«Чистильщик»

Дмитрий Соловьев Чистильщик

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

В котле с кипящей водой нет холодного места.

Чаньское изречение

Все это было, хотя… Этого никогда не было и, надеюсь, никогда не будет. Но Конец Света в отдельно взятой стране уже произошел. И если я говорю.«Стране», то это не означает, что я говорю об одной только России. Страна – это все так называемое «Постсоветское пространство». Мы – лишь жалкие ошметки пищи на клыках Зверя – все еще пытаемся имитировать разумное существование, ждем пришествия Мессии, который либо беспробудно спит где-то там, либо нашел игрушку, поинтересней нашей изъязвленной Земли, а тем более – Страны, я другой такой не знаю, где…

Этот Свет кончился, мы на Том Свете. И давайте не привязывать Конец Света к какой-либо политической или мистической дате. Конец Света пришел к нам незаметно и буднично, как вопль в очереди за колбасой: «Вас здесь не стояло!»Больно, но обыденно, как избиение тщедушного очкарика в темном подъезде под гробовое молчание обывателей в ответ на его истошные вопли о помощи. Гласвопиющего в пустыне…

Не было ни Всадника, ни Коня Бледного, и далее – по тексту. Были новенькие «БМВ» и затреханные «копейки», лаково-блестящие «мерсы» и потертые «Волги». Каждый из нас – и всадник Апокалипсиса, и «запечатленный», и агнец, и козлище. Кто сказал, что пророчества должны сбываться добуквенно? Символы —лишь средство, чтобы растормозить воображение, чтобы научить распознавать в наиобычнейших явлениях грозную поступь того, что сменит Этот Свет…

Я не сказал ничего нового. Все это говорили многие до меня, и скажут после. Я хочу лишь подчеркнуть, что все нижеизложенное – и реальность, и вымысел. В странном мире, живущем на Том Свете, возможно все. Абсолютно все.Более того, все, описываемое в этом опусе – было. Когда-то, где-то, с кем-то. Вглядитесь в себя: вы увидите и мертвый Город, и тех, кто в нем живет. Все этобыло, но я вынужден – чтобы не травмировать слишком чувствительные души – в очередной раз заявить:

Все имена и названия вымышлены. Любые совпадения в именах, названиях и датах случайны. Автор не несет ответственности за политические и религиозные взгляды своих героев.

ПРОЛОГ. ВРЕМЯ ПОЛЕГШИХ ТРАВ

I

Санкт-Петербург. Россия. 1997 год. Осень

Малахов откинулся на спинку кресла и сунул в губы сигарету. Чиркнул кремнем одноразовой «буржуязной», как он выражался, зажигалки, купленной вчера за две тыщи рэ из-за отсутствия в продаже спичек. Закурил. Пошарил пальцами в пачке и досадливо поморщился. Смял пачку, положил ее на пухлый том дела № 18/28Б. Если бы это видел кто-либо хорошо знавший Малахова, то сказал бы, что он серьезно недоволен. Причем – собой. Но таковых и в принципе-то было немного, а в пределах прямой видимости – никого. Малахов был вообще один в комнате.

Малахов наклонился к столу, прищурил глаз и щелчком послал пачку через всю комнату – три на четыре метра – в корзину для мусора. Не попал. Он крякнул, вышел из-за стола и, подняв пачку, кинул ее в корзину. (На службе Малахов слыл аккуратистом – ни тебе гор смятых и несмятых бумаг, ни переполненных пепельниц. Однако никто не видел его холостяцкой берлоги или его кабинета во время ночных дежурств.),

Он снова сел за стол и побарабанил пальцами по обложке дела с жирным грифом «Совершенно Секретно». Первое время работы в комиссии ЧП (ее чуть было не обозвали сдуру Государственной, но опомнились – больно уж скользкой и достопамятной аббревиатура получается) его тошнило от обилия этих грифов. «Даже писсуары – и те секретные», – язвил он. Потом привык.

В дверь коротко стукнули.

– Да, – недовольно произнес Малахов. Щверь приоткрылась, и в щель просунулась голова старшего лейтенанта Родионова – однокурсника Малахова.

– Вить, если не в напряг, дай пачку сигарет, а то до получки – три дня, бабок нет.

Малахов глянул исподлобья на Родионова, полез в стол и вынул десятитысячную бумажку – последнюю свою заначку. Положил на дальний край стола.

– Сходи и купи: «Соверен», «Аполло» или что-нибудь типа того. Не вздумай брать «Лазер» или всякие «Магны» с «Бондами». Тринадцать сигарет твои.

Родионов вошел, взял деньги, и. взглянув на снежные заверти за окном, зябко поежился.

– Витька, ты же у нас сегодня самый главный человек во всем Северо-Западе. Вызови для меня тачку, а? Ведь тоскливо же по такой погодке ногами топать!

– Тоскливо, – согласился Малахов, открывая сейф и убирая дело. Умолк. Пауза затянулась.

– Ну? – не выдержал Родионов.

– Но придется. Мне, случись что, на помеле прикажешь лететь?

– Ни черта в этой погоде не понимаю, – продолжал настырный Родионов. – Шестнадцатое октября, а метет, как на Рождество. С ума природа сошла, что ли?

– Именно, – вздохнул Малахов, – именно сошла. Топай.

Родионов понял, что измором Малахова не взять – слишком погружен в свои мысли.

– Значит, не дашь? – спросил он. Малахов отрицательно мотнул головой.

– Ну и засранец же вы, кэптэн.

– Идите в жопу, старший лейтенант, – веско и негромко ответил Малахов.

Родионов вышел, а Малахов встал и подошел к окну. Невидящими глазами глядел он на разыгравшуюся пургу и перелистывал в памяти материалы дела, пытаясь найти хоть одну зацепку. Их не было. Ни одной. Или…

Капитан Виктор Николаевич Малахов мог бы гордиться своим коротким, но емким послужным списком. Первый дан дзю-дзюцу в девятнадцать лет, юрфак с отличием, работа в городской прокуратуре, несколько сложнейших дел. После четырех лет работы следователем прокуратуры – годичная переподготовка, звание старлея и работа в Комиссии ЧП. Через год – выполнение особо важного задания, которое не сорвалось только «благодаря инициативности, высокой степени выучки и личному мужеству старшего лейтенанта Малахова», как было записано в приказе о награждении. Орден, очередная звездочка на погоны. Ну и плюс ко всему – три месяца в госпитале с множественными переломами ног и тяжелым сотрясением мозга.

Гордиться-то можно. Но Малахов был не доволен собой. Он объединил три разрозненных, но почти идентичных дела в одно, для ясности обозвав его «Делом о Диком Охотнике». Название прижилось и стало даже официальным. Но вот уже два месяца дело не трогалось с мертвой точки.

Малахов вздохнул, повернулся к столу и, подняв трубку внутреннего телефона, набрал номер ВЦ.

– Алло, Леша? Это Малахов беспокоит… Ага… Нет, спасибо, не стоит… Слушай, Леш, я вот по какому поводу – ты ту программу отладил?.. Ага, хорошо. Слушай, ты загони в нее основные выкладки по делу. Да… Да, может и выдаст что-то, за что можно уцепиться. Ну, спасибо. Пока.

Малахов положил трубку и снова задумался. Все это Дело, казалось, провоняло чертовщиной. Восковое оплывание подкожных тканей, совершенная стерильность и неизношенность организмов «охотников». И так далее, и так далее.

В дверь снова стукнули, и на пороге появился облепленный снегом Родионов. Он бросил на стол две пачки «Соверена», сдачу, вопросительно глянул на Малахова.

Тот одернул черную «афганку» без знаков различия и, взяв пачку, вскрыл ее. Сел в кресло и жестом предложил присесть Родионову, Угостил его сигаретой, закурил сам Выпустил несколько колечек дыма и подался вперед.

– Над чем корпишь сейчас, Коля? – спросил он. Роаионов вяло махнул рукой.

– А, херня всякая. Дуркануться с нее можно.

– Какая?

– Волки.

– Оборотни? – усмехнулся Малахов.

– Вот именно, – зло ответил Родионов, не принимая шутки. – У нас в группе только что ясновидцев нету, пожалуй. И зоологи, и биологи, и ветеринары, и спецназовцы – короче, каждой твари по паре.

– Все то же прошлогоднее дело?

– Оно, моп его ять…

Малахов хотел что-то произнести, но одновременно заверещали и внутренний телефон, и интерком. Малахов сорвал трубку, другой рукой нажал клавишу интеркома.

– Дежурная группа – на выезд. Гражданский, 42. «Дикий Охотник», – просипел динамик интеркома. Малахов побледнел и поднес трубку к уху.

– Виктор Николаевич, есть зацепка, – радостно заорал на том конце линии программист Леша Котельников.

– Леша, потом! – крикнул Малахов, распахивая сейф левой рукой. – Распечатай и тащи ко мне в кабинет. Я на выезде.

Он бросил трубку, достал из сейфа «стечкина», сунул его в карман. Туда же сунул пару запасных магазинов и схватил пистолет-пулемет «кедр» с патронной сумкой.

Через минуту он уже влезал в фольксвагеновский микроавтобус опергруппы. С ворчливым «а, мать твою…» шофер Лео вывернул «фолькс» на Литейный, навстречу летящему рою влажных белых хлопьев.

II

Реконструкция первая

Осознав, что снова живой, Он не обрадовался. Предстояло снова пройти через боль, чтобы удалиться в блаженное небытие. Существовать живым было тяжело и тошно. Умирать тоже не хотелось – муторно и больно. Хотелось просто не существовать, погрузиться в Ничто и Нигде без промежуточных этапов.

Но то, что вернуло его к жизни, – а Он знал, что оно безлико, всеобъемлюще и могуче, – подверглось опасности. И оно не могло разрушать намеренно – этой функции оно было лишено. Оно могло только создавать. Посему оно создало Его – посредника между собой и той опасностью. И Он должен был ликвидировать источник опасности и, снова умерев, перейти в небытие.

Он встал и огляделся. Вокруг Него шумел лес, роняя с деревьев остатки пожелтелой листвы. Откуда-то из глубин вновь воссозданной памяти всплыло слово «осень». Он повторил его несколько раз тяжело ворочающимся языком, пробуя на вкус и не осознавая смысла. Потом понял, что это слово означало наблюдаемое Им состояние природы.

Постепенно память Его окончательно восстановилась, словно с нее сдернули тонкую кисейную занавесь, и слова, которые казались знакомыми, но трудноосмысливаемыми, вновь стали близки и понятны.

– Забавно, – охарактеризовал Он свое состояние.

Но это была привычная фраза из прошлого бытия. Он не испытывал никаких эмоций. Он лишь твердо знал, что ему нужно сделать, – и не более.

Он почувствовал, что замерз. Осторожно ступая босыми ногами и похлопывая ладонями по обнаженному телу, Он направился прямо, зная откуда-то, что поблизости находится заброшенный домишко, где Он найдет одежду. Он не спрашивал себя – откуда все эти знания. Он просто знал, что должен пройти 1560 шагов до места, где находится первый waypoint, как для удобства окрестил Он эти промежуточные пункты – это опять же было слово из прошлого.

Войдя в домишко, Он нашел одежду, сложенную аккуратной стопкой. Облачившись в нее, Он обшарил карманы. В них он обнаружил пятьдесят тысяч рублей, часы, зажигалку, ключи и два листка. Первый – с адресом: «Лиговскии проспект, 29, кв. 41», Он спрятал во внутренний карман плаща, а второй – с краткой пометкой: «Моск. вокз. яч. 871 К917» – Он сжег, предварительно дважды пробежав его глазами.

Через сорок пять минут пассажиры электрички с некоторым удивлением глядели на высокого молодого человека, одетого не по сезону в топкий длинный плащ и какую-то мятую шляпчонку, выбежавшего из леса, одним махом взлетевшего на заснеженную платформу и вбежавшего в тамбур уже на предупреждении «Осторожно, двери закрываются». Благодаря опущенным полям шляпы и поднятому воротнику плаща его никто не разглядел.

Второй и третий waypoint Он прошел точно по графику, накрепко впечатанному в память при возрождении. Доехал до Города, забрал из камеры хранения на Московском плоский продолговатый ящик.

Запомнив адрес, он спалил оставшийся листок и выбросил зажигалку в щель канализационного люка. Доехал до места, купил в ближайшей булочной полбуханки хлеба. Поднялся па шестой этаж, отпер дверь сорок первой квартиры.

Тишина и темнота. Он зажег свет на кухне и в маленькой комнате. Положил ящик на койку, застланную по-солдатски, и вошел в кухню. Открыл холодильник – две банки импортной тушенки и два литровых пакета молока. Так же размеренно, как и все, что Он делал, вспорол одну банку, методично сжевал ее содержимое, закусывая хлебом и запивая молоком. После чего потушил везде свет и улегся на постель, сунув ящик под койку.

Ночью Он то ли спал, то ли впал в какое-то оцепенение – неизвестно. По крайней мере снов Он не видел, и ночь пролетела для Него незаметно.

Утром Он встал в девять ноль-ноль. Снова механически поел и вернулся в комнату, предварительно отправив пустые банки, пакеты и крошки в мусоропровод. Сев в молитвенной позе на коврике у койки, Он открыл ящик. Недолго позвякав металлическими деталями, сноровисто собрал новенький АKC-74. Бережно положив его на койку, Он снарядил патронами десять магазинов, скрепленные «валетом». Закончив все эти дела, Он поглядел на часы – десять тридцать.

Следующий час он просидел неподвижно, как истукан, глядя на снежную круговерть за окном. В двенадцать тридцать Он накинул ремень автомата на плечо, надел сверху плащ, на пояс под плащ повесил сумку с четырьмя магазинами, оставшиеся магазины рассовал по карманам. После этого взял ящик и вышел из квартиры. Закрыв за собой дверь, он положил ключи в ящик, а ящик отправил в контейнер ближайшей помойки. Ему предстояло пройти пешком почти через весь Город, чтобы достигнуть waypoint'a № 5, так как с автоматом под полой плаща ехать в транспорте не стоило.

Какими улицами и где Он шел – неизвестно. Известно лишь то, что в пятнадцать пятьдесят некий молодой человек открыл беспорядочный огонь по прохожим в одном из окраинных жилмассивов.

Он стрелял, вжимая спусковой крючок в рукоять. Целей Он не выбирал. Ну, почти не выбирал. И меньше всего Его тревожила патрульная милицейская машина. Лишь когда тупые пээмовские девятимиллиметровые пули рванули его тело, Он слегка развернул ствол автомата в ее сторону, словно рукой отмахнулся.

Когда к милиционерам подоспела помощь, Ему пришлось отвлечься на вновь прибывших. Ибо это были профессионалы. Они знали наиболее уязвимые области поражения Его тела. И пули с отвратительным чмоканьем впивались в Него.

Несколько пуль ударили Ему в голову над левым ухом. Он покачнулся, повернул голову и увидел невысокого плотного мужчину в черной униформе. Тот стоял, почти не скрываясь, и бил короткими очередями из небольшого пистолета-пулемета.

Выщелкнув пустую спарку магазинов, Он всадил в автомат новую. Мужчина заторопился и выпустил оставшиеся и магазине патроны одной длинной очередью. Пули ударили Его в горло и грудь. Но Он передернул затвор и медленно начал поднимать оружие, не обращая внимания на остальных. Он почему-то ощутил исходящую от этого мужчины опасность. Не для себя, вообще. И в частности, – для того, что послало Его.

Он уже почти сумел поднять автомат, весивший, казалось, тонны, но этот опасный, отбросив пистолет-пулемет, выхватил из кармана пистолет («стечкин», – узнал Он) и пуля за пулей всадил весь магазин в Его голову.

Чувствуя мучительную боль от десятков ран и удары пуль, пробивавших лоб, челюсти, скулы, переносицу, Он разжал пальцы, и автомат с лязгом упал на заснеженный асфальт.

Уходящим в небытие сознанием Он отметил, что пули больше не рвут Его тело, и оно лежит на земле. Уцелевшим глазом Он увидел, что все бегут к Нему, а опасный – быстрее всех. И, словно боясь, что Его успеют захватить и удержать в бытии, Он поспешно скользнул в блаженное Ничто.

III

– Твою магь! – громко и отчетливо прозвучали слова Малахова в полной тишине, наступившей после грохота перестрелки. Он нажал на магазинную защелку, и звон от упавшего на асфальт пустого магазина заставил всех вздрогнуть. Малахов загнал в «стечкин» новый двадцатипатронный магазин и нажал на затворную задержку. Снова раздался лязг металла, и все недовольно покосились на него. Но лязг прервал немую сцену, возникшую после завершения перестрелки. Все задвигались и заговорили.

Малахов подобрал магазин, пистолет-пулемет и повернулся к подошедшему милицейскому старшине.

– Сколько? – спросил он устало.

– Чего сколько? – недоуменно спросил старшина, вытирая с жирного лица пот.

– Трупов, говорю, – сколько? – раздраженно сказал Малахов.

– А, трупов? Да, кажись, пяток будет.

– Твою мать, – вновь повторил Малахов, неизвестно к кому обращая ругательство – к Дикому ли Охотнику или к толстому и неопрятному менту.

Он повернулся и пошел к спецтруповозке, куда грузили тело Дикого Охотника. Откинул на секунду простыню и оглядел то, что несколько минут назад было лицом. Ровная матово-розовая маска, залитая блеклыми потеками крови. Даже пулевые дыры были слабо видны. Малахов вздохнул и отвернулся. Все это он видел уже не раз.

И всякий раз у него возникало странное предчувствие, которое он тщательно загонял в глубины сознания. Но на сей раз он решил не противиться ему.

– Миша, – сказал он стоявшему рядом старшему лейтенанту Васнецову – бывшему оперативнику ФСБ, а ныне правой своей руке в группе «Дикий Охотник», – займись сам выяснением личностей жертв. И самое пристальное внимание удели профессиям. С ходу плюнь на возможность их причастности к криминалу и спецслужбам. Не то все это. Смотри на легальные профессии. Займись прямо сегодня. От дежурства я тебя отстраню.

– Лады, кэп. Тогда я прямо сейчас и стартую.

– Валяй.

Малахов раздраженно повел плечами и зашагал к «Фольксвагену». Уселся рядом с шофером.

– Семен Семеныч, дай-ка твоего табачку, – с непонятной злостью в голосе обратился он к шоферу. Тот кивнул, поняв, что капитан зол не на него, а на весь остальной белый свет, и протянул Малахову пачку дукатовского «Казбека», который он где-то умудрялся – по мере надобности – весьма регулярно доставать.

– Не злись, Николаич, – добродушно пробурчал он, видя, как Малахов ожесточенно чиркает зажигалкой. – Это ж черня какая-то потусторонняя, а ты ее за два с половиной месяца размотать норовишь.

– За три, – рубанул Малахов.

– Ну даже и за три. Где ж такое видано, чтобы этакая вот мутотень творилась.

– Во-во, – проворчал Малахов, постепенно отходя, – именно мутотень.

– Я сколько уж комитетских возил, такие перестрелки видел – боже ж мой. Но чтобы после них – такое… В башке не укладывается.

Помолчали, пока оперативники размещались в салоне микроавтобуса. Потом плавно тронулись. Малахов легонько ткнул шофера кулаком в плечо.

– Спасибо, Семен Семеныч, утихомирил.

– Та, – мотнул головой тот, – было бы за что – спасибо-то. Горяч ты просто, Нпколаич, а так – нормалек.

На Литейном, поднявшись в свой кабинет, Малахов подошел к окну, закурил и несколько минут смотрел сквозь снежную пелену на ГБ-билдинг (он не любил название «Большой Дом» и уж подавно – официальное название этого заведения). Потом вздохнул и сел за стол. Толстую пачку распечаток временно отодвинул на дальний угол стола и принялся тоскливо шлепать на пишмашинке – персональный компьютер начальство грозилось установить в следующем году – рапорт о происшествии на Гражданке. На это ушел по меньшей мере час, и Малахов порадовался, что все бумаги, которые предстоит подшить к делу, оформлять не ему.

Покончив с казенно-канцелярскими делами, он наконец приступил к прочтению распечатки. Первые пять страниц Малахов прочитал сидя за столом. Остальные сорок – бегая по кабинету из угла в угол. Дочитав резюме, он бросил пачку листов на стол и схватился за голову.

– Идиот, – завопил он, – пень трухлявый, мудак маразматическии!

– Ты чего орешь? – сунулся к нему Родионов.

– Скоропостижное просветление постигло!

– Ха, а у меня сдвижочек возник спонтанно. Хочешь глянуть на мою хвасту?

В комиссии давно плюнули на грифы «СовСек» – внутри здания, по крайней мере.

– Ну? – буркнул Малахов.

Родионов протянул ему листок, отпечатанный на принтере. Малахов хмуро скользнул по нему глазами. Но строчке на третьей зацепился взглядом. Его лицо напряглось, заострилось. Он невыносимо медленно читал и перечитывал строки, словно тщательно их пережевывал. Родионов, ожидая, когда Малахов оторвется, переминался с ноги на ногу. Он был уже не рад, что подсунул Малахову эту бумажку.

По данным анализа рода занятий погибших от клыков оборотней выходило, что 47,9% жертв работали в смежных областях промышленности. Малахов схватил листок из своей распечатки. Та же цифра – 47,9%. И в том и в другом случае погибшие работали в лесной, деревообрабатывающей, целлюлозно-бумажной и химической промышленности.

– Писец, – бессильно произнес Малахов, опустившись на край стола и нашаривая в пачке сигарету.

Родионов непонимающе смотрел на него.

IV

Ермолаеву не спалось. Виной тому была то ли водка, в минимальном количестве принятая вечером, то ли дикая усталость, от которой уже не падаешь замертво в каменно-крепкий сон, а наоборот, вертишься, как грешник на сковороде. То ли предчувствие какое. Понять Ермолаев не мог. Зачем-то нащупал карабин СКС, прислоненный к табурету у кровати. Затем снова перевернулся на другой бок.

Так он промаялся часов до четырех утра и лишь потом смог задремать. Какие-то фантасмагорические картинки мелькали у него в мозгу, заставляя ворочаться и в без того сбитой постели.

Резкий звук бьющегося стекла заставил Ермолаева моментально проснуться. Вскочить с постели он не успел – какая-то тяжелая темная масса обрушилась на него. Он едва успел инстинктивно закрыть нижнюю часть лица согнутой левой рукой. Острые клыки впились в предплечье. «А должны были – в горло», – мелькнула мысль. Ермолаев вцепился правой рукой во врага. Почувствовав прикосновение к густой шерсти, он сильнее сжал пальцы и рванул зверя от себя. Раздался приглушенный визг, и левая рука, располосованная до кости, освободилась из жестких тисков.

Ермолаев едва успел сдвинуться чуть ближе к краю кровати, как зверь напал вновь. На сей раз Ермолаев ycneл перехватить его в полете. Держа на вытянутых руках рвущуюся к горлу бестию, он чувствовал лицом горячее дыхание «Нужно дотянуться до ножа», – подумал Ермолаев. Чугь ослабил хват правой руки, и боль пронзила израненную левую. Ермолаев заорал. И, словно отвечая на этот крик боли криком торжествующим, зверь зарычал.

– А, твою мать!!! – орал Ермолаев. Перед глазами от боли поплыли черно-багровые круги, но правая рука уже нащупала костяную рукоять ножа. Корчась от боли, пиная зверя коленями – скорее конвульсивно, нежели желая нанести увечье, он стряхивал с лезвия ножны. Наконец они шлепнулись на пол.

– У, сука!!! – почти с берсеркерским ревом Ермолаев вогнал лезвие в спину зверя. Тот взвизгнул, дернулся. Руки у Ермолаева подломилась, и зверь упал на него. Охватив шею зверя, чтобы не дать ему возможности приподняться или повернуть голову и вцепиться в горло, Ермолаев бил и бил ножом в спину и бок животного, сатанея от боли, ярости и запаха крови – своей и врага.

Он не помнил – сколько нанес ударов. Но на одном из них нож засел между ребер, и Ермолаев не смог его вытащить. Тогда он отбросил зверя, вскочил и схватил карабин,

(«Слава богу, – говорил он потом, – что я почти всегда досылаю патрон».)

Ермолаев едва успел снять карабин с предохранителя и, вскинув его, уложить цевье на сгиб локтя. Зверь – Ермолаев разглядел его в полутьме: очень крупный волк – прыгнул.

По всем законам природы он должен бы был умереть. Но он прыгнул.

Еомолаев встретил его пулей на лету. Попав в нижнюю челюсть, пуля отшвырнула зверя назад. Но он прыгнул вновь. Этот прыжок у него получился коротким, но, завывая от боли, он вновь собрался в комок. Ермолаев едва успел дернуть стволом в сторону врага и вновь нажал на спуск.

Когда последняя гильза, отвратно воняя сгоревшим порохом, вылетела и, звеня, покатилась по дощатому некрашеному полу, к дому Ермолаева уже бежали вооруженные соседи-охотники, разбуженные пальбой. Залитый кровью, обессиленный Ермолаев сидел на полу, баюкая на коленях карабин. В неясном свете фитиля керосиновой лампы – зажигая, Ермолаев разбил ламповое стекло – он разглядел поверженного врага своего. И, теряя сознание, успел подумать, что такого крупного волчину он еще в жизни не видывал. Да и никто не видывал.

V

Малахов, нависая над столом и щурясь от дымной рези в глазах, разглядывал фотографии. В кабинетик набилось человек восемь, и все нещадно дымили сигаретами.

– Вот, вот, – азартно выкрикивал кандидат бйонаук Грюнвольд, больше напоминавший внешностью и манерой общения какого-нибудь Моню Гершмана с Молдаванки, нежели научного консультанта засекреченной следственной группы. – Вы ж таки посмотрите! Цепочка следов волчья, да, а промежутки между следами и сам отпечаток лапы крупнее. Я ж, мое почтение, Виктор Николаич, не криминалист, однако ж могу сказать – эти зверюги крупнее всех ранее виденных экземпляров да и тяжелее килограмм этак на десять-двенадцать. Чтоб я сдох!

– Подожди-подожди, Семен, не подыхай. Лучше разъясни-ка – а вот почему крупнее? – всполошился Родионов. Как и Малахов, он больше не был старшим группы. Две их следственные бригады объединили в одну и поставили во главе ее подполковника. Но тот, осознавая свою некоторую ограниченность, в дела подчиненных почти не совался, оставил им – относительно – полную самостоятельность действий.

– Ха, – упер руки в боки Грюнвольд, – ты меня спрашиваешь, так? Если б я это знал, то прямо пошел бы к начальству, стребовал с него двухмесячную зарплату всей группы, а вас, дармоедов, разогнал бы к бениной маме, нет?

– Ладно, ребята, хватит, – остановил их Малахов, ибо препирательства могли длиться до бесконечности. – Что там по этому нападению на крутого сибирского парня?

– Какого?

– Ну, этого, охотника-промысловика. Единственного, кто остался живым.

– Ермолаева? А ничего. Крепкий мужик. Волчина тот, которого он завалил, раза в полтора превышает габариты среднестатистического Canis lupus. Прыгнул в окно, разбив стекло, напал. Получил семнадцать ножевых ран и девять огнестрельных. Из ножевых – девять смертельных, из огнестрельных – восемь. По рассказу потерпевшего, успокоился на восьмой пуле, девятая – просто перестраховка.

– Ну, Семен, что скажешь? Почему волки прыгают в окна, умудряются открывать – изнутри, правда, – замки и засовы, не боятся огня и демонстрируют завидную живучесть?

– Три ха-ха, Виктор Николаич! А если я задам вам примерно того же характера вопросы о Диком Охотнике, вы мне ответите? Клянусь здоровьем мамочки, что нет.

Малахов подошел к окну, глянул на улицу, на лаково блестевший асфальт, покрытый ледяной корочкой подмерзшей влаги, на мертвенно-оранжевый свет уличных фонарей, на промерзшую землю. Ему вдруг захотелось плюнуть на все, пойти домой, позвонить Лельке, надраться с ней коньяку и утонуть в чувственно-хмельном угаре. И повторить это и завтра, и послезавтра – до тех пор, пока не надорвется сердце. И не видеть ничего, ни о чем не знать. Только пить и совокупляться, совокупляться и пить.

Малахов устало провел ладонью по лицу, открыл форточку и повернулся к столу. И тут же, как пришибленная собака, взвыл вызов интеркома. Малахов нажал кнопку

– Капитан Малахов – на выезд. Дикий Охотник.

Нынешняя пальба мало чем отличалась от предыдущих, Разве что Охотник проявил слишком много интереса к подъехавшей опергруппе Комиссии.

Малахов лежал, распластавшись на мерзлой грязи за клумбой, и с досадой глядел на лежавших рядом оперативников. Те отстреливались почти вслепую, наугад, так как не могли поднять головы. В который уже раз над головой Малахова полетели комья земля из клумбы – Охотник сегодня выказывал ему слишком много почтения.

Когда Охотник перенес огонь левее, Малахов приподнялся и хотел уже дать команду обходить и атаковать с тыла, как из темного проема между котельной и трансформаторной будкой в весьма скором темпе ударили пять пистолетных выстрелов. Автомат Дикого Охотника дернулся и отлетел в сторону. Наступила секундная пауза, прервавшаяся окриком Малахова: «Не стрелять! Живым!» Из темного проема на освещенный фарами пятачок вышел высокий человек в камуфляже, держа пистолет на уровне глаз. Он неторопливо обошел Охотника, оттопнул подальше автомат и отстегнул с пояса наручники. В этот момент за спиной Малахова ударил одиночный выстрел и голова Охотника разлетелась в клочья. Человек отреагировал мгновенно, упав на бок и направив ствол своего «стечкина» в сторону стрелявшего. Но более выстрелов не последовало. Человек встал, взглянул на то, что осталось от черепа Дикого Охотника, и сунул пистолет в кобуру.

– Мудохлеб! – зло выругался он. И Малахов узнал этот голос.

VI

Когда, зло и матерно ругаясь, я подошел к группке оперов, то обрадовался наличию в ней Витьки Малахова. Помню, натаскивал я всю эту братию в учебном центре, он тогда один, пожалуй, подавал какие-то надежды. А остальные – так, оболтусы. Поэтому, когда меня прикомандировали к Комиссии, то, уж сами понимаете, большой радости мне это не доставило. Одно утешение – к Витьке в группу. Он хоть и старше по званию – я всего-навсего прапор, хоть и гэрэушник – да и по годкам, а по-простому держится. По крайней мере – со мной.

Про ихнюю хрень я поначитался – за глаза и за уши. Целые тома понаписаны. Естественно – совсекретно, но подпол Коваленко мне их проштудировать дал, так как я не хрен с бугра, а новый начальник оперотдела следственной бригады, да и допуски все имею. (Смех – смехом, но ситуевина, как на войне, вот и командую я, прапор, лейтенантами да капитанами.)

Поэтому, когда Витька стал отмазывать своего зама, дескать, тот даже палец со спускового крючка снял, я сильно удивился. Я бы больше удивился, если бы они мне сказали, что грабли нынче меньше трех раз в году стреляют. Или вилы, что, собственно, эквипенисуально.

– Ладно, – говорю, – ребята. Жаль, что живьем его не повязали. Судьба, значит. – А сам Витьку за портупею сбоку беру – и в сторону.

– Слушай, – говорю, – ты сегодня на дежурстве?

– Нет, – отвечает, – свободен. То есть относительно.

– Тогда, – напираю, – плюй на все, скинь рапорт и зама, коли он такой снайпер, и дуем ко мне.

– Да он не хотел, – опять отмазался Витька. – Да и мне надо там еще кой-чего…

А видно, братцы, мать вашу, что ему как раз неудобно на все плюнуть, и мне отказывать тоже. Все-таки учитель есть учитель, даже если он младше ученика. Ну я и тяну Витьку с собой. Он еще поломался-поломался, потом крикнул своим, что уходит на важное совещание с начоперотдела – со мной то есть, – и мы пошли.

Поймали на Комендантском мотор и вмиг домчались до Кораблей. Витька глазами зырк и давай пытать – каким ветром меня сюда занесло? Ну а я подробненько докладываю, что живет здесь моя ласточка одна. Но деваха она понятливая и мешать суровому мужскому толковищу не будет.

Так оно и получилось. Маришка как увидела меня не в единственном экземпляре, а с поздним гостем, сначала нахмурилась. Но я ей скоренько все растолковал – дескать, это не только друг мой, но и новый начальник, самый что ни на есть непосредственный. И цель наша не просто водку пьянствовать и дисциплину хулиганить, но и за службу потрепаться. Маришка все поняла, скоренько соорудила нам закусь, клюнула вместе с нами первую рюмку «Столбовой» и, извинившись, слиняла спать. А мы с Витькой продолжили.

– Слушай, – говорю я к концу второй трети бутылки, – а с чего все началось и где, а?

– А хрен его знает, – говорит Витька, цепляя на вилку шмат сала, – где-то на Урале, кажется.

– А с чего, с чего?

– Хрен его знает, – бурчит Витька набитым ртом.

Вроде лениво, но по глазенкам его я вижу, что вспоминает. Ну, давай! Нет, не может Витька вспомнить. А может, просто нет информации?

Ну, часам к трем ночи ополовинили мы второй литр – на сей раз «Синопской». Мягкие уже, само собой. Братаемся.

– Знаешь чего, – шепчу я Витьке в лицо, – я тут с одним дедом говорил. Колдун он, шаман эвенкский. Помнишь, рассказывал – в 93-м нас на выживание бросали в тайгу? Так я себе спину при приземлении повредил. Он меня подобрал и выходил. Ни одна медкомиссия потом не могла ничего определить, будто и не было никакого ушиба или трещины в позвонке. Так я к нему месяца три наведывался. И он мне сказал, что почти уже пришли последние времена – засрали мы все, что смогли засрать. Или – почти все. И Земля скоро от нас же начнет обороняться. Вот я и думаю – а не ее ли посланцы и «оборотни» эти ваши, да Дикие Охотники? И не оборона они, а еще последнее предупреждение. А? Что думаешь?

Мягкие-то мы мягкие, но заметил я у Витьки в глазах блеск. Не в первый раз он об этом думает, ох, не в первый. Ну, да больше нажимать на него я не стал. Выпили еще по 150 и попадали там, где Маришка нам постелила. Витька – на диване, я – на кушетке.

VII

Утром Малахов проснулся с чуть тяжелой головой, но, как ни странно, отдохнувшим, чего нельзя было сказать про предыдущие ночи и утра. На кушетке тихо посапывал Даниил Волков, прапорщик-инструктор из центра подготовки спецназа ГРУ, а ныне его, Малахова, подчиненный. Хорошее пополнение.

Словно почувствовав, что подумали о нем, Даниил проснулся. Продрав глаза, он с минуту глядел на Малахова а потом пропел хриплым голосом:

– Вижу, добрый кэп, ты уже в порядке…

– Вставай, на работу опоздаем, – криво улыбаясь, сказал Малахов.

– А работа, Витя, она не хрен, и неделю постоять может.

– Кстати, а насчет засекреченной информации ты вчера не трепался?

Сделав зверское лицо, Дан вылетел из-под одеяла и в темпе обследовал все углы и закутки квартиры. Облегченно вздохнул, сел на стул и закурил.

– Вы, блин, в своей Комиссии вообще уже мышей не ловите, треплетесь где попало, – проворчал он. – Ладно, Маришка уже ушла в институт – ни к чему ей знать лишнее, целее будет. Ну, насчет какой информации? Конкретно.

– Насчет того, что секретят от нас.

Волков настороженно огляделся и махнул рукой.

– Одевайся, пошли.

Они быстро поели, оделись и вышли. По дороге до станции метро Дан сказал:

– Часть информации от вас скрывают. Либо она не доходит, либо ее просто не доводят. Помнишь, когда и где появились первые «оборотни»?

Малахов кивнул.

– Кажется, где-то в районе Пяльмы или Пудожи, восточный берег Онежского озера.

– Вот-вот. И надо растрясти «смежников», ведь информация должна быть.

– Так они тебе все и расскажут, – криво улыбнулся Малахов.

– А я что, просить буду? Есть люди, а у людей есть слабости. Надо только уметь давить на эти слабости, и тебе все принесут на блюдечке с голубой каемочкой.

Малахов остановился.

– Да ты что… – выдохнул он. – Это же чистейший криминал!

– А я у тебя санкцию спрашиваю? – через плечо бросил Дан. – Если тебе не дают информацию – возьми ее.

– Да тебя же потом…

– А я собираюсь оставлять болтунов в тылу?

– Что?!

Волков резко повернулся, взял Малахова за портупею и слегка встряхнул.

– Слушай, Малахов, сейчас дело стоит не в том, чтобы что-то раскопать и кого-то привлечь, а в том, чтобы спасти как можно больше шкур. Ты уже забыл о вчерашнем разговоре?

Малахов мотнул головой.

– Так вот, – продолжал Дан, – сейчас наша задача – узнать, почему появились «оборотни» и Охотники. Я ж говорю – они только предупреждают, а не действуют, не атакуют. И хочешь ты этого или не хочешь – я все сделаю своими методами. Понял?

Малахов кивнул. Дан отступил на шаг, криво улыбнулся и хлопнул Малахова по плечу.

– Извини, Вить, сорвался.

Малахов улыбнулся и в свою очередь ткнул Волкова кулаком в грудь.

Они доехали до «Маяковской» и пошли пешком,

– Слушай, Дан, – негромко промолвил Малахов, – а чьи шкуры мы должны спасать?

– Свои, – жестко отрезал Волков. – Ты думаешь, что спасешь еще чьи-то? Если да, то зря думаешь.

– Как знать, – сказал Малахов, – как знать.

VIII

Капитан Виктор Николаевич Малахов застрелился на рассвете 17 ноября 1997 года в своем служебном кабинете. Застрелился, после того как я представил доказательства того, что Дикий Охотник впервые появился впоследствии взрыва и пожара на оборонном заводе под Первоуральском. Об этой аварии опять же ничего не было известно ни общественности, ни Комиссии.

Кроме того, по Комиссии гуляла новость об организации новой следственной группы, которая должна была заняться авариями на нефтяных и газовых промыслах. Там просто проваливались вышки. Создавалось такое впечатление, что земля просто расходилась, а потом опять сходилась, – сейсмологи подтвердили это, кстати, было ровно три мощных толчка, по числу исчезнувших вышек. Были, само собой, и взрывы газа, и горящие фонтаны нефти. Были и жертвы. Малахов все это сопоставил. А тут еще я со своею информацией.

Витька все материалы дела «Дикий Охотник» сжег, запустил в компьютеры ВЦ вирус, уничтоживший всю информацию. И выстрелил себе в голову из пистолета «стечкин»

Я не обвиняю его в трусости и не виню себя в его смерти. Правда у каждого своя. Он, как и я, понял, что бороться бессмысленно. И с Природой, и с Промышленностью.

Он умер, не желая и не будучи в силах бороться. Я остался жив.

В тот же день, 17-го, я нагрузил припасами, инструментами и оружием «Урал», погрузил туда Маришку и свой нехитрый скарб. И рванул на восток.

Если вам кто-то скажет, что нет больше мест, где не ступала бы нога человека, то плюньте ему в морду. Есть. Если вам кто-то скажет, что невозможен конец света в отдельно взятом городе, – сделайте так же. Возможен. Но вовсе не значит, что нужно сидеть и дожидаться его.

Малахов не стал дожидаться и умер. Я не стал дожидаться – и жив.

В конце концов, технизированная цивилизация – это еще не венец творения.

Поживем – увидим.

Часть 1

1. САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

НЕУСЛЫШАННЫЕ МОЛИТВЫ

В отчяньи, со всхлипами, навзрыд

Мы молимся, но нас никто не слышит

И безнадежным равнодушьем дышит

Церковный свод, как свод могильных плит

Джонатан Дoу, Из цикла «Адские Ночи»

Станция метро «Балтийская», Санкт-Петербург. Россия. Среда, 8.04.98 г. 4:45

«Бойцовые Коты», до этого лениво покуривавшие, прислонившись к колоннам или усевшись прямо на пол просторного вестибюля станции метро и перебрасывавшиеся вялыми шуточками, насторожились, затоптали сигареты и подняли стволы десантных АКМов, удлиненные толстыми цилиндрами пэбээсов. Четыре группы – по пять здоровенных парней в камуфляже в каждой – наглухо блокировали все выходы из тоннеля и были готовы залить потоками свинца все, что бы ни появилось из темноты,

Но огонь так открыт и не был. Стволы дрогнули и поднялись к потолку. Из тоннеля, ведущего к станции «Технологический институт», показался высокий сухощавый парень в заляпанном кровью мешковатом сером комбинезоне. Правда, его высокий рост стал заметен лишь после того, как он бережно опустил на руки стремительно подбежавших к нему «Бойцовых Котов» ватно обмякшее тело в изодранном и пропитанном кровью камуфляже и с трудом разогнулся.

– Что случилось, командир? – спросил его старший пятерки.

Наблюдавший эту сцену сержант милиции, несший дежурство в этот ранний утренний час на станции «Балтийская», удивленно поднял брови – этот сухощавый, хлипкий с виду парень разительно отличался от остальных «Бойцовых Котов». Причем сравнение было не в пользу парня.

– Семейка выворотней, мать их, – ответил парень и сплюнул кровавый сгусток на свежевымытый пол вестибюля. – Злого и Фитиля сходу в клочья, Лома я вытащил. Положили вроде всех. Проверьте.

– Вот б…ство! – выматерился старший пятерки. Парень оглянулся. В тоннель на рысях вбежала свежая пятерка Большого Грызя, растворилась в темноте. Парень мотнул головой.

– Как Лом, Макс? – спросил он у одного из бойцов, возившегося с раненым. Тот покачал головой.

– Почти безнадега.

– Вот б…ство! – полушепотом выматерился парень, ладонью крепко потер узкое длинное лицо, пошатнулся, отшагнул назад к колонне и сполз по ней на пол. Он поднял взгляд на стоявшего столбом напротив сержанта милиции, и тот вздрогнул – зрачки парня, похожие на карандашные точки на белом листе бумаги, медленно расширялись, принимая нормальный размер, превращаясь из угольно-черных в серо-водянистые. Только сейчас сержант заметил глубокую рваную рану на бедре командира «Бойцовых Котов».

Заметив ужас в глазах сержанта, парень подмигнул ему.

– Все, браток, можете дышать спокойно, – с усмешкой сказал он. – До поры до времени.

Станция метро «Балтийская», Санкт-Петербург. Среда, 8.04. 5:01

Крыс с Упырем вынесли Чистильщика на носилках, где-то раздобытых сердобольным сержантом милиции, на привокзальную площадь. Мелкие и редкие пушинки почти сухого снега упали ему на лицо.

– «Скорую» – Лому, – приказал Чистильщик, приподнимаясь, опершись на локоть.

Бойцы затоптались на месте, неуверенно глядя то на него, то на реанимобиль.

– Командир, – робко произнес Крыс.

Чистильщик неторопливо повернулся к нему и глянул на старшего пятерки своими бесцветными глазами так, что у того подкосились ноги и он чудом не выпустил носилки.

– Я сказал – Лома в «скорую», – тихо повторил Чистильщик. – Меня – в санчасть. Прослежу.

И он проследил. И опустил голову на жесткий подголовник носилок лишь тогда, когда «скорая», истошно завывая сиреной, увезла раненого бойца.

Через полчаса он лежал на кушетке и курил, равнодушно глядя в потолок санчасти дежурки «Бойцовых Котов» на Второй Красноармейской. Врач наложил швы на узкую глубокую рану на правом бедре Чистильщика и с максимальной осторожностью ввел катетер в вену на левой руке, Потом, повинуясь повелительному жесту командира «Котов», покинул перевязочную.

Боли Чистильщик все еще не чувствовал. Долгие годы психотренинга и «Лунный Эликсир» способствовали обильному выделению эндорфинов в кровь, изрядно завышая болевой порог. Но Чистильщик знал, что скоро действие естественных наркотиков закончится и боль – горячая и острая – навалится на него огненным шаром. И надо успеть сделать необходимое, чтобы потом можно было провалиться в забытье спокойно. Он дотянулся до специального подсумка и выудил оттуда два пузырька. Изготовление этих емкостей влетело Чистильщику в копеечку, так как пузырьки были сделаны из бронестекла, которое устанавливают на лимузинах разной знатной швали.

Содержимое первого пузырька Чистильщик втер в рану, из второго пузырька уронил две капли в стакан воды и проглотил коричневатое пойло. Резко выдохнул, словно хлопнул стакан водки, и вновь опрокинулся навзничь. Закурил еще одну сигарку. Он ждал боли. И она пришла, не успел он докурить сигарку до половины. Чистильщик, скривившись, бросил окурок в стакан из-под воды и постарался максимально расслабиться, всецело отдаваясь во власть боли. Это ему удалось, и он потерял сознание.

Подразделение «Бойцовых Котов» создали сравнительно недавно – полтора года назад. Собственно, название подкинул кто-то из бойцов, начитавшись Стругацких, а официальное название подразделения было сухим и невыразительным – Группа охраны и очистки подземных коммуникаций ГУВД Санкт-Петербурга. Конечно, о бардаке в тоннелях и мутантной фауне знали многие и давно, но власти зачесались только тогда, когда обходчики тоннелей и прочие рабочие, обслуживающие подземные коммуникации, стали пропадать пачками. Трупы некоторых находили в таком состоянии, что даже бывалые труповозы начинали чувствовать приступы тошноты, глядя на жалкие растерзанные останки.

И тогда ГУВД распорядилось сформировать при отделе милиции по охране метрополитена спецподразделение. Комплектовалось оно в обстановке секретности, дабы не создавать ненужных сенсаций и не вызвать панику у мирных обывателей, пользующихся подземкой. Вербовали демобилизовавшихся армейских спецназовцев и спелеологов с хорошей физической формой. Набрали человек сорок и призадумались – а кого поставить во главе этой разношерстной команды? Мучились долго – ни один кандидат не имел опыта в операциях подобного рода – пока подполковник Лукин не вспомнил про Чистильщика.

Вторая Красноармейская улица, Санкт-Петербург. Среда, 8.04. 11:35

Чистильщик очнулся, как включился – резко, без переходных состояний, сразу готовый активно функционировать. Он сел, но не резко, без рывка, а каким-то быстрым и плавным, словно смазанным движением. Врач, сидевший неподалеку, поглядел на него с некоторым страхом. Движение было почти нечеловеческим, так могла бы двигаться большая сытая змея

– Время? – коротко бросил Чистильщик хриплым голосом.

Врач непонимающе поглядел на него.

– Сколько времени? – повторил вопрос Чистильщик Врач пожал плечами.

– Да что-то около половины двенадцатого, – ответил он. Чистильщик криво усмехнулся. «Счастливый человек, – подумал он, – может позволить себе этакое «около половины двенадцатого». Счастливчик». Он выдрал иглу из вены, залез в карман куртки, лежавшей у изголовья, и выудил из портсигара тонкую сигарку. Закурил. Заметив краем глаза протестующее движение врача, зыркнул на него:

– Засохни, – грубо хрипанул он – Сам знаю, что мне надо.

Все тем же скользящим быстрым движением поднялся на ноги. Почесал правое бедро. И врач тихо охнул, увидев лишь красный рубец на месте свежего шва, который он собственноручно наложил на рваную рану всего шесть часов назад. Чистильщик взял тонкий скальпель и осторожно распорол стежки хирургической нити, выдернул обрезки. Врач снова охнул, глаза его округлились. Он был новичком и еще не знал об особенностях командира «Бойцовых Котов».

– Запасные штаны принесли? – спросил Чистильшик и, прошлепав босыми ногами по холодному кафельному полу, подошел к раковине. Жадно напился прямо из-под крана. Когда он выпрямился, врач разглядел в косом свеге, падавшем из окна, здоровенный шрам на спине – от правой лопатки до левой ягодицы.

– Принесли, – запоздало ответил врач и кинул камуфляжные брюки на кушетку. Тихо спросил: – А на спине что за шрам?

Чистильщик непроизвольно коснулся левой рукой поясницы.

– Этот? Кусака приласкала под новый год.

– Кусака? Что это?

Чистильщик усмехнулся.

– Землеройка размером с доброго кабанчика.

– А сегодня?

– Выворотень. Крыска вот этакая, – командир «Котов» показал какая. Получилось, что крыска была высотой восемьдесят-девяносто сантиметров от пола. – Учись, док. Тебе, конечно, под землю не лазать, но по характеру раны должен знать, что предпринять. Не все такие, как я. После выворотил только противошоковое и противостолбнячное. А вот после кусаки и слепыша нужны вакцина или антидот. А если человека тяпнул дракер – то полное переливание крови.

Видя непонимание на лице врача, Чистильщик усмехнулся.

– Ну про выворотил я тебе рассказал. А у кусаки в полости рта специфическая микрофлора. Человек, подцепивший ее, болеет всего лишь двадцать четыре часа и отбрасывает коньки при симптомах, несколько схожих с бубонной чумой. Вакцину разработали в НИИ экспериментальной микробиологии. Слепыш – огромный дождевой червь. Он просто высасывает человека. Если начал питаться – пишите письма, ему пофиг пули и ножи. Весь покрыт слизью, которая действует на теплокровных, как мощный нервно-паралитический яд. Не завидую тому, кто в течение полутора часов не получит антидот. Ну, пауки – это проще всего. Антидоты разработаны давным-давно.

– А как же вы этих слепышей, это…

– Мочим-то? Да просто. Они не любят высоких температур. Пятьдесят градусов для них смертельно. Огнемет или фосфорная граната. Тут главное самому ноги унести. Вот, а дракеры – мутировавшие гекконы, каким-то чудом попавшие в подземку и выжившие. Охотятся на все, что движется и имеет температуру тела выше двадцати градусов – на выворотней, кусак… Ну и на людей. У них есть ядовитый зуб. Яд не смертельный, но очень болезненные ощущения, и если не сделать переливания крови, то выходишь из строя месяцев на несколько. Все эти несколько месяцев живешь с желанием отпилить себе все суставы – такая ломота. А есть еще аспид. Но его никто не видел…

– А вы?

– …кроме меня.

– Но откуда все это взялось?

– Мутантная фауна, док.

– Но откуда? В Москве – я еще понимаю. А у нас-то?

– Ну, док, у нас все это круче, чем в Москве. У меня есть своя теория, но это – в другой раз, за бутылочкой.

– Обещаете?

– Да зачем вам-то все это? Лишняя головная боль – и все.

– Обещаете?

Чистильщик усмехнулся и поерошил короткие каштановые волосы.

– Договорились, но вторая бутылка – с вас.

– А как вы…

– Ускоренно заживляюсь?

– Да. Это же выше человеческих сил.

– А кто вам сказал, что я человек? – с кряхтением спросил Чистильщик, влезая в штаны. – Я такой же мутант. Только и всего.

Станция метро «Лесная», Санкт-Петербург. Среда, 8.04. 15:00

Нагло презрев правила, мотоцикл Чистильщика влетел на тротуар и, скрипнув шинами по влажному асфальту, замер перед входом в станцию метро. Отомкнув лапку-подпорку, Чистильщик заглушил мотор, соскочил с седла и бегом пронесся к эскалатору. Тот не работал, и командир «Бойцовых Котов» вихрем ссыпался по ступеням в вестибюль станции. Он успел точно к тому моменту, когда из тоннеля перекрытого перегона до «Площади Мужества» выносили три тела – два подававшие признаки жизни и одно бездыханное. Чистильщик рванул за плечо Крыса, командовавшего группой в его отсутствие.

– Кто? – хрипло рявкнул Чистильщик, Крыс с трудом развернулся,

– Ворона готов, Упырь с Хвостом – в тяжелом, – придавленным полушепотом ответил Крыс.

– Что там?

– Кусака.

– Одна?

Крыс виновато кивнул.

– Вроде.

Чистильщик вдруг коротко ткнул кулаком в подбородок Крыса. Слабый, казалось бы, чисто символический удар, проведенный без малейшего намека на замах, легко опрокинул девяностокилограммового мордоворота.

– Вроде, – по-змеиному прошипел Чистильщик, – вроде. Да Ворону и одного пара кусак не уработали бы. А уж с Упырем и Хвостом – подавно. Почему меня не вызвал, мудак?! – рявкнул он. – Биппер я никогда не выключаю. Ну?!

– Так ты же ранен, командир, – утирая кровь с губы, прохрипел Крыс.

– Похрен, обязан был поставить меня в известность. Три человека за один день, – прошептал Чистильщик, и от этого шепота Крысу стало страшно, – три человека.

Командир прикрыл глаза, И Крыса снова охватил этот ледяной ужас, который он испытывал, глядя на Чистильщика, готовившегося уйти под землю. Даже перед боем в Чечне Крыс не испытывал ничего подобного. Все это было за гранью человеческого понимания, необъяснимо, но разум пытался найти логические объяснения. И не мог. И это пугало еще больше.

Чистильщик открыл глаза, и Крыс отшатнулся, увидев сжавшиеся в карандашную точку зрачки командира Одним легким слитным движением Чистильщик сорвал с плеча бойца АКМ, выудил из «лифчика» запасной магазин и снял с его пояса Ф-1. Незаметным скользящим движением спрыгнул-стек на рельсы и растворился в полумраке тоннеля.

Легким пружинистым шагом Чистильщик дошел до каверны в стене тоннеля, где тюбинги разошлись и раскрошились по краям. Именно сюда вела кровавая дорожка.

Видеть эту дорожку Чистильщик не мог, хотя рассеянного света редких ламп в тоннеле ему вполне хватало сейчас, чтобы видеть все почти как днем. Вело его гораздо более точное чувство – обоняние. Свежую кровь он чуял отлично.

Он шагнул в каверну, прикрыл глаза, сломал ампулу в химической осветительной трубке и уронил ее себе под ноги. Сделал два шага и вновь открыл глаза. Узкая штольня – явно искусственного происхождения – была залита неярким зеленоватым светом. Чистильщик знал, что Ворона наверняка уложил хоть одну кусаку. А это значит, что остальные не уйдут, пока не сожрут труп сородича. Время было, но стоило торопиться.

Два поворота почти полностью отрезали Чистильщика от источника света, но он, расширив зрачки, продолжал видеть все, словно в ранних сумерках. Шаг его стал стелящимся и мягким, словно у кошки. И он увидел завершение пиршества кусак. Их было четыре. Чистильщик неслышно отшагнул за поворот. Он знал, что хорошим обонянием или иным дистанционным чувствованием движения обладают только выворотни, слепыши и дракеры. Кусаки обладали отличным подземным зрением, но сейчас были слишком погружены в трапезу. Он осторожно снял гранату с пояса, выдернул чеку, дал рычажку отлететь в сторону и, выждав две секунды, кинул «лимонку» навесом и тут же отшатнулся за поворот, зажимая уши ладонями и открыв рот.

Рвануло. Прищурив глаза от пыли и максимально расширив зрачки, Чистильщик выскочил в прямой отрезок тоннеля, выставив ствол АКМа перед собой. Две кусаки были разнесены в клочья, третья лежала на спине и сучила лапами в воздухе, а четвертая пыталась зарыться в стенку тоннеля и уйти из опасного места. Палец Чистильщика плавно надавил на спусковой крючок. Автомат дернулся – раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три – с легким шлепающим звуком выплюнув три коротких бесшумных очереди, отмеченные Чистильщиком лишь по звону стреляных гильз. Все девять пуль попали в крестцовый отдел позвоночника гигантской землеройки. Она неуклюже выватилась из норы, и Чистильщик выпустил очередь подлиннее, перебив зверю гортань и шейные позвонки.

Но вторая оставшаяся живой землеройка уже пришла в себя и бросилась на чужака. Чистильщик вдавил спусковой крючок, уже не рассчитывая количество выстрелов. Очередь пуль калибра 7,62 мм отбросила кусаку, разворотив гигантской землеройке нижнюю челюсть и выбив бритвенно-острые передние резцы. Уши резанул пронзительный визг боли. Но тварь была еще жива и способна искромсать человеческое тело мощными когтями. А автомат, выбросив очередную стреляную гильзу, вхолостую щелкнул бойком. Времени на смену магазина просто не было, и Чистильщик отбросил автомат.

Он успел сорвать с пояса светошоковую гранату, швырнуть ее на пол перед кусакой и отшатнуться за поворот тоннеля, зажмурив глаза. Раздался шипящий хлопок, визг усилился, Чистильщик рванул из ножен, закрепленных на голени, нож с лезвием длиною в десять дюймов и выпрыгнул навстречу кусаке. Тварь визжала, мотая головой и разбрызгивая во все стороны крупные капли крови. Но медлить не следовало – Чистильщик знал, что замешательство землеройки продлится недолго и она не успокоится до тех пор, пока не растерзает обидчика или не умрет. И Чистильщик прыгнул. Совершенно нечеловеческим, каким-то змеиным движением он извернулся в полете под самым потолком и плашмя обрушился на спину кусаки, одновременно всадил нож по самую рукоять под основание черепа, отделив спинной мозг от головного. Тело твари несколько раз изогнулось, сбросив Чистильщика на пол, и обмякло.

Командир «Бойцовых Котов» тяжело поднялся и поглядел на располосованное левое предплечье, которое успели зацепить когти конвульсивно содрогавшейся задней лапы твари. «Ну вот, – подумал он, – еще пара царапин». Перепрыгнул через труп кусаки, подобрал автомат, завернул за поворот и, кинув на трупы тварей фосфорную гранату, припустил бегом. За несколько секунд Чистильщик достиг тоннеля метро, в спину ударила плотная волна горячего воздуха. Он невольно сделал несколько шагов вперед и споткнулся об рельс, едва не упав.

Все тем же скользящим, перетекающим движением взметнулся на платформу, бросил АКМ Крысу и размашисто зашагал в сторону эскалатора, роняя с кончиков пальцев опущенной руки на пол тяжелые капли крови.

– Твою мать, – бормотал Чистильщик, – три человека, твою мать, а?! Обычный серый денек, б…дь!

Эскалатор по-прежнему не работал, и Чистильщик неспешно поднялся наверх и только тогда вспомнил о кровоточащей ране. Он мрачно выругался, отстегнул с пояса фляжку и полил спиртом предплечье, уронил на рану несколько капель из маленького пузырька и залепил рану пластырем. Боли он все еще не чувствовал.

Гостилицкое шоссе, Старый Петергоф. Среда, 8.04. 22:00

Чистильщик заглушил мотор, открыл ворота и вкатил патрульный «БМВ» во двор. Мотоцикл достался ему в подарок от немецких коллег, которых он избавил от парочки головных болей в берлинской подземке и обучил их ребят тактике подземных операций. Он и ездивший с ним Ворона пару месяцев отвалялись в госпитале, напоровшись на незнакомые экземпляры подземной фауны. Чистильщик правда, валялся, не желая шокировать чувствительные души бундесовых врачей ускоренным заживлением ран. Эх, Ворона, Ворона! А, мать твою?!! Как же ты так оплошал?!

Чистильщик потрепал по загривку бросившегося к нему пса – полуволка-полулайку и прошел в дом. Пес вошел следом и улегся на пороге любимой комнаты Чистильщика, которую он называл Каминным залом. Мужчина присел перед камином, нащипал лучину и зажег огонь. Поднялся, отряхнул брюки и, сняв комбинезон, лег на диван. Закурил пятую за этот день сигарку.

В сон он провалился незаметно, лишь успев положить в пепельницу недокурок. И снова ноздри его почувствовали все тот же запах – пороховая вонь и свернувшаяся, гниющая под жарким солнцем кровь. И трупы. Он снова увидел их – женские, мужские и детские, лежащие порознь и кучами – и он, Крысолов, равнодушно проходил мимо них, профессионально отмечая трупы с вырванными сердцами и печенями. Такого не делали обычно ни чеченцы, ни моджахеды, воевавшие за них. По крайней мере – не в таких масштабах. Одна-две отрезанных головы, пара вырванных сердец – но не более. Вырезанные гениталии солдат не в счет.

А здесь… В зоне ответственности тюменского ОМОНа… Нет, что-то не состыковывалось. Крысолов бесшумно прошел вперед. Да, вот она, колонна БТРов, и тот, кто ему нужен – на броне. Крысолов потянул ноздрями – ошибки нет, аномал был здесь. Крысолов поднял АКМ, наглазник прицела уютно прильнул к лицу. Секундная задержка – и пуля калибра 7,62 мм нашла брешь между бронежилетом и шлемом, поразив омоновца в шею. БТР огрызнулся крупнокалиберными пулями, но Крысолов уже ушел с позиции и уходил в сторону разоренного поселка. Его ждала цель с противоположной стороны – в отряде полевого командира Рустама Имроева он учуял двух аномалов.

Таких же, как он. Когда-то и он чувствовал это непреодолимое влечение к изменению формы – по крайней мере, сознания. И он чувствовал тягу к насыщению кровью и плотью, пока не узнал истоки этого голоса генов и не встретил Учителя. Именно тогда он перестал быть простым оборотнем – или аномалом, как их называли в определенных кругах – и стал Крысоловом, Чистильщиком, охотником на оборотней и мутировавшую нечисть. Тринадцать лет он кочевал по стране – и ее обломкам, – а также сопредельным территориям и уничтожал чудовищ всеми возможными способами. Закончил – по бумагам – военное училище, служил – опять же почти лишь на бумаге, менял имена и кочевал, кочевал, кочевал… Пока в его родном городе не создали подразделение по борьбе с подземной мутантной фауной…

Он проснулся ровно через сорок минут и неслышно поднялся. Пес продолжал спать, и Чистильщик разбудил его, лишь бесшумно перешагнув через него.

– Тихо, Бес, – прошептал Чистильщик, – тихо. Все в порядке.

Пес сделал вид, что поверил, и опустил морду на лапы, но внимательно следя за другом. Чистильщик вышел во двор с плоской сумкой, которую приторочил к седлу своего мотоцикла, открыл ворота, выкатил «БМВ», закрыл их. Бес бесшумной тенью выскользнул во двор. Чистильщик ударил ногой по лапке стартера, мотоцикл глухо взревел. Выжав газ, Чистильщик выехал на шоссе.

Улица Генерала Симоняка, Санкт-Петербург. Четверг, 9.04. 1:22

Чердак на Симоняка был вонючий и холодный. Но Чистильщик был заранее готов к подобному уюту, поэтому только поежился и перестал дышать носом. Винтовка фирмы «Аншютц» с глушителем лежала рядом с ним. Он пока обозревал окна блочного многоквартирного дома в бинокль. Его разделял пустырь с проточной канавой посредине. Такие канавы они в детстве называли «говнотечкой».

С сожалением Чистильщик пропустил сексуальный танец, исполняемый обнаженной девицей для своего кавалера на восьмом этаже, и сконцентрировался на полутемном окне девятого. Вот объект вошел в комнату с девушкой, припал к ее губам. Чистильщик взял винтовку, приник к наглазнику прицела. Пассивный ночной прицел давал несколько размытую картинку, приходилось больше полагаться на чутье.

Перекрестье совместилось с головой мужчины. Чистильщик задержал дыхание и осторожно начал давить на спусковой крючок. Но голова мужчины резко опустилась к груди девушки, и Чистильщик отпустил гашетку, перевел, грязно выругавшись про себя, перекрестье прицела чуть ниже. И тотчас же надавил на спусковой крючок снова. На виске мужчины расцвел алый цветок. Девушка вздрогнула. Еще через пару секунд ее рот распахнется в крике. Но Чистильщик не стал на это смотреть. Он быстро упаковал винтовку в жесткий гитарный чехол, вышел на лестницу, вызвал лифт и неспешно пошагал вниз пешочком. Ясный пень, девица вообразит все, что угодно, не понимая, что ее спасли от верной смерти.

Возле универсама «Таллинский» Чистильщик поймал мотор и за пятнадцать рублей доехал до универсама «Аякс», на площадке которого был запаркован его мотоцикл «БМВ». Сделав еще контрольный полукруг по Жукова и Стачек, неподалеку от Красненького кладбища, у танка на постаменте Чистильщик сплавил винтовку в гитарном чехле связнику, который был совершенно не в курсе дел, и мирно покатил к себе домой.

Закрыв ворота и автоматически потрепав Беса по загривку, Чистильщик глянул на часы – 3.02.

– Еще один серый день, – пробормотал он. – Просто серый день.

2. ПРОСТЫЕ СЛОЖНОСТИ

Чужая память.

ГУВД Санкт-Петербурга. 14.09.96 г. 11:30

– И все-таки, я предлагаю Лужина, – напористо произнес Лукин. – Кроме него, никто не сможет возглавить подземную команду. У него одного есть хоть какой-то опыт.

– Вы уверены? – прищурясь спросил генерал Середа. – В конце концов мы должны разобраться в этих исчезновениях работников метрополитена.

Лукин замялся. Он понимал, что никто, кроме Крысолова, не справится с монстрами подземелий, никто, кроме Лужина, не знает самих этих подземелий. Но как сказать об этом высокому начальству? Подполковник утер ладонью губы.

– Я по-прежнему настаиваю на кандидатуре Лужина, – с той же напористостью сказан он. – Капитан Лужин в 1992 году уволился из рядов Вооруженных Сил в связи с несогласием по поводу решения командования о расформировании группы контроля подземных коммуникаций, Он специалист – единственный специалист – по подземной и наземной мутантной флоре и фаунею

– Это что же, – лениво протянул Середа, – цветы-людоеды и крысособаки?

– Да, – набычась, ответил Лукин, – он знает всю эту чертовщину. Кто бы ни убивал или похищал обходчиков тоннелей, Лужин разберется.

– Что-то вы слишком рьяно агитируете за этого Лужина, – проворчал генерал. – Где вы его выкопали?

Лукин поджал губы. Он мог бы сказать – где, но не думал, что стоило это делать. Начальника ГУВД вряд ли привел бы в восторг тот факт, что один из его подчиненных еще пару месяцев назад был «вольным стрелком».

– Ладно, – вдруг сдался Середа, – оформляйте документы на этого Лужина. Но, черт меня возьми! Штаты и так раздуты.

«Так и не набирайте в органы шпану», – чуть не ляпнул подполковник Лукин, но благоразумно промолчал – генерал мог неправильно понять эти слова, а ссориться с начальством не самое разумное занятие…

Гостилицкос шоссе, Старый Пегергоф, Четверг, 9.04. 6:05

Чистильщик резко открыл глаза и чуть приподнял голову с подушки. Бес, лежавший удвери, также открыл глаза, навострил уши и вопросительно поглядел на друга. Чистильщик качнул головой, сел и, дотянувшись до столика, вытянул из портсигара сигарку, закурил. Он на секунду прикрыл глаза, потом резко распахнул их и с подозрением глянул на лежащий на столике мобильный телефон, номер которого знали от силы три-четыре человека. Чистильщик смотрел так на него с минуту, и он вздрогнул, когда запищал вызов телефона.

– Да, – коротко бросил он.

– К сожалению, снова нужны твои услуги, – услышал он знакомый голос с характерной надтреснутой хрипотцой.

Чистильщик снова попытался представить своего связника, которого он ни разу не видел, хотя и работал с ним уже более четырех лет.

– Где и когда? – спросил он.

– Одиннадцатого, во Пскове.

Чистильщик помолчал и задал совершенно непростительный вопрос:

– Кто?

Ответом ему был хриплый смех.

– Дурацкий вопрос, – отозвался связник. – Все материалы – в папке, как всегда.

Чистильщик пожал плечами и нажал клавишу «отбой». Но за долю секунды, прежде чем связь разъединилась, он услышал хриплое: «Удачи!»

«Удача! – саркастически усмехнулся Чистильщик. – При чем здесь удача?!»

Он подмигнул Бесу и тихо шепнул:

– Что, дружище, опять начинается сезон дерьма, а?

Пес длинно зевнул, показав внушительные клыки, неторопливо встал, подошел к сидящему на диване Чистильщику и положил свою лохматую голову ему на колени. Чистильщик рассеянно почесал Беса за ушами.

– Начинается, брат, начинается.

Октябрьский проспект, Псков. Четверг, 9.04. 13:30

Николай Сергеевич Морачковский с утра был в несколько паршивом настроении – слегка помят во вчерашней пьяной потасовке, похмелен. К счастью, фингалов не наставили, лишь ныли ребра, да саднила царапина на шее. Сегодня он был совершенно свободен – за товаром предстояло ехать только завтра, чтобы к субботней толкучке на рынке быть во всеоружии.

Собственно, Сергеевичем его никто не звал, да и Николаем – тоже. Для всех он был Коля-Бешеный, а для матери и для сестры – Колькой. За свои двадцать семь лет он успел последовательно побыть студентом пединститута; солдатом внутренних войск; снова студентом; подозреваемым в совершении разбойного нападения (с содержанием в СИЗО) и, наконец, безработным. Последние полтора года Николай зарабатывал на жизнь перепродажей турецкого, болгарского и прочего барахла, привезенного «челноками», на рынке родного города Пскова. Денег хватало на то, чтобы содержать мать и младшую сестру – довольно нищенски, правда, – и на попойки. Так что финансы обычно кончались вечером в четверг, в лучшем случае – в пятницу утром. А суббота и воскресенье – базарный день.

Сегодняшний день Николай твердо решил провести с Любкой – штатной своей женщиной. Или «дырой», или «телкой», «теткой», «лярвой», «мандой»… Короче, – как ее ни называй, – она была особью женского пола, в которую Коля-Бешеный разряжал свою сексуальную энергию. Ни для кого – даже для Николая – не было секретом, что Любка зарабатывает на жизнь продажей своего – весьма стройного и ухоженного – тела. Проституцией, грубо говоря. Но Николая это не смущало, ибо ее сутенером был именно он.

Все «бандиты», пообщавшись с ним, почти хором заявили, что дешевле его смерти будет всего лишь не иметь с ним дела и оставить в покое, ибо в армии, в N-ском стройбате Коле-Бешеному отбили не только почки, но и мозги. А мокруха – она же денег стоит. Так его и оставили в покое – и торговую точку, и Любку-давалку.

Но сегодня с утра Любка была не в настроении давать на халяву – ее подцепил, купившись на невинное личико и стройную фигурку, какой-то приезжий кадр. Так, по крайней мере, сказали Любкины соседи. «Ну-ну, – подумал Николай, – будет чем поживиться». В свои двадцать два Любка выглядела едва ли на восемнадцать, и Морачковский этим частенько пользовался, представляясь братом и стрясывая с приезжих лохов дополнительную денежку за совращение несовершеннолетней. Статью, конечно, давно отменили, но кто же в точности знает нынешний УК, кроме прожженных зэков-законникоа и прокуроров с адвокатами?

К трем часам, щедро залив похмелье на остатки денег пивом Коля-Бешеный свернул в переулок у одного из зданий пединститута, где сам некогда учился, поднялся на второй этаж и своим ключом открыл дверь Любкиной квартиры.

А зря. Ибо не знал он, при всем своем незаконченном высшем педагогическом, книги, зовущейся «Некрогнозис». Кто и когда ее написал – черт его знает, но на странице за номером сто двадцать два в лионской ее копии от тысяча сто восьмого года начертано небрежной рукой переписчика: «…и если он, насытившись внутренней плотью женщины, вкусит кровь мужчины, бывшего с ней прежде ночью, то обретет жизнь долгую». Странная книга и темны слова, в ней сказанные, но не знал их Николай Сергеевич Морачковский, Коля-Бешеный. И славен он был тем, что не могли его сразу вырубить ни удары ногой в голову, ни штакетиной по той же самой репе, ни мощные «крюки» под ребра.

Поэтому Николай вошел в квартиру без колебаний, прошел в единственную комнату, служившую и будуаром, и гостиной, и сразу же увидел обнаженную Любку, воздетую на фаллос стоящего посреди комнаты мужчины, снявшего с себя все, кроме белой рубашки и галстука. Взглянув на эту рубашку, Коля-Бешеный остолбенел. Рубашка была заляпана алыми пятнами. Кровью.

Вторая Красноармейская, Санкт-Петербург, Четверг, 9.04. 17:00.

Чистильщик – он же капитан Лужин – неторопливо вошел в дежурку специального подразделения по охране и зачистке сооружений метрополитена.

– Ну, что у нас плохого? – невыразительным голосом спросил он. Дежурный, прапорщик Семенчук, прозвище Дрын, покосился на него. Большинство в команде «Бойцовых Котов» своего командира недолюбливали, но уважали. Был он какой-то замкнуто-отстраненный, избегал любых контактов, хотя о бойцах заботился, как о родных, правда, был с ними крут и резок.

– Да нормально все вроде бы, – так же невыразительно ответил прапорщик. Лужин пожал плечами,

– Где старший лейтенант Зорин? – спросил он. Семенчук пожал плечами в ответ.

– Да вроде в спортзале, – буркнул он.

– Спасибо, – как всегда, безукоризненно вежливо отозвался Лужин и вышел из дежурки.

«О, блин, – раздраженно подумал прапорщик, – соблюдай тут этикет».

Фантастическая вежливость Чистильщика в обычных условиях была еще одной причиной нелюбви к нему.

Чистильщик прошел в спортзал, полюбовался с минуту на учебный бой Зорина с парой «Бойцовых Котов», потом жестом подозвал своего заместителя к себе.

– Леня, подмени меня, – тихо произнес Чистильщик, – денька на три-четыре, не больше.

Зорин вытер рукавом потное лицо и серьезно поглядел на командира.

– Ты что, Михаил Василич, опять? – почти угрюмо спросил он.

Лужин, насколько мог искренне, улыбнулся и мотнул головой.

– Да нет, что ты, Леня, – ответил он, – к приятелю хочу съездить в Приозерск. Водочки тяпнуть, ногу подлечить, Достала-таки меня эта служба,

Лицо его тотчас же приняло все то же нейтрально-сухое выражение. «Как бы не переиграть с радушием и пофигизмом» – подумал он. Но, видимо, не переиграл, так как хмурость и недоверчивость медленно покинули взгляд Зорина.

– Приятеля навестить? – переспросил он.

– Угу, – вновь уже невыразительно ответил Чистильщик, – в училище на соседних койках с первого курса дрыхли.

– Михаил Василич, полчасика у тебя свободных есть?

– Есть, – покладисто ответил Лужин, хотя время поджимало,

– Тогда подожди пару минут, я в душе сполоснусь и выскочу. Разговор до тебя имеется.

Чистильщик пожал плечами и вышел из спортзала, дошел до дежурки, сел на табурет. Семенчук покосился на него, но ничего не сказал. Чистильщик закурил очередную сигарку – третью за этот день – и равнодушно глянул в потолок.

Зорин пунктуально выскочил в дежурку через три минуты. Лужин неторопливо встал и оба вышли на улицу, окунувшись в медлительный снегопад.

– Слушай, ты обедал? – вдруг спросил Чистильщик, повернувшись к заместителю.

– Да нет еще, – ответил тот.

Лужин шагнул к своему мотоциклу и похлопал ладонью по седлу.

– Давай прокатимся, перекусим. Заодно и поговорим.

Зорин пожал плечами, уселся за спиной Лужина и едва успел ухватить командира за пояс, как Чистильщик рванул с места, виртуозно вписавшись в небольшой просвет между машинами, плотно запрудившими Московский проспект.

– Слушай, – проорал Зорин в ухо Чистильщика, когда тот притормозил на светофоре, – ты же все-таки солидный человек, целый капитан. Мог бы докупить еще пару колес, а то летаешь, как мальчишка.

– Капитан, никогда ты не станешь майором, – чуть фальшиво пропел Лужин и снова рванул с места, втиснувшись между чадно воняющим «Икарусом» и навороченным джипом. У Зорина аж дух захватило.

Приткнув мотоцикл у Мариинки, заглушил движок, повернулся в седле и поглядел на своего зама.

– А если честно, мне просто нравится вот так чувствовать скорость. Пошли.

– Куда?

– А туда, – Лужин кивнул головой в сторону двери ирландского бара «Шамрок».

– Кучеряво живешь, – хмыкнул Зорин, – да вот мне не по карману. Да и ты непонятно с чего шикуешь. Бабушка наследство оставила?

– Угу, троюродный дедушка двоюродной тещи в Штатах ласты склеил. Пошли. Я тебя пригласил, я и расплачиваюсь.

– Тоже мне, благодетель, – криво улыбнулся лейтенант,

– Не благодетель, – поднял палец Чистильщик, – а меценат. Почувствуйте разницу. Пошли, – и подтолкнул Зорина в спину.

– Меценат, блин, – всю дорогу до дверей паба ворчал Зорин, – благодетель хренов.

Лужин не обращал на его бормотание почти никакого внимания, лишь периодически подталкивал лейтенанта кулаком в спину.

Сели в большом зале в уголок у окна.

– Поперло нам, – сказал Лужин, – мы в зоне ответственности девушки Кати, а она дюже швыдкая девица.

Полчаса спустя Лужин отложил вилку, хитро поглядел на Зорина, добиравшего с тарелки остатки картофеля-фри, и поднял к губам кружку «Гиннесса».

– Кучеряво живешь, – снова проворчал старший лейтенант, промокнув губы салфеткой. – Не понять – с чего?

– Халтурю, работу на дом беру, – невозмутимо отозвался Чистильщик.

Зорин покачал головой.

– Значит, опять, – вздохнул он.

Чистильщик усмехнулся, слегка дернув уголком рта. Его зам был уверен, что знает причины не столь уж редких отлучек своего шефа.

Однажды – примерно год назад – абсолютно случайно Зорин стал свидетелем ликвидации Чистильщиком аномала. Лужин чуть-чуть опоздал и застал оборотня, что называется, с поличным, рядом с растерзанным телом подростка. Поэтому Зорин решил, что его шеф занимается самочинной охотой на тривиальнейших маньяков. И Лужин не стал его разочаровывать. Относился лейтенант к этому весьма неодобрительно и на правах если не друга, то хорошего приятеля, просил неоднократно с этим делом завязать. Лужин всякий раз клялся и божился, но каждый понимал, что слова так и останутся словами.

Но на сей раз Чистильщик почувствовал, что разговор предстоит слишком серьезный, и внутренне подобрался.

– Даже если и так, – растягивая слова, произнес Лужин, – чем это плохо?

Зорин тяжело поглядел на командира, но тот с легкостью выдержал этот взгляд.

– Ты думаешь, что говоришь, Михаил Васильич?

– Я, мил человек, давно говорю только заранее обдуманные вещи. И не зыркай на меня так, дырку протрешь, а латать – нашему дорогому доктору.

– Васильич, ты же сам ставишь себя вне закона…

– А когда я был в законе? Когда пытался пробить экипировку для нашего подразделения? Или когда зачищал Вороткова? – усмехнулся Чистильщик.

Зорин покачал головой – разработка Вороткова, резавшего десяти-двенадцатилетних пацанов в подъездах домов в районе Комендантского, которую вели с июля прошлого года, ничего не дала, а в феврале его нашли на месте готовящегося преступления с пулей в голове. Зорин был уверен – и абсолютно не без оснований, – что это дело рук его шебутного начальника. Хотя бы потому, что ствол – пулю и гильзу от которого нашли на месте происшествия, – был весьма нестандартным для наших палестин, не какой-нибудь ТТ, «стечкин», «макар» или «Беретта» М-92, а весьма раритетный в России по причине невостребованности – весьма непонятной – «маузер» ХСП. Который никогда не всплывет. Зорин знал, что Лужин предпочитал оружие надежное, малогабаритное. Такой же безотказный механизм, каким был сам Чистильщик.

– Но слушай, Васильич, есть же все-таки закон… – попытался возразить лейтенант.

– Нету, – тихо рявкнул Лужин. – Нет законов, брат, понял? Когда толстый дядя пишет бумажки, находясь в кольце бронированных мальчиков из бывшей «девятки» – это одно, а когда тетя Маша или Леночка-девочка-шестиклассница в темном подъезде – это совсем другое.

– Но… – попытался возразить Зорин, выкладывая остатки юношеского оптимизма и максимализма, но капитан задушил его возражение в корне:

– Или сдавай меня, как стеклотару, инспекции по личному составу, или засохни. То, что я делал, я делаю и буду делать, пока не сдох! – Чистильщик коротко рубанул ребром ладони по столешнице. Кружки подпрыгнули, доски слегка треснули, окружающие оглянулись. Чистильщик тотчас же изобразил – для нервных посетителей – лицом и руками: «Ну, бывает, что поделаешь». И сразу же повернулся к Зорину, пронизывая его взглядом, – вновь холодно-спокойный, собранный.

– Ты что, Васильич, – поежился лейтенант, – нешто ж я стучать побегу?

Лужин пожал плечами.

– Если ты, Ленчик, это и сделаешь, никто на тебя – почти – косо и не посмотрит. Я – в первую очередь. Когда-нибудь, может быть, – Чистильщик остро глянул на Зорина, – я подчеркиваю – может быть – я и поведаю тебе о некоторых своих делах и о их высшем смысле. Только боюсь, что либо мне придется вызывать для тебя неотложку, либо тебе для меня – труповозку. Вот так-то.

Рижский проспект, Псков. Четверг, 9.04. 17:50

Коля-Бешеный был уже прилично на взводе, но все равно его тело сотрясала крупная дрожь. Он сорвал зубами – пальцы не слушались – пробку с чекушки и, даже не пытаясь налить водку в стакан, присосался к горлышку. Четыре-пять мощных глотков – и пустая бутылка полетела в угол, в груду ей подобных. Не обращая внимания на глухой звон бьющегося стекла, Николай запил обжигающую жидкость пивом – так же, из горлышка бутылки. Но напиться не удавалось. Тяжелела, наливалась свинцом голова, становились ватно-мягкими конечности, но блаженное забытье не наступало.

Последние четыре часа Николай провел как в тумане. Он не помнил, как опрометью рванул из квартиры Любки, где бродил, откуда взял деньги – занял? отнял? украл? Более или менее он начал воспринимать пространство-время, когда очутился сидящим на застеленной, с грязным бельем, кровати в своей квартире на окраине Пскова и принял первые сто грамм. Но с возвращением в реальность его стала сотрясать дрожь, из-за которой вторые сто грамм расплескались по грязному паркетному полу, и Коля решил пить из горла, дабы не переводить зазря продукт.

Выхлебав полбутылки чуть несвежего «Сенчу» даугавского производства, в изобилии стоявшего в окрестных ларьках, Николай с шумом выдохнул. Дрожь наконец-то начала оставлять его, и Коля-Бешеный вытянул из пачки «беломорину», продул, закурил. И в этот момент в дверь длинно позвонили. Коля подскочил, словно подброшенный пружиной, и замер. Горящая папироса упала на пол, точнее – на маленький половичок у кровати, Коля выудил из стенного шкафа тяжелый молоток и сделал шаг в прихожую, чувствуя вонь тлеющей тряпки. Звонок снова длинно ударил по натянутым нервам. Николай вновь застыл.

Глянул в глазок – память былых, «интеллигентских» времен. Перед дверью переминался Вова-Кабан, всегдашний собутыльник Николая. Матюгнувшись, Коля-Бешеный открыл дверь.

– Ага, ты – уже! – радостно рявкнул Вова и потянул ноздрями. – А чем это у тебя воняет?

– Ты, твою мать, еще бы дольше звонил! – заорал Николай. – Тут бы воще бы пожар случился!

– Да-а, брат, – протянул Кабан, – какой-то ты испуганный. Про Любку я уже слыхал. Не ты ее?

– Ты че, воще озвезденел? – взвизгнул Бешеный, и глаза его налились кровью. – Я тебе такое расскажу – охренеешь!

И он принялся в красках излагать сцену, увиденную им в квартире Любки, тщательно скрывая свой испуг и приписывая детали, которых и не было.

Им обоим было невдомек, что беседу их минут пять уже слушают. И совсем не Наши Родные Органы.

Железнодорожный вокзал, Псков, Пятница, 10,04. 5:10

Чистильщик сошел с поезда, имея в карманах сумму в две тысячи деноминированных рублей и тысячу «зеленых», Ч3 модель 75 калибра 9 мм «парабеллум»[8] с пятнадцатипатронным магазином, «браунинг» образца 1910/12 года и вполне реальное удостоверение ФСБ. Ч3 Чистильщик сунул в кобуру на поясном ремне, на левом боку, браунинг – в кобуру, крепящуюся к предплечью правой руки, деньги – в левый внутренний карман кожаной куртки, удостоверение – в правый. Именно в правый, чтобы доставать левой рукой, которая – почему-то – в критических разговорах с ОМОНом или СОБРом считалась более безопасной. Сам Чистильщик уже очень давно научился стрелять с обеих рук, хотя амбивалентом от рождения не был.

Первое, что сделал Чистильщик, – ощутив себя Крысоловом, свободным от всех преград и рамок, вышедшим на Охоту, – купил десяток бутылок среднего качества водки – дабы не отпугнуть высоким ее качеством опрашиваемый контингент.

Часа через три он был если не лучшим другом окрестных бомжей, то уж точно – человеком, заслуживающим доверия. Огромный поток информации потек в его уши. Порядка девяноста пяти процентов можно было смело отсеивать, как семечную шелуху. Зато пять процентов – отшелушив гиперболы и несущественные замечания в виде ненормативной лексики, – были неоценимой помощью в его деле. Поэтому, встретившись со связником в кафе, носившем молодежно-неформальное название «Бейрут», Чистильщик был почти в курсе дела. Но связник ошарашил его.

Попивая маленький двойной кофе мелкими глотками, связник, как бы между делом, произнес, передав Чистильщику материалы по Коле-Бешеному:

– Мы хотим, Крысолов, чтобы это был несчастный случай.

Какое-то время Чистильщик молчал, прослушивая документацию, записанную на обычную аудиокассету, на плейере. Потом поднял взгляд на связника:

– Кто это – «мы»?

– Местный филиал вашей организации, – невозмутимо ответил связник.

Крысолов покачал головой.

– А я, дурак, думал, что это цельная организация, – с усмешкой произнес он.

Связник симметрично усмехнулся.

– Центр и периферия, – грустно сказал он. – Это не мое решение. Центр и периферия.

– Спасибо вам, – ответил Чистильщик. – Увы, решать все – Центру.

– Пожалуйста, – устало произнес связник. – Боюсь, что вы правы.

Октябрьский проспект, Псков. Суббота, 11.04. 17:45

Уже в другом облачении и с другой моделью поведения Чистильщик тормозил машину на центральном проспекте Пскова. Он сделал свое дело. Собственно, дело состояло из двух частей. С помощью психотропного препарата он выпотрошил Колю-Бешеного и, заручившись поддержкой местного УВД, быстро вышел на аномала, ликвидировал его. И получил по сотовому, номер которого знали лишь очень немногие, команду «Профилактика». Это значило – зачистка всего верхнего эшелона местного филиала.

Вот тут как раз и сотворил Крысолов цепь «необъяснимых несчастных случаев». В отличие от аномала, «зачищенного» выстрелом из «браунинга» в затылок, четко в мозжечок. А главы филиала умерли – кто от разрыва сердца, кто от кровоизлияния в мозг, а кто и просто передознулся кокаином. Всякое бывает с обеспеченными людьми.

Перед отъездом из Пскова – в этот момент умирал от невнимательности директор Северо-Западной Торговой Компании, не заметивший заряд направленного действия с детектором движения под днищем своего «БМВ», – Чистильщик встретился со своим связником.

– Ну как, все в порядке? – весело спросил Чистильщик. – Все я хвосты зачистил?

Они стояли на берегу Великой, под стенами Псковского кремля, в месте впадения Псковы в Великую.

– Сука ты, Крысолов, – тихо произнес связник. – Всех наших ликвидировал – рад?

– Да пошел ты, – негромко ответил Чистильщик. – Нехрен было выстебываться.

Связник вынул из кармана тупорылый пистолет. «Макаров» – сразу определил Чистильщик. Он бы мог опередить связника, который явно держал оружие в первый раз в руках, и выхватить Ч3-75 из кобуры под полурасстегнутой курткой, выстрелить на поражение из любого положения: падая; лежа на спине, на боку, на животе; в прыжке в сторону – чему-чему, а этому его научили до автоматизма. Но почему-то не стал.

– Ну, и?.. – произнес он.

Связник щелкнул предохранителем. Поднял ствол на уровень лица Крысолова.

– Я убью тебя, – полуутвердительно-полувопросительно произнес он.

Чистильщик только усмехнулся.

– Валяй! – воскликнул он, разведя руки в стороны. – Ну?!

Ствол дрогнул и пошел вниз.

– Вот в яйца – не надо, – с деланной заботой произнес Чистильщик. – В лоб – еще туда-сюда, а в яйца – негоже.

Он шагнул вперед, аккуратно вынул пистолет из закоченевших пальцев связника.

– Как тебя зовут-то? – задал он непозволительный вопрос.

– К-костя, – дрогнувшим голосом ответил связник.

– Работать нам с тобой, Костя, еще до скончания века, – грустно произнес Чистильщик. – Питоны завсегда найдутся. Вот только ты хавлом не щелкай – сожрут. Пока.

Он бросил поставленный на предохранитель «Макаров» на землю и пошел прочь, почти не ожидая выстрела в спину.

На Октябрьском проспекте Чистильщик остановил потрепанный «жигулек», водитель которого согласился его довезти до памятника на развилке. Через полчаса безуспешных попыток Чистильщик в новом – длинные хайры (парик) и тертая джинса (чем не камуфляж) – смог затормозить лайбу с хохлятскими номерами. Основное, что требовалось от Чистильщика, – это рассказывать байки, дабы водила не заснул. Вот уж чего-чего, а баек Чистильщик знал до дури. Весело доехали до Луги, где драйвер-хохол не захотел отпускать Чистильщика и они доехали до станции метро «Московская». Подмигнув на прощание, Крысолов спрыгнул с подножки «МАЗа» и растворился в толпе утренних пассажиров метрополитена.

3. СУМЕРКИ

Привокзальная площадь, Тверь. 11,04,19:45

Хмурый невысокий человек почти незаметно выскользнул из дверей привокзальной гостиницы. Почти – то есть никто не смог бы описать его внешность, даже если бы портье, дежурную по этажу, горничную или бармена допрашивала лучшая команда следователей и розыскников, каких только смогли бы найти совместными усилиями ФСБ и МВД. Но этого никто, естественно, не стал делать.

Серый Человек нырнул в переполненный хвостовой плацкартный вагон скорого Москва-Мурманск. Небрежно сунув замудоханному проводнику – одному на два вагона – мятый билет, Серый Человек протиснулся к своему месту, забросил объемистую грязную сумку на третью полку, приветливо улыбнулся соседям и отправился в сторону нерабочего тамбура – покурить.

Но как только поезд тронулся, Серый Человек бросил недокуренную сигарету в банку-пепельницу, присобаченную к двери тамбура, и нырнул в межвагонную «гармошку». Там он сбросил замызганную куртку, внутренней стороной не менее замызганной шапки протер до зеркального блеска дорогие ботинки, сунул старую одежду в промежуток вагонных стыков, волосы спрыснул водой из заранее приготовленной пластиковой бутылочки и остался в короткой модной куртке, с маленькой сумочкой на ремне через плечо. Этакий преуспевающий молодящийся мэн. Он даже в росте, казалось, прибавил.

Именно в таком виде он и появился в купейном вагоне, пожаловался проводнику – дескать, чуть не опоздал, пришлось прыгать в последний вагон. Предъявил билет, получил постель и мирно улегся в купе на свою верхнюю полку, где, повозившись минут с пяток, спокойно задремал.

Разбудил его сильный толчок и отдаленный грохот. Легко удержав свое жилистое – и весьма тренированное – тело от падения с полки, Серый Человек, изобразив на лице недоумение и страх, осторожно спустился на пол. Поезд стоял. «Что случилось?» – кричали встревоженные пассажиры, и Серый Человек вплел свой голос в их нестройный хор. Якобы суматошно натягивая ботинки, Серый Человек незаметно усмехнулся, заранее предвкушая Зрелище.

Спрыгнув с подножки вагона, он вместе с прочими пассажирами пробежал по каше сырого снега с сотню метров и увидел догорающий, чадно дымящий остов хвостового плацкартного вагона. Два предыдущих вагона сошли с рельс и лежали на боку под невысокой насыпью. Из них доносились крики о помощи и истошный вой раненых и покалеченных. Серый Человек судорожно сглотнул, ощущая что-то, подобное сильнейшему оргазму, но гораздо продолжительнее и намного мощнее. Его аж шатнуло. Кто-то, решив, что Серому Человеку стало плохо от этого кошмарного зрелища, попытался отвести его в сторону, но он вырвался, не отрывая застывшего взгляда расширенных глаз от кровавого месива в чудом уцелевшем нерабочем тамбуре хвостового вагона, где он курил пару часов назад.

А дальше – дальше он исчез, не оставив следов. Место номер двенадцать, которое он якобы занимал в купейном вагоне, оказалось пустым. Билет на него куплен не был, и место пустовало аж с самой Москвы. Но в принципе никто этими странностями не интересовался.

Станция метро «Площадь Мужества» – Вторая Красноармейская, Санкт-Петербург. Воскресенье, 12.04. 23:35

– Ботва все это, док, – бормотал Чистильщик. Врач, бинтовавший его предплечье, похоже, так не считал.

– Док, ты меня достал! – воскликнул Чистильщик и попытался встать.

С неожиданной силой, которую никто не мог бы предположить в тонких руках врача, тот усадил Лужина на холодный гранитный пол.

– Вы обещали экскурс по странным существам града Питера, – напористо произнес он.

– Прямо сейчас? – устало спросил Чистильщик. Нынешняя операция по зачистке обошлась без жертв, но устал он безмерно.

– Да. Если вы в состоянии – сейчас.

– Хорошо, – Чистильщик отмахнулся от набегающего Крыса, дескать, сам рапорт составишь, а меня нынче не замай. Крыс понятливо мотнул головой и исчез. А Чистильщик, тяжко поднявшись, поманил доктора за собой.

Через тридцать пять минут, уединившись в тишине медблока команды «Бойцовые Коты», Чистильщик и доктор разливали в стаканы разведенный спирт.

– Ну, мое прозвище ты знаешь, – холодно сказал Чистильщик. – А как мне звать тебя?

– Позывные – Стерх, – мрачно ответил врач.

– 32-я бригада? – с неожиданным волнением переспросил Чистильщик.

Врач кивнул.

– Все. Куча вопросов снимается, – пробормотал Лужин. – Неужели не помнишь, как меня латал?

Врач мотнул головой.

– Да где уж тебе, там таких, как я, был мешок, – буркнул Чистильщик. – Ну, слушай сюда, Стерх. – Чистильщик глубоко вздохнул. – Ты сам питерский? – Врач кивнул. – Тогда легче. Объяснить, я имею в виду. Понимаешь, у этого города – совершенно иная инфосфера. Он принимает лишь немногих. Да и тех, кого принял, испытывает ежечасно. Но и это еще не все. Инфосфера уродует тех, кого не принимает, но те все равно держатся за город. Уродует и тех, кто принят, но криво вписывается в структуру города, не полностью. Я не знаю, что нужно для того, чтобы полностью вписаться, – у меня нет четких критериев. Я не изучал глубинные причины этих явлений, я занимался лишь последствиями. Будем! – Чистильщик поднял стакан. Врач поднял свой и мужчины выпили не чокаясь. Выдохнули. Занюхали хлебом, закусили сальцом, хрустнули лучком. Чистильщик вынул портсигар, предложил одну сигарку доктору. Тот отрицательно мотнул головой и вынул из кармана пачку «Беломора». Задымили, прикурив от «Зиппо» Чистильщика.

– Так вот, док, – продолжал Чистильщик, – самое обычное явление в Питере – это перманентная неврастения почти у всех жителей. Лечи их – не лечи. Ну, я не врач, и выражаюсь, может быть, не совсем грамотно, но, думаю, ты меня понял. Но у некоторых, которые либо не приняты абсолютно, либо потомки не принятых, начинаются странные изменения в психике. На первый взгляд – это обычные люди, которые, скорее всего, спокойно пройдут любую, самую тщательную психиатрическую экспертизу. Но… – Чистильщик разлил спирт по стаканам.

– Маньяки? – произнес врач, беря свой стакан. Выпили, крякнули, занюхали, закусили, хрустнули лучком, закурили.

– Не-ет, брат, – покачал головой Чистильщик. – Маньяки – это еще люди. Другие, но люди. Как художники или поэты. Они по-другому видят, воспринимают мир и выражают себя в нем. Только одни деструктивны, а другие конструктивны. Но психические мутации – это не банальные расстройства психики, которые мы наблюдаем у маньяков или людей искусства. Кстати, не потому ли так бездарны нынешние, так называемые «звезды» и не потому ли так много развелось маньяков, что самовыражаться в убийстве и насилии стало намного легче и дешевле, что ли? Ну, это отдельная тема для разговора,

Так вот, бишь, о чем я: мутации не обязательно тератоидные или тератогенные, но эти существа иные. Именно существа – они уже не люди в нашем, то есть вашем понимании.

– Не понял, – произнес врач, разливая спирт по стаканам.

Чистильщик поглядел жидкость на просвет, поболтал ее немного и залпом выпил. Сморщился, но закусывать не стал, лишь закурил новую сигарку. Врач поднял брови, но ничего не сказал, лишь кинул в рот кусочек сала. Чистильщик трезво и холодно глянул на врача. Тот поперхнулся, но взгляд выдержал.

