«Дело о лопнувших агентствах»

Андрей Константинов Дело о лопнувших агентствах (Агентство «Золотая Пуля» — 3)

ДЕЛО ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ В ТАЙЦАХ

Рассказывает Родион Каширин

"За время стажировки (три недели) Р. Каширин продемонстрировал интерес к различным сторонам деятельности агентства…

Недостатки: опыт работы в журналистике отсутствует. Навыки планомерной работы отсутствуют…

Предложения по использованию: считаю целесообразным на месяц-два прикрепить стажера Каширина к кому-либо из более опытных сотрудников агентства (например, к В. Горностаевой)".

Из служебной характеристики

За окном шел майский снег (с момента моего прихода в агентство с природой стало твориться что-то странное), а я сидел в кабинете и слушал Спозаранника, который монотонным голосом читал прескучнейшую лекцию о составлении справок и о премудростях журналистских расследований вообще.

В принципе я должен был быть благодарен ему за то, что он со мной возится, но нельзя же в самом деле в такой манере все это преподносить! Ведь я же могу и уснуть прямо у него на глазах, и тем самым спровоцировать полный сбой в его компьютерной головной системе. А если его перемкнет? Кто тогда работать будет, я, что ли?

Я бы с радостью, да не умею пока. Мое присутствие в агентстве исчисляется только тремя неделями.

До этого я кем только не работал — был радистом в Арктике, там же пару лет поработал оперуполномоченным. Потом вернулся в Ленинград.

Стал охранником в одной специализированной фирме. Платили неплохо, хотя и скучно. Наверно, работал бы я там и по сегодняшний день, не произойди со мной несчастья.

На фирму, которую я охранял, наехали бандиты. И меня — может, для того чтобы я не рыпался, а может, для острастки руководителей той фирмы, на которую наезжали, — стукнули по голове. Стукнули довольно сильно.

Три месяца пролежал в больнице. Не знаю, что мне больше помогло: профессионализм врачей или мое здоровье, которым я так гордился до ранения. Раньше у меня и насморк случался не чаще одного раза в пять лет.

Как бы то ни было, но на ноги меня поставили, правда, присвоили вторую группу инвалидности, и из охранной фирмы пришлось уйти.

В общем, последствия остались на всю жизнь. Например, я стал сутулым, потому что когда выпрямляю спину, то испытываю боль. Да и за руль мне теперь уже не сесть, так как я в любой момент могу потерять зрение и ослепнуть минут на десять (один раз я ослеп даже на полчаса).

Что ни говори, а удары по голове или головой не проходят бесследно.

Пока я лежал в больнице, жена ушла от меня к другому, наверное, здоровому и богатому. Я ее даже постарался понять: в конце концов, кому захочется тратить лучшие годы жизни на ухаживание за беспомощным супругом.

А уголовное дело по факту хулиганского нападения на меня хотя и не закрыли, но шансов на его успешное завершение не было никаких. В фирме, которую я охранял, все молчали. Наверное, с бандитами уже договорились.

Потом, после выписки из больницы, я почти год провел в поисках нормальной работы, но нигде и никому не нужны были инвалиды — бывшие охранники. Подрабатывать, конечно, случалось, но нормальной работы мне никто не предлагал.

Я уж было подумал, что оказался далеко за бортом жизни. Но как-то раз вечером стоял посередине Литейного моста и курил, размышляя.

Вдруг сзади меня окликнули:

— Эй, Родион!

Я обернулся и увидел Жору Зудинцева, с которым мы выросли в одном дворе, он был старшим братом моего друга детства. Он спросил:

— Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет пять?

— Побольше — лет семь, с тех пор как вы переехали на новую квартиру.

Он предложил зайти в тихий кабачок, располагавшийся в подвале дома, в котором когда-то жил Бродский. Тут я вынужден был признаться ему, что несколько стеснен в средствах по причине безработицы.

Зудинцев в ответ заявил, что это пустяки, и все-таки затащил меня туда.

Там мы разговорились, и я вкратце рассказал ему историю моих несчастий и невезений.

Он внимательно выслушал, потом записал к себе в блокнот номер моего домашнего телефона и обещал помочь с работой.

Позвонил он через три дня и велел подойти в 13.00 на улицу Зодчего Росси. Я оделся как на парад и явился на полчаса раньше назначенного срока.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. В коридор выходило множество, как мне показалось, дверей.

На них висели таблички, на которых были написаны названия отделов: архивно-аналитический, расследований, репортерский. На одной двери было написано: «Андрей Обнорский. Директор».

В больнице я успел прочитать несколько книг про Обнорского, но считал, что это чистый вымысел автора. Теперь получалось, что Андрей Обнорский — реально существующий человек. Зудинцев подтолкнул меня в спину, и мы вошли в кабинет директора. Сидевший за столом человек, увидев нас, поднялся и протянул мне руку.

— Обнорский, — представился он.

В течение следующих десяти минут я узнал, что мне предлагают попробовать поработать в агентстве Обнорского в расследовательском отделе.

— Я, конечно, понимаю, что вы не журналист и не имеете абсолютно никакого представления об этой работе, но это не беда. Сегодня не умеешь — потом научишься. А нам будет очень полезен ваш жизненный опыт и знания. У нас и так коллектив очень пестрый. Зудинцев вот — бывший опер-убойщик. Есть профессиональные журналисты, бывшие коммерсанты, военные в отставке, юристы, программисты, артисты, музыканты и даже одна победительница конкурса красоты. Для начала запомните одну простую вещь. Мы не боремся с преступностью, мы ее исследуем. А бороться с преступностью должны те, кому это положено и кто имеет для этого возможности. Зудинцев, например, вечно про это забывает, и я бы не хотел, чтобы с вами, как с бывшим сотрудником милиции и охранных структур, повторилась та же история. Не надо жуликов ловить и к операм таскать — это не наша работа.

Потом Обнорский вызвал Глеба Спозаранника, начальника отдела расследований, и официально прикрепил меня к нему. Так Глеб стал моим мини-шефом или, как я его про себя окрестил, «ефрейтором на сносях», потому что он стал беременен мною и должен был родить журналиста.

С тех пор прошло три недели.

В мае вернулась зима, и Спозаранник под падающий за окном снег читал лекцию.

В коридоре послышался стук каблучков. Я попытался определить, кто это к нам идет. Через пару секунд в кабинет заглянула Света Завгородняя, та самая победительница конкурса красоты.

— Родик, тебя шеф зовет, — приятным голоском сообщил мой ангел-спаситель.

— Что сидишь, иди! — сказал Спозаранник.

Пятнадцать шагов по коридору, дверь, обитая кожей, и я попадаю в покои нашего царя-батюшки.

Обнорский был не один: перед ним, скромно сложив руки на коленях, сидела некая весьма облезлая личность. Не коммерсант, не бандит, не чиновник и не мент: этих я определяю автоматически. Этот же больше всего был похож на мужа-рогоносца.

Надо сказать, что каждый пятый посетитель нашего агентства — идиот. «Вы знаете, у нас в подъезде собирается по вечерам мафия, записывайте адрес. Только вы побыстрее с ними разбирайтесь, а то может случиться непоправимое или еще что-нибудь похуже! А в подвале у них заложники, взрывчатка и чемоданы с общаком! На всякий случай прощайте, товарищи, меня могут убрать, поскольку я — главный свидетель!»

А однажды, помню, доброжелатель сообщил о готовящемся чеченскими террористами взрыве женского отделения городской бани…

Таких Обнорский внимательно выслушивает и рекомендует обращаться в милицию или еще куда-нибудь: в ООН, НАТО, Кремль, в крайнем случае — в психдиспансер…

— Родион, — обратился ко мне Обнорский, — познакомься, это Павел Морозов. А это, — обернулся он к посетителю, — один из самых опытных сотрудников агентства, за его плечами сотни сложнейших, запутаннейших расследований, можно сказать, наш ас!

Я невольно обернулся, думая, что в кабинете присутствует кто-то еще, кого и представляет шеф Павлу Морозову. Кстати, ну и имечко! Павлик Морозов! Хуже может быть только Крокодил Торпедович!

Однако никого за моей спиной не оказалось, так что, как ни странно, шеф имел в виду меня.

— У Павла случилась беда, — между тем продолжал Обнорский, — от него, можно сказать, ушла жена.

Но не к другому мужчине, а в какую-то секту. Хотя, может, это и не секта вовсе — мошенники так любят денежки у народа забирать. В общем, разберись и выведи мошенников на чистую воду!

Я заметил, что Обнорский говорит не совсем так, как обычно, наверное, специально для этого Павла. Определенно считает Павла не совсем нормальным человеком. Но раз он его не выгнал сразу, а дал мне задание с ним поработать, значит, считает, что накопать что-нибудь интересное можно. А возможно, и меня хочет проверить.

— Ну что, пошли, пострадавший, — сказал я Павлу и первым покинул кабинет шефа.

Я с детства невезучий! И вот, пожалуйста, у всех дела как дела: у одного депутат из ЗАКСа, у другого чиновник из Смольного, а у меня?

Мы пошли в ханство Спозаранника. Павел семенил позади меня. Походка у него была какая-то странная.

Когда мы зашли в кабинет, я с удовлетворением увидел, что Глеб про меня забыл, он сидел перед экраном компьютера и яростно стучал по клавишам. Наверно, сочинял молдавские песни.

— А почему ты в милицию не обратился? — спросил я у Павла.

— Как это не обращался? Обращался! — встрепенулся Павел, до него не сразу дошел смысл моего вопроса. — Еще как жаловался! Только они там все взяточники, бесплатно делать ничего не хотят!

— Они что, с тебя деньги вымогали?

— Нет, вслух не говорили, но они так все обставили, что было абсолютно понятно! Они, знаете, что заявили? Дескать, у нас в стране свобода вероисповеданий, и моя жена совершеннолетняя…

— Не понял, — перебил я, — а из чего следует, что они с тебя взятку вымогали?

— Ну как это из чего? Они же отказались мне помочь! Значит, бесплатно не хотят!

— Ладно, проехали, — я вдруг почувствовал, что еще чуть-чуть — и я начну выполнять часть общественной нагрузки по защите ментов, взятой на себя экс-милиционером Зудинцевым. — Ты мне, Павел, лучше расскажи все с начала!

— С самого?

Я покивал головой в знак согласия. И он начал:

— В общем, началось все это не так уж и давно. Мы с Катюшей (это моя жена) уже шесть лет как были женаты, а детей все не было. Никак она забеременеть не могла. А потом, как в сказке, у нас все получилось!

Как последние идиоты, детскую кроватку купили, простынки там всякие, распашонки… Хотя говорили нам люди, что нельзя ничего заранее покупать. В общем, сглазили. Жена мертвого мальчика родила… У Катюши после этого что-то в голове сдвинулось. Она странная стала, закроется одна в ванной и разговаривает сама с собой. А месяца через два я в аварию попал — дальнобойщиком работал — и вот без ноги остался.

Он приподнял штанину и показал мне протез. Теперь я понял, почему у него такая странная походка.

Инвалидность дали. Но работать я, естественно, уже не мог. Вам этого не понять! — вдруг он перешел почти на крик — так что Спозаранник недовольно поднял голову от компьютера. — Не понять, что значит в тридцать лет инвалидом стать!

После этого Павел замолчал.

Я сидел и ждал, когда он соизволит продолжить свое нытье. Сочувствия он у меня не вызвал ни на грамм.

Затем он поднял голову и спросил:

— Вы меня хоть чуть-чуть понимаете?

— Ты бы, Павел, лучше рассказывал дальше, а то только время зря тянем, — постарался я ответить как можно спокойнее.

— И решили мы с Катериной тогда сходить к бабке, — продолжал Павел, — знаете, объявления в газетах печатают? Сходили. Бабка Агафья, ей лет сорок где-то. Она нам сказала, что порчу на нас великую навели, и чтобы от нее избавиться, надо пять сеансов специального лечения пройти, по триста рублей каждый. Но где такие деньги взять?

Отказались. Хотя, если уж совсем честно, то мне кажется, что жульничество это одно. Вы так не думаете?

Я пожал плечами.

— А потом как-то вечером возвращались мы домой от тещи. И когда уже почти дошли до дома, Катюша упала. Я ее подхватить не успел.

Неудачно она упала, повредила ногу.

Может, растянула, может, вывихнула. Она лежала на земле и плакала, а я стоял около нее и не знал, что делать. Именно тогда мы с ним и познакомились. Я имею в виду отца Филиппа. Он рядом проходил, увидел нас и остановился, предложил помощь. Несколько секунд ему понадобилось, чтобы ногу вылечить.

Погладил ее рукой и резко дернул.

Ну, мы его, понятное дело, сразу благодарить начали, а он смеется и говорит: пустяки, но на вас я порчу великую вижу. Если ее не снять, с нами, дескать, так и будут всякие нехорошие случаи происходить. А потом начал те же слова говорить, что и бабка Агафья. Вы можете мне не верить, но прямо слово в слово! И на меня это как удар тока подействовало, а уж на Катерину, — так и вообще! Сами подумайте, два абсолютно разных человека говорят одно и то же! Я хочу сказать, что это я тогда так подумал, а сейчас не сомневаюсь в том, что они знают друг друга и просто сговорились.

— Ну и что дальше было? — попытался я ускорить его рассказ.

— Дальше он нам дал визитку с адресом и предложил пройти у него курс лечения. Я сразу же спросил: сколько это будет стоить. Он ответил, что денег за лечение принципиально не берет и даже наоборот — его святой долг в меру сил помогать обездоленным. Мы к нему на следующий день поехали. Он в Тайцах живет, у него там свой дом. Провели первый курс лечения, чайку попили.

Филипп нас о жизни спрашивал, что раньше с нами было, сочувствовал…

Потом другие люди стали подходить.

Все садились в кружок, говорили о жизни.

— Так что же это за секта у твоего Филиппа? — решил уточнить я.

— Это не секта. Это официально называется Общество милосердия «Сострадание».

— Ну, вы о Боге говорили?

— Да нет, все больше о жизни.

Вернее, о том, как надо жить.

— Ну и как?

— Филипп говорил, что семья — это слишком маленькая ячейка. Что она не может стать опорой в жизни.

Поэтому надо собираться в такие большие семьи или коммуны. Там достоинства каждого превратятся в благо для всех членов семьи.

— Так он коммунист, что ли, твой Филипп?

— Он говорил, что он не коммунист, а коммунар.

— А за счет чего вся эта контора существует?

— За счет пожертвований. Кто сколько может, тот отдает. Но обычно людям уже ничего и не надо. Постоянные члены семей живут вместе, в одном доме.

— А почему ты ушел от этого Филиппа?

— Да мне показалось, что не за так он все делает.

— Он что, просил тебя квартиру продать?

— Нет. Не просил.

— А что же тогда?

— Жена мне как-то сказала, что если ее тетка, не дай Бог, умрет, то нам ничего от нее брать не надо.

— Ну и что?

— Надо, говорит, отдать людям.

— А тетка чья?

— Жены.

— Богатая?

— У нее был муж — коллекционер. Я у нее дома, правда, только раз был — но там картины, книжки, чего только нет…

— И кому все это достанется, если что?

— Да завещание на жену написано…

В общем, Павел ушел от этого Филиппа, а жена осталась в его «Сострадании». И теперь Павел хотел, чтобы сначала милиция, а теперь мы ему помогли жену оттуда вызволить.

Закончил свою исповедь Павел тем, чем я и ожидал. Филипп стал намекать Павлу и его жене на то, что у его организации появились финансовые проблемы. И если бы они продали свою квартиру в Питере и переехали в общий дом где-то в Гатчине, то очень помогли бы общине.

Павел продавать квартиру не хотел, а потому прозрел и решил выйти из коммуны Филиппа, забрав с собой и жену. У него это получилось только наполовину. Жена наотрез отказалась уходить от Филиппа. С тех пор к нему домой каждый день стали приходить братья и сестры из общины. Павлику это сильно надоело, и он обратился в милицию, а затем прибежал к нам.

— Если хотите, мы можем прямо сейчас съездить в Тайцы к Филиппу. Вы ему покажете свое удостоверение, и он испугается, — предложил Павел.

— Это почему? — удивился я.

— Ну как это почему? Книги вашего агентства на лотках лежат, по телевизору ваши сообщения передают. Кто с вами ругаться захочет?

— Нет! — категорически отрезал я. — Это контр-продуктивно! Так мы его только вспугнем раньше времени, слиняет в другой город, и все! Сам подумай, сколько членов секты уже продали свои квартиры и деньги ему отдали… Если его вспугнуть, он бросит своих нынешних сектантов и в какой-нибудь Новгород махнет, а дураков у нас везде полно, новых найдет. И вообще, он не один, скорее всего, работает, с ним еще группа поддержки должна быть, нечто вроде «крыши». Давай мне адрес Филиппа и дуй домой. Я сам съезжу, посмотрю.

Павел ушел, а я еще немного посидел и решил спросить совета у Спозаранника:

— Глеб, ты все слышал?

— Да.

— Будут какие-нибудь инструкции, пожелания?

— Какие могут быть инструкции? — удивился он. — Мы даже не знаем, правду он тут сейчас рассказал или нет! Тебе в самом деле нужно съездить на место и посмотреть там. После этого и будем решать, что делать и чего не делать.

***

В Тайцы я приехал к пяти часам вечера. Нужную мне улицу удалось найти довольно быстро.

Дома по обе стороны дороги были в основном одноэтажными. Я искал дом под номером семь. Проходя мимо пятого, заметил на заборе объявление: «SALE PLEASE CALL Олег Борисович» и номер телефона. Чуть ниже была приписка на русском: «Могу и сдать, если надо». Ого! Хозяин надеется, что на его недвижимость клюнет импортный миллионер. Я представил себе американского миллионера, несущегося по утру через двор от крыльца к деревянному строению, именуемому у нас сортиром. Там у него все мысли будут только о том, как бы в дыру не упасть.

Дом номер семь был двухэтажным, его окружал высокий деревянный забор.

Чтобы не привлекать внимания, пришлось пройти вперед еще метров сто пятьдесят. Затем я повернулся и пошел обратно, пытаясь сообразить, что бы делал Спозаранник на моем месте. Но представить на моем месте Спозаранника не получалось.

Вдруг мне в голову пришла отличная идея. Я уверенной походкой направился к дому на другой стороне улицы. Там в палисаднике копался дедок лет семидесяти. Он яростно стучал молотком по деревяшке. Подойдя еще ближе, я увидел значок с Лениным на его куртке.

— Приветствую вас, товарищ, — поздоровался я.

Тамбовский волк тебе товарищ, — недобро пробурчал дедок, но молотком колотить перестал и внимательно осмотрел свой инструмент. Его боевые качества, видимо, старика не устроили, и он направился к своему дому, может, за винтовкой или пулеметом. Эх, не любит у нас простой народ «тамбовцев».

— Что вы, дедуля, я не из «тамбовцев», я, наоборот, очень даже мирный. Дом вот у Олега Борисовича покупаю, так что соседями скоро будем! Познакомиться хотел, а вы…

В конце концов между мной и дедком завязалась нормальная беседа. Поговорили о ценах, погоде и политике. После того как я шесть раз упомянул «паршивых демократов», он подрастаял. Я плавно перевел разговор на интересующую меня тему, спросив о соседях. Дед сказал, что днем там собираются «мракобесы», а по ночам мафия.

— Дом нужно окружить ротой солдат, всех в нем арестовать, дать по десять лет лагерей и отправить копать водоканал, соединяющий Балтийское море с Тихим океаном.

Я согласился, что арык бы получился замечательный.

Еще немного покрутившись по Тайцам, я направился на станцию и, пока ждал электричку, переписал расписание движения поездов.

Вернулся домой только к десяти часам вечера. Очень хотелось есть, но, открыв холодильник, я нашел всего одно куриное яйцо и половину сосиски. Вздохнул и поставил сковородку на огонь. Жениться, что ли, еще раз, хоть кормить будут…

***

На работу я пришел к двенадцати. У нас все сотрудники, кроме Спозаранника, приходят на работу только к обеду. Что поделать, народ у нас творческий, над ним нельзя издеваться, требуя, чтобы приходили на рабочее место ни свет ни заря, например к десяти. Правда, справедливости ради следует отметить, что когда нужно работать всю ночь до утра, никто и слова против не говорит.

Зайдя в кабинет, я поздоровался с Глебом, который, как обычно, работал за компьютером и одновременно разговаривал с кем-то по телефону. Закончив разговор, он положил трубку и спросил:

— Ну как там в Тайцах?

Я подробно рассказал ему о моем вчерашнем посещении «святых мест».

— Нужно «пробить» дом, в котором живет этот Филипп…

— Хозяин — пенсионер, ему восемьдесят один год. Дом он сдает, а сам живет у сына на Московском проспекте.

— Тогда нужно…

Спозаранник воистину генератор идей. Они в несметном количестве рождаются в его мозгу, и он выстреливает их со скоростью пулемета. Склад ума у него математический, поэтому все его идеи сугубо практические.

Я внимательно слушал Глеба, купаясь в водопаде его идей и стараясь не захлебнуться. Закончил он тем, что дом, который «sale», нужно снять на неделю и посмотреть, что там происходит.

— Иди к шефу и проси у него денег, скажи, что я не против.

Я встал со стула и хотел пойти к Обнорскому, но Глеб остановил меня неожиданным вопросом:

— Ты японским случайно не владеешь?

— Совсем не владею, — ответил я и вышел в коридор.

Там около окна стоял печальный Зудинцев и курил.

— Что случилось? — спросил я, протягивая ему руку.

— Депутат сорвался. То есть не депутат, а кандидат в депутаты. Он в декабре на выборах в ЗАКС провалился, а деньги под это дело у братвы брал. Они ему после того, как он их так подвел, счетчик выставили, раз в пять превышающий первоначальную сумму. Придурок к другой бригаде за помощью обратился, так его с двух сторон рвать начали. Он в милицию побежал жаловаться. А толку? В конце концов к Обнорскому пришел, потом этого дуралея ко мне направили. Только мы с ним плодотворно работать начали, как он пропал куда-то. Его жене неизвестно, где он. На работе тоже ни хрена не знают. Теперь вот Шаховского жду, может, он что присоветует…

— Ну, жди, — только это я и смог сказать ему в утешение и пошел к шефу.

Обнорский стоял посередине кабинета и метал дротики в мишень, висящую на стене. На диване сидел Скрипка и рассказывал о Спозараннике, требующем деньги на покупку русско-японского словаря технических терминов.

Я поздоровался с обоими и вкратце рассказал про вчерашнее, а также передал им предложение мини-шефа об аренде соседнего с филипповской фазендой дома.

Шеф довольно долго не соглашался, но в конце концов заявил, что мне, как стажеру, нужна практика, и поэтому он не возражает. Скрипка выдал мне пятнадцать долларов под это дело, сказав, что больше не даст ни за что.

Дозвониться до владельца сдававшегося в Тайцах дома — Олега Борисовича — удалось почти сразу. Встретиться договорились в самих Тайцах, на перроне, но он поставил условие, сказав, что дом сдаст только семейной паре. У меня в паспорте не было отметки о разводе, так как официально мы с Верой числились счастливой ячейкой российского общества. Так что хозяину можно будет показать мой документ, а про «жену» сказать, что она свой паспорт отдала на вклеивание второй фотографии.

Но где взять жену? С этим вопросом я обратился к Глебу. Он немного подумал, потом встал и ушел. Вернулся минут через десять и сообщил:

— Жену тебе нашли! Будешь жить в Тайцах с Горностаевой. Она очень хороший товарищ и опытный журналист, так что будет за тобой присматривать. Ты сможешь у нее кое-чему научиться.

— Спасибо, Глеб! — искренне поблагодарил я.

— Зря радуешься, она к мужчинам не проявляет интереса, — подал голос Зудинцев, сидевший за своим столом.

— Это к делу не относится! — отрезал Глеб.

— Как сказать, как сказать… — ехидно сказал бывший опер.

Перед самым моим уходом из агентства на «задание» позвонил Павел и с истерическими нотками в голосе сообщил, что вчера, пока он был у нас, его жена Катерина собрала и унесла из дома все ценные вещи.

Я положил трубку и пошел за Горностаевой.

***

Домик оказался совсем маленьким. Веранда, одна комната и крошечный закуток без окон, громко названный хозяином кухней.

Из мебели тоже необходимый минимум — кровать, например, в единственном экземпляре, и это вселило в меня некоторую надежду относительно перспектив предстоящей ночи.

Получив с меня плату, хозяин уехал в город, и мы остались одни.

Следующие полчаса у нас ушли на то, что я вводил Валю в курс дела.

Слушала она меня, как мне показалось, без особого интереса.

Потом мы попили чаю и, не включая свет, обсудили наши дальнейшие действия.

— А может, мне сходить туда к ним, познакомиться? — предложила Валя. — Как будто за солью, а?

Я согласился, и она ушла. Ее отсутствие длилось минут двадцать. Сидя у окна, я наблюдал за входной дверью соседского дома. Когда Горностаева наконец появилась, то провожать ее вышел невысокий мужчина с бородой.

— Кто это был? — спросил я Валентину, когда она зашла в комнату.

— Это и есть твой Филипп. Мы кофе с ним попили, приятно поговорили.

— О чем?

— О смысле жизни, о назначении человека. Да ты все равно не поймешь…

Время шло, а к Филиппу никто не приезжал. На улице окончательно стемнело. Наконец на дороге послышался шум автомобильного двигателя. Сказав Вале, чтобы она никуда не выходила, я выбрался из дома и кустами, стараясь двигаться бесшумно, подобрался к заборчику, отделяющему наш двор от филипповского, и стал ждать.

В этот момент мне показалось, что кто-то крадется ко мне сзади.

Неужели меня заметили? Меньше всего на свете я хотел еще раз получить по голове. Подождав, пока ко мне подойдут поближе, я немного привстал, опираясь на локоть. Пора! Выбросив локоть назад, я ударил. И тут же перекатился в сторону.

О ужас!

На земле лежала Валя и судорожно хватала ртом воздух. Надо же мне было так лопухнуться!

Что было потом, лучше даже и не рассказывать. Короче говоря, спал я той ночью в кресле, награжденный множеством эпитетов, самым мягким из которых был «жаба антикварная».

Утром мы уехали в город, договорившись, что Валя приедет обратно на пятичасовой электричке, а я попозже, так как у меня еще были кое-какие дела.

***

В Тайцы я вернулся, как и планировал, только к девяти часам вечера.

Входная дверь была закрыта на замок, и сколько я ни стучался, мне никто не открыл. Чертыхнувшись и решив, что Валентина спит как сурок, я достал свой ключ и открыл дверь. В доме никого не было. Я уселся на свою дежурную табуретку и задумался. Какая она, эта Валя, все-таки необязательная: договорились ведь, что подъедет к пяти часам и будет наблюдать за соседями. И что в итоге? Придется теперь тащиться на станцию, встречать ее со следующей электрички, которая приходит в Тайцы только к половине одиннадцатого. Будет совсем темно, и блудную Валентину во избежание инцидентов с местной шпаной просто необходимо встретить…

В это время из-за поворота показался джип. Сбавил скорость и остановился рядом с поповским домом. Из джипа вышли двое мужчин, им открыли калитку в заборе, и они скрылись из виду. Я запомнил номер джипа.

До электрички оставалось еще много времени, я решил сходить на почту и позвонить своим приятелям из охранной фирмы — они могли помочь мне «пробить» номер джипа.

Выяснить мне все удалось на удивление быстро: машина оказалась зарегистрирована на Карасева Павла Викторовича, 1965 года рождения, две судимости, последняя за умышленное убийство. На этой же машине с января по май этого года нарушали правила дорожного движения некто Измайлов и Аганесян. На них по специальным базам ничего нет, а вот Карасев числится бригадиром у Толи Гнилого. Но это, пояснили мне дополнительно, очень условно. Вчера у Гнилого, сегодня у Хромого, а завтра у какого-нибудь Кривого или вообще сам по себе…

Я вернулся обратно в дом. До похода на станцию еще можно было попить чайку и поразмыслить над полученной информацией. Прошел в закуток без окон, именующийся кухней, заварил себе чай и с чашкой в руках вернулся в комнату.

И тут меня осенило! Бегом бросился на кухню — там на крючке висела сумка. Валькина сумка!

Схватив ее, я вернулся в комнату.

Вытряхнув ее содержимое на стол, я увидел сотовый телефон, косметичку и разные другие женские штучки.

Вот это был номер! Получалось, что Валя действительно вернулась сюда к пяти часам, а потом, не взяв с собой самого для нее святого, женской сумочки, куда-то ушла. Если ко всему этому прибавить странное поведение соседей, то вывод напрашивался только один: Валя или по своей воле оказалась в поповском доме, или ее туда затащили. Скорее всего, ее взяли в плен, а потом вызвали подкрепление из города.

Главное, не впадать в панику, сказал я себе. Ничего непоправимого еще не произошло, они не знают, что я в доме.

Решив больше не тянуть время, я взял Валькин телефон, поднялся на чердак и, рискуя свернуть себе шею, слез по стене на землю.

Через окно, находящееся на первом этаже, и в дверь, как нормальные люди, выходить было нельзя, потому что двор хорошо просматривался из филипповского дома.

Далее мне пришлось пробираться огородами. В одном из них на меня напала маленькая зловредная собачонка, желавшая откусить кусок моей ноги. При этом она еще и лаяла, как бешеная. Я был вынужден дать ей пинка.

Выбравшись из поселка, я метров двести прошел по дороге, пока не натолкнулся на развалины какой-то автобусной остановки. Я сел прямо на землю и набрал на трубке номер Зудинцева. Поговорив с ним, я попробовал еще до кого-нибудь дозвониться, но у меня ничего не вышло.

Я покурил, встал и направился обратно в поселок. Я, конечно, не герой, но раз уж до приезда помощи оставалось еще как минимум два часа, то следовало их употребить на наблюдение за домом. Возвращался я вновь огородами, и на меня второй раз подряд напала собачонка. Получив от меня очередной пинок, она заткнулась.

Я подобрался к окружавшему филипповский дом забору и прислушался.

Слышно было, как какие-то мужчины внутри дома ругаются между собой. Потом — так мне показалось — кто-то из них получил по морде, потому что ругань прекратилась.

Я посмотрел на часы, — следовало возвращаться на дорогу, Зудинцев вот-вот должен был подъехать. Проторенной дорожкой я вернулся к развалинам остановки и стал ждать.

На дороге, пока еще очень далеко, засветились фары. Я на всякий случай отошел подальше от дороги и спрятался в кустах.

Может, еще одна бандюковская машина везет очередную партию заложников? Машина сбавила скорость и остановилась прямо напротив остановки, и у меня не осталось никаких сомнений насчет того, кем были ее пассажиры. Я вышел из укрытия. За рулем сидел Зудинцев, рядом с ним на пассажирском сиденье восседала Света Завгородняя, а на заднем расположились Зураб и Шаховский. Открыв дверцу машины, я протянул всем по очереди руку, включая и Свету.

Товарищ Дзержинский, группа захвата прибыла, — сказал Зудинцев, приложив руку к козырьку кепки. — Ну что, выйдем на улицу и обсудим?

— Да иди ты к черту, я замерз как собака, — возразил я и, обращаясь к сидящим на заднем сиденье, потребовал:

— Ну-ка подвиньтесь, я к вам залезу.

В машине было тепло. Пересказывая им последние события, успел согреться. После краткого совещания, на котором, кстати сказать, ничего и не решили, мы загнали машину в перелесок и вышли под свет звезд.

Я шел рядом с Зудинцевым и шепотом спросил его:

— А зачем вы Светку с собой притащили, какой с нее прок сейчас может быть?

— Да не хотели мы ее с собой брать, она сама увязалась!

— Не понял! А что она у тебя дома в двенадцать ночи делала?

Зудинцев резко остановился:

— Ну что ты ко мне привязался?

Может, ей ночевать негде! Может, я ей комнату сдаю! И вообще, отстань от меня со своей ерундой!

Он в сердцах плюнул на землю и пошел дальше. Метрах в двухстах от филипповского дома мы опять остановились, потому что теперь просто необходимо было что-то решать.

— Оружие надо, — сказал я.

Каждый из них отреагировал по-своему. Зудинцев полез к себе под мышку и вытащил револьвер, пояснив, что он газовый, а Зураб откуда-то извлек кастет. Света из своей сумочки вынула электрошокер. Шаховский же только презрительно усмехнулся и не сделал ни одного движения.

— А у тебя что? — полюбопытствовал я.

— У меня штучка посерьезнее.

— Конечно, у вас, у израильских шпионов, все может быть.

— С каких это пор я израильским шпионом стал? — изумился Шаховский.

— Я-то откуда знаю! — ответил я. — Может, с тех пор, как услышал голос родины?

— Какой такой родины?…

— Хватит вам пререкаться! — потребовал Зудинцев. — Давайте лучше решим, что делать теперь будем.

Горностаеву оттуда вытаскивать надо, а вы тут какой-то херней занимаетесь, шпионы, блин, недобитые!

— А что тут обсуждать? Налетим неожиданно и перебьем их! — внес предложение Зураб и посмотрел на свой кастет.

— Не пойдет, тут тебе не Абхазия, — категорически возразил Зудинцев, — они нас перещелкают, как кроликов.

— При чем тут Абхазия? — взвился Зураб. — Зачем Абхазия, там такого не помню, а вот в Приднестровье помню…

— Хватит! — оборвал его Зудинцев. — Давайте Родика послушаем, он хоть подступы к дому обследовал.

— Значит так, — начал я, — скорее всего, Вальку они держат в дальней комнате, это нечто вроде пристройки к дому. Я уже осматривал ее издали, окон там как будто нет, но зато в соседней есть. Как раз под этим окном на улице сидит амбал. Там от ближайших кустов метров семь до него будет, и по идее он раза три в нас выстрелить успеет или завопит, как паровоз. Но есть одна мысль… можно попробовать, только без активного участия Светы нам не обойтись.

Света, услышав, что от нее что-то зависит, расправила плечи и заявила:

— Я готова!

— Вот и отлично, — обрадовался я. — Единственная возможность подобраться к охраннику — это его чем-то несказанно удивить. Ну скажем, вдруг выходит на него прямо из кустов голая девушка.

— А где ты голую девушку найдешь? — с подозрением спросила Света.

— А Зудинцев на что?… — огрызнулся я. — Он же у нас больше всех на голую бабу похож! И вообще, Света, не задавай глупых вопросов!

— Что за идиотизм! Вам надо, вы и раздевайтесь!

Я вздохнул и принялся ей объяснять, что если к сторожу из темноты выйдет голый мужик, то эффект будет немножко не тот.

— Я тоже думаю, что план прекрасный, самый лучший, какой только можно было придумать! Давай, Светочка, я тебе помогу… — потянул к ней руки обрадованный Зураб.

— Уберите его! — зашипела Света. — Я сама!

— Погоди, — остановил ее Зудинцев, — поближе подойдем, там и разденешься, а то замерзнешь у нас раньше времени и подвиг свой не совершишь.

Как диверсанты в тылу врага, мы подкрались к поповскому дому на максимально близкое расстояние. По дороге на нас опять напала та вредная собачонка, и пришлось дать ей еще один пинок. Светлана разделась, предварительно потребовав, чтобы мы отвернулись. По-моему, мы все жульничали, и кажется, Света это заметила, но никак не отреагировала.

Правда, трусики снимать она категорически отказалась, заявив, что для бандита будет достаточно и одной обнаженной верхней части тела. Посмотрев на нее, я вынужден был признать ее правоту. Зураб же, конечно, остался крайне недоволен, он явно рассчитывал на большее.

— Делаем так, — командовал Зудинцев. — Я и Шаховский подбираемся вдоль забора, а вы двое — через кусты смородины. Света через пять минут выходит из кустов. Поняла?

Учтите, мы должны выскочить очень быстро. Если он успеет заорать, то нам всем крышка! Перестреляют, как котят!

Вообще-то командовать должен был Зураб, как наиболее опытный в проведении таких операций, но Зудинцев как-то сразу захватил инициативу…

Через пять минут мы уже были на исходных позициях и ожидали выхода на сцену Светы. Я страшно нервничал, и от этого мне в голову лезли совершенно идиотские мысли. Так, например, я подумал, что неплохо было бы покрыть Свету фосфором, чтобы она светилась зеленым цветом.

Но где же она? Пора на выход!

Кусты раздвинулись, и в слабом свете луны вышла богиня Неожиданности в одних белых трусиках!

Это было великолепно! Бандит, охранявший окно, сначала вскочил на ноги, выронив из рук на землю ружье, потом, наоборот, сел на задницу и несколько раз очень тихим голосом сказал «мама». Тут мы и рванули в атаку. Бедняга был так поражен, что даже не понял, что происходит, когда несколько раз получил по голове тяжелыми предметами. Без звука он завалился на бок и так и остался лежать без движения.

Мой план сработал! Закончила первый этап операции Света. Она из-под резинки своих трусиков извлекла электрошокер и ткнула им в нос поверженному бандиту. Вопреки ее ожиданиям, он не дернулся, а только по-крысиному пошевелил носом."

Получилось очень комично, и будь ситуация немного другой, мы бы, наверно, долго смеялись.

После этого наша примадонна убежала одеваться, Шаховский встал на шухер, Зудинцев принялся профессиональными движениями вязать бандита, а Зураб продолжал стоять, глядя на кусты, в которых скрылась Света. Я же достал перочинный ножик и начал отдирать рейки на раме, держащие стекло. Вскоре мне удалось его снять. Просунув руку внутрь, я открыл щеколду и, стараясь не производить лишнего шума, распахнул окно.

— Отойди! — сказал Зураб, отодвинув меня в сторону, и полез в дом.

Ему, наверно, стало стыдно, что он пялился на Свету вместо того, чтобы помогать нам.

Он с фацией пантеры бесшумно перепрыгнул через подоконник и оказался внутри дома. Я гораздо менее ловко последовал за ним. Зудинцев тоже хотел лезть в окно, но в это время где-то с другой стороны дома послышались голоса. Бандиты говорили между собой на повышенных тонах, и Зудинцев, держа в руках трофейное ружье, остался на улице.

В доме было абсолютно темно.

Откуда-то сбоку послышался голос Зураба:

— Эй, сюда!

Я пошел на голос и тут же ударился лбом о стену. Как только Зураб ориентируется в кромешной мгле?

Осторожно, ощупывая пространство вокруг себя, я двинулся вперед и скоро натолкнулся на моего напарника, сидящего на корточках. Он подергал меня за руку, требуя, чтобы я тоже присел.

На полу кто-то лежал. Зураб тормошил этого «кого-то» за плечо. Результата не было никакого. Кое-как мы с Зурабом подтащили тело к окну.

Я нес за ноги, а Зураб за руки. Когда мы вытащили его (или ее) почти наполовину на улицу, стало ясно, что это не Валя. Вместо нее мы спасали какого-то незнакомого мужика.

— Вах! — сказал огорченно Зураб. — Это не наше, потащили обратно, надо на место положить, нехорошо брать чужое.

Но Зудинцев, принимавший у нас мужика, внимательно посмотрел на него и вдруг радостным голосом сказал:

— Это мне! Давай его сюда!

— Ты что? — изумился Зураб. — Наша Валя гораздо лучше!

— Сюда давай, говорю! — зашипел Зудинцев.

Зураб недоуменно пожал плечами и вывалил мужика прямо на Зудинцева. В этот момент из кустов вернулась Света. Зураб, увидев ее, вновь забыл, зачем сюда приехал, и сделал попытку вылезти из окна. Я схватил его за руку и спросил:

— А как же Батька?

Он вздохнул, и мы вернулись обратно в темноту. Но больше никого не нашли. Пришлось вернуться.

Наш маленький отряд пробирался сквозь кусты, как стадо мамонтов, мы даже умудрились сломать по пути какой-то заборчик. Во дворе третьего дома нас опять атаковала все та же шавка и в очередной раз за эту ночь получила по морде. В жизни не видел таких настырных собак!

Вскоре мы добрались до трассы и благополучно ее пересекли, спрятавшись на другой стороне в маленьком лесочке.

— Кто это? — спросил Зудинцева Зураб, показывая на связанного мужика, которого мы вытащили из дома.

— Это мой кандидат в депутаты, блудный, правда, — сияя, ответил бывший опер и, как бы все еще не веря в то, что нашел своего клиента, погладил того по голове.

— Так давай его развяжем тогда, — предложил я.

— Ни в коем случае! — возразил Зудинцев. — Он у меня вечно куда-то пропадает, пусть уж лучше так полежит, целее будет!

Со стороны дороги послышался шум двигателей. Из поселка в город мчался джип. И в это же время на дороге со стороны города тоже послышался шум автомобильных моторов, причем не менее чем трех. Джип, сойдя с дороги, поехал прямо по полю.

Но водитель явно переоценил возможности своей машины, она завязла в грязи. Этот маневр не остался незамеченным. Автомобили, мчавшиеся из города, остановились, и из них наружу выскочили не менее десяти человек. Все это происходило в километре от нас, но мы все равно услышали крики, приказывающие кому-то остановиться. Потом все стихло.

Вскоре караван из трех машин проследовал мимо нас в Тайцы. Бандитский джип так и остался стоять в поле.

Я, Зураб и Зудинцев решили вернуться в поселок. В это время на дороге показался одинокий велосипедист, кативший в нашу сторону.

— Будем брать? — спросил Зураб.

— Может, это обычный человек в город едет? — возразил я.

А велосипедист изо всех сил крутил педали. Нас он заметил, не доезжая метров десяти, резко затормозил и начал разворачиваться. После этого маневра мы рванули к нему.

Первым велосипедиста догнал Зураб, схватил его за шиворот, а сам резко остановился. Эффект получился потрясающий. Велосипед без пассажира поехал дальше, Зураб и его добыча грохнулись на землю, а мы на полной скорости налетели на них. В итоге получилась приличная куча-мала.

Когда нам наконец удалось разобраться, где чьи ноги и руки, мы стали разглядывать пленника. Это был седобородый Филипп.

— Где Валя? — спросил у него Зудинцев.

— Какая Валя? — вопросом на вопросом попробовал ответить Филипп.

Зурабу такой ответ не понравился, и Филипп лишился двух передних зубов.

— Не порти товарный вид, нам его еще милиции сдавать, — испугался за жизнь Филиппа Зудинцев.

— Они ему что, зубы считать будут? Он что, лошадь? — удивился Зураб.

— Куда вы дели нашу сотрудницу? — продолжал спрашивать Зудинцев.

Но ответа от Филиппа мы так и не добились.

Мы связали наш живой трофей, чтобы он под шумок куда-нибудь не скрылся, и оставили сторожить его и мужика-кандидата Шаховского со Светой. А сами втроем пошли обратно в Тайцы.

Около филипповского дома Зудинцев поздоровался с мужчиной в штатском. Это оказался его бывший коллега по угрозыску.

— Двоих взяли, — рассказал знакомый Зудинцева. — В доме нашли ТТ и помповое ружье. Да, еще одного мужика в кустах обнаружили. И знаешь, его по башке так шандарахнули, что у него что-то там сдвинулось! Такую чушь несет, ты бы слышал! Говорит, что его голая баба по голове стукнула! Ну что, журналисты, пойдете смотреть? Нам надо, чтобы вы на месте кое-что пояснили. Да, тут еще один ваш чуть всех задержанных не перебил. Он, когда домик обыскали и поняли, что вас там нет, на бандюков с черенком от лопаты начал кидаться.

Перебить всех хотел! Где, кричит, наши? Мы его еле-еле оттащить смогли!

— Не понял, ты про кого говоришь? — ответил Зудинцев. — Все наши, которые буйные, уже тут давно! Еще, правда, Обнорский есть, но он далеко, в Новгороде, в командировке. Я ему, конечно, позвонил перед тем, как сюда ехать, но слишком мало времени прошло, он не мог так быстро сюда добраться! — недоумевал Зудинцев.

В это время из дверей дома появился Спозаранник. Одет он был крайне необычно. Вместо привычного для нас костюма с галстуком на нем были синие спортивные штаны, футболка и домашние тапочки. Он производил впечатление совершенно одичавшего человека. (Потом мы узнали обстоятельства появления Спозаранника в Тайцах в таком экзотическом виде. Оказалось, что Зудинцев перед отъездом ко мне оставил ему на автоответчике запись. Вернувшись домой и прослушав сообщения, Глеб тут же в чем был побежал к соседу, у которого без лишних слов отобрал техпаспорт и ключи от доисторической «копейки», и погнал в Тайцы…)

***

Увидев нас, Спозаранник полез обниматься. Но, видимо, вскоре вспомнил о том, что является начальником, и вновь принял свой обычный вид:

— Все, что тут произошло, завтра в письменном виде мне на стол! Чтобы был полный отчет! Расписать все по минутам! Да, Валентина с вами?

— Нет, мы ее не нашли, — тихо сообщил Зудинцев.

***

В этот момент на дороге — целая и невредимая — появилась Валентина Горностаева.

Она подошла к нашей группе и удивленно спросила:

— А что это вы тут все делаете?

Дальше были вопли, крики, которые нет никакой возможности описать. Выяснилось следующее: Валентина вернулась в Тайцы, как мы и договаривались, на пятичасовой электричке. Потом ей позвонили и сказали, что ее любимый племянник попал в больницу. Она тут же, забыв свою сумку, рванула обратно в город.

— А чего ж ты мне ничего не сообщила? — наседал на Горностаеву я.

— Как? Я оставила записку на столе. Написала, что поехала в больницу и вернусь, как только смогу.

Просила без меня ничего не предпринимать.

Тут я все понял. Для конспирации я не включал в доме свет. И поэтому увидеть горностаевскую записку просто не мог.

***

Рядом с нами остановилась зеленая навороченная «Нива». Это была машина шефа. Обнорский сидел за рулем, с переднего сиденья махал рукой Скрипка.

— Все целы? — спросил Обнорский, подозрительно рассматривая Спозаранника…

Филиппа и кандидата в депутаты пришлось отдать оперативникам.

***

В город мы поехали только часа через три. Первым двигался Обнорский на «Ниве», за ним шла наша «четверка», замыкал колонну Спозаранник. Когда мы проезжали мимо какого-то озера, «Нива» Обнорского показала нам правый поворот и несколько раз просигналила. Все поняли это как знак остановиться.

Обнорский подождал, пока все вылезут из машин, а потом решил устроить небольшое собрание.

— Ну что, господа журналисты, раз уж так получилось, что мы почти по независящим от нас обстоятельствам оказались на загородной прогулке, то предлагаю гулять по полной программе! Время, кстати, уже не раннее, так что сейчас обзвоним остальных наших и в срочном порядке вызовем их сюда. В ближайшей деревне купим мяса и устроим сабантуйчик! Воздержавшиеся есть?

— А вино будет? — спросил Зураб.

— Вина — не будет, — ответил Обнорский, который всегда категорически возражает против употребления любых спиртных напитков.

Почему — так и остается для меня загадкой.

ДЕЛО ОБ УТОНУВШЕЙ КАССЕТЕ

Рассказывает Валентина Горностаева

"…Зарекомендовала себя как профессиональный журналист, имеющий навык работы с источниками информации и корректного изложения материала.

…Конфликтна. Подвергает критике практически все решения руководства агентства.

Общественно активна. Считает себя борцом за права «рядовых» сотрудников агентства. В 1998 году ею предпринималась попытка (неудачная) создания в АЖР профсоюза.

Имеет два выговора за нарушение производственной дисциплины (срыв сроков сдачи материала, курение в неположенных местах)".

Из служебной характеристики

Сегодня — четверг, а значит, с утра будет английский. Поэтому настроение у меня было хуже некуда. Я шла на работу с таким мерзким настроением, словно мне предстоит визит к гинекологу. Эта последняя придумка Обнорского с добровольно-принудительным изучением английского была не то чтобы бессмысленной, но абсолютно безнадежной.

По крайней мере в отношении меня.

Но распоряжения шефа в нашем агентстве выполняются безукоснительно. Поэтому я обреченно переставляла ноги, проклиная себя за врожденную, очевидно, неспособность к иностранным языкам.

Я работала здесь второй год. Обстоятельства моего появления в агентстве до сих пор были не осознаны мною до конца. Все произошло случайно. Я училась на пятом курсе факультета журналистики и успешно работала на телевидении, когда там неожиданно появился Обнорский.

Он читал лекции по технике журналистского расследования. Слушать его я отправилась скорее из любопытства — слишком много разговоров было вокруг этих лекций на факультете. Да и сам Обнорский был для нас, студентов-журналистов, личностью известной и почитаемой. Ну как же, живой классик! Его «Переводчик» ходил на факультете по рукам. Как и все, я глотала его книги запоем, но лихо закрученные сюжетные линии меня интересовали мало. От строчки к строчке меня гнал интерес к необычайно притягательному главному герою. Этот человек искал истину, находил ее, совершал ошибки и всегда расплачивался за них сам.

Лекции Обнорский читал довольно сумбурно, но очень увлеченно. Говорил, что профессиональная журналистика обвалилась, что новую школу еще только предстоит создать. На фоне общего раздрызга, который царил тогда на факультете, он излучал уверенность. В его словах была убежденность человека, знающего и любящего свое дело. Одним словом, я твердо решила забросить литературную критику и посвятить себя журналистскому расследованию.

После того как Обнорский закончил лекцию, я подошла к нему и нахально сказала, что хочу быть расследователем. Он посмотрел на меня несколько удивленно, очевидно не ожидал подобной наглости от невзрачной студентки, и спросил: «А что вы умеете?» Я скромно потупила взор и ответила, что умею пока немного, но хочу учиться, что согласна быть стажером и вообще кем угодно — так глубоко запали мне в душу его слова… Моя лесть возымела действие. После минутного молчания мэтр сказал: «Ну что ж, давайте попробуем».

Девчонки с курса говорили мне потом: "Ну, Горностаева, ты даешь!

Все пять лет тихоней прикидывалась, а тут вдруг к Обнорскому подъехать сумела". — «Да, я та еще штучка», — отвечала им я.

Тогда я очень гордилась собой.

Попасть в агентство, о котором в городе ходило множество самых разнообразных слухов, было совсем не просто. Сегодня мои восторги несколько поубавились, потому как расследователя из меня явно не получается. Наверное, я несколько переоценила свои силы.

На английский я опоздала. Там уже вовсю шла проверка домашнего задания, которое я, конечно же, не подготовила. В нашей группе, которая изучает язык с нуля, особыми успехами не блистает никто. Разве что Зудинцев, который наверняка хитрит и имеет об английском хотя бы некоторое представление.

Наша молоденькая учительница пытается быть строгой. Она забавно складывает руки на столе, как делают это первоклассники, и говорит:

«Прошу вас учить слова. Иначе я буду ругаться». Но ругаться она не умеет, а слов мы не учим. Да и когда нам их учить…

Отмучившись после английского, я заглянула в отдел Марины Борисовны в надежде покурить с ней в ее уютной комнате. «Ой нет, Валюша, пойдем в коридор, — сказала она. — Посмотри, как у меня стало красиво после ремонта, не хочется дымить здесь». Я с тоской посмотрела на свое любимое кресло и вышла вслед за Агеевой в коридор.

Несмотря на значительную разницу в возрасте, нас связывают дружеские отношения. Агеева всегда в курсе всех дел, которые происходят в агентстве, и как начальник архивно-аналитического отдела знает множество имен и кликух представителей криминального мира.

Я люблю эту красивую женщину, избалованную мужским вниманием и обладающую довольно язвительным языком, на который лучше не попадаться. Если бы Марина Борисовна жила в рыцарские времена, на ее фамильном гербе непременно были бы начертаны слова: «Не спущу никому!» Ее постоянные стычки с Обнорским стали притчей во языцех.

Вот и сейчас она начала с того, что шеф совсем страх потерял — взвалил на ее отдел кучу дополнительной работы. Впрочем, Марина Борисовна обладает счастливой способностью быстро переключаться. Очень скоро она заговорила о своей дочери, Машке, о том, что мне необходимо устроить свою личную жизнь — потому что грех женщине моего возраста с такими роскошными рыжими волосами оставаться одной. «Ах, Валюша, когда я была молодой…»

Тема молодости любимая у Марины Борисовны. С моей точки зрения, она несколько кокетничает, потому что в свои сорок пять лет выглядит куда лучше, чем я в двадцать семь. Но на сей раз я не успела услышать очередную историю из бурной молодости Марины Борисовны.

Дверь кабинета Обнорского вдруг резко распахнулась, выпуская неизвестного мужчину. Впрочем, неизвестным он был только для меня, потому что Агеева тихонько шепнула мне на ухо: «Это Голяк». В последнее время это имя часто мелькало в сводках агентства, и я с любопытством взглянула на его обладателя.

Ничего особенно собой он не представлял. Невысокий, плотный, темные волосы, большой с залысинами лоб. Прикид тоже самый обыкновенный — джинсы, куртка, светлая голубая рубашка. Словом, ничего, что могло бы поразить воображение или хотя бы бросалось в глаза. И тем не менее что-то в этом человеке вызывало во мне беспокойство.

Когда за Голяком захлопнулась входная дверь, в коридоре появились Обнорский и Шаховский. Шеф пребывал в состоянии крайнего раздражения. Он сыпал привычным набором идиоматических выражений, смысл которых сводился к тому, что Голяк напрасно думает, что ему, козлу, удастся получить назад кассету.

Чтобы не попасться Обнорскому под горячую руку, мы с Агеевой сочли за благо разойтись по своим комнатам.

— Хау а ю? — приветствовал меня Спозаранник.

— Плохо, — ответила я ему по-русски. Порадовать своего начальника мне было действительно нечем. Текст, которой должен быть готов еще вчера, похоже, не будет написан и сегодня. А тут еще Голяк почему-то из головы не выходит.

— А что это за история с Голяком? — спросила я.

Глеб поднял на меня глаза и назидательно произнес, что вместо того, чтобы интересоваться Голяком, мне следовало бы закончить справку о топливных компаниях, которую он ждет.

— Глеб, — с надеждой сказала я, — можно завтра?

— Сегодня! — коротко отрезал он.

Змей, — подумала я. Ядовитый змей. Спорить с Глебом бессмысленно. Чужих аргументов он не признает, а его собственная работоспособность вызывает во мне здоровое чувство зависти.

Вздохнув, я включила компьютер и открыла текст ненавистной справки. В комнате было тихо. За соседним столом сидел за компьютером Зураб. Он боролся с финансовыми пирамидами и изредка давал выход переполнявшим его эмоциям, выкрикивая какие-то короткие грузинские словечки. Модестова и вовсе было не слышно. Я попыталась сосредоточиться, но топливные компании определенно не шли мне на ум. Что-то другое не давало мне покоя. «Наваждение какое-то», — подумала я, ощущая неясную тревогу.

— А что это ты вдруг Голяком заинтересовалась? — словно читая мои мысли, произнес Глеб. — Я полагал, что всем мужчинам на свете ты предпочитаешь Агееву.

Своеобразное чувство юмора моего начальника всякий раз ставит меня в тупик.

— С моей сексуальной ориентацией все в порядке, — сказала я как можно более суровым голосом.

— Судя по книгам, которые ты читаешь, я бы этого не сказал, — продолжал он невозмутимо.

Типичный змей! И когда только он успел углядеть на моем столе «Другой Петербург» Ротикова.

— Эта книга, уважаемый Глеб Егорович, интересует меня не столько своей голубой направленностью, сколько тем, что, по моему разумению, это — хорошая литература. Читаю ее я исключительно во внерабочее время, и дала мне ее, между прочим, Марина Борисовна, за что я ей очень благодарна.

— Вот я и говорю, — засмеялся Спозаранник. А вместе с ним грохнули Зураб и Модестов.

— Не бери в голову, Валэнтина, — сказал Зураб, нарочито акцентируя грузинский акцент. — В конце концов, у каждого свои недостатки.

У меня появился законный повод обидеться. Стараясь сохранять достоинство, я взяла сигареты и отправилась к Агеевой.

Марина Борисовна встретила меня участливо.

— Что грустная, Валюша?

— Да вот, не выходит чаша у Данилы-мастера, — пыталась отшутиться я.

— А ты ее пни, чашу-то, — улыбнулась она, протягивая мне чашку кофе, и, глядя на мое расстроенное лицо, заговорщицки подмигнула:

— Может, коньячку?

Откуда-то из недр шкафа Агеева достала початую бутылку, которая хранится здесь со времен ее дня рождения. Спиртные напитки в «Золотой пуле» категорически возбраняются, поэтому, плеснув коньяк в кофе, она вновь спрятала бутылку за файловые папки, подальше от бдительных глаз Обнорского.

В отделе Марины Борисовны кофе всегда самый вкусный. Мы с наслаждением прихлебывали ароматную жидкость и разгадывали скандинавские кроссворды, к которым имели непонятное пристрастие. Наш кайф нарушил Обнорский. Он неожиданно возник в дверях и произнес:

— Ага, кофеек попиваете. Кроссвордики решаете в рабочее время?

— Андрей, дай передохнуть минутку. Горностаева вот грустит, я ее кофеем отпаиваю, — сказала Марина Борисовна.

— Кто обидел нашего королька?

Нашего рубаху-парня? — дурашливо заговорил Обнорский цитатами, обращаясь ко мне.

Я почему-то смутилась, но Агеева мужественно встала на мою защиту.

— Кто ж, как не твой Спозаранник. Нагрузил работой бедную девочку. Совсем как ты меня.

— Что ж, будем увольнять как несправившуюся, — резюмировал Обнорский и вышел так же внезапно, как появился.

Не успели мы допить кофе, как на пороге появился начальник репортерского отдела Владимир Соболин.

Он попросил Марину Борисовну срочно подготовить все имеющиеся в ее отделе материалы на Голяка.

«Опять Голяк», — подумала я.

Агеева, надевая очки, подошла к компьютеру и чуть раздраженно сказала:

— Господи! Ни минуты покоя.

Что случилось-то?

До того как стать журналистом, Соболин был актером. Он любит говорить. Речь его всегда напоминает сценические монологи и требует аудитории. Умело управляя голосом, он поведал нам, что примерно месяц назад господин Спозаранник записал на диктофон долгую беседу с неким Голяком. И под хорошую закуску и благородные напитки тот выложил Глебу Егоровичу много любопытного. Про милицейские крыши охранного бизнеса, про депутатов и особенно их помощников. Про недавнее убийство лидера демократического движения. Кассете с подобной информацией цены нет. Голяк такими делами ворочал, что думал век гоголем ходить. Но сколько веревочке ни виться — конец один. Его не сегодня-завтра в федеральный розыск объявят, а свое одеяло к телу все-таки ближе. В этих условиях слитая информация вполне ему боком выйти может. Вот он и просит вернуть кассету, на которой беседа эта записана.

— А мы, стало быть, не вернем? — спросила я.

— А тебе, Горностаева, Голяка, что ли, жалко? — вместо ответа сказал Соболин.

Голяка мне было не жалко. Но со мной происходило что-то странное. Я вернулась к себе в отдел и села за компьютер. Несколько минут я тупо вглядывалась в названия топливных компаний, затем, повинуясь какому-то внезапному решению, свернула текст справки и разложила на экране пасьянс.

«Если „Свободная ячейка“ сойдется с первого раза, то я знаю Голяка», — загадала я. Глеб неодобрительно посмотрел в мою сторону. От его бдительного ока не укрылось, что я явно занимаюсь не тем, чем следовало. «Ну и пусть», — подумала я, продолжая упорно щелкать мышью. Через несколько секунд карты веером заскользили по экрану и улеглись на положенные места. «Свободная ячейка» сошлась. «Вот черт!» — сказала себе я и встала из-за стола.

— Глеб, я пойду? Все равно от меня толку сегодня нет.

Молчаливый кивок Спозаранника должен был означать, что толку от меня нет по обыкновению. Мне стало стыдно. Я подумала, ну какой из меня, на фиг, расследователь, когда даже справку толковую написать не могу. Глеб будет тысячу раз прав, когда нажалуется на меня Обнорскому, и вылечу я из агентства в два счета.

«Ну и пусть!» — упрямо твердила я, спускаясь по лестнице. Все равно они меня не любят. Никто не любит.

***

На улице лил дождь, и это как нельзя лучше соответствовало моему настроению. Я продолжала накручивать себя. Вспоминала день, когда пришла в агентство первый раз. Обнорский водил меня по комнатам и говорил: «Выпускница факультета журналистики. Мечтает стать расследователем». Я готова была провалиться сквозь землю. Наверное, так чувствовал себя Гадкий утенок из сказки Андерсена.

Первый год мне пришлось работать в репортерском отделе. Окунувшись в море криминальной информации, я сначала пришла в ужас, и если бы не Агеева, которой пришлось стать моим Вергилием, я, наверное, сбежала бы из агентства. Потом привыкла писать информации об ограблении магазинов, убийствах депутатов, разбойных нападениях. Привыкла и к тому, что, разрезая торт на чаепитии в отделе, Соболин называл себя главным специалистом по «расчлененке». И действительно, по количеству информации о расчлененных трупах он не знал себе равных.

Соболин добрый начальник. Задатки Деда Мороза, которого ему приходилось играть в актерской жизни, проявляются и в его стиле руководства. Всякий раз, когда он произносит очередную реплику, в мою голову неизменно лезет дурацкий стишок. Начинается он так: «Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты…» Конец стишка был неприличный.

В отдел к Спозараннику меня взяли на стажировку. К тому времени я достаточно поднаторела на криминальных информациях и чувствовала себя способной на большее. В отличие от репортеров здесь работают солидные люди, в основном бывшие менты и чекисты. Работа в этом отделе кропотливая и начинается с тщательного сбора информации, составления подробных досье, проверки фактов. Успех расследования зависит от надежности и компетентности источника. С моей точки зрения, все это несколько походит на шпионские игры. Иногда мне даже кажется, что Глеб неспроста периодически сбривает свои роскошные усы, отправляясь на встречу с очередным источником.

«Господи! — говорила себя я. — Да они все сумасшедшие, свернутые на своем криминале. И я сумасшедшая — вот уже Голяки мерещатся».

***

Домой я приехала в самом мрачном расположении духа. К счастью, мои домочадцы были слишком заняты, чтобы обратить на это внимание. Сестрица Сашка и ее бойфренд Андрей, как обычно, устроились на кухне. Разложив на столе конспекты и учебники, они в порядке подготовки к зачету по биохимии упоенно целовались.

Любимая племянница Манюня носилась по квартире с последним подарком своего папочки, страшенной пластмассовой уткой-каталкой.

Манин папа, в недавнем прошлом Сашкин муж, баловал горячо любимую дочь подарками и визитами исключительно по воскресеньям. Сашку это вполне устраивало, Маньку, похоже, тоже. Единственным человеком, которому такая ситуация казалась ненормальной, была наша с Саней мама, Манина бабушка.

Мама у нас вообще идеалист-романтик. Вот уже двадцать лет она безуспешно пытается наставить нас с сестрой на путь истинный. С появлением Манюни процесс нашего воспитания был приостановлен. Она даже перестала плакать о нашем папашке, который завел себе новую семью десять лет назад, и все свои надежды сосредоточила на внучке. Но Манька оказалась еще более крепким орешком, чем в свое время мы с Санькой. Заставить ее делать что-нибудь против ее желания практически невозможно. А желает она пока только танцевать, наряжаться и корчить рожи перед зеркалом. Единственное, что может отвлечь ее от этих занятий, — кассета с «Титаником», которую она смотрит как завороженная.

К одиннадцати «Оскарам» Камерон вполне может добавить еще один — номинация за лучшее успокаивающее средство для детей двух с половиной лет.

Сашка с Андреем наконец ушли из кухни, и я в унынии принялась шарить по холодильнику. На полноценный ужин настроения не было.

Поэтому, воспользовавшись тем, что мама сражалась с Манькой, пытаясь приохотить внучку к интеллектуальным занятиям, я ограничилась традиционным меню: кофе с сигаретой и бутерброд.

События сегодняшнего дня фрагментами проносились в голове. От этого занятия меня отвлекла Саша, — пришла пообщаться с любимой сестрой. Суть общения сводилась к просьбе написать реферат по культурологии — «что-нибудь про Питирима Сорокина, но не так много, как в прошлый раз».

Постепенно на кухне собралось все наше семейство. Обычно мы сидим долго, но сегодня все были какие-то замотанные, поэтому посиделки вышли по сокращенной программе. Сашка понесла Маньку укладываться. Этот процесс сопровождался воплями и настойчивыми криками: «Баба Ле-на!!!» Обычное дело. Нормальный сумасшедший дом невыносимый и любимый одновременно.

Я забралась в свой закуток — угол большой комнаты, отгороженный сервантом. Там впритык друг к другу умещались стол, кресло и книжные полки. Все это использовалось как по назначению, так и для хранения всяких ценных вещей, непочтительно именуемых мамой «этот твой хлам».

Ничем серьезным заниматься мне не хотелось, поэтому я потянулась за альбомом с фотографиями. Фотографий у нас в доме великое множество: в альбомах, коробках, пакетах и просто россыпью, на которых запечатлены мною студенческие вечеринки и домашние праздники, портреты родственников и многочисленные снимки Манюни.

Я люблю смотреть фотографии.

А для таких случаев, как сегодня, у меня припасен особый альбом.

В нем хранятся фотоснимки из «Искорки». Есть под Зеленогорском такой райский уголок, с которым у меня связано четыре года жизни. Ровно четыре лета во время каникул я работала в «Искорке» вожатой. Этот далеко не бедный лагерь ничем не напоминал тот, где прошло мое собственное пионерское детство. Детям и взрослым здесь были обеспечены невиданные по тем временам условия. Трехэтажные каменные корпуса, йогурты к ужину, черешня к полднику, компьютерные приставки в качества призов за победу в конкурсах. У меня, например, впервые в жизни была собственная комната.

Однако самым большим потрясением для меня стали дети. Особого пристрастия к педагогике я никогда не испытывала, и моя лагерная эйфория объяснялась вовсе не тем, что во мне внезапно проснулся талант Ушинского или Сухомлинского. Дело было не в педагогике, а в том невероятном потоке любви и симпатии, который внезапно хлынул на меня.

В лагерь я уже три года не езжу, но до сих пор, перебирая фотографии, улыбаюсь, потому что ко мне хоть на чуть-чуть возвращается спокойствие и безмятежность самого лучшего в моей жизни времени.

Но сегодня даже это испытанное средство не срабатывало. Я перебирала фотки с забавными детскими мордашками и ловила себя на том, что думаю о своей работе в агентстве, о пасьянсе, который зачем-то сошелся, и, конечно, про Голяка. Такое ощущение, что про этого бандюгана мне теперь до конца жизни думать придется.

«Все, стоп», — сказала я себе.

В конце концов, человек должен быть хозяином своих мыслей. Ну-ка попробуем еще раз! Так, это мы после «Аленького цветочка» — спектакля, имевшего бешеный успех благодаря чудищу, бесподобно сыгранному моим любимчиком Лехой Смирновым.

Это наш поход, это я у снежной крепости, а это…

Тут я почувствовала, что у меня темнеет в глазах — с фотографии широко и приветливо улыбался Голяк.

Сначала я подумала, что моя нервная система не выдержала ежедневного общения с криминальным миром и я просто рехнулась. Потом я осознала, что это не галлюцинация, и испугалась еще больше. Но уже не страх, а настоящий ужас и безысходная тоска навалились на меня, когда я поняла, что человек с фотографии — тот, кого я встретила сегодня в агентстве и кого не сегодня-завтра объявят в федеральный розыск, — это отец Кирилла Арсеньева.

Оба они глядели на меня с фотографии, сделанной в родительский день после дружеского футбольного матча, в котором принимали участие дети и папы. В голове у меня закружилось. Но вместо того чтобы потерять сознание, я вспоминала…

***

Впечатления от первого в моей жизни лагерного лета были весьма пестрыми. Из тридцати мальчишек больше половины ездили сюда чуть ли не с детсадовского возраста. Они были яркими, талантливыми, раскованными. Чего стоил один Леха Смирнов, который танцевал как бог и мог сыграть любую роль. Среди такого скопища талантов легко было затеряться не только ребенку, но и взрослому. Тем более что мой напарник Сергеич был личностью легендарной. Он имел гигантский по сравнению со мной опыт лагерной жизни. Сергеич ездил в «Искорку» уже семь лет и имел в запасе неимоверное количество игр, развлечений и приколов, жертвами которых легко мог стать любой.

Поначалу я чувствовала себя здесь не слишком уютно. Может быть, поэтому меня особенно заинтересовал товарищ, который оказался примерно в одной ситуации со мной, демонстрируя при этом поразительное самообладание и независимость. Товарищу было двенадцать лет, это был «пионер» из моего отряда. Звали его Кирилл Арсеньев. Независимостью этот мальчик обладал фантастической. Кроме того, скоро выяснилось, что все, за что бы Кирилл ни брался, он делал не просто хорошо, а великолепно. Не было ни одного отрядного мероприятия или конкурса, в котором Арсеньев не занял бы первое место. Он побеждал легко, не давая себе труда особо радоваться по этому поводу, и ни разу не пытался изобразить то, чего не чувствует.

С таким характером, как у Кирилла, быть чьим-то любимцем невозможно. Мы стали друзьями. Разница в десять лет, естественно, ощущалась, но не была непреодолимой.

Слишком много общего нашлось у нас с ним. В течение трех лет я была бессменной вожатой Кирилла Арсеньева, потом по возрасту он перешел в старший, первый отряд, но ничего не изменилось. За исключением того, что я стала понимать: то, что тянет меня к этому мальчику, называется иначе, чем дружба, и объясняется какими-то другими словами.

Сейчас я подумала, что Глеб Спозаранник, наверное, быстро бы нашел нужные слова для определения моей очередной сексуальной патологии. Да что Глеб, если даже такой тонкий и знающий меня Человек, как мама, только за голову хваталась, когда я пыталась объяснить ей, что со мной происходит.

С Кириллом я никогда об этом не говорила. Мне казалось, что если я вывалю на него все то, в чем сама еще толком не разобралась, что-то изменится в наших отношениях, разрушится то общее, одно на двоих пространство, которое окружает нас.

Мы не так уж много времени проводили вместе, и если нам случалось оставаться вдвоем, то было совершенно неважно, чем мы будем заниматься. Я могла валяться на кровати и читать свои конспекты, Кирилл копаться в магнитофоне, и при этом мы все равно были вдвоем. Разговоры у нас тоже случались. Причем иногда мы умудрялись понимать друг друга, не заканчивая фраз. Во время одной из таких бесед он сказал мне, что я не из того разряда, которые «Посмотрел-нравятся», а по-другому. Как «по-другому», он уточнять не стал.

О родителях Кирилл почти ничего не говорил. Отношения в семье были непростые, и он предпочитал не касаться этой больной для себя темы. Только однажды, когда мы по обыкновению пили чай в моей комнате после отбоя, он сказал: "Мама у меня хорошая, очень. А шлепок… так себе. Все крутого из себя строит.

Сотовый завел, бизнесом каким-то решил заняться. Смех".

Отца Кирилла в лагере я видела лишь однажды. Он приехал неожиданно после полдника и церемонно попросил моего разрешения пообщаться с сыном. Отметив про себя их удивительное сходство, я пошла в комнату собирать вещи: в тот день я уезжала в город на выходной. Минут через сорок ко мне прибежал Кирилл:

— Валя, давай скорей. Отец уезжает, хочешь, он тебя до станции подбросит?

— Так рано уезжает? — удивилась я.

— Ну так чего сидеть-то? — воззрился на меня Кирилл.

Он проводил меня до хоздвора, где красовался роскошный «крайслер».

— Это что, ваша машина? — не могла скрыть я удивления.

— Да, — буркнул Кирилл.

— А чего ж ты мне не рассказывал, что у вас такой красавец имеется?

— А его и не было… до вчерашнего дня, — как-то странно и неохотно сказал он.

Ехать в этой иномарке было истинным наслаждением. Сидя на заднем сиденье, я ощущала себя по меньшей мере принцессой крови и втайне надеялась, что мне удастся доехать до города в этой прекрасной машине. Но этого не произошло. Минут через десять она плавно затормозила у станции. Мне ничего не оставалось, как поблагодарить водителя и выйти.

«Вам спасибо за сына», — неожиданно произнес он на прощание.

Это было мое последнее лагерное лето. Впереди был пятый курс, диплом, и больше в «Искорку» я не ездила. Первый год мы с Кириллом часто перезванивались. Пару раз он даже заходил ко мне, и под неодобрительные взгляды мамы мы пили пиво на кухне. Он говорил, что будет поступать в Политехнический. Потом все кончилось. Последний раз он поздравлял меня с днем рождения два года назад. Я знала, что в феврале этого года Кириллу исполнилось 19 лет.

От моих воспоминаний меня отвлекла бабушка.

— Валя! С ума сошла, что ли? Пятый час, тебе ведь завтра на работу.

Я легла, но заснуть долго не удавалось. События сегодняшнего дня никак не связывались в одно целое.

Словно фрагменты гигантской мозаики, в голове мелькали картинки из моей жизни — лагерь, агентство, кассета, Голяк, Обнорский, Кирилл…

«Интересно, каким он стал», — подумала я, уже засыпая.

***

На другой день я умудрилась прийти на работу раньше, чем Спозаранник. Это было странно, потому что Глеб удивительно точно соответствовал своей фамилии. В комнате расследователей уже сидел за компьютером Миша Модестов.

— А что наш Глеб, заболел? — спросила я.

— Почему заболел? — ответил Модестов. — У него суд с утра.

— Какой суд? — не поняла я.

— Да Правер подал иск. Требует компенсации морального ущерба за то, что Глеб извратил его светлый образ в своем материале.

— А что, действительно извратил?

— Ну ты даешь, Валентина! Ты что, Спозаранника не знаешь? Он же семь раз отмерит, прежде чем один раз написать. Так что не переживай.

Они там с Лукошкиной отобьются.

Я хотела сказать Мише, что для переживаний у меня и без Спозаранника достаточно поводов. Тем более что в исходе этого судебного процесса я не сомневалась. Мария Лукошкина была опытным адвокатом, и ей частенько приходилось вытаскивать сотрудников агентства из подобных ситуаций. Чаще других в суд вызывали Обнорского. С Глебом такое приключилось впервые.

Мишу Модестова в агентстве прозвали Паганелем. Кроме высокого роста и непомерной близорукости, он был еще и рассеян, совсем как тот забавный француз. Вот и сейчас, разговаривая со мной, Миша умудрился засунуть куда-то записную книжку.

— Паганель, ты бы отдал кассету Голяку? — без всякого перехода спросила я.

Он прекратил поиски записной книжки, откинулся на спинку стула и снял очки.

— Если ты намекаешь на виолончель, которую я будто бы продал за пять бутылок «Белого аиста», так это — чушь собачья.

История с виолончелью была для Модестова больной темой. До того как Миша пришел в агентство, он играл в оркестре Мариинского театра. В его жизни был период, когда он, что называется, пил по-черному.

А поскольку всем прочим напиткам Миша предпочитал молдавский коньяк, кто-то из наших острословов пустил пулю про виолончель. Впрочем, шутка не была злой, Паганель давно к ней привык и обычно не обижался. Но сейчас не защищенное стеклами очков лицо Миши имело несчастное выражение.

— Паганельчик, миленький, — взмолилась я, — ни на что я не намекаю. Ты ведь знаешь, я и сама люблю хороший коньяк. Ты мне просто скажи — ты отдал бы кассету?

— Видите ли, Валентина Ивановна… — в сложных ситуациях Модестов обычно начинал со слов «видите ли».

— Да не тяни ты, я же тебя как человека спрашиваю!

Но ответа на свой вопрос я не дождалась, потому что в комнату вошел Спозаранник.

— Ну как, Глеб, все в порядке? — спросил Миша.

— А разве могло быть иначе? — ответил он.

Но порадоваться за своего начальника мы не успели. Спозаранник тут же напустился на Модестова, который, оказывается, еще час назад должен был встретиться с Зудинцевым. Как выяснилось, Зудинцев уже дважды звонил Спозараннику на пейджер, потому что до агентства дозвониться невозможно, а свой пейджер Модестов, по обыкновению, оставил дома.

Миша уже давно убежал, а Глеб все продолжал свой монолог о безответственности и отсутствии самодисциплины. Мужественно принимая огонь на себя, я протянула ему законченную наконец справку. Минуты две Глеб читал мой эпохальный труд, после чего произнес:

— Вполне прилично, но, как всегда, очень много лишних эмоций.

Словом, до совершенства далеко.

С этими словами он выдал мне новое задание и ушел на летучку.

Учитывая, что «совершенство» прерогатива самого Глеба, этот отзыв мог сойти за похвалу. Поэтому я отправила братьев Изумрудчиков, деятельность которых на сей раз заинтересовала Спозаранника, в стол и отправилась к Агеевой, единственному человеку, которому я могла рассказать о Кирилле.

Но Агеева была на летучке. Чтобы скоротать время, я заглянула к репортерам. Обычно там многолюдно, но сейчас в комнате находились только трое: Соболина, Завгородняя и Скрипка. Анна Соболина, по обыкновению, что-то выискивала в компьютерной сети. Молчаливая и задумчивая, она полная противоположность своему богемному мужу.

Глядя на ее красивое лицо, я подумала, что никогда не выйду замуж. Если семейное счастье заключается в том, чтобы таскаться с авоськами и молчаливо терпеть многочисленные измены мужа, то на фига мне такое счастье? Хотя, впрочем, что я об этом знаю? Ровным счетом — ничего. Наверное, если сильно любишь, то можно простить многое. В конце концов, у них сын, очаровательное двухлетнее существо. Я вспомнила нашу Манюню и подумала, что ребенку обязательно нужны отец и мать, которые его любят.

Светка Завгородняя сидела на краешке стола, картинно свесив длинные ноги, и болтала по телефону.

Судя по кокетливым интонациям, разговаривала она явно не с представителями РУВД. Хотя и с ними она разговаривала точно так же. Внешностью Завгородняя тянула на топмодель, а ее характер отличался исключительной стервозностью. Отбоя от мужиков у Светки не было. Даже сейчас, пока она динамила своего очередного поклонника, Скрипка бросал весьма выразительные взгляды на глубокий вырез ее платья.

Любвеобильность Алексея Скрипки служит предметом постоянного обсуждения. Он флиртует со всеми женщинами агентства, включая Агееву. Его вниманием обойдена разве что я. Не то что это меня особенно тяготит — Скрипка явно не походит на предмет моих девичьих грез, — но так, обидно все-таки. Мы с ним единственные выпускники факультета журналистики в агентстве. Хотя бы из чувства солидарности к альма матер он мог бы относиться ко мне чуточку внимательнее.

Но едва я подумала об этом, как Скрипка, увидев в моих руках сигарету, недовольно отметил, что курить следует не где попало, а в специально отведенном месте. В нашем агентстве он занимается не столько журналистикой, сколько хозяйственной деятельностью. Эти свои обязанности он выполняет с видимым удовольствием, и, чтобы не травмировать «главного завхоза», я собралась было пойти курить в коридор, но тут в комнату, пританцовывая, вошел Соболин. Летучка кончилась.

— О чем говорили? — не поднимая головы от компьютера, спросила Анна.

— Все как обычно, заюшка, — ответил Соболин. — Но есть одна новость: Голяка объявили в федеральный розыск.

Свою жену в зависимости от настроения Соболин называет «Анютой», «Нютой» или «Заюшкой». Сейчас настроение у него было отличное.

— А с кассетой что решили? — задала вопрос я, стараясь говорить спокойно.

— Да ничего пока. Шеф сказал, что вечером обсудим все вместе.

Раз в месяц по пятницам в «Золотой пуле» проходили собрания, на которых подводились итоги и обсуждались планы на будущее.

— А сам-то ты что думаешь? — не отставала от него я.

— Что мне Голяк и что я Голяку? — продекламировал Соболин, как будто произносил какой-нибудь шекспировской монолог.

Все правильно, подумала я. Володе Соболину нет до Голяка никакого дела. Он же не работал в «Искорке» и не знал Кирилла Арсеньева. Я окончательно запуталась.

***

Как обычно, после летучки Агеева находилась во взвинченном состоянии. Она потрясала ворохом заявок, которые свалились на ее отдел, и говорила, что так работать нельзя, что Обнорский хочет невозможного, и все хотят невозможного, и в конце концов ей придется уволиться. Слова ее были не более чем защитной реакцией. Марина Борисовна работает в агентстве с самого первого дня и вряд ли представляет свою жизнь без этой привычной суеты, да и без Обнорского тоже. Сейчас она нервничала, забавно поправляла свои фирменные очки и пыталась что-то отыскать в компьютере.

Мне следовало включиться в правила игры и сказать ей что-нибудь ободряющее. Но вместо этого я с грустью подумала, что Агеевой не до меня. И ушла к себе.

До вечера я промаялась с братьями Изумрудчиками, пытаясь осмыслить то немногое, что дал мне на них Глеб. Но мысли тут же переключались на Кирилла.

Собрание началось в шесть часов и развивалось по своему обычному сценарию. Обнорский сидел верхом на стуле и говорил о том, что все мы должны строить собор, а не просто возводить стены или носить камни.

Свою любимую притчу о соборе он вспоминал на каждом собрании.

Обычно я люблю слушать Обнорского и притчу о строительстве собора тоже очень люблю. Но сегодня его слова отзывались во мне какой-то непонятной болью. Я ощущала себя предательницей, которая месит в уголке глину, вместо того чтобы заниматься общим делом. Я вспоминала его лекции в университете и вдруг поймала себя на мысли, что мне жаль этого волевого сильного человека. Устыдившись, я прогнала нелепую мысль прочь, потому что кто-кто, а Обнорский никак не нуждался в моей жалости. Агентство — его любимое детище, и нужно обладать недюжинным характером, чтобы в наше непростое время поднять и сплотить вокруг себя команду единомышленников.

Потом я с сожалением подумала о том, что за два года так и не сумела стать полноправным членом этой команды. Первое время я изо всех сил старалась оправдать оказанное мне высокое доверие. Но старания мои чаще всего оказывались неуклюжими. Особенно нелепой стала попытка организовать в агентстве нечто вроде профсоюзной организации. После этого никто не воспринимал меня в агентстве всерьез. Из гадкого утенка я превратилась в белую ворону. Вернее, в рыжую, что было еще хуже.

«Рыжие, они и в Африке рыжие», — невесело подумала я и с завистью посмотрела на Завгороднюю.

Обнорский говорил долго. Периодически его речь прерывалась тонкой трелью мобильного телефона.

— Андрей, а что будем делать с кассетой? — задал вопрос Спозаранник после очередного телефонного звонка.

«Все», — с ужасом подумала я.

Сейчас шеф поднимет забрало, и начнется. Но вопреки моим ожиданиям Обнорский оставался невозмутимым. Он вытащил из кармана прозрачную кассету и несколько раз подкинул ее в руке.

— Ути-ути-тю, — произнес он нараспев, а потом серьезно добавил:

— Сработано профессионально, Глеб.

Очень профессионально. Иначе этот говнюк не прибежал бы сюда с поджатым хвостом.

«Подумаешь, доблесть, — подумала я, — включить кнопку диктофона».

А вслух сказала:

— Какой смысл держать у себя кассету, если мы не собираемся публиковать ее?

— Кто сказал, что не собираемся? — чуть возвысил голос Обнорский. — А смысл, Горностаева, в том, что коль в дерьме по уши, так сидеть надо ровно, а не гнать волну.

— Вообще-то, Андрей, в использовании этой записи есть что-то порочное. К тому же Голяк был пьян, — подала голос Агеева.

— Порочное?! — вскипел Обнорский. — Ах, какие мы чистенькие, сопли интеллигентские распустили.

А то, что на нем как минимум два заказных убийства висят, это как — нормально? Это вам порочным не кажется, Марина Борисовна, а?

Агеева смущенно молчала. «Ну вот, теперь я еще и ее подставила», — подумала я.

— А может, снять с Голяка две тонны баксов и пусть себе катится со своей кассетой? — с обворожительной улыбкой предложила Завгородняя.

Ее слова потонули в общем хохоте. Галантно повернувшись к Светке, Гвичия говорил, что такой дэвушке, как Светлана, можно отдать все что угодно.

— Ладно, — прекращая всеобщее веселье, произнес Обнорский. — Доживем до понедельника. Посмотрим, как карта ляжет. Возможно, за эти два дня Голяк сам надумает явиться с повинной и расскажет в милиции то, о чем поведал нам. Ну а если нет — будем печатать. А пока, Глеб Егорыч, спрячь эту кассету в сейф от греха подальше.

С этими словами шеф отдал Спозараннику кассету, и собрание кончилось.

Была пятница, конец недели.

Поэтому большинство сотрудников агентства заспешили домой, обсуждая планы на ближайшие выходные.

В комнате расследователей никого уже не было. Я села за компьютер и разложила «Свободную ячейку».

Но теперь пасьянс упорно не желал поддаваться. Я начинала игру снова и снова, выбирала для расклада всевозможные комбинации цифр, но всякий раз на экране появлялась надпись: «Увы! Вы проиграли. Ни одну карту переложить нельзя». Нужно было идти домой.

Выполняя наставления Глеба, я обесточила электроприборы, закрыла форточку и, уже подойдя к двери, вспомнила, что у меня нет ключа.

Он остался в кармане плаща, который я сегодня не надела по причине первого жаркого дня. Между тем дверь следовало закрыть во что бы то ни стало, иначе утром в понедельник Глеб разорвет меня в клочки.

И тут я вспомнила, что в столе у Спозаранника должен быть запасной ключ. Действительно, он был здесь, в верхнем ящике стола, под аккуратной стопкой пластиковых папок. А поверх этой стопки лежал еще один хорошо знакомый мне ключ. Видно, Глеб очень торопился сегодня, потому что ключ от сейфа он всегда носил с собой. С минуту я колебалась, а потом с бьющимся сердцем подошла к сейфу. Злополучная кассета лежала там. Я осторожно вытащила ее и положила в сумку. Правду говорят, что на воре шапка горит. Вниз по лестнице я неслась так, словно за мной гнались по меньшей мере два маньяка-убийцы, жаждущие расчленить мое тело. На улице я немного успокоилась и тут же задала себе вопрос: «А что делать дальше?» Ответа на этот вопрос я не знала, и более того — совершенно не понимала, зачем вообще совершила столь неблаговидный поступок. Впереди два выходных дня, за этот маленький промежуток времени необходимо найти какой-то выход.

***

В субботу утром я решила пойти в церковь. Агеева называет меня «свернутой на православии», но это, к сожалению, не правда. В моей жизни действительно был период, когда ничего, кроме Евангелия и духовной литературы, я не читала. Это было трудное и радостное время узнавания Бога. Тогда я действительно не пропускала церковной службы, исповедовалась, ходила к причастию. Но это было давно, еще до агентства.

Сейчас я бываю в церкви непростительно мало, и то, что Марина Борисовна называет «свернутостью», не более чем естественная реакция православного человека, когда в его присутствии распятого Иисуса называют «гимнастом».

Служба уже началась, когда я переступила порог подворья «Оптиной Пустыни» на набережной лейтенанта Шмидта. Прежде я ходила сюда очень часто. Народу в храме было немного.

Я купила тонкие остроконечные свечи и, осторожно ступая, подошла к иконе Успения Богородицы. «Пресвятая, Пречистая, Преблагая…» — привычно говорила я, но слова молитвы не перекрывали ощущения тяжести на сердце и не оказывали на меня благодатного воздействия. С завистью смотрела я на людей, стоящих в очереди на исповедь, но заставить себя подойти к священнику не могла.

С трудом я дождалась окончания литургии и вышла на улицу. Был теплый, очень солнечный день. У пассажирского терминала стоял огромный белый корабль с английским флагом.

К нему тянулась длинная очередь людей, жаждущих подняться на борт.

В другое время я тоже непременно походила бы по палубам этого величественного судна. Но сегодня я только издали полюбовалась им и пошла вдоль Невы в сторону Дворцового моста.

Мысли в моей голове ходили по кругу. В сотый раз я задавала себе извечный русский вопрос: «Что делать?», а ответа по-прежнему не находила. «Вернуть кассету в сейф или позвонить Кириллу?» — спрашивала я себя. Вернуть было просто, но тогда зачем я ее брала? А если позвонить, то что сказать?… Предаваясь такому активному мыслительному процессу, я добрела до памятника Крузенштерну.

Неожиданный визг тормозов заставил меня вздрогнуть. Я оглянулась и увидела «семерку», с переднего сиденья которой неловко и как будто нехотя пытался выбраться мужчина.

Сидевший на месте водителя человек наблюдал за его действиями абсолютно спокойно. Все это напоминало какую-то замедленную съемку. Мужчина уже почти выбрался из машины, когда водитель предпринял вялую попытку его задержать.

— Отстань ты, — бормотал пассажир, стряхивая с себя его руку.

— Да ты никак охренел, — спрашивал водитель.

И вдруг, словно кто-то переключил скорость, их движения сделались резкими и энергичными. Было видно, что сидевший за рулем яростно и с трудом удерживает рвущегося наружу пассажира. Внезапно спереди и сзади притормозили две «девятки» с тонированными стеклами. Из них вывалились здоровенные амбалы в спортивных костюмах. Они быстро затолкали пассажира «семерки» внутрь, и почти одновременно все три машины рванули вперед.

Вся эта сцена, напоминающая нелепый спектакль, подействовала на меня странным образом. Я не знала, кто были эти люди — бандиты, собравшиеся на «стрелку», или представители правоохранительных органов, проводящие таким образом задержание. Границы добра и зла вдруг резко расширились в моем представлении, не оставляя места сомнениям.

Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой — «дуб в лесу повалится».

На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому что единственной причиной, которая подвигла меня на этот героический шаг, было желание отыскать старую записную книжку с телефоном Арсеньева.

Но когда я нашла ее, то поняла, что уборку можно было и не затевать: телефон я помнила абсолютно точно.

***

Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:

— Кирилл, это ты?

— Я, — ответил он без выражения. — А ты — это кто?

— Валентина Горностаева из «Искорки», помнишь такую?

— Валя?! — теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая «вожатка» свалилась ему на голову по прошествии двух лет.

— Как твои дела? — продолжала я светским тоном. — Небось уже студент?

— Да нет, работаю в одном месте.

— А «шлепок» твой как? — продолжала спрашивать я.

— Отец сейчас в отъезде. — Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым. — А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?

— Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в «Золотой пуле».

— В той самой? У Обнорского? — живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой:

— Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?

Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов.

Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра — там, откуда обычно уезжали автобусы в «Искорку».

Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.

Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво — синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами.

Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: «К чему снятся лошади?» «Ко лжи», — кратко ответила она. «Вечно вы, маменька, все испортите», — хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.

На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание.

Глядя, как я верчусь перед зеркалом, мать решила, что у меня наконец налаживается личная жизнь. Разочаровывать ее я не стала. В метро я пыталась читать строки английского стихотворения, напечатанного на окнах вагона в рекламных целях.

Иногда мне удавалось сложить их в рифму, и тогда я думала, что изучение английского — это не так уж плохо.

***

Кирилла я увидела еще издали. Он почти не изменился. Так, возмужал немного. Заметив меня, по старой лагерной привычке он вскинул правую руку вверх и легонько подпрыгнул. Мы перешли площадь и сели на скамейку в Катькином саду.

Кирилл достал сигареты и, глядя на меня, спросил:

— Куришь еще или бросила?

— Курю, — ответила я, вынимая из сумки свою пачку.

Сидевшие напротив нас старики играли в шахматы. Мы курили и молчали.

— Слушай, Валь, — наконец сказал Кирилл, — не спрашивай меня об отце. Все равно ничего объяснить я сейчас не сумею. Все так запуталось.

Я посмотрела на него и подумала, что что-то в нем все-таки изменилось. Прежний Кирилл доверял мне чуточку больше. Поэтому я не стала ничего говорить, а просто достала кассету и протянула ему.

— Спасибо, — обрадовался он. — Ты даже не представляешь, как здорово ты нам помогла.

Я отметила про себя это его «нам» и вспомнила свой сон. Все-таки мама была права: лошади точно снятся ко лжи. Сидеть дальше не имело смысла, Кирилл уже явно скучал.

— Пойдем, — сказала я, поднимаясь со скамейки. — Мне домой надо.

— Я отвезу, — отозвался он. — Там, на Зодчего Росси, машина припаркована.

Припаркованную машину я узнала тотчас же. Это был тот самый «крайслер», на котором я уезжала из лагеря. Садиться в него теперь мне не хотелось. Словно карты в пасьянсе, мысли перемещались в моей голове, занимая свободную ячейку.

— Ты что, теперь вместе со «шлепком» под крутого косишь или уже в братву подался? — со злостью выговорила я. — Может, у тебя и ствол теперь имеется? Под кем ходишь?… — я пыталась вспомнить имена криминальных авторитетов, но как назло они разом вылетели из памяти.

— Ого, как ты поднаторела у Обнорского, — вдруг улыбнулся Кирилл и спросил очень серьезно:

— А как ты объяснишь у себя в агентстве отсутствие кассеты?

— Скажу, что двое неизвестных в шапочках и под угрозой предмета, похожего на пистолет, вынудили меня это сделать, — предательские слезы уже текли по моим щекам.

Кирилл как-то странно посмотрел на меня.

— Валь, знаешь что…

— Ничего я не знаю и знать не хочу! — я почти кричала.

— Держи, — неожиданно сказал он, протягивая мне кассету. — Сохрани это на память о встрече с любимым пионером. Отцу не впервой в передряги попадать, выкрутится как-нибудь.

С этими словами Кирилл вложил мне в руки кассету, быстро пошел к машине, сел в свой «крайслер» и резко рванул с места.

***

«Крайслер» проехал всего несколько метров, когда я услышала странные хлопки. Машина Кирилла слегка вильнула и остановилась.

Я ничего не понимала. К ней уже бежали люди, кто-то просил вызвать милицию и «скорую», а я по-прежнему стояла на месте.

И только когда над моим ухом протяжно завыла милицейская сирена, я наконец очнулась и побежала туда, где уже собралась толпа любопытных.

— Сюда нельзя, — преградил мне дорогу человек в милицейской форме.

Но способность соображать уже вернулась ко мне. Я вспомнила о том, что у меня имеется вполне законное удостоверение корреспондента агентства, которое дает мне право посещать «специально охраняемые места стихийных бедствий и массовых беспорядков». Потрясая им, я пробилась-таки через кордон милиции.

— А, журналистка, — рассматривая мое удостоверение, сказал пожилой опер. — Так вот, девушка, ничего определенного сказать пока не могу.

Можете написать, что сегодня на Зодчего Росси убит Кирилл Арсеньев, лидер бандитской группировки.

Кирилл был мертв. Пуля попала в голову. Еще не успевшая свернуться кровь стекала по его виску тоненькой струйкой.

Милиция записывала показания свидетелей и призывала не скапливаться. В толпе раздавались возмущенные голоса: "Совсем обалдели.

Среди бела дня стреляют".

Граждане, расходитесь. Ничего интересного здесь нет. Обычная бандитская разборка, — увещевал собравшихся омоновец и, обращаясь к кому-то из своих, вполголоса добавил:

— Проверь оружие у него.

Странно, что Арсен один, без охраны, на «стрелку» приехал, обычно за ним такое не водится.

Я выбралась из толпы и медленно побрела к Фонтанке. Реакция на происшедшее еще не наступила, поэтому ни плакать, ни думать я была просто не в состоянии. «Лучше бы мне родиться слепою», — повторяла я вслух ахматовские строки.

На Банковском мосту я вынула из сумки кассету и бросила ее в Фонтанку. «Свободная ячейка» вновь сошлась.

***

Утром в понедельник я подумала, что на работу сегодня можно и не ходить. Оправданий моему поступку не было. Рассчитывать на то, что Спозаранник с пониманием отнесется к тому, что я сотворила, могла только клиническая идиотка. Да и что я могла ему рассказать? Историю про любимого пионера, ради которого я украла кассету? Это, безусловно, добавит несколько выразительных черточек к образу законченного придурка, который я успела создать себе в агентстве.

Но потом я решила, что пойти в агентство все-таки следует. Уж лучше быть придурком, чем последней свиньей, и слинять вот так, без всяких объяснений. По счастью, Спозаранник в то утро был один в нашей комнате.

— Глеб, — начала я без всяких предисловий, — можешь думать обо мне все, что хочешь, но твою кассету я утопила.

— Эту, что ли? — невозмутимо произнес он, вынимая из стола прозрачную коробочку.

— Да нет, другую, ту, что была в сейфе с интервью.

— Так это она и есть, — сказал Глеб и, глядя на мое недоумевающее лицо, вдруг взорвался: Слушай, Горностаева, то, что я о тебе думаю, — это отдельный разговор. А ключи в пятницу я оставил специально для того, чтобы дать тебе совершить свой героический поступок. Ты что думаешь, я не видел, как ты тут металась, изображая из себя борца за права не праведно обиженных бандитов? Металась два дня, как затравленная лань, вместо того чтобы делом заниматься.

— А что же тогда я выкинула в Фонтанку? — спросила я, заикаясь.

— Молдавские песни, — с усмешкой сказал Спозаранник. — Пришлось пожертвовать своей любимой кассетой, чтобы спасти тебя от действия, порочащего звание расследователя.

Я не знала, как мне следует относиться к словам Глеба. Мне хотелось сказать ему, что вообще-то это подло и я не подопытный кролик для проверки его психологических теорий. Но вместо этого я сумела выдавить из себя одну только фразу:

— Кирилла убили в воскресенье.

— Арсена?! — встрепенулся Спозаранник. — Ты его знала? Я так и предполагал, что здесь какая-нибудь романтическая история в твоем стиле. Убийство Арсеньева стоит в сегодняшней сводке. Коль ты была свидетелем — тебе и карты в руки, отписывай эксклюзив. Только без лишних эмоций. На все про все даю тебе ровно час. А сейчас иди к Обнорскому, — Глеб перехватил мой встревоженный взгляд, — тебя там Скрипка дожидается. По следующему заданию будете работать с ним.

Скрипка ждал меня в коридоре.

Перспектива работать в паре со мной его явно не радовала.

— Имей в виду, Горностаева, — начал он, — если ты, по обыкновению, будешь лезть, куда тебя не просят, а равно травить меня своим дымом, я заранее отказываюсь от такого сотрудничества.

— Не нуди, Лешенька, — ответила ему я, встряхивая волосами. — Клянусь курить самые легкие сигареты в строго отведенном месте. А также обещаю не мешать твоему расследованию в том случае, если оно не будет вредить моему.

Скрипка посмотрел на меня ошарашенно.

ДЕЛО О ЛОПНУВШИХ АГЕНТСТВАХ

Рассказывает Глеб Спозаранник

"Спозаранник Глеб Егорович — один из самых квалифицированных сотрудников АЖР.

В прошлом кандидат физико-математических наук. Прежние навыки — строгое следование логике, педантизм, дисциплинированность — пытается привить подчиненным в творческом процессе. Жесткий и требовательный к себе и другим человек. Отношения в коллективе сложные в силу перечисленных выше особенностей его характера…"

Из служебной характеристики

Двухметровый громила Зурабик дожидался меня в офисе с приветливой, но настороженной улыбкой.

На моем столе кипа листов. Сейчас мне предстояло увлекательное чтение — Зурабик наверняка работал всю ночь. Споткнулся я на первой же странице:

«К концу рабочего дня, руководствуясь самыми злостными намерениями, в офис фирмы „Антарис“ ворвались неустановленные лица (группа омерзительных лиц) с угрозами и предметом, похожим на пистолет…»

— Зураб Иосифович, — поправляю я очки, — откуда вы знаете, что эти лица омерзительные, если они не установлены?

Потомок грузинского князя и внук чекиста, бывший майор-десантник возмущенно разводит руками:

— Глеб Егорыч! Дальше читайте — учинили погром, изнасиловали секретаршу… Это что, разве не омерзительно? Над молодой девушкой надругаться! В чем она виновата? Почему должна за хозяина отвечать?…

Если у Зурабика появился грузинский акцент — значит, дело серьезное. Значит, моя логика окажется бессильной перед его кавказским темпераментом. Интересно: если дедушка Гвичия и вправду служил в НКВД, то каких бы эпитетов он удостоился от своего внука — правдолюбца и гуманиста?

Через полчаса демонстрирую Зурабу нещадно исчирканные листы.

Над его текстом я надругался не менее цинично, чем злоумышленники над девушкой-секретаршей. Он вчитывается, хмыкает, бледнеет, наливается кровью…

— Согласны с моей правкой, Зураб Иосифович? Нет возражений?

— Нет, — вздыхает Гвичия. — Какие возражения, Глеб Егорыч? Только смысл весь перевернули, а в остальном все нормально…

Полтора часа пытаюсь выяснить, что именно я исказил, по мнению Зураба, в его нетленке. Переделываю пару-тройку своих же фраз. Когда обессиленный автор готов согласиться со всем на свете, а я в очередной раз проклинаю тот день, когда стал начальником отдела, в кабинет с криком:

«Глеб, бля, где текст — мне из „Вечерки“ уже час звонят!» врывается пышноусый Коля Повзло и выхватывает у меня из рук наш совместный шедевр. Так ставится окончательная примирительная точка в моем противостоянии с майором-десантником.

Уф— ф… Прошло полдня, но ведь впереди еще важная встреча с риэлтером Брызгаловым.

— Не пора ли ввести в организм пищу, Зураб Иосифович? — смотрю я на часы. Зурабик охотно соглашается. По пути в бистро «Рио» слушаю вполуха его рассуждения о том, как одним махом покончить со всей оргпреступностью.

Жена всегда говорила, что быть начальником мне противопоказано, поскольку будто бы мне нравится морально истязать людей. Я и не рвался в начальники — мне нравилось быть рядовым журналистом. Но должность — это дополнительные дензнаки, а они нам с Надеждой крайне необходимы для расширения жилплощади. Как бы ни был уютен наш однокомнатный рай, жить там впятером немножко дискомфортно.

Потому я не смог отказаться от предложения своего шефа, Обнорского, и возглавил отдел. Несмотря на зрелый возраст моих «орлов»

(бывшему оперу Зудинцеву, например, уже за сорок), хлопот они мне доставляют не меньше, чем мои собственные дети. Вот и Зурабик — несмотря на массу ценных для криминального журналиста качеств, он явно не в ладах с русским языком.

По мнению Обнорского, этот крошечный недостаток обязан исправить непосредственный начальник Зураба, то есть я.

Или вот Конан-варвар, он же Безумный Макс. Тот еще фрукт. Тексты пишет вполне связные, грамотные и даже изящные. Правда, с налетом желтизны, но это легко устранимо.

Однако любит похмеляться по утрам — куда это годится? А еще меня смущает в Кононове то, что он бывший торгаш. Коммерсант, разорившийся после семнадцатого августа. Не возникает ли у него соблазн вступить в рыночные отношения с героями наших журналистских расследований?

С этими двумя орлами мне и предстоит сегодня работать.

***

Ровно в пять мы втроем входим в парадную старинного особняка на Фонтанке. Минуя охрану, поднимаемся на лифте на самый верхний этаж, украшенный табличкой "Холдинг «Северная Венеция».

— Еще раз повторяю, — негромко говорю я своим коллегам, — меня зовут Валентин Никанорович Ершов. Запомнили?

Они дружно кивают. Я довольно часто представляюсь своим журналистским псевдонимом. Особенно людям криминального толка. Мера предосторожности сомнительная, но Надежда настаивает.

Протягиваю визитку с именем Валентина Ершова коренастому брюнету со взглядом гипнотизера. Здравствуйте, уважаемый Петр Николаевич Брызгалов, президент «Северной Венеции». Именно таким вы и должны быть — бежевый костюм от «Хуго Босс», туфли от «Валентино»… А эта высокая рыжеволосая дива в темноизумрудном декольтированном платье и с ослепительной улыбкой — не иначе как ваша супруга, директор одноименного агентства недвижимости. Если подсчитать все, что на ней надето, — как раз потянет на мою однокомнатную «хрущевку». О женщины, исчадия ада!…

— Инна Андреевна, — протягивает она нам по очереди руку с бриллиантовым кольцом. У Зурабика похотливо вздуваются ноздри.

Кабинет Брызгаловых — как музейная зала. Слишком много всего вокруг сверкает и блестит. И, похоже, блеск этот подлинный — фальшивок здесь не держат. Комичную же троицу, наверное, мы собой представляем, особенно Макс Кононов в сношенных кроссовках и потертом джинсовом костюме. Похоже, он успел накачаться пивом. Что ж, придется ему об этом пожалеть.

— Вас интересует ситуация на рынке недвижимости? — вкрадчиво начал Брызгалов, едва мы расположились в креслах. — Вас интересует, почему все агентства рушатся одно за другим, люди теряют деньги и квартиры, а наш холдинг живет благополучно?

Именно так, Петр Николаевич! — я воодушевленно кивнул.

— Извольте, я могу высказать свою точку зрения на этот счет. На рынок недвижимости пришли непрофессионалы, которые не привыкли иметь дело с большими деньгами.

У них возникает соблазн распорядиться ими как своими собственными. И что происходит? Учредители агентства «Хаус бест» Акимов и Баранов начали строить на клиентские деньги так называемую вексельную пирамиду — и она неизбежно рухнула…

— Как раз за неделю до краха Инна Андреевна вместе с группой сотрудников покинула «Хаус Бест», и ее филиал вошел в ваш холдинг? — поинтересовался я. Брызгалова хотела ответить, но супруг остановил ее.

— Совершенно верно. Мы не хотели идти на дно вместе с тонущим кораблем и потому предпочли отсоединиться.

— А заодно прихватили с собой сто незавершенных сделок, что окончательно погубило «Хаус бест»?

— Погубили их жадность, а также отсутствие профессионализма! — Брызгалов начал слегка раздражаться. — Бизнес требует цивилизованных правил игры… Что вы на меня так смотрите? — этот вопрос был адресован уже не мне, а Максу Кононову. — Мы с вами раньше встречались?

— Еще бы! — радостно воскликнул Безумный Макс, дыхнув на него пивным перегаром. — Забыл, как три года назад мне паленую водку сбагрил? Тебя еще Рустам Голяк прикрыл!

Вот так номер…

Брызгалов поперхнулся. Зураб перестал пялиться на Инну Андреевну и перевел взгляд на Макса. Хозяйка кабинета невозмутимо улыбалась, и я подумал, что она все-таки дьявольски привлекательна.

— Может, кофе? — предложила Брызгалова. Я благодарно кивнул и постучал ручкой по столу:

— Господа, не будем отвлекаться от темы!

— Нет, секундочку, — пришел в себя Брызгалов. — Во-первых, партию водки вам передал не я, а мой менеджер…

— Да ладно ваньку валять! добродушно махнул рукой Безумный Макс. — Дело, как говорится, прошлое…

— Максим Викторович, будем держаться в рамках приличий, — строго указал я.

— Понял, Глеб Егорыч! — жизнерадостно откликнулся Кононов.

Черт бы его побрал…

— Глеб Егорыч? — недоуменно переспросил Брызгалов, бросив взгляд на мою визитку.

— Прозвище у него такое, — подал голос молчавший доселе Зурабик. — На Жеглова похож потому что. Кино видели? Жеглов Глеб Егорович. Вот и мы его так зовем.

Брызгалов с сомнением взглянул на меня, но в этот момент секретарша Света принесла поднос с дымящимися чашками кофе и улыбнулась мне, персонально.

Повернувшись, вильнула аппетитными бедрами. Я подумал, что и она тоже вполне ничего. И еще я понял, что Железным Глебом меня называют не зря. Иногда, действительно, кое-что у меня становится железным… Вообще, все женщины — исчадия ада. Кроме моей жены, конечно. Отогнав от себя порочные мысли и отхлебнув кофе, я продолжил.

— Итак, Петр Николаевич, правда ли, что незадолго до краха «Хаус беста» вы встретились с Барановым и заявили ему, что только вы можете вывести агентство из кризиса, но для этого вам нужен весь его контрольный пакет акций?

— У нас была сугубо частная встреча за пределами офиса. Я предложил ему свой вариант совместного бизнеса. Разглашать все детали нашего разговора я бы не стал, — улыбнулся окончательно оправившийся после встряски Брызгалов.

— Правда ли, что вы угрожали Баранову неприятностями, ссылаясь на известных криминальных авторитетов, а заодно на начальника ГУВД Шалейко?

— Полная чушь! фыркнул Брызгалов. — Кто вам только мог такое сказать?

— Правда ли, что с вами вместе в тот момент находился президент охранной фирмы «Стальной орел» Рустам Голяк?

— Да, Рустам — мой сосед по дому, мы дружим семьями. В тот вечер собирались вместе в ночной клуб.

Рустам присутствовал при разговоре, но не участвовал в нем. И уж тем более никому не угрожал. Надо знать Рустама — милый, беззлобный, интеллигентный человек…

— Во дает! хохотнул Кононов, и я бросил на него строгий взгляд. — Виноват, господин Спозаранник, больше не буду…

— Спозаранник? Брызгалов вновь принялся подозрительно изучать мою визитку.

— Прозвище у него такое, — мрачно подал голос Зурабик. — Потому что спозаранку на работу приходит.

Инна Андреевна вновь подарила мне улыбку, и я почувствовал, что мои брюки вот-вот треснут. Кажется, Зураб взревновал Брызгалову уже не только к законному супругу, но и ко мне. «Стоп, — сказал я себе, — у меня есть замечательная жена, мне достаточно».

Кононов, извинившись, вышел из кабинета — наверное, слишком много пива успел выпить перед встречей.

— Продолжим? Как известно, целый ряд агентств недвижимости подвергся информационным атакам — анонимы-доброжелатели принялись по телефону предупреждать клиентов и агентов о скором крахе их фирм. Эту акцию многие связывают с вашим, Петр Николаевич, именем…

— Чушь! — поморщился Брызгалов.

— Хорошо. И наконец, если я не ошибаюсь, вы сейчас одновременно стали внешним управляющим другого агентства недвижимости — «Петербург-Сальдо».

— Да, поскольку они обратились ко мне за помощью, — пожал плечами Брызгалов.

— Давайте поконкретнее: они — это учредители?

— Двое из учредителей — Макаркин и Ясенев, — уточнила Инна Андреевна.

— А третий, Беседин, отказался и поэтому попал в следственный изолятор?

— Это два совершенно разных факта, — улыбнулся Брызгалов. — Уголовное дело в отношении Беседина возбуждал не я, а УБЭП.

— А конкретно — старший оперуполномоченный Судаков?

Бразгалов нехотя кивнул и продолжил:

— Дело возбуждено совершенно обоснованно — Беседин отремонтировал помещение офиса на клиентские деньги. Теперь он говорит, что не знал, будто эти деньги клиентские, что Макаркин и Ясенев вернули ему долг… Но суть от этого не меняется — человек совершил хищение и должен быть наказан.

— И вновь при вашем разговоре с Бесединым присутствовал господин Голяк?

Брызгалов развел руками.

— Он мимо, случайно мимо проходил! — захохотал вернувшийся из сортира Кононов. Одного моего взгляда было достаточно, чтобы Макс заткнулся.

— Ну а если бы Беседин согласился передать вам свои акции? — поинтересовался я.

— Я думаю, что смог бы уладить вопрос с уголовным делом — договорился бы с клиентами, они бы не спешили с заявлениями. В итоге агентство снова бы встало на ноги, и все клиенты рано или поздно вернули бы свои деньги. Но Беседина такой вариант не устраивал. Я ведь хочу одного — чтобы рынок был честным, чтобы клиентов не обманывали… — кротко улыбнулся Брызгалов.

— Ну что ты нам тут грузишь, а? — взорвался вдруг Зурабик, приподнявшись с кресла. — Зачем грузишь, когда я сам грузин?

Я схватил Зураба за руку, но он, не обращая внимания ни на меня, ни на побледневшую Инну Андреевну, навис над Брызгаловым, как скала.

— Это называется — честный бизнес, да? О клиентах думаешь, да?

Хочешь сожрать все агентства, а кто добровольно под тебя не идет — тех отправляешь за решетку? Совесть у тебя есть?… Извини, Глеб… тьфу, Валентин Никанорович! Не сдержался, — вздохнув, Зураб опустился в кресло.

— Извините, мой коллега слишком эмоционален, — объяснил я. Но Брызгалов нисколько не был смущен происходящим. В отличие от супруги он в течение всей тирады Зурабика снисходительно улыбался.

— А вы симпатичные ребята! Правда, Инна?

Она кивнула и подвинула нам пачку «LM», из которой угостился один Кононов. Его, похоже, вся эта ситуация только забавляла.

— Совесть… — задумчиво произнес Брызгалов, выпуская клубы дыма в потолок. — Совесть — это злой зверь, который настраивает человека против самого себя… Ребята, давайте дружить, а?

— Нам нет нужды с кем-то специально ссориться, — заметил я. — Мы вас выслушали, теперь напишем то, что считаем нужным.

Только не наделайте фактических ошибок! предупредил Брызгалов напоследок, пожимая нам руки. — А то я читал недавно ваш «Петербург мафиозный» — столько вранья…

— Не случайно ведь вас называют агентством «Золотая пуля»! — крикнул он вслед, когда двери лифта уже закрывались.

Я взглянул на часы, затем на слегка поникших коллег и, бросив им:

«Разбор полетов — завтра!» — направился к метро.

***

В отделе стоял громкий хохот — Макс с Зурабиком уже успели рассказать о нашем вчерашнем визите в «Северную Венецию» оперу Зудинцеву.

— Боюсь, что скоро нам станет не до смеха! — заметил я, входя в кабинет. — Особенно когда речь пойдет о премиальных. Максим Викторович, вам, видимо, придется выбрать — либо дегустация напитков в середине рабочего дня, либо работа в агентстве. А вам, Зураб Иосифович, перед каждой встречей с источником следует проводить часовую разминку на боксерском ринге… Вашу агрессию целесообразно было бы направить в нужное русло — например, на повышение качества ваших текстов.

— Э-э, Глеб Егорович, вы не правы! — тут же отреагировал склонный к полемике опер Зудинцев. — Когда колешь преступника, вежливость совершенно неуместна…

— Георгий Михайлович, пора бы запомнить, что мы занимаемся не оперативной работой, а журналистикой. И все наши действия не должны нарушать закон о печати…

Зудинцев снисходительно махнул рукой и принялся названивать по телефону.

— Итак, что мы имеем? — задал я риторический вопрос Максу и Зурабику.

— Кое-что имеем! — хитро улыбнулся Кононов, доставая из кармана дискету.

— Что это?

— Я ж не зря вчера из кабинета Брызгалова в приемную выходил! — похвастался Безумный Макс. — У компьютера никого не было, я как-то машинально по столу пошарил и…

Я схватился за голову.

— Брось, Глеб Егорович, — оторвался Зудинцев от телефона. — В оперативной работе приходится иногда еще и не то делать…

— Самое главное-то! — невозмутимо продолжил Безумный Макс. — Наш Брызгалов — крепкий орешек, у него эфэсбэшная крыша.

— С чего ты взял? — недоверчиво спросил Зураб.

— Смотрите! — Макс гордо протянул нам дискету, на которой красным фломастером было нацарапано одно слово — PUTIN. — У Владимира Путина, прежде чем он возглавил ФСБ, осталось в Питере немало связей. Уверен, Брызгалов — одна из них.

— А почему вы не предположили, Максим Викторович, что Брызгалов собирает досье на Путина? — ехидно поинтересовался я, вставляя дискету в компьютер. — Видите, он даже не позаботился о том, чтобы запаролить свои столь секретные данные… Что за бред?

"Ориентировочный рекламный бюджет.

1. Исследовательская часть.

1) Опросы для определения предпочтений избирателей (2 опроса по 1500 человек) — $ 20 000.

2) Анализ результатов предыдущих выборов… $ 40000…"

Макс удивленно уставился через мое плечо на экран компьютера.

— При чем здесь Путин? — обескураженно произнес он.

— При том, Максим Викторович, — вздохнул я, — что вы, наверное, в школе не слишком успевали по английскому. Иначе бы вы знали, что одно из значений глагола «put in», который вы ошибочно приняли за фамилию ни в чем не повинного главы ФСБ, означает — «баллотироваться, или принимать участие в выборах». Теперь, по крайней мере, мы можем успокоиться — ничего сверхсекретного у Брызгалова мы не украли. Пропажи этой дискеты никто и не заметит, поскольку фирм, готовых продвинуть нужного кандидата в Законодательное собрание по таким тарифам, в городе хоть отбавляй.

— Максим Викторович, — продолжил я, — к завтрашнему дню, пожалуйста, напишите мне обо всех ваших совместных с Брызгаловым грехах юности — начиная от торговли паленой водкой и кончая шашнями с Голяком. Причем, как вы догадываетесь, меня интересуют не столько ваши грехи, сколько брызгаловские…

— Выходит, Брызгалов собирается в большую политику? — поразился Гвичия.

— Вы удивительно проницательны, Зураб Иосифович. Я об этом намерении Брызгалова лишь подозревал, но теперь убедился — благодаря противоправному поступку журналиста Кононова…

— Статья сто пятьдесят восемь УК! — усмехнулся Зудинцев.

— А если докажут, что мы украли ее в сговоре — то нам светит часть третья данной статьи, от пяти до десяти лет с конфискацией… — продемонстрировал я свое знание кодекса. — Но главное, теперь понятно, зачем господин Брызгалов столь усердно спасает тонущие агентства недвижимости. А то уж я, признаюсь, подумал — не собирается ли он в самом деле помочь пострадавшим клиентам?…

Он всего лишь начал таким образом свою предвыборную кампанию.

— Ну хорошо! — воскликнул Зураб. — Ну, приберет он к рукам еще несколько агентств. Но ведь рано или поздно люди спросят — где деньги?

Давай расплачивайся с нами, как обещал…

— А он к тому времени уже будет сидеть в ЗАКСе! — сообразил Макс. — И в гробу он видал все свои обещания…

— Вот жук! — хитро прищурился Зудинцев.

— Можно считать, свою первоначальную задачу мы выполнили, — резюмировал я. — Об этой дискете забудьте, никто из нас ее не видел.

О намерении Брызгалова баллотироваться в депутаты мы лишь предполагаем. Зураб Иосифович, подготовьте мне, пожалуйста, справку обо всех деловых партнерах «Северной Венеции». А вас, Георгий Михайлович, если не затруднит, я попрошу добыть информацию о том, чем занимались Брызгалов и его супруга в прошлом, не привлекались ли, ну и так далее…

Зудинцев вновь принялся накручивать диск телефона, и скоро его зычный голос был слышен на всем этаже.

— Так! Слушайте меня внимательно! Вам звонят из Агентства журналистских расследований! Подполковник Зудинцев! Бывший начальник ОУРа…

***

Иногда меня с самого утра достают дурацкими звонками.

— Господин Предрассветник?

— Вы ошиблись, — сухо заметил я и бросил трубку. Вновь звонок.

— Господин Расторопник?… Подрумянник? Не обижайтесь, Глеб Егорыч, запамятовал вашу фамилию…

Я узнал наконец голос Левы Хассмана, начальника службы безопасности агентства недвижимости «Эдельвейс», бывшего контрразведчика, известного хохмача.

— Лев Ильич, пора бы запомнить: моя фамилия берет начало от древнего молдавского рода Чспозыряну, затем моих предков покидало по белорусским землям, и фамилия чуть изменилась. Но если «Спозаранник» для вас слишком сложно, называйте меня Валентином Никаноровичем Ершовым.

— Не сердись, Глебушка, я по делу. Есть любопытная информация. В двух словах: появилось новое агентство недвижимости «Колибри». Ничего особенного — два ларька и табличка. Но при этом аппаратуры для служб и наблюдения ими закуплено на сотню тысяч долларов. Уж не брызгаловские ли это проделки?

— Так-так… — сделал я тут же пометку в блокноте. — А нельзя ли выяснить, кто хозяин этой птички под названием «Колибри»?

— Пытаюсь, Глебушка! Если забьем стрелку завтра в три в летнем кафе на Фурштатской — получишь всю информацию…

— Моя благодарность, Лев Ильич, не будет иметь границ, — резюмировал я и тут же помчался на летучку.

— Ну что там у тебя с недвижимостью? — хмуро спросил Обнорский.

— Все в порядке, — бодро отрапортовал я. — Картина ясна. Некто Петр Николаевич Брызгалов, врач-психиатр, и, говорят, неплохой, решил заняться на досуге бизнесом.

Вместе с супругой создал сперва ООО

«Нимфа», занимавшееся продажей паленой водки, а вскоре стал президентом холдинга «Северная Венеция» — торговля цветным металлом, грузоперевозки, ремонтные работы, а также риэлтерский бизнес. Но всего этого ему показалось мало, и он решил монополизировать весь рынок недвижимости. Способ был выбран крайне оригинальный. Сперва «потопить» ряд агентств, а сделать это не так трудно, ведь большинство из них грешит прокруткой клиентских денег, а затем — выступить в роли спасителя, то бишь антикризисного управляющего, и пообещать расплатиться по чужим долгам. В этом Брызгалову помогли, помимо его супруги, отдельные представители правоохранительных органов, коррумпированность которых, к сожалению, доказать трудно, а также верный кореш Рустам Голяк, околокриминальный элемент, глава охранной фирмы «Стальной орел», тесно связанный с «тамбовскими». Скорее всего, «тамбовцы» хотят взять под свой контроль рынок недвижимости.

С другой стороны, есть веские основания утверждать, что таким образом Брызгалов начал свою предвыборную кампанию…

Про украденную Максом дискету я рассказывать не стал.

— Вот, берите пример со Спозаранника! — обратился шеф к Володе Соболину и Марине Борисовне Агеевой. — Именно так и надо работать.

Агеева хотела, по обыкновению, съязвить, но в этот момент в кармане пиджака у шефа зазвонил сотовый телефон, и он отвлекся.

— Задержись на секунду, Глеб, — сказал он, когда все расходились. — Тебя просил позвонить Ломакин. Зачем — не знаю…

Неприятная дрожь пробежала по телу. Я не подал виду, но Обнорский тут же усмехнулся и сам набрал номер.

— Михаил Иванович? Передаю вам Спозаранника…

— Рад слышать вас, любезный Глеб Егорович! — поприветствовал меня трижды побывавший на том свете после бандитских перестрелок король криминального мира Петербурга, лидер «тамбовцев», один из крупнейших бизнесменов города Ломакин. После серии моих статей про топливный бизнес он долго выяснял, кто их мне заказал, а когда узнал, что никто, проникся ко мне симпатией.

— Будет время — зайдите завтра в четыре в «Прибалтийскую», поговорить хочу! Лады?

— Да-да, — торопливо поспешил я согласиться, но тут же тормознул и неторопливо добавил:

— Обязательно зайду.

Увидев, что я взмок от напряжения, шеф хлопнул меня по плечу:

«Все будет в порядке!»

Мои «орлы» разбрелись по заданиям, и я мог спокойно посидеть за компьютером, чтобы разделаться со статьей о проделках Брызгалова и Голяка. Но тут неожиданно позвонила жена.

— Что случилось, Надюша? удивился я. — Дети в порядке?

— В порядке… Глеб, папа очень хочет с тобой поговорить.

— Что за проблема? И почему бы ему самому не позвонить?

Из сумбурных объяснений Надежды я понял следующее: оказывается, полгода назад мой дорогой тесть Борис Михайлович тайком от супруги вложил все их совместные сбережения — три тысячи долларов — в вексельную пирамиду «Хаус бест», надеясь получить к весне целых пять тысяч. Когда пирамида вместе с агентством недвижимости рухнула, его едва не хватил инфаркт. Однако Борису Михайловичу и сотне других таких же облапошенных граждан несказанно повезло — нашелся щедрый господин Брызгалов, который зарегистрировал всех пострадавших вкладчиков, собрал их векселя, выдал новые на половину пропавшей суммы и пообещал расплатиться в течение месяца. Но вот вчера тестю позвонил юрист из брызгаловского холдинга «Северная Венеция» и пристыдил его: как же так, уважаемый, ваш зять-журналюга не верит в чистоту наших помыслов… Вы уж, дорогой, повлияйте на вашего родственничка, иначе вряд ли увидите свои денежки.

Я восхитился Брызгаловым — до чего четко работает его разведка! Однако ответить жене мне было нечего.

— Надюша, а ты объяснила папе, что в таких делах на меня давить бесполезно?

— Конечно, он и сам это понимает. Но деньги-то для них — огромные! Мама пока ничего не знает, он соврал, что дал их в долг…

— Поговорим вечером, дорогая.

Я повесил трубку и рывком встал со стула. Сделал несколько разминочных движений. Но телефон зазвонил вновь. Это был прямо какой-то день сюрпризов.

— Валентин Никанорович Спозаранник?

— Частично, — ответил я.

— Это Света, секретарша Брызгаловых. Я взяла со стола Петра Николаевича вашу визитку. На ней зачеркнуто Ершов — написано Спозаранник.

— Это бывает, — вздохнул я.

— А на обратной стороне ручкой написано «Глеб Егорович». Как вас все-таки зовут?

— Как вам больше нравится, — ответил я.

— Я хочу вам кое-что рассказать.

Можете прийти через час в «Голливудские ночи»?

— Могу. Только не вздумайте меня соблазнять — я женат.

Света потягивала коктейль за столиком. Сегодня она была еще соблазнительнее, чем вчера. Маленький кулончик свисал на золотой цепи в вырезе блузки. Я с трудом оторвал взгляд от ее груди и заказал себе кофе.

— Глеб, Брызгалов — это страшный человек, — начала Света.

— Догадываюсь.

— Он сумасшедший. Он зомбирует всех окружающих. Он затерроризировал свою жену, пристрастил ее к кокаину. Теперь они вдвоем каждый вечер запираются в кабинете и «расстилают дорожки».

— Так, — сказал я.

— Он заставлял всех своих сотрудников обзванивать другие агентства недвижимости и говорить, что их фирма вот-вот рухнет. Я сама была вынуждена делать такие звонки в «Эдельвейс».

— Так, — сказал я.

— Брызгалова надо остановить.

Но его жена — ни при чем. Она делает то, что он скажет… Вы слышите меня?

— Да-да, — задумчиво посмотрел я поверх очков.

Света улыбнулась.

— Глеб, я хочу потанцевать с вами…

Публики в баре было немного, не танцевал никто. Но вслед за нами вышли еще две пары.

— Глеб, вы давно у Обнорского?

— Полтора года. До этого я был кандидатом физико-математических наук, работал в НИИ. Но однажды мне надоело безденежье. Я пришел к Обнорскому и предложил свои услуги.

— И у вас все сразу получилось?

— Не все и не сразу. Что вас еще интересует? У меня жена и трое детей.

Она плотно прижалась ко мне и прошептала в ухо:

— Сразу чувствуется, что на такого мужчину можно положиться…

— Можно, только я могу не выдержать, и мы упадем. Поэтому не стоит на меня облокачиваться.

Света по-блядски захихикала:

— Глебушка, ну что тебе мешает меня трахнуть?

— Профессиональный долг журналиста, — отчеканил я и, сделав шаг назад, поклонился:

— Спасибо за танец. А также за информацию…

Все— таки женщины -исчадия ада.

***

С Надеждой я так и не поговорил — вечером она уже спала, а рано утром ушла с детьми. Да я и не знал, как выпутаться из этой дурацкой ситуации, в которую оказался втянут благодаря любимому тестю.

Ежу понятно, что никаких денег от Брызгалова он не получит ни при каких обстоятельствах. Но попробуй это объясни…

Прождав Хассмана на Фурштатской пятнадцать минут и успев выпить банку колы, я забеспокоился — к четырем меня ждал Ломакин. Позвонил Хассману на мобильник с автомата.

— В чем дело, Лев Ильич?

— Кто это? — неприязненно отозвался Хассман.

— Спозаранник.

— Что вы хотите?

— Я жду вас в летнем кафе на Фурштатской.

— Зачем?

— Я не пойму, Лев Ильич, кто из нас спятил? Вы обещали мне рассказать про «Колибри»…

— Какое, на хер, «Колибри»? — заорал Хассман. — Я не общаюсь с журналистами уже давно и не даю им никакой информации. Все!

Отбой.

Ничего, с бывшими контрразведчиками это бывает. Трудно не тронуться головой при такой работе… Зато теперь я точно не опоздаю в «Прибалтийскую».

Охранник с усмешкой оглядел мою припарковавшуюся служебную «четверку» и хотел было шугануть меня подальше, но мои «корочки» и имя Ломакина вмиг заставили его почтительно вытянуться. Так же любезно меня встретили и на входе.

А на пятом этаже в одном из банкетных залов был уже сервирован целый стол. Среди стриженых и накачанных «быков» прохаживался с радиотелефоном Ломакин — невысокий, худой. Волосы черные как смоль. Встретил он меня приветливой улыбкой.

— О, журналист, — оживились «быки».

— От Обнорского? — осклабился гигант в безрукавке с цветной татуировкой на бицепсах. — Читал я ваш «Петербург мафиозный». Редкостная хуйня! — он загоготал животным смехом, но вдруг осекся, съежился под взглядом Ломакина и тихонько подался в сторону.

— Не обижайтесь на убогих, — мягко сказал Ломакин, усаживая меня и наливая в бокал минералки, поскольку от коньяка я отказался.

***

Братва неторопливо рассаживалась за столом. — Я вот что хотел вам сообщить, Глеб Егорович. Вы занимаетесь рынком недвижимости. Встречались с Брызгаловым. В правильном направлении идете. Но хочу вам кое-что подсказать…

— Ага, вот он, Спозаранник! — закричал появившийся откуда-то средних лет парень с залысинами, в кожаном пиджаке. Я сразу узнал его по фотографии — Рустам Голяк собственной персоной. — Вы с Обнорским назвали меня в своей книжонке криминальным авторитетом!

Придется вам за это фаланги пальцев поотрубать!

— Сядь, пиздобол, — усмехнулся Ломакин. — Так вот, Глеб Егорыч, не ищите здесь никакого заговора. Ни тамбовских, ни казанских, ни мухосранских… Потому что заговора нет…

— А я все-таки поотрубаю вам фаланги! — вновь вскочил Голяк, опрокинув фужер на пол. Рванув на груди рубаху, он принялся иступленно целовать массивный золотой крест на цепочке, приговаривая: «Вот те крест, поотрубаю!»

— Кому сказал, сядь! — прикрикнул Ломакин. — Заговора нет, — продолжил он. — Есть лишь один тронувшийся умом бизнесмен. И его приятель-пиздобол, — он кивнул на Голяка, — который сам не знает, зачем туда полез. Рустамка, зачем полез в недвижимость? — весело спросил он.

Голяк вновь вскочил и закричал, брызгая слюной:

— Вы с Обнорским не знаете, кто такой Голяк! Голяк в трех институтах учился! Голяк умеет по-английски говорить! Голяк столицу Непала знает! Голяк поет лучше, чем Гребенщиков с Макаревичем! Можно или дружить с Голяком, или быть покойником! Я всех в рот ебал — и пермских, и казанских… И полковника Баулова, который хочет меня посадить.

И этого несчастного Георгия Георгиевича, который кричит: не называйте меня Жорой Армавирским…

Братва за столом покатывалась со смеху.

— Все ясно? — спросил меня напоследок Ломакин, крепко пожимая руку.

Когда я поблагодарил Ломакина и спустился к машине, вдруг дынная корка впечаталась в лобовое стекло.

— А фаланги я вам все равно поотрубаю! — прокричал из окна «Прибалтийской» Голяк.

***

С Надеждой я помирился быстро.

Я сказал, что не буду пока ничего публиковать про Брызгалова. Более того, я созвонился с Борисом Михайловичем и договорился с ним о встрече. Уложив детей и включив на кухне телевизор, мы сели ужинать.

Но кусок курицы тут же застрял у меня в горле…

— Сегодня около шестнадцати часов в своем автомобиле снайпером был застрелен начальник службы безопасности агентства недвижимости «Эдельвейс» Лев Хассман, — бесстрастно произнесла ведущая «ТСБ»

Виолетта Обнорская, бывшая жена шефа. — Наблюдатели связывают это заказное убийство с продолжающимся кризисом на петербургском рынке недвижимости и с именем скандально известного риэлтера Петра Брызгалова…

Бледное лицо Левы Хассмана с тонкой струйкой крови мелькнуло в кадре. В ту же секунду запикал мой пейджер. «Андрей Васильевич Шаров, генеральный директор „Эдельвейса“, телефон…» — высветилось на экране. Час от часу не легче! Я набрал номер. Шаров был краток:

— Завтра в три часа в летнем кафе на Фурштатской, — сказал он и тут же повесил трубку. Какое-то заколдованное место — это кафе.

Пришлось тут же все рассказать Надежде. Кроме встречи с секретаршей Светой, конечно.

***

А утром у входа в нашу контору меня ждали в машине два знакомых оперативника из РУБОПа.

— Глеб, съездишь с нами? Поговорить надо, — попросил Леня Барсов. Я пожал плечами. Но поехали мы почему-то не на Чайковского, а на Захарьевскую, в УБЭП.

— Так, доигрались! — злорадно заявил, буравя меня глазами, оперативник Судаков. Он чем-то неуловимо напоминал Голяка.

— Не понял, — сказал я.

— Сейчас поймешь! — завопил он. — Вот бумага — пиши все, что знаешь про «Эдельвейс» и про Хассмана…

— Леша, в чем дело? — обратился я к Барсову. — Я согласился поговорить с вами, но не с этим контуженным…

— Молчать! — рявкнул Судаков.

Я встал и направился к выходу.

— Погоди, Глеб, — бросился ко мне Барсов. — Дело слишком серьезное. Мы работаем над этой темой вместе с УБЭПом. Ты должен нам помочь — мы знаем, что Хассман собирался с тобой вчера встретиться.

— Я готов помочь вам, ребята.

Вам, но не ему…

Судаков готов был задохнуться от злости.

— Я зайду к вам сегодня в два часа на Чайковского. Если такой вариант не устраивает — пусть следователь вызывает меня повесткой.

— Не обижайся, — сказал мне уже в коридоре Вадик Резаков.

— На убогих не обижаются, — вспомнил я вчерашнюю ломакинскую фразу.

В офисе меня ждал Зурабик с очередным шедевром:

«Машины с контрабандным металлом сновали через границу туда-сюда, пока на их пути не встал отважный офицер таможенной службы майор Брыкайло…»

— Зураб Иосифович, — отложил я в сторону листки. — Давайте к этому вернемся чуть позже, а сегодня я очень прошу вас быть в три часа в летнем кафе на Фурштатской. У меня назначена встреча, и я хочу, чтобы вы тоже присутствовали.

— О чем речь, Глеб Егорыч? — добродушно согласился Зурабик. — Но может, дочитаете текст до конца?

— Не сейчас, пожалуйста, не сейчас!

Зураб надулся, но я уже был в коридоре.

— Спозаранник осчастливит нас очередным расследованием? — лукаво улыбаясь, спросила меня идущая навстречу Светлана Завгородняя. Походка у нее — прямо как у девушки по вызову.

— Я был бы рад, Светлана Аристарховна, осчастливить всех женщин, которые этого хотят. Да только вот мне этого не хочется!

Завгородняя прыснула и побежала сплетничать в кабинет к Агеевой.

Но мне было не до них.

Я зашел в РУБОП и все подробно рассказал оперативникам. Упомянул о том, что собираюсь встретиться с Шаровым.

— Ты уверен, что во время убийства Голяк был в «Прибалтийской»?! — настороженно спросил Барсов.

— Да, если у него нет брата-близнеца.

Ребята переглянулись.

— Будь осторожен, Глеб, — предупредил Резаков. — Если что — сразу звони нам!…

Зураб был точен. Мы сели за столик и взяли по банке колы. Вскоре подошел Шаров — я сразу узнал его по фотографии. Он напоминал типичного американского бизнесмена. И не случайно — Шаров учился бизнесу в Массачусетсе и был гражданином США. Агентство «Эдельвейс» со стопроцентным иностранным капиталом считалось одним из крупнейших в городе. Но и они, судя по всему, прокручивали клиентские деньги. А значит — могли в любой момент рухнуть, если клиенты, поддавшись панике, откажутся от начатых сделок и начнут требовать свои деньги назад.

— Сразу к делу, ребята! — сказал Шаров, доставая черную папку с молнией. — Я долго думал, встречаться с вами или нет. Решил встретиться, но надеюсь на вашу порядочность…

Больше Андрей Васильевич сказать ничего не успел — голова его запрокинулась назад, папка выпала из рук. Зураб среагировал моментально — перевернув столик, он крикнул: «Ложись!», до смерти перепугав сидевших за соседним столом девушек, которые последовали нашему примеру и тоже с визгом бросились на пол. Но это явно оказалось лишним — мы все были в роли того самого «неуловимого Джо», который на хрен никому не нужен.

Тут же подкатили несколько машин. Леня Барсов и Вадик Резаковв отдавали распоряжения вооруженным бойцам. Опер Судаков сотрясал кулаками и изрыгал в наш адрес проклятия. Санитары укладывали Шарова на носилки, девушек отпаивали валерьянкой и снимали с них показания.

Вскоре принесли брошенную киллером снайперскую винтовку — ее нашли на чердаке дома, что на углу проспекта Чернышевского и Фурштатской.

— Папка! Черная папка! — вспомнил вдруг я, оправившись от шока.

— Ты о чем? — округлил глаза Леня Барсов.

— У Шарова была черная кожаная папка на молнии.

— Была, была! — подтвердил Зураб.

Но папка исчезла.

***

На следующий день мы с Зурабом давали показания в городской прокуратуре молоденькой «следачке», только что окончившей юрфак.

Барсов и Резаков, а также незнакомый опер из убойного слушали нас и делали пометки в блокнотах. Контуженного Судакова, слава Богу, не было. Но перед этим я успел озадачить Зудинцева — он должен был выяснить все, что можно, о новом агентстве недвижимости «Колибри».

В три часа Зудинцев, хитро улыбаясь, вручил мне справку.

— Не может быть! — вырвалось у меня.

— Еще и не такое бывает! — философски заметил Зудинцев.

— Георгий Михайлович, как лучший сотрудник нашего отдела вы будете материально поощрены, — заявил я. — Но для этого вам следует выполнить еще одно задание. Мне нужен список милицейских кураторов, на которых работал известный осведомитель Рустам Умарович Голяк.

Зудинцев хмыкнул — в нем сразу проснулся бывший мент.

— Ну, во-первых, откуда нам известно, что он осведомитель?

— Тоже мне, секрет полишинеля! — захохотал Безумный Макс. — Он сам всегда об этом на каждом шагу кричал.

— Это, допустим, ничего не значит, — глубокомысленно продолжил свои рассуждения Зудинцев. — А во-вторых, Глеб Егорыч, есть же закон об оперативно-розыскной деятельности. Кто ж нам позволит его нарушать?

— Мне не нужны официальные справки, Георгий Михайлович, — пояснил я. — Мне нужна оперативная информация, которая и так в милицейских кругах всем известна… Публиковать ее мы, разумеется, не будем.

Зудинцев на этот раз не стал долго полемизировать и сказал, что попробует разузнать все, что надо, к вечеру.

Зашел хмурый Обнорский.

— Допрыгались, сыщики херовы… Глеб, мой приказ — больше ни на одну встречу без моего ведома не ходить! Я с трудом добился, чтобы имена сотрудников нашего агентства нигде в криминальных сводках не звучали — на хер нам такая реклама. И еще — мне только что звонил какой-то педераст… как его — Брызгалов, кажется. Весь на взводе, умолял ничего про него не публиковать. Иначе, говорит, его труп будет следующим. Я его послал, конечно, на хуй, но ты все-таки позвони ему, согласуй, что считаешь нужным.

— Непременно, — заверил я.

Картина происходящего уже почти выстроилась у меня в голове — не хватало лишь самой малости.

Я позвонил в холдинг «Северная Венеция» и назначил свидание секретарше Свете. Там же, в «Голливудских ночах». Хотел было поставить об этом в известность Обнорского, но шеф давал интервью американским телевизионщикам и был крайне недоволен, что я его прервал.

— Твои амурные дела меня не касаются, — махнул он рукой.

Запыхавшийся Зудинцев застал меня у самого выхода и вручил бумажку с несколькими фамилиями, среди которых была и интересовавшая меня.

На этот раз я пришел в «Голливудские ночи» чуть раньше и успел выпить кофе, прежде чем появилась Света. Мне пришлось заказать ей мороженое, что нанесло ощутимый удар по моему семейному бюджету.

— Меня интересует один вопрос, — с ходу взял я быка за рога. — С кем спит Инна Андреевна Брызгалова?

Света фыркнула:

— Ты что, маньяк?

— Как я уже говорил, у меня есть жена, и я, пусть это звучит старомодно, храню ей верность. Мой вопрос имеет чисто профессиональный интерес. У Инны Андреевны есть муж, но у нее обязательно должен быть и любовник. Меня интересует его имя.

— Глебушка, — Света жалостливо посмотрела на меня, — а почему ты думаешь, что я это знаю?

— Я это думаю потому, что вы с Инной Андреевной — близкие подруги. У вас общее прошлое, связанное с гостиницей «Астория» и с бывшим начальником службы безопасности гостиницы Голяком. Вы с Инной Андреевной выполняли ряд услуг, неизбежных в гостиничном бизнесе.

Выражение лица Светы стало презрительным и злым.

— Настучали? Ну-ну… Будешь об этом писать?

— Ни в коем случае. Я прошу только ответить на один вопрос — с кем спит Инна Андреевна? Или спала до недавних пор?

Моя последняя оговорка возымела действие — я понял, что попал в точку.

— А если не скажу — то что?

Я вздохнул и молча достал карманный диктофон. Включил:

«…Брызгалов — это страшный человек, — раздался из диктофона голос Светы… — Он сумасшедший. Он зомбирует всех окружающих. Он затерроризировал свою жену, пристрастил ее к кокаину…»

— Достаточно? — спросил я. — Петр Николаевич вряд ли будет доволен, услышав это.

Ты не журналист. Ты мусор, — процедила она сквозь зубы.

— Я всегда держу свое слово, — заметил я. — Итак, фамилия?

Света взяла салфетку, нацарапала фамилию и, швырнув чайную ложку, гордо направилась к выходу.

Теперь я знал все, что мне было нужно.

Пейджер запиликал, как всегда, не вовремя — мы с Надеждой едва успели уложить детей и расстелить на кухне матрас, чтобы предаться любовным утехам.

— Тебя ищет женщина? — с деланным возмущением воскликнула Надежда, взглянув на экран пейджера.

— Куда от вас, исчадий ада, денешься, — вздохнул я и набрал номер мобильного телефона Инны Андреевны Брызгаловой.

Она захотела увидеться со мной завтра в двенадцать часов у меня в офисе.

Недолго думая, я позвонил на мобильный Петру Николаевичу Брызгалову, предложил ему почитать готовый материал, посвященный его персоне, и назначил встречу на том же месте и в тот же час.

— Ты, оказывается, назначаешь свидания не только женщинам? — вытаращила глаза Надежда и ударила меня подушкой… — Да ты извращенец! Маньяк!

— Это я уже слышал сегодня, дорогая, — успокоил я жену.

***

Супруги Брызгаловы явно не планировали встречаться друг с другом в офисе нашего агентства, но удивление свое никак не выразили. Хитрецы! Я пригласил их в свободный кабинет и угостил кофе.

— Надеюсь, вашего сумасшедшего грузина не будет? — спросил Брызгалов.

— К сожалению, Зураб Иосифович на задании, хотя он очень хотел вас видеть, — любезно ответил я.

— Ну и где ваш материал? — улыбнулся Брызгалов.

— Материал готов, — я потряс кипой листов. — Но прежде я хочу рассказать одну историю. Это история про бизнесмена, который считал себя самым умным и хитрым.

Он неплохо разбирался в людской психологии, поскольку раньше работал врачом-психиатром. Но, оказывается, его запросто могут обвести вокруг пальца женщины. Жена и бывшая любовница.

— Это вы про кого? — нахмурился Брызгалов.

— Любовница — это секретарша, с которой он одно время порезвился, а затем бросил. А что может быть страшнее, чем месть отвергнутой женщины! Тем более что любовница и жена — давние подруги, у них общее прошлое, о котором обе они не любят вспоминать…

— Петя, ему нужен доктор! — озабоченно обратилась к супругу Инна Андреевна, но Брызгалов решительно остановил ее и приготовился слушать дальше.

— Зачем далеко ходить, когда Петр Николаевич — сам доктор? Уж первую помощь он мне всегда окажет… Итак, у бизнесмена есть холдинг, в котором главное место занимает агентство недвижимости крупнейшее в городе. У бизнесмена свой PR-отдел, своя разведка и контрразведка, на него работают многие сотрудники правоохранительных органов. Бизнесмен придумал замечательную схему — как монополизировать рынок недвижимости. Точнее, ему подсказали эту схему его «пиарщики». И убедили, что это идеальный способ для начала предвыборной кампании в Законодательное собрание. Здесь у бизнесмена были надежные союзники — глава охранной фирмы «Стальной орел» Рустам Голяк, он же бывший фарцовщик и сутенер, он же милицейский осведомитель, а также куратор Голяка — оперативник Судаков. Многие подметили странную закономерность — только рушится очередное агентство недвижимости, как тут же возникает опер Судаков, возбуждает уголовное дело, опечатывает офис рухнувшего агентства. И ни сотрудники агентства, ни клиенты не знают, осталась ли в офисе «наличка», куда она исчезла… Тут же возникает и риэлтер Брызгалов, объявляет себя антикризисным управляющим рухнувшего агентства, обещает расплатиться по чужим долгам. Но не сейчас — в будущем. Он даже взял на себя долги по вексельной пирамиде «Хаус бест», которая рухнула вместе с одноименным агентством недвижимости, хотя мог бы этого не делать. Правда, долги векселедержателям он споловинил, но обманутые люди ему и за это безумно благодарны.

Я до сих пор не упомянул еще одного союзника Брызгалова и компании — это покойный риэлтер Шаров, генеральный директор «Эдельвейса». Если бы не его трагическая смерть, то спустя две-три недели «Эдельвейс» бы обязательно рухнул.

Несколько сотен клиентов расстались бы с деньгами и квартирами.

Это был бы образцово-показательный крах! При этом ни большинство сотрудников агентства, ни служба безопасности не знали о том, что генеральный директор фирмы лично вместе с Брызгаловым готовится к этому краху.

— Если бы рухнул «Эдельвейс», — продолжил я, — то всем стало бы ясно — больше на риэлтерском рынке делать ничего. Надо или идти под крыло к Брызгалову, или уходить с рынка. И тогда холдингу «Северная Венеция» не пришлось бы предпринимать никаких мер для того, чтобы заполучить другие агентства — все бы сами, добровольно шли сюда!

Холдинг стал бы крупнейшим в городе центром недвижимости, клиенты не верили бы больше никому, кроме Брызгалова! Оборотные средства «Северной Венеции» составили бы несколько миллионов долларов! Представляете, Петр Николаевич?

Брызгалов кивнул.

— Но есть один момент, о котором вы, Петр Николаевич, наверное, не знали или не хотели знать! — наставительно заметил я. — Шаров был любовником вашей жены. Что бы произошло дальше, после того как «Эдельвейс» влился бы в «Северную Венецию»?

— Все! — выдохнула Инна Андреевна. — Я больше не желаю слушать этот бред.

— Ну-ка сядь, — сухо приказал Брызгалов, но супруга, неожиданно расплакавшись, вылетела пулей из кабинета.

— Итак, что бы произошло дальше? — я встал и принялся расхаживать перед неподвижным Брызгаловым. — А дальше в разгар вашей предвыборной кампании появилось бы заявление Шарова в правоохранительные органы о том, что он подвергся вымогательству со стороны Брызгалова. Неожиданно был бы дан ход давно лежащим на столе у опера Судакова заявлениям риэлтеров Баранова и Беседина о том, что и по отношению к ним Брызгалов предпринимал те же действия. Вдобавок секретарша Света обязательно сообщила бы следователю, как она обзванивала по вашему указанию все агентства недвижимости и сеяла там панику, предупреждая об их скором крахе. Но прежде она на всякий случай рассказала это мне — дабы информация не пропала даром…

— Вы верите в эту чушь? — хрипло спросил Брызгалов.

— Не знаю, — пожал я плечами. — А почему нет?

— Я хочу дослушать до конца, — вернулась в кабинет Инна Андреевна, резко села и закурила.

— Так вот, я уверен, что в разгар своей предвыборной кампании президент холдинга «Северная Венеция» оказался бы за решеткой как минимум за вымогательство. Руководить холдингом осталась бы его жена, которой принадлежит, если не ошибаюсь, пятьдесят процентов акций. Помогали бы ей все те же Голяк, Судаков, Шаров. Спрашивается: нужен ли этой компании Петр Николаевич Брызгалов на свободе?…

— Хам, извращенец, выродок! — выкрикнула Инна Андреевна и вновь убежала.

— Благодарю, — кивнул я и продолжил:

— А нужен ли этой компании вообще холдинг «Северная Венеция»? Не проще ли устроить крах холдинга по знакомому сценарию?

За это, как известно, не сажают — доказать умысел невозможно. Тем более если оперативную работу будет проводить Судаков. Несколько миллионов долларов — приличные деньги, кто-то с ними неплохо может прожить и здесь, а кто-то окажется в Штатах… Я имею в виду гражданина США Шарова и его возлюбленную.

— Глеб Егорыч, ты зачем обидел такую красивую женщину — вся в слезах убежала! — заглянул в кабинет Зурабик, при виде которого Брызгалов вздрогнул.

— Зураб Иосифович, догоните ее и утешьте! — распорядился я. — Так вот, Петр Николаевич, я все основное сказал, за исключением деталей.

— А кто, по-вашему, организовал убийства? — медленно спросил Брызгалов, прикуривая.

— Думаю, вы знаете кто. Лева Хассман обнаружил, что некое однодневное агентство недвижимости «Колибри» закупило прослушивающей и подсматривающей техники почти на сто тысяч долларов. Он сразу решил, что к этому причастны вы, Петр Николаевич. Так?

Брызгалов, не мигая, смотрел на меня.

— Лева решил выяснить, кто стоит за «Колибри», и поделиться этой информацией со мной. Но когда он узнал, что «Колибри» — филиал его родного «Эдельвейса», что вся техника закупается на клиентские деньги, и, следовательно, «Эдельвейс» скоро рухнет, он категорически отказался со мной встречаться и решил откровенно переговорить с Шаровым. Однако вы с Голяком решили все же устранить Хассмана — так, на всякий случай, чтобы он не наломал Дров.

— Я тут ни при чем — это решение принималось без меня! — отрезал Брызгалов.

— Допустим, я могу ошибаться.

Так вот, Голяк — признанный мастер интриг, специально организовал дело таким образом, чтобы я в момент убийства Хассмана оказался в «Прибалтийской». Он устроил целый спектакль все ради того, чтобы я мог подтвердить: да, в шестнадцать часов Голяк был в «Прибалтийской» и, следовательно, к убийству Хассмана не причастен.

Хотя на самом деле, уверен, стрелял снайпер из его команды. А дальше случилась одна неприятная для всех вас вещь — потрясенный убийством Хассмана Андрей Васильевич Шаров решил выйти из игры и рассказать обо всем мне.

— Почему вам, а не РУБОПу? — буркнул Брызгалов.

— Думаю, потому, что он хотел сразу после этого вылететь в Штаты и, наверное, больше не вернуться.

Я уверен, у него и билет был в кармане. После встречи с РУБОПом он вряд ли улетел бы. Шаров собрал все самые необходимые бумаги в черную папку и явился на встречу с нами. Но этой встречи вы и ваши коллеги тоже не могли допустить. И тогда тот же снайпер застрелил Шарова. На месте происшествия сразу же оказался опер Судаков — и заветная черная папочка моментально исчезла. Еще вопросы есть?

— Есть, — вздохнул Брызгалов. — Вы думаете, мне все это очень надо? Эти заказные убийства? Мое имя теперь треплют в газетах, кричат о каких-то темных силах на рынке недвижимости…

— Конечно, Петр Николаевич, на пользу вам это не пошло. Но если бы Хассман и Шаров остались живы — неприятностей у вас было бы намного больше. Впрочем, я готов поверить, что решение об их ликвидации принимали не вы. После двух убийств вы стали и вовсе не нужны этой компании — они решили поскорее от вас избавиться, подключив прессу. Как вы думаете, зачем ваша жена пожелала со мной сегодня встретиться? Думаю, чтобы вас сдать с потрохами…

Брызгалов был похож на выжатый лимон. Я же, напротив, чувствовал себя довольно бодро.

— Что вы собираетесь теперь делать? — устало спросил Петр Николаевич.

— Дать вам вычитать текст и опубликовать его.

— Вы в своем уме? Вы написали обо всем этом в статье? Но у вас же нет никаких доказательств…

— Конечно, нет. Потому я об этом и не писал. Мой текст — о том, что риэлтер Брызгалов стремится стать монополистом на рынке недвижимости, но методы его работы вызывают у многих сомнение.

— Зачем вам это надо?

— После каждого нашего журналистского расследования должен появиться материал. Иначе мы зря работали.

Брызгалов пробежал текст глазами за пару минут, исправил ручкой две мелкие неточности.

— Что вы собираетесь делать дальше? С кем собираетесь делиться информацией? — спросил он.

— Не знаю. Еще не решил.

— Хотите работать у меня в холдинге?

— Вряд ли.

— Я готов заплатить вам аванс — тысячу долларов.

— Скажу честно — я очень люблю дензнаки. Особенно американские. Но еще больше люблю заниматься тем, что мне нравится.

Брызгалов откинулся на стуле и вновь закурил.

— Что вы мне посоветуете? — спросил он.

— Мне кажется, Петр Николаевич, что если вы действительно начнете расплачиваться с пострадавшими клиентами, то общественное мнение сложится в вашу пользу.

И вас не так-то просто будет посадить… Да, это большие затраты — но предвыборная кампания не бывает дешевой.

— Вы можете не публиковать вашу статью?

— Увы, не могу, — развел я руками.

— Хорошо. Вы можете написать о том, что я начал расплачиваться с клиентами?

— Только тогда, когда это произойдет. И более того, Петр Николаевич, я готов вам посодействовать в этом, — я достал из бумажника вексель своего тестя на полторы тысячи долларов с печатью «Северной Венеции» и продемонстрировал своему собеседнику.

— Ах да, — вспомнил Брызгалов и полез за бумажником, но я остановил его.

— Не мне, Петр Николаевич. И не здесь.

— Хорошо, — кивнул он. — Пусть владелец векселя придет завтра в офис, спросит лично меня. Скажите, как вы сумели разобраться в этой истории? Ведь вы же, судя по всему, стопроцентный «ботаник»…

— Я физик, Петр Николаевич, — нисколько не обиделся я. — И руководствуюсь строго определенными законами. Один из них гласит: все женщины — исчадия ада.

— Вы женаты? — усмехнулся он, пожимая мне руку.

— Моя жена — единственное исключение.

***

Естественно, то же самое я вскоре повторил в кабинете Обнорского ему самому и нашим знакомым операм — Барсову и Резакову. Естественно, они мне не очень-то поверили, хотя добросовестно выслушали весь рассказ от начала до конца.

— Мы действительно собирались брать Брызгалова в разгар его предвыборной кампании, — пристально посмотрел на меня Барсов.

— И насчет гостиничного прошлого двух подружек — абсолютная правда, — добавил Никитин. — Как ты об этом узнал?

— Интуиция, — скромно заметил я.

— Но все остальное… Это, по-моему, ты загнул, — усмехнулся Обнорский. — Ты явно переутомился, Глеб. Обязательно отдохни как следует в выходные.

Я клятвенно пообещал съездить на дачу и немедленно позвонил жене.

— Ну как, Надюша, твой папа вернул свои деньги?

— «Северная Венеция» приостановила работу, — равнодушно сообщила мне супруга. — Говорят, Брызгалов в психушке, а его супруга знать ничего не знает ни про какие векселя…

— О женщины, женщины, — пробормотал я.

— Ты что-то сказал, милый? — невинно осведомилась Надежда.

— Это не про тебя, дорогая.

ДЕЛО О «ЧЕРНОЙ ПУСТЫНИ»

Рассказывает Светлана Завгородняя

«До прихода в Агентство журналистских расследований пять лет работала фотомоделью и манекенщицей. Сверхкоммуникабельна, обладает бесценными возможностями для добывания оперативной информации. Натура творческая, поэтому часто увлеченность Светланы той или иной темой сказывается на ее дисциплине…»

Из служебной характеристики

То утро явно не располагало к раннему подъему и умственной активности. Тем не менее прочувствовать эту мысль смогли далеко не все, о чем свидетельствовал надсадно трезвонивший телефон. Интересно, какому придурку вздумалось нарушить мой сладкий сон?

Стоило мне нажать кнопку громкой связи, как меня оглушил взволнованный голос Ани Соболиной.

Несмотря на свойственную ей спокойную манеру разговора, ее монолог больше походил на визг недорезанного поросенка.

— Почему ты не на убийстве?! — Ты знаешь, который час? Мне пора отправлять сводку, а ты еще спишь!

Я выпускающий редактор, а не будильник!

Пропустив мимо ушей нелестные эпитеты в свой адрес и другие мало занимательные подробности, я, тем не менее, окончательно проснулась. Этот звонок не предвещал спокойного дня, продолжительного обеда и вялых попыток написать очередной аналитический материал.

Надо сказать, что подобные шедевры, призванные прославить агентство в веках, должны были еженедельно выпархивать из-под пера всех без исключения репортеров. Была тому и альтернатива: отчет корреспондента о проделанной работе. Руководство службы надеялось, что в дальнейшем сии труды станут кладезем секретной информации. Конечно, я всегда успешно пользовалась тем, что ни один мужчина, будь то мент или бандит, никогда не отказывал мне в получении ценных сведений. Другое дело, что потом «источники» здорово утомляли звонками, рассчитывая на продолжение приятного знакомства…

На сборы мне милосердно было отведено пятнадцать минут, а для меня этого более чем достаточно. Скажу без ложной скромности, матушка-природа оказалась ко мне щедра, и отражение в зеркале никогда меня не разочаровывало.

Негативные эмоции пробуждает во мне, скорее, окружающая среда. Увиденный на месте происшествия «несвежий» труп — тому подтверждение.

***

Было чуть больше половины второго, когда из-за деревьев показалась милицейская машина. Табличка с облупившейся краской над выбитым фонарем подтвердила, что я уже у цели. Несмотря на свойственный мне с рождения топографический кретинизм, уже через сорок минут после выезда из дома я была, как говорят менты, «в нужном адресе».

Возле парадной меня тормознул молоденький опер из «убойного».

Сверкнув фирменной репортерской улыбкой и показав «ксиву», я вежливо поинтересовалась:

— Здесь ли еще начальник криминальной милиции или уголовного розыска?

С обоими я была неплохо знакома.

Опер замялся, но удача меня не покинула, так как в подъезде послышался знакомый голос. Оттолкнув своим бюстом ошарашенного молодого человека, я, перепрыгивая через две ступеньки, помчалась навстречу первому заму начальника РУВД.

— Владимир Николаевич, как я рада вас видеть!

Полковник Греков расплылся в улыбке. Я думаю, случись у него в районе десяток «глухарей» на дню, он и то был бы счастлив встрече со мной.

— Светочка, что-то вы давно к нам не заглядывали.

— Каюсь. Но сейчас-то я здесь. У вас тут сегодня трупик забавный. Можно полюбопытствовать?

— Ну пошли, пошли. Квартира на четвертом, а лифт сломан, как обычно.

В принципе, номер квартиры он мог бы и не называть — сладковатый трупный запах не заглушала даже входная дверь, обитая толстым слоем кожи.

На паркетном полу в разводах засохшей крови лежал молодой мужчина, на вид лет двадцати пяти. Он лежал головой к шкафу, широко раскинув руки, как будто собирался обхватить огромный воздушный шар. В его светлых волосах запеклась кровь. Была она и на липе. Парню перерезали горло.

От всей этой картины и от тяжелого духа у меня начались позывы к рвоте.

Я поспешно отвернулась и ушла в соседнюю комнату. Там еще работали оперативники, собирая в картонную коробку вещдоки.

— Владимир Николаевич, что изъяли? — обратилась я к стоявшему за моей спиной полковнику.

— Из интересного — разве что героинчик нашелся. У покойника здесь был оптовый центр по продаже героина. Видишь, вон весы для «чеков» лежат.

— Героина-то много нашли?

— Грамм пятнадцать, наверное.

Ну да ты же знаешь, у нас эксперты — истина в последней инстанции. Вот проведут анализ и скажут: это стиральный порошок марки «Лотос».

— Ну тут уж вы загнули.

— Почему же, — усмехнулся Греков. — У нас в районе на прошлой неделе взяли двоих пацанов-малолеток с парой «чеков». Выяснилось, что им продали сахарную пудру.

Оперов минут через десять сменили санитары морга, а начальство засобиралось в контору. С ветерком и под «мигалку» (какой мент не любит быстрой езды?) мы домчались до РУВД.

Как и большинство подобных заведений, здание могло претендовать на титул последнего по комфорту в списке районных управлений внутренних дел. Я думаю, для исправления положения требовались кардинальные меры: капитальный ремонт, а лучше снос до фундамента.

Коридоры украшали милые сердцу каждого милиционера плакаты из серии «Как не стать жертвой преступления» и портреты отличников боевой службы. Согласно идее фотографа, они не только должны были поднять самооценку работающих, но и наглядно продемонстрировать посетителям, с кем не стоит входить в один лифт.

Но бытовая неустроенность и отсутствие евроремонта меня не особенно беспокоили. Главное, что в моем любимом РУВД сложилась душевная команда. Сколько удачных, на мой взгляд, материалов было написано благодаря помощи знакомых оперов!

Время вплотную приближалось к обеду. Несмотря на богатое модельное прошлое, я никогда не изнуряла себя диетами. И убедилась, что замечательный аппетит и тонкая талия хорошо уживаются в одном организме.

На сей раз, правда, угощение состояло из чашки кофе с печеньем, что не помешало мне вежливо улыбнуться в ответ. Ведь главная-то цель визита была достигнута (каждый без исключения журналист мечтает быть в центре событий).

— Коля, «пробей» мне быстренько убитого — что из себя представляет, прописан где, — озадачил коллегу Владимир Николаевич. — Игорь Термекилов, 1974 года рождения.

А потом, обернувшись ко мне, добавил:

— Ну вот, Светочка, может, сегодня у нас будет повод выпить шампанского.

— Нет, лучше пепси-колы, — возразила я.

— А что, язва? — понимающе спросил он.

— Да нет, журналистская этика, — сострила я. — Сами знаете, ведь сейчас вся выпивка крепче воды — бодяжная. Поэтому я ликеры пью исключительно в виде конфетной начинки. Тут вам и спиртное, и закуска в одном флаконе…

Мы всегда так перешучиваемся с полковником. Все-таки менты славные люди — я успела в этом убедиться за время своей журналистской карьеры. Раньше мой круг общения был несколько другим, его составляли люди более светские, но при этом намного более «душные».

Сегодня общаться с ними я смогла бы только по приговору районного суда.

Вспомнив о работе, я сменила тему разговора и вернулась к убийству.

Оперативники сходились во мнении, что Термекилова «завалили» конкуренты по торговле героином. По крайней мере, на банальный разбой ничто не указывало. Помимо наркотиков и пары сотен баксов, в квартире осталась нетронутой дорогостоящая аппаратура. Все это я и поспешила изложить в своем репортаже, вернувшись в агентство, на улицу Росси.

Стоило поторопиться и поскорее закончить работу до прихода подруги Василисы. С Васькой мы не разлей вода с трех лет. Тогда, правда, ее все называли Люльком. Поэтому ее настоящее имя я узнала, уже учась в школе, и была очень удивлена. Детское прозвище в пору взросления немало потрепало ей нервы. Чтобы отучить от дурной привычки родственников, она на целый год в шестом классе ввела штрафные санкции. Отныне после каждого «люлька» в ее копилке прибавлялось по двадцать копеек.

До десятого класса мы учились вместе, но потом она увлеклась психологией, перешла в спецшколу и поступила в «Герцена» на биофак.

К своим двадцати пяти годам как-то неожиданно Василиса стала классным психотерапевтом с обширной частной практикой. Я же до сих пор не нашла пока свое призвание.

И сейчас пробую себя на стезе криминального журналиста.

Не успела я поставить точку, как на пороге появилась Василиса.

— Всем привет! Как вы тут без меня поживаете? — обратилась ко всем присутствующим Васька.

Ее были рады видеть все. Особенно это касалось стажера Витюши Восьмеренко. При появлении Васьки у нашего юного коллеги в глазах заплясали чертики. Никаких подробностей о личной жизни Восьмеренко никто не знал. По всей видимости, единственной страстью Витюши был Интернет — там он мог провести несколько суток кряду и ни капельки не устать. Его любимым адресатом был китайский друг, с которым Витюша ни разу не встречался, но надеялся съездить к нему на родину на поезде. Другой привязанностью Витюши был трехмерный компьютерный футбол — у нашего новичка его было аж три версии.

При всем при том, как считал Восьмеренко, у него с моей подругой Васькой был «бурный платонический роман».

Особых надежд на взаимность Василиса не давала. Любовь еще в зародыше погубил проведенный вместе Новый год. Веселью с гостями Витюша предпочел прослушивание по рации сообщений о пожарах.

Пытаясь стать классным журналистом и влиться в наши стройные ряды, бывший студент обзавелся портативным передатчиком и дни и ночи напролет выуживал из эфира «свежие сенсации». Рация, приютившаяся во главе праздничного стола в вазе с фруктами, настолько шокировала хозяйку и гостей, что воспоминаний потом хватило на целый год. Такие номера Витюша откалывал постоянно.

Вот и сейчас, стоило только появиться Ваське, как Восьмеренко расцвел прямо на глазах.

— Ну и когда мы поедем жарить рачков? — хитро улыбаясь, спросил он у Василисы.

— Каких?!! — только и смогла вымолвить она.

— Ну как же… Ты же говорила. что любишь…

— Кого? — недоумевала та.

— Ну, это… рачков.

Поймав нить рассуждений своего коллеги, я чуть не свалилась под стул от хохота. Дело в том, что однажды, прикалываясь в кругу близких друзей, мы решили назвать групповой секс варкой креветок. Об этом случайно стало известно Восьмеренко. Сейчас он решил блеснуть эрудицией и порадовать Василису нашим с ней сленгом. Да вот беда, перепутал креветок с рачками.

— Витюша, душа моя, ты, как я вижу, извращенец, — заключила Василиса.

— Почему? — разочарованно откликнулся Восьмеренко.

— Ну ладно, варку креветок я еще как-то могу понять. Но жарка рачков — это уже точно не для меня.

— Я тебя даже бояться начинаю после твоих кулинарных изысков, — пояснила подруга.

— Василис, я готова, — перебила я подругу. — Может, мы все-таки отправимся?

— Нет, я так просто уйти не могу. Какая ты глупая. Разве ты не видишь, человеку требуется моя профессиональная помощь, — поучающим тоном начала Васька.

— Послушай, ты так совсем засмущаешь моего коллегу, — ответила я.

— Это ты, право слово, зря, — промурлыкала Васька. — Я всех вылечу. И тебя, и ее, — кивнула в мою сторону подруга. — Света знает, я целый год проработала сексопатолом.

Так что твоя, Витюша, проблема вполне решаема. За отдельную плату, конечно, — осадила она уже было воспрянувшего духом Восьмеренко. — Ну что, Малявка, пошли, — обратилась ко мне Василиса.

— Ладно, пошли, моя прелесть.

Только не зови меня больше Малявкой. У меня на это имя стойкая аллергия.

— Хорошо, Малявка, больше не буду.

Перебрав практически все мало-мальски подходящие по цене и комфорту заведения на Невском, мы наконец остановили свой выбор на мороженице «Баскин-Роббинс». Набрав в вафельные рожки по пять шариков и заказав по бокалу шампанского, мы уютно устроились за столиком у окна.

Народу в кафе все прибывало и прибывало. Поэтому мы постарались занять сумками и плащами оставшиеся за столиком пару стульев в надежде, что никто не посмеет нас побеспокоить. Очень хотелось посекретничать.

— Что-то у вас Витюша совсем заскучал.

— У него на этой неделе мало материалов, да ты еще тут с кулинарными изысками.

После этой фразы мы, не сговариваясь, весело захихикали. Погрузившись в приятные воспоминания о разговоре с бедным влюбленным Восьмеренко, Васька принялась за десерт и явно переусердствовала.

Желая отломить от замороженного шарика кусочек побольше, она погнула ложку, и сладкий клубничный джем выплеснулся на столик. Пытаясь стереть липкую красную лужицу салфеткой, Василиса пуще прежнего размазала джем. Я невольно вспомнила увиденную утром картину — разводы засохшей крови, труп в коридоре и суету оперов. Аппетит пропал сам собой.

— Тебе помочь? — Василиса потянулась ложкой к моему вафельному рожку с разноцветными шариками.

— Знаешь, такой денек выдался.

Сегодня в центре нашли трупак пацана одного. Как же его… Термекилов Игорь.

— Игорь Термекилов? — переспросила подруга. — Так его, наверное, за наркоту.

— А ты откуда знаешь? Небось твоих рук дело, — пошутила я.

— Нет, всего лишь тонкое психологическое чутье, — скромно заметила Василиса.

— Да ладно, кончай разыгрывать.

— Я серьезно, — ответила Васька. — Был у меня один клиент года три-четыре назад. Его тоже Игорем Термекиловым звали. Мальчику сейчас двадцать четыре года.

— И он, конечно же, был блондином, — перебила ее я.

— А ведь верно. Не о нем ли речь? — увлеклась подруга. — Помнится, тогда он жил в районе Песков, в коммуналке. Папенька у него «отошел к верхним людям», а мать-старушка еще тянула. Игореша по юности экспериментировал с наркотой, обращался к нам в службу на «Дейтокс». Мальчик впечатлительный, нуждался в теплоте и ласке.

Этакий шизоид. Его все к потусторонним вещам тянуло. Он мне тогда еще рассказывал, что у него друзья в секте «Черная пустынь». Ну да знаешь, мы с ним после того, как поработали, практически не виделись.

Потом он, правда, пару раз ко мне забегал счастливый и довольный.

Сказал, что у него все прекрасно.

Видно, друзья его в секту и втянули.

— Так ты думаешь, что этот твой Игорь — клиент морга? — спросила я у Васьки.

— В жизни полно совпадений, — неопределенно ответила она.

Уже поздно вечером, когда я, лежа в постели, вспоминала все перипетии прошедшего дня, раздался телефонный звонок.

— Здравствуй, как дела у моего дорогого Малыша? — послышался в трубке глубокий ласковый баритон.

Голос с характерными бархатными нотками нельзя было перепугать ни с одним другим. С его обладателем я познакомилась относительно недавно в «Ночах Голливуда».

Как— то раз в дождливый субботний вечер меня занесло туда на концерт Михаила Гулько. Зал был переполнен понтовыми бандитами, навороченными новыми русскими и валютными проститутками. Конечно, меня удивить чем-либо трудно, но все же такое изобилие счастливых обладателей шестисотых «мерсов» под одной крышей я встречала нечасто. Однако выбирать было некого, наличие шикарной иномарки и отсутствие материальных проб -это необходимое, но недостаточное условие для знакомства со мной. Я порядком подустала отшивать всех, кто ко мне клеился, и, помешивая трубочкой коктейль, одиноко сидела за столиком. В этот момент сзади послышался голос:

— Стрельцам не свойственно грустить.

— Что? — машинально переспросила я, немного удивившись. Ведь по гороскопу я действительно Стрелец.

— Я колдун, я все знаю.

Накануне приятельница моей мамы, увлекающаяся парапсихологией, сообщила мне о родовом проклятии, якобы висевшем надо мною. Поэтому неожиданное упоминание о колдовстве подействовало на меня подобно электрическому разряду и привело к мысли, что настал мой последний час, который мне не захотелось проводить в одиночестве. Тем более что колдун оказался на редкость привлекательным.

Вообще-то я не расположена к небритым мужчинам. Но его стильная бородка, тонкие благородные черты лица и красивые ухоженные руки вскружили мне голову. Этого человека украшала даже не дорогая одежда из бутика и умопомрачительные драгоценности (одни часы по стоимости приближались к двум среднестатистическим квартирам), а внутреннее обаяние и сила. Звали моего нового знакомого Аркаша.

Он оказался не только ласковым и умелым любовником, но и фантастически интересным собеседником.

И всякий раз умудрялся сделать мне что-нибудь неординарно приятное.

Это могла быть поездка в Пушкин или поход в стриптиз-клуб. Человек поставил себе целью не просто развлечь меня, но сделать частью своей жизни. Васька, познакомившись с Аркашей, начала мне завидовать черной завистью и пару раз хитро намекала, что было бы неплохо как-нибудь нам всем вместе «поварить креветок». Но я моментально пресекала все эти разговоры — делить Аркашу я не желала ни с кем, даже с лучшей подругой.

Я не расспрашивала Аркадия, чем он занимается — и так было ясно, что чем-то опасным. Тем более что он проявил прекрасную осведомленность о делах агентства, в котором я работаю, и довольно иронично отозвался о нашей последней книге «Петербург мафиозный», обнаружив там кучу фактических ошибок. Может, поэтому я старалась не посвящать Аркадия в подробности своих журналистских расследований, дабы невзначай не повредить родному агентству. Надо сказать, мы вполне обходились и без профессиональных разговоров — у нас находились не менее интересные занятия при каждой встрече.

Но в тот вечер я мягко отклонила его приглашение на очередной ночной «сейшен», сославшись на усталость. На самом же деле я была целиком поглощена предстоящим расследованием убийства незнакомого мне Игоря Термекилова (о чем, разумеется, не стала рассказывать Аркаше).

«Наколки» по убийству, данные Василисой, подогревали кровь. Разборка с двумя наркоторговцами, как подсказывало мне журналистское чутье, могла иметь глубокие корни в полузакрытой и полукриминальной секте «Черная пустынь», имевшей широкое влияние как в Петербурге, так и за его пределами. Расследователи из нашего агентства уже давно собирали материалы по этой секте.

Я уже знала, что церковь «Черная пустынь» еще в середине века основал канадский кинорежиссер, снимавший фантастические «ужастики», некто Ричард Климовски. Он нашел прекрасный способ заработать миллион долларов на создании нового учения. «Я хочу создать собственную религию — вот где можно отхватить действительно огромный куш», — признался он.

Члены «Пустыни», следуя заветам своего основателя, беспощадно расправлялись со своими критиками. Французский публицист Патрик Дюпен, написавший разоблачительную книгу о «Черной пустыни», потратил два года и двадцать тысяч долларов на адвокатов, чтобы доказать абсурдность выдвинутых против него обвинений. Члены «Черной пустыни» утверждали, что он намеревался разбомбить церковь, и фальсифицировали улики.

В начале 90-х с мощной рекламной кампании началось внедрение этой религии в России. После того как секта отвоевала себе жизненное пространство в Петербурге, за ней потянулся шлейф грязных историй — ходили слухи о массовых оргиях «пустынцев» с печальным исходом и даже о массовых самоубийствах. Но ни одна из этих историй не получила официального подтверждения. Редкие публикации о «Черной пустыни» в «Калейдоскопе» и других желтых изданиях основывались только на слухах и не содержали ни одной ссылки на достоверный источник.

Наутро у меня уже окончательно созрел смелый план. Хотя моя журналистская карьера исчислялась месяцами, мне очень хотелось попробовать совершить что-то значимое на этом поприще. Не успела я, разгоряченная мыслью о грядущей славе, влететь в кабинет, как раздался телефонный звонок.

— Привет, Малявка!

— Вась, ну сколько можно, — с ноткой легкой обиды в голосе ответила я подруге.

— Ты не забыла о великом событии, которое я хочу отметить в тесном дружеском кругу? — поинтересовалась Василиса.

— Я хотя и старше тебя на полгода, но еще не успела впасть в старческий маразм. То, что у тебя день рождения и ты очень скоро станешь совсем большой, я помню прекрасно.

Кстати, хочу сразу озадачить. У меня к тебе есть дело.

— Надеюсь, это касается подарка, — деловым тоном начала Васька.

— Отчасти. Я тут задумала провернуть аферу и очень на тебя рассчитываю.

— Конечно, без меня в твоей жизни еще не проходила ни одна афера.

Давай, выкладывай.

— Ну уж нет. Обо всем при встрече, — напоследок заинтриговала я Василису.

Вечером в уютном ресторанчике «Белый слоник» мы вдвоем с Васькой отмечали ее день рождения и здорово налегли на шампанское. Главной темой беседы стала пресловутая «Черная пустынь».

Сначала идею визита в секту Васька вроде бы поддержала. Мы тут же договорились о классном репортаже с места событий. Но стоило нам покинуть уютную обстановку ресторана, как Васькин задор унес первый же порыв безжалостного осеннего ветра. Мысль оказаться в банке с пауками пришлась ей явно не по душе.

— У тебя совесть-то есть? Подруга называется, — принялась канючить я, подхватив под руку свою компаньонку. — Ты же профессионал все-таки. Представь, а если в секте на меня будут оказывать психологическое давление?

— Ты еще скажи, что тебя там съедят, — вяло огрызнулась Василиса. — Бог с тобой, золотая рыбка. Пошли, пока я добрая. Тоже мне, подарочек ко дню рождения… Слушай, сыщик, ты адресок-то знаешь? вдруг оживилась подруга, ухватившись за последний аргумент, удерживающий ее от авантюры.

Вместо ответа я с сияющим лицом сунула ей под нос бумажку с адресом.

— Где это ты надыбала?

— Секрет фирмы. Это мне Зудинцев дал из отдела расследований.

Он намедни материал делал про новые центры по психологии. Вот ему кто-то и подсказал с «Черной пустынью» связаться. Они же курс «психологической поддержки» открыли.

— Да знаю я, знаю. Ты давай, Сусанин, веди лучше, — ответила Василиса.

Георгий Зудинцев, бывший опер, сам никогда не был у «пустынцев», хотя все собирался написать про них отдельный материал. Но, видимо, мне первой выпала честь познакомиться с сектантами.

Их контора располагалась в маленьком дворике на Владимирском проспекте. Вопреки моим ожиданиям, на подступах к офису «Пустыни» не было никаких указателей. Мы едва обнаружили старую деревянную дверь, выкрашенную в грязно-коричневый цвет. Прямо у порога ветер накидал кучу сухих листьев.

Широкоплечий охранник с небольшим шрамом на переносице и коротким ежиком волос несколько секунд, насупившись, оглядывал нас с ног до головы. Видимо, решив, что мы ничем не можем навредить его драгоценной конторе, он чуть посторонился. В этот момент, как по сигналу, из-за его спины выпорхнула молоденькая девица, раскрашенная во все цвета радуги.

— Здравствуйте, девушки. Вы к нам на курсы? — растянув густо напомаженные губы в зубастой улыбке, оживленно затараторила она.

Чтобы прервать неловкое молчание, вдруг воцарившееся в коридоре, я кивнула.

— Да. Мы правильно пришли?

Это центр «Новой психологии»? Мы хотели бы записаться на курсы «Успех путем общения».

— А откуда вы про нас узнали? — продолжая улыбаться, спросила секретарша.

— Мне соседка с дачи сказала.

— Очень рекомендовала ваш центр, — вступила в разговор Вася.

— Пожалуйста, я провожу вас, — пригласила девица.

Мы двинулись по длинному коридору с множеством дверей. В отличие от запустения, которое я наблюдала во дворе дома на Владимирском, внутри офиса царила какая-то неестественная, прямо-таки больничная чистота. У предпоследней двери провожатая остановилась и, постучавшись, пропустила меня и Василису вперед.

— Николай, к тебе гости, — произнесла она, когда сидевший за письменным столом прямо напротив входа молодой человек оторвал взгляд от папки с документами. Николай по виду мало чем отличался от встретившего нас охранника. Но едва он взглянул на нас, лицо его озарила приветливая улыбка.

— Вы, как я понимаю, хотите поступить к нам на курсы психологии, — начал он. — Меня зовут Николай. Работаю здесь менеджером по персоналу. Со специалистами по программе «психотерапия» вы еще успеете познакомиться. Для начала вам следует записаться, пройти тесты, чтобы мы смогли подготовить индивидуальную программу занятий…

— Извините, что мы так бесцеремонно, — дождавшись паузы, перебила его Васька. — Но для начала мы бы хотели поприсутствовать на занятиях, посмотреть на преподавателей, учеников.

— Я думаю, это можно устроить, — взглянув на дорогие часы, красовавшиеся у него на запястье, ответил Николай. — Сейчас в одной из аудиторий как раз проходит семинар по проблемам общения в коллективе.

Надежда проводит вас.

— Надя, отведи девушек к Василию Семенычу, — скомандовал он в телефонную трубку.

Не прошло и десяти секунд, как на пороге появилась все та же секретарша и, продолжая хищно улыбаться, повела нас сначала к лестнице за углом коридора, а потом на второй этаж. Нашим конечным пунктом стал довольно большой зал. В нем, составив стулья полукругом, сидело около тридцати «теток с авоськами».

— Смотри, вон гипнотерапевт, он их в транс вводит, — зашептала мне в ухо Василиса, кивнув на лощеного Василия Семеновича, методично делавшего пассы руками.

Тетки в полугипнотическом состоянии наперебой рассказывали всякие неприличные истории из своей жизни. Так, по мнению специалистов центра, они очищались от лишней информации л становились кандидатами на сверхчеловека. Ассистентка с деловым видом нарезала круги по залу со специальным прибором — детектором лжи. Мы с Василисой сошлись во мнении, что она выборочно пропускала слабый разряд через учениц. Если женщину ударяло током — значит, она врала.

Васька, которой происходящее показалось еще более абсурдным, чем мне, принялась громко смеяться. Само собой, тетки повыходили из транса, а второй раз они уже были «негипнабельны». Прекрасно зная об этом, гипнотерапевт состроил нам такую рожу, что секретарша поспешила увести нас из зала. Вечер у компании начинающих пустынцев был безнадежно испорчен. Подмигнув мне, Василиса едва сдержала предательскую улыбку. Мне, в отличие от нее, было не до смеха. За устроенный спектакль нас вполне могли выставить вон. Но вместо этого наша провожатая вновь привела нас к Николаю. Тот даже не поинтересовался нашими впечатлениями и предложил заполнить анкету с указанием фамилии, имени, места жительства и места работы. Василиса тут же пожаловалась, что она живет в новом районе, телефон ей не провели, и внесла в графу «прописка» адрес своей начальницы по работе.

Я, заранее подготовившись к подобным расспросам, тоже выдала липовый адрес. После того как мы с трудом осилили первое задание на пути к «сверхчеловеку», Николай рассказал о схеме занятий. Поначалу казавшееся столь простым внедрение в секту на деле требовало не только завидных артистических талантов, но и уйму времени, а также некоторых денежных затрат.

С деньгами вопрос удалось решить довольно просто — Володя Соболин, начальник нашего отдела, которого мы посвятили в свой план, легко выбил нужную сумму у завхоза агентства Леши Скрипки. Соболину давно хотелось утереть нос начальнику расследовательского отдела, высокомерному Глебу Спозараннику, и доказать, что репортеры могут проводить журналистские расследования не хуже, чем Спозаранник со своими бойцами. И вот представился такой удобный случай.

Гораздо труднее мне было уговорить Василису не бросать начатое дело.

— И много мы узнали? — отчитывала она меня с кислым выражением на лице. — Теперь сиди с тобой по уши в дерьме. Сколько нам еще тут торчать? Разговор шел об одном визите в «Пустынь», а получается, что туда по три раза в неделю надо таскаться.

— Ритуля, ну улыбнись, — попробовала я пошутить, обозвав Ваську ее «сценическим псевдонимом», отныне фигурировавшим в анкете пустынцев.

— Да и, кстати, что я Ритке скажу, если они вздумают проверить наши каракули? Там же липа сплошная, — не унималась подруга.

— Никто не станет проверять, если ты этих психов сама не позовешь. Не боись, мы еще до всех проверок от них смоемся, — закончила я препирательства на оптимистической ноте.

А ночью я долго не могла уснуть, стараясь понять — зачем мне самой все это надо. Только ли жажда журналистской славы меня толкает на авантюру или что-то другое? Мне вспомнился Игорь Термекилов, блондин с перерезанным горлом. Почему я так хочу раскрыть его убийство, кто он мне?… Торговец героином, наркоман, одним словом — люмпен, отребье.

С такой публикой я никогда в жизни близко не общалась. Вдруг я зачем-то представила, каким этот Игорек мог бы быть в постели, и тут же брезгливо вздрогнула при этой мысли. Но уже через миг начала с интересом обдумывать подобный вариант, вспомнила, что меня иногда тянет к чему-то заведомо плохому. Да, случались со мной истории, о которых лучше не вспоминать. Жуть! Кажется, мне пора обратиться за консультацией к Ваське. С этой мыслью я и заснула.

***

Нас с Василисой сразу же поместили в «молодежную группу для начинающих», где сначала пришлось заполнить тест из полутысячи стандартных вопросов типа: бывает ли у вас нервный тик? Или: перестали ли вы пить коньяк по утрам? В итоге оказалось, что меня уже полгода мучает глубокая депрессия, а Василиса и вовсе находится на грани суицида.

И все это, естественно, из-за нерешенных проблем в общении. Слабые попытки возразить или оправдаться были безжалостно отвергнуты нашим консультантом, который недвусмысленно объяснил, что предлагаемый нашему вниманию курс психологии — единственная альтернатива сегодняшнему бессмысленному существованию. Так секта обзаводилась новыми приверженцами.

За первые две недели ни с кем из старожилов «Пустыни» сблизиться нам не удалось. Каждый раз я с трудом вытаскивала Ваську на занятия, а вскоре и сама начала сомневаться, не напрасно ли мы затеяли эту историю.

И вдруг в нашем вялотекущем расследовании наступил перелом — Николай неожиданно пригласил нас на празднование двухлетней годовщины курсов. Руководство расстаралось и устроило вечер на широкую ногу. Столы, застеленные сильно накрахмаленными белоснежными скатертями, прямо-таки ломились от обилия вкусной еды. Салаты, корзины с яблоками и виноградом, а также небольшие сэндвичи «на пару укусов» порадовали бы любого гурмана.

Но более всего нас с Васькой поразили батареи вино-водочных бутылок. Наши друзья из «Черной пустыни» явно шиканули.

Как бы подтверждая мои мысли, Василиса тихо зашептала мне на ухо:

— Ишь ты, смотри, а в руководстве, видно, не дураки выпить и закусить. И как только они, бедные, денег-то наскребли. Все два года, чай, копили, трудились не покладая рук. А ведь еще за аренду сколько… мама дорогая, чует мое сердце, на одну скромную оплату за курсы не погуляешь так.

Ехидные ахи и охи моей любимой подруги прервал наш главный менеджер по персоналу. Прежде чем перейти к обеду, Николай где-то полчаса в пламенной речи превозносил достоинства центра и фантастические успехи его выпускников.

— А теперь позвольте мне подарить нашим лучшим студентам книги по психологии. Они были написаны группой специалистов, возглавлявших нашу московскую компанию, — с этими словами Николай стал поочередно вызывать к себе особо отличившихся пустынцев.

— …Григорий Ковалев уже второй год учится у нас. Сейчас он готовит работу по оздоровительным методикам центра и скоро пройдет тест на должность консультанта по вопросам семейных конфликтов.

Под эти дифирамбы из-за стола поднялся мой сосед слева. Щупленький, невысокого роста парнишка был одет в темный костюм с иголочки и белоснежную рубашку. Бедняга из кожи вон лез, чтобы походить на Николая, старательно копируя его походку и чуть замедленные движения, но, видно от чрезмерных усилий, переигрывал. Тем не менее пацан производил приятное впечатление.

Для него настал звездный час, так как именно к нему было приковано всеобщее внимание зала. Под аплодисменты главный менеджер пожал ему руку, хлопнул по плечу и вручил большой альбом.

Изобразив на лице непритворное восхищение, я томным голосом поинтересовалась:

— Скажите, вы уже давно занимаетесь на этих курсах?

Переведя взгляд с тарелки на мою скромную персону, юноша расцвел пуще прежнего, и я, чтобы усилить впечатление, легко дотронулась до его руки и с придыханием заявила:

— Просто вы сразу производите впечатление удачливого мужчины.

Трудно поверить, что вы тоже были нашим студентом.

— Я здесь действительно почти с самого начала. Курсы мне помогли здорово приподняться. Здесь, по-моему, вообще все очень классно. Такой вечер… Позвольте, я налью вам чего-нибудь выпить?

— О, только шампанского.

— Ну а я себе водочки налью. Что ж не выпить, если есть за что. Правда?

— Конечно, — улыбнулась я.

— Мы до сих пор не знакомы, — разом опрокинув себе в рот содержимое стопки, неожиданно заявил мой собеседник. — Я Григорий. Для друзей просто Гриша.

— А я Инга, — помня о конспирации, представилась я. — Хотите, познакомлю вас с подругой? Мы здесь вместе занимаемся.

— Если только она столь же очаровательна, как и вы, — по мере опьянения юноша становился все более раскованным.

— В этом вы сами убедитесь, — шепнула я ему и упорхнула к сидевшей немного поодаль Василисе.

Поняв меня с полуслова, она на ходу проглотила кусок бутерброда и ринулась охмурять молодого сектанта. Весь вечер мы в два голоса твердили о Гришиной неотразимости, не забывая по ходу наполнять его рюмку. Опасаясь вспугнуть единственный источник информации, мы не спешили перейти к теме разговора. Через пару часов мальчик наконец дошел до кондиции. Поочередно хватая то меня, то Ваську за талию, он уже вовсю распевал песенку «Единственная моя…»

На втором куплете наш герой сбился, и в этот момент я наконец спросила:

— Слушай, Гришаня, а ты случайно такого Игорька Термекилова не знал?

Как ни пьян был наш приятель, он таки насторожился и, привалившись к стенке, замолк.

— А тебе зачем? — вскинул голову Гришаня.

— Да так, слухи разные ходят, а нам, бабам, интересно. Понимаешь? — ласково объяснила Василиса.

— Ха! Правда, был такой сучонок, недавно делся куда-то. Его начальство не жаловало особо. Да я точно не знаю, у нас тут говорили, что он предатель. Мне-то плевать.

— Я с такими знаться не хочу, — разом выпалил юный сектант.

— Вот мне интересно, как так вышло. Вроде люди здесь все солидные, а с ним история какая-то… — неопределенно прокомментировала ситуацию Василиса.

— Если вам так нужно, спросите у Наташки Семеновой. У него тут девочка была. Они даже учились вместе. Сейчас… У меня телефон ее домашний был, — и Гриша принялся с трудом перелистывать свою записную книжку. — Вот, подождите, сейчас найду…

После долгих поисков он наконец нашел ее адрес и номер телефона.

— Она, как Игорь пропал, редко к нам ходит. Да ну ее на фиг. Давайте лучше еще выпьем, — и Григорий вернулся к прерванной трапезе.

***

На следующее утро, в субботу, мы с Васькой попытались дозвониться до бывшей подруги Игоря.

— Здравствуйте, извините за беспокойство, могу я поговорить с Наташей? — взвешивая каждое слово, произнесла Васька, включив для моего удобства громкую связь.

— Да, я вас слушаю, — на другом конце ответил бесцветный голос.

— Мы, к сожалению, пока с вами не знакомы, но не могли бы мы встретиться? По поводу вашего друга, Игоря Термекилова.

— Игорь умер.

— Мы знаем. Нам просто хотелось бы узнать кое-какие подробности. Очень не хотим вас тревожить, но…

— Вы что, из милиции? — грубо прервала Ваську Наталья.

— Да нет, но…

— Я не буду встречаться, — отрезала бывшая подруга Игоря и повесила трубку.

— Вот черт, — в сердцах бросила Василиса. — Что делать-то теперь?

— Я думаю, надо к ней ехать, — внесла я смелое предложение.

Одно было хорошо — мы знали наверняка, что девушка сейчас сидит дома. Чтобы застать ее, следовало поторопиться, и мы решили тормознуть машину.

Наталья жила на 7-й Советской, а мы звонили с моей работы, где стоял анти-АОН. Я взяла за правило не общаться с домашнего телефона по служебным вопросам. Особенно глупо было светить свой номер сейчас.

— Спорим, что доедем за пять рублей, — прикололась Василиса.

— Идет, только договариваться будешь ты.

Василиса могла уболтать кого угодно, но матерые частники даже ей были не по зубам. Помню, как-то к ней поздно вечером привязался молодой наркоман «под кайфом» и попытался ее изнасиловать. За пятнадцать минут подруга, не сказав ни одного лишнего слова, смогла повернуть ситуацию в свою пользу.

После внеплановой консультации парень сначала горько разрыдался, а потом с благодарностью засунул в карман куртки номер телефона кризисного центра и удалился.

Вскоре мы были уже на месте.

Оказалось, что наша героиня живет на пятом этаже старого, еще дореволюционного дома, сплошь обжитого бродячими кошками и бомжами.

На звонок долго никто не реагировал, но мы с завидным упорством не отпускали кнопку. Наконец из-за двери послышался все тот же уставший голос. Наталья была на месте.

— Кто здесь?

— Извините, это опять мы.

— Ну что вам от меня надо? — спросила хозяйка, чуть не плача.

— Понимаете, нам действительно нужно с вами поговорить об Игоре. Мы журналисты. Надолго вас не задержим — всего лишь пара вопросов. Если вы не захотите, можете не отвечать, но поймите нас правильно — мы же на работе. Если вы против, можем встретиться где-то в другом месте, — объяснила я через дверь.

— Нет, лучше сразу проходите.

Наталья наконец распахнула дверь. Несмотря на неуверенность и надрыв в голосе, она оказалась симпатичной плотной блондинкой.

Правда, слегка осунувшейся и с темными синяками под глазами.

Пригласив нас в небогато обставленную, но вполне приличную комнату, она устроилась в кресле и закурила. Молчание прервала Василиса:

— Я понимаю, что для вас это очень больная тема, но давайте вернемся к событиям прошлого месяца. Нам известно, что Игорь состоял в секте «Черная Пустынь», — при этих словах хозяйка вздрогнула, но Василису не перебивала. — У него в квартире при обыске нашли героин.

Как вы думаете, это убийство произошло из-за наркотиков?

— Не знаю… Нет… Почему вы так считаете? — спросила Наталья.

— Мы занимаемся журналистским расследованием. Это просто предположение, — осторожно начала я. — А у вас есть какие-то другие версии?

— Слушайте, я же сказала, что ничего не знаю и не хочу больше знать!

Подмигнув мне, Василиса спросила:

— Малявка, как насчет прогулки в близлежащий магазин? Неплохо бы чайку с чем-нибудь попить.

Уважая психологические таланты подруги, я беспрекословно подчинилась и оставила их наедине. Когда я почти через час вернулась с пирожными, расклад успел сильно измениться. Тихо всхлипывая, Наталья пыталась оправдаться:

— Боюсь я теперь сильно, у меня же из родных только мама осталась. Игорь всегда говорил, что из любого дела сухим выйдет, а с ним вон что…

Разговор прервали ее судорожные рыдания.

— Мы же с Игорем еще со школы вместе были. Он там на «герыч» подсел крепко, а как раз все эти секты, курсы по городу пошли. Пацаны со двора в «Пустынь» его сманили, — начала свою историю Наталья.

Дело в том, что в «Черной Пустыни», кроме разных семинаров и курсов, действовал еще «Антинарк» — сектантский центр по работе с наркоманами и алкоголиками. Принцип лечения заключался в подмене одной зависимости другой. Вместо героина шла подсадка на витамины и нейролептики. После курса лечения у Игоря снова начались ломки. Но бесплатных лекарств больше не давали. Руководство «Черной пустыни» послало парня на заработки — вербовку новых членов секты.

Наталья, чтобы не бросать приятеля, устроилась на семинар «Новой психологии», на котором теперь маялись и мы. Ее присутствие позволило девушке быть в курсе всей истории, приключившейся с Игорем Термекиловым.

По ее словам, Игорь решил поискать более простой способ добывания денег. Тут-то и пригодились его детские навыки. Еще по малолетке он был на учете в детской инспекции за форточные кражи. А теперь залез в квартиру к администратору секты и выкрал кое-какие документы, надеясь шантажом получить за них выкуп. Параллельно он вернулся к героину и решил попробовать себя в роли торговца. На всякий случай сделал с краденых бумаг копии и за пару дней до своей гибели отдал их Наталье. Поскольку «отступников» в «Пустыни» почти никогда не было, вычислить человека, который украл бумаги, оказалось несложно.

В секте установлена жесткая система иерархии, и ей могли бы позавидовать даже наши спецслужбы. Помимо вербовки новых членов и промывки мозгов, есть подразделения, ведущие борьбу с противниками — журналистами и предателями, нарушившими устав. Игоря постигла печальная участь — все складывалось в пользу той версии, что его тихо, без следов убрали и, обыскав квартиру, забрали документы. О копиях им было ничего не известно, иначе они бы не оставили в живых и Наталью.

С ней, конечно, беседовали, раза два вызывали к начальству, но до прямых вопросов дело не дошло, а сама девушка благоразумно промолчала.

— А почему ты не обратилась в милицию с этим делом? — поинтересовалась я.

— Господи, да что толку, меня же из-под земли достанут. Я даже из секты теперь уйти не моту. Они ж там знают, что мы с Игорем дружили, сразу неладное почуют. Я после этой истории почти не сплю. Все думаю, что со мной будет.

— Скажи, а документы эти до сих пор хранишь? — поинтересовалась я.

Вместо ответа Наташа полезла на стул.

Сняла с книжной полки несколько детективов и вытащила тонкую полиэтиленовую папку с бумагами.

— Вот они, держи.

— Слушай, блин, здесь же доверенности какие-то, — присвистнула Василиса.

— Да вижу я, вижу, — трясущимися руками я перебирала листки. — Наташа, а ты знаешь, кто такой Виктор Витальевич Познин, 1978 года рождения?

— А, так это Витька Познин. Он вместе с Игорем на «Антинарке» был.

— Там все доверенности наших ребят из «Черной пустыни», — равнодушно произнесла Наталья. — Ерунда это все. Игоря же не вернешь.

Уже в агентстве мы в должной мере оценили сенсационность попавшего в наши руки материала.

Там было двадцать шесть генеральных доверенностей. Среди тех, кто получил в свое распоряжение чужое имущество и квартиры, мы нашли главного менеджера «Пустыни» Николая Хуторного и гипнотерапевта Василия Семеновича Перетятько.

По нашей компьютерной базе мы сумели вычислить телефоны нескольких подаренных квартир и переговорить с их новыми владельцами. Практически все эти квартиры были перепроданы, некоторые даже по несколько раз, но благодаря Васькиной настойчивости и умению общаться по телефону мы ненавязчиво сумели выяснить, что несколько прежних хозяев жилплощади имели некоторое отношение к нашей «Пустыни». Кроме того, трех человек уже не было в живых.

На то, чтобы оформить эту историю в классный репортаж, ушло меньше недели. Так что уже в следующий понедельник в очередном номере «Новой газеты» вышел сенсационный материал о «Пустыни».

От остальных журналистских работ на эту тему он отличался обилием «живых» фактов. Мало кто из коллег мог похвастаться таким знанием темы изнутри.

Окрыленная славой, я не ощущала почвы под ногами. Перечитав несколько раз свое творение, я поспешила удостовериться, что в любимом РУВД известно о моих заслугах.

— Владимир Николаевич, здравствуйте. Как продвигается расследование убийства Игоря Термекилова? — Помните? — наивно поинтересовалась я.

— Да, конечно. Пока «глухарь».

Работаем…

— У меня кое-что для вас есть, — гордо заявила я.

— И что же?

— Вы говорили, что любите читать «Новую газету». Откройте вторую страничку.

— Мне приятнее узнать последние новости из твоих уст. Слышать твой голос с утра — залог хорошего настроения на целый день, — с неподдельной искренностью сказал полковник Греков.

Поведав на одном дыхании о результатах собственного расследования, я почувствовала напряжение на другом конце провода. В трубке послышалась фраза, оканчивающаяся на родное слово «мать».

— Ты понимаешь, что ты натворила?… Ты же эту девчонку подставила! Срочно выезжай ко мне со всеми этими хреновыми доверенностями…

Трясущимися руками я стала набирать семь цифр «мобильного» Аркаши. У меня настолько сдали нервы, что правильно набрать номер получилось лишь с четвертой попытки.

Аркаша примчался быстрее любых оперативников, мне же считанные минуты показались целой вечностью. Он просек все мгновенно, и через пару минут мы уже летели в РУВД. Утренние пробки не были для нас помехой, поскольку Аркаша предусмотрительно вынул из-под сиденья и установил на крышу «мигалку». Все машины старались держаться подальше от нашего «шестисотого», и даже гаишник не рискнул нас тормознуть.

Когда я оказалась в кабинете начальника криминальной милиции, Владимир Николаевич как раз отдавал распоряжение о подготовке выезда наряда на квартиру подруги Игоря. Через несколько минут ему сообщили, что выехать невозможно из-за отсутствия бензина.

— Это не проблема, транспорт есть! — заявила я удивленному полковнику, и вскоре уже усаживала его и трех оперативников в Аркашин «мере». Мой друг и бровью не повел при появлении нашей компании, хотел только из вежливости убрать явно незаконную «мигалку», но Владимир Николаевич жестом остановил его, и потому добрались мы мгновенно.

Оперативники безрезультатно давили на кнопку звонка, но никто не открывал, хотя из квартиры Натальи доносились странные шорохи.

— Ломайте! — распорядился полковник.

— Но, Владимир Николаевич… — замялся оперативник. — Без санкции нельзя…

— Какая, блядь, санкция — где я тебе, на хер, сейчас прокурора найду! — заорал полковник, забыв о моем присутствии, но Аркаша молча протянул ему свой «мобильник». На переговоры с райпрокуратурой ушло еще три минуты. После этого старая дверь под натиском молодых и сильных тел вылетела в два счета.

— Жди на лестнице, — строго приказал мне Аркаша, выхватывая на ходу миниатюрный газовый револьвер. Но любопытство оказалось сильнее — я вбежала в квартиру вслед за всеми и спряталась в стенном шкафу в прихожей. Грянул выстрел, зазвенело стекло, послышались хрипы, ругань, шум падающих тел и ломающейся мебели.

— Стоять, гад! — услышала я крик Владимира Николаевича. И увидела сквозь едва прикрытую дверцу шкафа чью-то тень, метнувшуюся к выходу.

Еще не успев сообразить, что я делаю, я изо всех сил толкнула вперед дверцу шкафа, сбив бегуна — с глухим ударом, матерясь, он шмякнулся на пол.

Через миг, ткнув ему колено в спину, оперативник застегивал на его запястьях браслеты.

В комнате уже лежали лицами вниз, с заломленными руками, пятеро «пустынцев» — обычные стриженые ребята в «косухе». Полураздетую Наташу с растрепанными белокурыми волосами нашли в ванной в бессознательном состоянии. На щеках и груди бедной девушки виднелись следы ожогов от сигарет.

— Наташа, прости, — прошептала я. Но она меня не услышала.

Где— то внизу завыла сирена «скорой помощи».

Осознав, что все плохое позади, я разревелась. И не заметила, как оказалась в объятиях Аркаши. Его дорогой костюм был разорван, белоснежная рубашка забрызгана кровью. Не переставая реветь, я приложила платок к кровоподтеку на его виске. От той журналистской славы, которой я упивалась еще пару часов назад, не осталось и следа. Я вдруг поняла, насколько несерьезны все эти наши игры в сыщиков по сравнению с той настоящей опасностью, что ежедневно испытывают Владимир Николаевич и оперативники.

И еще мне стало ясно, что я должна благодарить судьбу за тот счастливый жребий, что выпал мне в облике надежного и верного Аркаши…

***

Несколько дней спустя мне позвонил Владимир Николаевич.

— Да, Светочка, твоя статейка задала нам работенки. Знаешь, на что мы вышли?

— Могу только догадываться, — спокойно ответила я.

— Ребята, которых мы взяли у Натальи, выполняли всего лишь, так сказать, охранные функции. Один из них раскололся, сдал тех подельников, что Игоря убрали. Остальные пока молчат, но мы их привлекли за Наталью, сейчас работаем, а там, глядишь, и они заговорят. Мы ведь в самой конторе тогда еще четверых из руководства взяли. Двоих отпустить пришлось, но твой Николай-менеджер хорошо засел. Он хоть и был средним звеном, но встречался с «быками» и отдавал все распоряжения. Над ним, конечно, есть люди, сама понимаешь. Это тоже со временем отработаем.

— А что с доверенностями?

— С ними пока не все ясно. Знаешь, куда-то пропали тринадцать человек, подаривших свою недвижимость сектантам, да плюс еще трое умерли «под благовидным предлогом». Там и бумаги в порядке, и заключения о смерти. Но проверить их еще все равно придется. А с теми тринадцатью — вообще беда. Родных нет, заявлений о пропаже нет, да и тел тоже пока не нашли. Есть тут у нас кое-какие подозрения, но никто пока не колется. Конечно, просто так мы никого не отпустим.

— Писать-то об этом можно? — лукаво спросила я.

— Да уж куда от вас, писак, денешься?! — вздохнул полковник.

ДЕЛО О СЛАДКОГОЛОСОЙ «КАНТАТЕ»

Рассказывает Зураб Гвичия

«Бывший майор ВДВ, по-кавказски красноречив, общителен, любвеобилен. В минуты ярости склонен к рукоприкладству, в связи с чем у него иногда возникают проблемы. Надежен, честен, искренен. Незаменим при обеспечении безопасности отдельных мероприятий Агентства. Увлеченно занимается журналистскими расследованиями, но имеет проблемы с литературным стилем, что сказывается на качестве материалов…»

Из служебной характеристики

В эту кучу компоста наша «Золотая пуля» влетела, словно из помпового ружья выпущенная.

В понедельник утром, выслушав от Спозаранника очередную нотацию, мол «писать, Зураб Иосифович, надо не штампами, а творчески и со знанием дела», я плюнул на все и пошел к нашим репортерам пить кофе.

Вся «клумба» уже была на месте, в ее центре благоухала Светочка Завгородняя. Она демонстрировала очередной наряд, состоящий из полоски плюша на бедрах и бесстыдно прозрачного шифонового облачка повыше пупка. Аня Соболина выгружала содержимое своей пульманообразной сумки в холодильник и с явным непониманием косилась на Свету: «Зачем прикрывать то, что для всех открыто?» Марина Борисовна исполняла роль конкурсного жюри: "Пройдись…

Что ж, неплохо… Повернись кругом…

Замечательно!" Валя Горностаева сидела, прижав к уху телефонную трубку, но за происходящим на нашем импровизированном подиуме, тем не менее, следила ревностно. Соболин-, Шаховский и Модестов прилипли бессловесными тенями к стене и сверкали голодными взглядами.

— Светлана, милая Светлана, с тобой я вместе слезы лью! Ты в руки гордого тирана… — начал я от души, перефразировав классика.

— …тиран мне, папа, по хую, — мгновенно отозвалась Света, и все присутствующие прыснули. Нет, все-таки эмансипированная женщина — страшное дело.

— Зурабик, где ты еще увидишь такую красоту? — Агеева заметила, что меня перекосило от Светкиной фривольности. — Только в нашем агентстве остались такие прекрасные девушки.

— Да еще на углу Литейного и Кирочной, — я налил кофе. — Так же матом кроют и попами крутят.

— А что? За триста баксов с носа я согласна на интим. Пардон, не с носа, а с хуя, — сказала Света вполне серьезно, и только тут я понял, что у Завгородней, похоже, большие неприятности. Если молодая, красивая и умная женщина надевает свой самый вызывающий наряд, напрямую говорит о деньгах и через слово ругается матом — значит, в ее личной жизни случилось что-то чрезвычайное.

Наверное, то же самое почувствовали все присутствующие, потому через минуту-другую с виноватыми лицами разбрелись по своим делам. Даже Валя ушла, выдернув из розетки вилку телефона. В отделе остались лишь Шаховский, Завгородняя и я.

— Девочка, тебя кто-то обидел? — в голосе Шаха сквозило неподдельное участие.

Света стояла у окна и молча курила. Мне показалось, что еще немного — она заплачет.

— Светуня, покажи нам этого урода, и мы его кишки на кулак намотаем, — я верил в то, что говорил.

— Ребята, это не поможет, — сказала Завгородняя и разрыдалась. Да так, что у нас с Виктором скулы свело.

Минут двадцать мы с ним носились по агентству в поисках валерьянки, отпаивали ревевшую белугой Завгороднюю каплями и всячески ее успокаивали. История, рассказанная Светой в перерывах между всхлипываниями и сморканиями в платок, оказалась весьма любопытной.

Как выяснилось, тетка Завгородней, старая дева и вообще «синий чулок», выйдя на пенсию, связалась то ли с баптистами, то ли с иеговистами — хрен их разберешь. Эти слуги Господни тянут из тетки последнее и скоро, судя по всему, вытянут все.

Месяца два назад родственница пришла к Свете и под предлогом, что нужны деньги на срочную операцию, заняла полторы тысячи долларов. Позавчера она заявилась в сопровождении какого-то хлюста и попросила еще пятьсот. Хлюст, от которого пахло то ли серой, то ли ладаном, лопотал что-то о лучших клиниках, в которых будет лечиться «дочь Господа нашего уважаемая Ольга Семеновна»

(как мы поняли, он так Светину тетку величал). Сама тетка в беседу не встревала, тупо смотрела в потолок и лишь стонала время от времени:

«Света, Христом Богом прошу», «Света, Всевышний не забудет твою доброту к заблудшей овечке».

Света деньги дала, а вчера решила проведать «заблудшую овечку» и узнать все подробно о клинике, операции и прочем.

Увиденное повергло нашу топ-модель в шок. «Овечка» лежала в стельку пьяная и совершенно голая на неразобранной постели, на вопросы не отвечала и лишь корчила гримасы.

Под занавес набросилась на племянницу и чуть было не выцарапала ей глаза, истошно крича: "Сатанинское отродье! Сучка греховодная! Синим пламенем тебе гореть на вечном огне!

Изыди, блуд во плоти!"

— Я, конечно, не святая, но за что?! Ведь я ее так любила, так любила. Последнее отдала… — и Света снова залилась горючими слезами.

Мы с Шахом переглянулись и без слов поняли друг друга. Если первая леди нашей «Золотой Пули» в беде, надо выручать. Обнорский и Спозаранник подождут!

Уже через сорок минут мы стояли перед дверью коммуналки в доме на Большой Зеленина, где жила тетка Завгородней, и поочередно нажимали кнопку звонка. За дверью притаилась тишина.

— Может, она уже дуба дала? — шепотом спросил Шаховский.

— А соседи? Они бы трезвон подняли, — ответил я почему-то тоже вполголоса. — Давай подождем.

Мы простояли на площадке минут пятнадцать, пока снизу не раздались чьи-то торопливые шаги и веселое посвистывание. Вскоре на лестнице показался мужчина лет сорока с полиэтиленовым пакетом в одной руке и портфелем-дипломатом в другой. Увидев нас, он на секунду тормознул в растерянности, но все-таки поднялся на площадку и, перехватив пакет и дипломат в одну руку, по-хозяйски достал ключи из кармана:

— Вы в тридцать восьмую? К кому, если не секрет? — От мужчины пахнуло чем-то сладковато-приторным, и я вспомнил Светины слова: «…то ли серой, то ли ладаном».

— А вы здесь живете? — ответил Шах вопросом на вопрос. Похоже, он тоже уловил расточаемые мужчиной ароматы.

— Вроде того, вроде того, — пропел-промурлыкал мужчина, вставляя ключ в замок. — Лишь один Господь знает, что ожидает нас во мраке.

И бредем мы по терниям, следуя наказам Его и выполняя волю Его, пока не откроются для нас врата небе…

Договорить хлюст не смог, потому что после моей оплеухи взмахнул руками, ногами и оказался в дальнем углу лестничной площадки. Дипломат с пакетом остались у двери, связка ключей — в замке.

— Тихо, дядя, мы из СОБРа, — подскочил к мужчине Шах. — Сколько бандитов на сходке? Оружие, гранаты есть? У черного выхода кто стоит? В глаза смотреть! В глаза, я сказал!!

— Какие бандиты, какие гранаты? Товарищи, вы что? Здесь явное недоразумение! — мужчина ошалело хлопал глазами, от страха сошедшимися к переносице. — Я менеджер фирмы, в этой квартире проживает наша клиентка. Она заболела, мне поручили ее проведать. Не верите — посмотрите пакет. Там помидорчики, огурчики, кефир.

— Все точно! — Витя повернулся ко мне и подмигнул. — Связного взяли, товарищ майор. Они лохов для связи используют, под видом помидоров и огурцов рассовывают по пакетам тротиловые шашки.

— Какие лохи? Какие шашки?

— Я эти помидоры купил двадцать минут назад с лотка на углу! — менеджер, похоже, начал сомневаться в достоверности нашей легенды и повысил голос до фальцета.

За дверьми, выходящими на лестничную площадку, раздались осторожные шевеления. Соседей явно заинтересовали наши разборки.

— Тихо! — я схватил хлюста за лацканы пиджака и поставил на ноги. — Значит, так. Вы идете первым, мы за вами. Если спросят кто, ответите — «свои» и назовете пароль. Пароль, надеюсь, не забыли? Или напомнить?

— Дурдом! — мужчина перешел на шепот, но своих сомнений не оставил. — А удостоверения у вас есть?

— Наши удостоверения всегда при нас, — с этими словами Шах достал из-за пояса пистолет и сунул его в бок менеджеру. — Идите.

Пистолет был пневматический, купили мы его год назад всем отделом вскладчину, стрелял он лишь металлическими шариками. Главное достоинство этой «игрушки» состояло в ее способности с двух метров пробивать лист шестислойной фанеры. На крайний случай неплохое орудие самообороны, главное — никаких лицензий не надо.

В квартире мы продолжили свою крайне рискованную игру в «сыщиков-разбойников». Пока Шах с пистолетом наизготовку делал вид, что обследует замысловатые и, к нашему счастью, пустые лабиринты коммуналки, я позволил хлюсту проводить себя в комнату тетки Завгородней.

«Овечка» мирно похрапывала под одеялом, в комнате плавали запахи мочи и многодневной пьянки. Хороша родственница нашей топ-модели, ничего не скажешь.

— Видите? Никаких сходок и бандитов. Это наша клиентка, а это моя визитная карточка, — с этими словами хлюст протянул мне белоснежный, с ярко-синей полосой, кусочек картона.

Я взял визитку. «Бацман Петр Васильевич, менеджер регионально-просветительской организации „Кантата“. Тел… Факс…»

— Все чисто, товарищ майор, — вошел в комнату Виктор. — Ушли, гады. На столе в кухне три стакана, пустая бутылка из-под «Столичной» и остатки закуски. Будем вызывать экспертов?

Я молча протянул ему визитку.

— А-а, та самая «Кантата»! — Шах засунул пистолет за пояс. — Как же, наслышаны. Мошенничество, злоупотребление настроениями верующих, присвоение чужого имущества.

Главарь — вор в законе Армен Харбелла. Три грабежа, одно убийство, в настоящее время в федеральном розыске. А это, стало быть, его подельник?

— Подождите, товарищи, подождите, — Бацман занервничал куда больше, чем минуту назад. — При чем здесь наша организация?

— Вы хотите сказать, что с Харбеллой не знакомы?

— Первый раз слышу.

— Все ясно. Соучастие в преступлении, предварительный сговор и препятствие следствию. Статья тридцать два, тридцать пять и…

— Да погодите вы! — менеджер опять сорвался на фальцет. — Какое отношение может иметь наша организация к пистолетам, гранатам и бандитским сходкам?! Мы коммерсанты, понимаете? Ком-мер-сан-ты!

— Ах коммерсанты! — я вспомнил плачущую Свету Завгороднюю и от души выдал Бацману вторую оплеуху. На этот раз менеджер улетел в угол вместе с дипломатом и лопнувшим пакетом, из которого посыпались помидоры и огурцы. Не обманывал, гаденыш: тротиловых шашек в пакете не было…

Мы провозились с истеричным Бацманом часа три. Выяснилось, что «Кантата» — обычная для наших дней структура многоуровневого маркетинга. С клиентов собирают деньги, вешая на уши лапшу о «принципиально новой инновационной политике». Приведешь в фирму несколько себе подобных — есть шанс вернуть свои деньги и даже подзаработать. Не приведешь — будешь, как Ольга Семеновна, кушать с горя водку и пускать слюни под одеялом.

— «Если не удается взять всю сумму, соглашаться на часть. Быть с гостем всегда, спать с ним, вечером пожелать доброй ночи, утром разбудить», — процитировал Шах из найденного у менеджера дневника. — Спать — это как? В переносном, что ли, смысле?

— Почему в переносном? хлюст, как мне показалось, даже обиделся. — В прямом.

— Значит, вы… ты ее… того?

Бацман отвел глаза.

Мы не выдержали и рассмеялись.

Бедная Ольга Семеновна! Всю жизнь блюсти невинность, чтобы под закат дней пасть жертвой притязаний похотливого мошенника, да еще заплатить за это кругленькую сумму.

— Кстати, где деньги?

— Сданы в кассу. Все, до последнего цента.

Похоже, менеджер не врал.

— Теперь закрой хавальник, подбери сопли и слушай сюда, — лицо Шаховского приобрело незнакомое мне выражение. — Ты, терпила, влетел. Эта шмара мне по крови, я в разводке ее не кину. Значит, выбирай, фуфел: или хрусты взад, или паяльник в жопу. Сечешь? Есть еще вариант: на твой крендель кипятильник наденем, пока кипятком ссать не начнешь. Ну?

Менеджер с минуту молчал, переваривая услышанное. Наконец понял ситуацию и обхватил голову руками:

— Боже, я знал… Я чувствовал, что это случится! За что? Господи, за что все это?

— Ну?!

Бацман раздумывал лишь несколько секунд, после чего выпалил:

Всю сумму сразу я не смогу.

— Кент, ты кому, в натуре, баки бьешь? — Шах как бы между прочим вынул «пушку» из-за пояса и переложил в карман брюк. — Думаешь, тебе две жизни отмеряно?

Видимо, вспомнив классическое «…жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо…», менеджер перестал упираться и согласился завтра же принести деньги.

Под занавес, растолкав Светину тетку и для пущей острастки заставив Бацмана написать расписку, что «Я, такой-то, обманным путем получив от…, обязуюсь вернуть всю сумму в размере…», мы из квартиры ретировались.

— Ты откуда так ловко по фене ботаешь? — не удержался я от вопроса, когда мы мчались в агентство на раздолбанной Витькиной «шестерке».

— А ты откуда так ловко зуботычины раздаешь? — ответил Шах в свойственной ему манере вопросом на вопрос.

— Ха!

— Вот и у меня «ха!»

Поговорили, называется.

Конечно, Шах знаком с бандитской жизнью Питера куда лучше меня. И в агентстве он дольше работает, и с братвой, по слухам, был связан.

Слухи, конечно, дело дрянное, но то, что «мерседес» Шаховского однажды взлетел на воздух, факт достоверный.

После того взрыва Шах предпочитает добираться на работу трамваем, используя купленную с рук «мохнатку-шестерку» лишь в чрезвычайных ситуациях.

Мотор брюзжал, жалуясь на недержание масла и гастрит топливной системы. Подвеска кашляла осипшими шаровыми и повизгивала фальцетом сайленблоков. С прохудившегося краника отопителя капало и парило, а я смотрел на летящие за окном городские пейзажи и думал о Завгородней, ее тетке и всем том дерьме, который называют «современный бизнес».

Три года назад я мучился одним вопросом: где заработать? Когда доценты промышляют сбором стеклотары, а младшие научные сотрудники торгуют с лотков мороженым, вчерашним майорам место остается разве что на свалке. И болтался я по городу, тихо склоняясь к мысли, что надо продавать квартиру, ехать в родной Цхалтубо и начинать жизнь сначала.

Как— то у выхода из метро накрашенная дама сунула мне в руку бумажку: «Работа в офисе с персоналом. Ненормированный рабочий день. Возраст и образование значения не имеют. Заработки от 300 у. е. в день».

Уж что-что, а с персоналом работать я умею! Как начал взводным в двадцать два года, так в тридцать шесть замкомдивизии закончил.

А «персонал» в воздушно-десантных войсках — сами знаете какой.

Одним словом, купился я на это предложение. Пришел по указанному адресу и попал на роскошное торжество. Банкетный зал набит до отказа, музыка, улыбки, «Боржоми» на столиках… Мужчина, по возрасту мой годок, с ряхой шеф-повара перворазрядного ресторана, мурлыкал что-то о принципиально новом бизнесе, грандиозных перспективах семейного заработка и невостребованной потенции личности, которую их фирма обязуется реализовать. Девушка-менеджер, подсевшая за мой столик, так белозубо улыбалась и так старательно демонстрировала декольте на груди пятого, как минимум, размера, что я почувствовал неладное. Слушайте, если у вас есть для меня работа, зачем так старательно за нее агитировать?

Давайте работу, и дело с концом!

«Чтобы стать сотрудником нашей фирмы, необходим вступительный взнос в размере трехсот долларов», — девушка пропела это как нечто сокровенно-интимное, после чего обычно спрашивают: «Согласны?» Именно это она и спросила, но взаимной ласки и нежности от меня не дождалась.

Более того — оскорбилась, услышав о моей невостребованной потенции, рвущейся наружу от одного взгляда на нее и ее бизнес.

Впрочем, в чем девушка виновата? Многие мечтают о «тарелочке с голубой каемочкой», считают себя наследниками великого комбинатора и так же, как он, хотят, чтобы денег было много и, по возможности, сразу. Хрестоматийные сентенции Родиона Раскольникова помнят не все, а вот заветы внебрачного сына лейтенанта Шмидта шпарят наизусть. Страна такая: лелеяли монархию — вырастили революционеров, прививали коммунизм — получили демократию, учили работать — выучили партнеров-халявщиков.

Такая, блин, страна…

Обо всем происшедшем на Большой Зеленина (без излишнего натурализма, конечно), мы рассказали на очередной летучке и вызвали к теме живой интерес Обнорского и Спозаранника.

— Надо раскрутить этих бизнесменов-новаторов, Зураб Иосифович, — у Глеба загорелись глаза, словно у основания финансовой пирамиды нас ожидали сокровища Тутанхамона. — Чем не повод для журналистского расследования?

Шеф согласно кивнул и не торопясь закурил.

— Значит, так. Зураб через этого блядуна-менеджера узнает, где жирует «Кантата», а также все обстоятельства этого затянувшегося праздника жизни. Кто руководит, на каких машинах ездят, «крышующие» и тому подобное, — Обнорский что-то черкнул в блокноте. — Теперь — Зудинцев. Михалыч, узнай, пожалуйста, через своих бывших коллег, были ли какие-нибудь криминальные разборки, связанные с «Кантатой». Марина Борисовна, вам, как всегда, пресса: кто писал о финансовых пирамидах, что писали и вообще, было ли что-либо подобное в других городах.

— Только России или всего евроазиатского континента? — съехидничала Агеева.

— Африка с Америкой нас тоже интересуют, — мгновенно парировал шеф, — но, поскольку у вас трудности с иностранными языками, ограничимся Российской Федерацией.

Все. Остальные, по мере возможности, помогают Зурабу…

Моя встреча с Бацманом ничего не дала. Сохраняя безопасную дистанцию, растлитель престарелых дам сунул мне пухлую пачку долларов и, пролепетав серыми губами: «Отдайте расписку, пожалуйста», хотел уж было рвануть прочь, но я остановил его вопросом:

— Слушай, чем это от тебя пахнет?

Надо ж было как-то разговор завязать.

— Чем?

— Это я спрашиваю, чем? рявкнул я в сердцах. Этот Бацман меня определенно раздражал. — Ты кем работаешь?

— Прозектором.

— Прожекторы, что ли, устанавливаешь? — каюсь, но о профессии «прозектор» я услышал впервые. Бацман облизнул серые губы:

— Прозектор — это специалист по вскрытию трупов в морге.

Тьфу ты, поганец! Трупы он вскрывает, да еще и бабушек трахает!

— Вали отсюда, козел!

Внезапно порадовал Зудинцев.

Через пару дней после летучки он, усталый и мокрый, ввалился в кабинет (на улице лило как из ведра) и положил на мой стол мятую бумагу:

— Во! Список автолюбителей и номеров машин, которые паркуются у гостиницы «Пулковская», когда «Кантата» там презентации проводит. С тебя, кацо, причитается.

— Спасибо, опер, «Хванчкара» за мной. Сам накопал?

— Зачем? Твоей «Кантатой» ребята давно интересуются, вот и удружили мне списочек. Посмотри внимательно: там есть лихачи, которые за месяц имеют по три нарушения ПДЦ.

Пацанам явно деньги некуда девать.

Я начал читать список и уже на третьей строчке споткнулся: «SAAB» 9000, О 764 УЕ, 78 рег. Владелец — Шапиев Олег Мусавирович, 1966 г. р. У "П" 3, 10, 17 апреля, 16, 23 мая, 12, 13, 19, 20 июня. 13 июня имел конфликт с работником стоянки из-за небрежной парковки. Ударил его по лицу. Потом откупился".

На Шапи это похоже. Безропотно пройдя стадии «духа», «салаги» и через год добравшись до «черпака», он возомнил себя эдаким Шварценеггером (еще бы — девяносто пять килограмм веса при росте метр восемьдесят!) и как-то после марш-броска набросился с кулаками на командира отделения Леню Малышенко. Что послужило причиной конфликта, я так и не узнал, но когда подбежал к бузотерам, Шапи уже валялся на песке в глубоком нокауте, а Леня вытирал о тельник разбитый в кровь кулак и смотрел на меня спокойно и, как всегда, немного грустно. После той стычки Шапиев проникся уважением к своему непосредственному начальнику и безропотно выполнял все его указания. Звериный инстинкт: подчиняйся тому, кто сильнее тебя.

О том, что лично знаком с одним из списка, я Зудинцеву не сказал, но в тот же вечер через армейских ребят узнал телефон Шапиева и позвонил ему домой.

— Ну здравствуй, рядовой запаса Шапиев.

Пять секунд паузы.

— Вы, товарищ майор?! Здравия желаем.

— Спасибо, не забыл. Как в Питере оказался?

— Стреляют на родине. А мне стрелять надоело.

— В коммерцию, стало быть, подался?

— Почем знаете?

— На «саабе» раскатываешь, правила нарушаешь, хорошим людям морды бьешь.

Еще пять секунд паузы — и вздох разочарования:

— Вы в ментовке, что ли, пристроились?

— Поговорить надо. Через полчасика подруливай к Пяти Углам, я со стороны Рубинштейна буду стоять…

У Пяти Углов был припаркован ангароподобный «нисан», хозяева которого, завидев меня, широко распахнули дверцу:

— Садись, кацо, тебя заждались.

Хозяев было трое. Синие небритые рожи, стриженые затылки и дутые золотые цепи говорили сами за себя. Шапи среди них не было.

— А где сам-то? — спросил я, залезая в машину, и в ответ услышал ржание, как на конюшне:

— Еще чего захотел!

«Неужто Шапи до „папы“ приподнялся? Чушь, у него мозгов не хватит. Или, действительно, все в этом мире перевернулось? Рядовой запаса во главе финансовой пирамиды, вчерашний комбат у него на цырлах… Все путем!»

«Нисан» тем временем прошуршал по Рубинштейна, свернул на Невский и полетел к Московскому вокзалу. На спидометре было девяносто.

— Мой тебе совет, кацо: перед Костей сильно хвост не распускай.

— Он еще с прошлого раза на тебя зол, — не очень дружелюбно прогундосил тот, что сидел за рулем.

— Я вроде повода не давал.

— Ха, блядь, он не давал! Будь я на месте Кости, свистеть тебе дыркой в башке где-нибудь за Волховстроем! Или пять тонн, по-твоему, не деньги?

Молча перевариваю услышанное, ровным счетом ничего не понимая.

— Теперь что касается корчмы.

Тихо возьмешь нашего человека в долю. Как будешь со своими объясняться, нас не ебет. Или счетчик тебе, в натуре, включить?! — водила зло оскалился.

— Корчма не моя, и Шапи это знает, — бросил я пробный камень.

— Какой такой, к херам, Шапи? — все трое с удивлением повернули ко мне головы.

Впереди в золоте прожекторов выросла стела Площади Восстания.

— Ладно, замнем. Крутанись на площади и дуй обратно, — делаю усилие, чтоб не рассмеяться.

— Зачем?

— Давай, браток, поспешай. Человек с документами у Пяти Углов остался…

На углу Рубинштейна и Загородного топтался брюнет с сумочкой-педераской на запястье. Метрах в десяти от него чернел «сааб», О764УЕ, возле которого в позе генерала Карбышева застыл рядовой запаса Олег Шапиев. При виде меня, выходящего из «нисана», он нервно дернулся и мгновенно превратился из «изваяния» генерала в обычного приблатненного пацана.

Я неспешно вышел из машины, подошел к брюнету:

— Гамарджобо, батоно.

— Гамарджобо, — грузин ошалело зыркал то на меня, то на хозяев «нисана».

— Все нормально, не ссы. Садись в машину и езжай к Косте. Мой тебе совет: хвост перед ним не распускай, а то будешь свистеть дыркой в башке, — я сказал это по-грузински, отчего земляк еще больше растерялся.

— Ты с ними?! — в голосе брюнета явно звучали нервные нотки.

— Вроде того. Торопись, и так опоздали.

Земляк юркнул в «нисан», я сделал отмашку: дескать, езжайте, — машина, раздраженно рявкнув двигателем, унеслась в сторону Невского проспекта.

Вах, с одним, кажется, разобрались. Теперь с другим. Подошел к Шапиеву, протянул руку:

— Ну здравствуй, Олег Мусавирович.

Пальцы Шапи в моей ладони мелко подрагивали.

— Так вы с ними?!

Даже интонация та же, что я слышал в этой фразе минуту назад.

— Так, знакомые. Подбросили. — Ну что, поговорим?

В салоне «сааба» было тепло, пахло дешевым дезодорантом.

— Хорошо живешь. Сколько лет машине?

— Три года, сорок тысяч на спидометре.

— Ого! Почти новая. Поделись с командиром, где такие деньги можно заработать?

Олег замялся, поглаживая руками баранку.

— Что с вами делиться? И так все знаете, если от «казанских», — Шапи мотнул подбородком в направлении уехавшего «нисана». — Пирамиду крутим, там бабки немереные.

Я хоть и пятое колесо в этой телеге, но на хлеб с маслом хватает.

— А с казанцами где пересекался?

— Так ведь я в охране. Они как-то наехали, но узнали и вмиг отвалили.

— Что узнали?

Олег раздраженно покосился:

— Ладно вам, Зураб Иосифович, дурачком-то прикидываться.

— Не тяни, Олег.

— В натуре, что ли, не знаете?

Критическая минута. Одно неосторожное слово — и Шапи поймет, что я в их системе ни бум-бум, и начнет «крутить вола».

— Знаю, что менты крышуют. Так?

Шапи кивнул, и у меня в груди радостно екнуло. Попал! Причем точно в десятку.

— Кто конкретно?

— Ха! Спросите что-нибудь полегче! Кто ж вам про это расскажет?

Пацаны с Захарьевской приедут, деньги заберут и молча отвалят. Мы их даже до машины не провожаем — у каждого ствол казенный, что им наша охрана?

По крайней мере с одним прояснилось.

— Это правда, что сам начальник ГУВД к вам в гости захаживает?

— Вроде был один раз. В тот день я взял выходной, но ребята говорили, что видели генерала. Он как-то быстро просвистел: минут двадцать побыл и уехал.

— В форме?

Шапиев посмотрел на меня как на умалишенного:

— Это вам что — армия, строевой смотр?

— Так ведь генерал, говорят, даже на пижаму лампасы нашил.

Таких интимных подробностей мы не знаем. Но в «Кантате» ему светиться в лампасах, мне кажется, не с руки.

— А твои пацаны не ошиблись, это действительно был кум?

Олег горько усмехнулся:

— Как же здесь можно ошибиться, если этого борца с криминалом каждый день по «ящику» показывают?

Логично. Возразить было нечего.

Мы проболтали минут сорок. Со слов Шапиева, «Кантата» проводит презентации по субботам и воскресеньям в конференц-залах лучших отелей города. Всякий раз народу битком, но отважившихся встать «на трудовую ниву» за два дня набирается не более ста человек. При взносе в три тысячи долларов с клиента итоговые суммы получаются неплохие.

Я бы сказал — весьма неплохие. Головокружительные суммы! Не удивительно, что рядовой охранник «Кантаты» Олег Шапиев может позволить себе купить трехлетний «сааб-9000». Что же позволяют себе те, кто наверху пирамиды?

На следующий день Марина Борисовна Агеева положила передо мной внушительную пачку ксерокопий:

— Зурабик, это все, что удалось найти. Не обессудьте.

Я стал перебирать газеты и обалдел. «Приднестровская правда», «Воркугинский час пик», «Чырвоная змена», «Калининградская правда», «Звязда», «Тульский рабочий»… Да тут чуть ли не вся Российская Федерация с ближним зарубежьем в придачу!

— Марина Борисовна, это все о финансовых пирамидах? Когда же вы успели?

— Мне стало вдруг очень интересно. Оказывается, пирамиды типа вашей «Кантаты» существовали почти во всех крупных городах, но, в отличие от Питера, их везде сразу разгоняла милиция, а организаторов судили как мошенников. Только у нас тишь-благодать. Тебе не кажется это странным, Зурабушка?

— Странным — не то слово, дорогая Марина Борисовна, — и я углубился в чтение газет, совершенно по-свински забыв сказать женщине спасибо.

Все было так, как рассказала Агеева. Первые упоминания о финансовой пирамиде появились в «Калининградской правде» около года назад. Некий Сева Иванов (псевдоним, конечно) в статье «Бизнесмены оказались мошенниками» взахлеб расписывал знакомую мне формулу: круговая порука — презентация — крупный вступительный взнос — сотни обманутых.

«К счастью, сотрудники областного УВД достаточно быстро смогли рассмотреть в действиях псевдобизнесменов состав преступления, предусмотренного ст. 171 УК РФ (незаконное предпринимательство). Уже через три месяца фирму закрыли, отправив ее организаторов на скамью подсудимых. Их дальнейшей судьбой будут распоряжаться не люди в форме, а женщина железных принципов по имени Фемида», — писал Сева.

Фраза о «женщине с железными принципами» подсказала мне, что коллега Иванов еще молод и никогда под судом и следствием не состоял.

Дай Бог ему и дальше.

Примерно то же было и в других газетах, разве что не так патетически. Белорусские журналисты, в частности, не преминули рассказать читателям о семье менеджера финансовой пирамиды, расстрелянной из автоматического оружия в собственной квартире. Конечно, из-за таких баснословных денег…

Через два часа, отложив последнюю газету, я понял, что в теме о «Кантате» вопросов стало гораздо больше, а ответов не прибавилось.

Если «Кантату» организовала братва, почему молчит милиция? В других-то городах она вон как быстро расставила все по своим местам.

А если пирамиду «крутят» чины из ГУВД? В таком случае — где наши доблестные эфэсбэшные ребята, которых раньше хлебом не корми, дай на фоне МВД самоутвердиться?

Родоначальники «Кантаты» сидят в Большом Доме?…

Я почувствовал, что еще час-полтора размышлений в этом направлении, и мои мозги закипят, с треском развалив черепную коробку. Вспомнилось предостережение одного маститого журналюги: «Разоблачаешь мошенников — больше времени посвящай рыбалке, клеймишь казнокрадов — думай о бабах, а взялся за властные структуры — вообще напейся и забудь!» Мне вдруг захотелось выполнить все три рекомендации сразу: сесть на берегу лесного озера, открыть холодную баночку «Джин-тоника» и, поглаживая круглую коленку той, которая согласилась разделить со мной прелести земного бытия, закинуть удочку…

Будь проклята это «Кантата»!

В отдел яркой бабочкой впорхнула Света Завгородняя и пригласила «на чай по поводу успешной экспроприации экспроприаторов».

«Чай» удался на славу. Дамы пили исключительно шампанское, нам с Шахом персонально выделили бутылку виски, остальные пили все подряд. Обстановка была самая непринужденная, ибо отсутствовал «стоп-кран» — шеф, с утра укативший то ли в РУБОП, то ли в УБЭП. Оттуда, как известно, быстро не возвращаются, и мы кутили напропалую.

Зурабик, Витюша, вы так много для меня сделали! — Света в очередной раз подняла пластмассовый стаканчик с шампанским. — Давайте выпьем за мужчин, рядом с которыми чувствуешь себя как за каменной стеной!

— Стена — да гнилая, ткни и развалится, — вспомнил Зудинцев цитату классика. — Вернется Обнорский, ткнет кулаком в эту стену и… Что, скажет, вы узнали нового о «Кантате»?

— Один мой знакомый, кандидат наук и вообще очень умный человек, тоже всегда смотрел на происходящее диалектически, — подал голос Скрипка. — Жена ему: «Хочу новое платье!», а он в ответ: «Как можно думать о тряпках, когда в стране такое творится?» Ему предложили докторскую писать, а он категорично:

«Не буду! Вдруг она попадет в руки американской разведки?» Ну и так далее, по восходящей. Финал: жена ушла к другому и сейчас каждый день в новых нарядах. Из НИИ парня поперли по сокращению штатов.

Теперь он по ночам вместо диссертации пишет на заборах и стенах домов: «Ельцин — пособник ЦРУ!»

— При чем здесь это? — вспыхнул Зудинцев. — Если мы не побоялись проводить журналистское расследование, то в интересах закона и правосудия должны довести дело до конца. Быстро и четко!

— А я считаю, что «Кантата» — вообще не повод для нашего расследования, — оживилась молчавшая до этого Валя Горностаева. — Наша задача — повернуть общество лицом к этой проблеме, очертить круг участников аферы, устроить им диффамацию. Все остальное — дело прокуратуры и следствия. Разве не так?

— Пое-ха-ли! — пьяненько икнул Безумный Макс. — Прямо как канадские лесорубы: в лесу о бабах, при бабах о лесе. Господа, давайте о прекрасном…

— Подожди, Макс, — Агеева отобрала у Кононова фужер, в котором была явно не кока-кола. — Зураб, а что, действительно, говорят на тему «Кантаты» в ГУВД? Ты с кем-нибудь беседовал?

Я виновато развел руками:

— Не успел, Марина Борисовна.

— Зураб Иосифович на другом специализируется, — фыркнул Спозаранник. — Морду кому-нибудь набить или с бандитами по понятиям разобраться — это всегда пожалуйста. А обычное интервью для него — это скучно и нерезультативно.

Вот черт! Неужто Шах проболтался? Я покосился на Шаховского — тот отрицательно покачал головой. Нет, Витя не сдаст…

— И это правильно! Настоящий мужчина сам решает, как ему лучше действовать, — Света подняла очередной стаканчик с шампанским над головой. — За тебя, Зурабушка! А интервью с милицейскими начальниками поручи мне — я этих стражей закона так раскручу, что они от удовольствия визжать будут!

Вах! Предложение Светы было настолько очевидно-беспроигрышным, что я подпрыгнул на стуле. Ну конечно! Только Света сможет узнать правду. Только ей, нашей очаровательной ветренице, суровые парни из ГУВД ответят даже на те вопросы, на которые сами себе стараются не отвечать.

Но готовить эту встречу надо крайне серьезно. Если прогорим — гвоздя не найдешь на пепелище!

Когда, спев напоследок под гитару Макса «Извозчик, отвези меня домой, я, как ветерок, сегодня вольный!…», ребята наконец разошлись по домам, в агентстве остались Спозаранник, Завгородняя и я. Остаться их попросил я, вызвав неудовольствие одного лишь Глеба, рвущегося к жене и детям. Света к моей просьбе отнеслась с большим пониманием, хотя думала при этом, кажется, о своем, о женском…

Я рассказал об идее срочного интервью какого-нибудь крупного начальника из ГУВД и, что называется, «попал в клещи».

— Какие проблемы? — Света закинула ногу на ногу, и ее колени оказались почти вровень с моей переносицей. — Завтра же нарисуем.

— Ни в коем случае! — разволновался Спозаранник. — Если «Кантата» — их детище, разнесут по кочкам.

— Ну прямо-таки разнесут! В худшем случае кислород перекроют на время, — я нарочито бравировал. — Что нам, впервой?

— Когда прекращается обмен кислорода в крови, это приводит к атрофии мозга и последующему дебилизму, — Глеб посмотрел на меня как на потенциального дебила. — Тебе это надо?

— Надо! — я стукнул кулаком по столу. — Очень надо, понимаешь?!

Спозаранник долго молчал, глядя куда-то в пространство. Потом, буркнув: «А-а, шут с вами!» — залез в сейф и вынул оттуда два диктофона: наш штатный «SONY» и еще один, размером чуть больше спичечного коробка, с кнопкой-микрофоном на длинном тонком проводе.

— Значит, так: приходишь, предлагаешь интервью под диктофон и демонстративно ставишь «SONY» на стол, — начал Глеб инструктировать Завгороднюю. — Скорей всего, диктофонную запись тебе запретят.

А этот «малыш» уже работает (Глеб постучал пальцем по диктофону-малютке). Одна особенность: диктофон и микрофон должны быть в едином элементе одежды. Понимаешь?

У меня челюсть отвисла от таких шпионских штучек. Света тоже хлопала глазами: «Не понимаю».

— Поясняю. Если диктофон во внутреннем кармане плаща, в рукаве того же плаща находится микрофон, — с умным видом объяснял Глеб. — Если диктофон в пиджаке — микрофон в рукаве пиджака. Чтобы не получилось так: тебе предложили снять плащ, а микрофонный шнур тянется из пиджака в рукав плаща. Ясно?

— А если диктофон в трусиках, куда мне микрофон засунуть, Глеб Егорович? — спросила Света голосом прилежной ученицы, и я пулей вылетел из кабинета. Нехорошо смеяться в лицо начальнику, «повернутому» на спецуровских прибамбасах.

Половину следующего дня я ждал Свету, умчавшуюся на интервью, и ничего не мог делать.

— Ладно тебе психовать, — заметил мою нервозность Шах. — Можно подумать, мы ее к Горбатому на «малину» отправили. Ведь не съедят ее там, в самом-то деле?!

Света появилась лишь на исходе дня с букетом гвоздик в одной руке и бутылкой шампанского в другой.

— «Позови меня с собой, я приду сквозь дни и ночи…» — пропела она. — Мальчики, знаете самое интересное? Они там все мнят себя ментами с «Улицы разбитых фонарей». Каждый второй — Казакова, а на самом деле — одни Мухоморы.

— При случае расскажу Андрюхе Пименову. Его творчество наконец овладевает массами милицейских начальников, — хохотнул Зудинцев. — Когда он свою первую книгу написал…

— Погоди, Михалыч, — перебил я опера. — Ну, что с «Кантатой»?

— Все путем, начальник, базара нет, — дурашливо ухмыльнулась Света. — Пленка записана, улики неопровержимые. Ну-ка, парни, отвернитесь.

Мы послушно выстроились лицами к стене. Светуня чем-то шуршала, щелкала, вжикала и, наконец, произнесла: «Все, можно повернуться взад».

На столе лежал малютка-диктофон, схватив который, я почувствовал еще не остывшее тепло Светкиного тела. Даже запах ее духов сохранился. Или мне показалось?

Запись была на удивление чистой.

Цокот каблучков по гулкому казенному коридору, стук в дверь, заискивающее «Можно, Андрей Владимирович?» Обмен приветствиями, мурлыканье Светы, добродушный баритон в ответ: «Почему бы не поговорить? Можно и поговорить. Нет, нет, диктофон нам не нужен. Да вы присаживайтесь. Извините, сразу не предложил сесть».

После этого шуршание, негромкий щелчок и… тишина.

Минуты две мы напряженно вслушивались в эту тишину, пока Шаховский не произнес:

— Все. Дальше не интересно, можно выключить. Прямо как в фильме «Два товарища». Кстати, товарищ, ты куда диктофон засунула, если не секрет?

Глаза у Светки были на мокром месте.

— Куда Глеб Егорыч сказал — в колготки. Как единый элемент одежды.

— Понятно. Она села, колготки натянулись и вдавили кнопку «пауза», — уныло резюмировал Спозаранник. — Вообще-то «пауза» на этой модели неудачно расположена: сбоку и чрезмерно выступает. Не сопи, Света. Рассказывай, что дальше было.

Видимо поняв, что слезами горю не поможешь, Завгородняя промокнула уголки глаз платочком и начала рассказывать.

Замначальника ГУВД (тот самый, с добродушным баритоном) выслушал Свету и отправил ее к начальнику какого-то отдела, которому «эта тема гораздо ближе». Начальник отдела, в свою очередь, пригласил двух своих заместителей, которые учинили Завгородней форменный перекрестный допрос: что за агентство? почему именно «Кантатой» заинтересовались? что уже известно? и тому подобное. Их отношение к финансовой пирамиде, в свою очередь, было туманным и зыбким.

— Они говорят, здесь нет состава преступления, — Света протянула мне бутылку шампанского. — Открой, Зураб. И доказательная база слабовата.

— В других городах не слабовата, а у нас слабовата? В других городах есть состав, а у нас нет?

— Так говорят.

— Ну, собаки, я им устрою доказательную базу! — вдруг взвился со стула Спозаранник. — Всем сидеть здесь, никуда не расходиться.

Я к шефу!

Мы успели допить шампанское, когда вернулся Глеб. Вид у него был многообещающий.

— Расклад такой: Зураб пишет статью о «Кантате» с изложением всех установленных фактов. Пример с теткой Светланы надо расписать особенно красочно, чтоб у читателя слеза навернулась. Как контраст нищеты и безысходности — жирные бизнесмены, вчерашние прозекторы, сидящие на позолоченных унитазах.

Сколько троллейбусов можно закупить на деньги, которые утаиваются от налоговой, сколько километров дорог можно отремонтировать на эти деньги. Сколько исковерканных судеб людей, которых банально «развели». Сколько… Короче — два дня на боевую, толковую статью.

Последняя фраза Спозаранника повергла меня в уныние.

— А потом?

— Обнорский обещает, что статью прокомментируют по всем питерским телеканалам и объявят «горячую линию». Мы такую доказательную базу соберем, что, как говорят наши потенциальные клиенты, — мама, не горюй! Все, поехали…

Последующие два дня я провел как в доме терпимости. Нет, не в качестве клиента — в качестве перворазрядной шлюхи, пользующейся повышенным спросом. С особым вожделением меня и мою статью «трахал» Глеб Спозаранник: "Это надо поднять… Здесь я чуточку опущу…

Больше натурализма, Зураб! Так!

Молодец! Давай в том же духе…"

Профессионал хренов. Впрочем, Обнорский и Повзло изгалялись с таким же остервенением. Доизгалялись. Статья «Сладкоголосая „Кантата“ мошенников» вышла в одной из ведущих питерских газет. Накануне ее проанонсировали в трех городских телепрограммах и объявили телефон «горячей линии», по которому могут звонить пострадавшие. Телефон, на беду, был нашего отдела.

И понеслось!

— Алло, это горячая линия?

Здравствуйте, вас беспокоит Наталья Семеновна Бусыгина. Вчера по телевизору узнала ваш телефон и решила позвонить. Знаете, это ужасно! Мы с мужем потерпели от этой «Кантаты», теперь хоть голову в петлю! Все деньги, которые копили пять лет, отдали этим аферистам! Вы их найдете?

— Горячая линия? Добрый день.

Вам звонит одна из тех дур, на которых умные люди делают деньги… Да, самокритична, теперь могу себе это позволить. Деньги, конечно, вы мне не вернете, так хоть выслушайте…

— Это ваш телефон по телевизору объявляли? А куда я попала? Журналистское агентство? А чем вы можете помочь? Предположим, я пострадала. И что? Зачем вам моя фамилия? Надо бороться? Не смешите, умоляю…

Телефон не смолкал ни на минуту две недели, «горячую линию» лелеяли всем агентством поочередно.

Наконец наступило относительное затишье.

— Итак, подведем итоги, — Спозаранник радостно потер руки. — Сколько человек позвонили?

— Двести сорок восемь. Из них только семеро отказались представиться и назвать свои координаты, остальные готовы писать заявления в милицию.

— Вот! Вот им доказательная база, пусть утрутся! Света, звони этим Казановам-Мухоморам, пусть приезжают за списком.

С Литейного за списком приехали в тот же день. Человек с постным лицом долго расшаркивался, благодарил и поочередно жал нам руки.

Уходя, обернулся на пороге:

— И все-таки доказать факт мошенничества будет очень трудно. Ведь пострадавшие добровольно деньги вносили, не так ли? К тому же расписок, извините, им не давали. До свидания.

Дверь за ним тихо закрылась.

Я схватил подвернувшийся под руку дырокол и запустил им в стену.

Потрескавшаяся стена нашего отдела не выдержала и уронила здоровенный кусок штукатурки прямо на настольную лампу. Лампа, которую Скрипка выделил нашему отделу на прошлой неделе, превратилась в кучу гнутых железок. Что же это за страна такая, Господи?!

Последний раз о «Кантате» мы услыхали месяц спустя.

"Вчера в гостинице «Юбилейная» задержаны руководители региональной культурно-просветительской организации «Кантата», — писали «Санкт-Петербургские ведомости». — Им инкриминируется 171-я статья УК РФ (мошенничество). Семь человек в тот же день выпущены под подписку о невыезде, заместитель директора «Кантаты»

Игорь К. находится в следственном изоляторе".

Я подсунул статью Спозараннику:

— Неужто сдвинулось, Глеб Егорович?

— Может быть, может быть, — задумчиво вымолвил Глеб, прочитав статью. Значит, не зря ковырялись в этом дерьме?

— Возможно, вполне возможно.

Кстати, на днях сестре моей тещи предложили вступить в центр перспективных технологий творческой интеллигенции под названием «Галактика». Родственница в восторге.

Говорит, наконец-то нашла людей, которые ее понимают. Ее одно смущает: вступительный взнос в организацию что-то около трех тысяч долларов. Пришла ко мне. Может, говорит, одолжишь? Прямо не знаю, как быть, деньги-то серьезные. Вам не кажется, Зураб Иосифович, что эта «Галактика» повод для очередного журналистского расследования? — с этими словами Спозаранник зыркнул на дыру в стене и предусмотрительно отодвинул новый дырокол на другой край стола, подальше от меня.

Правильно он это сделал. И главное — вовремя.

ДЕЛО О «КРАСНОМ ДОМЕ»

Рассказывает Нонна Железняк

"Железняк Нонна Евгеньевна, выпускница журфака Ленинградского университета.

Внешне — девушка обычно мягкая и рассеянная, но способная в крайних случаях, на героические поступки: может быстро пробежать дистанцию в пять километров, зайти в горящий дом (кабинет), не ставя в известность начальство, отправиться на встречу с матерым уголовником. Гордится не столько личными успехами, сколько славным прошлым своих предков…"

Из служебной характеристики

— Тебе выпала честь спасти семью Спозаранника от позора, а его самого — от жуткого греха, — Света Завгородняя, спускаясь по лестнице, театрально вытянула левую руку вперед и вдруг с силой прижала ладонь к сердцу. — Спеши!

Действительно, перед Спозаранником, как провинившаяся школьница, стояла юная фотомодель.

Прежде чем обвинять Глеба в донжуанстве, удалось бы уличить его хотя бы в джентльменстве! Предложить даме стул наш сыщик мог только в целях конспирации. Обычно он со слабым полом не церемонился.

— Нонна! Железняк. Познакомься с Катей Полушкиной. Я вкратце рассказывал тебе вчера. В общем, разберись, — буркнул шеф.

Дело близилось к вечеру, у Глеба обострялся приступ творческой активности. Я усвоила, что приказания шефа заслуживают внимания, как прихоти любого тяжелобольного, и отнеслась к новому поручению философски. Блондинка так блондинка. Не черт с рогами.

В жестах и словах девушки была какая-то загадка. Исходившее от нее тихое журчание не вязалось с внешностью. По закону физиогномики она должна была блестеть, пленять и очаровывать, а не забиваться робко в угол. Но внешность бывает обманчивой, как и слова.

Поиски свободного кабинета, казалось, отняли у девушки последние силы. Она начала всхлипывать с первых слов:

— Я боюсь, скажите, что мне делать? Он преследует меня. Встречает в подъезде, ждет вечером у метро.

Он убьет, убьет меня, он сам это сказал!!! — Катины руки слабо задрожали, и она разрыдалась.

Я и не заметила, как девочка достала из сумочки платок. Платок был кстати, пудра размазалась, превратив чудесный ровный тон кожи в ультрафиолетовую палитру. Катя продолжила:

— С Олегом Алапаевым я познакомилась на даче у брата. Это было примерно год назад. Говорили, что он милиционер. Он и в самом деле работает оперативником в Выборгском РУВД. Сначала все было замечательно…

***

…Собственного дядю Катя с детства называла Витькой. Когда колотила его портфелем, когда бегала ему жаловаться на одноклассников, а потом мстительно шла за старшими в дворовые кусты, чтобы насладиться актом наказания обидчиков. Визги мальчишек с оттянутыми красными ушами ее не смущали.

Она всегда была права, потому что призывала в свидетели всемогущего дядю. Витька принимал условия игры и считал племянницу младшей сестрой: разница в семь лет с повзрослением стиралась, и к окончанию института Витька, выгодно женившись на стометровой квартире, вальяжно пригласил племянницу поступить в питерский институт и перебраться к нему.

Витька сидел на доходном месте.

Оклад патологоанатома золотых гор не сулил, но выпускник мединститута дураком не был и от своего счастья не бегал. Родственники покойных обещали не обидеть — совестно было им отказать. Хороший врач нарасхват идет, халтуру не разгрести. К копейке копейка ложится, к квартире — машина. В общем, дядя не бедствовал, мог позволить себе барские жесты и выписать племянницу из провинции.

Катюша к тому времени вытянулась под два метра, носила юбки длиной чуть ниже пояса и в остальном старалась следовать американскому стандарту: не курила и имела абонемент в бассейн. В общем, вместо невзрачной жены, протиравшей локти на службе, Витек стал таскать за собой видную Катю. И встреча с Олегом на даче у приятелей была одной из многих — за спиной Катюши стоял «братишка», закалившийся на нервной работе. Можно было кокетничать и позволять себе глупости.

— Если она останется в квартире, мне придется уйти, — поставила ультиматум жена, и Витя снял ей отдельную — однокомнатную, но уютную жилплощадь. Ну а надо ли девушке в девятнадцать лет постригаться в монахини? Ничего удивительного не было в том, что Олег пригласил Катю поужинать, потом позвал на день рождения к товарищу. И она согласилась.

На празднике Олег напился и стал жарко дышать неопытной простушке в лицо, хватать за коленки.

— Отстань, отпусти, — отбивалась Катя, а когда поняла, что сила не на ее стороне, растерялась и — завизжала.

В общем, оскандалилась из-за него в доме главврача Витиной больницы он-то и был товарищем Олега. Алапаев совсем разошелся: чуть не повалил стол, дрался. Невменяемый он, сумасшедший. Грозился расправиться с ней, как только выпадет случай.

Сладострастный поганый мент — я представила нагловато ухмыляющуюся рожу, плоский боксерский нос, белые бешеные глазки, кулаки с плоскими костяшками, натренированные на прессовке подследственных в застенке.

Нет, пора отвлечься. От долгого сидения в полутемном сыром кабинете перед открытой форточкой с далеким солнечным пятном на стене напротив, с сумасшедшим стрекотанием воробьев, в голову лезут ненужные бытовые мысли. Пятичасовые беседы с клиентами доводят до головокружения и маразма. Но разве можно испытывать злобу к человеку, которого в глаза не видела?

Конечно, большое счастье, что не надо выскакивать из постели и мчаться на опознание трупов, не надо вглядываться в кровавые пятна на асфальте.

— Это только за границей судьи белые парики надевают, — любил повторять Зудинцев. — А у нас каждый в прокуроры лезет, в обвинители, и без образования, не то что без парика, — в часы уныний только Георгий Михайлович умеет ободрить.

Но он сейчас в подполье. Отслеживает каналы торговли незаконным оружием.

Катя постепенно успокоилась, закинула ногу на ногу и шумно вздохнула:

— Тогда, на первом пикнике, он спрашивал, почему я выбрала экономический факультет. А я не понимала его: разве интересно смаковать описания разложившихся трупов, найденных на помойке, зубрить, как таблицу умножения, приметы уголовников? Он приглашал меня в кафе, обещал показать рабочий кабинет. Кто же знал, что он маньяк?

В дверь просунулась голова Горностаевой. Она усиленно мигала, давая мне за спиной собеседницы папуасские знаки, смысл которых сводился к простой констатации факта: Валентине опять лень идти в кафе одной, а в целом агентстве ей не сыскать более благодарного слушателя. Своей манерой беседовать о сокровенных тайнах сразу со всеми присутствующими, как если бы они были пациентами клиники для слабослышащих, Валя напоминала мне бабушку. Я обычно мужественно внимала звонкому шепоту Горностаевой, переходящему в сдавленный крик. Темы монологов не отличались оригинальностью: увольнения в Комитете финансов, обстрел машины алкогольного магната, последние похождения Скрипки. А душа Валентины на этом отдыхала.

Стоило мне выйти за дверь, как Горностаева торжествующе прокричала:

— Бросай эту кикимору. Обнорский зовет: еще одна старуха в Озерках пропала. Но не безродная. Сестра покойной согласилась написать заявление в милицию.

Я пообещала зайти к Обнорскому сразу, как только освобожусь, и вернулась к Кате.

Было заметно, что критика коллеги по перу долетела до Катиного слуха. Девушка, не обращая внимания на приближающиеся шаги, напряженно всматривалась в карманное зеркальце и поправляла прическу.

Впрочем, с Катей все уже было ясно. Сюжет вырисовывался банальный. Не получив от Кати взаимности, спятивший на сердечной почве молодой оперативник стал гоняться за ней по пятам, надеясь взять измором.

А когда осознал проигрыш, двинулся окончательно и решил ее уничтожить мощью своего статуса и силой знакомств: Катя рассказывала, что Олег Алапаев, следователь прокуратуры, по телефону грозился ее убить.

— Да, знаете, — уже на пороге вспомнила Катя, — как называют Олега друзья?… Убийцей! Откуда такой жуткое слово, как вы думаете?

Ответить было нечего.

***

Надо было постараться обезопасить девушку. Скорее выйти на этого больного следователя, вывести его на чистую воду. А вообще, пора и о выходных подумать. Вода, опять же: Ладога, залив — или на реку, под Лугу?

Плохо, что Обнорский заболел Выборгской прокуратурой, синдромом «тетки».

Весть о том, что моя тетка остаток сознательной трудовой биографии связала с Выборгской прокуратурой, принес Скрипка. Однажды утром, увидев меня вдалеке, он так заволновался, что бросил ключи в дверце машины и двинулся наперерез.

— Слушай, Нонна, еду из Смольного, встречался там, между прочим, с Иван Иванычем, — тоже, между прочим, в Выборгской прокуратуре работал, правда, недолго. О тебе хорошо отзывался, привет тетке передавал…

Конечно, в бессознательном возрасте мне приходилось пешком заходить под теткин рабочий стол, но встреча с Иван Иванычем там исключалась, и вообще никто нас друг другу не представлял. Я не помнила всех теткиных боевых товарищей.

Но, по мнению руководства, это не служило оправданием.

Смутные намеки в мой адрес раздавались все чаще. Шумевшие за дверью кабинета Скрипка и Зудинцев при моем появлении стали как-то чересчур вежливо замолкать.

Тягостную недосказанность месяц спустя бесцеремонно нарушил Спозаранник. В шесть утра он поднял меня с постели телефонным звонком:

— Не разбудил? Обязательно к утренней летучке разузнай все о вице-губернаторе, задержанном вчера в одиннадцать вечера в ресторане.

Он жил на Сикейроса. Позвони тетке, свяжись с родственниками…

Перспектива объясняться в шесть часов утра на тему взаимоотношений с именитыми родственниками не прельщала. Легче было сонно хмыкнуть в трубку: «Угу». Если некоторые мужчины мечтают жениться на сиротах, то я с этого момента предпочла бы вырасти беспризорницей. По крайней мере, при знакомстве не слышала бы участливых вопросов: «Не родственница ли тому самому» или «той самой». Спрашивали бы прямо:

— Не вы ли, гражданка Железняк Нонна Евгеньевна, 1969 года рождения, город Ленинград, в феврале 1918 года по личному распоряжению Владимира Ильича закрыли Учредительное Собрание первого созыва, явившись в зал Таврического дворца в матросском бушлате?

С каким облегчением я бы ответила:

— Не я! Это сделал мой прадедушка.

***

Я решила появиться в агентстве раньше всех, чтоб успеть поработать с архивом. Но уже на пороге услышала громкий разговор. В коридоре сцепились Скрипка и Зураб.

— Ты вообще-то смотришь, куда едешь? — ехидно спрашивал завхоз.

— Меня в армию брать не хотели, сказали — дальтоник. Аномальная трихромазия, слышал? — Гвичия в спорных случаях предпочитал не отвечать на вопросы прямо. — Едет грузин на машине, не справился с управлением, перевернулся в кювет.

Подъезжает гаишник.

ГАИШНИК: Предъявите права!

Ездить не умеете — не садитесь за руль!

ГРУЗИН: Слюшай, дарагой, мой машина, хачу еду, хачу переворачиваюсь.

— Ага, — ядовито оборвал Зураба Скрипка. — Только машина не твоя, а общая, принадлежит агентству.

***

Самые худшие предположения оправдывались. Старухи небольшого микрорайона, ограниченного проспектами Художников и Луначарского, совсем ослабли. Они скоропостижно умирали или вовсе исчезали.

Примерно полгода назад в агентство пришла интеллигентного вида дама средних лет и поведала загадочную историю смерти своей матери. Впрочем, начала она с извинений, сказала, что истории, которую нам предстоит услышать, скоро исполнится полгода, ее переживания давно похоронены, до правды докопаться она не надеется.

— Материально я не нуждаюсь, живу в хорошей квартире на зеленой улице, недалеко от центра, — предупредила наши вопросы дама. — Мне ничего от вас не нужно, только чем больше я думаю о гибели матери, тем более странными и необъяснимыми кажутся мне некоторые обстоятельства, которые могут вас, журналистов, заинтересовать, — дама определенно внушала доверие.

Дочь поссорилась с матерью несколько лет назад, когда старуха, забыв о внуках, все свободное время посвятила своему здоровью. Где хилая и больная (как ей казалось) старуха черпала силы для реализации нового метода оздоровления, неизвестно. Выбирая «диетические продукты», она доводила до дрожи закаленных в словесных баталиях продавщиц из углового продмага.

Она «моржевала» в проруби у Петропавловки с октября по апрель, а летом невская вода казалась ей слишком теплой, и бабка обливалась водой из крана со льдом из морозильника. В общем, готовила себя, как йог, к нирване. В свободное от физических моционов время занималась самокопанием и всякими оккультными упражнениями — вроде столоверчения и заклинания духов. Дочь махнула рукой на бабкины «поиски», за домашними делами забывала звонить.

Поэтому узнала о трагедии слишком поздно и не поверила: мать готовилась пережить собственных внуков. Соседи по лестничной клетке позвонили, чтоб упрекнуть: даже на 40 дней не явилась. Она прилетела, а в квартире уже прописаны молодожены, в прихожей разбросаны детские игрушки. Хотя выяснить, что случилось, не у кого. Соседи вспомнили, что ходила к покойной какая-то парочка: девушка очень красивая и парень видный. Приезжали на машине. Но заняли жилплощадь другие, а тех и след простыл.

Собираясь уходить, посетительница еще раз добавила, что никаких конкретных доказательств насильственной гибели матери у нее нет.

— Но только я убеждена, что у мамы было абсолютно здоровое, «бычье», сердце, которому завидовали все доктора, — задумчиво закончила посетительница. — А в документах сказано, что причиной смерти стал инфаркт, происшедший от слабости сердечных клапанов.

Следом прошел слух о похожей истории. И опять с «улицы». Правоохранительные органы судьбой безродных старух не интересовались.

Никто не писал заявлений, прокуратура не возбуждала дел, старушки исчезали тихо. К тому времени, когда пропажа обнаруживалась, все возможные улики бывали тщательным образом выметены.

Когда мы с Зудинцевым обсуждали второй случай, Аня Соболина сидела рядом и с интересом прислушивалась.

— Ну, что ты об этом думаешь? — обратился к ней Зудинцев.

— А старушки все падали и падали… — флегматично процитировала Хармса сердобольная Аня.

Значит, дело — глухое. Никому не нужное.

Но наутро рассвирепевший от неизвестности происходящего Обнорский при полном параде, в сверкающих штиблетах и белоснежной рубашке, явился к знакомой чиновнице и буквально вырвал у нее обещание сообщать о всех случаях регистрации смерти с участием дальних родственников и знакомых. Это было в апреле. А сейчас июнь. «Главный» ждет. Видимо, клюнуло.

Обнорский вынул из аккуратной папки фотографию:

— Ползункова Вера Игнатьевна. 1931 года рождения.

На фотографии у Вечного Огня на Марсовом Поле стояла среднего роста пожилая женщина.

— Вышла вечером из дома и не вернулась, — продолжал Обнорский. — Можешь познакомиться с ее сестрой.

Понятно, что старушка не подросток, убежавший на месяц-другой на волю от родительского гнета. По чердакам искать ее с клеем и наркотиками бесполезно. Скорее всего, Ползунковой уже нет в живых.

Я приняла и «старушечье» дело.

И помочь мне было некому, начинался сезон отпусков.

Встреча с сестрой Кирой Игнатьевной была назначена на десять утра. Но когда я без пятнадцати десять подходила к дверям кабинета отдела расследований, Спозаранник уже успел сварить кофе и любезно нес его на подносе. Старушка, сидевшая спиной к входу, благодарно закивала Глебу, пытаясь выхватить поднос, и обернулась…

Боже правый! Кто не верит в привидения, тот ошибается. Передо мной стояла та самая женщина, которую мне предстояло найти. Точнее, ее труп… в лучшем случае.

— А вы Нонна? — обрадовалась посетительница. — Очень приятно.

Кира Игнатьевна.

Выходит, это не галлюцинация.

Новая знакомая из плоти и крови, и даже кофе пьет. Не растворяется.

— Вам Андрей, наверное, Показывал фотографию Верочки? прочитала мои мысли и смущение несостоявшееся привидение. — Мы с ней близнецы, в детстве только родители нас различали. Даже над друзьями иногда шутили, переодевались. Может, поэтому и замуж удачно ни одна из нас не вышла.

Привыкли друг к другу, пугала мысль о расставании. А потом нечаянно разъехались — и виделись не чаще чем раз в год.

Кира Игнатьевна рассказала, что неделю назад приехала из Сланцев навестить сестру. Послала телеграмму, час прождала на вокзале, встревоженная, примчалась к сестре на такси. Звонила — никто не открывал. К счастью, захватила с собой ключ от квартиры… Прождала до вечера, убралась, испекла пирог, а сестра так и не вернулась.

На следующий день начала звонить соседям, справляться, не предупреждала ли сестра об отъезде. Но все только недоуменно разводили руками: сыщиков ищите в отделении. Пошла в милицию, и там отказали: посоветовали зайти через три дня.

— Срок пропажи слишком малый, домашние старухи просто так не пропадают, — объяснил дежурный в РУВД. — Может, под машину попала…

Кира Игнатьевна в ужасе обзвонила все больницы и травмапункты.

Безрезультатно. Потом вспомнила про агентство. Оказывается, все наши книги она читала, покупала их на скудную пенсию и прибавляла к домашней библиотеке.

— Верочка такая доверчивая, такая добрая, — переживала сестра. — О себе никогда не вспомнит, все другим старалась помочь.

Кира Игнатьевна задумалась на минуту:

— Да, соседи сказали, что последнее время к ней часто ездили какие-то молодые ребята. Парень и девушка на блестящей синей машине.

Назавтра планировалась зарплата, поэтому Скрипку ждали с плохо скрываемым нетерпением.

— Где этот главный по тарелочкам? — стуча кулаками по столу, сопел Володя Соболин.

Завхоз появился с тыла, из глубины коридора, ведущего на черный ход. Схватив меня за локоть, он загадочно поманил в темноту пустой курилки.

— Жильцы с первого этажа совсем озверели, — внушительно зарокотал Алексей. — Обещали гвоздей насыпать под колеса. И насыплют непременно. Машина по часу под их окнами греется. Ангельское терпение лопнет. Я и сам на их месте хлопушку придумал бы. А что делать? — и Скрипка выжидательно уставился на меня.

Солидность Скрипки во всех вопросах, касающихся починки водопровода, ремонта стульев, обескураживала и расслабляла. И на этот раз я, как лунатик, последовала за Алексеем в курилку, предчувствуя по меньшей мере грядущую смену кабинета в правительстве… Но, к счастью, проблема ставилась Скрипкой риторически, и завхоз, выдержав многозначительную паузу, продолжил:

— Хочу отгул взять за свой счет.

Будь другом, подмени, надо в двигателе разобраться…

Неловкое молчание прервал Спозаранник. Он возник на пороге курилки, как тень отца Гамлета, и ликующе произнес:

— Неслужебные отношения будете выяснять в другом месте, Нонна Евгеньевна! А сейчас потрудитесь рассказать о ваших успехах.

Говорят, Спозараннику всюду чудятся заговоры, но мне удалось убедиться в обратном: заговоры рождаются волей Спозаранника.

— Исключительный слух, — выдохнул Скрипка, как только величественная тень скрылась. — Ему бы оркестром балалаечников заведовать.

Или телефоны без аппаратуры прослушивать.

Но с мнением начальника трудно не считаться, так же как с желанием ребенка играть в синий, а не зеленый мячик. Я, не говоря ни слова, послушно последовала за Глебом, оставив в курилке надежду на личную жизнь, получку вне очереди и прочие блага.

Вопросы Спозаранника всегда были конкретны, как на допросе:

— Тебе удалось выяснить, что хочет эта девушка?

У прозорливого начальника отдела расследований была одна странная привычка: он регулярно подозревал своих сотрудников в полной или частичной невменяемости. Например., слушая отчет о беседе с вице-губернатором, не упускал случая посоветовать:

— Обязательно выясни его полное имя, фамилию и отчество.

Узнай, кем он работает и как долго.

Рассказывая о случае на ЛАЭС, непременно добавлял:

— ЛАЭС это Ленинградская атомная электростанция. Как известно, ЛАЭС входит в систему РАО ЕЭС.

РАО ЕЭС — это Российское Акционерное Общество Единая Энергетическая Система.

И так далее.

Понять, шутит он или говорит серьезно, с первого раза еще никому не удавалось. И на этот раз я выжидательно уставилась на Глеба.

Что хочет эта юная девушка Катя, было ясно сразу. Вывести безобразника-оперативника на чистую воду и наказать. И еще защититься от его надоедливых притязаний.

— А ты задавала ей этот вопрос?

Вопрос в такой форме действительно не звучал. Я вытащила из Кати самые далекие воспоминания о переезде в Петербург, о встрече с Олегом, об общих знакомых. Мне стало казаться, что всю эту историю я пережила за несколько часов сама.

Но чего именно добивается Катя… именно этот момент ускользнул от моего внимания. Шеф, как обычно, оказался прав. Надо было звонить Полушкиной.

***

— Алло, кто говорит? — я решила, что ошиблась номером. Но цифры на табло АО На были верные. А голос слишком развязный.

— Да, это я. Вы, Нонна? — нет, все верно, ручейковое журчание принадлежит Кате. — А я не видела статьи. Специально ходила в киоск, скупала все городские газеты… Как не было статьи? Вы же обещали!

А вот голос повышает девушка зря. Нам нахалов не надо — мы сами нахалы. Но Катя уже сменила тон:

— Разве вы не знаете? Олега увольняют. Может быть, уже арестовали, уголовное дело, во всяком случае, возбуждено. Спешите со статьей, будет поздно, все напишут.

— Кто все? И при чем здесь статья? Какая статья? — я искренне не могла понять, как газетная статья может помочь двум людям разобраться во взаимоотношениях, даже если один из них — белоглазый оперативник, а другой — очаровательная простушка. — И при чем здесь уголовное дело?

— Так вы не знаете? — ахнула Катя. — Об изнасиловании.

— Ко-го? — еле выдавила я из себя.

— Меня, конечно.

— Кем?

— Да Олегом, Алапаевым.

Ничего не понимаю. Следователь… изнасилование… Пришел Алапаев в прокуратуру, конечно, «с земли», поработав участковым где-нибудь в «сорок третьем истребительном» ОМ. Не сразу пришел, конечно, довелось поморщить узкий лобик на вступительных экзаменах в академию милиции.

Поучился заочно, вооружился знаниями, как хитрая обезьяна вооружается дубиной. Теперь не укулупнешь.

Но внутри он — его свинство мент, способный в пьяном виде поступить хуже бандита, избить, украсть, изнасиловать и виртуозно отмазаться.

В сорок третьем… или в двадцать третьем отделении года четыре назад был участковый: приковал молодую девчонку к трубе, вымогая показания, избивал, выбил из нее самооговор, — помнится, Кононов рассказывал об этом случае. Дело о краже пошло в суд, но по ходу выяснилось, что сучок этот девчонку изнасиловал, дернуться-то ей от трубы было некуда…

В общем, нашлись тогда люди в РУВД, помогли «прикрыть задницу», вовремя убрали мента из отделения.

Поехал он, гад, на переподготовку в Пушкин, потом получил звание капитана, и, кажется, успешно продолжил учебу. Имя-фамилию сразу не вспомнить. Неужто тот самый? Надо спросить у Макса.

Тогда он опасен — но надо уметь говорить с такими, знать, чего они боятся.

А боятся они непонятного, нерасшифрованного: «новой метлы», внезапно прибывшей бригады Генпрокуратуры, агентуры РУБОПа, каких-то хитрых ошеломительных компроматов, интриг коллег, в результате которых можно потерять голову или свободу. Ведь для больших людей такой Олег — мелочь.

Тем более сейчас этот кобель-законник временно отстранен от дел и сам находится под следствием…

Я скомкала разговор, обещала перезвонить и бросилась к милицейским сводкам. На прошлой неделе. Попытка изнасилования. Обстоятельства выясняются. Все верно. И тем непонятнее.

— Слушай, а зачем твоя Катя, после горючих слез, размазанных по жилетке Спозаранника да и по твоей, Нонна, зачем она пошла к Олегу? — реакция Зудинцева на мой монолог, неосторожно произнесенный в кабинете, выходила за рамки приличия. Катя реально пострадала, а циничный журналист абстрагируется, парит на детективных высотах…

Но от зудинцевских пророчеств не скрыться, и сейчас он бесцеремонно загородил мне дорогу кольцами дыма от «Беломора»:

— Ведь натурально дрожала от страха, говорила, что боится на улицу выходить. Так? А зачем твой Олег потащился в Сосново — чтоб изнасиловать Катю, при которой всегда дежурит брат? Ерунда! Кстати, знаешь, почему этого опера «убийцей» называют? Я узнавал. Интере-есная история, опер знакомый рассказал.

Короче, отправили его на лето в деревню, к дедушке. А дом у деда был старый, трухлявый, и места в горнице маловато. Запесочили внучка на чердак спать. А чтоб уважить городского, затащили туда же и кровать железную. И вот ночью раздался треск да гром: балки не выдержали и рухнули прямо с внуком на кровати — и на деда. А старику лет под восемьдесят было. Увезли в больницу — но бедняга так и не оклемался.

Вот как в жизни-то бывает!

Зудинцев — хороший человек, но свои поучительные истории лучше бы иногда при себе оставлял…

***

В прокуратуре подтвердили, что Алапаев отстранен от исполнения, но назвать причину отказались, отослав в пресс-центр. Я набирала номер весь день. Издевательские длинные гудки сменялись короткими.

Наконец я решила проявить выдержку и, набрав номер в сто четырнадцатый раз, принялась медитировать:

— Совершенно спокойна… спокойна…

Удалось. На тридцать третьем гудке другой конец провода дал вялый щелчок и недовольный голос ответил: нет, еще ничего не известно. До выяснения обстоятельств.

Кратчайшее расстояние между точками — кривая. Каждый раз эта аксиома давалась мне с трудом. Когда-то мой дед-стахановец внушал мне обратное и угощал яблоками.

Яблоки с тех пор ассоциируются для меня с прямотой и бескомпромиссностью. Очевидно, потому, что дед не рвал дармовые фрукты в собственном саду, а покупал их в магазине на честно заработанные деньги.

Плохо, что в агентстве не практикуется разделение труда. Не бросая Катино дело, мне предстоит разобраться и со старухами. Хорошо, что вспомнила, надо связаться с Кирой Игнатьевной. Интересно, почему вспомнила, почему мысль о Кате навела на другое?

— А почему бы тебе не обратиться за помощью к тетке в Выборгскую прокуратуру? — Спозаранник не столько прервал размышления, сколько ответил на вопрос. Да, без «мохнатой» лапы не обойтись. А к Выборгскому району привязаны оба дела. Только в суматохе можно было пропустить такую элементарнейшую, детскую подробность.

***

Внутри похолодело. Такое странное чувство приходило перед Поступком. Например, в студенческие годы, во время журфаковского стройотряда.

Дело было под славным городом Выборгом-Виибори, где будущие журналисты доблестно копали дренажные канавы на местах советско-финских баталий и пили портвейн. Я была студенткой первого курса и на спор прошла по балке разрушенного дома на головокружительной высоте четвертого этажа. Внизу была черная вода, из которой торчали погнутые взрывом железные рельсы. Смерть грозила мгновенная — и грубая, неизящная.

Но я прошла, потому что надо мной пытались посмеяться ребята (писклявых и жеманных девиц я тогда в упор не замечала и мнением их не интересовалась). Похолодела внутри — и пошла.

Теперь необходимо было встретиться с ментом. Домашний адрес действительно удалось узнать с помощью тетки.

***

Взяв в агентстве диктофон, чей-то знак отличника милиции, кучу сводок (для важности), несколько бланков ФСБ, которые забыл на столе Зураб, и кое-что еще из антуража, я отправилась в пригородный поселок, где, по данным бюро регистрации, жил Олег. Странная картина, нелогичная для горожанина. В углу, где поселился злодей, не было улиц, но имелись номера домов. Это был не собственно поселок, а коттеджный городок от НИИ.

Землю застраивала фирма, ну и прогорела, дома достроила городская администрация и продала их по себестоимости очередникам, — вкратце объяснил мне по телефону знакомый чиновник-архитектор. — Мирских благ в виде дорог, телефонов, цивилизованных сортиров при таком усеченном варианте не ожидалось.

— В «шанхае» живем, порядка никакого в деревне этой нет, — услышала я у дверей закрытого на обед магазина.

Ну что, вперед? Как говорил полковник ВДВ новобранцам на учениях: по статистике, не раскрывается всего один парашют из тысячи. А вас только девятьсот восемьдесят пять человек!

Да, еще один странный слух насчет этого Олега принес знакомый бывший оперативник, который забежал в агентство с утра. На Алапаева, оказывается, вешают целых два дела!

— Он, видишь ли, не только насильник, — сказал опер. — Говорят, что в кабинете этого ублюдка учинили обыск и обнаружили незарегистрированный иностранный ствол «Беретта», он сейчас в экспертизе. Ну, попытка изнасилования еще объяснима, но зачем держать в кабинете нештатный ствол, когда для этих целей существуют чердак или подвал, тайничок в стене или на огороде? Строишь тут, строишь теории, а может, реально, имеешь дело с дураком, с отморозком полным? Что ему взбредет в голову?

Ну что же, будем блефовать…

Жилье Олега Алапаева я нашла после сорокаминутного скитания по коттеджному городку. Каменнодеревянный домик на хорошем фундаменте не производил, однако, впечатления шикарного. Начали строить с размахом, а доделывали, как видно, чуть ли не с использованием заборных досок, оторванных от ограды местной животноводческой фермы. Щель на чердаке прикрывал наспех приколоченный щит с полустершейся, до боли знакомой надписью «Лучшие наставники молодежи». Какой-то меланхоличного вида молодой человек, несколько похожий на Джона Леннона без очков и длинных волос, вкапывал плодовое деревце в политую землю.

Видимо, сосед. И я легко, по-дружески, спросила у него:

— Послушайте, здесь где-то живет Олег Алапаев…

— Да… — молодой человек растерянно огляделся по сторонам, как бы ожидая увидеть третье лицо, которому адресовался вопрос. — Но…

Олег Алапаев — это я.

От неожиданности я сделала шаг назад. «Джон Леннон» никак не походил на белоглазого бандита с плоским носом. Но на всякий случай твердо сказала:

— К сожалению, тут негде развернуться, ребята ждут в машине около магазина. Я могу вызвать их по рации, но они, скорее всего, заглянут скоро. Участковый тоже…

А пока я хочу задать вам несколько вопросов.

И впилась глазами в Олега, внимательно отслеживая реакцию, как учил Глеб. Дрогнут ли руки, запрыгают ли глазки, как изменится выражение лица.

Но Олег просто погрустнел, положил лопату на землю, потер лоб и тихо сказал:

— Постановление о возбуждении уголовного дела и принятии его к производству я читал. Следственное дело шесть восемь — шесть пять — тридцать один по пистолету Егоров оформил, показания с меня сняты.

Меня что — вязать приехали? Вы — из ГУВД?

Нет, похоже, этот парень не представлял опасности. Уже сейчас видно — покорно готов протянуть руки под «браслеты» и полон тоски в ожидании грядущих бедствий.

Еще заревет, как баба… И я раскололась:

— А вот ошибаетесь. Я вообще не из органов. Агентство журналистских расследований, улица Зодчего Росси — слышали?

…Долгий разговор шел на верандочке, за чаем, который Олег заварил с черничными листьями. Кстати, очень вкусно.

Вытягивать из Алапаева ни одного слова не пришлось, наоборот, Олег увидел во мне соломинку, за которую можно уцепиться, и говорил долго, подробно, взволнованно, но явно не с целью произвести впечатление. Катерину Полушкину и ее дядю, которого все запросто звали Витек, он действительно видел на дне рождения у главврача.

И слегка поразился: эта парочка несколько выпадала из культурного общества, во всяком случае вела себя неадекватно. Жирный красномордый Витек, осилив четыреста грамм водки, стал исполнять блатные песни, аккомпанируя себе на гитаре, а поддатая Катя в открытой блузке с визгом бросалась дяде на шею.

Потом она выпучила глаза и с надрывом стала рассказывать о своих экстрасенсорных способностях.

Например, в день похорон Николая Второго в Петропавловке царь явился к ней на кухне «как живой» и сказал: «Груз спал с меня, но вам грозят беды!» И действительно — сперли кошелек в электричке, а там тысяча рублей и колечко! Офигеть, вот никто не поверит!

Словом, на юрфаке Ленинградского университета, где некогда учился Олег, такую девушку назвали бы «мисс ПТУ». Близко с этой парочкой он не общался. Правда, выяснил, что особа эта действительно слегка двинута на загробном мире, но это единственная ее слабость.

Девочка железная и денежная. Зато вот потом… потом пришлось присмотреться к ним попристальнее.

Дело в том, что в районе стали пропадать старухи. (Старухи!!! — я насторожилась.) И по ряду эпизодов, исходя из оперативных данных и слухов, близ конкретных адресов светилась одна и та же парочка — плотный молодой мужчина и блондинка с роскошной прической. Кажется, приезжали на темной машине марки «Жигули».

В общем, уголовных дел о старухах никто не возбуждал, хотя в отделе умышленных убийств РУВД не без оснований считали, что эти пропажи — криминальные. Но вот один старый «внештатник» (Олег зацепил этого человека давно и держал на привязи, как своего агента), приемщик бутылок и мелкий уголовник одновременно, видел ночью, как врач морга с неустановленной девушкой грузили в машину тело.

Они действовали настолько спешно, что на землю упала туфля с этого тела, и внештатник подобрал ее.

— Так вот. Патологоанатом это Виктор Полушкин, машина принадлежала ему же, а девушка — Полушкина Катерина! Туфля, я узнал, принадлежала пропавшей Ползунковой! — выкрикнул Олег. — И тут меня пробило. Я боялся верить, но походило на то, что старухи исчезали с помощью парочки Полушкиных. Дело возбуждать было невозможно, но разузнать кое-что стоило. Как? Внештатника не зашлешь. И я решил воспользоваться шапочным знакомством, по-приятельски взял и навестил «мисс ПТУ», она сидела с бабкой на кухне. При бабке мы и поболтали. Я спросил между делом — а как, Катя, проводишь свободное время? Тут бабка вмешалась — говорит: Катя — кристальной души человек. Аура, говорит, у нее чистая, све-е-етлая, как у младенца. И в Бога верит. Я чуть не расхохотался. Говорю: а вот ночью такого-то числа (число я от внештатника знал) по ТВ показывали фильм «Евангелие от Луки» — не смотрела ли, Катюша, как твое мнение? — Олег не выдержал и, вытащив из старенькой сумки мятую пачку «Космоса», продолжил:

— И тут понял, что зря посчитал ее за дуру. Посмотрела на меня зверем, дату просекла, все смекнула, разговор оборвала. А через неделю подали заявление о попытке изнасилования. Свидетели — бабка и Витек. Меня отстранили от дел. Но что-то не заладилось с экспертизой.

И следователь дал понять Полушкиной, что сомневается в судебной перспективе. Тогда в кабинет мне подбросили «Беретту» — там щель под дверью во какая. Пистолет закатился под стол, был завернут в пластиковый пакет. Стол мой. Вот так… — закончил Олег.

***

Я поверила Олегу. Но на другой день в агентстве особого понимания не встретила.

— Цветистый роман… — протянул Спозаранник. — Потрясенная журналистка Нонна Железняк рыдает на плече у душки-насильника, картина неизвестного художника. Не знаю, не знаю… Нонна, ты повнимательней отнесись к делу.

Похоже, Спозаранник засомневался в моих деловых качествах. Тем более что в одной питерской желтенькой газете уже вышла леденящая душу заметка «Следователь-насильник?» за подписью спившегося журналиста-криминалиста, бывшего сотрудника «Вечерки». Борзописец обещал читателям «в одном из ближайших номеров подробно рассказать о сенсационном деле».

Агентство отставало, терялся один из главных принципов: знать раньше всех, расследовать лучше всех. Особенно обидно, ведь знаешь, что городским газетам собственно криминальными расследованиями заниматься некогда, часто из-за нехватки кадров остается переписывать сводки ГУВД и питаться отходами пресс-конференций.

Я сидела за своим столом с мрачным видом и слушала, как Макс Кононов рассказывает идиотский анекдот.

ГАИШНИК: Вы же колесо прокололи. Чем, гвоздем?

ВОДИТЕЛЬ «БМВ»: Нет, осколком бутылки.

ГАИШНИК: Вы что, не могли бутылку на дороге разглядеть?

ВОДИТЕЛЬ «БМВ»: Да нет, эта дура бутылку под пальто прятала, когда я на нее наехал…

"И тут является раздавленная старуха с того света и говорит:

ТЫ ЗАЧЕМ МОЕ МОЛОЧКО

ПРОЛИЛ!!!" в духе детских страшилок закончила я про себя.

Стоп, стоп, является старуха… Эврика!

***

— Нет, Нонна, ты начиталась романов! — сказал Олег, которого я вновь застала на даче (в этот раз Алапаев сажал уже не деревце, а рассаду помидоров). — Тебе все это ужасно интересно, но я в детские игры не играю!

— А если попробовать? — я не собиралась отступать. — Как у вас говорят, взять на понт?

— У нас так не говорят, — обиделся Олег. — Мы не бандиты. На юрфаке, между прочим, я увлекался римским правом.

— Ну, Олег, попробуем! Это же шанс.

— Ладно, — вздохнул Алапаев. — Но сделаем все профессионально.

Я знаю, где взять сканер радиотелефонных переговоров.

***

В квартире Кати раздался телефонный звонок. Странный женский голос прошептал в трубку:

— ОНА ЖДЕТ ТЕБЯ… ЭТО НЕОБЪЯСНИМАЯ ТАЙНА ДУХОВ… РОВНО В ОДИННАДЦАТЬ СТАНЬ У МАГАЗИНА «МОЛОКО» И ПОСМОТРИ НА ДВЕРЬ ВТОРОГО ПОДЪЕЗДА НАПРОТИВ…

— Это кто, это кто, эй! — заорала в трубку Катя, но оттуда звучали короткие гудки.

***

На часах было без десяти одиннадцать.

— Что за тайна? Позвонить Витьку? Да что они, мужики, понимают? — Я будто слышала внутренний монолог нашей подопечной.

Девица нервно прошлась по комнате, взяла в руки затертый томик Блаватской.

"Необъяснимая эктоплазма эманации таинственного инвольтирует тонкую психику избранных, их высшее "Я" — наверняка в восторге прочитала блондинка. А может, а может…

Встав у молочного магазина, она уставилась на дверь подъезда. Дверь медленно отворилась, и оттуда в пепельном платье вышла смертельно бледная Вера Игнатьевна Ползункова. Старуха была в одной туфле.

Подняв руки, она медленно пошла к Кате…

Такого пронзительного визга улица давно не слышала. Сработало!

Катя рванулась домой, потом выскочила из дома, забежала на детскую площадку и прямо оттуда начала набирать номер по «трубе».

***

Мы с Олегом, затаив дыхание, слушали ее вопли из сканера, подключенного к диктофону.

— Але, але, Витя? Это Витя?

Я сейчас видела бабку… ну, Ползункову!

— Ты что, охренела?

— Она ходит по улице, из подъезда вышла, может, это она живая, а мы с тобой, ну, ошиблись… ну, тогда…

— Чего ошиблись?

— Ну, у красного дома, у колонии… ошиблись. Вить?

— Дура, не базарь! — заорал дядя и бросил трубку.

Олег скептически посмотрел на меня:

— Красный дом и колония. Какая? Металлострой? Колпинская? Саблинская? Пойди ищи!!!

— Дай подумать.

Я как зверь забегала по комнате.

Закурила и бросила. Что-то знакомое… что-то слышала… Ага!

На Ропшинском шоссе есть развалина лютеранской кирхи, ее зовут местные Красный дом. Рядом бывшая немецкая колония, это поселок Средняя колония. Сзади — кладбище. Все! Совпадает!

Ни Обнорскому, ни Спозараннику не стала звонить — не было времени. Да и зачем — все равно посчитают за сумасшедшую. Ведь я еще утром забрала ключи от редакционной тачки, и сейчас меня наверняка коллеги вспоминают «добрым словом». Но медлить нельзя ни секунды. Срочно вместе с Олегом рванули в Ломоносовский район.

— Ну, журналистка, гляди! — напутствовал Олег.

***

В сумерках проехали Петергофское шоссе, свернули на Волхонку. Здесь Олег попросил притормозить и, выскочив из машины, рванул через дорогу. Я чуть не подпрыгнула:

— Времени нет, ты куда?!

Но фигура уже скрылась в кустах. Через пару минут я увидела двух человек: Олег усиленно жестикулировал, рассказывая на ходу что-то своему спутнику в милицейской форме.

— Познакомьтесь. Иван Колобцов, местный участковый. Нонна. Трогаем!

Машина рванула и с визгом завернула на Ропшинское шоссе.

— А вот скорость лучше сбавить, — попросил участковый. — Не надо, чтоб нас слышали издалека.

Извилистая дорога огибает развалины, на повороте фанерная табличка с жирными буквами, выведенными синей масляной краской: «Склад».

Но стрелка указывает вправо, а влево — кладбище.

Я выпрыгнула из кабины первая.

— Дверями не хлопать, — тихо предупредил Иван.

У речки, на обочине дороги стояли «Жигули».

— Если Виктор здесь, надо быть осторожнее, — сказал Олег. Но Виктора не было. У самой ограды кладбища, за поворотом, мы увидели девушку. К ней тянулась рваная тень от кирхи, увидеть, что она делает, с расстояния в пятьдесят метров было трудно.

— Ну, с Богом! Чего ждем? прошептал Иван и ровным шагом направился к фигуре.

Катя оглянулась не сразу. Когда увидела милицейскую форму, рванулась, но, пробежав несколько шагов, рухнула на землю.

— Ее там нет, нет!!! — И она забилась в истерике.

Олег поднял саперную лопатку и осторожно начал копать.

Полиэтилен. Они завернули труп в полиэтилен, — Олег встал и не спеша отряхнул колени.

"…Войдя в доверие к своим жертвам, Виктор и Екатерина Полушкины заставляли одиноких женщин переписывать квартиры на себя. Сильную дозу лекарства, стимулирующего работу сердечной мышцы, дипломированный врач Виктор Полушкин вводил своим «подопечным» во время сна. Благодаря хорошим отношениям с рабочими и санитарами больницы подельникам удавалось без особых хлопот сжигать трупы в крематории. Смерть пожилых женщин не казалась слишком неожиданной и родственникам, если таковые находились. Сбой произошел только на убийстве Веры Игнатьевны Ползунковой. Виктор Полушкин поссорился с начальством на работе, использовать «законный» морговский путь погребения на этот раз не удалось…

Дело об изнасиловании было закрыто. Свидетели отказались от своих прежних показаний. На пистолете не нашли отпечатков пальцев Олега Алапаева. Его невиновность была полностью доказана…" (Газета «Городские новости», 23 июня 1999 г.)

Оглавление

ДЕЛО ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ В ТАЙЦАХ

ДЕЛО ОБ УТОНУВШЕЙ КАССЕТЕ

ДЕЛО О ЛОПНУВШИХ АГЕНТСТВАХ

ДЕЛО О «ЧЕРНОЙ ПУСТЫНИ»

ДЕЛО О СЛАДКОГОЛОСОЙ «КАНТАТЕ»

ДЕЛО О «КРАСНОМ ДОМЕ»

Реклама на сайте