«Твердая рука»

Дик Фрэнсис Твердая рука

Пролог

Мне опять снилось, что я участвую в скачках.

Ничего странного. Такое случалось тысячу раз.

Были барьеры, которые нужно перепрыгнуть. Были лошади, жокеи в радужно-ярких куртках и мили зеленой травы. Были толпы зрителей с возбужденными радостными лицами. Эти лица казались неразличимыми, когда я пригибался, стоя в стременах, и мчался галопом, все быстрее и быстрее.

Люди кричали, и, хотя я не слышал ни звука, знал, что они подбадривали меня и желали мне победы.

Победа значила для меня все. Для этого я скакал. Этого я хотел. Для этого я родился.

Во сне я выиграл скачки. Радостные возгласы и веселье подняли меня на крыльях, словно волна. Но главной для меня была победа, а не радость болельщиков.

Я по обыкновению проснулся в темноте, в четыре часа утра. Вокруг царила тишина. Никакого ликования. Но я по-прежнему чувствовал, как скачу верхом на лошади, как напряжены мускулы наших тел, ставших единой плотью. Ощущал сжавшиеся икры, тяжесть железных стремян, обретенное равновесие, близость моей головы к коричневой вытянутой шее. Лошадиная грива, развеваясь, гладила меня по лицу, я вдыхал знакомый запах, а мои руки сжимали поводья.

И тут я снова проснулся. На этот раз окончательно. Я сдвинулся с места, открыл глаза и вспомнил, что пора скачек навсегда осталась в прошлом. Я ощутил боль, как от свежей раны. Ну что же, всем людям снятся сны.

Я очень часто видел во сне скачки. Черт побери, в этом нет никакого смысла. Я стряхнул с себя наваждение, оделся и занялся повседневными делами.

Глава 1

Я вынул подсевшую батарейку и полез в коробку за новой. Не успел я толком осознать, что сделал, как через десять секунд мои пальцы перестали работать.

Как странно, подумал я. Менять батарейку и совершать все нужные движения настолько вошло у меня в привычку, что я проделал это машинально, вроде как почистил зубы или причесался. Неужели мое подсознание наконец-то смирилось с мыслью о протезе из металла и пластика?

Я снял галстук и, не думая, швырнул его на пиджак, висевший на спинке кожаного дивана. Потом растянулся и с облегчением вздохнул, почувствовав себя дома. Прислушался к знакомой тишине в квартире и ощутил желанный покой, отделивший меня от жестокости и суеты внешнего мира.

Я воспринимал квартиру скорее как убежище, нежели как дом. Она казалась по-настоящему уютной, хотя в свое время я подбирал мебель наспех и без особого старания. Зашел в магазин и присмотрел подходящий гарнитур. Сказал: «Я возьму вот это, это и это. Пожалуйста, пришлите все поскорее». Ансамбль получился более или менее подобранным, но в нем не было ничего, о чем бы я стал жалеть, сломайся оно или потеряйся. Если таков защитный механизм подсознания, то, по крайней мере, в нем я разобрался.

Я с довольным видом прошелся по комнате в рубашке с короткими рукавами и в носках, включил настольные лампы с их теплыми кругами света, ласково похлопал по телевизору, налил себе некрепкий скотч и решил не стирать оставшееся с вечера белье. Бифштекс лежал в холодильнике, деньги в банке, и больше мне в жизни ничего не требовалось.

Теперь я приучился делать очень многое одной рукой. Так выходило быстрее.

Мой протез, работавший благодаря соленоидам, прикреплялся к остаткам предплечья. Пальцы могли сжиматься и разжиматься, словно когти Фреди Крюгера, но лишь с определенной скоростью. Впрочем, протез выглядел как настоящая рука, и люди нередко его не замечали. Оставаясь один, я старался пользоваться им как можно реже, но, когда надевал, испытывал откровенное удовольствие.

Я собирался провести этот вечер как и многие другие: устроиться на диване, вытянуть усталые ноги, взять в руки большой бокал и уткнуться в телевизор.

Неудивительно, что я рассердился, когда в середине вполне приличной комедии раздался звонок в дверь.

Я нехотя поднялся, поставил бокал на столик, оделся, нащупал в кармане пиджака брошенную туда новую батарейку и вставил ее в протез. Потом опустил манжету рукава на запястье из пластика, направился в небольшой холл и поглядел в «глазок» двери.

Никаких причин для беспокойства не было, если не считать стоявшую на пороге даму средних лет с синим шарфом на голове. Я открыл дверь и вежливо сказал:

— Добрый вечер. Чем могу служить?

— Сид, — проговорила она. — Я могу войти?

Я посмотрел на нее и решил, что я с ней не знаком. Но многие люди, с которыми я не знаком, зовут меня Сидом, и я всегда считал это нормальным.

Из-под шарфа виднелись жесткие черные кудри, глаза были скрыты под темными очками, и основное внимание приковывали к себе губы, накрашенные ярко-красной помадой. Гостья держалась нерешительно и, казалось, не в состоянии была избавиться от нервной дрожи, которую не мог скрыть широкий желто-коричневый плащ. Она все еще надеялась, что я ее узнаю. Но лишь когда она с тревогой взглянула через плечо и я увидел на свету ее профиль, то понял, кто это.

Но даже тогда я неуверенно, словно боясь ошибиться, произнес:

— Розмари?

— Знаешь, — начала она и стремительно ворвалась в квартиру, как только я открыл дверь пошире. — Я непременно должна с тобой поговорить.

— Хорошо… входите.

Пока я закрывал дверь, она остановилась у зеркала и стала снимать шарф.

— Господи, на кого я похожа!

Я обратил внимание, что у нее трясутся пальцы и она не в силах развязать узел. Наконец она с негромким стоном вытянула шею, схватила шарф и сорвала его с головы. Вместе с шарфом слетел и парик с черными кудрями. Она тряхнула копной каштановых волос и сразу превратилась в Розмари Каспар, звавшую меня Сидом добрых пятнадцать лет.

— Боже мой, — повторила она, положила темные очки в сумку и достала бумажную салфетку, чтобы стереть излишки помады. — Мне нужно было прийти, мне нужно было прийти.

Я наблюдал за ее дрожащими руками и прислушивался к срывающемуся от волнения голосу. Я подумал, что видел немало людей в подобном состоянии с тех пор, как на меня обрушились невзгоды.

— Может быть, вы что-нибудь выпьете? — предложил я, зная, что она в этом нуждается. Увы, мой спокойный вечер у телевизора был загублен, и я мог только вздохнуть. — Виски или джин?

— Джин… тоник… что угодно.

Она не стала снимать плащ, проследовала за мной в гостиную и бессильно рухнула на диван, словно ее перестали держать ноги. Я поглядел ей в глаза, выключил звук у телевизора и налил полный бокал джина.

— Прошу, — проговорил я, подав ей бокал. — Итак, в чем проблема?

— Проблема! — она вспыхнула от возмущения. — Это куда серьезней.

Я налил себе джина и уселся с бокалом в кресло напротив нее.

— Я видел вас издали сегодня на скачках, — сказал я. — Проблема связана именно с этим?

Она отпила большой глоток.

— Да, черт возьми, связана. А иначе с какой стати я бы прокралась чуть ли не ночью в твою проклятую квартиру, напялив этот гнусный парик, если спокойно могла подойти на скачках?

— Ну, и почему же?

— Потому что я меньше всего на свете хотела, чтобы меня видели говорящей с Сидом Холли.

В далеком прошлом я пару раз ездил на лошадях ее мужа. В те времена, когда был жокеем: достаточно легким для скачек флэт,[1] но недостаточно опытным для стипль-чеза.[2] В те времена — еще до успехов, славы, падений, сломанных рук и прочего — с жокеем Сидом Холли она всегда могла заговорить на людях. Но к Сиду Холли, недавно ставшему чем-то вроде частного детектива, она явилась в темноте, дрожа от страха.

Наверное, ей сейчас сорок пять, предположил я, впервые задумавшись о возрасте Розмари и поняв, что, хотя я был знаком с ней много лет, никогда пристально не вглядывался в черты ее лица. Ее строгая элегантность всегда производила на меня сильное впечатление. Немного восточные линии бровей и век, маленький шрам на подбородке, заметные морщины, сбегавшие от крыльев носа, показались мне чем-то новым.

Внезапно она подняла голову, широко раскрыла глаза и принялась внимательно изучать меня, словно тоже никогда раньше не видела. Я догадался, что ей пришлось многое переосмыслить. Я больше не был молодым парнем, которого она резким тоном наставляла, как вести себя на скачках. Теперь она начала относиться ко мне как к равному и пришла посоветоваться в трудной ситуации. Я уже привык к тому, что на меня стали смотреть по-новому, считать зрелым и деловым человеком. Иногда я сожалел об этом, но сознавал, что пути назад нет.

— Все говорят, — неуверенно произнесла она, — я имею в виду… в прошлом году я постоянно слышала… — она откашлялась, — что ты в этих делах здорово разбираешься. Но я не знаю… Я пришла к тебе, и это не имеет значения… Я хочу сказать… что ты жокей.

— Бывший, — уточнил я.

Она бросила неопределенный взгляд на мою левую руку, но воздержалась от комментариев. Ей было известно все.

— Почему вы не скажете мне, что вам нужно? — недоуменно проговорил я. — Если я не смогу помочь, то отвечу вам прямо.

Мысль о том, что я не смогу помочь, вновь вывела ее из душевного равновесия, и ее нервная дрожь усилилась.

— Мне не к кому больше обратиться, — пояснила она. — Я никому не доверяю. А ведь я должна верить… должна. Обещай мне, что сделаешь все, о чем тебя попросят.

— Я не сверхчеловек, — возразил я. — Но выведать кое-что, наверное, смогу.

— Ладно. Боже мой. — Она допила джин, и бокал зазвенел, ударившись о ее зубы. — Я надеюсь на Божью помощь…

— Снимите плащ, — предложил я. — Выпейте еще джина. И расскажите все по порядку.

Она поднялась, словно в трансе, расстегнула пуговицы, сбросила плащ и снова села.

— Не знаю, с чего начать.

Розмари взяла полный бокал, подняла его и прижала к щеке. Я обратил внимание на ее кремовую шелковую блузку, видневшуюся из-под кашемирового свитера цвета ржавчины, массивную золотую цепь и хорошо сшитую черную юбку наглядные свидетельства материального благополучия.

— Джорджа пригласили на обед, — сказала она. — Мы собираемся переночевать в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.

Ее муж Джордж считался одним из трех лучших английских тренеров скаковых лошадей и, вероятно, одним из десяти лучших в мире. На всех ипподромах от Гонконга до Кентукки к нему относились как к профессионалу высочайшего класса.

Он жил в Ньюмаркете, окруженный поистине королевскими почестями. Когда его лошади выигрывали Дерби, Триумфальную Арку, Вашингтон Интернэшнл, это никого не удивляло. Год за годом в его конюшне собирались элитные образцы мировых пород, и любой владелец гордился, когда его лошади удавалось туда попасть. Еще бы, он сразу обретал определенный статус. Ведь Джордж Каспар мог отказать всякой лошади и всякому человеку. Ходили слухи, что с женщинами он был сговорчивее, и если проблема Розмари состояла именно в этом, то я никак не мог ей помочь.

— Он не должен знать, — нервно проговорила она. — Дай мне слово, что не скажешь никому о моем приходе.

— Я могу обещать лишь на какое-то время, — откликнулся я.

— Этого недостаточно.

— Но так и будет.

— Пойми, — сказала она. — Ты только пойми почему… — Она отпила глоток. — Он до смерти встревожен.

— Кто… Джордж?

— Конечно, Джордж. Кто же еще? Не будь таким дураком. Ради кого я рискнула бы явиться сюда с этой проклятой головоломкой? — Она внезапно оборвала себя. Потом несколько раз глубоко вздохнула и продолжила: — Что ты думаешь о Глинере?

— Э… э, — произнес я. — Очень неприятно.

— Черт побери, это настоящая катастрофа, — поправила меня она. — И ты это знаешь.

— Одна из многих, — вновь уточнил я.

— Нет, не одна из многих, — заспорила она. — Речь идет о лучшем двухлетнем жеребце. Таких у Джорджа еще не было. Он с блеском выиграл три скачки для двухлеток. А всю эту зиму был фаворитом на скачках в Гинеях и Дерби. Мне говорили, что он мог бы стать абсолютным чемпионом. Он был просто великолепен.

— Да, я помню, — подтвердил я.

— А что затем? Прошлой весной он участвовал на скачках в Гинеях. И тут же выдохся. Полный провал. На скачки в Дерби его даже не стали выставлять.

— Так бывает, — отозвался я.

Она окинула меня нетерпеливым взглядом и поджала губы.

— А Зингалу? — спросила она. — Тоже один из многих? Два лучших жеребца страны, оба в два года в отличной форме и оба из нашей конюшни. И вот в прошлом году никто из них не выиграл и пенни на скачках для трехлеток. Они стояли в стойлах, так гордо вскинув головы, и оказались совершенно никчемными на круге, черт бы их побрал.

— Загадочная история, — не слишком уверенно согласился я. — Впрочем, лошади, не оправдывающие ожиданий, такая же норма, как дождь в воскресный день.

— Ну, а что случилось с Бетездой год тому назад? — Розмари окинула меня сердитым взглядом. — Лучшая кобылица из двухлеток. Месяцами была фавориткой на скачках в Одной Тысяче и Оаксе. Ужасно. Она вышла на старт в Одной Тысяче и выглядела на миллион долларов, а финишировала десятой. Десятой! Почему, я тебя спрашиваю!

— Джордж должен был их всех проверить, — успокоительно заметил я.

— Конечно, он это сделал. Проклятые ветеринары неделями не вылезали из конюшен. Тесты на наркотики. И все прочее. А результаты — отрицательные. Три прекрасные лошади стали бесполезными. И никаких объяснений, чтоб им провалиться. Ничего!

Я слегка вздохнул. Мне казалось, что такое происходит в жизни большинства тренеров и это не повод для мелодраматических визитов в парике.

— А теперь, — она наконец перешла к делу, — речь идет о Три-Нитро.

Я вздохнул. Три-Нитро заполнял колонки всех газетных статей о скачках. Его называли лучшим жеребцом десятилетия. Прошлой осенью его карьера достигла своего апогея, он затмил соперников, и победу на скачках будущим летом знатоки в один голос отдавали ему. Я сам видел, как в сентябре он выиграл соревнования в Миддл-Парке в Ньюмаркете, и Хорошо запомнил его головокружительный галоп.

— Скачки состоятся через две недели, — сказала Розмари. — Да, ровно через две недели. А вдруг что-нибудь случится, вдруг и он не сможет победить и проиграет, как остальные?.. — Она опять задрожала, но, когда я собрался ей ответить, торопливо и нервно продолжила: — Сегодня вечером у меня был один-единственный шанс… только сегодня я могла сюда прийти… Джордж непременно рассердится. Он говорит, что с лошадью ничего не случится, никто не тронет Три-Нитро, у нас отличная охрана. Но он боится, я знаю, что он боится. Он взвинчен. Напряжен до предела. Я предложила ему пригласить тебя охранять лошадь, и он едва не рассвирепел. Сама не понимаю почему. Я никогда не видела его в такой ярости.

— Розмари, — начал я, покачав головой.

— Послушай, — перебила она. — Ты должен убедиться, что с Три-Нитро до скачек в Гинеях ничего не произойдет. Я очень хочу этого. Вот и все.

— Все…

— Зачем желать чего-то большего и загадывать на будущее… Если кто-то что-то задумал… Вот потому я тебя и прошу. Я не могла это больше выносить. Я должна была прийти. Должна. Скажи мне, что ты согласен. Скажи, сколько тебе надо, и я заплачу.

— Дело не в деньгах, — откликнулся я. — Поймите, я не смогу проследить за Три-Нитро так, чтобы об этом не узнал Джордж. Это невозможно.

— Ты можешь это сделать. Я уверена, что тебе удастся. Ты и раньше делал то, от чего другие отказывались. Я должна была прийти. Я не могла это выдержать. И Джордж не мог… по крайней мере, не три года подряд. Три-Нитро обязан выиграть. А тебе нужно убедиться, что ничего не произойдет. Попытайся. Ну, пожалуйста.

Она вдруг задрожала сильнее прежнего и, казалось, была близка к истерике.

Мне захотелось ее успокоить, однако я вовсе не собирался ей подчиняться.

— Ладно, Розмари. Я попытаюсь что-нибудь сделать, — пообещал я.

— Он обязан победить, — повторила она.

— Не вижу причин, почему бы нет, — примирительно проговорил я.

Она безошибочно уловила в моих интонациях скепсис, бессознательное желание отнестись к ее требованию как к прихоти взбалмошной женщины. Я и сам услышал эти нюансы и догадался по ее взгляду, что она их почувствовала.

— Господи, зачем я к тебе явилась? Только время потеряла, — с горечью воскликнула она и встала. — От всех мужчин никакого толку. У вас в мозгах застой.

— Вы не правы. Я же сказал, что попытаюсь.

Она со злобной усмешкой произнесла «да», и я понял, что Розмари сейчас взорвется и устроит скандал. И не ошибся. Она швырнула в меня пустой бокал, я не успел его подхватить, он упал рядом со столиком и разбился.

Розмари опустила глаза на сверкающие осколки и немного успокоилась.

— Прости, — буркнула она.

— Не имеет значения.

— Я перенапряглась.

— Забудем об этом.

— Мне пора идти. Я все-таки должна посмотреть этот фильм. А не то Джордж спросит. — Она надела плащ и стремительно двинулась к выходу, дрожа от волнения. — Мне незачем было сюда приходить. Но я подумала…

— Розмари, — уныло произнес я. — Поверьте мне. Я слов на ветер не бросаю.

— Никто не знает, в чем тут суть.

Я проследовал за ней в холл, чувствуя, как глубоко она расстроена. Ее отчаяние словно было разлито в воздухе. Розмари взяла черный парик со столика в прихожей и спрятала под него свои каштановые волосы. Ее движения были угловаты, порывисты. Розмари ненавидела себя и меня, этот визит вызывал у нее отвращение.

Она не привыкла лгать Джорджу, и разговор со мной показался ей теперь каким-то нелепым диким капризом. Она с ненужной ожесточенностью подкрасила губы яркой помадой, торопливо завязала шарф и вытащила из сумки темные очки.

— Я переоделась в уборной на станции метро, — пояснила она. — Все это так возмутительно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, как я выхожу отсюда. Ведь что-то происходит. Я это знаю. И Джордж напуган…

Она стояла у двери, ожидая, чтобы я ей открыл. Эта тонкая, элегантная дама выглядела сейчас откровенно отталкивающей. Я подумал, что ни одна женщина не станет уродовать себя без крайней необходимости, и ощутил к ней какое-то странное уважение. Я ничего не сделал, чтобы облегчить ее страдания, и не испытал удовольствия, поняв их причину. Ведь я слишком долго видел ее совсем в ином положении. Ей не нужно было особенно контролировать и сдерживать себя, а я с шестнадцати лет привык исполнять ее просьбы и угадывать желания. Если бы я дал ей возможность выплакаться, говорил бы с ней тепло и дружески, а может быть, и поцеловал, то оказал бы ей куда большую услугу. Но внутренняя преграда была во мне самом, и ее не так-то легко было убрать.

— Мне не надо было сюда приходить, — снова сказала она. — Теперь я это понимаю.

— Вы хотите, чтобы я… сразу начал действовать?

Ее лицо исказилось в гримасе.

— О, Боже. Да, я хочу. Но я вела себя как последняя идиотка. Я все время себя обманывала. В конце концов ты просто жокей.

Я открыл дверь.

— Хотел бы я им быть, — небрежно проговорил я.

Она окинула меня невидящим взглядом, думая лишь о том, как поедет в метро, посмотрит фильм и расскажет о нем Джорджу.

— Я не сумасшедшая, — сказала Розмари. Она резко повернулась и, не оглядываясь, вышла. Я наблюдал, как она спустилась по лестнице, открыла дверь и скрылась из виду. Потом вернулся в гостиную, продолжая чувствовать, что держался не на высоте. Мне показалось, что от присутствия Розмари в квартире изменился даже воздух. Он стал каким-то спертым и тревожным.

Я нагнулся и подобрал с пола большие осколки разбитого бокала. Но среди них были и маленькие, острые стеклышки, я поленился их собирать и принес с кухни совок и тряпку.

Держать мусорное ведро можно и левой рукой.

Я по привычке попытался согнуть и поднять ее, забыв, что это протез.

Искусственные пальцы начали действовать и сжались в кулак. Если я отдавал приказ опустить руку, они разжимались. Всякий раз между моим мысленным приказом и реакцией протеза проходило примерно две секунды, и я не скоро приспособился к этому интервалу.

Конечно, пальцы не могли чувствовать, крепко ли они сжаты. Люди, приладившие мне руку, говорили, что я достиг настоящего успеха, когда стал брать ею яйца. На первых порах я расколошматил их целую дюжину, если не две.

Рассеянность до сих пор давала о себе знать, когда у меня взрывались в руке электрические лампочки и рассыпались пачки сигарет. Поэтому я не так часто пользовался чудесными достижениями современной науки.

Я сложил осколки в мусорное ведро и вновь включил телевизор, но комедия уже кончилась, теперь показывали боевик с полицейскими и грабителями. Я со вздохом нажал на кнопку, приготовил бифштекс и, кончив есть, позвонил Бобби Анвину, журналисту, писавшему для «Дейли планет».

— Информация будет тебе кое-чего стоить, — предупредил он, услыхав мою первую фразу.

— Чего же именно?

— Тариф — услуга за услугу.

— Ладно, — согласился я.

— Тогда говори, что тебе надо?

— М-м, — начал я. — Пару месяцев назад ты опубликовал в вашем цветном субботнем выпуске большую статью о Джордже Каспаре.

— Верно. Необычная статья с глубоким анализом успеха. Раз в месяц «Планет» публикует очерки о птицах высокого полета — магнатах, поп-звездах и прочих. Мы как бы рассматриваем их под микроскопом и выставляем на всеобщее обозрение.

— Ты сейчас сидишь или лежишь? — спросил я.

В наступившей тишине послышался какой-то сдавленный девичий смешок.

— Интуиция тебя до Сибири доведет, — проговорил Бобби. — Почему ты так подумал?

— Рискну сказать, от зависти. — На самом деле я хотел узнать, один ли он, при этом не придавая вопросу больше никакого значения. — Ты не подъедешь завтра в Кемптон?

— Постараюсь.

— Если ты прихватишь экземпляр вашего журнала, я куплю тебе бутылку по твоему выбору.

— Ой, парень, парень. Ты опять что-то затеял.

Он повесил трубку, не сказав больше ни слова, а я провел остаток вечера, перелистывая отчеты о недавних скачках. Мне хотелось проследить карьеру Бетезды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро.

Глава 2

В последнее время я привык завтракать по четвергам с моим тестем. Или, точнее говоря, с моим бывшим тестем. Адмирал в отставке Чарльз Роланд знал, сколько мук принес мне брак с его дочерью. Я обожал ее, но наотрез отказывался уступить ее единственной и постоянной просьбе — перестать участвовать в скачках. Мы были женаты пять лет — из них два года прожили счастливо, два в спорах, а последний стал для нас очень тяжелым. Теперь от всего этого остались лишь ноющие полузажившие раны. Да, только они и дружба с ее отцом. Я с большим трудом наладил с ним отношения, но после долгих размышлений понял, что наша связь — единственное сокровище, уцелевшее в житейском водовороте.

Как правило, мы встречались в полдень в верхнем баре отеля «Кавендиш», где на жестких, крахмальных салфетках уже стояли бутылка с розовым джином для него и виски с водой для меня, а рядом с ними — вазочка с арахисом.

— Дженни приедет в Эйнсфорд на этот уикэнд, — сообщил он.

Эйнсфорд — это его дом в Оксфордшире. В Лондоне он бывал по своим делам каждый четверг. Туда и обратно он всегда ездил в собственном «Роллсе».

— Буду рад, если ты к нам заглянешь, — сказал он.

Я посмотрел на его тонкое, приятное лицо и прислушался к протяжному и какому-то неопределенному голосу. На редкость обаятельный и безукоризненно вежливый человек, способный проникать в вас, словно лазерный луч, когда чувствовал, что ему это надо. Человек, которому я мог бы доверять даже у врат ада. Но в милосердии которого сильно сомневался. Я собрался с силами и спокойно ответил:

— Нет, я не поеду. Не хочется, чтобы в меня стреляли.

— Она не возражала против твоего визита.

— Я в это не верю.

Он с подчеркнуто сосредоточенным видом уставился в свой бокал. Я знал по долгому опыту — когда он хотел, чтобы я поступил вопреки собственной воле (о чем он и сам знал), то избегал смотреть мне в глаза. Обычно в такие минуты возникала пауза, и он пытался как-нибудь разрядить ситуацию. Однако сейчас молчание затянулось, и я сидел как на иголках. Наконец Чарльз проговорил:

— Боюсь, что она попала в скверную историю.

Я взглянул на него, но глаза Чарльза были по-прежнему полузакрыты.

— Чарльз, — с отчаянием произнес я, — вы не можете. Вы не вправе меня просить. Вы же знаете, как она со мной обращается.

— Но, по-моему, ты отлично держишься и воспринимаешь все как надо.

— Никто в здравом уме не полезет в клетку к тигру.

Он смерил меня быстрым взглядом и слегка скривил рот. Возможно, мне не следовало говорить так о его красивой дочери.

— Я знаю, Сид, — сказал он, — что ты не раз заходил в клетки к тиграм.

— В данном случае к тигрице, — иронически уточнил я.

— Так, значит, ты приедешь, — обрадованно подхватил он.

— Нет… Честно признаться, для меня это слишком.

Он вздохнул, уселся поудобнее и посмотрел на меня сквозь бокал с джином. Я не придал значения его невыразительному взгляду, поняв, что он продолжает размышлять.

— Камбала в тесте? — неуверенно предложил он. — Я могу позвать официанта? Нам надо поскорее перекусить, ты так не считаешь?

Он заказал камбалу для нас обоих, изменив своим привычкам и нарушив сложившиеся правила. Теперь я мог вполне нормально есть на людях, но этому предшествовал изнурительно долгий и беспокойный период, когда моя поврежденная рука нелепо болталась, ничего не способна была взять, и мне приходилось прятать ее в карман. Не успела она зажить и прийти в порядок, как снова оказалась сломана, и на этот раз я окончательно лишился ее.

Вы приобретаете и теряете, и, если вам удается сохранить что-нибудь из разрушенного, пусть даже малую толику, у вас хватит сил жить и действовать дальше.

Официант сообщил нам, что блюда подадут через десять минут, и неторопливо удалился, прижав меню под мышкой. Чарльз поглядел на часы, а затем окинул взглядом просторный, светлый, тихий зал, где посетители сидели на стульях бежевого цвета и что-то обсуждали.

— Ты поедешь в Кемптон сегодня днем? — задал он вопрос.

Я кивнул.

— Первые скачки состоятся в половине третьего.

— У тебя сейчас есть работа?

Для допроса он выбрал уж слишком вежливый тон.

— Все равно в Эйнсфорде меня не ждите, — откликнулся я. — Во всяком случае, пока там Дженни.

Немного помолчав, он произнес:

— Я хотел бы видеть тебя в Эйнсфорде, Сид.

Я посмотрел на него. Он следил за тем, как официант разносил напитки сидевшим в другом конце зала, и явно тянул время, обдумывая очередную фразу.

Потом Чарльз откашлялся и заговорил, как бы ни к кому не обращаясь:

— Дженни вложила деньги и, если можно так выразиться, пожертвовала своим именем ради одного рекламного предприятия. Похоже, оно оказалось чистым надувательством.

— И что же она сделала? — поинтересовался я.

Он с подозрительной быстротой вновь метнул на меня взгляд, но я перебил его, едва он открыл рот.

— Нет, — сказал я. — Если она так поступила, то разбираться нужно вам.

— Но она воспользовалась твоим именем, — продолжил Чарльз. — Дженнифер Холли.

Я ощутил, как захлопнулась приготовленная для меня ловушка. Чарльз не сводил глаз с моего застывшего лица и с едва заметным вздохом облегчения оставил эту тему, дав понять, что его обуревает какая-то глубокая душевная тревога. Слишком уж он много знает, с горечью подумал я, и хорошо изучил, на чем меня можно поймать.

— Она увлеклась одним человеком, — бесстрастно пояснил он. — Мне он не очень нравился, но ведь и ты мне вначале совсем не нравился. Я понял, что судить по первому впечатлению — ошибка, потому что я отнюдь не всегда доверяю собственной интуиции.

Я ел арахис. Он невзлюбил меня потому, что я был жокеем. Он считал, что такой муж не подходит его изысканной дочери, а я решил, что он — сноб с комплексом социального и интеллектуального превосходства, и тоже невзлюбил его.

Странно сознавать, что теперь он стал для меня чуть ли не самым близким человеком. Чарльз продолжил.

— Этот новый знакомый уговорил ее заняться рассылкой деловой корреспонденции. Весьма достойное занятие и к тому же на редкость прибыльное, по крайней мере, на первый взгляд. Легкий способ заработать деньги благотворительностью, ну, ты понял, что я имею в виду. Вроде рождественских открыток, только в данном случае речь шла о полировке из воска для старинной мебели. Они наняли кого-то для покупки воска, зная, что получат хороший доход и прибыль им наверняка обеспечена.

Он мрачно посмотрел на меня. Я терпеливо ждал и ни на что не надеялся.

— Заказы поступили, — сказал он. — Ну и деньги, конечно, тоже. Дженни и ее приятельница принялись рассылать воск.

— И Дженни закупала его целыми партиями, — догадался я.

Чарльз вздохнул.

— Тебе ничего не надо объяснять.

— Дженни наверняка оплачивала стоимость посылок, платила за упаковку, рекламные проспекты и справочники?

Он кивнул.

— Она отправляла в банк все расписки на особый благотворительный счет. Теперь эти расписки изъяты, ее знакомый исчез, а никакой благотворительной организации, как выяснилось, не было и в помине.

Его рассказ меня не на шутку встревожил.

— А как сейчас обстоят дела у Дженни? — осведомился я.

— Боюсь, хуже некуда. Дело может дойти до суда. Ее имя фигурирует повсюду, а этот человек сумел выйти сухим из воды. О нем даже не упоминают.

Я не мог найти подходящих слов, любая ругань, любое богохульство казались недостаточными. Чарльз наблюдал за мной, пока я угрюмо молчал, а потом несколько раз одобрительно кивнул.

— Она вела себя на редкость глупо, — подтвердил он.

— Неужели вы не могли ее остановить? Предупредить о последствиях.

Он с грустью покачал головой.

— Я узнал об этом лишь вчера, когда она приехала в Эйнсфорд в настоящей панике. Она отправляла воск из своей квартиры в Оксфорде.

Нам принесли заказ, но впоследствии я так и не смог вспомнить вкус камбалы.

— Этого человека зовут Никлас Эш, — сообщил мне Чарльз. — Во всяком случае, так он представляется. — Он немного помолчал. — Мой адвокат считает, что тебе стоит заняться его поисками.

Я ехал в Кемптон, ощущая, как мои мускулы откликаются на каждое движение мотора, и с неприязнью думал о Дженни.

Оказалось, что сам по себе развод ничего не изменил. Недавняя профилактическая процедура, безликий суд, на который никто из нас не явился (отсутствие детей, имущественных претензий, никаких попыток примирения, просьба удовлетворена, пожалуйста, проходите следующие), похоже, не разбили наши жизни, но погрузили нас в глубокую душевную кому. Легализация положения не стала для нас широко открытой дверью и не обеспечила подлинной свободы. Чтобы оправиться от эмоционального шока, понадобится много времени. Я и не подозревал, что это столь долгий и трудный процесс.

Если прежде мы были неразлучны и бросались друг другу в объятия, то теперь при каждой встрече выпускали когти. Восемь лет я любил, терял и оплакивал в душе Дженни. Я очень хотел, чтобы мои чувства умерли, но они еще были живы.

Время, когда Дженни станет мне чужой, было по-прежнему невообразимо далеко.

Если я постараюсь помочь ей в этом гнусном и дурацком деле, то нарвусь на оскорбления. А если не стану ей помогать, то заживо сгорю в аду от стыда. Ну почему, с ожесточением подумал я, эта стерва оказалась еще и непроходимой дурой.

Для буднего апрельского дня болельщиков в Комптоне собралось достаточно, хотя я, как и прежде, с сожалением отметил, что чем ближе от Лондона скачки, тем меньше зрителей они собирают. Горожане, как правило, любят азартные игры, но не свежий воздух и не лошадей. Ипподромы Бирмингема и Манчестера уже пришли в упадок из-за равнодушия зрителей, а ливерпульский жив лишь благодаря Большим национальным скачкам, которые иногда отменяются, но через некоторое время возрождаются, как Феникс из пепла.

Неподалеку от весовой я увидел много знакомых лиц. Завсегдатаи скачек оживленно обсуждали вечные темы — кто поскачет, на какой лошади, кто сегодня может победить, изменятся ли правила, что сказал тот-то и тот-то о проигрыше своего питомца, не кажется ли вам, что все очень мрачно настроены, да, кстати, вы знаете, что этот парень развелся с женой? Как всегда, похабные рассказы, преувеличения и откровенная ложь. Та же смесь честности и продажности, твердых принципов и различных уловок. Люди, готовые дать взятку, и люди, готовые ее получить. Мелкие людишки, не потерявшие надежд, и чванливые «большие шишки».

Поражения, за которыми следовали смелые оправдания, и удачи, таящие в себе тревогу. Все как было, есть и будет, пока существуют скачки.

Теперь я лишился права бродить по коридорам рядом с весовой, хотя никто не стал бы меня оттуда выгонять. Я пополнил серую массу бывших жокеев — их не допускали в весовую, но любезно разрешали заходить во все другие службы ипподрома. Уютное убежище перестало быть моим домом в тот день, когда полтонны лошадиной плоти впервые обрушилось на меня и чуть не раздавило. С тех пор я радовался уже тому, что остался членом братства; а невозможность ездить верхом воспринимал как часть происшедшей со мной катастрофы. Другой экс-жокей признался мне, что ему понадобилось двадцать лет, прежде чем он смог смотреть на лошадей без зависти и боли, и я поблагодарил его.

Джордж Каспар был там и разговаривал со своим жокеем. Рядом с ними стояли три наездника, отобранные для Сегодняшних скачек, и Розмари. Увидев меня в десяти шагах, она резко отодвинулась и повернулась ко мне спиной. Я мог вообразить, какие волны отчаяния бушевали в ее душе, хотя в этот день она выглядела по обыкновению элегантно и ухоженно. Розмари была в норковом манто, надежно предохранявшем от порывистого ветра, лакированных сапожках и бархатной шляпке. Если она боялась, что я проговорюсь о ее визите, то явно ошибалась.

Кто-то легонько взял меня за локоть, и приятный голос произнес:

— Одно слово на ухо, Сид.

Я улыбнулся, стоя к его обладателю вполоборота. Я хорошо знал владельца лошадей и на редкость достойного человека лорда Фрайли и выступал для него в многочисленных заездах. Это был аристократ старого образца, примерно шестидесяти лет, с превосходными манерами, лишенный всяческой фальши и по-настоящему отзывчивый. Слегка эксцентричный и гораздо более умный, чем его считали. Он чуть-чуть заикался, но это не имело никакого отношения к дефектам речи, а объяснялось желанием слегка выделиться на общем фоне.

За эти годы я не раз останавливался в его имении в Шропшире, как правило, по пути на скачки в северные районы страны. Мы проехали с ним много миль в стареньких машинах. Их возраст отнюдь не свидетельствовал о бедности лорда Фрайли. Скорее о нежелании тратить деньги на все не имеющее для него особого значения. А единственным имеющим такое значение лорд считал сохранение родового замка Фрайли-Холла и конюшни со скаковыми лошадьми. На это он не жалел никаких средств.

— Очень рад видеть вас, сэр, — проговорил я.

— Я же просил называть меня Филиппом.

— Да… извините.

— Знаете… — начал он. — Я хочу, чтобы вы мне помогли. Я слышал, что вы чертовски здорово разбираетесь в подобных вещах. Меня это, конечно, не удивляет. Я всегда ценил ваше мнение, и вам это известно.

— Разумеется, я вам помогу, если сумею, — отозвался я.

— У меня неприятное чувство. Похоже, что меня решили использовать, — пояснил он. — Вы знаете, я человек одержимый и мечтаю видеть моих лошадей на скачках, чем их больше, тем лучше. Ну, и все в таком духе. В прошлом году я согласился стать членом нескольких синдикатов, а следовательно, должен теперь делить издержки с восемью или десятью другими людьми, хотя и лошади и жокеи мои.

— Да, — я кивнул головой. — Я это заметил.

— Что ж… я не знаком с другими членами синдиката. Знаю только, что его организовал человек, который специально этим занимается — собирает любителей скачек и продает им лошадей. Вы в курсе?

Я снова кивнул. Бывали случаи, когда организаторы покупали лошадей по дешевке и продавали их членам синдиката чуть ли не в четыре раза дороже.

Совершенно безопасный вид вымогательства, да к тому же вполне легальный.

— Эти лошади бегут не так, как должны, Сид, — откровенно признался он. — Я не могу избавиться от подозрения, что в синдикате есть кто-то, следящий за этим. Вы не взялись бы выяснить? Тихо и осторожно?

— Я постараюсь, — проговорил я.

— Хорошо, — с явным удовлетворением отозвался он. — Думаю, что вам удастся. Я дам вам список имен членов синдиката. — Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. — Вот они, — он развернул его и указал. — Четыре лошади. Синдикат зарегистрирован в Жокейском Клубе совершенно открыто, с указанием счетов и прочего. На бумаге-то все в порядке, но скажу честно, Сид, мне это не нравится.

— Я проверю, — пообещал я.

Он от души поблагодарил меня, что показалось мне излишним, и отошел. Через минуту-другую он присоединился к Розмари и Джорджу и заговорил с ними.

Поодаль от них стоял Бобби Анвин. Он держал в руках блокнот и авторучку, и один из тренеров-середнячков не знал, куда деваться от его расспросов. Громкий голос Бобби словно плыл в воздухе и был повсюду — резкий, с характерной северной напористостью и инквизиторскими интонациями, заимствованными у тележурналистов.

— В таком случае можете ли вы сказать, что совершенно удовлетворены тем, как скачут ваши лошади?

Тренер озирался по сторонам, желая поскорее скрыться, и переминался с ноги на ногу. Удивительно, что он вообще согласился на интервью. Печатные колючки Бобби Анвина ранили весьма жестко. Но ему доставляло прямо-таки садистское наслаждение сталкиваться со своей жертвой лицом к лицу. Писал Боб крепко, и его охотно читали, но все связанные со скачками дружно проклинали и ненавидели его.

В течение многих лет между ним и мной сохранялось некое подобие перемирия. На практике это означало, что он свел употребление слов «Слепой» и «кретин» к двум в каждой статье, когда речь шла о проигранных мной скачках. С тех пор как я перестал выступать, я больше не был для него мишенью, и понемногу мы начали не без странного удовольствия болтать друг с другом, словно бередя раны.

Бобби увидел меня краем глаза и решил отпустить на свободу несчастного тренера. Он повернул свой большой клювообразный нос в мою сторону. Высокий, на вид лет сорока, неистребимо провинциальный, Бобби был борцом по натуре и достиг всего без чьей-либо помощи. Он прошел трудный путь и постоянно напоминал об этом другим. Должно быть, в наших судьбах было немало общего, потому что я тоже вырос на темных улочках городских окраин, но не темперамент и не отношение к жизни. Похоже, что удары судьбы приводили его в ярость, а я сносил их молча, а значит, он говорил, не закрывая рта, а мне приходилось его слушать.

— Я оставил иллюстрированный журнал с моей статейкой в комнате для прессы, — сообщил он. — Зачем он тебе понадобился?

— Меня просто кое-что заинтересовало.

— Да брось ты, — усомнился он. — Чем ты сейчас решил заняться?

— Не трудно ли тебе немного рассказать, о чем будет твоя следующая статья? — спросил я.

— Ладно. Предложение принято, — откликнулся он. — Я заказал бутылку отличного марочного шампанского в здешнем баре. Выпьем после первого заезда. О'кей?

— А если мы закажем сандвичи с копченой семгой, ты не поделишься со мной подробностями, о которых не написал в статье?

На губах у него заиграла мерзкая ухмылка, и он сказал:

— Почему бы и нет?

После первого заезда результаты нашей сделки оказались на столе.

— Да, Сид, дружище, ты можешь это себе позволить, — проговорил он, откусив сандвич. Потом Боб взял в руку бутылку в золотой фольге. — Итак, что ты хотел узнать?

— Ты ездил в Ньюмаркет в конюшню Джорджа Каспара, когда готовил статью?

Я указал на иллюстрированный журнал, лежавший рядом с бутылкой.

— Да. Ездил.

— Расскажи мне об этом.

Он застыл с полупрожеванным куском сандвича.

— Что тебя интересует?

— Какого ты мнения о Джордже Каспаре как о человеке?

Он заговорил, доедая кусок темного хлеба.

— Я уделил ему довольно много места. — Он бросил взгляд на журнал. — В общем-то я сказал все, что хотел. Он лучше всех тренеров на скачках знает, когда лошадь бывает готова, когда нет, в каком заезде у нее есть шанс победить и прочее. Но в людях он совершенно не разбирается и бесчувственен, словно камень. Он помнит имена и предков каждой из своих ста двадцати лошадей и способен отличить одну от другой, даже когда они бегут далеко под ливнем, а это практически невозможно. Но что касается сорока парней, работающих у него, то он просто зовет их Томми. Ему нет до них никакого дела. Они для него все на одно лицо.

— Эти парни приходят и уходят, — заметил я, стараясь не выдавать своего отношения.

— Но ведь и лошади тоже. Нет, ему так удобней. А на людей ему наплевать.

— А на женщин? — полюбопытствовал я.

— Он их использует, бедных дурочек. Могу поклясться, что, занимаясь любовью, он думает о завтрашних скачках.

— Ну, а Розмари… как она к этому относится?

Я налил ему в бокал шампанского и допил свое. Бобби расправился с сандвичем, отхлебнул большой глоток и слизал с пальцев оставшиеся крошки.

— Розмари? По-моему, у нее крыша поехала.

— Вчера на скачках она выглядела вполне нормально, — возразил я. — Она и сейчас здесь, и, кажется, с ней все в порядке.

— Да, знаешь, на людях она держится как дама из общества, тут я с тобой согласен, но я три дня прожил у них в доме и скажу тебе, приятель, нужно самому услышать, какой бред она несла, чтобы в это поверить.

— Ну, например?

— Она то и дело кричала, что их плохо охраняют, а Джордж требовал, чтобы она заткнулась. Розмари вбила себе в голову, что некоторых их лошадей в прошлом кто-то испортил. Рискну заметить, тут она права. Когда у людей такая огромная конюшня и они преуспевают, то враги и конкуренты всегда найдутся. Но, как бы то ни было, — он осушил бокал и снова наполнил его, — однажды она схватила меня за ворот у них в холле, а надо сказать, что он у них огромный, как амбар, и заявила:

«Вы должны написать о Глинере и Зингалу. О том, что их кто-то испортил».

Ты помнишь, это отличные жеребцы-двухлетки, из которых, увы, ничего не получилось. В этот момент из офиса вышел Джордж и сказал, что у Розмари неврастения и она страдает от перемены образа жизни. И тут они принялись ругаться прямо при мне. — Он тяжело вздохнул. — Но самое удивительное, что по-своему они очень любят друг друга. Насколько он может кого-то любить.

Я облизал языком зубы и без особого интереса взглянул на Бобби, как будто предполагая услышать совсем иное.

— А что говорит Джордж по поводу ее идей о Глинере и Зингалу? — спросил я.

— Он убеждал меня не принимать ее слова всерьез, однако потом добавил, что она совсем помешалась и уверена, будто кто-то непременно испортит Три-Нитро. Джордж считает, что она все преувеличивает. В этом возрасте у женщин часто появляются странности. Он сообщил мне, что охрану у Три-Нитро пришлось удвоить. По его мнению, это было необходимо. Он надеялся, что Розмари успокоится и перестанет изводить его всякими придирками. В начале сезона он организовал на конюшне ночной патруль с собаками. И этот порядок остался до сих пор. Он объяснил мне, что Розмари ошиблась насчет Глинера и Зингалу. Но ведь она одержимая, и ее не переспоришь. Вот он и решил над ней подшутить, чтобы она совсем не свихнулась. Похоже, что у обеих лошадей что-то типа сердечной аритмии. Джордж думает, что из-за этого они и стали проигрывать, когда повзрослели. Ну вот и все. Никаких сенсаций. — Он допил шампанское и в третий раз наполнил бокал. — Ладно, Сид, что ты действительно хотел узнать про Джорджа Каспара?

— Хм-м-м, — пробормотал я. — Как по-твоему, он чего-нибудь боится?

— Джордж? — недоуменно переспросил он. — А чего именно?

— Да чего угодно.

— Когда я жил у него, он ровным счетом ничего не боялся.

— Но, может быть, его что-то беспокоило.

— Ни капли.

— Или раздражало?

Он пожал плечами.

— Только общение с женой.

— Ты давно гостил у него, когда это было?

— А… — Он прикинул и задумался. — После Рождества. Да… На второй неделе января. Обычно мы начинаем готовить материалы для иллюстрированных номеров за несколько месяцев.

— Не кажется ли тебе, — медленно и с откровенным разочарованием произнес я, — что он хочет любой ценой защитить Три-Нитро?

— Так вот что тебя волнует? — ухмыльнулся он. — Да плюнь ты, Сид. Смотри на вещи проще и не перегибай палку. Джордж огородил весь свой двор с конюшнями и превратил его в какую-то крепость. Поставил двойные ворота высотой в десять футов и с шипами наверху.

— Да, я видел, — кивнул я.

— Ну, тогда ты в курсе. — Он пожал плечами, словно это могло что-то объяснить.

Во всех барах Кемптона стояли телевизоры, чтобы основательно нагрузившиеся зрители могли следить за скачками, не вылезая из-за столов. Мы с Бобби Анвином принялись смотреть второй заезд. Лошадь, обошедшую других на шесть корпусов, тренировал Джордж Каспар. Он собственной персоной появился в баре, пока Бобби задумчиво разглядывал два дюйма пены на дне бутылки. За ним следовал представительный мужчина в пальто верблюжьего цвета. По его виду нетрудно было догадаться, что это счастливый владелец победившей лошади. Он самодовольно улыбался, с важным видом размахивая руками, и поглядывал по сторонам.

— Допивай бутылку, Бобби, — сказал я.

— А ты не хочешь немного напоследок?

— Она твоя.

Он не возражал. Выпил, закусил и со вкусом рыгнул.

— А сейчас я пойду, — произнес он. — Попробую написать об этих жеребятках в третьем заезде. Надеюсь, ты не проговоришься моему редактору, что я смотрел второй заезд в баре, а не то он меня сразу выгонит.

На самом деле этого Боб совершенно не боялся. Он наблюдал из бара за многими скачками.

— До встречи, Сид. Спасибо за угощение.

Он повернулся, кивнул и решительным шагом двинулся к выходу. По нему никак нельзя было сказать, что за полчаса он осушил чуть ли не целую бутылку. Несомненно, он умел вести себя да к тому же отличался завидным здоровьем. В общем, у него были просто феноменальные способности.

Я сунул журнал в карман пиджака и медленно побрел к выходу, размышляя о том, что мне наговорил Боб. Проходя мимо Джорджа Каспара, я сказал: «Чисто сработано», то есть отделался привычным в подобных случаях вежливым замечанием.

Он небрежно кивнул мне. На этом наше общение закончилось, и я направился к двери.

— Сид, — окликнул он меня.

Я обернулся.

— Я хочу познакомить тебя с Тревором Динсгейтом, — произнес он.

Я пожал руку новому знакомому, обратив внимание на его снежно-белые манжеты, золотые запонки, бледную, гладкую кожу, аккуратные ногти и золотое кольцо-печатку с ониксом на мизинце.

— Это ваша лошадь победила? — поинтересовался я. — Примите мои поздравления.

— Вы знаете, кто я такой?

— Тревор Динсгейт?

— Кроме этого.

Я впервые столкнулся с ним лицом к лицу. Сильных мира сего часто можно определить по их уклончивому, потупленному взгляду, в котором сквозит явное превосходство. Так было и с ним. К тому же темно-серые глаза, тщательно причесанные волосы и жесткие линии рта свидетельствовали о железной воле, натренированности и решимости.

— Ну, давай, Сид, — подбодрил меня Джордж. — Не стесняйся. Я говорил Тревору, что тебе все известно.

Я посмотрел на Динсгейта, но по уверенному выражению его лица судить о чем-либо определенном было трудно. Я ощутил лишь дразнящее ожидание. Я понимал, что многие считали мою новую профессию своеобразной игрой. В подобных ситуациях иногда приходилось рисковать.

— Вы букмекер? — осведомился я, а затем добавил: — «Билли Бонс»?

— Слышал? — радостно откликнулся Джордж. — Я же тебя предупреждал.

Тревор Динсгейт воспринял мой вопрос философски. Мне больше не хотелось допытываться. Я сознавал, что вряд ли он дружелюбно отреагирует на мои расспросы. Насколько я знал, его настоящая фамилия была Шуммук. Тревор Шуммук из Манчестера. Он родился в трущобах, выбился в люди благодаря природному уму, поменял фамилию, избавился от акцента и обзавелся нужными знакомыми и покровителями. Как сказал бы по этому поводу Бобби Анвин: а разве мы поступили бы иначе?

Путь Тревора Динсгейта в высшую лигу был примечателен хотя бы тем, что ему удалось выкупить старую, но захиревшую фирму «Билли Бонс». Под этим псевдонимом раньше действовали некие братья Рубинштейн и их дядя Селли. В последние несколько лет «Билли Боне» начал процветать и приобщаться к большому бизнесу.

Стоило раскрыть любую спортивную газету или пойти на скачки, как вам бросалась в глаза сверкающая розовая реклама, а лозунги типа «Больше никаких костей,[3] Билли — самый лучший» невольно привлекали внимание зрителей, собравшихся отдохнуть в воскресенье. Если дела фирмы шли так же успешно, как и кампания по сбыту, то Тревор Динсгейт был на верном пути, Мы спокойно обсуждали достоинства его победителя, пока не настало время третьего заезда и все заспешили к выходу, желая понаблюдать за молодняком.

— Как поживает Три-Нитро? — задал я вопрос, когда мы с Джорджем направились к двери.

— Отлично, — отозвался он. — Лошадь в прекрасной форме.

— Никаких проблем?

— Никаких.

Мы распрощались, и я по обыкновению беспорядочно провел остаток дня смотрел скачки, разговаривал с разными людьми и размышлял о всякой всячине Розмари я больше не видел и пришел к выводу, что она меня избегает. После пятого заезда я решил уйти Меня остановил служащий на ипподроме, дежуривший у выхода. Он явно испытал облегчение при встрече, словно ждал меня Бог весть сколько времени и наконец дождался.

— Вам записка, мистер Холли.

— Неужели? Спасибо.

Он дал мне простой коричневый конверт. Я положил его в карман и подошел к машине. Забрался в нее. Сел, открыл конверт и прочел записку.

«Сид,

Я занят весь день, но хочу с тобой увидеться. Не мог бы ты зайти в ресторан после окончания скачек?

Лукас Вейнрайт».

Я негромко выругался, вылез из машины и направился мимо стоянки машин и ворот к ресторану. Последний заезд только что завершился, и собравшиеся тут держались небольшими оживленными группками. Однако капитана Лукаса Вейнрайта я среди них не обнаружил. Он был главой службы безопасности Жокейского Клуба.

Несколько минут я бесцельно слонялся по залу, и наконец он появился, запыхавшийся от спешки, расстроенный, встревоженный, и принялся извиняться.

— Ты не хочешь чаю? — Он с трудом перевел дух.

— Не очень.

— Ничего. Давай выпьем. Мы можем здесь спокойно посидеть, нам никто не будет мешать, а в баре всегда полно народа. — Он провел меня к столику и указал, куда мне лучше сесть. — Вот что, Сид. Не согласишься ли ты поработать на нас? — Капитан Вейнрайт не любил тратить время зря.

— «На нас» — значит на службу безопасности?

— Да.

— Официально? — с удивлением спросил я. Служба безопасности скачек знала, чем я теперь занимаюсь, вплоть до мельчайших подробностей, и не возражала против этого, хотя я вовсе не думал, будто они одобряют мою деятельность. В определенном смысле я работал на их поле и наступал им на пятки.

Лукас забарабанил пальцами по столу.

— Неофициально, — проговорил он. — Это мое сугубо личное дело.

Поскольку Лукас Вейнрайт был главой службы безопасности, то есть разведывательного и полицейского подразделения Жокейского Клуба, даже его неофициальные просьбы можно было с полным основанием считать весьма лестными и ценными. По крайней мере, до тех пор, пока они не окажутся невыполнимыми или ненужными.

— А с чем это связано? — не удержался я.

Он что-то пробормотал и опять забарабанил пальцами, но в конце концов нашел приемлемую форму ответа.

— Понимаешь, Сид, все это строго секретно.

— Да.

— Я не имею права излагать тебе подробности.

— Ладно, — откликнулся я. — Это неважно. Продолжайте.

— А если я не имею права, то не могу обещать, что тебе заплатят.

Я вздохнул.

— Я могу предложить… только помощь, если ты, конечно, будешь в ней нуждаться. И, разумеется, если это будет в моих силах.

— Это может быть дороже всяких денег, — проговорил я.

Похоже, что гора упала у него с плеч.

— Хорошо. Это дело очень запутанное и деликатное.

Он по-прежнему колебался, но потом тяжело вздохнул и начал:

— Я прошу тебя тайком пронаблюдать и выяснить подоплеку одной темной истории. В ней замешан… наш человек.

Несколько минут мы оба молчали. Затем я уточнил:

— Вы имеете в виду вашего сотрудника? Кого-то из службы безопасности?

— Боюсь, что так.

— А что конкретно я должен выяснить? — не отставал я. — Что вас интересует?

Он с грустью поглядел на меня.

— Подкуп. Предательство. И все в таком роде.

— Ух, — произнес я. — Надеюсь, я правильно понял? Вы считаете, что один из ваших парней берет взятки от разных подлецов, и хотите, чтобы я разузнал подробности.

— Верно, — отозвался он. — Ты совершенно прав.

Я обдумал его предложение.

— А почему бы вам самому не заняться расследованием? Или поручить кому-нибудь из ваших ребят?

— А, да. — Он откашлялся. — Здесь есть свои трудности. Если я заблуждаюсь, то вскоре об этом узнают и будут считать, что я не доверяю своим сотрудникам и подозреваю невинных людей. А значит, у меня начнутся неприятности. Очень крупные неприятности. Ну, а если я прав (очевидно, так оно и есть), то мы… я хочу сказать Жокейский Клуб непременно пожелает вмешаться и спустит все на тормозах. Скандал с широкой оглаской, да еще с участием службы безопасности ничего, кроме убытков скачкам, не принесет.

Я подумал, что он, возможно, хватил через край, однако Лукас рассудил точно.

— Человек, вызвавший у меня сомнения, — это Эдди Кейт, — с горечью произнес он.

Последовало многозначительное молчание. В существующей иерархии службы безопасности Лукас Вейнрайт занимал высшее место, а два его заместителя стояли на ступень ниже. Оба они были отставными офицерами полиции. Одним из них и являлся суперинтендант Эддисон Кейт.

Я много общался с ним, и у меня сложилось о нем четкое представление.

Крупный, грубоватый, энергичный человек, он любил похлопывать собеседника по плечу своей сильной, тяжелой рукой.

Эдди говорил громко, с заметным суффолкским акцентом. Внешность у него была примечательная — густые соломенные усы, легкие светло-каштановые волосы, сквозь которые просвечивала розовая лысина. Его полуприкрытые тяжелыми веками глаза иногда искрились юмором, но такое случалось довольно редко.

Порой я видел в них холодный и безжалостный блеск, как от солнца на льду ярко, красиво, но обманчиво и совсем небезопасно. Такие люди, как Эдди Кейт, с веселой улыбкой защелкивают на вас наручники.

Но мошенничество?.. Подобная мысль не приходила мне в голову.

— А что, есть какие-то показания?

Лукас Вейнрайт прикусил нижнюю губу, немного пожевал ее и произнес:

— В прошлом году четыре его расследования пошли по ложному пути и не дали результатов.

— Это не слишком убедительно.

— Вот именно. Будь я уверен, то не пришел бы сюда и не стал бы с тобой разговаривать.

— Я догадываюсь. — Я подумал минуту-другую. — В каких расследованиях он участвовал?

— Все они касались синдикатов. Он выяснял прошлое людей, которые собирались организовать синдикаты и стать владельцами лошадей, а главное, определял, годятся ли они на эти роли. Ему нужно было убедиться, что там нет никакого подвоха и скачкам ничто не угрожает. Эдди представил подробные отчеты о четырех создаваемых синдикатах, и в каждом из них упоминались люди, которых к ипподрому и близко подпускать нельзя.

— А как вы узнали? — задал я вопрос. — Как вам удалось обнаружить?

Он скорчил гримасу.

— На прошлой неделе я допрашивал одного человека в связи с делом о наркотиках. Он просто кипел от злобы и твердил, что какие-то типы (по его словам, целая группа) его кинули, а потом окончательно раскололся и сказал, будто все они владеют лошадьми под чужими фамилиями. Он назвал их мне, я проверил и выяснил, что они члены тех самых четырех синдикатов, которые проходили через Эдди.

— Полагаю, — медленно проговорил я, — что вряд ли лорд Фрайли возглавляет именно эти синдикаты?

Лукас не смог скрыть огорчения.

— Боюсь, что это так и есть. Лорд Фрайли уже упоминал мне сегодня, что попросил тебя кое-что разузнать. Он был со мной откровенен. Знаешь, я ему благодарен, он подтолкнул меня к нужному выводу. Ведь я уже давно хотел к тебе обратиться, но не решался. Но ты должен быть очень осторожен.

— И он тоже, — уверенно откликнулся я. — Вы не позволите мне ознакомиться с отчетами Эдди? Или с их копиями? И еще мне нужно проверить подлинные или вымышленные имена у всех подозреваемых.

Он кивнул головой.

— Я устрою так, что ты их получишь. — Потом он посмотрел на часы и поднялся. И вновь стал держаться жестко и решительно, словно надел свою военную форму. — Мне не нужно тебе объяснять. Но, прошу тебя, никому ни слова об этом.

Я встал и быстро двинулся вместе с ним к двери. Он торопливо попрощался со мной. Я увидел, как мелькнула его спина. Секундой позже он открыл дверь в весовую и скрылся там, а я опять сел в машину и принялся размышлять о том, что если все пойдет в таком духе, то без целого отряда помощников я просто не справлюсь.

Глава 3

Я позвонил в спортивную школу северного Лондона и попросил к телефону Чико Барнса.

— Он сейчас ведет урок по дзюдо, — ответил мне какой-то властный и неприязненный голос.

— Обычно в это время его урок уже заканчивается.

— Подождите минутку.

Я ждал, двигаясь в сторону Лондона. Правой рукой я рулил, а левой держал радиотелефон, опершись протезом о боковое стекло машины.

— Здравствуй, это ты?

Чико говорил радостно и приветливо, даже в этих трех словах угадывалось его неизменно легкое отношение к жизни.

— Хочешь поработать? — спросил я. — Ага. — Даже на расстоянии я почувствовал, что он улыбнулся. — А то за всю прошлую неделю ни одного события, и тихо, как в могиле.

— Тогда давай встретимся.

— У меня сегодня еще один урок. Они, меня просто загрузили. Дали мне вечерний класс с программой для толстых дам вместо одного заболевшего парня. Но я на него не сержусь. Откуда ты звонишь?

— Из машины. Я по пути из Кемптона в Лондон. Меня пригласили в Рохэмитон в Инвалидный центр, и я сейчас туда еду, но примерно через час могу подскочить к школе и забрать тебя. Идет?

— Ладно, — отозвался он. — А что тебе нужно в Инвалидном центре?

— Повидаться с Аланом Стефенсоном.

— Он уже ушел домой.

— Он сказал мне, что сегодня будет работать допоздна.

— У тебя опять разболелась рука?

— Нет… Это связано с вымогательством и тому подобным.

— Угу, — произнес он. — О'кей. До встречи.

Я с удовлетворением повесил трубку. После общения с Чико у меня почти всегда повышалось настроение.

Несомненно, о лучшем напарнике нельзя было и мечтать. Я им откровенно восхищался — остроумный, находчивый, упорный, а главное, сильный, хотя внешне он и не производил такого впечатления. Немало негодяев слишком поздно обнаруживали, что молодой, хрупкий Чико с его мальчишеской улыбкой способен без труда перебросить через плечо здоровенного громилу весом в двадцать стоунов.[4]

Когда я познакомился с ним, он, как и я, работал в детективном агентстве Рэднора. Я осваивал там азы моей новой профессии. Как-то у меня появился шанс стать сначала партнером, а после владельцем этого агентства. Хотя Рэднор и я уже договорились, успех был гарантирован и агентство переименовали в «Рэднор-Холли», жизнь рассудила иначе и неприятности обрушились на нас, подобно землетрясению. За день до подписания договора о партнерстве (финансовые проблемы к этому времени были благополучно решены, а шампанское для банкета стояло во льду) Рэднор спокойно задремал в кресле и больше не проснулся.

События приняли совсем иной оборот. Из Канады со скоростью выпущенной пули прилетел его племянник, о существовании которого я даже не подозревал. Он тут же принялся качать права, размахивать завещанием в свою пользу и требовать; как он говорил, законную долю. Со мной он церемониться не собирался и прямо заявил, что не желает делиться половиной наследства с одноруким бывшим жокеем. Он был твердо намерен сам возглавить агентство и вдохнуть в него новую жизнь. Первым делом он решил отыскать современное помещение вместо старого здания на Кромвелл-роуд, поврежденного в войну бомбежкой. А все, кто не хочет переезжать, пусть проголосуют ногами.

Большинство служащих безропотно подчинились новым правилам, но Чико разругался с племянником, сделал свой выбор и сказал, что проживет на пособие по безработице. Впрочем, он довольно скоро устроился на временную работу и начал давать уроки дзюдо. Когда я впервые попросил его о помощи, он охотно откликнулся. А после меня самого стали все чаще и чаще привлекать к расследованиям на скачках, и если это не нравилось племяннику Рэднора (сотрудники успели убедиться, что нрав у него прямо-таки бешеный), то это были его проблемы.

Чико выбежал мне навстречу, закрыв двустворчатую вращающуюся стеклянную дверь. Свет от ламп окружал его кудрявую голову словно нимб. Но на этом всякое сходство со святым заканчивалось. Чико ничем не напоминал мученика. Не внушал благоговейный страх и, уж конечно, не отличался целомудрием.

Он проскользнул в машину, ослепительно улыбнулся мне и сказал:

— Тут на углу есть забегаловка, и в ней пиво на все вкусы, хоть залейся.

Я покорно припарковался на стоянке и направился в пивную следом за ним.

Девушка, разносившая кружки, была, по его словам, классной. Появление Чико ее, несомненно, обрадовало, и она тепло поздоровалась с ним. Я послушал, как они флиртовали, обмениваясь веселыми репликами, и заплатил за выпивку.

Мы уселись на скамье у стены, и Чико с жадностью осушил чуть ли не пинту.

Опыт в подобных делах у него имелся, и к тому же он отличался завидным здоровьем.

— Ух, — произнес он, на время отставив кружку. — Так-то лучше. — А потом заглянул в мой бокал. — Что ты себе заказал? Апельсиновый сок?

Я кивнул.

— Мне пришлось пить целый день, так что пора передохнуть.

— Не понимаю, как ты выдерживаешь всю эту светскую жизнь и роскошь?

— Без труда.

— Надо же. — Он допил пиво, встал, чтобы снова наполнить кружку, столкнулся с девушкой, приобнял ее и наконец уселся на скамью. — Так куда я должен поехать, Сид? И что мне надо сделать?

— В Ньюмаркет. Заглянешь там в несколько баров.

— Неплохо.

— Поищи одного жокея. Его зовут Педди Янг. Он лучший наездник у Джорджа Каспара. Присмотрись к тому, что он пьет, и попробуй с ним заговорить.

— Ладно.

— Мы хотим узнать, в каком состоянии сейчас три лошади из конюшни Каспара.

— Нам это нужно?

— Вряд ли Педди станет отмалчиваться, никаких причин у него для этого нет. Во всяком случае, я так не думаю.

Чико уставился на меня.

— А почему тебе не спросить самого Джорджа Каспара? Это гораздо проще.

Неужели ты не согласен?

— В настоящее время Джордж Каспар не должен знать, что мы расспрашиваем о его лошадях.

— Ты имеешь в виду разговор с жокеем?

— Не знаю, как тебе объяснить, — вздохнул я. — Короче, клички этих лошадей Бетезда, Глинер и Зингалу.

— О'кей. Я поеду завтра. Дело вроде бы несложное. Ты хочешь, чтобы я тебе позвонил?

— Чем скорее, тем лучше.

Он искоса поглядел на меня.

— А что тебе сказали в Инвалидном центре?

— Привет, Сид, рады вас видеть.

Он разочарованно присвистнул.

— С таким же успехом можно общаться с кирпичной стеной.

— Мне сказали, что корабль нигде не дает течь, и можно плыть дальше. Не так уж и плохо.

— Ловлю тебя на слове.

Как и предполагал Чарльз, я отправился в Эйнсфорд, выехав в субботу в полдень. С каждой милей на душе у меня становилось все мрачнее. Я попробовал отвлечься и поразмышлять о новостях, которые сообщил мне Чико из Ньюмаркета. Он позвонил во время ленча.

— Я нашел его, — сказал он. — Знаешь, этот Педди женат, и по пятницам семья ждет не дождется, когда он явится с денежками, как пай-мальчик, но ему удалось улизнуть и промочить горло в баре. Кстати, бар в двух шагах от конюшни, очень удобно. Сид, попробуй разобраться, что он мне наговорил. Он ирландец до мозга костей, и я половину не понял, словно иностранца, какого расспрашивал. Ну, в общем, всех трех лошадей увезли на обследование.

— А он знает куда?

— Знает. Бетезду упрятали в одно укромное местечко — Гарвей в Глостере, и двух остальных тоже убрали с глаз долой. Педди сказал, что их взял к себе Трейсиз, во всяком случае, по-моему, он его так назвал. Но, повторяю, он проглатывал половину слов. Просто ужас какой-то.

— Трейс, — уточнил я. — Генри Трейс.

— Да? Ну, может быть, ты разъяснишь мне кое-что еще. Он сообщил, что у Глинера трит, а у Зингалу вирус. Бразерсмит их хорошенько пощупал и сказал, что у них учащенное сердцебиение, как у Конкорда.

— Что там у Глинера? — переспросил я.

— Трит.

Я произнес про себя это слово с ирландским акцентом и догадался, что у Глинера артрит. Это показалось мне весьма правдоподобным. Потом я повторил вслед за Чико:

— …И Бразерсмит их ощупал…

— Да, да, — подтвердил он. — Ты все правильно понял.

— Откуда ты звонишь?

— Из автомата на улице.

— Для выпивки у тебя еще целый вагон времени, — заметил я. — Кстати, не затруднит ли тебя выяснить, кто этот Бразерсмит. Сдается мне, что он ветеринар Джорджа Каспара, а если так, то поищи его фамилию в справочнике и постарайся запомнить адрес и номер телефона.

— О'кей. Еще что-нибудь надо?

— Нет. — Я помедлил. — Чико, не создалось ли у тебя впечатление после беседы с Педди Янгом, будто с лошадьми что-то неладное? С чего это они вдруг расхворались?

— Нет, судя по его словам, нет. Похоже, ему все равно, что с ними происходит. Я только спросил, куда их увезли, он мне ответил и выбросил это из головы. Ты, наверное, скажешь, что у него философский подход к делу.

— Да, очевидно, так, — откликнулся я. — Спасибо.

Мы кончили говорить, но часом позже он снова позвонил мне и передал, что Бразерсмит действительно ветеринар Джорджа Каспара, и продиктовал его адрес.

— Ну, мне пора, Сид. Поезд отходит через полчаса, а у меня свидание с одной куколкой. Она будет ждать меня в Уэмбли, и у нее пропадет вечер, если я не приеду вовремя.

Чем больше я думал о рассказе Чико и замечаниях Бобби Анвина, тем меньше доверял подозрениям Розмари. Но я обещал ей, что постараюсь разузнать, и пока мне не хотелось отступать. Как бы то ни было, предстояло выяснить, здоровы ли Бетезда, Зингалу и Глинер, и переговорить с ветеринаром Бразерсмитом.

Эйнсфорд отличался от других лондонских пригородов своими зелеными лужайками, перед домами цвели нарциссы. Я плавно притормозил и решил на какое-то время остаться в машине. Мне не хотелось выходить.

Чарльз словно почувствовал, что я могу передумать и уехать, так и не побывав у него. Он вышел из парадного и двинулся по гравийной дорожке. Следит за мной, мелькнуло у меня в голове. Выжидает. Хочет, чтобы я остался.

— Сид, — произнес он, открыв дверцу машины и заглянув внутрь. — Я знал, что ты приедешь.

— Вы надеялись, — поправил его я и выкарабкался из кабины.

— Ну, ладно. — В его глазах зажглись веселые искорки. — Надеялся. О, я тебя хорошо изучил.

Я посмотрел на фасад особняка, но увидел лишь окна, в которых отражалось серое, пасмурное небо.

— Она здесь? — поинтересовался я.

Он кивнул. Я повернулся, подошел к багажнику и достал оттуда чемодан.

— Тогда пойдемте, — предложил я. — Со всем этим пора кончать.

— Она очень расстроена, — пояснил он, следуя за мной. — И нуждается в твоем участии.

Я искоса взглянул на него и пробормотал: «Хм».

Больше мы не сказали друг другу ни слова и вошли в дом.

Дженни стояла в холле.

Я никогда не испытывал угрызений совести, встречаясь с ней после развода.

Впрочем, это бывало нечасто. По-моему, она не изменилась с тех пор, как я в нее влюбился, хотя теперь я видел ее другими глазами и относился к ней трезво и объективно. Ее нельзя было назвать классически красивой, но она по праву считалась очень хорошенькой. Тоненькая, стройная, с вьющимися каштановыми волосами, она любила ходить с гордо вскинутой головой, как птица перед полетом.

Правда, сейчас ее губы были плотно сжаты, и она смерила меня холодным взглядом.

Я мечтал увидеть ее смеющейся и нежной, хотя понимал, что ждать этого не приходится.

— Итак, ты приехал, — сказала она. — А я утверждала, что ты здесь не появишься.

Я поставил чемодан и глубоко вздохнул.

— Чарльз очень хотел меня видеть, — проговорил я, приблизился к ней, и мы, как повелось, поцеловали друг друга в щеку. Мы пытались создать впечатление хорошо воспитанной пары, сохранившей добрые отношения и после развода, но я частенько думал, что эти поцелуи куда больше напоминают салюты перед дуэлью.

Чарльз укоризненно покачал головой, заметив в нашем поведении фальшь, и отправился в гостиную. В прошлом он не раз пытался нас примирить, но магический клей для любого брака находится лишь в душах мужа и жены. Извне его не получишь. Очевидно, наш клей успел основательно засохнуть и превратился в пыль.

— Сид, я не желаю выслушивать твои нравоучения по поводу этой мерзкой истории, — начала Дженни.

— А я и не собираюсь тебя учить.

— Ты сам далеко не идеал, хотя считаешь, будто лучше тебя никого нет.

— Давай оставим это, Дженни, — примирительно произнес я.

Она резко повернулась и чуть ли не бегом бросилась в гостиную, а я медленно побрел за ней. Она меня использует, подумал я, а потом снова оттолкнет. Из-за Чарльза я позволил втянуть себя в это дело. Меня поразило, что я не чувствовал никакого желания ее успокоить. Кажется, неприязнь и раздражение по-прежнему преобладали у меня над состраданием.

Она и Чарльз были не одни. Когда я вошел, Дженни пересекла комнату и остановилась рядом с высоким блондином, которого я уже встречал у них в доме, а поодаль от Чарльза стоял незнакомец, плотный мужчина неопределенного возраста.

Его суровый взгляд странно контрастировал с простецкой розовой физиономией, и это само по себе вызывало недоумение.

— Ты знаком с Тоби, не правда ли, Сид? — сугубо светским голосом произнес Чарльз.

Поклонник и верный защитник Дженни молча кивнул мне. Я ответил ему тем же.

Мы обменялись сдержанными улыбками, хотя оба предпочли бы обойтись без них.

— А это, Сид, мой адвокат Оливер Квэйл. Он пожертвовал партией в гольф ради визита ко мне. Очень мило с его стороны.

— Итак, вы Сид Холли, — начал мужчина неопределенного возраста, пожав мне руку. Голос у него был весьма обычный, но взгляд словно пронизывал насквозь, ничего не оставляя без внимания. Он пристально посмотрел на мою полуспрятанную руку, и я решил, что ему известна моя печальная эпопея. Я не удивился. Такое бывало нередко. Потом он поглядел мне в лицо и догадался, что я понял, почему он не отрывает от меня глаз. На его нижнем веке краснело маленькое пятнышко единственная примета невыразительного облика.

Чарльз скривил рот и спокойно проговорил:

— Я предупреждал вас, Оливер. Если вы не хотите, чтобы он прочел ваши мысли, то лучше не отводите взгляд.

— Могу заметить, что вы не отводили взгляд, — сказал я.

— Я выучил этот урок много лет назад.

Чарльз изящным жестом пригласил всех сесть, и пять человек с удовольствием опустились в кресла, обитые бледно-золотой парчой.

— Я уже говорил Оливеру, — обратился ко мне Чарльз, — что если кто-то способен отыскать Никласа Эша, то только ты.

— Иметь в доме слесаря, когда лопнули трубы, очень полезно, вам так не кажется? — врастяжку произнес Тоби.

Это был оскорбительный выпад. Я попытался разыграть простачка и с преувеличенной наивностью спросил, почему полиция так долго разыскивает Эша.

— Сложность в том, — пояснил Квэйл, — что чисто технически виновата одна Дженни. Она получала деньги под ложным предлогом. В полиции ее, конечно, выслушали, и человек, который ее допрашивал, держался на редкость вежливо, но… — он неторопливо пожал массивными плечами, в этом жесте органично сочетались симпатии и покорность обстоятельствам, — они могут изменить отношение к этому делу.

— Но я же говорил, — возразил Тоби, — что все придумал Эш. И он главный виновник.

— Вы способны это доказать? — задал ему вопрос Квэйл.

— Так утверждает Дженни, — упрямо произнес Тоби, словно других доказательств не требовалось.

Квэйл покачал головой.

— Я уже разъяснил Чарльзу. Из подписанных ею документов следует, что она знала о мошеннической основе предприятия. А наивность, даже искренняя, — всегда плохая защита или, точнее, вовсе не защита.

— Но поскольку нет свидетельств, что инициатор именно он, что вы сделаете, если я его отыщу? — полюбопытствовал я.

Квэйл внимательно поглядел на меня.

— Надеюсь, что если вы его найдете, то отыщете и эти свидетельства.

Дженни сидела неестественно прямо. Наконец она решилась заговорить. В ее голосе угадывалось беспокойство, но в еще большей степени гнев.

— Все это ерунда, Сид. Почему бы тебе не сказать прямо, что ты не справишься с поисками?

— Я не знаю, так ли это.

— Сид внушил себе, что ум — его основное оружие с тех пор, как он стал калекой, — обратилась она к Квэйлу.

Ее насмешливая интонация явно возмутила Квэйла и Чарльза, а я удрученно подумал, что вызываю у нее желание ударить в самое больное место. Я не придал значения ее словам и с горечью заключил, что из-за меня она, вероятно, показалась Квэйлу вздорной и вспыльчивой особой, а не той жизнерадостной женщиной, какой до сих пор была.

— Если я найду Никласа Эша, — мрачно заметил я, — то передам его Дженни. Бедняга, ему не поздоровится.

Никто из мужчин не пришел в восторг от моей идеи. Квэйла она разочаровала, Тоби дал понять, что откровенно презирает меня, а Чарльз с грустью покачал головой. Только Дженни, несмотря на свой гнев, испытала тайное удовольствие. В последнее время она изредка провоцировала меня отвечать на ее оскорбления и считала своей победой, когда я на это поддавался и вызывал всеобщее неодобрение. Ну, что же, я поступил глупо и, бесспорно, был виноват. Мне следовало действовать иначе и дать ей возможность убедиться, что я не реагирую на ее нападки, то есть улыбаться как ни в чем не бывало… Но упоминания о моей руке отнюдь не располагали к веселью. Я с нарочитой сдержанностью проговорил:

— Если я его отыщу, то все будет зависеть от обстоятельств. Во всяком случае, я постараюсь и приложу максимум усилий. Если я смогу что-то сделать, то сделаю.

Дженни приуныла. Никто не сказал ни слова. Я подавил тяжелый вздох и осведомился:

— Как он выглядит?

Немного помолчав, Чарльз ответил:

— Я видел его один раз, четыре месяца назад, и мы провели вместе полчаса. У меня сохранилось лишь общее впечатление. Молодой, привлекательный, темноволосый, гладко выбритый. На мой взгляд, он уж слишком пытался понравиться. Но я бы не взял к себе на борт корабля такого младшего офицера.

Дженни поджала губы и отвернулась от отца, но не стала ему возражать. Я почувствовал к ней невольную симпатию, но тут же поборол это ощущение. В присутствии Чарльза и Дженни я становился более уязвимым, что мне совсем не было нужно.

— А вы с ним встречались? — спросил я Тоби.

— Нет, — надменно откликнулся он. — Мне и правда не привелось.

— Тоби уезжал в Австралию, — пояснил Чарльз.

Они выжидали, я решил принять вызов и бесстрастным тоном обратился к ней:

— Дженни?

— Он был остроумным и любил смешить, — в ее голосе прозвучала неожиданная страсть. — И после тебя… — Она осеклась, с тоской поглядела на меня и махнула рукой. — Он был полон жизни и вечно шутил. Он заставлял меня хохотать. Просто ужас какой-то. Когда он приходил, все оживало. Это напоминало… Это напоминало… — Она внезапно запнулась и смолкла. Я догадался, о чем она подумала. При первой встрече мы вели себя точно так же. Дженни, взмолился я про себя, не говори о нас, ну, пожалуйста.

Возможно, она перестаралась и поняла это. Могут ли люди, недоуменно размышлял я чуть ли не в тысячный раз, могут ли люди, нежно любившие друг друга, дойти до такой дикой, яростной вражды. И я и она изменились, и это было необратимо. Никто из нас даже не пытался вернуться к прошлому. Пути назад были отрезаны. В груде пепла догорали последние огоньки, способные погаснуть в любую минуту от любого неосторожного движения. Я проглотил обиду и задал вопрос:

— А он высокий?

— Выше тебя.

— Сколько ему лет?

— Двадцать девять.

Значит, он ровесник Дженни. На два года моложе меня. Если он, конечно, сказал правду. Самонадеянному обманщику ни в чем нельзя доверять, ради собственной безопасности он способен лгать даже по мелочам.

— Где он жил, когда разрабатывал… эту операцию?

Дженни растерялась, и Чарльз пришел ей на помощь.

— Он говорил Дженни, что остановился у своей тетки. Но когда он исчез, мы с Оливером решили проверить и отправились к нему. К сожалению, теткой оказалась его хозяйка, сдававшая комнаты студентам в северном Оксфорде. Во всяком случае… — он закашлялся, — вышло так, что вскоре он оттуда уехал и поселился в квартире, где жила Дженни вместе с другой девушкой.

— Он жил у тебя в квартире? — обратился я к Дженни.

— Ну и что с того? — бесстрашно отпарировала она.

— И когда он сбежал, то ничего не оставил?

— Нет.

— Совсем ничего?

— Нет.

— Ты хочешь, чтобы его нашли? — спросил я.

Для Чарльза и Квэйла положительный ответ был предрешен, но Дженни промолчала. Слова как будто застряли у нее в горле, а на щеках выступили красные пятна.

— Он нанес тебе очень тяжелый удар, — проговорил я.

Она оцепенела от напряжения и еле выдавила из себя:

— Оливер сказал, что мне не надо бояться тюрьмы.

— Дженни! — с пафосом воскликнул я, сознавая, что должен сгустить краски и хоть немного образумить ее. — Обвинение в мошенничестве может перечеркнуть всю твою жизнь и уж, по меньшей мере, надолго ее испортить. Я вижу, что Эш тебе нравился. Возможно, ты даже любила его. Но пойми, он не просто скверный мальчишка, стащивший банку с вареньем. Он сознательно подставил тебя, а сам улизнул. Это преступление, и, если повезет, я поймаю его, хочешь ты того или нет.

Чарльз с жаром возразил мне:

— Сид, ты глубоко заблуждаешься. Конечно, она хочет, чтобы его осудили.

Она согласилась, чтобы ты попытался его отыскать. Она хочет, чтобы ты за это взялся, ну, разумеется, хочет.

Я вздохнул и пожал плечами.

— Она согласилась только ради вас. К тому же она думает, что мне не удастся его поймать, и, вполне вероятно, она права. Но даже разговор о моем возможном успехе выводит ее из равновесия и пробуждает злобу. Нечастый случай, когда женщина продолжает любить негодяя, едва не сломавшего ей жизнь. Я с таким не сталкивался.

Дженни поднялась, смерила меня яростным взглядом и удалилась. Тоби готов был последовать за ней, Чарльз тоже встал, но я подчеркнуто громко произнес:

— Мистер Квэйл, прошу вас, пойдите к Дженни и объясните, с чем она может столкнуться и что ее ждет, если суд признает ее виновной. Не церемоньтесь с ней, говорите как можно резче и грубее, пусть это ее шокирует. Ей нужна встряска, тогда до нее хоть что-нибудь дойдет.

Он сразу согласился со мной и был уже на полпути, когда я кончил говорить.

— Ты несправедлив к ней, — заявил Чарльз. — Мы собрались здесь, чтобы попытаться ее спасти.

— От Холли трудно ждать какой-либо симпатии к Дженни, — язвительно заметил Тоби.

Я посмотрел на него. Он явно не блистал умом, но Дженни нуждалась в покорном и нетребовательном поклоннике, в морской глади после шторма. Я знал, что еще недавно, два-три месяца назад, она всерьез подумывала, не выйти ли за него замуж, но я сомневался, сможет ли она с ним ужиться и выдержит ли он сравнение с Эшем.

Он бросил на меня неприязненно-высокомерный взгляд и решил, что Дженни сейчас без него не обойтись.

Чарльз пронаблюдал за тем, как он покинул комнату, и, не скрывая усталости и разочарования, признался мне:

— Я просто ее не понимаю. Тебе понадобилось десять минут, чтобы во всем разобраться… А я так ничего и не смог разглядеть. — Он угрюмо посмотрел на меня. — Выходит, мне не следовало ее успокаивать?

— Чарльз, вам незачем себя упрекать. Это просто нелепо. Да и спокойствие ей не повредит. Но дело в том, что она принялась его оправдывать, я имею в виду Эша, и попусту тянула время. А ей нужно было встряхнуться и осознать, что она запуталась, что ей стыдно, что ошибка может стоить ей жизни.

Мои слова расстроили его. На лице Чарльза обозначились резкие морщины. Он мрачно проговорил:

— Все много хуже. Хуже, чем я считал.

— Печальнее, — поправил его я. — Но не хуже.

— Ты думаешь, что сможешь его отыскать? — спросил он и тут же добавил: — Господи, с чего же ты начнешь?

Глава 4

Поздно вечером Дженни умчалась вместе с Тоби в Оксфорд, и мы с Чарльзом пообедали вдвоем. Неудивительно, что наутро я проснулся в хорошем настроении, зная, что новая встреча с ней в скором будущем мне не грозит. Чарльз тоже почувствовал облегчение. Так и вышло, они вернулись поздно, а к этому времени я уже успел позавтракать.

Я решил последовать указаниям Чарльза, отправился в оксфордскую квартиру Дженни и позвонил. Поглядев на замок, я подумал, что, если мне никто не откроет, я без труда смогу с ним справиться, но после второго звонка дверь приоткрылась на несколько дюймов, оставаясь на цепочке.

— Льюис Макиннес? — спросил я, увидев сквозь щель один глаз, спутанные светлые волосы, босую ногу и подол темно-синей ночной рубашки.

— Да. Это я.

— Вы не возражаете, если я с вами поговорю? Я… бывший муж Дженни. Ее отец попросил меня ей помочь.

— Так вы Сид? — с изумлением отозвалась она. — Сид Холли?

— Да.

— Хорошо, подождите минутку.

Дверь захлопнулась и довольно долго оставалась закрытой. Наконец она открылась, и я смог как следует рассмотреть девушку. Она переоделась и теперь была в джинсах, мятой блузке, мешковатом голубом свитере и тапочках. Ее волосы были тщательно причесаны, а губы накрашены нежной, светло-розовой помадой.

— Входите.

Я зашел и закрыл за собой дверь. Как я догадался, квартиру не стали ремонтировать, штукатурить или наскоро приводить в порядок. Как-никак она находилась в большом доме викторианской поры — да и сам квартал считался весьма престижным — с полукруглой подъездной аллеей и площадкой для стоянки машин во дворе. Дженни жила в крыле с большой, достроенной позднее лестницей, и квартира занимала весь первый этаж. Как сказал мне Чарльз, Дженни купила ее на средства, полученные после развода. Мне было приятно видеть, что мои деньги не пропали даром.

Девушка зажгла свет и провела меня в просторную гостиную с чуть наклоненным потолком. Шторы были еще задернуты, а не убранные с вечера вещи в беспорядке громоздились на стульях и столах. Газеты, пальто, спортивные туфли, кофейные чашки, пустые стаканчики из-под йогурта, сваленные в вазу для фруктов вместе с ложками, увядшие нарциссы, пишущая машинка со снятой крышкой, несколько смятых страниц, случайно не попавших в мусорную корзину.

Льюис Макиннес отдернула шторы, и тусклый утренний свет начал без успеха соперничать с электричеством.

— Я только встала и еще не успела прибраться. Извините.

Несомненно, беспорядок в гостиной был делом ее рук. Дженни отличалась неизменной аккуратностью и, перед тем как лечь спать, обязательно все убирала.

Но мы были в комнате Дженни. Я узнал несколько вещей, перевезенных из Эйнсфорда, да и мебель стояла как некогда в нашей гостиной. Любовь проходит, но вкус остается тем же. Я почувствовал себя одновременно в гостях и дома.

— Хотите кофе? — предложила она.

— Только если…

— Ну, разумеется, у меня немного есть.

— Могу ли я вам помочь?

— Как вам угодно.

Льюис провела меня через холл в полупустую кухню. Она держалась вполне естественно, без особой настороженности, но довольно холодно. Впрочем, меня это не смущало. Дженни говорила обо мне то, что думала, и, наверное, отзывы были не слишком лестными.

— Вы не откажетесь от тостов? — она достала пакет с ломтиками хлеба и банку растворимого кофе.

— Спасибо, я с удовольствием позавтракаю.

— Тогда бросьте пару ломтиков в тостер. Вон туда.

Я последовал ее указаниям, пока она наливала воду в электрочайник и искала в буфете масло и мармелад. Масло находилось в мятом, засаленном пакете, разорванном спереди и крайне неряшливом с виду. Совсем как пакет с маслом у меня в холодильнике Дженни обычно автоматически перекладывала масло в масленку.

Интересно, делает ли она это теперь, оставшись одна.

— Вы пьете с молоком и сахаром?

— Нет, только с сахаром.

Когда тосты были готовы, Льюис намазала их маслом, украсила мармеладом и разложила по тарелкам. Потом насыпала в чашки по несколько ложек кофе и залила их кипятком, взяла бутылку с молоком и подлила его в кофе.

— Возьмите кофе, я отнесу тосты, — сказала она. Забрала тарелки и, обернувшись, заметила, как я взял левой рукой одну из чашек и прижал ее к груди.

— Осторожнее, — торопливо предупредила она, — кофе просто огненный.

Я крепко держал чашку ничего не чувствующими пальцами.

Она понимающе подмигнула.

— Одно из преимуществ, — пояснил я и аккуратно взял другую чашку за ручку.

Она посмотрела мне в лицо, но промолчала и двинулась в гостиную.

— Я совсем забыла, — заметила она, когда я поставил чашки на низкий столик перед диваном, который она только что расчистила.

— Вставные зубы гораздо привычнее, — вежливо отозвался я.

Она с трудом удержалась от улыбки, хотя потом поняла неловкость ситуации и нахмурилась. Мне стало ясно, что по натуре она добродушна и откровенна, а ее резкость не более чем защитная реакция. Она разломила тост и задумчиво огляделась по сторонам. Прожевав кусок и выпив немного кофе, она полюбопытствовала:

— А чем вы можете помочь Дженни?

— Попытаюсь отыскать Никласа Эша.

— О, — она вновь на секунду улыбнулась, а потом напряженно застыла в раздумье.

— Он вам нравился? — спросил я.

Она печально кивнула.

— Боюсь, что да. Он такой… остроумный и веселый. Просто обалденно. И я никак не могла поверить, что он сбежал и оставил Дженни все расхлебывать. Я хочу сказать… он жил здесь… в этой квартире… и мы так смеялись. То, что он сделал… немыслимо.

— Вам не трудно припомнить, как развивались события, и рассказать мне все с самого начала?

— Но разве Дженни?..

— Нет.

— Я полагаю, — медленно проговорила Льюис, — Дженни не решилась вам признаться, что он нас так одурачил.

— А она его очень любила?

— Любила? Что такое любовь? Я не могу вам сказать. Но Дженни была в него влюблена. — Льюис облизала пальцы. — Мы обе потеряли голову. Все пенилось и искрилось, как шампанское. И она витала в облаках.

— Ну, а вы были вместе с ними? И тоже витали в облаках?

Льюис в упор поглядела на меня.

— Вы имеете в виду, знала ли я, каков он на самом деле? Да, я знала. Но если вы решили, что я тоже влюбилась в него, то ошиблись. Он был веселый, но не в моем вкусе, и в отличие от Дженни меня не возбуждал. Во всяком случае, его привлекла она, а не я. Или, по крайней мере… — с сомнением в голосе заключила она, — мне так показалось. — Льюис взмахнула влажными пальцами: — Вас не затруднит передать мне коробочку с салфетками? Она у вас за спиной.

Я дал ей коробочку и проследил, как она стерла с пальцев прилипшие кусочки мармелада. Теперь я смог как следует рассмотреть ее светлые ресницы и типично английскую розовую кожу. Никаких следов прежней застенчивости я в ней больше не обнаружил. Морщины и складки — безошибочные признаки усталости и разочарования — еще не отпечатались на ее лице. Судя по его выражению, никто бы не назвал ее циничной или нетерпимой к чужому мнению. Обыкновенная практичная, здравомыслящая девушка.

— Мне даже неизвестно, где они познакомились, — сказала она. — Знаю только, что где-то здесь, в Оксфорде. Однажды я вернулась и застала его у нас, если вам понятно, что я подразумеваю. Они уже были, если можно так выразиться… заинтересованы друг другом.

— А вы всегда жили тут вдвоем с Дженни? — задал я вопрос.

— В общем, да. Мы с ней вместе учились в школе, вы не знали об этом? Ну вот, как-то мы встретились, я сказала ей, что собираюсь прожить два года в Оксфорде и буду работать над книгой. Она спросила меня, где я намерена остановиться, и сообщила, что присмотрела тут квартиру, но хочет жить в ней с какой-нибудь знакомкой. Я сразу переехала сюда, и мы с ней прекрасно ужились.

Я бросил взгляд на пишущую машинку и прочие следы ее трудов.

— И вы все время работаете дома?

— Здесь или в Шелдониан, в библиотеке… а иногда занимаюсь другими исследованиями. Я плачу Дженни за мою комнату и… сама не понимаю, зачем я вам об этом рассказываю.

— Весьма полезные сведения. Она встала.

— Возможно, вам стоит посмотреть на воск, конверты и тому подобное. Я отнесла их в его комнату, в комнату Ники… с глаз долой. Честно признаться, мне было тяжело на них смотреть.

И я снова двинулся следом за ней через холл. На этот раз мы спустились, миновали широкий Проход, и я понял, что это площадка первого этажа в старом доме.

— Тут комната Дженни, — пояснила она, указав на дверь. — Здесь ванная. А вот тут живу я. В конце коридора комната Ники.

— Вам известно, когда он исчез? — спросил я, идя за ней по пятам.

— Точно? Кто же это знает? Где-то днем в среду. Да, в среду, две недели назад. — Она открыла выкрашенную белым дверь и зашла в комнату в конце коридора. — Он позавтракал с нами, как обычно. Я отправилась в библиотеку, а Дженни села на поезд. Ей нужно было съездить в Лондон за покупками. Когда мы обе вернулись, его и след простыл. Скрылся, и все тут. Дженни долго не могла опомниться и прийти в себя от шока. Она целыми днями плакала. Но, конечно, мы тогда понятия не имели, что он ее бросил и прихватил с собой денежки со счетов.

— А когда вы это обнаружили?

— Дженни пошла в пятницу в банк заплатить по чекам и договориться об отсрочке уплаты за рассылку, и там ей сказали, что счет закрыт.

Я осмотрел комнату, обратив внимание на толстый ковер, георгианский комод, большую уютную кровать, кресло, изящные, со вкусом подобранные Дженни шторы и свежевыкрашенные стены. В самом центре комнаты стояли шесть объемистых коричневых ящиков из плотного картона. Однако вид у комнаты был какой-то нежилой.

Я приблизился к комоду и выдвинул ящик. Он оказался совершенно пустым. Я пошарил в нем, но не нашел ни пылинки.

Льюис кивнула.

— Он регулярно убирал комнату. И пылесосил ее. Вот, видите следы на ковре.

Он и ванную постоянно мыл. Там все просто сверкало. Дженни нравилось, что он такой аккуратный. Но потом она поняла, что он не хотел оставлять улики.

— Я думаю, это было символично, — рассеянно произнес я.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… не то чтобы он боялся оставить волосок или отпечатки пальцев.

Скорее ему было приятно чувствовать, что он вышел сухим из воды и в этом доме его ничто не держит. Я хочу сказать… если вы намерены вернуться, то бессознательно «забываете» в доме какие-то вещи. Это известное явление и очень распространенное. А когда вы ни сознательно, ни подсознательно не связываете себя с каким-либо местом, то вычищаете все вплоть до последней пылинки. — Я перевел дух. — Простите. Наверное, я вас утомил.

— Я не устала.

— Где они спали? — деловито осведомился я.

— Здесь. — Она пристально поглядела на меня и решила, что ей надо продолжить рассказ. — Обычно она приходила к нему. Не думайте, я за ними специально не следила, но хорошо знаю. Как правило, бывало именно так. Но не всегда.

— А он никогда не приходил к ней?

— Да, любопытно. Я ни разу не видела его у нее в комнате, даже днем. Если он хотел с ней встретиться, то просто звал Дженни из коридора.

— Характерная черта.

— По-вашему, это еще символичнее? — Она приблизилась к груде ящиков и приоткрыла верхний. — Содержимое вам само обо всем расскажет. Почитайте, а я вас пока оставлю. Для меня это до сих пор невыносимо. Да и вообще нужно немного прибрать, а то Дженни вернется, а тут настоящий бедлам.

— Вы ее сейчас не ждете?

Льюис чуть склонила голову, уловив в моем голосе тревогу.

— А вы ее боитесь?

— Неужели у меня такой вид?

— Она говорит, что вы ничтожество, — удивленная интонация немного смягчила последние слова.

— Да, она на это способна. Но я ее совсем не боюсь. Она меня просто раздражает, — отозвался я.

— Дженни — потрясающая девушка, — взволнованно выпалила Льюис.

Да, она прекрасная подруга, подумал я. Сама верность и надежность. И готова отразить любую атаку. Но вся беда в том, что я не один год был мужем потрясающей девушки Дженни.

— Да, — бесстрастным тоном подтвердил я.

Льюис повернулась и вышла из комнаты. Я со вздохом направился к ящикам, а потом неуклюже приподнял и переместил их, радуясь, что ни Дженни, ни Льюис меня не видят. Они оказались объемистыми, и, хотя один или два весили меньше остальных, брать и обхватывать их протезом было очень трудно. Верхний ящик заполняла кипа служебных бланков, белых, хорошего качества, с четко отпечатанными на машинке строчками. На каждом листе вверху я заметил впечатляющие заголовки, в центре которых красовалась позолоченная эмблема. Я взял один из этих бланков и понял, почему Дженни поддалась на провокацию.

«Исследование сердечной недостаточности», — прочел я подзаголовок, набранный курсивом. Под ним было напечатано: «Зарегистрировано в Фонде милосердия». Слева от эмблемы находился список спонсоров, по большей части титулованных и влиятельных, а справа — список сотрудников, среди которых значилась и Дженнифер Холли, ассистент-исполнитель. Рядом с именем Дженни был напечатан адрес ее квартиры в Оксфорде.

В письме отсутствовали дата и обращение. Оно начиналось с середины листа, и в нем сообщалось следующее:

«К сожалению, в наши дни очень многие семьи плохо представляют себе опасность сердечно-сосудистых заболеваний. Между тем даже если они не приводят к летальному исходу, то лишают больного возможности жить прежней полноценной жизнью, нормально трудиться и превращают его в инвалида.

В области исследования причин этого современного бедствия и его профилактики проделана большая работа, но еще больше предстоит сделать.

Исследования, финансируемые из бюджета правительства, при нынешнем состоянии финансов заведомо ограничены, и общество должно прибегнуть к поддержке частного капитала, доверив ему обеспечение важнейших программ.

Однако нам известно, что многие люди отказываются принимать пожертвования, даже нуждаясь в помощи. Ради содействия „Исследованию сердечной недостаточности“ мы просим вас приобрести предлагаемый ниже товар, подобно тому как вы покупаете рождественские открытки. Его реализация сможет обеспечить плодотворную работу в самых разных сферах. После обсуждения наши спонсоры остановили свой выбор на продаже воска высшего сорта, исключительно подходящего для полировки старинной мебели.

Воск упакован в жестяные баночки — по фунту в каждой. Его качество могут удостоверить лучшие реставраторы и хранители музеев. Если вы захотите приобрести еще, мы можем предложить вам баночки с расфасовкой по пять фунтов.

Сообщаем вам, что по меньшей мере три четверти полученных средств будут направлены на финансирование исследований.

Воск прекрасно подойдет для вашей мебели, ваш вклад окажет существенную поддержку Фонду, и с вашей помощью вскоре будет достигнут прогресс в профилактике, лечении и контроле над этими страшными заболеваниями.

Если вы пожелаете, просим вас прислать пожертвования по адресу, напечатанному ниже. (Чеки будут выписаны на счет „Исследования сердечной недостаточности“.) Вы незамедлительно подучите упаковки с воском и благодарность от больных со всех концов страны.

Искренне ваш Ассистент-исполнитель».

Я сказал про себя «фу», сложил письмо и сунул его в карман. Какая сентиментальная мура и дешевка, подумал я, предлагать в ответ нечто вполне реальное. Да еще завуалированный намек, что если вы не раскошелитесь, то сами можете всерьез заболеть. Однако, судя по рассказу Чарльза, эта мешанина на многих подействовала.

В другом большом ящике лежали несколько тысяч белых конвертов без адресов.

Третий был наполовину заполнен письмами, написанными от руки на бумаге самых разных сортов. В заказах на воск постоянно упоминалось, что «чеки прилагаются».

В четвертом ящике находились отпечатанные послания с благодарностью. В них говорилось, что «Исследование сердечной недостаточности» весьма признательно за полученную помощь и с удовольствием направляет партию воска.

Пятый ящик оказался полупустым, а в шестом, набитом до отказа, лежали плоские белые коробочки шести дюймов в ширину и двух в высоту. Я раскрыл одну из них и принялся разглядывать содержимое. Я увидел плоскую, округлую банку с туго завинченной крышкой. Мне пришлось изрядно потрудиться. Но в конце концов я откупорил ее и обнаружил мягкую смесь светло-коричневого цвета. От нее и правда пахло полировкой. Я закрыл банку, уложил ее в коробочку и на время оставил, решив, что, уходя, заберу с собой.

Похоже, что больше ничего интересного для меня в комнате не было. Я осмотрел в ней каждую щель, ощупал подкладку кресла и постучал по ручкам, однако нашел там лишь булавку.

Потом я взял круглую белую коробочку и медленно побрел в гостиную. По дороге я стал одну за другой открывать двери комнат и рассматривать обстановку.

О двух из них Льюис мне ровным счетом ничего не сказала. Первая комната была бельевой, а во второй — маленькой и ничем не обставленной — стояли чемоданы и валялся всякий старый хлам.

Комнату Дженни я сразу узнал по ее сугубо женскому убранству — в ней преобладали розовые и белые тона, а драпировки, скатерти и салфетки были обшиты пышными, как пена, оборками. В воздухе витал легкий, фиалковый аромат ее любимых духов «Миллс». Вспоминать о том, что я впервые подарил их ей в Париже, теперь не имело смысла. Слишком много времени отделяло нас от той поры. Я закрыл дверь, и запах улетучился. Потом я отправился в ванную.

Она сверкала белизной. Большие махровые полотенца. Зеленый коврик, зеленые растения. Зеркала на стенах, яркий свет. Не видно ни пасты, ни зубных щеток, все убрано в шкафчики, полный порядок и аккуратность. Очень похоже на Дженни.

Рядом с умывальником мыло фирмы «Роджер и Галлет».

Я уже привык к дотошным расследованиям и утратил излишнюю щепетильность.

Вот и сейчас я почти без колебаний приоткрыл дверь комнаты Льюис. Я высунул голову, надеясь, что мне повезет: она в эту минуту не появится в холле и не увидит меня.

В ее хаосе есть своя система, подумал я. Раскиданные по полу груды книг и бумаг. Одежда на спинках стульев. Меня не удивила неубранная постель, ведь я позвонил, когда Льюис только проснулась.

В углу я заметил умывальник, зубную пасту без крышки. Рядом на веревке сушилось белье. Открытая коробка шоколада. Беспорядок на крышке комода. В высокой вазе ветка со свечкой каштана. Совершенно без запаха. Нельзя сказать, что комната грязна и запущенна, скорее немного захламлена. На полу валялась синяя ночная рубашка. Обстановка в комнате почти как у Эша. Я без труда определил, какую мебель привезла и расставила Дженни, а какую Льюис.

Я убрал голову и закрыл дверь. К счастью, за мной никто не следил. Льюис кончила уборку в гостиной и уселась на пол читать книгу.

— Привет, — сказала она, окинув меня недоуменным взором, словно напрочь забыла о моем присутствии в доме. — Ну, как, вы уже завершили поиски?

— Тут должны быть и Другие бумаги, — отозвался я. — Письма, счета, гроссбухи и тому подобное.

— Их забрала полиция.

Я присел на диван и посмотрел ей прямо в лицо.

— А кто вызвал полицию? — спросил я. — Дженни?

Она наморщила лоб.

— Нет. Кто-то пожаловался им, что Фонд милосердия не зарегистрирован.

— Кто именно?

— Я не знаю. Кто-то получил письмо и решил проверить. Половины спонсоров из списка вообще не существует, а остальные даже не подозревали, что их именами воспользовались.

Я немного подумал и сказал:

— Почему Эш сбежал, когда дело было еще на мази? Что его заставило?

— Мы так и не поняли. Возможно, кто-то позвонил сюда и пожаловался. И он тотчас смылся. Полиция явилась через неделю после его побега.

Я положил круглую коробочку на столик.

— Откуда вам присылали воск? — задал я вопрос.

— Из какой-то фирмы. Дженни выписывала и отправляла заказы, а мы получали его здесь. Никто не знал, где его можно купить.

— Где счета-фактуры?

— Полиция их тоже взяла.

— А эти открытки с просьбами… кто их печатал?

Она вздохнула.

— Конечно, Дженни. У Ники были другие бланки, очень похожие, только там значилось его имя, а не ее. Он объяснил, что мы отправили уже много открыток с его именем и адресом. Это было незадолго до его побега. Понимаете, он успел многое предусмотреть и полагал, что мы продолжим работу даже в том случае…

— Да, теперь в этом можно не сомневаться. Мое замечание рассердило ее, хотя и не слишком сильно.

— Вам легко смеяться, но если бы вы хоть раз его видели. Вы бы поверили ему, совсем как мы.

Я не стал ей возражать. Может быть, такое и случилось бы.

— Эти открытки? — спросил я. — Кому вы их отправляли?

— У Ники был огромный список имен и адресов. Целые тысячи.

— Они у вас остались? Я хочу сказать, списки?

Она уныло взглянула на меня.

— Он забрал их с собой.

— А что за люди в них значились?

— Владельцы старинной мебели, которым выложить лишнюю пятерку все равно что плюнуть.

— Он не говорил, где узнал их адреса?

— Говорил, — подтвердила она. — В главном офисе Фонда милосердия.

— Кто надписывал адреса и посылал открытки? — продолжал я расспрашивать Льюис.

— Ники печатал адреса на конвертах. Да, не задавайте мне этот вопрос, на моей машинке. Он работал очень быстро и мог отпечатать до сотни адресов в день. Дженни расписывалась на каждой открытке, а я обычно складывала их в конверты. Вы знаете, у нее неразборчивый почерк, и Ники часто ей помогал.

— То есть он за нее расписывался?

— Вы правы. Он копировал ее подпись. Так бывало тысячи раз. Ему это отлично удавалось. И вы бы ни за что не смогли отличить.

Я молча посмотрел на нее.

— Понимаю, — откликнулась она. — Дженни сама себя подставила. Но, видите ли, в его присутствии вся эта трудная работа с письмами превращалась в сплошное удовольствие. Вроде игры. Он постоянно шутил, и мы смеялись до слез. Вы не понимаете. А потом, когда чеки начали приходить, нам сделалось ясно, что затраты окупились и результат налицо.

— Кто отправлял воск? — мрачно поинтересовался я.

— Ники печатал адреса на этикетках. Я помогала Дженни укладывать воск в коробки, заклеивала их липучкой и относила на почту.

— Эш никогда их сам не отсылал?

— Он был слишком занят и печатал с утра до вечера. Обычно мы брали сумки на колесиках, набивали их доверху коробочками и шли на почту.

— А чеки? Я полагаю, Дженни ходила в банк их оплачивать?

— Верно.

— И долго вы этим занимались?

— Несколько месяцев, когда открытки были отпечатаны и партия воска уже пришла.

— Вы получили много воска?

— О, целые груды, так что ставить было некуда. Нам прислали эти большие коричневые ящики по шестьдесят банок в каждом. Мы и шагу ступить по квартире не могли. Дженни предложила заказать еще, запасы понемногу истощались, но Ники сказал — нет, не надо, закончим с этой партией и немного передохнем. А потом займемся новой.

— Он имел в виду, что с воском вообще пора кончать? — уточнил я.

— Да, — нехотя согласилась она.

— Сколько денег положила в банк Дженни? — задал я очередной вопрос.

Льюис смерила меня угрюмым взглядом.

— Что-то около десяти тысяч фунтов. Может быть, чуть больше. Некоторые присылали нам не пять фунтов, а суммы покрупней. Один или два пожертвовали сотню и отказались от воска.

— Невероятно.

— Деньги только-только стали приходить Они и сейчас приходят, каждый день. Но поступают с почты прямо в полицию, а те отправляют их обратно. У них сейчас работы невпроворот.

— В комнате Эша стоит ящик с открытками, на которых написано: «Чеки прилагаются». Как с ними быть?

— Деньги этих людей лежат в банке, а воск им уже отправлен, — пояснила она.

— Почему же полиция не заинтересовалась этими открытками?

Она пожала плечами.

— Во всяком случае, они их не взяли.

— Вы не возражаете, если я их заберу?

— Сколько угодно.

Я спустился, отнес ящик с ними к двери парадного, а потом вернулся в гостиную и продолжил расспрос. Льюис успела вновь погрузиться в книгу и без всякого воодушевления посмотрела на меня.

— Как Эшу удалось получить деньги в банке?

— Он захватил с собой отпечатанную открытку с подписью Дженни. В ней говорилось, что она хочет закрыть счет и направить средства в Фонд милосердия для ежегодного званого обеда. И еще взял чек, опять-таки с подписью Дженни под всеми суммами вплоть до самых мелких.

— Но она этого не писала…

— Нет. Все сделал он. Я видела и открытку и чек. Банк передал их в полицию. Вы никогда не догадались бы, что он подделал почерк. У него получилось в точности как у Дженни. Даже она не увидела никакой разницы.

Льюис поднялась, оставив книгу на полу.

— Вы уже уходите? — явно с радостью осведомилась она. — У меня полно дел. Из-за Ники я запустила занятия.

Она проводила меня в холл и по дороге не удержалась от очередной ехидной реплики.

— Банковские клерки не смогли припомнить Ники. Они каждый день открывают и закрывают тысячи счетов и выплачивают уйму денег. Как-никак Оксфорд — крупный торговый центр. Они имели дело только с Дженни, и это было за десять дней до того, как полиция нагрянула в банк и принялась задавать вопросы. Никто из них не запомнил Ники.

— Он — настоящий профессионал, — сухо проговорил я.

— Боюсь, что вы правы. — Она пошла открывать дверь, а я в это время нагнулся и с трудом поднял коричневый ящик, стараясь сохранить равновесие и не выронить лежавшие наверху открытки.

— Спасибо вам за помощь, — сказал я.

— Позвольте мне отнести этот ящик.

— Я справлюсь и сам, — отозвался я.

Она окинула меня беглым взглядом.

— Я в этом не сомневаюсь. Но у вас просто сатанинская гордыня. — Она выхватила ящик у меня из рук и уверенно двинулась по лестнице. Я направился за ней, чувствуя себя последним идиотом. Наконец мы вышли из дома на асфальтированную площадку.

— Где ваша машина? — спросила она.

— Сзади, во дворе, но…

С таким же успехом я мог бы обратиться к морской волне. Я старался не отставать от Льюис, робко указал на «Шимитар» и открыл багажник. Она поставила туда ящик, и я захлопнул крышку.

— Спасибо, — вновь произнес я. — За все.

В ее глазах мелькнула усмешка.

— Если вы надумаете как-нибудь помочь Дженни, вам не трудно будет связаться со мной и дать мне знать? — обратился я к Льюис.

— В таком случае оставьте ваш адрес.

Я достал из внутреннего кармана визитную карточку и вручил ей.

— Там написано.

— Ладно. — Она постояла минуту, и по выражению лица Льюис я так и не смог определить, что у нее на душе. — Буду с вами откровенна, — напоследок призналась она. — По рассказам Дженни я представляла вас… совсем другим.

Глава 5

Из Оксфорда я взял курс на запад в Глостершир и добрался до конного завода Гарви в половине двенадцатого. Воскресное утро — самое удобное время для посещения.

Я застал Тома Гарви в его конюшне. Он разговаривал с конюхом, уверенно расхаживая вдоль стойл. Я замедлил шаги.

— Сид Холли! — воскликнул он. — Какой сюрприз! Что тебя сюда привело?

Я скорчил гримасу и открыл окно машины.

— Почему при встрече со мной все думают, будто мне что-нибудь нужно?

— Конечно, парень. У тебя прекрасный нюх, ты чуешь суть любого дела, потому так и говорят. Знаешь, даже до нас, сельских простаков, многое доходит.

Я улыбнулся, выбрался из машины и пожал руку шестидесятилетнему плуту. Он был так же далек от сельского простака, как мыс Горн от Аляски. Это был здоровый и сильный как бык мужчина с железной волей, громким, властным голосом и какой-то цыганской хитрецой. Его рукопожатие показалось мне столь же крепким, как его деловая хватка, и столь же сухим. С людьми он обходился без сантиментов, а вот лошадей нежно любил. Он преуспевал год от года, и если бы мне понадобилось отыскать в его конюшне какого-нибудь чистокровного жеребца с чертами вырождения, я бы ничего не добился.

— Так что тебе здесь нужно, Сид? — спросил он.

— Я приехал посмотреть кобылу. Том. Ее к тебе недавно привезли. Мне это просто интересно.

— Неужели? Какую именно?

— Бетезду.

Выражение его лица мгновенно изменилось. Сперва он глядел на меня с веселым недоумением. Но когда я заговорил о лошади, и веселье и недоумение мгновенно улетучились: Он прищурил глаза и резко бросил:

— А почему ее?

— Ну, может быть, она ожеребилась?

— Она умерла.

— Умерла?

— Разве ты не слышал, что я сказал, парень. Она умерла. Лучше зайдем ко мне.

Он повернулся и вышел из конюшни. Я последовал за ним. Дом у него был старый, темный, со спертым воздухом. Жизнь шла за его стенами — в поляк, конских стойлах, под навесом для молодняка. А здесь тишину нарушал только бой тяжелых старинных часов, и даже на кухне, судя по всему, ничего не готовили.

— Садись.

Какая-то странная комбинация столовой и служебного кабинета: массивный старый стол и плотный ряд стульев по одну сторону, а по другую — шкафы с картотеками и кресла. Никаких попыток приукрасить обстановку и произвести впечатление на покупателя. Впрочем, сделки обычно заключались на ходу.

Том уселся за стол, а я примостился на ручке кресла, решив, что во время этого разговора мне вряд ли удастся расслабиться и спокойно вздохнуть.

— Итак, — проговорил он. — Почему ты спросил меня о Бетезде?

— Просто хотел выяснить, что с ней стало.

— Не крути, парень. Меня трудно обмануть. Из одного любопытства ты не потащился бы за много миль. Для чего ты хотел узнать?

— Ко мне обратился клиент.

— Какой клиент?

— Если бы я работал для тебя, — сказал я, — и ты попросил бы меня держать дело в тайне, тебе было бы приятно, если бы я проболтался?

Несколько минут он сосредоточенно смотрел на меня. Взгляд у него был унылый.

— Нет, парень. Вряд ли. По-моему, тут и скрывать-то нечего. Бетезда умерла при родах. И жеребенок вместе с ней. Такой малюсенький, сразу видно, не жилец.

— Мне жаль, — откликнулся я.

Он пожал плечами.

— Иногда такое бывает. Правда, не часто. У нее сердце не выдержало.

— Сердце?

— Угу. Жеребенок лежал не правильно, и кобыла перенапряглась, а ей это никак нельзя. Мы помогли извлечь мальца, и тут она застыла. Ни на йоту больше с места не сдвинулась, и все. Что уж тут поделаешь. Да и рожала она за полночь.

— А ветеринара вы не вызывали?

— Он пробыл здесь до утра. Я позвонил ему, когда схватки только начались. Мы надеялись, что все легко обойдется. Но, видишь ли, первые роды, сердечные спазмы и так далее.

Я чуть заметно нахмурился.

— Значит, у нее уже были сердечные спазмы, когда ее привезли к тебе?

— Конечно, были, парень. Вот почему ее и сняли со скачек. Похоже, ты ее совсем не знал, я не ошибся?

— Нет, — подтвердил я. — Расскажи мне.

Он снова повел плечами.

— Она из конюшни Джорджа Каспара, это тебе, конечно, известно. Хозяин мечтал получить от нее потомство. Ты ведь помнишь, ей только что исполнилось два года, самый расцвет. Мы спарили ее и Тимберли, думали, что от него родится отличный скакун. Но, сам знаешь, человек предполагает, и прочее.

— Когда она умерла?

— Да, пожалуй, месяц назад.

— Что ж, благодарю, Том. — Я встал. — Спасибо, что выкроил для меня время.

Он тоже поднялся из-за стола.

— По-моему, тебе это скучно — ездить, расспрашивать и вынюхивать. Я-то помню прежнего Сида Холли, как он мчался во весь опор и перелетал через барьеры. Вот была жизнь, и сравнивать нечего.

— Времена меняются.

— Угу, видимо, так. Но могу поклясться, что ты до сих пор жалеешь. Еще бы, шум, крики на трибунах, когда ты у последнего барьера и лошадь его берет. — Его лицо оживилось от воспоминаний. — Бог ты мой, парень, какое зрелище! И ты никогда не нервничал, не показывал вида… Не знаю, как тебе удавалось.

Я подумал, что он невольно расчувствовался, и с трудом смог выдержать его темпераментную речь.

— Да, тебе крупно не повезло, когда ты лишился руки. Впрочем, теперь на стипль-чезе вечно какие-то катастрофы. Переломы позвоночника и тому подобное.

Мы направились к двери.

— Но уж если ты жокей, то без риска не обойдешься.

— Вы правы, — согласился я.

Мы вышли, и он проводил меня до машины.

— Хотя ты легко управляешься с этой штуковиной. Водишь машину и прочее.

— Со мной все в порядке.

— Ладно, приятель. — Он знал, что мои слова далеки от истины, однако ему хотелось мне посочувствовать, и он старался как мог. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал рукой на прощание и был таков.

Я вернулся в Эйнсфорд. Чарльз, Дженни и Тоби сидели в гостиной и пили шерри перед ленчем.

Чарльз предложил мне бокал «Фино». Тоби презрительно поглядел на меня сверху вниз, как будто я только что возвратился из хлева, а Дженни сообщила, что успела переговорить с Льюис по телефону.

— Мы решили, что ты от нас сбежал. Ведь ты расстался с ней два часа назад.

— Сид не сбежал, — проговорил Чарльз, констатируя факт.

— Ну, в таком случае он с трудом доплелся, — уточнила Дженни.

Тоби с ухмылкой посмотрел на меня поверх бокала. Он испытывал злорадное превосходство здорового над калекой и не собирался его скрывать. Любопытно, понимал ли он, до какой степени Дженни была увлечена Никласом Эшем. А может быть, и знал, но не придавал значения.

Я отпил глоток шерри, его тонкий, суховатый привкус вполне соответствовал обстановке.

— Где ты покупала эту полировку? — спросил я.

— Не помню. — Дженни говорила громко, выделяя каждый слог, с подчеркнутой, почти вызывающей неприязнью.

— Дженни! — попытался одернуть ее Чарльз.

Я вздохнул.

— Чарльз, полиция забрала счета-фактуры, а на них отпечатаны названия и адреса фирм, торгующих полировкой. Вам не трудно попросить вашего знакомого Квэйла обратиться к ним за этими сведениями, а потом прислать их мне?

— Разумеется, — откликнулся он.

— Я не понимаю, — с прежней интонацией произнесла Дженни. — Какая разница, кто присылал этот проклятый воск. Ну, допустим, мы узнаем, и что изменится?

Я почувствовал, что в душе Чарльз согласен с ней, и не стал объяснять.

Вполне вероятно, что она рассудила правильно.

— Льюис сказала, что ты измучил ее расспросами.

— Она мне понравилась, — добродушно заметил я.

Дженни по обыкновению недовольно хмыкнула и сморщила нос.

— Она не для тебя, Сид, — надменно проронила она.

— В каком смысле?

— По интеллекту, дорогой.

Чарльз постарался смягчить ситуацию, предложил еще немного выпить и налил всем шерри из графина.

— По-моему, у Льюис хорошие способности к математике, — обратился он ко мне. — Я играл с ней в шахматы, но, знаешь, ты бы сразу одержал над ней верх.

— Гроссмейстер может быть маньяком, дураком и просто одержимым разными комплексами, например преследования, — возразила Дженни.

Атмосфера оставалась напряженной и во время ленча. После я отправился наверх и начал складывать вещи в чемодан. К счастью, их было немного. В этот момент в комнате появилась Дженни. Она пристально наблюдала за мной.

— Ты почти не используешь левую руку, — проговорила она.

Я не ответил.

— Не знаю, почему она тебя так волнует.

— Прекрати, Дженни.

— Если бы ты последовал моему совету и перестал выступать на скачках, ты бы ее не потерял.

— Возможно.

— У тебя была бы нормальная рука, а не… жалкая половина, не обрубок.

Я швырнул в чемодан губку.

— Скачки на первом месте. Вечные скачки. Старт, победа и слава. А меня словно и не было. Что ж, ты получил по заслугам. Мы могли бы по-прежнему жить вместе… у тебя была бы рука… если бы ты бросил свои драгоценные скачки, когда я хотела. Но ты мечтал стать чемпионом, а я для тебя ничего не значила.

— Мы говорили об этом тысячу раз, — устало отозвался я.

— А теперь у тебя ничего нет. Совсем ничего. Надеюсь, ты доволен.

На серванте стоял прибор для подзарядки батареек. Дженни выдернула шнур из розетки и швырнула черную коробку на кровать. Батарейки вылетели и упали на покрывало.

— Они отвратительны, — сказала она, поглядев на них. — Они вызывают у меня омерзение.

— Я успел к ним привыкнуть. Более или менее.

— Похоже, тебя это не слишком беспокоит.

Я промолчал. Надо ли говорить, что меня это беспокоило.

— Тебе нравится, что ты калека, Сид. Ты просто упиваешься своим положением.

Упиваюсь… Боже правый.

Она подошла к двери. Я ощутил, что за паузой последует очередной выпад, и начал гадать, какими будут ее следующие слова.

Вскоре до меня донесся ее голос.

— Ники ходил с ножом в носке.

Я тут же повернул голову. Она вызывающе и с ожиданием посмотрела на меня.

— Это правда? — спросил я.

— Иногда.

— Как мальчишка, — отозвался я.

Мой ответ ее разозлил.

— А мчаться во весь опор на лошади, зная… зная… что это может кончиться переломом рук и ног и страшными болями, по-твоему, признак зрелости?

— Но ты никогда не думала, что так случится.

— А ты постоянно ошибался.

— Больше не буду.

— Но если бы ты мог, то начал снова.

Я ничего не сказал Дженни. Мы оба знали, что она права.

— Посмотри на себя, — продолжила она. — Когда ты кончил выступать, разве ты подыскал себе чистую, спокойную работу, ну, допустим, биржевого маклера, и начал вести нормальную жизнь? Нет, черт побери, не стал. Ты сунулся в самое пекло — тебе нужна борьба, драки, отчаянные схватки. Ты не способен жить без опасностей, Сид. Ты опьянен ими. Сейчас ты примешься мне возражать, но это вроде наркотика. Представь себе, что ты устроился на службу — с девяти до пяти — и ведешь себя как любой обычный человек, и ты поймешь, что я имею в виду.

Я подумал об этом и вновь промолчал.

— Конечно, — пришла она к выводу, — на службе ты бы умер.

— А нож в носке безопаснее? — удивился я. — Когда мы познакомились, я был жокеем. Ты знала, какие могут быть последствия.

— Тогда я не варилась в этом соку. Не видела ужасных синяков, не понимала, как ты себя ограничиваешь, живя целыми днями без еды и питья, да и без секса, черт бы тебя подрал.

— Он показывал тебе нож или ты его сама заметила?

— Какая разница?

— Он — хвастливый сопляк или по-настоящему опасен?

— Вот ты и раскрылся, — проговорила она. — Тебе хочется думать, что он опасен.

— Вовсе не из-за тебя.

— Ладно… я уже поняла. Нож был в ножнах, привязанных к его ноге. И Ники сам шутил по этому поводу.

— Но ты же сказала мне, — не отставал я. — Значит, он пытался угрожать?

Внезапно она утратила уверенность, смутилась, нахмурилась и через минуту покинула меня, спустившись вниз.

Если привязанность к ее драгоценному Ники хоть немного ослабла и в стене уверенности обозначилась первая трещина, то тем лучше, подумал я.

Во вторник утром я взял с собой Чико, и мы двинулись на север, в Ньюмаркет. День выдался ветреный, ясный и довольно холодный.

— Какие у тебя сейчас отношения с женой? — поинтересовался он.

Чико встречался с Дженни только раз и сказал, что ее невозможно забыть.

Однако, судя по его интонации, впечатление было неоднозначным, и мне оставалось гадать, какой смысл он вложил в эти слова.

— У нее трудный период, — ответил я.

— Она что — забеременела?

— Ты знаешь, бывают осложнения и другого рода.

— Неужели?

Я выложил ему все начистоту, не умолчав ни о мошенничестве, ни об Эше, ни даже о его ноже.

— Он свалил на нее всю эту грязь, а сам сделал ноги, — подытожил Чико.

— Испугался.

— Интересно, придется ли нам платить, чтобы помочь ей выпутаться?

Я искоса поглядел на него.

— Да, — откликнулся он. — Я так думаю. Пока что мы работаем задаром. К счастью, Сид, ты неплохо устроился и можешь мне маленько подкинуть. Как у тебя в этом году? Удалось разбогатеть на чем-нибудь с Рождества?

— В основном у меня идет серебро. И какао. Я покупаю и продаю.

— Какао? — недоверчиво переспросил он.

— Бобы, — пояснил я. — Шоколад.

— Плитки с орешками?

— Нет, не с орешками. С ними рискованно.

— Не понимаю, как у тебя хватает времени.

— Почти столько же у тебя уходит на болтовню с официантками.

— И что ты будешь делать с этими деньгами?

— Знаешь, я к ним уже привык, — сказал я. — И отношусь как к еде.

Мы мирно беседовали и, сами того не заметив, подъехали совсем близко к Ньюмаркету, сверились по карте, расспросили нескольких местных жителей и наконец добрались до невероятно чистой и ухоженной конюшни Генри Трейса.

— Похоже, посторонних тут нет, — проговорил я.

— Точно, — откликнулся Чико, и мы притормозили на гравийной дорожке. Я выбрался из машины и отправился на поиски Генри Трейса. Уборщица, которую я встретил у входа в дом, сообщила мне, что он вон там, направо, у себя в офисе.

Когда я вошел. Генри дремал в кресле. Мой приход разбудил его. Он сразу проснулся, как человек, привыкший спать урывками. Моложавый мужчина с безукоризненными манерами, короче, полная противоположность грубоватому, жесткому и лукавому Тому Гарви. Согласно бытующему мнению. Трейс считал выращивание лошадей настоящим большим бизнесом. Он полагал, что с кобылами способен управиться любой мало-мальски подготовленный человек. Однако его первые слова не соответствовали этому образу.

— Простите. Я не спал полночи… А собственно говоря, кто вы такой? Мы когда-нибудь встречались?

— Нет. — Я покачал головой. — Я просто надеялся вас повидать. Меня зовут Сид Холли.

— Да? А вы не родственник… Боже мой. Вы — это он.

— Я — это он.

— Что я могу для вас сделать? Хотите выпить кофе? — Он протер глаза. — Миссис Эванс вам сейчас сварит.

— Не беспокойтесь. Если только…

— Нет. Валяйте. — Он поглядел на часы. — Вам хватит десяти минут? У меня деловое свидание в Ньюмаркете.

— В сущности, все очень неясно, — начал я. — Мне нужно узнать, в каком состоянии сейчас два жеребца, которых вам привезли.

— Какие два жеребца?

— Глинер, — проговорил я. — И Зингалу.

Мне пришлось рассказать, почему это меня интересует и почему он должен сообщить мне о них. В конце концов он, подобно Тому Гарви, пожал плечами и ответил, что особой тайны тут нет.

— Наверное, мне не следует это говорить, но я бы не советовал клиентам делать на них ставку, — признался он. Очевидно, Трейс решил, что цель моего визита именно такова. — У них могут возникнуть трудности со спариванием, хотя им всего по четыре года.

— Почему?

— У жеребцов плохо с сердцем. Они устают от долгих тренировок.

— Оба?

— Да. Потому-то они в три года и перестали участвовать в скачках. И, по-моему, с тех пор их здоровье еще ухудшилось.

— Кто-то упоминал, что Глинер прихрамывает, — неуверенно произнес я.

Генри Трейс с грустью посмотрел на меня.

— У него артрит. В этом городе ничего нельзя сохранить в тайне.

На столе зазвонил будильник. Трейс привстал и выключил его.

— Боюсь, что мне пора. — Он зевнул. — В это время у меня особенно напряженный график.

Он достал из ящика стола электробритву и занялся своим подбородком.

— У вас все, Сид?

— Да, — откликнулся я. — Спасибо.

Чико захлопнул дверцу машины, и мы поехали назад в город.

— У них плохо с сердцем, — поделился с ним я.

— Плохо с сердцем.

— Настоящая эпидемия, тебе так не кажется?

— Давай спросим у ветеринара Бразерсмита.

Чико прочел адрес. Он жил на Мидлтон-роуд.

— Да, я знаю. Этот дом принадлежал старому ветеринару Фулетту. В свой последний приезд я еще застал его в живых.

Чико улыбнулся.

— Занятно, когда кто-то помнит тебя сопливым мальчишкой-подручным, которого дразнили старшие.

— И у меня от страха мурашки по коже бегали.

— Ну, что же, вполне обычная реакция. Я провел в Ньюмаркете пять лет приехал туда в семнадцать и покинул город в двадцать один год. Там я выучился ездить верхом, скакать, да и вообще понял, что такое жизнь. Мне попался хороший старый наставник, и, поскольку я каждый день видел его жену, знал, как он живет и как ему удается все организовать, постепенно превратился из оболтуса в человека с приличными манерами. Он научил меня обращаться с деньгами, когда я начал много зарабатывать. Потом он решил, что с меня довольно, и отпустил. Я осознал, что его конюшня была для меня лучшей школой. Иными словами, с его помощью я приобрел социальный статус. Да, мне повезло с наставником, и в дальнейшем моя судьба складывалась удачно — я достиг высот в деле, которое по-настоящему любил. Но вот когда после этого вам изменяет удача, такое, черт побери, трудно пережить.

— Ты все вспоминаешь? — обратился ко мне Чико.

— Да.

На подъезде к городу мы миновали ипподром. Лошадей там было немного, что меня не удивило: позднее утро, они на привязи или в стойлах, а каких-то уже развезли по домам.

Я свернул, осмотрев знакомые уголки. Мы выбрались из машины, и я отправился искать ветеринара.

Мистера Бразерсмита на месте не оказалось. Мне сказали, что если я хочу срочно с ним связаться, то должен подъехать в конюшню на Бьюри-роуд. Его вызвали туда к заболевшей лошади. А если дело терпит, мне лучше зайти к нему домой, через полчаса он вернется завтракать. Мы поблагодарили служащих, снова сели в машину и начали ждать.

— У нас есть и другая работа, — напомнил я Чико. — Нам надо проверить синдикаты.

— А я думал, что этим занимается только Жокейский Клуб.

— Да, обычно они все делают сами. Но у нас иная задача — проверить человека, который курирует синдикаты.

— Рискованное дельце, — поразмыслив, отозвался Чико.

— Но так, чтобы он об этом не догадался.

— Неужели?

Я кивнул.

— Речь идет об отставном суперинтенданте Эдди Кейте.

Чико разинул рот.

— Ты шутишь.

— Нет.

— Но ведь он сыщик. Сыщик из Жокейского Клуба.

Я поведал ему о сомнениях Лукаса Вейнрайта, и Чико заявил, что Лукас Вейнрайт, должно быть, ошибся. Вот нам и надо выяснить, спокойно принялся убеждать его я, прав он или нет.

— И как мы это сможем сделать?

— Не знаю. А ты как считаешь?

— По-моему, мозговой центр нашей группы — ты, а не я.