– А ты не помнишь? Я же уже говорил, что я не человек. – Чистильщик усмехнулся. – Ты думал, я шучу? Нет, док, этим не шутят. Видишь ли, есть еще категория людей, которых город, если можно так сказать, поглотил. То есть принял на сто два процента. Между полностью отторгнутыми и поглощенными можно поставить знак равенства.

Вторая Красноармейская, Санкт-Петербург. Понедельник, 13.04. 2:15

Чистильщик долго молча курил, неподвижными глазами глядя на черноту за окном. Потом все так же, не произнося ни слова, он расплескал спирт по стаканам, приподнял свой на уровень глаз приглашающим жестом и опрокинул в себя обжигающую жидкость. Занюхал горбушкой и глубоко затянулся. Заглянул в портсигар и хмыкнул про себя – за эти полтора часа он выкурил уже семь сигарет, но не испытал привычного неудовольствия по поводу превышения дневной нормы, не испытал ничего, кроме усталого равнодушия.

Усидели они почти литр разведенного до сорока пяти процентов спирта, доктор слегка осоловел, Чистильщик был почти ни в одном глазу, испытывая лишь приятную расслабленность в теле. От пития пришлось на время отвлечься, приготовить доку отрезвляющий декокт из крепчайшего кофе и перца и незаметно капнуть в него пару капель из своего пузырька – «Серебряной Звезды», мощнейшего, но абсолютно безвредного в малых дозах нейтрализатора алкоголя и наркотиков. Доктор быстро оклемался и теперь поглядывал на Чистильщика с подозрением.

– Ладно, мы отвлеклись на побочные теории, – неторопливо произнес Чистильщик, – продолжим. Понимаешь, мы тут все больше говорили про психические изменения. Но кроме них есть ведь и физиологические изменения, генетические – какие угодно. Думаешь, мутанты в подземке – плод радиационных и химических загрязнений, как это любят буржуи в фильмах показывать? Ни хренушки подобного. Сколько я видел радиационных или химических мутантов, все они уродливы и недееспособны по причине дегенеративности. Парочку исключений из правила я видел, но они – люди умные, тихие и спокойные, мирно живут и радуются, что почти не болеют и ускоренно заживляют раны. Правда, медленней меня.

– Лю-уди? – протянул доктор. Чистильщик кивнул:

– Именно, что люди. Да и парочку котиков-песиков наблюдал – вполне нормальные дворняги, чуть крупнее своих обычных собратьев. Котейку даже удалось колбаской подманить – как видишь, он меня не съел, а за колбаску даже погладить себя дал.

– Так какой же он мутант?

– А греться ходил он туда, где дозиметр почти зашкаливало. Видел, как котейки на солнышке греются? Так он грелся на проплешине с крайне высоким фоном. Но сейчас речь не об том.

Он долил в стаканы остатки спирта и вынул из раковины охлаждавшуюся под струей воды поллитровку «Smirnoff» и глотнул из горлышка пластиковой бутылки колы. Все это он успел раздобыть, пока доктор просиборивался от декокта, заслав подвернувшегося в коридоре Крыса в ближайший круглосуточный магазин. Крыс облизнулся было на водочку, но Чистильщик погрозил ему кулаком – после дежурства. И дал денежки сверх – на вторую поллитру.

Выпили, хрустнув лучком. Док задымил своим «Беломором», Чистильщик от курения воздержался, хотя очень хотелось. Но именно поэтому он и отодвинул портсигар от себя.

– Но сейчас речь не об том, – повторил он. – Сейчас речь о тех мутациях, которые создает тератогенная инфосфера города. Я почти уверен, что в каждом мегаполисе есть свои мутанты – звери и люди. И они – другие. Если сравнить радиационных, питерских, московских или каких-нибудь нью-йоркских мутантов, они будут довольно сильно отличаться друг от друга, даже если и произошли от одних предков.

Гостилицкое шоссе, Старый Петергоф, Понедельник, 13.04. 5:08

– И все-таки, ты ничего не понимаешь, Вадим, – устало произнесла женщина и откинулась на спинку дивана. Крысолов пожал плечами и хлебнул пива. Он сидел с ногами в кресле напротив дивана. Под невысоким столиком, уставленным пивом, вином и закусками, дремал Бес.

Мирдза свалилась как снег на голову. Когда Крысолов вернулся после долгого и тяжелого разговора с доком, он застал ее в доме, дремлющей на диване в гостиной. Бес пропустил ее в дом. Мистика! Сам Крысолов не видел женщину почти пять лет, последний раз слышал ее голос по телефону года полтора назад. И вот она его нашла. А Бес пропустил в дом. Мистика.

– Может быть, – почти равнодушно ответил Крысолов. – Все может быть, Мирдза. Кстати, как Марта?

– Хорошо, уже почти невеста, – ответила она. – Частенько спрашивает, когда приедет дядя Вадим. А ты заметил, – вдруг вскинулась женщина, – что называешь меня полным именем. А помнишь, как ты звал меня раньше?

– Ми-ирка, – протянул Крысолов, и холодные бесцветные глаза его потеплели, наполнились красками, но лишь на секунду. – Того меня уже нет. Все кончилось. Мне хотелось быть с тобой, но еще мне нужно было выполнять мой долг, призвание, обязанность… Не знаю, как точно сказать.

– Именно! – крикнула Мирдза, тряхнув головой так, что ее рыжие волосы взметнулись медным вихрем – Ты сам не знаешь – зачем тебе все это! Они искалечили тебя, твою психику, сделали послушным орудием, убийцей!

Бес под столом поднял голову и недовольно заворчал. Мирдза храбро положила руку ему на загривок. Пес недоверчиво обнюхал ее руку, но позволил все-таки погладить себя, ворча для приличия.

– Видишь? – уже тише спросила она. – Даже приставили к тебе стража. Ему же нравятся мои поглаживания, но он все равно рычит. Так же и ты.

Крысолов усмехнулся и помотал головой.

– Нет. Просто мы оба питаем большую слабость к слабому полу – миль пардон за тавтологию.

Мирдза тоже мотнула головой так, что ее мягкие пушистые волосы растрепались окончательно, став словно облако, подсвеченное закатом.

– Неправда. Ты был готов следовать за своими наставниками и в огонь, и в воду. Никаких слабостей ты не испытывал, как и этот зверь. Ты всегда был сильной и целенаправленной зверюгой, надрессированной только на то, чтобы искоренять и пресекать. Неужели ты сам этого не замечаешь? Ты же перестал быть человеком…

– А я никогда и не претендовал на это «высокое» звание, – с хмурой язвительностью ответил он. Мирдза потупилась.

– Даже твое прозвище – Крысолов – оно и то о многом говорит, – глухо произнесла она. – Ты готов ловить крыс, давить их, не спрашивая – а кто эта крыса, и крыса ли она вовсе.

– Да, я Крысолов, – ответил он. – Но ведь кто-то должен очищать этот мир от крыс?

– А что потом? – спросила она почти невнятно – слезы душили ее. – Что потом? Когда ты выловишь последнюю крысу?

Крысолов грустно усмехнулся.

– На мой век крыс – более чем достаточно.

4. РАЗБИТЫЕ ВДРЕБЕЗГИ

Химки, Москва. Понедельник, 13.04. 18:50

Почтительно склонив голову к циновкам, устилавшим пол, немолодой, подтянутый в костюме-тройке человек произнес:

– Мы потеряли с ними контакт, святейший.

Сидящий на возвышении бритый наголо полноватый молодой – лет тридцати – тридцати двух – человек в расшитом золотыми узорами черном кимоно приоткрыл узкие глаза. Человек в тройке заглянул в их пугающую черноту и вновь склонился к полу.

– Мы ничего не можем сделать, – пролепетал он. Молодой человек изогнул брови.

– Правда? – с неправильным ударением спросил он. Человек в тройке сжался.

– Мы сделаем все, чтобы найти их, – пролепетал он.

– Да-а? – протяжно спросил полноватый молодой человек и дернул головой.

Из-за занавеса, прикрывавшего дверь, появился юноша, держащий на вытянутых руках бархатную подушку, на которой покоился меч-катана в темно-синих ножнах. С тихим шелестом клинок покинул ножны.

Человек в тройке что-то пискнул, но клинок, описав плавную дугу, обрушился на его шею, мгновенно отсекши голову. Обтерев клинок белой тряпицей, молодой человек вложил его в ножны и повернулся к юноше.

– Направьте по месту встречи группу, – с жестким акцентом произнес молодой человек.

Юноша поклонился ему и все так же бесшумно исчез за занавесом.

Под Дворцовой площадью, глубина 60 метров, Санкт-Петербург. Вторник, 14.04. 5:00

В эти катакомбы Чистильщик попал из бокового прохода метро, не отмеченного ни на одном плане перегона «Невский проспект» – «Василеостровская». Впрочем, таких проходов в питерском метрополитене становилось все больше и больше. Самое смешное, что проход находился ниже уровня Невы, ниже уровня грунтовых вод. Тоннель, правда, не затапливало – еще одна геологическая флуктуация этого странного города.

Двух кусак Чистильщик отстрелял без малейших хлопот, светошоковой гранатой ошарашил драккера и двинулся дальше. Напарника он оставил у входа в проход – ни к чему были ему лишние жертвы.

Чистильщик вступил в округлую пещеру и замер. «Boт оно, – подумал Лужин, – вот оно, легендарное гнездо аспида, которого никто не видел, кроме…» Развернувшись на шорох, который не уловило бы человеческое ухо, Чистильщик всадил в двухголовую змею три коротких бесшумных очереди. Перебитое пополам тело бессильно билось и изгибалось. Тотчас же несколько гранат – фосфорные и осколочные – полетели в разные углы пещеры.

Чистильщик отпрянул назад – и тотчас же почувствовал рвущую боль в правой лопатке. По-кошачьи извернувшись, он выстрелил в нависшее над ним тело. Матерый двухметровый аспид атаковал его вновь, но струя пуль отшвырнула его на стену. Упав на бок, Чистильщик разрядил в гадину оставшиеся в магазине патроны, рванул с бедра «стечкин», разрядил и его. Чувствуя леденяще-парализующее действие яда, коим обильно были уснащены зубы аспида, Чистильщик отполз в коридор, за поворот, и метнул в пещеру две осколочных гранаты. Сжался в комок. Рвануло, с потолка посыпалась земля, крепи заметно просели.

И Чистильщик пополз как можно быстрее к началу хода, точнее – к метрополитеновскому тоннелю. Остановившись на мгновение, он проглотил содержимое двух небьющихся пузырьков – желтого и красного – из своего подсумка. И снова пополз дальше.

– А так ли уж ты хочешь выполнять свой дурацкий долг? – спросила Мирдза, потянувшись к нему сигаретой. Он щелкнул «Зиппой».

– Как тебе сказать, – непослушным языком ответил он. – Скорее да, чем нет.

– И это мешает тебе сделать счастливой женщину, которая тебя любит? Ведь и ты же до сих пор меня любишь?

– Да, – вынужден был согласиться он. Мирдза усмехнулась:

– Так зачем это все? Зачем глупый риск?

– Из-за тебя, Мирка, из-за тебя.

– Из-за меня?!

– Да. Если бы не ты, я бы даже, может, плюнул на этот промысел. Но…

– Да?

– Но тебе не хотелось иметь дело с простым безродным бродягой. Ведь ты – наследница капиталов Калнышей. А кто я такой? Да еще и не человек. Тебе ведь это ни к чему.

– Кстати, я тоже ведьма – по бабке.

– Ну и что? Ведьма – не мутант без роду и племени. Кстати, действительно без роду и племени – я не знаю, кто были мои родители.

– Что вы говорите, командир? – услышал Чистильщик над собой голос Большого Грызя, которому он уткнулся головой в ноги.

– Ничего, – пробормотал Чистильщик, наконец погрузившись в блаженное Ничто и Нигде.

Станция Орехово, Ленинградская область. Суббота, 18.04. 9:05

Старший лейтенант Сергей Андреевич Ковалев досадливо поморщился и закурил очередную сигарету. Во-первых, ему совершенно не улыбнулась необходимость выезда «на труп», а во-вторых, этот труп, как и два предыдущих, мертвым грузом повисли на ОУР Приозерского РУВД. Найдены они были турьем, обосновавшим в долине речки Смородинки несколько постоянных точек обитания в виде землянок и балаганов-чумов из тонких древесных стволов и полиэтиленовой пленки, в коих, установив самодельные печки, и обитали почти круглый год, невзирая на слякоть или морозы.

Нынешний труп ничем не отличался от предыдущих – голый вспоротый живот и простреленная голова. Ковалев мог не глядя гарантировать, что пуля будет от ТТ. Все, как и ранее. Предыдущие два были найдены пятого ноября и одиннадцатого февраля. Характер повреждений указывал на то, что это были не убийства, а скорее – казни. И ни единого следа. Вызывающие висяки.

Ковалев вздохнул. Он входил в бригаду, расследующую эти мокрухи. Обследование немногочисленных окрестных злачных мест ничего не дало. Сами туристы скорее обкиятся, чем кого-то уделают. Вызывал подозрение один из них, в прошлом ветеран двух гражданских войн, да алиби у него жесткое. Проверить, конечно, придется, но и так ясно – пустышка.

Близлежащий храм секты Синро Хикари тоже ни при чем. У них таких людей не было и не предвидится. Ковалев давно присматривался к этой секточке, но все впустую. Да, они изучают всякие экзотные боевые искусства, да, у них есть некоторое количество холодного оружия. И все холодное оружие на учете.

«Мать-перемать», – подумал Ковалев.

Сенная площадь, Санкт-Пегербург. Воскресенье, 19.04. 18:00

Выстрел прозвучал как-то обыденно-глухо, и толпа даже не шарахнулась, обтекая распластанное тело, как несколько непривычную, но опять же обыденную деталь пейзажа. Лишь через несколько секунд, когда под головой лежащего расползлась темно-красная лужица, завизжали женщины, отшатнулись прохожие, замаячили над толпой фуражки и кепи милиционеров.

Чистильщик свернул на Московский проспект и неторопливо зашагал по четной стороне к Фонтанке. Усмехнулся – руки, глубоко засунутые в карманы потертого и местами прожженного рабочего комбинезона, подрагивали. Он впервые совершил зачистку в общественном месте, стрелять пришлось через внутренний карман комбинезона и ограничился всего одной пулей.

Нырнув в один из темных, до одури провонявших кошачей и человеческой мочой подъездов, Чистильщик сноровисто скинул комбинезон, зашвырнул его под лестницу и вышел на свет божий уже в тонкой серо-синей джинсовой куртке и мешковатых штанах из той же серо-синей джинсы. Прогулялся по набережной до переулка Бойцова, сплавив по пути в подвернувшуюся урну тяжелый газетный сверток, в котором покоился непритязательный бедолага, ТТ, модификации 1951 года, и спокойно уселся в одолженный у приятеля серенький «БМВ» предпенсионного возраста.

Вырулил на Садовую, с нее – на Лермонтовский, на Декабристов прижался к тротуару и тщательно протер кисти рук тампоном, смоченным специальным растворителем, смывая с пальцев и ладоней буржуйский лак DHS-11, препятствующий оставлению «пальчиков» там, где их оставлять не нужно.

Звонок по сотовому заставил его притормозить на Старо-Петергофском проспекте. Чистильщик пожал плечами и поднес трубку к уху.

– Ты что, обалдел, кретин? – услышал он истошный вопль своего куратора, с которым редко удавалось переброситься более чем тремя словами в полгода.

– С кем имею?.. – невозмутимо отозвался Чистильщик. Трубка словно взорвалась.

– Не ломай комедию, придурок! – дальше посыпались непечатные эпитеты. – Всю фирму хочешь в унитаз спустить?

– А что, есть возможности?

– Хватит, – уже спокойней произнес куратор. – Встречаемся там же, где обычно, но немедленно, – и отключился.

Чистильщик удивленно поднял брови – обычно он встречался с куратором раз в год для наблюдения за его, Чистильщика, психикой и прохождения тестов. Внеочередная встреча на его памяти была лишь однажды, лет восемь назад, когда был отмечен массовый сьезд крыши у всего караула, включая начкара, на консервационных складах химических снарядов, и ситуация грозила выйти из-под контроля. Тогда Крысолов, придя из-под земли по канализационным и вентиляционным сетям, устранил угрозу, просто зачистив весь личный состав караула. Операция получила в анналах МО соответствующий гриф секретности, шефы надавили на свои многочисленные рычаги, и расследование было спущено на тормозах.

Через двадцать пять минут Чистильщик прогуливался по небольшому полуостровку, окруженному прудами, в лесопарке Александрино, точнее, в той его части, что располагалась на нечетной стороне проспекта Ветеранов. Чистильщик облокотился на перила мостика, переброшенного с острого мыса полуостровка на противоположный берег пруда, и закурил первую за этот день сигарку.

Когда-то на месте этой гравийной дороги, ставшей в последние несколько лет аллеей парка, находилась тихая Речная улочка, застроенная одно-двухэтажными домиками – остатки деревни Ульянка, стиснутые со всех сторон кварталами современных домов. В середине восьмидесятых жителей домов расселили, улицу снесли, лесопарк проредили и окультурили – раньше по нему было боязно пройти после наступления темноты, а сейчас на центральных аллеях даже фонари горят. Но улочка все равно напоминает о себе одичавшими яблоневыми садами. «Сик транзит глорпя мунди», – ухмыльнулся про себя Чистильщик, глубоко затягиваясь. Сам он когда-то жил неподалеку, когда не был ни Чистильщиком, ни Крысоловом, ни Михаилом Лужиным, ни Вадимом Ефимовым (черт, напомнила ему Мирдза об этом имени и о тех временах!).

Чистильщик нахмурился – он не смог вспомнить своего имени, которым его звали в детстве. А уж своих родителей он не помнил и подавно. Он помнил лишь то, что происходило с момента его пробуждения в больнице, в шесть лет, когда он переболел какой-то странной болезнью, приведшей в растерянность всех врачей, помнил уже лишь приемных родителей. Пять лет он прожил в этом райончике, а в одиннадцать, по окончании пятого класса, его перевели в какой-то закрытый интернат, где и сделали из него Чистильщика, Крысолова.

Даже своего лица он не имел – в течение каждых семи лет его лицо медленно изменялось почти до неузнаваемости. Приемные родители и куратор говорили, что это происходит из-за какой-то мутации его организма, которая позволяла ему видеть почти в полной темноте, в адском грохоте – различать каждый звук в отдельности. Изменялся цвет волос, обновлялись зубы, даже папиллярные узоры на подушечках пальцев – и лишь глаза оставались по-прежнему серо-водянистыми, бесцветными.

«Как Мирдза узнала меня? – подумал он. – Ведь близится завершение очередного семилетнего цикла, а она последний раз видела меня в его начале»

Орехово, Карельский перешеек. Воскресенье, 19.04. 18:30

– Ты должен это знать.

Молодой, бритый наголо человек в желтоватой, напоминающей буддийское облачение тоге склонил голову.

– Да, Учитель.

– Центр нашего учения переносится пока сюда.

– Да, Учитель, это большая честь для нас.

– Вздор! Это не честь, это всего лишь временное отступление. И мы покараем тех, кто заставил нас сделать это.

Молодой человек еще ниже склонил голову:

– Как вы посчитаете нужным.

– Готовы ли твои воины-тени?

– Еще нет, Учитель, нам осталось лишь несколько занятий.

– Когда?!

– Летом. В середине лета, Учитель, когда их не будут ждать.

Ответом был довольный смех.

Лесопарк Александрино, Санкт-Петербург, Воскресенье, 19.04. 18:45

Куратор подошел со стороны улицы Лени Голикова, и Крысолов долго наблюдал за ним, как он, прихрамывал, торопится, почти бежит вдоль пруда к мостику. Сам он по-прежнему стоял, облокотившись на перила, покуривал вторую сигарку. «А ведь он постарел за те восемь месяцев, что я его не видел, – подумал Крысолов, глядя на смешную подпрыгивающую походку куратора. – Постарел, однако! Но при этом совершенно не изменился, как и за все те двенадцать лет, чю я его знаю. Разве что хромать стал больше. Значит, он не аномал. Они так быстро – враз – не стареют». В который раз у него мелькнула мысль-догадка, что в их сообществе аномалов раз-два и обчелся; по крайней мере – в руководстве.

Куратор уже забирался, пыхтя, по горбатому мостику к его середине.

– Какие наши годы, Николай Николаич, – с насмешкой негромко поприветствовал его Крысолов. И прищурился. Одышка и багровость лица были вызваны скорее не прогулкой в рысьем темпе, а плохо сдерживаемым гневом.

– Ты что себе позволяешь, сукин сын?! – яростно засипел в лицо Крысолова куратор. – Ублюдок, ты думаешь, что ты делаешь?!

Крысолов отступил на полшага, чтобы брызги слюны изо рта куратора не летели ему в лицо, а потом сделал то, на что раньше никогда бы не решился, – жестко ткнул Ник-Никыча указательным и средним пальцами под ребра, в диафрагму. Куратор умолк и побагровел еще больше, но на сей раз – от удушья. Крысолов зашел к нему сбоку и резко надавил ладонями одновременно на грудь и спину. Куратор судорожно, с сипением втянул в себя прохладный вечерний воздух.

– Отдышись, Ник-Никыч, успокойся, – почти ласково сказал ему Крысолов. – Успокоишься – поговорим.

Куратор несколько раз глубоко вдохнул, и лицо его начало принимать нормальную окраску.

– Ты что себе позволяешь? – начал он в прежнем тоне, но чувствовалось – перегорел, прежний запал иссяк. Крысолов поднял брови.

– Да я ижмо о тебе, Ник-Никыч, и беспокоился. Больно уж чело твое ясное апоплексического цвета было. Не мог же я отцу-благодетелю, куратору родному, вот так вот дать концы откинуть. А спорить с тобой – сам помнишь – никогда не решался, шибко ты всегда категоричен был. Да и есть.

– Слишком ты какой-то спокойный и ироничный, – процедил куратор. Крысолов развел руками.

– Каким сделали. Пойдем, присядем

Чужая память.

Рига, Латвия. 7.07.92 г. 14:00 (время местное)

– Значит, говоришь, здесь? – прищурился Крысолов, затягиваясь тонкой сигаркой. Квартира ему нравилась, но об этом он предпочел промолчать.

– Здесь, – кивнул связник – немногословный латыш средних лет, говоривший по-русски с типичным прононсом коренного москвича. Это заинтересовало Крысолова, но задавать лишних вопросов он не стал – эта деталь не имела отношения к делу.

– Значит, я и поживу здесь, – сказал он. – Легализация?

– Вы – временный, но очень ценный сотрудник одной из фирм, приглашены на полгода, все формальности с властями соблюдены. Материалы по фирме, начальству и сослуживцам – в черной папке на столе. Вам нужно раз в неделю появляться в офисе фирмы. О вашем «приглашении и трудоустройстве», – связник выделил это голосом, и Крысолов усмехнулся, – знает только генеральный. Человек надежный.

Крысолов рассеянно покивал. Связник остро поглядел на него.

– Видимо, я могу идти? – спросил он. Крысолов снова кивнул. Связник открыл дверь и оглянулся.

– Можете здесь жить спокойно столько, сколько потребуется. Но для всех будет лучше, если через полгода вы уедете.

Он вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Крысолов защелкнул замок и беззвучно расхохотался. «Дела, – подумал он. – Сначала они вызывают спеца, а потом стараются поскорее от него избавиться. Дела…»

Он неторопливо обошел квартиру. Две комнаты, маленькая кухонька, первый этаж, газовый водогрей, газовое же отопление, смежный санузел. Два шага до центра, но улочка тихая, как на окраине, четырехэтажный дом, но вход отдельный, не через парадное. Еще раз обойдя свои апартаменты, Крысолов запер дверь и отправился на прогулку.

Лето теплом не баловало, сегодня вообще висели низкие тучи и дул пронизывающий северный ветер, но Крысолов только ухмыльнулся, запахнул легкую полотняную куртку и неторопливо зашагал по улице Валмиерас в сторону железнодорожного вокзала. Свернул на Лачплеша, прошел под железнодорожным мостом и вскоре вышел на автомобильный мост через Даугаву. Он шел без всякой цели, просто «измерял город шагами», как любил он пошутить про такие блуждания, но память фиксировала окружающее – намертво, навсегда.

Посидел на автобусной остановке на острове Закюсала, покурил. Встал, улыбнулся какой-то симпатичной девушке, подошедшей к остановке, и все так же неспешно зашагал дальше. Ветер нес пыль и мусор по улицам, но ничто – почему-то – не могло испортить настроения Крысолову. «Странно, – подумат он, – ничто не могло раньше привести меня в такое благодушное настроение. Может, я впадаю в детство?» Он вслушался в свои ощущения, но ничего кардинально нового не нашел. Наверное, сама аура города заставила его расслабиться и перестать быть вечно озабоченным спецом.

В какой-то момент своих блужданий Крысолов оказался в районе с таким уютным названием – Агенскальские Сосны. Он узнал это название, тщательно изучив перед поездкой в Ригу подробный план города, а теперь ему не составило труда привязаться к местности. Сам не зная зачем, забрел в Ботанический сад. Сел на скамейку.

В полутора метрах от него, на противоположной стороне аллеи, сидела рыжеволосая девушка, то и дело нервно поглядывавшая на часы. И Крысолов почувствовал, что она не ждет здесь любимого человека, не ждет постылого любовника, чтобы дать ему окончательный «от ворот поворот». Нет, она здесь по делу, взволнована, ей угрожает опасность, а плюс ко всему – дело срывается.

И Крысолов встал со скамьи, привычно одернул куртку, словно гимнастерку, по-строевому развернул плечи и шагнул, – сам не ожидая такой смелости от себя, – к девушке.

– Простите, – услышал он свой, – словно издалека и чужой – голос, – наверняка именно я и смогу вам помочь. Только я…

5. ПРОКЛЯТИЕ ПАМЯТИ

Лесопарк Александрино, Санкт-Петербург. Воскресенье, 19.04. 19:10

Крысолов с неудовольствием отметил, что вынимает из коробочки уже четвертую за этот день сигарку, но все равно сунул ее в губы и крутанул колесико зажигалки.

– Так и чем же, Николай Николаич, я вам не угодил? Тем, что в свободное от работы время на маньяков охочусь? Так ведь они тоже представляют определенную угрозу роду человеческому. Или не так?

– Ты идиот! – прошипел куратор. – Мало того, что твои побочные акции ставят под угрозу всю сеть, так ты вообще оборзел! Устранять посторонний объект среди бела дня на глазах сотен людей! А если бы тебя взяли?

– Значит, посадили бы, – пожал плечами Чистильщик. – А вам какое горе? Вы же знаете, что я никого не сдал бы, да и кто бы мне поверил?

– Не в том дело. Если отследить твои связи…

– То можно упереться только в глухую стену, – закончил Чистильщик и зло усмехнулся. – С вашей подачи у меня никого нет, кроме Беса.

– Ну, не преувеличивай.

– Неужели? – восхитился Чистильщик. – Может, у меня есть друзья, семья, любимая женщина, постоянный дом – на худой-то конец? Шиш да кумыш! У меня даже своего лица и имени нет. Да где вам понять, – горько усмехнулся он, – ведь вы-то не аномал. У вас все это есть – и семья, и дети, и дом. Про имя с лицом я уж не говорю,

– Как ты узнал?

– Секрет полишинеля. Как вы думаете, сколько у меня за последние десять лет было ранений и травм, сколько из них смертельных? Вам и не сосчитать. А я бегаю, как молодой жеребчик. Да и не только это. Мне, например, ни разу в голову не приходила идея стать властелином судеб, было достаточно своих личных данных. А заниматься спасением человека как вида, – чем не самое человеческое занятие. Какому аномалу этого возжаждается? А вы спасаетесь изо всех сил. Я уверен, что существуют не только аномалы-мужчины, но и женщины, однако вы старательно держите нас в изоляции друг от друга. Я за свою жизнь знал всего трех аномалов – наших инструкторов в спецшколе, остальных видел только в прорези прицела. Даже соучеников не видел – ведь мы могли подружиться и общаться. Разве не так?

– Сейчас это не важно.

– Еще как важно! Ведь вы, спасая свою гнилую цивилизацию, обрекли нас на роль бездумного оружия, лишив всего, что дано даже дикому животному. Если аномал не становился вашим пособником, то автоматически делался мишенью. Разве нет? Да, многие из нас действительно со временем превращались в чудовищ, но не ваша ли гонка за ними заставляла их возвращаться в первобытное состояние? Как вы внушали нам? Не каждый маньяк – аномал, по всякий аномал – маньяк, жаждущий крови. Именно это и делало нас такими – охотниками, преследующими людей либо друг друга

Вы просто боитесь, что нас станет больше и этот сраный мир выйдет из-под вашего мифического контроля. И не понимаете, что нам он не нужен. Даже ваши теплые сортиры и самое ваше великое достижение – пипифакс – тоже не нужен. Мы самодостаточны. Точнее – могли бы быть такими, если бы вы нас не калечили психически или не убивали. Нашими же руками.

Чистильщик махнул рукой и закурил. Он был опустошен. Все, что наболело годами, выплеснулось в один момент и больше ничего не хотелось. Хотелось лишь лечь на землю и долго лежать, слушая, как пробивается из-под земли молоденькая травка. Внезапно навалившаяся усталость обволокла его тело липкой паутиной. Но куратор, само собой, не желал оставить последнее слово за ним.

– Ты закончил? – сурово спросил Ник-Никыч. Чистильшик вяло кивнул головой. – Ну что ж, ты почти во всем прав. Руководство организации – это обычнейшие homo sapiens. Да, мы действительно боимся, что аномалов станет больше. Но ты видел детей аномалов?

– Боюсь, что их никто никогда не видел. – устало ответил Чистильщик. – Вашими стараниями…

– Неправда. Я сам видел парочку. Не скажу, что это доставило мне удовольствие. Они были уродливыми кретиническими животными, снабженными при этом всеми качествами, имеющимися у тебя – стремительностью, ночным зрением и прочими. И жаждой убивать все. что движется. Просто так, играя в охоту.

Чистильщик мотнул головой – ему почему-то не верилось. Ему сейчас ни во что не верилось.

– Давайте на сегодня закончим, – попросил он. – У меня просто нет сил. Завтра встретимся здесь же в любое удобное вам время. И вы выскажете свой вердикт относительно меня. До завтра.

Не слушая возражений, он встал и побрел прочь.

Гостилицкое шоссе, Старый Петергоф. Понедельник, 20.04. 2:00

Женщина легко дотронулась до щеки Чистильщика, и тот досадливо дернул головой, словно его обожгли.

– Что, – спросила Мирдза, – тебя это нервирует?

– Нет, – ответил Чистильщик и замялся. – … не знаю. Все это как-то…

– Незнакомо, – продолжила Мирдза, – неестественно – для тебя. Не так ли?

Она пытливо заглянула ему в глаза. И Чистильщик быт вынужден согласиться:

– Да.

И отвести глаза. Это случилось с ним впервые, но он почему-то не мог врать в глаза этой женщине. Может быть, он любил ее; может быть, любви не существовало – был лишь жесткий комплекс, состоявший из эмоций, инстинкта воспроизводства, аппарата сравнения и предпочтения и собственнического чувства. Все равно солгать он не мог.

Словно спасая его, давая возможность уйти от трудного разговора, запищал пейджер на столе. Коротко выдохнув, Чистильщик схватил его и быстро пробежал глазами текст сообщения, удивляясь, почему не позвонили по домашнему телефону. Потом коротко матюгнувшись – беззвучным шепотом, почти мысленно, – вспомнил, что два часа назад собственноручно выдернул штепсель из телефонной розетки. Встал и с немного неискренним огорчением развел руками.

– Ладно уж, иди, – тихо сказала Мирдза, не глядя на него. И с какой-то тоскливой усмешкой в голосе добавила. – Крысолов…

Чужая память.

Улица Гувдегас, Болдерая, Рига. 10.07.92 г. 3:00 (время местное)

Проникнуть незамеченным в этот маленький обветшалый двухэтажный дом не составило труда. Гораздо труднее оказалось быть бесшумным – проклятые половицы скрипели и стонали, как семидесятилетняя старуха, которую кто-то решился, так сказать, уестествить.

Крысолов, почти в прямом смысле, нюхом чуял, что в доме шесть человек – ребенок и пятеро взрослых. Один или двое сидели на кухне, в окне которой он увидел свет, подходя к дому. То ли они пили чай либо что покрепче, полуночничая, то ли дежурили. Их следовало вырубать первыми, но планировка дома была дурацкой – сразу за сенями и маленькой прихожей была проходная комната, типа гостиной или столовой, а из нее две двери вели в кухню и на лестницу. В комнате на диване спал богатырским сном здоровенный детина габаритами два-на-два, которого Крысолов надежно успокоил, сунув узкое лезвие трехгранного стилета – на манер шила или шабера – в ухо. Детина даже не вякнул, лишь судорожно всхлипнул, дернул ногами и перестал дышать. Крысолов выдернул стилет, вытер с него кровь и мозговую ткань о свитер детины.

И в этот момент понял, что вся операция не будет хирургически чистой, как это первое убийство. Сзади лязгнула щеколда и скрипнула дверь туалета, которую Крысолов не заметил. Мгновенно развернувшись, он левой рукой выхватил из-за пояса пистолет, тонкий ствол которого удлиняла короткая толстая трубка глушителя. Чувства были настолько обострены, что Крысолов услышал звонкий щелчок наколотого бойком капсюля, хлопок воспламенившегося порохового заряда и влажный шлепок удара пули в человеческое тело. Словно в замедленном кино увидел, как отошел назад затвор, неторопливо выбрасывая стреляную гильзу, как возвратился назад, захватив новый патрон и досылая его в патронник. Увидел, как получивший пулю точно между глаз, молоденький, бритый наголо паренек качкового вида падает, взмахнув руками, в угол прихожей, на какие-то ведра и садовый инвентарь, понял, что произойдет через долю секунды.

И в то же мгновение ощутил себя летящим в плавном настильном прыжке-кувырке к освещенному проему кухонной двери, попутно всадив две пули в электросчетчик. Успел максимально расширить зрачки. Грохот, отключение света во всем доме и приземление случились одновременно. Точнее, только Крысолов смог бы определить, что свет вырубился на несколько тысячных секунды позже, чем раздался грохот. Но ему было не до того. В полумраке – рассеянный свет дальнего уличного фонаря чуть-чуть разгонял ночную тьму – он ясно увидел сидящего за столом человека. Лежа на спине, вскинув руки над головой, дважды нажал на спуск. Обе пули попали в цель – чуть выше кадыка, снизу вверх прошили шею и затылочные доли мозга. Человек ткнулся лицом в стол.

Крысолов полежал так с секунду, потом, убедившись, что контрольный выстрел не требуется, пружинисто встал и бесшумно шагнул к лестнице. Наверху слышалось ворочанье и кашель.

– Эй, – вдруг донесся оттуда голос. – Витек, Жора, че там у вас? Опять передрались, что ли?

Крысолов замер. Но вопрос требовал реакции.

– Угу, – неопределенно хрипанул он, направив ладонью звук в сторону кухни. И начал подниматься.

– А чего света нет?

Крысолов стал подниматься быстрее. И тут под его ногами предательски скрипнула ступенька.

– Че света нет, спрашиваю? Я ж предупреждал, чтобы сюда не ходили, козлы, – снова рявкнул голос.

И внезапно простучало захлебывающееся звонкое сгаккато. На голову присевшего от неожиданности Крысолова посыпалась древесная труха.

– Выходи, сука, изрешечу! – рявкнули сверху. – Леха, Витек, Жорка! Проспали ментов, коты помойные!

«Скорпион», – по звуку определил Крысолов. – Расстрелял он полмагазина, обращаться не умеет». Рывком стянул с себя шапочку и забросил наверх лестницы. Вновь звонкое стаккато. Щелчок. Крысолов рванул вслед за шапочкой. Успел – заросший до глаз бородой мужик, лежа на кровати, еще только доставал из кармана брюк, лежавших рядом на стуле, запасной магазин.

– Брось, – тихо приказал Крысолов, наведя пистолет в лицо мужика. – Брось по-хорошему.

И тот бросил курносый пистолет-пулемет. Рядом с ним одеяло бугрилось, выдавая наличие в постели еще одного тела В ушах Крысолова застучала кровь. «Ну, если он…» – мелькнула мысль.

– Откинь одеяло, – все так же тихо приказал Крысолов.

Мужик мгновенно повиновался. «Ф-фу, – подумал Крысолов, – хвала Аллаху…» Рядом с бородатым лежала, свернувшись клубком, голая девица лет двадцати с пегими крашеными волосами.

– Где девочка?

– Да пошел ты, мент помойный, – вдруг неожиданно и покойно ответил мужик и сел.

– Последний раз спрашиваю – где девочка?

– Oтсоси!

Крысолов на мгновение отвел ствол пистолета от лица мужика и нажал спусковой крючок. Голова девицы разлетелась как арбуз, забрызгав постель и мужика кровью и мозгами.

– Ошибочка вышла – я не мент. Где девочка?

Ствол пистолета был уже направлен не в лицо, а в пах мужику. И это, вкупе с холодными словами, подействовало сильнее всяких угроз.

– В подвале, в каморе справа, – зачастил, давясь словами, мужик.

Крысолов кивнул, удовлетворенный. Он знал цену Момента Истины. Звякнула, вылетев на пол, еще одна стреляная гильза, и на лбу бородатого расцвел темно-красный цветок.

Спуститься в подвал и сбить замок с каморы было делом минутным. Приоткрыл дверь и увидел в уголке крохотного чулана – полтора на полтора метра – сжавшуюся в комок девочку лет десяти. Ужаснулся – ни в каморке, ни в подполе не было ни единой лампочки. Как она тут бедовала все две недели в потемках и вони собственных экскрементов. Вряд ли ведро, стоявшее в ближнем к двери углу, выносили каждый день.

– Марта, малышка, – как можно более ласково позвал Крысолов и почувствовал, что его голос дрогнул, зачесались глаза, стиснуло горло, – поехали. Мирдза ждет.

Девочка не пошевелилась. Тогда он шагнул в зловонную духоту каморки, подхватил почти невесомое тело на руки и покинул дом.

Сначала девочка висела на его руках мертвым грузом, но потом, вдохнув свежего ночного воздуха, вдруг крепко обхватила шею Крысолова. Так, что ему стало даже трудно дышать. Погладив Марту по спине, он коротко глянул на часы – первая фаза операции заняла всего девятнадцать минут. Теперь предстояла вторая, не слишком сложная, но расслабляться все равно не стоило. Крысолов на всякий случай заранее предположил, что все пройдет не очень-то тихо, и от сухопутного маршрута эвакуации отказался И подумал, подходя к воде, что был тысячу раз прав, ибо услышал за спиной вой полицейских сирен.

Легкий плотик надулся в считанные секунды. Посадив в него девочку, Крысолов вынул из рюкзачка легкое складное весло из композитного пластика, уселся в суденышко сам и споро погреб в сторону острова Милестабас, Острова Любви, как его называли местные. Там, сдув плотик, быстро отыскал небольшой двухмоторный катер, пересадил Марту в него, а плотик и весло отправил по течению. Завел двигатели. Отлично отрегулированные «Джируччи Марино» позволяли развивать скорость тридцать узлов, а на десяти их было практически не слышно. Но Крысолов не стал лихачить и неторопливо, всего на пяти узлах, пошел вниз по течению Даугавы.

В Булюпэ он входить не стал, а вышел в Рижский залив, забирая мористее. В борт ударила небольшая волна, обдав седоков суденышка брызгами.

– Где мы? – вдруг отрешенно спросила девочка. Крысолов обернулся.

– В море, – с улыбкой ответил он. – В открытом море, где нам не страшен никто, кроме шторма, а его сегодня не будет. Обещаю.

– А когда мы поедем домой? – все так же безразлично спросила Марта после долгого молчания. На вид ей было лет десять, и Крысолов подивился, насколько быстро она начала оправляться от шока. Если говорит и интересуется обстановкой – значит, не все так плохо.

– Вечером. А сейчас нас ждет твоя сестра. Мирдза ждет, слышишь?! – почти крикнул Крысолов, чтобы хоть как-то растормошить ребенка, и снова улыбнулся. Это давалось ему легко, не приходилось напрягать лицевые мышцы – он был доволен и операцией, и тем, что девочка не в шоковом ступоре. – Она ждет нас в Яундубултах. Умыться хочешь?

– Что? – вяло отреагировала Марта, а потом лицо ее оживилось: – Конечно, хочу,

Крысолов сбросил обороты почти до нуля.

– Если не считать всего Балтийского моря, а тем паче океанов, то самый большой тазик для умывания к твоим услугам, – он обвел рукой простор залива. Осторожно страхуя перевесившуюся через борт и старательно черпающую ладошками воду девочку, Крысолов прикрыл глаза. Ярость клокотала в нем. «Не стоило так легко отпускать этих отморозков», – подумал он об убитых им.

Умывшись, девочка выпрямилась и серьезно поглядела на Крысолова.

– Пить хочешь? – спросил тот. Ему стало немного не по себе от такого взрослого взгляда маленькой девочки.

Марта кивнула. Он протянул ей пластиковую бутылку натурального яблочного сока. Опустошив ее, девочка снова поглядела на Крысолова, и тот опять поежился.

– Тебя наняла моя сестра? – спросила она. Крысолов внутренне усмехнулся. «Эх, дите, насмотрелось американского кино, – подумал он, – Но это даже к лучшему, что она воспринимает все, как кино. Пока».

– Нет, – с улыбкой помотал он головой, заводя движки, – не наняла. Я ее друг, вот и помог.

– Дру-уг… – протянула Марта. – Я тебя раньше не видела, а я всех друзей Мирдзы знаю.

– А друг это не тот, кого давно знаешь, а кто вовремя приходит, – ответил Крысолов, сам поразившись чеканной стройности формулировки-афоризма. – Вот я недавно вовремя и появился.

Через полчаса Крысолов сбросил обороты, поднял тяжелый фонарь и, направив его в сторону берега, просигналил: две коротких, длинная, три коротких, две длинных. С берега немедленно просигналили в ответ таким же набором точек и тире. Развернув катер в сторону берега, Крысолов дал малый ход. Через четыре минуты его катер ткнулся дном в песок. Разбрызгивая во все стороны воду, к катеру тотчас же подбежали два человека. Крысолов спрыгнул в воду, доходившую ему до середины бедер, подхватил на руки Марту, зашагал к берегу. Катер, тихо урча движками, подался задним ходом прочь от берега, развернулся и ушел в море,

А навстречу уже бежала Мирдза. Она выхватила Марту из рук Крысолова и прижала ее к себе, смеясь и плача одновременно, осыпая поцелуями. Потом вдруг обхватила шею Крысолова и неловко поцеловала в угол губ. Когда обе удалились от кромки воды, к Крысолову шагнул связник.

– Как трогательно, – насмешливо произнес он. – Однако в нашем соглашении этого не было, это – дело местной полиции. Я буду вынужден составить рапорт.

– Ради бога, – раздраженно ответил Крысолов, – хоть два. А сейчас – исчезните, пока чего худого не приключилось И еще – не вздумайте даже приближаться к этим людям. Иначе вы будете иметь дело со мной. Лично.

Связник качнул головой, но ничего не сказал и удалился. А Крысолов пошел к Мирдзе и Марте.

– Пошли, – поторопил он их, стараясь придать голосу как можно больше профессиональной сухости, но прекрасно зная, чго ему это не удастся, и понимая, что девушка и девочка это тоже понимают.

Машина – потертый «жигуль-шестерка» с мощным движком и прекрасной подвеской – была припаркована в заранее договоренном месте. Усадив сестер на заднее сиденье, Крысолов сразу же сорвался с места и на приличной, но в пределах допустимого, скорости погнал «жигуль» к выезду из Юрмалы.

– Поживете денек-другой в Саласпилсе, – на ходу инструктировал он. – Как только станет полностью безопасно, я отвезу вас домой. Домишка, где вы сейчас поживете, одноэтажный, с садом. Со двора – ни ногой. Все, что нужно для жизни, в доме есть.

– Но… – заикнулась было Мирдза. Крысолов довольно невежливо перебил:

– Никаких возражений. С работой все улажено. И еще. Кто бы ни приходил от меня – не откликайтесь, сидите, как мыши. Отзываться на стук только тому, кто скажет: «Я – от Крысолова». Все.

Утреннее шоссе летело навстречу черной лентой, подсвеченное блекло-оранжевыми фонарями. И Крысолов в который раз усмехнулся, предчувствуя удачу и головомойку от куратора.

Станция метро «Площадь Мужества», Санкт-Петербург. Понедельник, 20.04. 5:00

– Порядок, командир, – со злым весельем окликнул Чистильщика сидевший на полу Маленький Грызь, баюкая замотанную в окровавленные бинты руку, – зря мы тебя вызывали. Сами легко справились.

Лужин остановился и потянул ноздрями воздух. Из тоннеля несло пороховой копотью и удушливой вонью сгоревшего тротила, к которым примешивался тонкий запашок, состоявший из продуктов горения фосфора и паленого мяса.

– Что у вас приключилось? – спросил он, присев на корточки перед Грызем.

– А фуфло полное! – боец почти кричал. «Контузия и переизбыток адреналина», – подумал Чистильщик. – Обычный объезд тоннеля делали, а из бокового прохода какие-то хмыри вылезли – и ну палить по нам. Меня только и зацепили. Мы, понятно, подкрепление вызвали, а сами бой завязали. Когда пятерка Братишки пришла, эти хари стали отходить назад, а Большой Грызь в этот ход уже спустился из канализационного коллектора со стороны Непокоренных. Ну, тиски натуральные. Положили всех, кроме одного. Раненых, убитых – ноль целых хрен десятых! Порядок, командир!

Чистильщик поднялся и, заметив доктора, кивнул ему на Грызя – займись. Сам шагнул к группе бойцов, в которой заметил Братишку,

– Где задержанный? – спросил он. Братишка пожал плечами:

– Его парни из ФСБ увели куда-то.

– Куда?

– У них наверху «рафик» стоял, – встрял Большой Грызь. Чистильщик покачал головой.

– Ребята, мать вашу, это ж наш задержанный! Все, что добыто под землей, – в юрисдикции милиции метрополитена. Не могли дождаться меня, коли уж вызвали?!

Он белкой взлетел по эскалатору наверх. К счастью, «рафик» все еще стоял перед входом на станцию. Чистильщик рванул дверцу. На него тотчас же уставились две пары глаз и пистолетный ствол. Но он был готов к этому.

– Капитан Лужин, командир спецгруппы по охране и зачистке метрополитена, – представился он, протягивая заранее извлеченную красную корку. – По какому праву вы забрали нашего задержанного?

– Не пыли, капитан, – пробасил один из фээсбэшников, – а то майором не станешь.

– Для начала представьтесь. – холодно отрезал Лужин. – А потом продолжим разговор.

Басистый мазнул корочкой перед глазами Чистильщика с такой скоростью, что обычный человек не смог бы разобрать ничего, даже золотых тисненых букв на корочках. Именно в такого обычного человека и решил сыграть Лужин.

– Прошу вас представиться, а не махать перед лицом картоном, – все так же холодно произнес он.

– Тебе же русским языком сказано – ФСБ, – вновь пробасил мужчина в сером плаще.

– Считаю до трех, – в голосе Чистильщика лязгнул металл. – Раз!

– Он нам угрожает, – восхитился второй, более молодой фээсбэшник.

– Два!

– Да пока ты до пушки дотянешься, мой коллега тебя сто раз срежет. Отдзынь, капитан, – пробасил плащ.

– Три.

– Жопу подотри, – ответил второй фээсбэшник и бросил водителю: – Вася, поехали.

А после этих слов водителю показалось, что в салоне взорвалась бомба. Бас вдруг коротко вякнул и вывалился из машины на асфальт, пачкая в грязи лицо и новенький плащ; молодой отлетел в дальний угол салона, повалился на задержанного, вскинул руку с пистолетом, которая тотчас весьма неестественно изогнулась в нескольких местах. Размытое серое пятно обернулось Чистильщиком, бережно вынимавшим из покалеченной, но все еще крепко стиснутой кисти молодого ПМ. Водитель потянулся было к кобуре, но Чистильщик покачал головой, и водитель замер, потом послушно положил руки на руль.

Из нагрудного кармана Чистильщик выудил портативную рацию и несколько раз нажал вызов.

– Пятерку Братишки – ко мне, наверх, – коротко бросил он в микрофон и отключил связь.

Вторая Красноармейская, Санкт-Петербург, Понедельник, 20.04. 15:33

– Ну, капитан, ты в край оборзел! – рявкнул Лукин, подавшись вперед. – Мало того, что родное начальство ни в хрен не ставишь, так еще и с фээсбэшниками сцепился!

Подполковник сидел в кресле Чистильщика, в его же кабинете и распекал Лужина, стоявшего перед ним по ту сторону собственного стола – правда, не «смирно», но все-таки кое-как обозначив строевую стойку.

– Ну, ухарь, как нам теперь отплевываться? Лично мне надоело тебя отмазывать. Ладно, покалечил этих детей Железного Феликса, так на кой рожон ты их еще и в кутузку запихал? А? На кой?

Лужин пожал плечами.

– До выяснения личности, – негромко и спокойно ответил он. – Сейчас кто хочешь любую ксиву изваяет.

– Боже мой, – простонал подполковник, – у тебя звездочек на погонах слишком много или шариков в голове не хватает? Нашел, мать твою, с кем связываться! С антитеррористами! И как мне от этого дерьма отмываться? С тебя-то взятки гладки, ты сошка мелкая, а мне теперь придется бронетрусы заказывать, да все равно без вазелина не обойтись – иметь со всех сторон будут.

Чистильщик усмехнулся – Лукин не догадывался, насколько был прав, ибо подходил срок исчезнуть, раствориться, сменив имя, лицо, цвет волос и отпечатки пальцев.

– А знаете, – почти лениво предложил он, – отдайте меня на растерзание, да и все. Ну, уволят с треском – пойду в коммерцию. Знали бы вы, как меня ваша система затрахала. Крысу – пусть и очень большую – пристрелить спокойно нельзя. Соблюдай политес и марай бумагу. Я, конечно, понимаю, что чем больше бумаг, тем чище жопа, но – остогрызлело. Я и так собирался подавать рапорт об увольнении, а так – вышибут, вам слегка легче будет.

– Ты что, серьезно? – тихо спросил Лукин. Чистильщик пожал плечами.

– Само собой. Смену я себе подготовил. Не так хорош, как я, но команду не просрет, мужик в авторитете. Молодой еще, азартный, верит во что-то. А меня достало. Так что спускайте Полкана на меня. Лады?

6. ПРЕЛЮДИЯ К МИСТЕРИИ

Гостилицкое шоссе, Старый Петергоф. Вторник. 21.04. 0:08

Чистильщик вошел в дом и сразу же почувствовал, что здесь не все в порядке. Во-первых, Бес не выскочил поприветствовать его во двор, а лишь виновато взглянул на него с крыльца. А во-вторых, в доме было темно. Абсолютно. Не включая свет, Чистильщик обошел пустые комнаты. Мирдзы не было. Ни малейшего следа, лишь чуткий нос Чистильщика уловил еще не до конца развеявшийся тонкий аромат ее духов.

Он тяжело опустился на диван, уронил голову на сжатые кулаки и коротко скрипнул зубами. Он только сейчас понял, как ему не хватает Мирдзы, как не хватало все эти годы. Чистильщик летел домой, как на крыльях, чтобы сообщить женщине, что он почти свободен, что может надолго остаться с ней – и прилетел…

Неслышно подошел Бес и ткнулся холодным мокрым носом в щеку. Чистильщик не глядя потрепал его по загривку.

– Да, брат, такой вот я дурак, – придушенно пробормотан он. – не смог, не захотел удержать рядом такую женщину.

Чужая память.

Улица Раунас, Рига. 14.07.92 г. 4:15 (время местное)

Мирдза сильнее стиснула плечи Крысолова, впиваясь острыми ноготками в кожу, запрокинула голову, судорожно выдохнула-всхлипнула. Сильная дрожь сотрясла ее тело и словно бы заставила расслабиться все мышцы. Девушка обмякла, ткнулась лбом в грудь Крысолова и медленно выпрямила ноги, вытягиваясь на его теле, но по-прежнему не выпуская из себя. Крысолов нежно гладил ее густые волосы пробегал пальцами по ложбинке вдоль позвоночника, мягко ласкал округлые подтянутые ягодицы.

Они долго молчали – сейчас слова были не нужны. И лишь краешком сознания Крысолов, мельком заметив светящийся циферблат своих «Командирских», отметил, что именно в это время должен трагически скончаться человек, пославший похитителей Марты.

В Ригу они вернулись позавчера, двенадцатого, после цепи необъяснимых происшествий и несчастных случаев, приключившихся с бывшими компаньонами экс-супруга Мирдзы. Последний кинул компаньонов и подался в бега, а те, в лучших традициях современности, решили стрясти денежки с супруги, похитив ее младшую сестру. Крысолов до сих пор не понимал, как ему удалось быть настолько убедительным и заставить девушку довериться ему. Дальнейшее было делом техники – освобождение Марты и операция по зачистке.

Первый вечер по возвращении, напоив Марту адским декоктом, собственноручно изготовленным Крысоловом из трав, он и Мирдза долго молча сидели в гостиной ее маленького одноэтажного дома, медленно потягивая что-то слабоалкогольное, а потом одновременно встали и шагнули навстречу друг другу. Безумная ночь затянулась до позднего утра. И если бы не адское зелье, надолго погрузившее девочку в длительный сон без сновидений, вряд ли они проснулись на пять минут раньше Марты.

Вчера, оставив девочку на попечение старинного знакомца Крысолова, женившегося и перебравшегося в Ригу лет шесть назад, Витьки Коренева, детского психолога и психиатра, они бродили, не говоря почти ни слова по Бикернискскому лесопарку. На «пионерском» расстоянии друг от друга, как шутили в детстве Крысолова о такой целомудренной дистанции между юношей и девушкой. Перебрасывались коротенькими фразами, да время от времени Крысолов ловил на себе странные – то ли недоуменные, то ли испуганные взгляды Мирдзы. Лишь потом, выйдя по запутанной траектории на берег Даугавы и пройдя полпути по автомобильному мосту до острова Зэкюсала, Мирдза вдруг спросила:

– Кто ты?

Крысолов пожал плечами и отшутился:

– Раб божий, обшит кожей, прохожий.

– Ты спецназовец? – упорствовала она.

– Можно назвать и так. – вновь пожал он плечами.

– Из военной разведки?

– Был там когда-то, – почти не кривя душой, ответил он. И добавил: – А вот такого роскошного заката я не видел уже лет триста. До сих пор гадаю, что же красивее – закат в горах или в приморском городе?

Мирдза промолчала, но Крысолов понял, что легко перевести разговор на другую тему не удалось. Он закурил, с неудовольствием подумав, что это уже пятая за день сигарка и явно – не последняя.

Так, в молчании, они дошли до острова Кипсала, где возвышался модерновый билдинг Дома Прессы. И вдруг, когда они поднимались на Вантовый мост, Мирдза резко, словно чего-то испугавшись, схватила Крысолова за руку. Сделала она это как-то по-детски, так, что Крысолов сам испугался и лихорадочно зашарил глазами по окрестностям, выискивая опасность, которую прошляпил, и злясь, что сегодня вышел с девушкой в город безоружным. Но все вокруг было спокойно.

– Пойдем домой, – вдруг жалобно попросила Мирдза и еще крепче стиснула его руку. – Пойдем, а то я все время боюсь, что ты исчезнешь так же внезапно, как и появился.

Крысолов ошалело поглядел на девушку. Он понимал, что вчерашний ее порыв был вызван стрессом и безотчетным, подсознательным стремлением вознаградить спасителя сестры, которой она заменила мать. Но сейчас…

Мирдза снова потянула его за руку.

– Пойдем, – жарко шептала она. И Крысолов подчинился. Впервые в отношениях с женщиной он участвовал в качестве ведомой стороны, и это вызвало в нем всплеск бурных, но не до конца понятных эмоций. Он с легкостью поймал на Валдемара мотор, и через полчаса они были на Раунас.

Витька ободряюще подмигнул, показал, кивнув на Марту, большой палец, и проворчав Крысолову: «С тебя, старый, бутылка», был таков. Уложив клюющую носом Марту в кровать в ее комнате, Мирдза потянула Крысолова в свою. И снова было яростное безумство, тяжелое дыхание и влажные от пота тела, льнувшие друг к другу.

С тихим стоном Мирдза скатилась с тела Крысолова и улеглась на бок, положив голову и руку ему на грудь, а ногу на бедра.

– Так ведь можно и с ума сойти, – прошептала она.

Крысолов нежно ласкал-массировал расслабляюще ее спину, ягодицы, бедра.

– А что, – с улыбкой откликнулся он, – разве мы еще не?

– Наверное, уже да, – ответила Мирдза. – Я даже не знаю, кто ты. Я знаю только твое имя, Вадим.

Крысолов горько усмехнулся уголками губ: «Ты знаешь только ЭТО имя».

– Маловато, – согласился он.

Мирдза вдруг резко подняла голову.

– Господи, – охнула она, – значит, мне не показалось! Либо я схожу с ума, либо…

– О чем ты? – встревожился Крысолов.

– Твои плечи. Сегодня утром я не увидела на них царапин, а сейчас – свежие затягиваются!

– Ты нарочно ободрала меня сегодня? – шутливо спросил Крысолов.

– Я всегда царапаюсь, как кошка, – абсолютно серьезно ответила девушка и горько добавила: – Только редко в последнее время выпадают случаи. Что ты за человек, Вадим?

Настал его черед откровенно и горько усмехнуться:

– А я разве сказал, что я человек?

Орехово, Карельский перешеек. Пятница, 24.04. 14:00

Наставник Идзуми сидел на пятках у стены, рядом с дверью. В просторной комнате практически не было мебели, за исключением низкого столика и небольшого шкафчика, похожего скорее на крупную тумбочку. Наставник Идзуми частенько задумывался: стоит ли относить к мебели подставку для двух мечей в нише-токонома под портретом Учителя Гокуямы, и пришел к выводу, что не стоит. Весь пол в комнате, как и в прочих помещениях общины, был застелен соломенными циновками-татами.

Наставник Идзуми, несмотря на свое японское имя, был скорее типичным представителем европеоидной расы – голубоглазым и светлокожим блондином почти двухметрового роста. Правда, о его блондинистости можно было узнать только тогда, когда на обритой наголо голове начинала пробиваться светлая, как он сам шутил – «поросячья» щетина. Сейчас он с некоторой тревогой вслушивался в разговор двух азиатов. Японский язык он знал, но не настолько, чтобы сходу схватывать быстрый говор на окинавском диалекте.

Время от времени полноватый молодой человек в светло-желтой тоге – Учитель Сегимидзу, сидевший на возвышении перед токонома – бросал на Наставника Идзуми короткие взгляды, от которых тому становилось неуютно. Тогда же на Идзуми переводил взгляд и второй японец, Старший Наставник Хосэки. И Идзуми хотелось вообще провалиться под землю, стать невидимкой или растаять в воздухе, хотя никаких провинностей за ним не числилось, Но то, что он успевал понимать из быстрого обмена фразами, вселяло беспокойство и даже тревогу

Пропали без вести несколько братьев и наставников. Периодически пропадали курьеры, практически не связанные с общиной. Переговоры о разделе сфер влияния с Патриархией зашли в тупик – те норовили все подгрести под себя. И Наставник Идзуми знал, что скоро услышит сакраментальный вопрос, ответа на который у него пока не было. Пока, но все же не было. А Учитель Сегимидзу, как и Учитель Гокуяма, не терпел ошибок и проволочек.

И Идзуми услышал этот вопрос.

– Сколько у нас подготовленных бойцов и когда мы сможем полноценно экипировать их? – негромко спросил по-русски Старший Наставник Хосэкп,

Малый проспект Петроградской Стороны, Санкт-Петербург. Воскресенье, 26.04. 12:00

С раннего утра над всем городом сыпалась мелкая неприятная морось, почему-то попахивавшая уксусом. Точнее, запах этот чувствовал только Чистильщик, да, может быть, еще пара-тройка аномалов, невесть какими судьбами занесенная в этот промозглый город. По Неве ходуном ходили высокие волны и злобно бились в гранитные парапеты набережных. Но сильного ветра не было – странно.

Только что Чистильщик сдал удостоверение и личное оружие. Чин из ФСБ высокомерно усмехался, Лукьяненко покусывал нижнюю губу, начальник отдела милиции метрополитена смотрел хмуро, исподлобья, второй зам начальника ГУВД кипел праведным гневом. И лишь Чистильщик невозмутимо поглядывал на всех, в углах его губ замерла улыбка. Отныне он снова становился на какое-то время свободным человеком.

Сейчас он направлялся на встречу с куратором, чтобы окончательно расставить все точки над «е». Или над «и» – кому что больше нравится. На сей раз встреча должна была состояться на явке, что, как и частота, было весьма нетипично для подобных встреч. Но Чистильщик все равно шел.

Невзирая на погоду, он именно шел пешком по городу, чувствуя, что в следующий раз увидит его довольно нескоро. Чистильщик пересек Неву по Троицкому мосту и сразу же свернул налево. Прошел по набережной Кронверкской протоки, мимо Института ортопедии, стороной обойдя станцию метро «Горьковская». Постоял несколько минут, с непонятной грустью глядя на здание, последовательно бывшее когда-то Народным домом, кинотеатром «Великан», Мюзик-холлом и превратившееся в игральное заведение или в какую-то подобную чертовщину. Сам Чистильщик застал только три последние стадии, а посетил лишь кинотеатр, где в свое время крутили старые фильмы: Чаплина, Бастера Китона, «Миллион лет до нашей эры», «Триста спартанцев». Потом все это перекочевало в «Спартак», но «Beликан» запал в душу, как вкус мороженого и свет солнца детства.

Поглядев на часы, Чистильщик все тем же неспешно-размеренным шагом вышел по Саблинской улице на Большой, пересек его и по Гатчинской вышел на Малый. В одной из подворотен он подошел к двери, некогда ведшей в дворницкую, и условным сигналом позвонил в обшитую толстыми репками стальную дверь. Открыли сразу, словно ждали у порога, и Чистильщик нырнул в проем. Куратор тотчас же захлопнул дверь. Вслед за ним Чистильщик поднялся по шести ступеням и вошел в небольшую квартиру.

– Проходи, садись, – кивнул куратор на дальнюю от входа комнату. Чистильщик пожал плечами и шагнул туда Он чувствовал, что в квартире есть еще кто-то, но подчинился. Он смертельно устал от гонки последних пяти месяцев – ЧП в метро посыпались градом, частые выезды на спецзадания. Даже если бы его сейчас попытались ликвидировать, он бы отреагировал не слишком бурно. Защищаться – да, он бы стал это делать, но какие-либо превентивные меры – нет. Устал.

Он сел в кресло и равнодушно поглядел в лицо куратора, устраивавшегося напротив него на стуле.

– Что с тобой, Крысолов? – почти участливо спросил куратор – в голосе сквозила фальшь, вызванная напряжением или страхом.

Чистильщик усмехнулся.

– Вот, Ник-Никыч, – сказал он, – у меня даже имени нет, как у собаки Жучки. Вас хоть и вымышленными, а по имени-отчеству зову, а вы меня – только кличкой.

– Агентурным псевдонимом, – поправил его куратор. Чистильщик махнул рукой.

– Хрен редьки… Сколько я с вами? Три метаморфных цикла? Четыре? Даже и не помню. Мне покоя захотелось. Понимаете? Но кто ж меня поймет, убогого такого? Ни лица своего, ни имени. Этого же никто, кроме аномалов, не поймет, а к ним мне дорога заказана вашими стараниями.

– Вот именно, – негромко ответил Николай Николаевич.

Чистильщик покивал.

– Вот именно, – повторил он. – Но как только нашлась женщина, которой плевать на все эти причуды, – вы меня от нее отдираете и запрещаете все контакты.

– Ты мог негативно повлиять на ее психику и психику ее младшей сестры, которая, как тебе известно, тоже аномал.

– Ага, – снова покивал Чистильщик, – чего же вы тогда не изъяли ее в то время в наш приют? И какая трогательная забота о психике Мирдзы, хотя вам обычно наплевать на жизнь и психику простых людей.

– Программа для аномалов женского пола иная, чем для мальчиков, – ответил куратор, – даже не в этом дело…

– Именно не в этом! – перебил Чистильщик, чувствуя себя так, словно с глаз содрали шоры, в которых он жил многие годы, словно он впервые увидел мир целиком. – Именно не в этом! Ведь ускоренное заживление ран, ночное видение и многие другие наши спецэффекты – это результат длительных тренировок, сывороток и эликсиров, которые мы принимаем время от времени. А обычный аномал мало чем отличается от нормального человека, разве что скоростью реакции и быстротой восприятия. Да еще – неизмеримо большим потенциалом, который можно развивать годами и не исчерпать его. Именно! – воскликнул он, пораженный запоздалой догадкой. – Родные сестры, одна из которых – аномал. А вторая, от которой тщательно хотят изолировать другого аномала? Значит, и Мирдза – тоже?

Чистильщик обхватил руками голову. Он вспомнил детские фотографии Мирдзы, которые он рассматривал в свое время и дивился, до чего же не похожа девочка на эту взрослую девушку. А метаморфозы начинаются после полового созревания.

– Кретин, – простонал он едва слышно. – Боже, какой кретин!

Куратор внимательно поглядел на него

– Я всегда знал, что ты умен, но, к счастью, крепок задним умом. Если бы ты знал, как часто ты стоял на пороге весьма неприятных открытий! Но – к делу. Я вижу, что твоя нервная система расшатана. Поэтому тебе придется пройти курс реабилитации на Лосином Камне. Месяца через два гы придешь в норму.

– А я не хочу приходить в вашу норму, – тихо, но отчетливо проговорил Чистильщик. – Я ухожу. Насколько я понимаю, вы сделали Мирдзе предложение о сотрудничестве, – последнее слово он выделил язвительной интонацией. – И, судя по всему, получили отказ. Так вот, я предупреждаю: я еду за ней, и беда тому из вашей братии, кто приблизится к нам на пушечный. Я научу ее и Марту всему, что умею сам. Лучше оставить нас в покое.

– Вольному – воля, – развел руками Николай Николаевич.

Видимо, это был условный сигнал, потому что на пороге комнаты появились два рослых молодца. По их движениям и – главное – по бесцветным глазам, Чистильщик понял, что это такие же аномалы, как и он сам. Куратор поспешно ретировался за их спины.

По тому, как они шагнули вперед, разводя руки, он определил, что он и эти двое – ученики одного инструктора. Он заметил пружинные крепления ножей на предплечьях под рукавами рубашек – как и у него. В бою на ближней дистанции с тренированным аномалом лучше забыть об огнестрельном оружии или о длинноклинковом холодном. Чистильщик сразу отбросил мысль об отходе через окно – оно было забрано прочной решеткой, которую даже с его нечеловеческой силой и ловкостью не одолеешь за полсекунды, а больше противникам для нападения и не надо.

Эги двое были моложе Чистильщика и менее опытны в бою, и он знал, что, скорее всего, победителем будет именно он, но из такой схватки только одна сторона вышла бы живой. А убивать собратьев по несчастью у Чистильщика не поднялась бы рука. Он выщелкнул ножи из ножен на предплечьях и бросил их на пол. Вытянул руки перед собой. Тотчас же на запястьях защелкнулась тяжелые кандалы – обычные наручники любой аномал рвет без большого напряжения. Его сноровисто обыскали, но больше никакого оружия не нашли – не было, пары ножей Чистильщику хватало практически для любого количества двуногих.

Куратор вынырнул из-за спин аномалов.

– Я всегда рассчитывал на твое здравомыслие. Съездишь на Лосиный месячишка на три, потом поговорим.

Чистильщик тяжело поглядел на него.

– Мне не хотелось убивать братьев, – все так же негромко ответил он. – Здравомыслие здесь ни при чем. Они еще маленькие и глупые. А к Мирдзе и Марте лучше не подходите – мое предупреждение остается в силе. Если я не получу от них весточки по возвращении с острова – ни вам ни вашей сраной организации не жить. И они, – Чистильщик кивнул на двух похожих, стовно близнецы, аномалов, – меня уже не остановят.

Финляндский вокзал, Санкт-Петербург – Лес возле станции Петяярви, Карельский перешеек, Пятница, 1.05. 7:30

Едва невыспавшийся, позевывающий Алексей вошел в еще полупустой вагон электрички на Кузнечное, его окликнули. Он тряхнул головой и оглядел салон. Из середины ему призывно махали руками сразу несколько человек. Алексей подошел поближе и, близоруко щурясь – при своих –2,5 очков он не носил из принципа, – узнал однокурсников Саню Белова и Леночку Федотову.

– Здорово, Леха, – пробасил Саня, – не иначе как с нами собрался?

– Я – в Ярви, – сказал Алексей немного неприязненным тоном – присутствие Леночки, за которой он ухаживал вот уже год, в компании Сани его немного разозлило, он почувствовал болезненный укол ревности. – А вы куда?

– Да вот, – ответил Саня, – решили сезон открыть на байдах, – и он хлопнул ладонью по огромнейшему рюкзачищу. – В Ручьях еще народ должен подсесть.

Алексей поежился – вода в Вуоксе, поди, была еще ледяная.

– Это голым-то задом, да в мокрую воду? Увольте-с, – отшутился он. – Что, Леночка, и тебя он соблазнил сомнительными прелестями байд?

– Не знаю, – кокетливо растягивая слова, ответила девушка. – Я еще в раздумьях, с кем ехать – с ним или с тобой

– Конечно, со мной, – широко улыбнувшись, ответил Алексей. – У нас хоть сразу костер и теплый чай будут, а у этих водоплавающих сначала принято замерзнуть до полусмерти, а потом уже к берегу приставать и греться.

– Уговорил, – вдруг легко согласилась Леночка. Алексей, приготовившийся к длительной осаде, аж опешил немного от этой легкости.

– Так, народ, – распорядился он, – надо забить с десяток, а то и полтора мест.

Слегка расстроенный Саня с легким ворчанием распределил рюкзаки по сиденьям, выгородив три «купе». Вскоре подошли двое из Лехиных соратников, и рюкзаков стало больше.

Минут через десять электричка тронулась. Как и было обещано, в Ручьях присоединились Санины спутники в количестве семи человек, а в Девяткино с трудом втиснулись и пятеро товарищей Алексея. Занятых заранее мест хватило всем, но едва.

– Нормальный ход, – пробасил Саня, вынимая из кармана новенькую колоду карт. – Пулю?

– Времени мало, – сморщил нос Алексей.

– Так без записи ж можно, – пожал плечами Саня. – Как?

– Давай, – хором согласились Алексей и Леночка, переглянулись и залились беззаботным смехом.

Так, за преферансом, они и провели эти два часа. На подъезде к остановке «79-й километр» встали, попрощались с едущими до конечной и стали пробиваться в тамбур. Вышли в Петяярви.

– Так, – Алексей хозяйственно оглядел народ, поправлявший рюкзаки на платформе – девять человек, считая его самого, девушек три, – сколько у нас палаток и каких?

Выяснилось, что палаток более чем достаточно – три двухместных и одна аж четырехместная.

– Тогда – топаем, – распорядился он. Из всего народа Леха был самым старшим – повторка второй курс, да еще и после армии.

Бодро потопали. Почти все здесь уже бывали, за исключением Леночки, и дорогу к стоянке знали. Леночка выбиралась в лес первый, от силы второй раз и отставала. Алексей, видя это, пошел замыкающим. Вскоре народ умахал далеко вперед, и Леха с Леночкой остались вдвоем

– Мы не заблудимся? – совершенно серьезно спросила девушка.

Алексей рассмеялся.

– Да брось ты. Я эти места наизусть знаю. Устала?

– Ага, – виновато кивнула она

– Отдохни, – Леха махнул рукой в сторону поваленного зимним ветром дерева. Присели, скинув рюкзаки, на ствол. Алексей, словно нечаянно, положил руку на плечи Леночки. Та прижалась к нему тесней и впервые поцеловала по-настоящему, в губы.

– Мне с тобой так хорошо, Лешенька, – тихо проговорила она.

Алексей покрепче прижал ее к себе и поцеловал.

Так они просидели долго, пока наконец девушка не встрепенулась:

– Ой, нам же идти надо, а то ребята волноваться будут.

– А ничего, мы сейчас тут по тропочке срежем. Там болотина, но мы оба в сапогах. Еще и незаметно подкрадемся, напугаем малость, – легко ответил Алексей, чувствуя необычайный подъем настроения, как в армии после «дедовского косячка» в каптерке после отбоя. Они навьючили рюкзаки на себя и, свернув с просеки, зашагали по тропочке.

Минут через десять Леночка вдруг остановилась и скинула рюкзак.

– Леш, мне надо…

– Дуй в кусты, я пока волков поотпутиваю, – подмигнул он.

Девушка хихикнула и скрылась в молодом ельнике. Алексей закурил. Он успел сделать только две глубоких затяжки, как выронил сигарету, услышав пронзительный визг Алексей рванул напролом, с хрустом ломая подсохшие ветви елочек и выдирая на ходу нож из-за голенища сапога.

Выскочив на небольшую полянку, он сразу же увидел Леночку, пятившуюся в сторону со спущенными штанами и тычущую во что-то пальцем. Но разглядеть девичьи прелести он не успел, потому чго проследил взглядом направление, куда указывал пален Леночки. И согнулся от рвотного комка, резко ударившего из солнечного сплетения в нёбо.

На пожухлых еловых иголках лежал голый окровавленный мужчина. Без кистей рук и головы.

7. … У МОРЯ ПОГОДЫ

Остров Лосиный Камень, северо-восток Ладожского озера. Воскресенье, 10.05. 14:00

Закончив пятнадцатикилометровую пробежку – два с половиной круга вокруг острова, Крысолов проделал десятка три упражнений на растяжение и гибкость, насмешливо поглядел на своих сторожей – аномала и нормала, то есть обычного парня из отставных спецназовцев – и, улегшись в шезлонг на веранде охотничьего домика, закурил.

Островок был небольшой – чуть менее семи километров в окружности, если можно так сказать о кусочке суши, отдаленно напоминавшем перевернутую букву «Г». Камнем он именовался справедливо – лишь в самом центре островка, где и стоял широкий приземистый охотничий домик, за тонкий грунг цеплялись несколько чахлых сосен и жиденькие кустики, росла трава. Весь же берег представлял собой беспорядочное нагромождение валунов. Было очевидно, что бревна для дома, как и все остальное, привезли с материка. На западной стороне острова, в бухточке, был устроен миниатюрный порт с двумя бетонными пирсами, лебедкой и небольшим ангаром, наполовину врытым в грунт.

Он жил на этом острове уже тринадцатый день. Ник-Никыч был настолько добр, что разрешил взять из дома все, что Крысолову было нужно, – компьютер, десяток книг и – естественно – Беса. Куратор не отследил лишь одного – под кожух «Пентиума» Крысолов успел всобачить модем и радиотелефон. И ночами, запершись в своей комнате, Крысолов общался с миром через Интернет. Радиотелефон обошелся ему недешево, так как связывался не через ретранслятор, а напрямую, через спутник. Крысолов давно готовился к чему-то, подобному высылке на Лосиный Камень, и понемногу откладывал из командировочных «зеленые». И месяц назад ему привезли из Штатов телефон, зарегистрированный на Джона И. Смита. Очень вовремя.

В первую очередь Крысолов связался с Витькой Кореневым и дал задание регулярно информировать о жизни и деятельности Мирдзы и Марты. А потом начал искать аномалов – исподволь, намеками и экивоками. Хотя и хотелось заорать на весь Интернет: «Братцы, откликнитесь!» Но это было бы глупо и подозрительно – для всех. И для аномалов, и для своих боссов, несомненно просматривавших большинство самых посещаемых сайтов.

Поэтому все было пока без толку.

Чтобы не сбрендить со скуки, Крысолов вдруг начал писать письмо Мирдзе. Он все время размышлял – что скажет при встрече, и вдруг все это начал выплескивать в слова на экране монитора. Сначала, испугавшись, он по утру ликвидировал файл. Но следующей ночью все повторилось. И на сей раз Крысолов не стал стирать послание, лишь повесив на директорию пароль, который мог взломать лишь человек (или аномал), хорошо его знавший. А таковых здесь не водилось. На этой Земле то есть.

«Мирка, родная, прости. Это глупые и стандартные слова – но что я еще могу сказать? Все не то и все не так. Я мог бы сослаться на обстоятельства и чужую волю – но к чему? Ведь это же будет неправда, точнее – не вся правда. Ведь я сам виноват во всем. Ты абсолютно права – меня с самого раннего детства приучили повиноваться и не рассуждать. И я повиновался – тренинг, умение мастерски убить – „устранить“, „ликвидировать“, „зачистить“, что я и делал, убивая таких же, как я или вы с Мартой; я не рассуждал – выслушивал новые приказы, выполнял их.

Впервые я сделал что-то самостоятельно – спас твою сестру, помог тебе, полюбил тебя. Но… Мне приказали – и я безропотно исчез, покинул тебя. Любя, но – повинуясь приказу. Так было всю жизнь, гак происходит и сейчас. Но мои планы изменились. Раньше я выполнял приказы потому, что так надо; сейчас – потому, что не хочу убивать себе подобных. Если бы я не выполнил приказа, за мной послали бы такого же, как я, выдрессированного охотничьего пса, только моложе, и из схватки вышел бы только один – я. Наверное, ты была права, когда говорила, что я не рассуждаю – кто есть крыса: моя задача была поймать ее и придушить, и принести хозяину, чтобы тот погладил меня по шерстке и дат в награду кусочек вкуснятинки.

Но – слишком поздно – я все-таки понял тебя, твою правоту».

Тверь. Понедельник, 11.05. 4:50

Фигуры охранников выделялись яркой, ядовитой зеленью на фоне тусклых ангаров, окрашенных в окулярах пассивных приборов ночного видения почти в хаки, в серо-зеленый. Через двадцать секунд после проникновения группы «А» на территорию складов должны включиться инфракрасные прожекторы, заранее установленные на столбах и более высоких, нежели складские ангары, домах, и тогда двор и все помещения, имеющие окна, осветятся для атакующей группы, как в солнечный день. Единственное отличие – отсутствие теней от людей и строений. Но командир мобильной группы был спокоен – его люди имели богатый опыт ночных атак. И в прошлой жизни, в боевых операциях различных спецподразделений, и в нынешней, пока – на полигонах. В таком составе это была их первая боевая операция. Крещение огнем.

– «Т» минус десять, – услышал командир группы шелест в наушнике. Это значило, что группа проникновения рассредоточивается по двору и до включения прожекторов осталось десять секунд. Командир увидел приглушенную вспышку, которую вряд ли разглядел бы без прибора ночкого видения, и один из охранников мягко осел на землю. Заранее был обесточен целый квартал, поэтому обычное освещение на территории складов не работало, а автономного электропитания хватало лишь на внутреннее освещение ангаров. Но сейчас… Есть! Все охранники выведены из строя, дизельгенератор отключен.

– «Т», – почти беззвучно шепнул командир группы, и тотчас же складской двор залил безжизненный зеленый свет, видимый только в ноктоскоп.

Еще четыре группы по девять человек ворвались на территорию склада, рассыпаясь тройками, подобно вееру. С периодичностью в десять секунд следовали доклады по закрытой частоте. В паре мест вспыхнула короткая бесшумная стрельба. Наконец командир услышал долгожданный рапорт:

– Птенцы вылетели из гнезда.

– Становимся на крыло, – ответил он.

Через сорок секунд все пять девяток покинули территорию склада; еще через тридцать – погрузились в два фургона; а еще через сто двадцать секунд чудовищный взрыв потряс склады. Огромный клубок пламени поднялся к черному предутреннему небу. Командир коротко глянул на часы – 5.00,

«Вечерняя Тверь» от 11 мая 1998 года

«Сильнейший взрыв и пожар произошли сегодня утром На складах АОЗТ „Инкорд“, На тушение пламени были стянуты все экипажи двух ближайших пожарных частей. Пожару была сразу присвоена пятая (высшая) категория опасности. Лишь через шесть часов после начала тушения удалось полностью сбить пламя и локализовать очаг возгорания.

Пожар унес человеческие жизни. По словам заместителя директора АОЗТ «Инкорд», в момент начала пожара на складе находились пятеро охранников. Пока пожарные смогли найти останки одного из них, но опознать человека не представляется возможным».

Улица Железнодорожная, Псков. Вторник, 12,05. 23:45

Серый Человек затаился в тени парадного и внимательно прислушивался. Позиция была относительно невыгодной – видеть улицу он не мог и стоять на улице тоже не мог: в этом районе и в это время романтические влюбленные, торчащие на углу, могут вызвать не только подозрение, но и определенного свойства нездоровый интерес к содержимому карманов.

Но Серый Человек не боялся пропустить ожидаемый объект, так как у него было время тщательно изучить клиента, и звук его шагов охотник не спутал бы ни с чьими чужими. Поэтому он внимательно слушал. Вот прогудел очередной автобус, прошаркал нетвердыми шагами поддатый. И, наконец, энергичные шаги человека, слегка подволакивающего ногу. Клиент.

Серый Человек, мягко ступая, вышел из подъезда. Теперь он ясно видел, что не ошибся. Мимо шагал пожилой подтянутый мужчина, бодро отмахивая рукой в такт шагам. Охотник изогнул кисть вовнутрь, и, выброшенный пружиной из ножен на предплечье, нож лег рукояткой в ладонь. Скользящий подшаг, стремительный блеск стали, плавные косые движения снизу вверх и сверху вниз, слитые в одно – и клиент мягко осел, поддерживаемый Серым Человеком. Кровь скупыми толчками вытекала из узкой раны на шее, чуть ниже правого уха. Охотник помог уже бездыханной жертве опуститься на покосившуюся скамью, словно поддерживая споткнувшегося человека, и провел указательным пальцем по ране. Поднес палец ко рту, лизнул. Сплюнул и шагнул в сторону. Уже уходя от жертвы, он криво усмехнулся и желчно бросил:

– Могло бы быть и повкусней – священник, как-никак.

Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро. Четверг, 14.05. 3:06

«Но что я мог, Мирка, что я мог сделать? Я не пытаюсь оправдываться – к чему? Но я не знал, да и по сей день не знаю – кто я? У меня не было ничего – ни имени, ни лица, ни дома, ни семьи. Я не знаю, что такое материнская забота и ласка, я даже не знаю своих отца и матери. Кто я, откуда, зачем? Все эти вопросы тревожили, мучили меня в юности, доводили до безумия. А потом смирился, и делал то, на что был натаскан.

Мне тяжело помыслить об иной жизни. Я никогда не смогу представить, как это – жить со своими родителями, а не с приемными, которые лишь пасут тебя, как овечку или барашка с ценной шерстью; как беззаботно и весело (со своими детскими проблемами, конечно) ходят в школу, ссорятся, мирятся и дружат двенадцати-пятнадцатилетние. Тайной за семью печатями для меня навсегда останутся прогул уроков, первая юношеская любовь, ревность, выпускной бал, студенческая жизнь, какое-то ощущение свободы и избавления от опеки родителей. Такие мелкие, простые и тихие радости – они недоступны были мне!

Когда другие дружили, ссорились и мирились, я был замкнут в узком – и в чем-то даже самодостаточном – мирке спецшколы, где не было никого, кроме меня и трех-четырех человек, которые денно и нощно оттачивали мой ум и тело. Сверстники неумело дрались или изучали боевые искусства, чтобы эффектно дать обидчику в глаз – я шлифовал технику наиболее эффективного выведения противника из строя, убийства одним коротким незаметным движением. Вместо свиданий, неумелых поцелуев и ревности я изучал всевозможное оружие, какое только мог использовать: от меча, ножа и сабли до зубочистки, пластмассовой расчески или хитро свернутой денежной купюры; от артиллерийского орудия, пулемета и пистолета до лука, пращи и рогатки.

Девять лет, Мирка, девять лет! Временами это был ад, казавшийся раем; временами – рай, казавшийся адом. Почти все девять лет моим миром были одиночная келья – три на три метра, – стрельбище, зал борьбы и классная комната, да ограниченные участки тайги, где я учился маскироваться, выживать или находить засады противника, в мою память вбили подробнейшие карты десятков областей, сотен крупных и мелких городов, их подземных и наземных коммуникаций.

И лишь на девятом году обучения я ненадолго покидал школу, увидел мир во всем его многообразии, увидел новые лица людей, которых я не знал. Только теперь я начал понимать, что такая система воспитания и обучения была обусловлена не соображениями секретности, а совсем другими – нас приучали к одиночеству. И, надо сказать, весьма успешно. Плюс ко всему, нас, аномалов, старательно изолировали друг от друга…»

Крысолов перестал стучать по клавиатуре и, прищурив глаза, внимательно вслушался в вой ветра и грохот волн о каменистый берег. В этом шуме он явственно выделил знакомый звук, который невозможно было ни с чем спутать, – ворчание дизельного двигателя, работающего на малых оборотах. Бот пришвартовывался в бухте, чтобы привезти новую смену соглядатаев-охранников. Крысолов тонко улыбнулся и чиркнул ногтем по полированной ножке стола, за которым сидел.

Это была уже восьмая засечка.

Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро. Четверг, 21.05. 4:21

«Я вышел в свет двадцатилетним. Мой багаж знаний был весьма необычен – от стратегии и тактики боевых операций, криминологии до классической поэзии, богословия, латыни и медицины. Но я все равно был однобок, аки флюс. Мой первый боевой опыт был банален, до колик в животе – темный парк, замордованный мальчонка, тонкая девочка, распяленная на свежей весенней травке. И то ли пять, то ли семь великовозрастных дебилов с торчащими палаткой штанами. Нелепо и смешно. Три трупа, ужас в глазах спасенных и выволочка от куратора.

Потом уже были и «красноярское дело», и «ташкентское дело», и еще тысяча и одно дело, известные и неизвестные. Кто-то из моих объектов стал – посмертно – прославленным маньяком, кто-то попал в скупые строчки: «Найден неопознанный труп…» А в какой-то момент я стал «комбайном». Кстати, так охарактеризовали и товарища Чикатило за то, что он, не разбирая, убивал и женщин, и девочек и мальчиков. Так и я – убивал и аномалов, и обычных маньяков. Мне было легче их находить, чем органам, – у меня тонкий нюх на насилие.

Мирка, Мирка… Как вспомню, каким я вышел в мир – дурно становится. Идейный и девственный. До этого вся моя энергия уходила на то, чтобы стать самым быстрым, самым неуязвимым, самым смертоносным. Тут уж не до секса, не до любви. Тут – Предназначение. Но я вышел в мир.

Смех и грех, как я терял невинность! Пани, лет так на пятнадцать старше меня, как она восхитилась моей неумелостью! И как потом опешила от моего схватывания на лету, моей неутомимости – и сверхвыносливости. Извини за откровенность, но я до сих пор удивляюсь – как она выжила? Их много было потом, менялись, как пересыпающиеся цветные стекляшки в детском калейдоскопе, – такие же красивые, славные, но пустые и ни к чему не обязывающие. Какие, к черту, чувства?!

Знаешь, я сам не могу определить свой возраст. Вот, говорю: вышел из школы двадцатилетним, а сколько мне на самом деле тогда было – даже и не знаю. Какие-то периоды обучения я был словно в тумане, в бреду. Смешно, но я, пожалуй, один из очень немногих живущих ныне, кто не знает своего дня рождения. Именин, наконец. Иногда мне даже казалось, что я не живу, а брожу по кругам дантового ада. Как известно, в аду плохо лишь тем, кто там не родился. Буддисты, правда, на это смотрят по-другому, но не в том суть.

Лишь знакомство с тобой все изменило. Я понял, что живой, что этой жизнью можно наслаждаться и ею же можно быть крепко ушибленным. Вот я и ушибся. По своей воле – но ушибся. Впитанное, накрепко влезшее под кожу воспитание одиночеством сыграло со мной злую шутку. Я хочу быть с тобой, но не могу быть не один…»

Компьютер глухо тренькнул, оповещая о прибытии послания по сети. Крысолов быстренько записал набранный текст в память и открыл файл почтового сообщения.

«Змей ждет тебя», – прочитал он, И короткая строка адреса в Интернете.

– Я вас, мать вашу, за жопу взял. Вам уже, суки, деваться некуда, – тихо прошептал он и хлебнул еще один добрый глоток.

Орехово, Карельский перешеек. Четверг, 21.05. 6:02

Старший лейтенант Ковалев промерз до костей, лежа на крыше сарая. Рубероид легко проморозился за ночь, он, несмотря на теплые дни, быстро отдавал тепло в первой половине ночи и сейчас был холоднее льда. Даже одетый в зимнюю куртку и теплые ботинки, опер сотрясался от крупной дрожи. За ночь Ковалев принял четыре полновесных глотка водки из фляжки и пока не хотел увеличивать дозу.

Уже рассвело, и старший лейтенант в свой бинокль отчетливо видел барачные – правда, из силикатного кирпича – строения бывшего пионерлагеря какого-то «Хренсекретприборстроя», ныне превращенного в пристанище местной общины секты Синро Хикари. Ковалев провел на крыше дома уже три ночи, но ничего противозаконного не обнаружил.

Он хотел уж было слезать, хлебнуть водки от души и идти на станцию, но поднес для очистки совести бинокль к глазам. И замер. К центральному зданию, бывшему некогда административным корпусом пионерлагеря, подъехали три грузовика, с которых лысые сектанты в широких черных штанах-юбках стали сгружать зеленые ящики – длинные узкие и короткие широкие. Прослуживший в свое время при артскладах Таманской дивизии Ковалев мгновенно узнал ящики: узкие – автоматы Калашникова; широкие – боеприпасы.

Враз прошли усталость и дрожь. Старший лейтенант широко улыбнулся и, не отрывая бинокль от глаз, сделал подряд пять крупных глотков из фляжки. Холодная водка округлой ледышкой скользнула по пищеводу и зажгла костер в желудке.

Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро, Пятница, 22.05. 2:57

«Мирка, я надеюсь, что этому посланию никогда не попасть тебе в руки, что все, что здесь написано, я скажу тебе лично. Но судьбу не купить и не одолжить, поэтому я и отсылаю письмо на Витькин адрес с пометкой „не распаковывать месяц“. Если я не свяжусь с ним в течение месяца, то он принесет тебе дискету с этим посланием.

Я люблю тебя. Я любил тебя всегда. С той самой встречи в ботаническом саду. Я, наверное, глупец, но у меня хватило ума понять и мужества признать это. Грозный ветер веет над нами, ломая деревья и расшвыривая людей по сторонам. Нет ничего непреходящего, все – нестойко и временно. Но я все равно говорю тебе: я люблю и любил только тебя. Глупость, но я готов платить за эту любовь по самой высокой ставке. А ставка сейчас, как в том старом польском кино, – «больше, чем жизнь».

Ветер не может дуть вечно, буря никогда не приходит навсегда. Когда она кончится, мы должны понять – кто мы и где мы? И тогда наступает Час Прозрения. Но горе тому, кто в этот час мечется и смущен. Удел его – вечная неприкаянность и уныние.

Именно поэтому я сейчас делаю то, что делаю, ибо не хочу быть среди унылых и неприкаянных. Ибо в Час Прозрения хочу ответить одним дыханием с тобой: «мы здесь и сейчас». Прости, если ты получишь это письмо…»

Крысолов на секунду задумался – как же подписать послание, а потом решительно ткнул пальцами две клавиши – «шифт» и литеру.

«Я».

И в тот момент до его чуткого слуха донесся шум работающего на малых оборотах дизеля.

8. БЕГ

Набережная р. Волги, напротив «Дома Павлова», Волгоград. Пятница, 22.05. 3:00

– Вы не могли найти какое-нибудь более пикантное место для встречи?

Информатор пожал плечами,

– А чем плохо это? Мы совсем не выделяемся среди прочих романтических парочек. Очаровательная девушка, недурной молодой человек… Кстати, здесь весьма симпатичный вид на Волгу.

Офицер по работе с агентурой раздраженно дернула плечами.

– Давайте минимизируем лирику.

– Жаль, – вздохнул информатор, – очень жаль, что мы связаны такими неромантическими узами, мешающими мне приударить за вами, а вам – ответить взаимностью.

– Тем не менее наши отношения таковы, – последовал холодный ответ. – Ближе к делу.

– Увы, – снова вздохнул информатор. – Тогда хотя бы пройдемся.

Он очень деликатно взял молодую женщину под ручку, и они зашагали по набережной.

– Ну, что я могу сказать? – негромко заговорил информатор после пятиминутного молчания. – В этом городе они – вторая сила, после православных. Но их позиции могут усилиться, ибо экстравагантней их – только христиане-коммунисты; слышали про таких? Но те несколько безбашенные, поэтому отталкивают людей. А эти вполне прагматичны и райскую жизнь обещают здесь и сейчас.

У них достаточно мощные экономические подпорки – банк и две солидных фирмы, сейчас подгребают под себя еще один банк. И самое главное: они не завязались на Москву, которая у местных – как гвоздь в печенке. Более подробную информацию я забил на дискету и отправил тихим ходом по вашему адресу. Но коли вы уж настояли на встрече, то я пришел не с пустыми руками. Через три дня у них ожидается большой праздник – День Обретения Учения или что-то вроде того. К этому дню они хотят сделать своему гуру типа подарка – отбить послезавтрашний транспорт с оружием, идущий в подарок от благодарных зрителей местному ОМОНу. Они знают все об охране, времени и маршруте следования. Ищите у себя утечку…

Молодая женщина тонко улыбнулась и неожиданно поцеловала информатора в щеку. Тот опешил.

– С чего бы это?

Женщина слегка оттолкнула его от себя.

– Ты – молоток. Беги домой, простудишься.

И, развернувшись, энергично пошла прочь, к поджидавшей ее машине. Информатор пожал плечами и вразвалку зашагал в противоположную сторону.

Он наивно полагал, что работает на контрразведку или – на худой конец – РУОП. Он был очень далек от истины.

Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро. Пятница, 22.05. 3:14

Отправив письмо, Крысолов стремительно скользнул по периметру комнаты, собирая свои нехитрые заготовки. Бес поднял голову, насторожил уши. Крысолов потрепал его по загривку.

– Сиди пока здесь, старина, – прошептал он, – я тебе свистну, – и бесшумно выскользнул из комнаты, неплотно притворив дверь.

Шторма на Ладоге сегодня не было, но ветер крепчал. Крысолов, словно китайские шарики, повертел в ладони скатанные прибоем голыши, подобранные им позавчера на берегу, и точным броском отправил в отключку одного из своих соглядатаев. Снял с него наплечную кобуру с «вальтером» П-5, оснащенным глушителем, отстегнул с предплечий пружинные ножны с ножами. Все так же бесшумно приблизился к пирсу, где уже пришвартовался двенадцатиметровый бот, поднял рогатку, усмехнувшись иронии судьбы, – в данной ситуации, когда не хотелось никого убивать, это оружие детства было наиболее эффективно. Первый голыш в лоб получил шкипер, вторым он поймал в полете сменного охранника-аномала, бросившегося на палубу. Третьим угодил в ухо второго сменщика и, бросив рогатку, выхватил левой рукой «вальтер», правой по-прежнему держа наготове камень. Сзади слева тяжко упало тело и раздался придушенный всхлип. Крысолов скосил туда глаза и увидел Беса, стоящего на упавшем ничком четвертом охраннике, ждавшем отправки на материк, и цепко держащего его за шею у основания черепа.

Крысолов качнул головой и стремительно взбежал на палубу бота, скользнул в люк и обыскал трюм, где и обнаружил ничего не подозревающего моториста. Выгнал его под дулом пистолета на берег, разоружил отключенных охранников, связал моториста и охранника-человека, которого держал Бес. Потрепал пса по голове, слегка дернул его за ухо.

– Я ж тебе говорил – жди моего свиста. Бездельник.

Бес что-то проворчал и неторопливо затрусил по трапу на палубу бота. Крысолов еще раз проверил узлы ремней, которыми связал пленников, потом в рысьем темпе пробежал до домика, захватил спутниковый телефон. Искать радиостанцию ему было некогда, поэтому он просто расплескал соляру по полу и поджег ее. Дождавшись, когда огонь разгорится посильнее, он бегом вернулся на пирс, обрубил швартовы и на малых оборотах, задним ходом, стал отходить от причала. За оставленных им на берегу людей он не беспокоился – связал охранника не слишком хитро, через часок – полтора выпутается, либо очухаются вырубленные. Спалив дом вместе с рацией, Крысолов обеспечил себе до шести часов форы. Зарево наверняка увидят издали, да и в ангаре был комплект сигнальных средств.

Развернув бот, Крысолов на средних оборотах повел суденышко на юго-запад, к Петрокрепости. Бес заинтересованно крутился в рубке, обнюхивал рычаги и приборные панели, глухо ворчал, когда особенно сильная волна задирала нос бота, разбивалась о форштевень и осыпала брызгами стекло рубки.

– Да, брат, вот шторма нам только не хватает, – пробурчал Крысолов. И вспомнил, как пять лет назад, отрываясь от погони превратно понявших его действия пограничников, пересекал на таком же боте штормовое Белое море. Суденышко, лишенное хода из-за поломки машины, выбросило на камни неподалеку от Онеги. Сам Крысолов спасся практически чудом и с поломанными ребрами, сотрясением мозга и открытым переломом ноги полмесяца отлеживался в глухом лесу, питаясь рыбой из ближайшей речки и пользуя себя эликсирами из НЗ. Но тогда было жаркое лето. Сейчас же повторять этот подвиг не хотелось.

Он настроил радио на волну питерского портового метеоцентра и выслушал прогноз, весьма неутешительный: на Ладоге – штормовое предупреждение. Утешало лишь одно – ветер южный – юго-западный, значит, все время волны будут бить в форштевень, а не в борт. Значит, не перевернет. И в то же время шторм давал дополнительную фору во времени, ибо до острова доберутся не скоро.

Закрепив штурвал, Крысолов ненадолго спустился в машинное отделение. Оба дизеля работали в нормальном режиме, не сбоили и не перегревались. Пошлепав один из них по корпусу, как коня по крупу, Крысолов поднялся обратно в рубку. Бес, утомленный болтанкой, улегся в угол, свернувшись калачиком и уткнув нос в лапы, лишь утробно взрыкивал, когда бот нырял в промежуток между волнами и палуба словно проваливалась.

Остров Лосиный Камень, Ладожское озеро. Пятница, 22.05. 16.50

Вертолет с опознавательными МЧС завис над бетонным пирсом, медленно и плавно опустился вниз. Дверца отъехала в сторону, но вместо спасателей из нее вылез Боров. Следом за ним – Николай Николаевич и два его телохранителя-аномала. Всех троих было трудно представить порознь. В Синдикате ходили слухи, что единственные не расстающиеся друг с другом аномалы были просто педиками.

– Как он ушел? – невыразительно произнес Ник-Никыч. Один из охранников молча протянул ему рогатку. Куратор кивнул и повернулся к Борову: – Он всегда был нестандартным. Обездвижив одного, он вполне мог завладеть его оружием и положить всех. Но он не стал – он до сих пор считает нас своими.

Боров, весьма оправдывавший свою фамилию-псевдоним комплекцией, протянул пухлую руку и взял рогатку. Повертел ее и бросил на пирс.

– Как вы могли позволить ему уйти? – густым басом спросил он, ни к кому персонально не обращаясь.

Ответил Ник-Никыч, и в его голосе сквозила определенная гордость:

– Он лучший из ныне работающих у нас оперативников.

Боров покивал. Потом, с неожиданной для своей комплекции стремительностью, повернулся к Николаю Николаевичу.

– Он-то, может, и считает нас своими, да вот мы-то не считаем его своим. Передайте во все региональные отделения Синдиката: найти и уничтожить, – лицо Борова побагровело. – Как бешеную собаку!

Николай Николаич хотел что-то возразить, но не посмел перечить главе регионального отделения. Куратор знал, что еще через месяц – полтора никто не узнает Крысолова в лицо или по отпечаткам пальцев.

Улица Новослободская, Москва. Воскресенье, 24.05. 2:05

Крысолов каменным изваянием сидел на стуле перед ноутбуком на столе, закрыв глаза и стараясь максимально расслабиться. Ныли мышцы лица, ладони, да и во всем теле ощущалась ломота. Как на грех, именно сегодня началась последняя фаза метаморфозы. Иногда Крысолов в шутку сравнивал ее с месячными у женщин. Правда, месячные длились максимум неделю, но каждые двадцать восемь дней, а финал метаморфозы от месяца до двух, но зато – раз в семь лет. Лицо опухало, кожа шелушилась, и Крысолов уже позаботился о медицинской справке, где был указан диагноз: острый аллергический дерматит.

Из Ладоги удалось выбраться достаточно легко – утром он причалил бот в поселке Шереметьевка, пешком добрался до станции Петрокрепость и на электричке доехал до Финляндского вокзала. Оттуда на метро доехал в Купчино, забрал из давным-давно купленного именно для подобного случая гаража новенький «уазик», вынул из тайника запасы эликсиров, деньги, пару стволов, чистые документы и рванул в Москву, справедливо полагая, что в крупных городах его вряд ли найдут, если даже и станут искать. Правда, пришлось повозиться с Бесом, который никак не хотел менять свой светло-серый окрас на черный. Но – уговорил и перекрасил.

В Москве нашел старого приятеля-диггера, который был обязан Крысолову жизнью, и с радостью принявшего дорогого гостя. Задерживаться здесь Крысолов, в общем-то, не собирался – сутки, двое.

Змей решил сыграть с Крысоловом в игру «найди меня». И Крысолов не возражал. В подобной ситуации он сам бы начал вести эту игру, страхуясь и от врагов, и от бывших друзей. Сейчас он был вынужден ехать в Челябинск, на вокзал, где его ждала в камере хранения посылка от Змея. Естественно, сам Змей будет неподалеку, но не подойдет, а лишь проверит наличие или отсутствие хвоста. А в посылке будет следующий адрес, а потом следующий – и так далее. До контрольного срока оставалось два дня, и сейчас Крысолов ждал от Змея лишь подтверждения адреса, после которого включался секундомер.

Пост ГАИ на восточном въезде в г. Волжский. Воскресенье, 24.05. 6:29

Ловушка захлопнулась стремительно. Бойцы СОБРа рванулись к боевикам, атаковавшим колонну машин, сопровождавших «КамАЗ» с контейнером на прицепе. Часть боевиков сразу побросали оружие, часть ощетинились стволами. А когда пули, как потом выяснилось, прилетевшие издали, срезали двух бойцов СОБРа, командир приказал – совершенно справедливо – открыть огонь на поражение.

В скоротечном огневом контакте были убиты все боевики и трое собровцев, два из них – пулями из снайперской винтовки Драгунова, прилетевшими, как впоследствии показала экспертиза, с расстояния не менее пятисот метров. Это была вторая загадка, так же никогда не решенная, как и первая, – кто же был тот аноним, звонивший в РУОП.

Орехово, Карельский перешеек. Понедельник, 25.05. 11:20

– Очень странно, – услышал Наставник Торидэ шипение и внутренне сжался в комок. – Очень странно. Мне не в чем тебя обвинить, Наставник Торидэ. Но почему-то на каждую успешную операцию приходится два провала. Не слишком ли это?

Торидэ смело взглянул в лицо Учителя Сегимидзу и твердо ответил:

– Не слишком. Смею вам напомнить, что в операциях подобного рода вероятность провала очень высока, особенно учитывая то, что профессиональных кадров у нас пока очень мало. Пока мои подопечные обучатся и наберутся опыта, пройдет немалый срок.

И вдруг на полноватом лице Учителя Сегимидзу Наставник Торидэ увидел широкую довольную улыбку.

– Ничего, – милостиво произнес он, – скоро у тебя будут такие ученики и подчиненные, которым все по плечу.

Пост ГАИ, окраина г. Самара. Понедельник. 25.05. 23:45

Лейтенант Виктор Коржин заступил на дежурство не в самом лучшем расположении духа. Зарплату опять задерживали, и поэтому приходилось в очередной раз «выполнять план», чтобы насшибать энную сумму, необходимую для жизни семьи из трех человек до следующего дежурства, а также для пополнения заначки на черный день.

Ориентировки на угнанные машины и разыскиваемых он проглядел бегло, но, отличаясь весьма хорошей зрительной памятью, запомнил практически все. Немного развеселила его ориентировка федерального розыска – мужичок с какими-то расплывчатыми приметами, путешествующий почему-то непременно с крупной собакой, похожей на волка. «Ну прям кино», – с ухмылкой подумал Коржин, но промолчал – чего людям иной раз в голову не взбредает.

Дежурство началось весьма успешно – ободрали, как липку, какого-то мелкого коммерсанта на потертом «Опеле Аскона», шедшего с небольшим превышением скорости, потом слегка подоили дальнобойщика, хотя обычно к ним не докапывались, но у этого откровенно не горела левая фара. Лениво тормозили выборочные машины, но с них – какой навар?

Хотя уже начиналось лето, но ближе к одиннадцати стало изрядно холодать, поэтому Коржин, оставив на улице сержанта Южина, натянувшего на себя единственную на посту зимнюю форменную куртку из местной заначки, зашел в помещение, в шутку именовавшееся «рубкой» – поднятая на три метра над землей застекленная коробка действительно чем-то напоминала рубку теплохода. Там уже грелись у здоровенного обогревателя – «козла», снятого с электрички, двое коллег Коржина – старшина Володин, пожалуй, самый старый гаишник города и области, и младший лейтенант Зыков, новичок, недавно выпущенный школой милиции.

Коржин протянул руки над «козлом» и покряхтел от удовольствия.

– Ты как, Витя? – спросил его Володин. – Головушка не сильно после вчерашнего бо-бо?

– Да нет вроде, – неуверенно ответил лейтенант и покосился на новичка – как он отреагирует? Тот лишь печально вздохнул – видок у него был весьма помятый.

– А мы вот с Юриком – хреново, – сказал Володин, и Зыков снова вздохнул. – Поправиться бы надо. Компанию составишь?

– Так Лешку бы надо позвать. – мотнул головой Коржик в сторону маячившего внизу на шоссе Южина.

– Ничего, мы ему оставим, – буркнул Володин, – а пост голым оставлять нельзя. Да ему еще не по чину и не по возрасту.

– Не, не по-людски, – подал вдруг голос Зыков. – Позвать надо.

Володин загоготал и ткнул локтем Коржина.

– Ви-идал? Молодежь-то нынче какая? Психолог и гуманист! Далеко пойдет, если с нами не залетит. Ну, зови-зови, – похохатывал старшина. Зыков приоткрыл окно и, окликнув Южина, призывно махнул рукой.

Через пять минут четверо милиционеров, выключив все освещение, кроме настольной лампы, уселись вокруг овального журнального столика, невесть какими судьбами попавшего на пост. Зыков вынул из сумки литровку «Спецназа», банку соленых огурцов, хлеб, Коржин с Южиным – свои бутерброды с колбасой, хозяйственный Володин – сало и лук, которые сейчас педантично нарезал на тонкие ломтики и кольца, ловко орудуя выкидным ножом. Заметив интерес Зыкова к ножу, подмигнул.

– Трофей, – сказал он с ухмылкой и поведал – в двадцатый раз для Коржина и Южина – историю, как он с напарником и двумя омоновцами на этом самом посту повязали шестерых тольяттинских бойцов, вооруженных до зубов. У одного из них он и забрал итальянский пружинный нож.

– Ладно, – Володин сам же остановил свое живописание будней сотрудника ГАИ и поднял стакан. – Соловья баснями не кормят, а мента – и подавно. Будем.

Выпили, шумно выдохнули и закусили. Литровка опустела наполовину. Задымили, незлобиво посмеялись над некурящим спортсменом Южиным, но очень слегка: парень добился внушительных успехов в своем каратэ, чемпионат области выиграл вчистую, ездил на российский, привез бронзу, на следующий год клятвенно обещал привезти золото, на крайняк – серебро.

В половине двенадцатого, допив оставшиеся пол-литра, решили на часок сходить на трассу, чтобы потом снова со спокойной совестью приступить ко второй литре, принесенной Володиным. Машин было немного – в основном редкие дальнобои. Топая и пританцовывая, Коржин с Южиным нетерпеливо поглядывали на часы, ожидая окончания проклятущего часа. На шоссе наступало мертвое время, «клев» снова начнется на зорьке. И тут черт Южина дернул остановить слишком приметный новенький «уазик» защитного цвета, но с гражданскими номерами. Ничего не оставалось делать, как подойти и попытаться поиметь с водилы хоть что-нибудь.

– Автоинспекция, лейтенант Коржин, – козырнув, представился Виктор, подойдя к машине слева, справа страховал Южин с автоматом. Водитель – молодой мужчина – повернул к Коржину одутловатое, опухшее, словно от укусов пчел, лицо и неторопливо протянул права и техпаспорт.

Смотревший в документы лейтенант краем глаза заметил собаку, высунувшую морду с заднего сиденья поверх плеча водителя. Коржин искоса глянул на нее. «Волчья лайка, – подумал он, – только почему-то черная». И тут он дрогнул – ориентировка. Человек с собакой, похожей на волка. По фотографии на правах приметы, в общем-то, совпадали, но фотка – черно-белая. Стараясь не выдать себя, Коржин медленно поднял взгляд от документов и посмотрел в лицо мужчины. И сразу же нарвался на пристальный взгляд бесцветных – то ли очень светло-серых, то ли светло-зеленых, то ли светло-голубых – глаз. Мужчина чуть приподнял клочковатые, словно линяющие, брови, и взгляды столкнулись.

Коржин почувствовал, что его будто толкнули, а потом притянули обратно. Ноги стали ватными, язык – тяжелым и неповоротливым. Он вдруг забыл, что хотел подать условный сигнал Южину на задержание, и тупо глядел в бесцветные глаза водителя. Потом он почувствовал, как его рука, словно некий посторонний предмет, поднимается и протягивает мужчине его документы, после этого правая рука поднимается к козырьку.

– Все в порядке, – как-то со стороны услышал он свой голос, – извините за беспокойство. Проезжайте.

– Спасибо, – негромко ответил мужчина, взяв права и техпаспорт, – всего доброго.

Машина тронулась и неторопливо растворилась в темноте за ближайшим поворотом. Коржин продолжал стоять столбом посреди площадки.

– Ты чего? – спросил его Южин. – Случилось чего?

Лейтенант тряхнул головой.

– Да нет, – заторможенно ответил он, – все в порядке. Башка что-то трещит. Ну его на хрен этот час. Полчаса постояли – и хорош. Пойдем, полечимся.

Через пятнадцать минут, в «рубке», Коржин уже напрочь забыл о приметах водителя и похохатывал над Южиным, который ни фига не сечет и тормозит оборванцев, с которых и взять-то нечего, да и правила поэтому они соблюдают от и до.

После смены он вернулся домой, прихватив по дороге еще литру, которую и употребил. Вернувшаяся с работы жена застала его в бреду с температурой тридцать девять и восемь и вызвала «скорую». Узнав об этом, его коллеги списали все странности лейтенанта во время дежурства именно на начинающуюся болезнь.

Приозерское РУВД, г. Приозерск, Карельский перешеек. Вторник, 26.05. 10:25

Ковалев сидел, обхватив голову, за столом в своем кабинете, который он делил еще с одним опером, лейтенантом Сливинским. Сосед сейчас был на выезде, и Ковалев, заперев дверь кабинета, мог поразмыслить спокойно.

Санкцию на обыск в помещениях общины Синро Хикари прокурор не дал, сославшись – вполне убедительно, впрочем, – на отсутствие веских улик. То, что видел сам Ковалев, – не в счет. Мало ли что могло быть в ящиках. От гуманитарной тушенки до презервативов. Никакой связи между трупами в лесу – кстати, расчлененку нашли опять же туристы, в Петяярви – и сектой. Даже объединить дела невозможно – modus operandi совершенно иной.

Мало того что его вызвали на ковер к начальнику РУВД и отчитали за самодеятельность, хотя она и производилась в свободное от работы, исключительно личное время, так в «Смене» еще и появилась заметочка, почти на всю третью страницу. Некто, скрывавшийся за псевдонимом К. Васильев, правда, без указания имен расписал слежку за Синро Хикари и попытки Ковалева подойти к секте ближе, агентурные разработки и т. д., что ярко свидетельствовало об утечке информации из угро и РУВД. А может быть, и ГУВД. Далее в статье, абзацев так на надцать, следовали совершенно пошлейшие восклицания о возврате «старых времен», о преследовании религиозных объединений; не преминули пнуть и печально знаменитый «Закон о религиозных объединениях». В общем, радости – полные штаны. Начальник РУВД долго потрясал газеткой с этой статьей перед носом Ковалева и его непосредственного начальника, майора Коковцева.

«Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?» – подумал известной с детства цитатой старлей Ковалев.

Камеры хранения железнодорожного вокзала, Челябинск. Вторник, 26.05. 22:55 (время местное)

Чистильщик с трудом припарковал «уазик» на забитой машинами привокзальной площади. Слежки за собой он не чувствовал – пересекши Волгу у Самары, он сделал несколько путаных петель, прежде чем приехал в Челябинск. Тем более его скорее будут ждать в Риге, чем на востоке страны. Он также надеялся, что посланное им предупреждение, изложенное эзоповым языком, дойдет до адресата и возымеет действие, что Мирдза и Марта уже в безопасности.

Бес первым выскочил из машины, едва Чистильщик открыл дверцу, и затрусил к ближайшему кусту – милые собачьи радости. Потом вернулся и замер у бедра Чистильщика, Для этой поездки пришлось купить ему ошейник и намордник, против чего он яростно протестовал. Но, убедившись, что намордник скорее для проформы, разрешил надеть на себя ошейник. Вот и сейчас намордник болтался у него на шее, вызывая неудовольствие, с которым пес старательно боролся.

Они зашли в зал ожидания, спустились в полуподвал, к камерам хранения. Бес дисциплинированно шел рядом, лишь подозрительно косил глазами по сторонам, выискивая в людской толчее угрозу своему другу. На болонку, кинувшуюся его облаивать, не обратил ни малейшего внимания, коротко глянул, молча показав клыки, на молоденького ротвейлера, кинувшегося выяснять отношения, да так, что тот осел на задницу и с глухим воем убежал к хозяину.

Ячейку 422 Чистильщик открывал осторожно, словно снимал мину, поставленную на неизвлекаемость, чувствуя на себе чей-то рассеянный взгляд. У него, как и у Змея, не было никакой уверенности, что все это – не игра с Синдикатом. И в ячейке вполне могла оказаться бомба. Повернув все четыре рукоятки, набрав шифр, Чистильщик опустил в прорезь жетон, замок щелкнул. Но Чистильщик не спешил открывать дверцу. Осторожно потянул ее, так, чтобы образовалась небольшая щель, заглянул вовнутрь. Пусто. Открыл дверцу настежь, заглянул, согнувшись. К верхней стенке ячейки пластырем был прилеплен конверт. Осторожно отодрав его, Чистильщик сунул конверт в карман, набрал новый шифр и, опустив еще один жетон, захлопнул дверцу. Со стороны это выглядело так, словно бы он взял из камеры хранения что-то необходимое, и снова оставил вещи в ячейке – человек, выходящий из камеры хранения с пустыми руками, оставив ячейку незакрытой, не то чтобы подозрителен, но запоминается.

Запустив Беса на заднее сиденье и сев за руль машины, Чистильщик, держа конверт на коленях, вскрыл его. Вынул прямоугольничек плотного белого картона размером с визитную карточку. На нем был нацарапан толстым фломастером номер телефона с пометками: «нет межгорода» и «Карши, 3; спросить Мансура». Чистильщик усмехнулся – если бы он выполнял задание и был не один, то сразу же ринулся выяснять адрес, по которому зарегистрирован этот телефон. Но это всего лишь точка связи, даже если владельца ее прихватить, то он отошлет дальше по цепи, а Змей наверняка проследит незапланированный визит к своему связнику. И исчезнет. Все просто, как мычание. Тем более что приметы Змея неизвестны.

Сжегши конверт и «визитку» за городом, Чистильщик прикинул – три дня. Придется повернуть на юго-запад, к Оренбургу, и совершить бросок по шоссе через Кызыл-Кум, параллельно старой железке на Кызыл-Орду, далее, через Чимкент, Ташкент, Джизак и Самарканд добраться до Карши. Запас времени был, но очень небольшой. Чистильщик поглядел на догорающие бумажки.

– Что, брат, – обратился он к Бесу, – может, пикничок устроим, а то мне сухомятка надоела хуже горькой редьки. Что?

Пес одобрительно проворчал и полез из машины, перепрыгнув через спинку переднего правого сиденья, протоптавшись по коленям Чистильщика, все еще сидевшего за рулем с открытой левой дверцей.

– Экий же ты медведь неуклюжий, – с улыбкой ругнулся Чистильщик и вылез следом. – Надо, значит, дровей поискать, а то как же мы горячее соорудим?

9. ПОДСТУПЫ

Чужая память.

Улица Навои, Ташкент. УзССР. 15.07.86 г. 12.40 (время местное)

Черт, так хотелось забраться в грязноватый Бозсу и не вылезать! Детишки плескались в мутной воде, и Крысолов готов был к ним присоединиться. Но у него на то не было времени, а конспирация не позволяла легким волевым усилием уравнять температуру тела с окружающей средой и перестать потеть. Это, видишь ли, привлекло бы внимание. А воняющий, как козел, человек, будто бы и не привлекал ничьего внимания.

Второй мучительный день в Ташкенте середины лета – это невыносимо. Лишь оставшись один в тиши конспиративной квартиры, Крысолов позволял себе перестать потеть. Но на следующее утро пытка начиналась вновь. Ему даже не дали времени на акклиматизацию, от чего болела голова и ныли глаза. Почти бесцельные шатания по городу изнуряли хуже, чем пятидесятикилометровый марш-бросок по пересеченной местности с полной выкладкой. Группа наведения работала из рук вон плохо. Хвала аллаху, сейчас хоть свернул в тенистый садик на берегу канала.

Аликпер Джафарниязов давно был мишенью. За ним охотились и правоохранительные органы, и отцы жертв, молоденьких девушек, чью кровь он выпивал, а куски плоти – груди и верхнюю часть бедер – срезал для последующего употребления в пищу. Убийца и каннибал. За ним охотился и Синдикат, однажды упустивший его. Три года назад, буквально из-под носа оперативников Синдиката Джафарниязова выхватили два дошлых опера угро. Вышка, казалось, светила Аликперу неминуемо, но… Судебно-психиатрическая экспертиза, признание Джафарниязова невменяемым и – психушка. Откуда тот благополучно слинял год назад. Но сейчас Джафарниязов был в Ташкенте, и на его перехват вызвали Крысолова, лучшего оперативника команды зачистки,

В лучшие Крысолов выбился после окончания школы незаметно, но как-то сразу. Неуязвим, быстр, легко меняет маски и формы поведения. Хамелеон, оснащенный острыми ядовитыми зубами змеи.

«Черт бы побрал мою славу, – раздраженно подумал Крысолов, – из-за нее я парюсь тут».

Транзисторный приемник на боку – рация – мигнул красным огоньком. Крысолов включил звук.

– Мишень на три часа, – раздался приглушенный голос старшего группы наведения. Крысолов выключил приемник, разворачиваясь вправо на девяносто градусов. И сразу увидел объект. Джафарниязов шел по параллельной аллейке, по ту сторону канала Бозсу. Крысолов прикинул расстояние. У него было четыре варианта – нож, гаррота, короткоствольный или длинноствольный пистолет с глушителем. Первых три варианта он сразу же откинул – дистанция. Он уже потянул из сумки «маузер», модель 711 с пристегнутым кобурой-прикладом, магазином на двадцать патронов и глушителем, но замер, увидев, как к Джафарниязову бросились три молодых мужчины, споро скрутили руки и защелкнули на запястьях наручники.

Крысолов все-таки вскинул «маузер», прижал приклад к плечу, ловя мушкой мишень, но вокруг арестованного сгрудились люди, маячили опера. Пришлось спешно убрать оружие в сумку, матерясь и проклиная группу наведения и свое невезение.

Крысолов все-таки сделал выстрел по этой мишени из того же оружия. Но в Самарканде и девятью годами позже.

Улица Раунас, Рига. Четверг, 28.05. 1:32 (время местное)

Захват начался классически – группа проникновения вошла на территорию объекта, группа прикрытия оцепила подходы и подъезды. Группа захвата выжидала на максимальной дистанции – сто пятьдесят метров, томясь в микроавтобусе.

Группа проникновения перекрыла все возможные выходы из дома и включила аудиосканеры. Оператор систем подслушивания услышал хриплое, явно мужское дыхание, женские блаженные стоны и сонное сопение. В доме было три человека, о чем оператор и доложил. Визуальное сканирование было невозможно из-за плотных портьер на окнах и отсутствия маломальских щелей в дверях. Ситуация складывалась сложной, но командир группы захвата все равно не дал приказ об отмене операции.

Дверцы микроавтобуса распахнулись, и четыре фигуры в черном рванулись к дому. Специалист из группы вторжения уже бесшумно вскрыл замки, и трое из группы захвата ворвались в дом. Они быстро обследовали все комнаты, но не обнаружили ни единой живой души. Звуки издавали три магнитофона. Проследив провода, они обнаружили, что кнопка, включавшая все три одновременно, скрывалась под одной из бетонных плиток дорожки, ведущей к дому от калитки, почти у самого крыльца,

Командир матерно выругался. А тут еще издали донесся звук полицейской сирены.

– Полиция получила вызов по адресу, – голос в наушнике командира группы назвал адрес штурмовавшегося дома.

– Уходим, – полушепотом рявкнул командир.

Девять черных фигур метнулись к двум микроавтобусам. Группа прикрытия ушла другим путем. Поэтому подъехавшие полицейские застали лишь пустой дом с распахнутой дверью.

Улица Ницгалсс, Рига. Тремя минутами позже

Виктор Коренев покосился на Мирдзу.

– Надеюсь, – негромко сказал он, – вы убедились, что Вадим был прав?

– Но кому это нужно? – растерянно спросила молодая женщина. – Да и зачем?

Доктор Коренев глубоко вздохнул. Он шесть часов назад установил хитрую систему, способную ввести в заблуждение лучших специалистов. Установил еще одну кнопку под половицей в прихожей, соединив ее с ранее установленной в доме сигнализацией, выходящей на пульт местной полиции и портативным передатчиком; приемник, настроенный на ту же частоту – обычно никем не используемую, был у него. И сейчас этот приемник помаргивал рубиново-красным светодиодом, сигнализируя о принятом сигнале.

– Зачем и кто? – повторил Виктор. Тяжко задумался. Он сам не до конца знал, на кого работает Крысолов, он катастрофически мало знал о нем. Но встревоженная женщина ждала ответов, и он ответил обтекаемо:

– Те, на кого работал Вадим. Зачем – видимо, ему надоело просто выполнять приказы. А сейчас вам с сестрой надо уехать. Вадим заранее приготовил вам убежище.

Остановочный пункт «67-й километр», Карельский перешеек. Пятница, 29.05. 19:00

«Насрать, – мрачно подумал старший лейтенант Ковалев – выходной так выходной». Он купил две литровые бутылки «Нашей водки», колбаски и хлеба, совершенно справедливо полагая, что у Иваныча все остальное есть. Так оно и оказалось. Едва он добежал, спасаясь от мелкого дождика, до крыльца Василия Ивановича Глуздырева, здешнего отставного участкового, как дверь распахнулась и Иваныч провел Сергея в тепло натопленную кухню, выставил на стол горячую картошечку в мундире, домашние соленые огурцы, домашнюю же квашеную капусту и запотевший, из морозилки, литровый пузырь «бруснички» полугодовой выдержки – спирта, настоянного на собственноручно собранной бруснике.

– Штраф, – прогудел Иваныч, набубыривая полный стакан.

– Дык, Иваныч, – попытался отбрехаться Ковалев, – какой штраф? Мы ж договаривались в семь, я в семь и пришел.

– Один хрен – штраф, – гудел теплым басом Василь Иваныч, – за опоздание на два месяца. Забыл, сукин кот, к старику дорогу?

– Дык…

– Забыл, забыл, Серый. Давеча на мертвяка в Орехово выезжал? Выезжал, ерш твою двадцать! А почему к дядьке Иванычу не заехал?

Сергей тяжко вздохнул, пожал плечами и принял на грудь штрафные сто пятьдесят. Крякнул, но, блюдя приличия, закусывать не стал. Василий Иванович убрал Ковалевские пузыри в холодильник и сел напротив,

– Что, брат, укатали сивку крутые горки? – уже тише спросил он, глядя в лицо старлея и разливая при этом еще по одной.

– Укатали, – признался Сергей, принимая стакан. – Вот бы с этой сраной сектой разобраться…

– Ша, – поднял ладонь Иваныч, – сейчас – гудим; работа – после.

Брусничка прошла легким огнем по пищеводу.

– Жениться не надумал? – хитро спросил Василий Иванович.

Ковалев мотнул головой.

– На ком? Идиотка мне и самому не нужна, а умная за нищего мента не пойдет.

– Экий ты шустрый, – усмехнулся Иваныч. – Есть женщины в русских селениях…

– Опять сватать начнете, – проворчал Сергей. – Лучше налить.

– А что, – снова прогудел Иваныч, приобретая нормальный тон, – налить – дело нужное, но ты от разговора не увиливай. Сватать, брат, дело хорошее и необходимое. А то ты захолостякуешь до моих лет.

– Так вы же не женились, – встрял Ковалев.

– Э, Серый, с меня пример не бери! Я ведь, брат, еще довоенного розлива. Меня ж финн в сорок первом так по башке шарахнул, что до сих пор не оклемался. Так вот, брат.

– Сколько ж вам тогда было?

– Ну, Серый, не строй из себя барышню или дебила. Сам знаешь, что мне сейчас шестьдесят четыре. Значит, в сорок первом мне было семь. Вполне сознательный возраст, а? Я ж тогда в Выборге жил, отец пограничил. А потом – эвакуироваться не успели, Виипури, финны. В лагерь нас не загнали, не гансы, и за то спасибо. А вот унижений нахлебались досыта. Когда наши пришли, мы с матерью уже не в Выборге жили, а в деревушке, финского названия не помню, сейчас называется Глебычево. Батрачили на финна, Пекконен его фамилия была. Добрый был, то ветчинки с душком подбросит, то хлеба подплесневелого. Короче, не давал с голоду сдохнуть. Так когда наши пришли весной сорок четвертого, я ему вилами в пузо. За доброту и ласку. Одиннадцать мне тогда было,

Иваныч напузырял еще по стакану, и мужчины махнули. Хмель не брал. Обоих переполняла злость – старая, всколыхнутая со дна, и молодая, азартная.

– Что, Василь Иваныч, точишь на финна нож? – как бы в шутку спросил Ковалев.

Иваныч вскинулся.

– Да ты что?! – изумился он. – То ж когда и с кем было? Иные времена и нравы. Нож у меня есть на кого точить и без этих старых воспоминаний. Секта эта сраная еще.

Ковалев насторожил уши. Работа, как бы от нее ни бегали все равно настигала в самый неподходящий момент.

– Так чем же она вам не угодила?

– Ха, не угодила, – хмыкнул Иваныч и разлил по стаканам остатки первого литра «бруснички». – Там, Серый, такая афера крутится, что и ФСБ не грех ею заняться.

Вокзал, г. Карши, Республика Узбекистан. Пятница, 29.05. 22:05 (время местное)

Автовокзал был пустынен, и Крысолов понял, что зря приехал сюда. К счастью, в Карши он приехал в пятницу вечером, и джума-базар

уже отшумел. Крысолов снова сел за руль, успев поменять в ближайшей подворотне российские номера на местные. Комплекты документов – извлеченные вместе с подлинными номерами из тайника в Самарканде, – позволяли работать в этой республике. Такие комплекты Крысолов сделал практически во всех бывших республиках бывшего Союза, да и не только в них. На случай непредвиденных ситуаций во время миссий: о тайниках никто не знал, да и зачем? Вырулив на привокзальную площадь, Крысолов остановил машину и волей-неволей залюбовался… вокзальным зданием, выполненным в стиле мечети или медресе XVIII-XIX веков. Функционально и красиво.

Пятничный базар.

Выпрыгнув из машины – Бес последовал за ним, – Крысолов подошел к уличному торговцу лепешками.

– Нич пуль? – спросил он.[1]

Бир сум иллик тиин, – ответил пожилой мужчина.[2]

– Икта.

Дае (узб.).

Крысолов расплатился, понюхал ароматные домашние лепешки и улыбнулся.

– Яхши ион. Рахмат. Кятта рахмат![3]

К лепешке Бес оказался равнодушен, но с удовольствием съел полблюда плова, купленного у такого же уличного торговца, с удивлением поглядевшего на евших из одной миски человека и пса.

– Меньга акя, [4] – пояснил Крысолов, похлопывая Беса по загривку. – Шайтан.

Лучше перевести на узбекский имя друга он не сумел, Бес заворчал – видимо, перевод ему не понравился неадекватностью.

Из телефона-автомата позвонил по указанному в «визитке» номеру. Спросил Мансура. Приятный женский голос с небольшим акцентом пояснил, что Крысолову нужно пройти на берег Кашка-Дарьи и под мостом, что у ЗАГСа, найти камень, помеченный двойным «S».

Крысолов хмыкнул – все это уже начало походить на авантюрный роман, не имея ничего общего с грубой реальностью. Тем не менее он поехал на берег Кашка-Дарьи, нашел камень и извлек из-под него письмо, содержащее одну строчку: «Жду вас завтра на автовокзале в Шахрисабзе».

– Твою мать, – мрачно произнес Крысолов.

Чужая память.

Базар г. Самарканд, Республика Узбекистан. 19.05.95 г. 8:30 (время местное)

– Ассалом и алейкум, – поприветствовал Крысолов своих соседей по базару и уселся рядом с грудой дынь. В принципе то, что он делал, на гнилом Западе называлось демпингом. Дыни он продавал на пять копеек за килограмм дешевле, чем остальные. Что позволяло, впрочем, угостить чаем, пловом или чашмой менее удачливых конкурентов.

Жесткая конкуренция будет позже, да и то – Крысолов не знал – придет ли она сюда? Вековые традиции базара были основаны в незапамятные времена. Раньше, чем построили ту стену, что откопали в восьмидесятых у автовокзала, а ей, как говорили археологи, две тысячи лет,

– Яхшимисез, – здоровался Крысолов с постоянными покупателями и соседями. – Кандай сызлар, болалар, уйдалар?[5]

В этой привычной для всех формуле Крысолов вдруг обнаружил высший смысл. То, что ему не хватало, – Мир Вашему Дому. У него не было ни дома, ни мира. Тряхнув головой, Крысолов избавился от деструктивных мыслей. Он здесь не для размышления о лингвистической философии. Группа обеспечения завалила его дынями, и Крысолов сидел на бойком месте, размышляя, сколько же нужно было отвалить директору рынка за него. Дыньки шли, как заведенные, Крысолову оставалось только глазеть по сторонам

Базар кипел. Утро и два часа около полудня – до наступления некой сиесты, когда все прячутся в тень чайханы и пьют горячий чай – были самыми жаркими. Остальное время – лишь попытка добрать недостающее. Сейчас, с утра, здесь можно было купить все – от дыни до героина; от ножа до гранатомета. Был бы спрос, а предложение всегда будет.

Крысолов – перекрашенный в черноволосого с проседью и чернобрового, с контактными линзами, изменившими цвет глаз – не отличался от местных и выглядел лет на сорок пять. Даже диалект у него был жителя предгорий Гиссарского хребта, с вкраплениями таджикских идиом.

Солнце медленно накаляло рыночную площадь, загоняло людей в тень. И покупатели потихоньку уходили с базара либо спасались от жары в крытых рядах. Наушник в ухе Крысолова, скрытый чалмой, тонко пискнул. Словно почесываясь, он прикоснулся к нему.

– Йе, нема иде?[6]– будто бы удивленный внезапным укусом мухи, вполголоса воскликнул он.

– Мишень на три часа, – услышал он.

«Это уже было», – подумал Крысолов, но повернулся вправо на девяносто градусов. И тут последние сомнения оставили его – Джафарниязов, Аликпер Мансурович торговался с продавцом кухонных ножей. Крысолов гибко поднялся, скользнул за кучу дынь, пирамидой Хеопса возвышавшихся рядом с ним. Вынул из хурджина «маузер-711» с магазином на двадцать патронов, примкнутой кобурой-прикладом и пэбээсом[10]. Мушка, поймав голову Джафарниязова, жестко легла в обхват скобы целика. Расстояние – пятьдесят метров. Крысолов нежно нажал на спуск.

Пуля калибра 7,63 мм с мягким сердечником пробила голову Аликпера Джафарниязова и расплющилась о вертикальную деревянную балку, поддерживающую навес крытого ряда рынка, разбрызгав вокруг кровь и мозговые ткани. Паника и недоумение. Опрашиваемые впоследствии оперативниками уголовного розыска соседи Крысолова смогли дать лишь расплывчатые приметы своего внезапно исчезнувшего коллеги. Да, впрочем, никто особо серьезно и не искал убийцу Джафарниязова. Милиция была только рада, что кто-то покончил с психически ненормальным маньяком, периодически бежавшим из клиник и пока еще не дававшим повода оперативникам применить оружие на поражение, от чего они не отказались бы.

Остановочный пункт «67-й километр», Карельский перешеек. Пятница, 29.05. 22:20

Иваныч разлил еще по стакану «Нашей» и порезал новую порцию сальца.

– Не лезь на рожон, Серый, – тихо посоветоват он, поднимая стакан. Выпили, не чокаясь, как обычно. Закусили. Ковалев утер тыльной стороной ладони губы и закурил.

– А куда ж деваться, если эти козлы леса трупами заваливают, а мы х… сосем, как мишка – лапу, – сердито буркнул старлей. – Куда ж деваться, если дело висит, а к фигурантам особо не подступишься,

– Да плюнь ты, – махнул рукой Иваныч, но глаза его хитро блеснули, – висяком больше – висяком меньше.

– Ага, – вяло мотнул головой Ковалев, – иметь-то не тебя будут, а меня. Как бы добраться до этих сраных святош?! Все было бы гораздо легче.

Отставной участковый Василий Иванович Глуздырев укоризненно покачал головой.

– Эх, молодежь, молодежь, – вздохнул он. – И что вы такие торопыги?

Он водрузил на стол портативную видеокамеру «Сони».

– Вот, одолжил, понимаешь, у бывшего подотчетного контингента, вместе с домишком напротив твоей секты, – проворчал он. – А ты все: как да как? Молча и без гамлетизьму. «Быть, аль не быть…» Налей лучше еще стакан, а то руки старые, трясутся.

– Василь Иваныч! – воскликнул Ковалев. Но Глуздырев его прервал:

– И не ори. Сейчас допьем, похмелимся, а потом – за дело. Не отдохнувши – кто ж чем серьезным занимается? Эх, молодежь, молодежь. Нас не будет – кто ж вас научит?

Автостанция, г. Шахрисабз. Республика Узбекистан. Суббота, 30.05. 10:20 (время местное)

Припарковав «уазик» в отдалении, Крысолов некоторое время праздно шатался по улицам, несколько раз щелкнул пустым фотоаппаратом «Зенит», направив объектив на живописные развалины Белого Дворца, Ак-Сарай, огороженные щербатым дощатым забором. Ак-Сарай был построен черт знает в какие времена, чуть ли не при Тамерлане, а реставрировать его никак руки не доходили – все-таки не Самарканд, туристов мало, денег тоже.

В двадцать минут одиннадцатого Крысолов неторопливо вышел па площадь автовокзала, закурил сигарку и присел на скамейку. Искать Змея было бесполезно – среди десятков людей, сновавших мимо, разглядеть хамелеона невозможно. Им мог оказаться и бабай, продающий семечки и насвай[11], и парень, скучающий в оконце ларька «Газированная вода», и даже женщина, с терпеливой неподвпжностью сфинкса сидевшая на остановке и ожидавшая какого-то автобуса. Несмотря на свой псевдоним, Змей мог оказаться любого пола, имитировать любой возраст и внешний вид. Как и сам Крысолов.

Он невесело усмехнулся – однажды и ему пришлось переодеться женщиной; мало того – выглядеть яркой и сексуально раскованной журналисткой «желтой» газетенки с труднопроизносимым названием. «Черт, – мотнул головой Крысолов, – все эти похождения в Чехии были совсем недавно, а кажется – в прошлой жизни».

Таким же сфинксом замер и Крысолов, ожидая, когда к нему подойдут – либо сам Змей, либо его посыльный. Разморенный Бес устроился под скамейкой. Двигались лишь зрачки Крысолова под полуопущенными веками. Он неподвижно и терпеливо сидел, ощущая на себе не особо прицельное внимание. Точнее, посторонний взгляд, как луч локатора, время от времени – весьма не часто – пробегал по Чистильщику, как бы между делом. Такой взгляд невозможно засечь, наблюдатель мог находиться где угодно, не привлекая к себе внимания сверхчуткого Крысолова. Значит, наблюдал аномал, знавший об особенностях себе подобных. Либо человек, хорошо изучивший аномалов. Таких было немного – можно пересчитать на пальцах одной руки. Даже работавшие на Синдикат, преданные ему душой и телом, аномалы предпочитали сохранять «цеховые тайны» в своем кругу, широко просвещая лишь собратьев-неофитов.

Ждать пришлось долго – часа два с половиной. В какой-то момент Крысолов даже забеспокоился из-за угрозы обезвоживания и медного вкуса во рту. Пришлось на несколько секунд изменить неподвижности и выпить пяток глотков солоноватой теплой минералки, напоить Беса. О вкусовых качествах можно было не беспокоиться, такие мелочи, как личный комфорт, давно не волновали Крысолова – функциональность, помноженная на функциональность и возведенная в степень функциональности. Хотя иной раз Крысолов не отказывал себе в сибаритстве и гурманстве.

Медный привкус исчез, и Крысолов, ополовинив бутылку, завинтил пробку и поставил пластиковую поллитровку рядом с собой на скамейку. Солнце неторопливо – как и все, что делалось в Азии, – выползало в зенит. Крысолов закурил и поднял взгляд к блекло-синему, слепящему глаза ясному небу. Почти полдень.

Когда обе стрелки на часах Крысолова сошлись в верхней части циферблата, к скамейке подбежал дочерна загорелый паренек лет двенадцати-тринадцати и протянул сложенный вдвое листок бумаги.

– Вам просили передать, – по-русски, но с жестким акцентом произнес он.

Крысолов не пошевелился.

– Именно мне? – тихо спросил он. Малыш поглядел прямо в глаза. И кивнул.

– Вам. Серые брюки, клетчатая рубашка, седые волосы и бесцветные глаза, с большой собакой – все так, как мне сказали.

Крысолов кивнул и взял листок. Он даже не стал спрашивать: кто и где он? Последние полчаса он не чувствовал наблюдения, а за полчаса можно уехать километров на сорок – пятьдесят. В любую сторону света. А если имеется хороший джип, то и дороги не особенно нужны, благо местность позволяет – холмистая лессовая равнина.

Крысолов сунул в ладошку парнишки зеленую бумажку с портретом президента и цифрой пять. Дождавшись, пока малец убежит, развернул листок. «Первое июня, двенадцать ноль-ноль, – прочитал он. – Поселок Яккабаг, остановка автобуса у геолого-разведочной станции. Подойдет человек, назовет твой псевдоним и проводит».

Интересно, Крысолов почесал нос, а что дальше? Или это финишная прямая? И что делать два дня? Вернуться в Карт и тихо ждать? Глупо. Крысолов все так же неспешно поднялся со скамьи, щелкнул пальцами над ухом Беса и зашагал к тому месту, где он запарковал «уазик».

10. КОНТАКТЫ

Угол улиц Дзирнаву и Кришьяна Барона, Рига. 30.05. 19:45 (время местное)

Доктор Виктор Коренев неспешно вышел на улицу. Нынешний его пациент, двенадцатилетний Сережа, представлял весьма сложный случай. С восьмилетнего возраста подвергался сексуальному насилию со стороны своего несколько невменяемого папаши, которому он и воткнул два месяца назад отвертку в горло. Коренев бился о Сережу, как рыба об лед, лишь в последние четыре визита – а Виктор предпочитал общаться с большинством пациентов не в казенном кабинете Центра помощи несовершеннолетним жертвам насилия, а в уютных и привычных домашних условиях, – наметились кое-какие сдвиги в сторону улучшения.

Занятый мыслями о Сереже, доктор Коренев не заметил синего микроавтобуса «Фольксваген», следовавшего за ним по улице Дзирнаву. Трех шагов не доходя перекрестка Дзирнаву с улицей Барона, Виктор остановился, глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и, усмехнувшись чему-то своему, закурил. В этот момент дверца микроавтобуса резко откатилась, два человека выпрыгнули из него, еще двое прохожих, шедших впереди и сзади Коренева, схватили доктора. Он почувствовал легкий укол в шею, и мир, закрутившись, как «чертово колесо», стал темнеть и гаснуть. Он уже не почувствовал, как его грубо запихнули в микроавтобус, и машина, старательно придерживаясь правил, прибавила скорость и направилась в сторону Московского Предместья.

Станция Яккабаг, Республика Узбекистан. 31.05. 14:40 (время местное)

Переночевал Крысолов, загнав машину на окраину хлопкового поля, к берегу широкого и глубокого арыка. Утром окунулся в мутноватую воду – оросительный канал был глубиной метра полтора, – свистнул Беса, но тот с сомнением поглядел на воду цвета чая с молоком и не полез купаться. Крысолов уже успел акклиматизироваться, поэтому утренняя водичка показалась ему весьма прохладной, хотя по питерским меркам она была очень даже теплой – градусов девятнадцать.

Освежившись и перекусив, Крысолов направился в местный универмаг прикупить некоторые детали туалета, чтобы не слишком выделяться столичным видом среди немногочисленных европейцев местного розлива. Маскироваться под коренного обитателя здешних мест Крысолов не решился – за несколько лет он подзабыл язык, и если его узбекского хватало для более-менее свободного изъяснения, то произношение полетело к чертям. А косые взгляды на одетого в халат или чапан[12] бабая, говорящего с ощутимым русским акцентом, демаскировали, как если бы он сразу нацепил вывеску «шпиен и террорист».

Отогнав «уазик» на площадку перед станционным зданием и наказав Бесу крутиться поблизости, но неназойливо, сел на автобус, шедший по маршруту Станция Яккабаг – поселок Яккабаг, еще раз подивился, что станция от поселка находится на расстоянии километров этак двадцати пяти – тридцати.

Минут через тридцать тряски в забитом душном автобусе Крысолов вышел на остановке у геологоразведки и неторопливо, все внимательно схватывая цепким взглядом, зашагал к центру поселка. Яккабаг – в переводе на русский «Первейший, Лучший Сад» – раскинулся на склонах долины реки Кызыл-Дарья, забираясь все выше в лессовые холмистые предгорья. Густая зелень садов истончалась, серебристые тополи стройными свечами поднимались над ними к небу. С трех сторон – на юге, юго-востоке и востоке – синели горы, отроги Гиссарского хребта. Шумела река, разбитая на несколько рукавов, постоянно меняла русло после ежегодных весенних паводков. Шум быстрой воды был слышен постоянно, его с трудом заглушали гудение моторов и людской гомон.

Крысолов прошел по центральной улице, забирающейся в гору, дошел до базара, купил пяток груш и тут же с удовольствием их схрумкал. Не удержался, купил у пацана пару громадных кистей винограда, высоко подкинул одну ягоду, ловко поймал ее ртом, подмигнул улыбавшемуся до ушей юному продавцу и зашагал прочь. Всю улицу он прошагал один раз, но словно сфотографировал ее, навсегда занеся в архив памяти. Крысолов обладал счастливой возможностью очищать память от ненужной информации, но географические и топографические данные он не ликвидировал никогда – никто не знает, куда занесет нелегкая.

Там же, у базара, Крысолов сел на обратный автобус, искоса глянув на извилистую бурную речку, и подумал, что Бесу она должна понравиться, жаль, что его нет сейчас здесь. Рядом с ним уселся поддатый русский парень, от которого явственно шибало водочным перегаром. И Крысолов подивился – как можно пить водку в такую жару, когда у обычного человека мозги плавились от жары. Даже он, аномал, неуютно чувствовал себя в этом пекле. Парень, увидев рядом с собой брата по разуму, сиречь – европейца, а стало быть, русского, – начал активно общаться по поводу безработицы и прочих негативных явлений нового времени, сокрушаться о распаде Союза. Крысолов усмехнулся – когда СССР распался, этому бойцу было лет двенадцать, не больше. «Генетическая ностальгия?» – с кривой ухмылкой подумал он.

Не выдержав столь активного общения, он вышел на окраине Станции Яккабаг и зашагал по центральной улице, пешком добираясь до кольца автобусов и площадки перед станционным зданием, где оставил машину и Беса, старательно держась тенистой стороны улицы.

Бес подбежал сразу, как только Крысолов подошел к «уазику». Он сразу увидел на морде и груди пса свежую кровь и обеспокоенно склонился над Бесом, выискивая раны. Но не нашел ничего, кроме незначительных царапин на передней правой лапе, кровь была чужая.

– Что, бродяга, порядок наводил? – проворчал Крысолов. – Показывал местной собачьей братии, что сегодня ты здесь хозяин?

Бес виновато, но вместе с тем упрямо мотнул головой и, едва Крысолов открыл дверцу машины, сразу полез на свое законное место на заднем сиденье.

Московское Предместье, Рига. 31.05. 23:00 (время местное)

Доктор Коренев медленно возвращался к реальности. Сначала он начал слышать какие-то звуки, но ничего не видел, кроме странных образов, неторопливо всплывавших из глубин памяти и причудливо перемешивающихся одурманенным сознанием. Потом он начал видеть расплывающийся и кривящийся бело-серый потолок с ветвящейся, словно рукава и притоки Амазонки, трещиной. Но слуховые и зрительные образы никак не хотели состыковываться. А потом все совместилось, включилось, словно кто нажал на кнопку.

Виктор полулежал в зубоврачебном кресле, руки и ноги его были прикручены – к подлокотникам и подставке для ног соответственно – кожаными ремнями. Коренев попытался мотнуть головой, разгоняя остатки тумана, но не смог, ощутив, что голова тоже крепко примотана к подголовнику. «Сыромятные кожаные ремни, – отрешенно подумал Виктор. – Не сраный скотч. Значит, профессионалы».

Максимально скосив глаза, Коренев оглядел помещение. Кафельные плитки на стенах, раковина с краном в углу. У входной двери, прямо перед ним застекленный шкаф с медикаментами и стоматологическими инструментами слева. «Уж не зубы ли мне собрались подлечить? – с отчаянной иронией подумал Виктор. – Иначе, как под дулом пистолета, меня в него не затащишь. Вот и затащили». Справа еще одна дверь, выкрашенная без затей в белый цвет.

Именно из этой двери появилась невысокая стройная женщина в медицинском халате. Из-под белой шапочки выбивались черные, как смоль, пряди волос.

– Неужели тройку на нижней полечить решили? – тяжело ворочая языком, съязвил Коренев. Женщина мило улыбнулась,

– Что вы, – ответила она. – Ваши зубы – ваша же проблема. Вы нам ответите на несколько вопросов – и все, гуляйте с миром,

– А если не отвечу – зубы драть будете или челюсть сверлить?

– Да что вы на зубах-то зациклились? – всплеснула руками женщина. – Вас никто пальцем не тронет. Просто сейчас введем вам лекарство – и все. Никаких эксцессов.

Она позвякала в застекленном шкафу, и Виктор услышал знакомый звук – хрустнуло стекло надломленной горловины ампулы. Легкие шаги, осторожное касание предплечья – и в вену на левой руке вонзилась толстая игла капельницы. Скосив глаза, Коренев увидел, как женщина вонзила иглу одноразового кубового шприца-«карандашика» в трубку капельницы, чуть ниже мешка с физраствором. «Пентотал натрия, – отрешенно подумал Виктор, – высокой концентрации, потому и физраствор. Стоит этой фифе надавить на поршень чуть сильнее – и «здравствуй, дерево».

В принципе Коренев знал, как можно противостоять «сыворотке правды», но сейчас, оглушенный дозой наркотика и еще не полностью пришедший в себя, даже не попытался. Он знал, о чем его будут спрашивать, и был заранее злорадно весел, ибо не знал ни одного ответа на вопросы, которые будут заданы.

Виктор расслабился и позволил пентоталу проникнуть в святая святых. В ушах приятно зашумело, и он дурацки улыбнулся. Женщина улыбнулась в ответ.

– Ты слышишь меня?

– Да, – механически ответил Виктор, продолжая улыбаться.

– Я – твой друг.

– Друг, – все так же глупо ответил он, и улыбка стала еще шире.

– Я не хочу тебе зла, только добра. Ты понимаешь?

– Понимаю.

– Ты знаешь, где Чистильщик?

– Нет.

– Я имею в виду Крысолова.

– Не знаю.

Женщина нахмурила брови. Задала вопрос снова, вспомнив тогдашний псевдоним Крысолова.

– Где Вадим?

– Не знаю, – все с той же дурацкой улыбкой ответил Виктор.

– Он связывался с тобой?

– Да.

– В последнее время?

– Да.

Женщина снова нахмурилась. Это был тупик. Нужно было ставить конкретные вопросы, иначе допрашиваемого понесет черт знает куда в словесных излияниях.

– Ты виделся в последние две недели с Мирдзой и Мартой Кроненберг?

– Виделся.

– Где они?

– Не знаю.

– Ты передавал им послания от Вадима?

– Да.

– Что в них было?

– Не знаю, я не читаю чужих писем.

Женщина скрипнула зубами. Тупик. Она попыталась еще раз.

– Кто передавал тебе письма Вадима?

– Никто.

– Как ты их получал?

– Через Интернет, Вадим знает мой адрес.

Все. Тупик окончательный. Последняя попытка.

– У Мирдзы есть адрес в Интернете?

– Есть.

– Какой?

– Их два, – Виктор назвал оба. Один – на питерском сервере, другой – на рижском.

Все. Привязок нет. Невозможно узнать, где находится в данный момент адресат. Женщина выключила видеокамеру и, выдернув из вены иглу капельницы, ввела в вену тонкую иглу другого «карандаша», вкатив доктору малую дозу скополамина. Вряд ли у Коренева останутся какие-либо воспоминания о прошедших сутках – после коктейля пентотала со скополамином.

Через полчаса бьющегося в истерике, отбивающегося от одному ему видимых чудовищ доктора Коренева выбросили из машины на берегу озера Кишэзерс. Первоначально предусмотренную ликвидацию отменили, и черноволосая женщина подумала – не связано ли это с предупреждением Крысолова?

Перекресток. Республика Узбекистан. 1.06. 2:15 (время местное)

На ночлег Крысолов устроился на новом месте – неподалеку от странного местечка, носившего у местных простое название «Перекресток». Перекресток шоссе Карши – Шахрисабз и дороги Станция Яккабаг – поселок Яккабаг. Загнав машину на берег арыка – мелкого и грязного, – Крысолов откинул сиденья и постарался уснуть. Сон не сон, но в дрему он погрузился, правда, ненадолго. Что-то мешало уснуть – то ли возбуждение от предстоящей встречи с себе подобным, то ли от какого-то пакостного предчувствия.

Проворочавшись часа четыре в легкой полудреме, Крысолов, проверив на всякий случай крепления двух кобур с «маузерами» ХСП калибра 9 мм «парабеллум», оснащенными глушителями на поясе, вышел помочиться и выкурить сигаретку на бережку арыка. Машинально, чисто в силу привычки, максимально расширил зрачки. Звездный свет стал ярким, почти ослепительным. И Крысолов отчетливо увидел три фигуры, бесшумно крадущиеся хлопковым полем. Неторопливо повернувшись, он заметил еще два силуэта на той стороне дороги. Один из нападавших резко отшатнулся за дерево, в густую тень, «Аномал, – подумал Крысолов. – Он увидел, что я повернулся к нему лицом».

Он скосил глаза в сторону хлопкового поля. Все трое приблизились на дистанцию пистолетного выстрела и подняли пистолеты-пулеметы «Хеклер и Кох» МП-5 А-2 с утолщенными пэбээсами стволами. Никто, кроме аномала, не усек, что Крысолов их заметил. Значит, с ними надо было кончать немедленно, оставив одного живым, прежде чем приступать к бою с аномалом.

Крысолов упал на спину, одновременно выхватив оба пистолета, разбросав руки, словно распятый. Еще падая, он указательным пальцем левой руки нажал на гашетку дважды, на долю секунды упредив выстрелы противника. Сразу же выстрелил два раза из правого пистолета. Перекатился, замер за стволом дерева. Результаты вдохновляли. В живых остались двое – человек и аномал. Но Крысолов все равно оставался в клещах – противник справа и слева. Почти бесшумно на хлопковом поле прошуршала очередь, отметившись лишь звоном гильз, которые выбрасывал затвор. Крысолов выстрелил в сторону аномала, придержав того на месте, а сам впился взглядом в поле. Человек приподнялся, пытаясь нацепить на глаза массивные очки ночного видения. Крысолов влепил ему по пуле в каждое плечо и все внимание сконцентрировал на аномале.

Тот на мгновение высунулся из-за ствола дерева, и Крысолов вывел двумя пулями его пистолет-пулемет из строя. Крысолов, воспользовавшись заминкой, перекатился ближе и всадил две пули в кобуру на бедре аномала. Залег в арыке. Вода приятно холодила разгоряченное тело. Свистнул.

– Бес, возьми раненого, – негромко крикнул он, не выпуская аномала из поля зрения. За спиной он услышал негромкое, предупреждающее рычание и приглушенный крик боли.

Аномал попытался передернуть затвор, но пистолет заклинило, и он его отбросил.

– У тебя есть выбор, – негромко произнес Крысолов, – Умереть бездарно, сдаться либо погибнуть в бою. Доставай ножи.

Аномал выпрямился, отбросил огнестрельное оружие. Пружины на его предплечьях щелкнули, выбросив в ладони по ножу. Крысолов разрядил свои пистолеты и тоже выпрямился. Выщелкнул один нож.

Аномалы вышли на середину дороги. Слегка раздвинув ноги и полуприсев, они замерли напротив друг друга в абсолютно симметричных позах. Медленно двинулись по кругу. Незаметно глазу скользнули навстречу друг к другу. Взметнулись, сшибаясь, руки, блеснули клинки узких обоюдоострых кинжалов. Отхлынули и снова заскользили по кругу, зажав тонкие гарды между указательным и средним пальцами. Чистильщик ухмыльнулся – его противник ронял крупные капли крови из пропоротой вены на внутренней стороне плеча.

– Брось, парень, – глухо проговорил Крысолов. – Все кончено. Не заставляй меня убивать своего брата по несчастью. Брось.

Но аномал бросился в атаку. Взмахи рук, ног, клинков – словно вихрь взметнулся над дорогой. Отпрыгнули назад и в сторону. Крысолов утер кровь из узкого пореза на лбу, его противник уронил один из ножей. Кровь текла из располосованного левого запястья, ладонью он зажимал вспоротый живот.

– Брось, – прошептал Крысолов,

Но аномал снова кинулся в атаку. Боевое безумие. Вихрь вдруг замер. Крысолов взял на излом руку противника, почти уткнувшегося лицом в асфальт.

– Не поднимай ножа! – отчаянно крикнул Крысолов.

Но аномал все-таки поднял нож, выроненный ранее, и Крысолов ударил. По диагонали сверху вниз, под левую лопатку. Узкий клинок пробил легкое и сердце, порвал аорту и левое предсердие. Любой человек скончался бы на месте. Но не аномал. Он лишь выронил нож.

Крысолов опустился на асфальт, бережно поддерживая голову аномала.

– Как тебя звали, брат? – непослушными губами прошептал Крысолов. Сам не зная – зачем?

– П… Птица, – с трудом ответил аномал, сплевывая кровавую пену. Глаза его закатились. – Удачи тебе, Крысолов, – прохрипел он. Судорожно содрогнулся и перестал дышать. Крысолов поднялся и оттащил труп на обочину. Эликсиры и декокты были уже бесполезны – Крысолов был уверен в своей руке.

Тщательно перевязав раненого, притиснутого Бесом к земле, Крысолов прикопал на поле четыре трупа. Скорбеть не было времени. Выведя из строя оружие, Крысолов закопал его на поле по другую сторону дороги, забрав себе лишь патроны.

Для допроса оставалось восемь часов – слишком мало времени, учитывая отсутствие необходимой химии. Оставив пленного под присмотром Беса на заднем сиденье «УАЗа», Крысолов присел у арыка и постарался смыть с себя грязь и кровь – свою и чужую.

Остановка у геологоразведки, поселок Яккабаг. Республика Узбекистан. 1.06. 11:45

Крысолов потер глаза. Все-таки он был уже не таким двужильным, и прошлая почти бессонная ночь, наложившись на изматывающий ритм последнего года, сделала свое пакостное дело. Крысолову хотелось примитивно закрыть глаза и уснуть часиков этак на четырнадцать, а то и на восемнадцать. Но, увы, времени катастрофически не хватало.

Ночью, наспех закопав трупы, Крысолов перебазировался километров на пять в сторону поселка Яккабаг, снова загнал машину на край хлопкового поля к арыку, в тень старых карагачей. Выволок пленного из машины и усадил на землю, прислонив его к толстому стволу дерева. Человек уже пришел в сознание и зло глядел на Крысолова, присевшего на корточки напротив.

– Я сейчас выну у тебя изо рта кляп, – негромко сказал Крысолов. – Дам напиться. Если ты попытаешься кричать, то сразу же получишь по гортани и кляп вернется на место. Легко ты не умрешь. Чуть раньше или чуть позже ты мне расскажешь все, что знаешь. Химии у меня нет, поэтому будет очень больно. Лучше всего, если ты мне расскажешь все сам. Ты меня понял? Человек кивнул.

– Хорошо, я вынимаю.

Крысолов вытянул изо рта пленника ком плотно скрученного вафельного полотенца и поднес к его губам горлышко фляжки.

– Много не пей – вырвет.

Человек недоверчиво поглядел на него, но из фляги глотнул всего пару глотков.

– Позже я дам тебе еще. Сейчас твоя задача – бороться за легкую смерть, знаешь ведь, что живым я тебя не могу оставить. Понял?

– Да, – прохрипел человек.

Крысолов кивнул и, выщелкнув из ножен один из клинков, воткнул его рядом с собой в землю. Для убедительности.

– Я начну задавать вопросы. Если я не услышу ответа или если почувствую ложь, то буду сковыривать ножом ногти, а потом – снимать кожу, начну с пальцев. Кричать смысла не имеет – во время «процедуры» я заткну твой рот. Понятно излагаю?

– Понятно, выродок! Только ни хрена ты от меня не услышишь.

Крысолов кивнул, словно удовлетворенный ответом. Парень не был профессионалом в подобных играх, и его эмоциональность обернется против него же.

Так и случилось. После первого содранного ногтя парень разразился придушенной бранью, и рот его снова был заткнут. Крысолов сорвал сразу два ногтя и прищемил окровавленные пальцы каблуком и вопросительно поглядел в лицо парня. Тот придушенно завыл и закивал головой. Крысолов выдернул кляп.

Парень поведал, что его засекли агенты местного отделения Синдиката в Карши и связались с оперативниками. Те установили наблюдение, решили вычислить связи, но, потеряв его прошедшим днем, слегка запаниковали и атаковали этой ночью. Прямую связь с Центром имел только аномал, убитый Крысоловом на дороге. Агенты имели связь лишь с региональным центром, но воспользуются ею только через неделю, если не получат раньше сигнал от группы. Выбивать коды переговоров Крысолову даже не пришлось – парень все выложил сам.

Дав пленнику напиться, Крысолов проанализировал его слова и снова задал вопросы, несколько видоизменив их. И снова получил те же ответы. Снова прокрутил полученную информацию в голове и, тяжко вздохнув, выстрелил парню в голову. Труп закопал на дальнем конце поля, оттащив подальше от дороги. Уже почти рассвело и следовало поторопиться. Крысолов замыл несколько кровавых пятен на обшивке заднего сиденья, на всякий случай протер пол и спинку сиденья. Потом свистнул Беса, неторопливо трусившего кругами большого радиуса вокруг машины, выполняя роль часового, и доехал до гидроузла на окраине Яккабага. Рассвело.

Там он и подремал до одиннадцати тридцати, точнее – промаялся, ибо взошедшее солнце накалило корпус «уазика», как сковородку, а в приоткрытое окно врывались клубы мелкой вездесущей лессовой пыли, поднимаемой легким ветерком с гор, который, к счастью, слегка охлаждал горячий воздух в кабине. Бес, повертевшись часика два, запросился на волю, и Крысолов открыл дверцу. Вернулся пес часов после одиннадцати, мокрый и довольный, залез на переднее сиденье и ткнулся носом в щеку Крысолова.

– Вижу, вижу, брат, – проворчал тот. – Сам знаю, что пора.

Он хлебнул минералки из бутыли, потер лицо и закурил. Только после этого завел двигатель. С неторопливой обстоятельностью, как и все, что он делал, Крысолов вывел машину на дорогу и поехал в сторону геологоразведки со скоростью неплохого велосипедиста. Стоять на одном месте надоело, а двигаться быстрее не позволяло время – было еще рановато.

В одиннадцать пятьдесят он остановился неподалеку от остановки у геологоразведочной станции и раскурил потухшую сигарку. Предстояло ждать. Через спутник он вышел на Бостон и заказал переговоры с неким телефоном в Ташкенте, номер которого ему сообщил ночью захваченный оперативник Синдиката.

– Виктор болеет, – произнес Крысолов, когда после долгих щелчков и музыкального пиликанья ему ответили. – Вернуться не могу, придется ухаживать за больным.

– Серьезно заболел?

– Да, – с улыбкой ответил Крысолов. Ситуация его забавляла.

– Передай ему привет и пожелания поскорее выздороветь.

– Хорошо, – ухмыльнулся Крысолов и дал отбой связи. Через пару минут – в двенадцать ноль одну – к машине подошел молодой человек лет семнадцати.

– Крысолов? – полувопросительно-полуутвердительно произнес он.

Крысолов кивнул.

– Он самый.

– Тогда разрешите, я сяду в машину. Крысолов снова кивнул и повернулся к Бесу.

– Веди себя прилично, – негромко произнес он. А сам повернулся к молодому человеку и словно нечаянно заглянул ему в глаза. Бесцветные, с маленькими, словно карандашные точки, черными зрачками. Аномал.

Часть 2

1. ВАРИАНТЫ

ПЕПЕЛ

Словами неуслышанных молитв

Заполоняет наши души пепел…

Джонатан Доу

Из цикла «Адские Ночи»

Пять городов – моя одиссея,

Как-то нелепо, смешно и убого,

Как тебя звать-то? Ответит: «Рассея»…

Темная полночь, глухая дорога…

Вот и допрыгались и доплясалися –

Ночь, глухомань да болотце урчащее;

Может, братишки, на вепря позаримся?

Да только веселье-то – не настоящее…

С. Белец

Орехово, Ленинградская обл. Россия, Понедельник, 1.06.98 г. 4:57

Брат Самэ с трудом открыл глаза и едва оторвал голову от жесткой тощей подушки. В комнате, которую он занимал вместе с еще четырьмя братьями, было темно. Часов у брата Самэ не было, но он мог сказать со стопроцентной гарантией, что сейчас было без трех минут пять. Ибо в каждой общине Синро Хикари – Путь Света – на утреннюю службу поднимали ровно в пять утра. А просыпаться за три минуты до подъема брат Самэ – правда, тогда его звали либо просто Мишкой, либо рядовым Волошиным – научился еще в армии. И армейская привычка, забывшаяся за два года после дембеля, вернулась к нему по прошествии двух недель пребывания в общине

Но все равно привыкнуть было трудно. Взять хотя бы те же имена. После двух-трех дней пребывания новичка в общине, наставники – русские и японцы – символически отбирали старое имя и присваивали новое, как они говорили – отражающее внутреннюю сущность неофита. Волошин с трудом привык отзываться на свое, а оно было одно из самых простых, всего два слога, а были и позаковыристей. Брат Самэ простодушно спросил у Наставника значение своего нового имени. И, получив ответ: «акула», поразился, окончательно уверовал в мудрость Наставника. Акулой – из-за острых неровных зубов, росших, казалось, в два ряда – Мишку Волошина звали в роте, а откуда об этом знать людям, видевшим его впервые?

К каждой группе из четырех человек был прикреплен старший ученик, живший с «младшими братьями» в одной комнате, наставлявший их в ритуалах и распорядке общины. Вообще в общине – ее называли Хаси, «Мост» – царила строгая армейская дисциплина, всегда нравившаяся Мишке. И он истово отдался служению и спасению своей души.

Как объясняли Наставники, Учение возникло из Дзэна и Синто, откуда Учитель Гокуяма взял самое лучшее, объединил и приспособил для нынешнего времени и умов неяпонцев. Брат Самэ не вдавался в тонкости философии, но ревностно исполнял все, что предписано уставом общины. А теперь, став на третьем году новой жизни старшим учеником, следил, чтобы так же точно исполняли все и новички.

Ну вот, через минуту брат Огава, стоявший дневальным с трех до пяти ночи, пять раз ударит в гонг и уйдет спать на четыре часа. А для всех остальных, кроме брата Такэ, стоявшего с часа до трех, начнется новый день. Сначала – часовая служба во славу Учителя, полчаса беседы с Наставником, затем час медитации. В полвосьмого – завтрак: рис и овощи, в восемь – два часа в додзе, где до седьмого пота все будут изучать и шлифовать приемы кэндзюцу, каратэ и дзю-дзюцу. Час отдыха, во время которого продолжается беседа с Наставником – и на работу. Кто-то будет копаться в теплицах или на огородах – в зависимости от сезона, – дающих овощи к столу братьев и сестер, кто-то – рубить дрова, а кто-то – работать в мастерских, собирая мебель на продажу или мастеря холодное оружие для тренировок.

В два часа вновь часовая служба, медитация, в четыре – обед из риса, овощей и рыбы, изредка, правда, дают и мясо. В пять – снова в додзе и еще два часа тренировок. Еще час отдыха – и снова на работу. В десять – еще одна часовая служба и медитация. В полночь – отбой.

Хотя брат Самэ был готов, он все равно вздрогнул, услышав первый звонкий удар гонга. Брат Самэ резко отбросил тонкое одеяло и вскочил. Оделся, заправил постель – все это быстро, с армейской сноровкой, вновь проснувшейся в нем, порыкивая в полголоса на подопечных новичков. Словом, обычное начало обычного дня.

Но продолжился день весьма необычно. После завтрака Наставник Ирука отозвал брата Самэ в сторону, остальным велев присоединиться к группе Наставника Оикадзэ, и повел брата Самэ в ту часть здания, куда, кроме Наставников, остальным вход был запрещен. Ирука провел своего ученика узким коридором, мимо вереницы серых дверей, украшенных лишь маленькими табличками с замысловатыми иероглифами. Многие ученики в общине штудировали японский язык, большинство русских наставников знали его в совершенстве, но, сколько ни бился брат Самэ, мудреные иероглифы никак не хотели запоминаться. Да и слова чужой речи плохо оседали в голове; он знал лишь несколько наиболее употребительных слов да команды, подаваемые инструктором в додзе.

Негромко стукнув в одну из дверей, Наставник Ирука вошел в комнату, почтительно согнув спину в поклоне. Брат Самэ последовал его примеру. А когда выпрямился, то остолбенел – на небольшом возвышении перед токонома сидел Учитель Сегимидзу, руководитель местной общины, которого ученики видели лишь по большим праздникам, в День Рождения Учителя Гокуяма и День Обретения Учения. Брат Самэ ошалело стоял столбом, не соображая, что делать далее, язык прилип к гортани. А Учитель Сегимидзу тепло улыбнулся и движением руки предложил вошедшим садиться. Но брат Самэ продолжал стоять в оцепенении до тех пор, пока Наставник Ирука не дернул его за штанину хакама. Тогда брат Самэ привычно опустился на пятки, потупив взгляд.

И Наставник, и Учитель молчали; брат Самэ чувствовал, как их взгляды буквально буравят, пронизывают его. Но он не поднял головы, даже не пошевелился – как того и требовал этикет поведения в подобных случаях. Он сосредоточился на созерцании стыков листов татами перед собой. Брат Самэ мог сидеть так долго – он давно приучил себя к этой позе покорности и внимания. Но сегодня так сидеть было очень трудно – под внимательным взглядом Учителя Сегимидзу.

Очень нескоро Наставник и Учитель обменялись несколькими фразами на японском. А потом брат Самэ услышал такое, что не сразу поверил своим ушам, – Учитель Сегимидзу обратился к нему, простому ученику, и обратился… на чистейшем русском языке!

– Я вижу, ты готов, брат мой, к великой миссии, – услышал Самэ негромкий мелодичный голос. Что-то жаркое заполнило его изнутри; он сложил ладони треугольником на татами, соединив кончики больших, указательных и средних пальцев, прикоснулся к ним лбом в поклоне.

– Все, что вы пожелаете, Учитель, – хрипло промолвил он.

Чайхана у автобусной остановки, поселок Яккабаг, Кашкадарьинская область. Республика Узбекистан. Понедельник, 1.06. 13:00 (время местное)

Солнце безжалостно накаляло землю, превращало щербатый асфальт центральной улицы поселка в обжигающую сковороду. Но сюда, под навес из переплетения внноградных лоз и листьев, доступ ему был заказан, палящее дыхание раскаленной мостовой отсекалось прохладным током воды в широком арыке.

В этот жаркий час Крысолов и Змей были на просторной террасе чайханы практически одни, лишь в дальнем ее углу, ближе к глинобитному домику, где посетители этого своеобразного азиатского мужского клуба вкушали плов, пили чай и вели долгие беседы зимой, сидели два седобородых старца и неторопливо потягивали из пиал зеленый чай.

Крысолов пришел на встречу первым и сразу же занял стратегически выгодную позицию у воды. Стратегически выгодную во всех смыслах – и прохладно, и легко отступить, скрыться, например – просто нырнуть в мутноватую воду арыка. Идя на встречу, Крысолов приметил ребятишек, плескавшихся в арыке, и мгновенно вычислил его глубину – метр, метр десять.

Прежде чем указать место встречи, посланник Змея велел связаться с бывшим оперативником. Змей, представившийся по телефону Мансуром, появился на террасе точно в назначенный срок, хотя это вовсе не исключало, что он мог наблюдать за чайханой час или два. Крысолов сам шлялся вокруг да около минут сорок.

Они узнали друг друга сразу. Оба – внешне – примерно одного возраста, высокие, жилистые, по-кошачьи легкие и пружинистые в движении. И – бесцветные глаза. Мансур отличался лишь более темными волосами и природной смуглотой кожи, которую более-менее опытный глаз никогда не спутает с самым хорошим загаром уроженцев севера. Хотя никто не знает – врожденная ли это черта или приобретенная в процессе мимикрии. Змей легко опустился на одеяло-курпачу, постеленную перед низким столиком, напротив Крысолова.

– Извини за бедность дастархана, – улыбнулся тот, поднимая пиалу с чаем в приветственном жесте. – Не ждал тебя так скоро.

Змей тоже улыбнулся и подозвал чайханщика. Перебросившись с ним несколькими фразами на местном диалекте, среди которых Крысолов уловил пару-тройку таджикских слов, Мансур налил чаю и себе.

– Ты – гость моей страны, и это мне пристало заботиться о дастархане, – все с той же тонкой улыбкой ответил он. Через минуту, словно по волшебству, появилось блюдо с ароматным пловом, чайник со свежим чаем, блюдце с какими-то сладостями и прочие восточные яства.

Прихлебнув еще из пиалы, Крысолов поднял взгляд на Змея.

– К сожалению, должен вас предупредить, что слегка наследил в ваших краях.

Змей с интересом поглядел на него.

– Пришлось сделать несколько трупов в двадцати километрах отсюда. Плюс ко всему меня засекли в Карши и вели до Станции. Там хвост я оборвал, но скоро они сопоставят находку трупов с последним донесением.

– Вадим, – отмахнулся Мансур, – не беспокойся. У меня здесь очень крепкие связи, о трупах можно не беспокоиться – их никогда не было.

Крысолов с удивлением покачал головой.

– Кстати, а кто тот паренек, что привел меня сюда? – с улыбкой спросил он.

– А, этот. Заметил? – улыбнулся в ответ Змей. – Это мои названный братишка. Подобрал его года четыре назад, в канаве буквально. Беженец из Таджикистана. Воспитываю помаленьку. Значит, заметил?

– Трудно не заметить аномала в боевой трансформации. По крайней мере – мне.

Змей еще раз усмехнулся и сразу же посерьезнел, взгляд заострился.

– Ну что ж, к делу. Зачем ты меня искал?

– Я думаю, ты знаешь. Ведь ты же работал на Синдикат – скорее утвердительно, нежели вопросительно произнес Крысолов.

– Да. И что?

– Не думаю, что ты не искал себе подобных, когда оказался в моем положении. Хотя нас всех и натаскивали быть одиночками.

Чужая память.

Улица Рихарда Зорге, Ленинград, СССР. Воскресенье, 6.07.85 г. 21:30

Крысолов, поскрипывая щегольскими хромовыми сапожками, надраенными до зеркального блеска, шагал по местам, где прошло его детство. Новенькая полевая офицерская форма, скрипящие ремни, планшетка, похлопывавшая по бедру – картинка, а не молодой лейтенант.

Всего месяц назад он прошел изнурительную декаду выпускных экзаменов, правда, не в военном училище. Любой из выпускников этих училищ взвыл бы побитой собакой, попытавшись пройти хотя бы самый простой из экзаменов. Выпускники закрытого интерната сами называли последнюю декаду «мясорубкой». Крысолов закончил курс обучения первым в выпуске, а инструктор по тактической и огневой подготовке Вепрь как-то раз проговорился, что последние шесть выпусков меркнут перед Крысоловом.

Безупречные документы, подставное лицо, двойник Крысолова, честно закончивший училище и теперь отдыхающий где-то у теплого моря, все это дало возможность Крысолову – а ныне лейтенанту Сергею Петровичу Дорохову – получить направление в ракетно-артиллерийскую бригаду, базирующуюся под Ленинградом, в разведроту. И сейчас Крысолов обживался в непривычном, таком большом мире.

Носком начищенного сапога Крысолов столкнул с тротуара на газон смятую пачку сигарет и недовольно поморщился – город начали потихоньку, но все ускоряющимися темпами засирать. Взглянув еще раз на эту пачку, Крысолов вдруг ухмыльнулся, вытянул из кармана портсигар, сунул в губы сигаретку и щелкнул зажигалкой. Это было первое его своеволие: в интернате за сигарету, добытую незнамо какими путями, а тем паче за спиртное, следовала незамедлительная экзекуция, в виде трехсуточной полосы препятствий с шестью сорокапятиминутными перерывами на перекус и отдых. Любой человек от такой экзекуции скопытился бы или сошел с ума, но воспитанники-то были не люди. Крысолов сам однажды прошел через экзекуцию за стащенную у инструктора по холодному оружию и рукопашному бою и тайком выкуренную сигаретку. Тогда он не учел, что нюх у аномалов во сто крат чувствительней человеческого. Поэтому сейчас он дымил с большим удовольствием.

Над Питером еще царили остатки белых ночей, их жалкое охвостье, но все равно было еще очень светло, краешек солнечного диска висел над горизонтом на западе, даже не возникало нужды переключаться на ночное зрение.

Незаметно для себя Крысолов забрел из Ульянки в новые кварталы юго-запада, с непонятным для себя сарказмом хмыкнул, оглядев одинаковые коробки домов, и неспешно зашагал в сторону парка Ленина. На углу Десантников и Зорге остановился, закурил еще одну сигарету и вытащил из планшета плоскую металлическую флягу емкостью ноль семь литра. Открутил колпачок, хлебнул от души настоянной на клюкве водочки и зажмурился. Хороша!

Козырнул какому-то солдатику, пробегавшему мимо – то ли в увал, то ли уже из увала, то ли вообще «самоходчику». Какое нам, собственно, дело, не в патруле же. Периферийным зрением заметил, что солдатик испуганно оглянулся – значит, действительно в «самоходе». Удачи ему.

Все так же бодро и пружинисто, даже насвистывая что-то легкомысленное, Крысолов шагал к парку. Отфутболил с тротуара еще одну смятую пачку и улыбнулся, увидев удивленный и даже немного осуждающий взгляд пожилого мужчины с орденской планкой на потертом пиджаке. Ветеран вдруг улыбнулся в ответ, видимо, угадал в Крысолове выпускника училища.

А Крысолов радовался свободе. Те несколько недель отпуска, что он получил на обустройство личных дел, Крысолов тратил на знакомство с миром. Без опеки инструктора, дышавшего в затылок, как во время прошлогодних выездов «на практику». Даже воздух большого города казался сейчас Крысолову необычайно чистым и свежим, а вечернее небо – светлым, ясным и непривычно голубым. Хотелось летать и петь, но ни того, ни другого Крысолов не умел – крыльев не было, а на ухо наступил медведь.

Он уже объездил Псков, Новгород, Москву и теперь знакомился заново с родным городом, оставив его «на сладкое». Ленинград почти не изменился за те девять с гаком лет, что он здесь не был. Разве что стал грязнее центр, да разрослись – как им и положено – новостройки. Ближние пригороды – Петергоф, Стрельна и Красное Село – стали районами города. А так – все по-прежнему.

Перебежав перед близко идущей машиной улицу Доблести, Крысолов углубился в скудно освещенный редкими фонарями Южно-Приморский парк Победы имени Ленина или, как его называли местные жители – и Крысолов когда-то в их числе, – парк Ленина. Припомнив виденный когда-то у трамвайной остановки план расширения и улучшения парка на бронзовой доске, он не смог не отметить, что прожекты проектировщиков так и остались прожектами. Все так же росли дикие кусты у старой границы парка, тростник подступил вплотную к якорям на постаменте у округлого водоема, соединявшегося узкой заболоченной протокой с Финским заливом. На этом месте должна была появиться пристань или лодочная станция, или еще какая-то подобная водная хрень. Но – не случилось.

Пройдя до округлого искусственного пруда, в середине которого торчал маленький круглый же остров, Крысолов хмыкнул – берега водоема были все такими же глинистыми, а вода – мутной и грязной. И чутким ухом поймал посторонние звуки – смачное хаканье и глухие удары по чьему-то телу, и тонкий прерывистый плач-вой. Перейдя с неспешного шага на скользящий бесшумный бег, Крысолов обогнул пруд, ориентируясь по звукам, которые с его первоначального местоположения никто бы другой не услышал. На дальнем берегу пруда открылась до боли идиллическая картинка – четыре здоровенных лба допризывного возраста валтузили тощенького сверстника, чьи раздавленные очки валялись на примятой траве. Еще двое держали за руки и за ноги тоненькую девушку, почти девчонку, затыкая ей рот ладонью, а третий рвал с нее легкое голубое платье. Все эти подробности успел разглядеть Крысолов в сумерках, незаметно для себя совершив первичную боевую трансформацию.

– Отставить! – рявкнул он.

Парни вздрогнули и замерли. Форма сначала нагнала на них панику, но тот, что рвал с девчонки платье, оказался то ли самым хладнокровным, то ли самым глазастым.

– Шел бы ты отсюда, лейтеха, своими солдатиками командовать, – негромко проговорил он, поднимаясь с колен. – А то отцы-командиры сокрушаться будут – погиб не смертью храбрых наш лейтеха, а по дурости, – раздался все еще неуверенный регот, подбодривший парня. – Чеши.

Щелчок – и в его руке блеснул нож-выкидушка. Парень шагнул навстречу Крысолову, и тот тоже сделал шаг вперед.

– Да он, видать, Шура Матросов, – осклабился парень. – А вот амбразуры – нету. Ну, так щас устроим.

Крысолов тяжело поглядел на него.

– Брось нож, придурок, и беги отсюда, пока шанс есть, – процедил он.

– Ха, – ухмыльнулся парень, поигрывая ножом. Больше он ничего не успел сказать. Рванувшееся в стремительном выпаде тело Крысолова показалось остальным размытым, как на плохой фотографии. Удар кончиками пальцев – и предводитель гопоты рухнул на траву с разорванной трахеей. Державших девчонку словно смело взрывом, височная кость одного раскололась, мозговая ткань брызнула во все стороны.

Крысолов замер у группки, избивавшей очкарика.

– У вас все еще есть шанс, – негромко и медленно произнес он.

И те побежали. Крысолов без церемоний стянул с очкарика рубашку и накинул ее на плечи девушки. Присел рядом, запахнул рубашку, стараясь не смотреть на тело девчонки.

– Ты как? – тихо спросил он.

Глядя на Крысолова расширенными от ужаса глазами, девчонка заскулила побитым щенком и постаралась отползти и от него, и от двух трупов, но натолкнулась на хрипевшего и корчащегося главаря. Она взвизгнула, вскочила и бросилась куда глаза глядят, но Крысолов точным движением перехватил ее и подвел к очкарику, размазывающему кровавые сопли по лицу. Крысолов, никогда не знавший насморка, молча протянул ему чистый носовой платок, положенный всякому военнослужащему.

– Отведи ее домой, расскажешь все, как было. Понял?

Очкарик суматошно затряс головой.

– Может, проводить?

– Н-нет, – с ужасом отозвался юнец, – не надо, мы сами…

– Ну, смотри сам, – пожал плечами Крысолов. – А то, может, стоит проводить?

Ужас в глазах очкарика достиг максимума.

– Нет, не надо! – взвизгнул он.

Крысолов снова пожал плечами и, повернувшись, зашагал прочь. Он вообще-то планировал сегодня ночью дойти пешком до Петергофа и встретить зарю там, на берегу залива. И особо веских причин менять планы не наблюдалось.

Оглянувшись, он увидел, как очкарик, приобняв, ведет девушку к выходу из парка. Пацан оглянулся, и Крысолова опять неприятно резанула волна ужаса во взгляде юнца. Покачав головой, Крысолов прошептал: «Ни хрена не понимаю». Хлебнул из фляжки «клюковки» и зашагал дальше, уже не оглядываясь.

Увы, его планам на приятное времяпрепровождение не суждено было сбыться.

Улица Калнциема, Рига – Майори, Юрмала. Латвия. Понедельник, 1.06. 12:00 (время местное)

Молодой преуспевающий адвокат Марис Крустыньш сегодня не поехал в свою контору. Во-первых, не было желания и он мог позволить себе маленький прогул, учитывая, что и его дела, и дела адвокатской конторы шли блестяще; во-вторых, он ждал сегодня очень важного звонка на домашний телефон.

Марис жил в самом конце улицы Калнциема, неподалеку от пересечения ее с Карла Улманя гатве – шоссе, ведущим в Юрмалу. Такое окраинное положение, как и собственный двухэтажный старенький дом, выкупленный у прежних владельцев и отремонтированный, весьма удовлетворяли и Мариса, и его семью. Сейчас Илга вместе с пятилетними пацанами-близняшками жила, как и каждое лето, у матери на хуторе за Саулкрасти, на берегу моря. Туда Марис приезжал вечером пятницы и уезжал поздно ночью в воскресенье.

Марис недолго гулял и к двенадцати часам вернулся домой. Он уютно расположился в кабинете и позволил себе рюмку коньяку с сигарой. Ожидание его всегда раздражало, и адвокат Крустыньш постарался извлечь из ситуации максимум приятности. Но на телефон все равно поглядывал недовольно и нервно.

Таинственный абонент, словно задавшись целью вымотать Марису все нервы, не звонил. Адвокат успел неторопливо опустошить две рюмки коньяку и выкурить сигару, когда телефон наконец зазвонил. Марис торопливо сорвал трубку.

– Крустыньш у телефона, – уверенно произнес он.

– Это вы искали пропавшего родственника? – услышал Марис пароль. И торопливо ответил отзывом:

– Да, но он пропал так давно.

– Человек не должен исчезать надолго. Вы можете найти его в Майори на станции через час. Он сам вас узнает.

На том конце повесили трубку, и в ухо Мариса ворвались пронзительные короткие гудки. Он поглядел на часы – без двадцати пяти час – торопливо нажал на рычажок и, стремительно бегая пальцами по кнопкам, набрал номер. Трубку сняли после второго гудка.

– Слушаю, – раздался сочный баритон.

– Эго Крустыньш. Брат нашелся.

– Славно. Где и когда?

– Встретимся через сорок минут в Майори на станции.

Марис положил трубку и спустился на первый этаж, вышел на крыльцо, запер дверь и вывел из гаража новенький «БМВ».

Через сорок минут он встретился на платформе Майори с полноватым лысым пожилым мужчиной. Пожав друг другу руки, Марис и лысый мужчина, которого адвокат называл Валентином Петровичем, отошли в сторонку и сели на скамью в тени деревьев. Оба закурили.

– Когда должен появиться брат? – спросил Валентин Петрович.

Марис поглядел на часы.

– Через пятнадцать минут. Но я думаю, что он уже наблюдает за нами.

– Скорее всего, – согласился Валентин Петрович. В отличие от своего молодого спутника, он курил короткие сигары и на улице. Мужчины сидели, перебрасываясь ничего не значащими фразами, при этом шарили глазами по сторонам, стараясь заметить «брата», когда он направится к ним. Но все равно просмотрели этот момент и вздрогнули, когда серый невыразительный и неприметный мужчина подошел вплотную, словно возникнув из ниоткуда, и таким же, как и его внешность, невыразительным голосом тихо произнес.

– Это вы ищете брата? Я пришел.

Марис – в который уже раз – оторопело поглядел на него – никаких особых примет, ничего, за что мог бы зацепиться даже опытный взгляд. По самым точным приметам этого человека можно смело хватать на улице каждого третьего.

– Сегодня беседы не будет, – неожиданно заявил Серый Человек. – Я пришел лишь для того, чтобы вы убедились, что у меня нет намерений вести двойную игру. Встречу перенесем. Завтра, здесь же. Тринадцать часов. Засим – откланиваюсь.

Никто не успел произнести ни слова, а Серый Человек уже исчез, растворившись в людской толпе, идущей с электрички.

Поселок Яккабаг, Кашкадарьинская область. Вторник, 2.06. 2:05 (время местное)

Они сидели втроем на супе[13]

под густым навесом из виноградных лоз и листьев – Крысолов, Змей и его названый брат Рустам. Жена Змея, Лиза, рано ушла в дом и легла спать – она была на шестом месяце беременности. Мужчины, воздав должное плову, приготовленному Рустамом, неторопливо попивали домашнее вино и вели беседу.

За этот день они успели многое. Сначала Мансур долго водил Крысолова по закоулкам поселка, последний раз проверяя, нет ли за ними «хвоста». Затем привел к себе домой в живописном уголке под названием Беш Угул[8]. Чуть позже пришел Рустам и под вопросительным взглядом брата отрицательно помотал головой. Потом они помогли Лизе по хозяйству, и Крысолов не пытался завести разговор о том, что привело его сюда, – он давно уяснил, что сразу начинать разговор о делах, как это принято на Западе, неторопливый Восток, с его тысячелетними традициями, считал бестактным. Ближе к вечеру мужчины сходили на речку и с удовольствием искупались, брызгаясь и кувыркаясь, подобно дюжине местных ребятишек рядом с ними, играли в пятнашки в воде, давая ребятне весьма ощутимую фору.

Вдоволь нарезвившись и повалявшись на раскаленном песке, Крысолов, Змей и Рустам вернулись домой, где молодой аномал сразу же занялся пловом, а Змей пригласил Крысолова присесть на супу и налил первую за этот вечер пиалу зеленого чая. Говорили легко и непринужденно о пустяках – стихийном изменении жизни, новых веяниях, потрясших даже сонную и неторопливую Азию, старых временах.

Лишь после обильного ужина и еще одного пузатого чайника чая, когда Лиза покинула их, Змей дал понять, что готов выслушать Крысолова и дать ответы на его вопросы. Брату он, безусловно, доверял целиком и полностью и потому не отослал прочь.

– Вопросов у меня, по сути, не много – два или три. Возможно, в ходе нашего разговора будут возникать и новые. Надеюсь, Мансур, ты не сочтешь меня излишне любопытным.

Змей рассмеялся.

– Разумеется, нет. И постараюсь ответить на все вопросы.

– Вопросы такие: весь ли потенциал аномалов раскрыт; сколько нас, обученных, но не попавших в Синдикат или бежавших от него; и, наконец, почему нас так старательно прячут друг от друга?

Змей потер нос, прищелкнул пальцами.

– Ты умеешь задавать вопросы, Вадим. Думаю, ты знаешь по половине ответа на каждый из них, кроме второго. Ну, начну по порядку, хотя ответы будут постоянно сливаться друг с другом. Итак, о потенциале. Само собой – нет. Есть масса вещей, о которых я не слышал в интернате: начиная с тепловидения, заканчивая телепатией и мгновенным перемещением в пространстве практически на любое расстояние.

– Что? – озадаченно спросил Крысолов. – Вы серьезно, насчет перемещения?

– Ага, – усмехнулся Змеи, – не верится? Я тоже не поверил, пока не увидел.

Он полуприкрыл глаза и внезапно исчез. Крысолов ошалело поглядел на то место, где только что сидел собеседник. И резко развернулся, услышав голос Змея за спиной.

– Это не так сложно, как кажется, – все с той же улыбкой произнес Змей, стоя на земле рядом с супой. – Но это то, чему нас не учили в Синдикате.

Таким же образом он переместился на прежнее место.

– А вот еще, – продолжил он и резко вытянул руку вперед и вверх. Большая виноградная гроздь отделилась от ветки и шлепнулась на колени Крысолова.

– Спасибо, – ошеломленно произнес Крысолов и отправил в рот пару ягод. Братья переглянулись и залились веселым смехом.

– Мы можем очень многое, – отсмеявшись, заговорил Змей. – И если ты захочешь, я научу тебя всему этому. Синдикат потому и не дает нам между собой встречаться: эффект «собаки на сене» – сами об этом кое-что знают, но не могут, а нам не велят: вдруг еще выйдем из-под контроля. Ведь вся верхушка – не аномалы, они лишь используют нас. Все эти спецэффекты пугают их, ведь это же другая Цивилизация, которой не нужно и крохи от их сомнительных благ и технического прогресса,

Крысолов машинально закурил и только потом, слегка сконфузившись, поглядел на хозяина. Тот улыбнулся и жестом спросил разрешения взять из портсигара сигарку.

Крысолов кивнул, и Змей закурил. Рустам неодобрительно поглядел на них и подлил в пиалы еще вина.

– Понимаешь, тут я лучше сразу перейду к твоему третьему вопросу, – выпустив клуб дыма и отхлебнув вина, продолжил Змей. – Ты никогда не задумывался о том, что мы можем дать потомство?

– Нет. То есть не особо.

– А зря. Если бы ты видел это потомство, то никогда бы и не задался этим вопросом.

– Тератоидное?

– То-то и смешно, чго нет. Но с такими данными, что нам с тобой лучше сразу уходить в отставку – масса спецэффектов. Если наши – плод долгой и мучительной тренировки, то у них все заложено в генах. Конечно, их приходится держать в изоляции до тех пор, пока они не поймут, что своим даром могут напугать обычных людей. Представляешь, изменение лица и папиллярных узоров у нас протекает болезненно и долго, и только в определенное время. Они же могут изменяться в тот же момент, как пожелают! Быстро, безболезненно, в любой момент времени. Единственное, чего они не могут изменить по своей воле – пигментацию волос. Но, согласись, это не так важно.

Змей взял новую сигарку уже без спроса и нервно закурил.

– Понимаешь, ребенок обычного человека и аномала – если зачатие произойдет, вероятность этого всего пятнадцать процентов – будет лишь подобен родителю-аномалу. Ребенок же аномалов – вероятность зачатия стопроцентная, аномалы не страдают бесплодием – становится супераномалом или, как мы стали называть их, экзотом. Все натренированные навыки одного или обоих родителей генетически запоминаются, а про их потенциал людям даже подумать страшно

– Прости за бестактный вопрос, – тихо произнес Крысолов, – Лиза. Она – тоже?.. – он умолк.

– Она – тоже аномал. – так же тихо ответил Змей. – Возможно, того же выпуска интерната, что и ты. Она работала оперативником, как и ты, базировалась в Киеве. Нас много – бежавших от Синдиката, как мы, воспитанных беглецами, как Рустам. Как-то раз возникла идея создать поселение вольных аномалов где-нибудь в глуши, но начались совершенно пустяковые противоречия из-за географической точки и все рассыпалось. Я предложил эти горы, другие – тайгу, острова, и никто не захотел уезжать из любимых мест.

Мужчины отхлебнули еще вина.

– Есть еще тренированные Синдикатом аномалы-беглецы. Они работают наемниками в разных частях света. Их немного, но они очень опасны, ибо – бесконтрольны.

Тяжело поднявшись, Змей коротко кивнул Рустаму, и тот подхватил низенький столик, утащил его на кухню, бесшумно метнулся в дом и принес кипу подушек и одеял.

– Пора спать, – произнес Змей, – завтра с утра начнем тренировки, – он улыбнулся. – Ты же хочешь через месяц уметь все то, что умею я?

2. ПРИГОТОВЛЕНИЯ

Чужая память.

Луга, Ленинградская область – Рок-клуб, улица Рубинштейна, Ленинград. Ноябрь 86 г. 19:00

В очередной из свободных дней Крысолов снова приехал в Питер. От солдат-ленинградцев он услышал о каком-то заведении, называемом Рок-клуб. «Крутое место, оттяжная музыка, отпадные чуваки» – это он слышал из уст молодых парней.

Он познакомился с врачом из санчасти бригады, старшим лейтенантом Виктором Кореневым, попавшим в армию на два года по окончании Первого медицинского института и дослуживавшим последние полгода. Узнав об интересе Крысолова к року, Виктор дал ему послушать любительские записи рок-клубовских и квартирных концертов «Аквариума», «Кино» и «Зоопарка», записи с концертов московской группы «Машина Времени» «Машина» и «Аквариум» не понравились; первая – наивностью и щенячьим оптимизмом, вторая – заумностью текстов. Хотя «Аквариум» подталкивал память к череде странных ассоциаций, а временами и к внезапным озарениям, поэтому Крысолов не отринул его сразу, как «Машину».

«Зоопарк» и «Кино» были близки Крысолову по духу, по внутреннему содержанию, что ли? По крайней мере их музыка и тексты притягивали к себе простотой и искренностью.

В один из дней Виктор подошел к Крысолову после утреннего построения.

– Ну что, Серега, – спросил он, – ты готов?

– К чему? – спросил Крысолов с недоумением.

– Как – к чему? – притворно возмутился Коренев, – У тебя же сегодня выходной?

– Ну.

– Баранки гну. Поехали, Рок-клуб нас ждет.

– Не шутишь? – глянул на него Крысолов. – Класс!

Через два часа они садились в электричку в Луге. Одеты оба были весьма странно – для офицеров, конечно. Виктор натянул на себя терто-драные джинсы и куртку – «аляску»; у Крысолова подходящего «прикида» не нашлось, и он надел новенькую пятнистую униформу – куртку, штаны и зимнюю куртку плюс высокие ботинки. В те времена этот комплект одежды на рок-тусовке выглядел весьма стремно, но не ассоциировался с правоохранительными органами.

В электричку офицеры загрузились с двумя РД[14], забитыми «Адмиралтейским» пивом, которое они неторопливо и потребляли во время трехчасового пути. Поэтому на Варшавском вокзале Виктор и Крысолов, уже слегка навеселе, в первую очередь посетили клозет.

В Рок-клубе в тот вечер выступали «Зоопарк», «Кино» и «АУ». Последних, правда, офицеры слушать не стали – панк Свина им пришелся не по вкусу.

– Оттяжно провели вечерок, – довольно сказал Виктор. И Крысолов с ним согласился. Они выкатились на Невский, допивая остатки пива

– Слушай, – предложил Виктор, – поехали к моим ночевать?

– К твоим? – с сомнением произнес Крысолов.

– Ага, – полупьяно мотнул головой Коренев. – У моих пятикомнатная квартира на троих, папашка-академик, маман и мелковозрастный гопник-братец. Здесь недалеко. Пошли?

Майори, Юрмала – станция Засулаукс, Рига. Вторник, 2.06. 13:00 (время местное)

Сегодня адвокат Крустыньш приехал в Юрмалу один Валентин Петрович, сославшись на неотложные дела, предложил молодому человеку провести встречу с Серым Человеком с глазу на глаз. И это предложение неприятным ознобом отозвалось в глубине тела Мариса.

В принципе все контракты, заключаемые таинственным Шефом с Серым Человеком, проходили через Крустыньша, каждый раз посредником был он. И всякий раз, встречаясь с Серым Человеком, Марис все больше убеждался в его безумии. Хотя в смекалке и оперативном мастерстве ему не откажешь.

Почему-то боевик выбрал для контактов именно Юрмалу. Особенно запомнилась Крустыньшу вторая встреча с Серым Человеком – в марте на пустынном пляже, где они выделялись, как невеста в подвенечном платье на похоронах. С другой стороны, группа обеспечения не выявила за Марисом ни малейшего намека на слежку. Значит, конспиративные методы боевика были эффективны. Но блеск в глазах заставлял усомниться в трезвости рассудка Серого Человека, а стиль проведения операций, о которых Марис узнавал из газет и скупых донесений агентов-наблюдателей, все больше и больше подтверждали его сомнения, переводя их в разряд уверенности. Но Шеф требовал новых контактов и передавал через Крустыньша новые задания этому безумцу

О содержании посланий Шефа Марис и не догадывался, передавая боевику громоздкий магнитофон, снабженный аккумулятором и мощным электромагнитом. Задача Крустыньша состояла в том, чтобы передать магнитофон с записью инструкций, а в случае попытки задержания нажать на клавишу «пауза», включавшую магнит, который уничтожал всю информацию на магнитной пленке. Правда, пока в этом не было нужды – молодой адвокат не попал в поле зрения ни латвийской контрразведки, ни иных структур, враждебных его организации.

Марис понимал, что если за него возьмутся профессионалы, то у него не будет и полшанса включить магнит, но он все равно добросовестно держал палец на клавише «пауза», ожидая Серого Человека.

Серый Человек появился, как всегда, внезапно возникнув перед Марисом, – серый, невыразительный и холодный как лед. Марису даже показалось, что он чувствует это ледяное дыхание, исходящее от фигуры боевика.

– Здравствуйте, господин Крустыньш, – все тем же серым голосом, лишенным интонаций, поздоровался боевик.

– Здравствуйте, – ответил Марис, не зная, как именовать собеседника. – тот никогда не называй даже своего псевдонима и не озаботился облегчить партнеру по переговорам жизнь, не попытался даже назвать какое-нибудь, взятое с потолка имя.

– Вы снова искали меня? – скучно произнес Серый Человек.

– Да, у нас есть к вам новая просьба.

Серый Человек усмехнулся – если, конечно, так можно назвать гримасу, скользнувшую по лицу. Глаза его оставались совершенно холодными.

– Ваши задания не приносят мне ни достаточного материального, ни морального удовлетворения, – прогнусавил он, легко изменив тембр голоса.

И Марис подумал, что боевик догадался – или узнал – о радиомикрофоне, вшитом в плечевой шов его джинсовой куртки. Тембр изменился настолько, что идентифицировать голос не удалось бы и самому продвинутому компьютеру – Марис словно бы говорил с совершенно другим человеком. «Наверное, он изменил голос уже раза три, – подумал Крустыньш. – Только я почувствовал это сейчас, а анализаторы голоса давно уже тихо сходят с ума».

– На сей раз, надеюсь, это принесет вам и то, и другое, – ответил Марис и протянул Серому Человеку тяжелую коробку магнитофона. Однако тот не взял ее и выжидательно поглядел на Крустыньша. Молодой человек поднялся со скамьи, оставив магнитофон рядом с боевиком.

– Встретимся – если предложение вас устроит – через два часа на платформе станции Засулаукс, – напористо произнес он и, не оборачиваясь, зашагал к своей машине. Сев за руль и тронувшись со стоянки, он утер со лба холодный пот. Все-таки эта встреча вогнала его в тихий стресс.

Заехав домой, он принял залпом полную рюмку конька и закурил сигару. Снова уселся в машину, не забыв наполнить коньяком плоскую фляжку. Выждав некоторое время, Марис тронул машину, проехал по Калнциема, свернул на улицу Баложу, потом – на Агенскална, совершая абсолютно ненужный крюк, лишь бы убить немного времени, и припарковался у станции Засулаукс. Неторопливо вышел на платформу.

На сей раз Серый Человек ждал его, сидя на скамейке у станционного здания. Он дождался, пока Марис сядет рядом, и только тогда, шевеля углом рта, произнес:

– Я возьмусь за это дело, но сумму нужно удвоить.

– Хорошо, – легко согласился Крустыньш, готовый к подобному повороту дела. – Сумма будет удвоена. Что еще?

– Все. Исчезните, – проворчал боевик и встал со скамьи. Запрыгнул в подошедшую электричку на Слоку, Марис тяжело поднялся и прошел к своей машине. По Агенскална он проехал до перекрестка со Слокас, с нее повернул на бульвар Александра Грина, где и припарковал машину. Нервно прошел в глубь парка Узварас, долго сидел на скамейке, прихлебывая коньяк и куря сигареты одну за другой.

Поселок Яккабаг, Кашкадарьинская область. Вторник, 2.06. 22:00

– Давай, давай, Вадим, – покрикивал Змей, сконцентрируйся! Что я сейчас сделал?

Они сидели в небольшой пещерке, вход в которую был плотно завешен толстым брезентовым полотнищем, не пропускающим свет звезд и луны. И Крысолов старался, тщательно сконцентрировавшись, увидеть тепловой контур Змея. Правда, пока тщетно.

Весь этот день они посвятили тренировкам. Встав часов в семь утра, Змей разбудил Крысолова и Рустама. Брата он отправил в Шахрисабз, предупредить своих сотрудников, что его несколько дней не будет. Как уже успел узнать Крысолов, Змей управлял сетью небольших авторемонтных и заправочных станций и его офис находился в Шахрисабзе. После легкого завтрака Змей прочитал короткую лекцию по теории телепортации и немедленно приступил к занятиям. Крысолов прошел в сад и, сев на землю по-турецки, постарался сконцентрироваться так, как его учил Змей.

Само собой, в этот первый день ничего не получилось. Лишь под вечер, когда восприятие окружающего притупилось от чудовищной усталости, Крысолов почувствовал то самое состояние текучести, о котором говорил Змей. И почему-то испугался этого – испуг нарушил концентрацию. Вернулся с работы Рустам, хитро подмигнул измотанному Крысолову и позвал его перекусить.

Дав Крысолову отдохнуть после еды часа полтора, до сумерек, Змей погнал его в небольшую искусственную пещерку, выкопанную в глинистом откосе. Завесив вход, плотно изолировал пещеру от света и, усадив Крысолова на яшик, сам уселся напротив – Крысолов понял это только по едва ощутимому колебанию воздуха, даже максимально расширенные зрачки не улавливали ни лучика света. Снова: короткая лекция и – «Сконцентрируйся, Вадим, сконцентрируйся!»

И опять ничего не получилось. Промучавшись несколько часов, во время которых Змей сидел неподвижным истуканом. Крысолов снова ощутил колебание воздуха, на сей раз – резкое. Он застыл, и в следующий миг рука Змея хлопнула его по плечу. Зашуршал брезент, и в пещеру хлынул рассеянный лунный свет, показавшийся Крысолову ослепительным.

– Не отчаивайся, – сказал ему Мансур, – не все сразу. Пойдем поужинаем, и отдохнешь до завтра.

Орехово, Карельский перешеек, Среда, 3.06. 14:00

– Ну, бля, и партизанщиной приходится заниматься, – проворчал Ковалев, стаскивая с ног облепленные грязью ботинки. Иваныч хитро посмеивался, выставляя на стол литровый пузырь «бруснички» и закусь.

– Подумаешь, – сказат он. – всего-то огородами ко мне пробирался. А уже шухеру, словно тоннель до Китая копал.

– Надоело прятаться и конспирироваться от всех, включая родное начальство.

– Ну, брат, – развел руками Иваныч, – тогда брось это дело, как тебе и было приказано.

– Ну, приказано не приказано, а трупы висят на мне, – хмуро ответил старший лейтенант, усаживаясь на стул в кухне. – И эти висяки нужно размотать, иначе шеф меня с говном съест. А цепочка наверняка тянется сюда, в секту.

– Уверен?

– Да наверняка. Слишком уж все сходится: убийства – похожи на ритуальные, ящики с оружием…

– Ну, ящики могли быть с чем угодно, – прищурился Глуздырев.

– Ага, – ухмыльнулся Ковалев, – почему-то вместе оказались ящики «с чем угодно» из-под автоматов и «с чем угодно» из-под патронов. Забавное совпадение, не так ли?

– Забавное, но все-таки – совпадение, – упорствовал Василий Иванович. – Я вот тут уже сколько сижу, а проку – шиш да кумыш.

– Ну, – махнул рукой Сергей, – не вы ли меня учили, что главное в нашей работе – терпение, а ищущий да обрящет?

– Вот стервец! – рассмеялся отставной участковый. – На моих же словах поймал! Нам, старикам, вам палец в рот лучше не класть, оттяпаете по самое «не хочу».

– И не говорите!

– Ладно, – посерьезнел Иваныч, – смех – смехом, а с тебя пара как минимум. Держи, – он кинул Ковалеву на колени видеокассету. – Посмотри на досуге. Веских улик нет, а вот косвенных набирается все больше,

– Иваныч, не томи, – воскликнул Сергей, – что там?

– Не торопись, потом посмотришь и сам решишь – что там есть и есть ли что-нибудь вообще. Давай-ка пока по маленькой.

Глуздырев разлил «брусничку». Мужчины подняли стаканы, чокнулись и выпили. Занюхали хлебушком, закусили луком и салом, закурили.

– Знаешь, Серый, я думаю, что стоит еще подождать у моря погоды. Я хоть опером никогда и не был, но нюхом чую – тут можно кое-что накопать. Остужаю что, так это у меня сейчас работа такая, как у адвоката дьявола,

– Какого адвоката? – озадаченно переспросил Ковалев.

– Эх ты, серость, – укоризненно покачал головой Иваныч, – кроме кодекса, поди, ничего и не читал?

– Нет, – огрызнулся Сергей, – еще «Наставление по стрелковому делу, пистолет Макарова» отштудировал от корки до корки. Так что за адвокат?

– Была такая должность в свое время. Когда церковь хотела канонизировать кого-то, причислить к лику святых, выступал на ихней коллегии ученый-богослов, выдвигавший аргументы против канонизации. Если они были убедительны, то не получалось нового святого.

– Ну-ну, – мотнул головой Ковалев, – слабо что-то во все это верится. Святых, хоть выноси, наплодили святые папики.

– Если бы не было адвокатов дьявола, то святых было бы как вшей в тифозном бараке, – серьезно ответил Иваныч. – Однако энциклопедию читать надо.

– Ага, и Рубенса слушать.

– Ладно, права виночерпия я передаю тебе, разливай. А наблюдение продолжать будем, авось и проколются где, ироды не нашего бога.

Улица Ницгалсс, Рига. Среда, 3.06. 19:50 (время местное)

Только сегодня Виктор более или менее оклемался от мощной дозы скополамина и смог самостоятельно выйти на улицу, пройтись до магазина. Черепашьим шагом, поминутно останавливаясь, чтобы сдержать внезапно накативший приступ тошноты и головокружения.

Он плохо помнил, как добрался домой вечером в воскресенье. Очевидно, даже в одурманенном наркотиками его мозгу все равно сработал тот самый хитрый блочок, именуемый в простонародье «автопилотом», который и привел Виктора к дому. Почти три дня доктор Коренев пролежал пластом. Воскресным вечером, до того как вырубиться окончательно, он успел, поймав краткий миг прояснения, позвонить Татьяне и попросить ее зайти к нему. И все три дня Татьяна, с присущей ее профессии дотошностью и заботливостью – а работала она детской медицинской сестрой, – обихаживала Виктора, поила подслащенной водой, ибо все остальное его организм не принимал.

Сегодня она тоже осталась и сейчас шла рядом, поддерживая Виктора за локоть.

– Так все-таки, что с тобой случилось? – снова спросила она.

– Не знаю, Танюха, не знаю, – слабо ответил Виктор. – Помню, как вышел от пациента, а потом – череда дыр в памяти и навязчивые кошмары. Не знаю.

– М-да, – покачала головой Татьяна, – хорош же ты был, когда я пришла. Вопил что-то, руками размахивал, а потом застывал – я уж думала, что финиш.

– Ну, – через силу улыбнулся Коренев, – ты же меня знаешь. Я ведь к наркоте за километр не подойду.

– Ну, говорил такое, так ведь время-то идет, Витечка. Все меняется, и все меняются.

Коренев тяжко вздохнул. Он вообще-то немного лукавил, говоря, что ничего не помнит. Кое-какие воспоминания о субботнем вечере остались у него в памяти, и благодаря им он мог реконструировать события, но обяснть что-либо Татьяне не считал нужным, заботясь о ее же безопасности. «Меньше знаешь – крепче спишь» – это правило он усвоил в свое время накрепко.

Тем более если дело касалось Крысолова и Мирдзы. В свое время Вадим предупреждал Коренева, что может возникнуть ситуация, когда его, Виктора, будут крепко расспрашивать о местонахождении Крысолова. И тут уж лучше знать поменьше, a говорить и того меньше. Крысолов как в воду глядел.

Прогулявшись по свежему воздуху, Виктор почувствовал себя гораздо лучше. В принципе этот поход в магазин был всего лишь предлогом, чтобы пройтись, подышать вечерним воздухом. Но было еще одно дело, которое не стоило откладывать в долгий ящик. Вернувшись домой, он отправил Татьяну на кухню, а сам включил компьютер и скоренько настучал короткое письмо, которое отослал по трем разным адресам. «Сильно заболел, наверное, инфекция, так что в гости не приглашаю. Всем привет. Витек». Не удовлетворившись эзоповым языком, Коренев еще и зашифровал письмо. Ключ этого кода знали кроме него еще трое: Крысолов, Мирдза и Марта.

Яккабаг, Кашкадарышская область. Республика Узбекистан. Четверг, 4,06. 1:55 (время местное)

Сегодня тренировки закончили раньше обычного – Змей в девять вечера сел в свою «Волгу» цвета слоновой кости и отбыл в неизвестном Крысолову направлении. Рустам чуть-чуть погонял Крысолова, но скоро устал – после рабочего-то дня на бензоколонке. Лизавета, все еще не переставшая смотреть на Крысолова с подозрением, подала ужин и легла спать. За все три дня, что Крысолов провел в доме Змея, она сказала ему максимум три-четыре слова, что-то типа: «на здоровье» и «пожалуйста». И Крысолов не обижался – может, она от природы была такой молчаливой и недоверчивой, а может, у нее было за что не верить или даже ненавидеть выходцев из Синдиката. Жизнь – штука тяжелая и странная.

А вот Бесу было раздолье. Его баловали все, и он гулял по саду, время от времени выбирался за глинобитную ограду и разгуливал по поселку, давая шороху окрестным собакам. Похоже, такое житье его устраивало полностью, только донимала жара. Тогда он либо окунался в бассейн, который на местном наречии назывался хауз, либо убегал на речку.

Оставшись с Крысоловом вдвоем, Рустам избавился от зажатости и молчаливости, вызванных, по-видимому, присутствием авторитетного для него старшего брата, весело подмигнул и притащил литровый кувшин домашнего вина. Крысолов поднял брови.

– С чего бы это? – спросил он. Рустам махнул рукой.

– Мансура все равно не будет до утра. А мне когда еще со свежим человеком… – Тут он замялся, но продолжил: – Аномалом поговорить удастся?

– Не мнись, – посоветовал Крысолов. – Все мы где-то, в чем-то люди. Ну, коли так – наливай.

Рустам быстро наполнил пиалы.

– Слушай, Вадим, – пытливо взглянул в глаза Крысолову паренек, – я вот все спросить хочу – ты на войне был?

Крысолов тяжко вздохнул. В доме Змея никогда не упоминались клички-псевдонимы. У Рустама ее не было, псевдоним хозяина он узнал от него же по Интернету, как звали в Синдикате Лизу, Крысолов не знал. Сам он назвал то имя, которое носил в Риге, которое произносила Мирдза. Которое было почему-то дорого ему самому.

– Хороший вопрос, – пробормотал он. – Был, Рустик, был. Аж на пяти – в Чечне, в Абхазии, Карабахе, Таджикистане и в одной стране, название которой без поллитры не выговоришь.

– А как там? А то брат не рассказывает, говорит – незачем мне это.

– Действительно, незачем, – усмехнулся Крысолов, но, увидев обиду на лице паренька, добавил: – Страшно там и грязно. Героев на войне не бывает, брат. Поверь на слово. Ни развевающихся знамен, ни – «За родину, за Сталина, за того парня!» Ничего этого нет. Особенно – на нынешних войнах. Мат, грязь, кровища и вонь сгоревшего напалма.

– А как ты попал в Синдикат?

Крысолов снова усмехнулся и отпил терпковатого крепкого вина из пиалы; Рустам последовал его примеру.

– Как все мы, кого не подобрали раньше аномалы-перебежчнки. Вычислили, то ли забрали от настоящих родителей, то ли я действительно осиротел. Какое-то время жил у приемных родителей. Потом – специнтернат, дрессура, работа. Все, как у всех, как у твоего брата, как у Лизы.

– Не верит она тебе, – сообщил доверительно Рустам. – Считает, что заслали тебя сюда.

– Я могу ее понять, – философски ответил Крысолов. – Я бы тоже не поверил. Да и брат твой – не думаю, что он мне верит на все сто.

– Но он же тебя учит, – не поверил Рустам. – Как же тогда…

– Правильно, – согласился Крысолов. – Но и контролирует. Обучение всегда можно прервать снайперской пулей, если я все-таки пришел с заданием. И правильно.

– Слушай, а ты здорово продвинулся. Я полгода потратил на тепловидение, а ты за три дня столько схватил…

– Ну, брат, у меня за плечами такая школа, да и про опыт не забывай. А Лиза, что с ней? Она всегда такая молчаливая?

Рустам мотнул головой.

– Нет, только с твоим появлением насупилась. Она из Синдиката с таким трудом вырывалась…

– Может, хватит меня за моей же спиной обсуждать, – услышали они голос женщины. Лиза неслышно вышла на открытую веранду и, теперь уже не скрываясь, направилась к супе. – Налей-ка, Рустик, мне тоже винца.

– Стоит ли? – с сомнением спросил Крысолов. – Вам…

– Не «выкай», Вадим, – прервала его Лиза, – в этом доме все на ты. Особенно, – она вдруг задорно улыбнулась, – учитывая, что мы ровесники и однокашники. Ты, по-моему, в четырнадцатом блоке жил. Нет?

– Да, – ответил Крысолов с недоумением, – а откуда ты знаешь?

– Псевдо нам присваивали через три месяца после поступления. Я твое знаю, ты его в свое время звонко выкликал на проверке. Я в шестнадцатом обитала, через стенку. Потому и слышала каждый вечер.

– Погоди, – нахмурился Крысолов, – так ты – Игла?

– Угу, – Лиза пригубила вино. – Не бойся, пара пиал этого компота мне не повредит. Ты же знаешь нашу сопротивляемость алкоголю и наркотикам.

– Ну, – пожал плечами Крысолов, – я никогда не был и не буду в положении. Поэтому не знаю, как это может сказаться.

Лиза махнула рукой.

– Ты лучше скажи, как мог гордость школы и Синдиката в целом, лучший опер, уйти от своих хозяев и благодетелей? Нам ведь всю дорогу тебя в пример ставили, начиная со школы.

Крысолов пожал плечами.

– Женщина? – Лиза пытливо поглядела ему в лицо. Крысолов кивнул. Лиза улыбнулась: – Из нормалов?

Крысолов помотал головой.

– Нет, почти из наших.

– Почти?

– Из неучтенных, латентных.

– Да-а, – протянула Лиза. – Бывают же чудеса на свете. И что?

– Я – здесь, она – в надежном месте.

– Нет надежных мест, – жестко произнесла Лиза. – Когда на нас охотятся – практически нет, если мы не держимся кучей. Связь-то есть?

– Есть, – ответил Крысолов, решив открыть все карты. Он быстро сходил к своему «уазику» и принес ноутбук с модемом и спутниковый телефон.

– Техника, – уважительно протянула Лиза, а у Рустама загорелись глаза. Он, конечно, общался с компьютером брата, но здесь – спутниковая связь!

Крысолов, поглядев на часы, быстро соединился со своим сервером и скачал почту, которой было очень не много.

Сразу же обратил внимание на свежее письмо Витьки Коренева. Прочитал, нахмурился. И сразу же отбил ему ответ: «Десятка в заначке, сам знаешь – где». И написал столь же короткое послание Мирдзе: «Меняю двухкомнатную квартиру в Вецмилгрависе на трехкомнатную в центре. Доплата». Эго значило переходить на резервный вариант. Назревало полное спокойствие. Как перед бурей.

Улица Черняковского, Калининград (бывший Кенигсберг), Четверг, 4.06. 9:30 (время местное)

В этот день Мирдза проснулась непривычно рано – в семь часов, и сразу же захлопотала на кухне. Марта еще спала, и Мирдза решила устроить для младшей сестры небольшой праздник. Приготовила ее любимую картофельную запеканку со свиным фаршем, блинчики с черничным вареньем. Выставила на стол бутылку настоящего «Киндзмараули», купленную за бешеные деньги.

Вскоре все было готово, но Марта все еще не проснулась и Мирдза решила убить время, побродив немного в Интернете. Для начала она проверила почту и тотчас же застыла – два письма, от доктора Коренева и от Вадима И в обоих – предупреждения об опасности.

Мирдза качнула головой. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Праздничек случился невеселый, но Мирдза решила его не отменять. Однако предпринять что-то для безопасности было нужно. Вспомнив наставления Вадима, записанные на дискете, она прошла в ванную комнату, просунула руку под ванну и сразу же нащупала толстое проволочное кольцо. Повернула его на девяносто градусов и потянула на себя, с усилием выдвинув тяжелый металлический ящик, передняя стенка которого была обмазана толстым слоем цемента. Открыла ящик – пачки денег, два пистолета, короткоствольный автомат, патроны, гранаты. Все стрелковое оружие оснащено глушителями. Мирдза устало опустилась на пятки – дожили, приходится конспирироваться, как шпионам из плохого фильма.

Когда проснулась сестра, Мирдза снова была беззаботна и весела. Из тайника она вынула только малую часть денег и один пистолет с пачкой патронов, спрятав все это добро в сумку с двойным дном, также найденную в тайнике. Марта с аппетитом набросилась на любимую еду, и Мирдза не смогла сдержать улыбки, глядя на нее. Потом сестры, перейдя в гостиную и усевшись в удобные кресла, подняли в молчаливом тосте бокаты и пригубили вино. Марта видела, что сестра никак не решается ей что-то сказать, а Мирдза не знала, как сообщить сестре о том, что снова придется менять и квартиру, и город.

3. МЕСЯЦ БЕЗВЕТРИЯ

Чужая память.

Республика Абнундаги, Центральная Африка, Вторник, 8.03.88 г. 6:05 (время местное)

Крысолов бесшумно крался краем джунглей Нестерпимая вонь, доносившаяся из глубокого рва на окраине поселка, забивала носоглотку, и Крысолов практически лишился обоняния на ближайшие несколько часов. Очаровательный аромат состоял из запахов гниющего кала и прочих нечистот, а также нескольких десятков разлагающихся трупов людей и павших от болезней животных. Люди, правда, умерли не совсем естественной смертью: некоторые тела носили следы пуль, но таких было мало; остальным просто размозжили черепа ударами обычных земледельческих мотыг и лопат.

В эту африканскую глушь Крысолова занесло волею злого рока, воплотившегося в приказе командующего Ленинградским военным округом, откомандировавшего старшего лейтенанта Дорохова Сергея Петровича в распоряжение Десятки. А уж Десятка отправила его советником в эту богом забытую дыру.

Десятое Главное Управление Генерального Штаба МО ССС; направляло советских офицеров военными советниками за границу.

В перерывах между боями, где Крысолов максимально использовал свои навыки и разведчика, полученные в бригаде, и диверсанта, полученные в специнтернате, он обучал местную армию пользоваться допотопными советскими – времен Второй мировой войны – орудиями ЗИС-2[15], ЗИС-3[16]

и 152-мм гаубицами МЛ-20, средствами связи и управления огнем. Удалось привести в рабочее состояние пару самоходных орудий ИСУ-122[17]

и три СУ-76 М[18], неизвестно каким ветром занесенные в эти края.

Повстанцы снабжались в основном не менее устаревшим французским и западногерманским оружием, но несколько похуже, правда, обращались они с ним аккуратнее и эффективнее. Хотя дело явно было не в более высоком качестве их советников – «солдат удачи», в большинстве – американцев и французов. Просто правительственные войска, ощущая себя победителями, имея постоянные базы и бесперебойные поставки, халатнее относились к оружию и своим обязанностям.

Пару раз у Крысолова просто руки чесались пустить в расход перед строем пяток-другой своих подчиненных, но это запрещали неписаные правила советников, да и вполне писаные приказы начальства из Союза. В общем – тупость, жара, дрист и малярия. Слава богу, самого Крысолова три последние напасти не донимали.

Сегодня повстанцы захватили один из ключевых населенных пунктов провинции и перехватили инициативу в деле расправ в этом многострадальном поселке, по местным меркам – городе. И Крысолов, не слишком доверяя своим подчиненным, сам пошел в разведку, оставив на огневых позициях дивизиона за старшего прапорщика Злобина, старого тертого вояку – несмотря на его почти анекдотическое звание.

Крысолов пробрался уже на край поселка, осторожно, не поднимая лишнего шума выстрелами, зачистил несколько дворов, и тут его засекли. Пацан лет десяти вылез из какой-то грязной норы и, увидев белого человека, заверещал благим матом. Крысолова подвели две вещи – на ребенка у него не поднялась рука, хотя он мог срезать его до вопля, бросив нож, и тяжелый горб радиостанции на спине, изрядно снижавший подвижность. Через тридцать секунд, за которые он успел занять выгодную огневую позицию, Крысолов принял бой.

Первую пару мятежников он срезал двумя короткими очередями, сразу выдав себя гулкими выстрелами АКМа. Насколько он успел заметить, повстанцы были вооружены пистолетами-пулеметами MAC и штурмовыми винтовками ФН-ФАЛ. Следующую группу он разметал осколочной гранатой, родной Ф-1. А потом пришлось срочно менять позицию, так как на дворик посыпались восьмидесятимиллиметровые мины и стало жарко.

Сменив магазин, Крысолов попытался связаться с дивизионом, но рация молчала. Он стащил ее с плеч и невольно поблагодарил в мыслях старушку – в корпусе радиостанции застряли два крупных осколка. Оставался лишь один шанс – положиться на везение и виртуозный французский нецензурный сленг Злобина и вызвать огонь ракетами. Что Крысолов и сделал. Одной рукой удерживая АКМ и постреливая время от времени, он высадил в небо пять красных ракет.

И дивизион рявкнул. Так, что посыпались ветки в джунглях. Все двенадцать стволов, включая четыре гаубичных. Крысолова больно ударила земля, подбросив вверх, потом снова ударила, принимая на свою грудь. Что-то горячо резануло по ногам, оглушительно ударило по голове. «Как там это у американов? – успел подумать Крысолов. – Погиб от дружественного огня?»

Он приподнял голову, протирая запорошенные пылью глаза, и увидел, как над центром городка развернулись, выйдя из пике, «сухие», и ноздри тотчас же забило запахом горящего напалма. Огромные черно-оранжевые облака поднялись над плоскими крышами одно-двухэтажных домов. Жаром дохнуло и в лицо Крысолова, хотя он находился довольно далеко от центра. Снова что-то тяжелое ударило его по шее.

Угасающим сознанием он успел увидеть, как во дворик бешеным слоном вломилась родная и знакомая до боли СУ-76 с десантом на броне. Еще ему показалось, что с моторной решетки соскочил Злобин и бросился к нему, но тут сознание угасло, и Крысолов погрузился в черноту.

Яккабаг, Кашкадарьинская область. Воскресенье. 7.06. 23:45

– Есть! – воскликнул Змей, когда Крысолов вывалился на острые камни.

– Ага, – прокряхтел тот, потирая поясницу. – Лучше бы я сюда упал просто так.

Он промахнулся мимо воды метра на три, но Змей не посчитал это грубой ошибкой. Первый опыт телепортации оставил Крысолова с одной стороны – разочарованным, с другой стороны – охмелевшим от восторга. Разочарование проистекало от капитального промаха мимо цели, но само ощущение от перемещения в пространстве опьяняло, как хорошее крепкое вино.

Крякнув, Крысолов поднялся и сел напротив Змея.

– Сколько пальцев? – немедленно спросил тот, подняв руку.

– Кажись, два, – ответил Крысолов, полуприкрыв глаза. Мансур покачал головой.

– Плохо, Вадим. Я показал три, соединив средний и безымянный. Внимательней, пожалуйста. А ну, не вставая, иди ко мне!

Крысолов сконцентрировался – и через краткую долю секунды обрушился в воду, в полуметре от Змея. Отфыркался – и рассмеялся. Смеялся и Змей: промах был незначительным, а свою сегодняшнюю цель – искупать Крысолова – он выполнил.

– Ладно, пошли ужинать, – произнес Змей и протянул руку, чтобы помочь Крысолову выбраться из бурной реки. Но тот ухмыльнулся и внезапно возник рядом с учителем, роняя на все еще теплые камни капли с промокшей одежды.

– Крут, – оценил его продвижение Змей и приобнял его за мокрые плечи. – А все-таки пойдем кушать. Два дня тренировок с Рустамом, потом – день со мной, и перейдем к самому сложному – телепатии.

Крысолов расслабленно улыбнулся – самым сложным он считал телепортацию, но она у него начала получаться довольно быстро – это он определил по завистливому взгляду Рустама. Хотя – нет предела совершенствованию аномала. Да и человека в принципе – тоже.

Крысолов отряхнулся, как собака, и пошел за Змеем. Рустам, оглядев мокрую одежду Крысолова, с завистью покачал головой.

– Эх, а я не успел искупаться, – вздохнул он. – Все проклятая работа.

– Ну-ну, – насмешливо откликнулся Змей, – а кто хотел иметь свои карманные деньги?

– Ну я, – ответил Рустам, – но не до такой же степени Однако и искупаться хочется, да и с вами побалакать.

Крысолов улыбнулся.

– Скоро сам вырвешься на свободу – тогда и пожалеешь, что тебя никто не опекает.

Змей с неудовольствием поглядел на него.

– Раньше времени-то не надо, – проворчал он. Крысолов пожал плечами.

– А что? Пусть парень готовится. Всех в нашем племени когда-нибудь тянет на свободу. И лучше не препятствовать этой тяге.

– Я знаю, – вздохнул Змей. – Но лучше позже, чем раньше.

Орехово, Карельский перешеек. Понедельник, 8.06. 23:00

Брат Самэ отер грубым полотенцем лицо от пота. Последние тренировки выжали из него больше пота, чем все предыдущие вместе взятые. Потому что приходилось напрягать в основном не мышцы, а мозг. Зато они научили брата Самэ прятаться не только от взглядов, но и от мыслей – пока не полностью, но время для тренировок еще было.

Учитель Сегимидзу не просчитачся – Самэ был отличным учеником, превзошедшим многих. Сегодня ему поднесли мутный коричневый настой, который брат Самэ проглотил одним махом, как водку. Противная горечь обволокла горло, вызвав позыв к тошноте, но Самэ сдержал рвоту и запил отвратительную жидкость ледяной водой из ключа, что бил во дворе Кедзюти-Хаси, Поселка-Моста, которую он по привычке набирал каждый вечер в пластиковую двухлитровую бутыль. Ключ почитался как священный, ибо его раскопал собственноручно Учитель Сегимидзу.

Сознание заволокла тяжелая серая пелена, и брат Самэ ощутил, что он воспаряет над жестким ложем, поднимаясь к потолку своей одноместной кельи, выделенной ему после памятной аудиенции у Учителя Сегимидзу. Тогда его отделили от остальных учеников и перевели в отдельный жилой корпус, куда вход был запрещен всем, кроме трех-четырех Наставников и Учителя. Потолок почти уперся в лицо брата Самэ, но он не мог пошевелить и пальцем. Эта странная подъемная сила могла раздавить его об потолок, но ее сдержали сильные руки, больно вцепившиеся в плечи и бедра брата Самэ и притянувшие его к земле.

– Ты меня слышишь? – услышал послушник знакомый голос. И у него хватило сил ответить:

– Да, Учитель.

– Запомни: сейчас тебе будет очень больно. Но ты не должен забывать ни на секунду о концентрации на синем маятнике. Иначе совершится непоправимое. Повтори.

– Совершится непоправимое, – безвольно повторил брат Самэ.

– Не забудь мои слова, – услышал он голос Учителя. И тотчас же навалилась боль. Брат Самэ закричал, но взмахи раскачивающегося маятника, который неизвестно откуда появился перед глазами, заворожили его, вытесняя все постороннее из сознания. И вдруг раскачивания синего маятника, слившись в ослепительную дугу, заполнили собой все, словно в мозгу взорвалась цветовая бомба, распирая череп, радугой брызнуло перед глазами, под сомкнутыми веками.

Словно периферическим зрением, его мозг отметил сквозь лавину боли едва ощутимый укол иглы шприца в вену на сгибе локтя. Тотчас же по всему телу разлилась та боль, что граничит с блаженством. Брат Самэ полностью отдался ей, расслабившись и поглощая боль, словно живительную влагу.

Улица Юбилейная, Псков. Вторник, 9.06. 16:30

Мирдза загнала машину в гараж, заперла и поднялась на третий этаж кирпичного четырехэтажного дома. Марта ждала ее буквально под дверью. Втащив сестру в квартиру, она сразу же вцепилась Мирдзе в отвороты полотняной куртки.

– Что все это значит? – возбужденно дыша, спросила она. Мирдза невозмутимо освободилась от ее захвата и сняла с себя верхнюю одежду и туфли. Прошла в гостиную, открыла бар и вынула из него бутылку водки, а из холодильника – пластиковую бутыль «Швепс Рашен». Налила водку в два высоких стакана, разбавила напитком, подвинула «лонг дринк» сестре и уселась на продавленный диван.

– Я надеюсь, ты помнишь, что сделал для нас Вадим? – спросила она, приподняв стакан на уровень глаз. Марта кивнула. Мирдза усмехнулась. – Так вот, он предупредил нас об опасности, которая угрожает нам из-за того, что мы просто знакомы с ним. И потому, что мы – такие же, как он.

– Ну и что? – агрессивно спросила Марта. – Только из-за этого нам пришлось покинуть дом и метаться по разным квартирам и городам?

– Марта, – терпеливо произнесла Мирдза, – пойми, мы – не такие, как все. И именно поэтому нам сейчас угрожает опасность. Есть организация, которая подгребает всех, подобных нам. И Крысо… Вадим хочет спасти нас от них.

– Как ты его назвала?

– Вадим.

– Нет, что-то ты сказала, типа «крысо…» Что?

– Крысолов, – с неохотой ответила Мирдза, назвав псевдоним того, кого и она, и Марта знали под именем Вадим.

– Крысолов, – повторила Марта, словно смакуя это имя, – Крысолов. Вот, значит, как его зовут на самом деле… Мы не люди?

Мирдза кивнула, ничего не сказав.

– И Вадим – не человек?

Мирдза помотала головой. Ей было трудно говорить,

– И мы – не люди?

Мирдза снова кивнула.

– Кто же мы?! – выкрикнула Марта. – Кто?!!

– Одно из двух, – негромко ответила Мирдза. – Смерть или новая надежда для человечества.

Орехово, Карельский перешеек. Среда, 10.06. 21:30

Ковалев снова лежал на знакомой крыше и на сей раз, прогретый за день битум согревал живот, в то время как холодный туман, наползавший с болотистой долины реки Смородинки, холодил лицо и спину. Бывшая советско-финская граница образца 1939 года все еще дышала холодом и мертвенной стылостью.

Старший лейтенант Ковалев поднял к глазам бинокль ночного видения, разглядывая территорию бывшего пионерского лагеря. Белые ночи позволяли все видеть ясно, как на ладони, но бинокль давал возможность разглядеть еще больше, до мимики на лице и папилярных узоров на пальцах. Полкилометра, а хоть руку протяни. Двенадцатикратный бинокль как-никак.

Два часа протянулись нудно и тоскливо. Стало холодать, но битум крыши все еще грел живот. Ковалев поудобнее передвинул кобуру – слава богу, наконец-то начальство разрешило таскать оружие и во внеслужебное время. Со скрипом, тягомотно – но разрешило. Правда, питерские коллеги говорили, что им этого не разрешали, но Ковалев почувствовал себя уверенней, ощущая приятную тяжесть «пээма» на поясе.

В двенадцать Ковалев бесшумно сполз с крыши и, укрывшись за сараем, закурил, пряча сигарету в кулаке, как привык курить в карауле еще в армии. Высосав сигарету «Apollo-Soyuz» в три затяжки, Сергей вернулся на крышу. И тотчас же замер, снова увидев знакомые ящики.

Он соскользнул с сарая, вынимая на ходу пистолет. Уже на земле он снял оружие с предохранителя и передернул затвор. И появился во дворе бывшего пионерлагеря, а ныне – пристанища секты в тот момент, когда босоногие и лысые послушники стали сгружать вторую партию ящиков.

– А ну-ка, ребятки, – негромко произнес Ковалев, – руки в гору. Становись на колени.

Сектанты послушно опустились на пятки, заложив руки за голову. Свободной рукой старший лейтенант рванул защелки одного из ящиков, и на землю посыпались завернутые в промасленную пергаментную бумагу АКМы и пустые магазины к ним. И в тот же момент левое плечо опера рвануло болью.

Слепо выстрелив в пространство, Ковалев бросился бежать. Пули, выпущенные из стволов с пэбээсами, рванули землю рядом с ним и доски забора в ограде лагеря, которую он ухитрился перемахнуть. Сделав большой крюк, Ковалев, зажимая простреленный бицепс, пробрался к дому, где помещался наблюдательный пункт Иваныча. В чьем-то огороде он остановился, сдернул брючный ремень, уронив на землю потертую поясную кобуру, перетянул им руку выше раны, остановил кровь.

На крыльце Иванычева дома Ковалев остановился. Пистолет, небрежно засунутый в карман куртки, сам прыгнул в руку. Дверь в домик, который Иваныч «временно снял в аренду», была приоткрыта, чего никогда не делал отставной участковый капитан Глуздырев. Осторожно прокравшись в дом, Ковалев обнаружил, как всегда, Иваныча в кухне, только из его спины торчала рукоятка ножа. А кассетоприемник видеокамеры зиял убийственной пустотой.

Пачкая лицо кровью, Ковалев обхватил голову руками. Все внезапно осыпалось, став ненужным и пустым.

Улица Ницгалес, Рига, Четверг, 11.06. 12:30 (время местное)

Доктор Коренев попытался себя обезопасить, хотя понимал, что против тех профи, что работали с ним две недели назад, у него нет шансов. Но все равно он вскрыл тайник, оставленный у него Вадимом, и извлек оттуда ПСБ

и коробку патронов. Он очень надеялся, что применять орудие не придется. Самым мощным оружием он считал все-гаки информацию.

Пистолет Самозарядный Бесшумный на базе пистолета Макарова

Отправив письмо Мирдзе и Вадиму, Коренев получил в ответ предупреждение об опасности, которое подразумевало моментальную смену места жительства. Но, чувствуя за собой слежку, он не стал этого делать, лишь начал внимательнее наблюдать за своим окружением. И довольно скоро обнаружил слежку. Не особо скрываясь, его вели до работы, к домам пациентов и на дружеские пьянки, буде они случались. Даже телефон поставили на прослушивание. Вот и сегодня, выходя на прогулку, Виктор от нечего делать позвонил своему старинному другу Янису Престиньшу, Янке, и услышал в трубке характерный щелчок. Аппаратура прослушивания была старая, но пасли Виктора слишком явно, поэтому он не удивился этому «старье берем».

Лирическое отступление № 1.

Полнолуние. Старый Петергоф – Новый Петергоф. Среда, 2.12.98 г. 3:00

Боже мой, что может быть прекраснее полнолуния ранней зимой?! Пожалуй, лишь полнолуние летом, но тогда не увидишь этого клочковатого снега, перемежающегося с пучками не засыпанной им пожухлой травы, словно зимний камуфляж на броне – пятно белого, пятно бурого, пятно темно-серого.

И твоя тень скользит среди таких же призрачных теней деревьев – тень тени. Мир ирреален. И все, как и ты, – лишь отображение вещественных объектов иного мира, игра масок.

Посасывая пиво из горлышка, ты идешь, стирая и без того призрачную границу между двумя Петергофами, растворяясь в свете полной – или почти полной – луны. В принципе разницы нет никакой – на глаз не отличить, насколько кругла эта светящаяся желтая тарелка в небе. И ты шагаешь, тяжело припадая на правую ногу, подпираешь себя тростью, которую держишь рукой без перчатки – сегодня ночью вдруг растеплелось, не так, как днем, когда солнце, наоборот, вымораживало все внутренности.

И ты бредешь заброшенными петергофскими парками, которых почти никогда не видят туристы, а знают лишь местные, да и то не все. Проходя мимо «головы» – огромного изваяния из цельного камня, из-под подбородка которой сочится вода, а должна бы – из дырки между глаз. ты шутливо козыряешь, а внутри колеблется стойкое убеждение, что голова – живая, что она видит тебя.

Сплюнув, ты проходишь Старым Петергофом, мимо интерната, где учился некогда, и углубляешься в простреливаемый со всех сторон ветрами реденький парк. Машин на дороге почти и нету, можно легко перепутать, где Старый, а где Новый Петергоф. Но, увы, тебе не спутать – слишком уж хорошо ты знаешь местность.

Пиво кончилось, но в кармане бьется и булькает в бутыли молдавское вино, которое ты откроешь дома. И ты начинаешь торопиться, подгонять себя. Полнолуние не даст уснуть и не даст пьяного забытья. Степлившийся, подталый снег скрипит под ногами и зовет: «Домой, домой!» Но ты не хочешь покинуть это полнолуние. Хотя ночь и тот, что спрятан в ней, зовут тебя.

Пора выпить. Закусить?

Западный берег Лужской губы. Ленинградская область. Четверг, 11,06. 23:50

Они появились из воды бесшумно, мгновенно освободив свое оружие от водонепроницаемых пластиковых чехлов. Их было шестеро, и они молниеносно вышли на берег, прощупывая пространство вокруг себя автоматными стволами, утолщенными пэбээсами. Первая группа рассредоточилась, веером рассыпавшись по каменистому берегу, зачистив плацдарм. На флангах лязгнули затворы, выбрасывая стреляные гильзы, да глухо ударили в цель пули. Тишина, лишь неумолчный шум прибоя.

По знаку старшего первой группы из воды появились еще шесть темных фигур. Разделившись на тройки, группы двинулись в разных направлениях, две – на запад параллельными маршрутами, остальные – на север и юг.

Через полтора часа к берегу подошла небольшая флотилия надувных лодок, тихо чихая выхлопами подвесных моторов, и группы начали грузиться в них. Один из бойцов группы, ушедшей на запад, волок на спине спеленатого человека, что-то мычащего сквозь кляп во рту. Его бесцеремонно бросили на дно лодки, которая сразу же развернулась и ушла от берега. Остальные лодки так же поспешно покинули полосу прибоя, едва в них запрыгнули последние бойцы группы прикрытия, которые до этого, настороженно обводя окрестности стволами автоматов, ждали завершения погрузки.

На середине залива лодки пришвартовались к небольшому суденышку, похожему на изрядно потрепанный временем буксир, и в этот момент севернее и южнее точки высадки и эвакуации высоко в небо взвились пучки сигнальных ракет – красная, зеленая и синяя. Оглянувшись на них, бойцы молча построились на палубе. Из рубки на ют вышел высокий бритый наголо плотный мужчина и внимательно оглядел стоявших перед ним крепких парней. Впрочем, на левом фланге выделялись и две женские фигуры, обтянутые тонкими прорезиненными гидрокостюмами.

– Учебная задача вами выполнена на «неудовлетворительно», – негромко произнес мужчина. – «Объект» похищен, цели «уничтожены». Единственное, но немаловажное замечание – эти ракеты мы должны были увидеть, уже выходя из Лужской губы. Если бы задача была боевая, то таймер, поставленный неграмотно, на такой малый промежуток времени, погубил бы всю группу. Этот баркас расстреляли бы через сорок секунд.

Бойцы недовольно переглянулись

– Сейчас снимаемся с этого места и идем в шхеры на Карельский. Там вы повторите все от и до, с самого начала. И будете повторять до тех пор, пока не выполните задачу на «отлично».

Мужчина повернулся и кивнул рулевому. «Черт бы подрал этих лысых бонз с их гонкой, – подумал он. – Разве можно подготовить полноценную разносторонне тренированную группу за такие малые сроки?! Курям на смех». Винты вспенили воду, и суденышко, оказавшееся весьма высокоскоростным, что нельзя было заподозрить по его внешнему виду, направилось в сторону Выборгских шхер.

Орехово, Карельский перешеек. Пятница, 12.06, 12:30

Баюкая ноющую руку, подвешенную в косынке на шею, Сергей сидел на заднем сиденье милицейского «уазика» и равнодушно глядел на снующих по территории бывшего пионерского лагеря милиционеров. К обыску старшего лейтенанта Ковалева не допустили. «Сиди здесь, – приказал ему начальник РУВД, лично прикативший сюда, – и молись, чтобы мы хоть что-нибудь нашли. Готовь на всякий случай вазелин».

Сегодня был праздничный день – то ли День Независимости, то ли День Конституции, – Ковалев не помнил да и не хотел вдаваться в подробности. Все нынешние праздники напоминали ему пир во время чумы, каковыми, собственно, и являлись. Не хватало в перечне праздничков Дня Полного Беспредела, например, Дня Сплошного Кидалова или Дня Шапкозакидательства. Хотя беспредел, кидалово и шапкозакидательство стали привычными ежедневными реалиями. Особенно для него, опера уголовного розыска.

Но он привык к этому и только сейчас, после смерти Василия Ивановича Глуздырева, это все болью отозвалось в нем, заставило пристальнее вглядываться в мелочи и острее ощущать их. Глядя на округлую, обрюзгшую фигуру начальника РУВД, подполковника Горелова, Сергей вдруг вспомнил разговоры в узком кругу оперов, за бутылочкой, о взятках, которые брал Горелов, вспомнил нескольких местных «крутых», ходивших под покровительством подполковника.

Даже несгибаемый и жестокий начальник угро, имевший заслуженную репутацию «волкодава», – и тот был чем-то замазан и часто шел на компромиссы с «подотчетным контингентом». Да сам старший лейтенант Сергей Ковалев – был ли он так уж принципиален и не смотрел ли он сквозь пальцы на «шалости» некоторых «авторитетных товарищей»? И раньше считал это вполне нормальным способом выживания и сосуществования.

Но не сейчас. Все перевернулось – или, наоборот, стало на свои места. Все стало видеться совершенно в ином свеге, словно он стер с глаз пыльную пелену. Сергей дотронулся кончиками пальцев до рукояти пистолета, уютно лежащего в новой поясной кобуре, пристегнутой к ремню на левом боку, и подумал – долго ли еще оружие останется с ним после сегодняшнего обыска? Вряд ли долго. «В лоб – и без выходного пособия», – вспомнил Ковалев классическую фразу и невесело усмехнулся.

К «уазику» подошел майор Коковцев и, не глядя на Ковалева, вполголоса произнес в пространство:

– Повезло тебе, Серега. Нашли пятнадцать граммов чистого гашиша и еще какую-то хрень в ампулах. Кстати, нашли еще и две пули от «Калашникова», засевшие в стенке сарая. Сейчас над ней начнут мудрить эксперты, но, судя по всему, начало траектории будет у этого домишки, – майор кивнул на административный корпус. – Одна из них, наверное, твоя – со следами крови. Везет тебе сегодня.

Сергей вяло кивнул, продолжая равнодушно глядеть на то, как трое оперов в штатском вывели из ближайшего жилого корпуса двух бритых молодых людей со скованными наручниками руками. Одного из них Ковалев узнал – он разгружал ящики с машины в ту ночь, когда Сергея подстрелили. Старший лейтенант слегка оживился. «Нового воя в прессе и по ящику не избежать, – подумал он, – но этого ублюдка мы прищучили крепенько и просто обязаны расколоть».

Яккабаг, Кашкадарьинская область. Понедельник, 15,06. 16:35

Крысолов лежал на горячем песке, на берегу речки, нежась под обжигающими лучами солнца, положив ноги на раскаленный плоский камень. Прикрыв глаза футболкой, чтобы не напрягаться, сокращая зрачки в точку, Крысолов слушал успокаивающий шум быстрой воды и готовился к следующей тренировке. Тепловидение он освоил отлично, с грехом пополам телепортировался, а вот телепат из него был пока что паршивый. Точнее – совсем никакой.

Мешали постоянная напряженность и вбитая годами недоверчивость. Разум Крысолова был скован и суетен, рассеян и искал рационального решения проблемы, словно это было решение обычной тактической задачи, хотя и понимая, что все не так просто. И это злило Крысолова, что сковывало его еще больше.

Получив по электронной почте уведомления, что его предупреждения получены и приняты к сведению, Крысолов попытался связаться с Мирдзой, но безуспешно. Связался с Витькой, но сразу же получил в ответ кодовую фразу, означающую, что он под плотным наблюдением и прослушиванием. Сразу же пришлось прервать связь. Все очень и очень неприятно.

Крысолов задремал, убаюканный речным шумом. Обгореть он не боялся – организм автоматически подстраивался практически под любые естественные внешние воздействия. Сквозь дрему Крысолов улыбнулся, вспомнив, как лет восемь назад переплывал Волгу чуть ниже Саратова, ломая у берегов тонкий декабрьский ледок. Зима тогда была не особенно холодной.

В сознании проносились какие-то смутные образы. В какой-то момент Крысолов увидел себя, сидящего в густой траве на холмистом берегу какого-то водоема – то ли озера, то ли широкой реки. Ущербный месяц серебрил рябь на воде, из которой выходили черные мокро-блестящие фигуры. Крысолов бил по ним скупыми точными очередями из РПК, а в голове вертелась одна мысль: «Зачем? Это же не моя война».

Потом водная гладь растянулась до горизонта, берег превратился в узнаваемые дюны Рижского взморья. Исчезли и мокрые скользкие фигуры, и РПК. Рядом шла Мирдза, и крупные пушистые снежинки застревали в ее волосах, таяли на лице. Она шевелила губами, но Крысолов не слышал слов. Да это было и не нужно – он и так помнил их все, до последнего

И все вновь исчезло, вытесненное лицом Змея.

– Не спи, Крысолов. Замерзнешь.

И туг Крысолов понял, что голос он слышит не во сне Он распахнул глаза и приподнялся. И никого не увидел. «Что за чертовщина?» – сонно подумал он.

– Хорош чертыхаться. Давай к дому, дело есть, – снова услышал он голос Змея. Но, оглянувшись по сторонам, не увидел его. Удивленно и раздраженно пожал плечами, гадая, не приснилось ли это ему все-таки, и пытаясь вспомнить, откуда мог взяться тот сон с черными фигурами, выходящими из воды. С боевыми пловцами ему приходилось сталкиваться пару раз, но только как с партнерами по работе. Сам он тоже частенько пользовался подводным выходом к цели и водным путем эвакуации. Но сон не был вариацией на темы воспоминаний – все было слишком объемно и четко, привязано к конкретному времени и топографически – к какому-то конкретному месту. Вот только Крысолов никак не мог узнать это место и понять, что за время. Искупался, чтобы смыть с кожи налипший мелкий песок и, натянув футболку и шорты на мокрое тело, пошагал к дому.

Крысолов вошел в калитку, обогнул дом и увидел во внутреннем дворике Рустама и Змея, сидящих на супе. Увидев Крысолова, Змей улыбнулся и подмигнул названому брату.

– Услышал все-таки, – сказал он, – А ты не верил.

Крысолов нахмурился, сосредоточенно поглядел на хохочущих братьев.

– Так, значит, мне не приснилось? Ты звал меня отсюда?

– Конечно, – ответил Змей. – Не бегать же мне за тобой и не уставшего Рустика гонять.

– Подожди, – слегка ошеломленно произнес Крысолов, – как это у тебя получилось? Я же никак не мог тебя до этого «услышать».

– Да не у меня получилось, а у тебя. Ты наконец-то задремал, расслабившись, как котяра на солнышке. Вот я тебя и подловил. А то ты, по-моему, начал уже отчаиваться и считать себя неспособным.

Крысолов досадливо дернул щекой. «Уж эта мне проницательность умудренных аномалов», – с раздражением подумал он. Потом вспомнил о бедных обычных людях, которых он сам видел, казалось, насквозь. Как иной раз досаждал им оракульствующий Крысолов. Не выдержал и сам рассмеялся.

– Так что за дело? – отсмеявшись, спросил он. Змей задумчиво поглядел на него.

– Ты все-таки немного наследил. Через десять дней Синдикат начинает массированную операцию. В Кашкадарьинской, Сурхандарьинской и Самаркандской областях. Переходим на боевой график тренировок «сорок – восемь». Я освободил Рустама от работы – часть времени гонять тебя будет он, уж не обессудь.

Крысолов кивнул – ему со школы был знаком авральный график «сорок – восемь», сорок часов обучения с пятью пятнадцатиминутными перерывами на еду и восемь часов на сон.

Змей поглядел на часы.

– Сейчас – семнадцать пятнадцать. График вступает в действие в восемнадцать ноль-ноль. Садись, пока чайку попьем.

Наливая в пиалы ароматный зеленый чай, Мансур вдруг остро поглядел на Крысолова.

– А ты в курсе, что ты – единственный из всех нас, кто не знает своего настоящего имени? И вообще, знает ли его кто-нибудь?

Чужая память.

Берег Рижского взморья, Яундубулгы. Юрмала. Суббота, 12.12.92 г. 23:40 (время местное)

Легко придерживая Мирдзу под локоток, Крысолов медленно брел по пляжу, вороша носком ботинка легкий пушистый снег под ногами. Такой же невесомо-пушистый крупный снег падал на плечи, засыпал дюны и стройные сосны. Лишь все еще не замерзший залив с тихим шорохом плескал волны на берег. Слякоть наконец-то отступила, сменившись легким морозцем и снегопадом, второй день без передышки заваливавшим город.

Сегодня вечером Мирдза предложила прогуляться где-нибудь подальше от людской суеты, и Крысолов отвез ее в Юрмалу. Синеватый свет фонарей делал пустынные улицы, засыпанные снегом, какими-то инореальными лабиринтами. Но сегодня Крысолову было не до красот.

– Что с нами творится, Вадим? – спросила Мирдза, едва они отошли от машины и углубились в пустынную улочку, ведущую к морю. – Что творится с тобой?

Крысолов пожал плечами и закурил. Молча они прошагали до берега и остановились у самой кромки прибоя. Мирдза, глядя в лицо Крысолова, ждала ответа.

– Не знаю, – наконец ответил он. – Может, все дело в том, что я привык быть один. Мне очень хорошо с тобой. Мирка, но…

– Вот именно – «но», – тихо сказала девушка, увлекая его вдоль берега. – Ты разрываешься между мной и еще чем-то, чему ты посвятил свою жизнь. Я не знаю, что это, да и не хочу знать, потому что мне всякий раз становится страшно, едва я прикасаюсь к твоим секретам. Но это «что-то» сильнее, чем наша… наши отношения, чем твоя тяга ко мне.

Она замолчала и вытянула из пачки длинную тонкую сигарету. Крысолов щелкнул зажигалкой, прикрыл ладонью тонкий язычок огня от ветра. Мирдза неумело прикурила. И Крысолов подумал с удивлением и неудовольствием, что только сейчас заметил, что девушка начата курить. И явно не так давно – недели две, может, месяц назад.

– Я не хочу давить на тебя. Но устала бояться – за тебя, за Марту, просто чего-то непонятного и иррационального. Иной раз хочется спрятаться, как в детстве, с головой под одеяло и замереть, чтобы страшилище меня не увидело, и перестать его бояться.

Крысолов невесело усмехнулся.

– Что я могу сказать? – отозвался он. – Ты права. Права на все сто. Я даже стал таким невнимательным с этими моими хитрыми занятиями, что только сейчас заметил, что ты начала курить. Прости. Я мог бы рассказать тебе, чем занимаюсь, но тогда тебе станет еще страшнее. Поэтому я промолчу. Я хотел бы, наверное, бросить эти мои конспирации, но – не могу. Это сильнее меня. Я должен делать то, что делаю. Иначе во мне не останется ничего, что ты сейчас любишь и ценишь. Долг, призвание, предназначение Судьбы – назови это как хочешь. Я не могу бросить все это, но не могу делать больно и тебе. Лучше, наверное, расстаться.

– Как хочешь, – холодно ответила Мирдза. И тут Крысолов впервые в жизни взорвался.

– Как хочешь? – с отчаянием воскликнул он, – Я-то хочу этого?! Неужели ты не видишь, что я с ума схожу по тебе? Неужели непонятно, что я просто рвусь пополам?!

Горло его стиснула жесткая клешня. Махнув рукой, Крысолов, чувствуя, как предательски влажнеют глаза, остановился и, повернувшись лицом к морю, постарался волевым усилием привести дыхание в норму. Ему удалось сделать это, но потребовалось в два раза больше времени, К тронувшей его за плечо Мирдзе он повернулся снова невозмутимым. Улыбнулся. Принял решение.

– Ладно, – спокойно ответил он, – не будем рвать в клочки и решать впопыхах. Утро вечера мудренее.

Мирдза неуверенно улыбнулась и прижалась к его плечу. Крысолов поерошил ее запорошенные снегом медные волосы. И они молча побрели по берегу. Крысолов внимательно глядел на девушку, словно бы для того, чтобы запомнить ее навсегда. Снежинки застревали в пушистой копне ее волос, таяли на лице. Крысолов прижался губами к ее виску, поцеловал во влажные теплые губы, и Мирдза ответила ему долгим поцелуем.

Они долго стояли на берегу, обнявшись. Потом, слегка отстранившись, поглядели друг на друга и рассмеялись. И уже бодро пошагали к машине.

Остановившись на Раунас, напротив дома Мирдзы, Крысолов снова поцеловал ее.

– Беги домой, – прошептал он.

– А ты?

– А я еще пойду поброжу-подумаю, – ответил он. – В Бикерниекском лесу. Беги.

Мирдза поцеловала его и легко выскользнула из машины. Крысолов проводил ее долгим взглядом, и лишь когда девушка скрылась за дверью дома, неспешно тронул казенную лаково-черную «Тойоту» четырехлетней свежести. Он проехал до конца Раунас, свернул на Иерикас, доехал до Бикерниекского лесопарка. На пяток минут остановил машину и вышел в лес. Сунул в губы сигарку, закурил и присел на корточки под соснами.

Он слушал, прикрыв глаза, шумы затихающей Риги. Со взморья в город ворвался ветер, взвихрив снег, закружив его смерчами в оранжевых световых конусах фонарей. Легкий воздух приятно освежал гортань, наполнял тело, делая его невесомым. Но – все хорошее когда-нибудь кончается.

Крысолов резко поднялся и – чего никогда не делал ранее – щелчком послал окурок в темноту. Пятью часами раньше Крысолов приткнул бы окурок под дерн или унес с собой: въевшаяся до костного мозга привычка – не наследи.

Сев в машину, на большой скорости погнал на Стабу – у Мирдзы, где практически все время обитал в течение последних пяти месяцев, Крысолов ничего не хранил. Жалкий минимум самых необходимых вещей. Открыв дверь квартиры, Крысолов на секунду замер. С приглушенным щелчком в левую ладонь легла рукоятка ножа, выброшенного пружиной из ножен на предплечье. Крысолов осторожно шагнул в кухню. И слегка расслабился – за столом сидел связник и прихлебывал из чашки жидкий чай.

– То ли вы не слишком кучеряво живете, – задумчиво произнес связник, и в его произношении внезапно прорезался латышский акцент, – то ли не живете здесь вовсе. Кстати, вы не слишком-то хорошо выглядите.

– Nepatikt – neskatities, – по-латышски ответил Крысолов. – С какой стати вы здесь?

– Да вот, зашел на отсутствие огонька, – философски заметил связник и напористо продолжил: – Ваша задача выполнена месяц назад. Что вы еще делаете здесь?

– По-моему, вы сами говорили, что я могу прожить здесь от полугода и дольше. Нет?

– Да, говорил. Но вы неоднократно выходили за пределы своих полномочий. Кстати, так считает и ваш куратор. И еще – его беспокоят ваши отношения с этой женщиной.

– Неужели? – восхитился Крысолов. – С каких это пор Синдикат заинтересовался моей личной жизнью?

– С тех пор, когда они начали мешать работе. Вам приказано прекратить всякие отношения с этой женщиной и немедленно выехать на место постоянной дислокации.

– Опоздали, – горько усмехнулся Крысолов и шагнул в комнату. – Я и так пришел сюда только за вещами.

– Я не сомневался в вашем благоразумии, – одобрительно произнес связник, и Крысолову вдруг захотелось его ударить. Один раз, свалить. Наповал. Но он сдержался.

Скидал в объемистую сумку скудные пожитки, сунул в карман плоскую бутылку виски «Theachers» и вышел на улицу. Связник неотступно шел следом. Закинув сумку на заднее сиденье «Тойоты» и повернувшись к связнику, уступил своему жгучему желанию. Но не полностью – коротко, без замаха ударил связника в челюсть. Хрустнула кость, и мужчина повалился на снег. Крысолов сплюнул от отвращения к себе, сел за руль и вывел машину из дворика на улицу.

По улице Бривибас он выехал на Бривибас гатве, шоссе Рига-Псков и вдавил педаль газа до пола, воткнул в магнитофон кассету «Marillion», сунул в губы сигарку, закурил и отвинтил крышку с плоской бутыли виски.

– I'm only assasian, my friend, I'm only assasian, – подпевал в полголоса вокалисту Крысолов, прихлебывая обжигающий пищевод напиток.

Огни Риги таяли в зеркале заднего обзора, и у Крысолова вдруг появилось щемящее ощущение, что увидит он этот славным город очень не скоро. Если вообще увидит.

4. ГЛАЗ ТАЙФУНА

Биологическая станция СПбГУ «Лес на Ворскле», Борисовна. Белгородская область, Вторник. 23.06. 14:50

Мирдза перевернулась на живот, расправила угол покрывала и, зажмурившись от яркого солнца, поглядела на Марту, с визгом кувыркавшуюся в воде в компании местных молодых людей. «Ну, курорт, да и только», – подумала Мирдза, любуясь сестрой. Этакая прибалтийская красавица, невесть каким ветром заброшенная в эту глухомань.

Правда, три дня назад, в субботу, Марта слегка влипла в приключение. И Мирдза в который раз убедилась в своей нечеловеческой природе. Подгулявшие мальчики, до этого чин чином пригласившие скучающую Марту на дискотеку, начали ее домогаться. И старшая сестричка не успела вмешаться, как все было кончено. Успела заметить все, как было на самом деле, только Мирдза – Марта неумело размахнулась и влепила одному из парней кулаком по щеке. Остальные увидели только стремительное движение руки – и парень катится по земле, воя от боли. Перелом челюсти.

Ошалевшую от неожиданного исхода потасовки сестру Мирдза поспешно увела подальше. А на следующий день мальчики пришли почтительно просить извинения и – промежду делом – спросили: а кто тебя каратэ так научил? Марта не полезла за словом в карман и ответила – сестра. На Мирдзу стали в поселке поглядывать с почтением и опаской.

Хотя в поселок вылезать особо большой нужды не было. Степаныч, многолетний бессменный начальник биостанции и старый приятель Вадима – все-таки Мирдза не могла даже в мыслях называть его Крысоловом, пусть это имя и было всего лишь псевдонимом, – с радостью приютил друзей друга. На своем потрепанном «Москвиче» он каждое утро привозил с рынка все, что ни заказали бы «милые дамы». Но сидеть на пустынной биостанции, напоминавшей миниатюрный пионерлагерь, или бродить по реликтовой дубраве было скучно, и сестры время от времени выбирались в «цивилизацию». Но и это было не слишком интересно. Оставалось только купаться, загорать да отсыпаться.

Дождавшись, пока Марта в очередной раз вынырнет из воды, Мирдза окликнула ее.

– Подойди-ка сюда.

Разбрызгивая прохладные капли, сестра подошла. Мальчики с восторгом глазели на ее крепкое тело, минимально прикрытое купальником. Присела рядом с Мирдзой.

– Ты что, с ума сошла? – по-латышски прошипела, как рассерженная кошка, старшая сестра. – Ты думай, что делаешь! Ты же иной раз под водой остаешься больше пяти минут. Нам снова рассекречиваться ни к чему.

– Лаби[19], – легкомысленно отозвалась Марта и тряхнула головой, обрызгав Мирдзу. И сразу же бросилась наутек, потому что Мирдза, с криком, уже по-русски: – Ах ты, чертовка! – вскочила и бросилась за ней.

Обе бежали вполсилы – все-таки внушение старшей сестры подействовало на младшую. С визгом, подняв фонтаны брызг, обе обрушились в воду. Уже на середине реки Мирдза все-таки сжульничала и, сделав под водой несколько гребков в полную силу, догнала Марту, ухватила ее за ухо.

Обе с хохотом выбарахтались на мелководье, брызгались н дурачились. Молодые люди, сначала с опасливой отчужденностью взиравшие с приличного расстояния на забавы сестер, вскоре были ими втянуты в игру в пятнашки на воде.

Вволю набесившись, Мирдза выбралась на бережок, оставив молодежь развлекаться. Улегшись на покрывало и подставив горячему солнцу лицо, она вдруг с тревогой подумала: «А где Вадим? Что с ним, жив ли он вообще?»

Артсклады ракетно-артиллерийской бригады, Луга. Ленинградская область. Среда, 24,06. 0:05

Рядовой Просвиркин заступил на пост в поганейшем расположении духа. «Деды» опять распатронили его посылку из дома, не оставив ничего, кроме пары конвертов и тощенькой тетрадки. «Пиши письма, – сказали они, – может, еще чего пришлют».

Примкнув магазин к «Калашникову», Просвиркин хмуро оглядел караулку, где на топчане лежали брюхом кверху двое из тех «дедов». «Полоснуть бы по ним, сукам, – подумал вдруг со злостью солдат, – чтоб им сальце с колбаской поперек глотки встали». Но он не исполнил свое желание, а смиренно поплелся вслед за разводящим сменять часовых предыдущей смены.

И вот, стоя на вышке и жуя заначенный с вечера в сапог сухарь, Просвиркин вдруг замечтался. Как можно было бы отомстить подлюгам – «дедам», бессильные мечты слабака-са-абона. «Эх, мне бы пару тонн баксов по дембелю, я бы им…»

Это была последняя мысль в жизни рядового-первогодка Просвиркина. Пуля калибра 7,62 мм пробила его голову. Мягко, словно ватная кукла, оседая на дощатый пол вышки, Просвиркин уже не видел, как точно так же осели часовые на соседних вышках, как шесть черных фигур в просторной одежде перерезали в нескольких местах колючку проволочного забора по периметру складов, как обманули сигнальные провода и сигнализацию на дверях склада. Как бесславно погибли те, что были в караулке, выкошенные двумя бесшумными очередями, как черные фигуры выскользнули из распахнутых ворот складов. И уж тем более не видел, как склады взлетели на воздух, превратив труп Просвиркина в неопознаваемые лохмотья, разметав в клочья трех часовых на дальних постах.

Лишь один человек, видевший всю картину атаки на склады целиком, улыбнулся и произнес в микрофон портативной рации:

– Учебно-боевая задача выполнена на «отлично». Всем эвакуироваться.

Улица Железноводская, ВО, Санкт-Петербург. Среда, 24.06. 16:00

Николай Николаевич сидел, развалившись в кресле, напротив побагровевшего от такой наглости Борова. Сегодня он, вопреки обыкновению, взял на встречу своих «близнецов», что было не только нарушением всех мыслимых и немыслимых приличий, а также неписаного закона глав Синдиката, но и прямое нарушение приказа самого Главы. Но Глава далеко – тем более какой он Глава; половина европейских и азиатских филиалов отвалились от центра, а на Борова Ник-Никычу было глубоко насрать – он ни разу не видел аномалов в деле, никогда не ходил по лезвию. Дружба, в особенности фиктивная, это всегда игра со смертью.

Николай Николаевич подозревал, что лично он уже доигрался, – Крысолов ушел ожесточенный. И наверняка уже знает о том, что Синдикат нанес визит его ближайшему другу, что Синдикат охотится за его женщиной. Все эти акции были проведены вопреки пожеланию Ник-Никыча и лишь спугнули Крысолова и его друзей, сделали их осторожнее. А ведь на женщину можно было ловить, как на приманку. Хотя… Крысолов очень хитер. Лучшего ученика пока не было в специнтернате.

Николай Николаевич тяжело поглядел на Борова. Тот сопел и раздувал ноздри, тщательно изображал праведный гнев. Но что-то иное читалось в его узеньких, заплывших жиром глазках. И Ник-Никыч впервые подумал, что, похоже, недооценил этого толстяка. Что-то зреет.

– Какой только кретин назначил вас шефом регионального отделения, – устало произнес Ник-Никыч. – Это же должность, приравненная к полубогу, а вы – убожество. И вам стоит радоваться, если Крысолов никогда не всплывет – при вашей жизни. Аномалы живут долго, а преемнику вашему и моему он платить ломаной монетой не станет. И дай вам бог никогда не найти его женщину. Иначе он придет. Вы же даже не представляете, сколько глаз и ушей оставил Крысолов вокруг нас, он оперативник экстракласса, а мы – вы – держали его на черновой работе. Я голову наотрез даю, что он уже вышел на других беглецов из Синдиката. А если он придет не один, то не спасет ни ваш спецназ, ни эти мальчики, – Ник-Никыч мотнул головой в сторону «близнецов».

– А почему вы считаете, что он придет и за мной? – тонко усмехнулся Боров, – Придет-то он только за вами.

«Идиот жирный, – грустно подумал Ник-Никыч. – Я ему о том, что ждет людей – всех людей, а он мне о личных проблемах».

– Поймите, – все с той же грустью произнес он, – Крысолов – не мальчик, он прекрасно понимает, что я тоже пешка. Придет он за всем Синдикатом. И у меня нет никакой гарантии, что у него не будет обиды на человечество в целом.

– И что же он может сделать несчастному человечеству? – снисходительно рассмеялся Боров.

– Устроить третью мировую.

– Вы серьезно?

– Абсолютно. Я никогда не видел его в гневе, и, поверьте, не хочу даже представлять. Все стратегическое оружие, например, охраняется хорошо подготовленными людьми. Но всего лишь – людьми. А он не человек, он боевой механизм, отлично тренированный и способный выжить там, где любой человек протянет ноги. Большинство ядов и бактерий для него не страшнее чесотки; смертельная для человека доза жесткого излучения ему не делает ни малейшего вреда. Он легко переносит высокие температуры, может находиться в арктическом холоде без теплой одежды несколько недель. Я даже не знаю, что из более-менее естественных воздействий будет для него смертельно. Многие аномалы подолгу выдерживают подобные воздействия, но этот переживет их всех. Я иной раз сомневаюсь – а смертен ли он вообще? Есть такое поверье, что к человеку без имени не может прийти Смерть, ибо не знает, за кем приходить – всякая тварь записана в Книгу Жизни, имеет имя. А существо без имени не записано в эту Книгу, и Смерть за ним не придет. Ведь имени – подлинного имени, данного ему при рождении, никто не знает. Если, конечно, имя ему вообще было дано.

Кольцевая автодорога, Ташкент. Республика Узбекистан. Среда, 24.06. 23:45 (время местное)

Они сидели в машине втроем: Крысолов, Змей и парень, представленный Змеем как Хорь. Крысолову не пришлось даже особо приглядываться, чтобы определить, что перед ним – аномал. «Тут что, Клондайк, что ли? – подумал Крысолов. – Рай для аномалов? Такого их количества в одном месте я еще не видел».

– Сейчас они все концентрируются вот здесь, – Хорь водил по подробной карте города указательным пальцем с крупным обгрызенным ногтем. – Инструктаж и все такое. Моя двойка должна прибыть на место сбора в ноль тридцать. Если я задержусь на две минуты, то никто не встревожится. Значит, нужно нападать в ноль тридцать одну. Посты будут здесь, здесь и здесь, – Хорь ткнул пальцем вокруг небольшой складской постройки. – Скорее всего, пара аномалов и пяток человек.

– Отлично, – пробормотал Змей. – Это и будет твоею задачей. В ноль тридцать ты их снимешь. Потом – рви когти. Твоя вторая задача – в ноль тридцать одну и сорок секунд убраться на расстояние не меньше двухсот метров. Понял?

Хорь кивнул.

– Но надо накрыть всех сразу, иначе начнется затяжной бой, – предупредил он. – Это нам не с руки.

– Это наша забота. Синхронизируем часы по моим. Готово. А теперь – выметайся.

Хорь снова кивнул и выскользнул из машины. Крысолов поглядел ему вслед.

– Где ты взял этого парня? – спросил он, закуривая. Змей усмехнулся:

– Я тоже занимаюсь вербовкой. Он захотел выйти из игры – я решил ему помочь, но он не хочет никуда уезжать, прятаться годами, как это было со мной. Я решил помочь ему исчезнуть, заодно – обезопасить нас. Все просто.

– Ты ему веришь?

– Более или менее. У меня есть еще источники в Синдикате. Все произойдет слишком быстро, даже если он попытается предупредить. Раньше времени являться ему нельзя, а в ноль тридцать две все будет уже кончено. Пошли.

Крысолов вылез из машины и вместе со Змеем подошел к багажнику. Извлекли оттуда две толстых пусковых трубы «Шмелей»[20], рюкзаки с комплектами выстрелов, «Калашниковы» с пэбээсами. Нагрузились этим снаряжением и ходко потрусили вдоль дороги, свернули в переулок, вышли на поле. Разошлись в разные стороны, охватывая складские постройки.

Крысолов бесшумно вскарабкался на дерево, повесил рюкзак на ветку, вскинул трубу огнемета, припал лицом к резиновому наглазнику прицела, поймав в него одно из окон склада. Огляделся, но не увидел ни спереди, ни сзади веток, которые могли бы воспламениться при выстреле и демаскировать позицию. Искоса глянул на часы. Ноль двадцать пять.

Пять минут Крысолов просидел изваянием, шевеля только зрачками. В половину первого он заметил легкий тепловой след, метнувшийся от ворот по двору. И один за другим стали отключаться постовые. Хорь. Один из постов он снять не успел, но, выполняя приказ Змея, метнулся через ограду и со всех ног припустил прочь. Тридцать одна минута и сорок секунд первого. Крысолов плавно нажал на спуск. Ш-ширк. К складу метнулся клубок огня. Молниеносно Крысолов перезарядил «Шмеля» и послал еще один кусочек пылающего ада в двери склада. С другого дерева, на противоположной стороне склада в таком же бешеном темпе лупил из огнемета Змей.

Яростное пламя, ревя и клокоча, охватило кирпичное здание. Сгустки огня влетали в окна, двери. Пару зарядов Крысолов послал во двор, где они, разорвавшись, расплескали во все стороны густой огонь. То же самое со своей стороны сделал и Змей. Хотя это было уже и не особенно нужно – часовые и так поджарились до хрустящей корочки, как и все, что находилось в радиусе пятнадцати метров от очага возгорания. Пылающий высокотемпературный напалм к тому же просто пожирал воздух вокруг себя.

Выпустив для верности последний заряд, Крысолов подхватил рюкзак, перекинул ремень пусковой трубы через плечо и буквально ссыпался с дерева. Соблюдать звукомаскировку уже не было надобности, и он ломанулся взбесившимся кабаном сквозь кустарник. Километр просвистел, как стометровка. Швырнул рюкзак и «Шмеля» в багажник и тотчас же рухнул в пыльный кювет, откатился за дерево, поднялся на одно колено, сорвал с плеча АКМ. Он делал все это рефлекторно, просто на всякий случай.

И рефлекс его не подвел. Дважды нажав на спуск, выпустил шесть патронов и перекатился по кювету подальше от машины. Два темных силуэта, появившиеся из кустов там, откуда всего пару секунд назад выскочил Крысолов, тряпочно-мягко осели на землю. Услышав там же легкий шорох, он вдавил спусковой крючок, слегка поводя стволом справа налево и слева направо. Замершие на миг тепловые силуэты троих людей – аномалов? – расшвыряло, словно кегли. Длинная очередь полностью опустошила магазин, и Крысолов молниеносно, как и все, что он делал в бою, выщелкнул его и вбил новый.

Прислушался. Чуть правее снова легко шевельнулись ветви. Крысолов перевел ствол туда, но стрелять не стал. «Их пальцы плясали балет на курках, их души были чисты», – пропел знакомый мысленный шепот, и Крысолов опустил автомат. Из кустов появился Змей.

«Припозднился», – также мысленно проворчал Крысолов. Безмолвное общение ему пока давалось с трудом, но он старался.

– Зацепили, – уже вслух пробормотал Змей, ковыляя к машине. Черная штанина на его левом бедре, хоть и скрывала цвет крови, но стала ощутимо мокрой, потеряв мягкость сухой хлопчатобумажной ткани. Крысолов тут же оказался рядом с ним, подхватил из рук автомат, огнемет и рюкзак, сунул все это в багажник, поддержал Змея, помогая усесться на заднее сиденье.

– Ну, Хорь, – бормотал Крысолов, – ну, сука! Сдал или соврал? Что, собственно, одно и то же.

– Ерунда, – прокряхтел Змей, – сам подставился.

– Да не только в тебе дело. Перед твоим приходом я запалил пятерых. Понимаешь, чем это пахнет?

– Дезой, – рубанул Змей и скривился от боли. – Хотя в складе было много людей и аномалов. У тех и других различные тепловые контуры. Значит, в главном он не соврал.

– Да, но мы едва ушли.

– Значит, халатность.

– Ох, – мечтательно протянул Крысолов, – и набью же и ему морду, если он жив.

В Джизаке они сменили машину, Крысолов вполне профессионально извлек тупую девятимиллиметровую пулю из бедра Змея, зашил рану и напоил раненого «Золотым эликсиром». Утром продолжили путь.

«И все-таки, – подумал Крысолов, оглянувшись на мирно посапывавшего Змея, – что это было? Крупная подставка или халатность?»

Приозерское РУВД, Приозерск, Ленинградская область. Четверг, 25.06. 12:30

– Ну, как дела у героической прокуратуры? – излишне бодро спросил Ковалев у вошедшего без стука в его кабинет следователя районной прокуратуры Кривцова. – Неужто подследственные, вырвавшись из цепких лап бессердечного угро, стали рыдать на строгом мундире людоведа и люделюба и каяться в содеянном?

Кривцов холодно глянул на старшего лейтенанта.

– Каяться они не стали, не успели. А вот телегу на тебя накатали. И благополучно отдали своему нерусскому богу души. Оба, в общем, скончались вчера, в 23.00 в камерах «Крестов» от кровоизлияния в мозг. А телеги на тебя, старлей, весьма конкретные – избиения с целью выжать показания. Причина смерти, кстати, вполне укладывается в эти рамки. Хлыстнули пару раз шлангом по голове или мешочком с песком поработали. – Кривцов усмехнулся невесело. – Я-то тебя знаю, не таков ты, но это к делу не подошьешь. А дело против тебя возбуждается, так-то. Я первым тебя решил предупредить, потому как ладили мы с тобой всегда. От работы тебя отстраняют, ну а остальное ты сам знаешь.

– А вскрытие проводили?

– То-то и беда, что проводили. Я, конечно, распорядился, чтобы провели подробный химический анализ тканей, но очередь в экспертке – на три года вперед.

– Слушай, – словно продираясь сквозь густой кисель. медленно произнес Ковалев, – подойди в экспертизе к Жучихе.

– К кому?

– Есть такой человек – Жучиха, Георгий Пантелеевич, биохимик от бога. Скажи, что от меня, только поллитру не забудь. Потом сочтемся. Анализы получишь, как только он закончит, а возьмется немедленно, как ты скажешь. Я тебе по гроб жизни благодарен буду. Сделай, а?

Кривцов почесал подбородок.

– Кого другого послал бы. Но ты, Серега, правильный мент. Договорились. Но с тебя, если что найдется, подробный рассказ – даже про догадки не забудь. Может, что и получится. Твое дело будет вести Жупейкис, я ему хвост-то накручу, чтобы перед начальством не сильно выстебывался. Так что за тылы не сильно заботься, держи хвост «парабеллумом». Бывай.

Ковалев рассеянно кивнул, и Кривцов вышел из кабинета. А Сергей почесал голову – с чего бы это прокуратура его так возлюбила? С другой стороны, с Вовкой Кривцовым они действительно всегда ладили, да и не быть бы ему, Вовке то есть, живу, если бы не Ковалев. По прошлому году, в конце мая, в Сосново, некий ухарь, допившись до зеленых гномов, вооружился полуавтоматом двенадцатого калибра и взял в заложники соседку с ее десятилетней дочкой. Белая горячка – белой горячкой, но мозги ухарь не пропил окончательно и зарядил ружье – кстати, импортный шести зарядный «браунинг» – патронами с крупной картечью и коническими пулями, через один.

Само собой, прибыла дежурная группа и представитель прокуратуры, раскормленные мальчики из ОМОНа. «Террорист» потребовал водки, денег и самолет в Пулково – почему-то до Сиднея. Видать, Австралия ему сильно приглянулась. Попытались штурмовать, но окна чердака – или мансарды, Ковалев не сильно разбирался в подобных тонкостях дачной архитектуры, – где ухарь засел, выходили на все четыре стороны света, и он лупил по каждому шевелящемуся кустику. А патронов у него явно было в достатке. Вынеся двух легкораненых и одного контуженного – получил пулю вскользь по шлему, – омоновцы отступили на исходные и решили ждать темноты.

Ради всего этого праздника Ковалев выпросил у командира омоновцев «стечкина», замаскировал его за спиной под курткой и решил идти на переговоры. Снайперы засели уже на окрестных соснах и были готовы открыть огонь, но, посовещавшись, решили попробовать мирно рассосать ситуацию. Но тут, ети его мать, сунулся представитель прокуратуры, младший советник юстиции Кривцов.

Запросил «террорист» ни много, ни мало – зеленый «лимон». Причем в течение двух часов. И Кривцов взялся его уговаривать. В какой-то момент переговоров ухарь появился в окне, и снайпер мог его срезать, но Кривцов приказал не мешать переговорам. За что чуть не поплатился головой. Стоявший в полушаге сзади Ковалев едва успел подсечь юстиции ноги, как из окна рявкнул выстрел. Падая, Ковалев еще исхитрился выхватить пистолет и пару раз пальнуть по окну и даже один раз попасть – как выяснилось впоследствии.

Дело закончил снайпер, имевший от командира весьма разумный приказ – стрелять в случае угрозы парламентерам. Что тот и сделал, влепив доморощенному террористу пулю между глаз. Заложники не пострадали, а Ковалев потом выковырял из дощатого забора тяжелую свинцовую пулю, расплющенную от удара. Промерив на глаз траекторию ее полета, Ковалев шлепнул пулю в ладонь Кривцова, отряхивавшего безнадежно испорченный грязью и водой – упал он в лужу – костюм, и тихо сказал: «А должно было в чью-то дурацкую голову». И Кривцов это запомнил. И посчитал себя должником Ковалева.

Сергей ухмыльнулся. Злоречивые СМИ уже успели провизжать о милицейском беспределе, о преследовании мирного религиозного объединения, даже показали фотографии Ковалева и Коковцева по телеку. А начальник РУВД Горелов возжаждет явно его, Сергея, крови.

«Херня это все, – подумал Ковалев. – Не верю я в случайные смерти. Если Пантелеич не скурвился, то у меня вся масть козырная, а если да, то тогда меня не спасет никто».

Чужая память.

Военный госпиталь, Бунханга, Республика Абнундагн. Центральная Африка. Воскресенье, 13.03.88 г. 15:40 (время местное)

Крысолов открыл глаза, и ему показалось, что он ослеп. Такого неправдоподобного белого цвета он не видел давно. Но это был всего лишь свежепобеленный потолок. Голова никак не хотела двигаться – шея была зажата в жесткий гипсовый лубок. Скосив глаза, Крысолов увидел высокий штатив с закрепленной в нем бутылкой, наполненной прозрачной жидкостью. От бутыли тянулась прозрачная пластиковая трубочка, оканчивающаяся толстой иглой, воткнутой в правую руку Крысолова, и по трубочке медленно, по капле, вливалась в вену какая-то жидкость. «Госпиталь, туды его в корыто».

Левая рука и правая нога также были зажаты в гипсовых лубках, а голова толсто замотана марлей. «Твою мать, – подумал Крысолов, – где это я? Пришел бы хоть кто-нибудь, пить и курить смертно хочется». Он попытался крикнуть, позвать сестру, но из пересохшего горла вырвался только едва слышный хрип.

К счастью, ждать ему пришлось недолго – в палату заглянула вполне милая и молоденькая сестра-негритяночка и, вняв нечленораздельному, но вполне доходчивому хрипу Крысолова, дала ему напиться. Точнее – смочить горло, ибо таким количеством воды не напился бы и воробей. Улыбнувшись полными губами, сестричка убежала. Через пяток минут в палате появилась высокая белая – даже блондинистая – женщина в накрахмаленном халате.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски, – как вы себя чувствуете?

– Ни-чего, – смог выдавить из себя Крысолов, – вот… воды бы… еще.

Женщина улыбнулась и окликнула сестру. Почему-то французский довольно туго доходил сейчас до Крысолова. Сестричка вернулась с запотевшим стаканом, полным свежей воды. Крысолов не позволил напоить себя, а перехватил стакан здоровой рукой, выдернув энергичным движением из нее капельницу. Вода провалилась в него, словно впитавшись в раскаленный песок.

– Доктор, – произнес уже нормальным голосом, поставив стакан на тумбочку у кровати.

– Лидия Михайловна, – перебив его, представилась она. Крысолов кивнул, и от этого резкого движения закружилась голова.

– Лидия Михайловна, надеюсь, мои вещи здесь же? Кстати, где это – здесь?

– Вы в госпитале, в столице. Вещи ваши привезли. Но зачем вам они?

– Мне нужны три вещи: черный подсумок со склянками, сигары и бутылка холодной воды.

– Послушайте, вам нельзя курить, да и подсумок…

Крысолов поймал взглядом глаза врача и слегка надавил, не внушая, а убеждая.

– Поймите, я знаю, что делаю. Вы же не хотите, чтобы я здесь помер от стресса? – с улыбкой закончил он, отпустив Лидию Михайловну.

– Хорошо, – неуверенно ответила она, – я сейчас пошлю сестру, чтобы она все принесла.

– Спасибо, доктор, вы просто спасли меня,

Через полчаса Крысолов копался в своем подсумке, выуживая необходимые для лечения склянки – к счастью, все они были целы (пузырьки из бронестекла он заказал позже, учтя превратности этой войны). И вдруг ему под руку попался комочек пергаментной бумаги, которому в подсумке было совершенно не место. Крысолов развернул бумажку и с пяток минут вглядывался в закорючки арабской вязи. И только потом до него дошло, что это был текст, переведенный на старогерманский и записанный арабскими буквами.

«Объект № 1 – второй этаж госпиталя, палата 15, кровать у окна. Объект № 2 – домик начальника вокзала. Работу необходимо закончить до 19.03».

Крысолов задумчиво покачал головой, отчего она снова закружилась. «Вот так веселье, – подумал он. – Не зря же меня сюда, выходит, загнали. А работать придется голыми руками».

Яккабаг, Кашкадарьинская область. Суббота, 27.06. 5:00

У гидроузла Крысолов остановил машину и оглянулся на спящего Змея. Тот не просыпался с самого Ленинабада, приняв Золотой эликсир. Организм аномала после него впадал в спячку, всю энергию расходуя на заживление ран. А рана на бедре Мансура была не из приятных – пуля расщепила берцовую кость, пройдя совсем рядом с артерией.

Крысолов умышленно возвращался кругами, останавливаясь то там, то здесь, петлял. Не было никакой гарантии, что Хорь не подставил их.

Но вот он пригнал машину в Яккабаг и остановился, почувствовав за спиной какое-то шевеление. Крысолов опустил боковое стекло и закурил. Светало. Над синими вершинами Гиссарского хребта расползались в разные стороны облака, окрашенные восходящим солнцем в розовый цвет. Ночью здесь шел дождь – пожалуй, первый раз за все лето. Первый из двух или трех летних дождей – вряд ли будет больше.

Он снова обернулся – Змей глядел на него одним глазом, комично зажмурив второй.

– Эх, – мечтательно пробормотал он, – я бы сейчас с удовольствием пару хороших шматков жареной свининки слопал.

– Так мусульмане же свинины не едят, – поддел его Крысолов.

– Значит, я плохой мусульманин, – вздохнул Мансур. – Ну, харашо, тогда – пять-дэсять длинний-длинний шампуры с шашлик из молодой барашка, – попытался он изобразить кавказский акцент, причем не без успеха.

– А ты заметил? – откликнулся Крысолов. – Первое, что тебе захотелось – мясо. Я не знаю ни одного толкового бойца, который смог полностью отказаться от мясного. Роскошь вегетарианства могут позволить себе только пасомые. И дело даже не в протеинах и жирах – чисто психологическая установка. Тот, кто охотится или охраняет, должен питаться как хищник. Овчарку, конечно, можно приучить есть овсянку. Только останется ли она овчаркой, когда нападут волки, защитит ли стадо? А уж про охотничью собаку я вообще молчу…

– Да, – качнул головой Змей, – тут ты, пожалуй, прав. Охотники и защитники, как ни крути, хищники. А хищника на травку не пересадишь, ему убоинка нужна. Ладно, философ, тебя пока не остановишь, будешь вдумываться в устройство мира до посинения. А я жрать хочу! Кати домой поскорее.

Из машины он вышел сам, только сильно припадая на левую ногу.

– А морду Хорю я все-таки начищу, – угрюмо проворчал Крысолов, пытаясь помочь Змею. Тот только отмахивался от него.

Лизавета, увидев в окно их странную процессию, ничего не сказала, лишь вздохнула и отправилась готовить медикаменты. Рустам, все еще обиженно поглядывая на брата и Крысолова за то, что его не взяли на операцию, попытался помочь Мансуру, но тот отмахнулся и от него.

– Кстати, – вполголоса произнес Крысолов, – ты когда оклемаешься окончательно?

– Недельки через три. А что? – отозвался Змей.

– Да хотел предложить тебе прогуляться в европы с той же целью.

– Извини, – покачал головой Змей, – тут я тебе не помощник. Обогреть, обучить – всегда пожалуйста. Но снова лезть в бой – не для меня. Будь я один – пожалуйста, а сейчас…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Крысолов, – нешто ж я без понятия. Ну, по крайней мере, есть – в потенции – еще три человека, которые составят здесь твою общину вольных аномалов. Я вернусь – и не один.

– Когда ехать собираешься?

– Дня через три.

– Не годится, – помотал головой Змей-Мансур. – Через пять. Через три – выпускные экзамены, а потом – с тебя бутылка.

5…. И РАЗОШЛИСЬ, КАК В МОРЕ КОРАБЛИ…

Приозерское РУВД, Приозерск. Ленинградская область – Торговая площадь, Новый Петергоф. Среда, 1.07. 17:00

Сидеть и ждать у моря погоды было невыносимо – и невыносимо скучно, и невыносимо раздражало. Даже невыносимо злило. Но – что делать, приходилось сидеть и ждать, собрав в кулаке остатки нервов. И Ковалев опять уставился в немытое окно, за которым тихо трепетала листочками на ветру старая липа.

Токсикологическая экспертиза обнаружила в тканях обеих умерших в «Крестах» сектантов следы сложного органического соединения, абсолютно чуждого организму. Следы настолько ничтожные, что идентифицировать вещество не удалось. Следы того же вещества обнаружили в остатках полупереваренной пищи в желудках умерших. Не слишком явно, но все-таки прослеживалось отравление. Кто и как спровадил их на тот свет, ответить пока было невозможно.

Но дело, если уж его начали раскручивать, остановить было тяжелее, чем грузовой локомотив на полном ходу. Поэтому Ковалев все еще был отстранен от дел и, по въевшейся привычке приходя на работу, бездумно просиживал дни в кабинете или курил и трепался с сослуживцами. В Орехово он даже не совался – к черту, засекут не те, так эти, и дело, слегка приторможенное Кривцовым, снова начнет набирать обороты.

Скучно отсидев шесть часов в кабинете, Ковалев совсем уж было собрался идти домой, но неожиданно зазвонил телефон.

– Ковалев, – произнес Сергей в трубку, – слушаю вас.

– Привет, Серый, – услышал старший лейтенант знакомый голос лейтенанта Богдана из СОБРа. – Пообщаться желания нет?

– Да не знаю, Димыч, – уклончиво ответил Ковалев, желания общаться у него сейчас не было. – Домой вообще-то собирался.

– Дом, он не волк, в лес не убежит, – перефразировал Димка Богдан. – Тем более что у тебя не семеро по лавкам. Кто-то интересовался странной сектой. Или нет?

Ковалев подобрался. Это уже не походило на приглашение к дружескому междусобойчику, а напоминало незабвенное «Алекс – Юстасу».

– Когда и где? – отрывисто произнес Сергей. Димка расхохотался.

– Быстрая реакция – залог успеха! Подъезжай ко мне на дом, – сказал он, отсмеявшись. – Часикам этак к восьми. Не забыл еще, где я обитаю?

– Нет. Выезжаю, жди, – ответил Ковалев и повесил трубку. Предстояло тащиться в Петергоф, ибо, свято исповедуя золотое правило «сено к лошади не…», Димка не согласится на встречу в городе.

Стремительно вбежав в дежурку, Сергей успел перехватить Марину Павловну Голобородько – заместителя начальника паспортного отдела.

– Марина Пална, вы в Питер? – окликнул ее Ковалев.

Статная тридцатипятилетняя женщина с холодным достоинством обернулась, но, увидев старлея, обаятельно улыбнулась.

– В Питер, Сереженька, в Питер. Подбросить?

– Если не трудно.

– Конечно, нет. Садись пока в машину, я через минуту подойду.

Показав из-под левого локтя кулак ехидно улыбнувшимся дежурному и двум сержантам, Ковалев вышел на крыльцо. М-да, кучеряво живет Марина Павловна. Перед крыльцом райотдела красовался снежно-белый «Вольво» двух-трехлетней свежести. Ковалев подошел к машине и, облокотившись на крышу, закурил. «Странно, – подумал он, – но я, при всей своей безалаберности, почему-то в фаворе у всех наших ментовских дам. Хоть в герои-любовники записывайся. На службе – герой, после службы – любовник. На полторы ставки».

Госпожа Голобородько величественно вышла на крыльцо и ровной – королевской – поступью спустилась по четырем ступеням. «Екатерина Великая, бля, – подумал Ковалев, и в нем ворохнулась неприязнь к этой холеной женщине. – Императрица прописки всея Приозерской волости. Или уезда? Хрен разберешься в нынешних названиях».

– Садись, Сереженька, дождь, кажется, начинается. А докурить можешь и в машине – ты же знаешь, я и сама, грешная, подымить не прочь, – сказала Марина Павловна, усаживаясь за руль.

И Ковалев все-таки не смог не залюбоваться статью женщины, ее плавными движениями. «Экая монументальная… все-таки женщина. Ей хватает ума, такта и обаяния, чтобы не быть просто бабой», – подумал он и плюхнулся на сиденье. Тотчас же поморщился, задев спинку левым локтем. Рана, уже подживавшая, все-таки давала себя знать при резких движениях.

Эту гримасу заметила и Марина Павловна. Заботливо взглянув в лицо Сергея, она покачала головой.

– Ох уж эта современная, а тем более – бесплатная медицина. Зашел бы ко мне, я тебя с бабкой Анастасией познакомила бы. От нее все хвори убегают.

Сергей рассеянно покивал головой. Приглашение было уже не первым, менялся лишь повод, но Ковалев всегда с достоинством от них отбрыкивался, не обижая, впрочем, и женщину. Правда, легендарная бабка Анастасия была известна и в РУВД, вылечив распоротые на задержании ножом отморозка плечевые связки майора Коковцева. От него уже открестилась медицина официальная, а вот бабка Анастасия сумела все-таки восстановить подвижность руки майора.

– Как-нибудь, Марина Пална, – проворчал Ковалев. Женщина кивнула и тронула машину. Покосилась на старшего лейтенанта.

– Тебе куда?

– Смотрите сами, – ответил тот. – Вообще-то к Балту, но вы выбросьте у метро там, где вам удобнее будет.

– Зачем же разбрасываться хорошими людьми? – усмехнулась женщина. – Надо к Балтийскому вокзалу – довезу. Нетрудно, но приятно, – и озорно, даже заговорщицки подмигнула, отчего Ковалев слегка стушевался.

Этот легкий флирт продолжался с самого прихода Ковалева в РУВД, переходя иной раз в тяжелые бои местного значения. Сергей старательно делал вид, что не понимает большую часть намеков, а те, что понимает, считает за шутку. Хотя время от времени Марина Павловна вызывала у Ковалева и неподдельное восхищение – незамужняя женщина, пестовавшая двух пацанов и при этом находившая время следить за собой, посещать салоны красоты и массажный кабинет, заниматься всеми этими новомодными примочками для поддержания тела в тонусе – шейпингами и аэробиками.

Конечно, Ковалев – да и многие в райотделе – знали, что госпожа Голобородько химичит с пропиской и получает за это мзду, несколько большую, чем просто коробка дорогих конфет или корзиночка с цветами и шампанским. Но – такое время. Правда, о сугубо криминальных подходах к ней она же первая сообщала операм. Так не без ее помощи удалось прихватить слишком инициативных ребят, по дешевке скупавших у стариков их участки за гроши, а потом перепродававших их втридорога «новым русским» под застройку. Ушлые ребята не брезговали ради пущей наживы и замочить не слишком сговорчивых деда или бабку.

В легком трепе доехали до Балта, где Марина Павловна позволила себе легко чмокнуть Сергея в щеку, и тот побежал на электричку. На встречу Ковалев уже начинал немного опаздывать – застряли в паре пробок, конец рабочего дня. «Блин, – подумал Сергей, – счастье, что у нас нищета и не приходится на каждую семью по машине. По городу торчала бы от зари до зари одна сплошная пробка».

К дому Димки Богдана на Санкт-Петербургском проспекте он подошел в десять минут девятого. У подъезда его ждал сюрприз – сам Богдан, издали похожий фигурой на самоходный шкаф, – что не мешало ему быть быстрым и гибким, когда надо, – вышагивал туда-сюда, поглядывая на часы. Увидев Сергея, Димка махнул рукой и пошел навстречу.

– Опаздываешь? – проворчал он. Ковалев пожал плечами.

– А чего ты меня здесь подкарауливаешь?

– Да, – сплюнул Богдан, – дома опять мамашка с сеструхой перегрызлись. Хрен поговоришь спокойно. Бандитская пуля? – кивнул он на подвешенную к шее руку Сергея.

– Есть малешко.

– Пошли, на воздухе посидим, пивка попьем, – сказал Димка, подхватывая Сергея за локоть здоровой руки и увлекая за собой. – Нам только двадцати трех тридцати дождаться, а потом будет тебе раздача розовых слонов. Я-то завтра выходной, а ты? А, прости, тебя же отстранили.

– Быстро же, однако, ментовский беспроволочный телеграф работает, – покачал головой Ковалев. – Далеко идти-то?

– Нет, через дорогу. Вон, зонтики видишь? Туда. А насчет телеграфа – не скажи. Я тебе друг или просто поссать вышел? Вот и знаю. И про тебя, и про Иваныча, земля ему пухом. И про «Кресты».

Через пяток минут, заказав себе по паре горячих бутербродов и по два больших стакана «Калинкина», офицеры уселись за крайний небольшой столик под уютным зеленым зонтиком с надписью «Carlsberg». Видимо, Димку тут знали, так как им не пришлось стоять у стойки кафе-фургончика, а милая девушка, крашенная зачем-то в блондинку, все принесла им на подносике.

Отхлебнув пива, оба взялись за бутерброды. Ковалев набросился на них с жадностью голодной дворняги, так как с утра во рту не было ни маковой росинки. Богдан покачал головой и отдал ему свой второй бутерброд. Рядом с фургончиком стоял мангал, и умопомрачительно пахло шашлыками, но на ментовскую зарплату не сильно-то разгуляешься, и Сергею пришлось ограничиться бутербродами. Частично утолив – скорее приглушив – голод, он откинулся на спинку пластикового кресла и закурил. Димка грустно подмигнул и поднял стакан.

– Давай, за упокой Иваныча, – тихо произнес он. – Хотя по такому человеку лучше водки бы треснуть. Но это успеется. Земля ему пухом.

Ковалев выпрямился и тоже поднял стакан. Молча опорожнили посудины наполовину. Ковалев бросил окурок в мусорный бачок с надписью «Marlboro» по красному фону и тотчас же закурил новую. Димка – спортсмен-разрядник: каратист, пловец и парашютист – неодобрительно поглядел на него, но промолчал.

– Ты, Серый, помнится, про секту спрашивал, – после долгой паузы вполголоса заговорил он, – Как там ее – Синро Хикари. Бля, без бутылки и не выговоришь. Так зацепки кой-какие есть. В конце месяца мы проводили рейд вместе с УБНОНом. Парочку крупных дилеров выщемили. Представляешь, продают, суки, чистейший морфин в порошочке. Ребята из УБНОНа одного за жабры – тот колется. Купил, мол, крупную партию у такого-то. Имя, само собой, не назвал по причине полного незнания. Зато назвал адресок. – Богдан усмехнулся, видно, вспомнил что-то развеселое и хлебнул еще пивка. – Влетаем мы на этот адресок, – продолжил он. – Народу – тьма. Всех, понятно, вяжем. Полкило – представляешь? Полкило чистенького, как слеза, морфинчику. Бабок – море. Хлопцы хозяина за помидоры – как да что. Тот в молчанку играет. Ну, недолго ему дали в Зою Космодемьянскую играть, запрессовали. Тот – в сознанку. Взял там-то и там-то. Короче, по цепочке вышли на лабораторию. Я почему тебе все это рассказываю – во всех задержаниях сам участвовав Не видел бы – хрен поверил бы! До лаборатории взяли сорок семь кило! Сам видел, как ребята взвешивали. А лаба знаешь где? Хрен поверишь!

– Где-нибудь в Сосново, – холодно ответил Ковапев.

– Точно! – воскликнул Димка. – Молоток ты, Серый. Сам догадался или знал? Именно в Сосново.

– Не знал и не догадывался – вычислил, – отозвался Сергей. – Почувствуйте разницу. Но пока, кроме моей догадки – и то весьма эфемерной и в дело не подшиваемой, не вижу связи с сектой.

Димка со вкусом допил пиво и потянул к себе второй стакан.

– А ты не торопись. – лениво проговорил он. – Будет тебе и белка, будет и свисток. Времени сейчас, – он поглядел на часы, – всего только двадцать тридцать пять, так что три часика погоди. Кое-что и я тебе расскажу, но это так, мелочи. Виталька Рогозин вернется домой, мы пойдем на Братьев – и он тебе все выложит. Ждем-с первой звезды.

Он вальяжно раскинулся в жестковатом креслице. Ковалев тоже потянул к себе второй стакан, расправившись с первым. Закурил, поглядел на затянутое низкой облачностью небо. По зонту ударили первые слабые капли дождя. Улица Братьев Горкушенко в Новом Петергофе.

– А поганое же в этом году лето, – вдруг проворчал он, – То ли дело раньше… – и сам засмеялся своему стариковскому брюзжанию.

Улица Садовая, Санкт-Петербург. Среда, 1.07. 23:00

Вот чего Николай Николаевич не ожидал, так это того, что его пригласят на заседание Глав Синдиката и что штаб Синдиката находится в Питере. Он мог представить себе штаб где угодно – в Москве, Берлине, Лондоне, Париже. Да хоть в Новом Орлеане или Южно-Сахалинске, но почему-то не здесь.

Как гласит история Синдиката – по крайней мере, официальная внутренняя, – эта организация была основана в Санкт-Петербурге, в конце восемнадцатого века, как одна из масонских лож, увидевшая в аномале Сверхсущество будущего. По легендам, основал ее незабвенный граф Панин, слегка сбрендивший на старости лет, да еще начитавшись трудов, с позволения сказать, наперсницы престарелой Воронцовой-Дашковой – баронессы Штольц, непроходимой дуры, почитавшей себя великой натурософкой и анатомкой.

Кстати, история умалчивает, была ли между графиней и баронессой кроме духовной еще и лесбийская связь, хотя современники сходятся в одном – скорее да, чем нет. Но, так или иначе, ей удалось пронаблюдать за пойманным где-то в таежной глухомани у реки Вычегды и привезенным году этак в 1779-м в просвещенный Санкт-Петербург полуодичалым аномалом, которого местные жители называли «Ворса», хозяин леса, и панически боялись. Повязали это «чудо природы» суровые поморские мужики, у которых тот повадился переть припасы из закромов. Правда, в процессе борьбы Ворса покалечил половину мужского населения деревни, кое-кого даже убил. К исправнику он был доставлен полумертвым, так бы и сгнил на съезжей, ибо добиться от дикаря не удалось ничего, но какой-то самородок вывез его в клетке в Санкт-Петербург, надеясь заинтересовать Академию де сьянс.

Академия не нашла в одичалом человеке ничего сверхъестественного или нового – ибо таких найденышей исследовали в раже неофитства русских наук уже с десяток – и баронесса забрала его в свой зверинец, находившийся в имении где-то под Лугой, поместив между обычнейшим бурым мишкой и снежным барсом, супротив экзотического орангутанга. Видимо, решив, что лицезреть родственника дикарю будет приятно, – о родстве человека и обезьяны задумывались задолго до сэра Чарльза Дарвина.

Но единожды дикарь заговорил, да как! Отборнейшим черным матом, перемежая слова русские с тюркскими и малороссийскими, он обложил передразнивавшую его обезьяну. Прогуливавшихся в тот момент по зверинцу баронессу Штольц и юную княжну Коротаеву хватил скоропостижный обморок, а старый князь и барон застыли от изумления, подобно глупой и любопытной жене Лота. После приведения всех в чувство дикарь был отмыт и помещен в более пристойное место, а именно – в подвальную комнату господского дома.

История умалчивает как, но баронессе удалось разговорить северного лешего. Он оказался сыном отставного сержанта Лейб-гвардии Семеновского полка, списанного под чистую после Полтавского сражения из-за потери правой руки, оторванной шведским ядром. При своем почти сорокалетнем возрасте, дикарь, подстриженный и побритый, выглядел совсем юнцом – не более чем на двадцать – двадцать пять лет. Кое-что дикарь объяснял путано и несвязно, но большинство бесед баронессы с ним были дотошно запротоколированы и вышли в свет за год до смерти Екатерины Великой. И тотчас же попались на глаза Никиты Панина.

Кстати, кончила свои дни баронесса почти одновременно с императрицей, слишком доверившись миролюбию дикаря, который ее и загрыз, прежде безжалостно изнасиловав. О судьбе Ворсы история умалчивает. То ли сбежал, то ли был убит на месте преступления.

Граф Панин, несмотря на преклонные годы, проанализировал творение баронессы весьма трезво, отметя прочь лирическую чепуху глупой женщины, и решил, что это явление нельзя оставлять бесконтрольным. Тогда, правда, ни он, ни его приспешники не думали о судьбах человечества в целом, они мыслили о благе империи. И поскакали по ее просторам специальные гонцы, выявляя по одним им ведомым признакам «особых царевых людей», коих и забирали в специальные пансионы, содержавшиеся за счет богатых членов ложи. Незадолго до этого единомышленники постарались изъять из обращения и уничтожить все экземпляры злополучного трактата баронессы в целях банального сохранения секретности своих мероприятий. Какой-либо научной ценности трактат не представлял, однако мог бы натолкнуть пытливые умы на некоторые выводы, особенно в свете подозрительной активности Панина сотоварищи. В своем деле они изрядно преуспели, и до нашего времени дошли только два экземпляра.

При Павле Петровиче пришлось ложе, как и многим другим, уйти в подполье. Зато появились мощные связи с заграницей, ибо не только земля русская рождала подобные чудеса природы. Конечно, часть детишек, изъятых у родителей, оказались «пустышками», но ложа накапливала опыт. Александр Первый до какого-то момента благоволил масонам, но после декабря 1825 года снова пришлось уйти в подполье, откуда ложа, преобразованная около 1855 года в Синдикат, уже никогда не выходила, имея при этом огромное влияние на власть имущих.

Октябрьский переворог проредил Синдикат, но то были количественные изменения, но никак не качественные. Первыми проникшие в Китай, Тибет и Японию, аномалы вывезли оттуда – когда добром, когда и не очень – преподавателей борьбы, учителей мистики и философии. Необъятные просторы России позволили уцелеть учебным базам и хранилищам всевозможных запасов. Любые изменения власти не трогали Синдикат, потому как в самом начаче века двадцатого мелкий чиновник Супозин, завербованный Синдикатом в качестве агента-наблюдателя, самостоятельно вывел теорию угрозы человечеству от неконтролируемо плодящихся аномалов. Именно тогда Синдикат и переориентировал свои цели – от защиты империи к защите человечества.

Еще до большевистского переворота, году этак в 1908-м, образовался Американский филиал, с центрами в Чикаго, Сан-Франциско, Боготе и Рио-де-Жанейро. На год раньше был окончательно сформирован Азиатский филиал, с центрами в Харбине, Гонконге и Сайгоне. Зоной неустойчивости оставались Ближний Восток, Япония и Черная Африка. Австралия, в качестве самостоятельного Океанийского филиала, примкнула уже после Второй мировой войны, до этого она находилась в ведомстве Британского филиала.

Но многие думали – Николай Николаевич из их числа, – что Санкт-Петербург после Октября семнадцатого года стал лишь региональным центром. Не секрет, что многие члены Синдиката пошли на службу к большевикам, когда стало ясно, что Советы победили в этой стране. Многие аномалы стали оперативниками ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ и ГРУ. Многие на этом и сгорели, как, например, Яша Блюмкин. Полного курса подготовки он пройти не сумел – именно после этого курс стал более продолжительным и изолированным. «Революционные вихри» 1918 года увлекли его, когда он проходил практику пятого, предвыпускного курса. И Яков целиком окунулся в «революцию». Покушение на Мирбаха он сработал топорно. (Покушения, как такового, не было, была лишь провокация, но все равно – топорно.) Так же топорно он работал и дальше – недоучка.

После ежовской зачистки Синдикат принял решение – в политическую борьбу не соваться. Никому. Исключение составляли только те, кто уже увяз в государственной деятельности по уши. Именно тогда и начали разрабатывать систему двойников. Кто-то работает, учится и не подозревает, что скоро его заменят на похожего – почти идентичного – человека.

Война подкосила многих, Синдикат – в их числе. Все готовились к скорой победе в наступательной войне, настраивались на укрепление связей с европейскими филиалами. И – 22 июня. Погибли десятки одаренных аномалов в среднем и младшем комсоставе Красной Армии и Вермахта. В ходе войны были выбиты такие кадры, как генерал Черняховский, полковник фон Штауффенберг, влезший зачем-то в бездарное покушение на Гитлера.

По окончании войны все пришлось собирать из осколков: кто-то погиб под бомбами, кто-то просто сгинул – случайно или намеренно. Восстанавливать взялись ребята из Сибирского, Северо– и Южноамериканского филиалов. И за три года снова сколотили прочную сеть по всему миру.

Сейчас Центр имел каналы выходов не только на все региональные филиалы, но и на каждого оперативника или аналитика в отдельности – мечта предков. Но – спасибо цивилизации за ее технические блага, и пусть она скажет спасибо за них же нам.

Оставив «близнецов» в прихожей, где толпились уже с десяток аномалов, отобранных с той же тщательностью, что и охрана куратора Крысолова, Николай Николаевич вошел в гостиную размером с хороший теннисный корт. Безмолвный молодой человек, вышколенный до такой степени, что его так и хотелось назвать «лакей», проводил Ник-Никыча на его место в самом конце длинного стола, застеленного черным сукном. Все упругие кожаные кресла за столом уже были заняты немолодыми мужчинами разной степени упитанности и плешивости. Все это сборище напомнило Николаю Николаевичу приснопамятные заседания райкома или обкома. «На Политбюро они не тянут, – с внутренней усмешкой, не отразившейся на серьезном лице, подумал он. – До маразма еще не дожили, вроде. Или дожили?»

Усевшись в предупредительно подвинутое «лакеем» кресло – в меру жесткое и упругое, – Ник-Никыч оглядел собравшихся. Из них он знал только троих: своего регионального шефа Борова; Управителя Шторма, первого заместителя Верховного Главы Синдиката и Главу Новосибирского филиала Илько. Само собой, это были только псевдонимы, настоящие их имена знал только Верховный Глава, «Capo di tutti capi»[7].

Тучный мужчина во главе стола скорее всего и был сам Верховный Глава, иначе вряд ли бы Управитель Шторм притулился по правую его руку. Все внимательно смотрели на то, как усаживается Николай Николаевич, и ему стало немного не по себе. Впервые за свою долгую жизнь он увидел всех восемнадцать Глав вместе. Считая Верховного, его первого зама и самого Ник-Никыча, получалось двадцать один человек. «Очко, – снова внутренне усмехнулся он, – Blackjack». Но потом поправился: «Недобор, всего двадцать».

Кресло, предназначенное одному из Глав, стояло пустым, а на столе перед ним лежала белая роза – символ смерти. «Уж не мое ли дитятко – Крысолов – порезвился», – вдруг подумал Николай Николаевич. И, чувствуя на себе взгляды собравшихся, он еще больше укрепился в своей догадке. «Дальше фронта не пошлют, – вдруг отчаянно подумал Ник-Никыч, – больше пули не дадут». И, храбро придвинув к себе сияющую чистотой хрустальную пепельницу, закурил. Все покосились, но ничего не сказали.

После долгого молчания, во время которого все ерзали и скрипели креслами, а Николай Николаевич, вдруг став совершенно спокойным, курил, поднялся Верховный Глава. Точнее, он лишь оторвал ненадолго от кресла обширный зад и снова его опустил.

– Как вы почти все знаете, господа, – начал он, – несколько дней назад почти полностью уничтожен наш Среднеазиатский филиал в Ташкенте. Погиб тамошний Глава.

Верховный замолчал, и Ник-Никыч почему-то вспомнил старый анекдот: «Водки, всем водки, пока не началось!». Верховный вперил тяжелый взгляд в куратора.

– Несет за это ответственность один из оперативников местного филиала. И, конечно, куратор предателя.

Теперь уже все глядели на Николая Николаевича.

«Началось», – подумал он и уже не сдержал рвущийся наружу нервный смех.

Улица Братьев Горкушенко, Новый Петергоф. Четверг, 2.07. 0:35

Ковалев задумчиво покрутил в пальцах рюмку. Разговор с убноновским опером не то чтобы не клеился, но и не развивался. Капитан Рогозин, представленный Богданом, как просто Виталька, против чего тот не возражал, подтвердил все, что рассказал Димка, но ничего сверх не добавил. И Сергей начал раздражаться, злиться на Богдана – вытащил к черту на рога, и тянет «пустышку».

– Что, Димыч, – вдруг спросил Ковалев, – ты, кажется, Иваныча водочкой помянуть хотел? Так вот тебе водочка, – и он щедро налил Богдану в рюмку «Нашей водки», купленной в ларьке у рынка. Плеснул Рогозину и себе. Поднял рюмку.

– Извини, – негромко спросил Виталий, – а кто такой Иваныч?

– Да я же говорил… – начал Богдан, но Сергей прервал его жестом.

– Капитан милиции в отставке Глуздырев Василий Иванович, бывший участковый в моем районе, – так же тихо произнес он. – Его, если мне башка еще не отказала, эти сраные сектанты зарезали. Сунулся Иваныч из-за меня в это расследование, наблюдал за сектой, ну а они его… – Ковалев махнул рукой.

– Мы ж с Серым через него и познакомились, – мрачно сказал Димка. – Я там, на даче, каждое лето обитал, а Серый по соседству жил. Ну, понятно, где ж это видано, чтобы местные с дачниками не валтузились? Лет нам тогда по семь-восемь было. Ну и сцепились. А Иваныч – он тогда еще участковым работал – мимо проходил. За ухи нас – и к себе. Мы думали – кранты, родителям накапает, а он поговорил по душам, узнал, из-за чего сцепились. Посмеялся, пожурил и угостил чем-то, я уж не помню, то ли конфетами, то ли шоколадом. Идите, говорит, да не деритесь, черти, соседи как-никак. Потом каждое лето у него паслись.

– За деда нам был, – грустно вздохнул Ковалев, – за неимением своих родных дедов и бабок. С его подачи, наверное, оба в менты и подались.

– А с чего ты взял, что его именно эти святоши убили? – внезапно спросил Виталий, – Мало ли у старого участкового врагов?

– Ну, своим-то глазам и ушам я еще верю, – зло ответил Сергей, приподняв над столом простреленную руку. – «Калашниковы» своими глазами видел, как в меня из автоматов с глушаками лупили – тоже. Вот выстрелов почти не слышал – это да, но именно поэтому ушам я и верю. Зато не верю в совпадения – сначала стреляют в меня, а через двадцать минут я нахожу убитого Иваныча и пустую видеокамеру. Если бы там побывал кто-то из бывших подопечных старика, то он либо прихватил бы видеокамеру, либо вообще ничего не взял.

Махнув предупредительно налитую Димычем рюмку водки, Сергей встал со стула и, вытянув из кармана куртки, небрежно брошенной на диван, кассету, без спроса вставил ее в видеомагнитофон. Включил телевизор, небрежно ткнул клавишу «Play» видика. На экране появилась статичная темноватая картинка – до боли знакомый Сергею пейзаж бывшего пионерлагеря, обиталища секты. Если бы не шевеление веток деревьев, колыхаемых легким ветерком, и не мелькающие цифры в углу экрана, стремительно отсчитывавшие секунды давно ушедшей ночи, можно было бы подумать, что на экране фотография. «Ровно месяц назад снимал Иваныч, – грустно подумал Ковалев, разминая в пальцах сигарету. – Живой, здоровый и бодрый».

Изображение на экране вдруг потеряло статичность – к одному из жилых корпусов подъехали три микроавтобуса. По темному размытому силуэту было невозможно определить марку машин, не говоря уж о том, чтобы различить номера. Но тут изображение мелькнуло и стало гораздо светлее и четче – покойный капитан Глуздырев где-то разжился даже пассивным прибором ночного видения. Сразу стали видны эмблемы «Фольксвагена» и номера двух машин.

Из дома вышли двенадцать человек, навьюченные объемистыми рюкзаками, и начали неспешно грузиться в микроавтобусы. По крайней мере, у троих были отчетливо видны в руках десантные АКМы с утолщенными пэбээсами стволами. Люди погрузили в машины снаряжение, влезли в салоны сами, и «фольксы» выехали с территории лагеря. Ковалев остановил воспроизведение и начал перематывать этот короткий кусочек записи в начало. Повернулся к Рогозину.

– По-моему, немного убеждает, – сказал Сергей. Рогозин кивнул,

– Убеждает. Ты показывал ее начальству?

Ковалев отрицательно помотал головой.

– Хотели накопать еще чего-нибудь подобного побольше, а потом… – он развел руками. – Меня отстранили, дело шили – такая пленка обернулась бы против меня.

– Не скажи, – задумчиво произнес Виталий. – Не скажи. Нам, по крайней мере, она в самый цвет. Теперь есть все подступы к секте. Есть основание взять их в плотную разработку.

Он вдруг залихватски тяпнул рюмку водки и подмигнул Ковалеву.

– Не журись, Серега! Будет и на нашей улице праздник.

Улица Большая Ордынка, Москва. Четверг, 2.07. 15:00

Они вошли в комнату и быстро, но без спешки уселись вокруг стола – восемь подтянутых крепких мужчин примерно одного возраста – от сорока до сорока пяти. Добродушные лица и улыбки, с которыми они приветствовали друг друга, смогли бы обмануть только постороннего человека. Внимательные жесткие глаза и прорезанные ранними морщинами лица, умеющие быть непрошибаемыми масками, – все они были офицерами спецподразделений. Агентуристами, разведчиками, диверсантами.

Все восемь занимали ответственные посты в Ставном разведывательном управлении Генштаба. Два генерал-майора, генерал-лейтенант, четыре полковника и подполковник. Они были заместителями начальников управлений, начальниками разведуправлений штабов округов командирами подразделений спецназа. Подполковник был первым заместителем резидента в Бонне, разведчиком-дипломатом.

Они были элита армии, и им очень нелегко было собраться сегодня в этой просторной гостиной обшарпанной четырехкомнатной квартиры в старом доме на Ордынке. Каждый из них мог находиться «под колпаком» – просто для профилактики. Конечно, со времени официального падения советской власти многое изменилось, изменения расшатали даже безотказный механизм ГРУ, количество и качество проверок снизились, но все равно никогда нельзя быть уверенным, что сейчас ты не проверяешься, какое бы звание ты ни носил.

Подобная встреча не являлась криминалом сама по себе, но давала повод к ужесточению проверок. А вот то, что замышляли собравшиеся люди, было чистой воды преступлением – заговор. И пусть их целью не стояло свержение законной власти, однако, как и ЦРУ в Штатах, ГРУ не имело права действовать на территории своей страны. Хотя официально одобренный прецедент уже был – Чечня, – и собравшиеся не видели причин юридического или этического свойства, чтобы не развить тенденцию с большим успехом, нежели это было сделано на Северном Кавказе.

Потушив в пепельнице окурок сигареты, генерал-лейтенант Суходолов, заместитель начальника управления информации, негромко заговорил. Заговорил он открыто, называя вещи своими именами, зная, что перед ним сидят проверенные люди, а квартира полностью изолирована от внешнего прослушивания.

– Все вы уже ознакомились с меморандумом, так сказать, составленным несколькими офицерами моего управления. Проект «Айсберг». Сейчас мы имеем бесконтрольное скатывание страны… да черт знает куда. Даже лучшие аналитики управления не могут дать однозначный ответ – куда, потому как просчитать наш хваленый «русский менталитет» не удается даже русским. Любое изменение власти, то есть правящей верхушки, к кардинальному изменению ситуации в стране не приведет. Власть пока будет слаба при любых раскладах и перестановках. Посему, нужны решительные действия по стабилизации обстановки. Даже – противоправные, если так можно сказать, предположив наличие права в этой стране. Надеюсь, никто из пришедших на встречу не пойдет сейчас на попятный, но все-таки прошу сказать об этом сразу.

Суходолов обвел внимательным взглядом собравшихся. Никто не пошевелился. Генерал кивнул.

– Отлично. Я думаю, – тут он усмехнулся очевидности своих слов, – что у каждого присутствующего есть группа офицеров, которым он доверяет. Часть этих кадров нужно перевести под глубокое прикрытие, залегендировать их вхождение в проект, например, банальным увольнением из рядов по собственному желанию. Далее – нам нужна мощная агентурная сеть внутри страны и группы быстрого реагирования, состоящие из людей, с нами никак не связанных. Даже отставники для этого не подойдут – если пойдет цепь провалов, слишком большое количество бывших спецназовцев может насторожить. Против нас – теоретически – будут играть тоже не лопоухие бездари. Нужна вербовка и разведывательные кадры. Ваша задача сейчас – собрать, как говорили приснопамятные партработники и нынешние демократы-кандидаты, инициативные группы. Не стану напоминать о неспешности и тщательной проверке всех и вся. Проект «Айсберг» – долгосрочный, и наша задача все-таки реализовать его.

Словно игральные карты из новенькой колоды, Суходолов разбросал всем толстые конверты.

– Ознакомьтесь здесь – и уничтожьте.

6. ДОРОГА, КОТОРОЙ НЕТ

Берег р. Урал, г. Уральск. Республика Казахстан. Воскресенье, 5.07. 19:25 (время местное)

Крысолов свернул с трассы на пыльную грунтовку и, проехав пару километров, остановил «уазик» на берегу. Вышел из машины, присел у воды. «Урал, говоришь? – хмыкнул он про себя. – Ну-ну. Как там было? «Рассвет уж встает, и раненный в руку Чапаев плывет». Н-да… Всяко бывает».

На сей раз Крысолов путешествовал в одиночестве, ибо не знал, чем и где окончится его путь. Ему стоило немалых трудов уломать Беса остаться на попечение Рустама, несмотря на то, что парень псу вроде приглянулся, и Бес подпускал его к себе, позволял погладить, потрепать за уши, лишь слегка ворча ради приличия. Такое он позволил до этого лишь одному человеку – Мирдзе. Точнее, аномалу, к которым у пса, похоже, была большая расположенность, нежели к homo sapiens.

Так или иначе, но после продолжительной грызни – вполне в прямом смысле – Крысолову удалось уговорить Беса остаться в доме Змея. И теперь он чувствовал себя неуютно и одиноко, словно потерял какую-то часть себя. Мирдза, Змей, Бес – какая еще часть будет потеряна на этом пути? И куда ведет этот путь? Зачем он? Ведь Крысолов отчетливо сознавал, что сейчас он ехал не за Мирдзой, не чинить разборки с Синдикатом, даже не искать свое прошлое или смысл жизни. До сих пор он не знал – зачем и куда?

«Закладки»[21] и с десяток квартир в разных городах и разных странах могли обеспечить безбедное и скрытное существование Крысолова в течение всей долгой жизни аномала. Даже если денежные средства истощатся, всегда остается большая закладка – затопленные катакомбы под развалинами форта № 19 в нескольких километрах от Полесска в Восточной Пруссии, нынешней Калининградской области. Проникнуть в катакомбы можно было только обладая нечеловеческой быстротой, ловкостью и выносливостью. Тем, что в избытке было у аномалов. Несколько центнеров серебра, золота, платины и драгоценных камней в ювелирных украшениях XVIII-XIX веков. Именно этот клад и являлся основным источником средств. До девяностого года Крысолов продавал драгоценные поделки за мизерные – по отношению к их реальной стоимости – суммы ювелирам в Союзе. Потом стал небольшими партиями переправпять на зарубежные аукционы, переводя деньги на счета в Берне и Цюрихе.

Он вполне считал себя вправе распоряжаться драгоценностями, награбленными наци в Восточной Европе, по праву рисковавшего жизнью в абсолютно непроходимых (непроплываемых) для человека подводных лабиринтах, нашпигованных натяжными, нажимными и плавающими минами. Коррозия сделала свое дело, но не было никакой гарантии, что один из этих ржавых монстров все-таки не сработает, превратив тело пловца в жалкие ошметки. Кстати, на входе Крысолов проплывал мимо старых обрывков гидрокостюмов и искореженных баллонов аквалангов, словно напоминавших ему о предельной осторожности.

Возможно, где-то в глубине катакомб, соединявших форты, скрывалась и печально знаменитая Янтарная Комната, только искать ее Крысолов не стал – зачем? Если она лежит под водой – значит, так надо. Делиться с каким-либо государством своей находкой он не считал нужным. Патриотизмом и абстрактным альтруизмом он не страдает, предпочитая помогать только тем, до кого мог дотянуться, считал – и не без оснований – все фонды и благотворительные учреждения аппаратами для отмывки денег. И уж меньше всего он хотел отдавать львиную долю сокровищ прожорливым, но бесполезным аппаратам Минфина и налоговой инспекции России. А уж тем более – ярко засвечивать свои способности. Он даже слегка подновил систему минирования в тоннелях.

Крысолов собрал на берегу мелкий плавник, тонких сухих веток, плеснул в ржавую консервную банку, найденную тут же на берегу, бензина из канистры, сложил дрова над банкой «колодцем» и поджег топливо. Полыхнуло. Сырые дрова шипели, пар смешался с дымом, сухие дрова занялись сразу. Присев перед костром на теплую землю, Крысолов закурил.

На душе было муторно, и заедала грусть. Даже недавняя радость от общения с себе подобными, с существами, понимавшими и принимавшими его таким, какой он есть, улетучилась, словно легкий дымок сигареты. Все-таки тщательно вбитая, накрепко засевшая в сознании тяга к одиночеству сыграла свою роль и в жизни Крысолова, и в жизни Змея. Каковы бы ни были мотивы их почти дружеских (?) отношений, каждый из них не был особенно нужен другому. А кто вообще был нужен аномалу? Подруга? Дети? Особой уверенности в этом у Крысолова не было. И, возможно, поиски именно этого – кто? – и толкали его вперед.

Выкурив сигарку наполовину, Крысолов вернулся к «уазику», вытащил литровую бутыль домашнего вина, одну из тех трех, что сунула ему в рюкзак «на дорожку» Лиза, и кружку. Сел перед костром. Усмехнулся чему-то и выбил пробку, налил в эмалированную посудину густого терпкого напитка, отхлебнул добрый глоток и снова усмехнулся. Поднял кружку на уровень глаз, словно произнося тост.

– Что ж, хоть кто-то в этом мире произнес наконец слова: «Возвращайся, брат, я буду ждать тебя», – проворчал он, вспомнив прощальные слова Лизаветы.

Чужая память

Проспект Ленина, Вильнюс. Литовская ССР. 9.05.89 г. 21:00 (время местное)

Крысолов внимательно оглядел собравшихся в комнате людей – четверо мужчин и две женщины. Не считая двух аномалов из личной охраны главы Прибалтийского филиала Синдиката, контролировавшего кроме Латвии, Литвы и Эстонии еще и Польшу.

– Итак, господа-товарищи, вы по-прежнему желаете автономности своего филиала? – медленно спросил Крысолов. Сегодня он исполнял непривычную для себя роль дипломата, посредника в переговорах с региональным филиалом, возжелавшим стать самостоятельным. Крысолов имел четкие инструкции: в случае отказа подчиниться – уничтожить все руководство филиала.

От пристального взгляда не укрылась решимость людей любыми способами добиться самостоятельности. И Крысолов уже вполне представлял, что ожидает его в ближайшие пару минут. «Мать твою так, – подумал он с кривой ухмылкой, – центробежные тенденции, кажется, возобладали и здесь. Почему отваливаются только филиалы в Союзе, словно заразившись безумием сепаратизма у народов этой страны? Ведь личный состав филиалов разношерстен по национальному составу. Смешно».

Резко встал глава – плотный седоволосый мужчина, отдаленно напоминавший взбесившегося павиана. Правда, сейчас отдаленность становилась все минимальней – в глазах главы мелькали опасные чертики тщательно подавляемого бешенства, сдерживать которое мужчине становилось все труднее и труднее.

– Слушай, сопляк, – проревел глава, и глаза его налились кровью. – Слушай внимательно и передай другим, тем, кто тебя послал. Мы будем продолжать настаивать на нашем обособлении и смягчении подхода к «диким»…

– Теперь я вижу и сам, – негромко прервал его Крысолов, – что здесь нужны коренные изменения.

Мгновенно в руках Крысолова оказались два пистолета АМП. Грохот сотряс, казалось, весь дом. Специальные конические пули калибра 44 «магнум», способные пробить навылет легкий бронежилет, прошивали тонкую стену, за которой сидела охрана. Каким-то чутьем Крысолов угадывал, где находятся аномалы, и точными выстрелами уничтожал их. Буквально за пару секунд магазины были опустошены. Мгновенно перезарядив оружие, Крысолов влепил вторую серию пуль – чуть ниже. Так, чтобы пули шли под углом и, пробивая стену, поражали лежащих на полу.

Магазины снова опустели – раньше, чем рефлекторно попадавшие на пол при первых выстрелах люди подняли головы. А пистолеты уже упали на пол, и в руке Крысолова, как из воздуха, появился миниатюрный Ч3-83[22]. Оттолкнув ногой столик с кофейником и чашками, Крысолов осторожно шагнул вперед.

– Лежать, руки на затылок, – шепнул он, и этот тихий голос после тяжелого грохота крупнокалиберного пистолета возымел более эффективное и шокирующее действие, чем громкий и грубый окрик. Едва люди выполнили команду, Крысолов бесшумно скользнул к изрешеченным дверям и осторожно, на долю секунды, выглянул в соседнюю комнату. Два тела; один из аномалов слабо шевелился, и Крысолов вогнал ему пулю в голову, избавив от лишних мучений, – даже фантастическая восстанавливаемость аномалов не смогла бы помочь этому изодранному пулями крупного калибра телу.

Стремительно метнувшись в комнату, Крысолов едва не опоздал – глава филиала успел выхватить пистолет из-за пояса. И Крысолов мгновенно выстрелил навскидку. Точно между глаз. Остальные люди не шелохнулись. Они уже поняли, с кем имеют дело, первоначально введенные в заблуждение нарочитой медлительностью аномала и главное – черными контактными линзами, скрывавшими бесцветность глаз.

Плавно повернувшись на пятках, Крысолов снова открыл огонь, стараясь тратить как можно меньше патронов. На всякий случай магазин он снарядил через один патронами с мягкой пулей повышенного останавливающего действия и пулей со стальным коническим сердечником. Одна из мягких пуль, пущенная на резкое движение в углу, прошла по касательной, расплющившись о толстый лоб полного мужчины, выглядевшего за столом, как партбосс областного масштаба. Сейчас, впрочем, он выглядел скорее как свинья на бойне, которую тянут под нож мясника. Пришлось прошить лоб толстяка бронебойной.

Последний из оставшихся в живых руководитель – миловидная женщина лет тридцати пяти – забилась в угол, выставив перед собой ладони, словно они могли оградить ее от пули.

– Не-е-е-ет, – шептала-блеяла она, – не на-а-а-а-до.

Поморщившись от брезгливости – к ней, к себе, к тем, кто его послал, – Крысолов точно вогнал ей пулю в голову. Сплюнул, с отвращением оглядев сцену бойни, подобрал с пола пистолеты АМП, выйдя в прихожую, сунул их в сумку, оставленную им на вешалке, и выскользнул из квартиры. Поднялся на крышу, заполненную народом – салют в честь сорок четвертой годовщины Победы еще не отгремел. Медленно двигаясь среди кричавших людей, Крысолов, сам крича что-то невнятно-радостное, прошел по крышам и спустился вниз вместе с другими людьми уже по другой лестнице. Вышел из другого дома, стоявшего вплотную с тем, где он только что побывал.

У подъезда уже сгрудились милицейские «луноходы», толпились милиционеры, вызванные на стрельбу бдительными соседями, и зеваки. Хмыкнув что-то себе под нос, Крысолов неторопливо пошагал, смешавшись с толпой гуляющих, в сторону набережной Няриса. Остановившись на мосту, он перегнулся через перила и долго глядел в темную воду. Внезапно снова накатило омерзение – к своей работе, к людям, которых приходилось устранять, с которыми работал. Внезапно захотелось бросить сумку в воду, плюнуть на все и уйти. Просто так, уйти в никуда и не возвращаться.

«Щенок, – вдруг услышал он внутри себя голос, свой голос, но какой-то странный, с избытком лязгающего, словно танковые траки, командного металла. – Щенок! Раскис уже? Распустил нюни, как барышня кисейная? Какой ты к черту Крысолов, ты – говноед. Ты, кажется, уже забыл, что твое предназначение быть Истребителем, что ты не такой, как все. Этот мир исторг тебя, постарался максимально испоганить тебе жизнь, обрекши на одиночество и неприятие. Но оставил Предназначение – очищать его от монстров и рвущихся к власти скотов. Гордись им и радуйся, что ты вне систем и устоев этого мира».

Тряхнув головой, словго приводя себя в чувство после нокдауна, Крысолов подбросил еле слышно звякнувшую содержимым сумку и зашагал в сторону вокзала, где его ждала машина группы эвакуации. Постепенно его шаг снова стал легким и пружинистым, а осунувшееся от внезапной усталости лицо – спокойным, как всегда. Лишь веко левого глаза слегка подергивалось, но кто это заметит в лукавом прищуре глаз.

Улица Железноводская, ВО, Санкт-Петербург. Понедельник, 6,07. 13:50

Николай Николаевич шел на встречу с региональным главой, испытывая странные смешанные чувства тревоги и отчаянной решимости. Шагавшие в трех метрах позади «близнецы» отрешенно оглядывали округу, цепко осматривали прохожих, выискивая возможную угрозу для своего шефа. Но сегодня они почему-то исполняли свои обязанности рассеянно и без должного старания.

Николай Николаевич был, пожалуй, одним из немногих кураторов, имевших личных телохранителей-аномалов. Такую роскошь могли позволить себе лишь главы региональных филиалов, да и то не все. Обычно даже главы обходились одним телохранителем, пара была уж вовсе расточительством и распылением средств. Пары, как правило, были в гомосексуальной связи, что исключало их последующие метания в поисках половины, а следовательно, – возможность предательства, какое совершил подопечный Ник-Никыча, Крысолов. Отклонения в сексуальной ориентации подростков вычислялись психологами Синдиката довольно рано, и такие мальчики воспитывались парами. Конечно, единственным их назначением была работа телохранителей, ибо в боевых операциях «близнецов» использовать было невозможно, в силу их привязанностей – сторожевой пес не сможет быть охотником.

Сегодня Николай Николаевич впервые за свою многолетнюю работу в Синдикате сунул за пояс брюк пистолет, девятимиллиметровый израильский «сиркис». С кобурами скрытого ношения Ник-Никыч дела никогда не имел, весь его опыт обращения с оружием – Рязанское училище ВДВ да четыре года службы в разведке Рязанской же десантной дивизии. Правда, в те времена командующим ВДВ был генерал Маргелов, и десантников гоняли всех, как Сидоровых коз, невзирая на должности и звания. Но с тех пор прошло много времени, и Ник-Никыч лишь изредка отстреливался в тире, пытался сохранить форму неплохого когда-то пистолетчика, выпуская пару раз в месяц по пять-семь магазинов из полюбившейся ему девятимиллиметровой «Ламы-Омни».

Странное недоверие и подозрительность словно пропитали воздух вокруг куратора, и ему подчас казалось, что просто нечем дышать. И эти «близнецы», и оружие в кармане, и конспиративные приемы – все это было опасной, но, в сущности, не слишком нужной игрой. По крайней мере, как вдруг показалось Николаю Николаевичу, – для него лично. Но Синдикат, дававший практически безграничную власть, отбирал у своих членов самое главное – свободу. Свободу волеизъявления, свободу чувств, ибо любые сильные привязанности карались немедленно и жестоко. За исключением, пожалуй, извращенной привязанности друг к другу «близнецов» да еще их собачьей привязанности к хозяину.

Николай Николаевич осторожно поддернул штаны, поправил рукоятку пистолета, давившую на располневший живот. «Скорее даже брюшко», – грустно подумал куратор, вспомнив бравую десантную молодость. Если бы не влетевший на учениях в купол его парашюта салага-первогодок, следствием чего были многочисленные переломы и разрыв селезенки, повлекшие за собой списание из войск по инвалидности, может быть, и не знал бы Николай Николаевич ни о каком Синдикате, был бы сейчас в больших чинах.

Куратор зло сплюнул – чего уж сейчас-то сопли разводить: «был бы, не был бы». Сейчас нужно думать о том, что будет, а остальное – ботва в бороде. Прихрамывая, но бодро взбежал по пяти ступеням на крыльцо точечной девятиэтажки, набрал код на укрепленной двери парадной, вошел в холл. «Близнецы» скользнули следом. Нога Николая Николаевича опять разнылась, но лифтом он пользоваться не стал и тяжело поднялся на пятый этаж. Открыл дверь квартиры своим ключом. Не оглянувшись на своих телохранителей, прошел в гостиную.

Борова еще не было, и Ник-Никыч устроился в самом удобном кресле, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Повинуясь его красноречивому жесту, один из «близнецов» сунулся в бар, вытащил початую бутылку «Тичерз», налил в тяжелый квадратный стакан толстого стекла и подал куратору. Вопросительно поглядел на него – не принести ли лед, но Николай Николаевич отрицательно помотал головой и пригубил виски.

К тому моменту, когда в прихожей лязгнул в массивном замке ключ и «близнецы» настороженно приподнялись, Николай Николаевич ополовинил уже второй стакан. Боров вошел в комнату, поглядел на стакан в руках Ник-Никыча и с неудовольствием крякнул.

– Не слишком ли рано вы начинаете? – язвительно спросил он.

Куратор равнодушно пожал плечами. Его снова неприятно кольнуло то, что на встречу Боров в который уже раз пришел без охраны. Что-то во всем этом было неправильное. Но что?

Однако Боров сел напротив Николая Николаевича, плеснул в стакан, услужливо поданный одним из «близнецов», изрядную порцию виски. Дружелюбно улыбнулся куратору.

– Вы по-прежнему считаете, что предателя нужно оставить в покое? – благодушно спросил Боров, слегка наклонившись вперед и тяжело взглянув в глаза куратора.

Тот снова равнодушно пожал плечами. Его вдруг охватили вялость и апатия. Бешеная гонка за ускользающей тенью шаткого равновесия практически закончена – равновесие, кажется, нарушено полностью и шансов восстановить его больше не представится.

– Да, – устало ответил он, – но вы меня, разумеется, не послушаете. И загубите все.

– А вы не разделяете мое особое мнение? – иезуитским полушепотом произнес Боров. – То, которое я высказал на Совете Глав.

– Глупо, – невыразительно ответил Ник-Никыч, но внутренне подобрался. – Если бы я действительно помогал Крысолову обезглавить Синдикат, то, скорее всего, начал бы с того, что ликвидировал его руками вас и Верховного, тем самым обезопасив себя. Но ведь вам же не понять, что он хочет только одного – покоя, и ему наплевать на мышиную возню Синдиката.

– И все-таки, если отбросить лирику и пасторальность, – где сейчас Крысолов?

– Господи, – вздохнул Николай Николаевич, – какие вы болваны! С чего вы взяли, что он отчитывается мне? И почему вы так уверены, что я сказал бы вам о том, где он, даже если бы знал?

Боров улыбнулся еще шире, словно услышал желаемое, и сунул руку по а пиджак, где куратор еще раньше заметил под складками ткани выпуклость кобуры скрытого ношения.

– Придется вам, видимо, пройти курс лечения, – пробормотал глава филиала, ухватившись за рукоять пистолета.

Николай Николаевич знал, что это означает: все сотрудники Синдиката – за исключением аномалов, и так обладавших высокой сопротивляемостью к наркотикам, – имели нечувствительность к препаратам, в простонародии именуемым «эликсиром правды». За исключением одного, изготовленного лет двадцать назад, препарата на основе вытяжки из гипофиза аномалов. Правда, после введения препарата в кровь обычного человека испытуемый жил от пяти до семи часов и умирал в страшных мучениях. Применялся препарат всего два или три раза, и в каждом случае финалом допроса с этим «эликсиром» была мучительная смерть.

Пиджак Николая Николаевича был расстегнут, и пистолет он выхватил быстрее Борова. Щелкнул предохранителем, буквально уперев ствол в жирный подбородок главы.

– Сейчас мы уйдем, – негромко и напористо произнес куратор, поднимаясь из кресла. – Мы уедем подальше, и ты не станешь нас искать – иначе мы вернемся. Я не хочу вредить вам, я всего лишь подаю в отставку. Запомни и передай другим. Мы – уходим, просто уходим.

– Мы? – язвительно переспросил Боров, и куратор услышал за своей спиной характерный щелчок выброшенного из пружинных ножен ножа. И все понял – и странную беспечность Борова, и причину своего беспокойства, и прохладное отношение к своим обязанностям «близнецов». Тупое, как пьяный мордобой в темном переулке, предательство. Боров как-то сумел переманить (перекупить?) его телохранителей. Четко зная, что аномалов ему не опередить, Николай Николаевич все-таки не хотел уходить один. Ствол его пистолета по-прежнему был направлен в лицо Борова.

Но он опоздал, опоздал на целую вечность. Палец только начал нажимать на спусковой крючок, взводя курок, а в воздухе уже тонко свистнуло узкое обоюдоострое лезвие брошенного ножа. Жгучая боль пронзила все тело бывшего куратора, растекаясь откуда-то из основания черепа. А тело вдруг стало деревянным, точнее – словно большим мешком, набитым опилками. Пистолет выпал из одеревеневших непослушных пальцев, ноги подогнулись, и Николай Николаевич мягко осел обратно в кресло.

Нож перебил спинной мозг в месте его прикрепления к головному. Сквозь розово-серую пелену перед глазами Николай Николаевич успел увидеть довольную улыбку на – все-таки – испуганном лице Борова и подумать: «Жаль, не увижу эту рожу, когда придет Крысолов… Крысолов… Удачи тебе, парень…»

Биостанция СПбГУ «Лес на Ворскле», Борисовка. Белгородская область. Понедельник, 6.07. 17:00

Мирдза, лениво развалившись на травке, с улыбкой глядела на прыгающую на волейбольной площадке молодежь. Ее немного раздражали взгляды парней, глазеющих на Марту, как всегда резвившуюся в миниатюрном купальнике. Раздражали и их взгляды, регулярно пробегающие по ее телу, словно ощупывая его. Но не натягивать же паранджу, когда телу хочется отдохнуть от одежды, насладиться солнечными лучами и теплым ветром.

Хотя нельзя не сказать, что Марта весьма эффективно использует это глазение в целях победы своей команды, – мальчики противника, глядя на ее фигурку и пуская слюни, пропускали одну ее подачу за другой. Однако же и ее команда начинала пускать слюни, едва происходила смена номеров и Марта выходила к сетке, а молодые люди начинали пялиться на ее практически голую попку.

Минимальные трусики, прикрывавшие лишь узкой черной полоской ложбинку между бронзово-загорелых ягодиц, делали свое черное дело не менее эффективно, чем два крошечных треугольничка, едва прикрывавшие соски. Так что эффект, направленный на противника, с лихвой компенсировался воздействием на своих. Если бы не присутствие Мирдзы, команда Марты могла бы и продуть. Правда, первый тайм противник продул вообще всухую, на одних крученых Марты, но во втором собрался и проиграл лишь со счетом 13:15.

А в начале третьего один из парней в команде Марты подвернул ногу. Девушка попросила перерыв и повернулась к Мирдзе.

– Поможешь? – крикнула она.

Мирдза усмехнулась – теперь у ребят не было ни малейшего шанса. Она встала, потянулась, продемонстрировав себя во всем великолепии, завязала волосы в хвост и вышла на площадку. По вытянувшимся лицам противника увидела, что не ошиблась, и подхватила мяч.

– Подача наша? – спросила она у сестры.

– Ага, – ответила та и покосилась на лица молодых людей. Фыркнула.

– Подаю! – крикнула Мирдза и подбросила мяч к жаркому голубому небу.

Улица Кировоградская, Чертаново. Москва. Среда, 8.07. 3:15

Закадрить в ночном клубе подружку было для Крысолова делом нескольких минут. Особенно просто, учитывая прицельное внимание к полуодетой, точнее – полураздетой – девушке со стороны пары мальчиков качкового вида. Девушка не была местной ночной бабочкой – это Крысолов установил легко, с минутку потолкавшись рядом с ней на танцевальной площадке и наскоро просканировав сознание. А посему спокойно согласился на предложение амбалов «выйти поговорить».

Легко разоружив их и оставив отдыхать в глубокой отключке на унитазах и спустив часть деталей неухоженных пистолетов ТТ в унитаз, а остальные – в мусорный контейнер на кухне, куда спокойно вошел, предъявив липовое удостоверение сотрудника МВД, Крысолов вернулся в зал и подсел к девушке. Непринужденный треп, пара коктейлей – и теплое знакомство было завязано. Девушка была в приличном градусе подпития, а посему не особенно обратила внимания на не слишком презентабельный «УАЗ», особенно – после тех коктейлей, что угостил ее Крысолов. Обычнейший С2НзОН в «Маргарите» сделал свое черное дело.

Буквально дотащив на руках хихикающую девушку, Крысолов помог ей открыть дверь квартиры, внес ее в комнату, уложил на диван и стремительно осмотрел всю квартиру. Никого – ни в кухне, ни в санузле, ни во второй комнате. Коротко и точно нажал кончиком среднего пальца за ухом девушки, надежно вырубив до утра, и перенес ее в спальню, положил на кровать, укрыл одеялом и огляделся дотошнее. Телефон в квартире был, что облегчало жизнь. Среди вещей не обнаружилось таких, что были девушке не в пору, – значит, здесь она жила одна.

Вышел в ванную комнату и врубил душ на полную мощность, горячей воды, правда, не было, да и не нужно. Поглядел на себя в зеркало, качнул головой и сплюнул в раковину. Процесс метаморфоз закончился буквально три-четыре дня назад, и Крысолов в очередной раз с трудом привыкал к своему новому лицу. Черные волосы, брови и усы, отпущенные в дороге, наскоро сбритая щетина; квадратный подбородок с ямочкой посередине, тонкий нос с широкой, словно неоднократно сломанной переносицей, узковатые глаза, прижатые к черепу уши. Общее в лицах было только одно – бесцветные глаза и хищное выражение. То, что почему-то нравилось в принципе большинству женщин.

Крысолов усмехнулся, мгновенно – на «раз-два» – разделся и шагнул в обшарпанную ванну под тугие холодные струи. Кряхтя и фыркая, он с полчаса нежился под душем, соскабливая жесткую щетину, смывая дорожную пыль и усталость.

7. КРАЙ СВЕТА

Чужая память.

Волгоградское водохранилище, р. Волга между населенными пунктами Приволжское и Ахмат. Саратовская область. Воскресенье, 2.12.90 г. 1:05

Крысолов греб немеющими руками. К счастью, течение здесь было не очень сильным, но с другой стороны из-за волгоградской плотины река была широкой, и плыть предстояло долго. Все тяжелое снаряжение он выбросил, едва войдя в обжигающую холодом воду и взломав тонкий прибрежный ледок. Зашвырнул на глубину плоский ранец с патронами, пластитом и продуктовым НЗ, бросил туда же и новенький пистолет-пулемет «Хеклер-Кох» МП-5 А-2 с боекомплектом.

Но все равно, даже почти игрушечный «маузер» ХСП калибра 7,65 мм, весивший вместе с глушителем семьсот граммов, да пара ножей, привычно прикрепленных к предплечьям, тянули на дно, как пудовая гиря. Ботинки снимать Крысолов не стал – как ни двужилен он был, но марш-бросок босиком по снежку представлял слабо, особенно после своего моржового заплыва через Волгу не в самом узком месте. Да и босой человек, бегущий по снегу, всегда привлекает внимание.

Задание было практически провалено. Уничтожить всех предателей одним махом не удалось – трое не явились на встречу, и Крысолов поднял на воздух хибару на окраине Саратова с теми, кто прибыл. Из тех, что не явились, Крысолов успел ликвидировать только одного – опера местного уголовного розыска. Но игра шла уже на грани провала – Крысолова засекли, и приметы его разошлись по всем постам. Началась облава. Единственный путь лежал через Волгу, но мосты контролировались. Пришлось плыть.

Прогноз погоды, услышанный Крысоловом еще днем, не обещал ничего хорошего – понижение температуры до минус одиннадцати, шквальный ветер и метель. Ограниченная видимость, с одной стороны, была на руку Крысолову, с другой – мешала и ему вовремя увидеть опасность.

Уже на середине необычайно высокая волна захлестнула пловца. Отфыркавшись, Крысолов энергичным гребком поднялся над водой. И сразу же нырнул, уходя в стылую глубину – на него шел буксир. «Черт, – подумал Крысолов, – откуда он взялся? Навигация-то вроде закончилась». По голеням жестко скребанул форштевень, и Крысолов нырнул еще глубже, яростно загребая руками, чтобы не попасть под винты. Его мотнуло несколько раз, потянуло к поверхности, но он удержался на глубине до тех пор, пока болтанка не прекратилась. Вынырнул, с жадностью вдохнул воздух. Мелкая снежная крошка тотчас же больно секанула его по глазам.

На берег он выбрался совершенно обессиленный. Неимоверно трудно было ломать полусантиметровый лед на мелководье и передвигать ноги. Болела, казалось, каждая мельчайшая клеточка тела, перед глазами мелькали огненные круги. Но Крысолов стянул с себя всю одежду и тщательно отжал из нее воду, пока она не превратилась в лед. Конечно, влага в ткани еще осталась, и она замерзнет, сделав одежду фанерно-жесткой, но, по крайней мере, не ломкой.

Срочно нужно было найти какое-то временное убежище, хотя бы на пару часов, чтобы восстановить температурный баланс. Отстегнув от пояса фляжку – единственное, что осталось у него от продуктового НЗ, Крысолов трясущимися руками отвинтил крышку и припал одеревеневшими губами к горлышку. Спирт, ледяными комочками скользнув по глотке, зажег пожар в пищеводе и желудке. «А ведь я хотел выбросить и флягу, – подумал Крысолов. – Что бы я сейчас без нее делал?» Чувствуя, как его охватывает крупная дрожь, Крысолов поспешно оделся и побежал на неверных ногах прочь от берега.

Укрытие от ветра и снега Крысолов нашел только через два часа. Запершись в каморке заброшенного коровника, Крысолов разжег на бетонном полу костер из обломков кормушек для коров и сухого навоза, смешанного с сеном. Досками закрыл окно с выбитым стеклом, оставив щели для выхода дыма, разделся и повесил одежду над огнем на шест. Хлебнул еще спирту, растерся остатками. Тепло огня благодатно разлилось по бедрам, плечам и груди, спина и ягодицы все еще мерзли. Крысолов стал медленно поворачиваться, стараясь вобрать кожей как можно больше тепла, зная, что ему предстоит еще двухсоткилометровый – как минимум – марш-бросок.

Орехово, Карельский перешеек. Среда, 8.07. 12:30

Брат Самэ вернулся из небытия, длившегося месяц, измотанным, словно все это время непрерывно бегал марш-броски и проходил полосу препятствий. Самэ открыл глаза, и мир поразил его своей новизной и яркостью. В уши хлынули тысячи звуков, ранее не слышанных, оглушив и смяв чувства, перебивая ощущения.

Брат Самэ приподнялся на жесткой постели, но головокружение уложило его обратно. Тотчас же холодная жесткая рука легла ему на лоб и глаза.

– Все в порядке, брат. Не надо только делать пока резких движений, – услышал он тихий голос. Брат Самэ замер, расслабив мышцы. Все было новым, даже истончившиеся мышцы – в них чувствовалась нечеловеческая сила и быстрота, кости стали словно невесомыми.

– Выпей это, – снова услышал он тот же голос и, приподняв голову, припал губами к краю фарфоровой чашки. Холодная терпкая жидкость смягчила пересохший рот и глотку и вдруг зажгла огонь в теле, стряхнув остатки сонной паутины с мозга, заряжая вялые мышцы энергией.

Самэ взметнулся с жесткого ложа. Полуденное солнце било в окно, но почему-то не слепило глаза, даже не приходилось сильно прищуриваться. Рядом с постелью на пятках сидел наставник Торидэ, которого он видел несколько раз в додзе. Торидэ тренировал какую-то особую группу послушников, и брат Самэ несколько удивился, увидев его здесь.

– С возвращением, – улыбнувшись, произнес наставник. – Ты как?

– Ничего, – ответил Самэ, чувствуя, что язык плохо слушается его. – В горле першит. Нельзя ли мне выйти в коридор, наставник, напиться? – спросил он, имея в виду бачок с родниковой водой, что стоял около столика дневального.

Торидэ рассмеялся.

– Ты в другом корпусе, брат Самэ, не в своем. А воды – пожалуйста, – он протянул послушнику пластиковую полуторалитровую бутыль минеральной воды. – Эта вода для тебя полезней, чем обычная родниковая,

Самэ жадно опустошил бутыль наполовину, У воды был характерный солоноватый привкус, и почему-то он лучше утолил жажду. Видимо, организм сам понимал, что ему надо. Но – почему? Почему Самэ твердо знал, что ему нужно было выпить сейчас только половину бутылки воды, тогда как раньше он выдул бы всю воду? Почему из всей пищи, находившейся на маленьком столике, он потянулся, спросив разрешение наставника и получив его, именно к соленым орешкам, наоборот, вызывавшим жажду? Почему, наконец, с ним возится наставник Торидэ, а не наставник Ирука? И еще тысяча и одно – «почему?»

Улица Планерная, Тушино. Москва. Четверг, 9.07. 15:30

Вчерашние ночные приключения Крысолов вспомнил с ухмылкой и закурил. Погодка в Москве стояла жаркая, если не сказать – удушающая. А может, это была исключительно личная реакция на «сердце России».

Отмывшись и поработав в Интернете, он решил слегка придавить на массу, благо новости были хорошие – никто не интересовался (кроме местных молодых людей, а их интерес был сугубо специфичен и особой тревоги не вызывал) двумя особами из Прибалтики, мирно обитавшими на биостанции в Белгородской области. А посему можно было бы и расслабиться, если бы не… А, черт знает – чего. Словно гвоздь в заднице. Что-то гонит вперед и – главное – неизвестно куда. Но это вовсе не исключает отдых.

Крысолов устроился на диване и прикорнул, но не рассчитал время, когда его случайная подружка продерет ясны оченьки. Он, конечно, услышал, как она ворочается на диване и охает с похмелья. Ну не вырубать же ее снова! Пришлось принести ей холодненького питья и пройти повторный церемониал знакомства, так как события предыдущего вечера почти начисто выветрились из прекрасной блондинистой головки. Слегка подыграв девушке, Крысолов максимально достоверно разыграл сцену «ой, где был я вчера – не найду, хоть убей». И милосердно отправился за пивом.

Невинное похмеление тихо и незаметно перешло в веселую бурную пьянку, а та в свою очередь – в не менее бурную ночь. Если говорить точнее – вечер. Оба вырубились часов в десять вечера, так как славная и симпатичная то ли Аля, то ли Ляля обладала недюжинным темпераментом и основательно заездила Крысолова, и без того усталого после дороги, бессонных четырех суток.

Проснувшись в десять часов весьма отдохнувшим, Крысолов поразмыслил и решил, что еще одних таких суток он не переживет, и отступил. А если говорить точнее – позорно сбежал с поля боя, оставив еще спящей девушке подарок и «прости-прощай» в записке. И принялся бездумно колесить по Москве. Потом ему надоело и это. Он решил пройтись пешочком, а заодно и окунуться в какую-либо приличную лужу типа Москва-реки или прудка.

Ноги вывели его на Химкинское водохранилище. Водица в нем оставляла желать лучшего и по цвету и по запаху, но жара угнетала. И Крысолов решился. Он спустился к воде на каком-то миниатюрном пляжике, не слишком густо заваленном телами загорающих местных жителей, и начал стаскивать через голову майку-тельник. И замер в неудобной позе, наткнувшись взглядом на небольшую группку молодежи. Закончил движение, бросил майку на жухлую траву, на «раз-два» стянул ботинки, носки и брюки и уже в одних плавках неспешно пошагал к молодым людям, прицельно вглядываясь в лицо одного из них, мужчины лет тридцати. Присел на корточки рядом с ним.

– Жеботинский Леонид Григорьевич, если не ошибаюсь? – скорее утвердительно произнес он.

Мужчина нехотя повернулся к нему – дескать, ходят тут всякие.

– Ну я, – отозвался он. – А кому понадобился?

– А щто, Леня, – прищурившись, произнес Крысолов, копируя местечково-еврейское произношение, – неужели ж мы не сдвинем, таки да, эту хренову танкетку с нашего огороду?

В глазах мужчины мелькнуло непонимание. Потом лоб его собрался складками морщин, светлые брови сошлись на переносице. В глазах последовательно отразились испуг и узнавание. И недоумение. Три девушки и парень тревожно переводили взгляды с лица Леонида на невозмутимого Крысолова.

– Миша? – неуверенно спросил он. – Мишка Свиридов?

– Таки да, Леня, – усмехнулся Крысолов. – Я это, как ни крути. Живой и здоровый. Похоронили, поди?

– Господи, Мишка! – выдохнул Леонид. – А я ж тебя всегда Третьим тостом вспоминаю. Думал, тогда под Мадагизом тебя…

– Не случилось, Леня, не случилось. Да и потом, видать, твой Третий тост мне не раз выжить помогал.

– А с лицом что? Пластическую сделал? Не узнать тебя!

– Можно сказать – пластическую, – задумчиво прищу-рясь, ответил Крысолов. – Долгая история. Дай закурить.

– Да, конечно! Держи. Ребята, – взволнованно воскликнул Леня, поворачиваясь к молодым людям, – это Мишка Свиридов, корешок мой. Если бы не он, я бы в этом Карабахе пять раз остаться мог.

– Не преувеличивай, Леня, – махнул рукой с сигаретой Крысолов.

– Да ну тебя, – отмахнулся Леонид. – Знакомься лучше. Это – Владик, вместе работаем. Это – Ирина и Света, тоже коллеги, а это – Оксана, сестрица моя. Помнишь, рассказывал про нее?

– И не только рассказывал, – Крысолов подмигнул Оксане. – Но и фотку показывал. Время идет – смотри, какой красавицей выросла.

Оксана чуть смутилась, но приветливо кивнула Крысолову.

– Ну, как ты? Чем занимаешься? – сразу насел Леня, Крысолов отмахнулся от него.

– Потом, Ленечка, все потом. Это мы лучше за бутылочкой обсудим. Или жена заругает? – хитро усмехнулся он.

– Да ну, Миня, какая жена, что ты! Я все бобылем век коротаю.

– Тем более. Я лично в водичку упасть хочу. Кто со мной?

Не изъявила желания только крашенная в блондинку грудастая Света, остальные с воплями и визгами обрушились в прохладную воду.

Вволю наплававшись и набрызгавшись, похватав друг дружку за ноги под водой, Леня, Владик и Ирина выбрались на берег. Крысолов решил лениво сплавать на другой берег, а Оксана увязалась за ним,

– Ты хоть плавать-то нормально умеешь? – отфыркиваясь, крикнул ей Крысолов, перейдя с кроля на брасс.

– Вас научу, – услышал он задорный ответ и подумал: «Ну-ну».

Девушка энергично загребала руками, работала ногами, не боясь окунаться с головой, чего женщины обычно не делали, опасаясь намочить прическу. Но все равно, Крысолов легко оторвался от нее и «повис» медузой на воде, ожидая, пока девушка догонит его.

«Обуза, – с небольшим неудовольствием подумал он, хотя девушка ему и понравилась. – Привязалась, теперь жди ее».

Фыркая и отдуваясь, Оксана поравнялась с ним. Идея сплавать на тот берег тихо утонула в темной воде.

– Устала? – спросил Крысолов.

– Есть немного, – честно ответила девушка, Крысолов кивнул.

– Я тоже, – соврал он. – Поплыли неспешно назад?

– Ага, – ответила Оксана и сноровисто развернулась, как в бассейне у бортика.

Она вышла из воды, слегка покачиваясь от усталости, первой, оглянулась. И Крысолов невольно залюбовался ею. Высокая, загорелая, сильные ноги чуть подрагивали устало. Стройная фигурка с узкими бедрами и небольшом грудью, перехваченная двумя узкими полосками светло-розового купальника. Длинные каштановые волосы мокрыми сосульками упали на лицо, и она отбросила их на спину стремительным и прелестным в своей грациозности движением руки. Этакая маленькая наяда. «Ну, не такая уж и маленькая, – подумал Крысолов. – Сто семьдесят девять – сто восемьдесят один. Почти с меня ростом». Он вышел из воды и развалился на траве рядом с Леней.

– А ты все такой же, – ухмыльнувшись, произнес тот.

– В смысле? – лениво отозвался Крысолов, прикрыв глаза.

– Незамерзаемый и выносливый. Если бы не Оксанка – на тот берег бы махнул. Нет?

Крысолов лениво кивнул головой.

– И девки по-прежнему по тебе сохнут, – ткнул кулаком его в плечо Леня. Крысолов вяло махнул рукой.

– Брось ты.

– Ха, – ухмыльнулся Жеботинский, понизив голос, – а то я не вижу, как на тебя Светка с Оксанкой глазеют? Слава богу, хоть Ирка на мне прочно залипла, а то бы приревновал и выгнал на фиг.

Крысолов сам прекрасно чувствовал, как в него уперлись два взгляда, – заинтересованный и заинтересованно-жадный. Последний, без сомнений, принадлежал грудастой Свете. Крысолов постарался максимально абстрагироваться от этих взглядов и расслабиться – не часто за последние годы удавалось полежать вот так на бережку и послушать мирный треп мирных людей.

– А все-таки, Мих, – толкнул его Леня, – как жил-то?

– По-разному, – неохотно отозвался Крысолов, на всякий случай выстраивая в уме легенду. – Воевал в основном. То там, то сям. Сказал же – все за бутылочкой.

– Лады, – попытался покладисто отстать от него Леня, но это получилось плохо, и прозвучал второй вопрос: – А в наши края каким ветром занесло?

– Проездом из Рио в де-Жанейро. Искал, где бы в вашей пыльной Первопрестольной искупаться, и на тебя набрел.

– А я, Миня, от всего этого давно отошел. Работаю потихоньку в солидной конторе, безопасность обеспечиваю. Сестрицу вот замуж хочу выдать.

– Ага, – немедленно откликнулась Оксана, – щас!

– А что? – рассмеялся Леня. – Почти девятнадцать лет девке. Вот хоть за Миху и выдам. Глядишь, и он остепенится. А что?

Крысолов не отреагировал, и Леня толкнул его локтем,

– Возьмешь за себя девку, а Миха?

– Хоть щас, – лениво отозвался тот. – Если не утону. Пошли топиться, а то так и уснуть на солнышке недолго.

На сей раз его поддержали только Оксана и Леня, да и тот лишь нырнул, проплыл пяток метров и вылез. Зато девушка разошлась вовсю и, видя, что приятель брата вполне доброжелательно относится ко всем ее чудачествам, заставила Крысолова исполнять роль вышки для прыжков, карабкалась ему на плечи и сигала с них, словно со стартовой тумбочки в бассейне.

Набесившись и назагоравшись, честная компания часов около шести побрела по домам. Леня решительно заявил, что никуда не отпустит «друга Мишу», пока не треснет с ним не раз упомянутую бутылку и не выслушает рассказ о жизни. Крысолов спросил адрес и клятвенно пообещал вернуться, только подгонит машину, оставленную у станции метро «Тушинская», к дому. Он был уже сам не рад, что признал давнего приятеля, и искал возможность тихо смыться.

Но – не тут-то было.

– Я покажу вам, как удобнее подъехать к дому, – вдруг сказала Оксана. – Заодно и прогуляюсь чуток.

– Ага, – кивнул Леня, – заодно и впустишь гостя в дом. Я пока пробегусь по магазинам и в контору забегу. Хоть мы и в отпуске, но – дело есть дело.

«Увы, – подумал Крысолов, перехватив завистливо-злой взгляд Светы, брошенный на Оксану, – не выгорело сбежать. Утешает лишь одно – приятная спутница». Он неторопливо побрел по тротуару в метре от девушки. Закурил, оглядывая окрестности.

– Вы давно знаете брата? – нарушила молчание Оксана.

Крысолов пожал плечами.

– Да годиков восемь, может – девять. Не виделись, правда, лет пять. И кончай «выкать», я к этому не привык.

– А где познакомился с ним? – легко перейдя на «ты», продолжила расспрашивать девушка.

– В милиции, – усмехнулся Крысолов. Оксана подняла брови.

– А серьезно?

– На полном серьезе – в отделении милиции, куда нас забрали за драку. Махались спина к спине в кабаке.

– Ленька много про тебя рассказывал – как воевали, как ему жизнь спас. Только я тебя не таким представляла.

– А я не таким и был. И внешне, и внутренне, – задумчиво ответил Крысолов и, поймав на себе удивленный взгляд Оксаны, пояснил-соврал с печальной улыбкой: – Рожу обожгло, пришлось полную пластику делать. А внутренне – постарел.

– Ну уж, – отмахнулась Оксана, – ты даже младше Леньки выглядишь. Я уж думала, ты меня годков на пять-шесть всего постарше.

– Да я и Леньки постарше буду, – рассеянно отозвался Крысолов и поспешно прикусил язык. – А ты чем занимаешься, если не секрет?

– Да какой уж там секрет. В консерватории второй курс закончила. По классу скрипки.

– О, – уважительно отозвался Крысолов, – значит, мне выпала честь идти рядом с будущим Паганини. Правда, в юбке, – засмеялся он.

Оксана тонко улыбнулась.

А потом была пьянка. Одна из тех, что так часто видел Крысолов, и которые он не любил всей душой. Приходилось тихо врать, перемешивая истину с ложью, играть на публику – Иру, Владика, Свету и Леньку. Лишь Оксана – и Крысолов чувствовал это – не верит ни единому его слову и ждет откровения, правды, Истины. Но этого Крысолов не мог ей сказать – не знал сам. Тяжко и нудно.

К счастью, около полуночи гости разбрелись по домам, Ленька уединился с Ириной в своей комнате, предварительно кинув на диван в гостиной постель для Крысолова. Распахнув окно настежь, тот застелил узкий диван простыней, кинул на него подушку и присел на подоконник, сунув в губы сигарку. «Черт, – подумал он и грустно усмехнулся, – не хватало, чтобы в меня влюбилась юная девица, да еще – сестрица приятеля».

Скрип двери Крысолов услышал позже, чем дуновение воздуха. Прикрыв глаза, он просканировал ауру вошедшего и лишь потом повернулся. Оксана. Девушка стояла на пороге, завернувшись в тонкую простыню. И Крысолов отметил, что ткань, обернувшая тело Оксаны, скорее не прикрывала, а подчеркивала все прелести фигуры юной девы. «Интересно, – подумал Крысолов, – это у большинства женщин генетически или благоприобретенное? Они драпируются в ткань, чтобы эффектно обнажить то, что едва скрывают, чем скрыть то, что могли бы с легкостью обнажить. Хотя не все».

Оксана легко скинула с себя простыню и, на секунду обнажив загорелое тело с четырьмя крошечными треугольниками белой кожи, нырнула под одеяло постели Крысолова. Тот поглядел в ее блестящие глаза.

– И это имеет смысл? – тяжело спросил он. Оксана пожала плечами.

– А во всем должен быть смысл? – спросила девушка, и в ее голосе Крысолов почувствовал слезы. Но на глазах и лице он не увидел их.

– Не знаю, – задумчиво произнес он. – Может быть – да. Я лишь недавно стал задумываться о смысле вещей. Жизни – в том числе.

– Но, – девушка замялась, подыскивая слова, – я хочу быть с вами… С тобой.

– А зачем? – грубо перебил Крысолов. – Зачем? Неужели не понятно, что я – одиночка? Что любовь и семья, и все прочие радости – не для меня? Я же заметил – ты чувствуешь, что я вру твоему брату, как сивый мерин. Я же не человек в вашем понимании этого слова.

Девушка, опустив лицо, утерла слезы, и Крысолов почувствовал, как болезненно заныло у него в груди, кольнуло сердце. Он подсел ближе, на край дивана. Оксана прильнула к нему, обхватила его за шею, спрятав лицо на груди. Легко поглаживая ее по волосам, Крысолов тихо и напевно шептал:

– Дурашка, ты все еще веришь в любовь с первого взгляда? Счастливая! Если бы я мог так легко влюбиться и думать, что все это навеки, что это так же неразрушимо, как горы, как русла рек, как прибрежные скалы… Но я знаю кое-кого, кто видел, как рушились горы, как реки меняли свое течение, как море рушило утесы. И все это было – все-таки – долговечнее любви. Ибо это чувство живет лишь, когда есть полное физическое и эмоциональное приятие. Но что в этом мире можно принять? Что неизменно?

– Любовь, – прошептала Оксана. Крысолов грустно усмехнулся.

– Если бы все так и было! Но нет ничего в этом мире, что не разлагаюсь бы, как падаль. И твоя, и моя любовь – не более, чем попытки реанимировать хладный труп. Нет ни тебя, ни меня. Есть лишь призраки, тени теней – ведь мир мертв, как и его история. Есть такая старая сказка – о любви и вечности. Хочешь ее услышать?

– Да, – хлюпнула носом Оксана и с типично женской непоследовательностью спросила: – Ты хранишь верность одной женщине?

Крысолов рассмеялся, но невеселый это был смех.

– Если бы так. Но время – лучшее лекарство от любовных ран, девочка. Если бы я хранил верность той женщине, которую люблю больше жизни, то мне стоило бы стать монахом. Но я не монах. И не забыл ту женщину. Потому что она может мне дать то, что не можете вы, обычные люди. Да почему – обычные? – мотнул он головой. – Просто – люди. Вестимо, брат рассказывал тебе про мою нечеловеческую выносливость, храбрость и силу? Трудно скрыть свою анормальность, когда бок о бок живешь с человеком долгое время, да еще и в экстремальных условиях. Так вот, он почти не ошибся – я ведь не человек, мне это все можно… Или просто дано… Или полагается? Не знаю. Но для меня любовь – это больше, чем щекотание чувств или безрассудочный порыв. Это еще и сохранение вида. А когда стремление сохранить вид совпадает с этим самым порывом… Знаешь, Оксанка, у меня просто нет слов, чтобы объяснить все это. Да и зачем тебе-то знать?

Баюкая девушку на руках, Крысолов вдруг почему-то увидел себя, укачивающего Оксану на руках, но уже окровавленную, полумертвую, шепчущую последние слова. И он разобрал их – посиневшие губы прошептали «люблю». Стряхнув энергичным движением головы видение, Крысолов крепче прижал к себе девушку, словно попытавшись оградить от страшного финала короткой жизни, спасти. Но при этом зная, что ничего не волен изменить.

– Я обещал тебе сказку Мертвых Миров? – прошептал он. – Так слушай и не пугайся. Все мы когда-нибудь заходим за Черту.

Сказка Первая. Безумие лейтенанта Прэстона

Вечерний снег окутал своей пеленой Город, притушил сине-оранжевое световое марево над ним, сделал его чуть живее. Голые деревья ждали, что снег укроет их, но хлопья были сухими и не липли на их тонкие обнаженные ветви. Лишь ели благодарно поникли мохнатыми лапами под тяжестью микросугробов на своих колючих зеленых плечах.

Я стоял на платформе и бездумно курил, прикуривая одну сигарету от другой. Ждал электричку на Город. Причем вся бессмысленность ожидания была мне ясна, как божий день, – последняя электричка ушла в Город два часа назад, следовательно, первая будет часа через два с половиной, а то и три. И можно было провести эти часы в тепле и уюте, благо до дома – двадцать минут ходьбы. Но я стоял и курил, не в силах забыть монолог лейтенанта.

Темный полузаброшенный парк, засыпанный снегом, похорошел, в нем появилась какая-то несвойственная ему уютность и покойность. Аллеи слегка осветились тем странным внутренним свечением, которое присуще лишь свежевыпавшему снегу. Хлопья невесомо падали нам на плечи, застревали в волосах, холодно, равнодушно и мягко ласкали наши лица.

Снег поскрипывал под подошвами высоких ботинок лейтенанта. Я старался ступать тише, чтобы скрип снега не заглушал слов Прэстона, часть из которых я все равно не слышал, – лейтенант говорил тихо, часто – куда-то в сторону, а тут еще и моя глухота на одно ухо. И как я ни подстраивался, лейтенант все равно оказывался с моей левой, глухой стороны. Эта игра в «услышь ближнего» держала меня в напряжении, утомляла. Содержание речей лейтенанта тоже оставляло желать лучшего. Лейтенант Прэстон положительно был безумен. Но крайне любопытным и последовательным безумием.

Что-то неразборчиво пробормотав, лейтенант повернулся ко мне всем корпусом, словно штурмовое орудие «Элефант». Темные его глаза уставились мне в лицо, как стволы спаренных «эрликонов». Я поежился от такого взгляда.

– История мертва, мой друг, – отчетливо произнес лейтенант и странно усмехнулся. – Мы дохлебываем остатки былого величия, доедаем былую непрерывность, сами производя лишь перфорированную субстанцию, которую именуем то «время», то «история». Истории более нет, ибо нет времени и нет реперных фактов, на коих историческое исследование может базироваться.

Он сделал паузу и закурил. «Возможно, – подумал я, – но что же осталось? И что куда девалось?»

– История мертва, – повторил он. – Ибо богов упразднили, а герои вымерли. Где Геркулес и Персей? Где Уллис и Леонид Спартанский? Где Александр, Цезарь, Брут, Иешуа, Пилат? Атилла, наконец? Где они все? Мы помним их рассудочно, помним Ричарда Плантагенета, Тэмучжина, псевдоистеричку Жанну, Спинозу, Леонардо, Рафаэля. Почему-то помним Гете, Амадеуса, Фридриха Прусского, дуэт Бонапарт-Кутузов, Вольтера и князя Рымникского, Ницше, Брусилова, Гумилева-старшего, Танака, полковника Тиббетса и Гессе, Брехта. Но как помним? Для чего?

Произнеся столь длинную тираду, он умолк, переводя дыхание, пару раз жадно затянулся и продолжил, не выпуская сигарету из губ. Пару-тройку слов он произнес из-за этого неразборчиво, и я их не услышал.

– …помним их, как я уже сказал, чисто рассудочно, уподобляя своих исторических героев героям беллетристической литературы. Истории более нет – она погибла под руинами мифа, язычества, магии. Сама стала мифом, легендой.

Раньше, когда живы были Зевс и Аполлон, Овайнио и Шива, Си-Ванму и Один, время было сплошным и один герой наследовал другому, царство шло за царством. Герои и цари не умирали, они просто отходили в тень – во тьму, если хотите, – и продолжали там жить. Пусть непонятной, таинственной и сокрытой, но – жизнью. И история текла. История героев, царей, святых и богов. История одиночек.

– Но… – начал я, желая возразить так: «Но и сейчас историю вершат личности». И вовремя остановился, понимая всю абсурдность этого заявления. Но Прэстон словно услышал мою фразу.

– Чушь, милейший! Чушь и абсурд! Историю – если это ныне можно так называть – вершат более не личности. История стала уделом толпы, коллектива, если угодно. Раньше герой, вождь возносился над толпой силой личного мужества, заслуг. Безумия, наконец! Сейчас толпа создает себе кумира – обыденного, серого – под стать себе. Сама мифологизирует его. Отбери у такого псевдогероя его ореол легенды и несуществующих – или же непомерно раздутых – подвигов, кинь его в эту самую толпу. И что? Найдете вы его в этой серой массе? И не надейтесь. Он мгновенно обезличится, сольется с ней. Ибо он – плоть от плоти этой толпы. А попробуйте смешать с толпой хунну Атиллу или Александра – с толпой македонян. И вы увидите, что Атилла останется военным вождем хунну, а Александр – царем Македонии и прочая земли.

Прэстон уже перестал замечать меня. Он апеллировал к обширной аудитории, ко всему человечеству.

– История мертва. Так давайте же не тужиться и не писать ее. Давайте поразмыслим над тем, как нам жить далее в свете нынешней дырявой мифоистории. Разделение персонажей на реальных и вымышленных уже невозможно. И Эл-Би-Джей, и полковник Брэддок, и Джон Рэмбо, и Сахаров, и Мао, и Фидель, и сержант Стрэйнджер, и Толкиен, и Алеф, и Скотт Маклэй, и Горби – все они и нереальны, и реальны одновременно. Все они и история, и миф.

Мифоистория не есть история мифов, их зарождения, развития и исчезновения. Нет. Мифоистория – это история мира, мифологизированного до крайности и погруженного в перфорированное событийно-временное поле. Основной постулат такого мира следующий: «Нет мира, кроме этого мира, и история от мифов да очистится!» Глобальное самозамыкание в узких рамках своего жалкого мирка, тщетные попытки установить какую-то абсурдную «историческую истину», «историческую справедливость», попытки избавиться от мифов и – тем самым – создание сонмов новых, причем в геометрической прогрессии – вот удел такого мира, его истории.

Прэстон вдруг резко остановился, словно налетел на стену. С какой-то робкой и опасливой улыбкой – будто ребенок, который боится, что его станут высмеивать за слова или поступки, – поглядел на меня.

– Я безумен, не правда ли, мой друг? – спросил он. Я кивнул. – Ну да это ничего. Это всего лишь еще одна иллюстрация к моим тезисам о дискретности событийно-временного поля.

– В настоящий момент, лейтенант, меня больше интересует другое – откуда вы взялись, как попали в Город, точнее – в Старый Пригород, в этот парк?

– В этом тоже нет ничего удивительного. Просто активное расслоение событийно-временного массива и полное слияние полей реальности, псевдореальности и мифа, усилившееся в последнее время, позволяет встречаться личностям, ранее друг для друга абсолютно не существовавшим. Миры потеряли четкую гармонию и стройную структуру, расслоились в кисель, ибо история мертва…

Он продолжал еще что-то говорить, а я развернулся и пошел прочь по нетронутому еще свежему снегу боковой аллеи. Где-то вдали призрачно синело марево фонарей пригорода, общежитий, манило в тепло, но я уходил в снегопад и темноту старого заброшенного парка.

И вот я стою на платформе. Бездумно курю, смахивая снежинки со стекол очков рукавом. До первой электрички на Город еще два часа одна минута. Задул слабый ветер, и хлопья снега понеслись, закручиваясь в маленькие смерчи. Синеватое неоновое освещение придает окружающему пейзажу какой-то совершенно нереально-инфернальный вид. А может, наоборот, – чересчур реальный, ведь история мертва.

Сейчас я удивляюсь тому, насколько был нелюбопытен; тому, что не расспросил лейтенанта о его мире. Меня подмывает броситься в парк, обежать его, найти Прэстона, хотя я прекрасно понимаю, что это все ни к чему – его уже там нет.

Это все сейчас. А тогда, полчаса назад, мне все было ясно, вопросы были не нужны, как не нужен был и дальнейший разговор – история мертва. И только эти полчаса, это неспешное кружение крупных снежинок в синеватом свете фонарей спрессовали в монолит время и пространство. На сколько? Этого я не знал. Я знал лишь одно – история мертва. И мертворожденный ублюдок толпы – мифоистория – пожрет и меня, как уже пожрала многих.

Как сожрала разум бедного безумца, лейтенанта Прэстона, подарив ему дар предвидения…

Крысолов легко погладил волосы заснувшей под его мерный говор девушки и поднялся с дивана. Сел на подоконник и закурил. В голову лезли очень нехорошие мысли, но усилием воли он их прогнал. Неспешно поднималась заря.

Орехово, Карельский перешеек. Пятница, 10.07. 12:00

Брат Самэ сидел на пятках. Справа и слева рядком сидели братья. Самэ их никогда ранее не видел, но чувствовал, как ощущают руку или ногу: когда здорова – не ощущаешь, а как заболит – вовсю. Так и брат Самэ ощущал остальных – словно больной зуб. Но Учитель Сегимидзу дал им задание. И не нужны тут были никому сомнения, а лишь повиновение. И брат Самэ не произнес тех слов, что рвались из его рта, мозолили язык. Наставник Торидэ поклонился, следом за ним припали лбами к татами и послушники, брат Самэ – в их числе.

– Да пребудет на вас благодать и благословение Учителя Гокуямы, – мягко произнес Учитель Сегимидзу. Все поднялись и покинули молельную комнату. Брат Самэ потер лицо ладонью. Выйдя из небытия всего два дня назад, он уже побил многих на полосе препятствий и в додзе. Наставник Торидэ возлагал на него большие надежды. Но…

Но было слишком много непонятного. Например: брат Самэ был готов умереть за Учителя Сегимидзу, но убить… А именно это и подразумевало задание – убить. Как можно больше. И выйти из бойни живым. Что-то сместилось в голове брата Самэ, немудрящей башке Мишки Волошина. Когда дело касалось чечей, Мишка даже не думал, вспоминая женщину, которая, попросив жратвы для мифических – или реально существующих – детей, швырнула им за бруствер из мешков с песком на блокпосту «лимонку». Или пацанок-побирушка, срезавший комроты из новенького «узи», который выпростал из-под лохмотьев.

Но это одно – война; и – там. А сейчас и здесь убить простых русских людей для того, чтобы создать резонанс – у Мишки, забывшего, что его зовут братом Самэ, шла кругом голова. Автоматически он вошел в Сокрытую Комнату, где получил автомат – до боли знакомый АК-74 – с толстым цилиндром пэбээса на стволе, «лифчик»[23] и пару гранат.

Погрузились на микроавтобусы. Брат Самэ поглядел на мирную обитель – он не знал, что в последний раз, – и грустно улыбнулся. Здесь он провел лучшее время в жизни и надеялся найти умиротворение своей бесшабашной и мятущейся душе. Не судьба. Брат Самэ усмехнулся и потер предплечьем запотевшее цевье автомата.

8. И ИМЯ ЕМУ…

Улица Тверская, Москва. Суббота, 11.07. 16:50

Осторожно придерживая Оксану за локоть, Крысолов вел ее по Тверской. Его мышцы и воля были напряжены – он чувствовал ураган. Не только атмосферный, но и внутренний, эмоциональный. Что-то должно было случиться, и они непременно окажутся в эпицентре событий. Вот только одного не знал Крысолов – когда и где.

Вчерашнее утро было грустным и смешным. Вставший с утра пораньше Леня обнаружил свою сестру в постели Крысолова, а его самого – дремлющим полулежа на широком подоконнике открытого настежь окна. Леня поднял брови и вопросительно поглядел на старого приятеля. Крысолов отрицательно покачал головой и, бесшумно поднявшись на ноги, выскользнул в прихожую.

– Пошли, прогуляемся, – шепнул ему Леонид, – до работы проводишь заодно.

Крысолов пожал плечами и сунул ноги в ботинки. Вышли на улицу. Солнце уже стояло высоко над горизонтом, но воздух был еще по-утреннему свеж и прохладен. Крысолов сунул в губы сигарку и, закурив, неспешно пошел рядом с приятелем, подстроившись под ритм его шагов.

– Ну ты, Миха, блин, даешь, – негромко протянул тот.

– Если ты про это, – Крысолов мотнул головой в сторону дома, – так зря, ничего и не было.

– Потому и говорю, что не было – даешь, блин.

– Не понял.

Леня покачал головой и тоже закурил.

– Знаешь, Миня, ты единственный толковый мужик, которого моя сестрица в жизни видела. Я не в счет – брат как-никак, да и за отца был. Воспитывал, когда Григорий свет Ляхсандрыч, ни дна ему, ни покрышки, лыжи из дома навострил. Я это к чему – ты нормальный мужик, она это чует, первый после всяких наркотных Лариков и пальцующих Жориков. Она к тебе всей душой, а ты – убаюкивать да по головушке гладить, аки дитя неразумное. Ты мужик не глупый, но думай, что делаешь-то!

– Не знал, – усмехнулся ядовито Крысолов, – что в обязанности брата входит и работа то ли сводни, то ли свахи. Как на рынке товар расхваливаешь.

И едва успел перехватить у самого лица кулак. Удар был нанесен из неудобного положения, но мастерски, и если бы не высочайшая реакция аномала, то валяться бы Крысолову сейчас на пыльном асфальте.

«Не одряхлел, старичок, – подумал Крысолов. – Да и с памятью у него все в порядке – мой же ударчик; сам Леньку в свое время ему и выучил».

Леня, тяжело дыша, попытался вырвать кулак из стальной хватки Крысолова, но безуспешно.

– Будь здесь кто другой, – пропыхтел он, остывая, – я бы второй рукой или ногами попробовал. Но не с тобой – бесполезно, да и не хочу. Все, отпусти, проехали.

Лицо Лени приобрело наконец естественный цвет, – налившиеся кровью глаза перестали бешено сверкать, и Крысолов разжал хватку.

– Ты вроде, Миха, не дурак… но дурак. Сморозить такое… Конечно, какой старший брат, а по совместительству – еще и врио отца не хочет свою сестричку сосватать получше. Но я ж тебя знаю – на смертном одре разве что окольцуешься. Но девке-то тоже жить надо. Втюрилась она в тебя, или не видишь? Так оставь ей надежду, коли все равно исчезнешь опять лет на эн. Понимаешь? Надежду, голова ты садовая.

– Не знаю, – холодно ответил Крысолов. – По-моему, нет ничего хуже, чем беспочвенные ожидания и пустые надежды.

– Для тебя – может, и так. А для нас, людей простых и высшим долгом не обремененных, без надежды и жить не хочется, руки опускаются. В жизни должна быть надежда – пусть пустая, пусть самая глупая, но должна.

– Философ, – тонко усмехнулся Крысолов. – Когда и где только насобачился?

– Не ври, Мишка, – тихо произнес Леня. – Не ври и не прикидывайся более грубым и циничным. Я же знаю тебя, помню, каким ты был. И не верю, чтобы жизнь смогла тебя поломать. Не из тех ты, кто ломается, понял?

Он остановился, развернул к себе Крысолова, взял его за руку и хлопнул по его открытой ладони своей. В пальцах что-то глухо звякнуло.

– Возьми ключи и иди к ней, – все так же тихо сказал Леня. – Я до вечера буду в конторе, запасной ключ есть, так что домой попаду, надеюсь. Если что – у Оксанки есть мой номер сотовика.

– Ты же в отпуске, – напомнил ему Крысолов. Леня махнул рукой.

– Плевать. Теперь все в твоих руках. Иди.

Он круто повернулся и зашагал к высотному зданию. Крысолов бросил окурок в очень кстати подвернувшуюся урну и проводил приятеля долгим взглядом. Потом машинально сунул ключи в карман и побрел куда-то без всякой цели и смысла.

В квартиру Жеботинских он вернулся часа через три, все еще не приняв никакого решения. Открыл дверь и замер на пороге. В квартире звучала музыка. Щемяще нежно пела скрипка, плакала и нервно смеялась. То ускоряясь до бешеного высокого аллегро, то переходя в медленное низкое анданте. Взвизгнув едва слышной, почти ультразвуковой нотой, неприятно резанувшей чуткое ухо Крысолова, скрипка умолкла, и он бесшумно шагнул к двери в комнату, откуда раздавалась музыка, и тотчас же замер. Потому что скрипка снова зазвучала. Но на сей раз – медленно и скорбно, глубокая печаль звучала в каждой ноте. Светлая и тихая печаль.

В прихожей Крысолов простоял более получаса – он и хотел бы отрешиться от окружающего, раствориться в музыке, в этой дивной импровизации, но проклятый внутренний таймер, который раньше был совершенно незамечаем, словно глаз или ухо, сейчас, казалось, с громким тиканьем отсчитывает секунды, раздражая и даже утомляя.

Когда отзвучала последняя нота, Крысолов выждал еще немного, не последует ли продолжения, а потом бесшумно скользнул в комнату. Оксана стояла лицом к окну, бессильно опустив руки с зажатыми в тонких сильных пальцах грифом скрипки и смычком и устало уронив подбородок на грудь. Даже с расстояния в пять метров Крысолов увидел, что девушку сотрясает крупная дрожь. Но это были не слезы, а нервная реакция на внутреннее опустошение, последовавшее за выплеском вовне той бури эмоций, чувств и волнений, воплотившимся в музыку, в безумную и нежную импровизацию. «Есть много, друг Горацио, на свете… – подумал Крысолов. – Вот как бывает: десяток часов рядом – и все, край». Он все так же неслышно подошел к Оксане и положил руки на плечи, стараясь поглотить нервную дрожь, смять ее, наполнить все существо девушки теплом и светом. Всем, какой у него имелся в загашниках странной субстанции, именуемой душой.

Оксана резко повернулась, прижалась к нему, крепко обхватив руками и уткнувшись лицом в плечо. Колки скрипки больно врезались Крысолову под лопатку, но он даже не пошевелился, лишь осторожно поглаживал девушку по спине и волосам. Он столько раз терпел боль и неудобство ради каких-то «высших» целей, что спокойно вытерпеть ради счастья – пусть и временного, очень краткого – одного человека стоило. Еще как стоило.

Тонкая полотняная куртка на его плече промокла от слез. Девушка подняла заплаканное лицо к нему. – Я думала… – всхлипнула она, но Крысолов не дал ей возможности продолжить, закрыв рот поцелуем. Он осторожно разжал ее объятия, вынул из судорожно стиснутых пальцев скрипку и смычок, положил их на подоконник и бережно усадил девушку на диван.

Сел рядом, прижал ее к себе. С кошачьей гибкостью и грацией Оксана компактным клубком – что удивило Крысолова при ее-то росте – обернулась вокруг него, полулегла ему на колени. Обхватила крепко руками, словно он мог исчезнуть в сей же момент, спрятала лицо на груди Крысолова. Он все так же легко и нежно гладил се по плечам и спине. Вскоре поглаживания сами собой превратились в ласки, девушка подняла голову и потянулась распахнутыми мягкими губами ко рту Крысолова. И он ответил – со всем пылом, который только смог выскрести из себя, с удивлением обнаружив в себе его гигантские залежи, как и залежи нерастраченной нежности.

Весь день они дарили друг другу свои тела и тепло, прерываясь лишь для того, чтобы выпить немного вина, утоляя жажду, обменяться бессвязными речами. И снова бросались с головой в океан страсти. Лишь Крысолов услышал, как вечером по коридору на цыпочках прокрался в свою комнату Леня. По большому счету им было не до того.

А сегодня Оксана решила «выйти в свет», как она выразилась. Проворчав что-то по поводу «ох уж этих женщин», Крысолов неохотно подчинился. Ему все не нравилось с утра. Нет, Оксана была прекрасна, даже более, чем всегда, погода была отменной, но… Но было что-то, заставлявшее Крысолова напряженно вглядываться в лица прохожих, широко раскидывать ментальную «сеть», держась на пределе выносливости. Несколько раз он был готов плюнуть на все, сгрести девушку в охапку и, сунув ее без церемоний в машину, умчаться подальше. Но не делал этого, искоса поглядывая на радостно щебечущую, цветущую от счастья Оксану.

Они уже пробежались – как сказала Оксана, Крысолов бы назвал скорость передвижения: «проползлись» – по магазинам, зашли в бар и выпили по стаканчику настоящего дорогого «скотча» и неторопливо направлялись к платной стоянке, где Крысолов оставил свой «уазик» и где их должен был дожидаться Ленька, чтобы потом всем вместе ехать на купание и шашлыки за город, «в одно клевое местечко». Точнее, они уже были в десяти метрах от стоянки, когда Крысолов предельно напрягся и без единого звука стремительно подбил ноги девушки, роняя ее на тротуар и падая сверху.

Все это он успел сделать за долю секунды до взрыва, сухим веером огня, визжащей стали осколков и асфальтовото крошева развернувшегося на стоянке, в паре метров от его «уазика». «Черт, – успел подумать Крысолов, – какая сука в центре города Ф-1 использует?» И сразу же зачастил АКМ. Еще раз придавив рвущуюся вскочить и броситься бежать Оксану, Крысолов приподнялся и выдернул из-под куртки девятимиллиметровый «маузер» ХСП с глушителем. Огляделся. Его «уазик» чадно горел, рядом с ним мелькнули две фигуры в черных масках и комбинезонах, поливая из автоматов «Форд-Скорпио» с развороченным капотом. Еще один террорист бил короткими очередями по милицейской машине. Несколько трупов охранников стоянки и мирных обывателей, проходивших мимо, в разных позах раскинулись на залитом кровью асфальте. Кричали раненые.

Крысолов стремительно метнулся вперед, превратившись для окружающих в смазанное серое пятно. Его не должны были заметить. Но заметили. Пули АКМа злобно застучали по корпусу «Волги», за которой он укрылся. Упав плашмя на мостовую, Крысолов мгновенно прострелил ступни – или щиколотки – тем, кто обстреливал «Форд». По идее, оба должны были свалиться с жутким криком боли. Но свалился только один и без крика. Он даже попытался навести автомат на Крысолова, но тотчас же получил по пуле в каждое плечо. Второй просто поменял местоположение, спрятав ноги за колесами машин.

Крысолов взметнулся, чтобы пристрелить того, кто занимался милиционерами, запомнив предыдущую точку его нахождения. Увидел, трижды выстрелил навскидку. Хоть одна пуля должна была попасть террористу в висок. Но не попала. Ни одна. Неуловимым движением тот откачнулся, а в следующий миг влепил длинную очередь в сторону Крысолова, слегка поведя стволом. И тотчас же стремительно сиганул в медленно проезжавший мимо микроавтобус «ГАЗель» с открытой дверцей. Туда же прыгнул – чуть помедленней – и второй. Третий террорист остался неподвижно лежать на асфальте.

Из микроавтобуса, прижимая Крысолова к земле, ударила длинная очередь, опустошив магазин стрелявшего.

Едва отзвучал последний выстрел, Крысолов вскочил, но стрелять вслед уже было поздно – «ГАЗель» укрылась от выстрелов, вклинившись в плотный поток машин. Перестрелка длилась не более минуты.

Крысолов спрятал пистолет под куртку и огляделся. Замер, словно окаменев. Оксана лежала в расширяющейся луже крови и слабо пыталась встать. Крысолов метнулся к ней. Он опустился на колени, перевернул девушку. И застонал, словно от невыносимой боли. Три пули, видимо, срикошетив от гранитного бордюра тротуара, прошили насквозь шею и грудь девушки.

Оксана открыла глаза, зашевелила губами. Воздух с булькающим свистом вырывался из пробитой гортани, на губах лопнул кровавый пузырик. «Миша, Мишенька, – вдруг услышал Крысолов внутри сознания голос девушки, – что это, зачем?.. Люблю…» И – тишина. Лишь какой-то шум в ушах, словно в приемнике, который принимает несущую частоту радиостанции, где вдруг отключили музыку. Крысолов поднялся. Мельком бросил взгляд на пробитое осколками тело Леньки и сторожко шагнул в сторону подстреленного террориста. Тот был еще жив и вяло шевелился. Вынув из кармана Леньки ключи, Крысолов открыл его потертый «Вольво», бесцеремонно забросил на заднее сиденье террориста и сел за руль.

Что-то больно сдвинулось в сознании Крысолова, с хрустом и пламенем. Он завел машину, выехал с парковки и наддал, слыша сзади еле улавливаемый его ухом вой милицейских сирен. В этот момент он вдруг закричал, не в силах молча сдерживать боль, и еще сильнее надавил на газ. Лишь внутренний контроллер еще держал направление и, реагируя на информацию, поставляемую глазами, объезжал машины, останавливался на светофорах, вывозя два полубесчувственных тела за пределы Москвы. А то, что звалось Крысоловом, корчилось от непереносимой боли, выло. И исчезало.

Именно в этот день навсегда умер Крысолов и – во второй раз – родился Чистильщик. Чтобы жить, чтобы очищать мир. Чтобы вспомнить все.

Орехово, Карельский перешеек. Суббота, 11.07. 19:30

Старший лейтенант Ковалев задумчиво сунул в губы сигарету и опустился на скамейку. Закурил, пряча сигарету в кулаке. С неба сыпалась мелкая морось, и Сергей поеживался и тихо поругивался. Впрочем, ругался он не только из-за сыпавшейся за ворот холодной водяной пыли. На железнодорожной платформе в различных позах лежали пять трупов, а санитары «скорой» укладывали на носилки двоих раненых. Свидетели же вообще описывали сцену из крутого буржуинского боевика. Впрочем, Ковалев был склонен им верить, судя по обилию стреляных гильз на платформе и оружию рядом с четырьмя трупами.

Странно было, что в такой пальбе пострадали всего два посторонних человека: мужчина с объемистым станковым рюкзаком, по виду – типичнейший турист, был убит наповал тремя пулями, в грудь и голову, тучная пожилая женщина легко ранена в мякоть необъятного бедра.

Ковалев мрачно пнул пухлую спортивную сумку, стоявшую у его ног. Пачки двадцати– и стодолларовых купюр глухо прошуршали. Сергей нагнулся, выудил одну и пролистал банкноты, словно пухлый блокнот. Десять тысяч долларов. А сколько всего было в сумке – представить страшно. Двадцать пачек? Пятьдесят? Ковалев мрачно покачал головой и бросил пачку обратно в сумку. Пересчитать деньги еще предстояло, но, похоже, – не в отделе и не ему. Дело-то повесят на райотдел, но заниматься им будут, скорее всего, рубоповцы. Точнее – пожинать лавры, если коллегам Ковалева удастся что-нибудь раскопать. Сергей усмехнулся добродушно – народ в РУБОПе не говнистый, так что славой сочтемся при случае, не ему же, районно-областному оперу, жаждать лавров и почестей.

Фотограф Слава закончил сверкать вспышкой, и Ковалев с кряхтением поднялся со скамьи. Предстояло довольно тщательно облазить на карачках платформу и под ней пошарить на шпалах, собирая вещдоки – гильзы и прочую подозрительную мелочь. Причем сделать это весьма оперативно – через двадцать минут должна пройти электричка из Питера на Сосново, а через четырнадцать – встречная на Питер.

Ползая на четвереньках по шпалам, тихо матерясь, Ковалев вдруг почувствовал, что левая рука, на которую он в этот момент опирался, вдруг куда-то поехала, и он, потеряв равновесие, изрядно приложился скулой об рельс. Выматерившись уже в голос, Ковштев поднялся, потер запястьем горящее лицо и медленно присел. То, что покатилось у него под рукой, вызвав падение, выглядело как обычная папироса «Беломорканал». Но начинка в ней, похоже, была из твердого пластика. Он поднял ее, уже не заботясь о сохранности отпечатков, все равно, даже если они и были, он залапал, прокатившись по ней ладонью.

– Слава, – крикнул он фотографу, – ну-ка, канай на наша сторона!

Слава оперативно подбежал и мягко спрыгнул с платформы рядом с Ковалевым.

– Давай, сделай мне эту штучку в фас и в профиль, – сказал Сергей, осторожно укладывая «беломорину» так, чтобы маркировка папиросы была отчетливо видна. Слава пожал плечами, высказав молчаливое недоумение, и послушно щелкнул затвором фотоаппарата. Ковалев поднял цилиндрик и слегка призадумался. Потом легко вымахнул на платформу, услышав шум электрички, идущей из Сосново. Сел на знакомую скамейку, рядом с молоденьким сержантом Костей Максимовым, бдительно несшим вахту с автоматом наперевес у сумки с «зеленью», и снова повертел «беломорину». Потом вынул из кармана дареный швейцарский ножик, открыл самое тонкое лезвие и осторожно надрезал бумажный мундштук.

Он был далек от мысли, что курьер – а двое из убитых, несомненно, курьер и его охрана – должен был последовать печальному примеру профессора Плейшнера, следовательно, в папиросе не ампула с ядом. Распотрошив «беломорину». Ковалев извлек на свет божий пластиковый цилиндрик, длиной сантиметров семь и толщиной пять миллиметров, с завинчивающейся крышкой.

Дождавшись прохождения электрички на Сосново, Ковалев спрыгнул с платформы и зашел под навес станции, спасаясь от мороси. Осторожно отвинтил колпачок буквально обжигавшего руку цилиндрика, хмыкнул и пинцетом все из того же швейцарского ножика выудил скатанный в плотную трубочку листок кальки, развернул его. Группы цифр. Пятью столбиками, по двенадцать семизначных чисел в каждом.

– Алекс – Юстасу, – пробормотал Сергей и пожал плечами в недоумении. «При нынешних-то Интернетах, хренетах и прочей компьютеризации – и такой архаизм. Ни хрена не понимаю». Еще раз пожав плечами, Ковалев тщательно скопировал эти цифры на листок блокнота, а кальку, снова свернув в трубочку, сунул обратно в цилиндрик, завинтил крышку и приобщил к вещдокам. Лениво развалившись на скамейке под навесом и глядя на верхушки деревьев, Ковалев курил, медленно выпуская дым тонкой струйкой.

«Курьер выехал с Финбана в 17.02, – так же лениво думал Сергей, щуря глаза от дыма, который ветер задувал в лицо, – здесь электричка была в 18.22. И ехал курьер именно сюда. А что здесь такого примечательного, куда можно вести несколько десятков, а то и сотен тысяч долларов? Кроме секты я ничего не нахожу; пусть я предвзято мыслю, но места более-менее знаю. Некуда везти. И были две группы встречающих. Одна – своя, вторая – не очень. Судя по тому, что рассказали на беглом опросе свидетели, эта вторая группа приехала на той же электричке.

А почему не перехватили курьера в пути? Значит, была и третья группа, сопровождение. Ох, бля, странные игры в конспирашки. Почему группа сопровождения поехала дальше, а не вышла в Орехово? И вообще – почему такую крупную сумму везли в электричке, а не на машине, например, – на фуре с охраной? – Ковалев почесал ухо и глубоко затянулся. – Темна вода во облацех. Кстати, о воде… Нынешнее лето меня точно в гроб вгонит. То жара, что не продохнешь, то слякоть или дубак сентябрьско-октябрьского розлива. Мать его в бога и душу, опять же меня в отпуск отпустят – если, конечно, отпустят – не раньше октября.

И все-таки – а почему они поехали на электричке?»

Ковалев встал со скамейки, потянулся и бросил окурок в мятое мусорное ведро, сиротливо притулившееся в углу навеса у билетной кассы. Сейчас, хотя и чертовски клонило в сон, имело смысл ехать в отдел и послушать свидетелей, что они скажут на подробном допросе. А вот завтра можно заявиться к Рогозину и не с пустыми руками.

Северный берег Иваньковского водохранилища в 3 км от трассы Москва-Санкт-Петербург. Тверская область. Воскресенье, 12.07. 3:10

Чистильщик осторожно опустил раненого обратно на толстую подстилку из елового лапника, небрежно закинутую брезентовым полотнищем. Присел рядом на корточки, закурил, глядя в пламя костерка. Сейчас оставалась только ждать, пока плененный террорист придет в себя. Ждать и спокойно анализировать ситуацию, что давалось крайне нелегко. Впервые по его вине погибли ни в чем не повинные люди. И не просто посторонние, а те, кто ему доверял, кто слепо вверил ему самое дорогое – жизни и судьбы. Чистильщик скрипнул зубами.

Инстинкт заставил его ввязаться в чужой бой. И именно из-за этого погибла Оксана. Леньку, погибшего при взрыве, он спасти не смог бы, но девушка погибла именно из-за него, бездумно-механического Крысолова, из-за его проклятых инстинктов и рефлексов. Чистильщик снова скрипнул зубами, сплюнул в сторону и длинно выругался.

Те, кто противостояли ему, были серьезными противниками. В скорости восприятия и реагирования они ничем не уступали Чистильщику, их глаза так же, как и его, легко приспосабливались к изменению освещенности. И они были хорошо тренированы, мало чувствительны к боли. Чистильщик поглядел на слабо шевельнувшегося пленника. Его он смог «слепить» теплым только потому, что тот явно был новичком, плохо натасканным и не ожидавшим сопротивления себе подобного.

Но они не были аномалами. Пленник шевельнулся, и по его лицу пробежала волна, в третий раз за последние шесть часов изменив его черты. Не были они и потомками аномалов, «супераномалами», как их называл Змей, – Чистильщик узнал это случайно, введя в вену пленника, потерявшего много крови, два кубика «Волчьей сыворотки», повышающей затягиваемость порванных сосудов. И – анафилактический шок, обычная реакция обычного человека на большинство лекарственных препаратов аномалов. Остальные лекарства просто убивали людей на месте. К счастью, Чистильщик всегда таскал с собой набор из десяти антидотов на случай, если кто-то из знакомых доберется до его аптечки и тяпнет по глупости какой-нибудь эликсир.

Сейчас оставалось ждать, пока раненый очнется. Еще несколько часов все его внутренности будет жечь огнем – побочное действие антидота. Что было весьма на руку Чистильщику, ибо террориста следовало немедленно выпотрошить. Что станет делать с добытой информацией, бывший оперативник не знал – возможно, она станет ценой за спокойствие его, Мирдзы и Марты. Синдикат должен заинтересоваться подобным явлением. О мести тем, кто послал этих людей, Чистильщик думал, но как-то вяло, словно о чем-то постороннем. Можно ли отомстить урагану или землетрясению, убившему твоих близких? Или пойти взрывать электростанции и ЛЭП, если твою бабушку убило током?

Но многолетняя выучка не позволяла Чистильщику пройти мимо какой-то банды, использующей боевиков, схожих по всем признакам с аномалами. Дело даже не в остаточной верности Синдикату, которому придется рано или поздно столкнуться с ними. И не в жажде мести, все-таки тлевшей где-то в глубине разума. Случайная – до нелепости – смерть Оксаны внезапно перевернула весь мир, лишив Крысолова права на существование, возродив того, кто почти на голом альтруизме изничтожал нечисть в подземельях Питера, кто по личному почину охотился на серийных убийц и маньяков – Чистильщика. Именно это еще и не позволяло ему просто добить раненого по принципу «око за око» и следовать своей дорогой.

Тем более – где она, его дорога? Чистильщик с каким-то суеверным ужасом подумал, что не бывает подобных встреч просто так и ему снова придется гоняться за призраком, снова придется кого-то догонять и душить, снова стать Крысоловом. «Нет, – подумал он, – это нереально. Крысолов мертв, он остался лежать там, на залитом кровью асфальте платной стоянки на Тверской. Никто больше не заставит его воскреснуть».

Раненый зашевелился и приглушенно застонал. Чистильщик повернулся к нему и поглядел прямо в лицо. Зрачки парня то расширялись, то сужались, словно он пытался что-то разглядеть при мерцающем свете стробоскопа. Чистильщик немного понаблюдал за ним, почесал переносицу и после недолгого раздумья вытащил из кармана плоскую фляжку. Свинтил пробку и поднес горлышко к губам пленного. Тот глотнул, закашлялся, со стоном перевел дыхание и снова припал губами к фляжке. После пары глотков Чистильщик заставил его оторваться от горлышка, снова уложив на заляпанный кровью брезент. Ему не сильно улыбалась мысль об экстренном потрошении раненого, но не стоило позволять и напиваться до чертиков.

Он сам приложился к фляжке, глотнув добрую стограммовую порцию коньяка, заставившую живей бегать кровь по венам, убрал фляжку в карман и уселся на траву по-турецки напротив парня. Отпустил все мышцы, расслабился, несколько раз медленно и глубоко вдохнув-выдохнув. Открыл глаза и мгновенно поймал мечущийся взгляд пленника, зацепил его и словно поволок парня к себе. Тот даже попытался податься вперед, но боль моментально уложила его обратно на брезент, однако контакт взглядов не нарушился.

– Я не буду врать тебе, что мы друзья и все хорошо. Мы – враги, помни об этом. Но живым ты останешься, – тихо и грустно произнес Чистильщик. – Не пытайся врать – я это увижу, и ты сам себе причинишь боль. Такую боль, какой не испытывал никогда в жизни. Я мог бы выпотрошить тебя, вывернуть наизнанку твои мозги и рассудок. Но не буду. Я все-таки, как и ты, немного человек. Ответь мне на вопросы, и все кончится. Кто ты, откуда и зачем был в Москве?

Размеренно крутилась кассета диктофона, лежавшего на колене Чистильщика. Лес замер, словно в ожидании бури, не шевеля ни единой веткой и листком, спрятав своих обитателей в глухих убежищах и запретив им подавать голоса.

Чужая память.

Улица Речная, Ульянка. Ленинград. Понедельник, 26.11.75 г. 19:40

– Сергуня, – крикнул Витька, – глянь, как лед прогибается!

Сергуня, сопя, спускался по чуть крутоватому берегу к пруду, стараясь не упасть на мерзлую обледеневшую землю откоса.

– Ничего, – пропыхтел он, – держит же?

– Ну, – подтвердил Витька и даже слегка подпрыгнул. Лед заскрипел, но не проломился.

– Офигел?! – взвизгнул Сережка, уже ступивший на лед. – А если бы проломился?

– Ну и проломился бы, – пожал плечами Витька. – Ты бы только по щиколотку ухнул, а я – по колено. Побежали б домой.

– Мудила ты, Витек, – проворчал Сережка. Витька недобро поглядел на приятеля.

– А за это можно и в морду, – негромко отозвался он, постучав для острастки кулаком в ладонь. Из-за толстой бараньей рукавицы, делавшей кулак вдвое больше, жест получился весьма устрашающим.

– Да ладно тебе, не заводись, – подал назад Сергуня. – Я ж так, по-дружески.

Витька криво усмехнулся.

– А с каких это пор мы с тобой друзья? В одном классе учимся, да домашки у меня списываешь – и все. Как чуть что, так к Тихону бежишь, а я так, с боку припека. Ладно, – махнул он рукой, – по льду-то пройтись не передумал еще? Не приссал?

– Я?! – возмутился Сережка. – Давай на спор, кто быстрее добежит до островка?

– Как не фиг делать, – крикнул Витька. – Только рядом не становись, а то еще лед проломится. Раз, два, три!

И сорвался с места. Гладкий, как стол, ледок, лишь слегка запорошенный первым снегом, стонал и скрипел под ногами. Скользя, словно на коньках, Витька бежал легко, значительно опередив неповоротливого – как ему тогда казалось, – приятеля. Тогда ему все казались неповоротливыми и медлительными. Лишь год спустя он узнает истинную причину этого явления.

Вот и островок, точнее – полуостровок, на котором возвышался холм, где чуть позже, когда наметет побольше снегу, окрестные мальчишки опять будут играть в «царя горы», спихивая друг друга и стараясь забраться на вершину. Витька вот уже две зимы был признанным чемпионом округи, с которым не могли сладить в честном поединке на обледенелых склонах даже восьми– и девятиклассники. На обледенелых склонах он уверенно держался на ногах, уворачивался от толчков, как кошка, гибко и стремительно, умел перенаправить движение противника в сторону, заставляя того лететь кубарем вниз по склону.

Холода в этом году начались довольно рано, проморозив землю и сковав воду, но снег впервые пошел только сегодня. Крупные пушистые хлопья косо летели к земле, подгоняемые холодным северо-западным ветром. Наконец-то начиналась настоящая зима, столь любимая Витькой.

Он первым добежал до островка и остановился, поджидая Сережку. Тот, поскальзываясь и матюгаясь, брел уже не торопясь, неуклюже ставя ноги на лед. Легкий снежок запорошил его пальто и лохматую ушанку. Витька утер рукавом своего «гулятельного» бушлата капельки растаявших снежинок с лица и ухмыльнулся.

– Че лыбишься, бегун хренов? – переводя дыхание, недовольно проворчал Сережка. – Доволен?

– А чего? – пожал плечами Витька. – Ты бы жрал поменьше, а бегал побольше, Колобок.

Услышав свое прозвище, Сережка надулся и попытался отвесить Витьке пинка по заднице, но тот легко увернулся и подсечкой сбил одноклассника на лед. Тот, не вставая, взбрыкнул ногами, и Витька со смехом отпрыгнул в сторону, отступив далеко от берега. Сережка вскочил и с гиканьем кинулся за ним, оскальзываясь и плюхаясь то на бок, то на задницу.

Уворачиваясь в очередной раз от подсечки, Витька, забывшись, подпрыгнул. И, уже коснувшись льда ногами, он понял, что натворил. Лед громко хрустнул и разломился. Трещины, расширяясь, побежали в разные стороны. Сережка, взвизгнув от ужаса, бросился наутек, но поскользнулся и с размаху хлопнулся на спину. Витька успел заметить, как трещины вокруг него стали темными, и в них хлюпнула вода, как разошлись льдины под Сережкой. А потом он с головой ухнул в полынью.

Ледяная вода обожгла тело, одежда как-то враз пропиталась ею и тяжело потянула на дно. С ужасом Витька вспомнил, что они – на одном из самых глубоких мест пруда. Сделав пару бестолковых движений, Витька рванулся вверх, суматошно загребая всеми конечностями, где-то рядом, но чувствовал завихрения воды, там, наверное, пытался выплыть Сережка. Витька плавал неплохо, но не в ледяной воде и не в тяжелой зимней одежде.

Удушье уже начало раздирать когтями легкие, и Витька по-лягушачьи взбрыкнул ногами, стараясь вынырнуть хоть на секунду, чтобы глотнуть чуть-чуть воздуха. Но ударился головой об лед. Царапая его ногтями, Витька пытался выбраться на поверхность, от удушья мутная вода казалась розовой. А снизу в полу бушлата судорожно вцепились пальцы Сережки, утаскивая на дно. Витька, беззвучно рыдая от напряжения и страха, кое-как извернулся, дотянулся лицом до кисти приятеля и вцепился в нее зубами, готовый отгрызть ее, готовый на все, лишь бы выбраться на воздух.

Пальцы разжались, и Витька рванулся к поверхности. Изо всех сил ударил кулаком по ледяному потолку над собой. Еще раз. И еще раз. О, чудо – лед треснул и выгнулся. Ударив еще раз и почувствовав, как рука прошла сквозь лед, Вигька, раня пальцы в кровь, ломал края, не понимая уже ничего, забыв обо всем на свете, лишь бы выбраться из удушающей безвоздушной ловушки.

Он вынырнул и увидел перед собой бородатое лицо незнакомого молодого человека, лежавшего плашмя на льду и медленно ползшего к полынье. С хрипом и тяжким стоном втянул в себя воздух.

Очнулся Витька уже в машине «скорой помощи» – голый и завернутый в колючее шерстяное одеяло. Он приподнялся, но здоровенный санитар легко уложил его обратно на носилки.

– Лежи, – пробасил тот, – и так намучались, пока со льда тебя вытаскивали.

– А Сережка? – прохрипел Витька. Санитар посмурнел.

– Не нашли пока твоего дружка. Ты-то непонятно как жив остался. Мужик, что тебя вытащил, говорил, что минут десять подо льдом был, пока не вынырнул. Ляг и лежи, – вдруг рявкнул санитар.

От этого резкого звука все почему-то поплыло перед глазами Витьки, и он снова отключился.

Позднее Витька, ставший через год Крысоловом, а потом и Чистильщиком, не раз вспоминал это происшествие; вспоминал первого человека, погибшего из-за него.

Дорога Новгород-Луга, в районе пос. Батецкий. Новгородская область. Воскресенье, 12.07. 21:05

Брат Самэ, припадая на левую ногу, шел по обочине дороги. Боль и опустошенность владели им целиком. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку, выпотрошенным. Этот странный человек, что отпустил его живым и – относительно – здоровым, буквально высосал из него, словно вампир – кровь, информацию, а с ней и эмоции, боль, веру. Брат Самэ вновь почему-то стал ощущать себя Мишкой Волошиным, тем сержантом запаса, безработным олухом, что вступил два года назад в общину Синро Хикари. Только от беззаботности тех лет у Мишки не осталось и малейшего следа, словно он прожил длинную жизнь. Сейчас Волошин ощущал только безмерную усталость, боль в едва зарубцевавшихся ранах и глобальную опустошенность.

Мишка спустился в кювет и сел на чахлую пыльную траву. Нога болела, ныли пробитые пулями плечи. Этот странный человек, допрашивавший его, пообещал, что раны затянутся за пяток дней. Сейчас раны, уже не кровоточащие, только тупо болели. Голова кружилась, напичканное анальгетиками тело было вялым, подрагивало время от времени крупной дрожью. К счастью, от окраины Новгорода до поворота до Батецкого Мишку подбросил попутный драйвер на ветхой «Колхиде». Мужичок был весьма разговорчивый, утомив Волошина обилием местных сплетен и историй.

Рядом скрипнули тормоза, Михаил, с трудом ворочая шеей, повернул голову в сторону дороги. На обочине стоял фургон «ГАЗ-66». Из кабины высунулся отдаленно знакомый усатый мужик.

– Подвезти?

– Куда едете? – тяжело ворочая языком, отозвался Мишка.

– В Черную.

– До Городни подбросьте, – тяжело вставая, произнес Мишка. Надорванные связки отозвались острой болью. С трудом влез в кунг. Там никого не было, и Волошин разлегся на полу, постаравшись максимально расслабиться. Это ему удалось, и Мишка пролежал в полуобмороке пятнадцать минут, пока не почувствовал, что машина остановилась.

Выбравшись из фургона, Мишка через силу помахал рукой водителю, натянуто-благодарно улыбнулся и побрел в сторону дома, где жили его тетка Лена с дочерью Катей и сыном Вовкой. С трудом поднялся по трем дощатым ступеням низкого крыльца, толкнул дверь. Заперто. Значит, тетка Лена была на ферме, вечерняя дойка, а Катерина и Вовка опять где-то шлялись с местной молодежью. Медленно сползая плечом по обшарпанной двери, Волошин опустился на крыльцо и пошарил по карманам матерчатой армейской куртки, подаренной тем, кто допрашивал его. Наткнулся на полупустую пачку сигарет и коробок спичек. Закурил, впервые за два года нарушив табу на никотин. Тянуло в сон; именно уснуть, а не потерять сознание – какая-то тягучая усталость разъедала сознание, мешала воспринимать реальным окружающий мир.

Тот странный человек, что допрашивал Мишку на берегу водоема, почему-то оставил его в живых, и теперь Волошину хотелось как-то оправдаться перед собой за этот нежданный подарок.

9. ПОМОГИ ВРАГУ СВОЕМУ…

Берег р. Волхов в месте впадения в оз. Ильмень, Новгород. Понедельник, 13.07. 1:53

Чистильщик покрутил головой – у дежурной закладки Синдиката его никто не ждал, но она была полупустой. Безотчетно повинуясь непонятному предчувствию, Чистильщик извлек из тайника две цинки патронов калибра 7,62 мм, ручной пулемет Калашникова, магазины, набитый под завязку гранатами Ф-1 подсумок и десантный АКМ. Все это он соскладировал в новый «уазик», который выкатил из гаража, где была устроена его личная закладка.

Все то же предчувствие привело его на берег Ильмень-озера. Загнав машину в кустарник, Чистильщик быстро смазал подушечки пальцев французским составом SM, переоделся в камуфляжный комбинезон, поверх него надел разгрузочный жилет, представлявший собой большой подсумок для гранат и магазинов. Неторопливо набил патронами полтора десятка длинных рожков РПК. Задумчиво повертел головой – проклятое предчувствие не отпускало. Зачем-то оглянулся на стены древнего монастыря на холме, в очередной раз усмехнувшись тому, насколько православные выбирали отменные места для своих сооружений, не иначе как на культовых точках язычников – сила так и перла из земли. И, заряжаясь этой силой, Чистильщик сбросил с плеч многодневную усталость, онемение мышц и отупение сознания, словно кто-то сдернул паутину с разума и тела. Или что-то – в богов Чистильщик почти не верил, холодно-рассудочно констатируя их наличие, но не допуская божественного вмешательства в дела людские.

Подхватив РПК, Чистильщик бесшумно двинулся по опушке подлеска к берегу озера, застывшему неподвижным зеркалом. Царило полное безветрие, лишь тонкие листики берез тихо шелестели, напоминая об атмосферных токах воздуха. Несмотря на прохладную погодку, водная гладь манила к себе, звала окунуться. Но Чистильщик удержался, не поддался на этот зов. И не зря.

Где-то вдали прогудел мотор катера, а минут через пятнадцать неподвижная гладь поверхности воды вспучилась, извергнув из себя шесть фигур, обтянутых мокро-блестящей резиной гидрокостюмов. Чистильщик сжался в комок, стараясь слиться с прибрежной кочкой, медленно и бесшумно сбрасывая сектор огня с предохранителя и отмыкая сложенные под стволом сошки. Две тройки знакомо рассыпались по берегу, занимая плацдарм, и Чистильщик, повинуясь все тому же предчувствию, нажал на гашетку.

Но боя не получилось, скорее – бойня. Чистильщик был готов к встрече с противником, подобным ему самому, но уступавшему в мобильности и опыте скоротечных огневых контактов.

Пулемет удивительно громко задудукал, оглушив даже Чистильщика, выплевывая светящуюся цепочку трассеров. Ближнюю к нему тройку он разбросал моментально, оставив пловцов лежать в нелепых позах на топком бережку. И тотчас же понял свою ошибку – магазины были снаряжены через один трассирующими. Поменяв позицию, Чистильщик метнул пару гранат и снова полил берег ливнем смертоносного металла. Сменил магазин, предварительно бросив еще одну гранату.

Боевые пловцы отступили к воде, их осталось двое. Третьего, кричащего от боли в пробитых ногах, безжалостно добили. И вновь Чистильщик поразился скорости реакции противника. Но… это были не аномалы с их гиперзавышенным болевым порогом. Метнув еще пару фанат, Чистильщик залил огнем берег и воду, взметывая высокие белопенные фонтаны. Не ушел никто; последний из пловцов медленно всплыл вверх животом, как глушеная рыба. Чистильщик утер мгновенно вспотевший лоб, сменил на всякий случай магазин в пулемете и устало опустился на траву.

– Не двигаться! – услышал он голос за спиной. Но двигаться у него не было даже охоты. Он послушно замер на месте и слегка напружинил плечи, С десяток бойцов в касках «сфера» и тяжелых бронежилетах ринулись к трупам боевых пловцов, еще трое окружили Чистильщика. Он тут же получил прикладом по почке, ушел от удара ногой в лицо. Безропотно позволил скрутить себе руки и защелкнуть на заломленных к лопаткам кистях наручники.

Осторожно сбросить «браслеты» и вырубить своих «опекунов» было делом трех секунд. Мальчики послушно легли там, где их уложил Чистильщик. А он, бросив РПК, АКМ и подсумки в руках группы захвата, мгновенно переместился в пространстве на полтора километра, выплеснув остатки сил, и на «уазике» скрылся с места бойни – по-другому этот огневой контакт он не смог охарактеризовать.

Что-то занозой сидело в сердце, но не вербализовывалось. Чистильщик гнал машину в Питер, чтобы сбросить тяжкий груз с души и чтобы донести до сведения Синдиката информацию о «недоаномалах». Или «неоаномалах»? Однако больно, господа, больно…

Биостанция СПбГУ «Лес на Ворскле», Бормсовка. Белгородская область. Вторник, 14.07. 16:00

Погода, до сего дня бывшая теплой и почти безветренной, с полудня резко испортилась. Едва Мирдза с сестрой расстелили покрывало на бережку реки и вольготно разлеглись ловить утренний загар, как налетел ветер, быстро пригнав тяжелые низкие тучи, из которых незамедлительно посыпались тяжелые теплые капли дождя. Пришлось срочно сниматься с места, влезать в шорты и майки и отправляться к базе. Последние пару километров сестры уже неторопливо брели по раскисшей тропинке, мокрые до нитки. Обсушившись и переодевшись, Мирдза минут двадцать лежала на кровати, отрешенно глядя в потолок, Марта же расхаживала по комнате и старалась расшевелить сестру, отпуская колкие замечания по поводу втрескавшегося в Мирдзу местного «первого парня на деревне» Петю-Мосла. Молодая женщина сначала никак не реагировала на слова сестры, и лишь после того, как та изобразила в лицах, причем – весьма похоже – последнее неуклюжее признание Пети в любви, отлично передав его незнание, куда девать руки, Мирдза расхохоталась, села и кинула в сестру подушкой. Та со смехом увернулась и высунула язык.

– А что, – отсмеявшись, вкрадчиво спросила она, – может, и ответишь взаимностью? Что по сравнению с Петюней Вадим? Так, середнячок. А тут – какая мощь черноземного духа, какие великорусские взлеты интеллекта! Только вообрази, что тебя ожидает! – тут Марта снова прыснула.

Мирдза покачала головой.

– Ох, – показно недобро поглядела она на сестру, – разложу я тебя все в тех же сермяжных традициях поперек лавки да всыплю по заднице, чтобы думала, что болтаешь.

– А я что? – сложив губки бантиком и невинно подняв взгляд к потолку, ответила девушка. – Я – ничего. Уж и нельзя ничего сказать-то. Деспотизм и культ личности.

Она подняла с полу подушку, отряхнула ее, подошла и плюхнулась на кровать рядом с Мирдзой. Пружины жалобно взвизгнули. Обняв подушку, как плюшевого медвежонка в детстве, положив подбородок на нее, Марта грустно поглядела на сестру. Тихо спросила:

– Все ждешь?

Мирдза кивнула.

– Жду. Сама знаю, что дура, но все-таки жду. Смешно, правда?

Марта отрицательно покачала головой и вытащила из пачки, лежавшей на тумбочке, сигарету. Прикурила, сделала пару неумелых затяжек и передала сигарету сестре.

– Не смешно. Я как погляжу на всех этих мальчонок, что вокруг тебя и меня вьются – что здесь, что в Риге, – тошно становится. Волей-неволей сразу Вадима вспоминаешь. Знаешь, я даже завидую тебе. Да не смейся ты! Я ж в него еще тогда втрескалась, по-детски, ясное дело. Сама посуди – крут, умен, симпатичен; из такой заварухи нас вытащил. Я как вспомню тот подвал, рожи эти уголовные, – девушку передернуло, и она крепче прижала к себе подушку, словно отгораживаясь ею от призраков из воспоминаний. Мирдза обняла сестру, а та продолжала говорить: – И со мной возился, да как! Не всякий брат стал бы возиться. И Витьку напрягал, чтобы тот меня обихаживал. А вот самое смешное, что он вернется к тебе. Он ведь без тебя жить не может. Правда, правда, не мотай головой. Я же все его письма читала, всегда по параллельному телефону подслушивала, когда он тебе звонил. Вернется он, никуда не денется. Ай! Ухо-то отпусти, больно же!

Мирдза легко потянула сестру за ухо.

– Вот, значит, как? – ехидно спросила она. – У меня же в доме перлюстратор живет. И что, много всего повычитала?

Марта засопела.

– Ну, много, – буркнула она. – Я ее утешаю, а она меня – за ухо. Нечестно. К тому же – это уже прошедшая детская влюбленность. Понимать надо.

Мирдза расцеловала девушку в обе щеки.

– Эх ты, утешительница! Самое смешное, что я тебе верю.

– А знаешь, – вдруг совершенно непоследовательно отозвалась Марта, – как мне обрыдла такая жизнь. Прячемся, прячемся, в какой-то медвежий угол залезли. Домой хочу!

– Нельзя сейчас в Ригу, – вздохнула Мирдза, – ищут нас там.

– А я что, про Ригу разве говорила? – дернула плечом девушка и нахмурилась. – Да плевать мне, где жить. Лишь бы не надо было сидеть на чемоданах, готовым в любой момент сорваться и бежать куда глаза глядят. Дом, а не место. Дом, где есть ты, Вадим и… покой, что ли?

Мирдза крепче прижала к себе сестру.

– Будет у нас и дом, и покой. Все будет.

Так они просидели долго. Мирдза вынула из сумки бутылку массандровского портвейна, ножницами срезала пластиковую пробку и отхлебнула большой глоток прямо из горлышка. Протянула бутылку сестре. Они молчали, передавая друг другу бутыль, пока она не опустошилась.

В дверь деликатно постучали.

– Да, – отозвалась Марта. В комнату вошел Кирилл Степанович, начальник базы. Он огляделся, кашлянул и вдруг хитро улыбнулся.

– Как насчет пожаловать ко мне на наливочку и преферанс? Жена моя изваяла отличных пельменей и ждет дорогих гостей.

– Ну, отчего же и нет? – ответила Мирдза. – Правда, под пельмени нужно… – она потянулась к сумке за резервной фляжкой «Smirnoff», но Степаныч замахал руками.

– Ни в коем случае! У меня есть отменнейший самогончик, чистенький, как слеза младенца. Тройная перегонка и очистка, уж не побрезгуйте.

– Верим исключительно на слово и самогоночки вашей попробуем, – тотчас же встряла Марта. Мирдза скептически поглядела на нее.

– А кое-кому пить крепкие напитки вообще рано.

– Я тебе потом расскажу, какой пакостью меня Вовчик угощал, – быстро и тихо по-латышски ответила девушка. – Так что мне – можно.

Незаметно для Степаныча Мирдза показала кулак.

– Невежливо переходить на язык, непонятный кому-либо из присутствующих, – наставительно произнесла она по-русски. – Извините, Кирилл Степанович.

– Ничего, – отозвался тот по-латышски, правда, с ужасным акцентом. – Я знаю с полдюжины языков бывшего Союза. Вовка – это не Махин? Я ему уши пооткручу, чтоб не предлагал девушкам бурду, которую гонит его отец. Прошу ко мне.

Мирдза рассмеялась, глядя на оторопевшую Марту, и встала с кровати, прихватила с вешалки полиэтиленовый дождевик, шагнула за порог комнаты следом за Степанычем. С небольшим опозданием за ней последовала и сестра.

Через час, насладившись пельменями, которые Катя, жена Степаныча, готовила воистину божественно, чистейшим пятидесятиградусным самогоном и неспешной беседой, честная компания села писать пулю. Кирилл и Катя были отличными игроками и достойными противниками, Мирдза получала от игры большое удовольствие. Марта же, как всегда, халявила, и ее «гора» угрожающе росла. «Ох, не на деньги хоть играем», – подумала Мирдза, очередной раз заглянув в роспись.

После пятого мизера с «паровозиком» аж на пять взяток Степаныч удалился на минуту в кабинет. Вышел оттуда чернее тучи и молча, кивком, предложил Мирдзе идти за ним. Подведя молодую женщину к столу в кабинете, он все так же молча ткнул пальцем в экран монитора своего «Пентиума». Чуть наклонившись к компьютеру, Мирдза прочитала на экране: «Гостями заинтересовались конкуренты. Стоит пересмотреть контракт с турагентством».

Женщина тяжело вздохнула. «Накаркала, коза», – подумала она про сестру, невесело усмехнувшись.

Можайск, Московская область. Вторник, 14.07. 19.30

Полковник Семченко читал рапорт командира спецгруппы, и лицо его все больше хмурилось. Капитан Логинов бесстрастно сидел напротив него. Командиром группы был именно он, ему была доверена первая акция «Айсберга». И в принципе задача была выполнена, но не его группой. И именно это беспокоило и Логинова и Семченко. Третья сила, причем – сила бесконтрольная и необъяснимая. Капитан до сих пор не мог понять, как его ребята, мастера вторжения и похищения, диверсанты экстра-класса, смогли упустить того парня, что легко положил всю группу боевых пловцов секты, нацелившихся на сборище святых отцов в монастыре на берегу озера Ильмень.

Семченко отложил пачку листов в сторону и вопросительно поглядел на Логинова. Тот пожал плечами.

– Ничего не имею добавить к изложенному в рапорте, – произнес он.

Полковник дотронулся кончиками пальцев до исписанных листов.

– В рапорте слишком много лирики. Как это понимать – двигался с нечеловеческой быстротой и ловкостью?

– Так и понимать, – снова пожал плечами Логинов, – с нечеловеческой. Другого эпитета мне придумать не удалось. Посторонний объект двигался очень быстро и очень ловко, намного опережая в скорости реакции и противника, о котором мы знаем немного, но все-таки знаем, что их скорость восприятия и реакции намного превосходит человеческие. Но этот… объект опережал их. И буквально исчез, оставив трех подготовленных ребят в долгой отключке.

– Что значит – исчез? – поднял брови Семченко. – Вы хотите сказать – скрылся?

– Нет, я хочу сказать – именно исчез. Он был, а потом его сразу не стало в том месте, где он только что стоял.

– В смысле?

– Абсолютно прямом – был, а потом сразу нет.

– Та-ак, – протянул Семченко, пробарабанил пальцами по столу и прищурился. – Значит, он выполнил за вас ваше задание, и у нас нет ни малейшей информации о том, кто он, откуда, как узнал о предстоящей силовой акции сектантов. И вы его упускаете. Та-ак…

В комнате повисло тяжелое молчание. Семченко понимал, что добывание этой информации вне компетенции капитана, но упустил-то этого «врага врагов» именно Логинов.

– Идите, – наконец отпустил капитана полковник.

Логинов поднялся и вышел за дверь, а Семченко, в который уже раз внимательно перечитал подробный рапорт командира группы. Что-то смутно мелькнуло в памяти, какое-то происшествие, связанное с человеком, возникшим из ниоткуда, стремительно покрошившим противника и бесследно исчезнувшим. Но точно вспомнить, кто, что и когда, полковник не смог.

Центральный Яхт-клуб, Петровский остров. Санкт-Петербург. Четверг, 16.07. 17:40

Чистильщик флегматично усмехнулся. Потуги дирекции Яхт-клуба побеспокоиться о его жизни выглядели весьма смехотворно. Во вполне «пальцующей» манере Крысолов ответил менеджеру:

– Кароче, мужик. Если мой залог за посудину маленький, то ты так и скажи.

Он расстегнул толстый «лопатник» и потеребил пачку долларов в нем. Менеджер замахал руками.

– Что вы, что вы! Вполне нормально. Только я беспокоюсь о вашей жизни. Может, вам нужна команда на яхту?

– Перетопчусь. Сам, как-никак, в свое время ходил под парусом. А уж братва в Петергофе мне толковую смену найдет.

Отслюнив из бумажника еще пару стодолларовых купюр, Чистильщик доверительно наклонился к менеджеру.

– Но ты, кароче, ни меня не видел, ни о братве не слышал. Понял?

Тот поспешно закивал головой. Чистильщик похлопал его по плечу и вышел из конторы. На пирсе сунул мятую желтую бумажку с тремя печатями невыспавшемуся похмельному мужику, присматривавшему за яхтами. Тот флегматично пожал плечами и ткнул пальцем в пришвартованную у низкого пирса двенадцатиметровую яхту «Буревестник». Чистильщик кивнул, бросил на палубу яхты объемистую сумку и прыгнул следом за ней. Мужик снял швартовочную канатную петлю с кнехта на пирсе и кинул ее Чистильщику. Тот, прищурившись, поглядел на парусную оснастку яхты и с тихим матерком поднял грот.

Легкий ветер вынес его на середину рейда, и Чистильщик, осторожно орудуя рулем, направил судно в открытое море. Точнее – в Маркизову лужу. Яхта послушно описала легкую дугу, и Чистильщик направил ее параллельно морскому судоходному каналу – постоянно расчищаемому фарватеру для морских судов, идущих в питерский порт.

Часа через три, обогнув Кронштадт с севера, Чистильщик направил судно на юго-запад, к фортам. Вскоре он пришвартовался к полуразвалившемуся молу форта Павел. На Балтике был штиль, а Чистильщику был нужен шторм. Но он не только хотел выждать его. Хотелось еще и качественно выпить до начала сложной операции. Инфильтрация в любую страну, кроме стран СНГ, разумеется, была многоступенчатой и сложной. Особенно если ты проникал в страну один, без команды обеспечения снаружи и команды прикрытия внутри государства. А сейчас Чистильщику было необходимо возникнуть из ниоткуда, но при этом не вызвать подозрений. Даже при самой тщательной проверке.

Старательно упаковав в водонепроницаемые чехлы комплекты эстонских, латвийских и шведских документов, толстые пачки десятидолларовых купюр и оружие, он закурил. Смеркалось. Судя по времени, минут через сорок должен сработать таймер и его «уазик» превратится в лужу расплавленного металла. Мощный термитный заряд, слепленный наспех, но все-таки вполне профессионально, должен полностью уничтожить все следы его пребывания в России. Старые документы, номерные знаки, номера на двигателе и корпусе машины – словом, все.

Закончив приготовления, Чистильщик открыл бутылку «Джека Дэниэлса» и задумчиво поглядел на пластиковый стакан. Потом махнул рукой и хватил хороший глоток из горлышка. Развернув антенну, Чистильщик подключил к спутниковому телефону модем и ухмыльнулся. Только вчера он оплатил грандиозный счет – двадцать семь тысяч долларов – на имя Джона Смита и теперь подумывал, а не исчезнуть ли бедняге «Джону». Слишком большие трансферты денег от частных лиц – отслеживающиеся, кстати, заинтересованными лицами из ФСК и Синдиката – выдавали его. По крайней мере – частично, и стоило бы сменить этот псевдоним. Чем плох, например, Сэм Джонсон?

Стоило также поменять цепь легенд для Мирдзы и Марты, но этим можно было бы заняться и потом. Правда, Чистильщик и сам не знал, почему он едет не к ним, зачем нужна эта инфильтрация в Эстонию, а через нее – в Латвию. Куча бессмыслснмых телодвижений, обусловленных лишь каким-то седьмым (восьмым? девятым?) его чувством. Так было надо.

Диктофонную кассету с записью допроса того, кто сначала назвался братом Самэ, а потом – Михаилом Волошиным, Чистильщик отослал бандеролью по адресу Ник-Никыча. Последнее «прости-прощай» отставного оперативника родной конторе. Все – почти – долги были розданы, оставалось погасить задолженность перед собой. Чистильщик поболтал квадратную бутылку – виски плескалось лишь на донышке. Он допил эти остатки и полез в сумку за следующей. Усмехнулся грустно.

Когда-то он создал, сам того не желая, довольно мощную разведсеть из людей, что были обязаны ему жизнью, свободой, жизнью близких. Просто теплом дружеских отношений в трудную минуту, в конце концов. И хотя он и не требовал от них помощи, люди оказывали ее, поставляя необходимую информацию, документы, оружие. Все, что было нужно Чистильщику. И даже оказавшись – после развала Восточного Блока и Союза – в разных государствах, они продолжали свое дело. Продолжали, не зная, на кого работают; точнее – они работали на Чистильщика, знали это, но называли его разными именами и псевдонимами. И лишь пара-тройка человек знали, кто же он был на самом деле, знали его настоящие псевдонимы – Витька Коренев, Стась Ноленски да Конрад Майгель. Но именно они-то и не работали на него. Просто друзья. Даже аномалу – по крайней мере, такому, как Чистильщик-Крысолов, – были нужны друзья.

Чистильщик крякнул, поднялся и неспешно дошагал до яхты. С берега на нее было влезать хлопотней, чем сигать с борта на берег. Пришлось промокнуть по пояс. У мола была подводная «ступенька», за которой начиналась приличная глубина. По крайней мере, достаточная, чтобы киль яхты не шкрябал по дну. Кранцы пришлось слегка утяжелить, чтобы они защищали борт от ударов об «причал» еще и ниже ватерлинии.

Выудив из сумки в крохотной каюте новую бутылку «Джека», Чистильщик прыгнул на мол, прошел к месту своей временной стоянки и хозяйски огляделся. Сухого плавника, выброшенного на берег осенними штормами, хватало, как хватало и бумажно-пластикового мусора, оставленного нередкими посетителями насыпного острова. На форты любили выбраться не чуждые водоплавания питерцы, чтобы оттянуться на выходных, зажарить шашлык в этой экзотике, выпить водочки и винца рядом со старыми стенами форта. Правда, засирать форты стали больше, в отличие от старых времен, когда сюда могли выбраться лишь яхтсмены и их друзья-знакомые, а также владельцы моторных лодок.

Сгребши мусор в кучу ногой, Чистильщик сложил поверх него колодцем поленья, предварительно помахав минут двадцать топориком. Запалил высокий костер, Полиэтиленовые пакеты, пластиковые бутылки из-под пепси и кока-колы, бумажные обертки от всяческой снеди были вполне славной растопкой, особенно учитывая то, что в этом костре картошку ему не печь и шашлыки не жарить. Дрова занялись неохотно, но пара стограммовых брикетов тротила ускорили разжигание.

Подбрасывая под плохо горящие сырые дрова очередную толовую шашку, Чистильщик усмехнулся абсурдности ситуации. Собственно, он и взял пяток брикетов тола именно для такой ситуации, когда плохо горит костер. Для проведения диверсий уже давно использовали пластит – «Семтекс», Си-4, шкодовский ее аналог, такое старье, как Кью-5. А тротил – вещь добрая, но устаревшая. И тяжелая. Его нужно раза в два-три больше, чем не самого хорошего пластита. Брикет «Семтекса» размером с коробок спичек легко заменял полновесную стограммовую шашку тринитротолуола. Даже самодельный пластит был раза в полтора мощнее тола.

Костер наконец-то жарко разгорелся без внешних вливаний в виде полиэтилена, вощеной бумаги и тола, и Чистильщик откупорил вторую бутылку. В принципе аномал может нажраться даже в сосиску – все дело в дозе. Но сейчас такой цели перед Чистильщиком не стояло. Просто нужно хорошо выпить. И на сей раз он применил такое устройство, как стакан, налив в него до половины янтарной жидкости. Закурил. Почему-то он сегодня готовился к микропразднику, теорию которого он разработал еще в последнем классе специнтерната, – гласила она следующее: «Жизнь – говно, но это еще не значит, что и мы должны превращаться в такое же говно. Почему бы и не отпраздновать первый вторник на неделе или День Освобождения Мухи из Паучьего плена?»

И именно такой день – Чистильщик это твердо решил, что да – наступил сегодня. Четверг – рыбный день. Почему бы его не сделать Великим Рыбным Днем? По крайней мере – на этой неделе. Выбрав из своих запасов рыбные консервы, Чистильщик перекусил иваси в масле, закусывая ее зеленым лучком, потом снова налил себе в стаканчик виски.

– Трудно, трудно жить на свете, да еще и с фанерной головой, – пробормотал он, поднимая посудину па уровень глаз. Выпил залпом, крякнул, снова налил янтарного напитка в белесый пластиковый стаканчик. Медленно выцедил виски, сунул в губы сигарку, прикурил – в кои-то веки – от спички, поднял взгляд к небу.

Темнело, но небо оставалось чистым и прозрачным, многодневную питерскую хмарь разогнало ветром с моря. Закат был красным, предвещая сильный ветер, и Чистильщика это вполне устраивало.

Часов в одиннадцать вечера, допив вторую бутылку виски, Чистильщик отчалил от мола форта.

Деревня Городня, Новгородская область. Пятница, 17.07. 19:45

Мишка проснулся от боли, неловко повернув ногу. Упакованная в самодельный лубок нога лежала поверх одеяла, и Мишка нечаянно уперся стопой в спинку кровати. Коротко взвыв, он приподнялся и снова плюхнулся на спину. Слава богу, рана в мякоти плеча уже почему-то почти затянулась, хотя тоже все еще мозжила и не давала спать. Второе плечо чувствовало себя несколько хуже. Слава богу, у братца нашлись в запасе кой-какие «колеса», и Мишка, оглушив себя лошадиной дозой феназепама, смог все-таки более-менее выспаться. Спать, правда, удавалось не по ночам, а когда придется. Вот и сейчас он проснулся к закату.

Легок на помине – в дверь сунулся двоюродный братец Вовка.

– Жив, Миня? – хрипловато спросил он. Мишка кивнул и даже приподнялся.

– Лежи-лежи, брателла, – замахал руками Вовка. – Жрать хочешь?

– Ага, – так же хрипло отозвался Мишка, – да и пару стаканов бы не отказался потом пропустить.

Вовкино лицо, густо обросшее щетиной, расплылось в широкой улыбке.

– Ни за тем, ни за другим дело не станет. Лежи, я все тебе сюда притащу.

Брат скрылся за дверью, а минуты через три притащил миску жареной картошки с тушенкой и литровую банку молока – Мишка с первого взгляда определил, что свежего, парного.

– Мамка картошку пожарила перед работой. Или, может, разогреть?

– Брось, Вован, и так классно, – проворчал Мишка, подцепляя на вилку кусок картошки и приличный шмат тушенки.

– Хавай, поправляйся. Ишь ты, как тебя разделали. Где хоть?

– Да, – туманно пробурчал с набитым ртом Мишка, – попал в одну переделку.

– Ну-ну, – с деланным пониманием отозвался Вовка, хотя его распирало любопытство. – Чего только в наше время не бывает.

Мишка быстро расправился с картошкой и тушенкой, допил молоко, заедая его грубым и плохо пропеченным хлебом, продававшимся в местном магазине. Но в храме он привык питаться скуднее. Сейчас, проглотив пару кусков вкусной, поджаренной на свином сале картошки, он понял, насколько проголодался, и подмел все содержимое миски в мгновение ока.

Последние пять дней он провел в полубреду, успев в более или менее здравом уме передать тетке четыреста долларов – почти все, что осталось от командировочных.

Приподнимал голову лишь для того, чтобы сделать пару глотков воды и снова вырубиться. Лишь вчера он пришел в себя окончательно и долго не мог заснуть. Именно тогда он выпил граммов триста дерьмовой водки, на которую раньше бы и не взглянул, в компании Вовки и пары его приятелей – таких же безработных деревенских парней, сидевших на шее у престарелых, замученных жизнью и непосильной работой в разваливающемся колхозе родителей. После чего принял феназепама и наконец-то спокойно уснул.

– Сейчас, брателла, – бурчал Вовка, собирая грязную посуду, – сейчас организуем. С тех бабок, что ты нам отстегнул, я тебе еще и не то изваяю. Сегодня ездил в Лугу, баксы менять, прикупил пяток пузырей «Спецназа». Сейчас Катька да Витька с Борькой придут – и гуднем слегка. А может, Наталку-давалку привести? Она за полтинник деревянных и пару стаканов все сделает, что твоей душеньке угодно.

Мишка пошевелил ногой и сморщился от боли. Лубки накладывал местный молодой ветеринар, на глазок совместив смещенные кости, и ожидать толкового сращения не приходилось. Хорошо еще, что пуля не раздробила, а лишь расколола кости щиколотки; да и сама эта пуля была не особо крупного калибра, иначе без хирургического вмешательства точно было бы не обойтись. Да и плечи – одна из пуль прошла под ключицей, вторая лишь пробила мякоть плеча, не задев крупные сосуды и нервные волокна. Слава богу, что тот, кто подстрелил его на Тверской, а потом допрашивал на берегу водоема, провел грамотную первичную обработку ран. Иначе бы – все, хана.

– Да, брат, – оценивающе оглядев Мишку, произнес Вовка, по-прежнему в своей хрипло-блатной манере, – рановато еще тебе на бабу влезать, коли на горшок еще с трудом влезаешь.

Дверь со скрипом открылась, и в комнату ввалились Витька с Борькой. Через минуту появилась и Катерина.

– Тащи стулья и журнальный столик, – с ходу распорядился Вовка, и кореша его сразу же кинулись исполнять приказание – видать, он был главой этой компании. Чем они зарабатывали на жизнь, бухло и «колеса» – оставалось только догадываться.

Установив столик и расставив на нем бутылки, стопки и закусь, ребята расселись на колченогие стулья. Приняли по первой. И Мишку вдруг охватило странное ощущение нереальности всего происходящего с ним.

10. КРОВЬ НА ПЕСКЕ

Финский залив, на траверзе г. Ныва, Эстония, Суббота, 18.07. 2:15

Чистильщик повел головой, поудобнее устраивая ее в прорезиненном капюшоне гидрокостюма, еще раз подергал ремни крепления дыхательного аппарата, грузового пояса. Осторожно перевалил за борт обтекаемо-плоское тело буксировщика с прикрепленным к днищу грузом, упакованным в герметичный чехол, пристегнув подводный скутер длинным шкертом за пояс, чтобы разбушевавшиеся волны не унесли его. Еще раз проверив крепление оружия, также упакованного в водонепроницаемый чехол, на животе, Чистильщик нажал на кнопку плоской коробочки, бросил ее на палубу яхты и перевалился спиной вперед за борт.

Легко подтянув себя за шкерт к буксировщику, Чистильщик улегся на него животом, пристегнул пару карабинов на грузовом поясе к скобам на скутере, взялся за рукоятки. Нажав на стартер, Чистильщик запустил два электромотора. Пришлось развернуться – и весьма лихо – на сто двадцать градусов и, ориентируясь в основном по показаниям компаса, направиться к берегу, находившемуся почти в сорока морских милях. При скорости в шесть узлов – предстояло провести под водой более шести часов. И все – на глубине более семи метров, так как ближе к поверхности его начинало кидать из стороны в сторону сильное волнение разыгравшегося на поверхности шторма.

О покинутой яхте он не беспокоился – через тридцать минут должны сработать заряды направленного действия в днище судна. И яхта мирно затонет в Балтике, присовокупив свой корпус к десяткам мелких судов, нашедших свою гибель в районе севернее острова Хийумаа – местном Бермудском треугольнике для рыбаков. Смущало только одно – слишком долгое пребывание на глубине. Пусть даже на такой маленькой. Но Чистильщику были известны случаи компрессионных травм ныряльщиков, пробывших на глубине до четырех метров более пяти часов.

Чистильщик не знал нынешнего состояния эстонской береговой охраны. По крайней мере – какие изменения произошли за последние пять месяцев. Но утешало одно – его дыхательный аппарат работал по замкнутому циклу, не выбрасывая цепочку пузырьков в воду. Хотя в такой шторм никто бы их не заметил, но что будет часов через пять – никто не знает. Погода на Балтике капризна, как истеричная девица.

Часа через два резко потянуло в сон, и Чистильщик медленно всплыл к поверхности, ориентируясь только по глубиномеру. В полуметре от поверхности Чистильщика перевернуло вместе с буксировщиком кверху брюхом, но он снова перевернулся спиной вверх, и волна ударила его своим пенным гребнем в стекло – точнее, пластик – маски, заставив рефлекторно мотнуть головой. Переключив моторы на нейтральный режим, Чистильщик минуту-другую поиграл в виндсерфинг, пытаясь использовать плоский и толстый корпус скутера в виде доски. Но, учитывая нейтральную плавучесть буксировщика, удавалось это плохо. Включив винты на полные обороты и направив вертикальные рули вниз, Чистильщик снова нырнул на прежнюю семиметровую глубину.

Самое обидное, что пришлось пожертвовать хорошим аквалангом. Не став сильно рисковать, Чистильщик отстегнул почти использованный дыхательный аппарат и сунул в рот загубник нового. Заглушив двигатели, он повернулся, пристегнул плоский дыхательный аппарат на спину. Судя по всему, берег был в миле отсюда. И Чистильщик открыл клапана затопления скутера – глубина здесь была небольшая и в случае необходимости буксировщик можно было бы без особых сложностей поднять. Остальное расстояние Чистильщик преодолел исключительно за счет мышечной силы.

Самое сложное в работе боевого пловца – это незамеченным выйти на берег. Особенно – в густонаселенном районе. Пригнувшись, отстегнув ласты и стянув маску, Чистильщик пристегнул на капюшон гидрокостюма пассивный прибор нвчного видения и, прикрываясь за гребнями волн, зашагал к берегу. Когда вода стала покрывать его по колено, Чистильщик рванул бегом, волоча за собой тюк размерами сто двадцать на семьдесят, на сто. За несколько секунд пробежав песчаный пляж, он скрылся в жиденьком леску. Справа виднелись строения хутора, слева – небольшие причалы бывшего рыбсовхоза. Пришлось углубиться в лесок километров на пяток. Лишь там Чистильщик смог скинуть гидрокостюм и переодеться в нейтральный черный туристический костюм. Из тюка он вынул упакованный большой рюкзак, навьючил его на себя, застегнул пояс, сунул в карман документы на имя шведского подданного Гуннара Майера, туриста, въехавшего в Эстонию два дня назад.

В принципе имело смысл пройти километров с двадцать, а потом зайти в лесок и покемарить пару часиков, пока не начнется более или менее оживленное движение по трассе Личула-Пярну, и далее на Синди и Айнажи.

Улица Галерная, Санкт-Петербург. Суббота, 18.07. 14:50

Боров с сомнением покрутил в пальцах диктофонную кассету. Выражение крайнего неудовольствия отчетливо читалось на его полном обрюзгшем лице. Сидевший перед ним Старший Куратор Алексей Петрович, сменивший на этом посту покойного Николая Николаевича, остро поглядел на своего шефа, но ничего не сказал. А региональный Глава, постучав ногтем по ребру кассеты, поднял наконец-то взгляд на куратора.

– И что все это может означать? – спросил Боров, бросив кассету на стол. – Ваше мнение?

– Я думаю, что вы все-таки поторопились, – сиплым голосом, негромко произнес Алексей Петрович, – устранив Николая Николаича. Он оказался прав – Крысолов остался лоялен по отношению к Синдикату. Его информация многое ставит на свои места.

– Вот только не надо нотаций, Старший Куратор, – рявкнул Боров, и лицо его побагровело. – Эта запись ни о чем не говорит. Вполне возможно, что это лишь дезинформация.

– Не думаю, – пожав плечами, холодно ответил куратор. – Вы не оперативник и никогда им не были, – он не преминул больно уколоть своего шефа, – и поэтому не знаете, что из любой дезы можно выжать очень многое. Тем более что мы не знаем истинной достоверности информации, не осуществив проверки. Крысолов – оперативник экстра-класса, и я не думаю, что он стал бы подсовывать нам наспех слепленную дезу, особенно учитывая то, что он знает наше отношение к нему.

– Да, я не оперативник, – прохрипел Боров, наливаясь уж вовсе апоплексическим багровым с синевой цветом, – но не самый плохой координатор. И ценность информации могу определить.

– Вряд ли, – почти равнодушно ответил Алексей Петрович. – Вы забыли сопоставить данные, изложенные в рапорте Крысолова, с информацией из Москвы и Новгорода, поступившей от нашей, я подчеркиваю – нашей, сети. И данные эти очень четко накладываются друг на друга, взаимно дополняя и составляя вполне ясную мозаичную картину. Возникновение еще одной сети, аналогичной нашей, мы почувствовали еще год назад, но почти не было объективных данных. Полгода назад у нас возникло предположение, что кто-то начал, подобно нам, использовать аномалов в качестве боевиков. Правда, инциденты были единичны, отсюда мы сделали вывод, что это работа одного, максимум двух отлично подготовленных оперативников. Кстати, – ядовито произнес куратор, – рапорты об этих происшествиях своевременно легли на ваш стол, потому как все они случились во вверенном вам регионе. Тверь, Псков, Петрозаводск. Тогда нас еще удивило, что все акции направлены против православной церкви. Теперь все – или почти все – встает на свои места.

– Хорошо, – вдруг хлопнул ладонью по столу Боров, на лицо которого вернулась наконец нормальная окраска, – действуйте. Проведите тщательную проверку информации, поступившей от Крысолова, взять секту в разработку и в случае подтверждения данных применить любые методы, которые сочтете нужными без моего дополнительного визирования. Но все материалы по разработке – мне на стол. Черт, – покрутил головой Глава, – это ж надо! Если кто-то сможет плодить аномалов по собственному желанию и в неограниченных количествах – это ж черт знает что начнется.

Деревня Городня, Новгородская область. Понедельник, 20.07. 13:40

Сегодня Мишка впервые смог встать на ноги без посторонней помощи и даже доковылял до сортира. Нога тупо ныла, но вполне слушалась и не норовила подвернуться, когда он на нее ступал. Как ни странно, но теперь, после того, что с Мишкой сделали в Храме, его раны стали заживать гораздо быстрее и менее болезненно.

Вернувшись со двора, он доковылял до стола и в два приема проглотил миску жареной картошки с луком, напился молока с хлебом и махнул подряд два стакана водки. Почему-то возникло глупое желание вернуться в Храм и постараться узнать правду, всю правду о том, зачем его сделали таким, зачем послали убивать людей. Раньше такие мысли у брата Самэ не возникли бы, но сейчас он уже был почти прежним Мишкой Волошиным. Тот человек, что ранил его, а потом отпустил, оставив живым, выдрал что-то с болью из сознания Мишки, отняв возможность слепо верить. Словно он содрал с глаз толстую паутину, позволив видеть мир без прикрас и обмана.

И отчетливо понимая всю глупость своей затеи, Мишка все-таки уцепился за нее. Вынув из заднего кармана штанов маленький пузырек с серебристой жидкостью, похожей на ртуть, подаренный тем, кто его подстрелил, он половину втер в раны, как учил его этот странный и грустный человек, и пару капель уронил в стакан с водкой. Залпом выпил, зажмурившись от пронзительной горечи. Остро защипало в почти затянувшихся ранах, обожгло совсем не водочным жаром внутри. Ноющая боль сменилась легким зудом, вялое тело наполнилось силой и энергией.

Мишка снова туго перебинтовал ногу, натянул на себя разношенные кроссовки брата, его же потертые джинсы. Натянул тельняшку и накинул на плечи слегка заляпанную с изнанки просторную армейскую куртку, подаренную тем странным человеком. Сунул в карман деньги, большую часть оставив тетке с братом, документы и вышел из дома.

Неторопливо шагая, он добрел до дороги из Новгорода в Лугу и, сунув сигаретку в рот, начал голосовать проезжающие машины. Расписания автобусов он не знал и надеялся добраться до Луги на попутке, а дальше – на электричке до Питера.

Улица Терниес, Торнякалпс. Рига. Вторник, 21.07. 23:45 (время местное)

Чистильщик лежал на мокрой плоской крыше сарая, покрытой ветхим толем. Неимоверных трудов стоило не скрипеть досками стропил, поворачиваясь набок или поднося к глазам бинокль. Цели были локализованы, и теперь Чистильщик ждал, когда они все соберутся в одной точке.

Агентурная сеть Чистильщика работала эффективно, и сколь бы ни были скудны данные, полученные от раненого боевика секты, они позволяли вычислить местонахождение самого опасного боевика. И – самое главное – понять, что он настоящий аномал, а не какие-то подделки. Тренированный и смертельно опасный. Возможно, даже работающий до сих пор на Синдикат. Сеть, получив информацию от Чистильщика, начала работать. И дала результат. И Чистильщик, легко перейдя эстонско-латвийскую границу через КПП Айпажи, прибыл в Ригу, легко вышел на след таинственного боевика. «Все решают кадры» – этот сталинский афоризм Чистильщик запомнил в свое время твердо, и потому его личную разведсеть составляли только отборнейшие люди, часть из которых работали на правоохранительные органы, разведку, контрразведку. Даже на Синдикат.

И сейчас Чистильщик ждал, когда все цели соберутся в одном доме, который он для понятности назвал «точкой поражения». Правда, ему не понравилось еще чье-то внимание к «точке», но он не стал на этом зацикливаться, справедливо – почти – полагая, что за домом наблюдают люди из его разведсети. Те, кто даже не знает о его существовании, кто используется «в темную». Вот на улице скрипнули тормоза, у калитки остановился темный «Фольксваген Гольф», и из него вышел высокий мужчина. Третья мишень.

Мужчина вошел в дом, и Чистильщик тотчас же бесшумно соскользнул с крыши, беззвучной тенью метнулся к кустам, за которыми оставил большую часть амуниции. Нагнулся, выпрямился, уже навьючив на себя легкий рюкзачок. Вскинул на плечо одноразовый гранатомет «Муха» и нажал на спуск, целясь в освещенное окно.

Граната еще не успела рвануть в доме напротив, а Чистильщик, бросив стартовую трубу, уже взлетел в прыжке, перемахивая забор. Взрыв застал его в воздухе. Приземлившись на покрытую утрамбованным гравием обочину дороги, Чистильщик, как ниндзя в старых фильмах с Се Косуги, закинул руку за плечо и выхватил из чехла за отомкнутый металлический складной приклад пистолет-пулемет «Хеклер и Кох» МП-5 А-3, на бегу всадил в него рожок. Ударом ноги распахнул калитку и сразу же, не останавливаясь, всадил две коротких очереди во входную дверь.

На секунду замер у косяка, потом легко пнул дверь и тотчас же невообразимым стелящимся прыжком ворвался в сени. Там слабо шевелился тот самый высокий мужчина, третья мишень. Добив его одиночным выстрелом в голову, Чистильщик сорвал с пояса Ф-1 и бросил в открытую дверь, отшатнулся за толстую кирпичную стенку. Рвануло, провизжали осколки, со стены и потолка посыпалась мелкая цементная пыль и штукатурка. Чистильщик кувырком ввалился в прихожую. Никого.

Еще раз перекатившись через левое плечо классическим «мая-укэми», Чистильщик поймал срезом ствола молодого парня, одной рукой протиравшего глаза от штукатурной пыли, другой вытягивавшего из-за пояса «Беретгу» М-92. Точнее, это Чистильщик увидел, что парень лишь вытягивает, будучи контужен и слабо воспринимая окружающее. Обычный человек воспринял бы это как моментальное выхватывание.

Чистильщик коротко нажал на спуск, срезав очередью из трех выстрелов парня. В тишине, наступившей после грохота двух взрывов, выстрелы пистолета-пулемета, не снабженного пэбээсом, показались непозволительно громкими, просто оглушительными. Легко поднявшись на ноги, Чистильщик обвел стволом «Хеклера и Коха» три двери, ведшие из прихожей в комнаты. Четвертая дверь – на кухню – уже не представляла ни малейшего внимания: там лежала пораженная мишень номер два. Оставалось найти мишень номер один.

Пройдя длинной очередью по всем дверям и опустошив магазин, Чистильщик не стал тратить драгоценное время на смену магазина, а бросил пистолет-пулемет на пол и выхватил из кобур на бедрах два пистолета «Глок-18», и, на долю секунды предельно сконцентрировавшись, уловил мысленное «дыхание» аномала за одной из дверей. Тотчас же, словно вздернутые чужой волей, его руки поднялись на уровень плеч, и пистолеты загрохотали, выплевывая девятимиллиметровые пули.

Расстреляв по полмагазина, Чистильщик с налету вышиб изрешеченную дверь и ввалился в комнату, упав на бок и держа под прицелом прижавшегося к печи невысокого мужчину, которого так и хотелось охарактеризовать, как «серый». Тот стоял, согнувшись, и прижимал правую ладонь к левому плечу. Между пачьцев сочились крупные капли крови.

Чистильщик медленно встал, не выпуская мужчину из-под прицела обоих пистолетов, отбросил ногой подальше в сторону АКМ.

– Выпрямись, – приказал он. – И подними руки. Уж настолько-то ты боль стерпеть сможешь.

– Надо же, – прохрипел серый мужчина, выпрямляясь, – нашего полку прибыло? Еще один собрат по несчастью?

– Не думаю, – ответил Чистильщик. – Подними руки.

– Ну уж нет, – рявкнул Серый Человек, и в его руках появились узкие кинжалы – Ты не сдашь меня на суд Синдиката. Попробуй, возьми!

– Значит, я прав – ты работаешь еще и на Синдикат, – спокойно заметил Чистильщик. – Увы им, увы.

– Ну, – хрипел Серый Человек, – сразись со мной, как мужчина! Давай!

– Зачем? – холодно пожал плечами Чистильщик. – Не все ли равно?

И дважды нажал на спусковой крючок. Серый Человек дернулся, пытаясь уклониться от пуль, но Чистильщик был быстрее. Не взглянув на неподвижное тело с двумя безобразными дырами во лбу, он вышел из комнаты. И только теперь ощутил тупую боль в правой ноге – в правом бедре торчала здоровенная щепка, видимо, оторванная от косяка взрывом гранаты. Осторожно выдернув ее – а засела щепка довольно глубоко, – Чистильщик перетянул ногу жгутом и наспех хлебнул на бегу ядовито-желтой жидкости из флакончика.

Он успел отбежать от дома метров сто и уже видел свою машину, как что-то тупо толкнуло его в шею и спину. Чистильщик выдрал из шеи короткий предмет, напоминающий стрелку для игры в дартс, оглянулся. И тут на него обрушилась тонкая, но тяжелая сеть. Он попытался разорвать ее, даже удалось освободить голову и плечо, но в грудь и плечо впились еще две стрелки, а на голову опустилась еще одна сеть. Тело вдруг стало вялым и непослушным. Его тотчас же сбили с ног жестким ударом под колени, наступили тяжелым ботинком на шею, в затылок уперлось что-то холодное и твердое – автоматный ствол, судя по всему.

Затухающим сознанием Чистильщик отметил, что его все-таки смогли переиграть. Он еще видел, что к нему сбегаются бойцы в кевларовых шлемах и неуклюжих бронежилетах. Он попытался сконцентрироваться, чтобы перенести себя отсюда куда угодно, лишь бы подальше, но разум, оглушенный гигантской дозой транквилизатора, отказывался подчиняться. Почувствовав, как его поднимают сильные руки, Чистильщик скользнул в небытие.

Часть 3 VERITAS

1. ДЫРКА ОТ БУБЛИКА

– У Меча Предназначения два острия. Одно – это ты. А второе? Белый Волк? Что второе?

– Нет Предназначения, – его собственный голос.

– Нет. Его нет. Оно не существует. Единственное, что предназначено всем, – это смерть.

– Правда, – говорит женщина с пепельными волосами и загадочной улыбкой. – Это правда, Геральт.

Анджей Сапковский. «Ведьмак»

The blood and destruction because of one man… Or Elimination because of one man…

Каиафа. «Jesus Christ Superstar»

Орехово, Карельский перешеек. Среда, 22.07. 21:55

Они приехали на шести полноприводных джипах в сумерках, более темных оттого, что над лесами висела плотная низкая облачность, сыпавшая на север Карельского перешейка мелким противным дождем. Три машины остались у переезда, еще две проехали, миновав бывший пионерлагерь, до конца корявой асфальтовой дороги, упиравшейся в ручей и далее никуда не ведшей. Еще одна, с погашенными фарами, получасом позже, почти бесшумно подъехала к воротам лагеря и остановилась. Из нее вышли пять фигур, одетых в черные мешковатые комбинезоны. Они мгновенно рассредоточились. Трое из пяти вскинули на плечо толстые трубы.

Ширкнуло пламя, и на территории лагеря вспучились огненные клубки. Еще с трех сторон ударили рыжие стрелы и на крышах, стенах барачного типа домиков распустились яркие огненные цветки. Молниеносно перезарядив свои РПО-А «Рысь», нападавшие снова произвели залп. Те, кто не был вооружен реактивными огнеметами, легли на землю, раскинув ноги, отомкнули сошки РПК и стали бить короткими скупыми очередями, добивая тех, кто сумел вырваться из бушующего пламенем ада.

Выждав несколько минут и выпустив в клокочущее пекло десятка полтора осколочных реактивных гранат из трех РПГ-7, все группы погрузились в машины, синхронно подлетевшие к воротам лагеря, и мощные джипы, свернув на просеку, заранее расчищенную группой обеспечения, обогнули поселок стороной.

Выехав на шоссе в районе Сосново, все шесть машин, рыча мощными моторами, направились к Приозерску. Задача была выполнена, но соблюдение мер предосторожности въелось в плоть и кровь профессионалов, оперативников Синдиката.

Неизвестное место, Латвия. Среда, 22.07. 23:50 (время местное)

Чистильщик открыл глаза, но ничего не увидел. Сначала ему показалось, что он ослеп, но секунду спустя, машинально переключившись на тепловое зрение, он понял, что просто находится в абсолютно темной комнате. Настолько хорошо светоизолированной, что в ней не было ни единого окна, не было даже самой малой щели между дверью и косяком или – хотя бы – под дверью. Все было идеально пригнано, не пропуская свет и – очень возможно – звуки.

Руки, завернутые за спину, онемели, и Чистильщик пошевелил пальцами, кистями. Последние шевелились с трудом, скованные сзади. Повернувшись на спину на своем ложе, Чистильщик подтянул колени к груди, потом – к лицу, изогнулся немыслимо и все-таки продел руки через таз и ноги, переведя их вперед. Руки были скованы простыми наручниками. «Значит, – подумал Чистильщик, – я не у Синдиката». Каждый в Синдикате знал, что… Крак! Цепочка наручников приказала долго жить… Что любой аномал может выполнить этот трюк. А любой тренированный аномал… Чистильщик «разобрал» кисть, выдернув все суставы, и освободился от туго затянутых «браслетов»… может легко «разбираться» на составные, выпутываясь из любых пут. Тавтология, но что поделать.

Размяв затекшие кисти, Чистильщик с легкостью освободил и скованные лодыжки. Промассировав все, до чего смог дотянуться, Чистильщик встал и сантиметр за сантиметром исследовал свое узилище. До высокого потолка он не смог дотянуться, а влезть на гладкую стену возможно. Всю мебель, если так можно было сказать, в камере – он сразу так окрестил свою комнату, чтобы потом не расстраиваться – составляли тощий матрас, брошенный прямо на бетонный пол да параша.

Обойдя всю камеру, Чистильщик опустился на матрас. После сильных транквилизаторов сознание было словно мутная вода, тело – ватным и непослушным. Скрестив ноги, он откинулся спиной на холодную стену и медленно глубоко вдохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул. И так девять циклов. Потом его дыхание изменилось, став сначала резким и прерывистым, а потом медленным и глубоким.

Через двадцать минут Чистильщик легко вскочил на ноги, пару раз невесомо подпрыгнул, несколько раз взмахнул руками и ногами. Упал на кулаки и с десяток раз отжался. В очередной раз отталкиваясь от пола руками, согнулся, раскинул ноги и сел в шпагат. Он чувствовал, что за ним наблюдают, но сделал все это лишь потому, что тело требовало движения.

Поднявшись с пола, он шагнул на матрас и сел в углу, замерев в позе лотоса. Влажный бетон стены холодил спину, в сырой камере было промозгло, но Чистильщик, одетый лишь в трусы – все остальное содрали неведомые тюремщики, – легко и быстро приспособился к окружающей температуре, почти сровняв с ней температуру тела, впадая, подобно рептилии, в сторожкое оцепенение-медитацию. Конечно, ему не терпелось увидеть своих тюремщиков, но в данном случае лучшей политикой было бы вызвать их нетерпение, чем проявлять собственное.

Свернувшись в классическую шаолиньскую «змею», Чистильщик замер, словно большая гюрза, умеющая ждать и нападать без предупреждения; столь же быстрый и смертоносный.

Орехово. Карельский перешеек. Четверг, 23.07. 9:15

Пройдя несколько сотен метров по лесу, Мишка понял, что что-то здесь не так – молчали птицы, не перебегали от ствола к стволу уже не пугливые белочки. Обычная лесная жизнь, слегка сдобренная прелестями цивилизации в виде небольшого дачного поселка, экс-пионерлагеря и полуразоренного дома отдыха, замерла, распуганная чем-то или кем-то. Еще через километр Мишка почувствовал запах гари. И замер. Северо-восточный ветер мог нести запах гари только с одной стороны – от Храма. И Мишка стал вдруг, незаметно для себя, ступать тише, пробираясь через молчащий лесок, как беззвучная тень.

Беду он почувствовал заранее, еще в электричке, и потому высадился на станцию раньше, в Лемболово. Первые полтора километра он неспешно и размеренно шел вдоль железнодорожной насыпи, но потом, подталкиваемый предчувствием, перешел на бег. За речушкой со смешным названием Кожица Мишка свернул от насыпи в лес и, умерив дыхание, зашагал тише и медленней, подходя к Храму с юго-запада.

И вот теперь Мишка стоял за толстой сосной, слегка пригнувшись, принюхиваясь к запаху гари и прислушиваясь к посторонним шумам в безмолвном, будто бы вымершем лесу. Медленно повернув голову из стороны в сторону, Мишка оглядел окрестности и так же медленно двинулся вперед, осторожно ставя ноги, пригибаясь под низкими ветками, стараясь создавать как можно меньше шума.

Но один раз он все-таки нашумел – наступив на что-то мягко-упругое. Мишка поглядел под ноги и отшатнулся назад, споткнулся об гнилую корягу и с шумом упал на груду сухих веток. Из-под кучи хвороста и прелых прошлогодних листьев торчала человеческая кисть; именно на нее Мишка и наступил. Полежав на ветках и глядя на эту кисть остановившимся взором, он бесшумно поднялся и снова внимательно огляделся и прислушался. Тихо и безлюдно. Мишка присел на корточки рядом с торчащей из-под лесного хлама рукой и осторожно разгреб ветки и листья, освободив из-под кучи голову и плечи молодого мужчины, лежавшего ничком.

Мужчина был мертв и уже окоченел. Первое Мишка определил, даже не пытаясь дотронуться до его тела, не говоря уж о том, чтобы щупать пульс, – причина смерти была слишком хорошо видна: небольшая колотая рана чуть ниже левого уха. Волошин знал такой тип ранений – снизу вверх под основание черепа тонким клинком, который при правильном ударе вонзался в мозг. Мишка осторожно разгреб остальной хлам, высвободив все тело мужчины, и перевернул его. Одетый в просторную легкую куртку серого цвета и такие же просторные серые брюки, он казался ничем не примечательным, но на левом боку под курткой Волошин почувствовал, когда переворачивал, твердую выпуклость. Расстегнув куртку, Мишка обыскал мужчину, разложил добычу на траве: пистолет Макарова в удобной поясной кобуре, запасной магазин к нему, тощий потертый бумажник и красную книжечку милицейского удостоверения личности. Открыв удостоверение, Мишка прочитал: «Старший лейтенант Ковалев Сергей Петрович, оперуполномоченный уголовного розыска Приозерского РУВД».

Повертев «корку» в руках, Мишка сунул ее в карман куртки убитого, а пистолет в кобуре повесил себе на бедро, запасной магазин положил в карман, в другой карман сунул небогатое содержимое бумажника – мятые десятки, общей суммой в сто рублей. Покойному оперу Ковалеву они уже были ни к чему, а у Мишки каждый грош был на счету.

До Орехова Мишка смог добраться только сегодня. Приехав в Питер поздним вечером двадцатого, вымотанный до предела, Волошин едва добрался до дома своей двоюродной сестры, к счастью, жившей на Измайловском проспекте, совсем рядом с Варшавским вокзалом. Кое-как объяснившись и перехватив сосисок с макаронами, Мишка вырубился, словно кто-то отключил в нем внутренний тумблер.

Проспал Волошин ровно сутки, проснувшись вечером двадцать первого. Проснулся почти с той же тяжестью в теле и голове, что и сутки назад, словно и не спал вовсе. Проснулся только потому, что Женька, напуганная такой спячкой, растолкала его. Тяжело переставляя ноги, Мишка добрел до туалета, потом залез под душ. Раны полностью затянулись, оставив только красноватые рубцы. Кости тоже почти срослись, и переломы требовали только тугих повязок. Нытье в ранах поутихло, но зуд стал сильнее.

Коротко ополоснувшись под тугими струями, Мишка вернулся в комнату и застал там теплую компанию – к Женьке, грызшей гранит науки в Пединституте, пришли однокурсники, выставившие на низкий стол пару литровых бутылок «Столбовой» водки и несколько пакетов сока – яблочного, персикового и виноградного. Вяло улыбнувшись, Мишка поднял протянутый ему стакан.

Весь следующий день Волошин снова спал как убитый, проснувшись лишь к полуночи. И тотчас же с жадностью набросился на еду. Видимо, его организм перешел на полную саморегуляцию, залечиваясь во сне, когда меньше тратится энергии на движение, а в перерывах – поглощал пищу, восстанавливая затраченную на лечение энергию.

Правда, вечером двадцать второго Мишка уже не чувствовал себя разбитым и в сон больше не клонило. Снова вымывшись под душем, Волошин подмигнул сестре и отправился в ближайший круглосуточный магазин за водкой – почему-то снова захотелось выпить.

И лишь сегодня утром он поехал в Орехово, чтобы наконец разобраться в том, что же с ним сделали, и главное – зачем? Он понимал, что это наивные вопросы, что глупостью была вся эта затея, но он поехал. И вот теперь сидел рядом с трупом опера угро, вдыхая гарь, которую нес от Храма ветер.

Неслышно поднявшись. Мишка прошел вперед, чувствуя, как усиливается запах гари – обугленного дерева, обгорелого кирпича и железа, сгоревшей плоти и какой-то синтетики. Мишка помнил – похожий запах оставался после того, как сгорал напалм. Присев на опушке, прикрытый со всех сторон кустами, Волошин раздвинул ветки.

Вся территория бывшего пионерлагеря напоминала огромное кострище. Кое-где поднимались закопченные кирпичные коробки, металлические каркасы щитовых времянок. Почерневшие от копоти турники и брусья на спортплощадке были погнуты и перекручены. Кое-где еще курились дымки догорающих построек. Там и здесь виднелись воронки, стены кирпичных построек были выщерблены пулями и осколками. У покосившихся ворот стояли два милицейских «рафика», в которые уже грузились люди в штатском. Пара милиционеров в форме лениво бродили по территории, видимо, уже закончив свои дела.

Мишка опустился на колени и спрятал лицо в ладонях. Какие бы сомнения его ни обуревали и какие бы вопросы он ни хотел задать наставникам, а может, – и Учителю, все-таки здесь был его дом, здесь были самые близкие ему люди, поддержавшие его в минуты душевного смятения, подарившие новый смысл жизни. И теперь все это было в прошлом – все и всё уничтожены, убиты, сожжены безжалостным огнем. Волошин тяжело помотал головой. Жизнь снова стала серой и пустой, как пыльный чердак.

Улица Пионерская, поселок Прибытково. Ленинградская обл. Четверг, 23.07. 15:00

Марта с размаху плюхнулась на возмущенно заскрипевший всеми сочленениями ветхий диван и рассмеялась. Старшая сестра поглядела на нее с подозрением.

– Слушай, – сказала младшая, – никогда бы не подумала, что в часе езды от Питера может быть такая глушь. Это же почище Борисовки!

– Во-первых, не в часе, а в полутора, – проворчала Мирдза, убирая со стола грязную посуду, – во-вторых, кончай то и дело переходить на латышский. Даже дома.

– У стен есть уши, – сморщив нос, продекламировала Марта.

– Именно. Нас могут услышать – например, случайные гости, стоящие за дверью, – она очень тонкая. Если Вадим сказал легендироваться, то уж изволь поддерживать легенду.

– А какие гости к нам могут заявиться? – легкомысленно отозвалась Марта. – Живем тут, как медведи в берлоге. Даже позагорать из-за погодки такой не сходишь, – она энергично мотнула головой в сторону окна, по стеклу которого рекой текли струи дождя. – Сиди тут целыми днями… Даже поговорить не с кем. Блин, в Борисовке хоть искупаться можно было и на солнышке поваляться.

– Перед мальчиками попкой повертеть, – в тон ей продолжила Мирдза.

– А что, – не сдалась девушка, – тоже дело полезное. Так в глухомани и забудешь, как это делается. А как до нужного случая дойдет – и все, одичали, никого не охмуришь.

Мирдза с сомнением покачала головой.

– По-моему, ты и так делаешь это слишком хорошо и слишком часто. Небольшой перерыв будет тебе на пользу.

– Да ну тебя, – младшая сестра махнула рукой и надулась. – Хоть бы в Питер съездили. Я там, к твоему сведению, никогда не была – в отличие от некоторых.

– А мы сюда не в турпоездку выбрались, а стараемся скрыться от нехороших дядек.

Марта снова махнула рукой и, грустно нахохлившись, обхватила подушку и уставилась в окно. Мирдза вздохнула и отправилась на кухню мыть посуду. По правде говоря, ей уже тоже смертельно надоело кочевать с одного места на другое. Но другого выхода пока не было – она слишком хорошо осознавала опасность, угрожающую ей, сестре и Вадиму.

Неизвестное место. Латвия. Четверг, 23.07. 19:00 (время местное)

Когда зажегся свет, Чистильщик даже не шелохнулся. То есть веки совсем немного дрогнули, но он смог сдержать чисто рефлекторное движение, доставшееся ему по наследству от человеческих предков, и просто сузил зрачки. Со своего места он прекрасно видел почти всю камеру. Как он и предполагал, в углах камеры на недоступной высоте находились видеокамеры, наверняка работавшие и в инфракрасном диапазоне, так что за ним наблюдали все время. Правда, зря наблюдали – за без малого сутки, прошедшие с того момента, когда он очнулся в этой камере, Чистильщик сделал не более двух десятков движений, не считая, разумеется, разминку. Один раз потянулся да пару раз сходил по малой нужде к стоящей в дальнем углу параше.

Громовой голос, раздавшийся над головой Чистильщика, должен был, по замыслу говорившего, заставить его вздрогнуть, но узник даже не повел ухом.

– Добрый вечер.

«Или утро, или день, или ночь, – меланхолично подумал Чистильщик. – Какая разница, когда начинать допрос?» Голос доносился из скрытого в вентиляционном отверстии динамика и говоривший, видимо, приглушил звук своего матюгальника, потому что следующие его слова прозвучали уже более или менее тихо:

– Я прошу вас не сопротивляться и не пытаться напасть на тех, кто к вам зайдет. Я видел, как вы обошлись с наручниками, и поэтому прошу не делать глупостей. Я без колебаний пожертвую своими сотрудниками и пущу в камеру и тамбур перед ней нервно-паралитический газ. Будьте добры, обойдитесь без насилия – и мы побеседуем.

«Неужели – латышская контрразведка или разведка? – усмехнулся про себя Чистильщик, отметив знакомый легкий акцент. – Как низко я пал! Или все-таки ваньку валяют?» Он медленно встал, потянулся и замер напротив двери, в трех шагах от нее. Через минуту дверь отворилась.

Вошли двое, как и положено в таких случаях, – рослые плечистые мальчики лет двадцати пяти – двадцати восьми. Осторожно, с опаской приблизившись к Чистильщику, жестом предложили вытянуть руки. Чистильщик вытянул. Один из мальчиков защелкнул на запястьях тяжелые кандалы, затянув их еще и болтами, второй, опустившись на колено, проделал ту же операцию на лодыжках. Цепи глухо звякнули.

– В каком музее вы выкопали это чудо? – адресуясь главным образом к тому, кто вещал через динамик, нежели к молчунам-крепышам, холодно усмехнувшись, произнес Чистильщик.

Ответа не последовало.

В принципе освободиться за несколько секунд Чистильщик мог и из этих игрушек, но предупреждение насчет нервно-паралитика не выглядело блефом. И стоило узнать – кто его спеленал: спецслужбы или… На «или» – Синдикат – не слишком походило, но стандартной процедуры допроса в Синдикате Чистильщик еще не проходил. Кто его знает? Но не похоже – слишком все было игрушечным для аномала: мальчики два-на-два, кандалы, бронежилеты на группе захвата. Даже новичок в Синдикате знает, что любой тренированный аномал в момент найдет брешь в бронике и влепит туда пулю или нож.

Не Синдикат, значит. Похоже, что спецслужбы. Но чьи и зачем он им? Хотя последний вопрос чисто детский – надо же узнать, у кого завелись такие боевики, как Чистильщик. Я-асно. Но неужели ж латыши? Надо же было в этой вшивенькой республике вляпаться! Самый крупный провал за всю жизнь – и где?

Мелкими шажками – шире никак, цепи – и в сопровождении деликатно, но крепко поддерживающих за локти амбалов, Чистильщик дошел до двери тамбура, подождал, пока она откроется, с трудом перешагнул через высокий порог. Посеменил по узкому коридору с тремя добротными – но уже не стальными – дверями: в середине коридора справа и слева и одна в самом конце. Именно в нее-то амбалы и повлекли Чистильщика, распахнули дверь, усадили узника в кресло по центру комнаты и отступили за спину.

Чистильщик медленно, не выказывая никакого интереса, огляделся. Стандартная interrogation room – так, кажется, на гнилом Западе называют комнату для допросов? Три голых стены, привинченный к полу массивный железный стол с деревянной верхней крышкой. На четвертой стене, рядом с дверью, через которую ввели Чистильщика, большое зеркало – наверняка из тех, что с односторонней проницаемостью. Два стула по другую сторону стола. За Чистильщиком явно наблюдали из зазеркалья – он почти физически ощущал на себе взгляды двух или трех пар глаз,

Позволив узнику минут с пяток повариться в собственном соку (Чистильщик использовал их для того, чтобы окончательно освоиться с обстановкой), дверь открылась, пропустив в комнату двух мужчин, без спешки занявших стулья по другую сторону стола. Разложив какие-то бумаги, мужчины пристально поглядели в лицо Чистильщика. Тот равнодушно выдержал их взгляды. Одному из мужчин было лет тридцать – тридцать два, он был высок и крепок, на его лице отчетливо читались злобность и раздражительность; второй – постарше, лет сорока, смотрел участливо и даже приветливо, с первого взгляда можно было определить, что он образованный и интеллигентный человек. Но, поймав на секунду взгляд молодого, он прочел в нем лишь глубинную настороженность и холодный расчет.

Чистильщик внутренне усмехнулся – это его знание, вычитанное в сознании молодого, лишь подтвердило уверенность, что сначала будет разыграна старая, как мир, пьеса – «Злой следователь – добрый следователь». Приступим.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался по-русски тот, что постарше. – Меня зовут Янис, моего молодого коллегу – Имант.

Чистильщик слегка наклонил голову в знак приветствия, но промолчал. Он сейчас внимательно слушал и уже со стопроцентной гарантией мог сказать, что имеет дело действительно с латышом, хоть и прожившим много лет в России. Но это еще ни о чем не говорило – во-первых, он сам мог имитировать акценты десятка языков, а во-вторых, Синдикат – многонациональная сеть. Но это все-таки не Синдикат – те знали, что, когда аномалу нечего терять, он постарается захватить с собой как можно больше жизней, а этих четверых, что были в комнате допросов, Чистильщик мог завалить быстрее, чем самый быстрый человек успеет десять раз хлопнуть в ладоши.

– Вы не хотите назваться? – все так же вежливо спросил Янис. Чистильщик помотал головой. Тогда Имант, как и ожидалось, ударил кулаком по столу.

– Как твое имя, сука! – гаркнул он.

Чистильщик с глубоким презрением взглянул на него. Но про себя отметил, что парень говорит, как чистокровный латыш, в совершенстве знающий русский.

– Перестань, Имант, – прикрикнул Янис и тотчас же обратился к Чистильщику: – Простите моего коллегу, он еще молод и не слишком хорошо умеет вести такие беседы. Вы не хотите назвать нам свое имя?

– А зачем? – невыразительным голосом по-латышски ответил Чистильщик, впервые открыв рот.

– Ну… – немного растерялся Янис, но тотчас же нашелся: – Надо же нам как-то обращаться к вам.

– Хорошо, – все тем же серым голосом произнес Чистильщик, – зовите меня Паша. Устраивает?

– Да я тебя!… – рявкнул Имант, но Чистильщик перебил его, обращаясь, впрочем, к Янису:

– И заткните пасть своему дебилу, в противном случае я вообще замолчу.

Имант резко вскочил и с коротким замахом влепил пощечину Чистильщику. Точнее – попытался влепить. В последний момент Чистильщик вдруг резко повернул голову, и пальцы Иманта лишь скользнули по его щеке. И тут же, резко повернув голову в другую сторону и слегка подавшись вперед, Чистильщик вцепился зубами в ребро ладони Иманта, резко сжал челюсти. Хрустнули кости, брызнула кровь. Выпустив покалеченную кисть, Чистильщик брезгливо сплюнул и недобро глянул на Яниса.

– В следующий раз я вообще откушу ему руку, – пообещал он.

Один из громил, стоявших за его спиной и даже не успевших вмешаться, подхватил глухо воющего Иманта и вывел его из комнаты. Второй наотмашь съездил Чистильщика по шее. Тот был готов и сумел смягчить удар неуловимым движением корпуса, поэтому рука амбала врезалась ему в плечо.

– Довольно! – рявкнул Янис и, повернувшись к Чистильщику, прищурился. – Вы очень любопытный тип, Павел.

– Паша, – поправил его Чистильщик. – Просто – Паша.

– Хорошо, Паша. Так кто вы?

– Я бы сам хотел это знать, – абсолютно искренне ответил Чистильщик. – Не верите?

– Вы знаете, – нет.

– Зря. Я действительно не знаю – кто я такой. Янис нахмурился.

– Судя по тому, что вы учинили на Теринес, вы человек весьма подготовленный. Кстати, наши мальчики из группы захвата шесть раз просмотрели видеозапись вашей операции в Торнякалпсе и едва не умерли от зависти. Так вот, если вы добровольно не ответите на несколько вопросов, то нам придется применить к вам некоторые специальные методы. Это вы понимаете?

– Понимаю, – хладнокровно ответил Чистильщик, – но думаю, что вы тоже понимаете, что ни на какие вопросы я отвечать не намерен.

– Увы, – вздохнул Янис, – придется по-другому.

И тут Чистильщик поразился тому, как легко и быстро сползли с лица Яниса вежливость, лоск и интеллигентность, обнажив лишь холодную жестокость и равнодушие. Хотя – чего еще было ожидать от него? Его молодой коллега хоть боялся и ненавидел – это мелькнуло в глубине его взгляда перед тем, как его увели.

По знаку Яниса в комнату вошли уже три амбала и ловко прикрутили руки, ноги и голову Чистильщика к креслу, напоминавшему зубоврачебное. Закончив эту операцию, они отступили в сторону. Потом один, скинув пиджак и рубашку, шагнул к Чистильщику.

Потом его долго и нудно били, не давая, впрочем, потерять сознание, и кричали в ухо одни и те же вопросы, слегка варьируя их построение и язык, на котором они произносились. «Кто ты, откуда ты, на кого работаешь, где научился так быстро двигаться?» – и так далее. Из европейских языков они забыли только греческий, итальянский да венгерский. Даже прокричали один раз вопросы по-китайски, на кантонском диалекте, но с ужасным акцентом. Чистильщик молчал, стараясь смягчить удары в корпус, дабы не допустить внутренних повреждений. С лицом все было гораздо хуже – на десятой минуте силового допроса ему вышибли два передних зуба, на девятнадцатой – верхний коренной справа, а на тридцатой он профессионально отметил сильное сотрясение мозга. Любому человеку на его месте пришлось бы не просто тяжко, а невыносимо, но любой аномал умел управлять болью. И Чистильщик отрешился от дергающей боли, вызываемой осколками зубов, трущихся об оголенные нервные окончания.

Перед глазами все плыло. Сильная струя рвоты выплеснулась из его рта на грудь. Он попытался помотать головой, но ремни не пускали. Тогда он напряг шею, рванулся, разорвал их и все-таки мотнул пару раз головой. Длинно сплюнул тягучую слюну, стараясь попасть в своих мучителей, но – естественно – промахнулся. Его еще раз ударили, но он сумел принять кулак на лоб и улыбнулся расквашенными губами, услышав хруст кости и проклятия, перемешанные с завываниями.

– Я думал, он продержится меньше, – услышал Чистильщик голос Яниса. – Приступайте, доктор, он – ваш.

Чистильщик ощутил холодное прикосновение к предплечью, укол. «Молчать, – приказал он сам себе. – Молчать и смеяться». И он рассмеялся, забыв о боли в разбитых в лепешку губах, растягивая их так широко, как никогда не улыбался в жизни. А потом скользнул в небытие, хохоча и ругаясь. На чистейшем окинавском диалекте.

Улица Доблести – Южно-Приморский парк Победы им. Ленина, юго-запад. Санкт-Петербург. Воскресенье, 26.07. 21:05

Эти два дня Мишка бродил, как в бреду. Прослонявшись весь день двадцать третьего в лесу у Орехово, он лишь вечером вернулся в город. К сестре возвращаться он не стал – к чему зря затоплять ее и так невеселую жизнь своими горестями и бедами? Порывшись в памяти, Волошин вспомнил адрес своего однополчанина, жившего на юго-западе, и решил принять его приглашение двухгодичной давности типа: «Если что – заходи». И это «если» превратилось в «уже».

Стас Коротков встретил гостя радушно – видать, тоже не забыл свое приглашение. Ни о чем спрашивать не стал, накормил, чем смог, напоил и спать уложил.

Вчера утром Мишка встал вместе с хозяином, наскоро пожевал холостяцкий завтрак, приготовленный им и Стасом, и вышел из дому. Стас поехал на работу в свое охранное агентство, а Мишка начал бесцельное странствие по городу. Добрел пешком до Петергофа, тупо побродил по Александрии, Орловскому и Английскому паркам, в Нижний ггарк не пошел – чего он там не видел, туристов, что ли? Оторопело поглядел на двухэтажный автобус-маршрутку – экое новшество! Цивилизуемся помаленьку. Сел на следующий, додумавшись, что его надо голосовать, как мотор, а на остановках он не тормозится, если никто не сходит.

Вернулся к Стасу усталый, но – как ни странно – посвежевший. В ближайшем магазине купил пару бутылок красного массандровского портвейна, который не менее усталый хозяин встретил с большим одобрением. Выпили помаленьку и легли спать.

Сегодня у Стаса был выходной, но встал он все равно более-менее рано, невольно разбудив Мишку. Похозяйничали, прибрали квартиру, приготовили завтрак – он же и обед. Сели в гостиной, где на диване ночью спал Мишка. Двухкомнатная квартира досталась Стасу в наследство от сестры и ее мужа, купивших себе трехкомнатную на проспекте Большевиков у самого метро. Выпили под легкий треп по стакану вчерашнего портвейна – с вечера осталась едва початая бутылка – и поглядели друг на друга. Оба отметили, что собеседник-собутыльник сильно изменился. Стас немного расплылся, но при этом раздался в плечах. Мишка же, наоборот – усох, стал жилистым и гибким, как змея. Долго глядели друг другу в глаза.

Наконец Стас, налив в стаканы еще вина, нарушил молчание.

– Помнится, Мишаня, ты в свое время пропал. Слухи ходили, что в секту подался, монахом заделался.

– Было дело, – кивнул щетинистой головой Мишка – сбритые под ноль волосы лишь слегка проросли. – Монахом стал. Почти.

– Ушел?

– Можно и так сказать, – пожал плечами Мишка. Стас помотал головой.

– Ну, ты даешь! Что за секта-то?

– Синро Хикари.

– Погоди-погоди, – вдруг поднял в задумчивости глаза к потолку Коротков, вспоминая. – Это не та, где позавчера месиловка была, нет? Точно, она – там еще всех из «Шмелей» пожгли. По ящику длиннющий репортаж был в ТСБ. Слушай, а ты-то как уцелел? Там же всех побили и пожгли. То-то я смотрю, у тебя ствол на боку. Вот оно, значит, как…

Стас внимательно поглядел на Мишку, и тому стало неуютно от этого взгляда. Он мотнул головой.

– Нет, я раньше ушел – если так можно сказать. Но вчера я там был, правда, утром, когда все кончилось. А пистолет – не знаю, зачем он мне, – Волошин вынул «Макаров» и повертел в пальцах. Стас осторожно вынул пистолет из его руки и положил на стол.

– Погоди, братка, погоди, – озадаченно произнес он. – Что с тобой-то случилось?

Мишка тяжело вздохнул, залпом выпил стакан портвейну и рассказал Стасу. Все – что знал и видел сам, и о чем только догадывался. Рассказывал, как на духу, и слезы катились по его лицу – впервые за те годы, что он прожил после Чечни, после госпиталя в Ростове-на-Дону. Крупные, как ягоды винограда, они текли из его глаз, суженных мукой воспоминаний, болью утраты – что ни говори, а братья и сестры, и Наставники были его семьей долгих два года, самыми близкими людьми. Он глотал эти слезы, а они жгли его лицо, щипали запекшиеся и растрескавшиеся губы.

Когда он закончил свой рассказ и умолк, вытерев лицо рукавом, Стас сидел, оперев лоб на кулаки.

– Не знаю, что тебе и сказать, братка, – тяжело промолвил он. – Да и не думаю, что нужно что-либо говорить. Это твоя жизнь. Решать ты должен сам.

Они еще помолчали. Потом Стас решительным жестом поднял бутылку с остатками вина и разлил его по стаканам. Все так же молча выпили.

– Слушай, – вдруг оживился Стас, – давай-ка, гульнем немного?! Тут у одной чувихи знакомой сегодня день рождения, собираться договорились у меня. Гуднем, как в старые времена?

Мишка мотнул головой. Слезы еще душили его, но он сглотнул колючий ком и натужно усмехнулся.

– Вот уж как в старые – не надо.

Оба вспомнили Новый год в Грозном и невесело рассмеялись.

Гости – три девушки и парень – подошли к восьми, когда Мишка со Стасом раздавили еще одну бутылочку портвейна. Девушки – Света, Надя и Наташа – и парень по имени Антон приветливо поздоровались с Мишкой, и тот покосился на Стаса. Судя по всему, равное количество представителей обоих полов было заготовкой его старого друга. Выпили шампанского за двадцатидвухлетие Нади, включили музыку, потанцевали. Мишке досталось ухаживать за блондинкой Наташей, брюнетку Надю опекал Антон, а Стас увивался за крашеной Светой. Мишка хмыкнул про себя: исходя из своего опыта общения с женщинами, он вывел некую теорию зависимости характера от имени, из которой следовало, что все Наташи – стервы, а Светы – стервозные бляди. Конечно, есть в жизни исключения, да и могло что-то поменяться в этом мире за то время, что он провел вне его.

«Ну да ладно, – решил Мишка, – я же здесь не на смотринах, не жену выбираю». С хрустом потянувшись, он встал с дивана и вопросительно поглядел на Стаса, вырубившего музыку.

– А что, народ, – сказал Коротков, – не сходить ли нам прогуляться, головы проветрить?

Мишка с готовностью кивнул, его активно поддержали Надя и Наташа, Света и Антон не проявили большого энтузиазма, но согласились под давлением большинства.

Прихватив с собой кассетник, вышли из дома и окунулись в теплую темноту летней ночи, расцвеченную оранжевыми огнями фонарей. Странно, но сегодня было очень тепло, чего нельзя было сказать о предыдущих днях. Дурачась и подпевая какой-то попсовой песенке, компания направилась в сторону парка Ленина. Перебежали дорогу и вошли в темный парк.

Несмотря на все старания Стаса, Мишка, наоборот, все глубже впадал в черную меланхолию. Послушно плелся в хвосте компании, направляясь туда же, куда шли остальные. Симпатичная Наташа попыталась его растормошить, и Мишка, хлебнув из бутылки большой глоток водки, даже попытался улыбнуться и сделал несколько танцевальных па под фонарем, но потом снова медленно и печально побрел в хвосте.

Уселись на траве под деревьями на бережку малого пруда, выпили, танцевали и дурачились. Мишка грустно глядел на веселящихся людей, и на душе у него становилось все гаже и гаже. В какой-то момент он понял, что еще немного – и он заорет, как от боли. Тогда он бесшумно поднялся, привычно поправил кобуру пистолета на боку, прихватил бутылку водки и неслышно отошел во тьму.

Он медленно побрел к трамвайным путям, но остановился, услышав, что его кто-то догоняет. Оглянулся – Наташа.

– Ну что ты, Миш, – полупьяно пролепетала она, ухватив его за руку и потянув в сторону компании, – ты куда? Пойдем, потанцуем.

– Что-то не хочется, – отозвался Мишка, мягко пытаясь высвободить запястье. Но девушка крепко держала его и тянула к себе.

– А мне – хочется, – жарко прошептала она и прижалась к Мишке. – Тебя.

Он не успел ничего возразить, как она жадно облепила его рот своими губами, быстро расстегивая его куртку, потом – свою кофту и блузку. Потянула Волошина на себя, они опрокинулись в траву, и Мишка, уже плохо владея собой, сам расстегнул свои брюки, задрал короткую юбчонку, стянул с Наташи трусики, исступленно лаская руками и губами маленькую упругую грудь девушки. Словно изголодавшийся хищник, заваливший лань, он почти грубо ворвался в Наташу.

Когда все кончилось, принеся Мишке лишь физическую разрядку, он все равно остался лежать на девушке, между ее поднятых и скрещенных на его спине ног, осторожно поглаживая ее лицо. Наташа гладила его по спине, сжимая его плоть внутри себя тугими влажными тисочками. И вдруг ее рука внезапно остановилась на Мишкином левом боку.

– Что это? – как-то холодно и отстранение спросила она трезвым голосом. Мишка отстранился, сел, подтянул и застегнул брюки, запахнул куртку.

– Ничего, – так же холодно ответил он. – Просто ствол.

Он встал, отвернулся от девушки и застегнул куртку, подобрал с земли бутылку. Мишка шагнул прочь, но девушка уцепилась за рукав его куртки.

– Подожди…

Мишка резко развернулся. В глазах его вспыхнули свирепые огоньки. Грубо оттолкнув девушку, он хрипло произнес:

– Безопаснее будет нам разойтись в разные стороны. Разве я хотел этого?

Широкими шагами он пошел к освещенному оранжевыми огнями Петергофскому шоссе, отхлебывая на ходу водку. Он сам не понял, что же случилось, но секс не дал ему эмоциональной разрядки, как это было раньше, а лишь вселил отвращение – к себе и окружающим. Что-то сломалось в мире, и сквозь зияющую брешь в Ничто уходили радости, веселье и беззаботность, оставляя лишь раздражение, боль и отвращение.

Сказка Вторая. Эпоха Циклических Снов

Командору уже в который раз снился этот Город. Если бы не это, то он, пожалуй, полюбился бы Командору – шпили, упершиеся в небо, островерхие крыши, неширокие улицы и проспекты. И запах древности.

Но Командор устал смотреть один и тот же сон, где Город служил лишь декорацией.

Командор подошел к ступеням Святой Гертруды, звучно ступая по брусчатке мостовой. Поднялся по ступеням кирхи. Навстречу ему встал с этих ступеней до боли знакомый человек – тот, что беседовал когда-то с лейтенантом Прэстоном; и его, Командора, извечный снособеседник.

Командор ждал следующего жеста снособеседника и, увидев его начало, внутренне сжался. А тот снял очки с толстыми стеклами, которые держались в тонкой оправе лишь благодаря какому-то инженерному чуду, и взглянул на Командора подслеповатыми глазами, глазами святого – такие бывают у всех сильно близоруких людей, снявших очки – и улыбнулся. Улыбка эта, как всегда, резанула по натянутым и без того нервам Командора. Улыбка извечного собеседника, несколько уродливо-угловатая из-за своей кривости – левая щека, пересеченная вертикальным шрамом, оставалась неподвижной, и улыбались лишь правый уголок рта и глаза – поражала, и поражала как-то неприятно своим балансированием на грани святости и идиотизма.

– Нам ни к чему играть в глупые игры, Командор, – произнес снособеседник, резким движением нацепляя очки на нос, от чего улыбка враз погасла. – Вы знаете, что бедняга лейтенант Прэстон прав – история мертва. И мертва бесповоротно. Нам остается решать банальную, но непростую задачу – как жить дальше в этой безвекторной дискретной субстанции, которую мы продолжаем горделиво называть «время».

Что делать с «историей», что делать с «временем» – это не наша с вами проблема, Командор. Нам нужно решить, что же делать с Поэзией. Я имею в виду под этим словом не рифмопостроение, а Поэзию с большой буквы – Поэзию Слова, Поэзию Жеста, Поэзию Жизни, Поэзию Души, наконец! Что нам с ними делать, если нет ни времени, ни истории?

Слова истерлись и потускнели – то есть те слова, что мы употребляли в своем поэтическом обиходе, боясь использовать другие, ибо привыкли называть их «напыщенными» и «выспренними» – и мы тщимся из этих истертых от слишком частого использования гривенников создать новые слова, комбинируя и компилируя корни, приставки и суффиксы. И право на жизнь получают мертворожденные монстры словообразования.

И мы оправдываем их существование словами «новая эстетика», «нео (некро)романтика», лирика декаданса второй (третьей,…дцатой) волны». Мы произносим эти слова и не понимаем их смысла, точнее – отсутствия такового в них. Мы не понимаем, что Поэзия Слова умирает, так как она есть лишь логическое продолжение цепочки трех остальных форм существования Поэзии.

Снособеседник остановился, повернулся спиной к ветру, дувшему со стороны Взморья, и тщательно выверенным движением чиркнул спичкой о коробок. Прикурил. Прищурясь, несколько секунд глядел, как теплый ветер уносит дым и искры папиросы в темноту вечерних узких улочек – Командор удивился, увидев, что они незаметно переместились от Святой Гертруды к Домскому собору. Командор не сумел вспомнить – как и сколько они шли. Наконец снособеседник повернулся к Командору, кивнул и шагнул на просторную мощеную пустоту Домской площади. Он ступал почти бесшумно, и эхо взбудораживалось лишь гулкими шагами Командора.

– Погрязнув в дискретной массе квазивремени, мы стали бояться и Жестов; тех Жестов, что можно запечатлеть в балладах и сагах. Мы боимся их поэтичности и широты. Торжественности, наконец! Во всем доминируют «здравый смысл», во всех доминирует «практицизм». Мы не ощущаем потребности в красоте Жеста, в красоте Позы. Наоборот! Самые эти слова стали если не ругательствами, то презрительными эпитетами. Мы не слышим песен движения, действа. Шаг для нас – это лишь способ переместиться на N дюймов (или сантиметров) по плоскости; и не более! И не слышим баллады шага, песен бега и покоя.

Жизнь наша, несмотря на все тщетные потуги объять необъятное, объяснить необъяснимое, оторвана от Вселенной – про попытки исследования которой мы громко и истошно кричим. От Вселенной в смысле духа, а не мертвого пространства, заполненного светящимися газовыми шарами, именуемыми звездами, и обломками камня, зовущимися планетами и астероидами. Мы бесцельно исследуем сгустки материи, скопления межзвездного вещества, но не осознаем Вселенную и себя в ней. (Или ее в нас?) Жизнь для нас – это лишь время, чтобы ухватить Свое, пережевать, переварить, урвать еще – по возможности, не Свое – и сгинуть бесследно, уповая надеждой запечатлеть себя в детях и бренных вещах, кои зовем своим наследством им.

Снособеседник резко отшвырнул окурок с вантового моста в Даугаву и плюнул вслед. Командор чувствовал, как быстро они шагали после неспешной ходьбы по Старому городу, чувствовал, как подстегивает его собеседника беспокойная мысль.

Ночь уже опустилась на Золотой Город, поглотила его, невзирая на его красивые, но жалко-безуспешные попытки отбиться от нее вереницами трассеров-огней.

За Кипсала спутник Командора повернул налево, в лабиринты улочек старого Задвинья, и Командор последовал за ним.

– Поймите, милейший, – продолжал Снособеседник таким тоном, словно Командор, не проронивший до сих пор ни слова, возражал ему, – мы погрязли в вечности, сами того не осознавая и не желая. Мы погрязли в этом болоте и перестали ощущать его, осознавать свое место в нем. Свою Вечность, свое Безначалие и Бесконечность. Вместо этого, дабы заполнить прорехи в сознании, постигающем Мироздание, мы налепили глупых сказок семито-хамитского корня, запечатленные в Библии, Коране и так далее, о бессмертии души, Творце, рае и аде. И потеряли Поэзию Души. Нет, вру, не потеряли, но стремительно теряем. Мы ужасно меркантильны, мы заняты только собой – своим домом, своим телом, своим образованием. Спасением Своей Души, наконец! Последняя попытка спасения Поэзии Души от стремительного регресса была в Новом Завете: «Потерявший душу ради меня…» и так далее. Но глас вопиющего в пустыне услышан не был. И вот…

Снособеседник резко остановился, словно налетев на стену, и в какой-то странной созерцательной задумчивости стал разглядывать рога троллей, лесом вздымающиеся над оградой замершего темного троллейбусного парка. Командор остановился рядом и попытался разглядеть, что же так заинтересовало его спутника. Но ничего не увидел. А снособеседник закурил вновь, сделал пять или шесть жадно-глубоких затяжек и медленно произнес:

– И вот, Поэзия умирает. А мы зачем-то живем. Зачем? – Снособеседник молча и медленно зашагал по направлению к набережной. Командор невольно пошел следом.

– Знаете, – после долгого молчания произнес снособеседник, – нам не стоило бы продолжать существование, ибо многие начинают как-то подспудно осознавать – не явно осознавать – гибель Поэзии и начинают пытаться воскрешать ее. Прекрасной попыткой была Игра В Бисер. Многие ее партии, несмотря на математическую свою отрешенность и холодность, были воистину пронизаны Поэзией. Но Поэзия созидательна. Созидательна даже своею разрушительностью. А Игра становилась все более и более бесплодной. Нас может спасти лишь паломничество в Страну Востока…

Командор замер на месте, остановившись посреди Московского моста. Его спутник сделал еще несколько шагов, прикурил новую папиросу от окурка. Щелчком послал окурок в темную воду Даугавы и, повернувшись, неспешно подошел к Командору, сунул ему в руку узкий, сложенный вчетверо листок и зашагал в сторону центра.

Командор развернул листок и изящная мелкая вязь иероглифов, которых он не знал, заплясала у него перед глазами, складываясь в странные строки:

Нет безразличия. Нет различенья тоже. Мир исчезает медленно, без боли. Жизнь, как театр, когда пустеют ложи, Свобода есть, но нет мечты о воле. Крепка темница, но не вижу стен, Не вижу разницы между решеткой, небом. Был тихим, мягким ветер перемен, В нем не было беды – лишь запах хлеба. Мир – мандапа, И нерушимо тело Сознания. Явления пусты. Причин и следствий нет. Любое дело – Как чистые тетрадные листы, Лишь вечный свет безбрежного пространства, Сатори и Сибуми – их слиянье Дает не ощущенье постоянства, А вечность. И полет среди молчанья…

Ветер вырвал листок из руки Командора и унес его в сторону Взморья – ветер резко изменился. Командор поднял взгляд, но не увидел спутника, лишь где-то вдали на Лачплеша мелькнул в свете фонарей знакомый силуэт…

Командор проснулся. Не вставая, он сунул в зубы сигарету и закурил, глядя в потолок. Пятью-шестью жадными затяжками он докурил ее почти до фильтра, приткнул окурок в пепельницу и закрыл глаза…

…и поднялся по ступеням Святой Гертруды. Навстречу ему встал с этих же ступеней до боли знакомый человек – тот, что беседовал когда-то с лейтенантом Прэстоном, и его, Командора, извечный Снособеседник. Командор ждал следующего жеста снособеседника и, увидев его начало, внутренне сжался. А тот снял очки с толстыми стеклами, которые держались в тонкой оправе лишь благодаря какому-то инженерному чуду, и улыбнулся своей улыбкой, балансирующей на грани святости и идиотизма. Командор вздохнул.

Продолжалась Эпоха Циклических Снов…

Чистильщик тяжело поднял голову с плоской подушки. Все еще было, словно в тумане, да и смотреть-то было не на что – в камере по-прежнему царил мрак. Видения, посетившие его в наркотическом сне, не желали уходить, кружась перед внутренним взором, бесплотные, словно привидения.

Даже не пытаясь сконцентрироваться, чтобы прогнать муть перед глазами и дурноту, Чистильщик снова лег на матрас, повернулся на спину и максимально расслабился. Кажется, среди своих видений он нашел путь к побегу, и теперь все зависело только от того, сколько свободного времени ему дадут его мучители.

Карьер за кладбищем, Прибытково. Ленинградская область. Вторник, 28.07. 20:50

С полудня зарядил мелкий дождик, словно желая пропитать едва успевшие высохнуть землю, заборы, крыши домов и сараев. Крупные капли падали с листьев поникших от влаги деревьев. Над речкой висел жидкий туман, липкий, словно патока, вода была подернута меленькой рябью. Мирдза, откинув капюшон на спину, постояла у перил, задумчиво глядя на воду. Марта нетерпеливо потянула ее за рукав куртки.

Такой же туман, только немного погуще, висел и в карьере, сокращая видимость до десятка метров и делая сумерки темней. Все так же задумчиво Мирдза поглядела на дальнюю стенку карьера, не решаясь начать то, ради чего пришла сюда. Не державшая ранее оружие в руках, она колебалась, справедливо думая, что, начав самообучение и обучая сестру, обе они бесповоротно втянутся в опасные и не всегда понятные игры, где минимальная ставка – собственная жизнь. Максимальная же – покой и даже жизнь близких.

Но игра, в которую сестер вольно или невольно втянули и Вадим, и их собственная природа, уже началась. Стоило быть хотя бы минимально готовыми к ее непредвиденным поворотам. Мирдза поглядела на сестру, азартно расставлявшую на песчаном откосе пустые консервные и пивные банки, бутылки, и усмехнулась: для сестренки все это было именно игрой – забавной, хотя и диковатой. Расставив «мишени», Марта нетерпеливо оглянулась на старшую сестру, и та скинула с плеча сумку, присела над ней, потянула «молнию» и явила на свет божий два пистолета «маузер ХСП» с глушителями и пачку патронов. Это было не совсем правильно – стоило привыкнуть к звуку громкого выстрела, но где же было найти стрельбище, куда бы не заглянул кто-нибудь, услышав звук выстрелов?

Марта присела рядом с сумкой и нетерпеливо протянула руку к пистолету, и Мирдза довольно сильно шлепнула ее по тыльной стороне ладони.

– Уймись, – проворчала она, – это тебе не игрушки.

Вадим когда-то показывал ей, как обращаться с оружием, и теперь идеальная зрительная память помогла. Мирдза показала сестре, как извлекается и вставляется магазин, загоняется в патронник патрон, как привести пистолет в боеготовность и поставить на предохранитель. Снарядив пару магазинов патронами, молодая женщина выпрямилась, шагнула в сторону, замерла, чуть согнув колени – одна нога немного впереди, вес распределен на обе ноги, – обхватила правую кисть, которая расслабленно держала рукоять пистолета, левой, заняв классическую стойку Уивера. Неторопливо подняв чуть согнутые руки, она совместила срез глушителя с мишенью и плавно нажала на спусковой крючок.

Пистолет толкнул в руку, но не так сильно, как Мирдза ожидала, и пуля из-за излишне напряженных плеч ушла выше. Учтя это, молодая женщина расслабила плечи, мотнула головой и легко выпустила оставшиеся в магазине пули по семи мишеням. Попала в шесть. Для первого опыта общения с боевым оружием – очень даже неплохо. Загнала в рукоятку новый магазин и попробовала еще раз. Восемь выстрелов – семь попаданий. Она отметила для себя, что при последнем выстреле рука уже устает от отдачи и теряет твердость. Ну, это надо будет отработать позже, а сейчас нужно научить азам сестру.

Через сорок минут, установив новые мишени, сестры снова открыли огонь, причем Марта отмечала каждое удачное попадание радостными взвизгами. В какой-то момент эти взвизги слились в непрерывный писк, а потом девушка умолкла – наверное, охрипла, подумала Мирдза и покачала головой. Для младшей сестры все эти упражнения все-таки оставались увлекательной игрой, хоть как-то развеявшей скуку их вынужденного затворничества. Да и сама Мирдза была рада несколько изменить привычное течение серых дней.

Улица Дзинтара, Ритабулли. Рига. Пятница, 31.07. 21:50 (время местное)

Когда его ткнули носком ботинка под ребра, Чистильщик не шевельнул ни единым мускулом. Его полузакрытые глаза не видели, кто это сделал, да собственно – какая разница. Окружающий мир он воспринимал только с помощью слуха и внутренним чувством, которое сам затруднялся определить – что это такое. Все остальные рецепторы были отключены, хотя где-то внутри сознания дремал невидимый сторож, готовый в любую секунду дать телу команду «к бою!» и развернуть его, подобно туго свернутой пружине.

Касание чьих-то теплых пальцев к холодной, почти ледяной коже шеи в районе сонной артерии показалось Чистильщику ожогом раскаленной стали, но он все равно не шелохнулся.

– Дыхания и пульса нет, – услышал он незнакомый голос. – И налицо – трупное окоченение, начинающее, впрочем, уже отходить.

Кто-то пошевелил его рукой – с натугой, медленно.

– Что вы хотите сказать, доктор? – услышал Чистильщик голос Яниса. Тяжкий вздох.

– Только то, что этот человек мертв.

Чистильщик почувствовал, как ему оттянули верхнее веко. «Наверное, – отстранение подумал он, – еще и посветили тонким фонариком в глаза». Бесполезно. Его зрачок не реагировал на свет. Старая шутка индийских йогов – один медленный и неглубокий вдох в полторы минуты, и навык терморегуляции организма – стандартный метод аномалов для ухода от допроса и побега.

– Твою мать! – на сей раз Янис перешел на русский, ибо родной язык не давал возможности выразить эмоции в полной мере. – Его никак нельзя оживить?

– Абсолютно, – ответил незнакомый голос. – Он умер не менее пяти-шести часов назад.

– Епона вошь! – в наборе ругательств Янис не был мастером. – Хорошо. То есть полное говно. Арвид, Гуннар, отвезете труп в морг городской больницы. Доктора Слэзарса я вызову туда сам. К утру у меня на столе должен лежать отчет о вскрытии. Особенно меня интересует, почему он смог противостоять «сыворотке правды». Выезжайте немедленно. Хотя… – тут Янис умолк. – Доктор, – после минутной паузы сказал он, – а не может ли наш пациент симулировать смерть?

В камере раздался короткий смешок.

– И отсутствие дыхания – тоже? – спросил доктор. – Сердцебиение – еще туда-сюда, но дыхание и температура… Что вы от меня хотите?

– Я от вас? Абсолютно ничего. Арвид, помоги…

Чистильщик почувствовал, как под ногти на его ногах (почему все считают, что иголки надо загонять в руки?) вонзились тупые иглы. Если бы он был в обычном состоянии сознания, то он бы закричал. Но не сейчас. Боль придет позже и будет вдвое сильней, чем обычно, а сейчас он лишь отметил, что два ногтя на правой ноге отслоились от кожи и из-под них показалась кровь – чуть-чуть, по своему объему равная испытываемой им сейчас боли. То есть – почти никакой.

– Да, – с неудовольствием промолвил Янис, – он действительно мертв. Не шелохнул ни единым мускулом. Увозите.

Оказаться в прорезиненном мешке, воняющем дезинфекцией, не каждый был бы рад, но этот запах, который Чистильщик ощутил, позволив себе вдохнуть после резкого звука застегиваемой «молнии», показался ему ароматом райских садов. Осторожно отпустив закаменевшие мышцы, он медленно и постепенно включил зрение – правда, абсолютно просто так, ибо все видел внутренним зрением, а в черном мешке было темно – осязание и обоняние. Последнее, однако, совершенно зря – он едва не задохнулся от зловония в мешке, не пропускавшем воздух. Незначительным волевым усилием Чистильщик запустил сердце на режим «после марафона», разгоняя кровь по телу, согревая его.

Мешок с его «трупом» довольно невежливо швырнули на что-то плоское и твердое, заурчал мотор. Машина тронулась. Выждав пятнадцать минут, Чистильщик решил, что пора активно действовать. Стремительным движением он разорвал «молнию» и высвободился из мешка. Почти гусиным шагом – потолок микроавтобуса оказался очень низким, он рванулся к одному из сопровождающих, коротко ударил в горло левой рукой, а правой выхватил пистолет у пего из подмышки. Тот, кто вел машину, ничего еще не успел сообразить, как ствол «Макарова» прижался к его виску.

– Тихо, малыш, тихо, – задыхаясь, словно после длинного марш-броска, пошептал по-латышски Чистильщик. – Веди машину, как ведешь. Останови там, где я скажу – и будешь жив. Понял?

Водитель кивнул. Отлично. Чистильщик наскоро прозондировал его сознание. Географические – то есть топографические – координаты, отсутствие машины с поддержкой. Его и в самом деле считали мертвым. Он точным движением навсегда отключил сознание своего конвоира, огляделся. Лучше всего по его фигуре приходилась одежда первого убитого, которую он и натянул на себя, не испытывая ни малейшего сомнения или сожаления, – это война, пусть даже воюют не страны или организации, а всего лишь отдельные люди.

Доехав через Даугавгриву и Болдераю почти до центра, Чистильщик свернул на Ранькя дамбис и остановился у парка Узварас. Прихватив два «Макарова» и запасные магазины, Чистильщик вышел из микроавтобуса «РАФ», запер дверцы и неспешно пошагал к автомобильному мосту.

Он знал, что его явление среди ночи к Витьке будет отслежено, но не было других выходов. Тем более у него не было еще и выхода в Интернет. Шаг его стал вновь пружинистым и бодрым, несмотря на боль в распухшем лице и паре сломанных ребер. Все это трава на ветру, его же ждала великая судьба – о которой он, впрочем, мог только догадываться.

2. И АРГУС ОСЛЕПНЕТ…

Сквер на привокзальной площади, г. Луга. Ленинградская область. Суббота, 1.08. 17:20

Мишка сидел на скамейке, понуро опустив голову. Не было никаких здравых мыслей – куда дальше, зачем? Повинуясь невнятному зову, Мишка прошлялся несколько суток кругами по городу, а потом сел на электричку, сначала решив снова ехать в деревню к тетке и брату, но сейчас, сидя в чахлом скверике, он уже не знал, куда дальше двигаться.

Механически сунув в губы сигарету, Мишка закурил и лениво отхлебнул пива из горлышка бутылки. Первоначальное желание забиться в глухой деревенский угол уже казалось глупым и бессмысленным. Почему-то стало стыдно прятаться по углам, хотя он сам не знал – от кого.

Он со злостью топнул по изрытому дождевыми ручьями мелкому гравию и замер. Ручей, что был у него под ногами, точно вырисовывал очертания Невы – крутой поворот у Смольного, вот Большая Нева свернула к северу, изогнулась к западу, разделившись на Большую и Малую Невки, протоки очертили Острова, вот и Стрелка Васильевского острова, в самом центре которого отпечатался Мишкин каблук. Все эти ручьи впадали в продолговатую мутную лужу. «Маркизову лужу, – подумал Мишка, – Финский залив. Твою мать!» Он сплюнул куда-то на Гражданку и уронил окурок на юго-запад.

Хлебнул еще пива и тоскливо поглядел на серое небо. Ночью шел дождь, промозглый и нудный, какой-то осенний. С утра задул холодный ветер, и Мишка зябко кутался в хлопчатобумажную армейскую куртку, с которой он почему-то так и не смог расстаться. Что-то прервалось в течении его жизни, что-то привязало его к тому человеку, что подстрелил его в Москве. И теперь Мишка начал догадываться, что его бесцельные скитания – это всего лишь поиски того человека, с которым теперь как-то переплелась его судьба. Сумасшествие сплошное, да и только.

Мишка тяжело поднялся со скамейки, бросил пустую бутылку в покосившуюся деревянную урну и лениво побрел к автостанции, топорщившейся несуразным бетонным коробом на краю привокзальной площади. Побрел, все еще не зная, куда же ему ехать.

Берег р. Вента, латвийско-литовская граница. Западнее г. Эзере. Воскресенье, 2.08, 2:15 (время местное)

– Черт, ну и погодка, – поежился доктор Коренев, наблюдая, как Чистильщик вылезает из багажника его потертой «тойоты» и разминает затекшие конечности.

– По мне, так лучше слегка замерзнуть, чем болтаться в виде кальмаровой тушки в твоей роскошной лайбе, – проворчал Чистильщик, согнувшись вперед, почти сложившись вдвое. Коренев покачал головой – он никак не мог привыкнуть и каждый раз удивлялся тому, как легко восстанавливается его друг, как свободно он устраивается в любой, самой неудобной обстановке.

С низкого черного неба сыпалась мелкая морось, старательно забиравшаяся за воротник, дул неприятный пронизывающий ветер.

– Твою мать, – снова заворчал Виктор, – просто ноябрь какой-то. Садись в машину, покурим да разбежимся.

Чистильщик покачал головой.

– Давай-ка еще и остограммимся, погодим немного разбегаться.

Оба уселись на заднее сиденье, захлопнули дверцы. Коренев дотянулся до приборной панели и включил печку.

– Молоток, что мотор не заглушил, – кивнул Чистильщик и на всякий случай предупредил: – Свет не включай.

– Не глупей паровоза, чай, – огрызнулся Виктор. – Только тогда флягой сам командуй.

Он увидел в призрачном зеленоватом свете приборной панели, как на измазанном камуфляжной краской лице друга – когда успел? – в злой улыбке блеснули крепкие зубы – с изрядной прорехой среди нижних передних.

– А как же! – откликнулся Чистильщик. – У тебя вечно то перелив, то недолив.

Глухо звякнул металл о металл, тягуче булькнула жидкость, и Виктор почувствовал, как аккуратно и точно сунул Чистильщик ему в руку металлический стаканчик. Доктор поднял стаканчик.

– Ну, – начал он и осекся, услышав тихий смех друга.

– Мы не на охоте, – сказал тот, – точнее – охотятся на меня. Давай-ка, хлопнем за доброе начало того, что мы свершим часика через два.

Чистильщик глухо стукнул донышком своего стаканчика по краю посудины Виктора. Ром легко обжег горло и мягко улегся в желудке, заставив быстрее бежать кровь по венам. Закурили. Но Чистильщик, сделав всего лишь три затяжки, сунул сигарку в пепельницу и распахнул дверцу.

– Незачем оттягивать. Я пошел. Место встречи ты помнишь. Всего.

И, прихватив увесистый рюкзак, исчез в темноте. Доктор Коренев затянулся еще пару раз, сунул окурок в ту же пепельницу, что и Чистильщик, перебрался через спинку кресла и уселся за руль. Покачав головой, он неторопливо тронул машину, выводя ее с заросшей травой проселочной дороги на шоссе. Через пару минут впереди замаячили тусклые огни пограничного пункта.

А Чистильщик в это время бесшумно бежал по узкой тропке, пригибаясь под низкими ветками, огибая плотные заросли кустарника. Через пятнадцать минут он спустился к реке, бесшумно вошел в воду, погрузился с головой и поплыл, экономно расходуя силы, редко выныривая на поверхность. Река была не широкая, да и вода не такая холодная, как когда-то в осенней Волге. Но и он сейчас был не в самой лучшей форме.

Противоположный берег оказался сильно заболоченным, и до твердой почвы пришлось добираться довольно долго, перемазавшись с ног до головы болотной жижей и глиной. Как только грунт под ногами стал более или менее прочным, Чистильщик снова перешел на бег. По счастью, по пути попалась глубокая воронка, почти до краев заполненная темной болотной водой, в которую Чистильщик и макнулся, смыв с себя грязь.

К нетерпеливо озиравшемуся Кореневу, столбом стоящему у машины в центре небольшой полянки, он подкрался бесшумно.

– Бу! – почти шепотом гукнул Чистильщик над самым ухом Виктора. Тот охнул и присел от неожиданности. Чистильщик негромко рассмеялся, хотя сделать это было еще достаточно больно.

– Черти тебя задери, – переводя дыхание, произнес Коренев. – Кондратий же так можно заработать.

Чистильщик не ответил, деловито сдирая с себя мокрую одежду. Лишь облачившись в сухое, он поднял взгляд на друга, и Виктор, в свете маленького фонарика-«карандаша» разглядев его лицо – маску из кровавых корост и черных синяков, – снова поежился.

– Ну, давай еще по маленькой и заводи свой тарантас, – страшно усмехнувшись распухшими губами, сказал Чистильщик, взявшись за ручку дверцы. Виктор только покачал головой и ничего не сказал.

Улица Инженерная. Псков. Понедельник, 3.08. 16:45

Мишка проснулся и долго лежал, глядя в серый закопченный дымом сотен и тысяч сигарет потолок, пытался вспомнить – где он и зачем. Какие-то обшарпанные квартиры, помятые полузнакомые и вовсе незнакомые люди, легкодоступные женщины. Он покосился на доверчиво прижавшуюся к нему всем телом девушку и не сразу вспомнил, как ее зовут. Хотя она и не сильно походила на подавляющее большинство обитателей таких квартир – немытых, нечесаных, неопрятных. Девушка же, напротив, была опрятна и чистоплотна – во всех отношениях: она очень мало курила (причем не план, а «Золотую Яву»), умеренно пила и не употребляла в разговоре матерных выражений.

Девушка крепче прижалась к Мишке, потерлась щекой о его плечо и, что-то сонно пробормотав, снова крепко уснула, тихонько посапывая. И Волошина охватила внезапная горячая волна нежности, аж горло сдавило спазмом. Он поднял руку, чтобы погладить девушку по волосам, но остановил себя – как-то внезапно в нем проснулись злость и раздражение. Правда, испытывал он оба эти темных чувства исключительно по отношению к себе.

Хмуро взглянув на лежащую рядом девушку, Мишка постарался как можно бесшумнее выбраться из-под одеяла, да и вообще из комнаты. Разгул и пьянство, помноженные на его вдруг приобретенную неутомимость, затягивали не хуже болотного «окна». Водка и женщины, женщины и водка – этот старый, почти как мир, рецепт не работал – все было смурным и постылым; хотелось чего-то еще, неизведанного и необычного. «Хэш» вызывал лишь рвоту, а «ханка» – кожное раздражение. Такая вот антинаркотическая судьба. «Или карма? – с усмешкой подумал Мишка. – Не все ли равно?»

Оставалась лишь водка, которую Волошин зло потреблял в количествах немеренных, забивая всех по концентрации чистого алкоголя и не получая с этого ни толики успокоения или опьянения и забытья. Бой – с судьбой, жизнью, собой? – не прекращался ни на минуту. Он гнал Мишку куда-то, не давая ни малейшего ориентира в этом глупом и бессмысленном – для кого-то – пути.

Вот и сегодня это волнующее и поганое чувство выгнало Мишку из более-менее уютной двухкомнатной квартиры, из-под теплого бока разомлевшей от его ласк женщины и вынес на мокрый от ночного дождя берег Псковы.

Мишка перешел реку по мосту у рынка, там, где искусственные бетонированные пороги заставляли реку бурлить и пениться, зашел в воду по колено и медленно побрел вниз по течению. Туда, где река, у подножия вековых башен Псковского кремля, впадала в Великую.

У угловой башни кремля Мишка присел на береговой камень, на пол-локтя выступающий из воды. Не хотелось ничего. Хотелось лишь исчезнуть и не быть, словно никогда в мире не было ни Мишки Волошина, ни Брата Самэ. Он неторопливо стянул с себя куртку, футболку и штаны. Запутался в штанинах, лишь после этого расшнуровал высокие ботинки. Стянул трусы и неторопливо вошел в прохладные воды Великой.

Темная вода была холодной, но мягкой. Войдя в нее по грудь, Мишка поплыл экономным брассом, зная, что на середине реки ему предстоит глубоко нырнуть, чтобы не вынырнуть никогда – это, по его мнению, было более достойно, чем выстрел из пистолета в голову. Он уже был на середине реки, когда до его ушей донесся плеск воды, рассекаемой короткими энергичными, но неумелыми саженками. Мишка обернулся и увидел Еленку – ту, с которой он провел ночь и даже не попрощался сегодня поутру.

– Стой, дурак, – выкрикнула Еленка, отфыркивая воду, – стой! Куда ты?!

– Отстань, – с досадой выкрикнул Мишка, тревожно чувствуя, что дыханье его не сбилось ни на йоту, оставаясь по-прежнему ровным и глубоким. – Какого тебе черта до моей жизни?

– Дур-рак, – как-то легко сказала Еленка и так же легко пошла ко дну, словно ее держала на поверхности одна надежда. А теперь, развеявшись, она перестала быть спасательным кругом. Грязно выругавшись, Мишка нырнул, подхватывая невесомое тело девушки, и только сейчас понял, до чего холодная вода в реке и насколько быстрое течение – по крайней мере, для тонких девичьих мышц.

Выгребши на узкий песчаный плес у стен древнего замка, Мишка поднял тело девушки на руки и понес к двум сиротливым кучкам одежды, не обращая внимание на хмыканье и посвист пацанья. Натянув лишь трусы на себя, он закутал Еленку в толстую хлопчатобумажную армейскую куртку, еще хранившую следы его крови, обнял, прижал тело девушки к себе, отогревая и хороня в ней свой страх, стыд и боль недавних дней. Снова что-то с хрустом сломалось в нем, и Мишка внезапно ощутил в себе любовь и нежность к этому человеку, к этому комку плоти, доверчиво свернувшемуся в клубок на его коленях.

Берег р. Неман между г. Советском и г. Неманом, Калининградская обл. Российская Федерация. Понедельник, 3.08. 20:00 (время местное)

– Давай-ка еще по одной, и удочки закинем, – сказал доктор Коренев, подставляя титановый стаканчик, сделанный в свое время из куска обшивки ракеты СС-20 – как и фляжка, и два других стаканчика. Без возражений Чистильщик твердой рукой заполнил оба стаканчика маслянистой жидкостью виски – на сей раз «Ballantines».

– Печально, но будем, – пробормотал он и потер лоб.

– Удочки сам знаешь куда закинуть или мне подсказать?

– Иди ты со своей рыбной ловлей. Наш курс – Полесск. Не помню, как он у немцев назывался. Тильзит и Рагнит – помню; Пиллау – тоже помню. Полесск – не помню.

– Кстати, Вадя, – осушив стаканчик и не обижаясь на предыдущие высказывания, произнес Виктор, – а кто такой Рагнит и Пиллау в наше время?

– Элементарно, Ватсон, – снова проворчал Чистильщик. – Рагнит – это Неман, а Пиллау – Балтийск. Ферштеешь?

– Я-я, натюрлихь, – мрачно отозвался Коренев. – Фердамт, нох айн маль.

– Ваккаранай нару домэтта инасай, – так же мрачно ответил Чистильщик.

Виктор озадаченно поглядел на него.

– А это по-каковски?

– По-японски, – все так же мрачно ответил Чистильщик. – Не знаешь – не говори.

– Сапасибо, Вадима-сан, – шутовски кланяясь, произнес Коренев, – просветира моя софысем неразумная гайдзина.

– Звиздеть – не мешки ворочать, – ответил Чистильщик, поднимая фляжку. – А вот кому еще по одной?!

– Легко, – отозвался Коренев. – Только ты зря в Кениг едешь. Твои давно уже адрес поменяли. Где они – даже я не знаю. Ищи их по своей сети.

– Дур-рак ты, Витька, – с чувством произнес Чистильщик, – хоть и умный. Рази ж я ради того сюда рвался? С тобой, мудозвоном, спокойно посидеть да выпить. Если б надо – я ж из Латвии на все триста шестьдесят спокойно подорвался и без твоего участия.

Тут Чистильщик соврал, и соврал крупно, но доктор Коренев это понял и просто промолчал. Не в этом ведь дело. Дружба же – это: в беде и в радости, в здравии и в болезни, в жизни и в смерти; это крепче, чем брак, как бы его не трактовали.

– Филозоф, – проворчал Виктор, словно уловив его мысли, – налей лучше полнее, а то я с засухи подохну, пока ты тут идеологические платформы к своим деяниям подводишь.

Биологическая станция СПбГУ «Лес на Ворскле», Борисовка. Белгородская обл. Среда, 5.08. 12:10

Чистильщик тормознул полноприводной «УАЗ» – специальный армейский вариант, с большим трудом купленный им в Кениге – у въездных ворот базы, но сигналить не стал, аккуратно, не пошевелив ни травинки, ни досточки, прошел на территорию биостанции и упругой походкой направился к домику директора. За последние пару дней синяки на его физиономии поджили, лишь выбитые зубы давали о себе знать редкой дергающей болью и легкой шепелявостью.

Бесцеремонно толкнув дверь веранды, он легко дотронулся до рукоятки «Глок-19», уютно устроившегося в кобуре на левом боку под тонкой кожаной курткой, но вытаскивать пистолет не стал. Кстати, на сей раз Чистильщик не оснастил оружие глушителем; почему-то он не собирался больше маскировать свои действия, избегать шума стрельбы. Но в этот раз все обошлось без инцидентов. Чистильщик застал хозяина в кухне за столом, на котором красовался литровый пузырь водки и нехитрая закусь.

Степаныч поднял мутный взгляд на Чистильщика и, трезвея на глазах, поднял брови. Тот хитро подмигнул и замысловато щелкнул пальцами.

– Вадька? – недоверчиво выдохнул он. – Ты? Но ведь два дня назад здесь…

– Я это, я. Знаю все, – ответил Чистильщик. – Девчонки успели уехать?

– Да, – мотнул головой хозяин, продолжая недоверчиво разглядывать Чистильщика, – но как же ты…

– Расслабься, Степаныч, и налей мне. А сам завязывай с бухлом. Укололи тебя, небось?

Степаныч вяло кивнул.

– Болтал, словно язык без костей?

Степаныч снова кивнул.

– Ну и слава богу, – мирно сказал Чистильщик, присаживаясь на табуретку. – Налей, не скупись.

Степаныч налил полный стакан, и Чистильщик в два приема осушил его. Крякнул, закусил зеленым лучком и закурил сигарку.

– Не казнись, старик, – проворчал он сквозь зубы. – Хотел бы ты или не хотел, но все равно сдал бы все, что знаешь. Кстати, тот дуб еще не свалился?

– Который? – озадаченно спросил Степаныч.

– Под которым мы, в свое время, заначку водки делали.

– Стоит, что ему сделается.

– Добро, – качнул головой Чистильщик и сделал знак рукой – налей, мол. Степаныч послушно набулькал полный стакан. Себе, невольно ежась от пристального взгляда Чистильщика, налил скромно, полстакана.

– А на хера тебе все это, Вадимчик? – заглотив дозу и не закусив, вдруг напористо спросил Степаныч.

– Не понял, поясни, – с такой же внезапно накатившей холодностью отозвался Чистильщик, так и не донеся стакан до рта.

– А чего тут пояснять?! – уже со злостью произнес Степапыч. – Работал ты на дядю сурового и доброго, да перестало тебе это нравиться. Могу это понять, хотя и не совсем – вон, бля, как сыр в масле катаешься, платил дядя, видать, не шибко мало, не наши крохи.

– О чем ты? – тихо прервал его Чистильщик. – Съехал, что ли, Степаныч? Знаешь же мою профессию.

– Вот именно, что знаю! И тебя знаю. Потому и говорю, что еще как-то могу понять, что тебе разонравилось. Но девки-то при чем? Если бы тебя только касалось, то хрен бы кто у меня появился, ты – в том числе. А так и меня подставил, и кучу ненужных телодвижений сделал. Только не надо о большой и чистой любви говорить, Вадя. Я ж тебя не первый год знаю и все твои аморы видел.

Чистильщик тяжело поглядел на хозяина, и тому стало неуютно под этим взглядом.

– Ты хорошо подумал, прежде чем такие заявы делать? – негромко произнес Чистильщик. – Аморы ты видел, не отрицаю. Но так ли уж ты меня знаешь?

– Не зыркай так на меня, – еще больше взвинчиваясь, уже заорал Степаныч, разливая водку по стаканам и расплескивая при этом жидкость по грязной клеенке на столе. – И не ври про любовь: чувства и ты – понятия не совместимые. Иногда мне кажется, что ты просто машина в человечьем облике.

– Так-таки все ли человеческое мне чуждо? – прищурившись, с издевкой спросил Чистильщик.

– Не гони мне, Вадя, не надо, – отмахнулся Степаныч. – Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что мульки все эти любови. Особенно – для тебя.

– Аллах ибн алла, – вздохнул Чистильщик, – куда ни плюнь – одни филозофы. А что такое любовь, старичок? Ответь, не погнушайся. Хотя бы – что это такое для тебя.

– Я бы ответил, – ернически произнес Степаныч, – да вот горючее кончается, – он потряс бутылку, в которой осталось водки пальца на три.

– За это не беспокойся, – ответил Чистильщик, вытягивая из внутреннего кармана куртки поллитровую плоскую бутылку «Teachers» и ставя ее в центр стола. – Давай-ка по маленькой – и ответь.

Выпили, занюхали хлебом, хрустнули лучком. Чистильщик выжидательно поглядел на хозяина.

– Слушай, Вадя, да что ты комедию ломаешь? – после долгого молчания отозвался Степаныч. – Ну…

– Не можешь, – со вздохом произнес Чистильщик. – Даже для себя определить не можешь, а за других решаешь. Наливай уж, философ, мать твою в гроб и во все корки.

Улица Пионерская, поселок Прибытково, Гатчинский р-н. Ленинградская обл. Среда, 5.08.17:30

Мирдза сидела за столом у зашторенного окна и неторопливо чистила оружие, ожидая Марту с местных молодежных посиделок, чтобы в сумерках пойти с ней на их импровизированное стрельбище в карьере. Все было нудно и тягомотно. Даже стрельбы, вызывавшие по началу у Марты неподдельный восторг, стали повседневной рутиной, словно поход в магазин или мытье посуды.

Молодая женщина поглядела на часы. «Что-то эта юная засранка задерживается, – подумала она. – Будет ей сегодня трепка». На какие-то доли секунды фосфоресцирующие в темноте толстые стрелки тяжелых часов – ракетовская «Амфибия» выпуска восемьдесят первого года, подарок Вадима – заворожили, волей-неволей заставили вспомнить дни, когда проклятый и любимый Крысолов был рядом. Человек – человек ли? – без настоящего лица, имени и прошлого. Проклинаемый за разрушение покоя – и такой желанный. Мирдза словно наяву ощутила его чуткие руки на своем теле и на секунду задохнулась, как тогда, когда он ласкал ее, был рядом.

Она тряхнула головой и крепко выругалась. Выругалась еще раз, сильным ударом ладони всаживая в рукоятку пистолета снаряженный магазин, стукнула кулаком по столу, стараясь болью выбить из себя сладкие воспоминания. Однако – тщетно. Мирдза закусила губу, мотнула головой и передернула затвор пистолета, загоняя патрон в патронник. Поставила оружие на предохранитель и спрятала «маузер» в сумку. «Молнию» застегнуть не успела.

В прихожей хлопнула одна дверь, распахнулась настежь дверь комнаты, и на пороге замерла Марта, зареванная, с выпученными глазами. Задыхаясь, словно она пробежала с десяток километров, девушка немо открывала рот, силясь что-то сказать, но не могла, лишь тыкала пальцем куда-то себе за спину. Мирдза встала, подошла к сестре, поглядела на нее секунд пять, но, не услышав ни слова, довольно сильно врезала ладонью по щеке Марты. Голова девушки мотнулась, но удар словно вышиб из ее горла невидимую пробку. Она разревелась уже в голос. Продолжая тыкать пальцем за спину, Марта произнесла сквозь судорожные всхлипывания:

– Я… я Витьку Щеголева… убила! – выкрикнув это, она снова бурно зарыдала и бессильно сползла по дверному косяку на пол.

Мирдза непонимающе поглядела на нее и присела рядом.

Минут через десять, вкатив сестре еще две полновесные оплеухи, Мирдза наконец добилась от Марты сколь либо связного рассказа о происшедшем. Картинка получалась достаточно неприглядной, но весьма прозаичной. Упомянутый Витька Щеголев, он же Щеголь, был личностью и так довольно тупой и весьма непривлекательный, он еще и раскачался до состояния, о котором весьма метко заметил Задорнов: «даже уши накачаны». Эта самая накаченность еще больше уродовала его внешность, делая этого семнадцатилетнего парня вовсе отталкивающим. Но это все было бы так сяк, не будь у Щеголя старшего братца, бригадира гатчинской группировки. Подражая братцу, Витька копировал повадки «крутых» и верховодил здешней молодежью допризывного возраста.

Увидев Марту, Щеголь, само собой, подкатил к ней. Легкое отношение к деньгам, крутой мотоцикл – Витька считал, что провинциалочка должна пасть к его ногам, точнее – к нему в постель. Марта отшила его, но при этом продолжала крутиться в компании, где он верховодил. Щеголь решил, что напоролся на недотрогу и стоит провести короткую осаду, выразившуюся в катании девушки на мотоцикле, угощении сладостями и дорогим – по местным меркам, конечно, – спиртным, приглашениями съездить в Гатчину в кабак. Марта на мотоцикле каталась, а от остальных предложений со смехом отказывалась.

И Витька не выдержал. Сегодня, когда из-за дождя компания собралась на веранде у Сани Чупахина, единственный родитель которого в очередной раз загремел за мелкую кражу в тюрягу, Щеголь, подвыпив для куражу, полез лапать девушку. И ощутимо получил в морду. Удар оказался не по-женски сильным и свалил незадачливого ухажера на заплеванный пол. Компания встретила это падение смехом, который тут же смолк, едва Щеголь поднялся на ноги. Он набычился, в узких глазах мелькнули багровые огоньки бешенства. Проревев, словно бык: «Убью сучку», Витька махнул рукой толщиной с хорошее бедро. Но двигался он медленно, всяко уж намного медленней даже нетренированного аномала.

От двух ударов Марта легко ушла, а потом ей надоел этот балет. Она сильно пнула Витьку в пах, а когда он согнулся, добавила с двух сторон ладонями по ушам. Щеголь рухнул как подкошенный. Из носа и из ушей у него потекла кровь. Кто-то из парней, что был потрезвее, кинулся к нему. Но Витька не дышал и сердце у него не билось. И Марта поняла, что убила парня. Не рассчитав силы и точности удара, она не попала ладонями по ушам, а основаниями ладоней сломала височные кости, буквально вмяла их во внутрь черепа, в мозг.

Марта согнулась, и ее вывернуло. Она бросилась на крыльцо и еще успела услышать, как кто-то из девчонок прошептал ей вслед: «Ну все, не жить ни ей, ни ее сеструхе. А Краб сегодня на даче». У крыльца девушку снова согнуло в приступе рвоты. Утерев губы рукавом куртки, Марта выпрямилась и бросилась бежать сломя голову.

Мирдза несильно пошлепала сестру по щекам. Вытерла ее лицо полотенцем и встала.

– Собирай сумки и иди, выводи машину, – негромко, но жестко приказала она.

Марта кивнула и встала.

Собрать четыре сумки – все их немногочисленные вещи – было минутным делом. Марта рванулась во двор, к машине, но Мирдза ее придержала. Прислушалась. К дому на большой скорости приближались две машины.

– Пошли, – приказала молодая женщина и передала одну из своих сумок Марте. Опустила руку в тяжелую объемистую сумку, что висела на ее плече. Глухо лязгнул металл.

На крыльцо сестры вышли одновременно с визгом тормозов. Перед воротами остановились вишневая «девятка» и потертый серо-стальной «БМВ». Из машин вывалились человек шесть накачанных мальчиков и устремились к дому. Оружия в их руках не было. Пока не было.

– Иди к машине, – приказала Мирдза, цепко глядя на парней.

– Стоять! – выкрикнул передний, багроволицый квадратный низенький мужичок. Его длинные руки с огромными кистями беспокойно двигались, словно искали, за что бы ухватиться. Судя по характерной внешности, это и был Краб.

– К машине, – снова сухо произнесла Мирдза.

– Стоять, суки! – снова рявкнул Краб. – Изувечу блядей! Убью!

– Убери тачку от ворот, ублюдок, – холодно сказала Мирдза, краем глаза наблюдая за сестрой, которая послушно влезла на водительское место и завела мотор.

– Что-о?! – взревел Краб и сунул руку под куртку.

Сумка с плеча Мирдзы упала на доски крыльца, раздался глухой металлический лязг. Сопровождавшие Краба качки замерли, завороженно глядя в ствол пистолета-пулемета «Хеклер и Кох» МП-5 А-3 с толстой насадкой прибора бесшумной и беспламенной стрельбы. Но Краба уже переклинило, и он не обратил внимания на оружие, выхватил из-за пояса ТТ. Сухо прошуршала короткая очередь, отмеченная только влажными ударами пуль в тело, лязгом механизмов «Хеклер-Коха» да звоном трех гильз, упавших на бетонные плиты садовой дорожки. Сзади тихо взвизгнула Марта.

– Оружие на землю, – коротко скомандовала Мирдза. – Отгоните машины – и забудем этот инцидент, как страшный сон.

На тело Краба, получившего все три пули в грудь, она даже не взглянула. Качки, ставшие вдруг послушными и даже робкими, побросали на мокрую землю свое вооружение – пару все тех же ТТ, выкидные ножи, нунчаки.

– Но… Кореша в больницу бы надо, – несмело произнес кто-то.

Мирдза мотнула головой.

– Ему уже ничего не надо. Отгоняй машину!

Уже миновав Меньково, Мирдза почувствовала, как ее перестало противно и мелко потряхивать. Она сунула в губы сигарету и покосилась на сестру. Та сидела каменным изваянием, напряженно глядя перед собой. Двигались только руки и глаза, беспокойно бегая по дороге и зеркалам заднего обзора.

– Тормози, – устало произнесла Мирдза, – поменяемся местами.

– Разве я плохо веду? – как-то отстраненно поинтересовалась Марта, но машину остановила.

– Нет, – ответила молодая женщина, – просто впереди гонка на большой скорости по трассе. Нам надо в течение двадцати минут оказаться на дороге Колпаны-Мга. Дай бог, чтобы они еще не связались с ментами.

Сквер перед центральным корпусом пединститута, Псков. Пятница, 7.08.16:00

Мишка лениво потягивал пиво из горлышка, с нетерпением поглядывая в сторону общежития, прятавшегося-за зданием пединститута. Еленка слегка задерживалась у подруг, и он ждал ее, развалившись на скамейке в сквере и жмурясь на солнце. Перебирал в памяти события последних трех дней и все больше и больше утверждался в мнении, что сошел с ума. А если уж быть совсем точным – влюбился.

Мишка усмехнулся и подумал, что его кривая усмешка наверняка со стороны выглядит абсолютно глупо. Как и выражение лица в принципе – в эти три дня. И тут он увидел Еленку, вышедшую из-за угла и оглядывавшую сквер. Волошин одним большим глотком допил остатки пива, встал и помахал рукой, привлекая внимание девушки. Да так и замер с поднятой по-дурацки рукой – чуть сзади с боку, обгоняя Еленку, быстрым шагом направлялся в его сторону тот человек, что подстрелил его в Москве и допрашивал на берегу водохранилища. Мишка узнал его мгновенно и тотчас же понял, что и сам узнан, что человек этот заметил, как замер Мишка, узнав его. Классический сюжет: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь.

Не замедлив шага, человек сделал странное движение рукой, и Мишка заметил тусклый высверк стали в его левой руке, с тоской вспомнил о своем «Макарове», заткнутом сзади за ремень. Он опаздывал на вечность, точнее – знал, что опоздает. Волошин хотел крикнуть Еленке, чтобы не подходила, но ощутил вдруг, как чужая мощная воля сдавила его сознание, сделав все тело ватно-мягким и непослушным, руки бессильно упали вдоль тела, голос отказывался подчиняться. Слава богу, хоть ноги еще держали, иначе бы Мишка самым постыдным образом плюхнулся на задницу мимо скамейки.

Они подошли почти одновременно: Еленка и тот человек, мужчина опередил девушку на пяток шагов, и Волошин увидел в его руке, небрежно прикрытой полой легкой куртки, кургузый короткоствольный пистолет. Такой Мишка видел лишь на картинке, но все же узнал – ПСС[24]. Бесшумность выстрела в нем достигалась не с помощью глушителя, а благодаря особой конструкции боеприпасов, не выбрасывавших в канал ствола пороховых газов, а толкавших пулю поршнем, помещенным внутри гильзы. Этот же поршень перекрывал выход газов, закупоривая дульце гильзы и сохраняя в ней повышенное давление.

– Зачем ты здесь? – сумрачно спросил мужчина, и Мишка увидел на его лице несколько довольно свежих рубцов, которых не было во время предыдущей встречи, отметил шепелявость в голосе, какая бывает, если выбить передние зубы. – Или я плохо объяснил в прошлый раз?

– Миша, кто это? – спросила подошедшая Еленка, почувствовав угрозу в голосе незнакомца. – Что случилось?

Мужчина покосился на нее, но продолжал обращаться исключительно к Мишке.

– Наблюдаю странное противоречие, – холодно продолжал он. – Если ты жив, то внял моим словам. Но ты на моем пути – значит, не внял. Желаешь объясниться прежде, чем перейдем к нежелательным мерам? – он выразительно шевельнул стволом. Теперь оружие увидела и девушка. Она побледнела.

– Миша, что случилось? – севшим голосом снова спросила она. Мишка натужно улыбнулся.

– Ничего страшного. Старые дела и недоразумения, связанные с ними, – он взглянул прямо в глаза мужчины, но не смог долго выдержать его взгляд. – Я готов объясниться. Но не здесь.

Мужчина секунду подумал, прищурив глаза. Потом кивнул.

– Пошли.

Чистильщик не рассчитывал, что день будет особенно хорошим, несмотря на солнечную ясную погоду и теплый южный ветерок. Но чтобы настолько похабным – даже и не думал. Он приехал в Псков в пять часов утра, до одиннадцати покемарил в машине на обочине Рижского шоссе, проверил квартиру – так, на всякий случай, заранее зная-чувствуя, что она пуста. Затем заехал в дорогой магазинчик на Октябрьском проспекте, купил пару бутылок своего любимого «Джека Дэниелса» – одну заначил, мало ли когда еще удастся похлебать этого чудного напитка – и завернул к рынку. Зачем он это сделал – Чистильщик и сам не смог бы сказать. Захотелось – и все.

На книжном лотке, среди развала всяческих «Бешеных» и «Слепых», его взгляд зацепился за незнакомую, явно польскую фамилию автора и интригующее название. Анджей Сапковский, «Ведьмак». Почему-то внутри заныло нечто, этакое интеллектуальное и сенсорно голодающее. С усмешкой вспомнил, что последний раз читал в свое удовольствие, развалившись на диване, дымя вкусной сигаркой и потягивая нечто не менее вкусное спиртное, уже с полгода назад. А то – и поболее. Потом – сплошные запарки, чтение только узкоспециальной литературы и беготня. Твою мать, так недолго шерстью обрасти, хвост отпустить и начать выть на луну. По диагонали быстро пробежал глазами книгу. Весьма и даже очень.

Купил все пять томов, которые продавец люто рекламировал, как продолжение «Ведьмака», бросил на прилавок новенькую необмятую сотню и неспешно обошел рынок. Купил полиэтиленовый пакет, чтобы не таскать стопку книг под мышкой, подошел к ларьку, где торговали болгарскими и китайскими CD-дисками, чувствуя спиной пару не слишком добрых взглядов. Приглядевшись уже к двухтомному органному Баху, не глядя – ну, почти; чумазого подростка-цыганенка он краем глаза заметил – перехватил руку воришки у самого бокового кармана, откуда он доставал деньги, расплачиваясь с книжником, и коротким поворотом кисти сломал запястье карманника. Цыганенок взвизгнул, но тотчас же потерялся в толпе. День начинал портиться. Настроение лишь слегка улучшилось после покупки двух дисков и предвкушения интересного чтения под хорошую музыку и славный напиток. Но на выходе с рынка – а он специально прошел его насквозь и вышел через вторые ворота, вььходившие на Пскову, – настроение снова испортилось.

Его ждали. Четыре крепких мужичка, с десяток цыганок и толпа цыганят от двенадцати до пятнадцати. Пацанва в бою не сила, но если амбалы завалят жертву, то стая мелких пираний дорвет ее. Ну и на ногах повиснуть могут. Да и бабы в виде отвлекающего фактора сработать могут. Сучья тактика.

– Нехорошо, дорогой, – чуть шагнул вперед усатый цыган. Волосы с проседью и цепкий взгляд выдавали в нем старшого. Не барон, но «бригадир», или как там он у них называется. – Очень нехорошо. Зачем ребенка обидел? Поймал на кармане – в милицию веди или в морду дай. А руки ломать – не хорошо. Как он теперь семье на хлеб зарабатывать будет? Плати, дорогой.

Чистильщик оценивающе поглядел на старшого. Уверен в себе, да и его бабье-щенячья команда уже охватила «глупого русака» полукольцом. Прохожие опасливо обходили место разборки стороной. Прорваться через это «оцепление» не составило бы даже для нетренированного аномала детскую задачу, но бить женщин и сопляков… «А какого черта! – вдруг озлился Чистильщик, и в нем на какой-то миг воскрес прежний Крысолов. – Даже маленький трутень – все равно трутень. Я не фашист, но геноцид в некоторых случаях вполне оправдан». Мотнул головой, чтобы избавиться от наваждения, от призрака прошлого и вновь взглянул в глаза цыгану. Его и еще с десяток он бы «взял» без труда. Но это улей, и «брать» надо было всех, а на это сил пока не хватало. Значит, надо было либо отбрехиваться, либо решать вопрос силой.

– Ничего, – жестко ответил Чистильщик, – в школу походит, хоть писать-читать научится, – он сунул в рот сигарку, закурил. И неожиданно перешел на цыганский: – А говорить о каких-нибудь претензиях я буду только с бароном. Понял?

Они опешили. В их хитрых головах мысли вдруг стали проворачиваться со скрипом, таким явным, что Чистильщик практически слышал его. Конечно, это автоматически включился, как всегда, в экстремалке, его «считыватель», но он слышал их простенькие и боязливые мыслишки. Страх двигал ими, страх и жадность.

– Ты – цыган? – наконец неуверенно спросил по-русски старшой.

Чистильщик глумливо усмехнулся.

– Бог миловал, – все так же по-цыгански и с хорошим произношением ответил он. Понимай, как хочешь. – Настроение ему они все-таки изгадили прилично. А злой аномал – втройне не человек. Нелюдь. – Тачка твоя далеко?

– Вот она, – все так же неуверенно ответил цыган, мотнув головой в сторону серебристой «Тойоты» не самой ранней модели.

– До больницы доедешь, – буркнул Чистильщик уже по-русски и встряхнул левой рукой.

Выстрела никто не услышал. Только цыган вдруг заорал и рухнул на корявый пыльный асфальт. На светло-серых широких штанах в районе колена у него расплывалось кровавое пятно. Поморщившись от ожога на запястье, Чистильщик раздвинул оторопевшую толпу цыган и зашагал к лестнице, спускавшейся с высокого берега на мост через Пскову. Вой поднялся лишь тогда, когда он уже достиг середины моста. Вытряхнул из длинного широкого рукава матерчатой куртки все еще горячую гильзу ПССа.

Широко размахнувшись, он зашвырнул ее подальше в реку – оставлять гильзу, внутри которой сохранялось адское давление пороховых газов, на суше он не рискнул. Могли расковырять дотошные пацаны и повредить себе глаза-руки; могли заинтересоваться компетентные органы – кто это у нас в уездном городе постреливает из таких экзотных машинок. Задерживаться в Пскове, конечно, Чистильщик не собирался, но все-таки не стоит создавать нездоровых сенсаций. Хотя одну он только что создал. На другом берегу, присев на сырую скамейку, Чистильщик вынул из пакета книгу и бутылку виски. Открыл первую страницу и погрузился в чтение.

Книга читалась, как иной раз пьется гранеными стаканами ледяная хорошая водка – залпом. Прихлебывая виски и чаще, чем обычно, закуривая сигарки, Чистильщик одолел ее (как и семьсот пятьдесят миллилитров «Джека») за три часа. Легкий хмель гулял и шумел в голове, наличествовала небольшая ошарашенность. «Почти про меня, – подумал Чистильщик про «Ведьмака». – Очень относительно почти – но про меня. Геральту было гораздо проще». Он поднялся со скамейки, сунул книгу в пакет и, перейдя мост, продефилировал мимо рынка. Тишина и спокойствие, не считая пары сонных милиционеров в канареечном «уазике», которых ранее здесь не наблюдалось. Патриархат и домострой. Лепота!

Пройдя мимо общаги пединститута и его учебного корпуса, Чистильщик направился через сквер к ближайшему пристойному магазину, желая залить в себя хорошего пива, дабы усугубить эффект от виски и окончательно впасть в благодушие. Но, выйдя из-за угла, он слегка сбился с шага, и хмель незаметно выветрился из головы, а настроение упало ниже нижнего. У одной из скамеек стоял, маша рукой, очень знакомый человек. Тот, кого Чистильщик подстрелил в Москве, брат Самэ, он же – Михаил Волошин. Махал он, само собой, не Чистильщику, а девчушке, шедшей на полтора шага впереди него. Но и парень узнал его. И понял, что Чистильщик узнал его и знает, что он его узнал.

Черт, непроходимые для русского языка дебри. Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, что я знаю. А еще говорят: «великий и могучий…» и далее по тексту. А вот ни хрена не могучий. В языке народности люй, – кажется, – живущей на границе Китая и Бирмы, есть такое словечко «дунь-мы», которое и означает подобное явление. Вот те нате, хрен в томате, сплошное дунь-мы, короче.

ПСС словно бы сам прыгнул в руку Чистильщика. Продолжая сближаться с Волошиным и обогнав девушку, он увидел, что тот замер, с тоскою поглядывая на кончик ствола, высовывающийся из длинного широкого рукава куртки Чистильщика. Тоска именно та, когда знаешь, что у тебя тоже есть оружие, но нет времени его обнажить.

Короткий разговор рваными фразами, куда все время хотела вклиниться девушка, нагнал смертную тоску. Убивать пацана не хотелось, но случайностей, как известно, не бывает. И, словно утопленник за соломинку, Чистильщик уцепился за предложение объясниться. Он уже мысленно просканировал окрестности и не обнаружил никакого к себе внимания. Значит, пацан был один. То есть – не один, а с юной дамой, но без оперативного прикрытия. Уж что-что, а это Чистильщик научился вычислять быстро и безошибочно.

– Пошли, – скомандовал он и показал движением бровей – куда.

– Еленка, – как-то нежно и ласково, удивив Чистильщика, произнес Волошин, – мы скоро вернемся. Иди домой, я подойду позже.

– Нет, – вдруг замотала головой девушка и вцепилась в рукав куртки Михаила, – нет, я с вами.

Выплеск ее эмоций, на секунду ослепивший внутренний взор Чистильщика, поразил его. Воспользовавшись этим выплеском, он мог легко «взять» девушку, внушить все, что угодно. Но… он медлил, проигрывал темп, тактику… Черт возьми! Ему было приятно проигрывать, не хотелось выигрывать эту партию, потому что противником были нормальные живые люди, которые переживали, болели друг за друга и заботились бескорыстно и даже жертвенно. Любили, в конце-то концов!

– Я не думаю, что ты захочешь все узнать, девочка, – услышал Чистильщик свой внезапно севший голос. Еленка замотала головой.

– Мне не важно, кем Мишка был, – ответила она. – Наемником, рэкетиром, вором. Теперь он не такой, и я его вам не отдам.

– Если бы все было так просто, – усмехнулся Чистильщик, – то это был бы просто праздник какой-то.

Лирическое отступление № 3. Мартовский дождь. Новый Петергоф. Вторник, 12.03.94 г.

«Ну вот, ты и дожил до мартовского дождя», – сказал я себе, закуривая папиросу. Это был именно дождь, а не снег с дождем, не мокрый снег и не дождь, переходящий в снег. Именно – дождь. И пусть он тушил папиросу, и пусть ноги скользили по мокрому льду – я радовался. Я никак не могу привыкнуть к этому ощущению, что я дожил до какой-нибудь, пусть чисто метеорологической вехи. Хотя они повторяются пять с половиной раз в году вот уже много – для меня – лет. С половиной – потому, что между двумя (а их должно было бы быть шесть) очень малый промежуток времени, считанные недели, и они сливаются.

Каждая такая веха удивляет меня, что я все еще жив, а она наступила. И каждая несет в себе какой-то свой привкус, ассоциируется по-своему. У мартовского дождя привкус горького «Беломора», даже если я и стану курить «Кэмел» или «Балтию». «Беломор», неторопливая ходьба в мокрых ботинках и первый дождь, который почему-то ласкает лицо, хотя он еще холоден.

Первая гроза – это неудержимый бег, запрокинутое лицо к изрыгающему шквальные водяные потоки и молнии небу, вопли во всю глотку и радостно-бессмысленный смех. И – аромат свежей листвы.

Конец белых ночей. Время сумрака. И руки сами собой просятся к гитаре, к тетради, к стилу. Задумчивое блуждание темными переулками, частые остановки. Созерцания – внутреннее, внешнее.

Новая веха – середина листопада. Моя весна. Она носит привкус любви, привкус поцелуя. Даже тогда, когда любовь истерлась, как старая монета, потеряв ценность, привкус остался, озвученный шорохом падающих листьев, неслышимым плачем умирающей травы.

С этой вехой сливается еще одна – я называю ее «Время Полегших Трав». Когда листья опали, а трава умерла и прихвачена первыми ночными заморозками. Воздух чист и прозрачен, и звенит, как стеклянная флейта. Звуки негромких голосов разносятся далеко. И мир кажется безграничным – обзор не перекрывают стаи деревьев и стада трав. У этого времени вкус никотинового абстинента, прерываемого нечастыми вдумчивыми затяжками вкусных и крепких сигарет. Время раздумий и подведения итогов. Время, подобное тем часам, когда солнце еще не взошло над Фудзи и остается промежуток для осмысления прожитой жизни перед свершением сэппуку.

И, наконец, – снегопад в начале зимы. Тонкий еще снежок поскрипывает под ногами, безветрие и крупные хлопья белой ваты кружатся в синем свете фонарей. Именно в синем – в эти часы мой глаз не выносит вульгарно-оранжевого уличного освещения. Привкус терпкого и крепкого вина, и неторопливый приятный разговор. В эти часы приятно чуть заглянуть вперед, сладко предвкушая новые радости и загадывая дожить до следующей вехи. И в то же время – это часы грусти, ностальгии, легкое сожаление о том, что уже кануло в вечность и никогда более в этом мире не повторится.

Потом… Потом может надоесть все. Достать позднемартовские и апрельские дожди, заколебать июньские грозы, остоебенить снегопады. Но вехи остаются и радуют тем, что дожил. Что не скопытился на полдороге от белых ночей до листопада, от снегопада – до мартовского дождя.

Границы миров разбежались, как круги от брошенного в спокойный пруд камня, и сомкнулись, как вода над ним. И я знаю, что мне предстоит немало прошагать, стирая их, разрывая, перешагивая. Может быть, где-то я упаду мертвым, так и не сделав то, чего задумывал. Я еще надеюсь увидеть снегопад, пройти под ним.

А пока – здравствуй, мартовский дождь, спасибо, что ты дождался меня.

3. ПЕРЕКРЕСТОК

Чужая память.

Улица Калнциема, Рига. Латвия. Среда, 10.02.93 г. 1:25 (время местное)

После долгой оттепели наконец-то второй день шел снег. Если вчера днем он превращался в омерзительную кашу на сырой земле, то ночью подморозило, и снег не таял, ложился на газоны и тротуары белым пушистым покрывалом, прикрывая грязь, так характерную для прибалтийской зимы. К вечеру снега нападало уже выше, чем по щиколотку, и так приятно было брести в этих маленьких сугробах, разбрасывать снег ногой на ходу. А снег все падал и падал, укрывая город.

Но в уютном и теплом доме, за окнами которого невесомо кружились в синеватом свете фонарей крупные пушистые хлопья, поселилась тоска. Марта, придя после школы и приготовив уроки, старалась убежать к подружкам на как можно более долгое время, Мирдза, вернувшись с работы, бездумно-автоматически делала работы по хозяйству, а потом садилась перед телевизором и, уставившись в экран невидящим взглядом, одну за другой курила сигареты. Брала книгу, но, читая, не могла потом вспомнить – ни что это была за книга, ни автора, ни содержания прочитанного.

С Мартой, возвращавшейся обычно часам к девяти вечера, она разговаривала рассеянно, кивала в ответ, явно не слыша, что же ей говорят. И Марта, чуть обиженная, уходила спать. Но и ей было тоскливо. Тоскливо и страшно. Уехал тот, кто, прожив бок о бок почти полгода, сумел снова вселить в девочку уверенность и жизнерадостность, чье одно только присутствие отгоняло ночные кошмары. А теперь они вернулись вновь – зловонный и темный закуток в подвале, лица людей, относящихся к ней, как к вещи, и леденящий страх. Каждую ночь девочка просыпалась с криком и долго потом не могла уснуть, со страхом глядя в темноту за окном. Она снова спала при свете, от чего уже отвыкла пару месяцев назад. Конечно, приходил дядя Витя, друг Вадима, врач, но и он не мог вернуть былое спокойствие.

А в другой комнате так же долго не могла уснуть Мирдза. Она никогда не могла бы подумать, что ее тоска по любимому человеку будет столь сильной. Иногда, конечно, ее охватывала злость на ушедшего не попрощавшись, не сказавшего ни слова, Вадима, но эта злость бывала всегда непродолжительной. Чаще она злилась на себя, за эту тоску и апатию. Пара скоротечно завязанных ею после нового года романов (когда стало ясно, что Вадим не вернется), так же скоротечно и прервались, став всего лишь двумя встречами-однодневками. Эти попытки сделать что-то, чтобы вышибить из себя ноющую тоску по Вадиму, обернулись лишь кратковременным, но стойким омерзением к себе и разочарованием в мужчинах.

Сегодня Мирдза получила наконец письмо от Вадима. Длинное покаянное письмо, которого она в принципе ожидала. Если бы не одно «но» – то, что написал Вадим, выходило за рамки ее миропонимания. «Мутанты», «ано-малы», «ликвидаторы», «нелюди» – эти слова частенько мелькали в письме. Не все из них были понятны, большая часть письма походила бы на фантастический роман, но Вадим не умел врать или, как говорят в народе, «заливать». Он мог отмолчаться, перевести разговор на другое – но не врать. Тем более он описал в письме все, что заметила необычного за ним сама Мирдза и успела уже подзабыть. А Вадим, с бесстрастностью автомата, это запомнил, изложил и объяснил – что, как и почему. И заживление ран и порезов, и сверхчуткий слух, и ночное видение.

Слезы навернулись на глаза девушки. «Ну почему? – в отчаяньи подумала она. – Почему?! Ведь это не заразная болезнь, не уголовное преследование! Просто человек (аномал, – поправилась она) отличается от всех остальных людей, делает свое дело. Он говорит, что с ним опасно. А без него? Без него нам страшно, черт возьми! Лучше знать об опасности, чем мучаться непонятными страхами». Мирдза тряхнула головой. После всего прочитанного хотелось глоток свежего воздуха. Вот еще одна вещь, к которой ее приохотил Вадим – ночные прогулки.

Неслышно скользнув в прихожую, Мирдза оделась и вышла под мягкий нежный снегопад, окунулась в него, как в пену ванны. Снегопад окутал ее, поглотил все заботы и беды, растворил в себе, оставив только наслаждение от бесцельного блуждания по заснеженным улицам любимого города. И Мирдза старательно выбирала наименее оживленные улицы, свернула с Ницгалес на Деглава, перешла по высокому мосту железнодорожные пути, свернула на Валмиерас, а с нее – на Лачплеша. Недолго постояла на мосту, глядя, как снежинки исчезают в так и не замерзшей Даугаве. Все так же неспешно прошла по Баускас, и сердце снова кольнуло – это был их любимый маршрут прогулок, Вадима и Мирдзы, когда они были вдвоем, и мир был велик, а в то же время – тесен для двоих.

Поблуждав по улочкам Агенскална и перейдя еще одну ветку железной дороги по мосту, Мирдза свернула на Калнциема. Одноэтажные или двухэтажные дома, почти патриархальная Латвия, как ее хотят видеть ура-патриоты. Но снег падал так мягко и завораживающе в синем свете фонарей, что не хотелось думать о злободневном. Даже о Вадиме и его письме не хотелось думать. Хотелось лишь брести, распинывая мягкие сугробики снега.

Но это бездумное блуждание вскоре было грубо прервано. Еще на углу Калнциема и Руцавас Мирдза почувствовала уставленный ей в спину, подобно пистолетному стволу, недобрый взгляд. Нервно оглянулась – вслед ей тащился, прихрамывая, типичный полубомж, полуработяга. Пожав плечами и нелестно отозвавшись – мысленно – о своих нервах, Мирдза зашагала дальше. Но взгляд продолжал буравить спину.

Оглянулась на углу с Плескодалес – мужичок продолжал идти следом, даже сократил дистанцию. Мирдза снова пожала плечами – мало ли зачем он идет следом, и не спеша пошла дальше. Свернула на Золитудес и услышала сзади скрип снега под ногами бегущего человека.

Она не успела обернуться, как сильный удар в шею свалил ее на снег. Удар, правда, смягчился, так как она, из-за поднятого воротника пальто, разворачивалась всем корпусом. Она извернулась и упала на бок, увидела краем глаза давешнего мужичка. Он стоял над ней, тяжело дыша, и копался в кармане. После такого начала знакомства ничего хорошего от нападающего Мирдза не ждала. В голове сразу всплыли слова Вадима на его кратких уроках самообороны: «Если тебя уронили на землю – не стоит вставать. Урони противника и работай с земли». Мирдза, недолго думая, пнула мужичка в пах острым носком сапожка, а когда он согнулся, подсекла ноги, как учил Вадим. И тут же, едва он приземлился, перекатилась в его сторону и локтем наотмашь врезала ему в горло. Раздался сочный хруст.

В первую секунду Мирдза подумала, что сломала локоть, но рука действовала нормально. Лишь приглядевшись к мужичку, увидев, как из его рта вытекает струйка крови, девушка поняла, что сломала гортань нападавшего. Но, тронув мужичка за щеку и увидев, как неестественно повернулась его голова, Мирдза поняла, что кроме гортани сломала нападавшему еще и шею. Что он мертв.

Тяжело поднявшись, Мирдза проковыляла еще несколько шагов и снова опустилась в сугроб. Наклонившись над землей, она судорожно опустошила желудок. Ее рвало снова и снова, даже когда скудный ужин был извергнут на чистейший свежий снег, желудок извергал горькую желчь, от вкуса которой снова тянуло тошнить.

Зажевав рвоту снегом, старательно прополоскав рот талой водой – растаявшим во рту снегом, – Мирдза поднялась и направилась, не оглядываясь, в сторону станции Золитуде. На Юрмалас гатве ей удалось поймать машину, довезшую до угла Бривибас и Лиелвардес. Сделав изрядный крюк, она наконец вернулась домой. Дрожащей рукой, все еще не раздевшись, Мирдза налила полный стакан виски «Teachers», оставшегося от Вадима, и залпом выпила. Дрожь в конечностях не прошла, но стала глуше. Девушка скинула пальто и сапоги. И тут же услышала тонкий крик Марты – девочке снился очередной кошмар.

Берег р. Псковы. Псков. Пятница, 7.08. 16:20

Чистильщик медленно опустился на камень, ни на секунду не выпуская Волошина из поля зрения. За девушкой он следил краем глаза – но тоже следил. Парень с девушкой уселись напротив него на расстеленную на траве куртку – которую он узнал и беззвучно хмыкнул. Обезоруживать Мишку Чистильщик не стал, хотя заметил торчащую из-за пояса рукоятку «Макарова». Свой ПСС он по-прежнему держал в опущенной руке. Никто не наблюдал за ними, и Чистильщик чувствовал, что парень один; то есть не один, с девушкой, но без прикрытия. Возможно, они действительно встретились случайно, может быть, парень и хотел сейчас просто поговорить. Да вот только в случайности Чистильщик давно уже перестал верить.

И хоть парень был без прикрытия, Чистильщик ни на секунду не расслаблялся – мало ли что может взбрести в голову юному псевдоаномалу. Где гарантия, что в процессе мутаций у парня не съехала крыша? Последние пару-тройку лет Чистильщик был на пике формы, и вряд ли хоть один аномал сумел бы уделать его в рукопашной или в скоротечном огневом контакте. Но сейчас он смертельно устал, и, бреясь утром, каждый раз встречал в зеркале взгляд тяжело больного человека. Укатали сивку кривые горки.

Чистильщик внимательно поглядел на Волошина. Тот сидел в двух шагах напротив него и так же внимательно глядел в лицо Чистильщику, стараясь не встречаться с ним взглядом. И парень, и девушка, которую Волошин называл Еленкой, были напряжены, но это напряжение было скорее нервозным и ярко отражалось на лицах, нежели готовностью тела к броску. Тем более что Еленка тесно прижалась к Мишке и крепко обхватила его за плечи руками. Чтобы прыгнуть или выхватить оружие, Волошину понадобится освободиться от этого своеобразного захвата, на что уйдет несколько драгоценных для него долей секунды, которых с лихвой хватит Чистильщику. Если, конечно, они не работают в паре.

Но вряд ли. Чистильщик легко скользнул по поверхностному слою сознания девушки, чтобы не встревожить ее, и прочел лишь страх, недоумение и что-то еще, похожее на обиду. Так же легко он скользнул и по сознанию Мишки – и опешил. Страха он не заметил вовсе, лишь болезненно-яростное любопытство, неясную надежду и… радость?!

– Зачем ты здесь? – сухо повторил свой вопрос Чистильщик.

Мишка как-то по-детски моргнул, шмыгнул носом.

– Я… это… – невнятно проговорил он, не зная с чего начать. Он репетировал эту речь десятки раз: что скажет при встрече, что спросит. Но все слова куда-то улетучились, и теперь Мишка ощутил нечто, что можно было бы охарактеризовать в шутейном разговоре, как обратное выражению «словесный понос». Словесный запор, пожалуй. Но Мишке было не до шуток. Еленка все крепче прижималась к нему, и Волошин буквально физически ощущал ее страх.

– Я закурю? – неуверенно попросил он.

Чистильщик кивнул, слегка напрягшись. Мишка вытащил из кармана брюк пачку «Явы» и одноразовую зажигалку, сунул в губы сигарету. Еленка тоже вытащила сигаретку из пачки. Они закурили, чувствуя себя жутко неуютно под пристальным взглядом бесцветных глаз Чистильщика. Мишка глубоко затянулся, закашлялся. И тут его, наконец, прорвало.

Он говорил долго и безостановочно, и Чистильщик его не перебивал. Временами парень срывался на истерические выкрики с привизгом, и тогда Чистильщик болезненно морщился, но молчал. Он тоже закурил, действуя одной рукой, ни на секунду не ослабляя контроля за обстановкой, внутренним взором ощупывая окрестности. Вся эта истерика могла быть наигранной – любой человек, за исключением, пожалуй, лишь толстокожих низколобых мальчиков, мог бы себя накрутить и искренне поверить в любые проблемы, выдать такую словесно-эмоциональную кашу – но Чистильщик вдруг поверил парню, понял, что за сомнения грызут его изнутри.

Минут через пятнадцать Мишка выдохся. Опустив взгляд к земле, сунул дрожащей рукой в прыгающие губы сигарету, закурил.

– Не знаю, – уже почти шепотом произнес он, – кто я теперь, зачем я, кто ты? Почему наши пути пересеклись и что мне теперь делать? Много вопросов – и ни одного ответа.

Он почувствовал, как Еленка потерлась лбом об его плечо. А следующие слова Чистильщика буквально огорошили его.

– У тебя в сумаре еще пиво есть?

Мишка вскинул голову. Нет, в глазах ни тени усмешки, пистолет, до этого регулярно высовывавший хищное рыльце из левого рукава куртки, исчез. Чистильщик сидел в прежней позе, но что-то неуловимо изменилось во всей его фигуре.

– Пиво, спрашиваю, есть? – повторил он. Мишка кивнул. – Дай горло смочить, да и сам хлебни, сорвал, небось, глотку.

Мишка осторожно, без резких движений, потянул «молнию» сумки, вынул и подал Чистильщику бутылку «Псковского», вторую бутылку поставил рядом со своей ногой. Но дрожащими руками никак не мог найти в кармане брелок-открывашку. Чистильщик невесело усмехнулся и вдруг, как атакующая змея, метнулся со своего камня в выпаде – вперед-назад. Мишка успел только глазами моргнуть, а Еленка чуть слышно охнула. Бутылка осталась стоять, где стояла. Только открытая. Чистильщик легко сковырнул ногтем большого пальца пробку на своей бутылке, поднял бутылку в немом тосте и одним долгим глотком осушил ее более чем на треть.

Пиво было неплохое, но не то, которым он хотел «залакировать» «Джека Дэниэлса». Но, по крайней мере, прошло мягкими влажными комочками по пересохшей глотке.

– Много, говоришь, вопросов задаешь? – тяжело спросил он. – Я думаю, что мало. На твоем месте я бы весь на говно изошел – пардон, мадемуазель, – от любопытства. А тебя, вижу, приперло в край, коли не любопытствуешь, а допросить пытаешься. Ладно. Вы хотите правд – так их есть у меня.

Кто ты? Щенок недоношенный. И давай без обид. Тебя таким сделали, а я родился. Нет, я не имею в виду профессию, а в некотором роде – биологический вид. Что ты теперь можешь? Двигаться быстрее самого быстрого человека, видеть и слышать лучше человека. Ну и что? Любой мой… м-м… родственник школьного возраста обставит тебя с легкостью. Твой тренинг – неплохой для человека – детские развлечения по сравнению с тем, какой прошел я в свое время. Понимаешь, из тебя сделали всего лишь разновидность человека. Я – не человек в общепринятом понимании этого слова. Нет, ничто человеческое мне не чуждо, но это лишь воспитание.

Это тебе ответ на вопросы «кто ты и кто я?» Зачем ты и что теперь делать? – извини, на них ты можешь ответить только сам. Я не гуру и не пророк, вопросы не по адресу. Почему наши пути пересеклись? Не знаю. Ты пересек – случайно – мой путь один раз. Вообще-то я должен был убить тебя еще там, на берегу водохранилища. Не знаю, кто из твоих собратьев убил двух дорогих мне людей. Да и какая разница? Но я не сделал этого. Не сделал – и не сделаю – этого и сегодня, хотя не верю в случайности и всегда был сторонником превентивных силовых мер. Но почему-то я поверил вам. И даже разоткровенничался.

– А ваши родители, – робко спросила Еленка. – кто они?

– Родители? – грустно усмехнулся Чистильщик. – Я никогда не видел их. Не знаю, живы ли они или умерли – как мне в свое время сказали.

Он задумчиво сунул в губы сигарку и медленно обвел взглядом возвышавшуюся перед ним стену кремля, сложенную из серых каменных блоков. «Смешные дети, – подумал он. – Спрашивают. Если бы я сам знал – кто я?» Но почему-то ему вдруг захотелось ответить на все вопросы этих молодых ребят. И следующий вопрос был почти ожидаемый, но задан он был в несколько неожиданной форме.

– Как тебя зовут? – напористо спросил Мишка, перейдя на «ты». И тотчас же сконфузился от этого. – Я имею в виду, что надо же как-то обращаться.

Чистильщик рассеянно усмехнулся, глядя на верхушки башен.

– Зови меня Вадимом, – и сам опешил от своего ответа. «Почему именно Вадим? – подумал он. – Пожалуй, половина моих знакомых знает меня под этим именем».

Чужая память.

Клиника Отта, Васильевский Остров. Ленинград. 7.06.64 г. 3:25

Эти роды ничем не отличались от множества других, что повидали стены этой старой акушерско-гинекологической клиники. То есть – почти ничем. Единственной их особенностью было лишь то, что за самим процессом следили два человека, коим было не место в родильном отделении. Да и то, что новорожденного сразу же, едва его состояние было признано врачами как стабильное, был погружен в специальный прозрачный бокс и увезен.

А еще через два часа после родов увезли и роженицу, прямо на глазах врачей заковав в необычно массивные и тяжелые наручники. И врачи молчали, лишь с особым тщанием выполняли свою работу, стараясь, чтобы выжили и роженица, и новорожденный. Это все, что они могли сделать, не смея протестовать против действий людей, предъявивших красные книжечки с магическими словами Комитет Государственной Безопасности.

Точно так же они не смогли явно протестовать из-за устроенной в клинике засады, которая, правда, была снята в то же утро, так как отец ребенка был схвачен в регистратуре. На него нацепили такие же наручники необычной формы и оглушили, как и роженицу, гигантской дозой транквилизатора. После такой дозы никто не смог бы выжить – но мужчин и женщин из КГБ это не интересовало.

Лишь намного позже один из врачей – профессор Гринберг, которому эта ночь врезалась в память, – узнал, что КГБ никогда не проводила операции в клинике Отта. Ни в этот день, ни раньше, ни позже.

Улица Садовая, Санкт-Петербург. Пятница, 7.08. 18:30

Они снова собрались вместе, на сей раз – сугубо ограниченным составом, лишь те, чьей сферы влияния касался обсуждаемый вопрос. Вопрос, касавшийся уже не вопросов внешней безопасности или политики в отношении «диких» аномалов. На сей раз вопрос касался одного, что можно записать только большими буквами: ВЫЖИВАНИЕ. И даже если эта проблема обсуждалась экивоками, все равно каждый чувствовал, что они перешли грань, за которой – полное уничтожение.

Не понимал этого лишь один человек, именно тот, кто созвал совещание. Вместо того чтобы собрать всех Глав, сегодня за стол уселись только руководители Прибалтийского, Северо-Европейского и Центрально-Российского филиалов.

– Господа, – обведя всех взглядом, негромко, но внушительно произнес Боров, – я полагаю, мы все прекрасно понимаем, ради чего собрались. Непосредственной угрозе подвергается сейчас центр нашего Синдиката. Его Главы. Из наших агентурных источников в Латвийской контрразведке мы получили информацию, что в их руки на короткое время попал один из аномалов, сумевший достаточно скоро ускользнуть, причем – бесследно.

Далее. В Гатчинском районе Ленинградской области произошло столкновение между местными бандитами и, предположительно, двумя аномалами женского пола. Исходя из двух вышеупомянутых донесений, мы можем сделать предположение, что имеем дело с аномалом, носящим агентурный псевдоним Крысолов, и двумя незарегистрированными, но обученными аномалами – сестрами Мирдзой и Мартой Кроненберг, напрямую связанными с вышеупомянутым Крысоловом.

Боров перевел дух. Глава Северо-Европейского филиала усмехнулся – ни один из оперативников, каким он когда-то был сам, не смог бы изъясняться в подобном канцелярском стиле. Боров заметил эту усмешку и нахмурился. Он всегда не терпел насмешек над своим сугубо административным прошлым и никогда не спускал его бывшим оперативникам. Но сейчас был вынужден промолчать – благополучие организации и лично его, Борова, зависело от этих людей, что умели принимать решения в мгновение ока, предпочитавших независимость от командных структур и не чуравшихся пролития крови.

– Я считаю, – насупившись, продолжал он, – что началась спланированная атака на Северо-Западный филиал и руководство всем Синдикатом в целом.

Первым ответом на эту сентенцию снова были кривые усмешки.

Пивная у вокзала, улица Железнодорожная, Псков. Пятница, 7.08. 19:50

– Но вы поймите, – негромко произнесла Еленка, – это все не укладывается в голове.

Они сидели в пластиковых креслах за такими же пластиковыми столиками под открытым небом. Справа от Чистильщика гудел железнодорожный вокзал, слева – автовокзал, вокруг кишели и толкались люди, снующие от одного вокзала к другому. В другое время он выбрал бы место поспокойнее, но не сейчас – в толчее ему было легче выследить «хвост», буде он есть, нежели в пустынном месте. Мишке он поверил, но никто не давал гарантию, что к перебежчику не прилепили этот самый очень длинный «хвост». А Мишка вызвался добровольцем, помощником в его нелегких поисках. Так что было неразумно ни отпинывать его сразу – вторая пара рук никогда не лишняя, ни попытаться отследить, кто же его ведет (если ведет). Но пока все было чисто.

– А вам, девушка, – жестко ответил Чистильщик, – вовсе ни к чему укладывать что-то в голове. Не ваше это дело.

И тут Мишка сорвался. Он звучно врезал по пластику стола ладонью и приподнялся со стула.

– Не смейте так говорить с ней, – придушенно крикнул-просипел он. – Не смейте!

Чистильщик долго и сумрачно поглядел на него. Потом откинулся на спинку кресла, закурил и снова поглядел – прищурившись, но без обычной своей усмешки в углах губ и глаз.

– Ну – извини, – протянул он. – Только прав-то сейчас я. На хрена это ей? И так знает больше, чем нужно. А, как известно, меньше знаешь – крепче спишь. Я бы сказал, не крепче, а спокойней. Те, кто знает слишком много, тоже крепким сном спят. Только – беспробудно.

– Все равно, – набычился Волошин. – Она должна знать обо мне все.

Чистильщик поднял брови.

– Послушай, молодой человек, – с кривой усмешкой холодно произнес он, напирая на последнее слово. – Мы, однако, заключили только договор о прекращении огня, а не соглашение о взаимопомощи. Да, конечно, ты вызвался помочь мне с тем, чтобы я помог тебе понять, кто ты теперь и что тебе делать. Но из этого еще не следует, что я буду делиться совершенно секретной информацией с посторонними.

– А мне плевать, – так же жестко отозвался Мишка, – на то, что вы намерены делать, а что – нет. Еленка – не посторонняя.

Чистильщик аж присвистнул. «Ну и нахал, – подумал он с некоторым раздражением, выпуская сигарный дым в темное вечернее небо, но перехватил взгляд, которым обменялись молодые люди, заметил осторожное и нежное пожатие их рук под столом; глаза его внезапно потеплели. – Господи, неужели и я такой же болван, когда Мирка рядом? – спросил он себя. – Наверное. Только я более дрессированный болван. Ведь и я выболтал в свое время Мирке почти все про себя; а что не выболтал – то написал. Только… Только между нами одно отличие: со мной не справится ни один аномал, да и на Мирку потребуется – при ее-то нетренированности – с десяток человек, а этих легко слепит пара аномалов. С перебором. Черт, что делать? Бросать пацанка нельзя, тащить за собой – тоже нельзя».

– Допиваем, ребята, и снимаемся, – устало произнес Чистильщик. – После доругаемся.

И Мишка заметил в его глазах необычно теплые огоньки, буквально обдавшие жаром и его, и Еленку.

Чужая память.

Угол Пятой Линии и Большого проспекта ВО, Ленинград. 9.02.87 г. 0:25

Черт, еще один сейшн в Рок-клубе закончился грандиозной пьянкой. Крысолов тряхнул головой – ботва в бороде, пока вежливо отпихался от двух ненужных девиц, Витьку уже успели утащить к чертовой маме. Ладно, главное уболтать окружающих: узнать, куда стартанул Коренев, и стартовать следом.

Выяснилось довольно быстро – Витька в компании двух герлиц схватил мотор. Из чего, после недолгого анализа оперативной информации, а именно – отсутствия дома предков и загула братца, следовало, что Коренев отбыл именно в сторону дома. Конечно, существовали и другие вариации, но маловероятно, чтобы Витька променял фак-сейшн в своей огромной, как аэродром, пустой квартире на что-либо подобное в какой-нибудь общаге или хрущовке. Тем паче, вспоминая предыдущие загулы у Витьки на квартире, Крысолов легко припомнил любимое сибаритское развлечение Коренева – долгое отмокание (и не только отмокание) в огромной (два с половиной на два) ванне.

Исходя из этого, Крысолов, подхватив свою случайную подружку – он не был, в отличие от Витьки, сторонником излишеств и считал, что одной женщины на ночь вполне достаточно, – тормознул мотор на Невском и отбыл в сторону Васильевского острова.

Девочка Наташа нежно терлась носом о его скулу, и Крысолов старался отвечать соответственно, но что-то мешало ему сейчас быть адекватным. И, лишь миновав Дворцовую площадь, он понял – что. И тотчас же, внешне задеревенев, чем расстроил девочку Наташу, внутренне расслабился. Почувствовал Запах Жертвы – пьянящий и шокирующий одновременно. И этот запах был запахом его друга – Витьки Коренева. Под рукой не было ни единого из спецсредств – ни тебе эликсира Горячего Дыхания, ни Звездного Эликсира. Приходилось готовиться к бою лишь за счет внутренней концентрации.

Под тонкой курткой взбугрились мышцы, и девочка Наташа восприняла это, как реакцию на свои осторожные ласки, стала смелее. Сама того не понимая, дразня внутреннего похотливого зверя в Крысолове, она помогала ему зарядиться взрывной энергией. Чуть подавшись вперед, Крысолов хрипло попросил таксиста:

– Шеф, давай быстрее. Плачу вдвое. Если что – штраф за мой счет.

Шофер понятливо – ему так казалось – кивнул и притопил педаль газа. Девочка Наташа решила, что такая спешка из-за нее, что Крысолову не терпится добраться до кровати, чтобы предаться с нею ласкам, и стала активнее ластиться к нему. А профессиональный боевик-аномал бесстыдно черпал из нее жар и силу, моля лишь об одном – чтобы не опоздать.

Он успел. Витькино такси еще только отъезжало от подъезда дома, как Крысолов, едва его такси остановилось, швырнул на колени таксисту два смятых червонца и пулей вылетел из потертого салона «Волги». Он успевал, и потому его тело пело, подобно натянутой струне. Словно реактивный снаряд, ворвался он в подъезд, смел на ходу окаменевших девиц и перехватил окаменевшую лапу с отточенными ногтями-кинжалами буквально в пяти миллиметрах от Витькиного горла. Коренев полусидел-полулежал на ступеньках, и тема была бы почти завершена, не появись добрый ангел. Крысолов – смешное имя для ангела.

Девица-аномал пронзительно вскрикнула, попыталась стряхнуть внезапную помеху с правой руки, вцепиться Крысолову в лицо когтями левой, но он был и сильнее, и быстрее. И главное – на него работали опыт и тренаж. Хлещущий удар запястьем по предплечью левой руки квазивампирицы, локтем той же руки плашмя – оглушающий удар – в нос, запястьем все той же руки еще один хлещущий уже в шею: сбить дыхание. Захват за шею, разворот, излом локтя – ох, где ты, классический икке? – и завершающий досыл ребром ладони по пригнутой шее. Хруст позвонков. Не расслабляться, повторить добивание – знаем мы живучесть аномалов, самого пару раз уже убивали наповал. Вот теперь аллес. И тонкий визг за спиной. Девочка Наташа – и надо же тебе было оказаться такой шустрой!

Никаких разборов с милицией не последовало – поднявшись в квартиру Витьки, Крысолов позвонил в тревожную службу Синдиката, а потом доходчиво разъяснил девицам, что они ничего не сумеют объяснить ментам и в результате этого все пятеро пойдем как соучастники убийства. Точнее – он и Витька как исполнители, а остальные как соучастники. Это подействовало. После валерьяновых – или еще каких? – капель из запасов мамы-профессорши, девочки расползлись по спальным местам. Витька, едва только спасенный, покачал головой: такой фак-сейшн, такая малина – и все пообломилось из-за какой-то полоумной идиотки.

А потом, когда они вдвоем с Крысоловом уселись на кухне, что дала бы по метражу фору иной нынешней гостиной, за бутылкой водки, Витька пытливо поглядел на друга. И неожиданно спросил:

– Слушай, Серега, не перебивай только. Я все видел – и как эта лярва двигалась, и как она нападала. Ну, не движения видел, а смазанные линии. Но ты-то двигался быстрее. И не заливай про спецназ ГРУ. Кто ты такой?

Проспект Ветеранов – Петергофское шоссе, Санкт-Петербург. Суббота, 8.08. 21:40

Уборка квартиры заставила обеих сестер изрядно почихать. «Проклятье! – подумала Мирдза. – Чтоб ему пылесос купить! Так ведь нет же». Закончив с привычным уже ритуалом обустройства на новом месте, Мирдза и Марта немного передохнули, а потом, изучив список ближайших магазинов, оставленный какой-то доброй душой под корпусом архаичного телефонного аппарата с дисковым номеронабирателем, решили отправиться в универсам «Таллинский».

У этой двухкомнатной квартиры было одно преимущество – с каждой площадки были выходы на две лестницы. Уж непонятно было, какая из них черная, а какая – парадная, ибо обе были узкими, темными и заплеванными. Был еще и лифт, но им сестры не пользовались – и по обоюдной договоренности, и просто из брезгливости: стоило только сунуть туда нос, чтобы надолго получить аллергию на все советско-российские лифты, поскольку коктейль из запахов человеческой, кошачьей и собачьей мочи отбивал всякое желание пользоваться этим агрегатом.

Спустившись с третьего – точнее, со второго с половиной этажа, ибо эта конструкция дома была несколько шизофренической и на каждый лестничный пролет приходилось по жилому этажу, сестры сели в машину. На сей раз это был потертый, но крепкий и вполне жизнеспособный «Ниссан Пэтрол» с форсированным двигателем. Старую машину пришлось бросить на въезде в Питер, где-то в районе Колпино. Иной раз Мирдза сама удивлялась той легкости, с которой она, следуя инструкциям Вадима, бросала машины, документы, выправляла новые, набив себе руку выводить закорючки, не хуже иного писаря начала века. Чистые бланки паспортов, водительских удостоверений, спецпропусков – и так далее, и так далее. В иные моменты она начинала чувствовать себя так, как, должно быть, чувствовал себя Вадим – человек без настоящего имени, дома. Даже лица. Глобальное никто. И ее злило, что ей это начинает нравиться, что это нравится Марте – вездесущесть и незаметность.

Правда, Марта в последнюю пору почувствовала недомогание, лицо распухло, зудела и трескалась кожа, ныли лицевые кости. Мирдзу это встревожило, но не сильно – об этом предупреждал Вадим, да и вряд ли с такой физиономией девчонка найдет большие приключения на свою задницу. Все чуть спокойней. Как это называл Вадим – метаморфный цикл, наступающий с половым созреванием? Может быть. У самой Мирдзы все это прошло глаже и почти незаметно, лет в четырнадцать. Второй раз было… Ну да ладно. Не суть.

По Ветеранов быстро добрались до универсама, припарковались на просторной площадке. Марта, стеснительно прикрываясь воротником куртки, пошла чуть впереди, подхватила корзину-каталку на входе, двинулась вдоль фруктово-овощных рядов. Мирдза побрела вслед за ней.

Самое смешное, что затарились всем, чем хотели, довольно быстро – минут за двадцать пять. Корзина с горкой. Напоследок Мирдза, оставив сестре большую сумму денег, метнулась в алкогольный, хозяйственный и фруктовый ряды и вернулась с литровой бутылкой «Smirnoff», тремя огромными лимонами и парой пластиковых стаканов. Все это посчитали и выдали чек на немалую сумму в рублях, которую Мирдза не поленилась мысленно перевести в доллары. Получилось тоже не хило. Она заметила, что Марта так же, как и она, делит все на шесть с половиной, и тут же пресекла это занятие, навьючив на сестру большие пластиковые мешки со снедью.

Кинув большую часть мешков в задний отсек «Ниссана», а один на заднее сиденье, Мирдза подмигнула сестре.

– Ага, – отозвалась та, – он сказал: «Поехали! И взмахнул рукой!»

– Примерно. Поехали.

По Ветеранов они проехали, пересекши Генерала Симоняка, Маршала Жукова, еще километра два-три до Авангардной улицы, на которую Мирдза и свернула, заглушила мотор, подхватила с заднего сиденья пакет.

– Пошли, – скомандовала она. Марта с сомнением поглядела на нее.

– Ты что, карту штудировала, что так уверенно командуешь?

– Есть маленько. Пошли.

Марта хмыкнула, услышав в речи сестры знакомые, совсем Вадимовы обороты и интонации, но ничего не сказала. Мимо больницы они прошли по аллее, углубились в парк.

– Признайся, – сказала Марта, после того как они свернули на малозаметную тропку и остановились на полянке, – ты здесь уже была?

– Конечно, была, – просто ответила Мирдза. – Сейчас шаманить будем, суженых призывать.

Из незаметного чехла на голени под брюками Мирдза извлекла боевой нож. Марта снова хмыкнула.

– Сухих веток набери, – коротко бросила ей Мирдза.

И Марта повиновалась – почему-то ее старшая сестра вела себя сейчас, как в бою. Когда Марта притащила ворох сухих веток, Мирдза уже нащипала ножом лучины и начала разводить костер. Нарубленные тем же ножом толстые ветки ложились колодцем на тонкое пламя молодого костра. Через десяток минут сестры сели по разные стороны костра. Еще пару тонких полешек – и Мирдзе, чтобы не обидеть сестру излишним приказом, пришлось перебраться на другую сторону костра. Тем более ветер относил до этого дым в ее сторону.

Достав из пакета бутылку, лимоны и стаканы, Мирдза быстро приготовила коктейли – треть стограммового стакана водки, туда же выжимается четверть большого лимона. Мандарин – на закуску. Кому как нравится. Мирдза пила без закуси – лимонного сока вполне хватало, Марта-сластена предпочла заесть кислятину лимона сочным мандарином.

Мирдза приготовила еще по коктейлю, подняла свой стаканчик и замерла, глядя в разыгравшееся пламя костра.

Марта, усмехнувшись, поглядела на нее внимательно. Постепенно усмешка стала наигранной и кривой.

– Приманиваешь? – спросила она. Мирдза пожала плечами.

– Может быть.

– Дура ты, Мирдза, – веско, с непререкаемой уверенностью юных сказала Марта, – ждешь, ворожишь. На кой черт тебе все это? Свет клином сошелся, что ли?

– Может, и дура, – с непривычной мягкой улыбкой ответила Мирдза, – может – и свет клином. А ты разве не чувствуешь? Вот то-то.

И впервые Марта увидела, как повлажнели глаза ее сестры, всегда сухие и строгие, как скатилась по ее щеке слезинка – маленькая и почти незаметная, но блестевшая в свете костра, как бриллиант. Ее сильная и несгибаемая сестра плакала – но не горестно, а лишь грустно и светло, и даже как-то радостно. И не могла Марта, научившаяся в основном ненавидеть и презирать, быть зла на того, кого любила ее сестра, кто спас ее от Самого Большого Ужаса ее маленькой жизни.

4. СВОЯ СВОИХ НЕ СПОЗНАША…

Окрестности астрономической обсерватории Пулково, Санкт-Петербург. Воскресенье, 9.08. 10:30-16:45

Воистину сказал, как в небо пальцем ткнул, а попал в яблочко – пришлось доругиваться. Доругивались – до хрипоты и злости – на берегу реки Луги почти в черте одноименного городка. Ругались часов несколько, почти до темноты. В основном ругался Мишка, а Чистильщик пытался привести разумные аргументы для своего тезиса, гласившего следующее: мы лезем в бойню, и посему слабых – женщин и детей – в тыл. Но Еленка и Мишка насели так, что хоть святых выноси: женщин – слабых – и детей здесь нет.

И ставший внезапно податливым Чистильщик вынужден был согласиться: нет так нет. Спорить не было ни сил, ни желания. Да опять же вспомнилось не такое уж сильно далекое собственное прошлое, когда за любимого человека – в огонь и в воду. Или за того, кого сам себе придумал. Черт его знает, темна вода во облацех.

Ночью Чистильщик решил не ехать, хотя Мишка и порывался, доказывая, что надо действовать как можно быстрее. Не захотел – и все. Скомандовал отбой, добавив, что спешка нужна лишь в наиболее известных трех случаях – при трахе с чужой женой, ловле блох и при поносе. Да и то не всегда.

Отправив все еще возражавшую молодежь ночевать в машину, Чистильщик устроился на бережку, возле самой воды в компании с плоской фляжкой «Teachers». Ночь была неожиданно теплой, и даже нагретая за день река парила лениво и неохотно. Не пришлось накидывать прихваченную из машины куртку. Чистильщик сидел, глядя прищуренными глазами на реку и мелкими глотками потягивал виски. Ближе к утру, когда фляжка опустела, он по-солдатски, на раз-два содрал с себя одежду и нырнул в прохладную мутноватую воду. Поплавав пяток минут и стряхнув с себя тонкую серую паутину усталости и легкого хмеля, он вылез на берег, наскоро обтерся курткой, оделся и отправился будить Мишку с Еленкой.

Позавтрали всухомятку и тотчас же тронулись в путь. Волошин снова порывался сесть за руль, чтобы дать уставшему после бессонной ночи Чистильщику вздремнуть хотя бы до Гатчины, на что Чистильщик лаконично спросил:

– Права с собой?

Мишка тяжело вздохнул и развел руками. Чистильщик покивал и сел за руль. И как в воду глядел – машину остановили гаишники на выезде из Луги, как-то слишком придирчиво проверили документы, даже осмотрели салон и багажник. После этого Мишка перестал ворчать даже по поводу конфискованного у него еще в Пскове и утопленного в Великой «Макарова».

Чистильщик лишь усмехнулся – «уазиками» он пользовался в основном по трем причинам: неприхотливости и неброскости машины, а еще потому, что в корпусе этого совджипа можно было спрятать такое количество снаряги и оружия, что его хватило бы на усиленное огневое отделение. Причем спрятать так, что без разборки машины непосвященному было бы не извлечь ничего, а хозяин самое необходимое – например, пистолет «Глок-18» с магазином на девятнадцать патронов и компактным глушителем марки «Стопстон» – достал бы за пару секунд.

Уже въезжая в Пулково, Чистильщик прижался к обочине дороги и пару минут задумчиво глядел на Волохонское шоссе, размышляя, не свернуть ли на него, чтобы, сделав крюк, въехать в город не по самой оживленной трассе и как можно быстрее оказаться у ближайшей конспиративной квартиры, потом мотнул головой и вырулил на дорогу, продолжая путь по прямой. Однако ехал он медленно, внимательно глядя по сторонам.

Миновав обсерваторию и спустившись с высоты, Чистильщик вдруг повернул направо и пяток минут все так же медленно ехал в сторону Александровской, а потом снова свернул направо и заглушил мотор.

– Пока приехали, – глухо сказал он, не поворачиваясь к спутникам, и кивнул на поросший травой невысокий откос. – Там что-то типа водохранилища, десять на десять. Вода не ахти какая чистая, но местное население активно использует и эту лужу для летнего отдыха. Придется снова устраивать пикник на обочине.

Мишка недоуменно поглядел на него.

– Что случилось, Вадим?

– Ничего, – мотнул головой Чистильщик, – вот это-то и странно. Ничего не понимаю, да и соображаю с трудом. Перекур с дремотой.

Незаметно покопавшись с дверцей, он выпрямился и кинул Волошину на колени большой матово-черный пистолет, оказавшийся неожиданно легким для своих размеров.

– Знакомая игрушка? – спросил Чистильщик. Мишка неуверенно пожал плечами.

– Видеть – видел, но в руках не держал, – признался он.

– Смотри. Это переводчик огня: вверх – одиночный; вниз – автоматический. Это – магазинная защелка; вот это – блокиратор спускового крючка, предохранитель. А это – затворная задержка. Держи еще один магазин, он на тридцать три патрона. Тот, что в пистолете, – на девятнадцать. Лучше обойтись вовсе без стрельбы, но если придется, то экономь патроны. Давай, попробуй, вынь-вставь магазин, повзводи затвор. Поиграйся минут пяток, а я пока для пикника место подходящее выберу. Только осторожно.

Чистильщик выбрался из машины, потянулся и неспешно зашагал вверх по откосу. При всей внешней расслабленности, он был предельно напряжен внутри, мобилизован. Оружие было последним экзаменом для Волошина, и сейчас Чистильщик ждал прицельного взгляда в спину, был готов уйти от выстрела. В правом рукаве у него по-прежнему был закреплен ПСС, а в кармане легкой куртки, которого касалась левая рука, лежало главное оружие – передатчик размером со спичечный коробок.

В задней части «УАЗа» в сигаретном блоке лежало небольшое взрывное устройство, вышибной заряд, который должен был распылить небольшое облачко нервно-паралитического газа. Ампула была маленькая, но все, кто находился бы в радиусе пяти метров от машины, начали корчиться от временного паралича дыхания. Около пяти-семи минут. Устраивать перестрелку или взрывать свою машину Чистильщик не собирался.

Но нет – ни единого острого взгляда в его сторону. Мишка, видимо, поглощен исследованием новой игрушки, Еленка пару раз глянула Чистильщику вслед, но скорее с прежним любопытством и недоумением. Итак, все чисто. Или почти. Игра может вестись более тонко, с соблюдением всех правил Науки о Заговорах и Предательстве. Плавали, знаем; как же-с, сами играли-с в такие игры, до одури играли-с.

«Однако я становлюсь многословен, – подумал Чистильщик, – особенно в мыслях. То ли просто устал, то ли старею. То ли и то и другое вместе». Он присмотрел площадочку три на три с еще не вытоптанной травой и все так же неспешно спустился к машине. Сунулся в салон и по виноватому взгляду Мишки, а главное – по характерному запаху пороховой гари – засек неладное.

– Про досыл забыл? – прищурившись, спросил Чистильщик.

Мишка понуро кивнул. Забывать про досланный в патронник патрон – это вообще-то был удел большинства солдатиков-первогодков, потому-то Волошин и был так смущен.

– Где дырка-то? – оглядывая внутренности салона, задумчиво произнес Чистильщик.

– В землю пуля ушла, ничего не зацепила, – суетливо ответил Мишка. «И то, слава богу, – подумал Чистильщик, – что никого не зацепила».

– Гильзу нашел? – спросил он. Мишка протянул ему еще теплый латунный цилиндрик. Чистильщик кивнул, сунул гильзу в карман и пошел выволакивать из задней части машины подстилку и припасы. Инцидент можно было считать почти исчерпанным.

Устроившись на бережку микроводохранилища, честная компания принялась с большим аппетитом за небогатую, но сытную снедь: свежие огурцы, зеленый лук и помидоры, копченое мясо, запивая трапезу легким светлым пивом. Полежали, лениво покурили, а потом Чистильщик, в приказном порядке оставив молодежь наблюдать за окрестностями, залез в прохладную воду и минут двадцать плавал кругами. Вылез, оделся – натянул штаны и сунул в их карман ПСС – и растянулся на брезентовом полотнище. Глянул на часы – полдень.

– Можете искупаться, – сказал он. – Хотя водичка оставляет желать лучшего. И по чистоте, и по температуре.

Мишка залез в воду и вскоре уже фыркал на середине прудка, девушка лишь окунулась у берега и быстро вылезла, уселась на бетонированном берегу, шлепая босыми ступнями по воде. Чистильщик лежал, прижмурившись, глядел на них, прихлебывая мелкими глотками из солдатской фляжки «Джека Дэниэлса». Бережок пока был пустынен, но со стороны жилых домов, невидимых отсюда из-за деревьев, уже тянулась по тропочке первая компания любителей отдыха у воды.

Когда Мишка вылез из воды, посиневший и лязгающий зубами, Чистильщик закрыл глаза и мгновенно уснул, как под лед провалился. Какие-то смутные образы проносились в его сознании, но ни на одном он не остановился, листая их, как страницы дешевой книжки-покетбука.

Проснулся он так же, как и уснул – мгновенно, словно включился. Поднес на уровень глаз часы: половина пятого. Сел, тряхнул головой. Молодежь его в обнимку сидела у воды, а вокруг гомонил табор загорающих, кто-то даже отважился влезть в воду. Чистильщик сунул в губы сигарку, закурил и прищурился. Что-то такое он увидел во сне, что-то очень нужное, но сейчас никак не мог припомнить. Он глубоко затянулся, медленно выдул дым через ноздри. И понял – что. Он резко встал.

– Народ, – негромко окликнул он Мишку с Еленкой, – пора.

Проспект Ветеранов, Санкт-Петербург. Воскресенье, 9.08. 23:00

К вечеру плотная облачность затянула небо, начал накрапывать мелкий дождик, постепенно усиливаясь и превращаясь в очередной затяжной ливень – с классическими пузырями на лужах и барабанной дробью тяжелых капель по жестяному карнизу за окном. Мирдза тяжело вздохнула и нашарила на низком столике зажигалку. Закурила.

Если майские и июньские ливни приводили ее в состояние душевного равновесия, смывая усталость, словно городскую пыль со свежей и сочной листвы, то августовские – наоборот, повергали в уныние и меланхолию, напоминая о приближающейся осени. Осень-то Мирдза как раз любила, но такие дожди будили цепь ассоциаций, приводивших в финале своем к зиме – самому ненавидимому ею времени года. За окном неохотно, как-то слишком тускло светили фонари, свет их рассеивался тугими струями дождя.

Марта лежала на кровати в своей комнате, страдая от ноющей боли в опухшем лице, глотала анальгетики, мало помогавшие ей – как, впрочем, и любому другому аномалу, – и пыталась читать книгу. Она уже проглотила за этот день с десяток таблеток алгомина, чувствовала себя разбитой и несчастной, общаться ей не хотелось. Хотелось только одного – чтобы ее не трогали. И Мирдза сидела в маленькой комнатке одна. Свет зажигать не хотелось, достаточно было полумрака, слегка рассеиваемого светом фонаря прямо под окном.

Погода и душевное состояние располагали к ленивой расслабленности. Мирдза налила в высокий стакан из тонкого синеватого стекла на четыре пальца настоящей «Хванчкары», купленной сегодня в магазине «Грузинские вина» за бешеные по нынешним временам деньги – а уж по старым и тем паче. Поднесла стакан к лицу, вдохнула нежный аромат вина, пригубила напиток. Глотнула чуть больше, а потом, с неожиданно возникшей жаждой, осушила стакан. Налила еще вина, но на сей раз не жадничала, отхлебнула деликатно, опустошив стакан всего на полпальца.

Затянулась сигаретой и тотчас же замерла, услышав осторожную возню с замком. Сигарета упала на пол, но Мирдза не заметила этого, бесшумно поднялась из кресла и уже привычно нашарила рядом с собой «Глок-17», оснащенный глушителем. Сунув в карман запасной магазин на девятнадцать патронов от «Глока-18», все также бесшумно вышла в прихожую. Дверь была уже открыта, и Мирдза, буквально угадав движение за спиной, там, где коридор сворачивал к кухне, бросила себя на бок, разворачиваясь в сторону движения.

Палец уже выбрал половину свободного хода спускового крючка, когда она услышала осторожный шепот, раздававшийся буквально внутри ее головы: «Мирка, может, хоть сейчас не будем устраивать семейных сцен?» Мирдза больно ударилась плечом об застеленный тонким линолеумом бетонный пол, но прицел на угол не сбился. Тот угол, за который на долю секунды раньше метнулась тень. На мельчайшую толику времени раньше, чем она услышала этот шепот. Потом из-за угла вылетел «Глок-18» с глушителем «Стопстон» и показались широкие набитые кисти.

– Твоя моя не стреляй, – услышала она уже ушами шепот с очень знакомой интонацией. – Моя мирный вьетнамися.

Еще через секунду из-за угла высунулось совершенно незнакомое лицо. Незнакомое – но с такой знакомой улыбкой в углах глаз. Мирдза бессильно уронила пистолет на пол, и Вадим стремительно подбежал к ней, легко, как перышко, поднял с пола, обнял. Мирдза, дрожа, прижалась к нему. И вдруг Вадим отпрянул. Мирдза оглянулась.

– No bad, but no good, – пробормотал Вадим. – Ходить нужно чуть тише.

За спиной Мирдзы в дверном проеме большой комнаты монументально воздвиглась полуголая Марта, занимавшая почти классическую стойку Уивера – чуть согнутые ноги, «маузер» ХСП, зажатый в обеих руках, разворот корпуса к противнику в пол-оборота. Толстый цилиндр глушителя уставился точно между глаз Чистильщика.

– И откуда только такие семечки, – продолжал Вадим, нежно целуя щеки Мирдзы, гладя волосы. – Не иначе, свет моих очей, как ты обучила?

Ствол дрогнул и осторожно опустился.

– Вадька! – взвизгнула Марта и бросилась к Чистильщику. Обхватила его и сестру руками – ну прямо маленький осьминожек. Чистильщику стало трудно дышать – и от объятий, и от комка в горле, перекрывшего доступ кислороду. Он бы, наверное, даже прослезился второй раз в жизни, если бы не Мирдза, тонко почувствовавшая его состояние. Взяв себя в руки, молодая женщина прикрикнула на сестру:

– Кто ж так гостей встречает? А ну-ка, приведи себя в пристойный вид!

Ворча, Марта отправилась натягивать штаны и застегивать рубашку. Чистильщик еще раз нежно поцеловал Мирдзу в губы и глаза и отстранился.

– Дело прежде всего, – разочарованно вздохнула она и тотчас же рассмеялась, заметив виноватую улыбку на новом и еще непривычном лице Вадима. Тот развел руками и прижал указательный палец правой к ларингофону.

– «Зеро», поднимайтесь, все чисто, – невнятно произнес он почти шепотом.

– На сей раз работаешь в команде? – с улыбкой спросила Мирдза.

Чистильщик сконфуженно усмехнулся.

– Сейчас сама посмотришь, что это за команда.

Через пару минут в дверь коротко звякнули, и Чистильщик впустил в квартиру Мишку и Еленку. Мирдза подняла брови, а Марта едва слышно фыркнула и прошептала: «Детский сад». Услышали ее все, кроме Еленки, Мишка слегка покраснел. «На себя посмотри», – телепатически ответил ей Чистильщик и подмигнул, с усмешкой глядя на обалделое выражение ее лица. Он еще раз подмигнул и отступил на шаг назад, давая Мирдзе исполнить роль хозяйки. Хотя время и поджимало.

Молодая женщина поняла его без слов, даже без телепатического послания. Радушно улыбнувшись, пригласила гостей в кухню, соорудила бутерброды и прочие холодные закуски, выставила бутылку вина и плоскую стеклянную фляжку ирландского виски. Мишка сразу потянулся к ней, но Чистильщик мягко отвел его руку.

– Ты нужен мне сегодня трезвым, Миша, – мягко сказал он. – А я не знаю, как действует алкоголь на организм псевдоаномалов.

При последнем слове Мирдза вскинула голову и пристально поглядела сначала на Мишку – и тому стало неуютно от этого взгляда, – а потом на Чистильщика. Последний едва заметно повел бровями, и бутылка виски была мгновенно убрана. С несвойственной ей откровенностью и раскованностью молодая женщина прижалась к Чистильщику, обхватила его за талию и прижалась лицом к его шее. Рассеянно жевавший бутерброды Чистильщик погладил ее по волосам. Проглотив кусок, утер губы и, нежно подняв кончиками пальцев за подбородок лицо Мирдзы, долго поцеловал ее в губы.

Выпив пару стаканов вина, Чистильщик мягко отстранил от себя Мирдзу и встал.

– Увы, ребята, но идиллия кончается, – тихо сказал он. – Снова наступило время убивать.

Его слова как током ударили по нервам всех сидящих за столом.

Аппаратный пульт прослушивания. Малый проспект ВО, Санкт-Петербург. Понедельник, 10.08. 1:35

Щелчок – на том конце линии подняли трубку. Подняла ее, само собой, оперативница из аномалов.

– Да? – нежным и чуть заспанным голосом произнесла она.

– Николая Николаевича, будьте любезны, – на другом конце линии холодный мужской голос.

– Вы не могли бы перезвонить завтра?

– Нет, не мог бы, – мужской голос не оттаял от сонной нежности женщины, наоборот, стал еще более холодным и напористым. – Он мне нужен немедленно.

– Вы знаете, он сейчас занят.

– Ничего, – безжалостно прервал женщину мужчина, – для меня он свободен всегда. Позовите.

– Он уехал, – легкомысленно произнесла женщина, не зная, что выдала человеку на другом конце линии все, что ему нужно было знать.

Гудки, гудки, много коротких гудков.

– Я засек его, – произнес оператор. – Это на Ветеранов. И, скорее всего, это тот, кого мы ждали. Высылаем группу.

Пульт дежурного опергруппы Центрально-Российского филиала Синдиката. Ул. Новослободская, Москва. Понедельник, 10.08. 1:36

Короткое сообщение по сети он получил в половине второго, дважды перечитал и тотчас же сорвал телефонную трубку.

– Командир, – произнес дежурный, – простите, что так поздно беспокою, но наш информатор сообщил, что под носом у Главы объявился Крысолов. Вы просили информировать немедленно… Понял. Так точно, в Питере у нас есть группа… Есть.

Дежурный положил трубку одного телефона и сразу же схватился за трубку другого.

– Кондор, зеленый свет. Адрес – Ветеранов…

Проспект Ветеранов, Санкт-Петербург. Понедельник, 10.08. 2:15

Опергруппа Северо-Западного филиала приехала первой, представители Центрально-Российского прибыли через полторы минуты. Сначала в огневой контакт, спровоцированный выстрелом откуда-то со стороны (это выяснилось потом), вступили группы прикрытия. После нескольких выстрелов с третьего этажа и взрыва в коридоре в бой вступили штурмовые группы.

Так как питерская штурмовая группа проникла в пустую квартиру и успела в считанные доли секунды занять оборону, то большие потери понесли москвичи. Через три минуты скоротечного огневого боя, когда опергруппа Центрально-Российского филиала потеряла более трети личного состава, а Северо-Западного – четверть, кому-то пришла в голову простая, как все гениальное, мысль просто «обораться», как это частенько делали российские подразделения в Грозном, когда радиосвязь была ненадежной, а части находились на прямой видимости, то есть – под огнем друг друга.

Войдя в голосовой контакт, обе штурмовые группы опознали друг друга, и перестрелка немедленно прекратилась, что все-таки не успело спасти от полного уничтожения группу прикрытия питерцев.

Пока шло зычное разбирательство – кто есть кто, Чистильщик, предварительно установивший пару управляемых мин на площадке лестницы и сделавший выстрелы в группу москвичей из окна четвертого этажа, бросил в мусоропровод искалеченную штурмовую винтовку «AUG» с глушителем, стрелой взлетел на чердак и бесшумной летучей мышью снялся с крыши двенадцатиэтажного дома на дельтаплане.

Улица Садовая, Санкт-Петербург, Понедельник, 10.08. 19:00

Они собрались снова, правда, в неурочное время и ограниченным составом. К тому же сбора потребовал не Глава всех Глав, а глава Центрально-Российского филиала. Поэтому в зале присутствовали только три Главы – московский, питерский и Глава Восточно-Европейского филиала, успевший добраться на самолете из Вильнюса. Успел он, правда, чисто случайно, так как его визит в Питер был заранее запланирован. Остальные Главы, невзирая на время суток в их часовых поясах, все слышали, поскольку соединились с Центром по защищенным телефонным линиям. Этакое селекторное совещание.

В другой бы момент можно было бы и посмеяться, но сегодня Борову было не до смеха. Заняв пост Главы всех Глав, он не сложил с себя полномочий Главы Северо-Западного филиала, а значит, был ответственен за ночное происшествие. И Глава Центрально-Российского филиала намеревался подчеркнуть это. И он это сделал.

И уж совсем не до смеха стало Борову, когда через полчаса обсуждений сложившейся ситуации ему недвусмысленно дали понять, что до тех пор, пока не решена проблема с Крысоловом, он, Боров, временно лишается всех полномочий Главы Синдиката, оставаясь лишь региональным Главой. А с Крысоловом пусть разбирается своими силами.

Это был раскол. Точнее – это уже нельзя было назвать даже расколом, ибо Борова не поддержал никто, наоборот – все проголосовали за это решение. «Подождите, сучьи дети, – в ярости подумал Боров, – я вам потом покажу, как на Главу тявкать! Я вам такую ночку имени товарища Варфоломея устрою!» И лишь через минуту, разогнав багровую пелену животного гнева, окутавшую его разум, он вдруг с ужасом понял, что остался один. Между ним и Крысоловом стояла лишь жиденькая цепочка из оперативников-аномалов и бойцов спецназа, людей. Первых было десятка полтора, вторых – тридцать человек. И все они были разбросаны по всему региону, а Крысолов был уже где-то рядом – незаметный и смертельно опасный, как взведенная противопехотная мина в высокой траве. Жаворонки поют, ромашками пахнет, тишь да идиллия – пока не наступил на взрыватель.

И гнев моментально уступил место ужасу. Он глядел расширившимися глазами на выходящих из комнаты Глав, слышал щелчки отключавшихся линий связи тех, кто не смог присутствовать лично на совещании, и почти физически чувствовал, как смыкается вокруг него стена мрака и отчуждения. Грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнули телефоны, пепельницы и стаканы.

– Сволочи, – проревел он, – выблядки трусливые! Своего Главу бросаете, крысы?!

Глава Центрально-Российского филиала, невысокий крепкий мужичок, словно слепленный из тугих шаров мышц, выходил последним. На пороге он обернулся. Его загорелое и обветренное лицо, перечеркнутое черной повязкой, прикрывавшей пустую левую глазницу, обезображенное белесыми лишаями старых ожогов, искривилось в подобии язвительной улыбки. Так, наверное, улыбались бы горгульи, существуй они в реальности.

– А что шуметь-то? – чуть шепеляво произнес он. – Сам виноват. Нужно было послушать Николая Николаевича, а не кончать его. Отпустил бы Крысолова – и все бы было спокойно. Кстати, если не читал отчет, то наши рижские друзья сообщили, что Крысолов по собственному почину завалил вашего бывшего оперативника, подавшегося на вольные хлеба. Вот так-то. А насчет Главы – это ты тоже не разоряйся. Даже если ты сумеешь уработать Крысолова – в чем я глубоко сомневаюсь, – то на ближайшем Совете ты вылетишь со всех постов, как пробка от шампани. Бывай.

Глава, а в прошлом – один из лучших оперативников-людей Синдиката, подмигнул уцелевшим глазом, что, как и его улыбка, смотрелось жутенько, и покинул комнату. Когда-то он попал под огнемет и выжил лишь чудом, после чего его перевели на административную работу, где он выдвинулся с самых низов до должности регионального Главы только за счет своих талантов аналитика и координатора.

Дверь захлопнулась, и Боров со стоном уронил голову на судорожно сжатые кулаки, покоившиеся на полированной крышке стола. Но в неподвижности он пробыл недолго. Вскинувшись, как боевой конь при звуках трубы, он нажал кнопку на селекторе.

– Кот, вызови Паука. Пусть немедленно отзовет всех оперативников. Через двадцать минут выезжаем на резервную базу.

Улица Первомайская, Старый Петергоф. Вторник, 11.08. 1:25

– Это так рядом, – прошептала Мирдза прямо в ухо Чистильщика. – Не тянет зайти домой?

Чистильщик медленно провел ладонью по обнаженному телу молодой женщины. Мирдза упруго потянулась и тихо рассмеялась.

– Что, это стоило семи лет воздержания? – с улыбкой спросила она.

Чистильщик смущенно ухмыльнулся.

– А разве кто-то говорил о воздержании? – переспросил он.

Мирдза застыла в его руках, подобно стреле – упругая и трепещущая, готовая сорваться с тетивы к новой цели. Если, конечно, наслаждение можно назвать целью. Обиды в ее голосе не было ни на йоту.

– Никто. Но ты же понимаешь…

– Конечно, понимаю. Ну и что?

– Слушай, Вадим, ты или дурак, или святой.

– А какой вариант тебя больше устраивает?

– Ну-у, – задумчиво протянула Мирдза, – даже и не знаю. Скорее – ни один из этих.

– Увы, – тотчас же отозвался Чистильщик, – других предложить не могу.

Он осторожно, но с силой помял упругие полушария ягодиц и медленно вернул ладонь через бедро и плоский живот к куполам грудей, ласково прищемил между пальцами темно-розовый сосок, сполз чуть ниже по сбитой постели, приник к нему губами.

– Дурачок, – простонала молодая женщина. – Ты можешь хоть о чем-то думать серьезно?

– Сейчас и здесь – нет, – прошептал Чистильщик, скользя языком по груди Мирдзы. «Где и когда бы я смог не думать о ситуации и раскладе сторон, – подумал он. – Боюсь, лишь смерть отучит меня от прагматики». Зарывшись лицом в подстриженные волосы внизу живота Мирдзы, лаская ее губами и языком, Чистильщик все равно не мог избавиться от анализа внешней обстановки, решал задачи стратегии и тактики. «Будь все проклято», – грустно подумал он.

Лишь погрузившись в тело молодой женщины, отдав ей всего себя без остатка, не прося ничего взамен, он смог наконец вырваться из этой реальности, перестать быть собой – выдержанным, точным и безошибочным. Простым боевым автоматом, нацеленным на не менее простое «гнать и не пущать».

Но в самый момент расслабления сработала сигнализация. Бросив извиняющийся взгляд Мирдзе, Чистильщик мгновенно запрыгнул в штаны, подхватил «Хеклер и Кох» и мгновенно оказался у входной двери.

И услышал знакомый голос внутри черепной коробки:

– Кажется, ты искал помощи? Она пришла.

– Твою мать, – прошептал вслух Чистильщик, – только тебя, Рустик, и не хватало.

Деревня Канаршино, Волосовский р-н. Ленинградская обл. Вторник, 11.08. 15:30

Они сидели вокруг гладко оструганного стола, стилизованного под обычный деревенский, этак начала века. Народу было немного – пара аномалов и пяток спецназовцев. Остальные тринадцать аномалов и два десятка бойцов штурмовой группы, состоящей из людей, рассыпались по широкому участку вокруг коттеджа, принадлежавшему, как казалось местным жителям, какому-то чудаковатому «новому русскому», решившему построить дачу в самом сухом районе Ленинградской области.

Вообще-то в Волосовском районе не было ни одной речки, ни одного озерка, заслуживающих упоминания. Когда-то в Канаршино был построен искусственный водоем, предназначенный для прогрева воды перед поливом пастбищных полей, воду в который накачивали насосами из подземной реки. Дно водоема было выстлано полиэтиленовой пленкой, ибо грунт данной местности – песок и щебень – был не способен удержать влагу на поверхности. Местная ребятня – да и взрослые тоже – с энтузиазмом встретили начинание совхоза.

Правда, с тех пор прошло много лет, полиэтилен прохудился во многих местах, водоем перестал быть именно водоемом, стал – в тех местах, где пленка осталась невредимой, – болотом. И совершенно непонятно, что здесь делать навороченному «новому русскому» с его двухэтажной кирпичной дачей.

На самом деле эта дача была резервной базой Северо-Западного филиала Синдиката, последним узлом обороны Главы всех Глав. Окна мгновенно превращались в узкие бойницы по сигналу с главного пульта; и без того толстые стальные двери по этому же сигналу превращались – из-за падающей сверху толстой железобетонно-стальной плиты – в непреодолимую преграду.

Но все равно, каждый из оборонявшихся знал, что ни стальные ставни, ни толстенные двери – не преграда для того, от кого они оборонялись. Даже если Крысолов придет один, то все равно он найдет способ выкурить их из-за стен. А в поле, где Крысолов провел годы и годы, они против него бессильны. Северо-Западный регион, привыкший к безотказной работе Крысолова, изнежился и завял, как тепличный цветок на морозе. И все это понимали: как аномалы, так и люди из отряда спецназначения. Эти люди умели справляться с аномалами, не прошедшими специальной тренировки, но встреча с лучшим выучеником Синдиката им не улыбалась. И от прямого дезертирства их удерживал не страх и не те большие деньги, что им платили, а некая странная – в наше-то бесчестное время! – честь и гордость истинно профессионального военного, которые уже не встретишь в армии.

Того же мнения придерживались и аномалы. Единожды приняв одну сторону в конфликте, они придерживались ее, хотя многим импонировал Крысолов, его тяга к свободе. И Боров чувствовал это, чувствовал, что его войско ненадежно. Но у него не осталось ни единого заслона от того одного человека (да нет же, аномала!), что преследует его, готов его убить.

В какой-то момент Боров забыл, что сам преследовал «предателя», устранил его куратора. Но сейчас его собственная драгоценная жизнь висела на волоске. И он был готов накидать гору трупов между собой и Крысоловом. Лишь бы сохранить висящую на волоске свою жизнь.

Улица Первомайская, Старый Петергоф. Вторник, 11.08. 15:35

– Ну, Рустик, – с кривой усмешкой произнес Чистильщик – Мирдза вдруг его не узнала такого, – давай, покажи, что ты не зря хлеб браткин ел в последний месяц. Шерсти сеть.

– А чего ее шерстить, – лениво отозвался Рустам, – ты же мне четкие адреса дал. Это уже работа для ленивого. Смотри – активно заработали вот эти два узла связи.

– Не копируй меня, а ищи, где этот адрес, – проворчал Чистильщик, суя в губы сигарку. Мирдза укоризненно поглядела на него. Чистильщик виновато – но так, чтобы не было видно Рустаму, развел руками.

– Хотя погоди, – остановил он паренька, – а что за узлы?

Рустам молча ткнул пальцем в экран монитора. Чистильщик на секунду нагнулся к монитору, резко выпрямился и прикрыл глаза.

– Спасибо, – ядовито произнес Чистильщик, непонятно, к кому обращаясь. – А адресок этот – сервак на второй резервной базе в Волосовском районе. Я его в свое время срисовал у одного… Ладно, не время для воспоминаний. По машинам! Рустик, остаешься за главного по компам!

– Ну, – протянул молодой аномал, – это мог бы сделать и Мишка.

– А-атставить!!! – рявкнул Чистильщик. – За старшего – ты! А Мишка… – он вдруг на секунду приумолк, потом скользнул размытой тенью и коротко рубанул ребром тадони Волошина по шее. Придержал, позволив соскользнуть безвольному телу по своим рукам на руки Еленки.

– Мирдза, – выдохнул он.

Молодая женщина кивнула и мгновенно подхватила тело парня, помогая Еленке.

– Разве ж я могу отнять славу и почести у своего героя-мужа, – пожала она плечами.

– Рустик, – так же выдохнул Чистильщик.

И молодой аномал сорвался с места, метнувшись через сени к машине. Не нужен был Чистильщику человек на компьютере: он все и так знал, ибо участвовал в подготовке – о чем забыл Боров – резервной базы. Он точно знал, где она и как оборудована.

Деревня Канаршино, Волосовский р-н, Ленинградская обл. Вторник, 11.08. 15:39

Первым заговорил, презрев субординацию, старший из аномалов. Он говорил емко и сугубо кратко, и старший из спецназовцев кивал головой, молча соглашаясь со всеми его словами.

– Вы втравили нас, Глава Боров, в неприятную игру. Крысолов, насколько я знаю, просил оставить его в покое. Он не собирался играть против нас; мало того – он еще и сыграл за нас, дав информацию о псевдоаномалах, о месте их дислокации. Почему бы вам не дать ему покоя, если он того просил? Значит, вы обманываете всех нас – никакой отставки до самой смерти. И вы хотите от нас лояльности?

Второй пункт: вы, кажется, говорили, что в ряды бойцов Синдиката вербуются только добровольцы. Но некто Змей, которого я знал в свое время лично, распространил по сети некое заявление, из которого следует, что множество неучтенных аномалов спокойно живет, не требуя к себе пристального внимания. Мало того – часть из них вы начинаете силой склонять к сотрудничеству; и опять всплывает имя Крысолова. Вы пытались завербовать женщину Крысолова, не дать ему соединиться с ней.

Четко известно, что вы стараетесь избежать – даже воспрепятствовать им – браков между аномалами. Боитесь за свой вид, за свой менее жизнеспособный вид? – на лице Крока, перечеркнутом глубоким – до кости – ножевым рубцом, который ему носить до конца следующего метаморфного цикла, зазмеилась кривая ухмылка. И Боров не выдержал – выстрелил ему в лицо, стремительно выхватив из-под пиджака «браунинг» Эйч-Пи-Ди-Эй. Но в горячности забыл, что его реакция – ничто по сравнению с реакцией аномала. Крокодил легко, почти лениво отклонился в сторону, и пуля с громким стуком вошла в дубовую панель за его спиной.

– Убейте его! – возопил Боров, но тут же осекся: на него самого смотрели четырнадцать стволов – каждый из присутствующих обнажил по два ствола. Конечно, «близнецы» Борова, которых он перехватил у Ник-Никыча, могли нейтрализовать всех спецназовцев. Но оставались двое аномалов, которые с детства были заточены на нападение, тогда как «близнецы» умели лишь защищать своего хозяина.

– Мы уходим! – рявкнул Крокодил. – Опустите оружие!

Как ни странно, но его послушались все. И «близнецы», и спецназ.

– Предатели!!! – завопил Боров через пару минут, увидев из окна, как от коттеджа отъехали три «уазика» и два «Ниссан Пэтрола». Он остался на резервной базе только со своими безотказными «близнецами».

Трасса М-11 (Е-20), пять километров не доезжая до Бегукиц. Ленинградская обл. Вторник, 11.08. 22:50

Чистильщик притормозил на обочине шоссе, некогда привольно ведшего в столицу советской Эстонии, а ныне упиравшегося в погранпункт Иван-города и для дальнейшего проезда требовалось наличие загранпаспорта и въездной визы в независимую (не понятно от кого) Эстонскую Республику. Из памяти сразу назойливо лез анекдот восьмидесятых годов: «А назовите, дети, самую независимую страну. – Монголия. – Почему, Вовочка? – Да ведь от нее ни хрена не зависит».

Ну да это ладно. Сейчас требовалось раскидать обязанности при штурме. И в планы Чистильщика вовсе не входило, чтобы Рустам пытался ему активно помогать. Ему не улыбалось привезти прах младшего брата Змею.

– Значицца так, – свирепым шепотом инструктировал Рустама Чистильщик. – Твоя задача – отсекать всю территорию, чтобы ко мне никто не подкрался сзади. Понял? Далее. Твоя задача: в бой не ввязываться, следить за тылами и быть готовым прикрыть мой отход. Понял? «Ах, еб твою мать, – подумал Чистильщик, – если бы у меня была роскошь отхода! Я бы, наверное, полжизни отдал за такую возможность! Но молодого надо инструктировать по полной программе, как если бы мы были не на самоубийственной акции, а на обычном задании». И он продолжал: – Если через пятнадцать минут после начала огневого контакта ты не слышишь в своем наушнике три «Зеро», то нужно отходить, не ожидая меня, и спасать женщин. Вопросы есть?

– Есть, – проворчал пацан. – Как женщин-то спасать?

– О, – одобрил конкретный вопрос Чистильщик, – это по делу. Женщин – в Азию. Все в компе. Вопросы?

– Что мне делать во время огневого контакта? – посерев лицом, но все-таки мужественно спросил Рустам. Чистильщик аж хмыкнул.

– Выполнять все приказы, поступающие по шифрованному радиоканалу. Конечно, если перед каждым из них слетует позывной… м-м… «Чижик». Понял?

– Так точно, – буркнул он.

И Чистильщик заметил, как паренька трясет. Одно дело – убивать мутантную фауну; и совсем другое – убивать людей, а тем паче себе подобных, аномалов.

– Пошли на воздух, – мотнув головой, приказал Чистильщик. Прыжком перемахнули кюветную канаву, уселись на траве, под елками, отсекавшими дорогу от совхозных пастбищ. Чистильщик вытащил из бедренного кармана плоскую фляжку.

– Хлебни, – то ли приказал, то ли посоветовал он парню. Рустам ухмыльнулся, пробурчал что-то на тему «Аллах не велит», но все-таки отхлебнул пару глотков. Закашлялся. Чистильщик отобрал у него фляжку, и сам сделал пару-тройку больших глотков виски.

– Вадим, – неожиданно робко попросил Рустам, – дай, я еще глотну.

Чистильщик передал ему фляжку с «Дикой индюшкой» и сунул в губы сигарку. Внезапно он понял, что незатейливая психотерапия с фляжкой понадобилась не столько Рустаму, сколько ему самому. «Вот-те нате, хрен в томате, – подумал Чистильщик, – чего это я?» И долей секунды позже понял – с чего. Опять придется убивать братьев, драться с ними на смерть.

«Твою мать!!! – подумал он. – Ну как же все остогрызесло! Опять все то же самое». Но Чистильщик хлебнул еще и перестал думать о тех, кого ему сегодня – завтра – предстояло убить. «В последний раз; – подумал он. – Или почти в последний» Глядя на взбодрившегося Рустама, он и сам взбодрился, готовый полезть хоть к черту в зубы, лишь бы заработать блаженное спокойствие для себя и для Мирдзы. «Вот, – подумал он, – именно – для Мирдзы». Странное успокоение, успокоения в принципе не дающее.

Чистильщик буквально вырвал фляжку из рук Рустама и одним огромным глотком проглотил ее содержимое. Тряхнул головой.

– Никогда не привыкай глушить себя, малыш, – проворчал он. – Будь чистой сталью.

Не удовлетворившись содержимым фляжки, он полез в машину и из бардачка вытянул литровую бутылку «Tullamore Dew»; часть просто влил в себя, а оставшееся перелил во фляжку. Криво усмехнулся – алкоголь как-то странно действовал на его организм, заставляя чаще улыбаться и не обращать внимания на собственные глупости. И только.

Резко выдохнув, Чистильщик остановил кружение головы. «Господи, – подумал он, – неужели старею? Но почему именно сейчас? Нет, х…ня это все, я моложе Рустика; я зол, как молодой овчарик, у которого стырили сочный кусок мяса! Я… я… я просто непобедим потому, что меня ждет такая женщина. К черту все сантименты! Я молод и непобедим! Вперед!»

Коротко рявкнув что-то нечленораздельное, Чистильщик резко поднялся с травы и шагнул к машине. Рустам поспешно рванулся следом.

Чужая память.

Улица Раунас, Рига. Латвия. Четверг, 3.09. 23:45 (время местное)

Мирдза услышала лишь щелчок отпираемого замка. «Вернулся, чертушка», – с улыбкой подумала она. Через пару минут решила, что звук ей показался, – Вадим вряд ли, вернувшись, не зашел в комнату, чтобы поприветствовать ее. В конце концов, если бы он хотел просто упасть лицом в подушку, то поехал бы к себе – уж что-что, а повадки своего любимого мужчины девушка успела выучить. На всякий случай решила выглянуть в коридор. Отшатнулась к косяку, задавливая испуганный вскрик.

У двери, бессильно привалившись к стене, сидел Вадим, потуже затягивая грязную, испятнанную кровью тряпку на пояснице. Точно такой же тряпкой были перевязаны его левое бедро и предплечье правой руки.

– Извини, – слабо улыбнулся он, и в полутьме коридора отчетливо сверкнули его белые крепкие зубы на перемазанном копотью лице, – до дома не доехал, пару раз чуть не вырубился.

Только сейчас Мирдза заметила, как странно одет Вадим – черный чуть мешковатый комбинезон, черный же жилет поверх него с множеством кармашков, из которых выглядывали самые разнообразные предметы. Но все эти предметы предназначались лишь для одного – быстрого и максимально эффективного уничтожения людей. Или не людей, нелюдей, как говорил сам Вадим. Из незастегнутой кожаной кобуры, косо вшитой на груди жилета, торчала толстая рукоятка пистолета. «Господи, – встрепенулась девушка, – да что же я, дура, стою?!»

– Подняться сможешь? – спросила она. Вадим криво улыбнулся.

– Попробую, – прокряхтел он, опираясь здоровой рукой на стену. И он действительно попробовал, даже встал на ноги, но тотчас же и грохнулся бы на пол, не поддержи его Мирдза. Опираясь на ее плечо, практически повиснув на девушке, Вадим доплелся до комнаты, где и рухнул на жесткий узкий диванчик. Мирдза метнулась на кухню и тут же вернулась с клеенкой, которую и расстелила под Вадима, ворочая его, как ватную куклу, чтобы не слишком заляпать диван кровью. Крысолов только кряхтел.

Снова сбегала на кухню, налила в тазик теплой воды, из аптечного шкафчика вытащила пузырек перекиси водорода, йод, несколько рулончиков бинта и склянку медицинского спирта. Вернулась в комнату.

Вадим неподвижно лежал на боку, спиной к девушке и глядел неподвижными, словно остекленевшими глазами в стену. Дыхание его было редким и совершенно бесшумным. Если бы не поднимающаяся время от времени рука с сигаркой и тонкие струйки дыма, что он выпускал, Мирдза подумала бы, что он умер.

Тяжело повернув голову к Мирдзе, он через силу улыбнулся и даже подмигнул.

– Где это тебя так? – не удержалась от непозволительного вопроса девушка.

– Да вот, не перевелись в вашей полиции еще снайпера, – произнес он все с той же натужной улыбкой. И сразу же стал серьезным. – У меня в багажнике лежит черная кожаная сумка. Принеси ее, Мирка. А заодно сдери с переднего сиденья чехлы. Действуй, я пока помирать не собираюсь.

Мирдза вернулась через пару минут. И Крысолов подивился ее скорости, но не придал этому должного значения. Его взгляд приковывала кожаная сумка.

– Капни из синего пузырька четыре капли в стакан с водой и разболтай, – приказным тоном произнес он. Мирдза подчинилась. – Теперь простерилизуй зажим и скальпель. Ага, правильно, так. Дай мне выпить из стакана. Если я потеряю сознание, то капни в другой стакан три капли из фиолетового. Стаканы потом прокипяти.

Раны на руке и боку были сквозными, а вот в бедре пуля засела, уткнувшись в кость.

– Возьми вот этот пинцет и раздвинь края раны, – командовал Вадим, и Мирдза подчинялась, с трудом сдерживая тошноту. Все это было слишком и впервой – кровь, рана, обнаженные ткани тела. И – самое главное – неуловимый запах смерти, издаваемый любимым ею человеком. Тот запах, что нельзя описать, о нем нельзя рассказать. Его можно только обонять – и ужасаться. Ибо для обычного человека смерть – нечто далекое, можно даже сказать – потустороннее. Но не для того, кто привык видеть смерть рядом с собой, кто привык ее нести, подобно темному ангелу. Для того смерть то, от чего можно устать, можно слегка сойти с ума. Но ни в коем случае – не потустороннее, скорее – привычное и даже необходимое соседство.

– Зацепи пулю зажимом и вытащи, – командовал Вадим. Мирдза попыталась – зажим соскользнул. Крысолов скрипнул зубами и беззвучно выругался. – Еще раз!

На сей раз Мирдзе удалось зацепить задок тупоголовой пули пээма и осторожно вытащить ее. Вадим снова скрипнул зубами, но ругаться – даже беззвучно – не стал.

– Из синего пузырька – на рану. Пяток капель, – приказал он и глухо застонал. – Потом – давящую повязку.

Из пузырька со спиртом он сделал пару глотков, наклонился к тазику с теплой водой, зачерпнул пригоршней воду, перемешанную с кровью, запил обжигающую жидкость и умиротворенно вытянулся на диване.

– Все – завтра, – пробормотал он. – Все объяснения – завтра.

Мирдза успела лишь затянуть повязку на боку, как Вадим уже уснул Уснул, вверив свою жизнь и судьбу ей.

Деревня Канаршино, Волосовский р-я, Ленинградская обл. Среда, 12.08, 1:55

Самым большим сюрпризом для Борова оказалось то, что не все аномалы покинули его. Кроме «близнецов», дежуривших у дверей его комнаты, еще пара оперативников и трое спецназовцев дежурили внизу, на первом этаже в холле. Все охранные системы работали в боевом режиме: ставни, почти сомкнувшись, превратили все окна в узкие бойницы, железобетонные плиты перекрыли двери. Дом превратился в форт. Но у этого форта был слишком маленький гарнизон.

И Боров чувствовал это, тихо наполняясь ужасом. Встреча с Крысоловом, неминуемая встреча, переполняла его ужасом. Единственная его надежда – «близнецы», натасканные, словно овчарки, охранять своего господина, обученные работать только в паре; может, они остановят Крысолова. Хотя… Где-то в глубине сознания Боров трезво осознавал, что взбесившийся аномал-боевик пройдет сквозь «близнецов», как горячий нож сквозь масло. Но и Боров не лыком шит, у него есть еще и джокер в рукаве. Он сумеет переломить ход событий.

И все-таки он вздрогнул, услышав тонкий волчий вой за своим окном. Вздрогнул, почувствовав, как тонкая холодная лапка безотчетного страха забирается под одежду, леденит грудь и мягко, но настойчиво стискивает горло.

Деревня Канаршино, Волосовский р-и, Ленинградская обл. Среда, 12.08. 2:00

– Зачем ты это? – шепотом произнес Рустам, когда тонкий вой, вырывавшийся из горла Чистильщика, умолк.

– Не знаю, – придушенно отозвался тот. – Наверное, надоело прятаться. Устал. Да и на нервы кой-кому покапать надо. Ну да ладно, поехали. И не суйся к дому, пока все не кончится. Понял?

Бесплотной тенью он скользнул к дому. Ощущения его были так обострены, что он даже чувствовал тонкий запах ружейного масла, исходящий от стволов и затворов оружия семи охранников Борова. Он почти видел их – нервные мысли, нервные руки. Все боятся его, Чистильщика.

До бокового окна он прошел почти автоматическим зигзагом – чувствовал противопехотные управляемые мины, густо рассыпанные по участку. Его ждали и поэтому мины были взведены. Но именно это почти ощутимое нечеловечески терпеливое ожидание затаившегося в земле металла помогло ему пройти невредимым.

Охранная система, контролировавшая периметр, была довольно примитивна. То есть еще пару-тройку месяцев назад Чистильщик не смог бы так быстро и незаметно проникнуть на охраняемую территорию. Но сегодня он просто трижды скакнул в мертвые зоны невидимой охранной сети, образованной паутиной лазерных лучей, инфракрасными датчиками и детекторами давления. Скакнул, исчезнув в одном месте и тотчас же появившись в другом; после этой полосы минное поле уже не представляло ни малейшей угрозы.

Укрепив на входную дверь пару кумулятивных зарядов, Чистильщик скользнул к окну и вытянул из бедренного кармана толстый тюбик, очень похожий на те, в которых выпускают зубную пасту. Только был тюбик длиннее и толще, а при свете дня непосвященный человек, увидев его, подивился бы, отчего на темно-сером – что уже весьма необычно – толстом пластике не было никакой маркировки, кроме трех красных полос, кольцом опоясывавших тюбик.

Выдавив содержимое на раму, опоясав окно по периметру толстой колбаской густого, похожего на серую глину, вещества, Чистильщик воткнул в него крошечный цилиндрик радиодетонатора и осторожно положил опустошенный тюбик на землю. Не разгибаясь, метнулся к угловому окну, присел, вытянул из чехла за спиной автомат ХК-53 фирмы Хеклер и Кох, присоединил магазин, снял с предохранителя и трижды нажал на кнопку «передача» маленькой рации в нагрудном кармане своего комбинезона.

Сейчас Рустам, ожидавший сигнала в двухстах метрах от дома, должен услышать в наушнике три щелчка и начать действовать. Прикрыв глаза, чтобы не ослепнуть, Чистильщик вынул из бокового кармана маленькую плоскую коробочку передатчика, щелкнул тумблером предохранителя и положил палец на широкую чуть вогнутую кнопку. И тотчас же в туманном поле полыхнула яркая вспышка, ширкнула искрами толстая огненная стрела, уперлась в одно из окон второго этажа, расплескавшись по толстым стальным ставням брызгами жидкого пламени. И тотчас же Чистильщик нажал на кнопку.

Сдвоенно бухнули заряды на двери, не нанеся ей серьезного урона; третий заряд сработал с громким шипящим свистом. Тотчас же в окно второго этажа ударила кумулятивная граната, выпущенная из РПГ. Как и взрыв двери, и выстрел из «Шмеля», эта граната была лишь отвлекающим маневром. Основной целью было окно, на котором сработал третий заряд, взрезав толстую сталь оконной рамы и ставней.

Легко толкнув стволом автомата пуленепробиваемое стекло, Чистильщик дождался, пока оно и ставни не упадут на пол, и тотчас же открыл огонь, залив помещение шквалом свинца. Скользнув в окно, он присел у стены и обвел стволом комнату. У двери ничком лежал человек – аномала вряд ли уложили бы две сквозных раны в правую сторону грудной клетки. Хотя это могла быть и военная хитрость. Сам Чистильщик, скорее всего, поступил бы так же. Поэтому он выпустил пулю в голову лежащего и сменил магазин. Перекатился к двери, замер и тотчас же переместился в соседнюю комнату, оказавшись за спиной изготовившихся к бою двух аномалов и двух бойцов спецназа.

Миндальничать было некогда, и Чистильщик открыл огонь на поражение, стремительно смещаясь вправо. Один из аномалов успел, почти успел отреагировать и развернулся. Он даже нажал на спусковой крючок своего Хеклера и Коха МП-5 А-2. Чистильщик почувствовал, как что-то горячее ударило его в правое бедро, нога предательски подогнулась, и он упал на бок, не переставая стрелять. Возможно, именно это и спасло ему жизнь – девятимиллиметровые пули зло свистнули у него над головой. Весь магазин вылетел одной длинной очередью.

Все четверо противников остались лежать мертвыми, а Чистильщик, вяло матерясь сквозь зубы, сменил магазин, откатился в сторону под защиту массивного шкафа и только теперь занялся своей ногой. Боли от сквозной раны в мякоти все еще не было – она еще придет, позже и сильнее. За все приходится платить.

Чистильщик перетянул ногу жгутом, вытащил из патронташа на поясе шприц-тюбик с «Паучьей слезой» и вколол в левое бедро сквозь штанину. Осторожно поднялся. Нога не подгибалась, но вела себя погано, словно одеревенев, приходилось ее подволакивать, что сильно мешало бесшумному перемещению.

Улица Первомайская, Старый Петергоф. Среда, 12.08. 2:10

Мишка очнулся часов в шесть вечера, когда Чистильщик с Рустамом уже давно уехали. Болела голова, и со скрипом поворачивалась шея. Рядом с диваном, на котором Мишка лежал, сидела на низком стульчике Еленка, держа Волошина за руку. Мишка, кряхтя, сел и постарался как можно жизнерадостней улыбнуться Еленке. Судя по ее реакции – получилось. Мирдза деловито хлопотала на кухне, готовила то ли ужин, то ли завтрак персон этак на шесть, словно Вадим в компании Рустама отправился то ли на рыбалку, то ли еще по каким пустяшным делам, и их стоило ждать едва ли не с минуты на минуту. Мишка подивился ее спокойствию.

Марта же, напротив, беспокойства не скрывала, плюс ко всему ей досаждало ноющее тупой болью, саднящее и шелушащееся лицо. Она нервно металась по комнатам, то и дело застывала у окон, словно пыталась высмотреть возвращавшихся мужчин. Девушка мерила бы дом шагами и дальше, но Мирдза прикрикнула на нее на незнакомом Мишке языке, и Марта присела на краешек табуретки у стола в большой комнате, рядом с Мишкиным диваном, и принялась нервно теребить край клеенки, постеленной на столе.

Мирдза собрала на стол, правда, на четыре персоны. Мишка поднялся с дивана и прогулялся до туалета, заглянув по дороге в приоткрытую дверь самой маленькой комнатки рядом с кухней. Тихо присвистнул – там был развернут по всем правилам настоящий полевой лазарет. Застеленная клеенкой и чистой простыней жесткая кушетка, горка упаковок стерильных перевязочных пакетов на столе, там же – ленты одноразовых шприцев, походный стерилизатор с инструментами, полиэтиленовые упаковки со стерильными хирургическими перчатками. Мишка снова присвистнул – теперь он начинал понимать спокойствие Мирдзы. Спокойствие фаталиста, приготовившего все, что от него зависит, и терпеливо ожидающего, чем все кончится, понадобится ли посильная ему помощь.

Поужинали. За мирную семейную трапезу этот ужин смог бы, наверное, сойти, если бы не три пистолета-пулемета «Узи» со складными прикладами и толстыми цилиндрами пэбээсов на стволах да пистолеты «Глок-18» с глушителями в мягких поясных кобурах у Мишки, Мирдзы и Марты. За окнами темнело, небо было затянуто тучами. Свет зажигать никто не захотел, поэтому кофе пили в плотных густых сумерках. Лишь когда Еленка и Марта потребовали добавки кофе, Мирдза включила низенький торшер в дальнем углу комнаты да щелкнула выключателем на кухне.

Допивая третью чашку, Мишка полез в карман и выудил помятую пачку сигарет, а Мирдза предложила ему выйти с ней, покурить на крыльце. Вышли, уселись на широкие дощатые ступени, закурили.

Глубоко затянувшись пару раз, молодая женщина повернулась к Мишке.

– Слушай, – холодно произнесла она, резко выдохнув дым, – я что-то никак не пойму: что тебе нужно от Вадима? Какого черта ты к нему прилип, а он возится с тобой?

Мишка сначала опешил от такого напора, а потом пришла обида. Сначала его используют втемную, дырявят, потом, как кутенка, вырубают и выбрасывают из драки, от которой он не собирался бегать, к которой был готов, а теперь еще и оскорбительно допрашивают.

– Историю свою мне можешь не рассказывать, – тем же ледяным тоном продолжила Мирдза, – я ее в общих чертах знаю. Ты мне ответь – почему?

Мишка едва успел прикусить язык, уже готовый брякнуть что-то вроде: «У своего ненаглядного Вадима спросите, какого черта он возится со мной, когда его не просят?» Но время, проведенное бок о бок с Чистильщиком, не прошло для Волошина даром. Он успел заметить, как тот осторожен в своих высказываниях. Поэтому и Мишка смолчал.

В той же медлительной манере, чисто машинально копируя Чистильщика, он несколько раз затянулся и только потом ответил:

– Если вы хотите абсолютно точного и аргументированного ответа, то вряд ли его получите. Многое и для меня самого неясно. Верите ли вы, что два человека могут дважды, не ища друг друга, встретиться случайно? При этом один подарил другому жизнь, хотя и имел все основания не делать этого подарка. И вот этот второй считает себя должником, хотя первый так не считает. Мало того, этот первый хочет, чтобы другой сгинул с его глаз и более не попадался. Верите ли вы в то, что такие встречи – случайность? Я – нет. Когда я только встретил Вадима во второй раз, у меня была единственное желание – узнать, кто же я теперь. Ну, может, еще и поквитаться с теми, кто искалечил мне всю жизнь. А сейчас… Я даже не знаю, что мне нужно от вашего… – Мишка замялся, – от вашего мужа.

При его последних словах Мирдза грустно рассмеялась и отшвырнула окурок.

– Дай еще сигарету, – хрипло сказала она. – И не обижайся на меня, малыш. Мы с Вадимом шли друг к другу почти шесть лет, и я сейчас воспринимаю почти все, как угрозу нашему… – она замялась, подыскивая нужное слово, – воссоединению, что ли.

Вторую сигарету она молча докурила до половины и бросила недокурок в траву у крыльца. Встала, потянулась и вошла в дом. Мишка тоже встал, но не пошел следом, а облокотился на перила. Ему хотелось поразмыслить, спокойно покуривая. Сумерки были его любимым временем суток, когда лучше всего думается.

Возможно, именно это и спасло всем жизни. Резкое движение у высокого забора, разделявшего участки, заставило Мишку резко повернуться в ту сторону, расширить зрачки и выдернуть из кобуры пистолет. Через забор из толстых стальных прутьев перемахивали люди в пятнистой маскировочной форме с оружием в руках. И Мишка успел заметить, что это не штатное оружие спецподразделений МВД, ФСБ или МО, а такие же «Узи» с глушителями. Лица незнакомцев были раскрашены разводами маскировочной окраски. А потом Мишка перестал что-либо думать, превратившись в живой дальномер.

Кажется, он успел крикнуть: «Тревога!» и четырежды нажать на спусковой крючок. Еще успел заметить, как две фигуры в камуфляже неловко ткнулись лицами в землю. А потом, словно горячий копер ударил его в грудь и плечо, и он, перевалившись через ступени, рухнул на землю у крыльца.

Мирдза услышала тревожный крик Мишки и даже уловила лязг затвора, выбросившего четыре стреляных гильзы. Тяжелый звук падения тела она услышала уже в движении, метнувшись в угол. Перебросив один «Узи» и патронную сумку сестре, она подхватила второй, наспех прицепила сумку с магазинами на пояс и в мгновение ока очутилась у окна. Сбив на пол еще ничего не понимающую Еленку, женщина осторожно выглянула на улицу – ничего не видно. Жестом отослала Марту наблюдать за кухонным окном.

Звякнуло и разлетелось стекло в соседнем окне, мелькнул силуэт. Мирдза влепила короткую очередь, на слух рассчитывая патроны. Кажется, попала. Но вывела она противника из строя или нет, ответить она не могла. Зазвенели выбрасываемые затвором гильзы на кухне – видать, и Марта что-то увидела. В дверь дважды выстрелили, полетела щепа – видать, стреляли из чего-то крупнокалиберного. Мирдза легла на пол, прижала ладонью голову Еленки – не поднимайся, дурочка! – и осторожно поползла к двери.

Но нападавшим удалось обмануть ее – атака началась через окно. В звоне стекла и треске ломаемой рамы в комнату ввалился медведеобразный мужик в камуфляже и с размалеванной специальным карандашом рожей. Мирдза почувствовала, как ее ударило, словно раскаленным ломом, по левому плечу, но она сумела вскинуть одной рукой пистолет-пулемет и нажать на спусковой крючок. «Узи» задергался в ее руке, выплюнув оставшиеся в магазине двадцать два патрона за две и две десятых секунды. Скорчившись от боли, Мирдза вынула из рукоятки пустой магазин, вбила новый и взвела затвор. Замерла, прислушиваясь.

Все было тихо, лищь из кухни доносилось сосредоточенное сопение Марты и лязг металла, характерный для смены магазина «Узи». Осторожно приподнявшись – тупая боль пульсирующе толкнула в плечо, – Мирдза осторожно обошла дом. Все тихо, несколько разбитых стекол да изрешеченная дверь. Хочешь, не хочешь, а придется выйти на улицу. Сделав знак сестре: «Прикрой меня», Мирдза осторожно толкнула дверь и отпрянула за косяк. Тишина и темнота.

Скользнув бесшумной тенью с крыльца, женщина разглядела два неподвижных тела в саду у забора. Осторожно приблизившись к ним, она увидела, что эти не дышат. Превозмогая слабость и периодически накатывающую тошноту, Мирдза обошла вокруг дома. Еще одно тело лежало в пяти метрах от кухонного окна. Марта, значит, не промахнулась. А под окном большой комнаты тело еще шевелилось. И Мирдза, сейчас воспринимая нападавших как «тело» или «мишень», увидев, что подстреленный противник потянулся к оружию, без колебаний прострелила ему голову. Финиш.

Замкнув круг, молодая женщина снова подошла к крыльцу и увидела лежащего под стенкой Мишку. Наклонилась над ним, Мирдза увидела, как грудь парня поднялась, судорожно дрогнула и стремительно опустилась, а на потемневших губах лопнул кровавый пузырик.

– Марта, Еленка, – слабо крикнула она, ощущая, как тяжелеет и обмякает ее левая рука, – быстро все сюда, – и тяжело опустилась на пыльную траву.

Деревня Канаршино, Волосовский р-и. Ленинградская обл. Среда, 12.08. 2:12

Обезопасив лестницу двумя длинными очередями, опустошившими магазин, Чистильщик бросил автомат, начинавший оттягивать руки, – верный признак усталости из-за потери крови, – и вытянул два пистолета «Глок-18». Второй этаж был меньше по площади, и с автоматом туда не стоило и соваться. Расчистка плацдарма на первом этаже – это одно, а зачистка всего здания – совсем другое. Это работа тонкая, можно даже сказать – ювелирная. Особенно, когда тебе противостоят «близнецы», собаку съевшие на противодиверсионке и антитерроре. Правда, увы-с, только на полигоне. Последнее настоящее покушение на бонз Синдиката приключилось лет этак семьдесят с гаком назад, почти сразу после Первой мировой войны. Так что у Чистильщика был большой гандикап – или фора? – в виде его гигантского опыта вторжений.

Ладони вспотели, и если бы не перчатки с обрезанными пальцами, ладони которых были подшиты грубой, как наждачка, кожей, то пистолеты скользили бы в руках. Но – все предусмотрено. Или почти все. Мать твою еб, но как же немеет нога!

За три ступеньки до верхней площадки Чистильщик сжался в комок, словно взведенная боевая пружина, и выпрыгнул на второй этаж, перевернувшись в полете так, чтобы приземлиться на спину, раскинул руки, словно распятый. Трижды нажал на спусковой крючок. И исчез.

Один из близнецов, схватившись за живот, медленно оседал, второй, легко зацепленный пулей в левую руку, вертел головой, пытаясь найти нападавшего. Тайм-аут, временная задержка в четком реагировании последней линии обороны. Тем более что прыжок Чистильщика был кривым и неточным, так как подвела простреленная нога. Потому и выстрелы были не самыми меткими. Но исчезновение летящего в воздухе тела сбило с толку «близнецов», дав тем самым драгоценные доли секунды выигрыша Чистильщику.

Того, что справа, Чистильщик, мягко приземлившись на бок, срезал чисто – две пули в затылок. Во второго только попал. Что вовсе не означало, что он выключен из боя: не было никакой гарантии, что «близнецы» не выпили перед боем «Синего безумия» – нейролептика, отрубающего все болевые и сдерживающие центры. К счастью для этого мира, «Синее безумие» действовало только на немногочисленных на этой земле аномалов, зато придавало им удесятеренную силу и полное наплевательство по поводу тяжелых ранений, утраты конечностей и так далее. Остановить аномала под «Синим безумием» мог лишь фатальный – сиречь, летальный – удар.

Но, похоже, «Синим безумием» здесь и не пахло. Второй близнец благополучно упал, согнувшись, и выпустил все пули из своего «маузера» ХСП в сторону Чистильщика. Тот так же ответил огнем.

Оба вскочили одновременно, так же как одновременно щелкнули затворные задержки их пистолетов. Времени на смену магазинов не оставалось. Кривясь на правый бок, «близнец» прыгнул вперед, выщелкнув на ходу ножи из ножен на предплечьях. Чистильщик, ощущая жгучую боль еще одной раны на многострадальном правом бедре, развернулся, уходя с линии атаки и сунув пистолеты в кобуры на поясе. Практически не изменив положения тела, «близнец» ткнул ножами в бок Чистильщика – но не попал. Продолжая разворот, именуемый в айкибудо «О-ирими», Чистильщик ушел от удара за спину атакующего и легким движением кисти вывел его из равновесия.

«Близнец» легко упал на спину, перекатился и снова вышел в стойку, подпрыгнув, словно мячик. Но уже в руках у Чистильщика тоже поблескивали ножи. Осторожная, проверочная атака стоила «близнецу» располосованного предплечья, один из его ножей упал на пол.

На сей раз Чистильщик не предложил аномалу бросить нож – он дрался не с собратом по ремеслу или даже судьбе. Нет, он бился с Цербером, не пускающим его в подземелья Царства Мертвых. И бой не должен был носить ни оттенка благородства – ты или он.

«Близнец» скользнул навстречу Чистильщику, буквально распластавшись в воздухе, в стремительной атаке. Это был максимум его скорости – гораздо быстрее, чем у любого другого аномала. Но не Чистильщика – тот всадил один нож в плечо «близнеца», остановив стремительный удар, а второй нож вошел в глазницу атакующего, пронзив еще и передние доли мозга. «Близнец» тяжело рухнул на пол, а Чистильщик, оставив клинки в теле врага, тяжело выдохнул, перезарядил пистолеты и осторожно толкнул дверь комнаты.

Пятнадцать пуль, выпущенных из «Беретты» М-92, расщепили дубовую панель двери. Чистильщик низко и длинно кувыркнулся, оказался вне зоны огня и осторожно выглянул из-за массивного кресла. Похоже, Боров не заметил его маневра и судорожно, в спешке старался перезарядить пистолет. «Тяжко не быть опером в Синдикате, – подумал Чистильщик. – Никакого представления об аномалах». Он выпрямился.

– Бросьте оружие, Константин Иванович, – мягко посоветовал он. – Бесполезное это занятие.

Увидев направленный на него ствол «Глока», Боров бросил пистолет на журнальный столик перед собой и закрыл ладонями лицо.

– Стреляй, – глухо произнес он. Чистильщик поднял брови.

– Вы меня не интересуете. Меня интересует Глава Всех Глав.

– Что?! – задохнулся Боров. – Так ты… Он тотчас же заткнул себе глотку, но Чистильщику, давно подозревавшему что-то подобное, было достаточно.

– Значит, это вы и есть? Кстати, а где Ник-Никыч? По-моему, я столкнулся в прихожей с его «близнецами».

Боров затравленно поглядел на него. И Чистильщик перехватил его взгляд. Сразу же тупо заныла нога, кольнуло сердце. Не удержавшись, он опустился на стул и со стоном прикрыл глаза.

– Значит, – с болью произнес он, – вы и его. А он не хотел открывать охоту на меня. Так? Можете ничего не говорить, я знаю – все именно так. Мать вашу, его-то за что?! Только за то, что он был умнее вас? Суки, козлы хлебаные! Это не мы выродки, а вы! Мразь!!

Он распахнул свои вдруг потемневшие глаза и вскинул пистолет. Боров сжался.

– Подожди, Крысолов, не стреляй! Я могу дать тебе то, что стоит моей жизни. Я же знаю, что ты мучаешься оттого, что не знаешь своих родителей. Я скажу тебе, кто они, – частил он. И увидел, что ствол пистолета опускается. Медленно – но опускается. – Мало того – твоя мать жива. Я скажу ее координаты, а ты дашь мне жить. Договорились? Ты скажи – мы договорились?!

Внизу под окнами глухо бухнул взрыв, заставивший Чистильщика вздрогнуть. Он едва не метнулся опрометью по лестнице, догадываясь, почти точно зная, что же случилось. Но остался сидеть изваянием.

– Ты скажи, – взвизгнул Боров, – мы договорились?!

Чистильщик молча вскинул пистолет, и на лбу Главы расцвел темно-красный цветок. И тут Чистильщик сорвался – второй и последний раз в жизни.

– Да пошел ты, ублюдок! – выкрикнул он. – Неужели ты так и не понял, что у аномалов Синдиката нет ни отцов, ни матерей?! Нет никого и ничего, что вызывало бы любовь и нежность?! Ведь вы же, долбохлебы, все это в нас вытравили. Чего же ждали в ответ, кроме ненависти и презрения?

Он резко сплюнул на пол, загаженный кровью и экскрементами убитых, развернулся и пошагал прочь, давясь смрадным запахом смерти, которую он и принес сюда. На лестнице он все-таки не сдержался и ринулся бегом к крыльцу, к проходу в минном поле, что теперь знал только он один.

Рустам лежал в пяти метрах от крыльца и вяло шевелился. Боль еще не захлестнула его, и Чистильщик поспешил погрузить пацана в кратковременное блаженное небытие. Осмотрел рану. Малая противопехотная мина, так называемый «пятак», оторвала парню ступню, и сейчас из окровавленной штанины торчал острый обломок голенной кости в окружении лоскутьев кожи и мышц.

– Мать твою, – выкрикнул Чистильщик, перетягивая ногу парня жгутом, и заплакал, – что я теперь скажу Змею?! Ты ведь без спроса, поди, в приключения подался, а?

Улица Первомайская, Старый Петергоф. Среда, 12.08.6:15

– Боже мой, – всплеснула руками – точнее, здоровой рукой – Мирдза, когда Вадим внес в «лазарет» Рустама. – И что ж мне с вами, засранцами, делать?

– Латать, – бледно улыбнулся Чистильщик, – суровыми нитками.

Мирдза уже успела обработать раны Мишки, позаниматься своими. И вот теперь – Рустам и Вадим. Именно в такой последовательности – и не только по степени тяжести ранений. У Чистильщика было еще одно дело, которое нужно сделать еще до того, как он потеряет сознание. Нужно было отправить во все региональные центры мессагу о том, что Центр уничтожен, и регионы могут вести свою политику независимо от него. «Надеюсь, – подумал Чистильщик, – теперь изменится подход к «Диким».

– Черт бы вас всех побрал, мальчишки, – вздохнула Мирдза, и на ее глаза навернулись слезы, – как же я вас, иродов, в Азию-то потащу?

ЭПИЛОГ

Гостилицкое шоссе, Старый Петергоф. Четверг, 25.03.99 г. 22:30

Она приезжает сюда довольно часто. За те полгода, с тех пор, как она появилась здесь впервые, не бывает и недели, чтобы она не приехала. Каждую неделю – словно на работу, приезжает она сюда; либо в среду, либо в четверг, всегда только вечером – между девятью часами и полуночью. Вот и сегодня знакомый уже вишневый «Опель» свернул с шоссе в проулок возле круглосуточного ларька, торгующего винно-водочными изделиями не лучшего качества, «Броневика», как его именуем мы, студенты университета, общежития которого расположены в сотне метров от этой торговой точки. Она вышла из машины и неспешно зашагала к металлическим воротам, открыла калитку и легко взбежала по трем ступенькам. крыльца, недолго повозилась с замком. Стукнула дверь, и она скрылась в доме.

Она – это молодая, грациозно-гибкая и подвижная женщина. Я не знаю, кто она, откуда и что связывает ее с прежним обитателем этого дома, которого я немного знал. Ну, не то чтобы знал, так, раскланивались при встрече, «здрассте – до свидания». Служил он то ли в ОМОНе, то ли в СОБРе – я так и не разобрался; да, собственно, и вникать-то не сильно хотел. Приятный мужичок, не говнистый и вежливый – а что еще надо от полузнакомого человека? А прошлой весной он исчез – и с концами. Но дом не трогают. Ни бомжи, ни местная вороватая гопота.

Видать, по старой памяти. А осенью появилась она, молодая и красивая.

Вот только… Стоит вам заглянуть в ее глаза – и вы понимаете, что эта ее красота и молодость, гибкость и грациозность не более, чем внешняя форма, оболочка. А внутри лишь старость, боль, знание чего-то запредельного, одиночество – скорее даже пустота, вакуум – и сокрушительная сила. И – сами глаза. Они поразят вас своим странным цветом, бесцветностью даже; то ли светло-серые, то ли светло-голубые, то ли светло-зеленые.

Я видел ее глаза раза три, и каждый раз они были иными. Все так же бесцветны, но бесцветны всякий раз по-иному, неуловимо изменяя оттенок. И еще – в эти глаза смотреть страшно. Именно из-за той запредельности, о которой я уже сказал. Наверное, так и выглядели долгожители-эльфы, буде они существовали. Не знаю. Может, эти самые эльфы, сиды, Aen seidhe – или как их там еще? – существуют и доныне. Не знаю.

Зато я знаю другое. Я знаю, что будет делать эта женщина до рассвета. Упаси меня боже, я уже не в том возрасте, да и не так воспитан, чтобы лазать вокруг дома и подглядывать в окна. Нет, я просто знаю. Не спрашивайте – откуда, все равно не смогу ответить. Может быть, мне все это приснилось, может – прорезался дар ясновидения. А может, я это и придумал. Но все-таки, думаю, что знаю.

Сначала она медленно обойдет пустые комнаты, осторожно касаясь вещей, и только потом зажжет свет – тусклую маленькую настольную лампу – в большой комнате с камином. Да-да, обойдет весь дом в потемках, ни разу не запнувшись и не наткнувшись ни на что, безошибочно дотрагиваясь до того, чего ей хочется коснуться. А потом разожжет камин, нащепав лучины острым узким ножом, который извлечет из хитрых ножен, пристегнутых к предплечью. Сядет в мягкое кресло у огня, откроет бутылку настоящего «Киндзмараули» – всегда только «Киндзмараули» – и медленно выпьет первый бокал. В ее действиях прослеживается некая ритуальность.

Потом она встанет и вытащит из тайничка за дымоходом камина небольшую – шесть на восемь – черно-белую нечеткую фотографию, явно переснятую и увеличенную с еще меньшей. Наверняка фотографию со служебного удостоверения прежнего хозяина этого дома. Она прислонит фотокарточку ко второму – пустому – фужеру, нальет себе вина и будет долго, до самого утра разговаривать с ней. Или с ним – ведь как на это поглядеть. Говорить на незнакомом гортанном, но в то же время очень певучем языке. А по прекрасному лицу будут струиться слезы. Но боли в ее глазах уже не будет. Она на время уйдет, растворившись в слезах и словах.

Уйдет она до рассвета, спрятав фотокарточку и тщательно заперев дверь. Снова скрипнет снежок под ее быстрыми ногами, обутыми в узкие полусапожки на низком каблуке. Пискнет отключенная сигнализация «Опеля», хлопнет дверца, и заурчит мотор. Она уедет – куда?

А я, сидя на окне своей комнаты, буду долго смотреть ей вслед. Я уже давно наблюдаю за ней, просиживая эти ночи на подоконнике и потягивая портвейн к великому неудовольствию моей любезной супруги. Но – увы мне – я стал просто одержим, к тому же окна левого крыла общежития № 16, «семейки» в просторечии, выходят именно на этот проулок.

Меня снедает безумное любопытство, хочется узнать, кто же такой исчезнувший хозяин, куда он пропал, кто ему эта женщина, кто она такая, в конце-то концов, откуда я знаю о том, что она делает в доме. Вопросов в голове крутится масса, шквал вопросов. Но… Но я знаю, что не подойду к этой женщине, не задам их. Просто не смогу. Никогда. Ибо есть в мире то, что должно остаться тайной, то, до чего нельзя дотрагиваться любопытными руками, разглядывать любопытным взором.

Вот и все, она скрылась в доме, и у меня есть некоторый лимит времени для того, чтобы выгулять нашего сеттера Рафку, Рафаэля, прогуляться под одним из последних в эту затянувшуюся зиму снегопадом и сходить в «Броневик» за портвейном.

Примечания

1

Сколько стоит? (yзб.)

(обратно)

2

Один сум двадцать тиин (узб.).

(обратно)

3

Хороший хлеб. Спасибо. Большое спасибо! (узб.)

(обратно)

4

Мой брат, Черт (узб.)

(обратно)

5

Всего вам хорошего. Как вы, как дети, дом? (узб.)

(обратно)

6

Ой, что это? (узб.)

(обратно)

7

Босс всех боссов (uтал.)

(обратно)

8

Пять Сыновей (yзб.).

(обратно)

9

Т. с. под патрон 9\19 мм.

Калибр 9 мм короткий, магазин 6 патронов.

(обратно)

10

Прибор бесшумной и беспламенной стрельбы. В просторечии – глушитель

(обратно)

11

Наркотический жевательный табак.

(обратно)

12

Толстый зимний халат на вате.

(обратно)

13

Глинобитное возвышение посередине двора.

(обратно)

14

Рюкзак десантный.

(обратно)

15

Противотанковое орудие калибра 57 мм

(обратно)

16

Дивизионное орудие калибра 76 мм.

(обратно)

17

122-мм гаубица на шасси танка НС-2.

(обратно)

18

76-мм самоходное орудие на шасси легкого танка Т-70 образца 1942 г.

(обратно)

19

Labi – хорошо, ладно (латышск.).

(обратно)

20

Реактивный переносной огнемет РПО «Шмель».

(обратно)

21

Тайники (жарг.).

(обратно)

22

Чешский пистолет, кал. 7,65 мм, емкость магазина пятнадцать патронов.

(обратно)

23

Сумка для магазинов, крепящаяся на грудь; в Афганистане и Чечне – частично – в них переделывали спасательные жилеты, украденные или вымененные у летчиков, коим спасжилеты положены на случай катапультирования над морем.

(обратно)

24

Пистолет Самозарядный Специальный; калибр 7,62 мм.

(обратно)

Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

ПРОЛОГ. ВРЕМЯ ПОЛЕГШИХ ТРАВ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

Часть 1

  1. САМЫЙ ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

  2. ПРОСТЫЕ СЛОЖНОСТИ

  3. СУМЕРКИ

  4. РАЗБИТЫЕ ВДРЕБЕЗГИ

  5. ПРОКЛЯТИЕ ПАМЯТИ

  6. ПРЕЛЮДИЯ К МИСТЕРИИ

  7. … У МОРЯ ПОГОДЫ

  8. БЕГ

  9. ПОДСТУПЫ

  10. КОНТАКТЫ

Часть 2

  1. ВАРИАНТЫ

  2. ПРИГОТОВЛЕНИЯ

  3. МЕСЯЦ БЕЗВЕТРИЯ

  4. ГЛАЗ ТАЙФУНА

  5…. И РАЗОШЛИСЬ, КАК В МОРЕ КОРАБЛИ…

  6. ДОРОГА, КОТОРОЙ НЕТ

  7. КРАЙ СВЕТА

  8. И ИМЯ ЕМУ…

  9. ПОМОГИ ВРАГУ СВОЕМУ…

  10. КРОВЬ НА ПЕСКЕ

Часть 3 VERITAS

  1. ДЫРКА ОТ БУБЛИКА

  2. И АРГУС ОСЛЕПНЕТ…

  3. ПЕРЕКРЕСТОК

  4. СВОЯ СВОИХ НЕ СПОЗНАША…

ЭПИЛОГ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте