все мысли были только о том, что взять в дорогу, все ли купит Солька, когда же мы вернемся и что нас ждет в этом самом Петровске?..

    Ближе к обеду я стала выбирать жертву. Мне было необходимо с кем-то поругаться, устроить публичный скандал и, хлопнув дверью, уйти. Это оказалось не такой уж простой задачей.

    Зашел Носиков и вернул мне три приказа, на которых я поставила не те штампики. Я уже набрала в легкие воздуха, но не смогла сказать ему ни одной гадости. Носиков ушел, так и не узнав, что мог стать причиной моего «увольнения».

    Виктория Сергеевна целый час бубнила мне что-то про нравы на нашем предприятии – я сдержалась.

    Вбежала Люська и хитро подмигнула, напоминая мне о том, что в свое время явилась свидетельницей пикантной сцены между мной и Воронцовым, и даже это я могла простить.

    – Ты сегодня во сколько домой пойдешь? – спросила Люська.

    – Как всегда, – бросила я.

    – Тебе принесут кассеты, я их по Интернету заказала, ты мне позвони.

    – А почему они принесут их мне, а не в твой захудалый юридический отдел? – начала я заводиться.

    – Я подумала, что так лучше…

    – Чем и кому лучше? – настаивала я.

    Люська не знала, чем и кому, наверное, она просто так договорилась, не особо задумываясь.

    – Ты что, думаешь, что мне здесь нечем заняться? – шипя, спросила я.

    – Ой, извини, конечно, но раз уж так получилось, будь другом…

    Я уже не слушала, что дальше говорила Люська: я поняла, что и тут у меня ничего не получится…

    – Хорошо, – сказала я, – ступай, красна девица.

    Люська радостно подпрыгнула и вылетела из приемной.

    И тут появился он.

    Кактус нервно задрожал и слегка пригнулся к земле.

    Компьютер дал сбой и завис.

    Небо потемнело, и мне даже показалось, что за моей спиной ударил гром… ЭТО Я ВСКИПАЛА И ПРЕВРАЩАЛАСЬ В ВОЛНУ, В ЦУНАМИ, СМЕТАЮЩЕЕ ВСЕ НА СВОЕМ ПУТИ!

    – Воронцов у себя? – спросил Борис Александрович.

    – Вас что, здороваться не учили?

    – Привет, – ухмыльнулся волшебный начальник отдела планирования, – ты спроси, занят он там или нет?

    – А почему вы мне тыкаете? – поднимаясь из-за стола, спросила я. – Кажется, пятки я вам не щекотала и ложе с вами не делила!

    Услышав про пятки, Семенов побагровел.

    – Ты что себе позволяешь, соплюшка! – вскричал он, швыряя в меня свои бумаги.

    Я метнула в него степлер, промахнулась, и он вылетел в коридор.

    – Ты думаешь, переспала с начальником, так теперь можешь здесь командовать?! – еще громче закричал Семенов.

    – Как смеете вы, жалкий, крашенный под мумию червяк, говорить мне подобное! – подходя ближе к противнику, воскликнула я.

    – Все знают, чем ты здесь занимаешься!

    – А вам завидно, что ли? Еще бы – Хрустящий Батончик весь размок от обиды!

    В это время открылись двери двух кабинетов: Воронцов и Любовь Григорьевна наконец-то вышли на шум и непонимающе уставились на нас.

    Мои последние слова больно задели самолюбие Бориса Александровича, и он в порыве не то ярости, не то некой сексуальной агрессии, направленной на объект своего вожделения, бросился на меня и повалил на стол.

    Воронцов в секунду отодрал его от меня и оттащил в сторону, но я, как кошка, которой наконец-то дали возможность расквитаться со всеми помойными котами, так и накинулась на Семенова.

    Во мне было столько какого-то непонятного страдания и страха, во мне было столько… непрощения неизвестно кому и за то, что я должна покинуть ставшее родным гнездо, что в своем гневе я была искренна и неудержима.

    Любовь Григорьевна схватила меня за руку и стала тянуть на себя.

    – Хватит! – закричал Воронцов, но я была невменяема.

    Я дубасила Семенова, он уворачивался, Любовь Григорьевна своими тонкими ручонками пыталась меня угомонить, Борис Александрович во всей этой сумятице успевал выкрикивать различные гадости в мой адрес, и я тоже не оставалась в долгу.

    – Ты секретуткой была, секретуткой и останешься, ты – никто! – кричал Семенов.

    – Да уж куда нам до таких Хрустящих Батончиков! – вырывая с мясом пуговицы из рубашки противника, отвечала я.

    Из коридора повалил народ. Воронцову это все уже надоело, он оттолкнул в угол Семенова и схватил меня за руку.

    – Я сказал – хватит! – прикрикнул он на нас.

    Я вырвалась и бросилась к столу, смела на пол все бумаги, пнула их ногой и сказала:

    – Работайте тут сами, без меня, вы мне все надоели!

    Схватив сумку, я выбежала из приемной.

    Вот и все: я вновь безработная… Как просто…

    Около метро я купила себе вафельный стаканчик с мороженым и, сев на скамейку, позвонила Альжбетке.

    – Как там у вас?

    – Билеты уже есть, Солька закупила продукты в дорогу, сейчас бегает по магазинам, чемодан с каким-то двойным дном ищет, чтобы деньги убрать.

    – Молодцы, – сказала я. – Только кажется мне, что одним чемоданом мы не обойдемся.

    – А ты там как?

    – Все по плану, – сказала я, и первая слеза покатилась по щеке, – я там больше не работаю, скоро буду дома.

    – Будем ждать, – сказала Альжбетка и отключилась.

    Вторая слеза покатилась…

    Я плакала сильно и горько, с какой-то злобой я откусывала мороженое, которое на вкус казалось мне соленым.

    Домой я пришла в шесть. Могла бы и намного раньше, но я немного прогулялась возле пруда, купила белый батон и покормила уток. Успокоившись, я напомнила себе: все, что ни делается, – к лучшему, и только после этого отправилась к девчонкам.

    Вещи у меня были почти собраны, вчерашняя ночь не прошла даром. Сложнее было с Альжбеткой, она никак не могла определиться – что брать, а что нет. Когда я увидела, сколько у нее вещей, я просто упала.

    – Зачем тебе столько тряпок?

    – Я без них жить не могу, – надув губы, сказала Альжбетта, – и не говори только, что мне нельзя это все взять с собой.

    – Каждая из нас берет только по чемодану, – сказала я, – мы же вчера так договорились. Так что вешай все обратно в шкаф. Когда мы вернемся, будешь носить это свое любимое барахло.

    – Когда мы вернемся, – заныла Альжбетта, – это все уже выйдет из моды!

    – Купишь себе еще, мы же будем богаты.

    – Как ты не понимаешь, мне именно эти вещи нужны и их мне жалко.

    – Альжбетта, тут и понимать нечего: один чемодан – и точка.

    Альжбетка поплелась к дивану, где была свалена основная масса ее вещей, и, вздыхая, стала вешать все обратно в шкаф.

    – Где Солька? – спросила я.

    – Я же говорю, ищет чемодан.

    – Сколько можно его искать, нам еще к моей маме заезжать, и не факт, что она нас впустит после десяти. Еще и на поезд надо бы не опоздать.

    – Почему не впустит? – изумилась Альжбетта.

    – У нее комендантский час начинается, ей доктор прописал вечерами поменьше волноваться, вот она и баррикадирует дверь, и телефон отключает.

    В течение часа Солька не объявилась. Я скрипела зубами, а Альжбетка успокаивала меня, как могла.

    – Во сколько она ушла? – спросила я.

    – Днем… но ближе к четырем… Давай еще позвоним?

    – Звони.

    Альжбетка безуспешно звонила и звонила, а я, сделав три круга по комнате, почувствовала неладное. Струна под названием «Солька» в моей душе сейчас была натянута до предела и жалобно звенела, предчувствие чего-то недоброго вдруг налетело на меня со страшной силой и практически сбило с ног. Я схватилась за подоконник.

    – В какой магазин она пошла? – спросила я.

    – Она сказала, что сначала отправится на рынок, там дешевле, а если ничего подходящего там не найдет, то где-то на «Белорусской» есть большой магазин с дорожными сумками и чемоданами. Ты не волнуйся, может, телефон в сумке валяется и она не слышит.

    – После того как ты ей купила дорогущий телефон, она его в сумку не кладет, а носит на шнурке на шее, чтобы весь мир видел… Я пойду к себе, соберу всякую мелочь, а ты тут тоже давай закругляйся. Как Солька нарисуется, надо будет уже вылетать. У нее-то все собрано?

    – Да, – сказала Альжбетка, – она свои вещи ко мне перетащила, на кухне чемодан стоит и сумка с продуктами.

    Мой чемодан был небольшой, в отличие от Альжбеткиного, – мне сейчас все казалось ненужным. В кресле лежала моя любимая потрепанная плюшевая черепаха, и я какое-то время стояла в раздумьях: а не взять ли ее с собой или пусть лучше ждет меня здесь? Потом, подумав, что всегда приятно, когда тебя кто-то ждет, я положила ее на место.

    Зазвонил телефон, я взяла трубку.

    Послышался странный, слегка механический голос:

    – Ты, кажется, получила мое последнее письмо?

    Я сразу поняла, кто это, но решила вида не подавать.

    – С кем я разговариваю?

    – Не надо глупых вопросов. Тут рядом со мной сидит твоя подруга, весьма вертлявая девица… Так вот, я думаю, пришло время договориться. Надеюсь, ты понимаешь, что милиция в данном деле неуместна?

    Пожалуй, в эту секунду душа моя упала и сложилась пополам от боли, но тут же встала, расправила плечи и сжала руки в кулаки.

    – Я хочу слышать ее голос, – потребовала я.

    – Это невозможно, ее рот заклеен скотчем.

    Послышался скрипучий смех.

    – Мои условия весьма просты: я отдам тебе ее в обмен на деньги. Что скажешь?

    – Я согласна, но я хочу услышать ее голос.

    Гудки, гудки, гудки…

    Несмотря на то что голос был изменен, я почувствовала, что разговаривала с мужчиной. Все произошло слишком быстро и резко…

    Я позвонила Альжбетке, и она через секунду была уже в моей квартире.

    – Мы никуда не едем, – сказала я.

    – Почему?

    – Противник сделал ход конем: Солька сейчас в его руках.

    – Что?! – раскрыла рот Альжбетка.

    Я рассказала обо всем, что произошло минуту назад.

    – Надо что-то делать, давай позвоним в милицию! – предложила Альжбетка.

    – Нет, – сказала я, – сначала мы дождемся еще одного звонка похитителя и выслушаем все его пожелания. Мы не знаем, насколько этот человек вменяем. Сольку нельзя подвергать опасности.

    Мы провели у телефона всю ночь, но он больше так и не зазвонил…

Глава 31

    Я узнаю, кто наш противник

    – Ты куда? – спросила Альжбетка, разлепляя глаза.

    Она уснула под утро. Я накрыла ее пледом и ушла с телефоном на кухню.

    Теперь же я стояла у шкафа и натягивала на себя брюки.

    – Я на работу, – сказала я.

    – Как на работу? – Альжбетка села и уставилась на меня. – Ты же там больше не работаешь?

    – Я передумала. Заявления никакого я не писала и зарплату еще не получила, так что потерпят меня еще немного.

    – Но вдруг нам позвонят…

    – Ты останешься здесь и будешь ждать звонка. Выслушаешь все, что он тебе скажет, и сразу свяжешься со мной. Если ему нужно будет, дашь номер моего мобильника.

    – Я не справлюсь, – замотала головой Альжбетка, – я боюсь!

    Я подошла к Альжбетке, наклонилась и, взяв ее за плечи, сказала:

    – Мы не можем с тобой бояться, мы не можем с тобой паниковать, потому что там где-то сидит Солька и рот ее заклеен скотчем! Вот ей бояться можно, а нам – нет. Она на нас надеется, и мы ее не подведем. Поняла?

    – Ага, – уверенно кивнула Альжбетка.

    – Мне сейчас лучше быть на работе, может, что-либо увижу или услышу, нам сейчас любая информация может помочь.

    – Ты права, не волнуйся, я справлюсь!

    В голосе Альжбетты даже появились воинственные нотки.

    – Возьми мобильник и положи рядом с телефоном. Если он позвонит – сразу набирай мой номер, я попробую вычислить, кто звонит, посмотрю, кто вышел из офиса или еще что…

    – Это ты хорошо придумала, – одобрила Альжбетка. – А вдруг тебя на работу уже не пустят?

    – У них нет выбора, – резко сказала я, – сейчас я и разбираться с ними не стану.

    Альжбеткины волнения не оправдались: мое появление кого-то удивило, но, в основном, все встретили меня довольно спокойно.

    – Семенов-то на работу не вышел, – сказала Любовь Григорьевна.

    – А что такое? – насторожилась я.

    – Так он говорит – давление у него после вчерашнего скандала с тобой подскочило.

    – Давление… а врача он вызывал?

    – Наверное, не знаю я.

    Я позвонила в отдел кадров и узнала, где проживает мой разлюбезный Хрустящий Батончик.

    – Тебе это зачем? – спросила Любовь Григорьевна.

    – Хочу убедиться, что с ним все в порядке, это же я его довела до такого состояния. Может, мне стыдно, вы такого не допускаете?

    – Вообще-то нет, – заулыбалась Любовь Григорьевна.

    На самом деле я хотела знать: вызывал он врача или нет? Возможно, он не вышел на работу, потому что был занят Солькой… Конечно, это никаких гарантий не давало, но все же вряд ли преступник станет обращаться к врачу с давлением, даже для хорошего алиби это как-то глуповато.

    Любовь Григорьевна засеменила к себе, а я позвонила в справочную и узнала номер и телефон поликлиники, которая была рядом с домом Семенова.

    – Здравствуйте, вы бы не могли ответить на один мой вопрос?

    – Говорите быстрее, – послышался нетерпеливый голос.

    – У меня дядя приболел, а врача вызывать не хочет, правда, мне он обещал, что вызовет… Вы не посмотрите, он обращался к вам сегодня?

    – Фамилия, имя, отчество, адрес и год рождения.

    Все это я узнала в отделе кадров, так что отрапортовала как надо.

    – Вызвал он врача, во второй половине дня обход.

    Трубку положили.

    Нет, это не он, не он это…

    Мой мобильник запел: определилась Альжбетка, я включилась. В ответ – тишина, значит, она разговаривает с НИМ…

    Я вскочила и бросилась в коридор. Народ сновал туда-сюда, не обращая на меня внимания. Я почему-то так разволновалась, что не знала, куда бежать. Около окна стоял Юра и разговаривал по телефону, я прошла мимо, боясь оказаться у него на виду. Юра… Юра… Юра… это было бы странно. Я заглянула в бухгалтерию. Лариска с кем-то томно разговаривала, прикрыв ладонью трубку, в комнате больше никого не было. Просто кивнув ей, я бросилась дальше, но тут мой мобильник пропиликал, извещая, что разговор у Альжбетки закончился… Глупо… вся эта затея была, конечно же, глупой…

    Через секунду она перезвонила, голос ее дрожал:

    – Это был он… Я старалась беседовать с ним спокойно, просила дать поговорить с Солькой, но он не дал…

    – Не торопись. Что он сказал?

    – Что сегодня вечером будем совершать обмен, он позвонит еще раз, я дала ему номер твоего мобильника.

    – Ты молодец, – похвалила я Альжбетку, – ты сделала все правильно, продолжай сидеть на телефоне.

    – А что там у тебя?

    – Ничего, – с грустью сказала я, – пока ничего…

    Я увидела Люську. Она курила около раскидистой пальмы, присев на подоконник, и ноги сами потащили меня к ней.

    – Хочешь? – спросила она, протягивая мне сигарету.

    Я хотела, очень хотела, даже две сигареты, и лучше сразу.

    – Нет, я не курю.

    – Ты что такая смурная, из-за Семенова, что ли, переживаешь? Забудь, поболеет и перестанет, на самом деле все тут рады, что ты его отдубасила, противный он все же!

    – Противный, – согласилась я.

    – Смотри, вон твой начальник приехал.

    Я глянула в распахнутое окно.

    Воронцов вышел из машины и нажал кнопку сигнализации на брелоке, машина приветливо пискнула.

    Рядом пытался припарковаться Носиков, но Юркина машина перегородила все на свете, и, потеряв терпение, Носиков забибикал.

    Юра выскочил на улицу, и между ними завязалась перебранка.

    – Во дают, – сказала Люська, – вечно у них так, вчера вот Гребчук не на свое место тачку поставил, так тоже целый час разбирались.

    Я промолчала, мне не очень хотелось сейчас разговаривать.

    – Ты только послушай! – радостно воскликнула Люська.

    Носиков уже орал на Юру, и их легкая перебранка перешла в новую стадию, насыщенную весьма грубыми выражениями.

    – Почему люди не могут найти общий язык с людьми, зато с животными они просто душки, – размышляла Люська.

    – Ты это к чему? – спросила я.

    – Ну вот взять Носикова: он курирует собачий питомник неподалеку от своего дома, я как-то там была один раз. Кошмар, скажу тебе, куча бездомных собак, вечно голодные и так жалобно смотрят… – Люська сморщила нос.

    – Какой питомник? – не поняла я. – А Носикову это зачем?

    – Он собак очень любит, помогает этому питомнику чем может: кормом, какую собачку кому пристроить, что-то в этом роде. На Юрку вон как орет, а с собаками знаешь какой ласковый!

    – А ты-то там как оказалась?

    – Да после пьянки какой-то занесло, – захихикала Люська.

    Уж не хочет ли она сказать, что поперлась в питомник для четвероногих сексом заниматься?..

    – Вообще-то, – сказала я, – это за всеми водится: с окружающими собачатся, а с животными по-человечески разговаривают…

    – Странная ты какая-то, – сказала Люська, – не выспалась, что ли?

    – Ага, бессонница у меня приключилась.

    Я понаблюдала еще немного, как Юра отгоняет свою машину и как Носиков наконец-то пристраивает свою синенькую иномарку.

    Воронцов уже поднимался по лестнице, и я поспешила к себе. Надо же как-то сообщить драгоценному начальнику, что он перешел в прежний статус и я опять готова выполнять все его прихоти и работать на благо общества и фирмы.

    Увидев меня, Виктор Иванович улыбнулся и сказал:

    – А я уже собирался поехать за тобой лично, но все же перспектива увидеть тебя в ночнушке и с бигудями на голове меня не порадовала, и я решил, что, если ты не придешь, я просто позвоню тебе для начала.

    – Я не пользуюсь бигудями, – сказала я, – и у меня нет ночнушки.

    – Могу ли я из этого сделать вывод, что ты спишь обнаженной? – ухмыльнулся он.

    – Я сплю в пижаме и носках.

    – Это надо исправить, – улыбаясь, сморщил нос Воронцов.

    Еще сутки назад я бы предложила ему лично навести порядок в моем вечернем туалете, но сейчас и моя душа, и голова были заняты совсем другими мыслями.

    – Знаете что, идите-ка в свой кабинет, мне сейчас не до вас с вашими глупостями, – серьезно сказала я.

    – Что, судьба все же заставила тебя идти по траве?

    Я молча села за свой стол и включила компьютер.

    Надеюсь, эта трава будет обрызгана росой, а не кровью…

    Целый час я смотрела на свой мобильный телефон.

    Пусть он позвонит, может, удастся услышать хотя бы голос Сольки… Может, мне вообще лучше поехать домой, здесь все равно нет ничего, что натолкнуло бы меня на разгадку… Да и вести себя приходится тихо, не вызывая подозрений, я даже не могу ходить и расспрашивать о чем-то, это может навредить Сольке…

    Солька, Солечка, как ты там… Ты не думай, мы здесь, рядом, мы тебя найдем, и я сама разорву на части того, кто посмел прикоснуться к тебе…

    – Этот дырокол не работает, ты меня слышишь?

    – Что? – я вздрогнула.

    Любовь Григорьевна удивленно смотрела на меня.

    – Я тебе раза три уже сказала одно и тоже, а ты молчишь.

    – Задумалась… Так что случилось?

    – Этот дырокол не работает, дырки не пробивает, я уже вся измучалась, дай мне свой.

    Я кивнула в сторону тумбочки, там у меня лежала парочка хороших новеньких дыроколов.

    – Вот это другое дело, – выбирая желтенький, сказала Любовь Григорьевна.

    – Забирайте, дарю.

    – Вот спасибо, теперь дырки делать будет одно сплошное удовольствие…

    Дырки… делать дырки…

    Что-то зажужжало в моей голове. Солька делала дырки в колесах синего «Фольксвагена»… Нет, она перепутала, она проколола колеса у какой-то другой машины… Носиков не мог припарковаться…. У него синяя машина… Длинная синяя машина… Он любит собак… Когда Селезнев пошел отдавать деньги за кассету, на него напала собака… Он поэтому и не смог проследить за шантажистом…

    Мозаика из маленьких кусочков складывалась в хрупкую картинку…. Он следил за нами… Поэтому его машина стояла недалеко от нашего дома. Он знал, что мы поедем на дачу, но не знал, что Солька случайно проткнет ему шины, поэтому он не проследил за нами на обратном пути и не знал, где деньги… Туда и обратно он ездил, скорее всего, на электричке… Носиков…

    Я вспомнила вчерашний разговор по телефону: какие-то шумы, помехи и отдаленный, исковерканный собачий лай… Солька где-то там… в приюте для бездомных собак…

    Колебалась ли я? Нет!

    На свете просто не существует столько денег, чтобы оценить хотя бы одну Солькину улыбку, ее вечную суету или просто пустую болтовню по делу и без дела… Она выращивает какие-то дурацкие лютики в школьной оранжерее – да разве может этот мир прожить без Солькиных лютиков!

    Я встала и подошла к кабинету Воронцова. Открыв дверь, я пошла по зеленой траве, забрызганной росой.

Глава 32

    Я раскрываю карты и сдаю свои козыри

    Сидеть напротив Воронцова было неуютно.