Параллельно Мидлтон-роуд тянулась грязная Рэндж-ровер. Мы повернули к дому Бразерсмита, одновременно выскочили из «Шимитара» и приблизились к мужчине в твидовом костюме, только что выбравшемуся из своего драндулета.

— Мистер Бразерсмит?

— Да. В чем дело?

Он был молод, нервен и постоянно оглядывался через плечо, словно его там кое-что беспокоило. Я решил, что он или приехал раньше времени, или, наоборот, опоздал.

— Вы не уделите нам несколько минут? — спросил я. — Это Чико Барнс, а я Сид Холли. Тут есть ряд вопросов…

Услышав, как меня зовут, он мгновенно отреагировал и посмотрел на мои руки, остановив взгляд на левой.

— Вы — человек с электропротезом?

— Э… да, — смущенно пробормотал я.

— Тогда заходите. Можно мне на него поглядеть?

Он повернулся и уверенно зашагал к дому. Но я стоял на месте и мечтал поскорее отсюда выбраться.

— Идем, Сид, — затормошил меня Чико, направившись вслед за Бразерсмитом.

Он посмотрел на меня и остановился.

— Покажи ему руку, Сид, если он так хочет, и, возможно, он нам чем-нибудь поможет.

Услуга за услугу, мелькнуло у меня в голове… Допустим, но цена меня совсем не устраивает. Я нехотя побрел в хирургический кабинет Бразерсмита.

Он задал мне массу вопросов, говоря четко и ясно, как с больным, а я отвечал ему с подчеркнутым безразличием. У меня накопился немалый опыт, как-никак я частенько посещал Инвалидный центр.

— Вам не трудно вращать запястьем? — спросил он.

— Да, немного. — Я показал ему, как это делается. — Там вставлено нечто вроде чашечки, которая соединяется с пальцами. Другой электрод, подключаясь, вызывает определенные импульсы, благодаря которым рука и поворачивается.

Я понял — он хочет, чтобы я снял протез и показал его. Однако я не собирался этого делать. Наверное, он почувствовал и не стал меня просить.

— Он очень прочно соединен с вашим локтем, — произнес он, постаравшись деликатно обойти острые углы.

— Во всяком случае, не падает.

Бразерсмит кивнул головой.

— И вы легко снимаете и прикрепляете его?

— Я пользуюсь пудрой из талька. Она хорошо скрепляет. — Я не стал подробно объяснять.

Чико открыл рот, но тут же закрыл его, уловив мой неприязненный взгляд. Он не сказал Бразерсмиту о том, что часто я снимаю протез с большим трудом.

— Вы рассчитываете приспособить подобное устройство для лошадиных ног? — поинтересовался Чико.

Бразерсмит поднял голову. Лицо у него по-прежнему было напряженное. Он серьезно ответил:

— Технически это вполне возможно, но я сомневаюсь, что кому-нибудь удастся вытренировать лошадь или заставить электроды реагировать на импульсы ее мозга. К тому же мы не оправдаем расходы.

— Я просто пошутил, — небрежно заметил Чико.

— Разве? Да, я понял. Но нередко случалось, что у лошади приживался протез. Я как-то прочел об удачном протезе передней ноги у одной породистой кобылы. Она с ним нормально бегала и даже родила здорового жеребенка.

— Ага. — Поворот темы обрадовал Чико. — Знаете, за этим мы и приехали. Узнать о кобыле. Только эта в отличие от вашей недавно умерла.

Бразерсмит без всякого удовольствия переключился с разговора об искусственных конечностях на расспросы о лошадях с больным сердцем.

— Ее звали Бетезда, — проговорил я, опустил рукав и застегнул запонку.

— Бетезда? — Он наморщил лоб, и его взгляд из беспокойного сделался огорченным. — Простите, я не в силах припомнить…

— Это кобыла из конюшни Джорджа Каспара, — уточнил я. — В два года она считалась одной из лучших, а в три у нее начались сердечные спазмы, и она перестала выступать. Ее отправили на обследование, потом она ожеребилась, но во время родов у нее остановилось сердце.

— Бедняга, — с явным сочувствием воскликнул он. — Какая жалость. Но я уже объяснял вам, что имею дело с массой лошадей и порой даже не знаю их клички. Вас, наверное, волнует вопрос со страховкой, или вы полагаете, что всему виной халатное обращение? Уверяю вас…

— Нет, — успокоительно произнес я, — вы ошибаетесь. Мы имели в виду совсем иное. Но, может быть, вы припомните, как лечили Глинера и Зингалу?

— Да, конечно. Этих двух я прекрасно помню. Настоящий позор для Джорджа Каспара. Такое разочарование.

— Расскажите нам о них поподробнее.

— Да тут и рассказывать, собственно, нечего. Обычная история, за исключением того, что в два года оба жеребца были в отличной форме.

— Что вы имеете в виду? — недоуменно спросил я.

Он нервно задергал головой, решая, как лучше выразить нелестное мнение.

— Я не уверен, стоит ли мне так говорить о ведущих тренерах вроде Каспара, но дело в том, что сердце двухлетки нетрудно запороть, особенно если речь идет о призовых лошадях. Их можно заездить, а вы сами знаете, напряжение на скачках колоссальное. Когда жокей следует всем правилам, то загоняет лошадь, и хотя она побеждает, но слишком дорогой ценой — собственного будущего.

— Глинер выиграл скачки в Донкастере, но пришел к финишу в грязи, — задумчиво проговорил я. — Я его видел. Это был очень тяжелый заезд.

— Верно, — согласился Бразерсмит. — Потом я его тщательно осмотрел. Болезнь не приходит сразу. До скачек в Гинеях он казался мне вполне здоровым. Но после них у него началось страшное истощение. На первых порах мы думали, что это вирус, но через несколько дней обнаружили у него сильное сердцебиение и поняли, в чем тут причина.

— Какой вирус? — насторожился я.

— Давайте разберемся… Вечером в Гинеях у него была легкая лихорадка, как бывает при простуде. Но вскоре озноб прошел. Значит, дело в другом, и у него разболелось сердце. Но мы не сумели это предвидеть.

— У какого процента лошадей развиваются сердечные заболевания? — задал я вопрос.

Не покидавшая его ни на минуту тревога уменьшилась, когда мы наконец затронули нейтральную тему.

— Наверное, у десяти процентов учащенное сердцебиение. Но, как правило, это ни о чем не свидетельствует. Владельцы не любят покупать таких лошадей, но поглядите на Ночку. Она выиграла чемпионат в Харди, а ведь у нее сердечные спазмы.

— Вам часто попадались лошади, переставшие выступать из-за болей в сердце?

Он пожал плечами.

— Может быть, одна или две из сотни.

Джордж Каспар за все годы вытренировал сто тридцать лошадей, подумал я.

— Как, по-вашему, скакуны с плохими сердцами встречались у Джорджа Каспара чаще, чем у других тренеров?

Он опять заметно расстроился.

— Не знаю, смогу ли я вам ответить.

— Если «нет», то в чем проблема? — добродушно произнес я.

— Но цель вашего вопроса…

— Один клиент желал узнать, — на ходу сочинил я и с огорчением ощутил, как легко далась мне эта ложь, — может ли он послать Джорджу Каспару отличного годовалого жеребца. Он попросил меня проверить, как обстоят дела у Глинера и Зингалу.

— Да. Понимаю. Нет, ему незачем волноваться. Ничего серьезного. Конечно, Каспар — замечательный тренер. Если ваш клиент не станет слишком жадничать, когда его лошади исполнится два года, то никакого риска не будет.

— В таком случае спасибо. — Я встал и пожал ему руку. — Я полагаю, что у Три-Нитро здоровое сердце?

— Абсолютно. Крепкий жеребец без всяких изъянов. И сердце у него стучит, как гонг, громко и четко.

Глава 6

— Ну, вот и все, — проговорил Чико, когда нам принесли пиво и пирог из ресторана отеля. — Конец истории. У миссис Каспар поехала крыша, и к молодняку не подпустят никого, кроме Джорджа Каспара.

— Услышав это, она явно не придет в восторг, — отозвался я.

— А ты ей скажешь?

— Прямо сейчас. Если она по-прежнему убеждена, мои слова могут ее немного отрезвить.

Я набрал номер телефона Джорджа Каспара и попросил Розмари, передав, что звонит мистер Барнс. Она подошла и неуверенно спросила, как и всегда в разговоре с незнакомцем:

— Мистер… Барнс?

— Это Сид Холли.

Она сразу перешла в наступление.

— Я не собираюсь с тобой общаться.

— Но, может быть, вы со мной встретитесь?

— Конечно, нет. Мне незачем ехать в Лондон.

— Мне надо вам многое сообщить, — пояснил я. — И, честно признаться, не думаю, что вам нужно маскироваться и вести себя в таком духе.

— Я не желаю, чтобы кто-то в Ньюмаркете увидел меня вместе с тобой.

Однако она все же согласилась подъехать, усадить в свою машину Чико и двинуться, куда он укажет. Мы с Чико отыскали на карте место, способное привести в чувство любого параноика. Кладбище в Бартон Миллс, в восьми милях от Норвича.

Мы припарковались у ворот, и Розмари направилась со мной по дорожке вдоль могил. Она снова надела плащ и повязала шарф, но на сей раз обошлась без парика. От резкого ветра пряди ее светло-каштановых волос выбились из-под шарфа и упали ей на глаза. Она откинула их нетерпеливым жестом. Ее движения были не такими порывистыми, как во время визита ко мне, но по-прежнему слишком нервными.

Я рассказал ей о встречах с Томом Гарви и Генри Трейсом на их фермах. Я рассказал ей о беседе с Бразерсмитом и передал все, что они говорили. Она слушала и покачивала головой.

— Лошадей испортили, — упрямо заявила она. — Я в этом уверена.

— Каким образом?

— Я не знаю, каким образом, — отрывисто и злобно бросила Розмари. От волнения ее губы некрасиво подергивались. — Но я предупреждаю, скоро они доберутся и до Три-Нитро. Через неделю состоятся скачки в Гинеях. Вы должны сохранить его в безопасности хотя бы эту неделю.

Мы шли по дорожке мимо могильных холмиков и серых, потускневших от дождей надгробных памятников.

Траву скосили, но я не заметил на могилах цветов. Посетителей тоже не было видно. Казалось, что здесь покоятся лишь давно умершие и всеми забытые. Теперь хоронят, скорбят и оплакивают на муниципальном участке, далеко за городом, а тут — одни могильные холмики и пышные венки.

— Джордж удвоил охрану Три-Нитро, — сообщил я.

— Я знаю. Не мели чепухи.

Я нехотя продолжил:

— Если события будут развиваться нормально, ему придется хорошенько оттренировать Три-Нитро перед скачками в Гинеях. Возможно, вплоть до субботнего утра?

— Я так полагаю. Что ты имеешь в виду? И почему ты спросил?

— Ну… — Я помолчал, размышляя, разумно ли делиться с Розмари появившейся у меня теорией, пока та не подтвердилась, да, очевидно, и не сможет подтвердиться.

— Продолжай, — неприязненно произнесла она. — Что ты хотел сказать?

— Вы не могли бы понаблюдать и попросить Джорджа принять все меры предосторожности, когда он выведет Три-Нитро в последний раз перед скачками. Особенно если лошадь пустится галопом. — Я сделал паузу. — Проверить седло и тому подобное.

— О чем ты говоришь? — с яростью напустилась на меня Розмари. — Ради Бога, разъясни. Почему ты так озабочен?

— Множество скачек были проиграны, потому что лошадей чересчур загоняли на тренировках.

— Разумеется, — торопливо вставила она. — Это всем известно. Но Джордж так не поступал. Никогда.

— А что, если в седло положили свинец? А что, если трехлетка пустилась в галоп с пятью фунтами тяжелого груза? А потом через несколько дней ей предстояли тяжелейшие испытания в Гинеях? И от напряжения у нее заболело сердце?

— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой!

— Я не утверждаю, что подобное случилось с Зингалу и Глинером. Я только высказал предположение. И если оно верно… то в этом замешан кто-то из вашей конюшни.

Она опять затряслась нервной дрожью.

— Ты должен продолжить расследование, — проговорила она. — Пожалуйста, попытайся еще что-нибудь узнать. Я привезла тебе деньги. — Она опустила руку в карман плаща и достала оттуда маленький коричневый конверт. — Тут наличные. Я не смогла выписать чек.

— А я его и не заработал, — откликнулся я.

— Нет. Да. Возьми их. — Она настаивала, и в конце концов я, не открывая конверт, положил его к себе в карман.

— Позвольте мне посоветоваться с Джорджем, — предложил я.

— Нет. Он страшно разозлится. Я это сделаю… я хочу сказать, что предупрежу его относительно галопа. Он думает, что я сумасшедшая, но, если я буду продолжать расследование, он наконец обратит внимание. — Розмари поглядела на часы, и ее волнение возросло. — Мне пора возвращаться. Я сказала, что поехала на прогулку в Хеф. Но я там никогда не была. Мне надо ехать, а не то они начнут беспокоиться.

— Кто начнет беспокоиться?

— Конечно, Джордж.

— Неужели он знает, что вы делаете каждую минуту?

Мы ускорили шаг, двинувшись к воротам кладбища. У Розмари был такой вид, словно она вот-вот бросится бежать.

— Мы всегда сообщаем друг другу о наших планах. Он спрашивает, где я была. Он не подозрителен… просто это вошло у него в привычку. Мы всегда вместе. Ты же сам знаешь, что у нас в семье все связано со скачками. Владельцы могут приехать в самое неподходящее время. Джордж любит, чтобы я была на месте.

Мы подошли к машинам. Она как-то робко попрощалась и лихо понеслась домой.

Чико, ждавший меня в «Шимитаре», заметил:

— До чего же тихо. Даже призракам, должно быть, тут наскучило.

Я забрался в машину и швырнул ему конверт.

— Пересчитай, — сказал я и завел мотор. — Посмотрим, сколько мы заработали.

Он открыл его, вытащил аккуратную пачку новеньких банкнот и облизал пальцы.

— Ух, — произнес он, кончив подсчитывать. — Да она нам целую кучу отвалила.

— Она хочет, чтобы мы продолжили.

— В таком случае ты знаешь, на что идешь, Сид, — проговорил он, взмахнув пачкой. — Не деньги, а вечный укор. Они подстегнут тебя, если ты вздумаешь остановиться.

— Ну, что ж, это поможет.

Мы растратили часть гонорара, оставшись на ночь в Ньюмаркете и обойдя несколько баров. Чико пообщался там с местными ребятами, а я с тренерами. Это было во вторник вечером, и повсюду царило спокойствие. Из разговоров я не почерпнул для себя ничего интересного и выпил много виски. Чико вернулся и принялся икать.

— Ты когда-нибудь слышал про Инки Пула? — задал он вопрос.

— Это что — песня?

— Нет, это работающий жокей. А что такое работающий жокей?

— Чико, мальчик мой, работающий жокей — это парень, который объезжает лошадей и мчится галопом, — откликнулся я, — а ты пьян.

— Ни капельки.

— Так что же делает, по-твоему, работающий жокей?

— Ты сам только что сказал. На скачках от него пользы немного, но на тренировках он может здорово скакать галопом. Инки Пул, — сообщил Чико, работающий жокей у Джорджа Каспара. Инки Пул объезжает Три-Нитро и учит его галопу. Ведь ты просил меня узнать, кто ездит на Три-Нитро.

— Да, просил, — ответил я. — Но ты пьян.

— Инки Пул, Инки Пул, — повторил он.

— Ты с ним разговаривал?

— Я никогда его не видел. Это мне ребята проболтались. Работающий жокей Джорджа Каспара. Инки Пул.

Я взял бинокль, повесил его на шею и в половине восьмого утра направился к Уоррен-хиллу, чтобы понаблюдать за вереницей лошадей на утренней тренировке. Я понял, что много воды утекло с тех пор, когда я был одним из этих поджарых парней в свитерах и фирменных кепи. Тогда мне приходилось чистить трех лошадей и заботиться о них, вваливаться в общежитие в промокших бриджах, а после сушить и проветривать их на кухне. Замерзшие пальцы, очередь в душевую, так что как следует и не вымоешься, в ушах звенит ругань, и невозможно побыть одному.

В семнадцать лет все это приводило меня в восторг, потому что, кроме лошадей, для меня ничего не существовало. Прекрасные, восхитительные создания их инстинкты и реакции отличались от человеческих, как вода от масла, не смешиваясь, даже когда это их затрагивало. Проникнуть в сознание, понять, что они чувствуют, означало для меня открыть дверь в неведомое, выучить какой-то необычайно красивый иностранный язык и суметь с грехом пополам на нем объясниться. Понимание давалось с огромным трудом, я не мог услышать, о чем они просят, или догадаться, что им надо. Для этого мне следовало родиться телепатом.

Позднее на скачках меня иногда посещало чувство полного единства с лошадью, и я считал, что получил от судьбы бесценный дар, но готов допустить, что моя страсть и воля к победе тоже была для коней подарком. Каждый из них стремился прийти к финишу первым, и мне надо было только показать им, куда и с какой скоростью мчаться. Можно без преувеличения сказать, что, подобно многим жокеям на скачках, я подстрекал и направлял лошадей больше, чем того требовал здравый смысл.

Я мечтал увидеть их в Хефе и вдохнуть их запах, как моряк мечтает о попутном ветре. Я не мог отвести от них глаз, дышал полной грудью и чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Каждую выездку сопровождал бдительный тренер, не спускавший глаз с лошадей и жокеев. Некоторые тренеры добирались до ипподрома на машинах, кто-то верхом, а кто-то и пешком. Отовсюду доносилось; «Привет, Сид, как поживаешь?», и я даже уставал здороваться. Одни приветствовали меня с искренней улыбкой, а другие торопились закончить разговор.

— Сид! — воскликнул тренер, для которого я ездил во флэте, пока мой вес не сравнялся с ростом. — Сид, мы не видели тебя здесь целую вечность.

— Виноват, — с улыбкой ответил я.

— Почему бы тебе не приехать и не покататься для меня? Когда будешь здесь в следующий раз, позвони мне, и мы выберем время.

— Вы это серьезно?

— Конечно, серьезно. Если тебе это по-прежнему нравится.

— С удовольствием. Вам известно, как я люблю ездить.

— Ну и отлично. Потрясающе. Не забудь. — Он повернулся, помахал мне рукой и принялся кричать на молодого жокея, заслужившего его гнев тем, что трясся в седле, словно студень. — Черт возьми, ты еще ждешь, чтобы лошадь обращала внимание, как ей ехать, асам под носом ничего не видишь.

Через двадцать секунд жокей сидел уже вполне достойно. Он далеко пойдет, подумал я, и Ньюмаркет для него лишь начало.

В среду утром лошади скакали галопом во весь опор, и на ипподроме собралось немало зрителей, владельцев, журналистов и букмекеров. Бинокли казались непонятно откуда возникшими вторыми глазами, и по рядам то и дело передавали записки. Утро было холодным, однако страсти в новом сезоне уже разгорелись. Чувства собравшихся устремлялись к одной-единственной цели, и все предвкушали захватывающее зрелище. Империя конного спорта расправляла мускулы.

Деньги, прибыль и налоги совершали свой привычный круговорот под небесами Суффолка. Я по-прежнему оставался частью этого мира, пусть даже мое положение стало иным, не похожим на старое. Да, Дженни была права, я бы умер в конторе.

— Доброе утро, Сид.

Я оглянулся. Джордж Каспар верхом на лошади, не отрывая глаз, смотрел на табун, бегущий к Хефу из конюшни на Бьюри-роуд.

— Доброе утро, Джордж.

— Ты решил здесь остановиться?

— На пару деньков.

— Ты должен был дать нам знать. Мы сейчас постоянно дома. Отдыхаем, отлеживаемся. Позвони Розмари.

Взгляд Джорджа был прикован к табуну. Его приглашение не более чем простая вежливость, и я вовсе не обязан его принимать. Розмари сделалось бы дурно, услышь она эти слова, подумал я.

— Три-Нитро тоже там? — поинтересовался я, кивнув в сторону табуна.

— Да. Он шестой в первом ряду. — Он оглянулся на зрителей, которые с жадным любопытством следили за бегущими лошадьми. — Ты не видел Тревора Динсгейта? Он обещал приехать из Лондона. Его нетрудно узнать.

— Нет, не видел. — Я покачал головой.

— Он купил двух лошадей из этого табуна. И когда был здесь, убедился, что они первоклассные. Но он может их лишиться, если опоздает.

Я чуть заметно улыбнулся. Некоторые тренеры любят прохлаждаться до приезда владельцев, но Джордж был не из их числа. Владельцы выстраивались в очередь, чтобы услышать его похвалы, и высоко ценили каждое его слово, а Тревор Динсгейт при всем его могуществе ничем не отличался от других. Я взял бинокль и начал следить за табуном — сорока сильными жеребцами. Они приблизились и помчались по кругу, предвкушая, как после поворота пустятся в галоп. Лошади из другой конюшни уже заканчивали разминку, и следующим шел выводок Джорджа.

У парня, ехавшего на Три-Нитро, был красный шарф, полыхавший, как пламя, на фоне оливковой куртки. Я опустил бинокль и впился в него взглядом, когда он сделал круг. Он с любопытством посмотрел на лошадь. Так поступали все жокеи.

Хороший, гнедой жеребец, рослый и крепкий, с широкой грудью, но ничего выдающегося я в нем не обнаружил. При виде такой лошади никто не закричит с трибун, не скажет, что это — несомненный фаворит зимних скачек в Гинеях и Дерби. Как они любят выражаться, если вас не знают, то не узнают и впредь.

— Джордж, вы не возражаете, если я его сфотографирую?

— Сколько угодно.

— Спасибо.

В последнее время я почти не расставался с фотоаппаратом. Он лежал у меня в кармане. Шестнадцать миллиметров, автоматический экспонометр и расходы, связанные только с пленкой. Я достал его и показал Джорджу. Он кивнул: «Делай что хочешь».

Джордж закашлялся и с озабоченным видом отправился навстречу своему выводку. Парни, выезжающие из конюшен, — не те, что скачут по дорожкам, и обычно на полпути команда жокеев меняется, на поле попадают лишь лучшие наездники. Парень в красном шарфе спешился с Три-Нитро и взял его под уздцы, а другой жокей, гораздо старше его, сел на лошадь.

Я приблизился к табуну и сделал три или четыре снимка замечательной лошади, а потом быстренько заснял жокея.

— Инки Пул? — обратился к нему я, когда он уже отъехал на шесть футов.

— Он самый, — отозвался тот. — Отойдите. Вы мне мешаете.

Ну что ж, это был откровенный и грубый выпад. Если бы он не видел, как я разговаривал с Джорджем, то попросту выгнал бы меня отсюда. Я принялся гадать, с чем связана его грубость — результат ли она того, что он не стал жокеем, или его забраковали как раз из-за этой бесцеремонности, и почему-то почувствовал к нему симпатию.

Джордж начал советовать своим парням, обступившим его плотным кольцом, как им одновременно пустить лошадей галопом, а я вернулся на место и решил немного понаблюдать.

Машина подъехала очень быстро и резко затормозила, вспугнув находившихся поблизости лошадей. Они пустились вскачь, а жокеи возмущенно вскрикнули.

Тревор Динсгейт выбрался из своего «Ягуара» и со всего размаха захлопнул дверцу. В отличие от собравшихся он был одет по-городскому и выглядел так, словно явился на официальный прием. Аккуратно причесанные черные волосы, гладко выбритое лицо, вычищенные до блеска ботинки. Мне не хотелось бы дружить с таким человеком. Я отнюдь не стремился к контактам с сильными мира сего и не преклонялся перед ними. С нервным смешком подбирать любые, невзначай брошенные ими крохи — этого я просто терпеть не мог. Хотя прекрасно понимал, что в мире скачек с ними нельзя не считаться.

Букмекеры подобного масштаба могли повлиять на исход какого-нибудь запутанного дела, и зачастую их влияние шло нам на пользу. Я с иронией подумал, что положение позволяло им протолкнуть дело и обеспечить выживание лобби, знавшего, что монополисты тотализатора на скачках вернут назад все, что забрали букмекеры. Тревор Динсгейт представлял уже новое поколение: сугубо городских людей, мечтающих стать членами элитарных клубов, украшением Лондона и льстящих аристократам.

— Хэлло, — сказал он, увидев меня. — Я встречался с вами в Кемптоне. Вы знаете, где сейчас лошади Джорджа?

— Они только что вышли на дорожки, — указал я. — Вы приехали как раз вовремя.

— Это все чертовы пробки на шоссе.

Он двинулся по траве навстречу Джорджу, держа в руке бинокль. Джордж торопливо поздоровался с ним и, видимо, посоветовал ему понаблюдать за скачками вместе со мной, потому что Динсгейт вскоре вернулся и с важным видом уселся рядом.

— Джордж говорит, что два моих скакуна побегут в первой связке. Он попросил вас прокомментировать, как у них это получится. Ну и наглец же он. Будто я сам ничего не вижу. Думает, что, кроме него, все дураки, совсем зарвался.

Я кивнул. Тренеры нередко уходили с трибун, останавливались на холме и следили оттуда, чтобы лучше разглядеть пустившихся галопом лошадей.

Четыре жеребца выбежали на дорожки и замерли на старте. Тревор Динсгейт поднял бинокль и подкрутил его, чтобы лошади оказались в фокусе. Блейзер цвета морского кителя в тонкую красноватую полоску. Ухоженные руки, золотые запонки, кольцо с ониксом, как и в первый раз.

— А какие из них ваши? — спросил я.

— Вот эти два гнедых. Того, что с белыми гольфами на ногах, зовут Пинафор. А второй — так себе.

Жеребец «так себе» был ширококостным, с круглым крупом. Возможно, он когда-нибудь займет второе место, подумал я. На вид он понравился мне больше, чем сухощавый, похожий на гончую Пинафор. Они дружно пустились галопом по сигналу Джорджа. Их спринтерская кровь сразу дала о себе знать. Пинафор замешкался и отстал, не оправдав расходов своего владельца. Тревор Динсгейт со вздохом опустил бинокль.

— Вот оно как. А вы пойдете завтракать к Джорджу?

— Нет. Не сегодня.

Он снова взял бинокль, сосредоточившись на гораздо более близкой цели, мчавшейся по кругу. Судя по тому, под каким углом он смотрел, я понял, что его интересуют жокеи, а не лошади. Наконец его взгляд задержался на Инки Пуле: он опустил бинокль и принялся следить за Три-Нитро невооруженным глазом.

— Сегодня ровно неделя, — сказал я.

— Он выглядит как картинка.

Я рассчитывал, что Динсгейт, подобно всем букмекерам, обрадуется, узнав, что признанный фаворит может проиграть в Гинеях, но уловил в его голосе лишь восхищение великолепной лошадью. Три-Нитро встал на дыбы на повороте, по сигналу Джорджа вырвался вперед вместе с двумя другими лошадьми и резво побежал по кругу. Я с любопытством заметил, что Инки Пул сидел в седле не шелохнувшись и мастерски управлялся с лошадью. За это ему нужно было бы заплатить в десять раз больше положенного. К сожалению, хорошо работающих жокеев у нас недооценивают.

Очень легко погубить лошадь, испортить ее нрав или повредить пасть. Но, похоже, Джордж Каспар отобрал для своей конюшни прекрасных наездников.

Это был не тот отчаянный галоп на ровном, гладком поле, вроде Лаймекилнс, в который лошади пустятся утром в будущую субботу. Но для пологого склона Уоррен-хилла им хватило и такого испытания. Три-Нитро бежал легко, без малейшего напряжения и коснулся грудью финишной ленты с видом победителя, способного промчаться еще добрых шесть кругов.

Да, он производит впечатление, решил я. Журналисты явно одобрили нового победителя и принялись строчить заметки в своих блокнотах. Тревор Динсгейт задумчиво поглядел, ничего другого ему и не оставалось, а Джордж Каспар спустился с холма и, не скрывая удовольствия, приблизился к нам. Наверное, все почувствовали, что о скачках в Гинеях не стоит беспокоиться. Фаворит определился, и дело в шляпе.

Потрудившись на славу, лошади потянулись вниз с холма и присоединились к все еще стоявшему в круге выводку, а работающие жокеи поднялись на вершину холма. Три-Нитро вновь поступил в распоряжение своего жокея в оливково-зеленой куртке и красном шарфе. Табун отправился домой.

— Вот так-то, — произнес Джордж. — Ты готов, Тревор? Пойдем завтракать.

Они попрощались со мной и сели — один в машину, а другой на лошадь. Однако я по-прежнему не сводил глаз с Инки Пула, который четыре раза въезжал на холм, а теперь с угрюмым видом брел по теневой стороне дороги к машине.

— Инки, — сказал я, подойдя к нему сзади, — галоп на Три-Нитро был великолепен.

Он понуро поглядел на меня.

— Мне нечего вам ответить.

— Я не из газеты.

— Я знаю, кто вы. Видел, как вы скакали. Да и кто вас не видел.

Он говорил недружелюбно, почти насмешливо.

— Чего вы хотите?

— Можно ли сравнить Три-Нитро с Глинером, каким он был год назад?

Он нашарил в кармане своего сюртука ключи от машины. Судя по выражению его лица, он отличался прямо-таки безнадежным упрямством.

— Когда вы объезжали Глинера за неделю до скачек в Гинеях, вы чувствовали то же самое?

— Я не желаю с вами разговаривать.

— А как насчет Зингалу? — не отставал я. — Или Бетезды?

Он открыл дверь машины и проскользнул на водительское сиденье, смерив меня напоследок враждебным взором.

— Заткнитесь, — бросил он и хлопнул дверью. Воткнул ключ зажигания в щиток, разогнал машину и уехал.

Чико проспал до завтрака и сидел в обеденном зале пивной, держась за голову.

— А ты как стеклышко. Завидую, — заметил он, когда я сел с ним рядом.

— Закажу-ка я бекон и яйца, — проговорил я. — Или, может, копченую рыбу. И клубничный джем.

Он только простонал в ответ.

— Я возвращаюсь в Лондон, — пояснил я. — А тебе не трудно будет тут остаться? — Я достал из кармана фотоаппарат. — Прояви несколько снимков и, если можешь, постарайся успеть к полуночи. Тут фотографии Три-Нитро с Инки Пулом. Как знать, вдруг они нам пригодятся.

— Тогда ладно, — отозвался он. — Но я тоже попрошу тебя об одном одолжении — позвони в школу и передай им, что мой черный пояс в чистке.

Я рассмеялся.

— Там несколько девушек объезжают лошадей из выводка Джорджа Каспара, — сказал я. — Посмотрим, удастся ли тебе из них что-нибудь выудить.

— Разве это входит в мои обязанности? — удивился он, но в его глазах заиграли веселые огоньки. — Что я должен у них спросить?

— Попробуй выяснить, кто седлает Три-Нитро для утренних разминок, какое у них расписание до следующей среды и нет ли опасностей в здешних джунглях.

— А как быть с тобой?

— Я вернусь вечером в пятницу, — пообещал ему я. — Чтобы посмотреть, как они проскачут в субботу. Три-Нитро, конечно, придет к финишу первым, а они примчатся вслед за ним. Тренировки будут нелегкими, но он должен предстать в самой лучшей форме.

— Ты действительно думаешь, будто что-нибудь случится? — спросил Чико.

— Пока не ясно. Честно тебе скажу, не знаю. Лучше я сейчас позвоню Розмари.

Я опять назвал себя мистером Барнсом, и Розмари взяла трубку. Голос у нее, как обычно, был взволнованным.

— Я не могу говорить. Мы пригласили к завтраку гостей.

— Тогда выслушайте меня, — начал я. — Попытайтесь убедить Джорджа изменить распорядок, Когда Три-Нитро поскачет в субботу. Ну хотя бы предложите ему взять другого жокея. Не Инки Пула.

— Не считаешь ли ты… — Она повысила голос и осеклась.

— Мне ничего не известно, — ответил я. — Но если Джордж заменит все и всех, шансов для надувательства станет гораздо меньше. Сложившийся распорядок лучший друг мошенника.

— О чем ты? А, да. Хорошо. Я попробую. А как ты?

— Я наблюдал сегодня, как они неслись галопом. Я буду здесь, поблизости, вплоть до скачек в Гинеях. Мне надо убедиться, что все пройдет благополучно. Но, прошу вас, позвольте мне переговорить с Джорджем.

— Нет. Он страшно рассердится. Мне пора к гостям. — Я услыхал, как Розмари неловко повесила трубку, и решил, что у нее по-прежнему трясутся руки. Если Джордж считает свою жену неврастеничкой, то он скорее всего прав, подумал я.

Мы с Чарльзом, как обычно, встретились на следующий день в «Кавендише» и уютно устроились в креслах бара.

— Неплохо выглядишь, гораздо счастливее, чем в прошлый раз, — произнес он, взял бокал и указал жестом на мою руку. — Ты как-то воспрял духом. А я привык к твоему стоическому терпению.

— Я был в Ньюмаркете, — сообщил ему я. — Наблюдал вчера утром за скачками.

— А я-то полагал… — внезапно он оборвал себя.

— Что я вне себя от ревности? — откликнулся я. — Так оно и есть. Но мне это очень нравится.

— Ладно.

— Я снова поеду туда завтра вечером и пробуду вплоть до скачек в Гинеях. Они состоятся на той неделе, в среду.

— А как мы поступим с нашим ленчем в четверг?

Я улыбнулся и заказал ему большую бутылку розового джина.

— К тому времени я успею вернуться. Затем мы съели эскалоп в вине с тертым сыром, и он поделился со мной новостями.

— Оливер Квэйл отправил запрос по тому адресу, который ты упоминал. — Он достал бумагу из нагрудного кармана и отдал ее мне. — Оливер до сих пор расстроен. Он говорит, что полиция активно занялась расследованием этого дела и Дженни почти наверняка ждет суд.

— Когда?

— Я не знаю. И Оливер тоже не в курсе. Иногда такое тянется неделями, но не всегда. И когда ей предъявят обвинение, Дженни придется предстать перед городским судом, а они вправе передать дело в Верховный суд. И поскольку речь идет о больших деньгах, ей, конечно, назначат поручителя.

— Поручителя?

— Оливер говорит, что, к сожалению, ее скорее всего осудят. Но если суд примет во внимание, что она действовала под влиянием Никласа Эша, Дженни может рассчитывать на сочувствие, и наказание будет условным.

— Даже если его не найдут?

— Да. Но, разумеется, если его отыщут, осудят и признают виновным, Дженни вполне могут оправдать. И я на это надеюсь.

Я затаил дыхание, а потом сказал:

— В таком случае нам нужно его найти.

— Но как?

— В понедельник я чуть ли не полдня просматривал ящик с открытками, да и сегодня утром тоже. Они от людей, которые отправили деньги и заказали воск. Этих открыток скопилось чуть ли не восемнадцать тысяч.

— И чем они могут помочь?

— Я стал рассортировывать их по алфавиту и составлять список. — Он скептически поморщился, но я продолжил: — Любопытно, что все фамилии начинаются с букв «Л», «М», «Н» и «О». А от «А» до «К» никого нет. И от «П» до «Я» тоже.

— Я не понимаю…

— Это может быть часть списка клиентов, — пояснил я. — Вроде каталога. Или даже для Фонда милосердия. Там должны быть тысячи списков, но вот этот оказался нужным, а значит, я имел дело не с документом о регистрации собак.

— Ты рассуждаешь вполне разумно, — сухо откликнулся он.

— Я подумал, что мне стоит переписать их всех по порядку, а потом выяснить, есть ли на аукционах Кристи или, допустим, Сотби, как-никак они связаны с антикварной мебелью, сходный список клиентов. Я понимаю, что это долгое дело, но попробовать стоит.

— Я могу тебе помочь, — предложил он.

— Уж больно нудная работенка.

— Она — моя дочь.

— Ладно. Я не против.

Я разделался с эскалопом, откинулся в кресле и выпил холодное белое вино, которое заказал Чарльз.

Он предупредил, что переночует в своем клубе, а утром явится ко мне на квартиру и займется разбором открыток. Я дал ему запасные ключи на случай, если я в это время выйду за газетами или сигаретами. Он закурил сигару и посмотрел на меня сквозь кольца дыма.

— Что тебе наговорила Дженни, когда вы остались вдвоем после воскресного ленча?

Я окинул его беглым взглядом.

— Ничего особенного.

— Она весь день была подавлена. И даже поругалась с Тоби. — Он улыбнулся.

— Тоби заспорил, а Дженни сказала ему: «Во всяком случае, Сид никогда не ныл». — Он помолчал. — Я решил, что она нагрубила тебе, а после почувствовала себя виноватой.

— Этого не видно. Скорее она боится, что Эша смогут найти.

— Своевременное опасение.

Из «Кавендиша» я отправился в штаб-квартиру Жокейского Клуба на Портмен-сквер. Утром мне позвонил Лукас Вейнрайт, и мы договорились там встретиться. Мое поручение могло считаться сугубо частным, однако он как официальное лицо предпочел беседовать со мной в своем служебном кабинете. Я выяснил, что отставной суперинтендант Эдди Кейт уехал в Йоркшир проверять тесты на наркотики, а на прочих сотрудников мой визит не должен был произвести никакого впечатления.

— Я достал для тебя все документы, — сказал Лукас. — Отчеты Эдди о синдикатах и справки о махинациях, которые он одобрял.

— Тогда я начну действовать, — заявил я. — Вы позволите мне взять их с собой или хотите, чтобы я ознакомился с ними здесь?

— Здесь, если тебя не затруднит, — предложил он. — Я не желаю привлекать внимание секретарши. Она сразу поймет, что кто-то забрал их или решил ксерокопировать. Ведь она работает и на Эдди. Я знаю, что она его просто обожает. И непременно доложит ему. Лучше перепиши все, что тебе надо.

— Ладно, — согласился я.

Он усадил меня у себя в кабинете, предоставив в мое распоряжение один из столов и удобное кресло. Я целый час, если не больше, читал документы и делал выписки. Он сидел за другим столом, что-то строчил и шуршал бумагой, но в конце концов я догадался, что он ничем не занят, а только делает вид. Нельзя сказать, чтобы Лукас ждал, когда я кончу, но он заметно нервничал.

Я оторвался от работы и взглянул на него.

— Что-нибудь произошло? — поинтересовался я.

— …произошло?

— Вас что-то тревожит?

Лукас заколебался.

— Ты уже сделал то, что хотел? — проговорил он, кивнув на мои записки.

— Я едва дошел до половины, — пояснил я. — Можно мне поработать еще час?

— Да, но… Ладно. Буду с тобой откровенен. Ты должен об этом знать.

— О чем именно?

Обычно Лукас, даже торопясь, держался вежливо. Я успел изучить его характерный для моряков стиль рассуждений. Тут мне помогло длительное общение с моим тестем-адмиралом. Но теперь Лукас выказывал явные признаки беспокойства.

Морских офицеров неизменно задевали за живое столкновения между военными кораблями и служащими портов, женщины, появляющиеся на судне, когда вся команда в сборе и свободна от обязанностей, а также бесчестные поступки высокопоставленных джентльменов. Первые две причины я сразу отверг. Интересно, сработает ли третья?

— Кое-какие факты я от тебя утаил, — произнес он.

— Продолжайте.

— Я посылал еще одного человека проверить синдикаты. Это было довольно давно. Полгода назад. — Лукас принялся бесцельно перебирать вырезки из газет и больше не глядел в мою сторону. — А Эдди взялся за них уже потом.

— И каким оказался результат?

— А. Да. — Он откашлялся. — Мы так и не получили отчет этого человека, его фамилия Мэсон. На него напали на улице прежде, чем он смог что-то мне рассказать.

— Напали на улице… А что это было за нападение? — осведомился я. — И кто на него набросился?

Лукас покачал головой.

— Неизвестно, кто на него напал. Его нашел лежащим на тротуаре какой-то прохожий и вызвал полицию.

— Ну… а вы спросили его самого, этого Мэсона? — Однако, задав вопрос, я уже догадался, каким точно или приблизительно будет ответ.

— Он так и не выздоровел, — с горечью проговорил Лукас. — Похоже, что его здорово искалечили. Повредили голову, да и все тело. У него тяжелейшая мозговая травма. Он до сих пор в больнице. И останется там на всю жизнь. Он… стал слабоумным и ослеп.

Я закусил кончик ручки, которой делал заметки.

— Его ограбили? — спросил я.

— У него исчез бумажник. Но часы остались. — Лицо Вейнрайта помрачнело.

— Значит, с ним просто свели счеты?

— Да… за исключением того, что полиция сочла это преднамеренным покушением из-за следов пуль на его ботинках.

Он откинулся в кресле, словно сбросил с себя непосильный груз. Честь в кругу джентльменов…

Честь удовлетворена.

— Ладно, — сказал я. — Какие синдикаты он проверял?

— Первые два из тех, что я поручил тебе.

— И вы думаете, что люди оттуда — фиктивные члены — решили себя обезопасить?

— Такое могло быть, — с грустью согласился он.

— Что мне нужно выяснить, — я тщательно подыскивал слова, — возможный подкуп Эдди Кейта или причину покушения на Мэсона?

Он откликнулся после паузы.

— Наверное, и то и другое.

Долгое время мы молчали. Наконец я произнес:

— Вы понимаете, что, посылая мне записки на скачках, или встречаясь со мной в чайной, или приводя меня к себе, вы достаточно откровенно показываете, будто я работаю на вас?

— Допустить можно все, что угодно.

— Вплоть до той минуты, когда я подойду к дверям синдикатов, — мрачно заметил я.

— Я вполне понимаю, — отозвался он, — что после сказанного мной тебе захотелось…

Я разделял его чувства и тоже прекрасно понимал, что не желаю совать голову в петлю. Но я был прав, когда ответил Дженни: никто не думает, что это случится именно с ним. И ты всегда ошибался, возразила мне она.

Я вздохнул.

— Лучше расскажите мне еще немного о Мэсоне. Куда он отправился и кого видел. Мне интересно ваше мнение.

— Я ничего не могу добавить. Он действовал как положено и выполнял указания, а потом мы услышали, что на него напали. Полиция не смогла проследить его маршрут и выяснить, где он был перед этим, а все члены синдикатов клялись, что и в глаза его не видели. Дело, конечно, не закрыто, но прошло уже полгода, и особых шансов найти преступников у полиции нет.

Мы еще немного поговорили, а потом я целый час переписывал документы. Я вышел из Жокейского Клуба примерно без четверти шесть, собираясь вернуться к себе домой, но так и не смог туда добраться.

Глава 7

Я поехал на такси, расплатился и вышел неподалеку от подъезда, но не прямо у него, потому что место перед входом было занято черной машиной, вставшей на двойной желтой линии — границе парковки.

Я не успел как следует разглядеть машину и, несомненно, совершил ошибку.

Когда я приблизился, дверца автомобиля открылась, и я оказался в опасности, о которой даже не подозревал.

Меня схватили двое мужчин в темных костюмах. Один ударил по голове чем-то тяжелым, а второй связал руки толстой веревкой. Они втащили меня на заднее сиденье, и там кто-то из них завязал мне глаза черным платком.

— Ключи, — донесся до меня голос. — Живо. Нас никто не должен видеть.

Я почувствовал, как они принялись шарить у меня в карманах. Что-то зазвенело, и я понял, что они нашли ключи. Понемногу я пришел в себя и решил сопротивляться. Это были чисто рефлекторные движения. Надо ли говорить, что я сделал очередную ошибку.

Повязка на глазах затянулась еще туже, и они заткнули мне рот и ноздри сильно пахнущим тампоном. Эфир… Через минуту я потерял сознание. В последний момент у меня мелькнула мысль, что если мне суждена судьба Мэсона, то они не теряли времени даром.

Сначала я осознал, что лежу на соломе. Солома, как в стойле. Когда я попытался сдвинуться с места, она зашуршала. Первым ко мне вернулся слух. Так случается всегда.

Несколько падений с лошади стоили мне сотрясений мозга. Я решил было, что упал с лошади, но не мог вспомнить, с какой и где.

Забавно.

Дурные новости не заставили себя ждать. Я окончательно очнулся, и до меня дошло, что я вовсе не скакал верхом и не падал с лошади. Ведь у меня одна рука.

Меня среди белого дня похитили на лондонской улице. Я лежал на спине с завязанными глазами, мои грудь и предплечья были туго обвязаны веревкой, а руки прижаты к телу. Я не знал, почему я тут очутился, и не слишком верил в светлое будущее.

Проклятие, проклятие, проклятие. Мои ноги тоже были привязаны к какому-то неподвижному предмету. Вокруг царила темнота, и из-под краев платка мне ничего не удалось разглядеть. Я сел и попытался хоть немного высвободиться, затратил на это массу сил, но, увы, попусту.

Мне показалось, что прошла тысяча лет, прежде чем я услыхал шаги где-то наверху. Потом скрипнула деревянная дверь, и зажегся свет.

— Лучше не пробуйте, мистер Холли, — донесся до меня голос. — Одной рукой вы эти узлы не развяжете.

Я больше и не пробовал. Продолжать не имело смысла.

— Они вас здорово отделали, — с нескрываемым удовольствием произнес голос.

— Веревки, эфир, удар дубинкой и завязанные глаза. Ну, я им, конечно, сказал, чтобы они действовали поосторожнее и не били по вашему протезу. А то один негодяй говорит о вас всякие гадости. Дескать, вы ударили его, чего он совсем не ожидал.

Я узнал этот голос. Легкий манчестерский акцент, интонации человека, уверенно поднимающегося вверх по социальной лестнице. В нем звучало сознание собственного могущества.

Тревор Динсгейт.

В последний раз я видел его на утренней разминке в Ньюмаркете, когда лошади пустились в галоп. Он следил за Три-Нитро. Он сразу заметил его, потому что в отличие от большинства зрителей знал работающего жокея. Динсгейт отправился на завтрак к Джорджу Каспару. Букмекер Тревор Динсгейт вызывал у меня сомнения, я допускал его причастность к махинациям и закулисной игре. Я должен был этим заняться, но до сих пор ничего не сделал.

— Снимите повязку, — скомандовал он. — Я хочу, чтобы он меня видел.

Какое-то время пальцы ощупывали и развязывали плотный кусок материи. Когда его сняли, меня чуть не ослепил свет, но первыми я увидел направленные на меня ружейные стволы.

— И ружья надо убрать, — угрюмо произнес я.

Это оказалась не конюшня, а амбар. Слева от меня лежали огромные тюки соломы, а справа в нескольких ярдах стоял трактор. Мои ноги привязали к борту прицепа сенокосилки. В амбаре оказалась высокая крыша с балками, одна не слишком яркая лампочка освещала Тревора Динсгейта.

— Жаль, что вы так чертовски умны, — сказал он. — Знаете, что они говорят?

Если за вами следит Холли, то будьте начеку. Он подкрадется к вам, когда вы думаете, будто ему о вас ничего не известно. И не успеете вы разобраться, что к чему, как за вами захлопнутся тюремные двери.

Я ничего ему не ответил. Да и что тут можно сказать? Особенно если сидишь связанный по рукам и ногам и на тебя направлены ружейные дула.

— Ладно, я от вас ничего не жду, понимаете? — начал он. — Я знаю, вы уже многое раскопали и, черт побери, основательно поработали, чтобы меня могли сцапать. Расставили свои ловушки, не так ли? И ждали, когда я упаду вам в руки, как и другие. — Он остановился и поправил себя. — Вам в руку, — уточнил он, — в этот занятный протез.

Он говорил со мной так, словно знал, что у нас сходное происхождение, мы оба вместе начинали и прошли нелегкий путь. Дело отнюдь не в его акценте, а в манере держаться, решил я. Сейчас ему незачем было на что-то претендовать. Он говорил попросту, считая меня равным и полагая, что я это пойму.

Он появился здесь в городском костюме. Морского фасона, но на этот раз в тонкую светлую полосу и с галстуком от Гуччи. Наманикюренные руки сжимали ружье, и я догадался, что во время уик-энда он любил поохотиться. Какая, собственно, разница, принялся рассуждать я, что палец, нажавший на спуск, чистый и ухоженный. Какая разница, что ботинки убийцы надраены до блеска. Я попытался сосредоточиться на глупых подробностях, потому что не желал думать о смерти.

Он постоял еще немного, не говоря ни слова и наблюдая за мной. Я сидел неподвижно, пробовал успокоиться и размышлял о тихой, чистой работе биржевого маклера.

— И вы совсем не нервничаете? — спросил он. — Ни капельки?

Я промолчал.

Двое других мужчин стояли сзади меня, справа, и я не мог их видеть. Хотя слышал, как они переминались с ноги на ногу, задевая шуршащую солому. Они слишком далеко от меня, и я до них не доберусь.

Я не переодевался с утра и оставался в том же костюме, в котором завтракал с Чарльзом. Серые брюки, носки, темно-коричневые ботинки и в дополнение к ним веревка. Рубашка, галстук, недавно купленный блейзер (и, прямо скажем, отнюдь не дешевый). Но какое это имеет значение? Если он убьет меня, Дженни получит все остальное. Я не стал менять завещание.

Тревор Динсгейт переключил свое внимание на человека, стоявшего у меня за спиной.

— А теперь слушай, — приказал он, — и не ворчи. Возьми эти два куска веревки и привяжи один к его левой руке, а другой — к правой. И проследи, как бы он чего не выкинул.

Он поднял ружье так, чтобы я смог увидеть дуло. Если он выстрелит отсюда, подумал я, то угодит прямо в своих подручных. Но в общем-то сцена мало походила на кровавую разборку. Подручные начали привязывать куски веревки к моим запястьям.

— Да не левое запястье, дурак ты этакий, — с досадой произнес Тревор Динсгейт. — Оно само отскочит. Пошевели своими чертовыми извилинами. Привяжи повыше, над локтем.

Подручный последовал его указаниям, крепко затянул узел и небрежно приподнял тяжелый металлический брус. Он подтащил брус поближе, очевидно, предположив, что, если мне удастся освободиться и я сразу наброшусь на него, будет чем отбиваться.

Железный лом… Внезапно меня осенило, и в голове зашевелились мерзкие мысли. Был тут и еще один негодяй, знавший, как меня можно больнее всего ударить. Он и прежде имел со мной дело. Когда-то он расшиб мою и без того почти вышедшую из строя руку кочергой. От удара она превратилась в груду переломанных костей и сухожилий, и ее пришлось ампутировать. Я до сих пор не мог оправиться от страшной травмы и продолжал страдать, но лишь сейчас по-настоящему понял, как дорожил протезом. Мускулы, действовавшие с помощью электродов, по крайней мере, создавали впечатление нормально работавшей руки. Если их уничтожат, я лишусь даже этого. А что касается локтя, то, если бы он хотел превратить меня в полного инвалида, лучшего орудия, чем железный лом, просто не придумаешь.

— Вам не нравится, мистер Холли, я не ошибся? — проговорил Тревор Динсгейт.

Я повернул голову и взглянул на него. Его лицо засияло от удовольствия, да и в голосе прозвучала откровенная радость и, кажется, облегчение.

Я вновь промолчал:

— Вы вспотели, — заметил он и отдал новый приказ своим подручным. — Развяжите ему веревку на груди. Только поаккуратнее, и подержите веревки на руках.

Они распутали узел и сняли веревку с моей груди. Но возможностей для побега это не прибавило, и я не почувствовал себя свободнее. Они страшно преувеличивали мою способность к сопротивлению.

— Ложитесь, — сказал он мне, и, поскольку я подчинился отнюдь не сразу, Тревор Динсгейт повернулся к подручным и скомандовал: — Столкните его вниз.

Так или иначе мне пришлось лечь на спину.

— Я не хочу вас убивать, — проговорил он. — Я мог бы вышвырнуть куда-нибудь ваш труп, но в таком случае возникнет слишком много вопросов. Я не стану рисковать. Но если я не убью вас, то должен заставить замолчать. Раз и навсегда.

Я был готов, что они меня прикончат, и не понимал, как еще он сможет вывести меня из игры. Я рассуждал попросту глупо.

— Разведите его руки в стороны, — сказал он. На меня всей тяжестью навалился какой-то здоровенный тип и взял за левую руку. Я повернул голову, стараясь удержаться от стонов и слез.

— Да не эту, болван, — прикрикнул на него Тревор Динсгейт. — Другую. Правую. Отведи ее в сторону.

Подручный, стоявший справа, схватил веревку и потянул ее так, что моя рука дернулась и отодвинулась от тела.

Тревор Динсгейт подошел ко мне и опустил ружье. Черное дуло оказалось направленным прямо в мою правую руку. Потом он осторожно опустил ствол еще на дюйм. Я почувствовал холод и тяжесть железа всеми костями, нервами и сухожилиями.

Щелкнул затвор. Один выстрел из ружья двенадцатого калибра превратит мою руку в кровавое месиво.

От страха у меня на лбу выступил холодный пот.

Что бы там ни говорили, я не раз испытывал настоящий страх. Не страх перед какой-либо лошадью или перед скачками, не страх упасть и разбиться и даже не страх обычной боли. Нет, я боялся унижения, отверженности, беспомощности, неудачи и тому подобного.

Но весь пережитый в прошлом страх не шел ни в какое сравнение с нечеловеческим, безумным напряжением этой минуты. Оно легко могло разорвать меня на части, утопить с головой, затянуть в трясину ужаса, погубить истерзанную стонами отчаяния душу. Я собрался с силами и, ни на что не надеясь, постарался этого не показывать.

Он неподвижно стоял и следил за мной. Секунды показались мне бесконечными.

Никто не проронил ни слова. Я ждал и готовился к худшему.

Потом он глубоко вздохнул и произнес:

— Как видите, я мог бы прострелить вам руку. Работа нехитрая. Но, наверное, я этого не сделаю. Не сегодня.

Он немного помолчал и осведомился:

— Вы меня слушаете?

Я чуть заметно кивнул. В глазах у меня двоились и троились ружейные дула.

Он заговорил спокойнее, серьезнее, тщательно взвешивая каждое слово.

— Обещайте мне, что отцепитесь и прекратите совать нос в мои дела. Что вы больше не встанете на моем пути. Завтра утром вы вылетите во Францию и пробудете там до скачек в Гинеях. После этого можете делать все, что угодно. Но если вы нарушите обещание, то я вас отыщу, а от вашей правой руки и обрубка не останется. Уж поверьте, я знаю, что говорю. Рано или поздно, но я свое слово сдержу. Вы от меня никуда не скроетесь. Поняли?

Я снова кивнул. Я чувствовал ружье, словно оно было раскаленным. Не дай ему это сделать, Боже, взмолился я. Не дай ему это сделать.

— Обещайте мне. Скажите.

Я сглотнул. В горле запершило. Смогу ли я выговорить хоть одно слово?

Я сипло произнес:

— Обещаю.

— Что вы от меня отцепитесь?

— Да.

— Что вы больше не будете меня преследовать?

— Нет, не буду.

— Что вы вылетите во Францию и останетесь там до скачек в Гинеях?

— Да.

Он замолчал. Очередная пауза тянулась, как мне представлялось, сотню лет.

Я оперся на здоровое запястье, приподнялся и поглядел на его идеально вычищенные ботинки.

Наконец он убрал от меня ружье. Разрядил его. Вынул патроны. Я опять ощутил дурноту.

Динсгейт присел на корточки, расправив отглаженные брюки, и пристально всмотрелся в мое застывшее лицо и ничего не выражавшие глаза. Я почувствовал, как по моей щеке скатились капельки пота. Он с мрачным удовлетворением кивнул.

— Я знал, что вы этого не выдержите. Да и никто бы не смог. Мне незачем вас убивать.

Он вновь поднялся и выпрямился, словно стряхнул с себя тяжелый груз. Потом сунул руки в карманы и начал что-то искать.

— Вот ваши ключи. Ваш паспорт. Чековая книжка и кредитные карточки. — Он швырнул их на сноп соломы и приказал подручным: — Развяжите его и отвезите в аэропорт. В Хитроу.

Глава 8

Я вылетел в Париж и остановился в отеле аэропорта. Там я и провел все время. У меня не хватало ни сил, ни желания искать себе другое пристанище. Я просидел в номере пять дней и с утра до вечера глядел в окно, наблюдая за прилетающими и улетающими самолетами.

Я был в шоке. Я чувствовал себя больным, сбившимся с пути, опрокинутым навзничь, оторванным от собственных корней. Я погрузился в глубокую депрессию и презирал себя за это. Я знал, что на сей раз действительно струсил и сбежал.

Я убеждал себя, что у меня не оставалось иного выбора и я должен был дать обещание Динсгейту, когда он выдвинул свои ультиматум. В противном случае он бы, не колеблясь, меня прикончил. Я мог бы сказать себе, как постоянно делал, что подчиниться его требованиям меня заставил здравый смысл. Но когда его подручные отвезли меня в Хитроу и сразу уехали, я уже добровольно купил билет, дождался рейса и проследовал к трапу вместе с другими пассажирами.

Там не было вооруженной охраны, и мне никто не угрожал. Да, Динсгейт сказал правду — я бы не смог жить, лишившись второй руки. Ставка оказалась непомерно высокой, и я бы не решился рисковать. От одной мысли об этом меня бросало в пот.

Время шло, но чувство полной опустошенности и омертвения не ослабевало, а, напротив, усугублялось.

Какая-то часть моего существа продолжала по привычке действовать: я ходил, разговаривал, заказывал кофе, мылся в ванной. Но в другой его части господствовали боль и смятение. Я ощущал, что за несколько роковых минут, проведенных в амбаре, во мне что-то непоправимо сломалось.

К сожалению, я слишком хорошо понимал причину собственной слабости. Знал, что, не будь я столь горд, пережитое не смогло бы нанести мне такой сокрушительный удар.

Я был вынужден признать, что оценивал себя неверно. Это открытие перевернуло все мои представления и сделалось чем-то вроде психологического землетрясения. Неудивительно, что я почувствовал, как разваливаюсь на куски.

Я не знал, удастся ли мне это выдержать.

Мне хотелось лишь одного — забыться сном и немного успокоиться.

В среду утром я подумал о Ньюмаркете и о надеждах на успех скачек в Гинеях.

Я подумал о Джордже Каспаре, который устроил проверку для Три-Нитро и с гордостью продемонстрировал лошадь в блестящей форме, а потом клялся, что на этот раз неприятные сюрпризы полностью исключены. Подумал о Розмари с ее взвинченными нервами, желавшей, чтобы лошадь непременно победила, и знавшей, что этому не бывать. Подумал о Треворе Динсгейте, которого никто не подозревает, о том, как он упорно пытается погубить, наверное, лучшую лошадь в королевстве.

Я мог бы остановить его, если бы постарался.

Среда стала для меня поистине черным днем, когда я понял, что такое отчаяние, одиночество и чувство вины.

На шестой день, утром в четверг, я спустился в холл и купил английскую газету.

Лошади участвовали в юбилейных, двухтысячных скачках в Гинеях, как и было условлено.

Три-Нитро, бесспорный фаворит этих скачек, начал забег… и пришел к финишу последним.

Я расплатился по счетам и отправился в аэропорт. Самолеты летали по всем маршрутам, в любые концы света, и мне не составило бы труда скрыться. Честно признаться, я мечтал о побеге. Но от себя никуда не убежишь, проблемы останутся с тобой — это старая и проверенная истина. В конце концов я просто должен был вернуться.

И если я вернусь вот таким «раздвоенным», то мне постоянно придется существовать в двух измерениях. Я стану вести себя как ни в чем не бывало, чего от меня и ждут: думать, водить машину, говорить и продолжать свою жизнь. Ведь возвращение подразумевает именно это.

Оно также подразумевает, что я сумею справиться с собой. Иными словами, я докажу, что по-прежнему могу действовать, хотя в душе у меня полный хаос.

Я подумал, что мне еще повезло и при другом исходе событий я лишился бы не только руки. Для руки так или иначе найдется замена — протез, способный брать предметы и не пугать окружающих. Но если разрушена твоя душа, то сделать уже ничего нельзя.

Если я вернусь, то попытаюсь.

А если не сумею добиться, чего хочу, то зачем мне возвращаться?

Я долго размышлял, покупать ли мне билет в Хитроу.

Я прилетел в полдень, позвонил в «Кавендиш», попросил служащего извиниться от моего имени перед адмиралом за то, что я не сдержал обещания и не явился на ленч в назначенный срок, и поехал домой на такси.

В холле, на лестнице и на площадке все выглядело как обычно и в то же время показалось мне совершенно иным. Но на самом деле изменился я. Я вставил ключ в замочную скважину, повернул его и вошел.

Я полагал, что в квартире пусто, но не успел захлопнуть дверь, как услыхал шорох в гостиной, а затем до меня донесся голос Чико:

— Это вы, адмирал?

Я не ответил. Вскоре в прихожую высунулась голова, а затем напарник предстал передо мной целиком и полностью.

— Ты? Где это ты пропадал? — проговорил он, но в общем-то был доволен, увидев меня.

— Я же послал тебе телеграмму.

— Ну, конечно. Она здесь, на полке. «Уезжай из Ньюмаркета, возвращайся домой. Меня не будет несколько дней, Позвоню». Что это за телеграмма? Отправлена из Хитроу утром в пятницу. Ты решил отдохнуть?

— Да.

Я прошел мимо него в гостиную. Она-то как раз выглядела непривычно.

Повсюду валялись папки с документами и листы бумаги. Их предохраняли от ветра поставленные на пол кофейные чашки и блюдца.

— Ты смылся, даже не предупредив меня, — заявил Чико. — Раньше ты никогда так не поступал и сообщал, даже если уезжал куда-то на ночь. Все твои запасные батарейки остались тут. А значит, у тебя целых шесть дней не двигалась рука.

— Давай выпьем кофе.

— К тому же ты не взял ничего из одежды и не захватил бритву.

— Я остановился в отеле. Там есть бритвы, если тебя это интересует. А что у нас за бардак?

— Письма по поводу полировки.

— Что?

— Ты же знаешь. Письма по поводу полировки. Ну, из-за которых у твоей жены начались неприятности.

— А…

Я смерил его невыразительным взглядом.

— Чего ты хочешь? — спросил Чико. — Тосты с сыром? Я проголодался.

— Да и я не откажусь. — Это показалось мне нереальным. Впрочем, мне все казалось нереальным.

Он отправился на кухню и занялся готовкой. Я вынул из протеза отслужившую свой срок батарейку и вставил новую. Пальцы начали открываться и закрываться, как прежде. Мне недоставало этого всю неделю куда больше, чем я представлял.

Чико принес тосты с сыром. Он взял себе, а я посмотрел на мою порцию.

Наверное, мне лучше ее съесть, подумал я, но у меня не было сил даже на это.

Кто-то вставил ключ и принялся открывать дверь. Наконец я услышал из холла голос моего тестя.

— Он не явился в «Кавендиш», но, по крайней мере, прислал телеграмму.

Когда Чарльз вошел в комнату, я сидел к нему спиной, и Чико кивком головы указал ему на меня.

— Он вернулся, — сообщил Чико. — Вот наш мальчик, собственной персоной.

— Привет, Чарльз, — поздоровался я.

Он обвел меня долгим, неторопливым взором. Весьма сдержанным и учтивым.

— Ты знаешь, мы тут беспокоились.

Я уловил в его голосе упрек.

— Извините.

— Где ты был? — поинтересовался он. Я понял, что не смогу ему сказать. То есть я отвечу ему, где именно, но, если он спросит почему, мне придется пойти на попятный. Значит, лучше ничего ему не говорить.

Чико дружелюбно улыбнулся ему.

— Сид решил перемахнуть через кирпичную стену, но без успеха.

Он взглянул на часы.

— Поскольку вы уже здесь, адмирал, то я могу отправиться к моим маленьким оболтусам и показать им, как лучше перебрасывать своих бабушек через плечо. Кстати, Сид, пока я не ушел — тут на подушечке у телефона лежат все записи для тебя. Тебя ждут два новых расследования по поводу страховок и относительно работы в охране. С тобой желает встретиться Лукас Вейнрайт. Он звонил четыре раза. А Розмари Каспар так визжала в трубку, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Я там все записал. Ладно, пока, позже увидимся.

Я чуть было не попросил его остаться, но он быстро попрощался и ушел.

— Ты похудел, — заметил Чарльз.

Это меня не удивило. Я вновь посмотрел на тосты с сыром и подумал, что возвращение домой подразумевает также и еду.

— Не хотите попробовать? — предложил я.

Он посмотрел на остывшие квадратики.

— Нет, благодарю.

Мне тоже не хотелось. Я отодвинул тарелку. И словно отключился на несколько минут.

— Что с тобой случилось? — задал он вопрос.

— Ничего.

— На прошлой неделе ты появился в «Кавендише» свежий, как весенний ветер, — проговорил он. — Ты был полон жизни. У тебя даже глаза сверкали. А теперь, да ты только взгляни на себя.

— Ладно, не надо, — отозвался я. — Не стоит меня рассматривать. Как ваши дела с открытками, продвигаются?

— Сид…

— Адмирал. — Я поднялся, пытаясь увернуться от его пронизывающего взора. — Оставьте меня в покое.

Он задумчиво помолчал, а затем произнес:

— В последнее время ты занимался разной куплей-продажей. Неужели ты прогорел и остался без денег?

Его слова изумили меня, и я обомлел от неожиданности.

— Нет, — ответил я.

— Ты был таким же подавленным, когда у тебя оборвалась карьера и начались нелады с моей дочерью Что же ты потерял на этот раз, если не деньги? Что может быть хуже… или еще хуже?

Я знал ответ. Я выучил его в Париже, мучаясь от стыда. В моем сознании отчетливо обозначилось слово «мужество», и я испугался, вдруг оно дойдет до него по каким-то неведомым каналам, даже если я не скажу ни слова.

Но, похоже, этого не случилось. Он по-прежнему ждал моего отклика.

Я перевел дыхание и с подчеркнутым безразличием произнес:

— Шесть дней. Я потерял шесть дней. Нам надо продолжить поиски Никласа Эша.

Он неодобрительно и с горечью покачал головой, но принялся излагать мне, что он успел сделать.

— Вот эта большая пачка открыток — от людей, чьи фамилии начинаются на букву «М». Я сложил их в алфавитном порядке и отпечатал список. Мне показалось, что мы сможем добиться результатов лишь в одном случае… Ты следишь за ходом моих рассуждений?

— Да.

— Я отправил список на аукционы Кристи и Сотби, как ты предложил, и умолял их помочь. Но в их каталогах список клиентов на букву «М» не совпадает с нашим. И я решил, что мы можем столкнуться с трудностями, когда будем сравнивать и отбирать. Ведь теперь масса конвертов проходит через компьютеры.

— Вы основательно потрудились, — заметил я.

— Мы с Чико сидели здесь целыми днями, отвечали на звонки и пытались выяснить, куда ты исчез. Твоя машина стояла в гараже, и Чико сказал мне, что ты никогда не уезжал без запасных батареек для протеза.

— Да… так уж вышло.

— Сид…

— Нет, — возразил я. — Теперь нам нужны списки газет и журналов, посвященных антикварной мебели. Попробуем сначала выяснить перечень клиентов на букву «М».

— Это очень громоздкий проект, — с сомнением произнес Чарльз. — И даже если мы их обнаружим, что с того? Я имею в виду, что служащий из Кристи сказал мне — ну, допустим, вы найдете этот список клиентов, которым он воспользовался, и что это вам даст? Фирма или журнал не смогут указать нам, как в этом большом списке именовал себя Никлас Эш, особенно если во время деловых переговоров он воспользовался псевдонимом (а скорее всего так и было).

— М-м-м, — отозвался я. — А вдруг он продолжит свою бурную деятельность где-то еще и снова пустит в ход этот список клиентов? Он же взял его с собой. И если мы узнаем, что это за список, то сможем обзвонить или обойти нескольких человек, которые в нем значатся, — с фамилиями от «А» до «К» и от «П» до «Я», и выяснить, получали ли они в последние месяцы открытки с просьбами. Если они получали, то на конвертах должны быть адреса, по которым собирались отправить деньги. А по адресам мы сможем найти Эша.

Чарльз приоткрыл рот и вытянул губы, словно хотел присвистнуть, но из его груди вырвалось нечто похожее на вздох.

— Ты снова начал неплохо соображать, — откликнулся он.

О, Боже, мелькнуло у меня в голове, ведь я заставляю себя думать, чтобы не свалиться в бездну. Я разбит, от меня остались лишь жалкие крохи. Я никогда не оправлюсь. Аналитическая, разумная часть моего существа, возможно, будет функционировать, но та, что зовется душой; обессилена и умирает.

— И полировка, — проговорил я. В моем кармане лежал документ, который он мне дал неделю назад. Я достал его и положил на стол. — Если идея об особой полировке связана со списком клиентов, то для оптимальных результатов эта полировка нам просто необходима. Вряд ли частные лица заказывали воск в жестяных банках, упакованных в белые коробочки. Мы можем попросить фирму по производству полировки дать нам знать, покупал ли кто-то большую партию воска. Непохоже, что Эш опять обратится в ту же фирму, хотя бы и не сразу. Он должен предвидеть опасность, но, может быть, и сваляет дурака.

Я устало отвернулся. Мне захотелось выпить виски. Я поднялся и налил себе полный бокал.

— Ты что, начал крепко пить? — спросил меня Чарльз, подошедший сзади.

В его протяжной интонации слышалось откровенное издевательство.

Я стиснул зубы и ответил:

— Нет.

Не считая кофе и воды, это была моя первая выпивка за неделю.

— Твое первое алкогольное затмение за эти несколько дней, я не ошибся?

Я даже не дотронулся до бокала, поставил его на поднос с напитками и обернулся. Его глаза сделались холодными как лед. Он относился ко мне с подобной неприязнью, лишь когда мы познакомились.

— Не будьте таким идиотом, — огрызнулся я.

Чарльз выдвинул подбородок.

— Уже вспыхнул, — саркастически прокомментировал он. — Да, гордость осталась при тебе.

Я поджал губы, повернулся к нему спиной и одним залпом осушил бокал.

Немного погодя я расслабил напрягшиеся мускулы и сказал:

— Этим вы от меня ничего не добьетесь. Я вас слишком хорошо изучил. Для вас оскорбить кого-нибудь — значит повернуть рычаг и вызвать человека на откровенность. В прошлом вы со мной это проделывали. Но сейчас вам не удастся.

— Если я найду верный способ, то пущу его в ход, — заявил он.

— А вы не желаете выпить? — полюбопытствовал я.

— Если ты просишь, то пожалуйста.

Мы уселись в кресла друг против друга. Я размышлял о всякой всячине, мало-помалу стал отходить и уже не мучался угрызениями совести.

— Знаете, — сказал я. — Нам не надо обхаживать разные инстанции и выяснять, кто составлял этот список клиентов. Лучше расспросить самих людей. Вот этих… — Я кивнул в сторону кипы открыток на букву «М». — Мы поинтересуемся, в каких списках они значатся. Спросим нескольких человек, подсчитаем, выделим совпадения. Вдруг что-нибудь да получится.

Когда Чарльз уехал к себе в Эйнсфорд, я принялся бесцельно бродить по квартире, сняв галстук и пиджак. Я постарался сосредоточиться и все трезво обдумать. Я твердил себе, что ничего особенного не произошло: Тревор Динсгейт лишь пытался меня запугать и добиться, чтобы я прекратил расследование, которое, по сути, еще не успел начать. Однако я не мог избавиться от гнетущего чувства вины. Уж если он засветился и я понял, что он не намерен отступать, то просто должен был его остановить. А я этого не сделал.

Предположим, его планы сорвались и в среду я был бы на скачках в Ньюмаркете, продолжал рассуждать я. Вполне возможно, что я вернулся бы оттуда в Лондон, так ничего толком и не узнав. Более того, я вернулся бы без особой уверенности, будто на скачках можно было хоть что-то узнать, вплоть до той минуты, когда Три-Нитро приковылял последним. Но сейчас я должен действовать, как всегда, уверенно и не теряя проницательности. Легко сказать, ведь угрозы Тревора Динсгейта превратили меня в трусливое ничтожество.

Я мог бы воззвать к своей щепетильности (которая, впрочем, у меня отсутствовала) и к здравому смыслу — в сложившихся обстоятельствах у меня не было иного выхода. Я мог бы проанализировать события и попросить прощения. Я мог бы сказать, что не стану заниматься тем, с чем до сих пор не справился Жокейский Клуб. И всякий раз я сталкивался с горькой истиной: я не поехал туда, потоку что испугался.

Чико вернулся, закончив свои занятия по дзюдо, и вновь принялся допытываться, где я пропадал. Я продолжал отмалчиваться, хотя знал, что он не станет презирать меня больше, чем я сам.

— Ладно, — наконец проговорил он. — Ты решил хранить свои тайны. Посмотрим, что это тебе даст. Но где бы ты ни был, добром твои приключения не кончились. Ты только погляди на себя. Уж лучше бы ты все рассказал, а то словно заперся на ключ.

Однако я всю жизнь привык «запираться на ключ». Так я защищался от мира еще в школьные годы. Я выстроил стену, и разрушить ее было невозможно.

Через минуту я сдержанно улыбнулся:

— Ты хоть немного передохнул на Харли-стрит?

— Так-то оно лучше, — откликнулся Чико. — Знаешь, ты много потерял. Три-Нитро после скачек в Гинеях увезли на обследование, а всю конюшню Джорджа Каспара перевернули вверх дном. Кстати, в «Спортинг лайф» об этом целая статья. Адмирал принес сюда газету. Ты уже прочел?

Я покачал головой.

— Мы-то считали, что наша Розмари с приветом. А выходит, она первая догадалась. Интересно, как это им удалось?

— Им? — переспросил я.

— Ну тем, кто это сделал.

— Я не знаю.

— Утром в субботу я протолкнулся вперед, чтобы посмотреть галоп, — сказал он. — Да, да, я знаю, ты послал телеграмму, что тебя к этому времени не будет, но в пятницу я полночи развлекался с одной прехорошенькой куколкой, вот и остался на следующий день. Ночью больше, ночью меньше, какая разница, да к тому же она была машинисткой у Джорджа Каспара.

— Она была…

— Печатает. Иногда объезжает лошадей. В общем, она сама говорит, что может делать чуть ли не все, да еще болтать без умолку.

Новому запуганному Сиду Холли не хотелось даже слушать эти истории.

— В среду в доме Джорджа Каспара весь день скандалили, — продолжил Чико. — Началось за завтраком. К ним явился Инки Пул и сказал, что Сид Холли приставал к нему с вопросами, а ему, Инки Пулу, это не понравилось.

Он сделал паузу, рассчитывая, что как-нибудь я отреагирую. Но я просто посмотрел на него.

— Ты меня слушаешь? — насторожился он. — У тебя опять лицо точно камень.

— Прости.

— Затем пришел ветеринар Бразерсмит, услышал, что говорит Инки Пул, и добавил: «Как любопытно. Сид Холли на днях был у меня и тоже все расспрашивал. О болезнях сердца. И речь шла как раз о тех лошадях, о которых упомянул Инки Пул. О Бетезде, Глинере и Зингалу. А еще о Три-Нитро, о том, как он себя чувствует и нет ли у него болей в сердце». Моя куколка-машинистка уверяла, что Джордж Каспар просто взорвался и так орал, что и в Кембридже было слышно. Он ведь помешан на этих лошадях.

Тревор Динсгейт, холодно подумал я, завтракал у Каспаров и слышал каждое слово.

— Конечно, — продолжил Чико, — через некоторое время они отправились на фермы к Гарви и Трейсу и выяснили, что ты там тоже побывал. Моя куколка утверждает, что твое имя склоняли на все лады.

Я провел ладонью по лицу.

— А твоей куколке известно, что ты работаешь со мной на пару?

— Я тебя умоляю. Конечно, нет.

— А что-нибудь еще она говорила? — Какого черта я его спрашиваю, мрачно подумал я.

— Да. Она сообщила, что Розмари требовала от Джорджа Каспара поменять весь распорядок субботних скачек, приставала к нему в четверг и в пятницу. И он чуть на стенку не лез. А в конюшне еще увеличили охрану, и они задели сигнализацию. — Он перевел дыхание. — Больше она ничего не сказала. Потому что мы выпили три рюмки мартини и занялись любовью.

Я сел на ручку кресла и уставился на ковер.

— Утром я наблюдал галоп, — проговорил Чико. — Твои снимки мне очень пригодились. Там были сотни этих чертовых лошадей… Кто-то пояснил мне, какие из них Джорджа Каспара. И там был Инки Пул, хмурый, как на фотографиях. Ну вот, я взял его и тех, кто рядом, за точку отсчета. Когда дело дошло до Три-Нитро, все засуетились. Они приподняли седло и подобрали другое, поменьше. Инки Пул на нем и скакал.

— Значит, на Три-Нитро, как обычно, ехал Инки Пул?

— Да, они выглядели совсем как на твоих снимках, — подтвердил Чико.

Я продолжал смотреть на ковер.

— Что мы теперь будем делать? — осведомился он.

— Ничего… Отдадим Розмари ее деньги, и конец.

— Эй, послушай, — возразил мне Чико. — Кто-то испортил лошадь. Ты же знаешь, они этим и раньше занимались.

— Теперь это нас не касается.

Мне хотелось, чтобы он перестал на меня смотреть. Я почувствовал, что мечтаю заползти куда-нибудь в щель и спрятаться.

Кто-то с силой нажал дверной звонок и долго не снимал палец с кнопки.

— Нас нет дома, — предупредил я, но Чико встал и отправился открывать.

Розмари Каспар чуть не сшибла его с ног, пробежала по холлу и ворвалась в гостиную все в том же старом желтом плаще. Она кипела от негодования. Я обратил внимание, что в этот раз она была без шарфа, без парика и держалась крайне агрессивно.

— Ну вот я до тебя и добралась, — злобно проговорила она. — Я знала, что ты тут скрываешься. Когда я звонила, твой дружок постоянно отвечал мне, что тебя нет, но я сразу поняла — он лжет.

— Меня здесь не было, — ответил я. — С таким же успехом я мог бы загородить Сент-Лоуренс одной веткой.

— Тебя не было, когда я заплатила за твое присутствие на скачках в Ньюмаркете. И я с самого начала говорила тебе, что Джордж не должен знать, кого и как ты расспрашиваешь, а он узнал, и у нас была страшная ссора. Мы до сих пор не помирились. А теперь Три-Нитро нас навсегда, опозорил, и ты один в этом виноват.

Чико с комическим недоумением приподнял брови.

— Сид не скакал на нем и не тренировал.

Она метнула на него яростный взгляд.

— Но он не сумел обеспечить его безопасность.

— Э… — сказал Чико. — Это я допускаю.

— А что касается тебя, — начала она, резко повернувшись ко мне. — Ты жалкий обманщик и ни на что не годен. Твоя слежка — просто вздор. Когда ты только вырастешь и прекратишь играть? Ты мне ничем не помог, только все осложнил и запутал. Я хочу получить свои деньги.

— Вас устроит чек? — спросил я.

— Так, значит, ты не отрицаешь?

— Нет, — произнес я.

— Ты хочешь сказать, что признаешь свое поражение?

Немного помолчав, я ответил:

— Да.

Розмари удивилась. Похоже, я лишил ее возможности прочесть мне обвинительный приговор, но, когда я сел выписывать чек, она принялась жаловаться.

— Ты посоветовал изменить распорядок, но это ничему не помогло. Я постоянно напоминала Джорджу, чтобы он позаботился о безопасности. Он уверял меня, что больше ничего не сможет сделать, да и никто не сможет. Сейчас он в отчаянии, а я надеялась, я и правда надеялась, теперь мне смешно, что ты, уж не знаю как, совершишь чудо и Три-Нитро выиграет скачки. Я была так уверена, так уверена… и я оказалась права.

Я закончил писать.

— А почему вы были так уверены? — задал я вопрос.

— Сама не понимаю, Я просто знала. Я целыми неделями боялась этого… а иначе не страдала бы и не решилась обратиться к тебе. Я могла бы и не беспокоиться… Ты причинил мне столько неприятностей, и я не выдержала. Вчера был ужасный день. Он должен был победить, но я знала — этого не случится. Я почувствовала себя больной и разбитой. Я до сих пор себя так чувствую.

Она опять затряслась. Ее лицо исказилось от боли. Столько надежд было связано с Три-Нитро, столько сил в него вложено, столько пережито волнений, и такой заботой он был окружен. Для тренера скачки то же, что фильм для кинорежиссера. Если у вас получилось, вам аплодируют, а если у вас неудача возмущаются. Но в любом случае вы вкладываете в скачки свою душу, свои мысли, свое Мастерство и недели разочарований. Я понимал, что значили проигранные скачки для Джорджа, да в равной степени и для Розмари — ведь Три-Нитро был ей так дорог.

— Розмари, — сочувственно произнес я, понимая, что от моих слов ее отношение не изменится.

— Этот болван Бразерсмит утверждает, что у него может быть инфекция, — сообщила она. — За последние годы он наплел нам массу чепухи. А еще ветеринар называется. Я просто не в силах находиться с ним рядом. Он вечно смотрит куда-то в сторону. Я его никогда не любила. Он обязан следить за Три-Нитро, в конце концов это его работа. И он следил, и с лошадью все было в порядке. В полном порядке. Совсем недавно Три-Нитро пришел к финишу в отличной форме, да и в парадном забеге с ним тоже ничего не случилось. Ничего. А тут на скачках он начал отставать и у финиша был совсем измотан. — В эту минуту на ее глазах появились слезы, но она усилием воли поборола себя и не расплакалась.

— Я полагаю, они проводили тесты на наркотики, — сказал Чико.

Она опять рассердилась.

— Тесты на наркотики! Конечно, проводили. А как вы думали? Анализы крови, мочи, слюны и еще чертова дюжина анализов. Они дали Джорджу дубликаты образцов, вот почему мы сюда и приехали. Он пытается создать частную лабораторию, но они не в восторге от этого замысла. Все будет как прежде… то есть ничего не получится.

Я вырвал чек и отдал ей, она рассеянно посмотрела на него.

— Я не хотела сюда приходить и теперь жалею. Боже мой, как я не хотела. Ты всего-навсего жокей. Мне надо было это знать. Я не желаю больше с тобой разговаривать. И не приставай ко мне с расспросами о скачках, понял.

Я кивнул. Я понял ее. Она повернулась и двинулась к выходу.

— И умоляю, ни слова Джорджу.

Она вышла из комнаты, потом из квартиры и громко хлопнула дверью.

Чико прищелкнул языком и пожал плечами.

— Ты не сможешь одержать верх над всеми ними, — произнес он. — Что ты сможешь сделать, если ее муж не сумел предотвратить беду? Я уже не говорю об агентах полиции и полдюжине служебных собак. — Он подыскивал мне оправдания, и мы оба это понимали.

Я не ответил.

— Сид?

— Не знаю, стоит ли мне продолжать, — сказал я, — работу такого рода.

— Не обращай внимания на ее слова, — возразил он. — Ты не сможешь бросить работу. Она у тебя здорово получалась. Вспомни, какую уйму дел ты распутал. И если одно тебе не удалось…

Я смерил его отсутствующим взглядом.

— Ты теперь взрослый, — произнес он. Надо заметить, что Чико был на семь лет моложе меня. — Ты хочешь поплакать у папы на плече? — Он сделал паузу. — Пойми, Сид, дружище, с этой дурью пора кончать. Что бы ни произошло, хуже той истории, когда лошадь раздавила тебе руку, ничего не может быть. Сейчас не время уверять, что в душе у тебя пустота и ты чуть ли не умер. У нас полно работы. Мы не доделали пять дел. Страховка, охрана, синдикаты Лукаса Вейнрайта…

— Нет, — упрямо проговорил я, почувствовав себя обессиленным и ни на что не годным. — Не сейчас, Чико.

Я поднялся и пошел в спальню. Закрыл дверь.

Без всякой цели направился к окну и поглядел на крыши и каминные трубы.

Потом прислушался к шуму начавшегося дождя. Трубы еще не сняли, хотя камины в квартирах были замурованы и огонь в них давно погас. Наверное, я вроде одного из этих потухших каминов, подумал я. Когда огонь догорает, становится холодно, и легко можно замерзнуть, Дверь открылась.

— Сид, — произнес Чико.

— Напомни, чтобы я вставил замок в эту дверь, — уныло заметил я.

— К тебе пришел новый гость.

— Передай ему, что меня нет дома.

— Это девушка. Какая-то Льюис.

Я провел рукой по лицу, голове и немного помассировал шею. Расслабил мускулы. И отвернулся от окна.

— Льюис Макиннес?

— Верно.

— Она живет в одной квартире с Дженни.

— А, эта. Ну, что же, Сид, если на сегодня все, то я пойду. Я буду здесь завтра. Ты не возражаешь?

— Да.

Он кивнул. Прочее осталось невысказанным. В выражении его лица и в голосе улавливались изумление, насмешка, дружелюбие и даже тревога. Быть может, он заметил все это и во мне. Как бы то ни было, на прощание он широко улыбнулся, а я возвратился в гостиную, размышляя о том, что есть и неоплатные долги.

Льюис стояла в центре комнаты и оглядывалась по сторонам. Несколько дней назад я точно так же рассматривал квартиру Дженни. Я увидел комнату ее глазами: непропорциональные очертания, старомодный высокий потолок, рыже-коричневый кожаный диван, стол, уставленный бутылками и придвинутый к подоконнику, полки с книгами, гравюры в рамах и без рам. К стене была прислонена большая картина с изображением бегущих лошадей, которую я почему-то не удосужился повесить.

Кофейные чашки и бокалы, не убранные со стола, пепельницы, полные окурков, груды Открыток на маленьком столике да и повсюду.

Сама Льюис выглядела иначе: нарядная и совершенно непохожая на ту растрепанную девушку, которую я разбудил воскресным утром. Коричневый бархатный жакет, ослепительно белый свитер, мягкая коричневая юбка с широким кожаным поясом на тонкой талии. Светлые волосы хорошо вымыты и расчесаны, на розоватой английской коже легкая, в тон косметика. Но по ее глазам я догадался, что она приоделась отнюдь не из простого кокетства.

— Мистер Холли.

— Можете называть меня Сидом, — проговорил я. — Ведь вы успели меня неплохо узнать, хотя бы заочно.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Сид.

— Льюис.

— Дженни говорит, что Сид — подходящее имя для водопроводчика.

— Водопроводчики, как правило, симпатичные люди.

— Вам известно, — спросила она, отвернувшись от меня и продолжив осмотр комнаты, — что по-арабски «Сид» означает «господин»?

— Нет, я не знал.

— Это правда.

— Можете сказать Дженни, — предложил я.

Она снова взглянула мне прямо в лицо.

— Она у вас бывает, не так ли?

Я усмехнулся.

— Хотите кофе? Или чего-нибудь покрепче?

— А чаю выпить нельзя?

— Разумеется, можно.

Она прошла со мной на кухню и пронаблюдала, как я поставил чайник. В отличие от большинства новых знакомых, открыто выражавших свое изумление, Льюис обошлась без замечаний о протезе. Вместо этого она с безобидным любопытством принялась разглядывать кухню и наконец устремила свое внимание на календарь, висевший на ручке двери деревянного буфета. Фотографии лошадей, рождественская распродажа букмекерской фирмы. Она перелистала страницы, посмотрев на картинки будущих месяцев, и задержала взгляд на декабрьской, где лошадь с жокеем брали препятствие в Эйнтри. Их силуэты эффектно вырисовывались на фоне неба.

— Вот это хорошо, — сказала она, а затем с удивлением прочла. — Это вы.

— Хороший фотограф.

— Вы выиграли эту скачку?

— Да, — спокойно ответил я. — Вам положить сахар?

— Нет, спасибо. — Она кончила переворачивать страницы и закрыла календарь.

— Как странно видеть в календаре знакомых.

Для меня это не было странным. Я подумал, что привык к фотографиям и даже перестал обращать на них внимание. Вот это было действительно странно.

Я вернулся с подносом в гостиную и поставил его на кипу открыток на столике.

— Садитесь, — предложил ей я, и мы уселись.

— Все это, — пояснил я, кивком указав на них, — открытки, которые приходили вместе с чеками за воск.

Она сразу стала серьезной.

— А от них есть хоть какой-нибудь прок?

— Я надеюсь, — отозвался я и рассказал ей про список клиентов.

— Господи, — она заколебалась. — Наверное, вам не понадобится то, что я принесла.

Льюис взяла свою коричневую кожаную сумку и открыла ее.

— Я не знала, заходить мне к вам или нет, но просто вы живете неподалеку от моей тетушки, у которой я сегодня была. Во всяком случае, я решила, что вам это может оказаться кстати, вот потому и прихватила.

Она достала книгу в мягкой обложке. Льюис не составило бы труда послать ее по почте, но я был рад, что она этого не сделала.

— Я попыталась привести мою спальню в порядок, — проговорила она. — У меня масса книг. Они громоздятся одна на другой.

Я не стал напоминать ей, что видел их.

— С книгами такое случается, — откликнулся я.

— И среди них мне попалась вот эта. Она принадлежала Ники.

Она подала мне книгу. Я взглянул на обложку, но тут же отложил ее в сторону и стал наливать чай.

— «Навигация для начинающих». — Я подал ей чашку и блюдце. — Его интересовала навигация?

— Понятия не имею. Но меня она интересовала. Я забрала ее у него из комнаты. Не думаю, чтобы он обнаружил потерю или догадался, что я позаимствовала книгу. У него был ящик, и он складывал туда вещи, вроде тайника у мальчишек. Но однажды, когда я зашла к нему в комнату, вещи были вынуты, словно он прибирался. Ну, в общем он отсутствовал, и я забрала книгу… Он бы не стал на меня сердиться, он на редкость легко ко всему относился… и, наверное, вышло так — я оставила ее у себя, а поверх положила что-то еще и просто забыла.

— А вы ее прочли? — задал я вопрос.

— Нет. Мне было не до того. Это случилось несколько недель назад.

Я взял книгу и раскрыл ее. На форзаце кто-то черными чернилами написал: «Джон Вайкинг». Почерк был твердый и отчетливый.

— Я не знаю, — сказала Льюис, предвосхитив мой очередной вопрос, — написал ли это Ники или кто-то другой.

— А Дженни знает?

— Она не видела книгу. В то время она уехала с Тоби в Йоркшир.

Дженни вместе с Тоби. Дженни вместе с Эшем. Бог ты мой, подумал я, чего еще можно было ждать. Она ушла, она ушла, она тебе больше не принадлежит, вы разведены. И я не был один, во всяком случае, совсем один.

— У вас очень усталый вид, — заметила Льюис.

Я смутился.

— Есть немного.

Я полистал страницы, легонько постучав по ним большим пальцем. Это была, как и следовало ожидать, книга о навигации на море и воздухоплавании с чертежами и диаграммами. Непонятные мне подсчеты, секстанты и описание течений.

Никаких заметок на полях я в ней не обнаружил, за исключением формулы из букв и цифр, написанной теми же чернилами на обороте задней обложки.

+

Подъем = 22,024xVхРх(1/T1 — 1/T2)

Я показал формулу Льюис.

— Как по-вашему, это что-нибудь значит? Чарльз говорит, что у вас диплом по математике.

Она немного нахмурилась.

— Ники требовался калькулятор, чтобы сложить два плюс два.

Однако он отлично справился, когда пришлось складывать две и десять тысяч, мелькнуло у меня в голове.

— Хм-м, — проговорила она. — Подъем равен 22.024, время объема, время сжатия, время… Мне кажется, здесь идет речь об изменениях температуры. Я этим никогда не занималась. Лучше обратитесь к физикам.

— Но это имеет отношение к навигации? — спросил я.

Она сосредоточилась. Я обратил внимание, как напряглись ее лицевые мускулы, пока она пыталась разобраться в формуле. Она не только хороша собой, но и быстро соображает, решил я.

— Забавно, — произнесла она наконец. — Но я думало, в этой формуле говорится, сколько всего вы сможете поднять на аэростате.

— Значит, тут имеется в виду дирижабль? — задумчиво сказал я.

— Это зависит от того, что означает 22.024, — ответила она. — И особенно важно, — добавила Льюис, — что конкретно подразумевается в уравнении.

— Я лучше разбираюсь в том, кто может победить в три тридцать.

Она посмотрела на часы.

— Вы опоздали на целых три часа. Завтра они покажут то же самое время.

Льюис откинулась в кресле и вернула мне книгу.

— Вряд ли это вам поможет, — проговорила она. — Но, по-моему, вы желаете узнать о Ники хоть что-нибудь.

— Это может мне очень помочь. Заранее никогда не знаешь.

— Но как?

— Книга принадлежит Джону Вайкингу. А Джон Вайкинг может быть знаком с Ники Эшем.

— Но вы-то не знакомы с Джоном Вайкингом.

— Нет… — согласился я. — Но он специалист по аэростатам. А я знаю кое-кого, кто разбирается в аэростатах и, ручаюсь, мир любителей аэростатов невелик, как и мир любителей скачек.

Она взглянула на кипу открыток, а затем вновь на книгу. И неторопливо проронила:

— Я верю, что так или иначе вы его найдете.

Я отвернулся от нее, поглядев куда-то вдаль.

— Дженни утверждает, что вы не уступите и не бросите дела.

Я чуть заметно улыбнулся.

— Вы цитируете ее слова?

— Нет. — Я почувствовал изумление Льюис. — Упрямый, эгоистичный и твердо решивший идти своим путем.

— Недалеко от истины. — Я постучал по книге. — Вы можете мне ее оставить?

— Конечно.

— Благодарю.

Мы обменялись взглядами. Это было естественно для людей нашего возраста и разного пола, сидящих в спокойной, уютной квартире на исходе апрельского дня.

Она уловила изменившееся выражение моего лица и угадала ход моих мыслей.

— Когда-нибудь в другой раз, — суховато заметила она.

— А сколько еще времени вы будете жить вместе с Дженни?

— Неужели для вас это что-нибудь значит? — спросила она.

— М-м-м…

— Она считает вас твердым как кремень. Она говорит, что сталь — пушинка по сравнению с вами.

Я подумал о страхе, горечи презрения к себе и покачал головой.

— Ну а я сейчас вижу, — по-прежнему неторопливо заметила она, — человека, который всеми силами старается быть вежливым с незваной гостьей.

— Я вас приглашал, — возразил я. — И со мной все в порядке.

Однако она поднялась, и я встал вслед за ней.

— Надеюсь, вы привязаны к вашей тетушке, — проговорил я.

— Я ее обожаю.

Она холодно, довольно иронически улыбнулась мне. Впрочем, в ее улыбке угадывалось также и удивление.

— До свидания, Сид.

— До свидания, Льюис.

Когда она ушла, я включил одну или две настольные лампы — за окнами начало смеркаться. Напил виски. Посмотрел на бледную связку сосисок в холодильнике, но не стал их готовить.

Больше никто не явится, подумал я. Но каждый из гостей оставил здесь свою тень, особенно Льюис. Да, никто больше не явится, но он будет со Мной, как и в Париже… Тревор Динсгейт. И никуда от него не скрыться. Он неотступно напоминает мне о том, о чем бы я предпочел забыть.

Немного погодя я сбросил брюки и рубашку, надел короткий синий халат и на время расстался с протезом. Сейчас мне действительно было больно его снимать.

Но я решил не придавать этому значения.

Я вернулся в гостиную, чтобы заняться уборкой, но в таком хаосе никогда не знаешь, с чего начать. И я долго стоял и смотрел, поддерживая обрубок левой руки здоровой и целой правой. Я размышлял, какая ампутация хуже — внешняя, видимая всем, или незримая, когда у тебя удаляют душу.

Унижение и отверженность, беспомощность и поражение… После всех этих лет я не позволю… с ожесточением подумал я, черт побери, я не позволю страху меня победить.

Глава 9

Лукас Вейнрайт позвонил мне на следующее утро, когда я ставил чашки в мойку.

— Ну, как, есть достижения? — с начальственно-военной интонацией обратился он ко мне.

— Боюсь, — с сожалением отозвался я, — что я потерял эти заметки. И мне придется снова сделать выписки.

— Сколько угодно. — Но мои слова его явно не обрадовали. Я не стал говорить ему, что потерял заметки, когда меня ударили по голове, и большой коричневый конверт, в котором они лежали, упал в канаву. — Заходи прямо сейчас.

Эдди не будет до полудня.

Я медленно, словно отключившись, закончил уборку, размышляя о Лукасе Вейнрайте и о том, что он сможет для меня сделать, если, конечно, соизволит.

Затем я сел за стол и написал то, что хотел. Поглядел на написанное, на пальцы, держащие ручку, и вздрогнул. Сложил бумагу, сунул ее себе в карман и направился на Портмен-сквер, решив не отдавать ее Лукасу.

Он уже достал папки и подготовил их для меня, я сел за тот же стол, что и раньше, и опять скопировал нужные мне документы.

— Ты ведь больше не намерен тянуть, Сид?

— Теперь я весь слух и внимание, — ответил я. — И завтра примусь за дело. Днем я поеду в Кент.

— Ну и ладно. — Он поднялся, пока я складывал выписки в новый конверт, и подождал меня.

Лукас по-прежнему был встревожен и куда-то торопился, но вовсе не потому, что я его задерживал. Просто он вечно спешил, уж такой он человек. Кончал одно дело, сразу брался за другое и никогда ничего не откладывал.

Я трусливо колебался и вдруг заговорил, еще не продумав как следует, стоит мне начинать или нет.

— Капитан, помните, выговорили, что сможете отплатить мне за работу. Но не деньгами. Вы обещали мне помощь, если я буду в этом нуждаться.

Он понимающе усмехнулся и отложил прощание со мной на минуту-другую.

— Конечно, помню. Но ты даже не приступил к работе. О какой помощи может идти речь?

— Да ничего особенного. Пустяк. — Я достал из кармана лист бумаги и протянул ему. Подождал, пока он прочтет несколько строк. Я чувствовал себя так, словно подложил мину и вот-вот на нее наступлю.

— Почему бы и нет? — отозвался он. — Не вижу причин для отказа. Но если ты действительно что-то обнаружишь, дашь нам знать?

Я жестом указал на бумагу.

— Вы узнаете об этом, как только я все сделаю, если поможете мне. — Я не был доволен ответом, но он не отреагировал. — Я прошу вас лишь об одном, не упоминайте обо мне. Вообще не называйте моего имени. Не говорите, что это моя идея, никому не говорите. Я… вы можете меня убить, капитан, и я совсем не шучу.

Он перевел взгляд с меня на бумагу, снова посмотрел на меня и нахмурился.

— По-моему, Сид, дело отнюдь не смертельное.

— Пока ты жив, об этом нельзя судить.

Он рассмеялся.

— Ладно. Я напишу письмо как бы от имени Жокейского Клуба. И я вполне серьезно воспринял твои слова о смертельном риске. Тебя это устраивает?

— Да. В таком случае все в порядке.

Мы пожали друг другу руки, и я покинул его кабинет, взяв с собой коричневый конверт. У выхода я столкнулся с Эдди Кейтом. Мы оба замедлили шаги. Я надеялся, что он не заметил моего испуга. Я и впрямь не рассчитывал, что он так рано вернется. А может быть, он решил, что я собираюсь выжить его с работы.

— Эдди, — с улыбкой проговорил я и почувствовал себя предателем.

— Хэлло, Сид, — весело откликнулся он и лукаво подмигнул мне, отчего его пухлые щеки сделались еще круглее. — Что ты здесь делаешь?

Что ты здесь делаешь?

Нормальный, доброжелательный вопрос. Без подозрений. Без трепета.

— Подбираю разные крохи, — ответил я.

Он громко хмыкнул.

— Насколько я слышал, это мы подбираем твои. Еще немного, и ты нас всех оставишь без работы.

— Ни в коем случае.

— Не наступай нам на пятки, Сид.

Он продолжал улыбаться, но в его голосе прозвучала угроза. Я посмотрел на его поредевшие волосы и большие усы. Широкое мясистое лицо казалось по обыкновению благодушным, но арктический холод незаметно подступил и уже улавливался в его взгляде. Я не сомневался, что получил серьезное предупреждение.

— Такого никогда не будет, — без малейшей искренности проговорил я.

— До встречи, приятель, — попрощался он, открывая дверь. Эдди кивнул, улыбнулся и напоследок, как водится, похлопал меня по плечу. — Береги себя.

— И ты тоже, Эдди, — произнес я, посмотрел ему в спину и негромко, с сожалением повторил: — И ты тоже.

Я благополучно добрался с документами до дома, немного подумал и позвонил знакомому специалисту по дирижаблям.

Он сказал:

— Привет, рад тебя слышать, не распить ли нам когда-нибудь бутылочку?

Нет, ни о каком Джоне Вайкинге он и понятия не имеет. Я прочел ему формулу и спросил, говорит ли она ему хоть что-нибудь. Он расхохотался и ответил, что, наверное, по такой формуле наполненный горячим воздухом баллон можно отправлять даже на Луну.

— Большое спасибо, я тебе очень признателен, — саркастически произнес я.

— Нет, серьезно, Сид. Это расчет для максимальной высоты. Попробуй обратиться к аэростатчикам. Для них главное — побить рекорд. Высоты, дальности полета и все в таком духе.

Я спросил, знает ли он кого-либо из аэростатчиков, но он ответил:

— Увы, не знаю, я имею дело только с дирижаблями.

Мы расстались, не слишком внятно и отчетливо пообещав встретиться где-нибудь, когда-нибудь, в какой-нибудь день. Мне стало ясно, что я потратил время даром. Я перелистал телефонный справочник, и вдруг передо мной обозначились невероятные слова: «Общество любителей воздухоплавания» с адресами офисов в Лондоне и номером телефона.

Я позвонил. Приятный мужской голос ответил мне, что, разумеется, он знает Джона Вайкинга, кто же из аэростатчиков его не знает, он ведь настоящий сумасшедший.

Сумасшедший?

Джон Вайкинг, пояснил мне голос, привык рисковать. Ни один человек в здравом уме даже не мечтает с ним состязаться. Если я хочу с ним поговорить, заявил голос, то непременно найду его на соревнованиях по полетам на аэростатах в понедельник в полдень.

— А где будут проводиться соревнования по полетам на аэростатах в понедельник в полдень?

— Скачки, соревнования по полетам на аэростатах, качели, карусели и прочие игры включены в программу майского пикника в парке Хайлейн в Йоркшире. Джон Вайкинг там будет. Обязательно.

Я поблагодарил за помощь, повесил трубку и принялся размышлять о том, что совершенно забыл о майском пикнике. Национальные праздники всегда были для меня рабочими днями, как и для каждого жокея. Нам приходилось развлекать отдыхающих.

Я даже не замечал, когда они наступали и когда кончались.

Чико принес чипсы с рыбой в каких-то гигиенических, смазанных жиром упаковках. Он решил поджарить их в этих упаковках, отчего чипсы сразу размокли.

— Ты знаешь, что в понедельник состоится праздничный пикник? — спросил я.

— А чего ради я готовил к турниру по дзюдо своих оболтусов?

Он выложил чипсы на тарелку, и мы съели их, орудуя главным образом руками.

— Я вижу, ты снова возрождаешься к жизни, — заметил он.

— Временно.

— Лучше мы сейчас займемся делом, пока ты здесь.

— Синдикаты, — начал я и рассказал ему о несчастном Мэсоне, которого отправили с тем же поручением, о том, как на него напали и превратили в полуидиота.

Чико просыпал излишек соли на чипсы.

— Выходит, нам надо остерегаться?

— Ты согласен начать сегодня же?

— Обязательно. — Он задумался, немного помолчал и облизал пальцы. — Но ты ведь сказал, что нам за это не заплатят.

— Не деньгами.

— А почему бы нам в таком случае не расследовать дело со страховками?

Работка спокойная, непыльная, и гонорар нам обеспечен.

— Я обещал Лукасу Вейнрайту сперва разобраться с синдикатами.

Чико пожал плечами.

— Ты хозяин. Но получается, что мы в трех случаях, считая твою жену и Розмари, которой мы вернули чек, работали задаром.

— Потом мы за это получим.

— Значит, ты решил продолжать?

Я ответил не сразу. Я не только не знал, хочу ли я этого, но не представлял, смогу ли. За последние месяцы Чико и я довольно часто сталкивались с крепкими ребятками, пытавшимися пресечь наши расследования. У нас не было покровителей ни в службе безопасности скачек, ни в полиции. Кроме нас самих, никто не мог бы нас защитить. Мы воспринимали синяки как часть работы. Прежде я считал такой же частью работы падения с лошади, а Чико — неудачи на состязаниях по дзюдо. А что, если Тревор Динсгейт сумел все это изменить… И не на одну страшную неделю, но на гораздо больший срок, быть может, навсегда?

— Сид, — грубовато проговорил Чико. — Возвращайся.

Я сглотнул слюну.

— Ну… что же… мы сейчас займемся синдикатами. А там посмотрим.

Скоро я узнаю, подумал я. Так или иначе я это почувствую. Если я больше не смогу заходить в клетки к тиграм, то нам конец. Одного в нашем деле недостаточно, мы должны работать на пару.

Если я не смогу… то скоро умру.

Первый синдикат в списке Лукаса Вейнрайта организовали восемь человек.

Трое из них являлись зарегистрированными владельцами лошадей, и первым значился Филипп Фрайли. Зарегистрированные владельцы неизменно высоко ценились в мире скачек. Они платили налоги, держали все под контролем, но никому не мешали и были финансовым источником и движущей силой конного спорта.

Синдикаты расширяли круг людей, непосредственно связанных со скачками, и спорту это шло лишь на пользу. Они также делили расходы на тренировки на небольшие доли, и это уже шло на пользу владельцам. Так создавались синдикаты миллионеров, шахтеров, группы рок-гитаристов и завсегдатаев пивных. Любой человек, начиная с тетушки Фло и кончая предпринимателем, мог стать членом синдиката, и задача Эдди Кейта была достаточно скромна — проверять, внесены ли в списки хозяева лошадей, и выяснять их подлинные фамилии.

— Меня интересуют вовсе не зарегистрированные владельцы, — сказал я. — Нам нужно разобраться с остальными.

Мы направились в Танбридж-Уэллс и уже миновали Кент, Танбридж-Уэллс место в высшей степени респектабельное. Убежище для отставных полковников и дам, играющих в бридж. По статистике преступлений Танбридж-Уэллс постоянно занимал одно из последних мест. Однако рядом с этим городком жил Питер Раммилиз, который, по словам информатора Лукаса Вейнрайта, был активным членом всех четырех подозрительных синдикатов, хотя его имя нигде не фигурировало.

— На Мэсона, — задумчиво произнес я, — напали и избили его до полусмерти на одной из улиц Танбридж-Уэллса.

— Он еще мне рассказывает.

— Чико, — спросил я, — ты не хочешь вернуться в Лондон?

— А ты что, получил предупреждение?

Я помедлил минуту, ответил:

— Нет.

А затем разогнал машину и свернул, не снижая скорости.

— Знаешь, Сид, — сказал он, — нам не стоит ехать в Танбридж-Уэллс. С этим типом нам ничего не светит.

— Ну и что ты думаешь делать?

Он промолчал.

— Нам надо ехать, — решил я.

— Ладно.

— Мы должны выяснить, что интересовало Мэсона, но сами спрашивать не будем.

— Кто он такой, этот Раммилиз? — полюбопытствовал Чико.

— Я с ним ни разу не встречался, но слышал о нем. Он фермер, разбогатевший на махинациях с лошадьми. В Жокейском Клубе его не зарегистрировали, а на целом ряде ипподромов таких, как он, даже к воротам не подпускают. Он пытался подкупить чуть ли не каждого — от главного распорядителя до конюхов, а когда не мог подкупить, начинал угрожать.

— Не слабо.

— Недавно двух жокеев и тренера лишили лицензии, потому что они брали у него взятки. Одного жокея выгнали с работы, и он совсем свихнулся. Целыми днями околачивался у ворот ипподрома и просил милостыню.

— Я его, кажется, видел, и ты с ним недавно разговаривал.

— Верно.

— И сколько ты ему дал?

— Ты никогда не догадаешься.

— Ты просто соришь деньгами, Сид.

— Но он же просил: «Подайте Христа ради», — отозвался я.

— Понимаю. Я сейчас представил, как ты берешь взятку у этого барыги. Такая, я тебе скажу, картинка, закачаешься.

— Во всяком случае, — заявил я, — нам сейчас нет дела до четырех лошадей Питера Раммилиза или того, как он их заполучил (а уж тут без взяток не обошлось). Нет, нам надо узнать, как об этом пронюхал Эдди Кейт и почему он молчал.

— Правильно.

Мы въехали в предместья Кента, и тут Чико проговорил:

— Ты знаешь, почему нам в общем-то везло в работе, как только мы с тобой объединились?

— Почему же?

— Потому что все эти негодяи с тобой знакомы. Я имею в виду, они знают тебя в лицо, по крайней мере, многие. И когда они видят, что ты суешь свой нос в их дела, то начинают беситься — совершают одну глупость за другой, раскрывают карты, а нам только того и надо. Они перед нами как на ладони, и нам понятно, что они будут делать дальше. А не суетись они, нам бы ни черта не удалось, точно тебе говорю.

Я вздохнул и сказал «надеюсь», и подумал о Треворе Динсгейте, подумал и тут же оборвал ход, своих мыслей. Без рук человек не может вести машину.

Выбрось это из головы, выбрось, а не то у тебя начнется размягчение мозга, твердил я себе.

Я дернулся, слишком быстро отодвинулся в угол и заметил косой взгляд Чико, но ничего не ответил.

— Сверься по карте, — посоветовал ему я. — Займись чем-нибудь полезным.

Мы без труда отыскали дом Питера Раммилиза и въехали во двор маленькой фермы. Казалось, что предместья Танбридж-Уэллса обтекали ее, как морские волны, не нарушая царящего в ней покоя. Там стоял добротный, белый, трехэтажный фермерский дом. Рядом с ним мы заметили современную деревянную конюшню и огромный, продолговатый амбар. Никаких признаков особого преуспевания мы не обнаружили, но и бедной эту ферму никто бы не назвал.

Вокруг ни души. Я нажал на тормоз, мы остановились и стали выбираться из машины.

— К какому входу, парадному? — осведомился Чико.

— Нет, к заднему, мы же на ферме.

Не успели мы пройти пять или шесть шагов, как во двор амбара выбежал маленький мальчик и, затаив дыхание, бросился нам навстречу.

— Вы приехали со «скорой помощью»?

Он задержал свой взгляд на мне, затем посмотрел на машину, и его лицо сморщилось от напряжения и досады. На вид ему было около семи лет. Обычный мальчик, в брюках для верховой езды и рубашке с короткими рукавами. Подойдя поближе, я обратил внимание на его заплаканное лицо.

— Что случилось? — спросил я.

— Я позвонил и вызвал «скорую помощь». Уже давно.

— Мы можем помочь, — предложил я.

— Мама, — пояснил он. — Она лежит вон там и не может проснуться.

— Проведи нас и покажи.

Крепко сбитый мальчишка с каштановыми волосами и карими глазами не мог оправиться от испуга. Он снова бросился в амбар, а мы, не теряя времени, последовали за ним. В нескольких шагах от двери мы поняли, что это не обычный амбар, а нечто вроде зала для верховой езды. Полностью отгороженное пространство двадцати метров в ширину и тридцати пяти в длину с окнами на крыше. Пол от стены до стены был засыпан ярко-желтой стружкой.

Там бегали по кругу пони и большая лошадь, а в опасной близости от их копыт, на полу, как-то странно изогнувшись, лежала женщина.

Чико и я торопливо приблизились к ней. Мы увидели, что она молода, хотя и не смогли как следует разглядеть ее склонившееся вниз лицо. Она была без сознания, но я решил, что обморок у нее не слишком глубокий. Женщина с трудом дышала, ее кожа побелела, и бледность проступала даже под слоем косметики. Но пульс у нее оказался сильным и ровным. Неподалеку валялся шлем для верховой езды, не сумевший ее предохранить.

— Ступай и позвони снова, — приказал я Чико.

— Может быть, нам стоит ее перенести?

— Нет… вдруг она что-нибудь сломала. Нельзя трогать людей, когда они лежат без сознания. Этим ты только повредишь.

— Тебе виднее. — Он повернулся и ринулся к дому.

— С ней все в порядке? — с тревогой в голосе задал вопрос мальчик. — Бинго стал брыкаться, она упала, и мне показалось, что он лягнул ее в голову.

— Бинго — это лошадь?

— У него соскользнуло седло, — пояснил он.

Бинго, седло которого болталось где-то под животом, продолжал брыкаться и лягаться, будто на родео.

— Как тебя зовут? — обратился я к мальчику.

— Марк.

— Ладно, Марк, насколько я понимаю, твоя мама скоро придет в себя, а ты храбрый мальчик.

— Мне шесть лет, — гордо заявил он. Очевидно, Марк считал себя совсем взрослым.

Теперь, когда мы подоспели на помощь, в его глазах погасли последние отблески страха. Я опустился на колени перед его матерью и отклонил упавшую ей на лоб каштановую прядь. Она чуть слышно простонала, и у нее задрожали веки.

Несомненно, что за эти несколько минут ей сделалось лучше.

— Я думал, что она умирает, — сказал мальчик. — У нас когда-то был кролик… Он перестал дышать, закрыл глаза, мы не смогли его разбудить, и он умер.

— Твоя мама проснется.

— Вы в этом уверены?

— Да, Марк. Я уверен.

Он заметно приободрился и рассказал мне, что пони зовут Сути и это его лошадь, а его папа уехал и вернется только завтра утром.

Они остались вдвоем с мамой, она объезжала Бинго, потому что собиралась продать его одной девушке для скачек с препятствиями.

Чико вернулся и сообщил, что «скорая помощь» уже в пути. Мальчик безумно обрадовался и попросил нас поймать лошадей и загнать их в амбар, а то они пустились в галоп. Если с ними что-нибудь случится, его папа просто придет в ярость.

И Чико и я расхохотались, услыхав, с какой серьезностью он повторяет слова взрослых. Пока он и Марк дежурили рядом с больной, я одну за другой поймал лошадей, подманив их сладостями, которые мальчик достал из карманов. Я привязал их поводья к висевшим на стенах кольцам. Бинго почуял, что лишился беспокоивших его подруг, а его седло окончательно слетело. От этого он успокоился и замер на месте. Марк на секунду отвернулся от матери, задорно похлопал своего пони и дал ему еще сладостей.

Чико подтвердил, что пятнадцать минут назад «скорую помощь» вызвал по телефону какой-то мальчик, но тут же повесил трубку, и там не успели спросить, где он живет.

— Не говори ему, — посоветовал я.

— Какой же ты добрый.

— Он храбрый мальчишка.

— Да, сопляк держался неплохо. Пока ты ловил этот бешеный табун, он рассказал мне, что его папаша, когда рассердится, не помнит себя, и такое с ним частенько случается. — Он поглядел вниз на все еще лежавшую без сознания женщину. — Ты действительно считаешь, что с ней все в порядке?

— Она оправится. Нужно только немного подождать.

«Скорая помощь» прибыла через несколько минут, но Марк опять занервничал, когда санитары унесли его мать на носилках и погрузили в машину, собираясь увезти ее в больницу. Он хотел уехать вместе с ней, но ему не разрешили. Она стонала и что-то бормотала, и это его окончательно расстроило.

— Отвези его в больницу, — сказал я Чико. — Следуй за «скорой помощью». Ему нужно увидеть, как она очнется и заговорит. А я пока осмотрю дом. Его отец до завтра не вернется.

— Ты это ловко устроил, — саркастически отозвался Чико. Он усадил Марка в «Шимитар» и двинулся в путь. Передо мной мелькнули их головы. Чико что-то оживленно объяснял мальчику. Потом машина скрылась за поворотом.

Я прошел в дом черным ходом с видом приглашенного. Когда тигра нет на месте, войти в клетку не составляет особого труда.

Дом был заставлен новой роскошной мебелью, и эта демонстрация богатства показалась мне безвкусной. Ковры кричащих расцветок, громоздкая стереоустановка, лампа с золотой нимфой и глубокие кресла с черными и бурыми зигзагами. Гостиная и столовая сверкали белизной. По их виду никто бы не сказал, что здесь живет маленький мальчик. Кухня тщательно прибрана и вычищена.

Я понял, что хозяева — любители порядка. Кабинет…

Какая-то навязчивая, показная чистота кабинета заставила меня помедлить и остановиться на пороге. Ни один из известных мне торговцев лошадьми не складывал блокноты и бумаги такими аккуратными, ровными стопками, да и в самих блокнотах, когда я их перелистал, деловые встречи были расписаны буквально по минутам.

Я заглянул в ящики столов и папки с документами и осторожно поставил их на место, чтобы хозяин ничего не заподозрил. Однако мне не удалось обнаружить что-либо интригующее и уж тем более предосудительное. Питер Раммилиз как будто задался целью продемонстрировать свою порядочность. Ни один ящик или шкаф не был заперт. Я не без доли цинизма подумал, что его кабинет напоминает театральную декорацию и, несомненно, должен сбить с толку налоговых инспекторов, если им удастся в него проникнуть. Все нужные записи, если он вообще их хранит, наверное, надежно спрятаны в коробку от печенья или в щель паркета.

Я поднялся наверх. Комнату Марка можно было безошибочно определить, однако игрушки лежали в коробках, а одежда в ящиках гардероба. Там стояли три пустые кровати, из-под их покрывал виднелись аккуратно сложенные одеяла. Потом я осмотрел спальню, туалетную комнату и ванную, обставленные с такой же роскошью, что и комнаты внизу. Надо ли добавлять, что они тоже сверкали чистотой.

Овальная темно-красная ванна с кранами, похожими на позолоченных дельфинов. Огромная кровать с покрывалом из светлой парчи, складки которого шелестели, спускаясь на пол. Никакого беспорядка на изогнутых кремовых стульях и золотом туалетном столике и даже ни одной расчески во всей комнате.

Мама маленького Марка любила меха, украшения и одежду для верховой езды.

Среди костюмов его отца преобладали твидовые — новенькие, будто с иголочки. Я обратил внимание на пальто из шерсти ламы и дюжину других костюмов, в основном покупных. Очевидно, Раммилиз приобрел их, потому что они дорого стоили. Уйма награбленных денег, а потратить их в общем-то не на что, подумал я. Похоже, что хозяин дома был мошенником по натуре, а вовсе не из-за сложившихся обстоятельств.

Каждый ящик стола, каждая полка поражали все той же невероятной чистотой и аккуратностью. И даже в корзине для грязного белья лежала тщательно сложенная пижама.

Я пошарил в карманах его костюмов, но они оказались пусты. В туалетной комнате я не нашел ни клочка бумаги.

Поиски меня изрядно разочаровали, но я все же поднялся на третий этаж и обошел еще шесть комнат. В одной из них стояли пустые чемоданы, а в остальных ничего не было.

Я спустился и по пути решил, что человек, которому нечего прятать, не стал бы наводить такой порядок и вести себя столь осторожно. Но никаких улик я не обнаружил, и материал для расследования напрочь отсутствовал. Семья Раммилиз обитала в каком-то дорогом вакууме, не позволявшем судить о прошлом хозяина. Ни сувениров, ни старых книг, даже ни одной фотографии, если не считать недавнего снимка Марка верхом на пони у них во дворе.

Когда вернулся Чико, я рассматривал пристройки к дому. Кроме семи лошадей в конюшне и двух на площадке для тренировок, никаких животных на ферме не обнаружилось. Я также не понял, Что выращивают на этой ферме, да и выращивают ли вообще. В мастерской ни одной розетки, пожалуй, еще чище, чем в доме, и пахнет мылом для седел. Я двинулся навстречу Чико, желая разузнать, как он поступил с Марком.

— Медсестры накормили его булочками с джемом и попытались дозвониться до его отца. Мать очнулась и заговорила. А как у тебя, удалось продвинуться? Ты не хочешь сесть за руль?

— Нет, вести будешь ты. — Я сел сзади него. — Ничего подозрительнее этого дома я в жизни не видел.

— Неужели?

— М-м-м… связь с Эдди Кейтом даже не прощупывается.

— Значит, мы проездили зря. А вот Марку повезло. Отличный сорванец. Сказал мне, что будет устанавливать мебель, когда вырастет. — Чико обернулся и с усмешкой взглянул на меня. — Сдается мне, он уже раза три успел передвинуть все в этом доме, насколько он помнит.

Глава 10

Почти всю субботу Чико и я работали. Мы отправились по лондонским адресам клиентов на букву «М», получивших воск, и встретились в шесть часов в хорошо знакомой нам пивной в Фулхэме. Оба мы устали, у нас ломило ноги, и мучила жажда.

— Зачем мы только пошли в субботу, в самый разгар уик-энда, — с досадой произнес Чико.

— Да, нам не стоило этого делать, — согласился я.

Чико наблюдал за официантом, наливавшим в кружки пиво.

— Я не застал на месте больше половины.

— Я тоже. Чуть ли не все разъехались.

— А оставшиеся смотрели по телеку скачки или соревнования по рестлингу или развлекались со своими девушками и ничего не желали знать.

Мы поставили его кружку с пивом и мой бокал виски на столик, с удовольствием выпили и сравнили наши списки. Чико удалось поговорить с четырьмя клиентами, а мне только с двумя, но результат оказался одинаковым.

Все шестеро, в каких бы списках, кроме этого, они ни значились, регулярно получали журнал «Антикварная мебель для всех».

— Вот так, — проговорил Чико. — Убедительно. — Он прислонился к стене и расслабился. — До вторника мы ничего не сможем сделать. На праздники все будет закрыто.

— А завтра ты занят?

— Имей же совесть. У меня свидание с девушкой в Уэмбли. — Он поглядел на часы и осушил кружку. — Пока, Сид, а не то я опоздаю. Ей не понравится, если от меня будет пахнуть потом.

Он улыбнулся и расстался со мной, а я не торопясь допил виски и пошел домой.

Походил по квартире. Поменял батарейки. Съел немного кукурузных хлопьев.

Достал анкеты и проверил лошадей у членов синдикатов. Все одно и то же — они проигрывали в коротких забегах и побеждали в длинных. Очевидно, это правило давно установилось и неукоснительно соблюдалось. Я зевнул. Так продолжалось все годы.

Я не знал, чем мне заняться, и не мог избавиться от гнетущей тоски. Прежде я любил бывать один. Стоило двери закрыться за последним посетителем, как я успокаивался. Я снял костюм, надел халат и отстегнул протез. Попробовал посмотреть телевизор, но не сумел сосредоточиться. Выключил его.

Я часто снимал протез после того, как надевал халат, потому что тогда не надо было смотреть на обрубок от плеча до локтя.

Я смирился с тем, что у меня нет руки, но по-прежнему избегал смотреть на жалкую культю, хотя сама по себе она выглядела вполне прилично и не пугала, как часто случается с изувеченными руками. Рискну заметить, что испытывать неприязнь к калекам бесчеловечно, но я ее испытывал. Я не желал видеть, как кто-нибудь, кроме таких же инвалидов, разглядывает мой протез, и запрещал это даже Чико. Я стыдился. Люди без увечий никогда не поймут столь постыдного чувства, и я тоже не понимал его, пока не стал жертвой катастрофы. Вскоре после падения мне пришлось за обедом попросить соседа по столу нарезать мне мясо, и я густо покраснел. Потом я не раз предпочитал оставаться голодным, лишь бы никого не просить. Теперь я был от этого избавлен, электропротез принес мне психологическое облегчение, и я в какой-то мере успокоил свою душу.

Новая рука означала возвращение к нормальному человеческому состоянию.

Никто не считал меня идиотом и не жалел, как прежде, заставляя сжиматься от страха и презрения. Никто не делал мне скидок и не испытывал неловкости, опасаясь сказать что-нибудь бестактное. Дни, когда я был полным инвалидом, вспоминались как подлинный кошмар. Я часто испытывал благодарность к злодею, избавившему меня от этих мук.

С одной рукой я ни от кого не зависел.

Без обеих рук…

Боже, — взмолился я. — Не думай об этом. «Ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого, это размышление делает все таковым». Однако Гамлет не сталкивался с подобными проблемами.

Не помню, как я провел ночь, утро и первую половину дня, но в шесть часов сел в машину и поехал в Эйнсфорд.

Если Дженни там, подумал я, притормозив и спокойно припарковавшись во дворе, я сразу вернусь в Лондон, во всяком случае, поездка отнимет у меня какое-то время. Но вокруг никого не было, И я прошел в дом через пристройку, соединенную с ним длинным коридором.

Я застал Чарльза в маленькой гостиной, которую он называл кают-компанией.

Он сидел один и перебирал свою любимую коллекцию рыболовных наживок.

Он оторвал от них свой взгляд. Не удивился. Не выразил особой радости. Не стал суетиться, хотя я никогда не являлся к нему без приглашения.

— Здравствуй, — сказал он.

— Здравствуйте.

Я остановился, он посмотрел на меня и подождал.

— Мне захотелось с кем-нибудь побыть, — проговорил я.

Он искоса, сухо улыбнулся.

— Ты захватил с собой на ночь белье?

Я кивнул.

Он указал на поднос с напитками.

— Угощайся. И налей мне, пожалуйста, розового джина. Лед на кухне.

Я принес ему напиток, он наполнил свой бокал и сел в кресло.

— Ты приехал что-то мне рассказать? — спросил он.

— Нет.

Он улыбнулся.

— Тогда поужинаем. И поиграем в шахматы. Мы перекусили и сыграли две партии. Он легко выиграл первую и посоветовал мне быть повнимательнее. Вторая после полутора часов кончилась ничьей.

— Уже лучше, — прокомментировал он.

Спокойствие, которое я не мог обрести в собственном доме, понемногу приходило ко мне во время общения с Чарльзом, хотя я знал, что оно восстановилось в основном благодаря его такту и атмосфере большого, словно выпавшего из времени, старого особняка, а вовсе не потому, что я поборол сомнения усилием воли. Как бы то ни было, впервые за десять дней мне удалось как следует выспаться.

За завтраком мы обсудили планы на предстоящий день. Он собирался отправиться на стипль-чез в Тоучестер, в сорока пяти минутах езды на север.

Чарльз выступал там распорядителем и очень любил эту почетную должность: Я рассказал ему о Джоне Вайкинге и соревнованиях по полету на аэростатах, а также о посещении клиентов на букву «М» и «Антикварной мебели для всех». Его улыбка, как всегда, выражала смесь удовлетворения и удивления, словно я был создан им и начал оправдывать ожидания. И не без оснований — ведь именно он посоветовал мне заняться расследованиями, и когда мне что-то удавалось, он тоже считал себя победителем.

— Миссис Кросс сообщила тебе о телефонном звонке? — поинтересовался он, намазывая тост маслом. Миссис Кросс была его экономкой, и я с уважением относился к этой сдержанной, работящей и отзывчивой женщине.

— О каком телефонном звонке?

— Кто-то позвонил нам сегодня в семь утра и спросил, здесь ли ты. Миссис Кросс ответила, что ты спишь и она позднее передаст, но этот человек сказал, что еще позвонит.

— Может быть, мне звонил Чико. Он не дозвонился домой и догадался, что я поехал к вам.

— Миссис Кросс сказала, что он не назвал себя.

Я пожал плечами и взял кофейник. Наверное, ничего срочного, а иначе он попросил бы меня разбудить.

Чарльз улыбнулся.

— Миссис Кросс спит в бигуди и с кремом на лице. Она никогда не зашла бы к тебе в семь утра, да и к себе бы ни за что не пустила. Ты ей нравишься. Она говорит, какой приятный молодой человек, и повторяет это всякий раз, стоит тебе здесь появиться.

— Да, ради Бога, пусть говорит.

— Ты вернешься сегодня к вечеру? — осведомился он.

— Еще не знаю.

Он сложил свою салфетку и поглядел на нее.

— Я рад, что ты вчера приехал.

Я посмотрел на него.

— Да, — ответил я. — Вы хотели, чтобы я это сказал, вот я и говорю. И я вполне искренен. — Я немного помедлил, подыскивая простейшие слова, способные выразить мою признательность. Нашел. И произнес их: — Это мой дом.

Он смерил меня быстрым взглядом, а я вымученно улыбнулся, смеясь над собой, смеясь над ним, смеясь над целым миром.

Хайлейн оказался величавым старинным зданием, плохо сочетавшимся с постройками века пластика. Сам дом становился доступным для посетителей, как возбужденная, перезрелая девственница, лишь несколько раз в год, но парк постоянно сдавали в аренду для соревнований и гастролей цирков или для праздников вроде сегодняшнего. Однако при въезде спешащую отдохнуть публику могло привлечь лишь немногое. Организаторы, видимо, не позаботились о рекламе, и я не заметил флагов, не услышал сентиментальных песенок и не увидел ярких афиш, которые можно было бы прочесть на расстоянии в десять шагов. Короче, ничего шумного и показного я не обнаружил. Поэтому меня даже удивило, что на площадки парка устремились толпы зрителей. Я заплатил за вход и резко притормозил, примяв траву. Мне удалось припарковать «Шимитар» на стоянке.

Машины, приехавшие вслед за мной, аккуратно обогнули газон.

Там было несколько наездников, деловито трусивших рысцой по дорожкам, но в дальних уголках, рядом с ярмарочной площадью, царила тишина, и никаких аэростатов я поблизости не углядел.

Я выбрался из машины и запер дверь, решив, что приехал слишком рано и представление начнется примерно через час.

Однако я крупно ошибся.

Сзади послышался незнакомый голос. Кто-то спросил:

— Это он?

Я повернулся и увидел двоих человек, вставших между моей машиной и другой, припаркованной в нескольких шагах. Мужчина был мне не знаком, но мальчика я знал.

— Да, — ответил мальчик. Он обрадовался встрече и поздоровался со мной.

— Здравствуй, Марк, — проговорил я. — Как твоя мама?

— Я говорил папе, что вы сюда приедете. — Он поглядел на мужчину, стоявшего чуть поодаль от него.

— И вы тоже решили здесь проветриться. — Я подумал, что столкнулся с ними случайно и это чистое совпадение, но все обстояло иначе.

— Он описал вас, — заявил мужчина. — Эту руку и как вы смогли управиться с лошадьми…

Впрочем, я и так понял, кого он имел в виду. — И лицо и голос у него были грубые, усталые. Теперь, когда я мог его внимательно рассмотреть, то понял, что он не на шутку опасается разоблачения.

— Я знаю, что вы расхаживали у меня по дому и повсюду совали свой нос. Учтите, я это так не оставлю.

— Вас в то время не было, — с невозмутимым видом откликнулся я.

— Верно, меня не было. А вот этот сосунок оставил вас одного в доме.

Ему было около сорока, жесткий, неуступчивый человек, не скрывавший своей злобы.

— Я узнал вашу машину, — с гордостью произнес Марк. — Папа говорит, что я умный.

— Дети наблюдательны, — ответил его отец и с отвращением посмотрел на меня.

— Мы ждали, когда вы выйдете из большого дома, — сообщил Марк, — а затем всю дорогу ехали за вами. — Он засиял, словно приглашая меня порадоваться захватывающей дух игре. — А вот это наша машина, мы поставили ее рядом с вашей. — Он похлопал по крылу коричневого «Даймлера».

Телефонный звонок, мелькнуло у меня в голове. Звонил вовсе не Чико. Это Питер Раммилиз проверял, там ли я.

— Папа обещал, — весело продолжил он, — показать мне окрестности парка, а наши друзья тем временем покатают вас в нашей машине.

Его отец бросил на мальчика суровый взгляд. Он явно не ожидал, что ребенок повторит эту заученную фразу и раскроет правду, но Марк рассеянно смотрел куда-то мне за спину.

Я оглянулся. Между «Шимиратом» и «Даймлером» стояли еще два человека.

Здоровенные, хмурые мужчины с крепкими мускулами, железными суставами и ступнями.

— Садитесь в машину, — пригласил меня Раммилиз, кивком указав на свою, а вовсе не на мою. — Откройте заднюю дверцу.

Держи карман шире, подумал я. Неужели он решил, что я свихнулся? Я чуть заметно наклонился, словно согласившись, а затем вместо того, чтобы открыть дверь, схватил правой рукой Марка за шиворот и бросился бежать.

Раммилиз вскрикнул и повернулся. Марк был изумлен, но продолжал улыбаться.

Я пробежал с ним двадцать шагов и отпустил мальчика. Он вернулся к своему разъяренному отцу, а я стремительно двинулся прочь от стоянки. Я надеялся затеряться в толпе перед центральной площадкой.

Черт побери, Чико был прав, с горечью признал я. В эти дни нам то и дело приходилось срываться с мест и удирать на полной скорости. Что-то уж слишком часто.

Без Марка я бы попал в засаду. Один удар в почку, и не успел бы я перевести дух, как оказался бы в кабине между двумя костоломами. Но им был нужен Марк, чтобы меня опознать. Они много слышали обо мне, но не знали в лицо.

Они не собирались ловить меня где-то в парке перед площадкой, в этом я не сомневался, и если бы успел сесть в свою машину, то был бы защищен. Возможно, с надеждой подумал я, они поняли бы, что я сумею вывернуться, и уехали бы ни с чем.

Я добрался до площадки для верховой езды и посмотрел поверх головы маленькой девочки, поглощавшей рожок с мороженым. Ничто не отвлекало внимания моих противников. Они упрямо продолжали преследование. Я не желал думать о том, что могло бы случиться, остановись я и попроси стоящих рядом спасти меня от преступников. Громилы Питера Раммилиза были уже наготове и в любую минуту могли схватить меня и потащить за руки и за ноги, чтобы потом я очнулся с разбитой головой на одной из улиц Танбридж-Уэллса. Семьи с собаками и бабушками, колясками и закусками для пикника скорее всего удивленно разинули бы рты и стали гадать, что это значит, а со мной к этому времени уже все было бы кончено.

Я пробирался сквозь толпу дальше, обогнул площадку и, оглядываясь через плечо, постоянно натыкался на детей. Двое мужчин неотступно следовали за мной.

Сама арена находилась слева от меня, внутри нее располагалась площадка для прыжков, а снаружи — окаймляла дорожка для автогонок. За машинами тянулась широкая лужайка, по которой я и шел, а справа я увидел стойла для лошадей, постоянно участвовавших в праздничных скачках. В павильонах под навесами торговали седлами, костюмами для верховой езды, картинками, игрушками, гамбургерами, соками, снова седлами, скобяными изделиями, твидом, тапочками… да и вообще всякой всячиной.

Повсюду стояли фургончики с мороженым и большие фургоны ассоциации верховой езды. Я увидел разных фокусников, гадалку и прошел мимо благотворительного базарчика. Передвижная киноустановка показывала фильмы об овчарках, из лотерейного колеса со срезанными краями вылетали наборы кухонной утвари — оранжевого, желтого и зеленого тонов. Перед каждым фургончиком толпился народ, и спрятаться куда-либо было невозможно.

— Вы не знаете, где здесь воздушные шары? — спросил я стоявшего поблизости, и он указал на павильон, где продавали разноцветные воздушные шарики. Дети покупали их и привязывали к запястьям.

Не эти, подумал я. Само собой, не эти. Я не стал объяснять, а задал тот же вопрос другому человеку.

— Соревнования по полетам на аэростатах? Думаю, что на следующем поле, но они начнутся позже.

— Спасибо, — откликнулся я.

На часах пробило три пополудни, но мне нужно было переговорить с Джоном Вайкингом до начала состязаний, чтобы он смог меня выслушать.

Интересно, как измеряется скорость на аэростатах, стал прикидывать я.

Наверное, все они летают с одинаковой скоростью, скоростью ветра.

Преследователи не отставали от меня. Они двигались неторопливо, но и я никуда не спешил. Они Просто шли за мной, словно собирались поразить мишень с помощью радиолуча, и, образно говоря, целились мне в затылок. Мне нужно где-то спрятаться, подумал я, и не выходить наружу, пока не найду Джона Вайкинга, а после я, может быть, поищу надежную защиту у организаторов праздника, медсестер «скорой помощи» или у полисмена-регулировщика на шоссе.

В эту минуту я был уже на дальнем конце арены и успел пересечь площадку, на которой дети катались на пони и жужжали, как шмели. Они напряженно держались в седлах, как будто готовились к прыжку, и плакали или радовались, если им удавалось прыгнуть.

Мимо них, мимо кабинки комментатора… «Джейн Смит чисто проехала круг, следующим должен прыгнуть Робин Дали на Трэддлсе», мимо частной ложи для организаторов и больших шишек. Мимо рядов с пустыми откидными сиденьями, мимо навеса с напитками. Ну вот и все, а теперь назад, к стойлам.

Я, пригнувшись, переходил с места на место, огибая площадки сзади, пробирался под крепко натянутыми тросами палаток. Потом выглянул из-под плотного навеса, спрятавшись за жокейские куртки, и увидел, что два моих преследователя торопливо повернули назад. Они озирались по сторонам и не могли скрыть своего волнения.

Эти не были похожи на тех двух, которых отправил ко мне Тревор Динсгейт.

Те показались мне ниже ростом, не столь ловкими и не слишком Профессиональными.

Зато эти, похоже, привыкли к подобной работе, и она их неплохо кормила. На Площадке я почувствовал себя в относительной безопасности. В конце концов моим последним убежищем могла бы стать сама арена. Если они заметят меня, я выбегу на нее, позову на помощь и спугну их. Наемные убийцы обычно нерасторопны. Но эти двое, судя по виду, регулярно получали жалованье, а может быть, и состояли где-то в штате.

Я выбрался из-под жокейских камзолов и, надеясь обмануть противников, решил несколько минут посмотреть фильм о сторожевых овчарках. Мне пришло в голову, что в нем есть перекличка с происходящим, только в данном случае я вел себя как заблудшая овца, а эти двое как овчарки.

Я посмотрел на часы. Уже больше двух. Джон Вайкинг должен был появиться в два. Я потерял массу времени. Теперь мне придется искать какой-то другой путь и во что бы то ни стало попасть на состязания по полетам на аэростатах.

Слава Богу, за мной не было хвоста. Я начал проталкиваться сквозь толпу и спрашивать, как мне лучше пройти.

— Идите прямо до конца, приятель, — посоветовал мне какой-то решительный мужчина. — За павильоном с гамбургерами сверните направо, к воротам. Да вам их все равно не миновать.

Я кивнул, повернулся, зашагал по указанной дорожке и вдруг увидел, что навстречу мне движется один из наемников. Он заглядывал в конюшни, и вид у него был расстроенный.

Сейчас он заметит меня… Я мгновенно осмотрелся по сторонам и обнаружил, что нахожусь перед фургоном гадалки. Там был занавес из пластиковых черных и белых полос над открытым входом, а за ним в тени смутно вырисовывалась женская фигура. Я торопливо шагнул, раздвинул полосы и оказался внутри.

Внутри было спокойно и темно, лучи солнца почти не проникали через занавешенные окна. Убранство в викторианском стиле, забавные масляные лампы и вязаные скатерти из синели. Мой преследователь прошел мимо фургона, бросив на гадалку мимолетный взгляд. Мне стало ясно, что он меня не заметил. Очевидно, он предположил, что я ушел далеко вперед.

Однако гадалка увидела меня и встрепенулась, как-никак мое появление обеспечило ей доход.

— Вы хотите узнать о прошлом и обо всей вашей жизни, дорогой мой, или вас интересует только будущее?

— Не знаю точно, — проговорил я. — Сколько времени это у вас займет?

— Четверть часа, дорогой мой, если хотите узнать все.

— Погадайте только о будущем.

Я выглянул в окно. Часть моего будущего шныряла возле стоянки и расспрашивала прохожих, которые качали головами.

— Садитесь на диван, дорогой мой, и дайте мне вашу левую руку.

— Я дам вам правую, — рассеянно произнес я.

— Нет, дорогой, — резко возразила она. — Всегда дают левую.

Я пересел и смущенно протянул ей левую. Она внимательно посмотрела на нее, а после взглянула на меня. Это была невысокая, полноватая, черноволосая женщина средних лет с совершенно непримечательным лицом.

— Ну, что ж, дорогой, — сказала она после недолгой паузы, — в таком случае дайте мне правую, хотя я к этому не привыкла, и, возможно, результат окажется не самым лучшим.

— Рискнем, — предложил я, и мы поменялись местами на диване. Она крепко сжала мою правую руку своими теплыми ладонями, а я продолжал наблюдать за человеком, обходившим ряды машин на стоянке.

— Вы страдаете, — проговорила она. Поскольку она видела мою левую руку, догадаться об этом не составляло особого труда. Кажется, она и сама почувствовала и робко кашлянула.

— Вы не возражаете, если я возьму хрустальный шар? — спросила она.

— Как вам будет угодно.

Я решил, что она начнет всматриваться в большой шар, стоявший на столе, но она достала маленький, размером с теннисный мячик, и положила его мне на ладонь.

— Вы хороший человек, — заявила она. — Мягкий. Люди вас любят. Люди улыбаются, когда вы проходите.

В парке, в двадцати ярдах от фургончика двое громил снова встретились и стали совещаться. Однако никто из них не улыбался.

— Вас все уважают.

Обычная ерунда, пустые слова, льстящие посетителям. Услышал бы это Чико, подумал я. «Мягкий, хороший, уважаемый…», как бы он расхохотался.

Она с сомнением проговорила:

— Я вижу множество людей. Они смеются и хлопают в ладоши. Они громко восклицают, они рады вам… Для вас это что-нибудь значит, дорогой?

Я медленно повернул голову. Ее темные глаза ласково глядели на меня.

— Все это в прошлом, — сказал я.

— Это было недавно, — опровергла меня она. — Да и сейчас никуда не ушло.

Я не поверил ей. Я вообще не верил гадалкам. Любопытно, подумал я, а вдруг она видела меня прежде на скачках или по телевизору. Похоже, так оно и было Она снова склонила голову к хрустальному шарику, который держала у меня на руке, и осторожно провела им по моей ладони.

— У вас крепкое здоровье. Вы энергичны. У вас большой запас жизненных сил. Вам пришлось многое вынести…

Она оборвала себя, приподняла голову и нахмурилась. Я не мог отделаться от впечатления, что ее удивили собственные слова.

После паузы она заметила:

— Больше я вам ничего не могу сказать.

— Почему?

— Я не привыкла гадать по правой руке.

— Расскажите мне, что вы увидели, — попросил я.

Она слегка покачала головой и опять посмотрела на меня спокойными темными глазами.

— Вы проживете долгую жизнь.

Я выглянул из-за искусственного занавеса.

Преследователи скрылись из виду.

— Сколько я вам должен? — осведомился я. Она назвала мне сумму, я заплатил ей и осторожно двинулся к выходу.

— Берегитесь, дорогой, — предупредила она. — Будьте внимательны.

Я посмотрел на нее через плечо. Выражение ее лица по-прежнему было спокойным, но в голосе улавливалось волнение. Мне хотелось верить убежденности, сквозившей в ее взгляде. Возможно, она ощутила мою тревогу или догадалась, что я прячусь от преследователей, но не более того. Я аккуратно задернул занавеси и расстался со смутным миром призрачных ужасов. Но здесь, в парке, в этот ясный майский день они и правда подстерегали меня.

Глава 11

Спрашивать о том, где проводятся соревнования по аэростатам, больше не требовалось. Шары нельзя было не заметить. Они начали подниматься в небо, как огромные грибы кричаще-ярких расцветок. Я предполагал, что увижу там два или три аэростата, ну, максимум шесть, но их оказалось целых двадцать.

Вместе с толпой зрителей, шедших в том же направлении, я миновал ворота и направился к дальнему полю. В этот момент я понял, что найти Джона Вайкинга будет очень нелегко. Площадку для старта отгородили канатами, и служащие объясняли зрителям, что им нужно встать за ними. Как бы то ни было, мне удалось преодолеть эти препятствия, и я очутился среди полунадутых шаров, которые загромождали площадку и не позволяли что-либо разглядеть.

Группа зрителей, с которой я добрался до лужайки, окружила красно-розовое чудовище и вдувала в его пасть воздух с помощью гигантского насоса. К шару четырьмя отличными веревками была привязана корзина, лежавшая на земле. Молодой человек в красном шлеме пригнулся и с тревогой осматривал ее.

— Простите, — обратился я к девушке, стоявшей неподалеку от меня. — Вы не знаете, где бы я мог найти Джона Вайкинга?

— Увы, нет.

Человек в красном шлеме выпрямился, и я обратил внимание на его ярко-голубые глаза.

— Он где-то здесь — вежливо откликнулся он. — Готовится взлететь на своем заоблачном шаре. А сейчас, пожалуйста, отойдите. Мы заняты.

Я двинулся вдоль заграждения, стараясь никому не мешать. Соревнования по полетам на аэростатах — дело серьезное, и их участникам не до смеха и пустой болтовни. Они суетились, проверяя надежность веревок и оборудования, и озабоченно хмурились. Ни один из шаров по виду не мог взлететь за облака, и я спросил еще одного спортсмена.

— Джон Вайкинг? Этот идиот? Да, он здесь. Полетит на своем заоблачном шаре. — Он отвернулся. Вид у него был деловитый и встревоженный.

— Какого цвета его аэростат? — поинтересовался я.

— Желто-зеленый. Послушайте, уходите отсюда.

На шарах красовались рекламы виски, мармелада, разных городов и даже страховых компаний. Аэростаты ярких тонов и бело-розовые, как пастила, озаренные солнечными лучами, поднимались с зеленой травы, сверкая и переливаясь на солнце. В любой другой день я бы с удовольствием понаблюдал за великолепным зрелищем, но теперь, когда мне пришлось пробираться мимо и расспрашивать очередную группу воздухоплавателей, с беспокойством проверявших свои корзины, аэростаты показались мне грудами шелка, не более.

Я обошел мягко вздувавшееся черно-белое чудовище и двинулся к центру площадки. И тут, словно по сигналу, аэростаты с отчаянным ревом начали подниматься ввысь. Этот рев исходил от пламени, взметнувшегося из больших горелок. Они были прикреплены к каркасам над корзинами. Пламя с шумом вылетало из прорезей полунадутых баллонов. Они разогревались, вбирали в себя воздух и взлетали к небу. Яркие оболочки раздувались и вздымались, как будто зная, что им отпущен недолгий срок. Они вырастали на глазах, превращаясь из грибов в гигантские мячи, их верхушки медленно и торжественно устремлялись в тускло-голубое небо.

— Джон Вайкинг? Он тут рядом. — Девушка неопределенно взмахнула рукой. — Но он занят, как и все мы.

По мере того как аэростаты наполнялись газом, они отрывались от земли, натыкаясь друг на друга и раздуваясь еще сильнее. Однако им не хватало мощи, чтобы лететь вместе с птицами. Под каждым баллоном рокотали сполохи пламени, а помощники крепко вцепились в корзины и следили, как бы огонь не погас раньше времени.

Среди аэростатов, готовящихся к взлету, я сразу обнаружил желто-зеленый.

Цвета чередовались дольками, и он походил на апельсин, а его дно было опоясано широкой зеленой полосой.

В корзине я увидел лишь одного человека, а трое других держали и подталкивали ее. В отличие от других воздухоплавателей он не надел на голову громоздкий защитный шлем, а остался в легкой синей кепке.

Я бросился к нему, но не успел добежать, как прозвучал стартовый выстрел.

Все помощники покинули корзины, и аэростаты начали толчками подниматься ввысь.

Зрители оживились и принялись весело выкрикивать напутствия.

Наконец я приблизился к группе, окружавшей желто-зеленый аэростат, и положил руку на борт корзины.

— Джон Вайкинг?

Однако никто из них не откликнулся. Они продолжали с ожесточением спорить.

Девушка в защитном шлеме, теплой спортивной куртке, джинсах и ботинках стояла в центре, а двое других помощников находились чуть поодаль от нее. Все были мрачны и обескуражены.

— Я не полечу. А ты просто болван.

— Садись, садись сюда, черт бы тебя побрал. Соревнования начались. — Он был очень высок, очень худ и очень взволнован.

— Я не полечу.

— Ты должна. — Он схватил девушку и с силой сжал ей запястье. Судя по его решительному виду, он собирался втащить девушку в корзину. Она тоже не сомневалась в его намерениях. Девушка дергалась, с трудом дышала и кричала: «Отпусти, Джон, отпусти. Я не полечу».

— Вы Джон Вайкинг? — громко спросил я.

Он повернул голову, продолжая удерживать девушку.

— Да, это я, что вам от меня надо? Я поднимусь, как только в корзину сядет пассажир.

— Я не полечу, — взвизгнула она.

Я огляделся по сторонам. Другие корзины поднялись в воздух, с легкостью взлетели на фут или два над землей и восторженно следившими за ними зрителями.

В каждой из них сидело по два человека.

— Вам нужен пассажир? — проговорил я. — Можно мне полететь с вами?

Он отпустил девушку и осмотрел меня с ног до головы.

— Сколько вы весите? — А затем торопливо добавил, увидев, что остальные шары уже в полете: — Впрочем, неважно. Садитесь. Устраивайтесь.

Я уцепился за перекладину, прыгнул, изогнулся и в конце концов очутился в небольшой корзине под огромным облаком аэростата.

— Готово, — скомандовал воздухоплаватель, и его помощникам оставалось только подчиниться.

Веревки ослабли, корзина закачалась. Затем Джон Вайкинг поднял руку над головой и одним щелчком включил горелки. Прямо над нами, едва не касаясь годов, вспыхнуло пламя и раздался отчаянный рев.

Лицо девушки по-прежнему находилось на одном уровне с моим.

— Он сумасшедший, — выкрикнула она. — И вы тоже сумасшедший.

Корзина неуклюже оторвалась от земли и взлетела на шесть футов. Девушка побежала за ней и даже попыталась нас приободрить.

— И вы не надели защитный шлем.

Однако это меня не волновало — главное, что я сумел удрать и скрыться от двух преследователей, а защитный шлем показался мне излишним, к тому же Вайкинг обходился без него.

Во взгляде Джона Вайкинга все еще угадывался неостывший гнев, но постепенно он успокаивался. Он что-то бормотал себе под нос и ни на секунду не отрывался от горелок.

Он взлетел на аэростате последним. Я посмотрел вниз на аплодирующих зрителей. Они наблюдали за исчезающим в небе караваном воздушных шаров, а какой-то маленький мальчик проскользнул под натянутыми веревками и выбежал на опустевшую площадку. Он кричал и указывал пальцем на аэростат Джона Вайкинга.

Мой приятель Марк с его зоркими глазками и языком, не умеющим лгать. Мой приятель Марк, которого я бы сейчас охотно придушил.

Джон Вайкинг начал ругаться. Я перевел взгляд, пристально посмотрел вперед и понял, чем вызваны его громко прозвучавшие, крепкие и весьма живописные проклятия. Прямо перед нами тянулась лесополоса, и деревья, несомненно, могли преградить нам путь. Один аэростат уже запутался в их верхушках, а второй, розово-алый, похоже, был готов за них зацепиться.

Джон Вайкинг гаркнул на меня, силясь перекричать нескончаемый рев горелок.

— Держитесь крепче обеими руками, если корзина ударится о верхушки деревьев, мы полетим вверх тормашками.

На вид деревья были шестидесяти футов в высоту. При взлете такое препятствие трудно преодолеть, однако большинство аэростатов отлично управились с ним и взмыли вверх — огромные, яркие, напоминающие груши на синем подносе небес.

Мы неслись прямо на лес, языки пламени из горелок плясали над головами, словно обезумевший дракон. Я уже решил, что нам не удастся подняться.

— Ветер, — пронзительно выкрикнул Джон Вайкинг. — Проклятый ветер. Держитесь. Нам придется покувыркаться.

От страха и какой-то тайной радости у меня перехватило дух. Выпасть из корзины с высоты в шестьдесят футов, да еще без тяжелого шлема — такое случается не каждый день. Я улыбнулся Джону Вайкингу. Он заметил мою улыбку и удивленно хмыкнул.

Корзина задела три дерева и резко накренилась, от этого толчка я пошатнулся и плавно упал, не почувствовав всех преимуществ горизонтального положения над вертикальным. Я уцепился за борт правой рукой, чтобы удержаться и не свалиться на спину. Но в эту минуту аэростат над нами вздулся с какой-то необычайной силой и, невзирая на препятствия, продолжил свой полет. Он мощным рывком потянул за собой корзину, пробился сквозь верхушки деревьев и стал швырять меня из стороны в сторону, как тряпичную куклу. Мне казалось, что мое тело повисло где-то в пространстве, но Джон Вайкинг держался устойчиво. Можно было подумать, что кости у него просто железные. Одной рукой он, словно тисками, сжал металлическую подпорку горелок, а на другую намотал черный резиновый ремень. Он поставил ноги на одну сторону корзины, после поворота оказавшуюся ее полом. По мере надобности он менял точку опоры, однажды уперся мне ногой в живот.

После отчаянной встряски и толчка корзина высвободилась, и мы, подобно маятнику, закачались под огромным аэростатом. От этого раскачивания меня бросило в угол, и я уткнулся лицом в кучу тряпок, но Джон Вайкинг по-прежнему стоял прямо и даже не шелохнулся.

Тут мало места, подумал я, выбравшись из-под тряпок и стараясь распрямиться. Корзину продолжало трясти. Я прикинул, что в ширину она не больше четырех футов, а в высоту доходит человеку среднего роста лишь до талии. По углам стояло восемь баллонов с газом — по два в каждом, прикрепленные к плетенке резиновыми ремнями. В оставшемся пространстве могли свободно встать двое мужчин, но передвинуться им уже было нелегко, на каждого приходилось всего по два квадратных фута пола.

Наконец Джон Вайкинг перестал возиться с горелками и, когда смолк шум, отчетливо проговорил:

— Черт возьми, почему вы не держались так, как я вам объяснил? Неужели вы не знали, что в любую минуту могли выпасть из корзины и мне бы пришлось за это отвечать?

— Простите, — изумленно отозвался я. — Надо ли было выпускать огонь, когда мы зацепились за дерево?

— Если бы не пламя, мы бы не смогли подняться, — объяснил он.

— Да, так оно и вышло.

— Тогда не жалуйтесь. Я вас сюда не приглашал.

Он был моим ровесником, возможно, моложе на год или два. Теперь я смог хорошо разглядеть его лицо под синей легкой кепкой — резкое, жесткое, хорошо очерченное, со временем его, очевидно, будет легко вспомнить. В его голубых глазах горел поистине фанатичный огонь. Сумасшедший Джон Вайкинг, подумал я, и проникся к нему симпатией.

— Проверьте наружную сторону, — сказал он. — Посмотрите, вдруг мы что-то потеряли.

Судя по всему, он подразумевал борт корзины, поскольку сам перегнулся и начал его осматривать. Я заметил на моей стороне мешки, привязанные к кольцам, часть их была жестко укреплена, а часть болталась на веревках.

На конце одной короткой веревки ничего не было. Я вытянул ее и показал ему.

— Проклятие, — с жаром воскликнул он. — Наверное, зацепилась за деревья. Канистра с водой. Надеюсь, вас не мучает жажда.

Он подался вперед, и из горелок вновь вырвалось пламя. Я прислушался к его протяжным интонациям, догадался, что он учился в Итоне, и понял, почему он стал именно таким.

— Вы хотите прийти к финишу первым и победить? — спросил я.

Он удивленно взглянул на меня.

— Не сегодня. Это состязание рассчитано на два с половиной года. В нем победит тот, кто пролетит больше всех. — Он нахмурился. — А вы никогда не летали на аэростате?

— Нет.

— Бог ты мой, — сказал он. — За что мне такой подарок?

— Но вы бы остались на земле, если бы я не подошел, — бесстрастно возразил я.

— Это верно. — Он посмотрел вниз. Мы находились примерно в пятистах футах от земли. — Как вас зовут?

— Сид, — ответил я.

По выражению его лица было ясно, что среди его друзей нет ни одного Сида.

Однако он не стал комментировать.

— А почему ваша девушка отказалась лететь? — полюбопытствовал я.

— Кто? А, вы имеете в виду Попси. Она не моя девушка. В сущности, я ее совсем не знаю. Она согласилась прийти, потому что мой постоянный партнер сломал ногу. На прошлой неделе у нас была трудная посадка, и этот болван оступился. Попси хотела принести большую красную сумку. Она повсюду ходит с ней и ни на минуту не расстается. Я вас спрашиваю! Есть здесь место для сумки? Да еще тяжелой. Тут каждый фунт что-нибудь да значит. Возьмите с собой на фунт меньше, и сможете пролететь лишнюю милю.

— А где вы намерены приземлиться? — задал я вопрос.

— Это зависит от направления ветра. — Он поглядел на небо. — Сейчас мы летим прямо на северо-восток, но я поднимусь выше. По прогнозам, ветер сегодня западный, и я надеюсь, что когда мы поднимемся за облака, то наберем скорость. Мы можем сесть в Брайтоне.

В Брайтоне. Я предполагал, что мы пролетим от силы двадцать миль, но никак не сто. Должно быть, он ошибся, подумал я, нельзя покрыть сто миль на аэростате за два с половиной часа.

— Ну, а если усилится северо-западный, мы сможем добраться до острова Уайт. Или до Франции. Это зависит и от того, сколько у нас останется газа. Мы же не хотим совершить посадку в море, во всяком случае, в этом. Вы умеете плавать?

Я кивнул. Наверное, я по-прежнему могу, хотя и не пробовал плавать с одной рукой:

— Знаете, я предпочел бы этого не делать, — откликнулся я.

Он засмеялся.

— Не беспокойтесь. Аэростат мне слишком дорог, и я не хочу утопить его.

Больше на нашем пути не было деревьев, мы плавно поднимались и теперь летели над сельской местностью. С высоты машины выглядели как игрушки. А вот звуки доносились до нас вполне отчетливо. Я слышал гул моторов, лай собак и громкие голоса. Люди смотрели вверх и махали нам руками, когда мы пролетали над ними. Удаляющийся от нас мир, подумалось мне. Я снова вернулся в детство и безмятежно летел, подгоняемый ветром. Я освободился от страшного земного бремени, поднялся ввысь и испытал невыразимое удовольствие.

Джон Вайкинг со щелчком повернул рычаг, и огонь с ревом взвился. Алые с золотом языки драконовского пламени влетали в зелено-желтый шар, словно в сказочную пещеру. Огня хватило на двадцать секунд, и шар словно подпрыгнул на несколько футов.

— Каким газом вы пользуетесь? — поинтересовался я.

— Пропаном.

Он перегнулся через край корзины и поглядел вниз, очевидно, желая определить, где мы находимся.

— Если вас не затруднит, достаньте карту. Она рядом с вами в сумке. И, ради Бога, не выпускайте ее из рук, а то она улетит.

Я осмотрелся и нашел то, о чем он просил. Сумка наподобие ранца была привязана к борту корзины, а ее наружный карман крепко застегнут на пряжку. Я расстегнул ее, заглянул в сумку, вытащил большую сложенную карту и вручил Джону в целости и сохранности.

Его взгляд остановился на моей левой руке, которую я держал как противовес у края корзины, пока наклонялся и доставал карту. Я опустил ее, и он посмотрел мне в лицо.

— Вы инвалид? — недоверчиво проговорил он.

— Верно.

— Какого дьявола вы полетели со мной и как я выиграю это соревнование?

Я засмеялся. Он кольнул меня злобным взглядом.

— Не вижу ничего смешного.

— А по-моему, смешно. И я люблю побеждать в состязаниях… Из-за меня вы не проиграете.

Он с отвращением насупился.

— Полагаю, что вреда от вас не больше, чем от Попси, — заключил он. — Но, во всяком случае, мне говорили, что она умеет пользоваться картой. — Он раскрыл огромный лист. Его поверхность была покрыта пластиковой пленкой. — Посмотрите, — сказал он. — Мы вылетели вот отсюда. — Он указал. — И движемся прямо на северо-восток. Возьмите карту и отыщите, где мы сейчас находимся. — Он сделал паузу. — Черт побери, вам известно хотя бы, как надо пользоваться часами вместо компаса и как определять азимут?

У меня была книга обо всем этом, однако я не стал ее читать, а сунул в карман куртки, которую надел утром. Я также поблагодарил Господа за то, что в другом ее застегнутом на «молнию» кармане лежала обойма с запасными батарейками.

— Дайте мне карту, — попросил я. — А там увидим.

Он неохотно отдал ее мне и вновь занялся горелками, испустившими очередной огненный залп. Я более или менее точно определил, где мы летим, посмотрел вниз и обнаружил, что на земле все выглядит совсем иначе, чем на карте. Если на карте селения и дороги были ясно обозначены, то на земле они терялись в коричнево-зеленом ковре, как пятна, солнце испещряло их узорами света и теней, и они сливались с зигзагообразными краями. Ландшафт везде казался одинаковым, и я не мог выделить какую-либо местность. Ничего удивительного, если учесть, что я был еще хуже подготовлен, чем Попси.

Черт возьми, подумал я. Начнем сначала. Мы стартовали ровно в три часа, плюс минута или две. Подъем занял у нас двенадцать минут. На земле дуновение ветра почти не ощущалось, и он шел с юга, но теперь мы летели быстрее и к северо-востоку. Допустим… пятнадцать узлов. За двенадцать минут мы сделали пятнадцать узлов… около трех морских миль. Я поторопился и неверно определил местность. Мы должны пролететь над рекой, решил я и вместо того, чтобы пристально поглядеть вниз, ухитрился ее пропустить. На карте она была обозначена твердой синей линией, а в действительности река тянулась извилистой серебристой нитью, которая то и дело скрывалась из вида, петляя между полем и лесом. Справа от нее находилось селение, заслоненное холмом, а за ним железная дорога.

— Мы летим вот здесь, — проговорил я и показал по карте.

Он скосил на нее взгляд и попытался выяснить, справился ли я с поставленной задачей.

— Довольно точно, — откликнулся он. — Так оно и есть. Ладно. Оставьте карту при себе. Нам нужно знать, где мы, и постоянно сверяться.

Он щелкнул рычагом. На этот раз залп оказался долгим. Аэростаты впереди нас летели на меньшей высоте. Мы могли видеть их макушки. Он молча рассматривал два неизвестных мне прибора, прикрепленных ремнями снаружи корзины к ее краю, а потом невнятно пробурчал.

— Что это такое? — поинтересовался я, кивнув на их циферблаты.

— Альтиметр и прибор для вычисления скорости подъема и спуска. Сейчас мы в пяти тысячах футов и поднимаемся по восемьсот футов в минуту.

— Поднимаемся?

— Да. — Он внезапно улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы, и я сразу догадался, что он радуется, как озорной мальчишка. — Вот почему Попси отказалась лететь. Кто-то сказал ей, что я люблю подниматься выше всех. А ей этого не хотелось.

— На какую высоту? — спросил я.

— Мне безразлично, — отозвался он. — Я соревнуюсь, чтобы выиграть. И все они знают, что я выиграю. Им это не нравится. Они думают, что рисковать вообще не стоит. Сегодня всех заботит собственная безопасность. Думают, будто так легче жить. Ха! — Он был полон презрения. — В былые времена, когда летал Горден Беннет, состязания длились два дня и летчики проделывали по тысяче миль, если не больше. Но сейчас… проклятая безопасность стала главной. — Он окинул меня взглядом. — А не будь со мной пассажира, я бы не поднялся. Но пассажиры вечно жалуются и спорят.

Он достал из кармана пачку сигарет, щелкнул зажигалкой и закурил. Нас окружали баллоны со сжиженным газом. Я подумал о том, что зажигать огонь рядом с любым видом хранящегося топлива недопустимо, но не сказал ни слова.

Аэростаты под нами, как мне показалось, взяли курс влево, но я тут же понял, что это мы отклонились вправо. Джон Вайкинг с удовольствием следил за изменившимся направлением, а после повернул рычаг. Последовал новый, долгий залп. Мы полетели гораздо быстрее. Солнце уже не светило сзади корзины, его лучи заиграли на ее правом борту.

Несмотря на яркое солнце, в воздухе ощутимо похолодало. Я перегнулся и заметил, что земля осталась далеко внизу. Я сверился по карте и определил, где мы находимся.

— Что на вас надето? — осведомился Джон Вайкинг.

— Да в общем-то, что вы видите.

— Хм.

Во время залпов жар над нашими головами был едва переносимым, да и потом из-под аэростата на нас шли струи горячего воздуха. Ветер не дул нам в лица, потому что аэростат мог лететь лишь по ветру и со скоростью ветра. Нам стало холодно, когда мы поднялись за облака.

— На какой мы теперь высоте? — спросил я.

Он посмотрел на свои приборы.

— Одиннадцать тысяч футов.

— И по-прежнему поднимаемся?

Он кивнул. Другие аэростаты далеко внизу и влево от нас напоминали яркие шарики, парящие над землей.

— Все они, — произнес он, — снизятся до пяти тысяч футов и останутся где-то под воздушными трассами. — Он вновь искоса взглянул на меня. — Вы сами видите на карте. Там помечены воздушные трассы, по которым летят самолеты, а также обозначена предельная высота для аэростатов. Мы не должны сталкиваться с самолетами.

— И лететь по воздушной трассе на высоте одиннадцать тысяч футов запрещено?

— Сид, — с улыбкой откликнулся он. — А вы неплохой парень.

Джон Вайкинг нажал рычаг, пламя взревело и перекрыло наши голоса. Я в очередной раз попробовал определить местность по карте и грубо ошибся, потому что мы полетели еще скорей и явно отклонились на юго-восток. Когда я оглянулся, аэростаты скрылись из вида.

После затянувшейся паузы Джон Вайкинг сообщил мне, что болельщики, помогавшие взлететь другим аэростатам, следуют за ними по шоссе в машинах и встретят их, когда те приземлятся.

— Ну, а как же мы? — поинтересовался я. — За нами кто-нибудь следует?

Неужели за нами с земли наблюдают Питер Раммилиз и двое наемников, неужели они едут в нашем направлении и готовы наброситься на меня за сотни миль от парка? У меня даже мелькнуло в голове, что, следуя своим курсом, мы оказываем ему услугу и приближаемся к его дому, благо Кент находится как раз на юго-востоке.

Джон Вайкинг опять по-волчьи оскалил зубы и сказал:

— Ни одна машина на свете сегодня за нами не угонится.

— И вы на это рассчитывали? — воскликнул я.

Он посмотрел на альтиметр.

— Пятнадцать тысяч футов, — проговорил он. — На этом мы и остановимся.

Знакомые летчики предсказали мне, что сегодня я возьму эту высоту. Пятьдесят узлов по ветру на пятнадцати тысячах футов, вот что они сказали. Держитесь, Сид, приятель, и мы приземлимся в Брайтоне, Я подумал о том, как мы двое стоим в корзине высотой до талии каждому из нас, а шириной в четыре фута и нас поддерживают теплый воздух и териленовые волокна. Мы в пятнадцати тысячах футов над землей и летим со скоростью пятьдесят семь миль в час, совершенно не чувствуя ее. Да мы оба сумасшедшие, пришел я к неутешительному выводу.

С земли мы, наверное, кажемся темным пятнышком. Ни одна машина за нами не угонится. Я улыбнулся Джону Вайкингу с не меньшим удовольствием, чем он мне, и мы оба расхохотались.

— Можете ли вы поверить? — сказал он. — Наконец я нашел человека, который не делает в штаны со страха.

Джон зажег еще одну сигарету, а затем перенес шланг горелки с опустевшего баллона на новый. Откручивая и заново прикручивая вентиль, он не выпускал сигарету изо рта, продолжая искоса поглядывать на меня сквозь дым.

Его любовь к риску не шла ни в какое сравнение с моей. Мчаться на лошади во весь опор и перелетать вместе с ней через барьеры ему, наверное, было бы просто скучно. К тому же, с горечью подумал я, это осталось для меня в прошлом.

Теперь, когда я пытаюсь одурачить людей, пригрозивших расправиться со мной и лишить меня обеих рук, мне безопаснее находиться рядом с сумасшедшим воздухоплавателем, пропаном, сигаретами, приключениями высоко в небе и тому подобным.

Я увидел на карте, что мы летим прямо к воздушному пути, ведущему к аэропорту в Гэтвике. Там с шумом взлетали и садились на землю большие самолеты, не ожидавшие столкновения с Круглыми и легкими аэростатами, незаконно проникшими на их трассу. О чем и сказал Джону. Он только пожал плечами.

— Все нормально, — проговорил он. — Мы больше не станем менять высоту и пролетим так еще полтора часа. Пусть нас подгоняет только ветер. Если вам не по себе, то, я полагаю, от недостатка кислорода. — Он вынул из кармана шерстяные перчатки и надел их. — Вам холодно?

— Да, немного.

Он улыбнулся.

— У меня кальсоны под джинсами и два свитера под курткой. А вы, наверное, просто замерзаете.

— Спасибо за заботу. — Я встал на карту и засунул правую руку в карман.

Джон Вайкинг тут же заметил, что протез не реагирует на холод.

Он принялся возиться с горелками, потом посмотрел на часы, на землю, на альтиметр и, очевидно, остался доволен ходом событий. После этого с некоторым недоумением взглянул на меня, и я понял, что он размышляет, как я очутился на поле и зачем он мне понадобился. Время для подобных вопросов уже настало.

— Я приехал в парк Хайлейн, чтобы встретиться с вами, — сказал я. — Я имею в виду, с вами лично.

Он изумленно уставился на меня.

— Вы что, читаете мысли?

— Немного. — Я вынул руку из кармана и опустил ее в другой, достав оттуда книгу о навигации. — Я хотел спросить вас об этом. На форзаце написано ваше имя.

Он нахмурился и открыл книгу.

— Боже правый, а я-то гадал, куда она могла исчезнуть. Как она у вас оказалась?

— Вы давали ее кому-нибудь почитать?

— Не думаю.

— Хм, — проговорил я. — Если я опишу вам одного человека, сможете ли вы сказать, что знаете его?

— Валяйте.

— Ему двадцать восемь лет, — пояснил я. — У него темные волосы, приятная наружность. Он очень веселый, обожает шутки и розыгрыши, любит девушек, на редкость общителен, носит нож на ноге под носком и, по всей вероятности, мошенник.

— О, да, — ответил он и кивнул. — Он мой кузен.

Глава 12

Его кузен, Норрис Эббот. Что он натворил на этот раз, требовательным тоном осведомился Джон, а я вместо ответа задал ему новый вопрос: а что он вытворял раньше?

— Он не раз подделывал чеки, за которые платила его мать.

Где он живет, спросил я. Джон Вайкинг не знал. Он встречался с ним, лишь когда Норрис неожиданно являлся к нему, по обыкновению без денег. Он был голоден и мечтал, чтобы его покормили.

— А где живет его мать?

— Она умерла. Он теперь совсем один. Ни родителей, ни братьев, ни сестер. И вообще никаких родственников, кроме меня. — Джон Вайкинг пристально поглядел на меня и нахмурился. — Почему вы обо всем этом спрашиваете?

— Одна знакомая девушка хочет его отыскать. — Я пожал плечами. — Ничего особенного тут нет.

Он сразу утратил интерес и щелкнул рычагом для нового залпа.

— Мы дважды пользовались топливом неподалеку от земли, — пояснил он. — Вот почему я взял его так много. Какой-то всезнайка сказал Попси, что я собираюсь высоко взлететь и двинуться по авиатрассам.

По моим расчетам, до этих трасс было не так уж далеко.

— А вы не попадете в передрягу? — полюбопытствовал я.

Он опять оскалил зубы в улыбке.

— Нас не смогут засечь на радаре. Мы слишком малы и ничтожны для их техники. Если нам повезет, мы проскользнем, и это самое мудрое решение.

Я поднял карту и стал ее изучать. На пятнадцати тысячах футов мы будем считаться незаконно вторгшимися на авиатрассу с самого начала полета и почти до посадки, когда до земли останется всего двести футов.

Через час и пятьдесят минут полета он снова переключил баллон, и тонкая струя сжиженного газа вырвалась, подобно воде из прохудившегося шланга. Струя протекла в угол корзины и столкнулась с плетением, находившимся примерно в шести дюймах под самой высокой перекладиной.

Все это время Джон Вайкинг спокойно курил.

Жидкий пропан начал разливаться потоком. Джон Вайкинг выругался, как ни в чем не бывало нагнулся, и от его зажженной сигареты газ вспыхнул и загорелся.

К счастью, все обошлось без страшного взрыва. Струя вспыхнула, как обычно вспыхивают струи, и пламя охватило плетеную часть корзины. Джон Вайкинг выкинул сигарету за борт, сорвал с головы легкую кепку и принялся отчаянно размахивать руками, гася очаги пламени в загоревшейся корзине, пока я пытался ликвидировать причину возникшего пожара и крутил вентиль газового баллона.

Когда огонь, дым и проклятия наконец развеялись по ветру, мы осмотрели корзину, обнаружив в ней дыру шести дюймов в диаметре, но никаких других повреждений не было.

— Корзины плохо горят, — спокойно проговорил он, словно ничего не случилось. — Не знаю, когда пламя прожгло бы больше, чем сейчас. — Он осмотрел свою кепку. Она была опалена по краям. После этого Джон Вайкинг, как маньяк, уставился на меня своими ясными голубыми глазами и несколько секунд не отрывал их.

— Вы бы не смогли погасить пожар защитным шлемом, — заметил он.

Я от души рассмеялся. Видимо, высота, на которой мы летели, дала мне возможность хохотать.

— Вы не хотите шоколада? — предложил он. В небе не было ничего, способного подсказать, где мы пересекли границу авиатрассы. Мы увидели вдалеке самолет или даже два, но рядом никто не пролетал. Никто не кружил над нами, чтобы заставить немного снизиться. Мы просто двигались вперед, рассекая небесное пространство со скоростью поезда.

В десять минут шестого он сказал, что нам пора приземляться. Если мы не совершим посадку ровно в половине шестого, его дисквалифицируют, а ему этого не хочется, он желает победить. И для победы он сделает все.

— А как кто-нибудь сможет узнать, что мы приземлились? — спросил я.

Он с жалостью посмотрел на меня и указал ногой на маленький ящик, прикрепленный к полу около одного из газовых баллонов.

— Здесь барограф. Он весь в красных печатях. Судьи запечатывают его перед стартом. Он отмечает изменения в атмосфере и перепады воздушного давления. В высшей степени точно. В полете мы постоянно поднимались, и наше путешествие отражено там ломаной линией, похожей на горную цепь. А когда мы окажемся на земле, линия станет ровной и плоской. Она лучше всяких свидетелей расскажет судьям, когда мы взлетели и когда начали спускаться. Верно?

— Верно.

— О'кей. В таком случае пойдем на посадку.

Он перегнулся, развязал красный шнурок, прикрепленный к ободку горелки, и потянул за него.

— Он открывает панель вверху баллона, — пояснил Джон Вайкинг. — Нам надо выкачать разогретый воздух.

Он полагал, что идти на снижение следует постепенно. Альтиметр раскручивался, как сломанные часы, а прибор для вычисления темпа подъема и спуска показывал, что мы снижаемся по тысяче футов в минуту.

Джон Вайкинг воспринимал это как должное, но меня начало подташнивать, а мои барабанные перепонки чуть не лопнули от грохота. Когда я сглотнул, мне сделалось немного легче, но я так и не пришел в себя. Я попытался сосредоточиться и свериться по карте, где мы сейчас летим.

Пролив расстилался под нами справа, как широкий серый ковер. Может показаться невероятным, но, когда я посмотрел на него, у меня создалось, впечатление, будто мы должны направиться к Бичи Хед.

— Да, — подтвердил Джон Вайкинг. — Мы попытаемся обогнуть эти утесы, на них нельзя приземлиться. Лучше сядем подальше на берегу. — Он проверил время. У нас в запасе десять минут. Мы все еще летим на высоте шесть тысяч футов… это верно… Возможно, сядем на берегу или даже в море.

— Не в море, — уверенно возразил я.

— А почему бы и нет? Мы могли бы там сесть.

— Ну, — сказал я. — Вот это. — И поднял левую руку. — Внутри протеза масса первоклассной техники, а в большом, указательном и среднем пальцах крепкие зажимы. Там вообще много тончайших приспособлений, мини-транзисторов и электропроводов. Окунуть их в воду то же, что опустить в нее радио. Полное разрушение. И мне понадобится две тысячи фунтов, чтобы заказать новый протез.

Он был поражен:

— Вы шутите?

— Нет.

— Тогда вам незачем даже приближаться к воде. Во всяком случае, теперь мы идем на снижение, и я не думаю, что мы долетим до Бичи Хед. Скорее двинемся к востоку. — Он сделал паузу и с сомнением поглядел на мою левую руку. — Нам предстоит трудная посадка. На такой высоте топливо остыло, а горелки с холодным топливом плохо работают. Потребуется время, чтобы разогреть воздух и обеспечить нам мягкое приземление. Для мягкого приземления нужно время… слишком много времени.

— Мы выиграем состязания, — сказал я.

Его лицо засияло от радости.

— Правильно, — решительно произнес он. — Что это за город прямо перед нами?

Я исследовал карту.

— Истборн.

Он снова посмотрел на часы.

— Пять минут. — Затем, когда аэростат начал стремительно снижаться, взглянул на альтиметр и на Истборн. — Две тысячи футов. Довольно опасно. Мы можем налететь на крыши, здесь ветрено. Но если я зажгу горелки, мы наверняка опоздаем. Нет, не надо зажигать.

Тысяча футов в минуту, как я подсчитал, равнялась одиннадцати или двенадцати милям в час. За эти годы я привык опускаться на землю после прыжка со вдвое большей скоростью… но не в корзине, и земля на скачках не могла нежданно-негаданно превратиться в узкую полосу между кирпичными стенами.

Мы пролетали над городом совсем рядом с домами. Спуск оказался очень быстрым.

— Три минуты, — пояснил он.

Перед нами вновь возникло море, окаймляющее окраины города, и на какое-то мгновение мне подумалось, что мы опустимся в воду. Однако Джону Вайкингу было виднее.

— Держитесь, — скомандовал он. — Мы приземляемся.

Он с силой потянул за красный шнур, тот взвился вверх и пропал в прорези баллона. Где-то над нами опасно расширилось вентиляционное отверстие для разогретого воздуха, сила, поднимающая аэростат ввысь, иссякла, и мы с грохотом опустились на почву Истборна.

Мы немного задели за края покрытых серым шифером крыш, затем резко, по диагонали пролетели на шоссе и маленькую лужайку и упали на широкую бетонную плиту в двадцати ярдах от набегающих волн.

— Не выходите. Не выходите, — заорал он. Корзина накренилась набок и заскользила по бетону вслед за еще полувздутой грудой шелка. — Без нашего веса корзина все еще может улететь.

Поскольку я опять оказался зажатым среди баллонов с газом, совет был излишним. Корзина несколько раз качнулась и упала, и я вместе с ней, а Джон Вайкинг выругался, отпустил красный шнур и накачал воздух, чтобы корзина встала.

Он посмотрел на часы, и в его голубых глазах блеснула радость.

— Мы прилетели вовремя. Сейчас двадцать девять минут шестого. Черт, это был прекрасный полет. Наверное, самый лучший. Что вы делаете в следующую субботу?

Я сел в поезд до Эйнсфорда, а Чарльз встретил меня в Оксфорде и подвез до дома. Однако мы добрались туда лишь к полуночи.

— Ты участвовал в соревновании по полетам на аэростатах — и тебе это понравилось?

— Очень.

— А твоя машина по-прежнему в парке Хайлейн?

— Она спокойно может простоять там до утра. — Я зевнул. — Кстати, я узнал настоящее имя Никласа Эша. Его зовут Норрис Эббот. Дурак, воспользовался теми же инициалами.

— Ты сообщишь об этом в полицию?

— Посмотрим, сначала я должен попробовать разыскать его сам.

Он искоса поглядел на меня.

— Дженни приехала сегодня вечером вскоре после твоего звонка.

— Черт.

— Я не знал, что она здесь будет.

Допустим, я ему поверил. Я понадеялся, что, когда я появлюсь, она уже ляжет спать, но ошибся. Она сидела на диване, обитом золотой парчой, и вид у нее был весьма агрессивный.

— Мне не нравится, что ты тут часто бываешь, — заявила моя очаровательная бывшая жена. Недолго думая, она вонзила мне нож в сердце.

— Сид у меня всегда желанный гость, — тактично вставил Чарльз.

— У брошенного мужа должна быть гордость. Он не должен подлизываться к тестю только потому, что тот его пожалел.

— Ты ревнуешь, — удивленно заметил я. Она тут же вскочила. Такой разгневанной я ее еще не видел.

— Как ты посмел! — воскликнула она. — Он всегда за тебя заступался. Он считает, что у тебя блестящие способности. Он не знает тебя так, как знаю я, все твое ослиное упрямство, заурядность и вечное сознание собственной правоты.

— Я иду ложиться, — сказал я.

— Да к тому же ты лгун, — с яростью продолжала она. — Бежишь прочь от горькой правды.

— Спокойной ночи, Чарльз, — произнес я. — Спокойной ночи, Дженни. Постарайся уснуть, любовь моя, и пусть тебе приснятся приятные сны.

— Ты… — с дрожью в голосе проговорила она. — Ты… Я ненавижу тебя, Сид.

Я вышел из гостиной и поднялся в спальню, которую считал своей. Я всегда спал в ней, бывая в Эйнсфорде. Тебе незачем ненавидеть меня, Дженни, с горечью подумал я, я сам себя ненавижу.

Наутро Чарльз отвез меня к парку Хайлейн, чтобы я забрал свою машину. Она по-прежнему стояла там, где я ее оставил. Питера Раммилиза не было видно, и никакие наемные убийцы не поджидали меня в засаде. Я мог вернуться в Лондон без всяких препятствий.

— Сид, — сказал Чарльз, когда я открыл дверь машины. — Не обращай снимания на Дженни.

— Не буду.

— Приезжай в Эйнсфорд, когда хочешь.

Я кивнул.

— Это я и имею в виду, Сид.

— Да.

— Черт с ней, с Дженни, — неожиданно вырвалось у него.

— Нет. Она несчастна. Она… — Я сделал паузу. — Я догадался, что ее нужно утешить. Ей необходимо плечо, на котором она могла бы выплакаться.

— Меня не заботят ее слезы, — сурово ответил он.

— Нет. — Я вздохнул, сел в машину, махнул ему на прощание рукой и поехал прямо по траве к воротам. Да, Дженни нуждается в помощи, но от меня она ее не получит, а отец не знает, как ее поддержать. Еще один проклятый парадокс в моей жизни или, если угодно, ироническая ухмылка судьбы.

Я направился в город, петляя кругами по дороге, и наконец добрался до офиса «Антикварной мебели для всех». Оказалось, что это лишь один из серии журналов, издаваемых газетным концерном. Я застал редактора, серьезного белокурого молодого человека в очках с массивной оправой, и объяснил ему сложившуюся ситуацию и причины, которые меня сюда привели.

— Список наших клиентов? — с сомнением переспросил он. — Знаете, он не для посторонних.

Мне пришлось снова все разъяснить. Я говорил с несвойственным мне пафосом.

Если я не найду виновника, мою жену осудят, ну и все в таком духе.

— Ну, хорошо, хорошо, — сдался он. — Банк данных хранится в компьютере. Вам придется подождать, пока мы распечатаем список.

Я терпеливо ждал и в результате получил кипу бумаг с именами пятидесяти трех тысяч клиентов и указанием их адресов.

— Вы должны их вернуть. Без пометок и в целости, — предупредил он.

— Как Норрис Эббот сумел их получить? — поинтересовался я.

Редактор не знал. Описание внешности Эббота-Эша ему ровным счетом ничего не говорило.

— Не трудно ли вам дать мне несколько экземпляров вашего журнала? — попросил я.

Я получил их и скрылся, прежде чем он смог пожалеть о своей щедрости. Сел в машину, позвонил Чико и попросил его зайти ко мне.

— Мы должны встретиться на улице, — сказал я. — Занеси мою сумку в квартиру, и я тебе заплачу.

Он уже подошел к дому, когда я отыскал свободное место для парковки, и мы вместе поднялись наверх. В квартире было пусто, тихо и безопасно.

— Тебе придется побегать, сынок, — проговорил я, достав список клиентов из вороха бумаг и положив его на стол. — Он в твоем распоряжении.

Чико уныло поглядел на него.

— Ну, а как же ты?

— А я отправлюсь на скачки в Честер, — откликнулся я. — Одна из лошадей синдиката завтра будет участвовать в бегах. Мы увидимся здесь в четверг утром, в десять часов. Идет?

— Да. — Он подумал. — Допустим, наш Ники предпримет новую попытку и на следующей неделе пошлет письма с просьбами уже после того, как мы заполним бланки?

— М-м-м. Лучше возьми печати вместе с этими адресами и попроси клиентов прислать нам письма, если только они их получат.

— Нам повезет.

— Заранее никогда не скажешь. От надувательств никто не в восторге.

— Однако начать все же стоит. — Он забрал пакет со сложенным журналом и списком клиентов и заторопился к выходу.

— Чико. Останься, пока я вновь упакую чемодан. Наверное, мне надо срочно отправиться на север. Побудь здесь до моего отъезда.

— Ладно, если тебе так нравится, но зачем?

— Э-э…

— Давай, Сид. Выкладывай, что у тебя стряслось.

— Питер Раммилиз и двое его подручных явились вчера в парк Хайлейн. Они решили меня сцапать и весь день охотились за мной. Я просто хочу, чтобы ты был рядом, пока я здесь.

— А что у него за подручные? — с подозрением осведомился Чико.

Я кивнул.

— Какие надо. С тяжелым взглядом и коваными подошвами.

— Такие способны избить человека до полусмерти в Танбридж-Уэллс?

— Запросто, — отозвался я.

— Но, я вижу, ты от них удрал.

— На аэростате. — Я рассказал ему про соревнования, продолжая укладывать вещи в чемодан. Мои приключения насмешили его, но, выслушав меня, он очень серьезно заговорил о деле.

— Эти твои типы покруче заурядных киллеров, — веско произнес Чико. — Дай мне сложить твой пиджак, а то ты появишься в Честере весь мятый. — Он взял у меня из рук вещи и помог мне собраться. — Ты не забыл запасные батарейки? А то я видел одну в ванной комнате. — Я принес ее. — Знаешь, Сид, мне что-то не по душе эти синдикаты. — Он запер чемодан и вышел с ним в холл. — Давай скажем Лукасу Вейнрайту, что мы не будем ими заниматься.

— А кто передаст это Питеру Раммилизу?

— Мы и передадим. Позвоним ему и сообщим.

— Вот ты и сделай, — посоветовал я. — Прямо сейчас.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Потом он пожал плечами и поднял чемодан.

— Ты все взял? — спросил он. — А плащ? — Мы спустились к машине и погрузили чемодан в багажник. — Сид, прошу тебя, будь поосторожнее. Тебе известно, что я не люблю навещать друзей в больницах.

— А ты не испачкай этот список клиентов, — в свою очередь напомнил ему я.

— А не то редактор «Антикварной мебели» убьет меня на месте.

Я без каких-либо осложнений доехал до мотеля, заказал номер и целый вечер смотрел телевизор. На следующий день я беспрепятственно прибыл на скачки в Честере.

Там, как обычно, волновалась толпа, и до меня доносились столь же привычные разговоры. Я впервые посетил скачки после той ужасной недели в Париже, и мне показалось, что происшедшие со мной перемены обязательно должны быть заметны. Но, конечно, никто не обратил внимания, как я устыдился, увидев Джорджа Каспара неподалеку от весовой. Знакомые обращались со мной как и прежде. Только я один знал, что не заслуживаю этих улыбок и приветствий. Я был мошенником. Я чувствовал себя опустошенным. Я даже не подозревал, что мне станет так плохо.

Тренер из Ньюмаркета, предложивший мне покататься на его лошадях, был здесь и повторил свое предложение.

— Сид, соглашайся. Приезжай в пятницу, переночуй с нами и потренируйся в субботу утром.

Вряд ли мне предложат что-то еще, может быть, мне стоит решиться, принялся размышлять я. К тому же Питеру Раммилизу и его бойким подручным добавится работенки.

— Мартин… Да… Я с удовольствием приеду.

— Великолепно. — Он искренне обрадовался. — Встретимся вечерком у конюшен. Не забудь, речь идет о пятнице.

Он отправился в весовую, а я подумал, пригласил бы он меня, если бы знал, как и где я провел день, когда состоялись скачки в Гинеях.

Бобби Анвин смерил меня придирчивым взглядом.

— Где ты пропадал? — спросил он. — Я не видел тебя на скачках в Гинеях.

— Я там не был.

— А я думал, что ты непременно явишься, ты же так интересовался Три-Нитро.

— Нет.

— Я решил, Сид, будто ты что-то пронюхал. Ведь тебе не терпелось узнать побольше о конюшне Каспаров, о Глинере и Зингалу. Ну, и что ты выяснил? Как они теперь, в порядке?

— Я ничего не знаю, Бобби.

— Я тебе не верю. — Он окинул меня подозрительным взглядом и отвернулся, отчего его клювообразный нос сделался еще длиннее. Бобби двинулся навстречу главному тренеру, решив, что сумеет вытянуть из него побольше, чем из меня. По виду Джорджа Каспара можно было догадаться, что он вступил в полосу неудач. Я подумал, что мне с трудом удастся убедить его, если я когда-нибудь вновь обращусь к нему за помощью.

Розмари Каспар прогуливалась со своей приятельницей. Они оживленно болтали. Она чуть не налетела на меня, когда мы еще толком не осознали, что находимся рядом. По сравнению с ее взглядом выражение глаз Бобби Анвина могло показаться вполне дружелюбным.

— Убирайся, — гневно проговорила она. — С какой стати ты сюда явился?

Ее знакомая не смогла скрыть своего удивления. Я отступил в сторону и, не сказав ни слова, дал им пройти. Это еще больше изумило ее спутницу. Розмари нетерпеливо схватила ее под руку и провела вперед. Я слышал, как та громко проговорила: «Ну Розмари, это же был Сид Холли».

Мое лицо застыло. Черт побери, это уж слишком, мелькнуло у меня в голове.

Я бы не сумел заставить их лошадь победить, если бы остался в Англии. Я бы не сумел… но я мог попробовать. Я всегда считал, что смогу, если постараюсь. Если бы я не был так перепуган.

— Привет, Сид, — раздался голос где-то рядом. — Отличный день, не правда ли?

— Да, отличный.

Филипп Фрайли улыбнулся и поглядел вслед удалявшейся Розмари.

— После этой катастрофы на прошлой неделе она зла на целый свет. Бедняжка Розмари. Она принимает все слишком близко к сердцу.

— Ее незачем обвинять, — отозвался я. — Она предупреждала, что это случится, но ей никто не верил.

— Она тебе говорила? — полюбопытствовал он.

Я кивнул.

— А, — с пониманием откликнулся он. — Она на тебя рассержена.

Я глубоко вздохнул и попытался перевести разговор на другую тему.

— Сегодня ваша лошадь здесь, — сказал я. — Вы решили потренировать ее и выпустить во флэте?

— Да, — коротко ответил он. — Если ты спросишь, как она побежит, могу сказать — все зависит от того, кто будет отдавать распоряжения, а кто — их выполнять.

— Это цинично.

— Ты что-нибудь для меня отыскал?

— Не очень много. Вот почему я сюда и приехал. — Я сделал паузу. — Вам известно имя и адрес человека, организовавшего ваши синдикаты?

— Я не знаю точно, — сказал он. — Видишь ли, я не имел с ним дела. Синдикаты были уже сформированы, когда меня пригласили вступить. Лошадей к тому времени успели купить, а паи распродали.

— Они использовали вас, — проговорил я. — Использовали ваше имя. Им был нужен респектабельный фасад.

Он печально кивнул.

— Боюсь, что так.

— Вы знаете Питера Раммилиза?

— Кого? — Он покачал головой. — Никогда о нем не слышал.

— Он покупает и продает лошадей, — пояснил я. — Лукас Вейнрайт полагает, что именно он организовал ваши синдикаты и управлял ими. У него скверная репутация в Жокейском Клубе, и ему закрыт доступ на большинство скачек.

— Господи! — Он очень расстроился. — Если уж Лукас этим занялся… Как ты думаешь, что я могу сделать, Сид?

— По-моему, вам следует продать ваши паи, — начал я, — или вообще распустить синдикаты. И уж во всяком случае, поскорее выйти из них и дезавуировать ваши подписи.

— Ладно, я попробую. И, Сид, если меня в будущем все же соблазнят, я попрошу тебя проверить членов синдиката. Я считал, что это дело службы безопасности, что они должны следить.

— Кто сегодня поедет на вашей лошади? — задал я вопрос.

— Ларри Сервер.

Он ждал, как я выскажусь по этому поводу, но я промолчал. Ларри Сервер был посредственным жокеем, и его приглашали не слишком часто. Как правило, он выступал во флэте и лишь изредка в стипль-чезе. И еще его подозревали в незаконных сделках.

— А кто отбирает жокеев? — поинтересовался я. — Ларри Сервер — не самый лучший вариант.

— Я не знаю, — с сомнением отозвался Фрайли. — Разумеется, я оставил все на усмотрение тренера.

Я скорчил легкую гримасу.

— Ты этого не одобряешь? — спросил он.

— Если хотите, — предложил я, — то я представлю список жокеев для ваших скакунов, которым вы, по крайней мере, сможете доверять и рассчитывать на их победу. Я ничего не гарантирую, да, как вы понимаете, это вряд ли и возможно. А теперь кто из нас циник? — Он улыбнулся и с горечью произнес:

— Если бы ты по-прежнему объезжал их, Сид. Я часто мечтаю об этом.

— Да, — со смехом откликнулся я, но он уловил в моих глазах тоску, которую я не сумел скрыть.

— Мне так жаль, — сочувственно произнес он.

Я не испытал от его отношения особой радости.

— Пока это продолжалось, все было замечательно, — весело отозвался я. — А прочее не имеет значения.

Он покачал головой, досадуя на свою бестактность.

— Знаете, — заявил я, — если бы вы радовались, что я их больше не объезжаю, я бы почувствовал себя гораздо хуже.

— Да, это было незабываемое время. Неповторимые дни.

— Тут я с вами согласен.

Между владельцем лошади и жокеем иногда возникали самые теплые отношения.

Наша жизнь проходила на небольшом пространстве, скорость и победа значили для нас все. Неудивительно, что мы считали победу обшей и радовались вместе. И эта радость, словно цемент, скрепляла нашу дружбу. Я редко испытывал подобную симпатию к другим владельцам, для которых объезжал лошадей. С ними я был связан чисто формально, а вот с Филиппом Фрайли нет.

Какой-то человек отошел от группы, собравшейся неподалеку, и с улыбкой двинулся нам навстречу.

— Филипп, Сид. Я счастлив, что вы здесь.

Мы любезно и вполне искренне откликнулись, потому что сэр Томас Улластон, распорядитель на скачках и глава Жокейского Клуба, глава в большей или меньшей мере всей конной индустрии, был умным человеком и как администратор предпочитал действовать в открытую.

Временами он казался довольно суровым, во всяком случае, многие считали его таким. Впрочем, мягкий и безвольный человек никогда не справился бы с его работой. За короткий срок своего руководства он ввел несколько хороших правил и очистил нашу отрасль от злоупотреблений. Он проявил решимость в тех вопросах, где его предшественник откровенно спасовал.

— Как ваши дела, Сид? — спросил он. — Поймали на днях каких-нибудь мошенников?

— Увы, нет, — с грустью ответил я.

Он улыбнулся Филиппу Фрайли.

— Наш Сид основательно взялся за дело и скоро оставит службу безопасности с носом. Да, да. В понедельник ко мне в офис пришел Эдди Кейт. Он пожаловался, что мы дали Сиду слишком много воли и попросил меня проследить, чтобы он не командовал на скачках.

— Эдди Кейт? — переспросил я.

— Почему ты так шокирован, Сид, — поддразнил меня сэр Томас. — Я сказал ему, что скачки для тебя очень много значат, начиная с Сибури и все последующие, и я не позволю Жокейскому Клубу вмешиваться в твои дела. Ну, разве только если ты выкинешь какой-нибудь фортель, но, судя по прошлому, такое за тобой не водится.

— Спасибо, — чуть слышно проговорил я.

— И ты можешь считать, — уверенно произнес он, — что это официальная позиция Жокейского Клуба, равно как и моя собственная.

— Почему Эдди Кейт хочет меня остановить?

Сэр Томас пожал плечами.

— Он намекнул на документы Жокейского Клуба. Вроде бы ты видел какие-то из них, и это его рассердило. Я сказал ему, что он должен привыкнуть, потому что я никоим образом не намерен препятствовать твоим расследованиям. Я считаю, что они пойдут скачкам лишь на пользу.

Я почувствовал, что не заслужил подобную похвалу, но он не дал мне времени возразить.

— Почему бы вам обоим не подняться наверх, выпить и закусить сандвичами. Прошу вас, Сид, Филипп… — Он повернулся и жестом пригласил нас следовать за ним, а сам направился первым.

Мы прошли по лестнице, которая называлась «частной». После большинства скачек гости поднимались по ней в роскошно обставленный кабинет распорядителя комнату, украшенную коврами. Ее широкие окна выходили на спортивные дорожки.

Там уже собралось немало гостей, раз бившихся на группы. Официант сновал между ними с подносом и подавал напитки.

— Полагаю, что вы знакомы с большинством приглашенных, — сказал сэр Томас, любезно представив меня.

— Мадлен, моя дорогая, — обратился он к жене. — Ты ведь знаешь лорда Фрайли и Сида Холли? — Мы пожали ей руку. — А, да, Сид, — проговорил он, взял меня под локоть и подвел к другому гостю так, что мы оказались с ним лицом к лицу. — Ты когда-нибудь встречался с Тревором Динсгейтом?

Глава 13

Мы уставились друг на друга, и, наверное, оба были в одинаковой степени ошеломлены.

Я подумал о том, каким он видел меня в последний раз, о том, как я, оцепенев от страха, лежал в сарае на соломе. Он и сейчас заметит, как я перепугался, решил я. Уж он-то знает, что сделал со мной. Я не могу стоять здесь с застывшими от напряжения мускулами, однако я должен.

Мне представилось, что моя голова отделилась от тела и поплыла куда-то в сторону, а весь ужас происшедшего сконцентрировался в этих четырех секундах.

— Вы знакомы? — с некоторым недоумением поинтересовался сэр Томас.

— Да, мы встречались, — проговорил Тревор Динсгейт.

Я не уловил насмешки ни в его интонациях, ни в выражении глаз. Не покажись это столь невероятным, я бы подумал, что взгляд у него был усталым.

— Ты выпьешь, Сид? — сказал сэр Томас, и я заметил стоявшего рядом официанта с подносом. Я взял бокал виски и постарался унять дрожь в пальцах.

Сэру Томасу захотелось поддержать разговор.

— Я только что передал Сиду, как высоко Жокейский Клуб ценит его успехи, и от этого он просто лишился дара речи.

Ни Тревор Динсгейт, ни я ничего не ответили. Сэр Томас приподнял брови и попытался продолжить:

— Ладно, Сид, расскажи нам что-нибудь о скачках. Кто, по-твоему, должен победить?

Я попробовал сосредоточиться и пошевелить плохо соображавшими мозгами, то есть сделать вид, что жизнь по-прежнему идет своим чередом.

— Я полагаю… Уайнтестер.

Мой голос прозвучал сдавленно, но сэр Томас, похоже, не обратил на это внимания. Тревор Динсгейт поглядел вниз на бокал, зажатый в его холеной руке, и покрутил кубики льда в золотистой жидкости. Кто-то из гостей обратился к сэру Томасу, он повернулся, а Тревор Динсгейт пристально посмотрел на меня, отчего я ощутил настоящий ужас. Он говорил быстро, низким голосом, исходившим из самых глубин его существа. В этом голосе чувствовались жестокость, мстительность, и в нем не было ни капли жалости.

— Если вы нарушите ваше обещание, я сделаю все, о чем сказал.

Он не отрывал от меня глаз, пока не убедился, что я понял, а потом повернулся, и я обратил внимание на его тяжелые плечи. Они отчетливо вырисовывались под пиджаком.

— Сид, — Филипп Фрайли вновь направился ко мне, — леди Улластон хочет знать… хорошо ли ты себя чувствуешь?

Я неуверенно кивнул.

— Мой дорогой, ты страшно побледнел.

— Я… я… — Я постарался взять себя в руки. — О чем вы говорите?

— Леди Улластон хочет знать… — Он приблизился ко мне, я выслушал и ответил ему, ощущая полную нереальность происходящего. Душа человека может на время покинуть его и отлететь в какое-то иное измерение, пока он стоит, держа в руке бокал, и ведет светскую беседу с супругой главного распорядителя. Пять минут спустя я не мог вспомнить ни одного сказанного мной слова, Я не ощущал своих ног на ковре. Я схожу с ума, думал я.

До конца дня было еще далеко. Начались скачки. Угольно-черная кобылица по кличке Миссис Хиллман победила в большом забеге Уайнтестера, а в следующих скачках Ларри Сервер пришел к финишу последним на «синдикатской» лошади Филиппа Фрайли. Никаких перемен к лучшему не чувствовалось, и после пятого заезда я решил, что оставаться здесь бессмысленно. К тому же я был внутренне оглушен и ни о чем не мог думать.

Шоферы стояли рядом с машинами у ворот и по обыкновению громко переговаривались и шутили. Они поджидали своих хозяев. Среди них я заметил одного из знакомых жокеев. Раньше он участвовал в скачках с препятствиями, но его лишили лицензии, потому что он брал взятки у Раммилиза.

Я кивнул ему:

— Джекси.

— Сид.

Я подошел к машине и открыл дверцу, швырнув на заднее сиденье мой бинокль для скачек. Забрался внутрь, включил мотор, немного помедлил и дал обратный ход к воротам.

— Джекси, — предложил я. — Садись. Я покупаю.

— Что ты покупаешь? — Он приблизился, открыл заднюю дверцу и сел в «Шимитар».

Я вытащил бумажник из кармана брюк и швырнул ему на колени.

— Возьми все деньги, — сказал я и проехал через автомобильный парк, миновал ворота и направился к шоссе.

— Но ты мне уже много дал в прошлый раз. Помнишь, это было совсем недавно, — заявил он. Я чуть заметно улыбнулся ему.

— Да. Ну, что же. Это за оказанную помощь и на будущее.

Он пересчитал банкноты.

— Все это? — недоверчиво спросил он.

— Я хочу узнать побольше о Питере Раммилизе.

— Нет. — Он попытался открыть дверь, но к этому времени я уже разогнал машину.

— Джекси, — начал убеждать его я. — Нас никто не слышит, и я никому не собираюсь говорить. Ответь мне лишь, сколько он тебе заплатил и за что именно. Если хочешь, можешь, конечно, что-нибудь добавить.

Он немного помолчал. А потом проговорил:

— Это стоит дороже жизни, Сид. Ходят слухи, что он нанял двух профи из Глазго для особого дела, и если кто-нибудь встанет у него на пути, то его непременно прикончат.

— А ты видел этих профи? — спросил я и подумал, что уж я-то их не забуду.

— Нет. Я просто узнал по тайным каналам.

— А тайным каналам известно, что это за дело?

Он покачал головой.

— Оно связано с синдикатами?

— Не будь ребенком, Сид. Все имеющее отношение к Раммилизу так или иначе связано с синдикатами. Он контролирует целых двадцать. А может быть, и больше.

Двадцать, подумал я, и нахмурился.

— Сколько он обычно платит таким жокеям, как Ларри Сервер, чтобы они пришли последними?

— Сид, — возразил он.

— А как же иначе он смог уговорить Ларри Сервера сесть на лошадь, на которой тот не умеет ездить?

— Он обращается к тренерам и дает им уйму долларов.

— Он подкупает тренеров?

— А иногда им много и не требуется. — Джекси задумчиво поглядел на меня. — Не ссылайся на меня, но на скачках прошлой осенью все лошади были от Раммилиза.

Он даже украсил их как хотел.

— Невероятно, — проговорил я.

— Нет. Ты вспомни. Тогда был очень сухой и ясный день. На поле выехали четыре, пять или шесть жокеев, потому что земля пересохла. Я точно знаю, что в трех скачках все жокеи были его. А бедные букмекеры остались ни с чем и не понимали, почему им так не повезло.

Джекси вновь пересчитал деньги.

— Ты хоть знаешь, сколько мне дал? — полюбопытствовал он.

— Приблизительно.

Я окинул его беглым взглядом. Ему было двадцать пять лет. Бывший младший жокей, ставший чересчур тяжелым для флэта. Это его страшно расстраивало. Жокеи в стипль-чезе в общем зарабатывали меньше, чем ребята, ездившие «на ровняке», да к тому же постоянно падали и ходили все в синяках. Никому, кроме меня, стипль-чез не доставлял такого удовольствия. Джекси не любил его, но мог скакать совсем неплохо, и я нередко соревновался вместе с ним. Я знал, что он не подставит подножку и я не зацеплюсь о перекладину. Он мог сделать такое случайно, но из подлости — никогда.

Деньги озадачили его. За десять или двадцать тысяч он соврал бы мне без всякого труда, но нас связывали годы, о которых мы не могли забыть. Мы менялись комнатами и лошадьми, скакали под дождем по грязи, падали и тащились назад в конюшню, хлюпая по размокшей земле в легких ботинках для верховой езды. И если ты не последний негодяй, то не станешь грабить старого приятеля.

— Занятно, — произнес он, — что ты увлекся розыском.

— Знаешь, это опасное дело.

— Нет, если честно. Я хочу сказать… Ты же не ходишь по пятам за этими типами ради всякой мелочи.

— Нет, не хожу, — согласился я. Мелочь в его понимании означала получение взяток. Меня же по преимуществу интересовали люди, которые их давали.

— У меня сохранились газеты, — сказал он. — После того процесса.

Я с горечью покачал головой. Слишком многие в мире скачек сохранили эти газеты, а суд в целом ряде отношений сделался для меня настоящим судилищем.

Адвокат торжествовал, видя глубокую растерянность жертвы, а подсудимый был признан виновным в нанесении тяжких телесных повреждений согласно статье 18 «Преступлений против личности» (от 1861 г.), или, иными словами, в нанесении удара кочергой по левой руке бывшего жокея, и приговорен к четырем годам тюремного заключения. Трудно сказать, кого сильнее надломил этот процесс сидевшего в ложе для свидетелей или сидевшего на скамье подсудимых.

Джекси продолжал о чем-то бессвязно вспоминать, по-моему, он просто тянул время, а сам прикидывал, стоит ли ему откровенничать.

— Мне обещали вернуть лицензию, и я буду участвовать в скачках в следующем сезоне, — сообщил он.

— Замечательно.

— В Сибури хорошие дорожки. Я выступлю там в августе. Все ребята считают, что это хорошо, что ничего не изменилось, если только… — Он посмотрел на мою руку. — Ну… ты же больше не сможешь ездить как раньше, верно?

— Джекси, — раздраженно проговорил я. — Ты скажешь что-нибудь или нет?

Он опять похлопал по пачке банкнот, сложил их и сунул себе в карман.

— Да. Все в порядке. Вот твой бумажник.

— Положи его в коробку для перчаток.

Он сделал это и поглядел в окно.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Куда тебе хочется.

— Я условился, что приятель подвезет меня в Честер. Но теперь уже ясно, он уехал без меня. Можешь отвезти меня на юг, и я немного передохну.

Итак, я двинулся в Лондон, и Джекси разговорился.

— Раммилиз десять раз платил мне гонорар за проигрыши. Сид, поклянись, что он ни о чем не узнает.

— Во всяком случае, не от меня.

— Ладно. Полагаю, тебе можно доверять.

— Тогда выкладывай.

— Он покупает хороших, здоровых лошадей, которые могут выиграть, а затем перепродает синдикатам. Я думаю, что вначале он получает от сделки пятипроцентную прибыль. У него есть двое знакомых зарегистрированных владельцев, и он устроил одного из них во все синдикаты. Они так раскрутили дело, что какой-то подставной начальник получает свою долю, а значит, придраться не к чему.

— А кто они, эти двое?

Он тяжело вздохнул, но все же назвал их. Первое имя мне ничего не говорило, но второе фигурировало во всех списках синдикатов Филиппа Фрайли.

— Точно, — подтвердил я. — Продолжай.

— Лошадей тренирует человек, к которому опять же не придерешься. Они отлично выглядят, и он получает за них двойной оклад. Так что вопросов нет. Затем Раммилиз выясняет, в каких скачках они должны будут участвовать, и лошади выступают на них гораздо ниже своих возможностей. А после он жокею говорит: «Ради Бога, помоги, ты ведь рисковый парень и здорово Прыгаешь». — Он ухмыльнулся. — Победителю он платит двадцать окладов.

Мне показалось, что он завысил сумму.

— И часто ты для него ездил?

— Как правило, раз или два в неделю.

— И снова станешь, когда получишь лицензию?

Он заерзал на сиденье, и его спина оказалась прижатой к двери машины.

Потом он долго глядел мне в лицо, хотя со своего места мог видеть лишь его половину. Его молчание само по себе было ответом, но, когда мы проехали добрых три мили, он глубоко вздохнул и наконец признался:

— Да.

Я был благодарен ему за доверие.

— Расскажи мне о лошадях, — попросил я, и он мне кое-что сообщил.

Меня удивили имена, которые он назвал, а судьбы этих лошадей оказались такими же темными и загадочными, как у Никласа Эша.

— Скажи мне, как у тебя отобрали лицензию? — задал я новый вопрос.

Он ездил для одного тренера, с которым легко смог договориться. Однако жена этого тренера была не столь сговорчива. «Она привыкла делать все ему назло. Ну вот и пожаловалась в Жокейский Клуб. Написала самому Томасу Улластону. Конечно, распорядители ей поверили, и многих из нас тогда лишили лицензии. Меня, его, еще одного жокея, который объезжал для него лошадей. Бедняга, он-то вообще был ни при чем, даже пенни от Раммилиза не получил».

— Как получилось, что никому в Жокейском Клубе до сих пор не известно обо всех этих синдикатах и никто всерьез не занялся Раммилизом? — полюбопытствовал я.

— Серьезный вопрос.

Я взглянул на Джекси, уловив в его голосе сомнение, и заметил, что он помрачнел.

— Продолжай, — подбодрил я его.

— Да… Знаешь, тут перешептывались, и это даже не сплетня, но я слышал… — Он сделал паузу, а потом предупредил: — Вряд ли это правда.

— Я сам разберусь.

— Один букмекер… Я ждал у ворот в Кемптоне, оттуда вышли два букмекера, и первый из них сказал, что типы из службы безопасности все спустят на тормозах, если «цена их устроит». — Джекси опять оборвал себя и добавил: — А еще кто-то из ребят уверял, что меня никогда не лишили бы лицензии, отправь эта стерва письмо в службу безопасности, а не самому боссу.

— Кто из ребят это сказал?

— А… Я не помню. И не смотри на меня так, Сид, я действительно не помню. Все случилось несколько месяцев назад. Я хочу сказать, что даже не думал об этом, пока не услышал, о чем трепались букмекеры в Кемптоне. Я и не подозревал, будто в службе безопасности кого-то можно купить. Во всяком случае, не в Жокейском Клубе.

Его убежденность растрогала меня, ведь я знал, как трудно ему приходится.

Но в общем он, по-моему, был прав. Стоит зародиться сомнению, и без труда можно предположить, что Эдди Кейт за кругленькую сумму закрывал глаза на массу грязных дел. Если он не обратил внимания на четыре синдиката Фрайли, то с таким же успехом мог не заметить и целых двадцать. Он мог даже включить двух людей Раммилиза в престижный список владельцев, зная, что они ими не являются. Так или иначе, но я должен во всем разобраться.

— Сид, — проговорил Джекси, — лучше оставь и не допытывайся. Я не собираюсь откровенничать с руководством.

— Я не буду на тебя ссылаться, — заверил я его. — Ты знаком с этими двумя букмекерами в Кемптоне?

— Я их совсем не знаю. Мне неизвестно даже, букмекеры они или нет. Просто с виду похожи на них. Вот я и решил, что они «буки».

Столь сильное впечатление обычно оказывается верным, но едва ли способно помочь. Да к тому же Джекси хотелось выйти сухим из воды. Я высадил его там, где он попросил, — на окраине Уэтфорда. Напоследок он сказал, что если я буду и дальше охотиться на Раммилиза, то он, Джекси, тут ни при чем и наш уговор остается в силе.

Я не поехал домой, а заказал номер в отеле. Я чувствовал, что перестраховался. Однако, когда я позвонил Чико, он одобрил мой поступок и нашел его весьма разумным. Я предложил ему позавтракать, и он сказал, что обязательно придет.

Он появился, но какой-то замотанный и угрюмый. Чико провел весь вчерашний день на ногах. Он начал проверять клиентов по списку, но никто из них не получал за последний месяц писем Эша.

— Вот что я тебе скажу, — заявил он. — Люди с фамилиями на буквы «А», «Б» и вплоть до буквы «К» в прошлом получали воск. Так что теперь я займусь клиентами на буквы «П» и «Р». Это сузит круг наших поисков, и я перестану столько бегать.

— Отлично, — одобрил я его предложение.

— Я оставил твой адрес, и некоторые клиенты пообещали дать нам знать, если они получат заказы. Но беспокоит ли их это…

— Нам хватит лишь одного, — проговорил я.

— Верно.

— Тебе не кажется, будто мы вламываемся и проникаем повсюду?

— Почему бы и нет. — Он принялся за огромную порцию яичницы с сосисками. — Куда мы двинемся и что станем делать?

— Э…э, — начал я. — Сегодня утром ты пойдешь в разведку. А вечером, после работы, но еще засветло, мы отправимся на Портмен-сквер. — Чико перестал жевать, потом проглотил слюну и переспросил:

— На Портмен-сквер, ты хочешь сказать, в Жокейский Клуб?

— Ты прав.

— А разве ты не заметил, что тебя пускают туда с парадного входа?

— Мне нужно кое-что спокойно исследовать, так чтобы об этом никто не узнал.

Он пожал плечами.

— Ну, тогда ладно. А я должен ждать, пока ты там будешь что-то вынюхивать?

Я кивнул головой.

— Адмирал явится сюда на ленч. Вчера он был на фабрике по производству воска.

— И там у него заблестели глаза.

— Да, это очень забавно.

Когда Чико расправился с яичницей и принялся за тосты, я передал ему многое из того, что Джекси рассказал мне о синдикатах. Не умолчал я и о слухах относительно взяток в высоких инстанциях.

— В таком случае что же мы будем искать? Вломимся в офис к Эдди Кейту посмотреть, чего он не сделал?

— А ты постереги меня. Сэр Томас Улластон, главный распорядитель, сообщил, что Эдди пожаловался ему на меня. Дескать, я изучал секретные документы. А Лукас Вейнрайт не позволил мне смотреть их в присутствии секретарши Эдди, потому что та непременно доложит своему шефу. Значит, если я хочу их изучить, то это нужно делать как можно тише и незаметнее. А если меня там застанут, то мне не поздоровится. Это уж наверняка.

— О'кей, — откликнулся он. — Но не забывай, у меня сегодня урок дзюдо.

— Маленькие оболтусы всегда тебе рады, — проговорил я.

Чарльз появился в двенадцать и стал принюхиваться к незнакомой обстановке, как возбужденный пес.

— Миссис Кросс передала мне, что ты звонил, — сказал он. — Но почему здесь? Почему не в, «Кавендише», как обычно?

— Там есть один человек, с которым я не желаю встречаться, — пояснил я. А здесь он не станет меня искать. Что вы будете пить, розовый джин?

— Двойную порцию.

Я заказал напиток.

— Ну, и чего же мы достигли за эти шесть дней? Что мы сделали? — словно размышляя вслух, проговорил он. — Все как-то неопределенно.

Я не ответил.

Он насмешливо поглядел на меня.

— Я вижу, тебя это до сих пор мучает. Как бы ни шли дела.

— Не надо, Чарльз.

Он вздохнул, зажег сигарету, крепко затянулся и посмотрел на меня сквозь дым. — Ну, и с кем ты не хочешь встречаться? — С человеком по имени Питер Раммилиз. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вы не знаете, где я. — Я редко так поступаю. — Он глубоко вдохнул дым и стал изучать пепел, будто драгоценность. — Полететь на аэростате… Я улыбнулся.

— Я предложил себя в качестве помощника настоящему сумасшедшему.

— Меня это не удивляет, — сухо отозвался он.

— Ну, а что нового вы узнали о воске?

Он не торопился рассказывать мне и подождал, пока принесут напитки, а потом нарочно тянул время, расспрашивая, почему я решил пить воду «Перрье», а не виски.

— Мне нужна свежая голова для кражи со взломом, — откровенно признался я, и он лишь наполовину поверил мне.

— Воск перерабатывается, — наконец сказал он, — на каком-то примитивном оборудовании рядом с фабрикой, производящей мед.

— Пчелиный воск? — усомнился я.

Он кивнул.

— Пчелиный воск, парафин и скипидар — вот состав этой полировки. — Чарльз с наслаждением курил. — Я беседовал там с очаровательной женщиной, и она была очень любезна. Я задержался, просматривая их документацию. Люди редко отдают столько времени работе, как это делала Дженни, и уж совсем немногие специально оговаривают, что коробочки для отправки должны быть в белых упаковках. — Его глаза сверкнули сквозь кольца дыма. — Три человека, и все в прошлом году, если уж быть точными.

— …Трое… Вы думаете… что там три раза заказывал Никлас Эш?

— Всегда в тех же количествах, — откликнулся Чарльз. — Но, конечно, он называл себя по-разному и давал разные адреса.

— И вы взяли с собой образчик документа?

— И я его взял, — он достал из кармана сложенный лист бумаги. — Вот он.

— Ну теперь вы найдете Эша, — удовлетворенно произнес я. — Какой же он дурак.

— Кстати, к ним по тому же поводу явился полицейский, — продолжил Чарльз.

— Он пришел, когда я только что кончил выписывать эти имена. Похоже, что они всерьез занялись поисками Эша.

— Хорошо… Вы сообщили им о списке клиентов?

— Нет, я не стал. — Он отвел от меня взгляд и уставился в бокал, поднеся его к свету, как будто розовый джин каждый раз менял цвет и он хотел его запомнить. — Но было бы лучше, если бы ты опередил их.

— Хм. Если вы полагаете, что Дженни меня поблагодарит, то могу вас разочаровать.

— Но ты же вытащил ее из петли.

— Она бы предпочла, чтобы это сделала полиция. — Мне пришло в голову, что ее отношение ко мне могло измениться к лучшему, потерпи я неудачу. Однако мне не хотелось заслужить ее одобрение такой ценой.

Чико позвонил в середине дня.

— Интересно, что это ты сейчас делаешь в спальне? — принялся допытываться он.

— Смотрю по телевизору скачки в Честере.

— Образумься, — с упреком произнес он. — Ладно. Я успел все разведать, и мы легко сможем туда проникнуть, но тебе нужно быть у главного входа еще до четырех часов. Я хорошо поработал с моими оболтусами. Послушай, вот что ты сделаешь. Пройдешь через парадный вход, словно явился туда по делу. В холле два лифта. Один используется для деловых визитов в кабинеты на первом и втором этажах, а также поднимается на третий, который, как тебе известно, целиком принадлежит Жокейскому Клубу.

— Да, — отозвался я.

— Когда все мелкие служащие, распорядители и так далее уходят домой, они оставляют этот лифт на третьем этаже с открытыми дверями, а значит, им никто не может пользоваться. Там есть ночной портье, но после того, как он один раз осмотрит лифт, ему наверху больше делать нечего, и он спускается вниз. Да, разумеется, проверив лифт, он проходит по этажам и запирает на каждом из них наружные двери, то есть все три. Сечешь?

— Да.

— Ладно. Но там есть и другой лифт, который доходит до четвертого этажа, а еще выше я обнаружил восемь квартир, по две на каждом этаже. Нормальных жилых квартир. От этих этажей к Жокейскому Клубу ведет лишь одна дверь. Она запирается со стороны лестницы.

— Я пойду с тобой, — сказал я.

— Правильно. Я решил, что портье в холле, или как он там называется, может знать тебя в лицо. Ему покажется странным, что ты появился, когда кабинеты уже закрыты. Так что ты лучше зайди пораньше и поднимись на втором лифте на самый верх, к квартирам, а я тебя встречу. Там все тихо, под окном большая скамейка, можно посидеть и почитать книгу.

— Мы увидимся, — пообещал я.

Я сел в такси, продумав, как буду себя вести, если вдруг встречу в холле какого-нибудь знакомого, но никого не увидел и без всяких осложнений поднялся на верхний, жилой этаж. Там на площадке, как и говорил Чико, под окном была скамейка. Я сел и чуть ли не час размышлял о всякой всячине.

Никто из жильцов двух квартир не выходил и не возвращался домой. Никто не поднимался на лифте. И когда его двери впервые открылись, это означало, что приехал Чико.

Он был в белом комбинезоне и принес с собой сумку с инструментами. Я иронически осмотрел его с головы до ног.

— Ладно, ты здесь уже все оглядел, — решительным тоном произнес он. — Я тоже успел немало изучить, а уходя, сказал этому парню, портье, что вернусь, когда все сделаю. — И он кивнул мне, как ни в чем не бывало. — Когда мы будем выходить отсюда, я постараюсь отвлечь его разговором, чтобы ты незаметно выскользнул.

— Если это один и тот же портье.

— Он кончает дежурство в восемь вчера. Так что нам надо пораньше закруглиться.

— Лифт Жокейского Клуба все еще работает? — спросил я.

— Да.

— А дверь со стороны лестницы над Жокейским Клубом заперта?

— Да.

— Давай спустимся. Тогда мы услышим, как портье перед уходом будет проверять лифт.

Он кивнул. Мы прошли через дверь за лифтом и оказались на лестнице, самой обычной и без ковров. На ней горел свет. Мы оставили там сумку с инструментами.

Миновав четыре этажа, мы подошли к закрытой двери, остановились перед ней и подождали.

Дверь была плоская, недавно зашпаклеванная и обитая снаружи листом какого-то серебристого металла. Замок был крепко вделан в скважину. Обычно Чико преодолевал подобные препятствия за три минуты и благополучно проникал внутрь.

У нас накопился немалый опыт, и мы взяли с собой перчатки. Прежде я всегда брал одну, потому что Чико сказал мне: «У твоего протеза есть явное преимущество, он не оставляет следов». Однако теперь я надевал перчатку и на него, чтобы чувствовать себя в безопасности, если нас ненароком увидят там, где нам никак нельзя появляться.

За это время я так и не привык вламываться в чужие дома, по крайней мере, при взломах сердце у меня начинало биться сильнее, а дыхание учащалось. Чико тоже нервничал — морщинки у его глаз разглаживались, а скулы делались заметнее.

Но пока мы решили немного выждать, волнение еще не улеглось, и мы оба понимали, чем рискуем.

Мы услышали, как лифт поднялся и остановился. Затаили дыхание и принялись следить, когда он вновь пойдет вниз. Но лифт больше не двигался. До нас донесся шум двери, которую отпирали прямо перед нами. Я уловил блеск в глазах Чико, когда он стремительно отпрянул от замка и подошел ко мне, стоявшему рядом с дверной петлей. Мы прижались спинами к стене.

Дверь открылась и коснулась моей груди. Портье кашлянул и чихнул.

Наверное, он начал осматривать лестницу и убедился, что все в порядке, подумал я.

Дверь снова захлопнулась, и ключ щелкнул в замке. Я попытался вздохнуть, но у меня получилось нечто вроде тихого свиста, а Чико едва заметно улыбнулся и дал понять, что напряжение понемногу спадает. Мы услыхали глухой стук Дверь на этаже под нами закрылась, и ее заперли. Чико приподнял брови, я кивнул ему, и он принялся орудовать набором инструментов для взлома. Замок негромко поскрипывал, пока он пытался с ним сладить, затем его мускулы напряглись, и наконец он с удовлетворением поглядел на меня и загнал металлический язык глубоко в дверь.

Мы вошли внутрь, захватив с собой инструменты, но оставили дверь открытой.

Я вновь очутился в знакомом мире, а иными словами, в штаб-квартире английских скачек. Бесконечные ковры, уютные кресла, полированная мебель и запах дорогих сигар.

У службы безопасности был свой коридор, в который выходили двери небольших офисов. Мы двинулись по нему и без труда проникли в кабинет Эдди Кейта.

Ни одна из наружных дверей не была заперта, и мне пришло в голову, что оттуда и красть-то нечего. Простые электрические пишущие машинки и тому подобное. Все сейфы с документами Эдди Кейта легко открывались, равно как и ящики его стола.

Мы сидели, освещенные ярким закатом, и читали отчеты о синдикатах. Тех, о которых говорил мне Джекси. Когда мы с ним расстались, я записал имена одиннадцати лошадей. Одиннадцать синдикатов, которые проверял Эдди Кейт и не нашел в них ничего предосудительного. Люди Питера Раммилиза, то есть два зарегистрированных владельца, участвовали во всех них. Но, как и у тех четырех синдикатов, которые возглавлял Филипп Фрайли, в документах этих отсутствовали какие-либо доказательства. Все ограничивалось детальным перечислением, как будто и сами документы кто-то собирался проверить.

Однако я обратил внимание на странный факт: документов, относящихся к четырем синдикатам Фрайли, не было.

Мы осмотрели ящики стола. Я обнаружил там несколько личных вещей Эдди: электробритву, таблетки от несварения желудка, расческу и около шестнадцати спичечных коробков, все из игорных клубов. И еще канцелярские принадлежности авторучки, калькулятор и блокнот. Записи в нем вычеркивались после той или иной состоявшейся скачки, а взамен них появлялись новые.

Я поглядел на часы. Без четверти восемь. Чико кивнул и принялся аккуратно складывать папки с документами в ящики. Провал, подумал я. Никакого результата.

Когда мы уже собирались выйти, я окинул беглым взглядом папку с документами и надписью «Личные дела». В ней лежали анкеты чуть ли не каждого члена Жокейского Клуба и всех получавших тут пенсии. Я начал искать дело, обозначенное фамилией «Мэсон», но кто-то забрал и его.

— Потопали? — обратился ко мне Чико.

Я печально кивнул головой. Мы вышли из офиса Эдди и направились к двери на лестнице. Ни шороха. Все сведения о скачках в Англии оставались доступными для любого посетителя, но он бы не смог почерпнуть из них ничего существенного.

Глава 14

В пятницу днем я совсем расклеился, И тому было много причин. Однако я решил поехать в Ньюмаркет, стараясь вести машину как можно медленнее.

День выдался жаркий. Обычно такая жара наступает лишь в мае, обещая отличное лето, и, как правило, обманывает. Я снял пиджак и открыл окно. Мне хотелось улететь на Гавайские острова и лежать на пляже, чувствуя, что я отдыхаю там уже тысячу лет.

Я застал Мартина Ингленда во дворе его конюшни. Он тоже был в одной рубашке и вытирал носовым платком вспотевший лоб.

— Сид! — воскликнул он. Похоже, Мартин действительно обрадовался, увидев меня. — Отлично. А я только начал вечерний осмотр конюшен. Ты просто не мог выбрать лучшее время.

Мы обошли стойла Для нас это давно стало привычным делом, своего рода ритуалом. Мы прекрасно знали, что тренер обязан осмотреть лошадей и выяснить, здоровы ли они, а гость — отнестись к ним с восторгом, наговорить комплиментов и удержаться от ненужных расспросов.

Лошади у Мартина были неплохие, хотя и не из лучших. Да и сам он считался средним тренером. Такие, как он, поставляют лошадей на все скачки, и от них зависит жалованье жокеев.

— Да, ты для меня давненько не скакал, — проговорил он, уловив ход моих размышлений.

— Лет десять, если не больше.

— Сколько ты сейчас весишь, Сид?

— Около десяти стоунов без одежды. — Любопытно, что, бросив выступать, я даже похудел.

— Неплохо, ты так не считаешь?

— Я полагаю, нормально — откликнулся я. Он кивнул, и мы направились от стойл с кобылицами к жеребцам. У него оказалось много хороших двухлеток, и я сказал ему об этом. Он был очень доволен.

— Это Флотилла, — произнес он, подходя к следующему стойлу. — Ему три года. Он выступал на скачках Данте в Йорке в прошлую среду и, если ничего не случится, побежит в Дерби.

— Он хорошо выглядит, — заметил я. Мартин дал лошади морковь. Он явно предвкушал грядущую победу. Его лицо засияло от гордости за красивого жеребца с лоснящейся, блестящей шкурой, спокойными глазами и крепкими мускулами. Я провел рукой по шее лошади, потрепал ее по темно-гнедой спине и ощупал нежные, но твердые, как скала, передние ноги.

— Конь в прекрасной форме, — сказал я. — Ты еще будешь им гордиться.

Он кивнул, но я уловил в его взгляде тревогу и неуверенность. Мы проследовали дальше, похлопывая лошадей по спинам и беседуя на ходу. Мы оба были довольны. Возможно, я нуждался именно В этом. Я подумал о судьбе тренера.

Ну, взять хотя бы Мартина — сорок лошадей, тяжелая, однообразная работа. И так изо дня в день. Планирование, руководство и масса всяческой писанины. Радость, когда удается вырастить фаворита, и горе, когда твой питомец проигрывает.

Деловой, открытый, динамичный стиль жизни. Короче, бизнесмен верхом на лошади.

Я подумал о себе и Чико, о том, чем мы занимались целыми месяцами.

Дразнили разных негодяев, крупных и мелких. Пытались выяснить несколько секретов конной индустрии. Подвергались постоянным нападкам. С нами не церемонились и били прямо под дых. Мы действовали хитро и осторожно. Шли по заминированному полю и дурачили вооруженных до зубов придурков.

Никто не упрекнул бы меня, если бы я бросил расследования и стал тренером.

Вполне нормальная жизнь для бывшего жокея, сказали бы многие. Разумное, практичное решение. Человек стремится обеспечить себе достойное будущее, с которым не страшны ни зрелые годы, ни старость. Только я и Тревор Динсгейт поняли бы, почему я так поступил. И тогда я смогу жить долго. Но мне не хотелось этого.

Утром в половине восьмого я вышел во двор в бриджах, ботинках и свитере из джерси. Несмотря на ранний час, было уже тепло, из конюшни доносились знакомые запахи и звуки. Мои угасшие чувства словно воскресли, и инстинкт жокея заставил мышцы подрагивать.

Мартин стоял и держал в руке список лошадей. Он громко поздоровался со мной. Я приблизился к нему и встал рядом, желая посмотреть, кого он для меня выбрал. Это была пятилетняя лошадь, подходящая для моего веса. Ему показалось, что таким образом он уже решил часть проблем. Конюх Флотиллы вывел жеребца из стойла, и я с восхищением пронаблюдал за ним, повернувшись к Мартину.

— Ну, давай, — подбодрил он меня. Лицо у него было лукавое, а глаза радостные.

— Что? — не понял я.

— Ты поедешь на Флотилле.

Я не смог скрыть удивления, и быстро двинулся к лошади. Его лучший конь, надежда на скачках в Дерби, и я — однорукий и давно не практиковавшийся.

— Неужели ты не хочешь? — задал он вопрос. — Десять лет назад он был бы твоим по праву. А мой жокей уехал в Ирландию на скачки в Кьюррах. У меня есть выбор: или ты, или один из моих парней, но, признаюсь честно, я предпочитаю тебя.

Я не стал спорить. Никто не вправе отвергать столь лакомый кусок. Я подумал, что он немного рехнулся, но меня это вполне устраивало. Мартин помог мне сесть. Я вытянул кожаные стремена по росту и почувствовал себя изгнанником, вернувшимся домой.

— Ты не наденешь шлем? — спросил он, оглядевшись по сторонам, словно ждал, что кто-то вдруг появится на бетонной дорожке.

— Нет.

Он кивнул.

— Ты это никогда не любил. — Впрочем, он и сам был в обычной полотняной кепке. Я же всегда предпочитал ездить с непокрытой головой и лишь на скачках изменял этому правилу. Просто мне нравилось чувствовать дуновение ветра. — Ну, а как быть с хлыстом? — поинтересовался он.

Мартин знал, что я всегда брал с собой хлыст. Признаюсь, что делал я это сугубо автоматически, ведь жокейский хлыст — это подспорье. Он помогает удерживать лошадь в равновесии и позволяет ей бежать, не отклоняясь в стороны.

Легкий удар с плеча — вот и вся тайна этого приема. А потом наездник берет хлыст в другую руку. Я посмотрел на руки Мартина и подумал, что если я возьму хлыст и взмахну им, то могу его выронить, а мне во что бы то ни стало нужно было продемонстрировать класс.

Я покачал головой.

— Не сегодня.

— Ладно, — проговорил он. — Тогда давай.

Я устроился в седле, натянул поводья, выехал со двора и поскакал по окраинам Ньюмаркета. В Лаймекилне я уже мчался во весь опор, с каждым ярдом продвигаясь на север. Мартин ехал на спокойной пятилетней лошади и пытался от меня не отставать. — Тебе нужно подбодрить его и пустить в галоп на три фарлонга,[5] а затем проехать милю на пробу, чтобы утереть нос Гулливеру. Это последний забег Флотиллы перед скачками в Данте, так что ты уж постарайся. О'кей?

— Да, — откликнулся я.

— Подожди, пока я сюда поднимусь, — сказал он, — и прослежу.

— Ладно.

Он с довольным видом отъехал к наблюдательному пункту в полумиле от меня.

Оттуда он мог хорошо разглядеть, как я пущусь в галоп. Я обмотал поводья вокруг своих искусственных пальцев и почувствовал, как лошадь потянула их. В моем положении легко можно было неуклюже сдвинуться, немного распустить удила, и лошадь утратила бы равновесие. В моей правой руке поводья снова ожили. Они как бы передавали лошади, что ей нужно делать. Они говорили с Флотиллой, а он отвечал мне, куда мы едем, как и с какой скоростью. Наш тайный язык, доступный и понятный лишь нам.

Только бы и дальше так шло, подумал я. Только бы мне удалось сделать то, что в прошлом я проделывал тысячи раз. Пусть мое прежнее мастерство даст о себе знать, и неважно, одна у меня рука или две Он проиграет и в Данте, и в Дерби, и в любой другой скачке, если я сейчас совершу какую-нибудь ошибку.

Молодой парень верхом на Гулливере ездил вокруг меня и ждал, односложно и ворчливо откликаясь на мои замечания. Я принялся гадать, не ему ли пообещали отдать Флотиллу, если бы я не приехал. Я спросил его об этом, и он брюзгливо выдавил из себя «да». Ничего, подумал я. Твоя очередь еще подойдет.

Мартин взмахнул рукой, указав, чтобы я пустился в галоп. Парень на Гулливере ударил коня пятками, и тот сразу пошел быстрее, не дождавшись нашего совместного старта. Ах ты дрянь, подумал я. Делаешь то, что тебе хочется, но я пущу Флотиллу как нужно на таком расстоянии, и плевать мне на твои капризы.

Скакать на Флотилле было одно удовольствие. Внезапно все пошло как надо, словно я не переставал ездить вплоть до нынешнего дня с двумя здоровыми руками.

Я точно распределил левую часть поводьев между здоровой рукой и протезом и ощущал, как подрагивают удила. Если я и не продемонстрировал самый лучший стиль, какой когда-либо видели в Хефе, то, по крайней мере, достойно справился с заданием.

Флотилла уверенным галопом пронесся по дорожке и без труда опередил Гулливера. Будь я на другой лошади, я бы непременно отстал, но с таким фаворитом, как Флотилла, сумел проехать еще шесть фарлонгов. Я преодолел еще милю и пришел к финишу, не снижая темпа и туго натянув поводья. Отличный конь, заключил я, когда мы двинулись назад легким галопом. Он произведет впечатление на скачках в Данте.

Я сказал об этом Мартину, когда присоединился к нему по дороге домой. Он обрадовался и рассмеялся.

— Ты по-прежнему можешь ездить. Ты выглядел как и тогда.

Я с трудом удержался от вздоха. На какой-то момент я вернулся в потерянный мной мир, но Сам-то я был уже другим. Я мог пуститься в галоп и Проехать, не чувствуя себя последним ослом, но, увы, это был не Золотой Кубок в Челтенхеме.

— Спасибо за потрясающее утро, — проговорил я.

Мы пешком дошли до конюшни Мартина и позавтракали, а потом отправились посмотреть, какую огромную работу он провел, готовясь к скачкам. Когда мы вернулись, то еще немного посидели в офисе, выпили кофе, поговорили о том о сем, и наконец я с сожалением заметил, что мне пора ехать. В эту минуту зазвонил телефон. Мартин взял трубку и тут же передал ее мне.

— Это звонят тебе, Сид.

Я решил, что мне позвонил Чико, но ошибся. Как ни странно, это был Генри Трейс. Он звонил со своей фермы, расположенной неподалеку от города.

— Моя секретарша сказала, что видела, как ты скакал верхом, — заявил он. — Я ей не поверил, но она стояла на своем. Ты был без шлема, и уж твою-то голову нельзя не узнать. Она говорила, что ты ехал на лошади Мартина Ингленда, ну, вот я и попытался выяснить.

— Что я могу для вас сделать? — осведомился я.

— По сути, речь идет о другом, — начал он. — По крайней мере, я так думаю. Я получил письмо из Жокейского Клуба. Оно пришло в начале этой недели. Очень официальное, и все в таком духе. Они попросили меня дать им знать, живы ли Глинер и Зингалу, а если их не станет, умоляли не избавляться от их туш. Когда я прочел это письмо, то сразу позвонил Лукасу Вейнрайту, который его и написал.

Я спросил, черт возьми, что все это значит, а он ответил, что тебя очень интересует, в каком состоянии сейчас обе лошади. Он сообщил мне это по секрету.

Мой рот пересох, словно я глотнул уксуса.

— Ты меня слушаешь?

— Да, — откликнулся я.

— Тогда я тебе скажу, что Глинер и правда умер.

— Когда? — задал я вопрос, почувствовав, что сморозил глупость. — И… как? — У меня отчаянно забилось сердце. Я только что говорил о молниеносной реакции и сейчас ощутил, что страх пронзил меня, подобно зубной боли.

— Мы собирались спарить его с одной кобылицей и, когда она была готова, отправили его к ней, — стал рассказывать он. — Сегодня утром. Может быть, час тому назад. Он сильно вспотел от этой жары. В сарае, где они спарились, от духоты было нечем дышать, да еще светило солнце. Как бы то ни было, он покрыл ее, и все было в полном порядке. И вдруг он зашатался, упал и… через минуту его не стало.

Я прикусил язык.

— Где он сейчас?

— По-прежнему там, в сарае. Сегодня больше никого не будут спаривать, и я его оставил. Я пробовал позвонить в Жокейский Клуб, но по субботам Лукаса Вейнрайта там не застанешь, а поскольку моя девушка сказала, что ты здесь, в Ньюмаркете…

— Да, — отозвался я и с трудом перевел дух. — Вскрытие. Вы согласны?

— Я бы сказал, что это очень существенно. Страховка и все остальное.

— Я постараюсь договориться с Кеном Армадейлом, — сказал я. — Из Исследовательского центра коневодства. Я с ним знаком… Он вас устроит?

— Как нельзя лучше.

— Я вам перезвоню.

— Ладно, — ответил он и повесил трубку. Я стоял, держа в руках телефон Мартина, и смотрел куда-то вдаль, в сгущающиеся сумерки. Это случилось слишком быстро, подумал я. Чересчур быстро.

— В чем дело? — осведомился Мартин.

— Лошадь, которая меня интересовала, только что умерла… О, Боже правый. Я могу от тебя позвонить?

— Сколько угодно.

Кен Армадейл сказал, что работает в саду и не прочь заняться трупом лошади. Я вас отвезу, пообещал я, и он ответил, что будет меня ждать. Я обратил внимание, что у меня задрожала рука.

Я перезвонил Генри Трейсу и подтвердил, что приеду к нему. Поблагодарил Мартина за гостеприимство. Уложил свой чемодан в машину, сел в нее и забрал по дороге Кена Армадейла, жившего в большом современном доме на южной окраине Ньюмаркета.

— Чем я должен заняться? — задал он вопрос.

— Я думаю, вы должны обследовать его сердце.

Он кивнул. Ветеринар был крепким, темноволосым человеком тридцати с лишним лет. Прежде я не раз ездил с ним на пикники или куда-нибудь выпить. В его обществе я постепенно стал чувствовать себя легко и непринужденно.

Насколько я мог судить, он отвечал мне взаимностью. Профессиональная дружба, когда можно вместе посидеть в пивной, но вовсе необязательно обмениваться на Рождество поздравительными открытками. Такие отношения остаются неизменными, и по мере надобности ими можно так или иначе пользоваться.

— Что-нибудь особенное? — полюбопытствовал он.

— Да, но я не знаю, что именно.

— Это загадочно.

— Посмотрим, что ты обнаружишь.

Глинер, подумал я. Если и были три лошади, с которыми я ничего не смог сделать, то это Глинер, Зингалу и Три-Нитро. Зря я попросил Лукаса Вейнрайта написать письма — одно Генри Трейсу и два Джорджу Каспару. Если эти лошади умрут, дайте мне знать… но не так быстро, не с такой молниеносной скоростью.

Я въехал на ферму к Генри Трейсу, резко притормозил и выбрался из машины.

Он вышел из дома, чтобы встретить нас, и мы двинулись вдоль сарая, где спаривались лошади. Как у большинства подобных построек, его стены достигали в высоту десяти футов, и в него можно было войти через двойные двери. Очень похоже на помещение для верховой езды у Питера Раммилиза, только поменьше, решил я.

— Я позвонил живодерам. Они скоро здесь будут, — сообщил Кен. Генри Трейс кивнул.

Производить вскрытие там, где лежала лошадь, было невозможно, запах ее крови продержится несколько дней и взбудоражит всех других лошадей, которых приведут в сарай. Ждать нам пришлось недолго — вскоре прибыл грузовик с лебедкой, на который и догрузили лошадь. Мы двинулись вслед за ним, оказавшись во дворе живодерни, где павших лошадей рубили на куски, на корм собакам. Место само по себе небольшое и очень чистое.

Кен Армадейл расстегнул сумку, которую привез с собой, и протянул мне нейлоновый, легко стирающийся халат. Сам он надел такой же. Лошадь уложили в квадратной комнате с белыми моющимися стенами и бетонным полом. Я заметил на этом полу сток и дренажную трубу. Кен повернул кран так, чтобы вода текла в шланге рядом с лошадью, и надел длинные резиновые перчатки.

— Все готово? — осведомился он.

Я кивнул, и он сделал первый продолговатый надрез. Я с трудом смог вынести вид крови, и в течение десяти минут мне было не по себе. Однако Кен, похоже, не обратил на это внимания. Он детально исследовал внутренности лошади. Он извлек всю сердечно-легочную массу и положил ее на стол, стоявший под единственным окном комнаты.

— Странно, — немного погодя заметил он.

— Что?

— Взгляни.

Я приблизился и посмотрел, куда он указал, но увидел лишь окровавленный кусок ткани с жесткими зазубринами хрящей.

— Это его сердце? — переспросил я.

— Да. Взгляни на клапаны… — Он повернул ко мне голову и нахмурился. — Обычно лошади от этого не умирают. — Он начал размышлять вслух: — Как жаль, что мы не могли взять у него кровь при жизни.

— У Генри Трейса есть и другая лошадь с таким же заболеванием, — сказал я.

— Ты можешь взять ее кровь.

Он выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.

— Сид, — проговорил он. — Лучше расскажи мне, в чем тут дело. И, я полагаю, на воздухе нам будет легче беседовать.

Мы вышли и за стенами лаборатории действительно почувствовали себя свободнее. Он стоял и слушал меня, кровь стекала с его перчаток и халата. Я загнал в глубины подсознания теснившиеся в моем мозгу кошмары и рассказал деловито, обстоятельно, без всяких эмоций.

— Их сейчас… вернее, было… четверо, — пояснил я. — Лично мне известно о четырех. Все были лошадьми высшего класса, фаворитами зимних скачек в Гинеях и Дерби. Отборные лошади, и все из одной конюшни. Всех отправляли на скачки в Гинеи, и в ту неделю они великолепно выглядели. Все начинали как бесспорные фавориты, и все самым жалким образом проигрывали. Все переболели в одно и то же время. Очевидно, это было инфекционное заболевание, но вирус оказался слабым. И у всех обнаружили сердечную недостаточность.

Кен заметно помрачнел.

— Продолжай.

— Там была Бетезда, выступавшая на юбилейной скачке в Гинеях два года назад. Этой весной во время родов она умерла от сердечного приступа.

Кен тяжело вздохнул.

— А теперь вот этот, — проговорил я, указав на сарай. — Глинер. Он победил на скачках в Гинеях в прошлом году. А потом у него заболело сердце, и выявился артрит. Другая лошадь Генри Трейса, Зингалу, участвовала в скачках, а после чуть не свалилась от усталости.

Кен кивнул.

— А какая лошадь четвертая?

Я посмотрел в небо. Синее и ясное. Я убиваю себя, подумал я. Потом перевел взгляд на Кена и ответил:

— Три-Нитро.

— Сид! — Он был шокирован. — Всего десять дней назад.

— Итак, что же это? — спросил я. — Что с ними случилось?

— Мне нужно провести несколько тестов, чтобы окончательно убедиться, — сказал он. — Но симптомы, которые ты описал, типичны, а сердечная недостаточность очевидна. Лошадь умерла от свиного рожистого воспаления, но это заболевание встречается только у свиней.

— Нам нужно сохранить это сердце как свидетельство, — проговорил Кен. Я согласился с ним.

— Боже мой…

— Возьми одну из этих сумок, — посоветовал он. — Открой ее и подержи. — Он положил в нее сердце. — Нам, наверное, стоит попозже отправиться в Исследовательский центр. Я думаю… я знаю… что смогу получить там информацию о рожистых воспалениях у лошадей. Мы можем поехать вместе, если ты не возражаешь.

— Да, — откликнулся я.

Он снял свой залитый кровью халат.

— Духота и напряжение, — сказал он. — Вот что ускорило его кончину. Смертельное сочетание, если у него больное сердце. А иначе он бы еще долго прожил.

Ирония судьбы, с горечью подумал я. Он сложил все свои вещи, и мы вернулись к Генри Трейсу.

— Образчик крови Зингалу?

— Нет проблем, — пообещал он.

Кен взял очень много крови. Мне показалось, что ее хватило бы для плавания линейного корабля, но что значит литр лошадиной крови, если у лошади ее целые галлоны. Генри привел нас в чувство, угостив кое-чем, и мы были ему за это благодарны. Расставшись с ним, мы забрали наши трофеи и поехали по Бьюри-роуд в Исследовательский центр коневодства.

Офис Кена был маленькой пристройкой к огромной лаборатории. Зайдя туда, он положил сумку с сердцем Глинера рядом с раковиной и сказал мне, что должен смыть всю оставшуюся кровь.

— А теперь подойди и взгляни, — пригласил он меня.

На этот раз я мог ясно видеть, что он имел в виду. По краям клапанов были маленькие наросты, похожие на кочешки цветной капусты кремово-белых тонов.

— Их рост препятствует закрытию клапанов, — пояснил он.

— Я вижу, что так оно и есть.

— Я положу сердце в холодильник, а потом мы посмотрим журналы по ветеринарии и поищем одну статью.

Я сел на жесткий стул в его аскетически обставленном офисе, пока он перелистывал журналы. Я посмотрел на свои пальцы. Согнул и разогнул их. Все это просто невозможно, подумал я. Прошло только три дня с тех пор, как я встретил в Честере Тревора Динсгейта. «Если вы нарушите ваше обещание, я сделаю то, о чем говорил».

— Вот она, — воскликнул Кен, разгладив лист бумаги. — Хочешь, я прочту тебе отрывки?

Я кивнул.

— «В 1938 году свиным рожистым воспалением заболела лошадь, страдавшая вегетативным эндокардитом — хронической формой болезни у свиней». — Он посмотрел на меня. — Поэтому наросты, похожие на цветную капусту, стали увеличиваться. Правильно?

— Да.

Он прочел новый отрывок из статьи.

— «В 1944 году мутанты рожистой рудеопатии неожиданно появились в лаборатории, специализировавшейся на производстве вакцин, и вызвали острый приступ эндокардита при использовании лошадиной сыворотки».

— Переведи, — попросил я.

Он улыбнулся.

— Они использовали лошадей для производства разных вакцин. Вы делаете лошади инъекцию, заражаете ее болезнью свиней, ждете, когда она начнет вырабатывать антитела, и получаете сыворотку. Ее вводят здоровым свиньям как профилактическое средство от этой болезни. То же самое, что и со всеми прививками у людей от оспы и прочего. Обычная процедура.

— Ладно, — отозвался я. — Продолжай.

— Вышло так, что, вместо того чтобы вырабатывать антитела, лошади сами заразились этой болезнью.

— Как это могло случиться?

— Здесь не сказано. Попробуй выяснить в фармацевтической фирме. Насколько мне известно, она связана с лабораторией по прививкам Тиерсона в Кембридже. Надеюсь, что они ответят, когда ты к ним обратишься. Я там кое с кем знаком, если ты хочешь, чтобы тебя отрекомендовали.

— Но это было так давно, — усомнился я.

— Мой дорогой, микробы не умирают. Они, как мины замедленного действия, могут сто лет ждать, когда какой-нибудь дурак воспользуется случаем. Ты будешь удивлен.

Он опять посмотрел на страницу и произнес:

— Лучше прочти сам вот эти отрывки. В них все понятно. — Он протянул мне журнал, и я взглянул на указанную страницу.

«1. Через 24–48 часов после внутримышечной инъекции чистой культуры начинается воспаление сердечных клапанов. В это время, кроме незначительного повышения температуры и сердцебиения, никакие симптомы не проявляются, если только у лошади нет сильного переутомления, при котором происходит закупорка кровеносных сосудов, снабжающих легкие; в обоих случаях это приводит к тяжелому недомоганию, которое преодолевается только после двух или трехчасового отдыха.

2. Между вторым и шестым днем температура повышается, количество лейкоцитов в крови растет, лошадь начинает быстро уставать и теряет аппетит.

Это легко можно было бы определить как „воздействие вируса“, однако после обследования со стетоскопом выясняется, что у лошади сердечная недостаточность.

Через десять дней температура спадает и становится нормальной. За исключением того, что лошадь неспособна преодолевать большие дистанции и в основном прогуливается шагом или бежит рысцой. Можно считать, что она выздоровела. Но сердечная недостаточность остается, и в этих условиях лошадь необходимо предохранять от быстрого бега, поскольку он, как правило, приводит к одышке.

3. В течение следующих месяцев наросты на сердечных клапанах могут и не возникнуть, равно как не всегда возникает и артрит в суставах. Однако даже в самых стабильных условиях болезнь прогрессирует, и смерть может наступить внезапно от переутомления или слишком жаркой погоды, иногда через много лет после проникновения инфекции».

Я посмотрел на Кена.

— Все совершенно точно, не правда ли? — проговорил я.

— Как ты описывал.

Я неторопливо произнес:

— Внутримышечная инъекция чистой культуры не может быть введена случайно.

— Не может, — согласился он.

— В этом году Джордж Каспар прочно огородил двор своей конюшни. У него полно сигнализации, охранников, собак, так что никто не способен без шума подойти к Три-Нитро со шприцем в руках, — сказал я.

— Тебе не понадобится шприц, — улыбнулся он. — Зайди в лабораторию, и я тебе покажу.

Я последовал за ним, и мы подошли к одному из шкафов со стеклянными дверями. Они занимали всю стену. Он открыл шкаф и достал коробочку, в которой лежали маленькие пластиковые упаковки.

Он разорвал одну из них и высыпал ее содержимое себе на руку: подкожная игла была прикреплена к пластиковой капсуле. Величиной не больше горошины. Все вместе выглядело как крошечная стрела с маленьким круглым шаром на конце и в длину равнялось мизинцу.

Он поднял капсулу и сдавил ее.

— Чтобы вызвать заболевание, этого вполне достаточно.

— Можно зажать ее в ладони, и никто не заметит, — проговорил я.

Он кивнул.

— А можно и не колоть. Просто швырни капсулу лошади в пасть. Секунда, и готово. Иногда я так поступаю с лошадьми, которые боятся шприца. — Он показал мне, как это надо делать, — зажал капсулу между большим и указательным пальцами, так что острый конец стал виден на ладони. — Срежь край и сожми, сказал он.

— Ты можешь дать мне одну капсулу?

— Разумеется, — ответил он и протянул мне упаковку. — Сколько угодно.

Я сунул ее себе в карман. Слава Богу, у меня появилось хоть какое-то доказательство.

— Знаешь, — неторопливо произнес Кен, — возможно, мы еще успеем помочь Три-Нитро.

— А как нам это удастся?

Он задумался и поглядел на огромную бутыль с кровью Зингалу, стоявшую на доске, рядом с раковиной.

— Мы можем найти лекарство, которое излечит болезнь.

— Не поздно ли мы спохватились? — спросил я.

— Слишком поздно для Зингалу. Но я не считаю, что эти наросты станут так быстро увеличиваться. Если Три-Нитро был инфицирован… ну, допустим…

— Ровно три недели назад, после последней скачки галопом.

Он с удивлением посмотрел на меня.

— Предположим, ты прав, и это было три недели назад. У него забарахлило сердце, но наросты еще не появились. Если он вскоре примет нужный антибиотик, то может полностью выздороветь. — Ты имеешь в виду… что он вновь придет в норму?

— А почему бы и нет? Я не вижу причин.

— Чего же ты тогда ждешь? — проговорил я.

Глава 15

Большую часть воскресенья я провел у моря. Я направился на северо-восток от Ньюмаркета, к широкому пустынному побережью Норфолка. Я решился на это лишь для того, чтобы куда-то поехать, что-то сделать, потратить время.

Хотя солнце еще ярко светило, ветер с моря прогнал с пляжа почти всех отдыхавших; маленькая группка спряталась в убежище под непрочным полотняным навесом, а несколько бесстрашных ребятишек строили песчаные замки.

Я сидел на солнце в ложбинке песчаной дюны, поросшей пучками травы, и наблюдал за волнами. Потом прошелся вдоль берега и раздавил нескольких земляных червей. Я стоял, глядя на море, и поддерживал левую руку у локтя. Я понимал, что от веса всей электроники она то и дело опускается. Не то чтобы она была такой тяжелой, но ее приходилось держать.

Я часто испытывал облегчение, отдыхая в подобных уединенных уголках, но сегодня мне это не удалось. Мои демоны не оставляли меня ни на минуту. Цена гордыни… цена безопасности. Если бы ты не ждал от себя так много, сказал мне однажды Чарльз, тебе бы легче жилось. По-моему, это бессмысленно. Человека не переделаешь. Или, по крайней мере, каждый из нас был таким, каким был, пока кто-то не встал у него на пути и не раздавил его, словно ничтожного червя.

В Ньюмаркете говорят, что, если вы чихнете в Лаймекилне, вас услышат за две мили, на ипподроме. Новости о моем участии во вскрытии Глинера до конца дня дойдут до Джорджа Каспара. Узнает о них и Тревор Динсгейт, сомневаться в этом не приходится.

Я все еще могу спрятаться, подумал я. У меня есть запас времени.

Отправлюсь в путешествие. Постранствую под другими небесами, поплаваю в других морях. Я могу уехать и стану вести себя очень осторожно. Я по-прежнему способен скрыться от ужаса, который он мне внушает. Я все еще могу… убежать.

Я покинул пляж и в полном оцепенении поехал в Кембридж. Остановился в университетской гостинице и наутро отправился в фармацевтические лаборатории Тиерсона. Спросил, где я могу поговорить с мистером Ливингстоном, и мне его тут же позвали. Это был худощавый седой мужчина лет шестидесяти. В разговоре он как-то странно шевелил губами, будто собирался засвистеть. Кен Армадейл предупредил меня, что с виду это высохший старый чудак, но ум у него острый и проницательный.

— Вы мистер Холли? — осведомился Ливингстон, и мы пожали друг другу руки.

— Мистер Армадейл звонил мне и объяснил, чего вы хотите. Я думаю, что сумею вам помочь. Да, скорее всего мне это удастся. Идемте, идемте, вот сюда.

Он торопливо засеменил, и я пошел вслед за ним. Ливингстон постоянно оглядывался, желая убедиться, что я не отстал и не свернул в сторону. Мне показалось, что это врожденная предосторожность плохо ориентирующегося человека, однако здание и правда состояло из лабиринта проходов с застекленными стенами, где беспорядочно чередовались комнаты и зимние сады. — Тут все время достраивают, и помещение разрастается, — отозвался он в ответ на мое замечание.

— Ну, вот мы и пришли. — Он ввел меня в большую лабораторию, зажатую с одной стороны стеклянной стеной, с другой — зимним садом, а с третьей — еще одной лабораторией. — Это экспериментальный отдел, — пояснил он, указав жестом на обе комнаты. — Многие лаборатории производят вакцины для продажи, но здесь мы изобретаем новые.

— И воскрешаете старые? — спросил я.

Он кольнул меня понимающим взглядом.

— Конечно, нет. Я полагаю, вы пришли сюда получить информацию, а не обвинять нас в халатности.

— Простите, — сказал я, пытаясь его задобрить. — Вы совершенно правы.

— Тогда ладно. Задавайте ваши вопросы.

— А, да. Как могла лошадиная сыворотка, которую вы использовали в пятидесятых годах, вызвать свиное рожистое воспаление?

— Да, вопрос по существу, — ответил он. — Я буду краток. Мы опубликовали об этом статью. Конечно, все случилось задолго до того, как я занялся исследованиями. Но я слышал об этом. Да. Ну, что же, вполне возможно. Такое случалось. Хотя и не должно было. Явный просчет, элементарная небрежность, вы так не считаете? Я ненавижу небрежность. Просто ненавижу.

Наверное, так и надо, подумал я. В его деле небрежность способна привести к роковым ошибкам.

— Вам что-нибудь известно о производстве сыворотки от рожистых воспалений? — спросил он.

— Вы могли бы написать об этом на ногте большого пальца.

— А, — произнес он. — Тогда я буду объяснять вам, как ребенку. Согласны?

— Отлично, — заметил я.

Он снова окинул меня пронзительным взором. На этот раз в нем угадывалось изумление.

— Вы заражаете лошадь свиным рожистым воспалением. Делаете инъекцию. Вы меня слушаете? Я говорю сейчас о прошлом, когда так использовали лошадей. Мы перестали это делать с начала 50-х годов. И не мы одни. Взять того же Берроуса Уэлкома или Бауэра в Германии. Для нас это пройденный этап, понимаете?

— Да, отозвался я.

— Лошадиная кровь вырабатывает антитела для борьбы с микробами, но болезнь у лошадей не развивается, потому что это недуг, типичный для свиней, но уж никак не для лошадей.

— Такое способен понять и ребенок, — заверил его я.

— Прекрасно. Затем воздействие ослабленного вируса мы проверяем на голубях.

— На голубях? — вежливо переспросил я.

Ливингстон приподнял брови.

— Обыкновенная практика. Проверяем ослабленное воздействие на голубях, чтобы усилить вирус.

— Да, конечно, — проговорил я.

Он ощутил в моем голосе иронию.

— Мистер Холли, — сурово произнес он. — Вы хотите узнать обо всем этом или нет?

— Да, пожалуйста, — кротко откликнулся я.

— Ну, тогда хорошо. Благодаря голубям вирус усиливается, и его помещают на пластины с кровью. — Он оборвал себя, почувствовав мое полнейшее невежество. — Возможно, мне стоит изложить так — живые микробы рожистого воспаления переносятся от голубей на пластины, содержащие кровь. Там они размножаются в достаточном количестве для инъекции в лошадиную сыворотку.

— Это замечательно, — сказал я. — Мне все понятно.

— Ладно. — Он кивнул. — Тогда кровь на пластинах была бычьей кровью. Коровьей кровью.

— Да, — проговорил я.

— Но из-за чьей-то дурацкой оплошности на пластинах однажды оказалась лошадиная кровь. Так возник мутант воспалительного заболевания. — Он сделал паузу. — Мутанты — это изменения, проявляющиеся в организме внезапно и без видимых причин.

— Да, — снова отозвался я.

— Никто не понимал, что произошло, — продолжал он. — Вплоть до того момента, когда инъекция мутантов рожистого воспаления была введена в лошадиную сыворотку и лошади заболели. Вирус-мутант оказался на редкость стойким. Инкубационный период обычно занимал от 24 до 48 часов после прививки. В результате у лошадей обнаруживался эндокардит, то есть воспаление сердечных клапанов.

В соседнюю комнату вошел молодой человек в расстегнутом белом халате. Я проследил, как он начал работать.

— А что стало с этими мутантами рожистого воспаления? — поинтересовался я.

Ливингстон долго шевелил губами и наконец произнес:

— Мы сохранили несколько образцов из чистого любопытства. Конечно, теперь они ослабели, и для того, чтобы их полностью возродить, придется…

— Да, — не удержался я. — Снова использовать голубей.

Он не нашел в этом ничего смешного.

— Именно так, — подтвердил он.

— И все эти проверки на голубях и работа с пластинами, они, Что, требуют большого умения?

Он заморгал.

— Разумеется, я мог бы это сделать. А я не мог. Однако материал для инъекций хранился у меня в маленьких ампулах, упакованных в коробочки.

Человек в соседней комнате стал открывать шкафы. Он явно что-то искал.

— А может ли этот мутант рожистого воспаления находиться где-либо еще? Я имею в виду, не отправляли ли его из вашей лаборатории?

Ливингстон поджал губы и приподнял брови.

— Понятия не имею, — проговорил он. Затем посмотрел сквозь стеклянную стену и жестом показал на человека из соседней комнаты. — Вы можете обратиться к Барри Шуммуку. Он должен знать. Он как раз специализируется на мутантах рожистого воспаления.

Он произнес «Шуммук» как бы в рифму с «пригорком». Я подумал, что мне знакома эта фамилия. Я… Боже мой.

Я испытал настоящий шок, и у меня едва не оборвалось дыхание. Я слишком хорошо знал человека, настоящая фамилия которого была именно Шуммук.

Я глубоко вздохнул и почувствовал, что меня начало трясти.

— Расскажите мне побольше о вашем мистере Шуммуке, — попросил я.

Ливингстон был от природы болтлив и не ощутил никакого подвоха. Он пожал плечами.

— Барри прошел трудный путь. Он до сих пор любит об этом вспоминать. Считает, что он очень много страдал. Что мир обязан ему своим существованием и тому подобное. Это осталось у него со студенческих времен. Ну, а здесь он недавно работает. Впрочем, он толковый специалист, это несомненно.

— Вы его недолюбливаете? — попытался уточнить я.

Ливингстон с изумлением посмотрел на меня.

— Я этого не утверждал.

Но по выражению его лица и голосу я понял, что он не испытывает симпатии к Шуммуку, и полюбопытствовал:

— С каким акцентом он говорит?

— С северным. Но не знаю, с каким именно. А разве не все равно?

Барри Шуммук не был похож ни на кого из моих знакомых. Я робко поинтересовался:

— Вам известно, что… у него есть брат?

На лице Ливингстона отразилось удивление.

— Да, есть. Занятно, что он букмекер. — Он задумался. — Кажется, его зовут Терри. Нет, не Терри. А, вспомнил, Тревор. Они несколько раз приходили сюда вместе… два толстых жулика.

Барри Шуммук кончил работать и двинулся к двери.

— Вы хотите с ним встретиться? — осведомился мистер Ливингстон.

Я покачал головой. Вот уж чего я никак не хотел, знакомиться с братом Тревора Динсгейта в лаборатории, полной опасных микробов, с которыми он прекрасно умеет обращаться, а я нет.

Шуммук открыл дверь, вышел в застекленный коридор и направился в нашу сторону.

О, нет, подумал я.

Он явно намеревался зайти к нам, распахнул дверь комнаты, в которой мы находились, и заглянул туда, просунув голову и плечи.

— Доброе утро, мистер Ливингстон, — сказал он. — Вы не видели мою коробку с диапозитивами?

Голоса у братьев были очень похожи — самоуверенные и довольно резкие. Но Барри говорил с более сильным манчестерским акцентом. Я попытался спрятать свою левую руку и заложил ее за спину. Лишь бы он поскорее убрался, подумал я.

— Нет, — не скрывая удовольствия, откликнулся мистер Ливингстон. — Барри, не могли бы вы уделить…

Ливингстон и я стояли перед рабочей скамеечкой, уставленной пустыми стеклянными колбами. Я повернулся влево, по-прежнему держа руку за спиной, и неловко задел скамейку правой рукой.

Разбил я не так уж и много, но грохот разнесся по всему коридору. От досады и удивления Ливингстон вновь зашевелил губами и подхватил уцелевшие колбы. Я повернулся к двери.

Она была закрыта. Спина Барри Шуммука мелькнула где-то в середине коридора, полы его халата развевались от быстрой ходьбы.

Я глубоко и с облегчением вздохнул и аккуратно поставил скамейку на место.

— Он ушел, — проговорил мистер Ливингстон. — Как жаль.

Я опять поехал в Исследовательский центр коневодства к Кену Армадейлу.

В дороге я прикидывал, сколько времени понадобится словоохотливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шуммуку о визите человека по фамилии Холли, которого интересовали случаи свиного рожистого воспаления у лошадей.

Я чувствовал себя слабым и больным.

— Она сопротивляется всем обычным антибиотикам, — сказал Кен. — Настоящая, чистая работенка.

— Что ты имеешь в виду?

— Если любой старый антибиотик способен ее убить, ты не можешь быть уверен, что лошади не давали огромную дозу, как только у нее поднялась температура, но болезнь еще не развилась.

Я вздохнул.

— И как же им удалось повысить сопротивляемость?

— Они понемногу кормили ее антибиотиками, и у нее выработался иммунитет.

— Все это сложно чисто технически, тебе не кажется?

— Да, довольно-таки.

— Ты когда-нибудь слышал о Барри Шуммуке?

Он нахмурился.

— Нет, не думаю.

Внутренний голос неотступно просил меня прекратить расспросы, скрыться, улететь в какое-нибудь безопасное место… в Австралию или на Северный полюс.

— У вас здесь есть кассетный магнитофон? — задал я вопрос.

— Я пользуюсь им для заметок, которые мне потом понадобятся. — Он встал, принес его и поставил для меня на стол, зарядив новую кассету. — Обычная болтовня, — сказал он. — В него встроен микрофон.

— Стой и слушай, — проговорил я. — Мне хочется, чтобы тут был свидетель.

До него не сразу дошел смысл моих слов.

— У тебя такой напряженный и озабоченный вид. Похоже, что это игра не по правилам?

— Нет, не всегда.

Я включил магнитофон и для начала назвал свое имя, лабораторию, где мы находились, и дату. Затем снова выключил его, сел и посмотрел на пальцы, которыми мне нужно было нажимать на кнопки.

— Что это, Сид? — спросил Кен.

Я взглянул сперва на него, а потом опять вниз.

— Ничего.

Я должен это сделать, подумал я. Непременно должен. Я никогда не стану прежним, если не сделаю этого.

Если я сделал выбор, а мне казалось, что я и правда его сделал, мне нужно сосредоточиться, хорошенько подумать и завершить дело, чего бы мне это ни стоило.

Возможно, мне будет страшно. Чисто физически страшно. Возможно, со мной что-то случится. Случится с моим телом, и я стану полным инвалидом. Такое я допускал. Но я никак не мог допустить, что начну презирать себя. Теперь я отчетливо сознавал, что подобное для меня хуже смерти.

Я одновременно нажал кнопки «настройка» и «запись» и бесповоротно нарушил обещание, которое дал Тревору Динсгейту.

Глава 16

Я позвонил Чико во время ленча и рассказал ему, что выяснил причину болезни лошадей Роз-мари.

— Суть в том, — начал я, — что сердечная недостаточность всех четырех лошадей вызвана свиным рожистым воспалением. Это сложная история, и я не стану излагать тебе подробно, как все случилось. Пусть теперь у распорядителей болит голова.

— Свиная болезнь? — недоверчиво переспросил Чико.

— Да. У большой букмекерской шишки Тревора Динсгейта есть брат. Он работает в месте, где производят вакцину для прививок от оспы, дифтерии и тому подобного. Они вместе разработали проект и начали заражать лучших лошадей вирусами свиного рожистого воспаления.

— И те стали проигрывать, — догадался Чико. — А уж они в это время гребли деньги лопатой.

— Верно, — сказал я.

Мне было очень трудно излагать план Тревора Динсгейта обычными словами и говорить о нем, словно об очередной «головоломке» нашей клиентки.

— А как ты это обнаружил? — поинтересовался Чико.

— У Генри Трейса умер Глинер, и вскрытие показало свиное рожистое воспаление. Когда я отправился в лабораторию по производству вакцин, то увидел там человека по фамилии Шуммук. Он специализируется на всяких странных микробах. И тут я вспомнил, что настоящая фамилия Тревора Динсгейта тоже Шуммук. Тревор Динсгейт очень близок с Джорджем Каспаром… а все заболевшие лошади, о которых нам известно, — из конюшни Джорджа Каспара.

— Любопытные совпадения, не так ли? — откликнулся Чико.

— Да, в какой-то мере. Но служба безопасности может ими воспользоваться.

— Эдди Кейт? — скептически произнес он.

— Он не брал за это взятки, не беспокойся.

— Ты сообщил Розмари?

— Еще нет.

— В этом есть что-то смешное, — заявил Чико.

— М-м-м.

— Ладно, Сид, дружище, — сказал он. — Ты с пользой провел весь этот день. А мы разузнали кое-что о Ники Эше.

— Ники Эш с его ножом в носке — пустяк по сравнению с… по сравнению с…

— Эй, — донесся до меня обиженный голос Чико. — Неужели ты недоволен?

— Доволен, конечно. Что же вы разузнали?

— Он отправил-таки несколько этих проклятых писем. Я зашел к тебе сегодня утром, просто посмотреть, как там у тебя, и увидел два больших конверта с сообщениями «предупрежденных» клиентов.

— Потрясающе, — проговорил я.

— Я открыл их. Оба письма нам прислали люди с фамилиями на букву «П». Так что я недаром столько ходил.

— Значит, мы получили письма с просьбами?

— Несомненно. Точно такие же, как у твоей жены, конечно, кроме адреса для посылки денег. У тебя есть ручка?

— Да.

Он прочел адрес одного из писем. Оно было отправлено из Клифтона в Бристоле. Я задумался. Я мог бы или поручить дальнейшее расследование полиции, или сначала проверить сам. Проверка показалась мне весьма соблазнительным делом.

— Чико, — сказал я. — Позвони на квартиру Дженни в Оксфорд и попроси Льюис Макиннес. Передай ей, чтобы она перезвонила мне сюда, в отель «Рутленд» в Ньюмаркете.

— Ты боишься своей бывшей жены?

— Ты сделаешь это или нет?

— Да, разумеется. — Он засмеялся и повесил трубку.

Когда телефон снова зазвонил, на другом конце провода была не Льюис, а снова Чико.

— Она выехала из этой квартиры, — доложил он. — Твоя жена дала новый номер ее телефона. — Он прочел его мне. — Что-нибудь еще?

— Тебе нетрудно принести завтра днем, ну, допустим, часа в четыре твой кассетный магнитофон в Жокейский Клуб на Портмен-сквер? Как и в прошлый раз?

— Нет, — возразил он.

— Теперь мы войдем с парадного входа.

К моей радости, Льюис была дома и взяла трубку. Когда я объяснил ей, чего хочу, она отнеслась к этому недоверчиво.

— Вы действительно нашли его?

— Да, — ответил я. — Наверное. Не могли бы вы подъехать и подтвердить, что это он?

— Да, — без колебаний проговорила она. — Где мне нужно быть и когда?

— Это где-то в Бристоле. — Я помедлил и робко произнес: — Я сейчас в Ньюмаркете. Я могу забрать вас по дороге в Оксфорд, а потом мы отправимся туда. Вдруг нам удастся выследить его вечером… или завтра утром.

Она долго молчала, а потом призналась мне:

— Я больше не живу в квартире Дженни.

— Да. Ну и как?

Очередная пауза, а затем спокойный, уверенный ответ:

— Ладно.

Она ждала меня в Оксфорде.

— Привет, — поздоровался я, выходя из машины.

— Привет.

Мы поглядели друг на друга. Я поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась и, я готов был в это поверить, обрадовалась встрече. Льюис проскользнула в машину вслед за мной.

— Вы можете передумать.

— Как и вы.

Однако мы оба сели, и я поехал в Бристоль, чувствуя себя довольным и беззаботным. Тревор Динсгейт еще не начал следить за мной, а Питер Раммилиз и его подручные на этой неделе скрылись из виду. Никто, кроме Чико, не знал, куда я еду. Впрочем, туманное будущее не должно омрачать счастливое настоящее, рассудил я. Мне не хотелось думать о том, что может случиться, и почти все время это удавалось.

Сперва мы остановились в загородном отеле, о котором мне кто-то рассказывал. Его выстроили высоко на скалах, с видом на ущелье Эй вон. Комфорт этого отеля мог удовлетворить любого.

— Мы никогда здесь не были, — проговорила Льюис, глядя на роскошное убранство.

— Я заказал номер по телефону.

— Какой вы предусмотрительный! Один номер или два?

— Один.

Она улыбнулась, словно это ей очень понравилось, и нас провели в большую, обитую панелями комнату с продолговатыми коврами, старинной полированной мебелью и огромной кроватью, украшенной муслиновыми оборками в американском стиле.

— Боже мой, — восхищенно воскликнула Льюис. — А я-то рассчитывала попасть в обычный мотель.

— Не знаю, для чего тут такая кровать, — бесстрастно откликнулся я.

— Ну, как же, — засмеялась она. — От нее больше кайфа.

Мы распаковали чемоданы, освежились под душем в ванной, скрытой за панелями, и вернулись в машину. Льюис насмешил новый адрес Никласа Эша, и она всю дорогу улыбалась.

Улица была одной из самых престижных в Бристоле, и дом тоже казался с виду респектабельным и богатым, пятиэтажное здание, выкрашенное в белый цвет.

Я припарковал машину на той же стороне дороги, неподалеку от шоссе. Ники часто выходит на прогулку в семь вечера, сказала мне Льюис. Для него это разминка после многочасового печатания на машинке. Может быть, он и сегодня так поступит, если, конечно, здесь.

А может быть, и нет.

Погода стояла теплая и безветренная, и мы открыли окна машины. Я зажег сигарету, и дым поплыл легкими кольцами. Как мы мирно ждем, подумал я.

— Откуда вы родом? — спросила Льюис. Я выпустил очередное кольцо дыма.

— Мой отец был мойщиком окон. Он нелепо погиб, свалившись с лестницы как раз накануне свадьбы. Так что я его незаконный сын.

Она расхохоталась.

— Вы это очень ловко придумали.

— А вы?

— А я законная дочь менеджера стекольной фабрики и судьи. Мои родители живы и живут в Эссексе.

Мы побеседовали о братьях и сестрах, которые у меня отсутствовали, а у нее были и тот и другая. Об образовании — у меня оно было весьма поверхностное, а у Льюис фундаментальное. Вообще о жизни, в которой она мало что видела, а я гораздо больше.

Мы не заметили, как прошел час. Ничто не нарушало тишины. Пели птицы. Мимо нас пронеслось несколько машин. Мужчины возвращались домой с работы и сворачивали на узкую дорожку. Вдалеке хлопали двери. Но из дома, за которым мы наблюдали, никто не выходил.

— А вы терпеливый, — заметила Льюис.

— Иногда я проводил так целые часы.

— Довольно уныло.

Я взглянул в ее ясные, умные глаза.

— Но не этим вечером.

Пробило семь часов, а Ники так и не появился.

— Сколько мы здесь проторчим?

— До темноты.

— Я проголодалась.

Прошло еще полчаса. Я узнал, что она любит керри и паэллу и ненавидит шпинат. Я узнал, что книга, над которой она работает, стала для нее истинным проклятием.

— Я совсем выбилась из графика, — начала она, — и… Боже мой, это он.

Льюис широко открыла глаза. Я посмотрел в ту же сторону, что и она, и увидел Никласа Эша.

Он вышел не из парадной двери, а откуда-то сбоку. Мой ровесник или немного моложе. Выше меня, но такой же худощавый. Волосы того же цвета, что и у меня.

Темные, слегка вьющиеся. Темные глаза. Узкая челюсть. Невероятно, до чего же мы похожи.

От этого сходства можно было испытать шок, но все-таки Ник производил совсем иное впечатление. Я достал из кармана брюк свой портативный фотоаппарат, по обыкновению открыл крышку зубами и сфотографировал его.

Приблизившись к воротам, он остановился и оглянулся. Какая-то женщина бросилась за ним вслед и позвала:

— Нед, Нед, подожди меня.

— Нед, — проговорила Льюис и вжалась в свое кресло. — Интересно, если он сейчас пройдет мимо, заметит он меня или нет?

— Если я вас поцелую, то не заметит.

— Ладно, давайте, — согласилась она. Однако я успел сделать еще один снимок.

На вид эта женщина была значительно старше его, около сорока, изящная, привлекательная, взволнованная. Она схватила его за руку и поглядела ему прямо в глаза. Даже за двадцать миль в ее взгляде чувствовалось обожание. Он посмотрел на нее сверху вниз, весело улыбнулся, потом поцеловал ее в лоб и закружил по мостовой, обняв за талию. Они двинулись нам навстречу. Настроение у них было отличное, и он даже подпрыгивал на ходу.

Я рискнул сфотографировать его в последний раз, встав за машиной, а потом подался вперед и крепко поцеловал Льюис.

Они проследовали дальше. Проходя мимо, они должны были увидеть нас, во всяком случае, мою спину, потому что вдруг беззаботно расхохотались, как влюбленные, встретившие других влюбленных. Вскоре они исчезли из виду, и до нас уже почти не доносились их шаги.

Я неохотно прервался.

— Ух, — произнесла Льюис, но я так и не понял, что на нее подействовало мой поцелуй или встреча с Эшем.

— Он ни капли не изменился, — проговорила она.

— Настоящий Казанова, — сухо отозвался я. Льюис окинула меня беглым взглядом, и я догадался, о чем она подумала. Очевидно, она решила, что я продолжаю ревновать его к Дженни, но на самом деле я размышлял о странном выборе моей бывшей жены. Неужели он привлек ее своим сходством со мной, или Дженни по-прежнему тянуло ко мне, а значит, и к нему, и мы оба соответствовали ее представлениям о сексуальном мужском типе? Да, облик Никласа Эша смутил меня и попросту выбил из равновесия.

— Ладно, — проговорил я. — Дело сделано. Давайте пообедаем.

Я вернулся в отель, и перед рестораном мы заглянули в номер. Льюис предупредила меня, что хочет переодеться.

Я достал из кармана запасную батарейку, закатал рукав рубашки, извлек из протеза использованную и заменил ее. Льюис молча наблюдала за мной.

— Вам это отвратительно?

— Нет, что вы, нет.

Я опять опустил рукав и застегнул запонку.

— Долго ли работает батарейка? — поинтересовалась она.

— Шесть часов, если я ее много использую. А обычно восемь.

Она кивнула, словно люди с ручными протезами попадались ей так же часто, как и голубоглазые. Мы спустились в зал и заказали камбалу, а на десерт землянику. Возможно, и рыба и ягоды пахли водорослями, но меня это не беспокоило. Не только потому, что рядом со мной была Льюис, но и потому, что с этого утра я перестал себя мучить и мало-помалу начал успокаиваться. Мне предстояло вновь научиться жить в ладу с самим собой. Я чувствовал, что такое непременно должно случиться, и это было прекрасно.

После обеда мы уютно расположились на диване в комнате отдыха и с удовольствием выпили кофе.

— Ну, вот, теперь мы видели Ники, — сказала Льюис, — и нам вовсе не обязательно оставаться здесь до утра.

— Вы думаете об отъезде? — задал я вопрос.

— Полагаю, что и вы тоже.

— Любопытно, кто из нас кого соблазняет? — пошутил я.

— Все это так неожиданно, — со смехом откликнулась она.

Льюис участливо поглядела на мою руку, покоившуюся на диване. Я не знал, о чем она думает, но почему-то выпалил:

— Потрогайте ее.

Она недоуменно уставилась на меня.

— Что?

— Потрогайте ее. Попытайтесь почувствовать.

Льюис пододвинула свою правую руку, ее пальцы прикоснулись к твердой пластиковой оболочке. Однако выражение ее лица осталось прежним.

— Там внутри металл, — объяснил я. — Переключения, рычажки и электроцепи. Нажмите посильней, и вы их ощутите.

Она сделала, как я сказал, и не смогла скрыть удивления.

— Там есть и включение, — добавил я. — Снаружи его, разумеется, не видно, но оно прямо под большим пальцем. Можно и выключить руку, если хочется.

— А зачем?

— Это очень удобно, когда нужно что-то нести, например чемодан. Вы берете пальцами ручку и выключаете ток, а рука остается сжатой, и вам не приходится делать все самому.

Я положил на протез правую руку и выключил ток, а после включил его, продемонстрировав Льюис.

— Похоже на то, как вы включаете настольную лампу, — проговорил я. — Попробуйте. Возьмите.

Она не сразу нащупала включение, и неудивительно. Отыскать все детали, не зная, как они расположены, было нелегко. Но в конце концов Льюис благополучно выключила и вновь включила протез. Она действовала спокойно и сосредоточенно.

Льюис уловила, что я невольно расслабился, и взглянула на меня, словно желая в чем-то уличить.

— Вы проверяли меня, — заявила она.

Я улыбнулся.

— Наверное, да.

— Вы свинья.

Мне неожиданно захотелось ее разыграть.

— Если я несколько раз дерну за протез, моя рука оторвется у запястья, — с серьезным видом заметил я.

— Не делайте этого, — в ужасе воскликнула она.

Я расхохотался. Мне даже не приходило в голову, что я смогу так весело и бездумно шутить по поводу своей руки.

— А почему она оторвется? — спросила Льюис.

— Из-за не правильного обслуживания. Из-за всей этой дребедени.

— Но у вас совсем не такой вид, — возразила она.

Я кивнул. Льюис была права.

— Не пора ли нам лечь в постель, — предложил я.

— Как удивительно. Никогда бы не подумала, — проговорила она несколькими часами позже. — Меньше всего ждала, что ты окажешься таким нежным любовником.

— Чересчур нежным?

— Нет. Мне понравилось.

Мы, полусонные, лежали в темноте. Она охотно и щедро откликалась на мои ласки, и я давно не испытывал подобного удовольствия. Как стыдно и нелепо, мелькнуло у меня в голове, что в сексе до сих пор сохраняются табу, что многие испытывают беспокойство, не зная, хороша ли их техника, или считают его чем-то вроде терапии, а после чувствуют вину или склоняются к извращениям и разной продажной муре. Отношения двоих людей касаются только их, традиционны они в сексе или любят острые ощущения — это их личное дело. Если вы не ждете слишком многого, все у вас пройдет наилучшим образом. Человека не изменишь. Я не стремился быть агрессивным и напористым, словно бык, даже когда девушка хотела этого. В таком случае я первым бы стал над собой смеяться. У меня все вышло как надо. И довольно.

— Льюис, — произнес я.

Никакого ответа.

Я немного передвинулся, улегся поуютнее, последовал ее примеру и вскоре уснул.

Проснулся я, как всегда, рано и принялся следить за полосами света, игравшими на лице спящей Льюис. Ее светлые волосы растрепались, совсем как в день нашего знакомства, а кожа показалась мне нежной и свежей. Еще не открыв глаза, она улыбнулась.

— Доброе утро, — сказал я.

— Здравствуй.

Она начала приближаться ко мне и проползла по огромной кровати. Белые муслиновые оборки над головами окружали нас, будто рама.

— Такое впечатление, что мы спим в облаках, — сказала она. Льюис погладила пальцем протез и подмигнула.

— Когда ты один, то, наверное, снимаешь его на ночь? — спросила она.

— Нет.

— Тогда сними сейчас.

Я засмеялся и сказал:

— Нет, не хочу.

Она долго и пристально смотрела на меня.

— Дженни была права. Ты — настоящий кремень, — заявила она.

— Нет, я отнюдь не кремень.

— Она рассказывала мне, что в ту минуту, когда какой-то тип расшиб тебе руку, ты спокойно обдумывал, как нанести ему ответный удар.

Я лежал с бесстрастным лицом.

— Это правда? — полюбопытствовала она.

— В известном смысле…

— Дженни рассказывала…

— Честно признаться, — перебил ее я, — мне хотелось бы поговорить о тебе.

— Ничего интересного во мне нет.

— Ты уже перешла в наступление, не так ли? — сказал я.

— В таком случае чего же ты ждешь?

— Мне очень понравилось, как ты смущаешься и краснеешь. Совсем по-девичьи.

Я легонько дотронулся до ее груди. Похоже, это подействовало на нас обоих.

Внезапный всплеск желания, обоюдное удовольствие.

— Облака, — томно произнесла она. — О чем ты думаешь, когда это делаешь?

— Занимаюсь любовью?

Она кивнула.

— Я чувствую. А не думаю. Иногда я вижу розы… или решетки… алые, розовые и золотые. Иногда остроконечные звезды. А сейчас белые муслиновые облака А ты? — задал я вопрос.

— Нет. Только яркое солнце. Оно совершенно ослепляет.

Лучи солнца и правда ворвались в комнату, и белый балдахин начал сверкать и переливаться.

— Почему вчера вечером ты не захотел задернуть занавеси? — спросила она. — Ты боишься темноты?

— Я не люблю спать, когда рядом со мной прячутся враги.

Я сказал это не подумав. Когда до меня дошла суть этих слов, меня словно обдало холодным душем.

— Как животное, — бросила она мне и добавила: — В чем дело?

Запомни меня таким, какой я сейчас, подумал я. И спросил:

— Ты не хочешь позавтракать?

Мы вернулись в Оксфорд. Я отдал проявлять пленку, и мы перекусили в «Les Quatre Saisons», где восхитительное пате-де-турбо и превосходное суфле-женелль-де-броше позволили нам еще немного полюбоваться игрой теней в заливе, но вместе с поданным кофе подошла и неизбежная минута расставания.

— Я должен быть в Лондоне в четыре часа, — сказал я.

— Когда ты отправишься в полицию и сообщишь им о Ники?

— Я вернусь сюда в четверг, то есть послезавтра, и заберу фотографии А после пойду в полицию, — задумчиво проговорил я. — Пусть эта дама из Бристоля будет счастлива еще два дня.

— Бедная.

— Увижу ли я тебя в четверг? — спросил я.

— Если ты не ослепнешь.

Чико с усталым и скучающим видом стоял у здания на Портмен-сквер. Можно было подумать, что он провел там несколько часов. Когда я приблизился к парадному входу, он прислонился плечом к каменному выступу и сказал:

— Что это ты так поздно?

— Стоянка была забита машинами.

Он размахивал черным кассетным магнитофоном, которым мы пользовались от случая к случаю. Чико явился в джинсах, спортивной рубашке и без пиджака. Жара не только не ослабела, а сделалась почти давящей. Я тоже пришел в рубашке, хотя и с галстуком, и держал на руке пиджак Все окна на третьем этаже были распахнуты, и в комнаты врывался уличный шум, а сэр Томас Улластон сидел за большим столом в светло-голубой рубашке в белую полоску.

— Входи, Сид, — проговорил он, увидев меня у открытой двери. — Я тебя ждал.

— Простите за опоздание, — произнес я и пожал ему руку. — Это Чико Барнс. Он работает вместе со мной.

Он поздоровался с Чико.

— Ладно, — начал сэр Томас. — Раз мы здесь, я позову Лукаса Вейнрайта и других. — Он нажал на кнопку селекторной связи и попросил секретаря: — Принесите еще несколько стульев.

Офис медленно заполнялся. Я даже не предполагал, что здесь соберется столько народа. Но, по крайней мере, я знал, о чем с ними говорить. Я увидел руководителей шести подразделений, сугубо светских и городских людей, не на словах, а на деле управлявших скачками. Чико довольно нервно посмотрел на них, почувствовав нечто чужеродное, и, кажется, испытал облегчение, когда ему поставили столик для магнитофона. Этот столик, как барьер, отгораживал его от комнаты. Я сунул руку в карман пиджака, достал оттуда кассету и отдал ему.

Эдди Кейт следовал по пятам за Лукасом Вейнрайтом. Эдди держался открыто и дружески, но за этим, как всегда, ощущались холодность и настороженность.

Массивный, грубоватый Эдди, который в первую минуту посмотрел на меня с теплотой, вскоре сменившейся отчужденностью.

— Ну, вот, Сид, — произнес сэр Томас. — Все в сборе. Вчера ты сообщил мне по телефону про Три-Нитро. Тебе удалось узнать, как его испортили перед скачками в Гинеях. Ты сам видишь, мы заинтересовались. — Он улыбнулся. — Так что давай, выкладывай.

Я постарался вести себя им под стать — спокойно и невозмутимо. Как будто угроза Тревора Динсгейта улетучилась из моего сознания, а не вспыхивала в нем, обжигая до боли.

— Я… записал все на пленку, — пояснил я. — Вы услышите два голоса. Второй — это Кен Армадейл из Центра коневодства. Я попросил его рассказать о чисто ветеринарных аспектах, поскольку он специалист, а я нет.

Тщательно причесанные головы кивнули. Эдди Кейт уставился на меня. Я взглянул на Чико. Он нажал кнопку, и мой голос, словно отделившийся от тела, зазвучал громко и отчетливо, вызвав всеобщее внимание.

— Это Сид Холли. Я говорю из Исследовательского центра коневодства в понедельник, четырнадцатого мая…

Я слушал свои скучные разъяснения. Одинаковые симптомы у четырех лошадей, проигранные скачки, сердечная недостаточность. Просьба к Лукасу Вейнрайту сообщить мне, не умерла ли какая-нибудь из трех оставшихся лошадей. Вскрытие Глинера, когда Кен Армадейл повторил мой сухой отчет, дополнив его множеством медицинских подробностей. Он объяснил, опять же вслед за мной, как лошадей смогли заразить свиным рожистым воспалением. Кен рассказал: «Я обнаружил активных возбудителей заболевания в поврежденных сердечных клапанах Глинера, а также в крови, взятой у Зингалу», а я продолжил. Мутантный вирус был выращен в лаборатории вакцин Тиерсона в Кембридже следующим образом.

Понять то, что мы говорили, было нелегко, но я следил за выражением их лиц и видел, что они воспринимали все наши слова, особенно когда суть дела разъяснял Кен.

— Если речь идет о мотивах и самой возможности совершить подобный поступок, — продолжал я, — то мы должны обратиться к одному человеку. Его зовут Тревор Динсгейт.

Сэр Томас Улластон подался вперед и наклонил голову. Он жадно слушал и холодно глядел на меня. Я не сомневался, что он вспомнил, как принимал Тревора Динсгейта в ложе распорядителей на скачках в Честере. А может быть, припомнил и то, как познакомил меня с ним.

Остальные тоже заметно оживились, когда я назвал это имя. Все они или хорошо его знали, или слышали о нем. Он считался чуть ли не главой букмекеров и определял ставки. Сильный и властный человек, пробившийся наверх и принятый там как равный. Да, они знали Тревора Динсгейта, и мой рассказ их шокировал.

— Настоящее имя Тревора Динсгейта — Тревор Шуммук, — продолжал я. — В лаборатории по производству вакцин есть научный сотрудник Барри Шуммук. Это его брат. Братьев несколько раз видели в лаборатории.

Господи, подумал я. Мой голос все звучит. Дело сделано, и отступать некуда.

— В этой лаборатории впервые были выращены микробы… Прошло слишком много времени, и вряд ли они есть сейчас где-либо еще. Тревор Динсгейт — владелец лошади, которую тренирует Джордж Каспар. У Тревора Динсгейта хорошие отношения с Каспаром… Он наблюдает за утренним галопом лошади, а потом завтракает с тренером. Тревор Динсгейт мог крупно нажиться, если знал, что после этой зимы фавориты прошлых скачек в Гинеях и Дерби не смогут победить. У Тревора Динсгейта имелось основание так считать — болезнь, мотив — деньги и возможность бывать в надежно охраняемой конюшне. Поэтому мы полагаем, что его действия необходимо расследовать.

Мой голос оборвался, и через минуту-другую Чико выключил магнитофон. Он с некоторым недоумением снял кассету и осторожно положил ее на стол.

— Немыслимо, — произнес сэр Томас, однако в его голосе не чувствовалось недоверия. — Как вы считаете, Лукас?

Лукас Вейнрайт откашлялся.

— Я полагаю, мы должны поздравить Сида с исключительной удачей. Он отлично поработал.

Все собравшиеся, кроме Эдди Кейта, с ним согласились и, к моему удивлению, сказали об этом. Я решил, что он поступил благородно. Особенно если учесть, что служба безопасности провела тесты на наркотики и больше ничего не стала предпринимать. Но в службу безопасности не являлась Розмари Каспар в парике.

Она не устраивала им истерики, и у них не было повода для внезапного столкновения с негодяем Тревором Динсгейтом. Он не пытался их запугать и не угрожал расправой, если они не оставят его в покое.

Как сказал Чико, наши успехи расшевелили противников. Очевидно, они набросятся на нас и постараются застигнуть врасплох.

Эдди Кейт с очень спокойным видом следил за мной. Я окинул его отчужденно-безразличным взглядом. Я не мог догадаться, о чем он думает. Ну, а я думал о том, как проникнуть к нему в офис, и если Эдди сумел прочесть мои мысли, то, наверное, он ясновидящий.

Сэр Томас и другие члены руководства немного посовещались и внимательно прислушались к словам Лукаса Вейнрайта.

— Сид, неужели ты считаешь, что Динсгейт заразил лошадей? — Кажется, он этому не поверил. — Ну, разумеется, он не мог наполнить шприц где-то рядом с ними, в конюшне.

— По-моему, это сделал кто-то другой, — ответил я. — Например, рабочий жокей или даже ветеринар. — Несомненно, Инки Пул и Бразерсмит прикончили бы меня за клевету. — Но так мог поступить едва ли не каждый.

Я порылся в кармане пиджака и достал пакет, в котором находилась игла, прикрепленная к пузырьку размером с горошину. Отдал пакет сэру Томасу. Он открыл его и выложил содержимое на стол.

Все дружно, как по команде, посмотрели на него. Поняли. Убедились.

— Но скорее всего Тревор Динсгейт сделал это сам, если у него была возможность — сказал я. — Он не собирался рисковать и нанимать кого-либо.

Динсгейт торопился и боялся, что любое вмешательство лишь затормозит дело.

— Я просто потрясен, — признался сэр Томас. — Как тебе удалось это раскопать, Сид?

— Но я…

— Да, — с улыбкой проговорил он. — Мы знаем, что ты хочешь сказать. В душе ты по-прежнему жокей.

Остальные продолжали молчать.

— Вы ошибаетесь, сэр, — возразил я. — Сейчас я занимаюсь только расследованием. И не намерен его бросать.

Сэр Томас нахмурился и недовольно поглядел на меня. Он нелегко расставался со старыми представлениями, но сейчас явно решил переоценить свое отношение ко мне. Другие сделали это раньше. Ему, как и Розмари, казалось, что я остался жокеем. Однако я уже давно считал иначе. Когда он снова заговорил, его голос прозвучал на октаву ниже и стал задумчивее.

— Мы не принимали тебя всерьез. — Он немного помолчал. — Помнишь, я сказал тебе в Честере, что ты положительно влияешь на скачки. Тогда я полагал, что удачно пошутил. — Он неторопливо покачал головой. — Прости меня.

— Нам совершенно ясно, кем стал Сид, — вмешался Лукас Вейнрайт. Разговор успел ему надоесть, и он мечтал переменить тему. — Сид, у тебя есть какие-то планы? Что ты собираешься делать дальше?

— Поговорю с Каспарами, — отозвался я. — Думаю, что поеду к ним завтра утром.

— Хорошая мысль, — согласился Лукас. — Ты не возражаешь, если я к тебе присоединюсь? Службе безопасности больше нельзя терять время.

— И полиции не мешало бы пошевелиться, — мрачно заметил сэр Томас. Он был уверен, что официальное расследование преступлений на скачках — позор для всей коневодческой индустрии, и хотел бы сократить до минимума участие полиции и предотвратить шумный скандал. Я понимал его, готов был с ним согласиться и завершить расследование в одиночку, но лишь при условии, что кто-то незаметно станет следить и не допустит гибели еще одной лошади.

— Если вы поедете, капитан, — сказал я Лукасу Вейнрайту, — то, может быть, вам удастся с ними встретиться. Вероятно, они отправятся в Йорк.

Я собираюсь пораньше вернуться в Ньюмаркет и попытать счастья, но вы-то этого не хотите.

— Совершенно не хочу, — решительно отозвался он. — А сейчас я вас на минуту покину. Мне нужно позвонить.

Он заторопился в свой офис, а я уложил кассету в пластиковую коробку и передал сэру Томасу.

— Я записал, потому что суть дела достаточно Сложна и вы, очевидно, не откажетесь прослушать все снова.

— Ты абсолютно прав, Сид, — с горечью заявил мне один из руководителей. Вся эта история с голубями…

Лукас Вейнрайт отсутствовал недолго.

— Каспары в Йорке, — сообщил он. — Но они улетели на аэротакси и вернутся вечером. Джордж Каспар хочет осмотреть лошадей, а затем снова отбудет в Йорк. Я передал его секретарю, что мне необходимо встретиться с Каспаром, и договорился на одиннадцать часов. Тебя это устраивает, Сид?

— Да, отлично.

— Тогда заезжай за мной сюда в девять.

Я кивнул.

— О'кей.

— Я займусь разборкой корреспонденции у себя в офисе.

Эдди Кейт опять поглядел на меня и, не говоря ни слова, удалился из комнаты.

Сэр Томас и все руководители попрощались со мной и Чико. Когда мы спускались в лифте, Чико сказал:

— В следующий раз они начнут с тобой целоваться.

— Это все ненадолго.

Мы вышли на улицу и осмотрелись по сторонам. «Шимитар» стоял не там, где я его оставил. Из-под крыла машины торчал парковочный билет. Так будет и впредь, подумал я.

— Ты едешь к себе домой? — спросил Чико, устроившись на сиденье рядом со мной.

— Нет.

— Ты по-прежнему полагаешь, что эти типы в подкованных ботинках…

— Тревор Динсгейт? — откликнулся я.

Чико понимающе усмехнулся.

— Боишься, что он тебя угробит?

— Он уже успел узнать… от своего брата. — Я не смог удержаться и вздрогнул от вновь напавшего на меня страха.

— Да. Я тоже так считаю. — Чико это ни капли Не беспокоило. — Знаешь, я принес тебе письмо с просьбой… — Он пошарил в кармане брюк и достал сложенный в несколько раз и потрепанный лист бумаги. Я с отвращением взглянул на него и бегло прочел. Да, Дженни посылала точно такие письма. Разве что это было подписано «Элизабет Мор», и в нем указывался адрес в Клифтоне.

— Ты хоть понимаешь, что они могут представить в суде целую кипу таких писем?

— И они все у меня в кармане, не так ли? — с вызовом отозвался он.

— Кстати, что там еще у тебя лежит? Удобрения для цветов?

Он забрал у меня письмо, положил его в пакет для перчаток и открыл окно.

— Ну и жарища сейчас, как по-твоему?

— М-м-м…

Я тоже открыл окно, завел мотор и подвез его к школе на Финчли-роуд.

— Я переночую в том же отеле, — сказал я. — Знаешь, приезжай ко мне завтра в Ньюмаркет.

— С удовольствием, если ты хочешь. Но зачем?

Я пожал плечами и шутливо произнес:

— Ты будешь моим телохранителем.

Чико удивился и недоуменно спросил:

— Но ведь ты же его не боишься, этого Динсгейта?

Я чуть-чуть передвинулся и вздохнул.

— Выходит, что боюсь, — сказал я.

Глава 17

Ранним вечером я переговорил с Кеном Армадейлом. Ему хотелось знать, как прошло заседание в Жокейском Клубе, но по его довольному голосу я сразу почувствовал, что он сумел многое выяснить. Интуиция меня не обманула, причины для этого имелись.

— Антибиотики убивают почти все вирусы рожистого воспаления, — сказал он.

— Подчистую. Однако я установил, что есть разновидности, на которые они не действуют. Однако я нашел средства. Их мало, и они дороги. Судя по всем признакам, они должны сработать. Как бы то ни было, я их разыскал.

— Потрясающе, — откликнулся я. — И где же?

— В Лондоне, в одной из учебных клиник. Я пообщался там с фармакологом, он обещал мне упаковать небольшую партию и оставить для тебя на столе в приемном покое. Там будет написано, что это для Холли.

— Кен, — я просто обалдел. — Да я бы душу заложил, чтобы их достать.

Наутро я забрал сверток и отправился на Портмен-сквер. Чико опять ждал меня у входа. Лукас Вейнрайт вышел из офиса и сказал, что, если мы не против, он подвезет нас в своей машине. Я подумал о том, сколько мне пришлось путешествовать за последние две недели, и охотно согласился. Мы оставили «Шимитар» на стоянке, которая вчера была забита машинами, а сегодня почти пуста. Мне показалось, что какое-то время автомобиль может постоять под открытым небом. Я без всяких опасений сел в большой «Мерседес» Лукаса, обрадовавшись, что в нем есть кондиционер, и мы поехали в Ньюмаркет.

— Невыносимая духота, — произнес Лукас и включил кондиционер. — Скверное время года.

В отличие от нас с Чико он был в строгом костюме. А мы, как и вчера, пришли в джинсах, рубашках без пиджаков.

— Классная у вас машина, — восхищенно заметил Чико.

— Тебе тоже не мешало бы обзавестись «Мерседесом», Сид, — сказал Лукас.

Я согласился с ним, и полдороги до Суффолка мы проговорили об автомобилях.

Лукас вел «Мерседес» неплохо, но так же торопливо и порывисто, как и все, что он делал. Не человек, а просто перец с солью, подумал я, поглядев на его затылок. Каштановые волосы с сединой, карие глаза с сероватым отливом и крапинками на радужной оболочке. Коричневая с серым клетчатая рубашка и чрезвычайно элегантный галстук. Перец с солью преобладал в его облике, манере говорить, да и во всем поведении.

У него был такой вид, будто он долго готовился задать вопрос и наконец решился.

— Как у вас обстоят дела с синдикатами?

Сидевший сзади Чико то ли фыркнул, то ли запыхтел.

— Если честно, то хуже некуда, — отозвался я.

— А конкретнее? — спросил Лукас и нахмурился.

— Там что-то продолжается, — начал я. — Это совершенно ясно, но до нас доходили только слухи. — Я помедлил. — А что, мы уже должны подсчитать расходы?

Он помрачнел и недоуменно откликнулся.

— Я полагаю, что договорюсь с Жокейским Клубом и нас поддержат. Вряд ли администрация станет уклоняться, особенно после вчерашнего Чико перегнулся и сделал мне знак за спиной Лукаса. Я подумал, что проблемы начинают громоздиться одна на другую, но с ними можно и повременить. В один прекрасный день ко мне вернутся деньги, которые я дал Джекси.

— Вы считаете, нам стоит продолжать? — задал я вопрос.

— Непременно. — Он кивнул. — Я на вас очень надеюсь.

Мы без опоздания добрались до Ньюмаркета и быстро проехали на ферму Джорджа Каспара.

Я не увидел там «Ягуар» Тревора Динсгейта, да и других машин на ферме тоже не было. Если события в последние дни шли своим чередом, то он сейчас должен быть в Йорке и заниматься привычными букмекерскими делами. Но я в это не верил.

Джордж ждал Лукаса, и встреча со мной его явно не обрадовала. Розмари спустилась в просторный холл. Проходя по коврам и паркету, она заметила меня и смерила неприязненным взглядом.

— Убирайся, — проговорила она. — Как ты посмел здесь появиться?

На ее щеках вспыхнули пятна болезненного румянца. У нее был такой вид, словно она вот-вот схватит меня и вышвырнет из дома.

— Нет, нет, — вступился Лукас Вейнрайт. Ему, бывшему моряку, сделалось не по себе от бестактной женской выходки. — Джордж, пусть твоя жена хотя бы выслушает, что мы скажем.

Ему удалось убедить Розмари. Она с надменно-обиженным видом села на стул, а мы с Чико лениво развалились в креслах. Лукас Вейнрайт принялся рассказывать о рожистом воспалении свиней и сердечной недостаточности.

Каспары жадно слушали его. Я ощущал их замешательство и страх. Когда Лукас упомянул Тревора Динсгейта, Джордж поднялся и в волнении прошелся по комнате.

— Это невероятно, — проговорил он. — Тревор не мог так поступить.

— Вы разрешили ему подойти к Три-Нитро после тренировочного галопа? — поинтересовался я. По выражению лица Джорджа я понял ответ.

— В воскресенье утром, — холодно сказала Розмари. — Он приехал в воскресенье. Он часто бывал у нас в выходные. Они с Джорджем обошли двор. — Она немного помедлила. — Тревор любит ощупывать лошадей. И особенно хлопать их по крупу. Другие предпочитают похлопывать по шее. Кто-то треплет за ухо. А вот Тревор хлопал по крупу.

— Как бы то ни было, Джордж, тебе придется дать показания в суде, предупредил Лукас.

— При этом я буду выглядеть как последний идиот, — уныло отозвался Каспар.

— Во дворе полно охраны, и я сам пригласил Динсгейта.

Розмари окинула меня непримиримым взглядом.

— Я предупреждала вас, что их испортили.

Я говорила вам. А вы мне не верили. Это удивило Лукаса Вейнрайта.

— Я думал, что вы поняли, миссис Каспар. Сид вам поверил. Это он провел расследование, а не Жокейский Клуб.

Она изумленно открыла рот.

— Знаете, — не слишком тактично вмешался я. — У меня для вас подарок. Кен Армадейл из Исследовательского центра коневодства проделал огромную работу. Он считает, что Три-Нитро можно вылечить, если проколоть ему редкие антибиотики. Я захватил их с собой из Лондона.

Я встал и отдал коробочку Розмари, поцеловав ее в щеку.

— Простите меня, дорогая Розмари, что я не успел сделать это к скачкам в Гинеях. Может быть, в Дерби… и уж конечно, на ирландских дерби, на Даймонд Стейкс и Триумфальной Арке Три-Нитро будет в отличной форме.

И тут железная Розмари Каспар разрыдалась.

Мы вернулись в Лондон лишь к пяти часам, потому что Лукас захотел встретиться с Кеном Армадейлом и Генри Трейсом и побеседовать с ними. Глава службы безопасности Жокейского Клуба невольно придал всем контактам официальный характер.

Он с облегчением вздохнул, когда Кен отпустил своих помощников, которые брали анализ крови у лошадей, разбившихся на скачках.

— Микробы проникают прямо в сердечные клапаны, и вы никогда не обнаружите их при общем обследовании и стандартных анализах. Лишь потом иногда они выявляются в крови. Так было с Зингалу, когда мы взяли образец его крови.

— Иными словами, — требовательным тоном осведомился Лукас, — если вы сейчас, в эту минуту, сделаете анализ крови Три-Нитро, то не сумеете доказать, что он болен?

— Мы только сможем найти антитела, — пояснил Кен.

Это расстроило Лукаса.

— В таком случае как мы докажем в суде, что его заразили?

— Вы можете подсчитать антитела рожистого воспаления сегодня и через неделю, — сказал Кен. — Сравните и увидите, как резко возрастет их количество.

Результат покажет, что лошадь больна и пытается бороться.

Лукас грустно покачал головой.

— Присяжным этого будет недостаточно.

— Возьмите анализ у Глинера, — предложил я, и Кен согласился.

Лукас ненадолго покинул нас и уединился в своем кабинете в Жокейском Клубе, а мы с Чико выпили в «Уайт Харт», но легче нам не стало.

Я переменил батарейки. Привычное дело. День казался бесконечным.

— Давай уедем в Испанию, — сказал я.

— В Испанию?

— Да куда угодно.

— Я сразу представил себе какую-нибудь сеньориту.

— Заткнись, ты мне противен.

— А ты мне.

Мы заказали еще по бокалу, выпили, но нам по-прежнему было жарко.

— Как по-твоему, сколько мы получим? — спросил Чико.

— Примерно сколько просили. Джордж Каспар обещал, что, если Три-Нитро выздоровеет, владелец лошади для нас ничего не пожалеет.

— Деньги придут, можешь не беспокоиться, — сухо ответил я.

— В таком случае что же ты намерен просить? — полюбопытствовал Чико.

— Сам не знаю. Может быть, пять процентов от суммы приза.

— По-Божески.

Наконец мы решились сдвинуться с места. В машине было прохладно, мы освежились и прослушали по радио репортаж о скачках Данте в Йорке.

К моему огромному удовольствию, Флотилла выиграл забег.

Чико дремал на заднем сиденье. Лукас, как и прежде, вел машину нервно и торопливо, а я думал о Розмари и Треворе Динсгейте, Никласе Эше и Треворе Динсгейте, Льюис и Треворе Динсгейте.

«Я сделаю то, о чем говорил».

Лукас высадил нас у въезда в автопарк, где я оставил «Шимитар». Наверное, внутри него настоящее пекло, ведь машина целый день простояла на солнцепеке, подумал я. Мы с Чико двинулись к «Шимитару» по раскаленным плитам.

Чико зевнул.

Ванна, размечтался я. Потом неплохо бы выпить. Пообедать. Отыскать новый номер в отеле. Не квартиру.

За моей машиной припарковался «Лендровер» с передвижным денником-прицепом на две лошади. Странно Почему он оказался в центре Лондона, мелькнуло у меня в голове. Чико, продолжая позевывать, пробрался между денником и «Шимитаром» и стал ждать, когда я открою двери.

— Мы тут запаримся, — проговорил я, полез в карман за ключами и оглядел автомобиль.

Чико громко хмыкнул. Я посмотрел и ощутил, как быстро изнурительно жаркий полдень может обернуться могильным холодом.

Между прицепом и машиной стоял какой-то здоровенный тип. Он вцепится в Чико левой рукой, и тот умоляюще поглядел на меня. Нападавший постарался его удержать, и голова Чико свесилась вперед.

В правой руке мужчина держал маленькую, грушевидную черную дубинку.

Его напарник спустился с подножки кабины «Лендровера».

Я без труда узнал их. В последний раз я видел их из окна шатра гадалки, не предсказавшей мне ничего хорошего.

— Залезай сюда, парень, — скомандовал мне державший Чико. — Заходи справа. Тихо и по-быстрому. А не то я еще разок-другой стукну твоего дружка. Прямо по башке.

Чико прижали к багажнику. Он повернул голову и что-то пробормотал.

Здоровенный тип поднял дубинку и выкрикнул с сильным шотландским акцентом:

— Полезай в прицеп. Направо и вглубь.

Я вскипел от ярости, обошел свою машину и денник. Открыл дверь справа, как он и сказал. Влез. Его напарник держался на расстоянии. Кроме нас, на автостоянке не было ни души.

Я обнаружил, что по-прежнему держу ключи от машины, и, не думая, вновь положил их себе в карман. Ключи, носовой платок, деньги, а в левом кармане только незаряженная батарейка. Никакого оружия. Я вспомнил про нож в носке и решил, что у Никласа Эша есть чему поучиться.

Человек, державший Чико, приблизился к прицепу и полувтащил-полувнес Чико в левый отсек.

— Начнешь шуметь, парень, — предупредил он меня, — и я от твоего дружка мокрого места не оставлю. По глазам, парень, и по носу. А попробуешь дернуться, мы его так исполосуем, что он навсегда заткнется. Понял?

Я подумал о Мэсоне в Танбридж-Уэллсе. Слабоумном и слепом.

И промолчал.

— Я поеду с твоим дружком, — сказал он. — Запомни это.

Его напарник закрыл верх прицепа, и солнце исчезло, уступив место полной тьме. У многих передвижных денников крыша открывается легко, а у этого нет.

Я оцепенел.

Мотор «Лендровера» завели, и машина двинулась юзом по узкой дорожке.

Одного толчка при выезде было достаточно, чтобы меня встряхнуло и я чуть не свалился. Я понял, что лучше сесть.

Прицеп соорудили так, чтобы он смог выдержать вес и удары лошадиных копыт.

Я беспомощно сидел на полу, среди комьев грязи и навоза. В голову мне лезли страшные мысли.

После столь непредсказуемого путешествия я согласился поехать с Лукасом и, как последний идиот, на целый день оставил машину на всеобщем обозрении. Они могли схватить меня в Жокейском Клубе. Или вчера, или сегодня утром. Вчера, подумал я, стоянка была забита машинами, а я оставил «Шимитар» на улице и взял талон.

Я не поехал к себе домой. Я не стал возвращаться в Эйнсфорд. Я не был в «Кавендише». Я не был ни в одном привычном для меня месте. В конце концов я решил отправиться в Жокейский Клуб.

Я сидел, проклинал себя и думал о Треворе Динсгейте.

Поездка заняла без малого час — было мучительно душно и постоянно трясло на поворотах. Я старался не загадывать, чем это кончится. Вскоре мне удалось услышать Чико через перегородку, но я не разобрал ни слова. Шотландец что-то отвечал ему грубым, невыразительным голосом и рокотал, как гром.

Два наемника из Глазго. Джекси рассказал мне о них. Первый, карауливший Чико, несомненно, был профи. Не запутанный заказчиком бездумный, заурядный исполнитель, а крепкий, напористый, быстро соображающий убийца. Что гораздо хуже.

Внезапно тряска прекратилась, и до меня донеслось какое-то лязганье. Я догадался, что денник разъединили с «Лендровером». В наступившей тишине я услышал голос Чико.

— Что случилось? — дрожа от волнения, спросил он.

— Скоро узнаешь, приятель.

— Где Сид?

— Успокойся, парень.

Удара не последовало, но Чико притих. Дверцы распахнулись. Я полностью осознал, что сейчас среда, половина седьмого и уже начинает смеркаться.

— Вылезай, — скомандовали мне.

Я поднялся на ноги. Шотландец стоял передо мной и держал наготове вилы, указывая мне путь их острыми зубцами. Я выглянул и увидел, куда нас привезли.

Отсоединенный от «Лендровера» прицеп стоял в помещении, а само это помещение было залом для верховой езды на ферме Питера Раммилиза.

Стены из деревянных панелей. Окна на крыше распахнуты из-за жары. И снаружи ничего не разглядишь.

— Вылезай, — повторил он и взмахнул вилами.

— Делай, что он сказал, парень, — грозно проговорил охранник Чико.

— И давай по-быстрому.

Я безропотно подчинился.

Выбрался из прицепа и прошелся по мягкой золотой стружке.

— Сюда, — он опять поднял вилы. — К стенке. — Его голос звучал грубее, а акцент был сильнее, чем у караулившего Чико. Да ничего другого я от этого бугая и не ждал.

Я сделал несколько шагов и почувствовал, что ноги мне не повинуются.

— А ну, давай мигом к стенке.

Я повернулся и задел плечами панель. В эту минуту я заметил, что, скрывшись от меня за спиной человека с вилами, стоит Питер Раммилиз. Он мерзко ухмылялся и радовался, предвкушая расправу. В отличие от него двое шотландцев застыли в напряжении. Я понял, что Раммилиз вел «Лендровер» и потому я не мог его видеть.

Бугай, охранявший Чико, усадил его на пол и не отпускал. Бедняга скорчился и норовил прилечь. Он слегка улыбался и никак не мог прийти в себя.

— Привет, Сид — сказал он.

Шотландец поднял руку, занес дубинку над головой Чико и обратился ко мне:

— А теперь слушай, парень. Стой спокойно. Не шевелись. Если сдвинешься хоть на шаг, я укокошу твоего дружка, он и пикнуть не успеет. Ясно?

Я не отреагировал. Через минуту он кивнул своему напарнику с вилами.

Тот неторопливо приблизился ко мне и направил на меня зловеще сверкнувшие зубцы.

Я посмотрел на Чико. На дубинку. Мне никак нельзя было рисковать. Я стоял… не шелохнувшись.

Высокий поднял вилы — сначала на уровень моего живота, потом выше — к сердцу, потом еще выше. Он не спешил и осторожно, дюйм за дюймом приподнимал их, пока один зубец не уткнулся мне в тело.

— Ни с места, — пригрозил охранник Чико.

Я не двигался.

Зубцы вил скользнули по моей шее, прямо под подбородком и остановились на деревянной панели, отодвинув мою голову назад. Кольнули меня по шее, но даже не поцарапали. Хорошо, что у них зубцы широкие, мелькнуло в голове. Но уверенности мне это не прибавило.

Он установил вилы как хотел, резко толкнул их, и острия вонзились в деревянную обшивку. Потом он с силой схватился за рукоятку, чтобы я не смог их вырвать и освободиться. Я давно не чувствовал себя таким дураком и ничтожеством.

Бандит, державший Чико, внезапно отодвинулся, словно желая расслабиться.

Он спустил Чико вниз и пнул его в зад, надеясь, что тот потеряет равновесие.

Ослабевший, как тряпичная кукла, Чико растянулся на мягких стружках, а киллер шагнул ко мне, чтобы убедиться, что я не сдвинусь с места.

Он кивнул своему напарнику:

— Не лезь не в свое дело, присмотри за вторым.

Я поглядел на них и навсегда запомнил их лица.

Твердые, жесткие линии подбородка и рта. Холодные глаза, внимательные и бесчувственные. Черные волосы и бледная кожа. Небольшие головы на толстых шеях.

Тяжелые, выбритые до синевы подбородки. Обоим около сорока. Оба очень похожи друг на друга, преуспевшие в своей карьере наемники.

Питер Раммилиз подошел к ним. Он показался мне в сравнении с ними просто мокрой тряпкой.

Несмотря на недовольство парней, он тоже положил руку на вилы и попытался их подвинуть. Но не смог, и это его удивило. Он пнул меня носком ботинка под колено.

— Больше ты свой грязный нос сюда не сунешь.

Я не стал отвечать. Чико незаметно поднялся. На секунду я подумал, что он хочет их одурачить и хорошенько стукнуть, применив какой-нибудь из приемов дзюдо. Но Чико не рассчитал силы и промахнулся. От его удара не разлетелся бы и карточный домик. Я с бессильной яростью наблюдал, как дубинка вновь опустилась на голову напарника, как он упал на колени и чуть не потерял сознание.

Я рванулся, желая освободиться, но не смог, а здоровенный наемник еще пару раз ударил Чико нотой и стал расстегивать ремень.

Я не поверил своим глазам, увидев, что это не кожаный ремень, а длинная, узкая цепь, похожая на те, которые наши деды носили с брелоком. К одному ее концу была прикреплена рукоятка. Шотландец сжал ее, а потом взмахнул рукой так, что свободный конец цепи со свистом рассек воздух и обвился вокруг шеи Чико.

Его голова оказалась в ловушке, он широко раскрыл глаза и рот, словно новый приступ боли рассеял сгустившийся в его сознании туман. Бандит снова взмахнул рукой и ударил Чико цепью. Я услыхал собственный крик:

— Ублюдки, чертовы ублюдки.

Чико встал и, пошатываясь, попытался отбежать, но шотландец последовал за ним, набросился на него в новом порыве ярости и принялся избивать, жестоко и методично.

Я что-то бессвязно кричал, пробовал их остановить, но на меня обращали внимания не больше, чем на пришпиленную к обоям бабочку. Если бы я не взял Чико в Ньюмаркет, если бы я не испугался Тревора Динсгейта… Чико попал сюда из-за моего страха… сегодня… Боже. Ублюдок. Прекрати… Прекрати… Вырвать вилы и суметь освободиться.

Чико наклонился в сторону, покачнулся, прополз кругами по полу и наконец лег на живот невдалеке от меня. Его легкая рубашка порвалась на месте ударов, и я заметил красные полосы с пятнами крови у него на теле.

Чико… Господи…

Его муки прекратились лишь после того, как он отключился. Бандит встал над ним, пристально поглядел вниз и немного разжал руку с цепью.

Питер Раммилиз показался мне смущенным и испуганным, а ведь это он привез нас сюда и все устроил.

Человек, державший вилы, перестал смотреть на меня и переключил внимание на Чико. Он лишь чуть-чуть передвинулся, но я сразу испытал облегчение и смог высвободить шею. Он совсем не был готов к тому, что я выхвачу вилы и вырвусь. Я набросился не на охранника, а на Питера Раммилиза, который стоял ближе.

Я ударил его по лицу протезом. Он пронзительно взвизгнул и поднял руку над головой. Я с ненавистью проговорил «ублюдок» и вновь ударил его, на этот раз по ребрам.

Наемник, не отпускавший Чико, повернулся ко мне, и я понял, что он так и не оправился от изумления.

Невероятная боль от ударов просто обжигала, и мне казалось, что я горю.

Я с неостывшей яростью двинулся к шотландцу, и он… отступил от меня на несколько шагов.

Я поймал на лету конец его цепи и сжал его в своем протезе. Свободный конец сам обернулся вокруг предплечья, и я в бешенстве кинулся на бандита. Он потерял равновесие и разжал руку. Цепь дернулась, и ее кожаная петля едва не хлестнула меня по лицу. Я зажал в кулаке кожаную петлю и, когда цепь размоталась, очертил ею круг над головой и принялся лупить бандита по плечам.

Он широко раскрыл глаза и дико взревел. Я догадался, что ему впервые отплатили той же монетой.

В эту секунду человек с вилами бросился ему на помощь. С одним я еще как-то справлялся, но против двоих оказался бессилен.

Он двинулся на меня, и острые зубцы его вил устрашающе блеснули. Я постарался увернуться от них, как тореадор, но избитый схватил меня за правую руку и начал отбирать цепь.

Я развернулся ему навстречу, подпрыгнул и с размаху ударил его по уху и виску металлической частью протеза, в котором затряслись все рычажки И провода.

На мгновение я увидел его глаза совсем близко и понял, что такой человек будет держаться до последнего. Уж он-то не поползет в угол и не расплачется, как Питер Раммилиз.

От удара по голове он разжал руку. Я смог освободиться и оторваться от него. Я по-прежнему крепко держал его цепь и обернулся посмотреть на того, с вилами. Однако шотландец уже бросил их и стал расстегивать ремень. Я подскочил к нему, когда обе его руки были заняты, и успел пару раз ударить цепью.

Оба бандита остолбенели, а я за полсекунды добежал до двери. Я не сомневался, что стоит мне оказаться снаружи, и моя безопасность будет обеспечена.

Но выйти мне так и не удалось. От моих шагов поленья, лежащие у стены, с грохотом покатились к стене, и дверь закрылась на засов.

Один из громил очутился рядом со мной, когда я еще не успел открыть задвижку. Приглядевшись, я обнаружил, что его ремень не кожаный и не похож на дедовскую цепь с брелоком. Он куда больше напоминал суровый поводок для караульных собак. Его удар не такой болезненный, но достаточно сильный.

Я пригнулся, чтобы вырвать ремень и опутать ноги киллера цепью. Он увернулся и набросился на меня. Подоспел и его напарник.

Он схватил меня за руку и ударил ее об стенку, чтобы ослабить хватку и забрать цепь. Второй киллер в это время крепко держал мою другую руку. Два удара в живот заставили меня согнуться и упасть на колени.

После этого они градом посыпались на меня: в голову, в лицо, по ребрам, снова в голову.

Я кончил точно так же, как и Чико: распластался на посыпанном опилками полу.

Через минуту все кончится, подумал я и закрыл глаза. Я им слишком насолил, чтобы оставлять меня в живых.

Глава 18

Я лежал, уткнувшись лицом в стружку, и прислушивался к тяжелому дыханию бандитов. Они стояли совсем близко и понемногу приходили в себя.

Судя по всему, к ним присоединился Питер Раммилиз. Я услыхал его голос прямо над ухом. Он кипел от злости и невнятно бормотал:

— Убейте его. Не останавливайтесь на полпути. Убейте его.

— Убить его? — переспросил киллер, державший Чико. — Да вы с ума сошли.

— Он сломал мне челюсть.

— Ну, тогда сами и убивайте. Мы этого делать не будем.

— Почему? Он отрезал тебе половину уха.

— Ничего, отрастет. — Киллер снова кашлянул. — Мы и так здесь задержались. Нас многие успели засечь. А этот парень ничего, в Шотландии он выиграл бы деньги на любой скачке.

— Я хочу его убить, — упрямо повторил Питер Раммилиз.

— Нам не за это платили, — заметил шотландец, продолжая тяжело дышать. — Мы сделали все, о чем договаривались. А теперь мы пойдем к вам и выпьем пивка. Вот когда стемнеет, уберем их и ночью двинем на север. Нам уже давно пора.

Они вышли. До меня донеслись их шаги по дорожке. Дверь захлопнулась, и металлический засов громко заскрежетал.

Я немного передвинул голову, счистил с носа опилки и посмотрел на них. Мне было плохо. Я продолжал лежать и чувствовал себя раздавленным, отупевшим и побежденным.

Не тело, а настоящее желе. Красного цвета. Пылающее. Горящее на костре.

О боли написано масса романтической чепухи, подумал я. Но человеку трудно ее выносить, ведь природа не снабдила его особыми резервами. Такого механизма просто не существует. Нервы нельзя обмануть, они передают информацию до тех пор, пока в состоянии это делать. Никакие иные системы их не заменят, и опыт тысячелетий это доказал. Только человек, самый жестокий дикарь среди животных, способен причинять боль себе подобным и радоваться.

Наверное, на короткое время мне удастся ее побороть. Ведь за годы скачек у меня накопился немалый опыт в этом деле.

Я вспомнил, как провел страшную ночь в больнице, то и дело глядя на часы.

Мне хотелось отвлечься и не думать, в какую катастрофу я угодил. Вот я и стал считать время. Я убеждал себя, что стоит мне закрыть глаза и просчитать пять минут, как они незаметно пролетят. Но мне не удалось перехитрить самого себя всякий раз, когда я открывал глаза, в запасе оставалось четыре минуты и ночь тянулась бесконечно. Сейчас я бы поступил иначе.

Я думал о Джоне Вайкинге, о его аэростате и представлял, как он скользит под облаками. В голубых глазах сумасшедшего воздухоплавателя веселые огоньки, он забывает об опасности и стремится только к победе — над собой, над ветром и высотой. Я думал о Флотилле, о том, как он скачет по Ньюмаркету и выигрывает приз на бегах Дерби, в Йорке. Я думал о скачках, в которых участвовал, выигрывал и проигрывал, думал о Льюис, больше всего я думал о Льюис и четырехспальной кровати.

Под конец я вспомнил, что Чико и я пролежали здесь, наверное, час, хотя и не мог сказать точно, сколько теперь времени. Первым столкновением с неприглядной действительностью стал для меня грохот отпираемой двери. Потом она со скрежетом приоткрылась. Да, конечно, они же предупредили, что уберут нас, когда стемнеет.

Кто-то бесшумно прошел по мягкому полу, и я услышал голос:

— Вы спите?

— Нет, — ответил я, слегка откинул голову и увидел, как маленький Марк подкрался на цыпочках.

Он был в пижаме и не сводил с меня глаз. Дверь широко распахнулась, и я смог разглядеть стоявший во дворе «Лендровер».

— Пойди и посмотри, не проснулся ли мой друг, — сказал я.

— О'кей.

Он направился к Чико, а я приподнялся, встал на колени и принялся ждать, когда он вернется.

— Он спит, — сообщил мальчик и бросил на меня тревожный взгляд. — У вас мокрое лицо. Вам жарко?

— Твой папа знает, куда ты пошел? — поинтересовался я.

— Нет, не знает. Я рано лег спать, но услыхал какой-то грохот и перепугался.

— А где сейчас твой папа? — спросил я.

— Он в гостиной с этими дядями. У него разбито лицо, и он страшно зол.

Я улыбнулся.

— А что еще?

— Мама сказала ему, что другого нельзя было ждать, и они все выпили. — Он задумался. — Один из дядей говорил, что у него лопнула барабанная перепонка.

— На твоем месте я бы вернулся домой и лег спать, чтобы они тебя здесь не застукали. А не то пала разозлится на тебя, и дело добром не кончится.

Он кивнул.

— В таком случае спокойной ночи, — попрощался я.

— Спокойной ночи.

— И оставь дверь открытой, Я сам ее закрою, — предупредил я.

— Ладно.

Он с видом заговорщика улыбнулся мне и пошел к выходу.

Я встал, пошатнулся и нетвердыми шагами добрел до двери.

«Лендровер» стоял всего в десяти футах от сарая. Если ключи в нем, мелькнуло у меня в голове, зачем ждать, когда нас прикончат? Десять шагов. Я склонился над серо-зеленой машиной и заглянул внутрь.

Ключи. В замке зажигания.

Я возвратился в сарай, подошел к Чико и опустился перед ним на колени, потому что мне было трудно наклоняться.

— Давай просыпайся, — проговорил я. — Нам пора ехать.

Он простонал.

— Чико, ты должен идти сам. Я не смогу тебя нести.

Он открыл глаза. Чико все еще был не в себе, но начал что-то соображать.

— Вставай, — поторопил его я. — Мы сможем выбраться, если у тебя сейчас хватит сил.

— Сид…

— Да, — сказал я. — Идем.

— Отстань, я не могу.

— Нет, черт возьми, ты отлично можешь. Ты только скажи: «Класть я на них хотел», и все пойдет как надо.

Однако Чико чувствовал себя хуже, чем я думал. Я не без труда поставил его на ноги, обнял за талию, и мы, пошатываясь, добрели до двери, как парочка перебравших гуляк, Мы вышли и двинулись к «Лендроверу». Похоже, что нас не обнаружили, во всяком случае, я не заметил, чтобы в доме кто-то зашевелился. Гостиная находилась в дальнем конце, а значит, мы могли рассчитывать, что нам повезет и они не услышат, как я завожу мотор.

Я усадил Чико на переднее сиденье, осторожно закрыл дверцу и прошел к водительскому месту.

Я с отвращением подумал, что «Лендроверы» созданы для левшей. Контрольные кнопки, за исключением указателей, находились на левой стороне. Не знаю, в чем причина — то ли я ослабел, то ли батарейки уже плохо действовали, то ли я повредил оборудование протеза, но пальцы моей левой руки почти не сгибались.

Я выругался и стал делать все правой рукой.

Завел мотор. Включил первую скорость. К счастью, для остального нужны были только ноги. Несколько метров я проехал не гладко, но вполне прилично.

«Лендровер» миновал ворота, и я направился в противоположную сторону от Лондона. Я догадался, что если они обнаружат наше отсутствие и пустятся за нами в погоню, то, конечно, поедут в Лондон.

Я злился и повторял про себя: «Класть я на них хотел». Это помогло мне одолеть две или три мили и одной рукой поменять скорость. Однако через несколько минут я обнаружил, что запасы бензина на исходе.

Надо было срочно решать, куда мы сможем доехать, но сначала мы свернули на шоссе и увидели большой гараж и бензоколонку рядом с ним. Я не поверил своим глазам, неловко отклонился и резкими толчками приблизился к двум зажженным звездам.

В моем правом кармане лежали деньги, ключи от машины и носовой платок. Я достал их и расправил смятые банкноты. Открыл окно. Дал механику деньги и сказал, что нам надо заправить машину.

Это был совсем молоденький парнишка, очевидно, еще школьник. Он с любопытством посмотрел на меня.

— С вами все в порядке?

— Сейчас очень жарко, — сказал я и протер лицо платком. С моих волос слетели стружки. Вероятно, я и впрямь странно выглядел. Парнишка кивнул и вставил наконечник насоса с бензином в отверстие для заливки. Он взглянул на Чико, полулежащего на переднем сиденье.

— А что с ним такое?

— Перебрал, — пояснил я.

По-видимому, мальчик решил, что мы оба крепко поддали, но как ни в чем не бывало залил бензин, закрыл крышку и повернулся к следующей машине. Я вновь не без труда завел мотор правой рукой и вырулил на шоссе.

— Что случилось? — спросил Чико.

Я взглянул в его затуманенные глаза. Решай, куда ехать, сказал я себе.

Решай за Чико. Сам я уже сделал выбор, поняв, что могу вести машину. В гараже нас посетила удача, у меня хватило денег на бензин, и я не стал просить мальчика вызвать врача или полицейского.

Больницы, расспросы, подозрения, как же я все это ненавидел. Я не нуждался ни в чьей помощи, но вот Чико…

— Куда мы сегодня двинем? — спросил я.

— В Ньюмаркет, — немного помолчав, ответил он.

— Сколько будет дважды восемь?

Пауза.

— Шестнадцать.

Я обрадовался, что он пришел в себя, хотя сам был еще очень слаб. Ведь когда я сел в «Лендровер» и добрался до бензоколонки, боль на время отступила, но потом возобновилась и начала меня жечь. Ничего, силы восстановятся, надо только подождать. Это дело наживное, сейчас тебе плохо, а через минуту будет лучше.

— Я весь горю, — признался Чико.

— М-м-м…

— Это было уже слишком.

Я не ответил. Он передвинулся и попытался сесть прямо. Я заметил, что выражение его лица стало совсем нормальным. Он крепко закрыл глаза, пробормотал: «О, Господи», а после, прищурившись, посмотрел на меня и спросил:

— И ты тоже?

— М-м-м…

Долгий жаркий день сменился сумерками. Какое счастье, что мы вырвались.

Вести «Лендровер» одной рукой было рискованно и даже опасно. Мне приходилось отрывать ее от руля и наклоняться влево, чтобы поменять скорость. Досадно, что пальцы левой руки почти не сгибались и не могли нажимать на кнопки. Короче, она была обречена на бездействие. Мне очень хотелось поскорее добраться до дома и как следует выпить.

— Куда мы едем? — полюбопытствовал Чико.

— К адмиралу.

Я двинулся к югу, обогнув Севеноакс, Кингстон и Колибрук. Мне нужно было проехать дорогу № 4, пересечь Мейденхед по шоссе № 40 к северу от Марлоу, затем объехать Оксфорд по кольцевой дороге и лишь тогда очутиться в Эйнсфорде.

«Лендроверы» вообще машины не из удобных. Неудивительно, что Чико постоянно стонал и ругался. Он говорил, что больше этого не выдержит. Сил у меня не прибавлялось, и я дважды останавливался. К счастью, машин по дороге было мало, и путешествие к Чарльзу заняло у нас три с половиной часа. Не так уж и плохо.

Я притормозил и отпустил левую руку. Ее пальцы не действовали. Я с горечью подумал, что этим вечером с меня хватило унижений. Неужели я должен снять протез и оставить его рядом с коробкой передач? Ну почему у меня не две руки, как у всех прочих?

— Не напрягайся, и тебе станет легче, — посоветовал мне Чико.

Я кашлянул, этот звук был похож то ли на смех, то ли на плач, но мои пальцы чуть-чуть зашевелились, и рука опустилась на кнопку.

— Я же тебе говорил, — заметил Чико.

Я положил правую руку на руль и пригнул к нему голову, ощутив усталость и тоску. Кто же меня так наказал? А ведь мне сейчас нужно зайти к Чарльзу и сказать, что мы здесь.

Однако вопрос решился сам собой — адмирал вышел к нам в халате. Его освещала полоса света из двери. Я увидел, как он встал рядом с «Лендровером» и заглянул в кабину.

— Сид? — недоверчиво спросил он. — Это ты?

Я поднял голову от руля, открыл глаза и ответил:

— Да.

— Сейчас уже за полночь, — удивился он.

Я улыбнулся и откликнулся:

— А кто говорил, что я могу приезжать сюда в любое время?

Через час мы уложили Чико в постель, а я удобно устроился на золотистом диване, снял ботинки и с наслаждением вытянул ноги.

Чарльз спустился в гостиную и сообщил, что врач осмотрел Чико и готов помочь мне. Я поблагодарил и наотрез отказался.

— Он даст тебе что-нибудь болеутоляющее, как и Чико.

— Вот этого-то я и не хочу. Надеюсь, что Чико его лекарство не повредило.

— Но ты же сам просил вызвать врача. Целых шесть раз. — Чарльз немного помедлил. — Он тебя ждет.

— Я знаю, Чарльз, — отозвался я. — Дайте мне подумать. Я хочу просто посидеть и подумать. Пожелайте врачу спокойной ночи и ложитесь спать.

— Нет, — возразил он. — Так нельзя.

— Как хотите, а я поступлю по-своему. Я до сих пор чувствую… — Я осекся.

Я до сих пор чувствовал себя так, словно с меня содрали кожу, но не мог об этом сказать.

— Ты ведешь себя неразумно.

— Нет. Все, что случилось, неразумно. Вот в чем дело. Так что идите и оставьте меня в покое.

Я и прежде обращал внимание, что, когда тело корчится от боли, сознание проясняется и мозг начинает активно работать. Это время необходимо использовать. Тратить его попусту — преступно.

— Ты видел кожу Чико? — спросил он.

— Несколько раз, — спокойно и даже довольно небрежно откликнулся я.

— Твоя в таком же состоянии?

— Я не смотрел.

— Ну вот, ты и рассердился.

— Да, — проговорил я. — Ложитесь спать.

Когда он ушел, я сел и живо припомнил весь обрушившийся на меня кошмар.

Это уж слишком, как сказал бы Чико.

Слишком? Почему?

Чарльз снова спустился в гостиную в шесть часов. Он по-прежнему был в халате и показался мне совершенно невозмутимым.

— Ты еще здесь? — проговорил он.

— Ага.

— Хочешь кофе?

— Лучше чай.

Он вышел и вскоре принес две большие чашки. Одну из них поставил на столик прямо у дивана, а сам сел со своей чашкой в кресло. Он не отрывал от меня глаз, но их взгляд был невыразительным.

— Ну, как? — осведомился он.

Я вытер лоб.

— Когда вы смотрите на меня, — нерешительно начал я. — Нет, не сейчас. Интересно, что вы во мне видите?

— Ты же сам знаешь.

— Вы видите мои страхи, сомнения, стыд, сознание бесполезности и неприспособленность?

— Конечно, нет. — Кажется, его изумил мой вопрос. Он отпил глоток чая и серьезным тоном проговорил: — Ты никогда не выказывал таких чувств.

— У каждого человека есть внешний и внутренний мир, — отозвался я. — И они могут не совпадать.

— Это, что, окончательный вывод?

— Нет. — Я взял чашку и подул на кипяток. — Для себя я просто комок нервов. Мне кажется, что я весь состою из страха, нерешительности и глупости. А для других… Что ж, это выглядит иначе. Поэтому мы с Чико и угодили в такую передрягу. — Я отпил глоток. Чарльз по обыкновению заварил чай так крепко, что у меня защипало язык. Впрочем, иногда мне это нравилось. — Когда мы начали расследование, нам подфартило. Иными словами, работа оказалась сравнительно легкой, и нас стали считать везунчиками. А на самом деле мы немногого добились.

— И это, конечно, значит, что вы действовали наугад, — сухо заметил Чарльз.

— Вы же знаете, что я хочу сказать.

— Да, знаю. Томас Улластон звонил мне вчера утром. Он сказал, что хочет выяснить, как быть с распорядителями на скачках в Эпсоме. Полагаю, что это лишь предлог. Ему не терпелось сообщить, что он о тебе думает. По его мнению, ты нашел себя в расследованиях, и хорошо, что ты больше не жокей.

— А вот мне жаль. Теперь я был бы жокеем экстра-класса, — со вздохом признался я.

— Итак, кто-то напал вчера на тебя и Чико, испугавшись вашего нового успеха?

— Это не совсем точно, — возразил я и рассказал ему, о чем думал ночью. Он жадно слушал, и его чай успел остыть.

Когда я кончил, он долго молчал и глядел на меня, а потом произнес:

— Похоже, что вчера у тебя был ужасный вечер.

— Да, вы правы.

Он снова замолчал, а через минуту спросил:

— И что же дальше?

— Я прикидываю, — робко сказал я, — сможете ли вы мне сегодня помочь. У меня есть несколько дел, а я…

— Ну, конечно, — охотно отозвался он. — А что именно ты собирался сделать?

— По четвергам вы бываете в Лондоне. Не трудно ли вам поехать на «Лендровере» вместо «Роллса», оставить его на стоянке и забрать мою машину?

— Если ты так хочешь, — без особого энтузиазма откликнулся он.

— Там в чемодане лежат новые батарейки, — пояснил я.

— Разумеется, я поеду.

— Не могли бы вы до этого забрать в Оксфорде фотографии? Я заснял Никласа Эша.

— Сид!

Я кивнул толовой.

— Мы его отыскали. В машине есть и письмо с его новым адресом. Письмо с просьбой, как и прежние.

Он покачал головой, удивившись глупости Никласа Эша.

— У тебя есть еще какие-нибудь поручения?

— Боюсь, что целых два. Первое — в Лондоне, и оно простое. Ну, а что касается второго… Вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?

Когда я сказал, для чего мне это нужно, он согласился, хотя понял, что ему не придется участвовать в заседании совета.

— И будьте добры, одолжите мне фотоаппарат. Мой остался в машине… Да и чистая рубашка мне бы не помешала.

— В таком порядке?

— Да, пожалуйста.

Я мог бы пролежать на диване тысячу лет, но поборол себя, поднялся, забрал фотоаппарат и отправился наверх к Чико.

Он тоже лежал на диване и бессмысленно глядел в потолок. Очевидно, воздействие лекарств постепенно уменьшилось. Когда я сообщил, что хочу его сфотографировать, он вяло запротестовал.

— Да пошел ты…

— Подумай об официантках.

Я откинул одеяло и простыню и сфотографировал все его раны и синяки. Ну, а раны и синяки в душе Чико никакому измерению не поддавались. Я снова укрыл его.

— Прости, — сказал я.

Он не ответил, а я подумал, что мне в общем-то незачем извиняться. Зато, что не вовремя явился к нему, или за то, что втянул его в свои дела, и результат оказался страшным? Недавно он заявил, что никакой тайны синдикатов не существует, и был прав.

Я вынул кассету с пленкой и протянул ее Чарльзу.

— Попросите напечатать фотографии к завтрашнему, — сказал я. — Объясните, что это нужно для полиции.

— Но ты же говорил, что обойдешься без полиции, — удивился Чарльз.

— Да, но если он подумает, что в полиции уже есть показания, то к ним не побежит.

— Наверное, тебе ни разу не приходило в голову, что ты себя мало ценишь, проговорил Чарльз и дал мне чистую рубашку.

Я позвонил Льюис и сообщил, что не смогу сегодня с ней встретиться. Так сложились обстоятельства, уклончиво заметил я, и она отреагировала достаточно спокойно.

— Ну, ничего.

— А вот мне не «ничего», — не выдержал я. — Может быть, через неделю? Кстати, что ты будешь делать в ближайшие дни?

— Дни?

— И ночи?

Она явно повеселела.

— Работать над книгой.

— О чем она?

— О розах, облаках, звездах и их роли в жизни твоей приятельницы.

— О, Льюис, как я хочу тебе помочь, — вздохнул я.

Она рассмеялась и повесила трубку, а я отправился к себе в комнату и снял запыленную, окровавленную и потную рубашку. Окинул беглым взглядом свое отражение в зеркале и не обрадовался. Надел мягкую фланелевую рубашку Чарльза и улегся в постель. Подобно Чико, я лежал на боку и чувствовал то же, что и он. В конце концов мне удалось заснуть.

Вечером я спустился в гостиную, сел на диван и стал ждать Чарльза, однако первой появилась Дженни.

Она увидела меня и мгновенно вспыхнула. Потом посмотрела мне в лицо и сказала:

— Нет, неужели снова?

— Привет, — поздоровался я.

— И что у тебя на этот раз? Вновь сломал ребра?

— Нет, наверное.

— Я тебя слишком хорошо изучила. — Она села на другой конец дивана, у моих ног. — Что ты здесь делаешь?

— Жду твоего отца.

Дженни уныло взглянула на меня.

— Я собираюсь продать эту квартиру в Оксфорде, — сообщила она.

— Неужели?

— Она мне разонравилась. Льюис Макиннес уехала, и квартира постоянно напоминает мне о Ники…

— А я не напоминаю тебе о Ники?

Она удивилась и ответила:

— Конечно, нет… — А потом неторопливо добавила: — Но он… — и оборвала себя.

— Я его видел, — признался я. — Три дня назад, в Бристоле. Он здорово похож на меня.

От изумления она лишилась дара речи.

— Разве ты этого не замечала? — не отставал я.

Дженни покачала головой.

— Ты пыталась вернуться к самому началу нашего знакомства.

— Это ложь. — Но по ее голосу я понял, что был прав. Она даже намекала мне на это сходство, когда я приехал в Эйнсфорд и взялся за поиски Эша.

— И где ты намерена жить? — полюбопытствовал я.

— А почему это тебя так волнует?

Я подумал, что ее жизнь в той или иной мере всегда волновала меня.

— Как ты его нашел? — задала она вопрос.

— Он дурак.

Мои слова не привели ее в восторг. Дженни метнула на меня враждебный взгляд, дав понять, кого из нас она до сих пор предпочитает.

— У него есть другая женщина, — сказал я. Дженни гневно вскочила, и я с запозданием осознал, что наговорил лишнего и она может меня ударить.

— Ты что, хотел меня разъярить? Тебе что, от этого лучше, да?

— Ты должна выбросить его из головы, пока он еще не попал под суд и не загремел в тюрьму. Ты же проклянешь себя, если этого не сделаешь.

— Я тебя ненавижу, — заявила она.

— Это не ненависть, а оскорбленная гордыня.

— Да как ты смеешь!

— Дженни, — начал я. — Не стану скрывать, для тебя я готов на многое. Я долго любил тебя, и твоя судьба мне не безразлична. Зачем же мне было искать Эша и обвинять его в мошенничестве, если ты так ничего и не поняла? Открой глаза и посмотри, каков он на самом деле. Ты не на того разозлилась. Это он во всем виноват.

— Ты ничего не добился, — неприязненно проговорила она.

— Уходи, — бросил ей я.

— Что?

— Уходи. Я устал.

Она не сдвинулась с места и то ли недоуменно, то ли с отвращением глядела на меня. В эту минуту в гостиную вошел Чарльз.

— Хэлло, — сказал он. По выражению лица моего бывшего тестя я понял, что его насторожила, общая атмосфера.

— Здравствуй, Дженни.

Она приблизилась и поцеловала его в щеку.

— Сид уже рассказал, что он отыскал твоего друга Эша? — спросил он.

— Он не мог утерпеть.

Чарльз принес большой коричневый конверт. Он открыл его, вынул его содержимое и передал мне. Там были три фотографии Эша и очередное письмо с просьбой. Фотографии получились удачными.

Дженни выхватила два снимка и начала рассматривать верхний.

— Ее зовут Элизабет Мор, — медленно произнес я. — А его настоящее имя Норрис Эббот. Она называет его Нед.

На третьем снимке, который я взял в руки, они стояли в обнимку и смеялись.

Их лица светились счастьем, и они не пытались этого скрыть.

Я молча передал Дженни письмо. Она развернула его, посмотрела на подпись и сразу побледнела. Мне стало ее жаль, но я знал, что об этом нельзя говорить.

Она бы мне не простила.

Дженни перевела дух и протянула письмо отцу.

— Ладно, — проговорила она после паузы. — Ладно. Отдай эти снимки в полицию.

Она опять села на диван. По ее позе чувствовалось, что решение далось ей нелегко. Дженни вытянула ноги, выгнула спину, повернулась вполоборота и взглянула на меня.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поблагодарила? — спросила она.

Я покачал головой.

— Когда-нибудь я это сделаю.

— Не стоит.

Она покраснела от гнева и сказала:

— Ты снова за свое.

— За что?

— Я не желаю чувствовать себя виноватой, а ты меня заставляешь. Я знаю, что часто обращалась с тобой по-свински. А ты играешь в благородство.

— Виноватой в чем?

— В том, что бросила тебя. Что наш брак распался.

— Но это не твоя вина, — возразил я.

— Да, не моя, а твоя. Твой эгоизм, твое упрямство, твоя проклятая жажда победы. Ради победы ты готов на все. Ты всегда должен быть первым. Ты такой тяжелый человек. Тяжелый для самого себя. Беспощадный к себе. Я не могла с тобой жить. Да и никто бы не смог. Женщинам нужны мужчины, которых надо утешать. Которые говорят, я не могу без тебя, помоги мне, успокой меня, поцелуй и мне станет легче. Но ты… Ты на это просто не способен. Ты всегда воздвигал стену и решал свои проблемы в одиночку, как и сейчас. И, пожалуйста, не доказывай мне, что ты не обидчив. Я тысячу раз видела, как ты мучался. Но ты привык высоко держать голову. Сегодня тебе очень плохо, и я это понимаю. Но ведь ты никогда не скажешь: Дженни, приди, помоги мне, а не то я заплачу?

Дженни остановилась и с грустью махнула рукой.

— Вот видишь, ты так и не смог мне возразить, — заключила она.

Несколько минут я молчал, а потом выдавил:

— Нет.

— Ладно, — сказала она. — Мне нужен муж, который не контролирует каждый свой поступок. Я хочу жить с человеком, не боящимся собственной слабости, раскованным, не стыдящимся эмоций. Ты превратил свою жизнь в чистилище, а я так не могу. Мне нужен человек, способный сломаться. Мне нужен… обыкновенный человек.

Она поднялась с дивана, наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Мне понадобилось время, чтобы все это понять, — призналась она. — И сказать, что я думаю. Но я рада, что у меня нашлись силы. — Она повернулась к отцу. — Передай мистеру Квэйлу, что Ники для меня — пройденный этап и я не стану препятствовать следствию. А теперь мне пора ехать. Я себя гораздо лучше чувствую.

Она направилась к двери вместе с Чарльзом, потом замедлила шаги, обернулась и попрощалась со мной.

— До свидания, — откликнулся я. Мне хотелось сказать: «Дженни! Поддержи меня, помоги мне, а не то я заплачу!» Но я не смог.

Глава 19

На следующий день Чарльз отвез меня в Лондон на своем «Роллсе». Я был еще очень слаб, и Чарльз сказал, что мы должны отложить расследование до понедельника.

— Нет, — запротестовал я.

— Но для тебя это опасно. Признайся, ты ведь боишься.

Я подумал, что и правда боюсь Тревора Динсгейта, который не станет тянуть и выполнит свое обещание. Ему плевать, что у меня сейчас трудная пора. Страх слишком сильное слово для моего отношения к сегодняшней поездке, а нежелание слишком слабое.

— Все-таки лучше сегодня, — предложил я. Он не стал спорить. Чарльз знал, что я прав, а иначе отказался бы со мной ехать.

Он высадил меня у двери Жокейского Клуба, припарковал машину и вскоре присоединился ко мне. Я подождал его внизу, и мы вместе поднялись на лифте. Он был в выходном костюме, я в чистой рубашке, но без галстука. И без пиджака.

Жара еще не спала. Ни одного прохладного дня за всю неделю. Мне казалось, что все, кроме меня, успели загореть и хорошо выглядели.

В лифте было зеркало. Я погляделся в него и увидел, что лицо у меня землисто-серое, глаза запали, косая полоса шрама доходит почти до корней волос, а на подбородке красуется здоровенный синяк. Но в общем раны начали заживать. Короче, вид у меня был лучше, чем я себя чувствовал. От этого я испытал облегчение. Мне нужно было только держать себя в руках.

Мы отправились в офис сэра Томаса Улластона. Он нас ждал. Мы пожали руки и обменялись приветствиями.

— Твой тесть передал мне вчера по телефону, что ты хочешь сообщить мне какие-то неприятные новости, — сказал он. — Но какие именно, не уточнил.

— Да, это не телефонный разговор, — согласился я.

— Чарльз, Сид, прошу вас, садитесь. — Улластон предложил нам кресла, а сам примостился на краешке большого стола. — Чарльз сказал, что это очень важно. Итак, я весь слух и внимание. Давай.

— Речь идет о синдикатах, — пояснил я и начал излагать то, что уже рассказал Чарльзу, однако через несколько минут сэр Томас остановил меня.

— Знаешь, Сид, это же не просто разговор между нами. Думаю, надо пригласить все руководство. Пусть послушают.

Лучше бы мы побеседовали наедине, мелькнуло у меня в голове, но он настаивал и созвал верхушку Жокейского Клуба: заведующего секретариатом, главу администрации, секретаря распорядителей, чиновника из отдела лицензий, регистрирующего владельцев лошадей, и главу отдела регулирования правил, следящего за дисциплиной на скачках. Они вошли в комнату, уселись и во второй раз за четыре дня озабоченно поглядели на меня. Конечно, их интересовал ход моего расследования. Я подумал, что они готовы меня выслушать из-за случившегося во вторник. Тревор Динсгейт, бесспорно, повысил мои акции среди руководства.

— Лорд Фрайли, для которого я в прошлом объезжал лошадей, попросил меня проверить синдикаты, — начал я. — Дело в том, что он стоял во главе четырех из них и был недоволен результатами скачек. Не удивительно, ведь цены на его лошадей постоянно менялись. Лорд Фрайли почувствовал, что его используют как прикрытие для каких-то махинаций. Естественно, что это ему не понравилось.

Я сделал паузу, понимая, что постарался на первых порах выбрать наиболее обтекаемые выражения. А потом должен был последовать настоящий взрыв.

— В тот же день в Кемптоне капитан Вейнрайт попросил меня проверить эти четыре синдиката. Могу сказать, через них прокручивалось столько дел, что я не понимаю, как им до сих пор удавалось обойтись без скандалов.

Я заметил на лицах удивление. Всем показалось странным, что капитан Вейнрайт обратился с просьбой о проверке синдикатов к Сиду Холли, а не к сотрудникам службы безопасности.

— Лукас Вейнрайт сказал мне, что все четыре синдиката уже обследовались Эдди Кейтом. Он там ничего не обнаружил. А Лукас хотел, чтобы я выяснил, есть ли в синдикатах что-то неладное.

Я снова попытался смягчить положение и не нагнетать страсти. Однако мои слова их явно шокировали. На скачках случалось разное, и мошенников всегда хватало, но коррупция среди руководства? Нет, никогда. Я продолжил:

— Я пришел сюда, на Портмен-сквер, взял папку Эдди Кейта тайком от него и сделал выписки из документов. Я работал в офисе у Лукаса. Он рассказал мне, что шесть месяцев назад дал аналогичное поручение одному человеку. А потом на этого человека, Мэсона, среди белого дня напали на улице в Танбридж-Уэллсе. Его изувечили, и от побоев он потерял сознание. Теперь он слеп и слабоумен. Лукас также назвал мне человека, управляющего этими синдикатами. Его зовут Питер Раммилиз, и он живет как раз в Танбридж-Уэллсе.

Они нахмурились, но не сказали ни слова.

— После этого… я был вынужден на неделю уехать, и у меня пропали мои заметки. Так что пришлось вернуться и заново переписать документы. Эдди Кейт узнал, что я рылся в его бумагах, и, если мне не изменяет память, пожаловался вам, сэр Томас.

— Верно. Я сказал ему, что дело того не стоит.

Несколько человек усмехнулись, и напряжение ненадолго ослабело.

А я почувствовал усталость и полную опустошенность.

— Дальше, Сид, — подбодрил меня сэр Томас.

Куда же дальше, подумал я. Если бы у меня было больше сил и меня бы не трясло… Но уж раз я начал, придется идти до конца.

— Ладно, — проговорил я. — Вы видели Чико Барнса. Он был здесь со мной во вторник. — Они кивнули. — Ну вот, мы с Чико отправились в Танбридж-Уэллс на встречу с Питером Раммилизом. Случилось так, что он был в отъезде. Мы застали его жену и сынишку, но жена упала с лошади, Чико отвез ее в больницу и взял с собой мальчика. Я остался один у него в доме. И… успел многое осмотреть.

Они опять промолчали, но их лица были весьма красноречивы и как бы говорили: «Ну, ну».

— Я искал какую-нибудь связь с Эдди, однако в доме было на редкость чисто, и хозяин словно приготовился к визиту налоговой полиции.

Они чуть заметно улыбнулись. — Лукас с самого начала предупредил меня, что я буду действовать неофициально и мне ничего не заплатят, но взамен обещал поддержать меня, если понадобится. Вот я и попросил его помочь мне разобраться с делом Тревора Динсгейта, и он пошел мне навстречу.

— Каким образом, Сид?

— Я попросил его написать Генри Трейсу, если умрут Глинер или Зингалу, сразу дать знать в Жокейский Клуб и сообщить мне, чтобы я смог участвовать во вскрытии.

Они закивали головами. Они вспомнили.

— И тогда я обнаружил, что Питер Раммилиз и два нанятых им бандита идут за мной по пятам. Такие типы ни перед чем не остановятся — уж они-то способны ударить по голове и бросить ослепшего где-нибудь в Танбридж-Уэллсе.

Никто не улыбнулся.

— В тот раз я от них ушел и всю следующую неделю колесил по Англии, стараясь получше замести следы. За это время мне удалось многое разузнать о Глинере и сердечных клапанах. Мне также сказали, что двух наемников специально вызвали из Шотландии для защиты синдикатов Питера Раммилиза. Ходили слухи и о том, что один из больших боссов службы безопасности закроет глаза на все махинации, если ему как следует заплатят.

Они вновь были шокированы.

— Кто это тебе сказал, Сид, — стал допытываться сэр Томас.

— Человек, на которого можно положиться, — ответил я, подумав, что, возможно, они отнюдь не считают таким человеком неудачливого жокея Джекси.

— Продолжай.

— Признаться, я мало чего добился с этими синдикатами, но Питер Раммилиз считал иначе. Поэтому позавчера он и два его киллера устроили засаду на нас с Чико.

— Я полагал, что тогда ты вместе с Лукасом отправился в Ньюмаркет повидаться с Каспарами. На следующий день после того, как рассказал нам про Тревора Динсгейта, — задумчиво произнес сэр Томас.

— Да, мы поехали в Ньюмаркет. И я по оплошности на целый день оставил свою машину здесь, под открытым небом. Киллеры ждали, когда мы вернемся. И… и… нас с Чико похитили и увезли к Питеру Раммилизу в Танбридж-Уэллс.

Сэр Томас нахмурился. Остальные слушали холодно и отчужденно, словно подобные дела происходили ежедневно.

Да, такую внимательную и молчаливую аудиторию не часто найдешь.

— Нам с Чико, мягко говоря, пришлось несладко, — продолжил я. — Но мы сумели выбраться, потому что сынишка Питера Раммилиза случайно зашел в сарай и открыл дверь. Так что нас не прикончили в Танбридж-Уэллсе, и мы добрались до дома моего тестя неподалеку от Оксфорда.

Они поглядели на Чарльза и вновь кивнули.

Я глубоко вздохнул.

— После этого я начал многое видеть по-новому.

— Что ты хочешь сказать, Сид?

— Прежде я считал, что два шотландца должны были помешать нам расследовать дело о синдикатах.

Они кивнули. Ну, конечно.

— Но, допустим, что все было совсем наоборот. Допустим, мне указали на эти синдикаты, чтобы устроить засаду. Допустим, что засада и была главной целью.

Молчание.

Я приблизился к кульминации рассказа, однако мои силы и воля были уже на исходе. Я сознавал, что Чарльз сидит рядом и пытается подбодрить меня.

Я почувствовал, что меня начала бить нервная дрожь, взял себя в руки и заговорил сухо и рассудительно. Только таким тоном и можно было вести речь обо всей этой грязной истории.

— Мне показали врага — Питера Раммилиза. Мне дали понять, что я был избит из-за синдикатов. Более того, меня заблаговременно предупредили, поведав о судьбе Мэсона. Короче, мне постоянно намекали, что вскоре со мной расправятся.

Полное молчание. Пустые, невыразительные взгляды.

— Если кто-то набросится на меня среди белого дня, я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю — кто и почему. И я подумал — допустим, этот человек действительно хотел накинуться на меня, но ему было важно, чтобы я никогда не догадался, кто именно и почему. Если я пойду по ложному следу, то поверю, что всему виной Питер Раммилиз, и прекращу поиски.

Один-два чуть заметных кивка.

— Я долго верил, что так оно и есть, — признался я. — Но само нападение было уж слишком наглым, а из разговора киллеров я понял, что им заплатил не Питер Раммилиз, а кто-то другой.

Молчание.

— И когда мы приехали домой к адмиралу, я стал размышлять: если их целью было нападение и его организовал не Питер Раммилиз, то кто же? И тут я понял, кто этот человек.

Они оцепенели.

— Весь план разработал Лукас.

Мои слова взорвали собравшихся — они принялись с жаром возражать, выкрикивать, ерзать на стульях. Они больше не смотрели мне в глаза, всячески показывая, что я ошибся, а ход моих рассуждений попросту нелеп.

— Сид, милый, — укоризненно произнес сэр Томас. — Мы к тебе прекрасно относимся… — Остальные, как по команде, с горечью поглядели на меня. По выражению их лиц можно было судить, что это прекрасное отношение осталось в далеком прошлом… — но ты не должен так говорить.

— Скажу откровенно, — неторопливо заметил я, — мне давно хотелось выйти из игры и обойтись без громких разоблачений. Больше вы от меня ни слова не услышите. Так что поступайте как знаете.

Я вытер лоб и ощутил страшную слабость. Чарльз привстал, явно желал меня поддержать, но тут же сел на место.

Сэр Томас посмотрел сначала на него, потом на меня и немного успокоился, хотя по-прежнему был изумлен.

— Ладно, — деловито проговорил он. — Мы тебя слушаем.

Разумеется, члены Жокейского Клуба предпочли бы меня не слушать, но слово шефа — закон.

— Для того чтобы понять, почему это произошло, нам нужно проследить события последних месяцев, — устало и без малейшего удовольствия продолжил я. Мы с Чико занимались расследованием. Как вы сами сказали, сэр Томас, нам везло.

Мы решили несколько легких проблем, но в основном, если так можно выразиться, рассортировали их. Мы предвидели, что какие-то негодяи попытаются нас остановить, как только мы засветимся.

Чиновники по-прежнему не верили мне, и мои слова казались им чем-то вроде снега в июле. Но, по крайней мере, до них дошло, что за успех надо платить. Они перестали вертеться на стульях и притихли.

— В той или иной мере мы были к этому готовы. По-своему такое даже полезно. Мы догадались, что затронули чьи-то интересы. Но в результате мы столкнулись с обычными бандитами, которые должны были нас хорошенько припугнуть и поколотить для порядка. Они надеялись, что мы отступим. Однако на нас это не подействовало, — суховато добавил я.

Они вновь искоса поглядели на меня.

— Вскоре меня перестали считать жокеем и увидели, что мы с Чико всерьез взялись за дело. Жокейский Клуб дал нам добро, и мы превратились в постоянную угрозу для крупных мошенников.

— Ты можешь доказать это, Сид? — спросил сэр Томас.

Доказать… Я прекрасно помнил о намерении Тревора Динсгейта расправиться со мной, если я проговорюсь, и у меня не было доказательств.

— Нет, меня предупреждали, меня только предупреждали…

Пауза. Никто не сказал ни слова, и я с легким изумлением продолжил:

— В конце концов я понял, что они и не собирались нас убивать. Убийство неизбежно должно было повлечь за собой расследование, а им хотелось его избежать.

Тут наши интересы совпадали, и от моих слов руководству Жокейского Клуба стало легче.

— Им оставалось лишь одно — сломить и запугать нас. Избить, обессилить, чтобы мы заткнулись, бросили расследование и впредь не лезли не в свои дела.

Мне показалось, что в эту минуту до них дошел смысл моих слов. Они больше не сомневались и не иронизировали, а внимательно, с жадным интересом слушали. Я подумал, что мне стоит вновь упомянуть Лукаса, и, когда я это сделал, они отреагировали не так однозначно, как прежде.

— Если вы хоть на мгновение вообразите, будто кого-то из сотрудников службы безопасности можно подкупить и что такой человек — это сам ее глава, любопытно, как вы будете чувствовать себя на месте Лукаса? Скажите, неужели ему приятно видеть, как частный детектив успешно справляется с его непосредственными обязанностями? Вас бы порадовало, что Сида Холли поздравляют в Жокейском Клубе, а главный распорядитель дает ему карт-бланш, позволяя вести расследование, как он считает нужным?

Они уставились на меня.

— Испугало бы вас, если в это время Сид Холли обнаружил то, что вы всеми силами пытались скрыть? И не пришло бы вам в голову, что такой человек опасен и его нужно поскорее устранить? Иными словами, он торопился и хотел упредить события.

Чарльз откашлялся.

— Предупредительный удар вполне в духе отставного капитана, — мягко проговорил он.

Они вспомнили, что он адмирал, и задумались.

— Лукас отнюдь не сверхчеловек, — продолжил я. — Пост руководителя службы безопасности, конечно, громкое звание, но сам отдел невелик, не так ли? Я хочу сказать, что в нем лишь тридцать человек, и это на всю страну.

Они кивнули.

— Я не думаю, что он очень много получает. Каждый из нас время от времени слышал о полицейских, берущих взятки у мошенников. Ну, что же… у Лукаса постоянные контакты с людьми, которые, например, могут ему сказать — капитан, вы не откажетесь от скромной тысчонки, а то я крепко влип.

Мои слова их вновь шокировали.

— Вы знаете, что такое бывает, — примирительно сказал я. — Технология взяток в последнее время расцвела пышным цветом. Согласен, вам неприятно, что глава службы безопасности закрывал глаза на подобное надувательство, но речь идет скорее о подорванном доверии, чем об откровенной подлости.

Со мной и Чико он поступил откровенно подло, но мне не хотелось на этом останавливаться.

— Я имею в виду, — добавил я, — что современный мир насквозь аморален и нечестность Лукаса никого не способна потрясти.

Они с сомнением поглядели на меня. Хорошо, что не стали укоризненно качать головами. Если бы я убедил их, что на совести Лукаса лишь ничтожные прегрешения, они бы поверили в это куда охотнее.

— Если вы решили, что суть дела только в запугивании, — не унимался я, вы видите лишь одну сторону медали. — Тут я осекся. Усталость не проходила, я готов был уснуть прямо здесь, в кресле.

— Продолжай, Сид.

— Ладно. — Я вздохнул. — Лукас немного рисковал, намекнув мне на свои связи. Ведь ему нужно было держать их под контролем. Он испытал шок, когда узнал, что лорд Фрайли попросил меня проверить синдикаты. Но он уже тогда твердо решил от меня избавиться.

Кто-то из собравшихся понимающе кивнул.

— Лукас был уверен, что мне не удастся глубоко копнуть и я на него никогда не выйду. Он постарался обезопасить себя и переключить мое внимание на Эдди Кейта. Для этого он и поручил мне выяснить, участвовал ли Эдди в закулисных махинациях, хотя, разумеется, он в них не участвовал. Я просмотрел массу документов и ничего не обнаружил. — Я сделал паузу. — К сожалению, я не мог все досконально выяснить, у меня просто не было времени. Полагаю, что поймать нас оказалось нелегко и Лукасу пришлось основательно изменить свой план. Поймать нас… поймать меня. Они собирались схватить меня одного, но двое для них были еще лучше… а для меня гораздо хуже.

— Заняло много времени? Что ты хочешь сказать? — удивился сэр Томас.

Сосредоточься, приказал я себе. Не пори горячку.

— С точки зрения Лукаса, я медлил с расследованием, — сказал я. — Из-за Глинера я на неделю забросил дела с синдикатами. А ведь он предупреждал меня и советовал поторопиться. Затем он рассказал мне про Питера Раммилиза и Мэсона. Обстоятельства сложились так, что я не смог в это время поехать в Танбридж-Уэллс. Еще неделя прошла для нас даром. Лукас четыре раза звонил Чико и допытывался у него, где я.

Они молчали и по-прежнему внимательно слушали меня.

— Вернувшись, я выяснил, что потерял свои выписки, и мне пришлось вновь зайти в офис к Лукасу. Я сообщил ему, что мы с Чико собираемся посетить ферму Питера Раммилиза в субботу, то есть на следующий день. Теперь я считаю, что нам нужно было… отложить поездку, все хорошенько взвесить и просчитать варианты, но мы отправились в пятницу вскоре после разговора с Лукасом и не застали Питера Раммилиза дома.

Неужели их не мучает жажда, мелькнуло у меня в голове? Почему вам не подали кофе? У меня пересохло во рту и ныло все тело.

— В пятницу утром я попросил Лукаса написать Генри Трейсу. Я также просил его и даже умолял не упоминать обо мне в связи с Глинером. Для меня это могло стать смертельным ударом.

Они нахмурились, ожидая очередного разоблачения.

— Тревор Динсгейт предупредил меня, что я не должен заниматься этими лошадьми. Он сказал, что не даст мне довести расследование до конца.

Сэр Томас изумленно приподнял брови, а затем сурово сдвинул их.

— Это угрозы, о которых ты уже упоминал? — уточнил он.

— Да, и он повторил их, когда вы… представили нас друг другу в вашей ложе, в Честере.

— Боже правый.

— Мне хотелось, чтобы расследование обстоятельств смерти Глинера взял на себя Жокейский Клуб. Тогда Тревор Динсгейт не смог бы узнать, что я к этому причастен.

— Да, — задумчиво произнес сэр Томас. — Его угрозы на тебя сильно подействовали.

Я перевел дух.

— Они и были серьезны.

— Понимаю, — откликнулся сэр Томас, хотя ровным счетом ничего не понимал.

— Я не стал говорить Лукасу об этих угрозах. Я только просил не связывать мое имя с Глинером. И через несколько дней он сообщил Генри Трейсу, что я, а вовсе не Жокейский Клуб хотел узнать, не умер ли Глинер. Тогда я решил, что он либо легкомыслен, либо рассеян, однако сейчас полагаю — он действовал обдуманно. Все, что могло меня убить, было для него настоящим подарком, даже если он не знал, как это произойдет.

Они опять недоверчиво посмотрели на меня. Да, тут нетрудно усомниться.

— Питер Раммилиз или Лукас пронаблюдали, как я ехал в дом моего тестя. А в понедельник Питер Раммилиз и двое шотландцев отправились вслед за мной на выводку лошадей и собирались меня там похитить, но это им не удалось. После чего я скрылся от них на целых восемь дней, и, наверное, мое отсутствие их страшно расстроило. Они с нетерпением ждали развязки.

В это время я узнал, что Питер Раммилиз управляет не четырьмя, а чуть ли не двадцатью синдикатами и подкупает тренеров и жокеев. Я также выяснил, что в службе безопасности есть высокопоставленный чиновник, берущий взятки и закрывающий глаза на махинации. Теперь мне жаль, но в ту пору я решил, что речь идет об Эдди Кейте.

— По-моему, это легко можно понять, — примирительным тоном проговорил сэр Томас.

— Как бы то ни было, во вторник Чико и я приехали сюда, и Лукас узнал, где я нахожусь. Он попросил нас поехать с ним в среду в Ньюмаркет и подвез на своем «Мерседесе» с кондиционером и прочими удобствами. Хотя он постоянно спешит окончить одно дело и начать следующее, но в тот день в Ньюмаркете потратил время зря. Теперь-то я понял, что он обдумывал, как на нас лучше напасть и не допустить прежних ошибок. Потом он отвез нас к тому месту, где притаились два шотландца. Мы вышли из машины и тут же попали в засаду. Шотландцев специально наняли, чтобы хорошенько припугнуть меня и Чико. Я услыхал, как один из них сказал Питеру Раммилизу, что дело сделано, а значит, им пора возвращаться на север. Они и так задержались на юге.

Сэр Томас пристально поглядел на меня.

— У тебя все, Сид?

— Нет. Мы еще не разобрались с Мэсоном.

Чарльз нервно задвигался в кресле. Он то клал ногу на ногу, то широко расставлял их.

— Вчера я попросил моего тестя съездить в Танбридж-Уэллс и расспросить о Мэсоне. Чарльз заговорил:

— Сид попросил меня выяснить, жив ли Мэсон. Я обратился в полицию Танбридж-Уэллса, и мне там очень помогли. Никто не помнил Мэсона, и я понял, что в городе ни на кого не набрасывались и не избивали до полусмерти.

— Лукас со всеми подробностями расписал мне нападение на Мэсона, — добавил я. — Он говорил очень убедительно, и, конечно, я ему поверил. Но слышал ли кто-нибудь из вас о человеке с этой фамилией, работавшем для службы безопасности и так тяжело пострадавшем?

Они молча, угрюмо покачали головами. Я не сказал им, что уже давно усомнился в существовании Мэсона. Наверное, с тех пор, когда я не обнаружил среди документов его личного дела. Им не понравилось бы, что я рылся в бумагах, даже по столь уважительной причине.

Они еще больше помрачнели, но им хотелось меня о многом спросить. Сэр Томас сумел высказать их сомнения.

— Сид, в твоей версии есть один очевидный просчет. Ведь они надеялись тебя припугнуть, а ты не испугался.

Я немного помедлил и откликнулся:

— Это не совсем так. Ни Чико, ни я не смогли бы действовать дальше… если бы… если бы думали, что нападение повторится.

— Как именно, Сид?

Я не ответил. Я почувствовал, что Чарльз смотрит на меня. Потом он спокойно встал, прошел по комнате и вручил сэру Томасу конверт с фотографиями Чико.

— Его избили цепью, — деловито пояснил я.

Они молча стали передавать снимки друг другу. Я больше не приглядывался к собравшимся и не знал, о чем они думают. Я лишь рассчитывал, что они не зададут вопрос, которого я ждал. Однако сэр Томас подтвердил мои опасения:

— А тебя они тоже обработали?

Я нехотя кивнул.

— Может быть, ты снимешь рубашку, Сид?

— А какой в этом смысл? Я не собираюсь подавать на них в суд за телесные повреждения. И в полицию обращаться не стану. Как вам известно, в свое время я через это прошел, и с меня хватит. На этот раз все обойдется без шума. Необходимо лишь одно — передать Лукасу, что я знаю о случившемся. Если, по-вашему, я прав, то предложите ему уйти в отставку. Остальные варианты ни к чему не приведут. Вы же не хотите громкого скандала, от которого пострадают скачки.

— Да, но…

— А теперь о Питере Раммилизе, — продолжил я. — Наверное, Эдди Кейт сможет провести расследование и выяснить, как быть с синдикатами. Раммилизу незачем хвастаться, будто он подкупил Лукаса. Полагаю, он вообще не давал ему взяток. И вообще я не думаю, что он говорил с ним обо мне и Чико.

Ну, разве что жаловался, как я его крепко отдубасил, не без иронии подумал я.

— А как мы поступим с двумя бандитами из Глазго? — осведомился сэр Томас.

— Неужели отпустим?

— Не затевать же мне снова судебный процесс и выступать в роли жертвы, — усмехнулся я. — Можно считать, что дело с левой рукой до конца жизни отучило меня от жалоб.

Услышав меня, они, бесспорно, испытали облегчение.

— Однако отставка директора службы безопасности вряд ли пройдет безболезненно, — заметил сэр Томас. — Мы должны решить, являются ли твои рассказы достаточным основанием. Фотографии мистера Барнса — это лишь один из аргументов. Так что… пожалуйста, сними рубашку.

Проклятие, подумал я, до чего же мне это противно. На их лицах застыла гримаса отвращения, и я понял, что они тоже не желают видеть мои раны. Все это было мне ненавистно. Теперь я пожалел, что явился на Портмен-сквер.

— Сид, — серьезным тоном произнес сэр Томас. — Ты должен.

Я расстегнул пуговицы, поднялся и снял рубашку. Единственной розовой частью моего тела была левая рука с протезом, а все остальное потемнело от густо-красных продольных и поперечных полос. Сегодня синяки увеличились и сделались отчетливее. В общем, я чувствовал себя лучше, чем выглядел, и понимал, что мой вид способен ужаснуть. Ну что ж, я сам настоял на поездке в Жокейский Клуб. Я не желал показывать им свои раны, хотя знал, что они об этом попросят и мне придется уступить. Если уж так случилось, теперь я просто обязан их убедить.

За неделю или чуть больше раны затянутся и начнут заживать. Тогда никто не поверит, что меня жестоко избили. Очевидно, шотландцы все предусмотрели и решили, что, когда их вызовут в суд, доказательства их вины исчезнут, а значит, им ничего не грозит. За мою сломанную руку преступник отделался четырьмя годами заключения, а уж тут увечье было видно всем. Худшее, чего они могут ждать, это три месяца лишения свободы. Когда судят за кражи и насилие, суровый приговор непременно выносят грабителям, а вовсе не насильникам.

— Повернись, — сказал сэр Томас.

Я последовал его указанию. Они продолжали молчать. Чарльз держался на редкость спокойно. Сэр Томас встал, подошел ко мне и внимательно осмотрел. Потом взял со стула мою рубашку и отдал мне.

Я поблагодарил его, надел рубашку и застегнул пуговицы. Заправил ее в брюки и сел.

Минуты казались мне бесконечными. Но вот сэр Томас позвонил по внутреннему телефону и попросил свою секретаршу:

— Будьте добры, вызовите ко мне в офис капитана Вейнрайта.

Если у администрации еще были какие-то сомнения, то Лукас Вейнрайт их развеял. Он уверенно вошел в комнату, но, увидев меня, остановился И застыл, словно в его сознании произошел сбой и мускулы перестали ему повиноваться. Лицо Лукаса сделалось мертвенно-бледным Его оживляли лишь серо-карие глаза.

Вероятно, столкнувшись с Тревором Динсгейтом в ложе на скачках в Честере, я выглядел точно так же. Может быть, и Лукас, подобно мне, не чувствовал, как он ступает по ковру.

— Садись, Лукас, — проговорил сэр Томас, указывая на стул.

Вейнрайт прошел, не отрывая от меня глаз, как будто не мог поверить в мое присутствие и надеялся, что стоит ему взглянуть, и я исчезну.

Сэр Томас откашлялся:

— Лукас, Сид Холли рассказал нам одну историю, и ее необходимо разъяснить.

Лукас не расслышал его слов и обратился ко мне:

— Тебя не должно здесь быть.

— Почему же? — удивился я.

Они ждали, что Лукас ответит, но он промолчал.

— Сид предъявил тебе серьезные обвинения, — начал сэр Томас. — Я задам ряд вопросов и полагаю, что ты будешь с нами откровенен.

Он повторил почти все, что я им сообщил, не волнуясь и без ошибок. У него строгий, аналитический ум, подумал я, он бесстрастен и допускает различные варианты. Лукас делал вид, что слушает, но продолжал смотреть на меня.

— Итак, мы ждем, — заключил сэр Томас. — Согласен ли ты с версией Сида или станешь ее опровергать?

Лукас отвернулся от меня и оглядел комнату.

— Конечно, все это ерунда, — отозвался он.

— Ну, ну, давай, — подбодрил его сэр Томас.

— Он сочинил это от начала до конца. — Лукас обдумывал ситуацию. Его сознание словно пробудилось, и к нему вернулась прежняя решительность. — Я никогда не просил его проверять синдикаты. Я не говорил ему, что усомнился в Эдди. Я никогда не разговаривал с ним о каком-то вымышленном Мэсоне. Повторяю, он все придумал.

— А зачем мне это было надо? — спросил я.

— Откуда мне знать?

— Я не придумывал, что дважды приходил сюда и делал выписки из документов о синдикатах, — возразил я. — Мне не для чего было сочинять, будто Эдди пожаловался руководству, что я видел докладные записки. Я не придумывал, что вы четыре раза звонили на квартиру и разговаривали с Чико. Я не сочинял, что вы высадили нас на стоянке и бросили. Я не придумывал Питера Раммилиза, которого могут заставить… заговорить. Я даже смогу отыскать этих двух шотландцев, если понадобится.

— Как? — поинтересовался он.

Я спрошу у маленького Марка, решил я. Он многое узнал об этих типах. Надо признать, мальчишка умеет хорошо слушать.

— Вы хотите сказать, что я сейчас, на ходу сочинил байку про шотландцев?

Он оцепенело уставился на меня.

— Я также мог бы докопаться до истинных причин всей этой истории, неторопливо проговорил я. — Проследить, как зародились слухи о коррупции. Выяснить, кто еще, кроме Питера Раммилиза попросил вас остаться в «Мерседесе».

Лукас Вейнрайт молчал. Я не знал, удастся ли мне осуществить то, о чем я только что сказал, но понимал — он не станет спорить. Он полагал, что я сумею разобраться, в противном случае он бы не пытался от меня избавиться. Я рассуждал согласно его логике, а вовсе не своей.

— Ты готов к этому, Лукас? — спросил его сэр Томас.

Лукас вновь пристально поглядел на меня и не ответил.

— С другой стороны, — произнес я, — если вы подадите в отставку, то все кончится само собой.

Он отвернулся от меня и посмотрел на главного распорядителя.

Сэр Томас кивнул.

— Вот так, Лукас. Садись и пиши заявление об отставке. Мы подпишем его, и никакого суда не будет.

О подобной развязке можно было только мечтать, но в этот момент Лукасу показалось, что его постиг полный крах Его лицо вытянулось и побледнело, а губы задрожали.

Сэр Томас взял со стола лист бумаги и вынул из кармана ручку с золотым пером.

— Садись сюда, Лукас.

Он поднялся и жестом указал Вейнрайту на свое место.

Капитан с трудом добрел до стола и сел, не переставая трястись. Он написал несколько слов, которые я прочел чуть позже.

«Я ухожу в отставку с поста директора службы безопасности Жокейского Клуба

Лукас Вейнрайт».

Он оглядел застывшие лица собравшихся. Эти люди хорошо знали его и привыкли ему доверять.

Они работали с ним изо дня в день. Он не сказал ни слова в свою защиту. Я подумал, должно быть, им всем странно видеть, как он легко уступил и сдался.

Человек с волосами цвета перца и соли встал и направился к двери.

По пути он остановился и смерил меня ничего не выражающим взглядом, словно так и не разобрался в смысле происшедшего.

— Как я теперь смогу тебя остановить? — проговорил он.

Я не ответил.

То, что он имел в виду, лежало у меня на колене. Большой палец, четыре остальных и свобода действий.

Глава 20

Чарльз отвез нас в Эйнсфорд.

— Теперь ты просто не вылезешь из зала суда, — сказал он мне, — то Никлас Эш, то Тревор Динсгейт.

— Но не так уж плохо быть обычным свидетелем.

— Тебе виднее.

— Да, — подтвердил я.

— Любопытно, что станет делать Лукас Вейнрайт.

— Это одному Богу известно.

Чарльз посмотрел на меня.

— Неужели тебе не хочется немного позлорадствовать?

— Позлорадствовать? — изумленно переспросил я.

— Над поверженным врагом.

— А что вы делали в морских сражениях, когда ваш противник шел ко дну? Злорадствовали? Помогали топить?

— Возьми его в плен, — предложил Чарльз.

— Да его жизнь и без того превратится в тюрьму, — немного помедлив, отозвался я.

Чарльз таинственно улыбнулся и через минуту проговорил:

— Значит, ты готов его простить?

— Не задавайте таких сложных вопросов. Люби поверженного врага. Прощай.

Умей забывать обиды. Нет, наверное, я плохой христианин, подумал я. Может быть, Лукас сам по себе и не внушал мне ненависти, но я вряд ли смогу его простить.

Мы приехали в Эйнсфорд и столкнулись в холле с миссис Кросс. Она несла поднос наверх, в свою комнату, и сообщила мне, что Чико проснулся, почувствовал себя лучше и спустился на кухню. Я прошел туда и застал его сидящим за столом.

Перед ним стояла чашка с горячим чаем.

— Привет, — сказал я.

— Привет.

С ним я мог и не притворяться. Я тоже налил себе чай и сел напротив.

— Ну и влип же я, — произнес он. — Ты согласен?

Похоже, что я был в шоке.

— М-м-м.

— А вот ты не был. Ты еще легко отделался. Какое-то время мы сидели молча.

В его глазах застыла тоска, и причиной тому была уже не контузия.

— Разве ты не понял, что они пощадили тебя одного? — сказал он.

— Я не знаю.

— Им просто не удалось?

Я кивнул. Мы не спеша пили чай.

— Ну, и как они сегодня отреагировали? — поинтересовался он. — Эти боссы.

— Они выслушали меня. А Лукас подал в отставку. Вот и все.

— Но не для нас.

— Нет.

Я немного передвинулся.

— Что мы будем делать? — задал он вопрос.

— Посмотрим.

— Я не смогу… — Он осекся. Я заметил, как он устал и выдохся.

— И я тоже не смогу, — откликнулся я.

— Сид. Я решил… С меня хватит.

— Ну, и что тогда?

— Буду преподавать дзюдо.

А я стану зарабатывать игрой на бирже, коммерцией, страховкой и на дивидендах. Так можно будет просуществовать… но для меня это не жизнь.

Мы допили чай и оба приуныли. Мы чувствовали себя проигравшими, и нам было стыдно. Если он откажется, я не смогу действовать в одиночку, подумал я. Он был идеальным напарником. Его проницательность, уравновешенность, легкий характер, чувство юмора, как я нуждался во всем этом. Да, по целому ряду причин я не сумел бы без него обойтись.

Я помолчал минуту-другую и заметил:

— Тебе это быстро надоест.

— Чемпионаты в Уэмбли и мои маленькие оболтусы?

Я потер лоб, и у меня зачесался шрам.

— Во всяком случае, — сказал он, — это ты на прошлой неделе собирался бросить свои расследования.

— Да, пойми. Я не люблю, когда меня… — Я оборвал себя.

— Бьют, — закончил он мою фразу. Я убрал руку со стола и взглянул ему в глаза. В их выражении я уловил чувство, минутой раньше прозвучавшее в его голосе. Двойной смысл любого сказанного слова. Иронию, смешанную с недоумением.

Сознание неудавшейся жизни.

— Да. — Я криво усмехнулся. — Мне не нравится, когда меня бьют. И никогда не нравилось.

— Выходит, что ты класть на них хотел?

Я кивнул.

— Именно класть.

— Ладно.

Мы по-прежнему сидели за столом, но после этого разговора нам стало гораздо легче.

Через три дня, в понедельник вечером, мы вернулись в Лондон, и Чико, подтрунивая над прежними страхами, зашел ко мне в квартиру.

Жара спала и сменилась обычной погодой, иначе говоря, теплым моросящим дождем. Дороги сделались скользкими от маслянистых, разогретых шин, и в садах западного Лондона буйно распустились розы. До скачек в Дерби оставалось две недели. Возможно, Три-Нитро сумеет их выиграть, если окончательно поправится.

В квартире было пусто и тихо.

— Я же тебе говорил, — произнес Чико, втащив мой чемодан в спальню. Хочешь, я осмотрю шкафы?

— Раз уж ты здесь…

Он удивленно приподнял брови и принялся дотошно исследовать шкафы.

— Там только пауки, — сообщил он. — Они поймали всех мух.

Мы вышли из дома, сели в машину, и я отвез Чико на его квартиру.

— Сегодня пятница, — заметил я. — Мне нужно уехать на несколько дней.

— В самом деле? Хочешь развлечься? Подозрительный уик-энд.

— Трудно сказать. Когда вернусь, я тебе позвоню.

— Теперь у тебя на очереди всякая мелюзга. Я угадал?

— Да, с крупными мошенниками я больше не связываюсь, — отозвался я.

Он улыбнулся, помахал мне рукой, и мы расстались. Я снова отправился к себе. Смеркалось. Огни уже зажглись. Я объехал дом и притормозил у гаражей. В одном из них, нанятом совсем недавно, я и решил поставить свой «Шимитар». Этот гараж стоял в глубине и не бросался в глаза.

Я отпер дверь и с силой толкнул ее. Зажег свет. Ввел машину. Вышел из нее. Запер дверцу и положил ключи в карман.

— Сид Холли, — окликнул меня какой-то голос.

Голос. Его голос.

Тревора Динсгейта.

Я стоял, глядя на дверцу «Шимитара», которую только что запер, и не мог повернуть голову.

— Сид Холли.

Полагаю, я знал, что рано или поздно это случится. Когда-нибудь, где-нибудь, как он и говорил. Его угроза была нешуточной. Он ждал, что ему поверят. И я ему поверил.

О, Боже, подумал я. Так быстро. Это всегда слишком быстро. Лишь бы он не заметил моего испуга. Я не должен показывать вида. Господи, дай мне силы и мужество.

Я медленно повернулся к нему.

Он стоял на ступеньке у двери гаража. Тонкая сетка дождя, освещенная фонарем, висела широкой темно-серой гардиной за его спиной.

Он поднял ружье и прицелился.

Слева и сзади от меня были кирпичные стены, а справа стояла машина.

Поблизости, у других гаражей я никого не заметил, да и само это место никогда не было людным. Если кто-то и пройдет мимо, то ни за что не остановится под дождем.

— Я вас ждал, — произнес он.

Тревор Динсгейт, как и всегда, был в дорогом костюме. И его по обыкновению окружала аура власти.

Не отрывая от меня глаз и крепко держа ружье, он стремительно откинул назад левую руку и нашарил засов. Потом резко дернул его и потянул вниз. Мы оказались взаперти. Прошла еще секунда, его холеные руки сжимали ружье.

— Я ждал вас несколько дней. С прошлого четверга.

Я ничего не ответил.

— В прошлый четверг ко мне явились два полицейских. Мне позвонил Джордж Каспар. В Жокейском Клубе меня предупредили, что они все знают. Мой адвокат сказал, что я лишусь лицензии. Меня не допустят к скачкам, и я могу угодить в тюрьму. Вот почему я и ждал вас с прошлого четверга.

Его низкий, рокочущий голос сам по себе нес угрозу. Такой голос мог возникнуть лишь в каменных джунглях большого города.

— Полиция побывала в лаборатории. Моего брата уволили с работы. На его карьере поставлен крест. А ведь он успел многого достичь.

— Чего же теперь плакать, — проговорил я. — Вы оба играли по-крупному и проиграли. Вам чертовски не повезло.

Его глаза сузились, а ружейный ствол передвинулся на несколько дюймов.

— Я пришел сюда и сделаю, как я сказал.

Он проиграл… и выбит из колеи. Но ведь и я тоже.

— Я сидел в машине и ждал тут, неподалеку от гаражей, — продолжил он. — Я знал, что вы когда-нибудь вернетесь. Я провел здесь массу времени. И сегодня вечером вы приехали со своим другом. Но мне были нужны только вы… И я продолжал ждать. А затем вы вернулись. Я знал, что так будет. Я ничего ему не сказал.

— Я пришел сюда выполнить свое обещание. Прострелить вам руку. — Он сделал паузу. — Что же вы не просите меня о пощаде? Почему, черт возьми, вы не становитесь на колени и не умоляете вас простить?

Я не отвечал и по-прежнему стоял неподвижно.

Он усмехнулся.

— Но моя угроза вас не остановила. Вскоре вы вновь взялись за свое. А я-то думал, она на вас подействует. Я полагал, что никто не захочет терять вторую руку. Пусть даже ценой моего банкротства. Уж больно неравны ставки. Но вы настоящий осел.

В общем, я был с ним согласен. Меня трясло, и я надеялся, что он этого не видит.

— Вы что, совсем не боитесь? — удивленно осведомился он.

Он играет со мной, подумал я. Он должен знать, что я испуган.

В таких обстоятельствах любой испугается до смерти. Он заставил меня вспотеть… Он хочет, чтобы я его просил, а я этого… никогда не сделаю.

— Я от своих слов не отступлю, — заявил он. — Я провел тут несколько дней и многое обдумал. Я представил себе, как вы будете жить без рук… с обрубками… с двумя протезами.

Класть я на тебя хотел, мелькнуло у меня в голове.

— А сегодня, — продолжил он, — я начал думать и о себе. Допустим, я прострелю Сиду Холли правую руку, и что со мной случится? — Он пристально поглядел на меня. — Я добьюсь своего, сделаю вас настоящим калекой, а пока вы так, середка на половинку. Я отомщу… я вам страшно отомщу. Ну и что взамен? Наверное, мне дадут десять лет. А вас обеспечит общество инвалидов, если вы не сможете работать. Лишиться двух рук… это и впрямь тяжело. Вот о чем я сегодня размышлял. Я думал о том, что меня многие возненавидят и не простят, что я изувечил вам вторую руку. Я говорю о ваших дружках. Уж лучше я вас прикончу. Вот о чем я подумал.

Мне пришло в голову, что конец моей жизни близок.

— Сегодня вечером, когда вы заглянули домой на десять минут и снова уехали, — сказал он, — я представил себе, как буду гнить в тюряге. А ведь этого можно избежать, оставь я вас в покое. Вот я и решил, что игра не стоит свеч и мне незачем терять годы в заключении. Пусть я даже добьюсь своего. И перед вашим приходом я понял — мне незачем вас убивать. Мне нужно, чтобы вы упали на колени и взмолились о пощаде. Тогда я буду отомщен, а вы запомните мой урок на всю жизнь. Я расскажу, как вы ползали передо мной. Уверяю вас, все славно посмеются.

Господи, подумал я.

— Но я забыл, что вы за человек, — добавил он. — У вас вместо нервов стальные канаты. Я не стану вас убивать. Я уже сказал, что это мне ничего не даст.

Он резко повернулся и, согнувшись, просунул руку под дверь гаража. К счастью, она приподнялась и открылась.

Теплые капли дождя падали с неба, как мелкая серебристая рыбешка. В гараж стал понемногу проникать теплый вечерний воздух. Какое-то время Тревор Динсгейт постоял у входа, продолжая размышлять и держа ружье наготове, а потом вернул мне все взятое им еще в сарае.

— Теперь вам нечего бояться, — с горечью произнес он.

Примечания

1

Флэт — скачки по ровной поверхности (англ.).

(обратно)

2

Стипль-чез скачки с препятствиями.

(обратно)

3

Bones — кости (англ.).

(обратно)

4

Стоун (англ.) — мера веса, около 6,35 кг.

(обратно)

5

Фарлонг — 1/8 мили (англ.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Реклама на сайте