«Атлантическая премьера (Black Box - 1)»

Леонид Влодавец

Атлантическая премьера ( Black Box 1 )

Часть первая. ШАГ ЗА ШАГОМ

Как я во все это влип

А так, как муха влипает в мед. Вкусненького захотелось, сладенького. Правда, муха, угодив в ловушку, чаще всего там и остается. Мне повезло больше: выкрутился. Утешение слабое - в отличие от мухи я влип в дерьмо, и отмыться от него вряд ли сумею. Нет, здесь, на этом свете, я думаю, все будет нормально. Но что будет ТАМ? Сейчас я веду себя по всем правилам, даже хожу в церковь и пытаюсь исповедоваться. Иногда я заглядываю в Священное писание и читаю те фразы, в которых чую какую-то надежду. Однако, едва мой взгляд упирается в Христовы Заповеди, мне хочется захлопнуть Евангелие... Я нарушил их все, без какого-либо исключения, а потому лучше бы мне быть неверующим юным пионером, которым я был когда-то, давным-давно...

Впрочем, все по порядку. Для начала мама с папой меня зачали и родили. Легли дядя с тетей в постельку, чуток построгали: палка-палка, огуречик - вот и вышел человечек. Все на месте: руки, ноги, голова, кранчик с прибором поставили - мужик получился. И пошла раскручиваться обычная советская программа, скучная, но зато надежная: ясли - сад - школа... Поскольку кранчик мне мама с папой привинтили, то следующим этапом, как ни крути, должна была стать армия. Конечно, можно было и в институт сунуться. Но мне было лень чего-то учить. Хотя по спортивным разрядам я бы, наверное, мог проскочить. Их у меня было штуки четыре - я много секций сменил, но выше первого (по стрельбе) подняться не мог. Надоело. Когда я боксом занимался, тренер Петрович - имя забыл! - все нудил и нудил:

- Работай, работай, Николаша! Ты в полутяже наша надежда!

Сделал я им тогда в полутяжке первое по району. А почему-то на область поехал другой. Продул, но съездил. В общем, бросил я это дело.

Но книжечки с разрядами сохранились. Военком, председавший в комиссии, поглазел и сказал:

- Орел! Вот у нас тут одно место есть - как раз для тебя!

И загремел я "под фанфары"! Завезли меня для начала в энскую часть самого хренового назначения. В смысле учебного. Подъем, весь день бегом, ползком, прыжком... То штангу мотаешь, то танковым траком пузо рвешь, то по макиваре кулаками и сапогами, то по тебе тем же самым, чтоб "пресс держал". То мишень из "калашника" дырявишь, то танк через тебя ползет, то ты под стропами висишь и дыхнуть некогда. 22.00 - в койку бух - и бай-бай, как труп, до того, как придет прапорщик Кузяев и заорет: "Подъем! Тридцать пять секунд, последнего убиваю!" Убивать он, правда, не убивал, но пинок у него был крепкий.

Ротный был и того краше. Кулаком щит из доски-вагонки прошибал запросто. А голос! А глаза! Как в фильме Хичкока! Я их тогда еще не видел, поэтому еще страшнее было.

- Я вас учу убивать! - гудел он своим хриплым рыком. - Замполит может говорить по-другому, но мне на это плевать. Ради защиты социалистического Отечества, которое все время в опасности, надо быть готовым оторвать яйца любому агрессору! Даже если это придется делать зубами, за неимением рук! Коротков!

- Я! - У меня такая фамилия была - Коротков.

- Пять шагов вперед, шагом - марш! Напр-ра-во! Показательный спарринг! Я противник. Ваши действия? Докладывать без слов!

Двадцать секунд против него - это подвиг. При росте метр семьдесят пять и весе под восемьдесят, он вырубал всех наших правофланговых, которые были под два метра. Левый фланг он вызывал по трое сразу - разлетались, как мячики.

- Я делаю больно, - предупреждал ротный, - но убиваю и ломаю кости только условно.

Даст в дых - согнешься, начнешь ловить воздух, а он тут же добавит:

- После ужина, в личное время, сорок углов на стенке. Пресс хреновый.

А потом, когда мы всему, чему требовалось, подучились, то есть через полгода учебки, развезли нас, родимых, по боевым частям. Многих в Афган пихнули - там такие нужны были. А я угодил в славную страну Гэдээрию, в передовой окоп родного ОВД. В смысле, Организацию Варшавского Договора.

По немецким понятиям - глушь несусветная. Аж двадцать верст до ближайшего населенного пункта. Горка, поросшая лесом, а на горке - мы, за большим-пребольшим забором. И все то же, что в учебке, только в два раза злее и крепче. Потому что там мы все были шпана и сопляки, а тут, кроме нашего "духовского" племени, были вообще-то очень уважаемые люди - "дедушки" Советской Армии. В принципе, нормальные ребята, но со странностями. Особенно любили, чтоб мы, молодое пополнение, перед отбоем дружно орали: "До дембеля наших "дедушек" осталось сто тридцать четыре дня! День прошел... Ну, и Бог с ним!" Правда, вместо слова "Бог" говорили другое, но тоже из трех букв. Носки стирать, однако, не заставляли, а били только на занятиях по рукопашке, Вообще, дедовство, оно разное. Меня перед армией уж стращали-стращали, а на самом деле все оказалось куда проще и даже веселее. Посылки не отбирали, а наоборот, смотрели, чтоб кто-либо втихаря не жрал. Надо делиться с товарищами. Сегодня тебе прислали - дели на всех, завтра мне пришлют - я поделюсь. Короче, коммунизм.

Дожил я до второго года службы. Стали считать дни, теперь уже НАМ ту же фигню насчет дембеля орали. И, наверное, все бы вышло как у всех: попрощались бы утречком с боевым знаменем, сели в автобус с чемоданчиками в руках и отпускными билетами у сердца, а затем покатили бы в родной, тогда еще целый и невредимый Союз. И с чувством исполненного долга перед Великой Родиной пошел бы я в родной военкомат становиться на учет как солдат запаса.

А дальше... Хрен его знает! Папы-мамы у меня ведь в натуре не было. Я только и знал, что они должны были меня сделать, но кто это конкретно неизвестно. Разница в принципе небольшая: дом ребенка - ясли, малолетний детдом - детсад, просто детдом - школа. Все бы хорошо, только возвращаться некуда. Наверное, в общагу бы пихнули, на завод трудоустроили... Родина у нас заботливая была. В менты можно было записаться или в прапорщики - придумал бы, наверное, куда кости бросить...

Однако ничего такого не случилось. Это был мираж и призрак, вся та жизнь, которая мне грезилась после дембеля. И сам дембель тоже оказывался призраком.

А получилось вот что. Как все добрые "дедушки", водил я дружбу с хлеборезом. Алекпер Мусаев - Азербайджанская ССР. Ему всегда как-то удавалось сахар и масло экономить и "дедушек" немножко подкармливать.

Однажды, когда я пришел к Алику разжиться сахарком, он показался мне каким-то странненьким, будто его пыльным мешком слегка вдарили.

- Э, юлдаш, - спросил я, - тебя случаем не обидели?

- Нет, сказал он, - кто меня обидит, а? Я думаю...

На морде у него проступало явное желание поделиться какой-то тайной, но, видать, сомневался он, стоит ли ему это делать.

- Слушай, - сказал Алик, - не продашь, да-а?

- Не умею, - хмыкнул я, - это мы не проходили.

- Идем, - загадочно произнес Мусаев, - показат кой-что надо!

Я последовал за ним в таинственные глубины пищеблока. Повар Кибортас, помню, проворчал:

- Чего здессь лаззитте? Нарьяд усе помыл, сдавать будем...

Может быть, если б я пожалел труды наряда и не пошел, все было бы по-иному. Но я прошел по чисто вымытому кафелю через варочный цех, в направлении лестницы, ведущей в подвал. Там, в подвале, хранились картошка, морковка, лук, свекла, капуста свежая и квашеная. Сюда я много раз ходил с братанами чистить "корнеплоды".

Подвал был старый, сводчатый, строенный еще небось при кайзере, а может, и раньше, при каком-нибудь бароне, который в древние времена поставил на нашей горке свой замок. Должно быть, когда-то этот замок разрушили по ходу феодальной междоусобицы, потом построили на его месте что-то другое, затем перестроили это что-то в казарму для немецких солдат, которую в 1945 году забрали себе советские. А подвал был все тот же. И, небось, хранили в нем все тоже.

В подвале ничего не было. Наряд на ужин картошку начистил, а завтрашнюю должен был чистить уже следующий, который еще только собирался на кухню.

- Чего у тебя тут? - спросил я у Алика. - Привидение увидел?

Вообще говоря, привидениям тут быть прямо-таки полагалось. Хотя под потолком горела в грязном плафоне дежурная лампочка (можно было включить и поярче, но это делали, только когда приходили чистить картошку), свет ее освещал только середину подвала, а углы оставались затемненными. Если долго глядеть, то вполне могло что-нибудь привидеться...

- Какой привидение, слушай? - проворчал Алекпер. - Тут другое дело... Он уверенно протопал в один из темных углов.

- Видишь, да-а? - спросил Мусаев. Я ничего не видел, кроме пола, сложенного из тесаных каменных плит квадратной формы.

- Я тоже не видел, - усмехнулся Алик. - А теперь - смотри!

Он взялся рукой за какой-то небольшой штырек, торчавший из паза между камнями. Что-то щелкнуло и тихо заурчало.

Плита, по виду ничем не отличавшаяся от остальных, почти бесшумно стала опускаться вниз... У меня по спине пробежали мурашки, а заодно в груди застучало сердце: надо же, как в кино!

О том, что вся Германия изрыта туннелями и подземными сооружениями, доставшимися в наследство от рейха, по ГСВГ ходило немало легенд. И о подземных заводах со смазанными и готовыми к работе станками, и о железных дорогах, ведущих под землей чуть ли не от Лейпцига до Берлина... И про "Янтарную комнату", и про старичков эсэсовцев, которые живут где-то в подземельях, дожидаясь второго пришествия фюрера. Все это я слышал, но видеть, конечно, не видел. А что я вообще в Гэдээрии видел? Станции, пока везли на поезде. Городишки с домишками, мимо которых ехали на грузовиках. Трактора и кооперативные поля. А потом - только забор, сосны и все, что внутри забора. Пару раз, правда, вывозили с замполитом в культпоход. Опять полдня в автобусе и несколько часов в Трептов-парке, Потсдаме и там, где капитуляцию подписывали.

- Ты туда лазил? - спросил я у Мусаева.

- Не-а, - мотнул головой хлеборез, - одному страшно.

- Фонарь есть?

- Есть, - ответил Алик, будто этого вопроса только и ждал. Он пошарил за бочкой с квашеной капустой и вытащил большой черный фонарь с тремя сменными стеклами - простым, красным и зеленым. Такими фонарями пользуются, по-моему, регулировщики.

- Пошли, - сказал я, видя, что Мусаев сразу подбодрился.

- Слушай, - пробормотал он, - чего найдем - все поровну, да-а?

- Заметано, - кивнул я, - лишь бы только там мин не было...

- Как мин? - опешил Алик.

- А так. Если этот ход при Гитлере делали, так наверняка не для того, чтоб по нему советские солдаты лазили. Значит, мину могли поставить...

- Может, не пойдем? - хлеборез явно начал жалеть о своем намерении. Страшно немножко.

- Ладно, не сопи, сперва глянем, что в дыре. С фонарем в руке я подошел к зияющему в полу черному квадрату. Высветился неглубокий бетонный колодец, по одной из стенок которого тянулась цепочка стальных скоб. По этим скобам можно было спуститься на три метра вниз, на сухое бетонное дно. Фонарь у меня оказался довольно мощным, и я сумел обшарить его лучом весь колодец. Мин, проволочек каких-нибудь, планочек для рычажков, предназначенных для того, чтоб советские солдаты, задев их, взлетели на воздух, вроде бы не просматривалось.

Зато просматривался темный проем в одной из стенок колодца. Противоположной той, что была утыкана скобами. Пристегнув фонарь к ремню, я начал спускаться, успевая поглядывать и под ноги, и по сторонам, и вверх. Когда я поглядел вверх, то разобрался, отчего плита, закрывавшая люк, вроде бы исчезла, хотя мне показалось, что она опускается вниз. В верхней части колодца был паз, куда эта плита задвинулась. Задвигалась и выдвигалась она при помощи телескопических гидравлических штоков, двух горизонтальных и четырех вертикальных. С помощью горизонтальных она выходила из бокового паза, а вертикальные поднимали ее на уровень пола.

Оказавшись на дне колодца, я осмотрел проем. Он был перекрыт тяжелой стальной дверью со штурвальчиком.

Сверху, кряхтя и охая, спускался Алик.

- Чего нашел, а?

- Дверь, не видишь? - проворчал я. - Вот крутанем сейчас, а оно ка-ак... Понял? Всю часть можно на воздух поднять...

- Пойдем к командиру скажем, да?

- Командиры давно по домам, с женами. Дежурного надо позвать.

И это был момент, когда все еще могло вернуться...

- Я сбегаю, а ты подожди, - вызвался Алик. - Я прямо к дежурному по части пойду, а то наш повар - большой дурак!

Он куда быстрее вылез из колодца, чем залез в него. И тут мне, сопляку эдакому, подумалось: чего я себе голову забиваю всякими страхами? Приключение, можно сказать, самое первое за всю службу, хоть будет что после дембеля рассказывать... А ну-ка, попробую!

И я повернул штурвальчик двери против часовой стрелки, хотя всего за несколько секунд до этого прекрасно понимал, что после этого может произойти взрыв.

Взрыва не последовало, но дверь сдвинулась, и это оказалось еще хуже. Передо мной открывалась дорога ко всем смертным грехам.

Я этого, конечно, не знал, и если екнуло у меня сердце в тот момент, то не от страха, а от восторга.

Фонарь высветил ступени, уводящие еще глубже, куда-то в сырой, разящий плесенью мир. Холодный сквозняк тянул снизу и уносился вверх по колодцу.

Направив свет вниз, я осмотрел пол за порогом стальной двери и все верхние ступеньки. На стене были какие-то кабели в толстых резиновых оболочках, но проволочек и рычажков я опять не увидел. Я перешел через порог, не понимая опять-таки, насколько важным окажется этот шаг.

У меня еще в детдоме выработался условный рефлекс: входишь куда-то закрывай за собой дверь. Я сделал это машинально, почти не глядя, и бронированная штуковина легко захлопнулась с маслянистым лязгом. Лишь через минуту я сообразил, что сделал что-то не то. Со стороны лестницы на двери не было ни штурвальчика, ни какого иного заметного средства, чтобы открыть дверь. Только ручка-скоба - и все.

А я не испугался, потому что знал: примерно через полчаса сюда пожалует дежурный по части со свитой, покрутят штурвальчик, выгонят меня наверх и отправят спать в казарму...

Поэтому мне захотелось, пока не выгнали, пролезть подальше в нутро этого подземного заведения. Когда нельзя, но очень хочется, то можно...

Шаги моих десантных ботинок на лестнице бухали гулко, с каким-то немецким акцентом: штумм! штумм! штумм!

Лестница была винтовая. Чугунные ступени по спирали обвивали мощную железобетонную колонну. Я сделал один виток, другой, третий - конца им не было видно. Становилось страшновато, но азарт тянул дальше. Я уже сбился со счета и не очень помнил, на сколько метров спустился в шахту. Очень хотелось дойти до конца лестницы. И я дошел. Дошел до еще одной двери со штурвальчиком.

Смешно, но я даже тут не побеспокоился, что за мной никто не приходит. Мои руки взялись за штурвальчик и стали его поворачивать.

Здесь тоже не было мин. Во всяком случае, мне так показалось. Переступив через порог, я оказался в туннеле. Фонарь осветил поржавелые рельсы, кабели на стенах, как в метро, матовые плафоны негорящих ламп, вцементированные в бетон. Я посветил в один конец туннеля, потом в другой - конца туннеля видно не было. Правда, метрах в десяти от меня на рельсах стояла вагонетка.

Я сразу сообразил, что это недействующая шахта, где шахтеры братской ГДР дают стране бурого угля. И не берлинский Убан тоже. А потому мне стало жутко интересно заглянуть в вагонетку. Поглядывая под ноги, посвечивая фонарем в разные стороны, я дошел до ржавой, но вполне крепкой тележки, на которой можно было прочитать номер 26.

Заглянув в вагонетку, я ничего интересного не увидел: лужица грязной воды, накапавшая с сырого потолка, - вот и все. Зато туда захотелось залезть. Просто так, от не фига делать. Я оттолкнулся от рельсов, упершись руками в края бортов вагонетки, и запрыгнул в нее. Заскрежетали оси, провернулись колеса, и вагонетка покатилась. Конечно, я думал, что это ненадолго, но вышло совсем не так. Мне казалось, что, прокатившись несколько метров, она замедлит движение и остановится, но она начала ускорять ход! На глаз я не мог определить уклон, но он был. Когда я раскачал вагонетку, она покатилась с этого уклона.

Вначале все было просто забавным. Вагонетка, набирая скорость, катилась по туннелю, а я светил фонарем и даже баловался, меняя свет на красный или зеленый. Постукивая колесами на стыках рельсов, этот драндулет увозил меня все дальше от винтовой лестницы. Аккуратные фрицы разметили на стенах туннеля километраж и стометровые пикеты. Обратил я внимание на эти цифирки поздновато, проехав минут десять-пятнадцать, когда вагонетка уже раскатилась вовсю и прыгать с нее было рискованно. Пикеты мелькали быстро, и я не успел опомниться, как проехал четыре километра.

А вагонетка все мчалась и мчалась. Впереди я увидел стрелку, путь раздваивался. Если бы стрелка была повернута прямо, то я, быть может, не докатился до того, до чего докатился. Там, прямо впереди, был тупик, я увидел его в свете фонаря. В этом тупике стояло три-четыре вагонетки, таких же, как моя. Но стрелка была повернута направо, на главный путь, и, миновав тупик, вагонетка покатила дальше со скоростью не меньше полсотни километров в час.

Наконец вроде бы уклон стал выдыхаться, и чертова тележка заметно сбросила ход. Мне оставалось только ждать, когда она остановится совсем.

И она остановилась. Остановилась, накатившись буферами на целый поезд из таких же вагонеток, стоявших рядом с подземным перроном. Но туннель на этом не заканчивался, главный путь тянулся куда-то дальше, правда, теперь он шел уже в гору...

Я вылез из вагонетки. Фонарь светил заметно тусклее. Батарейки могли сесть окончательно, и тогда меня ждали крупные неприятности. Сомневаюсь, что я смог бы на ощупь пройти по туннелю те двадцать пять - тридцать километров, что проехал за полчаса катания в вагонетке.

О продолжении путешествия мне не думалось. Для первого раза было вполне достаточно. По распорядку уже наступил отбой и пора было в койку. Конечно, Алик уже призвал дежурного, они добрались до туннеля и теперь думают, в какую сторону я направился. Если они пошли искать под уклон, значит, через два-три часа могут со мной встретиться. Если в другую сторону... Хрен его знает!

На подземном перроне была лесенка, чувствовалось движение воздуха. Может, тут и до выхода недалеко? И вместо того чтобы идти по туннелю обратно, я стал подниматься по этой лесенке. Через двадцать стальных ступеней оказалась площадочка, а влево - узкий - двоим не разойтись - сводчатый туннель, откуда тянуло свежим воздухом, и я прибавил шагу, думая, что скоро выберусь... Я протопал около часу, но туннель что-то не кончался.

Кончился он тупиком, когда на моих "Командирских" было уже часа три ночи, а фонарь светил так, будто вместо лампочки в нем была гнилушка. Одно утешало: в тупиковой стенке были скобы, а свежий - более-менее - воздух тянул сверху. По скобам я и полез, хотя сил у меня оставалось чуть больше, чем у курицы. К тому же организм, который приучили за столько месяцев к режиму, очень не хотел лезть куда-то в четвертом часу утра. Он спать хотел, этот организм.

Я лез. Переставлял правую ногу, опираясь на левую и держась за верхнюю скобу двумя руками. Потом поднимал левую ногу к правой и, опираясь на Них, переносил руки на более высокую скобу, сперва одну, потом другую. Ощущение недоваренности меня не покидало. Как я не заснул, пока лез - трудно сказать.

Фонарь погас, когда скобы кончились, и я очутился на обрезе квадратной шахты, из которой вылез наружу. Я перевалил через бетонную горловину шахты и оказался на полу, но пол этот, судя по всему, был не искусственного происхождения. Под ногами лязгнуло железо; я ощупал железяку и понял, что это была решетка, которой когда-то перекрывали шахту. На мое счастье, тот, кто уже прошел этим путем, вынужден был эту решетку сорвать. Судя по тому, как были искорежены толстые, сантиметровые прутья, из которых была сварена решетка, этот товарищ использовал взрывчатку. "Спасибо" я ему сказал, мысленно, конечно.

Ощупав стены, я уловил: это уже не туннель, а пещера. Будь я способен соображать получше, то, может быть, и вовсе расстроился. Сооружения, которые человек долбит под землей, всегда имеют выход, через который другой человек может вылезти (если его, конечно, не замуруют). А вот природа - главным образом, вода - долбит под землей все, что хочет. Очень могло быть, что на мою фигуру она дырку не рассчитала.

Пошел я туда, откуда тянуло свежим воздухом. Пещера раза три виляла из стороны в сторону, но воздух становился все свежее, а потому я шел, вытянув одну руку вверх, чтобы не треснуться о потолок. И не прогадал. Из-за очередного поворота забрезжил свет.

На часах было 5.32 утра по среднеевропейскому времени. Я выбрался из дыры, через купу можжевеловых кустов на склон лесистой горы и сел на мокрую траву. Сосны, можжевельник, целая куча летних утренних запахов обрушилась на меня. Впечатление было такое, что выпил чего-то очень крепкого, не в меру. Однако время на часах меня немного отрезвило. "Надо хоть к подъему успеть!" подумалось мне.

Отчего-то мне казалось, что, поколесив в недрах земли, я далеко от родной части не отошел. Сосны, горки и все прочее выглядели знакомо. Я даже подумал, что, поднявшись на вершину горки, я рано или поздно упрусь в наш забор. А там - дело техники.

Пройдя метров с полсотни вверх по склону, я вышел на дорогу. Неширокую, но гладкую, с аккуратными кюветами. Точно такая же дорога вела к нашему КПП. Мне даже казалось, что я узнаю какие-то детали - наверное, с неспанья. И я пошел по этой дороге в полной уверенности, что с каждым шагом приближаюсь к родной части, к грядущему завтраку и неизбежному дембелю. Но на самом деле я уходил от них все быстрее и быстрее.

Я действительно увидел впереди забор, ворота, но не те. Не наши. И тут я услышал слова, которые отлично знал с самого раннего детства:

- Хальт! Хенде хох!

Я и сам эти слова не раз произносил, когда играл в войну с корешками-детдомовцами. Но тот, кто стоял у меня за спиной, не играл. И произнес он эти слова не кривляясь, как русский Иван, а вполне серьезно. Потому что это был его родной, немецкий язык. И не оборачиваясь, я почуял, что в спину мне глядит не только человек, но и ствол. О том, что гэдээровские "гренцеры" ребята отнюдь не сахарные и всегда готовы бить на поражение тех, кто не выполняет их распоряжений, мы слыхивали. "Залез в погранзону!" подумал я. Это было хреново. Конечно, измену Родине мне так просто не пришьешь, но бесед с особистами и замполитами впереди светило очень много... Я совершенно четко понял, что сейчас главное - не выступать и вести себя прилично. А раз так, то надо было поднять руки, остановиться и ждать дальнейших указаний.

Но тут из-за кустов на дорогу неторопливо вышел человек в форме. Разумеется, увидеть кого-то в советской форме я не ожидал. Я ожидал увидеть знакомую серо-зеленую - один к одному, как у бывшего вермахта, - форму наших меньших классовых братьев. Однако это была совсем не та форма, а какого-то иного, никогда не виданного мною в натуре оттенка. Правда, мне такую доводилось видеть на одном из учебных пособий... И оружие, которое держал в руках этот парень, я узнал. Это был 9-миллиметровый израильский автомат "узи" под патрон от немецкого "люгер-парабеллума"...

Сердце сжалось, екнуло и чуть не застопорилось. "Бундесы!" - только здесь я понял, что влип капитально и основательно.

Плен без войны

Голова у меня работала плохо. Тот бундес, что спереди, деловито подошел ко мне, охлопал карманы, подмышки, рукава. Второй что-то бубнил, видимо, в рацию. Передний вытащил из моего кармана военный и комсомольский билеты, спрятал их себе в планшетку, а затем ловким движением опустил мои руки вниз, защелкнув на них браслетки. Второй, зайдя сзади, расстегнул ремень у меня на поясе и снял его вместе с фонарем. Подкатил джип с зарешеченными стеклами, мне открыли заднюю дверь и показали автоматом:

- Ком, битте!

В машине бундесы усадили меня посередке между своими плотными задами и всю дорогу молчали. Видно было, что они немного озадачены, но знают, что задавать мне вопросы - не их дело. Они задержали, а спрашивать должны другие. Те, кому по штату положено.

Ехали недолго, а то я бы все-таки заснул. Ночь-то я проболтался, к тому же в машине, да на ровной дороге, да под шум мотора - отчего не поспать? Все равно теперь от меня ничего не зависит.

Но задремать времени не оказалось. Джип подкатил к какому-то обсаженному деревьями забору из металлической сетки, притормозил, чтобы какие-то молодцы в камуфляже могли заглянуть к нам в кузов, а потом покатил дальше, миновав этот ихний КПП. Попетляв по аллеям мимо аккуратно подстриженных кустов, водила подогнал джип к небольшому дому со стеклянными дверями. Мне показали на дверь: мол, вылазь!

Бундесы под ручки ввели меня в какой-то предбанник, где сидел дежурный в рубашке с погонами и серой пилотке. Тот из моих конвоиров, что был постарше, прогавкал какие-то слова и протянул дежурному документы. Дежурный, не глядя на меня, защелкал клавишами компьютера, и на экране дисплея появилась надпись латинскими буквами: "Korotkoff Nikolai Iwanowitsch" - "Коротков Николай Иванович". Потом - моя дата рождения: "1962.03.05". Потом еще пощелкал, компьютер пискнул, хрюкнул, помелькал сменяющимися строчками. Потом выдал что-то короткое. Дежурный сказал понятное мне слово:

- Гут! - и нажал кнопку. Через минуту появился еще один бундесфриц, и меня довольно вежливо отвели в коридор, похожий на вольеру зоопарка, потому что с обеих сторон были решетки, а за решетками сидели мужики в майках, камуфляжах или в форме. Похоже, это была бундесовая губа. Сидело на этой губе немного, человек пять. Меня, однако, провели мимо этих полупустых камер, сняли наручники и впихнули в отдельную, с дверью и узким окошком. Я сел на табурет, прислонился спиной к стене и заснул.

Поспать дали недолго. Опять появились бундесы, опять надели наручники и повели. Но не к дежурному, а куда-то наверх, где была комнатка со столиком, за которым сидел один мужичок, а сзади - второй.

- Привет! - сказал тот, что сидел за столиком. - Меня зовут Курт. А ты Николай Коротков, рядовой солдат Советской Армии. Очень приятно познакомиться. Ты задержан федеральной пограничной службой Германии. Я буду задавать вопросы, ты - отвечать. Имя?

- Николай.

- Отчество?

- Иванович.

- Фамилия?

- Коротков.

- Год рождения?

- 1962-й.

- Место рождения?

- Кажется, Москва. Я подкидыш.

- Так. Теперь объясни, зачем перешел границу?

- Я не знал, что перехожу. Не заметил.

Курт улыбнулся.

- Знаешь, я был бы очень рад, если бы ты был прав. Тысячи людей здесь и в Восточной зоне - тоже. Но не заметить эту границу нельзя. Перейти ее невозможно. Ты прыгал с парашютом?

- Да, - сказал я, не сообразив, что он спрашивает не про то, прыгал ли я вообще, а о том, как я перешел границу.

- Где? - спросил Курт, и я ответил:

- В Союзе прыгал, в ГДР тоже...

- Нет, ты не так понял, - закивал Курт. - Ты сюда с парашютом прыгал?

- Нет. Сюда я пешком пришел. Случайно. Через подземный ход...

И я честно и благородно рассказал Курту про то, как решил прогуляться по подземелью...

- Зер интерессант! - сказал Курт. - Теперь вопрос: ты хочешь остаться здесь или надо вызывать ваше посольство?

- Наверное, надо посольство, - сказал я.

- Ты знаешь, чего тебе будет дома?

- А чего я сделал? Я ж нечаянно.

- Это КГБ будешь говорить. Уголовный кодекс РСФСР, статья 83 - незаконный выезд за границу - от одного года до трех лет лишения свободы. Еще статья 259 - разглашение военной тайны - от двух до пяти.

- Отсижу, - сказал я, - чего пугаете? Прямо как в кино.

- Из комсомола выгонят, в институт не примут, на завод нормальный не возьмут... - начал загибать пальцы Курт.

- Ну и что, - хмыкнул я. - Может, я всю жизнь мечтал тунеядцем быть! Воровать буду. У воров жизнь клевая, романтика: украл, выпил - в тюрьму. Украл, выпил - в тюрьму!

Как раз в прошлое воскресенье нам в очередной раз крутили "Джентльменов удачи" с Леоновым и компанией.

- Хм, - сказал второй мужик, сидевший за спиной у Курта, а затем встал со своего места и обошел меня со спины. Отчего-то показалось, что он двинет мне чем-нибудь по затылку, сшибет на пол и будет топтать ногами, как в гестапо. Вообще-то в этот момент стало не по себе.

- Шпана детдомовская, - заметил мужик, зашедший со спины. - А как ты думаешь, что будет, если тебя найдут в штольнях, разрезанного пополам вагонеткой, а?

Вот это я как-то не подумал.

- Тебя если и ищут, - пояснил этот второй, - то под землей. Мы тоже не имеем полного плана этих подземных сооружений. Не знаем, что взорвано, а что осталось. Даже мы! А русские - тем более. Даже не знали, что вход в штольни находится в овощехранилище. А ваша часть тут уже двадцать лет стоит, и до нее тут ваши были. Ну, пропал ты без вести - и все. Родителей у тебя нет, похоронку посылать некуда. Несчастный случай! Погиб по собственной дури. Мог ты там угробиться сам по себе? Мог! Вот и угробился...

- Тебя нет, - улыбнулся Курт, - ты пустое место.

- Но вы же протокол пишете, - сказал я, - стало быть, все по закону. В компьютер записали. Полицаи ваши меня видели...

- Это все мелочи, - улыбнулся Курт. - При перевозке бывают катастрофы, нападения неизвестных лиц.

- Вам что, нужно, чтоб я еще раз на весь мир сказал, как у нас в Совке хреново? - спросил я. - Думаете, это у нас никто не знает или во всем мире?

- Странный ты парень, - улыбнулся Курт, - знаешь, что хреново, а поменять местожительство на лучшее не хочешь? Знаешь, сколько пареньков хотят сюда? У вас, у ГДР, у поляков? Миллионы!

- Может, они, миллионы, и хотят, а я нет.

- Коммунистов любишь?

- Да мне они как-то до фени. Я по-русски говорить хочу, а немецкого сто лет не знаю, только "хенде хох!". И что я у вас делать буду? Мусор убирать? С турками на пару?

- Те турки, которые первыми приехали, сейчас уже миллионеры, - ухмыльнулся Курт. - Начинали с мусора, а сейчас очень богатые.

- Он дурак, - сказал второй, - не мечи бисер перед свиньей.

Однако в этот момент появился еще один человек. Он сказал что-то с веселой улыбкой, вроде бы по-английски. Этот язык я учил в школе, но знал на слабый-преслабый трояк.

- О'кей, - кивнул Курт.

Вошедший повернулся ко мне и, улыбаясь, пшикнул мне в морду чем-то вроде нашей "Примы" или "Секунды", которыми пытаются тараканов или мух морить... Только это было покрепче, потому что я потерял сознание.

...Очнулся я совсем в другом месте. Голова немного гудела, но, судя по всему, не от ударов. Наручников не было, но ни рукой, ни ногой я пошевелить не мог. Все накрепко зафиксировано, даже голова. Повернуть ее было нельзя, я мог смотреть только вверх и чуть-чуть скашивать глаза вправо и влево. Пахло какой-то медициной. Пиликали компьютеры и приборы. Изредка в поле зрения попадали люди в белых, голубых и зеленых халатах, с масками на лицах. Они перебрасывались короткими фразами на английском, но ни одной я понять не мог трояк не позволял.

Впечатление было, что меня собираются резать. В свое время наши советские врачи удаляли мне аппендицит без наркоза. То есть не совсем без наркоза, а с одним новокаином. Это было очень больно. Но тогда я, хотя мне и было лет четырнадцать, все-таки понимал, что если не отрезать, то будет еще хуже. Сейчас я как раз наоборот догадывался, что резать меня вовсе не обязательно. У меня, тьфу-тьфу, ничего не болело. Операции я не заказывал, жалоб ни на что не делал. Какого хрена эти штатники за меня взялись? Неужели они и впрямь такие суки, как утверждал наш замполит?

- Эй, позвал я, - кто-нибудь по-русски кумекает?

- Кумекает, кумекает, - отозвался из-под маски какой-то мужик. Что-то подсказало мне, что это он плеснул мне в морду газом.

- Чего вы со мной делать хотите? - спросил я.

- Садистские эксперименты, - спокойно сказал мужик. - Ты что, не уловил, что я доктор Менгеле?

- Чего? - не слыхивал я ничего про этого доктора, но кто такие садисты, слышал.

Мужик хихикнул, и я понял, что он издевается.

- Ты не бойся, - сказал он посерьезней. - Ничего тебе не отрежут. И вообще, никакой хирургии не будет. Мы будем изучать твои сны. Что ты увидишь во сне, то нам и расскажешь, понял?

- А если я ничего не увижу?

- Увидишь, увидишь!

- А если совру, скажу, что не то видел?

- Ну, это мы сможем проверить. Ты у нас будешь к детектору лжи подключен.

- Понятно, - сказал я. Мне уже было все ясно. Фрицы передали меня цэрэушникам, а те с помощью всякой химии будут из меня вытаскивать секретную информацию. Такое я в кино видел. В общем, это было ничего. Никакой секретной информации я не знал. Я даже не знал точно, сколько народу у нас в части. Самым секретным, наверное, было то, что я уже рассказал Курту - о том, что к нам на кухню из ФРГ можно пролезть через подвал.

- Сейчас тебе сделают укольчик, - пообещал мужик, - и ты поспишь немного. А потом расскажешь, что видел во сне. Вот и все.

- На иглу посадите? - спросил я, сознавая, что они, гады, могут сделать со мной все, что угодно, а мне останется только подчиняться...

- У нас своих наркоманов хватает, - ухмыльнулся цэрэушник.

Подошла тетка в маске и вколола мне в руку одноразовый шприц. Сперва я ничего не почувствовал, а потом ощутил, что становлюсь каким-то вялым и квелым, ленивым и успокоенным. Глаза сами собой закрылись, и хотя еще некоторое время я не совсем спал, а даже слышал голоса и пиликанье приборов, это продолжалось недолго... Правда, засыпая, я все время думал о том, что увижу во сне, точнее, пытался представить себе, какую пакость они мне приготовили. Я почему-то подумал, что они будут стараться, чтобы во сне я увидел свою казарму, часть, офицеров или что-то еще. Потому что ничего другого интересного для них я не знал. Навряд ли цэрэушников могли заинтересовать детдом, школа или спортивные секции, где я занимался. Больше-то я ничего в жизни не видел, если по большому счету!

Но увидел я во сне совсем другое...

...Светило солнце, небо было синее и безоблачное, а деревья - огромными. А я был очень маленький, потому что рядом со мной шла собака, голова которой была выше моей. И еще шла высокая-превысокая женщина, и ветер раздувал подол ее платья. Мне было страшно, потому что собака была большая. Но женщина, державшая меня за руку, меня не пугала. Это была моя мама. Я чувствовал ее запах, запах духов и, кажется, сирени. Собака повернула ко мне свою огромную морду и высунула страшный красный язык. Я испытал ужас, хотя, наверное, она всего лишь хотела меня лизнуть. Но я заорал, заверещал, а мама взяла меня на руки и стала гладить, шепча:

- Доунт край, доунт край, бэби!

Странно, но я не удивлялся этому. Я понимал эту фразу так, как если бы она говорила:

- Не плачь, не плачь, маленький!

В общем, как родную. И сам я тоже лепетал что-то вроде "Мамми! Мамми!", но вовсе не удивлялся тому, что говорю с мамой по-английски.

Мне было тепло, уютно и нестрашно на руках у мамми, то есть у мамочки. Но тут что-то щелкнуло и я проснулся. Это было необычно быстрое пробуждение. Впечатление было такое, будто я сидел в кино и смотрел фильм, но вдруг экран стал белым и зажегся свет.

- Ты о'кей? - спросил давешний мужик. - Что видел?

Я рассказал как есть. Ну, хотят ребята знать, что я во сне увидел пожалуйста. Вроде бы во сне я Родину не предавал, не говорил, что Брежнев дурак, а Андропов - кто-нибудь еще...

- Нормально, - сказал мужик, выслушав все, что я припомнил, от корки до корки. - Продолжаем! Спать!

На сей раз мне никакого укола не делали. Просто слово "спать" подействовало, будто выключатель.

Выключатель, повернув который меня погрузили в сон.

Я почти сразу увидел себя на руках у мамми, в автомобиле, за рулем которого сидел крепкий мужчина в шляпе с широкими полями, в синем комбинезоне и клетчатой рубахе с закатанными рукавами. И я знал - это па. То есть папа, мой отец. Он вел машину по извилистой, неасфальтированной дороге, машину трясло и ворочало.

- Бен, - сказала мама, - не так быстро. Она сказала это по-английски: "Нот coy фаст, Бен". Но опять же я даже не задумался над этим. И все фразы, которые потом говорились, мною понимались без труда, как будто я знал их всегда.

- Я тороплюсь, - ответил отец, то есть Бен. - Мне не хотелось бы, чтоб меня считали подонком.

- Старому Брауну все равно не поможешь, - сказала мама.

- Но он должен увидеть Дика хотя бы за час до смерти.

Дик... Именно это имя было моим! Я - Дик. А старый Браун - мой дед. И я уже знаю, да, знаю, что будет потом, в конце поездки. Я помню это!

Картинка резко сменилась. Я увидел комнату с большой кроватью, на которой лежал седой, бледный старик, с синими пятнами на лице и лиловыми губами. Вокруг него стояли люди, грустные, понурые. Женщины утирали лица платочками. Почти все были одеты в черное. Только мой отец был одет не так. Я сидел на руках у матери и водил глазами из стороны в сторону.

- Хорошо, - сказал старик очень тихо, - хорошо, что ты пришел, Бен. Покажите мне малыша. Подойди сюда, Милли.

И моя мама поднесла меня к этому страшному старику. Я был в ужасе, когда она нагнулась над ним и его страшная, желтая, с зеленоватыми тонкими венами рука медленно потянулась ко мне.

- Ричард Браун... - прошептал дед. Это был мой дед!

Мама всхлипнула, а старик погладил меня по плечику, мне стало совсем страшно, и я заревел.

- Он похож на тебя, Милли, - седая щетина и морщины деда были так ужасны, что я орал как резаный. - Но все же это Браун...

И опять "включился свет".

- Как ты себя чувствуешь, Дик? - спросил джентльмен в маске. Я ответил:

- Олл райт, сэр.

Эту фразу, я, конечно, сумел бы составить и при своем трояке по английскому. Но произнес я ее так, как мне никогда до того не удавалось. И уже произнеся, я с каким-то легким, запоздалым удивлением отметил, что понял фразу, произнесенную цэрэушником по-английски. И притом признал себя Диком... Нет, в этот момент я еще помнил, что я - Коротков Николай Иванович. Но уже очень смутно.

- Рассказывай, что ты помнишь, - велел парень из Си-ай-эй, и я стал рассказывать сон. По-английски, без запинки, совершенно естественно, с интонациями и выговором, которые могли быть у человека, рожденного под звездно-полосатым флагом.

- Спать! - вновь приказал мне парень, и я вновь нырнул во тьму "кинозала", где меня ждал новый клип...

Я сидел на стульчике за большим столом, где устроилось много людей. На мне был бархатный костюмчик, салфетка на шее, а прямо передо мной - торт с четырьмя свечками. Все загорланили:

- Хэппи бёфдей ту ю! Хэппи бёфдей ту ю!

Хэппи бёфдей, диа Дикки! Хэппи бёфдей ту ю!

А я дул на свечи, и приторно-сладковатый, смолисто-восковой дымок щекотал мне нос.

И опять я уже знал все, что увижу дальше. Было как бы две картинки: одна яркая, цветная, вторая - блекловатая, такая, какую можно, и бодрствуя, представить в воспоминаниях... Эта картинка все время бежала впереди, а потом на яркой я видел все как бы воочию. Иногда эти картинки хорошо совмещались, иногда на цветной что-то выглядело чуть-чуть не так, но в общем и целом все события проходили именно в том порядке, как предсказывала бледная картинка.

Это был первый день рождения, который я запомнил. За столом были мать, отец, старшая сестра отца, тетя Клер, младший брат отца Уилл, этих я уже хорошо помнил. Остальные лица были, как бы смазаны. Потом я сразу переместился в детскую, где находились мои сверстники: кузен Тедди, сын Уилла, Ник Келли я сразу увидел его, и четырехлетним на яркой картинке, и тридцатилетним на бледной... Именно тут я почему-то подумал: "Нику сейчас тридцать, значит, мне должно быть столько же". Где-то сидело число "двадцать". Откуда оно взялось? Не понимая этого, я смутно почуял беспокойство. Потом что-то мигнуло, словно вспышка фотоблица, беспокойство по поводу того, что мне двадцать лет, исчезло. Как и само число, которое стало просто комбинацией из двойки и нуля - ничего для меня не значащей. Зато 30 стало значить многое - этими двумя цифрами выражалась протяженность моей прожитой жизни.

Внезапно всплыло какое-то личико с раскосыми, подмазанными глазенками. Вспомнился запах женской голой груди. Да, это было там, в Сайгоне, я был пьян, но все же сил на то, чтобы стать мужчиной, у меня хватило. До этого я только целовался и щупал, в нашем городке нравы были еще не те, что в Нью-Йорке.

А вот это, по-моему, было в джунглях, где-то в районе Плейку. Они били из минометов калибра 82 миллиметра. Надо мной срубило верхушку дерева, и за шиворот попал хвост от рассеченной гадюки. Я думал, что это целая змея, и орал, ожидая, что она куснет меня в задницу. Все стали ржать, потому что думали, что никого не задело, и потешались надо мной до тех пор, пока не заметили, что Джо Бронсон убит.

Так это было там, во Вьетнаме, а это уже Африка. Саванна, марево впереди, пыль и черви, копошащиеся в кишках здоровенного южноафриканца, которого переехала "тридцатьчетверка" МПЛА. Почему я назвал эту старую русскую лоханку "тридцатьчетверкой"? Что это вообще за слово? Его и не выговорить, пожалуй. Откуда оно в моей голове? И опять вспышка, слово начисто исчезает, зато появляется твердая и короткая аббревиатура Т-34-85 - русский танк времен второй мировой войны.

Так, а это что? Похоже, опять Африка. Но уже другая страна. А, это ж Солсбери, в Южной Родезии. Толстенькая фермерская дочка - смуглая от загара, но все-таки белая. В ней все было приятно. Спасибо, Кэсси! Надеюсь, вас не выгнали и не расстреляли ребята Мугабе.

Ну вот, и еще один отрывок из моей жизни. Моей, моей, нет никакого сомнения! Это я прожил, я пережил... Лица в масках с дырами для глаз, закрытых для верности темными очками. И я такой же, я был с ними, я сдавал тесты для какого-то дела, куда меня отбирали наравне с другими кандидатами. Вот-вот, самолет, парашют... Разве он не раскрылся? Ну, это ерунда! Это сон, и все. Не было этого! Вспышка! Да, это приснилось мне накануне того дня, когда я проснулся уже в другом месте. Вспышка, и все пришло в стройную систему.

Краткая автобиография Ричарда Брауна

Сперва я был, видимо, зачат. Подозреваю, что все это происходило не совсем так, как с достопочтенным мистером Тристрамом Шенди, джентльменом из романа Лоренса Стерна. Рассказать об этом историческом моменте в своей биографии может далеко не каждый. Большинство родителей почему-то стесняются рассказывать детям о том, каким образом произошло зачатие. Мне, в отличие от многих несчастных, повезло больше. До сих пор помню, как мой папаша, изрыгая перегар, орал:

- Это все твой проклятый маникюр, Милли! Дело в том, что мое появление на свет не планировалось. Напротив, прежде чем приступить к делу, Милли, то есть моя матушка, передала отцу весьма надежное резиновое изделие, основным назначением которого было предотвратить мое появление на свет. Однако чрезвычайно длинные и острые ногти моей будущей матушки, украшенные прелестным перламутровым маникюром, невзначай нанесли изделию повреждение. При употреблении изделия этот дефект внезапно сказался, что послужило причиной Великой Гонки, в которой, как я позже узнал, было едва ли не один миллиард участников. Впрочем, даже если участников было вполовину меньше, можно с уверенностью сказать, что подобных соревнований между людьми никогда не было и не будет вовеки. В этой Великой Гонке участвовали не люди, а некие микроскопические хвостатые существа. Чемпион Великой Гонки нес в себе ровно половину моего "Я" - цвет волос, форму ушей и рта, а также то, чем я больше всего походил на отца: мой мужской пол. На финише Великой Гонки Чемпион встретился с другой половиной моего "Я", несущей цвет глаз, форму носа, подбородка, бровей и ногтей. Наверное, я упустил еще массу деталей, приобретенных мной от отца и матери, но это несущественно.

После того как Великая Гонка финишировала, я провел еще примерно девять месяцев в чреве матери. Вероятно, это был самый спокойный период в моей жизни, так как никаких сведений извне ко мне не поступало. Впрочем, сам я помню этот период весьма смутно. Как я потом узнал, моя матушка несколько раз порывалась сделать аборт, и моя жизнь висела на волоске. Спасло меня лишь вмешательство бабки со стороны матери, ревностной католички.

Наконец, пришел тот день, когда я заорал во всю глотку, увидев свет в конце не слишком длинного туннеля. Неужели я был таким ослом, что орал от радости? Вряд ли! Судя по всему, я орал от ужаса и неожиданности. Крик мой, по-видимому, в переводе с младенческого, означал следующее:

"Леди и джентльмены! Я категорически заявляю вам, что очень хочу вернуться обратно! Мне там было так тепло, уютно и приятно. У меня не было никаких забот, я ничего не видел, не слышал, и у меня не было никаких причин оттуда вылезать. Моя мать должна немедленно восстановить статус-кво и взять меня обратно туда, откуда меня так грубо вытащили. Я требую репатриации, господа! Я подам иск в городской суд, а если он не решит дело в мою пользу, то обращусь в кассационный суд штата. Я дойду до Верховного Суда! Если же и это не подействует, то я обращусь к международной общественности, в Комиссию ООН по правам человека! Леди и джентльмены, я хочу обратно!"

Увы, если мой эмоциональный настрой, как мне представляется, вполне соответствовал духу и букве этого заявления, то моя способность к правовой защите в первый день после появления на свет была слишком низка. К тому же, даже располагай я возможностью возбудить иск, он вряд ли был бы удовлетворен, потому что еще никому не удавалось отсудить что-либо у Господа Бога, а именно ему пришлось бы выступать ответчиком по моему иску.

Итак, я ВЫНУЖДЕН был родиться. Так было впервые нарушено мое право свободного выбора, на мой взгляд, важнейшее из всех прав человека.

Второе нарушение моих прав произошло во время крещения. Во-первых, меня окрестили по католическому обряду, и уже этим фактом заставили признать над собой духовную власть римского папы. Во-вторых, меня никто не спросил, нравится ли мне мое имя, данное при крещении. Немудрено, что и во время крещения я орал изо всех сил, но поскольку переводить с младенческого люди еще не научились, то и эта моя речь пропала попусту!

"Леди и джентльмены! - орал я при крещении. - Вы нарушаете право на свободу вероисповедания - одно из основных прав, записанных во "Всеобщей декларации прав человека"! Почему вы убеждены, что я признаю себя принадлежащим к Святой Апостольской Римской Церкви и желаю восприять святое таинство по этому обряду? Я никогда не делал подобных заявлений. Быть может, со временем, когда я начну лучше разбираться в теологии и различных вероучениях, я изберу для себя протестантизм или православие. Но я могу избрать и ислам! Слышите вы, господа?! Я могу выбрать ислам, синтоизм, буддизм, даосизм или даже культ кандомбле, существующий где-то в Бразилии. Я могу стать даже иудеем! Это мое неотъемлемое право, и оно записано в Конституции, в Билле о правах Человека. А вы нарушаете это право! Почему вы решили, что Господу угодно, чтобы я стал Ричардом Брауном? С чего вы взяли, что я не хочу быть Моше Рабиновичем или Субхатом-сингхом? У меня есть право носить любое имя, а вы его грубо нарушаете!"

Поскольку защитить свои права я и на этот раз не смог, то мне пришлось подчиниться, и со временем, годам эдак к двум, я даже смирился с этим и стал отзываться на имя Дик.

В дальнейшем родители, а также и все остальные взрослые только и делали, что нарушали мои права. Мне ограничивали свободу передвижения, когда пеленали или сажали в манеж, а в более старшем возрасте - когда не выпускали гулять. Нарушали мое право на труд, когда запрещали браться за мытье посуды в трехлетнем возрасте. Наконец, нарушали мое право частной собственности, когда отбирали у меня в наказание любимые игрушки. Мое право на образование они нарушили, превратив его в обязанность и, опять же, лишив меня права выбора.

Наконец, я не выдержал и решительно сделал свой выбор, благо для этого был уже вполне зрелым. Я удрал из дома и завербовался в армию.

Многим мой выбор, безусловно, показался идиотским, но это впервые за все двадцать лет жизни был истинно МОЙ выбор, и я сделал его сам. Все это произошло в симпатично оформленном вербовочном офисе, где висел странный плакат с изображением козлобородого старика в цилиндре с полосами и звездами, под которым красовалась вызывающая надпись: "Я тебя хочу!", как будто старикан, тыкавший с плаката пальцем во всех входящих, был сексуально озабочен. Кроме старикана, можно было полюбоваться на отлично отпечатанные цветные фото с изображениями лихих парней в касках, в хаки или камуфляже, ракет, истребителей, авианосцев и другой дребедени, которой я впоследствии насмотрелся по горло.

Завербовавшись, я как-то неожиданно, хотя мне этого и не обещали, потерял все права: и на жизнь, и на свободу, и на стремление к счастью. Кроме того, едва научившись как следует стрелять, я угодил в край, в котором, помимо душного и влажного до плесени тропического климата, прелестных топких болот и джунглей, переполненных ядовитыми змеями, насекомыми и пиявками толщиной в сосиску, имелось неограниченное количество наркотиков, бледных спирохет и коммунистических партизан. Все эти удобства предоставлялись бесплатно, исключение составляли только наркотики и спирохеты. Основное развлечение сводилось к тому, чтобы убить кого-нибудь и при этом остаться живым самому. Это было почти сафари, по крайней мере, так считали вербовщики. Честно скажу, что у меня подобного впечатления не осталось. Я лично предпочел бы охотиться на тигров, слонов, львов и даже на крокодилов, но не на людей, к тому же вооруженных. Хотя эти люди и были коммунистами, то есть, по мнению капеллана Смитсона, теми, от кого Господь отвратил свой взор и лишил всяких надежд на вечное блаженство, нам от этого приходилось не легче. К тому же им, вероятно, помогал Дьявол. Об этом я подумал впервые после того, как остолопы из ВВС вылили на наш батальон канистру с напалмом, предназначенным для Вьетконга. Второй раз я подумал об этом, когда чья-то минометная батарея слишком рано перенесла огонь и накрыла, опять-таки, не коммунистов, а совсем наоборот. Впрочем, несмотря на мой скептицизм в отношении Господа Бога, он от меня не отступился. Я не подорвался на мине, не был проткнут бамбуковым колом в яме-ловушке, не был высосан пиявкой, не получил змеиный укус в шею и даже не заразился сифилисом. Бог не оставил меня и тогда, когда мы удирали на последнем вертолете из маленького городка, уже окруженного со всех сторон коммунистами. Одной рукой я держался за какую-то штуку, прикрученную - очень шатко! - к борту донельзя перегруженной тарахтелки, а второй - за штаны капеллана Смитсона, которые едва держались на его тощей фигуре и были к тому же полны свежего дерьма. Надо сказать, да простит меня Господь, что дерьмо у святого отца пахло совершенно так же, как у последнего рядового. Правая нога у меня стояла на кронштейне вертолетного шасси, а левой я вынужден был дрыгать в воздухе, потому что в нее вцепился один из наших местных союзников, который до того боялся встречи с земляками-коммунистами, что ради этого готов был выдернуть мою ногу из бедренного сустава. Он не отпускал ее до тех пор, пока капрал Бредли, висевший у меня за спиной вместо рюкзака, случайно не долбанул его ботинком по голове. После этого союзник, наконец, отпустил мою ногу, но в это время до земли было уже с полтысячи футов.

В конечном итоге я все-таки прибыл домой, получил какую-то медаль и расчет по контракту. Некоторое время я ничего не делал, ибо таков был мой свободный выбор, а после того, как деньги стали подходить к концу, - потому что не мог найти работы... Дело в том, что я обнаружил - хотя и не без удивления! - что мне чего-то не хватает. Разобравшись в своем внутреннем мире, я обнаружил, что, во-первых, не хватает денег, а во-вторых, тех занятий, к которым я привык на войне. Толковые ребята подсказали мне, куда обратиться, и очень скоро я оказался в Африке.

Здесь мне тоже пришлось защищать цивилизацию от коммунизма. Здешние коммунисты оказались неграми, нахальными и здоровенными, как Мохаммед Али. Если бы они не были идиотами, то давно бы занялись боксом и гребли большие деньги. Кроме того, они еще побаивались белых людей и стреляли, тщательно жмурясь. Поначалу вся война сводилась к тому, что мы ехали по саванне на французских "Панарах" и строчили по всему, что движется, благо патронов было много. И вот, когда сведущие парни утверждали, будто мы вот-вот займем столицу, где, говорят, в свое время было неплохо, нам наконец дали прикурить. Внезапно что-то завыло, засвистело и на нашу колонну градом посыпались 122-миллиметровые снаряды. В такой обстановке к перспективе наложить полные штаны надо относиться с пониманием. Потом выяснилось, что местным неграм помогают люди Фиделя и даже, возможно, русские. Поскольку мы удирали очень быстро, то мне так и не удалось в этом убедиться. Рассказывали, что когда кто-то из наших попадал в плен, местные жители изготавливали из них очень вкусное рагу, отбивные и фрикадельки. Не могу с уверенностью сказать, что это было именно так, ибо блюд этих лично я не пробовал.

Когда до границы оставалось совсем немного, неподалеку от грузовика взорвалась мина калибра 82 миллиметра, и один из осколков угодил мне в зад, да так ловко, что, пробив навылет обе половинки, ничуточки не задел костей. Три недели я пробыл в госпитале, где лежал на брюхе и пытался читать. В здешней библиотеке было полно книг на английском языке, правда, в основном британских писателей. Именно здесь я узнал о том, что, кроме Микки Мауса, Бэтмена, Волшебника из страны Оз, существуют еще Тристам Шенди, Калеб Вильяме, Родрик Рэндом и мистер Пикквик. Хотя их времена давно прошли, но тем не менее, что-то общее между собой и этими парнями я находил постоянно. Конечно, книги эти были слишком толсты, чтобы я смог прочесть их от корки до корки, но избранные места меня немало позабавили.

Когда я наконец научился сидеть, мне предложили переехать в соседнюю страну, где тоже завелись коммунисты. В той стране, где я получил осколок, делать было уже нечего, нас оттуда выгнали. Честно скажу, что я десять раз подумал, прежде чем дать согласие. Если от Вьетконга я ушел невредимым, от "мувименту популар" заполучил осколок, но выжил, то в следующей стране, по логике событий, меня должны были убить. К тому же у меня появились весьма существенные сомнения относительно эффективности борьбы с коммунистами, поскольку они, словно тараканы по Гарлему, расползались по всему миру. У меня не было никаких сомнений, что и отсюда нас выгонят. Тем не менее, я все-таки поехал.

Оттуда нас действительно выгнали, но весьма корректно и культурно. Здешние белые люди, устав гоняться за партизанами, и партизаны, уставшие гоняться за белыми людьми, договорились провести всеобщие выборы. Все почему-то думали, что выберут здешнего епископа и его партию, но почему-то выбрали бывших партизан. После этого нас тихо рассчитали, впихнули в самолет и отправили в Европу, откуда мы разошлись кто куда.

Прилетев домой, я подсчитал приход и расход, после чего отметил, что рисковал, в общем, не зря. Я уже прикидывал, не обзавестись ли магазинчиком, но тут мне позвонил один парнишка, которого я знавал еще по самой первой заварушке. Мы встретились в баре и, припомнив прошлое, поразмышляли о будущем. Узнав о том, что я собираюсь заняться делом, приятель усомнился в том, что у меня достаточно стартового капитала. На это я, как помнится, заметил, что не против был бы начать сразу с миллионов, но исхожу из того, что есть. Дружок усмехнулся и заявил, что знает, где можно получить контракт на миллион, но дело, вероятно, уж очень рискованное. То ли я был чересчур хмельной, то ли еще почему-то, но только я расхрабрился и списал у парнишки адресок.

На всякий случай я туда поехал, будучи убежден, что просто узнаю условия, а затем откланяюсь. По адресу оказалось агентство по торговле недвижимостью. Как предупредил парень, там следовало спросить Майка - без всякой фамилии. Милая девушка понимающе кивнула, нежно улыбнулась, а затем нажала кнопку. Явился здоровенный, как шкаф, негр и тоже очень вежливо пригласил меня следовать за ним. Следовать пришлось в лифт, который увез нас по меньшей мере, на три этажа под землю. Я оказался в комнатушке, подозрительно похожей на камеру пыток, где меня встретили три плечистых молодца, а здоровенный негр, сопровождавший меня, начисто заслонил собой дверь. Парни вежливо обыскали меня, несколько раз сфотографировали и даже сняли отпечатки пальцев с обеих рук. После этого появился Майк. Он предложил мне виски. Подозреваю, что в стакане было какое-то снадобье, развязывающее язык. С разных сторон Майк и трое остальных стали задавать мне разные вопросы. Очевидно, то, что я им наболтал, их устроило, ибо они не стали растворять меня в серной кислоте и спускать в канализацию. Мне налили второй стакан, в котором, надо понимать, было снотворное. После этого стакана я проснулся неизвестно на какие сутки и не в подвале, а на какой-то секретной базе в горах, обросших джунглями.

Путь на Хайди

Когда я проснулся, мне вежливо растолковали, что я принят кандидатом в специальное подразделение особой секретности. Секретность этого подразделения, как мне объяснили, настолько велика, что я не имею права не только задавать какие-либо вопросы относительного того, что мне придется делать в дальнейшем, но и вообще что-либо спрашивать. Никаких гарантий личной безопасности, кроме страховки в миллион долларов, мне не обещали. Сказали только, что, если условия меня не устраивают, я могу отказаться, и тогда меня, опять же в сонном состоянии, вернут туда, куда я пожелаю. При этом вежливо намекнули, что о конторе Майка следует забыть навеки, а если я почему-либо не смогу сделать этого, то мне в этом обязательно помогут.

Последнее, я думаю, означало, что отказываться не следовало.

Я не задавал вопросов. Джентльмены объяснили мне все сами и были весьма предупредительны. Они пояснили, что с того момента, как я скажу "да", моя жизнь перестает мне принадлежать. Если меня после трех недель тестов отбракуют, то опять-таки предстоит усыпление и держание языка за зубами на воле. Однако в том случае, если я буду отобран в подразделение и со мной будет подписан контракт, сумма которого - страшно подумать! - сто тысяч в неделю, я уже не смогу выйти из игры иначе, чем на катафалке. По истечении контракта, то есть через пять лет, я получаю свободу с условием постоянного молчания в течение пятидесяти лет после того, как завершится срок контракта. Это меня вполне устраивало, ибо давало надежду дожить до восьмидесяти.

Три недели я проходил тестирование. Это отнюдь не означало, что я корпел над листами бумаги или шлепал по клавишам компьютера. Кое-что, конечно, я сдавал и письменно, и устно, и на компьютере, и даже на полиграфе "детектора лжи". Однако большую часть времени люди, которые проверяли мои способности, интересовались тем, как я умею убивать и калечить. Во всяком случае, я показал им все, чему научился в Азии и в Африке, и даже почему-то чуть-чуть больше.

Вместе со мной было примерно двадцать человек, которые точно так же маялись с этими играми. Довольно быстро они выбывали из наших рядов. Как они исчезали и куда - неизвестно. Утром, когда мы просыпались, могло кого-то не хватать. Перед занятиями инструктор мог сказать: "А вы, Рыжий, останьтесь в казарме!" После этого Рыжего больше никто не видел. Кстати, следует упомянуть, что никаких имен мы не имели - только клички. Их нам раздали в первый день. Меня звали Капралом - видимо, считали, что это звание ко мне подходит. Инструкторов было три. Все они ходили в вязаных масках и перчатках, с дымчатыми очками-консервами на глазах, и никто из нас ни разу в жизни не видел ни одного участка их тела. Таково было и наше одеяние.

Казарма представляла собой приземистый бетонный бункер без окон, но с кондиционером, водопроводом и канализацией. У каждого в казарме был свой отсек, где имелся необходимый набор удобств, позволяющий оправляться и умываться. Несомненно, там стояла и аппаратура прослушивания, а также скрытые телекамеры. Раздеваться, снимать маску и перчатки разрешалось только здесь. Общаться дозволялось лишь в присутствии инструктора. После выхода на очередные тесты, во время перерывов на завтрак, ланч, обед и ужин инструкторы приводили нас в казарму и запирали каждого в отсеке, где уже стояла еда. Откуда она появлялась и где ее готовили, так и осталось для меня загадкой - ничего похожего на кухню на базе не было, по крайней мере, на поверхности земли, в пределах ограды. Сколько вокруг базы было оград - никто не знал, а задавать вопросы запрещалось. Впрочем, нам ни разу за все время тестов не позволили идти куда-либо без инструкторов. Выйти из отсека без инструктора не мог никто. Дверь запиралась на ночь так же, как и в любой другой момент, когда мы находились там, с помощью электронного замка, код которого знал только инструктор. Где жили инструкторы и откуда они брались, мы не знали.

Через три недели нас осталось трое. Вообще-то говоря, я в этом не уверен, потому что определить точное число было сложно. О том, что вначале нас было двадцать или около того, я догадался по числу дверей отсеков. Однако на одном и том же занятии, редко присутствовало более десяти человек. Время приема пищи для разных групп было разное. Тесты тоже проходили в разных местах и в разное время. Отбой мог быть в три ночи, а мог - ив час дня. Расписание на каждый день знал только инструктор.

Совершенно индивидуальным был и медицинский контроль. Фраза: "Рыжий, останьтесь!" - могла означать и просто вызов к врачу. В дальнем конце нашего бункера-казармы была дверь, за которой имелся диагностический кабинет, оборудованный по самому последнему слову техники. Врач, одетый в противочумный костюм, то есть не менее безликий, чем у нас и инструкторов, самостоятельно брал все анализы, облеплял датчиками, осматривал, но не задавал ни одного вопроса. Никаких сведений о результатах этих тестов мы не имели. Убежден, что очень многие выбыли из игры именно после медицинских тестов.

Итак, до конца выдержали трое. По крайней мере, в конце третьей недели инструктор по завершении занятий сказал: "Завтра тесты кончаются, поздравляю, парни!"

Тем не менее, все продолжилось с утра как обычно. Меня и еще троих погрузили в маленький самолет и заставили прыгать. Я должен был прыгнуть без парашюта, а один из парней - передать мне его во время падения. Не знаю, кому нужен был этот цирковой трюк. У меня лично были серьезные сомнения, что все закончится хорошо. Подготовка к прыжку была довольно слабая, и мое мнение было, что проводить все в реальных условиях рановато. До этого мы два или три раза имитировали прыжок с передачей парашюта - то есть я получал парашют в воздухе, но на случай неудачи у меня имелся другой. А тут я прыгал совсем без парашюта. Никак не пойму, имело ли это какое-то практическое значение или нет.

Вроде бы все сошло неплохо. Во всяком случае, в моем мозгу отпечаталась яркая картинка того, как парень, по кличке Суинг, подплывает ко мне в воздухе, и я точно вдеваю себя в лямки, а затем отлетаю от Суинга и дергаю за кольцо. И дальше все пошло совсем прекрасно: хлопок, рывок, плавное снижение на поляну по спирали, мягкое касание на обе ноги... Однако хотя я ощущал, что жив, здоров и ничего со мной наяву не случилось, в мозгу постоянно крутилась блеклая, словно недодержанная размытая фотография, картинка совсем иного исхода. То ли я переволновался, то ли слишком уж четко представил себе, что могло произойти, но эта картинка не раз и не два всплывала из недр мозга и заставляла меня ежиться от ужаса. Причем, что особенно страшно, я почти физически ощущал тот порыв ветра, который отшвырнул меня в сторону от Суинга футов на шесть. Он не сумел приблизиться ко мне, и я понял, что это все... Может быть, мне пришло это в голову только после приземления, а может - еще до прыжка. Но странно: почему-то мое воображение отказывалось дорисовать к этому альтернативному исходу финал - удар о землю, собственный труп, видимый со стороны. Нет, дальше этого блеклая картинка не шла.

Так или иначе, но тесты для меня действительно закончились именно в этот день, остаток которого я помнил весьма смутно.

На следующее утро я проснулся совсем в другом месте. Куда делись остальные двое - понятия не имею. Здесь тоже были горы и джунгли, но тут мне разрешили общаться с теми, кого я мог бы назвать товарищами. Имен, правда, и здесь не называли, но, по крайней мере, разрешали видеть лица. Итак, в этом месте нас оказалось семеро: шесть мужчин и одна женщина.

Командиром нашей группы был некто Капитан. Впрочем, никто из нас не был уверен в том, что в действительности он не генерал или полковник. Он был больше других похож на супермена. У него было жесткое, резко очерченное лицо с оливковым загаром, правда, слегка испещренное разного рода рубчиками, шрамиками и оспинками. Все зубы у него были искусственные, и улыбался он словно голливудский актер - ослепительно. Впрочем, в этом ослепительном белозубии было что-то угрожающее. Возраст Капитана определить было очень трудно. Ему могло быть и тридцать, и шестьдесят.

Заместителем Капитана был сутулый, высокий парень, с длинными, как у хиппи, волосами, стянутыми тесьмой. Выглядел он весьма беззащитно студент-интеллектуал, да и только. Он был очень вежлив, говорлив и мог часами рассуждать о высоких материях. Однако хотя дымчатые очки, которые он носил почти постоянно, придавали ему безопасный, успокаивающий вид, как, впрочем, и все остальное его обличье, парень этот был способен с пятидесяти метров из любого пистолета попасть в кружок диаметром в дюйм, причем сделать это десять раз подряд минимум. А удар его кулака запросто разбивал стопу в пятнадцать черепиц. Звали этого парня Комиссаром. Как мне кажется, он был вдвое опаснее для противника, чем Капитан, потому что его сила и ловкость были умело скрыты, а не выставлены напоказ, как у Капитана. Любой, видя Капитана, стал бы его остерегаться, но никто не стал бы остерегаться Комиссара - и поплатился бы, можно не сомневаться.

Третьим по старшинству был я. И здесь меня называли Капралом, поскольку мое положение в группе примерно соответствовало этому званию. Впрочем, все мы получили на редкость прочную и довольно удобную камуфляжную форму без каких-либо знаков различия, а потому похвастаться нашивками я не мог.

Рядовых было четверо: Малыш, паренек, голова которого терялась в облаках, а ботинки напоминали десантные баржи; Камикадзе, невысокий и некрупный парень, способный проделывать некоторые штучки из арсенала японских ниндзя, но не японец, а стопроцентный еврей; Пушка, огромный негр, лопавшийся от мышц, способный запросто поднять над головой Малыша в полном боевом снаряжении, то есть килограммов двести; наконец, единственная дама в нашей компании - Киска. Я бы лично предпочел называть ее тигрицей или пумой. Несмотря на то, что фигура у нее могла бы побороться за звание хотя бы "мисс Техас", а личико было вполне симпатичным, в рукопашном бою она была опаснейшим противником. Когда в первый день Малыш попытался в шутку ее обнять, Киска почти неуловимым, молниеносным движением локтя свалила его наземь, и он пять минут корчился от боли. А когда Пушка, решивший разыграть джентльмена, хотел было добавить лежачему Малышу, пятка Киски точно угодила ему в пах, и бедняга тоже пять минут приходил в себя. После этого Капитан и Комиссар провели с нами первую обстоятельную беседу.

В этой беседе они сообщили, что Киска, в принципе, имеет полное право убить любого из нас в порядке самообороны, но только в том случае, когда мы будем ей надоедать. Это, однако, не означало, что никаких сексуальных контактов с Киской не должно быть. Напротив, в служебные обязанности Киски это входило. С десяти до одиннадцати вечера и с шести до семи утра каждый из шести мог подойти к Киске со своей проблемой.

Жили мы здесь в маленьком домике в комнате десять на двадцать футов. Шесть коек стояли в ряд, изголовьем к стене, а седьмая, Кискина, - вдоль противоположной стены, между двумя окнами. Никаких ширм или занавесок не было. Киска спокойно и без эмоций раздевалась донага, ложилась на койку и зажигала лампочку, стоявшую на тумбочке. Верхний свет тушили, и в течение часа, каждый, кто недостаточно утомился за день, мог прилечь к Киске и, как выражался Капитан, "сбросить давление в баках", а остальные - полюбоваться на эту процедуру и подождать своей очереди. За порядком смотрели Капитан и Комиссар, спорить с ними никто не решался. Они выкликали желающих, начиная справа или слева. Слева стояла с краю моя койка, справа - Камикадзе, дальше лежали соответственно Малыш и Пушка, а в центре - Капитан и Комиссар. Они, как правило, подходили к Киске последними - и не прогадывали, ибо именно с ними наша благодетельница обычно удовлетворялась сама. Непременным условием было применение презерватива, а также предварительное омовение. Утренний сеанс был для тех, кто решал потратить лишний час сна на усмирение утренней эрекции. Ровно в шесть автоматически включалась лампочка, гасшая в семь, и это означало, что Киска открыта для утреннего посещения.

Надо сказать, что подобный порядок, от которого, наверное, уже отвисли челюсти у всех пуритан, готовых разразиться гневом и яростью по поводу сущего разврата и прелюбодеяния, был лишь поначалу непривычен и воспринимался как какое-то развлечение. Когда прошел месяц наших тренировок, которые день ото дня становились все интенсивнее, изощреннее и вызывали все большую усталость, число желающих оказывалось невелико. Да и Киска, хоть и не отказывала, стала еще более безразличной к сексу, чем ранее.

Утро начиналось с того, что мы в семь часов вставали и, надев спортивные костюмы, бежали на стадион, до которого было примерно полмили, а после этого десять стандартных кругов по стадиону в среднем темпе.

Пробежавшись, приступали к упражнениям, которые были скомпонованы из разных систем гимнастики: йоги, ушу, цигун и еще чего-то. Потом шли завтракать в столовую, где был накрыт общий стол на семерых. Далее, чтобы дать пище усвоиться, шли заниматься испанским языком. Уже из этого нам стало ясно, что предстоит выполнять задачу где-то в испаноязычной стране, однако где - об этом мы не знали три месяца. После двух часов в лингафонном классе, где роль преподавателя, как почти на всех иных занятиях, выполнял Капитан, мы отправлялись на стрельбище и в течение двух часов практиковались в стрельбе из разных видов оружия и из самых невероятных положений. После ланча начинались тактические занятия. Мы учились захватывать самые разные объекты и участки местности до полного изнеможения, а затем топали обедать. После обеда нас ждал Комиссар, он вдалбливал в нас коммунистическую идеологию. Надо сказать, что мне эта доктрина показалась вполне убедительной, хотя, возможно, дело было лишь в том, что Комиссар отлично умел полемизировать и убеждать. Зачем мы изучали этот предмет, никто не спрашивал - лишних вопросов здесь тоже не поощряли.

После трех месяцев, наполненных различными видами боевой подготовки, где, помимо всего перечисленного, были уроки по вождению всяческой техники, начиная с джипа и кончая вертолетом, прыжки с парашютами разных систем, с разных высот и скоростей, погружения с аквалангом, подрывное дело, радиосвязь, медицинская помощь, ориентирование и выживание в тропиках, навигация и судовождение, - нам наконец-то в общих чертах объяснили, что задачу придется выполнять на острове Хайди. С этого момента нам запретили разговаривать по-английски, общаться мы должны были только на испанском, причем усердно отрабатывали особенности хайдийского произношения. Кроме того, Комиссар объявил, что отныне мы должны называть друг друга "компаньеро" и никак иначе.

Одновременно мы, не ослабляя интенсивности других занятий, стали в подробностях и досконально изучать остров Хайди во всех аспектах. Очень скоро мы узнали, что на острове существует тоталитарный военный режим антикоммунистического толка, главой которого является диктатор генералиссимус Педро Лопес, а его многочисленная родня составляет местную элиту, которая владеет 95% всей земельной собственности. Диктатор опирается на пять тысяч полицейских и агентов секретной службы, а также на десятитысячную армию, в составе которой самой сильной частью является отдельная бригада коммандос, состоящая из четырех батальонов: "тигры", "ягуары", "пантеры" и "леопарды". Наиболее подготовленный батальон - "тигры". Из тяжелого оружия у армии Лопеса имеется тридцать устаревших истребителей "Ф-4" ("Фантом"), двенадцать геликоптеров "Пума", сорок танков "М-48", десять танков "М-60" и тридцать танков "Шеридан". В наличии также тридцать 155-миллиметровых гаубиц на самоходных установках и двести бронетранспортеров "М-114". Судя по составу вооружения, у этого Лопеса были неплохие отношения с нашим правительством.

Что нам предстоит делать на острове, мы не знали до самого последнего момента. А он наступил ровно через год после того, как я вошел в двери "агентства по продаже недвижимости". В тот день, после обеда, Капитан буднично объявил, что нам предстоит ложиться спать, чтобы успеть выспаться до ночи. Такое уже не раз бывало, когда мы отрабатывали ночные действия и стрельбы, поэтому никто не удивился. Мы с радостью завалились спать и проспали до самого ужина, причем выспались прекрасно. После вполне обычного ужина Капитан приказал садиться в джип, за рулем которого был Комиссар. Джип покатил в сторону аэродрома. Ночные прыжки с парашютом тоже были не внове, и когда мы грузились в самолет, то были убеждены, что нас выбросят где-нибудь поблизости, и мы через час-полтора вернемся. Однако едва самолет оторвался от земли и, описав круг над аэродромом, лег на курс, Капитан объяснил, что сегодня мы начинаем выполнение задания, к которому готовились в течение года. Наша задача - высадиться на острове Хайди, организовать там партизанскую войну, свергнуть диктатора и установить коммунистическую диктатуру.

Честно говоря, у меня появились весьма существенные сомнения. Если бы я хотел поменять власть на Хайди, то с учетом тех сил, которые имелись у Лопеса, послал бы к острову авианосец и дивизию морской пехоты. Как-то не верилось, что семи человек будет достаточно. Но поскольку я отвык спрашивать и высказываться, то решил не любопытствовать. Точно так же поступили и остальные. Никто не спросил, зачем нужно свергать дружественного диктатора и устанавливать коммунистическую диктатуру.

Капитан также сказал, что за год у нас на счетах скопились очень круглые суммы с пятью нулями и те, кому повезет остаться в живых, вероятно, увеличат их до семизначных. А те, кому не повезет, могут оставить приличное наследство. Это тоже было сказано своевременно, потому что в этот момент мы тряслись над океаном на высоте примерно в тысячу футов. Хотя Капитан и убеждал нас, что радары Лопеса на такой высоте нас не засекут и, кроме того, специальный корабль радиоэлектронной борьбы ставит устойчивые помехи, я все-таки полагал, что возможность быть сбитыми не исключена. Если бы это случилось, то скорее всего у меня не появилось бы возможности оставить эти записки в назидание потомству. Впрочем, тогда я не пережил бы и массы дополнительных неприятностей, которые выпали на мою долю после того, как нас выбросили на парашютах с высоты в тысячу футов. Надо заметить, что это одна из очень противных высот, падая с которой никогда не знаешь, успеет ли парашют раскрыться полностью. Между тем она вполне достаточна для того, чтобы разбиться в лепешку.

Взятие города Лос-Панчос

К несчастью, мы не разбились и вследствие этого очутились в Сьерра-Агрибенья, месте, несомненно, малопригодном для жизни людей, но зато, как нам объяснили, весьма подходящем для начала партизанской войны. Мы плюхнулись в узкое, поросшее труднопроходимыми джунглями ущелье, между горами высотой в пять тысяч футов. Вместе с нами прилетел контейнер со снаряжением, к которому мы и собрались, спустя полчаса после прыжка. На нем был установлен радиомаячок, а у каждого из нас имелась миниатюрная рация, снабженная автоматическим пеленгатором, с помощью которого мы легко могли найти и друг друга, и контейнер.

Контейнер взвалили на Пушку и Малыша, а затем двинулись к пещере, которая, как объявил Капитан, была в двух милях отсюда. Пещеру мы нашли и, забравшись в нее поглубже, устроились на ночлег. Караулили попарно, разрешив спать всю ночь только Киске.

Утром Комиссар и Камикадзе ушли на разведку, четыре часа где-то шлялись, а затем Капитан и Комиссар, уединившись в дальнем углу пещеры, долго что-то обсуждали. Утряся все между собой, наши начальники, наконец, обратились к нам с речью:

- Компаньерос! - Комиссар напялил зеленый берет с красной звездой и стал похож на Че Гевару. - Что самое главное в партизанской войне? Самое главное это найти противника и учинить ему какую-нибудь пакость. Причем сделать это так, чтобы об этой пакости узнало как можно больше народу. Мы уже несколько часов находимся на Хайди, а этот мерзавец Лопес еще и не догадывается, что в его владениях появились партизаны. И население страны, которое стонет под его кровавым игом, тоже ничего не знает. Чтобы о нас узнали, нужно совершить что-нибудь громкое. Надо срочно, даже очень срочно, что-нибудь взорвать, кого-нибудь убить или похитить. Начальство, которое нас сюда упекло, всю инициативу возложило на Капитана. Разведка, которую мы провели с Камикадзе, установила, что здесь, в горах, нападать не на кого и не на что. Мы не нашли вокруг ничего подходящего: ни маленького гарнизона, ни радиостанции, ни стратегического моста. Остается одно: атаковать город Лос-Панчос, находящийся в тринадцати милях к югу на побережье. О подробностях доложит компаньеро Капитан!

- Итак, компаньерос, Лос-Панчос - город с населением в пять тысяч человек. Половина не имеет постоянной работы, а следовательно, недовольна режимом. В городе есть полицейский участок, разгромив который можно захватить оружие и, раздав его населению, пополнить отряд местными жителями. Кроме того, там имеется частная радиостанция "Вос де Лос-Панчос", работающая на длинных волнах и более-менее слышимая на всей территории острова. Если мы захватим ее, то сможем оповестить хайдийцев о начале восстания против режима Лопеса. Наконец, в Лос-Панчосе есть два или три отеля, где бывают иностранные туристы, которых очень удобно брать в заложники. Выступаем сегодня ночью!

Вышли мы, впрочем, еще засветло. Тринадцать миль были пройдены относительно быстро. Мы подошли к городу как раз в тот момент, когда солнце, булькнув, исчезло в Атлантическом океане и Лос-Панчос погрузился во тьму, украшенную несколькими десятками тусклых огоньков. Мы хорошо изучили план городка и разработали наикратчайший маршрут для того, чтобы незамеченными выйти к полицейскому участку. Впрочем, если бы мы просто, не прячась, пошли по улицам, эффект был бы такой же. Жители сидели по домам и смотрели телевизоры. Судя по всему, шел какой-то захватывающий детектив местного производства. Телевизоры во всех домах были включены на максимальную громкость и из всех окон слышались одни и те же звуки: автоматные очереди, вопли, зубодробительные удары, а также рев автомобильных моторов. Возникавший в результате стереофонический эффект создавал впечатление, будто по всему городу идут драки, погони и перестрелки...

Полицейский участок мы нашли быстро. Капитан рассчитывал, что в нем будет немного народу, но на деле там не оказалось никого. Когда Пушка и Комиссар резко навалились на дверь, оказалось, что она не заперта. В этой одноэтажной хибарке не было даже мышей. Мы решили поискать оружие, но и его тоже не нашлось, за исключением плетки, которая хранилась здесь, по-видимому, еще с колониальных времен, да пары наручников, возможно, менее древних, но зато гораздо более ржавых. Никакого досье или картотеки на неблагонадежных, которых Капитан хотел набрать к нам в "армию освобождения", тоже не оказалось. Имелся только журнал приема и сдачи дежурств.

Единственной пользой от этого журнала было то, что мы нашли в нем домашние адреса полицейских Переса и Гомеса, а также ночного сторожа Альберто Вердуго. Из этого мы заключили, что никаких иных правительственных сил в городе нет, и мы обладаем над ними более чем двойным превосходством в силах. Капитан уже хотел приказать идти по домам и брать полицию, пока она спит, но тут в полицейский участок вошел ночной сторож с фонарем и бейсбольной битой в руках. Это было все его вооружение. Увидев нас, то есть семерых вооруженных до зубов людей в маскировочной униформе с красными звездами на беретах и кепи, он ничуть не испугался и даже, как нам показалось, не удивился:

- А-а-а! Вот вы и пришли! Вы, должно быть, от Че Гевары? Ой, забыл, ведь Че убили... Значит, вы от Фиделя! Это очень хорошо! У нас давно пора установить какую-нибудь власть... Стало быть, вы эти самые, партизаны? Давно у нас их не было. Лет эдак... сорок, а может, пятьдесят. Да, все пятьдесят! Или около того... Последний партизан, которого я видел сам, был Антонио. Вы про него, конечно, не слыхали, вы мальчики молодые, не помните. Так вот, автоматов у него не было, зато отличный был кольт... Сам дон Хосе Лопес, отец нынешнего президента, был тогда начальником жандармерии в нашем округе. Его люди ловили Антонио пять лет, и что вы думаете? - старик на секунду прервал свой словесный понос и прищурился. - Что вы думаете?

- Он удрал? - на всякий случай спросил Комиссар, ошалев от дедовского темперамента.

- Его поймали! - радуясь тому, что мы не угадали, прохихикал этот рамолик. - Вот так! Вешали его потом в самом Сан-Исидро, на площади, большое уважение оказали. Его приветствовали, как Мариньо... А вы помните Мариньо?

- Это матадора? - припомнил Капитан. - А как же!

- Ты, сынок, небось был еще мальчишкой, а я тогда уже в летах был! А где ты видел Мариньо?

- Где-где! В Сан-Исидро, конечно... - Капитан, да и все прочие, явно уставали от словоохотливого старика.

- Ну да, я опять забыл, ведь у вас на Кубе коррида запрещена, потому что не хватает мяса... Так вот, Антонио приветствовали, словно Мариньо, девушки бросали в него букеты цветов, а полицейские отдавали ему честь саблями. Вот так! - и дед Вердуго, подняв в кулаке бейсбольную биту, положил ее на плечо и выпятил пузо.

- Конечно, если бы народу собралось побольше, его бы не решились повесить. Но была сафра, все рубили тростник, а те, кто не был занят, очень хотели, чтоб его повесили. Все-таки развлечение. Никто не перерубил веревку, на которой висел Антонио! Он так и висел, пока не умер, честное слово, сеньоры! Правда, я уже не очень помню, за что его повесили. Кое-кто говорил, что он ограбил банк в Сан-Исидро и застрелил при этом кассира. Ну, положим, банк он действительно ограбил, но никто сейчас не помнит, зачем он это сделал. Не верьте тем, кто говорит, будто он просто так ограбил, как все банки грабят. Уж я-то знаю, что он сделал это для революции. И поверьте, сеньоры, он настоящий партизан. Ведь партизаны грабят банки, чтобы делать революцию? Верно? А вы скоро сделаете революцию?

- Хватит! - утомленный Капитан произнес это резко. - Веди нас к Пересу!

Старик, услышав в голосе Капитана стальные нотки, заткнул свой фонтан и беспрекословно повел нас по пустынным улицам к дому, где на законных основаниях дрых старший полицейский Перес.

Жилище старшего полицейского оказалось грязным двухэтажным строением, нелепо громоздившимся посреди двора, заваленного разными предметами. Различить, что это были за предметы, было трудно, но вот споткнуться об них и расшибиться - запросто. Кроме того, старик Вердуго вдруг стал изо всех сил чихать и кашлять. Капитан молча показал старику на автомат, и кашель стих. Однако свое черное дело старик уже сделал.

- Эй ты, старый осел! - услышали мы мощное контральто. - Раскхекался тут! Хуан спит и пить с тобой, скотиной, не пойдет! Он и так нализался как свинья!

- Сеньора, - строго сказал Капитан, - нельзя ли потише, черт побери?

Кончита возникла на пороге с фонарем в руках и внушительной скалкой. Массивная, приземистая мулатка была похожа на самоходную бочку. Капитан навел на толстуху автомат.

- Нам нужен ваш муж! Мы - партизаны.

- Святая Мадонна! - ахнула Кончита. - Бандиты!

- Тихо! Где твой муж?

- Да говорю же вам, - резко понизив голос, ответила сеньора Перес, - он пьян. Спит и лыка не вяжет.

- Малыш, - приказал Капитан, - посторожи-ка этих! Остальные - за мной!

Переса мы действительно обнаружили спящим. Ни пинок в зад, ни пара оплеух в чувство его не привели.

- А он не сдох случайно? - спросила Киска, которая стояла ближе к выходу и не слышала сопения.

- Ну да, - хмыкнул Капитан, разглядывая бутылки, стоящие на столе. - Он выдул бутылку рома и не меньше литра пульке. Наверняка после того, как в нем уже было три-четыре литра выпитого на службе. С этим все ясно...

Мы вышли на крыльцо, и Капитан сказал:

- Малыш, останешься пока здесь. Посмотришь, чтобы чета Перес спокойно провела ночь и никуда не бегала... Ты понял?

- Да, компаньеро!

- А ты, старик, отправишься с нами. Покажешь, как пройти к Гомесу.

- Вряд ли вы застанете его дома... - хихикнула Кончита. - Он скорее всего у Сильвы... Дед Вердуго закашлялся.

- Чего кхекаешь, старый хрыч? Ты еще не сознался, что полицейский Гомес твой внук? - съехидничала Кончита.

...Для начала мы все-таки решили заглянуть к Гомесу домой, тем более, что это было совсем неподалеку. У небольшого дома под вполне приличной черепичной крышей дед Вердуго опять раскашлялся. По знаку Капитана мы заняли вокруг дома боевые позиции, а Капитан приказал сторожу:

- Стучи в дверь и скажи, что это ты, пусть откроют! Дед постучал своей бейсбольной битой по двери.

- Линда, открой, я по делу! Скажи, Марсиаль дома?

- Да нету его... Где ж ему дома быть? Он в полиции, дежурит, - отозвался старческий женский голос.

- Нету его в полиции! - сказал дед, опасливо поглядывая на автомат Капитана. - Открой...

- Да к Сильве он ушел, дедушка, - наябедничал девичий голосок, - там и ищи...

- Где это? - спросил Комиссар. Дед безмолвно указал битой в проулок.

Дом Сильвы мы обнаружили быстро. На сей раз деда оставили под охраной Киски на дальних подступах к цели, чтобы он там кашлял и чихал в свое удовольствие.

- Они на чердаке, - Капитан прислушался к приглушенной возне и смешкам. Телесериал, видимо, закончился, и над городом стояла почти идеальная тишина.

По приставной лестнице мы бесшумно влезли на чердак, и мощный аккумуляторный фонарь, который держал Пушка, осветил весьма любопытную картину. На старинном пружинном диване, в чем мать родила, лежали двое: он и она. По полу были разбросаны различные предметы дамского туалета и полицейского обмундирования. Портупея с "кольтом" 45-го калибра висела на крюке, вбитом в коньковый брус.

- Каррахо! - зарычал Гомес, но вовремя увидел нацеленные на него стволы. Девица ошалело выкатила глаза. Она так напугалась, что даже завизжать не могла и тем избавила нас от лишних хлопот.

- Тихо! - Комиссар поднес палец ко рту и снял с крюка кобуру с "кольтом" Гомеса. - Мы партизаны, юноша. Прошу вас, не надо резких движений...

- Правда? - спросил Марсиаль, удивленно вытаращив глаза. - Откуда ж вы взялись?

- А что, министр безопасности вам циркуляр не присылал? - саркастически осклабился Капитан.

Сильва, закрыв все, что могла, руками и ногами, сжалась в комочек на уголке дивана.

- Одеться-то можно? - проворчал Гомес. Он не очень понимал, что произошло, и смотрелся круглым идиотом. Я, честно сказать, ему немного сочувствовал. Во всяком случае, мне бы не хотелось, чтобы меня когда-нибудь потревожили...

- Одевайтесь, - сказал Капитан, и Пушка, нагнувшись, поднял с пола штаны Гомеса. Наскоро ощупав их и убедившись, что второго пистолета у полицейского нет, он бросил их пленнику.

- К сожалению, отвернуться мы не можем, - извинился Комиссар, галантно собрав экипировку Сильвы. - Сами понимаете, это необходимость...

- Парни, - подтягивая штаны, спросил Марсиаль, - это точно не розыгрыш?

- Нет, - сказал Капитан.

- Значит, вы и застрелить можете? - От этого вопроса даже Капитан улыбнулся.

- Сколько тебе лет, малыш? - поинтересовался наш командир.

- Двадцать пять, - ответил Марсиаль, хлопая глазами. - А что?

- Если б ты на моих глазах не трахал эту стервочку, то я бы подумал, что тебе нет десяти, - покачал головой Капитан. - Пора бы подрасти.

- Ну а что делать-то? - глупо спросил Марсиаль.

- Проводишь нас к мэру.

- Разве я против?

- Марсиаль, внучек, ты жив? - спросил дед Вердуго, когда все спустились с чердака.

- Я военнопленный, - гордо объявил Гомес, держа руки на затылке.

Киска и Камикадзе получили задачу отвести сторожа и Сильву в полицейский участок, где имелась камера, и дать им возможность отдохнуть до утра. После этого нужно было привести туда же Переса с его Кончитой и бабку Линду с сестрой Гомеса, а Пушку и Малыша прислать в распоряжение Капитана.

Они могли понадобиться при штурме мэрии.

Дом мэра находился на единственной площади Лос-Панчоса, напротив церкви, там же находилась и мэрия.

Около запертой калитки в старинной кованой ограде Марсиаль остановился.

- Там раньше была злющая собака, - сообщил он, нажимая кнопку звонка. Собака действительно залаяла.

- Что-то он не идет, - проворчал Гомес, - спит небось уже. А чего сказать-то?

- Скажите, что город занят партизанами и власть перешла к революционному комитету.

- А чего, сами сказать боитесь, да?

- Мы не хотим, чтобы он суетился. Если он услышит из твоих уст, что власть перешла к нам, то сразу поймет, что ему не на кого больше надеяться.

- Конечно, Переса-то ведь не добудиться... Только вы зря боитесь, что он вас застрелит. У него даже дробовика нет. А у вас у всех автоматы... Значит, мне надо сказать, что я уже сдался? А что мне за это будет?

- В живых останешься, - пожал плечами Комиссар.

- И все? - разочарованно протянул полицейский.

- Ты и понятия не имеешь, как это много, малыш! - Капитан отечески хлопнул Марсиаля по заднице. - Кстати, еще лучше будет, если ты скажешь, что перешел на сторону партизан.

- Ну нет, я так не договаривался. Да меня за это с работы уволят, даже посадить, пожалуй, могут... Нет, я человек пленный, подневольный, меня силой заставили - и все. Переговоры - пожалуйста, а к вам - извините. Мне и так достанется за то, что вы кольт сперли. Из жалованья вычтут, а он на базаре полтораста песо стоит.

- А чего ж ты в долю просился? - усмехнулся Капитан.

- Так я думал, что вы партизаны по уголовной части, а у вас политика... Нет, я лучше буду пленный. Вы должны меня арестовать и где-нибудь посадить. Сажать лучше всего к нам в участок. Днем там в камере прохладно, а ночью почти нет москитов. Можете и Переса туда принести, и деда Вердуго... Только сперва пусть он пульке притащит.

Тем временем на дорожке маленького сада, окружавшего дом мэра и мэрию, послышались шаркающие шаги, и перед калиткой, позевывая, появился лысый толстяк в черных очках, в шортах, шлепанцах на босу ногу и голубой майке "Адидас", туго обтягивающей пузо.

- Сеньор мэр, - торжественным голосом объявил Гомес, - честь имею доложить, что вверенный вам город захвачен партизанами. Жертв нет, весь личный состав полиции взят в плен, сторож Вердуго тоже. По поручению вот этих предлагаю вам тоже сдаться.

- Разумеется, разумеется! - закивал мэр, увидев автоматы. - Но неудобно же встречать дорогих гостей на пороге. Прошу в дом!

Мэр проводил нас в свой кабинет и достал бутылку отличного рома.

- Скажу откровенно, сеньоры, - сообщил он, наливая рюмки, - что я еще в университете сочувствовал коммунистам. Да и сейчас я им очень сочувствую. Знаете, я когда-то даже купил портрет Фиделя, и он висел у меня над кроватью в кампусе. Но потом как-то отошел от борьбы. Дела, коммерция, девочки, знаете ли... А вот сейчас увидел ваши бороды, оружие и пожалел, что не смог идти до конца. Эх, где мои тридцать лет! Я бы непременно присоединился к вам. А сейчас, увы, я уже стар. Мне уже сорок пять!

- Должно быть, вы собираетесь на пенсию? Кстати, а почему вас выбрали мэром? Или у вас мэров не выбирают?

- Почему? Выбирают. Господин начальник полиции округа всегда выбирает меня. Он, как приедет, разнесет этих пьяниц Переса и Гомеса, а потом громко так скажет: "Этот старый Фелипе Морено опять будет мэром! Слышите вы, свиньи!"

- После стаканчика такого рома я бы тоже предложил вашу кандидатуру, заметил Капитан, смакуя благородный напиток.

- Нет, после этого всегда проводились выборы, и все сто процентов голосов отдавали за меня.

- Понятно... - хмыкнул Капитан. - Но теперь так не будет! Мы проведем в муниципалитет истинных представителей народных масс!

- Конечно, конечно! С проклятым прошлым надо кончать, - заторопился мэр. Мы выберем истинных революционеров, самых лучших людей, пострадавших от хунты. Вот, например, мой кузен Кристобаль Морено - очень революционно настроен. В прошлом году жандармы Лопеса, эти кровавые палачи, отобрали у него водительские права, утверждая, что он виноват в превышении скорости. Но мы то знаем, что все это ложь, провокация против борца за свободу. О, если бы вы знали, как мой кузен ненавидит диктатуру! Вы бы назначили его президентом!

- Да, я бы на его месте после этого ушел в партизаны... - с весьма умело сыгранным сочувствием кивнул Капитан.

- Конечно, он только, наверное, не успел купить автомат! - поддакнул и я, слегка икнув. Ром уже действовал.

- Нет, - огорченно вздохнул мэр, - автоматов в этом году нигде не было в продаже.

- До чего же этот Лопес довел страну! - возмутился Капитан. - Даже автоматов народу не хватает!

- Да, да! - скорбно пожаловался мэр. - В прошлом месяце опять выросли цены на французский коньяк, маринованные анчоусы, швейцарский сыр и платиновые зубы. Страна идет к экономическому краху!

- Все это тяжело, - согласился Капитан. - Но мы все преодолеем!

- Да здравствует революция! - воскликнул мэр и поднял рюмку. Мы чокнулись и выпили. Это была уже, по-моему, пятая рюмка. Потом снова чокнулись и снова выпили, а потом еще, еще и еще... Подозреваю, что на душу пришлось не менее галлона. В финале я запомнил какое-то белое облако, которое выплыло откуда-то и окутало меня атмосферой из паров духов, пудры и крема... Вскоре все исчезло. Впору было подумать, что я помер.

Дурацкий сон № 1 Ричарда Брауна

Почему я считаю этот сон дурацким? Да потому, что люди редко видят во сне то, чего они никогда не видели, и уж совсем никогда не видят то, о чем никогда не слышали. Я имею в виду, конечно, нормальных, психически здоровых людей. Вероятно, от чрезмерно большой дозы спиртного что-то сдвинулось у меня в мозгах, и я временно свихнулся. Еще одно подтверждение тому: в обычных снах отсутствуют, как правило, такие ощущения, как запах, тепло, холод, сырость. А здесь они были, пожалуй, самыми главными.

...Я ощущал, что туго связан по рукам и ногам. Нет, это были не веревки. Куски ткани, обмотанные вокруг моего тела, лишали меня возможности шевелить конечностями и поворачивать голову. Лишь рот, нос и часть лба оставались открытыми, и они чувствовали холод. Не прохладу, не ветерок, не освежающую благодать, а злой, щиплющий мороз. Такой я ощущал лишь однажды, когда ездил на каникулы в Канаду. Но этот был сильнее. Я видел пар, который вырывался у меня из ноздрей при каждом выдохе.

Я ощущал, что меня куда-то везут. Характерного гула мотора не слышалось, не чувствовалось вибрации, но что-то заставляло покачиваться то сооружение, внутри которого я находился.

Таковы были самые первые видения, в которых не ощущалось страха или хотя бы чего-то пугающего. Даже мороз меня не сильно беспокоил, потому что опутывавшая меня ткань была сухой и теплой. Глаза у меня то открывались, то закрывались, мне хотелось спать. Во сне!

Наверное, я действительно заснул во сне, потому что некоторое время ничего не видел и не чувствовал, но это продлилось недолго. Во всяком случае, мне так показалось.

Сначала я почуял грубое прикосновение рук, которые меня сцапали - огромных и очень сильных, потому что они мгновенно подняли меня куда-то вверх. Лишь тут я успел открыть глаза и заорать от страха, потому что увидел огромное лицо с вытаращенными темными глазами и ртом, обдавшим меня непривычно вонючим запахом дрянного табака и алкогольного перегара. Кажется, это было женское лицо. Мне запомнились только черные слипшиеся волосы, выбивавшиеся из-под толстого серого платка, и огромный сизый нос с большой царапиной на правой ноздре. Дикий ужас заставлял меня орать нечто невразумительное. Лишь где-то на уровне подсознания я понимал, что надо бы крикнуть: "Помогите! Полиция!" - или что-то в этом роде. Но я не знал, как произносятся эти слова, и просто орал, точнее, визжал тоненьким, поросячьим голоском. Страшная женщина перехватила меня поудобнее, повернула, и на какую-то секунду я увидел голубую детскую колясочку с разноцветными шариками-погремушками, протянутыми поперек кузова, и откидным клеенчатым пологом. Голову даю на отсечение, что колясок такой конструкции я никогда в жизни не видел и не мог видеть. Еще перед моими глазами успело промелькнуть чистое голубое небо и яркое, но совершенно не греющее солнце. Затем я уткнулся лицом в жесткий мех, пахнущий нафталином и какой-то тухлятиной. Кроме того, женщина-монстр так прижала меня к себе, что я едва не задохся. А перед глазами все виделась голубая колясочка, теплая, уютная, привычная... Ни одно живое существо в этот миг не было мне дороже, чем эта бездушная вещь! Тоска по колясочке разрывала мою душу! Кто были те негодяи, что так грубо выдернули меня оттуда?

Задохнуться я не задохнулся, но принужден был долгое время нюхать нафталин и запах прелого меха. Я слышал гомон толпы, шум города, скрип снега под ногами той, что куда-то меня тащила, ее сопящее дыхание. Мои нос и щеки согрелись, зато откуда-то снизу, от ног, ощущались холод и сырость. Потом во всех этих ощущениях настал перерыв. На какое-то время я погрузился во тьму.

Когда тьма рассеялась, я увидел много - не меньше десятка! - галдящих людей и закашлялся от едкого табачного дыма. То, что этот дым был табачным, а не каким-то иным, понимал тридцатипятилетний Ричард Браун. Тот младенец, которым я был во сне, этого знать еще не мог. Тем не менее, я смотрел на мир его глазами. Я был младенцем!

Люди, толпившиеся вокруг стола, под тусклой лампой без абажура, говорили громко, хохотали и курили, обдавая меня дымом. А я лежал перед ними, распеленутый, голенький, дрыгал ножками и хныкал. По большей части это были женщины, смуглые, в черных косынках с яркими цветами на головах, с огромными серьгами в ушах, бусами и ожерельями из металлических бляшек на шеях. На плечах у них были серые пуховые платки. Все это опять-таки определил капрал Браун, а младенец только таращился на непривычные предметы и повизгивал от страха.

Женщины расступились, и к столу подошел тучный чернобородый мужчина в черном пальто и широкополой шляпе. На его руке сиял огромный золотой перстень-печатка с выпуклым изображением швейцарского креста или знака "+" этого определить точно даже взрослый Браун не мог. Он прикоснулся перстнем к моему лбу и сказал что-то непонятное. А потом захохотал и сделал "козу", то есть сунул мне - младенцу - два пальца под нос и сказал что-то вроде "утю-тю-тю-тю!".

Я боялся их всех. Потому что они курили трубки, словно индианки, - это сравнение нормального Брауна, разумеется! Потому что гоготали и говорили на непонятном языке, которого и взрослый Браун никогда не слышал. Именно на этом языке мужчина, видимо, он был вождем, отдал распоряжение, после которого меня стали запеленывать. Но это были уже не мои пеленки! Я почуял разницу кожей и, будь у меня возможность говорить, заорал бы: "Вы мошенница, мэм! У меня были отличные, теплые и сухие байковые пеленки, а вы заменили их какой-то сырой дерюгой, которую сто лет не сушили и не гладили утюгом! Немедленно возвратите мне мои личные вещи или я позову полицию!" Увы, если содержание воплей, которые издавал младенец, было примерно таким, то гнусные похитительницы пеленок их не понимали. Они сунули мне в рот какую-то кислую, уже обслюнявленную кем-то пустышку и заставили меня в буквальном смысле заткнуться. В довершение всего они лишили меня нежного теплого ватного одеяльца из голубого атласа и замотали в какое-то тощее, грубое и колючее, не то из верблюжьей шерсти, не то из наждачной бумаги. Поверх него - уж лучше бы наоборот! - накрутили серый пуховый платок, пропахший нафталином и табаком. Затем меня туго стянули какой-то тряпкой или косынкой. Вновь мой носик уткнулся в колючий, шершавый мех воротника. Опять промелькнул сизый нос с царапиной. Я хлюпал пустышкой и молчал, но мне было очень страшно.

Люди, похитившие меня и мои пеленки, гурьбой вышли на холод. Он стал еще злее, потому что дул сильный ветер. Солнца и неба не наблюдалось, кругом был мрак, зловеще подсвеченный желтоватыми пятнами тусклых фонарей и прямоугольных окон невысоких домов. И еще скрипел снег, то синий в тени, то желтоватый под фонарями.

Подъехало что-то большое и страшное. Большой взрослый Браун узнал в нем автобус, но мог бы поклясться, что не знает, какой он марки, и дать голову на отсечение, что никогда таких автобусов не видел. Младенец-"я" перепугался до дрожи, когда этот монстр, светивший фарами и заиндевевшими окнами, утробно рыча двигателем и выпустив из выхлопной трубы облако дыма, приблизился к группе людей, стоявших на снегу у фонарного столба. Пустышка выпала у меня изо рта, и я заорал, но женщина, державшая меня на руках, ловко успела подхватить пустышку в воздухе и вновь запихала ее мне в рот. Я опять вынужден был замолчать... И проснулся.

Борьба продолжается

Проснулся я, видимо, не раньше полудня следующего дня. Из этого следовало, что проспал я часиков десять. На мне не было ничего. Под головой у меня обнаружилась пышная подушка, а под левой рукой - нечто похожее на вымя коровы-рекордистки. Я открыл глаза и попытался приподнять очугуневшую с перепоя голову. Вымя было отнюдь не коровье, а женское. Чуть дальше лежало еще одно такое же. Назвать их как-то благороднее у меня язык не поворачивается. Все остальное, что было приложено к этому чудовищному бюсту, поражало воображение и будило во мне непреодолимый ужас. Мне пришлось собрать остаток сил, чтобы выбраться из-под переброшенной через меня огромной ляжки весом не менее чем в полтораста фунтов.

Я обнаружил, что нахожусь в просторной и со вкусом обставленной спальне, разглядел через щели опухших с похмелья глаз свое оружие и одежду. Я уже успел надеть штаны, когда мое отсутствие в постели было обнаружено.

- Куда же вы, сеньор партизан? Вы же меня национализировали? - невероятно писклявым голосом провизжала супертолстуха.

- Не помню, - честно признался я.

- Боже мой! - всплеснуло руками чудовище. - Я жена мэра, Мануэла Морено, вы вчера объявили меня национализированной, увели сюда и... Это было так прекрасно! Да здравствует национализация женщин! Вива!

Я ощутил, будто подо мной разверзается пол. Точнее, я бы очень хотел этого, но пол оставался целехонек. Проваливаться было некуда. Ощущение было такое, будто мне сообщили о том, что я изнасиловал свиноматку.

- А где ваш муж, сеньора?

- Как, вы не помните? Он же арестован как коллаборационист и сторонник Лопеса!

- Не может быть... - Я поскреб в затылке. - Мы так мило сидели, выпивали...

- Ну да, - кивнула сеньора Морено, совершенно не заботясь о том, чтобы одеться. - Но так было до того момента, когда в комнату вошла я. А как только я пришла, ваш капитан или генерал, точно не помню его чина, объявил меня национализированной. Вы его, кажется, поддержали и требовали немедленно издать декрет о расторжении всех браков и полной национализации женщин. Фелипе это почему-то не понравилось, он сказал, что жена - это не частная, а личная собственность и об этом он даже что-то читал у Карла Маркса. А вы, если я не ошибаюсь, двинули его кулаком и крикнули, что он реакционер. Капитан объявил его арестованным, взял за шиворот и посадил в туалет. Фелипе кричал, что он не виноват, что его должны выпустить, что он сторонник демократического социализма, борец за свободу гомосексуализма, а ортодоксальные коммунисты сволочи. Тогда вы, сеньор, открыли дверь, но не выпустили Фелипе, а обмакнули его головой в унитаз. При этом вы кричали здравицы в честь Брежнева и Фиделя. Ваш капитан заснул, несмотря на то, что Фелипе в туалете скандировал: "Свободу! Свободу! Свободу!" - а потом кричал, что нельзя человека за политические убеждения сажать в карцер и поить водой из унитаза. Потом он начал блевать и заснул. А вы взяли меня на руки и отнесли сюда...

- Поверьте, сеньора, мне не хотелось этого! - Я подхватил автомат и как можно скорее покинул дом.

Выскочив на площадь перед мэрией, которую ночью как следует разглядеть не сумел, я завертел своей чугунной головой, будто надеялся увидеть кого-то из своих. Но площадь была пустынна.

Посередине ее стоял памятник какому-то испанцу, который в XVI веке открыл, на нашу голову, этот дурацкий остров. Первооткрыватель стоял, гордо держа в руке обнаженную шпагу, но повернута она была так, будто испанец, проголодавшись с дороги, собирался зажарить на ней курицу. Вероятнее всего, именно о курице и мечтал тот неизвестный мне скульптор, который отлил из бронзы это чудо. Помимо шпаги-вертела, которую конкистадор держал почему-то левой рукой, немаловажной деталью памятника был голубь Мира с оливковой ветвью в клюве. Голубь, рожденный фантазией, как мне казалось, очень голодного скульптора, напоминал перекормленного каплуна, а оливковая ветвь смахивала на связку лаврового листа для приправы. Наконец, правая рука испанца как-то уж очень хищно тянулась к шее голубя-каплуна, хотя по замыслу заказчика конкистадор должен был осенять себя крестным знамением. У подножия монумента были установлены четыре старинные мортиры, в которые местные жители плевали как в урны и кидали туда окурки сигар. Но самым любопытным было то, что лицо памятника было обращено не к церкви или мэрии, а в сторону пивной, или пулькерии, как ее здесь именовали.

Жарища стояла жуткая, и я сунулся в пулькерию. Как-никак, мне необходимо было промочить горло.

В пулькерии, расположенной ниже уровня почвы, оказалось вполне прохладно, работал кондиционер и не было ни одного посетителя. Хозяин открыл для меня банку "Карлсберга", я плеснул прохладную благодать в глотку и понял, что жизнь все еще прекрасна, даже если приходится устраивать коммунистическую революцию.

Я раздавил еще баночку и только тут вспомнил, что у меня нет ни сентаво местных денег, да и долларов тоже. Меня ничуть не удивило, что хозяин и бровью не повел относительно моего вооружения и одежды.

Когда банок из-под пива стало пять, в пулькерию заглянул Комиссар. Он был очень озабочен: Капитан приказал ему созвать митинг. Солнце немного сдвинулось в сторону от зенита, тень от монумента легла на площадь, и стало попрохладнее. На площади появился поначалу дед Вердуго в сопровождении Малыша и Киски. Потом притопал оркестр добровольных пожарных, заигравший "Марш 26 июля". Я подошел к нашим и узнал, что Капитан вчера ночью, оказывается, не только запер мэра в сортире, но и реквизировал пулькерию, объявил ее национальным достоянием и велел кабатчику поить всех желающих за деньги мирового капитала. Именно поэтому, ожидая, когда мировой капитал раскошелится, хозяин пулькерии и не взял с меня ни гроша.

Привлеченный музыкой пожарных, на площадь повыползал народ, и Комиссар объявил митинг открытым; Он трепался почти полчаса, объявил Лос-Панчос освобожденной территорией, призвал жителей записываться в национально-освободительную армию, создать в городе революционный комитет и неустанно бороться с врагами. После этого еще десять минут орал Капитан, сильно охрипший от вчерашнего. Капитан объявил об аресте мэра и смещении всех муниципальных советников, упразднении полиции и переименовании ее в народную гвардию. Начальником народной гвардии, председателем ревкома и командующим национально-освободительными силами города Лос-Панчоса Капитан приказал избрать деда Вердуго. Никто не воспротивился. Комиссар сбегал в ближайшее похоронное бюро и "именем революции" реквизировал там алую ленту с золотыми буквами; "Дорогому и незабвенному", - которая, очевидно, предназначалась для надгробного венка. Ленту повязали деду Вердуго через плечо, а также повесили ему на пояс кобуру из-под кольта, принадлежавшего местному полицейскому участку и попеременно носимого то Пересом, то Гомесом.

Вербовочный пункт для организации национально-освободительной армии мы открыли в школе. Туда сбежались все мальчишки и балбесы повзрослее, которые прослышали, что там будут раздавать оружие. Появилось и несколько весьма подозрительного вида парней-иностранцев. Их обнаружили в гостинице. По рожам они смахивали на англосаксов, но из какой Англии они прибыли, из Новой или из Доброй, Старой, - я, честно скажу, не разобрал. Они говорили на пиджине, причем очень старательно коверкали слова. Оружие у них было с собой: пять "магнумов" и два автомата "узи". Конечно, ребята сказали, что они всегда были политическими противниками Лопеса, но, по-моему, больше всего их беспокоило то, что мы до сих пор не экспроприировали местное отделение Хайдийского Национального банка. Капитан поблагодарил их за подсказку и велел им заняться этим делом.

- Наивные чудаки! - сказал Капитан. - Перес мне сообщил, что отделение банка уже месяц как закрыто.

Парни вернулись через час, злые и нервные, но ругаться с нами не стали, поскольку опасались за свое здоровье. Они записались в национально-освободительную армию в качестве добровольцев-интернационалистов. Кроме них, в армию вступило еще две сотни мальчишек и девчонок в возрасте от десяти до восемнадцати лет. Они вооружились реквизированными по домам дробовиками, мачете, кухонными ножами и прочим дрекольем. Киску назначили заместителем деда Вердуго по боевой подготовке, и она увела все это войско в горы, где решено было устроить тренировочный лагерь. Местная общественность вздохнула спокойно, так как все хулиганье ушло с Киской, и можно было не опасаться, что приличным детям поставят фонарь под глазом.

Нам же предстояло выполнить первую по-настоящему боевую операцию. С собой мы решили взять только троих местных парней, здоровых, малограмотных и молчаливых. Все они работали грузчиками на рыбном складе у бывшего мэра Фелипе Морено, которого к вечеру выпустили из сортира и предложили ему пройти курс трудового перевоспитания. Когда вечером мы выступали в поход, он уже мел центральную площадь под наблюдением председателя ревкома деда Вердуго.

Целью нашего похода была бензоколонка Китайца Чарли. Собственно, бензоколонка принадлежала компании "Тексако", а Чарли был там только арендатором, однако все местные жители называли его главным местным богачом. После того как Капитан окончательно оправился от похмелья, он как следует опросил всех обывателей и узнал много интересного. Выяснилось, в частности, что Китаец Чарли вовсе не китаец, а австралиец японского происхождения по фамилии Спенсер. Китайцем его звали исключительно из-за азиатского разреза глаз, а также потому, что для жителей Хайди не было никакой разницы не только между Китаем и Японией, но даже между Японией и Австралией. Чарли арендовал бензоколонку много лет и превратил ее в невероятно прибыльное дело. Он так отрегулировал оборудование фирмы "Тексако", что, когда счетчик показывал десять галлонов, можно было быть уверенным, что один-то галлон уж наверняка у вас в баке, а сумма оплаты, которую показывает счетчик, минимум втрое выше, чем положено. Поймать Чарли было невозможно, а бойкотировать его заведение тем более. В этой части острова он был безусловным монополистом. Его бензоколонка находилась на пересечении шоссе, ведущего в Лос-Панчос, с кольцевой автодорогой, опоясывавшей весь остров.

Капитан решил, что бензоколонку следует взорвать, а Китайца судить показательным судом и расстрелять. Навьючив взрывчатку и боеприпасы на грузчиков Морено - им было все равно, что таскать, - в сумерках мы выступили в поход. Перед выходом мы явились на частную радиостанцию "Вос де Лос-Панчос" и оставили там магнитофонную кассету с речью, которую два часа наговаривал Комиссар. Она сводилась к призыву восстать против кровавого Лопеса и обещанию передавать сводки о ходе боевых действий... Боже, если б мы знали, к чему это приведет!

Битва на бензоколонке

Бензоколонку мы атаковали уже в темноте. Она стояла в уютной ложбинке и была ярко освещена. Мы буквально скатились на нее с соседнего холма и без единого выстрела объявили всех заложниками. Народу было немного. У бензоколонки стояло два небольших грузовичка и пять-шесть легковушек. Все машины были заправлены, и трое рабочих в комбинезонах с эмблемами "Тексако" скучали в ожидании новых. Транзисторный приемник был настроен на волну "Вое де Лос-Панчос", которая передавала - вероятно, уже во второй раз - речугу Комиссара.

- Это ж надо такое придумать! - хихикал коренастый коротышка. - Все только и слушают их. А за рекламу наверняка возьмут наценку!

- Это точно! - поддакнул толстяк с отвислыми усами, скромно перебиравший четки.

- Не знаю... Не знаю... - бормотал третий, с крысиной мордочкой. - Очень может быть, что это правда...

Тем временем речь Комиссара подошла к завершению:

- ...Мировая антиимпериалистическая революция неизбежна! Мир еще услышит о процветающем и свободном Хайди, идущем по пути к светлому будущему всего человечества - коммунизму!

- Прекрасная перспектива! - дополнил речь Комиссара диктор радиостанции. Однако скажу вам, сеньоры, по секрету: "Пейте пиво "Карлсберг"! И пока империализм еще не побежден, требуйте пиво "Карлсберг" - это доступно, это великолепно!"

- Руки вверх! - заорал разъяренный Комиссар, выскакивая из темноты прямо на бензоколонщиков.

- Я же говорил! - вскричал Крысиная Морда. - Вива Фидель!

Пинок в зад он получил так же, как и остальные. Комиссар загнал представителей рабочего класса в шиномонтажную мастерскую и там запер. Тем временем мы ворвались в бар, где сидело человек девять мужчин и женщин. Вот их-то мы и объявили заложниками. Нам поверили.

Китайца Чарли вытащили за штаны из сортира, где он пытался укрыться. Это был низенький, пузатенький и упитанный деляга, с опереточными усиками над верхней губой и щеками, напоминавшими ягодицы. Глаза у него были действительно узкие, и при большой доле воображения его можно было принять за китайца. Вообще-то рожа его могла бы послужить неплохой моделью для изображения буржуя, каких мы видели на советских плакатах во время подготовки. Заложников заперли в винном погребе под баром, а караулить двери оставили Малыша. Как видно, заложники быстро разобрались, где находятся, и из-под земли уже слышались здравицы в честь новой, истинно народной власти...

Капитан, Комиссар и я уселись в кабинете Чарли на втором этаже его двухэтажного офиса. Чарли сидел на стуле перед нами и громко стучал вставными зубами. Капитан вел себя как председатель трибунала.

- Ваша имя и фамилия?

- Чарльз Чаплин Спенсер.

- Возраст?

- Сорок семь лет, сеньор.

- Место рождения?

- Брисбен, Австралия.

- Подданство?

- Ее Величества Королевы Великобритании.

- Чем можете удостоверить?

- Вид на жительство в правом верхнем ящике моего стола.

Капитан слазил в стоя, раскрыл вид на жительство, хмыкнул и произнес:

- Сеньор Спенсер, мы партизаны, борющиеся против диктатуры Лопеса, иностранного империализма и его приспешников.

- Очень приятно, сеньоры! Я всегда любил коммунистов и готов сотрудничать с новой властью. А столица уже взята?

- Пока нет, - сердито признался Капитан. Его явно раздражало, что в этой дурацкой стране почти все объявляют себя сторонниками коммунистов.

- Вы, конечно, национализируете собственность этих капиталистических акул из "Тексако"? - с надеждой осведомился Чарли. - Эти проклятые эксплуататоры пили кровь из меня и других рабочих!

- Вот как? - выпучил глаза Комиссар, вмешиваясь в допрос. - А я был убежден, что вы неплохо себя чувствовали!

- Сеньор партизан, я несчастный, эксплуатируемый арендатор! Мне не давали жить, обирали с ног до головы, я едва зарабатывал на пропитание!

- ...И на кольцо с брильянтом? - съехидничал Комиссар.

- О, это всего лишь подарок моего покойного дедушки, последнее, на черный день! - проникновенно вздохнул Чарли и смахнул слезу.

- В общем, все это хозяйство мы отдадим народу, - объявил Капитан. Колонку национализируем, а бар - реквизируем.

- Совершенно верно! - зааплодировал Чарли. - И я, как патриотически настроенный элемент национальной буржуазии, готов оказать полное содействие. Можете назначить меня директором! Я не боюсь обвинений в сотрудничестве с коммунистами! Более того: я готов, пока борьба с Лопесом еще не кончилась, рассказать вам о военном гарнизоне, который находится в двадцати милях отсюда. Это город Санта-Исабель, в нем размещен пятый пехотный полк, которым командует полковник Феррера. В нем тысяча двести солдат и офицеров, десять танков М-48 и тридцать бронетранспортеров, шесть гаубиц, двенадцать 80-миллиметровых минометов и шестьдесят три пулемета.

- Откуда у вас такие точные сведения? - спросил Капитан. Как видно, его сведения об этой части были идентичны.- Вы что, специально их собирали?

- Эти сведения от солдат, - застенчиво улыбнулся Китаец. - Дело в том, что они каждый день ездят на стрельбище по дороге мимо бензоколонки. На обратном пути они всегда останавливаются здесь, чтобы немного размяться. Когда ими командует офицер, то они пьют только пиво, а если сержант - то позволяют себе пропустить по стаканчику вина. Поверьте, я не собирался передавать эти сведения иностранным шпионам! Но я знал, что они могут понадобиться для освобождения Хайди!

- Но вы ведь иностранный гражданин, - скромно напомнил Комиссар, - а почему-то называли себя прогрессивным национальным буржуа?

Чарли покраснел и тут же нашелся:

- Хайди моя вторая родина, и мне больно смотреть на страдания ее народа!

- Сегодня солдаты тоже ездили на стрельбище?

- Они должны вот-вот приехать, - поглядев на часы, заметил Чарли, - минут через десять-пятнадцать. Ночные стрельбы они проводят примерно до полуночи, а затем едут обратно...

- Сеньор Спенсер, - объявил Капитан, - ввиду особой ценности, мы вынуждены вас изолировать...

Китайца заперли обратно в сортир и принялись готовиться к бою. Из тюков, которые несли парник грузчики, мы разобрали дополнительное оружие и боеприпасы. Камикадзе и Пушка укрылись в кустах в полутораста ярдах от бензоколонки. Малыш с гранатометом залег у входа в винный погреб. Меня с ручным пулеметом отправили на крышу офиса, а Комиссар со вторым пулеметом пристроился под эстакадой для мойки машин. Капитан с носильщиками остался в кабинете Чарли. Всем нам Капитан велел держать рации на приеме.

Крыша после жаркого тропического дня прогрелась, как сковородка, и, несмотря на то, что давно уже стемнело, остывала слабо. Будь дело днем, я бы уже давно изжарился, как бифштекс. В инфракрасной оптике пулемета была недурно видна дорога. Кроме пулемета, у меня имелся еще небольшой автомат, компактная снайперская винтовка с миниатюрным инфракрасным прицелом, пистолет 45-го калибра и десять гранат. О кинжале, кастете, сюрикенах я уже не говорю. Было просто удивительно, как все это удалось втащить на крышу...

Чарли был точен. Через пятнадцать минут в дальнем конце дороги, огибавшей гору, появился свет фар. Я разглядел две машины: джип и грузовик. Пришлось доложить об этом по рации Капитану.

- Джип не трогать, - велел Капитан. - Бейте сразу по грузовику.

Джип миновал кусты, где прятались Камикадзе и Пушка, и покатил прямо к бензоколонке, точнее, к Дверям бара. А грузовик вдруг остановился прямо у кустов, и с него соскочило несколько солдат.

Разрешающая способность моего прибора не была столь велика, чтобы увидеть, как они расстегивают штаны, к тому же они стояли ко мне спиной. Солдаты приступили к поливу кустов. Радиус действия их естественных шлангов оказался настолько велик, что они оросили заодно и Пушку, и Камикадзе. Выдержать такого надругательства ни тот, ни другой не могли. Тишину разорвали несколько очередей, и бедняги, даже не успев опорожнить как следует мочевые пузыри, отбыли в лучший из миров. Грузовик газанул и помчался в сторону бензоколонки. Почти одновременно я и Комиссар открыли огонь. Две строчки зеленоватых трассеров впились в лобовое стекло кабины. В ту же секунду грохнуло совсем рядом, это Капитан швырнул гранату в джип, и осколки провизжали где-то неподалеку от меня, но не зацепили, слава Богу. Грузовик, в кабине которого уже не могло оставаться ничего живого, некоторое время катил по шоссе, вихляясь из стороны в сторону, но затем благополучно свалился в кювет и взорвался. Человек десять еще до этого выскочили из кузова с поднятыми руками, но Пушка и Камикадзе, с ног до головы облитые мочой, были беспощадны, и через две минуты стрелять было больше не в кого.

В свете горящих машин было хорошо видно, как ребята ходили вокруг дохляков и проверяли, не дышит ли кто-нибудь. Туда подбежал и Капитан с носильщиками. Сняв с горящего грузовика огнетушитель, они сбили с машины пламя, а затем вытащили из кузова ящики с боеприпасами, сняли с солдат оружие и снаряжение.

Я оставался по-прежнему на крыше, размышляя над тем, что все у нас получается уж слишком легко. Ничего хорошего, как подсказывал мне прежний опыт, это не предвещало. Действительно, отсутствие каких-либо иных машин на шоссе, кроме разбитого грузовика и джипа, вовсе не означало, что этих машин нет в кустах поблизости от шоссе. Однако, как я позже узнал из газет, некий дон Мигель де ла Фуэнте, а также сеньора НН, с которой он "находился на автомобильной прогулке", притушив фары, располагались всего в пятидесяти ярдах от засады. Услышав стрельбу, они прервали "дружескую беседу", потому что приняли трассирующие пули, часть из которых пронеслась над кустами, за фейерверк, и выглянули на дорогу. Увидя горящие машины, трупы и наших молодцов, собирающих трофеи, эта пара заподозрила неладное. Вернувшись в автомобиль, они помчались по шоссе в город Сан-Эстебан, находившийся отсюда в двадцати пяти милях. Дон Мигель тут же побежал в полицию и заявил, что на бензоколонку Китайца Чарли напали гангстеры. Начальник полиции сказал, что бензоколонка находится на территории другого округа и по поводу гангстеров надо обращаться в Санта-Исабель. Впрочем, он не преминул позвонить в Санта-Исабель своему коллеге и сообщить ему эту радостную новость.

Начальник полиции в Санта-Исабели решил, что коллега его разыгрывает, и послал начальника полиции Сан-Эстебана к черту. Об этом начальник полиции Сан-Эстебана сообщил дону Мигелю и велел ему, в свою очередь, убираться к дьяволу и не мешать людям работать.

Казалось, дело могло так ничем и не кончиться. Но дон Мигель был горячим и гордым человеком, в его жилах текла кровь испанских конкистадоров, лишь немного разбавленная индейской и негритянской. Он решил сам позвонить начальнику полиции Санта-Исабели и сказать ему все, что следует сказать кабальеро, которого оскорбили. Однако от волнения он набрал вместо последней цифры "3", цифру "4", а потому попал не в кабинет начальника полиции, а в штаб 5-го пехотного полка. Дежурный, скучавший у телефона, обрадовался возможности поговорить с интеллигентным человеком. Он услышал в трубке ливень ругательств в адрес начальника полиции, не прекращавшийся почти полчаса, и слушал их с большим интересом. Из потока ругани он как-то непроизвольно выхватил слова "горят джип и грузовик". Наслушавшись вдоволь дона Мигеля, этот славный лейтенант повесил трубку, но все-таки напоследок обрадовал собеседника сообщением, что тот полчаса изводил свой запас красноречия не по адресу. Лишь после этого лейтенант вспомнил, что третий взвод первой роты уехал на ночные стрельбы как раз на джипе и грузовике. На всякий случай он позвонил в роту и обнаружил, что взвода нет. До него начало что-то доходить. Он позвонил полковнику и доложил, что взвод до сих пор не прибыл с ночных стрельбищ, а дон Мигель видел горящие машины. Полковник в отличие от полицейских страдал манией преследования. Когда лейтенант сообщил ему, что машины горят, полковник решил, что началась война, которую он давно ждал, чтобы получить какой-нибудь орден. Он тут же связался со штабом дивизии и заявил, что на острове высажены крупные силы противника. Каково же было его удивление, когда в штабе этому не изумились, а напротив, обозвали его ослом, ибо уже весь остров знал, что на Хайди высадились крупные силы террористов.

Объяснялось это дело очень просто. Дон Мигель де ла Фуэнте решил после разговора с лейтенантом пустить в дело родственные связи. Он позвонил в столицу Хайди, Сан-Исидро, на квартиру своему двоюродному брату, работавшему в генеральном штабе. Это был уже немолодой холостяк, который имел привычку долго крутить верньер радиоприемника в ночное время. Его мучила бессонница. Совершенно неожиданно на волне "Вое де Лос-Панчос" он услышал уже в третий раз повторяемую запись выступления Комиссара. В тот же самый момент и раздался звонок дона Мигеля. Поскольку два события очень удачно совпали, генштабист тут же позвонил начальнику генштаба, тот тоже настроился на Лос-Панчос и услышал голос Комиссара. Наконец, все дошло до Лопеса, и в три часа десять минут диктатор объявил на острове чрезвычайное положение.

Командир 5-го полка получил приказ выслать разведку к бензоколонке Китайца Чарли.

Я уже говорил, что узнал об этом гораздо позже. Собрав оружие, наши ребята принялись разбрасывать повсюду листовки, которые были размножены на ксероксе в мэрии Лос-Панчоса с привезенного вместе с оружием образца. Потом Комиссар, выпустив из винного погреба всех, кто еще держался на ногах, провел митинг.

- Граждане Республики Хайди! Первое сражение национально-освободительной войны против диктатуры Лопеса выиграно силами революции! - орал Комиссар с эстакады для мойки машин. - Тридцать кровавых палачей народа уничтожены, захвачено оружие и патроны. Мы будем наносить хунте и не такие удары! Долой диктатуру Лопеса!

- Долой! - заорал Китаец Чарли, единственный трезвый из всех, если не считать не слишком пьяных рабочих. Прочие то ли ничего не поняли, то ли просто не расслышали.

- Долой! - еще раз (и намного громче) заорал Китаец, воздевая кверху свой пухленький кулачок, увешанный перстнями. Народ безмолвствовал.

- Ну, что же вы?! - покраснев от натуги, завопил Чарли. - Если сеньор... то есть, если компаньеро партизан велит кричать: "Долой!" - значит, нужно кричать: "Долой!" Только в этом случае нас не расстреляют! Давайте дружно крикнем, и тогда нас всех отпустят.

- Долой диктатуру Лопеса! - прокричал Комиссар.

- Долой! - заорали Чарли и его рабочие, которые были потрезвее, так как сидели не в винном погребе, а в шиномонтажной мастерской и смогли выпить там только одну припрятанную бутылку.

- Уже лучше, - сказал Чарли, - но надо попробовать еще раз. Ну-ка, три-четыре... До-лой! До-лой! До-лой!

Пьяницы вошли в раж и начали, поддавшись стадному чувству, орать так, что можно было подумать, будто их не полтора десятка, а по меньшей мере полсотни.

- Вот так, - просиял Китаец, - теперь вы знаете, как надо делать революции! Главное - кричать громче и дружнее!

Все участники митинга, однако, так разошлись, что, обнявшись и поддерживая друг друга, двинулись по шоссе в сторону Сан-Эстебана, скандируя без умолку: "Долой! До-лой!"

- Ну и слава Богу, - облегченно сказал Чарли. - Они наверняка поднимут в Сан-Эстебане народные массы.

Тут сомнений ни у кого не было: подобный крик мог разбудить даже мертвеца.

Капитан уже хотел было отдать приказ заминировать бензоколонку и уходить, когда воздух совершенно неожиданно прорезала длинная очередь из двадцатимиллиметрового пулемета. Здоровенные трассирующие пули засвистели выше голов ребят, которые тут же поспешили укрыться, и с мерзким мяуканьем стали отскакивать от бетонной стены офиса, на крыше которого я имел честь пребывать. К счастью для нас, пулеметчики 5-го полка, открывшие огонь с бронетранспортеров "М-114", были знакомы со своим оружием значительно хуже, чем с окрестными шлюхами. Жалобно звенели вышибаемые стекла, рикошеты мяукали один за другим, словно какой-то великан наступал на хвосты несметному количеству котов.

Я через свою инфракрасную оптику разглядел три утюгообразные машины, которые двигались по шоссе, молотя из пулеметов наугад. Недолго думая, я начал бить по головному трассирующими пулями. Тем самым я указал цель Малышу, который прицелился из гранатомета.

Бронетранспортеры начали расползаться: один остался на месте, по-прежнему строча по бензоколонке, второй сполз в кювет и начал ползти влево, а третий, брякая гусеницами, прибавил ходу и рванул по шоссе прямо к бензоколонке. Вот тут-то Малыш и долбанул его гранатой. Зашипев и оставляя огненный след, реактивная штуковина понеслась к цели. Малыш отлично умел брать упреждение, и на темном контуре машины сперва мигнула искорка, затем смачно грохнуло, и машина встала. Таких картинок я видел немало. Огонь и дым повалили столбом, стало светлее.

- Капрал, слезай! - велел Капитан по рации. - Надо уходить!

Я стал задом отползать к люку, через который забирался на крышу, но тут произошло что-то невообразимое. Скорее всего шальная зажигательная пуля, выпущенная с бронетранспортера, угодила в одну из больших емкостей с бензином, которые располагались в ста ярдах за бензоколонкой. Грохнуло так, что у меня посолонело во рту. Как я очутился в нужном мне люке - не помню. Бензин полыхал ярко, ночь превратилась в день. Собрав в охапку оружие, я стал спускаться по лестнице на второй этаж, но тут еще раз шандарахнуло, и я, уже стоя на нижних ступеньках лестницы, не удержался и кубарем слетел вниз. Это взлетела на воздух вторая емкость.

Жар стал ощущаться и в здании офиса.

- Капитан, ты где? - спросил я в рацию.

- Спускайся в винный погреб! Осторожнее. Через бар иди ползком!

В погребе собрались десять человек. Кроме нас шестерых, трех носильщиков из Лос-Панчоса, там же находился Китаец Чарли. Он тихо крестился и бормотал молитвы по-английски. Я появился тут последним, как видно, только меня и ждали.

- Из подвала есть выход через водосток, - кратко бросил Капитан. - Этот тип говорит, что можно выбраться за спину лопесовцам.

Сначала пришлось спускаться в колодец, потом, согнувшись в три погибели, топать по колено в воде по бетонной трубе диаметром в четыре фута. Вода, разумеется, была вонючая и смешанная с дерьмом, но это были еще цветочки по сравнению с тем, что мне пришлось испытать несколько позже.

Пока мы двигались по канализации, дыша дерьмом и бензином - вода после мойки машин тоже сливалась сюда, - наверху события разворачивались без нашего участия.

Оба уцелевших бронетранспортера, стараясь держаться подальше от места гибели первого, беспощадно поливали огнем все, что еще уцелело от бензоколонки. Их совершенно не заботило то, что ответного огня не было. Лейтенант, который командовал взводом, не нуждался в этом компоненте боя. Более того, он постарался доложить в полк, что ведет бой против пехотного батальона с танками и артиллерией. Полк начал разворачиваться и занимать позиции для наступления.

Однако в это же время со стороны Сан-Эстебана показалась колонна из трех десятков легких танков "шеридан". Дело в том, что кузен дона Мигеля, работавший в генштабе, так обеспокоился за судьбу своего родственника, что велел аэромобильному батальону "тигры" срочно высадиться с вертолетов в районе Сан-Эстебана и выдвинуться к бензоколонке Китайца Чарли. "Тигры" были ребята исполнительные и хорошо подготовленные. В результате они уже через час после объявления чрезвычайного положения оказались у бензоколонки со своими танками, минометами и базуками. Коммандос заняли господствующую высоту и открыли оттуда замечательный, вполне профессиональный огонь по двум бронетранспортерам разведки 5-го пехотного полка. Прежде чем оба "М-114" заполыхали, лейтенант успел передать полковнику Феррере, что погибает, но не сдается, а также о том, откуда на него нападают.

Над шоссе завыли семидюймовые снаряды и обрушились на высоту 234,7 (так назывался холм, занятый коммандос). Один из снарядов не долетел до цели и ударил по колонне "Шериданов". Там загорелось сразу два танка. Командир "тигров" быстро засек батарею и передал ее координаты авиации. Шесть "Фантомов" зашли на цель со стороны моря - то есть как раз оттуда, откуда их ждали средства ПВО 5-го полка, вооруженные переносными ракетами "Красный глаз". Два "Фантома" были сбиты, а остальные все-таки снесли гаубицы, правда, не все.

Теперь уже полковник Феррера затребовал поддержки авиации, и командир дивизии выслал ему четыре пары боевых вертолетов, которые с малой высоты обстреляли ракетами и высоту, и застрявшую на шоссе колонну "Шериданов"...

Что касается нас, то мы выбрались из трубы под мостом через мутную речку с гордым названием Рио де Санта-Исабель. В нее, по-видимому, сливали всю канализацию с близлежащей округи. Для нас было большим сюрпризом то, что сражение столь усилилось. Ночное небо озарялось вспышками орудийных выстрелов и снарядных разрывов, где-то свистели турбины реактивных истребителей и похрюкивали двигатели вертолетов.

- Черт побери, - сказал Капитан, - похоже, что эти идиоты дерутся друг с другом!

- Народ восстал! Армия присоединилась к народу! - возбужденно пробормотал Китаец Чарли, достал из кармана микрокалькулятор и принялся что-то подсчитывать.

- Чем вы заняты, Спенсер? - спросил Комиссар.

- Подсчитываю убытки и сумму страховой премии...

- И много потеряли?

- Страховка все покроет. Вы, главное, не отменяйте ее сразу. Это одна из тех полезных вещей, которая обязательно должна сохраниться при социализме.

- Но ведь бензоколонка не ваша, Чарли, - заметил Капитан. - Это собственности "Тексако", а вы только арендатор.

- А вы ее национализируйте и отдайте мне в концессию! - невинным тоном предложил Чарли. - Везде так делали...

Из-под моста вылезать не хотелось, а обсуждать планы сотрудничества с Чарли - тем более.

Вертолеты улетели, и над высотой 234,7 встало зарево. Похоже, что там горел напалм. Но с моря опять подошли "Фантомы" и принялись угощать 5-й полк. Впрочем, в равной мере они угостили и "тигров", поскольку те на своих "Шериданах" все-таки сумели развернуться в боевую линию и начать встречный бой с танковым батальоном 5-го полка. Летчикам же приказали наносить удары по танкам, поэтому они били по всему железу, которое ползало у шоссе.

Кое-как мы все же выбрались из-под моста и сумели углубиться в джунгли, выйдя из освещенной пожаром зоны. Война, которую вели между собой части армии Лопеса, нас больше не интересовала. Нам надо было как можно быстрее уйти подальше в горы и желательно до того, как начнется прочесывание местности.

Отмахав миль двадцать, мы совершенно неожиданно вышли из джунглей на просторное маисовое поле. Уже светало, но сумерки еще не рассеялись. Решили передохнуть.

Пока Камикадзе и Пушка делили на порционы галеты, находившиеся в мешке одного из носильщиков, а Малыш приглядывал за окружающей обстановкой, заодно следя за тем, чтобы не удрали Чарли и грузчики, Капитан, Комиссар и я устроили военный совет.

- Здесь гадюк нет? - сам у себя поинтересовался Капитан, опасливо освещая землю фонариком и доставая карту.

- Ты свети меньше, - заметил Комиссар, - такой фонарь с воздуха видно за целую милю.

- Я предпочел бы бомбовый удар, чем укус какой-нибудь жарараки в задницу.

Что касается меня, то я предпочитал не получать ни того, ни другого, а потому промолчал. Слава Богу, ни жарарак, ни вертолетов поблизости не было, и Капитан сумел в спокойной обстановке объяснить нам, куда он нас завел.

- Вот поле, у которого мы находимся, - сказал Капитан, ткнув грязным пальцем в неправильной формы многоугольник. - С одной стороны оно упирается в кольцевую автостраду, с другой - в эту канаву, которая называется Рио де Санта-Исабель, с третьей стороны - банановая роща, дальше - угол джунглей, куда мы и вышли. Если пройти вот так, то мы выберемся на дорогу, ведущую в Лос-Панчос. Но после того как "Вос де Лос-Панчос" объявил о начале революции, я думаю, что там нам нечего делать. Если идти к автостраде, нас наверняка поймают и пристрелят. За банановой рощей дренажный канал, который сливает болотную воду с осушенных полей в эту дурацкую речку де Санта-Исабель. А вот чуть-чуть западнее, за речкой, асиенда "Лопес-23". По-моему, это та самая асиенда, на которой рубил тростник дед Вердуго, в то время как его женой занимался почтальон...

- Понятно, - ухмыльнулся Комиссар.

- Если вся эта кутерьма, - Капитан мотнул головой в сторону бензоколонки, откуда доносился гул пальбы, - продлится еще час, то нам лучше всего идти в направлении "Лопес-23".

- Ну, ты даешь! - усомнился Комиссар. - Это же собственность самого диктатора. Тут на карте помечена проволока и бронеколпаки с пулеметами. Наверняка там найдутся и охранники с овчарками.

- Прекрасно, Комиссар! - саркастически хмыкнул наш начальник, напоминая моего школьного учителя географии, который некогда уличил меня в том, что я пытался искать штат Айдахо в Северной Африке. - Может быть, ты знаешь, что всего в трехстах метрах отсюда есть подземный ход, который ведет прямо на асиенду?

Комиссар посмотрел на Капитана удивленно-влюбленным взглядом. Таким взглядом молодая жена смотрит на более зрелого и умудренного сексуальным опытом мужа, когда тот предлагает испробовать незнакомую ей позицию. Мне даже стало немного неловко, будто я помешал интимной беседе.

- Откуда ты знаешь? - выдавил наконец наш идеолог.

- Мне было видение. Явилась Пресвятая Дева и объяснила, что ход находится здесь, на маисовом поле... Если серьезно, то эти сведения я получил незадолго до вылета.

- Ну и что? На кой дьявол он нам нужен? - Комиссар тряхнул своими чегеваровскими патлами. - Ну, найдем мы этот ход, хотя это проблематично. Так ведь надо еще пролезть в него! Будь я Лопесом, то соорудил бы его так, чтобы им можно было воспользоваться только изнутри, а кроме того, установил бы сигнализацию, чтобы знать, кто и когда хочет пролезть на мою асиенду.

- Молодец! - одобрил Капитан. - Ты уже созрел, чтобы стать диктатором. Когда мы победим, тебя придется поставить Первым секретарем ЦК или даже лучше Генеральным.

- А ты, конечно, станешь президентом, - ухмыльнулся Комиссар, - а заодно и премьер-министром. Капралу придется заняться военным министерством...

- Ребята, - проворчал я вполне серьезно, - если вы собираетесь делить портфели, то я отказываюсь, а если собрались резвиться, то, ей-Богу, не вовремя. И потом я хочу жрать, а не точить лясы попусту. Вы тут болтайте, а я пошел поближе к галетам...

- Капрал, - миролюбиво сказал Капитан, - не торопись. Вся эта болтовня относится прежде всего к тебе. Именно ты пойдешь искать ход, понял?

- Сейчас? - А ты желаешь подождать до того, как взойдет солнце и тебя будет видно как на ладони? - Нет, я просто хочу жрать.

- Вот вернешься и поешь. Или нет, мы тебе дадим с собой провиант... Постарайся не заблудиться и не попасть в лапы службы безопасности. Найдешь сразу же радируй нам, не найдешь до света - возвращайся. У тебя еще два часа. Вперед!

Утренняя прогулка по кукурузе

Итак, меня выгнали в маисовые джунгли. Небо над головой в просветах между листьями было каким-то зловещим, лилово-багровым и нагоняло вполне понятные мысли о том, что неплохо бы, выкрутившись из этого бедлама, сменить ремесло на более спокойную профессию: например, заняться уборкой мусора, мытьем стекол или стать санитаром в доме престарелых. Боеспособность в такие минуты у меня резко снижалась. Оторвавшись от коллектива, всерьез игравшего в коммунистических партизан, я не без удивления подумал, как хорошо было бы с ним больше не встречаться. Не будь у меня сильно развитого чувства самосохранения, благодаря которому я предвидел на несколько ходов вперед возможные неприятности - не все, конечно, но многие! - то, возможно, поддался бы искушению и попытался найти способ выбраться с острова в одиночку. До моря было не так уж далеко - миль пять. Я вполне еще до рассвета мог добраться до какой-нибудь рыбацкой деревушки, раздобыть там лодку и с божьей помощью уплыть на какой-нибудь из близлежащих островов, благо в Карибском море этого добра хватает...

Однако, когда я слышал, как бухают пушки и тарахтят пулеметы, авантюрные мысли сразу сменялись трезвыми. Мне было вовсе не жалко хайдийские вооруженные силы, которым взбрело в голову заняться самоистреблением, но мне было жалко себя. Уж слишком мы разворошили этот сонный гадючник, чтобы отделаться легким испугом. Мне было ясно, что, разобравшись, наконец, между собой, разъяренные хайдийские генералы бросятся прочесывать местность и, конечно, прихлопнут меня, как мышонка в мышеловке. Служба безопасности в здешних местах умеет великолепно пытать, прямо-таки артистически. Она применяет не только устаревшие плетки из акульей кожи, но и кое-что поновее: инфракрасные лучи, ультразвук, всякие препараты и наркотики. Причем, как я понял еще во время подготовки к операции, их волнует не столько то, какую информацию надо получить от пытаемого, сколько то, как его больше помучить. Мысль о Лопесовых специалистах, которая так некстати пришла мне в голову, засела в ней крепко, и вышибить ее оттуда я не мог, как ни старался. Другой, послабее, от этой безысходности наверняка застрелился бы, но я, повторяю, обладал хорошим чувством самосохранения.

Задание, полученное от Капитана, безусловно, было не из легких. В принципе, лаз подземного хода мог оказаться под любым из нескольких сотен тысяч маисовых стеблей, торчавших, словно лес, - они были не менее двенадцати футов ростом. Вряд ли можно было рассчитывать, что на поверхности почвы будут какие-то хорошо заметные признаки, по которым удастся что-то определить. Повыдергивать весь маис я смог бы только через месяц - не ранее. Поэтому я решил немного напрячь извилины.

Первое, что мне пришло в голову - это то, что поле засеяно культурой, которую в этих местах убирают два раза в год. Вряд ли этим здоровенным полем занимается сам Лопес единолично, даже если у него или у его родственников есть хобби проводить досуг за рулем трактора. Значит, для уборки кукурузы, да и для других работ нужны рабочие, и в немалом числе. Даже если на сто процентов механизировать труд, то нужно не меньше двух десятков человек. И каждый из них должен быть посвящен в тайну? Опасно! Из всего этого я сделал вывод: либо лаз хода так глубоко укрыт под почвой, что его не может случайно зацепить плуг или культиватор, либо он, этот выход, расположен не на самом поле, а где-то с краю, под каким-нибудь валуном. Такие валуны я видел рядом с нашей недавней стоянкой. Вполне могло быть, что под одним из них - лаз.

Отчего-то мне взбрело в голову, что лаз должен быть где-то у дороги. Воображение нарисовало такую картину: диктатор, спасаясь от народа, бежит из асиенды в подземный ход, вылезает у кольцевой автострады, и верный шофер подгоняет для него вороненый "Кадиллак". Вероятно, это случилось от недостатка извилин, а возможно, от последствий вчерашнего перепоя. Более идиотского вывода я, конечно, сделать не мог. За плохое соображение я был наказан тем, что протопал почти полмили через все поле до кольцевого шоссе. К тому же только случайно я остался незамеченным.

Когда я подошел к дороге, то действительно увидел несколько объемистых камней, под каждым из которых можно было спрятать потайной вход. Но не успел я даже притронуться хотя бы к одному камню, как услышал гул моторов и лязг гусениц - приближались танки. Единственное, что я успел, так это вовремя нырнуть в заросли маиса.

Несколько минут спустя я увидел, как по шоссе пролязгало десять танков и бронетранспортер. Потом на грузовиках покатила пехота. В сумерках я мог различить на бортах грузовиков небольшие желтые кружки с буквой "R" "Резерв". Это было для меня любопытным известием - Лопес уже успел призвать резервистов. Впрочем, на занятиях мне в свое время говорили, что мобилизационная система на Хайди весьма эффективна, и резервисты первой очереди уже через три часа могут быть брошены в бой.

Замыкающая машина вдруг выкатилась из колонны и съехала к обочине. Я изготовился к стрельбе. Два солдата вышли и принялись копаться в моторе, остальные приступили к поливу кукурузы сеньора Лопеса. Учитывая опыт Камикадзе и Пушки, от которых пахло намного крепче, чем от всех остальных, пробежавших через канализацию, я держался подальше, и меня не облили.

Тут подкатил джип, притормозил, и офицер в каске, сидевший рядом с водителем, заорал во всю глотку:

- Кто старший? Почему стоите? Где офицер?

- Господин майор, - тоскливо заныл какой-то донельзя плаксивый голос, понимаете, я не мог успеть осмотреть транспорт перед маршем, у меня не хватило времени...

- Как стоите, лейтенант?! Вы что, педераст? Почему вы выставили свой зад перед старшим начальником? Он меня не соблазняет! Мол-ча-ать! Смир-рно! После боевых действий - десять суток гауптвахты! И немедленно сбрить эти штатские пейсы!

- Омерзительно... - пролепетал лейтенант, вероятно, обращаясь к небу.

- Если через десять минут не догоните колонну, я отдам вас под полевой суд! Какой осел вам только повесил офицерские погоны?!

- Его превосходительство господин президент Лопес! - неожиданно бойко ответил офицерик, после чего майор, поперхнувшись очередной порцией ругани, плюхнул зад на сиденье джипа и ткнул в бок своего водителя. Джип рванулся за колонной, а грузовик остался на месте. Солдаты тут же захлопнули капот и столпились вокруг своего офицера.

- Ну, как договорились? - спросил лейтенант совсем не тем голосом, которым беседовал с майором. - Орудие и патроны у нас есть, горы - вот они, а раз есть горы - то наверняка найдутся и партизаны.

- Все верно, Студент, только давай без митинга, - сказал кто-то из солдат. - Революция - вещь скользкая, чья возьмет, неизвестно, но воевать ни за кого не хочется. А в горах при любой власти можно спокойно отсидеться.

Как мне кажется, это был первый здравомыслящий человек на всем Хайди. Тем не менее, я постарался отойти подальше от дороги, потому что путь этих дезертиров в горы неизбежно лежал через кукурузу. Зная экспансивность и революционную настроенность местных жителей, я счел за лучшее с ними не встречаться. Этот лейтенант и его три десятка солдат могли бы перейти на мою сторону, то есть на сторону нашей группы, и сожрать все галеты, которые были у нас припасены на десятерых, включая носильщиков и примкнувшего к нам Китайца Чарли. Кроме того, Капитан, увидев меня во главе отряда из тридцати правительственных солдат, скорее всего заподозрил бы измену и уложил бы меня на месте, не дав произнести ни одного слова.

В общем, я дал возможность войскам Лопеса поискать партизан подольше. Старательно удаляясь от толпы солдат, которые ломились сквозь Лопесову кукурузу, как стадо кабанов, я совершенно неожиданно оказался на берегу речки, точнее - дренажной канавы или канала. Канава эта обросла высокими зарослями, мутная вода едва струилась, источая самую тошнотворную вонь, рой москитов самого кровожадного вида тут же налетел на меня, и не будь у меня десятка разных прививок от самых невероятных тропических болезней, Я был бы ими болезнями - обеспечен всерьез и надолго.

Здесь же, у канавы, можно было найти, наконец, подходящую змею, чтобы отправиться на тот свет гораздо быстрее, чем положено. Между стеблями плели свою паутину очень мерзкого вида пауки, способные сожрать десяток колибри и имевшие в запасе столько яда, сколько не каждая змея имеет. В довершение всего при моем появлении в канаву торопливо сполз юный жакараре длиной в четыре фута. Этот парень мог в принципе оттяпать мне ногу, но, как видно, испугался автомата.

Так что от канавы я решил держаться подальше и пошел по маисовым зарослям. Вонь, конечно, долетала и сюда, но уже не так сильно. И тут, когда мне уже казалось, что пора удаляться от канавы, поскольку никакого выхода из подземного хода здесь не могло быть, в светлеющем небе послышался гул вертолетов. С треском и свистом надо мной прошли вертолеты "Пума". Их было четыре, и летели они без всякого строя. Было видно, что они не только никого не ищут, но и сами сильно опасаются, как бы их кто-нибудь не заметил. Вдобавок один из вертолетов был явно не в порядке. Мотор его работал с какими-то гнусными хрюками и бульканьем, а сам вертолет выписывал в воздухе такие непристойные фигуры, что любой трюкач удавился бы от зависти. Это означало одно из двух: либо пилот свихнулся, либо вел машину на последнем издыхании. Остальные машины то и дело шарахались от своего окосевшего коллеги. Я тоже несколько минут провожал взглядом вертолеты, так как боялся, что взбесившаяся "Пума" грохнется мне на голову. Кое-как, однако, вертолеты миновали поле и ушли за горы.

Я уже собрался продолжить путь, поскольку гул вертолетов утих, но тут услышал совсем неподалеку тихие шаги. Нет, это были не дезертиры. Те ушли совсем в другую сторону, и их кабаний треск я бы узнал сразу. Это были совсем иные шаги, не более чем двух человек. К шагам добавился вполне различимый шепот и приглушенный смешок.

На всякий случай я залег и выставил вперед автомат. У меня, правда, была вредная привычка сперва прислушиваться, а потом стрелять, которая, как утверждал Капитан, иногда могла стоить жизни. Но когда я прислушался, то понял, что, возможно, стрелять вовсе не обязательно.

- Нет-нет, - игриво прошелестел некий юный, но уже вполне женский голосок, - дон Паскуаль, мне не хотелось бы стать легкой добычей...

- Но что тебе мешает, малютка? - сладострастно-нетерпеливо прогудел некий низкий баритон, который вполне мог бы принадлежать самому дьяволу-соблазнителю. - Неужели я настолько не подхожу тебе? Ну почему ты так неприступна, моя козочка?

- Вы слишком энергичны, сеньор Лопес... - хихикнула дама. - Ваша страсть понятна, но дайте же и моей возгореться...

- О-о, прелестница! - дон Паскуаль Лопес прямо-таки бурлил, как чайник. Ты, должно быть, совсем замерзла, здесь так прохладно утром... Я согрею тебя, милая Марсела...

Послышалась довольно звонкая оплеуха, а затем мимо меня промчались двое: девица в сиреневой майке и изящных брючках, а следом за ней - упитанный мужчина в белом костюме и сомбреро, которое у него свалилось за спину и висело на подбородочном шнурке. Дон Паскуаль довольно прытко для своей комплекции настиг Марселу, сцапал ее и стал тискать. Конечно, я не был уполномочен вмешиваться в любовные отношения, но фамилия дона Паскуаля была Лопес, а это значит, что на "Лопес-23" он явно не был посторонним человеком. Ну, а раз так, то он мог прояснить мои сомнения насчет подземного хода. Можно было, конечно, сразу гаркнуть: "Руки вверх!" - но я этого делать не стал. Во-первых, следом за Лопесом и его возлюбленной мог топать телохранитель, а то и десяток таковых. Они вполне могли бы добавить мне несколько дырок в теле, а я никогда не страдал от их нехватки. Во-вторых, дон Паскуаль мог иметь при себе что-нибудь стреляющее и в самом благоприятном для меня случае наделать лишнего шума, а в неблагоприятном - опять-таки добавить мне отверстие в голове, без которого я вполне обошелся бы.

Поэтому я потихонечку вытащил рацию и позвал:

- Я - Капрал, ответьте.

- Слышу тебя, - тут же отозвался Капитан.

- Я в пяти метрах от дренажной канавы. Здесь рядышком дон Паскуаль Лопес и его девка.

- С охраной? - спросил Капитан.

- Пока не видно. Включаю маячок.

Теперь Капитан мог в два счета запеленговать меня и привести ребят мне на помощь.

Тем временем девица выскользнула из слишком откровенных объятий Паскуаля Лопеса и пробежала еще два десятка ярдов по кукурузному междурядью. Я тихонько отполз в глубь поля. Это оказалось очень вовремя, потому что появились наконец-то и телохранители. Их было трое, с короткими автоматами и полицейскими кобурами на патронташах. Они неторопливо шли за своим хозяином, стараясь не выпускать его из виду. Этим они как бы использовали служебное положение в личных целях: приглядывали за Лопесом и надеялись взглянуть на "клубничку". Останься я на прежнем месте - они бы меня заметили, но я все-таки оказался предусмотрительней. Пропустив их мимо себя, я решил подождать, нет ли второго эшелона. Однако было тихо. Тогда я рискнул, навинтил глушитель на ствол автомата и переполз обратно на междурядье, по которому шел ближний телохранитель. Спины всех троих были прикрыты бронежилетами, и я предпочел бить им в затылок. С первым все обошлось просто прекрасно. Он даже упал почти без шума. Второй и третий, поглощенные наблюдением за Лопесом, не заметили, что остались вдвоем. Как видно, желание полюбоваться бесплатным секс-шоу у них было большое. Второй тоже мог бы в принципе уйти бесшумно, но на мою беду зацепился за корень или сломанный стебель, а потому упал не точно вдоль междурядья, как первый, а немного наискосок и свалил брюхом несколько стеблей, наделав треску. Третий, недолго думая, бросился наземь и открыл стрельбу.

Он палил веером, не целясь, но в принципе мог в меня попасть. Во всяком случае, справа от меня, дюймах в двадцати, подломился и рухнул стебель кукурузы. Это произошло точно на уровне моей головы, и не будь этих двадцати дюймов, я, вероятно, так и не узнал бы, чем все кончилось.

Я все-таки в него попал, но он так заорал, что у меня мороз пошел по коже. Он не притворялся, в этом я убедился, когда послал ему в голову еще одну пулю.

Итак, без шума не обошлось. Где-то на асиенде завыла сирена, и взлетело несколько красных ракет. Это было примерно в той стороне, куда двигались солдаты-дезертиры во главе со своим Студентом.

Вертя головой на триста шестьдесят градусов, я перебежками двинулся по междурядьям, пытаясь догнать Лопеса и его подружку.

Однако поймали их все-таки Капитан и остальные, которые на звуки стрельбы прибежали как раз вовремя. Капитан приказал мне выключить радиопищалку и идти к нему.

Через пять минут я до них добрался и увидел, что наши парни держат парочку на прицеле.

- Молодец, Капрал! - Капитан хлопнул меня по плечу. - Это то, что нужно. Хотя и неинтересно: мы только-только начали воевать, а уже взяли в плен главнокомандующего армии противника!

- Прошу прощения! - возмущенно воскликнул дон Паскуале. - Это ошибка! Я не Лопес! То есть я, конечно, Лопес, но я не тот Лопес! Я не диктатор, я его брат-близнец. Господи, как я ждал этого освобождения! Вива Хайди либре!

- Господи, - устало вздохнул Комиссар, - если окажется, что и Лопес недоволен существующим строем, то я - пас...

- А почему я должен быть доволен? - вскричал дон Паскуаль. - Я не виноват в том, что наша матушка, да будет ей земля пухом, родила близнецов! Утверждают, что Педро родился на десять минут раньше, и потому стал диктатором, ибо такова была воля отца. Но кто сейчас докажет, что нас трижды не меняли местами? Может быть, это я родился раньше... И вот теперь он диктатор, а я неизвестно кто.

- Простите, - прищурился Капитан, - но нигде не упоминалось, что у Педро Лопеса есть брат-близнец... А может быть, вы просто-напросто сам Педро Лопес?

- В том то и дело, что нет, - возмутился дон Паскуаль, - факт рождения близнецов скрывался пятьдесят три года! Никто, никогда и нигде не видел нас вместе! Но я вынужден был всю жизнь без выезда провести здесь, на асиенде, под контролем охранников, которые были убеждены, что охраняют самого Лопеса. Пятьдесят три года я томился под игом диктатуры! Вива либертад!

- Ладно, - прервал Капитан, - убежден, что мы еще продолжим нашу беседу. Думаю, что сделать это будет удобнее у вас на асиенде.

- О, но ее охраняет целый батальон! - покачал головой дон Паскуаль. - Вам не справиться с ними!

- Но ведь вы вышли не через главный вход, - испытующе произнес Капитан. Мы знаем, что вы вышли через подземный ход, и знаем, что он где-то здесь.

- Да, да, я и забыл! - кивнул Лопес. - Тут действительно есть подземный ход, это недалеко, я покажу вам...

- Надеюсь, вы будете благоразумны, сеньор? Лопес пошел чуть впереди, за ним Капитан, готовый в любую минуту пристрелить не-диктатора, потом девушка Марсела, которая была так ошеломлена, что не могла говорить, а затем все остальные.

Брат диктатора привел нас на небольшую площадочку у берега дренажной канавы. Затем дон Паскуаль достал из-под пиджака плоскую коробочку из красной пластмассы с клавишами, как на микрокалькуляторе.

- Погодите, - остановил его Капитан, - прежде чем вы нажмете первую кнопку, мой долг вас кое о чем предупредить...

- Сеньоры, - вежливо произнес дон Паскуаль, - я не самоубийца и даже не идиот. Я понимаю: вы хотели меня предупредить о том, что я буду убит при первой попытке дать сигнал охране. Уверяю вас, я вполне здоров.

- Хорошо, - сказал Капитан, - дайте сюда ваш пульт и скажите, что надо делать.

- Договорились! Вам нужно набрать комбинацию из четырех цифр - 1492, год открытия Америки Колумбом. После этого откроется вход в шахту.

Капитан не без волнения нажал четыре кнопки. Я лично был удивлен, скажу прямо. Я предполагал, что какая-то из кочек или неровностей на этой лужайке раскроется или опустится вниз. В действительности же вся лужайка вместе с двенадцатью людьми, которые на ней стояли, плавно съехала в сторону и, словно мостик, повисла над канавой. Наверх поднялась просторная металлическая площадка, на которой стоял вместительный вертолет.

- Лететь мы никуда не собираемся? - невозмутимо произнес Лопес. - Тогда прошу всех встать рядом с вертолетом на платформу и не подходить к краю. Вот за эту белую черту заходить опасно.

Когда все сгрудились у вертолета, Лопес сказал:

- Теперь надо набрать 1776 - год основания США.

Капитан выполнил эту просьбу, и платформа опустилась на десять футов вниз, а лужайка, расположенная, как выяснилось, в неком подобии огромной стальной миски, закрыла шахту, словно крышка - кастрюлю. По сторонам мы увидели три стальных двери.

- Они нам не нужны, - сказал Лопес, - к тому же открыть их будет невозможно. Из этих дверей выходят охранники, сопровождающие меня на прогулки. Я поднимаюсь на лифте, они выходят из дверей. Когда прогулка заканчивается, они уходят в эти двери, и дальше я еду один. Нажмите еще раз 1776.

Лифт опустился на сей раз гораздо глубже - футов на шестьдесят вниз. Здесь была только одна дверь, точнее арка, закрытая стальным щитом.

- 1789, - коротко сказал Лопес. Щит поднялся, открыв проем арки, и мы вышли в облицованный мрамором туннель, нечто вроде станции метро. У небольшого перрона на рельсах стоял вагончик, рассчитанный на двадцать человек. Лопес нажал кнопку у двери, и створки ее бесшумно разошлись в стороны. Когда мы разместились в вагончике, Лопес попросил Капитана набрать 1812. Дверь тут же закрылась, а вагончик сам по себе, без машиниста покатил по туннелю. Ехал он не очень быстро, и можно было полюбоваться мозаичными картинами, выложенными из смальты через каждые десять футов. Минут через десять вагон остановился у такого же перрона. Но здесь не было никакого выхода. Только мраморные плиты.

- И как же дальше? - спросил Капитан, когда вышел из вагона.

- Набираете сначала 1814, а потом- 1861. Капитан набрал первую комбинацию, и в самой середине мраморной облицовки две большие плиты сперва немного углубились в стену, а затем плавно разошлись в стороны, открыв проход. Наши носильщики мелко закрестились... У них в Лос-Панчосе такой техники еще не водилось, и подобные трюки они видели разве что в фантастических фильмах. Один из них шагнул было к проходу, но Лопес удержал его за рукав:

- Нельзя! Нельзя пройти здесь, не набрав 1861.

- А что будет? - поинтересовался Комиссар.

- Извольте, - Лопес снял свое шикарное сомбреро и швырнул его в проход. Оно, вращаясь с большой скоростью, чем-то напоминало летающую тарелку. Вспышка! И, охваченное пламенем, сомбреро сгорело в течение нескольких секунд!

- Прошу прощения, - сказал Лопес, - но это лазеры. Можете бросить одновременно все ваши кепи и убедиться, что в каждом из них будет, по меньшей мере, одна дыра.

- Вы знаете, мы вам верим! - кивнул Капитан и поскорее набрал 1861. Даже после этого никто не решался сделать первый шаг. Слишком неприятно было входить в дом, напичканный подобной техникой. Первым пошел Лопес под руку с Капитаном, а уж затем все остальные. По лестнице из десяти мраморных ступенек мы поднялись к арке, закрытой стальным щитом, и подняли щит, набрав 1865. После этого мы оказались на лифтовой площадке немного меньшего размера, чем та, на которой мы сюда спустились.

- 1898, - объявил Лопес, и площадка стала быстро поднимать нас вверх. Щелкнуло, площадка остановилась, подняв нас не менее чем футов на триста. В окружавшей нас мраморной стене была всего одна дверь, которую открыли, набрав 1917. Пройдя еще одну короткую лестницу, мы уперлись в стальной щит. Он убрался по команде 1918, и мы очутились в уютно обставленной спальне.

Тут можно было бы вполне разместить короля какого-нибудь европейского государства. Здесь стояла просторнейшая - человек на восемь - кровать, застланная шелковым покрывалом розового цвета с золотисто-алыми драконами, розами и рыбами. Над кроватью был устроен высокий балдахин на резных столбах из черного дерева. Тумбочки, пуфики, бра, ночники, зеркала, туалетные столики... Везде позолота, инкрустации, мозаики, мрамор. Пол застлан огромным ковром с восточным орнаментом и таким ворсом, что в нем нога утопала по щиколотку, как в траве. А мы-то пришли сюда в грязных ботинках, с которых еще не осыпалось кое-что из того, что мы подцепили в канализации.

Щит за нашей спиной закрылся. Прогулку по кукурузе можно было считать законченной. Мы были в гостях у дона Паскуаля Лопеса.

В гостях у Лопеса

- Скажите, сеньор Лопес, - позволил себе поинтересоваться Капитан, почему вы все-таки столь гостеприимны? У меня нет особой уверенности, что, последовав за вами, мы не окажемся в плену.

- Ну, во-первых, вы сами напросились в гости, - широко и радушно ухмыльнулся Лопес. - А во-вторых, я очень хочу жить.

- В этом мы пока не сомневаемся, - согласился Капитан, - но поверьте, у нас аналогичное желание, Вы можете дать нам какие-нибудь гарантии?

- Только одну - свою жизнь. Я ведь тоже нуждаюсь в гарантиях. Там, у канавы, меня можно было просто убить и спокойно уйти, имея шанс прорваться через военных. Вы захотели пробраться на асиенду "Лопес-23" - пожалуйста. Я привел вас сюда. Вы своего добились, хотя вряд ли предполагали, что тут вас ждут с распростертыми объятиями. И только когда вы увидели лазерную защиту, у вас появились сомнения. Но там, на перроне, было уже поздно возвращаться. Так вы очутились здесь, на асиенде, а точнее - в подземном бункере, который еще мой отец соорудил в шестидесятых годах на случай мировой ядерной войны. Защиту и кое-какое дополнительное оборудование установили мы с братом. Выйти отсюда невозможно. Все комбинации цифр только у меня в голове, но и это не главное. Здесь, во внутренних помещениях, я могу обходиться, словно волшебник, только заклинаниями. Здесь установлен новейший японский компьютер, который исполняет только мои приказы. Хотите убедиться?

- Только давайте без лазеров! - поморщился Капитан.

- Вы не хотели бы вымыться, сеньоры? - спросил Лопес, втянув воздух. Пахло от нас известно чем - канализацией.

- Вообще-то надо, - кивнул Комиссар. - Но вы не устроите нам ванну из серной кислоты?

- Положитесь на мое слово.

- Маловато, - покачал головой Капитан. - Мы даже не знаем, что вы можете обрушить на наши головы, а мы можем вас только застрелить, да и то, если успеем.

Мне стало не по себе. В спальне было светло, сквозь шторы проникал из окон дневной свет, и в то, что говорил Лопес о подземном убежище, мне не верилось. Но вот сомбреро, сожженное лазерами, я хорошо помнил.

Мой тоскливый взгляд в сторону окон не укрылся от Лопеса.

- Вы можете подойти и поглядеть, что там светится, - усмехнулся он. Я подошел, приотдернул штору и увидел, что вместо окон в стене устроены ниши, подсвеченные лампами дневного света.

- Ночь! - вдруг крикнул Лопес. Дневной свет разом сменился призрачным, лунным, серебристо-голубым.

- Утро! - скомандовал дон Паскуаль. И вновь появился розовато-золотистый свет восхода.

- Ночь! - крикнул я, и ничего не получилось.

- Напоминаю, - ухмыльнулся Лопес, - компьютер исполняет только мои приказы. Это же следует делать и вам, если у вас есть желание когда-нибудь отсюда выбраться. Итак, складывайте ваше оружие вот здесь. Ничего не пропадет, ручаюсь.

Я еще раз с тоской обежал глазами комнату. Чего-то в ней явно не хватало. Минута потребовалась, чтобы понять чего - в комнате не было дверей. Даже тот проем, через который мы прошли, не только был задвинут стальным бронещитом, но и замаскирован зеркалом. Одновременно мне бы очень хотелось понять, что думает наш Капитан и что думает, точнее, что задумывает Лопес.

- Знаете, дон Паскуаль, - нахмурился Капитан, - мы еще не готовы быть доверчивыми. Мы согласны мыться, но одного мы все-таки оставим при оружии. А вас и вашу девушку мы привяжем к креслам и используем в качестве щита для нашего парня. Вы не будете в претензии?

- Как вам угодно, - согласился Лопес. Мы с Камикадзе крепко прикрутили его к спинке кресла. Потом то же самое сделали с его Марселой, которая по-прежнему была безвольна и покорна, как кукла. Я примостился с двумя автоматами между спинками кресел, составленных спина к спине, и был готов в любой момент нажать на спусковые крючки.

- Ванная! - крикнул Лопес. Одно из огромных зеркал, находившихся по обе стороны от кровати, вместе с туалетным столиком поднялось вверх. Открылся проем. За ним я разглядел кусочек светлого и богато убранного помещения.

- Пушка, Малыш, носильщики и Чарли - вперед! - сказал Капитан.

- Сеньор, - подал голос Лопес, - к сожалению, я не был готов переодеть вас полностью и могу предложить только майки, трусы и купальные халаты.

- Обойдемся халатами, - махнул рукой Комиссар. - Одежду у вас можно отстирать?

- Справа от входа будет люк в вертикальной трубе. Откройте его и положите весь комплект грязного белья на верхнюю полку, после чего нажмите синюю кнопку. Когда полочка опустится, появится вторая, опять положите комплект и так далее. Через двадцать минут достанете все из люка трубы, что слева от входа, кто первый клал, тот первый и получит...

Первая шестерка ушла в ванную. Капитан, Комиссар, Камикадзе и я в напряжении ждали. Комиссар поставил в проем двери кресло с высокой спинкой на тот случай, если Лопес захочет закрыть проем и отрезать нас от остальных. Я держал ствол у затылков Лопеса и Марселы, Капитан приглядывал за всеми подозрительными местами на одной паре стен, а Камикадзе - на другой. Но ничего не случилось. Спустя примерно сорок пять минут все шестеро вышли из ванной благоухающие, в чистенькой и даже отутюженной одежде и с начищенными ботинками.

- Господи! - вскричал Китаец Чарли с нескрываемой завистью. - Вот буржуй проклятый! Это же чудо было!

Ванная представляла собой солидных размеров зал с бассейном, где можно было бы проводить соревнования по плаванию. Тут были и кабинки для душа, и сауна, и какие-то принадлежности для массажа, и зеркала. Жаль, что мы торопились, поскольку все-таки побаивались всяких штучек со стороны Лопеса, и потому вышли из ванной довольно быстро. Нас просушили фенами, из трубы слева от входа нам довелось вынуть чистое белье и верхнюю одежду, а специальный автомат почистил до блеска наши ботинки.

- Ну что ж, - сказал Капитан, отвязывая Лопеса и Марселу, - первое испытание вы, кажется, выдержали.

- Благодарю за доверие, - хмыкнул дон Паскуаль, разминая руки. - А теперь - прошу в столовую. Столовая!

Прямо напротив того зеркала, которое скрывало стальной щит, закрывающий вход в спальню, поднялось зеркало на противоположной стене, и открылся ход в столовую.

Здесь был небольшой зал, отделанный в рыцарском стиле. Это означало, что лжеокна были устроены с трех сторон, но иной формы - стрельчатые. В промежутках высились не то статуи рыцарей, не то просто доспехи, на стенах висели щиты, копья, мечи, алебарды и тому подобный металлолом. В общем, было красиво.

- Капитан, - с восхищением произнес Китаец Чарли, - все это надо немедленно реквизировать!

- Давайте сперва покушаем, - предложил Лопес. - Дорогой Капитан, нажмите на пульте кнопки, чтобы получилось 1931.

Тут же над огромным камином в дальнем конце зала открылся солидный телеэкран, на котором засветилась надпись: "Видеоменю".

- Сейчас на экране будут появляться названия блюд и их изображения, быстро сказал Лопес Капитану, - вы должны будете сказать "да" или "нет". А я повторю их для машины.

Боже, что тут только не появилось! На экране возникло не менее пяти различных супов, семь вторых, одно другого лучше, изысканнейшие сладкие блюда, закуски, вина и фрукты. После каждого видения, от которого у всех нас разыгрывался аппетит, Капитан требовал, чтобы все, кто хочет это есть, поднимал руки, а Лопес тут же кричал компьютеру: "Да! Двенадцать!" или: "Да! Семь!" Столько блюд каждого вида потом и появилось, когда из камина выехал стол.

Даже в чистом обмундировании мы выглядели за такими блюдами как нечто инородное. К тому же почти все держали под рукой оружие. Вероятно, мы все еще ждали подвоха, а особенно Капитан. На сей раз он принял менее серьезные меры предосторожности, но мне от этого было не легче.

- Капрал, - вежливо сказал он, - не садись пока...

Потом все стали жрать паштеты, салаты, крабов и омаров, бульоны и устриц, жаркое и холодную телятину, пить из хрустальных бокалов французские, итальянские и испанские вина... Капитан, Комиссар, Камикадзе, Малыш, Пушка, Китаец Чарли, носильщики, которых звали Хорхе, Хуан и Хосе, не говоря уже о Лопесе с Марселой, - все жрали и пили, а я стоял с автоматом на изготовку, как болван, и глотал слюнки, поскольку больше глотать было нечего. Когда кто-нибудь уж очень смачно чавкал, у меня появлялось желание - и притом горячее! - высадить все сорок пуль из магазина по этим сытым и довольным рожам. Если я не сделал этого, то только потому, что успокаивал себя одним соображением: если бы командир наш поставил бы на мое место кого-нибудь другого, то это он бы держал сейчас всех под прицелом. В том, что у меня хватит сил дотерпеть это издевательство, я сомневался, но в том, что кто-нибудь другой, кроме меня, давно уже порешил бы всю эту жрущую братию, - я не сомневался ничуть.

Наконец ребята стали помаленьку отваливаться от стола и, сыто порыгивая, обмякать на стульях. Кое-кто с ходу начал клевать носом, и я подумал, что Лопес вполне мог накормить их всех снотворным или чем похуже. Последнее опасение возникло тогда, когда Капитан поинтересовался, нет ли в этом доме сортира.

- Наберите на пульте комбинацию 00, - лаконично отвечал Лопес. - Это нетрудно запомнить, Капитан.

Посетив туалет первым, Капитан торжественно объявил, что все, кто желает, могут воспользоваться услугами этого учреждения.

Желающих оказалось очень много, естественно, кроме меня.

- Благодарю вас за прекрасный обед, - церемонно сказал Капитан и пожал Лопесу руку, - впрочем, по времени это был скорее завтрак. Мои люди всю ночь не спали и им необходим отдых.

- Комната для гостей! - После этих слов Лопеса одна из витрин с мейсенскими сервизами, стоявшая между двумя рыцарями, опустилась под пол, и за ней оказался проход в комнату, похожую на нечто вроде уютной казармы с десятью откидными лежаками, на которых имелись простыни, подушки и матрацы. Успокаивающе шумел кондиционер, а псевдоокна немного напоминали тюремные, поскольку на них были решетки.

- Не пытайтесь бежать через окна! - пошутил Лопес, широко улыбаясь. Настоящая только решетка.

- Спасибо за предупреждение, - сказал Капитан, который, впрочем, несколько поморщился при виде этого помещения. Уж очень оно напоминало тюремную камеру. У него в голове опять зашевелились подозрения, и это отрицательно сказалось на моем положении.

- Знаете, сеньор Лопес, - произнес Капитан с нехорошей улыбкой, - мне не хотелось бы с вами расставаться. Поймите меня правильно: я хотел бы, как и мои люди, спокойно отдохнуть несколько часов. Поэтому, как мне кажется, вам придется отдохнуть вместе с нами.

- Вы знаете, я не рассчитывал... - замялся Лопес, и еще более укрепил Капитана в его подозрениях. - Там только десять постелей, я буду вас стеснять...

- Что вы, дон Паскуаль, - все так же улыбаясь, сказал Капитан, - среди моих людей нет гомосексуалистов, и вам нечего опасаться за свою девственность. Кроме того, один боец будет охранять здесь, в столовой, а другой - за стеной, в спальне, где будет находиться ваша дама... Таким образом, здесь, в этой камере, освободятся сразу две койки, и вы сможете спать хоть на обеих сразу!

- Благодарю вас, - был ответ, однако рожа Лопеса приняла при этом весьма кисловатый вид, будто он вместо стакана содовой с сиропом выпил стакан уксуса с перцем.

- А ты что стоишь. Капрал? - сурово спросил Капитан. - Сеньор Лопес, оставьте открытой дверь в спальню из столовой!

- А пожрать? - спросил я безнадежным тоном, потому что уже знал - это мне не суждено. Капитан боялся снотворного в кушаньях и надеялся только на меня.

- Через четыре часа тебя сменит Малыш, - обнадежил Капитан, - вот тогда и поешь. За тобой мы будем как за каменной стеной. А милая девушка, надеюсь, послужит гарантией благоразумия для сеньора Лопеса.

- Вы уж там поаккуратнее, сеньор Капрал, - напутствовал меня Лопес. Марсела скромненько потупилась и пошла в спальню. Лопеса Капитан неотвратимо увел в "камеру", а в столовой оставили дежурить Пушку.

Очутившись в спальне, я первым делом решил оборудовать себе позицию для возможной обороны и для наблюдения. Наилучшим местом мне показался угол между двумя зеркалами слева от двери в столовую. Конечно, в этой чертовой норе противник мог появиться откуда угодно, в том числе и из-под пола и с потолка, но все же я чувствовал себя более уверенно именно между зеркалами, потому что уже знал, что за ними обычно прячутся двери. Кроме того, я знал, что за одним зеркалом - подземный ход, ведущий к вагончику и далее - к маисовому полю, а за вторым - ванная. Куда вели те двери, что были за двумя зеркалами, между которыми я засел, мне было неизвестно, но зато у меня было несколько гранат, которые я легко мог бы бросить в любую из двух дверей, если они, конечно, существовали. Обилие зеркал в этой комнате было очень полезным: это давало возможность видеть все, что скрывалось за различными столиками, креслами, пуфиками и прочим "рельефом". Если бы неприятель вылез из-под пола, то я бы его сразу заметил. Кроме того, это позволяло все время видеть Марселу. В принципе я не ждал от нее особого подвоха, но дать ей возможность исчезнуть я не имел права.

На всякий случай я оборудовал себе в углу нечто вроде баррикады. Два столика с мраморными крышками, вполне способные удержать удар автоматной пули, я повалил набок, сделав из них щит, а несколько пуфиков должны были сыграть роль мешков с песком.

Пока я окапывался, Марсела совершенно неожиданно принялась раздеваться. Разумеется, при этом она ни на секунду не выпадала из поля моего зрения. На ее прелести, которые, впрочем, полностью не показывались, мне было наплевать, ибо я испытывал только желудочный голод и никакого другого. Скажу больше, любоваться этим стриптизом мне было просто тошно. Однако я не знал, насколько хорошо моя подопечная осведомлена об оборудовании этой комнаты. К примеру, в ночном столике у Лопеса мог лежать пистолет или какая-нибудь штуковина, бесшумно стреляющая ножевыми лезвиями. Мог оказаться там и какой-нибудь пульт, включающий лазерный душ... В общем, я не опасаюсь обвинений в том, что вел себя нескромно.

Марсела, как я думаю, была очень раздосадована тем, что ее романтическая прогулка с Лопесом была так грубо прервана. На ее лице читались злость и неприязнь. Она была убеждена, что я рассматриваю ее из чисто плотских побуждений, хотя идея улечься спать раздетой принадлежала только ей и никому больше. К тому же спать она улеглась в таком костюме, что надо было обладать незаурядным зрением, чтобы его заметить. Бюст ее, весьма объемный, был на пределе возможности упакован в такое мизерное количество материи, что я испытывал к нему невольную жалость. К тому же весь ее купальный костюм был телесного цвета и на фоне смуглой кожи креолочки смотрелся, как незагоревшие пятна.

Спать она легла, откинув китайское покрывало на спинку восьмиместной кровати и набросив на себя легонькую бело-розовую простынку. Улегшись, она потянулась к какой-то кнопке, но я скомандовал:

- Нельзя!

- Я только хотела погасить свет... - пролепетала она, испугавшись моего голоса.

- Свет не гасить, балдахин не опускать, никаких кнопок не нажимать, руки держать поверх простыни! - голосом робота отбарабанил я так, что самому противно стало.

- О Боже! - тяжко простонала Марсела. - И на кой черт я только согласилась сюда ехать! Сперва этот старый козел чуть-чуть не изнасиловал, потом вы устроили стрельбу, и я чуть не умерла от страха, потом эта идиотская предосторожность с привязыванием к креслу и приставлением к затылку автомата... Теперь вот еще раз приставили идиота... Руки поверх простыни! Надо же! А если мне надо что-нибудь почесать?

- Тогда сдерни простыню, - сказал я вполне серьезно, - мне надо видеть, что ты там чешешь... Мне вовсе не хочется угодить под лазерный душ.

- Господи, да я сама тут первый раз! - проворчала Марсела. - Мне обещали семьсот долларов за визит. Я - шлюха, но шлюха экстра-класса. Сам начальник тайной полиции Хорхе дель Браво выдал мне удостоверение на право обслуживания высшего эшелона! Меня семь раз проверяли врачи, и я десять раз проходила тесты на полиграфе. А потом привезли с завязанными глазами неведомо куда, заперли и держали часа четыре в полной темноте. И я, злая и невыспавшаяся, должна была сопровождать этого кретина на маисовое поле. Им, видишь ли, овладела фантазия: поиметь меня в кукурузе. Но ведь так обращаются только с портовыми девками! У меня были генералы, адмиралы, прокурор Республики, сам Хорхе дель Браво, наконец, но никто себе ничего подобного не позволял. Ну, даже черт с ним, можно и в кукурузе, но не на глазах же телохранителей! Нет бы привести меня сюда, угостить ликером, кофе, пирожными, уложить вот на эту постель... Но волочь в кукурузу, хватать за все так грубо, будто я резиновая кукла, извините! Я даже дала ему по морде!

- Понятно, - сказал я, чувствуя носом ароматы еще неубранных кушаний, стоявших в столовой. Через открытую дверь долетало сочное чавканье Пушки. Наш здоровяк явно решил совместить приятное с полезным и немного подкрепиться. А я даже за бутербродом сбегать не мог, потому что верить всему, что наболтала мне эта шлюха, я не имел права. Судя по тому, что она была знакома с местным обер-палачом Хорхе дель Браво, служба безопасности для нее была домом родным. А я вовсе не хотел, чтобы она удрала и вернулась сюда с бандой головорезов. Конечно, можно было опередить события и пристрелить ее "при попытке к бегству". Это сразу сделало бы мою жизнь спокойнее и дало возможность пожрать. Уж слишком бравурные марши звучали у меня в желудке. Впрочем, провести нашего Капитана было трудно. Боюсь, что он прихлопнул бы меня самого, если бы заподозрил, что я без нужды ухлопал заложницу.

Больше всего в эту ночь я завидовал Китайцу Чарли и носильщикам. Они могли не беспокоиться, что Капитан поставит их часовыми. Они вымылись, как следует пожрали и могут спать спокойно. Да и Лопесу можно было позавидовать. Уж он-то мог ни за что не беспокоиться! Все здешние сюрпризы он знал, а при правильном поведении мог не бояться, что Капитан его застрелит. Единственное, что его беспокоило, как я полагал, это разлука с Марселой. Если семьсот долларов было обещано Марселе, то ее сутенеры должны были получить никак не меньше. Вероятно, деньги были уже уплачены, и Лопес считал, что понес убыток.

Марселе вроде бы беспокоиться было нечего. Поскольку, как мне показалось, она не была дурой, то опасаться за свою честь ей не приходилось, а рассчитывать всерьез на то, что я ее убью, она не могла. Тем не менее она не спала. Несколько минут она, правда, имитировала спокойный сон, подтянув простыню до ключиц и вытянув свои гладкие ручки вдоль тела. Поскольку они лежали поверх простыни, я мог не беспокоиться, что она нажмет ими какую-нибудь смертоубийственную кнопку. На ее кофейном личике некоторое время пребывали умиротворенность и покой. В уголках губ играла скрытая улыбка. Было ощущение, что она чего-то ждет.

Сперва я подумал, будто ей что-то снится. Она невнятно застонала, переложила голову с одной подушки на другую, и при этом простыня с нее чуть-чуть сползла, открыв грудь до самого бюстгальтера. Потом она склонила голову на левое плечо, и ее длинные черные как смоль волосы в поэтическом беспорядке рассыпались по груди. Затем у нее плавно приподнялось правое плечо, потом опять левое, и теперь уже весь бюстгальтер со всем содержимым выбрался на свет божий. Как я уже отмечал, бюстгальтер был совсем не заметен, а вот его наполнение так и лезло в глаза. Это убедило меня, что никакого кошмара она во сне не видит и вообще не спит.

Скорее всего она ожидала покушения на свою честь, если применительно к профессиональной шлюхе такое понятие существует. Любой другой на моем месте все понял бы правильно, но я настолько влез в шкуру коммунистического партизана, что оценивал обстановку с чисто военной точки зрения. Дело было даже не в том, что я был голоден и зол. Мне мерещилось, что если я, утратив революционную бдительность, отвлекусь от исполнения долга, то произойдет что-нибудь ужасное.

Несколько томных и протяжных вздохов, казалось бы, не оставляли никаких сомнений в том, чего может желать дама такого рода занятий и темперамента. Несомненно, вздохи при расшифровке означали следующее: "Дева Мария! Как же мне не везет сегодня! Какие же ослы эти партизаны! Ему, кретину, предлагают задаром то, что оплатил не одной сотней долларов дон Паскуаль Лопес, а этот олух залег в угол с автоматом и держит меня на прицеле!" Веки Марселы чуть дрогнули, и я понял, что она еще вдоволь надо мной поиздевается.

По-прежнему изображая сон, Марсела при очередном вздохе плавно и медленно раздвинула ноги, прикрытые простыней. О, профессиональная подготовка у нее была на уровне! Даже марш, звучавший у меня в животе, оборвался на середине такта. Эти ноги явно приглашали в свои объятия... Кроме того, простыня сползла с нее еще ниже и прикрывала ее теперь только до пояса. Эта ведьма еще раз глубоко вздохнула, согнула в колене левую ногу, немного приподняла грудь и легонько повела плечиками, чуть-чуть покачнувшись с лопатки на лопатку... При этом тихонько щелкнула застежка на спине и два жалких треугольничка, с трудом вмещавшие в себя симпатичные кругленькие и весьма пышные мячики, попросту сползли, открыв на мое обозрение всю эту прелесть...

Голод притупился, и я поймал себя на том, что рассматриваю телодвижения этой проститутки не по обязанности, а с большим желанием и интересом. Правда, чисто теоретическим, ибо желание не было подкреплено какой-либо возможностью.

Между тем Марсела продолжала свою атаку. Она поворочалась, приподняла уже обе коленки, потом вновь опустила их, и в результате простыня оказалась лишь покрывалом для коленок. Пресловутые трусики телесного цвета представляли собой лишь два совсем небольших треугольника, соединенных резинками. Я понял, что настает час самых суровых испытаний, и стал лихорадочно вспоминать что-нибудь из учения Карла Маркса, поскольку знал по опыту, что любая цитата моментально гасит сексуальное возбуждение. Но, как назло, все марксистско-ленинские заклинания вылетели у меня из головы.

Марсела чуточку приподнялась, мурлыкнула и повернулась на левый бок, обратив ко мне свою смуглую спину. При этом трусики чуть-чуть сдвинулись вниз. Я мог отметить, что треугольничек не прикрывает и одной десятой части восхитительных по округлости и нежности ягодиц. Впрочем, на тот момент о нежности данных предметов я еще только догадывался.

Полежав на левом боку, Марсела вскоре повернулась на правый. Резинка, соединявшая розовые треугольники, еще больше сползла, и псевдотрусики совсем скомкались, и моему взору предстали темные, чуть-чуть курчавившиеся волосики... Это было уже слишком.

Наверное, оставалась какая-нибудь секунда до того момента, когда я, окончательно обалдев, должен был выпрыгнуть из своего убежища и наброситься на эту пакостницу, чтобы доказать ей, что мое терпение лопнуло. Но в этот самый момент раздалось тихое гудение, легкий шелест, и зеркало, закрывавшее вход, ведущий к лифту, вагончику, вертолету и маисовому полю, стало медленно подниматься!

Битва, которая ничего не решила

- Это ты, стерва, подстроила? - заорал я, разом изменив намерение. - Ты?

Ствол автомата едва не уткнулся ей в нос.

- Ей-Богу, не я! - трясясь от страха, взвизгнула Марсела. - Не я!

Плюнув на нее в прямом и переносном смысле, я в два прыжка пролетел расстояние от кровати до двери, ведущей в столовую, и остолбенел: неведомо откуда в проем спустилось крепкое стальное жалюзи, в которое с яростью долбил прикладом Пушка, а следом за жалюзи неотвратимо опускалось и зеркало, укрепленное сзади крепким пуленепробиваемым щитом. Я был отрезан от своих.

К счастью, я вовремя сообразил, что пора прятаться в свой окоп за мраморные столики. У меня был автомат, шесть магазинов по сорок патронов, восемь гранат, пистолет с девятью патронами и нож.

Марсела в ужасе глядела, как поднимается зеркало. Встрепенувшись, она замоталась в свою простынку и нырнула ко мне в "окоп". Я побоялся, что она разворошит его с перепугу, если начнется стрельба.

- Лежи! - прошипел я ей, свалил на пол и уселся на нее верхом. Сидеть стало удобнее, но голову пришлось пригнуть пониже.

Стальной щит, открывшийся, когда поднялось зеркало, со зловещей медлительностью стал опускаться, открывая проход в комнату. У меня не было никакой уверенности в том, что те, кто собирается войти в спальню, будут дружественно настроены, и потому я решил стрелять первым. Две фигуры в пятнистых комбинезонах с маскировочной краской на лицах симпатии у меня не вызвали, и автомат мой без предупреждения открыл огонь. Кто-то пронзительно завизжал, обе фигуры получили достаточно пуль, чтобы выйти из игры, а потому, крутанувшись на месте, отлетели к стене, где и грохнулись на пол.

Каждый появившийся в проеме был симпатичной мишенью, но те, кто отвлек меня от созерцания Марселиных прелестей, были ребята совсем не глупые. Из-за краев проема высунулись только дула автоматических винтовок, и целые тучи пуль влетели в спальню. Куда целились неведомые враги, мне было неясно, но так или иначе освещение внезапно погасло, и все погрузилось в кромешную тьму, которую озаряли только вспышки выстрелов из прохода. Я вовремя сообразил, что пятнистым ребятам совершенно необходима моя граната. Она взорвалась как раз тогда, когда они собирались выскочить из-за укрытия и ворваться в спальню...

Грохнуло; жалобно зазвенели лопнувшие зеркала, просвистели и прошуршали осколки, вспыхнуло несколько искорок в тех местах, где осколки ударили по стене, и послышался чей-то поросячий визг, смешавшийся с мяуканьем рикошетов. Был еще гулкий грохот, будто кто-то свалился с лестницы. От взрыва занялся гобелен, висевший на стене между зеркалами и изображавший голенькую пастушку в шляпке, плясавшую какой-то идиотский танец на лужайке в окружении ягнят и козлят. Пастушка весело улыбалась, хотя огонь уже поджаривал ее румяную задницу. Тем не менее огонь создал кое-какое освещение, и я перестал опасаться, что кто-нибудь подберется ко мне в темноте и всадит очередь в упор.

На месте этих ослов я бы захватил с собой несколько гранат с газом "си-эс", и тогда у них появились бы шансы взять меня без лишних проблем. Однако вместо этого они принялись поливать внутренность спальни совершенно бесприцельным огнем, ибо опасались высунуть из-за укрытия даже кончик носа. Половина пуль или чуть меньше были зажигательные, а в спальне было чему гореть. Пока мне везло, в пуфики, которые были выставлены перед моим "окопом", ни одна еще не попала. Зато два или три, стоявшие ближе к середине комнаты, уже горели. От гобелена с пастушкой загорелся соседний, наконец, очередь зажгла кровать и балдахин. Появилась перспектива изжариться или задохнуться, поскольку дыма и огня было уже вполне достаточно.

Марсела лежала ничком и сбивчиво бормотала молитвы. По своему опыту я знал, что в подобных ситуациях Господь молитвам не внемлет. Со страху бедняжка напустила лужу, в которую я уже угодил одним коленом. Это было не слишком приятно, но что поделаешь. Гораздо больше меня волновали рикошетные пули. Каски у меня не было, а эти маленькие сволочи, ударившись в одну стенку, отлетали к другой, ударялись снова, летели в потолок и уж оттуда падали на пол. Одна из пуль, слава Богу, совсем потерявшая убойную силу, попала мне за шиворот и грела мне спину где-то в районе поясницы. Обидевшись, я бросил в проем еще одну гранату и обрадовался тому, что после взрыва оттуда вывалились две бесформенные фигуры, похожие на мешки с дерьмом. Мне тоже кинули гранату наконец-то додумались! - но она ударилась в один из столбов горящего балдахина и взорвалась совсем не там, где нужно, за что я ей, конечно, очень благодарен.

Видимо, этих свиней было еще много, поскольку следом за первой в спальню полетело еще с десяток гранат, которые бросались явно неудачно: никто не выглядывал из проема. Поскольку мне опять-таки серьезно повезло, и ни одна из гранат не упала мне на спину, я сумел отлежаться в своем укрытии, распластавшись поверх Марселы и ее лужи. Не угадай я момент - эти негодяи успели бы ворваться в комнату и сделать из меня великолепное решето. Однако я угадал и бросил свою гранату как раз тогда, когда пятнистые собрались вломиться в комнату. От взрыва наконец-то рухнул горящий балдахин, и кровать заполыхала так, что мне стало ясно - если меня не убьют, то мне придется превратиться в уголечки. От кровати уже занимался паркет, и мог получиться совсем неплохой пожар. Дыму тоже было вполне достаточно, и мне пришлось оторвать от простыни, в которую завернулась Марсела, довольно длинный лоскут, пропитанный мочой. Обмотав его вокруг морды, я получил некоторую отсрочку

Пропадать очень не хотелось. Сейчас мне требовался хотя бы небольшой танк, чтобы отодвинуть пылающую кровать чуть-чуть подальше, но танка у меня не было.

Но тут выяснилось, что дом Лопеса - или бункер, черт его знает! - был неплохо оборудован в противопожарном отношении. Из каких-то автоматически открывшихся щелей хлобыстнул целый поток пены, который был столь мощным, что разом задавил огонь и резко изменил освещенность в помещении. Перспектива сгореть сменилась не менее реальной перспективой утонуть, ибо пена в считанные секунды заполнила помещение почти до потолка, а мы с Марселой оказались в кромешной тьме, заполненной липкой и приторно-вонючей дрянью, в которой было пара пустяков захлебнуться. Воздух в пене, конечно, был, кроме того, она постепенно оседала, уплотнялась и, как я понял, с журчанием лилась в открытый проход на лестницу. Видимо, это не входило в планы атакующих, ибо я тут же услышал знакомое гудение - похоже, что они поднимали щит. Где-то работала аварийная вентиляция, отсасывающая дым и угарный газ. Внизу под ногами было уже по колено воды и, похоже, она прибывала. Марсела, закутанная в простыню, поднялась с пола и, мокрая как мышь, держалась за мой левый локоть, мелко дрожа и стуча зубами.

Водичка тем временем журчать перестала, гудение щита прекратилось. Я держал автомат на изготовку, вжавшись в угол между зеркалами, и внимательно вслушиваясь во все шорохи. Пена оседала, воздуху прибывало, но зато снизу вода уже дошла до пояса. В шорохе лопавшихся пузырей никаких иных звуков не прослушивалось. Пока еще было время подумать, я прикинул, что могут придумать мои противники и чего следует опасаться. Кроме того, меня интересовало, как там за стеной мои приятели. Я вытащил рацию, проверил и убедился, что вода вывела ее из строя. Впрочем, она вряд ли помогла бы мне связаться с Капитаном, даже если бы работала.

Но тут внезапно и стена и пол тяжко вздрогнули, будто пьяный великан хватил по ним многотонной кувалдой. Меня вместе с Марселой бросило вперед, словно бы в спальне, на четыре фута залитой водой, начался шторм. Волна швырнула нас через обломки кровати к противоположной стене, а затем, отхлынув, потянула обратно. Я уцепился, однако, за какое-то вцементированное в стену бра, а Марсела - за меня. Темноту прорезала полоса яркого света. Обернувшись, я увидел, что зеркало, дверь в столовую и часть стены отсутствуют, а вода потоком льется в рыцарский зал, унося с собой обгорелые и переломанные пуфики, столики и обломки кровати. Нас не унесло, и слава Богу. Из столовой сразу же ворвался звук пальбы, который после сильнейшего взрыва казался стрекотанием кузнечиков. В грохоте перестрелки я, однако, все-таки уловил звук опускаемого щита, который теперь находился от меня всего в полуметре слева. Отцепившись от бра, я отпрыгнул в ближний угол и утащил с собой Марселу, которая смотрелась в своей простынке, как некая античная богиня. Сделал я это очень вовремя и вовремя же залег с Марселой на еще не освободившийся от воды и пены пол. Щит опустился, и семь-восемь головорезов в пятнистом, выскочив из проема, дали несколько очередей веером. Я промолчал, потому что стреляли они по моему прежнему убежищу и к тому же очень торопились. Все они, шлепая по лужам воды и пены, бросились к пролому. Там, в столовой, судя по воплям, уже шла рукопашная. Будь я уверен, что мой автомат, побывавший в месиве из воды и пены, нормально сработает, я бы, наверное, угостил бы их очередью в спину. Но я этого, слава Богу, не сделал и тем спас себе жизнь. Следом за первой группой пробежало еще десять человек, и уж они-то наверняка изрешетили бы меня снизу доверху, если бы я не проявил благоразумие.

В столовой палили, но чаще оттуда слышались дикие вопли атакующих каратистов, мордобойно-зубодробительные удары, звон разбитого стекла, хруст фарфора и лязг повалившихся рыцарских доспехов. Идти туда мне не хотелось. Судя по тому, какое количество пятнистых ворвалось в столовую - а я не сомневался, что там и до этого их было порядочно - мое вмешательство в этот конфликт существенных изменений не внесло бы. Разве только количество жертв прибавилось бы, ну и разрушений, естественно, тоже. Общая статистика этой битвы меня не волновала, меня беспокоило только одно: не попасть в реестр убитых. Поэтому я как можно теснее прижимался к мокрому, воняющему пеной полу и прижимал к нему Марселу, которая, впрочем, попыток вырваться не делала.

Я даже начал подумывать, не нырнуть ли мне в проем, который вел к лифту, но, вспомнив, что там никуда не денешься без лопесовского пульта управления, от этой идеи отказался. Справа от меня находилась большая часть обгорелых обломков кровати и рухнувшего балдахина - то, что не смог унести с собой поток воды. Как выяснилось, кровать в целом была привинчена к полу.

В это время какая-то шальная пуля влетела в спальню из столовой. Куда она попала - я не видел, но от этого произошло сразу несколько любопытных событий.

Во-первых, зажегся свет. Этого я никак не ожидал, потому что был убежден, что в спальне после пожара, гранатных взрывов и стрельбы зажигаться уже нечему. Однако где-то в потолке были вмонтированы хорошо защищенные бронестеклами лампы, которые разом залили спальню ярким светом.

Второе событие оказалось еще более неожиданным. Избитая и сожженная кровать, точнее, ее остов с закопченными пружинами, покрытый серебристыми хлопьями пены, вдруг стронулась с места и вместе с огромным квадратом прожженного и исковерканного паркета выехала на середину комнаты. При этом открылся здоровенный люк, в который можно было запросто погрузить танк.

Но я даже не успел удивиться. Правду говорят, что если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Я не собирался вмешиваться в рукопашную, но рукопашная переместилась из столовой в спальню. Как раз в тот момент, когда кровать переехала на новое место, в спальню через пролом ввалились из столовой Малыш, Пушка и Капитан. Следом за ними влетела целая свора пятнистых верзил человек пятнадцать, не меньше. Видимо, боезапас обе стороны уже расстреляли и действовали только холодным оружием, так как перезаряжать в этой свалке то, что стреляло, было невозможно.

Капитан орудовал ножом. Он увернулся от удара штыком и очень ловко вскрыл одному из пятнистых брюхо. Малыш отмахивался прикладом пулемета. Пользуясь своим ростом, он бил своих противников по головам, вминая им их собственные каски в черепа. Пушка, благодаря своей расе, очень похожий на откормленную гориллу, прыгал, как козел, и поминутно влеплял пятнистым сильнейшие удары руками и ногами. Следом за дерущимися приполз на четвереньках Китаец Чарли. Он не был ранен и даже не контужен. Он просто собирал мелочь, выпавшую из карманов дерущихся.

Пользуясь тем, что у меня было чем выстрелить, я не преминул этим воспользоваться. Стараясь не угодить в своих, я саданул в пятнистых несколькими экономными очередями. Пятерых я свалил тут же, а остальные бросились в столовую. Пинком отшвырнув Китайца, о которого чуть не споткнулся, я пустил им вслед еще десяток пуль. Повалилось еще трое, а остальные юркнули в какую-то дверь в дальнем конце зала.

В столовой было чуть получше, чем в спальне, но тоже все перевернуто вверх дном, переломано и перебито. Пятнистых здесь валялось штук сорок, не меньше. Здесь же лежали три наших носильщика, обильно нашпигованные свинцом, нечто дымящееся и окровавленное, похожее на недожаренную баранью тушу, а также месиво из костей и мяса, чем-то напоминавшее Комиссара. Бараньей тушей, судя по всему, мог быть только Камикадзе, так как на остатках черепа были заметны волосы, напоминавшие по кондиции каракуль, а элементом, роднившим месиво с Комиссаром, были странным образом уцелевшие очки.

- Да, это Комиссар, - Капитан сплюнул кровью, - немного поспешил взорваться. Камикадзе рванул взрывчатку у двери, но не слишком осторожно. Носильщики оказались орлами, даже убили кого-то, прежде чем их перещелкали, а Лопес... Вон лежит.

Дон Паскуаль выглядел вполне прилично, если не считать того, что во лбу у него было две лишних дыры, а затылка не имелось вовсе.

- Это ты его шлепнул? - спросил я у Капитана.

- Нет, он вел себя прилично. Это работа вот этих, - Капитан пнул носком ботинка одного из пятнистых мертвяков.

- Ну и влепит же им Лопес за убийство братца! - предположил Малыш, лихорадочно набивая патронами пулеметную ленту.

- Не думаю, - мотнул головой Капитан, - если бы я был диктатором, то рано или поздно прикончил бы брата-близнеца... Малыш, ты остаешься здесь наблюдателем.

Малыш залег с пулеметом на небольшой баррикаде, которую мы спешно соорудили в столовой из обломков мебели и трупов, заодно перетащив в спальню все оружие и патроны, которые валялись в столовой. Пушка тем временем приглядывал за ходом, ведущим на маисовое поле, но никто оттуда вылезти уже не мог.

Наконец-то обратили внимание на Марселу, которая во время рукопашной упала в глубокий обморок и неподвижно лежала там, где я ее покинул. Капитан даже подумал, что ее убило.

Мы перевернули ее на спину, пошлепали по щекам. Надо сказать, что вид у нее был несколько легкомысленный, и чтобы не отвлекать наших бойцов от службы, Капитан велел мне ее одеть. Поскольку майка и брюки сгорели во время пожара. Марселе пришлось нацепить заскорузлый от крови комбинезон, который я содрал с одного из пятнистых.

Только тут мы смогли обратить внимание на люк. Зная здешние нравы, лезть в него без размышлений было рискованно.

- Там какая-то лестница, - сообщил я Капитану, осторожно заглянув вниз, может, попробуем спуститься?

- И получим лазерный душ? - скривил губы Капитан. - Надо проверить....

- Хорошо, - согласился я и, подобрав валявшуюся неподалеку каску одного из пятнистых, бросил вниз. Каска благополучно брякнулась о ступеньку и, тарахтя, покатилась вниз.

- Нет, этого мало, - заметил Капитан, - тут может быть ловушка с термолокатором. О такой штуковине мне рассказал Лопес совсем незадолго до нападения этих мерзавцев. Там датчик реагирует только на тепло человеческого тела, в неживое не стреляет... Правда, он говорил не об этом люке, но черт его знает... Эй ты, корова!

Он явно обращался к Марселе.

- И не жалко ее тебе? - спросил Малыш от баррикады.

- Не отвлекайся! - обрубил его Капитан. - А ты, шлюха, шагай вниз, живо! Не то спихну!

- Подчиняюсь силе, - пролепетала Марсела, посмотрев на меня, словно я обязан был как джентльмен взять это дело на себя. Тут она ошибалась, ведь джентльмен, насколько я помнил из литературы, всегда обязан пропустить даму вперед.

Подталкиваемая автоматом, Марсела на подгибающихся коленках вошла на верхнюю ступеньку лестницы и схватилась рукой за что-то напоминающее перила. И тут...

Нет, лазеры не заработали. Просто что-то щелкнуло, заурчало, и лестница вместе с Марселой быстро заскользила вниз.

- Черт побери! - взревел Капитан. - Держи ее! Я закинул автомат за спину и прыгнул следом за Марселой. Промчавшись десять-двадцать ступенек, я сцапал ее за плечи и начал было тащить обратно. Она не упиралась, но сами понимаете, как удобно взбираться вверх по эскалатору, стремительно скользящему вниз. И это было еще не все. Наверху что-то лязгнуло, и участок пола, который сдвинулся вместе с кроватью, когда люк открылся, по-видимому, решил вернуться на прежнее место. Снизу этот участок, оказывается, держался на бронированной плите толщиной в два фута. Капитан, чертыхаясь, пытался ее чем-нибудь заклинить, но неудачно. Свет померк, крышка захлопнулось.

Еще одно подземное путешествие

Темно было какую-то секунду, может быть, - две, потом зажегся свет. Мы ехали вниз по узкой бетонной трубе, освещенной пунктиром из ламп дневного света, нижний конец которой терялся во тьме. Одновременно горело только десять ламп, освещавших примерно сто футов лестницы. Постепенно лампы, которые оставались позади, гасли, а впереди зажигались новые. Хотя угол наклона эскалатора был лишь немногим больше тридцати градусов, у меня все же оставалось неприятное ощущение, что меня везут в преисподнюю. Марсела уселась на ступеньку и выбивала зубами канкан, бормоча что-то о Пресвятой Деве. Я уселся рядом, положив на колени автомат и пытаясь предположить, куда нас вывезет эта дурацкая лестница. Понемногу я начал находить некоторые преимущества в своем положении. Во всяком случае, мне оно казалось более выгодным, чем то, в каком очутились Капитан, Малыш, Пушка и Китаец Чарли. Меньше чем через час по моим прикидкам их должны были перестрелять или взять в плен. Последнее, вероятно, было много хуже первого. Пока я оставался наверху, мне грозила та же участь. Теперь совершенно реальная угроза отодвинулась, и все опасности носили чисто предположительный характер.

Некоторое время я сидел молча, потому что не знал, о чем нужно беседовать с малознакомой шлюхой. После Вьетнама, где бледные спирохеты меня обошли стороной, но стоили здоровья немалому числу моих приятелей, я относился к шлюхам весьма осторожно и старался пореже прибегать к их услугам, хотя и не знал, что перспектива подцепить у них СПИД или сифилис намного менее вероятна, чем у какой-либо любительницы. Обычно я просто расплачивался и уходил. Сейчас, когда платить мне было не за что, тему для беседы я найти не мог. К тому же Марсела выглядела теперь совсем не так, как несколько часов назад, когда демонстрировала свои прелести и почти соблазнила. Смуглые щечки были перемазаны копотью и размытой косметикой, волосы опалены, носик поцарапан, а мешковатый комбинезон хайдийского коммандос сделал ее похожей на крупную симпатичную жабу.

Пока я размышлял, Марсела достала из кармана комбинезона почти полную пачку "Кэмела" и прозрачную зажигалку. Это был посмертный подарок от убиенного мной пятнистого.

- Ты куришь? - спросила она, предлагая мне сигарету.

- Редко, - сказал я, принимая ее дар. Щелкнула зажигалка в руке Марселы, и пламя соединило на секунду наши сигареты, которые одновременно затлели... Стало как-то теплее, хотя здесь, в подземелье, было довольно прохладно, тем более, что одежда у нас была насквозь мокрая.

- Ты сегодня здорово напугалась? - спросил я, затягиваясь.

Марсела смущенно потупилась, очевидно, вспомнив о луже, и проворчала:

- Все мужчины идиоты. Им не живется спокойно. Обязательно нужно стрелять, убивать, делать революции, играть в политику... Я как только вспоминаю все, что сегодня произошло... Даже сказать не могу. А теперь вот едем куда-то, может быть, вообще к дьяволу в зубы.

- Ты веришь в черта?

- Не знаю... Конечно, в ад я когда-нибудь попаду. Хотя я исповедываюсь, хожу в церковь, и наш падре Анастасио сказал, что милость Господа не обходит даже закоренелых блудниц, если они искренне каются. Магдалина когда-то покаялась и вошла в Царство Божие. Может, и мне повезет. Но я на это не очень надеюсь. А уж тебе, коммунисту, туда прямая дорога.

Я не стал ее разубеждать, это было бы слишком долго и сложно. Наверное, поэтому она спросила:

- А ты русский или кубинец?

- Я здешний, - ответил я, поскольку такова была официальная легенда.

- А откуда ты? - испытующе прищурившись, продолжала допрос Марсела.

- Из Сан-Исидро, - ответил я. На случай, если я буду захвачен в плен, мне еще при подготовке к операции дали определенный набор сведений о себе, который я должен был сообщить службе безопасности перед тем, как она меня прикончит.

- Надо же! - недоверчиво усмехнулась она. - Что-то я тебя не припомню...

- В Сан-Исидро двести тысяч жителей, - хмыкнул я, - неужели все друг друга знают?

- Ручаюсь, что ты будешь говорить, что жил в районе Мануэль Костелло!

По легенде было именно так, ибо этот район столицы Хайди отличался своим жаргоном, который мне особенно удавался.

- Да, - сказал я, пожав плечами, - я жил именно там, на Боливаро-норте.

- Ха-ха-ха! - покатилась Марсела. - Ой, не могу! Я ж знаю там всех, от старика до грудного младенца! Я даже знаю, за кого ты будешь себя выдавать... Ха-ха-ха-ха!

Вот это было неожиданно. Я несколько опешил, но все-таки спросил:

- И за кого же, интересно узнать?

- За Анхеля Родригеса, разумеется, моего родного братца!

Это был точный и внезапный удар - чистый "иппон"! Я быстренько пробежал по своей памяти и вспомнил, что у моего прототипа была сестра и звали ее действительно Марсела!

- Знаешь, девочка, - вздохнул я, - если окажется, что ты работаешь на своего дружка Хорхе дель Браво, то мне придется тебя ликвидировать. Уж очень много ты знаешь...

Это вышло у меня слишком мрачно, и бедная Марсела перепугалась.

- Если б ты знал, кто такой мой братец, ты бы не стал так сердиться, пролепетала она. - Он хороший парень, но два года назад его застрелили полицейские, когда он вступился за одного паренька, обвиненного в торговле марихуаной. У нас и правда ходили слухи, что он жив и убежал на Кубу. Но я-то знаю, что чудес не бывает. А ты на него и правда чуть-чуть похож.

- Вот-вот, - буркнул я. - Так что ты мне еще расскажешь, сестренка? Все-таки я тебя два года не видел?

- Зачем тебе это?

- Просто, чтобы убить время. Этот дурацкий эскалатор, может быть, закончится где-нибудь в Китае.

- Чего там рассказывать? Как я стала супершлюхой?

- Хотя бы...

- Отца, как ты, наверное, знаешь, у нас не было, мать сбежала с пароходным официантом в Штаты. Присылала по пятьдесят долларов на меня... и на тебя, при последних словах Марсела криво усмехнулась.

- В неделю?

- В год... К Рождеству Христову...

- Она живет в Оклахоме, во всяком случае, мне так говорили.

- Да, где-то там. Но все деньги забирал ее братец, наш дядюшка Рамон Мартинес, владелец сувенирной лавки, Боливаро-норте, 15, - припомнил я свою легенду.

- А про то, что он старый скряга и сводник, ты тоже знаешь?

- Догадываюсь...

- Пока Анхель был жив, он побаивался меня обижать. Анхель был крутой парень и мог при нужде свернуть ему шею. Может быть, он был и не такой здоровый, как ты, но мог справиться с любым. Его все уважали. Анхель жил отдельно, он работал в порту и был заводилой у докеров, говорят, он там какой-то подпольный профсоюз устроил. Но когда его убили, дядька совсем обнаглел. Я помогала ему в лавке, и он заметил, что многие туристы на меня засматриваются... Дела и так шли неплохо. Лавка у нас была в двух шагах от порта. Как приходит круиз, так сразу толпа. Туристы хотят сувениры. Отделанные ракушки дядька брал у мальчишек по тридцать-пятьдесят сентаво, а загонял по три-пять долларов. Европа брала отлично, янки похуже, но тоже брали. Индейские маски неплохо шли, чучела крокодилов, черепах, игуан, пончо, значки... Иногда удавалось оптом сбыть партию.

Марсела пустила дым через ноздри и со злостью в голосе продолжила:

- А потом появился сеньор Рамирес. Он хотел продать дядюшке свою яхту. Дядюшка, хоть и скряга, но очень хотел иметь яхту - престиж! А это полмиллиона песо, между прочим, хотя она и подержанная, но очень шикарная!

Дядюшка просил Рамиреса, чтобы тот сбросил сотню тысяч. Тогда Рамирес говорит: "Хорошо, я сброшу, Рамон, но твоя Марсела должна принять участие в конкурсе "мисс Хайди". Если возьмет хотя бы третий приз, то можешь считать, что мы в расчете, а если станет "мисс", то заработает все, что будет сверх ста тысяч. Ну, "мисс Хайди" - это же один миллион песо! Вице-мисс - полмильона, вторая вице-мисс - сто тысяч... Конечно, там все было десять раз куплено. "Мисс", конечно, мне не дали стать. Это уже давно было для Мануэлы Лопес припасено, дочери самого дона Педро, генералиссимуса и президента. А мне, как я понимаю, прикидывали место второй вице-мисс. Рамирес так хотел, чтобы сто тысяч вернуть. Но тут, на втором туре, когда перед комиссией в купальниках ходили, меня углядел Хорхе дель Браво... Это такой кобель! Ночью приезжают агенты, дядюшка чуть не помер, думал, за ним. Даже обрадовался, когда они сказали, что за мной. Я тоже боялась. А меня привезли на виллу к Хорхе дель Браво. Там не так шикарно, как здесь, но тоже неплохо. Он совсем неплохо все обставил, сделал приятно... Драл только очень долго, полчаса, наверно, кончить не мог. Дал пять тысяч песо и сказал, что я могу считать себя "вице-мисс", и не второй, а первой. Так и вышло! Месяца три он меня держал, потом нашел что-то получше, но и меня не забыл: дал удостоверение, так что мне теперь весь хайдийский генералитет и половина министров знакомы. И все за какие-то полтора года!

- А главного Лопеса ты не обслуживала?

- Видать я его видала, даже несколько раз, но спать меня к нему не водили. У него, кроме жены, три постоянных любовницы есть: одна белая, норвежка, по-моему, яркая такая блондинка - он зовет ее Сан - "Солнце", другая китаянка из Гонконга - Мун - "Луна", а третья, негритянка из самой черной Африки - Стар - "Звезда". Говорят, что он спит со всеми сразу. Как он это делает, я не знаю, не видела, но это так. А жена у него старая карга, от которой даже сержанты охраны шарахаются. Она живет с вибраторами. У нее их целая коллекция, а недавно японцы за полтора миллиона долларов изготовили ей секс-робота, который умеет ласкать и даже говорить ласковые слова. Правда, я его не видела, может быть, это вранье.

- А где живет сам Лопес?

- Никто не знает. У него по всему острову виллы, ранчо, асиенды. Вот эта "Лопес-23", а есть еще, по-моему, и "24", и "25", и "30". Они все как-то между собой связаны. Может быть, мы с тобой сейчас переедем куда-нибудь на "Лопес-20" или на "Лопес-27". У него есть дома и в Европе, и в Америке, и в Австралии, и даже в Африке где-то. Но есть одно место, главное, оно называется "Зеро" или "Лопес-0". Только где оно, никто не знает.

- И даже не догадывается? - спросил я.

- У нас пол-острова запретных зон. Которая из них "Зеро" - неизвестно. А те, кто слишком интересуются, - исчезают... Жизнь такая.

Сигареты мы докурили. Эскалатор по-прежнему вез нас по наклонному тоннелю, но наклон теперь был совсем небольшой.

- Слушай, - спросил я Марселу, - но ведь здесь понарыто столько всяких ходов и переходов, ведь нужны были массы народа, чтобы все это построить. Неужели люди не помнят, где чего строили?

- Наивный ты парень! - усмехнулась Марсела и приятельски обняла меня за плечи. - А еще утверждал, что ты хайдиец! Во-первых, здесь в наших горах много старинных штолен, пещер и естественных пустот. Это намного облегчало работу, а во-вторых, у нас примерно пятьдесят тысяч заключенных, почти каждый десятый...

- Ну, а деньги откуда взялись?

- Лопес имеет примерно пятьдесят миллионов только личного дохода, да плюс в его распоряжении вся государственная казна.

Я хотел задать еще несколько вопросов, но тут впереди возникло светлое пятно. Там, в этом пятне, заканчивался эскалатор.

- Куда-то мы приехали? - подумал я вслух.

- Лишь бы там не стреляли... - вздохнула Марсела.

Эскалатор закончился в небольшом, хорошо освещенном зале, отделанном красным мрамором. Прямо перед нами в стене имелась дверь, которая автоматически открылась при нашем приближении. В то же время за нашей спиной сверху опустился щит, отделанный тем же красным мрамором, и мы оказались отрезаны от эскалатора. Перешагивать через порог двери было страшновато - я все время помнил о лазерном душе. Но больше идти было некуда, и я решил, что, возможно, долго мучиться не стоит. Я довольно корректно обнял Марселу за талию и шагнул вперед. Ничего ужасного не произошло. Мы оказались в узком коридорчике длиной примерно в пять ярдов, где при нашем появлении зажегся тусклый свет. Дверь, которая была позади, конечно, тут же закрылась, а вот другая, которая была впереди, почему-то открываться не стала. Даже тогда, когда мы подошли вплотную. В нашем распоряжении, таким образом, осталось несколько десятков кубических футов воздуха, поскольку обе двери закрывались герметически. Никаких иных выходов из коридорчика не было, и я вдруг отчетливо представил себе, что весь остаток жизни мне придется провести здесь, вдвоем с Марселой. Если учесть, что я ничего не ел со вчерашнего дня, то это визави мне не должно было показаться особенно обременительным. Я имел самые смутные представления о том, за какое время мы вдвоем успеем переработать весь кислород в углекислый газ и заполнить это помещение сероводородом, но догадывался, что дожить до седых волос я не успею, даже если съем Марселу до последней косточки.

- Это что, уже все? - произнес я вслух очень глупую фразу, размышляя про себя, стоит ли застрелиться сразу или все же подождать, пока кончится воздух. Решив повременить, я обнаружил на двери замок с десятизначным кодом. Это было неплохо, поскольку придавало смысл всей моей оставшейся жизни. Можно было потратить примерно десять, а то и пятнадцать лет, но так и не найти нужной комбинации. Правда, я слышал, что некоторые замки не любят, когда их слишком долго мучают неправильными комбинациями, и начинают стрелять, пускать ядовитый газ или поливать огнесмесью любителей экспериментов.

- Такой замок я уже видела, - сообщила Марсела, которая, должно быть, и не догадывалась о моих сомнениях и мелькнувшей мысли воспользоваться ею как продуктом питания, - у этого козла Паскуаля был в кабинете сейф с точно таким же замком. Я даже почти запомнила число, которое он там набирал... Год рождения его деда - 1865, потом год рождения его бабушки 1870, а последние две цифры я забыла...

Это было хорошим утешением. Набрав на замке 18651870, я прикинул, что даже комбинацию из двух цифр - если принять, что первые набраны верно! - я буду искать очень долго.

Пока я опять терзался своими сомнениями, легкомысленная Марсела сказала:

- А что, если набрать его возраст? Лопесу - 53.

- Попробуй набери, - равнодушно пробормотал я, надеясь, что замок сожжет нас напалмом или. отравит "ви-эксом" и спасет меня, таким образом, от греха каннибализма.

Произошло чудо - когда замурзанный пальчик, Марселлы с остатками лилового маникюра нажал, сперва на пятерку, а потом на тройку, замок щелкнул, половинки двери с шелестом ушли в боковые пазы. Таким образом, как это ни прискорбно, нам был открыт путь к новым неприятностям.

За дверью оказался почти такой же коридорчик, но в дальнем конце его была прозрачная стеклянная дверь, и сквозь нее отчетливо виднелся точно такой же вагончик, как тот, что привез нас на асиенду "Лопес-23" с кукурузного поля.

Ловушка была что надо! Едва мы с Марселой бросились вперед, убежденные, что уж со стеклянной-то дверью мы как-нибудь справимся, казавшийся неколебимым монолитом пол коридорчика под нами раскрылся, словно створки бомболюка, и мы, дико заорав от неожиданности, полетели в пропасть...

По уши в дерьме

Насчет пропасти я, конечно, сказал слишком сильно. Это только в первый момент показалось, потому что внизу было темно. Мы - ну, я-то уж точно! решили было, что нам крышка и что нам предстоит разбиться в лепешку, пролетев сотни три футов. На самом деле мы не пролетели и десяти и шлепнулись не на камни, а в самое стопроцентное жидкое дерьмо.

Когда-то, должно быть, еще в доиспанские времена, это была подземная река, которая несла по подземному лабиринту кристально чистые, возможно даже, минерализованные воды. Однако технический прогресс на поверхности земли превратил речку в клоаку, куда естественным или искусственным путем сливались канализационные стоки ближайших асиенд и поселков. Впрочем, об этом мы с Марселой узнали гораздо позже, а в тот момент, когда мы угодили в этот поток дерьма, нам было совершенно неинтересно знать, откуда он начинается и откуда это дерьмо взялось. Значительно больше меня лично интересовало то, как из дерьма выбраться. Скажу откровенно, я подозревал, что это невозможно. Ноги до дна не доставали, наверху серел каменный естественный свод. Впрочем, свод я видел недолго, только несколько секунд после падения, пока еще виделся свет из открытых створок "бомболюка", доставившего нам удовольствие искупаться. Скорость течения была очень велика, и нас быстро унесло за несколько крутых поворотов, куда свет уже не доходил. Мы плыли в кромешной тьме и такой густой вони, что меня не вывернуло наизнанку лишь потому, что я уже более полусуток ничего не жрал.

- Анхель! - услышал я визг Марселы. - Ты здесь?

- Здесь, здесь... - пробормотал я, стараясь поуже открывать рот.

- Боже, какая вонь! - Она была где-то рядом, но я ее не видел.

- Ты хорошо плаваешь? - спросил я.

- Часа четыре продержусь, - ответила она, - если раньше не задохнусь!

Самое смешное, что, падая в дерьмо, я не бросил автомат, висевший у меня на шее. При определенных условиях он мог бы утянуть меня на дно, так же, как пистолет, нож и четыре гранаты, висевшие на поясе вместе с двумя запасными магазинами. Если бы нам довелось проплыть по этой мерзкой реке чуть-чуть дольше, то кто-то из нас должен был утонуть - либо я, либо "Калашников". Однако очень скоро мы ощутили под ногами более-менее твердое дно и затем смогли идти пешком. Уровень зловонной жидкости стал поменьше, должно быть, труба стала шире. Здесь же я, наконец, нащупал в темноте отплевывавшуюся в разные стороны Марселу. Мы взялись за руки, как школьники на прогулке, и двинулись рядышком, чуть-чуть подталкиваемые потоком, который доходил нам до пояса.

- Боже! - бормотала Марсела. - Мои волосы! Они же насквозь пропахнут!

Бедняжка! Мне было так странно слышать, что ее волнуют волосы, когда есть прямая угроза вообще остаться тут навек. И это была серьезная угроза. Мы были по-прежнему во власти потока, и никто не мог поручиться, что где-нибудь за поворотом труба не начнет сужаться, и дерьмо не заполнит ее до потолка. Правда, пока уровень дерьма несколько снижался и доходил временами до середины бедер. Однако минут через десять он начал неуклонно повышаться, опять дошел до пояса и приблизился к груди. К тому же, вытянув левую руку вверх, я нащупал свод, а это был совсем дурной знак.

Марселе было явно проще. Она была воспитана в традициях безоговорочного доверия и подчинения мужчинам. Эмансипированность женщин-янки, летающих на истребителях и командующих десятками мужчин на кораблях, в эти места еще не докатилась. Это дитя природы и обычаев твердо верило, что с таким мужчиной, как я, бояться нечего, и было убеждено, что со мной не пропадешь. Мне надеяться было не на кого, а потому я трусил так, как никогда в жизни. Трусил потому, что от меня, по сути, ничего не зависело. Против тяжелого, неотвратимого потока идти было невозможно, остановиться - тоже. Можно было только идти или плыть по течению. Если бы я был один, то наверняка выл бы и орал от безысходности своего положения, но при Марселе стеснялся. Хотя в то время я был полным идиотом во всем, что касалось глубоких обобщений, моя беспомощность перед потоком дерьма как-то стихийно заставила меня подумать о том, что все мое прежнее существование являлось именно таким же беспомощным барахтаньем в потоке жизни. Несколько раз я действовал самостоятельно, но это приводило лишь к новым неприятностям, и меня еще дальше уносило в клоаку. Было горько и стыдно, что жизнь закончится таким омерзительным образом, но сделать я ничего не мог. Наше путешествие по смердящей реке продолжалось.

Коллектор шел все время под гору, а поток зловеще приближался. Зловоннейшая жижа вновь поднялась до плеч и заметно ускорила течение. Вспомнилось, что в детстве я то ли читал, то ли видел в кино историю, когда какой-то француз, каторжник или революционер, вот так же шел, спасаясь от врагов, по парижской канализации. Отчего-то его путешествие казалось мне увлекательным... Сейчас я так, конечно, не считал. Наоборот, у меня было горячее желание застрелиться, но этого я не сделал по двум причинам: во-первых, как всегда, у меня проявлялось чувство самосохранения, а во-вторых, я не был уверен, что мое оружие после уже двухчасового путешествия по клоаке окажется в состоянии выстрелить.

Одежда была пропитана дерьмом насквозь, до последней нитки. Волосы, вся кожа с головы до пят - тоже. Даже во рту ощущался вкус этой дряни. Но, как ни странно, чем дольше я находился в объятиях смрадного потока, тем больше привыкал к своему положению и смирялся со своей участью. К концу третьего часа нашего путешествия мне стало почти безразлично, чем все кончится. В конце концов рано или поздно умирать все равно придется.

Внезапно скорость потока увеличилась резко, даже можно сказать, стремительно. Уклон явно стал круче, и крутизна его все возрастала. Идти оказалось невозможным, нужно было плыть. Я даже пытался хвататься за потолок туннеля, но зацепиться было не за что.

- Ой! - пискнула Марсела. - Меня уносит! Уносило нас обоих, уклон достиг градусов тридцати, и поток мчался со скоростью быстрой горной реки. Никто не поручился бы, что дело не кончится каким-нибудь жижепадом... Нас действительно с разгона бросило вниз, с головой окунув в жижу, но все же мы вынырнули. Откуда-то сверху низвергались гнусные клокочущие струи, закручивая в потоке водовороты из жижи, но течение нас пронесло сквозь них за какие-то секунды. Теперь нас втянуло в явно искусственную бетонную трубу, на ощупь скользкую и обросшую какими-то наростами. Глубина опять стала такой, что ноги не доставали до дна, и мы с трудом держались на поверхности, изредка цепляясь друг за друга. Наши руки и ноги из последних сил работали, преодолевая тяжесть намокшей одежды, обуви, а кроме того, и моего вооружения, которое я почему-то не пытался бросить. Изредка ладони натыкались на всякую мерзость, плывшую вместе с нами: гнилую кожуру бананов, дохлых крыс, тряпки, экскременты, хлопья пены, щепки... Все эти предметы канализационного обихода, половина из которых в обычное время могла бы вызвать неукротимую рвоту, как ни странно, мало нас волновали. Мы к ним привыкли!

Бог что-то хотел для нас сделать. Неожиданно меня ткнуло в спину что-то твердое. Это был довольно толстый обрубок бревна, причем с большим запасом плавучести. Как его занесло сюда, меня не волновало. Главное, я смог в него вцепиться, и Марсела сделала то же самое. Мы поехали дальше с некоторым комфортом, уже не боясь выдохнуться и пойти ко дну.

Однако автомат, чиркнувший стволом по бетону трубы, навел меня на грустные мысли. Уровень жижи все ближе подходил к потолку. Следом за автоматом по бетону стала чиркать моя макушка. Это могло означать, что наше путешествие подходит к печальному концу. Но заставить дерьмовую реку течь вспять мы не могли.

Чтобы не скрести потолок макушкой, пришлось по самый подбородок окунуться в жижу и держать голову почти вровень с бревном. Но просвет между потолком и поверхностью дерьма сокращался катастрофически быстро. Наконец, его не стало совсем, и я, хватив последний глубокий глоток смеси аммиака, сероводорода и прочей дряни, которую при достаточной доле воображения можно было назвать воздухом, погрузился в отвратительную пучину. При этом я все-таки на всякий случай зажал нос, крепко стиснул зубы и закрыл глаза, хотя был на сто процентов уверен, что уже никогда их не открою...

Говорят, что некоторые ловкачи-ныряльщики умеют задерживать под водой дыхание на пять-шесть минут. Не знаю, насколько сумел это сделать я и насколько - Марсела. Мне лично казалось, что мое пребывание в толще дерьма длилось час, а то и больше. Во всяком случае, я держал в себе воздух до тех пор, пока не почувствовал, что у меня вот-вот лопнут легкие...

И - о чудо! Все-таки Господь Бог проявил великодушие к моей заблудшей душе и счел ее на данный момент не подлежащей призыву. Меня вынесло на поверхность, и я с наслаждением выдохнул ту гадость, которую уже не мог держать в груди, и жадно глотнул порцию свежего канализационного смрада. Более того! Нас вынесло к свету!

Тут я невольно вспомнил момент своего рождения. Тогда, как вы помните, я не испытывал такой радости. Наверно, тогда я был умнее, поскольку понимал, что избавление от одних страданий есть прелюдия к последующим.

Итак, в конце туннеля появился свет. Вначале это была едва ощутимая, неяркая точка. Потом она вытянулась, расширилась, превратилась в маленький полукруг. Полукруг этот быстро рос: сначала до размера двухнедельной луны, потом - до пол-арбуза, затем - до полкруга швейцарского сыра. И вот свет Божьего дня ослепил, резанул по глазам, заставил зажмуриться! Наше бревно, выброшенное напором воды из трубы, оказалось в густой жиже пруда-отстойника. Вместе с бревном мы благополучно причалили к берегу и, окутанные полчищами мух, протащились несколько шагов через кусты. Вонь, вероятно, и здесь была весьма ощутимой, но что она была по сравнению с той, которой мы надышались в канализации! Мы жадно, полными легкими вдыхали воздух, который нормальный человек назвал бы миазмами...

Пробравшись через кусты, мы обнаружили, что они росли на плотине, отделяющей пруд, где отстаивалось самое крупногабаритное дерьмо, вроде бревна или нас с Марселой, от другого пруда почище. Конечно, он тоже порядком вонял, но для нас там вонь уже и вовсе не чувствовалась. За вторым прудом виднелись какие-то здания, по-видимому, там располагались сооружения для окончательной очистки воды.

- Что ты встал! - рявкнула Марсела нетерпеливо. - Идем туда!

- Больно уж ты быстрая! - ответил я, сразу вспомнив, что я нахожусь не на прогулке, а на войне и что с местными властями у меня весьма неопределенные отношения. Одновременно, глянув на Марселу и на себя, я понял, во что мы превратились. Строго говоря, человеческий облик мы потеряли. Любитель сенсаций, сфотографировав нас в этот момент, мог убедить весь мир, что общался с пришельцами из космоса. Солнце довольно быстро сушило нашу одежду, и она покрывалась не то чешуей, не то коростой из засохшего дерьма. Все открытые участки кожи приобрели омерзительный желто-зеленый цвет и тоже покрылись чешуей или коростой. Волосы, прекрасные антрацитовые волосы бывшей "вице-мисс" Хайди, превратились в странную мешанину из каких-то слипшихся змеевидных косм и запутавшейся в них дряни, а у меня на голове образовался такой "ирокез", что все панки мира сдохли бы от зависти.

Прежде чем куда-либо идти, я все-таки прочистил, насколько возможно, автомат и пистолет. Похоже, что их механизмы работали нормально и застрелить кого-нибудь было вполне возможно. Убедившись в этом, я двинулся вперед, но не к домикам очистных сооружений, а в сторону от них. Марсела, бормоча ругательства, поплелась за мной.

Очень скоро мы оказались у обрыва высотой примерно в двести футов. Обрыв был настолько крут, что без снаряжения или хотя бы хорошей веревки спускаться было бессмысленно. Внизу, под обрывом, торчали огромные камни, на которые время от времени накатывали океанские валы. Справа обрыв уходил к горизонту. Вспомнив карту, которую мы изучали во время подготовки, я определил, что мы находимся на западе острова, на так называемом Лесистом плато. Влево обрыв постепенно понижался и уступами переходил в мыс, который, насколько я помнил, назывался мысом Педро Жестокого. Это было очень кстати, потому что в моей памяти отчетливо сохранилось: от мыса в море на полторы мили выдается песчаная коса, а за ней - цепь необитаемых песчаных островков. Перебираясь с островка на островок, можно было бы добраться до вполне приличного курортного государства на острове Гран-Кальмаро, откуда можно даже улететь в Штаты.

Мухи здесь, на свежем морском ветерке, чуть приотстали, но Марсела ныла:

- Черт тебя подери, что ты все ходишь и смотришь? Меня уже всю искусали, я вся чешусь... От этой грязи у меня будет экзема... Там, в клоаке, мы могли подхватить и сифилис, и холеру...

- А пулю ты не хочешь? - спросил я. - Это быстро, и после уже ничего не чешется!

Она смолкла и посмотрела на меня с ужасом. Если бы я видел свое лицо со стороны, то, наверное, испугался бы еще больше.

Некоторое время мы молча шагали вдоль обрыва, обходя справа каскад очистных прудов. Обрыв становился все ниже, но пологости в нем не прибывало, а скалы внизу становились все острее и отвеснее. Потом вдоль обрыва потянулась колючая проволока. Это означало, что обрыв стал доступнее, и это кому-то мешало. Наконец появился бетонный забор с проволокой по верхней кромке. Деревья впереди между тем поредели, и вскоре я уже различил впереди несколько белых строений, какие-то емкости, похожие на нефтяные, а также площадку, где стояли два-три автомобиля. За ней в бетонном заборе просматривались решетчатые ворота из проволочной сетки.

- Послушай, - шепотом предложила Марсела, - может быть, мне пойти и поговорить с кем-нибудь? Я женщина, оружия у меня нет...

- А как ты им объяснишь свой вид? Скажешь, что случайно провалилась в канализацию? Тебя арестуют и отправят в психушку, это как минимум. Кроме того, ты еще должна будешь объяснять, почему на тебе комбинезон солдата коммандос.

- Я скажу им, что я любовница Лопеса!

- Во-первых, это не так, во-вторых, о Паскуале Лопесе никто на острове вообще не знает, в-третьих, тебе никто не поверит, а в-четвертых, если Бог ума не дал, то лучше помолчи.

Она умолкла, скорее обиженно, чем испуганно. Тем не менее я тоже понимал, что сидеть в кустах и ждать неизвестно чего - бесперспективно. В тоталитарной стране даже на таком объекте, как очистные сооружения, могла быть серьезная охрана. Правда, если она заступает на пост, то скорее всего ночью. Может быть, тут даже спускают с цепи собак - лай их где-то слышался! - чтобы террористы не взорвали это дерьмохранилище и не испортили здешние пляжи. Но днем тут, видимо, особой бдительности не проявляли. Во всяком случае, пока. Поэтому я решил не мудрить особенно, а атаковать с ходу.

- Вот что, - предупредил я Марселу, - сейчас я тебя оставлю в покое. Если хочешь, то можешь идти сдаваться и объяснять, что ты бывшая любовница бывшего Лопеса, что у тебя желтый билет высшей категории, что тебя трахал лично Хорхе дель Браво и весь личный состав службы безопасности. Но! Все это ты сделаешь не раньше, чем я проскочу и удеру отсюда. Кроме того, если начнется пальба, то сиди и не рыпайся. Шальные пули убивают не хуже прицельных.

Она только мелко кивала. Я еще раз протер автомат, снял с предохранителя и потихоньку стал подбираться к строениям. Оглядевшись, я в три прыжка перескочил асфальтовую дорогу, отделявшую здания от деревьев, и незамеченным очутился за углом приземистого строения, где, судя по гудению трансформатора, помещалась подстанция. Между двумя глухими стенами каких-то технических построек я вполне спокойно пробрался почти к самой площадке, где стояли две "Тойоты", а чуть поодаль маленький грузовичок. Надо было попробовать укрыться между "Тойотами" и грузовичком. Грузовичок заслонял меня от окон какого-то офиса, где, вероятно, заседал смотритель этого вонючего заведения, а "Тойоты", стоявшие бок о бок, перпендикулярно грузовичку - от глаз охранника, маячившего у ворот. Охранник, судя по всему, был вооружен только "кольтом", висевшим у него на животе в защелкнутой на застежку кобуре. Он сидел на лавочке справа от ворот, где имелась незапертая калитка, вытянув ноги поперек асфальтовой дорожки, и дремал. Я подумал, что обязательно смогу уложить его прежде, чем он успеет расстегнуть кобуру. Но тут за моей спиной послышался шорох...

Атака с ходу

Только чудо спасло Марселу, неслышно подобравшуюся ко мне сзади, от экономной автоматной очереди, которую я мог бы в нее всадить с перепугу. Но я удержался и даже не ругнул ее как следует, а просто сцапал за руку и заставил пригнуться. Мы сидели вдвоем на корточках, укрывшись за тремя пустыми бочками из-под бензина.

- Вот что, - прошептал я в измазанное грязью ухо Марселы, - если ты поперлась за мной, то слушайся, иначе пристрелю и не пожалею. Сейчас мы осторожненько встанем и перескочим вон туда, между грузовичком и легковыми. Если этот осел в шляпе, который сидит и дремлет, должно быть, насосавшись пульке после сытного обеда, услышит, как мы топаем, то я его, конечно, пристрелю. Как только он свалится, ты должна изо всех сил пробежать через калитку и после этого можешь считать себя совершенно свободной. Можешь и никуда не бежать, но только, ради Бога, не цепляйся за меня, а особенно за автомат!

Совершенно не глядя на Марселу, я присел и расшнуровал ботинки, в которых чуть не утоп, но снять так и не решался. Сейчас настало их время. На то, что босой человек ходит почти бесшумно, меня навела Марсела - именно поэтому она и прошла следом за мной совершенно неслышно.

- Ты понесешь ботинки, - приказал я ей и почувствовал, что перегретый асфальт - это не сахар. Солнце накалило его так, что он жег ногу даже через сырые носки. Тем не менее я, не произведя шума, перескочил открытое пространство и спрятался между автомобилями. Следом за мной тихонечко просеменила Марсела, неся на вытянутой руке мои грязнейшие ботинки. Правда, она плохо пригибалась, но ее все равно не заметили. Зато она смогла увидеть важную вещь, которую не успел разглядеть я.

- В той машине, что справа, - ключ зажигания, - сказала она тихо.

Дверь машины была не заперта. Стараясь не высовываться, я нажал ручку, приоткрыл дверцу и кивком головы приказал Марселе лезть в машину. Бедная "Тойота"! Хозяин у нее был заботливый, а в каком виде в нее залезли мы!

Марсела спряталась под приборный щиток справа от меня, а я, положив автомат на сиденье, повернул ключ. Стартер тихо заурчал, охранник даже не повернул головы. Мотор завелся, я, очертя голову, рванул с места, так что бедная "Тойота" завизжала, как атакующий каратист. Вывернув баранку, я с разгона ударил бампером в ворота, которые были сделаны из легкой стальной сетки и некрепко сваренных стальных уголков. Вместе с петлями ворота вылетели, машину тряхнуло, я опять резко крутнул руль и выскочил на шоссе. Сзади послышалась сквозь рев мотора ругань проснувшегося сторожа, но слов я не расслышал.

Честно скажу, захват машины получился неожиданно, прежде всего для меня самого. "Тойота" была теперь в моих руках, но куда гнать эту симпатичную розовую кобылку прошлого года выпуска, я не знал. Стоило ли ее вообще угонять - об этом я тоже как-то не подумал. Но зато Марсела была ужасно довольна. Как в кино! - восхитилась она. Шоссе уводило меня в сторону от мыса Педро Жестокого, от желанной песчаной косы, видневшейся у горизонта в полуденном мареве, стоявшем над бирюзовыми волнами. Шоссе шло по обрыву и где-то впереди, поднявшись на склон Лесистого плато, должно было соединиться с кольцевой автострадой, опоясывавшей остров.

Дорога шла в гору, но довольно полого, и "Тойота" несла нас вперед не менее чем со скоростью сорок миль в час. Я глянул в зеркальце - погони не было. Это было и хорошо и плохо. Плохо потому, что владельцы машины не пытались сами настичь угонщика, а скорее всего позвонили в полицию. А пост дорожной полиции, как назло, располагался у въезда на кольцевую автостраду. К тому же въезжать на автостраду надо было с серпантина. Полицейские знали, что угонщик мимо них не проедет, и просто поставили поперек дороги здоровенный грузовик-фургон. Вполне уверенные, что имеют дело с хулиганом, полицейские даже не удосужились расстегнуть кобуры и, помахивая жезлами, дубинками и наручниками, стояли в стороне у своей будки.

Я ударил по тормозам, рванул дверцу левой рукой, автомат схватил правой, выпрыгнул на асфальт и высадил в ошалевших от неожиданности полицейских полмагазина. С двадцати ярдов это было не очень сложно, убивать я уже давно умел прилично, и в полиции острова Хайди освободилось четыре вакансии.

Марсела, сжавшись, сидела под приборным щитком и стучала зубами.

Выждав некоторое время, я перебежал к грузовику. Его надо было убирать с дороги. Это была оплошность, и она бы могла мне дорого обойтись, если бы мне в очередной раз не повезло.

В тот самый момент, когда я, забравшись в пустую кабину грузовика, начал поворачивать эту тушу вдоль дороги, из ветрового стекла вдруг брызнули осколки, и едва ли не точно напротив моего лица возникла дырка, окруженная паутиной из мелких трещин. Я выпустил баранку, а затем плюхнулся на пол кабины, стараясь успеть до второго выстрела. Второй выстрел ударил, но новой дыры не появилось ни в стекле, ни в дверце, ни в моей голове. Сделав вид, что хочу выбраться через левую дверцу, я выпрыгнул через правую. Уловка, однако, оказалась ненужной...

- Эй, Анхель! - услышал я совершенно неожиданно торжествующий голосок Марселы. - Я его убила!

- Это ты про меня? - спросил я. Один из осколков стекла рассадил мне подбородок, хотя и не очень сильно.

- Да нет! - нервно хихикнула Марсела. - Я застрелила того, кто в тебя стрелял.

С некоторым недоверием - ибо не мог понять, из чего она могла выстрелить! - я обошел грузовик и увидел Марселу в позе удачливого охотника, поставившую босую пятку на увесистую тушу пятого полицейского, рядом с которым валялся крупнокалиберный револьвер.

- Чем же ты его уложила? - Я выпучил глаза от обалдения. Марсела сделала самую приятную усмешку, которая только могла появиться на ее личике, испачканном дерьмовой коростой, и показала мне мой собственный пистолет:

- Ты его выронил, когда прыгал из "Тойоты", а я подобрала.

Я хотел спросить еще что-то, но в это время зашелестели придорожные кусты, и доброжелательный голос достаточно вовремя произнес:

- Сеньоры партизаны, меня стрелять не надо! Во Вьетнаме со мной служило несколько парней, которых жизнь в джунглях приучила стрелять на звук сразу, не дожидаясь первых слов или первого выстрела. Один из них едва не пристрелил преподобного отца Смитсона. У меня этой дурной привычки не было, и, прежде чем стрелять, я все-таки поглядел, в кого. Некий плотный, невысокий и очень небритый парень креольской внешности поднял руки вверх и широко улыбнулся.

- Сеньор начальник, - это явно относилось ко мне, - меня стрелять не надо!

- Да, да, я уже слышал, - проворчал я, - но если бы ты очень хотел, чтобы в тебя не стреляли, то тебе лучше было бы сидеть в кустах! Ты мешаешь мне работать!

Зачем я сказал последнюю фразу - убей Бог, не пойму!

- Я все понимаю, сеньор начальник, у каждого свое дело: полицейские ловят, партизаны стреляют. Но вы же, я очень извиняюсь, хотели реквизировать мой грузовик, а он у меня последний...

- А-а! - вскричал я. - Так это ты помог им перегородить дорогу?!

- Меня заставили, сеньор! Они грозили, что отберут у меня права, а вы знаете, какую взятку надо дать, чтобы получить новые?!

- Ладно, - смилостивился я, - забирай свою таратайку и убирайся!

- Да, - парень положительно обнаглел, - но у меня, сеньор, разбито лобовое стекло. Может быть, народная власть возместит мне ущерб?

- А разве это мы разбили стекло? - завопила Марсела. - Нахал чертов!

- Да, но ведь народная власть объявила, что возместит все жертвам диктатуры! Раз полицейские прострелили мне стекло, то это значит, что я тоже жертва диктатуры! Мы люди бедные, сеньор!

"Господи, - мысленно выругался я, - все уже знают, что и как будет делать народная власть, которой еще нет!"

- Если ты так уже доверяешь нашей народной власти, то я разрешаю тебе экспроприировать собственность у этих дохлых служителей кровавого террора! объявил я вслух. Парень понял меня правильно и тут же полез обшаривать карманы полицейских, разбухшие от взяток, полученных с нетрезвых водителей и лиц, превышающих скорость. Думаю, что там хватило бы не только на стекло, но и на новую кабину.

- Пистолеты, патроны, сигареты и зажигалки отдашь вот этой сеньоре, строго сказал я, указывая на Марселу, - и не вздумай шутить - она отлично стреляет!

- О да, сеньора отлично стреляет! - закивал парень, выворачивая очередной карман. - Она с двадцати шагов уложила этого полицейского, я видел!

Убедившись, что парня, кроме полицейских карманов, ничего не интересует, я забежал в постовую будку. Там меня ожидал неприятный сюрприз - на столе громко бубнила маленькая рация:

- Седьмой, подкрепления посланы, подкрепления посланы, отвечайте!

Шофер, как мне было видно сквозь стекло, продолжал экспроприацию, а Марсела укладывала на сиденье "Тойоты" кобуры с пистолетами и пачки сигарет. В будке ничего существенного не было, кроме сейфа, опечатанного сургучом. Ключ я нашел сразу, в верхнем ящике стола дежурного. Из сейфа я добыл пять новеньких автоматов "узи" и несколько больших коробок с 9-миллиметровыми патронами. Увешавшись автоматами, запихнув в карман рацию и взяв под мышки коробки с патронами, я поспешил к "Тойоте", чтобы свалить весь этот хлам на заднее сиденье.

Шофер-экспроприатор уселся в кабину своего мастодонта, и фургон освободил нам дорогу. Мы выехали на кольцевую автостраду, по которой за полчаса не проехало ни одной машины. Это было очень странно и могло означать только одно: движение перекрыто, чтобы пропустить автомобили с полицейским резервом. Как я понял из довольно сбивчивого и нервического рассказа Марселы, пятый полицейский выскочил из будки уже после того, как я забрался в кабину грузовика и до этого что-то говорил в рацию, прежде чем бросить ее на стол и побежать навстречу пуле.

- А куда мы едем? - спросила Марсела тоном невинной девочки, угодившей в автомобиль к злодею-маньяку.

- Я завезу тебя в лес и там буду долго насиловать, - сообщил я весьма серьезным тоном, поскольку точно и сам не знал, куда ехать.

- И тебе не будет противно? - по-моему, она приняла это как должное. Ведь я такая грязная...

- Я шучу, - пришлось спешно исправлять ошибку, - нам надо убраться с автострады раньше, чем сюда явятся солдаты или полиция. Только пожалуйста, поменьше болтай! Если тебе нечем заняться - снаряжай магазины к автоматам.

- Но я не умею...

- Стрелять из пистолета и попадать в лоб за двадцать шагов она умеет, а заряжать магазины нет? Неужели дель Браво тебя не научил этому?

- Он меня учил совсем другому! - обиделась Марсела. - Когда мы отмоемся, я покажу тебе, на что способна...

Это был неплохой аванс, и я бы оценил его в другой обстановке, но сейчас меня больше интересовало не то, сколь высокой сексуальной культурой обладал сеньор Хорхе дель Браво, а насколько прилично были обучены его подчиненные. Между тем я даже не знал, откуда высланы подкрепления на седьмой пост, и удираю я от них, в конце концов, или, наоборот, приближаюсь к ним? Впрочем, поскольку дорога была кольцевая, то, приближаясь к преследователям с одной стороны, я, несомненно, с другой стороны от них удалялся.

Марселе я кое-как объяснил, что нужно делать, чтобы правильно снарядить магазины автоматов "узи". Получалось у нее это очень плохо. Еще хуже вышло, когда мы присоединили магазин к автомату. Как обошлось без случайного выстрела - сам удивляюсь. И это при том, что правой рукой я помогал Марселе, а левой крутил баранку. Автокатастрофы тоже, как ни странно, не случилось.

- Знаешь ли, - проворчал я, когда убедился, что она кое-что поняла и не влепит случайную пулю себе в живот, - я думаю, что, умея так метко стрелять, ты чуть-чуть больше разбираешься в оружии. Я, пожалуй, сомневаюсь, что попал бы в лоб с двадцати шагов...

- Если бы ты стрелял, то не попал бы наверняка, - хмыкнула Марсела, особенно, если бы так же, как я, зажмурил глаза и отвернулся в сторону...

Ночные похождения начинаются днем

Кольцевая автострада стала взбираться на какую-то большую гору. Серпантин тянулся по живописным зеленым террасам, и будь я в этих местах туристом, а не партизаном, то, безусловно, подобрал бы место, чтобы полюбоваться с возвышенности на красочную панораму острова, пляжей и океана. Увы, пока дело шло совсем плохо: на серпантине ниже нас появились два полицейских грузовика. Им еще предстояло пропетлять мили полторы, чтобы добраться до того места, через которое проезжали мы. Но это было еще не все. Перед полицейскими грузовиками следом за нами мчался знакомый фургон шофера-экспроприатора. Как назло, серпантин пошел вверх намного круче, чем прежде, и я понял, что не успею покинуть подъем и выехать на новый виток серпантина прежде, чем полицейский и шофер-экспроприатор окажутся за нашей спиной и смогут прострелить нам баллоны. Сворачивать было некуда: с одной стороны - почти вертикальный откос вверх, с другой - точно такой же вниз. Грузовик шофера-экспроприатора уже появился из-за поворота. Он жал на газ, и движок у него тянул неплохо. Его роль в деле мне была ясна: он служил полицейским в качестве проводника. Кроме того, что он с моего разрешения экспроприировал у полиции, ему, вероятно, хотелось получить еще и вознаграждение за поимку партизан, а возможно, и страховую премию.

- А у нас бензин кончается, - заметила Марсела, - надо было заправиться у того тяжеловоза.

- У него дизельный двигатель, - отмахнулся я.

Бензина для дальнейшего бегства было явно недостаточно. Стрелка уже легла на "О", и работал мотор только на гарантии фирмы "Тойота". Его даже хватило, чтобы преодолеть максимум крутизны, но после этого он заглох. Сзади, надсаживаясь, взбирался на подъем фургон экспроприатора, а следом еще в двухстах ярдах ниже по склону урчали "Доджи" с полицейскими.

- Стоп! Приехали! - констатировал я. - Вылезай!

Мы выглядели словно опереточные разбойники. Я нацепил на себя две полицейских портупеи, кроме своего пояса с гранатами, пистолетом и ножом. Этим ножом, кстати, я спорол с заднего сиденья "Тойоты" матерчатый чехол и замотал в него трофейные патроны и автоматы. Взвалить его на себя Марселе было не под силу, и она волоком потащила его за собой к краю шоссе.

Шофер-экспроприатор, видимо, разглядел, что я остановился и вылез из машины. Он знал, что я человек строгий и могу обидеться за его некорректное поведение. Поэтому на подъеме он максимально сбавил скорость, ожидая, что полицейские выедут из-за его спины и он останется невредимым. Полицейские, однако, не спешили, а зря.

Сняв "Тойоту" с тормоза, я уперся ей в капот и сильно толкнул. Этого в принципе можно было и вовсе не делать - она бы и так покатилась под уклон. Просто мне очень хотелось, чтобы шофер-экспроприатор не считал меня неблагодарным человеком.

"Тойота", не спеша раскатившись, уже с хорошей скоростью долбанулась багажником о передний бампер фургона. Экспроприатора развернуло поперек шоссе как раз на месте максимального уклона. Он скользнул юзом, залетел передними колесами в правый кювет и классически лег набок. Жалобно зазвенели окончательно выбитые стекла кабины. Шоссе было перекрыто, но мне этого было мало. К месту столкновения уже подкатывали полицейские грузовики. Я собирался бросить им под колеса гранату, укрываясь за кузовом опрокинутой фуры, но тут произошло нечто неожиданное: из кустов, в которые уползла Марсела с узлом, внезапно ударила длиннющая автоматная очередь. Я не видел, что произошло, но лишь услышал хлопок лопнувшего баллона, скрежет колесных дисков по асфальту, жалобный писк тормозов, а затем гулкий лязг столкнувшихся машин. Следом за этим еще что-то задребезжало, взвыло несколько десятков глоток сразу, послышался хруст ломаемых кустов, а затем - два гулких взрыва.

Ошалело высунув нос из-за кузова, я увидел, что на шоссе ничего не осталось, кроме черных следов от шин, а под откос катятся вниз по склону оба полицейских грузовика, объятые чадным бензиновым пламенем. Разбираться, как это получилось, было некогда. Я припустил бегом в кусты, где застал перепуганную Марселу, зацепившуюся автоматом за ветку.

- Я нечаянно! - испуганно завопила она, словно бы я собирался надавать ей оплеух. - Он сам выстрелил, я только зацепилась...

Отцепив автомат, я не без напряга взвалил на себя чехол с оружием и патронами и повлек Марселу подальше от дороги.

Только тут я заметил, что одет немного не так, и вспомнил, что ботинки забыты на очистной станции. Скажу сразу, что по джунглям этого острова ходить босиком не менее опасно, чем по минному полю. Пока мы были рядом с дорогой, главной опасностью были осколки бутылок из-под пива и пепси, которые бросали из окон своих машин мимо проезжающие водители. Но когда мы углубились в лес в траве то там, то тут начали раздаваться весьма неприятные шуршания. Уходить надо было побыстрее, потому что кое-кто из полицейских мог уцелеть и передать о нашем местонахождении по рации. Но как уходить быстрее, когда из травы то и дело поднимаются симпатичные треугольные головки с раздвоенными язычками, которые иронически шипят тебе вслед нечто вроде приветствия, означающего: "Не беспокойся, парень, ты все равно на кого-то из нас наступишь!" Во время подготовки мне кое-что рассказали о местных пресмыкающихся и особенно обрадовали тем, что здешние островные жарараки значительно крупнее тех, что водятся на континенте, и их порция яда убивает вдвое быстрее. Однако погань ползала не только в траве, но и на деревьях, поэтому требовалось все время приглядываться, чтобы не ухватить за хвост какую-нибудь древесную гадюку, умело замаскировавшуюся под ветку или лиану. Кроме гадюк, можно было познакомиться и с какими-нибудь пауками, ящерицами, колючками, жгучими растениями и еще другой дрянью, имевшейся в великом изобилии.

Не знаю, как нас любил Господь Бог, если позволил благополучно пройти по джунглям почти десять миль, не получив ни одного укуса и даже не порезав пятки об острые листья. Нас, правда, искусали москиты, но змеи явно нами брезговали. Уж слишком сильную вонь мы распространяли. Порычала на нас издали какая-то представительница кошачьих, скорее всего ягуариха, но кушать тоже не захотела, а может быть, побоялась устроить желудочное заболевание своим детенышам.

Так или иначе, но мы все-таки выбрались на какую-то тропку, где уже риск наступить на что-нибудь был поменьше. Тропинка вывела нас на узкую гравийную дорогу, по которой мы пошли в большей безопасности, хотя и с меньшим комфортом. Кто не верит, может пройти три мили босиком по острым мелким камушкам, которые к тому же были здорово прокалены солнцем. Светило между тем понемногу начинало садиться.

Марсела первое время что-то бормотала, потом изредка повизгивала, видя змею, но скоро притихла и шла молча, согнувшись под тяжестью того, что я на нее навьючил. Мешок из "Тойотиных" чехлов я под конец тоже вынужден был волочь. Сил у меня было совсем немного - я ведь почти сутки ничего не ел, если не считать нескольких галет на кукурузном поле. Появись в этот момент солдаты Лопеса, нас можно было бы взять голыми руками: я бы просто не удержал автомат.

Дорога вывела нас из джунглей на берег быстрой и очень чистой горной речки, через которую был переброшен бетонный мост. Боже мой, как мы пили эту воду! Будто хотели разом восполнить всю потерю влаги! Заодно попытались смыть хотя бы часть грязи и унять зуд от комариных укусов.

- Ты не будешь смотреть? - спросила Марсела с весьма неожиданной стеснительностью.

Господи! Да зачем мне это - смотреть на нее! Единственная плоть, на которую я посмотрел бы с удовольствием, было жареное мясо: свиное, говяжье, баранье, птичье... Но от женской мне ничего не требовалось.

Берег был пустынен, я сделал вид, что смотрю в сторону, а Марсела, скинув свой комбинезон, а затем и пресловутые малозаметные детали купальника - они, впрочем, из телесно-розовых стали грязно-коричневыми - полезла в воду. Повизгивая от холода, она присела между камнями, и свежие струи стали сдирать с ее смуглой кожи налипшую грязь. Конечно, трудно было надеяться, что она сумеет отмыться как следует - тут требовалась горячая ванна, душ и два ведра шампуня, но и я, если честно сказать, начал подумывать о том, чтобы полезть в воду... Впрочем, сквозь убаюкивающий шум воды, который начал было погружать меня в дремоту, я вдруг расслышал весьма знакомый, но очень неприятный звук. Он исходил с неба.

Уж чего-чего, а стрекот вертолета я хорошо знал. Даже в сугубо мирной обстановке он напоминал мне далекие времена юности. Тогда в этом звуке обычно было спасение. Когда мы в свое время ползали по мерзким, заболоченным, кишащим змеями и пиявками джунглям дельты Меконга, оторвавшись от своих и ощущая, что вот-вот попадем на мушку к парням в матерчатых шляпах и черных рубахах, то вертолетный стрекот казался райской музыкой. Но сейчас, когда я уже третьи сутки играл роль партизана, причем с успехом, этот звук ничего хорошего не сулил.

- Вылезай! - крикнул я Марселе, одновременно задирая голову вверх и пытаясь определить, откуда ждать появления этой мерзкой железной стрекозы. К сожалению, в горах это не сразу учуешь, эхо может здорово обмануть.

Марсела вздрогнула, с перепугу уронила в реку комбинезон, который пыталась прополоскать, и бросилась ко мне. Я в это время втянул узел с оружием под небольшое нагромождение камней. Обрыв нависал над нами и прикрывал сверху. Вертолет появился совсем неожиданно, он прошел над речкой и скрылся очень быстро. Вряд ли они успели нас заметить, но не исключен был второй облет, и я удержал Марселу за руку, когда она хотела было выскочить из укрытия.

- Погоди!

- Но у меня одежда уплыла! - простонала она.

- Завернешься в чехол, - сказал я, - все равно нам надо разобраться с этим тюком...

Марсела сидела на корточках, прижав колени к груди и обхватив их руками. Тем временем я нанизал все полицейские кобуры на один ремень и застегнул вокруг своей талии, собрал четыре "узи" в плотную вязанку и стянул ее двумя другими полицейскими ремнями. Магазины я с них поснимал и снарядил патронами, раскупорив ради этого одну из коробок. Картонные упаковочки я распихал по карманам. Тем временем Марселе удалось соорудить из чехла нечто вроде хламиды-безрукавки. Хламиду я стянул в талии четвертым ремнем, засунул за ремень магазины, на шею Марселе повесил еще один "узи", а в руки дал непочатую коробку.

- Зачем мы тащим столько железа? - пробормотала она.

Скажу по совести, мне казалось и самому, что я переборщил. Нам вполне хватило бы двух автоматов: ведь я не бросил свой верный "Калашников", который, как выяснилось, и после пребывания в канализации вел себя неплохо. Но отчего-то я не решался бросить трофеи и, как позже выяснилось, не прогадал.

Поглядывая с тревогой на небо, уже явно закатное, мы пошли вниз по течению реки. Она скорее всего текла к морю, а мне очень хотелось оказаться на самом краешке этой идиотской страны, чтобы постараться из нее выбраться, прежде чем меня поймают живодеры Марселиного дружка Хорхе дель Браво.

Марселе, освежившейся в речке и не имевшей такого груза на своих плечах, дорога все же далась полегче. А я уже брел еле-еле, даже приотстал от нее. Шли мы не у самой воды, а укрываясь лесом, по речному обрыву, и я не мог даже ополоснуть лицо. Правда, вскоре стало попрохладнее, когда солнце наконец село, но все же это были-тропики. Сквозь просветы в кронах деревьев уже отчетливо виднелись яркие звезды. И тут, откуда-то сзади, в тихом гуле и шелесте джунглей, я отчетливо уловил звук, который показался мне еще более неприятным, чем стрекот вертолета. Сначала я подумал, что близко какое-то жилье - деревня, поселок или асиенда, где в вечерней тиши мирно гавкают привязанные на цепь собаки. То, что лай долетал из-за нашей спины, меня не встревожило - я уже говорил, что эхо в горных джунглях может преподносить сюрпризы. Однако лай уже спустя пять минут стал отчетливым - он приближался. К тому же, тембр его и ритм говорили не о привязанных дворнягах, а об отлично натасканных служебных овчарках, за которыми, несомненно, следует взвод вооруженных полицейских. Мозг, как компьютер, начал строить варианты: после того как разбились грузовики, часть полицейских уцелела, а возможно, с ними были и собаки. Кроме того, они наверняка имели рации, связались с начальством и вызвали вертолет. Вертолет засек нас на реке и навел пешую погоню. Очень может быть, что нас блокировали и с противоположной стороны. Тогда надо ждать засады и впереди.

Самое лучшее в этой ситуации - перейти реку. Это могло бы сбить со следа собак и позволило бы обойти засаду, которую удобнее всего было высадить с вертолета.

Однако перейти реку было нельзя. Даже если бы нам удалось спуститься с тридцатифутового обрыва, который был здесь куда более крут и неудобен, чем у моста, то пересечь поток без веревки мы бы ни за что не смогли. Нас снесло бы с ног и расшибло всмятку о валуны. Можно было попробовать начать взбираться на горный склон, в сторону от реки. Но скорость нашего движения очень резко упала бы, и собаки настигли бы нас быстрее.

Я сделал одно - прибавил шагу. Марсела - тоже. Но куда там! Сил оставалось не больше, чем у вареной курицы. Если до этого мы ползли, как черепахи, то теперь двинулись вперед со скоростью улитки (не знаю, впрочем, кто из них быстрее бегает).

Темнота давала собакам большое преимущество. Я не имел инфракрасных очков, чтобы разглядеть их в темноте, а они чуяли меня по запаху, которого от меня шло предостаточно. Лай слышался не более чем в полумиле. Я понял, что они настигнут нас меньше чем через две минуты. Но тут внезапно начался довольно крутой спуск, и мы с Марселой буквально съехали с него на расчищенную от джунглей площадку. К тому же из-за горы начала медленно высовываться яркая, хотя и щербатая луна, и на этом открытом месте, да еще в лунном свете, наши спины могли бы стать прелестной мишенью. Впрочем, я не знал, что автоматы смотрят на нас и с другой стороны вырубки.

Вероятно, те, кто ждал нас здесь, должны были лишь помочь собакам и тем, кто бежал за ними, высунув язык. Однако все получилось совсем по-иному. Марсела зацепилась не то за пенек, не то за корень, торчавший из почвы, и с размаху шлепнулась наземь. "Узи", у которого были свои, специфические привычки, немедленно открыл огонь самостоятельно, так как ставить его на предохранитель Марсела по-прежнему не умела, а я, заряжая, забыл это сделать. Ввиду того, что "узи" имел нехороший обычай попадать в цель без всякого желания хозяйки, кто-то дико завизжал, возможно, прощаясь с физическими признаками мужества, а затем шесть или семь автоматов - точно таких же "узи", какой был у Марселы, открыли бешеный огонь по вырубке. Сделали они это очень вовремя. Поскольку Лопесовы полицейские прежде всего берегли свои головы, а уже потом заботились о том, чтобы прострелить чужую, то ливень пуль миновал меня, скромно прижавшегося к земле и начавшего отползать влево, куда за мной поползла и Марсела. Однако уже упомянутое свойство израильских автоматов и здесь сыграло свою роль. Во-первых, две огромные овчарки, сбегавшие по склону (которые, несомненно, сцапали бы нас, словно гончие зайцев, всего за пять секунд), жалобно завизжали и начали кататься по траве. Во-вторых, кто-то из тех, кто бежал за овчарками, тоже наскочил в темноте на пулю своего коллеги и скатился по склону, ломая кусты. И с противоположной стороны вырубки тоже ударило с десяток "узи", долбивших прямо перед собой. Трассеры носились с одного края вырубки на другой, пули с треском сшибали ветки, вонзались в стволы деревьев...

Повторялась ситуация, уже знакомая мне по бензоколонке. Полиция Лопеса нашла себе занятие и совершенно не обращала на нас внимания. Именно это позволило нам не только благополучно уползти на безопасное расстояние в сторону, но и углубиться в лес. Вот тут-то и взошла луна, которая осветила поляну. Слава Богу, что нас там уже не было.

Позицию полицейских, которые должны были блокировать нас спереди, мы обошли слева: они так увлеченно палили, что не обратили внимания на шум. Меня-то учили, как надо бесшумно ходить по лесу, а вот Марселу - нет. Она ломила напрямик, как молодая слониха, спешащая на зов самца. (В Африке я был, но половой жизни слонов не наблюдал, так как в той саванне, где мы воевали, слоны предусмотрительно разбежались.)

Можно было, конечно, и перебить тех шестерых, которые перестреливались с собачниками, но я очень спешил и, кроме того, хотел дать поразвлечься самим полицейским.

Поэтому я спокойно миновал их линию и, обретя второе дыхание, - скорее, конечно, уже восьмое или десятое, - потащил за собой Марселу.

Пробежав кое-как ярдов сто, мы оказались на окраине еще одной поляны, побольше. На ней, залитый лунным светом, стоял полицейский вертолет, а около него покуривали сигары два полицейских-пилота. Мне было очень жаль, что я не мог им дать спокойно докурить, но автомат вскинулся как-то спонтанно, рефлекторно, если выражаться совсем уж по-научному. Первая же очередь избавила их от вредной привычки курить на рабочем месте, но, к сожалению, навсегда.

Весь план дальнейших действий сложился у меня в течение тех секунд, которые понадобились для того, чтобы пробежать тридцать ярдов до вертолета, впихнуть в него Марселу и захлопнуть дверцу. Дальнейшее было почти как во сне. Я оказался на пилотском сиденье, винт закрутился, а машина, вздрогнув, оторвалась от земли. Все произошло на одном дыхании, и навыки, полученные во время подготовки, проявились сами собой. Правда, подчинив себя одной главной идее - взлететь, я как-то не очень размышлял о том, что делать дальше, после того, как я окажусь в воздухе.

- Вот это да! - прокричала мне Марсела сквозь гул двигателя. - Ты супермен!

Мне было приятно узнать об этом, особенно оказавшись в ночном небе, освещенном только лунным светом, без карты, которую я забыл снять с убитого полицейского, и с очень смутными представлениями о том, куда лететь.

Прежде всего я постарался убраться подальше от гор и забраться повыше над деревьями. Все это могло повредить моему здоровью. Однако вертолет, при совсем небольшой скорости сто миль в час, уже спустя десять минут, вынес меня в океан, точнее, в небо над океаном.

- А куда мы летим? - весело спросила Марсела, убежденная, что, как и во всяком боевике, дело кончится хеппи-эндом. Мне этот вопрос очень не понравился. В наушниках у меня уже слышалась ругань полицейских чинов, которые препирались по поводу того, кто должен быть предан суду за то, что допустил угон вертолета.

Горючего у меня было на час, следовательно, пролетев примерно сто миль, я должен был найти место для посадки или принять меры, чтобы более-менее безболезненно плюхнуться в океан.

Кое-как я разглядел, наконец, примерные очертания береговой линии, узнал мыс Педро Жестокого и песчаную косу, уходящую в океан.

Но в то же время я обнаружил, что, кроме меня, в воздухе находится еще и пара "фантомов", которые, возможно, намереваются меня сбить. Они описали вокруг тарахтелки огромный круг и начали выходить в атаку. В том, что они не пожалеют на меня "сайдуиндер", я мог не сомневаться, как и в том, что принуждать меня к посадке им без надобности. Ради того, чтобы не быть сбитым, я резко сбросил обороты, машина круто снизилась и тем самым выпала из радарных прицелов истребителей. Они провыли у меня над головой и унеслись описывать очередной круг диаметром в сотню километров. На какое-то время я остался в гордом одиночестве и продолжал ползти над океаном прочь от песчаной косы на высоте всего футов сто. При этом я прикидывал, что еще на уме у тех ребят, что сидели в "фантомах". Если они не извели горючее, то после третьей атаки оно у них наверняка кончится. На их месте я бы попробовал атаковать вертолет с пикирования, ибо был сейчас не более чем надводной целью. Накренив ротор, я по небольшой дуге повернул влево. Истребители опять не смогли найти нужного угла и не сумели прицелиться. Их командная вышка поминала всех чертей и всех святых, но очень непечатно. Кроме того, неким бальзамом для меня было услышать по рации следующее:

- "Гусар-6", передайте вашему папе, что он трижды несчастный рогоносец, если позволил какому-то остолопу выстругать для своей шлюхи-жены такого сына-кретина! У вас есть горючее на третий заход?

- "Вышка", я "Гусар-6", нет у меня горючего. А если вы будете оскорблять, господин полковник, то я снесу вашу вышку к дьяволу вместе с вами!

Истребители больше не появились, зато, как и ожидалось, топлива в баках вертолета осталось мизерное количество. Правда, падать было невысоко, но зато тонуть - достаточно глубоко. Поплавков у этого вертолета не было, как и резиновой лодки.

- Может быть, поднимемся немного выше? - предложила Марсела, которая понятия не имела о сложившейся обстановке.

- Со временем обязательно, - сказал я, кивая, - но туда, - я поднял палец кверху, указывая направление к Престолу Всевышнего, - мы всегда успеем...

Словно бы в подтверждение этих слов вертолет начал "чихать" и "кашлять", будто подхватил вирусный грипп. С этим сделать было ничего нельзя - еще пять минут, и машина плавно плюхнулась в спокойные и лениво-тяжелые волны океана...

Часть вторая. ЧЕТЫРЕ ДАМЫ НА РУКАХ

Ночные похождения продолжаются

В общем и целом нам опять повезло. Во-первых, мы шлепнулись не отвесно, а как бы спланировали на все еще вращавшихся лопастях ротора, во-вторых, когда нос и шасси коснулись волн, нас не перевернуло и не шмякнуло мордами о приборную доску. В-третьих, вертолет тонул не сразу, а постепенно, в-четвертых, там, где он пытался затонуть, глубина оказалась не более четырех футов. Мы сели на отмель, как видно, служившую подводным продолжением песчаной косы, начинавшейся от мыса Педро Жестокого. Конечно, если бы волнение не было близким к нулю, нам навряд ли удалось бы так гладко сесть, да еще и встать, что называется, "на три точки". Даже трех-четырехбалльная волна вдоволь бы покувыркала вертолет и в конечном итоге сделала бы из него дюралевую отбивную. Но волны были такие, что даже не перехлестывали через кабину. Вода, однако, довольно быстро залила весь пол.

- Марсела! - Я дернул за рукав свою спутницу. Она по обыкновению слегка отключилась, и пришлось ее похлестать по щекам.

- Мы тонем?! - завизжала она, выйдя из шока, я пожалел, что вывел ее оттуда.

- Пока нет. - Я уже убедился, что вертолет стоит на дне, но стекла кабины и дверцы находятся над водой. - Мы сидим на мели.

- Ну и слава Богу, - закрестилась Марсела, и я тоже для страховки осенил себя крестным знамением.

Кое-как я открыл дверцу кабины и, стоя по колено в воде, высунулся наружу, чтобы поглядеть, куда же нас принесло. Уцепившись за скобы на борту, я вылез на "верхнюю палубу", к ротору. Луна сияла вовсю, и серебряная дорожка тянулась через океан. Она была дьявольски красива, но, к сожалению, пробежаться по ней было невозможно. Чуть ниже Луны очень хорошо рисовались у горизонта округлые вершины гор на острове Хайди. Мигали на берегу какие-то слабые огоньки. Из-за гор немного правее по горизонту в небе висело какое-то зарево. Кроме того, от острова довольно отчетливо долетали глухие, тяжелые удары. Похоже, что там кого-то обстреливали из пушек. Меня, конечно, это немного удивило. Я никак не мог взять в толк, против кого еще там можно воевать, если я нахожусь так далеко от места событий. По самым скромным прикидкам, от места нашей посадки до острова было миль десять. Уворачиваясь от атак истребителей, я так и не смог удалиться от Хайди достаточно далеко. Повернувшись спиной к острову Хайди, я осмотрел противоположный сектор горизонта. На расстоянии в две-три мили светились какие-то огоньки. По-видимому, там стояло на якоре небольшое судно, а левее огоньков смутно проглядывалось в лунном свете какое-то туманное пятно, вероятно, небольшой островок. По логике вещей надо было добраться до островка или дать сигнал на судно, если тамошние вахтенные не разглядели еще, что рядом с ними на отмель плюхнулся вертолет. Проще всего было пойти вторым путем: дать в воздух пару трассирующих очередей, дождаться, когда с судна спустят шлюпку или моторку, а потом посидеть несколько минут спокойно. Однако силуэт корабля был слишком неясен. Это могла быть безобидная частная яхта, которую нетрудно было бы использовать для бегства с этого дурацкого Хайди, но могло быть и судно, принадлежащее торговцам наркотиками. Это мог быть мирный сейнер, а возможно, и вполне солидный вооруженный катер лопесовских ВМС. Особенно неприятно было бы повстречаться с последним. В этом случае остаток ночи я, вне всякого сомнения, провел бы уже в тюрьме.

Сидеть верхом на вертолете перспективы не имело тоже. Во-первых, ночью или утром мог подняться ветер, и тогда расшибло бы либо нас вместе с вертолетом, либо - только вертолет, а нас унесло бы подальше и утопило.

Оставалось придумать, как добраться до островка. Рассчитывать на то, что отмель идет до самого берега, и мы по грудь в воде сможем дотуда дойти, не приходилось. Как плавает Марсела, я не знал, но зато прекрасно представлял себе, что у меня лично, после суточного голодания, сил хватит, дай Бог, на полмили, да и то без груза. Бросать оружие мне не хотелось, потому что и на островке нас могла поджидать какая-либо интересная встреча, для которой нужен по крайней мере пистолет.

Я влез обратно в залитую водой кабину, где увидел Марселу, восседающую на приборной доске, поджав ноги и упираясь спиной в полушарие огромного лобового стекла. И тут мне пришло в голову, что в эту плексигласовую чашку, пожалуй, можно без опаски погрузить оружие, боеприпасы и одежду, а самим плыть налегке, держась за ее края. Кроме того, можно было свинтить с кресел поролоновые сиденья и спинки, которые добавят плавучести всей системе - по крайней мере, пока не намокнут.

Набор инструментов лежал на своем месте, в ящичке, и я довольно быстро сумел снять с кресел спинки и сиденья. Они действительно неплохо плавали. С помощью проволоки и телефонных проводов, которые нашлись в хозяйстве у покойных пилотов, я соединил сиденья и спинки в своеобразный плот. Потом я примерно два часа выворачивал крепление лобового стекла и наконец, отвинтив последний болт, опустил стекло на воду. Когда я сложил в него все автоматы, пистолеты, патроны, стекло лишь немного погрузилось. Затем я с наслаждением выбрался из одежды, оставшись в одних плавках. После этого, стараясь не упустить груз, мы выбросили в оставшийся после снятия стекла проем свой плотик из кресел. Марсела улеглась животом на правую половину, я - на левую, руками уцепились за стекло и заболтали ногами.

Конечно, только сейчас я как-то осознал, насколько опасно и безрассудно было наше решение. Во-первых, даже небольшой ветер мог унести нас в открытый океан, где мы в конце концов утонули бы или были бы сожраны акулами. Во-вторых, акулы вполне могли бы нас сожрать и тут, если бы случились поблизости. Но, по-видимому, смывавшаяся с меня канализационная грязища сыграла роль репеллента. В-третьих, с воды мы почти не видели, куда плывем это ведь не с крыши вертолета глядеть! - а потому ориентировались только на едва заметные огоньки судна. Стоило ему сняться с якоря или погасить огни - и мы начисто сбились бы с курса.

Все это, повторяю, я осознал уже много времени спустя. А тогда мы с Марселой были совершенно безмятежны. Чтобы не подвергать испытанию на прочность хлипкие связки из проволоки и телефонных проводов, я попросил Марселу обнять меня за талию и сам сделал то же самое. Свободными руками мы держали стекло, ноги играли роль движителя, а глаза напряженно глядели вперед, на расплывчатые контуры островка, а также на огоньки кораблика.

- Слушай, - неожиданно прошептала она мне в ухо, - никогда не думала, что придется плыть вот так, при луне, по океану... да еще и с мужчиной, которого едва знаю.

- Со знакомым было бы приятнее, - сказал я, - и я бы предпочел бассейн. Здесь слишком много воды...

Едва я это сказал, как зацепил ступней за дно.

- Да здесь всего по колено! - удивился я. - Давай-ка встанем и пойдем, плыть нам еще придется.

Мы встали и пошли, волоча за собой плотик и стекло с грузом. Шли молча, лишь изредка чертыхаясь, когда вода начинала вдруг подниматься. Впрочем, мы несколько раз сходили с отмели. Она шла не прямо, а извивалась змейкой. Первый раз, оказавшись на глубине, мы испугались, что опять придется плыть, но вовремя взяли правее и вновь ощутили под ногами песок. Вода была теплая и ласковая, но все-таки вытягивала тепло, и после первого получаса нашего хождения по морю, аки по суху, у меня уже постукивали зубы. С Марселой было то же самое. Она, пожалуй, мерзла больше, чем я, потому что была закутана в мокрые тряпки от чехла сидений "Тойоты".

- Интересно, там есть где согреться? - спросила она, указывая на заметно приблизившийся берег.

- У нас есть полицейские зажигалки, - выдавил я сквозь стук собственных зубов.

И тут всего в пятистах ярдах от островка наш пеший маршрут закончился. Всего три-четыре фута мы прошли, как окунулись с головой. В воде было теплее, но зато здесь нас сразу же понесло течением. Это был небольшой и узкий пролив, разрезавший подводную косу, но течение в нем было сильное. Мы едва не упустили наше стекло, но, упорно работая ногами, все-таки сумели наискось пересечь этот поток воды и очутиться совсем близко от берега. Здесь мы бросили плот, вцепились руками в края стекла и бегом побежали к берегу. Господи, как мы обрадовались, когда наконец очутились на ровном, песчаном, еще не совсем остывшем от дневной жары пляже!

- Надо же, добрались! - бормотала Марсела и, упав на колени, молитвенно сложила руки. Я больше думал о том, как согреться. Газовая зажигалка, обнаружившаяся среди наших трофеев, работала, но требовалось еще поискать, что ей разжечь. Островок был совсем маленький - примерно сто ярдов в поперечнике, и представлял собой всего лишь оторвавшийся, точнее отмытый, кусочек косы, начинавшейся от мыса Педро Жестокого, затем переходившей в подводную отмель. Лишь где-то в середине островка неведомо как образовалось три десятка квадратных ярдов почвы, на которой росли кустики и трава. Но зажигать их мне не хотелось, и вовсе не потому, что жалко было уничтожать природу. Просто я не хотел, чтобы костер заметили с корабля, от которого досюда было намного ближе, чем до вертолета. Огоньки его все так же мерцали в темноте.

- Снимай ты эту рвань, - сказал я Марселе, - без нее теплее будет, а в темноте я тебя все равно не разгляжу.

- А если и разглядишь, так я не обижусь, - хмыкнула Марсела.

Футах в пятидесяти от воды песок был совсем сухой на глубину в добрых два десятка дюймов. Мы выкопали себе по ямке и присыпались песком. Снаружи остались лишь головы.

- Тепло... - мурлыкнула Марсела, и спустя несколько минут я услышал ее ровное дыхание. Она спала. А я рядом с собой все-таки положил автомат. Впрочем, если бы нас кто-то собрался захватить, то мог бы сделать это легко и просто: от голода и усталости я был легкой добычей, к тому же заснул без задних ног.

Дурацкий сон №2 Ричарда Брауна

Этот сон я считаю дурацким прежде всего потому, что он был прямым продолжением дурацкого сна №1, увиденного мною после попойки в доме мэра Лос-Панчоса Фелипе Морено и национализации его супертолстухи-жены. Сами понимаете, что приключения, пережитые с момента атаки на бензоколонку Китайца Чарли, предрасполагали, как мне кажется, увидеть супербоевик с элементами фильма ужасов на тему перестрелки и рукопашной, которую мне удалось пережить на асиенде "Лопес-23". Ничего удивительного не было бы и в том, если бы мне приснилось плавание по канализации, автогонка по кольцевому шоссе, ночной кросс через шипящие от змей джунгли или, на худой конец, полет на вертолете с падением в океан. Но ничего такого я во сне не увидел. Вместо этого моя черепная коробка показала мне вторую серию "фильма" "Похищение младенца", где я исполнял заглавную роль.

На сей раз действие началось в поезде. Я увидел себя лежащим на руках сизоносой женщины, а над моим собственным носом висела ее огромная грудь. На соске груди сопливилась капля желтоватого молока. Я очень хотел есть, но это была НЕ ТА грудь, она противно пахла, и я запищал, протестуя: "Извините, мэм! Я отказываюсь принимать пищу в таких антисанитарных условиях! С чего вы взяли, что я собираюсь употреблять в пищу ваше молоко? У вас есть сертификат качества? Без предъявления его я не притронусь к молоку! Я обращусь в Общество потребителей, и вас привлекут к суду!" Сами понимаете, что мои вопли никто не понял, да и не собирался к ним прислушиваться. Мне запихнули в рот этот неизвестно когда мытый сосок, молоко капнуло мне на язык, и пришлось, подчиняясь грубой силе, сосать это самое НЕ ТО молоко. Впрочем, оно оказалось достаточно вкусным и пригодным в пищу. Я насосался его вдоволь и, кажется, опять заснул во сне. Взрослого Брауна удивило, что поезд выглядел совсем не так, как те поезда, которые он привык видеть. Ни трехъярусных полок, заваленных людьми, узлами, чемоданами и коробками, ни столь запыленных окон с двойными стеклами я не видывал. И уж, конечно, мне никогда не доводилось нюхать столь убийственного аромата из смеси перегара, табака, пота и горелого угля. Вентиляция в этом вагоне, видимо, полностью отсутствовала. Судя по тьме за окнами, стояла глубокая ночь, но в вагоне то и дело хлопали двери, кто-то громко разговаривал и орал песни на непонятном языке.

Сколько времени я проспал во сне - неизвестно. Но сон не кончился. Когда во сне "я"-младенец - открыл глаза, то обнаружил, что меня перепеленывают, ибо я несколько замарал и подмочил свою репутацию (главным образом, пеленки). Поезд по-прежнему стучал колесами на стыках рельсов, а страшная обладательница царапины на носу наматывала мне какую-то сомнительной чистоты тряпку вместо подгузника. Причем она даже не удосужилась протереть все как следует. Поэтому у меня появился сильный зуд, все зачесалось и защекотало. Я хотел было заявить, что протестую против такого обращения, но мне вновь заткнули рот соском, и пришлось наполнять свой желудок единственным доступным мне деликатесом. Скорее всего я бы опять заснул, но тут что-то лязгнуло, и поезд остановился. Страшная тетка, подхватив одной рукой меня, а другой какую-то странную сумку или узел, стала, толкаясь, выбираться из вагона по невероятно узкому проходу вместе с толпой других людей. Я заметил в толпе и мужчину-бородача, и женщин, которые похитили мои прежние пеленки вместе с атласным ватным одеяльцем.

Выбравшись из душного вагона на перрон - впору было подумать, что из ада в рай, настолько свежим и приятным показался морозный воздух, - я получил возможность немного посмотреть на окружающий мир. Толпа людей с чемоданами и узлами шла куда-то к большому зданию, стоял неимоверный галдеж, что-то лязгало, гудело, тарахтело... То, что это был не американский вокзал - большой Браун мог сказать сразу и однозначно. Похожий вокзал он видел в Сайгоне, но там было тепло и не было людей в меховых шапках. Канада? Норвегия? Но тут младенец увидел человека в серой шинели и голубоватой шапке с большой красной звездой, на которой золотились серп и молот... Россия! USSR!

Скажите после этого, что сон не дурацкий? Мне, Ричарду Стенли Брауну, никогда и в мыслях не представлялось, что я - младенец, похищенный в России! Я прекрасно знал всех своих предков до четвертого колена - никто из них не касался Советов никаким боком. Но черепная коробка сама по себе разыграла этот сценарий. Самое удивительное, что я очень легко узнавал, где солдат, где матрос, а где милиционер (то есть, строго говоря, полицейский). Словно бы это уже когда-то было в моей памяти. Откуда? Если форму русских военных я еще мог видеть на каком-нибудь учебном плакате в Форт-Брэгге, то полицейских-милиционеров мы, по-моему, не проходили.

Меня внесли, по-видимому, в зал ожидания. Здесь я некоторое время лежал на руках у сизоносой женщины. Поблизости находились и ее спутницы, мужчина с бородой куда-то ушел.

Потом что-то произошло. Сизоносая положила меня прямо на жесткое деревянное сиденье, вскочила и куда-то побежала следом за остальными женщинами. В этот момент у меня в голове неизвестно откуда возникло сперва слово "джипси", а потом его русский перевод - "tsygane" (цыгане). Сто процентов - кроме слов: "Руки вверх! Сдавайся!" - я по-русски ничего не говорил. Однако именно тогда, когда я сумел каким-то образом определить национальность женщин по-английски, мне стало известно и их русское наименование.

"Я" - младенец - несколько минут лежал и орал дурным голосом. Наконец ко мне подошел огромный детина в темно-синей, почти черной шинели с блестящими пуговицами, в черной ушанке с овальной кокардой, перетянутый в талии широким ремнем с портупеей через плечо. Это и был милиционер. Он стал что-то спрашивать у тех, кто был рядом со мной, показывая на меня пальцем в черной кожаной перчатке. Поскольку, как я догадался, никто не мог сказать, чей я ребенок, он поднял меня на руки и куда-то понес. Я продолжал орать, но русский коп только грозил мне пальцем. А пустышку, которую я выплюнул на пол, он подбирать и совать мне в рот, конечно, не стал. Спасибо и на этом.

В конце концов меня принесли в комнату, где стояли шкафы, столы, стулья и висели какие-то картинки с детьми, одетыми в белые рубашки и красные галстуки, а также большой портрет Ленина. Именно тут мне показалось - разумеется, не младенцу, а настоящему Брауну, - что оба дурацких сна - и первый, и второй есть следствие обучения коммунизму во время подготовки на секретной базе перед десантом на Хайди.

Последним, что я видел во втором дурацком сне, была женщина в темно-синем платье с погонами и черной ушанке с кокардой. Она была большая и толстая. Поговорив с тем полисменом, что притащил меня в ее заведение, она закурила какую-то странную сигарету, набитую табаком лишь на одну треть, пустила облако вонючего дыма прямо мне в нос и начала набирать номер на диске какого-то допотопного эбонитового телефона... И тут я, слава Богу, проснулся.

Новое знакомство

Проснулся я немного раньше, чем Марсела. Усталость ушла, но голод я ощущал очень сильный. К тому же я отчетливо услышал приближающееся гудение лодочного мотора. В плавках и с автоматом я выскочил из своего песчаного лежбища и, пригибаясь, а затем и ползком добрался до кустов. Отсюда, с наивысшей точки островка, я увидел, как к берегу быстро приближается небольшая надувная моторка. Лодка, видимо, отчалила от того самого судна, которое ночью стояло на якоре и светилось огоньками. Теперь, утром, на чуть рябистой, сверкающей под восходящим солнцем поверхности моря, оно было хорошо различимо. Это была прогулочная яхта. Белая, высокобортная, не менее ста тонн водоизмещением, с маленьким вертолетиком на корме. Такая яхта могла бы сделать честь даже самому здешнему диктатору.

Нашего вертолета я не углядел - то ли его накрыл прилив, то ли его просто отсюда не было видно.

Следом за мной, наскоро замотавшись в уже высохший чехол и вооружившись "узи", появилась и Марсела. Лодка между тем уже сбавила ход и вошла в небольшую песчаную бухточку.

Из лодки на мелководье, смеясь, выпрыгнули две девушки: ослепительная блондинка в темно-красном купальнике и крепко сбитая, очень коротко подстриженная шатенка в голубом. Они вытащили лодку на песок и начали выгружать из нее пакеты, надувные матрасы, походную газовую плитку. Обе деятельно принялись за работу: появился тент, раскладные стулья и столик, а затем мой обострившийся нюх уловил запах свежезаваренного кофе, а также тостов - таких ароматных и так нежно прожаренных... что у меня открылось неукротимое слюнотечение.

- Как есть хочется! - простонала Марсела шепотом. - Ей-Богу, я их убить готова, лишь бы поесть...

- Грех, грех великий, дочь моя, - пробормотал я тоном капеллана Смитсона, которого в свое время затащили в один из сайгонских борделей и, напоив, как свинью, подложили к одной общеизвестной красавице по кличке Бледная Спирохета. Впрочем, речь шла не о грехе убийства или о грехе прелюбодеяния. Я имел в виду, что ей не пришлось голодать столько, сколько мне, а потому грех жаловаться на голод.

Тем не менее мы с Марселой скрытно переползли на новую позицию и оказались теперь практически над головами у состоятельных путешественниц. Теперь нам было прекрасно слышно все, о чем они говорили.

- Эта телеграмма тебя огорчила, Синди? - намазывая паштетом ломтик хлеба, произнесла стриженая.

- Да, конечно. Мне кажется, что он не вправе заявлять такое. Я не мешаю ему жить так, как вздумается, - ответила блондинка, прихлебывая кофе, - но это не значит, что он может требовать от меня невозможного и заставлять жить так, как хочет он.

- Попробуй паштет, это невероятно вкусно. И вообще, надо поменьше думать о неприятных вещах, Конечно, жаль, что нельзя оставаться здесь вечно, но неужели мало других островов? Уйдем отсюда на Гран-Кальмаро, там прекрасные пляжи и очень уютные отели, ты развеешься, там масса развлечений.

- Мне не нужны никакие развлечения, Мэри. Мне вполне хватает всего здесь: и пляжей, и моря, и развлечений...

Блондинка взяла свою подругу за руку и прижала ладонь к груди. Стриженая как-то уж очень не по-женски обняла Синди и страстно поцеловала в губы. Ни один мужчина-обольститель не сделал бы это лучше ее.

- Мэри... - расслабленно простонала Синди. - Ты чудо! Ты все понимаешь с полувзгляда... Ну разве этот козел может доставить такую радость?!

Марсела рядом со мной едва не прыснула в кулак:

- Это лесбиянки! - ухмыльнулась она. - Бесплатное секс-шоу!

- Спасибо, я догадался. Но держи язык за зубами. Тихо!

Это было сказано шепотом, но, как видно, какие-то отзвуки долетели до ушей этих извращенок.

- За нами никто не подсматривает? - встрепенулась Синди. - Я, кажется, слышала шепот. Мэри прислушалась и повертела головой.

- Нет, по-моему, тихо. Кому тут быть в такую рань?

Как видно, следом за поцелуем должно было последовать еще более интересное, но на свою беду девицы выдали одну очень важную тайну, которая резко изменила ход дальнейших событий.

- Но может быть, кто-то с моря подсматривает! - упорствовала стеснительная Синди.

- Кто? - с явным раздражением проговорила Мэри, указывая на океан. Смотри: только наша яхта, а с нее подсматривать некому.

Вот это и была та самая тайна, узнав которую я понял, что сейчас любой ценой позавтракаю... Нет, завтракать с лесбиянками я не собирался - до этого еще не дошло, - но вот поживиться с их стола я был очень заинтересован.

- Руки вверх! - я спрыгнул с кучи песка и наставил на обеих свой грозный "Калашников". Следом за мной съехала замотанная в тряпки Марсела.

Визг был такой, что я едва удержался, чтобы не прекратить его автоматной очередью, но ограничился тем, что один раз выстрелил в воздух. Это была заодно и проверка, нет ли кого-нибудь поблизости, в частности, на яхте. Но там никаких движений не последовало, а девицы, убедившись, что автомат стреляет, визжать перестали. И руки подняли, не поленились. Оружия у них не было, и я не стал приказывать Марселе проверить, не спрятан ли пистолет у кого-нибудь в трусиках.

- А ты говорила... - тихо ахнула Синди. - Ну, вот - бандиты...

- Позвольте, - решительно сказала Мэри, держа, однако, руки над головой, по какому праву вы влетаете к нам и наставляете оружие? Мы американские граждане!

- Что она сказала? - спросила Марсела. - Я ни черта не поняла! У этих гринго не язык, а тарабарщина.

Надо заметить, что "руки вверх" я кричал по-английски, но с заметным испанским и даже хайдийским акцентом, однако акцент обеих красавиц у меня сомнений не вызвал. Передо мной стояли мои соотечественницы, к тому же уроженки того же штата, что и я.

- Вы хотя бы позаботились о приличных плавках, прежде чем идти на дело! выкрикнула Мэри.

- Что ты мелешь, - в испуге пробормотала Синди. - Он же убьет тебя!

- Какая разница? Он все равно ни черта не понимает, этот цветной! Это дикарь, он позавчера спрыгнул с ветки, а вчера надел штаны. Правда, с дырками...

"Ба!" - когда я поглядел на свои плавки, то и впрямь устыдился. Они лопнули точно по шву и фактически ничего не скрывали. Срочно передвинув наперед пистолетную кобуру, я, старательно коверкая английский, произнес следующие слова:

- Дело в том, леди, что мы не бандиты. Мы партизаны, которые сражаются против диктатуры Лопеса, который довел страну до полной нищеты и упадка...

- Тем не менее большинство людей в вашей стране не разгуливают в дырявых плавках перед дамами! - нахально перебила Мэри. - А многие даже носят штаны!

- Дело не в штанах, - возразил я, - народ поднялся на борьбу с кровавой проимпериалистической диктатурой, и лучшие его представители ушли в леса, чтобы бороться с оружием в руках за построение нового, справедливого общества... и...

Тут я сбился, потому что до покойного Комиссара мне было все-таки очень далеко. Конечно, я кое-что усвоил из всего, чему нас обучали, но говорить речи и агитировать меня специально не готовили. Во всяком случае, это я умел значительно хуже, чем стрелять, но стрелять этих симпатичных и ни в чем не повинных лесбияночек, к тому же моих соотечественниц, я не хотел.

- Так вы еще и коммунист! - с презрительнейшей улыбочкой съязвила Мэри. То-то я смотрю, что вы выглядите намного противнее обычного бандита!

- Мэри! - в испуге ахнула ее подружка. - Он же все понимает!

- Все равно убьют! - бесстрашно выкрикнула Мэри. - Так пусть знают, что мы свободные люди и умрем, но останемся свободными!

- Не убивайте нас, пожалуйста, а? - с трогательной наивностью в голоске произнесла Синди. - Возьмите нас лучше в заложники.

- Да мы не собираемся вас убивать! - проворчал я смущенно и даже позабыл исковеркать эту фразу хайдийским акцентом. - Мы просто очень хотим есть, нам нужно переодеться и, если можно, умыться... Точнее, вымыться с горячей водой. А если для Марселы у вас найдется фен и гребень, то это будет просто прекрасно.

- Господи, - раздраженно произнесла Мэри, - чтобы попросить такие простые вещи, надо наставлять на людей оружие! Помыться вам действительно не мешает, от вас за целую милю несет канализацией. Правда, горячую воду мы можем предложить вам только на яхте. Из одежды на вашу девочку мы что-нибудь подберем, но мужского у нас нет ничего. Покормить мы вас можем хоть сейчас, но делить с вами трапезу, извините, не будем. Во-первых, я терпеть не могу всех мужчин, вместе взятых, а бандитов и коммунистов - в особенности, а во-вторых, и от вас и от вашей подруги разит так, будто вы только что вынырнули из унитаза!

- Нет, - сказал я, хотя, честно говоря, есть хотел очень. - Здесь я буду себя чувствовать неловко. Надеюсь, мы не стесним вас на яхте?

- Конечно, стесните! Но куда денешься - вы же вооружены...

Примерно через четверть часа, собрав все свои манатки, мы погрузились вместе с девицами на резиновую моторку. Она вполне выдержала бы и еще четверых. Моторка летела со скоростью примерно в тридцать узлов, и вскоре мы уже поднимались на борт яхты, на носу которой сияли золотые буквы: "ДОРОТИ". Первым вылез на палубу я, потом обе хозяйки, а затем, наконец, Марсела. Марселу подняли вместе с лодкой и грузом с помощью небольшой погрузочной стрелы, которой ловко управляла Мэри посредством небольшого карманного пульта управления, немного похожего на тот, которым пользовался дон Паскуаль Лопес.

- Вот что, девочки, - сказал я Синди и Мэри. - Я не посягаю ни на вашу собственность, ни на вашу безопасность, но совершенно не хочу, чтобы вы посягали на мою. Я вижу, что яхта у вас напичкана электроникой и, вероятно, очень дорого стоит. Если вы захотите вызвать на помощь хайдийские сторожевики, береговую охрану США или 6-й флот - помните: яхту я обязательно утоплю и, возможно, вместе с вами. Если вы спокойно дадите нам приют и возможность доехать хотя бы до Гран-Кальмаро, ручаюсь, что я через год выплачу вам все расходы.

- Из кармана Кремля! - понимающе хмыкнула Мэри. - А потом будете шантажировать нас и завербуете в КГБ. У вас, кстати, очень неплохой язык. Вам, наверное, уже приходилось бывать в Штатах?

- Это неважно, - отмахнулся я, - гораздо важнее, особенно для вас, моя уверенность в том, что вы не сделаете нам пакости. Если я чего-нибудь испугаюсь, то могу нечаянно кого-нибудь застрелить. Если окажется, что я это сделал зря, мне будет очень обидно.

- Типичный коммунист! - проворчала Мэри. - Даю вам слово, что если вы не будете покушаться на честь Синди и ограничивать мою свободу сексуальных отношений, то вы можете чувствовать себя в безопасности.

- Очень приятно это слышать. Ни я, ни Марсела на вас покушаться не будем и ограничений на ваши взаимоотношения накладывать не будем. А сейчас мы осмотрим всю вашу яхту, чтобы быть в курсе дела.

- Очень хорошо, - хмыкнула Мэри, - а пока помогите мне снять с лодки мотор и установить его на место.

Мотор весил прилично, и с голодухи я управился с ним не без натуги. Затем приступили к осмотру яхты.

"Дороги" имела не сто, а целых двести тонн водоизмещения, и я, честно сказать, никак не мог поверить, что всего две девушки с ней управляются. Однако пришлось поверить.

На носу яхты располагался застекленный салон. Стекла были прочные и могли бы, наверно, устоять против пулеметного обстрела. Кроме того, они были широкие и давали возможность любоваться всеми морскими красотами и прямо по носу, и по бортам. Однако нажатием кнопки на переносном пульте окна можно было снабдить дымчатыми светофильтрами или вообще светонепроницаемыми щитками, которые позволяли смотреть кинофильмы хоть среди дня. В салоне с удобствами могли обедать, смотреть кино или видеофильмы, слушать музыку или танцевать человек двадцать. Над салоном, на верхней палубе, стояли шезлонги и можно было загорать, а под салоном, на нижней палубе, - практически уже в трюме продуктовый и бельевой склад, камбуз и прачечная.

В средней части корабля, непосредственно за салоном, располагались десять жилых кают, каждая на двух человек, небольших, но очень уютных. Над каютами находилась ходовая рубка, которую можно было считать одновременно и штурманской, и радиорубкой.

- В принципе яхта может сама выйти в море, пройти определенный запрограммированный путь и стать на рейде или ошвартоваться, - заявила Мэри с ехидством. - У вас такого, конечно, нет... Вы хорошо делаете ракеты, но в электронике ни черта не смыслите.

- Вы имеете в виду хайдийцев? - спросил я. - Мы даже ракеты делать не умеем. Но научимся, когда построим социализм.

- Я имею в виду русских, к которым вы принадлежите. Вы такой же хайдиец, как я японка.

Теперь я понял, что меня повысили в звании до агента КГБ. Я считал, что подтверждать это не стоит, но и разубеждать - тоже. Если даме хочется, чтоб я был агентом КГБ, - надо сделать ей приятное.

- Это очень хорошо, что вы не японка, - заметил я вслух, - потому что на многих приборах и компьютерах видны японские марки. Вы наверняка не представляете себе, как они устроены, и не сможете выдать никаких секретов.

Патриотическим чувствам этой янки-лесбиянки был нанесен сильный удар мягкой подушкой. Она тут же попыталась все опровергнуть и выложила мне столько, что будь я русский шпион, то записал бы на диктофон двадцать кассет ценнейшей информации. Впрочем, диктофон я не смог бы спрятать даже в плавках, там у меня была дыра. Даже то, чему там полагалось быть по штату, постоянно вылезало наружу, и я стыдливо прикрывал прореху прикладом автомата или кобурой пистолета.

Запомнил я из всей этой лекции немногое. Сложная, почти космическая система управления яхтой связывала в единый пучок данные о местонахождении корабля, полученные от навигационного спутника ВМС, информацию с метеоспутников, непосредственные данные датчиков о скорости ветра и течения, его направлении, силе волнения, данные эхолота и еще черт знает что. Сообразуясь со всей этой информационной стряпней, электронный штурман выбирал оптимальный курс к заданной точке. При этом с учетом возможных и реально меняющих ситуацию факторов в курс автоматически вносились коррективы.

В трюме под каютной палубой располагался небольшой подводный аппарат, который служил для прогулочных целей. На нем, как утверждала Мэри, можно было опускаться на глубину до трехсот футов и любоваться красотами подводного мира при свете прожекторов, а также брать со дна манипулятором какие-нибудь понравившиеся сувениры. Он, этот аппарат, выпускался прямо из люка в днище яхты. В кормовой части трюм занимала мощная пара дизельных установок, обеспечивавших и движение, и всю энергетику корабля. Там же были и компактно встроенные цистерны с горючим. Выше, на уровне носового салона, располагался гараж, где стояли зеленый "Шевроле", "Лендровер" и "Тойота"-микроавтобус. Туда же, видимо, во время шторма опускался на лифте маленький двухместный вертолет со складными лопастями, который стоял сейчас на верхней палубе.

Марсела, когда мы ходили, все ахала и охала. Как видно, таких яхт она еще не видела. Однако желание вымыться у нее было очень сильное, и, обнаружив, что во всех каютах имеются ванные с горячей водой и полным набором принадлежностей для мытья, включая шампуни, фены, щеточки, пилочки для ногтей и прочее, более ничего посещать не стала.

- Хорошо, - сказал я, когда она умоляюще взглянула на меня. - Перетащи в эту каюту все оружие, запри входную дверь и мойся хоть до потери сознания. А мы будем в носовом салоне.

В носовом салоне я велел Мэри и Синди сесть на диванчик напротив меня и, скромно положив автомат на колени, ожидал, когда вернется Марсела. Мэри явно считала, что я ограничиваю ее право на свободу передвижения, но ругаться ей было лень, и она листала газету "Сан-Исидро ньюс" за вчерашнее число. Она читала что-то на третьей полосе, а с первой бил в глаза аршинный заголовок: "Выдающаяся победа правительственных войск в районе высоты 234,7! 1500 партизан убито, 6000 взято в плен!" Это меня весьма заинтересовало, поскольку я был убежден, что к сегодняшнему дню единственными партизанами на острове остались мы с Марселой. Между тем на той же полосе я углядел значительно более скромный заголовок: "Полковник Феррера предан суду за преступное оставление Санта-Исабели повстанческим силам!"

- Да... - вздохнула Мэри, складывая газету. - Дело дрянь! Похоже, что мы зря не послушались начальника порта и не ушли сразу в Гран-Кальмаро. Минимум через неделю эти негодяи возьмут Сан-Исидро. Господи, да неужели это так интересно, устраивать войны? Сейчас тысячи людей воюют, а вы, как я поняла, уносите отсюда ноги... Ваша миссия выполнена, еще пятьсот тысяч человек превратятся в послушное коммунистическое быдло, а вы переедете в Гран-Кальмаро, где тоже устроите революцию. Теория домино, это я уже знаю.

- И как вы только не боитесь! - вздохнула Синди.

- Что ты удивляешься? - проворчала Мэри. - Они же все такие, эти коммунисты: делать деньги не умеют, работать - лень, вот и грабят.

- Мы не грабим, а экспроприируем. Как Робин Гуд, - зевнул я.

- И все равно ходите без штанов.

- Штаны у нас были, - обиделся я, - но мы их испачкали...

- С перепугу, наверно, - еще раз укусила меня эта гадюка с короткой стрижкой и мужицкими ухватками.

Синди эффектно сидела на диванчике. Очень эффектно! Особенно изящно выглядели ее чуть-чуть подрумяненные солнцем ножки, такие длинные и гибкие. Да и то место, откуда они произрастали, обтянутое темно-красными купальными трусиками, говорило о многом. Впрочем, стриженая гадюка тоже не выглядела отталкивающе. Конечно, у нее были широковатые плечи и слишком мускулистые ноги. Но бедра были развиты прекрасно, и бюст в синих чашечках был вполне тугой. Учитывая ее противоестественную склонность, она была, вероятно, весьма загадочным и любопытным партнером в постели...

Наконец вернулась Марсела. Она надела халатик, легкие резиновые тапочки и перепоясалась ремнем с пистолетом. Если учесть, что она высушила и как следует расчесала волосы, то перед нами была теперь весьма изящная, хотя и вооруженная "вице-мисс Хайди". Смуглокожая, антрацитово-черноволосая креолка восхитительная смесь Испании и Вест-Индии.

Я заметил, как изменилась в лице Мэри. Это было и удивление, и восхищение, и определенно зависть. Завидовала она, естественно, мне, так как была на сто процентов уверена, что Марсела не только мой боевой товарищ, но и любовница. Это изменение в физиономии стриженой гадюки не укрылось от Синди. Блондиночка бросила быстрый взгляд на свою милую, и я понял, что бедняжка ревнует. Поскольку, разглядывая Мэри и Синди, я как-то не сразу улыбнулся Марселе, то и в ее прекрасных темно-карих глазенках вспыхнул ревнивый огонек. Итак, отношения на борту "Дороти" явно должны были серьезно запутаться.

- Можешь идти мыться, - сказала мне Марсела, с нехорошим прищуром взглянув на Синди и Мэри, - оставь мне автомат.

Последнее я не очень хотел делать. При том, что в руках Марселы оружие начинало стрелять вполне самостоятельно, очень даже просто могло случиться так, что, вернувшись из ванной, я нашел бы Мэри и Синди бездыханными. Меня только утешало, что Марсела попросила у меня "Калашников", из которого она ни разу не стреляла и даже не знала, как он снимается с предохранителя. "Узи" она оставила в каюте и заперла на ключ, который отдала мне, когда я пошел в ванную.

Боже мой, как же я мылся! Я пять раз менял воду, извел массу моющих средств, несколько раз обдавался душем и, лишь когда ощутил, что от меня разит, как от парфюмерной лавки, прекратил сдирать с себя шкуру. Вонь покинула меня, и я наполовину уже стал человеком. Теперь осталось только поесть.

Вернувшись в салон, я с удивлением убедился, что еще никто не застрелен и даже глаза ни у кого не выцарапаны. Марсела, с заметным смущением глядела совсем не на своих подконвойных, а в сторону, беспечно повесив автомат на спинку стула. Синди, с весьма искусственной улыбочкой, под которой пряталась весьма серьезная злость, листала журнал "Плейгерл", а Мэри, поставив локти на стол и подперев подбородок ладонями, глядела на Марселу прямо-таки неприкрыто и откровенно. Будь Марсела моей любовницей или женой и будь Мэри мужчиной, то у меня были бы все основания набить ей морду.

Появился я перед дамами не в самом лучше виде, поскольку ничего похожего на мужскую одежду в каюте не нашел, а прежние плавки, когда я начал их было стирать, просто распались на две независимые половинки и годились теперь лишь на тряпки. Пришлось сделать из полотенца некое подобие набедренной повязки и для страховки затянуть ее пистолетным ремнем.

Когда я вошел, то первой меня заметила отнюдь не Марсела, а Синди.

- О, - воскликнула она, - как вы прекрасно выглядите! Вот только вместо полотенца, если хотите, я найду вам плавки. У меня есть темные, почти мужские... Пойдемте, я покажу?

- Что она там лопочет? - встрепенулась Марсела.

- Она хочет дать мне свои плавки, - сказал я, - не буду же я ходить в полотенце.

- Только передай ей, что, если она захочет хотя бы поглядеть на то, что у тебя под полотенцем, я выверну ей матку! - с очаровательной улыбкой пообещала Марсела.

- Можешь не беспокоиться, - хмыкнул я, - пока не поем, а потом не высплюсь, мужчины из меня не сделает никто. К тому же она влюблена в эту стриженую и просто хочет ее позлить.

- Дай Бог, - с недоверием произнесла Марсела, - а эта стриженая глядит на меня так, будто у нее спереди что-то выросло. Просто неудобно...

- Не забивай себе этим голову, - сказал я. - И учти, она, эта Мэри, похоже, очень крепкая, будь начеку и не отвлекайся, иначе она может обезоружить тебя и даже пристрелить. Ты понимаешь по-английски?

- Очень мало, только когда в магазине у дядюшки работала, несколько фраз выучила, по торговой части.

- Ну вот, они вполне могли сговориться, пока я мылся. Так что не расслабляйся, крошка! - Я потрепал ее по щеке и сказал Синди: - Идем.

Насчет нападения со стороны блондиночки я, само собой, не опасался, но вот насчет Мэри действительно следовало побеспокоиться. Правда, вряд ли она напала бы на Марселу с целью убийства. Скорее, речь могла идти о покушении на честь...

В каюте, которая, вероятно, служила супружеской спальней для лесбийской четы, стоял дурманящий запах парфюмерии и косметики, которую не успел вытянуть ни кондиционер, ни морской ветер из иллюминатора. Беспорядок был жуткий. Смятые простыни и подушки со следами помады и теней, разбросанные по комнате ночные рубашки и пеньюары - все говорило о том, что этим девочкам не было здесь нужды кого-то стесняться. Прямо на туалетном столике совершенно открыто лежали два женских вибратора и резиновые трусы с синтетическими волосами и великолепно отлитой моделью пениса с мошонкой. Все стены были облеплены фотографиями голых девиц разных комплекций и цветов кожи. Были снятые в одиночку, были снятые попарно, а было и несколько таких групп, где в одном клубке сплеталось шесть, а то и восемь голых красавиц, удовлетворявших себя самыми разнообразными способами, за исключением одного - при помощи мужчины. Некоторым диссонансом было небольшое фото симпатичного паренька в очках и строгом костюме, приклеенное скотчем в углу зеркала. Оно было крест-накрест перечеркнуто алой губной помадой и той же помадой прямо на стекле зеркала было размашисто написано: "Вонючка!" - и проведена стрелка, указывающая на фотографию юноши.

- Ой, у нас так неприбрано... - засмущалась Синди, пытаясь прикрыть какой-то грязной майкой вибраторы и трусы с пенисом. Затем она открыла гардероб и полезла искать мне трусы.

- Это кто? - спросил я, указывая на фотографию, приклеенную к зеркалу.

- Это мой жених... - вздохнула Синди. - Бывший, наверно...

- Почему "наверно"? - удивился я.

- Потому что я еще не объявила ему о том, что хочу с ним порвать. Сегодня он прислал мне телеграмму, в которой требует, чтобы я как можно скорее приезжала в Нью-Йорк. Наверно, кто-то рассказал ему или намекнул на то, что мы с Мэри... Вы ведь все видели и, наверно, поняли, что мы с ней не просто подруги...

- Я догадливый, хотя многого все-таки не понимаю. Мне кажется, что вы его любите?

- Видите ли, он мне очень нравился еще в колледже, но у него было много поклонниц. Ведь это сам Джерри Купер-младший!

Где-то я слышал эту фамилию, но где - припомнить не мог, а потому сказал с видом знатока:

- Да, это очень серьезно!

- Конечно, конечно! - подтвердила Синди. - А кто была я? Совершенно тупая студентка, родители с годовым доходом семьдесят пять тысяч... Правда, с неплохой мордашкой, верно?

- Да, - кивнул я, мысленно согласившись, что у нее и все остальное было вполне на уровне. Впрочем, поскольку я все еще не пообедал, то прелести Синди были для меня объектом чисто теоретического восхищения.

- Ну вот, - продолжила Синди, роясь в ящике гардероба, - Джерри, конечно, очень задавался, но все-таки я подцепила его на крючок. Я стала приставать к нему с тем, чтобы он помог мне составлять компьютерные программы, в чем он был очень силен и гордился этим, ну прямо как петух. Все эти дуры, которые крутились вокруг него, как мухи вокруг меда, заходили не с того конца. И те, которые приглашали его на пикники, и те, что зазывали на сейшены, и даже те, которые прямо-таки лезли к нему в постель, были для него примитивами. А я делала вид, что меня интересуют только компьютеры. Боже мой, как я вцепилась в эту науку! Конечно, когда он залезал в глубины и дебри, я помалкивала, но в конце концов я уже могла поддерживать с ним беседу на недоступном для других уровне и добилась главного - он перестал считать меня примитивом и счел, что я не только симпатичная девушка, но и полезный член семьи! Мы решили, что поживем вместе год, он снял небольшой домик, и я туда переехала из кампуса... Вот, кстати, по-моему, эти плавки вам подойдут.

- Отвернитесь, - попросил я из вежливости. Плавки были вполне подходящие, только очень уж из тонкой материи. Разглядев себя в зеркале, я нашел, что в общем не выгляжу непристойно.

- Можно? - спросила Синди и, повернувшись, заметила: - Как на вас сшиты! Так вот, я еще не все рассказала. Джерри, конечно, в постели оказался сущим профаном, к тому же интеллект у него явно подавлял все остальные увлечения. Если бы не Мэри, то я была бы в состоянии удавиться от разочарования.

- А она откуда взялась?

- Мы с Джерри готовили программное обеспечение для этой "яхты XXI века", а проект делала Мэри. Конечно, не одна, но она возглавляла целую банду инженеров и механиков. Поэтому весь год, который я прожила с Джерри, мы потратили на эту работу, кстати, хорошо заработали - больше миллиона. Но Мэри, поскольку она постоянно приходила к нам, постепенно стала мне больше нравиться, чем Джерри. То, что не успевал дать он, я получала от нее... это не слишком откровенно?

- Нет, вполне скромно и пристойно, - одобрил я.

- Джерри Купер-старший сказал, что наша затея с автоматизированием двухсоттонной яхты - ерунда, и из этого ничего не выйдет, но, поскольку у него нашлись лишние деньги от заказа ВМС, он решил попробовать - и вот "Дороти" готова! Мы с Мэри решили доказать, что можем вдвоем, без матросов и штурманов, пройти на ней от Сан-Франциско через Панамский канал до Нью-Йорка, и сделали это осенью. О нашем походе даже был снят телефильм, за нами шли вертолеты и суда береговой охраны. Разве вы не слышали?

- Я не интересуюсь тем, что происходит в цитадели империализма, - как можно суше сказал я, вовремя вспомнив, что мне надо иногда говорить что-нибудь коммунистическое.

- Жаль, там бывает много интересного! Ну а после нашего плавания я уже не могла смотреть на него... И это именно тогда, когда он, наконец, заявил, что собирается на мне жениться. Я сказала, что нам с Мэри необходимо еще раз опробовать яхту, но уже не афишируя ничего. И мы поплыли сюда, в Карибское море. Но кто-то из журналистов, конечно, разнюхал и тиснул статейку, где намекнул, что у нас с Мэри - роман. И вот сегодня утром пришел факс от Джерри, где воспроизведена копия статьи, а также его письмо, где он просит меня опровергнуть писаку, то есть приехать в Нью-Йорк и выйти за него замуж. Мэри готова меня отпустить, но я-то знаю, отчего она так смотрит на вашу девушку. Она хочет, чтобы я стала ее ревновать... Вот дурочка, правда?

- Ладно, - сказал я, - идемте в салон, а то и нас в чем-нибудь заподозрят.

Марсела и Мэри поглядели на нас с интересом, а также с явным подозрением.

- Долго же вы искали трусы! - заметила Марсела и взглядом досконально оглядела и меня и Синди, пытаясь рассмотреть следы прелюбодеяния.

- Успокойся, - сказал я ей, - ты ревнуешь меня так, будто мы с тобой уже лет десять, как обвенчаны.

- Ты ее трахнул? - попросту спросила Марсела.

- А какая тебе разница? - вскипел я. - По-моему, я тебе еще не признавался в любви!

- Значит, трахнул... - с ясно выраженной злобой произнесла Марсела. Я понял, что сейчас она кого-нибудь убьет, если сумеет снять автомат с предохранителя.

- Да брось ты, - сказал я примирительно, - я сейчас безобиднее младенца. Мне надо как следует пожрать, потом с часик поспать, а уж потом, возможно, я на что-то сгожусь.

- Идет! - Марсела тряхнула своей гривой. - Ты обедаешь, а потом мы идем спать!

Да, я забыл, с кем имею дело. Все-таки Марсела была не только "вице-мисс Хайди", но супершлюхой для обслуживания персон высшего ранга, с удостоверением, выданным самим Хорхе дель Браво. За то, что Марсела из дружеских чувств и чувства благодарности собиралась предоставить мне даром, прочие смертные платили большие деньги. Этого нельзя было не оценить.

- Да, но сначала надо покушать.

Синди и Мэри не без опаски прислушивались к нашей весьма экспансивной беседе, хотя, конечно, ни черта не понимали.

- Вы отчитывались перед возлюбленной? - мило, но очень похабненько улыбаясь, спросила Мэри. - В ее глазах я прочла горячее желание нас укокошить.

- Вы не ошиблись, Мэри, но ревность ее напрасна.

- Как знать... - и стриженая гадюка очень зло глянула на Синди. - За то время, что вы разыскивали плавки, можно было сделать очень много...

- Для начала, - сказал я сердито, - мне надо поесть. А уж потом я сам выберу, что мне делать и с кем.

- А может быть, вы уже остановили свой выбор на мне? - не преминула съязвить Мэри.

- А почему бы и нет? - усмехнулся я и сделал замечательную, самую нахальную в своей жизни ухмылку. - А может быть, мне вы и впрямь понравились? Ведь это так прекрасно и оригинально - изнасиловать лесбиянку! Да еще с мужскими наклонностями..

- Вы сперва побрейтесь! - вышла из себя Мэри, и я был доволен не меньше, чем какой-нибудь канонир из пиратского романа, которому повезло всадить ядро в пороховой погреб неприятеля.

Но побриться мне действительно не мешало. На лице человека, прошедшего канализацию, автогонку, бег по джунглям и хождение по морю вброд, щетина смотрелась вполне естественно, за три дня она уже отросла так, что напоминала зачаток бороды. Но для человека свежевымытого, благоухающего и одетого в свежие, хотя и женские, плавки, такая растительность была неуместна.

- А вы мне одолжите вашу бритву? - осклабился я, так как заметил над верхней губой Мэри заметный черный пушок - от избытка мужских гормонов.

- Я вам одолжу ту, которой я подбриваю пах. Вас устроит?

- Несомненно. А заодно найдите какой-нибудь купальничек для Марселы.

- Вы опять хотите остаться вдвоем?

- Если хотите, сходите втроем, только я хотел бы поесть.

- Возьмите те пакеты, которые мы брали на остров. По-моему, мы забыли их в лодке, на корме.

Кофе, котлеты, сэндвичи, овощи, пирожки и пирожные - я съел с таким удовольствием и так увлекся, что даже не заметил, когда вернулись дамы. Как они там общались с Марселой, не зная испанского, и как Марсела их понимала, не зная английского, - это великая тайна, которую я и по сей день не знаю. Сожрав весь завтрак, я, однако, не насытился.

- Мы уже минут десять наблюдаем за вашей трапезой, - заметила Мэри, полюбуйтесь, что мы подобрали для вашей крошки...

- Слушай, это блеск! - восхитился я, увидев Марселу в зеленом купальнике, по покрою точь-в-точь таком, какой был у нее на асиенде, когда она меня совращала, но так и не успела из-за нашествия коммандос.

- А то, что под ним? - многообещающе произнесла Марсела, улыбнувшись и ослепив меня своими зубками. Наверно, это излишняя реклама, потому что под купальником оставалось не более одного процента от того, что мне предлагалось.

- Вы так жадно кушали, - сердобольно произнесла Синди, - что нам тоже захотелось. И, наверно, Марсела тоже хочет?

- Конечно, - кивнул я, хотя знал, что для Марселы сейчас главное - совсем не пища.

С помощью стационарного пульта, встроенного в бар, располагавшийся в салоне, Мэри набрала какие-то коды, и меньше чем через пять минут появилась еще куча сэндвичей, пирожных, бананы и мороженое. Я позволил себе раскупорить баночку холодного "Карлсберга", девицы запивали еду кока-колой. Марсела пыталась хранить приличие, но потом начала уминать еду так, что я понял: чревоугодие ей не чуждо, и в этом у них с Марией Магдалиной еще одна общая страсть.

Когда желудок мой почуял насыщение и свистящая пустота в кишках перешла в умиротворенную, блаженную тяжесть, я нашел в себе силы побриться. Это было одноразовое лезвие, и угроза, высказанная Мэри, была лишь маленькой шуткой. Бриться я пошел в ту каюту, где мылся. Даже ополоснув голову и лицо прохладной водой, согнать медленно подступающий сон я не смог. Я даже подумал, что Мэри или Синди подсыпали мне снотворное, но как-то отвлеченно... Я упал на кровать - точно такую же, как та, что была в каюте у лесбиянок, закрыл глаза и провалился в блаженное небытие...

Не самая неприятная ночь

Когда я размышлял над событиями, которые произошли в ту ночь, и удивлялся, насколько же велика была ко мне милость Божия, а самое главное - чем это я, грешный, такую благосклонность заслужил. И по сей день понять этого я не могу - пути Господни неисповедимы.

То, что я, покушав от души впервые за 36 часов, благополучно заснул, было совершенно естественно и удивляться тут нечему. Не приходится удивляться и тому, что Марсела, тоже разморенная едой и усталостью, не смогла меня разбудить и задремала рядом со мной. Гораздо более удивительно, что мы с ней не проснулись в наручниках или за бортом яхты. Совсем удивительно, что мы вообще проснулись. С точки зрения Мэри и Синди, мы были террористами и пиратами, захватившими чужую частную собственность и мешавшими им проводить свое время так, как они этого желали. Во всяком случае, никто не стал бы осуждать их за то, что они связали бы нас сонных или вызвали из Сан-Исидро полицейский катер, экипаж которого мигом упаковал бы нас в наручники и доставил в ближайшую береговую кутузку. Любые двенадцать присяжных и любой судья вынесли бы оправдательный вердикт, если бы они, не желая вмешивать в дело полицию, просто взяли нас за ноги и за руки и выбросили за борт. Наконец, они могли и пристрелить нас из наших же пистолетов или автоматов. Но ничего этого они делать не стали, ибо Господь - больше некому! - вселил в их души милосердие.

Я проснулся глубокой ночью. Сутки назад, примерно в это же время, мы с Марселой, грязные и вонючие, спали в песчаных могилках, совершенно позабыв о том, что могут делать лишенные предрассудков мужчина и женщина под восхитительным тропическим небом. Сегодня я ощущал невыразимое блаженство от простых чистых простыней, от собственной свежевымытой и еще не успевшее пропотеть кожи, от прохлады, овевавшей меня из иллюминатора, и от нежного, чуть мерцающего, голубоватого лунного света, озарявшего каюту. Благодать!

Рядом, обхватив меня за шею и плечи, - очевидно, чтобы не унесли, - лежала на животе Марсела. Она спала, но спала беспокойно. В ней бродила страсть, которая заставляла ее шумно вздыхать и постанывать, елозить животом и бедрами по простыне.

Не буду врать, что за двое суток совместных скитаний и передряг я ее полюбил до безумия. Я просто не находил в себе сил отделаться от нее, хотя возможно, тогда бы мне пришлось намного легче. Я рисковал и выкручивался не ради нее, а ради себя - тут никаких сомнений быть не может. Впрочем, я не очень обольщался насчет собственной неотразимости - думаю, что и Пушка, и Малыш, и Камикадзе, и уж, конечно, Капитан с Комиссаром вызвали бы у нее ту же страсть, окажись они на моем месте. Просто мы помешали Марселе, когда она готовилась продать свою страсть дону Паскуалю Лопесу, а невостребованный товар, как известно, приносит продавцу великое неудобство и заставляет его снижать цену...

И пища, и сон, разумеется, сделали свое дело - мои нежные женские плавки явно не выдерживали напора той штуки, что оказалась волею судеб в них упакована. Эта дьявольская штуковина не имела ни грамма мозгов в своей гладкой, похожей на крупную и спелую сливу головке, но словно бы чуяла, что рядом, всего в нескольких десятках дюймов, под почти незаметным кусочком материи и кустиком жестких, курчавых, черных как смоль волосков, таится нечто весьма приятное...

Даже не разбудив Марселу, я тихонечко дернул за кончик бантика, который удерживал верхнюю часть купальника. Разбудилась она только тогда, когда я вынул из этих треугольников то, что там находилось, и осторожно погладил...

- Та-ак... - сладко зевнула Марсела и потерлась о меня своей пышной и буйной гривой. - Начинаем?

- Угу, - подтвердил я и, притянув ее полураскрытый пухлогубый ротик, тихонько прикоснулся к нему легоньким, почти шуточным поцелуйчиком. Но ладони у меня, весьма серьезно и не вызывая сомнений в искренности, погладили с боков Марселины грудки. В полутьме они чуть поблескивали от лунного света, от них пахло целым букетом различных шампуней, и когда я стал водить по ним носом, то с ужасом вспоминал наше путешествие по канализации и казался себе преступником, потому что принудил все эти прелести искупаться в дерьме. Впрочем, даже когда я полизал изящные сосочки, такие трогательные и смешные, то не учуял никаких посторонних привкусов, кроме мыльного.

Марсела лежала с довольной улыбкой, прикрыв глаза веками. Однако одна из ее проворных ладошек в это время ползала по моей спине, а вторая тихонечко спускала с меня плавки и, забираясь изредка под мой живот, поглаживала по головке ту самую безмозглую штуковину, о которой говорилось несколько выше.

- Какой славный парень! - прошептала она мечтательно, и я не понял, относится ли это ко мне в целом или только к штуковине в частности. Пальчики у нее были с хорошо подстриженными ноготками, подушечки на пальцах очень нежные и осторожные, а потому каждое точно рассчитанное их прикосновение будоражило душу и заставляло меня плотоядно сопеть. И все же я не стал торопиться, а отправился в довольно продолжительное путешествие, начав с поцелуев, которые еще раз щедро высыпал на глаза, щеки, ушки и губки маленькой бесстыдницы, потом еще раз воздал должное грудкам и опустился к животику, который под воздействием моих прикосновений чутко трепетал, и особенно - когда я описал несколько спиралей губами вокруг пупка...

- Ну ты черт! - промурлыкала Марсела, и с учащенным дыханием закинула руки за голову, прогнулась, упираясь в простыню плечами и задом. Потом ее левая нога ушла в сторону от правой, они обе приподнялись в воздух и оказались у меня на плечах, достав пятками мне до лопаток, а шея моя попала в мягкие тиски из двух очаровательных смуглых ляжек. Теперь перед моим лицом была тонкая зеленая ткань ее плавок, державшихся на двух узелках - справа и слева. Развязав оба бантика, я впервые увидел то, что по высокой стоимости продавалось Хорхе дель Браво и его подручным, а также министрам и генералам самого Лопеса. Желая избавиться от возможной грязи, Марсела выбрила все до последнего волоска, и вся эта таинственная область была у нее гладенькой и голенькой, как у несозревшей девочки. Ну как тут было удержаться от поцелуя? И не одного, а целого десятка! Марселины бедра при этом ходили ходуном и повиливали из стороны в сторону, а ее крутобокая мягонькая попочка, приятно колыхавшаяся у меня на ладонях, несколько раз напряглась и качнулась...

- Ну, хватит, может быть... - истомно пропела Марсела. - Ты все целуешься и целуешься...

Это означало, что пора приступать к настоящей работе. Я почувствовал, как ее ноги сползают с моих плеч и ложатся по обе стороны от моего тела.

- Ух, что я сейчас сделаю! - Мой шепот звучал зловеще, будто я был сказочным людоедом, собирающимся сожрать прекрасную принцессу. Впрочем, людоеды, как я догадываюсь, если и жрали принцесс, то вряд ли не пытались употребить их при этом на более естественные нужды. Поэтому Марсела моего людоедского тона отнюдь не испугалась. В тот самый момент, когда я мягко улегся на это прелестное смуглое тело, маленькие, но очень ловкие пальчики ухватились за безмозглую штуковину и с грациозной точностью пристроили ее гладкую головку так, что лишь нежнейшего нажима было достаточно для того, чтобы совершилось самое прекрасное из событий, которое даровано человеку пережить в жизни. Все состоялось так, как было задумано природой, без каких-либо ненужных пока корректив.

- Мой... - констатировала Марсела, улыбнувшись, и я опять не уловил, относится ли это ко мне в целом. Чтобы быть до конца откровенным, скажу, что из всей этой процедуры - и не конкретно той, что проходила с Марселой, а вообще всех, которые я когда-либо испытывал, - мне в наибольшей степени нравился самый первый момент, когда ляжки женщины с кажущимся бессилием расходятся в стороны, а ты, вползая на горячий и мягкий женский живот, вонзаешь твердый и упругий пенис во влажное и жаркое, ощущая сладостное скольжение в таинственную глубину. Все дальнейшие впечатления, вплоть до самого завершения - менее яркие и волнующие. У меня лично ритмическое ерзание в положении лежа на женщине почему-то вызывало ощущение, что я занимаюсь какой-то весьма полезной, но утомительной гимнастикой, а иногда на ум приходили и сравнения с какими-то бездушными механизмами: например, с отбойным молотком, поршнем автомобильного мотора или паровой машины, наконец, с чисткой оружия шомполом. Более или менее интенсивная работа, краткий всплеск удовольствия, приятная усталость, а затем - опустошение и желание продолжить сон.

Конечно, самым приятным было не просто обладание женщиной, а то, что это была новая женщина. Не могу сказать, что я совсем уж изголодался по сексу: даже если не считать, что в первую же ночь пребывания на Хайди я переспал с супругой мэра Лос-Панчоса (как уже знает читатель, я об этом почти ничего не запомнил), то я обходился без женской ласки всего четыре дня и три ночи. В ночь перед полетом на Хайди мы все, как обычно, отдали дань нашей милой Киске. Но Киска исполняла обязанности нашей коммунальной жены, всего лишь выполняя служебный долг. Она ведь была единственным специалистом по такого рода работе. Для Марселы это тоже была работа, даже скорее источник существования, но в данном случае она делала ее в порядке хобби, а потому несколько удивила и обрадовала меня темпераментом и азартом, по которым я соскучился гораздо больше.

Если первые движения были похожи на плавное скольжение ружейного шомпола по стволу винтовки то ли из осторожности, то ли из желания подольше пожевать сладкую конфетку, то потом их сменил неторопливый ритм паровой машины. Затем речь пошла уже о поршне автомобильного двигателя, а под конец - отбойного молотка. В механике - это я помнил еще из школьных времен - это движение называется возвратно-поступательным. Правда, я еще не знал тогда, что это движение - самое приятное из всех видов движения, которые способен совершать человек.

Кричать и визжать Марсела начала еще на этапе паровой машины - она, судя по всему, была ужасно возбудима. Автомобильная гонка заставила ее царапаться и верещать, стонать и щипаться. Наконец, во время долбежки отбойным молотком она совершенно бесстыдно выла и орала так, будто ее живот был распорот и из него выматывали кишки. Угомонилась она лишь тогда, когда я сам заревел всей утробой и, вдавив Марселу в тюфяк, закончил свое гнусное дело...

Она стала моей женщиной, моей новой женщиной, то есть вошла в тот относительно узкий круг этих маленьких чудовищ, которые по разным причинам оказывались у меня в постели или в чьих постелях оказывался я. Все могло теперь закончиться и более ни разу не повториться, но отныне на Марселе будет как бы незримое тавро - это коровка из стада Дика Брауна! И если бы даже в ту ночь произошло нечто невероятное и нас разнесло друг от друга на тысячи миль, все равно - дело было сделано.

Дело в том, что новая женщина - это всегда загадка, даже если ты перепробовал уже не один десяток. По прошествии времени, конечно, многое стирается в памяти, но в самый первый момент, когда ты еще не знаешь, что там впереди, в непроницаемо-чернеющем отверстии между раскинутыми в стороны ляжками, то одно сознание, что сейчас произойдет то, чего еще ни разу не было, волнует и приносит неизведанные ощущения. В какой-то мере каждый мужчина, овладевая новой женщиной, вновь переживает тот далекий иной раз миг, когда он впервые потерял целомудрие.

Однако пора бы прекратить эту лекцию по психологии секса и вернуться на постель в каюте. Впрочем, поскольку я уже довольно много размышлял об интимных подробностях бытия, возобновить повествование следует с того момента, когда мы с Марселой, изрядно вспотевшие, но несказанно обрадованные друг другом, решили ополоснуть с себя первый грех и полезли вдвоем под душ.

Тонкие струйки горячей воды приятно щекотали кожу, я тер скользкое ароматное мыло по гладкой и нежной коже смуглой Марселы, а она стояла, блаженно зажмурившись, откинув голову и повернув руки ладонями вверх, какая-то беспомощно счастливая и прекрасная. Потом я, словно раб-евнух восточную царицу, вытирал ее полотенцем, и это тоже доставляло мне удовольствие, хотя, вероятно, было приятно и ей тоже. Но тут опять-таки надо сделать одно замечание.

Та любовность, с какой я ухаживал за Марселой после того, как в первый раз с ней совокупился, вовсе не была благоговением безумно влюбленного перед возлюбленной. Просто теперь это была МОЯ женщина, собственная, как бывает собственная собака, собственная лошадь, собственный автомобиль или, скажем, собственный автомат. Я назвал эти несколько наиболее распространенных предметов мужской заботы вовсе не с тем, чтобы как-то унизить прекрасную половину человечества. Нет! Просто любой мужчина, приобретя в собственность или заполучив в пользование ту вещь, которая ему нравится в данное время, будет всю свою заботливость - естественное мужское качество! - вкладывать именно в эту вещь, забывая о всех остальных. Женщина, особенно молодая и неопытная, обычно думает, что она хоть чем-то отличается от любимой кобылы, сеттера, винчестера, "Шевроле" или "Сессны", а потому требует к себе особого внимания. В действительности ее единственным отличием от всех перечисленных предметов является умение говорить, кричать и плакать, но как раз эти-то качества и способствуют тому, что мужчина постепенно переключает свою заботу на яхту, вертолет или виллу. Умудренные опытом женщины обычно более терпимы к подобным страстям мужчины, так как уже знают, что муж, занятый выращиванием цветов или верховой ездой, намного более удобен, чем тот, который все время посвящает женщинам.

Марсела была, конечно, весьма богата опытом по части секса, но в мужской психологии разбиралась еще слабо. До меня о ней заботились только как о вещи, взятой напрокат, - лишь бы не поломать! Ручаюсь, что мое внимание было для нее непривычно, и бедняжка небось даже пожалела меня в глубине души: "Бедный дурачок! Это же надо - так влюбился! Забыл, бедняга, что я шлюха и к тому же высокопрофессиональная..." Впрочем, чисто по-человечески ее вполне устраивало, что я обращаюсь с ней очень нежно.

Когда освеженные и благоухающие мы выходили из ванной, я наконец вспомнил, что нахожусь не на собственной вилле и не в оплаченном вперед гостиничном номере, а на чужой яхте, которую мы с Марселой некоторым образом захватили. Именно в этот момент до меня дошло, что наш послеобеденный сон, продолжавшийся с полудня до полуночи, вполне мог стоить нам жизни по причинам, о которых я упоминал в начале этой главы. Это сразу заставило меня надеть плавки - я не разобрал в темноте, мои или Марселины, ибо они были одного фасона.

- А может быть, продолжим? - спросила Марсела, но я уже схватил "Калашников" и торопливо отщелкнул от него магазин - проверить, не разряжен ли он. Но нет - ни "Калашников", ни все-все "узи", "кольты" и "Макаров" не были разряжены. Гранаты, ножи и даже сюрикены были на месте.

- Что ты всполошился? - спросила Марсела.

- Ты что, забыла, что мы захватили эту яхту?! - проворчал я. - Пока мы с тобой развлекались, они вполне могли вызвать полицию или службу безопасности. Надо проверить, не сбежали ли они.

Марсела посерьезнела - видно, ей вовсе не хотелось встретиться здесь с каким-нибудь знакомым из ведомства Хорхе дель Браво. Она тоже нацепила купальник, взяла "узи" и вместе со мной вышла из каюты.

В коридоре было полутемно, горела только небольшая дежурная лампочка. Дверь каюты, где располагалось любовное логово лесбиянок, была открыта, но хозяек не было.

- Ага, вот видишь! - встревожено пробормотал я и выбежал в тамбур, откуда по лестнице прогрохотал на верхнюю палубу.

К счастью, хозяйки оказались на месте. Они сидели на шезлонгах перед маленьким столиком, Мэри была одета в рубаху и шорты, на Синди белел халатик. От столика доносился запах ликера и пирожных.

- Те же и двое с автоматами, - объявила Мэри, - что вам не спится, господа коммунисты? Разве мы не доказали, что верны джентльменскому соглашению?

- Это в смысле того, что вы не сдадите нас хайдийским властям? - спросил я.

- Ну, положим, вас можно было просто пристрелить во сне, - сказала Мэри, ведь ваши автоматы лежали совсем рядом с открытым иллюминатором. Но вы знаете, у нас не поднялась на вас рука. Вы охвачены страстью, а мы это понимаем. У каждого свои идеалы в области секса, тем не менее ваши чувства нам понятны.

- Большое вам спасибо, - вежливо произнес я, - хоть мы и осуждаем гомосексуализм как вредное социальное явление, отвлекающее народные массы от борьбы за освобождение против гнета монополий, но в данном случае вы объективно помогли делу Мировой и Хайдийской революций.

- Я думаю, что нам следовало бы обсудить с вами вопрос о том, как долго вы намерены здесь оставаться, - хмыкнула Мэри. - Не забывайте, что вы находитесь на территории Соединенных Штатов Америки.

- А где тут офис федерального ведомства по иммиграции? Мне могут выдать вид на жительство? - спросил я дурашливо.

- А гражданство вы получить не хотите? Я чуть не ляпнул, что оно у меня уже есть, но в этот момент вовремя вспомнил, что улетел из Штатов без паспорта и вообще без какого-либо удостоверения личности. А это означало, что доказать свое гражданство мне было бы трудновато. Я представил себе, как являюсь в наше консульство на Гран-Кальмаро и рассказываю о том, что выполнял специальное задание на Хайди по свержению там законного правительства и установлению коммунистической диктатуры. Конечно, там поначалу все обрадуются, ибо примут меня за агента КГБ, которые все-таки не так уж часто перебегают на нашу сторону. Но потом, когда я скажу им, что я, как мне кажется, выполнял задание какой-то правительственной спецслужбы, они в лучшем случае направят меня на излечение в ближайший сумасшедший дом. В худшем, то есть если окажется, что я действительно работал на правительство, меня тихо и бесшумно уберут. Во всяком случае, во время подготовки к операции мне не раз намекали, что в случае речевого недержания мое здоровье может резко ухудшиться. Итак, о своем проклятом буржуазном прошлом мне лучше было помалкивать.

- Вы знаете, - сказал я, - гражданство мне пока не требуется, а вот политическое убежище я могу у вас попросить? Естественно, вместе с Марселой.

- Политическое убежище предоставляет правительство, - сказала эта стриженая крючкотворка, - к тому же не под дулами автоматов. Ну, допустим, поскольку эта яхта является частной собственностью, то Синди, как ее фактическая владелица, может предоставить вам право нахождения на борту в качестве гостей. Но нельзя же вечно находиться в гостях! Надо все-таки уточнить, сколько времени вы еще будете сидеть у нас на судне. Вы уже сожрали и выпили сегодня не меньше чем на двадцать долларов, а ведь мы не приглашали вас к обеду, не правда ли?

- Черт побери, - озабоченно сказал я, - при отступлении у меня потерялся бумажник с тысячей долларов наличными и кредитной карточкой. Вы не могли бы поверить мне в долг? После победы Мировой революции, если денежное обращение еще не запретят, я оплачу ваш счет.

- Не думайте, что нам жалко корки хлеба для ближнего своего! - с легкой набожностью произнесла Мэри. - Но ведь у вас тоже должна быть совесть?

- Леди, - сказал я, - если вы сможете завтра утром выйти к поселку Лос-Панчос и выяснить, чья там власть, то, возможно, мы тут же с вами распрощаемся. Конечно, если там еще будут партизаны. А вот если партизан уже не будет, то вы отвезете нас на Гран-Кальмаро, где мы попросим политического убежища у местных властей.

- Ну на кой черт нам идти в этот ваш Лос-Панчос, если вы не уверены, что до утра там останутся ваши партизаны? Уж лучше мы сразу отвезем вас на Гран-Кальмаро, потому что мы и так собирались туда отправиться.

Собственно, этого я и добивался.

Наверно, мы бы, спокойно поговорив, разошлись по каютам и занялись каждый своим сексом, но боюсь, что тогда бы никогда больше не увидели света. Дело в том, что неожиданно я услышал в тишине негромкий, но приближающийся стук лодочного мотора. Потом он непонятно почему стих, и это показалось мне подозрительным.

- Та-ак, - протянул я тоном, который не предвещал лесбиянкам ничего хорошего, - если окажется, девочки, что это вызванная вами полиция, то вам будет очень плохо.

- Никакой полиции мы не вызывали! - возмутилась Мэри. - Во-первых, это, по-моему, обычная рыбацкая лодка с каким-то доисторическим двигателем, во-вторых, полицейские не стали бы глушить мотор, а наоборот, включили сирену и осветили бы яхту прожектором.

- Так или иначе, - рявкнул я, - но вы у меня покуда посидите под замком. Руки за голову!

Девицы повиновались, и мы с Марселой отконвоировали их в каюту, где заперли на ключ. Чтобы они не удрали через иллюминатор, я закрыл его снаружи штормовой крышкой и наглухо задраил. Сквозь слабый шум волн отчетливо долетал мерный плеск весел. Кто-то приближался к яхте с левого борта.

- Марсела, - спросил я, укладываясь с автоматом на верхней палубе, - ты сняла автомат с предохранителя?

Марсела улеглась было рядом со мной, но я жестом велел передвинуться подальше от меня, потому что она попадала в свет, исходивший от топового фонаря на мачте яхты.

Лодка уже была неплохо заметна в лунном свете. Она шла на трех парах весел и сидело в ней человек десять. Вряд ли это могли быть полицейские или агенты секретной службы...

В это время автомат Марселы дал в небо длинную очередь, и череда трассирующих пуль замерцала на фоне звезд.

- Что ты делаешь, идиотка?! - заорал я, но почему-то шепотом.

- Я только проверяла, не стоит ли он на предохранителе... - Марсела, держа палец на спусковом крючке, растерянно развела руками, и "узи" чихнул еще несколькими пулями, да так, что они просвистели всего в десяти дюймах над моей макушкой. Я прижался к палубе, и в тот же момент услышал с лодки крепкую ругань с хайдийским акцентом:

- Эй, Хуан! Твоя мать была свиньей и трижды шлюхой, а сам ты подстилка для педерастов и грязная вонючка! Разве твоя очередь грабить гринго? Ты что, захотел познакомиться с адской сковородкой ранее установленного срока? Немедленно убирайся с яхты или получишь пулю!

- Вот что, - крикнул я, - вы сами вонючки, педерасты и подстилки для педерастов, а матери у вас шлюхи пятикратно и семикратно. Эта яхта захвачена революционными морскими силами Хайди, а вы - проклятые пираты и пособники кровавого палача Лопеса! С вами разговаривает не какой-то траханый Хуан, а Анхель Родригес!

- Да как ты смеешь, сукин сын, - проорал кто-то с лодки, - называться именем такого достойного человека? Да ведь он в доках воровал такие грузы, какие нам и не снились!

И с лодки ударил револьверный выстрел, а потом - несколько автоматных очередей. Пули роем зажужжали у меня над головой. Я инстинктивно отполз от фальшборта - пули с лодки летели снизу вверх, и опасность угрожала лишь поблизости от края палубы. Но лодка в это время под прикрытием огня уже подошла в мертвое пространство, и достать ее, лежа на палубе, я не мог. Где-то у кормы послышался лязг и скрежет - кто-то забрасывал абордажный крюк. Пираты должны были появиться на каютной палубе, и я спустился в тамбур.

Какой-то тип, невидимый мне, распоряжался пропитым голосом, полагая при этом, что говорит шепотом:

- Луис, обойди его с тылу! А ты, Арнальдо, ходи наверх, туда, где у гринго вертолет.

Вот в этого Арнальдо, который, забросив крюк на ограждение вертолетной палубы, уже попытался выйти наверх, я и выстрелил. Пуля из "Калашникова" стукнула его в скулу и вывернула мозги через висок на противоположной стороне черепа. Затем я, повернув ствол автомата и, прячась в тамбуре, дал несколько очередей вдоль каютной палубы. Там заорали, послышался плеск тела, упавшего в воду, а потом кто-то начал стрелять, пытаясь меня нащупать. Но в это время откуда-то сверху простучала очередная очередь из "узи", и сиплый голос взревел:

- Меня убили! Уходим, ребята! - после чего какой-то осел замолотил из автомата, видимо, для прикрытия отхода. Лодка оттолкнулась от борта и укрылась за кормой яхты. Затукал старенький мотор, и она исчезла в темноте.

- Марсела! - заорал я. - Ты жива?

- Жива, милый, жива! - В восторге оттого, что я поинтересовался ее здоровьем, Марсела спустилась с верхней палубы, наставляя на меня "узи". Палец у нее был на спусковом крючке, и я без всякого сомнения был бы убит, если бы у Марселы в магазине был хоть один патрон. У меня их тоже не было. Бандиты проявили слабость характера, но очень вовремя для нас.

- Слушай, - воскликнула Марсела, - я знаю этих ребят! Это банда "Морские койоты". Вожак у них - Бернардо Сифилитик, очень опасный человек!

- А с ним ты случайно не спала ни разу? - поинтересовался я в профилактических целях.

- Нет, с тех пор как он заболел, ни разу, - утешила меня моя крошка, словно бы забыв об инкубационном периоде. - Да и вообще с этими подонками почти не имела дела. Они тут, видишь ли, орали, что ты... то есть Анхель Родригес, воровал такие вещи, какие и им не снились. Анхель не воровал - он эректировал во имя революции!

Объяснить Марселе разницу между эрекцией и экспроприацией было довольно сложно, хотя первое ей, разумеется, было значительно более знакомо, хотя бы по практической работе.

Опасаясь, что пираты кого-нибудь у нас забыли, мы прошли в коридор, открыли свою каюту и вооружились новыми магазинами. Мне пришлось взять "узи" патронов для "Калашникова" больше не было. Мы обыскали и верхнюю и каютную палубу, даже заглянули в носовой салон и гараж, но ничего, кроме Арнальдо с пробитой скулой и выломанным виском, не нашли. При бандите обнаружился только шикарный ножик с выкидным кнопочным лезвием. Ножик я взял себе на память, а Арнальдо спихнул в воду.

- "Койоты" вообще-то могут вернуться, - заметила как бы невзначай Марсела. - Если сейчас они по дороге встретят катер Соледад, то вернутся наверняка.

- "Соледад" - это название катера? - спросил я.

- Ну что ты вообще знаешь о Хайди, - возмутилась Марсела, - если не знаешь Соледад? Соледад - это королева над всеми береговыми ворами и пиратами.

- Господи, спаси и помилуй! - вскричал я. - Да у вас тут какой век на дворе?

- Нормальный, двадцатый, - невозмутимо проговорила Марсела.

- Но пираты - это что, для туристов?

- Именно так, грабят здесь туристов. Правда, не все так нахально, как "Койоты" - с пальбой, а то и с мокрыми делами. Некоторые просто воруют с яхт белье или шлюпки, другие, тихонько высадившись, взламывают судовые сейфы или бумажники уводят. Но все равно - Соледад берет плату со всех, кто здесь работает. Она - королева, и тот, кто здесь ворует, должен платить.

- Она, наверно, жуткая ведьма?

- Ну да! Она была первой вице-мисс Хайди за три года до меня.

- И тоже спала с Хорхе дель Браво?

- Конечно, - невозмутимо ответила Марсела, - все первые вице-мисс с ним спали. И она так понравилась дель Браво, что он поручил ей собирать дань с пиратов. Сорок процентов она отдает в казну, а шестьдесят берет себе. У нее полицейский катер и группа из тридцати коммандос.

- А чем вооружен катер?

- Там, по-моему, небольшая пушка и пулеметы. Я понял, что отсюда надо убираться подальше. С решимостью идиота я вошел в рубку, поглядел на многочисленные компьютеры, экраны, табло, кнопки и понял, что мне в этом никогда не разобраться. Пришлось идти вниз и выпускать пленниц.

- Вы тут с кем-то перестреливались? - спросила Мэри, как будто речь шла о партии в гольф.

- Вот что, леди, - сказал я очень серьезно, - сейчас нам надо поднимать якорь и уходить отсюда с максимальной скоростью, пока не появилась здешняя суперпиратка Соледад. Мы нехорошо обошлись с ее холуями, одного застрелили, и она может прибыть сюда с минуты на минуту. Вы сможете одна управлять яхтой?

- Ну, я могу запустить программу. Яхта управляется компьютерами, и лишь в крайнем случае можно открыть ручное управление.

- Я не нашел даже штурвала...

- Естественно.

- Марсела, - сказал я, - иди отдыхай. Через два часа сменишь меня, только не забудь запереть Синди.

- Какие вы недоверчивые... - поджала губы Мэри. - Вам мало моего честного слова?

- Так будет спокойнее, - отрезал я. Синди, когда Марсела бесцеремонно втолкнула ее обратно в каюту, скорчила обиженную рожицу, и мне ее даже жалко стало. Марсела, уходя в нашу каюту, сказала:

- Смотри, не увлекайся этой стриженой. Все-таки она баба, хотя и лесбиянка.

Мэри поднялась в рубку и, усевшись за пульт управления, набрала на клавиатуре компьютера нужную программу. На табло, расположенном выше лобового стекла рубки, загорелась надпись: "Конечный пункт - 665724 Гран-Кальмаро. Якорная стоянка - 15° 20' 03" северной широты, 63° 54 20" восточной долготы. Запас хода без дозаправки - 185 миль. Скорость - 0. Расход топлива стояночный. Тест систем - норма. Подать команды на подъем якорей и запуск двигателей".

После того как Мэри нажала еще несколько кнопок, корпус "Дороти" задрожал, а на носу и корме затарахтели автоматические электробрашпили. На табло появились изменения: "Расход топлива - оптимальный. Тест систем - норма. Подать команду на расчет курса".

Мэри подала и эту команду. Включился какой-то экран, где появилось изображение острова, у которого мы стояли, красная мигающая точка обозначала местоположение "Дороти". Где-то лязгнуло - включился редуктор, передающий вращение с вала дизеля на вал винта. Теперь на табло поменялось значение скорости - " - 2 узла".

- Почему минус? - спросил я.

- Потому, что малый назад, - отмахнулась Мэри. Изменились еще несколько цифр, появилась строчка: "Курс - норд-ост 31° 12' 20"", потом опять щелкнул редуктор, и двигатели заработали на больших оборотах, уже не встряхивая так сильно яхту.

- Ну, все, - сказала Мэри. - Теперь завтра утром мы встанем на рейде Гран-Кальмаро.

- И что, вам больше не нужно вмешиваться в управление?

- Нет. Только в каких-то экстренных случаях, если ситуация не предусмотрена в памяти главного компьютера.

- Тем не менее спать я вас не отпущу до тех пор, пока не выспится Марсела и не приведет вам на смену Синди.

- Ну что ж, посидим вместе. Хотите кофе? Не дожидаясь моего согласия, она нажала какую-то кнопку, и из окошечка на панели приборной доски выехали две пластмассовые чашечки, наполненные ароматным черным кофе.

- Спасибо, - сказал я, отхлебывая бодрящий напиток. - Вы сами все это сконструировали?

- Нет, автомат такого рода был разработан в другом месте, а я просто пристроила его сюда. Мне хотелось сделать яхту, на которой человек будет ощущать себя немножко Богом, Господином вещей.

Я поглядел на нее с интересом. Почему-то мне казалось, что извращении это малоразвитые и тупые бабы, у которых вся энергия уходит в свой неполноценный секс. А в этой стриженой головке, оказывается, были какие-то мысли, технические и философские идеи.

- А у вас пушинка в волосах, - сказал я с нежностью, какой сам от себя не ожидал, и снял с макушки Мэри невесомое перышко, то ли потерянное чайкой, то ли вылезшее из подушки. Мэри вздрогнула, будто я ее ударил, и, подняв на меня свое грубоватое, немного припухшее от усталости лицо, посмотрела с интересом. Глаза у нее были темно-карие, глубокие. В них была и задумчивость, и искорка озорства.

- Вы что, желаете осуществить свою угрозу? - спросила она.

- Какую? - Я столько раз угрожал сегодня разным людям, что позабыл, что она имеет в виду.

- Вы днем заявили, что изнасиловать лесбиянку с мужскими наклонностями доставит вам удовольствие. Поскольку ваша соратница ни слова не знает по-английски, она об этом не догадывается.

- Вы полагаете, что изнасилование начинается со снятия пушинки? - удивился я.

- Это может быть первым шагом, за которым последуют более решительные действия.

- И вы их, конечно, очень ждете? - съехидничал я.

- Жду, - ответила она, - потому что знаю, с кем имею дело. Конечно, силы у вас немало, но я постараюсь так исцарапать вам морду, что у вашей подружки не будет ни малейшего сомнения в вашей неверности.

- Этим вы подпишете себе смертный приговор. Марсела вас застрелит.

- Но и вам не поздоровится. Она напишет на вас жалобу в Центральный Комитет, и вас расстреляют, как "врага народа".

- Не верьте тому, что выдумывают отщепенцы и подонки, бежавшие из России, - я мысленно поблагодарил еще раз покойного Комиссара за то, что в моей памяти сохранилось кое-что из его лекций, - все они педерасты и жулики, содержащиеся на деньги ЦРУ и "Интеллидженс сервис". А вам очень идут ваши маленькие сережки с синими камушками. И личико у вас очень милое, даже когда совсем сердитое. А когтей ваших я не боюсь, шрамы только украшают лицо партизана.

- Как ваше имя? - заметно порозовев, сказала Мэри.

- Анхель Родригес, по-английски меня можно называть Энджелом.

- На черта вы похожи больше, точнее - на дьявола-соблазнителя.

- Это комплимент?

- Это констатация факта.

- Тогда, насколько я понимаю, вам надо молиться, чтобы Господь отвратил вас от соблазна. Значит ли это, что вы готовы поддаться соблазну?

Мэри еще больше покраснела и сказала:

- Отпустите меня! Я хочу спать!

- Я не умею управлять вашей чертовой машинкой.

- Но она не нуждается в том, чтобы ею управляли такие идиоты, как вы. Выпустите меня!

- Хорошо, - согласился я, - но не думайте, что вы пойдете спать к Синди. Я подниму ее и посажу дежурить вместо вас...

- Вы сексуальный маньяк? - спросила Мэри. - У вас есть ваша Марсела, а вы пристаете к порядочным женщинам.

- Никогда не считал лесбиянок порядочными женщинами, но, увидев вас, почувствовал, что ошибался. Вам так подходит эта мальчишеская стрижечка, она вас необыкновенно молодит... Очень хорошо, что открыты ушки - они у вас розовые, а в них сережки с голубыми камнями - это так красиво...

Мэри засопела сердито, вскочила и двинулась к выходу из рубки.

- Ладно, зовите сюда Синди, делайте с ней, что хотите, но меня отпустите. И зачем я только напоила вас кофе?

- Никогда не жалейте о добром деле. Так учил нас Карл Маркс, - сказал я так уверенно, что даже сам поверил в точность источника. - Но Синди я звать не хочу. Я хочу, чтобы остались вы. Синди - беленькая домашняя кошечка, а вы страшная, зубастая медведица. Но очень симпатичная!

Она рванулась к двери, но я загородил дверной проем. Мэри попыталась упереться мне в грудь руками, но я сцапал ее за запястье и сказал:

- Прекрасный случай поцеловать вам руку. Я от ваших ручек без ума... - и тут же, не без применения силы, подтянул к губам ее крепкие, довольно крупные кулаки. Поцелуи легли на костяшки, на кофейного цвета загар, под которым, заметно приподняв кожу, пульсировали вены.

- Вы хулиган! - произнесла Мэри. - Маньяк! Насильник!

Она дрожала, лицо было пунцовое, а в глазах было нечто среднее между ненавистью и восхищением. Кулаки разжались, и мои губы прижались к ее белым, теплым ладошкам, для женщины, быть может, и жестковатым, тонко источавшим запах духов. На верхней губе у меня уже успела отрасти после вчерашнего бритья коротенькая щетина, и я позволил себе пощекотать ею впадины ее ладоней, потом бугорки у нижних суставов пальцев, подушечки...

- Энджел... - пробормотала Мэри, и я почувствовал, что она перестала вырывать руки. - Отпустите...

- Ну не лишайте меня этого удовольствия! - попросил я. - Когда еще попадутся мне такие милые ручонки!

Пользуясь тем, что Мэри не вырывается, я отпустил левую руку и чуть-чуть сдвинул рукав ее рубахи. Поцелуи, словно горох, высыпались на обнаженную кожу - от запястья до локтя. Не давая ей опомниться, я отпустил правую руку, схватил левую и повторил ту же операцию.

- Вы чудовище, Энджел... - пробормотала Мэри. - Вы нахал, негодяй, убийца...

Все это говорилось с придыханиями, со вздыманием груди, и у меня не было сомнений, что я на верном пути. Мои руки оказались у нее на талии, и я мягко привлек ее к себе. Сопротивления не было, но губы ее по-прежнему бормотали мне нехорошие слова:

- Ненавижу всех мужчин... Грязные скоты и вонючки... Небритые рожи!

- А мне нравятся небритые женщины, - сказал я, после чего с нежностью, которой не испытывал и к матери родной, коснулся губами темного пушка, росшего над верхней губой Мэри. Я поцеловал ее в уголки рта, в ложбинку под носом, в рдеющие горячие щечки, в испуганно блеснувшие и закрывшиеся глаза. Дьявольски приятно было ощущать, как она трепещет, как дрожит все ее большое, крепкое, но все-таки женское тело.

Пальцы мои пробрались под рубаху, легли на ее гладкие горячие бока, скользнули по влажной, шелковистой коже.

- Сумасшедший... - шепнула она, и ладони ее уперлись мне в живот, но... неожиданно соскользнули и оказались у меня за спиной, на моих лопатках.

- Какое все жесткое, грубое... - проворчала она. - Нарастил мышцы, обормот!

За это я наказал ее еще одним поцелуем в губы, на сей раз крепким, сильным, всосавшим ее язык ко мне в рот. Она обмякла, держась обеими руками за мою спину, а мои пальцы, воспользовавшись моментом, очутились у нее в трусах, на крепких, крупных и прохладных половинках зада.

- Бесстыдник! - прошептала она, делая какую-то попытку вырваться, но, по-моему, чисто демонстративно. Я гладил эту огромную, тяжелую, чуть колышущуюся попку, а спереди меня обдавал жар, исходящий от возбудившегося тела Мэри. Не буду утверждать, что все это было нипочем и мне самому. Штуковина, как видно, не слишком усталая после приключений с Марселой, была готова к новым подвигам. Тоненькие женские трусики были для нее слишком слабой упаковкой, поскольку не доходили мне даже до пупа. Воспользовавшись этим, змей-соблазнитель прополз между резинкой и моим животом, высунувшись наружу. А поскольку Мэри уже прижалась ко мне совсем тесно, то не могла его не ощутить.

- Это... он? - спросила Мэри так, будто не изучала в школе анатомии. Вместо ответа я одним рывком спустил с нее и шорты и трусы. С легким шелестом они упали на палубу, а я с жадностью заелозил руками по ее мягкой спине, добрался до бретелек купального бюстгальтера, развязал их, и купальник вместе с рубахой тоже оказался на полу рубки.

- Нет, нет! - прошептала Мэри. - Тут очень светло...

Я вытянул ее из рубки на залитую лунным светом верхнюю палубу и притиснул к стене рубки.

- Я закричу! - сказала она, обвисая у меня на руках, но мои колени уже втиснулись между ее ляжками.

- Нет! Нет! - бормотала она. - Он не пролезет, он слишком большой! У меня никогда не было мужчин, пусти меня!

Придерживая ее одной рукой, другой я стал поглаживать ей низ живота, ласково приговаривая:

- Маленькая, мохнатенькая... Кисонька моя, курчавочка моя...

Этого хватило. Мэри совсем ослабла, и я, легонько дернув ее за бедра, подцепил рыбку на крючок. После Марселы показалось, что эта дорожка куда более узкая...

- Вошел! - с восторгом в голосе прошептала Мэри. - Он вошел, черт меня подери! Подожди немного, постоим так. Я хочу к нему привыкнуть. Он так приятно греет...

- Послушай, - спросили, - у тебя действительно не было мужчин?

- Нет, только девчонки! И я всегда была за парня...

- Но ведь ты пользовалась вибратором, наверно.

- Да, но это совсем не то...

- Но у тебя нет этого девичьего украшения!

- Я испортила его еще в десять лет сырой сосиской...

От этого сообщения я фыркнул и сделал подряд десять быстрых качаний. Мэри стояла, обнимая меня за спину и опираясь о рубку. Глаза ее были закрыты, рот полуоткрыт, а губы лепетали жадно:

- Еще! Еще! Еще! Еще!

Яхта шла полным ходом, ветер обвевал нас, но не студил страсти. Мэри, внезапно почуяв сладость в собственном естестве, так бухала задом о стальной бок рубки, что я подумал, не будут ли на нем вмятины.

- Ой, жжет! - стонала она. - Жжет! Жжет! Жжет! А-а-а-а-а!

Заорала она так, что у меня зазвенело в ушах, и я испугался, не проснется ли от этого крика Марсела. Впрочем, эти опасения заставили меня интенсивнее приступить к работе, придерживая совершенно ослабевшую и потрясенную Мэри, у которой подгибались ноги. Однако эта интенсивная накачка вновь разожгла уже прогоревший было очаг, и в тот самый момент, когда я хотел отскочить, ощущая, что вот-вот кончу свой нелегкий труд, Мэри опять застонала, по-медвежьи облапила меня и так сдавила, что вырваться из объятий ее мощных рук и ног я не сумел.

- Боже мой! - сотрясаясь от моего последнего натиска, вскричала она. Энджел! Ай-и-ии!

Справедливо решив, что контрацепция - дело добровольное, я подарил Мэри несколько кубиков липкой и тягучей жидкости, которая требует не менее осторожного обращения с собой, чем бензин или нитроглицерин. До нее это дошло не менее чем через две минуты. Когда я осторожно отошел от нее, изъяв то, что принадлежало только мне, а ей было дано во временное пользование, моя осоловевшая от нормального секса лесбиянка бессильно осела на палубу, откинувшись спиной к рубке. Вдруг она вскочила на ноги:

- Что я наделала! Ой! - и загромыхала по трапу вниз. Я побежал за ней, не понимая, что речь идет всего лишь о желании подмыться. С чего-то мне взбрело в голову, что она хочет утопиться, спрыгнув в море с каютной палубы. Я догнал ее в тот момент, когда она остановилась у двери своей каюты и постучала в нее.

- Ты что, - прошипел я. - Тише! Там заперто! Иди в свободную!

Мэри ткнулась в одну, другую, третью дверь - все оказались заперты, и ключей не было нигде.

- Это Марсела, - сообразил я. - Она специально спрятала все ключи, чтобы мы с тобой не пристроились где-нибудь с удобствами.

- Но что же делать? - проворчала она. - Мне срочно нужна горячая вода!

Дверь в каюту, где спала Марсела, была открыта. Моя верная соратница спала в обнимку с "узи", а ворох ключей лежал на столике. Я вовремя заметил маленькую хитрость: сквозь ключи была продернута нитка, а концы нитки привязаны к большому пальцу Марселы. Я осторожно отцепил один ключ от связки это был ключ от каюты Синди.

Марсела не проснулась, а вот Синди не спала. Мэри юркнула в ванную, я последовал за ней. Синди ошеломленно посмотрела на двух совершенно голых людей разного пола, но ничего не сказала.

Мытье с Мэри было не столь любовным, как за несколько часов до этого с Марселой. Каждый заботился о себе. Однако в удовольствии вытереть теперь уже несомненно мою стриженую медведицу я себе отказать не смог. И Мэри, несмотря на свой более солидный, чем у Марселы, возраст, тоже попала впросак. Вероятно, она подумала о том, что красный партизан влюбился по уши в прекрасную представительницу свободного мира. А ей было невдомек, что для мужчины очень важно совершить в жизни нечто необычное или хотя бы редко свершаемое: переплыть через Ла-Манш стилем баттерфляй, выпить двадцать пинт пива, прострелить пикового туза с двухсот ярдов из пистолета или, как в данном случае, овладеть женщиной с мужскими наклонностями. Все это сильно самоутверждает мужчину и делает ему честь. Во всяком случае, в старости, беседуя с более юными приятелями, ты можешь похвалиться: "Ребята, а я, скажу вам по секрету, спал с лесбиянкой!"

Впрочем, спать нам с ней в ту ночь не пришлось. Еще в ванной мы обнаружили, что забыли одежду на палубе, а Синди не спит.

- Синди, крошка моя, - высунувшись из ванны, произнесла Мэри, - отвернись, пожалуйста, на минутку.

- Пожалуйста! - недовольным тоном произнесла белокурая малютка и накрылась одеялом с головой. Мы выскользнули из каюты и поднялись наверх, где нашли каждый свою одежду, то есть лично я - только плавки, а Мэри - купальник, рубаху и шорты.

Обнявшись, мы стояли у фальшборта, глядя вперед, в темноту. Мы ничего не говорили, только Мэри изредка пыталась что-то напевать.

Сзади покашляли. Мы обернулись и увидели Синди. Наша златовласка была в ярости.

- Я пришла сказать тебе, Мэри, что все кончено! Между нами больше ничего нет! Ты сбила меня с пути, а сама, как только тебе подвернулся парень, хватаешься за него, как собака за сосиску! А днем ты ревновала не ко мне, а к нему! Ты старая, толстая и гнусная свиноматка! - и Синди всхлипнула, а затем заревела горькими слезами. Мэри стояла в растерянности, я тоже не знал, как поступить в такой ситуации. Если бы девчонка приревновала меня к Мэри, это было бы для меня более просто, а с фактами, когда женщина ревнует женщину за измену с мужчиной, я еще не сталкивался.

- Успокойся, - сказал я, - уверяю тебя, ничего страшного не произошло.

- Ну да, - хныкала Синди, - эта гадина увлекла меня, из-за нее я мучила своего бедного Джерри, сделала его чуть ли не посмешищем, а сама, как только ей приспичило, лезет под мужчину! А еще врала, что любовь женщины к женщине самая чистая и верная...

- Во всяком случае, беременностей зарегистрировано не было, - произнес я, поддакнув Синди.

- Не надо об этом, - проворчала Мэри, которую сильно озаботила последняя фраза.

- Надо! Надо! - злорадно завопила Синди. - Он тебя натянул, напакостил внутрь и у тебя будет пузо! Здоровенное! Брюхатая! Брюхатая!

- Дура! - взревела медведица. - Заткнись, или я вышибу из тебя дух!

- Брэк! - заорал я, пожалев, что оставил автомат в рубке. Хорошая очередь в воздух могла бы их охладить. Рискуя получить ранение ногтями с обеих сторон, я сыграл роль войск ООН и разъединил готовую к драке пару. Они пытались еще пару раз наброситься друг на друга, но я все-таки сумел их остановить и сказал:

- Постойте, девочки. Надо как-то договориться. Мне очень жаль, что все так получилось. Я ручаюсь, что не желал вашей ссоры. Просто нам нужно найти сейчас какое-то уравновешивающее значение, ибо, как сказал великий вождь и учитель товарищ Мао Цзедун, "надо заботиться о том, чтобы солдаты, проходя через сытые районы, не обжирались, а проходя через голодные - не голодали", - не знаю, как и когда я смог запомнить эту цитату.

- Ваш Мао - великий осел, - проворчала Мэри.

- Я все поняла! - отряхнув слезы с глаз, воскликнула Синди. - И я согласна!

- Что ты поняла и с чем ты согласна? - пробурчала Мэри.

- А то, что раз он тебя оттрахал, то теперь пусть трахает меня! выкрикнула Синди. - Это будет справедливо, и солдаты не обожрутся и не будут голодать!

Честно говоря, я не ожидал, что идеи Мао Цзедуна смогут произвести такое революционизирующее действие.

- Ха-ха! - хмыкнула Мэри. - Пожалуйста, можешь попробовать. Он за эту ночь успел поиметь и Марселу, и меня. Если у него еще что-то осталось, то ты проведешь приятную ночь.

- Я попробую! - вызывающе подбоченилась Синди. - Убирайся в каюту и оставь нас вдвоем. Но если ты попробуешь разбудить Марселу, я перегрызу тебе глотку!

- Очень нужно впутывать сюда Марселу, - скорчила рожу Мэри. - Если хочешь, мы можем даже запереть ее в каюте и задраить иллюминатор снаружи. Идем!

Разгоряченные девицы ушли, а я уселся на шезлонг и стал смотреть вперед, туда, куда был устремлен нос яхты. На востоке уже светлело, но до рассвета было еще порядочно. В трусах у меня царило спокойствие и умиротворенность, я был твердо убежден, что никакой любви и тем более секса мне уже не нужно. Больше всего я хотел спать в самом прямом и изначальном смысле этого слова.

Я уже задремал в шезлонге, поскольку никто не возвращался довольно долго. Мне даже казалось, что Мэри и Синди помирились и легли спать вместе. Однако, когда мои глаза уже начали сами собой закрываться, на верхней палубе послышались шаги. Разлепив глаза, я увидел Синди. Точнее, сначала мне показалось, что я вижу призрак. В лунном свете по палубе ко мне приближалась фигура, с ног до головы закутанная в черное. Я протер глаза, сон куда-то улетучился, но фигура не пропала. Глухой голос, лишь отдаленно напоминающий тот, каким разговаривала Синди, сказал:

- Сиди спокойно в своем шезлонге. Я действую, ты не мешаешь, я желаю, ты исполняешь, я хочу, ты - любишь!

Эта замогильного тона сентенция была произнесена так, что я испытал какое-то странное, не то гипнотическое, не то магнетическое воздействие. Конечно, пробудить во мне желание подобная фраза не могла, но она пробудила чисто зрительский интерес к спектаклю, который собиралась разыграть малышка Синди.

Она подошла к спине шезлонга, и обе руки легли на мою голову так, что большие пальцы оказались на затылке, а ладони - мягко прижались к вискам.

- Не оборачивайся, не смотри на меня, смотри вперед, на волны, на нос яхты, - вещала Синди. - Ты видишь силу воды, которую побеждает сила корабля, волны стремятся навстречу ему, но он раздвигает их, идет, движется к цели, упрямо и непреклонно. Соберись, забудь прошлое, стремись к новой цели, верь, что она будет лучше и прекрасней, лучше и прекрасней! Что бы ни лезло в голову, думай о новой цели! Думай! Думай! Думай!

Руки ее, маленькие и очень нежные, тревожаще гладили мне волосы, и я думал, что вчера днем, во время поисков трусов, вполне можно было сделать то, что сегодня ночью вряд ли удастся осуществить. Я вспоминал золотистые волосы и стройную, длинноногую фигурку в алом купальнике, покрытую нежным загаром... Да, жаль, что я начал не с нее, но...

- Почувствуй запах ее волос, ее лица, ее рук, - ворковала Синди, - ощути нежность ее души, ее кожи, ее поцелуев...

Чтобы эти слова были мной получше восприняты, Синди, едва касаясь меня, провела ладонями по моему лбу, щекам, шее, плечам, локтям, нависая надо мной, и ее волосы, поблескивавшие в лунном свете, заколыхались у меня перед лицом. И я ощутил их запах, будьте покойны!

- Вообрази себя победителем! Ты можешь! Можешь! Можешь! - почти прорычала златокудрая бестия, и в моей порядком выгоревшей и ни на что уже вроде бы не пригодной душе что-то загорелось, затеплилось... Безо всякого кофе, между прочим.

- Ты Бог и ты Дьявол, ты всесилен! Ты можешь все! - прошептала Синди каким-то свистяще-шуршащим шепотом. От этого у меня по коже прошел сперва какой-то озноб, а потом, наоборот, легкий жар, который постепенно стал спускаться по телу от головы к животу... Не надо долго объяснять, где он остановился. И в это время Синди в своем черном одеянии неслышно выпорхнула у меня из-за спины. Уперевшись мне руками в плечи, она высоко подпрыгнула, перемахнула через спинку шезлонга и мою голову, затем оседлала мои бедра. Полы ее одеяния закрыли от меня лунный свет и небо, зато тело ощутило жар ее нежной наготы. Очень приятной, надо вам сказать! Я почувствовал, как ловкие пальчики спускают с меня плавки, а маленькая ручка подвергает тестированию загипнотизированную штуковину. Синди чуть-чуть привстала и с ловкостью профессиональной медсестры, набившей руку в постановке клизм, ввела себе предмет, который я считал и считаю своей неотъемлемой частной собственностью. Впрочем, Синди использовала его отнюдь не в качестве клизмы. Все, как и в случае с Марселой, было проведено по обычному ритуалу.

Я полулежал на шезлонге, с головой накрытый черной тканью, ощущая приятное давление на живот. На редкость гладкая и мягкая попочка этой юной ведьмочки, подчиняясь азарту необыкновенно пружинистых ножек, ритмично подрагивала. Ладонями она уперлась мне в колени. Упоительное трение, которое происходило где-то в таинственных глубинах, окончательно согнало с меня сон. Я положил руки на невидимые мне скользкие бока Синди, потом провел ими снизу вверх и натолкнулся на прелестные зыбкие полушария, наполнившие влажным жаром мои ладони. Затем я повалил Синди на себя, подогнул колени, оторвав пятки от палубы и уперевшись ими в край шезлонга. Теперь я сам взялся за дело - откуда только силы появились на исходе бессонной ночи.

- Синди, ты прелесть! Ты маленькое прекрасное чудовище! - урчал я, как кот, пожиравший свежую рыбку. - Я съем тебя с потрохами!

Черная ткань уже мешала, в ней можно было задохнуться. Общими усилиями мы сбросили ее и, голые, свободные, подставили тела лунному свету.

- И-и-и-и-йя! - завизжала Синди, сжав меня ляжками, но это был лишь первый раз. Потом она визжала еще раза три или четыре, потому что наше сношение тянулось довольно долго. Едва Синди чувствовала, что я начинаю уставать, как сразу же принималась действовать сама. Наконец она все же сумела заставить и меня издать некий нечленораздельный звук. В глазах пошли круги, сладострастие вышло сухим, жгучим, но очень сильным...

По-моему, я даже потерял сознание на несколько секунд. Нежная спина и ягодицы Синди грели мне грудь и живот, ее растрепавшиеся длинные волосы приятно щекотали лицо и шею. Ладони мои возлежали на ее кругленьких грудках, а между ее восхитительных ножек, устало и бессильно свисавших с шезлонга, все еще был погружен член. Правда, его миссия была явно выполнена, и он уже совершенно ни на что не годился. Медленно остывая и сокращаясь в объеме, он постепенно уходил из гостеприимной норки. Вскоре он, бедняжка, обрел кондицию вареной сосиски и выпал из гнезда, тихонько шлепнувшись на обивку шезлонга.

- А эта кляча Мэри, - самодовольно поглаживая себя по животику, произнесла Синди, - думала, что у меня ничего не выйдет! Черта с два! Я могу даже статую расшевелить!

- Ни чуточки не сомневаюсь! - подтвердил я. - Ты - супердевушка!

- А ты тоже молодец. Я никогда столько не кончала - ни с Мэри, ни с Джерри. Ты лучше всех!

За этот комплимент я поцеловал ее в щеку и еще раз погладил по груди. Мы встали с шезлонга, и Синди точь-в-точь, как Мэри, с некоторым опозданием вспомнила о том, что ей необходимо пробежаться в ванну. Я тоже отправился туда, но уже по дороге услышал бешеные удары кулаками в дверь каюты.

- Вы, дырки вонючие, - вопила Марсела, - откройте дверь, не то я ее взорву!

Я вспомнил, что гранаты лежат в каюте, и испугался, что Марсела, не дай Бог, действительно до них доберется.

Синди проскочила в ванную, а я открыл дверь. Слава Богу, Марсела на сей раз поставила автомат на предохранитель и очередь, которая могла бы выпустить из меня кишки, не состоялась.

Вместо нее я получил замечательную оплеуху сперва по одной щеке, а через секунду - по другой.

- Мерзавец! - взревела Марсела. - Я убью тебя! Она надавила на спусковой крючок, но автомат был явно против моего убийства, поскольку с предохранителя был не снят. Чтобы не дать ей исправить свою ошибку, я отобрал автомат и, прижав Марселу к стене, сказал:

- Что ты сходишь с ума? Я пришел будить тебя на вахту!

- Ты на себя посмотри, грязный кобель! Действительно, я допустил серьезную оплошность. Я как-то стал забывать, что плавки следует надевать вовремя, и прибежал в том виде, в каком родился некогда. Правда, в то время я был, как уже говорилось, много мудрее и целомудреннее. Марсела же имела потрясающую остроту зрения. Она умудрилась разглядеть на мне маленький, скрутившийся в спиральку золотистый волосочек, который на мое несчастье прилип там, где его происхождение не вызывало никаких сомнений.

- Ну да, - кивнул я, - а что тут такого? Ты считаешь, что я твой муж и у тебя есть право на меня, как на приобретенную недвижимость? Между прочим, при коммунизме все женщины и мужчины будут жить вне брака. Так сказал Фридрих Энгельс.

Это произвело на Марселу совершенно неожиданное впечатление. Услышав, вероятно, совсем неизвестное ей имя, она притихла. А я, ободренный этим, проорал:

- Если уж ты потащилась в бега с коммунистом, то, будь добра, не проявляй частнособственнические инстинкты! При коммунизме все будет общее. Разве ты не слышала?

- Вообще-то слышала, - спокойным тоном пробормотала Марсела, - Анхель говорил что-то в этом духе, но я думала, что общими будут заводы, плантации, корабли, дома... А насчет женщин я не слышала.

- Ну что можно от тебя ждать? - вздохнул я. - Ты изуродована миром чистогана и наживы, заморочена церковью, которая, как известно, опиум для народа. Ничего, я тебя перевоспитаю. Ты должна относиться к женщинам, которые близки мне, как к сестрам и товарищам по борьбе.

- Какие же они мне товарищи? - проворчала Марсела. - Они гринго, империалисты-янки, богатые. Их надо экс...пертизиоровать, что ли?

- Экспроприировать, - поправил я, обрадовавшись, что вечноживое марксистско-ленинское учение постепенно проникло в Марселу, правда, не знаю, через какой канал. - Экспроприировать надо, это верно. Но когда собственность у них изъята, и они не являются более эксплуататорами, надо относиться к ним, как завещал великий Сталин: "И возлюби врага своего..."

- По-моему, это сказал Иисус, - Марсела явно это раньше слышала.

- Правильно, - выкрутился я, - товарищ Христос произнес только первую часть фразы, но товарищ Сталин дополнил, углубил и развил учение Иисуса Христа: "...А если враг не сдается, его уничтожают".

- А падре говорил мне что-то совсем другое, - почесала лоб Марсела.

- Все падре, - тут я мысленно попросил Господа простить мне этот грех, как правило, извращают учение Христа и ставят его на службу контрреволюции и мировому сионизму.

По какой причине я затронул сионистов - черт его знает, наверно, как всегда, под горячую руку попались.

Наслушавшись научных мыслей, Марсела обалдела и стала их напряженно переваривать, а я тем временем успел убедиться, что Синди выскользнула из ванной и спряталась в каюту. Я вошел в душ и с удовольствием окатился в третий раз за эту ночь теплым душем. Когда я вышел, то увидел в коридоре следующую картину: Марсела, Синди и Мэри стояли кружком, и Марсела делала какие-то знаки руками и мимикой, пытаясь что-то объяснить американкам.

- Что она от нас хочет? - с опаской спросила Мэри.

Когда я перевел Марселе этот вопрос, она ответила:

- Я хочу, чтобы они поняли - мы все трое твои владелицы. Монополизм не пройдет!

- Она объявила вам, что с этого момента мы все - одна семья, - разъяснил я, подошел к этой троице и обнял всех сразу.

- Каждый коммунист немного мусульманин, - добавил я, жмурясь от удовольствия, через несколько секунд, - как сказал выдающийся коммунист современности аятолла Хомейни!

- Вам больше подходит роль покойного шахиншаха, - заметила Мэри, - но мне очень любопытно, как вы сумеете со всеми нами справиться!

А скажите, джентльмены, разве вам этого никогда в жизни не хотелось?

- Вот что, - сказал я, - может быть, не будем торопиться в Гран-Кальмаро? В океане так хорошо и уединенно...

Очень спокойный день

Итак, мы решили немного покататься вчетвером по океану и, свернув в сторону с курса на Гран-Кальмаро, позагорать на маленьком островке Сан-Фернандо, примерно в сорока милях восточнее. Как утверждал путеводитель, имевшийся у Синди и Мэри, "это островок дикой природы, такой, какую застал Колумб, прибыв в Новый Свет". По информации того же путеводителя, каждый турист, прибывший на Сан-Фернандо, может почувствовать себя немного Робинзоном, ибо никаких регулярных рейсов из порта Гран-Кальмаро туда не осуществляется, и попасть на остров можно только наличной яхте, вертолете и гидроплане. Я лично этому не поверил.

Тем не менее, когда мы бросили якорь у островка, никого поблизости не было. Как мы пришли на остров, я не запомнил, потому что завалился спать незадолго до рассвета и проспал до полудня. С удовлетворением обнаружив, что сплю я один, и никто меня не может потревожить, я посетил туалет и ванну, проделал несколько разминочных упражнений, надел все те же женские плавки и лишь после этого выбрался на верхнюю палубу.

Все три дамы были уже на ногах и завтракали. Откуда-то из скрытых пазов в палубе выдвинулись и развернулись на специальных кронштейнах солнечные батареи, которые, как видно, подзаряжали аккумуляторную сеть "Дороги". Кроме того, эти батареи создавали тень и играли таким образом роль тента над палубой. В этой благодатной тени Марсела, Мэри и Синди сидели за столиком, трансформировав шезлонги в довольно удобные кресла, и уплетали бутерброды, кукурузные хлопья с молоком и еще что-то.

- Вот и явился наш грозный повелитель, затмевающий солнце в его полуденном блеске! - воскликнула Мэри. - Садитесь, Энджел, вам необходимо восстановить силы. Кушайте побольше!

Есть я хотел ужасно и принялся уминать все, что было на столике. Говорить при этом я не мог и слышал лишь неясное щебетание, которым обменивались между собой лесбиянки, да воркотню Марселы, которая была убеждена, что я внимаю каждому ее слову. Наконец, когда я почувствовал, что начинаю ощущать сытость, то смог повнимательнее прислушаться к тому, что говорилось за столом.

- Нет, Синди, загорать мы пойдем ближе к вечеру, - произнесла Мэри рассудительно, - сначала надо облететь остров на вертолете, а кроме того, поползать по дну на "Аквамарине". Тут я просмотрела распечатку эхолота за время пути к Хайди и обнаружила одну очень интересную штуку. Я даже скопировала ее на ксероксе. Поглядите!

На небольшом кусочке бумаги я увидел какие-то многочисленные серые линии и пятна. Мэри тыкала пальцем в наиболее темное место. Эта область напоминала по форме продолговатую размазанную кляксу.

- Где это? - спросила Синди.

- Всего в двух милях отсюда, во-он там! - Мэри махнула рукой куда-то на юго-запад. - По-моему, это затонувший корабль, и к тому же довольно старый.

- А на нем - пиастры! - подыграл я. - Шикарная вещь - Карибское море: чуть нырнешь, а там галеон, и в нем тысяча тонн золота! Надо бы и на острове покопаться, может быть, Джек Кидд зарыл здесь миллион золотых. Но за это нам придется уплатить кучу налогов!

- Кстати, эта территория спорная, - заметила Мэри. - Она примерно на равном расстоянии от Хайди и Гран-Кальмаро. Когда-то, говорят, острова едва не объявили войну друг другу, но потом договорились, что на Сан-Фернандо ни та, ни другая сторона не должна заниматься хозяйственной деятельностью и содержать военный персонал. Воды вокруг острова нейтральные, ловить рыбу и вести подводные изыскания можно, не обращаясь ни к кому за разрешением. Единственное, что карается, это загрязнение окружающей среды, а также рубка деревьев и охота на острове. Там за этим наблюдает специальный инспектор ООН. Ему помогают шесть солдат из бразильской армии. А больше тут никого нет. Туристы сюда приезжают добропорядочные.

- С удовольствием прокатился бы на вертолете вокруг острова! - сказал я. Вы сами-то управляете вашей машинкой?

- Конечно, - усмехнулась Синди, - если хотите, я вас прокачу.

- А это не очень опасно?

- Со мной - нет, - сказала Синди. Решили, что Мэри с Марселой посидят пока на яхте, а потом Мэри покажет мне подводный мир с борта "Аквамарина" - так назывался подводный аппарат.

Чтобы слетать с Синди на вертолете, пришлось нацепить легкий, но хорошо сохраняющий тепло комбинезон оранжевого цвета и оранжево-бело-зеленые пластиковые шлемы. Синди уверенно заняла место пилота и ловко, словно всю жизнь прослужила на авианосце, снялась с палубы "Дороти". Правда, меня больше интересовало то, как она сумеет посадить вертолет обратно. Посадочный круг был всего ярдов восемь в диаметре. Синди с изяществом балерины накренила вертолет и описала пару кругов вокруг острова. Он был похож на большой крендель, уже обкусанный с нескольких сторон. Видимо, когда-то на острове был вулкан с двумя жерлами, и оба они по той или иной причине взорвались - то ли одновременно, то ли по очереди. Гора исчезла, а на ее месте возникли каменные котловины, заполнившиеся морской водой. Потом нанесло ила, песка, появились растения, разросся лес. Обе лагуны - и западная, и восточная - были очень живописны и хорошо защищены от открытого океана естественными молами и волноломами, за сооружение которых надо сказать спасибо мистеру Плутону. Крупные корабли в лагуны войти не могли, но для такого судна, как "Дороти", проход был вполне достаточный. В западной лагуне я увидел большую крейсерскую яхту, стоящую на якоре, а на песчаном берегу три голубоватые палатки. На берегу восточной лагуны виднелся небольшой дом и несколько одноэтажных построек. Тут же стоял флагшток, над которым развевался флаг ООН. От построек в лагуну вдавался пирс, где было пришвартовано несколько небольших моторок и катер покрупнее, с надстройкой и рубкой. Над ним тоже реял флаг Мирового Сообщества.

Никого, кроме тех, кто загорал поблизости от палаток на пляже западной лагуны, не было видно. Было действительно очень жарко, хотя в вертолете это не чувствовалось.

- Надо сесть, - сказала Синди, - засвидетельствовать почтение инспектору.

Тут я убедился, что сажает вертолет она вполне уверенно. Наша тарахтелка-стрекоза благополучно приземлилась на пятачок, даже меньший, чем посадочный круг "Дороти". Здесь стоял выкрашенный в белый цвет вертолет с поплавками и буквами "Ю Эн" на фюзеляже.

Все переговоры с инспектором и его ленивыми бразильцами вела Синди, а я сидел в кабине, пожевывая чуингам, и подставлял морду под вентилятор. Инспектор, тощий, очень вежливый индиец, нежно смягчая английские слова, сказал Синди:

- Рекомендую вам поскорее перевести яхту в лагуну, мисс. В ближайшие трое суток возможно ухудшение погоды. Если вы поставите яхту сюда, то она будет в безопасности, даже если разразится циклон.

Синди сказала, что обязательно этим воспользуется, влезла в кабину, послала инспектору воздушный поцелуй и взмыла вместе со мной в небеса. Прокатившись еще разок вокруг острова на высоте в триста футов, Синди повернула к яхте и блистательно посадила вертолет на посадочный круг "Дороти".

- Ну, как прогулка? - спросила Мэри. Тот же вопрос задала и Марсела, только по-испански.

- Прекрасно, - ответил я на двух языках.

- Тогда продолжим экскурсию в другой стихии, - напыщенно произнесла Мэри. - Мне не терпится показать тебе подводный мир!

- Скажи лучше, что тебе хочется побыть с ним вдвоем... - съехидничала Синди.

- Начинается... - проворчал я. - Давайте сделаем так: мы с Марселой наверху, а вы вдвоем на вашей субмарине...

- Это не получится, - возразила Мэри. - Вы не умеете контролировать спуск аппарата, и этому так просто не научишься.

- Тогда возьми с собой Марселу, - предложил я, все больше ощущая, что работа шахиншаха весьма трудная и требующая не только физической силы, но и крепких нервов.

- А я бы хотела тебя! - без особого стеснения произнесла Мэри. - Ну, девчонки, не считайте меня сепаратисткой!

- Марсела, - пояснил я, - она хочет спуститься со мной на подводном аппарате, ты не против?

- Ты все равно сейчас ни на что не пригодный человек, - махнула рукой Марсела. Вчера она перепила прохладительных напитков, и голос у нее звучал, как у бывалой алкоголички.

- Она не против, - перевел я для Синди и Мэри, после чего на полной мордочке последней появилась веселая ухмылка.

В среднем трюме "Дороти", которая уже застопорила ход и автоматически отдала якоря, Мэри показывала мне подводный аппарат. Он был похож на некий гибрид короткой и очень толстой торпеды с вертолетом. Выкрашен он был в ярко-оранжевый цвет, и на цилиндрической части корпуса виднелась надпись "Аквамарин". Кормовая часть была в точности, как у торпеды - четыре лопасти вертикального и горизонтального рулей, а между ними - винт. Носовая часть представляла собой большой прозрачный шар из очень толстого и прочного стекла, сквозь который просматривались два кресла. С боков от кабины, а также под ней располагались фары, судя по всему, очень мощные. Позади кабины, уже на верхней части "торпеды" находилась в сложенном виде телескопическая штанга с механической рукой-манипулятором. Дальше было два люка: круглый - входной и прямоугольный - как пояснила Мэри - грузовой.

"Аквамарин" стоял на четырех лапах, которые можно было при желании убрать под обтекатели внутрь корпуса аппарата. Для того чтобы его при качке судна-носителя не колотило о борта, он был зафиксирован с носа и с кормы облегающими корпус захватами на телескопических штангах. Размещался аппарат в прямоугольном, довольно узком отсеке, в который можно было попасть через герметический люк, завинчивавшийся изнутри. Мэри, закончив краткую лекцию, завинтила его и указала мне на люк в "Аквамарине":

- Залезай и садись в пассажирскую кабину, где стекло.

Внутри было очень тесно: вдвоем не разойтись. Позади пассажирской кабины стояло еще одно кресло, а также пульт, с которого осуществлялось управление аппаратом. Я уселся в одно из кресел и стал глядеть вперед, слушая, как возится за моей спиной Мэри, щелкая кнопками-тумблерами и перебрасываясь короткими фразами с Синди, которая сидела наверху, в рубке "Дороги", и должна была выпустить нас в океан. Впереди за стеклом тускло горели лампы в водонепроницаемых плафонах, освещавшие шлюзовой отсек. Из динамика долетел глуховатый голос Синди:

- Герметичность в норме. Начинаю заполнение шлюза.

- Вижу, - ответила Мэри.

Действительно, пенясь и клокоча, вода стала заливаться в отсек и вокруг стеклянного шара появилась колеблющаяся линия быстро поднимающегося уровня воды. Внизу медленно возникла сперва узкая, а потом все более расширяющаяся прямоугольная щель. Это отодвигалась заслонка, отделявшая отсек от океана. Вскоре мне уже хорошо была видна зеленая толща воды, пронизанная косыми, золотистыми лучами солнца. Лампы, горевшие в отсеке, погасли.

- Заслонка отошла, - сообщила Синди, - даю команду на разъем захватов.

- Поняла. Начинаю заполнение цистерн, - ответила Мэри.

Прошла минута, мы по-прежнему висели на захватах. Я даже подумал, что возникла неполадка, и обернулся к Мэри.

- Все нормально, - сказала она успокаивающе, - разъемы отходят только при отрицательной плавучести аппарата.

Где-то булькало и шипело. Вода заполняла балластные цистерны. Потом шипение прекратилось, что-то гулко лязгнуло, и сквозь стекло кабины я увидел, что отсек, его потолок и стенки быстро уходят вверх.

- Отошли захваты. Есть погружение! Дифферент на нос три градуса, опоры под обтекателями. Даю нагрузку на винт. Глубина двадцать футов. Горизонтальная скорость полтора узла, - бубнила Мэри. - Курс норд-ост тридцать два-десять.

- Поняла, - отозвалась Синди, - доверни две минуты к норду...

Было захватывающе интересно и, вместе с тем, немного жутко. Толстое стекло шара, в котором я сидел, было почти незаметно, и создавалось ощущение, будто я, совершенно голый и беззащитный, погружаюсь в морскую пучину. Слева, чуть позади над моей головой нависала зыбкая темно-бурая тень - днище "Дороти". Створка, выпустившая нас, постепенно задвигалась обратно, закрывая проем.

- Скорость три узла, - доложила Мэри. - Глубина тридцать.

Жаль, что я никогда не интересовался ихтиологией, а потому даже не знал названий рыб, которые стаями и в одиночку барражировали справа, слева, впереди, выше и ниже меня. Единственно, кого я мог определить безошибочно, так это акул. Меня они тоже определили безошибочно. Одна бестия, в девять футов длиной, прошла сперва поперек курса аппарата, потом описала вокруг него полный крут и появилась уже заметно ниже и скользнула по стеклу. Пасть она не открывала, но мне и без того было известно, что у нее там за зубки.

- Не бойся, - сказала Мэри. - Это стекло выдерживает двадцать атмосфер давления. Скорее корпус аппарата не выдержит, чем это стекло.

- А вообще здесь глубоко? - спросил я как-то уж очень по-сухопутному.

- Нет, - усмехнулась Мэри, - здесь мелководье. Порог Авес, как его называют. Есть провальчики в две, в три тысячи футов, но в среднем - не глубже тысячи. А вот восточнее - впадина Гренада, там почти четырнадцать тысяч футов, ну а западнее - Венесуэльская впадина - там восемнадцать тысяч с лишним...

- А сейчас какая глубина? - спросил я, задирая голову и пытаясь разобрать, где поверхность океана. Там по-прежнему маячила тень "Дороти", столбом затенявшая воду на большую глубину, а кроме того, сияло зеленовато-желтое расплывчатое пятно, похожее на расползшийся по сковородке яичный желток солнце.

- Сейчас всего сто футов, совсем мало. Ты не хочешь подкрепиться?

Когда нас учили обращаться с аквалангами, то мы ниже тридцати футов не опускались. Ведь для того чтобы прицепить к борту корабля магнитную мину с часовым или радиовзрывным устройством, глубоко забираться не обязательно.

Целая тройка акул опять появилась в отдалении от "Аквамарина" и снова начала описывать круги, только теперь уже значительно выше, и их длинные, зыбкие, неправильной формы силуэты не раз мелькали вверху, отпечатываясь длинными полосами тени... Большая стая рыбешек, переливаясь радужно-перламутровыми красками на своих полузеркальных чешуйках, промелькнула над головой в косых нитях солнечных лучей, с настырностью все еще пробивавших воду. Несколько рыбин покрупнее, выпучив глазищи и открывая пасти, словно торпеды, пронеслись через эту пеструю стаю и явно кого-то сожрали, потому что вода замутилась бурой мутью, в которой можно было разглядеть кусочки плавников и чешуйки. Но и те, большие рыбины, тоже были под прицелом: одна из акул молниеносно крутнулась кверху пузом, открыла пасть с несчитанными зубами и хапнула.

Таков уж, видно, был здешний обычай: те, что побольше, жрут тех, что поменьше. Впрочем, этот обычай относился к категории всеобщих.

- Ты не хотел бы подкрепиться? - спросила Мэри. - Хочешь шоколада с тонизирующими кубиками?

- Давай! - сказал я попросту. Мэри, поставив управление на автоматический режим, приоткрыла какой-то шкафчик и достала оттуда плитку швейцарского шоколада и целлофановую упаковку, в которой просматривалось нечто похожее на вафли и халву одновременно. Затем моя добрая хозяюшка добыла два пакетика с черничным соком, отрезала уголки и вставила полиэтиленовые соломинки.

- Очень вкусно! - сказала она, подавая мне сок. - Особенно с шоколадом и кубиками!

Действительно, все это давало очень приятное сочетание. Кубики имели вкус и печенья, и халвы, и грецкого ореха, шоколад приятно отдавал топлеными сливками, а терпкий, чуть кисловатый сок устранял ощущение приторности. Именно с этого момента у меня появилось чувство уюта и пропал даже подспудный страх перед глубиной и ее кровожадными обитателями. Мы сидели в удобных креслах, посасывая черничный сок и неторопливо надкусывая сладости. Сидели и вспоминали то, что произошло между нами вчера, но молча, про себя. Убежден, что и Мэри размышляла об этом, потому что, когда наши глаза встречались, она торопливо отводила их в сторону, будто я мог по ним что-нибудь определить.

Когда мы прожевали и кубики, и шоколад, Мэри спросила:

- Ну, как вам нравится западный образ жизни?

- Прелестно, - заявил я с досадой, потому что попытки Мэри повсюду и везде доказывать преимущества того образа жизни, который я с детства испытывал на своей шкуре, были заметным минусом к общему благоприятному впечатлению о ней, которое у меня сложилось. Из вредности нужно было сказать что-нибудь коммунистическое, но, как на грех, все из головы повыветрилось.

- А наверняка все коммунисты втайне завидуют буржуям, верно?

- Обязательно, - кивнул я, - именно поэтому мы покончим с господством империализма янки и утвердим на всей планете идеи Чучхэ! Как сказал великий вождь и учитель товарищ Ким Ир Сен, империализм обречен уже потому, что обречен исторически, а ветер с Востока довлеет над ветром с Запада!

- Вы перепутали, - усмехнулась Мэри, - последнюю фразу сказал не Ким Ир Сен, а Мао Цзедун.

- Товарищ Ким Ир Сен творчески развил и углубил все лучшее, что содержалось в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Мао и Хо Ши Мина, сообщил я Мэри, пытаясь сохранить на лице выражение святой веры во всю кучу этих идей и трудов. - Таким образом, произнося любую фразу из трудов предшествующих философов, мы неизбежно цитируем последующего и в конечном итоге можем сослаться на труды Кима.

Мэри посмотрела на меня с заинтересованной миной на лице. По-моему, она силилась постичь смысл той абракадабры, которую я изрек с самым ученым и серьезным видом. Чтобы отбить у нее в дальнейшем охоту вести со мной идеологические прения, я сделал лицо еще более умное и изрек:

- Великий друг всех людей доброй воли, гениальный теоретик плановой экономики периода развитого социализма и постепенного перехода к коммунизму Леонид Брежнев в своей работе "Кем быть?" (эту работу я придумал тут же, на месте, поскольку слышал от Комиссара о работах Ленина "Что делать?" и "С чего начать?") заявляет, что учение марксизма всесильно, потому что оно верно, а если бы оно не было всесильно, то не было бы верно. Буржуазная идеология не в силах дать народу ни целого куска хлеба, ни целостного мировоззрения. Классы и нации находятся в ожесточенном, антагонистическом противоречии с тенденцией развития парадоксальных иллюзий в загнивающей буржуазной поп-культуре, проникнутой духом сексуальной наживы.

Мэри сделала очень широкие и совершенно обалдевшие глаза, но сказать чего-либо не успела. Из динамика прозвенел голосок Синди:

- Мэри, как вы там? До цели триста ярдов.

- Все нормально, крошка, сейчас усилю свет и посмотрю.

О, это было здорово! Мощные, расходящиеся в конусы потоки света хлынули из прожекторов и пробили сгустившуюся вокруг нас тьму на несколько сот ярдов вперед. В разные стороны прыснули рыбы, рыбки и рыбешки. Словно пылинки в солнечных лучах или снег в свете уличного фонаря, замельтешил планктон. И там, впереди, за этой планктонной вьюгой, мы увидели то, из-за чего спускались под воду.

Издали то, что мы увидели, больше всего походило на именинный торт с погасшими свечками, к тому же объеденный многочисленными гостями. Посреди довольно ровного каменисто-песчаного участка дна возвышалось что-то пестрое и бесформенное, обросшее водорослями, раковинами и кораллами. Но тем не менее это был действительно затонувший корабль, конечно, порядочно рассыпавшийся и расползшийся, но все же сохранивший очертания высокой кормы и носа, обызвестковавшиеся обломки мачт, кусок бушприта и даже какой-то надстройки, где вроде бы виднелись позеленелые медные детали.

- Корабль! - восторженно пробормотала Мэри. - Включаю видеокамеру! Смотрите, девочки! Вы видите?

- Ой! - донесся с "Дороти" голосок Синди. - И правда, корабль! Какой он старый...

- Анхель, - спросила Марсела, видимо, забрав у Синди микрофон, - это что такое?

- Фрегат, а может быть, - галеон, - ответил я по-испански, - одним словом, старинное судно, затонувшее триста лет назад.

Мэри взяла управление на себя и медленно подводила аппарат к затонувшему кораблю.

"Аквамарин" опустился на дно, раскрыв все четыре опоры и немного взбаламутив воду. До борта корабля было всего десять футов. Теперь в свете прожекторов было хорошо видно, что в бортах судна зияют многочисленные дыры. Одни из них были, возможно, проломаны пушечными ядрами, другие появились много позже, от трудов подводных червей и моллюсков.

Мэри принесла "Никон" и начала щелкать затвором, нацеливая объектив то на общий план, то на детали.

- По-моему, вон там, ближе к носу, - сказал я, - какая-то бочка... Должно быть, пиратское золотишко или добыча конкистадоров.

Я, конечно, пошутил. Но Мэри уже включила пульт управления манипулятором. С чуть слышным гудением где-то над нашей головой повернулась штанга, раздвинулась и потянулась к бочке. Длины ее не хватило, и Мэри пришлось пустить в ход "ноги" "Аквамарина". Задняя пара подогнулась, вынесла свои стальные "копытца" вперед, потом то же сделала передняя, потом опять задняя и снова передняя. Три таких шага - и теперь бочка оказалась в пределах досягаемости. Цап! Но древняя дубовая клепка уже давным-давно была изъедена древоточцами, и лишь ветки кораллов, оплетавшие бочку, не давали им рассыпаться, а остатки обручей растворились в морской воде еще двести лет назад. Бочка рассыпалась, словно высосанная яичная скорлупа, сжатая пальцами. Поднятая муть осела быстро, и в луче фар "Аквамарина" блеснуло то, что я никак не ожидал увидеть и лишь иронизировал по этому поводу...

- Золото! - это слово вырвалось и у меня, и у Мэри одновременно.

Всю жизнь, наверно, лет с десяти, я мечтал найти клад. С деньгами у меня никогда не было серьезных проблем, потому что не было самих денег. Именно поэтому я мог надеяться на какое-нибудь чудо. Когда скаутмастер вел нас в поход, мне представлялось, что где-нибудь в дупле или под кустом наверняка может лежать кувшин, в который золотоискатель или гангстер спрятал сокровище. Слава Богу, я был достаточно умен, чтобы не поделиться своими надеждами с приятелями. Они наверняка сделали бы из меня посмешище. Впрочем, мечта о кладе у меня сохранялась и потом, даже когда я воевал во Вьетнаме и в Африке. Конечно, главной мечтой тогда было просто остаться живым, но когда это удавалось и мы выбирались из джунглей на отдых, мне думалось о том, как неплохо бы найти в горах пещеру, где стоит пятьдесят золотых Будд общим весом в десять тонн, или, скажем, отыскать тайник, устроенный охотниками за алмазами...

- Это золото? - просила из динамика Марсела. - Настоящее?

- Настоящее, малышка, - ответил я, - если бы это была медь, то за столь давнее время она бы превратилась в зеленую труху.

Мэри в это время осторожно подводила манипулятор к первому слитку, выпавшему из рассыпавшейся бочки. Цап! "Клешня" крепко схватила прямоугольный брусок и потянула его к грузовому люку.

- Есть! - сказала она удовлетворенно.

- Настраивай его на поиск и автоматический захват аналогов, - посоветовала Синди сверху. - Я вижу их там почти два десятка, этих брусочков... замучаешься, если будешь управлять вручную.

- Сейчас, - ответила Мэри, - только взгляну на снятые характеристики... Ты слышишь, Синди: 98,5% при весе 21 фунт 11 тройских унций и 5 пеннивейтов. Интересно, почем нынче тройская унция?

- Поторапливайся, - сказала Синди, - у вас регенерационные патроны для очистки воздуха проработают еще час, не больше, потом начнете травиться углекислотой.

- Хорошо, - кивнула Мэри, - включаю автоматический поиск и захват.

Механическая лапа потянулась к слиткам, ловко ухватила еще один и намного быстрее, чем в первый раз, уложила в грузовой отсек. Мэри, посасывая остатки сока через трубочку, не вмешивалась в его работу.

- Ты уверена, что он не нахватает камней и раковин? - спросил я с сомнением.

- Ты наивная девочка, Энджел, - хмыкнула Мэри. - В "клешню" встроен датчик, который излучает электромагнитные колебания стандартной частоты. Каждое вещество отражает эти колебания по-своему, золото - так, а базальт совсем по-другому. Манипулятор не ошибется!

Да, перед этими технократками-лесбиянками я выглядел, точно, полной деревенщиной! А Мэри, при всей своей симпатичности, еще и ляпнула в довершение:

- Техническая отсталость и дремучая тупость - вот что ваш коммунизм несет миру!

Как складно бы я посадил ее в лужу, если бы признался в своем американском происхождении! Но в принципе, я вовсе не собирался всерьез защищать коммунизм, а вот собственной малограмотности было стыдно. Поэтому я сказал очередную порцию чуши, которую выдумал сам:

- Когда лес рубят - летят щепки, нам более важно победить империализм, а уж затем мы создадим условия для нормального образования хайдийцев. Это сказал вождь мирового пролетариата товарищ Сталин!

- Уверена, что о существовании Хайди это чудовище даже не подозревало, усмехнулась Мэри.

Между тем клешня ловко хватала бруски золота и грузила в отсек. Она даже выдернула несколько штук из песка, куда те зарылись, выпав из раздавленной бочки. Погрузив двадцать брусков, манипулятор вдруг перестал работать, и механический голос сообщил:

- Предельная загрузка.

- Значит, придется еще один рейс сделать! - вздохнула Мэри, глядя на рассыпанные и еще не собранные слитки.

- Неужели тут была всего одна бочка? - подумал я вслух.

- Хм... - Мэри ущипнула свой пухлый подбородок. - Действительно, вряд ли здесь кто-то успел побывать до нас. Бочка выпала скорее всего во-он из той пробоины. Ну-ка, попробуем...

Аппарат сделал несколько шагов по дну, телескопическая штанга, подчиняясь воле Мэри, резко удлинилась и уперлась в обросший всякой живностью борт судна. То же самое проделала и вторая "клешня". Поднялась муть, что-то треснуло. Аппарат сделал еще несколько шагов уже в сплошной мути, которую пробить прожекторами было невозможно. Послышался еще более сильный треск, а затем дно океана под опорами "Аквамарина" слегка вздрогнуло.

- Что вы там ломаете? - забеспокоилась Синди с борта "Дороги". Конфигурация объекта на сканере эхолота изменилась, а по телевидению одна муть... И вообще, пора готовить всплытие!

- Времени еще двадцать минут, - отмахнулась Мэри. Эта подводная медведица впала в азарт. Десять из двадцати минут мы ожидали, пока осядет муть, а когда вода стала прозрачной, мы увидели, что нос затонувшего корабля отломился и упал на грунт. В образовавшийся пролом были видны десятки бочек, точь-в-точь таких же, как та, содержимое которой мы не смогли погрузить на "Аквамарин" полностью.

- Неужели и там - то же самое? - вскричала Марсела, увидев это на телеэкране. Слово "золото" она произнести не смогла.

- Всплывайте немедленно! - потребовала Синди.

Продолжение спокойного дня

Всплыли мы быстро, примерно в полутора милях от яхты, и Синди подвела "Дороги" к "Аквамарину". Мы поджидали их, восседая на манипуляторе и проветривая отсеки. Потом вновь погрузились ненадолго, чтобы "Дороги" могла нас принять в шлюзовой отсек.

Когда "Аквамарин" был взят на захваты и воду из шлюза выкачали, мы с Мэри принялись выгружать трофеи. В каждом слитке было почти по двадцать два фунта, а всего их, как уже говорилось, набралось двадцать.

Набрав по нескольку слитков, мы с Мэри вылезли из шлюза, и тут нас уже ждали Марсела и Синди. Сгрузив добычу, мы полезли вниз вновь, уже вчетвером, и только со второго захода освободили весь отсек.

Похоже, никто из нас ни разу в жизни не видел, как выглядят четыреста с лишним фунтов золота в слитках. Все четверо стояли и молчали, видимо, припоминая, что там, всего в трехстах футах под нами, лежит еще не один десяток таких бочек...

Первой очнулась Мэри.

- Так! - сказала она повелительно. - На борту есть грузовая стрела и лебедка, а также платформа-клетка для того, чтобы снимать акул и осматривать подводную часть корабля. В клетку можно поставить две бочки. Аппарат можно использовать в беспилотном варианте и в грузовой отсек войдет почти четыре. Мы с Синди идем в рубку, а вы будете работать с лебедкой, ваша задача только принимать груз.

Лебедка находилась на шлюпочной палубе. Управлялась она с пульта, расположенного в рубке, и нам с Марселой оставалось только наблюдать, как, подчиняясь командам оттуда, несколько железных штанг сами собой развернулись в грузовую стрелу, а из-под палубы высунулась крепкая стальная клетка. Одна из ее стенок откидывалась, словно крышка мышеловки. Именно так, с откинутой крышкой, нацепив крюком стрелы за прочное стальное кольцо на верхней части клетки, мы подняли клетку с палубы, а затем - погрузили в океан.

Для связи Мэри выдала мне маленький радиотелефончик, который я повесил себе на шею. Из-под днища "Дороти" вырвались воздушные пузыри - опять открылся шлюзовой отсек, и "Аквамарин", на сей раз уже подчиняясь дистанционному управлению, пошел вниз.

- Мэри, - спросил я в свой "токи-уоки", - а можно разок поглядеть, как вы там грузите бочки?

- Пожалуйста, - ответила она. - Потом у вас не будет времени.

Мы поднялись в рубку. Мэри сидела перед экраном, где проецировалось изображение с бортовых видеокамер "Аквамарина". На сей раз он погружался почти отвесно, и на дисплее компьютера было видно, что у него выпущены "ноги". Камера следила за погружением клетки. Синди наблюдала за направлением погружения аппарата. На сканере эхолота скопление мерцающих точек было заметно иной формы, чем то, что мы видели на распечатке, показанной Мэри. Нос корабля, который мы с Мэри отломили, лежал в стороне от основной кучи обломков.

Погружение шло довольно быстро. Расстопоренная лебедка отматывала стальной трос под действием веса клетки, на дисплее менялись отметки глубины. "Аквамарин" тоже погружался быстро, куда быстрее, чем тогда, когда мы находились на борту. Минут через десять и клетка, и аппарат стояли на грунте в десяти ярдах от потонувшего корабля.

- Вот это точность! - позавидовал я.

- Учитесь, - сказала Мэри, - это вам не ракеты запускать...

Я пропустил мимо ушей очередную порцию буржуазной пропаганды, потому что боялся, что Мэри в конечном итоге привьет мне неистребимую ненависть к моей родной стране и сделает из меня записного большевика.

На экране было хорошо видно, как постепенно приближается развороченный борт корабля-покойника. "Аквамарин" занимал наиболее удобную позицию для работы. На сканере светилось несколько цветных отметок: большая, синяя, проекция "Дороги" на плоскости дна, поменьше, желтая, - проекция "Аквамарина", наконец, совсем маленький красный квадратик - проекция клетки. Желтая проекция устроилась между потонувшим кораблем и клеткой.

На сей раз работали сразу обе клешни манипулятора. Они всунулись в трюм утопленника и ухватились за бочку с двух сторон. Затем штанга, сопровождаемая оком телекамеры, развернулась и поднесла бочку к дверце клетки, аккуратно поставила на площадку. Клешни отцепились и осторожно придвинули бочку к задней стенке клетки. Точно так же поступили и со второй бочкой. Затем одна из клешней выдернула стальной стопор, удерживавший дверцу в открытом положении, а вторая, после того как дверца опустилась, закрыла стопор, запирающий клетку. Заурчал мотор лебедки, наматывая трос на барабан, и клетка стала медленно, чуть вращаясь, подниматься вместе с бочками. Вверх она шла много медленнее

- Идите к стреле, - велела Мэри, - минут через пятнадцать клетка выйдет из воды.

- Куда будем таскать? - спросил я по-деловому.

- Пока в коридор между каютами. Только кладите поаккуратней, а то завалите себе проход.

Итак, мы с Марселой стали грузчиками. Когда стрела вынесла из воды клетку, а затем достаточно аккуратно водрузила ее на палубу, мы откинули дверцу, и вдвоем, с помощью лома, подрычажив тяжеленную, облепленную известняком и ракушками бочку, выдвинули ее наружу. Повторив то же со второй бочкой, мы разбили слой известки ломами и отковырнули с бочек крышки. В обеих лежали слитки. Я решил таскать по четыре штуки, Марсела - по три. Надо сказать, что девица она оказалась крепенькая, работала усердно. Всего в бочке оказалось сорок два слитка, мы с Марселой сделали по шесть рейсов, прежде чем бочка опустела. Но в то время, когда мы уже добрались до второй, клетка принесла нам две новых бочки. Мы стали работать быстрее, немного приловчились, но все же успели лишь разгрузить полторы из трех и выбросить за борт две опустевших бочки. Стрела принесла нам пятую и шестую. На сей раз мы сумели разгрузить восемьдесят четыре слитка - две полных бочки, но уже заметно устали и вынуждены были сбавить темп. Там, внизу, робот, наоборот, накапливал навыки и действовал все быстрее, поэтому седьмая и восьмая приехали раньше, чем мы ожидали.

- Проклятые железяки! - пыхтя, ворчала Марсела. - Такие маленькие кажутся, а такие тяжеленные...

Благородный металл, добытый некогда на континенте, завоеванном конкистадорами и тревоживший воображение моей юности, начал надоедать и мне. Человек, который алчно смотрит по телевизору на груду золота, лежащего в банковских подвалах Форт-Нокса, весьма отличается от человека, которому приходится таскать или возить на тележке эти металлические кирпичи, к тому же весящие в несколько раз больше, чем обыкновенные. А человек, который таскает "кирпичи" без перчаток, у которого соленая вода жжет руки, а ноги утомляются от беготни туда-сюда, и вовсе начинает думать о том, что из золота необходимо построить сортир, как завещал вождь мирового пролетариата Ульянов-Ленин.

- Мэри! - взмолился я в "токи-уоки" после десятой бочки, - нам надо передохнуть, иначе мы свалимся!

- А может, еще парочку? - предложила медведица.

- Тогда я объявлю забастовку и переведу ее в вооруженное восстание! пообещал я.

- Ну-ну, - вздохнула Мэри, - отдыхайте. На электронных часах было уже семь вечера. Солнце вот-вот должно было скрыться. Мы с Марселой, ополоснувшись в душе от пота, блаженствовали на верхней палубе. Эксплуататорши принесли нам ужин, и мы как истинные пролетарии ели жадно. Впрочем, технократки тоже проголодались, видать, их труд тоже вышел не менее напряженным. Даже говорить долгое время не начинали. Правда, Мэри, которая, видать, не представляла себе жизни без электроники, притащила транзистор и принялась крутить ручку, разыскивая подходящую станцию.

Внезапно я услышал испанскую речь с хайдийским акцентом и попросил Мэри подержать немного эту волну.

- Говорит "Радио Патриа" из Сан-Исидро. Официальная сводка о ходе боевых действий. Сегодня, после очередного, четвертого, поражения в столкновении с правительственными войсками, банды партизан, возглавляемые садистом и убийцей по кличке Киска, рассеялись по горам Сьерра-Агриббенья и преследуются частями Второго армейского корпуса с участием вертолетных подразделений армии и ВВС...

Далее шло длинное перечисление количества убитых и захваченных в плен партизан, добровольно сдавшихся и явившихся с повинной, а также трофейных танков, орудий и минометов. Даже если бы эти цифры были раз в десять поменьше, все равно поверить я в них не мог.

- Что там мелют? - спросила Синди лениво. Марсела, напротив, внимательно слушала всю информацию со скорбным лицом, как будто стояла у истоков национально-освободительного движения на Хайди.

- Все равно ничего не поймешь, - сказала Мэри и продолжала искать музыку. Вместо нее она нарвалась на хорошо знакомую радиостанцию "Вос де Лос-Панчос".

- Говорит "Радио Популар" - "Вос де Лос-Панчос"! Говорит свободная территория Хайди! - захлебываясь от сознания собственной значимости, орала в микрофон какая-то молодая девица. - Слушайте правду о боевых действиях на острове! Регулярная народно-освободительная армия и партизаны Фронта Освобождения имени Чарли Спенсера нанесли войскам правящей хунты решительное поражение, сорвав их попытки овладеть городами Сан-Эстебан, Санта-Исабель и Ла-Костелло. Революционные войска развивают успех в направлении на город Гуэска де Вест-Индиа, а также населенный пункт Каса де Эспирито Санто на стратегическом кольцевом шоссе!..

После этого партизаны, то ли стараясь переплюнуть своего идеологического противника, то ли исходя из высших интересов революционной борьбы, загнули такие цифры, перед которыми вранье хунты просто поблекло и показалось скучным.

- Оказывается, все не так уж и плохо, - улыбнулась Марсела, и я подумал, сколько хайдийцев сидит сейчас у приемников и слушает попеременно вранье обеих воюющих сторон. Ни один из них, услышав сообщение от одной станции, что "Бока Хуниорс" выиграл 3:0 у "Сантоса", а от другой - что все было наоборот, не сомневался бы: одна из станций ошиблась. Но вот сейчас, как я думал, они убеждены, что истина лежит где-то посередине. Во всяком случае, и я, и Марсела были убеждены в этом. Это все равно, как если бы две футбольные команды сыграли между собой 1,5:1,5.

Но все же меня занимал вопрос: с кем это воюют войска Лопеса? И почему Фронт Освобождения вдруг получил имя Китайца Чарли? Почему Киску считают мужчиной, садистом и убийцей? Что она успела натворить со своим детским садом?

Поэтому я попросил Мэри не сбивать настройку на Лос-Панчос и послушать, что же там еще сбрехнут.

Однако правительство включило радиостанцию-глушилку. Мэри подкрутила дальше и наткнулась, наконец, на блюзы, которые передавало "Радио Гран-Кальмаро". Блюз всегда пробуждал у меня негу и пищеварительную активность. Я уже начал было дремать, но тут Гран-Кальмаро передал на английском языке сводку последних известий, и я понял, что схожу с ума и ничего не понимаю в революциях.

- Информационное агентство "Антила" передает из Сан-Исидро: "Бои с партизанами идут в десяти районах острова. Потери правительственных войск составили уже более тысячи человек убитыми и ранеными. Взорвана и сожжена асиенда "Лопес-23", при этом погибло восемь партизан и около 20 солдат правительственных войск. Имя одного из участников операции, бывшего предпринимателя, австралийского агента КГБ Чарльза Чаплина Спенсера присвоено Фронту Освобождения приказом Верховного Главнокомандующего Киски. Некоторые информированные источники утверждают, что Киска в действительности является женщиной, но это сообщение опровергается другими, не менее информированными источниками, где утверждается, что Киска - это умело маскирующийся деятель преступного мира по имени Баррильо, обвиняемый в гомосексуальном изнасиловании и убийстве трех подростков и бежавший из тюрьмы, где отбывал пожизненное заключение..."

- Ужас какой! - вздохнула Мэри. - Да что же он, женщину не мог найти?

- "В кругах, близких президенту, - продолжал диктор читать сообщение "Антилы", - носятся слухи о неэффективности мер по борьбе с партизанами, которые применяет командующий войсками Второго армейского корпуса генерал Хуан Салинас. Утверждают, что действующие против него силы 1-го корпуса народной гвардии Фронта имени Чарльза Спенсера, которыми командует команданте Альберто Вердуго, успешно отразили атаки правительственных сил на стратегически важную деревню Каса де Эспирито Санто. В бою партизаны сбили два вертолета "Пума", подбили танк М-48 и уничтожили 18 солдат и двух унтер-офицеров. Вчера вечером, выступая по радио "Вое де Лос-Панчос" команданте Вердуго сказал..."

Дальше захрюкала паршивая магнитофонная запись, но голос ночного сторожа из Лос-Панчоса я узнал сразу же:

- Дорогие братья и сестры, друзья и товарищи! Эти жирные сволочи думали, что старик Вердуго ничего не смыслит в военном деле, и хотели разделаться с ним, как со щенком. Но я, Альберто Вердуго, не щенок! Я старый пес! Гав, гав! (Чье-то многоголосое ржание и хохот.) А у старых псов бывают крепкие зубы! И я порвал им штаны! Гав! Гав! Гав! Эти толстобрюхие генералы думали, что раз в народной массе нет генералов с дипломами, то они смогут с нами справиться. Да, у нас нет генералов с дипломами! Но в нашей народно-освободительной армии каждый осел может стать генералом! Патриа о муэрте!

- Как видно, - заметил комментатор "Радио Гран-Кальмаро", - события на острове будут еще приковывать к себе внимание всего мира. А пока - "Пейте пиво "Карлсберг"!"

И тут из эфира опять выполз голос деда Вердуго:

- Если вы будете пить пиво, то не сможете сделать революцию! У вас вырастет такое же толстое брюхо, как у генералов!

- Спасибо, команданте, это отличная реклама! И заиграла не то самба, не то румба, не то еще что-то...

Я так и не понял, то ли какой-то клоун ловко имитировал голос деда, то ли корреспондент удачно вмонтировал какой-то фрагмент из интервью с "команданте".

- Не сидится им, - проворчала Мэри. - Из того, что каркал по-испански этот старый козел, я не поняла ни слова, кроме "гав-гав", но ручаюсь, что и остальному цена такая же.

- Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, - процитировал я "Коммунистический манифест", но, по-моему, что-то напутал, - потому что они не имеют Отечества и приобретут весь мир!

- А как насчет золота в трюме? - поинтересовалась Мэри. - Как оно, поступит в общенародную собственность?

- Это несущественно. Вообще-то его надо бы реквизировать, но...

Я осекся, потому что из рубки, перебивая музыку, назойливо загудел какой-то зуммер, привлекая внимание. Мэри и Синди встрепенулись и побежали в рубку. Я последовал за ними.

- Какой-то осел идет прямо на нас, - оценила обстановку Мэри. На табло мигала надпись: "Угроза столкновения!"

- Скорость тридцать узлов, по шуму винтов и габаритам - сторожевой катер, - определила на своем компьютере Синди. - Он нас протаранит через двадцать минут!

- Неужели там идиоты? - воскликнула Мэри. Катер был уже хорошо виден с палубы. Он действительно шел к нам с востока, угрожая ударить в борт, но все-таки изменил курс и кабельтовых в шести сбавил скорость. Видя, что мы стоим и никуда не двигаемся, командир катера заорал в мегафон:

- Что за судно? Кто владелец?

- Частная собственность! - ответила Мэри. - Яхта "Дороти", США, порт приписки Нью-Йорк, владелец Синди Уайт!

Сторожевик подошел почти вплотную, и за это время мы успели надеть купальные костюмы, ибо до этого ужинали без них.

На гафеле катера развевался желто-зелено-белый флаг Гран-Кальмаро с замысловатым гербом из мечей, сабель, старинных пушек и прочего хлама.

- Что за опрос в нейтральных водах? - проворчала Мэри. - У вашего острова три мили территориальных вод, мы в двадцати милях от этой зоны. Никто не объявлял эту акваторию военной или закрытой.

- Простите, мэм, - ответил с мостика катера офицер в синих шортах и белой рубашке, - это забота о безопасности. В десяти милях отсюда яхта, похожая по габаритам на вашу, атаковала шведское научное судно. Это было позавчера. Яхта была тоже под американским флагом и выглядела как прогулочное судно, однако у них под надстройкой была 75-миллиметровая автоматическая пушка и два двадцатимиллиметровых пулемета. Внезапно яхта открыла огонь и тремя снарядами потопила шведов. Шведы только успели передать, что их обстреливает прогулочная яхта под американским флагом. Спасен лишь один человек. Правительство Швеции уведомило наше правительство о намерении совместно расследовать инцидент. Сделан запрос правительству Хайди. Поэтому мы и патрулируем район.

- Мы следуем в Гран-Кальмаро, - сказала Мэри. - Когда придем к вам, можете облазить все судно сверху донизу. А здесь нейтральные воды, и мне плевать на ваше соглашение со Швецией. Любой обыск здесь незаконен и будет рассматриваться как вторжение на территорию США. У меня есть система экстренной связи с 6-м флотом, и у вас может быть масса неприятностей.

- Приятно это услышать, мэм, - согласился гран-кальмарец, - мы просто хотели предупредить вас, чтобы вы были поосмотрительней. Будьте здоровы!

Катер развил предельный ход и вскоре исчез с горизонта.

- Мэри, ты прямо адмирал! - восхитилась Синди.

- Возможно, - хмыкнула Мэри, - имея на борту тысячи фунтов золота, целую кучу автоматов и пистолетов, новейшие электронные и акустические системы, которые можно квалифицировать как шпионские, да еще двух хайдийских партизан и пускать на борт досмотрщиков? Я не идиотка.

- А может быть, у вас и пушка спрятана под настройкой? - пошутил я.

- Пушки у нас нет, - усмехнулась Синди, - но она бы не помешала!

- В этом ты права, - озабоченно проворчала Мэри, - вообще, в этом чертовом районе не отдохнешь! Пришли к Хайди - революция, пошли на Гран-Кальмаро - тут пираты. А все вы, коммунисты!

- Ну вот, - обиделся я, - и этих дурацких шведов на нас повесите!

- Конечно! Кому выгодно, чтобы шведы с нами поссорились? Вам!

- Ну, мне лично на это наплевать. А потом, по-моему, дело не в том, что кто-то решил поссорить Швецию и США. Мне кажется, просто кому-то мешало то, что шведы вели здесь какие-то исследования. Может быть, они искали тот галеон, а?

Мэри, Синди и даже Марсела, очень мало что понявшие в моем заявлении, взволнованно переглянулись.

- Я слышала слово "галеон"... - произнесла Марсела. - Шведы искали галеон? Ты так сказал? Вот что! На прошлой неделе в Сан-Исидро заходило шведское судно "Ульрика". Я была на вилле у командующего хайдийскими ВМС. Туда к нему приезжал офицер, который докладывал о заходе "Ульрики" и о том, что профессор Бьернсон собирается искать в районе Хайди испанский галеон, который был где-то в этих местах атакован корсаром Эвансом. Я не помню, что там случилось, но потонули и Эванс, и галеон. Но Эванс, как точно известно, утоп совсем близко от Хайди, а вот галеон, который назывался "Санта-Фернанда" ушел в сторону Гран-Кальмаро, но туда не прибыл. Ограбить его Эванс не успел, потому что галеон отстреливался и продырявил ему весь борт. Пираты тоже много стреляли, отчего и в галеоне получилось много дыр. Вот они оба и утонули. С испанского корабля спасся один матрос, а может, даже офицер, я этого не помню. Его подобрали португальцы, и он уехал в Бразилию. А его правнук, который не так давно помер, женат был на немке, у которой родня была только в Швеции. В общем, наследство от этого семейства перешло к какой-то шведской племяннице, а этот профессор Бьернсон - ее муж. В бумагах этого бразильца нашлась одна записка, там было указано место, где утонула "Санта-Фернанда". Всего на ней было сто пятьдесят бочек золота в слитках. Я про эту историю забыла и вспомнила только сейчас, когда услышала слово "галеон".

- Лучше поздно, чем никогда, - хмыкнул я. - Это значит, что мы будем горбатиться еще неделю, перед тем как наконец-то выудим все полтораста бочек.

Наскоро пересказав скороговорку Марселы, я увидел, как у Мэри и Синди зажегся в глазах такой огонек, что я понял - любовь для них - это маленькое хобби, а настоящее дело - бизнес и авантюры.

- Полтораста бочек! - прошептала Мэри. - Я думала их максимум двадцать... Сорок два слитка в бочке, по двадцать два фунта без малого - девятьсот двадцать четыре фунта, чуть меньше полутонны, итого в полутораста бочках семьдесят пять тонн!

- Это миллиарды! - выдохнула Синди.

- Я только хочу напомнить, - сказал я осторожно, - что ваша посудина имеет всего двести тонн водоизмещения и лишние семьдесят пять тонн могут сделать ее плавучесть весьма относительной.

Это вовремя притушило энтузиазм крошек. Они начали думать.

- Нужно радировать мистеру Куперу-старшему, - сказала Мэри. - У него есть гидросамолет, который может взять на борт три тонны груза. Через десять часов максимум он будет здесь.

- И попадет в ураган, - заметил я. - Помните, что говорил инспектор ООН?

- Он обещал в ближайшие трое суток, - припомнила Синди.

- Циклон может начаться даже завтра утром, - усмехнулся я, - у метеорологов прогнозы весьма расплывчатые. Перистые облака уже появились, а от них добра не жди.

- Очень не хочется объявлять о том, что мы нашли "Санта-Фернанду", заметила Синди, - у нас нет на борту юриста, а черт его знает, какие существуют законы и какие у нас права на этот клад? Вдруг придется отдать половину ООН или поделить все с Гран-Кальмаро и Хайди?

- Да, тут призадумаешься! - сказал я. - А если учесть, что где-то шныряет пиратская яхта, которой потопить судно из пушки - раз плюнуть, то и вовсе захочется выкинуть все за борт и удрать.

Девицы как-то непроизвольно оглядели горизонт. Нет, никаких судов в виду острова Сан-Фернандо не появлялось. Закат, однако, приближался, и я прикинул, как хорошо будет входить сейчас во мраке через горловину какой-нибудь из двух лагун.

- Интересно, а этот остров назван не в честь галеона? - спросил я вслух.

- В путеводителе написано, что этот остров получил свое название при открытии, в конце XVI века, а галеон, как я понимаю, потопили в конце XVII, сказала Мэри.

- Знаешь, Мэри, - робко заметила ее подруга, - по-моему, нам надо поскорее уходить. Надо поднимать "Аквамарин" и становиться на якорь в лагуну, поближе к посту ООН.

- Малышка, ты боишься пиратов? - спросила Мэри с улыбкой. - Я ведь в два счета могу вызвать помощь от 6-го флота. Авианосная группа всего в пятидесяти милях отсюда.

- Чтобы поднять А-6, им понадобится время, - заметил я, - нас просто потопят, и все. Нет, рисковать не стоит, Синди права. К тому же нас может застигнуть циклон.

- Ладно, - сказала Мэри, - тогда пойдем поднимать "Аквамарин"...

Пока Синди и Мэри занимались с подводным аппаратом, мы с Марселой стояли на верхней палубе и курили. Темнело быстро.

- Эта пиратская яхта, - спросил я, - наверно, принадлежит нашей знакомой Соледад?

- Скорей всего, - кивнула Марсела, - то, как разделались со шведами, очень на нее похоже. Правда, обычно так лихо она с иностранцами не обходилась. Но если она откуда-то узнала о полутораста бочках с золотом - напала бы даже на крейсер.

- Ей мог об этом сказать Хорхе дель Браво?

- Он и сказал, - убежденно кивнула Марсела, - только, конечно, вряд ли он обещал ей, как обычно, шестьдесят процентов. С такого куша он мог дать ей не более двадцати. Но она наверняка потопила шведов не просто из хулиганства. Ей нужно было точно знать место, где лежит галеон. И она, утопив яхту, взяла экипаж в плен и теперь пытает, чтобы те назвали ей координаты.

- Не проще ли было внезапно захватить яхту? - усомнился я. - Ведь у них на яхте могли находиться какие-нибудь бумаги, из которых можно было точно узнать координаты, не прибегая к пыткам.

- Тут все может быть, - ухмыльнулась Марсела, - эта Соледад такая, знаешь ли, штучка... Например, она могла действительно сначала захватить яхту, а потом заставить передать "SOS" и объявить, что яхта, мол, обстреляна.

- Но ведь гранкальмарец сказал, что там кто-то спасся...

- Вот это-то и странно, - хмыкнула Марсела. - Соледад такая зараза, что никого живым не отпускает. Боюсь, что тот, кого она отпустила, работает на нее. Он небось наврал и о месте, где была захвачена яхта, да и вообще специально будет путать следы: назовет неверные приметы яхты, начнет выдумывать разные небылицы насчет судьбы экипажа. Это тоже в духе Соледад. А про нее столько всего рассказывают, что с ума сойдешь... Она, говорят, лично вспарывает животы и съедает сердца, зажарив их на угольях.

- Ну, и конечно, пьет кровь невинных младенцев, - кивнул я, - по чайной ложке до обеда и по столовой ложке после...

- Не смейся! - мрачно сказала Марсела. - Между прочим, мы с тобой у нее тоже не на лучшем счету. Если те ребята, с которыми мы воевали ночью, пожаловались ей, и она почему-либо посчитала обиду, нанесенную им, своей обидой, нам лучше всего удрать из этого полушария подальше. Найдет и убьет. Причем так, что после этого ад раем покажется.

- А мне кажется, что нам пока нечего бояться, - заметил я. - Во всяком случае, в этом районе и на этой яхте. Здесь шастает гран-кальмарский сторожевик, а может, и не один. Они наверняка останавливают все яхты под американским флагом и приглядываются ко всем, которые подходят под описание, имеющееся у гран-кальмарцев со слов того, который спасся.

- Ну да, - скептически произнесла Марсела, - а ее катер может не подходить ни под какое из этих описаний и нести хайдийский флаг. А может идти под турецким или под японским!

Мне стало стыдно: шлюха Хорхе дель Браво соображала более логично, чем я. Вот что значит общение в постели с высшими военными и полицейскими чинами!

- Все может быть, - согласился я. - Пусть Мэри и Синди уведут "Дороти" в лагуну, мне не хочется попасть в ураган и вылететь на скалы. Это может быть опаснее, чем налет Соледад...

За бортом с шипением лопнули воздушные пузыри, лязгнули где-то в недрах яхты захваты. Затем заурчали брашпили, вытягивая из воды якоря, набрали обороты дизели. "Дороти" развернулась и двинулась ко входу в восточную лагуну.

Будь на яхте человек, непривычный к здешней технике, - я уже в эту категорию не входил - он, наверно, был бы очень взволнован тем, как быстро двигалась яхта в темноте. Днем я неплохо разглядел многочисленные скалы и нагромождения подводных камней - с вертолета их было видно прекрасно. Однако компьютер, управлявший всеми механизмами "Дороти", был тертый калач. Он уже наметил курс, прощупал путь своими чуткими эхолотами, определил, когда сбавлять, а когда прибавлять ход, на каких оборотах работать двигателю и на сколько градусов поворачивать перо руля. Не прошло и часа, как "Дороти" вошла в лагуну и отдала якоря. Так закончился этот спокойный и счастливый день.

Ночь в лагуне

Конечно, за день мы с Марселой сильно утомились, пока разгружали бочки. Немногим меньше намучились и хозяйки, которые, как видно, тоже были не железные. Времени было уже около одиннадцати, и все помаленьку позевывали. Тем не менее всем отдохнуть одновременно было нельзя. Наслушавшись Марселиных рассказов о красавице Соледад, я решил, что мне следует подежурить ночь, а днем отоспаться, иначе могут быть разные неожиданности. Марсела уже наполовину дремала и лишь только добралась до постели, как совершенно отключилась. Синди, тоже клевавшую носом, решили отпустить и дежурить вдвоем с Мэри. Я даже рискнул и дал ей один из автоматов.

- Умеешь с ним обращаться? - спросил я.

- Я член Национальной стрелковой ассоциации, - сказала Мэри. - Из "магнума" за двадцать ярдов сбиваю горлышко бутылки. У меня он, кстати, здесь, на яхте. Но эта штука, я думаю, полезнее.

- К сожалению, если Соледад на своем катере имеет пушку и пулеметы, это слабоватое прикрытие.

- Ну, я думаю, здесь она не осмелится применять тяжелое оружие. Все-таки тут пост ООН.

- Не знаю, - пожал я плечами, - одна надежда, что ей каким-то образом придет в голову, что мы нашли золото. Тогда она не станет нас топить. Точнее, не сделает это раньше, чем перетащит все золото к себе. А что касается этих ооновских бразильцев, то их наличие ее не остановит. У них, по-моему, даже пулемета нет. Она из пушки разнесет их домишко в два счета, они и проснуться не успеют.

- Я сообщила нашему старику Куперу о том, что ему следует прибыть сюда как можно скорее, - произнесла Мэри, помолчав, - думаю, что, если он будет в курсе дела, проблем у нас поубавится. Завтра на рассвете его гидроплан прилетит сюда. Он уже в пути я так думаю.

- Но с ним придется делиться, верно?

- Ты же сам сказал, что семьдесят пять тонн золота наша "Дороти" не поднимет. А Купер, если надо, пригонит сюда целый сухогруз. Он джентльмен и не возьмет чужого - только плату за услуги.

- Пару бочек ему придется уступить, верно?

- Когда их полтораста, это немного. Сто сорок восемь прекрасно делится на четыре части, по 37 бочек на каждого. С такими деньгами, я думаю, коммунизм вам уже не понадобится...

Вот тут мне захотелось почесать в затылке. Тридцать семь бочек, по сорок два слитка весом почти в двадцать два фунта каждый. Высшей пробы золото! Если принять, что золотое содержание доллара примерно один пеннивейт - черт его знает, какое оно на сегодняшний день! - то за тройскую унцию будет где-то двадцать долларов, а тройский фунт - двести сорок. Значит, один слиточек в двадцать два фунта будет стоить примерно 5280 долларов. Поскольку в слитке меньше, округлим до 5000 ровно и умножим на 42. За одну бочечку - двести десять тысяч. А их - тридцать семь. Можно смело считать, что семь с половиной миллионов в кармане. Но это исходя из подсчетов, которые я делал, не зная реальной цены на золото, а только ту, которая существовала в то время, когда я учился в школе. А это было давно, и цена на золото наверняка в несколько раз выше, может быть, даже в десять раз, так что на мою долю может прийтись и семьдесят пять...

Да, тут, пожалуй, никакого коммунизма уже не нужно, даже того гонорара, который обещали за выполнение задания на Хайди. Беспокоило только одно: вероятно, тем людям, которые отправляли меня на Хайди, было очень нужно установить там коммунистическую диктатуру, раз они затратили так много денег на нашу переброску и подготовку, пообещав хорошо оплатить нашу работу. Кстати, кому это могло понадобиться? Не на русских же мы работали в самом деле? Тем наверняка было проще пригласить каких-нибудь кубинцев или никарагуанцев, чем набирать янки? Китайцы тоже вряд ли хотели бы пользоваться нашими услугами. Оставалось одно из двух: либо наше правительство завернуло на Хайди какую-то игру с очень дальним прицелом в политике, либо дело было еще проще, и мы работали на какую-нибудь частную фирму с очень крупными финансовыми интересами на этом острове. В обоих случаях мне не следовало рассчитывать на гонорар. В таких играх редко любят платить по счету деньгами, чаще употребляют пули. Так что миллионы со дна моря были очень вовремя. Можно было исчезнуть, приобрести новую фамилию и заняться честной и спокойной жизнью где-нибудь подальше от всяких спецслужб, политики и крупного бизнеса. Если при этом еще и жениться, скажем, на Марселе, то можно обеспечить себе вполне обеспеченное и беззаботное будущее только за счет банковских процентов. Хотя жениться можно и на Мэри. Синди Куперы вряд ли отдадут, она исключается.

Не знаю, рассчитывала ли Мэри на повторение вчерашнего, но тем не менее кофе она меня напоила снова. Правда, я несколько приободрился и согнал сонливость, но мысли о сексе в ночь, когда на борту лежит несколько сот золотых слитков, мне не шли в голову. Я не знал, какие возможности у сеньориты Соледад, а потому готовился ко всему, начиная от примитивной атаки на шлюпках или моторках и кончая налетом боевых пловцов или воздушным десантом. Чтобы не задремать, следовало перемещаться по кораблю, но при этом поменьше шляться на открытых участках палубы - это на тот случай, если у Соледад имелся снайпер с инфракрасной оптикой. Такому парню, если он разместился на скалах, окружающих лагуну, было бы нетрудно пристукнуть нас обоих бесшумно. Поэтому я велел Мэри сидеть в рубке и перевести сонары в режим ближнего наблюдения. У нее там имелся и радар, с помощью которого можно было наблюдать за обстановкой на море и в воздухе примерно в радиусе полусотни миль вокруг острова. Что же касается меня, то я бродил по яхте не повторяющимися маршрутами, так что если бы какой-то мерзавец смотрел на меня с берега, то не мог заранее угадать, где я покажусь в следующий раз. Все наиболее уязвимые от снайперского огня участки я старался проскакивать быстро, чтобы не давать возможности прицелиться.

Однако время шло, а никаких агрессий не предвиделось. Это расхолаживало, заставляло посмеиваться над собой, как над мальчишкой, играющим в войну. Все это было очень опасно, так как по опыту я знал, что настоящая опасность появляется тогда, когда ее перестаешь ждать. Тем не менее определенная успокоенность уже прочно поселилась во мне, и я был внутренне убежден, что никакая Соледад тут не появится.

Я решил зайти в рубку. Мэри подремывала в кресле у пульта, чуточку гудели экраны, не показывая ничего предосудительного.

- Ну как? - спросил я.

- Все тихо, - зевнула она и ленивенько потянулась, - она не придет, я думаю.

- Напрасно, - хмыкнул я, - я был бы рад новой даме.

- Неужели тебе недостаточно троих? - усмехнулась Мэри.

- Мне бы вполне хватило одной, - ответил я, - но если я кого-то из вас выберу, получится драка.

Разговор на сексуальные темы, как мне казалось, мог бы меня разогреть и в конце концов привести к повторению вчерашнего мероприятия хотя бы с Мэри, однако в это время с воды донесся шумный всплеск, и я, схватив автомат, выскочил на палубу, Мэри - за мной.

Поверхность лагуны была гладкой, как стекло, только в одном месте расходились круги. Мэри навела на это место прожектор, а я сказал:

- Рыба какая-нибудь, а может, дельфин... Но тут в овале света, созданном лучом прожектора, сверкнули брызги, мелькнуло что-то серебристое, окруженное каплями взметнувшейся воды, и вновь исчезло. Звук плеска был точь-в-точь, как раньше.

- Здоровая макрель! - заметил я.

- Скорее, это сирена, - с легким трепетом в голосе пробормотала Мэри. - Я видела женское лицо...

Тут гладь лагуны в световом пятне вновь разорвалась, и действительно, мы увидели на поверхности женское лицо и плечи, покрытые серебристой чешуей.

- Сеньора, - спросил я, - вы, случайно, не Соледад?

- О, гринго говорит по-испански? - ответила дама из воды, сделала несколько баттерфляйных движений и оказалась у самого борта "Дороти".

- Вам не трудно будет спустить трап, сеньор? - спросила гостья. - Это невежливо, если кабальеро начинает задавать вопросы через порог.

Я спустился на каютную палубу и сбросил трап. Леди из лагуны, обтянутая серебристым гидрокостюмом, элегантно уцепилась одной рукой за перекладину веревочной лестницы, а другой сняла с ног длинные ласты. Очень ловко вскарабкавшись на палубу, она откинула капюшон гидрокостюма и, подав мне ласты, сказала:

- Итак, я действительно Соледад. Но я вас не знаю... Неужели мы с вами где-то встречались?

Само собой разумеется, что я не поверил ей ни на йоту. "Скорее всего, подумал я, - это какая-то туристочка-нимфоманка, которой не хватило пары и захотелось попытать счастья в соседней лагуне". О том, что в западной лагуне стоит крейсерская яхта, и разбили лагерь какие-то туристы, я помнил.

- Так это вы были первой вице-мисс Хайди несколько лет назад? - спросил я, приглашая серебристую сеньору подняться на верхнюю палубу.

- Вы помните? - с изумлением произнесла она. - Мне казалось, что об этом уже забыли все на свете. Боже мой, как это было давно! Я думала, что вы знаете меня как королеву хайдийских пиратов.

- Это, конечно, шутка? - Мы поднялись на палубу, где стояла Мэри с автоматом на изготовку. Мой автомат беспечно болтался на ремне за спиной.

- Нет, конечно, - дама, объявившая себя Соледад, уселась в шезлонг и вытянула свои длинные точеные ножки. Гидрокостюм, отделанный серебристыми блестками, так и переливался на ней. Она и ухом не вела, глядя на автомат Мэри, который с явным недоверием приглядывался к ее груди.

- Увы, я именно та Соледад, которую вы так ждете, - приятно порадовала меня гостья, и я начал ей верить. - Прошлой ночью вы, как известно, негостеприимно встретили некоторых моих служащих, да еще назвались именем Анхеля Родригеса, и я поначалу очень обиделась на вас... Вы такой бяка!

И она игриво потрепала меня по щеке. Мэри стояла, опустив автомат, и явно ничего не понимала.

- Скажите ей, чтобы она приготовила нам кофе, - произнесла Соледад теперь я в этом уже не сомневался.

- Мэри, - сказал я как можно вежливее, - тебе не трудно будет принести три чашечки кофе?

- Сейчас, - Мэри, вопреки ожиданию, даже не удивилась.

- Вы симпатичный, - сказала Соледад, ослепительно улыбаясь и эффектно отбрасывая за спину примятые капюшоном, но, несомненно, очень пышные и густые черные волосы, - настоящий янки, хотя кто-то усиленно пытался сделать из вас хайдийца. Вчера мне кто-то кричал, что вы партизан. Это правда?

- Да, - ответил я, не зная, хуже это будет или лучше.

- Интересно, интересно... - сказала Соледад, и ее глубокие черные глаза с вниманием поглядели на меня. - Значит, все партизанят, борются за свержение диктатуры проклятого Лопеса, а он катается на яхте в обществе прелестных девочек из клана Купера? Это что, измена революции?

- Сеньора Соледад, - сказал я, - вы тоже боретесь против диктатуры Лопеса, не так ли?

- Я борюсь только с диктатурой дель Браво, - мурлыкнула серебристая змея, - этот негодяй очень любит лежать сверху, а я предпочитаю то же самое. Правда, наши встречи стали теперь столь редки, что он беспрекословно мне подчиняется. Кто-то мне говорил, что тут с вами еще и Марсела Родригес, которую вы увели у Паскуаля Лопеса? Это правда?

- Вас верно информировали, сеньора.

- Очень симпатичная девочка, я всегда желала ей добра. Когда она стала первой вице-мисс, я была очень обрадована. Хорхе всегда говорил: "В мире есть только два незабываемых влагалища - твое и Марселы Родригес!" Уж в чем в чем, а в этом Хорхе большой специалист.

Мэри принесла поднос с тремя чашками кофе и теплые сдобные булочки.

- Какая прелесть! - это Соледад произнесла по-английски сразу после того, как надкусила булочку. - Вы это сами пекли, душечка?

- Это пек автомат, - к моему удивлению, ни ревности, ни каких-либо других неприятных интонаций в голосе Мэри не было.

- Я видела ваше лицо по телевизору, - заметила Соледад. - Вы Мэри Грин, инженер-конструктор, которая создала эту чудо-яхту на верфях Купера и вместе с будущей невесткой Джерри-старшего Синди Уайт совершила переход из Фриско в Нью-Йорк без матросов и штурманов. Первый в мире полностью автоматизированный корабль. Я не ошибаюсь?

- Нет, - сказала Мэри и улыбнулась Соледад так, что я понял: очаровательная пиратка ее очень заинтересовала. Соледад тоже стрельнула в нее глазками. Я начал подумывать, что могу оказаться третьим лишним.

- Совсем недавно, - прожевав маленький кусочек булки, сказала Соледад, - я прочла, что отношения, которые связывают вас с Синди Уайт, очень тесные и близкие? Надеюсь, мой вопрос не слишком нескромен?

- Нет, почему же, - с легким смущением сказала Мэри, - я не собираюсь это опровергать.

- Вы выглядите удивительно сексуальной, Мэри, - сделала Соледад очередной комплимент, - в вас есть что-то очень обвораживающее и притягательное одновременно для мужчин и для женщин. Это редкое сочетание. Вы, несомненно, рождены для бисекса.

- Я этого не знала... - Мэри склонила голову набок, блеснула сережка с синим камушком.

- Мисс Соледад, - спросил я, - ваше посещение для нас - большая честь, но тем не менее я позволю себе нескромный вопрос: у вас нет намерений предъявить нам какие-либо претензии по поводу того, что мы с Марселой негостеприимно встретили "Койотов"?

- Какие могут быть претензии? - отмахнулась Соледад небрежно. - Бернардо Сифилитик это не джентльмен. В конце концов две пули в ягодицу, которые он получил, - это не смертельно. Парня, которого вы пристрелили, я не знала и уверена, что от его гибели мир не перевернется. В конечном итоге он умер бы все равно, все мы смертны. Вы верите в бессмертие души, мистер коммунист?

- Я верю в победу Мировой Революции и пролетарского интернационализма, пробормотал я с тревогой, потому что знал: разговор о бессмертии души нередко затевается перед убийством тела.

- Это удобно, - кивнула Соледад, отхлебывая кофе, - но Мировая революция будет еще не скоро. А вот хороший куш вы уже, по-моему, добыли. Верно?

Я чуть не поперхнулся. Откуда она знает?

- Милый Анхель, или Энджел, или Иван Иванович - не знаю вашего имени, усмехнулась пиратка, - вы, конечно, очень удивлены, но и я не меньше вашего. Мы уже третьи сутки вытряхиваем из несчастных шведов сведения о координатах "Санта-Фернанды", а вы совершенно случайно натыкаетесь на то, что мы довольно давно ищем.

Тут мне стало по-настоящему страшно. Соледад пришла одна, вроде бы без оружия, но была настолько уверена в себе, что играла с открытыми картами. Я словно бы физически ощутил, как на моей спине перекрещиваются риски снайперского прицела.

- И каковы же ваши предложения, мисс Соледад? - спросила Мэри, ничуть не заботясь тем, откуда Соледад узнала про золото.

- Это деловой разговор, - одобрительно кивнула Соледад. - Конечно, если бы на "Санта-Фернанду" наткнулись другие люди, дело обстояло бы проще. Все было бы примерно так, как со шведами, только, конечно, мы не стали бы оставлять каких-либо свидетелей или увозить кого-то с собой. Милях в сорока отсюда, там, где мы утопили "Ульрику", есть замечательная Акулья отмель. Утилизация идеальная, белые акулы работают прекрасно. Но это чисто технические детали. В случае с вами, то есть с "Дороти", этот вариант был неприемлем по ряду соображений. Во-первых, нам не хотелось бы проблем с мистером Джералдом Купером-старшим. Судя по радиоперехвату с вашей яхты, он завтра будет здесь, возможно, вместе с Джерри-младшим. Во-вторых, ваша "Дороти" слишком хорошо оснащена и жалко было бы губить такое шикарное судно, да еще имеющее на борту такой прекрасный подводный аппарат. Вообще я преклоняюсь перед вашим талантом, Мэри. Как всякая глупая женщина, я очарована вашим мастерством инженера. В-третьих, у вас на борту такой симпатичный мужчина, как Анхель Родригес, отъявленный коммунист и партизан, уверенно говорящий по-испански на хайдийском диалекте, но тем не менее стопроцентный янки. Это наводит меня на мысль, что я могу стать на дороге кое-каким политическим, точнее, псевдополитическим силам, с которыми мне, слабой женщине, лучше не сталкиваться. Конечно, если разговор наш не принесет конструктивных решений, положение может осложниться, но я думаю, что в здравом смысле вам не откажешь.

- Но что же вы предлагаете конкретно? - спросила Мэри.

- Сущие пустяки. Вы должны представить меня мистеру Куперу-старшему и дать возможность с ним переговорить.

- На какой предмет? - удивилась Мэри.

Я лично предполагал, что речь пойдет о дележе золота с "Санта-Фернанды" и счел ее вопрос дурацким.

- Приятно побеседовать с интеллектуалом от бизнеса. - Нет, положительно, ее зубы блестели так, что от этого блеска можно было сойти с ума. Прямо жемчуг!

- Речь, конечно, пойдет о вашем долевом участии в разгрузке галеона? зевнул я, убежденный, что увижу утвердительный кивок, но ошибся. Соледад отрицательно качнула головой.

- Ну, этот вопрос я бы могла решить сама, поскольку в настоящий момент практически сто процентов золота мною контролируется. Я не блефую, поверьте мне на слово. Если не верите, поглядите на вертолетную палубу...

Прием старый, но как было на него не попасться! Пока мы вели светскую беседу с ослепительной дамой, попивая кофе на верхней палубе перед рубкой, с кормы подошла резиновая лодка и высадила десяток очень симпатичных мальчиков в черных комбинезонах, с закрытыми масками на лицах и вооруженных "Калашниковыми". При любом неосторожном движении мы с Мэри превращались в решето раньше, чем успели бы вскинуть автомат.

- Вы любите эффектные трюки, сеньора? - спросил я.

- Ужасно! - воскликнула она. - Это мой чисто женский недостаток. Люблю странное, экстравагантное, сногсшибательное, не выношу серости и прагматизма.

- Вероятно, в этом придется убедиться и мистеру Куперу? Вы случайно не собираетесь взять его заложником и потребовать с него выкуп?

- Нет, это все примитивно и неинтересно. Вот это как раз был бы серый, прагматический подход, которого я терпеть не могу. И вообще, обсуждать с вами то, что я намерена сделать предметом беседы с Купером, преждевременно. Скажу только, что ему ничего не грозит, а ваше посредничество будет хорошо оплачено. Во всяком случае, вся ваша доля из груза "Санта-Фернанды" будет сохранена.

- Это касается только Мэри, я вас правильно понял? Ведь я не знаком с мистером Купером...

- У вас будет своя роль в этом маленьком спектакле, милый Анхель, - это было сказано так нежно, с таким красивым поворотом головы и взглядом из-под ресниц, что я не решился спрашивать, какую роль мне собралась отвести эта сверкающая серебристой чешуей змея. Возможно, это была роль Первого Трупа, но хотя разум и предполагал такую возможность, душа верить отказывалась!

- Вам не приготовить еще кофе? - спросила Мэри радушно.

- Благодарю вас, не стоит беспокоиться. Итак, вы согласны представить меня Куперу?

- Я должна посоветоваться с Синди Уайт. Ведь это она его будущая невестка, а я - всего лишь служащая фирмы.

- Мэри, - с легкой укоризной в голосе произнесла Соледад, - зачем вы так жеманничаете? Я прекрасно знаю, что ваше влияние на Синди таково...

- Вы его преувеличиваете, миледи. Она вчера ночью, когда мы с Энджелом остались наедине, устроила мне скандал.

- Она ревнует вас к нему? Или его - к вам? - с азартом старой сплетницы загорелась Соледад.

- Она самоутвердилась вчера, сумев выжать из Энджела остатки лимонного сока... - усмехнулась Мэри. - Так что, думаю, она будет иметь собственное мнение.

- Как у вас тут все интересно! - сказала Соледад. - Покажите мне вашу яхту. Да оставьте вы ваши ужасные автоматы, никто их не украдет...

Поскольку черные фигуры никуда не исчезли, я счел за лучшее положить свой "узи" на стул, Мэри сделала то же самое.

Соледад легким движением распахнула "молнию" гидрокостюма и, словно змея, выползающая из старой кожи, выскользнула из него, оставшись в апельсинового цвета купальнике.

- Уф-ф, - сказала она, - терпеть не могу резины! У вас где-нибудь можно принять душ?

- Мы вас проводим, - гостеприимно предложила Мэри, взяв суперпиратку под ручку. Я поплелся за ними мимо не шелохнувшихся черных роботов. Впрочем, они при внешнем спокойствии явно внимательно наблюдали за нами. Когда мы спустились на каютную палубу, то в коридоре уже стоял один такой верзила, а едва мы отошли от тамбура на несколько шагов, как следом за нами спустился еще один.

- Вот это, значит, золото? - спросила Соледад, оглядывая штабель из слитков, который мы с Марселой днем выложили в коридоре. - Не впечатляет... Груда металлических кирпичей, и все. Даже не верится, что из этого делают ожерелья, диадемы, перстни, обрамляют этим бриллианты... Ради этого люди совершают ужасные злодейства? Не понимаю!

- Но, по-моему, вы собираетесь у нас его реквизировать, - заметил я.

- Кто вам это сказал? - улыбнулась Соледад. - Это мое золото, а у самой себя я ничего реквизировать не могу. Вот если мистер Джералд-старший окажется умным человеком, я подарю вам и это золото, и то, что еще лежит на дне моря. Я ужасно люблю делать дорогие подарки. Но самый дорогой подарок, который, надеюсь, мне позволят сделать обстоятельства, будет поистине бесценным. Я подарю вам жизнь.

- Да, - вздохнул я, - получить такой подарок от вас было бы очень неплохо!

- Будьте умницей и надейтесь на лучшее! - жемчужные зубки Соледад еще раз блеснули в лучах осветительного плафона. - Так где здесь душ?

- Пожалуйста, - Мэри отворила дверь одной из пустых кают и зажгла свет в душе.

- Вы не поможете мне, Мэри? - сказала Соледад, и в глазах стриженой медведицы загорелся плотоядный огонек. Они закрылись в душе, а я остался в коридоре рядом с двумя автоматчиками в черном, по цвету и фигурам неприятно напоминающими чертей.

- Не двигаться! - сказал один из них, когда я сделал шаг от двери. Стойте на месте, сеньор, или сядьте на корточки.

- Можно подумать, что у меня в плавках спрятан пулемет! - проворчал я, присаживаясь у двери.

- У нас инструкция, сеньор.

- Господи, скажи на милость, какие строгости! - Тем не менее спорить с этими черными чудовищами я не стал. В плавках у меня не было пулемета, а то, что там имелось, применить против коммандос Соледад было невозможно.

Детины молчали, я помалкивал, рассеянно глядя на золотые чушки и мокрые следы пяток на полу коридора. Дамы все не выходили, хотя за то время, что они провели в душе, можно было протереть до дыр всю кожу и кое-где добраться до костей. Наконец, они выбрались оттуда. Точнее, выплыли, ибо движения их были ленивые, словно это были две отварные сосиски. Смотрели они друг на друга так, будто новобрачные после первой ночи.

- Чудесно! - объявила пиратка. - Я словно заново родилась, очистилась от грехов... Я восхищена, Мэри-и...

Волосы Соледад, подсушенные феном, стали еще пышнее и образовали некое облако, на фоне которого ее смуглое лицо оттенялось очень ярко. Глаза у нее блестели, словно туда закапали эфедрин. Мэри, эта чертова медведица, тоже сияла, словно незатертый дайм. Охранники Соледад не шелохнулись - видать, к чудесам они привыкли.

- Анхель, - произнесла Соледад по-испански, - как мы с ней смотримся? Неплохо, верно?

- Похоже, вам нравится быть женщиной в квадрате? - ответил я вопросом.

- Мне нравится быть свободной, - усмехнулась она, - а уж кем я себя лучше чувствую - женщиной в квадрате, просто женщиной или мужчиной - это зависит от настроения. А теперь я хотела бы видеть Синди и Марселу. Где их каюты?

- Вот здесь Синди, а тут Марсела, - указала Мэри, - только Марселу пусть лучше разбудит Энджел, - у нее там оружие...

- Какой вы милитарист, Энджел, - погрозила мне пальчиком Соледад, вооружили всех девушек, наверно, для того, чтобы отбиваться от меня. А я ведь, правда, не страшная?

Синди вышла из каюты сама, она, как видно, не спала и подслушивала.

- Здравствуйте, - сказала она, разглядывая Соледад с явным восхищением и завистью, - значит, это вас так боялся Энджел?

- Это его Марсела напугала, - Соледад легонько провела ладонью по плечу Синди, - а так, вы видите, у меня нет ни рогов, ни клыков... ладно, пусть Энджел будит Марселу, а мы пойдем в носовой салон и побеседуем там втроем.

Вся троица удалилась, а я постучал в дверь каюты.

- Марсела! Вставай, пора на вахту.

Минут пять я так стучал, наконец послышалась возня и открылась дверь, из которой высунулась совершенно голая и заспанная креолка.

- Иди ко мне, - пригласила она. - А потом - на вахту.

- Сейчас не до этого, - сказал я, указывая ей на черных автоматчиков, - не видишь - у нас гости.

- Ой, а я не одета! - пробормотала она, начиная просыпаться. - Это чего, Соледад, что ли?

- Да нет, это ее мальчики. А сама она в салоне, с Мэри и Синди.

Марсела ушла в душ, потом вышла оттуда уже в купальнике и шлепанцах. Мы пошли с ней в салон, охранники следовали за нами.

В салоне три сладкоежки сидели за коктейлем и сливочным мороженым с персиковым муссом, еще две порции ожидали нас.

- Марселочка, деточка моя, - всплеснула руками Соледад, - как ты выросла! Сколько же мы с тобой не виделись?

- Не помню, - ответила Марсела без излишнего восторга, - кажется, год, не больше. Тебе сделать такой же комплимент?

- Да, я забыла, что ты уже вышла из возраста, когда женщина взрослеет... невозмутимо отпарировала Соледад. - Но - скажу тебе по секрету! - стариться мы начнем еще очень не скоро. Я очень рада тебя видеть, ей-Богу. Ты помнишь, как мы вдвоем ублажали дель Браво? О, Хорхе, какой он выдумщик!

- Распутник он, - проворчала Марсела, смущенно отворачиваясь от меня, - на том свете его за это поджарят черти.

- Магдалина грешила крепче нашего и ничего - вошла в Царствие Небесное, несколько небрежно обмахнув себя ладошкой, что изображало крестное знамение, произнесла Соледад. - А ты тогда была такая наивненькая, такая деточка - у меня прямо слезы наворачивались! Помнишь, ты спросила Хорхе, как он намерен одновременно иметь нас двоих? Ха-ха-ха! А он ответил: "У меня же две руки, крошка!" Правда, было весело?!

Марсела, видимо, ничего веселого не находила. Впрочем, возможно, в то время, как они забавляли Хорхе дель Браво, ей это тоже казалось веселым, а вот то, что Соледад вспоминала об этом веселье в моем присутствии, ее не порадовало. Девиц она не стеснялась, так как все фразы Соледад выпалила по-испански.

- Не бойся ты, пузанчик! - Соледад игриво глянула в глаза Марселе. - Чего ты стесняешься? Все же знают, что мы с тобой дипломированные шлюхи, шлюхи высшего ранга, для самых высоких чинов. Я думаю, что Анхель ничуть не ревнует к дель Браво, верно, малыш?

- Это была капиталистическая эксплуатация, - сказал я, в очередной раз укрывшись за "железным занавесом" марксизма, - проклятый эксплуататор дель Браво - буржуй, пусть он стесняется! А ты, Марсела, эксплуатируемый элемент...

Дальше я уже позабыл, но мне помогла Соледад.

- Вот, видишь, Марсельчик, мы с тобой - эксплуатируемые элементы. Потаскун дель Браво присваивал себе нашу прибавочную стоимость и не платил за амортизацию наших инструментов, а еще и являлся их собственником.

- Все это болтовня, - проворчала Марсела, - ты ведь здесь не для того, чтобы заниматься воспоминаниями. Ради этого не приводят с собой целую банду.

- Ну, одно другому не мешает! - вновь ослепила всех улыбкой Соледад. Конечно, я здесь в первую очередь по делу, но раз уж ты здесь, почему бы не вспомнить то, что нас объединяло?

- Это ты про Хорхе? - осклабилась Марсела. - То, что мы одновременно лежали с ним в постели, и он одной рукой чесал тебя, а другой - меня?

- Конечно, - повела плечиками Соледад, - я уж не говорю о том, как приятно было смотреть на то, как его задница качалась у тебя между ног. Я так загоралась от этого зрелища, что, когда он добирался до меня, была уже наполовину готова... А тебе нравилось смотреть на то, как он меня имеет? Признайся, малышка, ведь это было так! А как мы играли на дудочке, ты помнишь? Восторг!

- Фу... - скорчила гримасу Марсела. - Я же ем мороженое. Не порти мне аппетит. Иначе я тоже начну вспоминать кое-что.

- Так это же будет прекрасно! А ты взгляни на Анхеля, который смотрит на меня глазами бычка, он наверняка не прочь послушать еще, верно?

- Особенно про то, как дель Браво приговаривал тебя к посажению на кол... - хмыкнула Марсела.

- Послушайте, - вмешалась Мэри, - что вы там лопочете? Мы с Синди сидим, как дуры, и ничего из вашей болтовни не понимаем.

- Мы с Марселой вспоминаем одного общего знакомого, - пояснила Соледад, вы, конечно, слышали о Хорхе дель Браво? Так вот, мы обе безумно рады нашей встрече. Знаете, я просто счастлива, что попала в такую компанию. До рассвета еще порядочно и можно устроить сказочную ночь... Энджел, разумеется, вне игры - он вот-вот заснет. Хотя именно он мне сейчас пригодился бы, ибо вы все уже испытали его в деле, я не ошибаюсь?

- Вы же только что сказали, что я смотрю на вас глазами бычка? Или по-английски вы предпочитаете говорить другое?

- Ну... - прищурилась Соледад. - В глазах у вас, возможно, и есть что-то бычье, а вот в плавках я этого разглядеть не могу. Мы уже полчаса говорим на такие темы, что у любого нормального мужчины все уже было бы заметно. А вы увы. Наверно, перетрудились, таская золото. Я сегодня видела, как вы с Марселой переносили слитки. Отличная оптика!

- Вы смотрели со скал, окружающих лагуну? - спросил я.

- Конечно, - кивнула Соледад, - вы нас так напугали, когда к вам подошел гран-кальмарский сторожевик... "Ну, - думалось, - все труды прахом! Ни за что утопили шведов, пропустили их через весьма серьезные процедуры, а какие-то проказники обнаружили золотишко буквально под нашим носом, да еще и умудрились его профукать!" И только тогда, когда сторожевик ушел, я успокоилась...

- Кстати, - спросил я довольно беззаботным тоном, - а что вы сделали со шведами?

- О, это интересный вопрос, - хитренько прищурилась Соледад, - ручаюсь, что вам хочется знать, не повторю ли я этого с вами? Могу сразу сказать - нет. Я очень редко повторяюсь, а садизм - это искусство, требующее не меньшей импровизации, чем нормальный секс. Но если вас очень интересует, как я обошлась со шведами, то я вам покажу одну кассету. Я ее прихватила специально для вас!

Соледад звонко, будто кастаньетой, щелкнула пальцами, и одна из черных фигур, стоявших у дверей салона, приблизилась к столу.

- Заряди вчерашнюю съемку и включи видеомагнитофон.

Чудовище только кивнуло и, вытащив видеокассету из нагрудного кармана, втолкнуло ее в приемник видеомагнитофона.

Засветился экран, и мы увидела раздетого догола светловолосого мужчину, привязанного за руки и за ноги к двум стульям, на которых восседали два черных охранника. Соледад, одетая в какой-то карнавальный костюм с блестками, с диадемой в волосах, водила по спине мужчины тоненькой кисточкой и, похоже, что-то рисовала. Несчастный выл, дергался, но на это Соледад только мило улыбалась.

- Это я на нем рисую цветочки, - пояснила Соледад, - концентрированной серной кислотой... Вот, посмотрите, не правда ли, симпатичный орнамент?

Плечи, лопатки, бока, ягодицы бедняги были проедены кислотой в тех местах, где прошлась кисть, и эти узоры были действительно похожи на тюльпаны, гвоздики, ромашки, розы и еще какие-то цветочки, названий которых я не помнил.

Кадр сменился. Сразу же послышался дикий крик женщины, она была распята в позе св. Андрея, но не на кресте, а на столе, так что был хорошо виден вход во влагалище, куда одетая в хирургическую перчатку рука Соледад вставила большую розовую сосиску, а затем выпустила к сосиске огромную серую крысу размером с небольшого кота...

- Не правда ли, оригинально? - явно напросилась на комплимент Соледад, подкручивая регулятор звука на пульте дистанционного управления, чтобы истерика пытуемой не заглушала ее слов.

- Ну ты чудовище! - поежилась Марсела. На следующей картинке мы увидели мужчину лет пятидесяти, которого, подвесив за руки и за ноги, поднимали на блоке к потолку какого-то невысокого помещения. К мошонке несчастного был привязан тросик, а к тросику - солидных размеров гиря.

- Вот это сам профессор Бьернсон, - представила свою жертву Соледад, - к сожалению, на этой пленке не записано, как я его насиловала в задний проход резиновым членом - умопомрачительные ощущения! Мэри, вы, кстати, пользуетесь трусами, когда трахаете Синди?

Я начал уставать. К изнасилованию - а оно могло последовать в любое время - мне как-то не было случая морально подготовиться, и если к смерти или нормальным пыткам, без всех этих бабских выкрутасов, я был более-менее готов, еще прыгая с парашютом на Хайди, то к перспективе оказаться женщиной для женщины я был не готов совершенно. Любоваться мучениями шведов, которые, вероятно, понятия не имели о реальном местонахождении галеона, мне удовольствия не доставляло, а пистолета или автомата, чтобы застрелить эту гнусную извращенку, у меня не было. Впрочем, ее личико было столь симпатично, а кожа такая нежная и гладкая, что даже при наличии оружия я не сумел бы этого сделать.

Поэтому я сделал вид, что задремал, во всяком случае, закрыл глаза и не стал смотреть на пытки, довольствуясь лишь визгом и стонами пытуемых, которые были все-таки слышны, несмотря на то, что Соледад приглушила звук.

- Вам не интересно? - с сожалением спросила Соледад. Тон у нее был такой, какой бывает у хозяйки, обескураженной тем, что ее любимое блюдо едят через силу.

- А? - спросил я, имитируя пробуждение. - Нет-нет, спасибо, все было очень вкусно!

Все четыре дамы дружно хихикнули, хотя, видимо, показ пыток мало воодушевлял Синди, Мэри и Марселу. Тем не менее мой трюк разрядил обстановку.

- Вы позволите мне пойти поспать? - спросил я у Соледад, вполне натурально зевая.

- Позволю, - улыбнулась Соледад. - Но утречком я вас навещу.

Зачем она меня навестит, она не сказала. Можно было думать что угодно. С одной стороны, это могло означать любовную встречу, с другой - какую-нибудь садистскую штучку, с третьей - вообще отправление на тот свет. Но я, поскольку действительно вымотался, то с благодарностью принял разрешение. Я пошел к двери, за мной было встала из-за стола и Марсела, но Соледад остановила ее:

- Марселочка, радость моя, посиди со мной еще! Я ведь так давно тебя не видела.

Охранник проводил меня до двери каюты, не приближаясь, впрочем, на дистанцию рукопашного боя. Не сомневаюсь, что, если бы я попытался прыгнуть за борт, чтобы поплыть на ооновский пост, или пошел бы не в ту каюту, он открыл бы огонь без предупреждения. Каюта, где в прошлую ночь я приобретал Марселу, была соответствующим образом подготовлена. Ни автоматов, ни пистолетов, ни гранат, никакого иного оружия в ней не оставили. Даже сюрикены забрали. Кроме того, наглухо завинтили иллюминатор снаружи, а на палубе выставили в качестве часового одного из черных. Я его, конечно, не видел, но то, что он там стоял, чувствовалось по дыханию и по скрипу палубы. И в коридоре охранник тоже остался. Поэтому в постель я лег с легким сердцем, убежденный, что до утра, во всяком случае, доживу. Если человека собираются вскорости убить, то не приставляют к нему усиленную охрану.

Джералд Купер-старший

Спал я спокойно. Хотя утром после пробуждения моя убежденность в том, что я доживу до утра, показалась мне весьма наивной. Например, Соледад могла прийти в голову идея подложить мне в каюту жарараку, ядовитого паука, воткнуть мне в зад иголку с кураре или еще какой-нибудь дрянью. Тем не менее, помолившись Господу Богу за то, что он позволил мне прожить до утра, я понял, что нахожусь под арестом, хотя и в весьма комфортабельной камере с ванной, душем и ватерклозетом. Дверь каюты была заперта снаружи, иллюминатор - тоже. Когда я постучал в дверь, охранник ответил дипломатично:

- В восемь утра сеньора Соледад принесет вам завтрак.

Поскольку электронные часики над дверью каюты показывали 7.45, я понял, что голодать мне недолго, и улегся на постель.

Ровно в восемь охранник отпер дверь и впустил Соледад. Королева пиратов играла очередной спектакль. Она нарядилась в костюм горничной - вероятно, он имелся в ее гардеробе и был принесен на "Дороти" специально для этого случая. Итак, она явилась в коричневом платье с плиссированной юбкой, в белом кружевном фартучке, черных сетчатых чулках, лакированных туфлях и опять-таки кружевной наколкой на прическе. В руках у нее был поднос, на котором стоял стакан апельсинового сока, омлет с беконом, чашка кофе и вполне прилично изготовленные тосты.

- Доброе утро, сэр! - сделала она профессиональную улыбку. - Ваш завтрак, сэр.

- Вы сегодня прекрасно выглядите, Соледад, - сказал я так, будто был, по меньшей мере, Полем Гетти.

- Благодарю вас, сэр, - Соледад чуть присела в реверансе, а затем поставила завтрак на стол и, сделав шаг назад, застыла у двери.

- У вас не будет никаких приказаний, сэр? - спросила она, опуская свои лукавые глазки.

- Нет, нет, спасибо, Соледад, вы свободны... - произнес я ту партию, которую считал наиболее логичной.

- Ну вот! - обиженно проворчала Соледад, выходя из образа. - Я так не играю. Вы, Энджел, должны были хотя бы ущипнуть меня за попку. Неужели старый миллионер, которого вы изображаете, просто так отпустил бы симпатичную, смазливую горняшку? Во всех фильмах они только и делают, что пристают к горничным. А вначале вы сыграли хорошо! Я думала вас удивить, а вы сразу все поняли. Я уже думала, что вы будете хорошо подыгрывать, а тут - бац! Ошибка.

- Ну, хорошо, - сказал я, - давайте играть дальше. Как я должен вас ущипнуть?

- Я лишаю вас этого удовольствия, - строго сказала Соледад. - Вы сказали, что я свободна, и теперь я ушла.

- Вы еще не ушли, - возразил я, - предположим, что я вернул вас от двери.

- Хорошо, - прищуривая один глаз, будто что-то прикидывая в уме, согласилась Соледад. - Итак, я иду к двери...

Она повернулась и зацокала каблучками к двери.

- Постойте, Соледад, - сказал я, - вернитесь-ка на минутку.

- Слушаю вас, сэр? - "горничная" подошла к кровати.

- Принесите мне, пожалуйста, утренние газеты! Через пятнадцать минут я вас жду, - когда Соледад повернулась, я отвесил ей легонький шлепочек по мягкому заду.

- О, сэр! - хихикнула Соледад. - Я и так буду торопиться!

Тем не менее она торопливо вышла в коридор. Я тут же принялся за завтрак и, поскольку был вполне голоден, съел его очень быстро. Через четырнадцать минут завтрак был съеден, а еще через тридцать секунд явилась Соледад с газетами.

- Ваши газеты, сэр: "Нью-Йорк таймс", "Вашингтон пост", "Крисчен сайенс монитор".

Я развернул газету и удивился: "Нью-Йорк таймс" и обе остальные были от сегодняшнего числа...

- Послушайте, Соледад, - спросил я с удивлением. - Это же сегодняшние газеты?

- Завтрашние еще не поступали, сэр, - совершенно серьезно ответила она.

- В том-то и дело, что я не знаю, откуда вы берете "Нью-Йорк тайме" здесь, на этом островке?

- Они получены по телефаксу, сэр, - по-прежнему играя, ответила Соледад, у Мэри и Синди есть телефакс, который через спутник может принять любую газету.

- О'кей, - сказал я, - но что дальше делают миллионеры с горничными - я ей-Богу не знаю! По-моему, если я достаточно старый миллионер, то свежие новости должны меня интересовать намного больше, чем молоденькие горничные.

- Хм... - задумалась Соледад. - А кто вам сказал, что вы старый миллионер?

- Вы сами.

- Действительно... - вспомнила она. - Ну, а если вы не очень старый? Скажем так, лет пятидесяти?

- Все равно, - вздохнул я, - я еще не знаю, доживу ли до обеда, а как поведу себя в пятьдесят лет, мне трудно представить.

- Если вы будете кривляться и валять дурака, то не доживете даже до ланча, - пригрозила Соледад, - неужели вам непонятны мои желания?

- Ваши желания и ваши намерения, - проворчал я, - могут быть самыми непредсказуемыми. Вот я съел ваш завтрак, а сам думаю: не подмешала ли мне мисс Соледад какой-нибудь медленно действующей дряни, от которой я буду загибаться в течение трех суток, визжать от болей, блевать и истекать дерьмом? Или наоборот, вы устроите мне колоссальный запор, а потом явитесь в халате медсестры и будете ставить мне клизму. А может быть, вам захочется лечить меня инъекциями и вы будете всаживать мне в зад уколы - от вас можно ждать всего!

- А у вас богатая фантазия, мистер Родригес! - усмехнулась Соледад. - Это поднимает вас в моих глазах. Вы говорите о непредсказуемости, как о чем-то дурном, но ведь именно в ней-то и заключается вся прелесть! Конечно, проще всего было прийти сюда в купальнике, сделать несколько стриптизных па, снять верхнюю часть, потом, извиваясь, выскользнуть из нижней, еще чуть-чуть повертеть задом и после этого сесть на вас верхом... Но это так пресно, так пошло и самое главное - скучно. Секс должен быть театрален, в нем должна быть какая-то экзотика, игра, немного гротеска и баловства, немного страха, пародии, иронии - именно тогда это не просто случка самца и самки, а наслаждение для интеллектуала.

- Особенно для меня, - сказал я, хмыкнув, - никогда не относил себя к интеллектуалам.

- И тем не менее, - настойчиво заявила Соледад, - хотя вы, как и я, строго говоря, не можете считаться интеллектуалом, ощущать им себя хотя бы чуть-чуть очень приятно. Воображать, фантазировать, перевоплощаться, обретать иной облик - разве это не удовольствие?

- В вас погибает актриса, - сказал я вполне серьезно, - вам надо бросать ваш бизнес и ехать в Голливуд.

- Шлюх там и без меня достаточно, - безжалостно отмахнулась Соледад, - но самое главное - они играют за деньги, а я - просто так, ради удовольствия. Это ведь просто понять, не так ли?

- Вообще-то, да, - ответил я, - но если, получая удовольствие, еще и деньги получать - это, по-моему, совсем хорошо.

- Нет, - мотнула головой Соледад, - работа, за которую тебе платят, не может быть удовольствием. В этом случае над тобой всегда висит принуждение: не сделаешь - не заплатят. Это все равно, что плетка надсмотрщика на плантации. А вот если той же самой плеткой тебя секут по твоему желанию - это больно, но приятно.

- А я думал, вы - садистка, - сказал я недоверчиво.

- Садомазохизм - единый комплекс...

- И где вы только всего нахватались? - спросил я. - Ощущение, что вы по крайней мере "пи-эйч-ди".

- Это просто жизненный опыт плюс чтение на досуге.

Она сидела на моей кровати, всего на расстоянии вытянутой руки, но мне было страшно дотронуться до нее. И не протянуть к ней руку было страшно тоже. Это противостояние внутри длилось очень долго, пока ее язык продолжал ошарашивать меня парадоксами и философствованиями. Наконец она грустно сказала:

- Вы соблазнили меня на болтовню и отвлекли от того, зачем я пришла сюда. Это вам дорого обойдется!

Мне стало страшно, я очень хотел дожить хотя бы до ланча. Я схватил чашку из-под кофе и с силой хватил ее об пол так, что осколки брызнули в стороны.

- Какая вы неловкая, Соледад! - взревел я голосом пятидесятилетнего миллионера. - Немедленно соберите осколки!

Соледад с интересом поглядела на меня, на лице ее натуральный испуг быстро сменился притворным, и она залепетала:

- Простите, сэр, я такая дура, сэр, я сейчас же все уберу, сэр!

После этого она нагнулась и принялась собирать в ладошку маленькие осколочки тонкого фарфора. При этом задний край юбки чуть вздернулся, попка элегантно обозначилась под плиссировкой, к тому же из-под юбки стали видны розовые шелковые панталоны...

Все страхи и сомнения провалились, я выпрыгнул из-под простыни и, подскочив к соблазнительно нагнувшейся Соледад, обеими руками забрался под юбку...

- О, сэр, - пробормотала она, - эта работа не оговорена в контракте... Не кажется ли вам, что вы слишком многого хотите от бедной девушки?

- Будьте покойны, Соледад, - низким голосом сладострастника не первой свежести прогудел я, спуская ей панталоны до колен, - ваша услуга будет хорошо, очень хорошо оплачена...

- Господи, прости мне прегрешение это! - простонала Соледад, упираясь руками в край кровати. - Нет! Нет, не надо, не надо, сэр! Ай!

Последнее было сказано в тот самый момент, который мне больше всего нравился. Влажные и мягкие, большие и нежные ягодицы Соледад прижались к моему животу, а пенис, чуть-чуть сдавленный ее пышными ляжками, просунувшись между ног Соледад, нырнул в нее снизу вверх...

- Браво! - объявила Соледад, переставая играть горничную. - Великолепно! Работайте, сэр!..

Теперь их было четыре, и все они находились на одном, весьма ограниченном пространстве - яхте "Дороти". А я был один-одинешенек, если не считать этих роботов-охранников. Конечно, каждый из них был мужчиной, живым человеком и, вероятно, мог бы не хуже меня справиться с ублажением своей хозяйки, если бы та отдала такой приказ. Вероятно, с не меньшим успехом пошли бы у них дела и с Мэри, и с Синди, и с Марселой, но тоже только в том случае, если бы им приказали. Возможно, эти вооруженные рабы даже подглядывали за нами через какую-нибудь дырку. Скорее всего наверняка подглядывали, потому что должны были обеспечивать безопасность своей госпожи и спасти ее в том случае, если бы мне пришла в голову фантазия ее придушить. Но до того момента, пока ей не приспичило бы позвать их на помощь, - они не тронулись бы с места.

- Спасибо, - сказала Соледад, подтягивая панталоны и поправляя платье, все было очень вкусно! Теперь я в равном положении со всеми прочими. А ты, дружок, надеюсь, доживешь до обеда. Правда, пока я переоденусь, чтобы встретить мистера Джералда Купера, ты посидишь здесь. Позвольте мне забрать посуду, сэр?

- Да, да... - рассеянно ответил я.

Она забрала поднос с уцелевшей посудой и осколками чашки, столь неожиданно послужившей нашему сближению. Впрочем, над ее заявлением относительно того, что я доживу до обеда, следовало хорошенько подумать. Сказано было тоном, который не выражал ничего. Одинаковая вероятность была и в том, что это означало: ты доживешь по крайней мере до обеда, и в том, что это значило, что я доживу только до обеда. Сами понимаете, это существенная разница.

Итак, я стал обладателем четвертой женщины и с ужасом ожидал, как будут развиваться события дальше. Воспользовавшись тем, что в этой тюрьме можно было валяться на кровати в любое время, я разлегся на постели и принюхался. Пахло здесь как-то по-иному, совсем не так, как до прихода Соледад. Впрочем, и прежний запах - Марселин из каюты не выветривался, несмотря на то, что работал кондиционер. Наложившись один на другой, эти запахи создали какой-то симпатичный букет, и я подумал, что было бы неплохо, если бы все женщины нашли между собой путь к подобному мирному сосуществованию, которое установилось между запахами.

Тем временем снаружи, с вольного воздуха, донесся сперва легкий рокот, потом все нарастающий гул. Сомнений не было - это прибыл самолет мистера Джералда Купера.

Щелкнул замок, и вновь появилась Соледад. Теперь на ней было темно-оранжевое легкое платье с глубоким вырезом, открывавшим крестик на золотой цепочке, массивные серьги с зелеными камнями, браслет, перстень, золотистого оттенка туфли... обручальное кольцо. Под мышкой она принесла пакет, а в руках держала какие-то коробки.

- Так! - объявила она тоном, не допускающим возражений. - Быстро в душ! Вымыться, побриться, причесаться! На все - десять минут.

Не знаю почему, но я бросился выполнять это приказание с такой поспешностью, будто его отдала не Соледад, а сержант-майор Гриве, с которым мне довелось познакомиться во Вьетнаме. Кличка, которую он получил там, была "Джек-Потрошитель", и поэтому в дальнейшем представлении он не нуждается.

- Плавки оставь там, - распорядилась Соледад через дверь.

Ополоснувшись и смахнув бритвой подросшую щетину, я вылез из ванны в первозданном виде. На кровати виднелся уже распакованный пакет, в котором лежала свежайшая, обернутая в целлофан нежно-зеленая рубаха, бордовый галстук, носки под цвет рубахи и легкий белый костюм. В коробках оказались белые ботинки, массивные черные очки, японские электронные часы на широком металлическом браслете, изящная, штучной работы зажигалка, перстень с темным рубином - правда, возможно, фальшивым, и, наконец, обручальное кольцо. Взамен женских плавок мне выдали мужские, темно-синие с белыми полосками по бокам.

- Одевайся! - приказала Соледад, и меньше чем через десять минут я превратился в некоего преуспевающего сеньора, источник дохода которого наверняка имеет нелады с законом.

- Чего-то не хватает, - озабоченно произнесла Соледад тоном профессионального кинорежиссера. - Может быть, сигары?

Бесшумно появившийся из-за спины Соледад охранник подал ей эмалированный алюминиевый футляр с крупнокалиберной сигарой типа "гаваны". Развинтив футляр, Соледад вставила мне в рот сигару, прищурилась и, отступив на шаг, оглядела меня еще раз.

- Лучше, но нет еще чего-то. Зубы? Вынь сигару, и покажи пасть!

Я с удовольствием ощерился. Зубы я вычистил без приказа.

- Нет, тут все нормально... - задумчиво произнесла Соледад, а затем озаренно хлопнула себя по лбу:

- Мадонна! Усы! Ему нужны усы!

Все тот же ассистент принес коробку, в которой оказался целый набор бутафорских усов. Соледад прикинула одни, другие, пятые, наконец, остановилась на седьмых и несколькими точными движениями прилепила их мне над верхней губой. Глянув в зеркало, я мог не сомневаться - оттуда на меня глядел крупный наркобарон, который имеет длинные руки и грандиозную мафиозную армию.

- Шляпа не нужна? - спросил охранник.

- Нет, она лишняя, - отвергла Соледад. - Все в порядке... Теперь инструкции, мистер Родригес. Ваше дело - многозначительно молчать и курить сигару. Ни одного лишнего слова, иначе до обеда вам не дожить. Несколько раз, в течение моего диалога с мистером Купером, к вам, сидящему в углу, будут подходить мои люди, и шептать на ухо какую-нибудь чушь на испанском языке. Ваше дело с достоинством кивать в одних случаях, а в других - подняв два пальца вверх - указательный и средний, вот так, отрицательно качать ими перед собой. Попробуем!

Я показал, как буду кивать и как качать пальцами.

- Сносно, - одобрила Соледад. - Итак, сеньор, вы мой венчаный муж, Анхель Родригес, который ни слова не понимает по-английски и доверяет только одному переводчику - мне, своей жене Соледад Родригес. Еще раз повторяю - ни слова, ни звука! Только солидный вид, сигара, жесты, ну еще можно зевать, кашлять и смотреть на часы. Итак, идем в салон. Возможно, нас уже ждут.

Те несколько ярдов, которые я прошел под ручку с Соледад от двери каюты до салона, были пройдены, вероятно, менее чем за полминуты, но за это время я понял, зачем Соледад играла со мной в "горничную и миллионера". Она проверяла, насколько я подхожу для той роли, которую она мне определила. Возможно, если бы ей показалось, что я ни на что не годен, она изменила бы свой план, и я бы, став ненужной фигурой, исчез, не дожив до ланча.

А все-таки приятно было идти под руку с разодетой красавицей, да еще и будучи сам одет, как богач. И хотя шедшие за нами охранники с автоматами охраняли вовсе не меня, а Соледад, имея в отношении меня совершенно иные инструкции, тоскливого чувства человека, которого ведут под конвоем, я не испытывал.

Проходя через тамбур, я успел бросить взгляд на лагуну и обнаружил, что, судя по всему, "Дороти" перевели в западную лагуну, туда, где стояла крейсерская яхта, и был лагерь туристов. Вероятнее всего, эта яхта и лагерь были маскировкой для людей Соледад.

Двери в салон перед нами открыли два охранника, сделав это с таким подобострастием, что я даже готов был дать им на чай, если бы у меня, конечно, что-то было в карманах.

В салоне было полутемно, на окнах были установлены светонепроницаемые пластины. Свет погасили почти полностью, лишь над столиком в центре салона горела лампа вроде той, какие бывают над столами для игры в бридж. За столом в кресле сидел седовласый, стриженый ежиком джентльмен в белом костюме. Он явно нервничал, ощущая себя в ловушке.

- Потянет руку - сделай вид, что не замечаешь, - велела мне Соледад.

Увидев меня, мистер Купер-старший изобразил на лице подобие той дежурной улыбки, которую умел создавать президент Никсон. Кроме того, он действительно протянул мне руку, но я прошел мимо этой протянутой руки, не удостоив ее даже взглядом. Проворные охранники поставили мне кресло в трех шагах от стола, там, где круг света, падавший на стол, уже кончался. Я представил себе на секунду, как мог бы сесть в кресло при подобных обстоятельствах персонаж, которого мне было приказано играть, и потому, вероятно, заслужил одобрение Соледад.

- Нормально! - шепнула она, улыбаясь. - Теперь сделай вид, будто что-то шепчешь мне на ухо, потом поцелуй мне руку и укажи пальцем на вон то кресло напротив Купера. Там я буду сидеть.

В точности исполнив ее распоряжения, я развалился в кресле, затем, закинув ногу на ногу, достал сигару и чиркнул зажигалкой.

- Ваш супруг не слишком вежлив, миссис Родригес, - заметил Купер, - он ведет себя так, будто я у него в плену.

- В общем, все обстоит именно так, как ему это кажется, - кивнула Соледад. - Вне всякого сомнения, вы попали в трудное положение. Теперь жизни всех ваших людей, вашей невестки и вашего сына, который прилетел с вами сюда, зависят от него и его милосердия.

При этом она указала на меня. Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы дело обстояло именно так!

- Вам не кажется, что моральные качества вашего супруга не слишком высоки? - проворчал Купер. - Мне кажется, он ведет себя бесчестно.

- Ваше счастье, сэр, что он не понимает по-английски, - зловеще усмехнулась Соледад, - иначе переговоры велись бы с вами совсем по-иному. Напротив, вероятно, многим из наших людей кажется, что он ведет себя слишком скромно, имея на руках такие козыри. Давайте прикинем, чем он располагает и что есть у вас? Вы деловой человек, у вас должны быть навыки оценки, не правда ли?

- Тем не менее можно было бы вести себя менее вызывающе, - пробурчал Купер. - Хорошо, давайте уточним наши позиции. Итак, Мэри Грин и Синди Уайт вместе с этой яхтой и золотом вами захвачены. С помощью маленького коварства вам удалось заманить меня сюда, разоружить двух моих телохранителей, а затем захватить мой самолет, моего сына и остальных пятерых сопровождающих. Все это преследовало какую-то цель или мне предлагается рассматривать это как неудачную шутку?

- Насчет того, что это преследовало какую-то цель, вы можете быть совершенно спокойны. Шутить Анхель не собирается. Конечно, вы могли подумать, что наша цель - примитивное получение выкупа за ваши жизни, но, уверяю вас, мы будем намного более великодушны. Мы готовы вернуть вам и всем вашим родственникам и служащим свободу, яхту и самолет со всем их содержимым, а также предоставить право беспрепятственно разгрузить с затонувшего галеона "Санта-Фернанда" все золото - а его там почти семьдесят пять тонн! - в обмен на одну небольшую, но дорогостоящую услугу. Вы еще не догадались, о чем пойдет речь, сэр?

- Не имею ни малейшего понятия, миссис Родригес, - мрачно произнес Купер, но я голову даю на отсечение - он уже понял, что с него требуют. И, как мне показалось, он предпочел бы уйти на дно со связанными руками и грузом на ногах, предпочел бы навеки распроститься с "Дороти", Синди и даже собственным сыном, лишь бы не оказывать нам ту услугу, которую имела в виду Соледад.

- Хорошо, - улыбнулась Соледад, - я постараюсь пояснить, о чем пойдет речь. Как известно, на острове Хайди в данный момент развернулись события, весьма неприятные для сеньора Педро Лопеса и моего хорошего знакомого Хорхе дель Браво. Неведомо откуда на нашем вполне благопристойном острове появились коммунисты, которые весьма серьезно взялись за свержение режима. Судя по сообщениям радио, там идут большие бои, и партизаны явно одерживают верх. Неужели вам нечего сказать по поводу этих событий?

- Я не занимаюсь политикой, мэм, - побагровев немного, попытался откреститься Купер, но даже мне было ясно - Соледад бьет в точку.

- А я и не утверждаю, что ваша акция преследует политические цели, Соледад улыбнулась так мило, что я залюбовался. - Я вовсе не подозреваю вас в сочувствии или сотрудничестве с КГБ. Ваши цели здесь - чисто меркантильные. Правда, речь идет о таких дивидендах, что они обеспечат вам значительно большую политическую власть, чем у всех президентов, вместе взятых. Неужели я ошибаюсь?

В этот момент ко мне подошел один из охранников и, наклонившись к уху, прошептал:

- Рюмку коньяка, сеньор?

Я утвердительно кивнул так, как учила меня Соледад.

Купер покосился на меня, взгляд его был тревожен. Очень могло случиться, что речь идет о решении вопроса, подвергать его, Купера, пыткам или нет...

Коньяк появился через несколько минут, я осушил рюмку и отправил в рот маленький кусочек обсахаренного лимона.

- Знаете, миссис Родригес, - явно беспокоясь за свое здоровье, произнес Купер, - я вижу, что у вас достаточно много информации по вопросу о Хайди, но вы должны понять меня правильно...

- В этом вы можете не сомневаться, сэр, - ухмыльнулась Соледад, - мы уже давно понимаем вас правильно, а вот вы пока еще не понимаете или не хотите понять того, что может вам грозить из-за вашей недальновидности.

Ко мне снова подошел охранник и прошептал в ухо:

- Сейчас покажи, что ты не согласен со мной. Как и было условлено, я со строгим лицом покачал двумя пальцами из стороны в сторону.

Мой жест опять вызвал какое-то беспокойство мистера Купера, и от этого мне стало очень смешно, хотя я и должен был, наверно, прежде всего думать о том, как обойдутся со мной после завершения этой комедии. Не знаю точно, как выглядела моя улыбка со стороны, но, по-моему, она получилась очень зловещей, так как Купер сразу после этого очень сильно сдал.

- Ваш супруг действительно не понимает по-английски? - обеспокоено спросил он, бросая на меня еще один испуганный - это уж точно! - взгляд.

- Ну, кое-что, конечно, понимает, - вальяжно ответила Соледад, - но, к сожалению, не владеет разговорным языком.

- Как вам кажется, миссис Родригес, - с превеликой осторожностью произнес Купер, - ваш супруг до конца сознает, какой контрольный пакет он желает получить?

Черт меня дернул, но я утвердительно кивнул! Охранник, стоявший за моей спиной, напрягся, я почуял, что могу не прожить даже нескольких секунд, если Соледад моя инициатива не понравится. Но она только мило улыбнулась, и сказала:

- Слова "контрольный пакет" он понимает без перевода.

Я опять улыбнулся, а мистер Купер сказал:

- Я согласен, сэр.

Охранник нагнулся к моему уху и велел:

- Вставай, выходи из салона и иди к себе в каюту! Я утвердительно кивнул, а затем встал и, не глядя на Купера, прошел мимо Соледад. Тут мне пришла в голову фантазия, которая опять-таки, наверно, могла стоить жизни. Я взял Соледад за запястье и поцеловал ее надушенную ручку. Ответом была милая улыбка, но кто знает, что за ней скрывалось?

Кое-что о Соледад

Охранники почтительно сопроводили меня до дверей каюты, но когда я вошел туда, заперли на ключ.

Я снял с себя все одеяние и повесил в гардероб, плюхнулся на кровать в одних плавках и закинул руки за голову. Похоже, моя миссия кончалась и очень скоро сеньора Родригес могла овдоветь. Сеньор Родригес мог умереть от сердечного приступа, от солнечного удара или погибнуть в авиационной катастрофе, правда, так и не узнав, зачем он, собственно, был нужен.

На душе стало препаршиво. Обращаться к Господу Богу, как я понял, для меня было бесполезно, ибо я нагрешил столько, что геенна огненная должна была поглотить меня с головой. Не было, к сожалению, и полной уверенности в том, что Бога не существует, а мои неприятности, начавшиеся со дня рождения, на этом закончатся.

Провалялся я так примерно два часа. Потом услышал, как скрежещет замок, и сердце у меня на секунду остановилось. Очень велика была вероятность того, что пришла мадам с острой и хорошо отточенной косой.

Пришла мадам, но не та. Явилась Соледад. Видимо, она только что закончила переговоры с Купером и была, судя по всему, весьма счастлива от их исхода.

- Победа! - сказала она, сияя. - Ты мне очень помог, Анхель, и я хочу тебя поблагодарить

Оранжевое платье она стащила через голову, и через минуту на ней не осталось ни клочка одежды. Даже серьги сняла.

- Как я тебе нравлюсь, бэби? - Соледад отставила одну ногу, уперла руки в бока, крутнулась на одной ноге, изящно подогнув вторую.

- Идем в душ, - она схватила меня за руку и потянула за собой. В душе она спустила с меня плавки и обняла за талию, щекоча курчавыми жесткими волосками тот инструмент, который намеревалась привести в действие. Пустив теплую воду, которая полилась сверху на наши головы и заструилась ручейками по и без того влажной от пота коже, Соледад спросила:

- Ты боишься меня? Скажи честно!

- Боюсь, - ответил я, ничуть не покривив душой, - ты красивая, но опасная змея.

- Это хорошо, что ты боишься, - заметила Соледад, - и хорошо, что не врешь. А я тебя ничуть не боюсь, хотя ты большой, сильный и наверняка можешь убить меня несколькими способами, не выходя из каюты.

- Это потому, что ты уверена в своих ребятах, - предположил я, - ты знаешь, что по первому твоему писку они вышибут двери и сделают из меня... я даже не знаю что.

- Дело не только в этом, - опуская свои пышные волосы ко мне на грудь и припадая щекой, сказала Соледад. - Я вообще не боюсь смерти. Мне интересно, как она приходит к другим, и будет любопытно испытать это самой. Жаль, что это нельзя будет повторить дважды.

Набрав в ладонь темно-зеленого, пахнущего яблоками шампуня, Соледад присела на корточки и стала мылить мои мужские части. Она делала это с явным удовольствием, и нежность ее рук не прошла бесследно.

- В первый раз я стояла к тебе спиной и не разглядела... - Соледад отступила на шаг, положила на ладонь крепкую напрягшуюся трубку, пульсирующую от прилива крови, а потом погладила ее сверху второй ладошкой.

Пена была смыта, и она упала на колени... Влажные губы, легкий укус зубов, небо, пупырышки горячего скользкого языка. Ладони, скользящие по моим бокам, волосы, мокрые и щекочущие живот, - я млел от восторга и, подогнув колени, чуть-чуть покачивался. Она словно бы высасывала из меня леденящий страх перед самой собой.

Но я все равно боялся, пусть где-то очень глубоко, на каком-то десятом уровне подсознания. Кто знает, что будет через секунду? Ведь какой-нибудь парень из ее команды мог неслышно войти в комнату и подойти к той стенке, к которой обращена моя спина, с пистолетом. Они могли заранее обусловить всю процедуру, и Соледад не случайно стоит на коленях. Пластик, из которого сделана перегородка между ванной и туалетом, тонкий, и моя тень сквозь него просвечивает. Один выстрел в абрис моего затылка со стороны туалета - и все!

Тем не менее все это не сказывалось на состоянии пениса. Слишком активно и жадно занималась им Соледад. То ли она любила запах свежих яблок, то ли ей нравился сам предмет, но она не спешила выпустить изо рта эту незажигающуюся сигару. Соледад извивалась, тряслась, дергалась, откидывала или, наоборот, наклоняла голову, причмокивала и в конце концов застонала...

- Прелесть! - пробормотала она, встав на ноги и выключая воду. - Теперь в постель!

Не тратя времени на то, чтобы хотя бы стереть воду, мы выскочили из душа и упали на простыню. Большая, красивая, розовая лягушка, мокрая и скользкая, но почему-то очень горячая навалилась мне на грудь. Обрушились мне на лицо тяжелые мокрые волосы, проворная ладошка, пошарив у себя под животом, нашла то, что искала. Меня укололи курчавинки уже других волос, потом под легким нажимом ее руки одно воткнулось в другое... Начался сеанс игры на виолончели, в которую вдруг преобразилась розовая лягушка, только смычок я почему-то держал ногами. У обычных виолончелей когтей не бывает, но эта была исключением. Десять жадных неутомимых коготков скребли мне спину. Точно также еще ни один зоолог, начиная с Карла Линнея, про которого я что-то учил в школе, не обнаруживал у виолончелей губ, зубов и языка. Губы виолончели мягко пощипывали мне щеки, шею, грудь, волосы на груди, опять шею, нос, глаз, ухо, рот, опять шею, опять грудь. А зубы чуть-чуть, но очень приятно, прикусывали кожу, цапали меня за совершенно не нужные мне рудиментарные соски, печально напоминавшие мне, что я мог родиться и женщиной, что наверняка уберегло бы меня от многих неприятных приключений... Когда-то матушка говорила мне, что она очень хотела иметь девочку и назвать ее Кармелой. Я никогда не страдал транссексуальностью, но все же не раз пытался представить себе, как бы я вел себя, если бы родился Кармелой Браун. Единственным минусом, с моей точки зрения, была возможность забеременеть, - все остальное - чистые плюсы. Ведь мне, чтобы влиять на дела в родном графстве или городе, пришлось бы учиться, пробиваться, зарабатывать деньги, а Кармеле Браун для этого пришлось бы сделать самую малость - выйти замуж за мэра или шерифа, банкира или владельца колбасной фабрики. Причем, если Ричард Браун даже чисто теоретически выше этих постов и положений вряд ли сумел подняться бы, то Кармела вполне могла стать супругой генерала, верховного судьи штата, сенатора, президента, наконец.

Впрочем, положение мужчины, в некоторых случаях, все же предпочтительнее. Правда, я не совсем понимал, что происходит: то ли я играю своим ножным смычком на этой гладкой и когтистой виолончели, то ли это виолончель играет на мне. Чтобы разобраться наконец, я подмял свою музыку под себя и заиграл что-то очень быстрое - я в жизни не прикасался к настоящим смычковым инструментам, даже к фидлу, а потому ни одной пьесы, разумеется, не знал.

- А ты зверь... - прохрипела Соледад, и ее зубы впились мне в плечо, правда, не очень больно, но след остался. Оторвавшись от моего мяса, она зажмурилась, напряженно стиснула зубы, сжала крепче объятия, задержала дыхание и наконец заорала.

Там внутри все было словно в оливковом масле, смычок словно ездил взад-вперед, будто мальчишка по ледяной горке, привязанный за пояс резиновым амортизатором. Такой аттракцион я видал в Канаде, куда однажды ездил на Рождество...

В этой проклятой Соледад все было прекрасно. Волосы, черными струйками застывшей нефти стекавшие по подушке, временами казались щупальцами какого-то странного и опасного, но манящего к себе животного. Тонко вздрагивавшие ресницы над закрытыми глазами, ноздри и рот, обдававшие меня теплым и тревожащим ароматом каких-то цитрусовых дезодорантов для зубов, сами зубы, наконец, поблескивавшие из-под больших влажных губ, которые она время от времени обмахивала кончиком алого языка - все это было нацелено на одно: будить жгучую, сводящую с ума страсть. Но при этом, как ни парадоксально, вовсе не хотелось, разогнавшись до бешеной скорости, полететь в пропасть. Напротив, хотелось как можно дольше, может быть, даже вечно, лежать на этом смуглом, танцующем, играющем, извивающемся теле, в объятиях этих ритмично вздрагивающих ляжек. Хотелось, чтобы эти гибкие, ласковые, обманчиво-ленивые руки, то бессильно падавшие в стороны, то вползавшие мне на плечи, то вдруг с жаром скользящие по спине и бокам, никогда не прекращали этой непредсказуемой игры. А груди - с моей точки зрения самое великолепное, чем располагала Соледад! Утром, когда мы играли в миллионера и горничную, я их не видел и ощущал лишь сквозь платье. Сейчас они были подо мной, нагие, свободные, дышащие зноем и поблескивающие от пота, украшенные высокими коническими сосками. Боже мой! Изначальное назначение этих чудных наростов на теле всякой женщины точно такое же, как у коровьего вымени! Я уже сравнивал однажды женскую грудь с коровьим выменем, когда описывал пробуждение после взятия Лос-Панчоса. Но у супруги мэра Мануэлы Морено, этой суперписклявой супертолстухи, действительно были такие груди, что впору было спрашивать о суточном надое, к тому же дряблые и украшенные какими-то прыщами и бородавками. Вероятно, если б я был не пьян так сильно, то застрелился бы, но не полез к ней в постель. Что же касается Соледад, то мне казалось, наоборот, чудовищной несправедливостью, что эти упругие, ласкающие глаза, руки и губы предметы, источающие дурманящий аромат (в подборе букета запахов Соледад была неповторима!), так чутко вздрагивающие от прикосновения пальца, щеки, носа всего лишь молочные железы человеческой самки! Точно так же меня оскорбляло сознание того, что вообще весь этот фейерверк, каскад, водопад наслаждений, низвергнутых на меня Соледад, - всего лишь естественная случка двух приматов, акт полового размножения! Я не сомневался, конечно, что Соледад приняла все меры контрацепции, но ведь именно деторождение, убогий, животный процесс и ничто другое лежит в основе любви и страсти между мужчиной и женщиной. Вот это осознание несоответствия ощущений реальной значимости процесса меня угнетало всегда. С одной стороны, по тебе пробегают волны высоких чувств, с другой ощущаешь грубость и низменность всего этого. Впрочем, случай с Соледад имел существенную особенность. Все женщины, которые мне встречались до этого (Мэри, Синди, Марсела не составляли исключения), даже очень красивые и почти не уступающие в этом Соледад, во время сношения менялись не в лучшую сторону. Проще сказать, они дурнели, лицо приобретало какой-то иной, грубый вид, на лице появлялись какие-то пятна, морщины, ложбины, отчего партнерша выглядела на десять лет старше, чем на самом деле.

У Соледад лицо тоже менялось, но... в лучшую сторону. Она хорошела, хотя куда уж дальше ей вроде бы хорошеть. Лицо становилось более тонким, его озарял какой-то дополнительный, почти потусторонний, из глубин души идущий свет. Позже я понял, отчего это происходило. В обычное время Соледад все время кого-то играла, держала на лице маску того персонажа, которым хотела казаться. Предаваясь страсти, она становилась естественной, теряя эту маску на то время, пока шло сношение. Едва же все кончалось, как она опять обретала контроль над своим лицом и превращалась в один из бесчисленного множества типажей, которые у нее были в запасе. И хотя актерский дар у нее, несомненно, был неплохой, лживость маски, вероятно, ощущалась подсознательно, а фальшь на лице всегда заставляет воспринимать его менее красивым, чем оно кажется в естественном состоянии.

Сколько бы ни хотелось мне продлить все это сладкое, бесстыдное удовольствие, кончиться оно все же должно было. Соледад разряжалась уже пять раз и каждый раз угощала меня залпом порывистых, жадных поцелуев и укусов, крепкими объятиями рук и ног. Ее шестой раз точно совпал с моим единственным, но долгожданным, а оттого очень сильным. По-моему, я даже на секунду потерял сознание...

... - Вам понравилось быть моим мужем, мистер Родригес? - спросила Соледад, когда я, все еще лежа у нее между ног, тихо гладил ей волосы и прикасался губами к липким от пота плечам.

- У меня нет слов, - пробормотал я, проводя ладонями по ее выбритым подмышкам и ласковой коже рук.

- Нет слов сказать, что вам не понравилось? - Соледад чуть сдвинула ноги, вероятно, для того, чтобы подольше не отпускать пенис, который постепенно слабел.

- Наоборот, - произнес я, кое-как восстанавливая дыхание.

- Значит, понравилось все-таки?

- Конечно... - я подул ей в ухо.

- Тогда выдерни его... - лениво приказала она. Это был подвох: она не отпускала. Видно, она умела так управлять мышцами на входе во влагалище, что они, сжимаясь, не давали вынуть головку.

- Отдай! - попросил я, ощущая, что скорее я разорву свой самый ценный орган, но не вытащу его из плена.

- Ишь ты, чего захотел! - самодовольно заявила Соледад. - Это судорога, теперь ты навечно составишь со мной единое целое. Ты раб моей дырки, понятно? Тебе не освободиться иначе, как путем ампутации.

- Судороги бывают только со страху, - сказал я, - например, когда кто-то внезапно застает нас за этим делом. Ты это нарочно сделала. Да и когда случаются такие судороги, все исправляется каким-то расслабляющим уколом.

- Хорошо, - ухмыльнулась Соледад, - пусть так. Но я тебя все равно не отпущу.

- А если я захочу пи-пи?

- Тогда я позову своих парней, и они отрежут тебе эту штуку, - в этот момент мне припомнились страшные россказни Марселы, и я с большой внутренней тревогой, но внешне очень беззаботно произнес:

- Я и забыл, что твой любимый деликатес - это пенис, зажаренный на угольях с луком, перцем и под острейшим томатным соусом.

- Кто тебе это сказал? - спросила она очень серьезно, и тут я ощутил уже самый настоящий страх.

- Об этом говорит весь Хайди, - пробормотал я.

- Самое смешное, что это правда, - сказала она и отпустила меня на волю. Я поспешно лег рядом с ней.

- Ты действительно... - пробормотал я, не решаясь договорить.

- Да, - сказала Соледад, обвивая рукой мою шею, - я грешу каннибализмом, это правда. Я хочу попробовать все мыслимое и немыслимое. А мои люди, ужасаясь, одновременно видят во мне сверхчеловека. К тому же я удовлетворяю естественную женскую страсть - приготовить блюдо, которое никто не готовил. И еще - мне хотелось превзойти в жестокости самого Хорхе дель Браво. Его называют "людоедом", но он не съел ни куска человеческого мяса, а я съела фунтов двести. Ты просто не представляешь, какое наслаждение побеседовать с человеком, очаровать его, а потом убить, разделать и съесть!

- Со мной будет то же самое? - поинтересовался я на всякий случай.

- Не знаю! - лукаво улыбнулась Соледад. - Я еще не решила. Женское мясо вкуснее, мягче, особенно филейные части, прямо тают во рту. Немного напоминают молодого поросенка. Ты пробовал кочинильяс? Вот если приготовить с теми же приправами попку от Марселы или Синди, ты пальчики оближешь!

- А от Мэри не подойдет? - спросил я.

- Она жестковата. Когда мы баловались с ней в душе, я все время испытывала чувство, что это мужчина. Мышцы - их у нее много. Из нее получился бы неплохой фарш, из которого можно было бы сделать котлеты или колбаски. А кровяные колбаски из человечины - это просто объедение! Только надо уметь приготовить!

Странно, но меня не тошнило. Соледад рассуждала о людоедстве так, будто это было самое обычное дело, и у меня, как это ни ужасно, даже появилось подсознательное желание... попробовать.

- Когда приготавливаешь пенис, - продолжила свою кулинарно-каннибальскую лекцию Соледад, - очень важно, чтобы он был наполнен кровью и надо не дать ей стечь, когда отрезаешь его у живого человека. А резать надо обязательно у живого! Перед тем как его отрезать, надо возбудить его, затем перевязать натуго у самого корня, после чего просунуть сквозь мочеиспускательный канал спицу так, чтобы конец спицы просовывался чуть выше места перевязки. Резать надо много выше перевязки, а потом сразу же стянуть узел. С помощью спицы можно промыть и прочистить канал...

Вот эти подробности мне не понравились. Уж очень явственно я представил себе, как Соледад будет приготовлять свое фирменное блюдо из моего материала.

- А отчего ты такая кровожадная? - спросил я, проводя кончиками пальцев по остриям сосков ее грудей.

- Во мне течет кровь одного из индейских племен из группы караибов, которые очень любили кушать побежденных врагов. От этого и я люблю тоже. Это дурная наследственность, - поглаживая меня по груди, ответила Соледад. - Кроме того, у меня было очень бедное и жестокое детство. Меня бросили родители, я никогда не видела ни отца, ни матери. В приюте была жуткая и очень суровая дисциплина, сестра Долорес, которая им заведовала и обучала нас грамоте, зверствовала, как настоящая садистка. Правда, у нее не было богатой фантазии, но она страстно любила сечь девочек розгами. У нее даже румянец появлялся, глаза блестели, как масляные, и она все обставляла очень торжественно. Обреченную приводили непременно в большой зал, где все воспитанницы стояли вдоль стен с молитвенниками, горели свечи, освещая тусклым светом скамью. Туда ложилась наказуемая, а сестра Долорес вымачивала розгу в морской воде, сладострастно улыбалась, а потом била... По-моему, она кончала от этого, потому что с каждым разом все больше зверела, хлестала чаще, а последний удар наносила со стоном. Самое интересное, что, хотя почти все девчонки боялись ее, я была в нее влюблена! Все ходили по струночке, боялись сделать лишнее движение, а я назло делала всякие поступки, о которых ни одна воспитанница и подумать не смела. Мне нравилось, когда меня пороли, поскольку это делала Долорес. Когда мне было уже двенадцать, Долорес заметила эту страсть, и я призналась ей в любви. Тогда она стала сечь меня в своей комнате, один на один, очень больно и жестоко, до крови. Но потом однажды ей захотелось самой испробовать, и тогда она приказала мне высечь самое себя. Я испугалась, но выполнила и почуяла сама, какое наслаждение причинять боль... Потом она заставляла меня вводить ей во влагалище свечку и дергать взад-вперед, целовать груди и тискать их. А она в это время почесывала мне пальцем половую щель... Мне было приятно и стыдно, но по-настоящему я ничего не понимала. А Долорес, которой было лет тридцать пять, напротив, каждый раз бурно кончала и зажимала самой себе рот, чтобы ее крики не услышали дети. Она, по-моему, очень привязалась ко мне, перестала меня сечь на людях, прощала мне все, и тогда наши глупые девчонки решили, что я доношу на них. Боже, как они меня избили! Я была вся в синяках, от лба до пяток. Я болела очень долго, все думали, что я умру, а многие думали, что если я выживу, то стану калекой или уродом. Но мне было тринадцать лет, я не только выжила, но и не стала уродом. Пока я лежала в больнице, мне пришла в голову идея отомстить всем тем, кто меня бил. Я знала, что в подвале нашего монастыря травили крыс и осталось много маиса, протравленного мышьяком. Я набрала этого маиса в целлофановый пакет, а потом, пробравшись на кухню, подсыпала его в котел. Мне удалось отравить насмерть пятнадцать человек сразу, но при этом, как ни странно, я ни чуточки об этом не пожалела. К сожалению, меня очень легко вычислили. Одна девочка из тех, кто отделался только легким отравлением, узнав, что их отравили мышьяком, вспомнила, что видела, как я лазила в подвал... Меня арестовала полиция. В тюрьме Сан-Исидро меня держали в одиночке, камере предварительного заключения. В первую же ночь меня изнасиловал надзиратель! Когда я пришла к следователю, вся избитая и разодранная, он сказал: "Бедная девочка! Мне тебя так жалко! Я обязательно разберусь с этими скотами!" А ночью меня насиловали уже пятеро подряд, и я едва осталась жива. Я все подтвердила, все, что ни спрашивал следователь, даже подписала какие-то совсем лишние и не относящиеся к моему делу показания, по обвинению некого Гаспаро Гомеса в принадлежности к коммунистам. Его потом повесили. А мне навесили как несовершеннолетней, вместо смертной казни, десять лет тюрьмы. Тут я сидела в общей камере с десятью девками от тринадцати до двадцати лет. Это был сплошной лесбос и жестокие драки. Я стала любовницей Марион, ее кличка была "Вампир". Она сразу взяла меня под опеку - я уже знала, как надо ублажать сильных. Три года я спала с ней и привязалась так, как жена к любимому мужу. Но потом появилась Мерседес, новенькая. Марион бросила меня, и тогда я ночью зарезала их обеих черенком ложки. Ух, как меня стали бояться! Правда, никто меня не выдал, хотя тюремная администрация долго разбиралась в этом убийстве. Всех тех, кто сидел в камере по моем прибытии, уже освободили, а к тому моменту, когда мне исполнилось восемнадцать и я отмотала уже половину срока, в камере не было никого с большим тюремным стажем: какие-то воровки, проституточки, хулиганки, торговки наркотиками с рук - сущая ерунда. Я стала всеми командовать и сама завела любовницу, а потом даже двух. Одна из них тайком стала сожительствовать еще с одной заключенной, и я задала им перцу! Ту, изменницу, я окунула головой в парашу и держала до тех пор, пока она не умерла, а вторую, совратительницу, избила табуреткой до того, что она через три дня сдохла. Но это уже не сошло, и мне вынесли смертный приговор. Вешать меня должны были на тюремном дворе, я уже сидела в камере смертников и видела, как готовят виселицу. На казнь приехал посмотреть сам Хорхе дель Браво. Меня вывели во двор, подвели под петлю, стали зачитывать приговор... Я стояла уже с петлей на шее, когда вдруг священник, напутствовавший меня, вспомнил, что перед казнью, по обычаю, надо было спросить у приговоренной последнее желание. Хорхе дель Браво строго посмотрел на начальника тюрьмы - он очень не любит, когда нарушают обычаи. С меня сняли петлю и спросили, чего бы я хотела пожелать перед казнью. Я ответила, что хотела бы наконец по-настоящему переспать с мужчиной. Хорхе это понравилось, и он сказал: "Повесить мы ее успеем! Отведите ее ко мне!" Меня отвезли на одну из его вилл, вымыли в трех водах, выбрили все волосы, осмотрели и проверили анализами на все венерические и не венерические болезни, а потом подарили Хорхе дель Браво. После той ночи он сказал: "В тюрьме тебе не место! Приговор можно привести в исполнение когда угодно, а пока ты станешь вице-мисс Хайди!" И я стала ей всего через год после того, как стала дежурной любовницей дель Браво. Когда я выиграла корону первой вице-мисс - ты, наверно, знаешь от Марселы, что мисс Хайди неизменно становится дочь Лопеса, - Хорхе познакомил меня с многими военными и полицейскими, даже с самим Лопесом и с его братом - секретным Паскуалем. Среди всех этих обезьян был один крупный негодяй, который в обход Хорхе дель Браво создал систему сбора дани с пиратов. Это был контр-адмирал Ордоньес, начальник береговой охраны. Хорхе поручил мне кое-что выведать у него, а самое главное - предложить ему побег за границу, чтобы он попался с поличным. Все вышло о'кей, и Ордоньес попался. После этого Хорхе сказал, что дань с береговых воров и пиратов буду собирать я, ибо больше он никому не верит. С тех пор я и работаю в этом бизнесе. Сорок процентов плачу в казну - то есть Хорхе дель Браво, а остальное беру себе. Могу сообщить по секрету, что чистая прибыль чуть более миллиона долларов в год. Но самое главное - я получила власть над людьми - я могу убивать, пытать, съедать их, и мне ничего не грозит! Во всяком случае, по линии закона. Пока у власти в стране Лопес, а Хорхе дель Браво - пророк его, пока у меня дружеские отношения с этими юношами, меня никто не сможет вновь притащить на виселицу. На Хайди у меня полно своих людей, которые без меня - ничто. Они у меня есть и на других островах Антил, и в Штатах, и в Бразилии, и в Венесуэле, и в Колумбии. Но вот мистер Джералд Купер-старший...

- Как я понял, он хочет свергнуть Лопеса, и следовательно, я выполнял его задание в конечном итоге?

Соледад грустно усмехнулась, задумчиво глядя на меня. Я только поежился опять сболтнул лишнее.

- Да, - ответила Соледад, - вы все, кто был заброшен на Хайди, играли в его команде. Но, конечно, вам ни черта не сказали и не собирались говорить. Вы - только запал к заранее подготовленной бочке с порохом. Сколько вас было в группе?

- Семь человек, шесть мужчин и женщина.

- Эта та, которую зовут Киска?

- Да.

- Знаешь, мне до ужаса хочется рассказать тебе все, - Соледад потянулась, вытянув руки за головой, - это обычное женское качество - болтливость. Но если я это сделаю, то мне придется тут же тебя убить. Понимаешь, тут же! Или покончить с собой.

- Ты считаешь меня своим врагом?

- Хм... А ты хотел бы стать мне другом?

- Вообще, был бы не против.

- Неоригинально! Каждый, кого прижмешь, хочет быть другом.

- Поступи оригинальней: предложи дружбу тому, кто прижат.

Соледад усмехнулась, как видно, она любила всякие словесные выверты. Не думаю, чтобы она всерьез задумалась над моим предложением, но тем не менее сказала:

- Друг - это человек, который может тебе чем-то помочь. Я могу тебе даровать жизнь. Могу подарить десяток или сотню золотых брусков, которые сложены в коридоре. Могу сделать хозяином этой яхты и вообще всего золота, могу выйти за тебя замуж, могу женить тебя на Синди, Мэри, Марселе... Все это - дружеские услуги с моей стороны. А что я могу ждать от тебя? Ты неплох в постели, поскольку еще довольно молод, но неизвестно, насколько тебя хватит. Ты хороший солдат, я знаю, что Хайди для тебя не первая война, но у меня немало хороших бойцов, наверняка найдутся и те, что получше. Ты можешь мне рассказать о том, как вас готовили, как набирали для этой операции, - но это я знаю лучше тебя. Можешь рассказать о том, как вы действовали на Хайди в первые три дня после десанта, как сцапали Паскуаля Лопеса и Марселу, наконец, как тебе удалось выбраться вместе с ней оттуда, где все прочие погибли...

- Все погибли? - спросил я.

- Да, все, кроме одного, не считая вас с Марселой. Его зовут Капитан. Он был командиром вашей группы, верно? Твоя кличка - Капрал. Малыш, Пушка, Камикадзе, Комиссар, перешедший на вашу сторону Китаец Чарли и трое носильщиков из Лос-Панчоса погибли на асиенде "Лопес-23". Кстати, именно Чарли взорвал асиенду. Он, по словам Капитана, вырываясь из рук схвативших его коммандос, наступил ногой на пульт, которым Паскуаль управлял своей асиендой, и все взлетело на воздух. Капитана нашли живым. Сейчас он в госпитале службы безопасности... Ему вкололи специальный препарат, и теперь мы знаем все то, чем ты мог бы нас порадовать. Вот видишь, я опять оказала тебе дружескую услугу, а чем ответишь ты? У тебя же ничего нет за душой... Ты мне можешь пригодиться, конечно, как сегодня пригодился. Но это я придумала тебе роль в своем спектакле, а могла бы и не придумать. А зачем, как ты думаешь?

- У меня на это логики не хватит, - пробормотал я, чувствуя какой-то стыд оттого, что Соледад так легко сбросила меня в грязь и поставила на место.

- Поясню. Хорхе дель Браво - известная фигура. Все, что вокруг него мужчины и женщины, старики и дети - все это отслеживается спецслужбами, у которых есть интерес на Хайди. Я для мистера Купера не загадка - он знает, что я любовница дель Браво и всего хайдийского генералитета. Он знает, чего хочу я, знает, чего ждать от Хорхе. Но он не знает тебя. Ты темная лошадка, неведомая фигура! Если бы он был убежден, что я работаю только на дель Браво, то наверняка отказался бы выполнить мои условия. Потому что есть еще один тип, который сразу поймет, откуда дует ветер. И узнав, что Купер исчез где-то в районе Хайди, он сразу бросится искать его у дель Браво. Тогда ему оставалось бы только тянуть время на переговорах, не говоря ни да, ни нет, потому что он был бы убежден, что минимум через сутки дель Браво вынужден будет его отпустить и расшаркаться от извинений. А тут появляешься ты - фамилия Анхель Родригес ему ничего не говорит, к тому же она совершенно не обязательно подлинная. Есть загадочный, разодетый тип, с замашками аристократа, со спортивной фигурой и здоровенными кулаками, вокруг которого все, и даже сама Королева Соледад, танцуют на задних лапках... Обо мне-то Купер знал, а вот о тебе - нет. Да еще оказывается, что ты - мой муж! Психологический удар в солнечное сплетение или в пах - вот что мы ему приготовили. И сработало! Он не продержался и часа!

- Да, - покачал головой я, - такую хитрость может придумать только женщина! Если за него кто-то может похлопотать перед дель Браво, то перед этим страшным мафиози Родригесом у него защиты нет. А если ты ему прокрутила пленки, которые показывала нам вчера, то у него возникла повышенная забота о своем здоровье.

- Увы, он совершил свою последнюю сделку! - с притворной скорбью в голосе сообщила Соледад. - Через десять минут, - она поглядела на мерцающие стенные часы, - его самолет поднимется в воздух и возьмет курс на Хайди. Наш пилот выведет его на Акулью отмель и выпрыгнет на планирующем парашюте с маленьким воздушным винтом за спиной. Парапланист через полчаса приводнится в нашей бухте, а самолет Купера вместе с его подручными врежется в воду. Примерно к ночи начнется ураган - и концы в воду, а Акулья банка трупов не отдает.

- А этот тип, который знает дель Браво, он не вмешается?

- Вмешается. Но будет уже поздно, - уверенно ответила Соледад, и мне вдруг стало не по себе оттого, что я так просто, спокойно беседую с этой красавицей жараракой о делах подлых, мерзких и вероломных.

Видно, в моих глазах что-то такое промелькнуло, потому что Соледад поглядела на меня очень неласково.

- Все. Больше ничего не спрашивай. Иначе - убью! Ты узнал ровно столько, чтобы висеть между жизнью и смертью. Я здесь вовсе не затем, чтобы говорить о делах. Я получила редкую возможность поразвлечься и расслабиться. Впереди три дня урагана, это только по прогнозам синоптиков, которые врут безбожно. Нам придется стоять здесь безвылазно, пока океан не уймется.

Из-за окна каюты донесся рев моторов взлетающего гидроплана. Бедный Купер!

Соледад послушала, как эти моторы несут Купера на съедение акулам, и сказала:

- Сейчас я уйду, мне нужно будет проконтролировать, как все это закончится. А к тебе пришлю Марселу, по-моему, уже время ланча. Больше двух раз ее не трахай, а то к вечеру останешься пустым.

Соледад оделась, предварительно ополоснувшись в душе, и, шелестя волосами, долго причесывалась, суша волосы феном. Потом ее выпустили из каюты, а я остался сидеть взаперти. Минут через пятнадцать в каюту пропустили Марселу с подносом, на котором стояла бутылка кока-колы, гамбургер с булкой, мороженое с накрошенным бананом.

- Привет! - сказала Марсела с сочувствием. - Ты сидишь под арестом, и проклятая тюремщица Соледад подвергает тебя изнасилованиям?

- Вроде того, - кивнул я, - хотя насчет изнасилования - это слишком сильно сказано.

Марселочка прибыла в своем (точнее, позаимствованном у Мэри и Синди) зеленом купальничке, на нее мне было смотреть приятно, но - не более того. Кока-кола и гамбургер привлекали меня много больше, мороженое - тоже.

- Тебя кормили? - спросил я, пытаясь быть джентльменом, но слава Богу, делиться гамбургером мне не пришлось.

- Мэри сидит на компьютере, словно нанятая, и ругается, потому что ее под охраной заставили готовить завтрак, а потом ланч на всю эту банду, которая у нас на борту. Их тут десять, не считая Соледад. Завтраком накормили и Купера, который только что улетел. Соледад отпустила их всех на гидроплане, кроме Купера-младшего. Его и Синди заперли в каюте напротив нашей. Пост ООН разоружен, этих бразильцев вместе с комиссаром поймали на заре, без единого выстрела. Их держат в вертолетном ангаре. Рядом, метрах в пятидесяти от нас, стоит яхта Соледад. Там держат пленных шведов с "Ульрики", - Марсела шепотом выпалила мне всю известную ей обстановку.

- А ты где сидишь? - спросил я.

- Вообще-то в соседней каюте, ближе к корме. А Мэри - через каюту, ближе к носу. Но нас постоянно выводят. Мэри - потому что работает на компьютерах, без нее к ним никто не может подойти. А меня - потому что Соледад считает меня самой глупой и думает, что я ее больше всех боюсь. Я ее и правда боюсь, но не настолько, насколько она думает. А я, между прочим, пока хожу туда-сюда по яхте, кое-что подмечаю. Вся банда разделена на три группы. Одни на берегу, сторожат бразильцев. Другие - на яхте Соледад, которая называется "Орион". На носу у нее стоит пушка, которая убирается под палубу, а ближе к середине - два больших пулемета, они тоже убираются под палубу. Просто я видела, как их поднимали и чистили, а потом опускали. Соледад знает, что мы с Мэри не сможем договориться. Она хитрая.

Пока она тараторила, я съел все, что было на подносе, не тронув только стекло и фарфор. Жизненный тонус прибыл, поднялся.

- Ну, как тебе Соледад? - спросила Марсела с плохо скрываемой ревностью. Только не говори, что у вас ничего не было и вы два часа беседовали о Священном Писании...

- А я и не буду этого утверждать, - ответил я. - Тебе обстоятельно рассказать, с подробностями?

- Но она не могла тебе не понравиться, - Марселочка явно настырничала, - я знаю эту гадину, она кого угодно сведет с ума. Но не потому, что ей кто-то нравится, а потому, что ей от кого-то что-то нужно.

- Она же профессионалка, - сказал я, пожав плечами, - ей положено использовать секс в целях производства прибыли и создания прибавочной стоимости... Так сказал наш великий учитель Карл Маркс.

- Я тоже шлюха, - проворчала Марсела, - заработок есть заработок, но если клиент мне выплачивал оговоренную сумму, я никогда не высасывала из него больше, чем нужно. А она со всех тянула подарки, очаровывала тех, кого не только что не любила, а ненавидела смертной ненавистью. Вот эти изумрудные сережки, которые она носит сегодня, - подарок дона Паскуаля Лопеса. Им цена не одна тысяча долларов. Гонорар, который мне предлагали - семьсот за визит. Она же мне сама рассказывала, какой этот Лопес зануда и слизняк, однако так его охмурила, что он в буквальном смысле вылизывал ей языком промежуток между ягодицами...

- Фу, - сказал я, передернувшись, - зачем ты мне после еды рассказываешь такие гадости?

- Это для того, чтобы ты не очень задирал нос, после того как за сутки переспал с четырьмя подряд. Я одна отношусь к тебе бескорыстно. Мэри просто захотелось попробовать, что такое мужчина, Синди приревновала к тебе Мэри и решила ее наказать, а Соледад - для каких-то своих грязных делишек. Кроме того, она очень тщеславна, ей всем хочется утереть нос...

Я очень по-хозяйски развязал бантик на спине и снял с Марселы зеленый бюстгальтер.

- Ты свежее ее... - сказал я, сдергивая трусики и поглаживая прохладную попку Марселы. Она повисла у меня на шее, подцепила пальцами своих ножек мои плавки и сдернула их с меня так ловко, что я даже опомниться не успел.

Мы шлепнулись на ту же самую простыню, где я лежал с Соледад, и Марсела брезгливо проворчала:

- Все своими духами провоняла!

Тем не менее уже через секунду, сладко ойкнув от нежного предмета, вонзенного с надлежащей осторожностью, она жадно обвила меня руками и затряслась, словно подключенная к установке для пытки электричеством.

Мы уже порядочно разогрелись, как вдруг за моей спиной щелкнул дверной замок и появилась Соледад. Она тут же закрыла за собой дверь, и "ой!", которое вырвалось у Марселы от неожиданности, прозвучало уже не для охранников.

- Вы уже забавляетесь? - спросила Соледад без малейшего неудовольствия и стала опять снимать свое оранжевое платье.

- Ты не могла прийти попозже? - проворчала Марсела. - Между прочим, я тебе не мешала!

- А кто сказал, что я тебе мешаю? - развела руками Соледад. - Я что, беру Анхеля за ноги и стаскиваю с тебя? Нет! У него тоже пенис не обмяк. Продолжайте!

Времена, когда я был очень стыдливым, прошли уже давно, поэтому я продолжил, не обращая внимания на Соледад.

- Противная, - проворчала Марсела, - ты мне мешаешь...

- Ты скажи еще, что стесняешься, - хмыкнула Соледад. - А я вот ничуть не стесняюсь и сейчас залезу к вам. Анхель, ты не против, надеюсь?

- Не отвлекай, - прорычал я.

Соледад перешагнула через нас и уселась на постель, а затем вытянулась на спине рядом с Марселой. Марсела отвернулась от нее и покрепче обвила меня руками.

- Ух, как он тебя... Ух, как он тебя... - проурчала Соледад в такт моим движениям. - Дай ручку! Ну дай мне ручку!

Она сцапала мою ладонь и стала водить ей по своему животу.

- Ты никогда не бывал сразу с двумя? - тоном змея-соблазнителя промурлыкала Соледад. - А Хорхе дель Браво бывал, и именно с нами...

- Не вспоминай ты его, - Марсела обернулась, и Соледад, обхватив ее рукой за шею, привлекла к себе и поцеловала в губы.

- Бесстыжая, - пробормотала Марсела, - лесбиянка!

- Нет, это не про меня! - ухмыльнулась Соледад, очень довольная тем, что моя ладонь уже самостоятельно скользила по ее животу и ляжкам. Наконец, рука моя оказалась на шерстяном кустике, а два пальца нырнули в щель, нащупали упругий бугорок и принялись его массировать...

- О-о-о! А-а-а! У-у-у! - Соледад принялась извиваться и корчиться, Марсела стала чаще дышать - видно, то, что происходило с Соледад, ее возбуждало. В такт толчкам, она стала коротко вскрикивать, словно собиралась перекричать Соледад:

- А-я! А-я! А-я! - и спустя минуту пронзительно завизжала от восторга. Стало скользко, словно от мыльной пены, и я, неожиданно для самого себя оторвавшись от Марселы, перескочил на живот Соледад и воткнул на место пальцев нечто более существенное. Теперь все было наоборот. Левая рука залезла к Марселе, а та, корчась точь-в-точь, как Соледад, жадно глядела на то, как колышется моя спина и дергаются раскинутые ноги Соледад.

- О-а-а-а! - громко и бесстыдно закричала пиратка, я выдернул из нее пенис и вновь всадил его Марселе. Не прошло и минуты, как мне пришлось сменить позицию еще раз, потом еще... На счете 3:3 обе, кажется, были опустошены, но я, поскольку все время прыгал туда-сюда, оказался неудовлетворен.

- Вы в детстве, конечно, занимались онанизмом? - прошипела Соледад, отдуваясь. - Мы поможем вам это вспомнить...

Две мягкие ручки вцепились в мой скользкий, одеревеневший пенис. Я сидел, вытянув ноги, лицо к ним, но между ними. Марсела обнимала меня правой рукой, Соледад - левой, а мои пальцы были погружены к ним в дырки. Временами мне казалось, что эти мерзавки вырвут все с корнем. Я никогда не позволял себе так обращаться с моим любимцем. Наконец, они заорали по четвертому разу, а я - по первому, но этот один ожог стоил десяти...

Кровать была достаточно просторной, втроем тесно не было. Хайдийские супершлюхи лежали по бокам от почти супермена-янки, ощущавшего необоримое желание послать всех в мире женщин к дьяволу, уйти в глухую пустыню и там предаваться посту и молитвам. Такого сеанса было бы вполне достаточно, чтобы напрочь отбить охоту к сексуальным удовольствиям и сделать гнусного распутника безнадежным аскетом.

- Соледад, - пробормотала Марсела, - мне было хорошо, как никогда... Я сошла с ума! Без тебя так хорошо не было бы...

- Вот видишь, дурочка, - потрепав свою юную коллегу по щечке и накрутив прядь ее волос себе на палец, произнесла Соледад, - мы с тобой созданы для тандема. Как видишь, две умелые, профессиональные женщины могут не только выдоить никудышного мужчину, но и получить несказанное удовольствие.

- Идемте освежимся, - сказала Марсела.

- Да, попотели мы с ним! - согласилась Соледад тоном старого рудокопа.

- Но там - только мыться! - предупредил я. Меня пошатывало. Все только что происшедшее казалось сном из разряда приятных кошмаров. Первый сон такого рода я видел во Вьетнаме после двух дней блужданий по джунглям и вьетконговским минам. Из двадцати трех вернулось двенадцать живых и семь трупов. Куда делись прочие - не знаю. В частности, был убит приват Брайт, здоровенный детина лет двадцати. Мы волокли его вчетвером пять миль, пока не вышли на прогалину, где вертолет смог совершить посадку и забрать всю нашу компанию. Не знаю почему, но следующей ночью мне приснился этот Брайт. Приснился таким, как есть, с мозгами, вывороченными пулей, к тому же вылезающим из своего звездно-полосатого гроба. Поначалу стало очень жутко, но Брайт - живым он был очень добрый и веселый парень! - широко улыбнулся и сказал мне: "Дик, слушай! Давай ты вместо меня поедешь в рай?! Забирайся на мое место в гроб, а я еще повоюю немного! Ты ведь одолжил мне пятьдесят долларов, а я их тебе не успел отдать. Я с этим дурацким долгом на совести буду жить в раю, а тебе еще неизвестно сколько придется мучиться на земле, ползать по джунглям и болотам. Ей-Богу, мне будет стыдно!" У него это получилось очень приятно, располагающе, и я во сне, конечно, уже пошел было к звездно-полосатому гробу, чтобы поменяться с Брайтом местами, но тут меня разбудил этот чертов сержант-майор, тот самый "Джек-Потрошитель". Сколько раз потом, когда меня здорово припекала жизнь, я сожалел о том, что Гривс не дал мне забраться в гроб и отправиться в рай вместо симпатяги Брайта. Таких снов в жизни я видел немало и определяю их именно как приятные кошмары. После душа мне полегчало.

- Идемте загорать, - сказала Соледад. - Мне надоел этот спертый воздух.

Мы надели только самое необходимое, то есть я - плавки, а дамы купальники. Свое оранжевое платье Соледад водрузила на вешалку рядом с моим шикарным костюмом. Затем она приказала охраннику отпереть дверь и, взяв меня под руку с одной стороны, позволила Марселе уцепиться с другой.

- Выглядим мы весьма неплохо! - заметила Соледад, останавливаясь в коридоре у большого зеркала, висевшего на стене. - Вообще-то, при хорошей фантазии, тебя можно принять за креола, загорел неплохо.

Мы не стали подниматься на верхнюю палубу. За борт спустили резиновую лодку с мотором, ту самую, при посредстве которой Синди и Мэри привезли нас на яхту. С нами уселись три охранника с автоматами, четвертый управлял мотором.

Пока лодка, подпрыгивая на небольших волнах, чуть рябивших поверхность окруженной скалами лагуны, неслась к берегу, я успел рассмотреть флагманский корабль Соледад - яхту "Орион". С воздуха она смотрелась, как крейсерская парусная, но с воды было видно, что это скоростное моторное судно, а мачта явно фальшивая. Конечно, никаких пушек и пулеметов, которые видела Марсела, на "Орионе" заметно не было, их убрали под палубу.

- Красивая штучка, верно? - прищурилась Соледад. - Конечно, электроники у нас поменьше, чем на "Дороти", но зато какой ход! Пятьдесят узлов! Уйдем даже от торпедного катера.

- Газотурбинный двигатель? - спросил я.

- Да, - кивнула Соледад, - но есть и обычный дизель для крейсерского хода. Конечно, это класс, но "Дороти"... Там душа отдыхает! Судно XXI века!

Соледад испытующе ждала, что я начну спрашивать о ее "Орионе". Возможно, ей просто хотелось похвастаться - она ведь была очень тщеславна. Но я, догадываясь о том, чего она ждет, боялся, что мой интерес будет принят за попытку выведать тактико-технические данные этого пиратского корабля. Поэтому я промолчал и спокойно доехал до берега, где стояли туристические палатки. Охранники спрыгнули на песок раньше нас и гуськом перебежали к опушке леса, где залегли цепью, держа под прицелом весь пляж. На палубе "Дороти", а затем и на палубе "Ориона" появились две фигурки с чем-то продолговатым в руках и быстренько укрылись, так что с берега их не было заметно. Марсела на них не обратила внимания, Соледад только бросила взгляд, убедившись, видимо, что все меры безопасности приняты. Я понял, что она велела снайперам взять под прицел берег и прилегающую к нему акваторию лагуны.

- Какое симпатичное, жаркое солнце! - сказала Соледад, вновь подцепляя меня под локоть. Марсела восстановила равновесие, и в обществе этих цветущих розочек я направился по пляжу к группе людей, лежащих на животах под палящим солнцем. Время для загара было выбрано, на мой взгляд, не лучшее. В такую погоду, по-моему, неплохо, поплавав вволю, забраться под тент. Однако, когда Соледад подвела нас с Марселой к лежащим на песке людям, то я понял, что они уже не боятся получить солнечный удар.

- Это шведы? - спросил я, приглядываясь к трупам и пытаясь определить, чем их пристукнули.

- Да, - сказала Соледад, - это лишние шведы. Я оставила пока только профессора Бьернсона и его ассистентку Астрид Спарре, а эти - члены экипажа, мне не нужны. Им сделали уколы ядом кураре, и они почти не мучились. Сейчас с "Дороти" прилетит вертолет, который выгрузит сюда Синди и Мэри, а этих ребят отвезет на Акулью отмель... А пока пойдемте в палатку. От этих чудаков уже здорово припахивает.

Марсела, крепко вцепившись в мою руку, мелко дрожала. Мне тоже многое не нравилось. Натешившись, Соледад вполне могла предложить солнечные ванны после укола кураре в задницу.

- Когда ты предлагала нам позагорать, - спросил я у Соледад, - ты не имела в виду присоединить нас к группе "ненужных шведов"?

- Нет-нет, - успокоила меня Соледад, - когда я решу от вас избавиться, то не стану играть в прятки, а скажу все честно и открыто. Например: "Анхель, ты выходишь из игры. Через полчаса тебе вспорют живот, и я зажарю твое сердце, чтобы оно навеки растворилось в моей плоти..." Неплохо, правда? По-моему, даже поэтично! Или: "Марселочка, птичка, моя дорогая подружка, к сожалению, всему приходит конец. Я срежу мясцо с твоих окорочков, а чтобы ты не жалела об утраченной красоте, всуну тебе в попку заряд пластиковой взрывчатки с детонатором, который разнесет тебя на мелкие кусочки". Видите, я не люблю лжи и вероломства!

- "Через полчаса", - поинтересовался я, - это буквально?

- Нет, - мотнула головой Соледад, - это было сказано к примеру. На самом деле ты, может быть, проживешь час, сутки, неделю, а может быть - месяц или даже десять лет. Смерть должна приходить к человеку неожиданно. В этом вся прелесть. Я еще не сделала окончательного выбора.

В палатке с поднятыми краями полога было прохладно. На столике, в вазочке, обложенной тающим льдом, лежала горка фруктов. Симпатичный негр в шортах поставил на стол переносной холодильник с десятком банок "Карлсберга". Мы уселись на раскладные стульчики, и я с удовольствием, дернув за колечко, раскупорил первую банку. В это время с "Дороти" поднялся вертолет. Пролетев совсем немного, он опустился на воду рядом с пляжем. Два парня в черном вывели из вертолета Синди, Мэри и какого-то паренька в очках и с длинными волосами. Их быстренько провели мимо "загорающих" шведов. По-моему, Синди и Мэри даже не сообразили, что это трупы.

- Вперед! Не оборачиваться! - командовал конвоир. Несколько черных фигур выбежало из джунглей, и пока Синди, Мэри и парень шли под конвоем к палатке, быстренько перебросали трупы шведов в вертолет. Двое влезли в кабину, остальные вернулись в свои укрытия, и вертолет, завертев лопастями, снялся с воды, круто развернулся над лагуной и направился, очевидно, в сторону Акульей отмели...

- Разрешите представить вам, мистер Родригес, нашего гостя, мистера Джерри Купера-младшего! - объявила Соледад. - Вы ведь не знакомы?

Джералд Купер-младший

Сынок папаши Купера, уже час-другой, как покойного, произвел на меня хорошее впечатление. Это был тихий, безобидный очкарик, судя по всему, очень редко занимавшийся спортом Я не мог бы себе представить его даже за столом для пинг-понга или с клюшкой для гольфа. Представить его в роли мужа Синди Уайт было нетрудно, но от этого я начинал испытывать к нему жалость. Малышка Синди, попади она под венец с этим сутулым и тощим яйцеголовым, вне всякого сомнения, так прочно оседлала бы его, что он и пикнуть бы не смел. К тому же при его отвлеченности от мира - он и сейчас пребывал где-то далеко отсюда, в каких-то размышлениях на математические темы - ему грозила бы участь хронического рогоносца. Впрочем, вероятно, он этого просто не заметил бы. Синди вовсю краснела, поскольку вспоминала, возможно, позапрошлую ночку и умоляюще смотрела на меня: "Ради Бога, не показывай виду, что ты меня близко знаешь!" Точно так же Мэри поглядывала на меня: "Помалкивай, помалкивай, пожалуйста, о наших отношениях с Синди!"

Последнее было не очень понятно, потому что Джерри уже был уведомлен через прессу о подозрительно близких отношениях своей невесты с Мэри Грин.

- А это, мистер Купер, мой законный супруг, мистер Анхель Родригес, полновластный хозяин здешних мест и не только их...

Вот это была проверочка! Если бы я в присутствии красавиц и Джерри отказался признать себя мужем Соледад, не сомневаюсь, что негр, угощавший нас пивом, тут же всадил бы мне в тело иголку с кураре. В кармане шортов у него торчала маленькая металлическая авторучка. Точно такую мне когда-то показывали на занятиях при подготовке к операции на Хайди. В нашей группе такие авторучки были у Капитана и Комиссара. Каждая из них была миниатюрным духовым ружьем, заряженным пятью отравленными иглами, бесшумно убивавшими с расстояния в десять метров. Вероятно, именно иглами были уничтожены шведы. Очень может быть, что симпатичный негр являлся у Соледад крупным специалистом по такого рода обслуживанию.

Но я, обладая умением понимать Соледад с полуслова, ничуть не удивился и сказал:

- Мне очень приятно, мистер Купер. Ваш отец произвел на меня самое благоприятное впечатление, и надеюсь, я не буду разочарован и в его сыне.

Соледад, на лице которой чуть-чуть намечалось беспокойство, прямо-таки просияла. Она совершенно не обратила внимания на вытянувшиеся лица Синди, Мэри и даже Марселы, не понявшей ничего. Я тоже постарался сохранить невозмутимость и, когда обретшая дар речи Мэри спросила: "Когда же вы успели?" - ответил:

- Своевременно, мисс Грин, или несколько позже. Не всем же знать наши маленькие тайны, верно, Солли?

Марсела, видя, что североамериканки дико удивлены, терялась в догадках. Соледад, пристально взглянув на нее, сказала:

- Искупайся, девочка, не суйся в разговор, которого не понимаешь. Варгас, проводи ее и поразвлекай, пока мы беседуем...

- Пойдем ополоснемся, Марселита? - ухмыльнулся негр, обнимая Марселу за талию и уводя к воде.

- Так вся эта история с партизанами, побегом от Лопеса и прочим была враньем? - выпучила глаза Мэри. - Энджел - твой муж, Соледад?

- Конечно, деточка, - улыбнулась пиратка, - мы обвенчаны десять лет назад. А Марсела - моя старая подруга. Неужели вы до сих пор не поняли, что вас дурачили?

- Боже мой... - остолбенела Синди. Джерри Купер, который только что пожал мне руку своей слабенькой ладошкой, выглядел совершенно отсутствующим. Его занимали какие-то совсем иные мысли. Впечатление было такое, что он пересматривает всю теорию относительности Эйнштейна и создает новую теорию Купера. Рукопожатие не вывело его из сомнамбулического состояния, и лишь когда я чуть встряхнул его руку, он механическим голосом произнес:

- Очень приятно было познакомиться, сэр.

- Мы вас на минуточку покинем, - сказала Соледад, беря меня под руку. - Вы будьте как дома, вот ананасы, манго, бананы, пиво... А мы с Анхелем искупаемся и потом потолкуем с вами.

Взявшись за руки, мы с Соледад, словно маленькие дети, с визгом и хохотом вбежали в воду, а навстречу нам улыбающийся Варгас выносил из воды визжащую и хихикающую Марселу.

Соледад блестяще плавала, и я с трудом успевал за ней.

- Тут в лагуне нет акул? - спросил я с опаской.

- Бывает, заплывают, - улыбнулась Соледад, - но здесь, где мы купаемся защищенный участок, протянута сеть. Успокойся, я не дам акулам съесть то, что принадлежит мне. Уверяю тебя, если тебе на роду написано быть съеденным, то только мной. Впрочем, поскольку ты очень умный мальчик, то съем я тебя еще не скоро.

Мы доплыли до большого камня, торчащего из воды ярдах в двухстах от берега. Это был, собственно, не камень, а верхушка подводной скалы, уходящей в глубину футов на двадцать. Над водой же эта верхушка возвышалась не более чем на два фута, И мы без труда забрались на нее.

- Здесь нам не помешают кое-что обговорить, - сказала Соледад. - Ты молодец, хорошо помнишь свою роль. Вкратце объясняю, что от тебя потребуется сейчас. Покойничек Купер-старший оставил нам доверенность, передающую управление всеми предприятиями и прочей недвижимостью на время его отсутствия мистеру Джералду-младшему. Зачем нам это нужно, тебе знать не следует. Там все оформлено честь по чести, никто не придерется. В доверенности, в частности, есть пункт, где старший Купер дает младшему полномочия подписать соглашение с фирмой "Родригес АнСо Инкорпорейтед", совладельцами которой мы с тобой являемся. "АнСо" - значит "Анхель-Соледад". Это я сама придумала. Фирма зарегистрирована на Хайди, но можешь быть уверен - это все очень надежно...

- Даже если бы это было на сто процентов подделкой, - пожал плечами я, меня бы это не волновало. Я ведь статист, и все...

- Нет, сынок, - ухмыльнулась Соледад, - ты уже не статист. Тебе можно доверить маленькую роль со словами. Возможно, что ты подымешься даже до роли второго плана. А если все пойдет хорошо, то я сделаю из тебя суперзвезду. Это я говорю тебе почти серьезно, ибо тебе нужно иметь какую-то более светлую перспективу, чем просто остаться в живых. Итак, ты, пока фиктивно, становишься президентом корпорации с капиталом более трехсот миллионов долларов "Родригес АнСо Инк". Но это - сущие мелочи по сравнению с тем, что ждет тебя, если все пойдет хорошо.

- Но я по-прежнему, как и утром, должен играть втемную?

- Пока - да. Со временем ты узнаешь больше, а пока тебе следует исполнять все, что я прикажу. Безукоризненно! В этом твоя жизнь. Маленькая ошибочка - и наш счастливый брак будет расторгнут, а тебе придется совершить экскурсию на Акулью отмель... Ты уже видел "лишних шведов" и убедился, что я не только болтаю и валяюсь в постели - у меня строгие правила.

- Это все преамбула, Солли, - сказал я, - все-таки ты очень многословна. Я солдат, "дубленый загривок", мне надо точно приказать: что взять, кого уничтожить, на какую позицию выйти.

- Хорошо, итак первая задача: ты должен убедить малыша Джерри подписать соглашение с "АнСо". Соглашение предусматривает совершенно невинную вещь: передачу нам нескольких компьютерных программ за умеренную цену. В их разработке принимали участие Синди Уайт и сам Джерри. Думаю, в этом проблемы не будет.

- Что это за программы?

- Это программы, облегчающие поиск необходимых абонентов по компьютерным сетям. Самое главное - упирай на то, что мы поступили честно - отпустили его отца на самолете, оставив Джерри заложником до подписания соглашения, и отпустим Джерри, Синди, Мэри и яхту сразу после того, как он подпишет все, что нам нужно.

- Ничего себе честно! - хмыкнул я. - Сперва скормим акулам папу, а потом сынка? Ты это имеешь в виду?

- Не рисуйся своей смелостью, - посоветовала Соледад, - то, как я поступлю с Джерри, - моя забота, а вот как поступлю с тобой - твоя. Так что думай прежде всего о себе. А может, я ошиблась в тебе?

Нет, мне явно не хотелось опередить Джерри в гонке, финиширующей на Акульей отмели. Я сказал:

- Насчет честности я просто так заметил.

- Ладно. Теперь вторая задача! Она касается уже не Джерри, а шведов. Они сидят в трюме "Ориона" и даже не знают, где находятся в настоящее время. Мы посадим тебя к ним сегодня ночью.

- Предварительно избив для маскировки? - хмыкнул я.

- Нет, обойдемся без этого. Ты будешь американским яхтсменом, случайно появившимся рядом с местом гибели "Санта-Фернанды", где мы, то есть пираты, вылавливали из воды золотые бруски. Тебя захватили вместе с твоей маленькой яхтой - назовем ее, скажем, "Синди". Ты скажешь им точные координаты места, где вы с Мэри нашли золото. Скажешь, что мы передали тебе один брусок, чтобы они могли убедиться в нашей правоте. Покажешь брусок - пусть порадуются... Еще передай им, что они находятся на острове Сан-Фернандо. Все это им будет приятно узнать, ибо мы их долгонько мучили и, как оказалось, зря. После этого ты скажешь, что скорее всего вас всех троих убьют - так тебе показалось. Все это будет психологической подготовкой. После этого, когда они будут смяты, попробуй потихоньку вытянуть из них сведения о том, как они получили координаты, как они вообще добрались до всего этого. В общем, делай все, чтобы узнать от них как можно больше. Можешь избрать любой способ.

- А утром их утопят?

- Не знаю. Я еще ничего не решила. Соледад соскользнула с камня в воду, и мы поплыли на берег. Там, в палатке, пригорюнившись, сидели перед вазой с фруктами все те же лица. Не было Марселы и Варгаса, они брызгались водой у берега.

- Прекрасно искупались, верно, милый?! - сияя, сообщила Соледад. - А что вы так грустите, дети мои? И фрукты почти не тронули...

- Скажите, миссис Родригес, - спросил Джерри, поправив очки на длинном и тонком носу, - вы отпустили отца?

- Он улетал на ваших глазах, Джерри, - Соледад прикинулась овечкой, - к вечеру он доберется до Ямайки, там переночует или, дозаправившись, тут же полетит в Штаты.

- Да, но почему вы не позволили нашему пилоту сесть за штурвал, а посадили своего?

- Да об этом просил нас ваш отец, Джерри! - всплеснула руками Соледад, и я подивился ее способности лгать и не краснеть. - Если б мы были такие нехорошие, то кто помешал бы нам, посадив вас всех в машину, пристроить вам под центроплан заряд пластиковой взрывчатки, который разнес бы ваш гидросамолет через пять минут полета? А так мы дали вашему отцу человека в заложники. Он вернет мне пилота сразу же, как только я освобожу вас, вашу невесту, Мэри Грин и яхту "Дороти". Да еще со всем погруженным на нее золотом.

- А что, ваш человек так дорого стоит? - прищурился Джерри. Нет, он вовсе не был интеллектуалом "не от мира сего"! У него в голове было и кое-что прагматическое.

- Ну, не совсем так... - Соледад шлепнула меня ладошкой, и я понял - мой выход.

- Да, - сказал я, сделав значительное лицо, - дело не только в пилоте. Ваш отец составил доверенность на ваше имя, которая предоставляет вам право заключать сделки от его имени. На основании этой доверенности вы должны подписать с нами соглашение о передаче нам нескольких компьютерных программ, облегчающих поиск информации в сетях, - и вы свободны.

- Вы имеете в виду программы X-456, X-457, X-672 и Y-35? - спросил Джерри, испытующе глядя на меня. Я не успел даже замешкаться, как Соледад ответила:

- Не только их. У нас есть полный список всех программ, которыми снабдил нас мистер Купер-старший. Мне, например, запомнились XC-32, Y-38 и еще несколько, которые вы не перечислили. Всего их, если я не ошибаюсь, четырнадцать.

Джерри насупился. Видимо, он не думал, что отец его отдаст так просто эти программы. А я подумал, что программы, должно быть, стоят изрядно, если Джерри так надулся.

- Кстати, золото, которое на дне, тоже в ваших руках, - сказала Соледад и опять не покраснела, - мы сообщили вашему отцу координаты места, где затонул испанский галеон.

- Вы очень любезны. Скажите, а зачем вам мои программы?

- Разве вы сами не знаете их назначения? - ответил я вопросом на вопрос, и Соледад погладила меня по заднице.

- Ну... - юноша наморщил лоб. - Их применение может быть разное. Например, можно прорывать блокирующие шифры, залезать в чужие каналы и брать информацию из любых компьютерных источников, не платя за нее... Вы же наверняка будете использовать ее в преступных целях.

- А в каких целях вы, Джерри, создавали эти программы? - прищурился я. Ведь это вы их разработали, не правда ли?

- Я... - Джерри замялся. - Ну, я случайно обнаружил кое-какие свойства и применил их на практике. Это была игра...

- Сколько вам лет, Джерри? - поинтересовался я.

- Двадцать восемь, - ответил он, поняв, куда я клоню.

- Вообще, в этом возрасте игры требуют ответственного подхода, - сказал я так умно, что чуть не лопнул от собственного интеллектуализма.

- Ну, конечно, - виновато насупился Джерри, - я сообщил отцу, что нашел универсальные ключики, и он сказал, что теперь мы сможем творить чудеса... За три года наше состояние утроилось только за счет того, что мы пользовались информацией бесплатно.

- Так вы с отцом преступники, Джерри! - сказал я безжалостно. - Вы компьютерные пираты! Вам самое время избавиться от этих программ, пока о ваших делишках не догадались. Ведь вы, возможно, попросту переводили деньги с чужих счетов на свои, а? Это ведь возможно, не так ли?

- Нет, нет! - испуганно воскликнул Джерри. - Я только пользовался информацией, и все.

- Возможно, - стараясь говорить как можно безжалостнее, произнес я, - но вы могли не знать о том, что делает ваш отец, сидя вечером за своим терминалом? Имея такие "прорывные" программы, можно, не вылезая из-за стола, стать миллиардером. Вам может грозить даже пожизненное заключение, плюс вам предъявят иски о возмещении ущерба на такие суммы, что вы лишитесь всего состояния и еще будете должны до скончания века!

- Боже мой! - простонал Джерри - нервишки у него были слабоваты. - Неужели все это так?

- Да ваш папочка, - сказал я с презрением, - сам был рад избавиться от программ. Хотя почему избавиться? Вы же их придумали и можете пользоваться ими, сколько хотите. Это ведь тот случай, когда проданный товар остается у продавца и приносит доход. Мы ведь не запретим вам пользоваться этими программами, верно, Солли?

- Конечно! - улыбнулась моя "супруга". - Пусть воруют, как воровали.

- Я не воровал! - с легкой истерикой выкрикнул Джерри, как будто его уже уводили в камеру.

- Я тебе верю, малыш! - заявил я покровительственно. - Но для того чтобы все было о'кей, надо подписать с нами соглашение о том, что разработанные вами программы приобретены нами у вас. Тогда у тебя не появится шанс шантажировать нас. Ведь с возрастом люди меняются, верно? Сейчас ты совершенно благороден, завтра - немного жуликоват, а послезавтра - подлец из подлецов.

- Я готов, - сказал Джерри хмуро. - Давайте ваше соглашение.

- Умница! - сказала Соледад и поцеловала Джерри в щеку. Вслед за этим она щелкнула своими пальцами-кастаньетами, и из соседней палатки вышел парень в шортах с атташе-кейсом. Он раскрыл кейс, выдернул из папки листок бумаги и подал Джерри раскрытую авторучку. Джерри подписал, потом подписал я, потом подписали еще экземпляр. Один вручили "моему секретарю", другой Джерри сложил вчетверо и сунул в шорты.

- Шампанского! - велела Соледад, и неведомо откуда возник Варгас с бутылкой и фужерами. Выпили все: Соледад, я, Джерри, секретарь, Синди и Мэри.

- Теперь вы можете отправляться на яхту и плыть, куда угодно! - объявила Соледад. - Не правда ли, дорогой?

- Вне всякого сомнения, - сказал я. - Правда, сейчас усиливается ветер, насколько я помню, приближается сильный циклон.

- Да, - подтвердила Мэри, - если мы сейчас же выйдем из лагуны, то можем попасть под ураган на переходе в Гран-Кальмаро. Я бы задержалась с выходом в море.

- Но мы никого не гоним, - сказал я. - Надеюсь, ураган не продлится долго. Здесь, в лагуне, можно укрыться и переждать. Она защищена от ветра практически со всех румбов.

- Единственное, с чем следовало бы пока повременить... - начала фразу Соледад, но тут, вдруг что-то вспомнив, махнула рукой: - Ерунда... Можете садиться в моторку и ехать к себе на яхту. Сейчас я прикажу снять охрану с вашей палубы.

Варгас подал ей "токи-уоки", и Соледад распорядилась. Черные охранники моментально зашевелились на палубе "Дороти", на "Орионе" спустили шлюпку.

- Теперь вы сами по себе, а мы сами по себе, - сказала Соледад. - Но если соскучитесь - милости прошу в гости на "Орион"!

- Спасибо! - проворчала Мэри. Она пошла к резиновой лодке, следом за ней, рядом, но не в обнимку, поплелись Синди и Джерри. Мне было их жалко, потому что моя "дорогая половина" наверняка приготовила им какую-нибудь пакость.

- Ты их и вправду отпустишь? - спросил я у Соледад. - А то они ведь могут уйти прямо сейчас. До Гран-Кальмаро у них есть шанс дойти. Кому охота сидеть в компании с тобой сутки, а то и трое...

- Нет, они не уйдут. Думаешь, мои мальчики теряли время даром? Они очень культурно, по-научному, испортили систему связи и навигации. На этой электронной яхте может плавать даже ребенок, если он чуть-чуть подучится нажимать кнопки. Но! Только в том случае, если исправны компьютеры. А если нет, то эта лоханка ни на что не годится. Причем найти повреждение будет очень трудно, и выглядеть оно будет совершенно естественно...

Лодка, которой управляла Мэри, рванулась к "Дороти". Соледад щелкнула пальцами и приказала:

- Сворачивайте палатки! Все перевезти на "Орион"!

Шведы

Головорезы Соледад по-прежнему не спускали с меня глаз, хотя сама их вожачка, искренне или нет - не знаю, выказывала ко мне самые нежные чувства, поминутно чмокала и поглаживала.

На "Орионе" комфорт был, конечно, на порядок ниже, чем на "Дороти". Каюты тесноваты, бытовая автоматика почти отсутствовала. Только каюта Соледад казалась попросторней остальных, но и она была меньше, чем любая из кают "Дороти". Правда, был душ и туалет, но и отделкой, и оборудованием они сильно уступали тем, какими мы пользовались на "Дороти". В эту каюту меня привела Соледад и принялась кормить обедом. Жрал я с удовольствием, хотя мне пришлось выслушать в это время рассуждения Соледад, которые отнюдь не способствовали хорошему аппетиту.

- Ты вел себя отлично, - похвалила она, - это было то, что требовалось: нажать, показать мужскую силу, деловитость и напористость. Без тебя мне пришлось бы его подвесить над огнем и коптить ему пятки. А это не очень элегантно. Кроме того, пришлось бы отказаться от яхты, так как Мэри и Синди тоже начали бы упираться и кривляться. А так все будет при нас...

- Погоди, ты же собираешься их отпустить!

- Кто это тебе сказал? Они будут стоять здесь, пока не найдут поломку в компьютере. Если даже найдут сразу, то потратят много времени, чтобы ее исправить. Потом будет ураган, и они, если не сумасшедшие, сами не высунут носа из бухты. А на случай, если они все-таки психи, я придумала одну штуку, которая поможет сделать их безопасными... Правда, пока еще нет одного нужного мне человека, я вызвала его с Гаити. Думаю, что, когда ураган кончится, он успеет появиться здесь вовремя.

- А вообще-то, что ты им готовишь?

- Хм... Я еще не решила. Возможно, съем. И тебя угощу, чтобы ты попробовал, как я вкусно готовлю. Особенно отбивные!

Я как раз ел неплохо прожаренную отбивную с тушеным картофелем, и с чего-то мне взбрело в голову, что она, может быть, из человечины. Слегка поперхнувшись, я был готов вывалить все съеденное обратно.

- Успокойся! - заметив мой пасмурный вид, произнесла Соледад. - Это всего лишь свинина.

Кое-как поборов тошноту, я сжевал жаркое. В это время в дверь каюты постучали, и кто-то спросил:

- Сеньора Соледад, ветер усиливается, уже семь баллов. Будем менять стоянку?

- Да, Марио, переведите яхту под берег. Ветер с северных румбов?

- Так точно, сеньора. Значит, под северный берег?

- Да, точнее в северо-восточный угол. Подойдите к "Дороги", заведите кранцы, пришвартуйтесь к ней и ведите с собой.

- Будет исполнено, сеньора! Послышался шум шагов от двери. Соледад устало распласталась на кровати и сказала:

- Полежи со мной... Можешь ничего не делать, просто отдохнем вместе.

Я улегся с ней рядышком, мы накрылись одной простыней. От еды я отяжелел, и меня потянуло в сон.

Сколько проспал - об этом я не имел понятия. За наглухо задраенным иллюминатором было темно, слышался шум дождя, посвист ветра в каких-то снастях, яхту покачивало. Соледад рядом не было. Дверь каюты, как я тут же установил, оказалась заперта. Я вернулся на койку и огляделся вокруг. По стенам было развешано огромное количество всяких безделушек: индейские и африканские маски, божки, какие-то европейские гравюрки, чучела рыб и морских животных, и все это - вперемежку с фотографиями самой Соледад: одетой, полуодетой, совсем голой, с короной вице-мисс Хайди и в монашеском одеянии. Морской хронометр показывал 19 часов, минуты и секунды меня не волновали.

Минут через десять явилась Соледад, одетая в непромокаемую робу, с которой стекала вода.

- Ураган разыгрался! - сообщила она. - На открытой воде уже 9-10 баллов, и, похоже, еще нагонит. У нас здесь, в лагуне, и то покачивает, несмотря на то, что мы стоим с "Дороти" в связке, лагом друг к Другу.

- Мне не пора идти к шведам? - спросил я.

- Я за тем и пришла, чтобы тебя разбудить. Вот тебе слиток. Оденься, в трюме прохладно. Сейчас дам нужную одежду. Не увлекайся шведкой. Она не очень красивая, но умная.

Я оделся в предложенные мне шорты, грязную майку и резиновые туфли без носок, типа японских гэта. Вьетнамцы делали такие из автопокрышек. Охранник, довольно корректно, даже не толкая стволом, провел меня к трапу и велел:

- Руки за голову! Спускайся вниз!

Я понял это как издевательство. "Орион" шатало, и идти по трапу под углом едва ли не в 60° к плоскости днища было весьма неудобно. Надо было держаться, а опустить руки с затылка - опасно. Я не знал, какие у охранника инструкции. Хорошо, что трап был короткий и я не успел с него свалиться.

Наверху захлопнули люк, и я увидел при свете тусклой лампочки две фигуры, лежащие на тюфяках, набитых какой-то трухой. Эту труху ели крысы, которые при моем появлении нехотя разбежались. Оба узника приподнялись с трудом, и я различил, кто из них мужчина, а кто женщина, ибо оба были раздеты до наготы.

- Вы кто? - спросил по-испански старик. Я помнил его по пыточному фильму. Женщина тоже там снималась, это ее пугали крысой.

- Я Дик Браун, - мне отчего-то захотелось впервые за много месяцев назваться настоящим именем. - Меня сцапали эти свиньи, которые вылавливали золото. Я им помешал...

- Золото? - встрепенулся профессор Бьернсон. - Они нашли его?

- Да, - сказал я мрачно, - они дали мне кусок металла и сказали, чтобы я его вам показал. Завтра они всех нас убьют.

- Нет! Не-е-ет! - дико завизжала женщина. - Этого нельзя делать! Они обещали!

- Что они обещали, Астрид? - старик сказал это по-английски, чтобы я тоже понял. - Они обещали только, если мы укажем координаты галеона. Но я-то знал, что как только мы скажем, нас тут же убьют, вот и велел себе терпеть... Но я не думал, что им удастся найти золото самим. Я проиграл!

- А что это за золото? - состроив из себя круглого дурака, произнес я, подкидывая тяжелый слиток.

- Это давняя история, - сказал профессор, - в 1657 году английский корсар Эванс напал в этих местах на испанский галеон, шедший с грузом золота из Маракайбо. Если посмотрите на слиток, то обнаружите на нем испанское клеймо. Бой получился неожиданно упорным. Галеон очень стойко сопротивлялся и не дал Эвансу взять себя на абордаж. Корабль Эванса затонул неподалеку от берегов Хайди, а где исчез галеон, называвшийся "Санта-Фернанда", до последнего времени никто не знал. Во всяком случае, галеон не пришел в Гран-Кальмаро, где должен был сделать остановку на пути в Европу. Эванса хайдийские власти посадили в тюрьму и должны были повесить, после того как королевский суд расследует все его преступления. Но в это время на Сан-Исидро налетела эскадра другого корсара - Джевиса, и Эванс получил свободу. Эвансу удалось узнать, что "Санта-Фернанда" пропала без вести, и он надеялся, что она разбилась где-нибудь на одном из мелких необитаемых островков, которых в этих местах видимо-невидимо, а в те времена о половине из них никто не догадывался. Эванс потратил на эти поиски весь остаток своей жизни, но так ничего и не добился. Уже перед самым смертным часом он узнал, что один человек из экипажа "Санта-Фернанды" все-таки спасся и живет в Бразилии. Это был командир "Санта-Фернанды" Мартин Лопес...

- Лопес? - переспросил я. - Он не родственник президента Хайди?

- Не перебивайте, юноша, это невежливо, - поморщился Бьернсон. - Лопес или Лопеш, как его называли в Бразилии, был подобран португальским фрегатом на островке Росита, примерно там, где нас поймали нынешние пираты. Но он, надеясь присвоить себе сто пятьдесят бочек с королевским золотом, помалкивал о том, что "Санта-Фернанда" затонула почти у самого острова Сан-Фернандо и что он целую неделю прожил там, на этом острове, а потом лишь перебрался на Роситу, надеясь оттуда добраться до Хайди. Ему повезло еще больше, он попал в Бразилию, где его никто не знал, и нанялся в португальский флот. Однако ему, всю жизнь набиравшему средства на покупку собственного корабля, так и не удалось организовать поиски. А привлекать к делу посторонних Лопеш боялся: хотел все взять себе... Он, однако, завещал эту тайну своему старшему сыну, хотя и не написал ничего в официальном завещании. Лопеш-старший просто оставил записку и положил ее между страниц Библии. Однако у очень набожного сына Лопеша было несколько изданий Библии, а отцовскую он задвинул куда-то в дальний угол книжного шкафа, и записка так и оставалась непрочтенной. Первым, кто прочел ее после Мартина Лопеша, был ваш покорный слуга. Предыстория была такова. В 1948 году я женился на фрекен Лизбет Янсон. Мы прожили четыре года и были счастливы, я изучал историю Испании XVI - XVII веков, уже преподавал. И вдруг мы получили известие, что Лизбет, то есть теперь уже фру Бьернсон, должна вступить во владение наследством, которое ей оставила тетка, живущая в Бразилии - Магда Янсон Лопеш. Наследство невелико - не более чем на двадцать тысяч долларов, но при этом много старинных испанских и португальских книг, которые мне были очень полезны.

Среди них я и нашел Библию с запиской, где было сказано нечто вроде: "Дорогой сын! Я беден и могу завещать тебе лишь координаты места, где ты можешь отыскать свое богатство и счастье". Далее Мартин Лопеш пересказывал свою одиссею и особенно бой с Эвансом. О судьбе Эванса он уже знал из какого-то источника и радовался его смерти. Конечно, в первый момент, прочитав письмо, я ахнул от восторга, но потом подумал, что за триста лет корабль, затонувший у берегов на небольшой глубине, наверняка найден. И я стал подбирать литературу, старинную и современную прессу, все, где что-либо говорилось о кладах пиратов Карибского бассейна.

Ничего, касающегося обнаружения "Санта-Фернанды", нигде не нашлось. Однако по косвенным данным я догадался, что все же ее искали. Особенно усердно в XIX столетии, уже имея водолазное снаряжение, лазал по дну моря некий Гарольд Купер (тут я еле-еле не ахнул, подозревая еще одну семейную линию!), американский миллионер, основатель известной теперь фирмы "Купер шипинг индастриз". Но он - вот это любопытно! - происходил от женщины, являвшейся дочерью Эванса! Дело в том, что у Эванса была любовница - некая мисс Фэйн Скотт, "женщина дурного нрава и поведения", которая в 1662 году родила дочь Сарру, которую Эванс своей, конечно, не признал, но тем не менее регулярно присылал ей подарки. Надо сказать, что Сарра Скотт была очень красива и смогла покорить сердце богатого купца Джекоба Купера из Бостона, который до того влюбился, что даже не постеснялся жениться на дочери портовой шлюхи. И вероятно, именно через Сарру сведения о затонувшем галеоне попали и в семейство Купера. Но Гарольд вовремя прекратил поиски, так как был на грани разорения. Почему Куперы не искали галеон раньше? Не знаю, видимо, потому, что не имели никакого иного оборудования, кроме водолазного колокола. А во времена Гарольда спускаться на несколько десятков футов можно было уже в удобном - по тем временам! - резиновом скафандре.

- Скажите, профессор, - вновь рискнул я вмешаться и дал профессору возможность перевести дух, - но ведь у них не было точных координат?

- Конечно, нет! Но самое интересное, молодой человек, это то, что, изучая историю походов и пиратских рейдов Эванса, я обнаружил - чисто теоретическим путем, с помощью логического анализа, что Эванс был одним из богатейших пиратов XVII столетия! У Эванса была очень четко поставленная служба разведки. Засланные им люди были агентами, которые всегда точно информировали его о наличии боевых кораблей и груженых галеонов, о точном времени их выхода из гавани. Я поразился, когда подсчитал, что за первые десять лет, с 1647 по 1657 год, Эванс ограбил - именно ограбил, а не утопил или сжег - 73 корабля только с драгоценными металлами! И это, не считая других, с дорогими экзотическими грузами: кофе, какао, сахар, ром... При этом, однако, он был жутко скуп, хотя и честен в долгах. Он брал себе лично одну пятую всей добычи, хотя у него на корабле было три сотни головорезов. Но оспаривать его право боялись, он был очень жесток. И вот вопрос, - я вдруг почувствовал себя студентом на экзамене, - как вы думаете, куда девалась его огромная добыча?

- Пропил, - предположил я, - проиграл в "Блэк Джек".

- И этого не может быть! Пил он много, но никогда не напивался до полного бесчувствия. А в карты или в кости вообще не играл...

- Может быть, - пофантазировал я, ничуть не веря в то, что сам говорю, он передал их на нужды благотворительности?

- Не совсем. - Победоносно задрав оцарапанный и распухший от удара нос, профессор объявил: - Он зарыл клад на горе посреди острова Сан-Фернандо.

У меня даже рот открылся от удивления. Ученый-профессор всегда рад удивить, даже когда его вот-вот пристукнут! - порадовался произведенному впечатлению и продолжал:

- Из чего это следует? А из того, что Эванс еще задолго до нападения на "Санта-Фернанду" неоднократно появлялся у этого острова, хотя он был необитаем и лежал в стороне от основных судоходных путей. Конечно, тут была пресная вода, довольно много диких фруктов, дичи. Но никто из пиратских вожаков не приходил сюда иначе как по необходимости, потому что здесь легко было нарваться на испанцев. Точнее, не здесь, куда испанцы тоже редко приходили, а на пути из Гран-Кальмаро на Хайди.

- А откуда это известно?

- В одном частном архиве был обнаружен судовой журнал, точнее, нечто вроде судового журнала, который, как мне удалось установить, принадлежал Эвансу. Это занимательное произведение! Там почти все написано тайнописями, причем несколькими разными, и мне пришлось немало потрудиться, прежде чем я смог их прочесть. Эванс вел свою бухгалтерскую приходную книгу, и очень часто там упоминалось такое: 152507 - 3,152507 - 9600, 152507 - 9000 и так далее, то есть все время повторялось число 152507. Так вот, совершенно случайно я пришел к выводу, что это означает северную широту - 15°25'07''. Долготы не было указано, но почти во всех пометах, где упоминалась эта цифра, имелись две буквы - СФ. "Санто-Фернандо" - вот что они означали! Тоже чистая интуиция. Но когда я провел через карту острова параллель 15° 25' 07", то оказалось, что она точно проходит через наивысшую точку острова. Именно там и следует искать клад! Ибо второе число означает либо количество бочек и ящиков, либо количество фунтов золота, а может быть, и сумму в песо, экю, гульденах и тому подобных монетах.

- Очень надуманно, профессор, - сказал я с сомнением. - А почему именно на высшей точке острова? Ведь эта линия пересекает весь остров.

- А потому, юноша, что вам надо знать: остров имеет форму восьмерки и состоит из двух лагун, окруженных скалистыми перемычками. Между западной и восточной лагунами - неширокий, разрушившийся и заросший джунглями хребет, склоны которого переходят в пляжи. Искать надо там... Жаль!

- Зачем вы рассказали ему? - вдруг завизжала женщина. - Я поняла! Он подсадная утка. Его послали, чтобы выведать у нас все...

- Успокойся, - сказал профессор, - ты слишком нервничаешь, Астрид. Я тоже понял, что он подсадная утка, но что мы можем с ним сделать? Попробуй, придуши его! А с другой стороны, если нам суждено умереть, то зачем тащить в могилу последнюю тайну? Все равно Господь не допустит, чтобы эти подонки были счастливы. Обогащаться за счет клада, составленного из награбленного добра, достойно лишь таких же мерзавцев, каким был Эванс.

- Вы знаете, сэр, - сказал я, ничуть не обидевшись, - если бы я пришел к вам избитый до полусмерти и без этого золотого слитка, вы, наверно, поверили бы мне больше. Но я вам честно сказал, что меня послали передать вам то, о чем я сообщил. Наверное, если бы я стал изображать перед вами полностью неинформированного человека, вы стали бы доверчивы. То, что вы приняли меня за человека пиратов - ваше личное дело. Могли бы и не рассказывать ничего, а просто придушить, когда я засну. Если бы вы посадили вашу девушку мне на ноги, а сами уселись мне на грудь и взялись бы за горло, то, я думаю, у вас бы все получилось. Я очень крепко сплю.

- Ну да, - хмыкнул профессор, - один удар вашего кулака - и моя несчастная голова треснет, как тыква. Вам следует уйти, так как мне больше нечего сообщить фру Соледад. Сейчас нам с фрекен Астрид надо подготовиться к встрече со Всевышним. Пастора у вас, конечно, не имеется?

- У меня лично нет, - сказал я, - а у пиратов, вероятно, тоже. Латиноамериканцы почти поголовно католики.

- Все хорошо! - послышался лязг открываемого люка, и по трапу спустилась Соледад. Конечно, она подслушивала.

- Вы молодец, профессор, - сказала пиратка, - то, что вы все рассказали этому парню, прекрасно, хотя и заслуживает проверки. Конечно, жадная корыстолюбивая женщина, вероятно, прокрутила бы вас еще, потому что заподозрила бы вас в том, что вы скрываете еще десяток кладов, но я не такая. Я не буду вас больше мучить.

В ту же секунду в ее руке тускло блеснул никелированный револьверчик, выхваченный из кармана брюк. Звонко усилившись эхом от бортов яхты, хлопнул выстрел. У профессора там, где индусские женщины рисуют себе цветное пятнышко, появилась маленькая дырочка. Он ничего не сказал и плашмя лег на тюфяк.

Астрид пронзительно завизжала, шарахнулась куда-то в темноту. Оттуда ее выволокли два черных охранника, которые, словно духи преисподней, явились из ничего.

- Вам, мисс, - улыбаясь, сообщила Соледад, - я не дарила легкой смерти. До утра вы доживете и помолитесь о спасении души профессора Бьернсона. Пойдем, Энджел. Оставим сеньориту наедине со Всевышним. Да простит ей Дева Мария ее еретические заблуждения!

Соледад перекрестилась, взяла меня под ручку и повела вверх по лестнице. Идти было немного неприятно, так как на изящном пальчике Соледад болтался револьверчик, и не было никакой гарантии, что эта женщина-дьявол из чисто садистских побуждений не пустит мне пулю в живот или в бок. Из трюма донесся истошный визг Астрид.

- Это она молится? - спросил я у пиратки, когда мы оказались на каютной палубе и закрыли за собой люк.

- Это ее насилуют, - усмехнулась Соледад, - там в трюме есть переборка и еще одна дверь, там сейчас стоят в очереди человек пятнадцать. Потом подойдут еще. За сегодняшнюю ночь она познает сорок мужчин. Прекрасно! Я лично не пробовала подряд больше семи, поэтому не уверена, что она выживет, скажем, после двадцать пятого. Но те, кто опоздает, будут сами виноваты.

- Как ты думаешь, насчет клада Эванса профессор не напридумывал? - спросил я.

- Мне безразлично, - усмехнулась Соледад. - Я проверяла не профессора, а тебя. Если бы ты взялся выяснять у них, не хотят ли они бежать, начал бы рассказывать им о том, зачем я тебя послала и вообще повел бы себя как-то не так, то первым бы я пристукнула тебя и не так нежно, как профессора. Но ты мне показался искренним, хотя, наверно, доверять тебе совсем еще нельзя. Это моя женская слабость - ведь ты мне нравишься...

Она повлекла меня за собой в свою каюту.

Любовные игры под вой урагана

В каюте меня ожидал сюрприз. Там под охраной уже знакомого нам негра Варгаса находились Джерри и Синди.

- Я протестую, - громко объявил Купер-младший, едва мы вошли. - Это нарушение джентльменского соглашения, мистер Родригес. Зачем вы нас задерживаете?

- Да что вы, Варгас? - сказал я строго. - Разве я приказывал вам привести их силой и держать под дулом пистолета? Надо было вежливо пригласить их отужинать с нами!

- Умница! - шепнула Соледад по-испански. - Я бы не сказала лучше!

- Простите, сэр, - с подобострастием, немного переигрывая, ответил Варгас, - вы ведь наказали бы меня, если бы я не привел их.

- А ты и так будешь наказан, - сказал я. - Тысяча долларов штрафа!

- Есть, сэр! - Варгас удалился.

- Прости его, дорогой, - "заступилась" за своего холуя Соледад. - У него пятеро детей, две жены и четыре любовницы. Надо же ему всех их кормить.

- Господь не разрешил многоженства, - проворчал я.

- Скажите, мистер Родригес, - поинтересовался Джерри, - это здесь так принято - ужинать в три часа ночи?

- Вовсе нет, - ответила Соледад, одарив Джерри улыбкой. - Просто мне хотелось немного развлечь вас.

- Мы уже спали, когда ввалился этот ваш Варгас, - пожаловалась Синди, лучшего развлечения для нас вы не могли придумать?

- Бедняжка! - посочувствовала Соледад. - И конечно, этот дурачок напугал вас в самый неподходящий момент?

- Нет, - ответил Джерри с некоторым смущением, - мы просто спали, и у нас не было "неподходящих моментов", на которые вы намекаете, но разве будить людей в три часа ночи - это по-человечески?

- Боже мой, - всплеснула руками Соледад, - мы так виноваты перед вами! Мы просим прощения, верно, Энджел?

- Да, да, - кивнул я, но понял по взгляду Соледад, что отпускать их на "Дороги" не следует.

- Давайте все-таки поужинаем вместе? - радушно предложила Соледад. - В конце концов, завтра нам необязательно вставать рано. Мы посидим, побеседуем, расскажем друг другу массу интересного, выпьем хорошего вина... жизнь слишком хороша, чтобы тратить много времени на сон. Ведь сон - это почти смерть.

- Ну, Бог с вами, - согласился Джерри, - давайте посидим...

Соледад явно пыталась его очаровать, но зачем ей это было нужно - я не понимал.

Вновь явился Варгас, прикатив сервировочный столик, на верхней крышке которого стояло с десяток тарелочек, нагруженных салатами и горками бутербродов, а на нижней тонко звякало два десятка разных бутылок.

- Что будете пить? - осведомился я так профессионально, будто всю жизнь работал барменом.

Джерри приглядывался к этикеткам близорукими глазами, но называть напиток не спешил, видимо, ждал, что попросит Синди. Та, в свою очередь, не решалась выбрать, пока ее суженый не сделает свой выбор.

- Рекомендую шотландское виски, - сказал я, поскольку после посещения трюма и воспоминаний о судьбе профессора Бьернсона, мне удивительно захотелось напиться. К размышлениям о том, как, наконец, нашел свое успокоение несчастный ученый, у меня очень заметно примешивалось беспокойство о собственной судьбе.

Почему-то все приняли мое предложение. Когда шестидесятиградусный напиток, разбавленный содовой, проник в кровь, облегчил голову от лишних мыслей и снял с языка некую скованность, я ощутил себя свободным человеком. Правда, и при этом я по-прежнему не забывал, кем меня назначила Соледад и насколько зависит от нее моя жизнь. Сама же Соледад слегка порозовела и подобрела.

- Давайте дружить домами! - предложила она. - Мы ведь теперь компаньоны, не правда ли? Конечно, может быть, мы вели себя слишком грубо и бесцеремонно. Но что делать? Мы с Энджелом начинали на пустом месте, а вы, Джерри, наследуете семейное дело с богатым прошлым. За вами - несколько поколений людей с университетами, а у нас и у самих нет дипломов. Дорога в ваш круг была бы нам закрыта.

Да как же она смотрит на Джерри?! Будь я на самом деле ее мужем, то уже придавил бы и ее, и его. Не хочет ли она под шумок забраться в кресло мистера Джералда-старшего, царствие ему небесное? Да, но тогда я и Синди лишние. Нам придется прогуляться на Акулью отмель.

- Джерри, - с заметной ревностью в голосе произнесла Синди, заметив, что ее будущий супруг глядит в глаза Соледад. Парень явно окосел, а выпивший интеллектуал, как правило, вдвое глупее нормального человека.

- Джерри, - теперь уже с беспокойством повторила мисс Уайт, опасаясь, видимо, что так и не станет миссис Купер, - ты не думаешь, что смотреть на замужнюю даму в присутствии собственной невесты следует несколько менее пристально?

- Да-да... - рассеянно кивнул Джерри и закрыл рот, но куда ему было отвязаться от взгляда Соледад!

- Ну почему вы так ревнивы, мисс Уайт? - иронически спросила Соледад. Почему бы мистеру Куперу не посмотреть на то, что привлекает его внимание? Хотя у него, между прочим, вероятно, есть более веские основания сомневаться в вашей неизменной привязанности...

- Что вы имеете в виду, Соледад? - встрепенулась Синди.

- Боже мой, - улыбнулась Соледад ядовито, - неужели вы забыли, прелестная крошка, что некоторым образом у меня в долгу? Это, конечно, сущая мелочь, но вы взяли без спроса то, что принадлежало мне. Теперь вам, наверно, стало яснее?

Бедная беляночка стала пунцовой.

- Что ты одолжила у миссис Родригес? - глупенько спросил Джерри, приподняв очки, съехавшие на кончик носа. - Надеюсь, это не слишком дорогая вещь?

- Нет, - как ни в чем не бывало ответила Соледад, - эта вещь самая обычная, но, повторяю, она взяла ее без спросу. Конечно, она не могла не вернуть ее мне, но все-таки подвергла некой амортизации. Будем считать, что она не заплатила мне за прокат.

- В какую сумму вы оцениваете прокат этой вещи? - Я едва не лопался от смеха, пытаясь сохранить серьезное лицо, когда Джерри достал из кармана своей курточки чековую книжку.

- Меня вполне устроило, если бы мисс Синди предоставила мне взамен аналогичную вещь.

- Разумеется, я ничего не имел бы против, - захлопал глазами Джерри, разумеется, если у Синди есть такая вещь... Но о чем идет речь? Вы не могли бы показать мне эту вещь, миссис Родригес?

- О, пожалуйста! - ухмыльнулась чертовка и попросила: - Встань, Энджел!

Я встал, не очень поняв, что она собирается делать, а Соледад легким жестом распахнула "молнию" на моих шортах, четким рывком приспустила мои плавки и показала Джерри то, что якобы позаимствовала у нее Синди. Очки у мистера Джералда-младшего опять скользнули на кончик носа. Синди закрыла ладошками лицо, а я так обалдел на несколько секунд, что даже не сразу успел отобрать у Соледад свое личное имущество.

Джерри сидел с открытым ртом, потом совершенно неожиданно взял бутылку виски и наполнил до краев огромный стакан из-под апельсинового сока, куда вошло чуть ли не все, что еще было в бутылке. Затем он это выпил единым духом, не отрываясь. После этого глаза его стали смотреть в разные стороны и выражение лица стало таким, будто его ударили по голове кувалдой. Он сделал какое-то нескоординированное движение - может быть, хотел меня ударить? - но вместо этого упал под стол.

- Так, - разочарованно сказала Соледад, - я была о нем лучшего мнения. Посмотри, Синди, он жив хотя бы?

У меня тоже появились опасения относительно здоровья Джерри. Падал он на редкость неудачно, так, как падают либо куклы, набитые трухой, либо люди, уже перешедшие в категорию трупов. Во всяком случае, я не хотел бы так треснуться об пол затылком.

Синди пошлепала жениха по щекам, он пробормотал что-то невнятно и пополз по полу куда-то под кровать.

- Не стоит его трогать, - заметила Соледад, - если мы начнем его ворочать, у него может начаться рвота. Пусть спит... Итак, вернемся к нашим баранам. Так что, милашка Синди, как насчет того, чтобы отдать должок?

- Но ты же видишь, - развела руками Синди, - он спит! Он неплохой парень, но ведет себя, как дурак. То, видишь ли, ревновал меня к Мэри, то теперь... А ты уж не могла обставить дело как-нибудь поприличней? Предложила бы мне, например, поразвлечься с Энджелом...

- Ишь, как тебе понравилось! - проворчала Соледад. - Не-ет, малышка! Долг я возьму с тебя совсем по-другому. Энджел останется сегодня без сладкого, поскольку он изменил своей верной женушке аж три раза подряд, и никому из вас, дурочек, не сознался, что женат, до тех пор пока я не вынудила его это сделать. Но я-то не буду лишать себя удовольствия и постараюсь заменить тебе Мэри, кошечка!

- Подумаешь, испугала! - сказала Синди, подбочениваясь. - Ну попробуй, попробуй!

Могла начаться драка, в которой у отважной, но слишком пухленькой и слабенькой Синди не было никаких шансов одолеть поднаторевшую в этих делах Соледад. Вспомнив, какую школу мордобоя моя самозваная супруга прошла в тюрьме, я пожалел Синди и остановил решительную Соледад.

- Ну не будь такой сердитой, моя золотая! Ты же пришибешь ее одним пальцем, ей-Богу! Такой чудесный вечер, а вы ссоритесь. И из-за чего? Из-за того, что крошка Синди один разочек попользовалась чужим имуществом... Но не сломала же она его, верно? Ты сама могла убедиться. Ведь эта штука работала нормально, не так ли?

- Ты порядочная свинья, Анхель! - сказала Соледад по-испански, чтобы не поняла Синди. - Ведь знаешь, что я тебе ни в чем не могу отказать... А эта маленькая нахалка заслуживает хорошенькой порки!

- Ну будь милосердна, - сказал я с легким подобострастием, - ты же великая женщина! Все великие женщины были милосердны, об этом я в книжках читал.

- Ты, оказывается, что-то читал? - хмыкнула Соледад. - Ручаюсь, что последняя твоя книжка была прочитана еще в начальной школе.

- Вовсе нет... - обиделся я. - Разве я не умею говорить, как начитанный?

- Наслушавшись по телевидению, как говорят в английских фильмах, ты не перестал от этого быть балбесом-янки.

- Можно подумать, что ты воспитывалась в Оксфорде...

- Ну, в католическом приюте я неплохо училась, хотя и хулиганила. И моя английская речь - оттуда. Я еще и по-французски говорю.

Бедная Синди не понимала ни черта, переводила глаза с меня на Соледад и с Соледад обратно на меня, ожидая, что мы вцепимся друг другу в морду. Она слышала испанскую речь, которая для англоязычного уха звучит как перебранка, даже при вполне мирном диалоге.

- Ладно, - хмыкнула Соледад, - я помилую ее. Но в наказание ты будешь спать с нами обеими, так, как это было с Марселой... Нет, это уже было... Ба, это же так просто, надо позвать еще и Марселу.

Она открыла дверь, прошла по коридору несколько шагов и распахнула дверь. Через минуту она появилась оттуда, подталкивая впереди себя заспанную Марселу.

- Чего ты спать-то не даешь? - ворчала креолка. - Совсем сдурела! Другая бы к себе привела пять мужчин, а этой нужно трех женщин для одного...

Тем не менее она пришла к нам.

- Какое страшное социальное неравенство! - сказал я, еще раз решив сыграть в коммуниста. - Там внизу, в трюме, сорок здоровых мужчин вынуждены пользоваться одной-единственной тощей шведкой, а здесь у меня - целый гарем. Только Мэри не хватает...

- О, какие мы устроим любовные игры под свист урагана! - мечтательно закатила глаза Соледад.

- Мэри некогда, - сказала Синди, - она ремонтирует компьютеры, которые вы испортили.

- Как славно! - вырвалось у меня. Тем не менее Соледад была настроена решительно. Она начала наливать виски, бренди и водку, собираясь, видимо, напоить всех до свинского состояния. Это облегчило общение. Я медленно стал погружаться в некий голубоватый туман, из которого то и дело проглядывало одно из трех женских лиц, тоже хмельных и постепенно принимающих плотоядное выражение. Какие произносились слова - я не помню, вероятно, к счастью, потому что иначе умер бы от стыда. Много ли я говорил? Вероятно, много, но еще больше я действовал руками и ногами. Из воспоминаний слуховых хорошо сохранился в памяти визгливый хохот, который исторгался из женских глоток, из обонятельных - удушливо-приятный (бывает, очевидно, и такой), запах пота, духов, перегара, косметики и еще чего-то, сугубо женского. Наконец, осязательная память сохранила лишь одно - кожу, гладкую, голую, влажную и горячую. И еще волосы светленькие, принадлежавшие Синди, мягкие и шелковистые, а также жесткие, шуршащие, а в некоторых местах и колючие - Марселы и Соледад. Кожи и волос, как мне казалось, было так много, что временами чудилось - весь мир только из них и состоит. Я вообще и по сей день не могу точно определить, где проходила грань между пьяным бредом, сном и явью. Три пары грудок, различавшихся объемом и цветом кожи, три пары ног, неутомимых и жадных, три живота, шесть ягодиц вся эта масса весьма приятных и полезных вещей с ужасающей простотой и откровенностью была предоставлена мне в пользование. Впрочем, скорее всего, чтобы описать мое положение, нужно изобразить человека, скачущего сразу на трех лошадях. Это было грандиозное родео! Вероятно, если бы в каюте стояла видеокамера, последовательно запечатлевавшая все чудеса, которые происходили в эту ночь под вой урагана в скалах и снастях, то назавтра мы бы смотрели этот фильм с величайшим интересом, удивляясь и восхищаясь. По-моему, Соледад подсыпала мне какие-то таблетки, от которых я приобрел фантастическую потенцию, но тем не менее пальцы обеих рук все время куда-то лезли, что-то гладили, чесали, дергали, щипали... Губы и зубы партнерш рвали меня на куски, их ладошки и ногти терзали меня со всех сторон. Можно было видеть, и не раз, как Соледад начинала ласкать Синди, Синди - Марселу, Марсела - Соледад. Этот копошащийся клубок змей, в который затянули меня, тихого и мирного удава, перемял все белье, заляпал его пятнами поплывшей туши, помадой, вином, сигаретным пеплом, а также всякими иными веществами. Видения паровой машины, отбойного молотка, шомпола, прочищающего ствол оружия, постоянно носились у меня в голове...

В общем, счастье великое, что я остался жив и здоров.

Очнулся я, когда белесый свет проник сквозь иллюминатор. Я оглядел помещение, выбрался из-под груды тел, невнятно проворчавших что-то и вновь захрапевших. По полу катались в такт легкой качке судна пять или шесть разных бутылок, белели осколки расколотой тарелки, маслянисто блестели рваные куски фольги от плиток шоколада и использованные презервативы. Я насчитал восемь штук, а девятый снял чуть позже.

За иллюминатором, покрытым водяными каплями, было мрачно и сыро. Низко, едва не цепляясь за скалы, окружавшие лагуну, неслись облака, серые и рваные, словно вата, которой протерли грязную кожу. По лагуне ходили заметные волны, бились о скалы, качали пришвартованные друг к другу "Орион" и "Дороти". Однако эти волны были совсем ничтожными, если сравнивать их с теми, что с ревом и пушечным грохотом бились в берег с внешней стороны, там, где океану не было преград. Водяная пыль клубилась над скалами, ветер нес ее над лагуной, обрушивал на джунгли, на палубы и надстройки яхт. На горе, открытой ветру, деревья пригнулись, словно трава, с них срывало листья и целые ветки, а те, что стояли отдельно, были повалены и выворочены с корнем.

Я хлебнул стаканчик бренди, прополоскал рот остатком содовой. Можно было продолжать спать, но тут зашевелилась Марсела, лежавшая с краю, похлопала глазами, встала, почесала себя между ногами и, сонно пошатываясь, зашлепала босиком в туалет. Оттуда она переместилась в душ, долго мылась, затем вытиралась полотенцем Соледад и наконец выбралась обратно, чистенькая и посвежевшая.

- Ну, мы вчера и дали... Прямо фак-сейшн какой-то, - сказала Марсела, сдирая за колечко крышку с пивной банки. - Такое я только с Хорхе дель Браво помню, да и Соледад, наверно, тоже. Как уж тебя хватило? Смотри, у тебя даже вон тут помада...

Помада была на том месте, которое мусульмане и иудеи предпочитают удалять по религиозному обычаю. Там же прилипли два волоска, черный и золотистый.

- Опять прицепились! - проворчал я, вспомнив, как Марсела позавчера чуть-чуть не перестреляла всех из-за такого же приставшего золотистого волоска. На сей раз Марсела была терпимее.

- Это не мой, - сказала она, смахивая черный волосок, - у меня такие еще не выросли... Это Соледад себе метелку нарастила. Смотри, наловим мы с нее чего-нибудь... Хорхе рассказывал, что ему пришлось однажды выводить насекомых из-за этой канальи.

- Кстати, - отгоняя от себя неприятные предположения, спросил я, интересно, как там сейчас на Хайди?

- Я вчера слушала транзистор у Варгаса, - сообщила Марсела. Гран-Кальмаро передавало, что партизаны уже окружили Сан-Исидро. Может, только ураган им помешает взять столицу.

- Интересно, Лопес уже удрал с острова или нет?

- Он будет держаться до конца, и дель Браво не уйдет, - сказала Марсела уверенно.

- Почему? Что же они, жить не хотят? Их ведь растерзают, даже если суд оправдает...

- Просто я их очень хорошо знаю. Ну, Лопеса, конечно, нет, а вот Хорхе... Впрочем, Лопес и Хорхе дель Браво - это одно и то же, это два пальца на одной руке. Понимаешь, я никак не могла понять, откуда у них столько денег. Я, конечно, не бизнесмен, но кое-что знаю о ценах, курсах и так далее. Я думаю, что всего бюджета острова не хватило бы на то, чтобы, оборудовать хотя бы одну асиенду, такую, как "Лопес-23". Все, что понастроено там, под землей, это слишком дорого, намного дороже, чем могли бы себе позволить правители такой маленькой страны. К тому же из-за нашей диктаторской власти мало кто делает вложения, а кредиты нам и вовсе почти не давали.

- Но кто-то же делал вложения? - спросил я. - Ведь деньги откуда-то пришли, верно?

- И мне кажется, что теперь я знаю, откуда. Хотя и не уверена... - Марсела замялась.

- Ладно, скажи хотя бы, что ты предполагаешь! - потребовал я, чувствуя, что эта смугляночка поможет мне понять, во имя чего завертелась вся эта карусель.

- По-моему, где-нибудь там, в зоне "Зеро", какой-то супербанк мафии, наркобаронов, нацистов или еще кого-нибудь. Причем не просто банк, а хранилище золота и драгоценностей. Может быть, это они про запас положили, может - на черный день, но только положили, а Лопеса поставили сторожем. Я думаю, что они, эти боссы, потому и понастроили под землей все эти дворцы, что приберегают их для себя на случай атомной войны.

- Хм, - сказал я, ощутив легкий озноб, несмотря на жару, царившую в каюте. - А не слишком ли мы фантазируем?

- Не знаю, - пожала плечами Марсела, - только я знаю точно, что Хорхе и Лопес - это только пальцы, а рука, которая ими двигает, очень далеко. Если тебе не очень противно, я расскажу один случай... Только ты не будешь ругаться?

- С чего я должен ругаться?

- Ну, потому, что я не хочу, чтобы ты подумал, будто я совсем уж бесстыжая. Мужчины - народ ревнивый...

- Можно подумать, что я не знаю, какие у тебя отношения были с дель Браво!

- Дело не в этом... Когда речь ид сто работе, я ничего не стесняюсь. Я шлюха, это моя профессия. Я могу спокойно рассказать тебе, кто и как меня трахал, сколько платил и какие слова говорил. А тут получилось вот что. Хорхе, всего за несколько дней до того как решил меня выставить, почему-то был очень нежный, добрый и вообще сам на себя не похожий. Несколько ночей... в общем, мне показалось, что он меня любит, потому что мне с ним было очень хорошо. Вот этого я и стесняюсь...

- Ты влюбилась в него? - спросил я как можно равнодушнее.

- Да... - потупилась эта скромница, которой, кажется, очень захотелось, чтобы я ее поревновал. Но, к сожалению для нее, ревновать я был не в состоянии, потому что жаждал узнать не о ее чувствах к Хорхе дель Браво, а о том, какой же все-таки случай привел ее к мысли, что Лопес и дель Браво чьи-то марионетки. Однако женщине кажется важным в данной ситуации совсем не то, что мужчине. Возможно, я так ничего и не узнал бы, если бы на моем лице не появилось выражение досады. Досадовал я лишь на то, что Марсела тянет с изложением сути дела, но Марселе-то казалось, что я ревную! И, ободренная тем, что я к ней неравнодушен, глупышка, наконец, приступила к рассказу о том, чего я ждал:

- Я очень хотела быть с ним вместе. Я готова была делать все, что он захочет, и даже не просить денег. Я сама лезла к нему, сама! И вот однажды, когда я только-только решила с ним поиграть, зазвонил телефон, который раньше никогда не звонил. У Хорхе в спальне было пять телефонов - один к Лопесу, три - в управления службы безопасности, а один - неизвестно какой, который никогда не звонил, и я даже думала, что он отключен. Невзрачный такой, серый и всегда пыльный. Теперь я знаю, почему он всегда был пыльный. Хорхе хотел знать, не трогал ли его кто-нибудь. Вообще, ему часто звонили ночью. Он очень злился, ворчал и даже с Лопесом разговаривал без особого почтения. Они были на "ты", могли даже спорить и ругаться, хотя один - президент, а другой - всего лишь член кабинета. Лопес знал, что у Хорхе много ниток в руках, и он боялся с ним ссориться. А уж если звонил кто-то из безопасности, Хорхе в выражениях не стеснялся. Хотя ему, конечно, звонили не просто так, а по очень важным делам. Наверное, он мог бы запретить подчиненным беспокоить себя по ночам, но не хотел этого делать. Его офицеры должны были позвонить, выслушать его ругань, а потом получить указания - такой порядок. Ну вот, а тогда вдруг зазвонил тот, пыльный. У него звук был особый, музыкальный: тю-лю-лю-лю! Тут я хотела ругаться, потому что мне нужен был Хорхе. А он вскочил так, будто ему самому воткнули что-то в зад. Схватил трубку и произнес уважительным таким тоном. "Я вас слушаю". Обычно он говорил: "Что тебе не спится, Педро?" - или вообще "Какого черта среди ночи? Это вы, Мартинес? Не заикайтесь, а докладывайте, боров! Так. Понятно. Вы старый осел, генерал, маму вашу в задницу!" Ну, и так далее. А тут он чуть ли не кланялся этому телефону и говорил только "Да, сеньор! Будет исполнено, сеньор! Нет-нет, не стоит беспокоиться, сеньор!" Мне даже стало удивительно и немного страшно, с кем он может так разговаривать? Ведь на Хайди выше его по должности только сам Лопес, но с ним он никогда не угодничал.

- Может быть, сам Господь Бог или дьявол? - пошутил я не очень удачно.

- Ты знаешь, - вполне серьезно произнесла Марсела, - я сразу подумала о дьяволе. Ведь Хорхе, вне всякого сомнения, слуга нечистого. О, если бы ты видел, как он смотрит на пытки! Он специально по пять раз прокручивал видеозаписи допросов, чтобы посмотреть, как мучаются.

- А тебя он не садировал? - поинтересовался я.

- Как ни странно, нет. Наверно, он весь садизм расходовал у себя в управлении, а потом - на этих просмотрах.

Разговор опять устремлялся в сексуальное русло, а мне хотелось все же узнать, что еще Марсела смогла услышать.

- Так, - сказал я, - значит, ты слышала, что Хорхе дель Браво заискивал перед тем неизвестным абонентом, который, как я понял, помешал ему совершить с тобой сношение?

- Не знаю, помешал ли он ему, но мне он помешал точно. После этой беседы Хорхе всю ночь проворочался, но так ничего и не смог. А еще через несколько дней он меня выставил. Мне даже казалось, будто он меня в чем-то подозревает. И когда он расплачивался, а потом выдавал мне справку для обслуживания высшего генералитета, то был очень зол. Я очень боялась, что меня убьют.

- Что же он там услышал по этому телефону? - спросил я, как говорится, риторически.

- Не знаю. Кроме, "да, сеньор", "слушаюсь, сеньор", я больше ничего не слышала. А спрашивать боялась. И правильно делала, наверно, потому что мне вообще-то нельзя было знать об этом телефоне. Если б я еще и полюбопытствовала, то меня бы точно убрали. У нас ведь люди легко исчезают. Но я уверена - звонил хозяин, которому и Хорхе, и даже Лопес - просто слуги. Даже не слуги, а рабы, которых можно отодрать бичом из акульей кожи или заковать в цепи.

- Занятно, - сказал я, привлекая к себе Марселу. Креолочка прикорнула ко мне на плечо, ее влажные непросохшие волосы источали пряный запах моря, а в полуприкрытых черных глазенках светились преданность и доверие.

- Ты еще кому-нибудь рассказывала свои наблюдения? - спросил я, задумчиво поглаживая ее по бедру.

- Неужели я похожа на идиотку? - хмыкнула Марсела.

- Неужели там не проскользнула хотя бы одна фамилия, имя?

- Не помню. По-моему, ни одной. Хотя кажется, один раз что-то такое говорилось. Какая-то дурацкая фамилия, что-то связанное с лошадьми.

- Кабальерос? - предположил я.

- Нет, фамилия была английская или американская. Лошадь по-английски "хорс", верно?

- Ну, да Хорсмэн? Вообще-то фамилия редкая Хорсмит?

- Нет, не то. Вспомнила! Хорхе сказал "Сеньор Хорсфилд, будьте здоровы!"

- Что ж ты говорила, что не знаешь, с кем он говорил? - вскричал я. - Он говорил с Хорсфилдом, вот кто его патрон!

- А кто это - Хорсфилд?

- Ну, этого я тоже не знаю.

- По-моему, здесь говорили о Хорсфилде? - послышался хрипло-сиплый голос Джерри, выбиравшегося из-под койки, куда его задвинули, чтобы не спотыкаться об него во время ночного кутежа.

Он, пошатываясь, встал, поправил очки, висевшие у него на одном из ушей, нетвердо прошел в туалет, а когда вернулся, то спросил еще раз.

- Вы беседовали о Хорсфилде?

- Да, - ответил я, удивляясь тому, что Джерри не замечает совершенно голой Синди, лежащей в обнимку с Соледад на кровати. - А вы его знаете, Джерри?

- Он приятель моего отца, - ответил Купер-младший, - они часто играют в гольф. Он человек из правительства. По-моему, что-то близко от военных...

- Вы его плохо знаете?

- Нет, не очень плохо, - сказал Джерри, - я тоже играл с ним в гольф. Он очень эрудированный, высокообразованный человек. Отец считал, что когда-нибудь он станет президентом США.

- Вот как! - прикинул я. - А как его имя?

- Джонатан Уильям. У него очень симпатичная молодая жена, лет на двадцать его моложе. Руководит благотворительным фондом для Латинской Америки. Отец один из учредителей фонда. Самому Хорсфилду лет шестьдесят, но он браво смотрится рядом со своей Риджин. Она зовет его "Джю", утверждая, что это сразу заменяет оба имени и фамилию "Джей-дабл ю-эйч" - "Джонатан Уильям Хорсфилд". У него есть слабости, он очень любит дарить всем вещи со своей монограммой. Конечно, друзьям или близким знакомым. Мне он в свое время подарил записную книжку с такой монограммой...

Тут Джерри подошел к запотевшему иллюминатору и пальцем нарисовал на нем сложное переплетение из джей, дабл ю и эйч.

- Ой! - вскричала Марсела. - Я видела такую закорючку! У Хорхе на письменном столе несколько раз лежала папка с таким тиснением... Иногда утром, когда он поднимался раньше меня, то сразу шел работать к себе в кабинет. Когда я приходила туда, он прятал эту папку под какую-нибудь бумагу, а меня обычно выпроваживал.

- Что она сказала? - поинтересовался Джерри.

- Она сказала, что видела эту монограмму в кабинете Хорхе дель Браво, донесся сонный голос Соледад, которая, по-детски протирая глаза, поднялась с ложа, бережно отодвинув к стене Синди, и с неожиданной стыдливостью попросила Джерри отвернуться. Только тут бедняга, кажется, сообразил, что, пока он валялся пьяным в полной отключке, его нареченная невеста предавалась самому разнузданному блуду. Соледад накинула халат, глотнула пива из банки и сказала:

- Я тоже не знала, кто этот "Джей-дабл ю-эйч" и вообще не знала, что это значит, пока Хорхе не сделал мне предложение. Соблазн был дьявольский - взять за рога такого быка! Другая согласилась бы сразу, на первой секунде. Но я была достаточно нахальна, чтобы начать торговаться. А Хорхе - Марсела может это подтвердить - легко заводится, когда ему перечат. Я начала с того, что он не разведен со своей старухой. Зачем ему жениться на шлюхе, которой только свистни - и она ляжет? Вот тут Хорхе и начал рассуждать о любви, о том, что он меня боготворит и так далее - цена всему этому была меньше одного сентаво. Я заметила, что любить меня он может сколько угодно, но этого вполне достаточно, потому что женитьба лишит меня заработка. И вот тогда он заорал: "Да что ты понимаешь в деньгах? Ты знаешь, сколько их может быть у тебя?" И вот тут он рассказал мне очень многое, наверно, столько, сколько не следовало говорить. В частности, о том, что такое "джей-дабл ю-эйч". Точнее, кто такой Джонатан Уильям Хорсфилд. Но дальше я рассказывать не буду, потому что иначе все вы станете людьми, которых придется убрать немедленно. Не так ли, милый?

- Да, да, - подтвердил я.

Прогулка по Сан-Фернандо

Хотя я был убежден, что буду первым человеком, кого Соледад отправит на съедение акулам, тем не менее иного выбора, как играть роль супруга, мне не оставалось. Джерри после перепоя соображал очень медленно. Ему явно хотелось разобраться с Синди, но хитрая малышка старательно изображала полное беспамятство. Открыв глаза и увидев себя - якобы неожиданно! - в полной близости к природе, мисс Уайт сжалась в комочек и, завернувшись в простыню, завизжала:

- О Боже, они изнасиловали меня! Напоили и изнасиловали! Джерри, я ни в чем не виновата!

- Ты сама кого хочешь изнасилуешь... - с добродушием произнесла Соледад. Не ломай комедию, а иди подмывайся.

Синди сорвалась с места и исчезла в душе. Джерри подпер щеку рукой и напряженно молчал.

- По-моему, мистер Купер, вы собираетесь повеситься? - поинтересовалась Соледад. - У вас нет никаких других альтернатив?

- Я так любил ее... - пробормотал Джерри, вытаскивая из-под стола бутылку бренди. - Она - средоточие ума, она, которая так хорошо понимает компьютеры... И тут - такой бордель.

- Проституция - древнейшая профессия, надо это не забывать, Дружок! наставительно сказала Соледад. - Более того, женщина, которая посвятила себя служению сексу, в десять раз более естественна, чем та, которая занимается компьютерами. Ручаюсь, что компьютерами она занялась исключительно для того, чтобы поймать вас на крючок. Женщины лезут в мужские занятия прежде всего потому, что там легче охмурить какого-нибудь мужика, уставшего созерцать экраны дисплеев или дубовые рожи морских пехотинцев, слушать бесконечные доклады о финансовых операциях или политической конъюнктуре. Именно так рождаются женщины-ученые, женщины-военные, женщины-бизнесмены и женщины-политики. Там, где масса мужчин, легче высветить свои преимущества. Среди толпы кинозвезд и старлеток каждая имеет шанс потеряться. Но вот когда среди сотни офицеров или чиновников появляется одна - пусть даже не самая очаровательная, то тут у нее есть реальный шанс. А вот выдвинуться среди тысяч проституток - это подвиг. Верно, Марсела?

- Отвяжись ты, - сказала лениво ее коллега, - зачем ты так любишь подчеркивать наше дело... Работа как работа, не хуже других. Но почему, если кому-то хочется, не заниматься компьютерами?

- Потому, дорогая подружка, что все эти, - Соледад ткнула пальцем в Синди, - думают, что хоть чем-то лучше нас, раз зарабатывают себе на жизнь математикой и электроникой. И при этом забывают, что Господь наградил их теми же органами, что и нас. А эти органы, как известно, требуют своего постоянно, и подавить их никакая технократия не в состоянии. Поэтому, когда этим интеллектуалкам приспичивает, они развратничают хуже последней шлюхи.

- Джерри! - завопила оскорбленная Синди. - Ты так спокойно все это слушаешь?!

- А что я могу изменить? - пожал плечами Джерри, обретая понемногу здравый смысл. - К тому же миссис Родригес, видимо, права. Посмотри на ее мужа, он тоже спокоен, хотя его супруга бравирует тем, что была проституткой. Наверно, в этом и состоит грубая правда жизни: все женщины - шлюхи!

- Так! - вскричала Соледад. - Юноша прав! Если подсчитать общее количество членов, которые побывали здесь за деньги, - она хлопнула себя ладошкой по низу живота, - и тех, которые крошка Синди пускала к себе бесплатно, то еще неизвестно, где окажется больше!

Синди отважно ринулась вперед, но я заслонил собой Соледад, потому что очень боялся за жизнь и здоровье маленькой блондиночки. Я сцапал Синди в объятия - напомню, что она только что выскочила из душа, была голенькая и свеженькая, - и попытался ее успокоить.

- Не надо, крошка! Тебе с ней не справиться! Она отпихивала меня и пыталась вырваться, но в результате мы упали на кровать. Синди, барахтаясь, вопила:

- Джерри! Он меня насилует!

На самом деле у меня после бурной ночи и в мыслях не было ничего подобного. Однако, поскольку Синди - еще раз напомню! - была голенькая и ароматная, во мне опять пробудилось чувство. К тому же Синди, по какой-то непонятной причине, вместо того, чтобы сомкнуть ляжки, их раздвинула...

- Смотрите, Джерри, - ласково проворковала Соледад, любуясь, видимо, тем, как начала колыхаться моя задница, - разве вас не возбуждает это? Видите, они соединились, они сгорают от страсти!

При этом она сопела так страстно и жадно, что если бы я уже не занимался с Синди, то наверняка залез бы на нее.

- А я без пары осталась... - огорченно произнесла Марсела.

- Найди Варгаса, он будет очень рад, - просопела Соледад.

Некоторое время я не смотрел в ту сторону, где Соледад пыталась пробудить Джерри к жизни. Оттуда доносились шелест рук по коже, поцелуи, потом сладкое чмоканье Соледад и легкие стоны Джерри. потом на свободный участок кровати рядом с нами упал мистер Купер-младший, а сверху, словно орлица на пойманного зайчика, уселась хищная Соледад.

- Как славно мы все устроились! - воскликнула она.

Некоторое время все только тяжело дышали и постанывали. Синди и Джерри лежали рядышком, закрыв глаза и отвернувшись друг от друга. Напротив, мы с Соледад, находясь на втором этаже и будучи активными элементами этой постройки, постоянно переглядывались. Потом мы, совершенно неожиданно испытав друг к другу нежное чувство, обнялись за плечи и как бы одно целое обняли наших партнеров. Те тоже лежали теперь рядышком, обнявшись.

- Знаете, - совершенно здравым голосом произнес Джерри, - атак намного интереснее!

Спустя полминуты после этих слов, тоненько взвизгнула Синди, а за ней намного ниже тоном простонала Соледад. Сразу после этого Соледад приподнялась и села на Джерри верхом, а затем, словно курица на вертеле, повернулась ко мне лицом. Я тоже поднялся, обняв ляжками бедра Синди и был схвачен жадными руками своей безумной "супруги".

- До пояса - я твоя, а ниже - Джерри! - хитренько прищурилась эта фантастическая женщина, для которой никаких условностей и приличий, видимо, не существовало. Позабыв о том, какое чмоканье слышал несколько минут назад, я обвил потный торс Соледад обеими руками и по-вампирски впился ей в губы... Да, в этом что-то было: сидя верхом на одной женщине, целоваться с другой, которая, в свою очередь, сидит верхом на другом мужчине. Странно, но, целуясь с Соледад, я ощущал, будто соединен не е Синди, а с нею. Даже тогда, когда мой взгляд опускался вниз и наблюдал, как ритмично вздрагивают у нее под животом тощенькие и бледные ляжки Джерри, а из пышного куста черных волос, буйно росших на лоне Соледад, высовывается корень всаженного в нее пениса, я не переставал испытывать удовольствие.

Синди и Джерри на своем первом этаже тоже целовались, не замечая ничего противоестественного в той фигуре, которую мы выстроили из четырех наших тел.

Целовались мы очень долго, а когда это надоело, занялись каждый своим партнером. Теперь, правда, Соледад взгромоздила Джерри себе на спину, и он с великим усердием зашлепал животом по ее заднице. Очень скоро обе красавицы начали постанывать, потом завизжали... Наша очередь праздновать тоже наступила скоро, и все четверо остались довольны.

Под душ все пошли вместе, набившись в тесную кабину. Затем захотелось пива, и ледяной "Карлсберг" полился в наши глотки.

- Жизнь великолепна, - заметила Соледад, - если уметь выжать все из нее до последней капелечки!

- По-моему, нас меньше качает, - заявил Джерри.

- Да, - согласился я, - похоже, ураган стихает.

- Более того, - он протер запотевшее стекло, - ветер совсем стих. И дождь не идет.

- Тогда, может быть, выйдем на палубу? Мы кое-как оделись и вышли на воздух. После спертого духа каюты, где мы просидели почти сутки, свежий воздух, еще довольно прохладный, был очень кстати. На палубе пришвартованной к "Ориону" "Дороти" в гордом одиночестве стояла Мэри.

- Ты там чувствуешь себя королевой, душенька? - съехидничала Соледад. - На десять кают - одна. А мы, бедненькие, вчетвером на одной кровати ютимся...

- Почему? - с притворным удивлением воскликнула Мэри.

- А так удобнее... - ответила Синди.

- Давайте прогуляемся по острову, - предложила Соледад. - Сейчас там еще свежо и будет так до завтрашнего дня. Варгас!

- Да, сеньора! - Негр появился на палубе в одних плавках, а следом за ним - Марсела, спешно подтягивая зеленые трусики.

Я был очень рад и за него, и за нее. Я ужасно любил, когда часть моей работы кто-то добровольно выполнял за меня.

- Варгас, шлюпку и трех сопровождающих. И вы" дайте всем моим друзьям ботинки для ходьбы по джунглям. Там не стоит шлепать босиком.

Через полчаса мы погрузились в моторную шлюпку, а затем в сопровождении охранников поплыли на берег. Один сидел за рулем и по прибытии на место остался у лодки. Остальные двое, вооруженные мачете и автоматами, пошли впереди нашей компании, обрубая переплетенные лианами сучья, ветви кустов расчищая нам дорогу. На острове была только одна тропа - от восточной лагуны до западной.

- Неужели до нас никто не ходил туда? - спросил я.

- Наверно, ходили, но еще до изобретения самолетов, - предположила Соледад. Она шла под руку со мной, следом в одиночестве топала Мэри, потом Синди с Джерри, и замыкали шествие Марсела с Варгасом.

- Мы, случайно, не за сокровищами? - спросил я, когда тропу повели вверх по склону. - Между прочим, мы туда довольно долго проходим - до темноты минимум. Я видел эту горку с вертолета - она очень крутая.

- Я думаю, что ночная прогулка не будет неприятной... - Соледад опять очаровательно улыбнулась, а я сказал:

- Если не считать змей и москитов.

- После урагана они не сразу очухаются, - возразила Соледад. - И вообще, единственные животные, которых я всерьез боюсь, - это люди.

Подъем делался все круче, и наши мачетерос стали рубить тропу по типу серпантина. Москиты действительно пока еще не беспокоили, а вот под ногами уже шуршала какая-то гадость. Тем не менее до вершины, точнее, до хребта, разделявшего остров пополам, мы добрались еще засветло.

- Какой прекрасный вид! - восхищенно сказала Соледад. Солнце, висевшее уже совсем низко, вытянуло тени скал, окружавших западную лагуну, а восточная уже окуталась сумеречной мглой. Белели постройки ооновского поста, вертолет, наши яхты.

- В ближайшее время ООН заинтересуется, куда делись бразильцы, - заметил я. - Ураган кончился. Сутки они подождут, а затем потребуют инспекции. То есть они могут ее и просто выслать сюда.

- Какой ты все-таки прагматичный! - вздохнула Соледад. - Стоишь над сверкающей красотой, любуешься закатом, а думаешь о таких мелких земных вещах!

- Можно подумать, что ты притащила меня сюда, чтобы полюбоваться закатом, - проворчал я.

- Вовсе нет! - возразила Соледад. - Я привела вас сюда для того, чтобы расстрелять.

- Это, конечно, неудачная шутка? - спросил я, печенкой чувствуя, что она вовсе не шутит.

- Да нет, муженек, все именно так и обстоит. Больше вы мне не нужны, а знаете вы очень много. Ты прав, сюда завтра к вечеру могут нагрянуть ооновцы, гран-кальмарцы или хайдийцы, а скорее всего, все вместе. Мне нужно как можно скорее начать поиски клада Эванса и успеть погрузить его на яхты. Мы отведем "Дороги" на Хайди, там приведем все в порядок. Золото с "Сан-Фернанды" мы заберем попозже. Может быть, Хорхе дель Браво подарит нам подводную лодку... Хотя скорее всего его уже не будет на Хайди, а счета и прорывные компьютерные программы будут у меня. Ну а вас придется прикончить. Особенно опасны, конечно, ты и Марсела, но я не буду делать ни для кого исключений. Впрочем, ввиду того, что вы все принесли мне массу удовольствий, я постараюсь, чтобы вы не мучились и не стану вас есть.

Я стоял болван болваном, с отупевшим, совершенно дурацким лицом - так мне позже рассказали! - и, наверно, именно это меня спасло.

Мы беседовали с Соледад по-испански, Мэри, Джерри и Синди нас не понимали, а Марсела с Варгасом шли позади и нашей беседы не слышали. Зато ее хорошо слышали охранники, которые стояли совсем рядом. Они и бровью не повели, только сняли автоматы с предохранителей и навели их на меня, Джерри, Синди и Мэри.

- Нет-нет, еще рано! - сказала Соледад. - Сначала мы найдем клад, покажем его им, а потом пристрелим. Варгас, ты взял рацию?

- Да, сеньора! - Варгас, опередив Марселу, быстро подбежал на зов. Он полез в карман и чуть согнулся, потому что "токи-уоки", видимо, слишком туго вынимались из кармана. Автомат, который висел у него на плече, соскользнул на траву... Как раз в этот момент сзади подошла Марсела, которая, как она потом утверждала, "и в мыслях ничего не имела", решила помочь своему приятелю и подхватила автомат. Конечно, это был один из "узи", которые отобрали у нас люди Соледад. Читатель еще не догадывается, что произошло? Вы совершенно правы!

Марсела схватила автомат за пистолетную рукоятку и, конечно, нажала на спуск! То ли Варгас снял автомат с предохранителя, когда его позвала Соледад, то ли нечаянно сдернул, когда продирался через кусты - теперь мы этого уже не узнаем.

Прежде всего, я неоднократно благодарил Господа за то, что длинная очередь, вылетевшая из ствола этой девятимиллиметровой дуры, пришлась исключительно по тем троим болванам в черном, которые собирались нашпиговать свинцом меня и еще трех янки. Она просвистела не более чем в двух футах от меня, а ближняя пуля в этом смертоубийственном веере мелькнула трассой так близко, что я на долю секунды зажмурился. Именно эта пуля вонзилась в пузо самому дальнему охраннику и помешала ему сделать из меня дуршлаг.

Меня словно вывели из шока. Не дожидаясь, пока Варгас придет в себя, вырвет у Марселы автомат, в котором еще что-то оставалось, и выпустит этот остаток в меня и прочих, я совершил небольшой прыжок, и крепенький каблучок моего ботинка - спасибо, Соледад! - вмял носовую кость негра внутрь черепа. Этого вполне хватило для того, чтобы Варгас навсегда перестал представлять какую-либо угрозу для моего здоровья. Все-таки я должен был поблагодарить тех инструкторов, которые готовили меня к выброске на Хайди.

- Боже, какой ты ревнивый! - вскричала Марсела, полагая, что у меня нет никаких иных причин так сильно бить бедного негритоса. Впрочем, едва она увидела трех охранников Соледад, лежащих на земле, как тут же хлопнулась в обморок.

Сама Соледад царапалась и кусалась, как пантера, угодившая в сеть к охотникам. На нее навалились одновременно Синди и Джерри, которые правильно поняли все, едва увидели наставленные на себя автоматы, и очень вовремя отреагировали, когда Соледад рванулась к упавшим пиратам, чтобы заполучить в руки их оружие. Мэри некоторое время не вмешивалась, а затем подошла к месту свалки и придавила Соледад к земле. Стриженая медведица, как я уже имел честь отметить, весила порядочно.

Я отобрал у одного из мертвецов автомат и пристрелил того, что корчился с пулей в животе. Я ничего не понимал в полостной хирургии, и выстрел в голову был единственным средством, которое я мог предложить для облегчения страданий несчастного негодяя.

Пока я занимался благотворительностью, Соледад скрутили, связав ей запястья бюстгальтером. Ругань, которую извергала ее глотка, я приводить не стану, ибо она была неподражаемо-виртуозна и уснащена столь сильными выражениями, что моя постаревшая память отказывается мне служить, едва я их вспоминаю.

Но тут, когда я еще не совсем осознал, что произошло, и не успел подумать, что делать дальше, валявшаяся на земле рация, которую уронил уже покойный Варгас, вдруг запищала.

- "Орион" вызывает Соледад, отвечайте. Прием. Несколько секунд я думал, что может последовать, если этот вызов останется без ответа. Потом я подошел к Соледад, извивающейся на земле, словно раздавленная гадюка, сел ей на спину, придавив связанные запястья к пояснице и приставил к затылку автомат. Ругань прекратилась.

- Ты очень хочешь жить? - спросил я, испытывая удовлетворение от того, что могу одним легоньким движением пальца вышибить мозги из-под этих пышных, сверкающих угольным блеском волос.

- Что ты от меня хочешь? - прохрипела она.

- Благоразумия, девочка, - сказал я тоном священника на исповеди, - не делай глупостей, и ты останешься жива. Ведь это так просто - ответить по "токи-уоки" на "Орион", что у вас все в порядке, что все лишние уже на том свете... Я успел к тебе привязаться и мне жаль раскалывать твою симпатичную головку.

Я нажал переключатель на передачу, и Соледад ответила:

- Слушаю! Слушаю вас, "Орион".

- Извините, сеньора, срочное сообщение. Радиостанция поста ООН приняла шифрованную телеграмму, следом идет открытый текст: "Подтвердить получение и ответить тем же шифром". Что делать?

- Скажи, что подумаешь, и через пять минут ответишь.

Соледад подчинилась. Конечно, эти пять минут думала не она, а я. Ясно, что пираты никаких шифров ООН не знают, как не знают и условного сигнала о подтверждении приема. Весьма вероятно, что в случае неподтверждения какой-нибудь начальник тут же отдаст приказ, и к острову двинутся корабли бразильского флота. Правда, это было бы совсем неплохо, если бы мне не пришлось потом объяснять, откуда и зачем я прибыл на Сан-Фернандо. У меня никаких документов, официально я не выезжал из Штатов и, чего нельзя было исключить, - давно уже числюсь погибшим в автомобильной катастрофе и похороненным на католическом кладбище в каком-нибудь Джордж Вашингтон-виллидж, штат Юта. (Никогда там не был и не уверен, что есть такой городишко.) Все это могло в конечном итоге закончиться плохо. Например, мистер Хорсфилд, о котором я так поздно узнал, может захотеть, чтобы я не воскресал, а очутился там, где мне положено лежать...

Поэтому, после некоторых раздумий, я ответил:

- Передай, чтобы они снимали охрану со склада, где заперты бразильцы, а затем быстренько грузились на "Орион" и полным ходом уходили на Хайди. Скажи, что мы пойдем на "Дороти"...

Соледад повторила все, как надо, и я погладил ее по волосам.

С горы было хорошо видно, как заворочалась команда на "Орионе". Яхты расцепились, заурчали лебедки, снимающие "Орион" с якорей, затем он с помощью дизеля отошел от "Дороти", развернулся на середине лагуны и двинулся по направлению к выходу. По другую сторону хребта несколько черных фигурок побежали к пирсу, и вскоре оттуда отчалила моторка. "Орион" вышел из пролива и застопорил ход у выхода из западной лагуны, чтобы принять на борт лодку. После этого на пиратской яхте врубили газотурбинную установку, и "Орион" с огромной скоростью понесся в направлении Хайди. Как раз в это время солнце уже наполовину село.

- Так, - сказал я, - переодевайтесь в черное. Брезгливость засуньте себе в задницу!

Никто не возражал. Я влез в комбинезон Варгаса, с трех остальных сняли одежду и оружие Синди, Мэри и Джерри. Марсела уже пришла в себя, но ей пришлось идти как есть. Соледад заткнули рот и поверх кляпа еще завязали повязкой. Я повел ее перед собой. Ведь еще оставался один охранник у лодки...

Когда мы спустились, было уже совсем темно. Охранник привстал, сделал нам шаг навстречу и произнес:

- Ну, слава Богу, сколько ждать можно... Конечно, он дождался. Автомат коротко крякнул, и темная фигура осела на песок. Марсела автомат взяла, но надевать черное отказалась. Впрочем, нам оставалось только добраться до "Дороти". И все же я опасался, что пираты оставили человек пять на яхте.

Моторкой я управлял сам. Мы подошли к неосвещенной яхте, забросили кошку. Я кое-как вскарабкался на борт, сбросил штормтрап и помог влезть Мэри, которая привела в действие стрелу. Лодка вместе со всеми была поднята на борт.

- Пока вы занимались сексом, - сообщила Мэри, - я починила компьютер, и теперь все у нас в порядке. Но дойти отсюда мы можем только до Гран-Кальмаро, дальше не хватит топлива.

- Ну, ладно, - согласился я, - пойдем туда.

- Заодно побываем на вилле, которую нам обещал подарить папа, - сказал Джерри. - Очень приличное место!

- Но мне хочется домой! - заныла Синди. - Мне уже осточертели все эти тропики.

- Господи, да ведь нам надо хоть чуточку подождать, когда вернется отец... - пробормотал Джерри.

- Твой отец вряд ли вернется, - сказал я довольно безжалостно. - Соледад подстроила ему авиакатастрофу.

Джерри побледнел. В салоне, где мы сидели, было яркое освещение, и разглядеть это было нетрудно.

- Вы знали об этом и молчали?! - вскричал он, и я пожалел, что дал автомат ему, а не Марселе.

- Да, да! - заорала и Синди. - Может быть, вы, мистер Родригес, все-таки объясните, что у вас за разлад в семействе? Или ваша супруга решила прикончить вас просто из ревности?

- Идиотизм, - пробормотала Мэри.

- Знаете что, господа, - позволил я себе заметить, - если бы не я и не малышка Марсела, то все мы сейчас находились бы на пути к Акульей отмели, где разбился самолет вашего отца. Там необычайно прожорливые белые акулы длиной в двадцать футов каждая, и к утру мы успели бы перевариться у них в желудках. А если бы я во время переговоров с вами начал играть не в ту игру, какую подготовила мисс Соледад, то все мы попали бы туда еще вчера днем, но перед этим нас хорошенько помучили бы.

Соледад завертелась на своем стуле и замычала что-то через повязку.

- Вы хотите что-то сказать, мисс? - осведомился я и, размотав повязку, вытащил кляп.

- Скотина! - следом за кляпом изо рта моей крошки посыпались слова, одно нецензурней другого. Однако весь основной запас тюремной брани Соледад, как видно, исчерпала еще на горе, потому что на сей раз ее ругани не хватило даже на пять минут.

- Надо же, - заметил Джерри, когда Соледад притихла, - а ведь как изящно выражалась при разговорах на деловые темы! Производила впечатление вполне культурной женщины...

- Да, - сказал я с сожалением, - по-моему, Соледад, ты еще не вполне поняла, что произошло. За ту подлость, которую ты устроила на горе, я с удовольствием прикончил бы тебя таким способом, который даже тебе, дырке вонючей, в голову не приходил! Ей-Богу, я насадил бы тебя на крючок, привязал к корме яхты и волок так до тех пор, пока на тебя не клюнула акула!

- Да что вы говорите! - всплеснула руками Синди.

- Анхель! - выкрикнула Соледад почти умоляюще, похоже, приняв все за чистую монету. Возможно, на моей физиономии она прочитала нечто неприятное.

- Что "Анхель"?! - проворчал я, чувствуя, что убить эту прекрасную гадюку все-таки не смогу - воспитание не позволит.

- Я же шутила! - воскликнула она. - У тебя нет чувства юмора! Я вовсе не собиралась вас убивать. Просто у меня возникла мысль, что неплохо бы вас напугать. Это такой оригинальный переход - от нежности к смерти.

- Сейчас ты можешь говорить все, что угодно. Если бы Марсела случайно не угостила очередью твоих холуев, то мы уже давно были бы нашпигованы свинцом.

Соледад заплакала, поникла, и мне стало ее жалко. Все-таки она была слишком красивая.

- Ладно, - сказал я, - Мэри, у вас есть где запереть эту дрянь?

- Да в любой каюте! - пожала плечами та. Я повел Соледад в свою каюту. Усадив ее со связанными руками на постель, запер дверь, отложил подальше автомат, а затем развязал руки. Соледад уткнулась в подушку и тихо плакала, шмыгая носом и всхлипывая.

- Перестань хныкать, - сказал я, - я знаю, что ты прекрасная актриса. Твои штучки действуют! Я уже начал думать, что ты и впрямь по-дурацки шутила... Но я ведь тебя спрашивал, шутишь ты или нет. А ты сделала серьезное лицо. Так когда ты играла, там или сейчас?

- Да, - зло призналась Соледад, - я хотела расстрелять вас, потому что вы все очень много знали, и таковы суровые законы жизни: не оставляй тех, кто знает о твоих деньгах. Я тебе могу сказать все, что я хотела делать дальше. Мы погрузили бы золото из клада Эванса и повезли бы его в Колумбию. У меня там есть связи, и я смогла бы положить в банк хорошую сумму. Потом мы бы взяли все, что осталось на "Санта-Фернанде", а под конец, когда все денежки лежали бы на моих счетах, я уничтожила бы всю свою команду вместе с яхтой и стала бы жить на проценты, ничего не делая, кроме как проворачивая кое-какие делишки через прорывные программы Джерри Купера...

- Вот это на тебя похоже, - согласился я. - Все?

- Нет! - взвизгнула Соледад. - Не все! Я бы не могла убить тебя! За те дни, что мы вместе, я полюбила тебя! Да, полюбила!

- "Мыльная опера" - так определил я этот жанр. - Ты хочешь меня разжалобить? Напрасно, малышка, ты считаешь меня круглым дураком... Кстати, а Джерри ты, случайно, не собиралась помиловать, или тебе уже не нужны его миллиончики?

Соледад, опухшая от слез, подняла лицо от подушки. Она, подурневшая, растрепанная, исцарапанная, вызывала у меня мерзкое сомнение в самом себе. Я все больше ощущал себя подлым садистом, издевающимся над беззащитной, честной и порядочной женщиной.

- Ты ведь лжешь все время, на каждом шагу, походя, - проворчал я, пытаясь подавить в себе жалость, но при этом непроизвольно обнял Соледад за плечи. Ты все время говоришь одно, а думаешь другое, и от тебя можно ждать чего угодно! Если бы ты не пристрелила на моих глазах старика профессора и не отдала Астрид на растерзание своей банде, я бы мог думать, что ты из баловства плетешь всякие ужасы, а на самом деле - мухи не убьешь. Но когда ты влепила Бьернсону пулю в лоб, с легкостью и гнусными шуточками, - тут, знаешь ли, я поверил во все остальные ужасы. Даже в то, что ты приготовишь из моего члена кровяную сосиску...

- Да, все, что я тебе говорила, - правда. Я исповедалась перед тобой! Потому что ни к одному падре я уже не смогла бы подойти. Мне назначен ад, это я знаю.

- Господь разберется, - сказал я очень сердито, но при этом положил ей руку на грудь и стал рассеянно поглаживать прохладное тело, такое нежное, ласковое... на ощупь! Соледад прикрыла глаза, откинулась на мою руку, я опустил ее на подушку и, ужасаясь тому, что никак не могу преодолеть дьявольскую власть этой жуткой женщины, стал сдергивать с нее одежду... Бесстыжая каналья! Она умела подать себя даже человеку, которого чуть-чуть не скормила акулам!

- Анхель, - простонала она, - я так виновата... Я страшная, гадкая, мерзкая... Убей, убей меня!

Сейчас у меня были другие планы, и я не принял это всерьез. Но Соледад, извиваясь у меня в руках, шептала:

- Мне так стыдно перед тобой... Ты простишь меня? Простишь?

- Отвяжись... - пробормотал я, стаскивая с ее бедер трусики.

- Накажи меня! - с мазохистской страстью зашептала она. - Отстегай ремнем! И я буду покорной, нежной, как никогда!

Надо сказать, отчего-то эта мысль показалась мне забавной. Я вытащил из бельевого шкафа ремень, которым удерживались брюки моего парадного костюма, и, сложив его вдвое, подошел к Соледад. Та уже улеглась на живот, лицом в подушку, подставив свои аппетитные половинки под грядущие удары ремня.

Первый раз я хлестнул ее несильно. Соледад дернулась и с легким стоном произнесла:

- Сильнее...

Я повиновался, но Соледад, видимо, и этого было мало, потому что она вновь потребовала:

- Сильней!

Я ударил так, что поперек ягодиц закраснела яркая полоса.

- А-а! - вскричала она от восторга, а не отболи, спрыгнула на пол и, встав на четвереньки, протиснулась у меня между ногами.

- Бей! - крикнула она, и я, сжав коленями ее бока, принялся хлестать наотмашь, чуть ли не изо всей силы. Я порол ее минут пять, не меньше, пока у нее весь зад не побагровел. Она орала истошно, визжала пронзительно, наверняка все это было слышно даже в носовом салоне. Но даже не это было главным, и даже не то, что она хотела получить мазохистское удовлетворение. Главным было то, что она хотела заставить меня получать удовольствие от насилия и возжаждать ее тела еще больше. Меня и впрямь все это возбудило. Мне приходилось быть осторожным, чтобы не хлестнуть себя по члену, который болтался из стороны в сторону, словно гик яхты, вставшей под встречный ветер.

Наконец я не выдержал, отшвырнул ремень и подхватив Соледад, уволок ее на кровать, намереваясь уложить на спину.

- Нет! - прошептала она. - На живот клади, на живот...

Мне было все равно, я подчинился и лег ей на спину.

- Вот сюда... - сладострастно простонала Соледад, чуть приподнялась, и я не стал отказываться от предложенного. Тут было не до брезгливости. Крепко нажав, я въехал к Соледад с черного хода и не пожалел об этом...

Продолжение прогулки

Заснуть в одной постели с Соледад я не решился. Это было бы равносильно самоубийству. Я почти не сомневался, что она именно этого добивалась, когда в очередной раз ошарашила меня своей плотью. Признаюсь, что желание остаться было у меня большое. Мне потребовалось немалое усилие над собой, чтобы, выйдя из душа вместе с Соледад, не прилечь обратно на смятую постель. Но все же осторожность помогла мне преодолеть искушение. Как бы ни уверяла меня Соледад в своей любви, я бы скорее поверил островной жарараке, чем этой, гораздо более опасной, змее. Тем не менее мне было жалко ее, когда она сказала:

- Спасибо, я была так счастлива...

Но береженого и Бог бережет. Как следует заперев за собой дверь и задраив иллюминатор снаружи, я не решился оставить каюту Соледад без присмотра. Проще всего было, конечно, остаться самому, но в себе я был уверен меньше всех. Еще меньше надежды было на Джерри. Уж этого-то очкарика оставлять на посту у двери было просто опасно. Во-первых, я не был уверен, что он точно знает, каким местом стреляет автомат, а во-вторых, Соледад ничего не стоило его к себе заманить. Со мной-то она побоялась, быть может, сцепиться врукопашную, а вот Джерри - добыча весьма легкая. В каюте было вполне достаточно разных предметов, которыми умелый человек может угробить другого, если тот не имеет навыков самозащиты. Синди тоже слишком хлипкая и, кроме того, может заснуть. Марсела совершенно случайно может пристрелить и Соледад, и вообще кого угодно, поэтому ставить ее в коридоре с автоматом опасно. Соледад, как я считал, надо сохранить живой хотя бы для суда, а всем остальным вообще надо было еще жить да жить. Самым надежным человеком была Мэри. Она, хоть и занималась с Соледад лесбосом, имела твердый характер и прекрасно представляла себе опасность общения с этой милой дамой накоротке. Кроме того, у Мэри было достаточно силы, чтобы скрутить негодяйку, если она начнет рыпаться. Наконец, Мэри умела стрелять, это я уже слышал от нее, хотя и не видел, как она это делает. Обычно дамы такого характера, как Мэри, не любят хвастаться.

Таким образом, я попросил Мэри покараулить, а Синди отослал в рубку, чтобы она отправила нас на Гран-Кальмаро. Джерри поперся за ней, а мы с Марселой остались вдвоем на верхней палубе.

- Ты что, пытал Соледад? - спросила Марсела, закуривая сигарету. - Она орала так, будто из нее выпускали все кишки.

- На кой черт мне нужны ее кишки? - проворчал я. - Я отстегал ее ремнем.

- А потом, конечно, изнасиловал, - убежденно произнесла креолочка.

- Это еще кто кого изнасиловал, - сказал я мрачно, - она имеет привычку не мытьем так катаньем заставлять людей делать то, что хочет она.

- Тут ты прав, - кивнула Марсела, - уж на что Хорхе был железный мужчина, а она и из него веревки вила.

Заработал двигатель яхты, "Дороти" двинулась к выходу из лагуны. Марсела спросила:

- Тут перед тем, как идти на горку, ты спрашивал Соледад: "Мы, случайно, не за сокровищем идем?" Это шутка была?

- Да вроде бы где-то на вершине горы зарыт клад пирата Эванса. Дело очень давнее...

- Слушай! - вдруг загорелась Марсела. - А давай слетаем туда на вертолете? Ты же умеешь?

- Ночью, на гору? - подумал я вслух. - Там может и площадки подходящей не быть.

- Ну, тогда вернемся... А почему бы не попробовать?

- Ну и зачем это нужно? Прилетим, допустим, сядем. Начнем с того, что эта самая вершина может находиться за целую милю от места посадки. Придется нам с тобой топать ночью по джунглям, а как это приятно, можешь вспомнить, да нас одни москиты заедят! И потом, неужели ты думаешь, что там, на горе, просто лежит куча золота? Там надо копать, рыть, долбить киркой. Да еще - что самое главное - найти место, куда этот клад могли запихнуть.

- Говорят, что Эванс награбил несметные богатства! - сказала Марсела. Если он спрятал их в каком-то одном месте, то это должна быть большая пещера, а не сундук в ямке. Вот если мы найдем пещеру, то считай - сокровища у нас в кармане.

- Наивная ты девочка! - вздохнул я, потрепав ее по волосам. - Если б эта пещера была, то в нее уж давно забрались бы туристы. Сюда ведь довольно часто приезжают яхтсмены и прочая публика.

- Да уж, часто, - хмыкнула Марсела, - кроме нас и "Ориона", тут никого не было.

- Это потому, что ожидался ураган. Сейчас он прошел, и через три дня тут будет куча народу. Во всяком случае, я видел у Мэри рекламный проспект, и там стоит штук двадцать палаток.

- Думаешь, сюда приезжают искать клады или лазать по джунглям? Здесь купаются и ловят рыбу. Сам же видел - троп никаких. Ясно, что мало желающих влезать в эту маленькую сельву. Если бы туристам нравилось это занятие, то все давно было бы истоптано. К тому же, по-моему, есть закон или соглашение, точно не помню, что на Санто-Фернандо запрещено строительство. Поскольку неизвестно, чей это остров, наш или гран-кальмарский, а значит, неизвестно, кому платить налоги.

Яхта между тем уже миновала пролив и вышла в открытый океан. Остров удаляться не спешил, яхта обходила его, чтобы взять курс на Гран-Кальмаро. Я зашел в рубку, где попивали кофе Синди и Джерри.

- Как вы смотрите на то, чтобы мы с Марселой ненадолго взяли ваш вертолет? Мы чуточку проветримся и вернемся, - спросил я.

- А вы умеете пилотировать вертолет? - удивилась Синди.

- Мы ведь улетели с Хайди на вертолете, - напомнил я. - Правда, у нас кончилось горючее, и мы сели на воду.

- То есть плюхнулись в воду и утопили машину? - уточнила беляночка. Хорошую рекламу вы себе сделали как летчику! Теперь я припоминаю, что мы с Мэри той ночью слышали какой-то "бултых", но не стали выяснять, что произошло.

- Тем не менее я бы все же попробовал. Если я угроблю весь вертолет, то можете вычесть его цену из стоимости золота, снятого с "Санта-Фернанды".

- Тем не менее я бы очень не хотела отправлять вас с Марселой... вздохнула Синди, но Джерри посмотрел очень ревниво, и она тут же продолжила в совсем ином духе:

- Впрочем, летите. Если вы угробитесь вдвоем, то наша с Мэри доля вырастет вдвое.

- Фи! - сказал богобоязненный Джерри. - Как не стыдно говорить такие вещи!

Так или иначе, но Синди нажатием кнопки подняла вертолет на палубу из кормового гаража-ангара, куда Мэри убрала его на время урагана. Более того, она даже помогла нам надеть летные комбинезоны, снабженные огромным количеством карманов. В карманах лежали аварийный паек, фонарик, ракетница, "токи-уоки", леска и крючки для ловли рыбы - словом, все, с чем можно было падать в океан за тысячу миль от суши.

В своих оранжевых костюмах мы выглядели как пришельцы из космоса, тем более, что эти скафандры еще и светились от люминофорной краски. Одно меня утешало - эти костюмы почти наглухо изолировали от комаров, да и крепкие сапоги позволяли рассчитывать на то, что никакие жарараки их не прокусят.

В общем, мы благополучно поднялись в черное небо и полетели обратно на остров. У этой легонькой стрекозы имелось вполне приличное оборудование для ночных полетов. На бортовом локаторе четко высвечивался остров, и я без труда смог выйти к его наивысшей точке.

- Да тут голая скала! - сказала Марсела, когда я прошел в двадцати футах над этой самой верхушкой.

- Ну и слава Богу, - проворчал я, поскольку в лес садиться не собирался.

- А вот там есть площадочка, - заметила Марсела, полагая, что мне все подвластно. Да, площадочка была - примерно двадцать на двадцать ярдов. Странно, но почему-то я тоже не стал упираться, завис над этим пятачком, по всем сторонам которого были стофутовые обрывы, а затем посадил на него вертолет.

- Ну вот, - сказал я, - теперь вылезай и ищи клад Эванса - это и есть та самая наивысшая точка острова... Синди, дай нам наши координаты!

Последнюю фразу я бросил в микрофон.

- 15° 25' 07" северной широты, - доложила Синди.

- Долготу можешь не давать, - прервал я ее.

- Что ты там спрашивал? - спросила Марсела.

- Сущую ерунду, - поиздевался я, - не хочется ли ей солененького? По-моему, на этой площадке просто негде спрятать даже один дайм.

- Кроме вон той ямки, - возразила настырная креолка.

Действительно, всего в трех шагах от правой дверцы вертолета, которую Марсела уже успела открыть, ее фонарик высветил заметное углубление. Моя непоседа выпрыгнула из вертолета и подошла к ямке. Я тоже вылез и последовал за ней...

- Да-а, - протянул я удивленно, - вот это ямка! Это был настоящий колодец - глубину было определить трудно, потому что свет фонаря пробивал тьму всего футов на пятьдесят.

- Да, - вздохнул я, - тут нужна хорошая веревка...

- Я видела в кабине моток капронового троса и веревочный трап! - радостно сообщила Марсела, и я понял, что лезть в эту преисподнюю мне все-таки придется. Действительно, трап на вертолете был, как и капроновый трос. Для трапа у правой дверцы вертолета имелся прочный крюк, на который накидывалась верхняя петля со стальным протектором. Защелкнув петлю трапа карабином крюка, я сбросил свободный конец трапа в колодец, обмотался тросом и стал спускаться вниз, укрепив фонарик на специальной защелке вертолетного шлема.

- Марсела, - сказал я, уже забравшись в колодец по горло, - постарайся без меня ничего не трогать и не орать в колодец, а разговаривать со мной по "токи-уоки". Это очень просто. Если ты не будешь нажимать вот эту кнопку, то будешь слышать то, что я тебе говорю, а если нажмешь, то я услышу то, что ты скажешь.

Она кивнула, а я полез дальше. Стенки колодца были неровные, но хранили следы ударов киркой. Похоже, что здесь действительно поработал какой-то осел, которому не терпелось запрятать свои сокровища так глубоко, чтобы их никто не смог достать. Единственно, что занимало мою голову, так это то, почему десятки самолетов и вертолетов, пролетавших над Сан-Фернандо, не замечали этой дыры с воздуха, и почему никто из вертолетчиков не догадался приземлиться и посмотреть, что внутри этой дыры. Тогда бы мне не пришлось лезть в колодец, поскольку он давно бы стал туристической достопримечательностью под названием "Пещера Эванса". По колодцу пустили бы скоростной лифт или пробили снизу горизонтальный туннель, после чего каждый желающий мог бы в сопровождении толкового гида за какие-нибудь пять долларов побывать в пещере и убедиться, что никаких сокровищ в пещере давно нет. Конечно, там поместили бы бочку с порохом, пиратское знамя, пару ржавых сабель и пластиковый скелет с аккуратно просверленной в черепе дыркой. Впрочем, это могло случиться только в том случае, если бы к этому времени правительства Хайди и Гран-Кальмаро смогли разобраться, кому принадлежит этот каменный крендель.

Стофутовый трап кончился, а колодец кончаться не собирался.

- Марсела! - позвал я в "токи-уоки", - ты меня слышишь?

Радио хрюкнуло и ответило:

- Ага!

- Я сейчас полезу дальше, трап кончился. Через каждые пять минут мигай фонариком.

Привязав трос к нижней петле трапа самым прочным из морских узлов, которые сохраняла моя память, я обнял трос ногами и стал не спеша скользить по нему вниз. Для страховки я обвязал нижний конец троса вокруг пояса. В крайнем случае, я мог повиснуть в этой петле, словно елочная игрушка, и, уперевшись ногами в стены, смог бы подняться до трапа.

Однако Бог миловал, и наконец я оказался на твердой почве. Обшарил стены. Сверху мигнул слабенький свет - Марсела была пунктуальна. Радио сказало:

- Ты скоро там? Мне страшно тут одной!

- Я только-только добрался до дна.

- Ну и как, там много золота?

- По-моему, его тут нет, никогда и не было, - ответил я, освещая фонариком нижнюю часть колодца. Дно его было засыпано гравием, но в самом низу, в боку колодца виднелся полукруглый, очень узкий лаз из тех, что спелеологи называют "шкуродерами". Я присел на корточки и заглянул в лаз, посветив вперед фонариком. Ничего хорошего этот лаз не обещал. Впереди он заметно сужался, к тому же сверху нависали очень острые и, как мне казалось, не слишком надежные камни. Если бы одному из них вздумалось опуститься мне на голову, я даже не успел бы ощутить, как мой череп вместе со шлемом и фонарем превращается в плоскую лепешку. Но это был бы еще лучший исход. Хуже получилось бы, если б камень прилег мне на спину, переломав позвоночник и ребра, но дав возможность сердцу еще немного потрепыхаться, а нервам - донести до мозга всю боль и весь ужас моего положения... Нет, лезть в эту дыру я не хотел.

Гравийное дно колодца было сырое, судя по всему, во время урагана сюда хлестал ливень. Но вряд ли здесь, на глубине в полтораста футов, вода так быстро успела высохнуть. Лило почти сутки, тут, пожалуй, должно было набраться несколько тонн дождевой воды. И куда же она делась? Я поскреб гравий и обнаружил, что на дне его совсем немного - слой дюймов пять, не больше, а дальше - монолитная коренная порода. Нет, вода ушла отсюда именно в боковую дыру... А раз так, то очень может быть, что откуда-то она вытекает на поверхность... Или, скажем, в океан...

Не знаю, то ли осознание того, что из дыры можно выйти наверх, то ли еще что-то укрепило мой дух, но я все-таки полез в дыру. Фонарь пришлось снять со шлема и держать в руке. Как выяснилось, ход был не прямой, а извилистый, и именно поэтому поначалу казался сужающимся. На самом деле, он почти на всем протяжении был примерно одного диаметра. Кое-где на стене можно было заметить следы ударов каким-то стальным орудием - то ли ломиком, то ли каким-то шахтерским орудием вроде тех, какими пользовались углекопы в начале века. Но мне уже было ясно, что и колодец, и подземный ход были пробиты водой, а люди только расширили их для своих надобностей.

Лаз, постепенно расширяясь, уводил меня все дальше от колодца. Все больше чувствовался уклон, я полз вниз головой по сырой, мелкообкатанной гальке. Впрочем, чем круче становился уклон, тем меньше было неровностей и отдельных камешков, а пол лаза ощущался все более гладким и скользким. Вполне могло оказаться, что где-нибудь уклон станет слишком крутым, я начну скользить по нему и долбанусь головой о что-нибудь достаточно крепкое. Однако вскоре я смог сесть - до того расширился ход, а впереди, как я убедился, посветив фонариком, можно было идти пригнувшись. Так я и сделал. Пройдя ярдов двадцать, я смог распрямиться. По полу журчал ручеек - вода сочилась из многочисленных трещин, и здесь вполне мог произойти обвал, чего мне, конечно, очень не хотелось. Здесь было нечто вроде естественного коллектора, многочисленные ручейки отовсюду сливались в один. Ручеек нес с собой песок и мелкие камешки, но лежали здесь и вполне объемистые булыжники. Наверно, когда сюда низвергался ливень, то по этой на первый взгляд безобидной трубе вряд ли можно было идти так спокойно. Скорее всего на конечный пункт, попади я в этот поток, прибыло бы бездыханное месиво, размолотое камнями и водой.

Но сейчас все было тихо. Ручей стремился все глубже под землю, но течение его пока ничем не угрожало. Уклон достиг градусов тридцати, и я шел теперь, цепляясь за стены, а фонарь опять прикрепил к шлему.

Еще несколько поворотов, и я ощутил, что постепенно начинаю съезжать вниз по крутизне. Песок и галька сыпались из-под сапог, а плескучая вода ручья била по моим ногам с довольно заметной силой. Мне бы очень не хотелось, чтобы в конечном итоге этот спуск перешел в такой же колодец, как тот, по которому я сюда добирался. Веревки и вертолетного трапа у меня тут не имелось... А уклон уже дошел до сорока пяти градусов, я уже не шел, а потихоньку слезал с горки, ручей же поливал меня брызгами со всех сторон. Хорошо, что комбинезон, рассчитанный на океанское купание, был непромокаемый и имел капюшон-подшлемник. В нем я чувствовал себя почти так же, как в гидрокостюме.

Лезть дальше, конечно, было небезопасно. Во-первых, следовало подумать, как вылезать обратно. Во-вторых, где-то впереди журчание ручейка переходило в гул водопада, и можно было полететь вместе с этим водопадом в такие тартарары, что меня и за тысячу лет не разыщут. Бывают ведь пещеры глубиной чуть не в полторы - две мили! Черт ее знает, может, эта еще глубже! В конце концов, неужели Эванс был таким идиотом, что спрятал свои сокровища, каковы бы они ни были, в такой преисподней? И как они затаскивали сюда свои бочки или сундуки с золотом?

Но тут я заметил в пятне света от моего фонаря вбитый в трещину крюк. Нет, это был не современный никелированный крюк-карабин, какими пользуются альпинисты и спелеологи. Это был старинный, грубо кованный, ржавый, вероятно, уже очень хрупкий крюк, который вбили лет триста назад. Веревка, конечно, сгнила еще в позапрошлом столетии, но крюк уцелел. Другие уже давно проржавели и рассыпались в труху, а от этого кое-что осталось. Значит, когда-то у Эванса была проложена здесь более или менее оборудованная дорога, и его матросы таскали сундуки и ящики, держась за протянутые вдоль стен леера, а может, опускали их на веревках, используя крюки как блоки - кто их знает! Так или иначе, у меня опять появился стимул идти дальше, хотя умный человек, разумеется, прежде всего сообразил бы, что если пиратам были нужны веревки, то и мне они рано или поздно понадобятся.

А шум водопада приближался. Очень скоро я увидел его: ярдах в пятнадцати приплясывавшие вдоль каменной трубы струи ручейка сливались с тугим, мощным водяным снопом, бившим откуда-то сверху, и с гулким грохотом вместе уносились вниз. Водяная пыль засверкала радугой в лучах фонарика, казалось, что стена воды перерубила ход наглухо.

Совсем веселые размышления пришли мне на ум, когда я, высветив на стене какие-то странные выбоины, обнаружил, что это надпись, порядочно вымытая и стертая, но тем не менее еще читабельная: "Дальше - смерть!" Даже если бы Эванс не вырубил на стене барельеф в виде черепа и костей - я не художник, но вырубил бы лучше! - то и в этом случае я бы ему поверил. Только круглый идиот мог бы сунуться под многотонный удар струи водопада, которая к тому же, поглотив ручей, устремлялась куда-то совершенно отвесно, обдавая потоком ледяного воздуха и сырости. Туда, в эту пропасть, мне не хотелось совершенно.

Надо было идти обратно - пират, вероятно, был большим шутником или особо изощренным садистом, раз придумал, как через многие годы поиздеваться над соискателями своего наследства. Я нашел место, где можно было присесть, не боясь соскользнуть под водопад, достал из кармана полиэтиленовую упаковку с уже знакомыми мне питательными кубиками и хорошим симпатичным шоколадно-арахисовым батончиком и малость подкрепился. Назад надо было лезть в гору, и это должно было потребовать гораздо больше сил. С удовольствием смакуя сладости, я еще раз обвел взглядом перегородившую мне дорогу водяную стену, пол пещеры. Что-то черное, которое я принял было за камень, попав под луч света, стремительно рванулось к водопаду. Это была здоровенная крыса! Но вот что удивительно: крыса не просто сдуру прыгнула в поток, а аккуратненько пробежав по краю пропасти, скакнула на совсем незаметный уступ слева от водопада и исчезла где-то за водяной стеной!

Конечно, Богу следовало наказать меня за нахальство. По идее, я должен был слететь в пропасть и найти там свой бесславный конец. Не знаю, с чего бы Господь так расщедрился, но милосердие его на сей раз не знало границ.

Прижавшись спиной к осклизлой стене пещеры, я подошел к краю пропасти и сделал шаг влево. Если бы я посмотрел, куда ставлю ногу, то есть чуть-чуть нагнул голову, то край водяной стены задел бы меня и сшиб в пропасть. Но не посмотрев, куда я ставлю ногу, я тоже был не гарантирован от падения. Тем не менее мой каблук все-таки нащупал уступ, и я смог даже перетащить на этот уступ вторую ногу, а затем - это было уже совсем безумие! - боком вперед прыгнул туда, где исчезла крыса...

Как может догадаться читатель, я не полетел в преисподнюю в прямом и переносном смысле. Напротив, я твердо встал на две ноги и лишь после этого рискнул открыть глаза. Справа от меня водяная стена низвергалась из узкой - не более фута шириной - трещины в колодец шириной фута полтора. Глубина его теперь меня не интересовала.

Пространство за трещиной, как мне показалось, было совсем небольшое и заканчивалось вроде бы тупиком. Но там, на стене этого тупика, имелась весьма примечательная надпись, сделанная тем же горняцким орудием, что и грозное предупреждение на той стороне водопада: "А ты малый не дурак!" И, кроме того, там была изображена остроконечная стрела, указывающая вправо. Там, куда указывала стрела, за выступом скалы находился вырубленный в камне прямоугольный ход со ступеньками, уводящими вниз. Фонарик мой заметно сдал, светил тускло, и я вскрыл запасную упаковку с батарейками.

Лестница оказалась винтовой и очень крутой - прямо как в башне рыцарского замка. Но все-таки идти по ней было много приятнее, чем ползти по сырому лазу. Шаги здесь звучали особенно гулко и зловеще. Почему-то я по-прежнему мало думал о том, как и сколько времени буду выбираться отсюда, а также и о том, как сейчас чувствует себя Марсела, сидя над дырой и пытаясь услышать что-нибудь по рации, которая, разумеется, передать что-нибудь с такой глубины была бессильна.

Лестница закончилась, и тут меня ожидал самый неприятный сюрприз. Я осветил фонарем прочную герметическую стальную дверь. Таких во времена Эванса явно еще не умели делать.

Завершение прогулки

Такие двери, как та, что преградила мне дорогу, обычно устраивают в противоатомных бомбоубежищах. Конечно, трудно поверить, что Эванс был настолько прозорлив, что предвидел открытия Эйнштейна и Ферми. Скорее всего он был полным болваном даже в ньютоновской механике, а о том, что вещества состоят из атомов, просто не догадывался. Во времена Эванса двери делали из прочного дуба и обивали стальным листом, приделывали к ним замысловато-узорчатые петли и врезали в них какой-нибудь хитроумный замок с секретом, рассчитанным на ребенка из современного детского сада. А эту дверь соорудили никак не раньше, чем в 30-х годах, естественно, уже XX века, когда все полагали, что вот-вот начнется химическая война, но она так и не началась.

Дверь была выкрашена в темный цвет, краской, применяемой для предохранения канализационных труб от коррозии, и, судя по всему, сделана из прочной броневой стали. Чуть позже я углядел, что массивная дверная коробка из толстенных стальных полос прочно вделана в скалу с помощью мощной, в два пальца толщиной, стальной арматуры и забетонирована. В одном месте бетон, правда, треснул, и крысы, одна из которых привела меня сюда, сделали себе проход. К сожалению, на этот раз воспользоваться услугами крыс я не мог. В их нору я пока не проходил.

Но самое противное, дверь была абсолютно глухая - ни скважины, ни замка, ни штурвальчика, а я, как назло, не запасся ни динамитом, ни пластиковой взрывчаткой. Впрочем, боюсь, что, взорви я эту дверь - и тайна ее осталась бы навеки не раскрытой, ибо тогда могло рухнуть немало камней. А малым зарядом взрывать эту дверь было бесполезно. Так что стоит порадоваться, что взрывчатки у меня просто не было.

Теперь у меня было азартное, но довольно неприятное чувство. Я очень хотел попасть за дверь, но при этом хорошо понимал, что вряд ли найду за ней золото Эванса. Дверь, непроницаемая и загадочная, стояла на моем пути, но кто знал, не отделяла ли она меня от смерти? Черт его знает, что могло быть там: ядерный фугас, заложенный на случай вторжения русских или кубинцев, или убежище, подготовленное Лопесом на случай ядерной войны, а может быть, тайный склад наркотиков, привезенных сюда из Колумбии? Во всех этих случаях мое проникновение за дверь ничего хорошего не сулило. И охранники Лопеса, и боевики наркомафии очень не любят, когда посторонние залезают за охраняемые ими стальные двери. Мне вовсе не улыбалось и попасть под лазерный душ вроде того, что демонстрировал нам дон Паскуаль Лопес на асиенде "Лопес-23". Даже если здесь был установлен ядерный фугас - а тут уж без моих компатриотов никоим образом дело не обошлось бы! - то меня смогли бы пристрелить раньше, чем я успел сказать первое слово. Кроме того, мои скромные соотечественники, очень любящие облегчать себе труд, вполне могли установить какую-нибудь автоматизированную систему защиты, которая, скажем, всаживает в неосторожного посетителя пулеметную очередь или сжигает его из огнемета.

Всякий благоразумный человек на моем месте вздохнул, плюнул бы на эту дверь, а затем спокойно отправился обратно, утешая себя мыслью, что сумел проделать весьма опасный путь и остаться живым. Однако я, хотя и не считаю, что у меня неразвитое чувство самосохранения, иногда впадаю в охотничий азарт, который начисто избавляет меня от вполне закономерных разумных мыслей и придает черты разъяренного матадором быка, который с идиотическим упрямством бодает красную тряпку вместо того, чтобы просто поднять на рога самого матадора. К тому же я стал вспоминать, каким путем я добирался до этой двери, как лез в колодец, как полз по лазу-"шкуродеру", как шел по ручью к водопаду и перебирался через трещину следом за крысой... И все это зря, только ради того, чтобы упереться лбом в черную дверь, плюнуть на нее и вернуться обратно?!

Сами понимаете, каким я был тогда идиотом! Тем не менее в те времена я был далек от полного понимания собственной глупости, а потому присел на ступеньку лестницы и сжевал еще несколько тонизирующих кубиков с шоколадным батончиком. Подкрепляясь, я разглядывал при свете фонарика дверь, крысиную дыру и стены и при этом еще старался рассуждать логически. Первое, что я установил для себя, это то, что дверь обязательно должна была открываться отсюда, с лестницы. Несомненно, что джентльмены, обнаружившие ход, проделанный Эвансом, и решившие приспособить это помещение для своих дел, нуждались в том, чтобы эта дверь иногда открывалась, иначе они бы просто взорвали лестницу, завалили ее камнем, а выход - замуровали. Из этого же следовало, что помещение, расположенное за дверью, неизбежно должно иметь второй вход. При этом в моей логике было немало уязвимого. Например, если в помещении за дверью был действительно еще один выход, а точнее - вход, то эта дверь могла открываться только изнутри, служа лишь запасным выходом на всякий экстренный случай. Но была и еще одна вещь, которая все же убеждала меня, что этой дверью пользовались и как входом. Я представил себе, что вышел из этой двери и отправился в обратный путь к колодцу: перепрыгнул через трещину, поднялся вверх по ручью, прополз по лазу до колодца... А как дальше? Если там, наверху, нет Марселы, караулящей трап и веревку, попытка подняться по колодцу дело почти безнадежное. Почти никаких надежных уступов и выбоин... Значит, скорее всего люди, установившие железную дверь, прилетали, как и мы, на вертолете - или, может быть, на дирижабле, если дело было в 30-х годах - а потом по веревочке спускались в шахту, приходили сюда и... Наверно, нажимали какую-нибудь кнопку. И где же могла быть такая кнопка? Да где угодно, конечно: на любой стене, на полу, на потолке или под ступеньками лестницы.

До потолка я не достал бы и решил, что и гипотетические хозяева не стали бы размещать там кнопку, ибо им пришлось бы все время таскать за собой лестницу. Вряд ли среди них мог оказаться субъект с телескопическими ногами или хотя бы имеющий рост выше десяти футов. На стенах, по моему разумению, кнопка была бы слишком заметна, если бы даже ее замаскировали под каким-нибудь камнем. Самое надежное было поискать кнопку под ступеньками лестницы.

Почему-то мне взбрело в голову, что кнопка должна быть именно под самой последней ступенькой, хотя ее могли пристроить и под любой другой. Но, как водится, дуракам везет: едва я поднял зад со ступеньки, на которой сидел, как обнаружил, что она не составляет с остальными монолита. В кармане комбинезона нашлась прочная закаленная отвертка, рассчитанная на большие болты, я просунул ее в тонкую щель между ступенькой и полом, а затем сумел осторожно сдвинуть ступеньку в сторону.

Все было просто до идиотизма - кнопка действительно была там. Правда, их было две: красная и черная, здоровенные, диаметром почти в металлический доллар. Вместе с эбонитовым основанием они находились в небольшом углублении, вырубленном в камне, и от них уходили толстые кабели в многослойной изоляции.

Как выражаются яйцеголовые ученые, "передо мной встала дилемма", какую кнопку нажать и стоит ли это делать вообще? Конечно, одна из кнопок могла открыть дверь, но при этом, как уже знает читатель, могли быть самые разные последствия. С другой стороны, одна из этих кнопок могла включить какой-нибудь механизм подрыва и обрушить на меня несколько тысяч тонн скальной породы. Мне лично хватило бы и двадцати фунтов, чтобы навсегда отучиться от нехорошей привычки лазать по подземельям, но специалисты, изготовившие подрывное устройство, могли оказаться весьма щедрыми людьми.

Только после десятиминутных раздумий я решил, что вторая кнопка, вероятнее всего, нужна для того, чтобы закрывать за собой дверь. Красная кнопка выглядела слишком зловещей, чтобы я решился нажать ее первой. Когда я нажал черную, не произошло ровным счетом ничего, и тогда меня посетила очередная здравая мысль: а может быть, кнопки давно отключены от источника питания? Если бы вторая кнопка тоже не дала ничего, я со спокойным сердцем вернулся бы к Марселе. Но увы...

Едва мой палец надавил на красную кнопку, как послышалось легкое гудение, урчание, и дверь, сдвинувшись с места, поползла вправо, погружаясь в широкий паз, прорубленный в стене. Толщина у этой двери была дюймов десять. Едва дверь полностью ушла в стену, как в проеме двери вспыхнул свет. Лампочка, горевшая под матовым стеклянным колпаком, тускловато, но все же освещала коридор длиной в три метра, в конце которого маячила еще одна дверь.

Конечно, я полез и туда, хотя еще не успел забыть о том, как совсем недавно, удирая с асиенды "Лопес-23" вместе с Марселой, угодил в точно такую же ловушку между двумя дверьми. Правда, перед тем как войти в коридор, я аккуратно заложил ступеньку на прежнее место, хотя, вероятно, из чувства самосохранения следовало уложить ступеньку, то есть каменный брусок длиной в два фута и весом в двести фунтов в паз двери. Думаю, что если бы дверь вздумала закрыться, ступенька дала бы мне возможность спокойно выйти назад, заклинив дверь. Но я об этом, конечно, не позаботился.

Как и следовало ожидать, едва я переступил порог, то пересек линию фотоэлемента, моментально заставившего дверь закрыть мне путь назад. Мое счастье, что фотоэлементное реле не было подключено к пулемету, ибо, как мне в свое время объясняли, встречаются и такие сюрпризы. Еще раз поздравляю себя с тем, что родился дураком, хотя у покойного мистера Эванса, если помните, было на этот счет другое мнение.

Под ногами у меня был пол из крупных плиток гранита, грубо отшлифованного, но плотно пригнанного, а на потолке, побеленном некогда и весьма пострадавшем от сырости, виднелись желтые пятна, с которых понемногу капала вода. Это навело меня на вполне приятную мысль о том, что хозяев я скорее всего дома не застану. Тем не менее надо было подумать, как открыть следующую дверь. Толщина первой двери была подозрительно похожа на ту, что имеют двери противорадиационной защиты на атомных объектах. Вторая дверь, точь-в-точь похожая на первую, вызывала те же ассоциации. Не могу сказать, что мне доставило бы особое удовольствие попасть куда-нибудь поближе к активной зоне работающего реактора или хотя бы в хранилище радиоактивных отходов. Я всегда предпочитал смерть от инфаркта миокарда смерти от лучевой болезни.

Кнопки здесь искать не пришлось - они были присобачены справа от двери на точно такой же эбонитовой панели, укрытой под жестяной крышкой. Я сразу нажал красную, и дверь точно так же, как и первая, поползла в сторону. Однако, если первая дверь ползла молча, то движение этой сопровождалось пронзительным непрерывным звоном. Кого-то явно предупреждали о моем приходе, а у меня даже пистолета с собой не было.

Следующий коридор оказался длинным, и двери располагались не впереди, а по бокам. Это были самые обычные деревянные двери, симметрично расположенные через каждые пятнадцать футов. Сначала, едва я вошел, на потолке загорелась лампа, и я увидел на первых двух дверях аккуратные таблички с надписями на каком-то европейском языке, для меня непонятном. Слова были очень длинные и, как мне показалось, совершенно непроизносимые, из чего я мог сделать вывод, что этот язык - немецкий.

Двери были заперты на ключ и заклеены бумажками с лиловыми печатями. То, что на печатях были изображены орлы со свастикой в когтях, меня очень утешило. Действительно, это принадлежало некогда нацистам, а я как-никак, хоть и неофициальный, но представитель державы Объединенных Наций, то есть победитель, и могу в случае чего обрадовать старых ветеранов тем, что вторая мировая война давно закончилась, и они могут благополучно ехать в любую из двух Германий, если, конечно, не замешаны в военных преступлениях. Перспектива встретить кого-либо из лиц моложе шестидесяти лет была весьма маловероятной. Кроме того, опечатанные кабинеты наводили на мысль, что это учреждение прекратило свою работу задолго до моего посещения, так же, как и слой грязи на полу, протечки на потолке и другие, не свойственные немцам приметы запущенности.

Ключей у меня, конечно, не было - думаю, что нацисты унесли их с собой, но для умелого человека, к тому же вооруженного отверткой, ничего не стоило открыть дверь, сорвав печать уже не существующего государства.

В комнате справа оказалась гардеробная с пустыми вешалками, лишь на одном крючке висела черная пилотка с орлом - такие, как я знал по фильмам, носили немецкие подводники. Она вся отсырела и расползлась бы в ошметки, если бы я вздумал напялить ее на голову. У меня не было времени заниматься ерундой, и я, вернувшись в коридор, взломал левую дверь. Эта комната была вообще пустой, но в ней за маленькой загородкой находилась лестница, по которой я спустился к двери, завинчивающейся на штурвальчик. Штурвальчик повернулся, когда я попробовал крутить его против часовой стрелки, и дверь открылась. Оказалось, это была небольшая котельная, которой пользовались для отопления этого подземного заведения. Как мне показалось, все было в исправности и хорошо законсервировано. Везде лежал толстый слой смазки, нигде не замечалось никаких следов ржавчины, наверно, и все манометры были в порядке. Где-то поблизости, за одной из стен находились емкости для мазута, откуда тянулись к котлу трубопроводы, впрочем, запускать котел я вовсе не собирался.

Когда я перешел от первой пары дверей ко второй, то лампочка, горевшая между первой парой дверей, погасла, но зато зажглась та, что была между второй парой дверей. Теперь я сначала открыл правую дверь. Здесь был, видимо, медицинский пункт. Стоял топчан для процедур, несколько стеклянных шкафчиков с аккуратно разложенными хирургическими инструментами, рукомойник. Из крана побежала ржавая вода, чуялся и запах хлора, но хлорировали эту воду, как видно, очень давно, поэтому пить ее я не решился. Лекарств в шкафчиках не было, наверно, потому, что сроки хранения у них должны были быстро истечь. Зато в одном из шкафов я нашел большую партию перевязочных пакетов, запрессованных в целлофан и скорее всего годных к употреблению.

Из медпункта я, пройдя в одну дверь, вошел в операционную с хирургическим столом и осветительной люстрой, а пройдя в другую, обнаружил рентгеновский кабинет.

На противоположной стороне коридора была лазаретная палата на десять коек. Койки были не застланы, стояли с голыми сетками. Из первой палаты можно было перейти во вторую, из второй - в третью, а из третьей я попал в комнату, где на стеллажах лежали аккуратно упакованные в прорезиненные мешки матрасы, подушки, одеяла и постельное белье.

Меня поразило то, что во всем этом нацистском заведении благополучно работало электричество. Совершенно ясно, что подключиться незаметно к электростанциям на Гран-Кальмаро и Хайди немцы не могли, дизельный движок, если он здесь был когда-нибудь, давно бы сжег топливо, а батареи и аккумуляторы давным-давно сели бы без подзарядки.

Разгадку я нашел в третьей паре комнат. Одна из них была занята пультом управления дизелями, которые находились этажом ниже, на одном уровне с котельной. Дизелей было три, и все они были не менее тщательно законсервированы, чем паровой котел. Здесь же был склад аккумуляторов разной мощности, от маленьких, типа мотоциклетных, до огромных, которыми можно было питать электромоторы подводной лодки. Все они, на мой непросвещенный взгляд, были в полной исправности - только заливай электролит, и можешь пользоваться. Но, конечно, не эта часть электрохозяйства давала ток в дежурную сеть подземелья. В правой комнате я обнаружил действующую гидроэлектростанцию. Наверху был пульт, контрольные лампы которого уже перегорели, но амперметры и вольтметры работали исправно, а под полом обнаружились два вращающихся гидрогенератора с трансформаторами. Я подивился тому, что они до сих пор не истерли свои подшипники, не расцентровались и не проржавели. Через люк я смог проникнуть туда, где можно было с безопасного расстояния поглядеть на то, как бешеные струи воды вращают роторы генераторов. Я сразу понял, что эта вода идет на лопасти генераторов из того самого водопада, через который я перепрыгивал, когда шел сюда.

В четвертой паре комнат я нашел склад оружия. Справа были сложены в ящиках отлично смазанные пистолеты, автоматы, снайперские винтовки, пулеметы, несколько минометов калибра 81 миллиметр и четыре разобранные на части 37-миллиметровые противотанковые пушки. Слева оказались многочисленные ящики с патронами, минами и снарядами, а также неуклюжими гранатами на длиннющих рукоятках. Отдельно лежали ничуть не поржавевшие штурмовые кинжалы из прочной стали, несколько морских и эсэсовских кортиков, пистолетные обоймы и магазины для автоматов, патронташи, противогазы в ребристых алюминиевых барабанах с масками, пересыпанными тальком, противоипритные накидки, стальные каски, бинокли, полевые телефоны, ремни, фляги, саперные лопатки, ракетницы. По самой скромной прикидке, всего этого хватило бы на целый батальон...

Никак не могу сказать, что все это оружие повергло меня в восторг. Несмотря на род своих занятий, я ни тогда, ни сейчас не питал и не питаю болезненной страсти к оружию, свойственной некоторым мужчинам. Тем не менее, находясь в месте незнакомом, пусть даже и необитаемом, я не чувствовал себя спокойно с ракетницами-карандашами одноразового действия и отверткой в кармане. Поэтому, выдернув из связки ремень с пряжкой, на которой было отштамповано "Готт мит унс", я нацепил на него два подсумка для магазинов и две больших кобуры для парабеллумов, после чего опоясался этим ремнем. Потом пошел в оружейный склад и протер от смазки вороненый "шмайсер". По внешнему виду эта штуковина напоминала мне пистолет-пулемет "M3AI", только без раструба на конце ствола и без выдвижного приклада. Довольно быстро я сообразил, как его разбирать и собирать, а затем, наполнив магазин подходящими по калибру патронами, решил опробовать, как стреляет эта немецкая игрушка. Я дал несколько коротких очередей вдоль по коридору, и пули унеслись куда-то в неизвестность. Где-то далеко взвизгнул рикошет, и эхо некоторое время тарахтело и мяукало по здешним пустотам. Меня, конечно, беспокоило, не устали ли пружины магазинов, но, судя по всему, за пригодность оружия к бою тревожиться не стоило.

Снарядив шесть магазинов и распихав их по гнездам подсумков, я прицепил седьмой к автомату. Затем мне захотелось обзавестись ножом, а потом из ящика я добыл два завернутых в промасленную бумагу "парабеллума", разобрал, стер смазку и проверил, как они стреляют. "Парабеллумовские" патроны показались мне весьма полезным приобретением - они подходили к "узи", которых у нас было четыре штуки, но патронов на яхте было мало. Поэтому я уложил три цинковых нераспечатанных коробки с 9-миллиметровыми патронами в немецкий солдатский ранец, зарядил по девять патронов в каждый из двух "парабеллумов" из распечатанной коробки и снарядил еще с десяток обойм, распихав их по карманам комбинезона. После этого осталось еще несколько нераскрытых картонных пачек, и я их тоже затолкал в ранец.

Лишь подвесив ранец за спину, я понял, что всякий идиотизм должен иметь разумные границы, но великая жадность не позволила мне отказаться от своей затеи.

Следующие десять комнат, которые я взламывал немецкой саперной киркой, годившейся для этой цели лучше, чем американская отвертка, не принесли ничего интересного. Это были совершенно пустые помещения, только последнее было доверху забито койками и тумбочками. В каждой комнате, как мне думалось, мог разместиться взвод. Вероятно, в этом помещении должен был расположиться батальон. Честно говоря, я подивился было немцам, которые расположили жилые помещения, лазарет и энергетические установки рядом со складом боеприпасов, но тут же догадался, что склад здесь устроили временно. Догадался я об этом после того, как обнаружил перекресток. Здесь побеленный и оштукатуренный коридор с выложенным плитами полом пересекался с еще не отделанным. Его успели только вырубить в скале, с одной стороны совсем не далеко - ярда на три вглубь, а с другой - ярдов на пятьдесят. Это были два пустых отростка, заканчивавшихся тупиками. Очень возможно, что где-нибудь подальше, в глубине этих боковых туннелей, солдаты Гитлера собирались хранить свою амуницию. Здесь тоже намеревались установить стальные двери, уже начали вырубать места для их арматуры.

Итак, вправо и влево от перекрестка были тупики, а прямо очередная стальная дверь. Открывалась она так же, как и все прочие - нажатием на красную кнопку. Едва дверь стала открываться, как за моей спиной погасла последняя лампочка, но зато загорелась та, что освещала путь впереди.

Когда дверь отодвинулась, я очутился в просторном подземном зале, точнее, на берегу небольшого, но очень глубокого подземного озера, а еще точнее, на причале подземного порта.

Тусклые дежурные лампочки освещали лишь небольшую часть этой тайной гавани, куда некогда прятались нацистские субмарины.

Луч моего фонаря пробежал по стенам слева направо. Такие мрачные места мне доводилось видеть только в фильмах ужасов или очень крутых боевиках.

Скорее всего этот грот был естественным, но наци немало поработали над его благоустройством. Площадью он был примерно двести на двести ярдов. Бетонные пирсы окаймляли подземную гавань с четырех сторон, по квадрату. На каждом из них виднелись какие-то разметочные линии и цифры в желтых квадратах и красных кругах. В желтых квадратах были цифры от единицы до четырех, в красных кругах - от единицы до восьми. Я прикинул, что это номера стоянок. Если это было так, то к каждому пирсу могли встать одновременно по одной большой субмарине или по две малых. Лагом к ним можно было поставить еще столько же, но вряд ли тут когда-нибудь скапливалось так много лодок. Потолок был укреплен мощными железобетонными тюбингами в виде сводчатого купола, и на нем имелось множество мощных осветительных приборов, которые сейчас, конечно, не работали.

Дверь, из которой я вышел, была далеко не единственным порталом, выходившим на причал гавани. Рядом с ней была сделана стальная будка из противопульной брони с прорезями для стрельбы из автомата - укрытие для часового. А значительно дальше влево была расположена еще одна такая же дверь с будочкой. Судя по всему, на этой стороне гавани немцы не успели закончить какие-то работы. Здесь стояло несколько передвижных компрессоров, лежали отбойные молотки, перфораторы, штабеля бетонных блоков, тюбингов и плит, какие-то мешки с давно закаменевшим цементом, бочки и банки с краской. Вдоль пирсов были проложены узкоколейки с утопленными в бетон рельсами, которые служили, очевидно, для подвоза грузов и боеприпасов. На противоположной от меня стороне гавани виднелся большой - раз в пять больше, чем дверь, из которой я вышел, портал туннеля.

Именно туда я и пошел, обходя штабеля, подъемные механизмы и прочее барахло, которого здесь было достаточно много. Но интересно: не ощущалось хаоса, следов поспешного бегства. Точнее, было заметно, что наци торопились уйти, не закончив дела, но явно намеревались вернуться спустя какое-то время. Это я почувствовал еще в тех аккуратно запечатанных комнатах, запертых на замки, хотя в них по сути дела, ничего не было. Оружие и боеприпасы, постельные принадлежности, перевязочные пакеты, дизели и паровой котел, дежурная гидрогенераторная установка, исправная электромеханика дверей - все говорило, что это была консервация, а не ликвидация подземной базы. Все было специально подготовлено для длительного хранения, и если что-то испортилось, то лишь потому, что хозяева базы не вернулись в тот срок, который сами себе установили. Они по опыту своего поражения в первой мировой рассчитывали, что ремилитаризация исподволь начнется едва ли не сразу после первых десяти лет, а лет через пятнадцать-двадцать базу можно будет восстановить. К тому же они, вероятно, считали, что в Германии снова будет фюрер и нацисты, и уж никак не думали, что будет две Германии и в обеих нацизм будут считать преступным. Но даже сейчас, десятилетия спустя, база была вполне готова к расконсервации. Конечно, если бы кто-то взялся ее восстанавливать, то потратил бы много средств на модернизацию оборудования, обновление техники, установку электронных систем, но это была бы капля в море по сравнению с тем, что досталось бы в наследство вполне пригодным к употреблению, то есть сами помещения и туннели.

Пока я шел на противоположную сторону гавани, меня занимал еще один вопрос: с какой стороны находится подводный вход в базу? Ведь ясно, что лодки не могли опускаться сюда через дыру, в которую пролез я. Безусловно, субмарины приходили сюда через подводный канал, всплывали в центре гавани, а затем швартовались к пирсам. Протяженность каждого пирса была примерно в сто ярдов, значит, сюда могли заходить довольно большие дуры... Чтобы такая громила могла более-менее безопасно вползти в свое логово, подводный канал должен был иметь приличные размеры. Как же его до сих пор не обнаружили? Ведь лагуны - и западная, и восточная - совсем не глубоки, в них прозрачная вода и хорошо видно во многих местах дно. Дай Бог, чтоб там было футов пятьдесят в самом глубоком месте. А субмарина, занимавшая причал в девяносто-сто ярдов длины, не могла иметь менее двадцати футов в поперечнике, да еще рубка - минимум десять футов. Даже приходя сюда во время прилива, она все-таки очень рисковала. А днем любой случайный рыбак, заехавший на Сан-Фернандо, мог ее заметить прямо сквозь воду.

Нет, скорее всего лодки приходили сюда прямо из океана. Там редко появляются любители подводной охоты, которые наверняка часто ныряют в лагуне. Уж эти-то искатели приключений нашли бы туннель еще в пятидесятых годах, когда только-только акваланги появились в широкой продаже.

Но тут же я вспомнил, что внешнее побережье острова, за тысячи лет сильно избитого океанскими волнами, буквально утыкано подводными скалами и камнями. Пожалуй, там риск был еще больший, даже если подводный канал был как следует подготовлен. Я устал строить догадки и решил передохнуть, благо у меня еще оставалось чем подкрепиться. Не надо забывать, что спину мне оттягивал ранец с патронами, карманы распирали обоймы и магазины, да и сам "шмайсер" и два "парабеллума" весили немало. Поэтому, свернув налево и пройдя вдоль рельсов узкоколейки до угла этого бассейна, я присел на стянутые стальными обоймами пакеты досок, обернутых и зашитых в прорезиненную ткань. В том, что там доски, я убедился, надрезав упаковку. Мне вовсе не хотелось сидеть, допустим, на ящиках с торпедами, хотя я и предполагал, что здесь их скорее всего не оставят. Штабель из пакетов с досками отделил меня от воды, я оперся ранцем на него и полулежа стал жевать кубики и шоколад. Кругом было тихо, лишь небольшие шорохи и попискиванье слышались из разных углов - где-то орудовали собратья той крысы, которая привела меня сюда.

И вдруг я услышал звук, который крысы издать не могли.

Часть третья. ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЕ ДЕЛА

Начало серьезных дел

Звук, который я почуял сквозь шорох собственных челюстей, перемалывающих питательные кубики, был бы совершенно мирным и ничего дрянного не предвещающим, будь он услышан мною где-нибудь в другом, не столь гадостном, месте. Это был тихий, немного журчащий звук воздушных пузырьков, лопавшихся на поверхности воды. Само по себе это ничего плохого не означало - мало ли по какой причине пузырьки могут идти со дна морского! Но вот мой личный опыт, к сожалению, подсказывал, что скорее всего какой-то аквалангист пустил эти пузырьки из выдыхательного клапана.

Я срочно проглотил то, что жевал, залег за штабелем так, чтобы видеть поверхность акватории, и прислушался. Бульканье повторилось. Очень удачно для меня белые пузырьки вспухли на небольшом светлом пятачке, отброшенном на гладь воды одной из дежурных лампочек... Прошло несколько минут, и уже в неосвещенной части бассейна появились два овала света, сперва слабенькие, затем все более заметные. Свет шел из-под воды.

Конечно, это могли быть те самые любители приключений, которых я поминал несколько минут назад. Будь я совершенно случайным человеком, не пережившим за эти две недели столько приятных и неприятных событий, я, вероятно, даже обрадовался бы этому. Все-таки я уже пять часов прогуливался по подземельям, и было бы приятно встретить таких же идиотов, как я. Однако после того, как вы познакомились, хотя и заочно, с Педро Лопесом и Хорхе дель Браво, а также лично узнали сеньору Соледад, мироощущение у вас должно быть несколько иным. Поэтому сопровождал я эти световые пятна не только взглядом, но и прицелом автомата.

Наконец луч света вырвался из воды, а следом за ним с бульканьем и фырканьем на поверхности появилась голова в овальной маске и лоснящемся от воды капюшоне гидрокостюма. Спустя несколько секунд вынырнул второй. Лучи их фонарей забегали по пирсам, а затем на какое-то время сошлись в одной точке: там были стальные скобы, вмазанные в бетон пирса. Со звучным плеском от воды, сбегавшей с гидрокостюмов, оба они выбрались по скобам на пирс, задрали маски на лоб и, дружно пыхтя, заговорили по-испански с очень, к несчастью, хорошо знакомым мне хайдийским акцентом.

- Уф-ф! Ну и местечко! Клянусь Христом, тут, наверно, черти водятся! Дон Педро нам дешево платит, ей-Богу!

- Да, Мигель, - пропыхтел второй, - сорок метров - это сорок метров... Как подумаешь, что сейчас надо будет идти обратно той же дорожкой - мороз по коже бьет.

- Одно утешение - мы унесли ноги с Хайди! Я догадываюсь, как хорошо тем ребятам из службы безопасности, кто угодил в лапы коммунистам. Очень не хотел бы попасть на их место.

- Да об этом что говорить! Поди-ка сейчас красные все вверх дном перевернули, разыскивая Лопеса, а он-то уже далеко...

- А мы, его верные солдаты, тоже пристроились... Черт побери, а ведь мы бы не попали сюда, если б я не подсказал тебе написать донос на лейтенанта Барриоса!

- Да, тут ты как в воду глядел! Как только его отвели в подвалы Хорхе, у нас появились шансы... Очень вовремя этот осел напился!

- Язык надо держать за зубами, если не умеешь пить. Всего-то и ляпнул, дурак, что у Лопеса мозги протухли, а теперь уже все - лежит где-нибудь в камере с дыркой в башке или распоротым брюхом.

- За то, что он ляпнул лишнее, расплатились еще с десяток. А мы выкрутились! Повезло! Ну как дыхалка, нормально?

- Вроде восстановилась. Что мы тут должны сделать?

- Найти рычаг управления гидравликой ворот и открыть их, чтобы лодка могла войти сюда. Если гидравлика не сработает, подключим взрывную машинку к клемме, помеченной красной буквой "А", и подорвем стопоры ворот. Они сами разойдутся в стороны. Если нет - то вернемся на лодку через малый туннель.

- Неужели все это работает? Ведь я слыхал, это еще при Гитлере сделано...

- Если даже слыхал - помалкивай! Помни Барриоса!

Аквалангисты, щелкая и звякая застежками, сняли ласты, маски и баллоны. Фонари, лежавшие с ними рядом, неплохо освещали их фигуры, обтянутые эластичной резиной. У меня была даже мысль, а не попробовать ли их скосить из "шмайсера"? Голоса их были прекрасно слышны в гулкой тишине, но расстояние все же приличное - более двухсот ярдов по диагонали. А этот "шмайсер" был слишком похож на "M3AI", который имел прицельную дальность всего в сто ярдов и был оружием ближнего боя. Знал бы заранее, так прихватил бы из немецкого арсенала снайперскую винтовку! Тогда я, пожалуй, успел бы их перещелкать. А так, даже если я с первой очереди положу одного, второй, погасив фонарь, уйдет беспрепятственно, а может, вместо того, чтоб уйти, пристукнет меня. Сомнительно, что аквалангистами у Лопеса служат дилетанты, и вряд ли у них нет с собой каких-либо предметов для отправки на тот свет случайных посетителей подземной базы.

Поэтому я скромно промолчал и подальше укрылся за штабель. Если этим ребятам суждено умереть, то пусть подойдут поближе. Пятна света от фонарей желтели на том же месте, где вылезли водолазы. Аквалангисты, по-видимому, разглядывали какой-то план или инструкцию.

- Вот тут скобы, - сказал тот, кого звали Мигелем, - значит, мы должны идти вот сюда, на ту сторону.

"Так, - подумал, слегка взволновавшись, ваш покорный слуга, - это уже лучше. Возможно, мне удастся подловить их на короткой дистанции".

Аквалангисты зашлепали по бетону пирса своими резиновыми пятками, оставив ласты и баллоны на месте высадки. Как-то уж очень просто все получалось у меня: подпустить их поближе, стрекануть из автомата, а затем забрать оба акваланга и попробовать выйти через тот самый "малый туннель", по которому сюда проникли аквалангисты. Это был бы лихой ход, но у меня вовремя возникли сомнения, которые, возможно, уберегли меня от крупных неприятностей.

Они прошли от угла до угла и оказались на одной линии со мной, но на противоположном конце пирса. Они не могли меня видеть за штабелями стройматериалов, но и я не видел их, только слышал шлепанье ног да разговоры.

- Мартин, а ты не помнишь, как мистер Хорсфилд говорил: "Там будет абсолютная темнота!"? А тут лампочки горят...

- Ну и что? Немного преувеличил. Никак не скажу, что здесь уж очень светло!

- Все равно, это мне не нравится. Пушки надо держать наготове!

У них было чем ответить, если бы я промахнулся. Вообще, каждый человек, который знает, что в ответ может получить пулю, становится более человеколюбивым.

- По-моему, нам надо идти вон к той двери, - сказал Мигель, - на плане она обозначена под номером два.

- Да, наверно... Ну и крысы тут!

Я воспользовался тем, что какая-то крыса наделала шороху, и тоже, чуть-чуть пошуршав, переместился за другой штабель, откуда мог видеть аквалангистов.

- Сколько тут этих тварей! - отреагировал на мой шорох Мартин. - Пальнуть по ним, что ли?

- Прибереги патроны, - резонно заметил Мигель, - тут на двуногих крыс можно наскочить... Надо бы притушить фонари, а то пальнет еще какая-нибудь скотина и влепит нам пару маслин... Старайся держаться в тени, так будет спокойнее.

Да, после того, как фонари погасли, шансы у нас стали равные. Боюсь, что у них, в случае чего, они были предпочтительнее. Их черные, хотя и поблескивавшие немного от воды гидрокостюмы были все-таки менее заметны, чем мой оранжевый комбинезон, покрытый люминесцентной краской, и белый пластиковый шлем. Мне высовываться не было никакого резона.

Они стояли у той двери, в которую я еще не заходил. Она была вдвое ближе ко мне, чем та, из которой я вышел на пирс.

- Так... - послышался голос Мигеля, - эта самая, номер два. Что там написано в инструкции? Посвети!

- Сейчас. - Появился вновь овал света.

- "Первое. Набрать на механическом кодировщике цифры 200488..." - прочитал Мигель. - Давай, набирай.

Защелкали какие-то металлические рычажки.

- "Второе. Взять ключ с цифрой два на бородке и вставить в среднюю скважину, - продолжил Мигель, - после чего дважды повернуть против часовой стрелки..." Тут еще пометка: "Не проворачивать на третий оборот! Происходит автоматическое возвращение замка в исходное положение!" Понятно...

Дважды щелкнуло. Мигель кашлянул, после чего, видимо, нажал кнопку, так как я услышал знакомое гудение отодвигающейся двери. Только эта, как вам уже ясно, была снабжена несколькими дополнительными секретами.

- А ты удивлялся, что лампочки горят! - заметил Мартин. - Тут даже электромоторы крутятся.

- Зато лампочки погасли, - хмыкнул Мигель, - пошли...

Лампа загорелась внутри, при входе, но едва аквалангисты переступили порог и дверь начала закрываться за ними, как лампы в подземном зале погасли, и наступила полная тьма.

Именно тогда я рискнул включить фонарь и продолжил свой путь на противоположную сторону гавани, туда, где был портал большого туннеля. Честно скажу, что я не столько желал забраться в туннель, сколько добраться до аквалангов, лежавших на бетоне неподалеку от скоб. Насколько мне позволял комбинезон и ранец с патронами, я бежал быстро. Торопиться надо было обязательно, потому что я понимал - если аквалангисты откроют подводные ворота, сюда вползет подлодка сеньора Лопеса, сопровождаемого, видимо, старыми друзьями - Хорхе дель Браво и мистером Хорсфилдом. Хотя все трое не имели чести знать меня лично, знакомство с ними я считал излишним.

Я успел добежать до аквалангов и почти успел взяться рукой за один из них, как вдруг бетон заметно вздрогнул, на поверхности бассейна вспухла, заклокотав, вода, а затем тяжко долетел звук подводного взрыва, а может быть, нескольких взрывов, слившихся в один. Я сразу вспомнил: "...Подключим взрывную машинку к клемме "А" и взорвем стопоры ворот..." Итак, гидравлика не сработала, а эти парни, возможно, не утруждая себя поисками причин, действовали по инструкции. Это означало, что если бы я успел нырнуть до того, как они нажали кнопку взрывной машинки, то мой бездыханный труп, сплющенный подводным гидроударом - а он, уверяю вас, намного сильнее, чем ударная волна наземного взрыва! - уже опускался бы на дно этой чудной подземной гавани. Слава Богу, я не успел!

Тем не менее положение у меня резко ухудшилось. С одной стороны, аквалангисты вот-вот должны были выйти из двери № 2 и отправиться к своим аквалангам, то есть ко мне. На этой стороне не имелось никаких штабелей и иных укрытий. Я был бы совсем открыт для обозрения и обстрела, а если учесть, что мой оранжевый, покрытый люминофором комбинезон ярко засветился бы в полутемном зале даже при свете тех немногих лампочек, которые должны были загореться после выхода аквалангистов из двери № 2... Пристрелить меня в этих условиях для умелого человека не составило бы труда, но скорее всего мальчики Лопеса могли ради особого удовольствия пострелять мне по рукам и ногам, чтобы, взяв живьем, сделать приятное Хорхе дель Браво и его подручным. Можно было, конечно, рискнуть, добежать до двери №1 и, укрывшись в стальной будке, изрешетить аквалангистов, прежде чем они меня заметят. Но я не был уверен, что успею добежать. К тому же откуда-то из-под бетона, через камни и воду стал доноситься легкий гул, постепенно нараставший с каждой секундой. На поверхности бассейна появилась заметная рябь, а это означало, что субмарина Лопеса вошла в подводный туннель и вот-вот должна была появиться здесь.

Я растерялся, черт побери, и могу в этом признаться без особого труда. Уж стыда за свою растерянность у меня не было никакого! Единственным местом, куда я мог бы спрятаться, оставался портал большого туннеля. Я осветил его фонарем. Нет, никаких кнопок, красных, черных или зеленых, тут не было. Была только сплошная стена из выкрашенной в серо-голубой цвет стали. Под этот железный занавес уходили две линии узкоколеек, а широкая, но тоже утопленная в бетон колея обрывалась, выйдя из-под занавеса прямо в воду. Это был эллинг, куда лодки втаскивали на ремонт...

Я пометался вдоль портала, не находя никакой лазейки, через которую можно было ускользнуть. Боже, как я только не проклинал себя за нерешительность! Ведь я мог бы успеть ухлопать этих головорезов, когда они возились у двери с кодом и ключами! Я мог бы уже сейчас, напялив один или два акваланга, плыть по малому туннелю и счастливо разминуться с проклятой субмариной... А теперь я бегал по пирсу, не зная, что предпринять, хотя, наверно, действуй я более решительно, мог бы еще успеть перехватить Мигеля и Мартина на выходе из двери № 2. В довершение всего я споткнулся и треснулся коленом о какой-то металлический предмет, выронил при этом фонарь, ушиб себе бок о приклад "шмайсера", но, слава Богу, не потерял сознания.

Зато я обнаружил ту самую соломинку, которая остается утопающему. Я упал на чугунную крышку колодца. С трудом, изрыгая проклятия, потому что ушибленное колено адски болело - не треснула ли чашечка! - я сумел подковырнуть эту порядком приржавевшую крышку, а затем, сдвинув ее, влезть в люк и стать двумя ногами на скобы, а задницей - упереться в стенку. Затем, опять-таки не без ругани, я сумел задвинуть крышку на место, а заодно прихватить с собой фонарь, который, слава Богу, далеко не укатился и даже не разбился. Последнее, что я успел увидеть, задвигая крышку, была узкая полоса света, появившаяся на противоположной стороне гавани: аквалангисты выходили из двери № 2, чтобы встретить своего патрона.

Я стал осторожно, насколько позволяла ушибленная нога, спускаться вниз. Это было мучительной, но весьма необходимой процедурой. Фонарь я вновь прицепил к шлему и полагал, что чем дальше я уползу вниз, тем меньше шансов будет, что свет моего фонаря будет заметен на пирсе.

По скобам я добрался до горизонтального кабельного туннеля. Тут было сухо. Изоляция кабелей, многослойная, надежная, ничуть не пострадала даже от крыс. Их тут не было, вероятно, чем-то этот туннель их не устраивал.

Колодец опускался на угол туннеля. Одна из линий уходила параллельно пирсу, а вторая, судя по всему, шла под эллинг. Вот туда-то я и пошел было, но тут сверху донеслось громкое шипение, клокотание - всплыла лодка. Зная, что ребята Хорхе дель Браво могут привезти с собой, например, пару овчарок, вроде тех, что гоняли нас с Марселой по джунглям на Хайди, я поспешил пройти ярдов двадцать, прихрамывая, лишь бы оказаться подальше.

Дошел я до колодца, который выводил кабели куда-то наверх, а по другой стене шла лестница, сваренная из крепких стальных уголков. По этой лестнице я поднялся уже довольно спокойно, нога перестала болеть так сильно, и по опыту еще школьных футбольных матчей я знал, что скоро перестанет болеть вообще.

Сдвинув люк в сторону, я вылез из колодца, снял с себя переполненный свинцом ранец с патронами и немного помассировал колено. Лишь после этого я осмотрелся. Да, это был эллинг. Потолок тут оказался пониже, чем в зале, но тоже приличный - в зале было до потолка около ста футов, а в туннеле-эллинге примерно пятьдесят. Прочные стальные конструкции, многочисленные, внушительных размеров механизмы, наконец, здоровенная подлодка, стоящая на трех могучих восьмиколесных рельсовых тележках - все это впечатляло. Почему наци оставили здесь лодку, я догадался сразу - она была совершенно непригодна для выхода в море. Должно быть, ее где-то настигли эсминцы союзников и так обработали глубинными бомбами, что она с трудом приползла сюда, в эту тайную гавань. Здесь ее вытащили на ремонт, но сделать это не успели - пришел приказ об эвакуации. Так она и осталась с пробитым и помятым верхним корпусом, примятой - возможно, от таранного удара! - рубкой и погнутыми пулеметами.

Меня беспокоило, что металлический гул от моих шагов по палубе брошенной субмарины привлечет внимание тех, кто находился за воротами эллинга. Поэтому я не стал взбираться на леса и осматривать эту немецкую рухлядь. Вряд ли там осталось что-либо интересное. Я пошел вдоль путей узкоколейки, проложенных справа от широкой колеи, на которой стояли тележки с лодкой. Судя по всему, два или четыре мотовоза при помощи тросов втягивали лодку с подведенными под нее тележками на наклонную плоскость, а затем по рельсам укатывали ее в глубь эллинга. Точно такая же колея шла по другую сторону от корабля.

Пройдя от кормы до носа лодки, немного не доходившего до конца туннеля, я обнаружил, что рельсы узкоколейки идут дальше в глубь горы, в туннель диаметром десять футов. Такой же туннельчик был и слева. Прохромав ярдов двадцать, я пришел к месту, где эти туннели соединялись в один с двухпутной колеёй. Когда-то здесь горели лампы, но теперь, естественно, единственным источником света был мой фонарь. Туннель с небольшим уклоном уводил куда-то влево.

Если бы кто-то спросил меня, зачем я иду дальше и дальше, все глубже погружаясь в каменный лабиринт, - я не знал бы, что ответить. Ранец с патронами снова был на моих плечах, я порядком умаялся - ведь наверху, как я прикидывал, уже светало! Но с упрямством, достойным лучшего применения, я все шел и шел по извилистому туннелю и прошел не меньше мили, пока не оказался, наконец, на маленькой подземной станции. Здесь, вероятно, было депо, где стояло в аккуратных, полукруглого сечения боксах восемь законсервированных, но, видимо, вполне исправных мотовозов, а напротив каждого из них, тоже в боксах - по четыре вагонетки с откидными бортами, легко превращавшихся в платформы. Кроме того, в еще одном небольшом боксике находилось две одноместные дрезины оригинальной конструкции, которые приводились в действие педалями.

Я не был бы американцем, если бы считал, что ходить пешком - лучше, чем ездить. Именно поэтому я опять снял ранец с патронными коробками, положил его на багажник дрезины, уселся на удобное сиденье и, поставив ноги на педали, отпустил тормоз. Конечно, многим, наверно, я покажусь сущим балбесом: в таинственной, заброшенной нацистами базе, где к тому же высадились хайдийские главари-диктаторы со своими подручными, которые, разумеется, не дадут мне и микронного шанса выйти отсюда живым - и кататься на дрезине, словно мальчишка! А что делать было, леди и джентльмены? Выход через гору, к вертолету, где ждала меня Марсела, был от меня отрезан. Подводный выход - тоже. Оставалось искать третий, которого, в принципе, не было. Но я этого не знал, а потому надеялся, что штольня с рельсами где-нибудь выходит на поверхность.

От депо две колеи вели в эллинг, а перпендикулярно им шла еще одна двухпутка. В эллинг я пока возвращаться не собирался и потому поехал по неизвестной мне линии. Всегда мечтал о таком аттракционе! Фонарь на моем шлеме пробивал темноту, я крутил педали, едва успевая разглядывать проносившиеся мимо тюбинги. Изредка на них были какие-то надписи на немецком языке, непонятные обозначения белой, красной и черной краской. Примерно через триста ярдов я обнаружил новое разветвление линии. В луче фонаря мелькнула надпись: "Ахтунг!" и череп с костями. Я не успел притормозить, дрезина свернула по стрелке в боковую штольню и, промчавшись под уклон несколько десятков ярдов, сумела остановиться перед стальными воротами. У меня были неплохие шансы расшибить себе башку об эту железку, но все обошлось. Дверь была завинчена на штурвальчик, который охотно повернулся под моими руками, я проехал в дверь пешком. Это было хранилище торпед и мин, аккуратно уложенных на стеллажи, кроме того, здесь лежало несколько десятков ящиков со снарядами для пушек субмарин, а также ящики с толовыми шашками. Тол за сорок лет не только не теряет своей разрушительной силы, но становится очень чувствительным к сотрясениям и ударам. Аккуратно, стараясь лишний раз не кашлять, я убрался из этого опасного места и покатил на дрезине вверх, обратно к стрелке. На сей раз я перевел ее на "главный путь" и поехал прямо.

Вот эта дорожка могла привести меня к мгновенной и очень быстрой смерти, невзирая на то, что "череп и кости" тут никто не рисовал. Спасло меня только то, что ранец мой на одном из поворотов слетел с багажника и упал на колею. Я притормозил и пошел поднимать ранец, но в это время тележка моя по собственной инициативе снялась с тормоза и покатила дальше, постепенно набирая ход.

Я побежал было за ней, оставив мешок, потом решил, что она далеко не укатится, вернулся за мешком, нагнулся за ним... И тут там, куда укатилась тележка, то есть в той стороне, куда была в тот момент обращена моя задница, грохнул сильный взрыв! Самого грохота я, кажется, даже не услышал, только увидел оранжевый отблеск вспышки, а затем ощутил, как горячий тугой воздух оторвал меня от земли и швырнул ярдов на десять... Было такое ощущение, что какой-то великан пнул меня сапожищем под зад. Слава Богу, что в полете меня выпрямило, и ранец с патронами, вырвавшись из моих рук, улетел на два фута дальше, чем я. Иначе я расшиб бы себе лицо, а при особо удачном падении мог бы и вогнать себе в мозг собственные носовые хрящи. Подобным образом я сам уложил, если помните, Варгаса, так что, видно, Господь не захотел рассчитываться со мной за этот грех. Шмякнулся я вообще очень удачно, точно между рельсов, и ничего себе не сломал, хотя ушибся очень прилично и минуту-другую лежал в нокауте.

Потом, когда смог привстать, сесть и ощупать себя, восстановить дыхание и избавиться от легкого гудения в голове, я, наконец, стал соображать на тему: что же произошло?

По туннелю тянуло запахом взрывчатки. Толовую вонь я хорошо помнил еще с вьетнамских времен. Рванула мина, на которую наехала моя неуправляемая тележка. Если бы в тележке сидел я, то никто и никогда не узнал бы о моих приключениях.

Нормальный и даже, может быть, слегка контуженный человек не стал бы долго думать, а пошел бы туда, откуда пришел. Но то ли я был совсем ненормальным, то ли контузия была серьезной, только пошел я именно туда, где произошел взрыв. Мало того, я еще напялил на себя ранец с патронами! Нет никакого сомнения, что голова у меня в это время соображала плохо.

Фонарь - он так и не разбился, - высветил впереди развороченный путь, воронку, над которой еще курился дымок, загнутые вверх концы рельсов. Все тюбинги были исчирканы осколками. Тележка, сброшенная с рельсов и перевернутая, валялась здесь же, однако то, что ее не разнесло в клочья, а лишь изломало и издырявило, убедило мою голову, что это была лишь противопехотная мина. Противотанковая скорее всего под пустой тележкой не сработала бы, а если бы сработала, то вышибла бы тюбинги и завалила туннель.

Вот тут я, кажется, чуточку больше стал соображать и, не заходя за воронку, принялся просматривать впереди лежащий участок туннеля. Даже при легком обалдении, в котором я продолжал находиться, инстинкт самосохранения все-таки работал. Понемногу в голову стали приходить разумные мысли. Первой из них была, конечно, та, что надо вернуться назад. Однако не было никакой гарантии, что я вновь не нарвусь на заминированный участок. А это означало, что мне надо возвращаться тем путем, который я уже знаю, и вывести он меня может только в объятия Хорхе дель Браво.

Все остальные мысли касались уже только того, как двигаться дальше через наверняка заминированный участок. Идти через него, в принципе, было намного безопаснее, чем через любой неизвестный. Тут-то, по крайней мере, я уже точно знал, чего опасаться. Кроме того, если немцы в свое время установили тут мины, то, видимо, очень не хотели, чтобы кто-то ходил или ездил по туннелю. А это могло означать, что либо здесь имелся выход на поверхность, либо было спрятано нечто особо важное и секретное. Первый вариант мне казался предпочтительнее только поначалу. Наверно, потому, что я очень надеялся выбраться. Однако мне подумалось, что для того, чтобы надежно оградить вход, следовало установить противотанковую мину, а лучше - и мину, и хороший заряд из толовых шашек. Тогда бы при взрыве можно было наглухо завалить туннель на протяжении многих ярдов. Скорее всего эта цель тут не преследовалась. Кроме того, я совершенно неожиданно обнаружил, что неподалеку валяется стандартная металлическая табличка, на которой сквозь пятна ржавчины можно было разглядеть следы надписи: "Ферботен! Минен!" или что-то в этом роде.

Таким образом, мины были поставлены прежде всего для того, чтобы никто из "своих" туда не лазил. Наци были подозрительными, опасались шпионов и предателей в своих рядах, а потому доверяли минам больше, чем людям.

Совсем рядом с местом первого взрыва других мин быть не могло. Они бы неминуемо сдетонировали. Следующая должна была находиться где-нибудь подальше. И тут мне пришла в голову дурная, но гениальная идея. Я втащил искореженную, но способную катиться по рельсам тележку на путь и, поставив впереди разорванных взрывом рельсов, раскатил, а сам быстро, калачиком, улегся в воронку, оставленную первой миной. Тележка, мерно постукивая на стыках, пошла в свой крестный путь. Я, сжавшись, ждал удара, но его все не было. В этом тоже была опасность для моего здоровья: если бы я высунулся из воронки в момент взрыва, то мог бы лишиться глаз, которые выдавила бы мне ударная волна, а мог бы и заполучить перелом шейных позвонков. Но, на мое счастье, взрыв все-таки бухнул, горячая и пыльная волна пронеслась над воронкой, где-то впереди мяукнули звуки рикошетирующих осколков, ударивших в бетонные тюбинги. Когда все улеглось, я посветил вперед и увидел знакомую картину примерно в тридцати ярдах от себя. После этого я неторопливо пошел вперед, поглядывая на всякий случай под ноги. Глядел я и на стены, где тоже могли быть разные сюрпризы. Однако дошел я до второй воронки вполне благополучно.

Тележке второй подрыв красоты не прибавил: с нее сорвало сиденье и педали, погнуло вал передней колесной пары, но катиться по рельсам она все еще могла, хотя и с трудом, благо уклон увеличился и ее тянуло быстрее.

Все получилось и в третий раз удачно. Третья мина взорвалась ровно на том же расстоянии от второй, что вторая - от первой. Немцы были народ аккуратный и, получив задание заминировать путь через каждые тридцать ярдов, - скорее всего метров! - так и сделали. Правда, после третьего раза тележку можно было сдавать в утиль. Катиться она больше не могла при всем желании. Можно было, конечно, вернуться в депо и взять вторую тележку, но я решил, что уже хорошо все знаю, а потому смело пустился в путь, отсчитывая нужное число шпал.

Конечно, мне повезло. Я вовремя заметил торчащую из гравия проволочку, проходящую поперек рельсов и именно там, где должен был ее увидеть. Проволока была натянута и примотана к нагелю, вбитому в бетонный тюбинг. Я срочно стал вспоминать уроки минного дела. Тут торопиться не следовало. С одной стороны, мина могла сработать от того, что предмет, зацепившийся за нее, колесо тележки или, например, моя нога (что особенно неприятно), выдернет чеку из взрывателя. Тогда, если бы я, скажем, аккуратно перерезал эту проволочку, ничего страшного не произошло. Однако могло быть и так, что эта натянутая проволока была привязана не к чеке, а непосредственно к ударнику. Тогда, перерезав ее, я немедленно отправлялся на тот свет. Именно поэтому я стал осторожно камешек за камешком снимать гравий с мины. Понемногу открылась верхушка мины, и я увидел, что проволочка привязана к чеке. Придержав чеку, я отмотал от нее проволоку, а затем продолжил работу по снятию с мины гравия. Тут тоже можно было отдать концы, если вынуть мину сразу. У нее мог быть еще один, а то и два взрывателя: в боку или в днище. В боку такового не оказалось, гнездо, куда он ввинчивался, было пустое. А вот донный, проволочка от которого была привязана к короткому стальному ломику, зарытому в гравий, я углядел вовремя... Здесь тоже была чека, и я смог отцепить проволочку, а затем выкрутить и этот взрыватель.

Расправившись с этой миной, я вспотел, но одновременно обрел некую уверенность в себе, граничившую с самоуверенностью. Для старого солдата, каковым я себя по дурости считал, это было непростительно. По идее, конечно, я должен был на этот раз загнуться.

Дело в том, что эти чертовы наци, оказывается, были неплохими психологами. Во всяком случае те, что минировали этот туннель. Они поставили четыре мины через равные промежутки, а пятую приспособили всего в пяти шагах от предыдущей. Причем проволоку они протянули не к стене, а между рельсами. Поскольку любой самоуверенный болван, считавший, что открыл систему минирования, был бы убежден, что следующую мину надо искать через тридцать ярдов, он, как и я, наверняка зацепился бы за проволоку...

Будьте уверены, я пишу эти строки пока еще не с того света и даже не из инвалидной коляски. Мина, конечно, не взорвалась. Это было маленькое чудо, дарованное мне, грешному, из великого милосердия Господа нашего. Именно его Провидение прямо над миной расположило небольшую протечку. Капли воды в течение многих лет капали точно на взрыватель мины. Пружина ударника, находившаяся в сжатом состоянии, проржавела вместе с чекой, капсюль отсырел и корродировал. Я просто сорвал проволоку сапогом и лишь потом сообразил, как мне повезло.

Немного уняв дрожь в ногах, я стал постепенно отходить от невзорвавшейся мины, потом ушел даже дальше, к третьей воронке, уселся в нее и некоторое время стучал зубами, будто от холода. Все говорило за то, что мне надо прекратить эту идиотскую игру со смертью и возвращаться, хотя бы даже на радость Хорхе дель Браво.

Но тут совершенно неожиданно - я, слава Богу, был укрыт в воронке - в глубине туннеля грохнул взрыв. Понятия не имею, чем он был вызван - крыса зацепила за проволоку, камень свалился и ударил по взрывателю - неизвестно. Важно другое - следом за первым, далеким взрывом ухнул другой, более близкий, потом - третий, четвертый, пятый, все ближе и ближе! Потом грохнуло так, что не будь на мне шлема с наушниками и не открой я рот настежь, то оглох бы надолго. Когда наступила тишина, звон в ушах у меня не проходил минут десять.

Долго я не решался высунуться, ждал, что бабахнет еще раз. Когда же наконец рискнул, то понял, что мне еще раз повезло, и что я знаю еще один секрет немецких минеров. Мина, которую я считал пятой, на самом деле была седьмой. Между четвертой миной, которую я разрядил, и якобы "пятой" было еще две, без взрывателей. Они были наглухо зарыты в гравий между шпалами, и я проходил по ним, даже не замечая их. Если бы та самая седьмая "пятая" мина все-таки взорвалась, то грохнули бы и эти от детонации. Так оно и случилось, но я, к счастью, был в это время в воронке.

Путь был разворочен и перекручен на протяжении целой сотни ярдов, взорвалось не менее десяти, а то и пятнадцати мин, причем даже та, которую я, разрядив, положил в стороне от рельсов. Перекрытия выдержали всю эту канонаду, а я смело пошел вперед, убежденный, что ни одной мины впереди уже быть не может, вплоть до того места, где начинается неповрежденный путь.

Когда я дошел до этого места и присел в последнюю воронку, сил у меня оставалось мало, я надышался пыли, взрывных газов, оглох, глаза слезились... Оставалось еще несколько кубиков и кусочек шоколада. Я съел их, испытав жуткую жажду, - во рту пересохло. Очень хотелось выпить "Карлсберг", но его тут, естественно, не было.

Впереди луч фонаря, заметно потускневший, - село питание - высветил что-то металлическое. Эти двадцать ярдов я прошел на четвереньках, тщательно приглядываясь к промежуткам между шпалами. И здесь я мог бы взлететь на воздух, потому что на этом участке наци поставили мины не между шпалами и не со взрывателями натяжного действия, а деревянные нажимные мины. Я увидел эту мину совершенно случайно. Видимо, гравий от времени слежался и просел, под несколькими шпалами обнаружилось свободное пространство, и вот там-то я и увидел первую нажимную. От ноги, наступившей на шпалу, она бы вряд ли сработала, но вот если бы здесь провезли вагонетку - грохоту было бы много! Ящички мин были в свое время пропитаны каким-то составом вроде креозота и почти не сгнили за долгие годы. Всего я их нашел четыре.

Наконец я подошел к самому главному заграждению, тому самому металлическому предмету, который я высветил своим сдыхающим фонарем. Это был приведенный в негодность мотовоз, нарочно поваленный на рельсы так, что закрывал весь проход. Его опутали колючей проволокой, какими-то проволочными петлями, просто натянутыми проволочками, возможно, подсоединенными к взрывателям мин. Касание любой проволоки могло вызвать взрыв.

Распутать этот гордиев узел даже сам Александр Македонский не смог бы. Во всяком случае, ему со своим мечом удалось бы дожить только до первого взмаха. Что же касается меня, то была возможность применить хоть и не самое современное, но автоматическое оружие. Я отошел в одну из более-менее удаленных от мотовоза воронок, спрятал голову между рук, чтоб не ударило волной, выставил из воронки ствол "шмайсера", а затем одной очередью выпустил весь магазин...

Как ни странно, свод и на этот раз выдержал. Какие-то куски от мотовоза все-таки долетели до моего укрытия, но слава Богу, пристукнуть меня они уже не могли. Правда, какая-то крупная гайка крепко стукнула меня по шлему, но все на этом и кончилось.

Сразу за обломками мотовоза, в пяти ярдах от него, путь перерезала очередная стальная дверь, завинчивающаяся на штурвальчик. Она была не заперта. Я хотя и крутил штурвальчик с опаской - там могла быть мина-сюрприз - но тем не менее подсознательно уже ничего не боялся.

Когда дверь открылась, и я вошел, освещая мрак остатками ватт своего фонарика, то ощутил странное чувство нереального...

Серьезные дела продолжаются

Я угодил туда, куда мечтала попасть Марсела, выгоняя меня ночью с яхты в вертолетную экскурсию на верхушку острова Сан-Фернандо, а затем заставляя совершить многочасовую подземную прогулку. Это была сокровищница пирата Эванса.

Прямо вдоль стен, на сваренных немцами стальных стеллажах громоздились кованные железом и медью сундуки, просмоленные бочки, ящики и какие-то предметы, обернутые мешковиной. На всех по трафарету черной краской были написаны инвентарные номера. Это, конечно, сделали немцы. Распоров штурмовым кинжалом одну из мешковин, я обнаружил под ней массивную статую какого-то индейского бога, наверняка цельнолитую, вес которой мог достичь тонны. Затем я увидел еще более крупную... В обоих было столько золота, что, положив их в банк, Эванс смог бы сделать своих потомков мультимиллиардерами... Сняв со стеллажа небольшой бочонок, типа шлюпочного анкерка, и сбив с него верхний обруч рукоятью автомата, я сумел выковырять дно и увидел камни. Конечно, без огранки они походили на простые осколки битого зеленого стекла, но на самом деле это были крупные изумруды. Каждый из этих камешков по нынешним временам стоил приличную сумму.

Кожаный мешок с черной цифрой "122" был стянут веревкой с печатью, но мне было плевать на печать, и я развязал его. Это был крупный, от горошины до голубиного яйца в диаметре, жемчуг.

Сундучок под номером "327" был доверху набит золотыми монетами. На эту сумму можно было бы купить себе небольшой самолет.

Никого не было рядом. Я мог бы спокойно вытряхнуть коробки с патронами из ранца и набить его чем угодно - жемчугом, золотом, изумрудами. Я мог бы рассыпать по карманам, выбросив обоймы "парабеллумов", несколько фунтов золотого песка, обнаружившегося в бочке с №856.

Но я уже достаточно хорошо пришел в себя после взрыва в туннеле. Я понимал, что, не зная, как отсюда выбираться, лучше ничего не брать и уж, конечно, не выбрасывать ради этого боеприпасы. Кроме того, я все-таки приглядывался: не тянется ли откуда-нибудь из-под статуй или бочек роковая минная проволочка. Поглядывал я и под ноги, шагая между стеллажами по узкой колее. Вероятно, немцам, обнаружившим сокровищницу при строительстве подземной базы, потребовалось немало вагонеток, чтобы перевезти ее на новое место. Возможно, кое-что они успели вывезти в Европу, а может быть, и нет дожидались приказа фюрера.

Рельсы уперлись в тупик, дальше была каменная гранитная стена, в которой, однако, кто-то пробил киркой или отбойным молотком неправильной формы туннель. Горки гранитного щебня лежали по обе стороны пути. Ну что же - я решил идти дальше.

Прошел я недолго - и наткнулся на первое свидетельство того, как бренна человеческая жизнь. В тупике, которым заканчивался прорубленный киркой туннель, лежал череп и сильно обглоданные крысами кости человека. На костях кое-где сохранились обрывки черного сукна - вероятно, остатки мундира морского офицера или эсэсовца. Череп имел на одном боку ровную круглую дырку, на другом - пролом. Тут же валялся и проржавелый "парабеллум", ровесник тем, что лежали у меня в кобурах, но, увы, состарившийся гораздо быстрее. Ржавая кирка с источенной гнилью рукояткой свидетельствовала о том, что бедный наци, должно быть, пытался пробить себе путь к свободе. То ли его по ошибке забыли в этом хранилище, то ли он был оставлен караулить сокровища - пока я этого не знал. Но очень скоро многие тайны острова стали мне понятны. Выйдя из тупика, я прошел вдоль стеллажей в обратном направлении и обнаружил небольшую дверцу, которая при первом прохождении ускользнула от моего взгляда. Дверь была не заперта, и я вошел в помещение, которое служило тюрьмой и жильем для гауптштурмфюрера Алоиза Эрлиха.

О том, что простреленная черепушка, кости, тряпки, кирка и ржавый "парабеллум" принадлежали этому джентльмену, а также и о том, что он был гауптштурмфюрером СС и носил имя Алоиз Эрлих, я узнал, когда нашел на его письменном столе несколько полуистлевших тетрадей и писем. Все это было перед уходом из жизни аккуратно обернуто несколькими слоями целлофана и непромокаемой ткани, а потому сохранилось весьма прилично. Немецкого языка я не знал, но среди писем было одно, написанное по-английски:

"Джентльмены! Тот, кто найдет это письмо, может считать себя владельцем состояния, почти равного годовому бюджету Великой Германии, какой она была в 1945 году.

17 сентября 1944 года, по приказу рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, я был включен в состав комиссии по инвентаризации ценностей, обнаруженных на острове Сан-Фернандо при строительстве секретного объекта "Х-45". Факт обнаружения сокровищ был тщательно засекречен спецслужбами флота по приказу гроссадмирала Деница. После покушения на фюрера 20 июля 1944 года, казни адмирала Канариса и ряда других лиц служба гестапо выявила факт укрывательства. В связи с этим было решено провести приемку сокровищ силами Главного управления имперской безопасности, для чего и была создала комиссия под руководством бригаденфюрера СС Хорста Бернгарда.

9 ноября 1944 года комиссия на борту подводной лодки У-315 прибыла на объект и проводила инвентаризацию, систематизацию, а также укупорку сокровищ и их предварительную оценку. Одновременно исследовались исторические сведения о причинах появления этого хранилища на острове Сан-Фернандо. 28 февраля 1945 года работы были завершены, составлена подробная опись и отчет о работе в трех экземплярах. Первый экземпляр отчета и описи предназначался лично для фюрера, второй - для рейхсфюрера, а третий, страховочный, был оставлен на острове Сан-Фернандо под мою ответственность. 2 марта 1945 года на подводной лодке У-314 бригаденфюрер Бернгард отбыл в рейх вместе с тремя членами комиссии и увез с собой первый и второй экземпляры отчета и описи. 5 марта на траверзе Санто-Доминго, как мы узнали из радиоперехвата, У-314 была потоплена эсминцами британских ВМС. Об этом нами было доложено по радио рейхсфюреру СС. 7 марта рейхсфюрер приказал ждать прибытия лодки У-315, на которую надлежало погрузить все ценности и эвакуировать их с объекта Х-45. У-315 прибыла на объект Х-45 15 апреля, выдержав три бомбежки самолетами и сторожевиками США, и после осмотра в эллинге была признана нуждающейся в капитальном ремонте. После доклада в Берлин мы получили приказ о немедленной эвакуации и консервации объекта, снятии с него охраны и минировании наиболее важных частей объекта. Мне, как старшему из членов комиссии, было доверено провести проверку ценностей по сохранившемуся экземпляру описи. Однако командир группы саперов обер-лейтенант Винкель, получив приказ заминировать торпедный склад, по ошибке заминировал туннель, ведущий к хранилищу драгоценностей. Таким образом, с 24 апреля 1945 года я оказался отрезан на объекте Х-45.

Ввиду особо секретного характера моей работы, приказом рейхсфюрера мне было запрещено всякое общение с моряками и обслуживающим персоналом Х-45. В хранилище был завезен трехгодичный запас продовольствия, созданы условия для моего постоянного проживания на объекте, оставить который я имел право только после погрузки драгоценностей согласно описи. После того как я был забыт на объекте, я смог растянуть этот запас на шесть с половиной лет. Кроме того, я попытался прорубить туннель в граните и выбраться на поверхность, минуя минированные пути. Всего мне удалось прорубить 28 метров 35 сантиметров с помощью кирки. Однако сегодня, 28 октября 1952 года, после пяти дней абсолютного голода, я полностью потерял силы и вынужден прекратить борьбу. Считая не исключенным вариантом поражение Великой Германии в войне и возможность захвата союзниками объекта Х-45, оставляю эту записку на английском языке для сведения. Извещения о моей смерти прошу направить по адресам: Дармштадт, Акселю и Марии Эрлих, до востребования, Фридрихсхафен, Лорен Таубе, до востребования. Прошу также уведомить данных лиц о месте моего постоянного захоронения.

Если Великая Германия потерпела поражение в войне с союзниками, подвергнута оккупации, разделу на сферы влияния или зоны интересов, а национал-социализм как движение немецкой нации утратил политическое влияние на ее территории, то, соответственно, утратили силу и ее права на ценности, находившиеся под моей охраной и в моем распоряжении. Не обладая, возможно, юридическими правами на распоряжение этими ценностями, я семь с половиной лет являлся их фактическим владельцем при отсутствии собственника, а потому считаю себя вправе завещать эти ценности первому, обнаружившему это письмо и сумевшему его прочитать. Во всяком случае, прошу учесть мою последнюю волю при определении судьбы этих сокровищ.

В случае же, если Великая Германская Империя не прекратила сопротивления и национал-социализм по-прежнему составляет основу духа немецкого народа, прошу считать, что я до последнего вздоха исполнял свой долг национал-социалиста и офицера войск СС.

Хайль Гитлер

Гауптштурмфюрер СС Алоиз Эрлих

28 октября 1952 года".

Итак, покойник назначил меня своим наследником.

Мне, конечно, это показалось весьма лестным, хотя законность этого назначения была бы весьма сомнительной. Мне пришлось бы сражаться с Испанией, которая заявила бы, что эти сокровища были незаконно изъяты с испанских кораблей. Наверняка такие же иски могли предъявить Голландия, Франция, Португалия, Бразилия, Мексика, Перу, Колумбия, Венесуэла, Гаити, Тринидад и Тобаго, Аргентина, Уругвай и еще Бог знает кто. Затем пришлось бы выдержать битву с Англией и Штатами, которые потребовали бы признать сокровища своими, так как Эванс наверняка захватил часть добычи во время многочисленных англо-испанских войн на море и числился на это время офицером английского флота. Кроме того, он жил на нынешней территории США, имел там хоть и незаконную, но семью, а следовательно, могли найтись его американские потомки, в частности, Куперы. Наконец, Англия и США были победителями во второй мировой войне и могли считать это законной военной добычей. Тем не менее и немцы из обеих Германий могли потребовать вернуть им сокровища на том основании, что через триста лет они были найдены гражданами Германии, а все прочие уже утратили права. При этом конечно, Восточную зону поддержали бы русские и все их сателлиты. Такого грандиозного процесса: Ричард Браун против ООН наверняка еще не знала история. Слава Богу, она его и не узнала. Боюсь, что мои финансовые ресурсы - а о своем финансовом положении я имел весьма смутные представления! - не позволили бы мне даже выиграть тяжбу против Хайди и Гран-Кальмаро, которые претендовали на Сан-Фернандо одновременно.

Кроме того, я как-то мало задумывался о судьбе наследства, потому что мне вовсе не улыбалось остаться здесь даже на вдвое меньший срок, чем Эрлих. Во-первых, он уже сожрал все, что у него было - несколько сотен, а может, и тысяч банок из-под консервов были свалены в одном из углов его комнаты. Во-вторых, я не знал бы даже, как вывезти все это добро, а в-третьих, где-то неподалеку расхаживали ребята Лопеса, Хорхе дель Браво и Джонатана Уильяма Хорсфилда, которые скорее всего знали кое-что о здешних местах, в том числе и о сокровищах тоже. Я не был уверен, что у меня хватит сил и времени перестрелять их до последнего человека, но зато был убежден, что для того, чтобы лишить меня жизни, им потребуется всего один удачный выстрел.

Надо было уходить от всего этого золота и камней куда-нибудь подальше, прятаться по этому подземному лабиринту, дожидаясь, пока банда хайдийского диктатора не уберется с острова и не покинет подземную гавань.

Но когда я собрался уходить и подошел к стальной двери, то остолбенел от ужаса...

Дверь, которую я так легко открыл штурвальчиком с внешней стороны, под собственной тяжестью захлопнулась. При этом от удара и сотрясения сработали на запирание какие-то замки, устройства которых я не знал. Скорее всего они уже давно вышли из строя и проржавели, но вполне могли наглухо заклинить дверь и обречь меня на участь Эрлиха. Меня могло ободрить поначалу лишь одно - жрать у меня нечего уже сейчас, и я имею полное право, не дожидаясь прошествия семи с половиной лет, пустить себе пулю в лоб, а перед тем составить новое завещание в пользу следующего дурака, который попадется в эту золотую мышеловку. Как я ни крутил штурвальчик - он не хотел открывать дверь.

С минуту я, уже поняв, что влип, все еще мучил штурвальчик, а затем присел на край стеллажа рядом с каким-то полутонным индейским богом, нашел в герметически изолированном кармашке комбинезона пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Хотелось выть, но с другой стороны, не верилось, совершенно не верилось в свою обреченность. Меня вдруг посетила мысль о том, что попасть в руки Хорсфилда и Хорхе дель Браво - это не самая плохая доля.

Я даже думал, что моя противоминная война со взрывами в туннеле наверняка не прошла незамеченной, и Лопес отрядил команду с миноискателями, которая рано или поздно меня найдет, спасет из этого заточения, а затем как-нибудь гуманно и тихо пристрелит.

Впрочем, эта мысль показалась мне приятной лишь на несколько секунд. Сидеть и ждать - самое бессмысленное занятие. Алоиз Эрлих нашел в себе силы прорубить в гранитной скале аж 30 ярдов! Почему бы и мне не попробовать убить время таким способом?

Конечно, кирка на старой сгнившей ручке мне помогла бы мало. Оторвав от одного из ящиков с золотыми слитками несколько досок, которые были пропитаны каким-то консервантом и от того не превратились в труху, я вытесал ножом грубое подобие ручки и насадил на нее кирку.

Гранит - порода весьма и весьма твердая. Когда я, сняв с себя все оружие и снаряжение, начал долбить острием камень, то понял, сколько трудов стоило Эрлиху пробить 30 ярдов за семь с половиной лет. Топча его кости, рассыпавшиеся в желтоватую труху, я представлял себе, как он с раннего утра до позднего вечера по кусочкам откалывает гранит и, отмерив пройденный за день участок, возвращается к своим сокровищам. Надо же! Семь с половиной лет этот несчастный наци был обладателем состояния большего, чем весь бюджет гитлеровской Германии! Он мог мочиться в золотые горшки, расшить свой эсэсовский мундир изумрудами и жемчугом, сделать себе панцирь из серебра или золота... Никто ему бы в этом не помешал. Он был безраздельным владыкой этих сокровищ, но увы - ни одно из них он не мог съесть или продать, чтобы купить лишнюю банку мясных консервов. Если бы кто-то явился и предложил ему ящик с сухарями - он обменял бы его на бочку с изумрудами, а бочку соленой сельди на бочку с золотым песком. Вот такова цена вещей!

То, что моя работа бессмысленна, я понял с первого удара, когда острие кирки выбило из гранита кусочек весом в две унции - не более. Тем не менее я бил, бил, бил, бил, отводя душу, пытаясь усталостью заглушить страх. Взмокнув, как мышь, я прикинул: мне удалось за полчаса углубиться не более чем на пять-десять дюймов. Передохнув, стал бить снова, откалывая все такие же маленькие кусочки. Еще перерыв, еще серия ударов. Бренные останки Эрлиха скрылись под кучкой щебня, который я отколол от стены. Все сильнее и сильнее меня охватывало чувство безнадежности.

Застрелиться я бы мог неоднократно. Во-первых, было много патронов, во-вторых, три ствола, а в-третьих, желания продолжать жизнь до упора не было совсем. Я уже поглядывал на "парабеллумы", и если что меня по-настоящему останавливало, то не мысль о Божьей каре за самоубийство, а вид черепа Эрлиха с большим проломом на месте выходного отверстия. Мне очень не хотелось, чтобы мой труп выглядел также.

Я долбил уже третий час, а может быть, чуть меньше. Что меня заставляло продолжать это бессмысленное занятие - неизвестно. Наверно, Господь Бог. Только Божьим промыслом я смог бы объяснить то, что затем произошло. После очередного удара тяжкий треск вдруг раскатился по нашему с Эрлихом туннелю. Глубокая трещина вдруг пробороздила каменную стену, но и это было не главное. Сквозь щель забрезжил неяркий свет.

Я немного не поверил, но сил у меня от этого прибыло. Удары мои стали настойчивее и сильнее. Вскоре от одного из них гранитный кусок весом в добрых десять фунтов упал не к моим ногам, а куда-то наружу. Еще тремя ударами, нанесенными с такой яростью, будто я был рыцарем, убивающим дракона, в перемычке появилась дыра, в какую я мог просунуть голову.

Свет шел из отдушин какого-то мирного подвала, где стояли ведра, щетки, ящики с гвоздями и пластиковые бочки с цементом и краской. Прямо перед моими глазами была лестница и небольшая дверь. Не думаю, что воздух в этом подвале был свежим, но лично мне он показался пьянящим и насыщенным кислородом.

С удвоенной силой я принялся крушить гранит, расширяя пролом, и через какие-нибудь двадцать минут смог протиснуться в подвал, взбежать по лестнице и одним ударом плеча высадить хлипкую деревянную дверь вместе с петлями, замком и частью филенки.

Яркий дневной свет меня чуть не ослепил, а свежий, пахнущий морем и джунглями воздух замутил сознание. Я даже вынужден был сесть, до того кружилась голова. Когда свет перестал резать мне глаза, я огляделся и обнаружил, что нахожусь в лагере ооновских бразильцев. Подвал, в который я прорубился, находился под приземистой постройкой, ярдах в пятидесяти от флагштока, где реял голубой флаг Мирового Сообщества. Чуть дальше был вертолетный круг, где маячил вертолет с буквами "Ю Эн", а еще дальше - ангар, в котором, как я помнил, ребята Соледад заперли бразильцев и индийца-инспектора.

Направляясь к ангару, я вдруг еще раз вспомнил гауптштурмфюрера Эрлиха. Бедный немец! Он даже не знал, что застрелился, всего на десять дюймов не дорубившись до спасения. Впрочем, скорее всего это было не так. Вероятно, это ооновцы, сооружая свой лагерь, лишь чудом не докопались до входа в пещеру, а это могло быть уже много лет спустя после того, как Эрлих застрелился.

На двери ангара висел замок с всунутым в него ключом, эту услугу пираты, уходя по моему приказу, переданному Соледад, оказали тем, кто захочет спасти бразильцев.

Я отпер дверь ангара и крикнул по-английски:

- Выходите, вы свободны!

Первым, щурясь, вышел индиец-инспектор, следом шестеро небритых и помятых солдат с нашивками "Бразил".

- Это вы, сэр? - спросил индиец, озабоченно поглаживая курчавую щетину на лице. - Где эти, в черном?

- Они уплыли на Хайди, - сказал я, - но сейчас дело намного сложнее. Здесь, на острове, высадился диктатор Лопес с Хайди...

- Это нарушение международных соглашений, - очень строго сказал индус, согласно конвенции 1967 года президенты Хайди и Гран-Кальмаро не имеют права прибывать на остров в качестве официальных лиц. Я обязан его выдворить от имени Мирового Сообщества.

- Для начала, сэр, - заметил я, - вам следует связаться с Нью-Йорком, выяснить обстановку. Я знаю, что вам приходило несколько шифрограмм, которые перехватывали пираты. Кроме того, мне нужно как можно скорее на во-он ту горку, там стоит мой вертолет! У вас есть пилот, который мог бы высадить меня туда?

- Пилот есть, - кивнул индиец, - сеньор Перейра!

Один из бразильцев подошел к нам.

- Осмотрите вертолет, - сказал инспектор, - его могло повредить ураганом, заправьте и постарайтесь зависнуть вон там, где стоит маленький вертолет.

- Есть, сэр!

Пока Перейра осматривал вертолет, а затем заправлял его с помощью двух солдат, мы с инспектором, которого звали Шанкар Шарма, пошли в радиорубку поста, где нас, а также радиста ожидал весьма неприятный сюрприз - рация и практически все оборудование были разбиты. По пути я постарался рассказать мистеру Шанкару Шарме все, что мне удалось выяснить о подземной гавани и сокровищах. Не знаю, насколько понял все из моего предельно сжатого рассказа индиец, но лицо его посерьезнело.

- Надо попробовать спуститься туда, - заявил он, - и предложить мистеру Лопесу немедленно покинуть территорию Сан-Фернандо.

- Вы знаете, господин инспектор, - заметил я, - диктаторы, изгнанные из собственной страны, могут быть весьма опасны. У него может быть не менее сотни вооруженных людей и подводная лодка. Лопес и его подручный Хорхе дель Браво повинны в массовых убийствах. Лишние семь-восемь человек для него - сущие пустяки.

- Но мы представляем ООН, - с сознанием собственной значимости произнес Шанкар, словно era пятнадцать минут назад не выпустили из ангара, где он просидел более двух суток.

- Ведь хайдийские пираты тоже знали это, - позволил себе не согласиться я, но в это время подошел Перейра и заявил, что можно лететь. Третьим полетел с нами бразилец-бортмеханик.

Перейра очень недурно вывел свой "Си Кинг" на цель и подошел к верхушке горы, где переночевала наша маленькая стрекоза. Она стояла там же, где я ее посадил, трап был привязан к тому же месту, но Марселу я не заметил. Тем не менее, когда Перейра завесил вертолет примерно в сорока футах над площадкой, а бортмеханик выбросил за борт трап, я довольно проворно спустился вниз, чуть в стороне от стоящего на скале вертолета. Механик втянул трап в "Си Кинг", Перейра накренил вертолет и увел его к лагерю.

Марсела никуда не девалась, она просто забралась в кабину и, свернувшись калачиком на двух сиденьях, спала сном праведницы, сжимая в руках "токи-уоки". На ее мордочке было несколько влажных полосок, оставленных слезинками, и я понял, что бедная девочка перед тем, как заснуть, долго ревела. Тем не менее спала она так крепко, что даже шум ооновского вертолета ее не разбудил. Я тоже не стал это делать и предварительно вытянул из шахты трап с привязанной веревкой. Честно говоря, я не очень опасался, что кто-нибудь полезет за водопад и в конечном итоге доберется до шахты, но теперь решил подстраховаться. Лишь убрав трап и веревку в кабину, я решился побеспокоить спящую красавицу.

- Это ты! - взвизгнула Марсела и повисла у меня не шее. - Как я рада! Я уж думала, что ты пропал... Почему ты не отвечал?

- Это долго объяснять, - отмахнулся я и защелкал тумблерами на приборной панели. Одновременно я размышлял о том, куда вести вертолет. Лететь на Гран-Кальмаро? Но я не знал, где там садиться и хватит ли у меня топлива. Искать "Дороти" - тем более. Уже запустив двигатель, я решил, что приземлюсь на посту ООН.

Когда я поднял вертолет и повел его над островом, Марсела, глядевшая на меня влюбленными глазами, спросила:

- Ну, а золота ты, конечно, не нашел?

- Почему? - обиделся я. - Нашел...

- А почему же мы улетаем? - возмутилась эта маленькая ведьма. - Я тоже хочу посмотреть!

- Прилетим, посмотришь.

- Его так мало? - разочарованно протянула она.

- Нет, его очень много, - ответил я, - просто оно лежит там, куда мы летим.

- Врешь ты все... - Марсела обиделась. Разворачиваясь над морем севернее острова, я увидел на воде заметную муть, вероятно, она поднялась после того, как аквалангисты Лопеса взорвали подводные ворота, ведущие в тайную гавань Х-45.

Описав полукруг над островом, я уже собирался снижаться и сажать вертолет, когда Марсела ткнула пальцем в правое стекло и закричала:

- Смотри, "Дороти"!

Действительно, на западе, милях в трех-четырех маячил белый силуэт яхты. Марсела узнала ее сразу, потому что смотрела в бинокль. Тем не менее я все же решил сначала сесть на площадку рядом с ооновским флагом, а потом уж собираться на яхту. Дело в том, что мне очень не хотелось бросать в подземелье свой автомат, пистолеты и ранец с патронами, которые я тащил на себе через весь подземный город.

Приземлившись в двадцати ярдах от "Си Кинга", я взял Марселу за руку и сказал:

- Идем, я покажу тебе сокровища!

Мой фонарь уже почти не светил, поэтому я взял Марселин. Мы спустились в подвал, и я подвел Марселу к пролому.

- Ой, череп! - взвизгнула она. - Это пират?

- Не совсем, - ответил я. - Это нацист.

- Откуда они здесь? - выпучила глазенки креолка. Мы вошли в подземелье. Ощущение был неприятное: сразу после того, как вырвался из этой ловушки, из этой затхлости и сырости, после того как чуть-чуть подышал свежим воздухом, побывал в небе - и опять в преисподнюю! Марселе было не по себе, но она считала меня суперменом и, конечно, была убеждена, что со мной ей ничего не грозит.

Я подобрал автомат, пояс с кобурами и подсумками, нож, а затем надел ранец с патронными коробками. Марсела, пугливо озираясь, разглядывала стеллажи, тюбинги, рельсы.

- Откуда это все?

- Нацисты построили здесь базу для своих субмарин, - кратко объяснил я. А золото - вот оно!

Я освещал фонарем сундуки, бочки, статуи, а Марсела, конечно, не утерпела и сунула в карман несколько золотых монет, изумрудов и жемчужин.

- Никто не заметит. - Она виновато захлопала глазенками.

Я шлепнул ей по попке, обтянутой оранжевым комбинезоном, но отбирать драгоценности не стал. Из комнаты Эрлиха я забрал все бумаги и, расстегнув комбинезон, спрятал все это на груди.

- А кому все это будет принадлежать? - спросила Марсела. - Тебе? А ведь это я заставила тебя лететь на остров!

- Видишь ли... - начал я, собираясь рассказать ей историю похода по объекту Х-45, но тут пол и стены вздрогнули от близкого, довольно сильного взрыва... Это могло означать только одно: люди Лопеса дошли до стальной двери и взорвали ее...

Снова на "Дороти"

Хорошо, что в момент взрыва мы с Марселой находились в комнате Эрлиха, а не напротив двери. Нас наверняка оглушило бы взрывной волной, и мы стали бы легкой добычей для коммандос Лопеса. А так нас только тряхнуло и обсыпало каменной крошкой. Спустя минуты две после взрыва я услышал голоса:

- Нормально сработали, Бенито! Ничего не завалили, а дверь положили точно.

Свет сразу нескольких фонарей заплясал по стенам, и я услышал голос, в котором любой хайдиец услышал бы североамериканский акцент. Даже я, хотя был чистокровным янки.

- Ребята! - повелительно сказал голос. - Путь взорван на протяжении ста метров. Мотовоз подойдет примерно через полчаса, привезет готовые звенья, и мы уложим эти сто метров пути. Сейчас ваше дело - расчистить дорогу. Дальше того места, где я стою - не заходить! Иначе - смерть! Всем ясно? Тут могут быть мины. Вопросов тоже не задавать - лишние знания вам помешают. Лопаты, кирки, ломы у всех?

- Так точно, сеньор Смит!

- Сержант, расставьте людей на разборку испорченных звеньев и засыпку воронок. За работу!

Не показываясь в проеме двери, я выставил ствол автомата вперед, снял слишком белый шлем и осторожно высунулся поглядеть одним глазом. Многочисленные голоса слышались в туннеле, там же передвигались огоньки фонарей и светлые пятна, отброшенные ими на тюбинги, скрежетали ломы и лопаты, кто-то громко кряхтел, вероятно, отковыривая искореженные рельсы. На сорванной взрывом стальной двери спиной к нам сидел какой-то детина в белой шахтерской каске и темного цвета робе, хорошо освещенный мощным фонарем, прицепленным к стойке стеллажа.

- Тихонько иди туда, там чуть-чуть брезжит свет, - прошептал я в самое ухо Марселе, указывая направление на туннель, прорубленный Эрлихом и завершенный мною, - если этот рыпнется - я его убью.

Марсела, ступая мягко, как кошка, вышла на путь и, перешагивая на носочках со шпалы на шпалу, начала уходить. Я следил за мистером Смитом. Тот курил длинную сигару и глядел только туда, где работали его подручные. Это значительно продлило ему жизнь, почти на целых пять минут.

Конечно, Марсела все-таки зашуршала гравием. То ли она ушла достаточно далеко от освещенной Смитовым фонарем зоны и не могла разобрать, где там шпалы, то ли наступила на куски гранита, выбитые некогда Эрлихом.

Смит нервно обернулся, в руках у него был "узи", но в этот момент мой автомат-старичок издал свой кхекающий кашель. По-моему, это был первый соотечественник, которого я был вынужден застрелить. Очередь из пяти пуль отшвырнула вскочившего на ноги Смита в проем сорванной с петель двери, он грузно повалился на спину и дрыгнул ногами, обутыми в тяжелые бутсы с рубчатой подошвой. В туннеле загомонили, и я, не дожидаясь, пока там очухаются, бросился бежать к пролому. Несмотря на тяжеленную нагрузку, я, возможно, поставил мировой рекорд - даже не помню, как я очутился на свежем воздухе рядом с запыхавшейся Марселой.

- Бегом! Бегом к вертолету! - заорал я. - Пока они не выбрались оттуда...

- Перейра! - крикнул я на бегу, проскакивая мимо бразильца. - Заводи свою машинку, зови всех - надо удирать! Летите на Гран-Кальмаро!

Не знаю, понял ли меня бразилец, хотя испанский и португальский - схожие языки. Он покрутил пальцами у виска, но у меня не было времени на объяснения. Мы с Марселой пулей пробежали к своему вертолету, и я, лихорадочно поглядывая на дверь подвала, откуда вот-вот могли выскочить хайдийцы, запустил мотор. Лопасти начали раскручиваться так медленно! Впрочем, раскручивались они вполне обычно, просто я, в силу обстоятельств, хотел, чтобы они крутились быстрее. Наконец стрекоза поднялась в воздух и начала набирать высоту. Разворачивая вертолет на месте, я увидел, как из двери склада-подвала выскочили двое в пятнистой форме хайдийских коммандос - точно таких, с какими я воевал на асиенде "Лопес-23". Наш вертолет они уже не могли обстрелять, но их автоматы открыли огонь по вертолету ООН, Перейре и его бортмеханику. Выстрелов за гулом двигателя я не слышал, но видел, как маленькая фигурка ооновского летчика распростерлась на песке. Дав полный газ, я погнал вертолет прочь от Сан-Фернандо, туда, где белел на фоне синевы неба и моря силуэт "Дороти".

Когда мы сели на палубу яхты, у меня вдруг задрожали руки. Марсела же, всю дорогу стучавшая зубами, наоборот, приободрилась.

От рубки "Дороти" к нам уже шли Синди и Джерри.

- С возвращением, - Синди с очень заметной ревностью поглядела на Марселу. - Господи, где вы так извалялись? Грязные, мокрые, все комбинезоны испачкали...

- Это все от секса, - устало сказал я, и Синди, конечно, поверила. Заводите шарманку - и полный вперед на Гран-Кальмаро! Иначе нам через какое-то время всадят торпеду под мидель-шпангоут!

Последнюю фразу я выкрикнул, и Синди бросилась в рубку.

- Не командуйте, сэр! - сделал замечание Джерри. - Вы не у себя дома. Если ваша прогулка прошла не так удачно...

- Заткнись, щенок безмозглый! - рявкнул я голосом сержант-майора Гривса по кличке "Джек-Потрошитель". Джерри понял, что я не в духе, и поспешил следом за Синди, даже не спросив, откуда у меня оружие.

- Кто там был? - спросила Марсела, когда мы шли от вертолета на носовую палубу.

- Твои старые друзья: Лопес, дель Браво и их банда. Их выгнали с Хайди.

- Значит, ваша революция победила?! - в восторге заорала Марсела. Черт побери, я как-то забыл, что являюсь хайдийским партизаном и, следовательно, должен радоваться тому, что мой остров свободен от диктатуры.

- Мировая революция победит, - сказал я без особого энтузиазма, потому что стал чувствовать, что вот-вот засну.

- Боже, как я хочу на Хайди! Представляю себе, какая там сейчас фиеста! Марсела аж засучила ножками.

Я имел не слишком богатое воображение, но судя по тому, что слышал о латиноамериканских обычаях, довольно живо себе представил, как весь остров от мала до велика, насосавшись рома, пульке и рома, смешанного с пульке, будет неделю, а то и две под грохот барабанов и взрывы петард отплясывать пачангу и ча-ча-ча, палить в воздух из всего, что стреляет, орать песни, бросать конфетти и серпантин, а в промежутках провозглашать здравицы в честь Мировой Революции, социализма, коммунизма, Фиделя, Брежнева и какого-нибудь местного вождя типа Киски или дедушки Вердуго. Ну и, конечно, будут сыпать проклятия империализму янки, кровавой диктатуре Лопеса и всем врагам народа. Когда кончатся запасы жратвы и спиртного, а число случайных жертв пальбы превысит число погибших в гражданской войне, они устанут и, похмелившись, начнут восстанавливать народное хозяйство и строить социализм.

- Я пошел спать, всю ночь ползал по пещерам...

Марсела приняла это к сведению.

Едва добравшись до каюты, сняв с себя все железо и свинец, стянув комбинезон, я еще смог ополоснуться в душе, кое-как обтереться и рухнуть на постель. Дальше был блаженный сон, когда ничего не чувствуешь и никоим образом не участвуешь в том кошмаре, который именуется "жизнью". Подозреваю, прости меня. Господи, что праведник, заполучивший тем или иным способом вечное блаженство, вознаграждается именно тем, что ничего не чувствует и не ощущает. Все остальное в варианте вечной жизни меня не устраивало. Ну речь не шла даже, естественно, о геенне огненной, котлах, сковородках и ином адском оборудовании. Даже райская жизнь среди цветов, музыки и насыщенного дезодорантами воздуха, затянись она, скажем, на пару миллионов лет, лично мной воспринималась бы как ад кромешный. Так что я надеялся - Господь милостиво разрешит мне после смерти больше не жить.

Проснулся я где-то к вечеру. В иллюминатор било заходящее солнце, но вместе с ним в каюту лился и свежий ветерок, поэтому жары не чувствовалось. Яхта стояла, двигатели молчали.

В правое ухо мне тихонько дышала Марсела. Она, видно, не смогла меня разбудить и прилегла на кровать, чтобы я, проснувшись, не убежал к Соледад. Все-таки при всей своей сексуальной терпимости, она не любила уступать мужчину хотя бы на время. Она дремала, но не спала, и едва я чуть-чуть шевельнулся, как она открыла глазки, смешно хлопнула ими, как маленький ребенок, и, потянувшись, сказала обиженно:

- Ты все спишь и спишь... Мы уже сутки не трахались!

Я бы, конечно, предпочел сначала поесть. Как-никак, несмотря на всю калорийность аварийного пайка, я съел его довольно давно. Тем не менее ароматная, пушистая, смугленькая Марсела не могла меня не соблазнить. Видя, что я еще не очень проснулся, она положила мне на грудь свою растрепанную головку и начала валять ее из стороны в сторону, изредка пощипывая меня мягкими губками и щекоча мокрым язычком. Гладенькие грудки у нее ласково скользили по моему животу и ребрам, бедра и животик, повиливая из стороны в сторону, осторожно потирали пробуждающийся пенис - все это не могло не сработать, даже если бы я был на 90% законченным импотентом. Да и просто было приятно потрогать и потискать хорошо уже знакомое тело молоденькой и горячей женщины. Проделав всю эту подготовительную работу - хотя Марсела была уже давно готова? - я распял грешницу на ложе и с тихим шелестом вонзил ей все, что нужно... Потом было несколько минут ритмичного скрипа каютной кровати, несколько сладких стонов Марселы и, наконец, обоюдный визг и сладкий отдых после.

Выполнив свой долг, я поинтересовался, где мы стоим.

- На Гран-Кальмаро, - поддувая волосы, свалившиеся на лоб, ответила Марсела, - точнее, на вилле мистера Джерри. У них свой причал. Мы пришли сюда еще два часа назад. Я и решила к тебе прийти, а ты все спишь и спишь...

- Ну сейчас-то все в порядке?

- В порядке... - промурлыкала Марсела. - Когда мне хочется, я всегда очень мучаюсь. Там все время что-то чешется, жжется, колется, словно туда какое-то насекомое залезло...

- Может, так оно и есть? - усмехнулся я.

- Ну вот еще! Это Соледад таскает площиц в своей метелке и радуется, когда ей удается наградить кого-нибудь... И потом вошки - это снаружи. А тут внутри, и не такое маленькое... В общем, ты не поймешь, надо быть женщиной.

Наконец, я позволил себе спросить, где и чего можно покушать. Марсела сказала, что есть пока будем на яхте.

Когда я выбрался на верхнюю палубу, то был поражен тем, как уютно и удобно умеют устраивать свои виллы очень богатые люди. "Дороти" стояла у довольно крупного дебаркадера, способного принимать судно значительно большей длины. По другую сторону дебаркадера была пришвартована элегантная двухмачтовая парусная яхта с вооружением бригантины: на фок-мачте прямые паруса, на грот-мачте косые. Там многое было отделано под старину, поблескивал медный колокол, на носу сверкала бронзовая пушка времен "бостонского чаепития", и еще какие-то предметы обихода на этой яхте вызывали чувство ностальгии по прошлому.

Дебаркадер был не один. Справа от парусной яхты - она называлась "Си Игл" - была стоянка моторных катеров разного размера. Их там было пришвартовано штук десять. Левее "Дороти", к третьему дебаркадеру были поставлены два небольших аппарата на воздушной подушке и несколько маленьких парусных яхт всех спортивных классов. А значительно дальше располагалось нечто вроде грузового терминала. Там стояло крупное судно - две-три тысячи тонн дедвейтом, не меньше, - похожее и на грузовое, и на военное. От грузового, несмотря на стрелы и лебедки, это судно отличалось слишком острым форштевнем и скоростными обводами. Очень могло быть, что когда-то оно было фрегатом ВМС США, а затем было переделано на верфях Купера для каких-то других целей. У меня даже возникло подозрение, не сохранилась ли на нем какая-то часть вооружения.

Гавань располагалась в удобной бухте, разделенной на две части каменным молом. Видимо, Купер решил разделить приобретенную им гран-кальмарскую территорию на "чистую и нечистую". В левую, "чистую", половину он не пускал суда, которые могли бы загрязнить воду бензином или соляркой. Там располагался небольшой пляж с очень светлым и чистым песочком, легкие цветастые кабинки для раздевания и душа, площадка для пляжного волейбола, зонтики, похожие на тюльпаны, и лежаки для загорающих. Сейчас, несмотря на благоприятный вечерний час, там никого не было.

Берега бухты Купер превратил в симпатичный тропический парк с удобными дорожками и лестницами из каменных плит. В нескольких местах слышалось журчание фонтанов. Все это террасами поднималось по склону горы, где розовело среди зелени двухэтажное здание в стиле испанской колониальной архитектуры, но построенное, видимо, не столь уж давно. Гора, заросшая лесом с подошвы до вершины, напоминала великана в мохнатой шкуре, сидящего по-турецки и упершего руки в колени.

В рубке "Дороти" никого не было, на носовой палубе тоже. Мы спустились в носовой салон и обнаружили там Мэри и Соледад.

Надо сказать, что в нашем обществе они вовсе не нуждались. Перед каждой стояло по вазочке с шариками мороженого и по бокалу коктейля со льдом. Посматривая друг на друга с явно сексуальной нежностью, они тихонько беседовали между собой.

- О, сколько лет, сколько зим! - сказала Соледад. - Ваша прогулка затянулась, Марселочка?

- Ну а вы, кажется, нашли общий язык? - поинтересовался я.

- Во-первых, мы его и не теряли, - заявила пиратка, - а во-вторых, быть все время пленницей и конвоиром надоедает...

- И вы решили поиграть в добрых подружек?

- Нет, - ответила Мэри, - мы просто приласкали друг друга. Кстати, я была о вас лучшего мнения, мистер Родригес. Вы так избили свою жену... Это не по-джентльменски.

- И теперь, на суде, мисс Соледад заявит, что я применял пытки, продолжил ваш покорный слуга, - и принудил ее к сожительству в извращенной форме. Надеюсь, все уже зафиксировано судебным врачом?

- О каком суде, милый Анхель, вы говорите? - вскинула брови Соледад. - По каким законам? За какие преступления? Неужели вы сможете найти хоть одного свидетеля моих преступных деяний, кроме Мэри, Синди, Марселы и Джерри? Но вы все пятеро - одна компания. Бразильцы? Да они меня в глаза не видели! Никто и никогда не сможет доказать, что Джералд Купер-старший и его сопровождающие погибли от моей руки, так же, как и экипаж шведской шхуны. Описание "Ориона" ни в малейшей степени не походит на ориентировку, выданную гран-кальмарской береговой охране. Если вы скажете, что я вам сама призналась - вот они, полосы от ударов ремнем! - все показания, полученные под пыткой, недействительны. Более того, вам самому грозит суд за незаконный арест и за убийство моей личной охраны. Кстати, вот тут свидетелей я могу найти сколько угодно.

- Значит, вас следует отпустить и принести вам извинения? - осклабился я. - Это приятно сделать, но позвольте спросить, любезная супруга, куда вы намерены направить свои стопы? Не на Хайди случайно?

- А почему бы и нет? - удивилась Соледад.

- Вы сегодня слушали радио?

- Очень редко трачу время на такую ерунду.

- На Хайди переворот. Партизаны взяли Сан-Исидро, а Лопес и ваш личный друг и патрон Хорхе вместе с мистером Хорсфилдом находятся сейчас на Сан-Фернандо.

Кажется, я попал в цель и насыпал перцу под хвост этой красивой сучке! Самоуверенность слетела с лица Соледад, и она, несмотря на загар, заметно побледнела.

- Это блеф! - отрывисто бросила она, глянула на электронные часы, висевшие в салоне, и произнесла: - Включите транзистор! Сейчас семичасовые новости почти по всем станциям.

Мэри флегматично встала с кресла и, подойдя к аудиовидеоцентру, вынула из шкафа большой переносной приемник.

"Говорит радиостанция "Свободная Хайди"! Говорит радиостанция "Свободная Хайди"! Второй день мы ведем передачи из освобожденного города Сан-Исидро, долгие годы изнывавшего от кровавой диктатуры черного диктатора и фашиста Лопеса!" - с пафосом вещал в эфир голос диктора. Готов поклясться, что несколько дней назад он, захлебываясь от скорби, передавал сообщения об успехах партизан по "Радио Патриа". Впрочем, "Свободная Хайди", "Хайди либре" вещала точно на тех же волнах и на том же оборудовании. Она просто сменила название.

"Сейчас по всем городам и деревням идет праздничная фиеста, тысячи людей отмечают падение диктатуры как национальный праздник. Всю ночь сегодня ликование продолжалось на Пласа де Революсьон, где собрались почти пятьдесят тысяч человек. Есть пострадавшие. Сегодня по национальному радио и телевидению выступила Первый секретарь Хайдийской народно-социалистической партии, Президент Революционного Совета республики Хайди, Главнокомандующий Революционными Вооруженными Силами Эстелла Рамес Роса, более известная как легендарная "команданте Киска". Передаем выдержку из ее трехчасового выступления!"

В динамике хрюкнуло, зашипела запись:

"Итак, компаньерос, я рассказала вам, какой путь к свободе и независимости мы прошли. Это была долгая дорога, множество людей остались на ней печальными вехами утрат, но каждая из них приближала нас к победе. Сегодня, в этот счастливый день, все они незримо присутствуют здесь, и я произведу торжественную перекличку Героев Хайдийской Революции... Антонио Морено!

Густой замогильный бас откликнулся:

- Здесь! Герой Хайдийской революции, первый Хайдийский партизан, Антонио Морено Санчес повешен в 1931 году по ложному обвинению в ограблении банка!"

Я отметил, что речугу толкала самая настоящая Киска, хотя о том, что у нее имелся такой красивый испанский псевдоним, я не помнил. Немного дольше я припоминал, что Антонио Морено - это тот самый парень, которого дедушка Вердуго считал первым хайдийским партизаном. Теперь это должно было войти в историю.

"Анхель Родригес!" - выкликнула Киска.

- Здесь! - заорала Марсела. - Он здесь!

- Идиотка, - сказал я, - это же про твоего брата!

Марсела разочарованно поникла, но потом ободрилась - все же, если она не была любовницей живого героя, то по крайней мере сестрой мертвого.

"Здесь! - отозвался загробный бас. - Герой Хайдийской революции, лидер подпольного профсоюза докеров Сан-Исидро злодейски убит полицейскими хунты, защищая права трудящихся..."

..."Торговать наркотиками", - мысленно продолжил я эту фразу, но подумал, что теперь-то мне точно нечего делать на Хайди.

"Чарльз Чаплин Спенсер!" - продолжила Киска вызов духов.

"Здесь! Герой Хайдийской революции, австралийский боец-интернационалист Чарльз Чаплин Спенсер ценою своей жизни взорвал одно из логовищ диктатора асиенду "Лопес-23" и уничтожил весь ее гарнизон и брата проклятого изверга".

"Хуан Антонио Кабальерос!" - это был псевдоним Капитана.

"Здесь! Герой Хайдийской революции, командир одного из первых партизанских отрядов в бою с войсками хунты был взят в плен раненым и замучен в застенках хунты, не сказав ни слова".

- Черта с два! - вскричала Соледад. - После психотропного воздействия он выложил все!

- Заткнись, - посоветовал я. Капитана мне из всех перечисленных Героев Хайдийской революции было больше всего жалко. Но оставить его в живых после того, как он заговорил, не могли ни свои, ни чужие. Хотя теперь, после того, как я узнал, что Лопес и Хорсфилд приплыли на одной субмарине и уже грузят на нее сокровища Эванса, понять, кто свои, а кто чужие, было уже невозможно.

"Слава погибшим Героям Хайдийской революции!" - заорала Киска, и многотысячная толпа - возможно, была включена фонограмма - откликнулась:

"Ви - ва-а-а-а-а!"

Грянул "Интернационал".

- Проклятье! - сказала Соледад, выключая приемник. - Комми паршивые!

- Но-но, - проворчал я с легкой иронией, - буржуйка недорезанная! Вива Хайди либре!

- Вива! - заорала Марсела, врубила приемник, и мы с ней стали отплясывать пачангу.

Этот танец мы в свое время специально разучивали во время подготовки, и он получался у меня неплохо. Когда танец кончился и загромыхали барабаны "Марша 26 июля", Марсела сказала:

- Ты пляшешь, как настоящий хайдиец! Молодец! А может, ты все-таки кубинец?

- Нет, я японец, - хмыкнул я и обнял ее за талию.

- Ну и черт с тобой, - сказала она, сияя. - Главное, что мы победили!

"Бедняжка, - подумал я, - минимум, что тебя ждет на Хайди, - это курсы трудового перевоспитания! Конечно, если Киска получила инструкции строить коммунизм по всем правилам". Но мое собственное будущее я, конечно, никак с Хайди не связывал. Там уже есть мертвый герой Анхель Родригес. Коммунисты в воскресение из мертвых не верят, а вот превратить живого в мертвеца могут в два счета.

Сквозь стекло салона я увидел Синди и Джерри, которые поднимались с дебаркадера по трапу. Через минуту они вошли в салон. Оба были одеты в одинаковые голубоватые рубашечки и шорты, словно подчеркивающие их близость.

- Отец действительно не прибыл сюда, - сказал Джерри. У него было очень серьезное лицо, и, несмотря на очки, в нем просматривались жесткие, волевые черты покойного Джералда-старшего. Взгляд его остановился на Соледад. Не могу сказать, что меня сильно обрадовал бы взгляд такого рода, если бы он был обращен на меня.

- Самолет действительно исчез, - Джерри произнес это очень спокойным тоном. - Вы были правы, мисс Соледад, к несчастью, вы не блефовали. Я посоветовался со своим местным юрисконсультом, и он объяснил мне, что доказать вашу виновность в судебном порядке будет очень сложно. Но я не собираюсь оставлять вас в покое...

Соледад поняла: это смертный приговор.

- Через четверть часа, - ледяным тоном выговорил Купер-младший, - вам наденут наручники и ножные кандалы с цепью и грузилом, а затем сбросят вас с вертолета в районе Акульей банки. Это очень надежное место для подобных акций, уж вы-то знаете!

- Нет! - взвизгнула Соледад, которая поняла, хотя и очень поздно, что интеллигентный вид Джерри еще не означает, что он сущая размазня. Одно дело быть пай-мальчиком, когда тебя держат в руках пираты, а другое - принимать серьезные решения у себя на вилле, где имеется куча телохранителей. Пару таких мордоворотов в серой униформе с "магнумами" в открытых кобурах можно было увидеть на причале.

Глаза у суперпиратки округлились - она была похожа на затравленного зверя. Правда, она была совершенно безоружна, но не сомневаюсь, могла бы дорого продать свою жизнь, если бы Джерри подошел чуть ближе. Человека можно зарезать даже стаканом из-под коктейля, поэтому малыш немного ошибся, когда оставил своих ребят на причале. Надо было разрядить обстановку.

- Извините, мистер Купер, - сказал я официальным тоном, - по-моему, вы излишне эмоциональны. Мисс Соледад должна прежде объяснить некоторые нюансы, которые, надеюсь, заинтересуют и вас. Могу я задать ей пару-другую вопросов?

- Да, разумеется, - Джерри поправил очки.

- Что ты знаешь об объекте Х-45? - спросил я по-испански.

Соледад вскинула брови. Да, этого она не знала.

- Что ты знаешь об острове Сан-Фернандо? Хорхе говорил тебе что-нибудь? Ты связывалась с ним по радио вчера или позавчера?

- Я знаю только то, что сказала тебе вчера вечером. Там клад Эванса. Вчера я получила приказ от Хорхе расстрелять вас и бразильцев, а затем подняться на гору и спуститься в шахту, где лежит клад Эванса. Туда должен был идти только Варгас, он получил особую шифровку, тем кодом, которого я не знаю.

- Что он должен был там делать?

- Понятия не имею. Наверно, взять клад Эванса

- Один? Без помощников?

- Я же не знаю, сколько там золота, может быть, всего один мешок...

- Что должны были делать вы?

- Мы должны были установить мигающий фонарь на вершине горы и страховать Варгаса.

- Для кого?

- Не знаю.

- Что будет, если Лопес или дель Браво узнают, что сигнал не был установлен?

- Они меня убьют... - устало выдавила Соледад и всхлипнула.

- Ты знала, что они будут там! Так? Знала?!

- Нет, я догадалась только сегодня, когда ты сказал, что они на острове. Мне конец, даже если вы меня отпустите.

- Слушай, что я тебе скажу. Ты порядочная стерва, но я не могу просто так ухлопать женщину, с которой мне было хорошо. И не могу дать это сделать другим. Ни Джерри, ни Хорсфилду, ни Лопесу, ни дель Браво. Но буду я тебе помогать или нет, зависит от тебя. Если ты не будешь пакостить, то я тебя смогу спасти.

- Правда? - Она блеснула глазами, в них появилась надежда на спасение.

- По-моему, вы достаточно долго беседуете, - заметил Джерри, - а я не люблю, когда в моем присутствии долго разговаривают на языке, которого я не понимаю. Кроме того, пора, по-моему, надеть на Соледад наручники.

- Не спешите, сэр. Я узнал много интересного. Итак, Лопес и Хорхе дель Браво пока еще находятся на острове Сан-Фернандо в сопровождении мистера Джонатана Уильяма Хорсфилда, компаньона вашего покойного отца и его партнера по игре в гольф. Там, на острове, - подземная база для подводных лодок, сооруженная еще нацистами. Она была законсервирована, и на ней был спрятан клад пирата Эванса, стоимость которого превышает годовой бюджет нацистской Германии. Вы, поданным, полученным покойным профессором Бьернсоном - один из прямых наследников Эванса. Весьма вероятно; что вам удалось бы добиться юридических прав хотя бы на часть этих сокровищ.

- Вот как... - пробормотал Джерри. Как видно, это было для него новостью.

- А потому я не хотел бы, чтобы вы со своими эмоциями наносили вред собственным интересам.

- А какие интересы у вас, мистер Родригес?

- У меня - небольшие. Я подозреваю, что участвовал в какой-то хитрой комбинации, которую затеяли мистер Хорсфилд и ваш отец. Вы, вероятно, в детали ее и даже в общий замысел не были посвящены. Но могу только сказать, что переворот на острове Хайди - дело рук вашего отца и Хорсфилда.

- Вы считаете, что мой отец и Хорсфилд - агенты Москвы? - недоверчиво усмехнулся Джерри.

- Нет, я так не считаю. Скорее всего коммунистический переворот - это только ширма. Тут, по-моему, действуют не политики, а деловые люди, имеющие нелады с законом.

- Вот как... - Джерри почесал лоб. - Хотел бы я знать, что за всем этим кроется. Я чувствую, что отец не зря нацеливал меня на создание прорывных программ... И Хорсфилд, вероятно, был тоже к этому причастен.

- Роль Хорсфилда может прояснить Соледад, - сказал я, - поэтому не мешайте мне допрашивать ее.

Джерри кивнул, а я вновь по-испански обратился к Соледад.

- Помнишь, ты сказала, что если ты расскажешь нам все, что знаешь о Хорсфилде, то мы все станем людьми, которых надо немедленно убирать? Почему?

- Нет! - взвизгнула Соледад. - Это нельзя! Если я скажу, то меня убьют наверняка.

- Ты хочешь, чтобы я дал возможность Джерри сбросить тебя на съедение акулам? Это вряд ли будет приятней, чем то, что тебе предложит Хорсфилд. К тому же, если мы будем знать, что у него за пазухой, я думаю, ему придется отложить выяснение отношений с тобой.

Соледад мотнула головой. Она явно не верила, что мы сможем справиться с Хорсфилдом. В то же время ей очень не хотелось на Акулью отмель, ибо она лучше нас знала, что ее там ждет. Не могу себе представить, что творилось у нее в душе, но после примерно трех минут напряженного сопения и кусания губ она все же решилась.

- Бог свидетель - я была в безвыходном положении. Хорсфилд - крупный чиновник одной из спецслужб. Это его официальный статус. Он сумел добиться в правительстве Штатов права докладывать непосредственно президенту, получать любую информацию, привлекать любые силы численностью до батальона и проводить секретные операции в любой части земного шара. Как ему это удалось - не знаю. Под прикрытием одного из филиалов фирмы Купера он создал тайное агентство по контролю за компьютерными сетями, и тут ему понадобились ваши прорывные программы, Джерри. Собственно, они уже были созданы, и именно это навело Хорсфилда на мысль, что благодаря им можно владеть миром. Конечно, это несколько сильно сказано, но именно это было у него на уме. Во всяком случае, официальная программа, которую он представил президенту, была намного уже, чем та, которую он сам себе наметил. Совершенно случайно он вышел на Хорхе дель Браво, который был посредником при отмывке денег целого ряда темных организаций - наркобаронов, торговцев оружием, нацистов и еще Бог весть кого. Хорсфилд сумел с помощью прорывных программ включиться в их сеть и выявить весь цикл отмывки. После этого он, уже как представитель правительства США, пошел на официальный контакт с дель Браво и припер его к стене, объявив ему о том, что кое-что знает о делишках, проделываемых шефом безопасности Хайди. Хорхе понимал, что клиенты выведут его из игры, и решил держаться за Хорсфилда. Но, конечно, он не был бы дель Браво, если бы не попытался выкрутиться. Хорсфилд провел ему тот самый "пыльный телефон" - кодированную спутниковую связь, с помощью которой он передавал Хорхе секретные указания. Из разговоров по этой связи дель Браво постепенно уяснил, что Хорсфилду становится известным прежде всего то, что передается по компьютерным каналам. Он обратился к технической службе - у него весьма квалифицированные специалисты! - и те определили, что прорыв в компьютерную сеть мог быть осуществлен только с помощью программ, использующих особый алгоритм. Присмотревшись через своих агентов к окружению Хорсфилда, Хорхе вышел на Куперов. Побочным результатом явилось обнаружение связи Куперов с Эвансом и его сокровищами, выяснилось, например, примерное место потопления "Санта-Фернанды" и захоронения клада на острове. Тут же в наше поле зрения угодил и профессор Бьернсон со своей "Ульрикой". И дель Браво решил переиграть Хорсфилда. Через своих агентов и при моей помощи он решил добыть прорывные программы и заставить своих техников найти от них защиту, а также разработать способ дезинформации Хорсфилда. Мы готовили очень сложную многоходовую операцию, но в последний момент она, как мы выяснили, была провалена. Хорсфилд сумел все вычислить и затеял грандиозное надувательство под кодовым названием "Атлантическая премьера". Под видом подготовки специалистов по борьбе с коммунистическими террористами он создал несколько групп наемников - в том числе и вашу, мистер Браун, - которые должны были вторгнуться на Хайди и совершить коммунистическую революцию. Дело в том, что на Хайди были сильны прокоммунистические настроения, и именно это было решено использовать. Хорхе своевременно узнал все детали плана, но, проанализировав их, понял, что выгоднее будет не сопротивляться и не показывать Хорсфилду, что его план раскрыт. Почему? Да потому, что Хорсфилд собирался вывести Хорхе дель Браво и Педро Лопеса на подводной лодке с Хайди на остров Сан-Фернандо, где находилась законсервированная немецкая база и сокровища Эванса. О базе и о сокровищах Хорсфилд узнал, включившись в тайную компьютерную сеть нацистских ассоциаций Южной Америки. Там, на этой базе, Хорсфилд с помощью психотропных препаратов намеревался выпытать из Лопеса и дель Браво все, что они не доверяли компьютерам, а затем - уничтожить. Ну а Хорхе принял свои меры. Мне было приказано выйти в море, атаковать и потопить "Ульрику", взять в плен шведов, вытянуть из них сведения о месте гибели "Санта-Фернанды" и о точных координатах входа в пещеру Эванса, откуда можно было попасть на подземную базу. Кроме того, я должна была со своей командой ликвидировать ооновский пост на острове, а потом установить сигнал на горе и ждать, пока Варгас не вернется с базы. Но что должен был сделать Варгас на базе - я не знаю, это правда. И название Х-45 я действительно раньше не слышала.

- Но тем не менее ты решила вести свою игру" верно? - спросил я. - После того, как тебе случайно попались в руки мы все... Верно?

- Да, я же склонна к импровизациям, ты знаешь. Мне показалось, что все козыри у меня... Это такой соблазн!

- Когда ты узнала о "Дороти"?

- Мне радировали "Морские койоты" о том, что с яхты "Дороти" их обстреляли из автоматов. По описаниям эта яхта была мне известна, ведь мы изучали возможность нападения на "Дороти" задолго до того, как она сама пришла ко мне в руки. Но я как раз в это время разделывалась со шведами и, выполняя приказ Хорхе, ушла на Сан-Фернандо. А тут, когда мне доложили, что "Дороти" стоит на якоре совсем рядом с Сан-Фернандо, я подумала: это судьба... Я же знала, что на яхте будет Синди и что папа и сын Куперы тут же прилетят, если получат сигнал с "Дороти", а раз так, то они попадут ко мне в руки, и я получу доступ к секретным программам. Так и вышло. Да еще я узнала, что ты - один из тех, кто прислан Хорсфилдом на Хайди - это был шанс найти место в вашей команде. Я рассчитывала, что заполучу и золото "Санта-Фернанды", и сокровище Эванса, и прорывные программы помимо Хорхе. Ведь Хорхе собрался "попадаться" в ловушку Хорсфилда только для того, чтобы, в свою очередь, застать его врасплох, перебить его людей и при помощи его же психотропов вытрясти из него эти злополучные программы. А потом, погрузив золото на субмарину, уйти в надежное место. Куда он собирается идти, я не знаю, не знаю, удалось ли ему также то, что он задумал, но если бы не вы, то я подстерегла бы субмарину на выходе из подземной гавани и потопила бы самонаводящейся торпедой. На "Орионе" есть и сонар, и торпедный аппарат, так что нам это ничего не стоило бы...

- А потом с помощью нашего "Аквамарина" выпотрошила с субмарины все ценности...

- Ну, конечно! Помнишь, я сегодня ночью говорила тебе, что не могла бы тебя расстрелять? Это была правда. Ты, Мэри и Синди вчера не были бы убиты. Джерри, выложив программы, подписал себе смертный приговор. Марсела - тоже, она знала о "пыльном телефоне". Синди нужна была мне как специалист по компьютерам, а Мэри - по управлению "Аквамарином"...

- А почему я остался бы жить? Только не ври о своей любви.

- Потому что ты - один из тех, кого Хорсфилд высадил на остров. Ты смог бы связаться с Киской и стать у нее советником, министром или еще кем-то... А это дало бы мне возможность выйти на то, о чем больше всего мечтал Хорсфилд, выйти на тайные фонды Москвы, потому что Хорсфилд рассчитывал, установив на Хайди коммунистический режим, превратить ее в бочку без дна, куда коммунисты будут вливать денежки, а он их - черпать. Ведь большинство коммунистических режимов именно так и устроены - Москва вливает в них доллары, а назад ничего не получает, кроме аплодисментов и поддержки своих акций на мировой арене. Так вот, подобравшись к тайным фондам Москвы, можно было превратить это дело в колоссальную кормушку. Но это еще не все. Хорсфилд мечтал создать целую сеть антикоммунистических организаций и через них "доить" практически все развитые страны. И в качестве первого опыта должна была послужить Хайди. Так что я хотела перехватить у Хорсфилда и Хорхе то, что они задумали. Поэтому сейчас, если кто-то из них останется в живых, то мне - не жить.

Выслушав все это повествование о том, как два гада и одна гадюка пытались друг друга выпотрошить, я более или менее связно пересказал все на английском, хотя, вероятно, Соледад могла бы сделать это не хуже меня.

- Вот это программа! - покачал головой Джерри. - Да вы все монстры!

- Не стоит быть столь резким, Джерри, ведь этот эпитет распространяется и на вашего отца, - сказала Соледад. Судя по всему, она уже совсем приободрилась и не боялась Акульей отмели. У Джерри было горячее желание дать ей по морде, но он все-таки был джентльменом.

- Пока, мисс, вам следует посидеть взаперти, - сказал он, - а позже мы решим, что делать.

- Я думаю, что Соледад уже наполовину заслужила себе жизнь, - заметил я, вторая половина жизни будет принадлежать ей после того, как она поможет нам разделаться с Хорсфилдом.

- Или с Хорхе дель Браво, - дополнила Соледад, - ведь еще неизвестно, кто одержал там, на острове, верх.

- Это верно, но непринципиально, - отмахнулся я. - Джерри, у вас нет глубинных бомб, противолодочных торпед или чего-нибудь в этом роде?

- Не держим, - ответил он очень вежливо. - Вон тот корабль с грузовыми стрелами переделан из фрегата, но на нем стоят только два универсальных сорокасемимиллиметровых автомата. Есть немного боевых снарядов, но это лишь на случай нападения. Дело в том, что на этом корабле мы иногда перевозим очень ценные грузы - уран, например.

- Очень подходящее судно для того, чтобы транспортировать на нем клады Эванса и золото с "Санта-Фернанды"... - прикинул я. - Но нам нужна такая штука, чтобы могла потопить погрузившуюся подводную лодку... Так что, мисс Соледад, не хотите ли еще разок сыграть в "Блэк Джек"? Вы можете вызвать "Орион"?

- Она обманет, - уверенно сказал Джерри, - она всегда всех обманывает. Едва "Орион" окажется поблизости, она выкинет какую-нибудь штуку.

- Меня тоже могут обмануть, - улыбнулась Соледад, - но я поверю вам, если вы предложите мне вызвать "Орион" к Сан-Фернандо. Если он не пришел на Хайди и не попал в руки коммунистов, то там узнают мой голос.

- Тогда идем в рубку, - велел я, - Мэри пойдет с нами.

В рубке "Дороги" Мэри подготовила к работе передатчик, а Соледад деловито настроила его на нужную волну.

- 22-й вызывает "Орион", 22-й вызывает "Орион"! - произнесла она в микрофон.

Минуты через полторы из динамика донеслось:

- "Орион" слышит 22-го, прием.

И тут Соледад быстро-быстро заговорила. Но ни я и никто иной не понял ее речи. Следом за ней динамик тоже выдал какую-то невероятную абракадабру. Затем снова странная серия непонятных слов Соледад, еще один непонятный ответ с "Ориона" и Соледад, мило улыбнувшись, выключила радиостанцию.

- Что ты говорила? - спросил я, несколько ошалев.

- Все, что нашла нужным, - ухмыльнулась людоедка. - Нас будут ждать в трех милях севернее острова. На "Орионе" знают о ситуации на Хайди, поэтому они ждали моего распоряжения у песчаной косы на траверзе мыса Педро Жестокого. При форсированном ходе они будут у Гран-Кальмаро через полчаса. Нам понадобится около часа, можно добавить время на сборы, итого - три.

Снизу в рубку поднялись Синди, Марсела и Джерри.

- Мистер Купер, - спросил я, - сколько времени потребуется, чтобы ваш кастрированный фрегат вышел в море?

- Он всегда находится в готовности. Минимум через пятнадцать минут.

- Тогда надо немедленно заправлять "Дороти" и двигаться на Сан-Фернандо. Если Хорсфилд или Лопес с дель Браво уйдут с Хайди, всем нам не дожить до глубокой старости. При этом вы будете первым в списке.

- Господи, с кем я связался? - вздохнул Джерри, вытащил радиотелефончик и бросил:

- Заправщик к борту "Дороти".

Затем он передал на фрегат, который, оказывается, назывался "Айк" вероятно, в честь президента Эйзенхауэра - о необходимости отдавать швартовы. Заправщик появился довольно быстро, и проворные ребята в униформе принялись закачивать дизельное топливо в цистерны яхты. Фрегат тем временем отдал швартовы и не спеша двинулся к выходу из бухты. "Айк", как мне показалось, был не очень тороплив, нагнать "Орион", идущий под газовыми турбинами, он не сумел бы, но все-таки с его сорокасемимиллиметровками мог составить пиратской яхте серьезный противовес, а главное, мог попытаться расстрелять торпеды, если бы люди Соледад пустили их не в Хорсфилда, а в нас...

Морское сражение у острова Сан-Фернандо

До Сан-Фернандо мы добрались довольно быстро, меньше чем за час, еще и стемнеть не успело. Белый силуэт "Ориона" действительно маячил севернее острова. Мэри включила свои сонары на полную чувствительность, а эхолоты стали выдавать на сканер очень подробную картину морского дна в окрестностях Сан-Фернандо. Глубина у самого острова была невелика: 30-40 футов. Зато чуть дальше начинался довольно крутой шельфовый обрыв, состоящий примерно из трех ступеней. С сорокафутовой глубины обрыв опускался почти отвесно до трехсот футов, затем на протяжении двух с половиной миль шло нечто вроде горной террасы, и наконец шельф круто шел в глубину на три-четыре тысячи футов.

Подводный канал, ведущий в гавань Х-45, мог располагаться только в обрыве выше горной террасы. Выше его не могло быть потому, что вся верхняя ступень шельфа была буквально завалена огромным количеством подводных камней - видимо, вулканических бомб, когда-то выброшенных из кратеров. Ниже террасы было слишком глубоко, чтобы там можно было устроить туннель. Во-первых, подводные лодки времен второй мировой войны вряд ли рисковали погружаться на глубину свыше 300 футов, а если и попадали иногда на большие глубины, то лишь случайно и ненадолго. Во-вторых, построить туннель или хотя бы ворота на таких глубинах при тогдашней технике никто не смог бы. Наконец, водолазы Лопеса, проникшие в Х-45 спустя несколько минут после того, как я пришел в гавань посуху, имели не какое-то глубоководное снаряжение, а обычные акваланги, с которыми глубже 300 футов вряд ли полезешь. Правда, я помнил, что аквалангисты проникли в объект через какой-то малый туннель, а он мог быть значительно выше главного, и даже у самого подножия прибрежных скал.

С "Ориона" замигал сигнальный фонарь. Соледад сделала хитренькое лицо и сказала:

- Зажгите топовый огонь три раза. Так и сделали. Затем приемник заговорил:

- "Орион" вызывает 22-го. Прием.

- 22-й слышит вас, "Орион", - ответила Соледад и снова замолотила языком, повергая нас всех в смятение. Правда, еще загодя Джерри велел капитану "Айка" быть начеку и держать свои автоматические пушки наготове. С дистанции в три мили они вполне успели бы всадить в "Орион" несколько снарядов. Хотя калибр пушки на "Орионе" был посолиднее - 75 миллиметров, но и тоннаж у него был поменьше. Чтобы пустить ко дну "Айка", ему понадобилось бы несколько десятков снарядов, во всяком случае, не менее десятка подводных пробоин. А вот "Айку" достаточно было бы влепить в "Орион" всего пару штук. Конечно, не следовало забывать о двух самонаводящихся торпедах. "Дороти" от них была гарантирована, пираты не стали бы подвергать риску жизнь Соледад. А вот на "Айка" они могли бы потратить одну штуку. Ему одной было бы вполне достаточно.

Мэри ощупывала эхолотом верхний обрыв шельфа. На экране достаточно четко рисовались скалы, в верхнем углу, в четвертушке экрана, путь луча изображался в проекции вида сверху. Линия была извилистая, со множеством разных загогулин. Трещин, весьма глубоких провалов и пещер было предостаточно. Однако на экран в масштабе было наложено условное изображение поперечного сечения подводной лодки по мидель-шпангоуту - красный кружок с прямоугольной нашлепкой наверху. Пока ни в одну из трещинок и углублений этот рисунок не укладывался. Либо лодка не входила по ширине, либо по высоте. Правда, данные о размерах лодки я взял на основании той, что видел в эллинге, причем на глаз, но все же надеялся, что ошибся не более, чем на один-два фута в эту или другую сторону.

"Дороти" продолжала двигаться вдоль северного берега острова. Дистанция с "Орионом" сокращалась, "Айк" двигался в пеленг "Дороти" кабельтовых в двадцати мористее.

- Вот она, ваша дыра! - воскликнула Мэри. Я глянул на экран сканера. По правде сказать, я ожидал увидеть правильную фигуру: круг или квадрат, на худой конец, трапецию. Однако увидел я некий неправильный многоугольник, образованный кривыми и ломаными линиями, достаточно сложной формы, чтобы я мог его как следует описать. На четвертушке, где проецировался вид сверху, электронный луч изобразил две не строго повторяющие друг друга линии, которые завершались неожиданно правильным просторным квадратом, где смутно мерцал силуэт, похожий на продолговатую сигару.

- Это лодка! - воскликнула за моей спиной Соледад. - Они еще здесь!

Она схватилась за микрофон, вызвала "Орион" и бросила несколько отрывистых фраз на своем кошмарном языке.

- По-каковски ты болтаешь? - спросил я подозрительно.

- На языке карибов, - ухмыльнулась Соледад, - тебе разве не все равно?

Да, в принципе, подпускать ее к микрофону было большой ошибкой. Но с другой стороны, у нас не было иной надежды не выпустить кого-либо из наших заочных знакомых с острова. Ни ООН, ни правительство Гран-Кальмаро не решились бы предпринять что-либо против Лопеса, ибо казуистика международного права дело запутанное, и, хотя Лопес нарушил какое-то там соглашение, явившись на Сан-Фернандо, топить его за это официальные лица не имели права.

Темнело. Мрак все больше надвигался с востока, на западе еще не угасли розовато-оранжевые полосы заката. "Дороти" встала на якорь почти у самого выхода из туннеля, над верхним обрывом шельфа. "Орион" смутно белел и светил огоньками в двух милях севернее, а фрегат-сухогруз держался чуть ближе к востоку. Джерри разговаривал с ним, стоя на палубе, по своему карманному "токи-уоки". Конечно, он не хотел, чтобы его разговоры слышала Соледад или ее молодцы на "Орионе". Позже я узнал, что в его радиотелефоне имеется кодирующее устройство, превращающее речь в дикую мешанину звуков для того, кто слушает третьим. Абонент же, с которым беседовал Джерри, то есть капитан "Айка", понимал все прекрасно.

Прошел час с тех пор, как мы стали на якорь, заглушив двигатели. Окончательно стемнело, только чуть-чуть светился планктон в океане. Мерцали огоньки на кораблях. Лодка по-прежнему стояла на том же месте.

- Что-то они застряли, - проворчала Мэри, - неужели там столько золота, что они никак не могут погрузить его?

- Боюсь, что они видят нас так же, как мы видим их, - заметил я. - Может быть, Джералд-старший поставил им такие же эхолоты, сонары и компьютеры, которые установлены на "Дороти"?

- Не думаю, - усомнилась Мэри, - компьютеры у нас практически стандартные, это верно, а вот акустические приборы - уникальные, пока еще не выпускаемые серийно.

- Теоретически возможно совпадение времени создания приборов одинаковой точности, - прикинул вошедший Джерри. - Но эта вероятность очень мала.

- Джерри, а ваши прорывные программы Хорсфилд мог применить против секретов вашей фирмы?

- Хм, - помрачнел юный Купер, - об этом я не думал... Конечно, в памяти наших компьютеров есть схемы приборов, во всяком случае, мы как-то не предполагали, что Хорсфилду понадобится получать информацию негласно... Ведь мы делились с ним всеми разработками, акустические системы, если бы он захотел, мы бы ему и так поставили. Во всяком случае, отец не стал бы ему отказывать.

- Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, - сказала Мэри, а что, если попробовать влезть в эту дыру на "Аквамарине"? Глубина вполне позволяет, менее трехсот футов...

- Да ты что! - ахнула Синди. - Совать голову в петлю?

- А что нам грозит? Судя по тому, как стоит лодка в этом бассейне, она не сможет нас торпедировать. А боевые пловцы нам не страшны - я их порву на части клешнями. Кроме того, они навряд ли будут держать их в воде.

- Ты забыла о таких вещах, как мины. Очень может быть, что на этой лодке есть и другое оружие, которого мы не знаем. Но самое главное - это то, что мы их всполошим, если они, конечно, еще не разглядели нас, - сказал я. - Надо подождать. Все равно, если они хотят спастись, им некуда больше деваться только уходить через дыру и пытаться прорваться мимо нас. К тому же, они вряд ли догадываются, что мы не простые туристы, вышедшие в море на вечернюю прогулку. И уж во всяком случае, они не знают, что от прогулочных яхт им может быть какой-то вред.

- А что, если там вообще никого нет? - вдруг предположила Мэри. - Ты же говорил, пока мы шли сюда, что там в эллинге стояла старая нацистская лодка. С утра минуло уже много времени, они вполне могли покинуть базу, а на место своей действующей лодки установить подбитую немецкую. Мы будем торчать здесь всю ночь, а они за это время могут уйти так далеко, что мы их не догоним.

Это был решающий аргумент. Впрочем, если предположение Мэри оправдалось бы, то искать лодку и догонять ее было уже поздно. Я утешал себя мыслью, что Лопес и дель Браво не стали бы рисковать, выходя из тайной гавани при свете дня. Вблизи острова могли появиться сторожевики Гран-Кальмаро, вертолеты, и уход лодки не остался бы незамеченным. С воздуха она была бы хорошо видна при свете дня, так как выходить ей пришлось бы на небольшой глубине.

Через полчаса я уже сидел в стеклянном шаре "Аквамарина". Мэри медленно вывела подводный аппарат из шлюзового отсека "Дороги" и осторожно, вполнакала посвечивая прожекторами, подвела его к мрачному отверстию туннеля. Подсознательная, леденящая жуть охватила меня, когда "Аквамарин" нырнул в загадочную тьму подводной пещеры. Я припомнил, как гулко разносился по подземному залу шум винтов идущей по туннелю лодки. Электромотор "Аквамарина" был почти бесшумным, но скорее всего шум его все-таки слышался теми, кто был в подземной гавани. Наверняка его слышал и оператор сонара на лодке, если акустическая станция не была выключена. Я представил себе действия Лопеса, Хорхе дель Браво или Хорсфилда, заметивших, как в туннель вошел подводный аппарат. Что они будут делать? Что бы сделал я на их месте? Первое: погрузил бы лодку так, чтоб торпедные аппараты могли выпустить торпеду в туннель. Не очень надежный ход! У торпед все-таки слишком большая скорость, а потому малая поворотливость, и в таком извилистом туннеле она попросту врежется в стену, не вписавшись в поворот. Второе: выслал бы боевых пловцов, которые установили бы на нашем пути мину с акустическим или магнитным взрывателем, а может быть, и не одну. Получше, но тоже не идеал. Мина, взорванная в туннеле, может обрушить его своды, и тогда субмарина будет навеки отрезана от океана. Наконец, третье: беспрепятственно пропустить "Аквамарин" в гавань, а затем блокировать его там. Например, если в туннеле есть какие-нибудь аварийные ворота, помимо тех, что открыли с помощью взрыва боевые пловцы Лопеса. Пазы, куда разошлись створки ворот после того, как аквалангисты взорвали стопоры, я заметил в свете прожекторов "Аквамарина". Лучи света пробивали толщу воды, скользили по обросшим густыми водорослями стенам, пугали рыб, стайками разбегающихся перед впервые увиденным чудовищем. Вдруг свет наших прожекторов погас.

- Что это? - испугался я.

- А ничего, - буркнула Мэри, - сейчас я уже проверила, как реагирует руль, какая оптимальная скорость движения по этой кишке, и компьютер может вести "Аквамарин" сам, по показаниям сонаров. Нечего высвечивать себя.

- А ты мудрая! - похвалил я.

Сидеть в шаре, который двигался куда-то в полной тьме, было жутковато. Лишь изредка из темноты выскакивала рыбешка, стукалась о стекло и скользила куда-то за корму. Внутри аппарата света не было, только где-то за спиной на пульте управления мерцали голубоватые экраны и мигали красные и оранжевые лампочки. Так прошло минут десять-пятнадцать. Постепенно я стал замечать, что мгла уже не столь непроглядно черна, как прежде. Я начал различать свет. Очень слабый, какой-то серо-желтоватый, но свет. Постепенно он стал сильнее, заметнее. Он уже заставлял меня испуганно крутить головой, потому что раньше я не видел мохнатых от водорослей стен туннеля, а теперь стал их пугаться, когда нос "Аквамарина", как мне казалось, вот-вот готов был в них врезаться. Тем не менее автоматический капитан вел аппарат хоть и вслепую, но верным курсом и не ошибся ни разу.

И вот, наконец, "Аквамарин" оказался вне мрачных сводов. Свет шел теперь сверху, и, задрав голову, через верхнюю полусферу шара можно было даже различить слабенькие желтоватые огоньки лампочек, горевших где-то под сводами тайной гавани. В толще воды свет их рассеивался, серел. Справа я разглядел в этой серой мути темную продолговатую массу - корпус лодки.

- Вот поди и разбери, та или не та? - сказал я вслух. - Надо всплывать, продувать цистерну, а значит - обнаруживать себя.

- Надо пустить пузыри где-то между лодкой и берегом, - предложила Мэри, их не сразу заметят.

"Аквамарин" сделал несколько шагов по дну, осторожно и медленно переставляя свои опорные ноги. Внезапно его потянуло назад - какой-то мощный поток двинул его обратно в туннель.

- Отлив начался! - озаботилась Мэри. - Придется включать двигатель.

"Аквамарин" преодолел силу потока и, задрав нос, только за счет мощности мотора и положения горизонтальных рулей поднялся почти к самому днищу лодки. По идее, после этого, словно самолет, делающий "горку", он должен был пойти вниз или, перевернувшись, сделать "мертвую петлю" - чего я очень не хотел, естественно. Однако не вышло ни того, ни другого. "Ноги" "Аквамарина" перевернулись и присосались к днищу субмарины откуда-то взявшимися присосками. Теперь наш аппарат был как бы подвешен под брюхо этой старой толстухи.

- А теперь можно послушать, что говорят внутри, - усмехнулась Мэри. Я подумал, что она шутит, поглядел на нее иронически.

- Я серьезно, - разубедила она меня, - ведь я разрабатывала для "Аквамарина" и области применения. Иногда бывает, что на затонувших кораблях в каких-то отсеках скапливается воздух и там остаются живые люди. "Аквамарин" может не только установить контакт с этими людьми, но и эвакуировать из такой ловушки. Но это только со специальным оборудованием. А вот прослушивать все, что говорится внутри корабля, можно прямо сейчас...

- Там же двойной корпус, масса всяких механизмов, вентиляторов, моторчиков, электронных приборов. Это все фон, шумы...

- Тем не менее мы можем расслышать даже стук сердца.

Над моей головой, выше стеклянного шара, откуда-то из недр аппарата выдвинулась длинная и очень тонкая гофрированная трубка с присоской на конце. Присоска поднялась к днищу подводной лодки и уткнулась в него, выпустив пузырек воздуха. Мэри пощелкала какими-то тумблерами, послышалось легкое шуршание, свист, вроде того, который издает транзисторный приемник. А затем я услышал ворчливый, удивительно четкий голос:

- Черт побери, сколько еще таскать! Никогда не думал, что так много...

- А ты думай о том, что здесь и твоя доля, тогда легче будет...

- Держи карман шире! "Твоя доля..." Дай Бог, чтоб нас вообще не прикончили, когда мы все погрузим!

- Я этого не слышал...

- Ну и дурак ты после этого... Я всегда говорил, что не стоит клевать на слишком большой куш. Пообещали сто тысяч за рейс! - Говорили по-английски, больше того - это было родное кукурузное наречие.

- Босс не похож на мерзавца. Я бы тоже заплатил по сто тысяч, если на борту несколько сот миллиардов...

- Я знаю, что по морде ничего не угадаешь. Надуть может любой. А у этого в глазах есть что-то подлое. Помяните мое слово - мы кончим плохо.

- Работай! Что, я буду стоять с этим мешком, пока ты треплешься?!

Некоторое время слышалось только сопение, легкие у обоих работали с напряжением. Потом чей-то голос из ранее не звучавших сказал

- В этот хватит. Оставляем проход, переходим в следующий отсек. Держитесь, парни, осталось немного.

- Э, боцман, а выгружать тоже нам?

- Не бойся, ты получишь свои баксы и можешь сходить на берег.

- Это тебе босс сказал?

- Ладно, дело прежде всего, шагай за мной. Отчетливо послышался лязг закрываемой стальной двери, затем шорох завинчиваемого штурвальчика. Мэри опять чем-то щелкнула, присоска с чудо-микрофоном выпустила еще несколько пузырьков, отлипла от борта, а затем гофрированная змея стала растягиваться и, удлинившись на несколько футов, вновь присосалась к днищу.

- Бен, это что может быть, а?

- По-моему, статуя... Тяжелая, гадина! Осторожнее, ты мне пальцы на ногах отдавишь... Вроде бы маленькая, а весит фунтов двести, не меньше... Пуп надорвешь!

- Одна эта статуя стоит больше, чем вся наша получка.

- Эй вы там, принимайте... Пальцы берегите!

- Ну, сундучок! Перехватывайте!

- Не вали вправо, если грохнется - ногу раздробит.

- Уф-ф... И отчего на лодках не делают нормальных люков и стрел? Через эту щель ни черта не углядишь, еще поставят на голову. Торпеды и то легче грузить.

Мэри осторожно отцепила одну присоску-ногу от днища, перенесла ее на несколько футов вперед, потом вторую, третью, четвертую... "Аквамарин" переполз по днищу лодки, словно муха по потолку. Присоска с микрофоном тоже передвинулась, мы были теперь где-то на середине лодки, под центральным постом.

Тут я услышал испанскую речь.

- Хорхе, сколько еще осталось?

- Немного, Педро. Ты во всем доверяешь Джо?

- Как и ты - ни в чем. Но после того, как твоя стерва подвела нас, я не доверяю и тебе. Лично моих парней здесь только двадцать, а твоих - пятьдесят. У Джо - семьдесят или даже больше.

- Вот именно, у него - больше.

- Если бы Соледад привела своих ребят, нам было бы легче.

- Это неизвестно, Педро. С этой девочкой можно остаться без головы так легко, что не успеешь чихнуть. Когда мои ребята догоняли этого инспектора из ООН, наткнулись на труп Варгаса и еще нескольких из команды Соледад.

- Почему ты не сказал об этом раньше?

- Не было случая. Точнее, я не хотел тебя расстраивать.

- Болван, это же сильно меняет дело. Ты думаешь, она играет на Хорсфилда?

- Совсем наоборот. Она ведет свою игру, и нам от этого не легче. Она убрала всех, кто должен был помогать Варгасу. Теперь у меня нет там людей, на которых я могу положиться. Ее "Орион" стоит сейчас напротив выхода из туннеля. Там же - суда Купера.

- Значит, она ждет нас?

- Не сомневаюсь. На "Орионе" есть отличный торпедный аппарат и пара самонаводящихся торпед, способных поражать подводные лодки. А у Купера на яхте "Дороти" - подводный аппарат, которому пара пустяков выпотрошить эту лодку и погрузить золотишко на транспорт, который они тоже привели с собой.

- И ты молчал? Мы в ловушке, разве ты еще не понял?

- Почему? - усмешка проступила даже через звук. - Вовсе нет. У нас есть способ уйти с острова - ооновский вертолет. Сейчас ночь, ПВО на Гран-Кальмаро плевая. Пятнадцать минут, и мы сядем где-нибудь на вилле твоего друга президента Костелло... Шучу, конечно, нас там тут же арестуют и выдадут коммунистам. Точнее - ребятам Хорсфилда.

- Но в вертолет почти ничего не войдет.

- Жадность - вот что сокращает жизнь, Педро. Всего по одному чемоданчику с золотом и по три охранника. В посольстве Хайди мы получим надежные документы, и все - дело сделано. Европа или Штаты - а сюда будем ездить отдыхать.

- А мои девочки? Сан, Мун, Стар?

- Может, ты мне прикажешь еще и за твоей старухой на Хайди заехать? Ты стал очень сентиментален, это не по возрасту. Сейчас на карте - наши шкуры, старик, а это, поверь мне, намного ценнее, чем вся эта куча золота. Не забудь - у нас есть кое-какие ключики к денежным ящикам, а это может восполнить все убытки. Решайся, пока мои ребята еще не сняли свою охрану с лагеря ООН. Хорсфилд, после того, как кто-то угостил его Смита очередью, не находит себе места. Он убежден, что это были не ооновцы, хотя все мои парни повторяют это в один голос. Я-то знаю, что это был вертолет Купера. Сразу после этого я послал наблюдателей и взял под контроль даже вентиляционную шахту на горе. И не ошибся! Сначала пришел "Орион", потом суда Купера. Перехватить связь не удалось, они говорят через кодирующее устройство, а Соледад сыплет на языке какого-то людоедского племени. Но ясно, что они хотят.

- Значит, надо убираться отсюда?

- Да, и как можно скорее. Но уходить надо спокойно, ничего лишнего с собой не брать. Девок оставь Хорсфилду - пусть забавляется с ними на морском дне. Идем!

Лязгнуло железо, потом послышались гулкие шаги по стальному трапу, ведущему в рубку.

- Вот так, - сказал я, - хитрили мы, хитрили... А они просто выставили наблюдателя и увидели нас. Хорхе знает тут все корабли, распознать нас труда не стоило.

Вновь забухали шаги по трапу, на сей раз кто-то спускался в центральный пост из рубки.

- Босс, - сказал кто-то по-английски, - эти хайдийские начальники взяли с собой шесть холуев и ушли в штольни.

- Вернутся! - убежденно сказал сочный голос стопроцентного американца. Золото притягивает крепче магнита. Они хотят проверить, не позаимствовали ли мы что-нибудь из общей кучи. Кроме того, у старого проказника Лопеса тут гарем из трех разноцветных потаскушек, а это тянет даже крепче золота.

- Босс, не проще ли их... Вы читали О'Генри?

- "Боливар не выдержит двоих"? Да, но не раньше, чем все будет погружено на лодку. Все-таки их семь десятков, это подспорье при погрузке и выгрузке.

- Босс, лодка уже загружена до предела. Места в отсеках еще хватает, но запас плавучести очень маленький, еще пять-шесть тонн, и мы даже с полностью продутыми цистернами ляжем на грунт.

- Я только что оттуда, грузят последние два вагончика - это не более двух тонн. Как только последнее будет погружено, давайте сигнал. Сперва тех, кто в отсеках, потом - тех, кто будет выходить из штолен.

- Девиц Лопеса - тоже?

- В самую последнюю очередь.

Пауки в банке готовились к решающей схватке. Однако, на мой взгляд, шансы у Лопеса и дель Браво были предпочтительнее. Хорсфилд заглотил подсадную утку - он поверил, что хайдийцы еще вернутся, раз оставили девиц и сокровища.

- По-моему, нам надо выбираться отсюда. Лопеса надо ловить уже на Гран-Кальмаро. Истребителей у нас нет, но есть вертолет...

- Да, надо успеть, пока не кончился отлив, - кивнула Мэри, - иначе мы будем ползти отсюда так же долго, как ползли сюда.

Подчиняясь щелчкам тумблеров, ноги-присоски отцепились от субмарины Хорсфилда, и "Аквамарин" быстро пошел вниз. Мэри ловко развернула его носом к туннелю, и, не включая двигатель, мы вновь нырнули в подводную кишку. И снова нас вел компьютер, но двигались мы много быстрее, поскольку теперь течение нам помогало, хотя, войдя в туннель, мы тут же включили электромоторы.

Через полчаса мы уже оказались под днищем "Дороти" и створки шлюзового отсека гостеприимно раскрылись над нами. С очень большим нетерпением я ждал, пока сойдет вода из шлюза и можно будет выбраться наверх.

Поднимался я почти бегом. На верхней палубе покуривала Марсела, присматривая за Соледад, возлежащей на шезлонге.

- Вот что, - сказал я отрывисто, - твой дружок Хорхе вот-вот всех перехитрит. Он подставляет нам Хорсфилда, а сам с Лопесом собирается улететь на Гран-Кальмаро, где у них еще есть посольство. Там ему выпишут документы на имя какого-нибудь Нуньеса, и поминай как звали. С ними уйдут прорывные программы, и они не пропадут... Синди, вертолет у нас готов? Ты хороший пилот?

- Ты сказал кучу слов, но никто ничего не понял, - заметила Синди, объясни толковее...

- Пошла ты к черту! - завопил я. - Нужно срочно поднимать вертолет перехватывать Лопеса и дель Браво в воздухе. Заправлен он у тебя хотя бы?

- Заправлен... - все еще не очень соображая, протянула эта светлокудрая инженю с инженерным дипломом.

Я за руку поволок ее к вертолету, наскоро выхватив из рук Джерри "узи", а также два магазина. Я с тоской вспомнил о немецких пулеметах, которые оставались в оружейном складе на объекте Х-45. Один такой шикарный пулемет, и я почувствовал бы себя вполне уверенно, чтобы как следует разговаривать с "Си Кингом". Уже забравшись в вертолет и сидя рядом с Синди, запускавшей двигатель, я пытался осмыслить сразу кучу проблем и поэтому, конечно, так ни одной и не решил. Первое: успеем ли мы долететь до "Си Кинга" раньше, чем до него доберутся Хорсфилд и дель Браво. Второе: если успеем, то что лучше делать - испортить вертолет или попробовать перестрелять охрану при выходе из подземелья - о том, что вертолет может охраняться людьми, уже находящимися наверху, я как-то не подумал. Третье: что делать, если Лопес и его люди успеют взлететь? Сумеем ли мы на нашей стрекозе догнать "Си Кинг" и есть ли гарантия того, что мы его собьем, а не он нас? Наконец, не стоит ли сейчас же лететь на Гран-Кальмаро и перехватывать Хорсфилда уже на земле вместе с гран-кальмарской полицией? Все это перемешалось у меня в голове, а тем временем Синди уже подняла нашу игрушку в воздух и, набирая высоту, спросила:

- На остров?

- Да, - ответил я, и вертолет, накренившись по дуге, понесся к восточной лагуне. На инфракрасном экранчике перед Синди светилась зеленоватая картинка: постройки ооновского поста и вертолет, стоявший на посадочном круге. Итак, "Си Кинг" еще был здесь. Но мне от этого не стало легче, потому что с земли по нашей стрекозе ударили сразу два пулемета "М-60". Били с рук, а не со станков, поэтому ровных строчек из трассеров не получалось, к тому же хорошо прицелиться ночью на звук было сложно, а инфракрасных прицелов у них не было. Тем не менее одна из пуль все-таки ударила в борт, пробила в нем дырку с острыми краями, пролетела где-то дюймах в пяти позади моего затылка и, провернув идеально круглую, словно от удара керна, дырку в противоположном борту, вылетела наружу. Это навело меня на здравую мысль о том, что представляет наш вертолет как боевая единица. И все же, приоткрыв дверцу, я не смог отказать себе в удовольствии высадить магазин "узи" по тому месту, где стоял "Си Кинг", и примерно той зоне, откуда били пулеметы. Трассирующих пуль в моем магазине не оказалось, поэтому, куда я палил, можно было только догадываться. А вот куда я попал, обнаружилось тут же, потому что, по-видимому, зажигательная пуля в магазине все-таки была.

Попал я не в вертолет, а в цистерну с горючим, стоявшую немного в стороне от ангара и вертолетного круга. Фукнуло так, что наш вертолет очень сильно тряхнуло, и Синди выровняла его только где-то за две мили от острова, над морем. Внизу мелькнули огни "Ориона", потом "Айка".

- Может быть, сядем? - постукивая зубками, спросила Синди, увидев пулевую дырку всего в двух дюймах от своей попочки.

- Крути! - заорал я в азарте, забыв, что имею дело не с военным пилотом, а с девушкой, которая научилась управлять вертолетом лишь для того, чтобы любоваться красотами природы с птичьего полета. - Второй заход!

- Боже мой, - завопила Синди, - а кто оплатит мне ремонт вертолета?

- Ах, вот что тебя беспокоит! - проворчал я. - Если все удастся, я куплю тебе новый!

- Но они могут попасть в нас! - прохныкала Синди. - Ты видишь, какая дырка! Такой красивый пластик, я сама подбирала цвет обивки...

В это время трасса пуль помчалась к вертолету со стороны горы, на которой находился колодец, однако пулеметчик не взял нужного упреждения, и длинная очередь пронеслась за хвостовым винтом, не задев нас. Зато тут же с "Айка" ударила короткая очередь из универсальных автоматов, пришедшаяся точно по вершине горы. Нас опять тряхнуло, подряд раза четыре (столько снарядов угодило в площадку), но зато пулемет с горы больше не тявкал.

На земле горячее топливо растекалось по площадке, но винты "Си Кинга" уже крутились. С земли в нас не стреляли, видно, Хорсфилд взял пулеметчиков с собой.

- Ниже! - заорал я. Синди послушалась, и с высоты в двести футов я расстрелял еще один магазин. На сей раз ничего особенного не произошло, "Си Кингу" - если даже я в него попал - от моего обстрела хуже не стало. Он разогнался, перелетел скалы, отделяющие восточную лагуну от моря, и ушел влево, тогда как наша стрекоза уже уносилась вправо. Пулеметная очередь, которой он нас попытался угостить, нам не досталась. Набирая высоту, Синди еще раз облетела остров и попыталась догнать "Си Кинга", но куда там - его двигатель был раза в четыре мощнее... Тем не менее мы потащились за ним, не спуская его с экрана радара. "Си Кинг" уходил на Гран-Кальмаро, докуда лететь ему было не более восьми минут, а нам - чуть больше, примерно минут пятнадцать. Хотя мы довольно здорово отстали, я понял, что "Си Кинг" не собирается садиться в аэропорту Гран-Кальмаро, а, прячась от радаров гран-кальмарской ПВО, ползет куда-то в сторону гор. Это навело меня на мысль, что мне нужно засветить нашу стрекозу для гран-кальмарцев.

- Выше! - приказал я Синди. - Иначе нас не заметят здешние олухи!

В трех милях от берега, когда мы забрались на две тысячи футов, нас наконец окликнули с земли каким-то сонным голосом:

- Сеньор, вы вошли в воздушное пространство Республики Гран-Кальмаро, причем вышли из коридора, предназначенного для вертолетов, и мешаете воздушному движению.

- Когда-нибудь на этих сонных тетерь сбросят атомную бомбу, - проворчал я и, сняв с головки Синди гарнитуру с наушниками, сказал:

- Сеньор дежурный или как вас там! На остров только что перелетел вертолет с опознавательными знаками ООН, захваченный хайдийским диктатором Лопесом, он приземлился в районе гор Сьерра-Хосефина.

- А где ему еще приземляться? - проворчал мой гран-кальмарский собеседник. - У него там вилла. А вы, сеньор, как вас там, не знаю, давайте выкатывайтесь из коридора для лайнеров или займите эшелон пониже, чтобы они вас не стукнули.

- Вы меня не так поняли! - заорал я. - Они перебили гарнизон Объединенных Наций на острове Сан-Фернандо и захватили вертолет с опознавательными знаками ООН!

- Да мне плевать, что там нарисовано на вертолете! - зевнул в микрофон гран-кальмарец. - Хоть голая задница! А если Лопес упер вертолет из ООН, так звоните в Нью-Йорк, может быть, их это заинтересует! А вы, сеньор, все-таки измените курс градусов на двадцать и летите себе за своим Лопесом, если вам охота, где-нибудь на трехстах метрах или чуть пониже. Этим эшелоном все равно никто не интересуется.

- А если они сейчас высадятся на крышу президентского дворца в Гран-Кальмаро? - съехидничал я напоследок.

- Ну и плевать на это, - непробиваемо невозмутимым голосом ответили с земли, - это проблемы президентской охраны. Я ей не подчиняюсь. Кстати, сеньор, поздравляю вас, вы уже вылетели из коридора для лайнеров и можете катиться дальше, куда угодно.

"Боинг-747", посвистывая турбинами, с выпущенными шасси и закрылками плавно скользил по глиссаде снижения в каких-нибудь пятистах ярдах за нашим хвостом.

- Ты, беби, - заметил пилот "Пан Ам", направляя свой толстопузый самолетище к ВПП Гран-Кальмарского аэропорта, - у тебя с мозгами все в порядке?

- Не беспокойтесь, док, у меня все о'кей, - вежливо ответил я.

- Но ты все-таки зайди к психиатру - "Боинг", мигая проблесковым огоньком, величаво удалился туда, где простиралась обозначенная двумя полосками огней посадочная полоса, а я, выругавшись покрепче на хайдийском диалекте, обнаружил, что Синди уже привезла меня к горам Сьерра-Хосефина.

- Вертолет сел во-он там, - показала рукой Синди, - видишь, там огоньки светятся?

С одним автоматом и двумя магазинами штурмовать виллу, где у Лопеса и дель Браво может быть человек пятьдесят головорезов? Ну, извините! С мозгами у меня действительно было все в порядке, и я велел Синди поворачивать, чтобы лететь к Сан-Фернандо.

- Ой! - вскрикнула Синди, указывая пальцем на экран радара. - По-моему, это истребители, скорость очень высокая.

- Да, - я почесал в затылке, - три пары, идут со стороны Хайди. По-моему, это не к нам.

Истребители сперва чуть отвернули в сторону моря, потом развернулись на предельно малой высоте и пронеслись где-то на одном уровне с нами, на расстоянии примерно в полмили от нас. Они точно вышли на район гор Сьерра-Хосефина. Первая пара плеснула из-под крыльев красно-оранжевыми огнями - пошли ракеты "воздух - земля". Красные точки, которые были далеко заметны и хорошо видны мне через стекло задней полусферы, быстро удалялись по направлению к огонькам виллы. Я отметил, что было это сделано очень неплохо, вторая и третья пары тоже не промахнулись.

Хотя мне было очень любопытно, когда проснется гран-кальмарская ПВО, я не стал этого дожидаться, а потребовал от Синди увеличить скорость. Дело в том, что невыспавшиеся гран-кальмарские пилоты вполне могли атаковать и уничтожить то, что застигнут в воздухе, а неизвестные истребители, бомбившие Лопеса, были уже далеко, и дабы выполнить приказ, кто-нибудь влепил бы нам "сайдуиндер".

- Они садятся на Хайди, - отметила Синди, прибавляя газ.

Теперь мне стало понятно Истребители Революционных Вооруженных Сил Республики Хайди, вероятно, получили приказ от мистера Хорсфилда. Возможно, что "пыльный телефон" был перенесен куда-нибудь в кабинет Киски.

- О Господи! - вскричала Синди - И корабли тоже!

Вот это было уже совсем никуда. Семь торпедных катеров и артиллерийский катер на предельных скоростях - узлов пятьдесят! - мчались со стороны Хайди к острову Сан-Фернандо двумя группами по четыре корабля в строю пеленг. Четыре торпеды собирались обойти Сан-Фернандо с запада, а три и артиллерийский катер - он был побольше - с востока. Это тоже, несомненно, были Революционные военно-морские силы Хайди. Для того чтобы как следует потопить "Орион", "Айка" и "Дороти", им могло бы хватить и десяти минут. После этого мистер Хорсфилд и его лодка будут в полной безопасности, так как через пятнадцать минут или через полчаса Республика Гран-Кальмаро заявит о нападении коммунистов на свою территорию, о нарушении международных соглашений по острову Сан-Фернандо. Правительство США тут же обнаружит, что в конфликте пострадали американские граждане - в списке погибших будут перечислены по алфавиту Ричард Браун, Джералд Купер, Мэри Грин и Синди Уайт, - а затем отдаст приказ 6-му флоту и все будет в порядке. Очень может быть, что героиня Хайдийской революции компаньера Эстелла Рамос Роса, она же команданте Киска, тоже падет очередной жертвой борьбы за освобождение рабочего класса и трудового крестьянства острова Хайди.

Между тем Синди уже сажала вертолет на палубу "Дороти". Я выскочил из кабины и помчался к рубке Синди засеменила вслед за мной - Лодка еще не вышла? - спросил я, запыхавшись. Перед пультом стояли Джерри, Мэри и Соледад, разглядывавшие хайдийскую армаду, приближающуюся к Сан-Фернандо.

- Ты видишь? - спросила Мэри. - Что это за эскадра?

- Это корабли, которым приказано нас потопить. Не знаю, что им там наговорила Киска, но, по-моему, она заявила, что Лопес укрылся на одном из трех наших кораблей, и сейчас революционные моряки республики влепят по торпеде в "Дороти", "Ориона" и "Айка". Революционные ВВС уже долбанули ракетами по Гран-Кальмаро, но те то по крайней мере бьют по настоящему Лопесу.

- Зачем ей это нужно? - спросил Джерри.

- Дурачок, - усмехнулась Соледад. - Ты что, еще не понял, что Киска - это такой же человек Хорсфилда, как и наш уважаемый Анхель?! Я же говорю: мы все теперь лишние!

- Так, - сказал я, - Мэри, надо выводить "Аквамарин". У тебя, по-моему, на нем было оборудование для подводной сварки и резки металла?

- Да! - сказала Мэри. - Я поняла тебя! Надо было это сделать раньше.

- Лодка начала двигаться! - вскрикнула Синди, тыча пальцем в экран. Да, так оно и было. Сигарообразное пятно стало медленно отдаляться от линии, обозначавшей причал.

- Быстрее! - Я схватил Мэри за руку и поволок ее вниз, точно так же, как час назад волок Синди к вертолету. Не помню, как мы очутились в кабине и как "Аквамарин" сошел с захватов, вывалившись в непроглядно черную воду. Лишь зарево от горевшего на берегу восточной бухты авиационного топлива чуть-чуть подсвечивало верхние слои воды.

- Она уже идет по туннелю! - объявила Мэри. - Минуты через две будет здесь.

- Не включай фары! - предупредил я. - Они нас могут заметить. Будем ждать их над первым обрывом шельфа. И как только нос высунется из дыры - сядем ей на спину позади рубки.

"Аквамарин" встал на "ноги" на обрыве, над самым выходом из туннеля. Глаза уже понемногу привыкли к темноте. Ждать пришлось немногим более минуты: черная масса, прорезав планктонную метель, выдвинулась из недр подводной горы. "Аквамарин" воспарил над обрывом. Комариный писк его винтов накрепко глушила мощная звуковая волна от электромоторов подводной лодки. Пропустив под собой черный горб рубки, подводный аппарат опустился на палубу и накрепко присосался к стальному корпусу субмарины, словно прилипала к акуле. Поскольку и рубка, и "Аквамарин" оказались в одной диаметральной плоскости, сопротивление воды сильно не увеличилось и в центральном посту вряд ли отметили серьезное падение скорости.

Лодка шла медленно, не спеша набирая ход. В это время одна из клешней "Аквамарина" преобразовалась в сварочный пистолет.

- Что будем резать? - спросила Мэри. Я несколько секунд соображал, а потом сказал:

- Винт! Прежде всего винт!

Уже после того, как все события произошли, я понял, что по промыслу Божьему принял верное решение. Честью клянусь, никакого рационального объяснения своему приказу у меня не было. Штанга со сварочным пистолетом выдвинулась, "Аквамарин" сделал несколько бесшумных шагов по внешнему корпусу лодки, и, когда штанга дотянулась до вертикального руля и винта, тьма озарилась фантастическим светом от острия газовой плазмы, вонзившейся в металл... Вертикальный руль, словно лепесток с засохшего цветка, отвалился и упал за корму, лодка вильнула, а затем фонтан пара и пузырьков рванул вверх, когда газовый клинок резанул по валу винта. Резак работал секунд двадцать, после чего центробежная сила и давление воды на лопасти винта довершили дело винт был сорван.

Мы не знали, что творится сейчас над палубой, к которой присосался "Аквамарин". Догадываюсь, что там была паника, вал вращался, двигатели врубили на полную мощность, а лодка теряла ход. Вертикальный руль не работал, потому что его уже не было. А резак, поскольку газ в баллонах еще оставался, разохотившаяся Мэри уже повернула к центральному посту. Пистолет описал правильный круг, и во внешнем корпусе образовалась дыра диаметром в три фута. Из остатков газа Мэри все же прожгла и внутренний, целый столб огромных пузырей вырвался наружу, и лодка, приняв несколько тонн воды под давлением в несколько атмосфер, разом осела. Она ведь была перегружена, и запас плавучести у нее был ничтожный. К тому же те, кто был в центральном посту, вряд ли имели возможность продуть балластные цистерны...

По инерции и под действием реактивной силы вытесняемого водой воздуха лодка пошла по диагонали: чуть вперед, чуть влево и очень сильно вниз. Мэри отцепила "Аквамарин" от палубы и, включив двигатель, отошла от лодки футов на пятьдесят, уже не боясь включить прожекторы. На наших глазах лодка легла на грунт, не дойдя каких-то двухсот ярдов до главного обрыва шельфа, перед провалом на глубину в три тысячи футов. Если бы она нырнула туда, то все сокровища можно было достать только с помощью настоящего батискафа, а наш "Аквамарин" уже был бы бессилен.

- Эй, вы! - восторженно завопила Мэри. - Я их утопила!

- Очень приятно, - ответил с "Дороти" совершенно незнакомый голос. - А теперь мы утопим вас!

- В туннель! - Даже не понимаю, как пришла мне в голову эта здравая мысль. Мэри отреагировала быстро. Меня радовало только одно: на "Дороги" есть прекрасная техника для обнаружения чего угодно и где угодно, но не было ни глубоководных торпед, ни глубинных бомб. Если "Дороти" кто-то захватил скорее всего это должны были быть люди Киски, - то они сейчас видят нас и могут передать целеуказание на вооруженные суда, но на это понадобится время. Слава Богу, мы успели, и первая очередь глубинных бомб из реактивного бомбомета легла уже тогда, когда мы сумели юркнуть в туннель, не сбавляя скорости - в компьютерной памяти подводного аппарата была запись о прохождении туннеля во время первой разведки.

"Аквамарин", светя фарами, вынырнул посередине подземной гавани. Мэри подвела его к пирсу, присоски ног повернулись все на правый борт и припиявились к отвесной стене. Оказывается, наш подводный драндулет прекрасно лазил! Три ноги держали, четвертая перемещалась - пять минут - и "Аквамарин" стоял на пирсе.

Я вылез и закурил - нервы надо было успокоить. В свете фар на пирсе лежало несколько трупов. Похоже, это были хайдийцы из охраны Лопеса. Хорсфилд ушел, разделавшись с лишними людьми. Впрочем, на случай, если бы Лопесу и дель Браво удалось уцелеть на Гран-Кальмаро при налете истребителей, Хорсфилд кое-кого оставил, забрав с собой. Я был бы рад - прости меня Господи Всеблагий! увидеть на пирсе значительно больше трупов. Это означало бы, что Хорсфилд перебил всех людей Лопеса и дель Браво. Я помнил, что соотношение сил между охраной Лопеса и людьми Хорсфилда было примерно равное: 70 на 70, а убитых лежало не более пятнадцати. Очень даже могло случиться, что хорсфилдовцы не смогли перестрелять всех и десяток-другой ушел в штольни. Тогда нам с Мэри здесь грозила не меньшая опасность, чем в океане. А у меня был единственный автомат, да еще два "люгер-парабеллума" в кобурах на поясе.

- Залезай обратно, - сказала мне Мэри, тоже озираясь тревожно. - Здесь мы прочно защищены от пуль. "Аквамарин" можно пробить только кумулятивной гранатой, не меньше.

Это меня не очень утешило, но в "Аквамарин" мы все-таки залезли. Аппарат осторожно двинулся, переставляя ноги, вдоль пирса. Фары обшаривали грузы, сваленные на причалах. Живых не было, но попалось еще несколько мертвецов. Среди них я увидел несколько светлокожих и даже белобрысых - вероятно, это были люди из экипажа Хорсфилда. Да и два-три негра, распростершихся на бетоне, вполне могли быть уроженцами Майами или Вашингтона. Оружия не было ни у кого его собрали оставшиеся в живых. Чем дальше мы шли, тем меньше натыкались на мертвецов. Похоже, бой шел в основном на стоянке лодки, а потом, когда лопесовцы начали отходить, их стали расстреливать на бегу. Убегали они в направлении выхода, дверей № 1 и 2. Последние двое лежали у самой двери №2. Я узнал их - хотя, может быть, и спутал! - это были аквалангисты, первыми проникшие в гавань. Тем не менее общее число убитых было не более сорока. Даже если считать, что все они были хайдийцами, то где-то должно было остаться еще штук тридцать. Посветили на воду - в ней плавал только один труп.

- Жуть! - пробормотала Мэри. - Столько мертвых мужчин!

- Да, - посочувствовал я немного в духе юмора Соледад, - и каждый из них был в самом соку...

- Не шути над прахом, - посоветовала мне эта евангелическая ханжа. Тем не менее, я кивнул, будто бы соглашаясь, и заметил:

- Когда трупов много, их перестаешь бояться. Хотя, конечно, они надоедают. Помню, как во Вьетнаме мы разбили вьетконговскую банду и перестреляли полторы сотни Чарли. Нам тоже досталось, потеряли семнадцать человек. Потом на поляне мы собрали отдельно своих и отдельно - вьетконговцев. У многих были выбиты мозги или выпущены кишки, к тому же было жарко и все быстро протухли. Пока мы таскали их, то поначалу кое-кто блеванул, но потом притерпелись. А вообще, могу сказать по секрету: мертвец - самый безопасный человек.

- Ты ужасный человек! - сказала Мэри.

- А ты? - ухмыльнулся я и прищурил глаз. - Ты убила только что минимум полсотни человек...

- Когда? - спросила стриженая медведица, выпучив глаза.

- А тогда, когда потопила лодку Хорсфилда. Или ты полагаешь, что они, лежа на глубине сорок футов, испытывают чувство комфорта? Многим, тем, кто уже захлебнулся, сейчас хорошо, но остальным, которым водичка, смешанная с соляром, мазутом и аккумуляторным электролитом, подходит к горлышку, еще придется помучиться. А те, кто успел загерметизироваться, сейчас ощущают особенный прилив сил в атмосфере, постепенно перенасыщаемой азотом и углекислотой. Смерть от удушья - прекрасная смерть. Так утверждают все повешенные и отравленные в газовой камере.

- Это... правда? - пробормотала Мэри. - Я - убийца?

- С чисто евангельской точки зрения - бесспорно. Хотя ты, похоже, не баптистка, раз состоишь в Национальной стрелковой ассоциации.

- Ты можешь шутить с этим?

- Давай не будем слишком переживать это. Мы с тобой на войне, причем на самой важной войне - за свои собственные шкуры. Во Вьетнаме, Африке и на Хайди я воевал за доллары, а тут цена повыше. Тут надо поменьше философствовать и побольше действовать. Соберись!

Она мотнула головой и начала всхлипывать, молиться, словно только что проснулась, а резал оболочку лодки кто-то другой. Я понял, что от нее сейчас пользы мало. Но тут взгляд мой упал на освещенную фарами дверь № 2. Она медленно открывалась, и наружу сквозь щель уже выглядывал ствол "узи"... Как видно, тот парень, что увидел наш аппарат, совершенно обалдел, потому что, когда дверь открылась, он в изумлении опустил автомат и выпучил глаза. Я прекрасно понял, как выглядят люди, увидевшие летающую тарелку. Пришлось надышать на стекло полусферы и написать на нем "эстас локо", что означает "дурак".

Парень ухмыльнулся. Я высунулся из люка и сказал:

- Ты нас не бойся. Как тебя зовут, малыш? Малыш - в нем было немногим меньше семи футов - скромно потупился и сказал:

- Сержант Рохас Эрменехильдо.

- Ну вот, а меня зовут Анхель. Если я скажу тебе фамилию, то ты обалдеешь...

- Неужели Лопес? - похоже, сержант был родом из деревни.

- Нет, Родригес.

- А это коммунист, что ли? - ухмыльнулся Рохас. - Его вроде бы давно пристрелили.

- Не буду говорить, что это не так, но я его полный тезка. Ну а теперь, дружок, расскажи-ка мне, почему тут так много мертвецов и куда делся сеньор Лопес?

- Простите, сеньор, а в каком вы звании? - спросило это дитя тоталитарного режима.

- Капитан третьего ранга морской службы безопасности, - я, конечно, мог бы назваться и адмиралом, но поскромничал. - Показывать тебе свое удостоверение не имею права. Надеюсь, ты понимаешь?

Ну, конечно, он все понимал. Я принял облик нашего незабвенного "Джека-Потрошителя" и говорил таким тоном, что наш сержант-майор был бы очень доволен.

- Итак, сержант, я жду доклада.

- Есть, господин капитан третьего ранга. По приказу его превосходительства сеньора президента нам надо было смонтировать на пульте управления взрывное устройство и подключить его к складу минно-торпедного и артиллерийского боезапаса. Я и капрал Фуэнтес начали работать. Мы подключили питание к замыкателю и ждали, когда принесут кабель, который тянули со склада. Я послал Фуэнтеса посмотреть, чего они там копаются. Как только он вышел за дверь, я услышал крик и стрельбу. Фуэнтес - вот он - лежит, а по всей пещере идет стрельба. Дверь стала закрываться, и больше вылезать я не стал. Потом стрельба стихла, я через дверь слышал, что погрузилась подводная лодка, но выходить не решался. Когда решился - увидел вас и принял за инопланетян. - Сержант Рохас доклад закончил.

- Хвалю за честность, - я похлопал эту дубину по плечу, - значит, ты не знаешь, где находится президент?

- Так точно.

- Покажи-ка, что вы там намонтировали! Рохас достал ключ с цифрой "2" на бородке и собрался сунуть его в замочную скважину, не набрав код. От этого все вполне могло взлететь на воздух, и я крикнул:

- Отставить, вы не набрали код!

- Виноват, сеньор, с той стороны достаточно только нажать кнопку, а когда я входил сюда, то код набирал Фуэнтес, у него хорошая память на цифры. А я, извините, его не знаю.

- Болван! - сказал я. - 200488!

Рохас начал нажимать, и я все боялся, как бы он не перепутал. Тем не менее, он нажал все как положено, а затем опять взялся за ключ.

- Два оборота! - предупредил я, сам удивляясь своей хорошей памяти. Вот тут вышел казус: дуралей повернул-таки ключ в третий раз, и замок "вернулся в исходное положение". Так говорилось в инструкции, которую читали аквалангисты. Это означало довольно неясное обстоятельство: то ли замок нужно было просто провернуть еще два раза, то ли нужно было снова набрать код и уж потом вертеть ключ.

- Стоп! - сказал я, решив, что от повторного набора кода большой беды не будет. - Вынимай ключ и снова набирай 200488.

Сержант повиновался. Затем он опять вставил ключ, провернул его один раз, другой... и опять третий!

- Идиот! - вскричал я, но последствия оказались на сей раз куда более серьезными. Сперва я даже не сообразил, что это связано с нашей возней.

За спиной, там, где находился огромный портал эллинга, послышался омерзительный скрежет проржавевшего металла, шестеренок, блоков и еще какой-то механики. Серо-голубая стальная стена - щит, закрывавший проем портала, раздвинулась и начала разъезжаться в стороны, открывая эллинг и вид на немецкую субмарину У-115, искореженную союзными бомбами еще в 1945 году. Но и это было еще не все. Едва створки раздвинулись и проем полностью открылся, как с безобразным скрипом и визгом тележки, на которых стояла лодка, двинулись вперед, и огромная махина, подняв огромный всплеск и тучу брызг, бухнулась в воду!

Видимо, это произвело на сержанта очень сильное впечатление, потому что он сел на бетон, странно икнул и... напустил лужу.

Лодка, судя по всему, была уже порядочно проржавелой и с немалым числом дыр. Вода вокруг нее пузырилась, а сама она стала медленно оседать, все больше погружаясь с дифферентом на нос. Ее понемногу относило к той стороне, в которой находился туннель. Мы - я, сержант и выбравшаяся из "Аквамарина" Мэри - смотрели на все это завороженно. Уж очень неожиданно все получилось...

Только тогда, когда лодка, выпустив из своих недр последние остатки воздуха, с шипением нырнула в глубину, на минуту показав нам два гребных винта, вертикальный и кормовые горизонтальные рули, до меня дошло, что отливом ее втянет в подводный туннель, а это значит, что она запрет "Аквамарин" в подводной гавани. И разрезать ее уже нечем, да и вряд ли, даже сохранись у нас газ в баллонах, это было бы возможным.

- Боже мой! - вскричала Мэри. - Вот оно, возмездие Твое!

В теологические споры я вступать не решался. Мэри явно была настроена на религиозно-мистический лад, переваривая свое участие в утоплении Хорсфилда и нескольких дюжин головорезов-христиан. Сержант Рохас сидел в своей луже и икал. Возможно, он ожидал, что я расстреляю его за нарушение дисциплины. Впрочем, насколько я помнил уставы Хайдийской армии, там не была предусмотрена ответственность за мокрые штаны.

Меня их проблемы не трогали. Я пытался понять, то ли это случайно замкнулась какая-то электроцепь в то время, как Рохас дважды прокрутил ключ на три оборота, то ли кто-то другой открыл ворота и выпустил лодку из эллинга. Мне показалось, что все это произошло именно по второй причине, и как бы в подтверждение этого со стороны эллинга из железнодорожных туннелей стали долетать гулкие звуки, в которых шахтер узнал бы работу отбойного молотка, а военный - и я в том числе - автоматные и пулеметные очереди. То, что это была стрельба, а не горные работы, нам скоро пришлось убедиться. Несколько пуль высверкнули из темноты туннеля, ударились о металлические конструкции эллинга и, мяукая, улетели в рикошет. Следующая очередь врезалась в потолок пещеры где-то правее нас, пули отскочили от тюбингов, взбили фонтанчики воды.

- Быстро в аппарат! - крикнул я. - Мэри! Ты первая!

Но куда большую прыть проявил Рохас. Он вскарабкался на "Аквамарин", сунулся к люку и вдруг словно бы подпрыгнул на метр, взвыл и шлепнулся наземь. Во лбу у него была аккуратная дырочка от шальной пули. Мэри схватила его автомат, видно, ей казалось, что с оружием не так страшно. Между тем несколько пуль ударились в борт аппарата, в стеклянную сферу, но пробить их не смогли. И все же аппарат, стоящий на ногах, был ненадежной защитой. Дернув Мэри за руку, я перетащил ее за ту самую упаковку досок, где я прятался от аквалангистов Лопеса. Там сидеть было приятнее. Если бы еще фары "Аквамарина" не горели... Впрочем, тогда бы в пещере не было вообще никакого освещения, кроме трассирующих пуль, а потому мы не увидели бы, как несколько неясных темных фигурок выскочили из туннеля и побежали в нашем направлении по обе стороны от выхода из эллинга. Я не успел и слова сказать, как Мэри открыла огонь по тем, кто к нам приближался. Хотя я сильно сомневался в том, что это следовало делать, поскольку эти бегуны стреляли не в нашу сторону, а в сторону туннеля, но вынужден был последовать ее примеру. Дело в том, что вбежавшие на пирсы люди после первой же очереди Мэри принялись стрелять и в нашу сторону.

Пули стали летать так густо, что я подумал - нам крышка. По нас било не меньше тридцати автоматов, и штабеля досок вместе со своей упаковкой постепенно превращались в древесную труху. Но помимо этих пуль, немалую угрозу представляли те, что свистели выше штабелей, тюкались в стены и могли в любой момент долбануть по спине. Позвоночник у меня был один, и я очень боялся, что его переломят. Кроме того, состязаться в количестве выпущенных пуль с ворвавшейся толпой было безнадежно.

Пессимистические мысли владели мной ровно тридцать секунд. Из эллинга, из всех четырех железнодорожных туннелей ударили ручные пулеметы, а под их прикрытием, словно мыши из норы, оттуда стали выскакивать еще какие-то люди, настроенные по отношению к предыдущим очень недружественно. Передвигаясь перебежками к выходу из эллинга, они усердно пуляли из автоматов по нашим оппонентам. Кроме того, я услышал знакомые хлопки гранатомета "М-79", похожего на дробовик с невероятно толстым стволом. Те, кто укрывался на пирсах справа и слева от нас, сразу резко изменили свои намерения. Две или три гранаты, подпрыгнув на пять футов, так осыпали их осколками, что у многих настроение стрелять пропало навсегда. У других это желание вызвало благие намерения поднять руки и заорать: "Сдаемся!" Только тут я понял, что это были хайдийцы, уцелевшие после того, как Хорсфилд покинул базу.

Некоторых из них победители все же пристрелили - вероятно, от полноты чувств, остальных разоружили, сбили в кучку - осталось их не более десятка, и повели куда-то в направлении туннелей. Навстречу им из туннеля вышла довольно плотная группа людей. Так ходит обычно президент, который боится покушений. Впереди выступали четыре автоматчика, которые всаживали пули во все трупы, валявшиеся на пирсе. Это была неплохая профилактика и в то же время доброе предупреждение мне, чтобы я не вздумал притвориться мертвым.

Слава Богу, что к этому времени у нас с Мэри кончились патроны в автоматах, и я не решался перезарядить магазины, потому что щелчки от этого были бы очень хорошо слышны. У меня были готовые к бою "парабеллумы", но как ни смотрела на один из них Мэри, я ей дать его не решался.

Освещая путь мощными аккумуляторными фонарями, наши невольные избавители с опаской приближались к "Аквамарину", поскольку, видимо, не ожидали увидеть здесь это чудовище, напоминающее космический корабль.

Голоса их слышались все яснее, я даже готов был поклясться, что один из них мне знаком...

- Компаньеро, я готов поклясться, что оттуда стреляли по фашистам. Может быть, эта штука из СССР?

- Она даже похожа на их космический корабль "Союз".

- Подойдем - увидим, - флегматично ответил очень знакомый мне женский голос. Фонарь в чьих-то руках качнулся, осветил лицо дамы, и больше никаких сомнений у меня не было. Ко мне приближалась со свитой героиня хайдийского народа. Первый секретарь Хайдийской народно-социалистической партии. Президент Революционного Совета Республики Хайди, Главнокомандующий Революционными Вооруженными Силами Эстелла Рамос Роса, более известная мне и всему прогрессивному человечеству, как "команданте Киска". Несколько секунд я соображал, что делать. Революционер Анхель Родригес числился погибшим, а это значило, что в моем появлении Киска не заинтересована. Из чего следовало, что меня должны застрелить на месте. С другой стороны, стрелять из двух "парабеллумов" по-македонски, будучи уверенным, что пятнадцать автоматов сделают из меня решето, я не хотел.

Решив все-таки, что в первом варианте меня еще могут и не сразу застрелить, а во втором убьют наверняка, крикнул:

- Вива Киска! Я тут и со мной одна девушка...

- Ну вот, - тоном супруги, которая наконец дождалась мужа из веселого заведения, произнесла компаньеро президент. - Явился! Бросай оружие и выходи с поднятыми руками, чертов бабник!

Не знаю почему, но у меня после этого отлегло от сердца. Я сунул пистолеты в кобуры, отстегнул пояс и встал во весь рост, подняв обе руки, светившиеся алой люминофорной краской комбинезона. Затем я вышел, щурясь от фонарей, бьющих мне в лицо. Следом за мной, тоже подняв руки, вышла и Мэри.

- Господи, - проворчала Киска, - ну и бабу ты себе нашел! Я была о тебе лучшего мнения. Ну иди сюда, я поцелую тебя и представлю товарищам.

Я подошел. Товарищи смотрели на меня с великим подозрением и не очень понимали, откуда команданте так хорошо знает этого пришельца из космоса. Одно их только и утешало - оранжево-алый комбинезон, по их мнению, не мог принадлежать человеку, настроенному против коммунизма.

Поцеловать Киску после двухнедельной разлуки оказалось даже приятно. Вообще, если быть совсем уж честным, то ощущение было как после долгой разлуки с женой. Например, вы уезжаете отдыхать на Багамы в полной уверенности, что оставили супругу в Нью-Йорке, и она не знает, в каком отеле вы остановились. Подцепив свободную девочку, вы шляетесь по злачным местам Нассо, наслаждаясь свободой и... нарываетесь на собственную супругу.

- Ну-ну, - растроганная тем, что мой поцелуй получился очень долгим, Киска мягко отпихнула меня. - Вот это, дорогие товарищи, один из членов легендарной группы Капитана - Анхель Рамос Роса, мой боевой товарищ и муж, который выполнял специальное задание в тылу врага! А девушка - отважная помощница его - американская интернационалистка "мисс Икс". Пока ее имя для большинства должно быть секретом. Теперь мне надо с ними кое о чем поговорить. Гарсиа, вы обеспечите охрану. Залезайте в ваш аппарат.

Когда мы влезали в "Аквамарин", у меня было ощущение, что я спускаюсь в собственную могилу. У меня оружия не было, а у Киски была расстегнута кобура с "Макаровым".

- Садитесь на кресла в шаре, - приказала Киска, - и повернитесь ко мне лицом.

Мы повиновались. Мэри очень удивилась, услышав слова, произнесенные по-английски.

- Для начала маленькая информация. Наши торпедные катера были обстреляны с яхты "Орион" и транспорта "Айк" и были вынуждены открыть огонь. "Орион" потоплен огнем артиллерийского катера, "Айк" получил две торпеды и затонул через пятнадцать минут. Яхта "Дороти" взята на абордаж. Сопротивление не оказывалось, так как Марсела Родригес из сочувствия к Хайдийской революции сама разоружила Синди Уайт, Джералда Купера-младшего и Соледад, известную под семью фамилиями, которые я перечислять не буду. Других пленных нет. "Дороти" поставлена под охраной наших катеров в Западной лагуне Сан-Фернандо. На Гран-Кальмаро вспыхнуло народное восстание, части армии и флота перешли на сторону народа. Президент бежал, власть в руках Революционного Совета. Вилла Лопеса в горах Сьерра-Хосефина уничтожена восставшими ВВС Гран-Кальмаро, Лопес и дель Браво убиты.

- Это все за час? - я выпучил глаза.

- Настоящие революции проходят быстро, - хмыкнула Киска, - конечно, бомбили Лопеса хайдийские самолеты, но это не суть важно. Итак, у вас, сеньоры-компаньерос, есть два варианта судьбы, которые вы сами должны выбрать. Первый вариант: уважаемый Анхель Рамос Роса выходит отсюда моим законным мужем и министром социального обеспечения республики Хайди. Мэри Грин - я не ошиблась? - становится научным руководителем Технологического института ВМС Хайди. Всем остальным я тоже найду дело. Джерри будет экономическим консультантом. Синди пристроим туда же, куда и Мэри, а Соледад будет работать в министерстве внутренних дел. Марселе я предложу возглавить Всехайдийский женсовет. Условие: полное молчание обо всем, что касается "пыльного телефона", золотых кладов, лежащих в районе Сан-Фернандо, а также - прорывных программ. Для того чтобы вы соблюдали тайну, вам будут созданы соответствующие условия. Второй вариант - менее выигрышный. Он состоит в том, что все вы погибнете при катастрофе яхты "Дороти", нарвавшейся на плавучую мину, занесенную из Северной Атлантики или Персидского залива. Второй вариант более предпочтителен для меня, первый - для вас.

- Я согласен с первым вариантом, - умоляюще сказал я, глядя в Кискины зрачки, где была холодная воля и жажда власти.

- Леди тоже? - спросила Киска, приглядываясь к Мэри.

- Я свободная женщина, - ответила та. - А ты - комми-шлюха!

- Поскольку дама выбрала второй вариант, - усмехнулась Киска, выдергивая из кобуры пистолет, - я могу ей сказать, вполне откровенно причем, что коммунизм - это прекрасный бизнес, который может принести огромные дивиденды. Если она дура, то это очень печально...

- Не надо стрелять, Кисонька, - попросил я, - у вас там на Хайди есть несколько прекрасных асиенд: "Лопес - 1, 2, 3, 4, 5" и так далее, исключая "Лопес-23", которую героически взорвал Китаец Чарли. На любой из них всех нас можно изолировать и держать под надзором в комфортных условиях, а все прочие отдать народу в лице секретарей райкомов и директоров заводов. Постепенно, когда мы окончательно привыкнем, ты сможешь нас выпустить.

- А по-моему, расстрелять вас все-таки проще, - вздохнула Киска. - Великий вождь всех времен и народов именно так и делал.

- Ну ты-то пока только вождь хайдийского народа.

- Почему? - обиделась Киска. - Я буду вождем народов Хайди, Гран-Кальмаро и Сан-Фернандо. А потом посмотрим, может, еще чего-нибудь подберем. Хороший вождь должен расстреливать, иначе народ его не будет любить. Мы за первые два дня революции уже уничтожили триста врагов народа, пока шла фиеста. Она, кстати, еще продолжается, и, я думаю, к концу недели мы уничтожим буржуазию и помещиков как класс. Народное достояние значительно приумножится.

- А тебе не помешает 6-й флот или какие-нибудь другие обстоятельства?

- Я думаю, что два-три года нас не тронут, - заметила Киска. - Жаль, конечно, что мистер Хорсфилд так неудачно выбрался отсюда. Конечно, он был не самой главной фигурой. Это, правда, нуждается в уточнении, но я думаю, что найду общий язык... Ну, ладно. Пока я оставлю вас в живых. Мэри, вы мне так или иначе нужны. Без "Аквамарина" мне не разгрузить золото с лодки и с галеона.

- Я не буду помогать коммунистам! - упрямо сказала Мэри.

- Пара уколов в задницу - и ты будешь послушной, - улыбнулась Киска. Вовсе не обязательно хотеть, чтобы помогать.

- Может быть, ты и Энджела сделаешь послушным с помощью уколов в задницу? - вызывающе спросила медведица.

- Нет, - сказала Киска. - Я просто считаю его последним из моих шести мужей. Я была единственной женщиной в мире, которая имела гарем из шести мужей. Сейчас их у меня будет столько, сколько я захочу, но официальным мужем будет Энджел, и все мои дети будут носить его фамилию - Рамос. И не надо злить меня, милая девушка. Я тоже люблю демократию, но коммунизм мне нравится все больше. Это начинаешь понимать только тогда, когда становишься вождем трудового народа. Для женщины это особенно приятно, потому что можно дурачить не одного мужчину, как обычно, а сразу многие тысячи. Что касается Анхеля, то я выделяю его из общей массы, потому что он единственный из ныне живущих мужчин, который прожил со мной целый год. Кроме того, у него есть один любопытный способ введения пениса, который я у других не встречала и хотела бы попробовать снова.

- Ручаюсь, что я знаю, о чем вы говорите, - нахально оскалилась медведица, рассчитывая, очевидно, что ее пристрелят, и тем она жутко насолит Киске.

- Очень может быть, - спокойно согласилась Киска и очень разочаровала Мэри. - Ну а сейчас хватит валять дурака, обесточьте свой аппарат и отправляйтесь со мной наверх!

Очередное сумасшествие

Вождиха хайдийского народа довезла нас до раскуроченного подвала на мотовозе в сопровождении своей охраны. Любоваться пристреленными лопесовцами у меня не было времени, но кости их изредка хрустели под колесами локомотива. Когда мы выбрались на свет Божий, то бывший лагерь ооновских бразильцев просто невозможно было узнать. Сожженная цистерна с горючим, которую я подорвал автоматной очередью с вертолета, была лишь маленькой частью общего безобразия. Все постройки были вывернуты наизнанку взрывами гранат и снарядов, выгорели дотла. Уцелел только флагшток, на котором уже развевался красно-черный флаг с золотой звездой и скрещенными мотыгами в обрамлении пальмовых ветвей и здоровенной шестерни с очень редкими зубьями. На закопченных стенах когда-то белых строений уже было написано два десятка лозунгов: "Революция победила!", "Да здравствует Свободная Хайди!", "Смерть фашизму!", "Лопес - импотент и рогоносец", а также много таких, которые я вспомнить стесняюсь.

В лагуне стояли три торпедных катера и "Дороти", над которой тоже развевался флаг Республики Хайди. Чуть в стороне от лагеря ООН, на небольшой прогалине в джунглях, были собраны все те, кого убили на острове, точнее, на поверхности острова. Человек десять революционных хайдийцев сортировали покойников, раскладывая отдельно - лопесовцев, отдельно - хорсфилдовцев, отдельно - бразильцев ООН и наконец - своих. Заодно они с интересом выворачивали всем карманы.

Едва я в своем оранжевом скафандре появился на вертолетной площадке в сопровождении Киски и Мэри, как среди солдат Революционных Вооруженных Сил сперва пошел шепоток, а потом все они, сбежавшись отовсюду, заорали:

- Вива Гагарин!

Как известно, Советы послали своего первого астронавта на Кубу спустя несколько лет после революции. Здешние ребята подумали, что им такое шоу покажут еще раньше. Правда, меня удивило, что они, при такой любви к Гагарину, не знают, что он уже давным-давно разбился. Впрочем, очень может быть, для них слова "Гагарин" и "астронавт" были синонимами.

Киска, подняв кверху руку и мягко помотав кистью в воздухе, остановила взрыв народного ликования. Стало тихо, и Киска объявила:

- Компаньерос! У меня сегодня еще одна очень радостная встреча - после успешного выполнения боевого задания Революции вернулся живым мой старый друг и гражданский муж - Анхель Рамос! Вива!

- Вива-а-а! - многие десятки голосов подхватили этот клич. Мне пришлось уклоняться от рванувшихся ко мне идиотов, мечтавших пожать мне руку или похлопать по плечу. Охрана Киски, слава Богу, отсекла большую часть толпы. Тем не менее я получил не менее трех десятков хлопков по обеим плечам, а от рукопожатий кисть правой руки даже покраснела, словно ее ошпарили кипятком. По-моему, эти идиоты были убеждены, что боевое задание Революции я выполнял в космосе. Охрана Киски все-таки распихала моих и ее восторженных поклонников, после чего благополучно провела к резиновой лодке. На ней нас довезли до "Дороти", куда я ступил с тем же чувством, с каким человек, долго не бывший дома, возвращается туда и застает там грабителей.

На всех палубах расхаживали с автоматами разных систем, опоясанные пулеметными лентами, хайдийские революционные матросы. Каждый из них был готов разогнать хоть двадцать учредительных собраний и не делал этого только потому, что на Хайди никаких учредительных собраний никто не собирал. Они, разумеется, презирали всю буржуазию и помещиков, вместе взятых, и только ждали сигнала, чтобы начать их топить. При этом они хищно поглядывали по сторонам, будто ожидали, что какой-нибудь буржуй вынырнет из лагуны, но совершенно не обращали внимания на Синди, Джерри, Соледад и Марселу, восседающих в шезлонгах под тентом и пивших кока-колу, - символ американского империализма. За отдельным столиком сидели еще трое - три дамы. Одеты они были точно так же, как и прочие пленники, - то есть в купальные костюмы. Первая была ослепительная высокорослая блондинка датского или шведского типа, вторая - миниатюрная, коротко стриженная азиаточка, круглолицая и раскосая, третья - массивная, хотя и довольно стройная негритянка, но не шоколадная, а совершенно черная. Я сразу припомнил, что подобный набор наложниц имел дон Педро Лопес, который вроде бы перед бегством с острова собирался их оставить Хорсфилду. По идее, они должны были сейчас находиться в субмарине, лежащей на глубине в триста футов под водой. Я даже вспомнил их имена: Сан, Мун и Стар.

Едва мы поднялись наверх, и матросы перестали орать: "Вива!"" в честь Киски, лидер Хайдийской революции нежно обняла меня за талию своей железной лапкой и представила публике еще раз. Я посмотрел на лица Марселы и Соледад. У обеих креолок они сильно вытянулись. Когда Киска повторила свое представление по-английски, то лица вытянулись и у всех остальных.

Матросы еще раз грянули "вива!", но Киска подняла руку вверх и велела им убираться с палубы. Остались только охранники.

- Через двадцать минут, - посмотрев на часы, объявила Киска, - сюда прилетит вертолет "Чинук" республиканских ВВС. На Хайди я отправлю мистера Купера, Марселу, Соледад, Сан, Мун и Стар. Все вы будете поселены в надежном месте, где за вами будут присматривать и хорошо с вами обращаться. Мисс Уайт и мисс Грин будут участвовать в подъеме золота с затонувших судов. Компаньеро Рамос, разумеется, останется со мной.

- Послушайте, сеньора, - явно выходя из себя, произнесла Соледад, - не слишком ли много вы на себе берете?

- Я беру ровно столько, сколько мне позволяет революционная совесть, железно отчеканила Киска, - если у вас есть какие-то претензии к моему мужу, то изложите их письменно и отдайте моему адъютанту. Я рассмотрю их в установленный срок и приму решение.

Да, новая супруга была похлеще старой! Хотя Киску я знал давно, но такой важной еще не видел. Можно подумать, что ее специально готовили в качестве диктатора Хайди.

- Прошу улетающих на Хайди никаких вещей с собой не брать, - предупредила Киска. - Полет недолгий, в кабине достаточно тепло, и вы не успеете замерзнуть, поэтому летите как есть.

- Я не хочу на Акулью отмель! - завизжала Соледад.

- Не надо истерик, сеньора, - наставительно заметила Киска, - не судите о других по себе. Коммунисты людьми не разбрасываются, тем более не швыряют их на съедение акулам, как некоторые. Ваш опыт партизанской войны на море - слово "пиратство" мы оставим в стороне - может быть весьма полезен, точно так же, как ваши сведения о работе тайной полиции Хорхе дель Браво. Уверяю вас, все вы спокойно долетите до Хайди и найдете себе применение в новой жизни. Конечно, если вы не захотите с нами сотрудничать, то придется применить к вам меры принуждения. Кто не работает - тот не ест!

- Вива! - заорал я совершенно непроизвольно. Меня поддержали только Кискины охранники, а все прочие поглядели с жалостью, как смотрят на безнадежных идиотов.

- Пойдем, - нежная пятерня Киски, которой ей случалось расшибать по пятнадцать черепиц, легонько хлопнула меня по боку, и я последовал за ней беспрекословно. Конечно, она привела меня все в ту же каюту. Впрочем, постель была застелена свежим бельем, а кондиционер был пущен на полную мощность.

- Здесь все провоняло бабами, - проворчала Киска, расстегивая ремень и бросая его вместе с пистолетом на кресло.

- Я никак не предполагал, что тебе взбредет в голову сделать меня своим мужем, - пожал я плечами, - в конце концов, обручения у меня с тобой не было.

- Мы еще сыграем с тобой революционную свадьбу, - Киска ловко, словно змея из кожи, выскользнула из комбинезона и осталась в купальничке, весьма легкомысленном для леди такого ранга.

Надо сказать, что прошлые наши отношения были лишены особых эмоций Капитан, царствие ему небесное, говорил, что мы "сбрасываем давление в баках". Поэтому, снимая с себя оранжевую вертолетную шкуру, я, честно говоря, плохо представлял себе, чем буду заниматься с Киской. Значительно больше мне хотелось просто выспаться.

- По-моему, ты похудела, - сказал я, поглаживая очень рельефную мускулатуру на Кискиной спине.

- Да, наверно, - сказала она, - жирок мне сейчас не нужен. Ты тоже сбросил порядочно, но, как я догадываюсь, от слишком усердного общения со всеми четырьмя шлюхами. Но это ничего. Тебя, правда, надо отмыть. От тебя пахнет этой пираткой, наверно, она у тебя была последней. В ванну!

Она оттирала меня так, что это было похоже на пытку. Временами казалось, что кожа у меня вот-вот задымится.

- Киса, не мучь меня, - молил я, но компаньера президент была неутомима. Более того, от ее интенсивного массажа я пришел в более-менее готовое состояние и смог приступить к исполнению служебных обязанностей. Я уже позабыл, что именно так нравилось Киске при начале полового акта, но тем не менее и на сей раз это получилось как-то спонтанно, от чего ее лицо озарила скупая улыбка.

- Боже мой, - сказала Киска, - это все-таки приятнее, чем делать революции. Представь себе, с момента вылета на Хайди у меня не было ни одного мужчины. Я занималась исключительно политикой и военными действиями. Конечно, это помогает подавить физиологию, но после победы революции меня так припекло, что я была готова лечь под танк - у него все-таки есть пушка.

- Ничего себе, - не поверил я и даже прервал свои движения, - в окружении нескольких тысяч мужиков - и не найти партнера?

- Ну, пока мы наступали на столицу, - Киска крепенько сжала меня своими стальными ножками, - об этом не могло быть и речи. Массам нужна вера в святость, а я не могла себя компрометировать. Первое время, конечно, удерживаться было трудно, но потом меня вообще перестали считать за женщину. Все поняли, что я гениальный полководец и политик, а потому в ночь, когда мы взяли Сан-Исидро и началась революционная фиеста и весь мой штаб отправился трахать городских шлюх, на меня даже не обратили внимания. Мне пришлось испортить им праздник и закатить речь на восемь часов, которая транслировалась всеми радиостанциями. Все солдаты и прочие народные массы плясали и тискали девчонок, а мой штаб прел в Доме Республики, где проходило торжественное собрание. Ну а потом я подумала, что выбрать себе кавалера из среды боевых товарищей дело очень хитрое, возможен раскол в партии, групповщина и даже переворот. Поэтому я не хочу делать политических ошибок и сделаю мужем тебя, как второго ветерана партии. Ну, а чтобы у тебя был какой-то официальный статус, будешь министром социального обеспечения.

- Черт меня побери, если я хоть что-нибудь в этом понимаю!

- Во-первых, не волнуйся и не задумывайся об этом, а то у тебя член слабеет. Во-вторых, у тебя будет пять заместителей, которые все за тебя сделают. В-третьих, работай ножками, а не задавай вопросов.

Так я и сделал. Киска закрыла глаза и перестала молоть языком, блаженно урча и вздыхая... Некоторое время она просто наслаждалась, а потом активно взялась за работу, действуя, словно отлично отлаженная машина. Разрядившись три раза подряд, она очень вовремя приказала мне надеть средства защиты, легла снова и в дальнейших событиях принимала такое же участие, как надувная секс-кукла. Потом, после легкого омовения, я вернулся в постель и с удовольствием захрапел, а Киска ушла заниматься государственными делами.

Опять Хайди

Как и следовало ожидать, проспал я почти до вечера. Наверно, я проспал бы и дольше, но меня подняла Киска. Она приказала мне идти обедать на верхнюю палубу.

- Я еще не проснулся, - проворчал я, точнее, проныл.

- Тогда идем купаться.

Киска, затянутая в два явно узковатых куска черно-красного цвета ткани, ласточкой вспорхнула с верхней палубы и, пролетев по воздуху добрых двадцать футов, вонзилась в воду. Я вздохнул и прыгнул следом, сумел спросонок не свернуть себе шею и даже вынырнул всего в трех футах от компаньеры. Она неторопливо плыла прочь от яхты, стремясь держаться на середине лагуны.

- Если моя проклятая секретная служба, - тихонько проворчала Киска, - не сумела спрятать микрофон мне в задницу, то, по-моему, нас не смогут подслушать.

- Ничего себе! - посочувствовал я, плывя бок о бок с ней. - Ты боишься своих!

- Идиот, - прошипела она, - ты что, считаешь, что я действительно сделалась коммунисткой! Слава Богу, у меня еще все мозги на месте. Конечно, раз уж я стала диктатором, то мне надо максимум выжать из этого обстоятельства. Все равно, рано или поздно меня отправят, как говорится, к праотцам, если, конечно, вовремя не смыться. Все, что я говорила тебе до этого купания, так же, как и все, что я говорила другим, - сущая ахинея, ложь во спасение и фантастика. За исключением одного - "коммунизм - это выгодный бизнес". Правда, я, добропорядочная американка, всегда не уважала тех, кто много зарабатывает и не платит налоги как следует, но теперь я нашла в этом некий шарм. В общем, мой план, если уж быть совсем откровенной: надергать репы из грядок и быстро убежать. Пока ты спал, я сделала Мэри и Синди укол препарата "Зомби-7", который мы захватили в ведомстве Хорхе дель Браво. Девочки стали на трое суток такими послушными, что просто загляденье. Аквалангисты с помощью немецких торпед из подземного склада взорвали лодку, которая лежала на дне подземной гавани, а твои добрые подружки привели сюда "Аквамарин"... По-моему, именно так называется ваш подводный таракан? Теперь он снова под брюхом у "Дороти", а ночью мы начнем работать. К месту, где лежит "Санта-Фернанда", подошел сухогруз "Генерал Альберто Вердуго". Все золото с "Дороти" уже перегружено на него, а ночью все бочки тоже перекочуют со дна морского в его трюмы. Завтра займемся лодкой.

- А куда ты хочешь удрать? - спросил я, немного забегая вперед.

- Погоди, сначала надо увезти золото. Когда все окажется на Хайди, разберемся с "пыльным телефоном" и ребятами, которые стоят за Хорсфилдом. Они наверняка напомнят о себе. Так что, в лучшем случае, придется с ними поторговаться, а в худшем - удирать.

- Я бы лично удрал пораньше, - тут откровенности у меня хватило.

- С чем? Те люди, что нас готовили, обещали по миллиону или чуть больше. Здесь речь пойдет о миллиардах. Вот тогда можно будет спокойно зажить на родине.

С этими словами компаньеро президент повернула и поплыла к яхте.

После купания я еще больше проголодался, и когда ребята из охраны Киски поставили передо мной жратву, был ужас как бесцеремонен. Я даже не слышал то, что говорила Киска. Впрочем, она молола что-то о Мировой Революции, отчего даже у охранников ломило зубы, а у меня наверняка испортилось бы пищеварение.

Как раз в тот момент, когда я отвалился от стола, ощущая в животе не менее пятнадцати фунтов дополнительного веса, на палубу поднялись Мэри и Синди, одетые в комбинезоны и шорты матросов хайдийских ВМС. В лицах их не было даже искры жизни. Это были две заводные куклы: толстая, стриженая - и тонкая, длинноволосая. Их шаги синхронно грохали по палубе, будто они с пеленок учились маршировать. Подойдя на пять шагов к столу, где мы с Киской доедали мороженое, обе, некогда свободные янки-лесбиянки, на лицах которых появилось выражение безраздельной преданности идеям Революции и лично товарищу Киске, встали по стойке смирно.

- Товарищ Первый секретарь Центрального Комитета Народно-социалистической партии Хайди, Президент Революционного Совета Республики Хайди, Главнокомандующий Революционными Вооруженными Силами! - слитным дуэтом начали говорить, точнее - рапортовать Мэри и Синди. - Мы, инженерно-технические работники Революционных ВМС, докладываем вам, что досрочно привели в полную готовность аппарат "Аквамарин"! Готовы выполнить любое задание любимой партии, народного правительства и горячо любимого вождя!

Куклы влюбленно глядели на Киску. Конечно, ничего сексуального в этом не просматривалось. Напротив, по-моему, обе были готовы по первому приказу горячо любимой вождихи наглухо зашить половые щели и жить исключительно с идеалами Революции.

- Неужели все это от одного укола в задницу?

- Да, - похвасталась Киска, - препарат "Зомби-7" - великая сила! Погоди, вот мы наладим его поточное производство...

Я представил себе, очень отчетливо, как игла вонзается мне в ягодицу, после чего у меня тут же возникло желание заорать: "Да здравствует живое, вечное, всепобеждающее учение - марксизм-ленинизм!" Мороз прошел по коже. Людоедка Соледад угрожала съесть мое тело, а Киска - в то, что она намерена лишь играть в диктатуру, я не очень поверил, - Киска могла сожрать мою душу.

- И они будут такими послушными куклами еще трое суток? - поинтересовался я. - А потом станут нормальными?

- Если не сделать нового укола, - кивнула Киска, - но они получат новый укол, а потом еще пять доз. После шестикратного применения препарата реабилитации не происходит, организм перестраивается и поддерживает то состояние, в которое введен. Вырабатываются ферменты и гормоны, которые тут же гасят всякое проявление инакомыслия, и устанавливается железная, непоколебимая система ценностей. Существа эти перестают бояться смерти, теряют инстинкт самосохранения, безоговорочно верят всему, что укладывается в рамки той идеологии, которой я их начинила. Они испытывают физическое удовольствие оттого, что видят вождя, оттого, что подчиняются ему и успешно выполняют его задания. Вместе с тем они испытывают муки оттого, что некая объективная причина мешает им выполнить мой приказ. Например, я могу сейчас сказать: "Переплывите Атлантику и водрузите флаг Республики Хайди на Северном или Южном полюсе!" Они прыгнут за борт и поплывут. Их организм - хотя его ресурсы сильно повысятся! - тем не менее не позволит выполнить задание и, проплыв миль двадцать без отдыха, они все-таки пойдут ко дну. Уже полностью обессилев, они не станут звать на помощь, а с криком:

"Умираем, но не сдаемся!" захлебнутся, но не позволят вытащить себя из воды.

- Ужас! - вырвалось у меня.

- Ну, я, конечно, не будут отдавать таких глупых приказов, - успокоила Киска. - Они будут стараться все силы, все знания и опыт употребить на пользу Революции. Никакие чуждые влияния их не коснутся. Они убьют любого, кто будет пытаться их разубедить или противодействовать им при выполнении моего задания. Мы добьемся великих успехов в деле строительства социализма и коммунизма!

- Вива! - дружно заорали Синди и Мэри, до этого, вылупив глаза, смотревшие куда-то в пустоту и, судя по всему, ничего не понимавшие или не слышавшие.

- Пока я объясняла тебе принцип их действия, - сказала Киска, - у них было отключено внешнее восприятие, чтобы не отягощать память всякой ерундой. Как только я сказала лозунг, то сделала вот так, - она щелкнула пальцами, - и восприятие включилось! А теперь опять щелчок - и опять они ничего не слышат.

- А если я щелкну?

- Ничего не получится. Они реагируют только на меня и ни на кого больше. В этом самый неприятный недостаток препарата. Человек после укола подчиняется первому, кто с ним заговорит. Если это будешь ты, то он подчинится тебе, если я - то мне, а если Хорхе дель Браво - то ему. И пока укол не прекратит свое действие, переделать, то есть переподчинить, человека нельзя. А после полного курса человек уже полностью настраивается на одного командира. Он становится фанатом, который с радостью умирает ради исполнения приказа, сражается до последнего, может долго не есть, не спать, не пить. У него обостряется зрение и слух, включаются дополнительные силы. У дель Браво мы нашли подробное описание всех экспериментов - это потрясающе! Они экспериментировали на политзаключенных. Одного из них запрограммировали на то, что он силач, хотя он был чахоточный доходяга. Он, который в нормальном состоянии не поднял бы и двадцати килограммов, выжал стокилограммовую штангу! Другого заставили нырнуть на глубину сто метров без акваланга и достать со дна гаечный ключ, а он до этого вообще не нырял и десяти секунд под водой не мог пробыть. Еще один десять минут просидел в бассейне, на глубине в тридцать футов, захлебнулся, но не всплыл. Когда его начало выбрасывать на поверхность, он уцепился за скобу и висел вниз головой, так и не разжав руки до самой смерти. А был такой, которого облили напалмом и заставили стрелять из пулемета. Он горел десять минут и выстрелил две ленты по двести пятьдесят патронов...

- Бр-р! - поежился я. Оказывается, Хорхе дель Браво был еще более приятным человеком, чем я о нем думал. В то же время я подумал, не всадит ли мне Киска это адское зелье. Перспектива стать биороботом меня мало устраивала.

- Интеллектуальный потенциал увеличивается фантастически, - продолжала восхищаться Киска, - малограмотный батрак, едва умевший считать до сотни, начал перемножать в уме семизначные числа быстрее любого калькулятора. Одного пастуха заставили прочитать 47 томов Хайдийской Национальной энциклопедии, и он мог наизусть воспроизвести любую статью. Еще какого-то типа загрузили информацией о телефонных номерах. Он помнил все телефонные номера в Сан-Исидро, а их там почти сто тысяч.

- Черт побери, - хмыкнул я, - люди-компьютеры!

- Вот именно. Причем, если такой попадется, то из него нельзя извлечь ни грамма информации, каким бы воздействиям он ни подвергался. Даже укол спецсредства, развязывающего язык, окажется неэффективным. Потому что в малых дозах он ведет к полной потере памяти, а в сильной - к смерти. Он не уживается с "Зомби-7" в одном организме.

- Идеальный связник! - поддакнул я. - Слушай, а почему бы на Хайди не провести поголовную обработку этим препаратом?

- Я же сказала, - с досадой проворчала Киска, - он существует в очень малых количествах. Технология производства пока лабораторная. Промышленное производство требует многих компонентов в тех количествах, которыми мы не располагаем. Нужно строить целый завод, а мы еще только пришли к власти. Но, конечно, мы сделаем все возможное. Потом наше министерство здравоохранения объявит о поголовной вакцинации от лихорадки или какой-нибудь другой болезни. Причем первыми мы обработаем армию, безопасность и полицию, а самыми первыми врачей, которые будут этим заниматься. К сожалению, сам изобретатель "Зомби-7", профессор Рейнальдо Мендес, Лопесом был расстрелян, потому что пытался найти противоядие от "Зомби-7", чего делать был не должен. В институте, где велись исследования, мы захватили людей, связанных с этим проектом, но некоторых Лопес уничтожил, причем в основном тех, кто развивал технологические исследования. Что нам удалось взять, так это весь остаток препарата - пять галлонов, и документацию по производству в лабораторных условиях.

- А промышленное намного сложнее?

- Да, тут много сложностей. Задействованы будут намного большие объемы веществ, а при этом трудно обеспечить безопасность, выделяется очень мерзкая газовая смесь, которая в небольших количествах особого вреда не приносит, а вот при высокой концентрации действует как психохимическое оружие. Причем проявления невероятные - надышавшиеся становятся совершенно неуправляемыми и готовы растерзать друг друга. Они все крушат и ломают, причем у них, как и у тех, кто получил инъекцию "Зомби-7", дьявольски увеличивается мышечная сила, живучесть и так далее. Во время эксперимента два подопытных сломали клетку, сваренную из арматурных прутьев диаметром в дюйм, разбили ногами чугунную станину и проломили железобетонную стену толщиной в десять дюймов. Чтобы их убить, потребовалось всадить в них по двадцать с лишним автоматных пуль.

- А если сбросить бомбу с таким газом на глубокий тыл противника? помечтал я, догадываясь, что на уме у Киски. - Это будет почище атомной бомбы!

- Да, - вздохнула Киска, - но схема отвода его от реактора, где производится "Зомби-7", очень ненадежна. По крайней мере, пока. Там все очень чутко реагирует на температуру, давление, даже на вибрацию от насосов и электрическое поле. Либо меняются химические и биологические свойства препарата, либо сильно увеличивается выход газа и происходит перенакопление, ведущее к взрыву и выбросу высококонцентрированной смеси.

- Слушай, - заметил я, - ты уже разбираешься во всей этой химии как профессор!

- Ну, насчет профессора, ты скорее всего прибавил, а вот как президент я уже кое-что понимаю.

- Срочная телеграмма с Хайди! - доложил один из охранников Киски, выходя из радиорубки "Дороги".

Киска взяла текст - видимо, он был уже расшифрован. На ее мордашке появились озабоченность и озадаченность.

- Придется проводить работы по подъему золота без нас, - сказала она, сжигая текст зажигалкой. - Мы с Анхелем летим на Хайди немедленно.

- Что там стряслось? - спросил я. Полету на Хайди я с удовольствием предпочел бы часиков десять нормального сна. Правда, я проспал почти весь день, а потом искупался, но, сожрав за обедом пятнадцать фунтов добротной пищи, вновь пришел в разморенное состояние.

- Так, кое-что, - сказала Киска, направляясь к вертолету. Ее охранники, хотя она еще ничего не приказала, уже вставляли заправочный шланг в горловину бака. Через десять минут со стороны Хайди появилось три вертолета "Пума". Это был эскорт. Киска сама села на место пилота и подняла в воздух оранжевую птичку. В воздухе боевые вертолеты окружили нас правильным треугольником и повели на Хайди.

- Может, ты все-таки сообщишь, что случилось? - спросил я в тот момент, когда гористые берега Хайди уже маячили на горизонте.

- Зазвонил "пыльный телефон", - ухмыльнулась Киска, - а радары береговой охраны засекли на подходе к островам авианосное соединение ВМС - авианосец "Герберт Гувер", пять фрегатов, семь подлодок и два десантных корабля. По-моему, все это прислали по нашу душу.

- Они были примерно в пятидесяти милях отсюда, - припомнил я информацию, проскочившую в беседе с Мэри, - очень может быть, что минут через пять нас собьют.

- Ну это ты зря. Сперва они посмотрят, как я отреагировала на звонок. Они сейчас любуются тем, как я лечу на Хайди, их это обнадежило. У них ведь радары тоже имеются. Правда, много интересного они еще не знают.

Действительно, долететь до Хайди нам дали вполне спокойно. На радарчике нашего вертолета мелькнула пара лишних отметок, но достаточно далеко от нас. Два "Фантома" облетели район островов по большому кругу с радиусом в двести миль. Возможно, искали притаившийся русский флот, хотя его, конечно, здесь и близко не было.

Вертолеты, перед тем как приземлиться, прошли над Сан-Исидро. Киска смогла взять его без особых разрушений, во всяком случае, следы побоищ были видны только на подходе к центру. Два десятка белых небоскребов - гордость города стояли как ни в чем не бывало. Президентский дворец, состряпанный в колониальном стиле, - видать, там когда-то сидел испанский губернатор - тоже был целехонек, и телецентр со стометровой бетонной вышкой на горе Эспириту Санту тоже не разбомбили. В нескольких местах, правда, что-то горело, но невозможно было понять, подпалили это во время боев или уже после того, во время фиесты.

Вся армада села во внутреннем дворе президентского дворца. Места вполне хватило. Охранники тут же окружили нас с Киской и под приветственные вопли какой-то публики, которой во дворце, видимо, было немало, повели в здание.

Революция прошлась по президентскому дворцу весьма суровой метлой. Метла революции в отличие от обычной метелки не уменьшает число мусора, а прибавляет его. Это верно в чисто санитарном смысле слова. По всему двору валялась масса всяких бумажек и бумажонок. Гербовые бланки президента Лопеса, разбросанные с вертолетов воззвания Киски, грозные папки с надписями "Совершенно секретно", обычные старые газеты. Запах просохшей мочи стоял повсюду, даже в холле при главном входе. Кроме того, кто-то, перебрав рома во время фиесты, заблевал весь персидский ковер, застилавший пол холла. Чуть дальше, на лестнице, туча хищных мух вспорхнула с кучки засохшего дерьма.

В Кискиных апартаментах все было уже приводено в порядок. Правда, из шифровальной комнаты доносился торопливый и все убыстряющийся скрип дивана, а сдавленный женский голос выстанывал что-то нечленораздельное, типа: "Плевать я хотела на эту президентшу!"

- Это у нас еще не изжито! - вздохнула Киска, прислушиваясь к тому, что творилось в шифровальной. - Ладно, пусть потрахаются, потом расстреляем.

Мы миновали огромный кабинет Лопеса, потом еще несколько комнат и наконец очутились в спальне, где у столика с телефонами сидел лохматый студент в пятнистой униформе. Действительно, телефонов было пять, и среди них пыльный, серый.

- Больше не звонили? - спросила Киска, как будто всего лишь пять минут назад выходила из комнаты.

- Нет, компаньеро. Я не снимал трубку, как вы просили.

- Молодец, - похвалила она, - теперь иди отсюда и выгони из шифровальной Мигеля и Аниту, пусть займутся делом, а не переводят энергию на секс.

- Слушаюсь, компаньеро.

Студент убрался. Киска заперла дверь и сняла трубку одного из "непыльных" телефонов.

- Это я. Где гринго и что они делают? Так... Это хорошо. Истребители держите на взлетных полосах. Воздушные минные заградители - тоже. Как только двинутся с места, поднимайте в воздух все, что есть. Фрегатами и подлодками не занимайтесь. Только по "Гуверу" и десантным кораблям. Прохлопаете - повешу.

- Соединение прошло пять миль в сторону Хайди и застопорило ход, почесывая подбородок, сказала Киска, - какие странные маневры! Пугают! Сейчас будет звонок!

И точно, словно подчиняясь Кискиному предвидению, послышалось тихое "тю-лю-лю-лю" пыльного телефона.

Большие последствия маленького диалога

Киска сняла трубку.

- Президент Эстелла Рамос Роса. С кем имею честь? Очень приятно, мистер Зет, что вам угодно? А, понятно... Мистер Хорсфилд, к сожалению, умер. Причина смерти? Полагаю, что асфиксия, вызванная попаданием воды в дыхательные пути. Нет, вместе с подводной лодкой. Да, да, именно так. Несчастный случай. Полагаю, что больше никто не спасся. Глубина приличная, сэр. Но это не должно вас интересовать, все подводные работы мы берем на себя... Ну да, конечно. Вот этого, сэр, не следует делать. Я не могу обеспечить безопасность "Герберта Гувера", если вы будете разговаривать в таком тоне. Извините, сэр, но по-моему, вы не все учли. Да, пугаю, мистер Зет, и удивительно, что такой умный человек, как вы, все еще пребывает в плену иллюзий. Каких? Подумайте хорошенько. О, если бы я блефовала, то вы бы это сразу заметили. У вас под рукой нет утренней "Нью-Йорк таймс"? Есть?! Очень хорошо! Там на семнадцатой полосе есть маленькое объявление. Да, да! В самом уголочке... Нашли? О сэр, отвечайте, я вас не слышу! У вас что-то изменилось в голосе, не правда ли? О, разумеется, я готова принять ваши извинения. Вы истинный джентльмен, сэр. Я убеждена, что такие люди принесут мировую славу Америке. Ну, не надо излишних комплиментов. Мне также было приятно поговорить с вами. Гуд бай!

Киска повесила трубку, по ее загорелой мордочке сбежало несколько капель пота, хотя в спальне Лопеса было прохладно, кондиционер работал исправно.

- Даже не верится... - пробормотала Киска. - Может быть, надувает, а?

- Я ни черта не понял, - вырвалось у меня.

- Ну и слава Богу, если так.

Тут зазвонил один из "непыльных".

- Рамос! - отозвалась Киска. - Понятно! Понятно, черт побери! Пусть уходят, пусть! Держите все, как было, не расслабляйтесь и не выпускайте их из поля зрения. Каким ходом идут? Двадцать узлов? Ничего, прилично. Мне доложите через час, пока все остается в силе.

Киска сладко потянулась и сказала с легким недоверием:

- Боже мой, кажется, все сработало... Флот уходит! Фантастика, ей-Богу!

- Киса, ты совсем меня сбила с толку, - сказал я, - ты там кого терроризируешь?

- Сущая ерунда, Дикки, - сказала она, - пара маленьких, случайно выуженных фактов, и я без единого выстрела прогоняю от острова эскадру ВМС, которую президент нашей милой родины пригнал для борьбы с мировым коммунизмом.

- Ты говорила с президентом?

- Неужели ты так наивен, миленький? Наверно, ты полагаешь, что президент в нашей стране это последняя инстанция? Ну да, так тебя учили в школе! Так вот, мистер Браун, запомни, что президент - это всего лишь старший, допустим, главный чиновник всех этих федеральных ведомств. Над ним есть, как известно, Господь Бог, но есть еще несколько весьма малоизвестных, от которых президент зависит настолько сильно, насколько - да простит меня Господь! - все прочие люди зависят от Всевышнего. Вот с одним из этих людей я и говорила. Пятнадцати минут не прошло, а машина сработала. Правда, это всего лишь отсрочка. Сейчас они будут разбираться, кто я. Это займет примерно сутки. Может быть, двое, но рассчитывать надо на минимум. Далее, они начнут выяснять, как я докопалась до их корешков, - это уже подольше. Не менее недели. Еще пара суток на проверку, сутки на принятие решения. Возможно, будут еще звонки, но на это я времени не отпускаю. У нас одиннадцать дней максимум.

- Ты же говорила, что нас не тронут два года! - напомнил я.

- Ну, это я от излишнего оптимизма. Здесь мы имеем дело с такими волками, что нам нельзя терять ни минуты. На Гран-Кальмаро есть посольство Советов, и мы должны немедленно с ним связаться. Это шанс выиграть срок подольше, а может быть, и усидеть те два года, о которых я говорила.

Киска схватила трубку и рявкнула:

- Комиссар МИДа? Мануэль, какого черта ты там спишь? От тебя даже по проводу разит ромом, Ни-ни? Врешь, скотина! Ты почему здесь? Я приказывала тебе лететь на Гран-Кальмаро и искать русского посла! Ах, ты его нашел? Ну и что?! Так. Это уже лучше. У него есть на чем прилететь? Понятно. Ну, счастье твое. Если вы через двадцать минут не будете у меня, я тебя расстреляю.

Киска бросила трубку. Зазвонил еще один телефон!

- Рамос, - ответила Киска почти раздраженно, но тут же улыбнулась. Слушаю, компаньеро! Душевно рада. Ну вот, еще один остров идет по-вашему пути. Да, компаньеро, все еще только начинается. Янки уходят, видимо, опасаются, что мы устроим им второй Вьетнам. Нет, пока не надо бригаду. Специалистов связи? С удовольствием. Да, да, учителей, врачей надо. Строителей хватит, только инженеры все разбежались. Да, устроит, двести человек устроит. Конечно, конечно, компаньеро Фидель, обязательно встретимся. Вы еще пляшете пачангу? С танцами действительно социализм строится неплохо. Нет, Москва пока не связывалась. Может быть, вы сами им о нас сообщите? Для них это ведь сюрприз. Да?! Вот уж не знала, что мы у них стояли в плане на восемнадцатую пятилетку. Ну, конечно, где уж до нас. А, у них сейчас все на Никарагуа брошено, понятно. Конечно, мы пока перебьемся. Контрреволюционеров? Караем, компаньеро, караем. Беспощадно, по-революционному. Ну, пока штук триста. Много не бывает, компаньеро. Да нет, никаких перегибов. Революционный народ сам судит своих врагов... Ну и что, подумаешь... Нет, нет, компаньеро, никакого хвостизма, все под строгим контролем партии. Спасибо, компаньеро! Патриа о муэрте! Венсеремос!

Повесив трубку. Киска даже вытерла пот со лба.

- Этот барбудо такой деловой парень! Хотел прислать мотопехотную бригаду с танками. Обещал по своим каналам связь с Москвой. У него все быстро, завтра пригонит самолет с врачами, учителями и строителями. Двести человек. Перебросит станцию спутниковой связи, чтобы можно было говорить напрямую.

В дверь постучали. Явился патлатый студент-адъютант и заявил, что в приемной посол СССР и комиссар иностранных дел Хайди.

- Мне можно посидеть здесь? - спросил я, с тоской поглядывая на Лопесову кровать.

- Нет, пойдешь со мной. Пусть знают, что я замужняя дама.

Пришлось, подавляя зевоту, отправляться в кабинет. Там все было чинно, и из шифровальной комнаты, похоже, уже убралась счастливая пара. Киска села за стол, в президентское кресло, а я на стульчик по правую руку. Адъютант открыл дверь, и вошли трое: бородач в партизанской форме, крупный мужчина в белом костюме со значком в форме красного флага с серпом и молотом, а также молодой человек с явно американским стилем в одежде, загорелый и совсем не похожий на идиота. Последнее замечание я сделал для того, чтобы читатель понял, на кого были похожи остальные.

Комиссар иностранных дел производил впечатление человека, с которым группа насильников-гомосексуалистов только что имела многократные сношения. Глаза его бегали, лицо все время менялось, на нем то появлялось выражение беспокойства, то просто паники, а то какого-то отрешенного фатализма - чему быть, того не миновать. Медведеобразный мужчина с красным флажком имел цвет лица, по которому его политические убеждения можно было определить очень точно. Конечно, это был настоящий коммунист, раз обладал малиновой непроницаемо-неподвижной мордой, заплывшими жиром глазами и очень низким лбом, переходящим как-то незаметно в седую шевелюру. Молодой человек, сопровождавший его, был, как выяснилось, переводчиком.

- Я рад представить компаньеро президенту посла Союза Советских Социалистических Республик компаньеро Евстафия Бодягина и его переводчика Андрея Мазилова. И я рад представить компаньеро послу Бодягину компаньеро президента Эстеллу Рамос Роса и ее супруга министра социального обеспечения Республики Хайди Анхеля Рамоса.

- Прошу садиться, товарищи, - объявила Киска. Посол Бодягин гулко кашлянул, его подручный вытащил из красной папочки листок бумаги. Посол добыл из кармана мощные очки с дальнозоркими стеклами и стал, после очередного откашливания, зачитывать текст на русском языке. Переводчик, ничего не доставая, замолотил на классическом кастильском наречии с легким гран-кальмарским акцентом:

- Товарищ Бодягин говорит, что по поручению своего правительства он уполномочен начать переговоры об установлении дипломатических отношений между Республикой Хайди и Союзом Советских Социалистических Республик. Посол полагает, что это в наибольшей степени отвечало бы интересам наших обеих стран и народов. О согласии хайдийской стороны на начало таких переговоров он готов немедленно уведомить Советское правительство. Кроме того, по согласованию с торговым представительством, можно будет определить размеры помощи, которые СССР готов оказать дружественному хайдийскому народу, избравшему социалистический путь развития. В ближайшее время, как мы надеемся, из эмиграции на Хайди вернется Генеральный секретарь действовавшей в подполье Коммунистической партии Хайди Альфонсо Гутьеррес, и тогда можно будет рассмотреть вопрос об установлении межпартийных контактов. Желаем Хайдийской революции дальнейших больших успехов в построении социализма!

- Простите, компаньеро посол, - несколько взволнованно спросила Киска, - о каком Альфонсо Гутьерресе вы упомянули?

Медведь бесстрастно глядел перед собой. Переводчик Андрей, бросив на босса обеспокоенный взгляд, сказал сам:

- Дело в том, компаньеро президент, что в эмиграции на территории СССР вот уже двадцать пять лет, даже, по-моему, двадцать семь, проживает Генеральный секретарь КПХ Альфонсо Гутьеррес. Сама партия у вас на Хайди действовала в глубоком подполье, и даже охранка Лопеса найти ее не могла.

- А как же быть с моей партией? - обиженно спросила Киска. - У меня массовая революционная партия - Хайдийская народно-социалистическая, я ее Первый секретарь, нас тридцать тысяч членов...

- Ну, это не страшно... - Андрей еще раз глянул на босса и что-то сообщил ему по-русски. Моих познаний в русском языке было ноль целых ноль десятых, но слово "технические" понять мог и без перевода. Вероятно, малыш сказал медведю, что оговаривает технические вопросы.

- В таких случаях, - сказал Андрей, - вы можете, во-первых, провести объединительный съезд и организовать, допустим, Социалистическую Единую Партию Республики Хайди, а если нет - то создать Народный Антиимпериалистический фронт. Так все делают...

- Все ясно, - сказала Киска. Она встала, медведь и все прочие тоже встали, произошел обмен рукопожатиями, после чего все, кроме нас с Киской, убрались из кабинета.

- Ты расстроена, девочка? - спросил я. Киска выглядела очень надувшейся и сердитой.

- А ты был бы рад? Оказывается, у них, видишь ли, был свой парень на эту должность! Какая у них там сейчас пятилетка? Одиннадцатая? Революцию на Хайди они планировали только на восемнадцатую, неужели же этот эмигрант должен был дожить до нее?!

- Ну и что? У него и заместитель был, наверно.

- Какая мне радость в этом? Русские привезут этого старого хрыча, и он начнет мне тыкать в нос "21 условие приема в Коминтерн", на основании которого его когда-то взяли в Россию на содержание. Вся его партия, извините за выражение, два с половиной рамолика, которые когда-то видели дедушку Ленина и папочку Сталина, но очень издалека и по одному разу в жизни. Но самое главное - он начнет совать всюду нос, давать советы и всемерно мешать мне и моему правительству. И еще он будет сообщать обо всем в Москву, откуда будут приезжать вот такие красавцы, как Бодягин, с целой командой партийных и кагэбэшных чинов. Будь покоен, в конце концов меня обвинят в ревизионизме и отправят поднимать сельское хозяйство, а если я буду очень упираться, то назовут карьеристкой, перерожденкой и подстроят автомобильную катастрофу.

- Ты знаешь, Киска, - сказал я очень серьезно, - по-моему, нам надо как можно скорее удирать отсюда. Твои наполеоновские планы, конечно, заманчивы. Но, может быть, проще - не стоит гнаться за большим? Возьмем самолетик, пару миллионов долларов из казны... и в Бразилию, в Венесуэлу, а?

- Не так-то просто, - сказала Киска, - мы теперь ребята заметные, меня каждая собака на Хайди знает. Пристрелят, а потом скажут, что "контрреволюционеры совершили подлый террористический акт"... Удирать надо умеючи, раз уж мы во все это влипли.

Появился студент-адъютант, ошалело хлопая глазами:

- Посол США...

- Не иначе разрыв дипотношений, - вздохнула Киска, - давайте его сюда.

Посол был очень вежливый, улыбчивый, с легкой хитринкой в глазах. Возможно, в госдепе его всегда держали на вторых ролях, а потом сунули сюда, чтобы подлечить нервы.

- Сеньора президент, - сказал он, - мое правительство выражает надежду, что отношения между нашими государствами, несмотря на происшедшие изменения в политическом строе Хайди, сохранят традиционную близость... Кстати, я с удивлением узнал, что вы имеете некоторое отношение к стране, которую я имею честь представлять?

Киска нервно дернулась, я почувствовал легкий холодок. Никаких суток им не понадобилось. В кабинете, кроме нас и посла, никого не было, но я непроизвольно оглянулся.

- У меня есть с собой, совершенно случайно, разумеется, - очки посла гнусно блеснули, - два паспорта, на имя граждан США мистера Ричарда Брауна и мисс Элизабет. Стил. Надеюсь, что вас не очень удивит наличие в этих паспортах ваших фотографий. Правда, похожи, не так ли?

Да, паспорта были явно для нас, и я ощутил дикий, почти нескрываемый восторг и в то же время - тихий ужас. Ужас подкатывал при мысли, что господин посол сейчас вежливенько улыбнется и скажет:

"По распоряжению Госдепа эти паспорта аннулированы, а вы лишены американского гражданства. Кроме того, я уполномочен заявить, что Соединенные Штаты оставляют за собой право принять все надлежащие меры для защиты прав человека на вашем острове".

Однако посол, порадовавшись произведенному впечатлению, сказал:

- Я получил информацию, согласно которой вы являетесь лицами, действовавшими по поручению американского правительства. Поскольку мой долг как посла США содействовать безопасности американских граждан на хайдийской территории, то вы как граждане США не можете оставаться вне поля моего зрения. На аэродроме Сан-Исидро сейчас находится самолет, присланный из США для эвакуации семей сотрудников посольства. В нем имеется несколько свободных мест, два из которых я мог бы предоставить вам. Единственное условие - вы должны передать в мое распоряжение все запасы препарата "Зомби-7" и всю технологическую документацию. Кроме того, установка, производящая препарат, должна быть уничтожена. Вам как президенту удобно будет провести всю эту операцию. Завтра утром прибудет еще один самолет, и где-то в полдень оба "С-130" возьмут курс на Майами. Вот время, которое у вас есть. Еще одно маленькое условие: с Хайди должны быть отпущены следующие лица: мистер Джералд Купер-младший, мисс Мэри Грин, мисс Синтия Уайт, мисс Бригит Андерсон по кличке "Сан", мисс Луиза Чанг по кличке "Мун", мисс Элеонора Мвамбо по кличке "Стар", мисс Соледад Родригес - остальные фамилии опускаю - и, наконец, мисс Марсела Родригес. Мест в самолете для них хватит.

- Все это хорошо, сэр, - сказала Киска, она же Элизабет Стил, - но сохраняются ли условия контракта, которые мы, как известно, в свое время подписывали?

- Хорошо, что вы об этом помните! - улыбнулся посол. - К сожалению, те суммы, которые вам причитаются по контракту, несколько меньше того, что вы могли бы получить, ввиду того, что из них вычли некоторые расходы. Тем не менее вот ваши кредитные карточки. В них содержится вполне приличное состояние. Если учесть, что по окончании всех операций с сокровищами, найденными на острове Сан-Фернандо, вы получите примерно один процент их общей стоимости, то ваша жизнь в дальнейшем будет обеспечена. А уж как вы ее будете проводить, вместе или порознь - ваше дело.

- Что же, господин посол, - сказала Киска, - все это нас вполне устраивает...

Совершенно сумасшедший день

Всякий раз, когда я пытаюсь припомнить все, что происходило со мной в последние сутки операции "Атлантическая премьера", точнее, начиная с того момента, как посол США покинул президентский дворец, у меня начинаются головокружение и провалы памяти. Возможно, все это происходило от моего общего усталого состояния в тот вечер. Киска сразу по уходе посла бросилась звонить по телефонам. Я, воспользовавшись тем, что она совершенно не обращает на меня внимания, прикорнул на краешке лопесовской кровати и задремал, как ребенок, забытый взрослыми. Это первый провал в памяти, потому что я абсолютно не помню ничего из происшедшего между 19.30 вечера и 5.00 утра.

В пять утра я получил полновесный шлепок от Киски, а ручка у нее была тяжелая. Вследствие этого я подскочил на полметра и проснулся.

- Собирайся, - приказала компаньеро президент, - у нас масса дел, если мы хотим остаться в живых и получить свои паспорта, кредитные карточки и так далее. Надевай это!

Плеснув в собственную морду струёй из сифона с содовой, я утерся полотенцем Лопеса и всунул сразу обе ноги в крепко пошитые пятнистые брюки. Киска стояла рядом, уже в полной экипировке, вооруженная до зубов. Поверх куртки на ней был бронежилет, на голове - каска с поднятым вверх забралом из бронестекла. На поясе висел кинжал, четыре гранаты, сюрикены, пакеты со слезоточивым газом. Многочисленные карманы на рукавах и штанинах были забиты магазинами и обоймами, на шее висел автомат Калашникова с подствольным гранатометом, под мышками - автоматический пистолет Макарова и револьвер "магнум"... Как она еще двигалась?

- Нам что, придется прорываться с боем? - спросил я, распихивая по карманам боеприпасы, которые валялись у Киски на письменном столе.

- Одевайся! - тоном нетерпеливой жены, которой очень хочется увести подгулявшего супруга из слишком гостеприимного дома, потребовала Киска. - Мы едем на пикник!

Когда я оказался вооружен не хуже Киски и сверх того, что было у нее, получил пакет с пластиковой взрывчаткой, который пристроили в наспинный карман, а также штук пять детонаторов в полиэтиленовой упаковке, Киска сказала:

- Пошли!

По-прежнему ничего не понимая, я двинулся за ней. Мы выбрались в комнату, располагавшуюся за спальней. Здесь отсутствовали окна, и было темно, как в преисподней. Киска заперла дверь, ощупью нашла какое-то кресло и приказала:

- Садись!

Я сел. Она пододвинула ко мне другое кресло, села сама и нажала какую-то невидимую кнопку. Сразу после этого что-то тихо заурчало, и я ощутил, что кресла вместе с частью пола явно куда-то погружаются. Лифт опускал нас минут пять, но на какую глубину - сообразить было трудно, так как темнота была по-прежнему непроглядной. Когда лифт достиг какой-то неведомой глубины, Киска щелкнула невидимым переключателем, и кресла вместе с площадкой заскользили вперед по темному туннелю. Ощущался только воздух, скользивший по лицу, ни черта в этом мраке я рассмотреть не мог.

Мы неслись по туннелю еще около получаса, причем скорость была приличной воздухом даже слезу из глаз вышибало. Наконец наша площадка остановилась, опять щелкнул переключатель под пальцами Киски, и кресла вместе с площадкой начали подниматься. Поднимались мы заметно дольше, чем опускались, и наконец Киска приказала:

- Вставай, приготовь оружие!

Я послушно встал, снял автомат с предохранителя. В темноте Киска уверенно нашла дверь и прошептала:

- Стань здесь, бери автомат на изготовку и, едва я распахну дверь - бей веером!

Я приготовился. Киска тихонько всунула в замок ключ, резко рванула дверь на себя и отскочила под прикрытие стены. Меня ослепило на секунду ярким светом, но палец нажал на спусковой крючок без промедления. Две фигуры в оливковой форме с истошным криком задергались, бестолково замахали руками и шлепнулись на пол.

Комната, куда мы ворвались, оказалась небольшой, чем-то вроде предбанника. Кроме двух трупов и исковыренных пулями стен, здесь был еще столик и топчан, а также массивная стальная дверь, похожая нате, что мне встречались на объекте Х-45.

- Повернись спиной! - приказала Киска. Она вытащила из моего наспинного кармана пакет с пластиковой взрывчаткой, отщипнула от плитки несколько сот граммов этого невзрачного серо-коричневого вещества, похожего на шоколад и пластилин одновременно. Затем вмазала взрывчатку в пазы между дверью и стальной рамой, взяла у меня детонатор, воткнула в пластик и, обжав плоскогубцами вставленный в детонатор огнепроводный шнур, подпалила его зажигалкой. Юркнув в комнату с лифтом, мы укрылись за стенами, по обе стороны от двери.

За те две минуты, что горел шнур. Киска успела сказать:

- Заряжай гранату в подствольник и, как только упадет дверь, бей в проем! Потом высаживай весь магазин, все, что еще осталось.

Грохнуло! Деревянную дверь, по обе стороны от которой мы прятались, сорвало с петель и бросило на пол. С лязгом и грохотом стальная дверь рухнула в проем, подняв тучу пыли. Я нажал спуск подствольного гранатомета, и осколочная граната с хлопком улетела куда-то в темноту коридора, открывшегося за упавшей дверью. Затем я нажал спуск автомата и дал длиннющую очередь в проем, не высовываясь. Граната взорвалась еще до того, как я успел все выстрелить, несколько осколков свистнуло мимо меня, однако я все же продолжил стрельбу. Едва автомат выплюнул последние пули, как тут же свою гранату выпустила Киска. Я в это время, отбросив пустой магазин в темноту, лихорадочно присоединял новый. Осколки еще раз свистнули мимо, затем безудержно закашлял автомат Киски, поливавшей огнем коридор.

- Вперед! - заорала она, и я метнулся через поваленную стальную дверь, обдавая пулями темноту. В отсветах вспышек я пробежал метров двадцать, перепрыгнув через два или три скорчившихся тела, для верности всадив в них еще по три-четыре пули. Очень вовремя я упал на пол, потому что откуда-то из глубины коридора нам, наконец, начали отвечать. Трасса прошла всего на дюйм выше каски, и у меня не было желания проверять, насколько прочно меня защищает эта скорлупа. Киска подползла сзади, тихо, как настоящая змея.

- Надо чуть-чуть вперед, там порожек, открытая стальная дверь, за порожком легче укрыться... - И действительно, когда мы туда добрались, я почувствовал себя уютнее. Киска зарядила подствольник, бросила гранату туда, откуда стреляли, и тут же, едва просвистели осколки, чиркая искорками по бетонной стене коридора, перескочила порожек, высаживая в темноту еще очередь за очередью. Я прицепил уже третий по счету магазин, тоже перебрался через порожек и, найдя ощупью какой-то выступ стены, укрылся за ним. Пока Киска меняла магазин, я долбил короткими очередями вдоль коридора. Там больше ничего не оказалось - только еще трое убитых, которых мы с Киской с явным переизбытком одарили пулями. Правда, с кем мы воюем, я все еще не догадывался.

Наконец без сопротивления мы с Киской миновали еще несколько более-менее освещенных коридоров и очутились перед стальной винтовой лестницей, где никакой охраны не было. По лестнице мы взбежали наверх, где Киска молниеносным ударом ботинка вышибла легкую деревянную дверь. Мы вломились в небольшой зал, заставленный столами с приборами и химической посудой. В центре зала возвышалось некое сооружение с баллонами, манометрами и огромным количеством стеклянных трубок, емкостей, змеевиков, по которым циркулировали разноцветные жидкости.

Наше появление было встречено диким визгом. Три или четыре девицы в халатах, копошившиеся за столами у приборов, в испуге кинулись к двери.

- Не стреляй! Взорвешь установку! - предупредила Киска. - За мной!

Следом за девушками-лаборантками мы ворвались в кабинет, где в окружении компьютеров спиной к огромному сейфу сидел полный лысый господин в очках, конечно, он тоже был ошарашен этим налетом. Лаборантки сбились за его спиной.

- Быстро все руки вверх! - заорала Киска из-под забрала шлема. Профессор, ключи от сейфа с "Зомби-7"! И все отчеты по теме с номера первого до последнего!

- По-по-пожалуйста! - выдавил профессор. - Только о-о-сторожнее!

Киска одним движением плеча отпихнула профессора от сейфа, выдернула у него из рук ключ от сейфа и решительно отперла стальной шкаф. На нижней полке там стояла небольшая - галлона в три бутыль с желтоватой жидкостью, смахивавшей на мочу, а на верхней - семь красных папок, с аккуратно наклеенными номерами на корешках.

- Портфель! - рявкнула Киска, и я услышал весьма отчетливое журчание - у какой-то из девиц не выдержали нервы. Профессорский портфель из желтой кожи я вытряхнул в мгновение ока и, засунув в него папки, отдал Киске. Бутыль Киска просто схватила за горлышко и приказала:

- Уходим!

Не помню, как мы очутились на лестнице, не помню, как мы вновь пробежали место перестрелки и уселись в кресла движущейся площадки. Однако хорошо помню, что, уже сбегая по лестнице, я не чувствовал в заспинном кармане пакета со взрывчаткой. Взрыв в лаборатории я услышал, но очень слабым и далеким, скорее всего где-то в коридорах.

Мы ехали на площадке, бутыль была уже у меня в руках, но когда Киска передала ее мне - не помню.

- Там сейчас будет такое! - пробормотала Киска, когда площадка, опустившись на нужную глубину, уже мчалась по горизонтальному туннелю в неведомом направлении. Я почему-то думал, что мы вылезем из кресел там, где в них первый раз садились, то есть, естественно, в президентских покоях. Однако каково же было мое удивление, когда, поднявшись в очередную темную комнату и отперев дверцу, мы вышли к лестнице, где нас ждал сам господин посол США.

- Вот все то, о чем мы договаривались, сэр, - доложила Киска, - Соледад, Сан, Мун, Стар, Джерри Купер уже прибыли? Я распорядилась, чтобы их привезли в шесть утра.

- Да, - посол приветливо блеснул очками, - они уже здесь и отвезены к самолету. Однако до сих пор нет мисс Грин и мисс Уайт. Пора бы и им появиться...

- Господи! - вскричала Киска. - Как я могла забыть! Они же еще двое суток будут подчиняться только мне и никому больше!

- Ну, это ваши проблемы, - вежливо сказал посол. - Я жду до полудня, не более.

Киска схватила меня за руку и поволокла обратно в лифт.

- Послушай, - спросил я, сидя в кресле, которое шло вниз, - неужели послу было трудно найти людей, которые проехались бы вместо нас по всей этой подземной системе?

- Ты дурак, - без церемоний заявила Киска, - никто из посольства не знает, как управлять этой системой, код знали только Лопес и дель Браво, а я узнала его, роясь в бумагах Лопеса. Тех, что он забыл на подлодке, спасаясь от Хорсфилда на вертолете.

- Когда ты успела?! - удивился я.

- Спать надо меньше, миленький... - Киска приподняла забрало шлема и нежно поцеловала меня в щеку. - И это не все! Я еще знаю такое, что посол и не подозревает, наверно. Точнее, он, может быть, и знает кое-что, раз приказал обязательно привезти Сан, Мун и Стар.

- На кой черт ему эти Лопесовы шлюхи? Женщин не хватает?

- Видишь ли, это не совсем женщины.

- Гермафродиты?

- Дальше секса у тебя, по-моему, мозги не работают. Нет, конечно, они нормальные бабы, и Лопес пользовался ими прежде всего по прямому назначению. Однако года два назад профессор Хайме Рохас, работавший под крышей дель Браво, вживил им по микросхеме в мозг. Совсем небольшие кусочки пленки, одна восьмая квадратного дюйма, толщина несколько микрон. Зачем это было сделано, я не знаю, по-моему, дель Браво хотел получить дополнительный канал для слежки за своим патроном. В тех документиках, которые я добыла, не очень ясные сведения. Похоже, у них усилились телепатические способности, и они могут читать мысли в общем, что-то в этом духе. Из трех этих девок можно собрать какую-то там "особую цепь" - так писал Хайме Рохас в секретном доносе Лопесу на дель Браво. И это якобы дает вообще фантастические возможности...

- Это какие же? - спросил я.

- Не знаю. Рохас после этого доноса не прожил и двух дней. Но дело было совсем недавно, так что Лопес просто не имел времени разбираться в этом. Впрочем, нам сейчас нужны Мэри и Синди, их надо вытащить с Сан-Фернандо.

Мы оказались в президентских покоях, но не во дворце, а милях в трех от Сан-Исидро, на асиенде "Лопес-7" на территории авиабазы Хайдийских ВВС. На сей раз мы не стали палить из автоматов и бросать гранаты. Мы тихо вошли без шлемов и приняли рапорт начальника охраны. Здесь, судя по всему, ни о чем еще не знали.

- Дежурный вертолет! - приказала Киска. - На остров Сан-Фернандо.

Еще пятнадцать минут, и мы оказались на борту "Пумы", в сопровождении двух пилотов и трех офицеров ВВС из спецотряда коммандос "тигры", который после боя у бензоколонки Китайца Чарли перешел на сторону Революции. Менее получаса - и "Пума" приземлилась на вертолетном кругу у бывшего ооновского поста.

Комендант острова, какой-то лохматый пьянчуга с нашивками майора, выполз из палатки и объявил, что все работы завершены. Груз с лодки и галеона поднят и доставлен на сухогруз "Генерал Альберто Вердуго", распоряжение о присылке матросов Синди Уайт и Мэри Грин выполнить не удалось, поскольку обе заявили, что не оставят своего поста иначе как по приказу компаньеры президента и в данный момент, запершись в рубке "Дороти", вот уже час как поют "Интернационал".

Пришлось ехать на "Дороти". Синди и Мэри действительно сидели в рубке и пели "Интернационал". Они уже сорвали голоса, потому что старались петь громко, но знали, видимо, только один куплет и припев, а теперь хрипели в два голоса, но не сдавались. Один щелчок пальцами заставил их выскочить из рубки и, вытянувшись, доложить компаньере президенту о своих выдающихся трудовых победах. Наконец мы отконвоировали их к вертолету.

Во время полета над морем, я, видимо, задремал. Неутомимая Киска вновь разбудила меня лишь тогда, когда вертолет сел на той же авиабазе, откуда взлетал. Мэри и Синди строевым шагом проследовали с нами в темную комнату, после чего я усадил к себе на колени Мэри, а Киска - Синди, и в такой компании мы доехали в креслах до посольства США.

- Ну что же, скажу без лести, вы молодцы, ребята! - порадовался посол Только что я получил известие, что в Сан-Исидро распространяется волна погромов и невероятных актов насилия. Из научно-исследовательского центра вырвалась толпа людей, которые все крушат на своем пути, переворачивают машины, автобусы, поджигают и громят магазины, выворачивают фонарные столбы. По-моему, пора покидать остров.

Нечего и говорить, что мы были вполне согласны. Киска тут же выписала всем специальные разрешения на выезд и на право взлета с аэродрома Сан-Исидро. С наслаждением содрав с себя военное обмундирование и оружие, я облачился в приличный костюм, успел умыться и причесаться. Шум и вопли беснующихся были слышны уже и здесь, надышавшаяся газов публика была где-то в трех-пяти кварталах от посольства. Два автобуса, нагруженные женщинами, детьми и несколькими морскими пехотинцами для охраны, на большой скорости помчались по шоссе к аэропорту. Я сидел рядом с Киской, которая в блузке и белых брючках смотрелась совсем не дурно. Впереди нас в полном молчании и прострации сидели Синди и Мэри, остальные наши знакомые ехали во втором автобусе, и с ними мы увиделись только у трапа самолета.

- Вы здесь? - удивленно спросила Марсела, когда автобусы остановились около двух "С-130", стоявших в стороне от аэровокзала.

- Да, да, деточка! - отмахнулась Киска. Вряд ли путешествие в грузовом транспортнике можно назвать комфортабельным, но я был готов улететь даже на метле - лишь бы улететь вообще.

Посол сказал, что будет лучше, если мы сразу залезем в самолет и не будем маячить среди публики. Вероятно, именно поэтому я, Киска, Мэри и Синди очутились в одном самолете, а Соледад, Марсела, Джерри, Сан, Мун и Стар - в другом. Устроившись на жестких скамейках, мы с нетерпением ждали вылета. Наконец завыли турбины, и оба "Геркулеса" взмыли в облака. Честно скажу, что я и тогда еще сильно беспокоился. Мне очень не хотелось, чтобы нас сбили где-нибудь над морем. Но, видимо, Кискины приказы на острове еще исполнялись. Где-то через полчаса полета кто-то из пассажиров заметил в иллюминатор корабли - видимо, "Герберт Гувер" со своей свитой шел наводить порядок на Хайди. Не могу сомневаться в том, что от эскадры могли отделиться два или три фрегата, чтобы перехватить "Генерала Альберто Вердуго", нагруженного золотом, а также захватить Сан-Фернандо вместе с его пропойцем-комендантом. Не думаю, чтобы без внимания оставили и Гран-Кальмаро. Впрочем, меня это сейчас очень мало интересовало. Гораздо больше я думал о том, оставят ли меня в живых или все-таки угробят. Киска тоже летела молча, но ее голову занимали какие-то иные мысли.

- Я все поняла! - сказала она внезапно, решив, видимо, поделиться со мной своими мыслями. - Я поняла, как они это делают... Перстни! У них перстни! У Сан - один, на правой руке, у Стар - тоже один, на левой, а у Мун - на обеих руках по перстню!

Я хотел переспросить, но тут вошел офицер и сказал, что рекомендует всем держаться покрепче, потому что мы садимся на Ямайке, где пересядем в "Боинг" и долетим с комфортом до Майами. Киска с какой-то одержимостью налицо сказала:

- Я все проверю, обязательно проверю... "Боинг" пока еще не прибыл, и мы в сопровождении представителей авиакомпании вынуждены были коротать время в аэропорту Кингстона. Мэри и Синди получили от Киски приказ дремать и сидеть на месте. Уверен, что их и тысячесильный тягач не стащил бы с кресел. К Соледад подсели какие-то поджарые молодые люди, дьявольски похожие на агентов ФБР, и по тому, как изменилось личико у королевы хайдийских пиратов, я понял, что путешествие в США для нее будет не слишком радостным. Не знаю, по законам какого штата будет нести ответственность бойкая на язык людоедка, но боюсь, что менее 99 лет за решеткой она не заслужила. Джерри Купер после двух безуспешных попыток заговорить с замороженной Синди отправился в бар. Туда же собралась и Марсела, которая, проходя мимо нас с Киской, как бы невзначай наступила мисс Элизабет Стил на ногу. Конечно, будь Киска в нормальном состоянии, она, просто и скромно пригласив Марселу выйти, надавала бы бедняжке по щекам, но сейчас она была настолько одержима своей мыслью, что даже не заметила этого. Она даже не удивилась, что я пошел следом за Марселой.

От щедрот посольства у меня было сто пятьдесят долларов наличными, которые обнаружились в кармане костюма, и, не разыгрывая миллионера, я решил угостить Марселу мороженым и "дайкири". Джерри не возражал, чтобы мы сидели за его столиком.

- Я не спрашиваю, почему вы так быстро покидаете Хайди, - сказал Купер-младший, - но вы можете мне хоть что-нибудь объяснить. Вчера вы были мужем Соледад, сегодня - Эстеллы Рамос...

- Не забивай себе голову, дружок, - посоветовал я, - убежден, что человек с пустой головой, не забитой дурацкими размышлениями, живет много спокойнее. Могут сказать, что меня зовут Дик Браун или, если хотите, Ричард Стенли Браун - вот мой паспорт. А дама, которую вы знаете как Эстеллу Рамос Роса - это просто так, милая девушка Элизабет Стил. А всех этих Родригесов, Рамосов и прочих - я не, знаю. Вот Марселу Родригес знаю - она летит к своей маме в Оклахому, верно?

- Что творится в мире! - покачал головой Джерри. - Какой-то сумасшедший дом... Кто-то называет себя коммунистом, но на самом деле - приличный парень. Хотя и лезет к чужим девушкам...

- Синди сама этого хотела, к тому же вы достойно вели себя с Соледад. И вообще, мистер Купер-младший, делайте свой бизнес и не бойтесь, что вас возьмут за жабры после того, как ваши прорывные программы начнут работать в этом мире. Надо было самому думать, прежде чем разрабатывать их.

- Вы все о скучном, - обрадовавшись от того, что Киска мне вовсе не жена, просияла Марсела, - давайте лучше про веселое. Я тут познакомилась поближе со Стар, Мун и Сан, пока нас держали под арестом. Они такие симпатичные оказались, вот уж не ожидала, думала, они все из себя гордые - с самим Лопесом спали. У них вообще жизнь была - хуже некуда. Он их так мучил, садировал постоянно, а сам, представляете, почти не мылся, старая свинья! На каждом этаже ванная, а мыться не любил. И дарил им только на Рождество. Вся страна ему принадлежала, а он только мелочь какую-нибудь. Сережки, колечки, трусики... Скупердяй! Хорхе и то щедрее был. Они и так завидуют мне. Мне! Представляете?

- Любопытные у них перстни, - заметил Джерри, - с математическими символами. Мне это как-то сразу в глаза бросилось. У Сан на правой руке перстень с выпуклым знаком "+", а у Мун - на левой тоже плюс, только вогнутый. У Стар на левой руке выпуклый знак "-", а у Мун - минус вогнутый. Интересно, правда?

- Да, - сказал я, вспомнив, что мучило Киску. Как-то мне стало беспокойно, даже не по себе.

Но тут объявили посадку. Заплатив за мороженое и коктейль, я в сопровождении Джерри и Марселы двинулся к выходу. Представитель компании "Пан Ам" уже объяснял что-то пассажирам. Из толпы вынырнула Киска.

- Оказывается, всех в один рейс не возьмут. Через полчаса приготовят еще один "Боинг-737", и в нем полетят остальные. На первый, я знаю точно, погрузили документацию по "Зомби-7" и бутыль с препаратом. На нем же полетят Сан, Мун и Стар. Я лечу с ними!

- А я? - мне стало как-то одиноко без Киски.

- Полетишь на втором, - все-таки ей нравилось быть президентом!

Не знаю почему, но я обнял ее и очень крепко поцеловал. Наверно, так надо целовать действительно любимых женщин. Киска посмотрела на меня удивленно. Блекло-серые, усталые глаза у нее были - она в отличие от меня даже нескольких часов не проспала за двое суток - компаньера президент!

- Я ничего не обещаю, Дик, - сказала Киска, - но в Майами я тебя подожду. Если хочешь, можем побыть пару недель вместе... Идет?

- Идет, - вздохнул я, мы хлопнули ладонью о ладонь, и Киска ушла на таможенный контроль. Следом за ней прошли Сан, Мун и Стар, затем, деревянными шагами, Мэри и Синди, потом скучный Джерри Купер, наконец, Соледад со своими "кавалерами", пока, видимо, без наручников.

"Боинг" вырулил на старт, задрал нос и, посвистывая турбинами, умчался в голубое небо. Пока я, в свою очередь задрав голову, провожал его взглядом, не понимая, отчего мне так беспокойно и муторно, сзади подошла Марсела.

- Все улетели, а мы остались... - пропела она. - Почему она не взяла тебя с собой?

- Ей так хочется, - ответил я, - она будет ждать меня в Майами, а потом мы с ней отдохнем две недельки. От всех этих ваших революций и других безобразий.

- Да? - грустно сжала губки креолочка. - Возможно. Значит, пока мы ждем самолета, а потом летим - ты в моем распоряжении.

- Нет, - сказал я, - хорошего помаленьку. Снимать номер в гостинице на полчаса я не стану, а ходить вдвоем в самолетный туалет - просто неприлично. И потом, знаешь ли, я не в форме.

- Жаль, жаль... - Марселе хотелось, наверно, пореветь, но все-таки эта девчонка из района Мануэль-Костелло с улицы Боливаро-Норте умела держать себя в руках. Ведь она как-никак была вице-мисс Хайди!

Минуты тянулись очень долго. Марсела сидела в кресле рядом и довольно долго не напоминала о своем существовании, а потом сказала:

- Ты ее сильно любишь?

- Не знаю, - ответил я, - мне просто беспокойно за нее.

- Я думала, вы влюблены. Выходит, что ты несчастный человек.

- Почему? - вскинулся я

- Потому что хоть ты и спишь со всеми подряд, тебя никто не любит. Ты вроде меня - шлюхи, только мужчина. Только я это делала за деньги, а ты просто так, за разные услуги.

- Не надо меня оскорблять, - посоветовал я, - если тебе больно, это не значит, что больно должно быть всем.

- А мне больно? - хмыкнула Марсела, явно хорохорясь. - Нет, обидно немного. Ты ведь умеешь быть таким хорошим, что поверишь, будто есть мух-чины, которых можно любить. До сих пор помню, как мы с тобой провалились в дерьмо. Я бы умерла со страху, а ты идешь, ничего не боишься. Потом, когда мы бегали, когда собаки за нами гнались, когда ты вертолет захватил - я вообще балдела! Живой супермен. Я даже тогда, на яхте, когда ты этих гринго-сучек начал трахать, была без ума. И они неплохие девчонки, ведь верно? Даже Соледад, хотя от нее у меня всегда мороз по коже. Даже с ней готова тебя делить. Помнишь, в одной постели лежали?! Нет, я на все была готова! Лишь бы с тобой, хоть не одна, но с тобой! Варгас этот - ну ни настолечки не нужен был. Просто Соледад велела, а я боюсь ее, даже сейчас. Ну да, шлюха, шлюха я, ну и что? Что я, перестала быть человеком, что ли? А ты нос воротишь - все, отдых на Антилах кончился, пора к делу приступать Анхель!

Я молчал. Не о том думал, уж очень мне запали в душу эти перстеньки с плюсами и минусами, строгий усталый взгляд Киски, дурная, необъяснимая тревога. К тому же мне пора было перестать отзываться на "Анхеля", я ведь все-таки был крещен Ричардом Брауном.

Объявили посадку Марсела оказалась совсем рядом у иллюминатора, по левую руку от меня "Боинг", вызванивая свою взлетную песню, покатил по рулежке.

- Интересно, как меня мать встретит? - вслух подумала Марсела - Далеко до Оклахомы от Майами?

- Прилично, - ответил я, - раза в два дальше, чем от Ямайки до Майами. Через Ныо-Орлеан было бы ближе. Она у тебя, кстати, именно в Оклахома-Сити живет или где-нибудь еще?

- Думаешь, у меня адрес есть? - хмыкнула Марсела.

Я присвистнул, наивность ее даже на секунду развеселила меня.

- Такое дело было однажды с моим дружком, который до того хорошо знал географию, что был убежден раз город называется Арканзас-Сити, то он наверняка должен находиться где-нибудь рядом с Литл-Роком в штате Арканзас. И он ни в коем случае не хотел верить, что в штате Канзас есть Арканзас-Сити. На этом я выиграл целый банан. Кстати, от этого Канзасского Арканзаса до Оклахома-Сити миль сто на автомобиле, можно за час с небольшим доехать, если даже не сильно гнать. Попробуй прямо из Майами позвонить в справочную Оклахома-Сити. Но ведь ты по-английски ни черта не понимаешь и еще меньше сможешь спросить.

- Не беспокойся, - сказала с холодной гордостью креолочка, - обойдусь без твоей помощи.

- А я и не собираюсь тебе помогать, - проворчал я со злостью и отвернулся от Марселы.

Довольно долго летели молча. Внизу мерцал океан, изредка проплывали пронизанные светом облака, солнце уже шло к закату и било в иллюминатор. Марсела задернула шторку. Пассажиры правого борта, в отличие от нас левобортников, продолжали любоваться океаном и облаками.

- Леди и джентльмены, - объявила стюардесса, на лице которой, как мне показалось, было что-то неестественное, искусственно-веселое, - мы благополучно миновали зону знаменитого Бермудского треугольника и заходим на посадку в аэропорт Майами. Прошу не курить и пристегнуть ремни.

Мы благополучно сели, ничего с нами не случилось. Однако, когда мы вошли в здание аэропорта, то стало ясно предыдущий самолет в Майами не прибыл

Часть четвертая. ДОЛГОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Двое в одной черепушке

Сердце у меня заколотилось так, будто собиралось выскочить из грудной клетки и начать самостоятельное существование. Не знаю, как бы это у него получилось. Кровь бросилась в лицо, застучала в висках, мне стало жарко и в глазах завертелись красные круги в зеленом обрамлении. Напоследок мелькнула мысль: все. Дик Браун кончился. Темнота обрушилась как-то сразу, но ненадолго.

Я опять увидел давнишнюю картинку: прыжок без парашюта. И опять была яркая, цветная, где все кончилось хорошо, а потом - серая, мутная, где меня отбросило от Суинга. Только теперь на блеклой картинке я увидел стремительно приближающуюся землю, и чем быстрее приближалась земля, тем ярче становилась блеклая картинка. Когда все слилось в какую-то муть, опять наступила чернота.

Вроде бы я все это уже переживал. Ощущения придуманное(tm), воображаемого мира, не было.

Тьма медленно рассеялась, я увидел голубоватый потолок с лампой и физиономию врача с марлевой стерильной маской на лице. Была тупая боль во всем теле, но она медленно угасала. Глаза смотрели с трудом, лишь кожа и волосы головы ощутили, как на них надевают какой-то обруч с проводками, потом опять все померкло, и я увидел себя совсем маленьким, наверно, двухлетним, идущим рядом с мамой и нашей огромной собакой Рэдди. Я очень боялся ее, хотя это была добрая и преданная ньюфаундлендиха, которой и в голову не пришло бы меня кусать. Но я ее все равно боялся. Она открывала пасть, оскаливала зубы, и мне становилось страшно. Это было первое впечатление детства, и одно из немногих воспоминаний, которые моя память донесла с той поры до наших дней.

Потом мне привиделась поездка к умирающему деду, мой первый оставшийся в памяти день рождения и торт с четырьмя свечами...

А дальше вдруг потекли в ускоренном темпе все события, что держались у меня в памяти. Я увидел школу, каких-то знакомых и незнакомых, но запомнившихся людей, вербовочный пункт, где я любовался дядей Сэмом и потешался над его призывом: "Я хочу тебя!" Дальше пошел Вьетнам, Ангола, Родезия, встреча со старым приятелем, посещение бюро по торговле недвижимостью, тренировочная база, тесты, безликие фигуры инструкторов и однокашников... Прыжок без парашюта...

Вот тут что-то оборвалось, мигнуло, как в кинотеатре, когда заканчивается один ролик и киномеханик забывает вовремя включить второй проекционный аппарат.

Я увидел длинный ряд металлических кроваток с веревочными сетками по бокам. Я стоял во весь рост, упираясь в эту сетку ногами и руками, держался за стальной никелированный прут, а в ближней соседней кроватке стоял другой ребенок и улыбался мне. Его голова была коротко-коротко острижена. Моя откуда-то я это знал - тоже. Я прогыгыкал что-то и растянул рот до ушей, а затем я и тот, что стоял напротив меня, стали приплясывать и смеяться. Отчего - не знаю.

Откуда-то появилась женщина в белом халате, и крикнула, а потом больно шлепнула и меня, и того, кто был в кроватке напротив. За что? Я завизжал во всю глотку, а она, эта тетка в белом халате, еще раз шлепнула меня и крикнула:

- Заткнись! Заткнись, байстрюк!

С тех пор я запомнил, что, если говорят "заткнись", надо молчать и не плакать, иначе будет больно.

После этого опять мигнуло, и я увидел стол, на котором стояли многочисленные одинаковые тарелки, алюминиевые ложки, вилки и эмалированные металлические кружки.

- Сегодня мы отмечаем день рождения следующих наших воспитанников... объявил женский голос. К говорившей я сидел спиной и не видел ее, но откуда-то знал: это Лидия Сергеевна, кто она? Почему я понимаю этот язык? А почему бы нет, ведь это же русский, мой родной...

- ... Андрея Васина, Наташи Ивановой, Коли Короткова, Саши Половинке, завершила свое объявление Лидия Сергеевна. И едва она произнесла "Коля Коротков", как я непроизвольно сказал себе: "Это же я!"

Тут все закрутилось и замешалось в какую-то странную фантастическую смесь. Мелькнула пещера, железные двери, винтовые лестницы, бетонные своды. Что это? Объект Х-45 на Сан-Фернандо или подземная железная дорога в Германии? Или, может, это на подступах к асиенде "Лопес-23"? Самолет, парашюты, оружие... Это перед высадкой на Хайди или в советской учебке? Почему мне одновременно близки числа 30 и 20? Сколько мне лет?

Яркие и мутные картинки без начала и конца мелькали в голове, сливаясь и переплетаясь. Женские лица, мрачные фигуры не то охранников Соледад, не то моих коллег, перестрелки в ночных джунглях - это Вьетнам, Хайди или Африка? А где я выловил таракана из котелка с кашей, в России или в Германии? Почему "Дороти" кажется похожей на речной трамвай, она в три раза больше? А разве я вообще был когда-либо на море? Неужели я летал на вертолете? Кто меня учил и когда? Я не должен, я не мог, я не убивал! Я - Коротков Николай Иванович!

Но я был Брауном. Его душа была у меня внутри, а мое собственное "я" было подавлено, упрятано куда-то внутрь, в темные чуланы памяти. Теперь все вдруг выскочило, развернулось, заставило потесниться пришельца. Но не изгнало его вовсе. Он остался. Две нитки свились в одну. Там, в начале, было два отдельных хвостика: один подлиннее - его, второй - покороче - мой. Эти нитки свились в тот день, когда немцы бундесы отдали меня штатнику и я попал на операционный стол. Они затолкали в меня его память, и она стала моей!

По-моему, в этот момент я не выходил из забытья. Мне вообще было очень непросто отличить реальность от бреда и фантазии, воспоминания одного и воспоминания другого. Время от времени утомленный, перегруженный мозг отключался, все проваливалось, исчезало, а затем вновь возникало, бродило, путалось и смешивалось. Куски и обрезки воспоминаний цеплялись один задругой, выстраивались в цепочки и звенья. Однако то и дело не хватало какого-то колечка, чтобы эта цепочка соединилась. Воистину, это была настоящая головоломка.

В перебаламученной памяти вдруг появился третий. А почему вдруг Коротков? Я - Браун! Или нет, я - Анхель Родригес, хайдийский партизан. Я работал в порту, был профсоюзником и меня застрелила полиция... Идиотизм! Не может быть. Я жив. У меня все в порядке. Я прилетел с Марселой. Она моя сестренка, и наша мама живет в Оклахоме. Погоди, это выходит, я спал со своей сестрой? Святая Мадонна, я же коммунист, этого делать нельзя! А разве коммунисты верят в Бога? По-моему, я католик. Моя бабка по материнской линии настояла на этом. Тьфу, ерунда какая! Бога нет и быть не может, потому что космонавты слетали на небо и все проверили. Это я помню с детдома. Правда, иногда мне казалось, что это не так, но, хрен его знает, лучше помалкивать. А то еще прицепятся, я ж в ВЛКСМ записан... А где билет? У меня его бундесы забрали. И военный билет забрали. Зачем? Какая разница...

Я то начинал думать по-русски, то сбивался на английский или на испанский с хайдийским акцентом.

Но все же, кто была Киска? Что там стряслось на этом чертовом самолете? Перстеньки! Перстеньки! Чертовы перстеньки с минусом и плюсом. Что-то замкнулось, и Киска сделала что-то такое, что уничтожило самолет. Зачем? Для чего?

Я опять полетел вниз без парашюта. Проклятый Свинг не дотянулся! Я не влез в лямку, до нее было четыре фута. Меньше полутора метров. Я разбился! Насмерть? Нет, жил какое-то время. Они вытащили из моей башки все, что там находилось, и всунули в голову этого русского сопляка. А я - мертвец! Меня нет вообще. Ричард Стенли Браун числится покойничком... Ахинея! Это он, он разбился, а я - живой. Я Анхель Родригес, я спрыгнул на Хайди с тысячи футов и нормально приземлился. Капитан, Комисcap, Малыш, Пушка, Камикадзе, Киска - все они погибли, а я - остался. Я - жив. При чем здесь Коротков? Откуда он вообще тут, в Америке? Его в Германию служить отправляли. Он же в Германии был! В Гэдээрии! Да, случайно залез к бундесам. Они его забрали. Но не в Америку же его увезли? А я тут родился, в Сан-Исидро, на Боливаро-норте. От порта - два шага, Я даже помню, по каким улицам надо было идти на работу. Правда, почему-то только по фотографиям, А может быть, это Короткова обучали легенде Родригеса? Ведь Родригес - труп. Его команданте Киска в поминание записала. По радио объявляла...

Цепочки рвались, но потом вновь соединялись, склеивались, сшивались, опять рвались. Анхель Родригес, Ричард Браун, Капрал, Николай Коротков. Все или не все? Кто из них был мужем Соледад, кто мужем Элизабет Стил? Почему не было свадьбы? Как фамилия Капитана? Может, это он? Нет, не то...

Потом опять стало темно. Исчезло время. Я - кто бы я ни был - перестал существовать. Прошлое, настоящее, будущее - все исчезло. Возможно, все могло исчезнуть навсегда.

Но настал миг, когда вдруг опять всплыли из тьмы образы и картинки. Это было еще беспамятство, точнее полузабытье. На сей раз все это оборвалось не очередным погружением в темноту, а возвращением к свету.

Глаза открылись. Я увидел больничную палату, капельницу, экраны каких-то приборов. И еще девушку в белой шапочке, в платье в бело-голубую полоску и крахмальном переднике. Над дверью на электронных часах светились зеленоватые цифры: 11.56.

- Мистер Браун, - спросила медсестра, - вам что-нибудь нужно?

Удивительно, но я в этот момент уже точно, без каких-либо сомнений, знал, что я - Короткой. Но я понимал англо-американскую речь как родную, продолжал владеть хайдийским диалектом испанского.

Поскольку вопрос был задан по-английски, то и ответил я на том же языке:

- Нет, мне ничего не нужно, мисс. Скажите только, где я нахожусь, если можно?

- Вы в лечебнице доктора Брайта. У вас был сильный нервный стресс. Мы опасались за вашу жизнь, но худшее, видимо, позади.

Я как-то очень легко понял, что нахожусь скорее всего в дурдоме, но не подал виду, что это меня как-то озаботило. К тому же мне очень хотелось есть, и, пользуясь своими правами умалишенного, я изменил решение:

.. - Простите, мисс, но я проголодался. Я вспомнил, что мне нужно.

- Хорошо, я сейчас распоряжусь, чтобы вам дали ланч.

В это время в палату вошел пузатый джентльмен в белом халате, сверкая стеклами очков и позолоченной оправой.

- Доктор Джон Брайт, - представился он. - Как наше самочувствие?

Жаловаться было вроде бы не на что. Разве на капельницу и общую слабость. Я ощущал себя переваренной сосиской. Тем не менее мне захотелось сказать:

- Все о'кей, сэр. Я чувствую себя вполне нормально.

Брайт ухмыльнулся и заметил:

- Для человека, месяц пробывшего в коме, - безусловно.

- Месяц? - Наверно, я очень сильно выпучил глаза, потому что Брайт улыбнулся еще шире. У меня было впечатление, что в беспамятстве я находился не больше суток. К тому же я никак не мог предположить, что с внешней стороны это выглядело не как простая потеря сознания, а кома.

- Да, месяц, - подтвердил Брайт. - Месяц и плюс еще пару суток вы находились где-то между тем и этим светом. О том, что вы выберетесь, мы узнали только вчера, когда появились признаки восстановления функций организма. Но о том, что вы сегодня начнете говорить, мы не догадывались. Вы вообще очень странный субъект, мистер Браун. В вашем заграничном паспорте указано, что вам 30 лет. Ей-Богу, вам трудно дать больше 25.

Я-то знал, сколько мне на самом деле, но промолчал.

- Как я сюда попал? - спросил я.

- На "скорой помощи". Вы потеряли сознание у трапа самолета. В медицинском центре аэропорта у вас диагностировали кому и отправили к нам, благо ваша кредитная карточка показалась нам заслуживающей доверия. Инициативу взяла на себя мисс Родригес, которая назвала себя вашей невестой. У нее, по-моему, были некие сложности с иммиграционной службой, потому что она, как и вы, эвакуировалась с Хайди вместе с посольством, но в отличие от вас не имела гражданства. Впрочем, она нашла в Штатах свою мать, проживающую в Понке, штат Оклахома, и теперь у нее есть "грин кард".

- Во что мне обошлись ваши услуги? - спросил я. Коротков, наверно, об этом не подумал бы. Ему дома аппендицит удалили хоть и без наркоза, зато бесплатно. А Браун подумал: за так здесь ничего не лечат, особенно в частной клинике.

- Все затраты на ваше лечение компенсирует правительство, - улыбнулся Брайт. - Это был приятный сюрприз. Правда, теперь мы, по заданию правительства, обязаны препроводить вас в один из военно-морских госпиталей. Сейчас мы оценим вашу транспортабельность и после консилиума с военными скорее всего с вами распрощаемся. Скажу вам без особого стеснения, что нас это очень устраивает. Наша клиника никогда не нуждалась в таком наплыве чиновников, агентов секретных служб и полицейских. Последних, правда, не пускают дальше внешней стороны нашего забора, но они обложили лечебницу по периметру и отгоняют от нее журналистов, которые, как всегда, что-то разнюхали.

- Интересно, - спросил я скорее сам у себя, чем у доктора Брайта. - Почему они меня раньше не забрали?

Доктор развел руками и странно подмигнул. Ему явно не хотелось говорить лишнее. Впрочем, он тоже только догадывался, но точно не знал. Мне догадаться удалось не больше, чем через минуту, все-таки во мне сидел 30-летний.

Военные интересовались, выйду я из комы или нет. Тащить меня в свой госпиталь было рискованно и накладно: по дороге я мог отдать концы, и все затраты пошли бы прахом. С другой стороны, ничего страшного в моем пребывании у Брайта, пока я находился в коме, не было. Наверняка в палате где-то стояли микрофоны и телекамеры. Во всяком случае, их должны были поставить. Сестрица никому ничего не говорила и даже не успела выйти из палаты, не нажимала никаких кнопок, а Брайт уже тут как тут. Конечно, он сидел где-то там, откуда мое поведение было прекрасно видно. Может быть, что сидел и не он, а профессионал из какой-нибудь спецслужбы, но, заметив начало моего пробуждения, приказал доктору отправиться в палату.

Еще минуту спустя мне пришло в голову, что вообще никакой лечебницы Брайта не существует в натуре, все россказни о том, что сюда меня привезла "скорая", - брехня чистой воды, а я давно уже нахожусь в госпитале, причем не военно-морском, а каком-нибудь цэрэушном. Может быть, что и про месяц в коме мне тоже соврали - для того, чтобы успокоить. Я же знаю, что мозги у меня работали, хоть путались, но работали. Я был и Брауном, и Родригесом, и Коротковым, там мешалась настоящая реальность и придуманная, но мозги работали. И все их биотоки, или что там еще, приборы, которые вокруг меня, наверняка фиксировали. Как там этот ящик называется? Энцефалограф, что ли?

А раз мозги работали, то вполне мог включиться и язык. Он мог заговорить и по-английски, и по-русски, и по-испански с хайдийским акцентом. И Коля Коротков мог засветиться. Само собой, это должно было привлечь внимание. Если об этом не знали раньше.

Но они могли знать, а могли и не знать... Пришла сестра и принесла ланч. Доктор Брайт сказал:

- Желаю вам хорошо подкрепиться!

Сам подняться я не мог. Сестра, обдав меня симпатичным ароматом духов, приподняла изголовье, поставила поднос с ланчем на съемный столик и стала кормить чем-то с ложечки. Руки у меня тоже не действовали. Пальцы шевелились, а вот двинуть рукой (и ногой тоже) я не мог.

Чем меня кормила сестра, я не запомнил. Потому что размышлял. Кто думал, Браун или Коротков? Похоже, оба. Во мне шел скрытый от чужих глаз диалог, не спор, не перебранка, а обмен мнениями между двумя "я", Брауном и Коротковым. Между тридцатилетним матерым убийцей и двадцатилетним парнишкой, которого лишь немного подучили для настоящего убийства, но реально никого не убившим.

"Не боишься, что нас отравят?" - спросил Дик.

"А что, могут?" - Коле стало страшно.

"Думаю, что нет. Прикинем: если мы были в коме или хотя бы без сознания, то отравить нас или иным способом умертвить было куда проще. Значит, до какого-то момента мы нужны в живом виде. Знать бы только кому..."

"Наверное, цэрэушникам вашим..."

"А почему не кагэбэшникам?"

Коротков удивился, для него этот поворот был как снег на голову.

"Но мы же все-таки в Майами прилетели, а не в Адлер".

"Ты полагаешь, что КГБ в Америке не работает?"

"Наверно, работает, но утащить человека в аэропорту, среди массы народа, в присутствии полиции, таможни, иммиграционной спецслужбы. Там небось и ФБР с ЦРУ паслись, и еще кто-нибудь".

"Допустим. Но давай-ка подумаем, как все это выглядело там, в аэропорту. Тут этот пузан сказал, что мы потеряли сознание у трапа самолета. Неправда, я помню, что вошел в аэропорт. Ты помнишь что-нибудь?"

"Ничего. Все помнишь только ты. Я еще не очнулся".

"Верно. Еще раз повторю, мы вошли в здание с Марселой. Я держал ее под руку, она шла сердитая и злая, наверно, думала, что вот-вот подойдет Киска и попросит ее убраться с дороги. Но тут, подходя к паспортному контролю, я услышал, что предыдущий "Боинг", то есть тот, где летели Киска и прочие, пропал. И вот тут мне стало плохо. Начало биться сердце, бросило в жар и так далее. Дальше провал, потом... ты появился, и началась вся эта катавасия. Мы поняли, что нас двое в одном черепе плюс призрак Анхеля Родригеса. Или Рамоса".

"Ну и что? - перебил Коротков. - КГБ-то тут при чем?"

"А при том, что надо представить себе то, что произошло в тот момент, когда я упал. И отчего я мог свалиться - это тоже надо прикинуть. Да, конечно, нервишки у меня могли сдать. Как-никак ни Киска, ни Мэри, ни Синди, ни Соледад для меня не чужие. Что-то могло сработать, я мог плюхнуться в обморок. Но не думаю, что надолго. Думаю, что свалиться мне помогли. Могли стрельнуть из авторучки иголкой с быстро действующим снотворным или парализантом. Например, те, кто говорил о том, что "Боинг" с Киской пропал. Это совершенно бесшумно и незаметно... Дальше. Я падаю. Это впечатляет, верно? Шел-шел здоровенный парень и вдруг упал. Визг, шум, крик, пассажиры собираются в толпу, все службы бросаются наводить порядок, и тут являются трое в одежде медиков "скорой", с капельницей и кислородной маской, расталкивают зевак и укладывают пострадавшего на носилки, загружают в фургон, включают сирену и уносится со скоростью семьдесят миль в час. "Скорая" въезжает во двор какой-нибудь частной виллы, потом выезжает пустая или не выезжает вовсе. Вместо нее наше с тобой тело переодевают в новую одежду, сажают в автомобиль и везут в порт, на стоянку частных яхт. Из автомобиля два заботливых телохранителя ведут подвыпившего хозяина на яхту - так это выглядит со стороны. Потом яхта заводит мотор и уходит якобы на Багамы, но на самом деле оказывается на Кубе. Еще полсуток - и мы в Москве".

"Так что же, - удивился Коля, - этот Брайт, сестры и все прочее - липа?"

"Очень может быть. Я пока не вижу, на чем можно поймать ваших чекистов. Обстановка очень похожа на американскую, скорее всего настоящая. Приборы, лекарства, посуда, часы, одежда... Обивка пола тоже сомнений не вызывает. Только одно сомнение - окна закрыты жалюзи. Возможно, это сделано, чтобы не тревожить больного резким светом, а возможно, чтобы он не заметил чего-то за окном. Потому что это "что-то" не вписывается в интерьер "американской лечебницы".

"По-моему, ты, Браун, уж очень напридумывал".

"Это не я придумал, это ты придумывал, а я только помогал тебе своими знаниями и опытом. Фантазия у тебя богатая. Но версия эта вполне реальная и фантастики в ней немного".

"Хорошо. Значит, один вариант есть: мы в руках КГБ".

"Это уже второй. Первый ты высказал раньше: мы у цэрэушников. Наконец, есть еще третий, самый паршивый вариант, которого я больше всего опасаюсь. Нас похитила неправительственная организация. Допустим, та, что заварила всю эту кашу на Хайди. То есть Хорсфилд и К°".

"Но он же утонул в подводной лодке!"

"Во-первых, он мог быть более предусмотрителен и не покинуть Сан-Фернандо. Там, в пещерах, наверняка было где спрятаться и дождаться, когда все уляжется. Ведь уже через сутки там была наша морская пехота".

"Ваша..."

"Правильно. Но это только "во-первых". Есть еще "во-вторых": потому что Хорсфилд - не самая главная фигура. Есть еще "пыльный телефон" с мистером Зет или как его там. Судя по тому, что от него зависело, какие решения принимал наш посол на Хайди и командующий авианосным соединением, он и для президента кое-что значит".

"Ладно, нам с ним детей не крестить. Ты лучше объясни, чем нам грозит каждый из вариантов. Точнее, зачем мы можем понадобиться тем, другим или третьим".

Как раз в это время сестра закончила нас кормить, убрала столик с подносом, опустила изголовье и вышла. На смену ей тут же явилась другая, которая уселась на стул и принялась читать какое-то весьма интересное сочинение по физиологии высшей нервной деятельности, но, слава Богу, про себя.

А Браун и Коротков продолжали свою беседу.

"Что же, давай прикинем, зачем мы нужны в живом виде. С этого приятно начинать. Начнем с ЦРУ, хотя это будет условное название для всех американских правительственных спецслужб. То есть тех, для кого события на Хайди - это коммунистический заговор, осуществленный на русские деньги и в интересах Москвы".

"Разве такие есть?"

"Но ведь Хорсфилд действовал, не раскрывая истинных целей. Его сложные отношения с Лопесом и дель Браво к этому обязывали. Руководство спецслужб он не информировал. Соответственно, если Хорсфилд действительно погиб на подводной лодке, а при авиационной катастрофе погибли почти все, кто хоть что-то знал о хайдийских событиях - посол, по-моему, тоже летел этим самолетом, - то у спецслужбы нет иных источников и свидетелей, чем мы и Марсела. Я думаю, что твое возвращение было следствием введения в наш общий организм какого-то препарата для развязывания языков. Так что они убеждены, что поймали русского шпиона Короткова. В общем и целом, это позволяет нам надеяться на довольно долгую жизнь".

"Стоп! На этом приятно остановиться. Теперь давай о том, чего нам ждать от КГБ?"

"Ну, тут, пожалуй, радости поменьше. Во-первых, КГБ хорошо знает, кого именно сцапало. Ты пропал без вести на территории ГДР, и ваш Особый отдел собрал на тебя всю информацию, какую можно было собрать у вас в стране. Твои фото заложены в компьютерные досье и в фототеку. Думаю, что после вашей встречи с послом Бодягиным и его подручным Андреем Мазиловым их смогли сличить с фото министра социального обеспечения Республики Хайди".

"Неужели они могли меня сфотографировать?"

"Да, тебя могли. Андрей Мазилов вполне мог иметь микрофотоаппарат в пуговице или в заколке для галстука. И Киску, то есть Элизабет Стил, они наверняка засняли. Они ведь не любят, когда коммунистические перевороты совершают без их руководства. Мы же были в плане на восемнадцатую пятилетку..."

"По-моему, это фигня какая-то. Чего же нашим хуже, если досрочно?"

"Видишь ли, мальчик, я конечно, не политолог, но по-житейски могу прикинуть, что и у вашего правительства, и у отдельных ребят, которые на него работают, могут быть кое-какие интересы, не очень соответствующие доктрине Мировой Революции. Это раз. Ну а потом, есть же борьба за лидерство. Наверно, каждый из ваших начальников и начальников в других коммунистических странах хочет быть немножко Сталиным. Сперва у себя, а потом - в других государствах. Вон, Киска: не успела захватить власть на Хайди, как тут же бросилась завоевывать Гран-Кальмаро и Сан-Фернандо..."

"Ты же знаешь, что тут без "пыльного телефона" не обошлось".

"Я только догадываюсь. Меня вот только один маленький вопрос мучает: что же там было за объявление в газете, о котором помянула Киска, когда говорила по этому "пыльному"? Именно после этого остановилась эскадра... И тут же нам предложили паспорта в обмен на "Зомби-7".

"Темный лес... ладно, давай думать дальше. Так что мне от родных чекистов светит?"

"Все, что угодно. Допустим, что они тебя опознали как Короткова Николая Ивановича, вкололи тебе тот самый состав, который разблокировал твою память, и вытянули из тебя все, что нужно. Или еще не все вытянули, но вытянут постепенно, в ближайшее время. Самое главное, я думаю, их интересует то, как ты стал Брауном и не был ли ты им раньше. Наверно, их больше всего интересует то, что знает Браун".

"Хорошо, ну а дальше?"

"Дальше... Не знаю. Могут оставить, если окажешься чем-то полезен, а могут ликвидировать. Для меня ваши ребята - загадка. Раз на раз не приходится. Ты-то их плохо знаешь, а мне уж куда..."

"Теперь самое страшное, про этих... ничьих". "Вот здесь как раз проще всего. По идее после гибели всех они должны были поскорее убрать и нас, и Марселу. Это в том случае, если они, допустим, взорвали самолет с Киской и остальными. Но раз не убрали, значит, мы им еще нужны. И получается, что "Боинг" они не сбивали и не взрывали, а получилось это как-то помимо них. Потому что единственное, чего они могут не знать, так это про историю с перстеньком, до которой мы с тобой своим умом додумались. И опять же, думаю, им это объявление в газете покоя не дает. Они ведь не знают, что Киска нам ничего не говорила. Они и думают, что мы с ней заодно..."

Тут разговор прервался. Браун притих, а я, Коротков, стал размышлять в одиночку, лишь изредка прибегая к его памяти, благо за этим было не надо далеко ходить. Я попытался представить себе, как Браун ко мне вселился.

В переселение душ я, конечно, не верил, коммунистическое воспитание не позволяло. Но в препараты - верил, потому что знал, что такое "Зомби-7". А раз был "Зомби-7", то мог быть и "Зомби-6", который мне вкололи перед тем, как я начал видеть картинки из жизни Брауна; в том числе ту, где был его день рождения и малыш Ник Келли. Вот тут в моем сознании утвердилось: мне тридцать, как Нику.

Сразу после этого произошло нечто очень серьезное. Нет, не на дне рождения. Там все прошло весело и бестолково, как у всех детей, и я запомнил главный подарок, шикарную игрушечную машину - управляемый по проводам "кадиллак"... Нет, что-то совсем иное произошло с советским солдатом Коротковым, 1962 года рождения, русским, ранее не судимым... То есть с тем, кем до этого дня был я.

Произошла какая-то цепная реакция. Прямо как в песне: "То, что было не со мной, помню". Но там это так, для красного словца, а со мной-то это произошло вполне реально. Некоторое время "я" - Николай Коротков и "я" - Ричард Браун существовали в одной черепной коробке. Где-то там, в сером веществе мозга, в каких-то там полушариях и извилинах. Но потом Коротков стал медленно, а потом все быстрее и быстрее исчезать. Со всем своим детдомовско-армейским прошлым, с неумением ухаживать за женщинами, с неразвитым чувством самосохранения, с привычкой все измерять метрами, килограммами и литрами (точнее, поллитрами). Со всеми своими двадцатью годами жизни. Он одну за другой сдавал позиции в собственном мозгу. Туда бесшумно, словно японский ниндзя, проникли память, привычки, опыт, навыки, умения и знания Ричарда Брауна. Так вода вытесняет воздух, заставляя его сжиматься, когда заполняет какой-то замкнутый объем.

Тогда я не уловил точно окончательного преобразования своего "я". И Ричард Браун, который вселился на чужую "жилплощадь", не определил того, что обрел новое тело. Не должен был определить, во всяком случае. Так задумывали люди, от которых зависело МНОГОЕ.

Разговор, которого я не слышал

Ни "я" - Николай Коротков, ни "я" - Ричард Браун не слышали этого разговора. Ни своими ушами из первых уст, ни в записи на диктофон, ни в пересказе. Никто не собирался посвящать их в очень секретные дела. Но в том, что такой разговор был, сомнений нет.

Где он состоялся? Черт его знает. Где-то на Земле, может быть, под землей, в каком-нибудь бункере, может быть, над землей, на борту какого-нибудь самолета или вертолета, а может быть, на воде или под водой - в принципе неважно.

Кто беседовал? Трудно сказать. Одним из собеседников, наверное, был Джонатан У. Хорсфилд, потому что именно он знал ВСЕ или почти ВСЕ. Но, конечно, он сказал только малую часть того, что знал. А вторым собеседником был какой-то мистер X. Или Y. Или... Впрочем, это тоже неважно. Важно, что это был человек, от которого зависело ОЧЕНЬ МНОГОЕ или даже ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ МНОГОЕ.

- Зачем вам нужен этот парень? - спросил тот второй у мистера Хорсфилда. Речь шла обо мне.

- Эксперимент. Весьма важный и любопытный. Во-первых, мы рискнули проверить действие "Зомби-6" и сможем на основе полученных данных приблизиться к разгадке "Зомби-7". Во-вторых, нам подвернулся случай испытать систему интротрансформации на реальном солдате вероятного противника. В-третьих, мы ставим уникальный опыт по сверхскоростной передаче опыта 30-летнего мужчины 20-летнему сопляку. Разве это не интересно с точки зрения чистой науки и будущей практики?

- Мне всегда хотелось, мистер Хорсфилд, чтобы вы больше занимались практикой. В конце концов вы работаете за счет правительства и в его интересах.

- Вы правы, сэр. Хотя, осмелюсь напомнить, что в интересах нашего правительства дистанцироваться от этого проекта. И этот парень - одна из гарантий того, что участие нашего правительства в программе "Атлантическая премьера" не будет афишировано. В нужный момент он опять станет солдатом Коротковым. Более того, он сможет рассказать то, что даст нам фору в психологической войне. Впрочем, это мелочь по сравнению с тем, что даст эксперимент по интротрансформации.

- Я думаю, мистер Хорсфилд, что в операциях, подобных той, которую вы намерены провести, нужно в минимальной степени использовать неотработанные элементы. В конце концов, ваш эксперимент можно было бы провести в полигонных, а не в боевых условиях.

- Ну, полигонных испытаний было достаточно много. Но мы работали со своими. Мы представляем себе все процессы с точки зрения биофизики и биохимии достаточно адекватно. Пока никаких отклонений от прежнего опыта мы не имеем. Они могут возникнуть только в случае воздействия тех факторов, которые мы не предусмотрели. А где мы можем найти непредусмотренные факторы, кроме как в боевой обстановке?

- Может быть, но я бы не стал подвергать риску успех операции.

- Риска почти нет. Все, что он должен сделать - это превратиться в самого себя, когда на это придет команда. У него не будет возможности отказаться... Наверно, Хорсфилд сказал это с улыбкой.

- Тем не менее вы уверены, что Дик Браун будет достаточно комфортно чувствовать себя в этой шкуре?

- На сто процентов. Он ведь начисто забыл, как выглядел до того момента, когда у него не раскрылся парашют. В конце концов, мы же не зря три дня поддерживали жизненные функции в его мозгу... Да, установка для считывания информации впервые была проверена не в лабораторных условиях. Конечно, мы записали все, но Короткову загрузили только то, что было до последнего дня Брауна. Он помнит лишь то, что лег спать и заснул. То, что на следующее утро он проснулся, отправился на тренировочный прыжок и разбился, в память Короткову не введено. Просто в одно прекрасное утро он проснется на другой базе, среди людей, которые с ним незнакомы. Они будут знать друг друга только по кличкам и проведут вместе достаточно времени, чтобы мы смогли убедиться, что Браун надежно работает на носителе-Короткове. Никаких контактов с внешним миром не будет до самого начала операции.

- Кое в чем вы меня убедили, Джо. Но у меня есть еще одно сомнение. Этот покойный Браун имеет родственников?

- И порядочное количество! - Должно быть, мистер Хорсфилд и тут оскалился. - У него живы и отец, и мать, и тетка, и еще кое-кто.

- Вы не подумали, что они могут поинтересоваться судьбой своего Дикки? Вы же не сообщали им о его смерти, верно?

- Ну, разумеется. Он с ними в весьма прохладных отношениях. Он с восемнадцати лет живет сам по себе. То есть жил... Впрочем, можно сказать, и живет. Им он вряд ли за чем-нибудь понадобится. Но я все же подстраховался. Всем людям, которые когда-либо виделись с Брауном, мы перенесли в мозг закодированный "спящий" опознаватель...

- Так-таки каждому? - перебил мистер Х или Y.

- Во всяком случае, всем родственникам, которых мы выявили, а также друзьям детства, то есть тем, кто помнит его достаточно хорошо. Так вот. До тех пор, пока они не увидят его в новом обличье, они будут держать в памяти образ настоящего Брауна. Как только кто-либо из них воочию столкнется с Коротковым, то тут же опознает в нем Брауна. Это сделано только для подстраховки, на случай, если новый Браун для чего-то понадобится здесь. В любой момент мы сможем снять этот опознаватель, и тогда никто из них не признает Короткова-Брауна.

- Ваша "История Джекила и Хайда" отдает фантастикой, сэр. Те разработки, которые делаются у вас, меня пугают. Ведь если говорить откровенно, вы пересаживаете человеческие души... С одной стороны, мне все время кажется, что вы шарлатан и жулик. Я видел ваше досье - вы не должны ничего смыслить в этих проблемах. Вы случайно не посланец Сатаны, мистер Хорсфилд? Может быть, все эти штучки - черная магия?

- Я прагматик, сэр. Я всегда считал, что неосуществимо только то, чего не хочет Господь Бог. Если он допускает, чтобы наши эксперименты удавались, значит, это Ему угодно. Поэтому не переживайте за наши души. У вас еще нет понимания того, что это может дать нам в руки?

- Понимание есть, уверяю вас. Но... оно несколько двоякое, мистер Хорсфилд. С одной стороны, мне не трудно будет убедить людей, от которых зависит ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ МНОГОЕ, что ваша эта... интротрансформация - ключ к победе над антиамериканскими силами во всем мире. Вывернуть наизнанку противника, сделать его покорным слугой или даже рабом, превратить идеалиста в прагматика, русского - в янки, коренным образом заменить идеологию и психологию каждого индивидуума в отдельности и огромных масс в целом - это неплохо. Хотя и потребует, как видно, неких затрат, подотчетных Конгрессу. Никаких ядерных или обычных войн, никаких дорогостоящих кампаний по информационному прессингу, ни инвестиций в агентов влияния. Несколько медицинских компаний, фармацевтических поставок, вакцинаций - и все, контроль над миром обеспечен. Так?

- Ну, не совсем, конечно, расходов потребуется достаточно много. Но в целом мы, кажется, находим общий язык.

- Не спешите, я еще не закончил. То, о чем только что говорилось, - это официальная сторона дела. Да, с таким проектом в папке я могу пойти к президенту или госсекретарю. Но я думаю, что там, в их аппарате, сидят весьма неглупые аналитики. Они не откажут себе в удовольствии представить дело так, что у президента засохнут все чернила в "Паркере". "Где гарантия, - скажут эти ребята, - что первыми "зомби" не окажемся мы сами и вы, господин президент?" И будут правы. Ваш проект - палка о двух концах. Один конец вы держите в своих руках, а другим сможете дубасить кого угодно. Все ниточки намотаны на ваши пальцы. В том, что это не так, вам не убедить даже самого себя. Поэтому тот проект, который я держу в руках, подавать куда-то вверх нельзя. Это самоубийство. В лучшем случае вас возьмут под такой контроль, что вы не сможете и шагу сделать самостоятельно, причем управлять вами будут с нескольких точек, у которых будут или могут оказаться взаимоисключающие интересы. У кого-то хватит решимости вас убрать, поверьте мне, это очень легко, если очень хочется.

- Как я уловил, все это преамбула к какому-то деловому предложению? Я вас верно понял, сэр?

- Хм... Вам в проницательности не откажешь. Да, я, пожалуй, готов вам кое-что предложить. Ваш проект я оставляю у себя. Его перепишут на дискету и закодируют так, что мало кто сможет с ним ознакомиться. Все оригиналы и черновики мы уничтожим. Президент получит от меня что-нибудь достаточно безобидное и не имеющее ничего общего с вашей подлинной программой. Возможно, мы создадим какой-нибудь благотворительный фонд под ничего не значащим названием, в который будут поступать пожертвования от неких бескорыстных людей, от которых будет зависеть МНОГОЕ. Вас они интересовать не должны, с ними буду иметь дело я, а вы будете получать средства для финансирования той программы, которую задумали...

- И вы будете контролировать ВСЕ? - осклабился - мне так представилось Хорсфилд.

- Я буду контролировать вас, мистер Хорсфилд. И только я! Это удобно, вам придется беспокоиться только о том, как не испортить отношений со мной. Если вам будут по каким-то каналам поступать иные, даже очень выгодные, предложения, вы должны будете немедленно информировать меня. Надеюсь, вы понимаете, что у меня будет возможность получать информацию и минуя вас, а потому рекомендую вам не проявлять забывчивость и неискренность. Думаю, что право прямого доклада президенту, которое вы получите на днях, должно будет убедить вас, что для меня в этой стране нет ничего невозможного.

- Вы даете мне такое право?

- Да. Для того, чтобы контролировать вашу искренность. Будьте уверены, мне это не повредит.

- Вы оговариваете себе серьезные гарантии... А мне остается только поразмышлять о своих. Знаете, я даже не вижу, чем мои интересы могут быть защищены...

- Ваши интересы могу гарантировать только я. И ваша полная готовность к честному сотрудничеству. Разве вы еще не поняли, Хорсфилд, что у меня достаточно возможностей в этом мире? Ваша деятельность в компаньонстве с мистером Купером-старшим дает мне столько козырей против вас и против него, что, если бы я пустил их в ход, с вашей карьерой было бы покончено. Эти компьютерные игры, как бы хорошо они ни были обставлены и замаскированы, уже засвечены. Вас совершенно легально можно стереть в порошок, засунуть в тюрьму и только там, в порядке милосердия, пристукнуть. Но я не намерен препятствовать вам. Пожалуйста, работайте. Сорок процентов - ваши, а остальным, уж извините, попробую распорядиться я. Двадцать вам, двадцать Куперу - это вполне достаточно.

- Что ж... Выбора у меня нет. Я вынужден согласиться.

...Не знаю, отчего этот разговор представился мне именно таким. Очень возможно, что ни фразы, ни обороты речи, ни интенсивность диалога не соответствовали тому, что было в действительности. Ведь все у меня в нашей общей с Брауном голове рождалось из догадок. Тем не менее смысл и суть разговора иными быть не могли. Когда он состоялся? Думаю, что накануне того, как Браун был вселен ко мне в башку, а я стал человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Визит лекарей

Воображаемый диалог мистера X или Y с мистером Хорсфилдом выстроился у меня в голове за то время, пока я отдыхал после приема пищи. Браун, судя по всему, вообще проспал все это время. Те мозговые клетки, которые он себе отхапал, отдыхали, а мои исконные, коротковские, сочиняли, анализировали, придумывали. Изредка выдергивали из памяти Брауна нужный материал и цепляли его в свои логические построения. Тем не менее как целое, как индивидуум он дрых. На это время я был Коротковым. Однако Браун, проснувшись, уже знал о том, что я выдумал.

Отдых нарушило появление целого кагала лекарей. Их было с десяток, не меньше. Дам среди них было немного, а вот в двух или трех точно угадывались армейские костоправы-костоломы. Это были ребята из той славной когорты, о которых в армиях всего мира ходят анекдоты, начиная со времени Швейка или даже древнее. "Доктор, вы мне здоровую руку пилите!" - "Ладно, сейчас отпилю и за другую возьмусь!" Или: "Доктор, у меня астма!" - "Поставить клистир!" "Доктор, вы не поняли, у меня бронхиальная астма!" - "Бронхиальная?! Двойной клистир!" Ну, наконец, что-нибудь вроде: "Доктор, у меня мозги не в порядке!" - "Сейчас схожу за кувалдой!" К моему случаю, кажется, последняя шуточка могла иметь самое прямое отношение.

Брайт смотрелся посреди этой эскулапии жутко интеллигентным человеком. Для начала, не обращая на меня внимания, лекари сгрудились у приборов. Я был весь облеплен датчиками, и все, что творилось у меня внутри, эти приборы регистрировали и записывали. Брайт давал малопонятные пояснения. Именно там я своими ушами услышал слово "интротрансформация", которое как-то непроизвольно послышалось мне в воображаемой беседе Хорсфилда с его патроном. Латынь вообще сыпалась как из мешка, к тому же доктора галдели, как стая ворон, и понять из их болтовни хоть что-то я не сумел. А вот Браун - смог.

"Поздравляю тебя, парень, - сказал он Коле Короткову, - мы не в ЦРУ и не в КГБ. Сейчас эти парни решают, сколько нам еще жить. Думаю, что мне теперь лучше притихнуть. Не знаю, сумеем ли мы их надуть, но попробовать надо".

"Мы у Хорсфилда?"

"Во всяком случае, там, где все это начиналось. Хорсфилд скорее всего все-таки загнулся. Я слышал его голос на подлодке, хотя в лицо не видел ни разу. Его здесь нет".

"А почему он должен быть здесь?"

"Потому что без него не стали бы решать вопрос о прекращении эксперимента, если бы он был жив".

"А этот... мистер X или Y - он здесь, как ты думаешь?"

"Вот это вопрос! По идее он здесь, но вычислить его трудно. Вряд ли это Брайт - тот скорее ведущий исполнитель. Он сейчас больше отчитывается, как мне кажется. В таких случаях надо смотреть, кто больше задает вопросов".

"Да они все, по-моему, только и делают, что спрашивают".

"Нет, не все. Я уже кое-что разглядел. Вот те трое, что стоят чуть дальше от приборов - даже не врачи. Это охрана. Они, конечно, смахивают на полевых хирургов, но здесь им делать нечего. Здесь должны быть нейрофизиологи, психиатры, фармакологи, биофизики. Вон та леди, похоже, фармаколог. У нее на рукаве халата характерные дырки, прожженные кислотой. Во всяком случае, она имеет дело с химией. Те два, с бровями и мрачными глазами, - психиатры. У них идиотские лица, это тоже заметно. Больше всех спрашивают трое. Но два из них явно настоящие врачи, нейрофизиологи. Они хорошо владеют терминологией и понимают, о чем говорит Брайт, с полуслова. А вот тот, что стоит спиной к мордоворотам, похожим на полевых хирургов, - это хозяин. Все его вопросы носят общий характер. Это не медик, а менеджер. Ему постоянно что-то объясняют, но он вряд ли врубается. Во всяком случае, до конца".

"Значит, именно он - Х или Y?"

"Во всяком случае, он тут главный. Сам Х или Y мог и не являться, а прислать доверенного парня. Хотя если дело обострилось, то мог явиться и сам".

"А что значит: "обострилось"?"

"Это значит, что за них кто-то взялся. Ведь если угробился посол, который имел с тобой какие-то контакты, или семья Куперов взялась расследовать историю исчезновения своего главы и его наследника, то может получиться нежелательный шум. Ты правильно придумал в своем диалоге между Хорсфилдом и этим Х или Y, когда последний понимает людей "бескорыстных", от которых зависит МНОГОЕ. Эти люди прихлопнут Х или Y как муху, если он окажется нежелательным свидетелем. Ему надо убрать все концы в воду. Марселу, если ей не повезло, они уже убрали. А вот насчет нас у них нет единого мнения. Х или Y жаль бросать эксперимент, который сулит ему ОЧЕНЬ МНОГОЕ. Но себя ему жаль не меньше. Что пересилит черт его знает. От нас НИЧЕГО не зависит. Пара капель какого-нибудь быстрорастворимого снадобья - и мистер Браун вкупе с товарищем Коротковым прекращают функционирование. Тело кремируется, а пепел смешивается с автомобильным гудроном или с минеральными удобрениями. Я уже давно мертв физически, хотя некоторое время об этом не знал, тебе это еще предстоит. Судя по всему, загробного мира не существует, так что бояться нечего. Душа - это всего лишь комплекс компьютерных программ, помещенных на элементную базу из каких-то биологических чипов".

"Ты же верил в Бога", - заметил Коротков.

"А теперь - нет. Бог не дал бы Хорсфилду спереть мою душу и записать ее на какую-нибудь дискету, чтобы потом впихнуть в твою полупустую башку".

"Но ведь он успел сделать это, пока ты еще не умер. Она еще жила в твоем теле, эта душа. А если б она успела отделиться, то он не сумел бы ее захватить. Тут как раз наоборот получается, что раз душа может жить отдельно от тела... то ее могут и в рай и в ад унести... Если, допустим, у кого-то есть для этого оборудование".

"Может быть. Ты тоже кое-что соображаешь. Тогда нам обоим плохо придется. В аду уже приготовили для нас подходящую сковородку. Я за время пребывания на Хайди наделал столько грехов, что мне их не отмолить за сто лет. Но при этом в твоем теле. Ведь это ты перетрахал там кучу баб и убил целую толпу людей. Плюс крал, предавался чревоугодию и пьянству, лжесвидетельствовал... Что там еще?"

"Я не знаю. У нас это не проходили".

"Ну да, ты еще и нехристь. Прямая дорога к черту в зубы!"

Консилиум между тем продолжался. Лекари наконец закончили галдеж у приборов и подошли к кровати.

- Здравствуйте, - сказал тот, кого Браун определил как Х или Y.

- А что, если ты ответишь ему по-русски? - Дик явно позабыл, что с сестрой и Брайтом мы мило говорили по-английски.

Он услышал мое мнение и уточнил:

- Пойми, он может не доверять Брайту. Если ты раскроешься как Коротков, то внесешь в них сумятицу. Это лишний шанс выжить.

- Где я? - спросил Коротков на родном языке.

- Что? - Х или Y выпучил шары. - Доктор Рабиновитц, он сказал по-русски, не так ли?

Психиатр с идиотской рожей кивнул и произнес перевод:

- Он спрашивает, где находится.

- Скажите ему, что он в Германии, в американском госпитале.

Рабиновитц перевел это на русский.

"Скажи, что требуешь представителя посольства СССР", - подсказал Браун.

Я выговорил это безо всякого акцента. Рабиновитц, у которого акцент был и в русском, и в английском, перевел.

- Что вы тут полчаса болтали, Брайт? - грубо рявкнул Х или Y. - Он не осознает себя Брауном. Он даже не понимал, о чем мы тут рассуждали. Я специально наблюдал за его лицом. Оно ничего не выражало, хотя он явно был в сознании.

- Я клянусь, сэр, - пузан стал медленно краснеть, - что он всего час-полтора назад прекрасно понимал и отвечал по-английски. Сестра Лэйн может это подтвердить. И сестра Терри тоже.

- Да, да, сэр! Он говорил по-английски! - подтвердила сестра, жавшаяся где-то в уголке. - Он все понимал!

- Вы для меня не свидетели, - проворчал Х или Y, - вы обе - подстилки Брайта. А он полчаса убеждал меня, что Коротков остался Брауном. И ни слова не сказал о том, что он говорит по-русски!

- К тому же, - заметил Рабиновитц, - из рассуждений мистера Брайта было ясно, что этот индивидуум может осознавать себя только Брауном и никем больше.

- Сэр, - явно в готовности напустить в штаны, пролепетал Брайт, - скажите на милость, неужели я стал бы вас обманывать? Ведь если он с самого начала осознавал себя Коротковым, то это все равно не удалось бы скрыть. Я просто не допускал мысли, что он может за полтора часа измениться...

- И кроме того, - ядовито вставил Рабиновитц, - вы утверждали, что Коротков в нем подавлен окончательно. Вам это удалось убедительно доказать, не правда ли, леди и джентльмены?

- Да, - сказала леди-фармаколог, - инъекция препарата "Зомби-6" должна была начисто подавить Короткова, стереть память, навыки, привычки - все, что характеризует психику этой личности. Только так он смог бы превратиться в Брауна. Иначе интротрансформация в Брауна просто не удалась бы.

- После того, как вы предоставили мне этот препарат, - прошипел Брайт, мне надо было не доверять вашим выводам. Ваши проверки на душевнобольных - это не аргумент. Надо было дождаться материалов с Хайди.

- ...Которые теперь исчезли бесследно, - съехидничал Рабиновитц.

- Вы, Брайт, поставили нас в идиотское положение, - рявкнул Х или Y, эксперимент вовсе не закончен. Мы не знаем в итоге, кто действовал на Хайди: Браун или Коротков?

- Какая вам разница?! - неожиданно огрызнулся Брайт. - Все равно вы уберете его.

- Вовсе нет, - прищурился Х или Y, - Браун уже давно мертв. Его могилу можно эксгумировать и показать властям. Любая экспертиза, хоть из ООН, хоть из Госдепартамента определит, что он мертв уже давно и умер от травм, которые получены при парашютном прыжке. Но если в Короткове живет Браун, то он может проинформировать излишних лиц о том, что творилось на Хайди. И покойный мистер Хорсфилд, и пока еще здравствующий мистер Брайт затратили немало сил, чтобы убедить меня и моих друзей в том, что после окончания операции легко можно будет провести обратную интротрансформацию. Я заверяю в этом наших друзей в Белом доме. Они очень спокойно реагируют на представление русского посла о том, что бывший министр соцобеспечения Революционного правительства Хайди Анхель Рамос, он же Анхель Родригес, въехавший в США с паспортом на имя гражданина США Ричарда Брауна, в действительности опознан как бывший солдат Советской Армии Коротков Николай Иванович. В полной убежденности, что у Короткова начисто стерта память и он по сути дела полный идиот, наши ребята из Белого дома намекают Госдепу, что есть повод поторговаться и предложить за выдачу Короткова выпустить из России двух неплохих парней, которые попались в Афганистане. Возможно, даже присовокупив к Короткову какого-нибудь русского солдата, взятого моджахедами. Желательно, конечно, наркомана или полуидиота. Предварительные условия оговорены, русские уже оповещены, что Коротков жив, хотя и не совсем вменяем... И тут вы звоните мне и орете, что все не так, что Коротков остался Брауном и выпускать его нельзя! Что вы вылупили глаза, Брайт? Мне пришлось пить успокоительное после вашего сообщения.

Брайт часто моргал, глаза у него бегали из угла в угол.

- Да, успокоительное! - прорычал Х или Y. - И хорошо, что я еще не успел отдать вам приказ немедленно ликвидировать Брауна, а примчался сюда. Здесь вы полчаса объясняете мне, что Браун уже никогда не станет Коротковым и что его надо либо прятать подальше, либо зарывать поглубже и желательно кремированным. А оказывается, в этом парне сидит Коротков? Что это за странности, а?

- Никаких странностей нет, - гаденько ухмыльнулся Рабиновитц, - все очень просто. Мистер Брайт решил немножко поиграть в свою игру. Ручаюсь, что интротрансформацию Брауна в Короткова он провел успешно. И с самого начала у него все удалось. Но вся память Брауна, со всеми подробностями и деталями об операции "Атлантическая премьера" им переписана на искусственный носитель. Правда, воспроизвести ее без ввода в естественный мозг пока нельзя, но это детали. Можно взять любого пустоголового парня и с помощью все той же установки ввести ему в мозг память Брауна. Потом немножко гипноза, и Браун заговорит устами посредника...

- Так... - зловеще произнес Х или Y. - Что вы можете сказать, мистер Брайт?

- Все, что здесь сказано, - досужая выдумка мистера Рабиновитца.

- Давайте будем корректнее, - улыбнулся психиатр. - Скажем лучше "предположение".

- А я ему верю, - прищурился Х или Y, - и даже немного восхищаюсь тем, как лихо он собрался нас надуть. Психологический расчет был верен: после доклада о том, что обратная интротрансформация не прошла, совершенно естественно ожидать приказана ликвидацию. Ведь вы именно это имели в виду, когда рекомендовали "прекратить эксперимент"? Это ваши слова, Брайт! Я их слышал своими ушами. И чуть было не согласился, хотя это стоило бы мне нескольких миллионов долларов и уважения очень ценных ребят из Белого дома и Госдепа! Молю Господа, чтоб он и впредь меня вовремя вразумлял. В полной уверенности, что никаких концов не осталось, я оказываюсь легкой добычей для шантажиста... Вы рассчитывали, что Коротков не сможет отвечать вообще, не правда ли? А он ответил по-русски!

- Все это фантазии. - Брайт стоял бледный и жалкий.

- Теперь мне плевать, фантазия это или нет. Я выверну вас наизнанку, Брайт! С помощью вашей же техники я заставляю вас вспомнить, кто вам заказал это представление!

- Попробуйте сперва в ней разобраться! - огрызнулся Брайт, понимая, что ему - крышка.

- Вас это не должно беспокоить, - заметил мистер Рабиновитц, - у меня есть и опыт, и специалисты.

Разговор принимал весьма неприятный оборот. Особенно для Брайта. Впрочем, он многим мог выйти боком - и нам в том числе, то есть Брауну-Короткову. Думается, для страховки Х или Y все-таки постарался бы ликвидировать и того, и другого. Однако, слава Богу, этого не случилось.

Внезапно дверь в палату слетела с петель, затем послышалось несколько глухих хлопков, в которых можно было угадать стрельбу из бесшумного оружия. Мордовороты в белых халатах дружно шмякнулись на пол, но отстреливаться уже не могли, ибо головы у них оказались дырявыми. Всех остальных, оторопелых и побелевших, оттеснили от моей кровати, и я увидел каких-то мрачного вида ребятишек саженого роста в пятнистых комбинезонах и черных вязаных масках...

"У меня такая же была", - заметил Браун, покопавшись в нашей общей памяти.

- Всем не двигаться! - сказал тот, кто был главным у ребят в камуфляже. Руки за голову! Лицом к стене! Ноги на ширину плеч!

Двое парней вкатили каталку, сняли меня вместе с капельницей с кровати и, отделив от припертой к стене публики двух медсестер, указали им стволом автомата:

- Вперед! С нами! Быстро!

Наверно, любой человек на нашем месте полюбопытствовал бы, что это за шуточки. Возможно, будь я только Коротковым, то тоже задал бы дурацкий вопрос. Но Браун понимал, что на этот вопрос в лучшем случае не ответят. В конце концов мы были человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Гонка для сумасшедших

Сестры, повизгивая, катили каталку с нашим двухместным телом. Ребятки в намордниках были свирепы и регулярно подбадривали девиц шлепками и пинками. Следом за ними другие черномордики гнали толпу лекарей во главе с Х или Y. Я ехал с комфортом, но не очень безмятежно. Коротков трусил откровенно, Браун пытался успокоить себя тем, что если человека крадут, то вовсе не за тем, чтобы тут же прихлопнуть.

Каталку впихнули в лифт и спустили в подземный гараж. У самого выхода из лифта стояла "скорая" - фургон с открытыми задними дверцами и работающим мотором. Подскочили еще два парня и ловко перевалили меня с каталки на выдвижные носилки, а затем молниеносно задвинули в машину. Туда же затолкали и сестер, а следом за ними в фургон запрыгнули камуфляжники. Дверцы захлопнулись, машина рванула с места. Стекла были забелены, понять, куда меня везут и зачем, было трудно.

Безликие мальчики велели сестрам сесть у моего изголовья и держать капельницу, хотя на потолке машины был специальный кронштейн для такого случая. Автоматы с глушителями были наведены на этих ангелочков весьма серьезно. Видимо, черномордики весьма переживали за мое здоровье. Непрерывно пищала сирена.

Ехали мы не больше получаса. Все это время машина, судя по звуку мотора, неслась на очень высокой скорости и ни разу не притормаживала у светофора. Мистер Браун определил, что скорее всего машину гнали под прикрытием сирены и мигалки.

Затем скорость сбавили, нос машины задрался вверх, она явно въезжала на наклонную плоскость или пандус. Затем машина встала, сирена смолкла, но зато послышалось очень знакомое обеим составляющим "я" звенящее гудение закрываемой аппарели транспортного самолета. А еще через несколько минут зазвучал нарастающий свист, переходящий в рев. Сомнений не было: набирали обороты реактивные турбины.

- Летим? - спросил я, избрав для этого вопроса английский. Безликие пропустили это мимо ушей. Сестры тихонько стучали зубами, у них было немало сомнений в благоприятном исходе путешествия.

Оставалось говорить лишь с самим собой... не вслух, конечно.

"Кому мы еще понадобились?" - Коля был взволнован заметно больше, чем Дик.

"Кому? - Браун попытался найти логику. - Думаю, что на сей раз кому-то из спецслужб. То ли тем, кто намерен вопреки всему обменять Короткова на двух невезучих ребят, которых ваши отловили в Афганистане, - а это, как ни странно, могут быть и "ваши", и "наши", - то ли тем, кто, наоборот, очень не хочет честно меняться. И тут равновероятно участие и "наших", и "ваших". Судя по наглости, это могут быть спецслужбы, но никто не поручится и за то, что это не какой-нибудь очередной Х или Y со связями в Белом доме".

"Вместе с нами увезли этого, Х или Y. И Брайта, и всех иных".

"Хорошо. Это значит, что они тоже кому-то нужны. Вероятно, скорее всего, государству. Какому-нибудь, вашему или нашему".

"Ну а разве не могло, допустим, ваше ФБР или там ЦРУ культурно приехать и всех забрать? Это ж налет получается..."

"Видишь ли, во-первых, просто так, без санкции на арест и обыск, приехать и официально забрать - нельзя. А у Х или Y найдется столько заступничков, что ни один прокурор не решится дать такие санкции. Во-вторых, в действиях его надо еще установить криминал. А его нет. В каком штате мы бы ни находились, закона, запрещающего проводить такие опыты, нет. Нужно вносить в законодательное собрание штата законопроект, обсуждать его неведомо сколько времени. Знаешь, сколько можно будет накопать противоречий с конституцией любого штата? Кучу и еще чуть-чуть! Поэтому остается действовать незаконно. Налет банды террористов, похищение. Нет следов, ФБР ведет расследование. Через год все забудут Точнее, договорятся".

"Те, что из Белого дома, с ФБР?"

"Не только они. Очень может быть, что в первую очередь те, кого представлял Х или Y. Он ведь прищучил как-то Хорсфилда, а теперь - прищучат его".

"А мы?"

"Мы - объект эксперимента. И все".

"Куда нас могут везти?"

"Да куда угодно. Может быть, даже в Москву".

"Правда?!"

"Чему ты радуешься? Давно в Сибири не бывал?"

"При чем тут Сибирь? Чего я сделал-то?"

"Найдут, что ты сделал. Если захотят. Но это я шучу. Они тебя изучать будут, если, конечно, ты им за этим понадобился".

"По-моему, на посадку идем..."

Действительно, самолет, судя по тому, что моя голова заметно наклонялась вниз, плавно снижался. Пискнули амортизаторы шасси, самолет немного тряхнуло, затем гул двигателей стал помаленьку стихать. Опять запела, открываясь, аппарель, зафырчал мотор, и наша "скорая" задом выкатилась из самолета. В окнах заметно посветлело, и фургон, круто развернувшись, куда-то помчался.

"Интересно, сколько мы летели?" - заинтересовался Коротков.

"Не больше часа. Мы могли пролететь пятьсот-шестьсот километров. Если, конечно, не кружили все время над одним и тем же городом..."

"Зачем?"

"Вся эта история может быть просто маленькой проверкой".

"И ради этого трем охранникам вышибли мозги?" "Для достоверности чего не сделаешь..." На сей раз ехали немного дольше. Одна из сестер стыдливо сказала, обращаясь к камуфляжникам:

- Мне нужно в туалет, сэр.

- Потерпеть можешь? - спросил черномордик.

- Очень недолго, сэр.

- Сколько конкретно?

- Не больше десяти минут.

- Тогда отойди вон туда к перегородке водительской кабины и делай пи-пи в свое удовольствие! Или у тебя более серьезные проблемы?

- Именно так.

- Все равно, высадить тебя я не могу. Вали в угол или терпи.

Сестра покраснела, поджала губы и продолжала сидеть на месте. Прошел почти час, мне так показалось. Машина сбавила ход и остановилась. Камуфляжники открыли дверцы и приказали сестрам:

- Выходите!

В распахнутые створки я увидел какую-то серую стену и проволоку с изоляторами по верхней кромке этой стены. Вновь подошли еще два камуфляжника и подкатили каталку. Меня выдвинули вместе с носилками и перевалили на каталку.

Мы находились во дворе какого-то бетонного строения. Метрах в десяти от нас из точно такой же "скорой" автоматчики выгоняли Х или Y, Брайта, Рабиновитца и остальных.

Сестры покатили меня в дверь, под колесами каталки забрякал кафель, затем раздвинулись створки кабины лифта. Кабина пошла вниз и спускалась минут пять. Табло с указанием этажей отсутствовало, но мне представилось, что глубина была значительной. Наконец лифт остановился, створки открылись, и каталку выкатили в коридор.

- Сюда! - приказал камуфляжник... И меня вкатили точно в такую же палату, из которой несколько часов назад увезли. Только без окон. Кровать, пульт, приборы, компьютеры - все было очень похоже.

Сестры аккуратно переложили меня на кровать, охранники им помогали.

- Туалет - вон там, - хмыкнув, сказал черномордик, после чего убрался, лязгнул замок.

Сестры пристроили капельницу, подсоединили ко мне приборы. Я разглядел, что все проводки от датчиков были свиты в один толстый кабель, который подключался к системе общим разъемом. Потом та, которой приспичило, убежала в туалет, а вторая спросила:

- Мистер Браун, вы действительно не понимаете по-английски?

Я не отреагировал. Браун решил продолжать игру, а Коротков его поддержал.

- Лэйн, - послышался голос из туалета, - зайди сюда!

Сестра отправилась туда, из чего я заключил, что она - Лэйн, а та, что позвала ее, - Терри.

"Что у них на уме? - спросил Браун. - Похоже, они в этой игре тоже заинтересованы".

"Да что ты подозреваешь всех? - не согласился Коротков. - Прямо как наш участковый..."

"Сам же слышал, эта Лэйн интересовалась, понимаю ли я то, что она спрашивает? Какое ей дело? Она пленница, точно такая же, как и все другие. Им бы забиться под стол и хныкать. А она и ее подруга тут же приступают к исполнению служебных обязанностей".

"Может, она герой капиталистического труда?"

"У нас. Ник, становятся героями труда только при хорошей оплате. Пора бы знать. Или тогда, когда обещают спустить шкуру. Им ничего не обещали".

"Примерные девочки, может, им пообещали рекомендацию в институт..."

"Ты еще о христианском долге напомни. Они явно сами что-то придумали, раз решили посовещаться, но еще более вероятно, что они загодя начали работать на тех, в камуфляже... Не думаю, что к Х или Y было бы так легко подступиться, если бы эти девочки или кто-то еще не помог. Если найти, куда увезли Короткова-Брауна, они могли и сами, то проникнуть внутрь заведения, не зная ни численности охраны, ни сигнализации, ни один идиот не решился бы".

"Да плевать мне на это! Меня, Дик, злость берет: валяюсь как бревно, руки-ноги не слушаются".

"Да, - согласился Браун, - это паршивое ощущение... Но знаешь ли, я как-то подумал, что очень может быть, знаю причину нашего паралича".

"Лихо! И в чем же она?"

"В том, что нас двое. "Мои" клетки и "твои" клетки не могут одновременно управлять телом. Это все равно, как если бы ты одновременно попытался позвонить по спаренным телефонным аппаратам. Периферическая нервная система у нас общая, а центральная - разделена. Должен работать кто-то один".

"Кто?"

"Наверно, ты, раз это твоя шкура".

"А почему не ты? Ведь ты тоже неплохо с ней справлялся".

"Особенно в том, что касалось девочек? Нет, извини. Тут твоих заслуг больше".

"Меня же фактически не было..."

"Фактически не было меня, потому что Дик Браун пользовался всей нерастраченной мощью твоей потенции. При сохранении опыта и знаний старика Брауна... В общем, ты должен взять свое тело под контроль".

"Ну а как мне это сделать?"

"Очень просто. Попробуй пошевелить пальцами. Это у тебя уже получалось. А я в это время попытаюсь задремать".

"Ну, вот, я пошевелил. Вот на правой руке, а вот на левой".

"Теперь попробуй приподнять кисти перпендикулярно руке".

"Так... Левая... Правая... Получилось".

"Отлично. Попробуй поставить руку на локоть".

"Левая... Правая... Ура!"

"Теперь, лежа на кровати, подними руку вверх. Так! И вторую... Теперь все в обратном порядке. Руку на локоть! Ладонь вверх! Пальцами пошевелить!"

"Ничего себе! Это, выходит, ты взял меня под контроль?"

"Неважно. Проделывай это упражнение. Раз десять или лучше двадцать раз подряд. Потом займемся ногами. А я буду дремать".

Но в этот момент из туалета вышли сестры.

- Ого, - заметила Терри, - он не такой уж парализованный.

"Не вздумай опускать руки! - велел Браун, сразу раздумав дремать. - Иначе они учуют, что ты все понимаешь".

Я поднимал и опускал руки настолько, насколько позволяла иголка капельницы.

- Вынь ее, - додумалась Лэйн. - Она ему уже не нужна.

- Симулянт он, что ли? - предположила Терри.

- Ну да, - хмыкнула Лэйн, - симулировать кому невозможно.

- Да, но из нее так просто не выходят. Он еще прошлой ночью был полутрупом. Если не прикидывался, конечно.

- Все равно, прикидываться месяц он не сумел бы. И никто не сумел бы.

- Ну, хорошо, тогда как договорились... Некоторое время они помолчали, видимо выдерживая паузу на случай, если я все-таки понимаю по-английски и сообразил, что фраза "как договорились" относится ко мне.

Затем Терри сделала задумчивое лицо и вздохнула.

- Интересно, что с нами собираются делать, как ты думаешь?

- Не знаю и знать не хочу. Они взяли нас, чтобы ухаживать за этим полудурком, но вот зачем он им нужен - ума не приложу. Может, выкуп?

- Может быть, и так.

- Интересно, зачем они его притащили?

- Не могу даже представить себе. Весь мир сошел с ума. Везде берут заложников, подкладывают бомбы. Может, и до нас дошло.

- Говорят, что этот парень - сам стопроцентный террорист.

- Морда у него ничего. И вообще, при других обстоятельствах я бы его так не отпустила.

- У тебя вечно на уме секс, Лэйн...

- А почему бы и нет? - прищурилась та.

- Неужели ты хочешь чего-то получить от этого живого бревна?

- Во-первых, это "бревно" уже поднимает руки.

Если его помассировать, то у него и все остальное начнет подниматься.

"А вот этого я не ожидал... - Мысль, не прозвучавшая вслух, принадлежала Брауну. - Легко делать вид, что ты ничего не слышишь, если речь идет о руках и ногах, но боюсь, эти сучки нашли то место, которое может само по себе нас выдать..."

"Это место" действительно стало себя проявлять. Мозг получал возбуждающую информацию через органы слуха, нервная система несла ее дальше, и воспрепятствовать этому я не мог. Ни как Коротков, ни как Браун.

"Мы не отвертимся, - Браун вновь делал логические выводы, - даже если нам удастся уговорить эту чертову сосиску не принимать вертикальное положение, то все равно все эти приборы не хуже "детектора лжи" зарегистрируют возбуждение. Пульс, кровяное давление, что-нибудь еще... Если работает видеокамера с хронометром, то разоблачить нас пара пустяков".

- Я видела, какой он у него в спокойном состоянии... - внешне без особого выражения произнесла Лэйн. - ... И запросто могу догадаться, каким он бывает в боевом положении! Должно быть, запустить его к себе не такая уж неприятная штука.

- А почему бы тебе не попробовать? - улыбнулась Терри. - Если он подойдет по размеру, то и я не отказалась бы...

Да, эти разговорчики, несомненно провокационные, все же не могли не сработать. Сердце заработало быстрее, как ни пытались мы его успокоить, убеждая, что эти стервы специально заводят похабную болтовню. Кровь устремилась в нижнюю часть тела... Еще несколько секунд - и на одеяле появилось нечто похожее на горный пик. Правда, пробуждение плоти имело и полезные последствия. Я почуял, что в случае чего смогу встать на ноги, бежать, а может быть, и драться.

- Ну вот, - удовлетворенно сказала Лэйн, - наш мальчик все понимает по-английски... Не правда ли, мистер Браун?

Браун делал героические, но безуспешные попытки подавить возбуждение, однако Коротков не подчинялся. Сила рефлексов и инстинктов была мощнее. Тем более что вторая сигнальная система приносила все новые и новые возбуждающие импульсы:

- Похоже, что он в полной форме, верно, Терри? Эта кровать достаточно удобная... Пожалуй, я не удержусь и сяду верхом!

В этот момент со скрежетом открылся дверной замок и в комнату (палату, камеру - как хотите называйте) вошли двое камуфляжников в масках.

- Спасибо, девочки! - произнес один из них. - Вы сработали отлично. Идите, вас проводят куда нужно.

Сестры вышли в коридор. Два черномордика производили не самое приятное впечатление. Когда дверь за Терри и Лэйн захлопнулась, то общим ощущением Короткова и Брауна было: теперь-то уж точно - крышка.

- Значит, вас теперь двое? - спросил камуфляжник, выпроводивший сестер. Тон был его успокаивающе-миролюбивым, но волнения не убавил.

- Да, - ответил я, - нас двое.

- Вы помните все, что с вами обоими было?

- Да, - почему-то с этим парнем хотелось говорить правду, тем более, что он ее и так знал.

- И можете точно сказать, где память одного, а где другого?

- Не всегда.

Камуфляжник помолчал, прошелся по комнате, в то время, как его товарищ стоял как вкопанный, положив руки на автомат. У кого-то - скорее всего у обоих составляющих моего "я" - мелькнула мысль: "Сейчас тот, второй, поднимет ствол и..."

Но этого не произошло. Автоматчик как стоял, так и остался стоять, - а тот, что прохаживался по Комнате, задумчиво произнес из-под своего намордника:

- Не бойтесь, я хочу вам добра. Тем более что вы оба - жертвы. Жертвы бесчеловечного эксперимента, который провели и над вами, и еще над десятками и сотнями других людей. Я, наверно, единственный сейчас человек, который знает о нем почти ВСЕ. Меня выворачивает наизнанку оттого, что я теперь знаю. Надо кому-то все это выложить - иначе я свихнусь. Не буду говорить, как я все это узнал - у меня есть много возможностей для получения информации. Кто я - для вас это тоже не суть важно. Достаточно вам будет знать, что я не Бог, не черт, не инопланетянин, не странник во времени. Я нормальный человек из плоти, крови, костей и всего иного. И смертный, к тому же. Меня могут уничтожить завтра, а могут - через двадцать минут. Я не уверен, что те, кто на меня охотится, не знают об этом убежище. Ваше похищение мы осуществили грубо и напролом, но другого выхода не было.

Он помолчал. Сквозь прорези в маске были видны глаза и только глаза: не то темно-серые, не то зеленые, не то светло-карие. Встревоженные, грустные, скорбные. Подсознательно ему хотелось верить. У Брауна даже мелькнуло - такие глаза могли быть у Христа...

- Это была только премьера. "Атлантическая премьера". Первая серия в суперсериале из многочисленных спектаклей, которые разыграются по всему миру. Я не знаю, что принесет эта суперпостановка в целом - возможно, гибель человечества, возможно - небывалый взлет цивилизации. Для меня неприемлемо лишь одно, но очень важное обстоятельство: миллионы людей превратятся в кукол-марионеток или радиоуправляемых роботов. Прольется кровь - много крови. Бессмысленно или со смыслом - не знаю, но много. Изменятся границы государств, веками стоявшие незыблемо. Люди будут оплевывать героев, которым десятилетиями поклонялись, перестанут верить в лидеров, которых сами же и избрали...

- Это от препарата "Зомби-7"? - вырвалось у меня.

- Препарат, кажется, к счастью, погиб вместе со всеми научными материалами. Однако его получат вновь, пусть не завтра, так через десять лет. Но это только часть мощного плана, который для непосвященного будет выглядеть сущим хаосом, противоречащей всякой логике фантасмагорией, когда его начнут претворять в жизнь.

Тут он неожиданно засмеялся, сухо, зло, нервно...

- Каждый увидит что-то свое. Одним покажется, что мир рушится, другим что сбываются их самые лучшие мечты и грезы. Одни будут ликовать, считая, что дождались свободы, другие - рыдать оттого, что свободу утратили. Одни взлетят к богатству, другие - провалятся в бедность. Но никто не узнает всей правды и не поймет, отчего люди сходят с ума, ненавидят вчерашних друзей, убивают отцов или сыновей, братьев или сестер... У каждого человека свой, предельный для него уровень понимания ситуации. Ограниченный его кругозором, сферой деятельности, знакомствами, убеждениями. У всех есть свои страсти, страстишки, желания. И все судят о мире по-своему, с высоты своей колокольни, из привычного круга общения, из газет, которые почему-то нравятся, из радиопрограмм и телепередач. А большинство - огромное! - просто не понимает, что им умело формируют мироощущение. Те, от кого зависит ОЧЕНЬ МНОГОЕ.

- Вы были одним из них? - Это догадался Браун.

Камуфляжник отчетливо хмыкнул и сказал:

- Да. Хотя это не имеет особого значения. Потому что никто не знает ВСЕГО. Только Бог. Если он есть, конечно. Я сказал, что знаю почти ВСЕ, но лишь благодаря аналитическим размышлениям. За них меня рано или поздно убьют.

Тут он вздохнул и сказал, набрав воздуху побольше:

- Запомните: наиболее влиятельные люди в нашем мире - это не президенты, не миллиардеры, не политические лидеры, не газетные и телевизионные боссы, не кинозвезды, поп-шоумены, генералы или главы секретных служб. Даже не главари мафии! Наиболее влиятельные люди - это те, кто умеет выстраивать цепочки, плести паутину, окружать себя тысячей связей, ведущих в самые низы и самые верхи. Они всегда в тени, их никогда не найти, не привлечь к суду, до них не дотянутся никакие КГБ или ФБР. Их как бы нет, но они есть, и почти все, что вершится на Земле, - следствие их работы.

- А они за кого? - Это, конечно, был вопрос Короткова.

- За себя, - кажется, наш лектор усмехнулся, но под маской усмешку разглядеть было невозможно. - И только за себя. Они могут принимать любое обличье в смысле политических убеждений, но будут действовать всегда только в интересах собственных. Иногда им выгодна демократия, иногда - коммунизм, иногда - нацизм или фашизм. Если поглядеть поглубже, то все это - только наклейки. На бутылке может быть наклеено: "Кока-кола", но в нее может быть налита любая жидкость. Например, моча. Если вы никогда не пробовали "кока-колу", то вам подумается, что моча и "кока-кола" - одно и то же. Вам везде и всюду все объясняют "умные люди". Но вы толком не знаете, а иногда и не догадываетесь, кому выгодно, чтобы вы слушали именно этого "умного человека", а не другого, у которого иной взгляд на вещи... Тут, мистер Коротков-Браун, можно будет сломать себе шею, если начнешь докапываться.

- А вы докопались? - Это был наш общий вопрос.

- Почти. Эти самые "серые кардиналы" неизбежно должны были найти контакты между собой. Потому что это многократно усиливало их общую власть. Никому не подотчетную, никем не выбираемую, никем не контролируемую. Мне кажется, что они уже несколько лет как объединились в единую систему, ни разу не увидев друг друга в лицо и не зная друг друга по фамилиям.

- Вот это да! - удивился Коротков. - Как так может быть?

- Потому что они пользуются для управления людьми одними и теми же рычагами. Прежде всего - пороками. Алчностью, например. Если человек беден или кажется сам себе таковым, то жажда богатства и даже хоть самая малая призрачная надежда чем-то разжиться, заставит человека делать черт-те что. Самое смешное, что бедным может ощущать себя не только безработный с дырой в кармане, но и миллионер, которому хочется стать миллиардером. Хорсфилд был далеко не нищим. Однако и его, и Купера-старшего вовлекли именно благодаря алчности. Причем Купер был убежден, что вообще держит в своих руках все нити игры. Он даже полагал, что Хорсфилд действует по его заказу... Наивный дуралей! А Хорсфилд, в свою очередь, был убежден, что он хозяин положения, что он дурит и президента, и Купера, и всех чиновников, генералов, агентов ЦРУ... До тех пор, пока не встретился с мистером...

- Х или Y? - вскричал я.

- Официально он Грег Чалмерс. Тот самый, которого мы притащили сюда, когда перевозили вас в это убежище. Он легко ткнул Хорсфилда мордой в грязь, убедил его, что в случае отказа тот потеряет все, а в случае согласия подчиниться останется с прикупом - и Хорсфилд стал "его человеком". Хорсфилд и Купер рассматривали все это дело прежде всего с финансовой точки зрения - как выгодный бизнес. Хорсфилд, конечно, понимал, что эксперимент с вами надо хорошо представить для госдепартамента. Он даже не догадывался, что там ничего не знают. А Чалмерс еще пуще замаскировал все перед чиновниками. Те вообще и по сей день убеждены, что лихо справились с международным коммунистическим заговором, хотя русские, в свою очередь, ломают голову, кто организовал всю эту авантюру. Они конфиденциально потребовали выдачи дезертира Короткова, опознанного по фотографиям, нелегально сделанным во время визита посла Бодягина к президенту Эстелле Рамос Роса. И это при том, что в случае утечки информации об участии Короткова в революции на Хайди Москва неизбежно садится в лужу. В Госдепе это понимают как желание вернуть ценного агента, а потому выторговывают двух агентов ЦРУ, отловленных русскими в Афганистане.

- Я это слышал.

- Ну и прекрасно. Тогда вам должно быть понятно, что Чалмерсу для поддержания хороших отношений с друзьями из Белого дома и Госдепартамента нужен живой Коротков, но мертвый Браун.

- Я это понял. Так же, как и то, что для страховки он был готов прикончить обоих, благо для этого нужно убить всего одно тело.

- Брайт, считающий себя гением, допустил ошибку. Он был убежден, что овладел секретом полностью заменять память. В действительности у него получилось нечто иное. По-видимому, когда он стер память Короткова и, переписав ее на искусственный носитель, зарядил вам в голову память Брауна, то не учел одного: память Короткова никуда не исчезла. Получилось примерно то же, что происходит при магнитофонной записи через микшер. На одной ленте записываются две записи. Другое дело, что память Короткова была приглушена, подавлена. Но стресс, который вы пережили, беспамятство, перешедшее в кому на то время, пока организм перестраивался, не зная, чьи команды выполнять, волей-неволей заставили память Короткова пробудиться - иначе вы не вышли бы из комы. Но память Брауна крепко зацепилась за свободные клетки мозга - у такого молодого человека, как вы, Коротков, память еще не слишком загружена и места для Брауна вполне хватило. Ему надо было стирать память другим способом, постепенно отключая клетки, несущие эту информацию. Но думаю, что тогда он просто убил бы вас или оставил неполноценным кретином.

- Хорошо, - сказал я зрелым голосом Брауна, - вы-то что будете с нами делать? Ведь понятно, что эта длинная лекция - только преамбула. Уловили есть мировой заговор "серых кардиналов", которые хотят все в мире перевернуть и поставить человечество под контроль. Но что мы можем сделать? Мы - один человек, со смешавшимся двойным сознанием. Психиатры определят у нас синдром раздвоения личности и определят в дурдом. В СССР - безусловно, в Штатах почти наверняка. Никакие наши свидетельские показания в обеих странах ни один суд не захочет слушать. Кроме того, разумеется, никаких доказательств не будет. Вас, по вашим словам, вот-вот убьют.

- Я не сказал, что так просто позволю себя убить - это раз. А вам мне хочется поручить совсем непростое дело... Да, в суд вам, конечно, идти бесполезно. Но вот попытаться посеять в обществе слухи, поднять общественное мнение вы можете. Прежде всего там, в СССР. Они ведь любят уличать империалистов в кошмарных замыслах, хотя точно такие же "серые кардиналы" сидят и у них в Политбюро. Конечно, вам не удастся остановить их, но вы можете попытаться исподволь подготовить Сопротивление...

- В одиночку? - Все-таки Браун был умнее Короткова, который уже собирался вскинуть руку в пионерском салюте и заорать: "Всегда готов!"

- Я надеюсь, что мы сможем дать людям ключ к пониманию того, что начнет твориться в мире. У меня есть еще кое-какие возможности, есть сторонники, я могу побороться, но один лишний там, за "железным занавесом", не помешает. У вас все пойдет куда страшнее, чем здесь, ибо будет впечатление, что рушится тирания, прорезается свобода, а на самом деле все пойдет совсем в ином направлении...

- Да ну, - усмехнулся Коротков, - неужели они с КГБ сладят?

- КГБ им уже сейчас помогает, хотя и не всегда об этом знает. Вы должны отрешиться от стереотипов и наклеек. Каждая личность может быть и врагом, и другом. Каждая партия или государственная структура может и помочь, и навредить им. Вам придется маневрировать, не показывать своего лица и истинных целей. Дружить с теми, кого следует убить, и убивать тех, с кем могли бы подружиться.

- Ничего себе!

- Именно так. Во имя чего, вы спросите? Во имя свободы. Никто не должен присваивать себе право управлять сознанием людей против их воли. Даже из самых благих побуждений.

- Почему из благих-то нельзя? Сделают всех счастливыми, сытыми, довольными. Никто не будет воевать, воровать, убивать... - тут уж точно высунулись уши Короткова.

- Не сделают, будьте покойны. В лучшем случае, они начнут подвергать мир полной умственной деградации. Целенаправленной! Потому что интеллект им будет опасен - именно интеллектуалы постоянно докапываются до их корней. "Кардиналы" дискредитируют их, загоняют в угол, покупают, убивают. Чем больше интеллекта тем опаснее. Чем меньше он контролируется - тем страшнее. И "кардиналы", вероятнее всего, постараются создать такие условия, чтобы вывести элиту с устоявшимися жесткими рамками. Преемников! Все, что вне этих рамок, - имеет права лишь на жратву и выпивку, секс и зрелища, тряпки и комфорт. А мыслить будут те, кому положено. Пасти стада, доить коров и резать лишних бычков. Вот так.

- Хорошо, - сказал Браун, - допустим, я согласился. Я буду, видимо, получать какие-то задания, скорее всего по каким-то обусловленным каналам? Верно?

- Допустим...

- Значит, вы будете мной управлять примерно так, как ваши "кардиналы" управляют своими людьми? Тем более что вы и сами один из них. По крайней мере в прошлом... Так вот, где гарантия, что я не буду вовлечен в этот дьявольский план - если, конечно, он действительно существует? Я знаю, что мальчику Коле легко вбить в голову, будто он выполняет высокую миссию, а потому должен зарезать того, на кого вы ему укажете, и затем взорваться иди сжечь себя на какой-то площади. Но мне, старому волку, на эти не польститься. Конечно, если вы сейчас скажете: "У тебя есть выбор или сотрудничество, или пуля", то я соглашусь. Я прагматик, у меня есть чувство самосохранения, люблю жить и не люблю подыхать.

- Нет, я вовсе не хочу, чтобы вы пошли на сотрудничество с таким ощущением, что у вас "не было иного выбора". Думаю, что я в вас ошибся.

Это могло означать самое неприятное. Браун и Коротков слились в одно "я" довольно жалкое и перетрусившее.

Глаза сквозь прорези маски смотрели презрительно и зло. Наверно, я его оплевал, оскорбил, унизил. Это отчетливо читалось во взгляде камуфляжника. На какие-то секунды мне - Браун и Коротков были неразличимы - показалось, что свою пулю я уже заслужил.

- Вот что, - произнес бывший "серый кардинал", - я был бы не я, если бы не продумал вариант на случай вашего отказа. Для начала гляньте на эту фотографию. Не узнаете?

- Нет... - Что-то знакомое было, но что...

- Нормально, - констатировал камуфляжник. - А этого узнаете?

- Тот же самый? - предположил я. - Только одет по-другому и подстрижен.

- Тот, что был показан первым - Ричард Стенли Браун. А второй - тот, кто им станет. Правда, сохранив память Короткова. Он уже здесь. Как и Марсела Родригес. Им повезет - они начнут новую жизнь...

Не помню, что произошло дальше. Этот разрыв в памяти остался и по сей день.

Один

Я очнулся все на том же месте, голодный, но готовый вскочить на ноги. Именно это я и сделал. Легко, не приучая руки и ноги слушаться. Сделал несколько упражнений из знаменитого армейского комплекса утренней зарядки на шестнадцать счетов. Только я командовал сам собой и больше никто. Да, я помнил, что вчера - а может, неделю назад? - был Брауном и помнил вполне прилично все его похождения. Так, как если бы увидел их в кино. Впрочем, я не забыл и английский, и даже испанский с хайдийским акцентом. Все это осталось. В мышечной памяти остались боевые приемы, которые когда-то отработал бравый янки. Но я был Коротковым! Николаем Ивановичем, советским солдатом, который, захотев романтики, влип в дурацкую историю, случайно забравшись в ФРГ по подземному туннелю.

Вошла сестра Лэйн, и я нырнул под одеяло, потому что никакой одежды на мне не было, а с уходом Брауна я стал стыдливей.

- Завтрак, мистер Коротков! - объявила она строго официально, и мне пришлось еще раз убедиться, что вчерашняя секс-выходка была всего лишь провокацией.

Порция была большая, рассчитанная, должно быть, на волчий аппетит. Таковой у меня имелся, и я с нашим удовольствием сожрал аж две здоровенных свиных отбивных с картошкой, зеленью и кетчупом. Лэйн смотрела за всем этим пиршеством с тем же интересом, как у нас в зоопарке смотрят на кормление слона или бегемота.

Под финиш моего завтрака, когда я тянул через соломинку сок, появилась Терри. Тут у меня аж глаза на лоб вылезли.

Она принесла то самое обмундирование, в котором бундесы сцапали меня на дороге - просто советский комбез, берет, тельняшку и ботинки, а именно мои. С номером моего военного билета, который я некогда вывел хлоркой. Даже значки не пропали - все они были аккуратно завернуты в бумажку: и разряд, и ВСК, и "классность", и "Отличник СА", и "Гвардия". Даже комсомольский с винтовым креплением, и парашютный с висюлькой "30". В конверте поверх всего оказался мой затертый бумажник с военным и комсомольским билетами, письмом от детдомовского корешка Саши Половинке, который трубил на Северном флоте, и мятая фотография девочки, Наташи Ивановой, которую я выдавал перед публикой за возлюбленную. Она мне писала письма, но судя по всему, дожидаться не собиралась. Последними вещицами, которые мне возвратили, была сломанная авторучка за 35 копеек, записная книжка с дембельским календарем, а также часы "Командирские".

- Одевайтесь, - сказала Терри, и они вместе с Лэйн вышли. Зато вошли два крутых мена в камуфляже, по сравнению с которыми я ощутил себя совсем сопливым салагой. С Брауном в башке я такого чувства не испытывал... Ребята эти держали в руках автоматы, но ко мне относились скорее равнодушно, чем настороженно.

Подошел третий. Тот самый. Главный, который читал лекцию. Мой внешний вид он исследовал с такой придирчивостью, что мне подумалось: "А не служил ли он старшиной роты в Советской Армии?" Проверил все: ремень, комбез, ботинки. Заставил показать содержимое карманов, развернул и просмотрел военный и комсомольский билеты. Наконец потребовал, чтобы я снял и отвинтил все по очереди значки, осмотрел их через солидную лупу, а также, как мне показалось, сверил их номера.

Результаты осмотра его удовлетворили. Я, конечно, не очень понимал, зачем он так старается и в чем хочет убедиться: то ли в том, что я действительно такой, как был, то ли в том, что его подчиненные все мое барахло сохранили в целости и ничего не заменили. Само собой, если б он обнаружил какую-то подмену - например, авторучку "Паркер" вместо моей родной поломанной за 35 копеек, то, поди-ка, последовали бы серьезнейшие "оргвыводы". Догадываюсь, что его гнев обрушился бы на медсестер и всех прочих, ответственных за хранение моего обмундирования и личных вещей.

Некоторое время он еще постоял в задумчивости, словно вспоминая, все ли учел, все ли проверил? Это длилось не меньше двух минут, что мне, человеку, от которого НИЧЕГО не зависело, показалось минимум часом. Этот тип, от которого зависело, как раз, наоборот, ОЧЕНЬ МНОГОЕ, мог в принципе отдать любой приказ, самый неожиданный и нелепый, во всяком случае, такой, истинного смысла которого я ни за что бы не понял. Взглядец у него на данный момент был очень тяжелый и не обещающий ничего хорошего. Такой взгляд вполне мог быть у работника похоронного бюро, оценивающего, насколько клиент готов к переходу в мир иной.

Впрочем, эти две минуты все-таки благополучно прошли, и начальник довольно ровным и бесстрастным голосом объявил:

- Все в порядке, рядовой Коротков. Можете следовать дальше!

Дальше я мог следовать только по коридору к лифту. И само собой, не один, а в сопровождении двух мрачных сопровождающих, которым с их-то мордами и плечами очень подошло бы исполнять смертные приговоры. То, что до лифта они довели меня целым и невредимым, мне показалось очень большой удачей.

В лифте ехали безмолвно. Я знал, что сколько бы ни задавать вопросов, никто на них отвечать не будет. Здесь говорили только те, кому это по штату положено, а прочие помалкивали.

Во дворе мне побывать практически не удалось. Сопровождающие - их вполне можно было назвать и конвоирами - подвели меня прямо к открытой задней дверце "скорой помощи", поставленной почти впритык к выходу из здания. У этой дверцы меня ждали двое в цивильном, даже при галстуках. Половина физиономии у каждого из них была закрыта здоровенными темными очками. С такими мальцами приятно бродить по ночному городу, если они у тебя на службе, но очень неприятно, если они попадаются тебе на узкой дорожке и просят прикурить. Поскольку эти ребята состояли на службе явно не у меня, а у кого конкретно, и вовсе было не ясно, то, влезая в "скорую", я немного волновался. Я сел на боковую скамеечку. Цивильные, несмотря на свой приличный вес, ловко запрыгнули следом и синхронно захлопнули задние дверцы. Не спрашивая у меня, будет ли мне удобно, дяденьки уселись по бокам, а затем одновременно с двух сторон взяли меня за руки и прищелкнули к себе наручниками. Видать, этим медведям не привыкать было возить людей таким образом. При этом их, как видно, вообще не интересовало, кого они везут и зачем. Может быть, они даже не знали, куда меня везут, - уж конечного пункта - наверняка. У них был определенный отрезок пути, маршрут, в конце которого положено было сдать "груз" - то есть меня, Короткова Николая Ивановича - 1 шт., со всеми армейскими причиндалами, согласно описи, которая, возможно, где-нибудь прилагалась.

Наверно, это была та же самая "скорая", на которой я был доставлен. Во всяком случае, у нее тоже были матовые стекла, и понять, куда едем и что проезжаем, было невозможно. Оставалось ждать, когда привезут и все станет ясно.

Однако, когда привезли, яснее не стало. Машина, притормозив, развернулась, и кто-то распахнул с наружной стороны задние дверцы. В проеме я увидел борт вертолета и открытую дверь. Ни номера, ни каких-либо надписей или опознавательных знаков мне рассмотреть не удалось, потому что, скорее всего их там и не было. К тому же времени оказалось мало: едва "скорая" с распахнутыми задними дверцами приблизилась к вертолету почти впритык, как те, кто сидел по бокам, встали и прямо-таки перенесли меня из автомобиля в вертолет. Они тут же провели меня от дверей в заднюю часть кабины, отделенную переборкой. Иллюминаторы и здесь оказались матовыми, можно было только понять, светло за бортом или темно, но догадаться, что нынче на дворе: утро или вечер, можно было лишь весьма приблизительно. Двигатели прибавили обороты, вертолет дрогнул и оторвался от земли. Это я ощутил. Однако как высоко он поднялся и на какой высоте проходил полет, понять не мог. Ребята, которым было поручено организовать мою доставку "куда следует", как видно, очень не хотели, чтобы я запомнил дорогу. Можно было бы, наверно, прибегнуть к традиционной повязке на глаза, но для них эта мера безопасности, должно быть, показалась недостаточной.

Вертолетное путешествие продлилось в том же безмолвии, что и автомобильное. Времени оно заняло намного меньше, во всяком случае для меня. Добрые дяди сопровождающие не стали особенно тревожиться, когда я позволил себе задремать, и разбудили только тогда, когда потребовалось выходить из вертолета. Известное дело - солдат спит, а служба идет.

На сей раз меня выгрузили в какой-то фургончик или пикап, вообще не имевший окон. В течение тех нескольких секунд, пока меня переносили из вертолета в кузов, детинушки просто взяли меня покрепче под локти и перепрыгнули из дверей в двери - я успел увидеть довольно свежую зеленую траву в узком промежутке между бортом вертолета и задним бампером фургона. Кроме того, краем глаза удалось разглядеть какие-то довольно высокие деревья, немного облаков и синего неба. Впечатление было такое, что вертолет приземлялся на какой-то лесной поляне или парковой лужайке.

Фургон некоторое время ехал по чему-то неасфальтированному, обиженно поскрипывая рессорами и раскачиваясь с боку на бок. Затем он выбрался на твердое покрытие и, блаженно заурчав, прибавил скорость. Через узкие вентиляционные щели в кабину задувал встречный воздух, довольно свежий, с приятными лиственно-цветочными запахами. Ни разу за первый час пути не попалась встречная машина - во всяком случае, шум ее мотора я бы услыхал. Все это время мы ехали через лес или парк, потому что в кузове по-прежнему ощущался приятный лесной запах. Однако этому настал конец, когда фургон круто свернул направо и сквозь вентиляцию потекла смесь испарений гудрона и бензина. Тут сразу же загудело в ушах от проносящихся мимо встречных и обгонных машин. Теперь мы неслись по автостраде и, должно быть, с приличной скоростью. Несколько раз фургон менял направление своего движения, то ли въезжал на лепестковые развязки, то ли сворачивал куда-то, то ли вообще разворачивался на 180 градусов. У меня даже если бы и было какое-то представление о том, куда мы едем, то оно потерялось бы начисто. Так прошло около двух часов. Я начал испытывать те самые муки, которые испытывала сестра Терри во время поездки в качестве похищаемой. В конце концов, и самим конвоирам, как мне показалось, стало не совсем уютно. Однако никому не хотелось сознаваться первому, и все мы мужественно дотерпели до следующий "станции".

Таковой оказался не то ангар, не то пакгауз, куда в конце концов заехал фургон. Судя по всему, место тут было нелюдное, а скорее всего и вовсе заброшенное. Поэтому слить лишнюю жидкость всем четверым никто не мог помешать. Я говорю "четверым", потому что, помимо охранников и меня, та же нужда оказалась и у водителя. Правда, он вышел из машины только после того, как мы в нее влезли, а о том, зачем он выходил, я догадался по характерному журчанию. Я припомнил анекдот про дедушку Ленина со словом "конспирация" и хихикнул. Мордовороты не отреагировали.

Вот тут, видимо, впервые за все время этого пути "с пересадками", что-то не состыковалось. Кто-то опаздывал, потому что мы около десяти минут простояли в душном ангаре. На каменных рожах сопровождающих отразилось отчетливое недоумение, а затем и беспокойство Оно исчезло лишь после того, как послышался шум мощного мотора. Подкатил точно такой же фургон, и мои конвоиры отстегнули от своих запястий браслеты наручников. Два других джентльмена, одетых немного по-другому, но очень похожие на первую пару, пристегнули меня к себе и пересадили в другой фургон. Первым из ангара выехал тот, на котором меня сюда привезли. Та машина, в которую меня пересадили, отправилась спустя десять минут. Однако, как мне представилось, второй фургон пошел совсем в другую сторону.

На сей раз дорога оказалась короткой. Я услышал гул авиационных двигателей и иной, хорошо знакомый аэродромный шум. Фургон задом заехал по аппарели в грузовой салон, и задние дверцы открылись. Я ожидал, что сейчас меня высадят, но просчитался. Конвоиры крепко ухватили меня за правую руку, и один из них прямо через одежду вколол мне в предплечье какой-то препарат из небольшого шприц-тюбика, похожего на те, что имеются в армейских аптечках на случай поражения нервно-паралитическим газом. Я сразу почувствовал слабость и вырубился... Должно быть, на очень долгое время.

Очень дурацкий сон Короткова

Конечно, я вырубился не совсем и даже не наглухо. Впечатление было даже, что я не сплю, - уж очень все, что мне мерещилось, было похоже на явь. Вместе с тем я ни на минуту не забывал, что я сплю. Вот такая ерунда.

Неведомо откуда опять возникла знакомая картинка палаты с приборами и компьютерами, откуда меня увезли несколько часов назад, и появился все тот же дядька в камуфляже, с вязаной маской на лице. Самого себя я, как это ни странно, вовсе не видел. "Главный камуфляжник" - другого названия я ему придумать так и не сумел - опять уставился на меня своими грустно-мрачными глазами и заговорил. На сей раз он заговорил по-русски, хотя до этого я от него ни одного русского слова не слышал. Английский, унаследованный от Брауна, я никуда не потерял, испанский мне тоже сохранили, однако то, что бывший "серый кардинал" заговорил по-русски, должно было иметь какой-то смысл. Смысл этот до меня дошел. Только после того, как я понял: он общается со мной по телепатии.

- Привет! - сказал он. - Ты нормальна себя чувствуешь?

- Да, - ответил я, - по-моему, все в порядке. - Признаков раздвоения не ощущаешь? - Нет. Я один. Брауна нет, только кое-что из его памяти.

- Это хорошо. Теперь слушай и запоминай. Ты возвращаешься в Россию. Как ты сможешь там устроить свою жизнь - твое дело. Если захочешь угодить в сумасшедший дом, можешь рассказывать все, что заблагорассудится. Все равно никто не поверит. В твоих документах - а верить будут только им! - будет отражено совсем другое, выдуманное нами, но куда более правдоподобное. Если будешь придерживаться этого - станешь жить нормально. Так вот, согласно твоим документам, ты отбыл год в дисциплинарном батальоне по статье за неуставные взаимоотношения, затем честно дослужил, сколько положено, и даже вновь был принять в комсомол. Правда, уже не в Германии, а в СССР. Пребывание в дисбате не влечет за собой судимости и связанных с нею ограничений в правах. Все, что ты мог запомнить о дисбате, мы тебе загрузим в память. Оно будет смотреться так же, как то, что ты помнишь о Брауне, - будто кадры из когда-то увиденного фильма. Но ты сможешь достаточно толково пересказать это тогда, когда понадобится.

- Зачем вам все это?

- Узнаешь в свое время. Запомни на всю жизнь: ты - наш. Ты будешь жить под нашим контролем и выполнять наши указания, если нам это понадобится. Сам по себе ты - никто и должен это осознавать. Это нелегко осознать, но придется. Если не захочешь, все равно заставим, отказаться не сможешь. Ты - робот, понял?

Конечно, я понял. То есть не совсем в общем-то, но уловил, что попал в зависимость, от которой не так просто будет отвертеться. Еще во сне понял, но убедился только наяву.

Дело в том, что проснуться я ожидал где угодно, но только не там, где проснулся. Не знаю даже, сразу ли я в это поверил или думал, что сон продолжается.

- Вставай, зема, дембель неизбежен! - услышал я бодренький, хотя и хриплый голос. На меня дохнуло долговременным перегаром, в уши ворвался неразборчивый гомон плацкартного вагона, стук колес на стыках. Глаза с трудом открылись и увидели замызганное окно, за которым пробегали пропыленные древонасаждения, телеграфные столбы эпохи первые пятилеток, свежескошенные луга, приземистые деревеньки с крестами телевизионных антенн над крышами. В отсеке вагона сидела очень бухая и довольная жизнью публика из разных родов войск, наслаждавшаяся волей и приближением родных мест. Меня тормошил за локоть лохматый парень в майке-тельняшке с наколотой на плече вэдэвэшной эмблемой и надписью "Витебск" - должно быть, служил там.

- Вставай, похмеляйся, рабочий народ! - дурашливо запел братан, протягивая мне солидную эмалированную кружку, заныканную, должно быть, в родной части. Кружка, само собой, была не пустая, в ней плескалась то ли плохая водка, то ли хороший самогон.

- Не нюхай, не нюхай, корефан! - подбодрил лохматый. - Залпом - и все ништяк!

Голова у меня действительно побаливала, а во рту было гнусно. Похмельный синдром сделал меня тупым и невосприимчивым.

От выпитого полегчало. Я ощутил даже какую-то легкость и освобождение. Хотя я по-прежнему не понимал, почему не помню, как здесь оказался, волноваться из-за этого мне было лень. Хрен его знает, как они меня перетащили через границу и привезли в Союз - это их проблемы!

- А корешки у тебя, зема, так себе! - заметил витебский. - Принесли, закатили на полку - и пошли. Вроде им выходить на следующей... Ты посмотри по карманам, не свистнули чего-нибудь?

- Какие корешки? - удивился я. - Я один ехал...

- Это ж надо так нажраться? Ты чего, не помнишь, с кем пил? Опять же они вроде бы с тобой из одной части, служили вместе...

- Они не из нашей роты... - сказал я, потому что был убежден, уж тут-то не ошибаюсь.

- А-а, ну тогда ясно... - понял лохматый. - У нас между ротами тоже напряги были. Вплоть до полной месиловки. Тогда они, считай, вообще орлы. Чемоданчик занесли. Ты только глянь в него. Могли и скоммуниздить, если что нормальное было.

У меня едва не вырвалось: "А что, у меня и чемодан был?", потому что точно помнил, как меня сажали в самолет без всякого чемодана. Однако не захотелось выглядеть уж совсем идиотом. Тем более что чемоданчик был действительно МОЙ. Именно этот чемоданчик я некогда приготовил на дембель, купив его в нашем военторге. Толстенький такой "дипломатик". Но он, этот "дипломат", должен был остаться в нашей ротной каптерке, на нашей родной гэдээровской горочке. Неужели я по дороге из Штатов ненадолго в часть заехал? Да меня б там тут же в трибунал поволокли. Или хотя бы на губу для начала.

Я открыл чемодан. Нет, это точно был мой! На внутренней стороне была наклеена открытка-самоделка, сделанная нашим доморощенным фотографом в овале моя личная рожа, которой я самое зверское выражение придал, а вокруг пушки, танки, ракеты, корабли и флаги.

В чемодане лежал дембельский альбом, две пары трусов и маек, четыре пары разноцветных носков, мыльница с куском мыла "Красная Москва" в нераспечатанной упаковке, пластмассовый цилиндрик с зубной щеткой, тюбик зубной пасты "Хлородент", помазок и бритвенный станок.

- Денег не было? - спросил лохматый.

- Я не помню, - сказал я, - может, пропил. На всякий случай я все-таки полез в карман и нашел бумажник. Там по-прежнему находились военный и комсомольский билеты, авторучка за 35 копеек и фотография Наташи Ивановой. Однако сверх этого там оказалось двадцать пять рублей пятерками и отпускное свидетельство. Согласно ему я должен был встать на учет в Кунцевском РВК города Москвы.

- Мальчики! - не очень свежая, но молодящаяся проводница появилась в проходе - Давайте сворачиваться! К Москве подъезжаем. Билеты кому нужны?

- Нужны! Перекомпостировать надо! А я просто на память возьму! - загалдели мужики и растащили из кожаной сумочки проводницы, где были рассованы по ячейкам наши плацкарты, каждый свой билет. Лохматый при этом порадовал проводницу тем, что погладил ее по объемистой заднице.

Я развернул билет и обнаружил, что ехал от какой-то совершенно неизвестной мне станции. Может, когда нас везли из учебки в Германию, я ее и проезжал, но явно ночью и без остановки... Не то Комаровичи, не то Закоровичи - короче, где-то в Белоруссии.

- Как тебя звать-то? - спросил лохматый.

- Николай.

- А я Игорь. Ты москвич?

- Да вроде бы. Детдомовский.

- Ну и куда ты теперь? - озабоченно посерьезнел Игорь.

- Пойду в детдом для начала, авось не прогонят.

- А потом?

- Потом в военкомат. Может, направление дадут куда-нибудь или комсомольскую путевку.

- Ага, в Сибирь, по зову сердца, гнуса кормить, - хмыкнул Игорь - На фига тебе? Даже если в Москве предложат - все равно хреново. Либо ментуру, либо водилой, если умеешь, только сперва на курсах покантуешься со степухой в полста рэ.

- Потом-то до трех сотен выгнать можно - не согласился другой попутчик, приземистый парнишка, застегивая свой китель с черными автомобильными петлицами. У него на груди поблескивал синий значок с цифрой один.

- Тебе проще, - проворчал Игорь, - тебя можно сразу на автобус сажать. Тем более что сейчас одна лимита туда идет.

- Придумаю что-нибудь, - отмахнулся я. - Не в Америке, безработных нет.

Вот когда, пожалуй, до меня по-настоящему дошло, какая разница сейчас между мной и всеми этими пацанами. Я ведь еще вчера был в этой самой Америке, и все говорили со мной по-английски. Я мог бы запросто сейчас огорошить всех, выпалив какую-нибудь английскую фразу. Или испанскую с хайдийским акцентом. И не только "Хау ду ю ду?" или "Буэнос диас!" Правда, меня тут же повело на сомнения. "Ну, допустим, в Майами я действительно прилетел и пошел с Марселой в здание аэропорта. А дальше вырубился. Может, меня действительно еще тогда скоммуниздили братья-кагэбэшники?" Привезли куда-нибудь в эти самые Закоровичи-Комаровичи, где у них еще с партизанских времен бункер открыт, и пошли мозги полоскать. Что им стоит свозить на ближайший аэродром и покрутить в воздухе на вертолете или самолете, чтоб я, дурак, думал, будто они меня из Майами в Голливуд увезли? Зачем? А хрен их, штирлицев, знает - работа у них такая. Не обведешь - не проживешь".

- Тебе еще налить? - предложил Игорь. - Не выплескивать же?

Он потряс бутылку с остатками "Русской", где еще оставалось граммов сто.

- А ты?

- Да мне, Никола, силы беречь надо! Батя же, если телеграмму получил, уже банкет готовит... Слушай! Поехали к нам. Успеешь ты в свой детдом и в военкомат. Отдохни! У нас клево! Речка, лес, рыбалка. И всего полчаса на электричке, вон, как раз проезжаем!

- Это, выходит, обратно? - усмехнулся я.

- Ну и что? Тебе так и так в Кунцево на электричке возвращаться. Подальше проедешь чуть, а не понравится у нас - минут двадцать, и ты в Кунцеве.

Я допил из горла оставшиеся сто грамм и хлопнул по крепкой ладони Игоря.

На природе

На перроне мы долго трясли всем попутным дембелям руки, обнимались, хлопали по плечам и орали. Пара милиционеров, прохаживавшихся по перрону, не обращала на это внимания. Они сами, судя по рожам, недавно отслужили срочную, и все это дело вполне понимали. Военный патруль тоже скромно посматривал в противоположную сторону: шум был, а драки не было...

Народ расползся, и нас осталось трое: я, Игорь и водитель I класса, которого все называли Лосенком. Я уж не помню, с каких рыжиков он решил ехать с нами. Вообще-то Лосенка звали Юрой, но это имя для него употребляли очень редко.

Мы прошли через вокзал, очутились у пригородных касс-автоматов, Игорь орал, что можно не брать, но я уперся и купил всем троим билеты. Потом через подземный переход прошли на самую дальнюю, у забора, платформу. Здесь купили опять же за мой счет, три мороженых по 19 копеек в хрустящих вафельных стаканчиках и, пошучивая насчет "вафель", схрупали все за пару-тройку минут. На платформе толпился в основном всякий дачный люд: с рюкзаками, пакетами, авоськами. Все было такое привычное, свое, родное, бестолковое...

На меня пялили глаза. В отличие от своих спутников, одетых в ушитую парадку, на мне был линялый комбез, да и загорел я, само собой, куда чернее как-никак всего месяц, как с Антильских островов вернулся... Смешно, но я уже начал сомневаться в этом. Может, мне все это дело во сне показали? И придумал я себе этого Брауна с невероятными приключениями... Я прикинул, что сейчас, если бы я взялся рассказывать Игорю и Лосенку про свои похождения, то под бутылку они бы с радостью все выслушали с интересом, а потом сказали: "Ну, здоров врать!" И были бы правы. Я сам бы ни за что не поверил.

Электричка подошла, мы влезли и сумели усесться, хотя народу набилось много. Проехали с десяток остановок...

- Вон Афган сидит, - вдруг сказал Лосенок, показав куда-то за мою спину. На соседних лавочках разговаривали четверо, одетые в необычную по тем временам форму с кепками-ушанками на головах, с выгоревшими до желтизны ХБ погонами-хлястиками, широких мятых брюках и в ботинках. Они тоже были выпивши, но говорили как-то вполголоса, а один все пытался подобрать на гитаре какую-то незнакомую песню.

- С понтом дела, - заметил Игорь, впрочем, постаравшись, чтоб "афганцы" его не услышали. - Воевали! Может, где-то пару раз пальнули в них, а уже куда там - ветераны!

- Вообще-то, чтоб убить, и одного раза хватит, - неожиданно сказал я. Тут у меня начали выпрыгивать из памяти разные эпизоды, словно бы кадры из фильмов. Их для меня "отсняли" глаза Дика Брауна да и мои собственные тоже, которыми пользовался Браун на Хайди. То рядовой - по-ихнему "приват" - Брайт с дырявой головой, то разорванный в клочья Комиссар, то Камикадзе, обугленный, как головешка. А наша с Киской атака на научный центр? Сколько мы тогда уложили?

Я обернулся и увидел мрачноватый взгляд из-под козырька. Через щеку у мужика тянулся неровный розовый шрам со следами швов. Ему вряд ли было больше лет, чем мне, если, конечно, считать, сколько лет прожило мое тело.

- Чего уставился? - хрипло пробурчал он, обращаясь ко мне. - Морда не нравится? Хошь, такую же обеспечу?

- Андрюха, - хлопнул его по плечу другой, настроенный миролюбиво, остынь, а? Сегодня день нормальный...

- А хрена ли он зырит? - дернулся тот, что со шрамом, - всем, блин, надо вылупиться...

- Чего ты хочешь? - усмехнулся его товарищ. - Это ж дети. Жизни не знают...

- У, е-мое, взрослые нашлись! - задиристо привскочил Игорь, но я дернул его за ремень и усадил на место.

Но того, со шрамом, уже повело. Кроме того, Игорь своим выкриком наступил на хвост и остальным. Тот самый парень, который осаживал шрамоватого, встал и не спеша подошел к нам.

- Вы чего, ребята? - сказал он тихо и зло, - Совсем оборзели? Может, в тамбур пройдем, потолкуем?

- Погоди, - теперь я встал, потому что Игорь с пьяной балды уже готов был, не дожидаясь выхода в тамбур, показать, чему его в ВДВ учили. А у этих ребят тоже синели тельняшки в вороте хэбэ и, кроме того, злости накопилось на десятерых.

- А чего годить? - прищурился "афганец". - Вас, сучар, надо жизни учить! Сидели тут, падлы, спортом занимались! Ты видел, как человека миной разносит?

Народ, видя, что наклевывается крупная драка при вагонной узкости и трое на четверо довольно много, - срочно потеснился.

Матюки сыпались с обеих сторон. Я понимал, что лучший способ избежать драки - это не идти в тамбур, потому что "афганцы" тоже не хотят драться на людях. Вряд ли, конечно, кто-либо взялся бы нас растаскивать, но все-таки как-то неудобно - свидетелей много.

Андрюха со шрамом больше других рвался показать свою особую крутость. Отчего-то он прицелился на меня, хотя, честно сказать, один на один ему было нечего ловить. Разве что на злости бы выехал. Второй, тот самый, что предложил выйти, был поспокойнее. Но этот, судя по темным следам от лычек на выгоревших погонах, - старший сержант, был крепкий вол-чара. Пожалуй, по первой прикидке, мне его даже в паре с Игорем не удалось бы одолеть. Метр девяносто, лобастый, со здоровыми кулаками и длинными ручищами, без особых мышц, он был наверняка способен наносить режущие, хлесткие удары. Попадет в челюсть снизу - секунд на десять можешь отдохнуть. На костяшках кулаков просматривались мозоли - стало быть, в карате он кое-что смыслит.

В двух остальных тоже ничего утешительного не было. Они были где-то вровень с Игорем. А у нас третьим был Лосенок, который казался слишком малорослым для такого серьезного разговора.

Наконец на второй минуте перемата Андрюха со шрамом схватил меня за грудки. Не дожидаясь, пока он влепит мне по носу, я дал ему по рукам и оттолкнул:

- Не цапай, падла!

Шрамоватый отлетел на скамейку, завизжало сразу несколько баб, какой-то мужик заорал:

- Вы чего, совсем ох...ли?! - но разнимать не сунулся. Тот, что со следами от лычек, махнул, но я успел отшатнуться, и он достал меня только вскользь, по уху.

- Ну, бля! - выкрикнул Игорь и прыгнул на сержанта, но не подрассчитал, и тот вмочил ему справа здорового крючка. Шрамоватый Андрюха хотел добавить слева, но носом налетел на мой кулак и умылся красными соплями, плюс собственным клыком разорвал себе губу. Третий и четвертый "афганцы" одним махом перелетели через спинку сиденья в наш отсек и тут же сшибли на пол Лосенка. Я отскочил дальше в проход, потому что угодить в "пятый угол" мне как-то не улыбалось.

Вокруг заорали: "Милиция! Милиция!", но ее, конечно, не было. Верзила-сержант, пнув пару раз под дых нокаутированного Игоря, рванул на меня, не глядя на своего корешка Андрюху, который, разбрызгивая капли крови из разбитого носа и разорванной губы, фигачил Игоря по ребрам. В общем, я хорошо представлял, что будет дальше. Вся логика детдомовских драк и школьных тоже, а уж тем более уличных говорила "Беги, Коля!" Верзила, бесспорно, мог отметелить меня и один. В нем было под сто кило, и он хорошо знал все, чем я мог ему ответить. К тому же я слишком долго валялся в американских клиниках. Тренированности поубавилось. Поскольку трое остальных уже заканчивали топтать Игоря и Лосенка, то мне они тоже неплохо добавили бы. Месяц в больнице - самое слабое, на что я мог рассчитывать. Но тут, будто бы через невидимые наушники, мне кто-то рявкнул в ухо:

- Черный пояс девятый дан! - Кроме меня, конечно, этого никто не услышал. Но зато все увидели, что было дальше. Кроме меня

Нет, кое-что я тоже успел разглядеть и запомнить, но только отрывками. Какая-то дьявольская сила придала моему телу немыслимую реакцию, сверхвысокую подвижность и ударную мощь на порядок выше, чем я имел в лучшие времена.

От удара пяткой, точнее каблуком, в подбородок верзила рухнул на пол плашмя, будто получив пулю в лоб. Такой прием я видел, даже отрабатывал, наверно, но никогда в реальности не применял. Андрюха со шрамом, весь измазанный в собственной крови, перепрыгнув через Игоря, с отчаянной силой боднул меня головой в живот. Это была сила побольше, чем удар у нашего ротного, от которого надо было минут десять восстанавливать дыхание. Однако за какую-то долю секунды та страшная сила, которую мне кто-то передавал, превратила брюшной пресс в нечто твердокаменное. С тем же успехом Андрюха мог боднуть головой парапет на набережной. От удара он завалился набок и остался лежать. Игорь, размазывая по лицу кровь (ему тоже успели нос расквасить), отполз в сторону, потому что те, что пинали сжавшегося в ком Лосенка, разом сунулись ко мне и очутились на полу. Я не помню, как сшиб их! Слишком быстро были нанесены эти удары.

- Убили! Убили! - истошно взвыла какая-то бабка - Держите!

Ну, это она слишком много хотела. Те, кто мог, уже были в других вагонах, а те, кто от страха двинуться боялся, жались в стороне от прохода, у окон вагона.

Как раз в это время поезд стал притормаживать Игорь с Лосенком, кое-как встав на ноги и оклемавшись, матерясь, отводили душу, пиная вырубленных "афганцев".

- Остановка! - крикнул я - Завязывай! Хватай шмотки - и ходу!

Все. Я снова стал обыкновенным. Мы похватали чемоданы и выскочили в тамбур, а оттуда, едва с шипением разошлись в стороны двери вагона, выпрыгнули на перрон. Сбежав с платформы вниз, мы нырнули в гущу придорожной посадки и, убедившись, что за нами никто не гонится, присели на чемоданы.

- Е-мое, - сказал Игорь, - это ж надо так влететь!

- Точно, - прошепелявил Лосенок, - мне зуб вышибли.

У Игоря был разбит нос, имелась ссадина на скуле и обещал быть фингал под глазом. Лосенку рассекли бровь, разбили губу и ободрали ботинком шею. У меня одно ухо было заметно горячее другого, а когда Лосенок достал из чемодана зеркальце, и мы по очереди изучили свои травмы, я убедился, что оно здорово распухло и покраснело. Оба кулака были ободраны, а еще царапина на лбу, но я ее получил, кажется, уже после дела, продираясь через кусты.

- Ну, ты даешь! - восхищенно, даже слишком, заметил Лосенок - Как ты их сделал?! Класс!

- Толково, - подтвердил Игорь, - я вот сплоховал - подставился.

Он осторожно поворочал челюстью.

- Вроде не своротил Ну, у него и удар! Я аж не почуял.

- Умыться бы надо, - озабоченно сказал Лосенок, - а то все в кровянке. И зачем я, блин, с вами поехал?!

- Да, ладно, - отмахнулся Игорь, - чего там! Сейчас сядем на следующую электричку, две остановки еще доедем - и дома. А тем гадам - наука. Не фига выделываться. Вломили мы им хорошо!

- Это точно, - сказал Лосенок, которому хотелось поскорее забыть о том, как его пинали, и вспомнить о том, что он тоже сумел потоптать поверженных "афганцев".

- И все из-за фигни какой-то, - проворчал я, - посмотрел, видишь ли, не так! Суки драные! Козлы!

У меня на душе было как-то очень кисло. Правда, радовало, что отделался я более-менее легко и вроде бы навалял сразу четверым нехилым мужикам. Однако тошно было, что подрались из-за ерунды, хотя ребята в общем-то были не самые дерьмовые. Если бы Игорь не полез в бутылку, так, наверно, ничего бы и не было. Но, конечно, кислее всего было оттого, что сон, показавшийся мне очень дурацким, были вовсе не сном, а чем-то другим. Во всяком случае, в том, что мной кто-то управляет, я убедился надежно.

Это означало, что те самые неизвестные хозяева, а точнее, тот самый "главный камуфляжник" может приказать мне все, что угодно. Или убить кого-нибудь, или самому сдохнуть. И ничегошеньки я сделать не смогу! Я робот! Правда, соображающий.

Вот я и сообразил, что мог, повинуясь командам, которые долетали до меня хрен знает откуда, приложить насмерть этих вообще-то не самых дерьмовых ребят-"афганцев". Своих, русских, советских. Ведь Браун, сидя в моем теле, одним ударом вдавил нос негра Варгаса в его мозги. Где гарантия, что теперь уже я сам не провернул что-то похожее?

Стало страшно. Я начал представлять себе, как отошедшие от перепуга граждане-пассажиры, приглядевшись к тому, что "афганцы" не встают, понемногу начнут беспокоиться, вызовут милицию, и выяснится, что те, кто этих "афганцев" уложил, выскочили на такой-то остановке. Скажут, что нас было трое, поди, сумеют и описания дать. Мой комбез - примета хорошая, кроме того, я наверняка лучше всех запомнился, потому что единственный из семерых не падал.

- Электричка идет! - прислушался Игорь. - Давай бегом!

Мы побежали. Успели запрыгнуть в вагон, но на сей раз решили постоять в тамбуре, чтоб не пугать народ своими рожами. На сей раз доехали без приключений.

На платформе стояла группа пацанов.

- О, Игоряша! - завопил кто-то. - Здорово! Игорь помрачнел. Ему не шибко хотелось светиться синяками в кругу друзей.

- Где это вы так? - ухмыльнулся какой-то конопатый допризывник. - "Принял столб за девушку, хотел поцеловать, ой, как не хотелось мне морду разбивать..."

- Не везет сегодня солдатам, - заметил другой, - перед вами поезд приходил, четверо "афганов" с фингалами приехали.

- Один высокий, один со шрамом? - быстро спросил я.

- Точно, один здоровый. И со шрамом был, только у них у всех на мордах накорябано.

- Они к нам подходили, - пояснял какой-то патлатый, - спрашивали, где Санька Терентьев жил...

- Погоди, - удивился Игорь, - он чего, переехал, что ли?

- А ты чего, не знаешь? Привезли его с Афгана... В цинковом гробу.

Игорь опустил голову, видно было, что ему это совсем крылья подрезало.

- Ну, дела... - вздохнул он. - Он же со мной с одного призыва. Мы даже в одну учебку попасть могли. А потом - поменяли... Вот, блин, жизнь!

- Он, короче, под самый дембель погиб, - сказал конопатый, - им уже надо было в самолет садиться, а тут приходят и говорят: "Наш взвод в ущелье зажали, надо выручать". Ну, вот они и пошли напоследок... Говорят, что Санька там вообще всех спас, только его убили. Это мужики рассказывали, что его привозили.

- Эти? - перебил я. - Которые с фингалами?

- Нет, другие. Эти тогда не приезжали. Они вроде бы хотели матери Санькиной чего-то передать или отцу.

- Нехорошо получилось, - пробурчал Игорь, - выходит, они Санькины друзья, а мы их побили...

- Так это вы их? - удивленно спросил конопатый. - Втроем?

- Да вон, Колька один их всех уделал. Они б нас с Юркой затоптали, если б не он.

- Ты купаться не пойдешь? - спросил патлатый.

- К вечеру, может быть. Сейчас надо хоть домой показаться. Ладно, мы пошли!

Поручкавшись с земляками Игоря, мы двинулись по обочине асфальтированной улицы мимо домов, заборов, калиток... На улице почти никого не было. Те, кто работал, вкалывали, а те, кому работать было не нужно, сидели, должно быть, на речке. Я тоже предпочел бы искупаться, нежели наносить официальный визит, к тому же с распухшим ухом. Кроме того, известие о том, что "афганцы" тоже в этом благословенном месте пасутся, меня вовсе не радовало. Очень не хотелось нового мордобоя, тем более что на сей раз мои хозяева могли и не вмешаться, не передать мне свою таинственную силу... А вот у "афганцев" желание распечатать мне морду могло возникнуть.

Наконец, мы свернули в калитку небольшого, скорее дачного, чем сельского дома, обсаженного кустами смородины и крыжовником, с небольшим яблоневым садом, в междурядьях которого уже вовсю зеленела картофельная ботва с цветочками.

Чебаковы

Нас почти сразу заметили. Во-первых, здоровенная псина, сидевшая на цепи у самого входа в дом. Она обгавкала нас, едва мы отворили калитку и двинулись мимо крыжовника по кирпичной дорожке.

- Джек! - весело крикнул Игорь, и псина завиляла хвостом. Почти в этот же момент на крыльце появился сперва голый по пояс мужик, а затем полная, загорелая тетка в ситцевом халате и шлепанцах.

- Игорек! - завизжала тетка. - Слава Богу! Родичи - как я понял, тетка была мамой, а мужик - папой Игоря - подскочили к нему и стали лобызать. Мне было немного завидно. Я не знал на всей земле ни одного человека, который бы так обрадовался моему возвращению. В детдоме, наверно, просто поулыбались бы, поспрашивали, но на шею виснуть никто бы не стал.

- Ой, батюшки! - вскрикнула мамаша, наконец-то разглядев, что у Игоря ссадина и фингал. - Да ты весь избит! Кто тебя?!

- Долго объяснять... - отвернулся Игорь. - Подрались по дороге.

- Это фигня, - сказал благодушно его папан, - синяки мужчину украшают. Вам вломили или вы вломили?

- Да мы, мы... Вот, пап, знакомься, это Коля. А это Юра.

- Вместе служили? - поинтересовался папаша.

- Вместе ехали.

- Ехали, ехали и - подрались?! - проворчала мать. - Ой, дураки! Ой, дураки! Ведь и убить бы могли... Здоровые такие, силу деть некуда...

- Ладно тебе стонать, - отмахнулся отец, - чего не бывает, верно? Значит, я - Иван Михалыч Чебаков, а это жена моя - Валентина Паллна. Будем знакомы!

- Николай, - я осторожно пожал Чебакову заскорузлую от мозолей лапу. Лосенок тоже скромненько поручкался.

- Ладно, чего стоять, - распорядился Иван Михалыч, - давай, Валентина, накрывай. И зови Зинку с Ленкой, одна не корячься.

- Давайте поможем! - деловито предложил Лосенок. - Чего надо делать?

- Сиди! - строго заметил Чебаков. - Три бабы в доме, не справятся, что ли? А мы тут посидим на скамеечке, покурим. Чемоданы только в комнату занесите. Игорь покажет, куда...

Когда мы вернулись, Чебаков-старший повел нас в тенистый угол сада, где на врытых в землю обрубках бревен были устроены скамейки и столик. За таким хорошо стучать в домино или пить пиво.

У забора, в недрах малинового куста, Чебаков разыскал ведро с водой, где обнаружилось четыре бутылки "Жигулевского".

- Глаз - алмаз! - похвалился он. - Как знал - четыре положил. - После этого Михалыч сходил к сараю, где у него на веревках сушились подлещики и плотвички. Взяв каждому по паре штук, Чебаков зацепил рубчатую пробку на край стола, прихлопнул ладонью и так открыл бутылку.

- Нормально, - похвалил он, хлебнув из горлышка. - Не остыло. Ну, давайте? рассказывайте. Как там, в армии было, не туго?

Игорь начал рассказывать, мы с Лосенком помалкивали, посасывая пиво. Наверно, и я бы тоже рассказывал, если бы у меня были родители. И если б сам я был нормальным, обычным дембелем. Даже привирал бы, например, для понта, как это делал Игорь. Конечно, и мне бы хотелось показаться покруче, половчее, чтобы отец не знал о том, что и мне иногда доводилось тосковать под славными алыми знаменами...

Россказни Игоря перебила звонкая фраза:

- Все готово, идите кушать, мама зовет!

- Ленка, - представил Игорь, - сеструха. Их таких двое, они близнецы. Вторая - Зинка, у нее родинка на шее.

- Ты бы, папа, их хоть умыться сводил, - поджав губки, сказала длинноногая, в коротком платье, белобрысая девица, похожая на Игоря, - а то от них портянками пахнет...

- Ладно тебе, - проворчал Михалыч, - вечером баню натоплю. А сейчас и так сойдет, в умывальнике вода есть, морды сполоснут, и хватит.

- А у вас баня своя? - спросил Лосенок. - Здорово!

- Потом все покажу. Вы на девку не обижайтесь, они у меня обе шибко умные уродились. В институт идти хотят. Иностранные языки учить. Думают, за границу их возьмут, прошмондовок...

- Папа! - повысила голос Лена.

- А чего? Все одно не возьмут вас, приблудных. Там тыщи надо давать, чтоб пропустили. Завалят на экзаменах, да и все.

Лена убежала, а Чебаков-старший повел нас к умывальнику. От пива и сушеной плотвы аппетит только разыгрался, и я почуял великую жажду пожрать на халяву. Обедать сели на терраске.

Не знаю, долго ли Чебаковы готовились к приезду сына, но стол вышел у них не хилый. Шампанское, водка, пиво, квас в бутылках, на тарелках маняще ароматились холодцы, салат из помидоров, огурцов и лука, свекла с майонезом, чего-то куриное, чего-то рыбное, грибки соленые, пироги... И все такое домашнее, не казенное. Нигде до сей поры мне ничего подобного лопать не приходилось...

- Так, - сказал Иван Михалыч, алчно блеснув узкими, немного припухшими глазами. - Значит, девочкам шампань, а мальчикам - родимую...

- Мне тоже водочки налей, - улыбнулась Валентина Павловна. - Не каждый день сын приезжает...

- Ну, со свиданьицем! - провозгласил Михалыч. Звякнули рюмки.

На террасе было прохладно, распахнули две застекленные рамы, и оттуда заструился прохладный воздух. Игорь сидел во главе стола, как именинник, Михалыч справа от него, Павловна - слева, потом напротив друг друга близнецы, а дальше, по разные стороны стола, мы с Лосенком.

Поскольку рядом с Лосенком сидела девица без родинки, то есть Лена, я сообразил, что рядом со мной сидит Зина. Они и правда были очень сильно похожи друг на друга. Лосенок попытался проявить галантность и положить Лене салат, но та сказала:

- Не беспокойтесь, сама разберусь.

Лосенок покраснел и, скромненько положив себе холодца, сидел немного скованно. Я своей соседке услуг не предлагал, потому как решил, что и мне скажут какую-нибудь гадость. Девчонки были симпатичные, даже красивые, но уж слишком воображулистые. Опять же, я не был уверен, что от меня действительно не пахнет портянками, потому что комбез я не снимал с себя ровно столько, сколько меня везли из западного полушария в восточное. А сколько это заняло суток - я мог только догадываться.

И потом я хотел жрать. Наверно, я должен был набрать калории после месяца в коме - если это, конечно, было на самом деле. Я вообще очень сильно сомневался во многом, что еще вчера казалось вполне реальным. Если бы не сегодняшняя драка с "афганцами", так я б и вовсе подумал, что все во сне привиделось...

- Ох, и хорошо мне! - произнесла, раскрасневшись, Павловна, - Сколько ж я поволновалась! Даже в церковь ходила, Богу свечки ставила... Наверно, есть он. Бог все-таки...

- Болтай побольше, - отмахнулся папаша, - чего там с ним стрястись могло? В Афганистан бы попал, тогда еще понятно, можно бы поволноваться.

- Терентьевы вон не дождались... - вздохнула Павловна. - Гроб получили. Сегодня его дружки заехали, небось уважают. Тоже подрались, видно, где-то. Кто-то им синяков понаставил. Ну, молодежь теперь - бандиты готовые!

- Вы на похоронах-то у Саньки были? - спросил, помрачнев, Игорь.

- Сходили... - проворчал Михалыч. - Век бы не ходить. Гроб открыть и то не разрешили. Говорят, в куски...

- Помянем? - предложил Игорь. Встали. Выпили, не чокаясь.

- Закусили? - спросила Валентина Павловна. - Теперь горяченького похлебаем!

Она отправилась на кухню и принесла оттуда кастрюлю наваристого борща... Девчонки быстро собрали тарелки из-под закусок, расставили глубокие, мать стала разливать половником пахучее до слюнотечения вкусное варево. Мне она не пожалела - аж до краев.

- А похоронили-то как, с салютом? - спросил Игорь.

- Тихо похоронили. В военкомате сказали, чтоб не очень звонили по округе. Ну а у нас-то разве спрячешь? Не Москва. Человек с полета пришло. За эту войну у нас уже пятый. И по-моему, ни разу с салютом не хоронили. Да и гробы тоже не открывали.

Я вспомнил, как там, в поезде, верзила-"афганец" орал: "Вы видели, как человека миной разносит?" Я-то видел, хотя и глазами Брауна. Во Вьетнаме. А мины там, возможно, были те же, что у душманов, - наши. Мог и сам я взлететь на мине там, в объекте Х-45... Если б у той, на которую я наступил, не разъело начисто взрыватель.

Правда, я никогда не думал о том, что бывает, когда куда-нибудь, где нет войны, привозят обитый цинком гроб и говорят: "Вот здесь ваш сын. Его на куски разорвало. Не открывайте, ради Бога!" Хорошо, что борщ к этому времени я уже съел целиком.

И тут я услышал английскую речь. Моя соседка, обращаясь к своей копии, сидевшей напротив, произнесла:

- Не кажется ли вам, леди, что мы попали в дурное общество?

- О да, мисс, это люди не нашего круга...

В памяти моей что-то чиркнуло, законтачило. Я вспомнил, как лежал в юаровском госпитале, где читал классическую британскую литературу после непристойного ранения в задницу. Конечно, лежал не я, а Браун, и мне не пробивало осколком мины обе половинки навылет, но какую-то боль в этом месте я почуял. Правда, это было не главное. Главное, я припомнил прочтенных там Лоренса Стерна, Тобиаса Смоллета, Чарлза Диккенса, наконец. Я ведь их в подлиннике читал, то есть не я, конечно, а Браун, но ведь я все помнил... И уж не знаю отчего, но бес толкнул меня в ребро, и я небрежно выдал:

- На вашем месте, милые леди, я не делал бы столь поспешных выводов...

На лорда я, разумеется, походил не очень, опять же мне мешал "прирожденный" американский акцент, доставшийся по наследству от Брауна, однако на близнецов моя фраза произвела впечатление атомного взрыва.

Впрочем, не только на них. Папаша Чебаков довольно заржал:

- О, молодец! Умой их, умой! А то взяли моду между собой по-английски болтать. Чтоб не понимали их, значит. И чтоб отцу с матерью доказать: мол, неумытые и неграмотные! А мы, дескать, вами выхоженные и выкормленные, вас ни в грош не ставим!

- Ну все, завелся! - проворчала Валентина. - Другой бы радовался, что девки учатся, а этому - зазорно. А чего ты им сказал-то, сынок?

- Ну, это так не объяснишь... - засмущался я.

- Матом обложил? - ухмыльнулся Михалыч.

- Не все ж такие, как ты, - произнесла Зинка, - он просто сказал, чтоб мы не делали поспешных выводов.

- Это каких же таких выводов? - сощурился папаша.

- Насчет нашего застолья, - пояснила Лена. - Я сказала Зинке, что здесь одни дураки сидят!

- Что-о? - побагровел Иван Михалыч. - Что ты сказала?

- Что слышал! - Ленка и Зинка разом встали из-за стола и вышли с терраски в сад, а затем убежали за калитку.

- Вот засранки! - Чебаков налил себе стакан "Русской" и осушил, не поморщившись. - Кормил, учил, а они... А все ты!

Он погрозил кулаком Валентине Павловне.

- Перепил! - сказала та строго. - Все, отбой. Спать иди!

Тут стало ясно, кто в этом доме хозяин. Чебаков пробурчал что-то насчет того, что все бабы - суки, и удалился.

Лосенок клевал носом, Игорь сидел пригорюнившись. Видать, у них водка пошла на старые дрожжи.

- Идите, сынки, отдохните, - вздохнула Валентина Павловна, - устали с дороги небось. В сараюшке прилягте. Проводи гостей, Игорек!

Мы с Игорем взяли Лосенка под руки и пошли в сараюшку. Внизу был насест с курами, хлев, где похрюкивал небольшой поросенок, а наверху нечто вроде мансарды с квадратным окошком.

На полу было расставлено в ряд четыре тюфяка, подушки в цветастых наволочках и байковые одеяла.

Лосенок сразу, как плюхнулся, так и захрапел.

- У нас тут иногда родня на лето приезжает, - пояснил Игорь, - в дом-то всех не впихнешь, вот и сделали эту надстройку. Мы тут с Санькой в войну играли. Или в корабль... Эх, Санька, Санька!

Окошко "мансарды" было съемное. Рама со стеклами держалась на двух щеколдах. Когда мы его сняли - а стекла в нем были почти непрозрачные от пыли и грязи, - то стало попрохладнее, а кроме того, стало возможным рассмотреть дом напротив.

- Вон там Санька жил, - вздохнул Игорь, - я ему в окошко зеркалом светил. Сейчас не выйдет, солнце не с той стороны, а утром - в самый раз.

Как раз в это время на крылечко Санькиного дома вышли наши старые знакомые. Все четверо. Они уселись на ступеньки с гитарой, которая, выходит, во время драки уцелела, и стали тренькать, пытаясь чего-то спеть.

Игорь предложил покурить, выдал мне сигарету, но от первой же затяжки его замутило, и он спустился в курятник, где и блеванул. Вернувшись, он повалился на тюфяк рядом с Лосенком и захрапел. В два голоса у них здорово получалось, и я даже если б очень хотел, то заснуть не смог. Но, к счастью, я вообще спать не хотел, а потому мне храп не очень мешал.

Особо не показываясь из окна, я курил и посматривал на "афганцев": все мои отметки на них очень хорошо были видны. Судя по голосам, которые через улицу были отлично слышны, они тоже немного добавили, грамм по двести-триста. Пение у них не получалось, они отложили гитару. Разговор пошел о прошедшей драке, а потому очень меня заинтересовал.

- Ну как он нас, а? - не унимался Андрюха со шрамом. - Как детей!

- Да-а...- задумчиво прогудел старший сержант. - Крепкий попался. Но мы, если откровенно, сами козлы! С чего завелись-то? И главное, четверо на троих полезли. Несолидно...

- Толян, - чувствуя вину, проговорил Андрюха, - ну не могу я! Мне все эти, которые жизни не нюхали - вот где сидят! Каждая дрянь на рожу смотрит... Тошно! И у каждого словно бы вопрос: "А где тебе морду разбили?"

- Ты бы меньше думал про то, что там у них на уме, - посоветовал старшой. - Теперь вон еще и губу рассадили. Домой приедешь, небось будешь говорить, что душманы навернули...

- А этот парень в комбезе в Баглане не мог быть? - прикинул солдат, которого я вырубал последним.

- Навряд ли. Я всех братанов нюхом чую. И морда у него не такая, не пыльная. Обознался, Костя.

- Не, это не наш, - поддержал сержанта последний из четверых. - Загорел не так. Морпех, наверно, такой загар на море нарастает.

- А не хило бы сейчас в Анапу, верно, Миня?

- Съездим. Сейчас-то на какие шиши? За зиму накалымим и съездим.

- Туда надо с парой тыщонок ехать... - помечтал Толян. - Чтоб все было: телочки, винцо, пивцо и...

- Муха цеце! - дружно сказали остальные. Видать, это был какой-то общий прикол этой компании. Мне отчего-то очень захотелось к ним.

- Не, мужики, я помню четко: он не морпех, - вновь вернулся к теме драки Толян. - Он же не в черном берете был, а в голубом. Десантура. Может, спецназ? Очень толково бил. Понимаешь, такими ударами можно вообще положить. Наповал. А он - только чтоб вырубить. Это эти дурики пинать начали, он просто драку решил прикрыть.

- Да, - кивнул Миня, - он ведь тогда не сам полез, это Андрюха в него вцепился. И то он его бить не стал, а оттолкнул.

- Чего теперь искать и извиняться: "Прости, корефан, мы не правы?" проворчал Андрюха.

- Нет, конечно, но на будущее учесть... А то мы тоже, скажем так, оборзели. Мол, нам все нипочем, мы из Афгана, то-се... Надо иногда и поскромнее. А то и умыть могут.

- Ладно, будем скромнее... - согласился Андрюха. - Но сволочей все-таки бить надо.

- Только сперва определить надо, кто сволочь, а кто нет. Ладно, пойдем-ка могилку Санькину посмотрим... Сороковины пропустили, так хоть сейчас помянем.

- Ты у матери-то его спросил, как на кладбище пройти?

- Забыл, а она вроде отдыхать хотела. Неудобно беспокоить.

- Давайте напротив зайдем!

Миня и Толян встали с крыльца и пошли к калитке Чебаковых.

- Хозяева! - позвал Толян. - Эгей! Залаяла собака. От этого проснулся Игорь и отозвался:

- Чего надо?

- Это эти, - сказал я, - "афганцы". С которыми мы в поезде махались.

- Ну и чего им?

- На кладбище дорогу спрашивают.

- А-а... - зевнул Игорь. - Сейчас...

Мы слезли вниз, вышли из сараюшки. На лицах "афганцев" отразилось немало. И удивление, и беспокойство. Те, что оставались у Санькиного дома, встали с крыльца и двинулись через улицу.

- Привет, - сказал я, - давно не видались, верно?

- Здорово! - Толян протянул руку. - Вы местные?

- Местные, - многообещающе ответил Игорь, пожимая лапу Толяна, - какие проблемы?

- К другу хотим на кладбище сходить. К Саньке.

- Пошли, - кивнул Игорь, - провожу. Где кладбище - знаю, а где Саньку схоронили - нет. Может, по дороге спросим, а может, так найдем. У нас оно не такое большое, чтоб не найти. А Санька мне - друг.

- Ты тоже с нами? - спросил Толян, видя, что я двинулся следом за Игорем. - Тоже Саньку знал?

- Нет, я не здешний. Но схожу. Наверно, хороший парень был, раз вы после дембеля не домой, а сюда....

- Хороший, - кивнул Толян, - жалко, что ты его не знал.

Как ни в чем не бывало, мы вшестером пошли через поселок. Вроде бы и не дрались утром. Навстречу нам около сельпо попался конопатый, которого видели на станции. Он озадаченно поглядел и спросил:

- Вы че, скорефанились уже?

- Мы к Саньке идем. Покажешь, где схоронили?

- Само собой! - Пацан пристроился к нам, и мы продолжили свой путь. На каждом шагу Игорь говорил "здрасте", похоже, что и его тут все знали, и он всех знал.

Кладбище было небольшое, обросшее огромными липами, нависавшими над маленькой облезлой часовенкой. На нем вперемежку стояли крестики и столбики со звездами, каменные плиты-стелы и пирамидки. Было тихо, хмель на свежем воздухе проходил быстро, а потому стало грустно.

Прошли несколько рядов и аллей из могил, не очень ровных, и добрались до места.

- Вот тут он, - объявил конопатый (по ходу дела мы узнали, что его зовут Вовка), указывая на покрытый алюминиевой краской обелиск с красной звездочкой на верхушке. К обелиску была привинчена на шурупах табличка с надписью "Терентьев Александр Петрович" и датами жизни, между которыми было всего двадцать лет и два месяца. Еще была фотка: на ней Санька был в гражданке.

Как-то сами собой мы сняли головные уборы. Вовка и тот притих.

- Помянем, - сказал Толян, доставая бутылку и стакан. Всем досталось помаленьку, а остаток Толян налил в стакан, накрыл куском хлеба и поставил поближе к фотке.

- Прости, Саня! - Кто это сказал, я не уловил, но мог сказать кто угодно.

Потом мы молчали. Долго, до тех пор, пока не отошли с километр от кладбища. Лишь тогда насупленный Игорь положил руку на плечо Толяна и спросил:

- Как его... это? Ты видал?

- Долго говорить... - нехотя произнес Толян.

- Правда, что его под самый дембель?

- Ага, - ответил Андрюха. - Оттого и тошно. Мы тогда вместо молодых пошли. Добровольно. Комбат просто попросил: "Пожалейте пацанву!" Все поняли, что дело хреновое. Там ущельице хитрое, с норами. Говорят, через пещеры в Пакистан уйти можно. Разведгруппу туда с "вертушек" выкинули. Речка есть, а вдоль нее - типа тропы. Ну, на пальцах это не объяснишь... Короче, там эту группу и зажали. Ребята сели вкруговую на скале и по рации сообщили в батальон. А там, как назло, все в разгоне. Те, кого послать можно. Остались или молодые, или дембеля. Мы уже на Кабул, в аэропорт собирались. Ну, вот комбат и попросил. Санька и вызвался первым, а потом вон Толян, я. Костя, Минька, короче, все. Пошли, сделали. Хорошо, почти без потерь. Мне осколком по щеке, а Саньке из "бура" - прямо в затылок. Он, этот "бур", за два километра долбит.

- А те мужики, что его привозили, не так рассказывали, - заметил Вовка, они вроде говорили, что он там вообще всех спас.

- Они все правильно говорили, - кивнул Толян, - там у них фугас был приготовлен. И подрывник сидел с машинкой - только нажми! Всех бы камнями подавило. Ждал, когда мы начнем на откос выходить. А Саня его обошел и прищучил. А потом каску снял, чудак! Наверно, зачесалось или ремешок перетужил... Тут ему и влепили. Духи - они вообще. Им не подставляйся.

- А вы на речку не пойдете? - спросил Вовка. - Вода - класс!

- Пойдем! - кивнул Толян.

Чудо-юдо рыба-кит

Конечно, речка здешняя на Карибское море не тянула, но купаться в ней было можно. Даже поплавать немного. Вода была темная, цвета чая или коньяка, но прозрачная, без грязи, просто через торфяники где-то протекала. Весь берег на протяжении нескольких километров был обложен купальщиками. Даже оба берега. В одиночку, группами, с детьми, с собаками... там тетка разлеглась, там дед, там пара молодых. Но и для нашей компании пятачок нашелся. Правда, не у самой воды, а метрах в двадцати от реки, но пристроились. Скинули армейское, пропрелое, сбросили на травку и бегом! Бултыхнулись, заорали, заплескались.

- Вода! - заорал Толян. - Два года мечтал! - У-о-а-а!

- Да, это тебе не арык!

А я отчего-то вспомнил, как мы с Марселой плыли ночью от вертолета к песчаному островку, где встретились с Мэри и Синди... Было это вообще или это я придумал? А может, Браун фантазировал? Но помнилось хорошо, никуда не денешься...

Минут десять не вылезали из воды, хотя она все-таки была проточная и не самая теплая.

Когда вылезли, то увидели знакомых ребят Игоря, они играли в волейбол, став в кружок. Мы тоже встали, разогрелись. Потом развалились на траве подстилать-то было нечего.

- Нормально! - поглаживая себя по животу, сказал Толян. - Если бы не уезжать - вообще здорово.

- А зачем тебе уезжать? - спросил Игорь - У тебя чего - жена, дети?

- Нет у меня никого, - проворчал Толян, и я посмотрел на него другими глазами.

- Детдомовский? - спросил я. Это вышло как пароль

- Ага, - кивнул он.

- Я тоже.

- Надо же - покачал он головой - Считай, родня.

- Отца, мать помнишь?

- Помню, хоть и не хочу. Пьянь был - не приведи Господь. Я не знаю, на что меня мать кормила. А потом он ее убил. Ногами затоптал. Я видел, все помню, мне ведь уже лет семь было, я в школу ходил. Нажрался и ни с того ни с сего подумал, что она от него гуляет. Его забрали, а меня - в детдом. С тех пор не виделись. Объявился бы - я б его замочил и не заплакал. Сидеть только неохота из-за дерьма. Думаю, он и так сдох где-нибудь.

- А я своих вообще не видел. Я в дом ребенка попал. То ли подкинули, то ли отказались - не знаю.

- Ну и не жалей. Мы с тобой - главное достояние нашего народа. "Все лучшее - детям". Правильно? Спасибо родной стране! Без балды.

- Короче, - вмешался Игорь, - остаетесь тут?

- Дней на десять, - сказал Толян, - не больше Мне ж в Смоленск надо.

- Всего ничего! Можешь на электричках доехать. Прямая дорога.

- Нахлебничать неохота. У меня денег - хрен целых ноль десятых.

- Не боись, попросим батю, он тебе халтуру найдет. Хоть всем семерым. Если бы еще Лосенку нашел машину - так мы б такую шабашку сделали!

- Далеко?

- Да здесь, поблизости. В дачном поселке, там дачки ого-го-го ставят! Батя за прошлое лето полторы штуки выгнал. Это здесь, всего за три месяца, получается пятьсот в месяц! Я до армии тоже успел пошабашить. Главное - не в Казахстане, не в Сибири, а тут, рядышком. Ты можешь ничего не уметь - батя в два счета научит. И бревна тесать, и кирпичи класть. Безо всякого ПТУ.

- Посмотрим - зевнул Толян.

В поле моего зрения попали сестры Чебаковы. Они дружно брызгали водой на какого-то толстого, неуклюжего дядьку.

- Это что за Чудо-юдо рыба-кит? - спросил я у Игоря

- Дачник один, из поселка. То ли профессор какой-то, то ли еще чего-то. За границей бывает. Отец ему три года назад дачу выстроил. В два этажа, каменную. Туалет как в городе, ванна - настоящий дом. А он наших девок английскому обучил. Обещал в институт подготовить. Они ж в этом году, в августе, сдавать будут. Мать очень хочет, чтоб они поступили, а отец боится, чтобы этот Сергей Сергеевич их по ходу дела не оттрахал. Ты не смотри, что он толстяк, это так кажется. Ему и лет-то немного - чуть-чуть за сорок.

- А ты-то как на это дело смотришь?

- Мне, честно скажу, плевать. Им зимой уже по восемнадцать будет, сами умные. Не люблю только, когда они выделываются со своим английским. Батя - тот вообще на дух не переносит "Закаркали! - скажет. - Скоро по-русски разучитесь говорить!" А ты чего, тоже, что ли, говорить умеешь?

- В школе учил - неопределенно сказал я. Это была и правда и неправда. В школе я английский учил, но выучил я его совсем в другом месте.

Как видно, донимать меня вопросами Игорю было лень, и он уткнулся носом в руки, подставив спину под лучи уже клонящегося к закату солнца.

Тем временем близняшки вылезли из воды вместе со своим Чудо-юдом. Вблизи он выглядел немного по-другому. Конечно, брюшко у него немного отвисало, но не больше, чем у штангиста-тяжеловеса. Сергей Сергеевич обладал сложением Ильи Муромца, и я был готов поручиться, что для него не проблема толкнуть 200-килограммовую штангу или перекреститься четырехпудовой гирей. Лицом он тоже напоминал незабвенного Илюшу, потому что лицо это было украшено солидной темно-русой бородой, в которую вплелась эдакая благородная проседь. Точно такая же была и на мохнатой груди, а также на пузе. Наверно, ниже тоже, но дальше были плавки. Лысина у него даже не начиналась, и густой мокрый чуб немного нависал на лоб. Ростом Сергей Сергеевич, само собой, удался, и макушки далеко не маленьких девчонок - примерно, отметка метр семьдесят - находились где-то на уровне подмышек. Кроме того, Чудо-юдо обладал могучим басом и так раскатисто хохотал, что люди оборачивались на этот хохот аж со стометровой дистанции.

Выйдя из воды, они втроем - Чудо-юдо посередине (прямо Нептун с русалочками!) - двинулись к нам. Возможно, они просто шли к своим полотенцам, разложенным чуть правее, чем наша одежка. Так или иначе они прошли мимо нас, и Лена - та, что без родинки - заметила:

- Приятного отдыха, сэр! Надеюсь, что вам здесь нравится больше, чем на Багамах? - Разумеется, все это было произнесено по-английски. То ли ей хотелось проверить, действительно ли я говорю по-английски или только выучил фразу насчет "поспешных выводов".

- Благодарю вас, - ответил я голосом, который вполне походил на тот, каким разговаривал Дик Браун, играя с Соледад в "миллионера и служанку", - на Багамы я надеюсь съездить в будущем году, а в этом году загорал на Антилах.

Чудо-юдо удивленно вскинул мохнатые брови и остановился, а затем повернулся в мою сторону.

- У вас произношение настоящего янки, - произнес он на чистом английском, - только не припомню, из какого штата. Вы посольский ребенок?

- Надо вам заметить, сэр, что из детского возраста я вышел согласно действующему в нашем государстве законодательству... - Эту фразу я произнес почти так, как произносили ее классики британской литературы, прочтенные Брауном в юаровском госпитале.

- Чудо-юдо расхохотался и сказал по-русски:

- Давайте знакомиться! Меня зовут Сергей Сергеевич.

- А меня - Николай Иванович! - Я встал и церемонно наклонил голову. Конечно, это было не без Прикола, но Чудо-юдо и ухом не повел.

- Подходите к нам! - пригласил он. - Посидим, поболтаем... На англосаксонском диалекте!

- Во дает! - уже двигаясь следом за Чудо-юдом, услышал я реплику Толяна. Шпарит без запинки. Я ж говорил - спецназ.

Усевшись на полотенце рядом с Сергеем Сергеевичем и близняшками, я не очень знал, о чем следует говорить, но Чудо-юдо немедленно взял диалог на себя:

- Я очень удивился, когда Зина и Лена сказали мне, что один из друзей Игоря неплохо говорит по-английски. Причем, судя по всему, только-только вернувшись из Советской Армии. Знаете, это не часто встречается. Вы где-то учились?

- Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, - ответил я по-английски. Считайте, что у меня врожденный дар.

- Вам, наверное, следует поступать в институт, - заметил Сергей Сергеевич. - Разговорным языком вы владеете как родным. Я понимаю, что у вас, возможно, дана подписка о неразглашении ... Но все-таки вы привлекли к себе внимание. Вы еще не выбрали, куда будете поступать?

- Скорее всего вообще не буду, - ответил я по-русски.

- Желаете пополнить ряды славного и героического рабочего класса? прищурился Чудо-юдо. - Интересно, интересно. Хотя я знаю, что есть и такие рабочие. Правда, у них высшее инженерное образование и они выполняют разный шеф-монтаж в странах "третьего мира". Может, у вас такие планы?

- Я пока не думал, сперва хочу передохнуть и осмотреться. Я ведь только-только из армии.

- И все-таки решать придется, - улыбнулся Сергей Сергеевич. - Родители заставят.

- Меня некому заставлять, - тут я, наверно, был искренен, но не прав. Родителей, чтоб заставить куда-то поступать, у меня не было, но я как-то позабыл о том, что я - человек, от которого НИЧЕГО на зависит. Именно в этот момент опять проявила себя та непонятная сила, которая управляла мной во время драки в электричке. Правда, на сей раз она не стала подчинять себе мои мышцы. Она взяла под контроль мою речь. Я думал одно, а произносил совсем другое. Мне, только что произнесшему самонадеянную фразу, сразу дали понять: "Ты робот. Мы можем заставить тебя делать все, что нам угодно!"

- Меня некому заставлять, - повторил я, - но если б кто-то не только заставил меня, но и поддержал, то был бы не против.

- Симпатичная мысль, - поощряюще подмигнул Чудо-юдо. - Я, знаете ли, сам придерживаюсь примерно таких взглядов. Кроме того, вам явно нужна поддержка. Время летит быстро - не успеете очухаться, как уже ничего в жизни не сможете. Большинству молодых родители обеспечивают какой-то старт, а у вас, как я понял, родителей нет. У меня тоже родители умерли рано, и пришлось быть "сам себе голова".

- Знаете, Сергей Сергеевич, насчет родителей я не согласна,- вмешалась в разговор Зина. Родинка у нее на шее при ближайшем рассмотрении оказалась похожа на сердечко или червового туза.

- С чем именно?

- Ну, с тем, что они обеспечивают, как вы говорите, "старт". Они, наоборот, иногда мешают нормально стартовать. Потому что у них для детей есть своя программа, которую они хотят выполнить...

- ... и не спрашивают нас, - вставила Лена, - хотим мы исполнять их "высочайшие повеления" или нет. Знаете, кем хотел бы видеть нас наш папа? Продавщицами! Вероятно, одну в продовольственном, а другую - в промтоварном.

- А кроме того, он очень переживает от того, что у него общий уровень ниже нашего. Он стыдится этого, - заявила Зина.

- Наверно, - сказал я, - но не надо бы ему это напоминать. Про уровень. Все-таки он вас растил, кормил и так далее...

- Ты еще скажи, что мы его должны благодарить за наше зачатие, - хмыкнула Лена. - Попал двумя сперматозоидами в одну яйцеклетку. Снайпер!

Чудо-юдо испустил раскатистый хохот. Ему, видно, нравились подобные приколы.

- Сказано в Писании: "Чти отца своего..." - отсмеявшись, произнес Сергей Сергеевич. Тут я как-то непроизвольно подумал, что из него вышел бы неплохой поп.

- Вы в Бога верите? - поинтересовался я.

- Не очень, - сказал Чудо-юдо, - но Библию читаю регулярно. Очень полезно, хотя в нашем атеистическом государстве это не поощряется... Так вот, милые девицы, я в общем разделяю ваше мнение насчет культурного уровня уважаемого Ивана Михайловича. Да, у него нет высшего образования и среднего, по-моему, тоже. Но он - несомненно талант. Мастер на все руки. Прекрасный организатор, между прочим.

- Шабашек? - усмехнулась Лена.

- Ну, как назвать - это не проблема. Он - прирожденный предприниматель, бизнесмен! Да живи он в Америке, то уже бы давным-давно был бы миллионером. Здесь он вынужден ловчить, прятаться, а там для него свобода. Но его сорок два года жизни прошли при Советской власти - и вот он, результат. Очень низкий официальный и социальный статус, необходимость укрывать доходы, невозможность расширить свое дело... Конец, как это ни печально - алкоголизм и преждевременная старость.

- Пьет он действительно много, - кивнула Лена.

- И аж загорается, когда бутылку увидит! - добавила Зина.

- Потом еще хуже будет, - сказал я, точнее, меня заставила сказать это таинственная внешняя сила. Она то проявлялась, то отступала куда-то. Иногда я говорил сам, иногда по ее указке. Иногда она вообще затыкала мне рот и не давала сказать то, что вертелось на языке. Мне почему-то не было страшно, а только противно. Они или он - черт его знает, сколько их там! - сидели у какого-нибудь пульта управления и нажимали кнопки, а может быть, в компьютере какая-нибудь программа работала.

- Увы, но это так! - подтвердил Сергей Сергеевич - Потому я и надеюсь, что вы, девочки, в этом году обязательно поступите. Кстати, Николай, вам тоже еще не поздно подать документы... Еще три недели.

- А что у вас сдают? - спросил я, хотя это меня? ничуть не интересовало еще пять секунд назад.

- Иностранный язык, историю, русский язык и литературу устно и сочинение. Вполне посильно для вас. Я бы мог оказать вам помощь...

- Да ведь сейчас лето, вы отдыхаете, наверно... - это сказал я сам, внешняя сила не мешала.

- Уверяю вас, это для меня совершенно необременительно. Я разрабатываю новые методики ускоренного обучения. Вы слышали о гипнопедии?

Ко всему, что содержало корень "пед" - я относился с большим сомнением. О гипнопедии я не слышал, и даже Браун о ней ничего не знал. Зато немало был наслышан о педерастии и заниматься ею не собирался даже под гипнозом. Хотя Чудо-юдо вроде бы не был похож на покорителя чужих задниц, но с какого хрена он навязывается мне в педагоги? Девки - понятно, но я-то ему зачем?

Однако управляющая мной сила заставила произнести:

- И за сколько вы сможете меня подготовить? Денег у меня нет, это я сразу скажу...

- У нас бесплатное образование, - ухмыльнулся Чудо-юдо. - Конечно, за репетиторство берут деньги, но для меня главное - научный результат. Зина и Лена дали мне материал о том, как мой метод применим для обучения женщин. Считается, что женщины легче поддаются внушению. А вы, Николай, с моей точки зрения, неплохой объект для исследования восприятия учебного курса волевым мужчиной. У вас, несомненно, высокая контрсуггестия, то есть противодействие внушению, и будет любопытно узнать, как вы усвоите то, что я заложу в программу обучения.

"Господи, - внутренне взвыл я, - сколько же надо мной экспериментов уже поставили?! То чужую память ввинтили и заставили делать переворот на Хайди, то сразу двоих в один череп посадили, то дистанционное управление подключили..." Но этот вой так и остался у меня внутри. А язык произнес совсем иное.

- Интересно... И что же, я буду под гипнозом учиться?

- Уверяю вас, это совсем не страшно. Вон Зина и Лена - всего год назад с превеликим трудом читали адаптированные английские тексты, хотя изучали по обычной программе английский язык с четвертого по девятый класс. Говорить вовсе не умели, а тем более - понимать речь со слуха. А сейчас болтают, как Элиза Дулитл после обучения у профессора Хиггинса.

"Пигмалиона" читал Браун, но я понял, о чем идет речь. Там над бедной цветочницей тоже ставили эксперимент. И тут вопреки тому, что меня волновало в действительности, меня заставили спросить:

- Но ведь я-то уже говорю... Неужели что-то еще нужно? Может, вам лучше проэкспериментировать на ком-то, кто не владеет языком?

- Нет, - ответил Сергей Сергеевич, - вам нужно будет овладеть теми предметами, которые подзабыли со средней школы. История, русский, литература... В принципе, если бы вы желали поступить в технический вуз, я подготовил бы программы и по физике, математике, химии. Даже по биологии.

- Но мне еще пока и жить-то негде, - сказал я мрачно и, кажется, самостоятельно, - мне еще в военкомате надо на учет встать, в детдоме взять аттестат, паспорт получить...

- Дня три потратите, не больше, - сказал Чудо-юдо уверенно. - А если жить негде, то можете у меня на даче остановиться. Я думаю, что вы и от службы отдохнете, и к экзаменам подготовитесь нормально...

Тут подошел Игорь и сказал:

- Здрасьте, Сергей Сергеевич! Мы тут уходить собрались... Пойдешь с нами, Коль?

- А чего вы так рано? - удивился Чудо-юда. - Мы вот сейчас еще окунемся...

- Да там Толян с ребятами куда-то торопятся... - произнес Игорь невнятно. - Я их звал оставаться, а они говорят, что у них еще дела в Москве. Обещали, если все нормально, завтра приехать и пожить дня три; Ну, так ты идешь, Колюха?

- Да я попозже... - это сказала за меня все та же неизвестная сила.

На даче

Я сбегал за своим комбезом, должно быть, опасаясь, что эту пропыленную тряпку кто-нибудь упрет. Потом мы с Чудо-юдом и девицами еще раз окунулись в местную речку, и я от души порадовался прохладе этой доброй, несоленой водички. Потом я сбегал в кусты отжать трусы, вернулся, натянул свою шкуру и двинулся следом за педагогом и его ученицами.

Дача Сергея Сергеевича пряталась в тени высоких сосен, и ясно было, что ее ставили не для того, чтоб самоснабжаться картошкой. Каменный двухэтажный дом, с двумя террасами, под железной крышей смотрелся как особняк, а участок при нем был соток тридцать, не меньше. Забор вокруг него был деревянный, но очень крепкий и высокий. С ходу его можно было перелезть только с шестом, по-китайски. Ворота и калитка были железные на каменных столбах.

Сергеевич сунул ключ в замок калитки, залязгал, и тут же послышался мощный лай. Он здорово отличался от того лая, которым нас с Игорем встретил Джек в доме Чебаковых. Там беспородный зверь лаял скорее приветственно и, как только Игорь назвал его по имени, сразу же завилял хвостом. Здесь же был упрямый непримиримый "кавказец" - лохматый, с теленка ростом, с ощеренной зубастой пастью и ненавидящим взглядом.

Чудо-юдо, отворив калитку, коротко крикнул:

- Место! - И овчарка послушно легла у самой калитки. Никакой цепи у нее не было, и в случае надобности она сцапала бы кого угодно.

Меня и близняшек зверюга пропустила с суровым ворчанием: как видно, волю хозяина она уважала, но нас была готова порвать в любой момент.

- Очень строгая собака, - пояснил Чудо-юдо, - слушается только меня. Так что, пожалуйста, постарайтесь держаться рядом со мной.

- А нельзя ее привязать? - осторожно спросил я. - Ведь выскочит на улицу загрызть кого-нибудь может...

- Нет, - улыбнулся Сергей Сергеевич, - на улицу он не убежит. Его зовут Руслан. Кстати, он так обучен, что разрешает называть себя по имени только мне. На всех прочих сразу кидается, так что учтите. Ни гладить, ни кормить тоже не рекомендую. Он отлично вымуштрован.

- Зато с ним - как за каменной стеной, - похвалила Зина. - При нем никто в дом не полезет.

- Он у меня здесь и зимой живет, - сказал Чудо-юдо. - Я ведь раз в три дня здесь обязательно бываю, а ему оставляю "суточные"...

По ровненькой асфальтированной дорожке мы добрались до дома. На окнах нижнего этажа были фигурные сварные решетки с волнами и завитушками из металлических полос.

- Заходите, - пригласил Сергей Сергеевич, отпирая дверь.

Прихожая была как в городской квартире, только намного более просторной, чем в нынешних скороспелых бетонных хоромах. Справа и слева от входной двери стояли вешалки, за ними симметрично - две двери, одна напротив другой, а дальше две лестницы, параллельно поднимавшиеся вдоль стен на второй этаж. В промежутке между лестницами висело большое зеркало в багетной рамке, а под зеркалом стоял стол с телефоном. На полу из полихлорвиниловой плитки лежал коврик для вытирания ног. Я долго не мог понять, из чего он сделан, и даже наклонился, чтобы получше рассмотреть.

- Это кабанья шкура, - объяснил Чудо-юдо. - Я ведь охотник.

Сергей Сергеевич повел нас на второй этаж по правой лесенке.

- Вот моя лаборатория, - объявил он, когда мы очутились в комнате, странно напомнившей мне ту палату, где я находился всего-навсего вчера или позавчера... Правда, по другую сторону океана.

Здесь было окно и не было кровати. Но зато стояли два кресла с подголовниками и необычной формы наушниками с металлическими обручами. Кроме того, в углу возвышалось что-то вроде пульта с компьютером и приборами, по виду очень похожими на те, что стояли в тех палатах, что были у доктора Брайта, а потом у "главного камуфляжника".

- Сейчас я посажу девочек обучаться, - сказал Чудо-юдо, - а потом покажу вам свое хозяйство.

Он щелкнул тумблером, зашумел вентилятор компьютера, замигали цифры в углу экрана. Девчонки тем временем надели на головы наушники с обручами и уселись в кресла. Чудо-юдо нажимал на клавиши - набирая нужную программу.

- Ну, все, - сказал он мне, - теперь они часок подремлют с пользой для науки, а потом мы их разбудим и проведем небольшую проверку знаний.

Мы спустились в прихожую, а затем вышли во двор. Собака сидела у двери и, увидев меня, угрожающе зарычала.

- Тихо, Руслан, - сказал Сергей Сергеевич, - рядом!

Пес пошел рядом с нами, неприветливо поглядывая на меня.

- Вот тут у меня гараж, - похвалился Чудо-юдо. - "Волга" стоит, двадцать четвертая. Дорого, но надежно, хотя с запчастями иногда мучаюсь.

Гараж был сделан подземным, как у Штирлица в кино.

- А вы женаты? - спросил я. - Такое хозяйство и один?

- Жена есть, - кивнул Сергей Сергеевич, - но она на стажировке во Франции. Сын там же, нам удалось его в Сорбонну пристроить. Это один из лучших университетов мира.

- А вы его тоже обучали, как Зину с Леной?

- Нет, к сожалению. Мать была против. Она у нас традиционалистка, решила, что эксперименты лучше ставить на чужих детях.

- Разве это опасно?

- Ничуточки. Просто мамам всегда кажется, что лучше играть на минимум риска. И это при том, что я для начала поставил эксперимент на себе. Изучил испанский язык за два месяца.

- Ке Барбаро! - вырвалось у меня, что на антильских диалектах испанского значит примерно то же, что "Вот это да!" - по-русски. Правда, по-моему, толкнула меня на этот возглас таинственная сила...

- Интересно! - воскликнул он. - Вы и по-испански говорите?

- Си, сеньор, - ответил я машинально, хотя выпендриваться вроде бы не собирался. Само собой получилось, но, возможно, опять эта чертова сила сработала.

- У вас большой багаж знаний! - порадовался Чудо-юдо. - Давайте я вас ради интереса португальскому научу?

В моей памяти сидело несколько португальских слов, которые остались от Брауна, воевавшего в Анголе, особенно "Мувименту популар пор ла либерасон д'Ангола", от которого Дик заработал осколок в задницу. Он был похож на испанский примерно так же, как украинский на русский.

- А чего? Можно, - согласился я.

- Позвольте узнать, сеньор Николо, где вы служили в армии? Не на Кубе, случайно? У вас ведь и впрямь какой-то антильский загар, - эту фразу он более-менее уверенно произнес по-испански, хотя я сразу уловил, что практики в этом языке у него было поменьше, чем в английском.

- Если я правду скажу, вы все равно не поверите.

- Ну, - усмехнулся Чудо-юдо, - меня удивить трудно. В нашем родном советском государстве любые чудеса возможны.

- Я на острове Хайди был, - сказал я.

Сергей Сергеевич внимательно поглядел на меня:

- Хайди... Хайди... Что-то не припомню. Какой-то островишко, где произошел было переворот, но его очень быстро подавили. Наши даже не сообщали ничего, я слышал по "Голосу Америки". Значит, мы там все-таки были?

- Я там был, - мне пришлось упереть на слово "я", в противоположность "мы" Сергея Сергеевича, обозначавшего минимум "СССР", а максимум - всю мировую систему социализма.

- Сам по себе? - усмехнулся Чудо-юдо. - Как вольный стрелок капитан Сорви-голова?

- Не совсем. Но был, хотите - верьте, хотите - нет.

- Ты не боишься об этом рассказывать? - сказал Сергей Сергеевич. Я понял он поверил. И больше того - я догадался, что он знает не только то, что передавал "Голос Америки".

- А вы не боитесь об этом спрашивать? - опять сработала управляющая сила, которая подсказала мне этот контрвопрос.

- Ты знаешь, вообще-то, побаиваюсь... - сознался Чудо-юдо. - В нашем социалистическом Отечестве лишнего лучше не знать, а тем более - не болтать.

Он перешел на "ты" и заметно волновался, это было хорошо заметно. До этого он немного важничал, а тут что-то с ним произошло. Мне даже показалось, будто он жалеет о том, что со мной познакомился да еще привел к себе на дачу. Впрочем, как видно, он умел себя брать в руки и заявил:

- Ладно, дай-ка я тебе покажу одну задумку... Мы обошли дом и оказались у заднего крыльца, перед которым была расположена свободная от деревьев площадка.

- Хочу сюда сауну с бассейном поставить, - бодро сменил тему Сергей Сергеевич. - Хотите с друзьями подзаработать? Меньше, чем по триста рублей не обещаю. Котлован надо выкопать, фундамент положить. Я уж говорил с Чебаковым, а он все что-то мямлит, дескать, рабочих найти не может. Проект у меня есть, материал завезут на днях. Вас семь человек, а как известно, "два солдата из стройбата заменяют экскаватор"...

- ..."Но солдат НКВД заменяет их вполне!" - произнес я по велению своей "руководящей и направляющей силы".

- Почему НКВД? - в голосе Сергея Сергеевича появился какой-то нервический, хотя и слабо уловимый акцентик. Отчего-то мне показалось, что он очень не любит НКВД, которого вроде бы давно нет в наличии.

- Да так, просто поговорка такая есть. А насчет котлована я с ребятами поговорю. Там уже Игорь, сын Чебакова, их, по-моему, агитировал. Мы ведь до сегодняшнего утра вообще все незнакомы были...

- Ну, ну, думайте. Вам подзаработать не помешает. Приезжайте потом париться. Чудо будет. Зима - а у нас тут жара, как в Африке, и сухой пар. Блеск! Сделаем переход прямо от заднего крыльца - прелестно получится... Ладно. Время - файф о'клок. Будем чай пить.

Но тут от калитки закричали:

- Сергей Сергеевич! Сергей Сергеевич! - Руслан тут же с лаем помчался туда, а мы с Чудо-юдом двинулись следом.

У калитки метался пес. Сергей Сергеевич подошел, открыл, взяв Руслана за ошейник.

Оказалось, что это были Игорь и Лосенок. Они пошли выяснять, куда я запропал.

- Мы тут на танцы хотели сходить, - сообщил Игорь, - уж полпоселка про тебя спрашивало. Честно!

Чего-то мне не очень хотелось в местную знаменитость превращаться. Эта палка о двух концах. С одной стороны, специалист по мордобою, конечно, пользуется уважением, с другой - всегда есть желание развеять миф о его непобедимости. Не знаю, уж какую рекламу мне сделал Игорь, но ясно, что перед местной шпаной он распространялся не о моих лингвистических дарованиях. А в поселке, хоть он и не шибко большой, могло быть две, а то и три соперничающих кодлы, которые на танцы ходят прежде всего, чтобы подраться между собой. Если, допустим, половина поселковых, с которыми водил дружбу Игорь, жаждала использовать корешка-мордобойца в качестве ударной силы, то вторая половина могла бы зауважать эту ударную силу, только познакомившись с ней на практике. Мне на сегодня вполне хватило уха, которое зацепил Толян, и вовсе не было завидно по поводу той коллекции синяков и ссадин, которой разжились утром Игорь с Лосенком, а также наши "афганские" братья.

- "Афганы" уехали? - спросил я.

- Не знаю, - пожал плечами Игорь. - Вроде да. У нас их нет, у Санькиной матери не видно. Куда им еще идти, кроме вокзала? Наверно, уехали.

- Жаль, - сказал Сергей Сергеевич. - А я думал, что вы мне поможете всемером котлован выкопать. Под сауну. Я Коле рассказывал. Втроем, наверно, долго провозитесь...

- Посмотрим, - уклончиво сказал Игорь, - надо еще с батей поговорить. А эти, которые с Афгана, они еще приехать могут... Ну, так ты идешь?

- Я его чаю попить пригласил, - ответил за меня Сергей Сергеевич, - заодно ваших сестричек проводит. А то тут вечером пьяные попадаются.

- Ну ладно, - разрешил Игорь, - отдыхай! В случае чего, мы на танцах. Через две улицы направо. Там услышишь, усилители здоровые, даже отсюда хорошо слыхать.

Они ушли, а мы направились чаевничать.

Проверка знаний

Кухня на даче Сергея Сергеевича была отделана "под избу", примерно так, как некоторые кафе и рестораны. Там имелось что-то вроде русской печки декорация из кирпича, в которую были вмонтированы электроплита и электрокамин с "дровами", по которым бегают огоньки. Камин был просто для уюта, и его Чудо-юдо включать не стал, потому как и без того было жарко. На кухне, расположенной в полуподвале, царила прохлада. Чудо-юдо поставил на плиту цветастый эмалированный чайник, установил на стол варенье, печенье, конфеты и еще чего-то, а затем расставил вокруг отделанного под мореный дуб стола четыре стула.

- По-моему, сейчас придут, - сказал он, глянув на часы. Речь шла о близнецах, которые, видимо, уже закончили свой сонный урок.

Действительно, бойкие шажки застучали по лестнице, и через пару минут появились Зина с Леной.

- Прошу к столу, милые дамы, - пригласил Чудо-юдо. - Сейчас чай заварится. Ну, как вам сегодня путешествовалось? Где побывали, что видели? Прошу рассказать, как выражался незабвенный Макар Нагульнов, на "английском" языке. Кто желает начать?

Первой начала Зинка, она, как видно, была побойчее.

- Мне удалось побывать в Нью-Йорке, - сказала она. - Я видела статую Свободы и Эмпайр-Стейт-Билдинг. Я каталась на пароходе по реке Гудзон, видела здание ООН и по-моему, "Мэдисон сквер гарден". Вот.

- Так, - спросил Сергей Сергеевич, - а ты разговаривала там с кем-нибудь?

- Конечно на углу 42-й улицы и 5-й авеню ко мне подошел газетчик и предложил купить "Нью-Йорк таймс".

- Ты ее купила?

- Да.

- Прочла что-нибудь?

- Да, конечно.

- Не помнишь, что там было. Ну, скажем, на семнадцатой странице? В нижнем углу.

"Ничего себе, - подумал я, балдея, - вот это методика!"

- Как раз это прекрасно помню. Там было маленькое объявление.

Вот тут меня пробило. "Где-то ведь я слышал о семнадцатой полосе и объявлении в углу!" Правда, скорее всего не я, а Браун, но в памяти это сохранилось.

Зинка наморщила лоб и закатила глаза, вспоминая:

- "Фирма "Джи энд Кей" объявляет распродажу товаров по сниженным ценам". Все объявление я не помню, но вот цены старые, зачеркнутые, и новые - помню.

- Ладно, - сказал Чудо-юдо, - вот тебе карандаш и листочек, запиши, будь добра, все, что запомнила. А мы пока побеседуем с Леночкой. Ну а что ты видела?

- Я была, по-моему, в Бомбее - с заметной неуверенностью произнесла Лена. - Я разговаривала по-английски с мистером Джаббар Сингхом, который утром прилетел туда из Дели. Очень милый такой, в чалме, в очках, с большой белой бородой, спросил меня, как мое здоровье, и порекомендовал заниматься йогой. А потом... Потом, он попросил передать привет вам, мистеру Сергею Сергеевичу. Правда!

- Ничего удивительного! - раскатисто, по своему обычаю, заржал Чудо-юдо. Это же я его придумал и включил в программу. Вообще-то, кроме привета, он должен был еще что-то передать. Не запомнила?

- Ой! - теперь уже Ленка наморщила лоб - точь-в-точь, как ее сестра. Сейчас вспомню. Он просил передать вам телефонные номера. Я их очень хорошо запомнила.

- Прекрасно. Вот тебе еще карандаш, - пиши. Так-с! Зинаида Иванна, вы готовы?

- Ага, - сказала Зинка и подала листок. Сергей Сергеевич взял его, поглядел и одобрительно кивнул:

- На первый взгляд, все верно. Потом я посмотрю на компьютер, уточню, что было в программе. Леночка, у вас, я смотрю, дело тоже подвигается?

- Сейчас, последний напишу... Все!

- Ну и слава Богу. - Чудо-юдо забрал листочек, бегло поглядел и сунул в карман вместе с Зинкиным. - Чай, думаю, уже заварился. Можно разливать.

Чай у Сергея Сергеевича был какой-то особый, с мятным привкусом, пить его было приятно. Девки все рассказывали наперебой о Нью-Йорке и Бомбее, а я сидел как бы ни при чем, потому что силился вспомнить, где же я сталкивался с объявлением на 17-й странице "Нью-Йорк тайме". В памяти это явно было. Но что-то все время срывало меня, когда я вот-вот готов был вспомнить. Возможно, это была опять все та же непонятная, "руководящая и направляющая", но на сей раз она не столько руководила и направляла, сколько мешала.

- Нам пора, - спохватились близнецы. - Мама будет волноваться.

- Ну что ж, не смею задерживать, - сказал Чудо-юдо. - Провожатый у вас очень надежный, надеюсь, вы дойдете вполне благополучно под его охраной. Заодно попрактикуетесь в разговорном языке.

Он довел нас до калитки в сопровождении Руслана и запер ее за нами.

- Ну и как вам, мистер Николас, наш учитель? - спросила Лена.

- Интересно, - ответил я вопросом, - а это у вас всегда такие занятия?

- Нет, - сказала Зина, - раньше, в самом начале, он просто учил нас словам с помощью магнитофона. Сначала произношение, потом словосочетания, потом фразы. В общем, обычный курс, как на пластинках, только в гипнотическом сне. Когда мы начали понемножку говорить, конструировать фразы, он стал показывать нам видеофильмы о разных странах и городах, где говорят по-английски. Англия. Штаты, Гонконг, Сингапур, Дели... Бомбей. Яркие, цветные. Причем, как он сказал, эти фильмы специально снимались так, чтобы мы как бы видели город или страну своими глазами. Это все запоминалось, а потом с помощью специальных кодированных сигналов это можно вызвать во сне... Ну и получается, что ты как бы внутри картинки, которую видишь. Ходишь по Нью-Йорку или Бомбею, с тобой кто-то заговаривает по-английски, ты стараешься ответить... Иногда программа подсказывает, какую фразу сказать, если не знаешь. Но сейчас это уже почти не нужно. У нас хороший запас лексики.

- А зачем ему нужно, чтоб вы цифры запоминали из объявлений, телефоны?.. спросил я.

- Это тест программы, - ответила Лена, - он же изучает, как программа воспринимается. Записывает в программу эти цифры, а мы их должны воспроизвести. Если мы все цифры правильно назовем, значит, программа воспринялась хорошо, если не все - то, значит, хуже.

- А если совсем ничего не вспомните - значит, программа не воспринялась, так?

- Конечно. Но такого ни разу не было. Мы шли по пустынной улице, наверно, было бы совсем тихо, если бы не грохот динамиков танцплощадки.

- А вы на танцы не ходите? - спросил я.

- А что там делать? На пьяные морды любоваться? Там же одни тупые. Наши еще куда ни шло, но те, что на мотоциклах из деревень приезжают, - это вообще! Быдло какое-то! Двух слов сказать не могут, а ухватить за что-нибудь - как юные пионеры - всегда готовы!

Я почему-то отчетливо представил себе, как юные пионеры в алых галстучках и белых рубашках хватают Зинку с Ленкой за "что-нибудь", и хихикнул. "Что-нибудь" у них имелось, это я еще на речке разглядел.

- А ты в Москве живешь, Николай? - спросила Лена.

- Я в детдоме до сих пор прописан. Так получилось. Я на второй год в пятом классе остался, но потом дела пошли лучше. Восьмой вообще почти на "отлично" кончил. Все говорили, чтоб я в ПТУ шел, все равно, дескать, в институт поступить не сумеешь. Ведь школу-то я закончил в восемнадцать лет! Меня тут же и призвали. У меня и аттестат в детдоме остался, у директора в сейфе. Так что мне еще хлопот немало предстоит.

- Дошли, - сказала Зина. - Можешь идти на свои танцы.

- Да я лучше спать залягу, - сказал я, - мне у вас в сараюшке понравилось.

Джек нас даже не обгавкал, как видно, меня с утра запомнил. Девчонки пошли в дом, а я поднялся по лестнице в "мансарду" над курятником и улегся на дальний от двери тюфяк. Это было самое удобное место, и я зацапал его по праву пришедшего первым. Лосенок и Игорь днем немного подрыхли. Лосенок очень даже немало, а я вовсе не спал, и потому, развалившись на тюфяке, заснул почти сразу. Никаких дурацких снов я при этом не увидел, но проспал отнюдь не до самого утра.

Проснулся я часа в два ночи. Именно столько было на "командирских". Проснулся я как-то сразу, быстро, будто мне пришла команда от все той же силы. Наверно, так оно и было, но дело в том, что мне потребовалось справить неотложную, хотя и небольшую, нужду.

Оба храпуна, то есть Лосенок и Игорь, были на месте. Не знаю, как они протанцевали, но выпили, судя по исторгаемому духану, немало. Перешагнув через них, я спустился вниз и справил все, что надо. Можно было бы и обратно, но тут я услышал на улице приглушенные голоса.

- Все взяли? Веревка где?

- Андрюха понес. Давай лопату.

- Пошли.

Толяна было трудно с кем-то спутать. Вторым, кажется, был Миня. Судя по всему, и остальные были где-то здесь, должно быть, вперед ушли. Я хотел было позвать кого-то из них, но потом подумал: "А на фига?" Если они собрались куда-то своей компанией, то им посторонних не нужно. Однако очень уж было интересно, куда они поперлись глубокой ночью, да еще с лопатой и веревкой. И вообще, они же как будто собирались в Москву? Игорь даже говорил, что они уже уехали.

Любопытство заставило меня последовать за ними.

Поселковая улица была освещена как-то пятнами. Можно было и сто метров протопать в кромешной тьме, и даже больше. Фонари - по крайней мере те, которые горели, попадались редко. Стояла тишина, только где-то гудел трансформатор, да изредка побрехивали собаки. "Афганцы" в своих кроссовках шли почти бесшумно. Очень может быть, что их там, в горах, этому научили. Но все-таки я не терял их из виду, а сам двигался по обочине, по травке, чтоб не шлепать своими ботинками по асфальту.

Выходило, что они шли тем же маршрутом, что и днем, то есть в направлении кладбища. Что они там, решили по-тимуровски памятник ночью соорудить для Саньки Терентьева? Веревка, лопата... Это больше на гробокопательство похоже.

Чем ближе "афганцы" подходили к кладбищу, тем больше было сомнений - стоит ли за ними топать. Все-таки кое-какие страхи оставались, видать, непреодолимыми, несмотря на весь диамат и перемат, вместе взятые "Афганцы" могли делать все, что хотели, а мне-то это зачем? Любопытной Варваре, как известно, нос оторвали. Но кто-то управлявший мною дал команду "Не отставать!", и я следовал за Толяном и Миней ровно на дистанции в сто метров, не отставая, но и не приближаясь.

На воротах кладбища висел замок, но рядом в заборе было не меньше трех дырок. Около одной из них Толяна и Миню поджидали Андрюха и Костя. У них, как видно, была задача разведать обстановку.

- Никого, - доложил Андрюха, - сторож пьяный, спит, как сурок. Лезем?

- Веревка где? - это все Толян беспокоился.

- На себя намотал.

- А по-моему, это не дело... - сказал Костя

- Дело - не дело... Решили уже! Пошли! Если мы не правы - слава Богу. Если нет лезем!

И они полезли. Туда, в непроглядную тьму, где и днем было тоскливо, а ночью - просто жутко.

Но все же я последовал за ними. Осторожно подобрался к дыре, прислушался и сунулся. Про вурдалаков, вампиров, упырей и других кладбищенских обитателей я наслышался еще в детдоме страшных историй. Они из поколения в поколение передавались. Но больше всего в этот раз я опасался живых. При всем том, что Толян и другие ребята вроде бы были совсем неплохие, обмануться в них можно было запросто. Если они очень не хотят, чтобы об их тайне кто-то узнал, то могут и приложить усилия, чтобы "лишний" исчез совсем. Кладбище место удобное - закопают и скажут, что так и было.

И все-таки я пошел. Пользуясь темнотой и ориентируясь лишь по свету карманного фонарика, который зажег Толян, чтобы осветить себе путь. Они приближались к Санькиной могиле.

Назад "афганцы" оглядывались нечасто. Поэтому я рискнул и сократил расстояние, двигаясь за ними примерно в семидесяти метрах и стараясь держаться вблизи оградок, кустов и деревьев, чтобы не показаться на открытом месте.

Наконец они пришли. Я укрылся за каменной стелой, не обнесенной оградкой, и стал всматриваться туда, где тускловато светился фонарик.

- Ну, - сказал Толян вполголоса, - ежели что, прости нас, Саня! Господи, благослови!

Я услышал шелест и легкий звон вонзившейся в землю лопаты. Работали двое, один светил, четвертый поглядывал по сторонам. Работали быстро, слышно было, как сыпалась земля, побрякивали лопаты, ударяясь о камешки. Примерно на двадцатой минуте послышался деревянный, глухой стук.

- Андрюха, веревку! - Послышалось пыхтение, возня, все четверо сгрудились над могилой.

- Памятник не повали. Ноги! Так, тяни! Есть! Мигнул фонарь, осветив гроб, обитый кумачом и крепом.

- Не пахнет! - тревожно сказал Толян - Похоже, все верно. Давай топорик!

Противно заскрежетали гвозди, отдираемые вместе с крышкой

Мне было жутко, хотя я находился больше чем в полусотне метров от места действия и видел очень мало, только слышал все за счет гробовой, кладбищенской тишины.

Послышался мягкий стук откинутой крышки, а затем злой, приглушенный голос Толяна.

- Все, что доктор прописал. Пусто!

- Ну, суки! Ну, суки! - захлебываясь яростью, прошипел Андрюха. - Воздух матери прислали. Гадье, коммуняки вшивые!

- Ладно тебе. Сразу политику пришил, - угомонил его Толян. - Я тоже коммуняка, ну и что? И дед у меня был с билетом. Но если кто его вшивым обзовет - пасть порву, понял? Короче, забивай, как было, могилу заровняем, матери - ни-ни!

Послышались осторожные удары топорика - пригоняли на место крышку гроба. Брякнул, упав на дно могилы, пустой гроб. Потом вновь залязгали лопаты, зашуршала земля, загрохали комья по крышке.

- Дерн! - распоряжался Толян. - Чтоб все как было. Мать не знает, так пусть сюда ходит. А этих сук мы сами поищем!

- Надо в военную прокуратуру идти, - голос Мини прозвучал неуверенно. Все документы поднять, кто отправлял, кто грузил, кто сопровождал.

- По-моему, лучше в КГБ, - прикинул Толян. - Военные заглушат все на фиг. А кагэбэшники копать будут, они любят это дело.

- Точно! - согласился Костя. - Чужую контору всегда топить любят.

- Не выйдет ни черта, - сказал Андрюха, - эта контора одна - коммунячья.

- Посмотрим!

Они еще долго, наверно, возились, приводя могилку в порядок. Но я этого уже не видел, потому что потихоньку выбрался из-за стелы и перебежками вернулся к забору, а затем пролез обратно в дыру и уже просто бегом дунул по ночной улице к дому Чебаковых. Джек гавкнул, но быстро успокоился, и, взобравшись на нашу "мансарду", я перешагнул храпунов и улегся на свое место. Казалось, что заснуть мне теперь уже не удастся до утра. Я здорово взволновался из-за этой непонятной истории. Но не успел я начать размышлять, как "руководящая и направляющая" приказала мне "Спать!", и я отключился почти мгновенно. Никаких снов, дурацких или умных, я и на сей раз не увидел.

День забот

Продрыхли мы аж часов до одиннадцати. Могли бы и больше, но Валентина Павловна разбудила и заставила позавтракать. Лосенок с Игорем маялись головами, и Михалыч похмелил их. Я ничего такого не чуял и заторопился на станцию, потому что твердо решил сперва закончить все расчеты с государством, а потом подумать, что делать дальше.

В Кунцевском военкомате я встал на учет как рядовой запаса, а затем направил свои стопы в родной детдом.

Там шел ремонт. Маляры белили потолки, красили стены, художник с помощью диапроектора размалевывал игровую комнату изображениями Винни-Пухов и Пятачков. Младших увезли в пионерлагеря, старших в лагерь труда и отдыха, куда-то в Астрахань, на прополку и уборку помидоров. Воспитатели большей частью или были в отпусках, или уехали с ребятами. Доблестная наша начальница Лидия Сергеевна находилась на боевом посту. Когда я, по обычаю, постучавшись и получив разрешение войти, предстал перед ее светлыми очами, она сделала симпатичную улыбку, которая очень хорошо у нее получалась.

- Здравствуй, Коля Коротков, - сказала она.

- Здрассте, - поклонился я.

- Решил заглянуть в родной дом? - без особого энтузиазма, будто выполняя очередную формальность, произнесла Лидия Сергеевна. - Тянет все-таки? Ты давно из армии?

Да, это, конечно, была не мама. Похоже, что я интересовал ее куда меньше, чем та куча бумаг, что громоздилась на ее столе. Но она была на хорошем счету, у нее было много грамот и от роно, и от гороно, и даже от министра просвещения. Она знала, что нужно приветствовать выпускника, поинтересоваться его жизнью, планами, намерениями, принять участие в его судьбе, подать добрый совет, оказать необходимую помощь и лишь потом выставить за дверь.

- Недавно, - ответил я. - Вчера приехал.

- И уже отмечал где-то? - хмуро заметила Лидия Сергеевна. Наверно, мой комбез пропитался перегаром от Лосенка и Игоря, а может - со вчерашнего не выветрилось.

- Немножко, - ответил я.

- И подрался, конечно? - уже почти следовательским тоном спросила она.

- Чуть-чуть, сгоряча. Но мы уже помирились! - последнюю фразу я произнес по привычке. Именно так легче всего было избавиться от длиннющих нотаций Лидии, которые она обычно читала, вызывая нас по поводу всяких мелких ЧП.

- Ладно, будем надеяться, что ты в последний раз так себя вел, - строго объявила директорша (точно так же она говорила всегда в подобных случаях). Ну, и что ты намерен делать?

- В институт поступать, - сказал я.

- В какой, если не секрет?

- Не знаю, присмотрюсь сперва. Мне аттестат нужен.

- Аттестат я тебе, конечно, выдам, - сказала начальница, - ты его нам отдал на хранение, можешь забрать. Но насчет института у меня сильные сомнения. Конечно, школу ты кончил неплохо, кое-какие способности у тебя есть, но, думаю, что в этом году поступить ты не сможешь. Я ведь знаю, ты в армии был осужден. Нам сообщили откуда следует. Почти три года перерыва в учебе! На что ты надеешься? Тебе надо сейчас взять направление на завод. Везде только и висят таблички: "Требуются..." Поработаешь учеником, получишь специальность, зарекомендуешь себя в трудовом коллективе. Вступишь в комсомол...

- Да меня уже в армии восстановили, когда дослуживал, - сказал я и вытащил билет. С тех пор, как я его получил от сестер Лэйн и Терри, мне не доводилось его открывать. А тут открыл и увидел, что он новый, выписанный в январе этого года. Правда, все взносы были уплачены аж по август.

- Это, конечно, хорошо, - начальница одобрительно кивнула головой, - но я думаю, что все равно о твоей армейской судимости там, куда ты соберешься поступать, узнают. А им люди с пятнами в биографии не нужны. В институте тебе понадобится характеристика из воинской части. Там все объективно напишут, будь покоен.

Она отперла сейф, выдала мне мой аттестат, заставила расписаться в какой-то трепаной книге.

- Ты, кстати, должен паспорт получить, - припомнила Лидия Сергеевна. Тебе уже двадцать один, в детдоме я тебя держать не имею права. Если возьмешь направление на завод, там дадут общежитие...

... В кармане у меня оставалось пятнадцать рублей и двадцать три копейки. Ноги вели меня по улицам неведомо куда. Хорошо еще, что было жарко, и я знал, что где-то есть речка, на которой стоит подмосковный поселок, есть Чебаковы, есть Сергей Сергеевич. Иначе... Хрен его знает, чтоб я мог сделать от злости. Мог бы, например, пропить к чертовой матери последние рубли, набить кому-нибудь морду, а то и свалиться сам куда-нибудь. Если б, конечно, не вмешалась "руководящая и направляющая".

Не знаю, вмешивалась она или нет, но вдруг за моей спиной пискнули тормоза и коротко бибикнул клаксон. Я обернулся. У тротуара стояла, урча, бежевая "Волга", а через ветровое стекло мне приветственно махал ручищей Сергей Сергеевич. Я подошел, он открыл правую дверцу.

- Садитесь, мистер Коротков, - пригласил он по-английски, - как наши дела?

- Фигово, - сказал я со всей откровенностью. И совершенно неожиданно, даже не заботясь о том, поверит мне Чудо-юдо или нет, вывалил ему на рассмотрение ВСЕ. Странно, но никакая "руководящая и направляющая" мне не мешала. Сергеевич слушал и не перебивал. Чем больше я рассказывал вещей невероятных и непонятных, тем внимательнее он становился. Попробовал бы я эдак пооткровенничать с детдомовской "мамой" Лидией Сергеевной! Да она уже на первом упоминании о моем пребывании в США вызвала бы милицию или в лучшем случае - скорую психиатрическую. Или сказала бы: "Иди в КГБ и расскажи честно все, как было! Может быть, они учтут твое чистосердечное признание..."

Я говорил час, а может быть, два. Говорил так, что даже не заметил, что машина Сергея Сергеевича уже двинулась с места и куда-то поехала.

- Вы мне верите? - спросил я наконец.

- По крайней мере ничего невозможного в этом не нахожу, - улыбнулся Сергей Сергеевич. - Есть только одно, но существенное сомнение. Очень трудно отличить естественную реальность от искусственной, которую тебе могли индуцировать. Понимаешь ли, у тебя могли создать иллюзию, что ты был Брауном и воевал на острове Хайди. Ты мог пролежать целый год в палате у этого... Брайта, кажется?.. но при этом изо дня в день переживать процесс подготовки к десанту на остров. А может быть, ты даже никуда не выезжал из Германии и лежал в каком-нибудь медицинском центре НАТО, где тебя пичкали всей этой информацией, которую ты воспринимал как собственную реальную жизнь. Это примерно то же, чем я занимаюсь с Леной и Зиной. Я ведь тоже индуцирую им искусственную реальность, в которой они вынуждены применять свое знание английского и таким образом обучаются владеть языком... Но еще более опасно, конечно, если эти самые "кардиналы" сохраняют над тобой контроль. В этом плане, если им понадобится, они могут просто... "выключить" тебя. Как радиоуправляемую игрушку.

- Вообще? - сказал я, даже не стесняясь своего страха.

- Да. Просто так, возьмут и выключат.

- Что же теперь делать?

- Жить. Видишь, ты рассказал все мне, но пока жив. Если они не прозевали каким-то образом этот момент, то значит, их устраивает то, что ты сделал. Либо это входит каким-то образом в задачу эксперимента, поставленного над тобой. И что самое главное, как мне кажется, они намерены изучить тебя поглубже. Я имею в виду то, чем ты стал в результате эксперимента. К сожалению, доверять всем их "откровениям" типа тех, которыми тебя потчевал этот "главный камуфляжник", нельзя. Они могут не иметь ничего общего с реальностью и реальными целями эксперимента. Тебя могут сознательно дезориентировать, проверять твои реакции, изменение психологического состояния, задавать тебе какие-то искусственные ситуации... С точки зрения научного исследования все это может дать им нужный материал - не больше и не меньше. Так что живи. Хорошо, что ты рассказал все это мне, а не кому-то другому. Либо тебя просто обсмеют, либо отправят в психушку.

- Может, мне надо в КГБ сходить?

- Вот оттуда ты в психушку и поедешь, - усмехнулся Сергей Сергеевич. Поверь мне, я уже знаю, какие механизмы действуют в этом государстве. Ни КГБ, ни ЦК, ни что иное просто не воспримет того, что ты говоришь, если, конечно, в нашем Отечестве не ведутся какие-то аналогичные исследования. Судя по научной литературе, которая есть в открытом доступе, ничего у нас в этом направлении не делается. В лучшем случае, такие безобидные разработки, как мои гипнопедические курсы по некоторым предметам. Я, может быть, зашел подальше других. Но это лишь поверхность. Никто не публикует того, что делают в специальных засекреченных центрах. И на Западе, кстати, тоже. До какого уровня дошли там? Я свои приборы делаю из того, что покупаю в магазинах, из блоков от списанной устарелой донельзя электроники. Компьютер собрал из телевизора "Юность-603", старого магнитофона и клавиатуры от американской машины "Эппл". Но ведь где-то есть что-то получше, поумнее? И не дилетанты при этом работают, а хорошие профессионалы. Кроме того, как я понял, здесь стык нескольких отраслей науки. Я, например, кое-что понимаю в электронике, биофизике, нейрофизиологии, но почти полный профан в биохимии и фармакологии. А эти "кардиналы", судя по всему, упирают на какие-то препараты типа этих ваших "Зомби-6" или "Зомби-7", если их, конечно, не придумали специально для того, чтобы запутать тебя или тех, кому ты выложишь все, что знаешь.

- Вот уж не думал - я даже почесал затылок.

- Да, именно. Ничуть не сомневаясь, что ты излагаешь мне абсолютно точно все, что хранишь в памяти, я могу предположить, что ты - живая, ходячая и дерущаяся дезинформация. Не обижайся, но в тех играх, которые ведут между собой и правительства, и просто "сильные мира сего", могут быть любые ходы. Понять их очень сложно, тем более дилетантам. Например, тебя могли вполне зарядить всей этой памятью только с одной целью направить, допустим, кагэбэшников по ложному пути. Представь себе, они тебе поверили. Что будет? Создадут в управлении внешней разведки какую-то группу или, может быть, отдел, подключат резидентуры, будут вербовать агентов за доллары. Я, конечно, полный дуралей в этом деле, но догадываюсь, что ущерб от всей этой "липы" может быть очень большой. Будут все проверять, перепроверять, уточнять, непременно где-нибудь засветятся, а то и завалятся, потому что будут работать по сценарию противника. Это один вариант, а их может быть не один десяток.

- Да... - почесал я на сей раз лоб. - Значит, жить, как жил, и считать, что ничего этого не было? Но ведь меня все же в СССР провезли каким-то образом! Документы изменили, вон, даже в детдом сообщили, что я в дисбате был!

- Хорошо, я тебе еще козырь выложу, - усмехнулся Сергей Сергеевич, глядя на дорогу. - А ты можешь себе представить, что вообще все, что с тобой произошло, это работа КГБ? Что ты помнишь? Что прошел в Германию по подземному ходу, который случайно нашел какой-то армянин-хлеборез?

- Азербайджанец, - поправил я. - Алик Мусаев.

- Это не суть важно. Во-первых, он мог быть агентом КГБ, который специально вывел тебя туда. Во-вторых, ему могли, допустим, предложить "подшутить" над тобой. А те, кто предлагал, - были кагэбэшники.

- А если б я не захотел идти, вернулся бы или не сел на вагонетку?

- Да ничего бы не было. Вернулся бы и все. Перевели бы в другую часть или дембельнули бы досрочно. Попробовали бы другого.

- Ну, а если б я не поехал на вагонетке, а пошел в другую сторону?

- Все равно, где-нибудь нарвался бы на этих самых "бундесов", как ты выражаешься. А то, что эти "бундесы" могли быть агентами безопасности ГДР, ты допускаешь?

- Там ведь еще и полиция, и какая-то тюрьма или губа были.

- Милый мой, для чистоты инсценировки могут все что угодно представить. Ты же не отличишь всех деталей, кроме тех, которые могут броситься в глаза. Это профессиональный шпион может заметить подвох по какому-нибудь незначительному штриху в поведении. А ты - просто юноша, подопытный кролик. Положили тебя в госпиталь, во всяком случае, для твоих однополчан так объявили. Дескать, полез в штольню, попал под обвал, получил травму и тэ дэ. Ну, а на самом деле ты лежал где-нибудь под присмотром советских и гэдээровских спецов, которые начиняли тебя информацией и смотрели, что из этого выйдет. Ну а потом решили, что хватит, и выпихнули тебя на волю, ввинтив тебе в мозги какую-нибудь микросхему, которая превращает тебя в робота, как ты утверждаешь. Скорее всего, между прочим, она еще и "стучит" на тебя, а заодно и на тех, с кем ты общаешься. На меня, например, кстати.

Я задумался. Опять все перевернулось вверх дном и стало на уши. Действительно, если я не мог разобраться, что было наяву, а что мне затолкали в голову, то вполне могло быть и так, как только что придумал Сергей Сергеевич. И выходит, что надо мне бояться не каких-то там "серых кардиналов" в далекой Америке, а тех, что за спиной "Железного Феликса", в большом доме на Лубянке... Захотят - сделают суперменом, а захотят - выключат, чтоб не путался под ногами.

- Переживаешь? - хмыкнул Сергей Сергеевич, притормаживая у светофора. - Не волнуйся. Свет не без добрых людей. Кое в чем могу помочь я, а кое в чем - мои друзья. Давай сейчас не будем думать о твоих главных проблемах, которые у тебя в голове. Займемся лучше делами насущными. Что тебе нужно сейчас? Первое и главное - совковская прописка и постоянное место жительства. Второе поступление в институт. Это моя забота. Третье - деньги на первое время. Ну, тут мы уже вчера нашли выход. Заработаешь честным трудом, копая котлован под мою сауну и бассейн. Так что самое главное, опять-таки, прописка. Надо будет сейчас подъехать к одному моему другу... Вроде он еще не в отпуске.

Он решительно повернул руль вправо, и "Волга" влилась в поток машин, низвергавшихся с Калининского проспекта на Кутузовский.

- Приехали, - объявил Чудо-юдо, остановив машину во дворе одного из массивных серо-желтых домов. - Посиди здесь, подожди. Вон, приемник включи. Я скоро. Ты в каком отделении милиции до армии паспорт получал?

Я назвал номер. Чудо-юдо быстренько кивнул и убежал. Мне осталось только найти что слушать в хрюкающем автомобильном приемнике.

- ..."Вести с полей. Труженики села Чечено-Ингушетии вырастили хороший урожай зерновых"... - это я прокрутил, не слушая. Дальше началась музыка. Алла Пугачева восторженно выкрикивала:

"- Я так хочу, чтобы лето не кончалось!"

Я тоже этого хотел, но все-таки повернул верньер дальше.

"- Преступность в Соединенных Штатах Америки приобретает все более угрожающие масштабы. На днях был обнаружен мертвым в багажнике собственного лимузина некий Грег Чалмерс, президент компании "Джи и Кей", занимающейся сбытом прохладительных напитков и пива..."

"Джи и Кей"! - недолго мне пришлось мучиться, чтобы вспомнить вчерашний день с чаепитием на даче у Сергея Сергеевича и рассказами сестер Чебаковых о своих "путешествиях во сне". 3инка была на углу 32-й улицы и 5-й авеню в Нью-Йорке и купила там газету "Нью-Йорк таймс" с объявлением о распродаже по сниженным ценам на 17-й полосе. Той самой, на которой прочла какое-то объявление Киска, она же мисс Элизабет Стил или Эстелла Рамос Роса. Объявление, которое остановило американскую эскадру. А Грег Чалмерс - это же тот самый "мистер Х или Y" - именно это имя мне помянул "главный камуфляжник"... Значит, все-таки это было!

"- Прекращены продолжавшиеся более месяца поиски самолета "Боинг-737", пропавшего в районе пресловутого Бермудского треугольника, - провещала радиостанция "Маяк". - Как сообщил на пресс-конференции представитель Береговой охраны США, несмотря на то, что в поисках принимали участие несколько десятков кораблей и самолетов, обнаружить обломки самолета и тела погибших не удалось..."

Да ведь это тот самый "Боинг", где летела Киска! И это, значит, было на самом деле!

Вот тут-то мне и пришла в голову мысль о том, что вовсе не случайно пересеклась моя путаная дорожка с партизанской тропой Сергея Сергеевича. "Руководящая и направляющая" вывела меня на него, как умелый оператор выводит ПТУРС навстречу танку. А может, она мной и раньше управляла? И в немецкую шахту она меня привела, и на остров Хайди?! Если, конечно, она мне весь мир не показывает как некую иллюзию.

Впору было начать свихиваться, но это сделать я не успел. Вернулся очень довольный жизнью и самим собой Чудо-юдо.

- В нашем Отечестве есть могучая управляющая сила, - сказал он, садясь за баранку и стремясь немного втянуть свое объемистое пузо. - Эта сила телефонный звонок! Сейчас поедем в твой ридный район, и там ты получишь паспорт с пропиской. А ордер на однокомнатную у меня уже в кармане. Вот любуйся, Коротков Николай Иваныч - 18 квадратных метров - и никаких проблем.

И мы поехали. Нечего и говорить, что в отделении милиции и ЖЭКе мы не провозились и двадцати минут в общей сложности. Я даже сумел взглянуть на жилье, где оказался прописан. Все как у людей комната, кухня, раздельный санузел, в кухне - лоджия, и все это - на пятом этаже шестнадцатиэтажки с лифтом.

- Вот так делают дела в нашем славном городе, - сказал мне Чудо-юдо. Конечно, въезжать тебе пока незачем, ты у нас холостой, да и мебели у тебя еще нет. К тому же, что тут летом делать? Возвращайся на природу!

Второй вечер у Чудо-юда

- Слушай, - сказал Сергей Сергеевич, поставив "Волгу" в гараж. - Пора тебе с этой военной шкурой расставаться. Чего народ пугать своим видом суперкоммандос? Как-никак, за мир боремся.

- Надеть-то нечего, - усмехнулся я - И денег ни шиша.

- Это для меня не новость. Придется пожертвовать кое-что из гардероба моего Мишки. Он во Франции, там это уже не носят, а тут сойдет за последний писк. Ростом он не меньше, да и по ширине, пожалуй, сойдет. Верно, псина?

Руслан гавкнул, словно бы сказал "Да!"

Чудо-юдо вручил мне ключ от комнаты своего сына, расположенной на первом этаже.

- Там есть гардероб, - объяснил он, - все, что найдешь подходящим, забирай. Все равно выбрасывать. Там же, по-моему, кроссовки были. У тебя размер 44-й?

- Да-а.

- Значит, жать не будут. Подбери плавки, сейчас купаться пойдем, а то я в этой Москве, извиняюсь, упрел.

Гардеробчик у Михаила оказался будь здоров. Я выбрал легкие летние джинсовые шорты, майку с надписью "АВВА" и рожами шведской четверки. Кроссовки, хоть и потертые, действительно пришлись впору. Под шорты я надел плавки, которые показались мне очень знакомыми почти такие же мне подарила Соледад - синие с белыми полосками по бокам. Конечно, она дарила их Дику Брауну, но носил-то их я.

- Нормально! - одобрил Чудо-юдо. - Супермен на отдыхе! Во!

И поднял большой палец кверху.

На речке все было, как вчера. Бултыхались купальщики, визжали девицы, которых, раскачивая, швыряли в воду, поджаривались любители загара. Мы еще издали увидели близнецов, растянувшихся на одеяле. Неподалеку от них разлеглись Игорь и Лосенок, а также целая куча местных ребят и девчонок. "Афганцев" видно не было.

- Ну как Москва? - спросил Игорь, когда мы с Чудо-юдом примостились между ними и близнецами.

- Нормально, - сказал я, - коптит старуха.

- А ты прибарахлился, я смотрю, - заметил Лосенок.

- У Сергея Сергеевича разжился, - объяснил я.

- Я тоже сегодня гражданку нашел, - сказал Игорь, - а то уже эта шкура вот где сидит. Лосенку от Саньки тряпьишко досталось.

- Я не хотел брать, - пояснил Лосенок виновато, - а дядя Петя с тетей Катей уж очень просили... Это Санькины родители, значит. Я прямо чуть не заревел, когда теть Катя говорит: "И выбросить не могу, и сжечь, и держать дома не могу... А так хоть на живом парне увижу. Будто Санька мой идет..." Так и сказала. Как тут не взять? А я что, правда, на Саньку похож?

- На морду не очень, - ответил Игорь, - а по фигуре - есть что-то, он тоже такой небольшой, крепенький... Ладно, чего душу травить. Носи.

- Толяна с его братанами в милицию забрали, - сказал Лосенок.

- Ну? - удивился я, не собираясь раскрывать ночную тайну. - Они же вроде еще вчера уехали?

- Я тоже так думал, - сказал Игорь, - а они, оказывается, на кладбище лазили, могилу Санькину раскопали... За это им, между прочим, до трех лет светит!

- Зачем она им нужна была? - удивился я, прикидываясь невинной овечкой.

- Хрен его знает, может, перепили... Я ж с ними не говорил, они в КПЗ сидят. Мент знакомый, Вовкин брат, сегодня рассказал. Они еще, кроме этой статьи 229, за надругательство над могилой, еще целую 192-прим шьют посягательство на жизнь работника милиции, а там вообще от пяти до пятнадцати и вышка. Когда их брали, то Толян вроде бы какого-то мента лопатой огрел.

- Да-а... - протянул я, прикидывая, что было бы, если б я не пошел за ними тайно, а присоединился бы к их компании... Но как об этом узнали?

- Бог не фраер, он правду знает, - зло сказал Игорь, - я уж дум ал, они люди, раз Саньку помнят... А они - могилу раскапывать! Точно говорят, что если с первого раза показалось, что человек - дерьмо, значит, так оно и есть. Уж какой бы я пьяный ни был, а к могиле бы не полез...

- Да, может, это и не они вовсе, - предположил Лосенок. - Знаю я этих ментов! Надо кого-нибудь сцапать - вот и цапают.

- Бог им судья, - сказал Чудо-юдо, - пусть мертвые хоронят своих мертвецов, как говорит нам Священное Писание. А живым надо жить и радоваться жизни, верно, мои прекрасные леди?

"Леди", то есть Зинка с Ленкой, подхватили Сергея Сергеевича за руки и потащили в речку...

Я пошел следом, меня догнал конопатый Вовка:

- Здорово, - сказал он, - слыхал про "афганцев"?

- Только что сказали. У тебя брат в милиции, верно?

- Да, - ответил он. - Уже три года, как из армии пришел.

- Они действительно лопатой кого-то ударили?

- Вроде бы. Антон говорил, что Генку Кухаркина. В больницу, кажется, отвезли. Генка с Антоном вместе дежурили.

В реке, конечно, продолжать расспросы было неудобно. Поэтому я прекратил допрос и плюхнулся в воду. Чудо-юдо, счастливо хохоча, плыл вдоль берега против течения. Он пыхтел и отфыркивался почти как настоящее китообразное. Близнецы повизгивали, но не отставали. Они постоянно брызгали водой на своего флагмана, а он время от времени делал вид, будто кого-то из них собирается сцапать.

Игорь и Лосенок переплыли речку, а затем к ним присоединились и мы с Вовкой. Здесь в воде лежало большущее, замшелое и обросшее водорослями бревно - целое дерево с ветками. На свободную от веток часть бревна мы и уселись.

- Что вы там с Сергеевичем в Москве делали? - спросил Игорь.

- Да я с ним случайно на обратном пути встретился. Подвез до поселка и предложил в гражданское переодеться.

- Ты как насчет покалымить на него?

- Положительно. Дядька неплохой. А как твой батя?

- Батя калым не пропустит. Хоть и не любит он этого Сергеевича, но как только учует, что может "большой таньга" заработать - сразу подобреет. Это у него не отнимешь. Он бы, наверно, и к Гитлеру на шабашку подрядился, если б тот аккорд пообещал.

- Чего ж ты его так?

- Я говорю, что знаю. У него на постоянной работе зарплата девяносто рэ. А на калыме, шабашках и прочем он тыщи имеет. Запросто мог бы машину купить, если б не пропивал столько.

- Много пьет?

- На алкаша еще не тянет, но под любое дело - бутыль. Нет, так, чтоб валяться или там в милицию залетать - этого пока не было. Но такого дня, чтоб у него грамм триста принято не было, - не помню. Он при этом нормально работает. Даже нивелировку может под хмельком сделать. Все будет тютелька в тютельку. Начнем работать - увидишь.

- А когда начнем, как думаешь?

- Папаша скажет. Он сегодня к Сергеевичу торговаться придет. Там они обмозгуют, подсчитают, и, может быть, даже завтра и начнем. Не осени же ждать...

- Жалко, что "афганцы" залетели, - сказал Лосенок. - Втроем быстро не сделаешь.

- Ты что думаешь, мы лопатами бассейн копать будем? - усмехнулся Игорь. Батя в ПМК "Беларусь" с ковшом наймет за пару бутылок и закусон. А наше дело подровнять где надо лопатами - вот и все.

На бревне сидеть было мокро, мы поплыли обратно и вернулись на пляж, где уже подсыхал Чудо-юдо и прожаривались его "прилипалы".

Сергей Сергеевич в это самое время рассуждал об изменениях в психике людей, прошедших войну. Близнецы слушали со вниманием.

- ...Американцы назвали это "послевьетнамским синдромом", потому что практически едва ли не все участники вьетнамской войны в той или иной степени оказались под его воздействием. Он проявляется в разных формах, его даже типизировать оказалось трудно. Одни приобретали повышенную боязливость, начинали, например, беспричинно бояться открытого пространства, испытывать дискомфорт от нахождения на улице, потому что им мерещилось, будто они подвергаются опасности погибнуть от пули снайпера. Другие опасались леса, неасфальтированной почвы, потому что когда-то кто-то при них наступил на мину. Были такие, у которых росла агрессивность, стремление обезопасить себя путем упреждающего нападения, убить мнимого врага раньше, чем он убьет их. Будучи до войны добропорядочными христианами, многие из них разуверились в прежнем вероучении и решили искать истины в восточных и других экзотических религиях. В том числе, например, в сатанизме...

- Значит, вы считаете, - спросила Лена, - что с нашими "афганцами" тоже что-то происходит?

- Я только предполагаю. К тому же, конечно, речь идет не обо всех, а об отдельных индивидуумах - ничтожном меньшинстве. Но их вполне могло охватить какое-то псевдорелигиозное чувство, потом оформиться в придуманные ими самими ритуалы. А они могут оказаться самыми омерзительными. Вот то, что вы мне рассказали, очень это напоминает...

- Вы думаете, что эти четверо - поклонники Сатаны? - Зина произнесла это с заметным страхом в голосе.

- Необязательно. И даже скорее всего, что нет. Ясно ведь, что ни в СССР, ни в Афганистане у них не было возможности ознакомиться с сатанизмом по литературе. Подозреваю, что они и по сей день не знают, что на Западе подобная литература свободно издается и даже существует такая наука, как демонология. Но стихийно выработать в своем кругу особые обряды и обычаи, похожие на сатанистские, они вполне могли.

- Разве можно такое придумать - раскапывать могилу, вытаскивать гроб и похищать труп?

Я прислушался повнимательней. С чего это Ленка взяла, что труп был похищен? Как я понял, присутствуя на месте события, "афганцы" вообще не нашли никого в гробу. Они, я догадывался, имели причины подозревать, что тете Кате привезли пустой гроб, но наверняка этого не знали, потому и пошли проверять.

- Я не могу сказать с уверенностью, что они это придумали, но вполне допускаю такое. Ведь как возникали ритуалы в примитивном, первобытно-коммунистическом обществе? Люди очеловечивали силы природы: ветер, грозу, морскую бурю, огонь, землю. Вырабатывалось и, условно говоря, "человеческое отношение" к этим силам, а известно, что человеческие отношения строятся по известному принципу: "Ты - мне, я - тебе" Вот, допустим, жил да был древний охотник, которому вдруг перестало везти на охоте. Три дня маялся, бегал по лесу с каменным топором, а ни одного приличного зверя не убил, только какую-нибудь крысу...

. - Не надо про крысу! - запищала Зинка. - Я их боюсь и на дух не выношу!

- Хорошо, пусть будет заяц... Если Елена Иванна не заявит, что ей зайчика жалко. Вы охотника пожалейте - его ведь жена съест, как-никак матриархат на дворе. Стал, значит, наш охотник собираться в лес, решил изжарить зайчатинку на костре, зазевался, размышляя, как ему выполнить план по увеличению вылова дичи в свете решений очередного родоплеменного съезда - и уронил недожаренного зайчика в костер, отчего конечный продукт стал неудобоваримым, точнее неудобоперевариваемым. Мало того, что в лес отправился голодным, так еще и супруга каменной поварешкой по лбу заехала. Но зато на охоте повезло. Завалил мамонта - сразу весь план по заготовке мяса выполнил досрочно. Получив от жены почетную берестяную грамоту и значок ударника примитивно-коммунистического труда, наш охотник начал думу думать. Обобщать свой передовой опыт, доискиваться причин резко возросшей производительности труда... Конечно, в наше время он подумал бы, что все произошло потому, что он, простой неандертальский парень, изучил в совершенстве труды классиков марксизма-ленинизма, проникся духом решений XXVI съезда КПСС, уловил ценные мысли в трудах Леонида Ильича Брежнева, царствие ему небесное. Но тогда, когда даже "Малая земля", как ни странно, еще не была написана - о чем он мог подумать? Да о том, что три дня был в немилости у какого-нибудь Великого духа Огня. А на четвертый, случайно уронив в костер свой скромный завтрак и дав его сожрать Огню, умилостивил эту вышестоящую инстанцию. А потому в следующий раз, собираясь на охоту, уже целенаправленно откромсал от мамонта полтора кило мяса и кинул в огонь, чтобы высокопоставленный товарищ правильно его понял. И поскольку ему вновь повезло с мамонтом, наш простой неандертальский или кроманьонский труженик стал повторять этот ритуал ежедневно. А если при этом еще что-то не клеилось, он просил супругу на прощанье треснуть его поварешкой - поскольку это сулило особую удачу.

Порадовавшись своему юмору, поскольку "прилипалы" заулыбались, Чудо-юдо продолжал несколько серьезнее:

- Так вот рождались верования и всяческая магия, а также иной опиум для народа. Я вполне могу допустить, что и у афганцев могли появиться свои обычаи, тайные ритуалы, хотя бы у каких-то групп. Ну, например, не бриться перед выполнением боевой задачи или, наоборот, обязательно идти в горы чисто выбритыми. Или брать "на счастье" пуговицу со штанов убитого душмана. Или сделать амулетом выбитый зуб какого-нибудь басмача. А то и отрезать поверженному врагу ухо, чтобы, засушив его, носить на шее. Я точно знаю, что американцы во Вьетнаме делали амулеты из высушенных ушей и других частей тела убитых партизан. У меня нет уверенности, что наши не поступали также...

- Не может быть!

- А почему, позвольте вас спросить? Только потому, что они "наши", а американцы - "ихние"?

- Не знаю почему, - упрямо сказала Лена, - но я этому верить не хочу, просто не могу. Наши - и такое?

- Но ведь могилу друга своего они раскопали, а труп куда-то спрятали, если я вас правильно понял? Значит, могли и на амулеты изрезать...

- Не знаю... - промямлила Лена.

Я слушал все это с самым серьезным интересом. Память Ричарда Брауна убеждала меня в том, что Чудо-юдо во многом прав. Во всяком случае, в том, что касалось американцев. Браун тоже с великой осторожностью ходил по открытому пространству, во всяком случае, в первые месяцы по возвращении в Штаты. Не раз и не два ему мерещилось, что где-то в траве, на газоне парка может находиться мина. Много раз возникало ощущение, что тебя кто-то выцеливает, и хотелось выстрелить первым. И о том, что уши вьетконговцев кое-кто засушивал и носил как амулеты, и про зубы, выбитые у трупов, Сергеевич вовсе не врал. Я... то есть, конечно, Браун видел это все своими глазами. Опыт того же Брауна напоминал и о том, какие "сувенирчики" вывозились наемниками из Анголы. Все это называлось "bodycount" - "подсчет трупов". Командование применяло какие-то запретительные меры, большинство нормальных солдат считало этих ребят бандитами, но побаивалось. Самое главное, что удерживало от подражания возможность угодить вместе с "сувенирами" к Вьетконгу. Малыши-"чарли" вряд ли сочли бы нужным брать его надолго. Да и легкой смерти у такого молодца обычно не бывало. Чаще всего парни в черных рубашках тоже брали себе что-нибудь "на память". Хорошо еще, если это было только ухо или нос, и если при этом они не забывали пристрелить, ибо можно было провисеть в "волчьей яме" нанизанным на бамбуковый кол и сутки, и трое, прежде чем Господь соизволил бы принять душу грешника. За такие муки можно бы и в святые великомученики производить, если б уж очень много грехов не было сотворено...

Чудо-юдо встал и пошел еще раз окунуться, а я остался загорать.

Игорь сказал:

- Лихо он шпарит. Особенно насчет КПСС. Похоже, либо не боится ничего...

- Либо стукач, - с наивностью и простодушием отозвался Вовка.

- Да уж... - усмехнулся я. - Прямо-таки орден ему дадут, если узнают, что вы не проявили сознательности и не остановили его антисоветской агитации. Полстраны Брежнева ругает, тут всех не посадишь. А кроме того, Ильич уже дело прошлое...

- Но я бы с ним лишнего не болтал, - осторожно сказал Вовка. - То, что стучат - это я точно знаю. Брат говорил, что менты много про всех знают - и прежде всего от стукачей. Ну, а кагэбэшники - тем более.

- Ты бы сам поменьше трепался, - заметил я, - а то подставишь когда-нибудь брательника...

- Точно, - кивнул Игорь, - самое лучшее - про баб разговаривать. А политику - ну ее на хрен.

- Вот и давай, рассказывай, какие у вас тут самые удобные, - хихикнул Лосенок. - А то у меня с непривычки глаза разбегаются... Вон их сколько тут и все красивые...

- В купальниках они все красивыми кажутся.

- Вы ж на танцах вчера были, - хмыкнул я. - Неужели ничего не подобрали?

- Да-а... - обиженно протянул Лосенок. - Игорь меня за руку вытащил, а там их шесть или семь. "Знакомьтесь, - говорит, - это Юра!" А они как начали имена говорить все подряд, я и забыл... Потанцевал, правда, с каждой, но как зовут не помню. Вон та - Ира?

- Нет, это Лариса, - поправил Игорь. - Лариса, кажется...

- Ты сам, что ли, не помнишь? - подозрительно спросил Лосенок.

- Вообще-то, плохо, - сознался Игорь. - Это ж все молодежь. Те, которые с нами лазили, за два года все замуж повыходили. Их и в поселке-то не осталось, разъехались. Москвичей с квартирами надыбали. А это вон Вовкины ровесницы. Или даже моложе, класса из девятого.

- У вас тут одна школа?

- Одна. На фига больше? Народу-то немного. Еще ПТУ есть, сельское. Но там парни учатся, девок нет. Тут скоро вообще одни дачники останутся. Москва под боком.

Плавки просохли, я встал и направился к воде...

...Чудо-юдо, вылезая, сказал:

- Ну как, Николай, не желаешь попробовать себя в изучении наук?

- В смысле иностранного?

- Почему? Тебе нужно, скорее, другие предметы вспоминать. Русский, литературу, историю... Я ведь думал на днях съездить с тобой в институт, подать документы. Паспорт есть, военный билет в наличии, аттестат имеется. Еще что надо? Медицинская справка по форме 286 и фотокарточки. Это мы успеем за полдня сделать. Что так невесел? На танцы небось охота сходить?

Я отрицательно мотнул головой. На танцы я не рвался, это точно. А невеселость у меня была в связи с "афганцами". Не нравилось мне отчего-то, что их в милицию забрали. И то, что им там начали всякие страсти-мордасти пришивать, тоже. Не те они были люди, чтоб из-за ерунды раскапывать могилу друга. Да и то, что им цепляют похищение трупа, было враньем. Я точно помнил, как Толян сказал, что там никого не было.

- Ну так как, идешь? - спросил Чудо-юдо, и я кивнул.

...Сергей Сергеевич усадил Зинку и Ленку в кресла, надел на них наушники с обручами, и близнецы погрузились в сон. А мне он указал на стул, стоящий перед телевизором.

- Сейчас ты посмотришь видеофильм, - сказал Чудо-юдо, вставляя кассету в видак. - Он называется "История СССР с древнейших времен до конца XVIII века", в нем - вся программа 7-го класса, которую ты, конечно, уже считаешь забытой. Я прокручу его три раза подряд, а потом подключу программу, и ты плавно перейдешь в гипнотическое состояние. Уловил?

- А это не больно? - спросил я, надевая точно такую же гарнитуру с наушниками, какие были на головах близнецов.

- Нет, - ухмыльнулся Сергей Сергеевич, - это полезно.

Экран засветился. На нем возникла чернота с множеством звезд, затем одна из звездочек стала быстро увеличиваться и превратилась в планету Земля. Словно бы пролетев мимо Луны, я оказался рядом с планетой, и она как-то незаметно преобразовалась в огромный глобус, на котором яркая мерцающая красная линия обрисовала границу родной Страны Советов. Тут же возникло множество точек, отмечающих места расположения стоянок первобытных людей. Каждая точка, как бы вылетая из экрана, увеличивалась до размеров широкого круга, и в этом круге начинали мелькать всякие там каменные топоры, кости, горшки, наконечники стрел и гарпунов, а также реконструированные черепа всех этих неандертальцев, питекантропов и кроманьонцев. Все это промелькнуло очень быстро, я даже и не думал, что успел хоть что-нибудь запомнить. Потом почти в том же духе и с той же скоростью показали ареалы обитании славянских племен, государство Урарту и эллинистические страны Средней Азии. Киевскую Русь и ее распад. Дальше замелькали изображения вторжения монголо-татар, пошли с космической скоростью проматываться сцены Куликовской битвы, объединения земель вокруг Москвы, на какие-то доли секунды показался портрет Ивана Грозного, Ермак в кольчуге бросился в реку, появился Лжедмитрий с поляками, Минин с Пожарским, Михаил Романов, избираемый на царство, Алексей Михайлович и Стенька Разин, стрельцы... Дальше Петр с топором на верфях, штурм Орешка, Полтава, Гангут, Гренгам, похороны Петра. XVIII век: Екатерина I, Петр II, Анна Иоанновна, Елизавета, Петр III, Екатерина II, Павел... Все шло быстро, но ярко, я не слыхал какого-либо звукового сопровождения - ни слов, ни музыки. Хотя там были и кадры из каких-то фильмов, и иллюстрации из книг, и фотографии уцелевших до наших дней зданий. Что-то я помнил из школьных времен, про что-то где-то читал, но вообще-то все в целом казалось сущей ахинеей.

Как и обещал Чудо-юдо, фильм пошел по второму кругу, а потом по третьему. Странно, но я не ощутил обычной в таких случаях скуки. Я почему-то увидел то, чего в первый раз не заметил, и запомнил то, что с первого раза в памяти не удержалось. Правда, уже к последним кадрам я стал ощущать сонливость, а когда фильм кончился и в наушниках зазвучал властный, но успокаивающий голос Сергея Сергеевича: "Спа-ать! Спа-ать! Спа-ать!" - то я этому распоряжению тут же подчинился.

Сначала все еще мелькали в моем дремотном сознании какие-то куски из фильма, а потом я увидел себя в роли экскурсовода, ведущего за собой группу экскурсантов по музею. Я даже узнал этот музей - Государственный Исторический, тот, что на Красной площади. Мы туда как-то ходили на экскурсию с ребятами из детдома.

Среди экскурсантов оказались Игорь, Вовка, Лосенок, еще какие-то здешние люди и сам Сергей Сергеевич. Удивительно, но я шел по музею так, будто всю жизнь там проработал и рассказывал бойко, не сбиваясь, и о первобытных, и о скифах, и об урартах, и о славянах. .

Все слушали, задавали вопросы, а я на эти вопросы отвечал. Оказывается, я точно мог рассказать, как развивались события в битвах, знал, что Засадным полком на Куликовом поле командовал Боброк-Волынский, что Украина воссоединилась с Россией в 1654 году и даже то, что Переяслав-Хмельницкий это не Переславль-Залесский... Я откуда-то знал, что, кроме Анны Иоанновны, была еще и Анна Леопольдовна с маленьким сынишкой-императором Иваном VI Антоновичем и мужем Антоном-Ульрихом Брауншвейг-Люннебургским и что Иван Антонович двадцать с лишним лет просидел в Шлиссельбурге, пока его не попытался освободить Мирович, в результате чего этого бедного Антоновича шлепнули... Потом я очень толково рассказывал о Суворове, припомнил такие битвы, как Козлуджи и Рымник, и где, как и кого при этом били. Я не перепутал убийство Петра III с убийством Павла I и каждый раз говорил о том, что нужно... Затем я очнулся.

- Привет! - сказал Чудо-юдо. - Ну каково?

- Здорово... - Я восхитился совершенно искренне. - Неужели я действительно все так быстро выучил?

- Не выучил, а вспомнил, - поправил Сергей Сергеевич, - ты ведь в седьмом классе все это уже проходил, где-то в голове у тебя вся эта информация хранилась. Видеофильм обновил твои впечатления, сделал тебя более настроенным на внушение и одновременно мобилизовал твою память. Ничего сверхъестественного. Теперь этот раздел истории ты сможешь и через год ответить без запинки. Сегодня, наверно, не буду тебя перегружать, а завтра пройдем таким же образом весь XIX век, послезавтра - XX до 1917 года, потом довоенный период, и наконец - самый последний - до наших дней. Пять вечеров, и ты сможешь сдать историю на пять баллов.

- Лихо!

- "То ли еще будет", как поет почтенная Алла Пугачева. Главное - верить в свои силы. Идем чаевничать, сегодня у нас дамы хозяйничают. Чай прошел почти как в прошлый раз, то есть я опять слушал рассказки про посещение иноземных городов. Близнецы на сей раз побывали в Лондоне и Канберре. Зина повстречалась с неким мистером Коллинзом и получила от него свежий номер "Тайме" и тоже с объявлением компании "Джи энд Кей", из которого выписала на листочек цифры. Лена в Канберре встретилась с каким-то Бенксом и приобрела от него список телефонных номеров, которые, разумеется, тоже записала на листочке. Мне Чудо-юдо вопросов не задавал, но внимательно слушал то, о чем спрашивали девчонки.

Проводив близнецов до терраски, я взобрался в "мансарду" над курятником и завалился на тюфяк, благо Игорь с Лосенком опять уперлись на танцы. Честно говоря, я думал, что, наверно, мне стоит тоже показаться на этом культурно-массовом мероприятии, потому что время было детское и спать мне вроде бы не хотелось. Однако едва я улегся, как "руководящая и направляющая" приказала мне спать...

Дурацкий сон Короткова № 2

Строго говоря, этот сон был не столько дурацким, сколько очень страшным. Наверно, более страшного сна до этого момента я не видел. Именно после того сна у меня появилось серьезное сомнение в том, что потусторонний мир - всего лишь вредное суеверие, распространяемое агентами империализма.

Во-первых, в этом сне мне явился человек, которого я никогда не видел живым. О том, кого я, собственно, вижу, мне удалось догадаться лишь минуту-две после начала сна.

Это был Санька Терентьев, точнее, ожившая черно-белая фотография, которую я видел на памятнике. Впрочем, тогда, наяву, я ее почти не запомнил. Однако во сне этот кусочек фотобумаги, прилепленный в рамке к фанерной пирамидке, вдруг ожил. Рамка со стеклом стала как бы экраном телевизора. Санька в гражданском пиджаке с галстуком оказался примерно там, где располагается диктор, объявляющий об очередной кончине члена Политбюро. Конечно, во сне мне не у кого было спросить, похож ли голос на тот, каким разговаривал Санька. Но одно я запомнил четко: Санька говорил с заметным придыхом и здорово окал, наподобие владимирца или нижегородца.

- Николай! - объявил он из своей рамки. - Пошли, покажу, где меня пристроили...

С этими словами он выплыл из "экрана" и, окруженный мутно-белым туманным овалом, по-прежнему видимый лишь по пояс, полетел над кладбищем от своей пирамидки.

У меня аж все заледенело от жути. Вроде бы было светло, даже, кажется, солнце светило, не было никаких ведьм, чертей, монстров и иных видаковых чудовищ, которых я помнил по фильмам, когда-то просмотренным Брауном. Страх можно бы назвать и беспричинным, если б я не знал, что Санька - мертвец.

Тем не менее я пошел туда, куда полетел Санька в своем овале-ореоле. Сначала - через кладбище, потом - через поселок. Все это было не чем-то абстрактным, а именно здешним, реальным. Я даже прошел мимо дома Чебаковых и мимо курятника, где дрых в это самое время. Санька держался где-то в пяти-шести метрах от меня. Ни догонять его, ни отставать от него я и не пытался.

Как пришитый, как нитка за иголкой, я следовал за ним и, наконец, очутился на берегу реки. Забыл сказать, что, пока Санька "вел" меня через кладбище и поселок, мы не встретили ни одного человека. И вообще - ничего живого. Уже позже, размышляя над тем, что же было самое страшное в этом сне, я пришел к выводу: тишина. Кроме той фразы, с которой началось мое путешествие, в течение всего пути я не услышал ни одного звука, ни одного шороха. Это была ЗАМОГИЛЬНАЯ тишина.

Конечно, и на берегу, на пляже, где наяву все с утра до вечера было забито купальщиками, оказалось абсолютно пусто. Санькин ореол поднялся над пляжем и переместился к обрыву. Здесь он завис над землей и остановился. Я приблизился к этому месту и увидел верхушку колышка, забитого в землю.

- Здесь! - коротко сказал Санька, и нижняя часть его ореола вытянулась, словно острие стрелы. Острие это уперлось в колышек. Я тут же заметил, что трава, растущая вокруг колышка, намного зеленей той, что расположена подальше. Колышек был забит в середину прямоугольника, выложенного из свежего дерна.

- Попробуй, выдерни! - провещал призрак, и я повиновался, в смысле, ухватился за колышек обеими руками. Однако я не сумел его вытащить, ибо это был не колышек, а целый кол, на полметра, не меньше, вбитый в землю.

- Я здесь! - объявил дух Саньки, рука его высунулась из ореола и легко выдернула не только кол, но и дерн, и верхний слой засыпки. Бр-р-р! Много лет спустя ничего более ужасного не припомню...

Скелет в уже изгнившем парадном мундире, объеденные до костей кисти рук, но самое страшное - череп с остатками полуразложившейся плоти на лице и жирными розовыми червями, шевелящимися в глазницах.

- Это я! - весело объявил Санька и исчез, а я, дико заорав, проснулся весь в холодном поту и едва ли не стуча зубами от страха.

Сон продолжается наяву

Первым, что я увидел наяву, были выпученные от удивления глаза Лосенка.

- Ты что, офигел? - спросил он, крутя пальцем у виска. - Накурился, что ли? Орешь как резаный среди ночи.

- Да приснилась тут ерунда какая-то... - пробормотал я.

- Во-во, - хмыкнул Игорь, - небось тебя Сергеич вместе с девками заучили совсем. Они тоже иногда по ночам вскакивают и орут, мне мать рассказывала.

Судя по всему, они вернулись недавно и спать еще не ложились. Винишком пахло, но не сильно, видать, приняли немного.

- Тут, блин, такие дела, - сказал Лосенок, - очумеешь...

- Да... - вздохнул Игорь. - Ты не слышал?

- Чего? - я в это время неловко пытался чиркнуть спичкой, чтобы успокоить нервы сигаретой.

- Да про "афганов" этих. Вовка Рыжий на хвосте принес. Брат, говорит, рассказал. Оказывается, вчера днем, этот шрамоватый, Андрюха, раскололся. Сознался, короче, что они нашего Саньку сами в Афгане приложили. То ли он им задолжал что-то, то ли чарс какой-то заныкал. В общем, наркоту по типу анаши. Они, оказывается, все - анашисты. И как накурятся, то им под кайфом является Санька.

- Фигня какая-то, - пробормотал я, вновь ощутив ледяное дыхание сна, и мурашки побежали у меня по коже.

- Да, - поддержал Лосенок, - они ж вроде нормальные были.

- Когда не в кайфе, - зло хмыкнул Игорь, - все нормальные. А пыханут - и крыша едет. Короче, Саньку они решили выкопать и закопать в другом месте, проткнув осиновым колом. Дескать, смотрели по видаку фильм про вампиров, там так делали, чтобы из могилы не вылезали.

- Ну, суки! - прошипел Лосенок. - Мало мы им навешали!

- Их, подонков, убить надо было! - вскипел Игорь. - Если их не засудят - я их сам поконаю. Сюда еще приехали, к тете Кате подмазались, наркота гребаная!

- А он сказал, где они Саньку - начал было я, но Игорь даже не дослушал вопрос.

- Все выложил, сука! Остальные, конечно, отнекивались, но их приперли. Отвели всех вечером на берег, на обрыв.

У меня похолодело аж в селезенке, дрожь в руках, которая едва успела уняться, опять вернулась.

- И там, на обрыве, - продолжил Игорь, - Андрюха показал, где они труп Саньки закопали. И кол - аж полтора метра вбили. Паскуды!

- Жуть такая! - поежился Лосенок. - Вовка говорит "Весь сгнил, червяки в глазах ползают."

- Ну, это он и приболтнуть мог, - отмахнулся Игорь, - самого-то Вовки там не было. Но все равно - гадье эти четверо, а не люди. Точно, если они свой вышак не получат - я их под землей найду и обратно закопаю. Как они - Саньку.

Я понял, что если сейчас расскажу свой сон или хотя бы о том, что следом за "афганцами" ходил на кладбище, то отношения у меня с Игорем и Лосенком могут круто испортиться. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы после таких россказней не заподозрить меня в соучастии. Да и оказаться в ментовке у меня стремления не имелось. Даже ненадолго. Тем более, что кудесник Чудо-юдо уже открыл передо мной такие перспективы.

Мучила ли меня совесть? Черта с два. Она только немного пощипывала. Да, я знал, что "афганцы" ни при чем. Они искали пустой гроб потому, что знали или догадывались - нет там Саньки. Я хорошо помню, что они говорили тогда, ночью, над разрытой могилой. Но грош цена всем этим показаниям, если их хотят "утопить". Если б я был благополучным мальчиком из хорошо обеспеченной и не имеющей неладов с законом семьи, то, может быть, и поверил бы в справедливость. Но я был государственным ребенком Система - она и в детдоме система.

В общем, страх от кошмара все-таки унялся, я улегся на тюфяк и на сей раз проспал без всяких снов, приятных и неприятных, аж до десяти утра.

Халтурка

Разбудил нас Чебаков-старший.

- Ну, красноармейцы, - объявил он, грозно обдав нас похмельным духом. Отдохнули? Пойдем, похалтурим маленько.

Я сразу вспомнил, что речь идет о бассейне на даче Чудо-юда.

- Почем сговорился, бать? - спросил Игорь.

- Вам - по два стольника, мне - остальное, - Иван Михалыч прикинулся шлангом. - Это только за разметку и котлован. Бетон, плитку - всю чуйню-муйню - отдельно. Счас пожрем, примем - и вперед!

Мамаша Игоря заправила нас капитально, хотя есть особо не хотелось, а Михалыч оделил нас "для веселья" стопариком каждого. Потом из какой-то сараюшки старший Чебаков вытащил нивелир, складную рейку, веревку, топор, лопаты и торжественно вручил нам это оборудование. Я нарядился в свой старый добрый комбез, а Игорь с Юркой в какие-то рваные спецуры из запасов Михалыча.

- Рабочий класс! - с беспощадным сарказмом аттестовали нас близнецы и, похихикивая, отправились загорать.

- Интеллигенция вшивая! - проворчал Иван Михалыч. - Мало я их порол... Ишь, жопами развилялись, засранки...

- Ладно, - басисто вступилась за своих любимиц Валентина Павловна, топайте, халтурщики! Да смотри там, не больно булькайте...

- У тебя не спросил, - бормотнул Михалыч, - верно, мужики?!

Сергей Сергеевич в момент нашего прихода возился с "Волгой". У Лосенка аж глаза загорелись - есть такие пацаны, которым прямо-таки не терпится сунуть нос в любой механизм.

- Что, искра в землю ушла, хозяин? - спросил Михалыч с легким ехидством. Здравствуйте вам!

- Да стучит что-то, - отозвался Чудо-юдо, - не могу понять, где.

- Можно? - спросил Лосенок. - Я полгода комдива возил на такой же...

- Не возражаете, товарищ бригадир? - шутливо спросил Сергей Сергеевич. Чебаков только развел руками:

- Хозяин - барин. Покамест мне и двоих хватит. Ты, Игоряшка, натеши колышков, а Колька со мной померяет... Ну, а вы, значит, Сергей Сергеевич, нам покажете в точности, на каком месте хотите свой бассейн делать. Чтоб уж окончательно. А то отроем не там - лишняя работа получится... И собачку вашу привязать надобно. Большая очень. Тяпнет за ногу - на костылях ходить придется.

- Собачку я в доме запру, - пообещал Сергей Сергеевич. - Я сейчас собираюсь в Москву по делу, так что мешать вам тут не буду. А план участка у меня вот он, в машине. Вот проект бассейна и сауны. Достаточно точно все намечено. Можете приступать.

- Бу сделано! - Михалыч дурашливо вытянулся во фронт. - Пошли, Никола!

Когда мы зашли за дом, Чебаков вытащил пачку "Беломора", раскочегарил папиросину и наставительно объявил:

- Хорошая работа начинается с хорошего перекура!

Я согласился и, за неимением своих, стрельнул у Михалыча "беломорину".

- Буржуй! - не слишком громко заметил Михалыч, приглядываясь к плану. - Ни хрена ведь не делает, только мозги всем пудрит, а деньги идут. И крупные. "Волга" самое малое десять тыщ стоит, а то и все пятнадцать, если новая. А вот она у него. Бегает! Дача по прикидке - все двадцать. Откуда? А стоит. Сауна эта самая с бассейном десять на пятнадцать - не меньше дачи обойдется. И будет. Так... От стены у него по чертежу выходит три с половиной метра переход, потом десять на пять сауна и еще десять на десять бассейн... Игоряшка! Колья натесал?

- Штук пять есть! - откликнулся Игорь.

- Тащи все и теши дальше. Сантиметров по двадцать каждый. Десяток для начала хватит, потом еще сделаешь... Так, Николка, кончай перекур!

Я не очень понимал поначалу, чем занимаюсь. То Михалыч чего-то мерял рулеткой, заставляя меня забивать принесенные Игорем колышки. Потом, вооружившись нивелиром и вручив мне рейку, стал заставлять меня переходить из угла в угол, чего-то отмечая в затрепанной тетрадке. Потом опять забивали колышки, натягивали между ними веревку. Солнце припекало, бухтение и матюки Михалыча, которому то было не то и это не эдак, раздражали. Хотелось плюнуть на все и пойти купаться.

Зафырчала и уехала "Волга", а затем явился довольный Лосенок. Он уже накалымил аж целый четвертной.

- Во мужик! - сказал он. - Работы всего ничего - на трешку. А он двадцать пять!

- Дурные деньги - по-дурному и тратит, - хмыкнул Михалыч, - с тебя магарыч! Время сколько?

- Одиннадцать двадцать, - сказал я, поглядев на "Командирские".

- Нормалек! Давай, Юрка, в магазин! Одну - нам, остальные для дела... Дуй!

- Интересно... - обиделся Лосенок. - Это что, на весь четвертак? "Андроповка" четыре семьдесят с посудой - пять штук брать?

- А ты вручную копать хочешь? - ухмыльнулся Михалыч. - Бери, вот лопата, корячься! Ровнять, планировать тоже лопатой будешь? Да не жидись ты, я тебе отстегну их, мать твою...

Михалыч выдал Лосенку "дежурную" авоську, лежавшую где-то в кармане робы, и тот потопал в магазин.

- Успеет до обеда? - прикинул Чебаков-старший. - Больно медленно идет... А вы давайте за лопаты! Вот от этого колышка до этого, ровно по веревке, потом под угол - вот от этой пары на ширину веревки... ну, между двух веревок, короче!

Траншеи копать мы, в общем, были обучены. Игорь по ходу дела стал объяснять мне, что траншеи пойдут под фундамент сауны, под трубы для заполнения бассейна и еще зачем-то. Мне это было интересно, как лекция о половом воздержании для мартовского кота.

Лосенок успел до обеда и прибыл с авоськой, где дружно брякали пять бутылок "андроповки" с бело-зелеными наклейками.

- Где ж ты родимая "два восемьдесят семь"? - вздохнул Михалыч. - Ну да ладно! Молодец, тезка твой, молодец! Все же таки не семь с полтиной!

- "Даже если будет восемь - все равно мы пить не бросим! - продекламировал Игорь. - Передайте Ильичу - нам и десять по плечу!"

- Точно, сынок! - похвалил Чебаков-старший. - А Юрию Владимировичу вообще "ура" крикнуть надо.

Из полиэтиленового пакета Михалыч вытащил огурцы, яйца, селедку, лучок и полбуханки нарезанного толстыми ломтями ржаного хлеба. Отдельно в спичечном коробке была принесена соль.

- Ох, мать моя женщина! - хлопнул себя по лбу Михалыч. - Надо бы пивка было прихватить, а то жара... Ну, ничего, обойдемся.

В конце улицы затарахтел двигатель "Беларуси".

- Как часы! - расплылся Чебаков. - Нюхом чует! Пойдем ворота откроем...

"Беларусь", оборудованная спереди бульдозерным ножом, а сзади экскаваторным ковшом, управлялась очень толстым и опухшим гражданином в измазанной тавотом робе, кирзовых сапогах и кепке.

- Вань, - деловито просипел он. - Если ты пузыри сразу не ставишь - я поехал!

- Во! - Михалыч потряс авоськой. - Все тут!

- Давай, командуй! - разрешил мужик с "Беларуси". - Кого закопать, чего своротить? Всю дачу или только забор?

Конечно, это он так шутил.

- Володя! Друг! - проникновенно объявил Чебаков. - Может, сто грамм сначала?

- А чо? - сиплый Володя хищно шмыгнул малиновым носом. - Другой бы спорить стал, может даже, драться полез, а я - нет. Мы люди культурные, из горла не пьем...

И добыв из-под сиденья трактора большой граненый, хоть и пыльный, но объемистый, Володя уверенно подставил его под откупоренную Михалычем бутылку...

- А мы не гордые, мы по очереди... - объявил Чебаков, доставая из кармана робы свой стакан. - Со свиданьицем!

У него все было точно - ровно по сто грамм каждому из пяти. Потом закусили, перекурили, сизый Володя спрятал стакан и гонорарные бутылки под сиденье, завел трактор и под руководством старшего Чебакова стал ровнять площадку под бассейн. С рейкой и нивелиром на сей раз ему помогал Игорь. Мата, конечно, было не меньше.

- А тут чего, не надо? - спросил водитель, указывая на то место, где мы уже отрыли часть траншеи.

- Оставь! - махнул Чебаков. - Давай, грызи котлован!

Раньше мне как-то не доводилось видеть, как образуются уродливые груды земли на московских дворах. Теперь я это посмотрел. Полчаса, может быть, час, и зубастая лопата "Беларуси" выгрызла посреди площадки здоровенную яму "десять на десять на два", насыпав вокруг высоченный земляной вал.

- Ну, хоре! - объявил сизый Володя. - Абзац! Спасибо этому дому, пойдем к другому.

"Беларусь", едва не зацепив ножом за столб ворот, все-таки выкатила с дачи и потарахтела куда-то на новый калым.

- Теперь ровнять будем, - сказал Иван Михалыч. В общем, нас не сильно развезло, хотя жара была приличная. К тому же где-то часа в три ударил гром и брызнул ливень. Вся высушенная солнцем земля превратилась в жидкую и липкую грязь, почти такого же цвета, как то дерьмо, в котором купался "я" - Браун, провалившись в подземный коллектор вместе с Марселой. Перемазались мы капитально и вылезли перекурить и просохнуть на вновь высунувшемся солнышке, когда к воротам дачи подкатила "Волга" Сергея Сергеевича.

Хеппи-энд для Короткова

- Привет трудящимся, - сказал он, втягивая носом воздух. Водочный запах, конечно, немного выветрился, но все же присутствовал. - На сегодня, думаю, достаточно.

- Понял! - Михалыч поставил вертикально растопыренную пятерню. - Шабаш, мужики! В магазин пора...

- Николай, задержись, пожалуйста, - несколько странным тоном попросил Чудо-юдо. - Зайди в дом, если не торопишься.

- Да я весь в глине, - мне было как-то не по себе. Не хотелось отделяться от ребят.

- Это не беда, - сказал Сергей Сергеевич. - Брось свой комбинезон на крыльце, прими душ, а одежду я тебе подберу.

- Да я ведь уже брал у вас... Неудобно получается.

- Неудобно, как известно, штаны через голову надевать.

Я зашел к нему в дом в одних трусах, ополоснулся под душем, вытерся и на выходе обнаружил майку с рожами "Бони М", шорты и шлепанцы.

- Садись, - велел Сергей Сергеевич, указывая на кресло в холле. - Дело у меня к тебе очень серьезное. Начнем, однако, издалека. Как тебе сегодняшняя работенка? Весело, верно?

- Да так... - неопределенно ответил я.

- И тебе хотелось бы изо дня в день вот так же ишачить, возиться в грязи, пить водку с разными полудурками?

Он знал, о чем я думал. Это было несомненно!

- Знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты один день поработал с ними. Окунулся, так сказать, в атмосферу созидательного труда...

- Это зачем? - спросил я. - Что я, думаете, раньше в грязи не копался? Я в армии сортиры мыл...

- Ну, конечно, от сумы, от тюрьмы и от армии никто не застрахован. Есть вынужденные обстоятельства, при которых человек делает грязную, а иногда и совершенно бессмысленную работу. Но во сто крат хуже, когда человек сам принижает себя и говорит:

"Мне нужно только на выпивку, закуску и баб. Хочу заниматься этим дурным и глупым делом, лишь бы на водку хватало". Михалыч - тому пример. А ведь он талантлив. Но он нуль и умрет нулем. Может быть, и Игорь сопьется вместе с ним.

- Да я вроде бы уже решил, что буду в институт поступать...

- Это скорее я решил, а не ты. У тебя пока еще есть в душе стадный инстинкт. А это страшная сила. "За компанию" выпил, "за компанию" подрался, сел в тюрьму тоже "за компанию". В нашем обществе это основной источник изгоев. Стадо само тащит к пропасти, но отторгает тех, кто туда уже сорвался. Сознайся, тебя ведь тянет к Игорю, Лосенку, к этим бандитам-"афганцам"...

- Тянет, - сознался я, - только вот "афганцы" - не бандиты. Это я знаю точно.

- Откуда? - быстро спросил Чудо-юдо. - Ты был там?

Он задал этот вопрос так, что мне отчетливо стало ясно: ответ ему уже известен.

- Да, - ответил я, - в ту ночь я все видел. Они только открыли гроб и убедились, что он пустой.

- И ты стоял рядом с ними? - в этом вопросе тоже была издевка. Я на сто процентов уверен, что он заранее знал, где я находился в ту ночь и откуда наблюдал за "афганцами".

- Нет, я был метрах в пятидесяти от них... Но я все слышал!

Чудо-юдо хмыкнул.

- Ну, свидетеля защиты из тебя не получится. Ты представь, что выступаешь на суде и говоришь то, что мне сказал. Во-первых, прокурор спросил бы тебя:

"Свидетель, на каком расстоянии вы находились от могилы Александра Терентьева?" Ты скажешь: "На расстоянии примерно 50 метров". "Хорошо, подбодрит прокурор, - вы видели, как подсудимые выкопали гроб?" - "Да", ответишь ты. "Вы видели, как подсудимые сняли крышку с гроба?" - "Да", естественно скажешь ты. "Вы видели, что гроб был пустой?" - "Нет", - должен будешь ответить ты, если не захочешь, чтобы тебя привлекли за дачу заведомо ложных показаний. Потому что любая экспертиза или следственный эксперимент установит, что ты не мог видеть в темноте при тусклом свете фонаря с пятидесяти метров, пустой гроб или нет. Ведь так?

- Да я это и сам знаю... Но ведь они ни за что сядут! Я же слышал, как они ругались, говорили, что так дела не оставят, хотели в КГБ идти...

- Неплохой аргумент, если бы мог с точностью вспомнить, в каком порядке что говорилось. Наверняка уже запротоколированы их показания, где разговор на могиле приведен в четырех разных вариантах. Твой будет пятым, у суда появятся основания взять тебя под стражу, как соучастника... Может, ты просто "на атасе" стоял, а?

Он быстро, как пианист, гонял пальцы по клавишам управления моей душой.

- "Как я вас перевербовал? За пять минут - и без всяких фокусов! Х-хэ-хе!" - процитировал он папашу Мюллера из фильма "Семнадцать мгновений весны". - Да, им не поможешь. Потому что они собрались рубить дерево, не имея понятия о том, насколько глубоки его корни и высоки ветви. В общих чертах я могу тебе объяснить - чисто умозрительно, конечно, - какая там могла быть ситуация... Без всякой мистики и сатанизма. Это я так, для впечатлительных девочек.

- Давайте...- произнес я, печенкой ощущая, что это "умозрительное" - есть правда.

- Просто-напросто где-то в Афганистане кто-то решил подзаработать. На контрабанде гашиша, героина или иного опиума для народа. Скорее всего, не нашего народа, а такого, который платит за него большие зеленые доллары. И чтобы избегнуть разного рода проверок - они вовсе не обязательно опасны лично для торговца, но повышают расходы на взятки, - очень удобно воспользоваться гробом. Солдат погибает примерно тысяча в год, а может быть, и больше. Даже выделен, как я слышал, специальный самолет, который называют "Черным тюльпаном". Нагружают его где-нибудь на одной из наших авиабаз, и никто не интересуется, что в этих ящиках, то бишь гробах: бренные останки воинов-интернационалистов или килограммов семьдесят героина. Воина можно закопать где-нибудь неподалеку от аэродрома без почестей и памятника, а родителям прислать пустой гроб: дескать, вскрывать запрещено, ваш сын умер от опасной вирусной болезни или придумать что-то иное. Ведь садится-то самолет опять-таки на военном аэродроме, никакая таможня там не действует, а контрразведчиков прежде всего интересует, чтобы солдаты и офицеры не привозили из Афганистана фотографии сожженных кишлаков и подбитых советских танков. И там, где-нибудь в Ташкенте или Душанбе, сведущие люди перегружают семьдесят килограммов в багажник автомобиля, а в гроб бросают тряпье и песок для веса. Родственники рыдают над этим мусором, считая, что это прах их незабвенного покойника, несут на отпевание в церковь или мечеть, не ведая, что косточки несчастного тлеют совсем в другой точке земного шара. А героин или анаша идет к потребителям. И очень может быть, что тот самый КГБ, куда собирались жаловаться эти наивные юноши, не только знает об этой операции, но и курирует ее. Неофициально, но курирует. И то, что этих ребятишек так жестоко подставили и посадили, меня в этом убеждает.

- Паскудство... - выдавил я.

- Согласен, - кивнул Сергей Сергеевич, - но все-таки продолжу свои предположения. Реальной информацией я не располагаю - и слава Богу, ибо тогда мне оставалось бы жить даже меньше, чем твоим знакомым... У них ведь тоже была какая-то реальная информация. Видимо, они каким-то образом узнали, что вместо их друга Сани в гробу лежало нечто иное и решили, не заявляя в милицию, действовать самостоятельно. Что и привело их на скамью подсудимых. Если бы они решили заявить в милицию о своих подозрениях и потребовать официальной эксгумации, то все обошлось бы для них намного мягче. Их посадили бы писать объяснительные, попросили бы подождать санкции прокурора, на что ушло бы три-четыре дня. За это время труп бедняги Терентьева занял бы свое законное место в гробу и эксгумация выставила бы этих борцов за правду круглыми дураками или болезненно-подозрительными людьми. Отступились бы - их вообще никто не тронул бы, стали бы настаивать - загремели бы в психушку... В общем, имели бы неприятности намного меньшие, чем сейчас. Увы, они решили идти в обход Системы. Она этого не прощает. Конечно, за ними следили. Уже прибыв сюда, они были "под колпаком". Вероятно, труп Терентьева ехал за ними следом. И поскольку они не потребовали официальной эксгумации, а занялись гробокопательством сами, то есть совершили преступление, предусмотренное статьей 229 УК РСФСР, то их поймали, как мышей в мышеловку. Им сейчас пришьют массу статей. И наркотики, и посягательство на жизнь милиционера, и умышленное убийство того же Терентьева. Если не удастся подвести под расстрельную статью всех четверых - а это действительно маловероятно, - их приговорят к лишению свободы. Может быть, кому-то посулят условный приговор в обмен на те признания, которые нужны следствию. Я уже знаю, что один из подследственных дал показания о том месте, где зарыт труп, проткнутый осиновым колом. Его могут освободить после суда из-под стражи, но по дороге домой или уже дома, на родной улице он попадет под грузовик, будет убит неосторожным охотником, выпьет метилового спирта вместо водки... Наш мир очень опасен для жизни. Тот, кого приговорят к смерти официально, может просить о помиловании, но наверняка его не дождется. Пуля в затылок - и все. А те, кто сядет в тюрьму, будут обнаружены либо повесившимися в камере, либо умрут от побоев после драки между зеками. Пищевое отравление, несчастный случай на лесоповале - там все умеют.

Сергей Сергеевич посмотрел на меня испытующе. Впечатление, которое он произвел на меня, было крепенькое. Пожалуй, крепче было только то, что осталось от "главного камуфляжника".

- Я довольно откровенен с тобой, - сказал он после паузы. - Видишь ли, с любым другим парнем я бы держался поосторожнее. Но есть на то причина. Сегодня, после поездки в Москву, я окончательно убедился, что... В общем, нам надо будет привыкать к новым отношениям.

Первая мысль, которая появилась у меня в голове, была та, что отношения эти будут "голубого" цвета. Если бы это было так, то я, наверно, плюнул бы на все и побежал догонять Михалыча с мужичками. Наверно, даже в том случае, если бы Чудо-юдо держал паузу чуть подольше и не поторопился бы развеять мои опасения, я бы тоже убежал, но...

Сергей Сергеевич умел говорить вовремя.

- Наверно, надо бы сразу взять быка за рога, но что-то я волнуюсь, - он действительно говорил с несвойственной ему неуверенностью в голосе. - Пока я расскажу тебе одну историю, начну издалека... Абстрагируясь от всякой конкретики...

Предположим, жила себе - поживала в начале шестидесятых годов нашего бурного столетия молодая студенческая семья: муж, жена и маленький сынишка, которого звали Димка. Жили они в городе Ленинграде, а поскольку оба приехали из провинции, куда по милости товарища Сталина угодили некогда на поселение их шибко интеллигентные родители, то существовали, мягко говоря, впроголодь. Снимали угол в коммуналке, прятались по общагам от комендантов... Младенца завели случайно, по неопытности, но раз уж родился - полюбили. Стипендии 80-90 рублей на двоих, "новыми", как тогда говорили. По ночам бегал молодой папаша на Московский вокзал разгружать товарные вагоны, сторожем, типа Шурика, вместо бабушки пристраивался. Мама переводы брала на дом - тянули лямку вдвоем. И еще бегали на лекции, семинары, зачеты, сессии сдавали - и на "отлично". Год еще учиться оставалось, надо было выдержать.

Сдали они предпоследнюю, январскую, сессию, стали собираться на каникулы в родную Сибирь. Взяла юная мама колясочку, завернула младенчика в голубенькое ватное одеяльце и пошла в магазин покупать гостинцы родителям. На какие уж шиши - не помню. А папа в это время с алкашами у винного магазина десятку на билет добирал - ящики с водкой таскал. Но он тут, в общем, ни при чем.

Пошла мамочка в магазин, оставила колясочку у дверей и встала в очередь. Да... Постояла полчаса, решила выглянуть, посмотреть... А колясочка-то пустая. И никто не знает, куда ребенок делся. Мама - в рев, потом - в милицию. Там, конечно, приняли ее заявление, записали все, что положено: какие глазки, какие пеленочки, какое одеяльце, какой чепчик... Сказали: "Будем искать, гражданка! Если что - сообщим..."

Чудо-юдо перевел дух и достал из нагрудного кармана старенькую мятую фотографию.

- Вот такой он был... Мы его сфотографировали, чтоб бабушке на память оставить фото. Так она его и не увидела...

Он проговорился не случайно. Я должен был понять все сам. Хотя Чудо-юдо, по своей привычке иронизировать, немного кривлялся, я увидел на его лице настоящую боль. Я уже начал понимать. Но поверить было страшно, потому что Чудо-юдо меня уже не раз удивлял неожиданными поворотами. Он так легко подбрасывал одно суждение за другим, что не только меня мог запутать... Я вгляделся в фотку, на которой был изображен щекастенький карапуз, дрыгавший ножками посреди распутанных пеленок. Мордашка была глупая и лупоглазая. Я глянул на него, потом на Сергея Сергеевича. Что-то общее проглядывалось, хотя и очень отдаленное. В общем, при желании, можно было сказать, что малыш Димка был похож на Сергея Сергеевича настолько, насколько малыш-грудничок может быть похож на сорокалетнего бородатого дядьку.

- А вот такой я был тогда... - словно картежник, придержавший козырного туза, Чудо-юдо выбросил на стол вторую фотку.

Она была такая же старая и желтоватая, потрескавшаяся даже больше, чем первая. Но физиономия парня в неуклюжем лыжном свитере с комсомольским значком на груди показалась мне больше, чем знакомой. У меня нынешнего она была точно такая же.

Я смотрел на обе фотки, переводя взгляд с одной на другую и все больше начинал понимать, что мои отношения с Сергеем Сергеевичем действительно должны серьезно измениться... Произнести или даже подумать слово "отец" мне было страшно. Отчего? А вы проживите-ка всю жизнь в полной убежденности, что твой отец - подлец, а мать - сука, кошка и так далее... Да, меня в этом убедили.

Дело не в том, что у меня всегда и все было казенное. Начиная с пеленок и горшка в доме ребенка и кончая шинелью, сапогами и автоматом в армии. Дело не в том, что я всю жизнь - понимаете? - всю жизнь, за исключением нескольких дней на острове Хайди, где "я" был не я, да еще нескольких дней после своего таинственного "дембеля", жил только по режиму, который был для меня кем-то придуман. Наконец, дело даже не в том, сколько я недополучил конфет, пирожных, игрушек, книжек, ласковых слов... Все было в десять раз, может даже, в тысячу раз сложнее. Я всю жизнь был неизвестно кто.

Так получилось, что такого же одинокого, как я, мне встречать не доводилось. У кого-то были бабушки и дедушки, они приезжали, плакали, гладили по головке, уезжали. У кого-то находились тетки или дядьки, они привозили гостинцы, дарили игрушки, книжки. У некоторых были даже отцы или матери, лишенные родительских прав, зеки и зечки. Была девочка, которая рассказывала, что ее маме дали десять лет за то, что она "дядьку убила": "Вот отсидит - и возьмет меня к себе!" Другой парень, уже двенадцатилетний, вспоминал, как мать его "жениться учила". Кто-то помнил, что родители были, но умерли или убились. Я и этого вспомнить не мог. Никто и никогда меня не искал, никто меня не хотел усыновить, никому я не был нужен...

И тут приходит мужик, который вдруг говорит: "А я, знаешь ли, твой родной отец. Не пьяница, не алиментщик. Просто тебя мать потеряла, а милиция не могла найти... И ты, дорогой мой, вовсе не Коротков Николай Иванович, а Дмитрий Сергеевич..." Правда, я еще фамилии его не знал...

Я пялился на фотку и не соображал, что делать - ржать, материться, полезть к Чудо-юде с поцелуями, как в кинофильме "Судьба человека": "Папка, миленький, родненький, я знал, что ты меня найдешь!" - или врезать ему справа и слева, под дых и в рыло... У кого есть или были когда-то родители, те меня никогда не поймут. Поймут только такие же, как я.

- Ты понимаешь теперь, что основания у меня серьезные, - прямо-таки ощупывая мое лицо взглядом, произнес Чудо-юдо.

- Только фото? - спросил я таким тоном, будто уже пятьдесят человек приходили ко мне с подобными картинками.

- Конечно, нет, - заторопился Чудо-юдо. - Я начал догадываться кто ты, еще тогда, когда мы впервые увиделись. Себя самого труднее вспомнить, но я вспомнил... И тогда я решил навести о тебе справки. По закрытым каналам. У меня есть друзья и связи. Нашли все, что о тебе известно. Ты был найден в зале ожидания Ярославского вокзала города Москвы 3 февраля 1963 года. Возраст определили примерно в десять месяцев, из чего потом вывели дату рождения - 3 мая 1962 года. Смешно, но почти угадали. Ты родился 5 мая. Группа крови, резус-фактор у тебя те же, что были у нашего Димы. Имя Николай тебе дали по писателю Островскому. Ивановичем ты стал потому, что это - проще всего... А фамилию заведующая домом ребенка дала тебе свою.

- Но вы же потеряли меня в Ленинграде, - напомнил я. - А меня нашли в Москве...

- Да, в том-то все и дело. Очевидно, что те, кто выкрал тебя из коляски, сели в поезд и уехали в Москву. Мы потеряли Диму 2 февраля. Вполне хватило времени, чтобы довезти до столицы и перенести с Ленинградского вокзала на Ярославский.

Тут что-то словно щелкнуло в моем мозгу. Опять включилась в дело "руководящая и направляющая". Она вдруг вспомнила два дурацких сна, увиденных Брауном на Хайди, которые, как казалось ему, были сущей фантасмагорией... И я понял: это было со мной. Это моя память каким-то образом проявилась, и Браун увидел то, чего я о себе не помнил...

- Так как моя настоящая фамилия? - поинтересовался я удивительно спокойным тоном.

- Баринов, - ответил Чудо-юдо охотно. - Ты Дмитрий Сергеевич Баринов.

- А ваша жена - она моя мать?

- Да, - просто ответил Сергей Сергеевич. Как видно, больше всего его раздражало, когда его собеседник проявлял равнодушие. - Она очень страдала тогда, хотя ее вины в общем-то не было... Ты веришь мне?

- Верю, - ответил я,

- Ты думаешь, что мы сразу успокоились, забыли, плюнули? - Он нервничал уже откровенно, у него сил не было притворяться, и мне показалось, что я веду себя как-то не так. Но как себя вести, я по-прежнему не знал.

- Знал бы ты, что твоя мать была на грани самоубийства. Я ее три раза оттаскивал от окна - могла выброситься. Истерики сменялись полной апатией, когда она по нескольку часов смотрела в одну точку. Я бил ее по щекам, она начинала плакать. Так продолжалось две недели. Я и сам был готов черт-те на что... Ты это можешь понять?

Я-то мог. Мне вдруг остро, болезненно стало жаль той голубой колясочки, которую я забыл, будучи Коротковым, и вспомнил, только став Брауном. Пустой колясочки, одеяльца, всего того, что было у меня отнято неизвестными мне людьми... И я, здоровенная орясина, шмыгнул носом и заплакал. Впервые лет эдак за пятнадцать.

- Ну-ну! - сразу приободрился Чудо-юдо. - Не плачь...

Запас слез у меня был маловат. Наверно, я отревел свое еще в малолетском детдоме. Не больно нас там ласкали. Но неужели мне винить в этом заучившихся, задерганных, полуголодных студентов? Ведь не подкинули же они меня, не бросили. Меня украли, а потом и бросили чужие, злые люди, и лишь Родина-мать меня растила, лечила, воспитывала по-солдатски, чтоб я ей потом служил на гэдээровской земле.

- Мы ведь весь Питер обегали, - сказал Чудо-юдо, все еще извиняясь, - и детские комнаты, и дома, и больницы, и морги даже... Но потом нам нужно было как-то выходить из этого кризиса. У нас была учеба, нам надо было думать о будущем. Мы ведь надеялись на милицию. Но... Вот только сейчас...

Да понял я, понял уж давно, как вам приходилось. Да, перестали бегать по моргам, потому что испугались, а вдруг именно там и найдете. Да, понадеялись на ментов, которые не слишком внимательно искали ребенка по фотографии и пеленкам, да еще по одеяльцу. А на фотографии только круглая рожица и большой пуп. Положи рядом десяток таких фото и найди по ним среди кучи живых младенцев нужного... И уж, конечно, не по интеллекту было тем, кто искал, догадаться, что ребенка можно перепеленать, завернуть в драное байковое одеяльце и увезти в Москву. А в результате - я остался без детства. И мне его уже ни ООН, ни Президиум Верховного Совета СССР не вернет.

- Мы ведь, когда решили заводить второго, - сознался Сергей Сергеевич, хотели его назвать Димой. Но мама сказала: "Нет, Дима найдется, я верю!" И назвали Мишей.

Да, ведь у меня теперь и брат есть! А также, может, и еще куча родни... Не было ни гроша, да вдруг алтын... Чудеса!

- Я, Сергей Сергеевич, в детдоме часто плакал, когда маленький был. Нас, дошколят, иногда усыновлять пытались. Выбирали, словно кукол в магазине. А я вот никому не подходил... Оттого и ревел, - пожалуй, это больше всего растрогало, даже до слез довело Чудо-юдо. Никак у меня его язык не поворачивался назвать отцом.

- Ладно, - произнес Сергеич, вытерев глаза платком, - нечего нам сопли разводить. Придется мне восполнять то, что в детстве тебе задолжал...

Я вдруг посмотрел на уже хорошо знакомый интерьер дачи совсем иными глазами. Да ведь это теперь дом моих родителей! Законных, вполне богатых и обеспеченных, с машиной, гаражом, дорогой начинкой из мебели, ковров и зеркал... И я тут не гость - а хозяйский сын, да еще старший. Наследничек! И мой батя - решился я все-таки! - не последний человек в столице, если за день может раздобыть для сына отдельную однокомнатную и даже вручить от нее ключи... Да, он какой-то сложный мужик, может быть, один из тех "серых кардиналов", которыми меня пугал "главный камуфляжник" - мне-то что? Зато дорога в институт мне открыта, да не в простой.

Я вспомнил "халтуру" и подумал: "Вот ведь! Еще утром пахал на "дядю", и работа показалась тошной. А теперь получается - на меня пашут. Чтобы я, уже не какой-то там неизвестно чей Колька Коротков, а Дмитрий Сергеевич Баринов жил, как... барин. Парился в сауне и зимой в бассейне купался".

В общем, почуял я наконец-то, хоть и с трудом, что куда-то ВЕРНУЛСЯ. И тем был счастлив!

Эпилог. 10 лет спустя

Да, хорошо тогда было... Наверно, ничего лучшего у меня в жизни не было и не будет. Все прошло, все стало по-другому, и многое из того, чему я тогда радовался, выглядит совсем не так. Я еще не догадывался, как потащит меня по жизни новая судьба. Тогда "новая жизнь" виделась мне чем-то вроде серебряной лунной дорожки на воде Карибского моря, которую "я" - Браун наблюдал, плывя с Марселой от затонувшего вертолета к маленькому песчаному острову... Тогда Браун думал, кажется, о том, что дорожка эта очень красива, но по ней нельзя ходить. Браун был прав, как все циники и прагматики. Они всегда точно знают, что можно, а что нельзя. Я тоже знал, что по такой дорожке нельзя ходить, но ВЕРИЛ, что мне это почему-то удастся, что я сумею пройти "по морю аки посуху"... Самонадеянный дурачишка! Почти сразу же я, фигурально выражаясь, "провалился", и не в освежающую прохладу океанской воды, а в тухлое и грязное болото. С тех пор я бреду по нему, постепенно погружаясь все глубже и глубже. Увы, это болото вижу только я (я знаю, что оно уже затянуло меня минимум по пояс), а другим, со стороны, кажется, будто я, не касаясь воды, уверенно "бегу по волнам". И еще немало остолопов попробует так бегать.

Я приловчился крутиться между Богом и грязью. Мне страшно, но я привык. Я жду, что кто-то скажет:

"Стоп!", но не знаю, когда это будет, а потому каждый день благодарю Бога за то, что так не случилось сегодня. А назавтра - продолжаю бег. Впереди издевательски серебрится призрачная лунная дорожка - такая чистая и блестящая. Но под ней - болото.

Да, я очень хотел бы закончить "хеппи-эндом для Короткова", если бы не знал, что этот "хеппи-энд" - всего лишь отправная точка для новой серии событий, грехов, преступлений и бед.

Много лет я пытался забыть, что мое сознание было когда-то двойным, что мне вселили в мозг "постояльца", действовавшего в моей шкуре, что потом его забрали у меня, пересадив в еще какое-то тело, но оставив его воспоминания. Иногда это почти удавалось, мне казалось, что все это бред, наваждение, сон, игра воображения. Но когда в очередной раз проявляла себя та непонятная, "руководящая и направляющая", заставлявшая меня ПРОТИВ ВОЛИ совершать то, что ей было угодно, я снова становился человеком, от которого НИЧЕГО не зависело.

Однажды этой силе оказалось угодным поведать мне вкратце кое-что о судьбе Ричарда Брауна. Зачем ей это понадобилось - не знаю.

Это был очередной дурацкий сон, хотя в том, что мне довелось узнать правду, точнее, ту ее часть, которую соблаговолили оставить в памяти Брауна, я совершенно не сомневаюсь. Я не видел его во сне - я был им. Снова, как на Хайди. Я пережил то, что пережил он. Не все, конечно, а только отдельные эпизоды. Все прочее вошло ко мне в мозг, как спрессованная сжатая информация, составившая вкупе с "пережитыми" эпизодами то, что можно условно назвать:

Хеппи-энд для Брауна

Из психиатрической лечебницы я вышел спустя месяц. Нет, я совсем не свихнулся, но нервное потрясение было слишком велико. Говорят, когда мне сказали, что "Боинг", где летели Киска и все остальные, исчез в Бермудском треугольнике, я упал на пол и стал корчиться, выкрикивая что-то бессвязное: не то "перстеньки", не то "дьявол забери вас всех". Неделю ко мне никого не пускали, а потом, когда я начал отходить помаленьку, появилась Марсела. Кажется, я был рад, а может быть, просто соскучился. Она нашла в Оклахоме свою мать, правда, не в самом Оклахома-Сити, а в Понке, но довольно устроенной и небедствующей, во всяком случае. Она же известила о моей болезни и моих родителей, поскольку они появились примерно через три дня после первого приезда Марселы. Последнюю рождественскую открытку они получили от меня уже довольно давно, а поскольку они знали кое-что о моем образе жизни, то полагали, вероятно, что им предложат забрать тело, но были приятно разочарованы. Не знаю, было ли им приятно видеть меня живым, но мне они все-таки доставили определенную радость. Конечно, Марсела на них произвела не самое лучшее впечатление, хотя они ничего не знали - и по сей день не знают! о ее доблестном прошлом. Они у меня всегда славились консерватизмом, и о том, что их сын может жениться на латиноамериканке с достаточной примесью негритянской и индейской крови, могли предполагать только в страшных снах. Расистами я бы их не назвал, но их беспокоило то, что многочисленная родня с Антильских островов хлынет, словно москиты на огонь лампы, и от этого мне, конечно, не поздоровится. Все мы в той или иной мере живем по стереотипам и предрассудкам, Бог их простит.

Я сперва немного удивился тому, что Марсела так легко признала меня. Ведь я был совсем не похож на того, которого она знала. Однако некоторое время спустя я вспомнил о некоем "опознавателе", с помощью которого меня - таким, как я был на Хайди - признали бы даже родители. Вероятно, его перепрограммировали в обратном направлении, и у Марселы не было никаких сомнений...

Итак, я действительно женился на Марселе, которая за год-полтора научилась так прилично лопотать по-английски, что за нее уже можно было не волноваться. Материальное благополучие перестало быть насущной проблемой. Даже после уплаты всех налогов чистый доход от моей хайдийской экспедиции оказался семизначным. В принципе можно было вообще ни черта не делать, но я то ли от скуки, то ли от других причин влез в долю компании Куперов, и дела пошли неплохо. Но стиль жизни я все-таки предпочитал держать на уровне среднего класса, потому что высовываться мне не хотелось. Марсела уже в первый год нашего совместного житья забеременела, и ей настолько понравилось это дело, что она приносила каждый четный год по девчонке, а каждый нечетный - по мальчишке. Когда их стало шестеро, мы остановились и занялись воспитанием. Это было прекрасно, и я уверен, что мы поступили правильно.

Все, что касается моего личного и семейного бытия, надеюсь, всех вполне устроило. Мы приучены к хеппи-эндам и других завершений не ждем. Конечно, какое мне, казалось бы, дело до всех этих мэри, синди, соледад, кисок и прочих, в несколько секунд исчезнувших в океане? Но я, в отличие от многих, не мог равнодушно отнестись к тем, кто имел со мной пусть очень сложные и запутанные, но тем не менее близкие отношения. Правда, стремление разобраться во всем появилось у меня не сразу, а примерно через год-полтора после того, как я выписался из лечебницы. Некоторое время я действовал втайне, чтобы не волновать Марселу, которая тогда занималась нашим первенцем - Кэвином. Тогда я просто изучал в библиотеке прошлогодние газеты...

Версий было, конечно, много. Самые обычные - взрыв двигателя, диверсия, пуск ракеты с кубинской территории, атака опять-таки кубинского истребителя довольно быстро опровергались. Береговая охрана не обнаружила ни масляных пятен, ни обломков, хотя прочесала со всем тщанием солидный квадрат. Место катастрофы так и осталось тайной. Ни вертолеты, ни катера с гидроакустическими установками, ни подводные аппараты самолета не обнаружили, хотя вряд ли такая вовсе не маленькая машина, как "Боинг-737", могла разрушиться в порошок. А искали его очень тщательно, тут уж я могу на сто процентов поручиться. Ведь там, на борту этого "Боинга" были красные папки с отчетами по "Зомби-7", и бутыль с несколькими галлонами самого препарата. И поскольку в этих вещах было заинтересовано не кто-нибудь, а правительство США, тут они искали на совесть! В одной газете я даже прочел, что спутники АНБ так и шарили по кубинской территории, рассчитывая разглядеть место падения самолета... но не нашли, хотя просмотрели сотни снимков. Кто-то искал причину исчезновения самолета в русских подводных лодках, но ВМС и береговая охрана в один голос утверждали, что их тут не было ни в момент катастрофы, ни даже после нее. Конечно, по их адресу ехидничали - мол, прохлопали, а теперь говорят, что ничего не видели и не слышали, но доказать обратного никто не мог.

По газетам у меня сложилась примерно такая картина событий. Самолет вылетел с Ямайки в 16.25, благополучно облетел с запада Кубу и в 18.45 приблизительно был всего в пятидесяти милях западнее Ки-Уэста. В нескольких газетах я прочел выдержки из переговоров пилота с землей. С некоторыми разночтениями там излагалось примерно одно и то же:

"- Высота 15 тысяч футов, облачность на нуле.

- Доверните два градуса к югу.

- Понял, довернуть два к югу. Вибрация!

- Повторите, что?

- Вибрация! Очень сильная вибрация и помехи! Радар залило белым! Муть какая-то; вроде окна потеют...

- Снижайтесь до десяти тысяч, попробуйте сбросить скорость.

- Я убрал обороты, но скорость растет! Господи, спаси и сохрани!"

Само собой разумеется, что из этого больше ничего выжать было нельзя.

Я собрал достаточно много всяких писаний на эту тему, почти все книги об истории катастроф в Бермудском треугольнике. Да, что-то похожее описывалось почти во всех случаях исчезновения самолетов и кораблей. На радарах появлялись помехи, в окнах кабины - муть, иногда была и вибрация. Отметка самолета на экранах наземных радаров исчезала, иногда одновременно с обрывом связи, иногда - спустя несколько секунд.

В конечном итоге я, наверно, бросил бы бередить душу. Тем более, что на острове Хайди уже на следующий день после нашего отбытия высадился десант ВМС США и восстановил там порядок и демократию. Некоторое время там правил комитет из бывших генералов Лопеса, потом провели всеобщие выборы, собрали Учредительное собрание, приняли демократическую конституцию. На Гран-Кальмаро тоже все вернулось на круги своя, и территория острова Сан-Фернандо перестала быть спорной. На ней совместными усилиями бизнесменов Гран-Кальмаро и Хайди возведен туристский комплекс, а в бывшем объекте Х-45 разместили океанариум и музей. Однако мне все время то во сне, то наяву приходили в голову мысли о Киске и, прежде всего о том, что она имела в виду, когда обратила внимание на перстни Сан, Мун и Стар. Я припоминал о том, что у этих женщин были какие-то микросхемы, вживленные в мозг, о некой "особой цепи", которую упоминал профессор Хайме Рохас в секретном доносе на Хорхе дель Браво... Наверно, я уже в первый год после катастрофы как-то увязывал перстеньки, "особую цепь", микросхемы в мозгу и гибель самолета. Но, конечно, ничего разумного выдумать не мог. Единственно, до чего я додумался - пожалуй, к этому весь набор фактов сразу подводил, - так это то, что Киска, видимо, решила в самолете соединить перстни на руках трех девушек. Я помнил, что на правой руке блондинки Сан был перстень с выпуклым плюсом, а на левой руке китаянки Мун был перстень с вогнутым плюсом. Значит, их могли соединить, словно разъем электрического провода! И то же самое, вогнутый минус на перстне Мун, можно было соединить с выпуклым минусом перстня на левой руке Стар - вероятно, это и была "особая цепь"! Скорее всего, это и было тем ДЕЙСТВИЕМ, которое задумала Киска, садясь в самолет, но почему она решилась на это? Если она заранее знала, что это может вызвать катастрофу, то почему не попробовала это сделать на земле, а дождалась взлета? Если наоборот, ничего не предполагала, то почему не взяла меня с собой? И наконец, что могла собой представлять "особая цепь"? Почему три вполне обыкновенные девушки разных цветов кожи, даже с вживленными в мозг микросхемами и даже соединенные с помощью перстней-разъемов, могли стать причиной исчезновения средних размеров самолета с несколькими десятками пассажиров? Причем бесследного исчезновения...

Загадки, подобные той, которую я пытался решить, обычно заканчиваются для подобных мне исследователей-самоучек психиатрической больницей. Более милым вариантом бывает тот, при котором исследователей перестает волновать ранее увлекавшее и возникает новое хобби, более безопасное. Однако, хотя, повторяю, второй вариант мне был ближе и приятней, все же я не бросил своих поисков. И не бросил их лишь по той причине, что неожиданно столкнулся с новыми, ранее не известными мне фактами.

Как-то раз мне пришлось ехать на автомобиле из Далласа в Шерман. Я не слишком торопился и, немного не доезжая Мак-Кинни, решил перекусить в небольшой сосисочной. Первое обстоятельство, привлекшее мое внимание, хозяйка, лицо которой мне явно напоминало кого-то. Да и голос этой сероглазой, высокой и подтянутой сорокалетней женщины показался мне знакомым. Правда, на вывеске значилось "Мэлтворд сосидж", и это мне ничего не говорило. И все же я поинтересовался у миссис Маргарет Мэлтворд, не могли ли мы с ней где-либо встречаться.

- О нет, сэр, - усмехнулась миссис Мэлтворд, - вы здесь, как мне кажется, впервые, а я никуда отсюда не выезжала всю жизнь. Но вы не первый, кто говорит, что я кого-то ему напоминаю. Несколько лет назад проезжал один симпатичный мужчина, который с порога крикнул: "Лиззи! Вот ты где пришвартовалась!" Он, оказывается, перепутал меня с моей покойной сестрой. Его очень расстроило, что она погибла в авиакатастрофе...

Когда я это услышал, то не стал тянуть быка за рога и, трепеща, словно юноша на первом свидании, спросил:

- Ваша девичья фамилия - Стил?

- Да, в девушках я была Мэгги Стил, а мою младшую сестрицу звали Лиззи, царствие ей небесное. Вы знали ее, сэр?

Я сказал, что познакомился с ней на Ямайке, и очень жалел, что у нас оказались билеты на разные рейсы, но узнал, что она не прилетела, и вот...

Мэгги Мэлтворд была добрая, довольно простодушная женщина, она даже прослезилась. Я пообещал, что заеду на обратном пути, и действительно, возвращаясь в Даллас, задержался в сосисочной подольше, пропустив по рюмочке бренди с Грэгом Мэлтвордом, ее степенным добропорядочным мужем, потомком трех поколений техасских ковбоев. Конечно, мы беседовали главным образом о Киске, и беседа наша превращалась в поминки. Я не знал и десятой доли того, что они мне рассказали. Например, мне казалось, что Киска и в детстве была сорвиголова, однако, как оказалось, она была едва ли не первой ученицей в здешней школе. Киска, правда, всегда числилась хорошей, даже по здешним меркам, отличной спортсменкой, но никогда не дралась и не хулиганила. Окончив школу, она уехала из этих мест, и письма от нее приходили нечасто. А приезжала она домой всего раза два или три, потому Мэгги и Грэг многого из ее биографии припомнить не смогли. Они знали, что она служила в армии, и тот мужчина, который принял Мэгги за Лиззи, был из морской пехоты. Знали, что она воевала и не раз, потому что Мэгги видела у нее шрам на бедре, и Лиззи созналась, что он от пули... Но все эти подробности из их рассказа были для меня несущественными. Гораздо существеннее оказалось то, что Мэгги, расчувствовавшись, нашла где-то в книгах старую тетрадку, где Киска, еще будучи школьницей, записывала вычитанные ею мудрые мысли. Тут было много всякой всячины и из Вашингтона, из Вудро Вильсона и даже из Мао Цзэдуна. Но главное, оказалось, записано из неизвестного источника:

"Есть ли сила, способная рассечь пространство и время, спрашивают у меня? Есть, отвечаю я, и скажу: веруй! Три женщины с умноженной силой разума, влекомые разной Верой, соединив силу своего разума и Веры воедино, могут достичь того и, прорвав пространство и время, увести за собой всех, кто близ них будет. Так говорю я вам".

Позже я посмотрел массу книг по богословию, от корки до корки перечитал массу священных книг разных народов, но так ничего и не нашел. Лишь в маленькой книжонке, выпущенной на ксероксе где-то в Бразилии - "Легенды верховьев Ориноко", я обнаружил нечто похожее. А тогда, в сосисочной, Мэгги сказала:

- Это от полоумного Торреса. Был тут один метис, шлялся и вещал всякую чушь. Он утверждал, что все, кто слушают его, попадут в рай. Потом исчез, и никто его больше не видел.

Так или иначе, но я понял, что Лиззи Стил узнала о том, что может произойти с ней, задолго до полета на "Боинге"...

Второй факт, который удержал меня от того, чтобы бросить свои исследования, тоже подвернулся случайно. Дело было в Библиотеке Конгресса, куда я, будучи в Вашингтоне, заглянул, чтобы поглядеть, нет ли каких новых сведений о Бермудском треугольнике. Здесь мне повстречался некий джентльмен, который интересовался той же проблемой. Мы разговорились, и он представился как корреспондент "Салем кроникл" Билли Гарднер. С Биллом я даже успел подружиться. Когда он узнал, что меня из всех бермудских историй больше всего волнует случай с "Боингом-737", Билл ухмыльнулся:

- Надо было раньше сказать! У меня ведь есть полная магнитофонная запись переговоров между бортом и землей. Я тогда был во Флориде, и у меня имелся дружок, который сидел на командной вышке в аэропорту Майами.

Я прослушал эту запись от корки до корки, переписал на свою кассету и много раз прослушивал потом дома. Конечно, она была очень плохого качества, эта запись. Многие слова звучали почти неразборчиво, глухо, мешали треск, шум и мощное гудение. Зато я убедился по звучанию голосов, что вибрация, мощная и возникшая внезапно, действительно была. Вот как звучал на самом деле тот отрывок из переговоров, который я цитировал выше по газетам:

"- Высота 15 тысяч футов, облачность на нуле.

- Доверните два градуса к югу.

- Понял, довернуть два к югу... (тут следовала двухминутная пауза). Затем дребезжащий, совершенно изменившийся голос пилота выкрикнул:

- В-в-ви-б-бр-ра-ц-ция! Б-б-бье-т! Ф-фл-ла-т-т-тер-р!

- Повторите! Ваша отметка на экране размазывается! Что там у вас, повторите!

- В-в-ви-б-бр-ра-ц-ция! О-ч-чен-нь с-силь-ль-н-ная... Р-ра-д-дар з-з-заливает б-б-бел-л-лым... М-муть в-в-в ок-к-н-нах... П-по-хо-ж-же, п-по-т-те-ют, но н-не т-то!

И тут издалека сквозь шумы и треск долетел отчаянный визг какой-то женщины:

- В-ведьмы! Спасите нас от них!

- Убе-р-ри-т-те д-ду-ру! - отчаянно заорал первый пилот.

- Нас р-расшибет! - это, как пояснил Билл, был голос второго пилота. Сбрасывай газ!

- Т-там в сало-н-не все п-пл-лыве-т-тт! - А это, по свидетельству Билла Гарднера, говорил бортинженер.

- Снижайтесь до десяти тысяч! - потребовала вышка. - Попробуйте сбросить скорость! Закрылки выпускайте!

- С-скорость р-ра-стт-тет! Я уб-бр-рал, а он-на р-р-раст-т-ет! - отчаянно заорал пилот. - М-мы п-пад-даем-м в-в-вер-рх! Н-не-б-бо р-развер-рзлось!! Господи, спаси и сохрани!"

Гарднер обратил мое внимание на то, что отметка на экране наземного радара исчезла не одновременно с последней фразой, а несколько раньше. Его приятель, дежуривший на вышке, готов был под присягой поклясться, что отметка на радаре исчезла уже тогда, когда пилот вскричал: "Небо разверзлось!" Кроме того, последняя фраза "Господи, спаси и сохрани!" прозвучала так, будто вибрация прекратилась, то есть совершенно нормально, без дребезжащих заиканий...

Итак, прослушав запись, я понял, хотя и косвенно, что в салоне произошло нечто, ассоциировавшееся у какой-то пассажирки с деятельностью ведьм. В салоне - "все плывет". Это сказал, между прочим, бортинженер, то есть человек, который должен был знать и точно определить в терминах любую аварию или неполадку на борту. А он не говорит: "Пожар, разгерметизация, дым", он говорит: "Все плывет!" И в его голосе даже сквозь вибрацию ощущается изумление чем-то невиданным, фантастическим. И пилот тоже не мог определить, что творится у него в кабине:

"Муть в окнах... Похоже, потеют, но не то..." А разве мог пилот, даже попав в сильнейший флаттер, закричать: "Падаем вверх! Небо разверзлось!"? И не могла скорость расти, а самолет идти вверх, если были сброшены обороты двигателей! Тем не менее, если самолет и упал куда-то, то только на небо, ведь на земле-то его не нашли...

И тогда я предпринял логичный шаг: обратился к одному из специалистов НАСА, профессору Милтону Роджерсу. Этот едкий технократ, как водится, высмеял меня, пустопорожнего дилетанта.

- Знаете, мистер Браун, - сказал он мне, - я понимаю, когда такие сенсации муссируют газетчики. Но когда солидный бизнесмен, отец семейства, начинает размышлять о нечистой силе, это, ей-Богу, выглядит очень странно. Мы следим за огромным количеством действующих и "мертвых" спутников, причем все они имеют куда меньшие линейные размеры, чем "Боинг". Даже если предположить, что его каким-то невероятным образом выбросило в космос, то мы обнаружили бы его там намного быстрее, чем в пучинах океана. Ну а насчет того, что три женщины с вживленными микросхемами в мозгах, даже соединенные в какую-то цепь с помощью перстней, могут вызвать изменения в структуре пространства и времени - на это я могу только улыбнуться...

Уехав от Роджерса с полной убежденностью, что мне пора прекращать тратить время и деньги на бессмысленные изыскания, я все же оставил ему номер своего телефона. И через месяц услышал в трубке голос профессора:

- Мистер Браун, у меня для вас есть небольшая новость, не могли бы вы на уик-энд заехать в Хьюстон?

Когда я приехал туда, Роджерс посмотрел на меня без прошлой снисходительной ухмылки. Дело в том, что он нашел нечто действительно необычное.

- Я занимался совсем другим делом, - объяснял он мне, - работал с картами магнитосферы Земли, вычерченными на основании телеметрии со спутников. Вот район Бермудского треугольника, это за сутки до того, как произошла "ваша" катастрофа. Вот тот же район через сутки после нее. На глаз никаких изменений не видно. А вот эта часть магнитосферы в день катастрофы... Тут надо быть слепым, чтобы не заметить каких-то странных спирально-кольцевых структур... К сожалению, по времени с исчезновением самолета совпадает не совсем, это через три часа после катастрофы. А ваш самолет прошел этот район с интервалом в полчаса после того, который исчез, верно?

- Да, - кивнул я, - значит, это не может быть "дырой в пространстве"?

- Нет, "дыры" уже не было, иначе ваш самолет тоже нырнул бы в нее. Кроме того, эти кольцевые спирали охватывают такой обширный район, что, будь они "дырой", пропал бы не один десяток самолетов. Это только следы, так сказать, "круги на воде", разошедшиеся по магнитной сфере Земли и изменившие напряженность поля, зафиксированную приборами спутника. Но готов теперь поверить, что "дыра" была! И кажется, я нашел этому еще одно подтверждение.

Он подошел к своему компьютеру и, немного пощелкав клавиатурой, подозвал меня.

- Вот, мистер Браун, участок траектории одного из "мертвых" спутников, проходящий через район Бермуд. К сожалению, это единственный спутник, оказавшийся в непосредственной близости от места, где исчез "Боинг". Период обращения спутника - 85 минут. Белая линия на мониторе - это траектория витка, предшествовавшего катастрофе. Проецируется нормальная линия, никаких резких искривлений. А вот теперь, красным цветом, я показываю траекторию через 85 минут, то есть тогда, когда спутник оказался "свидетелем" катастрофы...

Красная линия шла чуть в стороне, но точно повторяла абрис белой, в уголке экрана мерцала дата "того дня" - уже девятилетней давности, и время: часы, минуты, секунды, десятые и сотые, неумолимо приближавшиеся к отметке 18.45...

- Вот оно! - вскричал профессор Роджерс. - Началось!

Красная линия стала искривляться. Она словно бы объезжала какое-то невидимое препятствие. Когда "препятствие" было обойдено, красная траектория вернулась на прежнее расстояние и, точно повторяя его абрис, двинулась дальше...

- А теперь для наглядности, - сказал профессор, - покажем синхронизирование движение спутника и самолета...

Он убрал с экрана прежнюю картинку и вновь пустил красную линию траектории спутника, одновременно с которой вычерчивалась синяя - курс "Боинга". Я смотрел на экран, где электронные символы рисовали мне события, вычисленные с точностью до сотой доли секунды. Красная линия пересекла синюю, уже начав отклоняться. 18.46.31,57 - такое время было зафиксировано на компьютере, когда синяя линия оборвалась, завершившись мерцающим желтым крестиком.

- Вот, вписываю условный кружок, - сказал Милтон Роджерс, - его центр крестик, место потери связи с "Боингом"... Видите, спутник облетел "дыру". А разница высот у них приличная - "Боинг" шел на высоте 15 тысяч футов, а орбита спутника в этой точке пролегала на высоте около ста миль, так что "дыра" имела, видимо, большую протяженность по вертикали... Я провел еще кое-какие расчеты и попытался смоделировать ситуацию, хотя все это, конечно, очень условно и гипотетично...

Он снова сел за клавиатуру и вызвал из памяти компьютера иную картинку.

- Еще раз повторяю, мистер Браун, это только условная модель, которую я построил с огромными допущениями в сторону от известных науке представлений о природе пространства и времени. С точки зрения строгой науки - все это фикция, фантазия. Все мои коллеги, будь они здесь, разнесли бы мои построения в пух и прах, а в лучшем случае приняли бы все это за академическую шутку. Поэтому им я никогда не покажу эту программу. Я спрячу ее подальше, а может быть, даже сотру. Вы будете вторым человеком после меня, который ее увидит, и скорее всего последним.

Итак, я допустил, что существует некая возможность воздействовать на основные составляющие материи - пространство и время - с помощью духовной силы, разума. Это требует второго допущения - что есть некая среда, способная передавать духовную силу материи и вызывать ее трансформации. Подобную среду признает только религия - это Бог как Дух Святой. Я предположил, что эта среда есть и генерируется биологическими объектами Земли. Всеми, не только людьми. За многие миллионы лет пространство вокруг Земли должно было насытиться элементарными частицами разума, а возможно, и распространиться за пределы Солнечной системы. Я исхожу из того, что эти частицы неуничтожимы и обладают свойством не терять энергию - жуткая нелепость с точки зрения второго закона термодинамики! Но только так можно объяснить то, что три усиленных интеллекта, соединившись в некую цепь, могли инициировать некий "пространственно-временной смерч". Вот я его изобразил на дисплее. Три женщины - вероятно, могли быть и мужчины! - состыковав разъемы на перстнях, образовали как бы отрезок спирали. И от них, по спирально-силовой линии, закрутился этот "смерч". Конечно, даже если бы вся масса их перешла в энергию, этого вряд ли хватило бы. Скорее всего они вызвали какой-то процесс в той среде, которую я выдумал. И этот процесс, словно цепная реакция ядерного взрыва, пошел с колоссальным выделением энергии. Воздействие на магнитное поле Земли провернуло в пространстве-времени узкую, не более мили в диаметре, "дыру" и унесло "Боинг" со всеми пассажирами и экипажем в такие глубины космоса, о каких мы и представления не имеем. Очень важно, что дело произошло в Бермудском треугольнике. Тут много всяких не слишком хорошо объясненных аномалий, и весьма возможно, что какие-то факторы удачно совпали для того, чтобы выбросить "Боинг" с Земли. Я даже слышал россказни, будто в Бермудском треугольнике некие инопланетяне соорудили нечто вроде пункта для телепортации через пространство и время. Может быть, цепь из трех девушек включила какой-то механизм...

- И это значит, что они сейчас, быть может, живы?

- Придумать себе в утешение можно все, что угодно. Верят же люди в загробную жизнь... Приятно, конечно, думать, что они сейчас в арийских кущах, среди ангелоподобных инопланетян, где-нибудь в иной Метагалактике. Но на Землю они не вернутся, в этом правда.

Я уехал, размышляя над словами профессора, а через неделю, когда я позвонил ему в Хьюстон, грустный голос ассистента ответил:

- Извините, сэр, но профессор Роджерс погиб в автомобильной катастрофе пять дней назад.

Тогда мне стало страшно. Не знаю почему, но вдруг представилось, что профессор погиб неслучайно. Возможно, я просто как-то подсознательно связал его смерть с нашим последним разговором - ведь тысячи людей ежегодно погибают во всем мире от автокатастроф, и большинство из них никакого отношения к тайнам Бытия не имеют. Тем не менее это ощущение НЕСЛУЧАЙНОСТИ его смерти так прочно запало мне в душу, что я несколько дней ходил как в воду опущенный.

Конечно, это не укрылось от Марселы, и она в конце концов все-таки заставила меня исповедаться. Выслушав мои откровения, сильно располневшая от многочисленных родов, но все еще очень милая креолочка сказала:

- Я вспомнила, как мы с тобой говорили о "пыльном телефоне". Тогда ты пошутил, что это был сам Дьявол... Так вот, милый, теперь-то мы знаем - это не шутки. Там, на Хайди, нас окружало зло, грязь, мерзость духовная и физическая, гордыня, алчность, корыстолюбие, сладострастие и прелюбодеяние - весь набор пороков и грехов! Дьявол расставлял на нас сети, он уловил душу Элизабет и толкнул ее на святотатственный опыт. И ты, доискиваясь истины, идешь в сети Нечистого... Не смейся, так все и есть: смерть профессора - предостережение тебе!

Не знаю почему, но с тех пор я стал гораздо чаще бывать в церкви и находить удовольствие в чтении Священного Писания. Особенно часто я заглядываю в 20-е послание Святого Апостола Павла к Коринфянам:

"Глава 7, стих 9. Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию; ибо вы опечалились ради Бога, так что нисколько не понесли от нас вреда..."

Я, Коротков-Баринов, ему завидую...