    – Рассказывай, – сказал он, – что там тебя гнетет?

    – Вы бы не могли направить мне в лицо лампу и начать задавать наводящие вопросы, – попросила я, улыбаясь. – Знаете, в игровой форме очень удобно рассказывать даже самые ужасные вещи.

    – Ты интригуешь меня, – сказал Воронцов, подперев подбородок рукой.

    – Я пришла сюда рассказать вам правду и вернуть то, что принадлежит вам, но в обмен я хочу получить одну маленькую услугу.

    – Будешь со мной торговаться? – улыбнулся Виктор Иванович.

    – Буду, до последнего вздоха буду.

    – Хорошо, я принимаю твои условия.

    – Только для начала мне надо знать: действительно ли вы можете мне помочь?

    – Как я тебе отвечу на этот вопрос, если не знаю, о чем речь?

    – Говорят, что вы какой-то криминальный авторитет…

    – Преувеличивают, – усмехнулся Воронцов.

    – А вы женаты?

    Теперь он уже смеялся.

    – А это какое имеет отношение к делу?

    – К делу – никакого, – сказала я, сморщив лоб, – но любопытство все же гложет.

    – Нет, не женат.

    – Так… теперь по делу… У вас хватит связей, сил и, может, еще чего-то, чтобы спасти человека из неволи?

    Воронцов внимательно посмотрел на меня и вздохнул.

    – Доигралась, – он хлопнул ладонью по столу, взял мобильный телефон и стал кому-то звонить.

    Я притихла.

    – Где Стас? Пусть ищет Мелеха, и ждите, когда я позвоню.

    Он бросил трубку на стол и сказал:

    – Слушаю тебя внимательно, затаив дыхание.

    – Тот человек… труп, который нашли на моем столе… это родственник моих соседей Потугиных, они приходили к вам…

    – Это я уже знаю.

    – Это они привезли его сюда.

    – Зачем?

    – Хотели запугать Валентина Петровича: у него были деньги…

    – Да, что-то около трех миллионов долларов, – продолжил Воронцов.

    Я кивнула.

    – Вы нашли их на даче Селезнева, – сказал он.

    Я кивнула.

    – И вы закрыли Потугиных в погребе.

    Я опять кивнула.

    – Откуда ты узнала про деньги?

    – Когда Селезнева нашли мертвым, я тут прошлась… с влажной уборкой… и наткнулась на кассету, где Валентин Петрович разговаривал с Потугиным… это с первым трупом…

    – Я понимаю, – ухмыльнулся Воронцов.

    – Вот они об этих деньгах и говорили… Все это очень долго и запутанно на самом деле, я вам потом расскажу подробности… Сейчас же надо спасать Сольку!

    – Что с ней?

    – Человек, который снял эту кассету, узнал, что деньги у нас, и взял Сольку в заложницы. Сегодня вечером он обещал позвонить, чтобы мы совершили обмен…

    – Ты знаешь, кто это?

    Я выложила Воронцову всю цепочку своих рассуждений.

    – Значит, Носиков… – задумчиво сказал Воронцов. – Какой питомник он курирует?

    – Вроде бы тот, что рядом с его домом…

    Воронцов взял коричневый толстый блокнот, полистал его и опять начал звонить:

    – Стас, это ты? Хорошо, записывай адрес, – Воронцов продиктовал, по всей видимости, адрес Носикова. – Найди там рядом собачий питомник и поезжай туда вместе с ребятами. Не светись, просто прогуляйтесь мимо, посмотрите, что да как.

    Я обрела некоторую уверенность. Как-то все завертелось, и мне уже начинало казаться, что Солька должна чувствовать: мы ее ищем, ей теперь куда легче сидеть в темноте, среди одиноких собак, до нее должна долететь моя уверенность, что все будет хорошо!

    – Где сейчас деньги? – спросил Виктор Иванович.

    – Они у моей мамы, на балконе.

    Воронцов покачал головой:

    – Нашла где прятать.

    – Когда мы за ними поедем, вы сами поймете, что лучшего места просто не найти. А может, давайте прямо сейчас Носикова схватим? Зачем рисковать, я видела, как он на работу приехал.

    – Час тому назад он уехал. Я был у менеджеров, он как раз убегал, сказал, что заехал только за какими-то договорами.

    – Ну почему я так поздно сообразила…

    – Не ругай себя. Хотя я полностью согласен с твоими подозрениями, не будем забывать, что это может быть кто угодно. Не стоит сеять панику. Ты сказала, что тебе позвонят, мы будем ждать звонка.

    – Вы же спасете Сольку, спасете?

    – А как же иначе, – улыбнулся Воронцов, – как не спасти практически единственную читательницу районной библиотеки?

    Воронцов сам налил нам чаю, и, хоть я ни пить, ни есть не могла, один глоток наполнил меня недостающими силами. Мы сидели и разговаривали. Постепенно я рассказала ему все, все мелочи и подробности, умолчала только о том, что Федор Семенович простился с жизнью в нескольких миллиметрах от стройного тела Альжбетки. Воронцов и сам знал многое, часто он поправлял меня или рассказывал сам. Слушая его, я понимала, что наш план с побегом был совершеннейшей глупостью. Может, от Носикова мы бы и убежали, но Воронцов вряд ли отпустил бы нас бродить по полям и лугам с тремя миллионами долларов.

    Звонок раздался около пяти часов. На моем телефоне номер не определился.

    – Ну, как?

    – Что «как»? – спросила я.

    – Готова обменять деньги на свою подружку?

    – Конечно, не задавайте глупых вопросов! – взбесилась я.

    Воронцов остановил меня взглядом.

    – Будешь так со мной разговаривать, – услышала я резкий голос, – позвоню через месяц!

    – Я согласна на все ваши условия, давайте договоримся о встрече, вы же понимаете, что я волнуюсь за подругу.

    Воронцов кивнул.

    – Сегодня вечером, в одиннадцать часов, оставишь деньги в парке, он расположен через квартал от того места, где ты работаешь. Поняла?

    – Да, а где… там?

    – Около пруда есть старый дуб, там помойка и навалено полно всякого барахла. Положишь в оранжевый контейнер.

    Я очень смутно понимала, где это, но подумала, что Воронцов разберется. Главное – все запомнить.

    – А Солька? – спросила я.

    – Ее я отпущу только после того, как пересчитаю деньги, и не вздумай юлить, иначе на земле станет на одну вертлявую девчонку меньше!

    – Мы же с вами договорились, я все сделаю.

    – Смотри, какая сговорчивая! – в трубке раздался раскатистый хохот, и связь оборвалась.

    Я пересказала наш разговор Воронцову. У него зазвонил телефон.

    – Хорошо, я понял, – ответил в трубку Воронцов.

    Что там, что там?!.

    – Мои ребята только что видели его входящим в этот собачник. Уверен, твоя подруга там.

    – Хорошо бы! Похоже, он будет действовать по той же схеме, что и с Юрой: заляжет где-нибудь в кустах и будет наблюдать, а если увидит, что кто-то следит, спустит своих обученных собак.

    – Да ему же главное – деньги забрать, можно даже особо не скрываться, вряд ли он с этими деньгами соберется вернуться на прежнее рабочее место. Думаю, он все просчитал и спланировал.

    – Только он не знает, что Юра мне все рассказал и я знаю про его собак…

    Воронцов опять позвонил, отдал какие-то распоряжения и заходил по комнате.

    – Может, им уже сейчас Сольку освободить? – заныла я.

    – Я понимаю твой страх за ее жизнь, но сейчас нам нельзя торопиться. Мы не знаем, насколько у него воспалена психика, может, Солька твоя сейчас сидит заминированная, обмотанная проводами…

    Я побледнела.

    Воронцов подошел ко мне и обнял.

    – Вот увидишь, все будет хорошо. Если Солька там, то мои парни спасут ее. Сразу, как он окажется в парке… Он ведь будет далеко от нее, тогда процент ее личной безопасности повышается.

    – Спасибо вам за все…

    Рабочий день подходил к концу, офис почти опустел. Я стояла у окна и смотрела на медленно наплывающую темноту. Полчаса тому назад я позвонила Альжбетке и частично ввела ее в курс дела. Альжбетка рвалась нам помочь, но пока даже я сама не представляла, что поручат делать мне.

    В кабинет без стука вошли два незнакомых парня, они кивнули мне и поздоровались за руку с Воронцовым. В руках у одного была дорожная сумка, он поставил ее на пол и сказал:

    – Принимайте миллионы.

    Я заглянула за «молнию» и увидела ровненькие пачки с изображением американских президентов.

    – А я думала, мы за деньгами сейчас поедем… А это вообще что?..

    – Это бумажки, просто бумажки, – сказал парень, – меня вообще-то Мелех зовут. – И он улыбнулся мне приятной и доброй улыбкой.

    Я растаяла и сказала:

    – Очень приятно, а меня зовут Аня.

    Воронцов посмотрел на меня хмуро и спросил:

    – Ты еще не передумала спасать подругу?

    Я сразу стала серьезной, целеустремленной и готовой на любые опасные подвиги неприступной принцессой.

    – Так за деньгами мы не поедем? – переспросила я. – Подсовывать ему всякие бумажки – это риск, а я не хочу рисковать Солькой!

    – За деньгами мы поедем, – ответил Воронцов, – но только после того, как все будут живы и здоровы. Успокойся и доверься мне.

    – Вам лишь бы денежки свои получить, – тихо проворчала я.

    Виктор Иванович сделал вид, что не услышал этих слов.

    – Ты возьмешь эту сумку и в половине одиннадцатого положишь ее в контейнер, о котором он тебе говорил, постоишь рядом до… без десяти одиннадцать и медленно пойдешь в сторону офиса.

    – А вы?

    – Я буду неподалеку, Мелех останется с нами, а Стас – с ребятами. Как только мы увидим эту гадину, тут же спасут твою Сольку. Будем надеяться, что она действительно в питомнике.

    – Она там, – сказал Мелех, поглядывая на меня, – у меня нюх на такие дела.

    – Хорошо бы, – благодарно улыбаясь, ответила я.

    Сумка оказалась очень тяжелой: мешок с долларами и картошкой мы все же несли втроем.

    – Тяжело? – спросил Воронцов.

    – Я справлюсь, – ответила я.

Глава 33

    Все как в кино, и я – главная героиня… ну почти главная…

    Я шла уверенным, твердым шагом, сумка хоть и тянула меня в одну сторону, но это не доставляло мне ни малейшего неудобства. Он наверняка следит за мной, так вот же, смотри – я иду!

    Уже стемнело, парк был практически безлюден. На некоторых скамейках сидели влюбленные парочки, но моросящий дождик скоро сгонит их с насиженных мест.

    Вот он, дуб, осталось сто метров.

    Запах помойки уже долетал до меня.

    – Ничего, – прошептала я, – наши победят!

    Около раскидистого дерева стояли три больших контейнера с мусором, чуть левее – небольшие урны, потом бак с надписью «стекло», а потом – оранжевый контейнер…

    Я подошла ближе и заглянула: мусор, мусор, мусор…

    Постояв немного, я опустила сумку в контейнер, подняла воротник и отошла в сторонку. Мне хотелось посмотреть на часы, но Воронцов не разрешил мне этого делать: он сказал, чтобы я не вытворяла ничего, что могло бы натолкнуть нашего врага на мысль, что я в этом деле не одна. Никаких мобильников, никаких часов…

    Хотелось закурить, и, будь у меня сейчас сигарета, я бы отодвинула в сторону все свои принципы. Но сигареты не было, и я по-прежнему выпадала из достаточно высокого процентного числа желающих заболеть раком добровольно.

    Надо идти.

    Сунув руки в карманы, я развернулась и пошла по дорожке. Собственно, на этом моя миссия закончилась, дальше начнется мужская работа.

    Носиков во время последнего звонка велел мне направляться в сторону офиса, и я послушно подошла к дверям здания, в котором работала.

    Телефон зазвонил.

    – Я слушаю.

    – Ты молодец, – раздался ехидный скрипучий голос.

    – Просто делаю то, что должна.

    – Иди на остановку, садись в автобус и поезжай домой.

    – Спасибо, конечно, но как же Солька?..

    – Я же сказал, что о ней мы поговорим, когда я пересчитаю свои деньги.

    – Так пересчитали бы давно, я их уже полчаса как принесла!

    – Не все так быстро делается… Иди на остановку, если все нормально, то завтра я тебе позвоню.

    Послышались гудки.

    Мне так хотелось позвонить Воронцову, но я не могла – нельзя…

    Я вышла к дороге, дождалась автобуса и поехала к метро. В окно я увидела колесо обозрения: за парком были аттракционы.

    «Мне срочно надо туда», – в одну секунду поняла я!

    Двери автобуса открылись, и я бросилась в обратную сторону. Носиков уже не мог за мной наблюдать: он теперь следил за деньгами, он уже где-то рядом с ними…

    На мгновение я подумала о том, что он тоже может быть на колесе обозрения, но потом отмела эту мысль как абсурдную, да и с собаками сюда не пускают.

    Я купила билет и села в раскачивающуюся люльку. Медленно я стала подниматься вверх. Надо было пристегнуться, но я забыла.

    Через какое-то время я увидела парк, освещенный фонарями. Дождь брызгал в лицо, и я вытирала его рукавом. Хорошо, что парк работает круглосуточно, наверное, основной доход тут приносят любовные парочки.

    Вот пруд, дуб, и я даже разглядела оранжевый контейнер.

    Никого не было.

    Он ждал. Наверное, он осматривал окрестности и проверял, не привела ли я кого-нибудь с собой.

    Постепенно я спустилась вниз, и полянка исчезала из вида. Я достала из кошелька деньги и, как только моя люлька достигла земли, просто сунула их в руки мужчине, который принимал билетики.

    Похоже, моя инициатива только обрадовала его.

    Я вновь увидела дуб и эту вонючую помойку. Мужчина в темной кожаной куртке шел к тому месту, где совсем недавно стояла я. Узнать его было нетрудно, я не ошиблась в своих прогнозах – это был Носиков Леонид Ефимович!

    Сердце мое сжалось. Я знала, что сверху лежат настоящие деньги, и очень надеялась, что в такую погоду он не полезет на дно чемодана и не поймет, что его обманули.

    Как только он взял сумку и отошел в сторону, перед ним, словно мираж, вырос Воронцов.

    Он что-то сказал вору.

    Видно, Носиков отдал команду, и из кустов, точно две черные тени, выскочили две огромные собаки. Они бросились на Воронцова, но упали на землю за несколько шагов до него… Прислонившись к дубу, в тени стоял Мелех, а в его руках был пистолет.

    Поняв, что он проиграл, Носиков бросился в сторону небольшого леса. За ним было шоссе, наверное, там он оставил свою машину. Мелех побежал следом. Если бы Носиков бросил сумку, то, пожалуй, догнать его было бы сложнее, но жадности в этом человеке было куда больше, чем ума, и уже через несколько секунд он, поваленный здоровым Мелехом на землю, извивался, пытаясь вырваться.

    Я увидела, как Воронцов разговаривает по телефону, потом зазвонил и мой аппарат.

    – Привет, голова еще не закружилась?

    – Вы о чем?

    – Неужели ты думаешь, что я оставил тебя без присмотра? Слезай с этого колеса, мы тебя заберем.

    – А Солька? – дрожащим голосом спросила я.

    – С ней все в порядке, думаю, она сама расскажет тебе, как доблестный Стас вынес ее на руках из собачьего питомника.

    Я зарыдала.

    – Не плачь, – мягко сказал Воронцов, – на улице и так мокро…

    Домой меня повез Воронцов. Настроение у него было отличное, пожалуй, у меня тоже, только очень хотелось поскорее обнять Сольку.

    – А Носиков… он где? – спросила я.

    – Я поехал за тобой, а его Мелех доставит куда надо.

    – А куда надо? – спросила я. – Он убьет его?

    Воронцов засмеялся.

    – Нет, он сдаст его правоохранительным органам. Не волнуйся, мы сможем аккуратно обвинить его в том, что он совершил. Он сказал, что убил Селезнева случайно, во время драки… Пусть у следователя об этом голова болит…

    – А собаки, зачем же было их убивать?..

    – Анюта, солнышко, да у кого же поднимется рука убить таких милых собачек?

    – Но Мелех… у него ведь был пистолет…

    – Это снотворное, сильное и быстродействующее. Проснутся и побегут по своим делам.

    – Я благодарна вам за все, что вы для нас сделали, – сказала я, всхлипывая.

    Воронцов промолчал.

    Когда я приехала домой, Солька вовсю уже рассказывала Альжбетке о своих приключениях. Увидев меня, она подскочила, мы обнялись и заплакали, как две сентиментальные дурочки.

    – Ты представляешь, – затараторила Солька, – у меня руки были связаны, а рот скотчем заклеили…

    – Надо же, – сказала я, вытирая слезу, – преступник сделал то, о чем я мечтала долгие годы!

    Солька не слушала меня.

    – Говорит: подружки твои денежки вернут – и проваливай… Там так воняет собаками, вот понюхай меня, понюхай!

    Я была готова нюхать Сольку целыми днями, чем бы она ни пахла.

    – А потом дверь открывается, и входят такие парни… я испугалась… жуть, а они – не волнуйтесь, мы от вашей подруги, спасать вот вас пришли… А какие вежливые, я даже удивилась…

    – А что тут удивительного? – усмехнулся Воронцов.

    – Так у них же все руки в наколках, я как это увидела, подумала – все, смерть за мной пришла…

    – Тебе, наверное, так страшно было… – запричитала Альжбетка. – Я бы там с ума сошла…

    – Я знала, что вы меня спасете, – заулыбалась Солька.

    – Откуда же ты знала? – спросила я, тоже улыбаясь.

    – Так это… как ее… дружба же у нас…

    Глядя на растерявшуюся Сольку, мы хором засмеялись.

    Всю ночь мы провели в Солькиной квартире: делились впечатлениями и рассказывали о своих страхах и надеждах. Когда Солька узнала, что надо отдавать деньги, она как-то приуныла, но Воронцов ее успокоил, сказав: не каждый может похвастаться, что его жизнь оценили в три миллиона долларов, и что не у каждого есть друзья, готовые отказаться от таких денег ради такой вот Фроси.

    Да, мы такие! Мы – настоящие друзья!

    – Звони, – сказала я Сольке.

    – Звони сама.

    – Нет, – отрезала я.

    – Но это же твоя мама…

    – А вдруг мне повезло и она забыла об этом? – прищурилась я.

    Воронцов закончил нашу перебранку, нажав на кнопку звонка.

    Солька, Альжбетка и я зажмурились.

    – Кто там? – послышался до боли знакомый голос.

    Мы почему-то посмотрели на Воронцова. Он толкнул меня в бок.

    – Мам, это я, твоя родная и немного блудная дочь.

    Дверь открылась сразу и широко.

    – Таможенный досмотр будет? – поинтересовалась я.

    – Проходите, сейчас эпидемия гриппа, не дышите в мою сторону, у вас есть марлевые повязки и бахилы? – спросила моя мама.

    Я вопросительно посмотрела на Воронцова: по-моему, он был уже в начальной стадии комы.

    Мы кучненько зашли в коридор.

    – Это кто? Мужчина в доме, и до сих пор никто не представил мне его!

    – Это моя мама – Мария Андреевна, двадцать восемь лет тому назад она совершила нечто необдуманно-безумное, а именно – родила меня, а это – Воронцов Виктор Иванович, мой начальник.

    – Это тот, который тебя абсолютно не хочет? – поинтересовалась моя мама.

    – Он самый, – сказала я, снимая кроссовки и проходя на кухню.

    Девчонки побежали за мной, боясь, видно, остаться наедине с моей мамой. Виктор Иванович улыбался, и у меня было такое чувство, что в этом сумасшедшем доме он почему-то не чувствует себя, как в гостях.

    – А по какому поводу так рано, позвольте узнать? – поинтересовалась моя мамуля.

    – А мы за картошкой, Мария Андреевна, – сказала Солька, – вот, хотим наконец-то отвезти ее Альжбеткиной тетке.

    – Картошку я вам не отдам, – решительно сказала моя мама.

    Альжбетка, обиженная за несуществующую тетку, плюхнулась на стул, Солька, испугавшаяся за деньги, открыла рот; да так и замерла. Я же, довольная, посмотрела на Воронцова.

    – Эта картошка мне и самой нужна. Добавляя ее в суп, я стала чувствовать себя намного лучше, пропала бессонница, перестала беспокоить подагра, нормализовался стул, исчезла отечность…

    – Мария Андреевна, – сказал Воронцов, – боюсь, у вас нет выбора. Дело в том, что тетя Альжбетты тоже хочет, чтобы у нее нормализовался стул, так что будьте любезны – проводите меня к мешку.

    Моя мама фыркнула, но против солидности и напора Воронцова пойти не решилась.

    – А из твоей мамы выйдет отличная теща, – сказал Виктор Иванович, захлопывая багажник.

    – Вы, наверное, именно о такой и мечтали? – съязвила я.

    – А может, нам, как нашедшим клад, хоть что-нибудь полагается, ведь даже государство в подобных случаях дает двадцать пять процентов, – сказала Солька.

    – Государство в подобных случаях дает десять лет тюрьмы, – поправил ее Воронцов, – но все же вам пришлось потрудиться… и в чем-то вы мне помогли, так что я буду справедлив…

    – Сколько? – не удержалась Солька.

    – Аньке – отпуск, и десять процентов на всех, – сказал Воронцов, нажимая педаль газа.

    – Я люблю вас, Виктор Иванович! – вскричала Солька, хлопая в ладоши. – Теперь я куплю себе новую сумку и бежевые туфли, а еще – желтый купальник…

    – Мы поедем в самый дорогой магазин, – поддержала ее Альжбетка, – и будем покупать только то, что продают без скидок…

    – А еще я подстригусь и покрашусь, – продолжала тараторить Солька, – и, может, сделаю себе накладные ногти, как у тебя…

    Девчонки болтали и болтали, а я сейчас ни о чем не могла думать, потому что мои глаза надолго встретились с «каштанами» Воронцова в небольшом зеркале заднего обзора…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg