«Небо Голливуда»

Посвящается Моос, Моон и Йес

Не помню, когда именно мы утратили чувство реальности и всякий к ней интерес, но в какой-то момент мы решили, что реальность – это не единственная данность, что возможно, допустимо и даже желательно ее совершенствовать, что мы способны сотворить нечто более приятное.

Ада Луис Хакстэбл Нереальная Америка

ОДИН

Если бы это было кино, то в первом кадре мы увидели бы, как по Уитли-авеню пыхтит старенький светло-бежевый «олдсмобил», пытаясь взобраться на вершину Уитли-Хейтс. Он дымит и гудит, мучая мотор на крутом подъеме. Пальмы, обветшалые жилые дома, четкие контуры, создаваемые заходящим, почти касающимся крыш жгучим калифорнийским солнцем. Вечер.

Следующий кадр: кабина «олдса», где сидят трое мужчин.

Двое из них уже в летах – мужчине на заднем сиденье явно за шестьдесят, пассажиру впереди – семьдесят. Самый молодой – за рулем. Ему около сорока. Они молчат, каждый по-своему, в кабине такого же кремового цвета, как и барочный кузов, – образец американской безвкусицы.

Старший, массивный мужчина на переднем сиденье, пытается включить кондиционер, нажимая все кнопки подряд. У него седые вьющиеся волосы и невинные карие глаза. Крепкий подбородок закрывает шею, а руки – трогательно маленькие, пухлые и мягкие, как у ребенка.

Он может задать вопрос наподобие: «Так достаточно прохладно?» У него колючий голос чревовещателя (слова выходят как будто из кишок), хорошо поставленный, как у профессионала.

Шестидесятилетний пассажир на заднем сиденье тщательно следит за собой. Он гордится своими густыми рыжими волосами (слишком яркими, будто крашеными) и целыми зубами (он чистит их после каждого приема пищи). Демонстративно он вытирает со лба пот. У него зелено-голубые глаза, скуластое лицо, сильные челюсти – идеальная внешность на роль главврача в какой-нибудь мыльной опере.

– Я здесь задыхаюсь, – говорит он. У него тоже глубокий, но хрипловатый, гортанный голос, непредсказуемо вибрирующий в результате тысяч выкуренных сигарет и бесчисленных ночей, проведенных в компании с виски со льдом.

– К сожалению, холоднее не получается, – робко отвечает толстый мужчина.

– Концентрация, – взывает водитель к своим спутникам.

Поскольку он сидит за рулем и очевидно пользуется авторитетом, чтобы делать подобные замечания, у зрителей должно создаться впечатление, что он главный герой. Именно его тайны должны раскрыться в ходе фильма.

Трое мужчин смотрят в одном и том же направлении, слева от машины – что-то привлекло их внимание. «Олдс» тормозит.

Следующий кадр: улица, на которой остановился автомобиль. Вилла в стиле арт-деко, затейливая голливудская постройка, с белыми заштукатуренными стенами, вычурно кованными ставнями и украшениями времен старого Голливуда. Вокруг пальмы и тропические растения. Мужчины питают к этому дому неподдельный интерес.

Новый кадр: патрульная машина полиции Лос-Анджелеса, припаркованная возле «олдса». Около машины курит полицейский в униформе. Он машет пассажирам «олдса».

Снова в кадре трое мужчин, пристально следящих за домом и не обращающих внимания на полицейского.

– Пошли? – спрашивает водитель.

– Пошли, – отвечает толстяк.

– Да, – говорит потеющий мужчина.

В кадре «олдс». Они выходят из машины. Никакой спешки. На всех троих темные костюмы, белые рубашки, нейтрального цвета галстуки. Они не похожи на гангстеров, скорее на инспекторов полиции (и их приветствует полицейский в униформе) или частных детективов.

Один из них, тот, что потеет, кричит полицейскому:

– Перестань махать, Чарли. Мы пошли в дом, а ты карауль.

– Как скажете, шеф.

Явно полиция.

Несмотря на слегка сгорбленную под тяжестью лет спину, толстяк возвышается над своими спутниками. Грузная верхняя часть тела контрастирует с нижней; худые коленки и икры, словно палки, подпирают туловище. Фигура ходячей груши.

Они вытаскивают из багажника три чемодана и спокойно направляются по дорожке из розового булыжника, мимо гаражей, к заднему входу виллы.

Старший идет впереди. Очевидно, он знает дорогу. Он открывает железную декоративную ограду, проводит их через бассейн (камера сверху так, чтобы было видно дно, выложенное красной плиткой) и останавливается у окна.

Массивная тростниковая стена, на которую приклеились щупальца плюща и кустарника, отгораживает их от соседей. Никто их не видит.

В окне, разделенном на шесть частей, имеются пазы.

– Я вышибу стекло, – пыхтя, объявляет толстяк. Вообще-то возраст и плохая физическая форма не позволяют ему брать на себя лидерство. Хриплым голосом он продолжает: – Около кухни сигнализации нет. Но как только я войду на кухню, сигнализация заработает. За пять секунд я ее отключу. Поэтому не убегайте, шум является частью плана.

«Разве может полиция просто так вломиться в чужой дом?» – вероятно, подумают свидетели.

– Я умираю от страха, – говорит потеющий, – я на такое не рассчитывал.

– Отступать уже поздно, – предупреждает водитель.

Так же, как у старшего, у него большие карие глаза, которые, однако, нельзя назвать невинными, они полны грусти и меланхолии. Скорее всего, они всегда такие, даже в состоянии усталости или раздражения. У него странный обмен веществ – как только набирает один-два килограмма, лицо сразу отекает. Волосы начали редеть. У него черные брови и длинные женские ресницы. Будь он актером, он смог бы сыграть все, но, скорее всего, его взяли бы на роль бандита из Восточной Европы или опустившегося еврея.

Пожилой толстяк надевает грязные кожаные перчатки, кончики пальцев которых уже блестят от длительного пользования. Он выдавливает часть стекла в окне.

Звук разбивающего стекла утопает в гуле коптящего Голливудского шоссе к северу от виллы. (Чтобы показать источник шума, может быть, следует еще раньше вставить кадр с видом на шоссе из машины, когда «олдс» поднимается в гору?) Толстяк просовывает руку внутрь, открывает замок и распахивает окно.

Ему необходима помощь, когда он перелезает через подоконник. Все-таки это пожилой тучный человек с негнущимися конечностями, и, возможно, где-то ему следует проявить слабость, свидетельствующую о каком-то серьезном заболевании.

Камера (как бы глазами водителя) сопровождает толстяка, подходящего к кухонной двери.

Сразу же раздается пронзительный вой сирены. Потеющий с ужасом смотрит по сторонам, ошеломленный диким визгом, а водитель делает успокаивающий жест.

Через пять секунд, как и обещал толстяк, сирена глохнет и замирает с протяжным, жалобным вздохом. Кажется, ничто не нарушило порядок в этом мире.

Камера остается снаружи до тех пор, пока толстяк не открывает дверь изнутри кухни.

– Заходите, – приглашает он. – Ничего не трогайте. Мы сразу же спустимся вниз.

Следующий кадр: интерьер виллы. Трое мужчин проходят через кухню, размахивая пустыми чемоданами. Кухня выглядит так, как была спроектирована еще в «бурных» двадцатых годах, включая чугунную жаровню и кафель в стиле арт-деко. Однако атрибуты современности тоже присутствуют – микроволновая печь, миксер, аппарат для варки эспрессо.

Толстяк открывает дверь, и они видят лестницу, ведущую в подвал.

– Еще неделю назад я ничего не знал, – вздыхает потеющий.

– Замолчи, – приказывает водитель.

Они с шумом спускаются по лестнице и оказываются в темном коридоре. Толстяк включает свет.

Сводчатый потолок в романском стиле, пол из коричневой монастырской плитки, кирпичные стены. Эта часть дома не вписывается в общий стиль арт-деко – ажурный, прозрачный и изящный. Наоборот, атмосфера в подвале тяжелая и подавляющая, точно в германском подземелье, на котором зиждется веселый внешний мир.

Толстяк открывает еще одну дверь, зажигает свет, и затем следует «разоблачающий кадр»: замурованный сейф, с тяжелой дверью, покрашенной зеленой краской, в полтора метра высотой, крепящейся на двух шарнирах с внешней стороны широкого металлического обрамления.

– Господин Грин, приступайте, – говорит толстяк и отходит в сторону, уступая место водителю.

Итак, водителя зовут Грин. Запомним.

Низкий потолок все же позволяет Грину вытянуться во весь рост.

Он вытаскивает ключ из кармана брюк и долго смотрит на него под пристальным наблюдением своих спутников, которые также зачарованы «явлением» ключа. Таким образом, момент приобретает некую торжественность.

Грин отодвигает металлический язычок, висящий над замочной скважиной, и вставляет ключ.

– Она нас подставила? – спрашивает потеющий.

Зрители не знают, кого он имеет в виду. Но они надеются, что вскоре станет ясно, кто такая она. В хороших фильмах ничего не происходит просто так.

– Подходит? – спрашивает толстяк.

Грин поворачивает ключ.

Теперь неожиданно смелый кадр, изображающий конструкцию сейфа. Как будто камера находится внутри. Крутящиеся зубчатые колесики, движущиеся рычажки – что-нибудь в этом роде.

Затем снова в кадре Грин. Двумя руками он берется за рычаг, торчащий над замком и указывающий направо – он стоит на половине пятого, – и резким движением поворачивает его налево, до половины восьмого.

– Как по маслу, – шепчет он.

Он хватается за ручку и открывает дверь сейфа. Плита толщиной в десять сантиметров, дверь идеально балансирует на шарнирах и легко поддается.

Они заглядывают в глубь сейфа.

Карманный фонарь толстяка высвечивает (крупный план!) стопки банкнот. Можно дать панораму, чтобы усилить эффект, – ведь речь идет о миллионах долларов.

Снова в кадре трое мужчин (вид из сейфа), молча уставившихся на деньги.

Затем, как по команде, они спешно открывают свои чемоданы и дрожащими руками начинают складывать туда долларовые купюры.

Если бы это был фильм, то изображение постепенно потускнело бы и на черном фоне белыми буквами высветилась бы следующая фраза:

ДВУМЯ НЕДЕЛЯМИ РАНЬШЕ

ДВА

Двумя неделями раньше, в восемь часов утра Грин сидел в кафетерии на углу улицы Вайн и Голливудского бульвара, в самом центре старого города, где обычно собирались наркодельцы, воры и сутенеры. Из большой кружки Грин потягивал кофе за доллар двадцать пять центов (с правом бесплатной добавки) и листал номер «Лос-Анджелес таймс».

При аресте у него нашли: около ста тысяч долларов под матрасом, четыре костюма в стенном шкафу, пару английской обуви возле тумбочки, дорогую кожаную куртку французского производства на спинке стула, лэптоп на рабочем столе, ключи от «кадиллака алланте» и пачку презервативов. Все, включая «Дюрекс», было конфисковано. Теперь, когда он отсидел свой срок – двенадцать месяцев, из которых пять ему простили, – его имущество составляли чемоданчик с одеждой, два блокнота, три шариковых ручки и сто восемьдесят девять долларов наличными. Никаких кредиток, чеков или банковского счета. Денег хватало максимум на неделю. После чего он мог спокойно присоединяться к армии бездомных в Санта-Монике, получавших на Оушен-авеню бесплатный суп с куском хлеба. Этот «ланч» им выдавали гомосексуальные пары, разделявшие свою благотворительность между больными СПИДом и бродячими ветеранами вьетнамской войны.

Глвд, Спецпредл 75 $ нед., аппартм, кух, тих от.

Это было типичное объявление в телексном стиле, который использовался в американских газетах. Голливуд, специальное предложение, 75 долларов в неделю, апартаменты с кухней в тихом отеле. Грин позвонил по номеру, указанному в объявлении, и спросил, как добраться до гостиницы.

Семь ночей в отеле «Сант-Мартин», расположенном на Голливудском бульваре, стоили всего 75 долларов, и в голове сразу возникал образ мрачного здания с тараканами, мышами, крысами и потерянными душами. В другом объявлении под рубрикой «гостиницы, мотели» предлагалась комната за четыреста семьдесят пять долларов в месяц: «Переезжаете? Спецпредл 475 $ мес, спеццены» – то есть почти за 120 долларов в неделю. Если бы Грин снял эту комнату и в течение недели не нашел бы работы, он потратил бы практически все свои деньги.

Такси стоило слишком дорого, и он сел на автобус, где был единственным европейцем среди низкорослых коренастых латиноамериканцев, направлявшихся в Голливудские Холмы чистить бассейны и стричь сады. В этой части Голливудского бульвара находились заброшенные склады и заколоченные магазины, голые развалины и опустелые участки земли. Кое-где попадались кафе и лавки авантюристов с выкрашенными в оранжевый цвет волосами и пирсингом на щеках, эдакие панки эпохи постмодерн, особо ценившие в качестве клиентуры артистов и бандитов. Здесь попрежнему встречались торговцы, у которых не было возможности начать свое дело заново в другом месте. Их жалкие витрины с коврами, мебелью и свадебными платьями привлекали внимание исключительно домработниц из Центральной Америки, садовников и строителей, совершавших свой ежедневный маршрут от автобусной остановки к охраняемым виллам у подножия холмов, всего в нескольких стах метров от бульвара.

Гостиница «Сант-Мартин» располагалась на углу Голливуда и Уестерна и представляла собой заштукатуренный шестиэтажный куб с высокими окнами, шедевр времен расцвета немого кино. Рамы расплывчатой формы, орнаменты с розетками, лилии и лианы, приклеившиеся к фасадам, – умирающая красота, разъеденная временем под палящим калифорнийским солнцем.

В вестибюле отеля, прямоугольном зале грязно-желтого цвета, стоял диван из искусственной кожи, на котором, свесив голову на грудь и прикрывшись газетой, сидя спал чернокожий мужчина. Окошко представляло собой зарешеченную дырку в стене. По всему периметру дырки висели пожелтевшие листки бумаги с предупреждениями о запрещении в заведении наркотиков, нарушений тишины и своевременной оплате. Пахло сильнодействующим дезинфицирующим средством, отдававшим в горло. Толстая женщина, моложе Грина, посмотрела на него из-за решетки глазами, явно повидавшими много на своем веку. Он сказал:

– Я по объявлению. Семьдесят пять долларов в неделю. Могу я посмотреть комнату?

– Сколько человек? – Она не знала, что такое дружелюбие.

– Один.

– На какой срок?

– По крайней мере, на неделю. Возможно, на месяц.

– Сорок долларов – вперед.

– Нет проблем.

– Подойдите к двери.

Она исчезла.

Только теперь он увидел рядом с окошком металлическую дверь, покрашенную в такой же желтый цвет, что и стены. Дверь открылась, и женщина провела его к лифту.

Стены другого коридора, двери лифта и кое-где даже потолок покрывали граффити, которые практически не поддавались расшифровке. Кабина лифта тоже была вся изрисована, исписана и исцарапана. Первое время после освобождения он обещал себе не испытывать никаких чувств – ни обиды, ни сожаления, ни злости, ни стыда, ни любви, – словно робот, передвигающийся по городу. Лишь обеспечив себе более или менее приличное существование, он мог снова позволить себе раскрепостить свою душу. Но гостиничная атмосфера пробирала до дрожи. Даже в самые тяжкие моменты он не мог представить себе, что падет так низко.

К счастью, коридор на четвертом этаже оказался чистым. По толстому слою краски на стенах скользил луч света, пол покрывал прорезиненный черный материал (видимо, для удобства мытья), плинтусы и двери, хотя слегка поврежденные, но более или менее целые.

В углу, возле телефона-автомата стоял худой как щепка мужчина, одетый в нейлоновые спортивные штаны и майку. Он кивал в никуда, сжимая телефонную трубку между ввалившейся щекой и костлявым плечом.

Женщина сказала:

– Привет, Чарли.

Он бросил на нее панический взгляд:

– Привет, Деб.

Деб проводила Грина во второй коридор. Она открыла угловую комнату с двумя окнами, выходившими на Голливудский бульвар.

К своему удивлению, Грин обнаружил аккуратно застеленную постель с чуть откинутым одеялом, как бы зазывающим прилечь усталого гостя, старый телевизор, стул и что-то вроде серванта. Ванная комната в номере, с треснутой раковиной, туалетом, душем и полотенцами – все выглядело довольно чистым.

– Когда въезжаешь? – спросила Деб.

– Прямо сейчас.

– Кабельное телевидение. Горячая и холодная вода. Решайся сразу. Это одна из наших лучших комнат. Мы сдадим ее через пять минут.

Ей и не стоило расписывать достоинства комнаты – они говорили сами за себя. Он никак не ожидал увидеть здесь чистые полотенца.

– Беру.

– Сорок – вперед.

Он отсчитал четыре купюры по десять долларов.

– Зайди попозже за квитанцией.

Она оставила его одного, и он сел на кровать. Заскрипели пружины. Грин припал лицом к подушке и вдохнул аромат свежевыстиранного хлопка, без примеси запахов предыдущих постояльцев. У него был стол, стул, ручка, бумага, и он мог спокойно работать над сценарием, который должен был ознаменовать его разрыв с прошлым. Он сглотнул комок, застрявший в горле. Излишние непозволительные эмоции или реакция на дезинфицирующее средство? Могло быть и хуже. Грех жаловаться.

Дрожащими руками – как будто тело сопротивлялось намеренной бесчувственности – он распаковал чемодан, разделся и залез в душ. Грин решил арендовать почтовый ящик в Западном Голливуде – муниципалитете с хорошей репутацией, – чтобы скрыть место своего проживания. Как только у него появится постоянный источник доходов, он снимет квартиру у подножия Голливудских Холмов или к западу от Фэйрфэкса. Его лицо было мокрым – то ли от душа, то ли от внезапно вырвавшегося всхлипа.

«В этом городе адреса имеют важное значение, – подумал он. – Нужно уехать отсюда как можно скорее».

ТРИ

По телефону-автомату возле лифта Грин обзванивал предприятия, предлагавшие неквалифицированную работу на страницах «Лос-Анджелес таймс». Он был готов делать все: сидеть в приемной, работать представителем компании, поваром или охранником. «Мы ищем молодых сотрудников», – как правило, отвечали ему. Ему было сорок два.

Откуда ни возьмись рядом оказался ухмыляющийся Чарли. У него не было половины зубов, а те, что остались, догнивали. Огромные глаза на костлявом лице. Он прыгал туда-сюда, будто наглотался таблеток, – чокнутый фокусник.

– Ты поселился в четыреста двенадцатом?

Грин кивнул.

– Говорят, там жил Буковский. И Кероуак.

– Здорово.

– Классный вид из окна. И хорошая атмосфера.

– Да.

– Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся. Меня зовут Чарли. Договорились? Я живу в четыреста седьмом, уже почти два года. У тебя есть цветной телевизор?

– Не знаю точно. По-моему, да.

– Поставь его в черно-белый режим. Хорошо? Отключи все цвета. Сейчас же.

– Зачем?

– Просто сделай, как я говорю. Ладно? Потом все поймешь. Никаких цветов! Это самое важное! Никаких цветов!

Покачиваясь из стороны в сторону, он скрылся в своей комнате, рядом с телефоном-автоматом, оставив Грина одного. Он позвонил по следующему объявлению, гласившему:

«Учитесь и зарабатывайте одновременно. Набираем суперэнергичных, заинтересованных в карьерном росте продавцов».

* * *

Спустя полчаса он уже сидел в автобусе, едущем по направлению в Вэллей. Он надел единственный оставшийся у него костюм, темно-серый от «Хьюго Босс» за тысячу долларов (костюм не был конфискован, поскольку находился в собственности Грина еще до его проживания в Мэне), белую рубашку, синий галстук и до блеска начищенные ботинки. Латиноамериканцы разглядывали его с недоумением, испытывая неловкость при виде переодетого адвокатом пассажира. С тех пор как Грин приехал в Лос-Анджелес, не прошло еще и половины дня, но он уже очень торопился.

Автобус следовал по Голливудскому шоссе в сторону Вэллей. Шоссе пересекало Холмы Санта-Моники – сухую, дикую, извилистую местность – череду холмов, низин и скал, – простиравшуюся от западного побережья к высокогорью на востоке. Здесь никто не жил. Слишком обрывистые и неустойчивые склоны были не пригодны для застройки (хотя архитекторы и так позволяли себе многое – иногда на стальном или бетонном основании дома возводились у самого края ущелий), и было видно, что представляла собой эта область изначально: пустыню с колючими кустарниками, населенную койотами и грифами.

Холмы Санта-Моники переходили в плотно застроенные Голливудские Холмы. Некоторые виллы являлись точными копиями с тосканских оригиналов – фонтаны, декоративные сады, розарии, бассейны. Здесь построили себе дворцы звезды довоенного времени. Проложенное позже шоссе навсегда нарушило их покой, которого они тогда искали. Десяток транспортных потоков, не прекращая, громыхал в тени олеандров, бугенвиллей, кипарисов, пальмовых деревьев – молчаливых свидетелей вечеринок с участием Валентино, Чаплина, Пикфорд, Фэрбэнкса.

В былые времена Грин часто захаживал на такие вечеринки. Слуги ждали у подъезда, чтобы припарковать его машину, телохранители проверяли, есть ли у него приглашение, или искали его фамилию в эксклюзивном списке («Как вы сказали? Грин? Самми Грин?» – «Том, Том Грин»); едва знакомые люди приветствовали его как старого друга; молодые девушки в обтягивающих платьях, надеявшиеся сделать карьеру лишь при помощи собственных мозгов, ошибочно принимали его за влиятельного человека; продюсеры, охотившиеся за инвесторами, которые вложили бы деньги именно в их проект, не удостаивали его взглядом; пьяные писатели несли сплошной бред; коллеги Грина по цеху – актеры – беспомощно ходили из угла в угол, не имея ни сценария, ни режиссера.

* * *

Первый этап процедуры по приему на работу состоялся в мрачном отеле неподалеку от киностудии «Юниверсал Пикчерс».

В холле гостиницы висела табличка, указывавшая направление в Кристальную комнату – тусклый зал, где помощница начальника отдела кадров вручила Грину список вопросов и ручку. Он заполнил все, что смог.

Через пять минут другая женщина проводила его в комнату на третьем этаже, специально отведенную для бесед с кандидатами.

Приземистый, средиземноморский мужчина с лягушачьими глазами, которые, казалось, вот-вот выпадут из орбит, родной брат звонаря из фильма «Собор Парижской Богоматери», поприветствовал Грина профессиональной улыбкой.

– Хэрри Лина.

– Том Грин.

Он пожал протянутую Грином руку. Волосы по всему телу, золотая цепь. Сицилийское происхождение.

– Садитесь, садитесь.

Господин Лина опустился на кожаное кресло за рабочим столом и просмотрел вопросник. Его едва было видно из-за стола. Ворсистый ковер, огромное коричневое пятно на стене – след от изголовья кровати. Гостиница для беспомощных путешествующих торговцев и торопливых шлюх.

– Номинация «Эмми»? – Лина удивленно посмотрел на Грина своими похожими на стекляшки глазами.

В качестве доказательства Грин протянул ему диплом.

– Это было давно, – сказал он, – в восемьдесят втором году.

Он гордился номинацией. Благодаря ей он приобрел известность и долгие годы получал хорошо оплачиваемую работу на телевидении. Но отголоски былой славы уже давно затихли. Он почувствовал, что нервничает, и сфокусировал внимание на переносице своего собеседника-лягушки – старый актерский трюк, чтобы обрести спокойствие и самообладание. Смешно, он ощущал себя так, будто находится на пробах фильма Спилберга. Главное – не дать волю чувствам, думал он.

– Такое не устаревает, – ответил Лина, убедившийся в подлинности диплома. Он внимательно его прочитал, кивнул с восхищением и, широко улыбаясь, вернул документ Грину. – Я всегда говорил: торговля – это такой же шоу-бизнес, весь этот антураж, чутье, надо чтобы было приятно и увлекательно. Люди с актерским опытом всегда имеют преимущество.

– Отлично, – сказал Грин и пошутил: – В вашей отрасли тоже дают призы и награды?

– Конечно. Еще несколько вопросов, Том.

Хэрри пока не давал ему зеленый свет. Грин должен был заслужить доверие.

– Слушаю, Хэрри.

– Опыта работы в торговле нет?

– Хэрри, каждая кинопроба – это своего рода торговля. Нужно сделать все, чтобы купили тебя, а не кого-то другого.

– Большая конкуренция?

– Да. Даже обладатель номинации «Эмми» должен каждый раз доказывать, что он лучший.

– У тебя длинный послужной список. Почему ты больше не играешь?

– Наступает такой момент, когда нужно собраться с силами и подвести черту. Очень мало шансов, что в моем возрасте я смогу сыграть что-то гениальное. Мне никогда не предложат те роли, о которых я мечтаю. Поэтому стоит, наверно, заняться чем-нибудь другим. Я люблю машины и хотел бы попробовать поработать с качественной продукцией.

На самом деле он терпеть не мог машин и едва ли ему понравилось бы их продавать. Деньги – вот, о чем шла речь, – острая необходимость. Если бы он нашел более высокооплачиваемую работу, он, не задумываясь, бросил бы свой «любимый» товар.

– У нас низкая заработная плата, но высокие комиссионные.

– Так и должно быть. Сдельная оплата.

Он готов был согласиться на все, лишь бы угодить Хэрри. Если бы Хэрри потребовал от него встать на голову, он бы и на это пошел. Он хорошо контролировал свой голос, смотрел Хэрри прямо в глаза, сидел в непринужденной и спокойной позе.

– Я вижу, что последний год ты ничем не занимался, – сослался Хэрри на анкету.

– Да. Я путешествовал по стране. Я взял отпуск, чтобы решить, чего я хочу.

– И ты подумал: торговля автомобилями – вот мое будущее, – сострил Хэрри.

– Не знаю, мечтает ли кто-то продавать машины, сомневаюсь, но для меня сейчас это самый лучший вариант, – ответил Грин, содрогаясь от собственного лицемерия. Но он точно знал, что голос звучит очень правдиво.

– Как насчет технического образования?

– Перед тем как переехать в Америку, я закончил техникум в Европе.

– Это большой плюс, – кивнул Хэрри. – Много повидал за прошедший год?

Хэрри знал. Он, конечно, не верил в историю с годичным отпуском. Этот мерзкий карлик профессионально занимался подбором кадров и сразу же понял, что Грин сидел в тюрьме.

– В основном Восточное побережье. Нью-Йорк, Мэн.

– Работал во время путешествия?

– Да, немного.

Ситуация принимала опасный оборот. Грин должен замолчать и перестать фантазировать.

– Мы можем еще долго беседовать, но в общем-то мне все ясно. Однако знай, Том, что, перед тем как принять кого-то на работу, мы делаем запрос в полицию. Скажу тебе честно: твоя биография выглядит безупречно, даже слишком, и ты прекрасно одет, тоже чересчур. На этот счет у нас свои соображения. Кстати, что за фирма?

– «Хьюго Босс».

– Ну и ну! – воскликнул Лина. – Что касается меня, то ты можешь приступать к обучению уже на следующей неделе. Конечно, если за тобой не водится никаких грехов. Ведь нет?

– Все чисто, – сказал Грин. Он знал, что допускает ту же ошибку, что и раньше, – темнит, вместо того чтобы открыть свои карты. Но он не мог поступить иначе. Правда была слишком тяжелой. Перед камерой, на сцене он стерпел бы многое. Ему необходимо поупражняться в своей конуре в «Сант-Мартине». Снова к горлу подступил комок вырывающихся наружу эмоций, которые он подавлял в себе долгие месяцы; он сглотнул и почувствовал, как поплыл защитный экран перед глазами, и его охватил животный страх за собственное существование.

Хэрри поднялся, глядя на Грина тусклыми рыбьими глазами, в которых растворилась фальшивая эмоция.

– Через пару дней мы тебе позвоним, Том.

– Спасибо, – ответил Том, представляя, как завтра этот карлик будет читать компьютерную распечатку о его судимости.

ЧЕТЫРЕ

Грин постучал в комнату Чарли.

– Кто там? – донесся приглушенный голос.

– Из четыреста двенадцатого.

Дверь приоткрылась, и Чарли бросил на Грина изучающий взгляд, оценивая его костюм, словно тот был сделан из золота.

– Чего тебе?

– Мне могут позвонить. Если спросят Тома Грина, позовешь меня, ладно?

– Я что, похож на секретаршу?

– Я тоже позову тебя, если позвонят и попросят Чарли. Договорились?

– Почему?

– Почему? Потому что так поступают приличные люди.

– Приличные? – Чарли широко открыл дверь, и Грин мельком увидел его комнату. Повсюду одежда на металлических вешалках из химчистки, груда телевизоров, стопки газет и журналов в человеческий рост. Кислый запах ударил в нос. – Приличные? – повторил Чарли. – Ты вообще в курсе, где находишься? Раскрой глаза и повнимательнее посмотри вокруг.

– Приличие отличает нас от свиней, – ответил Грин устало. – Если звонят не мне, то я не веду себя как последняя сволочь и не бросаю трубку. Я подзываю к телефону тебя. Если мы не будем делать таких элементарных вещей, то любая форма совместной жизни станет невозможной.

– Совместной жизни? – Чарли косо смотрел на него своими маленькими глазками, мысленно отводя для Грина место в своей вселенной. – У меня нет на это времени. И вообще, почему я должен тебе помогать?

– Послушай, Чарли. Меня совершенно не волнует, на что ты тратишь свое время. Я просто хочу, чтобы ты позвал меня к телефону, если мне позвонят. Понял?

– Ты отключил цвета?

– Какие цвета? Ты о чем?

– В телевизоре. Я же тебя просил. Отключи все цвета.

– Еще нет.

Чарли покачал головой:

– Тогда оставь меня в покое.

И захлопнул дверь.

Очутившись в своем номере, Грин сразу снял с себя костюм – нужно его беречь, возможно, придется носить еще многие годы, перед тем как он найдет хорошую работу. Переодевшись в джинсы и футболку, он спустился вниз.

Он наклонился перед зарешеченным окошком в приемной и спросил у Деб, где находится супермаркет. Нужно было купить кое-что для повседневного пользования: зубную пасту, тарелку, чашку, столовые приборы, моющее средство.

Неожиданно дружелюбным тоном Деб прошептала:

– Не советую тебе одеваться здесь таким образом.

– Больше не повторится.

– Иначе они постоянно будут брать у тебя взаймы. Или вышибут дверь в твое отсутствие.

– Костюм – это единственное, что у меня есть.

– На нем это не написано, – ответила она.

Грин кивнул с каменным лицом.

Выходя из отеля, он увидел Джимми Кейджа.

Кейдж сидел рядом с чернокожим человеком, которого Грин встретил, когда приехал в гостиницу. Доверительно положив руку на плечо Кейджу, чернокожий человек рассказывал какую-то историю, при этом активно жестикулируя. Оба смеялись. На Кейдже были футболка, шорты и шлепанцы, словно он жил на курорте Малибу. Выглядел он намного лучше, чем на фотографиях пятилетней давности (последнее, что видел Грин). Ему уже перевалило за шестьдесят, но у него были мускулистые плечи, худые ноги и здоровая веснушчатая кожа (бледно-розового цвета, характерного для рыжеволосых людей) – такое впечатление, что он регулярно тренировался в тренажерном зале и ни капли больше не пил. Если бы не крашеные волосы, которые придавали его облику что-то сутенерское, Кейджу подошла бы сейчас роль прожженного политика или опытного хирурга. Так же, как у Харрисона Форда, у него было немного асимметричное лицо взбалмошного мальчишки.

В семидесятые годы Джимми Кейдж был известным актером, но в последние десять лет изрядно подмочил свою репутацию. Грин снимался с Кейджем в течение одного дня семь лет назад, а потом общался во время подготовки проекта своего фильма «Пожар», который и привел его за решетку. Грин отправил тогда сценарий на почтовый ящик в Уилшир-бульвар. Очевидно, Кейдж тоже скрывался за арендуемым почтовым ящиком.

Подняв плечи и отвернувшись, Грин прошел за спиной Кейджа и оказался на улице.

Он следовал по указанному Деб маршруту мимо десятков чернокожих бездомных с тележками из супермаркета, полными больших пластиковых пакетов.

Последний раз он видел Кейджа, когда еще была Паула. К Пауле он испытывал щекочущее чувство, казалось, что всю свою жизнь искал именно ее, что, конечно, было не так, но эта мысль согревала его, потому что создавала иллюзию жизненной цели – быть с Паулой Картер. Грин не верил в судьбу до тех пор, пока она не подарила ему Паулу – ни больше ни меньше. Они узнали друг друга с первого взгляда, словно встречались прежде, что бывает только у родственных по духу людей. Все предвещало лишь хорошее. Ведь он нашел свое зеркальное отражение. С Паулой не надо было играть.

Склонив голову, он подумал, как долго ему еще удастся избегать Кейджа. В этом районе находилась как минимум дюжина дешевых гостиниц, предлагающих комнаты на двадцать-тридцать долларов дороже, чем его теперешний номер, но там ему, по крайней мере, не надо будет прятаться от Кейджа. Грину стало стыдно. Слишком дорогое чувство в его нынешнем положении.

ПЯТЬ

Компания «Кант энд Ассошиэйтс» находилась на одиннадцатом этаже офисного здания на бульваре Уилшир, недалеко от Родео-Драйв. Окна выходили на магазинную улицу в Беверли-Хиллс и на зеленые холмы Бел-Эйр к северо-востоку, где располагался тщательно охраняемый анклав самых богатых людей Голливуда.

В приемной около лифта сидела телефонистка. Едва заметные узенькие наушники почти не касались ее идеально уложенной прически в стиле «бурных двадцатых годов», как у героини фильма «Криминальное чтиво». Монотонно поющим голосом она отвечала на звонки, соединяла, просила подождать на линии.

Она бросила на Грина вопросительный взгляд. Ее лицо покрывал такой макияж, словно она собралась на съемки фильма ужасов.

Он соврал:

– У меня назначена встреча с Робертом Кантом.

– Ваша фамилия?

– Грин. Том Грин.

– Присаживайтесь, господин Грин.

Он сел на диван и взял со стеклянного столика журнал.

Он передумал идти за покупками и от отчаяния отправился на автобусе в Беверли-Хиллс. Теперь он сидел здесь, без своего придающего уверенность костюма от «Хьюго Босс», судорожно листая журналы и опасаясь, как бы его беспокойные пальцы мгновенно не выдали мотивы его прихода к Роберту.

Широкими, как у конькобежца, шагами к нему приближалась секретарша. Изящные туфельки, короткие светлые волосы, горящие глаза, жемчужное колье и серьги.

– Я сожалею, господин Грин, но в расписании господина Канта встречи с вами нет.

– Я хотел узнать, есть ли у Роберта время.

– Господин Кант сейчас занят.

– А Анны нет? Она меня знает.

– Анна здесь больше не работает, господин Грин.

– Не работает? Ладно, скоро обеденный перерыв. Я буду на противоположной стороне, в кафе «Шаффнерс Дели». Не могли бы вы передать это Роберту?

– Я передам. Но шансов у вас мало.

– Как вас зовут?

– Шейла.

Он встретил Роберта Канта – пражского еврея, бежавшего в Америку в тридцать восьмом году, – на одной из вечеринок в самом начале своей карьеры. Это было в Беверли-Хиллс, на вилле, с тропическим садом, олимпийским бассейном, блюдами с белугой, прохладной клубникой, дынями, манго, французскими сырами; стоял мягкий калифорнийский вечер, пронизанный похотливой карибской музыкой, коктейлями «Маргарита» и «Пина Колада». Они говорили по-немецки, на тайном языке его юности, доступном лишь ста миллионам чудаков-европейцев, что сразу их объединило. Так же, как в детстве, встречаясь с представителями поколения своего отца, Грин чувствовал себя безвольным ребенком; он и теперь вел себя, словно был сыном Канта (Канту так и не удалось обзавестись собственными детьми).

Кант обратился к Грину, чтобы похвалить его статьи. Несколько раз на страницах журналов «Лос-Анджелес мэгэзин», «Таймс» и «ЛА уикли» Грин рассказывал о своих приключениях в Новом Свете, куда эмигрировал в молодости, не отдавая себе отчета в том, с какой отличной от Европы культурой ему придется столкнуться. В то время Грин рассматривал журналистику как хобби – без особых усилий раз в квартал он публиковал эссе, где выражал свои впечатления и таким образом их контролировал. После отъезда Паулы он бросил это занятие, впрочем, так же как и все остальное. Он написал дюжины достойных сожаления стихов, но Паула не пожелала, чтобы ее воспели в рифмах и аллитерациях. Рассказы и статьи вообще никуда не годились. Для этого требовалась вера в себя – качество, которое он на тот момент безнадежно утратил.

– Если тебе что-нибудь понадобится, просто позвони мне, – повторял по-немецки Кант бесчисленное множество раз. – И, в отличие от большинства подонков в этом городе, я не бросаю слов на ветер.

Несмотря на разницу в возрасте (Канту было сорок, когда он бежал из Праги), они подружились, хотя и не слишком много общались. Они ходили вместе в кино, которое обсуждали потом часами, посещали вечеринки (Робби брал Грина с собой), спорили об американской политике, пытались постигнуть «фантастическую действительность» – так называл Грин Интернет. Когда Кант рассказывал о своей пражской юности, Грин внимательно слушал и проявлял участие.

Кант стал агентом во времена громких карьер. Больше года он не получал от Грина никаких вестей. Такое случалось и раньше, но всякий раз, когда они встречались снова, складывалось впечатление, что они не виделись всего пару дней. Грин никогда ничего не просил у Канта. Он не мог позволить себе прийти к Канту с протянутой рукой – это было бы катастрофическим нарушением тех правил, которые Грин установил себе в общении с Кантом. Сейчас он был здесь исключительно для того, чтобы повидать старого друга. И больше ничего. Но где-то на уровне живота ноющей резью сидело тайное желание (Грин не давал ему превратиться в навязчивую идею), чтобы Роберт понял все сам.

«Шаффнерс» представляло собой просторное кафе, где, жалуясь на варикоз и опущение матки, разносили заказы шестидесятилетние официантки. Бутерброды могли утолить недельную потребность в тушеном мясе и пастрами, вызывая приступы изжоги и отрыжку. Но это были лучшие «холестероловые бомбы» в Лос-Анджелесе, и потому заведение не пустовало. Грин ограничился кофе.

Получив вторую бесплатную добавку – американскую смесь, которая лишь отдаленно напоминала европейский кофе, – он увидел, как Роберт Кант пересекает бульвар Уилшир. В двадцати метрах от ближайшего светофора, опираясь на трость, он решительно вышел на проезжую часть и бесстрашно остановил движение. Маленькими шагами, на слабых ногах, но с волевым видом он семенил по направлению к кафе. Заметив Грина, он улыбнулся и помахал ему.

Пыхтя, Кант опустился на диван из искусственной кожи напротив Грина. Он сохранил взгляд любопытного мальчишки, круглое еврейское лицо и изящные пальцы, как у музыканта. Если бы он не эмигрировал, он стал бы пианистом.

– Видел, как они все остановились? – спросил он лукаво. – До смерти боятся суда. Старик, сбитый миллионером-лихачом… – Он взял правую руку Грина и ущипнул ее. По-немецки произнес:

– Как дела? Хорошо выглядишь. Но это, наверно, лишь внешний лоск. Не помню, чтобы ты когда-нибудь говорил: «Да, дела идут отлично». У тебя всегда все идет дерьмово. И я никогда тебе не верю.

От каких только недугов Кант не страдал, но каждый раз выглядел бодрячком, с горящими глазами и непоседливыми руками. Ему было уже довольно много лет – Грин сбился со счета, – и кожа на лице и руках выглядела тонкой и уязвимой. Голову покрывала еще приличная шевелюра, белая, как снег. Иногда он даже отпускал бороду, что придавало ему вид шведского аристократа. Сегодня его щеки были гладко выбриты.

– На этот раз можешь мне поверить.

– Ты молод. В таком возрасте не бывает серьезных проблем. Когда состаришься, как я, вот тогда у тебя возникнет по-настоящему неразрешимая проблема. Вспомнишь меня.

– Ты доживешь до ста двадцати, – сказал Грин. – Такие, как ты, живут долго. А хорошие люди всегда уходят рано.

– Ну тогда ты вообще не умрешь.

Кант заказал чай, сандвич и рассказал о том, как сильно был занят все утро.

– Шейла мне очень помогает, ограждая меня от всяких придурков, но иногда и от нормальных людей тоже. Ты как раз сегодня попался. Лес рубят – щепки летят. Она никогда не разговаривала с тобой по телефону. Когда мы с тобой в последний раз виделись?

– Четырнадцать месяцев назад. Я сидел в Нью-Йорке и затем вернулся на дубляж. Мы тогда обедали в «Драйс».

В «Драйсе» собиралась голливудская туссовка, разъезжающая на «роллс-ройсах». Как всегда, Роберт заплатил по счету (он выходил из себя всякий раз, когда Грин доставал бумажник), и Грин отвез его домой, в квартиру на Дофеней, в одно из самых высоких зданий в этой части Лос-Анджелеса, рядом с гостиницей «Четыре сезона». Грин познакомился с Кантом, когда тот уже овдовел, и никогда не видел его в компании женщин, разве что за исключением клиенток.

Роберт спросил:

– Где ты пропадал все это время? Месяцев семь назад, будучи в Нью-Йорке, я пытался с тобой связаться, но не нашел тебя по старому адресу. Признайся – ты женился на сказочно богатой женщине с маленьким изъяном?

– Я бы не возражал и против большого изъяна.

– Чем больше изъян, тем лучше, – сказал Роберт, очерчивая в воздухе контуры объемной груди. В этом весь Кант, слегка старомодный, обаятельный, со своими довоенными шуточками и непристойностями.

– Я больше года провел в Мэне.

– В Мэне? Боже мой! Что еврейский юноша забыл в Мэне? Разве там не живут сплошные протестантские антисемиты?

– Ты прав, но я встретил там троих людей, которые случайно ими не были.

– Ты похож на гоя. Они этого не знали, иначе выперли бы тебя из штата в два счета. Чем ты там занимался?

– По мелочи. Ничем особенным.

– Ты снова удивительно конкретен. Чем именно?

– Да так, небольшие роли.

– Тебя что, туда в ссылку отправили? Все дело в женщине, ведь так?

Грин попытался улыбнуться:

– И в ней тоже.

– Давай, рассказывай.

– С женщиной все закончилось плохо.

– Как всегда. То же самое происходит и с жизнью, – сказал Кант, откусывая бутерброд с пастрами. – Я лично не знаю ни одной жизни, которая закончилась бы хорошо. Практически всегда плохо. Поэтому мы здесь в Голливуде так любим хеппи-энд. Самая большая иллюзия, которую только можно придумать. – Он намазал еще горчицы на полукилограммовую порцию и так острого мяса между двумя тонюсенькими кусочками ржаного хлеба. – Я питаю иллюзию, что мне это полезно. Все, что вкусно, доставляет мне удовольствие, а это, говорят, пробуждает всякие здоровые гормоны. Где-то читал. Сущая правда – я живое тому свидетельство.

– Некоторое время назад я написал сценарий.

Грин умолчал, что именно этот сценарий и привел его в тюрьму.

Кант оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на Грина. Он нежно улыбнулся и кивнул.

– Хорошо, – сказал он. Положив на стол вилку, он еще раз ущипнул руку Грина. – Я очень рад. – И перед тем, как продолжить свою работу над пастрами, еще раз воскликнул: – Отлично!.. Ты хороший актер, – сказал он, жуя. – Но я считаю, что ты еще и хороший писатель. Рад, что ты наконец что-то сочинил.

– Это триллер.

– Более или менее приличный триллер всегда можно продать. Если не сразу для широкого экрана, то по крайней мере для кабельного телевидения или в качестве «фильма недели». Деньги можно найти.

– Я хочу сам его поставить, – сказал Грин ни с того и с сего.

– Это сложнее, но не исключено.

– Это мое условие.

– Поговори со своим агентом.

– У меня больше нет агента.

Кант посмотрел на него с удивлением:

– Ты же был клиентом «Анлимитед»?

– Уже давно нет.

– Кто же тогда тебя представлял?

– Я сам.

Кант кивнул. Он понял, что Грин не работал.

– Можно мне почитать твой сценарий?

– Конечно.

– У тебя он с собой?

– Я принесу завтра копию.

– Хорошо. Как называется?

– «Пожар».

– Почему бы и нет.

Кант продолжал есть и вдруг посмотрел на Грина:

– Ты ведь уже обедал?

– Перед твоим приходом.

– Хочешь еще что-нибудь?

– Я могу пробежать недельный кросс после всего того, что я сейчас съел.

На самом деле он выпил только кофе, поскольку сандвичи стоили здесь как минимум семь долларов. На эту сумму он должен был существовать целый день.

Кант, казалось, о чем-то задумался и затем спросил:

– Хочешь перейти ко мне? Я знаю, ты всегда избегал подобной альтернативы, но сейчас это выглядит логично. Мы – подходящее агентство для таких сценариев, как у тебя. Тебе будет сложно без представителя. И почему мы никогда не сотрудничали?

– Кто теперь станет с тобой сотрудничать?

– Я тебя тоже ненавижу, поэтому мы квиты, – ответил Кант, чавкая. – Томми, не нужно ничего строить из себя, потому что для меня ты такой, какой есть. У тебя был дерьмовый год. Так почему бы тебе не пойти к нам работать? Тебе сейчас нужны деньги?

– Нет, – сказал Грин решительно, как будто он вообще об этом не думал. – У меня все в порядке.

– Составь список фамилий. Я хочу знать, кого из актеров ты хочешь снимать в своем фильме.

– Из категории «Б»?

– Даже и не думай о категории «А». Нам не следует прыгать так высоко. Если получится с «ХБО» или с «Шоутайм», я уже буду доволен. Если же сценарий приведет их в восторг, мы всегда можем попробовать протолкнуть его на большой экран.

– Я составлю список.

– Где ты сейчас живешь?

– В Голливуде. Пока в гостинице, – сказал Грин как можно более непринужденно, словно говорил о бунгало в Шато-Мармонт.

Кант кивнул с серьезным видом. Он явно не верил в туманные рассказы Грина.

– У тебя завтра есть время?

– Конечно.

– Я сейчас составлю контракт. Завтра можешь подписать.

Кант подозвал официантку и расплатился.

Грин хотел помочь ему встать, но Кант воспротивился:

– Отойди от меня, разве я похож на старика?

Они вышли на улицу. В вечерний час пик на бульваре Уилшир образовался затор.

– Знаешь, на что я наткнулся пару недель назад? На твою статью о различиях между американским и европейским кино. О потребности европейцев отображать действительность и о потребности американцев ее подменять.

Грину казалось, что Кант говорит о ком-то другом. Блаженные зарисовки из его жизни до Паулы были как будто вырваны из другой цивилизации. Они ему больше не принадлежали.

– Мне стало грустно, – продолжал Кант, – не от твоих наблюдений, а от того, что я вдруг понял, что у Европы нет шансов. Американский фантастический реализм победит. Культура без корней, на заказ смоделированный опыт, иллюзорная реальность – вот основные понятия двадцать первого века. Европа станет копией Америки. Миром Диснея. Все, что есть в Европе плохого, исчезнет вместе с хорошим – это преимущество. Но куда денутся духи, которым необходимо натяжение между мечтой и явью, или упрямые неверующие, готовые сломать зубы на познаваемой реальности? Через какое-то время все мыслимое станет возможным.

– Надо просто продолжать рассказывать истории, – ответил Грин, впервые за долгое время задумавшись на эту тему. – До тех пор пока будут рассказываться истории об узнаваемых фигурах, об их жизни, у нас сохранится представление об автономном сознании.

Звучало довольно расплывчато, но яснее он выразиться пока не мог. В настоящий момент его голова пухла от забот о чистом постельном белье и дешевой еде. Автономное сознание, думал он про себя, автономное от чего, от кого?

– Ты оптимистичнее меня, – сказал Кант.

Грин не знал, имел ли он в виду что-то оптимистичное или пессимистичное. Слова пришли к нему сами собой. Кант не подозревал, что находился рядом с разоренным бывшим заключенным, который на следующей неделе вполне мог совершить разбойное нападение.

– У меня нет других вариантов, – ответил Грин.

– Я вспомнил, – сказал Кант, меняя тон. – Мы уже давно ищем толкового рецензента. У нас работала Жанис, ты ее знаешь, но в прошлом году она уволилась. Вышла замуж, забеременела. С тех пор мы не можем найти хорошего рецензента. Ты окажешь мне большую услугу, если согласишься нам немного помочь, Грин. Подумай, ты меня очень выручишь.

Роберт сделал карьеру, потому что мог перевернуть все с ног на голову. Грин оказывал ему услугу.

– Пятьдесят долларов за рецензию. Небольшая рецензия на двести слов – все, что от тебя требуется. Ты бы видел эти горы сценариев у нас наверху. Завтра дашь ответ.

Пробравшись между джипами, пикапами, купе и другими автомобилями с мощными моторами и кондиционерами, Кант перешел на другую сторону по направлению к офису, держа в руке свою трость, словно огненный меч.

ШЕСТЬ

К концу дня Грин вернулся в свой номер и наблюдал, как опускаются сумерки, прикрывая трещины и грязь на Голливудском бульваре. Интенсивное движение в час пик усиливало уличный шум. На перекрестке перед его окнами собрались местные чернокожие бездомные, о чем-то громко ругаясь и требуя внимания, которого им никогда никто не уделял. Их окружали пустые железные банки из-под напитков (стоившие как минимум пять центов каждая) и гремящие тележки из супермаркета, наполненные сомнительными пожитками. В самом отеле шум также нарастал, словно температура, обычно поднимающаяся к вечеру. Стрельба и визжащие покрышки по телевизору; проклятия, доносившиеся из соседних номеров, где ругались супруги; Чарли вот уже полчаса разговаривал в коридоре по телефону и каждую минуту орал хриплым голосом, что его должны выслушать, что он хочет все объяснить и что у него есть право на того, кто его в тот момент слушал.

Если прочитывать два сценария в день, то получалось три тысячи долларов в месяц. Достаточно для нормального существования – хватит на собственную квартиру в спокойном, безопасном районе, на химчистку и домработницу. Такие агентства, как у Канта, были завалены сценариями, и если поднапрячься, то в ближайшие месяцы работа гарантирована.

Он принялся составлять списки с фамилиями актеров. Впрочем, он уже давно их составил. Восемь лет назад с Паулой для фильма «Небо Голливуда» и в прошлом году вместе с Джейн Макдугал для «Пожара». Увлекательное занятие, полное надежд, мечтаний и решимости.

В «Пожаре» первоначально планировалось снимать Джеймса Вудса и Роберта Дювала – интересных характерных актеров, так и не достигших вершины. Грин продолжал думать в том же русле. Он перечитал сценарий и попробовал расставить имена актеров на соответствующие роли.

В мексиканском кафе он отведал самой дешевой на этом уголке планеты еды – буррито, фаршированный мясом и сыром, достаточно жирный, чтобы целую неделю валить лес, – и вечером продолжил свою работу. Пугающая мысль, что это последний шанс для бывшего актера с уголовным прошлым, отчаянно ищущего хоть какую-нибудь работу, чтобы оплатить гостиничный номер за очередную неделю, превратилась в приятную иллюзию – властелин воображения, руководящий постановкой собственного творения, преображающий улицы, искушающий актеров, играющий со светом. Роберт сделал то, на что Грин втайне надеялся. Он был благодарен Канту по гроб жизни.

* * *

Первую ночь в гостинице он спал как ребенок, глубоким и спокойным сном, предвкушая наступление завтрашнего утра.

На следующий день он снова отправился в Беверли-Хиллс, надев свой любимый костюм от «Хьюго Босс». Кондиционер в автобусе не спасал от жары. Чтобы не потеть, Грин снял пиджак, бережно положил его на колени и подтянул брюки, заботясь о стрелках.

В копировальном магазине он отксерил сценарий и списки актеров. И вдруг ни с того ни с сего изменил название. Замазав старый заголовок, написал на титульном листе «Небо Голливуда». Так назывался сценарий Паулы. Фильм, однако, не поставили, и он решил временно воспользоваться этим названием. Оно было ярче, чем «Пожар».

Он поднялся на одиннадцатый этаж. Ступая по ковру пятисантиметровой толщины, он вошел в коридор, где находилось агентство Канта.

Было много народу. Сотрудники Роберта напряженно сновали туда-сюда, а девушка в приемной, на этот раз без мэйкапа и украшений, монотонно отвечала на звонки. Грин поймал обрывки ее фраз:

– Сегодня ночью господин Кант скоропостижно…

– Я вынуждена отменить встречу с вами, поскольку…

– Вы из «Таймс»? Соединяю вас с отделом…

– Родственники? Нет, насколько я знаю, у господина Канта не было детей.

СЕМЬ

За трое суток он опустошил шесть бутылок. С гудящей головой, красными глазами, искусанными в кровь губами, израненным ртом и горлом, как если бы он жевал молотое стекло, Грин закупал свое «горючее» у торговца спиртным, похожего на химеру. Бутылка шотландского виски стоила всего несколько долларов, но могла заставить взлететь ракету.

Его одолевали ночные кошмары. Они швыряли его по комнате, подбрасывали к потолку, прибивали к стенам, танцевали у него на руках и делали ему так больно, что он тут же снова искал спасения в очередной бутылке дешевого виски. В свое время его мать чередовала водку с ЛСД, и он, без сомнения, унаследовал ее страсть к «дурману». До чего он докатился.

В голове бушевал пожар. Зубы стучали. Резь в глазах, как от наждачной бумаги. В каждый заход он покупал не больше одной бутылки, бормоча себе под нос, что эта-де будет последней, ведь его ждет работа, фотография на рекламном щите и звезда на тротуаре Голливудского бульвара.

Он купил седьмую бутылку. Покачиваясь, вышел из лифта, едва волоча ноги по коридору, и вдруг почувствовал на плече чью-то руку.

– Том? Том Грин?

Он прислонился к стене и обернулся.

В тумане стоял Джимми Кейдж. Великий актер, загубивший свою карьеру.

Грин попытался улыбнуться, но не смог – лицо затекло и опухло.

– Привет, Джимми, – прошептал он и на секунду закрыл глаза. Однако изображение не становилось более четким.

– Я так и думал, что это ты, – сказал Кейдж. – Чем занимаешься?

– Ах, жаловаться не приходится. Несколько разных ролей там-сям.

– Ты плохо врешь. Ты обычно не пьешь, когда снимаешься.

– Один стаканчик, – ответил Грин и попробовал посмотреть на Кейджа. Кто бы говорил об алкоголе! Именно он и разрушил его карьеру.

– Вчера я видел тебя точно в таком же состоянии, – сказал Кейдж.

– Все в порядке. Пойду куплю что-нибудь поесть.

– Я тебя провожу.

– У меня… э-э… потом встреча, – пролепетал Грин. В животе что-то бурлило и подбиралось к горлу, при этом движения губ лишь усиливали позыв рвоты. Как он выглядел? Брился ли сегодня? Он почувствовал щетину, ощутил запах пота и мочи и увидел пятна на рубашке. Он не хотел ни стоять, ни говорить, ни смотреть, ни думать.

– Пойдем посидим где-нибудь, – предложил Кейдж.

С тех пор как семь лет назад Кейджа выгнали со съемок «Тупика», ему не удалось найти приличную работу. Время от времени его приглашали в Европу на роли в субсидированном некоммерческом кино; иногда он появлялся в домах престарелых или базах отдыха, где играл в одноактных пьесах или скетчах, а сейчас ошивался среди весьма сомнительной публики.

Грина мучила жажда.

– Эй, приятель, – сказал Кейдж, – сейчас ты живешь здесь, и в этом нет никаких сомнений. Можешь напиваться до чертиков, но факт остается фактом: твой теперешний адрес – гостиница «Сант-Мартин».

Грин отвернулся и по стеночке вышел на улицу. Дневной свет ударил ему в глаза, и он поднял плечи. Тело свело судорогой.

– Собираешься продолжать в том же духе, Том? Еще пару дней, и ты конченый человек.

Это был голос Джимми Кейджа. Что он здесь делал?

– Томми, я всегда считал тебя разумным парнем. Ты мог бы стать ученым-атомщиком или нейрохирургом. Ты только посмотри на себя! Ты пропиваешь свои мозги. Могу тебя заверить, что через неделю наша добрая Дебби вышвырнет тебя на улицу. Или через две, но дольше она терпеть не станет. И что потом? Те, кто здесь находятся, думают неделями. На этой неделе у тебя есть крыша над головой и какая-то еда, а что будет на следующей – посмотрим. Ты пьянствуешь уже целую неделю, а я – то знаю, что денег у тебя нет. Скоро у тебя вообще ничего не останется, и никто не сможет позволить себе такую роскошь, как оплату твоих счетов. Когда же перестаешь думать неделями, начинаешь считать дни. А потом часы. А потом оказываешься в дерьме.

– Прекрати нести чепуху, – простонал Грин.

– Тебе придется залить свои уши свинцом, чтобы меня не слышать. Физически ты тоже мне не противник, хоть я и на двадцать лет старше тебя. Сколько точно тебе исполнилось?

Грин не ответил. Казалось, что голос Кейджа доносился из металлической трубы, а его голосовые связки были скручены из нержавеющей стали. Невыносимо.

– Оставь меня в покое.

– Не оставлю. Ты мне всегда нравился. Тебе не повезло. Мне тоже. Я видел, как другие опускались на самое дно. Тебе я этого сделать не позволю, в силу разных причин.

Кейдж замолчал на секунду. Грин сполз по стенке на землю. Ему скрутило кишки, хотелось в туалет. Он съежился.

Он почувствовал что-то раскаленное на своем плече. Это была рука Кейджа, тяжелая, как кусок горячей смолы. Сквозь гул уличного движения Грин услышал его голос:

– Ты должен знать, Том… когда они отстранили меня от съемок после той истории с полицейской машиной, я подумал, что тебя тоже уволили. Только спустя некоторое время я услышал, что ты сам ушел. Зачем? Почему ты отказался дальше играть? Вожжа под хвост попала? Уже тогда?

– Заткнись.

Кейдж ущипнул его так больно, будто вонзил в плечо нож.

– Я не заткнусь, – сказал Кейдж. – Я был тогда… слишком гордым, или же мне было страшно стыдно – уже не помню, но тогда я не мог у тебя об этом спросить.

Грину стало плохо. Неужели Кейдж не видит, что ему необходимо лекарство?

– Все, с кем я говорил, считали тебя сумасшедшим. Просто так уйти со съемок? Безумие! Почему, Томми? В какой-то момент меня осенило: неужто он и вправду такой сумасброд, чтобы бросить роль ради меня? Я бы никогда так не поступил. Отказаться от роли, от денег только потому, что коллега сделал из себя посмешище? Объясни, Томми.

– Он был подонком, – прошептал Грин.

– Кто?

– Режиссер.

– Да, большая сволочь, – согласился Кейдж.

– Так поэтому ты согласился участвовать в моем фильме, – с трудом выговорил Грин, поднимая со дна памяти тяжелое воспоминание, – потому что хотел отдать мне долг?

Они сидели на земле, возле входа в отель, как два бродяги, просящих милостыню. Подайте на пропитание, господа.

– Год назад мое финансовое положение было точно таким же, как сейчас. Знаешь, сколько предложений я получал в неделю? В среднем ноль целых ноль десятых. Естественно, я хотел сниматься в «Пожаре». Хороший, кстати, был сценарий.

– Мой уход не имел к тебе никакого отношения. Я просто поссорился с тем засранцем.

Из хаоса воспоминаний всплыли обрывки разговоров. Тупик. Он выступил против увольнения Джимми Кейджа и предъявил режиссеру Ричи Мэйеру ультиматум: либо возвращают Джимми, либо он тоже уходит. Аргумент оказался слабым, поскольку с ним распрощались с такой же легкостью, как и с Джимми. Означало ли это, что он был заодно с Джимми? Поставил ли он на карту свою работу лишь из соображений глупой солидарности? Он блефовал и искушал судьбу. Легкомысленный моралист, он выглядел благороднее, чем был на самом деле. Паула его поддержала. «Черт с ними, – сказала она, – эти придурки тебя не стоят». В то время ничего не было важнее ее мнения. С Паулой он завоюет весь мир. Если бы она осталась, все сложилось бы иначе. Боже, Паула, где ты?

– Это не имело к тебе никакого отношения, – повторил Грин, не глядя на Кейджа.

– Я тебе не верю, – сказал Кейдж. – Ты не соображаешь, что говоришь. Я провожу тебя в номер. Не спорь, Томми. Я провожу тебя в твой номер и, если надо, уложу в постель. Я не испытываю к тебе сочувствия, но ты сопьешься до белой горячки, если будешь продолжать в том же духе, и поэтому я останусь с тобой до тех пор, пока ты не встанешь на ноги.

– Мне нужно на похороны, – соврал Грин.

– Возможно, это звучит странно, но в таком состоянии тебе лучше там не появляться. Кого хоронят?

– Роберта Канта.

– Его хоронят завтра, не ври, – сказал Джимми.

– Я думал, что евреев обычно хоронят сразу после…

– Робби не был религиозным. Завтра. Кстати, где ты потом снимался после «Тупика», Томми? Я так и не смог ничего найти, а ты?

– Отстань, – прошептал Грин. Он никак не мог смириться с исчезновением Паулы. – Чего ты от меня хочешь?

– Чтобы от меня избавиться, тебе нужно протрезветь, приятель, но сначала тебе следует хорошенько выспаться.

Сразу после этого – казалось, всего через секунду – Грин лежал в кровати. Кейдж принес ему попить, и Грин подумал: из какого это фильма? Снятый средним планом, Кейдж идет вперед, постепенно достигая размеров крупного плана, и вот он находится так близко, что, кажется, сейчас выпадет из экрана; он предлагает зрителям воды – это что-то новое, – ты пробуешь воду, она стекает с твоих губ, ты ощущаешь горечь во рту и вкус аспирина – это, должно быть, что-то новое, но что?

ВОСЕМЬ

Грин согласился на роль в «Тупике» за два месяца до начала съемок. Это был фильм категории «Б», со скромным бюджетом, заказанный специально под Актрису, которая в то время пользовалась популярностью. Фильм ставил Ричи Мэйер – режиссер фильмов, полных насилия и секса.

Джимми Кейдж не присутствовал на первом съемочном дне и теперь нервно слонялся из угла в угол. Ходили слухи, что он запорол предыдущую роль. Он не учил тексты, пару раз появлялся на съемках пьяным, и в конце концов его просто выгнали. Но сейчас Кейдж был трезв – даже слишком. Не в состоянии сконцентрироваться, с дрожащими руками и подкашивающимися коленками он расхаживал туда-сюда по трейлеру (трейлер, в котором жили Том Грин и Джимми Кейдж, был средних размеров, но достаточно большой для их статуса; в дни былой славы Кейдж один хозяйничал в огромных трейлерах, где в перерывах между съемками напивался и спал).

Съемки проходили на востоке Голливуда, за отелем «Сант-Мартин», в районе, где всю территорию занимали грузовики, прицепы и генераторы. Художники-декораторы «украсили» улицу граффити и останками разбитых машин. Грин и Кейдж должны были вырвать Актрису из рук хулиганов. В криминальном районе у нее спустило колесо, и в тот момент, когда бандиты разрывали ей платье, из-за угла появлялась полицейская машина, где сидели Грин и Кейдж. Сценарий был отвратительный – играли они исключительно ради денег.

Грин несколько раз прокатился на машине, чтобы засечь время между командой «мотор» и их приездом к белому открытому «кадиллаку» Актрисы. Второй ассистент режиссера отметил мелом то место, где они должны были затормозить. После чего, по сценарию, Кейдж вылезал из машины и вынимал пистолет из кобуры. За ним следовал Грин. Банда разбегалась в разные стороны, а полицейские начинали вежливо беседовать с Актрисой. Местная полиция всегда вела себя учтиво, даже по отношению к эффектным большегрудым блондинкам. Перед объективами двух камер Джимми и Грин должны были сыграть свои роли вплоть до диалога с Актрисой.

Съемочная команда расположилась возле «кадиллака», за огромными лампами, которые смягчали резкий контраст между светом и тенью. Там же стояли стулья, столы и ящики с аппаратурой.

Обливаясь потом, в синей униформе, Кейдж сидел на переднем сиденье полицейской машины. На полу лежала рация, из которой должна была раздаться команда режиссера.

– Грим! – крикнул Кейдж.

Подбежала девушка и через открытое окно промокнула губкой пот на носу и лбу Кейджа. Кейдж вопросительно посмотрел на Грина:

– Ну как?

Грин кивнул:

– Если бы ты был помоложе и носил платье, я бы пригласил тебя на свидание.

– Эта дурацкая кобура!

На репетициях Кейджу с большим трудом удавалось вытащить свой пистолет, и он попросил другой пояс, однако запасных поясов не оказалось.

– Внимание, начинаем, – объявил главный оператор.

Грин завел мотор и включил мигалку.

– Все будет в порядке, – сказал он, – главное – концентрация.

– Внимание, звук.

– Пошел! – сказал звукооператор.

– Камера один!

– Пошла!

– Камера два!

– Пошла!

Ассистент режиссера крикнул:

– Сцена тридцатая, дубль первый! – щелкнул хлопушкой и выбежал из кадра.

– Мотор! – крикнул Ричи Мэйер по рации.

На расстоянии тридцати метров от «кадиллака» их снимала первая камера.

Платье Актрисы валялось на земле, и один из мексиканских актеров собирался разорвать ей лифчик. Увидев полицейскую машину, банда бросилась врассыпную.

Грин затормозил у черты (позже звук свистящих покрышек будет микширован), и Кейдж открыл дверь. Он быстро вылез из машины – прекрасно, практически еще на ходу – и при этом остался стоять на ногах. Он коснулся правого бедра и попытался вытащить револьвер. Так продолжалось несколько секунд, пока его левая рука держала кобуру, а лицо наливалось краской. Время шло, но пистолет не поддавался.

– Черт! Сволочь! – закричал Кейдж и в полном отчаянии обернулся на Ричи, который, вздыхая, поднялся со стула возле камеры и развел руками:

– Стоп!

Актриса покачала головой. Костюмерша набросила ей на плечи плащ, чтобы та не простудилась. В тени было всего тридцать шесть градусов по Цельсию.

В ярости Кейдж крикнул:

– Я же просил дать мне другую кобуру, но у вас, черт побери, только одна!

– Где Симона? – снова вздохнул Ричи, передвигая бейсболку на затылок.

– Симона на съемочную площадку, – раздалось по рации.

– Извините, но если не в порядке оснащение… – оправдывался Кейдж.

Симона объяснила, что ей запретили арендовать запасные кобуры.

– Мы поменяемся, – предложил Грин. – У меня не такая жесткая.

Пока Симона меняла их кобуры, ассистент режиссера откатил машину обратно к стартовой позиции.

– Я не могу сконцентрироваться, если реквизит плохого качества. – Кейджа явно вывели из терпения. – Они не понимают, что погоня за дешевизной в конечном счете обходится дороже. Намного дешевле было бы арендовать пару лишних поясов. Все директора картин – идиоты. И всегда ими были. Их совершенно не интересует, если во время съемок все вдруг летит к черту. Главное, чтобы на бумаге значилась низкая цена. Хоть ты сто дублей сыграй.

Джимми и Грин снова сели в машину.

– Мотор! – крикнула рация.

Грин нажал на педаль газа, и они въехали в кадр первой камеры. Актриса, лифчик, разбегающаяся шпана.

– Сейчас, – прошипел Грин.

Кейдж открыл дверь и вышел из машины, так же как и в первом дубле идеально используя последние секунды движения. Устремив взор на запуганную Актрису, он не глядя схватился за рукоятку пистолета и потянул.

Пистолет остался в кобуре.

Кейдж изумленно посмотрел вниз, не бросая попыток вытащить свое оружие.

– Стоп! Стоп! – закричал Ричи.

– Скотина! Сволочь! Как же можно так работать? – орал Кейдж.

– Покажи, что там у тебя, – устало попросил Ричи.

– Смотри, вот эта защелка все время цепляется за тот язычок.

Кейдж продемонстрировал, в чем заключалась проблема. Режиссер и директор фильма кивнули – ничтожная деталь, стоившая времени, пленки и нервов Кейджа.

Вмешалась Симона:

– Я давно говорила: нужно арендовать такие вещи в комплекте. Но мне пришлось добывать их по отдельности по дешевым адресам. Объяснение простое – эти пистолеты не подходят к кобурам. Но так велел Брюс.

Ричи сглотнул и, качая головой, пообещал:

– Сейчас, черт побери, я свяжусь с этим болваном Брюсом. Ладно, Джимми, будешь выходить из машины уже с пистолетом в руке.

Они встали по местам для съемок третьего дубля.

– Мотор! – в третий раз прокричал Ричи.

Грин тронулся по направлению к «кадиллаку». Кейдж держал револьвер в руке, дрожа от нервного напряжения.

Возле «кадиллака» Грин затормозил, мексиканцы разбежались. Кейдж толкнул дверь, но та не поддавалась.

– Черт! – прошептал он. Он навалился на дверь всем телом, ударил ее плечом, но дверь не открывалась.

По рации раздался голос главного оператора:

– Стоп!

Кейдж вытянул защелку.

– Кто, черт возьми, закрыл эту дверь на верхний замок?! Какой идиот это сделал?!

Они попробовали еще раз.

Они подъезжали. Актриса уже почти была раздета, мексиканцы разбегались. Комок нервов, Кейдж вышел из машины с пистолетом в руке. Он вытянул руку, чтобы прицелиться, и нескладным движением задел дулом за внутреннюю часть двери.

Револьвер выскользнул из пальцев, дал осечку и юлой откатился в сторону.

Когда Грин затормозил в пятый раз, он понял, что что-то не так, но не знал, что именно.

Кейдж открыл дверь, мастерски рассчитав время. Но как он ни старался, он так и не смог подняться с сиденья, поскольку был пристегнут ремнями безопасности.

В шестой раз, выходя из машины, Кейдж оступился и, словно пьяный, чуть не упал позади «кадиллака».

В конце концов все поняли, что это один из тех дней, когда все, что только можно, идет наперекосяк. По той или иной причине небо прокляло этот день, эту сцену, этот момент.

На седьмом дубле Кейдж зацепился рукавом рубашки за дверной замок.

На восьмом – ударился головой о крышу автомобиля.

На девятом он просто не вылез из машины.

Затем Ричи взял его за плечи и говорил с ним, как с провинившимся школьником (хотя уже в двадцать два года Кейдж красовался на обложке журнала «Лайф»).

– Прекрасно, – крикнул главный оператор, – перерыв пять минут.

Кейдж попросил разрешения побыть немного одному. Грин остался в полицейской машине, и девушка принесла ему диетическую колу.

Главный оператор сказал:

– Том, вы меняетесь местами. Пусть Кейдж ведет машину, а ты будешь из нее выходить.

– С пистолетом в руке?

– Да.

В течение нескольких минут Грин прорепетировал физические составляющие роли: сидеть, выходить из машины, прицеливаться. Он всегда искал ритм в игре. Когда движения приобретали нужный каданс, автоматически приходило и верное чувство.

Кейдж пересел за руль, нервно подергивая глазом и подняв плечи.

– Не хочешь сначала попробовать? – спросил Грин.

– Я же видел, как ты это делал. Я знаю, где надо затормозить.

– Хорошо, хорошо, давай, – сказал Грин.

Разжевывая огромную конфету, Ричи наклонился через окно к Кейджу:

– Все в порядке, Джимми?

– Все прекрасно.

– Отлично, Сейчас все получится, ребята! – Ричи ободрительно улыбнулся – за это ему платили. Но в глазах прочитывалась скука.

– Несомненно, – ухмыльнулся Джимми Кейдж.

Ричи опустился на стул рядом с первой камерой.

– Внимание! Звук! – прокричал главный оператор.

– Пошел! – ответил звукооператор.

– Камера один!

– Пошла!

– Камера два!

– Пошла!

– Ты выпил, Джим, – прошептал Грин.

– Сцена тридцатая, дубль десять.

– Ах, всего один глоточек, – ответил Кейдж.

– Мотор! – крикнул Ричи.

Джимми Кейдж нажал на газ.

Патрульная машина с визгом сорвалась с места и помчалась к «кадиллаку». Актриса стояла спиной к машине, члены банды бросились бежать – все согласно сценарию.

Полицейская машина пронеслась мимо черты на асфальте и полетела к блестящему «кадиллаку».

– Джимми! – завопил Грин.

Кейдж, казалось, ничего не слышал и продолжал держать ногу, словно сведенную судорогой, на педали газа.

Грин всем телом вжался в сиденье. Мимо промелькнули изумленные лица съемочной группы, крылья «кадиллака», Актриса, в ужасе отпрыгивающая в сторону.

И полицейская машина с ревом врезалась в ни в чем не повинный зад «кадиллака».[1]

ДЕВЯТЬ

На похоронах Роберта Й. Канта Грин был одним из самых молодых. Основная масса присутствующих – седые головы с румянами на скорректированных пластическими операциями лицах.

Джимми Кейдж знал многих из них и бесконечно пожимал руки. Царила веселая атмосфера некоего воссоединения; поблекшие звезды пятидесятых и шестидесятых, пожухнувшие от времени и калифорнийского солнца, ослабленные любовными романами, алкоголем и наркотиками, тоскующие о потерянных годах, обнимали друг друга с окаменелыми улыбками. Тонкие пальцы на хрупких запястьях трепыхались в приветствиях, дрожащие губы целовали воздух вокруг морщинистых или гладко выглаженных щек, ноги неуверенно искали равновесия, глаза, щурясь за бифокальными очками, помнили мускулистые ляжки, округлые груди и бесчисленные эрекции.

Еврея Роберта хоронили «как всех». При жизни он не был членом еврейской общины и никогда не слыл верующим, но Грин не сомневался, что Роберт хотел быть похороненным по еврейскому обычаю, с ритуалами и кадишем. В траурном зале Шейла сказала, что Кант не составил завещания. Роберт считал высокомерным организовывать собственные похороны: заботиться о предании его тела земле должны были оставшиеся в живых. Смерть была для него сугубо личной темой. «Американцы беззаботно говорят о чем угодно и таким образом все опошляют», – неоднократно замечал он, качая головой. Молчание он считал высшей добродетелью в Америке. Теперь он молчал.

Грину следовало обратиться за помощью к Роберту, когда он потерял право на владение «Пожаром». Он думал о Роберте, но так и не позвонил ему. Он не желал быть никому обязанным, даже Роберту. Другие пользовались услугами Роберта и платили ему десять процентов от своих доходов. Грин не хотел строить свои отношения с Кантом таким образом. Никаких общих дел, никаких контрактов, никаких денег. Наверно, это было правильно.

Шесть могильщиков катили алюминиевую тележку с гробом Роберта по залитым солнцем полям с ярко-зеленой травой. Возле свежевырытой могилы, среди бесчисленных надгробий в мемориальном парке «Форест Лоун», гроб сняли с тележки. Люди молча подходили к телу. Пятьсот человек безмолвно смотрели на цветы, на горку земли, которой вскоре засыплют могилу, и пытались представить, каково ему там.

Грин хотел спросить Шейлу, не упоминал ли Роберт о рецензионной работе, но не мог улучить момент, чтобы вокруг никто не подслушивал. Его благоговение перед Робертом, уже несколько минут лежащим в земле, слегка меркло на фоне прогорклого отчаяния по поводу собственного будущего.

Вдруг он почувствовал, как кто-то сильно схватил его за шею – так приветствуют друг друга подростки, – и обернулся.

Ухмыляющийся Кейдж стоял рядом с пожилым мужчиной. Грин мгновенно его узнал: Флойд Бенсон, еще одна легенда, дородный, исполненный величия человек. Седые вьющиеся волосы, темно-карие глаза с детским выражением. Шея отсутствовала – голова крепилась прямо на круглых плечах. Он радовался, как будто только что получил в подарок самокат.

– Флойд, это Том Грин. Талантливый парень. Еще наступит день, когда его наградят премией Американской академии киноискусства. И если мы будем хорошо себя вести, он упомянет наши имена в своей благодарственной речи.

Грин пожал удивительно маленькую руку, никак не соотносящуюся по размеру с телом Бенсона.

– Жаль, что я не видел ваших ролей, но у меня нет телевизора, я больше не хожу в кино и вообще порвал с этим миром. Джимми очень хорошо о вас отзывается. Вы, конечно, знаете, что он всегда преувеличивает, но если пять процентов из того, что он говорит, правда, то вы удостоились неслыханного комплимента. Когда мы последний раз встречались, Джимми?

Голос Бенсона был знаком Грину по фильмам. Глубокий звук доносился как бы из живота. В отличие от хриплого гортанного голоса Джимми. Микрофоны любили голос Бенсона.

– Лет девять назад, – ответил Джимми. – На съемках… того сериала…

– «Герольды»! – вспомнил Флойд Бенсон.

– Точно, – кивнул Кейдж.

– Трагическое недоразумение.

– Скорее тупоумие, – возразил Кейдж.

– Каждое утро в четыре часа нас начинали гримировать так, будто напяливали на нас маски. Невозможно было разглядеть, кто играет. После десяти серий канал прекратил наши страдания.

– Коллективное помешательство всегда было манифестом в этом городе, – констатировал Кейдж, – но иногда безумие становится деструктивным. Так произошло и с «Герольдами». Боже, какой это был кошмар.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросил Бенсон.

– Обычно да, но сейчас у меня, к сожалению, срочные дела, – ответил Грин.

– Ну, мастурбировать ты успеешь и вечером, – сказал Кейдж, – а сейчас пошли, Флойд нас подвезет.

В баре пиво стоило как минимум полтора-два доллара, а суммарная жажда Кейджа и Бенсона, по подсчетам Грина, измерялась сорока кружками. Грин не потянул бы угощение.

– Я приглашаю вас и Джимми, – сказал Бенсон, как будто прочитав мысли Грина.

Джимми с силой тряханул Бенсона за плечи, бурно радуясь его присутствию. Бенсон усмехнулся и попробовал сгруппироваться, словно профессиональный боксер, но возраст давал о себе знать. На уровне живота его брюки были подпоясаны тоненьким ремешком, и это придавало его облику, несмотря на размеры и почтенные лета, что-то детское.

Бенсон ездил на «олдсмобиле торнадо» начала восьмидесятых, светло-бежевого цвета, с отделанной под дерево приборной доской. Он едва умещался на водительском кресле, а руль упирался в его шарообразный живот.

* * *

Блестящие БМВ, «мерседесы», «порши», «лендроверы» покинули парковку возле кладбища, направляясь обратно в Голливуд.

– Этому «олдсу» двенадцать лет, – сказал Бенсон, объясняя поразительный контраст между помятым «олдсом» и морем сияющих автомобилей. – Сейчас почти у всех машины, принадлежащие компаниям, но моя еще в хорошем состоянии, мотор – ну просто как новый. Поэтому я не хочу ее менять. При покупке страховки в «ААА», я проходил техосмотр. Оценщик сказал, что эта машина – коллекционный экземпляр. Двенадцать лет назад я купил ее буквально за десять минут, потому что мне предложили хорошую цену. Думаю, продавец хотел от нее поскорее избавиться. А сейчас эта подержанная машина стоит дороже, чем новая. Восемь тысяч долларов. Из которых я заплатил лишь восемьсот. Если долго ждешь, то со временем все превращается в «коллекционный экземпляр». И мы тоже.

Грин устроился на заднем сиденье двухдверного автомобиля и смотрел в затылки своих спутников. У Джимми еще было полно волос – ярко крашенные, похожие на жесткий парик, они придавали ему вид дешевого сутенера. У Бенсона уже наметилась залысина – признак возраста. Бенсону было как минимум семьдесят. Свои первые роли он сыграл где-то в пятидесятом году. Молодой актер, он работал по контракту со студией и выполнял все, что ему поручали. Телевидение нанесло удар по студийной системе и вытеснило фильмы категории «Б» – Бенсон все это пережил. Он получил приз американской киноакадемии за лучшую роль второго плана, но так же, как и Кейдж, навсегда остался хорошо оплачиваемой рабочей лошадью. Последние десять лет он вообще не появлялся на экране. Возможно, он что-то делал на телевидении, но скорее всего, что нет. Он входил в число лучших актеров своего времени и заработал не на одну безбедную жизнь.

Когда проезжали мимо киностудии «Уорнер Бразерс», Кейдж спросил:

– Как дела у твоей дочери?

– Спасибо, хорошо, – ответил Бенсон.

На крыше одного из зданий комплекса стоял рекламный щит высотой в десять метров с изображением Хитер Бенсон. Она снялась в фильме, который выходил на экран через два месяца. «Еще только восемь недель», – гласила надпись на щите. Это был дорогой боевик с высокотехнологичными специальными эффектами об уничтожении Земли роботами. Хитер считалась настоящей звездой, самостоятельно ведущей проекты. Фильмы с ее участием собрали больше миллиарда долларов и автоматически давали ей повсюду «зеленый свет». Грин читал в какой-то газете, что она возглавляла собственную продюсерскую компанию и намеревалась стать режиссером. Уже сейчас она превзошла своего отца.

– А как твой сын? – спросил Бенсон голосом из диафрагмы.

Кейдж посмотрел на него исподлобья широко раскрытыми глазами, переваривая вопрос, и затем отвел взгляд в сторону.

– Он давно умер.

– О, извини, Джимми, извини, я не знал, – ответил Бенсон, вдруг необычно тихо, как испуганный мальчишка.

– Девять лет назад, – сказал Кейдж.

– Прости, я должен был знать, – продолжал оправдываться Бенсон. – Мне очень жаль. Как глупо.

– Ты не мог об этом знать.

Минуту они ехали молча. В машине было душно. Отработавший свое кондиционер не спасал от жары.

– А у вас есть дети, господин Грин? – спросил Бенсон, повернувшись к Грину.

– Нет, – ответил он.

– Вы многое теряете.

По бульвару Бархама они добрались до Голливудского шоссе.

– Господин Грин, у вас едва заметный акцент. Поскольку он практически неуловим, я не могу определить, откуда вы.

– Я из Голландии.

– Из Голландии? Я был там пару раз. Амстердам, Волендам, Маркен. А вы из какого города?

– Я родился в Гааге, но потом жил в десяти разных местах по всей стране.

– Мой отец тоже из Голландии, – сказал Кейдж. – Его звали Яп Каахман. После Первой мировой войны он переехал в Америку. А мой дед работал в кошерной мясной лавке в местечке под названием «Винтерсвяйк». Знаешь такое?

– Да, – ответил Грин. – Унылый уголок на востоке.

– Несколько лет назад я съездил туда и понял, почему дед так стремился оттуда уехать.

– Сколько вы уже живете в Голливуде? – поинтересовался Бенсон.

– Шестнадцать лет.

– Работы хватает?

– Сейчас трудные времена, – сказал Грин.

– А у кого они легкие? – спросил Кейдж, глядя в зеркало на противосолнечном козырьке и рассматривая волоски на своих ушах. – Ты в последнее время много снимался? – обратился он к Бенсону, не поворачиваясь к нему лицом.

– Нет, к сожалению, нет, – ответил Бенсон.

– Но ты действовал с умом и вкладывал свои барыши. А я нет, – признался Кейдж.

Бенсон покачал головой:

– Джимми, у тебя обо мне явно ошибочное представление.

– Ну да, один только дом на Малхолланде тянет миллиона на три-четыре.

– Тот дом я уже давно продал.

– Так ты уже там не живешь? Прекрасный был дом, – сказал Кейдж.

– Задолженность по налогам.

– Мне бы твои заботы.

– Не говори так, Джимми.

– Флойд, ты не знаешь, что такое настоящие проблемы, – назидательно сказал Кейдж.

– Если вы соревнуетесь в том, кто глубже сидит в дерьме, то я тоже с удовольствием поучаствую, – заметил Грин.

– Господа, предоставим академикам в этом разобраться, – сказал Бенсон. – В любом случае, счет за сегодняшние напитки оплачиваю я.

– Мне всегда приятно слышать, как люди проматывают свое состояние. – Кейджу не хватало такта, чтобы оставить Бенсона в покое.

– Это, как правило, довольно скучные истории, Джим.

– Но не для тех, кто живет в «Сант-Мартине», – не стесняясь, ответил Кейдж.

– Это в Голливуде?

– Да.

– Я снимался там дважды. Больше четверти века назад. Если там до сих пор так же отвратительно, как тогда, то я, пожалуй, действительно останусь при своих заботах.

– Я тоже живу в «Сант-Мартине», – признался Грин, словно хотел поддержать Кейджа в его явной нищете – как будто спать в пристанище для бедных без цента в кармане представляло собой нечто геройское.

– Ладно, господа, я угощу вас сегодня еще и ужином перед тем, как вы вернетесь к своим братьям по несчастью.

Бенсон замолчал на секунду. С шумом работали восемь цилиндров старенького «олдса».

– Я все потерял во время кризиса восемьдесят седьмого года, – вдруг открылся он.

– А у тебя много было? – тотчас захотел узнать Кейдж, словно стервятник.

– Прилично.

– И все потерял?

– Все.

– Боже, – прошептал Кейдж, обрадованный ответом.

Грин наклонился вперед и, слушая, прислонился к спинкам впереди стоящих кресел.

– Плохие консультанты? – спросил Кейдж.

– К сожалению, нет. Это было бы легче пережить. Нет, просто собственная слепая жадность. Многие тогда погорели, а некоторые полностью разорились. И я в том числе. Я активно вкладывал деньги в Японию и Юго-Восточную Азию. Я не обладал колоссальным состоянием, но его хватило бы мне еще на долгие-долгие годы. Развивающиеся рынки вскружили мне голову. Прибыли в сорок, пятьдесят процентов. Если бы так продолжалось хотя бы несколько лет, я стал бы миллионером.

– Ты и так им уже был, – сказал Кейдж.

– Да.

– Но ты разорился.

– Окончательно.

– На что же вы сейчас живете, если больше не снимаетесь? – спросил Грин, одержимый мыслями о еде, ночлеге, билетах на автобус и прачечных. – За счет семьи?

– Семьи? – фыркнув, покачал головой Бенсон. – Нет, господин Грин. Я сам зарабатываю.

– Ты же только что сказал, что больше не работаешь, – заметил Кейдж.

– Не как актер.

– Почему?

– Кто будет сейчас писать роли для толстых стариков? Я не работаю, потому что для толстых стариков работы нет.

– А чем вы занимаетесь? – поинтересовался Грин.

– Я работаю электриком. Да, я стал простыми рабочим.

Джимми Кейдж в изумлении посмотрел на него:

– Электриком? Ты? Да у тебя «Оскар» дома стоит! Неужели нет никакой другой работы?

– Я не единственный безработный обладатель «Оскара». Владелец предприятия, куда я каждый день хожу, мной доволен. Он страстный поклонник нескольких фильмов с моим участием. У меня свободный график, да и платят неплохо. Не думаю, что он делает на мне деньги. Все, что я зарабатываю, он полностью мне выплачивает. Я для него своего рода талисман, так же, как для английских духовых оркестров козел или бульдог. Его зовут Бенни Зар. Персидский израильтянин. К счастью, действительно настоящий киноман. Бежал, когда к власти пришли фундаменталисты, для которых существует только одно «изображение». Когда они закрыли все кинотеатры, он бежал. Если господин Зар устраивает вечеринки, я всегда присутствую.

– Но разве человека вашего калибра не должна кормить его профессия? – спросил Грин.

– Нет, господин Грин.

– Где ты сейчас живешь? – спросил Кейдж.

– Когда после уплаты налогов я вынужден был покинуть Малхолланд, маклер предложил мне дом в Сайта-Моника. Довольно хороший, на берегу моря, в двух шагах от магазинов – жизнь, как в деревне.

– А что с агентом?

– У меня больше нет агента.

– У меня тоже нет, – сказал Кейдж.

– А у меня тем более, – поддержал Грин.

– Партия неудачников, – подвел итог Кейдж, а затем спросил: – Выпить-то у тебя дома что-нибудь есть?

– Виски. Водка. Думаю, немного.

– Давайте купим пару бутылок, хорошо? – предложил Кейдж.

Бенсон что-то пробурчал.

– Вот и славно. Так и сделаем, – сказал Кейдж.

Они следовали по направлению к Даунтауну, а затем, проехав немного по 110-й дороге, свернули на шоссе Санта-Моники, ведущему к восточной окраине США. Туда, где все мечты тонут в пучине Тихого океана.

ДЕСЯТЬ

По другую сторону от запруды Голливудского водохранилища, искусственного озера у подножия Голливудских Холмов, под ночным небом трепетали десятки тысяч огней, словно свечки на сквозняке. Над раскинувшимся в долине гигантским городом снижались с зажженными посадочными огнями самолеты, чтобы приземлиться потом в Лаксе, – «Боинги-747», похожие на крохотных комариков, неслышные в беспрерывном гуле уличного движения, поднимающегося по склонам Маунт-Ли к Голливудскому знаку.

Если бы Грин внимательно прислушался, он уловил бы звуки миллионов людей – храпящих, занимающихся любовью, ссорящихся, шепчущих, дышащих – на фоне шума моторов автомобилей, холодильников, стиральных машин и кондиционеров. Там внизу заключали браки, лечили болезни, утешали детей, разбивали окна, распространяли вирус СПИДа, убивали, любили.

По дороге к дому Бенсона они заскочили в парочку баров, где изрядно выпили и вволю наболтались, в результате чего решили лично осмотреть Голливудский знак. Вместе они прожили в этом городе почти век, но никто из них не разу не удосужился исследовать его вблизи – установили они с хмельной ясностью. Была половина первого ночи.

Бенсон и Кейдж опустошили вдвоем бутылку виски. Грин воздержался, сделав лишь несколько глоточков для пробы – настоящий шотландский виски, купленный Бенсоном. Его мучила жажда, но кто-то должен был остаться трезвым, чтобы вести машину. Минуя Бичвуд и Малхолланд, он привез своих спутников наверх, и теперь они стояли на обочине дороги, огибавшей Голливудское водохранилище, над городом, на природе, в точке, где городская культура Лос-Анджелеса переходила в дикую природу Гриффита и парка Каюнга – все, что осталось от первозданной пустыни.

Джимми Кейдж сидел посередине, Флойд Бенсон слева, а Грин справа – они вдыхали сладкие горные ароматы. Под ними зияло ущелье глубиной в десятки метров. Таблички предупреждали об опасности. Изредка мимо проезжали осторожно лавирующие машины. Никаких других туристов на сухом красном песке Маунт-Ли, кроме двух печальных подвыпивших стариков и их более молодого сопровождающего.

За ними, над обрывистыми склонами, возвышались девять букв – HOLLYWOOD, – каждая высотой в пятнадцать метров и шириной в десять, сооруженные наспех более семидесяти лет назад в качестве рекламы маклерской конторы «Голливуд-лэнд» и возведенные киноиндустрией в икону после отсечения конечных четырех букв. Добраться непосредственно до знака они не могли. Это было любимое место самоубийц, которым приходилось перелезать через высокую ограду, перед тем как спрыгнуть вниз со «священного названия». Пятнадцати метров было вполне достаточно для того, чтобы сломать себе шею или проломить голову.

Их хмельные разговоры достигли фазы сентиментальных воспоминаний.

Флойд Бенсон рассказывал:

– Я столкнулся с Питером Фальком. На кинопробах. В пятерке других актеров мы оба прошли в последний тур, на котором лично присутствовал Хэрри Кон, король «Колумбии-пикчерс». И я услышал, как Кон сказал директору кастинга: «За такую же цену я могу найти актера с двумя глазами!» Кто в результате получил роль? Я. А Фальк стал лейтенантом Коломбо в мировом хите. Но тогда об этом еще никто не думал.

Джимми Кейдж, удобно развалившись на обочине, понимающе вздохнул и принял эстафету:

– Я снимался с Деннисом Хоппером в фильме, который отобрали для участия в Каннском фестивале. На пресс-конференции – ты знаешь, это всегда сумасшедший дом – кто-то спросил у Денниса, почему он неизменно играет отрицательных типов. На что Деннис ответил: «Я вовсе этого не делаю. Просто когда я снимаюсь, я надеваю слишком узкое нижнее белье, вот и все».

– Прекрасно, – сказал Бенсон, заливаясь смехом. – А что ты думаешь об этом, Джим? Я находился в кабинете Джека Уорнера, когда ему позвонил некий журналист. Рейгана тогда только что выбрали на пост губернатора штата Калифорния. Уорнера просили дать комментарий. «Да, – ответил он, – это все наша вина. Этого бы не случилось, если бы мы предлагали ему больше хороших ролей».

– Если хочешь добиться чего-то в Голливуде, нужно запомнить три важнейшие вещи, – сказал Кейдж. – Ты слушаешь, Томми?

– Слушаю, – ответил Грин.

Он устал. От погребальной церемонии Канта. От самообмана возвращения в Лос-Анджелес. У него не было больше сил бороться и идти дальше. Он начинал понимать тех бездомных (без них, волочащих свои картонные коробки и пластиковые пакеты, не обходилась ни одна улица в Лос-Анджелесе), которые когда-то зарабатывали на хлеб честным трудом, но неудачи, ошибки или несчастная любовь заставили их безнадежно опуститься и утонуть в жалости к самим себе. Есть ли среди них те, кто более страстно и одержимо защищал свои иллюзии, нежели он? С тех пор как его покинула Паула, восемьдесят шесть раз прибывала луна – он прощал Пауле ее луноманию, веру в аромотерапию и потребность в современной мистике. Восемьдесят шесть новых лун без ее утешительного тела. Может быть, ему вернуться в Голландию? Возможно, пришло время раз и навсегда вырвать Паулу с корнем из своего сердца и поискать работу на амстердамской субсидированной государством сцене. Билет на самолет стоил триста пятьдесят долларов.

– В Голливуде, – продолжал Кейдж, – фактически три вещи имеют решающее значение: честность, солидарность и скромность. Ты слушаешь? На этом все держится.

– Я слушаю, – повторил Грин.

– Хорошо, – сказал Кейдж. – Честность, солидарность и скромность. Это самое главное. Если умело их сфальсифицировать, Голливуд – твой!

Флойд Бенсон закашлялся от смеха. Горло сотрясалось в схватках. Когда хрипы прекратились, Кейдж продолжил свой монолог.

Грин подумал про себя: только посмотри на их жесты, дикцию, ритм, модуляцию голоса, признай, что алкоголь не разъедает их театральный талант – даже в состоянии опьянения они могли бы вести свой диалог на сцене и развлекать публику; следи за их техникой вместо того, чтобы не переставая жалеть себя.

– Кто-нибудь может мне сказать, сколько сейчас времени? – вдруг спросил Бенсон. Он вспомнил, что его ждала работа – протяжка кабелей и установка розеток.

– Флойд, посмотри на меня. Посмотри на меня! – закричал Кейдж.

Бенсон попытался поднять свои тяжелые веки.

– Я пьян, это очевидно, – сказал Кейдж, – но я не выпил и половины того, что залил в себя ты. Ты разобьешься, если сядешь за руль. А если уж ты так сильно этого хочешь, пожалуйста, но без нас, хорошо? С другой стороны, если тебе не надо нас подвозить, то тебе незачем садиться за руль. Я прав?

– Да, – прошептал Бенсон. Завалившись на бок, он, похоже, засыпал.

– Отложи все на утро. Завтра ты снова будешь оскорблять этот мир своим присутствием. По-моему, хороший план, а? – спросил Кейдж.

– Да, – кивнул Бенсон.

Он попробовал встать на ноги, но алкоголь лишил его сил. Грузное неповоротливое тело двигалось туда-сюда, не в состоянии оторваться от земли.

– Господин Грин, мой молодой друг, не поможете мне подняться?

Грин поддержал его барахтающееся тело. Флойд Бенсон весил как минимум тысячу килограмм.

– Вы не поведете машину, – сказал Грин.

– Я ценю вашу заботу, но мне действительно пора ехать.

– Вы не сядете за руль. Вы лыка не вяжете. Я не отдам вам ключ.

– Ключ, пожалуйста, господин Грин.

– И не подумаю, господин Бенсон.

Вдруг Бенсон зашатался. Размахивая руками, он потерял равновесие. Левой ногой он зацепился за торчащую из песка корягу и мешком шлепнулся на землю, прямо около чернеющего ущелья. По сухому рассыпчатому песку он, словно на колесиках, покатился к краю обочины.

Грин бросился ему на помощь и успел зацепить свинцовую ногу Бенсона, замедляя его движение.

– Обратно! Тяните обратно! – орал Бенсон, как будто Грин сам не мог сообразить, что ему делать.

Кейдж вышел из состояния минутной комы и железной хваткой схватил вторую ногу Бенсона.

Они оттащили Бенсона на два метра от смерти. Он извозился в пыли, визжал и был похож на жирную свинью.

Когда Бенсон наконец смог сесть, Джимми и Грин устало опустились рядом с ним. Все трое едва дышали от напряжения и страха.

– Боже мой, – бормотал Бенсон, – боже мой.

Он был трезв как стеклышко, словно не брал в рот ни капли.

Они смотрели в ущелье. Кейдж кивнул в сторону Грина:

– Он спас тебе жизнь.

Бенсон нервно моргал.

– Еще доля секунды, и я бы рухнул вниз. Господин Грин, вы спасли мою жизнь. Звучит драматично, но это действительно так. Если бы вы вовремя не вмешались, я бы уже валялся там на дне. Хуже всего, если при этом находишься в сознании и понимаешь, что с тобой происходит, что ты лежишь там с переломанными костями, разорванным животом, раскроенным черепом, и…

– Флойд, ты пока еще сидишь здесь, прекрати болтать чепуху, – сказал Кейдж. – И поблагодари еще раз Томми, который спас твою жизнь по крайней мере дважды. Ведь если бы ты сел за руль, ты бы разбился и тоже угодил бы в какое-нибудь ущелье, понимаешь?

– Понимаю. Спасибо, господин Грин.

Бенсон приложился к бутылке, сделал большой глоток и сморщился.

– Ну и высота. Не понимаю, почему здесь нет заграждений. Там…

Бенсон указал на точку, находившуюся метрах в десяти под ними, возле откоса ущелья.

Грин сумел разглядеть лишь смутные очертания кустарника.

– Что? – спросил Кейдж.

– Там кто-то лежит, – сказал Бенсон.

– Что? – повторил Кейдж.

– Да, там…

– Где? – заинтересовался Грин.

– Там – акцентировал Бенсон.

– Господи… – пробормотал Кейдж.

И тогда Грин тоже заметил, что в кустарнике кто-то лежит. Неподвижное тело на сухой земле, в странной позе, как будто упавшее вниз с большой высоты.

Кейдж вскочил.

– Эй! – закричал он. – Эй, ты нас слышишь? Тебе нужна помощь?

Эхо повторило его слова. Грин тоже встал и помог подняться Бенсону.

– Ему уже ничего не нужно, – сказал Грин. – Он мертв.

– Может быть, он еще жив, – допустил Бенсон.

– Пойдемте посмотрим, – предложил Кейдж.

– Я пойду с тобой, – сказал Грин. – А вы, господин Бенсон, останетесь здесь.

– Только осторожно, – предупредил Бенсон, – никогда не знаешь, а вдруг это вооруженный маньяк.

– Мы будем осторожны, – успокоил его Кейдж.

При свете дня это, возможно, выглядело бы как детская игра, но сейчас они осторожно спускались по узкому выступу из песка и торчащих из него пней. Шаг за шагом, по стеночке, они передвигались вниз, пока не добрались до плато с кустарником.

Еле дыша, они нерешительно посмотрели друг на друга, надеясь, что запутанный в ветках лежащий ничком человек их окликнет.

Грин сделал три шага вперед и сел на корточки.

Человек был мертв. Грин осторожно прикоснулся к его руке, чтобы удостовериться, что по ее венам больше не течет кровь.

Кейдж сел рядом с ним.

– Окочурился, – заключил Кейдж.

Они отодвинули несколько веток.

Внезапно за ними раздался мрачный голос:

– Покойник.

Это был Флойд Бенсон. От тоже спустился вниз.

– Господи, Флойд, в следующий раз предупреждай перед тем, как что-нибудь скажешь, – попросил Кейдж. – Ты меня до смерти напутал.

– Извини. Околевший, да? – пыхтя, спросил Бенсон и вытер тыльной стороной ладони пот со щек.

– Абсолютно, – подтвердил Кейдж.

– Ну и дела, – сказал Грин, – сейчас сюда примчатся полицейские и обнаружат наши следы. Трое преступников – заключат они.

– Почему? – спросил Кейдж. – Мы сами заявим об этом в полицию.

– Трое мужчин посреди ночи черт знает где находят покойника. Нас первыми и заподозрят – можешь не сомневаться, – предсказал Грин. Он только что отсидел и остерегался привлекать внимание судебных органов к своей персоне.

– Давайте его перевернем, – предложил Бенсон. – Может быть, найдем что-нибудь в карманах – водительские права или паспорт.

Они осторожно перевернули тяжелое тело. Это оказался темноволосый человек, не латиноамериканец, скорее итальянец или испанец, с отекшим, бесстрастным лицом. Спрятанные в толстых веках глаза, полуоткрытый рот с опухшим, почти как у животного, языком, черные губы. Он был среднего роста. Рубашка и костюм испачканы, в темных пятнах.

– Грязное дело, – сказал Кейдж, – беднягу пытали.

– Я его знаю, – с трудом произнес Бенсон.

– Прекрати свои шуточки, – сказал Кейдж, – вряд ли кого-то можно узнать в таком виде.

– Клянусь, я его знаю.

Кейдж вздохнул:

– Флойд, ты пьян, ты устал, уже поздно, у тебя поехала крыша.

– Позавчера, нет, три дня назад я работал в одном доме, и этот человек туда заходил.

– Невозможно, – твердил Кейдж, – ты ошибаешься. Это был кто-то другой.

– Левая рука. У мизинца не хватает фаланги, – сказал Бенсон охрипшим голосом.

Грин вытащил левую руку трупа и взялся за рукав пиджака. У мизинца не было верхушки.

– Боже святый… – пробормотал Кейдж.

Грин спросил:

– Откуда вы это знали?

– Мне бросилось это в глаза, когда я его встретил. Я работал тогда в доме у гангстеров. По крайней мере, мне так показалось. «Ролексы», толстые золотые браслеты, ботинки из крокодиловой кожи.

– Что вы там делали? – спросил Грин.

– Сигнализацию. Я занимаюсь установкой сигнализации. Магнитные розетки, инфракрасные сенсоры – такого рода вещи. Это моя работа, которую я выполняю для Бенни Зара, персидского израильтянина.

Они посмотрели на покойника.

Кейдж спросил:

– Ты помнишь, как его зовут?

– Нет, – Бенсон покачал головой. – Ах да, Тино, по-моему.

– Тино, – повторил Кейдж.

– Давайте посмотрим, что у него в карманах, – предложил Грин.

Кейдж покачал головой:

– Там ничего нет, можешь не смотреть. Они все опустошили.

– Что нам теперь делать? – спросил Бенсон.

– Сейчас же отправимся в полицию, – ответил Кейдж.

– Они, конечно, выйдут на меня, когда узнают, что я опознал тело, – прошептал Бенсон зловеще, встревоженный жуткой перспективой.

Грин сказал:

– Вы правы, Джим, нам не стоит рисковать. Они действительно узнают, что Бенсон опознал их Тино, и тогда нам снова надо будет на кладбище.

– Я являюсь звеном между убийством Тино и тем домом, – жаловался Бенсон. – Возможно, именно там его и прикончили. Господи, ну и влипли.

– Так что же, нам теперь молчать? – спросил Кейдж.

– Можно сделать анонимное заявление, из телефона-автомата на улице, не называя никаких имен, – предложил Грин.

– А он останется здесь?

– Да, – ответил Грин.

– Другие могут его обнаружить, – предположил Бенсон.

– Мы не имеем права этого допустить, – сказал Кейдж. – Может, Тино и был мошенником, но сейчас он мертв и должен быть похоронен.

– Да, ты прав. Но о своей жизни я тоже хочу позаботиться, – сказал Бенсон. – Те люди, у которых я работаю, совсем не любители искусства, это настоящая шайка бандитов.

– Здесь водятся койоты, – сказал Кейдж.

– Им тоже может разочек повезти, – ответил Грин. – Нужно убираться отсюда.

Они последовали за Бенсоном наверх. Он, кряхтя, преодолевал крутой склон, несколько раз чуть не оступившись, но благополучно добрался до обочины дороги и сразу же направился к «олдсу».

Обливаясь потом, Бенсон оперся двумя руками о крышу автомобиля и наклонил голову, чтобы отдышаться.

Кейдж задержался на обочине и поднял пустую бутылку.

– Нельзя оставлять никаких следов, – закричал он.

– Ты курил! – сказал Грин. – Не забудь убрать свои окурки!

Кейдж наклонился и стал ширить по земле.

– Мимо проезжало несколько машин, – сказал Бенсон, не оборачиваясь. – Они наверняка заметили мой «олдс».

– Вряд ли, – ответил Грин. – Здесь нет времени смотреть по сторонам. Если не будешь держать дорогу, тут же скатишься в ущелье. Можете не волноваться, господин Бенсон.

– Такие вещи никогда добром не кончаются, – с сомнением в голосе сказал Бенсон. – И как нас угораздило найти здесь Тино?

– Не повезло, – ответил Грин.

– Они тогда считали деньги, – сказал Бенсон. – Тино принес чемоданы. Миллионы долларов. Я случайно увидел, в зеркале, на секунду обернувшись, когда открылась дверь. Если бы они это заметили, они, скорее всего, тут же перерезали бы мне горло.

Грин никогда не задумывался, какую власть над человеком может иметь преступная идея. В его сознании вдруг все перевернулось, и по всему телу пробежали мурашки. Мысль о том, что можно получить деньги, при этом не работая и не прилагая никаких особых усилий, которые были бы пропорциональны величине капитала – Бенсон говорил о миллионах, – искушала и пьянила. Странное ощущение. Он дозрел. В тюрьме он выслушал тысячи рассказов о мошенничестве и обмане и, как губка, впитывал в себя каждую историю.

У него закружилась голова от подобной идеи. Кейдж подошел к машине, а Грин вернулся на обочину.

– Я сейчас приду, – сказал он.

– Ты куда? – спросил Кейдж.

– Вернусь вниз на секунду, – ответил Грин.

– Зачем?

– Потом объясню.

– Только не делай глупостей, Том, хорошо?

– Я позже все объясню.

– Что вы собираетесь делать? – прозвучал бас Бенсона ему вдогонку.

Грин не ответил и спустился в ущелье.

ОДИННАДЦАТЬ

«Небольшая, но прекрасно сыгранная Томом Грином роль. Ему удалось избежать клише и неожиданно взволновать зрителей в общем в весьма посредственном фильме», – писала в 1982 году газета «Нью-Йорк таймс» об игре Грина в рубрике «Кино недели». Грин получил за эту роль номинацию «Эмми».

Официантка из ближайшего кафе, избегавшая его на протяжении нескольких месяцев, теперь поверила, что он действительно унаследовал от матери коллекцию экзотических скульптур, ваз и масок. Перед зеркалом он репетировал свою благодарственную речь.

По мнению Линды Гросс, его агента из компании «Юнайтед Тэлент», после номинации Грин мог, развалившись на диване, выбирать любой понравившийся ему сценарий из дюжины других, которые будут присылать ему еженедельно. Она оказалась права – он и впрямь получал кипы сценариев, но все предлагаемые роли были в той или иной степени вариациями предыдущей. Он не хотел повторяться – трагический наркоман, который, несмотря ни на что, сохранил человеческое лицо.

Церемония награждения премией «Эмми» транслировалась в прямом эфире. В душном зале сидели нервничающие артисты и продюсеры. Грина показали в течение трех секунд, когда объявляли претендентов на лучшую роль второго плана в телевизионных мини-сериалах, и потом еще раз в течение пятнадцати секунд, когда прокручивали ролик из фильма. Премия досталась, однако, старому актеру, который уже давно ждал своей очереди. Надежда перейти в категорию «А» улетучилась так же быстро, как и воспоминания о номинации. Грин сыграл еще нескольких наркоманов, поскольку за эти роли хорошо платили, а затем снова начал посещать кинопробы. Молодой, он мог себе это позволить.

Два раза он дошел почти до конца: добрался до последнего раунда на пробах фильма Сиднея Люмета, а у Пола Верхувена чуть было не получил роль владельца ночного клуба, но, к сожалению, «слишком ординарное лицо» стало помехой. Он позвонил Верхувену – как-никак соотечественнику, с которым они когда-то перекинулись парой слов на приеме в нидерландском консульстве, – и оставил на автоответчике сообщение: «Если надо, я себе и китайское лицо сделаю». Грин считал часы, потом дни, но Верхувен так и не перезвонил.

Том Грин пополнил ряды многочисленных актеров, которые в состоянии были оплачивать аренду жилья, химчистку, БМВ, но так и не совершили заметного прорыва. Грин судорожно продолжал цепляться за свою мечту: он приехал в Америку, чтобы играть лучшие роли в лучших фильмах, и не собирался сдаваться. Долгие годы ему доставались лишь роли второго плана, преимущественно на телевидении, а он все ждал своего шанса, который никак не подворачивался.

Вскоре его пребывание в Лос-Анджелесе озарила встреча с Паулой. До ее появления карьера Грина строилась довольно удачно, хотя и без каких-то особенных подъемов. Предложения поступали постоянно. После исчезновения Паулы его дела начали стремительно ухудшаться, как будто она забрала с собой его силу воли. Разочарованный пустыми обещаниями, он сменил Линду Гросс из «Юнайтед Тэлент» на Питера Кана из агентства «Юнайтед», коллектива амбициозных молодых импресарио, и упустил при этом массу возможностей. Он продал несколько экземпляров из коллекции, доставшейся ему в наследство от матери, отказался от БМВ и перевез свои ритуальные предметы искусства в более дешевую квартиру. Он играл однодневные эпизодические роли, а затем (после того как постепенно распродал все раритеты, которые его мать так заботливо собирала) брался за любую работу в домах престарелых и базах отдыха, где с другими отвергнутыми актерами выступал в скетчах и развлекательных одноактных спектаклях.

Временное облегчение наступило, когда ему предложили сняться в телевизионном сериале «Единственная сцена» в Нью-Йорке. Он переехал из Лос-Анджелеса и поселился в апартаментах на Лоуер Ист-Сайд, колоритном районе трущоб, где жили панки, художники, поэты и мелкие преступники. Там его жизнь приняла любопытный поворот.

Хвалебная рецензия в «Вилладж войс» заставила его пойти в кинотеатр и посмотреть (с еще двумя зрителями) весьма необычный французский триллер. На следующий день он отправился на поиски сценария и обнаружил его в специализированном книжном магазине. Он послал французскому продюсеру полный страсти и почтения факс и приобрел за пять тысяч долларов (что составляло почти весь его «неприкосновенный запас») право на владение сценарием. В течение трех месяцев он должен был добыть деньги, чтобы оплатить права на производство американского ремейка. Затем он мог не только сыграть главную роль в этом фильме, но и стать его продюсером и, возможно, даже режиссером. Преисполненный веры, что в туннеле, где он находился столько лет, забрезжил свет, Грин с энтузиазмом и надеждой приступил к переводу и редактированию сценария.

Внезапно подвернулась халтура. Лицо Грина понравилось директору одного рекламного бюро, и он предложил ему сняться в ролике, который должен был пробудить интерес туристических компаний к девственной природе северо-восточного штата Мэн, с его лесами и озерами. Грина попросили заменить его американское произношение, приобретенное на интенсивных языковых курсах, на изначально очаровательный голландский акцент. Ему предстояло сыграть заурядного европейского путешественника. Пришлось согласиться – ему нужны были деньги.

Грин отправился в Кэмден, небольшой городок штата Мэн, расположенного в бухте изрезанного северо-восточного побережья США. Летом его активно посещали туристы, чтобы полюбоваться чащами с дикими лосями, пустынными полями, чистыми озерами и далями, затуманенными миллиардами комаров. Грин остановился в гостинице на Мэйн-стрит, где турист чувствовал себя как дома: кафе, ресторан, писчебумажный магазин, художественный салон, аптека, букинистическая лавка. К восточной части города примыкала гавань – место стоянки сотен прогулочных катеров, в ресторанных кухнях которых варили живых раков.

Производство ролика возглавляла Джейн Макдугал. Подчеркнуто тщательно она просматривала его чеки, как будто с чьих-то слов считала его мошенником. Ужиная в одиночестве в ресторанчике на воде, Грин по вечерам разглядывал семьи, приехавшие в отпуск, рыбок в аквариуме и местных ребятишек, радующихся летнему наплыву людей.

В предпоследний вечер его пребывания в Кэмдене Джейн прогуливалась по пристани мимо кафе, где сидел Грин. В форме ее широкого лица сквозило что-то славянское или ближневосточное, а крупное телосложение и светлые волосы свидетельствовали о скандинавском происхождении. Большой алчный рот, слегка надутая нижняя губа, сияющие карие глаза и сильное тело. Грин листал блокнот с французским сценарием. Прежде она уделяла ему внимание только в случае крайней необходимости. Грин пригласил ее составить ему компанию. Она колебалась. Он настаивал. Она села рядом.

Грин вел себя так, будто с момента их первого знакомства она завладела всеми его мыслями, будто он считал ее особенной и обворожительной. Его поведение было настолько убедительным, что он и сам начал верить в то, что играл с таким вдохновением. Он и раньше много раз притворялся таким образом и частенько достигал желаемых результатов. Парой бокалов вина, забавными шутками, тысячу раз испробованными актерскими трюками ему почти всегда удавалось затащить женщину в постель. Для этого не нужно было обладать талантом, который вознаграждался бы премией «Эмми» или, по крайней мере, гарантировал бы беспроблемное утро; чаще всего ему сразу хотелось бежать – из кровати, из комнаты, из квартиры, с улицы, из города, прочь от внезапной обнаженной интимности, полной тоски и сожаления о той единственной женщине, которая его покинула и с которой он мечтал просыпаться рядом всю оставшуюся жизнь.

В этот вечер его жертвой стала Джейн, хотел он того или нет. Заставить ее еще до рассвета совершить что-то постыдное было не хобби и не развлечением, а инстинктивной необходимостью; ведь Джейн знаменовала собой перелом в его судьбе, некое ритуальное приключение, сводившее этот мир к простой декорации для двоих. Раскаяние последует позже.

Чем дольше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась (такое случалось и раньше: одинокая неприступная женщина, классическая красавица скрывала под непроницаемой маской хрупкую неуверенность – могло ли быть иначе?). Стоило ей только присесть за его столик, как он начал представлять себе ее бедра, когда он будет прижимать ее тело к своему, ее уткнувшееся в подушку лицо, когда он будет ее ласкать. Другими словами – ему нужна была женщина.

Они сидели в кафе до самого закрытия.

Ночь они тоже провели вместе в его постели в гостинице. Протестантка, светловолосая, с крепким здоровьем и во всем отличной от его молодостью, она оказалась увлекательной партнершей, совсем не похожей на ту стерву, что пересчитывала его квитанции.

По окончании съемок рекламы Грин остался в Кэмдене. Он спал с ней в ее постели среди плюшевых медведей, встречался с ее друзьями. И хотя с Паулой никто не шел ни в какое сравнение, впервые после ее исчезновения он встретил женщину, с которой без труда мог провести двадцать четыре часа в сутки. Это было, конечно, не так ярко и насыщенно, как с Паулой, но он уже давно смирился с мыслью, что прошлого не вернуть.

Он отложил достаточно денег на полугодовое пребывание в Нью-Йорке. Но затянувшийся период в Кэмдене, с его дорогими походами по бесчисленным ресторанам, съел немалую часть накопленных средств. (Помимо аренды жилья в полуразвалившемся здании, он позволял себе лишь раз в неделю поесть где-то в городе; он выработал привычку вести хозяйство как можно более экономно, совершал покупки на распродажах, читал библиотечные книги, ходил в кино по дешевым дневным билетам. При этом он не падал духом – ведь он по-прежнему лелеял свою мечту.) Грин решил поставить ремейк французского фильма в Мэне. В надежде, что они вместе с Джейн смогут работать над картиной, учредят продюсерскую компанию и будут располагать в Кэмдене всем необходимым (с помощью государственной субсидии – Джейн знала, куда следовало обращаться), он переехал из Нью-Йорка, чтобы быть ближе к месту событий и к Джейн, у которой он неофициально поселился.

И это сработало.

В течение месяца Джейн удалось выхлопотать у государства аванс, беспроцентную ссуду в размере двадцати пяти тысяч долларов. По их расчетам, фильм стоил больше двух миллионов, из которых половину они хотели финансировать сами. Остальное ложилось на плечи продюсера. Найти такового не представляло особого труда – нужно было лишь включить в состав актеров более или менее известное имя. Грин собирался пригласить на одну из ролей Джимми Кейджа. В семидесятые годы Джимми Кейдж был культовым артистом, курившим анашу, политически ангажированным, вращавшимся среди рок-групп и запрещенных поэтов. Однако из-за алкоголя и наркотиков он в конце концов оказался на задворках своей славы. Звезда Кейджа потухла. Деньги закончились, и его статус пошатнулся. Но у него остались поклонники.

Во время съемок сериала «Единственная сцена» в Нью-Йорке Грин слышал, как хвалебно отзывался о Кейдже Джеффри Боум. Боум возглавлял компанию «Нью-Мун Синема», которая занималась производством сериала. Грин собирался обратиться к нему за поручительством. Свой миллион они планировали внести в качестве акционерного капитала в Мэне: тысяча акций стоимостью в тысячу долларов каждая должны были предоставить им средства для учреждения собственной продюсерской фирмы. Гениальная идея Джейн.

Двадцать пять тысяч долларов давали им передышку на пару месяцев. Дом Джейн служил им офисом. Днем Джейн работала в туристическом бюро, а Грин сидел за кухонным столом и колдовал над «Пожаром». На компьютере Джейн он закончил американскую версию французского сценария и теперь приступил к детальной проработке сметы расходов. Перед этим он составил финансовый прогноз. Общие затраты на производство «Пожара» равнялись примерно 4320000 долларам. Даже если выручка не оправдает ожиданий, прибыль, включая видео и телевидение, окажется по крайней мере вдвое больше.

Грин исходил из прибылей подобных фильмов в прошлом. Обычно инвестиционные фонды не давали никаких гарантий на будущее, но Грин верил в успех «Пожара». Он знал хороших операторов, редакторов, звукорежиссеров и был убежден, что, помимо Кейджа, сможет привлечь и вторую звезду. Главную роль Грин хотел играть сам, а затем, если получится, запустить фильм на какой-нибудь кинофестиваль.

Принтер Джейн четко отпечатал его ожидания на бумаге. Они заказали прекрасные переплеты копий в писчебумажном магазине «Ховардс» на Мэйн-стрит и разослали приглашения руководству Торговой палаты Кэмдена и Роклэнда. Если им удастся заполучить хотя бы одного крупного инвестора, то другие последуют автоматически. Так они думали.

На презентацию в дом Джейн пришло двадцать пять человек – владельцы супермаркетов, гаражей, гостиниц, восприимчивые ко всему, что происходит в их туристической зоне. Без тени сомнения в голосе Джейн и Грин заверяли, что в фильме красоте природы Мэна будет уделено существенное внимание. Они объясняли, что та часть бюджета, которую они хотели бы финансировать из местных источников, будет в конечном счете израсходована в самом регионе, – таким образом, миллион просто опишет круг и вернется. Например, купив акции, мясник внесет свой вклад в производство фильма, съемочная группа которого в свою очередь обратится к нему потом за мясом для того, чтобы накормить актеров. Грин «продавал» историю о предстоящем фильме с энтузиазмом, убеждением и иронией.

На следующий день Франк Мак-Кроу, владелец пяти крупных супермаркетов, приобрел пятьдесят акций. При условии, что его внуку предоставят на съемках фильма место стажера. Никаких проблем – сказали продюсеры. В течение двух недель они продали сто двадцать пять акций. Совместно с Торговой палатой они готовили большую кампанию. По их подсчетам, через месяц миллион должен был быть у них в кармане. Их охватила эйфория. Они провели выходные в домике брата Джейн, в самом центре вековой чащи, в лабиринте петляющих лесных тропинок. Они отправились туда в плывущем по волнам арендованном «кадиллаке», взяв с собой полную сумку продуктов, пару бутылок калифорнийского шампанского, и весь уикэнд не вылезали из постели.

В понедельник вечером, с учетом разницы во времени с Европой, Грин отправил самоуверенный факс французскому продюсеру с просьбой продлить право на владение сценарием. Француз также прислал свой ответ по факсу: два часа назад он продал права крупной голливудской киностудии. Грину следовало написать ему еще в пятницу до двенадцати часов, но он не предполагал, что французы ходят по субботам в свои офисы, чтобы читать факсы. Он не знал, что «Пожар» привлек еще чье-то внимание в Америке. Французский продюсер об этом умолчал, поскольку не был заинтересован, чтобы Грин продлевал права. Конечно, известная киностудия была более выгодным партнером, нежели безработный актер.

Странно, но Грин не удивился. Как бы истово он ни работал над проектом фильма, сомнения его не покидали. Как будто он заранее знал, что этой сказке когда-нибудь придет конец, так же как и его отношениям с Паулой. Сообщение француза снова вернуло его к реальности. У него не было прав на Паулу. У него не было права на успех.

Он позвонил в Париж, прокричал проклятия в трубку, угрожал адвокатами и судом, но француз не испытывал к нему ни малейшего сочувствия и спокойным голосом твердил одно и то же – Грину следовало действовать раньше.

Грину не хватало духу рассказать о катастрофе Джейн. Когда она вернулась домой, он промолчал. Он пытался найти выход из ситуации, где небольшая оплошность разрушила фундамент, на котором зиждилась их авантюра. Но в голову не приходило ничего, что могло бы оправдать их спекулятивные сделки с акциями.

Ночью, рядом с невинно спящей Джейн, он придумал переписать «Пожар» таким образом, чтобы, с одной стороны, сохранить все достоинства сценария, а с другой – избежать претензий со стороны обладателей прав на оригинал.

Грину понадобился месяц, чтобы переделать сценарий. Тем временем продажа акций шла своим чередом, Джейн продолжала выписывать сертификаты, и деньги буквально текли к ним рекой (без особых усилий они собрали восемьсот тысяч). А Грин все скрывал от акционеров то, что давно уже должен был им рассказать: извините, мы вернем ваши деньги, у меня больше ничего нет, французский сценарий принадлежит киностудии в Голливуде.

Новый сценарий, собственная версия Грина, наверное, тоже был неплох, но преимущество оригинала заключалось в том, что он уже был экранизирован, позволяя всем судить о его достоинствах. Если бы Грину удалось привлечь Кейджа, он мог бы представить Боуму сценарий и Кейджа «в одном пакете», как это часто делалось в Голливуде, и таким образом убедить держателей акций. Он написал Кейджу письмо.

– Это твой режиссерский дебют? – спросил Кейдж по телефону. У него был хриплый от сигарет и алкоголя голос.

– Да. Думаю, что я уже дозрел.

– Малобюджетный?

– Да. Но с большими ожиданиями.

– Разумеется. Как же иначе? Когда собираешься снимать?

– Ровно через полгода. Ты свободен?

– Для тебя – да.

– Я пришлю тебе сценарий.

На следующий день служба срочной доставки «Федэкс» опустила сценарий в почтовый ящик на бульваре Уилшир. Через три дня Кейдж позвонил снова:

– Томми, старик, я согласен. Качественная вещь. Я и не знал, что у тебя такие способности. У меня были кое-какие планы, но для тебя я найду время.

– Прекрасно. Пришли мне факс с твоим согласием.

– А с кем мне говорить о гонораре?

– С Джейн Макдугал. Она продюсер.

– По-моему, я когда-то с ней встречался, – сказал старый выпивоха, желая показать, что обладает особыми контактами в мире кино.

– Думаю, ты путаешь ее с другой Макдугал, – сказал Грин, тактично ставя его на место. – Джейн первый раз выступает в качестве продюсера.

– Правда? Значит, я действительно общался с другой Макдугал, – сориентировался Кейдж. Был ли он пьян? На съемках он этого себе не позволит. Если понадобится, Грин силой заставит его бросить пить.

Следующим шагом был Джеффри Боум. Грин дозвонился до него лишь через две недели. Скорость, с которой он отвечал на телефонные звонки, указывала звонившему на его место. Грин явно находился в самом низу иерархии. Боум был краток и попросил прислать все данные по фильму.

Снова прошло две недели. После чего Грин получил письмо. Боум писал, что «Нью-Мун» не заинтересовано в проекте. Грин перезвонил. Лишь под вечер, на пятьдесят первой попытке, Боум взял трубку и уделил ему минуту.

– Кейдж – это риск. Я не хочу связываться с алкоголиком.

– Когда он работает, он не пьет.

– К тому же его сложно продать.

– Но фильм стоит всего два миллиона! Риск минимальный!.

– Томми, только с Кейджем я тебе не партнер. Позвони, когда найдешь кого-нибудь более подходящего, хорошо? Сам сценарий неплох, но ему надо нарастить мясо. Почему бы тебе не попросить Денниса Куэйда или Курта Рассела? Они приемлемы по деньгам и популярны.

Весь штат загорелся идеей фильма. Грина останавливали на улицах и осыпали комплиментами. Местная газета еженедельно писала о ситуации с акциями (они ведь сотрудничали с Торговой палатой и должны были вести игру открыто); их завалило предложениями от добровольцев, прокатчиков автомобилей, ресторанов, пансионов и лодочных станций. Джейн и Грина принимали мэры Кэмдена и Роклэнда, приглашали на ежегодные сельские праздники, школьники просили у них автографы.

Грин так ничего и не рассказал Джейн. Часть денег они израсходовали на содержание офиса, аванс его зарплаты и секретаршу. С согласия инвесторов эти расходы не превышали десяти процентов всех взносов. Грин осознавал, что стоит на краю пропасти, ведь он использовал деньги на строительство воздушного замка и не мог вернуть ни цента.

Будущий стажер Бад Мак-Кроу, внук владельца супермаркета, мечтавший в будущем стать режиссером, выписывал газету киноиндустрии «Вэрьити». Там он вычитал, что студия «Уорнер» начала снимать ремейк французского триллера «Пожар». В главных ролях – Гир и Стоун. Режиссер с большим именем. Ни Том Грин, ни Кэмден, ни Мэн в статье не упоминались.

Они подали на него в суд. Джейн, Мак-Кроу, все обитатели побережья – включая свиней, коров, мух и комаров – свидетельствовали против него, и Грин признал свою вину. Адвокат и прокурор заключили компромисс. Без суда присяжных он оказался в тюрьме.

Он отсидел свой срок в тюрьме штата Мэн, где отбывали легкие наказания. Заключенным разрешалось иметь при себе шнурки, ремни и бритвы, а также смотреть по телевизору сериалы «Убийство» и «Нью-йоркский полицейский». Грин работал в библиотеке, а вечерами уединялся в своей камере, читал и размышлял.

Его случай не был уникальным. Многие его сокамерники также не устояли перед мелкой ложью и были вынуждены потом подпирать карточные небоскребы. Это вовсе не входило в их намерения – у кого-то так сложились обстоятельства, у кого-то просто помутился рассудок. Скрывая одну аферу за другой, они сеяли обман все дальше и дальше. Когда уже стало поздно, Грин судорожно попытался избежать надвигающейся катастрофы. Снова ложь и дополнительные трудности.

В ресторанах центра Беверли в Западном Лос-Анджелесе произносили те же самые слова, которыми Грин завораживал потенциальных инвесторов. Он выманивал деньги на мечту. На производство фильма-хита. Но то, что на юго-западе США считалось обычным делом – в Голливуде это было ежедневной практикой, с почти неуловимой границей между привлечением капитала и мошенничеством, – на северо-востоке рассматривали как преступление.

Они могли бы основать отделение «Лайнс» или «Ротари». Среди его пенитенциарных коллег был директор банка, бизнесмен, учитель, преподаватель университета. Они послушно и сдержанно отсиживали свой срок, обычно не больше года, в ожидании досрочного освобождения, которое ускорило бы их возвращение в болезненный мир людей. Неуплата налогов, спекулятивные долги, измены, иногда просто банальная жадность, зависть и ревность толкали граждан на преступные действия.

Раз в неделю Грин принимал участие в дискуссионной группе. Это делалось добровольно, но за списками участников тщательно следили, и постоянная активность повышала шансы на досрочное освобождение. Некоторые знали названия фильмов, где он снимался, но никто не мог вспомнить его фамилию. Том Грин, известный актер кино и телевидения. Номинация «Эмми» четырнадцатилетней давности. В Голландии он считался крупнейшим талантом семидесятых годов. «С драматизмом, присущим Марлону Брандо», – писали в «Вэрьити».

Постигла ли его неудача? И где провести грань между неудачей и недостатком таланта? Соответствовали ли ожидания его возможностям? Или желание проявить себя превышало способности? Грин гнался за чем-то мистическим, превосходящим те мерки, по которым он привык мерить в Голландии, за чем-то, что отнимало все и вся, но одновременно давало что-то взамен. Поэтому все эти годы он не шел на компромиссы, а если и брался за неинтересную работу, то исключительно ради денег. Что бы он ни делал, он отдавался этому целиком. Однако создавалось впечатление, что его охота за ВСЕМ не подразумевала тактическое и логическое мышление. ВСЕ должно было прийти вдруг, среди ночи, как это обычно случалось в этой огромной стране, как удар молнии, озаряющей ночь вспышкой дневного света. К вожделенной цели не вела ни одна тропинка, ни один план – ВСЕ должно было упасть с неба. Пойти на кинопробы могли заставить его лишь деньги и приличная роль. Постоянно сменяющиеся на протяжении его карьеры агенты настаивали на деловитости, расчетливости, целенаправленности, но он не представлял свою работу таким образом и упускал те роли, которые приносили другим то, чего он желал достичь сам.

Когда после номинации он отказывался играть наркоманов, Линда Гросс сказала ему: «Твой самый большой недостаток – это твое заблуждение, что актерство является искусством». Он хлопнул тогда дверью, в смятении покидая ее офис.

Ему сократили срок, и вместо года он отсидел всего семь с половиной месяцев. Пребывание в Мэне, включая тюремный период, продлилось шестьдесят две недели – на шестьдесят одну неделю больше, чем планировалось изначально.

Его ждала Джейн. На пустынной парковке ветер играл с ее одеждой; одной рукой она убирала волосы с глаз. Грин не рассчитывал на торжественную встречу и старался скрыть, как глубоко тронут ее присутствием. В ходе следствия она безумно похудела – от напряжения вокруг их аферы, но сейчас ее щеки округлились, а из-под ремня брюк наметились контуры небольшого животика. Они поцеловали друг друга в щеку.

В ее новой машине пахло свежей пластмассой, кожей, резиной, сладковатой роскошью. Выезжая с тюремной стоянки, она сказала: «Я не давала о себе знать, потому что мне нечего было тебе сообщить».

– И об этом тоже можно было сказать, – ответил Грин.

– Я понимаю твою злость, но у меня не было выбора, понимаешь? Я сделала то, что должна была сделать. При этом я не хотела тебя бросать.

– Понимаю, – сказал он.

– Правда? – спросила она.

– Джейн, все уже позади. Я свободен. Я продолжу то, что должен довести до конца.

– Да. Надеюсь. Ты имеешь на это полное право.

– Я не знаю, на что имею право. Я делаю то, что считаю нужным.

– Я знаю одно – я еще о тебе услышу. Из газет. Что-то хорошее.

– Постараюсь, – сказал он лаконично.

– Я еще хотела тебе сказать…

Она искала слова, ведя машину по узкой проселочной дороге в Роклэнд. Слева раскинулись холмы, густо покрытые лесными чащами, а справа, за крутым спуском виднелся океан. Кое-где в лесах светились голые куски земли, предназначенные для строительства ферм – как правило, огромных деревянных зданий с верандами и недоделанным интерьером.

Многие земельные участки продавались. Полярные ветра обеспечили длинную и холодную зиму. В тюрьме они включали радиаторы, пока за окном бушевали снежные штормы. Сейчас на ветках деревьев появлялась свежая весенняя зелень. Над качающимися кронами по ясному голубому небу плыли белоснежные облака. Порыв сильного ветра донес запах грязи и навоза. Все было новым и невинным.

– Я беременна.

Последний раз они занимались любовью в ночь перед арестом. Предварительное заключение и тюремное наказание составляли вместе чуть больше семи месяцев.

– Беременна? Как это возможно? – отреагировал он несуразно.

Она улыбнулась:

– Возможно. Такие вещи случаются.

Постепенно до него дошло, что она, вероятно, беременна не от него.

– Извини, я думал…

– Я хотела, чтобы ты услышал об этом от меня, а не от других.

Грин не представлял, кто мог быть отцом ребенка. Если он уедет из Мэна, он больше никогда сюда не вернется. Опорочив чистоту, он не считал нужным снова сталкиваться с последствиями своих деяний. Кроме того, здесь не осталось никого, с кем бы он хотел поддерживать отношения. Разве что с Джейн, посылая ей раз в квартал письмо или открытку или время от времени встречаясь в городе. Но она была беременна. Сохранять контакт не имело смысла.

– От кого? – спросил он.

– Ты его не знаешь. Мы встретились в Бэнгоре. Это была любовь с первого взгляда.

– Как и у нас в свое время, – добавил он.

– По-другому. В наших отношениях было что-то… звериное.

– Похоть, – сказал он. – Сплошная похоть.

– Это слово мне ни о чем не говорит, – ответила она.

– Физическое влечение.

– Если бы дело было только в этом, мы бы так далеко не зашли.

– А сейчас тебя влечет к другому.

– Не будь таким грубым.

Он не понимал, зачем она все это ему рассказывает. В том числе и из-за нее он попал в эту аферу. Здесь, на самом краю северо-восточного побережья, он хотел строить свое будущее, – вдали от Лос-Анджелеса, где каждый угол напоминал о Пауле. Он обманывал себя, будто не боится полярных ветров.

Она притормозила возле автобусной остановки. Так же, как и в других частях этой страны, общественным транспортом пользовались исключительно неимущие. На остановке терпеливо ждали автобуса незамужние матери, загорелые старики, бомжи с потрепанными сумками. Съежившиеся от сильного ветра, с мрачными лицами, они стерегли свои пожитки. Стараясь не смотреть друг на друга и с трудом подыскивая темы для разговора, они оставались в машине, пока не подъехал автобус.

– Кто счастливый отец? – спросил он.

– Боб Кинг.

– Чем он занимается?

– Владеет несколькими туристическими фирмами.

– Кстати, какова судьба того рекламного ролика?

– Он прекрасно получился. Но мы заказали другой, когда ты… появился в новостях.

– Собираетесь пожениться?

– На следующей неделе.

– А Боб знает, что ты сейчас здесь?

– Нет.

– Я буду о тебе вспоминать.

Он не хотел о ней вспоминать. Ни о ее животе, ни о губах, ни о прожилке на левом виске, которая взволнованно пульсировала, когда она убегала из офиса, приходила домой, снимала через голову однотонную юбку своего делового костюма и прыгала к нему в постель, словно пантера, сверкая округлыми ягодицами при ярком свете штата Мэн. Но «я буду о тебе вспоминать» было единственным, что Грин мог произнести, когда из-за угла показался автобус.

ДВЕНАДЦАТЬ

Он решил спрятать труп Тино. Грин не хотел, чтобы его обнаружил кто-то другой. Любой сознательный гражданин тут же заявил бы в полицию, и тогда план, бурно и неудержимо вырывающийся наружу из темноты его мозгов, будет уничтожен следователями и техниками, пытающимися установить личность убитого, обстоятельства и мотивы преступления. Грин забросал тело ветками, словно выполнял некий старинный ритуал.

И быстро обыскал карманы Тино. Ничего, конечно. Если Тино когда-нибудь арестовывали, то в компьютерных базах данных ФБР должны были сохраниться отпечатки его пальцев. Грин был почти уверен, что Тино сталкивался с юстицией.

По возвращении из ущелья Грин спросил Бенсона:

– Расскажите мне в деталях, что тогда произошло?

– Чем вы сейчас там занимались? – поинтересовался Бенсон, обливаясь потом, с безумным от напряжения взглядом.

– Ничем. Я его получше спрятал, вот и все.

– Зачем? – спросил Джимми Кейдж, со спокойным видом облокотясь на машину и куря папиросу.

– Зачем? Затем.

Они сели в машину, и Грин повел «олдсмобил» по неосвещенной извилистой дороге вниз. Было половина третьего ночи. Ни одного автомобиля. На повороте, в свете фар флюоресцирующие глаза нерасторопной белки, зигзагами пробежавшей перед ними.

– У вас есть план? – спросил Бенсон с сарказмом в голосе. Пот струился по его щекам. Прохлада кондиционера не доходила до его перегретых внутренностей. – Господин Грин, вы готовите проект аферы века?

Грин проигнорировал вопрос.

– Расскажите, пожалуйста, что вы видели. Как можно точнее.

– Зачем?

– Ответ на этот вопрос сейчас находится в ущелье. Мы знаем о преступлении. Мы знаем, кто жертва. Мы знаем, кто преступники.

– Может, это все-таки не он, – засомневался Бенсон.

– Палец представляется мне достаточно убедительным доказательством, – сказал Грин. – Вы пытаетесь сейчас отказаться от того, что так пылко защищали: это Тино, приконченный своими дружками.

– Может, это вовсе не так, – пробормотал Бенсон.

– Где ты работал тогда? – спросил Кейдж.

– Уитли-Хейтс. В Голливуде, за шоссе. В красивом старинном доме. К тому же очень известном – раньше там жила Жан Хэрлоу. Некоторое время назад его снял человек, похожий на гангстера. И конечно, заказал установку сигнализации.

– Почему вы решили, что он гангстер? – спросил Грин.

– А как вы определяете, что человек в униформе и фуражке, с револьвером на поясе и резиновой дубинкой – полицейский агент? Он одевается, как гангстер, ходит, как гангстер, говорит, как гангстер.

– А у гангстера есть имя? – спросил Грин.

– Родни Диджиакомо.

– Чем Родни официально зарабатывает себе на жизнь?

– Он рассказывал, что торгует спиртным. Я в этом сомневаюсь.

– Родни живет один?

– Понятия не имею.

– Сколько у вас еще осталось там работы?

– На один день.

– А сколько дней уже проработали?

– Три.

– Расскажите еще раз, что вы видели.

– Я работал там позавчера, около половины десятого утра. Ворота в сад были открыты. Если идти по дорожке параллельно крыльцу, то сначала проходишь мимо гостиной, затем мимо входной двери и, наконец, попадаешь в столовую. Я находился в гостиной, когда вдруг рядом оказался Тино. Он спросил, где Родни. На нем были те же брюки и рубашка, что и сейчас, а в руках большой черный чемодан «Самсонайт». На шее висела золотая цепочка – кстати, мы не обратили внимания! – а в левой руке он держал солнечные очки. Именно в тот момент я заметил, что на одном из пальцев чего-то не хватает. Затем вошел Родни, и они обнялись, широко улыбаясь. Они произнесли лишь имена друг друга и тут же отправились в рабочий кабинет Родни, который находится в центральной части дома, между коридором и бассейном. Спустя некоторое время они вышли на улицу. Дважды они заносили в дом четыре тяжелых чемодана. Через полчаса какой-то мужчина – я проворонил, как он входил в дом, – направился в туалет. Такой же – как бы получше выразиться – характер, как и у Родни. И в зеркало, висевшее в коридоре, я увидел, как при помощи специальной машинки, которой пользуются в банках, они пересчитывали деньги. Машинка трещала, а на столе лежали стопки банкнот. Кроме Родни и Тино там был кто-то еще.

– Всего четверо? – уточнил Грин.

– Да. Полагаю, да.

– И дальше?

– Я подумал: так, господа перевозят крупную партию денег. И я притворился, будто у меня из носа течет кровь.

– А потом?

– В половине третьего я пошел пообедать, а когда вернулся, то застал Родни уже одного.

– Где вы обедали?

– В кафе на улице Франклин.

– Долго отсутствовали?

– Около часа.

– Достаточно, чтобы прикончить Тино.

– Я этого не говорил. Ведь я практически ничего не видел, – сказал Бенсон.

– Завтра утром вы установите там микрофон, – сказал Грин. Это была дерзкая мысль, но Грин не мог устоять перед искушением, от которого по всему телу разливалось тепло.

– Ты не в своем уме, – прокомментировал Кейдж с заднего сиденья.

– Господин Грин, какой в этом смысл? – спросил Бенсон.

– Мы должны узнать, где лежат деньги, – голос Грина слегка дрожал. Он нервничал, раскрывая им свой замысел.

– И что потом?

– А потом мы их украдем.

Грин украдкой бросил взгляд на Бенсона – тот молча смотрел перед собой. Он по-прежнему потел и тяжело дышал. Грину следовало проявить осторожность и не употреблять таких слов, как «украдем». Нужно было просто посеять семена этой идеи в их головах так, будто бы она явилась плодом их собственного воображения.

– Что у тебя на уме? – спросил Кейдж. – Я-то думал, что ты серьезный малый. Интеллектуал, случайно ставший актером. А ты, оказывается, просто дурак. Ограбить мафиози – есть более простые способы покончить жизнь самоубийством. Не такие болезненные, потому что, если они тебя застукают, ты – покойник.

– Они не узнают.

– Они вспомнят, кто мог знать о деньгах, и выйдут на Флойда. Ты хочешь пожертвовать Флойдом?

– Никто не жертвует господином Бенсоном. Я просто размышляю вслух.

– Что вы задумали, господин Грин? – проворчал Бенсон. – Объясните же нам, наконец.

– Я хочу взять деньги и не понести наказания.

– А я хочу стать отцом ребенка Джулии Роберте, – съязвил Кейдж.

– А я хочу спать, с вашего позволения, – сказал Бенсон.

Дальше они ехали молча, и у Грина не хватало духу нарушить тишину, где рокотал лишь мотор «олдса».

Тусклый свет падал на потрескавшиеся улицы Голливуда. Вокруг темной парковки и неосвещенных зданий ощущалось угрожающее присутствие закоренелых наркоманов и сбежавших сумасшедших, как ежедневно писала газета «Таймс». Без калифорнийского солнца, которое заставляло сиять даже навозную кучу, этот разлагающийся город производил угнетающее впечатление. Светофоры регулировали пустынные перекрестки, оставленные под наблюдение закутанных в обтрепанные одеяла бродяг.

Джимми Кейдж и Том Грин вышли у «Сант-Мартина». Флойд Бенсон, кряхтя, перелез за руль и уехал, не попрощавшись.

– Что тебе все-таки взбрело в голову? – спросил Джимми Кейдж, провожая глазами исчезающие фары «олдса». Он снова зажег сигарету. Они стояли у входа в ночлежку, освещенного неоновой лампой, – доверчивый автомобилист мог подумать, что перед ним приличный среднего класса отель. Контуры здания растворялись в ночи. Никакого визга пьяных шлюх, никаких воплей обкраденных бездомных. В этой части Голливудского бульвара было тихо, как в обычном американском районе.

Грин сказал:

– Должен существовать какой-то способ, чтобы отобрать деньги у этих бандитов.

– Ограбление остается ограблением.

– Ограбление гангстеров – это минус, умноженный на минус, в результате чего получается плюс.

– Сомневаюсь, что суд присяжных будет рассуждать так же.

– Если до этого дойдет, значит, мы разработали плохой план. В хорошем плане Родни и его дружки будут ошарашены, и прежде, чем они что-то предпримут, нас уже и след простыл.

– Куда?

– Европа. Или ближе. Карибы. Или Таити.

– Ты играешь со смертью. Они тебя пристрелят, как паршивого пса.

Грин покачал головой:

– Нет. Они сто раз подумают, прежде чем поднять руку на полицейского.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы выдадим себя за полицейских. Ты и я.

Кейдж усмехнулся и удивленно покачал головой:

– А Флойд? Он что – не участвует?

– Еще не знаю. Возможно, он тоже будет полицейским, лазутчиком, посланным наблюдать за Родни вблизи. Но сначала мы должны поподробнее узнать, откуда у них деньги. Поэтому так важно установить подслушивающее устройство. Откуда эти деньги? От торговли наркотиками? Должны ли они тем или иным способом быть отмыты? Что это – кража? Мошенничество? Обман? Или они заработали их, разнося по домам газеты? Нам нужна дополнительная информация.

– И что потом?

– Потом мы прижмем их к стенке. Мы занимаемся убийством Тино, понимаешь? Мы следователи по особо важным делам и ищем след Тино.

Кейдж смотрел на пустую улицу и наслаждался глубокой затяжкой. Выдыхая дым, он сказал:

– Тино – это не дешевый фигурант, который разыгрывает свою смерть. Тино больше не встанет, чтобы ему наложили грим. Его пытали и проломили ему башку. Тино убили! Том, до тебя не доходит? Ты не можешь глумиться над этим.

– Я и не собирался, – сказал Грин покорно.

– Забудем об этом и подумаем о чем-нибудь другом. У тебя прекрасный сценарий! Мы должны поставить фильм!

– Что ты имеешь в виду?

– Я еще раз прочел твой сценарий, – признался Кейдж. – Когда ты активно общался с бутылкой. «Пожар». Я подумал: три главных героя, не мог бы ты дописать еще одного?

– И что?

Грин догадывался, к чему клонил Кейдж. Но что это даст? Трое неудачников, из которых двое престарелых, не добудут ни цента на производство фильма.

– Флойд продаст свою машину.

– Он без нее жить не может.

– Ничего, проживет. Он ее продаст. Мы поместим объявления в «Вэрьити», «Драмалог», «Бэкстэйдж» и попросим содействия. Тысячи начинающих с удовольствием станут с нами работать. Мы арендуем видеоаппаратуру, у меня есть связи, у тебя есть связи, и мы снимем фильм по твоему сценарию. А затем перегоним его на кинопленку.

– Ничего себе…

Такого Грин не ожидал. Бессмысленная затея. Воплотить подобный план в жизнь им не под силу. Требовались безмерные усилия со стороны множества дисциплинированных энтузиастов (в этом городе продюсеры были фанатиками, работающими день и ночь), способных предвидеть любую деталь этого комплексного начинания. У них же не было ни сотрудников, ни телефона, ни факса, ни транспорта, ни офиса, ни Джейн Макдугал.

– А потом? – спросил Грин.

– Попросим Хитер, – сказал Кейдж.

– Дочь Флойда?

– А почему бы и нет?

– Эти двое даже не разговаривают друг с другом. Ты же видел его реакцию!

– Самый подходящий момент помириться! Только представь себе: Бенсоны впервые вместе в одном фильме! Плюс ты и я. Небольшой триллер, произведенный всего за десять тысяч долларов группой людей, оплачиваемых из прибыли, – да мы соберем около четырех миллионов только из одного дистрибьюторского поручительства! И мы снова на коне, Томми! А ты будешь режиссировать.

Грин покачал головой, изумленный энтузиазмом и верой Джимми, и подыскивал наиболее убедительный контраргумент.

– Флойд никогда не согласится, – сказал он.

– На этот счет могу даже поспорить. – Кейдж смотрел на него, улыбаясь, спокойный и уверенный в себе. – Я его уговорю. Я знаю Флойда. Думаешь, он всю свою жизнь мечтал стать электриком? Подумай хорошенько! Это наш шанс! И возможно, последний.

– Где мы будем работать?

– У Флойда. Там полно места. Ему не нужно столько. Мы с тобой могли бы даже там поселиться.

Грин снова покачал головой, на этот раз усмехаясь:

– Выглядит, как налет. Флойд играет слишком много ролей в твоем плане. Его дом, его машина, его дочь – весь замысел зиждется исключительно на нем. И кроме того: представь, что все получится, тогда какой смысл производить фильм почти без денег, если в нем участвует Хитер?

– Смысл в том, что таким образом мы делаем что-то новое! Что бросается в глаза! С Хитер мы, конечно, можем обратиться в «Сони Классикс» или «Фокс 2000» или «Файн Лайн». Но что произойдет дальше? Они захапают наш сценарий! Они умаслят нас легионом адвокатов, парой лимузинов, дорогими ресторанами, и мы, конечно, получим какие-то деньги, но отнюдь не самую жирную кость! Нет, мы сделаем фильм без огласки, доведем его до конца и лишь потом представим его дистрибьюторам.

– А почему ты думаешь, что Хитер согласится?

– Во-первых, из-за сценария: он действительно очень качественный, ты себя недооцениваешь. И во-вторых: папочка. Эти двое уже давно не ладят, не знаю, что они не поделили. Когда-то давно я видел их вместе в одном помещении – вот уж где разгораются страсти!

– И ты будешь их мирить?

– Не важно, как ты это назовешь. Стоит попробовать.

Грин кивнул, глядя в пустоту улицы.

– У меня нет выбора, Джим, – признался Грин.

– Завтра же позвоним Флойду.

– Он будет на работе.

– Он будет лежать на диване в страшном похмелье.

– Я больше не могу себе позволить такую неделю, как эта, Джим.

– Так все плохо?

– Джим, ведь я могу задать тебе тот же вопрос?

– Почему, ты думаешь, я придумал этот план?

– Мы стоим на краю пропасти, – сказал Грин.

– Только если смотреть вниз. Если же устремить взор на линию горизонта, то откроется прекрасный ландшафт.

– А если сделаешь шаг, то провалишься в бездну.

– Мы перепрыгнем через пропасть, Томми! У нас есть цель, там, вдалеке, и мы будем к ней стремиться!

– А что, если Флойд примет нас за сумасшедших?

– Нет.

– Эй, Флойд, мы к тебе переезжаем, твой старый кореш и неизвестный актер, которого ты никогда раньше не видел, будут пачкать твои простыни и нажираться из твоего холодильника, здорово, да? А, да, и еще кое-что: твой любимый «олдс» – ты должен будешь загнать эту тачку. Он выставит нас за дверь, Джим.

– Флойд не такой.

– Он таким станет, как только ты появишься со своим революционным предложением.

– Твой цинизм тут не поможет.

– Это не цинизм. Это называется реализмом.

Долгие годы Грин обманывал сам себя, будто все возможно, стоит только захотеть. Сейчас он понимал, что этот девиз был лишь нелепым американским мыльным пузырем, зависшим над мрачной действительностью города. Если что-то не получается, значит, на самом деле ты этого вовсе не хочешь – так настраивал себя Грин, следуя теории сонма местных философов, – поэтому сначала необходимо осознать свои истинные мотивы. Тысячи дипломированных и квазипсихотерапевтов могли бы помочь отыскать твое истинное «я», глубоко скрытый смысл твоего существа, высвободив в тебе в конце этого беспокойного пути невероятную силу воли, с которой можно было бы приступать к действию. Но все это лишь болтовня для приукрашивания голой реальности. А реальность заключается в том, что большинство людей слишком слабы, недалеки и жалки, чтобы раздвинуть рамки своей заурядности. Как актер он несколько раз поймал свет случайной вспышки в уникальных, неповторимых обстоятельствах, но в силу способностей не смог его удержать, захватить и властвовать над ним. Нужно было остановиться. Грин должен был положить конец этому самообману.

– Ты не веришь в эту затею? – спросил Джимми Кейдж, со страхом ожидая ответа.

Грин видел, как Кейдж сглотнул и уставился вдаль. К счастью, Джимми держал в руках сигарету, которая придавала ему позерский вид.

– А ты?

– Верю, – сухо ответил Джимми.

– Извини, что разочаровал тебя, – сказал Грин.

Выдержав паузу, Кейдж повернулся к Грину спиной и, тяжело дыша, сказал:

– Ничего не поделаешь. Ты просто трус.

– Но это бессмысленно, Джимми. Десять тысяч долларов? Это ерунда. Мы к такому не привыкли. Джимми, нам уже давно не по двадцать два! Тебе уже пора на пенсию, а я безрассудный тюфяк без возраста с кучкой денег, которых хватит еще максимум на пару дней! После чего мне придется идти воровать.

– Мы можем поставить фильм. Даже на десять кусков.

– Джимми, я в это не верю.

Повернувшись к нему лицом, Кейдж воскликнул со слезами на глазах:

– Это наш последний шанс! Больше нам работы никто не предложит! Мы теперь в немилости! Я сделал в жизни много ошибок, да и ты не меньше. Нас опережают сотни, тысячи других, ведь мы представляем собой риск, который никто не желает на себя брать! Они больше нас не жрут! И потому нам самим скоро нечего будет жрать, если так будет продолжаться дальше!

К ним приближалась машина, и они оба повернулись, как будто хотели разглядеть водителя сквозь слепящий свет передних фар. Автомобиль пересек желтую разделяющую полосу (запрещенный маневр), чтобы переехать на их сторону бульвара, и остановился.

В открытое окно выглянула голова Бенсона, измученного, уставшего и болезненного в желтом свете неоновой лампы над входом в «Сант-Мартин».

Он прошептал:

– Если полиция его обнаружит, они станут всех допрашивать. Они найдут тот дом и тогда меня тоже вызовут на допрос, и я не смогу скрыть, что видел Тино. Если я не признаюсь, то меня обвинят в соучастии за дачу ложных показаний. Я не хочу врать. Я убежден, что буду главным свидетелем. Последние годы моей жизни будут отравлены тем, что я должен буду где-то скрываться, возможно, даже под чужим именем и в другом облике, представляя собой номер в программе по защите свидетелей.

– Чушь собачья, Флойд, ты в другом облике – это то же самое, что Клинтон, который не любит секс, – сказал Кейдж.

Бенсон не прореагировал на его ремарку и продолжал:

– Предлагаю увезти оттуда труп Тино. Как вы думаете, господин Грин?

– Как увезти?! – воскликнул Кейдж и бросил на Грина ошеломленный взгляд.

– Тино надо оттуда убрать, – повторил Бенсон.

– Ты в своем уме? – закричал Кейдж.

– Возможно, вы и правы, – кивнул Грин без всяких эмоций. – Только куда? Бросим его в гроб к Роберту Канту?

– Об этом я еще не подумал. – Бенсон стер пот под глазами тыльной стороной ладони.

– Может, просто похороним его там, где он лежит? – предложил Грин.

– Копать эту твердую землю? Нет, нет, это будет длиться до бесконечности. Нужно придумать короткую и точную операцию, – ответил Бенсон.

– Увезем его куда-нибудь за город и бросим по дороге в Лас-Вегас?

– Это тоже займет много времени. И кроме того, там все время патрулируют полицейские машины.

– Просто вернемся завтра утром со сворой голодных собак, – сказал Кейдж. – Или разрубим его на куски и скормим акулам.

– Придумал! – воскликнул Бенсон, пропустив трепетную речь Кейджа мимо ушей. – У меня в подвале огромный морозильник. Спрячем его туда.

– Что?! – Кейдж уставился на него с открытым ртом, а затем обратился к Грину: – Ты слышал, Том? Ты слышал, что сказал Флойд?

– Давайте сделаем это немедленно, – сказал Грин.

– Со мной двое умалишенных, – заключил Кейдж.

ТРИНАДЦАТЬ

Когда-то давно Джимми Кейдж сыграл сумасшедшего патологоанатома в дешевом фильме ужасов Кормана. Хотя роль того и не стоила, Кейдж с головой погрузился в работу криминалистических лабораторий. И теперь он вспомнил, что окоченение трупа вызвано химической реакцией на молочную кислоту, вырабатываемую мышечной тканью в течение тридцати шести часов после смерти.

Когда на буксировочном тросе, привязанном к крючку под передним бампером «олдса», они тащили Тино наверх, его конечности болтались из стороны в сторону. Трупная окоченелость прошла. Завернутое в плотный пластик тело терлось о бугристый склон ущелья. У них не было выхода: другого более или менее приличного способа поднять труп по крутому откосу они не видели. Идея использовать буксировочный трос пришла Флойду Бенсону. Задним ходом он медленно управлял «олдсом», вытаскивая привязанного к тросу Тино. Самый молодой из них, Грин, карабкался наверх, сопровождая труп, а Кейдж стоял на обочине, диктуя Бенсону уменьшить или увеличить скорость. Пластик порвался, и, когда они клали тело в багажник, Тино выглядел так, будто по нему проехались катком, а по спине долго били розгами. Все это длилось не более двадцати минут.

– У вас нет ни стыда, ни совести, – сказал Кейдж, разглядывая морозильную камеру. В ней можно было хранить запасы еды, которых хватило бы на много недель.

Морозильник стоял в подвале дома Бенсона в Санта-Монике, вилле предвоенного времени, к северу от городских небоскребов Оушен-авеню. От виллы на пляж вела бетонная дорожка, проложенная специально для бегающих трусцой и катающихся на роликовых коньках. По ней ежедневно передвигались тысячи спортсменов с плоскими животами и пустыми глазами (в их числе был и Грин, когда еще жил на Третьей улице). Дом располагался в долине средиземноморского типа и выглядел просторнее и комфортнее, чем его описывал Бенсон. Он был построен в стиле, который в Калифорнии называли «испанским»: изящная деревянная и железная отделка, потолочные перекрытия, когда-то расписанные яркими цветами, кафель причудливой формы, заброшенный бассейн с отвалившимися лазурными плитками, художественная мастерская с высокими окнами, выходящими в сад. Последнее землетрясение немного повредило здание – во время дождя внутрь просачивалась вода, но вкус, изящество и комфорт остались. Для тех, кто привык жить в «Сант-Мартине», этот дом казался дворцом.

Морозильник соседствовал с потертой мебелью, пыльным верстаком, досками, велосипедными запчастями, полными ненужных книг шкафами, абажурами, запасным холодильником, тремя телевизорами – привычными предметами, хранящимися в подвале.

– Вероятно, он был преступником, – сказал Бенсон, чтобы как-то заглушить угрызения совести.

– Вот именно, что вероятно, – повторил Кейдж. – То есть невинным человеком, пока не доказано обратное.

Грин снова попытался воспользоваться моментом:

– Именно поэтому необходимо поставить «жучки». Мы должны узнать, почему убили Тино.

– Вы действительно хотите это знать? – спросил Бенсон, заранее зная ответ.

– Что ты с ним сделаешь, Флойд? – поинтересовался Кейдж.

– Пока оставлю его здесь, – решительно ответил Бенсон.

– Надолго?

– Не знаю. Насколько будет возможно.

– И ты останешься здесь жить? – спросил Кейдж.

– Да.

– Все это время?

– У меня разве есть выбор?

– Всю оставшуюся жизнь ты будешь заложником Тино, – заключил Кейдж.

– Надеюсь, я забуду о нем, – ответил Бенсон. – Или… кремирую его когда-нибудь. Каждый день по кусочку в горелку. Пока Тино не превратится в пепел.

– А эти кусочки от Тино вы сами будете отрезать? – спросил Грин. – По сто грамм или по полкило?

– Мне сейчас просто необходимо выпить, – сказал Кейдж.

Они сели за стол на кухне и открыли бутылку.

Последние сорок лет интерьер дома не удостаивался внимания архитекторов, и кухня навевала ностальгические воспоминания о пятидесятых годах – красная искусственная кожа, изогнутые ножки, закругленные формы.

– И все же это лучший вариант, – сказал Бенсон, пытаясь расслабиться. – Полиция ничего не знает об убийстве.

– И вы после этого до конца жизни сможете спокойно спать? – спросил Грин. – Зная, что под вами лежит труп, а убийца тем временем разгуливает на свободе?

– Конечно, – ответил Бенсон, стараясь уничтожить свои сомнения.

– Флойд, ты же знаешь, что в один прекрасный день все раскроется, – предостерег его Кейдж.

– Его наверняка кто-нибудь найдет: монтер, сантехник или гость. И никто тебе не поверит, Флойд.

– Я же сказал, что сожгу его, – беспокойно и упрямо выдавил Бенсон из своих мясистых щек, не в состоянии предвидеть все последствия транспортировки трупа.

– Но если вы уже зашли так далеко, почему бы не сделать еще один шажок? – спросил Грин.

– Потому что я и так уже достаточно шагнул, – отрезал Бенсон.

– С чего ты вообще взял, что это выигрышное дело? – спросил Кейдж Грина. – По-моему, малобюджетный фильм имеет больше шансов на успех. Но ты отказываешься даже обсуждать идею его производства. А вот шантаж гангстеров – это в самый раз. Ты запутался, не я.

– Родни можно обработать. У нас есть для этого все необходимое. Ведь мы должны играть, чтобы все получилось. Мы хорошо продумаем наши действия и заберем то, что принес Тино. Выдав себя за инспекторов полиции, расследующих убийство Тино, мы надавим на Родни. Он судорожно станет думать, что делать с деньгами. Мы скажем, что получили наводку и хотим проверить, что произошло в последний день жизни Тино. Поскольку газеты об этом ничего не писали, только полиция может знать о его смерти. А поставив «жучки», мы будем в курсе всех планов Родни: где он прячет деньги, собирается ли в Мехико. Мы будем знать обо всем!

Кейдж скептически посмотрел на Грина:

– То есть мы звоним в дверь и говорим: эй, Родни, как дела, мы тут зашли поболтать!

– Да. Так обычно и происходит, когда на пороге появляется полиция.

– Для этого нужно иметь полицейские бляхи.

– Джимми, сколько знакомых реквизиторов могли бы одолжить нам бляхи?

– А оружие?

– Купим, – сказал Грин решительно. – Нам нужно настоящее. Мы не можем заявиться к ним с подделкой.

– Господин Грин, я вас не понимаю, – пожаловался Бенсон, не переставая потеть. – Что вас так прельщает в Тино и Родни? Почему бы вам не направить свои таланты на что-нибудь другое, более благородное?

– А чем это не благородно? Мы разделаемся с мошенником и убийцей, который, возможно, прими дело обычный судебный оборот, вышел бы сухим из воды. Ведь у него достаточно денег, чтобы нанять лучших адвокатов, таких, как Джонни Кохрэнс или Алан Дершовитцен, которые без зазрения совести будут перевирать факты и нести самую отвратительную ложь. Нам нечего терять! Что ждет нас впереди? Господин Бенсон, вы величайший актер прошедшего десятилетия, и что вы вынуждены делать, чтобы оставаться на плаву? Продавать себя в качестве электрика! Говорить «спасибо» и «пожалуйста» своему шефу и устанавливать сигнализацию у всякого сброда, с помощью которой им еще проще скрывать свои преступления! По-моему, это даже очень благородно. И я ничего не потеряю, если осуществлю сей благородный план.

– Ты можешь погибнуть, – сказал Кейдж холодно. – Впрочем, тебе виднее. Ты волен делать со своей жизнью что угодно. Но ведь и моя жизнь поставлена на карту.

– Нет. Мы продумаем исключительно выигрышный вариант. Безопасный на сто процентов. И ни процента меньше.

– Я не должен говорить «спасибо», – сказал Бенсон с уязвленной гордостью. Он не отрывал взгляда от стакана, в третий раз доверху наполненного виски. – Бенни Зар относится ко мне с уважением. Израильтянин из бывшей Персии.

– С чего ты взял, что Родни нам поверит? – спросил Кейдж.

Грин подождал, пока Бенсон допьет виски и отвлечется от стакана. Мясистый второй подбородок скрывал кадык, и легкая дрожь пронизывала кожу под нижней губой.

– Родни поверит нам, потому что у нас Тино.

– Потому что у нас Тино, – повторил Кейдж с издевкой. – Звучит красиво, но что это значит? У нас даже на съемках не всегда все получалось. А тут чистая импровизация, это тебе не игра по заранее выученному тексту!

– Если нам удастся убедить Родни, что мы из полиции, то все получится.

– Как будто они не посмеют убить полицейских! Если Родни почувствует опасность, он не станет экономить на нас пули.

– До этого не дойдет. Не стоит фантазировать. Сейчас нужно оперировать фактами. Тино лежит внизу в морозилке. До тех пор пока господин Бенсон платит за электричество, у нас нет повода для беспокойства. Следующий шаг мы сделаем только тогда, когда будем располагать дополнительной информацией. Возможно, мы вообще решим ничего не предпринимать. Слишком рискованно, слишком сложно, игра не стоит свеч – мало ли что может повлиять на наши действия. Но сначала господину Бенсону нужно установить подслушивающее устройство. Сейчас продаются крошечные микрофоны, полностью оснащенные передатчиком и питанием.

– А куда мы денем ретранслятор? – спросил Бенсон, неожиданно подхватив нить размышлений Грина. – Не думайте, что мини-передатчики способны транслировать сигналы на десять-двадцать миль – максимум на несколько сот ярдов. А от Уитли до моего дома, господин Грин, – по крайней мере миль десять, если не больше.

– А до «Сант-Мартина»?

– У меня нет опыта с этими штуками. Я спрошу, – ответил Бенсон.

– Объясните мне, о чем это вы тут беседуете, – потребовал Кейдж.

– Мы обсуждаем три простых фазы, – сказал Грин. – На микрофон записываются разговоры, ведущиеся в доме Родни, – это первая фаза. Далее они посылаются на ретранслятор, а затем в приемник, который мы и прослушиваем.

– И по-вашему, это просто? – спросил Кейдж. – Обратитесь за помощью к инженерно-строительным войскам.

– На самом деле все не так сложно, – сказал Бенсон, поддерживая Грина. – Единственная загвоздка – куда поставить ретранслятор.

– В мой номер в «Сант-Мартине». Или в машину недалеко от дома Родни, – ответил Грин. – Используем радиоантенну для приема, а вторую антенну установим для передачи.

– Какую машину вы имеете в виду? – спросил Бенсон. – Я не могу жить без моего «олдса».

– Купим какую-нибудь развалюху. Припаркуем ее на одной из соседних улиц, а в «Сант-Мартине» или здесь будем прослушивать.

Качая головой, Кейдж перегнулся через стол:

– Флойд, этот парень сумасшедший, ты что, действительно собираешься участвовать в таком бреде?

– У меня в подвале труп, – уклонился от ответа Бенсон. – Мне… э-э… нужно подумать. Сколько сейчас времени?

– Полдевятого, – сказал Грин.

– Через полтора часа мне надо уходить. Родни не любит, когда его беспокоят до одиннадцати.

– Он бросил взгляд на Кейджа. – Разве тебе не интересно, что они там задумали?

– Нет, – отрезал Джимми Кейдж.

– Я буду проезжать мимо вашей гостиницы. Я вас там высажу. А сейчас я умираю от голода. Могу я угостить вас обоих завтраком?

Они зажарили яичницу, подогрели хлеб в треснувшем тостере и сварили кофе. Ни один из них не проронил ни слова.

Если бы они не поехали к Голливудскому знаку, темноволосый Тино – или, точнее, то, что от него осталось после того, как его обглодали бы койоты, – так и лежал бы там, разлагаясь под солнцем. Возможно, его обнаружил бы какой-нибудь пьянчуга или безработный актер, но, скорее всего, еще долгие годы его тело продолжало бы сохнуть на скате ущелья, постепенно превращаясь в мумию. Так случилось, что он оказался на их пути. Тино погиб не зря, думал Грин, в гробовой тишине поглощая свой завтрак. Он слушал, как в кофеварке капает кофе, как сопит и пыхтит Бенсон, как, отправляя в рот очередной кусок, чавкает Кейдж; он слышал гул тысяч автомобилей на Пасифик-Коуст-Хайвей и шевеление пробудившихся соседей в этом суетливом городе. Тино избавит нас от страха быть такими же, как он, найденными на дне ущелья в полной неизвестности, думал Грин. Возможно, в его смерти скрыт какой-то тайный смысл.

– У меня есть план, – сказал Кейдж. – Это план с правилами.

– Дорогой Джим, я живу благодаря сплетням, лжи и мечтам, – сказал Бенсон. – Давай, поделись своим планом.

Кейдж вопросительно посмотрел на Грина, будто спрашивая разрешения для того, о чем собирался сейчас рассказать.

– Это не то, что ты думаешь. Это не связано с Тино.

– А что тогда?

Кейдж начал свой рассказ:

– Анна была чем-то вроде любовницы главаря мафии. Женщина на верхушке клана! Она руководила курьерской службой мафии. В один прекрасный день к ней на работу приходит устраиваться девушка. Что-то в этой девушке кажется Анне знакомым, где-то она уже ее видела. И что делает Анна? Пытается выяснить, кто эта девушка. И, черт возьми, девушка оказывается ее дочерью, от которой она отказалась много лет назад, когда сидела в тюрьме. Тем временем девушку посылают на задание – доставить пакет с сомнительным содержимым. Анна отправляется вслед за ней, и их обеих арестовывают. Анна предлагает сделку: освободите девушку и я все расскажу. Судебные органы соглашаются. И Анна свидетельствует против мафии. Мафия заказывает наемного убийцу. Тот находит Анну, но вместо того, чтобы ее убить, берет ее под свою защиту. Потому что он – отец той девушки. Как тебе такой поворот?

– Отлично, – сказал Бенсон, – продолжай.

При этом он не отрывал взгляда от остатков еды на своей тарелке – засохшего желтка и корочки хлеба.

– В этом рассказе есть еще и вторая сюжетная линия. Бывший адвокат главного мафиози выходит из тюрьмы, где он сидел за убийство своей жены, которого не совершал. Он хочет найти настоящего убийцу – по-видимому, профессионала. В результате поисков он сталкивается с наемным убийцей, превратившимся из киллера в ангела-хранителя. И что делает Анна? Натравливает их друг на друга!

– И чем все заканчивается?

– Анна и дочь убегают и живут долго и счастливо.

– А те двое мужчин?

– Им крышка.

– А где хеппи-энд?

– Флойд, хеппи-энды нынче не в моде. На дворе девяностые годы двадцатого века. Эпоха постмодерна.

– Я слишком стар. Мне нужен хеппи-энд. В моем возрасте мне больше нечего желать. Ты дозреваешь до этого по мере того, как приближаешься к собственному гнусному концу. Рассказ без счастливого конца ничего не стоит, – сказал Бенсон. – Сам сочинил?

Кейдж покачал головой:

– Том.

Бенсон с восхищением кивнул Грину:

– Примите мои комплименты, господин Грин. Немного запутанно, но, по-моему, весьма качественно. Вы пока еще молоды и потому можете не ставить точку в конце рассказа. Но, поверьте мне, со временем это пройдет. В любом случае отличный замысел!

– Запутанный сюжет сейчас допускается, – сказал Кейдж. – В рассказе Тома есть ирония, стиль и даже пища для размышления. У него в руках готовый сценарий.

– Как называется? – спросил Бенсон.

– «Пожар», – ответил Кейдж.

– «Небо Голливуда», – поправил Грин, не глядя на Кейджа.

– Извини, – сказал Кейдж. – Я не знал, что ты поменял название.

– Не сочтите за критику, но слегка попахивает культом, – проворчал Бенсон. – Вы хотите снять фильм с затянутыми кадрами и дискуссиями о человеческих недостатках? – Последние два слова он произнес абсолютно по-американски.

Кейдж не дал Грину шанса открыть рот.

– Человеческие недостатки, – повторил он с подчеркнуто правильным произношением, – это, прости за выражение, дерьмо собачье, и не нужно слишком этим кичиться. Не будь занудой, Флойд. Речь не идет о человеческих пороках. Речь идет о прошлом. О том, как всю свою жизнь людям приходится исправлять, устранять и преодолевать сделанные в молодости ошибки и глупости. Мафиозный сюжет является лишь оберткой для этой темы.

– Детектив, – сказал Бенсон.

– Точно, – сказал Кейдж.

– И вы хотите, чтобы я нашел вам необходимые для производства фильма тридцать миллионов?

– Да.

– Согласен.

– Ты будешь играть мафиози, – сказал Кейдж.

– Я?

– Да.

– Вообще-то я больше не снимаюсь, Джим.

– Без тебя фильм не получится. Эта твоя роль.

– Джимми, я польщен. Но я уже ничего не стою! Если ты думаешь, что со мной в главной роли тебе легче будет найти спонсоров, то ты ошибаешься!

– Мы надеемся обойтись минимальной суммой, Флойд. Мы практически все можем сами, чтобы поставить этот фильм. Нам не нужны деньги, нам нужен ты.

– А что такое минимальная сумма?

Кейдж начал лобовое наступление:

– Сколько, ты говорил, стоит твоя машина?

Долю секунды Бенсон смотрел на Кейджа, раскрыв рот. А затем расхохотался и весело обратился к Грину:

– Вы знали об этом?

– Хоть убейте, но он со мной этого не обсуждал.

– Ну зачем тебе эта машина? – продолжал Кейдж. – Ты ездишь в ней, куда-то приезжаешь, выходишь из нее – и все!

– Хорошо, эта затея будет стоить мне моего любимого «олдса». Чего еще?

– Времени, сил, веры, – сказал Кейдж.

– Уж не думаете ли вы, что снять фильм можно на десять тысяч долларов?

– Самое интересное, что именно это мы и собираемся сделать, – ответил Кейдж.

Грин не хотел ему противоречить и решил держать рот на замке.

Кейдж продолжал:

– Это возможно. По крайней мере, у кого-то это получается. И если другим это по плечу, то почему бы и нам не попробовать? Сколько у нас знакомых техников? Сколько новичков хотели бы с нами сотрудничать? Нам, конечно, пришлось нелегко в последние годы, но у нас полно заслуг в прошлом, которые привлекут огромное количество людей. Думаю, что нам удастся арендовать достаточно аппаратуры для съемок фильма. Запишем его на видео. Эти вещи сейчас отменного качества, и позднее мы сможем изготовить негатив. У нас полно знакомых редакторов для обработки отснятого материала, звукорежиссеров, ассистентов, специалистов по подбору актеров, водителей. Мы знаем сотни, тысячи людей на хорошо оплачиваемых должностях в киноиндустрии, которые готовы инвестировать в интересный проект. Ведь речь идет именно об инвестициях, а не о подарках. Как только у нас будет прибыль, мы ее с ними разделим. Вырученные от твоей машины деньги мы потратим на негатив и текущие расходы. Питание каждый берет на себя, а мы обеспечиваем кофе и чай. Мы никому не покажем того, что снимаем. Лишь когда фильм будет полностью завершен, мы предложим его дистрибьюторам. И разбогатеем.

– Мы втроем? – спросил Флойд Бенсон, еще не до конца веря, но уже погрузившись в эту мечту.

– Да, – сказал Кейдж как можно решительнее. – Осталось найти лишь женщину. Интересная роль. Нужно подумать, кого стоит пригласить.

На какое-то время воцарилось молчание. Последняя реплика Кейджа тут же отозвалась эхом в голове Бенсона.

– Вам не понять. Между ней и мной… нет, извините, не получится.

– Флойд, она фантастическая актриса! Почему бы нам к ней не обратиться?

– Нет, нет. Если она будет играть, то я, к сожалению, участвовать не смогу. – Он измученно потупил взор.

– Но почему?

– Если это часть вашего плана, то, пожалуйста, без меня. – Бенсон допил кофе, встал и, выходя из кухни, сказал: – Жаль, что я такой тугодум. Не догадался сразу. Боже, какая прекрасная ночь. Господа, мне пора на работу.

– Флойд, что она тебе сделала? – кричал Кейдж ему вслед.

– Если вам и удастся заполучить ее без моей помощи, то на меня все равно не рассчитывайте. А сейчас мне надо принять душ. Даже на такой работе, как у меня, я хочу чисто и прилично выглядеть. Я электрик-джентльмен.

В четверть одиннадцатого Флойд высадил их у гостиницы «Сант-Мартин».

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

В два часа из коридора «Сант-Мартина», рядом с комнатой Чарли, Грин набирал номер «Миллер Карс».

– Одну секунду, пожалуйста. Хэрри Лина разговаривает по другому телефону.

Он ждал, пока коротышка-сицилиец с лягушачьими глазами, готовый обучить Грина профессии продавца, возьмет трубку. Грин не представлял себе, что именно они преподавали. Устройство автомобиля? Спецификации различных моделей, которыми они торговали? Трюки по продаже? Ему необходимо найти работу. Не завтра, не послезавтра, а сейчас.

Из лифта вышел Чарли и незаметно подкрался к Грину сзади – эдакий ночной зверь, блуждающий среди подстерегающих утром опасностей. Не поднимая головы, Чарли бросил на Грина исподлобья мрачный взгляд и проскользнул в свою комнату.

Сегодня Грин еще не виделся с Кейджем. Чем он зарабатывал себе на жизнь? Возможно, у него имелся небольшой накопительный счет, и он жил на проценты, которых хватало как раз на пребывание в таком месте, как «Сант-Мартин».

Из-за двери показалась голова Чарли, и он с торжествующим видом посмотрел на Грина.

– Том Грин, – сказал Чарли, указывая на него своим грязным ногтем. – Номинация «Эмми» восемьдесят второго года. Вместе с Фредом Сегалом, Джоном О'Хара и Давидом Уорвиком. Премия досталась тогда О'Хара. За лучшую роль второго плана. Я так и знал. Я не помнил, где точно, но был уверен, что уже где-то встречал тебя раньше. Ты в курсе, что Джимми Кейдж тоже здесь остановился? Дыра дырой, а знаменитостей хоть отбавляй. Черт побери, Том Грин, это действительно ты?

Грину стоило дать отрицательный ответ, хотя с такими, как Чарли, это не принесло бы желаемого результата. Вместо того чтобы послать его подальше, Грин кивнул, немного смущенно, но с гордостью от признания. На долю секунды шизофреник вытащил его из безызвестности, и Грин наслаждался моментом.

– В восемьдесят втором году, – продолжал Чарли, – Даниел Траванти получил «Эмми» за роль в сериале «Хилл-стрит блюз». А Алан Алда – за лучший комедийный сериал «Пюре». В том сезоне «Хилл-стрит блюз» получил кучу призов, помнишь? За лучший драматический сериал, лучшую мужскую роль второго плана, лучший сценарий – это было триумфальное шествие.

У него хранилось все – архив, полный бесполезной информации.

– Харри Лина слушает, – прозвучало в трубке.

– Том Грин. Вы мне звонили?

– Да, и уже несколько дней тому назад.

– Я уезжал ненадолго и только сейчас вернулся.

– Врешь, – прокомментировал Чарли, – ты не расставался с бутылкой.

Хихикая, он закрыл за собой дверь.

– Понятно, – сказала жаба. – М-да… ничего хорошего, господин Грин, сообщить вам не могу.

«Немедленно бросить трубку? – подумал Грин. – Пусть этот болван занудствует в пустоту».

– Что вы имеете в виду?

– Вы не все о себе рассказали. Упустили весьма важный факт из вашего недавнего прошлого.

– Мне что, кричать об этом на каждом углу?

– И все-таки надо было нарисовать полную картину. Это всегда самый оптимальный вариант.

– Я боялся, что это помешает мне получить работу.

– Как раз наоборот, господин Грин.

– Да? Это что же, было бы дополнительным плюсом? – Грин попробовал саркастичный тон.

– Нет. Но президент нашей компании, Карл Миллер, убежден, что человеку можно дать второй шанс. Он сам когда-то получил такой шанс и предоставил его многим другим. Мы никогда не отвергаем кандидатов только потому, что они оступились в жизни. Мы верим, что человек может измениться в лучшую сторону. А это начинается с открытости и честности.

– Вы зря тратите слова на того, кому вы отказали, господин Лина.

– Чисто по-дружески. – В его голосе тоже слышался сарказм.

– Да пошел ты… – выругался Грин.

– Да пошел ты сам, – безразлично ответил Лина.

Грин с грохотом швырнул трубку. Тут же из-за двери появился Чарли, который подслушивал разговор в своей комнате.

– Эй, это все-таки общественный телефон.

– Оставь меня в покое, – прошипел Грин.

– Что, роль не получили, господин Грин?

Не сходя с места, Грин угрожающее наставил на Чарли палец, словно метясь острием клинка в самое его сердце. Адреналин сковал все его мышцы, а глаза вызывающе сверлили Чарли. Злоба, стыд и разочарование переполняли Грина, и он готов бы даже на пошлую драку. В этом здании позволялось все – самые немыслимые глупости были здесь повседневной практикой и носились в воздухе, словно заразные бактерии, против которых иммунитет Грина не срабатывал. Однако Чарли смотрел на него с насмешливым бесстрашием. Грин только сейчас заметил, что его лицо и руки покрывали шрамы. Еще несколько секунд Грин беспомощно махал своим пальцем, а затем, словно парализованный от одной только мысли, что минуту назад хотел предпринять, повторил:

– Не лезь не в свое дело.

Однако голос его звучал уже не так убедительно.

И вдруг в руке Чарли блеснул стилет. Из рукоятки плавно появился нож. Чарли согнул колени и широко расставил руки, готовый к бою. Он явно умел драться. Грин же мог лишь притворяться.

Он посмотрел на себя со стороны, стоящего в коридоре напротив сумасшедшего, словно в заключительной сцене мрачного фильма семидесятых годов; он слышал музыку того времени – чересчур навязчивый барабан и синтезатор с жестяным звуком, и внезапно до него дошло, что он не в состоянии прикрыть свое отступление. Когда такие типы, как Чарли, чувствуют чью-то трусливость, они жаждут крови. Чарли уловил сомнение в голосе Грина и теперь желал отправить его в нокаут.

– Это свободная страна, придурок, – сказал Чарли.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил Грин, уже более собранно, без дрожащих ноток в голосе.

– Это чего ты от меня хочешь, сволочь? – ухмыльнулся Чарли.

– Того же, что и все. Покоя.

– Ты сам угробил свой покой, Грин.

– Тогда тебя ждет тяжелая жизнь в этом отеле, Чарли.

– У тебя до сих пор цветной телевизор, да? Я так и знал. Ты такая же сволочь, как и все, которая ни во что не верит. – Чарли сделал шаг по направлению к Грину.

Грин отступил назад и наткнулся спиной на телефон-автомат.

Сбоку раздался голос:

– Чарли?

В одном из боковых проходов стоял Кейдж с пистолетом в руке и спокойно наблюдал за происходящим. Откуда у Кейджа оружие? Или здесь можно выжить только под прикрытием пушки?

– Чарли, а не почистить ли тебе яблочко в своей комнате?

Чарли поднял руки:

– Шутка, господин Кейдж. Это Том Грин, обладатель номинации «Эмми» восемьдесят второго года. Здорово, да?

Он спрятал стилет и, пританцовывая, с улыбкой на лице отправился обратно в свой номер, поочередно глядя то на Грина, то на Кейджа.

– Я видел много его ролей. Ты хороший актер, пижон. Я просто хотел немножко с тобой поиграть и все, понимаешь? Устроить тебе что-то вроде торжественного приема. Ничего плохого у меня и в мыслях не было, господин Кейдж. Все под контролем. Приятного вам дня, джентльмены!

Осторожно, словно боясь поднять шум, который спровоцирует Кейджа на выстрел, Чарли закрыл за собой дверь.

Кейдж подозвал Грина. Шатаясь, на одеревенелых ногах, угнетенный абсурдностью ситуации, Грин подошел к Кейджу.

– Чарли кажется негодяем, но он лишь играет. Бросая вызов, он тут же отступает. Лает, но не кусает.

Он убрал пистолет под рубашку.

– Все равно спасибо, – поблагодарил его Грин, пряча трясущиеся руки. Его тошнило.

– Если он снова начнет выступать, просто возьми его за яйца.

– Угощаю кофе, – предложил Грин. – По-моему, ты только что спас мне жизнь.

– Чарли безобиден, – сказал Кейдж. – В прошлом он работал журналистом на телевидении. В программе «Вэрьити». Сейчас развивает интересную, но слегка параноидальную теорию об опасности цвета в телевизоре.

Неловким движением Грин указал на пистолет:

– Надеюсь, ты не берешь его с собой на улицу?

– Пластиковый, – ответил Кейдж. – Иди спать. Выглядишь, как горшок с дерьмом.

Оставшуюся часть дня Грин изучал собственный сценарий. Переделав первоначальный французский текст, он создал новый вариант. Прежде чем приступить к съемкам «Неба Голливуда» или «Пожара» (как бы он ни назывался), необходимо показать сценарий адвокату на предмет плагиата. Перечитав свое произведение, Грин не нашел повода для беспокойства. Несмотря на то что сценарий родился из уже существующего фильма, это, без всяких сомнений, был его авторский текст и его диалоги. Французский фильм послужил лишь источником вдохновения – так же, как может вдохновить картина или симфония, – но в заключительном варианте от него не осталось и следа. После долгих часов раздумий он все же пришел к выводу, что план Кейджа не что иное, как дешевый фарс. Старый «олдс» Бенсона в качестве основы финансирования – Джимми сошел с ума.

* * *

Несколько часов спустя в дверь постучали. В коридоре нарисовалась гигантская фигура Флойда Бенсона.

Грин жестом указал ему на стул. Бенсон втиснул свой широченный зад между узенькими алюминиевыми ручками. Грин сел на кровать.

– Надеюсь, не разбудил?

– Я просто лежал в постели и думал, – солгал Грин.

– Мы все-таки должны были оставить Тино там, где нашли, – сказал Бенсон.

– Я специально положил тело таким образом, чтобы его не было видно с обочины, но вы так хотели перенести его в свой морозильник.

– Я боялся. Мозги не работали.

– Хотите отвезти его обратно?

– Сегодня ночью нам невероятно повезло. Еще один раз я не осмелюсь появиться с Тино на улице. Нас обязательно поймают.

– Мы могли бы бросить его где-нибудь в пустыне.

– Знаю. Я тоже об этом думал. Но так с мертвыми не обращаются.

– Ну и?.. – спросил Грин раздраженно.

– Ну и ничего. Тино останется там, где он есть. Вопрос заключается лишь в том, что нам делать дальше.

– Вы знаете, как Тино добрался до дома Родни? На собственной машине? – спросил Грин.

– Понятия не имею. Возможно, кто-то его привез или же он приехал на такси.

– Такси в Лос-Анджелесе легко проверить. Большинство водителей ведут учет своих маршрутов. И если Тино взял такси, то у нас есть свидетель, который сможет доказать, что лично привез Тино по тому адресу. Однако я в этом сильно сомневаюсь. Тино наверняка приехал на своей машине, которую они затем сожгли. Господин Бенсон, вы единственный, кто точно знает, что именно там случилось.

– Скорее всего, да. – Бенсон уставился в окно. – Но почему я должен так много ставить на карту? Я ни в чем не нуждаюсь. У меня было четыре «ролле-ройся», я спал на атласных простынях, обедал в самых дорогих ресторанах, видел коралловые рифы близ острова Фиджи, черепах на Галапагосских островах, забирался на Китайскую стену – так ради чего мне рисковать жизнью, связываясь с таким преступником, как Родни?

– Возможно, потому… – Грин секунду колебался, а потом выпалил ни с того ни с сего: – Что вы превратились в несчастного старого увальня.

Бенсон начал нервно моргать, пыхтеть, не отрывая печального собачьего взгляда от окна – как будто на улице разыгрывалось какое-то потрясающее зрелище. За последние годы он набрал вес, который доходил теперь до ста пятидесяти килограммов, и с трудом передвигался, как правило, прячась дома от городской жары до наступления сумерек.

– А вы? – спросил он.

– А я в процессе превращения, – ответил Грин.

Не глядя на него, Бенсон произнес:

– Всегда думаешь, что с тобой этого не произойдет. Но это происходит. Они забывают тебя. Кроме совсем чужих людей, как ваш сосед, например, живущий рядом с лифтом. Не я первый, не я последний, кто все потерял. Я неделями ни с кем не разговариваю. Кроме господина Зара или людей, которых встречаю на работе.

– Вы должны сниматься, а не устанавливать сигнализации, – сказал Грин.

– Мне необходимо работать.

– Господин Бенсон, Родни дает нам шанс.

Он покачал головой:

– Джимми прав, это опасно.

– Конечно, это опасно. Если это самая большая проблема, то мы не должны этого делать. Но действительно ли это так? Есть и другие вещи, которые имеют значение.

– Какие?

Широко разведя руки, Грин поднялся с кровати и в эмоциональном порыве нагнулся к обладателю «Оскара»:

– Ощущение того, что ты хозяин и властелин своей судьбы! Что пользуешься предоставленной возможностью! Что чувствуешь огонь жизни, разгорающийся в твоих яйцах! Что ты силен и умен!

– Мои яйца потушили достаточно пожаров, поверьте мне, господин Грин. А я стал несчастным старым болваном, как вы только что отметили.

– И вы хотите им остаться?

Бенсон пожал плечами:

– Мне пора.

Он с трудом выпихнул свое тело из стула, раздраженно отмахнувшись от предложенной Грином руки помощи, и, покачиваясь, вышел из комнаты.

Поджидавший его Чарли закричал ему вдогонку, словно тот был поп-звездой, но Бенсон прошел мимо его двери с опущенной головой, повернувшись к нему своей тучной спиной.

Бенсон встал на сторону Джимми. Они были правы. Грин хотел осуществить невозможное – отчаянная авантюра обезумевшего тунеядца, втягивать в которую Джимми и Флойда было безответственно. Оба когда-то были настоящими звездами, и достижения Грина не шли с ними ни в какое сравнение. Мучаемые приступами горького отчаяния и осознанием того, что прошлого не вернешь, они все же могли утешиться воспоминаниями по крайней мере о дюжине классических ролей. А что Грин? Его послужной список ограничивался двумя ничтожными подвигами: он почти получил «Эмми» и, перед тем как приехать в Америку, отказался от колоссального завещания – хрупкий памятник бессмысленной доблести. Вероятно, период отношений с Паулой тоже можно назвать подвигом – это были самые счастливые месяцы в его жизни, но память о них причиняла ему беспокойство и боль. Скорее всего, истинный подвиг должен действовать с точностью до наоборот – успокаивающе и примиряюще.

Открыв газету, он снова начал искать работу. Третье объявление привлекло его внимание:

«ВОДИТЕЛЬ, для 1 члвк. Бев. Хлс. Коттдж 4 1 прсн. Хорошая зрплт. Тел.310-394-4088».

Грин вышел в коридор и набрал номер секретарши адвоката. Она сказала, что ее начальник ищет шофера для восьмидесятидевятилетней госпожи Доуней, у которой отобрали права после аварии. При желании Грин мог через два часа подъехать на интервью в их офис на Норт-Кэмден-Драйв, в самом центре Беверли-Хиллс. Спустя двадцать минут, побритый и умытый, Грин закрыл свой номер и спустился на лифте вниз.

Он больше не хотел упускать шанс. Пусть Тино отдыхает в морозилке Флойда. Вместо того чтобы грабить гангстеров, он станет теперь личным шофером престарелой богачки. В коттедже на краю ее усадьбы он в тишине будет работать над своими сценариями и когда-нибудь отпразднует свой первый фильм.

Джимми и Флойд, по сути, хотели насладиться покоем и восстановить признание собственных заслуг – красочная осень, воздающая должное звездному лету. А Грину нужно было лишь уединенное местечко, где он мог спрятаться от мира, который не оценил его таланты. Небольшой домик в тени дворца старой тетки, редкие поездки на ее «роллсе», тихая, незаметная жизнь.

А «Небо Голливуда»? Кейдж понятия не имел о том, что жизненно необходимо для производства фильма: необузданная энергия, безусловная отдача, верные сторонники, прикрывающие с тыла, всепоглощающая преданность делу, которая полностью овладевает тобой, когда ты только-только преодолел юношеский возраст и отправился завоевывать мир взрослых людей. Иными словами: свой первый фильм могут поставить двадцатилетние, в крайнем случае тридцатилетние, но такие старые развалины, как они?

В спокойном ожидании беседы с пожилой дамой Грин шел в своем костюме от «Хьюго Босс» по коридору гостиницы. Он завидовал людям, которые платили проценты по ипотечному кредиту, водили детей в школу, готовили барбекю по выходным, засыпали на диване перед телевизором. Он скучал по повседневным заботам.

У входа в «Сант-Мартин» был припаркован «олдс». Джимми стоял у машины, оперевшись на крышу, и курил сигарету. Бенсон сидел в пассажирском кресле, свесив ноги на тротуар. Джимми кивал, слушая речь Бенсона. Бенсон заметил Грина, и они оба повернулись в его сторону.

– Хорошо выглядишь, – сказал Джимми, оценивая костюм. – Куда путь держишь?

– На встречу кое с кем.

– Не могли бы вы быть немного конкретнее, – настоятельно попросил Бенсон. Он был теперь не таким скованным, как тридцать минут назад, словно разрешил для себя какую-то дилемму.

– У меня интервью.

– Пробы?

– Нет.

– В хорошем костюме вы по-прежнему смотритесь как многообещающий молодой актер, – сказал Бенсон. Он и впрямь был чем-то возбужден. Наверное, из-за Тино: по-видимому, они с Джимми решили сбросить Тино в одно из ущелий Голливудских Холмов.

– Вот, оказывается, что делают с человеком пара хлопковых тряпочек. А вы чем занимаетесь? – спросил Грин.

– Вас ждем, – ответил Бенсон. – Мы едем ко мне. Купим по дороге тайской еды. Я плачу.

– Здорово, – сказал Грин. – Спасибо. Но мне пора на встречу.

– Сначала займемся этим. – Бенсон указал на чемоданчик из нержавеющей стали, лежавший рядом с ним на водительском кресле.

– Что это?

– Ретранслятор, – сказал он.

ПЯТНАДЦАТЬ

В своем номере Грин настроил ретранслятор на волну, которую Флойд установил для микрофонных датчиков.

– Мне надо на интервью, – сказал он по пути в Санта-Монику.

Он ехал на заднем сиденье. Джимми и Флойд сидели спереди, демонстрируя ему свои затылки.

– В каком смысле? – спросил Джимми Кейдж.

– Мне нужна работа.

– Прекрасно.

Возникла пауза.

– Я не уверен, что хочу продолжать эту затею, – признался Грин.

Кейдж повернулся к нему лицом и бросил на него свирепый взгляд.

– Это всецело твоя идея, старик, – произнес он с горечью. – Флойд потратил почти семьсот долларов на все эти прибамбасы, а ты, не моргнув глазом, заявляешь, что не желаешь больше участвовать. Ну и наглец!

– Я думал, это вы не хотите, – огрызнулся Грин.

– Ты ошибался, – ответил Кейдж.

– Но ты только и делал, что ставил палки в колеса! – изумленно воскликнул Грин. – Если кто-то и не хотел участвовать, то именно ты! И беда в том, что ты сумел убедить и меня! Нам не стоит этого делать! Это рискованно! Нас ждет участь Тино! Но теперь тебе мало твоей победы, теперь тебе вдруг захотелось сыграть! Я тебя не понимаю!

– Я смотрю на вещи критично, – сказал Джимми, – и по-прежнему считаю, что это опасно. Но мне все же любопытно: вдруг каким-то чудом эта твоя безумная затея сможет принести нам пользу. Флойд раздобыл необходимые устройства. Семьсот баксов.

– Я без проблем продам их за те же деньги, – успокоил его Флойд. – Возможно, я даже что-то заработаю, если наберусь терпения. Ведь я приобрел их за сравнительно небольшую сумму.

– Господин Бенсон! У меня в номере вы пребывали еще в глубоком сомнении! – защищался Грин. – У вас уже тогда был ретранслятор?

– Да, – признался Бенсон. – И я уже встроил микрофоны. Затратив на это лишь две минуты. Вы были правы. Почему бы и нет? Чего нам еще ждать от этой жизни? Давайте-ка разделаемся с этими господами!

Энтузиазм бойскаута в тучном теле престарелого мужчины.

– Что за интервью? – спросил Джимми, уже не так резко, но примирительно.

– В Беверли-Хиллс. Место водителя для пожилой дамы. Включая жилье. В перерывах между поездками в красивой машине у меня будет время, чтобы писать.

Джимми кивнул, выражая понимание его внезапной капитуляции.

– Нельзя упускать такой шанс, – сказал Бенсон. – Учитывая ваше положение, я вас полностью поддерживаю. За нас не волнуйтесь. Оборудование стоит как минимум тысячу долларов. Господин Грин, езжайте себе спокойно в Беверли-Хиллс. Вы абсолютно правы.

Ни тени сарказма в его голосе, ни толики издевки над смехотворной мечтой Грина гарцевать в «роллсе» по Беверли-Хиллс и заниматься высоким искусством.

– Ты будешь носить фуражку? – спросил Джимми.

Грин еще не до конца осознал того, что его ждет. Черный костюм и водительская фуражка.

– Джимми, оставь парня в покое. Сейчас пока поедем ко мне, – сказал Бенсон. – Поужинаем и послушаем, о чем говорят на Уитли-Хейтс. Все равно делать нам больше нечего.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Частоту, которую выбрал Бенсон, невозможно было защитить от прослушивания – любой радиолюбитель мог на нее настроиться и следить за тем, что происходит в доме Родни.

Нанизывая на палочки брокколи, креветки и кусочки горячей курицы из тайских мисочек, актеры с любопытством слушали, о чем велась речь в бывшем особняке Жан Хэрлоу.

Сидя за столом с тайской едой на кухне у Бенсона, они слышали, как там тоже кто-то принес заказ из тайского ресторана. Из приемника доносились пространные неопределенные звуки. В гостиной и в рабочем кабинете Родни Бенсон установил крошечные, но чрезвычайно чувствительные микрофоны. Техническое качество радиопьесы не отвечало нормам трансляции, однако голоса – их было трое – звучали отчетливо.

Бенсон пояснил, кто есть кто.

У Родни был громкий, низкий, вязкий голос – американский эквивалент языка, на котором говорят в амстердамском районе Йордан.

Родни: «Тунец есть?» Голос Мускула звучал тоньше, почти по-мальчишески, хотя, по мнению Бенсона, за ним недаром закрепилась эта кличка.

Мускул: «Свежайший. Зажаренный на гриле».

Родни: «Хорошо прожаренный?»

Мускул: «По-моему, да».

Родни: «Терпеть не могу, когда он сырой. Я люблю хорошо прожаренный».

Непонятный шум, звуки открывающихся пластиковых пакетов и баночек.

Родни: «А у тебя что за месиво?» У Стива был нейтральный голос, без какого-либо ярко выраженного акцента.

Стив: «Это морские водоросли с кунжутом и рыбой-ежом. Самая здоровая пища, какую только можно придумать».

Открыли следующую мисочку.

Родни: «Вот дерьмо. Смотри. Непрожаренный. Ты когда-нибудь видел, чтобы я ел сырую рыбу?» Мускул: «Ее так положено есть, Родни».

Родни: «Меня это не волнует. Я не япошка».

Мускул: «Япошка мне это продал. Хочешь, чтобы я дожарил?» Родни: «Слушай, ты хоть иногда шевели мозгами. Ты когда-нибудь видел, чтобы я ел сырую рыбу?» Мускул: «Понятия не имею».

Родни: «Ответ: нет!» Мускул: «Я не всегда смотрю, что у тебя на тарелке».

Родни: «Пришло время это делать».

Стив: «А что у тебя?»

Мускул: «Темпура».

Стив: «Рыбная?»

Мускул: «Нет, овощная».

Стив: «А там что?» Мускул: «Суши. Калифорнийские. С икрой».

Тайская еда на столе Флойда Бенсона заметно проигрывала на фоне блюд, поглощаемых гангстерами.

– На питании они явно не экономят, – отметил Джимми Кейдж.

Чувствительные микрофоны улавливали даже чавканье, которым мошенники сопровождали трапезу.

Мускул: «Кто-нибудь хочет диетической колы?» Родни: «Нет, я выпью пива».

Мускул: «Я еще купил саке».

Стив сказал, что пойдет подогреет саке в микроволновой печи.

Шаги на деревянном полу, затем на кухонном кафеле.

Мускул прокричал ему вслед, что металлическое колечко на крышке бутылки нельзя ставить в микроволновку.

Мускул: «Ну как?» Оставшись наедине с Родни, он интересовался его мнением по поводу японской еды.

Родни: «Тунец непрожаренный».

Мускул: «Но для разнообразия…»

Родни: «Мне не нужно разнообразие».

– Пострясающе содержательная беседа, – прокомментировал Джимми Кейдж.

– Наберись терпения, – спокойно произнес Бенсон.

Пока на кухне сигналила микроволновая печь, в одной из комнат зазвонил телефон.

Стив: «У тебя есть глиняный кувшинчик?» Родни (огрызаясь): «Я разговариваю по телефону!» И уже другим тоном: «Отлично. Откуда? Что-о?!» Сейчас он звучал так же грубо, как и секунду назад со Стивом.

Родни: «Ты ополоумел? Мне не нужна ворованная машина! Все должно быть чисто! Ты думаешь, что имеешь дело с недоразвитым? Пошевели мозгами, прежде чем мне звонить! Можешь меня побеспокоить, только когда найдешь „чистую“. Не раньше».

Он с остервенением бросил трубку.

«Эта скотина хочет продать мне ворованную счетную машинку! Украденную из банка! О чем он только думает? Он же может просто зайти в любой магазин и купить».

Мускул: «Ими торгуют, как правило, специализированные магазины. Такие вещи покупают только банки. Как частное лицо ты вызовешь подозрение».

Из кухни вернулся Стив.

Стив: «Родни, у тебя есть глиняный кувшин?» Родни: «Кувшин? Зачем?» Стив: «Для саке».

Родни: «Оно же в бутылке».

Стив: «Ее пьют из маленьких глиняных рюмочек и при этом наливают из глиняного кувшинчика. Так вкуснее всего».

Родни: «Возьми обычный стакан. Ты же вино и пиво тоже пьешь из обычных стаканов».

Стив: «Это японский напиток. Это другое».

Родни: «Слушай, я не держу в доме такого дерьма. И оставь меня в покое. У меня сейчас голова занята другим».

Бенсон приглушил звук приемника:

– Я видел у них какую-то счетную машину. Очевидно, она сломалась.

– Почему они не считают вручную? – спросил Джимми.

– Слишком много денег. Их можно пересчитать только автоматически, – ответил Бенсон.

Грин спросил Бенсона, есть ли у него магнитофон.

– У меня еще остался старый катушечный «Ревокс».

– Нужно его подключить, чтобы записать все, о чём они говорят. Если наш план провалится, мы всегда сможем отступить. И тогда у нас будет предмет для обмена. Или для предоставления в полицию.

– «Ревокс» стоит в подвале.

– Этот ваш подвал – просто золотой прииск, – отметил Грин.

Все трое спустились по лестнице вниз. Бенсон завесил морозильник старой шторой, как будто она могла удержать дух Тино внутри. «Ревокс» томился на полке в шкафу рядом с другим электрическим и электронным хламом. «Ревоксу» было как минимум лет двадцать пять – стоячая настольная модель в обрамлении, сделанном под дерево. Считавшийся в свое время новейшим достижением техники «Ревокс» безнадежно устарел. Никаких фильтров, не говоря уже о долби-системе по устранению помех, – без сомнения, доцифровое поколение.

Бенсон указал на коробку с катушками.

– Там записана обычная музыка для вечеринок и тому подобное, – пояснил он.

– На сколько времени они рассчитаны? – спросил Джимми.

– Если использовать самую низкую скорость, то с такими большими катушками можно записывать дней десять, – ответил Грин. – А с сигнальным счетчиком – в два раза дольше.

Джимми хотел знать, как он работает.

– Он включает магнитофон, стоит им открыть рот, и выключает, когда они замолкают.

– Завтра я принесу из мастерской необходимые вещи, и мы все соберем, – сказал Бенсон. – Вы когда-нибудь раньше занимались чем-то подобным, господин Грин?

– Нет, но вместе у нас все получится, господин Бенсон.

В гостиной они опустили жалюзи и подключили приемник к магнитофону.

Бенсон вальяжно развалился на диване, положив ноги на подушечки, поставил рядом большой пакет чипсов и пару бутылочек пива «Будвайзер», словно приготовился к просмотру бейсбольного матча. Джимми оккупировал кресло с регулирующейся спинкой. На камине красовался блестящий «Оскар», который Бенсон получил более тридцати лет назад. Грин на секунду взял статуэтку в руки, чтобы ощутить ее магию. Но почувствовал лишь, как много она весит, словно вылитая из массивного свинца.

Из приемника доносились звуки баскетбольного матча. Родни и его сообщники передавали друг другу банки с пивом, поносили игроков, спорили, состязались в пошлости.

Откинувшись в кресле и поставив ноги на скамеечку, Джимми попросил разрешения закурить.

– Нежелательно, – ответил Бенсон. – Извини, Джим, но тебе придется выйти на улицу.

Грин составил Джимму компанию. Джимми ходил кругами вокруг бассейна, по газону за домом, на загороженном патио, словно заключенный на прогулке. Стоял прекрасный майский вечер, пропитанный пряными ароматами кустов и деревьев соседних садов – эвкалиптов, сирени, лимонов. Над головой – безграничное небо с мерцающими звездами, едва уловимый гул самолета, следующего на Гавайи или Аляску.

Такими вечерами, как этот, когда Лос-Анджелес превращался в элегантный город с открытки, где по улицам бархатистых цветов среди высокомерных пальм разъезжали былые кабриолеты с откидывающимися льняными верхами, Грин сиживал в кафе на Сансет-Стрип, попивал «Шардоне» или «Каберне» и соблазнял актрис, наблюдая за тем, как окольцованными пальцами они поглаживали скатерть на столике или закуривали сигарету. Затем они направлялись в ночной клуб, танцевали или болтали до тех пор, когда возбуждение уже невозможно было сдержать. Он просыпался в утренние часы пик, в похмелье, бормоча какую-ту ложь бледным девушкам со смазанным макияжем.

С Паулой все было по-другому. Когда Грин встретил ее, он был пустым невротиком, ошеломленным тем фактом, что, оказывается, никого прежде не любил. А после ее исчезновения он попытался отомстить ей количеством женщин, которых обольщал, соблазнял и затаскивал в постель. Поведение импотента. Судороги отчаявшегося вконец человека.

Джимми протянул ему сигарету и удивился, что Грин не отказался.

– Мы должны это сделать, – сказал Джимми, когда пламя от зажигалки осветило его лицо. – С меня довольно уродства и бедности, которые мы вынуждены терпеть в «Сант-Мартине». Моего собственного падения. Томми! Мы должны это сделать! Без тебя ничего не выйдет! Это твоя идея, и только твое участие обеспечит успех! Нам с Флойдом не осилить этого вдвоем. У нас не так устроены мозги для подобных вещей. Ты из нас троих самый хитрый…

– Спасибо, – прервал его Грин, разыгрывая возмущение. – …и ты единственный, кто в состоянии не просто придумать план, но и реализовать его.

– Ты хочешь сказать, что у меня такой же криминальный ум, как и у Родни…

– По крайней мере, ты можешь лучше нас его понять.

– Слишком много чести.

– Ты не можешь сейчас нас бросить. Нам нужно составить программу действий, придумать альтернативные варианты, план отступления – массу всего…

– Нас могут поймать, – предупредил Грин.

– Знаю. Мы достанем оружие и патроны.

– То, что мы собираемся делать, – незаконно. Мы выдадим себя за следователей. Думаю, это карается серьезным наказанием.

– Посмотрим, – сказал Кейдж. – В шоферы-то еще пойдешь?

– Я не позвонил и пропустил интервью.

– Прекрасно, – сказал Кейдж. – Кстати, я не знал, что ты куришь.

– Я и не курю. Я притворяюсь. А как насчет фильма, который ты хотел поставить?

– Это и есть фильм, – сказал Кейдж.

* * *

В доме на Уитли-Хейтс поддерживался постоянный диалог.

Господа имели вполне предсказуемые интересы: спорт, машины, женщины, сила, уважение. В разговорах, передававшихся через ретранслятор в «Сант-Мартине» на приемник в дом Бенсона, было полно расизма, тщеславия, мании величия, склонности к насилию и сексу, инфантилизма, скудоумия.

Родни: «Этому черножопому пора обратно на дерево. Только посмотри, какой урод! Если научить играть в баскетбол павиана, он будет играть так же, как этот придурок».

Стив: «Голдман? Голдман? Это же типичное имя для ростовщика. Что там делают евреи? Они теперь и в баскетбол будут совать свои кривые носы?» Мускул: «Там на третьем ряду сидит телка, которая может дать всей команде, и ей все равно будет мало».

* * *

Через полчаса актеры решили, что будут сменять друг друга. Каждые шесть часов.

Грин вызвался добровольцем на эту ночь. Джимми заступал на вахту утром.

Он остался один в гостиной, с пультом в руке тупо уставясь в беззвучный телевизор – классический, черно-белый, бесстыдно романтичный в своей старомодности, – и слушал приемник.

Стив и Мускул заявили, что пойдут еще куда-нибудь выпить и вернутся завтра. Родни остался дома.

Звуки в ванной комнате, шум спускающейся воды в туалете. Затем Родни набрал чей-то номер. Поскольку Родни находился в спальне, вдали от микрофонов, его голос звучал глухо и разреженно. Из приемника доносились посторонние шумы, даже гул уличного движения на Голливудском шоссе.

* * *

«Дорогая? Еще не спишь?» Совсем другой Родни. Спокойный и обаятельный.

«Они ушли».

Родни слушал, что говорили на другом конце провода.

«Еще несколько дней. Пока не знаю. У меня есть план, но надо все тщательно продумать. Это крутые ребята».

У Родни был план. И у него был другой голос, не такой грубый и хамский. Не заборный.

«Я осторожен. Делаю только то, что идет на пользу».

Грин был похож на Родни – оба осторожные люди.

«Золотце, их так просто не проведешь. Они тупые, но у них есть инстинкт, как у зверей. Я что-нибудь придумаю. Что-нибудь умное».

Грин точно знал, что Родни имел в виду Стива и Мускула. И с ними он вел себя совсем иначе, нежели со своим «золотцем».

«Ты что-нибудь выяснила» Что задумал Родни? Хотел обмануть Стива и Мускула?

«Почему Ванкувер? Почему не Тихуана?» Его «золотце» желало в Канаду, а не в Мексику.

«А потом? Таиланд?» Речь шла о побеге. Родни облапошит Стива и Мускула и уедет вместе со своей любимой.

«По-моему, Бали лучше всего».

Грин тоже так думал. Путешествие по Атлантике: Галапагоссы, Гавайи, остров Пасхи, Таити и, наконец, Бали.

«Завтра уже сможешь приехать?»

Интересно, что она отвечала.

«Закажи такси».

Наверно, что-то случилось с машиной. В ремонте?

«Ладно. Не бери в голову. Займешься завтра Центральной кассой?» Что такое Центральная касса? В супермаркете? В банке?

«В субботу, хорошо? Сходим в „Драис“, в Западном Голливуде, заведение что надо. В последний раз я видел там Жаклин Биссет и Роджера Мура».

Грин был там с Робертом Кантом. Элегантный ресторан на Ля-Синега. Не всем удавалось забронировать там столик. Грину хотелось посмотреть на Родни вблизи – он не был тем слепым скотом, которым желал казаться в присутствии Стива и Мускула. Они могли бы подстеречь его на другой стороне улицы, а Бенсон бы на него указал.

«Нет, не только старые звезды, молодые тоже. В восемь? Я закажу столик. Спокойной ночи, дорогая».

Кто он, Родни? Действительно ли его так зовут? И что связывает его с Мускулом и Стивом? Он вел себя с ними так, будто уже давно вращался среди подобной швали. Но вопрос заключался в том, насколько прочно было их сотрудничество?

Родни ими манипулировал. Он планировал сбежать с деньгами, подставив Стива и Мускула за убийство Тино, замороженный труп которого лежал в подвале, под Грином.

СЕМНАДЦАТЬ

Бенсон позвонил Брайну Келвину, детективу из полицейского департамента Лос-Анджелеса, у которого он в свое время стажировался, когда играл роль прокурора.

Без тени сомнения, абсолютно правдоподобно, с необходимой долей возмущения в голосе, при этом ни капли не преувеличивая, но отлично импровизируя, Бенсон рассказал, как нанял подрядчика по ремонту своего дома, а тот, забрав половину суммы, сбежал, сообщив ложный адрес и номера телефонов. К счастью, эта скотина оставила в доме множество отпечатков пальцев – на стакане от пива, в свежей краске, – и теперь Флойд хотел знать, была ли у него судимость.

Полицейский охотно согласился оказать услугу обладателю «Оскара», хотя передача подобных сведений противоречила правилам. Флойд обещал ему билеты на премьеру следующего фильма с его участием.

Они хотели снять отпечатки пальцев еще до ужина. Вытащив тяжеленное тело Тино из морозильника, они положили его на массивный верстак в центре подвального помещения. Испаряясь от холода, в отвратительно несуразном положении, Тино лежал на столе и напоминал предмет искусства эпохи постмодерна.

– Прямая дорога в Музей современного искусства, – сказал Джимми, заглушая внутреннее сопротивление, – осталось только табличку с названием приделать. Ведь в современном искусстве это самое главное.

– Северный полюс, – предложил Бенсон.

– Вариация во льду номер три, – импровизировал Джимми.

Они попытались выпрямить пальцы Тино, но от мороза его кулаки не разжимались.

– Это действительно необходимо? – спросил Джимми.

– У тебя есть другой вариант? – ответил Бенсон.

Своими мясистыми запястьями он попробовал с силой разжать кулаки Тино, как вдруг что-то хрустнуло. Он сломал палец прямо под суставом средней фаланги.

Несколько секунд, затаив дыхание, они смотрели на странный предмет в руке Бенсона. Вскрикнув, Бенсон уронил палец на пол. Ударившись о бетонный пол, палец раскололся на кусочки, будто был из стекла. Все трое отпрыгнули в сторону, словно опасаясь какого-то магического заражения, исходящего от ледяных осколков безымянного пальца Тино.

– Невероятно, – пробормотал Джимми.

– Ну и вляпались мы, – сказал Бенсон. – Боже мой, чем мы занимаемся?!

– Как он мог сломаться? – спросил Грин. – Сколько градусов в морозилке?

– Стоит на максимуме, – ответил Бенсон.

– Если мы сейчас его разморозим, он станет разлагаться, – сказал Грин. – Он насквозь заморожен.

– Спустим его в туалет, – сказал Бенсон.

Джимми разглядывал кулак, в котором теперь не хватало одного пальца.

– Сможешь туда пролезть?

– Думаю, да. – Грин сообразил, что случилось. – Он сломался из-за этого кольца, видишь? Замороженная плоть набухла, а кольцо лишило ее пространства.

Отвалившийся палец высвобождал в кулаке достаточно места для того, чтобы залезть туда кисточкой, которую они специально приобрели в магазине художественных принадлежностей. Грин окунул ее в чернила и провел по подушечкам пальцев. Затем осторожно просунул между пальцами и ладонью листок мягкой бумаги, нажал на него концом широкой отвертки, и пальцы правой руки Тино, за исключением безымянного, четко отпечатались на бумаге.

– Вы уже проделывали такое раньше? – спросил Бенсон.

– Да, всякий раз, когда в моем морозильнике лежит труп, я достаю свою любимую чернильницу, – ответил Грин.

Взяв веник и совок, он собрал остатки пальца – странные прозрачные кусочки пластика, безжизненная материя (невредимым сохранился лишь ноготь) – и положил их к Тино в морозильник.

– Когда все будет позади, – сказал он, – вызовем профессиональную бригаду уборщиков, чтобы они лизолом продезинфицировали весь дом.

– А Тино? – спросил Джимми.

– Похороним его в пустыне, – сказал Бенсон. – Мы увезем его и, прежде чем он успеет оттаять, закопаем его в могилу, как нормального человека.

В копировальном магазине Грин увеличил отпечатки и послал их по факсу Брайну Келвину. Через три часа они получили ответ:

«Дорогой Флойд,

твоим гостем был Антонио Роландо Мария Родригес, родившийся 18 марта 1961 года в Лос-Анджелесе. Он был четырежды (!) задержан по подозрению в мошенничестве, но каждый раз отпущен за недостаточностью улик. Согласно последней информации, которой мы располагаем, работает в „Эльдорадо“ в Лас-Вегасе. Отсутствие судимости позволяет ему служить в казино. По-видимому, подрабатывает в качестве подрядчика. Не женат, детей нет. Последний известный нам адрес проживания: 2321 Кэньон-Драйв, Лас-Вегас. Не делай глупостей, ничего не предпринимай в одиночку, дай мне знать о своих планах. Этот факс порви. Я ничего тебе не присылал. Всего хорошего, Брайн».

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Грин не мог удержаться, чтобы не позвонить в справочную и узнать номер телефона казино «Эльдорадо», где работал Тино.

– Зачем? – спросил Джимми.

Грин замотал головой, боясь, что, выраженная в словах, его идея тут же поблекнет. Стоя у камина в гостиной, Грин сжимал в руках радиотелефон с такой силой, будто намеревался его раздавить.

Трубку взяла телефонистка «Эльдорадо», и он попросил соединиться с отделом кадров. Заведение работало круглосуточно и без выходных.

– Отдел кадров, – ответил деловой женский голос. – Вы по поводу устройства на работу?

– Нет. Меня зовут Фред Смит, – сказал Грин, – я бы хотел поговорить с Родни Диджиакомо.

– Секунду, пожалуйста, – ответила девушка, набирая фамилию на компьютере. Интересно, сколько народу там работает?

– Вы ошибаетесь, – сказал Бенсон. – Это Тино Родригес работал в «Эльдорадо», покойник. А вовсе не Родни Диджиакомо.

Джимми понял, чего добивался Грин, и помахал указательным пальцем в его направлении.

– Ну и хитрец, – усмехнулся он.

– Диджиакомо пишется какдэ-и-дэ-жэ-и-а?.. – снова прорезалась девушка.

– Да.

– Какой отдел?

Сколько отделов обычно в казино? Это было казино-отель колоссальных размеров, где не переставая играли, жрали и трахались.

– Центральная касса, – сообразил Грин.

– Соединяю.

– Соединяет, – передал Грин Джимми и Флойду.

– Как ты вышел на Центральную кассу? – спросил Джимми.

Жестом Грин попросил его замолчать.

– Центральная касса, – отозвались в трубке.

Другой женский голос. Красивый, хрипловатый, выразительный. Паула не могла там работать, но это был именно ее голос.

– Позовите, пожалуйста, Родни Диджиакомо, – сказал Грин.

– Господин Диджиакомо в отпуске. Вернется через две недели. А кто его спрашивает?

Паула произнесла бы это именно так. С такой же интонацией, с такой же неуверенностью.

– Фредди Смит. А с Тино Родригесом можно связаться?

– Он будет в понедельник.

– Спасибо.

Грин повесил трубку, скрывая свое замешательство.

– Они оба там работают, – сказал он, ощущая сухость во рту. – Родни и Тино. Живой и мертвый. Коллеги.

– Боже милостивый, – заохал Бенсон. – Господин Грин, как вы догадались про Центральную кассу?

– Там работает подруга Родни. Сегодня ночью они ее упоминали.

– Неплохо, – сказал Джимми. – Неплохо.

Широко улыбаясь, он посмотрел на Грина, а затем повернулся к Бенсону:

– А как фамилии двух других ублюдков?

– Я знаю только их имена, – ответил Бенсон.

– Вышибалы?

Бенсон пожал плечами:

– Скорее всего. Господа с большими бицепсами. Каждый день ходят в тренажерный зал.

– Ты думаешь, все четверо работают в «Эльдорадо»? – спросил Грин у Джимми.

Джимми кивнул, поднялся и стал беспокойно расхаживать по комнате.

– Эти деньги, как пить дать, из казино.

– Невозможно. – Щеки Бенсона затряслись, когда он отрицательно качал головой. – Никому еще не удавалось ограбить казино.

– Иногда такое случается! – воскликнул Джимми, оживленно жестикулируя. – Раз в десять лет появляется гениальный сумасшедший, способный унести деньги под наблюдением сотен видеокамер и охранников! Тино, Родни и его подружка ловко это провернули! И подключили к этому Мускула и Стива, которые служат там охранниками! Вот так!

Грин зачарованно посмотрел на Джимми – матерый волк, из-за постоянного пьянства больше не получавший сценариев, он наивно принял на веру то, что мир полон загадок, которые можно разрешить, и людей, мотивы которых легко объяснить. Восемь лет назад Паула собиралась обсудить с ним написанный ею сценарий. Сюжет разворачивался в Лас-Вегасе. Речь шла об ограблении казино. Конечно. Женщина, с которой он только что разговаривал по телефону, была Паулой. Она работала в «Эльдорадо» и вместе с Тино, Родни и двумя тяжеловесами ограбила Центральную кассу.

– Нужно узнать фамилии Стива и Мускула, – сказал Джимми. – Если они тоже работают в «Эльдорадо», то не останется никаких сомнений: деньги украдены из казино.

Он едва заметно кивнул Грину, сияя, словно футболист, забивший свой первый гол и кланяющийся публике.

– А подружка Родни? – спросил Бенсон, уже не сомневаясь в правдоподобности теории Джимми.

– Она тоже замешана, – решительно ответил Джимми.

С торжествующим видом он облокотился на камин, пытаясь найти положение, позволяющее дать волю разыгравшемуся адреналину.

Грин был убежден, что Паула не испытывала ни малейших чувств к Родни. Она любила его. Не может быть. Похожие голоса. Женщина из Центральной кассы говорила так же, как Паула. Одинаковые голосовые связки или что-то подобное. Те же губы.

– Значит, вот как обстоят дела, – в свою очередь поднимаясь с места, сказал Бенсон, охваченный лихорадкой разгадывания головоломки, и с трудом вытаскивая свое тяжелое тело с диванных подушек. Он попытался представить себе сценарий кражи: – Подружка господина Родни работает в Центральной кассе. Она прячет деньги, но не может самостоятельно вынести их за пределы казино, поскольку всякий раз, когда приходит и уходит, ее проверяют – такая же система, как в тюрьме. Поэтому деньги перемещаются с Родни, который, возможно, является ее шефом, куда-то в другую часть заведения. Для этого необходима помощь двух охранников. На сцену выходят Стив и Мускул. Тино же в конце концов забирает деньги из казино. Что-то в этом роде. Я не уверен в точной последовательности всех действий, но структура, скорее всего, выглядит именно так.

– Откуда вы знаете? – спросил Грин, сделав глоток пива прямо из бутылки. Он хотел критически оценить то, что произошло, хотя на самом деле Бенсон в общих чертах пересказал сценарий Паулы. В ее тексте главной героиней выступала женщина. Под видом беременной, она вынесла деньги из казино в искусственно приделанном животе.

Бенсон ответил:

– Количество вариантов в таком деле весьма ограничено. Если мы выясним, что Стив и Мускул тоже работают в казино, то, скорее всего, именно «Эльдорадо» является источником происхождения денег, как говорит Джимми. Они украдены из казино, и мы их отнимем. Где еще они могли их раздобыть?

– А зачем они убили Тино? – спросил Джимми Кейдж.

– Наверное, что-то случилось, – ответил Грин.

– И подвале лежит тому доказательство, минус один палец, – усмехнулся Джимми. – Прекрасно, что-то случилось. Но что именно?

– Понятия не имею, – сказал Грин. – Не думаю, что это входило в их планы.

– А что они делают в доме Родни?

– Не знаю.

– Почему бы нам не позвонить Родни? – предложил Джимми.

– И что мы ему поведаем? – поинтересовался Грин. – Мы не можем предпринимать того, что вызовет их подозрение.

– Скажем, что Мускул передал кому-то номер телефона Родни.

– И что? Мускул будет, конечно же, отрицать, – сказал Грин. – У меня есть идея получше. Мы постучим к Родни – Джимми и я. Одолжим две полицейские бляхи и разыграем расследование. Будто бы мы нашли труп Тино Родригеса, а в его квартире в Вегасе мы обнаружили записанный номер телефона Родни. Так все и закрутится.

– А вдруг Родни такой же киноман, как господин Зар, например? Существует опасность, что он узнает Джимми.

– Джими, ты наденешь свои очки для чтения и приклеишь усы.

Джимми кивнул и перевел взгляд на приемник. В доме Родни звонил телефон.

Бенсон покачал головой:

– Я никогда не доверял усам, господин Грин. У меня внизу целая коллекция усов. Голубые тоже носят усы. И к тому же они всегда отклеиваются.

– Я позабочусь о хороших неотклеивающихся усах, – пообещал Грин.

– Знаешь, что тебе лучше надеть? – обратился Бенсон к Джимми, который не обращал на него внимания. – Черный парик! У меня полно париков и очков! А еще у меня есть бляха! Осталась от какого-то фильма.

Воодушевленный, Бенсон выдвинул ящики в шкафу и начал рыться среди кассет, веревок, изолент и другого хлама, который он хранил. Внезапно он повернулся к Грину:

– А что, если Родни позвонит в казино? А там никто не знает о смерти Тино. Не странно ли? Ведь полиция в первую очередь должна позвонить на место работы убитого и задать вопросы. Не находите?

– Вы правы. Значит, именно так мы и поступим, – признал Грин.

– Тихо! – крикнул Джимми.

В приемнике слышался голос Родни, который разговаривал по телефону.

Родни: «Кто? Первый раз слышу. (Громче) Стив! Ты знаешь Фредди Смита?»

Стив: «Кого?»

Родни: «Фредди Смита!» Стив: «Фредди Смита? Нет. Он не из „Фуд энд Бевериджис“ случайно?» Родни: «Понятия не имею. (Тише). Паула, Стив полагает, что он работает в „Фуд энд Бевериджис“».

– Паула, – прошептал Грин.

– Вы слышали? – спросил Джимми. Весь светясь, он обратился к Грину: – Черт подери! Паула – женщина из Центральной кассы. Ты только что общался с ней по телефону!

– Ш-ш-ш, – призвал к спокойствию Бенсон. Слушая беседу в приемнике, он протирал рукавом бляху, которую отыскал в ящике.

Родни: «Я больше не общался с Тино. Стив, ты не видел Тино?» Стив: «Нет».

Родни: «Стив тоже не знает. Нет, не надо проверять. Все в порядке, Паула».

Родни повысил голос.

Родни: «Паула! Тише! Успокойся!» Затем он поменял тон, стараясь звучать мягче и доверительнее.

Родни: «Ну что может случиться, дорогая? Фредди Смит спрашивает Тино. Потом меня. Бог его знает зачем. Меня это не интересует. Не копайся в этом, никогда не знаешь, на что можно нарваться. Никогда не делай того, в чем заранее не уверена. Я скучаю по тебе, малышка!»

– Попался, мошенник! – ликовал Джимми. – Ты еще не догадываешься, но твоя погибель находится в нашем морозильнике!

Родни: «Я тебя тоже. До завтра, дорогая».

Он повесил трубку.

– Я тебя тоже, – повторил Бенсон, радостно хлопнув себя по коленке. – До завтра! – И допил бутылку пива.

– Хочешь? – спросил Джимми, предлагая Грину выпить.

Грин кивнул. Комок в пересохшем горле. Теперь подошла его очередь нервно перемещаться по комнате.

– Флойд, тебе тоже? – спросил Джимми.

– Ну давай еще одну.

Бенсон не глядя, как бы автоматически, поставил пустую бутылку на пол рядом с собой. Скорее всего, он именно так и проводил большинство вечеров – пил пиво, пока не засыпал.

Стив: «Чего ей надо?» Родни: «Хочет, чтобы все шло идеально. Слишком идеально. Что сегодня по ящику?»

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

В разбросанных по всему городу студиях почти ежедневно проводились презентации прокатного кино и телевизионных фильмов недели. За два года он встречал ее там несколько раз. Он не знал ее имени, но помнил лицо и ноги, на которые всегда обращал внимание. Она носила короткие юбки и броские колготки – цветные, блестящие, с рисунком. Он не мог отвести глаз от ее ног. Отнюдь не все стройные ноги обладали таким оптическим свойством, что кружилась голова. Высокая, худая, с темными волосами и хорошеньким лицом, она не относилась к тому типу откровенной красавицы, который превозносили в Голливуде. Едва заметный скромный носик, полные подвижные губы, опущенные зеленые глаза, крепкие выпуклые скулы, маленькие, как у девочки, ушки, прямые беспорядочные волосы, хрупкие узкие запястья. Она не производила впечатление интеллектуалки – наверняка одна из многочисленных поклонниц или на худой конец ассистент по костюмам, думал Грин. Он ее недооценивал, поскольку видел лишь ноги, округлости ягодиц и движения пальцев, представляя себе, как они будут прикасаться к его лицу. Ее бегающий взгляд выражал какой-то испуг и неуверенность. Пять или шесть раз он попытался оказаться с ней рядом. Безуспешно. Она постоянно находилась в чьей-то компании.

К тому времени, когда они наконец познакомились, у него уже год был бурный роман с Барбарой Хартман. Искусствовед по профессии, Барбара организовывала выставки и играла не последнюю роль в художественном мире Западного побережья. Они встретились на открытии одной из галерей в Беверли-Хиллс. Через два дня она позвонила ему и пригласила в ресторан, что даже по американским меркам выглядело весьма откровенным жестом. Она была замужем за французским режиссером, который часто уезжал в Европу на съемки рекламы или телесериала.

Они встречались тайно, что придавало их отношениям определенный накал, не позволяя опуститься до уровня заурядной интрижки. Грин не знал, любил ли он ее – скорее всего, нет; для него не составляло труда затащить в постель любую другую женщину, но обстоятельства их романа подогревали возбуждение. У нее был ребенок, она жила в шикарном бунгало на берегу Тихого океана, ездила в черном «шевроле» и раздевалась для Грина на кухне, в коридоре, на лестнице, ведущей в подвал. Однако он не заметил в ней страсти к чему-то фатальному, что мгновенно закрутило бы ее в бурлящем потоке и вынесло бы на берег рискованной авантюры – влюбленности в Грина или, скорее, упоения этой влюбленностью.

В течение года ей удавалось скрывать это от Клода. Потом, словно во хмелю, она все ему рассказала. Что любит Грина и требует развода. А Грин, которому она хотела преподнести сюрприз (в один прекрасный день она позвонила ему и восторженно сообщила, что ее муж теперь обо всем знает), сразу же попытался положить конец их отношениям. Она его не поняла. Он с удовольствием занимался с ней любовью, но вовсе не собирался разрушать ее брак с Клодом и становиться их сыну новым отцом. Он попробовал все объяснить; однако чувство вины и трусость не позволяли ему окончательно развеять иллюзии Барбары. Он избегал ее, выдумывал несуществующие командировки, не отвечал на сообщения, искал предлоги не ходить на свидания, но в то же время, не в состоянии выложить ей всю правду, оставался нежным и внимательным в те редкие моменты, когда ей удавалось застать его дома.

Однажды Линда Гросс попросила его встретиться со сценаристкой – талантливой дебютанткой, написавшей сценарий об ограблении казино и мечтающей о том, чтобы Грин сыграл главную роль в будущем фильме. Линда утверждала, что проблем с получением финансирования не возникнет, поскольку сценарий оригинальный и недорогой – всего два миллиона долларов.

Ее звали Паула Картер – ту женщину со стройными ногами. На первое свидание в кафе гостиницы «Мирамар Шератон» на Оушен-авеню – довольно нейтральное место, где часто назначались деловые встречи, – она тоже пришла в короткой юбке, чулках в сеточку и на высоких каблуках, словно проститутка с улицы Сепалвида. Глаза и манера вести разговор резко контрастировали с вызывающей одеждой, которая, казалось, насмехалась над ее застенчивым поведением. Она много курила и явно чувствовала себя не в своей тарелке под его взглядом, изумленным такой редкой комбинацией из физической привлекательности, проницательности и неуравновешенности. Она знала, что красива, но не умела этим пользоваться, играть, обольщать. Слишком броская внешность скрывала то, что происходило в ее голове. До Грина доходили лишь слабые отголоски той титанической борьбы, которая велась глубоко внутри.

Позади нее, в бассейне, среди пальмовых деревьев, надменно возвышавшихся над гостиничными бунгало, плескались дети. Через несколько сот метров простиралось побережье Тихого океана. На столах лежали белые льняные скатерти, к минеральной воде «Пеллигрино» подавали оливки, дольки лимона, орешки. Наблюдавшему за ними официанту хватало одного лишь взгляда для безупречного обслуживания.

Куря сигареты одну за другой, она рассказала, что родилась в Энн-Арбор, штате Мичиган. По линии матери в ней текла голландская кровь, что объясняло ее слабость к сыру, деревянным башмакам и тюльпанам. В университете она получила профессию кинооператора, твердо решив стать в будущем редактором или режиссером. Ее поиски себя продолжались почти десять лет. Покинув Мичиган, она бралась за любую работу, чтобы выжить, при этом не прекращая думать о кинокарьере. Она продавала нижнее белье, расхваливала по телефону энциклопедические справочники, подавала обеды в ресторанах, сбывала на улицах страховки, убирала постели в гостиницах и после бесчисленных интервью на телевидении и с кинопродюсерами в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе прошла специализированный курс бухгалтерского учета в казино. В конце концов ей надоела роль проститутки, чья профессия, впрочем, считалась в Лас-Вегасе довольно прибыльной – обронила она вскользь, без зазрения совести, – и тогда она приняла решение, которое принимали до нее тысячи других, мечтающих о карьере в кино (в том числе и Грин), – написать сценарий и попытаться его продать.

На эту идею ее натолкнул известный режиссер, когда она работала официанткой в летнем кафе в Беверли-Хиллс – укутанной сиренью и лаврами тосканской беседке со столиками, накрытыми белыми скатертями.

– Я тут же его узнала – Билли Уилдер. Он первый занял место за столиком, заказанным на четверых человек, и я сказала, как мне нравятся его фильмы. Он спросил, не хочу ли я тоже поучаствовать в съемках. Я ответила – да. Имея в виду за камерой, так же как он, но он подумал, что я хочу играть. После обеда он сам подошел ко мне и сказал: «Я не стану тебя обманывать. Ты красивая девушка. Но я не уверен, тянешь ли ты на звезду. Здесь, в Голливуде, где по улицам разгуливают самые красивые женщины со всего света, трудно стать звездой. Знаешь, что тебе лучше сделать? Напиши коротенький сценарий, сыграй в нем главную роль и ошеломи всех». Так я и поступила, и теперь хочу, чтобы ты сыграл главную мужскую роль.

Когда именно он в нее влюбился? Она практически на него не смотрела (их взгляды пересекались лишь на долю секунды, после чего она резко отводила глаза, и он мог лишь догадываться, что таится в их глубине), она не собиралась соблазнять его – учитывая, что в то время он еще обладал определенным авторитетом, вызывавшим доверие у инвесторов, и, наконец, ее, казалось, совсем не заботило собственное тело – отсюда этот дерзкий стиль в одежде.

Позже, у него дома, когда он готовил для нее салат, она вспомнила случай о юношеском шахматном турнире, в котором в детстве принимала участие. Они долго говорили и выпили несколько литров воды. Уже наступил вечер, и ей захотелось пройтись. После прогулки по бульвару он предложил поехать к нему поужинать. Ему срочно нужно было в туалет. Она согласилась.

Она была внучкой Лео Крански, знаменитого американского шахматиста, гроссмейстера в этом необычном искусстве, вобравшем в себя элементы математики, интуиции, эстетики, спорта и удачи. Она сама тоже увлекалась шахматами до тех пор, пока на одном молодежном турнире ее не представили как внучку Крански. Она покинула турнир и больше к шахматам не прикасалась.

Этот случай объяснял в ней многое. Очищая от скорлупы яйца для салата «Нисуаз», слушая и кивая, пока она, пригубив бокал прохладного «Шардоне», стояла рядом, прислонившись животом к кухонному столу, он, почти потерял голову от удивления, восхищения и сложных внутренних химических процессов. Он влюбился в нее без памяти. Он хотел ту девочку с косичками, которая в слезах убегала из школы Мичигана (стеная, думал он, – именно это слово подходит для подобных моментов), крича, что не желает отравлять и калечить жизнь из-за прошлого своих родственников. Она была его копией, она нашла себе равного в нем, беженце из Амстердама.

В течение трех последующих дней они без устали общались. А потом она перехватила инициативу. Притянув к себе за ремень, она поцеловала его.

В прошлом году он много раз спал с Барбарой, но ни разу не оставался на всю ночь. Она не хотела, чтобы утром он очутился за завтраком напротив ее сына. И теперь, в отличие всех этих «ночных привалов» (замаскированное неудобство, утешающее бормотание, поспешные ритуалы излишней близости), Паула так естественно и безусловно лежала рядом. Всего за несколько дней он настолько привык к ее присутствию, что уже не мог без нее жить. Она проявляла рассудительность, когда он слишком увлекался, и приходила в восторг, когда он рассуждал чересчур деловито; совместные планы на будущее размывали различия между ними, объединяя их в один реальный сценарий (по крайней мере, насколько они могли судить о его реальности). Это был медовый месяц их отношений.

Она переехала в его квартиру на Третьей улице в Санта-Монике, где они предавались идиллии. Спустя месяц они отправились к ее матери в Мичиган. Они гуляли по лесу, где каждая тропинка имела свое название, где она когда-то играла и мечтала, где в четырнадцать лет впервые поцеловалась с мальчиком. Взяв в аренду яхту, они плавали по озеру мимо островов, где стояли дома с привидениями и заброшенные охотничьи избушки. Они занимались любовью, затем ныряли в воду и снова занимались любовью, полулежа на берегу, среди лилий и серебряных рыбок, а с другого берега за ними наблюдали пришедшие на водопой олени.[2]

Она вызволила его из затворничества. Он думал, что безумие его молодости было уникальным недоразумением. Но ее жизнь тоже была полна абсурда.

Растянувшись на берегу, полуодетый, разморенный и блаженно опустошенный, он спросил:

– Почему ты хотела, чтобы я играл главную роль? Почему я оказался твоим избранником?

– Я видела тебя в «На вершине горы».

Два года назад он снимался в этом мини-сериале в Сан-Франциско.

– Мне понравилась твоя работа, – сказала она. – К тому же ты из Голландии. Нелепый аргумент, но и он имел значение. А кроме того, в тебе было что-то… иногда встречаешь кого-то в ресторане или в самолете и, находясь рядом с ним час или два, понимаешь, что если заговоришь, то уже никогда с ним не расстанешься, потому что так предначертано судьбой. Ты искоса смотришь на него, пытаясь проникнуть в глубь его глаз, ты готов поставить на карту все, только чтобы быть с ним рядом, следовать за ним на край света. Но в конце концов, ты ничего не предпринимаешь, уходишь и через час почти забываешь о нем – его облик, цвет его волос, оттенок его кожи – воспоминания тускнеют. Остается лишь гнетущее чувство, что ты подошел так близко к исполнению своего жизненного предназначения и ничего не сделал. Мне казалось, что ты для меня именно такой человек. Девичья мечта. Понимаешь?

Помимо того что она была умна и решительна, она была еще необыкновенно романтична и не опытна в отношениях с мужчинами. Детство сыграло главную роль в формировании ее личности. Родители разошлись, когда ей было три года, после чего мать снова вышла замуж и спустя пять лет снова развелась. Ее младшая сводная сестра осталась на воспитании второго мужа. Уже в самом начале жизни идея естественной семейности, сплоченности была основательно подорвана. Она путалась в калейдоскопических узорах ее детских лет, которые требовали постоянных переездов и прощаний. Со своим биологическим отцом она больше не встречалась, ее второй отец «украл» у нее сводную сестренку, а ее мать-хиппи из Беркли находилась под очевидным влиянием поколения flower power. Она боялась кого-то любить, ведь за этим неумолимо следовало расставание. Лишь некая математическая сила внутри нее держала ее на плаву, уравнивая бесконечные шероховатости жизни с вечными жизненными ценностями. Однако бесчувственные организаторы шахматного турнира отняли у нее возможность встать на путь математической красоты, в результате чего она неуверенно, на ощупь, вышла на тропу писательства. Точнее, сочинения киносценариев. Она отдавала этому всю себя, так же как в математике и шахматах. Ей это было необходимо. И Грину тоже. Вместе они отшлифовали «Небо Голливуда» – ее сценарий об ограблении казино. Словно сиамские близнецы, они не разлучались ни на секунду, они были любовниками, друзьями и коллегами. Разлад же возник, когда о себе заявила бывшая подружка Грина. Это была не единственная причина, но она углубила трещины, которые постепенно давали их отношения.

Он отчаянно избегал Барбару, но та была настроена решительно. Она мстила ему, пытаясь завоевать доверие Паулы. Это длилось пару месяцев. И Паула поверила россказням Барбары о том, что они спали вместе, что Грин вел двойную игру и обманывал обеих. Все это было враньем, но Барбара добилась желаемого эффекта. Семя попало в благодатную почву для вымышленных разоблачений: Паула все еще оставалось той девочкой, в глубине души до конца не доверявшей мужчинам.

В тот период Паула получала один отказ за другим. «Небо» не хотели финансировать на тех условиях, что она будет режиссером, а Грин будет играть главную роль. Грину же не удавалось развеять ее сомнения по поводу сценария, ее страх перед провалом, ее неуверенность в своем таланте.

Знакомый до боли рефрен. Он знал мотив наизусть. Месяцы тотальной взаимозависимости постепенно растворялись в неделях все большей замкнутости, все реже произносимых слов и невысказанных монологов. Грину тоже непросто было устоять на ногах среди орды актеров, заполонивших город. Он больше не делился с ней своими ночными кошмарами, полагая, что у нее нет для них места, поскольку достаточно своих. Паула же в свою очередь рассматривала его уход в себя как первый симптом его к ней охлаждения. Как это было далеко от истины! Он просто волновался, сможет ли в дальнейшем ее обеспечивать. Проблема заключалась в деньгах, а не в том, что он не хотел слышать ее голос, видеть ее брови, чувствовать ее подмышки. Он даже думал на ней жениться, завести детей – он желал делить с ней весь мир.

В один прекрасный день через семь месяцев после их знакомства, вернувшись после неудачной кинопробы, он не застал Паулу дома. Ее одежда, фотографии, книги, все вещи исчезли. Она ушла так же, как в свое время ее биологический отец: внезапно, без объяснения причин, без записки, без сожаления.

Обезумевший от тоски, изъевший себя упреками, он пустился на ее поиски. Но в Америке скрыться не составляет никакого труда – снять под вымышленным именем комнату и начать новую жизнь. Через три месяца он узнал, что она пребывает в компании Ричи Мэйера, режиссера «Тупика», того мерзавца, который выгнал со съемок сначала Кейджа, а затем и его.

Вне себя от ревности, Грин часами караулил дом Ричи в Брентвуде, в страхе увидеть в окне Паулу. Взвинченный до предела, он был готов на жесткую мужскую драку или, по крайней мере, на скандальную перебранку, но ни Мэйер, ни Паула ему не попадались.

Вместе с ней его покинула и без того эфемерная уверенность в собственных силах. Он больше не писал, пропускал пробы и практически не готовился к тем маленьким ролям, которые ему из жалости отводили директора по подбору актеров. Постепенно другие заботы – деньги, деньги, деньги, роли, роли, роли – овладели его истерзанной душой, и он вспоминал о Пауле с колкой болью глубокого траура, неутолимым желанием, затаенной печалью, осознавая при этом, что не имеет на нее никаких прав. Собственно, он ни на что не имел прав. Все эти долгие годы он ничего о ней не слышал.

ДВАДЦАТЬ

Обдумывая сложившуюся ситуацию, актеры молча пили пиво. Тупо уставившись на выцветший ковер, пыльный, сделанный под дерево камин, где блестел высокомерный Оскар, на запотевшие бутылки с пивом «Будвайзер», они, слегка опьяневшие после нервного напряжения, вполуха слушали звуки телевизора в доме Родни на Уитли-Хейтс.

– А Родни знает, что Тино мертв? – спросил Бенсон.

– Хороший вопрос, – сказал Джимми.

– Конечно, знает, – сказал Грин.

– А Стив? Мускул? Кто-то из этих троих убил Тино, – продолжал рассуждать Бенсон. – Но мы не знаем кто. Представим, что смерть Тино на совести Стива и Мускула, почему тогда они нянчатся с Родни?

– Знаете, какой возможен вариант? – спросил Грин, стараясь сконцентрировать свои мысли на том, что в данный момент было важнее взаимоотношений Родни и Паулы. – Родни и та женщина задумали провести своих напарников, а Стив и Мускул хотят провести их. Таким образом, мы имеем дело с двумя парами, пытающимися обмануть друг друга. Но Стив и Мускул играют по жестким правилам: они прикончили Тино, и теперь очередь за Родни и той женщиной.

Он не мог произнести имя Паулы вслух.

– Если они разделаются с Родни, то все деньги – у них в кармане, – заметил Джимми.

– Та женщина надежно сидит в Лас-Вегасе, – сказал Грин решительно. – Это тормозит их действия. Ведь она позвонит в полицию, случись что-то с Родни. Если Родни убьют и она поможет следствию, то, скорее всего, ей удастся избежать наказания за кражу в обмен на сотрудничество в судебном процессе. Если уж мы смогли до этого додуматься, то для Стива и Мускула это очевидно. Так что же им делать? Они ждут, пока эта женщина приедет в Голливуд, и тогда на их улице наступит большой праздник.

– Вы отдаете себе отчет в том, что все это происходит на самом деле? – спросил Джимми с горечью. – Это не актеры, голоса которых мы сейчас слышим. Это не радиопьеса. Мы слышим голоса грабителей и убийц. Это происходит в реальном мире. И в конце дня они не получат извещения о расписании репетиции на завтра.

– Что, по-твоему, реальность, Джим? – спросил Бенсон. – Всю свою сознательную жизнь я зарабатывал деньги иллюзией. О чем ты говоришь? Я уже не знаю, что реально, а что нет. И, честно говоря, меня это уже не волнует. Если меня сейчас пристрелят, то, перед тем как умереть, я подумаю: это реально или это шоу? И прежде чем кто-нибудь успеет ответить на этот вопрос, я уже буду парить среди звезд. Так какая разница, Джим? Есть ли у кого-то в этом городе определение реальности? Послушай, что я прочитал на прошлой неделе. В диснеевских магазинчиках можно купить сейчас бейсболки и майки с изображением Микки-Мауса или Гуфи. Эти вещи изготовляются в Доминиканской республике. Люди, занимающиеся их производством, должны пахать шестнадцать лет – только представь себе, ШЕСТНАДЦАТЬ лет, – чтобы заработать сумму, которую президент «Диснея» зарабатывает в час! В час! Шестнадцать лет и один час! Что здесь реальность, а что выдумка? Все смешалось. Мы проведем Стива, Мускула, Родни и его подружку, и я сделаю это с превеликим удовольствием. Подай-ка мне еще бутылочку, Джим.

Джимми протянул ему пиво.

– Если мы будем сидеть сложа руки, – предупредил Грин, – то Родни и той женщине из Лас-Вегаса крышка.

– Да, черт, – сказал Джимми, – этого еще не хватало. Нам только в спасателей превратиться!

– Мы же можем просто подождать, что будет дальше, господин Грин, – предложил Бенсон. – И тогда нам останется разделаться лишь со Стивом и Мускулом.

– Но в таком случае мы станем соучастниками убийства, – с трудом выговорил Грин.

– Вы их знаете? – спросил Бенсон. – До сих пор это всего лишь имена персонажей, которых мы слышим по радио. Негодяй Родни и воровка Паула. И не забывайте: возможно, вовсе не им, а Стиву и Мускулу угрожает опасность. Может быть, именно Родни и Паула превратили Тино в господина Сосульку. Кто знает. Хотя лично я поставил бы на Стива и Мускула. – После двенадцати бутылок пива он наконец опьянел и рассуждал без всякой ложной скромности.

– А ты? – спросил Джимми.

– А я бы хотел после всего этого смотреть на себя в зеркало со спокойной совестью, – ответил Грин с тяжелым сердцем. Он отказывался верить в то, что Паула хотела спасти тело и душу Родни. Ведь в роли ангела она была с ним, с Грином, чтобы излечить его. Сейчас же она исполняла роль прагматика. Она просто хотела получить свою долю, чтобы затем помахать Родни ручкой.

Им вдруг овладела необъяснимая страсть к ограблению: его охватило желание убежать с Паулой на край света, когда все это закончится, хотя у него не было ни малейшего повода полагать, что она составит ему компанию. Это было странное желание, совершенно нереальное, нелепо примитивное, которое он ощущал физически – пылающий огонь где-то под грудной клеткой на уровне диафрагмы; когда-то в первобытные времена там, очевидно, находился мистический орган, управлявший поведением мужчин. План ограбления Родни и его сообщников не удалось бы реализовать на сто процентов, если бы он не занимался с ней любовью, не слышал бы ее шепота, не ласкал бы ее грудь и живот, не чувствовал бы упругую кожу ее бедер, когда она разводила для него ноги. Кем он, собственно, был? Нищим актером с набором подслушивающих устройств. И безумцем, потерявшим голову, услышав ее голос.

Страстное желание ее обнять. Фантазии о том, как можно с этим смириться. Голос Паулы пробудил воспоминания.

ДВАДЦАТЬ ОДИН

В доме на Уитли-авеню появилась Паула.

Актеры слышали, как она говорила о расписании работы и свободных днях, которые взяли заговорщики. Через неделю Паула должна была первой отметиться в Центральной кассе. Сразу стало ясно, кто придумал весь этот план: не Родни, не Стив и даже не Тино. Идея принадлежала Пауле. Какой-то Пауле. Не той женщине, которая отравила Грину жизнь. Это была просто Паула с похожим голосом. Вот и все. Потому что иначе и быть не могло.

Паула не собиралась возвращаться в казино. Они договорились разбежаться, как только пересекут границу с фальшивыми паспортами. Документы, билеты, гостиницы, машины – обо всем уже позаботились. Ждали лишь Тино.

Вот уже несколько дней он не давал о себе знать. В прошедшие выходные он должен был работать, но в казино не появился. Паула беседовала с его шефом, и тот грозился его уволить, если в течение сорока восьми часов Тино не сообщит о причине своего отсутствия на работе.

К счастью, Бенсон выключил звук, когда Паула и Родни отправились в спальню.

– Господа, не будем отвлекаться. Нам нужно сохранить холодные головы и сконцентрироваться на главном – «Сокровищах Эльдорадо». Одному Богу известно, как им удалось их украсть, но у них все получилось, и теперь очередь за нами. Договорились? Никаких бредовых фантазий.

С пивом и журналами «Плейбой» Стив и Мускул растянулись у бассейна. То и дело доносились звуки шлепающихся в воду тел, комментарии по поводу женских тел на страницах «Плейбоя», просьбы открыть новые баночки с пивом «Бад».[3] В конце дня все четверо снова собрались вместе, чтобы еще раз обсудить исчезновение Тино.

Паула выражала обеспокоенность. Она не понимала, почему он вдруг вышел из игры. Ведь его ждала одна пятая от четырех миллионов и никаких проблем.

Вот, значит, о какой сумме шла речь. Пять миллионов долларов. Актеры триумфально переглянулись. Это был главный приз, который мог изменить всю их жизнь.

Родни: «Без Тино мы не можем двигаться дальше».

Стив: «Если завтра он не объявится, взломаем сейф».

Родни (решительно): «Нет. Мы договорились, что все будем при этом присутствовать. Вы видели, как туда складывались деньги. Откроем только тогда, когда все будут в сборе. В понедельник».

Стив: «Если в понедельник он не появится, то он больше не в доле».

Паула: «Как ты собираешься открыть сейф без ключа?» Стив: «Об этом не волнуйся, дорогая».

Паула: «Я тебе не дорогая, детка».

Родни: «Взорвем?» Мускул: «С помощью термического копья мы откроем сейф за пятнадцать минут».

Родни: «Я не хочу ничего здесь рушить. Не хочу оставлять следов».

Паула: «Может, Тино попал в аварию?» Мускул: «Он слишком много вилял своей задницей в одном из голливудских кабаков для педиков. Этот придурок не видит дальше своего члена».

Паула: «Кто бы говорил! Послушай, ты, деревенщина, я знаю Тино уже шесть лет и могу уверить тебя, что за все эти годы он ни разу мне не соврал! Я не сомневаюсь в его честности! Ни на секунду!» Стив (защищаясь): «Подумаешь, ограбил своего работодателя на целое состояние. А в остальном – он абсолютно честный человек».

Паула: «Это из другой оперы! Своих друзей он не обманывает! Мы пашем как волы за мизерную зарплату! А что мы, собственно, делаем? Обдуриваем людей! Система такова, что казино всегда в выигрыше! Тино был прав. От того, что мы возьмем себе немножко, казино не убудет. Да, он гомосексуалист, ну и что из этого? Если бы не он, ты бы сейчас и не мечтал об этих деньгах! Мы подождем Тино. До вторника. А если он и тогда не появится, то… тогда я не знаю. Значит, с ним действительно случилось что-то серьезное».

Родни: «А его доля?» Паула: «К этому вопросу мы вернемся во вторник. Здесь безопасно?» Родни: «Мы установили сигнализацию. Монтер слишком долго с ней возился. Кстати, он видел здесь Тино».

Мускул: «Что ты этим хочешь сказать?» Родни: «Потенциальный свидетель. Представь, если с Тино что-то случилось? Фотография Тино в газете или по телевизору, и этот старый хрыч тут же заявит в полицию».

Стив: «А знаешь, кто это был? Флойд Бенсон. По-моему, когда-то даже получил Оскара. Известный актер в свое время».

Родни: «Теперь уже нет».

Паула: «Флойд Бенсон? Боже, Родни, он сыграл массу прекрасных ролей!» Родни: «А сейчас он лишь заторможенный электрик».

– Прекрасно, – пробурчал Бенсон, – завтра эти господа позвонят мне в дверь и попросят автограф.

– Не волнуйся, – сказал Джимми. – Если они захотят войти, мы их встретим как следует.

– У нас всегда остается возможность сообщить в полицию, – ответил Бенсон.

– Все в порядке, – успокоил их Грин.

Паула: «Что же произошло с Тино?»

Родни: «Хотел бы я знать».

Паула: «Где вы видели его в последний раз?» Стив: «В баре „Мармонт“, возле гостиницы. В компании педиков и трансвеститов».

Паула: «Если с ним что-то случилось, то ключа у нас больше нет».

Стив (нетерпеливо): «Не беспокойся об этом, я же сказал».

Родни: «Я не хочу разрушать сейф. Зачем собственноручно оставлять здесь следы».

Паула: «А запасных ключей точно нет?» Родни: «Владелец дома сказал, что это единственный».

Стив: «У него наверняка еще как минимум два. Ты что думаешь, он сдает этот дом в аренду, не имея дубликатов всех ключей? Готов дать голову на отсечение, что предыдущие жильцы не раз теряли ключи от сейфа. И он знает, что это может повториться».

Родни: «Позвонить ему?» Стив: «Естественно. Скажи просто, что потерял ключ. Он, конечно, станет причитать, что это дорого стоит и так далее. Сколько он потребует? Двадцать, тридцать долларов? Пообещай этому козлу сто баксов, если он сделает нам дубликат. Хрен с ним. Главное, что за этой дверью лежит целое состояние!»

* * *

Обратившись к Грину, Джимми принялся рассуждать:

– Тино возвращается в Лас-Вегас. Стив и Мускул должны отвезти его в аэропорт. По дороге они ему угрожают и требуют ключ. Тино утверждает, что у него с собой ключа нет. Они начинают его бить. Ключа нет. Бьют сильнее. Безрезультатно. В конце концов они его приканчивают.

– А где тогда ключ? – спросил Бенсон.

– Может, стоит еще раз залезть в морозильник? – предложил Джимми.

Бенсон сглотнул и с отвращением сказал:

– Нет уж, прости, Джим. Мне больше не хочется.

– Том?

– Думаю, что Стив и Мускул обыскали его с головы до пят. Ну хорошо, мало ли что. Только я за тело волнуюсь. Если мы будем его обследовать, оно распадется на тысячи мелких кусочков.

– Надо его сначала немножко разморозить, – сказал Джимми. – Сколько градусов в морозильнике?

– Понятия не имею, – ответил Бенсон неохотно. – Я купил его на аукционе, где распродавали всякий хлам из ресторанов, гостиниц и магазинов. Он, по-моему, когда-то стоял в мясном магазине.

– Давай попробуем, – сказал Грин.

* * *

Родни: «Мистер Элмс? (вкрадчиво и вежливо). Это Родни Диджиакомо. Да, очень хорошо, да, прекрасный дом, конечно. Э, я по поводу сейфа, посеял ключ, у вас нет запасного? Понятия не имею, сколько стоит изготовить дубликат, неужели у вас нет запасного? Да, да, понимаю. Везде искал, да, да, у меня там кое-какие бумаги, документы, да, да, я постараюсь ничего не сломать, да, да, буду держать вас в курсе, да, до свидания, мистер Элмс. (Повесил трубку.) Сволочь. Делает вид, что у него ничего нет».

Мускул: «Врет».

Паула: «Зачем ему врать? Если бы у него был запасной ключ, он бы его нам продал. Ведь речь идет о сохранности его сейфа!» Мускул: «Думаешь, у этого козла действительно только один ключ?» Паула: «Да».

Стив: «Мы откроем его другим способом».

Снова перебранка о том, как лучше открыть сейф. Паула держалась в стороне, а Родни яростно сопротивлялся идее взлома. Спустя десять минут Паула не выдержала.

Паула: «Пойду искупаюсь».

Мускул (после того, как Паула вышла из комнаты): «Может, она забыла купальник».

Родни: «Если что-то взбрело тебе в голову, то я вышибу тебе мозги, понял?» Мускул: «Попробуй».

– Давайте, ребята, продолжайте в том же духе! – прокомментировал Джимми их взаимные угрозы.

Стив (примиряюще): «Он ничего такого не имел в виду. Уж и пошутить нельзя».

Родни: «Шутите на другие темы».

Звуки шагов. Родни тоже направился к бассейну.

Стив: «Не заводи его».

Мускул: «Он не видит того, что видим мы. Эта шлюха его просто использует. Думаешь, она действительно запала на его милые кривые ножки? Как только она заполучит свои бабки, ее и след простыл».

Стив: «Это его проблема».

Некоторое время они молчали. Скорее всего, наблюдали за бассейном.

Мускул (заговорщически): «Боже, какая задница! А эти сиськи! Думаешь, свои?» Стив: «Имплантированные, какая разница? По мне, да будь они хоть машинным маслом залиты. Если они выглядят так же, как у нее, то их происхождение меня уже не интересует».

Мускул: «Может, нам вернуться к Тино. Обыскать его еще раз как следует».

Стив: «Нет, у него точно не было с собой ключа».

Мускул: «Где же этот идиот его оставил?» Стив: «Он мог спрятать его где угодно. Здесь, в доме, например. В другом месте. Но с собой у него его не было».

Мускул: «Мы не посмотрели в подошвах ботинок».

Стив (лаконично): «Он не Джеймс Бонд».

Мускул: «А почему бы и нет? Мы везде искали, а в подошвах – нет. Возможно, он спрятал этот долбаный ключ именно там».

Стив: «Ну все, конечно, возможно».

Снова тишина, а затем голос Стива.

Стив: «Надеюсь, что его никто не нашел».

Мускул: «Я отслеживал газеты. Ничего. Он еще там».

Стив: «Отправимся туда, как только эти голубки уедут».

Мускул: «Что они собираются делать?» Стив: «Дорого жрать в „Драис“, а затем трахаться на пьяную голову».

Джимми замахал кулаком в сторону приемника, сжав челюсти в порыве мщения:

– Попались, голубчики! Пожизненное заключение вам обеспечено! Это наша пожизненная страховка! Они сами признали свою связь с убийством Тино! Если что-то сорвется и придется привлекать полицию, мы предъявим им это! Теперь нам не нужно доказывать, что мы не притрагивались к Тино!

– Предчувствие меня не подвело, – сиял Бенсон. – Стив и Мускул – убийцы.

– Мы тоже поедем в «Драис», – предложил Грин.

ДВАДЦАТЬ ДВА

Перед входом в «Драис» одетые в красные пиджаки, белые рубашки и черные брюки южноамериканские лакеи подбегали к длинным лимузинам, «мерседесам», «бентли», БМВ, открывали дверцы, приветствовали гостей, нагибаясь, выписывали чеки за парковку этих дорогих автомобилей, которые никогда в жизни, даже после долгих лет добросовестного труда, не могли бы себе позволить, но которые так беспечно и торопливо увозили на стоянку. За окнами невзрачного здания новостройки блистал элегантный декадентский интерьер.

Ресторан располагался на полпути к бульвару Сансет и магазинному комплексу «Беверли» – серому бетонному бункеру без единого окна, центру притяжения Западного Голливуда. Мимо «олдса» медленно двигались вереницы машин, направлявшихся субботним вечером в рестораны «Мелроуз» и «Стрип» или в эксклюзивные места за больницей «Сидерс Синаи». Джимми и Грин забрали свои вещи из «Сайт-Мартина». Грин надел брюки от единственного костюма и чистую белую рубашку – он хотел выглядеть презентабельно.

Флойд Бенсон остался дежурить у приемника в Санта-Монике. Он дал им примерное описание внешности Родни, но намного более детально рассказал о его машине: желтый отремонтированный «мустанг» с красной льняной крышей.

– Как только все закончится, я приглашу тебя на ужин в «Драис», – пообещал Джимми. Он сидел рядом с Грином и курил сигарету, высунувшись в окно насколько возможно, чтобы не дымить в машине.

– Нет, – сказал Грин, – сначала мы все куда-нибудь уедем. Отправляйся на Гавайи, например, или на Бали.

– С кем? Думаешь, приятно лежать там одному под пальмой?

– Уж лучше, чем одному в «Сант-Мартине», – сказал Грин.

– Для этого много денег не нужно.

– Такому привлекательному прожженному псу, как ты, можно не волноваться. Если все получится, то здесь оставаться будет рискованно. Нам необходимо будет на время исчезнуть.

– Надолго? – спросил Джимми.

– Год, два? Пока они не выдохнутся.

– За четыре миллиона они, я думаю, согласятся и подольше побегать, – сказал Джимми. – Боюсь, они никогда не сдадутся. Даже и не мечтай о том, что сможешь с легкостью тратить деньги. Они будут за нами охотиться.

– Я им помешаю.

– Это уж точно – мы ведь хотим еще немножко походить по этой земле, – сказал Джимми. – А сейчас что будем делать?

– Просто посмотрим. Увидим наконец нашего приятеля Родни собственной персоной.

Джимми усмехнулся:

– Стив и Мускул сейчас очень удивятся, когда приедут к Голливудскому знаку. Флойда ждет интересный разговорчик, когда они вернутся домой.

– Они смогут сделать лишь один вывод, – сказал Грин, – а именно, что труп Тино обнаружила полиция.

– Или же: что Тино не умер, как они предполагали. Как тебе такая версия?

– Они его там бросили уже после того, как прикончили где-то в другом месте. Никогда не поверю, что они могли его вышвырнуть, если он еще подавал какие-то признаки жизни.

На противоположной стороне улицы престарелые кинопродюсеры в компании полуголых звезд направлялись поглощать диковинные дорогие салаты.

– Сколько лет этим девочкам? – сетовал Джимми.

– Семнадцать? Восемнадцать? – прикинул Грин.

– У меня ботинкам восемнадцать лет, – сказал Джимми, качая головой. Однако тут же вернулся к обсуждаемой теме. – Они не хотели его убивать, – продолжал рассуждать он. – Если бы они заполучили ключ, они оставили бы его в живых. Кому бы он пошел жаловаться? Думаю, что они удивились, что у него так мало Ausdaur, то есть выносливости. Знаешь такое слово?

– Не забывай, что я из Голландии, Джим.

– Да, конечно, – сказал он. – Какой у нас план?

– Навестим в понедельник Родни. Покажем ему наши бляхи и войдем в дом. Скажем, что у нас есть вопросы по поводу Тино. И ключ.

– Откуда он у нас?

– Флойд видел сейф – «Гардалл», – наверняка можно раздобыть ключ такой же фирмы.

– А дальше?

– Они перепугаются. Как только мы уйдем, они взорвут сейф. Поскольку, конечно, захотят как можно быстрее смыться.

– Как мы им помешаем?

– Придется караулить дом.

– Целый день сидеть перед дверью?

– Да, если понадобится.

– Неубедительно, – сказал Джимми. – Инспекторы никогда так не делают. Для этого они вызывают патрульную машину и полицейских в униформе.

– Тогда и нам нужно так сделать, – согласился Грин. – Но как?

– Наймем двух молодых парней. И арендуем для них униформы и машину.

– Слишком сложно, – сказал Грин. – Обсудим позже.

– И что потом?

– Потом на сцену выходит Флойд. Он говорит, что я его племянник. Что я рассказал ему о расследовании и что у меня большие долги. Что меня можно купить.

– Они его прибьют.

– Мы будем следить.

– Думаешь, они согласятся на его предложение?

– Он скажет им, что их дом прослушивается. Что у них нет ни малейшего шанса в случае, если начнется судебный процесс.

– А как он об этом узнал?

– От племянника.

– Таким образом, они выберут меньшее из двух зол и подкупят полицейских, – сказал Джимми.

– Да.

Мимо проехал белый «ролс-ройс». Из него вышли три стройные блондинки с большими грудями и на высоких каблуках.

– Боже, – простонал Джимми. – Аж почки сводит.

– В них вложена куча денег. Думаю, что они полностью себя переделали.

– Я не возражаю против небольших пластических коррекций. А как насчет ключа?

– Я заверю их, что ключ находится за семью замками. В главном полицейском управлении. До него уже не добраться. Но мы изготовили копию. Нас можно купить. Мы продажны до мозга костей. Мы не против загнать ключ. И присутствовать при открытии сейфа.

– Сколько мы хотим? – лихорадочно спросил Джимми, блуждая в своих мыслях.

– Полмиллиона на брата.

– Маловато, – сказал он. – Половину.

– Я не хочу воевать с ними, – сказал Грин. – У них тоже должна остаться приличная сумма.

– Мы полицейские! Им некуда деваться! Мы прижали их к стенке!

– Ладно, начнем с половины, – предложил Грин, – а в крайнем случае опустим до полумиллиона на человека.

– В самом крайнем случае.

– Отлично.

– А почему, собственно, меня можно подкупить? – спросил Джимми, с напряжением в голосе, сосредоточено, как будто ему сейчас предстояло выйти на съемочную площадку.

– Ты растерял весь свой пенсионный фонд на биржевых спекуляциях. Через полгода твоей карьере конец, и тебе придется искать другую работу, чтобы оставаться на плаву.

Джимми покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Пусть лучше это будет женщина, любовница, которая обходится мне в целое состояние. Здесь больше возможностей.

– Как хочешь, – сказал Грин.

– Мне так легче. Я сыграю эту роль, как никогда еще не играл. Как меня зовут?

– Джимми Ломан.

– А тебя?

– Том Бергман.

– А Флойда?

– Флойда Бенсона они уже знают. Знаменитый актер, который все потерял. Флойд останется Флойдом.

– Если им известно, что Флойд актер, а им это известно, не заподозрят ли они что-то неладное? Что мы тоже, возможно, актеры? – Он озабоченно посмотрел на Грина, осознав подстерегавшую их опасность.

– До тех пор пока они нас не узнают, нам не о чем волноваться.

– Они могут проверить наши фамилии в департаменте полиции Лос-Анджелеса.

– Если бы у них там были контакты, они бы уже давно запросили информацию о Тино.

– Мне нужны очень хорошие усы, – сказал Джимми.

– Надень очки. Линзы так увеличивают твои глаза, что ты похож на жабу, переодетую человеком.

– Всегда приятно слышать, какие ассоциации вызываешь у других, – ответил Джимми. – А как мы напали на их след?

– Мы нашли Тино. Отпечатки их пальцев привели нас в Лас-Вегас. В доме Тино мы обнаружили номер телефона Родни.

– Хорошо. Верно, да.

– Чем ты обеспокоен? – спросил Грин.

– Меня беспокоит то, что нам придется договариваться с этими прохвостами. Может, что-нибудь другое придумаем? Мы не можем их арестовать? Отвезем их куда-нибудь, попридержим, а сами в это время очистим сейф. Настоящий, полноценный грабительский трюк. Как ты думаешь?

– А вот и наша счастливая парочка, – сказал Грин.

Бывают такие вечера, когда кажется, что люди и вещи светятся изнутри, что ночь – это всего лишь черная крыша над городом, выдыхающая излишнее тепло и свет солнца после наступления сумерек. Ослепительный желтый «мустанг» сиял при свете луны. Этот вечерний свет обладает такой же магической силой, как и свет калифорнийского солнца.

Родни, низкорослый мужчина, с важным видом вылезал из желтого «мустанга», в то время как лакей открывал дверцу машины. Это был итальянец с порывистыми движениями мачо. Грин увидел рослую фигуру Паулы, одетую в красное обтягивающее платье из латекса. Его Паулы, не Родни. Она, по крайней мере, на голову возвышалась над бандитом, к тому же была на шпильках. Темные волосы были непривычно перевязаны в хвост красной шелковой ленточкой, словно гигантская шоколадная конфета. В ожидании Родни она одернула платье, демонстрируя свою совершенную задницу любопытным мексиканским лакеям. Грин видел, как этот коротышка взял ее за руку и повел внутрь, ступая широкими напряженным шагами. Она была так же красива, как и семь лет назад, и так же вызывающе одета.

Это была Паула. Сохранилось ли еще где-то в ее животе семя Родни от сегодняшней любовной игры, или же они пользовались презервативами – «Троян» или «Дюрекс», – чтобы не обмениваться своими заразными микробами? Грин не обратил на это внимания, когда они, пыхтя и издавая стоны, возбуждали друг друга («Да, да, здесь, и еще здесь, вот эту точку, пожалуйста»). Паула указывала точный маршрут. Раньше она этого не делала.

В холле «Драис» Родни обратился к одной из встречающих, которая проверила список и кивнула. Они вошли в зал, где стояли накрытые белыми скатертями столы, под которыми престарелые киношники ревматическими пальцами гладили загоревшие ноги своих амбициозных любовниц.

– Поедем обратно? – предложил Джимми.

Грин вышел из машины.

– Что ты задумал? Что ты собираешься делать? – спросил Джимми.

– Сейчас вернусь, – ответил Грин.

Надев солнечные очки, он проскользнул между тормозящими машинами на другую сторону широкой улицы и, присоединившись к группе японцев, вошел в ресторан. В то время как встречающие оживленно беседовали с двумя возмущенными парами, которые, несмотря на своевременное бронирование, томились в ожидании своих столиков, Грин пробрался в зал. Обстановка напоминала английский загородный дом, с кремовой обшивкой стен, широкими диванами и затемненными лампами – дорого и со вкусом.

Родни и Паула заняли места в углу первого зала (не самого лучшего – престижные гости получали столики во втором, более удобно расположенном зале для элиты). Официант задвинул за Паулой стул, а другой – стул за Родни. Официанты вели себя так, словно Паула ничем не отличалась от бежевых пейзажей на стене, однако Грин заметил, как они переглянулись, выходя из зала. Проходя мимо их столика, Грин увидел лицо Родни, все покрытое оспинами, его хитрые глаза под огромными бровями, круглую голову, полурасстегнутую рубашку, открывавшую заросшую черной растительностью грудь, браслет-цепочку на запястье, и глаза Паулы, ее декольте, ее ухо, ее шею под хвостом.

Она на секунду взглянула на него, и ему показалось, что он прочитал по ее губам некое тайное послание, что-то вроде: «Это для меня ничего не значит, это всего лишь театр для определенной цели. Ведь я принадлежу тебе».

Она его не узнала – какой-то придурок в черных очках.

На улице его ждал Джим с очередной сигаретой в руках.

– Что ты там делал, безумец?

– Проводил небольшое расследование, – ответил Грин.

– Зачем?

– Хотел увидеть их вблизи.

– Зачем?

– Чтобы знать, с кем нам придется иметь дело.

– И для этого стоило так рисковать?

– Какой тут риск? Эти двое понятия не имеют о наших планах.

– Ты и дальше собираешься выкидывать подобные шуточки?

– Это было сгоряча. Не бери в голову.

ДВАДЦАТЬ ТРИ

Они принялись размораживать огромный стальной морозильник. Чтобы ускорить процесс, они поставили рядом с открытой дверцей три электрических обогревателя. Однако Тино по-прежнему напоминал кусок базальта.

– Эта штука произведена в Германии, – констатировал Джимми, сидя на корточках за морозильником. – «Либхерр», сделано в Германии. Когда фрицы[4] с тоской вспоминают Сталинград, они ложатся в такой морозильник.

На кухне актеры составляли список вещей, необходимых для реализации их плана. Джимми курил на крыльце заднего входа, Бенсон готовил свой «лучший омлет, который заряжал энергией на неделю», а Грин, сидя за кухонным столом, записывал в блокнот то, о чем им предстояло позаботиться: бляхи, кобуры с оружием, сотовые телефоны, две полицейские униформы, патрульная машина, ордер на обыск, два полицейских агента.

– Просто наймем двух актеров, – предложил Джимми, – скажем, что разыгрываем наших друзей, и заплатим им за целый день, проведенный в машине.

– А если к ним подойдут Стив и Мускул? – спросил Бенсон, стоя у плиты. – Чтобы разогреться?

– Нет, они не приблизятся к патрульной машине. Да и зачем им общаться с агентами? Машина должна появиться там через четверть часа после нашего ухода. И следить за домом. Нужно просто дать им четкие инструкции, вот и все.

– У Эмми Никлеса есть список людей, зарабатывающих на жизнь, играя роли полицейских, – сказал Грин. – Помнишь тот фильм, в котором мы тогда снимались?

Джимми кивнул. Незабываемая сцена с патрульной машиной. В «Тупике». Режиссера Ричи Мэйера – очередного после Грина любовника Паулы.

– Все участники массовок в том фильме были профессионалами. Целыми днями только и делали, что изображали полицейских на заднем плане. Завтра позвоню Эмми.

– А я позвоню Симоне Джефферс, – согласился Джимми, затягиваясь сигаретой. – Если нам повезет и она сейчас работает над чем-то в этом роде, то у нее есть бляхи и все прочие прибамбасы.

– Их можно просто арендовать, – предложил Бенсон. – Тогда нам не придется посвящать кого-то в наши планы.

– Я и не собирался, – сказал Джимми. – Уж не думаешь ли ты, что я поведаю ей, как мы будем грабить шайку бандитов.

– Давайте все-таки возьмем все в аренду, – настаивал Бенсон. – Сколько это будет стоить?

– Много, – ответил Джимми.

– Думаю, что мне это по карману, – сказал Джимми.

Грин заговорил о патрульной машине.

– Тоже арендуем, господин Грин, – сказал Бенсон, размахивая ложкой. – Мы не можем рисковать. Один день аренды нас не разорит.

* * *

После полуночи в приемнике снова раздались голоса Стива и Мускула.

Актеры сидели наготове, с пивом, виски, чипсами и закуской.

Стив: «Родни! Эй, вы вернулись?»

Никто не ответил.

Стив: «Пойду посмотрю наверху. Может, они трахаются».

Через тридцать секунд он уже спускался вниз.

Стив: «Их еще нет».

Мускул: «Что тебе налить?»

Стив: «Скотч».

Мускул: «Со льдом?»

Стив: «Без».

Булькание виски. Затем тишина его поглощения и что-то вроде жалобного вздоха, следующего за глотком.

Мускул: «Что будем делать?» Стив: «Если эта сволочь Тино еще жив, то он лежит в больнице. Думаю, мы сломали ему челюсть. Пройдут недели, прежде чем он сможет заговорить».

Мускул (торжественно): «Помню, тебе тогда еще не понравилась эта идея».

Стив: «Когда кого-то допрашиваешь, то, по-моему, раздробить ему челюсть, так что он не в состоянии произнести ни слова, – идея не из лучших».

Мускул: «У него пальцев не было».

– Господи, что он имеет в виду? – спросил Бенсон.

– Они отбили Тино пальцы, – объяснил Грин. – Поэтому мизинец так легко сломался.

– Боже милостивый, – прошептал Бенсон.

Стив: «Если он еще жив, то похож на зомби. Пройдут недели или даже месяцы, прежде чем он сможет внятно объяснить, что случилось. Так что никаких проблем. А тем более если он мертв. В общем-то волноваться нечего. По крайней мере, если он не успел наследить».

Мускул: «Как это?» Стив: «Полиция будет им интересоваться. У него дома в Вегасе, на работе. Они всегда сначала прощупывают ближайшее окружение жертвы, поскольку чаще всего убийства совершают члены семьи или знакомые».

Мускул: «Ни фига себе, не знал».

Стив: «Если он держал рот на замке и ничего не разболтал своим дружкам, то все в порядке».

Мускул: «Он вообще-то всегда был осторожен».

Стив: «Единственная проблема – Паула, с которой они, естественно, захотят побеседовать, ведь она жила с ним в одном доме».

Мускул: «Я думал, они соседи».

Стив: «Это огромный дом в новом районе на берегу озера. У них у каждого по нескольку комнат. Нужно поговорить с Паулой».

Мускул (словно декламируя): «Дорогая Паула! Мы тут чисто случайно укокошили Тино, и теперь тебя навестит полиция, так что попридержи язычок!» Стив: «Нет, конечно, не так, придурок. Мы ей скажем: готовься к худшему. Тино уже долго нет. Это ненормально. Мы должны быть готовы ко всему. И к тому, что он мертв. В этом случае полиция будет задавать тебе вопросы, но ты, конечно, понимаешь, что можно говорить, а что нельзя».

Мускул: «Ну уж до этого она как-нибудь сама додумается».

Стив: «Она уже сейчас обязана быть во всеоружии. Тогда она не упадет в обморок, встретившись с живыми полицейскими в своем доме».

Мускул: «Значит, ей и за границу нельзя будет сразу уехать?» Стив: «Не сейчас, ни в коем случае. Если она не вернется домой, то ее тут же заподозрят. По какой такой причине она вдруг исчезла, подумает полиция, почему ее нигде нет?» Мускул: «А как это может нам навредить?» Стив: «Да она тут же расколется, если окажется, например, в шри-ланкийской тюрьме! Знаешь, какие там камеры? Там никто не выдержит! Она все разболтает и потянет нас за собой».

Мускул (спокойно): «Они не смогут ни к чему прицепиться. Если она будет молчать».

Стив: «Она сможет спасти свою шкуру, если выдаст нас. И она это сделает. Уж поверь мне».

Мускул: «Поэтому нам ничего не остается, кроме как…» Стив: «Зависит от нее. Плесни-ка мне еще».

* * *

Голоса стихли. Актеры догадывались, что творилось в головах Стива и Мускула.

– Они почувствуют себя в безопасности, только когда будут уверены, что эта женщина не проговорится, – нарушил тишину Бенсон.

– Мне не интересны твои измышления, Флойд, – пробурчал Джимми. – Я думал, мы облапошим шайку воров. А теперь нам придется защищать одного вора от другого?

Качая головой, Бенсон громко шмыгнул носом и бросил усталый взгляд на Грина.

Грин молчал.

– Это самоубийство! – воскликнул Джимми. – У нас и так лишь одна десятая процента шанса на успех операции, а тут еще нужно выпускать голубя мира для стаи бандитов! Ну уж нет! Я не испытываю к ним ни малейшего сочувствия! Родни и его сообщники провели мафию. Ведь они хозяйничали в Лас-Вегасе! Умники, заслужившие свои почетные призы, снимают там сливки, и, если ты такой смелый, что отваживаешься стибрить с их стола крошечку, ты тем самым подписываешь себе смертный приговор! За тобой отправят целую армию наемных убийц, которая найдет тебя и в том единственном тибетском гроте, где ты надеялся надежно укрыться! Ты берешь на себя риск, когда покидаешь казино с парой чемоданчиков, набитых зелеными купюрами. Прекрасно, замечательно, значит, у тебя есть кураж, мозги и видение будущего, но это не значит, что я позволю фальшивым сантиментам угробить это мероприятие. Пусть что хотят, то и делают. Меня интересуют лишь деньги. Уж простите меня.

Бенсон и Грин молчали, изумленные такой эскападой.

Приемник продолжал передавать дискуссию между Стивом и Мускулом, повторяющиеся ходы, разговоры по кругу, которые должны были привести их к какому-то решению.

– Что ты будешь делать со своими деньгами? – спросил Джимми, излив свой гнев и успокоившись.

Бенсон пожал плечами и опустил глаза. Сделав глоток пива, он притворился, что слушает приемник.

– Что вы собираетесь с ними делать? – вторил Джимми Грин.

– Да так, ничего особенного, – неохотно ответил Бенсон.

– Флойд, ты же прекрасно знаешь, что будешь делать с деньгами, – сказал Джимми. – Эти мерзавцы знают, Томми знает, я знаю – и ты тоже знаешь. В нашем возрасте уже определенно можно сказать, как поступить, имея полмиллиона долларов в кармане.

– А я не могу, – покачал головой Бенсон.

– Ты наверняка купишь в Амстердаме бордель на живописном канале. И будешь трахаться до изнеможения, – усмехнулся Джимми.

Бенсон попытался улыбнуться:

– Нет.

– Знаете, что я сделаю? Обещайте, что не станете смеяться, – сказал Джимми.

– Давай, колись, – сказал Грин.

– Куплю маленькую ферму в Ирландии. В каком-нибудь безлюдном местечке. Где можно пить воду из ручья. И открою собственное издательство. Буду печатать книжки. Поэзию. Я уже давно пишу стихи. И ничего еще не опубликовал. Даже ни разу не посылал ни в один журнал или издательство. Буду издавать хорошие сборники. Забытых поэтов. У меня уже есть штук двадцать. Создам лучшую поэтическую серию в мире.

– Здорово, – пробурчал Бенсон.

– А ты? – обратился Джимми к Грину.

– Я? – Грин размышлял об этом, но не имел четкого, красочного представления, как будто мыслил не словами. Сейчас он старался говорить конкретно: – Отправлюсь на Таити. Уже давно хотел увидеть острова Гогена. Хороший повод там остаться. На пару-тройку лет. А потом… пока не знаю. Займусь писательством, наверно. Буду не спеша над чем-нибудь работать.

– То есть мы оба уедем, – резюмировал Джимми. – А ты останешься здесь, Флойд?

Бенсон повел бровями, выражая неуверенность.

– Если мы все это переживем… – тихо проворчал он, словно старый пес, не находящий себе места и вертящийся по кругу в своей конуре.

В приемнике вдруг стало тихо, как будто Мускул и Стив тоже хотели узнать, что ответит Бенсон.

– Поеду в Марокко, – продолжал Бенсон. – В городишко на окраине пустыни. Под названием Тародант. Я когда-то там снимался. И уже тогда подумал: когда почувствую, что это приближается, отправлюсь туда. Мы жили в гостинице, и это была мечта. Мавританский дворец с пальмовым садом и бассейном из голубого кафеля, повсюду аромат цветов и царство плодородия. Я вернусь туда и поселюсь в апартаментах той гостиницы. По вечерам буду прогуливаться по базару, есть гусиное мясо и пить мятный чай. В один прекрасный день я попрошу отвезти меня в пустыню. И пойду вперед. Буду идти, пока не сольюсь с солнцем, пока сам не превращусь в солнце, и уже не будет ничего, кроме жары и зноя. Вот так.

Он замолчал и сделал глоток пива.

– Почему вы больше не задаете вопросов? – спросил он с вызовом.

– Что у тебя? – опередил Джимми Грина.

– Рак, – сказал Бенсон. – Печени.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Джимми пообещал, что они составят Флойду компанию. Они отправятся в путешествие по пустыне все втроем. Они не бросят Флойда одного. Ведь они его друзья.

Грин поддержал Джимми, хотя и не разделял его мнения. Как бы то ни было, но Флойд был в одиночестве. Даже если они вместе потащатся по пескам пустыни, каждый из них все равно будет идти сам по себе, наедине со своими ожиданиями и утраченными иллюзиями.

Грин не мог заснуть в чужой постели и вышел на кухню. Горел свет, и дверь в подвале была открыта.

У морозильника стоял Флойд Бенсон, который, казалось, совсем не удивился внезапному появлению Грина.

– Вы пришли очень кстати, господин Грин. Я попробовал управиться сам, но он все-таки тяжеловат для меня, – сказал Бенсон.

Из открытого морозильного шкафа еще шел пар. Тино представлял собой заурядную копию человеческого существа, дешевую продукцию третьесортного артиста, специализирующегося на спецэффектах в малобюджетном кино. Он не вызывал никаких эмоций или ассоциаций. Тино был лишь замерзшей глыбой плоти и крови, деформированной в результате жестокого обращения и застывшей в позе, несвойственной для нормального дышащего человека.

Бенсон надел резиновые перчатки – атрибут уборщиков и посудомоек.

– Мне не спалось, и я решил заняться чем-нибудь полезным, – сказал Бенсон. – Хотел осмотреть его ботинки.

– Он еще не оттаял?

– Нет, сплошной лед.

– Если приподнять его на пару сантиметров, то можно просунуть под ним доску, которая будет служить в качестве рычага, – предложил Грин. – И тогда мы доберемся до его обуви.

Бенсон бросил взгляд в угол подвала, где валялась всякая всячина, и выбрал солидную крепкую палку. Пока Грин тоже надевал резиновые перчатки, они обсуждали дальнейшие действия.

На счет «три» они подняли Тино за ноги. На висках Бенсона выступили вены. Будто ему пришлось толкать бульдозер. Грин быстро просунул палку под коленки Тино.

Теперь, когда его ноги покоились на палке, опираясь на края морозильника, они могли добраться до его ботинок.

Бенсон ощупал элегантные итальянские ботинки Тино, но они намертво срослись со ступнями.

– Все тело заледенело, – констатировал Бенсон. – Может, резаком попробовать.

– Господин Бенсон, не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что таким образом вы его сожжете, – сказал Грин.

– Если он начнет визжать, я прекращу, – пообещал Бенсон.

Он взял паяльник, присоединил его к небольшому газовому баллончику и открыл крышку. Оттуда со свистом стал выходить газ. Из паяльника вырвались языки голубого пламени.

– Не возражаете, если я пойду наверх? – спросил Грин.

Бенсон одобрительно махнул рукой.

В гостиной Грин, чтобы заглушить звуки резака, увеличил громкость приемника. Но в доме Родни царила тишина.

Грин перемотал пленку назад, чтобы узнать, не пропустили ли они что-нибудь важное, когда отправились спать.

Он услышал, как Родни и Паула вернулись из «Драис». Стив и Мускул хотели поговорить с ними о Тино. Они слишком откровенно явно предупредили их о возможности несчастного случая, имея в виду тот опасный образ жизни, который вел Тино, общаясь непонятно с кем и цепляя мальчиков.

Паула защищала Тино. Она знала его лучше Стива и Мускула. Через пятнадцать минут Стив и Мускул уехали. Родни и Паула выпили по бокалу вина, поболтали еще немного о Тино и приступили к тому, чего Грин слышать не хотел.

Одержимый каким-то странным затаенным желанием, сгорая от ревности и любопытства одновременно, он перемотал пленку вперед и остановил, уловив некий сонорный шум. Это был душ. А затем голос Паулы:

«Кэйт?.. Это Паула, извини, что так поздно… Позвони мне завтра утром по номеру в Лос-Анджелесе, скажи, что у тебя начались схватки, и попроси меня немедленно вернуться в Вегас… По гроб жизни буду тебе благодарна, если ты это сделаешь… Да… Завтра все объясню… Только, умоляю, не забудь, номер еще помнишь?.. Спасибо, Кэйт, и еще раз прости за беспокойство… А сейчас мне пора бежать, давай, пока».

* * *

Что все это значило?

Пока Родни мылся под душем, Паула улучила минутку, чтобы быстро кому-то позвонить. Она искала повод улететь обратно в Лас-Вегас. Одна. Что она задумала? Что-то связанное с Тино? С ключом? После того как звуки воды стихли, раздался голос Родни. Он сообщил, что купил путеводители. По Индонезии и Таиланду. Паула не упомянула о телефонном разговоре.

Флойд Бенсон с грохотом поднимался по лестнице. Грин поставил «Ревокс» на запись и вопросительно посмотрел на Бенсона.

– К сожалению, ничего, – сказал Бенсон, – обычные каблуки. Ботинки, между прочим, совсем новые. Только что купленные. Девственные подошвы. Наверно, приобрел в качестве аванса в счет больших денег, которые он украл. Мне жаль его. Лежит там, бедолага, в подвале, в морозильнике. Мы должны его похоронить, как вы считаете? Арендуем фургон и отвезем в пустыню. Мертвым место в пустыне. Даже таким отъявленным мошенникам. Это мое мнение. А как вы думаете, господин Грин?

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

В четверть восьмого зазвонил телефон. Грин остался дежурить у приемника на диване в гостиной и проснулся от шума в доме Родни.

Паула взяла трубку. Ее подруга Кэйт, у нее начались схватки, Паула должна срочно вернуться в Вегас.

Родни попытался воспротивиться, но понял, что бессилен перед подобными женскими проблемами. Любые возражения бесполезны. Она тут же забронировала билет.

Грин позвал Флойда и Джимми на кухню, налил каждому по чашке горячего кофе и рассказал о том, что случилось. Они решили, что ему стоит поехать вслед за Паулой.

* * *

Воскресный утренний рейс был набит любителями азартных игр. Дешевые билеты закончились, и Грину пришлось заплатить вдвое больше, чем его соседям – немецкой паре, вояжировавшей по западной части США. Бенсон снабдил его пятьюстами долларами.

Она сидела за ним через девять рядов, и он не осмеливался обернуться. У регистрационной стойки, при входе в самолет, в борьбе за тесные узенькие места – справедливая неустойка за чувство надменности путешествующих по воздуху – Грин держал дистанцию и отворачивался всякий раз, когда она скользила взглядом по его попутчикам, словно играл шпиона в старомодном фильме времен «холодной войны».

Паула возвращалась домой, поскольку хотела достоверно узнать о судьбе Тино. Само собой разумеется, что, живя в одном доме, они строили совместные планы, обдумывали альтернативные варианты, составляли программу действий, договаривались о предупредительных сигналах. Они были близкими друзьями, которых, скорее всего, случайно свела работа в казино, – два неудачника, решивших в последний раз попытать счастье, пока еще было не поздно заменить рабское существование в казино на жизнь, предлагавшую возможности для воплощения более или менее приличной мечты.

Грин не имел ни малейшего представления об их образе жизни. Он мог лишь догадываться, что не так-то просто было зарабатывать на жизнь в казино Лас-Вегаса, в этом легализированном цирке жуликов – сон гангстера Багси Сигела, ставший явью. Устроилась ли Паула на работу в казино, чтобы реализовать свой сценарий на практике? Так же как актеры, решившие облечь в плоть и кровь свои фантазии?

Полет длился сорок минут. Багажа у него не было. Если понадобится где-нибудь переночевать, то за двадцать долларов он снимет приличную комнату. Многие гостиницы выставляли низкие цены, предпочитая, чтобы их гости тратили свои лишние центы в казино. Для американцев этот город был пределом мечтаний. В огромных коридорах, не пропускавших дневной свет, где не существовало ни времени, ни погоды, каким-то чудом объявлялся миллионер – эдакий современный вариант явления Христа народу, момент утешения и прощения, – который даровал моторную яхту утопающим, «ламборджини» – хромым, а новейшую звуковую аппаратуру фирмы «Б amp;О» – слепым.

Грин подождал, пока Паула выйдет из самолета. Она несла на плече небольшую дорожную сумку.

Грин натянул бейсболку и спрятал глаза под солнечными очками. Усы, которые он приклеил перед вылетом, щекотали верхнюю губу, но он терпел.

Через зал выдачи багажа Паула спешила к выходу.

Зной пустыни окутывал стоянку такси. Паула встала в недлинную очередь ожидающих, преимущественно туристов, одетых в рубашки и блузки ярких цветов, предвкушавших момент, когда они смогут потратить деньги, играя в рулетку или блэкджек. Грин не мог рисковать, пропустив кого-то между Паулой и собой. Иначе ее такси оторвется слишком далеко, и он потеряет ее из виду. У него, правда, был еще последний адрес Тино Родригеса, но он не знал наверняка, жил ли там Тино на самом деле или просто значился в телефонном справочнике.

Он мог дотянуться до Паулы и прикоснуться к ней. На ней были джинсы и белая мужская рубашка, наверно, из гардероба Родни. Она вытащила из сумки солнечные очки и, раскрыв душки, надела их на нос. Оглянувшись, она посмотрела на него, как будто прочитала его мысли, как будто на нем не было очков или отклеились усы, а он отвел глаза, делая вид, что не обращает на нее ни малейшего внимания и отыскивает такси. Без косметики, при ярком свете, она казалась старше, чем в «Драис» (семь лет назад ей было двадцать шесть или двадцать семь?), взрослая женщина, с азиатскими или ближневосточными чертами лица – восточная принцесса.

Она снова повернулась к нему спиной, ее волосы развевались на ветру, дувшем из пустыни. «Дорогая моя, – подумал он, – ты должна была остаться со мной». Он любовался тоненькими волосками на ее висках и мочках ушей. Ремень от битком набитой сумки слегка сдвинул рубашку, обнажив часть ее плеча и белую лямку лифчика. Кожу покрывал светло-коричневый загар. Возможно, она часто купалась или загорала голая в своем саду – нет, это был естественный оттенок ее тела. Она села в такси, а он нетерпеливо замахал следующему.

Другого варианта не было. Ему ничего не оставалось, как сказать то, что он слышал в сотнях фильмов:

– Следуйте за тем такси.

Они обогнули Стрип, длинный бульвар, где располагались крупные игорные дома, и отправились в один из пригородных районов. До недавнего времени в Лас-Вегасе жили в основном те, кто работал в развлекательных комплексах, – обслуживающий персонал, уборщики гостиниц, помощники на кухне в бесчисленных ресторанах, ремонтные бригады, артисты варьете. Когда-то Лас-Вегас представлял собой искусственно созданный посреди раскаленной пустыни город, в котором не стоило заводить детей, а сейчас здесь появились школы, магазины с рисовальными принадлежностями, велосипедные мастерские, терапевты, облицовщики, курсы бухгалтерского учета, икебаны и японского кулинарного мастерства.

Улицы, по которым они проезжали, ничем не отличались от подобных улиц других американских городов – низкие здания с просторными парковками, супермаркеты без окон, максимально функциональные постройки – возведенные на скорую руку, неряшливые и безвкусные.

Они въехали в новый район. Невысокие особняки, разные по величине и архитектуре, идеально ухоженные сады с травяными газонами, кустами и деревьями, подъезды с гаражами на две машины. Такси Паулы остановилось.

Грин попросил шофера проехать немножко дальше и свернуть в первый попавшийся переулок. Он дал ему две банкноты по двадцать долларов и попросил подождать.

Вернувшись на угол, он увидел, как Паула открывает дверь одного из особняков. Он остановился, чтобы отдышаться, и представил себе, что сейчас происходит в доме: Паула обнаружила пустые комнаты, никакого сообщения на автоответчике, лишь эхо ее голоса, зовущего Тино. Грин прошел семьдесят метров по направлению к ее дому. Он осторожно проверил, хорошо ли приклеены усы. Когда он позвонит в дверь, она уже наверняка обследует дом.

Он вышел на бетонную дорожку, ведущую к парадной особняка. Окна закрывали решетки из кованого железа, дверь была сделана из тяжелого качественного дерева, с надежным замком и стальной обшивкой, которая могла выдержать удар копытом.

Он нажал на кнопку звонка, зная, что она изучает его через окошко из матового стекла на входной двери.

– Кто там? – раздался ее приглушенный голос.

– Полиция.

Он поднял подделанную Флойдом полицейскую бляху. Она открыла окошко и взглянула на бляху. В темноте коридора почти невозможно было видеть ее лица.

– Детектив Ванэйхен, – прочла она. – Что вам угодно?

– Хочу задать вам пару вопросов, – сказал Грин, пытаясь сымитировать техасский акцент.

– По поводу?

– По поводу Тино Родригеса.

Она сглотнула, осознав, что не может его не впустить.

– Тино мертв?

– Да. Господин Родригес мертв. Убит. Вы его жена?

– Нет, нет, мы… Вы не могли бы снять очки?

Он подчинился. В страхе, что она моментально его узнает, он сощурил глаза и различал лишь силуэт ее головы.

Она открыла дверь. Грин вошел в дом, разочарованный отсутствием изумленного возгласа по поводу его внезапного появления.

Он проследовал за ней в гостиную, расположенную слева по коридору. Шторы были закрыты, и она зажгла лампу.

– Когда я уезжаю, я зашториваю окна, – объяснила она.

Она указала ему жестом на широкий диван из зеленого бархата, и он сел. Она заняла место на стуле.

В одной руке она держала открытый конверт «Федерал экспресс», вероятно только что полученный, а вторую сжимала в кулак. Каменное выражение лица. Шахматистка. Она не узнала Грина, потому что всецело была поглощена его вопросами.

– Что с ним случилось? – спросила она, не глядя на него, но мысленно представляя Тино.

– Тело господина Родригеса обнаружили в Лос-Анджелесе, в Голливудских холмах, неподалеку от Голливудского знака. Он скончался от внутреннего кровоизлияния. Был жестоко избит.

Она молча покачала головой, невозмутимая как статуя, без надрыва, не теряя самообладания, горделиво печальная, словно Мадонна эпохи Ренессанса.

– У вас есть какие-то мысли на этот счет? – спросил Грин.

Она снова покачала головой, не открывая глаз. Нагнувшись, чтобы подобрать упавший на пол конверт, она заслонила лицо рукой. Кулак второй руки оставался сжатым.

Грин встал и пошел на кухню, прямоугольное помещение, граничившее с гостиной и выходившее в сад. В углу стояли большие коробки с собачьим кормом, сваленные друг на друга, словно мешки с цементом, – хватило бы на целую псарню. Он нашел пачку бумажных салфеток и, вернувшись в комнату, протянул ее Пауле.

Она развернула несколько салфеток. Разжатый кулак. Она успела спрятать то, что в нем держала.

– Как ваше полное имя? – поинтересовался Грин, вынужденный играть роль до конца.

– Паулетт Изабелла Картер.

– В каких отношениях вы состояли с господином Родригесом?

– Мы вместе жили в этом доме. Не как любовники, а как соседи. Тино – гомосексуалист.

– У него были враги?

– Нет. Насколько я знаю.

– У него не было судимостей, но пару раз его задерживали. Вам это известно?

– Нет. – У нее заложило нос, и она говорила так, словно была простужена. Она посмотрела на него сквозь слезы, пораженная этой информацией. – За что? – спросила она.

– По подозрению в мошенничестве и жульничестве. Он был замешан в криминальных действиях?

– Нет. Он был слишком для этого мягким. Слишком добрым.

– Вы вместе работали?

– Да. В казино «Эльдорадо».

– Вы работаете в Центральной кассе?

– Да.

– Значит, господин Родригес вращался в гомосексуальных кругах?

Он пытался вести разговор согласно якобы приобретенным навыкам в Полицейской академии – официальным, равнодушным тоном, как будто хотел выстроить схему из полученных сведений и продвинуться по службе.

Она кивнула.

– Был ли он причастен к шантажу, общался ли с подозрительными людьми?

– Нет, нет, нет.

– У вас есть магнитофон?

Она указала на шкаф.

– А что?

– Хочу дать вам кое-что послушать.

Грин протянул ей кассету. Она посмотрела на кассету в своей руке, не в силах осознать, что это, и поднялась с места.

В колонках что-то щелкнуло, когда она подключила их к магнитофону. Она вставила кассету в проигрыватель. Помимо кассеты, Грин взял с собой фотографию тела в морозильнике.

– Вы нашли ее у Тино? – спросила она.

– Сейчас все поймете.

Она нажала на кнопку и осталась стоять у шкафа посередине стены между коридором и кухней.

Стив: «Их еще нет».

Мускул: «Что тебе налить?»

Стив: «Скотч».

Мускул: «Со льдом?»

Стив: «Без».

Звуки наливаемого виски, звуки его поглощения.

Мускул: «Что будем делать?» Стив: «Если эта сволочь Тино еще жив, то он лежит в больнице. Думаю, мы сломали ему челюсть. Пройдут недели, прежде чем он сможет заговорить».

Мускул (торжественно): «Помню, тебе тогда еще не понравилась эта идея».

Стив: «Когда кого-то допрашиваешь, то, по-моему, раздробить ему челюсть, так что он не в состоянии произнести ни слова, – идея не из лучших».

Мускул: «У него пальцев не было».

Паула выключила магнитофон. Грин подошел к ней, опасаясь, что она вдруг убежит или вытащит пистолет. Эта была теперь другая Паула, и он не знал, на что она способна. Но он продолжал ее любить.

Она скрестила на груди руки и посмотрела на него яростным недоверчивым взглядом.

– Стив и Мускул, – сказал Грин. – В доме на Уитли-Хейтс. Мы быстро узнали, где Тино Родригес провел свои последние часы. Мы получили разрешение на прослушивание – и вот результат, Паула Картер. Ваше имя неоднократно упоминалось. Кстати, ваши высказывания у нас тоже записаны. О ключе и сейфе. О деньгах, которые предполагается поделить. Сказочка, которую вы сочинили для Родни, чтобы вернуться домой. Достаточно для получения срока. Мошенничество, заговор. Возможно, даже соучастие в убийстве.

Она молча смотрела на него, а затем покачала головой.

– Почему вы пришли один? – спросила она. – Полицейские никогда не заявляются поодиночке, не имеют права. Я читала книги о полицейских ритуалах и знаю, что они всегда действуют в паре, чтобы в случае чего поддержать друг друга, для предоставления доказательств и так далее. – Она на секунду замолчала, уставившись на него широко раскрытыми глазами. – Я тебя вчера тоже видела. В «Драис». Томми, я же тебя сразу узнала. Я видела, как ты проходил мимо, и подумала: «Как это возможно? Ты?..» Томми Грин. У тебя его глаза, его голос, его все. Никакой ты не полицейский. Ты Томми Грин, нацепивший нелепые усы и разыгрывающий из себя полицейского. А ведь я почти попалась. Я подумала: как может Томми Грин стоять сейчас передо мной и утверждать, что он из полиции? Двойник? Брат-близнец? Нет, это просто Томми Грин собственной персоной. Послушай, командир, если ты настоящий «коп», то ты должен назвать свое имя, к этому тебя обязывает закон. Тебя зовут не Ванэейхен. Как твое настоящее имя?

– Где ключ, который ты все это время сжимала в кулаке? – спросил он.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

Итак, Паула.

К концу дня, после того, как она рассказала о Тино и об их плане, они отправились ужинать в Стрип, в ресторан «Цезарь Палас» с деревянными стенами а-ля «Спаго». Настоящий «Спаго» принадлежал увенчанному лаврами шеф-повару Вольфгангу Пьюку, располагался на бульваре Сансет в Западном Голливуде и был исключительно «звездным» заведением для кинознаменитостей. В «Цезарь Палас» любой мог вообразить себя звездой.

Итак, Паула. Перед уходом она прикрепила искусственный живот, чтобы создать видимость восьмимесячной беременности. Она могла встретить коллег и должна была укреплять в них впечатление, что до родов ей осталось лишь несколько недель. Поддельный живот представлял собой профессионально сшитую подушку фирмы «ФХ», крепившуюся на спине надежными невидимыми ремешками. Заподозрить что-либо было просто невозможно.

Грин никогда не заходил в это крыло «Цезаря», построенное в виде итальянской деревни с живописными закоулками, фонтанами, спроектированными грудами облаков, кондиционерами – атмосферой, доходящей до абсурда. Копия была комфортабельнее, уютнее и безопаснее, чем оригинал с его палящим тосканским солнцем, разбойными мотороллерами и официантами, каждый раз обманывающими тебя на несколько тысяч лир.

Паула. Якобы беременна. Зачинщица ограбления.

– Здесь уже наступило будущее, – объяснила Паула необходимость показать ему эти коридоры без окон и смены сезонов. – Для большинства людей здесь стерта грань между реальностью и иллюзией. Здесь все превратилось в огромный развлекательный парк. История, культура – все это не имеет значения. Понятие комплексной динамичной реальности, которую нужно изучать и использовать, сменилось идеей о том, что реальность могут создать в закрытом пространстве сотни проектировщиков, шоуменов и техников. Не забывай, что иллюзия – это усовершенствованная версия оригинала. Если у тебя есть это… – она посмотрела вокруг, обведя взглядом декорации, необарочные фонтаны, где через определенные промежутки времени двигались фигурки, разыгрывая для туристов что-то вроде театральной пьесы, – то тебе больше не надо в Италию. Зачем? Если здесь тебе не нужно пользоваться кремом от солнца?

– А тебе? – спросил Грин.

– Я знаю, что делаю. Я навязываю реальности собственную фикцию. Ты читал сценарий.

Он хотел спросить, почему она тогда исчезла, почему сошлась с Ричи Мейером, почему незаметно покинула город. Но демонстрировать свою бесстыдную потребность в примирении, прощении, утешении было еще слишком рано. Он сидел напротив нее, они разговаривали, он знал ее секреты – и этого на данный момент было больше чем достаточно.

Часть денег, поступавших ежедневным потоком из игральных залов в счетное отделение, они прятали в кондиционерах мужских и женских туалетов.

Родни Диджиакомо был одним из немногих сотрудников, кому доверяли деньги. Он был вне подозрений и в сопровождении одного охранника мог переносить по зданию казино серый льняной мешок, набитый сотнями тысяч долларов. В те дни, когда его сопровождал Мускул Фредерикс, Родни делал короткую остановку у туалета. Паула тоже пользовалась высоким доверием, что позволяло деньгам исчезнуть в туалете.

Месяц назад Стив Банелли, мастер по ремонту кондиционеров, разобрал решетки в проемах и переложил деньги в кондиционер в офисе Тино. Когда Мускул проверял служебные выходы, Тино и Паула вынесли деньги из здания казино. Вся операция длилась две недели ввиду того, что такое большое количество мелких купюр занимало много места. Они давно это запланировали. В течение полугода Паула симулировала беременность. Несколько раз она брала выходные дни, чтобы якобы посетить врача, праздновала с коллегами это событие (отец ребенка находился в Нью-Йорке) и с помощью специальной подушечки наращивала себе живот. Без нее она не появлялась в общественных местах.

Смерть Тино не предусматривалась сценарием. Она недооценила Стива и Мускула. Жажда наживы оказалась сильнее их лояльности. И теперь ей требовалась помощь извне. Трое никчемных актеришек могли бы сыграть в ее сценарии. Она удивилась, услышав имена партнеров Грина.

– Жаль, что нет камеры, – сказала она.

Она рассказала ему обо всех деталях ограбления, которое задумала в своем сценарии, и Грин вынужден был поверить ей на слово. Она ничего не скрыла, ни о чем не умолчала, искренне посвятив его во все свои тайны. Конечно, восемь лет назад он уже читал сценарий и сейчас ощутил, что они вдруг снова, как раньше, стали единой командой, вместе покоряющей мир.

– Почему ты не сделала этого раньше? – спросил Грин.

– Из-за луны. Лишь три месяца назад она достигла нужной фазы.

– Луна отражает лишь свет солнца, вот и все, сказал он.

– Для меня нет. Если луна влияет на погоду, на приливы и отливы и все природные процессы на этой планете, то почему бы и не на то, что происходит в наших головах?

– Ты верующая, – сказал он.

– А ты чокнутый философ. Эссе еще пишешь?

– Нет.

– Я с удовольствием их читала. Хотя никогда не соглашалась с их содержанием. Но ты всегда очень занимательно выражал свои абстракции. Америка до сих пор твой мифический идеал?

– Я восхищаюсь временностью всего, что здесь происходит. Конец балласту прошлого. Можно изобретать собственную мифологию! Тогда мне это было нужно, сейчас, вероятно, я уже вырос из этих штанишек.

– Хочешь вернуться в Европу?

– Нет. Не хочу.

– Какие тогда у тебя планы?

– Отвечу, когда все будет позади.

Из «Цезаря» Грин позвонил Бенсону и Джимми и сообщил, что прилетит поздним рейсом.

– Какие новости? – любопытствовал Джимми.

– Поговорил с Паулой, – сказал Грин.

– А сейчас она слушает?

– Да.

– Господи! Ты что, все ей рассказал?

– Да.

Джим завизжал:

– Ты с ума сошел! Флойд, знаешь, что отколол этот ненормальный? Он все ей рассказал! Этот придурок выложил на стол все карты! Том, я уже тогда все понял, в «Драис», когда ты готов был расстегнуть ширинку перед этой красоткой, я уже тогда подумал, что ты теряешь голову, что ты позволишь себя облапошить, что ты не видишь разницы между тем, что важно сейчас и что можно отложить на потом! Идиот! Зачем ты это сделал?

– Паула меня узнала, – спокойно ответил Грин. – У меня не было выбора. Но мы кое-что получили взамен.

– Да уж, ты кое-что получил взамен, мой мальчик, – орал Джим в трубку.

– У Паулы находится ключ.

– Ключ? Откуда он у нее? Флойд, у нее ключ от сейфа!

– У них с Тино была какая-то договоренность? – раздался голос Бенсон на заднем плане.

– Слышишь, что Флойд спрашивает? – спросил Джим. – Они что, выступали отдельным дуэтом?

– Тино не доверял той компашке. Перед тем, как его убили, он успел отправить ключ в Вегас, на собственный адрес, где проживала и Паула. Он даже написал письмо, которое я сейчас держу в руке.

– Не прикасайся к этому письму! – закричал Джим. – На нем отпечатки пальцев Тино! Это вещественное доказательство!

– Я сразу же положил его в пакетик, – ответил Грин. Эта была неправда, но он хотел его успокоить.

– Во сколько ты прилетаешь?

– У меня рейс в половине двенадцатого. Авиакомпания «Дельта».

– Я тебя встречу, – сказал Джим. – А девушка?

– Паула останется в Вегасе. Согласно легенде, она навещает рожающую подругу. Лучше, если она пока побудет здесь. Я привезу ключ, и завтра мы заберем деньги.

– Откуда ты знаешь, что ключ подойдет к сейфу?

– Знаю.

– Может, она морочит тебе голову, так же как и Родни.

К Грину тоже было закралась такая мысль, но он не смел сомневаться в честности Паулы, когда она стояла рядом. Он был убежден, что ключ, который она ему дала, – необычно широкой формы с хитроумной системой желобков, – откроет сейф.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

После полуночи Грин приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса «Лакс». У выхода его ждал Бенсон. Он приехал один, потому что Джимми мучился похмельем. После их разговора о роли полицейского в доме Родни Джимми напился. «Нервы», – заключил Бенсон.

Бенсон попросил Грина сесть за руль «олдса», поскольку считал, что в его возрасте лучше воздерживаться от управления автомобилем и вообще желательно ездить в лимузинах, на заднем сиденье.

– Господи, как часто я это уже видел! – воскликнул Бенсон. – Некоторые люди настолько не уверены в себе, что тут же глотают что-нибудь или тянутся за бутылкой. Я знал, что Джим и раньше пил, чем сильно себе навредил, но что он до сих пор не бросил это занятие… Вы знали?

– Нет, господин Бенсон.

– Я помню Джима еще двадцать-тридцать лет назад. Тогда он не был таким. Прекрасный актер. Любимец Ли Страсберга. Выкладывался полностью. Даже когда играл в паре. Себя не щадил. Невероятно серьезный и невероятно честный. Никогда не искал легких решений и выворачивался наизнанку. После окончания съемок ему требовался месяц, чтобы прийти в себя. Когда он работал… Я вспоминаю, как он ходил по съемочной площадке. Сражаясь с демонами, которых он призывал, чтобы быть в состоянии играть. Очень методично. Каждую сцену он играл так, словно переживал собственную жизнь. У него был длинный список того, с чем ему приходилось считаться. На это уходила масса энергии. Сколько нужно мужества для того, чтобы таким образом по нескольку раз переживать свою молодость.

– Я был рядом, когда он окончательно загубил свою карьеру, – сказал Грин.

– Та история с полицейской машиной?

– Да. Он тогда тоже надрызгался.

– Ему завтра нельзя с нами, господин Грин. Нам нужен кто-то четвертый, ведь меня они знают. В их глазах я опустившийся актер, работающий электриком.

– Мы не можем брать другого, – сказал Грин решительно. – Нас трое. Так быстро мы никого не найдем.

* * *

Джим сидел на диване в гостиной Бенсона. Регулятор звука приемника стоял на максимуме – из колонок шипела тишина в доме Родни.

Джим поднял руку в качестве приветствия, сжимая между пальцами сигарету. Пепельницу на столе переполняли окурки.

– Я нес вахту, – сказал он. – Ничего не случилось. Никого нет дома. Как все прошло? Она брала в рот?

– Я не хочу, чтобы ты здесь курил, – сказал Бенсон. – Ты знаешь, что я не могу вышвырнуть тебя на улицу. Или позвонить в полицию.

– Всего одну сигаретку.

– Заработаешь рак легких.

Джимми усмехнулся и покачал головой:

– Ты скоро окочуришься от рака печени, но продолжаешь беспокоиться о раке легких. Может, ты еще и шампунем от перхоти пользуешься? У него рак, а он переживает по поводу белых чешуек на своих плечах!

Он разразился хохотом, отхаркивая вязкую мокроту.

– Сами видите, он не придет в себя до завтрашнего утра, – сказал Бенсон.

Грин убрал бутылку виски со стола.

– Эй, что это мы делаем? – сказал Джим. – Решил поиграть в сухой закон? Послушай-ка, мальчик. Ты еще в пеленках лежал, когда я уже стоял на съемочной площадке! Понимаешь? И твой член по сравнению с моим еще был жалким отростком, ясно? Поставь бутылку обратно, и закончим на этом, понял?

– Мы завтра собираемся украсть четыре миллиона долларов, – сказал Грин. – Для этого нам нужны ясные головы. Тебе особенно. Если хочешь пойти завтра с нами и получить свою долю, то сейчас же прекрати пить. Иначе для тебя, Джим, все кончено.

– Слушай, не вешай мне лапшу на уши, я знаю, что делаю.

– Хотите пива, господин Грин? – предложил Бенсон. Они оба стояли у камина и смотрели на Джимми.

Грин взял пиво и сказал:

– Только не говори, что мы тоже пьем, Джим. Это лишь баночка пива. Мы при этом не нажираемся. Мы не хотим все испортить.

– Я тоже не хочу. Мы возьмем свои денежки и сделаем ноги.

– В таком состоянии ты не добежишь дальше сточной канавы, – сказал Грин.

– Заткнись. Я просто немножко выпил. Чтобы расслабиться. В отличие от некоторых, я нигде не расстегивал штаны, я заменяю секс стаканом, понятно?

– Что ты вбил себе в голову? – спросил Грин. – Я к ней не притрагивался, осел.

– Прекрасно. Именно это мы, и хотели услышать. Голубочки вы наши.

Грин умоляюще посмотрел на Бенсона:

– Вы правы, тяжелый случай. Как нам его вернуть в нормальное состояние?

Бенсон бросил на него печальный взгляд.

– Как далеко мы пойдем? – спросил он.

– Что вы имеете в виду?

– Я знаю, как возродить Джимми Кейджа к жизни.

– Ха, – хмыкнул Джим, – только об этом я и мечтаю.

Бенсон вышел из комнаты.

– Послушайте, что вы так волнуетесь? – спросил Джимми Грина. – Я немного выпил. Вот и все. Я в своей жизни еще не так пил, и все было в порядке, понимаешь? Завтра я буду как новенький. Помнишь того маленького толстого инспектора из «Полиции Нью-Йорка»? С польской фамилией, Слибович, или что-то в этом роде. Завтра я буду играть, как он. Безумно, понимаешь? Он играет в припадке бешенства, мне это знакомо. Этого бешенства у меня в избытке. Слышишь, Томми? Нужно найти такое чувство у себя внутри, в глубине своих кишок, понимаешь? Лишь тогда ты способен играть.

– Сейчас ты, по-моему, застрял в своих кишках, – отреагировал Грин.

Флойд Бенсон вернулся в гостиную. Он нес огромный цинковый таз.

– Отойдите в сторонку, господин Грин.

– Господин, господин, – пробурчал Джим. – Какие вы тут все вежливые! Прекрати эту ерунду!

Прежде чем до Джима дошло, что в гостиной мог делать таз, Бенсон уже отвел его назад для придания движениям большей силы.

Мощная струя воды окатила Джимми.

За какую-то долю секунды он был уже весь мокрый, с головы и лица капало, одежда насквозь пропиталась водой, так же как и диван и весь угол, где он сидел.

Промокший и ошарашенный, он не двигался с места, постоянно моргал, а когда медленно поднес руку ко рту, заметил, что сигарета между его пальцами погасла и развалилась.

– Я не хочу, чтобы здесь курили, – сказал Бенсон сдержанным тоном.

Очевидно, ему было все равно, что часть гостиной покрыта водой. Он поставил таз на пол, облокотился на камин и, расслабившись, сделал глоток пива.

– Извини, – тихо сказал Джим.

– Пойдемте в сад, – предложил Бенсон, – на дворе прекрасный вечер. Надень что-нибудь сухое, Джим.

– Да, с удовольствием, можно?

– Я помогу тебе, – сказал Грин.

Опираясь на руку, Джимми поднялся с дивана. Грин проводил его в комнату в задней части дома, около кухни.

Отрывистыми усталыми движениями, будто каждое прикосновение к коже причиняло ему боль, Джимми медленно разделся. Красивое тело для мужчины его лет, тренированное и мускулистое, лишь седые лобковые волосы выдавали истинный возраст. Почему он их не красил?

– Ты отдаешь всего себя, вживаясь в роль, но потом, когда все позади, ты снова возвращаешься в этот мир с голой задницей. Без текста, без сюжета, без морали рассказа.

Джим не реагировал. Он сосредоточился на выборе сухой одежды из своего чемодана. Еще не так давно его шкафы ломились от костюмов и рубашек, нижнего белья и носков, десятков пар обуви. В чемодане все было аккуратно сложено, с любовью и заботой.

– Джим, когда ты начал серьезно пить? Что послужило поводом? – спросил Грин.

– Я уже в порядке. Сейчас спущусь вниз, – ответил Джим.

– После смерти сына? – не отставал Грин.

Кейдж сглотнул и ничего не ответил, сконцентрировавшись на процессе надевания брюк.

– Что случилось тогда с твоим сыном, Джим?

Кейдж застегнул ширинку, вынул идеально выглаженную рубашку и спрятал что-то под свитер, избегая взглядов Грина. Но Грин успел заметить, что эта была пластиковая коробка от видеокассеты.

– Тогда, в гостинице, ты спас меня от белой горячки, теперь моя очередь.

– Спасибо. Не стоит. Я сам справлюсь.

Он расстегнул рубашку, повернувшись волосатой грудью к Грину, и осторожно надел ее, боясь посадить где-нибудь пятно.

* * *

Флойд Бенсон сидел на стуле в саду, возле потемневшего бассейна с водорослями и тиной.

– Что вы планируете завтра предпринять? – спросил он Грина.

– Пойду один, – ответил Грин. – Паула утверждает, что полицейские так не поступают, но на Джимми рассчитывать сейчас не приходится. Он психически неуравновешен. Тогда, в истории с «кадиллаком» я тоже должен был это понять – ему требовалась профессиональная помощь, курс психотерапии с хорошим специалистом.

– А если они применят насилие?

– Возьму с собой пистолет Джима. У него есть пушка. Никогда не скажешь, что подделка.

– А каков глобальный план, господин Грин?

– Нужно, чтобы они покинули дом. Для этого мне понадобится не более двух минут. Вы останетесь у приемника. Мы должны поддерживать связь, поэтому мне, возможно, придется арендовать мобильный телефон. Сейчас нам надо обсудить, как вызволить этих типов на улицу.

– Пригласите прийти их в полицейское управление, – сказал Бенсон. – Вы позвоните в дом Родни, например, часов в девять и сообщите, что всех троих ожидают в главном управлении к одиннадцати часам. Я послушаю, как они на это прореагируют. У них не будет выбора, они подчинятся, поверьте мне. Прежде чем они поймут, что их обманули, пройдет примерно час, может быть, больше. Как только я услышу, что они покинули дом, вы войдете внутрь. И очистите сейф. После чего мы направимся на какой-нибудь остров в Тихом океане.

В саду появился Джимми Кейдж. На кухне и в гостиной горел свет, и он остановился, чтобы вытащить сигарету из пачки.

– Здесь можно, Флойд? – спросил он.

– Здесь можно.

– Прекрасно. Спасибо, Флойд.

Никакой иронии или безрассудства. Тихо и скромно.

Из зажигалки взметнулось пламя, он поднес ее к сигарете и выдохнул дым.

– У моего сына не складывалась жизнь, – сказал он. – Он не мог выйти из-под моего влияния. Был моей тенью. Он управлял небольшим архитектурным бюро, но дела шли неважно. Жестокий мир. И сложный одновременно. Он ничего не зарабатывал. Я ему помогал. Оплачивал его квартиру. Когда он переживал тяжелые времена, я подписывал ему чек. Он хотел сохранить независимость. Не желал работать на кого-то в крупном бюро. Я уважал его выбор. Он хотел жить по-своему, не идя на компромиссы и не делая уступок. У него была целая философия по поводу окружающей среды и экологически чистого строительства. Но его дела так и не пошли в гору. На рынке архитектуры так же сложно вырваться вперед, как и в мире кино. – Он ступил на траву, преодолевая невидимые барьеры, каменные глыбы из света. – В один прекрасный день я отказал ему в деньгах. Не потому, что я сидел на мели, и не потому, что я его больше не любил. Как отец ты имеешь на это право. Ты говоришь: для твоей же пользы, сынок, такой образ жизни заведет тебя в тупик, нужно остановиться, заняться чем-то другим, пойти работать в большую контору, чтобы набраться опыта, который может пригодиться в дальнейшем. Хватит, я больше не стану тебе помогать. Он разозлился. Счел меня предателем. Я сказал тогда: Яп – я назвал его в честь отца, голландским именем, – Яп, поставь точку в своем бизнесе, сделай выбор в пользу денег. Но он не хотел. Он не желал отказываться от мечты.

На секунду он замолчал, но было слышно, как он где-то внутри слушал голос своего сына.

– Он был отличным чертежником. Ему ничего не стоило подделать мою подпись, и он знал, где хранились мои чековые книжки. Когда он вышел, я обнаружил пропажу нескольких чеков. Но я не стал ничего предпринимать. Я подумал: чертов воришка, когда-нибудь это обернется против тебя. Он направился в Банк Америки, на углу Четвертой улицы и Санта-Моники здесь в деревне. И нашел там свою смерть. Шайка бандитов пыталась ограбить банк. Яп хотел обналичить подделанный чек, но должен был поднять руки. Он был в бешенстве. Начал кричать и ругаться. Это все записано на видеопленку. Я ее видел. Первоклассный материал. Мой сын лежит посреди пустого зала перед окошком номер восемь. Вы должны знать…

Тяжело дыша, он снова замолчал, чтобы успокоить свое колотящееся сердце.

– Вы должны знать, что я приверженец старомодной школы Станиславского. Хотел бы я играть так, как это делают англичане. Просто получать текст и играть. Они играют точно по написанному. Я так не могу. Для меня это должно быть по-настоящему. Я могу играть, только когда думаю, что все, что я делаю, – реально. У меня все наоборот. В свои лучшие времена я мог превратить самую ничтожную деталь в момент истины. Когда я снимался, для большинства людей я был невыносим. Я боялся растратить концентрацию. Я уходил в себя, вспоминая те вещи, от которых обычно убегал, – все, что находилось под коркой моего прогнившего черепа. А тогда, тогда все остановилось, понимаете? Для меня не было ничего более настоящего, чем смерть Япа. Я не мог играть. Не получалось. Я не мог играть, постоянно думая о Япе. Я сходил с ума от мысли, что отпустил его в банк с этим чертовым чеком. Яп зашел тогда ко мне в гости, а когда закрыл за собой дверь, я мог еще его остановить. В то время я еще жил в квартире на Уилшэйр и мог предупредить охрану внизу, чтобы те отправили его обратно ко мне. Я должен был сразу позвонить охране, понимаете? Ему было столько же лет, сколько тебе, Том, между вами разница в две недели.

Странной походкой – ноги его не слушались – он подошел к ним и присел на плетеное сиденье железного стула.

Его лицо блестело от слез, пока он неуверенно улыбался, пытаясь спрятать дрожащие руки и трясущиеся колени. Нервный нарыв, прорвавшийся наружу через конечности из живота и грудной клетки, – боль утраты.

– Джимми, подойди сюда, – пробурчал Бенсон. Он крепко сжал руки Джимми, как будто поймал птичку. – У тебя много грехов, но этот не на твоей совести, – сказал Бенсон. – То же самое могло бы случиться, если бы ты сам вручил ему чек. Не знаю, как точно это назвать, но ты не виноват.

– Ты хочешь сказать, что это судьба? – усмехнулся Джим. Его речь едва можно было разобрать, поскольку он стучал зубами. – Судьба – это глупости, недостаток таланта, способность в неправильный момент оказаться в неправильном месте. Кто желает стать жертвой судьбы? Невозможно. Мой мир выглядит по-другому. Смерть Япа началась с моих идиотских идей об отцовстве. Что мне надо проявлять больше жесткости. Что мне нужно поставить точку там, где сам он этого сделать не в состоянии. Я должен был дать ему денег по той простой причине, что они у меня были. У меня было полно денег. Я ни в чем не нуждался. Я хотел думать за него. Это не судьба. Это отсутствие понимания с моей стороны.

– И тогда ты начал пить? – спросил Бенсон.

– Лучше бы я повесился.

Бенсон почти шептал – раскаты грома, доносящиеся издалека:

– Тебе снова нужно начать играть. Помнишь, что говорила Стелла Юнг? Нужно заставить ситуацию работать на тебя! За все эти годы тебе не удалось найти способ справиться со своим горем и подобрать себе роль.

– Невозможно. Это меня убьет.

– Ты прирожденный актер. Поэтому с роковой гибелью Япа ты можешь справиться только на сцене. Твоя игра – источник твоего спасения.

– Абстракция, абстракция, – ответил Джим. – Япа застрелили в фильме. Я это так ощущаю. Такие вещи ведь не случаются в реальности?

Вдруг его глаза закатились, словно он потерял сознание, и все его тело сильно затрясло, сводя мышцы тяжелой судорогой.

Грин в панике схватил его за руку:

– Джим! Джим!

– Спокойно, – назидательно сказал Бенсон. – Это эпилептический припадок. Принесите мокрое полотенце, пожалуйста.

Грин бросился на кухню и подставил кухонное полотенце под кран. Когда он вернулся в сад, припадки ослабли. Тело Джима обмякло, и он, похоже, заснул. Они положили его на траву.

– Он принимает лекарства, – сказал Бенсон. – Я видел их в его комнате.

Грин повязал мокрое полотенце вокруг его головы.

– Вызовем врача?

– Не стоит, – ответил Бенсон. – Через несколько минут все пройдет. Думаю, что те таблетки просто не сочетаются с алкоголем.

Они сидел рядом с Джимом на траве, посреди газона между домом и бассейном. Высоко в небе под звездами виднелись огни пассажирского самолета, неслышно направляющегося в аэропорт.

– Вы в компании двух инвалидов, – сказал Бенсон.

– Инвалиды или нет, но завтра нам предстоит большая работа, – сказал Грин.

– Возможно, вам это идея не понравится, но я считаю, что нам все-таки нужно идти вместе, – предложил Бенсон. – Мы должны сделать это ради себя. Рано утром я позвоню Пэтти Хаммер. Она снабдит нас париками, усами и очками. Уверяю вас, в таком виде они меня не узнают. Джимми тоже что-нибудь наденет – очки, например. К полудню мы освободимся. Узнаем, где в округе можно взять в аренду патрульную машину и бляхи. Во второй половине дня мы отправимся к Родни и очистим сейф. Кто это там?

Флойд Бенсон бросил взгляд на ворота возле дома, где в сумерках стояла женщина.

Оттолкнувшись от земли, Грин поднялся. Женщина с дорожной сумкой по-прежнему ждала.

Он позвал ее по имени, и она направилась к нему. Свет из дома озарил ее лицо.

– Привет, Том, – сказала Паула и затем кивнула Флойду. – Господин Бенсон, какая честь с вами познакомиться. Он спит? – Она имела в виду Джима.

– Да, – сказал Бенсон. – Присаживайтесь. Хотите что-нибудь выпить?

– С удовольствием.

– Пиво?

– Охотно.

Бенсон вытянул руку, и Грин помог ему встать. Словно поднимал грузовик.

Когда Бенсон скрылся в доме, Паула сказала:

– Я больше там не выдержала.

– Ты хотела проверить, не обманул ли я тебя, – сказал Грин.

– Да.

– Я тебе поверил, а ты мне нет.

– Действительно, – сказала она. – Хотела воочию убедиться. Трое известных актеров, которые такое выделывают! Подслушивают и обманывают!

– Трое неудачников, которым нужны деньги, – подкорректировал ее Грин.

– Кейдж болеет? – спросила она.

– Он в порядке.

– Когда еще подвернется такой шанс, чтобы с Флойдом Бенсоном, Джимми Кейджем и Томом Грином разделить награбленное? – сказала она.

– Только завтра.

– Я не хочу его упустить, – сказала Паула.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Уитли-авеню берет свое начало в грязном, сером, спальном районе в центре Голливуда и ведет на вершину холмов, усыпанных роскошными виллами. Здесь в двадцатые-тридцатые годы жили звезды новой индустрии, только-только превратившейся из ярмарочных аттракционов в массовое художественное развлечение. Виллы являли собой пышные дворцы, любовно украшенные каждый на свой лад. Витиеватые железные ограды, заштукатуренные орнаменты в стиле арт-деко, черепица броских цветов, мексиканская плитка. Десять лет назад эту часть Голливуда обходили стороной – район с заброшенными старыми домами, давно покинутыми исполнительными директорами, которые отдали предпочтение Бел-Эйр и Беверли-Хиллс. Сейчас сюда нахлынула волна молодых адвокатов, менеджеров и импресарио. Наряду с более восточным районом Оакс, это место считались дешевой альтернативой недоступному по цене жилью на западе города.

Большие светлые особняки, утопавшие в зеленых садах со сверкающими бассейнами и участками земли в форме террас, покрывали холмы. Вид напоминал Ниццу или Канны в Южной Франции. От холмов веяло покоем и богатством. Дождевые установки разбрызгивали по газонам воду, латиноамериканцы подстригали кусты и живые изгороди, косили траву, чистили бассейны. Отголоски бурной повседневной жизни, бушующей у подножья, изредка достигали самих холмов, но в целом здесь преобладали мирные звуки косилок и листоуборочных машин. Никаких пешеходов, никаких детей на улицах.

Солнце на лазурно-голубом небе без единого облачка освещало старенький «олдс». Перед тем как миновать дом Родни, Флойд попросил Грина подняться на вершину холма, чтобы получить впечатление о местных извилистых дорогах на случай отступления.

С крутого склона справа от дома было видно Голливудское шоссе – бетонная ленточка со сплошным потоком машин. Установленные в доме «жучки» доносили рев тысячей двигателей внутреннего сгорания, ежесекундно пыхтевших по долине. Благодаря Голливудскому шоссе цены на недвижимость в этом секторе холмов оставались сравнительно низкими. В двадцатые годы здесь, скорее всего, слышались лишь звуки птиц и диких зверей, дополнявших идиллию томного времяпрепровождения возле бассейна. Теперь же грохот был просто невыносим, стена из шума, почти физический гул, отдающийся эхом в животе.

По разные стороны от Уитли-авеню резко вниз уходили улочки. Когда они добрались до северной части холма, гудение шоссе более или менее стихло и стало напоминать что-то вроде шума морского прибоя. Здесь тоже все было распахано и застроено. Залитые солнцем имения за белоснежными стенами или живыми изгородями, под веерами пальмовых крон и острыми верхушками стройных кипарисов. Они обогнули холм и поехали обратно к дому Родни.

Вытянутое здание располагалось на углу извилистой улицы, которая лентой перевязывала вершину холма. К нему примыкал участок Уитли-авеню, ведущий прямо в центр Голливуда. Большие окна, ухоженный газон, отделявший дом от тротуара, охровая крыша в итальянском стиле.

Грин ехал по правой стороне дороги, наискосок от дома.

– Пошли? – спросил он.

Рядом сидела широкая и тучная фигура Флойда.

– Пошли, – сказал он.

Под носом, наполовину закрывая верхнюю губу, были приклеены густые усы. Он надел очки в старомодной черной оправе, со стеклами, резко увеличивавшими глаза. Он набил щеки ватой, чтобы придать лицу другую форму, а Пэтти Хаммер постригла его почти наголо. Во время работы он всегда носил специальный комбинезон, сейчас же на нем был темно-синий, слегка потрепанный костюм – одежда инспектора, которого уволили за несколько месяцев до пенсии. Двумя часами раньше они посетили Пэтти. С большим букетом цветов и бутылкой хорошего «Бордо». Они попросили Пэтти преобразить их до неузнаваемости, поскольку они якобы отправлялись на выступление. «Нет, мне ничего не надо, я вам просто окажу эту услугу, ведь я помню, как много мы смеялись в прошлом». Она овладела своим ремеслом, когда ей было шестнадцать, и теперь имела за плечами уже почти сорокалетний опыт. С кем она только не работала – начиная от Брандо и кончая Питтом.

Грин посмотрел в зеркало заднего вида и увидел патрульную машину. За рулем в полицейской униформе сидел нанятый ими статист. На расстоянии он ничем не отличался от настоящего полицейского агента. Вблизи же было видно, что у Чарли, «цветного» философа, почти не осталось зубов и что он был неуравновешенным душевнобольным. Он согласился играть и держать рот на замке, поскольку беззаветно поклонялся Джимми Кейджу, чьи роли знал наизусть, декламируя, словно библейские тексты, целые диалоги. Чарли находился здесь исключительно для визуального эффекта – агент, наблюдающий за домом из патрульной машины.

Джим заклинал его, что он должен слепо и безотказно подчиняться всем приказам, на что Чарли, закусив губу с лихорадочным взглядом серьезно кивал. Он получил один из двух арендованных утром сотовых телефонов, другой взял себе Грин. Чарли думал, что они разыгрывают группу приятелей.

– Розыгрыш, – сказал, подмигивая ему, Джим. Чарли истерически рассмеялся.

Паула дежурила у приемника в доме Бенсона в Санта-Монике. Она могла слышать, что обсуждают Родни, Стив и Мускул за спиной актеров, и в случае необходимости связаться с ними по мобильному телефону.

Они хотели приехать раньше, но подготовка к операции заняла все утро. Нужно было взять в аренду машину и бляхи, загримировать Джимми и Флойда (так, чтобы было незаметно, а это намного сложнее, чем гримировать для камеры; как правило, отснятый материал затушевывает небрежности и неровности, глаза же стороннего наблюдателя, наоборот, беспощадно раскрывают малейшие недостатки), найти статиста на роль полицейского агента в патрульной машине, арендовать телефоны, обсудить роли. Кроме того, в саду под эвкалиптом они придали земле замороженного Тино. Паула грозилась выйти из игры, если они не проявят к Тино уважения. Она знала и любила его, они вместе смеялись и плакали, и сознание того, что он лежит в морозилке, словно истерзанная индейка, было невыносимо.

Они потратили больше часа, чтобы вырыть яму, достаточно глубокую для вечного покоя. Паула прочла что-то из Библии, и они почтили Тино минутой молчания.

Они вышли из «олдса» и направились к патрульной машине. Джим еще раз повторил для Чарли все инструкции. В ближайшие часы ему не разрешалось покидать автомобиль. Ему было велено ждать, пока из дома не выйдут трое – приземистый мачо в сопровождении быков. Трое, не меньше. Когда ему позвонит Паула, он детально опишет ей все, что видел. Если они уедут, он последует за ними и по дороге будет держать связь с Паулой. Мужчины, скорее всего, отправятся в главное управление полиции в центре Лос-Анджелеса. Убедившись, что они вошли внутрь, он вернется к дому Флойда в Санта-Монике.

– Я поставлю сирены и сяду им на хвост, – сказал Чарли.

Пэтти Хаммер уложила его волосы в дешевую прическу.

– Ни в коем случае, – сказал Джим. – Ты должен придерживаться максимально дозволенной скорости.

Джим надел солнечные очки, и они договорились, что он не станет снимать их и в доме. Так же как и Флойд, он приклеил усы, поменьше, чем у Флойда, но достаточно густые, чтобы походить на одного из «усатых типов», распространенных среди детективов полиции Лос-Анджелеса.

– Пятьдесят пять миль в час, запомни, – сказал Флойд.

– А можно курить в этой тачке? – спросил Чарли.

– Нет, – сказал Джим. – Если захочешь курить, выйдешь из машины. Еще вопросы есть?

– Что мне делать, если они меня о чем-нибудь спросят?

– Не спросят, – ответил Джим.

– А вдруг, – настаивал Чарли.

– Ерунда. Выйдя из дома, они тут же сядут в машину. Зачем им с тобой заговаривать?

– Просто так. Мало ли что. Может, они спросят дорогу или что-нибудь в этом роде.

– Нет. Ты молчи. Если будешь курить у машины, когда они выйдут на улицу, тут же садись за руль, понял?

– Понял.

У Грина запищал телефон. Он открыл крышку «Моторолы-Флипфоун». Он хотел арендовать более легкую и современную модель, но Флойд предупредил, что полиция всегда пользуется устаревшими телефонами. Наверное, он был прав.

– Ну что там? – спросил Грин.

– Они говорят о вас, – сказала Паула. – Мускул заметил патрульную машину, и они гадают о цели вашего визита. Родни умирает от страха. Он хотел сбежать через заднюю дверь, но Стив его удержал.

– Прекрасно, – сказал Грин, а затем, обратившись к Флойду и Джиму: – Они нас заметили и жутко перепугались. – И Пауле: – Мы пошли, держи Чарли в курсе, хорошо?

– Что-нибудь придумаю, – сказала Паула.

Связь оборвалась.

– Пошли, – сказал Джим.

Он положил руку на бедро и почувствовал кобуру своего пистолета. Этот жест предназначался тем, кто смотрел на них из окна.

– В машину, – скомандовал Джим.

Чарли сел за руль.

Грин следовал за Бенсоном, направлявшимся по асфальтовой дорожке к парадной двери. Как самый старший, Бенсон должен был вести разговор. Если они его узнают, все пропало.

За Грином шагал Джим.

– Как ты думаешь, Томми, усы не отклеятся? – прошептал он.

– Они на силиконовом клее. Даже если захочешь, не отдерешь.

– Надеюсь.

Бенсон нажал на кнопку звонка. Они приготовили свои полицейские бляхи.

Грин заметил страх в глазах Джимми и ободряюще ему кивнул. Джим кивнул ему в ответ, тяжело дыша, словно страдал астмой.

Маленький темный человечек по имени Родни открыл дверь.

– Здравствуйте, что вам угодно? – спросил он нарочито громко.

Он смотрел на них с панической улыбкой, стараясь по их глазам догадаться, зачем они пришли.

– Господин Диджиакомо? Родни Диджиакомо? Это вы? – спросил Флойд Бенсон.

Родни не узнал обладателя Оскара. Он весь дергался от нервного напряжения.

– Департамент полиции Лос-Анджелеса. Детектив Джимми Ломан, Том Бергман, а меня зовут Хэнк Грейс. Мы хотим задать вам несколько вопросов о Тино Родригесе.

– О ком?

– О Тино Родригесе. В последний раз его видели живым именно здесь. Из этого дома он разговаривал по телефону, и мы по номеру вышли на ваш адрес.

– Тино, о да, Тино, работает в казино, правильно?

– Разрешите, мы войдем, господин Диджиакомо? – попросил Грин.

– Конечно, проходите.

Сплошной комок нервов, он впустил их в дом.

Высокий белый коридор в центральной части дома, широкая лестница с железными перилами, ведущая наверх, в спальню. Справа – открытый проход в гостиную, залитую светом благодаря окнам по трем сторонам, а слева – тот же проход в столовую. Дальше еще три двери. Флойд говорил, что левая дверь ведет на кухню, правая – в рабочий кабинет Родни, а средняя – в туалет.

– Марк Фредерикс и Стивен Банелли тоже здесь? – спросил Бенсон.

– В каком смысле?

– У нас есть все основания предполагать, что Марк Фредерикс и Стивен Банелли находятся сейчас в этом доме. – Бенсон повысил свой драматический голос. – С другой стороны дома дежурит патрульная машина! – закричал он. – Даже и не пытайтесь сбежать! – Он снова обратился к Родни: – Приведите их сюда. Они же в вашем кабинете, не правда ли?

Родни с ужасом взглянул на Бенсона, словно тот был ясновидящим, и открыл дверь.

Джим угрожающе засунул руку под пиджак – одно неверное движение, и он тут же достанет оружие. Полицейский, готовый на все. Пистолет был из пластика.

Из комнаты вышел Мускул – крупный блондин лет тридцати, с хвостиком, закрывавшим шею, и коротко выстриженными висками. На нем была узкая майка, подчеркивавшая его накачанную грудь. Широкое, как у викингов, лицо с мощными челюстями и массивной шеей. Стив Банелли был чуть поуже, – по-видимому, он не так часто поднимал штангу, но, вероятнее всего, владел каким-то азиатским видом борьбы, поскольку контролировал все свои движения, обладал большими руками и широкими запястьями.

Актеры осторожно отошли в сторону. На протяжении своей карьеры они проделывали это уже сотни раз, стараясь не приближаться к людям, с которыми сталкивались, во избежание внезапного удара или ловушки.

– Господа, – сказал Бенсон, – мы хотим поговорить с вами о Тино Родригесе. Присядем?

Стив жестом дал понять, что его эта тема совсем не интересует. Он первым проследовал в гостиную, держа руки неестественно далеко от тела и намеренно замедляя шаг, словно готовился к нападению.

По буковому паркету они прошли в гостиную. Перед массивным камином были широко расставлены два белых дивана и три кресла. Бревенчатый потолок высотой не меньше пяти метров прямо под крышей. Шикарная гостиная.

За газоном дежурила патрульная машина. Чарли следил за домом и курил сигарету. Он получил блок «Дакки» в качестве аванса. Он помахал им из машины. Грин счел это неуместным жестом, но не был уверен, что другие его не заметили, и помахал в ответ, как будто они именно так и условились.

Позади дома находился бассейн с идеально гладкой водой.

– Присаживайтесь, господа, – сказал Бенсон.

Актеры держались на расстоянии нескольких метров друг от друга, заняв такую стратегическую позицию, которая не позволила бы троим подозреваемым захватить кого-то из них. Это были профессиональные мошенники, требовавшие серьезной игры.

Воры сидели по отдельности на огромных креслах, избегая компании друг друга и не зная, как себя вести.

Родни излучал дружелюбие и наивность, Стив старался изо всех сил, чтобы продемонстрировать холодное равнодушие, а Мускул, весь напичканный анаболическими стероидами, занял выжидательную позицию, внимательно наблюдая за поведением Стива, и был готов в случае чего помочь ему.

– Мы нашли труп Тино Родригеса, – раскрыл карты Бенсон. – Он работал с Паулой Картер в «Эльдорадо» в Вегасе. Вы все трое тоже там работали. Наши коллеги в Вегасе сейчас разыскивают госпожу Картер, у нас есть вопросы и к ней. Что произошло между вами, ребята? Что-то не поделили?

– Тино заходил сюда, но потом ушел, – сказал Стив.

Грин вытащил блокнот из кармана пиджака и принялся записывать.

– Когда? – спросил он.

– На прошлой неделе. В пятницу, по-моему?

Родни кивнул:

– Да, в пятницу.

– Уже больше недели тому назад? – повторил Стив невинно.

– Родни прав, Стив, – сказал Мускул. – В пятницу, неделю тому назад.

– Слышал, командир? – спросил Стив радостно, убежденный в том, что теперь они ничего не смогут доказать.

– Как долго он здесь находился?

В игру вступил Джим. Едва заметная дрожь в голосе. Он перенес тяжесть тела на другую ногу и положил руки на ремень, расстегнув пиджак так, чтобы была видна кобура.

– Один день, – сказал Родни. – На следующее утро он отправился обратно в Вегас. Вы не могли бы рассказать поподробнее, что с ним случилось?

– Его нашли неподалеку отсюда, – сказал Бенсон. – Возле Голливудского знака. Сильно избитого. Внутреннее кровоизлияние. По мнению паталогоанатома, он умер в ночь с субботы на воскресенье.

– Откуда вам известно, что это Тино?

– Отпечатки пальцев.

– Боже…

Родни хотел поймать взгляд Стива, но тот его игнорировал и смотрел прямо на полицейских.

– Плохая новость, – сказал Стив.

– Да, – согласился Мускул.

– А чем вы тут, собственно, занимаетесь? – спросил Джим. – Ведь вы живете в Вегасе. Вы вдруг все вместе решили взять отпуск, и одного из вас обнаружили мертвым. Это совпадение?

– У вас есть другая версия? – спросил Стив.

– Заговор, – сказал Бенсон.

– Если вам есть что сообщить, то я позвоню своему адвокату, – пригрозил Стив.

– Мы разговаривали с приятелем Тино Родригеса, – продолжал Бенсон. – Фредди Смитом. Знаете такого?

– Нет, – ответил Стив.

Он не врал. Хотя и слышал это имя. Фредди Смит звонил Пауле.

– Его имя несколько раз упоминалось в ежедневнике Тино, и он, по всей видимости, был его постоянным партнером. Значит, никогда не встречались? – спросил Бенсон.

– Нет, – повторил Стив.

– Тино рассказал ему, что ожидает получить большой куш.

Фредди Смит был удобным свидетелем.

– Жаль, что он ему больше не достанется, – сказал Стив.

– А вам не светит куш в ближайшее время? – спросил Грин.

– А что, похоже? – спросил Родни.

– В общем, да, – ответил Грин. – Кто-нибудь из вас знает, что имел в виду Тино?

– Может, завещание, – предположил Родни.

– Мы не обнаружили у него дома никаких юридически оформленных документов.

– Послушайте, вы не знаете, мы не знаем, – может, вам стоит еще раз поболтать с этим Смитом, – сказал Мускул.

– Оказывается, с такой челюстью можно еще и разговаривать? – заметил Бенсон.

– Ты это о чем? – Глаза Мускула налились кровью.

– Ты, наверно, пол-аптеки сожрал, чтобы вырастить такие мышцы, – грубо ответил Бенсон.

– А тебе какое дело?

– Мне есть дело до всего, что мне интересно. Если тебя это не устраивает, мы можем поговорить с глазу на глаз.

– Мускул, не заводись, – потребовал Стив. – У них на нас ничего нет, вот они тебя и провоцируют. Сиди спокойно.

Он встал и сделал примиряющий жест.

– Господа, мы здесь проводим отпуск. Мы коллеги. Тино к нам действительно заезжал, а потом, как вы утверждаете, его нашли мертвым. Это очень печально, но нам об этом ничего не известно. Вы ошарашили нас этим сообщением и заставляете нервничать, потому что ведете себя так, будто мы знаем больше, чем говорим. Это не так. Мы действительно страшно удивлены, что Тино мертв.

Родни и Мускул кивнули.

– А Фредди Смит? – повторил Бенсон.

– Не знаю такого, – решительно ответил Стив, радуясь тому, что может говорить правду.

– Я тоже не знаю, – сказал Мускул.

– И я нет, – сказал Родни.

– Что здесь делал Тино? Ведь он не был в отпуске.

Это был Джим. Он вспотел и чувствовал себя не в своей тарелке. Он бросил отрывистый взгляд на Грина, в котором прочитывалось беспокойство и затаенный страх.

– Он заехал к нам по дороге в город, – ответил Стив.

– Я отлучусь на минуточку помыть руки, – сказал Джим с дрожью в голосе. Лицо покраснело – похоже, его тошнило или надвигался эпилептический припадок.

– В коридоре, – сказал Родни.

Джим проскользнул мимо Грина, держа руку на животе.

– Итак, вы друзья? – спросил Бенсон, чтобы отвлечь внимание от Джимми.

– Да, – сказал Стив.

– Хорошие друзья?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Стив, который, конечно, сразу же понял вопрос, но хотел выразить свое возмущение.

– Вы педерасты? – без обиняков спросил Бенсон.

– Ты знаешь, с кем ты говоришь, старый хрыч? – прошипел Стив.

– С безмозглым придурком, который считает, что может безнаказанно совершить убийство. Вы прикончили Тино у Голливудского знака. Я еще не знаю, по какой причине, но обязательно это выясню.

Вдруг рассмеявшись, Стив покачал головой:

– У тебя нет никаких доказательств. Вот ты и обвиняешь случайных приятелей Тино. Но нас так просто не проведешь. Болтай, сколько тебе вздумается. Пожалуйста.

Ровным тоном, словно не замечая инсинуаций Бенсона, Грин спросил:

– Родригес рассказывал что-нибудь о своем приезде в Голливуд? С кем он встречался, например?

– Мне нет, – ответил Стив. И, повернувшись к Мускулу и Родни, невинно спросил: – А вам?

Они отрицательно покачали головой. Святоши.

– Чем же вы занимались? – спросил Бенсон. – Сосали друг другу члены?

Мускул вскочил со своего места и замахал пальцем перед лицом Бенсона:

– Я не собираюсь это глотать!

Стив положил руку ему на плечо и сказал:

– Мускул, успокойся, хорошо? Это всего лишь их тактика. Игра. Возьми себя в руки.

Рыча от злости, Мускул смотрел на Бенсона, поддавшись давлению Стива, который заставил его вернуться обратно на свое место.

Стив сказал:

– Послушайте, Тино знал, что мы здесь. Он навестил нас, мы поужинали, а потом он уехал. Да, я кое-что вспомнил: позже тем вечером мы видели его в баре «Мармонт» на бульваре Сансет.

– Он был там с кем-то? – спросил Грин, записывая новые сведения в блокнот.

– С каким-то негром, – ответил Стив.

– Гомосексуалистом? – спросил Бенсон.

– Я не заглядывал ему в задницу, – ответил Стив, – но думаю, что да, гомосексуалистом.

– Мог бы его опознать?

– Возможно, не уверен.

– А ты? – Бенсон обратился к Мускулу. – Эй, господин Фредерикс, я тебя спрашиваю!

Не глядя на Бенсона, Мускул вздохнул и сказал:

– Я никого не видел. Я ходил в туалет, а когда вернулся, Стив рассказал мне, что видел Тино.

– Верно, – сказал Стив.

– А ты? – спросил Бенсон Родни.

– Я был дома, – ответил Родни.

– Один? – спросил Грин.

– Да.

– Чем занимался?

– Ничем особенным. Читал, смотрел телевизор.

Бенсон повернулся к Грину, давая понять, что теперь его очередь задавать вопросы. Новая стратегия. Все внимание на Родни, который беспокойно облизывал губы, осознавая, что у него нет достойного алиби.

– Кто-то может это подтвердить?

– Стив и Мускул. Они видели, что я остался дома, когда они ушли. А вернувшись, они снова застали меня дома.

– Это правда? – обратился к ним Грин.

Они кивнули, но не слишком выразительно, заставляя Родни понервничать. Если бы Родни арестовали, они бы не расстроились.

– Я звонил по телефону, – сказал Родни, – можете это проверить.

– Кому? – спросил Грин.

– Пауле Картер.

– Той Пауле, которую сейчас нигде не найти?

– Разве? – сказал Родни.

«С ней что-то случилось? Ее…» – закралась к нему вдруг страшная мысль.

– Мы не знаем, – прервал его Грин, – как ее можно застать?

– Она у подруги в Вегасе, – сказал он. – У меня где-то записан номер.

– Мы это, конечно, проверим, господин Диджиакомо, надеюсь, вы понимаете?

– Я ей звонил. Запросите телефонный счет. Она подтвердит, что я разговаривал с ней в тот вечер.

– Отсюда до Голливудского знака максимум десять минут. Когда к вам внезапно зашел господин Родригес, вы его убили, а затем выбросили труп из машины.

– Чушь собачья! – воскликнул Родни, напрягая мышцы шеи и сжимая кулаки. – Обыщите машину! Там нет никаких следов!

– Вы сразу же помыли машину, – продолжал обвинять его Грин.

– На следующий день ты отправился на мойку в «Ля Бри». Зачем? – вдруг спросил Стив, усиливая нажим на Родни. Это был хитрый малый.

Такой удар в спину застал Родни врасплох. Ошеломленный предательством, он посмотрел на него, открыв рот.

– Ты это о чем? – заикаясь, спросил он. – Ты же сам сказал, что «мустанга» пора помыть! Я приехал на нем из Вегаса! Через пустыню! И отвез его на мойку, потому что он был грязный!

– Да, хорошенькая вы компашка! – сказал Бенсон. – Ни у одного из вас нет алиби.

– Мы с Мускулом всю ночь были в баре «Мармонт», – сказал Стив.

– Это не играет роли. Времени предостаточно, чтобы прикончить Тино.

– А где ты сам был той ночью? – обратился Мускул к Бенсону. – Может, это ты его укокошил.

Сдержанно, но авторитетно и решительно, Бенсон подошел к нему. В комнате не было камеры, но момент был грандиозный. Он медленно протянул руку и надавил указательным пальцем, словно револьвером, на лоб Мускула, между глазами.

– Я лежал с двумя телками в кровати, – сказал Бенсон. – Тебе это уже не по силам, Мускул, я понимаю. Ведь твое хозяйство сжимается от той гадости, которую ты глотаешь. Когда в последний раз у тебя стояло?

Мускул схватил его за кисть и убрал палец Бенсона со лба. Он мог бы сломать Бенсону руку, если бы слегка напряг мышцы, но сдержался.

– Только попробуй, – прошептал Бенсон на последнем издыхании, двигая одними губами, как будто только и мечтал о том, чтобы преподнести Мускулу урок. На самом деле Бенсон никогда бы с ним не справился. Мускулу хватило бы одной секунды, чтобы разделаться с Флойдом Бенсоном.

Бенсон играл свою роль в стиле между Клинтом Иствудом и Чарльзом Бронсоном, сочетая лаконичность со слепой яростью. Иллюзия получилась настолько полной, что Мускул подавил свой порыв.

Расслабившись, Бенсон повернулся к ним спиной и зашагал в другой конец комнаты.

– Стив, по-моему, не очень красиво подставлять своих друзей. Так нельзя. Всегда плохо заканчивается. Я уже тридцать семь лет занимаюсь подобной мелочевкой и повстречал на своем веку тысячу таким парней, как ты, пронырливых и тупых одновременно, этаких мачо, которые всех хотят провести, но остаются с носом, потому что страшно себя переоценивают. Ты именно такой, Стив. Лучше попридержи язык по поводу той мойки. Все это шито белыми нитками. Для таких опытных ребят, как Том Бергман, Джимми Ломан и вашего покорного слуги, это очевидно.

– Что ты скрываешь? – спросил Грин.

Театральным жестом Стив вывернул карманы своих брюк.

– Ничего, – сказал он весело, не проникнувшись монологом Бенсона.

Мускул усмехнулся.

– Отлично, отлично, – послышался громкий голос Джимми, который вернулся в комнату, вытирая рот салфеткой. – Я немного поблевал в туалете. К сожалению, не все попало в унитаз. Но у вас наверняка есть прислуга, не так ли, господа?

Он прошел в середину пустого пространства, напротив камина – точно в центр сцены, которую только что покинул Бенсон.

Джимми расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил узел на галстуке, снял солнечные очки и изменил облик. За время своего отсутствия он обрел смелость и уверенность. До Грина вдруг дошло, что именно придавало Джиму новый вид – он отклеил усы! Над верхней губой теперь ничего не было. Грин почувствовал на себе полный ужаса взгляд Бенсона и приготовился к катастрофе.

– Я что-то не то съел сегодня утром, – продолжал Джим. – Простите меня, господа. Яичница с беконом. Слишком жирная. У меня низкий холестерол, низкое давление, и я, по-моему, единственный из всей команды с такими показателями. Поэтому могу есть с утра, что угодно. Кроме сегодняшнего утра, по-видимому.

– К чему ты клонишь? – сказал Стив.

Грин наблюдал, как они пытались оценить Джима, самого таинственного из всех, и гадал, о чем они сейчас думали. Похоже, они не заметили отсутствия усов.

– К чему я клоню? Я неважно себя чувствую и хочу скорее домой, – сказал Джим. – Но у меня такое чувство, что вы чего-то недопонимаете. Зачем, собственно, мы сюда пришли? Потому что нам у вас так хорошо? Конечно, это достойный повод. Но другая причина заключается в том, что мы нашли труп. Мертвого человека. Антонио Роландо Мария Родригеса, родившегося 18 марта 1961 года где-то в этом городе. Он был пакостником, но в то же время нормальным человеческим существом. Мелкий мошенник, которого мы несколько раз вызывали на ковер, но не прогнивший до конца. Немного тщедушный, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы здесь потому, что расследуем обстоятельства убийства господина Родригеса. При которых один или несколько преступников лишили его жизни. А жизнь у всех у нас всего одна. Сейчас по нему плачет мать. Я ясно излагаю свои мысли? Тино, ваш друг, убит! И такое впечатление, что я переживаю по этому поводу больше вас! Мне это непонятно! Будучи в вашем шикарном мраморном туалете я вдруг подумал: услышь я, что мой друг испустил подобным образом свой последний вздох, у меня бы навернулись слезы! А у вас? Никакой реакции!

Он на секунду замолчал, выжидая, какой эффект произведет его монолог. Джим по-прежнему был великим актером. Грину хотелось поаплодировать. Джим заслужил цветы.

– Меня, в отличие от Хэнка, голыми руками не возьмешь, – сказал Джим, рассуждая теперь сдержанно, трезво и дружелюбно. – Поэтому давайте поторопимся. Я не стану церемониться. Хорошо, Хэнк?

Флойд Бенсон пожал плечами и сделал рукой разрешающий жест – Джим мог идти дальше. Грин заметил облегчение в его взгляде – он больше не сомневался в игре Джима. Джим сам отвлек внимание мошенников от своего отклеившегося уса.

Джим продолжал:

– Запомните, у меня фотографическая память. Я легко воспроизвожу все увиденное и услышанное. Чтобы немного вам помочь, я вернусь к моменту нашего прихода. Мы позвонили в дверь, и ты, Родни, нам открыл. Хэнк сказал, что у нас есть вопросы по поводу Тино Родригеса. И ты тогда изумленно спросил: «Кого?» Хэнк повторил: «Тино Родригеса. В последний раз его видели живым в этом доме. Он кому-то звонил, и по номеру телефона мы вышли на этот адрес». Дословно. И ты ответил: «Ах да, Тино, он тоже работает в казино?» Потом Томми спросил, можем ли мы войти. Послушай, Родни, Тино недавно гостил у тебя, ты с ним ужинал, он ходил здесь в туалет, ты с ним вместе работал, и после этого ты спрашиваешь нас: «Он что, тоже работает в казино?» Ты таким образом сам наводишь на себя подозрение. Теперь мы просто не можем не пригласить вас в наше бюро на приватную беседу. Об этом я думал, когда стоял в твоем туалете. Если меня спросят, знаю ли я Томми Бергмана (он указал широким жестом на Грина, драматически заполняя пространство), то я отвечу: «Конечно, а что?» Родни, это ведь нормальная человеческая реакция! Никакого трепа или уловок по этому поводу! Иначе неприятностей не оберешься! А зачем они нужны? Том, расскажи им о цели нашего визита.

Джим отошел в сторону, целиком вжившись в роль, коп, повидавший многое, и Грин занял его место, как будто они заранее договорились, что именно там будут держать речь. Сценический трюк.

– Мы отыскали свидетеля убийства, – начал Грин спокойным тоном. Он подождал несколько секунд и посмотрел каждому мошеннику прямо в глаза. Они уставились на него так, будто ждали вынесения приговора. Джим встал наискосок позади Грина, держась за рукоятку своего пистолета, придавая таким образом больше веса словам Грина и предупреждая о том, что не стоит делать глупых вещей. – Прохожий. Выгуливал свою собаку. Он видел чернокожего мужчину примерно в то же самое время, когда, по нашему подозрению, убили Родригеса. Возможно, это тот же человек, которого вы видели в баре «Мармонт». Однако у нас есть небольшая проблема: свидетель не уверен. Он указал на несколько фотографий, но не может с точностью опознать кого-то из четырех. Когда мы направлялись сюда, мы не знали, кого мы здесь застанем. Поэтому мы взяли с собой небольшое подкрепление. Мы хотим попросить вас прийти в управление и посмотреть на подозреваемых. Возможно, вы его опознаете, и мы на этом закончим. Хорошо?

– Когда? – спросил Стив.

– Через час. В половине четвертого. В даунтауне.

– Они будут выстроены в ряд? – спросил Мускул.

– Да.

– Без проблем, – ответил Стив. – Но только без шуток. Если я почувствую, что вы ведете с нами двойную игру, я ничего не скажу, пока не поговорю непосредственно со своим адвокатом, понятно?

– Стив, ты можешь нам помочь, – сказал Грин дружелюбно, как будто Стив находился в более выгодном положении, чем полиция. – Но признай, что Родни весьма странно прореагировал на наш приход. Если бы он сразу же сказал, что Тино его хороший приятель, нас бы уже давно здесь не было.

– Я пребывал в замешательстве, – оправдывался Родни.

– Слабый аргумент, – ответил Флойд Бенсон.

– Сожалею.

– Чепуха, – продолжал давить Бенсон.

– Мы будем там в половине четвертого.

– Пятьсот восемнадцатый кабинет, – сказал Грин. – И я хочу получить номер телефона, по которому можно связаться с Паулой Картер.

– Я запишу, – сказал Родни, взяв карандаш и бумагу.

– Прекрасно, господа, спасибо за гостеприимство, – сказал Джим.

– Вы оказали нам честь своим визитом, – ответил Стив.

– Несомненно, – сказал Мускул.

– Пошли, Хэнк? – спросил Грин.

Трое актеров первыми вышли в коридор, уязвимые, без прикрытия, преследуемые тремя ворами.

– Ах да, ключ, – сказал Джимми Кейдж.

– Какой ключ? – спросил Стив.

– Мы нашли в его доме конверт службы срочной доставки. Пустой. Он послал его отсюда в Вегас. В день, когда был убит. На имя Паулы Картер. Служащий почты помнит, что Тино посылал ключ. Вы знаете, что означает этот ключ?

– Понятия не имею, – удивленно отреагировал Стив. – Ключ по почте? Он ничего об этом не говорил.

– А ты? Помнишь, чтобы Тино об этом упоминал? – спросил Джим Мускула.

– Нет.

– Родни? – спросил Джим.

– Не знаю, – сказал Родни, которому было сложнее скрывать тот факт, что он видел конверт Тино. Он небрежно передал Грину листочек с номером телефона.

– Полчетвертого, пятьсот восемнадцатый, – повторил Грин. – Мы полагаем, что у этой Паулы Картер больше информации. Если она позвонит и вы узнаете, где она находится, сообщите нам немедленно, идет?

– Хорошо, – пообещал Стив.

Они вышли на улицу, освещенную солнцем.

– Готов поклясться, что у тебя были усы, – прокричал Мускул Джиму вслед.

– Это он у нас усач, – указал Джим на Бенсона, – мне такие вещи ни к чему.

– Наш приятель покараулит вас немного, – сказал Бенсон, показывая на патрульную машину, где сидел Чарли, – чтобы вы не забыли про наш уговор, понятно?

– На здоровье, – ответил Стив.

– До скорого, – сказал Джим.

– Всего, – пробурчал Родни и закрыл дверь.

Актеры зашагали по тропинке на улицу.

– Ничего не говорите, – сказал Грин, стараясь сдержать накатывающуюся волну эйфории, – сначала в машину.

Они вышли на тротуар, а затем ступили на горячий асфальт. Из патрульной машины показалсяЧарли.

– Как все прошло? – спросил он, сияя.

– Хорошо, – сказал Джим. – Но самое трудное только начинается. Теперь все зависит от тебя. Садись в машину и следуй за ними в даунтаун.

– Понял, – сказал Чарли.

– Вопросы есть?

– Нет, – ответил Чарли.

– Желаю успеха, – сказал Бенсон, подавая Чарли руку.

Осознавая серьезность подобного знака, Чарли ответил на приветствие Бенсона так, словно ему предложили килограмм золота, – его считали своим.

Грин последовал примеру Бенсона.

– Удачи, Чарли, – сказал он человеку, который недавно угрожал ему ножом.

– Спасибо, Том.

Джим положил руку ему на плечо:

– Мы верим в тебя, Чарли.

– Отлично. Спасибо, Джим.

Они сели в «олдс», и Грин повел машину мимо ущелья и двойного гаража дома Родни на другую сторону холма.

Они сдерживались, потому что еще не отъехали на достаточное расстояние. Но как только дом исчез из вида заднего зеркала, началось веселье.

Они кричали и смеялись, визжали и плакали от радости, безумия и избытка адреналина, они хлопали друг друга и обнимали, они пели, пока Грин управлял машиной на крутом повороте, в ожидании сигнала от Паулы, что дом пуст и ждет их.

Были ли они счастливы? Да, в тот момент, в те блаженные минуты, они были невероятно счастливы.

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

После прощания с тремя актерами слышен звук захлопывающейся двери и удаляющиеся шаги по дорожке.

В доме царит тишина, не менее двадцати секунд. Затем раздается голос Стива, проникнутый беспокойством и удивлением.[5]

Стив: «Ушли?» Мускул: «Нет, стоят рядом с копом в униформе. Пожимают ему руку и садятся в свою машину».

Стив: «Если я найду эту суку, то сломаю ей шею».

Родни: «Должно быть какое-то объяснение».

Стив (крича): «Объяснение в том, что эти двое хотели оставить нас в дураках!» Родни (так же громко): «Зачем же он приносил нам деньги? Сейф внизу ломится от баксов! Если бы он хотел нас обмануть, он прямо из Вегаса убежал бы за границу – вот тогда у нас вообще ничего бы не было! Зачем Тино пришел к нам, если он не хотел делиться? Черт побери!» Мускул (тоже на повышенных тонах): «Мы договорились, что у него будет храниться ключ! Завтра он должен был возвратиться из Вегаса, и мы должны были все поделить! Зачем он выпустил ключ из рук? Послал его по почте?» Стив (стараясь сдерживаться): «Ключ у Паулы. Она ждет, пока мы сойдем с ума и оставим эту затею. Или же она хочет другую схему дележа. Чтобы заграбастать и долю Тино. Если я ее найду, ей конец».

Родни (угрожающе): «Ты не сделаешь этого».

Стив: «Я сделаю все, что в наших интересах».

Родни: «В наших интересах сохранить сейчас спокойствие и ждать».

Стив (крича): «Эта сука прижала нас к стенке. У нее развязаны руки».

Родни (спокойно): «Что вам известно про Тино?» Стив: «Убери эту штуку, Родни. Иначе несчастного случая не избежать».

Родни: «Что вы натворили?»

Стив: «О чем ты говоришь?» Родни: «Что вы с ним сделали? Это вы убили Тино!» Стив: «Послушай, у тебя не все дома. Зачем нам это надо? Разве восемьсот тысяч на брата недостаточно? Разве мы стали бы убивать человека, которому мы всем обязаны, только лишь потому, что хотим прикарманить его долю? Не выдумывай, Родни, и убери эту штуку от меня».

Родни: «Вы его убили. Тино рассказал мне, что вы предложили отвезти его в аэропорт. По дороге вы избили его до смерти, потому что у Мускула нет тормозов. Однако у Тино при себе ключа не было. Вы отвезли труп в горы и выбросили».

Стив: «Ты только что слышал, что сказали копы – есть свидетель, который видел там негра! Мы же сидели себе спокойно в баре „Мармонт“! Ты с ума сошел! Присядь, отложи в сторону пистолет и налей себе что-нибудь выпить. Господи, Родни, Тино погиб, потому что вел опасный образ жизни! Да, мы хотели отвезти его в аэропорт, но он не пришел в „Мармонт“, где мы его ждали. Он был с тем чернокожим, который наверняка его ограбил! Ты же знаешь Тино! Скольких парней в Лас-Вегасе он перетрахал! Иногда по четыре-пять в день! Ежедневно! Если кто и был жадным, так это Тино! Если хочешь кончать по десять раз на дню, то, естественно, рискуешь! Он заплатил за это самую высокую цену!» Мускул (примиряюще): «Тино был настоящим игроком, Родни. Требуется немалая смелость, чтобы сделать то, что он сделал, учитывая всю эту систему защиты и охраны. Он играл с азартом. Таким же образом он и умер».

Родни молчит в замешательстве от полированной лжи.

Родни: «План придумала Паула, светлая голова. Что, по-вашему, он хотел попробовать сделать с ключом?» Стив: «Наверное, он все-таки решил не делиться с нами. Только с Паулой. Ты же знаешь этих педиков. Они испытывают слабость к красивым женщинам. Мне обидно за тебя, но, скорее всего, она любит бабки больше, чем тебя. Два миллиона – это гора денег, Родни».

Родни: «О чем ты говоришь? Вместе у нас был бы один, запятая, шесть».

Стив: «Это меньше, чем два только для нее. Придумай другой мотив! Пошевели мозгами! Представляю, что тебе это неприятно, но таковы факты! Эти двое в последний момент решили играть вдвоем! Не знаю точно, каким образом, но они добились бы того, чтобы мы на какой-то период исчезли из дома, а они тем временем очистили бы сейф. Ничего другого мне не приходит в голову».

Родни (решительно): «Я ей позвоню».

Стив: «Позвони».

Родни (приказным тоном): «Мускул, сядь рядом со Стивом».

Стив: «Родни, не усложняй…» Родни: «На диван. Хочу видеть вас вместе – двое хороших друзей рядом на диване. Прекрасно».

Он набирает номер.

Стив: «Соединяется?» Родни (игнорируя его): «Алло, можно Паулу? Ее нет? Я думал, что она у вас, а Кэйт? В магазине? Паула говорила, что она рожает, что у нее начались схватки? Да, да, хорошо».

Вешает трубку.

Мускул: «Ну что?» Родни (бурча): «Эта сука… не могу поверить».

Мускул: «Что случилось?»

Родни: «Это уже слишком!»

Стив: «Что?» Родни: «Она сказала, что поедет в Вегас к подруге, которая вот-вот родит. Наглая ложь. Эта подруга еще вовсю разгуливает по городу, никаких схваток».

Мускул: «Соврала?» Стив: «Значит, она поехала за ключом. Боже, ну и хитрая баба! Сука!» Родни: «Едем в Вегас».

Мускул: «Она пожалеет о том дне, когда появилась на свет».

Родни: «Я хочу сам это сделать. Я проломлю ей челюсть».

Мускул: «Она поставит себе новую и будет жить долго и счастливо».

Стив: «Прекрати нести ерунду. Каковы наши действия?» Мускул: «Сейчас поедем в этот вонючий даунтаун, а затем прямо в Вегас».

Стив: «Нет уж. Именно этого она и добивается. Может, эта стерва затаилась где-то неподалеку в ожидании, когда мы уйдем из дома, чтобы незамедлительно очистить сейф. Мы же не знаем точно, где она сейчас?» Родни: «Что ты предлагаешь?» Стив: «Сейчас отправимся в даунтаун, а затем купим термические копья и взрывчатое вещество. А в Вегас не поедем. Слишком рискованно».

Родни: «Хорошо. Согласен».

Стив: «Пистолет не хочешь убрать?»

Родни: «Да, извините».

Стив: «Я останусь здесь, а вы купите все необходимое».

Родни: «Почему ты?»

Стив: «Хочу играть наверняка».

Родни: «А если я послежу за сейфом, будет ненаверняка?» Стив: «Лучше я сам».

Родни: «Откуда мне знать, что ты не договорился с этой сукой?» Стив: «Ты же знаешь, что я считаю ее продажной шлюшкой, которая с удовольствием раздвигает ноги, если ей что-то нужно! Ты чувствовал себя между этими ногами как дома и разомлел от любви и похоти, дорогой Род».

Родни: «Ты еще тот прохвост! А вдруг ты играешь с ней в отдельную игру! Мускула и меня в сторону, а сам – с ней на Сейшеллы! Мускул, почему он так хочет здесь остаться?» Мускул: «Почему?» Стив: «Потому что ему нельзя доверять, Мускул! Может, эта шлюха сидит в кафе на Голливудском бульваре и ждет, пока мы угодим в ловушку. И тогда мы нищие!» Родни: «А почему это распространяется только на меня? Может, это ты хочешь испортить все дело? Может, ты все это время притворялся, что считаешь ее шлюхой! Может, вы все это давно запланировали!» Стив: «Мускул, не верь ему!» Мускул: «Ты давно уже ее хотел».

Стив: «Она классная телка, согласен, но не более того! Мускул, он вешает тебе на уши лапшу!» Родни: «Чем больше ты болтаешь, тем больше я убеждаюсь, что ты врешь».

Мускул: «Почему бы Родни здесь не покараулить?» Стив: «Марк, мальчик мой, у него с ней роман. Мало ли что они там с ней обсуждали. Может, они сами укокошили Тино, а теперь на очереди – мы».

Мускул: «Ерунда».

Стив: «Неужели ты ему доверяешь?» Мускул: «Ты же видишь, что он тут ни при чем».

Стив: «Родни актер».

Родни: «А ты нет?» Мускул: «Все мы актеры. Я пойду с тобой, а Родни останется здесь».

Стив: «Ты в своем уме?» Родни: «Послушай, Стив, здесь правила диктую я. Сейчас мы все вместе отправимся в полицию, затем я вернусь сюда, а вы пойдете покупать все необходимое для того, чтобы взорвать стальную дверь внизу».

Стив: «Я не позволю тебе остаться с нашими деньгами».

Родни: «Придется».

Стив: «Мускул пойдет один».

Мускул: «Оставить вас здесь вдвоем? Что за бредовая идея! Стив, ты идешь со мной!» Стив: «Я никуда не пойду, если он останется здесь».

Мускул: «Может, нам пойти втроем?» Родни: «Мы не можем рисковать. Вдруг эта сучка сюда заявится?» Стив: «Вот именно. Поэтому вы пойдете по магазинам, а я останусь караулить деньги».

Родни: «Нет».

Внезапно на пленке раздаются новые звуки. Шуршание одежды, отрывистые возгласы, грохот опрокидывающейся мебели – непонятная ситуация, в которой странным образом чувствуется паника и накал страстей.

Инцидент длится не более шести секунд и заканчивается глухим щелчком, похожим на сильный удар по столу, ничего особенного, а затем воцаряется тишина на фоне гула движения по шоссе.

И голос Мускула:

«Господи… Надо вызвать „скорую“…» И еще какой-то звук. Едва уловимый, размытый, вероятно, последний вздох умирающего.

Мускул: «Стив! Стив!»

Мускул кричит, а Стив не отвечает.

Мускул: «Господи! Боже мой, что нам делать? Посмотри, что ты натворил! Сволочь!» Родни: «Это вы убили Тино. Сейчас, когда Стива нет рядом, можешь в этом признаться».

Мускул (охая): «На улице дежурит коп! Ты все поставил на карту!» Слышны шаги. Скорее всего, они спешат в коридор, чтобы выглянуть в окно.

Родни (удалившись от микрофона): «Он ничего не слышал. У этого придурка работает радио, он слушает программу про увеличение членов».

Мускул: «В полиции нас спросят, почему с нами нет Стива. Как мы это объясним?» Они возвращаются в гостиную.

Родни: «Скажем, что Стив придет завтра. Они разозлятся, но ничего не смогут сделать. В нашем распоряжении будет двадцать четыре часа, чтобы опустошить сейф».

Мускул: «А Стив? Как мы с ним поступим?» Родни: «Как только стемнеет, закопаем его в саду».

Мускул: «Боже мой! Стив! Черт!» Родни: «Зачем вы убили Тино? Вам мало было вашей доли? Еще хотелось?» Мускул: «Кто бы говорил! Ты только что пробил Стиву череп, а разыгрываешь из себя святошу!» Родни: «Если бы он на меня не напал, он еще бы жил. Мерзавец».

Раздаются звуки, которые ни с чем не спутаешь: Родни бьет ногами труп Стива.

Мускул: «Прекрати!» Родни: «Мерзавец! (Он ударяет еще раз, а затем угрожает Мускулу.) Отойди, Мускул!» Мускул: «Ты подонок! Бить мертвого! Боже, какой же ты подонок!» Родни: «А избить до смерти Тино – это другое дело?» Мускул: «Мы не хотели…» Родни: «Нет, вы не хотели. Это была его идея?» Мускул: «Да».

Родни: «А ты слишком увлекся».

Мускул: «Он… он должен был просто сразу отдать ключ».

Родни: «У него не было ключа. Он уже отправил его по почте».

Мускул: «Ну это мы только сейчас узнали».

Родни: «Прикончить своего партнера, сволочи, какие же вы грязные мерзавцы!» Мускул: «Мы не хотели».

Родни: «Вы хотели всех нас провести, обмануть своих товарищей, сволочи, ну и подонки же вы!» Мускул: «Мы не хотели».

Родни: «Да. Знаю».

Слышатся два выстрела, два глухих удара, а затем звук падающего на пол тела Мускула.

Родни: «Скотина».

Родни произносит это, как факт, хладнокровно, словно ведущий новостей.

Он выходит из комнаты в коридор, наверно, чтобы снова проверить, чем занимается Чарли, а затем шагает по ступенькам лестницы – Родни поднимается наверх, чтобы упаковать чемоданы и сбежать.

Звонит телефон. Родни не знает, поднимать ли ему трубку. Пять, шесть звонков.

Родни: «Да?» Грин (по сотовому телефону): «Том Бергман. Департамент полиции Лос-Анджелеса. Господин Диджиакомо?» Родни: «Да».

Грин: «У нас тут чп. Не могли бы вы прийти завтра, в то же самое время?» Родни: «Хорошо».

Грин: «Вместе с господами Фредериксом и Банелли».

Родни: «Да, конечно».

Грин: «Хорошо. До завтра».

Родни размышляет. Несколько секунд тишины. Это подарок свыше – у него теперь есть время и возможность обдумать ту абсурдную ситуацию, в которой он оказался.

Он спускается вниз, медленно, открывает бутылку и делает глоток. Виски, водка? Снова звонит телефон.

«Родни? Это я».

Паула. Он ожидал услышать кого угодно, только не Паулу.

Родни: «Паула? Где ты? Почему ты меня предала?» Паула: «Род, мне надо было кое-что выяснить, я тебя не предавала. Я должна была сама кое в чем разобраться, прежде чем рассказать тебе. Ты знаешь Фредди Смита?» Родни: «Приятеля Тино?» Паула: «У Смита находится ключ! Тино хотел нас облапошить, Род! Тино вовсе не собирался с нами делиться!» Родни: «Господи, никому в этом мире нельзя доверять. Все вокруг подлецы».

Паула: «Приезжайте сюда. Я буду следить за Смитом. Немедленно приезжайте».

Родни: «Стив и Мускул останутся здесь, на всякий случай. Я приеду один. Ты сейчас где?» Паула: «Возле Ривьеры. Смит здесь работает».

Родни: «Сейчас выезжаю. Господи, Паула, я было подумал, что ты тоже…» Паула: «Я тоже – что?» Родни: «Я люблю тебя, дорогая. Позже все тебе объясню».

Паула: «Позвони, когда будешь знать, во сколько приедешь».

Родни: «Перезвоню через минуту. По какому номеру?» Паула: «У меня мобильный».

Она диктует номер.

Родни звонит в туристическое бюро. Он бронирует билет на ближайший рейс в Лас-Вегас и перезванивает Пауле. Он сообщает ей номер рейса и время прилета. Еще раз повторяет, что любит ее, и выходит из дома.

ТРИДЦАТЬ

Они ждали возле раскаленного «олдса» на стоянке у подножья холма. В корейском магазинчике на углу Грин купил упаковку «Будвайзер», и они, умирая от жажды, пили из прохладных баночек, одновременно с изумлением слушая, что вещала им «в живом эфире» Паула.

Разговаривая с Родни, она сохраняла спокойствие и хладнокровие, но затем расплакалась.

Чарли сообщил им, что Родни покинул дом и сел в свой желтый «мустанг».

– Хорошо, Чарли, слушай внимательно: тебе не нужно его преследовать, – скомандовал Джимми.

– Не нужно? Ты же говорил, что нужно!

– Нет, больше не надо. Планы изменились. В силу вступает план номер два. Отправляйся сейчас прямо в Санта-Монику.

– Зачем? Пусть он остается на том же месте, пока мы не приедем, – заметил Грин.

– Чарли? Жди нас там.

– Господи, Джим, – ответил Чарли, – так что мне делать?

– Ничего. Сиди в патрульной машине и жди нас. Выкури сигаретку, а когда увидишь нас, то помаши нам рукой.

– Какой рукой?

– Правой, – сказал Джимми, а затем прошептал: – Сумасшедший…

– Хорошо, – ответил Чарли.

– «Мустанг» уже уехал?

– Да.

– Родни на тебя смотрел?

– Да. Мимоходом.

– И что ты сделал?

– Я ему помахал.

– Помахал? Ты когда-нибудь видел, чтобы полицейский кому-то махал?

– Почему бы и нет?

– Будешь махать, только когда заметишь нас, понял?

– Все будет в порядке.

Джим оборвал связь и сказал:

– Боже, ну и придурок.

Грин сидел за рулем «олдса», поднимаясь наверх по Уитли-авеню.

С Джима ручьем тек пот. Он спросил:

– Можно включить кондиционер?

Бенсон вдруг воскликнул:

– Осторожно!

Мимо, едва не задев «олдс», промчался «мустанг». Грин отчетливо видел голову паникующего Родни Диджиакомо в открытой машине, но, к счастью, Родни не смотрел в их сторону.

– Это был он? – раздался с заднего сиденья озабоченный голос Джима.

– Да, – ответил Бенсон сухо.

– Ехал со скоростью не менее шестидесяти миль в час, – сказал Грин.

– Ему надо успеть на самолет, – сказал Бенсон. – Думаете, он нас видел?

– Нет, – ответ Грин, чтобы их успокоить.

– Так достаточно прохладно? – спросил Бенсон.

– Я здесь задыхаюсь, – ответил Джим.

– К сожалению, холоднее не получается, – сказал Бенсон.

– Концентрация, – настаивал Грин.

Возле патрульной машины, ухмыляясь, стоял Чарли и курил сигарету. Завидев их, он им помахал.

– Пошли? – спросил Грин.

– Пошли, – сказал Бенсон.

– Да, – согласился Джим.

Чарли продолжал махать, пока они не вышли из машины, и Джимми рявкнул на него, чтобы он прекратил.

– Ты остаешься караулить, а мы пошли в дом.

– Как скажете, шеф.

Вытащив из багажника «олдса» три чемодана, они направились к задней части дома, справа от гаражей.

Бенсон шел впереди, поскольку хорошо знал дорогу. Поднявшись по ступенькам и пройдя мимо бассейна, выложенного красной плиткой, они остановились у окна. От соседей их отгораживала массивная тростниковая стена, на которую приклеились щупальца плюща и кустарника. Никто не мог их здесь видеть.

В окне, разделенном на шесть частей, имелись пазы.

– Я вышибу стекло, – заявил Флойд, – возле кухни сигнализации нет. Но как только я войду на кухню, сигнализация сработает. За пять секунд я ее отключу. Поэтому не убегайте – шум является частью плана.

– Я умираю от страха, – прошептал Джим, – я на такое не рассчитывал.

– Отступать уже поздно, – предупредил Грин.

Бенсон надел кожаные рабочие перчатки и выдавил часть стекла в окне. Звук разбивающегося стекла утонул в гуле Голливудского шоссе. С этой стороны дома он слышался так сильно, что можно было оглохнуть. Он просунул руку внутрь, открыл замок и распахнул окно.

Они помогли ему взобраться на подоконник. Все-таки это был тучный пожилой человек с негнущимися конечностями.

Он подошел к кухне и открыл дверь. Тут же раздался пронзительный вой сирены, Джим с ужасом посмотрел по сторонам. Кажется, ничто не нарушило порядок в этом мире. Через пять секунд, как и обещал Бенсон, сирена начала глохнуть и замерла с протяжным жалобным вздохом.

Бенсон открыл дверь на кухню.

– Заходите, – сказал он, – ничего не трогайте. Мы сразу же спустимся вниз.

В узком коридорчике возле кухни располагалась лестница в подвал.

– Еще неделю назад я ничего не знал, – вздохнул Джимми Кейдж.

– Замолчи, – приказал Грин.

Спустившись по лестнице, они оказались в темном коридоре. Бенсон включил свет. Сводчатый потолок в романском стиле, пол из коричневой плитки, кирпичные стены. Эта часть дома не сочеталась с ажурным, прозрачным и изящным арт-деко первого этажа. Наоборот, в подвале царила тяжелая и подавляющая атмосфера.

Бенсон открыл еще одну дверь, зажег свет, и они оказались перед замурованным сейфом, с тяжелой дверью, покрашенной зеленой краской, в полтора метра высотой, которая крепилась на двух шарнирах с внешней стороны широкого металлического обрамления. С помощью термической линзы такую дверь можно было снести за пятнадцать минут.

– Приступайте, господин Грин, – сказал Бенсон и отошел в сторону.

Грин вытащил ключ из кармана брюк, отодвинул металлический язычок, висевший над замочной скважиной, и вставил ключ.

– Она нас не подставила? – волновался Джим.

– Подходит? – спросил Флойд.

Грин повернул ключ.

Практически не встречая сопротивления, Грин взялся двумя руками за рычаг, торчавший над замком и указывавший направо – он стоял на половине пятого, – и резким движением повернул его налево, до половины восьмого.

– Как по маслу, – сказал он.

Затем он схватился за ручку и открыл дверь сейфа – плиту толщиной в десять сантиметров, идеально балансировавшую на шарнирах и легко поддающуюся.

Они заглянули в сейф. Стопки банкнот. Заботливо укомплектованные руками бухгалтера. Эйфория. Миллионы долларов, подсчитанные, разложенные по пачкам, готовые к использованию на острове Гогена, к оплате ирландского издательства и гостиницы в Марокко. Не говоря ни слова, они торопливо раскрыли свои чемоданы.

– Проходимцы, – раздался голос сзади.

В дверном проеме стоял Родни, с победоносным видом играя револьвером, и актеры уронили на пол то, что держали в руках.

У Грина запищал мобильный телефон, но Грин не мог ответить. Очевидно, это была Паула, которую о возвращении «мустанга» известил Чарли, и она в свою очередь хотела предупредить Грина.

– Тебе не стоило снимать очки и усы, – усмехнулся Родни, обращаясь к Флойду Бенсону. – Проехав мимо вас и очутившись на Ля-Бри, я подумал: черт, да это же монтер, известный актер-неудачник. Боже, это ведь он все придумал. – Он повернулся к Грину: – Не хочешь ответить на звонок?

Грин покачал головой.

– Дай мне, – сказал Родни.

Грин протянул ему «Флиппфоун».

– Да? – сказал он и услышал голос Паулы.

– Грязная потаскушка, – произнес он спустя десять секунд. – Шлюха, вот ты кто. А я ведь было действительно поехал к тебе. Я тебе поверил, продажная тварь! – Он слушал и качал головой:

– Не утруждай себя. Ты завралась вконец!

И вдруг около него оказался Джим. За какую-то долю секунды он вытащил пистолет и преодолел двухметровое расстояние по направлению к Родни. Он загубил свою актерскую карьеру, когда не смог на съемках осуществить то, что сейчас проделал с таким блеском: он приставил дуло пластикового пистолета к голове Родни.

– Брось-ка свою игрушку, – приказал он.

Ошарашенный внезапным нападением Джима, Родни нервно заморгал. Однако он по-прежнему целился во Флойда Бенсона и не собирался сдаваться.

– Если ты выстрелишь, он тоже умрет, – предупредил он.

Но Джим не дал ему шанса и тут же спустил курок.

На глазах у Грина Родни был убит. Его череп разорвался на мелкие кусочки, и он умер прежде, чем выстрелить во Флойда. Из глаз его что-то исчезло, роговица растворилась, взор потух.

Джим стоял с дымящимся вонючим пистолетом рядом с качающимся телом, которое, как ни странно, еще продолжало стоять, и отошел в сторону, когда Родни рухнул на пол. Руки и грудь Джима были запачканы чем-то склизким.

– На лице тоже эта гадость? – спросил он.

Грин кивнул. Дрожащими пальцами Джим расстегнул рубашку. Затем снял ее с себя неловкими движениями и вытер лицо.

Флойд Бенсон стоял, словно окаменелый, уставившись на размозженный череп Родни, а потом вдруг наклонился вперед и вытошнил весь свой обед.

Джим смотрел на Родни, на серые и красные остатки его головы на своих брюках, на грязную рубашку, которую держал в руках.

Заикаясь, едва дыша, Грин пролепетал:

– Ты ведь говорил… что он из пластика.

– Я говорил неправду, – сказал Джим.

ТРИДЦАТЬ ОДИН

Они отвезли Чарли обратно в «Сант-Мартин», где он снял полицейскую униформу и получил тысячу долларов в качестве обещанного гонорара.

– Здорово, – поблагодарил он Джима, сияя.

Они стояли под платанами на запустелой улочке возле гостиницы, где в ожидании смерти прятались в тени грязные бездомные, красными глазами разглядывавшие их так, словно они только что прилетели с Марса. Отчасти это было правдой. Актеров не покидало ощущение, что они вернулись на Землю из открытого космоса – сетчатка сохранила образ разорванной головы Родни, похожей на разбившуюся тыкву.

– Когда ты мне пообещал этот куш, я подумал: как же, так я тебе и поверил, старый прохвост! Боже, с ума сойти! Они настоящие?

– Гарантированы казначейством, – ответил Джим, не выражая при этом никаких эмоций.

– Когда мы снова увидимся? – спросил Чарли.

– Скоро. Выпьем чего-нибудь вместе.

– Отлично.

Они молча поставили свои автографы на листках чистой бумаги, которые Чарли взял с собой, и помахали ему на прощание.

По дороге в Санта-Монику в ушах по-прежнему звенело от грохотавшего выстрела из пистолета Джима, тысячи ударов кнутом отзывались эхом из сводов подземелья дома Жан Хэрлоу.

Спустя пять часов они сели в «Боинг-767», летящий в Новый Орлеан. Они почти не разговаривали, не обменивались взглядами, предоставляя Пауле вести их к выходам, залам ожидания и креслам в самолете.

В Новом Орлеане они арендовали комфортабельный «линкольн» с серыми кожаными сиденьями и отправились в Тампу во Флориде, где заранее забронировали четыре номера в гостинице. Они проспали двенадцать часов, каждой в своей комнате, Грин этажом ниже Паулы. Ему хотелось прижаться к ее ягодицам, почувствовать ее бедра, живот, поцеловать ее шею, ощутить ее волосы на своем лице.

На следующее утро в другом магазине они взяли новую машину, вседорожник «тойоту лэндкрузер», и поехали в Майами, где снова сели в самолет.

Предстояла самая опасная часть побега. До сих пор их нигде не просили открывать чемоданы – никто не проверял и не следил за тем, что они перевозили, но теперь они покидали Штаты и въезжали в другую страну.

Они выбрали Доминиканскую республику, имевшую репутацию коррумпированной страны, и к тому же с большим наплывом туристов. Если им придется открыть чемоданы, они просто дадут таможенникам пачку долларов, думали они, в крайнем случае две. Но их никто не остановил, когда они приземлились в Пуэрто-Плата и проследовали за Паулой через барак, служивший зданием аэропорта, мимо сонных, до зубов вооруженных солдат, которые, обливаясь потом под тяжестью шлемов, не обращали на них никакого внимания и отпускали непонятные шуточки по поводу голых ног Паулы и ее ультракороткой юбки.

Через три дня они купили морскую яхту, назначили Джима капитаном и штурманом (во времена былой славы он часто ходил под парусом) и совершили плавание по Карибскому морю бирюзового цвета, под солнцем, отпускавшим все грехи, а потом поселились в трех бунгало на одном из пляжей Кюрасао.

Острота воспоминаний о доме на Уитли-Хейтс постепенно растворилась в теплом песке, в вяло текущих днях, душных пассатах, в сладких фруктах, в лоне Паулы. Грин никогда больше не говорил об этом с Кейджем и Бенсоном. Ни слова. Ни вздоха. Кровоточащие раны памяти затянулись мягкой корочкой.

* * *

Флойд Бенсон уехал через полгода. Он отправился в гостиницу в Марокко. Он уже начал испытывать симптомы болезни, которые разрушали его изнутри, душили, и он распрощался с поставленным им самим спектаклем. Празднование дня рождения закончилось его театральным отъездом, с первыми лучами солнца, на вертолете, приземлившемся на пляже, чтобы забрать его на борт.

Сидя в открытом проеме, обвязанный ремнями, он махал им рукой, больной медведь с детскими глазами, открывавшими тайны, которые они уже не могли постигнуть из-за шума пропеллера, за поднимавшимся и скрывавшим его из поля зрения песком.

А Джим?

Джим остался с ними еще на пару месяцев, а затем отправился дальше, на другие острова. Он влюбился в Кики, рослую шведку, которая жаждала родить ему ребенка. Но сам он не был уверен в том, нужен ли ему ребенок в его возрасте.

В одно прекрасное утро он, не простившись, снялся с якоря. Лишь спустя несколько часов после того, как корабль скрылся за линией горизонта, они поняли, что Джим и Кики навсегда покинули остров.

На веранде своего дома Джим оставил записку: «До скорой встречи среди звезд».

* * *

А Том и Паула?

Они жили еще долго и счастливо.

ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ

Мрачным дождливым утром в гостиницу «Эглон» – белоснежное здание-торт эпохи Ренессанса, выдержавшее землетрясение 1887 года, – в Ментоне на южном побережье Франции поселился мужчина. По паспорту Фредерик Смит, гражданин США. Планируя остановиться на три недели, он заплатил наличными за две недели вперед. Весь его багаж состоял из одного чемодана. Он оказался спокойным постояльцем, довольным своей шумной комнатой на первом этаже, раньше служившей подвалом. Каждое утро он завтракал на террасе у бассейна. Яйцо всмятку, черный кофе, апельсиновый сок, никакого хлеба или тоста. До обеда он проводил время в своем номере, позволяя уборщицам делать их работу и продолжая писать. Около половины первого он выходил в мраморный коридор (на полу там до сих пор виднелась трещина, напоминавшая о землетрясении). В центре города он заказывал ленч и после двух возвращался обратно в гостиницу, где работал часов до шести. Такого распорядка он придерживался десять дней.

Когда по прошествии четырех дней (последних из оплаченных четырнадцати), он не появился в своем номере, администрация гостиницы позвонила в полицию. Через несколько часов под откосом шоссе А8, огибавшим уснувший до следующего туристического сезона курорт, дети нашли обгоревшее тело мужчины.

В его чемодане обнаружили пять разных паспортов и одежду американских марок: «Гэп», «Банана репаблик», «Брукс бразерс». Среди вещей находилась одна фотография – изображение пожилого мужчины на фоне календаря. На календаре прочитывалось голландское слово «март» и год – 1968.

Полиция Ментоны подключила Интерпол, и сотрудник Интерпола в Голландии, следователь полиции в Гааге, опознал человека на фотографии – Макс Грюнфелд, гаагский бизнесмен, скончавшийся в 1978 году. У него был сын Томас, который позже, когда началась его актерская карьера, взял себе новое имя – Том Грин. В 1980 году Грин переехал в Лос-Анджелес.

Персонал гостиницы «Эглон» опознал присланный по факсу портрет сына Грюнфелда. Фредерика Смита в действительности звали Томас Грюнфелд. Или Том Грин.

* * *

Нижеприведенная биография Тома Грина[6] целиком основана на англоязычных фрагментах, записанных им самим в отеле «Эглон», в комнате номер четыре, на секретере из красного дерева.

В 1948 году Мип Бергман стала вдовой. Рыболовецкая лодка ее мужа, ходившего на макрель, затонула во время шторма неподалеку от Шетландских островов. Она устроилась домработницей к Максу Грюнфедду, промышленнику, держателю акций в одном из самых крупных химических концернов Северо-Западной Европы. Грюнфелд, хмурый и закрытый человек, годы войны провел в Швейцарии. Вместе со своей девятилетней дочерью Яннетье Мип поселилась на верхнем этаже дома Грюнфелда – неоклассическом здании с высокими окнами и аристократическими потолками, на канале Принсессеграхт в Гааге.

Грюнфелд стал игрушкой в обезоруживавших руках Яннетье. Он расцветал, когда она пролетала по комнатам, размахивая косичками и бантиками, забрасывал ее подарками из Рио, Каира, Бомбея, Сингапура и других городов, будораживших ее воображение. А когда она превратилась в прекрасную молодую девушку в шуршащих нижних юбках с соблазнительной внешностью средиземноморской красавицы – эхо далеких испанских предков, посеявших свои гены в плодовитых крестьянках и дочерях рыбаков Зеландской Фландрии XVI века, откуда брал начало ее род, – он стал привозить ей дорогие духи и украшения, завернутые в бархат или тончайшую бумагу, и спал с ней в античной кровати с балдахином, двумя этажами ниже кровати ее матери.

Он почти не виделся со своей женой, которая предпочитала жить в Цюрихе, что давало «господину» свободу разделять вечернюю трапезу с домработницей и Яннетье. Если ужин затягивался, Яннетье и Грюнфелд еще оставались побеседовать, и он добродушно говорил:

– Ах, Мип, ты иди, я скоро пришлю Яннетье, ведь еще рано.

Яннетье сходила от него с ума – отец, дядя, дедушка и любовник в одном лице, богатый и могущественный, обаятельный и мудрый, мужчина, покорявший мир и разгадывавший его тайны. Накануне шестнадцатилетия у нее обнаружились проблемы с менструацией, и лейб-медик Грюнфелда констатировал беременность поздних сроков.

Несмотря на еврейское вероисповедание своего отца, Томас Петрус Мария Бергман в 1954 году был крещен в католической церкви в Схефенинге. Он рос в обычном доме среднего класса на улице Лаан ван Меердерфоорт и был уверен, что его отец утонул в Северном море (в рыбацких семьях того времени это случалось довольно часто). Мать жила на пособие по вдовству.

Грин пишет, что смерть отца стала для него страшным, но в то же время увлекательным источником мечтаний – он представлял себе шторм, накрывший его кряхтящее судно, пенящиеся волны, яростный ветер, треснувшие борта, давший пробоину спасательный флот, тонущий катер из Схефенинга, отправившийся на ловлю макрели и морского языка. Он никогда не видел фотографий своего отца.

«Через неделю после моего одиннадцатого дня рождения, во время ужина, бабушка сказала, что хочет серьезно со мной поговорить. Мама плакала, а я не понимал почему, хотя и привык к перепадам ее настроения, которые они с бабушкой назвали „приступами мигрени“. Мы помолились, и я, переполненный счастьем, рассказал о резвости своего нового велосипеда, дорогой марки „Газель“ с тремя скоростями и барабанными тормозами, – лучшем велосипеде во всей Гааге.

Бабушка сказала:

– Томас, мы должны с тобой кое-чем поделиться. Ты наверняка подумаешь: почему я до сих пор не знал правды? Но мы надеемся, что ты нас простишь и поймешь.

– Чем именно?

Мать избегала смотреть мне в глаза.

– Речь о… о твоем отце, – сказала бабушка.

– Что с ним?

От серьезности разговора у меня вдруг закружилась голова.

Они обменялись взглядами, и мама сглотнула. Бабушка попыталась взять мою руку в свои, но я убрал ее со стола и положил на колени, сжав кулаки.

– Все это время мы тебя обманывали, – сказала бабушка каменным голосом, подавляя эмоции, потому что нервы ее дочери и так были на пределе. – Мы совершили грех, какой редко совершают люди. Мы обманули собственную плоть и кровь.

Она была католичкой до мозга костей, еженедельно ставила свечки в церкви святого аббата Антония на улице Оуде-Схевенингсевех и верила в грехи и жертвы. Я тоже верил.

Закрыв глаза, я надеялся, что бабушка сейчас рассмеется и воскликнет: „Шутка! Мы пошутили!“ Но такое бывает лишь в кино и в снах. Все это происходило на самом деле. Настал момент Истины.

– Твой отец, твой папа, не был рыбаком.

Не был рыбаком? Кем же он тогда был? И кем тогда был дедушка, если папа не был рыбаком? Мои пальцы переплелись. Мне захотелось помолиться.

– Томас? Ты слышишь? Папа не был рыбаком.

Я молчал, потому что чувствовал себя обманутым. Собственными фантазиями, в которых я уже давно утонул вместе с отцом. Как часто я задерживал дыхание, представляя себя запертым в каюте перевернувшегося корабля, где не было больше кислорода. Я воображал себя чемпионом мира по задерживанию дыхания.

– Папа не был рыбаком, – повторила бабушка. – Он… папа не утонул. Мы не могли рассказать тебе правду. Твой папа еще жив.

Папа жив?

Уставившись в тарелку, я почувствовал, как в груди разгорается пламя, неописуемый по размерам пожар, которой навсегда уничтожит царивший там до сих пор покой. Я никого не хотел видеть, я нигде не хотел быть, я ничего не хотел чувствовать. Я спрыгнул со стула и убежал. Мать позвала меня, но у меня больше не было имени.»

В один прекрасный день 1966 года мать привела его во дворец на канале Принсессеграхт, к широкой парадной двери над тремя ступеньками из натурального камня, в белоснежный мраморный коридор с багряной ковровой дорожкой, в приемную залу, к резному бюро с львиными головами, возле которого стоял знатный пожилой мужчина в темно-синем костюме, с длинными пальцами, маникюром и в очках в золотой оправе. В глазах Томаса он выглядел бургомистром, серьезным, деловым человеком, а вовсе не мускулистым рыбаком, который выбрасывал гарпун, охотясь на китов.

«В те времена еще практиковалась охота на китов,

– пишет Грин, – приключение, приносившее славу и почести мужчинам с прищуренными глазами на задубелых лицах, выражавших презрение к полярным водам и гигантским кашалотам – плавающим складам, набитым полезными жирами и маслами».

Томас видел его и раньше. Несколько раз он стоял на другой стороне улицы напротив их дома на Лаан-Меердерфоорт, беседуя с матерью или бабушкой. Несмотря на самоуверенный вид, от него все же веяло каким-то испугом, словно он боялся ареста.

Далее Грин пишет о себе в третьем лице, как будто речь идет о другом человеке.

«– Том, – сказал он.

На лице мужчины сияла улыбка, а глаза пристально его изучали, словно он был врачом, а Томас пациентом.

Мать подтолкнула к утонченным „женским“ рукам, никогда не прикасавшимся к неводу или штурвалу. Том позволял себя толкать, не говоря ни слова и испытывая головокружение. Он почувствовал, как мягкая бархатная рука треплет его по волосам. От мужчины пахло духами. Томас думал, что только женщины пользуются духами. Он посмотрел на его ботинки. Никогда еще Томас не видел столь идеально начищенной обуви.

– Ты похож на моего отца, – сказал мужчина.

Он говорил чудным довоенным голосом, с интонацией диктора. Мужчина четко выговаривал каждую букву.

Упершись пальцем в подбородок Томаса, он чуть запрокинул его голову. Томас позволял делать с собой все, что угодно, словно был товаром на продажу.

– Ты красивый мальчик, – сказал он, глазами ощупывая его лицо.

Отпустив Томаса, мужчина подошел к рабочему столу.

Томас остался стоять на том же месте, наблюдая за тем, как он садится. Его мать стояла где-то сзади, но он не осмеливался обернуться.

Когда мужчина сел, Томас заметил на стене над кожаным стулом картину, написанную самыми прекрасными красками, которые он когда-либо видел. Картина будто излучала свет, а краски парили над холстом. Не только цвета привели Томаса в восторг, но и само изображение, от которого он не мог оторвать глаз. Темнокожая женщина с обнаженной грудью, пленительное тело – в голове сразу рождались мысли о солнце и о том, чем занимаются мужчины и женщины, когда остаются наедине.

– Гоген, – сказал мужчина, – подлинник. У меня есть еще Боннар и Сезан. Нравится?

Томас кивнул.

– Позже они все будут твоими. Что ты об этом думаешь?

Томас снова кивнул.

– Послушай, Томас, – сказал мужчина, – я прекрасно понимаю, что с тобой происходит. Я нашел для тебя психолога. Можешь приходить к нему три раза в неделю, задавать вопросы и обсуждать свои проблемы. Хочу, чтобы ты знал: я понимаю, в какой мучительной ситуации ты сейчас находишься. – Все это звучало заученно, будто кто-то заранее написал для него текст. – Мама и бабушка тебя обманывали, но ты должен понять, что они хотели тебя защитить. И меня. Понимаешь? Понимаешь, Том?

Томас не знал, какого ответа ожидал мужчина, и покачал головой.

– Нет? – удивленно спросил мужчина. – Не понимаешь?

Мужчина посмотрел сквозь него, на стоявшую сзади мать.

– Ты ему все объяснила, не так ли?

– Да, – услышал Том голос матери. – Но он не понимает.

Мужчина вновь посмотрел на Тома:

– Ты же умный мальчик. Что именно ты не понимаешь?

– Я не понимаю, почему… почему вы не женаты.

Мужчина отвел взгляд, раздраженный его несообразительностью, облизнул сухие губы и повернулся к Яннетье.

– Мы с твоей матерью решили, что у тебя будет новое имя. – Он снова посмотрел на Томаса:

– Имя твоего отца. Мое имя. Отныне тебя будут звать Томас Грюнфелд. Время Томаса Бергмана прошло. И ты получишь другое воспитание. Ты еврейский мальчик. Знаешь, кто такие евреи?

Томас покачал головой.

– Евреи – это очень старый народ, носитель древнейшей культуры в мире. И поскольку я еврей, ты тоже еврей.

– А мама?

– Мама тоже станет еврейкой.

– Но мы же католики, – сказал Томас.

– Нет, вы больше не католики. Начиная со следующей недели, ты – еврей, а твоя мама – еврейка.

– Как такое возможно? – спросил Томас, робко протестуя.

– Возможно. В понедельник твоя мать отправится в Париж, где… как это лучше сказать, где получит еврейское крещение. В ванне. В микве – так называется ванна. А через год ты совершишь свой бармицва, это то же самое, что причастие, только еврейское.

– Это грех? – спросил Томас.

– Грех? – повторил мужчина. – Нет, отныне ты еврейский мальчик. Ты получишь еврейское образование и будешь жить среди своего народа. Вот если бы ты жил не как еврей – это был бы грех.

– А евреи верят в Святого Отца?

– Да. Но мы Его никогда так не называем.

– А как?

– Богом. Или Господом. И чаще всего, на древнееврейском Адонаи.

– А в Святую Троицу евреи верят?

– Нет. Для нас Бог один. Он не разделяем.

– Но Иисус Христос погиб за нас на кресте!

– Отныне тебе придется выбросить это из головы.

– Это невозможно. Это язычество.

– Ты еврей. Мы не верим, что Мессия уже приходил. Его приход еще впереди.

– Иисус Христос еще вернется на землю, да. – И вдруг ему пришла в голову мысль: – Это евреи Его убили!

– Римляне, – исправил его мужчина.

– А евреи их поддержали! – воскликнул Томас.

Голос мужчины прогремел над массивным бюро с львиными головами, грозно смотревшими на Томаса с разинутыми пастями.

– Довольно! Прекрати нести эту чепуху! – И, успокоившись, без малейшей эмоции, произнес:

– Ты всему научишься. Пройдет какое-то время, и мы снова поговорим об этом. Тогда ты поймешь, что мир устроен иначе, чем ты думаешь.

Томас замотал головой. Отрицая и утверждая одновременно.

– Ты все узнаешь. Ты же наверняка слышал о войне, о евреях в лагерях?

Да, об этом он слышал. О преступлениях немцев, убивавших евреев, к которым он тоже, как оказывается, теперь принадлежал. К тем истощенным людям за колючей проволокой на черно-белых фотографиях. Эти люди внушали ему страх перед миром, перед дьяволом, перед искушением зла.

– Вы тоже сидели в лагере?

– Нет. Твои дедушка и бабушка сидели. Их убили. Всю мою семью убили.

– Бабушка жива, – сказал Томас.

– К счастью, да, – сказал мужчина и снял очки. Мягкой салфеткой, лежавшей в хрустальной вазочке на поверхности письменного стола из красной кожи, он протер стекла. – Слушай внимательно то, что я тебе сейчас скажу. – Он заморгал, и Томас заметил красную вмятину у него над носом, где сидели очки. – Всю свою жизнь я много работал. Я до сих пор много работаю. И я хочу иметь преемника, того, кто продолжил бы мое дело в будущем. Я имею в виду тебя, Томас. Ты моя плоть и кровь, мой наследник. Ты получишь столько денег, сколько не потратишь за десять жизней. Ты везде будешь чувствовать себя как дома, потому что у тебя повсюду будут дома. Ты будешь наслаждаться жизнью, но у тебя будут и обязанности. Многие отрасли промышленности, тысячи заводов будут зависеть от тебя.

Поэтому после летних каникул ты переедешь в другое место. С мамой ты будешь видеться каждое воскресенье, отправляясь к ней в субботу вечером, когда закончится шабат. А в остальное время ты будешь жить в приемной семье. В семье Кюпферсов в Бюссуме. Ты получишь там традиционное воспитание. Ты выучишь иврит, познакомишься с еврейскими обычаями – они сделают из тебя настоящего еврейского мальчика. Это милые, добрые люди. Господин Кюпферс – портной, он сошьет для тебя прекрасные костюмы.

– А как же мама?

– Мама останется дома, в Гааге. Поначалу она будет каждый день тебе звонить, правда, Ян?

Ее звали совсем не так, ее звали Яннетье.

– Да, – сказала она.

Томас слышал, как она сглатывала слезы.

– Ты будешь ходить там в школу, подружишься с другими мальчиками, а когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в университет. И в один прекрасный день ты начнешь работать у меня.

– А другие дети у них есть?

– У Кюпферсов?

Томас кивнул.

– Нет, ты единственный. Они будут о тебе заботиться, как о собственном сыне.

– А мама? Что плохого в маме?

– Ничего. Но мама не знает, что такое еврейское воспитание, понимаешь? Мама не имеет об этом ни малейшего представления. Этому нужно учиться. Поэтому ты и отправляешься к Кюпферсам.

– А мама не может этому научиться?

– Нет. Мама для этого слишком старая.

– Мама не старая. Маме всего двадцать девять.

– Знаю. Она еще очень молода. Но чтобы досконально разобраться в тонкостях еврейского воспитания, нужно быть моложе, поверь мне.

– А сколько вам лет?

– Пятьдесят девять.

– Бабушке пятьдесят восемь.

– Да.

– Почему вы мой отец?

– Потому.

– У вас есть другие дети?

– Нет.

– Вы женаты?

– Да. На другой женщине.

– Я думал, что мой отец погиб. Что он был рыбаком.

– Я твой отец. И никто другой.

– Я не хочу быть евреем.

– Но ты еврей.

– Я не знаю ни одного еврея.

– Это скоро изменится.

– А что будет с мамой?

– Я о ней позабочусь. Хорошо позабочусь.

– Я не хочу с ней расставаться.

– У тебя впереди все лето, чтобы привыкнуть к этой мысли. Вместе с Ян ты будешь навещать Кюпферсов и убедишься, как у них хорошо. Они очень милые люди. Затем ты отправишься в Швейцарию на каникулы, вместе с мамой и бабушкой, а в сентябре ты переедешь в Бюссум. Тебе понравится, вот увидишь. Ян?

Томас почувствовал ее руку на своем плече, она ущипнула его.

– Так лучше всего, – сказала она неуверенно, сдерживая слезы. – Тебя ждет большое будущее».

Следующим летом Томас заключил союз с бабушкой. Она утверждала, что мама продалась за миллион сребреников и квартиру в Париже, куда его доставляли водитель Герард, охранник и ассистент. Так писал Грин. Бабушка была готова на любую работу – мыть туалеты у иностранных дипломатов, натирать стены и гладить нижнее белье. В то время как мать по-прежнему его любила и оставила ради него святую католическую веру, согласившись на еврейское крещение в Париже, в ванне. «К тому же не в настоящей, а в так называемой либеральной – это то же самое, что реформаторская церковь у протестантов – ерунда».

В то лето они съездили в Швейцарию. В величественном отеле над озером в Цюрихе лежали ковры, в которых ноги утопали по щиколотку. Они спали на широких постелях, где простыни пахли цветами, обедали в золотой зале с тысячью официантов, где пламя свечей в «сторуких» подсвечниках отражалось в серебряных столовых приборах, бокалах из тончайшего стекла и обескураженных глазах бабушки. Яннетье ходила с победоносным видом, как будто весь этот шик был лишним подтверждением правильности ее решения продолжать отношения с Максом Грюнфелдом. Лишь благодаря ему можно было наслаждаться этим богатством, этим образом жизни, этими возможностями.

Даже бабушка не смогла устоять перед такой роскошью, хотя для проформы все еще сопротивлялась и отпускала критические замечания по поводу излишне больших размеров комнат, чересчур широких коридоров и преувеличенно изысканного вкуса блюд.

Посещение ювелирного магазина окончательно сломило ее сопротивление. Здесь обнаружили себя ее заветные желания, и Томас начал понимать, что слабости характера матери унаследованы от бабушки, которая запрещала своей дочери то, чего сама в молодости так страстно вожделела, – драгоценности, бархатные гардины, шкафы из орехового дерева, сумочки из крокодиловой кожи, камка, шелк, богатство жителей домов на Ланге-Фоорхаут и вассенарских вилл.

«Макс понимал, что двигало Мип и Яннетье,

– пишет Грин. –

Счета, которые он открыл для них в модных магазинах на Банхофштрассе, делали свою разрушительную работу: бабушка тоже купилась».

Во время войны супруги Кюпферс скрывались в подполье. Два бледных и неуверенных маленьких еврея, семенящих по своему огромному дому в бюссумском районе Хет-Спигел. Военные годы они пережили на чердаке фермы благочестивых протестантов, в рыбачьей деревне Спакенбрюг на озере Айселмеер. Томас представлял, как они там лежали под крышей, оба не выше его ростом, лишенные солнечного света и облаков на небе, и понимал, почему они никогда не выходили на улицу. Он тоже решил скрываться. Он прятался в лабиринте за чердачными панелями. Он слышал, как они его звали, но не хотел вылезать из своего убежища и иногда целыми днями оставался там, «скрытый от их озабоченных взглядов, не досягаемый для их отчаянных голосов, не уловимый для их сведенных судорогой рук».

Господин Кюпферс учил его ивритскому алфавиту по ускоренной системе, каждый день после еды шаг за шагом, что должно было привести его к бармицве. Поначалу Томас из всех сил старался научиться распознавать странные значки, но через несколько месяцев, когда в новой школе ему ни с кем не удалось подружиться – к нему относились как к чудаку с гаагским акцентом, – он потерял всякий интерес к ивриту и делал вид, что часами просиживает над домашней работой, ничего не видя, ни о чем не думая.

Каждый субботний вечер, после захода солнца, он садился в поезд и с одной пересадкой в Амстердаме доезжал до станции Холланд-Спор, чтобы навестить мать. Иногда он сходил в Амстердаме и, втянув живот, гулял по улице Дамрак, мимо кафе и гостиниц («Еще не разъеденных в то время культурой наркотиков и картофеля фри – в семидесятые годы она уничтожит большую часть города», – пишет Грин), проституток и сутенеров в «красном квартале». По телефону он предупреждал мать, что поезд из Бюссума задержался, и он пропустил поезд в Гаагу.

Ему разрешили провести в Гааге две недели рождественских каникул. Сразу после его приезда мать настояла на медицинском обследовании. Она нервничала, горячилась, проявляла нетерпение, а в голосе слышалась печаль. Внезапно Томас оказался в больнице в Лондоне и был прооперирован. Ему удалили гланды и крайнюю плоть.

«Словно инвалид, шаркал я в те каникулы по коридорам лондонского „Межестик“, где мы снимали апартаменты, ковыляя с горящим пахом и опираясь на палку и левую руку моей матери. „Брит миллах“ проделал еврейский врач, читая молитвы во время операции. Теперь я был обрезан, и мое тело заключило союз с Адонаи Эллохеное. Мне разрешалось делать любые покупки. Модели всех самолетов мира, целые военные аэродромы, гоночный велосипед (у меня уже был новый велосипед с тремя скоростями, но тот „Радей“ обладал десятью), игрушечные пистолеты, которые угрожающе напоминали настоящие, головоломки. Рана заживала быстро, и, когда молчаливый темнокожий медбрат (первый цветной человек, которого я увидел вблизи) менял мне в больнице повязку, я впервые разглядел свой член с чувствительной голой верхушкой, лишенной кусочка кожи, которая была бельмом на глазу у еврейского Бога. Странный предмет, мне не принадлежавший».

Каждые выходные в течение трех месяцев он приезжал в Гаагу. После Пасхи его мать перебралась на квартиру в Париж, и теперь он мог ее навещать только на длинные каникулы. Тем временем он превратился в тринадцатилетнего подростка, который кичился тем, что не выполнял домашних заданий и что его почти ежедневно выгоняли из класса. Он убивал часы в молодежных клубах по другую сторону от железной дороги, разделявшей Бюссум на две части, пару раз выкуривал косяк, воровал велосипеды, идеально имитировал местный диалект. В школе его оставили на второй год, а в синагоге он совершил бармицву.

Тогда он снова встретился с отцом. Обычно ритуал посвящения в евреи сопровождается бурными празднествами с тысячей гостей, объятиями, слезами радости и архаической гордости. Но его отец не исключал скандала. В арендованном за символическую плату в один гульден величественном зале пустой синагоги, расположенной прямо за его домом на канале и принадлежавшей крупному владельцу недвижимости Рейндеру Звосману, в присутствии не более тридцати человек Томас громко прочитал соответствующий раздел Торы, скрепив таким образом свое вступление в еврейское сообщество.

«В последние недели перед этим я вдруг ощутил волнение и вместе с господином Кюпферсом, утомленным, но решительным, начал лихорадочно работать над произношением звуков, которые ничего для меня не значили, но которые я в конце концов научился произносить без ошибок. Я стоял перед свитком Торы и серебряной указкой („ятом“) отбивал на пергаменте ритм своей речи. Я не представлял, о чем говорил, но звучало по-настоящему. Безупречно. Когда я обернулся, очнувшись от дурмана звуков, живших в моей голове отдельной жизнью, я поймал взгляд отца, смотревшего на меня изумленно и растроганно. Он сглотнул и улыбнулся мне такой улыбкой, какой я прежде никогда не видел. В тот момент я был счастлив. Мой дебют состоялся».

Летние каникулы ему разрешили провести с матерью в Париже. Макс Грюнфелд купил Яннетье квартиру на улице Якоб в районе Сен-Жармен, в большом патрицианском особняке, похожем на его собственный дом в Гааге. В доме работала горничная, которая убирала комнаты, подавала завтрак и обед в огромной гостиной – настоящая служанка, выполнявшая точно такие же обязанности, которые когда-то выполняла мать Яннетье в доме отца ее сына.

«Мама вынимала мякиш из батона и откусывала хрустящую корочку.

– Я здесь живу исключительно из-за хлеба, – шутила она часто».

Выдалось жаркое лето. С путеводителем Жибера Жона в красном переплете, обливаясь потом, Томас бродил по бесконечным, раскаленным от жары бульварам, вымиравшим между часом и четырьмя, разгадывал скрытые за фасадами зданий тайны, ел мороженое. Он, не стесняясь, носил короткие шорты, терялся в тени Триумфальной арки, смотрел вниз в направлении Конкорда на широкие Елисейские Поля. Слишком много мороженного вызывало диарею. В десять-половине одиннадцатого, несравнимо позже, чем в полшестого у Кюпферсов, когда все нормальные голландцы садились за стол, он сопровождал свою мать по улицам шумного теплого вечернего города в рестораны, где собирались знаменитости. Как-то раз она показала ему Симона де Бовуа, Сартра и Сименона. Она начала читать, «желая наверстать упущенное». Томас не знал, была ли ссылка в Бюссум только лишь наказанием. Если за него причиталась награда в качестве пребывания в Париже, то он готов был терпеть это столько, сколько потребуется.

Вскоре Кюпферсов сменили Сандерсы в городе Энсхеде. Томас в два счета овладел местным диалектом. Господин Сандерс работал в кошерной мясной лавке; по вечерам и выходным он скупал у крестьян слепых и хромых лошадей и перепродавал на бойни. Томас боялся этих больших беспомощных животных с паническими глазами и желтыми зубами. Еще до наступления осенних каникул его выгнали из школы, после того как застали в туалете с девочкой – спущенные трусики, расстегнутая ширинка, у обоих сведено дыхание от взрослого возбуждения.

Потом он жил в семье Ван Гелдер в Винсхотене. Он отрастил волосы и превратился в пижона – он впервые услышал это слово, означавшее непокорность и вседозволенность одновременно. В отличие от Энсхеде, он по необходимости выполнял домашние задания и следил за тем, чтобы не задерживаться в школе дольше положенного времени. Без каких-то особых усилий он стал хорошим учеником – одноглазым в стране слепых. В свободное время он шатался с районной шпаной, крестьянскими детьми, гонявшими на мопедах по дорогам польдеров, пролетарскими хулиганами с грязными руками и татуировками под джинсовыми куртками. Период его пребывания в Винсхотене закончился удивительно быстро после его участия в ограблении. Он слишком много выпил и, стоя на стреме, не заметил, как прямо перед его носом с выключенными фарами остановилась полицейская машина. Адвокаты Макса Грюнфелда позаботились о том, чтобы его имя вычеркнули из протоколов.

Так он прыгал из одного города в другой, пока ему не исполнилось восемнадцать. За это время он овладел всеми местными диалектами, поскольку везде нуждался в «защитной окраске». Он мучил и терзал каждую новую приемную семью, пока не разражалась очередная катастрофа, переводившая его в следующую семью, в сопровождении юристов, психологов и изумленных свидетелей его ярости.

В те годы он встречался с отцом лишь дважды. Наблюдая необузданное поведение Томаса, отец держался в стороне, подвергая сомнениям радужные ожидания относительно будущего носителя своих генов.

Яннетье путешествовала – по Африки, Азии, Бразилии, собирала скульптуры, маски, ритуальные предметы. Таким образом она пыталась утолить свой духовный голод. Она стала одной из первых последовательниц Бхагвана, искательницей внутреннего света, обретшей в Пуне временное освобождение от своих мучителей. Лишь спустя много лет Томас узнал, что отец крайне редко посещал ее квартиру в Париже. Она была его любовницей, подарила ему сына, но он нашел себе других подруг.

За последние три года средней школы Томас износил шесть пар обуви и сменил шесть приемных семей. Несмотря на частые переезды, ему удалось в четырех школах поучаствовать в театральных постановках. Он покорял отборочные комиссии. Ему легко игралось. Дни напролет он не занимался ничем другим. Для смятенного духа кольчуга заученного текста роли служила избавлением.

Это переполнило чашу терпения Макса Грюнфелда. Он не желал, чтобы его сын стал актером, загримированным подражателем, в полуголом виде играющим в «Волосах». Томаса отправили учиться на телефонного мастера, потом он постигал строительные специальности, слесарное дело, тонкости прокладки дорог и тому подобное. Наконец он выбрал электротехнику, и отец позволил ему пойти учиться в амстердамский техникум.

В Амстердаме Томас не вылезал из битком набитых прокуренных артистических кафе, где люди оживленно беседовали, обнимались, бурно выражали свои эмоции, ничего не стыдились. Там он встретил других мечтателей, жаждущих получить текст, который придал бы смысл их жизни.

С Рене Схефферсом, учившимся в киноакадемии, Томаса познакомил их общий приятель в популярном кафе «Де Смуслаан». Томас снимал этаж в амстердамском районе Йордан, что было роскошью для студента, и Рене зашел однажды к нему в гости. Он принес сценарий. Он собирался снимать дипломный фильм и хотел, чтобы Томас сыграл в нем главную роль.

«Схефферс сказал, что у меня для этого все есть, что я прирожденный актер и мне просто надо быть самим собой. Но тогда я не знал, что значит быть самим собой. Я легко имитировал Джека Николсона в „Пяти“. Или Марлона Брандо в „Гавани“. Или Эллиота Гоулда в „Долгом прощании“. Во время съемок моего первого фильма я взял себе псевдоним: Том Грин вместо Томаса Грюнфелда».

Грин впервые ощутил восторг и скуку от работы на съемках. Было очевидно, что у него получалось. Он не знал, где заканчивалась реальность и начиналась выдумка.

«Все началось с моего первого прихода в отцовский дом на канале Принсессеграхт, с мраморного великолепия за зеленой дверью, с дикой наготы Гогена над моим холеным предком, чье тело я никогда не видел обнаженным»,

– пишет Грин.

Блуждая по миру Омов, Вольтов и Амперов, он отправил отцу письмо, в котором написал, что не создан для карьеры в химической промышленности, а заодно и видеокассету. В то время видео было еще относительно новой игрушкой, но он знал, что у отца дома стоит «Филипс Видео 2000».

Грюнфелд ответил и лишил его месячного дохода. В присланных Грином трех коротких фильмах он обнаружил отсутствие таланта. «Не только у тебя, – писал он, – но и у всех участвовавших в съемках. Я не увидел сюжетной линии, не говоря уже о каких-то эмоциях. Ты переболеешь этим бессмысленным увлечением. Я абсолютно не верю в твое актерское будущее. Отныне тебе самому придется себя обеспечивать. К сожалению, я знаю, чем все это закончится: ты лишь потеряешь драгоценное время и ничему не научишься. В один прекрасный день ты признаешь свою ошибку. Хорошо, у каждого есть право на просчеты. Но я не стану финансировать эти просчеты».

По вечерам Грин стал работать в кафе, и денег хватало теперь лишь на крошечную комнатушку в районе Пяйп.

Относительная известность фильмов Схефферса позволила получить ему роль в фильме студенческого объединения «Крея». Затем последовало предложение от театральной группы «Глобе» из Эйндховена, где в то время ставились интересные экспериментальные спектакли молодых писателей. В «Крее» его заметили профессионалы. Они с энтузиазмом отзывались о его игре. Так он стал молодым актером, хотя и без специального образования. Он не владел техническими навыками, которые преподавались в театральных институтах, но прошел хорошую жизненную школу.

«Никому не известный дебютант, интуитивный техник, ни разу не выступавший перед широкой публикой, был брошен на съедение львам в классической заглавной роли. Об этом говорили, писали, шептались. „Глобе“ специализировался на подобных рекламных трюках. В то время публика еще проявляла интерес к смелым шуткам с известными театральными пьесами. Это сейчас ей уже давно наскучили и приелись беспомощные попытки изнасиловать классику. Тогда, однако, постановка „Гамлета“ в виде детектива еще шокировала зрителей дерзостью замысла. К своему изумлению, публика обнаружила, что ей нравятся шокирующие вещи. Я стал частью нового авангарда с собственными приверженцами на неотесанном юге страны. Я был Гамлетом».

Грин отправил отцу рецензии. В ответ ни письма, ни открытки. Из Парижа приехала мать Грина, и у молодого актера что-то оборвалось внутри, когда он увидел ее на выходе из театра. Яннетье Бергман, «искательница истины из Парижа, с большими глазами и дрожащими губами, пахнущая водкой, которую она пила в антракте, худая и хрупкая, словно больная туберкулезом. Я расплакался – актер, истерически взволнованный появлением своей анорексической матери».

Грин сыграл тридцать пять спектаклей. «Открытие сезона», «прирожденный актер», «продемонстрировавший настоятельную потребность в актуализации Гамлета». Я не имел понятия, что это означало, но принимал это как комплимент. Исполненный высокомерия, каждую ночь я проводил с разными поклонницами. Мне было двадцать три – новоиспеченная молодая звезда голландской сцены. Я доказал Максу Грюнфедду, что у меня был талант.

Рене Схефферс снова принес сценарий. Он получил небольшое наследство и намеревался вложить его в фильм. Он не хотел запрашивать никаких субсидий или обращаться за финансовой поддержкой в те или иные институты и учреждения. Грину предназначалась главная роль. «Глобе» предложил ему постоянный контракт, который обеспечивал его на предстоящий сезон, но Грин предпочел сняться в кино. «Дорога домой и объезд», первый полнометражный фильм Рене, был отобран на Берлинский кинофестиваль и получил премию за лучший дебют. Грина наградили премией Эриха фон Строхейма за лучшую мужскую роль.

Так началась его актерская карьера.

«Страдальческий – мелодраматическое слово, но я не могу подобрать другого эпитета, чтобы описать процесс умирания матери. У нее был рак печени – мучительная, изнуряющая болезнь, исключавшая всякую надежду. За последние десять лет она много пила, унаследовав эту потребность от моего дедушки Бергмана.

Наследственная предрасположенность – так это теперь называется. Однако физическая чувствительность к алкоголю стала лишь одной из причин, приведших ее к смерти. Воздержусь от пустой болтовни о психосоматических недугах, будто бы люди заболевают от того, что их дух, их душа вызывают, провоцируют и усугубляют болезни или от того, что луна находится не в той фазе. В безмерно запутанных структурах человеческого тела все, что угодно, может дать сбой – где-то нарушится химический процесс или равновесие в клетке, или, Бог знает почему, на атомном или даже субатомном уровне выйдет из равновесия мельчайшая частичка. Тело же моей матери увяло из-за безысходной любовной печали.

Она продала ребенка, получив взамен парижскую жизнь. Она могла путешествовать и открывать для себя мир. Но очень скоро ее заменила другая женщина, еще более молодая и пластичная, леопард с кожей цвета мокко и большой грудью. Мать умерла в гармонии с собой. Я приехал в Париж, как только узнал от бабушки, что ее состояние внезапно резко ухудшилось. Я провел с ней неделю до того, как она вдруг перестала дышать, просто погасла.

Это случилось в августе 1978 года. В Париже стояла жара, пахло пылью и выхлопными газами. Рано утром, после того как полили улицы и сточные канавы превратились в стремительные ручейки, я шел мимо булочных и кафе в частную клинику, куда ее положили в июне. С тех пор я посещал ее три раза. Теперь, уплыв в царство Морфея, она не могла говорить. Я приносил ей свежие батоны, только что испеченные, ароматные. В прежние времена она любила есть их с маслом на завтрак, запивая большой кружкой кофе с молоком на мраморном подносе, сидя на солнечной террасе или внутри, в тепле, когда на улице ликовала осень. Иногда она на меня смотрела, но я не знал, видела ли она меня. Я был убежден, что она слышала запах хлеба, пышного, теплого, молочно-белого мякиша в твердой хрустящей корочке, которую я отламывал и подносил к ее носу, будто это было обычное утро – сейчас она пролистает рекламные предложения „Фобур Сент-Оноре“, затем съест салат в тенистом кафе новейшего Центра Помпиду, выпьет бокал белого вина, может быть, даже кувшинчик, ну уж ладно – бутылочку, а потом поспит пару часиков в гудящей тишине, которая около половины четвертого перерастет в нервный жизненный пульс города.

Я сидел там по утрам, словно незадачливый шаман, с батоном у ее лица, пока, качая головой, не появлялась бабушка.

Она умерла на седьмое утро, прямо перед моим приходом. Она лежала на кровати, тихая и измученная, такая молодая и в то же время такая состарившаяся. Я стоял в отчаянии, с батоном в руке, надеясь, что она откроет глаза и снова вдохнет полной грудью сладковатый, утешительный аромат теплого хлеба. Она оставила мне все свое имущество, мебель, собрание скульптур и масок, трофеи ее путешествий в Африку и Азию».

Отец Грина был в Нью-Йорке и не смог приехать на ее похороны. Он последовал за ней через четыре месяца, в возрасте семидесяти одного года, в результате осложнений, вызванных кровоизлиянием в мозг. В тот момент он находился в Кейптауне. Его тело перевезли в Цюрих, и Грин произнес кадиш над его открытой могилой.

Грин встретился с женой отца Юлией, искусствоведом, превратившей их виллу на холмах с видом на озеро в настоящий музей. Там он снова увидел картину Гогена, которая так впечатляла его во время первой встречи с отцом в Гааге, – вечная женщина, тело, дающее жизнь.

«Я часами бродил по набережной, созерцая туман над озером, обедал в „Кроненхал“, перекусывал в „Спрюнгли“, покупал обувь в „Балли“ и в одно прекрасное снежное утро поехал к нотариусу, чтобы прослушать завещание».

Завещание состояло из двух частей. Жена Макса Грюнфелда получила виллу на озере и еженедельное содержание в десять тысяч швейцарских франков. Его любовнице из Гваделупы тоже достались кое-какие деньги, остальное же имущество было завещано Тому, включая предметы искусства и капитал в размере ста тридцати миллионов швейцарских франков.

«Любил ли меня отец? Или же отношение ко мне было шокирующим последствием его беспощадно эгоцентричной жизни, авторитарной и расчетливой, – попыткой „приклеить“ меня к своим следам и превратить в такого же собирателя вещей и барышей, олицетворявших собой власть?

Это было отвратительно. Это было уже слишком. Владея таким чудовищным количеством добра, невозможно было самому не превратиться в монстра. Это было вторым обрезанием. Словно в тумане, я вернулся в Амстердам».

За первый месяц Грин потратил больше денег, чем заработал за всю свою жизнь. Затем объявились родственники. Его отец никогда о них не упоминал, и Грин не подозревал об их существовании. У отца оказалась сводная сестра, жившая в Израиле, и двое племянников в Англии. Во главе с Юлией они образовали коалицию и с помощью легиона адвокатов принялись оспаривать завещание.

Грину необходимо было работать. Он хотел работать. Он играл роли в сценариях с предсказуемыми конфликтами, с накалами страстей, с подтекстом и двойным дном, которые в хаосе реальности кажутся смешными и наивными, но могут спасти жизнь.

Он боролся не из принципа, а лишь потому, что хотел заставить своих соперников попотеть. Только после того, как внезапно скончалась его бабушка – за один год они все трое, один за другим, покинули этот мир, словно не прощали другу смерти, – он сдался. Отказавшись от своей доли завещания, он уехал в Лос-Анджелес.

Вот о чем говорят биографические записки Грина, найденные в гостинице «Эглон» в Ментоне.

Но это еще не конец.

* * *

В то время я внимательно изучал газеты и журналы, ежедневно просматривал все телевизионные каналы. Моя комната представляла собой смехотворный архив всего, что указывало на страшный заговор между федеральным правительством в Вашингтоне и цветотехниками кабельных компаний. При помощи цветов они пытались промыть людям мозги и превратить их в безвольных роботов. Я был одним из немногих, кто это понимал. Поэтому я смотрел черно-белый телевизор.

С тех пор как моя журналистская карьера потерпела крах, жизнь превратилась в сплошной кошмар. Я пил, кололся, глотал и нюхал наркотики. Я боялся собственной тени, боялся дня, боялся ночи. Я работал телерепортером в программе «Верити» («Чарльз П. Штраусс специально для „Верити“»), пока не начал лакомиться всем, что мне предлагали. Я хотел быть частью их команды, но они во мне не нуждались – в лучшем случае они меня терпели. Время от времени они подбрасывали мне какую-нибудь сенсацию – новый сериал, слияние, скандал. Новости местного значения из деревни Лос-Анджелес, ничего такого, чтобы потрясло мир. Я ненавидел их за то, что им удавалось осчастливить меня такой мелочевкой. К счастью, я постиг то, что их пониманию было недоступно: «заговор колористов». Я помешался.

В «Лос-Анджелес таймс» я наткнулся на сообщение о трех трупах, найденных в доме близ Бенедиктового ущелья, недалеко от того места, где Мэнсон совершал свои злодеяния. Я перечитал статью несколько раз и вспомнил, что, переодетый копом, я караулил этот дом по просьбе Джимми Кейджа, польщенный до головокружения такой почетной ролью. Я аккуратно вырезал заметку и сохранил ее.

Через две недели в «Голливуд репортер» появилось сообщение, что Флойд Бенсон исчез вместе со своим Оскаром. Его работодатель, дочь, друзья и знакомые забили тревогу. Несколько дней подряд газеты печатали истории о жизни Бенсона и его таинственном исчезновении. Потом возникло другое шумное дело.

Я знал, что спасение близко. Мне понадобилось полгода, чтобы более или менее отвыкнуть от наркотиков, убедить социальную службу в том, что мне нужна новая челюсть, доказать своим бывшим коллегам по «Вэрьети», что я больше не параноик, что на этот раз у меня есть для них настоящая сенсация национального масштаба и что мне требуется задаток. В каком-то смысле Том Грин спас мне жизнь.

* * *

Спустя год после убийств я встречаюсь с продюсером Эдом Силвером в его офисе на территории киностудии «XX век Фокс».

Силвер рассказывает:

«Так же, как и все, я следил за событиями вокруг нераскрытого тройного убийства в Бенедиктовом ущелье. Застрелено трое сотрудников казино „Тропикана“, а в подвале обнаружен открытый пустой сейф! Загадка! Сенсация! Огромные статьи в газетах, бесконечные телевизионные ток-шоу. Я поручил своим людям собрать материал для фильма, но ничего не вышло – слишком мало фактов, на которые можно было бы опереться. А четыре недели назад случилось нечто потрясающее. Один мой хороший приятель Арнольд Шварц принес мне киносценарий Тома Грина „Небо Голливуда“. Некоторые совпадения в нем просто ошеломляют.»

Арнольд Шварц, опытный юрист, уже четверть века защищавший интересы выдающихся талантов, больше не был связан с Грином деловыми отношениями. За последние десять лет Грин все реже добивался успехов на актерском поприще и не нуждался (не говоря уже о том, что не мог себе позволить) в услугах юридического консультанта.

– В один прекрасный день я получил посылку от Грина, – рассказывает Шварц, – отправленную с Мальты. В посылке – личное письмо и толстая пачка бумаг – нечто среднее между киносценарием и романом.

По просьбе Грина, Шварц отправил несколько копий сценария своим коллегам по киноиндустрии.

Как только стало ясно, что Грин связывал убийство в Бенедиктовом ущелье с исчезновением Флойда Бенсона, тут же разгорелась борьба за права. Киностудии перебивали покупку прав друг у друга, но в конце концов сценарий за немыслимую сумму приобрела «XX век Фокс».

В сопроводительном письме Шварцу Грин окутывает тайной место своего пребывания. Он пишет:

«К сожалению, не могу сообщить своего адреса. Если захочешь со мной связаться, подожди, пока я не позвоню тебе сам. Каждый раз это будут разные телефоны-автоматы, выбранные абсолютно произвольно. Я не чувствую себя затравленным, по крайней мере не больше, чем в „Сант-Фрэнсисе“, где, разоренный, я ночевал без сигнализации и без оружия. Собака, которую я недавно завел – щенок лабрадора, – поприветствует, виляя хвостом, прокравшегося в дом наемного убийцу. Я назвал щенка, стук когтей которого раздается сейчас по мраморном полу, Джимми. Когда-нибудь это имя выдаст меня. В какой-то момент, в будущем, прогуливаясь по магазинам, я окликну его: „Джимми! Джим!“ И с лавки на площади поднимется подставной турист и незаметно последует за мной, с видеокамерой, рюкзаком и в туристических ботинках. Пять или шесть раз он спустит курок своего „глока“ с глушителем. Даже Джимми ничего не услышит – лишь несколько отрывистых вздохов, похожих на звуки стреляющих бутылок с газированной водой, слишком долго стоявших на жаре. Джимми увидит, как я качаюсь, моргаю, ищу опору, цепляюсь за воздух, как будто хочу пропихнуть его в легкие, и он радостно запрыгает, думая, что я с ним играю, мои покупки разлетятся по улице, мои ноги подкосятся, и я почувствую язык Джимми и закрою глаза, не в силах вынести этот огонь в моей спине и груди».

Примерно в то же время, когда Шварц отправил копии сценария, Интерпол поручил ФБР установить последнее официальное место проживания Томаса Грюнфелда или Тома Грина. В Южной Франции был обнаружен труп. Предполагалось, что это тело Тома Грина, сына Макса Грюнфелда.

* * *

ФБР пошло по следу Грина. По обвинению в мошенничестве он отсидел срок в тюрьме, а после освобождения вернулся в Лос-Анджелес, где поселился в гостинице «Сант-Фрэнсис», известной ночлежке на Голливудском бульваре.

После пребывания в «Сант-Фрэнсисе» следы Грина теряются. Полли Джоунс – сотрудница гостиницы, которая в сценарии переименована в «Сант-Мартин», вспоминает Грина: «Красивый мужчина, слишком приличный для нашего заведения. Помню, что на нем был очень дорогой костюм, который еще долго обсуждался нашими постояльцами. Если бы он остался, у него этот костюм наверняка бы украли».

Расследование ФБР быстро зашло в тупик. Период между его исчезновением из Голливуда, через восемь дней после того, как он поселился в отеле, и его гибелью в Южной Франции, одиннадцать месяцев спустя, оставался покрытым мраком неизвестности.

* * *

Прорыв в деле обеспечила Ирена Джексон, детектив департамента полиции Лос-Анджелеса, которая прочитала присланный Силверу экземпляр сценария Грина. С тех пор как ФБР сообщило Интерполу об отсутствии новых сведений по делу Грина, прошла неделя.

Джексон – одна из молодых афро-американских звезд отдела по расследованию убийств западноголливудского управления, элегантная, уверенная в себе темнокожая женщина, на фоне которой Марсия Кларк выглядит засушенной веткой. Родившись в неблагополучной семье в районе Саус-Сентрал, она прошла длинный путь от ребенка из гетто до старшего инспектора полиции – путешествие, сравнимое разве что с первым полетом на Луну. Она участвовала в расследовании нескольких громких дел, что сделало ее привлекательным партнером для кинобизнеса. Эд Силвер приглашал ее в качестве консультанта нескольких полицейских фильмов.

Джексон убедила новых обитателей бывшего дома Бенсона, расположенного в Венис (в сценарии – Сайта-Моника), что в саду, возможно, похоронено тело, как писал в своем рассказе Грин.

В саду откопали человеческие останки. Тщательное обследование показало, что кости не принадлежали тридцатилетнему мужчине, то есть это не были кости Тино Родригеса, сотрудника казино, которого актеры нашли близ Голливудского знака.

Джексон настояла, чтобы кости сравнили с данными другого человека. Муниципальный паталогоанатом установил, что в саду похоронен труп исчезнувшего обладателя Оскара Флойда Бенсона. Джексон поручила обыскать сад повторно. В двух шагах от могилы Бенсона эксгумационная команда наткнулась на Оскара, пропавшего вместе с Бенсоном. След Тино Родригеса нигде обнаружить не удалось.

* * *

В сценарии Грина Бенсон уехал на Карибские острова, а позже в Марокко. Однако исследование останков показало, что Бенсон умер почти за год до этого, скорее всего от кровоизлияния, вызванного выстрелом в живот. Кровь, обнаруженная около сейфа в доме близ Бенедиктового ущелья, относилась к той же группе, что и у Бенсона.

Опознание Бенсона подвергло сомнению истинность гриновского отчета о тех событиях, и началось новое расследование.

* * *

Несколько раз меня вызывали в департамент полиции Лос-Анджелеса. Я подтвердил, что, по просьбе Джимми Кейджа, я в полицейской форме нес вахту у дома в Бенедиктовом ущелье. Я подписал документ, составленный районным нотариусом, в котором под присягой заявлял, что Флойд Бенсон, Джимми Кейдж и Том Грин дважды входили в дом и что в последний раз покидали его без Бенсона. Я помогал им нести чемоданы. Я поставил чемодан Бенсона в «олдс». Я подозревал, что все прошло не так, как планировалось, поскольку Бенсон не вернулся. В напряженном молчании Кейдж и Грин довезли меня до «Сант-Фрэнсиса».

После раскопок тела Бенсона можно сделать вывод, что в критический момент у сейфа (не так, как в сценарии Грина) Родни Диджиакомо смертельно ранил Флойда Бенсона, после чего Джимми Кейдж застрелил Родни Диджиакомо – точно так, как описывает Грин. Это подтверждает и калибр пуль: Бенсон, Стив и Мускул были убиты из одного пистолета, Родни же – выстрелом из другого оружия.

Я предполагаю, что через какое-то время Кейдж и Грин возвратились в Бенедиктовое ущелье, чтобы забрать тело Бенсона. Возможно, они надеялись, что он еще жив, что медицинская помощь отсрочит его смерть.

Перед побегом они предали Бенсона земле в саду его дома.

Департамент полиции Лос-Анджелеса конфисковал у меня две открытки, присланные Кейджем из Южной Америки: одна из Манауса, расположенного в центральном районе Амазонки, а другая из Буэнос-Айреса. И хотя на них не стояло подписи, я знал, что их отправил Джимми Кейдж. Словно я мог дотронуться до его пальцев.

В ходе следствия обнаружилось, что у трупа, найденного в Ментоне, не хватает верхней фаланги на левом мизинце, а также безымянного пальца на правой руке.

При наведении справок в казино выяснилось, что Тино Родригес не имел никаких увечий на руках.

«Эльдорадо» в Лас-Вегасе – выдуманное казино. Трое убитых в Бенедиктовом ущелье работали в казино «Тропикана». Их должности в сценарии описаны достоверно. Перед смертью они тесно общались с четвертым сотрудником казино Тино Родригесом.

Родригес исчез приблизительно в то же время, когда были совершены убийства. Однако его тело не обнаружили ни в саду Бенсона, ни в саду дома в Бенедиктовом ущелье, который послужил моделью для дома на Уитли-Хейтс. Такое впечатление, что Родригес растворился в воздухе.

Ванесса Уэллес была официанткой, стриптизершей, проституткой и сценаристкой. Грин окрестил ее Паулой Картер, чтобы, как предполагается, сохранить в тайне ее личность. Вопреки сценарию, она выросла в канадском городе Эдмонтоне, в семье пьющего отца и душевнобольной матери, покончившей с собой, когда Ванессе исполнилось семь лет. До пятнадцати лет она кочевала по детским домам, а через два года уехала в Лос-Анджелес. Она мечтала стать актрисой.

Когда Грин познакомился с ней, она, согласно источнику в журнале «Вайс», была дорогостоящей девушкой по вызову с постоянной клиентурой. Они провели вместе меньше года.

В заметке из «Лос-Анджелес таймс» девятилетней давности упоминается скандал с участием Грина и Уэллес: «Во вторник вечером после избиения своей подруги Ванессы Уэллес был арестован актер Том Грин. Это произошло на бензоколонке, на углу бульвара Санта-Моника и улицы Супелведа. По свидетельству кассира, Грин был пьян и едва стоял на ногах. Полиция установила позже, что содержание алкоголя в крови Грина в два раза превышало допустимую норму. После того как Уэллес, несмотря на полученные в результате агрессии Грина травмы, отказалась подать на Грина в суд, Грина отпустили. Он лишь получил штраф за вождение автомобиля в нетрезвом состоянии».

Несколько лет подряд Уэллес работала стрептизершей в одном из бурлескных шоу в Лас-Вегасе. Вероятно, именно тогда, если сценарий Грина зиждется на более или менее достоверных фактах, она наметила контуры будущего плана.

При наведении справок в «САА», «ИСМ», «Уиллиам Моррис» и других конторах никаких подробностей о сценарии, якобы ею написанном, выявлено не было. До недавнего времени никто не слышал ни названия «Небо Голливуда», ни имен Паулы Картер или Ванессы Уэллес. Так же как и Грин, Ванесса Уэллес исчезла без следа.

Представитель службы информации «Тропиканы» отрицает тот факт, что казино стало жертвой ограбления: «Убитые в Бенедиктовом ущелье действительно здесь работали, но о краже нам ничего не известно. Мы бы первыми об этом узнали. Тино Родригес? Год назад без всякого уведомления он уехал. Но такое часто случается. Был ли он гомосексуалистом? Господин Штраусе, мы нормальное заведение. Мы не ведем учет подобных особенностей наших сотрудников».

Джимми Кейдж тоже пропал. Статья в «Лос-Анджелес мэгезин» под заголовком «Падающая звезда» описывает крах алкоголика, когда-то обладавшего всеми возможностями Голливуда.

В то время Кейдж лежал в наркологической клинике в Сан-Франциско. Его бывшая супруга Сэнди облегченно призналась: «Я снова живу, как все нормальные люди. Ад насилия, наркотиков и алкоголя наконец-то позади. Надеюсь никогда больше его не увидеть». В статье подробно говорится о жестоком обращении Кейджа с женщинами. Его подружки свидетельствуют, как он их избивал, принуждал к сексу с третьими лицами, что он вращался в криминальных кругах и грозил им винтовкой в своем доме в Малибу, если они не потакали его сексуальным прихотям.

– Отвратительный человек, – заключила бывшая топ-модель Лиза Палмер, которая провела с ним полтора года. – Я любила его, но он оказался подлецом.

Через какое-то время после волны публикаций в ответ на распространение сценария Грина Ирене Джексон позвонил сотрудник транспортной компании «Рэнсон лайнс», специализировавшейся на контейнерных перевозках между Калифорнией и Европой. Он узнал Ванессу Уэллес по фотографии в газете. Год назад она обратилась к нему под другим именем и арендовала рефрижераторный контейнер.

Контейнер был переправлен по морю в Марсель, а пять недель спустя тайно, минуя контроль, вывезен с территории порта.

Грин упоминает детектива Брайна Келвина, который якобы помог актерам установить личность Тино Родригеса. Его имя, однако, не значится в реестре сотрудников Департамента полиции Лос-Анджелеса. Истинный осведомитель держит рот на замке, так как рискует карьерой, если выяснится, что он передает (или продает) конфиденциальную информацию. Возможно, также, что персонаж Брайна Келвина целиком вымышлен.

Ирена Джексон оборудовала комнату в полицейском бюро на Уилкокс так, словно это было рабочее место сценаристов. Доска, карточки разных цветов для каждого персонажа, стрелки, указатели. Она сидит за столом – рядом кружка кофе с надписью «Неудача – участь дураков» – и делится своими подозрениями. Умный, недоверчивый взгляд, накрашенные ногти, дорогая шелковая блузка. Простые украшения на элегантной шее и маленьких ушах, едва заметный макияж.

– Если герой сценария Тино Родригес является реально пропавшим сотрудником казино Тино Родригесом, – говорит она, – то не исключено, что в контейнере, переправленном из Лос-Анджелеса в Марсель, находился труп Родригеса. И тогда тем более вероятно, что в Ментоне нашли тело не Грина, а Родригеса. Нам известно, что Грин вполне мог додуматься до того, чтобы отрубить фалангу пальца у замороженного трупа – об этом мы читали в его сценарии.

Я рассказываю ей о результатах собственного расследования среди дантистов Грина. Три зубные клиники, где Грин когда-то делал рентгеновские снимки челюсти (в Гааге, Амстердаме и Лос-Анджелесе) отправили ему в прошлом году, по его настоятельной просьбе, медицинские карточки. На три разных почтовых адреса в Средиземноморье. Не указывает ли это на тщательно спланированное прикрытие?

– Мы это тоже установили, – кивает Джексон. – Я кое-что еще вам расскажу: то же самое произошло и с Тино Родригесом. Зубной врач Дэвид Баумгартен из медицинского центра Лас-Вегаса выслал, по просьбе Родригеса, архивные снимки его челюсти. Как ни странно, на адрес в Канаде.

– То есть вы полагаете, что Том Грин и Ванесса Уэллес скрупулезно разработали весь этот план?

– Похоже на то, – сдержанно отвечает Джексон.

– Думаете, что уж больно все гладко сходится?

– Это ваши слова, – говорит она дипломатично; лавировать в разговоре привычно для детективов.

– Можем ли мы достоверно сказать, что Грин сам сочинил сценарий? – спрашиваю я.

– Сценарий подписан его именем.

– А вдруг это Ванесса Уэллес?

– У нас нет оснований так думать, – отвечает Джексон, по-прежнему оставаясь начеку.

– Ее сценарий носит то же название. И я нигде не мог его найти.

– А биографические заметки? – задает Джексон встречный вопрос.

– Их, без сомнения, написал Грин. Но задумывал ли он их как автобиографию? Может, это были наброски романа или сценария?

– Чарльз, куда ты клонишь? – спрашивает Ирена Джексон с улыбкой.

Я открываю свои карты:

– По-моему, все указывает на то, что Тино Родригеса контрабандой перевезли в Ментону. Информация об арендованном Ванессой Уэллес контейнере была обнародована намеренно, чтобы вывести полицию на след в Ментоне и сгоревшее тело. Все это подстроено, чтобы мы подумали, что Грин избил и поджег там Тино. Зачем? Чтобы создать впечатление, что Грин тщательно все спланировал.

– Не мог бы ты выражаться конкретнее, Чарльз?

– Я считаю, что сгоревшее тело в Ментоне действительно принадлежит Грину. Думаю, что Тино и Ванесса вместе сочинили сценарий и лишили Грина жизни, когда тот работал над своим литературным произведением в гостинице. Как тебе такая теория?

– Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

– Какая ты формалистка, – жалуюсь я.

– Ничего не поделаешь, Чарльз.

– На твоем официальном языке такой ответ означает, что ты со мной согласна, но не можешь признать это вслух.

– Без комментариев, – говорит она. – Но ты меня заинтриговал. Что же тогда на самом деле произошло в Бенедиктовой ущелье?

– Работая в доме, Бенсон заметил, что у него под носом творятся любопытные вещи. Он поделился этим с двумя своими приятелями и установил в доме микрофон, который вы обнаружили. Они прослушивали воров, и Грин узнал, что его бывшая любовь Ванесса тоже состоит в шайке. Он пытался ее отговорить, шантажировал, угрожал сообщить в полицию, и она поддалась на его уговоры, а точнее, сделала вид, что поддалась. Одновременно вместе со своим любимым Антонио – никто не смог подтвердить мне, что он гей, – она замыслила двойную игру. Она стравила воров и актеров друг с другом, а затем, придумав гениальный план, избавилась от Грина.

– А где Кейдж? – спрашивает Джексон.

– В один прекрасный день он где-нибудь всплывет. Что скажешь?

– Ни подтверждаю, ни опровергаю, – повторяет Джексон. – Но должна признаться, что мы обсуждали такую версию. И пришли к выводу, что и этот вариант мог быть придуман Грином и Уэллес. У них было одиннадцать месяцев, чтобы построить весь этот зеркальный дворец. Мы не успеваем за фактами.

– Так же, как и сама жизнь, – умничаю я.

Сногсшибательно улыбаясь, она прощает мне мою банальность.

– Меня заинтриговала последняя часть письма к Шварцу, – говорит она. – Особенно любопытен последний абзац.

Мендел, Филлипс и Кантор

Арнольду Шварцу 113355 Вест-Олимпик Бульвар

Лос-Анджелес, Са 90064

Дорогой Арнольд,

Пишу тебе из комнаты, выходящей на террасу. Двери открыты, и морской ветер раздувает занавески. Из кухни доносится легкий шум – женщина, которую я нанял для ведения хозяйства, готовит ужин.

Когда она уйдет, мне останется лишь исполнять ее предписания: «Это немного подогреть, это обжарить, туда перелить, так подать на стол. Ты понял, Ксавир?»

Я киваю, благодарю, прощаюсь с ней до завтра и следую ее указаниям. Я ужинаю на террасе. Я никогда в своей жизни так не ел – стильно, с вином и десертом.

Несколько раз в неделю своим появлением меня радует Паула. Она была здесь вчера, я ожидаю ее и сегодня. Хотя, «ожидаю» – это слишком сильно сказано. Мне приятно, когда она заходит, но я ни на что не рассчитываю. Я вообще больше ни на что не рассчитываю.

Все в этом мире странно: мерцание моря в ночи, бездыханный полет парящего ястреба, испуганная поспешность мыши, оказавшейся в ловушке, резкость расплывчатых воспоминаний, сухожилия моих пальцев, блеск черной ручки «Монблан», которой я пишу, одна маленькая складочка в подмышке у Паулы.

Сегодня ночью Джимми вдруг залился лаем. Я поднялся с постели и, вооружившись кочергой (а как ты думал? улочки старого города кишат сомнительными пивными, полными посетителей, которые могут открывать и закрывать портовые склады и знают дорогу к спрятанным ящикам со смазанным оружием), обошел дом. Надо мной ясное небо с мигающими звездами, подо мной – глубокое море, кустарники и деревья, пахнущие апельсинами, олеандром и солодом. Возможно, на голосовые связки Джимми подействовала кошка или какой-то другой зверек. Я больше не мог уснуть и зажег настольную лампу, чтобы продолжить работу над своим рассказом.

Джимми лежит сейчас возле меня. Иногда он поднимает свою милую жалостливую мордашку, прислушиваясь и принюхиваясь к тому, что не в состоянии уловить мои крайне недоразвитые органы чувств. Но ни что больше не может заставить мое сердце екнуть.

Для меня существует неразрывная связь между сентиментальностью моего происхождения и той аферой, в которую угодили Флойд, Джим и я. Похоже, что все происходившее со мной так или иначе привело бы меня к моему нынешнему состоянию, как будто лишь с купленным именем я мог добраться до своей глубоко скрытой сущности. Подозрительность, сопровождавшая каждый мой шаг, превратилась теперь в необходимый рефлекс. Я должен соблюдать осторожность и уделять внимание самым ничтожным деталям своего бытия – от балок в доме отламывается мельчайший кусочек; сквозняк приводит в движение занавески; штиль, улетающие птицы и саламандры, предвещающие неладное.

Как правило, я сажусь за работу в середине утра и заканчиваю часа в четыре. Я прерываюсь только на обед. Жан делает салат и запекает рыбу. Я обедаю на защищенной от солнца террасе, щурюсь на море, где вдалеке брызгаются скоростные лодки, качаются на волнах парусные яхты, а иногда, совсем у линии горизонта, держит путь на другой континент круизный корабль. Бутылка минеральной воды под рукой, запотевший стакан, стрекочущие сверчки в траве; иногда звонит телефон, Жан приносит мне трубку, и я беседую с Паулой о том, как провести предстоящий вечер: у нее, у меня, в деревне или в городе?

Интересно, можно ли определить по творчеству великих русских или французов, в какое время суток они работали. Достоевский ночью, Толстой днем? Флобер ночью, Бальзак днем? Я стараюсь не писать ночью – не хочу подмешивать в свои истории химию темных сил.

В те времена, когда я еще снимался, я регулярно просматривал свои контракты. Ты всегда был аккуратным и добросовестным юристом, и я буду тебе признателен, если ты заглянешь в приложенный сценарий. Он очень длинный, я знаю, но я не мог его сократить. Было бы здорово, если бы ты показал его кому-нибудь из своих клиентов. Полностью тебе доверяя, я отдаю его в твои руки. Возьми себе проценты, причитающиеся в таких случаях импресарио, а также включи в оплату свой гонорар как юриста.

Те, кто за нами охотится, наверняка осведомлены о страсти Паулы к лабрадорам. Понятия не имею, сколько в мире лабрадорских клубов. Возможно, пройдет еще много лет, прежде чем кто-то проверит тысячи клубов и журналов, но я полагаю, что когда-то нам придется продать собак и псарню, и подыскать ей другое занятие.

В другой стране. Чтобы замести наши следы. Раствориться в воздухе и вновь родиться. Заплатить по счетам и очиститься от грехов. Разбить вдребезги окружающее нас матовое стекло и почувствовать росу на коже. Как Юрий и Ольга. Или как Жан-Мари и Клодет. Хенк и Йоке. Тино и Ванесса.

Твой Томас Бергман.

ИЗОБРАЖЕНИЕ ПОСТЕПЕННО ИСЧЕЗАЕТ

Примечания

1

В барах и ресторанах Лос-Анджелеса еще долго потом рассказывали этот анекдот.

(обратно)

2

Или это все его фантазии? Может, это были дикие собаки, а в тине грязного болота плавали крысы.

(обратно)

3

Микрофоны регистрировали не все их действия. Слишком много посторонних шумов и атмосферных помех.

(обратно)

4

Кейдж с таким удовольствием произнес это ругательство «фриц», когда-то услышанное от отца, словно это было печенье из детства, которое он давным-давно не пробовал.

(обратно)

5

Все нижестоящее – дословная расшифровка магнитофонной записи.

(обратно)

6

Биография написана карандашом на желтой бумаге американского формата – так называемый «legal pad» производства фирмы «Кембридж» в Дайтоне, штат Огайо.

(обратно)

Оглавление

ОДИН

ДВА

ТРИ

ЧЕТЫРЕ

ПЯТЬ

ШЕСТЬ

СЕМЬ

ВОСЕМЬ

ДЕВЯТЬ

ДЕСЯТЬ

ОДИННАДЦАТЬ

ДВЕНАДЦАТЬ

ТРИНАДЦАТЬ

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

ПЯТНАДЦАТЬ

ШЕСТНАДЦАТЬ

СЕМНАДЦАТЬ

ВОСЕМНАДЦАТЬ

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

ДВАДЦАТЬ

ДВАДЦАТЬ ОДИН

ДВАДЦАТЬ ДВА

ДВАДЦАТЬ ТРИ

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

ТРИДЦАТЬ

ТРИДЦАТЬ ОДИН

ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ . . . . . . .