«Однажды в России»

КОНСТАНТИН СТОЛЯРОВ

ОДНАЖДЫ В РОССИИ

"Однажды в России" - своего рода слепок с трех периодов новейшей отечественной истории, обычно именуемых "застоем", "перестройкой" и "постсоветской эпохой". Три хитроумных и увлекательных криминальных сюжета объединяют убедительно выписанные герои, психологическое развитие которых отражает перемены, происходящие в стране.

Ни один из персонажей этого романа не существовал как лицо, когда-либо зарегистрированное в актах гражданского состояния на территории России. Что же касается событий, положенных в сюжетную основу, то все они так или иначе имели место в реальной действительности.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОЧЕМ ФУНТ ЛИХА (1978-1979 годы)

1. СТАРЧЕСКИЕ ЗАМОРОЧКИ

Господи, сколько можно толочь воду в ступе? - мысленно вопрошал Вороновский, пропуская мимо ушей почти все, что внушал ему шепелявый, вдобавок картавящий партнер. Предстоит простенькая операция, каких в их общем послужном списке насчитывалось больше десятка, схема действий тщательно разработана и не требует дополнительных уточнений, ибо предусмотреть все на свете невозможно, а маэстро битый час талдычит одно и то же, тревожится и переживает, точно перезрелая девственница перед первой брачной ночью. Намекнуть ему, что пора бы и честь знать? Нет, не годится. Во-первых, он все-таки гость, а во-вторых, рановато ставить на нем крест. Придется терпеть жужжание старого шмеля, утешаясь тем, что терпение вознаграждается в особо крупных размерах.

От нечего делать Вороновский обвел глазами стены своей гостиной и ненадолго задержал взгляд на морском пейзаже Суходольского. Стоило покупать его за девятьсот целковых? Притихшее перед грозой море, темно-серые тучи, заполонившие небо, каменистый берег, чайки, баркас с голой мачтой и неряшливо сложенным парусом, пестро одетые, чем-то озабоченные мужики и бабы, похожие скорее на зажиточных крестьян, чем на рыбаков, - все скомпоновано профессионально, вполне пристойно. Однако чего-то явно недостает, нет изюминки, вместо картины получился красивый этюд, хотя это и девятнадцатый век. Зато рама выше всяческих похвал: затейливая лепнина и превосходно сохранившаяся позолота. За одну только раму знатоки не колеблясь выложат три, а то и четыре сотни. В общем, полотно Суходольского не находка, но и не напрасно потраченные деньги. Со временем надо поменять его на что-то лучшее...

Старческое жужжание внезапно оборвалось. Может быть, пафос у маэстро наконец-то иссяк? - понадеялся Вороновский и тотчас убедился в неосновательности своего слишком уж радужного допущения.

- Что-то еще собирался вам сказать... - В воздухе повисла пауза. - А, вспомнил! Вороновский, жирновато берете за работу. По качеству претензий нет, мастер есть мастер, но расценки... Грабительские расценки! Будьте скромнее. Сойдемся на тридцати пяти процентах, а?

Вечерело, да и день выдался пасмурный, поэтому лицо собеседника, сутулившегося в кожаном кресле спиной к свету, казалось сидевшему напротив Вороновскому темным пятном, обрамленным розовато-коричневым нимбом, - старик издавна подкрашивал остатки волос и на сей раз либо перемудрил с дозировкой, либо с опозданием смыл с головы краситель. В другое время это вызвало бы у Вороновского улыбку, но сейчас он смотрел на старика с искренним сочувствием: до чего же прожитые годы безжалостны к людям - отбирают не только силу, ловкость, здоровье, но и разум.

- При всем уважении к вам, вы всего-навсего исполнитель, - не дождавшись ответа, снова зашепелявил старик. - Примерно то же самое, что артист, которого пригласили сниматься в кино. - Предвидя возражения, коих, впрочем, не последовало, он дважды хлопнул ладонями по подлокотникам. - Вы играете роль и все, тогда как я одновременно и автор сценария, и режиссер-постановщик фильма. Ведь так, а?

Маразм крепчает! - про себя подытожил его речь Вороновский. Скупые по натуре люди в преклонном возрасте, как правило, скаредничают все безудержней, доводя жадность до абсурда, подобно Гобсеку у Бальзака. Но маэстро не назовешь отъявленным скупердяем - по крайней мере еще год тому назад этот его пунктик не бросался в глаза. А прежде...

Из нескольких независимых друг от друга и вполне достоверных источников Вороновский знал, что в конце сороковых годов этот старик, а тогда - мужчина в расцвете лет, по заслугам считавшийся воротилой подпольного бизнеса, недрогнувшей рукой швырнул с Дворцового моста в невские воды жестяную банку из-под паюсной икры, доверху наполненную бриллиантами и изумрудами. Швырнул только потому, что в этот момент ему померещилось, будто за ним следят. Всего лишь померещилось. И если впоследствии он упоминал о выброшенной банке, то без тени сожаления, с эдакой снисходительной усмешкой в уголках рта - мол, куда вам, нынешним, до нас, могикан! Да, вот так проходит земная слава, как некогда говаривали древние римляне. Неужели и он, Виктор Вороновский, когда-нибудь превратится в такого же старого пердуна с гобсековским комплексом? Брр! Пауза затягивалась.

- Придется привлечь к делу Григорянца,- нарушил молчание старик. - Он работает не хуже вас.

Нелепо искать подвох - старик действительно не помнит, что уже заводил эту дурацкую пластинку семь или восемь раз подряд, решил Вороновский, откидываясь на спинку кожаного дивана и с хрустом потягиваясь. Стоит ли доживать до глубокой старости, если тебя ждет дряхлость и амнезия?

- Григорянц скромнее Вороновского, он возьмется за двадцать пять процентов, - тихо, точно думая вслух, вымолвил старик. - Возьмется, еще и в ножки поклонится.

Едко усмехнувшись, Вороновский нараспев проговорил:

- Распалась связь времен...

- Что распалось? - не понял старик. - Вы о чем?

- О вас, маэстро. Давненько, вижу, не перечитывали Вильяма Шекспира?

- При чем тут Шекспир, когда разговор идет о Григорянце?

- Изволите путать прошлое с настоящим,- насмешливо заметил Вороновский. За малым дело стало: ваш скромник Григорянц выйдет на свободу эдак годика через полтора, а то и позже. Или его амнистировали, а я об этом ничего не слышал?

- Кто все продумал, просчитал, состыковал одно с другим? - с обидой вопрошал старик, вовсе не обескураженный тем, что попал впросак.- И слышать, как настаивают на...

- Настаиваю: или половина, или я в эти игры не играна - жестко перебил Вороновский и глазами указал на кейс у его ног. - Можете забирать ваш реквизит, товарищ режиссер-постановщик, он же автор сценария.

- Издеваетесь? Плюете на меня, на мой труд?

- Видите ли, достопочтенный...

- Без имен! - пискливо вскрикнул старик.

- О Господи! Послушайте, маэстро, сколько можно твердить одно и то же: ни КГБ, ни милиция мною вообще не интересуются и своих "жучков" ко мне в квартиру не ставят. Тайком же записывать наши задушевные беседы на магнитную пленку мне незачем: я всецело полагаюсь на память, плюс еще прибегаю к вашей мудрости. Черпаю ее горстями, словно томимый жаждой путник у ручья с ключевой водицей. Для пущей убедительности Вороновский выпрямился и жестом показал как. Удовлетворены?

- Осторожность никогда не бывает лишней, - назидательно проронил старик.

- Согласен. И что планировщик вы хоть куда - тоже согласен. Во всяком случае, за мои сорок два года второго такого я не встречал, не доводилось, признал Вороновский. - Но гонорар по-прежнему делим поровну, иначе я отказываюсь.

- Категорически? А если дать вам не тридцать пять, а все сорок процентов?

- Зачем вам так много денег? У вас же их куры не клюют.

- Эх, Вороновский, Вороновский...- Старик шумно вздохнул. - Сколько бы их ни было, деньги, как к осторожность, никогда не бывают лишними.

- Поразительное совпадение: я тоже ничего не имею против их избытка. Не скрою, мне чертовски нравится тратить деньги. А вам?

Старик вновь вздохнул и не удостоил его ответом.

- Маэстро, к чему грустить? У вас же нет повода: дом - полная чаша, разве что птичьего молока не хватает, любящая супруга, если не ошибаюсь, годков на тридцать моложе вас, заботливая дочь, внук, внучка, зимняя дача в Тарховке, с жаром перечислял Вороновский. - Что еще надо для счастья простому советскому пенсионеру?

- Дело. Без дела быстро теряешь интерес к жизни... - Старик перевел взгляд на каминные часы, мелодично отбившие шесть ударов. - Посмотрите-ка, Вороновский, подъехал мой зять?

Вороновский пружинисто поднялся с дивана и подошел к окну.

- Пунктуальность - вежливость королей: "волга" вашего зятя стоит у ворот. Не забудьте похвалить его.

- Похвалить? - Старик с видимым усилием встал, перевел дух и снизу вверх посмотрел на Вороновского - тот был выше на две головы.- Сказать, что отмочил этот засранец? Подходит ко мне внук... вчера или позавчера, точно не помню... подходит и ласково спрашивает: "Дедушка, у тебя уже был обыск?" Как вам нравится?

- Бойкий мальчуган. Сколько ему?

- Четыре годика.

- Далеко пойдет.

- Дочка не могла его научить, это исключено. Остается зять, больше некому...

Вороновский вполуха слушал сетования старика, ибо давно знал, что зять у него, мягко говоря, не подарок: если ему не удавалось отобедать в "Астории", после чего, сменив даму, отужинать в "Европейской" (или наоборот), то, по его мнению, день определенно не задался.

- Пиликает на своей скрипочке за сто восемьдесят в месяц, ест мой хлеб и на тебе! - держит камень за пазухой. А вы говорите... - Старик махнул рукой и, не прощаясь, семенящей походкой зашаркал к двери.

Вороновский догнал его, мягко взял под локоть и предложил:

- Проводить вас до машины?

- Глупости! - Старик на ходу покачал поднятым вверх указательным пальцем. - Чтобы нас видели вместе? Учишь вас, учишь...

Заперев за стариком дверь, Вороновский вернулся в гостиную и открыл кейс, на дне которого тускло поблескивали дециметровые бруски червонного золота. На каждом были выбиты четыре девятки и одно слово - "Катанга".

2. КРЕДИТ ПОРТИТ ОТНОШЕНИЯ

Метров за триста до платформы Сергей перешел с быстрого шага на бег и успел на электричку, отправлявшуюся в Ленинград в шестнадцать сорок. Он вошел в первый вагон, остановился в тамбуре и закурил. Электричка загудела и тронулась с места. Мимо проплыли станционные постройки, неказистые магазины на главной улице, чье название Сергей так и не удосужился запомнить, и жидкий перелесок, за которым виднелась островерхая крыша дома на Константиновской, где жила его бабушка.

Сергей с досадой сжал кулаки и выругался сквозь зубы. Какой же он кретин! Зачем нужно было ездить во Всеволожскую, врать с три короба, сгорать от стыда перед бабушкой и перед самим собой? Действительно, зачем? Чтобы получить полсотни из ее нищенской пенсии?

Глубоко затянувшись, он выдохнул дым из легких, в который уже раз за последние дни мысленно вернулся к неприятностям, свалившимся буквально как снег на голову.

За зиму и весну путем режима жесткой экономии Сергей сумел собрать, казалось бы, вполне приличную сумму для отдыха на Черном море. Разумеется, не Бог весть сколько, но вместе с отпускными и премиальными набралось почти пятьсот рублей. Правда, он уже имел представление о вкусах и привычках Вороновского, однако, соглашаясь на совместную поездку в Сочи, наивно понадеялся, что Виктор Александрович не выйдет за рамки разумного. Вороновский трудился на скромной должности юрисконсульта межрайонного лесотарного комбината на Загородном проспекте и, надо думать, зарабатывал примерно столько же, сколько и Сергей, поэтому особых сомнений на этот счет у него не возникало.

Положа руку на сердце, отпуск прошел как нельзя лучше. В дороге им повезло с погодой, "жигули" Сергея работали как часы, и они с ветерком домчались до Сочи: первый раз заночевали в кемпинге под Тулой, второй - неподалеку от Ростова, а третью и все последующие ночи провели в забронированных для них номерах сочинской гостиницы "Камелия". При оформлении Вороновский заплатил за проживание не только за себя, но и за Сергея и наотрез отказался взять у него деньги. "Видите ли, дорогой Сережа, я чуточку старше вас и полагаю, что вы позволите мне действовать так, как я привык, - неторопливо объяснил Вороновский, когда они, распаковав вещи и приняв душ, встретились в ресторане за ужином. - Немецкий счет сам по себе штука неплохая, но вряд ли следует доводить его до абсурда. Согласны? Ведь, когда вы на трассе покупали бензин для вашего мустанга, я не вынимал бумажника и не приставал с расспросами сколько с меня? Неужели вы всерьез думаете, что платить каждому за себя приличествует всегда и везде? Поверьте, это моветон. Словом за все расплачиваюсь я и только я, а разберемся мы с вами по возвращении в Питер. Вопросы есть?"

Вороновский любил разнообразие во всем, начиная от ресторанов и кончая женщинами - даже самые привлекательные не задерживались в их компании дольше недели: харьковчанок сменяли москвички, москвичек - ростовчанки, которые в свою очередь, не всегда, правда, охотно, уступали место киевлянкам или свердловчанкам. Среди их веселых подруг не было ни одной ленинградки, потому что Виктор Александрович считал неразумным тратить на них драгоценное сочинское время и при знакомстве ограничивался тем, что записывал их домашние и служебные телефоны. "Жизнь ведь не кончается с отпуском, - внушал он Сергею. - Приедем домой и со свежими силами возьмемся за хорошеньких землячек".

Так, день за днем, незаметно пролетели три недели, а потом был прощальный ужин на двенадцать персон в "Кавказском ауле" и скучная дорога на север сквозь пелену осенних дождей.

"Как вы оцениваете вояж, сударь? - поинтересовался Вороновский, когда Сергей остановил машину на улице Петра Лаврова возле дома, где жил Виктор Александрович. - Надеюсь, положительно?" - "Не то слово! - воскликнул Сергей. - Как волшебный сон!" - "Положим, это был не сон, а нечто материальное. Вороновский сладко потянулся. - Повторим на будущий год?" - "С громадным удовольствием", - подтвердил Сергей. "Что же, буду иметь в виду. - Вороновский зевнул и прикрыл рот ладонью. - Тянет меня на боковую, поэтому подведем баланс и распрощаемся. Всего я израсходовал тысячи четыре, но поделить их пополам было бы несправедливо: кое-что я потратил на подарки и так далее. На круг это тысяча, так что с вас, дорогой мой, следует всего лишь полторы. Отнимем отсюда бензин и прочие автомобильные издержки, что составило, допустим, двести целковых, а тысячу триста - милости прошу". - "Неужели мы ухлопали столько? Сергей опешил от названной цифры. - Куда же ушла такая уйма денег?" - "Именно туда, куда в не столь отдаленные времена уходили трехмачтовые парусники с трюмами, полными золота, благовоний и колониальных товаров, - философски заметил Вороновский. - Женщины всегда обходились дорого, а деньги, Сережа, как вода". - "Понимаете, Виктор Александрович, у меня только три сотни, и я..." смущенно начал Сергей, вынимая из паспорта шесть пятидесятирублевок. "Простите, не понимаю, - сухо отрезал Вороновский. - Когда вы намерены вернуть долг?" - "Не знаю", - растерянно пробормотал Сергей. "Так не пойдет, возразил Вороновский. - Я ценю нашу дружбу, но вынужден напомнить вам старую истину: кредит портит отношения... Жду вас с деньгами в следующее воскресенье, ровно к пятнадцати часам". - "Тогда мне придется продать машину", - вздохнул Сергей. "А вот этого как раз не следует делать, - внезапно смягчился Вороновский. - Знаете, Сережа, если вы не сумеете достать деньги, то... гм... то сможете как-нибудь по-другому отслужить мне". - "Как именно?" - оживился Сергей. "Это долгий разговор, - ушел от прямого ответа Вороновский. - Итак, до воскресенья!"

Сергей безгранично доверял Вороновскому, но что-то в тоне Виктора Александровича смутило его, насторожило и подсказало: лучше рассчитаться деньгами, а не какими-то услугами. Поэтому всю неделю Сергей пытался раздобыть злосчастную тысячу. Обращаться к матери он не пожелал, сослуживцы и однокашники по институту, сами едва перебивавшиеся от аванса до получки, ничем ему не помогли, так что оставалась одна надежда - на бабушку.

Сегодня он прямо с утра подъехал к Финляндскому вокзалу, поставил машину неподалеку от памятника Ленину и сел в электричку, за неимением лучшего решив соврать насчет аварии и под этим соусом стрельнуть у бабушки побольше денег. "Не огорчайся, золотко мое, - выслушав его вранье, утешила бабушка. - Бог с ним, с твоим "жигуленком"! Главное, что ты сам не пострадал. Видно, Господь внял моим мольбам и оборонил тебя от ран. Завтра же схожу в церковь и поставлю свечку святой Зинаиде, моей небесной заступнице!" - "Ты выручишь меня на время?" - мучительно краснея, промямлил Сергей. "Зачем тебе деньги? удивилась бабушка. - Ведь твой автомобиль застрахован? Коли ты не виноват в аварии, они обязаны уплатить сполна. Ты же сам рассказывал, что прошлой весной, когда пьяный на грузовике помял тебе крыло, ты получил по страховке даже больше, чем обошелся ремонт. Верно?" - "Верно-то верно.- Сергей вздохнул. - Но, понимаешь, пока Госстрах расчухается, пройдет уйма времени, а мне хочется поскорей восстановить машину". - "Думала купить себе кое-что, да вижу тебе нужней... - Бабушка взяла сумку и достала оттуда пять мятых десятирублевок. - На, забирай. Молодо-зелено, погулять велено!" - "А больше никак? - через силу выдавил Сергей, целуя ее морщинистую щеку - Бабуль, еще, а?" - "Рада бы, золотко мое, да нету. Ты же сам не возьмешь те деньги, что отложены у меня на похороны и поминки, верно?.."

Черт побери, как же быть? До встречи с Виктором Александровичем осталось меньше суток, а он, Сергей, все еще у разбитого корыта...

3. СЮРПРИЗ

В том же вагоне пригородной электрички, напротив двери, ведущей в тамбур, в полном одиночестве скучала коротко стриженная, похожая на мальчишку-сорванца, худенькая блондинка по имени Лена, ездившая за город навестить подругу. Четыре семестра эта подруга делила с Леной девятиметровую комнатушку в студенческом общежитии, а весной вышла замуж за их же сокурсника и перебралась в Мельничный Ручей, где у его родителей был собственный дом и где Лена, проводившая летние каникулы у папы с мамой, еще ни разу не бывала. И вот сегодня ее приняли там с радостью, по-свойски и на все лады уговаривали погостить до понедельника, однако Лена не захотела остаться - несмотря на радушие хозяев, что-то в атмосфере этого дома пришлось ей не по сердцу. Что? Конечно, не их бьющий в глаза достаток - в неполные двадцать лет Лена ни капельки не завидовала чужому добру и истово верила в то, что позднее, когда она окончит ВУЗ, у нее непременно появится все, о чем неодолимо тянет помечтать перед сном: легкая шубка из пушистого натурального меха, нарядный плащ, сшитый где-нибудь за границей, красивые платья, кофточки, блузки и, естественно, по паре модельной обуви для каждого времени года, от итальянских босоножек на изящной шпильке до несусветно дорогих - ровно четыре студенческие стипендии! - светло-бежевых сапожек на платформе из белого каучука...

Отгоняя соблазнительные видения, Лена тряхнула головой и вновь задалась вопросом: так что же помешало ей воспользоваться гостеприимством хозяев просторного дома в Мельничном Ручье? Может быть, та суетливая назойливость, с которой они показывали свои достижения - теплицу с розами и гвоздиками, неповоротливого, заплывшего жиром борова, переполненный курами птичник, погреб с сотнями банок разных маринадов, варений и солений, новенький кирпичный гараж с вишневым "москвичом" и грузовым прицепом, купленным специально для поездок на рынок? Да нет. Просто в их самодовольстве явственно проступала занудная предопределенность - до последней мелочи все расписано наперед с удручающей скрупулезностью, не оставлявшей просвета даже малюсенькому сюрпризу. А как жить без сюрпризов? Сдохнешь от тоски...

Развивать эту тему Лене не хотелось. Она избегала думать о людях дурно, даже если они этого заслуживали. Кроме того, сейчас ее мысли больше занимал рослый молодой человек в элегантном плаще, стоявший в тамбуре с сигаретой в зубах. Темноволосый и темноглазый, с ровным южным загаром, он выглядел точь-в-точь как герой заграничного боевика. Даже резкая вертикальная морщинка у переносицы и сумрачный, отчужденный взгляд ничуть его не портили, а, наоборот, работали на образ сильной личности. Именно этот тип мужчин особенно импонировал Лене, хотя знала она о них только по книгам и кинофильмам. А поскольку постоянного парня у нее не было, Лена была бы не прочь познакомиться с этим человеком, если, конечно, он сам сделает первый шаг. Но, допуская эту возможность, Лена напрасно не обольщалась - до сих пор он и мельком не взглянул на нес. Такие, должно быть, обращают внимание только на девушек, разодетых броско, по последнему крику моды, в то время как она... Лена опустила глаза на свои старенькие пропыленные кеды с шерстяными носками домашней вязки, джинсы эстонского производства, пузырившиеся на коленях, видавшую виды куртку из синтетической ткани "болонья". Куда ей, в убогих одежках, тягаться с модницами?

Однако, невзирая на ее непритязательный наряд, с Леной попытались познакомиться. Но не тот молодой человек из тамбура, а два жутких обормота, ввалившиеся в вагон на станции Бернгардовка, - один плотный, бритоголовый, в летной кожаной куртке и в сапогах гармошкой, а второй тощий, с изможденным лицом, в мятом клетчатом костюме. И начался кошмар.

- Санек, глянь-ка, - пробасил бритоголовый, плюхнувшись на скамью рядом с Леной. - Как она тебе?

От него так разило потом, что Лена содрогнулась и инстинктивно отодвинулась.

- Ты молоток! - заплетающимся языком заверил тощий усевшийся напротив. - У тебя глаз - ватерпас!

- Эй, девуля, спрыснем знакомство? - Из недр летной куртки тотчас возникла четвертушка водки; бритоголовый зубами содрал фольгу и, сплюнув ее на пол, протянул бутылку Лене. - На, промочи горло.

Лена сделала вид, что не слышит.

- Брезгуешь? - Бритоголовый прищурился.

- А ну ее в задницу! - вмешался тощий, вертевший в руках откуда-то взявшееся антоновское яблоко.- Леха, не томи.

- Бери по-хорошему, - пригрозил Лене бритоголовый. - Не то...

У тощего иссякло терпение - выхватив бутылку у бритоголового, он присосался к горлышку.

- Но-но, потише, - требовательно сказал бритоголовый.

- Будь спок! - Тощий вернул ополовиненную бутылку и ладонью вытер мокрогубый рот. - Как в аптеке.

Пока бритоголовый допивал водку, тощий вытащил из кармана нож с пружинным лезвием и, разрезав яблоко на две части, плотоядно чмокнул губами:

- Фартовый закусон!

- Ясное дело, не мануфактура, - согласился бритоголовый. Взболтнув остаток водки на донышке, он снова протянул бутылку Лене. - Допей, не пропадать же добру.

Лена забилась в угол и лихорадочно соображала, что ей делать, а два обормота с хрустом жевали яблоко.

- Телись! - Усмехнувшись, бритоголовый бросил ей на колени огрызок яблока. - Этим заешь водяру.

Лена быстро огляделась в поисках помощи. Но ждать ее было неоткуда метрах в пяти, ближе к середине вагона, жались друг к другу две насмерть перепуганные старушки, в противоположном углу дремал или притворялся дремлющим пожилой гражданин в фуражке железнодорожника, а незнакомца из тамбура не было видно.

- Ну, кому говорю! - наливаясь злобой, пророкотал бритоголовый.

- Пощекотать перышком? - елейным голоском предложил тощий, направляя на Лену тонкое лезвие ножа. - Где хочешь - у пупка или промеж титек?

То, что произошло дальше, Лена воспринимала отрывочно, со сбоями и провалами. Она вскочила и то ли закричала, то ли пыталась крикнуть, но ей не дали - рука бритоголового ухватила ее за куртку и с непомерной силой потянула к себе и вниз, а в ее щеку уперлось горлышко водочной бутылки.

- Разинь рот, сука! - брызгая слюной, прямо в ухо загудел бритоголовый и прижал голову Лены к своим брюкам.

- Отпусти ее! - послышалось над нею.

- Отвали, фраер! - Бритоголовый издал хриплый горловой звук и сплюнул.

- Защитничек! - Тощий оживился и заелозил по скамье. - Пырнуть тебя перышком?

В тот же миг бритоголовый отшвырнул Лену. Ушибив коленку и стукнувшись о стену вагона, она зажмурилась от боли и боком сползла на скамью - у нее подкосились ноги. А из прохода доносились шум борьбы, матерная брань, истошный крик - и тишина, нарушаемая слабыми стонами.

Лена открыла глаза и в первый момент не поверила тому, что увидела: бритоголовый лежал навзничь, беспрестанно мотая головой; тощий, сидя на корточках и согнувшись в три погибели, постанывал, выставив вперед неестественно согнутую руку, а над ними возвышался темноволосый незнакомец из тамбура.

- Добавить или хватит? - как ни в чем не бывало спросил незнакомец, переводя взгляд с тощего на бритоголового.

Бритоголовый хотел приподняться, но не сумел - глаза его закатились, а голова с глухим стуком откинулась на пол.

Незнакомец заметил плевок на своем ботинке и приказал тощему:

- Вытри, урод!

Тощий здоровой рукой послушно стер липкую харкотину.

- Дочиста, - потребовал незнакомец. Натянув пальцами рукав пиджака, тощий стал водить им взад-вперед по ботинку, точно чистильщик обуви, ловко орудующий бархоткой.

- Достаточно. А теперь - вон отсюда!

Не переставая жалобно постанывать, тощий кое-как помог бритоголовому встать, после чего они, не оглядываясь, скрылись в тамбуре.

Незнакомец повернулся к Лене и участливо спросил:

- Вам нехорошо?

- Уже прошло, - еде слышно ответила Лена. - А как вы?

- В порядке. Обошелся без потерь в живой силе и технике. Вот разве что... - Он оторвал пуговицу, болтавшуюся на нитке.

- Спасибо, большущее вам спасибо... - У Лены все еще шумело в голове.

- Ерунда, - отмахнулся ее спаситель и, слегка наклонив голову с ровным пробором, шутливо представился: - Сергей Холмогоров, Советский Союз!

- Лена... Елена Макарова.

Парень уселся рядом с Леной и показал ей нож, отнятый у тощего.

- Забавная самоделка. Возьмете на память?

- Что вы! - Лена в испуге отшатнулась.

- Ладно, оставлю у себя в качестве трофея. - С этими словами Сергей убрал нож и положил пальцы правой руки на запястье левой.

Оправляясь от шока, Лена принялась сумбурно рассказывать о своей поездке в Мельничный ручей, о тамошних впечатлениях, о том, наконец, как на обратном пути она пришла к выводу, что размеренная жизнь без всяких сюрпризов никуда не годится, и тем самым как бы напросилась на поистине жуткий сюрприз, а Сергей, сверившись с ручными часами, точно сосчитал пульс и не без удовольствия констатировал, что все еще находится в хорошей спортивной форме: семьдесят шесть ударов в минуту после скоротечной схватки с двумя противниками удовлетворят даже самого придирчивого тренера. Нет, не зря он сбил спесь с этих подвыпивших говноедов - время от времени полезно для здоровья чуть-чуть разогнать кровь. И девчонка попалась славная - курносенькая, зеленоглазая, чистенькая, почти без косметики, вся какая-то домашняя, по-детски доверчивая.

Слово за слово он узнал, что Лена перешла на третий курс Технологического института, живет в общежитии в Благодатном переулке и приехала учиться в Ленинград из города Уварова, районного центра в Тамбовской области, куда их семья шесть лет назад перебралась с Дальнего Востока в связи с новым назначением ее папы, кадрового офицера войск химической защиты. Папа с мамой у нее очень хорошие, добрые, душевные, лучше не бывает, - достаточно сказать, что в дополнение к ее повышенной стипендии они каждый месяц присылают еще семьдесят рублей, чего ей хватает на безбедную жизнь.

Слушая ее журчащий голосок, Сергей снисходительно улыбался. Похоже, мы и в самом деле живем в стране, чудес, населенной удивительным, беспримерным по непритязательности народом. Для людей с нормальными потребностями сто с чем-то рублей в месяц - жалкие гроши, сущее прозябание, а эта Лена всем довольна и, должно быть, верит пропагандистской белиберде про безграничные возможности развитого социализма. Скажут ей, что мы завтра триумфально войдем в коммунизм, она и это примет за чистую монету, хотя в забытой Богом глубинке, откуда она только что вернулась после каникул, на полках продовольственных магазинов нет ничего, кроме хлеба, круп, макаронных изделий и консервированной мойвы в томате. "Мы - кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи..." Интересно, сколько же воды утечет, прежде чем она убедится, что с детства внушаемые ей идеалы, а вернее сказать, догмы, густо замешены на бессовестном вранье? Впрочем, много времени это не займет - девочка живая, наблюдательная, сообразительная, пару раз ударится мордочкой об угол, сопоставит одно с другим - и внезапно прозреет, как два года назад прозрел сам Сергей, выпестованный в том же комсомольском инкубаторе.

- Извините меня, Сережа, я ужасно заболталась, - смущаясь, сказала Лена, когда они вышли на перрон Финляндского вокзала. - Вы молчали, и оттого я... Кто вы, если не секрет?

- Инженер-строитель.

- Как здорово! Будь я мужчиной, я бы обязательно стала строителем. Возводить новые города, фабрики и заводы, плотины - что может быть лучше?

- Самая обычная профессия. Вроде вашей химической технологии.

- Я выбрала химию из-за папы. Чтобы меня увлечь, папа по вечерам ставил опыты у нас на кухне и однажды чуть не спалил весь дом. Правда-правда! Мама ужасно перепугалась... А потом я дважды занимала первое место на областной химической олимпиаде в Тамбове. - Спохватившись, Лена опустила глаза. Пожалуйста, не подумайте, что я хвастаюсь.

- Нет-нет, что вы, - успокоил ее Сергей, окончательно уверившийся в том, что в Лене есть шарм. - Что у вас запланировано на сегодняшний вечер?

- У меня? - Лена растерялась. - Н-ничего.

- Наведаемся в "Асторию"?

Если до этой минуты Лену одолевали сомнения по поводу намерений Сергея, который запросто мог уйти, вежливо простившись и не назначив ей свидания, то теперь ее сердце радостно забилось. Но, вместо того чтобы сразу согласиться, она почему-то сказала:

- Не знаю... Я не голодна.

- Торжественно обещаю вас не перекармливать.- Сергей уже предопределил судьбу полученного от бабушки вспомоществования. - Легонько закусим, выпьем шампанского, послушаем музыку, потанцуем.

- Может быть, посидим где-нибудь в кафе-мороженом?

- Зачем нам паллиатив? Гулять так гулять!

- Я никогда не была в "Астории", - робко призналась Лена у выхода на привокзальную площадь. - Там, должно быть, ужасно дорого?

- Ничего, как-нибудь справлюсь.

- А нас туда пустят? - Лена не чуяла ног от радости.

- Пробьемся сквозь теснины, - небрежно заверил Сергей.

Вдруг Лена вспомнила, как она выглядит, и пробормотала упавшим голосом:

- Но я же... в таком виде...

- Леночка, не огорчайтесь, - подбодрил ее Сергей. - Моя машина в двух шагах отсюда, а до вашего Благодатного переулка двадцать минут езды.

"Сережа поведет меня в "Асторию"! - ликовала Лена, усаживаясь в синие "жигули". - Значит, я ему нравлюсь! Как здорово!.. Не привяжись ко мне эти жуткие обормоты, он бы, наверное, так и не подошел ко мне. Выходит, они, сами того не ведая, сделали мне доброе дело!"

4. ПРИМЕР ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ

Пока Сергей ждал Лену, убежавшую переодеваться, на город опустились мягкие вечерние сумерки. Из окон общежития доносился хриплый голос Высоцкого, убеждавшего слушателей в том, что лучше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал, в скверике напротив горланили во что-то игравшие мальчишки, а Сергей незаметно погрузился в воспоминания и увидел себя двенадцатилетним ершистым юнцом в самом начале лета 1965 года, того злосчастного года, когда внезапно умер его отец. Мать Сергея, Наталья Николаевна,, работала модельером дамской верхней одежды, и горячо сочувствовавшие ей сослуживцы уже месяц спустя наперебой твердили, что такая обаятельная женщина не имеет права в тридцать пять дет отказываться от личной жизни.

Отца похоронили в феврале, а перед майскими праздниками к ним в дом зачастил Феликс Васильевич Боголепов, доцент Финансово-экономического института. Доценту было под пятьдесят, и, сняв шляпу, он перед зеркалом с помощью расчески укладывал свой набриолиненные волосы таким замысловатым образом, что розоватая плешь почти не бросалась в глаза. Боголепов с достоинством называл себя небезызвестным к научных кругах специалистом по теории денежного обращения и кредита при социализме, не скупился на расходы, приносил цветы, вино, коробки конфет и почтительно целовал руки Натальи Николаевны, отчего та покрывалась красноармейским румянцем и лезла из кожи вон, чтобы угодить доценту, который постоянно подчеркивал, что мечтает обрести счастье в упоительном брачном союзе. А Сергей, по малолетству не понимавший очень простых вещей, люто возненавидел Боголепова и, стоило тому появиться на пороге, тотчас под любым предлогом куда-нибудь исчезал.

Жил Сергей в громадном, имевшем два фасада доме, один выходил на улицу Рубинштейна, а другой - на набережную Фонтанки. Некогда этот доходный, славный своим комфортом дом принадлежал графине Толстой, сдававшей квартиры внаем людям с незапятнанной репутацией, но за полвека от былой его славы осталось лишь название - "толстовский". Зато на чердаках и в подвалах сохранились и даже приумножились разные закоулки и тупики, издавна облюбованные дворовыми подростками для всяческих забав. Вот туда и приноровился ходить Сергей, понадеявшийся найти общий язык с ребятами, которых прежде сторонился. Эта попытка, однако, принесла ему только добавочные огорчения.

Верховодил двором толстый, неопрятный подонок па прозвищу Сало, существо, как выяснилось, злобное и коварное. Чтобы день-деньской без хлопот стучать костяшками домино, Сало обложил дворовых подростков данью - как он выражался, по трехе с рыла. Аккуратным плательщикам гарантировалось покровительство, непокорным - побои. Сам Сало редко занимался рукоприкладством, предпочитая более изощренный способ возмездия - строптивцев наказывали их же ровесники, подвластные его воле.

Раньше с Сергея не требовали денег: не чуждый осторожности, Сало, по-видимому, остерегался преследовать детей влиятельных родителей, а две новенькие - черная служебная и белая собственная - "волги" Холмогорова-старшего говорили сами за себя. Но вскоре, после того как осиротевший Сергей оказался беззащитен, к нему подкатили посланцы от Сала и затребовали дань. Сергей отказался платить и для начала получил пару оплеух. Затем три дня его не трогали, а на четвертый подкараулили во дворе и силой усадили на скамейку. Час был поздний, никто не мешал, и подручные Сала не спеша расправились с Сергеем: двое заломили ему руки за спину, а третий наотмашь бил по лицу и громко считал удары, ибо жертва была приговорена к тридцати "горячим". При первых ударах Сергей зажмурился и стиснул зубы, чтобы не закричать, а потом почти что отключился - голова дергалась, гудела и раскалывалась от боли, в глазах стоял красноватый туман, а из разбитого носа сочилась кровь, затруднявшая дыхание.

Вывел его из отключки чей-то спокойный голос: "За что тебя били? Не стесняйся, говори правду". Сергей приоткрыл заплывшие глаза и увидел над собой высокого мужчину, который теребил его за плечо. Во рту было полно крови, и Сергей сплюнул на землю. "Сволочи! - прошептал он разбитыми губами. - Сволочи проклятые!" - "Положим, это я и без тебя знаю, - сказал мужчина. - Еще бы, трое на одного. Что ты им сделал?" - "Ничего", - пробурчал Сергей. "Просто так не бьют, - резонно возразил мужчина. - Ну, признавайся". - "Из-за денег". "Ты что, брал у них в долг и не отдал?" - "Нет, они здесь, во дворе, собирают со всех дань одному жирному трутню, которого сами боятся как огня", - ответил Сергей. "О, новое проявление диктатуры пролетариата! - насмешливо присвистнул мужчина. - Ну как, очухался? Вставай, пойдем ко мне. Приведем тебя в порядок. Ты, по-моему, живешь в седьмом подъезде? Это у твоих родителей белая "волга" с полосатыми чехлами?.."

Мужчина помог Сергею подняться и привел к себе. Какая-то старушка отворила им дверь, взглянула на Сергея и запричитала: "Что деется?! Ма-а! Где же вы, Виктор Алексаныч, такого битого мальца-то подобрали? Кровищи на ем сколько!" "Здесь, во дворе, хулиганы на него напали, - ответил мужчина. - Помогите-ка нам, дорогая. Я, пожалуй, займусь молодым человеком, а вы тем временем приведите в божеский вид его одежду". - "А фулюганы-то? - полюбопытствовала старушка. - Неужто сами отвязались?" - "Я их слегка проучил. Двоих столкнул лбами, а третьему выдал такого леща, что надолго запомнит, - посмеиваясь, объяснил мужчина и, повернувшись к Сергею, добавил с притворной строгостью: Ты не вешай нос - до свадьбы заживет! Быстренько снимай джемпер, рубашку и брюки. Тебе просто повезло: соседка у меня - дама добрейшей души, она почистит и отпарит твою экипировку".

Мужчина отвел Сергея в ванную, дал чистое полотенце и свою пижамную куртку, а когда Сергей умылся, обработал его лицо сперва какой-то едкой жидкостью, а затем кремом и пудрой. Пока он трудился над ним, Сергей успел внимательно рассмотреть своего спасителя. Высокий и сероглазый шатен лет тридцати, одет с иголочки. Руки у него были очень красивые, с тонкими длинными пальцами, а улыбка удивительно приятная.

"Теперь совсем другое дело, - с удовлетворением заметил мужчина и протянул руку: - Будем знакомы - Виктор Александрович Вороновский". - "Холмогоров Сергей!" - "Кто твои родители?" - "Мама работает в Доме моделей на Невском, а отец... - Сергей запнулся. - Он умер зимой". - "Понятно, - протянул Вороновский.- Извини, не знал... Давай, Сережа, выпьем с тобой по чашке кофе. Да и рюмочка бенедиктина тебе совсем не повредит. Это легкий ликер, так сказать, для бодрости духа..."

Вороновский напоил его крепким кофе и рассказал о том, что он юрист, живет один и любит спорт. Точнее - книги и спорт. Книги помогают понять жизнь и обрести свое "я", а спорт укрепляет здоровье и, что крайне важно, позволяет защитить это самое "я". "Человек, дорогой Сережа, должен уметь многое, вдумчиво наставлял Виктор Александрович. - В жизни обстоятельства частенько складываются так, что волей-неволей приходится принимать бой, в том числе и рукопашный. Заруби себе на носу, что всегда лучше бить первым, нежели ждать, когда тебя ударят. И еще - надо уметь держать удары. Научишься этому - будешь в полном порядке. Кстати, если завтра вечером ты ничем не занят сходим на Зимний стадион. Там финал первенства города по борьбе самбо. Думаю, тебе это полезно..."

Поучительный разговор прервало появление старушки принесшей его вещи. Сергей поблагодарил ее и Виктора Александровича, на прощание выпил еще одну рюмку ликера и ушел домой в приподнятом настроении.

На следующий день Сергей вместе с Вороновским увлеченно наблюдал за ходом схваток на ковре Зимнего стадиона, а после вручения наград Виктор Александрович поздоровался с человеком в синем тренировочном костюме с гербом СССР на груди, отвел его в сторонку и сказал: "Паша, маленькая просьба. Возьми к себе парня, сделай из него человека". - "Вот этого? - Паша критически осмотрел Сергея с головы до ног, поморщился и спросил: - Тебе сколько четырнадцать?" - "Тринадцать", - соврал Сергей, зачем-то прибавив себе год. "Дела не будет. - Паша перевел взгляд на Вороновского. - Ты же знаешь, я беру новичков не старше десяти. Витя, мой цикл: три года всесторонней общефизической подготовки, еще три года специальных занятий и тогда - на ковер. Только так может получиться борец с приличным потенциалом". - "Паша, ты не понял. - Вороновский усмехнулся. - Я прошу сделать из него человека, а не чемпиона. Буду тебе обязан". - "Ладно, Витя, договорились! - Паша хлопнул Вороновского по плечу и уже на ходу бросил Сергею: - Придешь в сентябре. Запомни адресок..."

По дороге домой Вороновский подробно расспросил Сергея о Сале и день спустя жестоко проучил его. Сергей не присутствовал при этом, но весь толстовский дом гудел как улей, и каждый мальчишка с упоением рассказывал другим о столь выдающемся событии. Возвращаясь с работы, Вороновский подошел к столику, за которым доминошники забивали "козла", отвел Сало за угол, о чем-то спросил и в мгновение ока рывком перебросил через себя его стокилограммовую тушу. Затем повторил тот же прием, брезгливо вытер руки носовым платком и ушел. Сало отливали водой, и дней десять он не высовывал носа во двор. Больше всего Сергея тронуло то, что Виктор Александрович об этом поступке ни словом не обмолвился.

В июле Сергея отправили в пионерский лагерь на Карельском перешейке, а когда в августе он вернулся домой и первым делом побежал к Вороновскому, то уже не застал его - выяснилось, что Виктор Александрович куда-то переехал. Искать Вороновского через адресный стол он постеснялся, боясь показаться навязчивым.

Поздней осенью того же 1965 года его мать стала гражданкой Боголеповой, а доцент перебрался к ним в толстовский дом. Отношения между Сергеем и доцентом так и не наладились, им было неуютно под одной крышей. Прошло долгих пять лет, прежде чем они без сожалений расстались, - как только Сергей поступил в Инженерно-строительный институт, мать сухо, по-деловому предложила ему навсегда перебазироваться на Красную улицу, в пустующую холостяцкую комнату Боголепова.

После окончания института Сергею отдали отцовскую "волгу". Доцент был не в ладах с техникой и, судя по всему, посчитал, что сей широкий жест со всех точек зрения выглядит уместным и практичным. Как-никак Сергей уже взрослый, имеет водительские права и, кроме того, по закону может претендовать на часть наследственной массы, образовавшейся после смерти отца. А так и люди ничего плохого о них не скажут, и сам Сергей в обозримом будущем не предъявит к ним имущественных претензий.

Сергей отъездил на белой "волге" два года и чрезвычайно удачно сбыл ее небритому горцу, доставившему с Кавказа на Кузнечный рынок груз ранних помидоров. Взамен он купил новенькие "жигули" и обставил бывшую обитель Боголепова современной мебелью. Оставшиеся деньги он решил понемногу тратить на развлечения и покупку одежды, с тем чтобы растянуть их лет на пять-шесть, но они растаяли меньше чем за год.

А Вороновского Сергей увидел только через тринадцать лет, в июне нынешнего, 1978 года, причем случайно - ехал на машине по улице Салтыкова-Щедрина, от нечего делать заглянул в кинотеатр "Спартак" и у окошка кассы заметил знакомое лицо. "Добрый вечер, Виктор Александрович!" обрадованно воскликнул Сергей. Вороновский обернулся на зов и, чуть-чуть нахмурясь, вопросительно взглянул на него. "Не узнаете?" - "Постойте, постойте! - Ледяная настороженность в глазах Вороновского мигом растаяла. Неужели... вы - тот интеллигентный мальчик Сережа из толстовского дома?" - "Он самый!" - "Рад вас приветствовать! - Вороновский шагнул навстречу и по-отечески взял Сергея за плечи. - Сережа, как время летит - вы стали настоящим мужчиной, да еще каким!" - "Спасибо за комплимент! - Сергей засмеялся. - Где вы теперь живете?" - "Здесь, рядышком... Знаете ли, дорогой мой, мне пришла в голову блестящая мысль: давайте плюнем на этот фильм, пойдем ко мне и поужинаем тет-а-тет. Согласны?" - "Конечно! - заверил Сергей. - С большим удовольствием". - "Закуски у меня превосходные, и коньяк не из худших. - Вороновский взял его под руку и повел к выходу. - Выпьем за встречу." - "Я за рулем", - с оттенком сожаления произнес Сергей. "У вас своя машина? Прекрасно! А я предпочитаю такси, мне так удобнее... Кстати, машина не помеха моему предложению. Сейчас мы перегоним ее к американскому консульству, где она спокойненько переночует под охраной нашей доблестной милиции..."

Летом по выходным дням они вместе ездили за город, загорали, купались в Финском заливе, обедали в лучших ресторанах, а в первых числах августа Виктор Александрович заговорил об отпуске и особенно рекомендовал Сочи...

- Сережа! - окликнула его Лена.

Услышав свое имя, Сергей в мгновение ока перенесся из прошлого в настоящее, оглянулся и негромко присвистнул - девушка настолько преобразилась, что трудно было узнать. Ниспадавший широкими складками плащ из серебристой ткани и остроносые босоножки на шпильке придали ее и без того изящной фигурке особую легкость, умело наложенные тени на веках удлинили глаза, а светло-коралловая помада подчеркнула мягкие линии губ.

- Как я выгляжу? - Лена повернулась на одной ноге и в ожидании ответа затеребила краешек косынки.

- Бесподобно! - С церемонным поклоном Сергей отворил дверцу "жигулей" и, невольно подражая Вороновскому, произнес бархатным тоном: - Милости прошу!

В "Астории" им предоставили столик на двоих. Вышколенный официант принял заказ, быстро подал закуски, с еле слышным хлопком открыл шампанское и, наполнив бокалы, пожелал приятно провести вечер. Все было на должном уровне, поэтому Сергей сдержанно поблагодарил официанта, решив не поскупиться на чаевые. Он чувствовал себя как рыба в воде, чего нельзя было сказать о Лене. Первые полчаса ей казалось, что все сидевшие за столиками люди посмеиваются над нею, принимая за неотесанную деревенщину, невесть как попавшую в избранное общество. Откровенно говоря, многое здесь и впрямь было ей в диковину. Например, смокинг на чопорном метрдотеле, которого Лена с испуга приняла за посла иностранной державы, или миноги под маринадом - они были до того похожи на змей, что ее едва не стошнило.

Сергей, должно быть, догадался, что девушке не по себе, и пытался развлечь ее анекдотами про чукчу, но это не помогло - Лена принужденно улыбалась и не могла побороть скованности. Выручило ее шампанское - после второго бокала зажатость как рукой сняло. А когда заиграл оркестр и Сергей повел е+танцевать, стало совсем хорошо; во всяком случае, наплясалась она до упаду.

Из ресторана они вышли ровно в полночь.

- Какая красота! - Лена зачарованно смотрела на Исаакиевскую площадь, подернутую легкой дымкой. - Сказка!

- Пойдем ко мне? - предложил Сергей. Лена опустила глаза и, помешкав, дрогнувшим голосом пробормотала:

- Может быть, в другой раз?

- В другой так в другой, - согласился Сергей. - Тогда что, будем ловить такси? От меня попахивает спиртным, вряд ли стоит садиться за руль. В принципе я не против риска, но, сами понимаете...

- Конечно-конечно, - торопливо закивала головой Лена. - Проводите меня до метро.

- Нет возражений.

И, взявшись за руки, они пошли по улице Герцена к Невскому проспекту.

По дороге Сергей молчал. Насыщенный влагой ветер приятно холодил разгоряченное лицо, привнося в душу умиротворение. Приятно сознавать, что ты поступил по-мужски. Сказались уроки Вороновского, с презрением отзывавшегося о бульдозерной тактике в общении с женщинами. Разумеется, не следует церемониться с гетерами, их берут штурмом и натиском, поскольку у гетер важен только уровень обслуживания, сексуальный профессионализм, чем они должны владеть в совершенстве. Что же касается порядочных женщин, то, по мнению Виктора Александровича, каждая из них, будучи потенциальной матерью, подвластна древнейшему инстинкту гнездования, почти не свойственному современным мужчинам. За одно это женщинами надо дорожить окружать их вниманием, проявлять такт, относиться к ним с отменной учтивостью. А нашим, советским женщинам, кроме того, надо искренне сострадать. Смолоду они, бедные, даже не представляют себе, что их ждет впереди. Мало того, что им предстоит работать наравне с мужчинами, на них ляжет непомерная нагрузка - без конца выстаивать в очередях за продуктами, рожать и воспитывать детей, стирать, стряпать, прибираться и с быстротой молнии отнимать у мужей получку, прежде чем они ее пропьют или проиграют...

- Сережа, вы не обиделись? - неуверенно проговорила Лена, останавливаясь на мосту через Мойку. - Честное слово, я бы пошла к вам, если бы не девочки...

- Какие девочки? - не понял Сергей.

- Наши, из общежития... Они не уснут, пока я не расскажу про "Асторию". Они же собирали меня, отдали все лучшее. Босоножки дала Таня с мехфака, косынка Жени, моей новой соседки, плащ Фиры, подарок ее сестры из Израиля...

Сергей засмеялся и привлек Лену к себе. Она уткнулась лицом ему в грудь и спросила:

- Вы правда не в обиде? Честно-честно?

- Господи, какая же ты глупышка!

Дальше они шли обнявшись, а у входа в метро Сергей бережно поцеловал девушку, дал ей номер своего телефона и условился что она позвонит послезавтра.

5. БЕСЕДА О ЛАБИРИНТЕ

В воскресенье Сергей проснулся поздно, кое-как позавтракал и бесцельно прослонялся из угла в угол до половины третьего, когда подошла пора ехать к Вороновскому.

- Рад вас приветствовать, Сережа! - Вороновский встретил его безмятежной улыбкой.- Извините, я по-домашнему.

На нем был тончайший свитер светло-голубой расцветки и фирменные джинсы "Ли".

- За месяц, проведенный в милой моему сердцу черноморской здравнице, я, знаете ли, так привык к вашему обществу, что эти дни мне вас недоставало, признался Вороновский, жестом предлагая Сергею пройти в гостиную. Располагайтесь поудобнее, закуривайте и расскажите, что новенького в городе и в свете.

- Понимайте, Виктор Александрович, я...- сбивчиво начал Сергей. - К сожалению, я не достал деньги.

- Стоит ли расстраиваться из-за пустяков? Поверьте, это не самое страшное в нашей многотрудной жизни. Согласны?

- Лучше скажите сразу, что я должен сделать...

- Не спешите, дорогой мой, не спешите. Вы, надеюсь, располагаете временем?

Сергей кивнул.

- Превосходно! - Вороновский вновь озарился улыбкой. - Не далее как вчера один весьма достойный человек из числа моих доброжелателей подкинул мне гастрономический презент. Как вы относитесь к бутылочке "Камю" в сопровождении малосольной лососинки?

- Я за рулем.

- Невелика важность, - заметил Вороновский. - Доберетесь домой на такси, а ваш мустанг переночует под моими окнами. Мы же вдосталь насладимся дарами природы и потолкуем о наших с вами совместных целях и задачах.

Пока Вороновский накрывал стол, Сергей следил за его уверенными движениями и думал о том, что Виктор Александрович действительно необыкновенный человек. Вот кто умеет жить по-настоящему. Взять хотя бы его обстановку. Инкрустированный латунью и черепахой черный шкафчик с мраморной доской, на которой стоят старинные часы из позолоченной бронзы, две фигуры то ли греческих, то ли римских воинов на консольных подставках, беломраморная голова Аристотеля, картины на стенах - это ведь не случайное скопище дорогостоящих вещей. А запах? Сергей потянул носом. В гостиной пахло кожей, американскими сигаретами "Кент" и мужской туалетной водой "Кристиан Диор". Разве запах не характеризует хозяина дома?

- Интересуетесь живописью? - спросил Вороновский, проследив взгляд Сергея. - Здесь есть неплохие работы. Эта и эта - Клевер, та - Суходольский, за вашей спиной - Айвазовский, в углу - Маковский, а у двери - Бенуа. Но самые любимые - у меня в спальне. Там Левитан и Коровин.

Завершив приготовления, Вороновский сел за стол, произнес несколько шутливых тостов и, утолив голод, с удовольствием закурил.

- Побеседуем? - предложил он. Сергей кивнул и приготовился слушать.

- Почему для одних в тридцать лет жизнь - открытая книга, а для большинства и в шестьдесят - темный лес? Потому что мир преимущественно населен дураками. Так было во все времена, и так будет во веки веков. Дурак, дорогой Сережа, это вовсе не тот, кто не способен мыслить логически. Дураки бывают разные, и причины их дурацкого поведения тоже разные. Некоторых справедливо считают дураками исключительно вследствие их идеализма. Учтите, умный не тот, кто все понимает, а лишь тот, кто правильно живет. Жить надо так, чтобы твоя молодость и зрелость прошли во сто крат лучше, чем у остальных. Старость, заметьте, никого не привлекает. Доживем - хорошо, не доживем - плакать не станем. По поводу старости есть только одно здравое суждение: она должна быть обеспеченной. Что же нужно для того, чтобы до дна испить всю прелесть жизни? Деньги, много денег, очень много. Иначе умному лучше родиться на свет дураком. Дело в том, что дурак может быть счастлив и без денег, а умный - никогда. Дураки - идеальный материал для всевозможных посулов. Одни запросто удовлетворяются пылкими заверениями партии и правительства по части роста их материального благосостояния, правда в неком отдаленном будущем, а другие - даже тем бронзовым векселем, что их потомки будут жить в сытости и довольстве. Что самое удивительное: чем нереальнее обещания, тем крепче их дурацкая вера. Они же не задумываются о том, что обещания раздают им как раз те люди, которые уже сегодня имеют все в натуре, как говорится, полным рублем. Смешно, правда?

- Откуда взять деньги? - прямо спросил Сергей.

- Вопрос по существу. Дойдем и до этого, можете быть спокойны. А пока пропустим по рюмочке за то, что во многом мы оба смотрим на жизнь одинаково. Вороновский лукаво подмигнул и поднял свою рюмку. - Прозит!

Они выпили и закусили дольками лимона с сахаром.

- Каждый из нас входит в жизнь, как в лабиринт, - продолжал Вороновский. Заурядный человек блуждает там и наивно надеется найти выход, который якобы представляет собой путь к счастью, а может быть, и само счастье. Но это иллюзия на уровне детской сказочки, где Красная Шапочка победила Серого Волка. Выхода из лабиринта нет - таков порядок, предопределенный самой природой человека. И не следует ломать голову в поисках нити Ариадны. Зачем? Для умных лабиринт не испытание и, тем более, не наказание, а благо, превосходная среда обитания. Кстати, по преданиям древних греков. Лабиринт - дворец, построенный Дедалом для критского царя Мидаса. Улавливаете намек? Во дворцах можно жить по-царски, но для этого надо кое-что иметь. Некий универсальный ключик, открывающий волшебную дверь в царские чертоги. Ключик, как вы догадываетесь, должен быть не простым, а золотым. Вы спросили, где взять деньги. Для той жизни, о какой я говорил, не хватит любой зарплаты, будь ты хоть академиком или маршалом. Так что же прикажете делать?

Риторические вопросы в ответах не нуждаются, поэтому Сергей промолчал.

- Можно пойти в торговлю или в сферу обслуживания, иметь там приличный навар, можно заниматься коммерческим посредничеством, можно подыскать себе должность, где дают взятки, и так далее. Подобных способов много, но все они, дорогой Сережа, неизбежно сводятся к вульгарной уголовщине. Зарубите себе на носу: как только вы начнете причинять существенный вред государственным или общественным интересам, вся громоздкая махина карательного аппарата повернет жерла своих орудий в вашу сторону. Разумеется, противоправную деятельность могут засечь далеко не сразу, но, поверьте моему опыту, это вопрос времени. Вам дадут сколько-нибудь порезвиться, а потом возьмут в вилку. Что же получается? Снова тупик?

Поворот разговора пришелся Сергею по душе. Если Виктор Александрович загребает кучу денег и при этом не нарушает закона, то иметь с ним общее дело будет сплошным удовольствием!

- Вот теперь переходим к самому интересному.- Вороновский опять наполнил рюмки. - Скажите, Сережа, когда вы в последний раз перечитывали "Золотого теленка"?

- Кажется, года три назад.

- Что говорил Остап Бендер по поводу денежного обращения?

- Точно не скажу. - Сергей поморщился. Термин "денежное обращение" напомнил ему о существовании доцента Боголепова и не вызвал позитивных эмоций.

- Забыли, - с усмешкой отметил Вороновский. - Напрасно. Гениальная фраза. Остап сказал Шуре Балаганову следующее: "Раз в стране бродят кое-какие деньги, то должны же быть люди, у которых их много". Наряду с этой там приведена и другая бессмертная истина: "Все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем". А сейчас, дорогой мой, я намерен провести маленький психологический практикум. Если сопоставить обе истины, то каков вывод? Ну, смелее.

- Понятия не имею, - смущенно признался Сергей.

- Мне кажется, вы почему-то скромничаете. Впрочем, Бог с вами. Сегодня я добрый и не стану настаивать. Давайте-ка выпьем за то, чтобы вы впредь побыстрее ориентировались в обстановке. Прозит! - Выпив, Вороновский сделал два бутерброда с паюсной икрой и выжал на них дольку лимона.- Милости прошу!.. Не знаю, как вы, а я под такую закусочку пью с превеликим наслаждением. Кстати, это идеальные рюмки для коньяка. Терпеть не могу, когда коньяк глушат, как водку.

- Мне тоже нравится пить маленькими глотками, - поддержал Сергей, покручивая ножку высокой хрустальной рюмки, похожей на раскрывшуюся лилию.

- Вы человек со вкусом... - Вороновский съел бутерброд и вытер губы салфеткой. - Это одна из причин моей к вам симпатии и, соответственно, нашего нынешнего коллоквиума. Итак, есть люди богатые, но их денежки дурно пахнут. Иными словами, их капиталы не попадают под рубрику охраняемых законом прав и интересов наших сограждан. Улавливаете смысл? Если я, допустим, вхожу с ними в некую конфликтную ситуацию, то это - наше внутреннее дело. У государства, как вам известно, собственных забот по горло, и органы, занятые охраной правопорядка, в такого рода коллизии свой нос не суют. Я достаточно ясно выразился?

- Значит, вы - современный Остап Бендер?

- Сравнение, знаете ли, не вполне корректное, - с оттенком недовольства произнес Вороновский. - Остап был любителем, а я, с вашего разрешения, профессионал.

- Как же вы это делаете? - вырвалось у Сергея.

- По-разному, дорогой мой, я не люблю повторяться. Мой успех базируется на доскональном знании человеческой психологии, - поведал Вороновский. - Деньги удивительная штука. Когда их очень много, они изменяют стереотип поведения: помимо своей воли богатый становится ненасытным и во что бы то ни стало жаждет приумножить собственное достояние. Вот тогда, в поисках прибавочного продукта, он на узенькой дорожке нос к носу и нежданно-негаданно сталкивается со мной. Мы вежливо раскланиваемся, мило беседуем о том о сем, и он делится со мной богатством. Поплачет, покряхтит, но так или иначе смиряется с неизбежностью. Независимо от степени жадности деловые люди быстро понимают, что игра проиграна и лучше отдать часть, чем потерять целое. Вот, собственно, ответ на ваш вопрос. Что вас еще интересует, Сережа?

- Как вы подбираете объекты для атаки? Ведь богатей на каждом шагу не встречаются.

- Хороший вопрос. Нынешние толстосумы часто пренебрегают разумной маскировкой. Вспомните, как в сочинском "Интуристе" я обращал ваше внимание на некоторых субъектов, небрежно просаживавших за вечер годовую зарплату среднего служащего. Они и составляют мою клиентуру. А теперь ближе к делу. Сережа, мне нужен надежный помощник, и я решил предложить это амплуа вам. Если вас интересует, почему я остановил свой выбор на вашей кандидатуре, я охотно объясню. Вы честолюбивый молодой человек, отдающий себе отчет в том, что жизнь на медные деньги лишена смысла. В то же самое время вы обладаете авантюристической жилкой. Это я заметил и, как вы догадываетесь, оценил по достоинству. И, наконец, вы - культурный человек. Располагая свободными деньгами, вы скорее станете эпикурейцем, чем подонком или пропойцей. Итак, вы принимаете предложение?

Внимательно слушая Вороновского, Сергей все больше и больше проникался мыслью о тех блистательных перспективах, которые открывал перед ним его старший товарищ. Он не только без хлопот рассчитается с долгом, но, надо думать, будет иметь такую сумму денег, о какой даже не смел мечтать. Нельзя не отдать должное Виктору Александровичу: он действительно умница; с ним на пару не страшно сесть за самую крупную игру. Более умного человека Сергею встречать не приходилось, а может быть, и не придется. Поэтому Сергей без колебаний ответил:

- Я согласен. Виктор Александрович, в чем будут заключаться мои обязанности?

- Превосходно! - Вороновский улыбнулся. - Признаться, я не сомневался, что мы придем к соглашению. А по поводу обязанностей не тревожьтесь. Они будут не слишком обременительными. По мелочам я не работаю и выхожу на сцену не так уж часто. Но на днях, если все пойдет по плану верховного командования, нам... тут он трижды сплюнул через левое плечо, - нам предстоит один занятный блиц. В случае удачи вы мне ничего не должны и, кроме того, получите кое-что на карманные расходы. Понятно?

- Не совсем, - робко возразил Сергей. - Хотелось бы подробнее узнать, что именно...

- Сережа, у меня есть правила, которых вам впредь надлежит придерживаться, - наставительно произнес Вороновский. - Я привык ставить задачу непосредственно перед операцией, когда ясно, что она состоится Учтите на будущее: я деликатный человек и не намерен изображать отца-командира, однако требую от вас безусловного подчинения при подготовке и проведении любой работы.

- Простите меня, Виктор Александрович. Я не думал, что вы...

- Все в порядке, дорогой мой. Просто-напросто всему свое время. А теперь выпьем по последней за то, чтобы наше содружество оказалось успешным! - Лицо Вороновского стало суровым, а серые глаза сузились. - Кроме ума, дальновидности и профессионального мастерства, успех любого дела зависит от множества факторов, не поддающихся предварительному учету. Я никогда не полагаюсь на авось, но, честно говоря, боюсь невезения, как деревенские старухи боятся огня. Иной раз случается, что какой-нибудь пустяк напрочь опровергает детально разработанный замысел. Так поднимем рюмки за то, чтобы нас не покидала трезвость мышления и чтобы нам всегда сопутствовала удача!..

На прощание Вороновский для чего-то взял у Сергея его маленькую фотокарточку, про запас хранившуюся в бумажнике, и любезно проводил до дверей.

6. ВВОДНЫЙ ИНСТРУКТАЖ

Три дня спустя Вороновский позвонил Сергею и поручил ему явиться на улицу Петра Лаврова послезавтра, в пятницу, ровно к девяти ноль-ноль.

- Договоритесь с начальством о том, что в пятницу и в понедельник вы не выйдете на работу, - сухо пояснил он. - Возьмите с собой портфель с электробритвой, зубной щеткой и прочими мелочами, нужными для трехдневной увеселительной поездки за город, и с полным баком бензина приезжайте ко мне. Вопросы есть?

Вопросов не было. На следующее утро Сергей оформил отгулы за работу на овощной базе, куда инженерный персонал треста силком выводили осенью то в вечернюю, то в ночную смену, а ближе к концу дня отпросился со службы, чтобы подготовить "жигули" к дальней дороге.

В пятницу Сергей подъехал к дому Вороновского на несколько минут раньше назначенного времени и, выходя из машины, ощутил легкое головокружение. У него посасывало под ложечкой, а во рту было сухо, как в пустыне. Что это: страх или реакция на первую утреннюю сигарету после беспокойно проведенной ночи? Так не годится, решил он, надо взять себя в руки, быть мужчиной. Достав портфель, он запер машину, поднялся по лестнице и по привычке дважды нажал на кнопку звонка.

- Рад вас приветствовать, Сережа! - сказал Вороновский, впуская его в квартиру. - Снимайте плащ и проходите.

В гостиной у стола сидел милицейский капитан со скуластым лицом и узкими монголоидными глазами, в которых, как показалось Сергею, сквозила неприязнь.

- Знакомьтесь... Впрочем, с этим лучше повременить. - Вороновский посмотрел на капитана, и тот чуть-чуть опустил припухшие веки. - Садитесь, молодой человек. Поскольку сегодня ваш, скажем так, дебют, во избежание недоразумений я представлю вас друг другу в строгом соответствии с легендой. Итак, на период операции вы превращаетесь в инспектора Управления уголовного розыска города Ленинграда лейтенанта милиции Назарова Николая Николаевича. Вот ваше служебное удостоверение.

Вороновский взял со стола и вручил Сергею красную книжечку с Государственным гербом СССР. Сергей раскрыл ее и увидел написанный писарским почерком текст, подпись с завитушками и собственное фото с мастичной печатью.

- Не сомневайтесь, лейтенант, документ отработан по всем правилам типографско-канцелярского искусства - заверил Вороновский. - А теперь будьте любезны положить его в нагрудный карман и держать ушки на макушке. Сидящий супротив вас капитан - ваш непосредственный начальник, старший инспектор Управления уголовного розыска Павел Андреевич Винокуров. Прошу любить и жаловать!

Капитан не шелохнулся, если не считать того, что его губы слегка раздвинулись, обнажив неровный ряд зубов из нержавеющей стали.

- Несколько слов об обстоятельствах операции, - продолжал Вороновский. Капитан в курсе дела, но ему тоже не повредит лишний раз выслушать меня. Итак, недавно в наш гостеприимный город из южных краев прибыл один субъект, который вознамерился приобрести золото в монетах и слитках. Свет не без добрых людей, поэтому золотоискатель попал в поле моего зрения и, таким образом, стал нашим клиентом. Позавчера я предъявил ему товар, и после продолжительных переговоров мы сошлись в цене. Как водится в подобных случаях, он приходил смотреть товар без денег. Сделка состоится сегодня в одиннадцать часов утра. Попрошу вас, лейтенант, взглянуть сюда...

Вороновский положил перед Сергеем расчерченный лист бумаги, а капитан придвинул свой стул поближе.

- Это план района, где будут разворачиваться события. Вот улица Максима Горького, вот Ситный рынок, здесь - кинотеатр "Великан", а здесь - Веденская. Вам знаком этот район?

- Вполне, - подтвердил Сергей.

- Не позднее половины одиннадцатого вы вместе с капитаном подъедете вот сюда и именно здесь оставите ваши "жигули". Затем порознь подходите к дому, обозначенному на плане цифрой один, и осматриваетесь на местности. Если, по мнению капитана, на Шипке все спокойно, он снимает фуражку и заходит в средний подъезд дома, обозначенного цифрой два. А наш молодой и красивый лейтенант проходит вот сюда и останавливается, поглядывая вдоль улицы только в направлении своего движения. Оборачиваться и вертеть головой категорически запрещается: где-то поблизости будет прохаживаться наш клиент, которого не следует пугать. - Вороновский усмехнулся. - Ровно в одиннадцать я подъеду на такси и остановлюсь здесь, у цифры три. Водитель выйдет из машины, поднимет капот и начнет возиться с электропроводкой. Для сведения: таксист - свой парень, но об операции, разумеется, не осведомлен. В это время клиент подойдет к машине, откроет заднюю дверцу, сядет рядом со мной и передаст мне деньги. Они в банковской упаковке. Для пробы я наугад вскрываю две-три пачки, убеждаюсь, что это не "кукла", и передаю клиенту товар. Все перечисленные действия займут не более двух минут. В течение этого промежутка времени клиент будет при деле и вряд ли станет пялить глаза на улицу. Поэтому, как только он сядет в машину, вы оба подходите к неработающему газетному киоску, обозначенному цифрой четыре, и занимаете исходную позицию. Когда же водитель захлопнет капот, вы подбегаете к такси и открываете обе правые дверцы. Лейтенант открывает переднюю, садится рядом с водителем и произносит два магических слова: "Уголовный розыск!" Лейтенант, вопросы есть?

- Виктор Александрович, а что будет дальше? - Сергей проглотил слюну.

- Дальше, дорогой мой, инициатива полностью переходит в руки капитана. Вороновский потер подбородок. - Не исключено, что мы будем импровизировать...

- Делай то, что я прикажу, - вмешался капитан. - Все выполнять в точности, без промедления. Что должен иметь при себе, знаешь?

- Подожди, я еще не дошел до этого, - остановил его Вороновский. - Если все произойдет по плану, у него будет только одно самостоятельное действие в конце операции. Я за него спокоен - он хороший парень, не трус.

- Поглядим, - проворчал капитан.

- Когда капитан закончит обработку клиента, вы, лейтенант, поможете ему найти выход. Естественно, в самом прямом смысле. Клиента нужно будет вывести на улицу. Убедившись в том, что он отбыл на все четыре стороны, вы спокойно идете к "жигулям". Мы оба подойдем к вам минут через десять-пятнадцать. Если почему-либо мы задержимся, поезжайте на Петра Лаврова и ждите напротив моего дома. Задача ясна?

- Конечно, - ответил Сергей.

- Теперь буквально пару слов об аварийной ситуации - Вороновский нахмурился. - Если капитану что-то не понравится и он не снимет фуражку, вы оба порознь возвращаетесь к машине и немедленно едете сюда. Но так, чтобы не притащить за собой хвост. В этом случае операция отменяется, я на такси проеду мимо места встречи и сразу же возвращаюсь домой. Вопросы есть?

Капитан ладонью пригладил редкий ежик полуседых волос и почесал макушку.

- О чем задумался? - быстро спросил Вороновский.

- Виктор Алексаныч, а клиент не того? - Капитан покрутил указательным пальцем.

- Гарантии, разумеется, не дам, но на динамо не похоже, - ответил Вороновский. - Староват он для этого... Тем не менее ты внимательно осмотрись.

- А то нет! - обиженно отозвался капитан.

- Давайте закругляться. - Вороновский повернулся к Сергею.- Прошу вас очистить карманы от лишних вещей. Это на всякий случай, мало ли что может быть. Оставьте при себе расческу, носовой платок, сигареты, спички, водительские права и документы на машину. Кстати, права и документы на машину по прибытии на место спрячьте под сиденьем мустанга. Лейтенанту милиции Назарову они ни к чему. Взамен вы получаете от меня вот эти фирменные бланки, бывший в употреблении блокнотик и шариковую ручку нарицательной стоимостью тридцать пять копеек. Деталь мелкая, но существенная: в милиции служат люди скромные, непритязательные, ибо там скверно платят.

Сергей выложил на стол свои вещи, отобрал то, что ему разрешили взять с собой, и разложил по карманам.

Они успели выпить по чашке крепкого кофе и выкурить по сигарете, прежде чем Вороновский встал и заявил:

- Товарищи офицеры, пора. Такси подъедет сюда в десять тридцать, но мне еще надо привести себя в надлежащий вид. Напоследок сверим часы. На моих девять сорок семь.

Капитан перевел стрелки своих часов и бросил Сергею:

- Назаров, за мной. Не дрейфь, держи хвост пистолетом!

- Надеюсь, ты не забыл мою фамилию? - спросил Вороновский у капитана.

- Можешь не проверять.

- В работе с клиентом сверх меры не пережимай. Понял? - С этими словами Вороновский закрыл за ними дверь.

7. РАЗГОН

Оставив машину именно там, где велел Вороновский, они медленно двинулись к пункту номер один. Капитан шел впереди, а Сергей отставал метров на десять. Приблизившись к заданной точке, капитан осмотрелся, постоял в раздумье, а потом, не глядя на Сергея, снял фуражку и скрылся в подъезде. Сергей прошел мимо и остановился у доски с объявлениями. Ощутив озноб, он плотно застегнул плащ и подумал: чем бы себя занять? Вначале он смотрел на серое небо, плотно обложенное низкими облаками, а затем принялся разглядывать редких прохожих. Вприпрыжку рядом с ним пробежали три школьницы с косичками, следом за ними проковыляла старушка с кошелкой, а минуту спустя Сергея разом бросило в жар навстречу шел пожилой бронзоволицый старик в черной тюбетейке и в стеганом ватном халате, пристально смотревший на него ввалившимися, настороженными глазами. Клиент?! Сергей непроизвольно съежился, отвернулся и сделал вид, будто чрезвычайно увлечен многокрасочным плакатом, призывавшим население осваивать профессию водителя троллейбуса. Восточный человек подошел ближе, остановился рядом и словно ждал какого-то сигнала. Слыша за спиной астматическое дыхание старика, Сергей не выдержал и уставился на него. Изрытое оспинами лицо и немигающий взгляд обладателя тюбетейки парализовали его волю.

- Мечеть... как пройти? - прокаркал старик. Сергей не сразу сообразил, что нужно восточному человеку.

- Пройдете направо, потом налево, а дальше прямо по Максима Горького. Дойдете до Кировского проспекта, а там совсем рядом, - одним духом выпалил он.

Восточный человек давно свернул за угол, а Сергей по-прежнему стоял ни жив ни мертв. По спине пробегали капли пота, а в голове крутилась только одна мысль - как бы незаметно уйти и больше никогда в жизни не встречаться ни с капитаном милиции Винокуровым, ни с Виктором Александровичем Вороновским!

Он однако, услышал скрип тормозов и краем глаза заметил, как таксист поднял капот, а в машину юркнул приземистый толстячок в громадной серой кепке. Но воспринял он это отстраненно, потому что все, о чем говорил на инструктаже Вороновский, начисто вылетело из головы. Из заторможенного состояния его вывел резкий толчок в спину и окрик вполголоса:

- Назаров, зевать будешь потом!

Сергей догнал капитана у газетного киоска и стал рядом.

- Приготовиться! - скомандовал капитан и при звуке захлопнувшегося капота подтолкнул Сергея вперед. - Пошел!

Они одновременно подбежали к такси, рванули дверцы и ввалились в салон. Сунув под нос Водителю милицейское удостоверение, Сергей во весь голос закричал:

- Уголовный розыск!

В эти секунды он делал все точно по плану, потому что действовал вместе с капитаном и не успел испугаться, но, оказавшись в машине, вновь оторопел. Липкая волна холода начала подниматься из желудка и подступила к горлу, но тут его приободрил торжествующий говорок капитана:

- А-а, старый знакомый! Давненько я тебя пасу, Морозли, да ты все выкручивался... А это что за тип с тобой? Поделец?

- Пастаронний я! - заверещал зажатый между Вороновским и капитаном золотозубый толстяк в кепке. - Савсэм пастаронний! Никого в этом городэ нэ знаю!

- Никого не знаешь? - ехидно переспросил капитан. - Бедненький! Какого же хрена ты терся рядышком с Морозли? А?

- Сэл в такси, думал, подвэзут, - переводя дух, ответил толстяк. Нэмножко заблудился.

- Заблудился? Ай-яй-яй! Ну, не дрейфь, сейчас мы поможем тебе выйти на честную дорогу! - Капитан повернулся к таксисту: - Товарищ водитель, быстро подвезите нас к служебному входу кинотеатра "Великан". А ты, Назаров, зафиксируй установочные данные товарища водителя.

Пока Сергей записывал в блокнот фамилию, имя, отчество, год рождения, место работы, номер машины, служебный телефон и домашний адрес водителя, такси подъехало к "Великану" и остановилось справа от главного входа.

- Выходите! - приказал капитан, выбравшись наружу, и сразу же спросил у золотозубого: - Это ты бросил?

- Я ничэго нэ бросил! - Пергаментное лицо золотозубого посерело. - У мэня ничэго нэ был!

- Да ну? - Капитан нагнулся, поднял лежавшую у толстяка под ногами хозяйственную сумку и присвистнул от восторга. - Ого! Назаров, глянь-ка... Он на миг приоткрыл сумку так, что ни Сергей, ни водитель ничего не смогли разглядеть. - Уло-ов! Курочка снесла яичко! И не простое...

- Клянус, я ничэго нэ бросил! - жалобно верещал золотозубый. - Пастаронний я!

- А у тебя что? - Капитан выхватил у Вороновского старенький кожаный саквояж, заглянул внутрь и показал содержимое Сергею - там ровными рядами лежали разноцветные пачки денег. - Ну, Морозли, наконец-то ты спекся!.. Товарищ водитель, вы свободны. Когда понадобится, вас вызовут. Назаров, забирай ихние вещички, пошли...

Таксист уехал, а они вчетвером поднялись по широкой лестнице и остановились перед закрытой дверью. Капитан подергал за ручку и нажал на кнопку звонка. Минуты три-четыре никто не появлялся, а затем дверь приоткрылась, и Сергей увидел невысокую женщину в накинутой на плечи куртке. Капитан шагнул вперед, раскрыл свое удостоверение и представился:

- Старший инспектор угрозыска капитан Винокуров! Кто вы?

- Дежурный администратор.

- Директор или заместитель на месте?

- Директор в кинопрокате, а заместитель еще не подошел, будет ближе к середине дня, - объяснила женщина. - А что вы хотели?

- На полчаса нужна свободная комната для оперативной работы, - сказал капитан.

- Пройдемте в кабинет директора,- предложила женщина. - Это на втором этаже.

Она проводила их наверх и спросила:

- Я больше не нужна?

- Идите, работайте, - отпустил ее капитан. Кабинет директора был просторным, насквозь прокуренным и изрядно обшарпанным - портьеры пестрели пятнами, обивка мебели прохудилась, а обои выгорели и отслаивались от стен.

- Морозли, становись в угол. Не так - лицом к стене! - Капитан повысил голос.

Вороновский беспрекословно выполнил его требование.

Капитан подошел к столу, снял телефонную трубку и набрал номер:

- Товарищ подполковник?.. Докладывает капитан Винокуров! Произвели задержание валютчика Морозли, находимся в кинотеатре "Великан"... Точно! Улики налицо, есть свидетель... Пришлите "газик" с конвоем... Добро!.. Минут через двадцать?.. Ага... У меня все!

Золотозубый пошатнулся и едва не упал. Сергей успел подхватить его под мышки и усадил на стул.

Капитан прищурился, положил трубку и пальцем поманил золотозубого к себе.

- Документы на стол! - рявкнул капитан, буравя его глазами. - Живо, не рассусоливать!

Золотозубый тяжело поднялся, достал паспорт и затараторил:

- Таварыш капитан! Частный слово, я савсэм пастаронний! Мой младший дочка мэдучилиш наступил, я эму палто хатэл винэсти. Такси сэл, унивэрмаг хатэл эхат...

- Гражданин начальник, мужик тебе дело говорит, - вмешался Вороновский.- Я его в первый раз вижу.

- Заткнись! - взревел капитан. Его лицо налилось кровью, а на лбу набухла жила. - В последний раз говорю: замри мордой к стене!.. Назаров, давай оформлять этого!

Сергей присел у стола и достал бланк объяснения.

- Фамилия, имя и отчество? - спросил капитан, листая паспорт золотозубого.

- Мамэдов Мамэд Фатулла-оглы,

- Год и место рождения?

- 1915, Баку родылся.

- Где проживаешь?

- Город Кыровабад, улица Озан, 24.

- Квартира?

- Какой квартыра? - удивленно спросил золотозубый.

- Не придуривайся! - Капитан сжал кулаки и свирепо наморщил лоб. - Честно отвечай, не то я из тебя паровоз сделаю! Называй номер квартиры!

- Нэт у мэня квартыра, - испуганно промямлил золотозубый. - Собствэнный дом живу.

- Так... Значит, ты домовладелец? Ну-ну... Кем и где работаешь?

- Продмаг работаю, старший продавэц мясной атдэл.

- А как у тебя с образованием?

- Пят класс.

- Ясненько! - подытожил капитан, распираемый злобой. - Стало быть, ты спец по мясу! Признавайся, гад, что привело тебя в наш город? Колбаски захотелось?

- Отпуск у мэня... Хатэл Лэнинград пасматрэт, гэроичэский блокад интэрэсоваться...

- Тоже мне, юный следопыт! - презрительно бросил капитан. - О чем сговаривался с Морозли?

- Какой Морозли? - Золотозубый замахал руками. - Нэ знаю никакой Морозли!

- Вот с этим деятелем о чем говорил? - Капитан указал на стоявшего в углу Вороновского. - Купить или продать ничего не предлагал? Например, золото или валюту?

- Какой валют?! Я палто дочка ищу.

- Ладно... - Капитан почесал макушку. - Назаров, пиши. Значит, так... По существу заданных мне вопросов показываю следующее... Двоеточие... Будучи в госотпуске, прибыл в Ленинград с целью отдыха и покупки дамского пальто для дочери... Точка... 15 сентября 1978 года утром вышел на прогулку и в одиннадцать часов две минуты подошел к легковому таксомотору, государственные номерные знаки ЛЕГ 27-74, где сидел неизвестный мне пассажир... Точка. Успеваешь за мной?.. Попросил подвезти до универмага, в котором торгуют дамской верхней одеждой, и, получив согласие пассажира, сел в машину... Точка... Неизвестный гражданин со мной разговоров на посторонние темы не заводил И каких-либо сделок с золотом и валютой не предлагал... Точка... Прежде чем машина тронулась с места, я был задержан сотрудниками Управления уголовного розыска города Ленинграда для выяснения личности... Точка... Записал?

- Так точно, Павел Андреевич! - бодро отрапортовал Сергей.

- Давай сюда... - Капитан внимательно прочитал текст и посмотрел на золотозубого. - На, Мамедов, ознакомься и распишись.

Золотозубый достал из кармана очки, снял свою кепку и начал читать, неслышно пришептывая губами. Сергей заметил, что его лысая голова была сплошь покрыта бисеринками пота.

- Возьми ручку и напиши: "С моих слов записано верно. Мною прочитано". А ниже распишись, - приказал капитан, быстро заполняя какой-то бланк. - И еще распишись вот здесь. Это обязательство, что ты в двадцать четыре часа уберешься из Ленинграда.

Золотозубый покорно подписал и этот бланк.

- Эй ты, сука в ботах! - сквозь зубы проговорил капитан, вплотную приблизившись к золотозубому. - Я нутром чую, что ты неспроста терся с Морозли, но, на твое счастье, доказательств твоей преступной с ним связи у нас с Назаровым нету. Катись-ка ты отсюда колбаской и моли своего Аллаха, чтобы больше не попадаться мне на глаза!.. Назаров, будь другом, сходи встреть "газик" и заодно покажи мяснику, где выход...

Спускаясь по лестнице рядом с косившимся на него золотозубым, Сергей спросил:

- Вам в какую сторону ехать?

- Палто дочка хачу купит, - вздрогнув, буркнул тот.

- Тогда пройдете метров триста и там, на углу, увидите автобусную остановку.

На улице золотозубый с неожиданной для его возраста и комплекции прытью пустился наутек. Сергей сделал вид, что завязывает шнурок у ботинка, и заметил, как золотозубый, озираясь, сел в такси и укатил в сторону проспекта Добролюбова.

Порядок! - констатировал Сергей и направился к своей машине. Интересно, сколько же денег в саквояже? Навскидку там никак не меньше пятидесяти пачек, а быть может, и все шестьдесят. Большинство сторублевками, отдававшими легкой рыжинкой, сколько-то пятидесяток с характерной для них зеленью, но на глаза попадались и сиреневые пачки двадцатипятирублевок. А розовеньких десяток, которые ни с чем не спутаешь, там вроде бы не было. Значит, всего там окажется от двухсот тысяч до полумиллиона... Вот это да!

В машине Сергей закурил сигарету, почему-то показавшуюся ему кислой, и прождал ровно десять минут, прежде чем увидел Вороновского и капитана.

- Ну, Назаров, трогай! - Капитан с довольным видом развалился на заднем сиденье и хлопнул Сергея по плечу. - Поздравляю с боевым крещением!

8. РАЗБОР ПОЛЕТОВ

В квартире Вороновского капитан первым делом надолго уединился в туалете, после чего в прихожей сменил милицейскую форму на цивильный наряд, состоявший из кургузого пиджака и мятых, едва прикрывавших лодыжки брюк. Войдя в гостиную и получив от Вороновского две банковские пачки двадцатипятирублевых купюр, он глуповато хихикнул, потер ладонь о ладонь и умильным тоном проговорил:

- Виктор Алексаныч, полезно бы того... малость причаститься. Назаров, ты как?

- Мы оба очень спешим, - хмурясь, ответил Вороновский. - Дать тебе стакан водки?

- Лучше бы красненького.

- Крепленых вин я не употребляю, - отрезал Вороновский.

- Тогда этого... как его? - Капитан почесал затылок. - Зелененький такой, густой, клейкий...

- Шартрез? - Вороновский отвернулся от капитана, пряча усмешку. - Сколько тебе налить?

- Граммчиков полтораста в самый цвет.

- Чем закусишь? - Вороновский открыл бар и доверху наполнил ликером большой бокал венецианского стекла. - Соленым огурцом?

- Не... - Капитан достал из кармана ириску "Тузик" и зашуршал оберткой. Закуска завсегда наготове!

- На, причащайся. - Вороновский поставил перед ним бокал. - Пей на здоровье!

- Чтоб им, гадам, сгинуть в одночасье! - Капитан сдвинул брови к переносице, сделал глубокий вдох и залпом опорожнил бокал. - У-ух...

После ухода капитана Вороновский вскрыл пачку сторублевок, отсчитал три тысячи, молча положил их перед Сергеем и, убрав остальные деньги в саквояж, ушел в спальню. Вернувшись, он сел рядом с Сергеем, закурил и поинтересовался:

- Надеюсь, вы не в претензии на размер гонорара?

- Что вы, Виктор Александрович! - Сергей приложил руку к сердцу.

Он действительно был вполне удовлетворен полученной суммой, которая, с учетом погашения долга Вороновскому, составляла добрую половину стоимости новых "жигулей". Кроме того, по справедливости его роль в операции была несравненно проще, чем у капитана отмеченного пятью тысячами и развеселившегося как бобик, только что обглодавший сахарную косточку

- Превосходно! - заметил Вороновский. - Видите ли, Сережа, я неуклонно придерживаюсь основного принципа социализма "от каждого по способностям, каждому по труду" и провожу его в жизнь куда строже, нежели наше государство. Ведь не секрет, что вокруг полным-полно бездельников, регулярно посещающих службу и занятых, говоря словами Антона Павловича Чехова, казнокрадством, за которое не судят. Самое примечательное, что все с этим смирились, признали свершившимся фактом.

- Где же выход? - спросил Сергей.

- Дорогой мой, вы неисправимы! - Вороновский негромко засмеялся. - Упорно не желаете следовать моей философской концепции относительно смысла жизни... Зачем искать выход из лабиринта, если нам привольно живется? Пусть другие ломают свои головы!.. Мы, однако, заговорились, а нам предстоит дальняя дорога. Докурю, соберу портфель, и тронемся в путь, взяв курс на Ригу. Задача ясна?

- Что мы там будем делать?

- После удачной операции я всегда на два-три дня меняю климат. К тому же в Риге у меня должен состояться один разговор с дальним прицелом, а телефон, увы, не служит идеальным средством связи между деловыми людьми. Не все мои партнеры обладают умом и культурой, позволяющими беседовать в эзоповском стиле. Уловили смысл?

Сергей кивнул.

- Прекрасно! - Вороновский аккуратно потушил окурок. - Дайте мне десять минут на сборы, и, как говаривали герои гражданской войны, "по коням!"...

Четверть часа спустя, делая левый поворот с улицы Чайковского на набережную Фонтанки, Сергей обратился к Вороновскому:

- Виктор Александрович, можно задать вопрос?

- Милости прошу.

- Как вы сумели вычислить золотозубого толстяка?

- Элементарно. Психологический рисунок поведения нашего клиента был очевиден - при всей своей ограниченности он, по-моему, отнюдь не впервые занимается скупкой золота и знает, что почем. Как только вы задержали нас в такси, он мгновенно сообразил, что его финансы поют романсы и уплывают в несусветную даль. Зачем же ему плыть вслед за ними? Признай клиент своими золото или деньги, он бы спикировал в тюремную камеру лет на десять-пятнадцать. Кстати, за валютные преступления предусмотрена и смертная казнь... Его лепет про пальто для дочери смахивал на бред сивой кобылы, и всамделишные работники угрозыска его никогда бы не выпустили из рук. Словом, наша задача сводилась к созданию правдоподобной обстановки задержания, что и было сделано капитаном при вашем участии.

- Капитан все провел на пять с плюсом, - отметил Сергей. - Прямо как настоящий милиционер.

- Дело он знает. Пятнадцать лет отслужил в милиции и был изгнан оттуда за превышение власти.

- Значит, наш капитан раньше был реальным капитаном?

- Нет, старшим лейтенантом. В капитаны его произвел ваш покорный слуга! Вороновский иронически поклонился. - Сережа, вы даже не вообразите, как он был счастлив... Теперь я подумываю, что пора бы, с учетом выслуги лет, повысить его в звании до майора. Достать новые погоны - не проблема, чистый вкладыш для удостоверения тоже найдется, так что к лету ждите потехи!

- Кем он, интересно, работает?

- Начальником караула вневедомственной охраны на каком-то заводе. Мне удобно, что он сутки дежурит, а трое - свободен.

- Почему вы заранее предупредили, чтобы он сверх меры не пережимал клиента? - не унимался Сергей. - Раз того требовалось напугать, то для чего же было осаживать капитана?

- Вопрос по существу,- признал Вороновский. - Видите ли, Сережа, капитан у нас не без странностей. Он отличается от нормальных людей бешеной, поистине патологической ненавистью к богатым, в особенности к спекулянтам. Дай ему волю и ручной пулемет он без выходных и перерывов на обед стрелял бы по спекулянтам направо и налево... Пусть наш сегодняшний клиент турок турком, но переигрывать не следовало. В каждой искусственной ситуации ее правдоподобие находится в прямой зависимости от чувства меры у исполнителей... Что вас еще интересует? Задавайте вопросы без всякого стеснения, это на пользу дела.

- Что, по-вашему, означает "сука в ботах"?

- Должно быть, метафора... - Вороновский пожал плечами. - Если хотите знать, дорогой мой, наш капитан - просто-напросто животное. Временами меня коробит от его амикошонства. Но приходится терпеть, потому что он нужен, а опытного ассистента не так легко найти.

- Я не совсем понял, отчего толстяк так испугался, когда капитан пригрозил сделать его паровозом? Что это означало?

- Клиент задрожал именно потому, что, в отличие от вас, понял угрозу, добродушно пояснил Вороновский. - На жаргоне уголовников паровозом называют первого обвиняемого в групповом преступлении. А мера ответственности главаря во всех отношениях больше, в том числе и по приговору суда.

- Виктор Александрович, с какой целью вы поручали капитану внимательно изучить обстановку на Петроградской стороне?

- Часто бывает так, что охотник становится дичью. Поэтому я твердо придерживаюсь мудрой римской пословицы "Пусть консулы будут бдительны". В этих целях капитан, подобно полузащитникам в футболе, выполнял двойную нагрузку заботился об охране своих ворот и в то же время поразил ворота противника. Как вы думаете, зачем он вошел в подъезд, когда снял фуражку?

- Понятия не имею.

- Там на лестничной площадке между вторым и третьим этажами есть эркер, откуда великолепно просматривается вся округа.

- А где вы добыли клиента?

- Его подкинул мне один невероятно забавный старикан. Он отчаянно скучает и периодически подбрасывает мне клиентуру, что позволяет ему в преддверии восьмидесятилетнего юбилея ощущать себя полноценным мужчиной. Старикан, разумеется, не альтруист, его доля за услуги по подготовке операции составляет половину взноса клиента.

- Кто этот энергичный долгожитель?

- Не обижайтесь, Сережа, этого я вам не скажу. Старикан - это легенда!.. В свое время я дал ему слово, что нигде и никогда не назову его имени. Я, знаете ли, в известной мере старомоден и поэтому остаюсь хозяином своего слова...

Сергей немного сконфузился и замолчал. В это время они проезжали по Московскому проспекту неподалеку от Благодатного переулка, и Сергей вспомнил о Лене. Прошло пять дней, а она так и не позвонила. Почему?.. Может быть, потеряла листок с номером его телефона? Или что-то помешало ей позвонить? Что?

- Дела делами, но мы совместим полезное с приятным, - нарушил молчание Вороновский. - Завтра побродим по старому городу, полюбуемся его красотами, заглянем в Думский собор на концерт органной музыки, отведем там душу. А в воскресенье съездим в Юрмалу, подышим воздухом, насыщенным йодом и отрицательно заряженными ионами, после чего всласть пображничаем в добром ресторанчике "Юрас Перла". Все расходы, разумеется, за мой счет. Такая культурная программа, надеюсь, вас устроит?

- Не то слово!

У памятника героям блокады Ленинграда автомобильная толчея наконец разрядилась, и Сергей, облегченно вздохнув, нажал на акселератор, но на выезде из города их неожиданно остановили у контрольно-пропускного пункта.

- Инспектор ГАИ лейтенант Татаринцев! - представился подошедший к "жигулям" плотный крепыш с обветренным лицом. - Проверка документов.

Сергей растерялся и суетливо зашарил по карманам.

- Куда следуете, Сергей Константинович? - спросил инспектор, взяв у него техталон и водительское удостоверение.

- В Ригу, на субботу и воскресенье, - с дрожью в голосе ответил Сергей.

- Счастливого пути! - Инспектор вернул документы и вежливо взял под козырек. - На трассе не превышайте скорость и соблюдайте правила дорожного движения.

Сергей рывком тронул машину с места и быстро разогнался.

"Чего этот парень всполошился? - думал инспектор ГАИ, глядя вслед машине. - Видать, чего-то у них там не в порядке. Без причины народ нас не пугается... Зря я не проверил у него тормоза!"

9. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ

После возвращения Сергея из Риги прошла неделя, за ней другая, а Лена все не звонила. "Под лежачий камень вода не течет!" - сказал он себе и ранним утром в субботу отправился в Благодатный переулок, чтобы отыскать девушку. Фамилию Лены он помнил лишь приблизительно, как производную от мужского имени, начинавшегося с буквы "м" (Михайлова?.. Митрофанова? Мелентьева? Маркова? Макарова?.. - столько вариантов, что черт ногу сломит!), из-за чего постеснялся наводить справки у дежурных на входе, не говоря уж о коменданте. Пришлось устроить наблюдательный пункт, припарковав "жигули" напротив подъезда общежития, и терпеливо ждать, спасаясь от скуки с помощью радиопрограммы "Маяк".

Шел час за часом, Лена не появлялась, и к концу дня у Сергея упало настроение. Не придали бодрости ни ароматный кофе из термоса, ни предусмотрительно захваченные из дому бутерброды с югославской ветчиной, внутри нарастала обида. Не на Лену - насильно мил не будешь, какие к ней претензии? - а на себя самого: чего ради он ни с того ни с сего вообразил, будто дело в шляпе?..

Лена позвонила к нему на работу в понедельник.

- Сережа, здравствуйте! Узнаете меня?

- Леночка? Куда вы пропали?

- Раньше я никак не могла позвонить. Нас всем курсом с бухты-барахты послали в совхоз, убирать морковку. Сперва говорили - на неделю, а вышло - на три. Вы на меня очень сердитесь?

- Что вы! - воскликнул Сергей. - Как бы поскорее увидеть вас? Встретимся сегодня?

- Сережа, я тоже очень-очень соскучилась. Честное слово! - виноватым тоном произнесла Лена. - Я ведь звоню с вокзала... До полуночи буду отмываться, стирать, гладить. Может быть, завтра?

- В котором часу?

- Когда хотите.

- По такому случаю я досрочно вырвусь с работы и ровно в час дня буду под вашими окнами. Ладно?

- До завтра!..

Они начали встречаться и проводили вдвоем все свободное время. Во вторник Сергей без устали катал Лену на машине по самым красивым местам Карельского перешейка, в среду, снова улизнув с работы, сводил ее в Эрмитаж, в четверг - в Русский музей, а в пятницу перед вечером, когда только-только зажглись уличные фонари, привез на набережную Мойки.

- Ты когда-нибудь бывала здесь? - спросил Сергей, выходя из машины.

- Нет.

Лена подошла к парапету и стала рядом с Сергеем.

- Перед тобой Новая Голландия, - с чувством гордости объявил Сергей.- Мое любимое место... Тебе здесь нравится?

- Не торопи, дай осмотреться, - попросила Лена, зябко поеживаясь от сырости. - Почему его так назвали?

- Кругом вода. Это остров в форме треугольника, в основании у него Мойка, а по бокам каналы - Крюков и Круштейна. Свое название Новая Голландия получила еще при Петре Первом.

Ничего красивого, а тем более замечательного, как показалось Лене, здесь не было. Берег острова порос жухлой травой и полого спускался к воде, а высокая кирпичная ограда была ничем не примечательной, если не считать уродливых сторожевых будок, около которых, притопывая, чтобы согреться, взад-вперед прохаживались нахохлившиеся от холода охранники в синих шинелях.

- Больно мрачное сооружение, - с сомнением протянула она, рассматривая коричнево-красный фасад Новой Голландии.

- Оно очень старое, - объяснил Сергей. - Хочешь, прогуляемся вокруг Голландии?

Обнявшись, они медленно пошли по набережной в сторону Пряжки. Тонкий ледок, сковавший лужи, гулко похрустывал под ногами.

- Слева от нас Головин сад, когда-то носивший имя Демидова, вот то красивое здание - созданный архитектором Бове особняк великого князя Алексея Александровича, брата императора Александра Третьего.

- Откуда ты все это знаешь? - удивилась Лена.

- Архитектуру я изучал в институте, кое-что вычитал из книг.

- Вот видишь, у тебя отличная профессия, - заметила Лена. - Только ты почему-то избегаешь разговоров о твоей работе...

Сергей досадливо поморщился. Какой смысл рассказывать Лене о том, как он почти три года ишачил сперва мастером, а позднее прорабом на стройке, где вечно чего-то недоставало - то столярки, то бетона с раствором, то облицовочной плитки или унитазов, где можно было кое-как закрыть наряды рабочим лишь путем приписок и где трудяги и лентяи получали практически одинаковые гроши из-за навязшей в зубах уравниловки? Повсюду один и тот же бардак, разукрашенный лозунгами, социалистическими обязательствами и встречными планами, от которых с души воротит. Впрочем, в эту дребедень давным-давно никто не вникает, всем все обрыдло. Он, Сергей, поначалу рыпался, искал правду, но ему быстренько вправили мозги. И когда сверху спустили указание внедрять на производстве научную организацию труда, Сергей перешел в проектно-сметную группу на разработку сетевых графиков. Работенка непыльная, платят больше, а ответственности никакой. Где-то, кажется у Гюго, ему встретилось меткое выражение - "причесывать гриву бронзовому коню". У нас полстраны загружено этим, зато нет безработицы. Вслух это, понятно, не обсуждается, срабатывает у людей инстинкт самосохранения или, как выражается Вороновский, генетически перешедший от отцов к детям эффект поротой задницы.

- Как впечатление? - спросил Сергей, когда они шли вдоль Крюкова канала у здания Второго морского экипажа. - Понравилась Голландия?

- Не знаю, что сказать, - смущенно призналась Лена. - Когда ты говорил, что это твое любимое место, я ожидала увидеть что-то особенное...

- Пойми, Новая Голландия создает настроение, - перебил Сергей. - За это ее любили Достоевский и Блок... Правда, впервые я забрел сюда в мае, когда зазеленели тополя.

- Брр, от воды тянет жутким холодом, прямо-таки могильным.

- Поедем ко мне?

- Поехали! - радостно согласилась Лена. - А то я вся покрылась мурашками.

Сергей бережно усадил ее в машину, и через пять минут они уже вошли в его комнату.

- Вот мое логово, - сказал он, включая свет.

- Как у тебя уютно!

- Обычная стоянка холостого служащего, - небрежно бросил Сергей. Девятнадцать квадратных метров жилой площади в малонаселенной коммунальной квартире.

- Зачем ты так? - недоуменно спросила Лена. - Честное слово, мне здесь очень-очень нравится.

- Все познается в сравнении, - философски заметил Сергей и включил магнитофон с записью "Рапсодии в стиле блюз" Гершвина. - После общежития любое мало-мальски сносное жилье выглядит райской обителью.

- Какая у тебя замечательная библиотека!

- Ничего особенного. - Сергей махнул рукой. - Подписные издания классиков, доставшиеся от отца, и десятка три книг по истории архитектуры и искусства, которые я купил на трудовые доходы... Я держу курс на кухню и займусь чаем, а ты полюбуйся б+-мовскими силуэтами. Они действительно замечательные.

- Как ты их назвал?

- Б+-мовские... - Сергей подвел Лену к стене, где были развешены рисунки. Некогда жила-была в Петербурге художница Елизавета Б+-м, ученица Крамского, мастерски рисовавшая силуэты и получившая за них золотую медаль на Всемирной выставке в Париже. Они попались мне на глаза в букинистическом магазине. Я не удержался от соблазна, купил их, вставил в рамки, и вот...

Чай помог Лене согреться, а остальное довершил Сергей, чьи горячие руки сняли с нее одежду. Девушка растворилась в доселе неведомом ей блаженстве и не заметила, как пролетела ночь, а за ней и весь следующий день. С короткими перерывами они исступленно, без устали ласкали друг друга, Лена изо всех сил цеплялась за плечи Сергея и сквозь стоны, в сладостной горячке повторяла одни и те же слова: "Боже, как я люблю тебя!"

10. КЕБАБ С ЛАВАШЕМ

Пылким объяснениям в любви, как и вообще любым высокопарным словесам, Сергей издавна не придавал значения, а точнее говоря, относился к ним с изрядной долей скепсиса. Что повлияло на него - круто замешенная на лжи действительность или его застарелая неприязнь к картинным поступкам и выспренним фразам? Скорее всего, и то и другое. Но факт остается фактом Леной он дорожил так, как никем прежде. Мало того, что Сергей постоянно хотел ощущать ее присутствие, донельзя тяготился одиночеством в те редкие дни, когда они не встречались, и, упиваясь ее гибким, податливым телом, напрочь забывал обо всем на свете, ему с первых же дней их близости начало казаться, что он несет ответственность за Лену, призван оберегать ее от превратностей жизни.

Непривычно суровые холода заставили людей раньше времени перейти на зимнюю одежду. Как только Сергей увидел клочковатую нейлоновую шубу, которую Лена, по ее признанию, третий год донашивала после того, как та исправно служила ее мамочке целую пятилетку, у него возникло желание подарить ей что-то по-настоящему красивое и теплое. Помог случай - его сослуживица предложила новенькую канадскую дубленку, причем дешево, всего за пятьсот пятьдесят рублей. Божеская цена объяснялась не филантропией, а сугубо практическими соображениями: дубленка была подросткового, сорок четвертого размера.

Сперва Лена отказывалась, ссылаясь на непомерную дороговизну подарка. Цветы, духи, перчатки - это да, это в порядке вещей. А дубленка - это слишком. Но после примерки перед зеркалом глаза Лены так засветились, что Сергею не составило особого труда уговорить ее. За дубленкой последовала совпадавшая с ней по цвету шапка-ушанка из ондатры, а за шапкой - австрийские сапожки на меху и светло-бежевый свитер из Франции, нежный, пушистый, с модным широким воротом, известным под названием "хомут".

Все в общей сложности обошлось Сергею в тысячу с гаком, но этот расход ничуть не обескуражил его. Правильно говорил Вороновский: деньги для того и существуют, чтобы тратить их с удовольствием!

За те полтора месяца, что прошли после их возвращения из Риги, они ни разу не виделись. Правда, Виктор Александрович эпизодически расспрашивал Сергея по телефону про житье-бытье, но встретиться не предлагал.

В Риге Вороновский оставался дружелюбным, словоохотливым, зато на обратном пути в Ленинград ушел в себя и, кроме нескольких ничего не значивших реплик, за восемь часов не проронил ни слова. Сергей же готов был провалиться сквозь землю, сознавая, что не оправдал оказанного ему доверия. Позднее это ощущение сгладилось. Ну и что из того, что ему не светит дорасти до Вороновского? Бесспорно, Виктор Александрович умнейший, разносторонне одаренный человек, однако, как ни крути, сфера приложения его выдающихся способностей крайне сомнительна. Хочет он потрошить нашпигованных деньгами ублюдков - это его личное дело, а Сергей ему не помощник. Деньги, разумеется, великая сила, но и помимо них, слава Богу, есть кое-какой смысл в жизни.

Еще месяц спустя - произошло это в субботу, 16 декабря, - Лена и Сергей днем отправились в Гостиный двор и купили ему финский костюм-тройку цвета маренго, а ей кожаные перчатки на байковой подкладке. Выйдя с покупками на Садовую, они, по предложению Сергея, решили обмыть обновки в ресторане. Невзирая на сравнительно ранний час - было только половина второго, - перед "Метрополем" уже выстроилась очередь.

- Сережка, знаешь, что мне пришло в голову? - быстро заговорила Лена. Зайдем в кулинарию Елисеевского гастронома, возьмем какую-нибудь вкуснятину и поедем к тебе. Вот увидишь, дома лучше, чем в "Метрополе".

- Нет, гулять так гулять! - не согласился Сергей. - На "Метрополе" свет клином не сошелся. Идем в "Баку".

- А если и там очередь?

- Вряд ли.

- Почему ты так думаешь?

- Имею на то веские основания,- многозначительно усмехнулся он.

- А все-таки?

- В "Баку" цены покруче.

- И охота тебе понапрасну выбрасывать деньги?

- Я же сказал: гулять так гулять! - Сергей притворно нахмурил брови. - В конце концов, кто ты и кто я? Я - офицер запаса, тогда как ты всего-навсего рядовой необученный. А в уставе армии Израиля есть о-очень важный параграф: солдат не имеет права давать советы своему офицеру! Намотала на ус?

В ответ Лена звонко рассмеялась и ни мгновение прижалась головой к его плечу.

По подземному переходу они прошли на противоположную сторону Невского проспекта и вскоре убедились, что Сергей не ошибся в своих предположениях. А когда он, поддерживая Лену под руку, вошел в зал, его тотчас окликнули. Обернувшись на зов, Сергей увидел Вороновского, сидевшего рядом с какой-то женщиной и призывно помахивавшего рукой.

- Сережа, милости прошу! - обрадованно воскликнул Вороновский, выходя им навстречу из-за стола. - Смею надеяться, вы не откажетесь разделить компанию?

Пока их знакомили друг с другом, Лена во все глаза смотрела на Вороновского. Гордая посадка крупной, породистой головы, прямой взгляд серых глаз, окруженных еле наметившимися морщинками, безупречный покрой дорогого костюма, белая сорочка с тонкой черной полоской, со вкусом подобранный галстук из натурального шелка и, главным образом, не показное радушие, проявленное этим отменно вежливым человеком, сразу же произвели на нее сильное впечатление. Спутница Вороновского, носившая претенциозное имя Алиса, понравилась Лене гораздо меньше - высокая, сухопарая, с копной иссиня-черных волос, алебастровой белизны лицом и с броской, крупноразмерной бижутерией, она улыбалась как-то заученно, принужденно, словно делая одолжение.

- Рад вас приветствовать за столом, где нас ждут гастрономические наслаждения! - заявил Вороновский, как только все расселись по местам. Сейчас мы, как говаривали в старину, закатим пир горой!

- Хорошо бы, - скептически заметил Сергей, оглядывая парадно сервированный стол, на котором не было ничего съестного. - Хочется знать, чем же нас будут потчевать?

- Точно не скажу, потому что и сам не знаю, - с обворожительной улыбкой ответил Вороновский. - Важно другое - нынче на здешней кухне главенствует один из моих доброжелателей, а опыт подсказывает мне, что и достойный муж лицом в грязь не ударит...

Не прошло и минуты, как два сноровистых официанта водрузили на стол огромное мельхиоровое блюдо с овальной крышкой, откупорили пять бутылок розового вина, расставили тарелки с лавашем и подали каждому из гостей по соуснику, наполненному густой темно-коричневой жидкостью, которой ни Лена, ни Сергей прежде в глаза не видали.

- Приступим? - Вороновский приподнял крышку.- О-о, фантастический кебаб!

На блюде в окружении нарезанного кольцами лука и мелко порубленной зелени возвышалась горка подрумянившегося на шампурах мяса, над которым поднимался парок с острым, возбуждавшим аппетит запахом.

- Харч богов! - заключил Вороновский. - Но нам не обойтись без техминимума. Еда эта простецкая, народная, ножи и вилки не понадобятся. Пока я буду обучать наших дам, вы, Сережа, разливайте вино... Итак, берем лаваш, в просторечии именуемый портянкой, а затем священнодействуем, про себя твердя подобающие заклинания...

Он щедро посыпал блин лаваша луком и зеленью, уложил посредине колбаску горячего кебаба, свернул все наподобие рулета, аккуратно, не уронив ни капли, с торца залил внутрь струйку коричневой жидкости, оказавшейся гранатовым экстрактом, и, вновь озарившись улыбкой, протянул заготовку Лене точно таким же жестом, каким преподносят цветок.

- Сударыня, милости прошу!

Столь же артистично Вороновский поухаживал за Алисой, а Сергей приготовил кебаб с лавашем самостоятельно, капнув соус на скатерть.

- За приятное знакомство! - Вороновский поднял бокал. - Прозит!

Попробовав соблазнительное кушанье, Лена пришла в восторг.

- Объедение! - воскликнула она. - В жизни не ела ничего вкуснее!.. Сережка, тебе понравилось?

- Не то слово! - пробурчал он с полным ртом.

- Виктор, ты кудесник! - поддержала Алиса.

- Кудесник не я, а Аршак, под чьим мудрым руководством готовилась эта благодать, - возразил жующий Вороновский.

А дальше, перемежая рассказ забавными грузинскими тостами, он поведал о том, как в деловых поездках исколесил весь Кавказ, как перепробовал самые разнообразные яства тамошней кухни и методом проб и ошибок наконец установил, что наиболее вкусными оказались хинкали и кебаб с лавашем в захудалой, похожей на дровяной сарай, насквозь продымленной забегаловке на Авлабаре, в армянском уголке Тбилиси.

- Хинкали? - переспросила Лена. - Что это такое?

- Говоря упрощенно, большие пельмени, - с готовностью пояснил Вороновский. - Настоящие хинкали тоже едят исключительно руками, потому что их нельзя прокалывать - внутри, кроме мяса, еще и бульон. Каким образом он туда попадает - для меня столь же недоступная тайна, как и устройство конфет-подушечек с мягкой начинкой... Для удобства едоков хинкали делают с пипочкой, специально предназначенной для захвата пальцами. Будет случай, я вас непременно угощу ими... Сережа, каким вы находите вино "Кемширин"?

- Блеск! - похвалил Сергей, в очередной раз пригубив бокал.

- В отличие от водки, друг мой, здесь предпочтительнее обратный порядок, порекомендовал ему Вороновский. - Сперва кладешь в рот еду, а уж затем запиваешь вином...

За неспешным разговором горка мяса заметно поубавилась, а когда на блюде осталось лишь несколько кусков, к столу неслышно подошел остролицый мужчина лет пятидесяти, в белом халате, надетом на голое тело, и в высоком поварском колпаке.

- Какие замечания по кухне? - гортанным голосом спросил он.

- Аршак, дорогой, о чем ты говоришь?! - Вороновский встал и крепко пожал ему руку. - Могу я попросить тебя хоть ненадолго присесть к нам?

- Не проси, Виктор Александрович, не могу, - с поклоном отказался шеф-повар.

- Тогда позволь выпить за тебя... - Вороновский взял бутылку вина и наполнил чистый бокал, вовремя поданный предусмотрительным официантом. Поверь, Аршак, я оценил и "Кемширин", и "Наршараб".

- Интересно, что ты скажешь про осетрину на вертеле? - Польщенный похвалой шеф-повар опустил глаза. - Для вас я отобрал самые сочные куски.

- Виктор Александрович, пощадите! - взмолилась Лена.- Куда столько, мы же лопнем. И вы, Аршак... как вас по отчеству?

- Самсонович, - быстро подсказал Вороновский.

- Аршак Самсонович, сжальтесь! - Лена обратилась за помощью к Алисе: Скажите им...

- Виктор, на меня, пожалуйста, не рассчитывай. - вступила в разговор Алиса.

- На меня тоже, - присоединился к ним Сергей. - Вот если бы у меня был еще один желудок...

- Как же так? - На лице шеф-повара отразилось разочарование. - Я же от души...

- Аршак, для нас, мужчин, слово дам - закон, - перебил его Вороновский. Не все сразу, отложим осетрину на будущее.

- Сегодня у нас шербет, приготовленный по маминому рецепту. - Шеф-повар застеснялся, как будто ненароком допустил неловкость.- Попробуете?

- Попробуем... - Вороновский взялся за свой бокал. - Аршак, за тебя, за твое чистое сердце!

Шеф-повар насупился и, смущенно покашливая в кулак, сказал с неожиданной серьезностью:

- За все тосты, которые произносились до меня, и за Виктора Александровича как за большого человека, который спас мне жизнь!..

Лена проводила взглядом удалившегося шеф-повара и спросила у Вороновского:

- Вы в самом деле спасли ему жизнь?

- Видите ли, Лена, кавказские люди склонны к преувеличениям, - с мягкой улыбкой ответил Вороновский. - Однажды мой совет в какой-то мере помог Аршаку выстоять, сохранить честь, а у горцев честь ценится дороже жизни.

- Как же вы это сделали? - От любопытства Лена подалась вперед. -Расскажите.

- Поставил поведение в экстремальной ситуации, подсказал верный ход... Не обессудьте, пускаться в подробности не могу, профессиональная этика запрещает. Священники, врачи и юристы обязаны хранить доверенные им тайны... Не хотите ли помыть руки, пока накрывают сладкий стол?

Вороновский проводил Алису и Лену до дамской комнаты, а по возвращении сказал Сергею:

- Вам повезло, вы отыскали аленький цветочек. В Елене море обаяния и, самое удивительное, нет ровным счетом ничего ширпотребовского. Улавливаете, что я имею в виду?.. Она напомнила мне пушкинскую Татьяну. Признайтесь, Елена пишет вам письма?

- Чего нет, того нет! - рассмеялся Сергей.

- Значит, еще напишет. Помяните мое слово... Да, чуть не позабыл: Сережа, в ближайшие дни нам предстоит увлекательная операция. Ваш мустанг на ходу?

- На приколе, в гараже у знакомых... - замялся Сергей. - Морозы не спадают, а аккумулятор у меня староват, не тянет стартер при низких температурах.

- Это я так спросил, для сведения. Учтите, на сей раз операция обещает быть еще результативнее. Кстати, понадобится ваша паспортная фотография, имейте ее при себе... А вот и наши дамы! - Вороновский почтительно встал, жестом предложив Сергею последовать его примеру. - Милости прошу!

На прибранном столе, словно по мановению волшебной палочки, тотчас появились блюдо с заварными пирожными, кувшин с шербетом и маленькие чашечки с кофе по-турецки.

- Какая вкуснятина! - заявила Лена, отведав шербет. - А запах! С ума сойти!

- Аршак в своем репертуаре... - Вороновский попробовал кофе, остался доволен и спросил: - Лена, вы бывали в Таллине?

- Нет. А что?

- Пока вы чистили перышки, мы с Сережей кое-что придумали. Если вы согласитесь, всей компанией отпразднуем Новый год в столице Эстонии. Тронемся в путь числа двадцать девятого, а вернемся в Ленинград утром третьего января. - Вороновский перевел взгляд с Лены на Алису. - Элис, у тебя, надеюсь, нет возражений?

- Виктор! - проворковала Алиса и нежно провела пальцами по его руке.

- Как здорово! - обрадовалась Лена. - Представляешь, Сережка, как все наши девочки будут мне завидовать!

- Превосходно! - подытожил Вороновский, игнорируя недоуменный взгляд Сергея. - Завтра же я позабочусь о том, чтобы нам создали все условия для отдыха и развлечений...

Чтобы побыстрее добраться до Красной улицы, Лена и Сергей на углу Садовой и Невского сели в "пятый" троллейбус. Сняв перчатки, Лена подышала на озябшие пальцы.

- Какой интересный человек Виктор Александрович, - сказала она. - Только он гораздо старше тебя. Что у вас общего?

- Как тебе сказать?.. - не сразу отозвался Сергей, ушедший в свои мысли. Для добрых отношений у взрослых людей нет возрастных барьеров.

- Все же сколько ему лет?

- Сорок два.

- Ты давно знаком с ним?

- Тринадцать лет... - И Сергей рассказал ей о толстовском доме, о смерти отца, о появлении доцента Боголепова, о Сале и о первом знакомстве с Виктором Александровичем, по понятной причине умолчав лишь о том, к чему это привело. Лена слушала его затаив дыхание и признала поведение Вороновского выше всяческих похвал.

Сергей воздержался от комментариев, потому что весь последний час мучительно колебался между "да" и "нет". С одной стороны, ему претило участие в трюках Вороновского, а с другой - подмывало желание пополнить убывавшую на глазах кассу. После сегодняшних покупок от тех трех тысяч остались, в сущности, жалкие крохи - пять сторублевок и какая-то мелочь. Если их экономно расходовать, то еще месяц-полтора он продержится, а дальше что? Надо думать, Вороновский не зря обронил, что эта операция будет результативнее прошлой... Ладно, будь что будет! Еще разок он, Сергей, вынужденно макнется в дерьмо, и баста!

11. ПЛАН

- Перейдем к делу, - предложил Вороновский, отодвигая недопитую чашку кофе.

Сергей достал сигарету из лежавшей на столе пачки "Кента", закурил и приготовился слушать.

Утром Вороновский позвонил ему на работу и пригласил к себе ровно к двадцати часам. По его тону Сергей догадался, что предстоит деловой разговор. Поэтому он нисколько не удивился, увидев в гостиной капитана. Как и в прошлый раз, перед разгоном, тот был хмур и неприветлив.

- Я начну издалека и изложу все по порядку, - сказал Вороновский. - В 1976 году власти предержащие подцепили на крючок и приговорили к длительному сроку лишения свободы некоего Семена Ефимовича Тартаковского, промышлявшего скупкой и продажей валюты. По проверенным данным, на следствии и в суде гражданин Тартаковский красноречием не блистал, признался только в том, что не имело смысла отрицать, и, таким образом, сумел сохранить свой надежно припрятанный капитал. Из того же авторитетного источника мне известно, что его супруга, Мария Сигизмундовна, не так давно приняла довольно-таки опрометчивое решение. Понадеявшись на то, что две бомбы в одну и ту же воронку не падают, она изъяла ценности Тартаковского у верных хранителей и в настоящее время держит их дома. Проживает Мария Сигизмундовна в двухкомнатной отдельной квартире на улице Скороходова, в гордом одиночестве, ибо Всевышний не соизволил послать ей деток. Злые языки утверждают, что в добрачный период Мария Сигизмундовна злоупотребляла абортами, но это, скажем так, ее личное дело. Ценности хранятся в тайнике, месторасположение которого знает не только их хозяйка, но и ваш покорный слуга. Предметов там мало, но если Мария Сигизмундовна станет нашей клиенткой, ее взнос будет внушительным. Полагаю, примерно вдвое больше, чем у клиента из солнечного Азербайджана.

- Виктор Александрович, как ты мыслишь разобраться с этой бабой? заговорил капитан.

- Путем обыска и выемки.

- Под видом возобновления уголовного дела Тартаковского по вновь открывшимся обстоятельствам? - Капитан скривился, тем самым выказав сомнение.

- Ни в коем случае. Здесь надо действовать тоньше, бить наверняка. Я долго изучал обстановку и, кажется, нашел оптимальный вариант. У Тартаковской есть близкая подруга Рогова, чей муж месяц назад взят под стражу. Я аккуратненько навел справки и выяснил, что с ним занимается какой-то майор Судаков из Следственного управления города. Поэтому мы нагрянем к Тартаковской как к возможной хранительнице ценностей Рогова. Естественно, с постановлением на обыск и выемку, вынесенным майором Судаковым. Вопросы есть?

- Прокола не будет? - все еще сомневался капитан.

- Надеюсь, все пройдет благополучно. - Какой ей резон молчать, коли она не хранит чужое барахло? - Капитан прищурился.

- Разведет еще тот базар, когда мы заявимся к ней с понятыми!

- Не все ли равно, что она будет говорить нам? - возразил Вороновский. Важно, чтобы она впоследствии не обратилась с жалобой в Следственное управление или в прокуратуру. А я знаю, что Тартаковская жаловаться не станет.

- Почему?

- Ты, капитан, недоучитываешь того, кто она такая, - терпеливо объяснил Вороновский. - Наша будущая клиентка давно не девочка и знает порядки. Роговских ценностей у нее наверняка нет, в этом смысле ей нечего бояться. Но когда мы с тобой обнаружим тайник и предъявим его содержимое, она глазом не моргнет и откажется от вещей, чтобы не навредить своему ненаглядному Семену...

- Держи карман шире! - съязвил капитан.

- Я опираюсь не только на здравый смысл, но и на надежную информацию, твердо сказал Вороновский. - Попавших в руки милиции ценностей все равно не вернешь, а неприятностей можно набраться, как говорят, под завязку. У нас же закон что дышло...

- Поглядим. - Капитан недоверчиво усмехнулся.

- Итак, я пунктирно наметил общую картину, а теперь перехожу непосредственно к деталям операции. Постановление у меня есть, обыск произведем через четыре дня - 25 декабря, в понедельник. - Вороновский достал из папки лист бумаги и придвинул его к капитану. - Вот план ее квартиры. Здесь прихожая, слева кухня, справа места общего пользования, а здесь дверь в проходную комнату. По плану вопросов нет?.. Поехали дальше. Наши роли распределяются следующим образом: ты, капитан, будешь старшим группы, я твоим подчиненным, а Сергей - понятым. Второго понятого возьмем в квартире напротив. Там проживают одинокая старушенция и вдова средних лет с взрослым сыном, в данное время проходящим срочную службу в армии. В воскресенье вдова, работающая проводником на Октябрьской железной дороге, отбывает в рейс и явится домой только во вторник, так что старушенция будет одна.

- А если она умотает в кино? - спросил капитан.

- Зимой она вообще не выходит на улицу. Надеюсь, ты знаешь, что такое "божий одуванчик"?

- Угу, - буркнул капитан.

- На всякий случай двумя этажами выше есть еще одна старушенция, но нам предпочтительнее первая, - усмехнулся Вороновский. - Она дряхлее и вдобавок хорошо известна клиентке... Ты еще не забыл, как производится обыск?

- Обижаешь.

- Работать будем в обычной манере, чтобы не вызвать подозрений. Протокол оформишь ты, как старший группы, но помни: изымается только содержимое тайника. Все остальное включается в опись, однако выемке не подлежит. Нам это не нужно. - Вороновский повернулся к Сергею: - Вы - понятой, то есть совершенно посторонний человек, в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса привлеченный органами милиции для выполнения гражданского долга. На время операции вы превратитесь в Станислава Николаевича Ильина, тоже 1953 года рождения, тоже русского, тоже военнообязанного, тоже холостого, но проживающего на Гражданке и работающего в тресте инженерных изысканий. Паспортная фотография при вас?.. Давайте ее сюда. Хорошо. Нас вы, естественно, не знаете и знать не можете - вы случайно проходили мимо дома Тартаковской и согласились помочь в ответ на нашу просьбу. Пока все понятно, товарищ понятой?

Сергей кивнул головой.

- А теперь о самом главном, - продолжал Вороновский, не сводя глаз с Сергея. - Во время обыска Тартаковская должна постоянно находиться на кухне, ни с кем не разговаривать по телефону, словом, вести себя так, чтобы не мешать нашей работе. Кому-то нужно быть подле нее, поэтому я поручаю это вам. Держитесь непринужденно, будьте с нею вежливы, но лишнего не болтайте. Клиентка, по моим сведениям, особа весьма общительная, так что скучать вам, надеюсь, не придется. Запомните, на время операции я - инспектор уголовного розыска Потапов Василий Васильевич, а он... - Вороновский указал на капитана, - по-прежнему Павел Андреевич Винокуров. Задача ясна?

- Вполне, - заверил Сергей.

- Превосходно!.. Тогда вы оба свободны, а в понедельник жду вас ровно в семнадцать тридцать. - Вороновский встал и дал им понять, что можно расходиться.

- Виктор Александрович, а ты уверен, что в понедельник вечером эта баба будет сидеть дома? - спросил уже в прихожей капитан, снимая с вешалки видавшую виды цигейковую ушанку с матерчатым верхом.

- Это - моя забота, - отчеканил Вороновский.

12. ОБЫСК И ВЫЕМКА

В понедельник Сергей явился к Вороновскому одновременно с капитаном, получил паспорт на имя Ильина и с интересом уткнулся в свежий номер журнала "Америка", пока капитан переодевался в милицейскую форму. Сергей почти не волновался, поскольку дело предстояло простое, а его роль сводилась к наблюдению за действиями других. Единственное, что его отчасти тревожило, - не окажется ли причитающийся ему гонорар слишком низким? Виктор Александрович неоднократно подчеркивал, что платит "по труду", а он не из тех, кто бросает слова на ветер.

Они вышли из дому около шести, и пока удалось поймать такси, Сергей промерз буквально до костей. Ну и зима, такой, пожалуй, не припомнишь! - думал он по дороге на Петроградскую сторону. Ехали молча; у "Ленфильма" Вороновский попросил остановить машину, расплатился с водителем и жестом велел им выходить.

- Здесь близко, - объяснил он, поднимая воротник старенького демисезонного пальто. - Таксист - лишняя пара глаз. Лучше чуточку поработать ногами, чем искушать судьбу...

Тартаковская жила на третьем этаже. Поднявшись по полутемной лестнице, пропитанной застарелым запахом кошек, они оказались на просторной площадке между двумя квартирами, с первого взгляда напомнившими Сергею детские сказки про богатых злодеев и бедных праведников: обитая нарядным черным материалом под кожу, левая дверь надменно сверкала латунными детальками, тогда как правая была покрыта тусклой, местами облупившейся темно-коричневой краской.

- Старушенция справа, - вполголоса подсказал Вороновский.

- Мог бы не говорить, - бросил капитан и нажал на кнопку звонка.

Звонок давно замолк, но за дверью не слышалось ни звука. Капитан искоса глянул на Вороновского и снова дал продолжительный звонок. На этот раз за дверью зашелестели шаги. Однако прошло не меньше минуты, прежде чем дверь с лязгом отворилась и они увидели на пороге сухонькую старушку со слезящимися глазами.

- Мы из милиции, бабуся, - сказал капитан. - Нам нужна гражданка Жеведь Александра Алексеевна.

- Я буду Жеведь, - приветливо ответила старушка. - С чем пожаловали?

- Просьба у нас к вам, бабуся, - объяснил капитан. - Дело есть. Пришли мы с обыском к вашей соседке, к Тартаковской Марии Сигизмундовне, так нам позарез нужны понятые. Вот парень согласился, спасибо ему. И вы, гражданка Жеведь, тоже не отказывайтесь, помогайте советской власти.

- Ах, напасть-то какая на несчастную Марию Сигизмундовну! - пригорюнилась старушка.

- Ну как, бабуся, согласны быть понятой? - вкрадчиво спросил Вороновский.

- Вижу я, сынки, хуже некуда, - пожаловалась старушка, прикладывая к глазам платок. - Глаукома одолела.

- Не тревожьтесь, Александра Алексеевна, - успокоил ее Вороновский. Тихонечко посидите на стульчике, а как все закончим, подпишете протокольчик и до свиданьица! Лады?

- Раз надо, стало быть, надо, - покорно ответила старушка. - Обождите маленько, я шаль накину и газ выключу. А то я манную кашку на огонь постановила...

Как только капитан позвонил к Тартаковской, за дверью сразу же откликнулся грудной женский голос:

- Это ты, Кларочка?

- Отворяйте! - приказал капитан. - Милиция! Дверь беззвучно приоткрылась, и Сергей увидел рыжеволосую женщину в белом свитере и темно-серых вельветовых джинсах.

- В чем дело? - надменно спросила женщина, пятясь под напором капитана, шагнувшего ей навстречу.

- Уголовный розыск! - бросил капитан, продолжая теснить хозяйку квартиры. - Проходите, товарищи!

Сергей предупредительно пропустил вперед старушку и жестом предложил пройти Вороновскому, однако тот почему-то толкнул Сергея в спину, вошел последним и надежно запер дверь на крюк.

- Объясните, что происходит?! - испуганно вскрикнула женщина.

- Гражданка Тартаковская Мария Сигизмундовна? - грубо спросил капитан. Вот постановление следственных органов на обыск вашей квартиры по делу Рогова. Ознакомьтесь и распишитесь внизу.

- Я не имею никакого отношения к делам Михаила Исидоровича Рогова! закричала Тартаковская, оглядывая желтоватый бланк. - Это произвол!

- Думайте что хотите, но рукам воли не давайте, - угрожающе проговорил капитан, исподлобья уставившись на Тартаковскую. - Знаете, что полагается за сопротивление представителям власти, находящимся при исполнении служебных обязанностей?

Сергей внимательно следил за капитаном и вспомнил то, что рассказывал о нем Вороновский. Он действительно патологический тип и сейчас не играет, а по-настоящему живет в образе сотрудника уголовного розыска.

- Клянусь всем святым, это недоразумение! - продолжала выкрикивать Тартаковская, прижимая к груди наманикюренные пальцы. - Я никак не связана с Роговым!

- Успокойтесь, гражданочка, - мягко вмешался Вороновский. - У нас на руках постановление, санкционированное прокурором. Там черным по белому написано, что вы поддерживали тесные дружеские отношения с семейством Роговых и являетесь наиболее вероятной хранительницей ихних ценностей. Поскольку у вас в доме могут находиться предметы и документы, имеющие значение для дела Рогова, следователь, руководствуясь статьями номер 167 и 168 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, постановил обыскать вашу квартиру и произвести выемку.

- Я протестую! - Тартаковская побледнела от негодования.

- Свой протест вы можете изложить в письменном виде и приложить к протоколу обыска, но мы со своей стороны обязаны выполнить постановление, спокойно разъяснил Вороновский. - Такая уж наша служба, Мария Сигизмундовна... Попрошу предъявить паспорт.

- Еще раз повторяю, это недоразумение! - Тартаковская взяла сумочку, лежавшую на полке перед зеркалом, достала паспорт и отдала Вороновскому. Никаких вещей и документов Рогова у меня нет и не было!

- Мы это выясним, - пообещал Вороновский, передавая паспорт капитану.

Капитан раскрыл паспорт и туг же убрал его в карман. Стоявший рядом Сергей все же успел заметить, что Мария Сигизмундовна Тартаковская родилась в Одессе в 1936 году. А ведь не скажешь, что ей сорок два, решил он, поглядывая на взбудораженную хозяйку квартиры. Она, конечно, не первой свежести, но выглядит значительно моложе, лет на тридцать, от силы на тридцать пять. И вещи на ней фирменные, приятно смотреть... Если все закончится благополучно, надо бы подарить Лене такие же джинсы. То-то она обрадуется!

- Вот мой помощник - инспектор Потапов Василий Васильевич, вот понятые гражданка Жеведь Александра Алексеевна и гражданин Ильин Станислав Николаевич. А я - старший инспектор Управления уголовного розыска, капитан милиции Винокуров Павел Андреевич. - Капитан скороговоркой представил присутствующих и поводил из стороны в сторону раскрытым служебным удостоверением. - Снимайте пальто и шапки, приступаем к обыску. Разъясняю понятым их права. Вы, граждане, можете делать заявления насчет наших действий, подлежащие занесению в протокол. Гражданка Тартаковская!.. Согласно статье 170 УПК РСФСР предлагаю вам добровольно выдать властям документы и ценности, подлежащие изъятию.

- У меня не только чужих, но и своих ценностей давно нет, - со злостью ответила Тартаковская, поправляя прическу перед зеркалом. - Все подчистую выгребли!

- Значит, по-хорошему отдавать не желаете? - Капитан разделся и ладонью пригладил волосы. - Ладно, сами отыщем. Василий Васильевич, откуда начнем?

- Я так мыслю, Павел Андреевич, что способней бы начать с комнат, потом пошуровать в ихнем сортире, а уж напоследок перетряхнуть кухню, - почесывая за ухом, ответил Вороновский и обратился к хозяйке квартиры: - Мария Сигизмундовна, во время обыска безотлучно находитесь на кухне и не подходите к телефону.

- Знаю я ваши порядки! - Тартаковская презрительно усмехнулась.

- В гости никого не ожидаете? - осведомился Вороновский. - Спрашиваю потому, что любой вновь пришедший не сможет покинуть квартиру до окончания обыска, равно как не сможет сноситься с вами.

- Ко мне собиралась зайти сестра, - в раздумье ответила Тартаковская.

- Ежели ее присутствие для вас нежелательно, разрешаю позвонить ей и под любым предлогом отказать в посещении. Осведомлять ее о производстве обыска запрещаю.

- Большое удовольствие смотреть, как милиционеры роются в вещах твоих близких! - Тартаковская прошла в комнату и принялась крутить диск телефона.

Все проследовали за нею. Сергей с любопытством осмотрелся по сторонам. В комнате было просторно и уютно: гобеленовые кресла с резными подлокотниками, круглый стол с доской из черного мрамора, комбайн фирмы "Грюндиг" с выносными акустическими колонками и инкрустированная стенка. На полу лежал лимонно-желтый ворсистый ковер, а на стене между окон висел овальный портрет в золоченой раме - какой-то властный старик в мундире со звездами и голубой орденской лентой через плечо.

Тартаковская быстро заговорила в трубку:

- Кларочка? Это Мара. Что?.. Неужели... Вызвала "неотложку"? Бедный Савочка! Передай ему, чтобы он не волновался. Приступ купируют, и завтра он будет как огурчик... Нет, я не смогу приехать. Ко мне пришли гости... Ты их не знаешь... Ну, пока!

- Вот и порядочек! - весело сказал Вороновский.- Теперь, хозяюшка, пройдите на кухню... Товарищ Ильин, вы бы тоже прошли с Марией Сигизмундовной. Вдвоем как-никак повеселей.

Тартаковская с ненавистью взглянула на милиционеров, презрительно сморщила нос и выплыла из комнаты, демонстративно хлопнув дверью. Сергей направился за нею и замер на пороге кухни, пораженный представшим перед ним великолепием. Пожалуй, это была даже не кухня, а еще одна комната, отличавшаяся только наличием газовой плиты, холодильника "Розенлев" и мойки. Огромная - не меньше пятнадцати метров, - светлая, обставленная с большим вкусом: справа в одну линию с плитой и мойкой разместилась черно-красная стенка, а слева, ближе к двери, приютился мягкий диванчик. Над диванчиком висело бронзовое бра, а напротив, у холодильника, в нише стоял транзисторный телевизор "Сони". Стены и потолок удивительной кухни были оклеены расписными косынками, покрытыми бесцветным лаком.

Тартаковская подошла к красно-черному серванту, налила себе рюмку коньяка, выпила и уселась на диванчик, закутавшись в серый мохеровый плед. Сидела она с отрешенным видом, покусывая кончики пальцев ровными мелкими зубами, часто курила и не обращала внимания на Сергея, будто его не было вовсе. А Сергей сидел у окна, старался не смотреть на Тартаковскую и думал о том, долго ли продлится обыск. Он никуда не спешил, пребыванием в чужой квартире не тяготился, и завершение операции интересовало его только с точки зрения гонорара.

Сколько же отвалит ему Вороновский? Четыре тысячи, как в прошлый раз, или побольше? Правда, задача, возложенная на него сегодня, проще пареной репы. Так что может случиться, что Вороновский даст ему тысячу - и делу конец. Они с капитаном рядовые статисты, тогда как Вороновский - мозговой центр. Кроме того, Вороновский должен еще с кем-то делиться. И Тартаковскую, судя по всему, Виктор Александрович наколол не без помощи своих доброжелателей. Он все точно знал, даже то, что сегодня вечером она будет дома! Да, он человек с дьявольской предусмотрительностью и талантливый актер. А как держался! Выражение лица, словечки, жесты - все не его, не подлинное. На глазах переродился в недалекого, малообразованного милицейского служаку. А экипировка? Любо-дорого смотреть! Затрапезное, подбитое ветром пальтишко, мятый шевиотовый костюм массового пошива, красная цена которому шестьдесят семьдесят рублей, безобразный черный свитер деревенской вязки и, в довершение всего, страхолюдные офицерские полуботинки на микропорке. Это, должно быть, и есть настоящий профессионализм... Что капитан? Держиморда, подзаборная шпана, а вот Виктор Александрович - личность. Он, Сергей, не завидует чужому богатству, не звереет, подобно капитану, при виде награбленного, но нисколько не сопереживает, когда эти люди становятся клиентами Вороновского. Взять хоть ту же Марию Сигизмундовну. Муж за решеткой, а квартира как игрушка, и в серванте - марочный коньяк по шестнадцать рублей бутылка. Ее обыскивают, а она как ни в чем не бывало курит американские сигареты "Мальборо" по полсотни за блок. Чем не жизнь?

Тартаковская почувствовала на себе взгляд Сергея, повернулась к нему лицом и небрежно спросила:

- Вы из этой... как ее?.. народной дружины?

- Нет. Я инженер.

- Как же вы сюда попали?

- Случайно. Меня остановили на улице, попросили стать понятым, я и согласился.

- Захотелось поглазеть, как эти хамы унижают невинных? - Тартаковская брезгливо поморщилась. - Вы что, садист?

Сергей нахмурился и опустил голову.

- Не представляю себе, зачем порядочному молодому человеку тратить время на такие гадости? - продолжала Тартаковская. - Приятнее сходить с женой в ресторан или, на худой конец, в театр!

- Я холост, - сказал Сергей.

Тартаковская бесцеремонно окинула его с головы до ног долгим, оценивающим взглядом, неожиданно улыбнулась и резко переменила тон:

- Что-то мне захотелось согреться... Не выпьете со мной рюмочку?

- С большим удовольствием.

- Даже так? - Тартаковская кокетливо повела плечами, сбрасывая плед.

Она вскочила с диванчика, с поразительной быстротой нарезала балык, ветчину, лимон и хлеб, достала из серванта коньяк "Двин" и поставила все вместе с приборами на угловой столик возле дивана.

- Сядьте поближе ко мне, - игриво сказала Тартаковская. - Здесь вам будет удобнее. - Сергей не заставил себя уговаривать.

- Не люблю, когда мужчину и женщину разделяет стол, - проворковала Тартаковская, прижимая локоть Сергея к своей пышной груди. - Настоящий мужчина должен с волнением прислушиваться, как трепещет сердце женщины!

"Ну ты штучка! - подумал Сергей, стараясь не рассмеяться вслух. Прожженная бестия!"

- Познакомимся? - Тартаковская придвинулась еще ближе, обдав Сергея запахом французской косметики. - Меня зовут Мара, Марочка! А вас?

- С-станислав, - Сергей слегка запнулся, чуть было не назвав свое настоящее имя.

- Я буду звать вас Стасиком! - воскликнула Тартаковская, наполняя узкие рюмки. - Как вы относитесь к соломенным вдовушкам?.. Выпьем?

Сергей потянулся к рюмке и искоса взглянул на Тартаковскую. При ближайшем рассмотрении даже первоклассная косметика не могла скрыть блесток седины у корней крашеных волос, дряблости кожи под глазами и морщин на короткой шее. Да, от старости не спастись, подумал Сергей, смакуя ароматный коньяк.

- Налейте себе еще и ешьте балык, - угощала Тартаковская. - Я слабая женщина, чуточку старше вас, а вы молодой, сильный, вам полезно подкрепиться. Пускай у тех хамов, которые роются в моих вещах, урчит в желудках, а вы должны быть сытым.

- По-видимому, они уверены, что вы храните чужое имущество, - сказал Сергей, понадеявшись, что такой оборот беседы притормозит сексуальные поползновения "соломенной вдовушки".

- С какой стати мне прятать у себя цацки Рогова? - Тартаковская сделала большие глаза.

- Отчего же они пришли именно к вам?

- Идиоты и хамы! Им наплевать на покой честных людей.

- Тогда вам нечего волноваться.

- Единственное, что меня волнует, - это ваше присутствие, Стасик, шепотом призналась Тартаковская, снова придвигаясь к Сергею. Она положила голову ему на плечо и начала перебирать пальцы его правой руки. - Погадать вам?.. Мужественная рука... Ее обладатель наделен магнетической силой кружить головы бедным женщинам. Что же ждет его самого?..

Гадание, однако, не состоялось и Сергей не узнал своего будущего, так как за дверью послышались шаги. В кухню вошли капитан и Вороновский, а вслед за ними приковыляла старушка Жеведь.

Тартаковская тотчас отпрянула от Сергея и настороженно уставилась на вошедших.

- Василий Васильевич, ты глянь, нет ли чего на кухне, а я засяду за протокол, - усталым голосом сказал капитан, опускаясь на стул. - Уж ночь на дворе, а нам еще ехать на Литейный.

- Здесь вроде не должно быть... - Вороновский присел на корточки у раскрытого им кухонного шкафа. - Посуда ихняя, крупы, макароны, банки с вареньем, разная хурда-бурда...

- Это еще как сказать, - глубокомысленно заметил капитан, укладывая лист копирки между бланками протокола обыска. - Припомни, как нас ориентировали на переподготовке. Один ушлый спекулянт в Тбилиси прятал золотые монеты в соленых помидорах, а бриллианты в банках с абрикосовым вареньем. Вынимал косточки, а заместо косточек вставлял камушки.

- Стоит ли нарушать ихние банки? - с сомнением в голосе высказался Вороновский. - Я так мыслю, что ценностей там нет.

- Будь другом, все же глянь их на свет.

- Ну, товарищи милиционеры, что скажете? - сладеньким тоном спросила Тартаковская. - Убедились, что зря старались?

- В чем надобно, в том и убедились! - рявкнул капитан. - Гражданка, не мешайте работать.

- Не орите! - осадила его Тартаковская. - Ничего не нашли, так решили выместить злобу на беззащитной женщине?

- Не нашли? - с издевкой переспросил капитан и вытряхнул на столик содержимое бумажного пакета. - А это что?

Сергей приподнялся и увидел причудливые золотые фигурки, звезду с драгоценными камнями, три темно-красных сафьяновых футляра и несколько перетянутых аптекарской резинкой пачек с валютой.

Тартаковская смертельно побледнела и прошептала в полной растерянности:

- Не понимаю...

- Вы мне эти штучки бросьте! - оборвал ее капитан. - Не на таковского напали!

- В жизни их не видела, - упавшим голосом бормотала Тартаковская.

- Да ну?! - Капитан осклабился. - Прямо чудеса в решете!

- Где вы их нашли? - Голос Тартаковской отвердел.

- В потайном местечке, Мария Сигизмундовна, под левой тумбой письменного стола в вашей спальне, - сообщил Вороновский.

- Бред какой-то! - заявила Тартаковская.

- Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд! - Капитан злобно скривился. - Василий Васильевич, как тебе это нравится?

- Обожди, давай спокойно разберемся, - предложил Вороновский, закрывая дверцу шкафа. Он присел к столу рядом с Сергеем, вытащил из кармана мятую пачку "Шипки" и закурил. - Послушаем, что нам скажут.

- Недавно я купила этот письменный стол в мебельной комиссионке и знать не знала, что там есть какое-то потайное отделение, - объяснила Тартаковская. Клянусь всем святым!

- Ай-яй-яй! - загоготал капитан. - Ну, потеха!

- Павел Андреевич, а я верю гражданке Тартаковской, - вступился за нее Вороновский. - У меня было два сходных случая, когда хозяева квартиры не были осведомлены о наличии тайников. А потом - это ведь не нашего ума дело. Мы оперсостав, так чего даром ломать голову?

- В этом ты прав, старший лейтенант, - нехотя согласился капитан, внимательно разглядывая восьмиконечную звезду. - А брошечка-то с изъяном - два луча погнуты, на одном недостает шести камушков, а на другом... четырех. Надпись вроде... славянской вязью... - Он прочитал по складам: - "За веру и верность". В царское время, видать, вороватый мужик женке поднес. Из моряков, должно, - эмалька в синь отдает, морской колер.

- Капитан дальнего плавания, - на полном серьезе заключил Вороновский.

- Верная, небось, женка была у моряка, блюла себя строго, - с горестным вздохом размышлял капитан, почесывая затылок. - Не чета нашим лярвам.

- Давеча заскочил я в дежурку, у нас там репродуктор, - Вороновский почему-то адресовался к старушке Жеведь. - А в обед, как водится, транслировали концерт по заявкам радиослушателей. И, знаете, жалостливо так пели песню аккурат из того исторического периода, что и эта вот брошечка. - Он распрямил плечи и затянул хрипловатым баритоном: - "Ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не разлюбишь..." Слыхали, бабуля?

Сергей увлеченно следил за импровизацией Вороновского и прозевал момент, когда капитан тяжело облокотился на столик, закрыл лицо ладонями и издал булькающий горловой звук.

- Андреевич, родной, ты того... не бери в голову! - Вороновский сочувственно потрепал капитана по согнутой спине и доверительно шепнул старушке Жеведь: - Сердечная травма...

- Гражданка Тартаковская! - зарычал капитан. - Снимайте серьги и кольца, выкладывайте на стол!

- И не подумаю! - возмутилась Тартаковская во всю мощь своего контральто. - Еще чего! Это мои личные вещи, я их не отдам!

- Ничего не знаю! - уперся капитан. - Не рассусоливать!

- Обожди, Павел Андреевич, не горячись, - вмешался Вороновский. - Может, это на самом деле ихнее. Вот бабуся часто виделась с ними по-соседски, спросим у ней.

- Гражданка Жеведь, вы подтверждаете, что серьги и кольца гражданки Тартаковской вы прежде видели на ней? - строго спросил капитан.

Молчаливая старушка приблизилась к Тартаковской, низко склонилась к ее уху, а затем поочередно поднесла ее руки к своему лицу, словно собираясь поцеловать, и часто-часто закивала головой.

- Ейные они, сынки, Марии-Сигизмундовские сережки и колечки, - подтвердила она. - Который год Мария Сигизмундовна в них ходют. Верно говорю.

- Вот видишь, - с удовлетворением заметил Вороновский. - Мы же должны произвести выемку только тех предметов, которые не принадлежат гражданке Тартаковской. Так зачем же таскать ее вещички туда-сюда?

- Я вам так благодарна, - облегченно вздохнула Тартаковская. - Не хотите ли чаю с нордовским тортом?

- С нашим удовольствием, хозяюшка, - охотно согласился Вороновский. - Чаек хорошо снимает усталость. А ты, Павел Андреевич?

- Мне хлеб-соль таких вот граждан... - капитан поднял голову от протокола, - колом в горле становится!

Пока они пили чай с тортом, капитан закончил оформлять протокол, взглянул на часы и сказал:

- Значит, так... Обыск продолжался с восемнадцати часов сорока минут до двадцати трех часов ноль трех минут. Жалоб и заявлений при обыске не поступало?.. Так и запишем. Замечания понятых по поводу произведенных нами действий?.. Тоже не поступало. Прошу понятых и лицо, которое подвергалось обыску, скрепить протокол своими подписями.

Тартаковская начала читать протокол и тут же вступила в спор из-за каких-то формулировок в описи имущества, а Сергей расписался за Ильина и не слушал спорщиков. Все-таки она чертовски волевая тетка, думал он, поглядывая на Тартаковскую. Уцепилась за серьги и кольца, как будто они ей дороже всего, в то время как у нее увели из-под носа целое состояние... Да, это надо уметь!

Когда наконец все поставили свои подписи, капитан спрятал протокол, вручил Тартаковской копию и пошел одеваться.

- Ну, хозяюшка, спасибо вам за чаек, а нам, однако, пора в путь-дорожку! Вороновский встал из-за стола и тоже вышел в прихожую.

Сергей кивнул Тартаковской и хотел пойти, следом, но она задержала его.

- Стасик, мы не прощаемся, - жарко зашептала она, сжав ему локоть. - Жду вас в среду...

Уже на лестнице Вороновский тепло попрощался со старушкой Жеведь. Он долго тряс ее руку и напоследок спросил:

- Мы вас не очень обременили, бабуся?

- Лучше бы глазоньки мои на такие страсти не глядели... Мария Сигизмундовна - хорошая женщина, да живется ей нескладно. Шестьдесят четыре тыщи одних мериканских денег, да золото с брульянтами! - Старушка истово перекрестилась. - Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою!..

На Кировском проспекте дул ледяной ветер, певуче скрипел под ногами снег, и Сергей снова продрог до костей. На этот раз им не удалось поймать такси, и они добирались до дома Вороновского на перекладных - сначала на автобусе до "Горьковской", потом на метро, а в конце опять пешком.

- Знатный морозец! - заявил Вороновский, входя к себе в квартиру и растирая побелевшие щеки. - В целях предохранения от респираторных заболеваний предлагаю выпить водки. Все согласны?

- Не то слово, - невнятно ответил Сергей, у которого от озноба не попадал зуб на зуб.

- А ты? - Вороновский обратился к капитану. - Обойдешься водкой или снова будешь просить шартрез?

- Причащусь сорокаградусной. - Капитан захихикал. - На дворе-то, небось, тоже под сорок? Баш на баш!

Скинув шинель, капитан отдал Вороновскому сумку с трофеями и закрылся в туалете.

- Пошли на кухню, - предложил Вороновский. - Там, кажется, теплее.

На кухне Вороновский достал из шкафчика три стакана, доверху наполнил их водкой и разрезал на три части большое красное яблоко.

- Я разберусь с капитаном и быстренько выпровожу его, а вы, Сережа, переночуете у меня, - сказал Вороновский. - Постелю вам на диване в гостиной. Согласны?

- Спасибо, Виктор Александрович. Я чертовски продрог и боюсь, что уже простудился.

- Это никуда не годится. Так недолго поломать всю нашу новогоднюю программу... Вот что, Сережа, возьмите в холодильнике баночку аджики и как следует размешайте в своем стакане чайную ложку абхазского зелья. Водка с аджикой - лучшее средство от простуды.

Сергей последовал совету Вороновского и, дожидаясь появления капитана, с отвращением смотрел на окрасившуюся в бурый цвет водку.

- Не морщиться! - приказал ему Вороновский, когда переодевшийся в штатское капитан сел за стол. - И пить до дна вместе с осадком!.. Поехали!

Сергей, давясь, проглотил адскую смесь и закашлялся, обливаясь слезами, а тем временем Вороновский жевал яблоко и ловкими движениями пальцев отсчитывал хрустящие сторублевки.

- На, Леня, - сказал он, пододвигая к капитану пачку денег. - Здесь восемь тысяч. - Капитан энергично потер ладони.

- Не забудь отдать Тартаковской постановление об отмене ареста на имущество, - наставлял его Вороновский. - Учти, это надо сделать не позднее 25 января.

- Виктор Алексаныч, помурыжить бы лахудру с полгодика... - Капитан почесал затылок. - Больно уж наглая она, сука в ботах!

- Заруби себе на носу: никакой отсебятины я не допущу! - командирским тоном отрубил Вороновский. - Можешь передать ей постановление не лично, а через Жеведь. Выбери время, когда Тартаковской не будет дома, и отдай его старушенции под расписку. Устраивает?

- Заметано! - Капитан встал. - Так я побегу?

- Беги, ты мне больше не нужен, - отпустил его Вороновский. - А вы, молодой человек, задержитесь, нам есть о чем поговорить...

Выпроводив капитана, Вороновский вернулся на кухню.

- Я и не подозревал, что у вас такой дар перевоплощения, - восторженно заявил Сергей, вполглаза наблюдая за тем, как Вороновский отсчитывает его долю. - Ваш наряд, словечки, мятая пачка "Шипки" и, в довершение всего, отрывок из рок-оперы "Юнона и Авось" - верх артистизма!

- Теперь будете знать... - Вороновский усмехнулся. - Вот ваши шесть тысяч, коллега.

- Большое вам спасибо! - Сергей был чрезвычайно доволен гонораром и горел желанием продолжить разговор. - Виктор Александрович, кто подкинул вам Тартаковскую?

- Сережа, я устал и хочу спать. Завтра у меня арбитражное дело в десять утра, надо выспаться, чтобы быть в форме. Запаситесь терпением на оставшиеся три дня, а в Таллине мы вдоволь наговоримся...

13. НОВОГОДНИЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

На таллинском перроне их встретил высокий пожилой эстонец с черной тростью. Звали его Карлом Рихтеровичем, а фамилии Сергей не расслышал.

- Поздравляю вас с благополучным прибытием в столицу Эстонии! - произнес он, тщательно выговаривая каждое слово таким образом, что сразу же стало ясно: человек думает на родном языке, а уж потом выстраивает фразу по-русски.

- Рад приветствовать вас, уважаемый Карл Рихтерович! - Вороновский озарился улыбкой. - Как вы себя чувствуете?

- Как в таких случаях говорят у вас, в России, - ни шатко ни валко. Иногда почти не замечаю боли, а иногда не могу заснуть без наркотиков. Это есть очень плохо, потому что к ним привыкаешь.

- Искренне сочувствую вам. - Вороновский кивнул и тотчас перешел к делу: Надеюсь, с гостиницей все в порядке?

- Не совсем. - Карл Рихтерович виновато улыбнулся. - Я не имел такую возможность добиться для вас люкс-апартамент, дали только два полулюкса на семнадцатом этаже отеля "Виру"... Новогодний стол на четыре персоны в ночном клубе заказан, а в баре "Мюнди" вас ожидают сегодня вечером.

Вороновский поморщился.

- Слишком много иностранцев и важных гостей из Москвы, - оправдывался Карл Рихтерович. - Министр три раза лично телефонировал директору отеля, даже это не помогло. Пройдем к выходу, там ждут два автомобиля...

В торжественно-строгом холле гостиницы "Виру" Карл Рихтерович попросил заполнить гостевые карточки, взял паспорта и сам передал их администратору, вполголоса объяснив что-то по-эстонски.

- Пожелаю вам счастливого Нового года! - Карл Рихтерович с поклонами раздал гостиничные визитки Алисе, Лене, Сергею и Вороновскому. - Автомобиль будет у подъезда завтра, ровно в десять часов утра. Имя водителя - Гуго.

- Благодарю вас, Карл Рихтерович! - Вороновский пожал ему руку. - Желаю вам здоровья и благоденствия!

- Когда вы сможете уделить мне время? - вполголоса спросил Карл Рихтерович.

- Сегодня и завтра я намерен развлекаться, а первого января - к вашим услугам. Позвоните мне. Только не очень рано, где-нибудь ближе к полудню...

Ровно в час дня компания по сигналу Вороновского спустилась в гриль-бар и удобно расположилась у средней стойки, где молодой человек в ярко-красном колпаке и такого же цвета куртке приготовил у них на глазах жареных кур и подал вместе с картофелем фри. Насытившись, Вороновский заказал кофе и соленый миндаль.

- Вы всем довольны, дорогие дамы? - поинтересовался он.

Алиса кивнула головой.

- Изумительная гостиница! - восторгалась Лена. - Чистота - нигде ни пылинки!.. Повсюду ковры, а ванная у нас в номере - точь-в-точь как в американских фильмах! Правда, Сережка?

- Это не кино, а нормальная жизнь, - мягко поправил Вороновский. - Так должно быть всегда.

- Каждый день?.. Честное слово, я почему-то чувствую себя Золушкой, призналась Лена. - Виктор Александрович, мне все время кажется, что вот-вот пробьют часы - и золоченая карета превратится в тыкву.

- Посмотрите вокруг, - негромко сказал Вороновский. - Напротив нас, по-моему, шведы, за маленьким столиком у стены - западные немцы, а в углу, если не ошибаюсь, финская пара... Миллионеров среди них нет, это обычные люди среднего достатка - учителя, инженеры, врачи. И, поверьте мне на слово, никто из них не испытывает комплекса Золушки.

- Сравнил Божий дар с яичницей, - вмешалась Алиса. - Виктор, ты же сам сказал, что они иностранцы.

- Иностранцы, - подтвердил Вороновский. - Но почему ты нашла сравнение некорректным? Они такие же, как мы, одеты ничуть не лучше... Разница, пожалуй, лишь в одном - в стабильности мироощущения.

- Что вы подразумеваете? - не поняла Лена.

- Они - свободные, - вместо Вороновского ответила ей Алиса. - И деньги у них - настоящие. Ты, я, Виктор, Сергей - мы что, можем сесть в самолет и запросто слетать на Новый год в Париж, в Рим, в Стокгольм, в Хельсинки? Или отдохнуть на Канарских островах? Неужели ты думаешь...

- Элис, прошу прощения! - перебил ее Вороновский. - Суть вопроса не в Париже и не в Канарских островах. Видите ли, Лена, для жителей капиталистических стран существует только одно ограничение - деньги. Если они есть, то весь мир открыт, как на ладони. Хочешь - идешь в магазин и покупаешь то, что понравится, хочешь - отправляешься путешествовать.

- А мы разве живем по-другому? - В поисках поддержки Лена обратилась к Сергею. - У нас в институте всем желающим продают молодежные туристические путевки в ГДР, в Польшу, в Болгарию. Были бы деньги!

Алиса собралась возразить, но, переглянувшись с Вороновским, раздумала.

- Ей-богу, Лена, вы прелесть! - Вороновский добродушно засмеялся. Разумеется, в чем-то вы правы, если не считать такой мелкой докуки, как партийная комиссия при райкоме КПСС, где при оформлении выездных документов пропахшие нафталином старикашки зададут вам каверзные вопросы наподобие того, кто у нас председатель Совмина. Но, согласитесь, Элис тоже отчасти права. Допустим, у вас есть деньги на покупку холодильника "ЗИЛ". Если вы придете в магазин, вас выслушают и поднимут на смех - кто же не знает, что товаров повышенного спроса давным-давно нет в свободной продаже? А иностранцу это не объяснить, он ни за что не поймет. Так, Сережа?

Сергей промолчал. Единственное, чем он был обязан доценту Боголепову, так это раз и навсегда принятым постулатом: не обсуждать недостатков советской власти. В ту пору, когда Сергей сдавал экзамены на аттестат зрелости, Боголепов однажды за обедом высказал дельную мысль. Все, что исходит от партии и правительства, надо воспринимать как форс-мажор, действие непреодолимой силы. Критиковать, негодовать, сопротивляться - бессмысленно, от этого ничего не изменится, а тебя сомнут и растопчут, как окурок на асфальте.

- Товаров народного потребления пока не везде хватает, - без прежней уверенности вымолвила Лена. - Бывают же временные трудности?

- Не обессудьте, сударыня, про временные трудности и про громадье наших планов по их преодолению я слышу всю свою жизнь, - насмешливо заметил Вороновский. - Магазинные полки, однако, полнее от этого не стали.

Лена порозовела и закусила губу.

- Не сердитесь, ведь это правда, - примирительно сказал Вороновский. - А в главном, не скрою, я солидарен с вами, Лена, - мы ничуть не хуже иностранцев. И чувство незыблемости, надежности бытия тоже не их прерогатива. Только у нас, кроме всего прочего, надо приспосабливаться, проявлять сноровку, чтобы иметь то, что они получают автоматом...

До вечера все разошлись по номерам, а в начале десятого Вороновский вновь созвал их, предложив прогулку по старому городу. Он повел их к Ратушной площади, объяснив по дороге, что там испокон веков ставилась новогодняя елка и что Петр Первый позаимствовал этот обычай именно у эстонцев. Здесь же, по его словам, некогда стоял позорный столб, к которому привязывали клеветников, а городской палач сжигал на костре поступавшие в магистрат анонимные письма.

Миновав Ратушную площадь, они поднялись вверх по короткой улочке до неприметной дубовой двери, возле которой стояла группа пританцовывавших на морозе людей.

- Мы у цели, - сообщил Вороновский. - В подземелье умные таллинцы устроили один из лучших в стране баров. Сейчас все увидите сами.

У бара не было ни световой рекламы, ни вывески, лишь над дверью висела пластина кованой меди, похожая на старинную монету. На лице Лены отразилось удивление.

- "Мюнди" в рекламе не нуждается, - проронил Вороновский, угадавший, о чем она подумала. - Место и без того достаточно популярное... Внимание!

В полутемном дверном проеме появился высокий привратник с каменным лицом, выпустивший на улицу двух подвыпивших мужчин.

- Два гостя могут войти, - не слишком любезно обратился он к очереди.

- Мы от Карла Рихтеровича, - властно сказал Вороновский, выходя вперед. Все понятно?

- Вас четверо? - сменил тон привратник, умевший, когда нужно, быть вежливым. - Проходите, мы вас ждали. Осторожно, у нас крутая лестница...

Внизу привратник помог им раздеться и показал на свободный столик. В баре был полумрак: крошечная лампочка под стойкой освещала рабочее место бармена, а на столиках горели стеариновые свечи. Пока Лена и Алиса с любопытством разглядывали стены, покрытые шкурами диких кабанов, Вороновский проэкзаменовал бармена и подошел к столику с подносом, сплошь уставленным разнообразными коктейлями.

- Нектар и амброзия, пища богов, - сказал он. - Милости прошу!.. А вот и подкрепление.

Бармен поставил на столик сковородку с охотничьими сосисками, щедро полил их джином и поднес зажженную спичку. Над сковородкой заплясали синеватые языки пламени.

- Экзотика! - Сергей сглотнул набежавшую слюну. - А на вкус?

- Пальчики оближете, - заверил Вороновский. - И вот еще что - не ждите от меня тостов, это вам не "Баку" с застольем на кавказский манер. В "Мюнди" только пьют и танцуют. - Он попробовал коктейль, одобрил и подмигнул Алисе. Что, подруга, тряхнем стариной?..

Компания возвратилась в "Виру" в третьем часу ночи. Млея в объятиях Сергея, Лена от избытка чувств долго не могла заснуть и мечтала только о том, чтобы ее блаженство никогда не кончалось.

А за стеной, в соседнем номере, Алиса, по пояс укрывшись одеялом и облокотившись на подушку, наблюдала за Вороновским, который курил у окна, рассеянно глядя в ночную темень.

- Виктор, почему ты не хочешь, чтобы я переехала к тебе? - неуверенно заговорила она. - В Комарове мне так одиноко...

- Элис! - Не оборачиваясь, Вороновский дал ей понять, что не расположен к объяснениям.

- Я ни в чем не буду мешать, ты же знаешь, - с мольбой в голосе продолжала Алиса. - Каждой женщине хочется ребенка, хотя бы одного. Виктор, ты же...

- Элис! - Он повернулся вполоборота. - Ну зачем переливать из пустого в порожнее?..

На следующее утро после шведского завтрака они уселись в машину, присланную Карлом Рихтеровичем, и отправились осматривать достопримечательности. Вороновский блистательно справился с обязанностями гида, показал им Пириту, памятник "Русалка", парк Кадриорг и под конец сводил в церковь Олевисте на улице Лай. А потом, уже в гостинице, они разделились: женщины пошли в парикмахерскую, а мужчины - в финскую баню.

После жаркой сауны Вороновский и Сергей поплавали в бассейне и, закутавшись в махровые простыни, с бокалами чешского пива расположились в комнате отдыха.

- Сережа, вы, помнится, интересовались тем, кто подкинул нам Тартаковскую, - начал Вороновский. - Докладываю вам, что автор проекта разработки ее золотоносных горизонтов тот же старикан, о котором я рассказывал в сентябре.

- Гениальный дед!

- Был гениальный, да весь вышел, - с грустью признал Вороновский. - Впору служить по нем панихиду.

- Помер?

- Хуже... - Вороновский глотнул пива и поставил бокал на пол. Окончательно рехнулся на почве жадности. В отличие от вас, я в свое время изучал старческое слабоумие в курсе судебной психиатрии и кое-что в этом смыслю. При вручении причитавшейся ему части взноса Марии Сигизмундовны старикан устроил мне дикую сцену из-за того, что я обманул его. Помните звезду с бриллиантами, над которой наш капитан пролил скупую мужскую слезу?

- Конечно.

- К вашему сведению, Сережа, это не брошка, подаренная какой-то жене моряка за беспорочную супружескую верность, а всего-навсего высшая награда Российской Империи - орден святого апостола Андрея Первозванного.

- Сколько он стоит? - полюбопытствовал Сергей.

- Затрудняюсь сказать... Это не только материальная, но и историческая ценность. Звезда Андрея Первозванного украшала коронованных особ и первых лиц в государстве. Каждый, кто получал ее по императорскому указу, автоматом удостаивался чина третьего класса табели о рангах, то есть генерал-лейтенанта в армии, вице-адмирала во флоте и тайного советника на гражданской службе... Кроме Андрея Первозванного, в царской России была еще одна бриллиантовая звезда - орден святого Александра Невского. Так вот, старикан как с ножом к горлу пристал ко мне, чтобы я отдал ему вторую звезду Александра Невского и какие-то изумрудные подвески, которых мы тоже не обнаружили у Тартаковской. Как я ни доказывал, что он заблуждается, старикан уперся как бык и понес несусветную галиматью. Типичная картина старческого психоза... Я терпел, терпел, а потом не выдержал и послал его к чертовой матери!

- Значит, вы с ним порвали?

- Старикан - далеко не единственный мой доброжелатель, так что без работы мы с вами не останемся. Знаете ли, Сережа, я питал иллюзию относительно того, что многолетнее сотрудничество позволяет, всесторонне проверив человека, выработать устойчивое доверие, но вижу, что ошибся.

- Это вы из-за деда?

- Нет... Неужели когда-нибудь и у меня крыша поедет?

- Виктор Александрович, я вас не узнаю...

- Завидую вам, Сережа, - помолчав, сказал Вороновский. - По сравнению со мной у вас в запасе семнадцать лет активной жизни, и девочку вы нашли редкостную. Согласны?

- Лена очень хорошая.

- Не очень хорошая, а изумительная. Но вы, дорогой мой, не теряйте головы и, уж во всяком случае, держите язык на привязи. Учтите, Шота Руставели не зря писал: "Доверять не нужно женам даже малого секрета". - Вороновский встал и сбросил простыню. - Будем закругляться. Надо часика два-три поспать, чтобы встретить Новый год во всеоружии...

В ночной клуб они спустились в половине двенадцатого.

- Вполне приличная публика. - Оглядев зал, Вороновский по-хозяйски уселся за стол, уставленный изысканными закусками. - И кухня, кажется, не подкачала... Итак, дорогие мои, пропустим по рюмочке за уходящий год. Поблагодарим его за все доброе, что он принес нам. Прозит!

За несколько минут до полуночи Вороновский с видом заговорщика попросил всех зажмуриться и не подглядывать, а затем сказал будничным тоном:

- Дедушка Мороз отметил нас скромными рождественскими сувенирами.

Сергей открыл глаза и увидел перед собой электробритву "Браун", Алиса получила нитку жемчуга, Лена - флакон французских духов "Клима", а сам Вороновский - авторучку "Монблан" с золотым пером.

- Виктор Александрович, ну зачем вы? - Лена смутилась. - Честное слово, это лишнее!

Алиса приподнялась и без слов чмокнула Вороновского в щеку.

- С жалобами и заявлениями трудящихся прошу адресоваться не ко мне, а к Дедушке Морозу! - отшутился Вороновский. - Сережа, готовьте шампанское!

Сергей достал бутылку из ведерка со льдом и мастерски, с еле слышным хлопком, открыл шампанское.

Под бой курантов Вороновский встал и торжественно произнес:

- С Новым годом! Пусть все горести и печали останутся в прошлом. Будем веселиться напропалую, мы это заслужили! С новым счастьем!

14. КУНКТАТОР

В ничем не примечательной комнате на втором этаже здания Следственного управления Ленинградского ГУВД старший следователь, майор милиции Судаков под лучами веселого апрельского солнышка второй день подряд оформлял уголовное дело о вооруженном ограблении квартиры пенсионера Каценэленбогена для ознакомления обвиняемых и их адвокатов в порядке 201-й статьи Уголовно-процессуального кодекса РСФСР и для последующей его передачи в прокуратуру и в суд. Сперва он, рассортировав документы по датам составления, заново проставил сквозную нумерацию, а затем, вооружившись дыроколом, готовил их к брошюровке. Устройство дырокола позволяло разом пробивать пять и даже шесть листов, но тогда бумага сминалась, а края отверстий неряшливо махрились, что претило майору, по натуре заядлому аккуратисту. Поэтому Судаков, приподняв щуплые плечи и скособочив облысевшую голову с оттопыренными ушами, правой рукой вставлял каждый лист по отдельности в щель дырокола и точно подгонял по шаблону, после чего левой рукой легонько надавливал на педальку, и безотказное в работе средство оргтехники с тихим скрипом выполняло предначертанную ему функцию. Материалы дела, по его прикидкам, умещались в три тома по триста с лишним листов в каждом, а если учесть и количество экземпляров, то педальку дырокола требовалось нажать несколько тысяч раз. Начинающий канцелярист давно бы изошел потом, а Судаков нет - за четверть века следственной работы он настолько приноровился к дыроколу, что не чувствовал усталости и, высунув кончик языка, мерно штамповал лист за листом, размышляя о вещах более существенных, нежели рутинная милицейская докука.

Как там ягодники на садовом участке, без урона ли перенесли суровую зиму? Лютая стужа, по словам садоводов, погубила яблони, но к этим сигналам он отнесся безразлично - из-за высоких подпочвенных вод на комаровских болотах плодовые деревья не приживались, так что беда его не коснулась. А вот судьба черной и красной смородины, крыжовника, малины и черноплодной рябины волновала не на шутку. Еще бы, сколько труда вложил он, крестьянский сын, внук и правнук, чтобы восемь соток сплошь поросшей черникой пустоши превратились в цветущий рай, вызывавший зависть всех соседей от мала до велика. Во народ исправно вкалывать не хотят, приезжают только на выходные, да и тогда ленятся, норовят больше поспать и потрепаться за поллитровкой, в то время как он. Судаков, благо проезд у него бесплатный, с мая по октябрь включительно каждый день в течение десяти лет после работы садился на электричку и ехал в Комарово, чтобы по вечерней прохладе полить насаждения, не опоздать ни с подкормкой компостом, ни с прополкой, ни с опрыскиванием против вредителей. Отсюда и результаты - такого, как у него, урожая никто в округе не собирает. Клубничка - ягодка к ягодке, хоть сейчас на выставку! А смородина - та медком отдает, прямо тает во рту. А огурчики с помидорчиками в двух ладненьких парничках? Не налюбуешься! А кабачки, редис, морковь, свекла? А укропчик с петрушечкой? А, наконец, картошечка-скороспелка?.. Ничего просто так с неба не падает, за здорово живешь не достается, на все надобно положить труд! Зато питается их семья экологически чистым продуктом, и у них с женой одиннадцать сберегательных книжек, на срочном вкладе лежит по триста рублей на каждой. Кто помнит денежную реформу 1947 года, тот не станет спрашивать, зачем столько книжек. Хотя государство у нас родное, рабоче-крестьянское, а пакости от него можно ждать любой. И что особенно злит - держат ведь нас за круглых дураков. Зимой набавили цену на кофе, на лимоны с апельсинами, на другие продтовары, а в газетах написали, будто покупательная способность советских граждан при этом возросла на три целых и четыре десятых процента вследствие значительного удешевления нижнего белья из синтетических волокон и сапог литых поливинилхлоридных. Как вам нравится? Надеть бы на них, на дряхлых паразитов, нейлоновые подштанники и те сапоги из вонючей пластмассы и в Первомай выставить на трибуну мавзолея для всеобщего обозрения!

Втихомолку посмеявшись над вождями, Судаков взглянул на часы - ого, едва не прозевал производственную гимнастику! - и, не мешкая, включил радиоточку на полную громкость. Выйдя из-за стола, он открыл форточку, глотнул свежего воздуха и подчинился командам методиста: ставил ноги на ширину плеч, наклонялся вперед и в стороны, приседал, сгибал руки и так далее. Раз - два три! Летом он, само собой, в надлежащей форме, а за зиму от сидячего образа жизни кровь застаивается, надобно ее разгонять по жилочкам. Раз-два-три, раз-два три!..

Взбодрившись от физических упражнений, майор Судаков собрался было снова взяться за дырокол, но тут к нему в кабинет впорхнула секретарша отдела Тоня вертлявая, без году неделя работавшая здесь молодка с обесцвеченными пергидролем патлами.

- Максим Демьянович, вам письмо! - выпалила она, пялясь на Судакова бесстыжими, размалеванными тушью глазами. - Надо же! Никогда бы не подумала, что вы - поэт!..

Тоня произнесла "пуэт", отчего Судакова передернуло, а его шея побагровела. Поспешно надев очки, он вынул из распечатанного конверта письмо, исполненное на служебном бланке общественно-политического и литературно-художественного журнала "Знамя", и пробежал глазами по тексту.

"Уважаемый товарищ Судаков!

Ваши стихотворения "Трудовые будни следователя" и "Элегия" написаны гладко, но в художественном отношении абсолютно беспомощно и какой-либо литературной ценности не представляют. Самого главного - поэзии - они не содержат. Поэтому об опубликовании не может быть и речи.

Когда в ночах подушки волглой

Я ощущаю мятый ком,

Тогда, внутри сомненья полный,

Лежу и думаю о том:

Любовь, любовь, с тобой вспотеешь,

Когда не знаешь, что сказать,

И боязно, что не сумеешь

Всю правду милой передать...

Это что, по-вашему, лирика? "Будни следователя" цитировать не стану, они еще наивнее по содержанию. Замечу только, что никаких "больших размышлений о труде работников милиции" в них нет.

Желаю Вам более осмысленного творчества.

С приветом!

По поручению редакции журнала..."

А дальше, в самом низу бланка, повисла чернильная закорючка...

Тоня давно ушла, оставив на память въедливый запах женского пота, а пригорюнившийся Судаков застыл в кресле, подперев лоб косточкой большого пальца.

Оба стихотворения действительно были написаны им прошлой осенью для управленческой стенгазеты к всесоюзному Дню милиции, но он и в мыслях не держал посылать их в Москву. Между тем тщательный осмотр почтовых штемпелей на конверте и реквизитов бланка свидетельствовал о подлинности письма... Что бы это значило?.. Неужели у них в коллективе единомышленников завелась паршивая овца, какой-то циничный отщепенец, который вздумал измываться над ним, майором Судаковым?! Не хочется в это верить, но факт - вещь упрямая...

Мода на омоложение кадров за два последних года изрядно перешерстила личный состав Следственного управления - не считая руководства, из ветеранов, кроме самого Судакова, остался только подполковник Малоешко Лев Климентьевич, его однокашник и начальник отдела, а на место отправленных на пенсию зубров пришли молодые, все как на подбор самоуверенные выпускники университета, ни уха ни рыла не понимавшие в следствии, зато хлесткие на язык. Именно они, эти шустрые мальчики, нарекли его Кунктатором.

Судаков университетов не кончал и понятия не имел, что означает данная ему кличка, но Малоешко просветил - в прозвище не содержится ничего оскорбительного, подрывающего авторитет майора. Дотошный Лев Климентьевич, спасибо ему, не, затруднился свериться с энциклопедическим словарем и установил, что Кунктатором (в русском переводе - Медлителем) в Древнем Риме обзывали полководца Квинта Фабия Максима за использование тактики изматывания противника в период Второй Пунической войны. Если прозвище подразумевает работу с подследственными для выявления истины по уголовным делам, так это не упрек, а скорее комплимент, заключил Малоешко, а если налицо полное совпадение имени Судакова с фамилией римлянина, то тем более обижаться не на что.

Но как ни старался Малоешко, по-товарищески успокаивая Судакова, а изнанка прилипшего к нему прозвища выпирала наружу - за глаза молокососы почем зря подтрунивали над ним. Однако подтрунивать - это одно, а ни за что ни про что, да еще путем подлога выставлять пожилого человека на посмешище - это совсем другое... Кто же тот негодяй, который строит ему козни?.. По всей видимости, младший обслуживающий персонал ни при чем, надобно искать гада среди следственных работников. Таковых в управлении насчитывалось семьдесят девять душ, и Судаков начал перебирать в уме одного за другим, но где-то на середине его отвлек телефонный звонок.

- Судаков! - назвался он, сняв трубку.

- Товарищ Судаков? - зажурчал приятный женский голосок. - Вас беспокоит Мария Сигизмундовна Тартаковская... Вы меня помните? Или уже забыли?

- Слушаю, - выжидательно отозвался Судаков. Никакой Марии Сигизмундовны он не помнил, хотя на память не обижался. Да и с какой стати он должен ее помнить?

- Ну как же, товарищ Судаков? - с вежливым укором произнесла Тартаковская. - По вашему постановлению у меня произвели обыск, заподозрив, будто бы я храню ценности Миши Рогова, описали часть моего имущества... На днях я услышала краем уха, что Миша осужден, и меня, простите, интересует: имею ли я право распоряжаться своими вещами?.. Вы меня слушаете?

- Да, да, - подтвердил Судаков, записывая в блокнот имя, отчество и фамилию собеседницы.

Осенью прошлого года он вел следствие по делу Рогова, промышлявшего спекуляцией иконами, однако каких-либо постановлений на обыск у возможных хранителей его ценностей не выносил, потому что Рогов шел на полном признании содеянного и добровольно выдал неправедно нажитое.

- Товарищ Судаков, что же вы мне скажете?

- Это не телефонный разговор,- ответил Судаков. - Приезжайте ко мне, на Каляева, 6, поговорим. Вы располагаете временем?

- Сейчас я свободна.

- Заказываю вам пропуск на... на пятнадцать часов. Вас устроит?

- Что я должна захватить с собой?

- Только паспорт и копию протокола обыска.

- Так мы не прощаемся? - кокетливо промурлыкала Тартаковская.

- Жду вас.

Положив трубку, Судаков по давней привычке уперся лбом в косточку согнутого большого пальца. Ну и денек выдался, нарочно не придумаешь! То ответ из журнала "Знамя", в который он ничего не посылал, то обыск по постановлению, которого он не выносил... Что бы это значило?.. Какой вред причинил он, Судаков, сызмальства писавший стихи к юбилейным и праздничным датам? Никакого. А сколько принес пользы? Добрая сотня замечательных борцов с преступностью, удостоенных нагрудных знаков "Почетный чекист" и "Отличник милиции", ушла на заслуженный отдых, в нарядных папочках из кожи или коленкора унося с собой стихотворные адреса, вышедшие из-под пера майора Судакова. Так над чем же насмехался гад, пославший его стихи в Москву якобы от имени автора? Только ли над майором Судаковым или же над святыми для советских граждан понятиями коллективизмом, активным участием в общественной жизни, самодеятельным творчеством рабкоров?! Кто же он, этот отщепенец?..

Чем больше растравлял себя Судаков, тем отчетливее в его мозгу вырисовывалось лицо вероятного обидчика - следователя, капитана милиции Затуловского Романа Валентиновича, профессорского отпрыска, умника и всеобщего любимчика. И оттого все горше и горше становилось у него на душе.

Одновременно с модой на омоложение кадров административные органы с чьей-то подачи подхватили почин о наставничестве, внедрявшийся в добровольно-принудительной форме, как картофель при Екатерине Второй. К каждому старшему следователю приказом по управлению прикрепили дипломированного новичка, чтобы тот мало-помалу освоил навыки, а потом и специфические тонкости следственной работы. Что из того, что он. Судаков, путает криминалистику с криминологией? В каждодневной работе эти научные изыски без надобности. Зато он умеет другое, чему в университетах не учат, о чем там даже понятия не имеют. Попробуй снять полноценные свидетельские показания с неграмотного татарина, который говорит "не знаю", прежде чем ему задали вопрос. Да будь ты хоть сто раз доктор или кандидат юридических наук, все равно ничего путного не добьешься, только опозоришься, тогда как он. Судаков, добивался, за что неоднократно ставился в пример сослуживцам... Вот эту-то следственную премудрость он целых два года щедро, с чистым сердцем передавал Роме Затуловскому, - а что получил взамен? Черную неблагодарность.

Поскольку работа следователя, кроме всего прочего, немыслима без выдержки, Судаков пересилил негодование и сосредоточился на том, как лучше подловить Затуловского и доказательно, по всем правилам припечатать к ковру обеими лопатками. Надобно сделать все тихо, без огласки, не привлекая внимания начальства, которое осуждает внутренние склоки безотносительно к тому, кто прав и кто виноват. Не стоит преждевременно расшифровываться и по профессиональным соображениям - еще работая оперуполномоченным в райотделе, Рома Затуловский тесно, по-свойски сошелся с ровесниками из угрозыска, ведавшими агентурой, по его просьбе они из кожи вон лезут, а это способствует раскрытию преступлений и, что греха таить, позволяет Судакову на год-другой отсрочить уход на пенсию...

Начнет он расследование с установления связи между Затуловским и Тоней, потому что Тоня распечатывает поступающую к ним корреспонденцию и, при наличии предварительного сговора с женатым, кстати сказать, капитаном, должна была, по всей видимости, первым ознакомить его с ответом из журнала "Знамя". Действовать надобно по свежим следам, не откладывая в долгий ящик. В обеденный перерыв он подгадает сесть в столовой рядом с Затуловским, заведет непринужденный разговор о женщинах, невзначай перейдет к Тоне, и тогда...

15. КОМПЛЕКСНЫЙ ОБЕД

Чтобы попасть в столовую, надо было спуститься вниз, выйти из подъезда Следственного управления наружу и наискось пересечь улицу Каляева, что Судаков и проделал на пять минут раньше обычного. У неисправного мусороуборочного автофургона он замедлил шаг и, убедившись в том, что не бросается в глаза сослуживцам, решил постоять в сторонке, дожидаясь Затуловского. Вскоре он встрепенулся, заметив курчавую шевелюру остроносого Ромы, имевшего отдаленное сходство с Александром Сергеевичем Пушкиным, но, к огорчению Судакова, Затуловский был не один - рядом с ним, по-утиному переваливаясь на ходу, степенно шествовал тучный и белоголовый подполковник Малоешко. В другое время Судаков был бы рад пообедать с Львом Климентьевичем, но сегодня однокашник оказался помехой, в его присутствии заводить разговор о женщинах не хотелось.

Судаков присоединился к ним у входа в столовую, взял в руки поднос и встал в очередь, не принимая участия в оживленной беседе, тема которой была ему глубоко безразлична, даже неприятна. Выбрав себе комплексный обед за рубль пятьдесят, состоявший из салата витаминного, борща украинского с пампушкой, бифштекса рубленого с яйцом и сложным гарниром и стакана компота с плававшими там прожилками апельсиновой мякоти, он с сосредоточенным видом поглощал пищу.

Между тем Затуловский увлеченно, с массой подробностей продолжал рассказывать Малоешко историю, известную не только Судакову, но и, наверное, всей ленинградской милиции. Незадолго до перевода из райотдела в Следственное управление Рома и его жена Инна по случаю купили детеныша обезьяны и назвали малышку Эдит. Выкармливали Эдит из соски, оформив в детской консультации разрешение на отпуск грудничкового питания, для чего понадобилось официальное ходатайство милицейского начальства, адресованное в горздрав, так что обезьянка выросла буквально у них на руках. Теперь она вполне взрослая, способная к размножению, но очень компактная - без хвоста ее длина всего сорок шесть сантиметров. Эдит ужасно умная, понимает все с полуслова. А глаза просто потрясающие, совсем как у человека. И жена, и сам Затуловский полюбили Эдит, а их шестилетняя дочка Женя вообще души в ней не чает. Эдит поразительно чистоплотна, сама ходит в уборную, виртуозно пользуется туалетной бумагой, на редкость скромна и появляется на людях только в махровых штанишках румынского производства. Уже третьи по счету такие штанишки Затуловский купил ей позавчера в универмаге "Пассаж" за два рубля семнадцать копеек. Вот чек случайно сохранился. Моется Эдит самостоятельно, забот не доставляет. Естественно, ее надо кормить. Питается она в основном сырыми овощами и фруктами, отдавая предпочтение не дефицитным бананам, а картошке с морковкой. Причем ест мало, в среднем на сорок пять копеек в сутки. Иными словами, это всего на двадцать процентов дороже, чем содержание подследственных в изоляторе "Кресты". Блох у Эдит нет.

Малоешко слушал Затуловского с неослабевающим интересом, утробно посмеивался над проделками обезьянки, отчего его обвислые, мучнисто-белые щеки подрагивали, как желе, и задавал наводящие вопросы, тем самым открывая путь новым подробностям, вылетавшим из Ромы, точно лента серпантина изо рта циркового клоуна. Любознательность Малоешко, прежде уже не раз слышавшего про Эдит, представлялась Судакову объяснимой и простительной - добрейший подполковник был человеком, во-первых, бездетным и, во-вторых, страстно любившим домашних животных, которых почему-то не жаловала его супруга, Луиза Францевна. Сам же Судаков, имевший сына Филиппа, 1953 года рождения, ныне в звании гвардии старшего лейтенанта проходящего службу в ракетных войсках Закавказского военного округа, и кастрированного кота Тарзана, в этом отношении не был обделен жизнью и, если говорить начистоту, брезговал обезьянами.

Отобедав, все трое встали и вышли на улицу, где, к вящей радости Судакова, выяснилось, что Малоешко вынужден их покинуть - к четырнадцати ноль-ноль Льва Климентьевича, оказывается, ждут в Управлении по борьбе с хищениями социалистической собственности. Оставшись вдвоем, оба следователя, пожилой и молодой, не спеша отправились восвояси, и тут, погнавшись за моментом истины, Судаков допустил промах, о чем запоздало сожалел три минуты спустя.

- Рома, вот что... - начал он и сразу смутился. - Давно хочу спросить, обменяться мнением...

- Что спросить, товарищ майор? - с готовностью откликнулся Затуловский.

- Насчет нашей новенькой... Тони. Как она вам?

- В каком смысле?

- В женском. - Судаков сконфузился. - Будь вы холостым, вы бы ее...

Затуловский посмотрел на Судакова с состраданием, как врач на ненароком забеременевшую школьницу.

- Да или нет, только честно? - через силу выдавил из себя Судаков.

- Извините, Максим Демьянович, я вас не совсем понимаю.

- У ней мордочка, ножки, то, се... как на ваш взгляд? - с надеждой спросил Судаков. - Стоит?.. Все между нами!

- Строго конфиденциально? - В слегка косивших глазах Затуловского заплясали чертики.

- Могила! - поклялся Судаков.

- Вообще говоря, это дело хозяйское, в данном случае зависящее прежде, всего от порога брезгливости, - вдумчиво ответил Затуловский. - Как вы в этом смысле?

- Нормально, - упавшим голосом произнес Судаков, не понимавший, о чем идет речь.

- Если бы Тоня запломбировала зубы и научилась пользоваться биде, ей бы цены не было, - резюмировал Затуловский. - А пока - не советую...

Затуловский ушел, а Судаков застыл столбом посреди улицы, костеря себя последними словами. Зачем он, старый пень, допустил такой поворот разговора, при котором Рома не только вывернулся, но и оставил его, Судакова, в дураках? Может, и в самом деле пора на покой?.. Стоит ли дальше цепляться за кресло старшего следователя, унижаться перед двадцативосьмилетним молокососом, сносить его насмешки, если и на пенсии люди живут не тужат?.. В деньгах он, Судаков, потеряет сотни полторы, не больше, но кое-что наверстает на садовом участке, а дополнит до нормы на стороне: Иван Матвеевич, корешок из УКГБ, ныне возглавляющий курортное отделение добровольного общества "Рыболов-спортсмен", обещал место сторожа на лодочном пирсе...

16. ИСТЕРИКА

После обеденного перерыва майор Судаков прибегнул к дыроколу как к спасительному средству, из практики зная, что механическая работа восстанавливает душевное равновесие. И верно - не прошло десяти минут, как мысли о пенсии и забронированном для него месте сторожа на лодочной станции развеялись, сменившись бодрым, жизнеутверждающим настроем. "Мы еще повоюем! сказал себе Судаков и, подразумевая Затуловского, показал два кукиша Феликсу Дзержинскому, чей запыленный портрет висел напротив его стола. - На-ка, выкуси!"

Ровно в три часа пополудни в затененном дверном проеме обозначилась женская головка с рыжими кудряшками и карими глазами, похожими на вишенки.

- Простите, вы - майор Судаков?

- Судаков! - Он вышел из-за стола и застегнул пиджак. - А вы, сдается мне, Мария Сигизмундовна?

Тартаковская закрыла дверь, подошла к Судакову и с улыбкой протянула ему холеную, руку с ярким маникюром.

- Давайте знакомиться!

- Максим Демьянович, - представился майор, пожимая руку посетительнице. Садитесь.

- Что же вы мне скажете? - кокетливо вымолвила Тартаковская, опускаясь на стул. - Максим Демьянович, клянусь всем святым, ценностей вашего Рогова у меня нет! Я никогда не лгу, потому что считаю ложь дурным...

- Мария Сигизмундовна! - остановил ее Судаков. - Для начала предъявите копию протокола.

- Пожалуйста! - Тартаковская открыла сумочку и передала ему сложенный лист бумаги. - Можно закурить?

Судаков молча достал из ящика письменного стола маленькую пластмассовую пепельницу.

- Вы составите мне компанию? - Тартаковская протянула ему пачку импортных сигарет.

- Не курю, - отказался Судаков и, пока Тартаковская закуривала, бегло ознакомился с протоколом обыска.

Как он и предполагал, в тексте протокола была ссылка на вынесенное им постановление, а в самом его конце, ниже подписей сотрудников милиции, понятых и Тартаковской, имелось указание, что за справками надлежит обращаться в Следственное управление ГУВД к старшему следователю Судакову М.Д. Фамилии сотрудников Управления уголовного розыска, производивших обыск, прежде ему не встречались. И еще - Судаков сразу же обратил внимание, что у Тартаковской произвели выемку ценностей и валюты, о которых она, разговаривая по телефону, почему-то ни словом не обмолвилась. Что бы это значило?..

- Как же вы решите мою судьбу, Максим Демьянович?

- Вы близко знакомы с Роговыми? - игнорируя ее вопрос, поинтересовался Судаков.

- Я? Боже сохрани! - Тартаковская поджала губы. - Мы знакомы, но тесно не общались. Мишу я знаю шапочно. Время от времени встречала его вместе с Лидочкой... в филармонии, в "Астории", в репинской гостинице...

- А дома у Роговых бывали? - задал следующий вопрос Судаков, хотя ее ответ был ему безразличен.

- Иногда бывала. А что?

- С какой целью?

- Мм... у нас с Лидочкой чисто женские дела... - Тартаковская опустила ресницы. - Вместе ходим к парикмахеру, к портнихе, по магазинам...

- Вы, как я понял, подруги?

- Максим Демьянович, вы меня не так поняли, - возразила Тартаковская, обеспокоенная тем, что лопоухий сморчок явно темнит. - Так я могу продать кое-что из своего имущества?

- Это ваше право.

- Я вам так благодарна!

- Благодарить меня не за что.

- Ну, знаете, теперь я научилась разбираться в жизни и в людях! Тартаковская в последний раз затянулась, потушила сигарету и встала. - Не буду больше занимать ваше драгоценное время и исчезаю.

- Не торопитесь, Мария Сигизмундовна, - попросил Судаков. - У меня еще есть несколько вопросов. - Ради Бога, Максим Демьянович! - Тартаковская грациозно опустилась на стул. - Я боялась, что вы и так потратили на меня уйму времени.

- Где вы работаете?

- Я? В Госстрахе. Страхую жизнь и здоровье граждан от смертей и болезней, а имущество - от пожаров, наводнений и других стихийных бедствий. Если вы не застрахованы, то давайте оформим договор. Бланки у меня с собой.

- Как оплачивается ваш труд? - Судаков продолжал кружить вокруг да около.

- По сдельным расценкам. Чем больше страхую, тем больше получаю. А в связи с чем это вас интересует? Любопытство?

- Не совсем... - Судаков выдержал паузу. - Почему вы ничего не спрашивали об изъятых у вас ценностях?

- Я же на чистейшем русском языке объяснила товарищам из уголовного розыска, что деньги и ценности мне не принадлежат, - недовольно заявила Тартаковская. - Разве они вам это не передали?

- Расскажите об обыске как можно подробнее.

- Ради Бога!.. Ваши сыщики обнаружили в старинном письменном столе тайник, где лежали большая бриллиантовая брошь, серьги с сапфирами и бриллиантами, мужской перстень с крупным опалом, шесть фигурок из золота, шестьдесят четыре тысячи долларов и пятнадцать или сколько-то там тысяч бундесмарок. Когда они обратились ко мне по поводу находок, я спокойно объяснила, что вижу их в первый раз в жизни.

- Как же так?

- Очень просто: стол я купила год назад, о тайнике не знала, объяснить его происхождение не могу, - деловым тоном ответила Тартаковская. - Возможно, что эти вещи пролежали там с царского времени. Кто это может знать?

- Денежные знаки ФРГ находятся в обращении с пятидесятых годов, - заметил Судаков. - Где и почем вы приобрели такой замечательный стол?

- Стол? - опять переспросила Тартаковская. - В комиссионке на углу Марата и Разъезжей... за шестьсот с чем-то.

- А где ваш супруг?

- Мой муж... мм... в исправительно-трудовой колонии в Нижнем Тагиле. Разве вы не знали? - Тартаковская изобразила удивление. - Я считала, что у вас лучше поставлена информация!.. Хотя... мужем занималось другое учреждение.

- За что его осудили?

- По статье 88, часть 2, к тринадцати годам лишения свободы.

- Давно он в колонии?

- Третий год... - Тартаковская вздохнула. - Максим Демьянович, клянусь всем святым, и валюта, и цацки не наши! У нас все подчистую выгребли еще тогда, когда арестовали Сеню. В тот раз обыск длился день и ночь, а утром они вывезли и картины, и бронзу, и серебро, и хрусталь, не говоря уж о моих драгоценностях. Я осталась голая и босая. Все, что сегодня есть в доме, добыто моим потом и кровью! Клянусь вам, что...

- Я ведь не спорю, - прервал ее взволнованную речь Судаков. - Не ваши, так не ваши.

- Вы не представляете, как я вам благодарна! - Тартаковская снова закурила. - Те товарищи тоже сначала удивились, а потом поверили мне.

- Они быстро обнаружили тайник?

- Мне было приказано сидеть на кухне и не подходить к телефону, поэтому я ничего не видела. Обыск продолжался до полуночи, все это время рядом со мной находился понятой, интересный такой молодой человек, вежливый, предупредительный... Будь он чуточку посмелее, я бы, пожалуй, не устояла. Тартаковская рассмеялась и небрежно стряхнула пепел мимо пепельницы.

- Второй понятой, кажется, из вашего дома?

- Не он, а она - старушка Александра Алексеевна из квартиры напротив. У нее маципусенькая пенсия, я ее подкармливаю.

- Так, так... - задумчиво повторял Судаков, барабаня пальцами по столу. Обыск производили инспектора Винокуров и Потапов... Так, так... Потапов маленький такой, щупленький, в очках?

- Что вы! - Тартаковская с удивлением посмотрела на Судакова. - Василий Васильевич - красавец мужчина! Высокий, мускулистый, подтянутый... Если такой поманит, любая женщина пойдет за ним хоть на Северный полюс! Но он - не герой моего романа. Я считаю, что у мужчины главное - ум, а не внешние данные. А с умом у Василия Васильевича не густо, раз он годится только на то, чтобы обыскивать людей.

- А Винокуров вам понравился?

- Второй, который был в форме? Он какой-то дерганый... озлобленный сухарь! И, простите, безграмотный: бриллианты называл белыми камнями, сапфиры синими, а золотые вещи - изделиями из желтого металла.

- У нас так принято, - объяснил Судаков. - в протоколе отражается только внешний вид предметов, а все остальное определяют эксперты.

- А что этот сухарь написал о золотых фигурках? Мальчик с крыльями, который играет на трубе! Фи, это же Купидон!

- Может статься, он принял его за архангела Гавриила?

- Ну, знаете, это элементарщина!

- Мария Сигизмундовна, вы хорошо запомнили вещи из тайника? - спросил Судаков, обративший внимание на приблизительность описания изъятых ценностей в протоколе. - Какие они?

- Серьги овальной формы, в середине крупные сапфиры кабошоном, а вокруг два ряда бриллиантов по ноль два карата. Камни бесподобные, чистейшей воды, без малейшего изъяна... Брошь мне не понравилась. Она, знаете, купеческого плана - дорогая, но безвкусная, в форме звезды. Один луч погнут, а еще один, по-моему, с отломанным кончиком. Представляете?

- Примерно. Какова, на ваш взгляд, их стоимость?

- Трудно сказать... - Тартаковская задумалась. - Все зависит от покупателя. Серьги - товар ходовой, за них дадут не меньше семнадцати тысяч. А за брошь... Денежный человек отвалил бы за нее тридцать пять - сорок штук, может быть, даже пятьдесят... А почему вы спрашиваете? - вдруг спохватилась она. - Разве эти вещи не у вас?

- Их у нас никогда не было, - твердо ответил Судаков, пристально взглянув в глаза Тартаковской. Она смертельно побледнела и выронила сигарету.

- Неужели... это были жулики?

- Под видом сотрудников милиции к вам, по всей видимости, приходили мошенники, - подтвердил Судаков. - Кто-то навел их на вашу квартиру. Тот, кто знал про тайник... Кто бы это мог быть?

- Не-ет! - не своим голосом закричала Тартаковская. - Не-ет!.. Вы меня обманываете!

- Зачем же мне вас обманывать?

- Не-ет! Не-ет! Не-ет! - Тартаковская медленно раскачивалась из стороны в сторону, глядя прямо перед собой невидящими глазами. Ее лицо преобразилось: вздрагивавший подбородок приподнялся, покрылся крупными порами и стал похож на решето, углы губ опустились, глаза сузились, а на лбу пролегли глубокие морщины.- Не-ет! Не-ет!!!

- Мария Сигизмундовна, выпейте воды, успокойтесь... - Судаков подал ей полный стакан.

- Не-ет! - Тартаковская оттолкнула его руку, расплескав воду. - Не подходи ко мне! Ты всех, всех обманываешь, дохлый сморчок!.. Не-ет! Не-ет!

Истерика, понял Судаков и набрал номер телефона медсанчасти. Когда пришла медсестра, он запер письменный стол, взял с собой копию протокола обыска и вышел из кабинета. Не маячить же перед глазами обезумевшей женщины. Кроме того, ему срочно требовалось кое-что проверить.

- Рома, надобна ваша помощь, - сказал он, заглядывая в комнату Затуловского.

- Для вас, товарищ майор, я, как юный пионер, всегда готов! - весело отсалютовал Затуловский.

- Свяжитесь с Управлением уголовного розыска и уточните, работали ли там в декабре прошлого года Винокуров П. А. и Потапов В. В. Сдается мне, что ответ будет отрицательным. Далее, быстренько установите, проживает ли гражданин... Судаков не запомнил фамилию понятого и сверился с копией протокола, - Ильин Станислав Николаевич по следующему адресу: Гражданский проспект, 122, корпус 2, квартира 43.

- Все будет сделано, товарищ Эркюль Пуаро!

- Жду...

Вернувшись к себе, Судаков увидел, что медсестра закрывает сумку, а тихо всхлипывающая Тартаковская пудрит лицо. Стоит ли по всей форме допрашивать ее? Сейчас она сжалась в комок и едва ли будет разговорчивой, как полчаса назад.

- Как вы, себя чувствуете, Мария Сигизмундовна? - вежливо спросил он.

- Немножечко лучше, - ответила Тартаковская, сморкаясь в платочек.

- Перенесем наш разговор на завтра?

- Перенесем, а то я расклеилась.

- Вечерком поточнее припомните внешний вид тех людей, подробности их поведения - манеру держаться, характерные словечки, другие детали, - попросил Судаков, подписывая ей пропуск. - Это нам пригодится... Подумайте, кто из ваших знакомых мог знать про тайник. Жду вас завтра ровно в десять утра. Ступайте, Мария Сигизмундовна...

Выпроводив Тартаковскую, Судаков принялся наводить порядок - поднял с пола сигаретный окурок, вытряхнул пепельницу и насухо вытер стол, пострадавший от наводнения. В это время зазвонил телефон.

- Судаков!

- На ваше имя поступила шифровка из Скотленд-Ярда, - зазвучал в трубке тенорок Затуловского. - Названные вами лица в лондонской полиции не служили, а джентльмен Ильин по указанному адресу не прописан. Прием!

- Рома, вы молодец.

Судаков подошел к окну и некоторое время стоял, рассеянно поглядывая на улицу сквозь неимоверно грязные стекла - до Ленинского субботника, когда окна единственный раз в году мылись, оставалась еще неделя. Сейчас, однако, он не замечал грязи, целиком погрузившись в свои раздумья. Так, так... Его предположение насчет понятого подтвердилось. Стало быть, в группе три человека. Плюс наводчик... По всей видимости, они имели точнейшую наводку, разжились информацией о деле Рогова и знакомстве Тартаковской с Лидой... Один из мошенников был в милицейской форме и располагал соответствующими бланками... Тартаковская - дамочка тертая, обыск ей не в новинку. Поведение обыскивавших не показалось ей странным... Так, так. Кто-то умный организовал это дело, а сам остался за кадром... Ее муженька осудили по 88-й, часть 2. Стало быть, дело слушалось в городском суде. Надобно затребовать дело и изучить. Почему же она сегодня раскисла, закатила истерику? Ведь давно вроде бы примирилась с потерей... Ну-ка, ну-ка! По всей видимости, раскисла она потому, что тот, кто ее предал, очень близкий ей человек... от кого она никак не ожидала получить нож в спину... Так, так... Если последнее предположение тоже подтвердится, то завтра ничего интересного от нее не услышишь. Народец этот с двойным дном, по их волчьим законам все конфликты решаются втихую, без обращений в следственные органы. Что же, придется поломать голову, работа есть работа!

Судаков отошел от окна, уселся за стол и написал постановление о возбуждении уголовного дела по признакам преступления, предусмотренного статьями 147 (мошенничество) и 194 (самовольное присвоение звания или власти должностного лица) Уголовного кодекса РСФСР и совершенного группой неустановленных лиц, а также о принятии данного дела к своему производству.

17. ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ

В третьей декаде апреля, когда наконец-то установилась теплая, солнечная погода, Вороновский позвонил Сергею и предложил посвятить ближайшую субботу прогулке по городу.

- Понимаете, Виктор Александрович, я обещал Лене свозить ее в Павловск, показать музей, - пытался отговориться Сергей. - Может быть, перенесем прогулку на понедельник или вторник?

- Видите ли, Сережа, я собираюсь прогуливаться в вашем приятном обществе не просто так, а с глубоким смыслом, - подчеркнул Вороновский. - Поэтому лучше вам перенести экскурсию в Павловск на другую дату.

- Мы будем гулять целый день? - уныло спросил Сергей.

- Встретимся в десять утра у Дома книги на Невском, побродим часика четыре, отобедаем у Аршака и мило распрощаемся. Ваш мустанг не понадобится... Да, оденьтесь попроще.

- То есть? - не понял Сергей.

- Мы с вами, сударь, будем изображать провинциалов, впервые очутившихся в граде Петровом и окосевших от здешних красот и вавилонского столпотворения. Задача ясна?

- Почти, - повеселев, ответил Сергей. - Явлюсь в старом плаще, в рубашке без галстука и в ботинках, бережно хранимых для шефской помощи овощной базе.

- Вы подхватили мою мысль на лету, - похвалил Вороновский. - Не поленитесь до блеска надраить бесценную обувку, это в традициях людей из глубинки...

В субботу Сергей первым пришел на место встречи. На часах городской Думы было без двенадцати минут десять, и он остановился у канала Грибоедова, гадая о том, какой смысл может заключаться в задуманной Вороновским маскарадной прогулке.

После обыска у Тартаковской других операций они не проводили, что вполне устраивало Сергея. Денег пока хватало, он - тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! - жил припеваючи. Приобрел комплект новых автопокрышек для "жигуленка", кое-что из мелочей для себя и для Лены и не скупился на развлечения, благо билеты в театры и на концерты популярных гастролеров стоили сущие гроши. Много ли надо человеку, если его возлюбленная предпочитает домашнюю кухню ресторанной и запрещает дарить ей дорогие подарки?.. В январе и феврале Вороновский ни разу не звонил Сергею, а в начале марта вдруг, ни с того ни с сего, пригласил их с Леной в "Баку", где застенчивый Аршак Самсонович превзошел самого себя, выставив на стол изумительно приготовленную осетрину на вертеле в таком умопомрачительном количестве, что они вчетвером - четвертой была Алиса - наелись до отвала, не одолев и половины. В ресторане Вороновский ни словом, ни намеком не дал понять, что готовит очередную атаку на клиентов, был по обыкновению приветлив, предупредителен и, прощаясь, пообещал на днях позвонить, но звонков не последовало. А теперь у него, по-видимому, созрел план новой операции. Какой?.. Если что-то в плане Вороновского покажется Сергею неприемлемым, он вежливо, но с непреклонной решительностью откажется.

- Рад вас приветствовать, Сережа! - сказал подошедший сзади Вороновский.

- К чему наш маскарад? - поинтересовался Сергей, глядя на Вороновского, нарядившегося примерно так же, как во время визита к Тартаковской.

- С наступлением весенне-летнего сезона мы займемся покупкой автомобиля.

- Зачем? - удивился Сергей. - Чтобы перепродать?

- Не спешите с выводами, - усмехнулся Вороновский. - Ваша задача, друг мой, высматривать новенькие "волги" ГАЗ-24 с частными номерными знаками.

- А дальше?

- Увидите. Я, допустим, начну расхваливать автомобиль, вы мне подыграете, и если нам повезет, то мы купим машину.

- Для чего?

- Лучше спросите: для кого? - поправил Вороновский. - Я обещал достать новую "волгу" для старшего сына известного вам Карла Рихтеровича.

- А если владельцы не захотят продавать? - усомнился Сергей. - Что тогда?

- Придется их уговаривать...

Темнит, думал Сергей, шагая рядом с Вороновским. С другой стороны, что ему мешает помочь Вороновскому купить машину? Ничего зазорного в этом нет. Тем более что Виктор Александрович, как он не раз подчеркивал, не претендует на безвозмездные услуги и неизменно оплачивает чужой труд сполна. Если автомобильная затея осуществится, то Сергей, надо думать, получит в качестве гонорара тысячу, а то и полторы, что ему отнюдь не помешает. Правда, надежнее было бы не слоняться по Невскому, а съездить к автомагазину, где рядышком, на импровизированном уличном рынке, всегда есть выбор, но лезть к Вороновскому с советами не стоит - кто платит, тот и музыку заказывает. Разве не так?

Первая подходящая "волга" стояла у тротуара напротив пирожковой, между улицей Желябова и набережной Мойки, но Вороновский не стал останавливаться.

- Нам требуется, чтобы владелец машины пребывал в гордом одиночестве, объяснил Вороновский, заметив вопросительный взгляд Сергея. - Тогда с ним гораздо удобнее работать.

Владелец другой "волги" вообще не пожелал разговаривать и поднял вверх стекло водительской дверцы.

- Видно, большая шишка! - ехидно обронил Вороновский. - Даже в выходной не хочет пообщаться с народными массами.

Третья новая "волга" встретилась им на улице Гоголя. За рулем сидел пузан лет сорока с небольшим и, судя по всему, кого-то ждал.

- Ши-икарная машина, - с дрожью в голосе произнес Вороновский, подходя к владельцу со стороны проезжей части. - А цвет - ну прямо мечта!

Пузан самодовольно сверкнул глазами и промолчал.

- Не машина, а дворец на колесах, - продолжал нахваливать Вороновский. Погляди, Сереж, ни единой царапинки! Сверкает что твое зеркало в шифоньере!

Сергей подошел поближе и увидел, что Пузана прямо распирает от гордости.

- А сто тридцать она дает? - простодушно полюбопытствовал Сергей, взглянув на спидометр и отметив, что пробег "волги" составил всего-навсего пять тысяч километров.

- Сто тридцать в час? - не выдержал пузан. - Да она шутя дает сто пятьдесят! И еще остается запас под педалью... Не машина, а зверь!

- Случаем, уважаемый, не продашь машинку? - ласково спросил Вороновский.

- Не может быть и речи, - отрезал Пузан.

- Погляди, Сереж, чехлы-то у них какие знатные! - ахнул Вороновский. Навроде бы из овчины?

- Не из овчины, а из особого сорта нейлона, идущего на синтетические шубы, - покровительственно разъяснил Пузан. - Шьют их в Финляндии, и стоят они о-го-го! - двести двадцать рубчиков. Снизу поролончик, а сверху шелк и пушистая поверхность... И не горят.

- Иди ты! - поразился Вороновский. - Докажи!

- Ну вот еще! - с обидой заворчал Пузан. - Стану я доказывать каждому встречному-поперечному!

- Спорим на красненькую? - предложил Вороновский.

- Жалко мне твоих денег, - надменно усмехнулся Пузан. - Людям надо верить на слово.

- Боишься? - завелся Вороновский. - Слабо!

- Я боюсь? - Пузан побагровел от возмущения. - Ладно, сам напросился!

Он вылез из машины, достал десять рублей из кошелька и демонстративно положил на капот. Вороновский вытащил две мятые пятерки, кое-как разгладил и прикрыл пузановскую десятку.

- На, смотри! - Пузан вырвал из чехла маленький пучок ворсинок и поднес к зажженной спичке. Ворсинки затрещали, съежились, но гореть не захотели.

- Твой верх, - убитым голосом признал Вороновский. - Не чехлы, а диво дивное... Может, продашь машинку, а себе купишь другую? Я дорого дам...

- "Волжаночку" эту не продам ни за какие деньга, - ответил Пузан, пряча двадцатку в кошелек. - Чего захотел!

- Жалко, - пригорюнился Вороновский. - Мы, видишь, приезжие из Северного Казахстана, направлены к вам на двухмесячные курсы повышения квалификации. Маркшейдеры мы. Раз, думаем, попали в большой город, без машины не вернемся.

- Ничем не могу помочь, мужики...

Пузан покачал головой и снова уселся за руль.

- Небось в лотерею выиграл, - вслух подумал Сергей.

- Ошибаешься! Мне выделили "волгу" как ветерану труда, - с гордостью заявил Пузан. - Четверть века на одном заводе! После техникума начинал мастером, а вырос до начальника цеха!

- А может, все-таки сговоримся? - с робкой надеждой спросил Вороновский. Хорошо дам, другие так не смогут.

- Интересно знать, сколько бы ты отвалил? - из любопытства спросил Пузан. - Тысяч тридцать дал бы?

- Тридцать не дал бы, а двадцать девять дам, - помолчав, ответил Вороновский, переминаясь с ноги на ногу. - Ну как?

Услышав эту дикую цифру, Сергей поразился. Новые "волги" на рынке шли с рук за 22-24 тысячи рублей, и переплата пяти или даже семи тысяч показалась ему безумием.

- Все равно не продам. - Пузан прищурился, как кот, которого почесывают за ухом. - Она мне самому нужна.

- Надумаешь продавать - звякни, вот тебе номерок. - Вороновский протянул Пузану листок бумаги. - Мы тут комнату сняли, пробудем до июля.

- На кой мне твой телефон? - Пузан ухмыльнулся. - Я же ясно сказал - не продам!

- В жизни разное случается, - заметил Вороновский. - Вдруг приспичит, а покупатель тут как тут... Ладно, бывай!

Догоняя ушедшего вперед Вороновского, Сергей краем глаза засек, что Пузан спрятал бумажку с телефоном к себе в кошелек.

Они прошлись по Исаакиевской площади, обогнули Медного всадника и двинулись по набережной Невы мимо Эрмитажа в сторону Летнего сада. По дороге им попались еще семь новеньких "волг" ГАЗ-24. В двух случаях разговор по разным причинам не состоялся, двое владельцев отказались взять номер телефона, а трое, подобно Пузану, спрятали листки Вороновского.

В половине второго они уже сидели за столиком в ресторане "Баку" в ожидании блюда под названием "долма", которое Аршак Самсонович вызвался приготовить специально для них, и о котором Сергей вообще не имел понятия.

- Полагаю, Сережа, день мы провели недурно, - с улыбкой сказал Вороновский. - Закинули четыре донных удочки и будем надеяться, что хоть одна принесет нам улов... Что вы так на меня смотрите?

- По-моему, новая "волга" не стоит таких денег, ее можно купить значительно дешевле.

- А я и не собирался переплачивать. Тот, кто надумает продавать, получит в кассе комиссионного магазина ровно столько, сколько положено.

- Как же вы будете раскручивать продавца?

- Смотря по обстановке. Запаситесь терпением, и увидите все своими глазами.

- А для чего понадобился маскарад?

- Вопрос по существу, - усмехнулся Вороновский. - Учтите, Сережа, ленинградец подобную сделку предлагать не станет, а от провинциального толстосума всего можно ожидать. Но чем наряднее одет человек из глубинки, тем меньше ему верят - там, в отличие от столиц, богатство связано с туалетами не прямой, а обратной зависимостью.

- Не проще ли было подъехать к автомагазину?

- Там крутится слишком много подозрительных типов, которые помешали бы нам спокойно работать с клиентами. Я предпочитаю уединенные беседы вдали от завистливых глаз.

- Не знаю, как вы, а я не уверен, что хоть кто-то клюнет на приманку.

- Возможно, вы и правы... - Вороновский пожал плечами. - Мне представляется примерно такой ход событий...

Дальше Вороновский выразительными штрихами набросал довольно-таки убедительную картину. Сидит эдакий гордый обладатель новой "волги" и, допустим, ждет свою мадам из магазина. Они - Сергей и Вороновский - обнаружили свой нездоровый интерес и скрылись за горизонтом, оставив владельцу номер телефона. Но вот возвращается мадам, и он, суча ножками от самодовольства, рассказывает ей о поступившем предложении, после чего они со смешками отчаливают за город. А поздно вечером или, скажем, на следующий день мадам, моя посуду на кухне, вспоминает забавный рассказ мужа и задумывается. Ведь денежки-то, по ее понятиям, громадные, она таких в руках не держала, а ей давно хочется купить колечко с бирюзой, как у подруги Марии Ивановны, импортную дубленку, как у соседки Нины Степановны, новую югославскую мебель, как у Петуховых, и еще черт знает что, чего у них нет и что уже имеют те или иные их знакомые. И вот, лежа в кровати и мучаясь неотвязной думой, мадам осторожненько делится мыслями со своим благоверным, который, как и всякий мужик, по уши влюблен в железную игрушку мощностью в сто лошадиных сил и не желает с нею расставаться. Он, естественно, рубит категорическое "нет", но жена продолжает обработку. Почему, мол, Иван Петрович, уважаемый человек, ездит на "жигулях" шестой модели, а ты не можешь? На вырученные за "волгу" деньги мы, дескать, купим себе такую же "шестерку", новую мебель, дубленку, колечко, а также освоенный садовый участок с теплым домиком. И еще останется немножко денег, чтобы съездить в Болгарию на Золотые Пески или на Солнечный Берег! В итоге бедолаги долго не могут заснуть, спорят, мечтают, колеблются снова мечтают, видят во сне вожделенные обновки и спустя пару дней берутся за бумагу и карандаш, прикидывая, что лучше купить и в какой последовательности. Идея внезапного обогащения захватывает их мозги и разъедает, как азотная кислота. Катализатором этого процесса всегда служит женщина, глаза у нее более завидущие, а руки более загребущие, нежели у представителей сильного пола. Так как в большинстве случаев именно она наделена портфелем домашнего министра финансов, сила обычно на ее стороне. Давление в семейном котле час от часу нарастает, и где-нибудь через десяток дней хозяева "волги" дозревают до кондиции клиентов.

- Здорово! - воскликнул Сергей, увлеченный логическими построениями Вороновского.

- Не забывайте, Сережа, люди ужасно падки на деньги. Иногда культура, воспитание или боязнь возмездия не позволяют им уподобляться прожорливой саранче, но при удобном случае, будьте уверены, они своего не упустят.

- А как же совесть?

- Для советского человека совесть - это своего рода роскошь, что-то вроде мехов или вилок и ложек из серебра: она имеется не у всех и не на каждый день. К тому же совесть - щит хрупкий, далеко не всегда предохраняющий от искушений. Кстати, зачастую все зависит от суммы: тот, кто с оскорбленным видом отворачивается от тысячи рублей, как миленький прибежит, виляя хвостом, предложи ему в десять раз больше.

- По-вашему выходит, что все продаются и покупаются.

- Зачем искажать смысл моих слов?.. Разумеется, есть исключения из правила. Они, эти исключения, находятся на разных полюсах человеческой цепи: не продаются круглые дураки, у которых состояние оргазма наступает после докладов на партсобраниях, и, напротив, самые умные.

- Простите, Виктор Александрович, кого вы относите к последним?

- Что вам сказать, Сережа?.. Это люди калибра Альберта Эйнштейна, Федора Михайловича Достоевского, Джона Бернала, Антона Павловича Чехова, Владимира Ивановича Вернадского... Люди этой категории живут в мире других ценностей, не переводимых в размерность желтого металла. Они посвящают свою жизнь приумножению интеллектуального достояния человечества, а взамен обретают бессмертие, на которое заранее не рассчитывают. У них, Сережа, своя, особая судьба.

- Вы им завидуете?

- Нет, им я не завидую. Я восхищаюсь и низко склоняю перед ними свою грешную голову... - Вороновский вздохнул и надолго умолк.

Вскоре им подали обещанное блюдо "долма", оказавшееся маленькими, длиной и толщиной в полпальца, аппетитными голубцами в виноградных листьях. К ним полагалась белая кисломолочная подливка, которая, как определил Сергей, мало чем отличалась от русской простокваши, если не считать привкуса чеснока и еще каких-то экзотических специй.

Они съели по полной тарелке голубцов, потом еще по одной и, насытившись, устроили перерыв.

- Признайтесь, Сережа, ваша прекрасная Елена не в восторге от нашей дружбы? - спросил Вороновский, закуривая сигарету.

- Почему вы так думаете?

- Потому что в свое время внимательно прочитал Брема.

- Что вы подразумеваете? - Сергей нахмурился.

- Лейтмотив ее действий... - Вороновский загадочно усмехнулся. - Зарубите себе на носу, сударь: когда женщина примеряется к замужеству, ее интуиция умножается во сто крат. Не замечали этого за Еленой?

- Нет, - ответил Сергей с оттенком растерянности.

- Значит, скоро заметите. Помяните мое слово.

- Вы не преувеличиваете?

- Нисколько. Влюбленная женщина определенно напоминает овчарку, стерегущую дом. Не сомневаюсь, что она почуяла во мне волка...

18. ПОКЛЕВКА

По стародавней традиции Холмогоровы съезжались на Пасху в дедовский дом во Всеволожской, где Зинаида Афанасьевна, бабушка Сергея, выставляла на стол праздничное угощение, приготовленное ее руками непременно из свежайших, только что купленных на рынке продуктов. Но время проредило некогда прочную семейную обойму - первым умер Константин Иванович, отец Сергея, пять лет спустя - дед, потом подряд, один за другим, дедовы братья, и теперь, кроме самого Сергея, на Пасху наведывался во Всеволожскую лишь младший бабушкин сын, Вениамин Иванович, до мозга костей (после трех неудачных браков) убежденный женоненавистник, последние годы работавший в Киришах и от житейских неурядиц пивший запоем.

Пригласив Лену поехать во Всеволожскую вместе с ним, Сергей сознавал, что устраивает своего рода смотрины, - бабушка была строгого нрава и не желала видеть в стенах родовой обители случайных подруг внука, допуская исключение только для его невесты. И хотя планов на будущее он с Леной пока не обсуждал, ему казалось своевременным и полезным выслушать мнение бабушки, чья проницательность издавна стала чуть ли не притчей во языцех.

Поскольку православная Пасха не обходится без выпивки, "жигули" пришлось оставить на Красной улице, и добирались они во Всеволожскую на электричке, по дороге вспоминали - он со смехом, а она с неизбывным ужасом - обстоятельства своего знакомства и за разговором не заметили, как оказались на платформе. Всеволожская встретила их ясным, безоблачным небом, яркой зеленью молодой травы, клейкими, раньше обычного распустившимися листьями старых кленов и неумолчным гомоном птиц. На душе как-то сразу потеплело, захотелось прогуляться по воздуху, из-за чего, прошагав километров пять или шесть и сделав изрядный крюк, они подошли к дому на Константиновской только к полудню.

Бабушка, сгорбившись, сидела на лавочке возле калитки, из-под руки смотрела в сторону станции и с испугом обернулась на зов Сергея, неслышно приблизившегося с тыла, откуда его не ждали. Расцеловав внука и легонько пожурив за опоздание, она цепким взглядом примерилась к Лене, улыбнулась скуповатой улыбкой, свойственной постаревшим, отошедшим от дел людям, которым уже незачем лицедействовать, и предложила им разговеться.

На залитой солнцем скатерти радовали глаз горка крашеных яиц, запеченная в духовке, нарезанная ломтиками холодная телятина, вазочка с моченой брусникой, кулич домашней выпечки и, конечно, желтая, с ароматом ванили творожная пасха. Все казалось настолько соблазнительным, что гости без стеснения набросились на еду с волчьим аппетитом. Сама же бабушка почти ничего не ела и время от времени подбавляла им в рюмки вишневую настойку из пузатого, отливавшего рубином графинчика.

- Зинаида Афанасьевна, у вас все так вкусно, - похвалила Лена, за обе щеки уписывая телятину. - Вкуснее, чем дома у мамы!

- Кушай на здоровье, деточка. - Бабушка не сводила глаз с молодых, тронутых первым загаром лиц. - А я погляжу и порадуюсь за вас.

- Почему сама-то с пустой тарелкой? - спросил Сергей.

- Мне, золотко, кусок в горло не идет... - Бабушка кивнула в сторону спальни, откуда доносился храп дяди Вени. - Наш молодой человек совсем от рук отбился.

- Что-нибудь случилось? - простодушно спросила Лена.

- Вениамин Иваныч допился-таки до белой горячки. Давеча утром за чаем увидал на краю стакана двух чертиков в красных колпаках и смахнул их на пол вместе с посудой, а на неделе, говорит, привиделись ему белые лошади. Как это вам?

Сергей промолчал, опустив глаза.

- Что же с ним будет, Зинаида Афанасьевна? - В глазах Лены отразилась неподдельная тревога.

- Худо будет, деточка, - всхлипнув, промолвила бабушка. - Раньше, бывало, являлись ему белые мышки, нынче вот лошади, а как привидятся белые слоны, так прогонят Веню со службы, отдадут в психбольницу.

- Водка - ужасная гадость! - убежденно объявила Лена, не замечая, что прозвучало это очень уж по-детски.

Бабушка вытерла слезы уголком цветного платка и, помолчав, сокрушенно сказала:

- Невинно вино, виновато пьянство... Покойный Иван Емельяныч и старшенький наш, Костенька, любили выпить по случаю, да меру знали, а Веня, горюшко мое, на глазах пропадает...

Чем поможешь, если дядюшкины дела из рук вон плохи? - подумал Сергей. Сколько он себя помнил. после каждой зимы, с наступлением тепла, и при первых осенних заморозках дядя Веня запивал по-черному недели на полторы-две, а потом быстро приходил в норму и между запоями трудился без отпусков, как стахановец, за что ему все прощалось. Но всякая чертовщина ему прежде не мерещилась, до горячки не доходило.

- Чую я, золотко мое, что быть бычку на веревочке? - спросила бабушка, когда Лена ненадолго вышла. - Славную ты облюбовал девицу, на внешность приятную и душой ласковую. Из каких она будет?

- Лена - студентка, ее родители живут в Тамбовской области, - сообщил обрадованный ее словами Сергей. - Отец - военный, а мать - учительница литературы.

- Где же она живет? У родных или угол снимает?

- В общежитии.

- Бедненькая, - посочувствовала бабушка. - Женись, мальчик мой, я благословляю...

Вскоре восстал ото сна опухший дядя Веня и после омовения, сопровождавшегося стонами и тяжкими вздохами, подсел к ним за стол.

- Ну, племянничек, пропустим по наперстку ради праздничка? - заплетающимся языком спросил он, умиленно поглядывая на бабушку, от греха подальше убравшую графинчик с наливкой.

- Нет уж, Вениамин Иваныч, вы свой праздник успели отметить! - Бабушка поджала губы, невольно копируя мимику Веры Николаевны Пашенной в роли горьковской Вассы Железновой.

- Мама, одну распоследнюю! - взмолился дядя Веня, низко склонив нечесаную голову, сильно побитую сединой. - В чисто лечебных целях!

Бабушка подошла к буфету и налила ему рюмку вишневки.

- За чудесное воскрешение Иисуса Христа, совпавшее с нашим знакомством! Залихватски подмигнув Лене, дядя Веня сморщился и опрокинул рюмку в рот ходившей ходуном рукой. - Эх, хорошо... Но мало!.. Вы, Лена, должно быть, еще учитесь?

- На третьем курсе Технологического института.

- Отцы-благодетели! - обрадовался дядя Веня. - Я ведь тоже оттуда, закончил механический факультет в пятьдесят первом году... Мамочка, ради такого случая надо бы выдать еще наперсток.

- И не проси! - отказала она.

- Как дела в институте? - осведомился дядя Веня, изо всех сил стараясь произвести впечатление светского человека. - Столовая по-прежнему внизу?

- Внизу, - с улыбкой подтвердила Лена. - А что?

- У меня связано с ней столько воспоминаний! - Дядя Веня мечтательно прикрыл глаза и стал похож на покойника. - Какие там были официантки! Фигуристые, и, между прочим, не задавались... Одна беда, беременели, стервы, от малейшего прикосновения. А с абортами тогда, племянничек, было ой как туго!

- Веня, что ты мелешь? - Опешившая от его откровений бабушка всплеснула руками. - Хоть бы детей постыдился, охальник!

- А чего такого? - удивился дядя Веня. - Одна была, Люсей звали, ух какая сладкая! Прямо ягода-малина! Притащила грудного младенца к нам в деканат, положила на стол декану и говорит: "Ваша работа!" Теперь народ измельчал, а в мое время...

Лена и Сергей так и не узнали, что происходило в то время, поскольку дядюшку мгновенно сморило - голова его опустилась на грудь, а изо рта свесилась ниточка слюны.

Сергей помог бабушке, уложить бренное дядюшкино тело на диван, где тот снова захрапел. А они втроем долго пили чай с таявшей на языке пасхой, вдосталь наговорились о всякой всячине и ближе к вечеру распрощались. Взявшись за руки, Лена и Сергей пошли к станции, а бабушка долго смотрела им вслед и помахивала платочком в надежде, что они обернутся. Но они не обернулись.

На обратном пути в электричке было до того тесно, что Сергей счел за благо остаться в тамбуре и, упершись обеими руками в стенку, оберегал Лену от давки. Из переполненного вагона слышались переливы гармони, смешанный хор дурными голосами с постоянством, достойным лучшего применения, горланил одну и ту же песню Пахмутовой про горизонты синие и про ЛЭП-500, непростую линию, а в тамбуре слоистой пеленой, как табачный дым в тесной курилке, висела смачная матерщина. Никто не ссорился, не выходил из себя, напротив, разговор шести или семи случайных попутчиков был совершенно безобидным, даже дружелюбным, но буквально через каждое слово своими именами назывались половые органы и естественные отверстия, равно как и все мыслимые формы взаимодействия первых со вторыми. Примечательно, что темой оживленного разговора служил отнюдь не секс, а наиболее выгодные для урожайности сроки посева в открытый грунт овощей, главным образом огурцов.

Поначалу Сергей с непривычки слегка осоловел от обилия ненормативной лексики и с беспокойством подумывал о том, не оскорбит ли она Лену, но вскоре отбросил эту мысль - никакая грязь к Лене не приставала.

У Финляндского вокзала они втиснулись в автобус, доехали до площади Труда, а там, по инициативе Сергея, перешли Поцелуев мост, свернули на набережную Мойки и оказались возле Новой Голландии.

- Весной твоя Голландия преображается, но... - Лена показала рукой направо, в сторону Крюкова канала. - Мне по сердцу только эта часть. Строй тополей у воды, деревянные сваи, позеленевшие от древности, кругом ни души... А там, левее, - унылый берег, скучные дядечки с ружьями...

- Не с ружьями, а с винтовками, - машинально поправил Сергей.

- Какая разница? Вот если бы их нарядили в средневековые костюмы и дали в руки алебарды... Тогда можно было бы думать, что они день и ночь стерегут секреты петровских или елизаветинских времен... Сережка, вот облако, очень-очень похожее на тигра! Правда?

Буро-красная арка Вален-Деламота гордо возносилась над тихой протокой, ведущей к центру Новой Голландии, а над нею медленно проплывали редкие облака, одно из которых напоминало хвостатого хищника, приготовившегося к прыжку. Лена приподнялась на цыпочки и, прижав левую руку к груди, устремила правую к небу. В этот момент она была настолько красива, что у Сергея захватило дух.

- Давай поженимся? - неожиданно вырвалось у него.

- Давай... - Не оборачиваясь, Лена попятилась и всем телом прижалась к нему. - Боже, как я люблю тебя!..

В ту ночь они не сомкнули глаз и ласкали друг друга с таким бурным, неиссякавшим пылом, что поломали диван. Бедняга раскачивался с нараставшей амплитудой, скрипел все больше и больше, а потом, с хрустом затрещав, накренился, как тонущий корабль, и они рухнули на пол, опрокинув на себя стул.

Наутро Лена наспех проглотила чашку кофе и поспешила в институт, заранее зная, что будет вовсю клевать носом на лекции по физической химии и - уж подавно! - на семинаре по политической экономии. Впрочем, ни сонливое состояние, ни ломота во всем теле не мешали ей чувствовать себя счастливой.

После ухода Лены благодушно настроенный Сергей осмотрел диван на предмет определения его ремонтопригодности, а позднее, уже на работе, для видимости обложился папками и предался приятным размышлениям о предстоящей свадьбе.

Плавное течение его мыслей прервал телефонный звонок.

- Рад вас приветствовать, Сережа! - загудел сочный голос Вороновского. Как я и предвидел, рыбка проглотила живца и настоятельно требует поместить ее в уху.

- Кто же клюнул? - полюбопытствовал Сергей.

- Пузан! - со смешком ответил Вороновский. - Позвонил сегодня утром и без экивоков уведомил, что сверхсрочно нуждается в деньгах. Через час ждет нас на углу Марата и Кузнечного...

Сорок минут спустя Сергей заехал за Вороновским и, не мешкая, вырулил с улицы Петра Лаврова на Литейный проспект.

- У вас в мустанге найдется какая-нибудь рабочая одежда? - спросил Вороновский.

- Зачем она вам, Виктор Александрович?

- Не мне, а вам. - Вороновский озарился улыбкой. - Для исполнения одноактного водевиля при осмотре машины Пузана.

- Нечего смотреть, - у него же абсолютно новая "волга"!

- Сережа, зарубите себе на носу: настоящий провинциал недоверчив до мозга костей, - терпеливо внушал Вороновский. - Прежде чем выложить мешок денежных знаков, он должен убедиться в том, что получает взамен вещь, а не дерьмо. Поэтому вам придется залезть под машину и минут пять поскучать там, постукивая железкой о железку.

- Пузан не хуже меня знает, что там ничего не увидишь.

- Не упрямьтесь, в нашем случае осмотр объекта купли-продажи приобретает ритуальный смысл, - возразил Вороновский. - Но вы так и не ответили на мой вопрос. У вас есть рабочая одежда?

- Я постоянно вожу в багажнике старый отцовский комбинезон, - ворчливо отозвался Сергей.

- Превосходно!..

Они пересекли Невский, доехали до Владимирской площади и, свернув на Колокольную, оставили "жигули" неподалеку от Поварского переулка.

Пузан уже ждал их на улице Марата, стоя рядом с киоском чистильщика обуви.

- Привет, мужики! - воскликнул он, крепко пожимая им руки. - Вот ведь что приключилось: супруга моя, елки-палки, дачку в Рощине присмотрела и насела на меня - о-го-го!

Вороновский и Сергей незаметно переглянулись.

- А бабы - сами знаете, какие они! - Пузан поцокал языком. - Не отвяжутся, пока не добьются своего.

- Поглядеть хочу машинку, пощупать, - серьезно сказал Вороновский. - Не то купишь кота в мешке, а потом наплачешься.

- Еще бы, дело ответственное, - согласился Пузан. - До моего гаража рукой подать. Там и осмотришь...

Пузановский гараж оказался рядом, во втором дворе старого дома, и был устроен в бывшем каретном сарае.

- Знатный гараж! - восхищенно заметил Вороновский, пока Пузан колдовал над двумя пудовыми амбарными замками. - И запоры у тебя подходящие, не всякий ворюга осилит.

- Не гараж - конфетка! - Пузан отворил дверь и вошел в гараж. - Вы такое когда-либо видали? Тридцать семь с половиной метров, оштукатуренный, с паровым отоплением, горячей водичкой и с сухой ямой в нормальный человеческий рост!

- Мощное у вас хозяйство, - признал Сергей, осматриваясь по сторонам.

Вдоль стен на длинных стеллажах были аккуратно разложены разнообразные запчасти, в левом углу стоял верстак с тисками и настольным сверлильным станком, в правом - компрессор, а на крюках под потолком висели надутые камеры.

- Кое-чем разжился у себя на заводе, - пояснил Пузан.

- Ладно, чего зря лясы точить, - буркнул Вороновский. - Сереж, надевай робу, слазь-ка под машинку.

- Погляди, погляди, - вторил ему Пузан. - Да там ни пятнышка ржавчины!

- Ну, скажешь! - усомнился Вороновский. - У вас, слышно, зимой на дороги песок посыпают напополам с солью?

- Соль - злая штука, но мне и она не страшна! - Пузан рассмеялся. - У меня весь низ покрыт пушсалом. Ваш брат горняк про это может не знать, а мы, машиностроители, с пушечным салом на "ты" и за руку, - вещал Пузан, пока Сергей расхаживал в яме с отверткой и переносной лампой. - Прихватил я на заводе жестяночку пушсала, нагрел почти что до кипения и под давлением двадцать атмосфер фуганул во все короба и на днище, каждый шовчик промазал, каждую потайную щелочку покрыл. А ты говоришь: соль! Плевал я на соль!

Несун! - с оттенком презрения определил Сергей, не отдавая отчета в том, что нарочно разжигает в себе неприязнь к Пузану.

- Масло, кажись, у тебя подтекает, - крикнул он снизу. - Через сальник заднего коренного подшипника.

Пузан присел на корточки, закряхтел и посмотрел на Сергея.

- Ты, горняк, даром грешишь на сальник. Если твоя правда, то на фиродо было бы масло, а у меня корзина сухая. Так?

- Сухая, - подтвердил Сергей, выбираясь из ямы. Пузан выпрямился и повернулся к Вороновскому:

- Мы ведь сговорились за двадцать девять?

- Только отдашь мне машинку вместе с чехлами, - ультимативно заявил Вороновский. - У нас в Казахстане таких в помине нету, а мне охота при случае прихвастнуть.

- А оформление за чей счет? - Пузан прищурился.

- Чего? - сыграл под простака Вороновский.

- Кто будет платить семь процентов комиссионного сбора? Это выходит шестьсот пятьдесят один рубчик, - сообщил Пузан. - Мне желательно, чтобы вы.

- Пополам, - предложил Вороновский. - Пойдет?

- Черт с тобой, горняк, я человек широкий! - Пузан подставил ладонь. - По рукам?

- По рукам! - Вороновский с маху шлепнул по его ладони. - Завтра снимай машинку с учета, а послезавтра ровно в девять утра встречаемся здесь, у тебя в гараже, и едем в магазин.

- А как насчет денег? - спросил Пузан.

- Завтра получу по аккредитиву и, ясное дело, привезу с собой, - ответил Вороновский. - Здесь отдам тебе из рук в руки двадцать тысяч триста, а остаток вручу в магазине.

Пузан радостно закивал, а потом смущенно произнес:

- Чтобы все было по справедливости, ты отдашь мне еще двадцать пять рубликов и пятьдесят копеек...

Попрощавшись с Пузаном, они вернулись на Колокольную и сели в "жигули".

- Кажется, дело на мази, - с удовлетворением отметил Вороновский. - По такому случаю предлагаю совершить трехдневную автомобильную экскурсию по Пушкинским местам. Вы бывали в Михайловском?

- Нет.

- Напрасно. Лучшие главы "Онегина" - с третьей по седьмую - написаны там. А "Борис Годунов"? Эх, друг мой, каждый русский интеллигент непременно должен хоть раз побывать в Михайловском, как правоверный магометанин в Мекке. Поедем?

- С удовольствием, - прикинув свои возможности, ответил Сергей. - Отгулы у меня есть, так что проблем не возникнет.

- Превосходно! Тем более что на носу 180-летие со дня рождения Александра Сергеевича... Поедем вдвоем?

- Я бы хотел вместе с Леной, ей наверняка понравится там.

- Что же, не возражаю, - без энтузиазма сказал Вороновский. - Машина ваша, а, как известно, хозяин - барин...

19. К ЧЕМУ ПРИВОДИТ ЖАДНОСТЬ

Рано утром в среду Сергей приехал к Вороновскому, и они отправились на встречу с Пузаном. Вороновский захватил с собой объемистый портфель и выглядел как супермен - на нем была элегантная куртка со стоячим воротником, джинсы из самых дорогих и светло-коричневые итальянские мокасины.

- Где же ваша провинциальная экипировка? - поддел его Сергей на подходе к станции метро "Чернышевская". - Ведь спектакль, по-моему, еще не закончился?

- Видите ли, Сережа, на завершающем этапе операции мой туалет уже не играет роли. Наш клиент впал в стяжательский экстаз и уподобился токующему тетереву, для которого пачка денег толщиной в полено заменяет вожделенную самочку.

- Неужели вы надеетесь, что Пузан не заметит разительной перемены в облике покупателя?

- Заметить-то он заметит, а правильно истолковать не сумеет... Вороновский усмехнулся. - Сегодня, по его представлениям, величайший праздник. В такие торжественные дни люди наряжаются в лучшие одежды и ходят с лозунгами и транспарантами! Следовательно, я тоже имею право быть нарядным...

Они подошли к гаражу на улице Марата без двух минут девять. Пузан уже был на месте и сиял, как новый гривенник. На его фоне белоснежная "волга" со снятыми номерными знаками выглядела сиротливо.

- Мужики, я готов! - воскликнул Пузан, нетерпеливо потирая руки. - Где деньги?

Вороновский прошел к верстаку, вытащил из портфеля пакет, завернутый в газету и крест-накрест перевязанный шпагатом, и молча вручил его Пузану. Пока Пузан примеривался к пакету и доставал из кармана перочинный ножик, Сергей заметил, что лоб и кончик носа у него покрылись бисеринками пота. Волнуется, собака, подумал Сергей, ощущая прилив холодного презрения.

Пузан с треском разрезал шпагат, обнажил зеленовато-розовую массу денег и принялся усердно считать, неслышно шевеля губами. Купюры с легкостью порхали в его коротких пальцах и превращались в аккуратненькие стопочки, придавленные болтами и гайками, которые Пузан на ощупь брал из круглой металлической коробки. Росинки пота росли, множились и превращались в капли, стекавшие по лицу; одна повисла на кончике пузановского носа, дождалась там следующей и вместе с ней упала на стопку купюр, чего Пузан даже не заметил.

Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем он придавил болтом последнюю стопку, поднял счастливо блестевшие глаза и сипло выдохнул:

- Ровнехонько двадцать тысяч. А остальные? - Вороновский отсчитал еще триста двадцать пять рублей и небрежно бросил их на верстак.

- Извини, друг, забыл!.. Сереж, у тебя найдется полтинник?

Сергей вынул горсть мелочи и положил на верстак пятьдесят копеек.

- Вот теперь порядок в танковых частях! - воскликнул Пузан, пряча деньги в старую наволочку. - Важны не копейки, а принцип! Верно, мужики?

- Тоже мне, принцип, - проворчал Вороновский. - Сереж, садись за руль, пора в магазин. Он у вас где, в Ломоносове?

- Мужики, обождите пяток минут, я только отдам деньги супруге и мигом назад, - сказал Пузан, направляясь к выходу.

- Нет, это меня не устраивает! - Растопырив руки, Вороновский преградил ему дорогу. - Ты, друг, не поверил нам на слово, потребовал денежки вперед, так и мы, извини, не очень-то тебе доверяем. Кто тебя знает? Вдруг ты воротишься из дому и заявишь, что знать ничего не знаешь и ведать не ведаешь?

- Как же быть? - Пузан побледнел. - Что ты предлагаешь?

- А вот что! - властно сказал Вороновский, вынимая из портфеля новенький висячий замок. - Ты спрячь денежки в гараже и замкни один из твоих крокодилов, а заместо другого я замкну свой замочек и положу ключ в свой карман. Как только мы чин-чинарем оформим все в магазине, я отдам ключ тебе. С той минуты ты безраздельный хозяин денег, а до поры они будут считаться как бы ничейными. Согласен?

- Можно и так, - вяло кивнул Пузан, усаживаясь в "волгу". - Я выведу машину на двор, а уж потом спрячу деньги...

Сергей не понимал смысла действий Вороновского до тех пор, пока они не выехали на улицу, где рядом с аркой перед доской с репертуаром кинотеатров стоял капитан Винокуров. Все ясно, решил Сергей, заметив в руках капитана обшарпанный банный чемоданчик. Гараж будет вскрыт, и денежки упорхнут...

В магазине была очередь, из-за чего они проторчали там до середины дня. Все прошло благополучно, но Сергея поджидал некоторый сюрприз: выяснилось, что покупает "волгу" не Вороновский, а он сам, действуя по нотариальной доверенности, выданной сыном Карла Рихтеровича.

- Так надо, Сережа, - шепнул Вороновский, сжав его локоть. - Слишком многие меня знают, а вы покамест никому не перешли дорожку.

На обратном пути Пузан, наконец-то получивший заветный ключ, без умолку рассказывал седобородые анекдоты и порядком надоел Вороновскому. Сергей сидел за рулем и в зеркале заднего вида не раз замечал гримасы Виктора Александровича.

- Ну, мужики, ни пуха ни пера! - на прощание заявил Пузан, которого они довезли до улицы Марата. - Попутного вам ветра и легкого колеса!

- А я со своей стороны желаю тебе купить новую машинку и по крайней мере пару лет не продавать ее, - с чувством произнес Вороновский. - Увидишь, как это здорово!

Когда улица Марата осталась позади и они проезжали по Невскому через Фонтанку, Вороновский заговорил насмешливым тоном:

- Сейчас наш Пузан подошел к своему супергаражу и с несказанным удивлением взирает на то, что родные дубовые ворота заперты не на два замка, а на один наш. А дальше начнется потеха! Я бы не пожалел ста целковых, чтобы увидеть все воочию.

- Вот ведь к чему приводит жадность, - поддакнул Сергей. - Как вы представляете себе его поведение?

- Сережа, это уникальное зрелище! - Вороновский мгновенно пришпорил свою фантазию. - Открыв калитку, наш клиент, разумеется, не найдет денег в том местечке, куда он их припрятал, и перевернет вверх дном весь гараж, думая, что мы подшутили над ним и перепрятали его драную наволочку. Это будет, скажем так, первый акт. А второй акт произойдет в иных декорациях, в уютном семейном гнездышке. Там Пузаниха в стеганом халатике поджидает своего Ромео, который вот-вот должен притащить в клюве жирного червяка. Стол на кухне давным-давно накрыт чистенькой импортной клееночкой в цветочках, а на ней - селедочка с лучком, сальце, сырок со слезой, студень из свиных ножек, редисочка со сметанкой и, быть может, прошлогодние солененькие грибочки. В холодильнике стынет бутылочка калганной настоечки, а в духовке доходит до кондиции гуляш из нежнейшего кроличьего мяса. Пузаниха волнуется, ходит из угла в угол и отвлекает себя от тревожных дум сладкой мечтой о дачке-пятистенке с участком в пятнадцать соток, где клубничные плантации чередуются с могучими зарослями плодоносящего крыжовника. Ее переживания достигают апогея, и тут в дверях поворачивается ключ и на пороге возникает силуэт ее благоверного. "Наконец-то! - с визгом бросается к нему Пузаниха. - Где же ты так долго был? Я уже вся извелась! Небось проголодался, добытчик ты мой! Скоренько мой руки, садись за стол и рассказывай все по порядку. Мне так интересно?" Наш обкакавшийся добытчик тупо шмыгает носом и идет умываться, чтобы хоть чуть-чуть отдалить тягостное признание. А Пузаниха вихрем мчится на кухню, достает калганную, разливает по рюмочкам и мажет хлеб маслом, чтобы угодить хозяину. Она изнемогает от нетерпения, а Пузана нет и нет. Тогда Пузаниха... А вот и наш Леня!

Вороновский на полуслове оборвал трагикомическое живописание, так как они подъехали к платной автостоянке на Исаакиевской площади, где их ждал капитан.

- Виктор Алексаныч, порядок! - доложил капитан, усаживаясь в "волгу", и мельком кивнул Сергею. - Держи капусту.

- Обошлось без эксцессов? - поинтересовался Вороновский, перекладывая деньги из банного чемоданчика в свой портфель.

- Будь спокоен! - заверил капитан. - С ихним замком я провозился меньше минуты.

Капитан буквально светился от распиравшей его радости.

Жуткий тип, в который раз подумал Сергей. Форменный обитатель дна. Откуда только берутся такие? Зимой и летом ходит в одном и том же задрипанном костюмчике с пузырями на брюках и в допотопной нейлоновой рубахе, застегнутой на все пуговицы. Галстуков он не признает, носит их только с милицейским мундиром. А какие на нем ботинки! Анекдот! Потерявшие вид, с подковками на каблуках... У него же должна быть куча денег! Он что, набивает ими матрас?

- Превосходно! - подытожил Вороновский, возвращая чемоданчик капитану. Спасибо, Леня, вот тебе тысяча.

- Так я побегу? - Капитан сверкнул в улыбке стальными зубами. - Приветик!

Надежды Сергея на щедрость Вороновского оправдались - его гонорар составил тысячу рублей. Хотелось бы знать, подумал он, сколько же загребет на этой операции сам Виктор Александрович? Мысль о том, что, покупая "волгу" для делового партнера из Эстонии, Вороновский не гнался за выгодой и, наоборот, оплачивал услуги ассистентов из собственного кармана, не пришла ему в голову.

Пока Сергей ставил "волгу" на платную стоянку, Вороновский зашел на почту и отправил телеграмму в Таллин, пригласив Карла Рихтеровича вместе с сыном в Ленинград на субботу и воскресенье для вручения памятного подарка. Затем они пешком прошлись до Красной улицы, сели там в "жигули", заехали на Благодатный за Леной и взяли курс на Псков.

20. СВЯТЫЕ МЕСТА

Как обычно, Вороновский заранее позаботился обо всем, и в Пскове его доброжелатели забронировали для них места в гостинице - двухкомнатный люкс для мужчин и отдельный номер для Лены. За ночь они отлично выспались и ранним утром отправились в Пушкинский музей-заповедник, где провели целый день. Лена без устали любовалась Михайловским парком, аллеей Керн, ганнибаловским "черным" прудом, видом на речку Сороть и озеро Маленец, и Вороновский с Сергеем не без труда увезли ее из Михайловского, чтобы показать Тригорское и Петровское. На скорую руку пообедав на турбазе, они долго бродили по Петровскому парку и едва успели попасть в Святогорский монастырь на могилу Пушкина. Неподалеку от монастыря Вороновский попросил остановить машину, куда-то отлучился и принес пышный букет роз, которые Лена возложила к надгробию поэта.

На обратном пути в Псков Лена и Сергей, все еще под впечатлением, преимущественно молчали. Вороновский попытался развлечь их, довольно-таки удачно пародируя одного из экскурсоводов, патетическим тоном излагавшего прописные истины, но, не ощутив поддержки, вскоре умолк и задремал. На следующее утро, сразу же после завтрака, они снова уселись в машину.

- Куда прикажете выруливать, товарищ начальник? - шутливо спросил Сергей, так как Вороновский, загадочно улыбаясь за завтраком, не пожелал раньше времени обнародовать намеченную программу.

- На Ригу! - распорядился Вороновский.

- Слушаюсь и повинуюсь!

- Уверен, что вы об этом не пожалеете.

- Но мы же позабыли взять вещи! - спохватилась Лена.

- Все правильно, - успокоил ее Вороновский. - К ночи вернемся в гостиницу.

- Куда же мы едем? - спросила Лена.

- В Печорский мужской монастырь, сударыня, - наконец открыл секрет Вороновский. - Осмотрим тамошние святые места.

- Как интересно! - Лена оживилась. - А нас туда пустят?

- Разумеется, - заверил Вороновский. - Разве был случай, когда нас куда-нибудь не пустили?

- Но монастырь ведь мужской? - все еще сомневалась Лена.

- Да, но как памятник древнерусской архитектуры открыт для посетителей. Имейте в виду, что вчера перед сном я не зря просил вас надеть платье, а не джинсы, и непременно взять с собой косынку - в храмы допускают дам только с покрытой головой...

Увидев стрелку-указатель с надписью "Печоры - 21 км", Сергей свернул направо и помчался по пустынной дороге. Через четверть часа они въехали в маленький холмистый городок, застроенный малоэтажными зданиями на прибалтийский манер.

- Сережа, метрах в ста за площадью сверните налево и еще раз налево, подсказал Вороновский.

Подъездная дорога к монастырю была покрыта глубокими лужами, чередовавшимися с колдобинами, поэтому Сергей направил все внимание на преодоление препятствий.

- Какая красота! - воскликнула Лена. - С ума сойти!

Сергей на секунду поднял глаза от дороги и увидел крепостную стену, а еще выше - белокаменную громаду златоглавого собора.

- Перед вами Михайловский собор, построенный сто двадцать лет тому назад, - сказал Вороновский. - Внизу есть еще один собор - Успенский. Тот древнее и знаменит на весь православный мир чудотворной иконой "Успение Божьей Матери".

Оставив "жигули" на стоянке, они прошли в монастырские ворота и спустились вниз. Вороновский показал Лене и Сергею источник со святой водой, звонницу, резиденцию игумена и братский корпус, а когда они подошли к Успенскому собору, то выяснилось, что служба закончилась и в собор не пускают.

- Раненько надо приходить, коли веруете, - нелюбезно преградил им дорогу огромный, мужицкого вида монах.

- Нам хотя бы на минуточку, - попросил Сергей. - Только взглянуть одним глазком.

- Нет! - односложно отказал монах, пропускай через кулак полуседую бороду.

Они прослушали колокольные звоны, дождались обеденного часа и увидели шествие монахов в трапезную, а затем поднялись вверх по "кровавой дороге", постояли у иконы "Утоли моя печали" и, по рекомендации Вороновского, отправились в эстонский город Выру. После обеда в чистеньком кафе немного поколесили по Южной Эстонии, вернулись в Печоры и снова пришли в монастырь к началу вечерней службы.

В Михайловском соборе густо толпился народ; Сергей выбрал место поспокойнее, не без интереса осмотрел голубовато-белые иконы, стенную роспись, слушал малопонятные возгласы сменявших друг друга священнослужителей, нараспев читавших молитвы, разглядывал хор с женщиной-регентом, а позднее наблюдал за двумя старыми монахами, с подносами в руках собиравшими пожертвования. Когда монахи приблизились к нему и кротко взглянули в глаза, он внезапно испытал чувство неловкости и положил на усыпанный мелочью поднос две трешницы, за себя и за Лену. Стыдливо потупившись, он не видел, как Вороновский прикрыл его трешницы новенькой сторублевкой.

Они простояли не меньше двух часов, прежде чем Сергей с досадой покосился на Вороновского. Сколько можно торчать в церкви?

- Потерпите, Сережа, - шепнул Вороновский. - Скоро начнется акафист, разверзнутся царские врата, и из алтаря в окружении архимандритов выйдет игумен...

Они выехали в Псков около одиннадцати часов вечера.

- Благостно на душе, - расслабленно произнес Вороновский. - Слушая молитвы, отрешаешься от мирской суеты. Вдумайтесь, какие слова: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь... Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого..."

- У вас состояние грустного лиризма, - заметил Сергей, досадовавший на то, что из-за каприза Вороновского чуть ли не весь вечер слушал поповскую тягомотину.

- Я старше вас и, попадая в храм, задумываюсь о том, что вера в Бога не только умиротворяет человека, но и очищает от скверны его дух и плоть. Блаженны чистые сердцем - вот, по-моему, тот идеал, к которому должно стремиться человечество.

- Похоже, что религиозный опиум поразил и ваш мозг, Виктор Александрович? - подначил Сергей.

- Вы, буйная поросль второй половины двадцатого века, смотрите на церковную службу как на второразрядный спектакль,- спокойно парировал Вороновский. - А я вижу в ней ту Русь, которая, как Атлантида, безвозвратно ушла на дно океана, оставив только крошечные островки наподобие Печор.

- Вы верите в Бога? - тихо спросила Лена.

- Вера - личное дело каждого, - уклончиво ответил Вороновский. - Споры о Боге и вообще о религии у нас зачастую сводят к проблеме зарождения жизни на земле и к алчности отдельных священников, а мне кажется, что философский смысл веры прежде всего в гармонии души.

- Чувствуется, что вас тянет в монашество, - съязвил Сергей.

- Временами, - с улыбкой подтвердил Вороновский. - Пока об этом рановато говорить, но лет эдак через пятнадцать-двадцать я, возможно, приду в Печоры с пальмовой ветвью.

- Надеетесь, что вас примут с распростертыми объятиями?

- А почему бы и нет? Сделаю крупный денежный взнос в монастырскую казну и стану послушником, ибо прямо в монахи не берут. В монастыре кандидатский стаж побольше, чем в КПСС, - от двух до четырнадцати лет..

- Вы сможете жить монахом? - усомнилась Лена.

- Без проблем. Приму постриг, сменю имя на другое, какое-нибудь экзотическое. - Вороновский рассмеялся. - Например, Сосипатр или Досифей. Звучит? Со временем сделаю карьеру и стану, допустим, отцом-экономом.

- Сколько же вам тогда стукнет? - бесцеремонно полюбопытствовал Сергей. Семьдесят пять или все восемьдесят?

- Неважно. Монахи, Сережа, живут долго, потому что не знают стрессовых состояний и правильно питаются: соблюдают посты, не употребляют мяса, зато едят рыбку из Чудского озера, молочные продукты, яйца и растительную пищу, то есть ту снедь, которую я уважаю, - добродушно объяснял Вороновский. - Готовят в монастыре отменно, так что я не пропаду. Займусь самосозерцанием, познаю себя, отмолю все свои тяжкие грехи и блаженно упокоюсь в пещере, где вот уже пять столетий подряд хоронят братьев-монахов.

- Виктор Александрович, а как же тяжкие грехи, - гнул Сергей свою линию, стараясь поддеть Вороновского. - Не сделают ли по этой причине вам от ворот поворот?

- Учтите, дорогой мой, наша церковь гуманнее государства. Если ты хоть однажды совершил опрометчивый поступок, то власти предержащие подвергнут тебя наказанию, после чего на словах простят, а на деле перечеркнут всю твою оставшуюся жизнь. Уж если церковь прощает, то это, как говорится, во веки веков, - пояснил Вороновский и лукаво усмехнулся. - Отмолю грехи, стану праведником, а там, глядишь, при благоприятном стечении обстоятельств приобщусь к лику святых.

- Разыгрываете нас почем зря? - спросил Сергей.

- Отнюдь. История христианства знает подобные примеры. В позапрошлом году здесь же, в Печорах, после ранней обедни я услышал проповедь о Святом Патермуфии. Рассказать?

- Пожалуйста, расскажите, - тотчас отозвалась Лена.

- В четвертом веке в Египте жил злой разбойник Патермуфии, с неизменным постоянством потрошивший только очень состоятельных сограждан... - Вороновский подчеркнуто обращался к Сергею. - Времена тогда были суровые, доброжелатели ему не помогали, поэтому, если под рукой у Патермуфия не было живого клиента, он ночью шел на кладбище, вскрывал богатые могилы, крючьями вытаскивал тела усопших и снимал с них все ценное. Наш герой бесчинствовал до тех пор, пока не убил достойную даму по имени Мокрина, после чего с небес на Патермуфия снизошла благодать, вскоре сделавшая его подвижником, а позднее и праведником. Когда к Патермуфию, удалившемуся от мирских соблазнов в безводную пустыню, являлись совратители, чтобы позвать в вертеп, наш герой сразу же вспоминал псалом "Блажен муж, не ходящий на совет нечестивых", и совратителей словно ветром сдувало. Господь так и сяк испытывал Патермуфия и в конце концов простил все его былые прегрешения, включая и убийство Мокрины, ибо ранняя смерть позволила доброй даме досрочно попасть в райские кущи. Мало того, праведник Патермуфии был награжден даром чудотворения, вследствие чего, подобно самому Создателю, иногда являлся своим ученикам. Учтите эту любопытную подробность, Сережа!

Не столько содержание рассказа, сколько странный, по-своему зловещий тон Вороновского заставил Лену невольно вздрогнуть.

- Виктор Александрович, на что вы намекаете?

- Сережа знает, - ушел от ответа Вороновский. - Мое праведничество - дело отдаленного будущего, а пока я ограничиваюсь тем, что ежегодно с неизменным наслаждением посещаю Печорскую обитель. Помните, как дородный монах в красном, шитом золотом облачении протяжно провозгласил: "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!" Монахи-черноризцы вслед за ним: "Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя"... а хор на клиросе по знаку регента плавно выводит: "Господи, поми-и-луй..." И черноризцы речитативом: "Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй!" И снова монах в красном: "И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!" Старушки в черных платках крестятся и бьют поклоны, а кругом пахнет ладаном... Фантастика!

- Мне понравились трое монахов в больших красных шапках с драгоценными камнями, - поспешно сказал Сергей, обеспокоенный как намеками Вороновского, так и болезненной реакцией Лены.

- Сережа, у вас недурной вкус. - Вороновский благосклонно кивнул. - Шапки эти именуются митрами, а носят их высокопоставленные священнослужители, начиная с архимандрита и выше, то есть церковный генералитет. А бриллианты, сапфиры, изумруды и жемчуга на митрах действительно первосортные. Не хуже, чем у нашей приятельницы Марии Сигизмундовны.

- Кто такая Мария Сигизмундовна? - Сидевшая рядом с Сергеем Лена встрепенулась и вскинула глаза на Вороновского.

- Чванливая жена одного крупного деятеля науки, - безмятежно ответил Вороновский и зевнул, прикрыв рот ладонью. - Пардон!.. Что-то меня клонит в сон...

В субботу Вороновский проснулся в отвратительном настроении, о причине которого Сергей мог только гадать. Неужели Виктор Александрович принял близко к сердцу его безобидные колкости? Нет, это исключено, решил он. Во-первых, Вороновский - человек с юмором, склонный подтрунивать над другими и знающий: как аукнется, так и откликнется; а во-вторых, уж что-что, а злопамятность ему вовсе не свойственна. Может быть, патрон неважно себя чувствует? После обеда в столовке музея-заповедника он жаловался на изжогу... Как ни крути, а сорок два года - это уже возраст, дающий о себе знать!

За завтраком в гостиничном буфете Вороновский едко подшучивал над соседями по столу, начавшими выходной день с бутылки водки под копченую скумбрию с крутыми яйцами, а позднее, когда они выехали в Ленинград, зачем-то принялся считать пьяных, попадавшихся по дороге. Доведя счет до сотни, брезгливо заявил:

- Братья-славяне деградируют с космической скоростью. Сережа, подскажите, сколько мы сегодня проехали?

- Двадцать три километра по спидометру.

- Получается... четыре и три десятых алконавта на один километр пути. Если принять ширину дороги вместе с тротуаром равной десяти метрам, то расчетная плотность ослабленного бормотухой населения составит... минуточку... четыреста тридцать душ на квадратный километр земной поверхности. Многовато... Следует, пожалуй, внести поправку, ибо в лесах, на полях и в водоемах пьяницы встречаются реже. Наш незабвенный Александр Сергеевич был прав!

- О чем вы говорите? - Лена задала вопрос таким тоном, что Сергей сразу насторожился.

- О его прогнозной оценке российского пьянства, - ответил Вороновский. Надеюсь, еще не забыли: "И заведет крещеный мир на каждой станции трактир". Как видите, все сбылось!.. Взгляните направо, вот еще один мается. Это будет сто первый.

- Виктор Александрович, вы передергиваете! - Лена покраснела.

- Елена, какая муха вас укусила? - Вороновский с непритворным удивлением посмотрел на нее. - Зачем мне передергивать?

- Пушкин подразумевал совсем другое! - Лена вполоборота повернулась к нему и продекламировала:

Шоссе Россию здесь и тут

Соединив, пересекут

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой,

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды,

И заведет крещеный мир

На каждой станции трактир.

- Ну и что? - пожал плечами Вороновский. - Одно другому не противоречит.

- Слово "трактир" использовано поэтом в значении придорожной гостиницы, постоялого двора, а не питейного заведения. Это понимают все, кто читал "Евгения Онегина"!

- Видите ли, милая моя, я верю своим глазам, не вижу смысла именовать черное белым и... - начал было Вороновский.

- И для убедительности пристегиваете сюда Пушкина! - договорила за него Лена.

- Товарищи, товарищи! - вмешался Сергей. - Стоит ли раздувать из мухи слона?

- ...и истолковываю его сообразно с собственным опытом и знанием жизни, сухо продолжал Вороновский. - Заметьте, без ссылок на "все понимают". При всем моем уважении к Александру Сергеевичу, увы, вынужден констатировать, что его прогноз насчет придорожных отелей оправдался с точностью до наоборот: по числу мест в гостиницах мы отстали даже от Черной Африки и блистательно опережаем только Антарктиду!

- Виктор Александрович! - попытался остановить его Сергей.

- Зарубите себе на носу, что без меня вам нигде не только люкса - даже продавленной койки с клопами в занюханном Доме колхозника не предоставят! Вороновский шумно перевел дух. - И вот еще что: я не нуждаюсь в ваших нотациях!

- Виктор Александрович! - повысил голос Сергей, защищая Лену. - Как вы можете...

- Могу, Сергей, еще как могу! - властно обрезал его Вороновский. - Я все могу, и вы это отлично знаете!

Тягостное молчание длилось до Ленинграда.

- Прошу прощения за резкость, - бесцветным голосом сказал Вороновский, когда они ехали по Московскому проспекту возле парка Победы. - Виноват, сорвался, о чем запоздало сожалею. Что-то с нервами... Сережа, будьте любезны, притормозите здесь. Дальше я поеду на метро...

21. "ЧЕРНАЯ" ПЯТНИЦА

Дело о мошенничестве и самовольном присвоении власти должностных лиц зашло в тупик, и по истечении установленного срока майору Судакову пришлось приостановить расследование.

Как он и думал, Тартаковская больше ничего интересного не сообщила. Напротив, на допросе дала путаные показания относительно внешности и поведения побывавших у нее мошенников. Допрошенная в качестве свидетеля пенсионерка Жеведь тоже ничем не помогла следствию. Изучение материалов архивного дела по обвинению Семена Ефимовича Тартаковского в спекуляции валютными ценностями в крупных размерах принесло пользу лишь в одном: Судаков утвердился в своем предположении, что содержимое тайника принадлежало Тартаковским. Из документов явствовало, что неоднократно судимый Семен Ефимович был воротилой с размахом, а конфискованное у него по приговору суда имущество, при всей внушительности его перечня, едва ли составляло все, что он нажил противозаконным путем. Дельцы такого масштаба, по наблюдениям Судакова, умеют прятать заначку на черный день, дабы потом, после отсидки, не начинать с нуля. Помимо того, им надобно загодя позаботиться о финансировании собственной защиты в судебных инстанциях и обеспечении прожиточного минимума для оставшихся на свободе домочадцев, а такая женушка, как Мария Сигизмундовна, по всей видимости, привыкла жить на широкую ногу. Тартаковская наверняка имела доступ по меньшей мере к одному из кладов мужа. Кто-то пронюхал об этом, разузнал детали и организовал липовый обыск. Кто? Чтобы доказать чью-то вину, надобно иметь улики или на худой конец хоть какие-то зацепки, а вот этого как раз и не было.

Параллельно работавший капитан Затуловский изучил аналогичные преступления, зарегистрированные в Ленинграде за последние годы, но его поиски тоже не принесли положительных результатов. Была, правда, преступная группа Григорянца со схожим почерком, но тех выловили, осудили и по настоящее время содержали в исправительно-трудовых колониях. Розыск начинки опустошенного тайника также ни к чему не привел: брошка, серьги и золотые фигурки словно канули в омут.

Вот по этим основаниям Судакову и пришлось приостановить следствие. Но приостановить не значит прекратить, поскольку уголовное дело подлежит прекращению только по истечении срока давности, установленного законодателем.

Что же касалось уличения Затуловского в кознях, то здесь Судаков заметно продвинулся вперед. В мае на его имя поступила по почте еще одна рецензия: редакция журнала "Новый мир" так хлестко распушила, так распатронила его стихи, что майору пришлось в течение двух дней принимать валидол, чтобы унять сердцебиение. Но нет худа без добра - посасывая таблетки, он интуитивно нащупал путеводную нить! А дальше все было просто, как грабли, - он позвонил в райотдел милиции, где Затуловский начинал службу, и выяснил у тамошних старожилов, не числится ли за шустрым мальчиком Ромой каких-либо шалостей. Оказалось, что пять лет назад Затуловский, тогда еще лейтенант милиции, получил устное замечание начальника райотдела за неэтичный поступок в отношении своего соседа по кабинету, старшего лейтенанта Бочкарева. Этот Бочкарев, припомнили старожилы, подстроил Роме какую-то мелкую пакость, за что безотлагательно поплатился. Рома молниеносно отреагировал на вражескую вылазку, поместив на стендах Ленгорсправки объявления о том, что срочно продается импортный, кожаный переслан в безупречном состоянии, и указав служебный и домашний телефоны Бочкарева. Через день тот начисто лишился сна и покоя, а Затуловский неприкрыто торжествовал на глазах у сослуживцев. Больше всего Рому забавляло то обстоятельство, что предмета с таким наименованием в природе не существует, а купить его захотели сотни, если не тысячи, причем даже не спрашивали, что это такое, а сразу интересовались ценой. Судя по обрывкам разговоров, которые Рома, естественно, мог слышать только краем уха, часть покупателей почему-то решила, что переслан - это несессер, и допытывалась у Бочкарева, есть ли там кисточка для бритья и из какого материала выполнена ручка. Кончилось дело тем, что пожаловавшийся начальству Бочкарев был с понижением переведен на должность участкового уполномоченного, а Затуловский отделался замечанием, да еще и приобрел лестную репутацию хохмача.

Добытая информация вполне удовлетворила Судакова. Для обвинительного заключения ее явно маловато, здраво рассудил он, а для неформального, частного расследования хватит за глаза. Опытный следователь оттого и считается таковым, что попавшая в цвет косвенная улика в его руках засияет ярче двух, а то и трех прямых! Ну, капитан, погоди! Сделаешь ты карьеру в Следственном управлении на-ка, выкуси! И Судаков с несказанным удовольствием показал два кукиша "железному Феликсу".

Спешить он, однако, не собирался. Под старость месть вынашивают бережно, как плод в материнской утробе.

Имелся и другой резон не форсировать расплату с Затуловским. Сейчас, в мае, в самом разгаре посадки на садовом участке, потом начнется запарка с прополкой и поливкой, благо синоптики посулили лето жаркое, с осадками значительно ниже нормы, а там и не заметишь, как подойдет пора сбора плодов и ягод, сопряженная с каждодневными хлопотами - то пускай в ход соковыжималку, то химичь с маринадом, то беги в огород за смородиновым листом и хреном для солки огурцов. Всего не перечислишь, только успевай вертеться.

Если брать гаденыша на абордаж до наступления холодов, то придется в одиночку заканчивать те уголовные дела, которые находятся у них в производстве, и, вместо того чтобы ездить по вечерам в Комарове, допоздна торчать на службе, потому что ходить в прокуратуру за продлением сроков предварительного следствия начальство не любит, это, представьте себе, портит им показатели социалистического соревнования. А что у человека урожай под угрозой - им насрать!

Исходя из этих соображений, майор Судаков отложил все расчеты с капитаном Затуловским до поздней осени, вдумчиво работал с ним рука об руку, изо дня в день стремился подгадать так, чтобы обедать за одним столом с ним и с подполковником Малоешко, и если это получалось, то он на пару с добрейшим Львом Климентьевичем с видом доброхота расспрашивал Рому про обезьянку Эдит как она там, не хворает ли?

Прошло еще два месяца. Близился венец лета, и Судаков с вожделением подумывал об отпуске, но тут, как назло, начальство поручило ему принять к производству разбойное дело. Майор понурил голову и безропотно подчинился. Кому-то же надобно расследовать и разбои. Что поделаешь, работа есть работа.

Фабула дела выглядела банально. В "черную" пятницу, 13 июля, средь бела дня в отдельную квартиру на Большой Пушкарской улице, где проживали парализованная старуха и ее сорокапятилетняя дочь - кассир театральной кассы, вломились двое преступников, нанесли обеим женщинам легкие телесные повреждения, не опасные для жизни и здоровья потерпевших, и, угрожая пистолетом, потребовали выдать все ценное. Перепуганные женщины отдали бриллиантовое колье, массивный золотой портсигар и три кольца с различными драгоценными камнями. Преступники взяли у них два импортных чемодана, уложили туда обнаруженные в шкафу норковое манто и дубленку, а также снятые ими со стен две картины малого формата и, оборвав телефонный шнур, скрылись с места происшествия. По оценке самих потерпевших, стоимость похищенного имущества составила тридцать девять тысяч пятьсот рублей.

Проведенные на месте оперативно-розыскные мероприятия мало что дали. Отпечатков пальцев преступники не оставили, так как работали в перчатках.

Опрошенная сотрудником угрозыска работница треста "фасадремстрой", штукатурившая дом напротив, показала, что около пятнадцати часов видела двух мужчин средних лет с ярко-красными чемоданами в руках. Один из них был в сером костюме, а на другом выделялась безрукавка желтого цвета. Лиц, роста и комплекции этих людей она не запомнила, слишком быстро они свернули за угол, и сможет опознать их только в том случае, если снова увидит с красными чемоданами. И все!

Подперев лоб костяшкой большого пальца, Судаков сперва предположил, что это работа гастролеров, но допрос потерпевших и названная ими стоимость похищенного эту версию не подтвердили. Гастролеры обычно выполняют серию примерно одинаковых преступлений, действуя почти вслепую, с непредсказуемым итогом. Эти же гаврики с первого раза угодили в десятку. Случайность? Едва ли. Потерпевшие не столь заметные люди, чтобы грабители могли рассчитывать на жирную поживу. Почти сорок тысяч - такая сумма с потолка не падает. Кто-то их навел...

Судаков вчерне прикинул схему действий по установлению преступников, обменялся мнениями с Малоешко и уже собрался составлять план расследования набело, но это не понадобилось, поскольку события приняли совершенно неожиданный оборот. Друзья-приятели Затуловского по его сигналу задействовали агентуру и за сутки вышли на цель. Их осведомитель, чья фамилия по конспиративным соображениям скрывалась в рапорте под расхожим термином "источник", сообщил, что утром 13 июля заглянул в "Сайгон" (так на жаргоне именовалось кафе "Москва" на Невском проспекте) и подсел за столик к Жоре Абрамову, чтобы перехватить полста рублей. Маявшийся с похмелья Жора отказал, сославшись на безденежье, а в тот же вечер, там же в "Сайгоне", закатил мощную гулянку и, снова увидев "источника", сам дал ему полста рублей, вынув из кармана брюк надорванную пачку десятирублевок. На вопрос "источника", откуда у него столько, Абрамов хвастливо ответил, что свет не без добрых людей, в особенности на Петроградской стороне.

Задержали Абрамова 17 июля. Приступив к допросу подозреваемого, Судаков выяснил, что Абрамову двадцать четыре года, он ранее не судим и до увольнения за прогул работал вулканизаторщиком в автобусном парке.

Так как Абрамов отрицал участие в разбойном нападении на Большой Пушкарской, Судаков предъявил его для опознания потерпевшей, которая без колебаний указала на него.

А дальше Абрамов сломался и дал признательные показания. С Ваней, фамилии которого не знает, он познакомился в "Сайгоне"; кто их знакомил, не помнит, потому что был вдупель пьян. В ту пятницу, 13 июля, Ваня подошел к нему в "Сайгоне", дал на похмелку стакан портвейна и предложил сходить на дело, посулив за участие "штуку". Дверь в квартиру вскрыли фомкой, а пистолета не было, это он хорошо помнит. Был пластмассовый пугач, которым Ваня пригрозил двум старым жидовкам, предварительно для острастки чуточку пощупав их за гланды. Цацки с брюликами они сами отдали, а наличными у них было всего ничего - три чирика и трюльник. Выйдя из квартиры с двумя красивейшими чемоданами, они пехом доперли до площади Льва Толстого и заарканили такси. Ваня сел спереди, велел шефу ехать на Подольскую улицу и зашел там в один дом, а он, Жора, остался в такси с чемоданами. Дом и подъезд, куда заходил Ваня, Абрамов запомнил. Ваня отсутствовал минут десять, а потом подбросил его до "Сайгона", отдав по дороге обещанную "штуку". Ваня - бывалый домушник, в "Сайгоне" кореша говорят, что "на зоне" он в авторитете. Больше Жора ничего не знает, а врать не хочет.

Судаков протокольно оформил показания Абрамова и поручил оперативникам съездить вместе с задержанным на Подольскую улицу для установления того дома, куда якобы заходил его поделец. Абрамов точно указал дом и парадную. Дом оказался четырехэтажным, и в интересующем Судакова подъезде было восемь квартир. В них жили разные люди, среди которых Судаков после недолгих раздумий выделил двоих: театрального администратора Игоря Михайловича Коркина и ювелира Григория Евсеевича Неаполитанского.

Отпустив оперативников, Судаков начал расхаживать по кабинету. Расследование становилось увлекательным. Зачем неустановленный организатор разбоя Ваня вместе с Абрамовым поехал к дому на Подольской? По всей видимости, ему нужны были деньги для расчета с Абрамовым. Если бы он мог рассчитаться на месте, поездка теряла бы смысл. Так, так... Значит, на Подольской живет тот, кто выдал деньги! Какова его роль?

Скупщик краденого? Сомнительно. В спешке такие дела обычно не делают. Ценности не пустяковые, их надобно сперва осмотреть, а уж потом торговаться, пересчитывать деньги и прочее. Это процедура не на десять минут... Примечательно, что, по словам Абрамова, после разбоя на Большой Пушкарской Ваня никому не звонил по телефону. Что бы это значило? Ну-ка, ну-ка!.. По всей видимости, человек на Подольской ждал приезда Вани!.. Выходит, он не только скупщик, но и наводчик?!

Судаков созвонился с потерпевшей и попросил ее снова подъехать на Каляева, 6, а затем вызвал Затуловского и поручил ему выяснить, находились ли на своих рабочих местах днем 13 июля И. М. Коркин и Г. Е. Неаполитанский и числятся ли за ними какие-нибудь старые грешки.

Потерпевшая приехала через час. Судаков для проформы задал ей несколько пустяковых вопросов относительно похищенных вещей, а спустя минут двадцать ненавязчиво, как бы между прочим, спросил Дину Захаровну, знакома ли она с Игорем Михайловичем Коркиным и с Григорием Евсеевичем Неаполитанским.

Коркина она не знает, ответила Дина Захаровна, а с Гришей Неаполитанским знакома давно. Несколько лет назад у них был роман. Гриша даже хотел оставить вторую жену, чтобы вступить в брак с Диной Захаровной. Но она наотрез отказалась. Почему? Потому что Гриша - выдающийся жмот. За семь месяцев интимных отношений он подарил ей только домашние туфли на войлочной подошве и пудру за восемь рублей. Именно это и навело ее на подозрения, что подлинные чувства Неаполитанского расходятся с его пылкими заверениями. Ее покойный папа был известным на весь город скорняком, оставил в наследство дачу в Сестрорецке и кое-какое движимое имущество, что, должно быть, и прельстило Неаполитанского. Гриша бессовестно воспользовался ее женской слабостью и...

Когда Дина Захаровна выговорилась. Судаков оформил протокол допроса, выпроводил ее и снова стал прогуливаться по кабинету, испытывая приятное волнение при мысли, что его предположение подтвердилось. Все стыкуется, думал он, на ходу перечитывая протокол допроса. В последний раз они встретились у нее дома в конце июня, когда Дина Захаровна попросила бывшего любовника починить замок у бриллиантового колье. Неаполитанский содрал за работу тридцать пять рублей и восхищался ее кольцами. Так, так... А спустя две недели где-то нашел Ваню и дал наводку! Вот вам и Григорий Евсеевич Неаполитанский, 1932 года рождения. беспартийный, из служащих...

Эйфория Судакова усилилась с появлением Затуловского.

Войдя в кабинет, тот лихо щелкнул каблуками, встал по стойке "смирно" и гаркнул по-солдатски:

- Интерпол передал шифровку для комиссара Мегрэ! Интересующий комиссара гражданин Коркин И. М. вместе с труппой театра находится в гастрольной поездке и в настоящее время имеет быть в городе Архангельске, а обладатель простой рабоче-крестьянской фамилии Неаполитанский, по справке заведующего ювелирной мастерской, в полдень 13 июля текущего одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года нашей эры почувствовал недомогание в области сердца и, отпросившись с работы, отбыл домой на "запорожце" первой модели! Прием!

- Ромочка, сдается мне, мы у цели! - воскликнул Судаков. - Что у нас есть на этих людей?

- На Коркина компромата нет, а по Неаполитанскому кое-что набралось, доложил Затуловский, протягивая тонкую папочку.

Из данных справочно-информационного центра явствовало, что Г. Е. Неаполитанский очень любил острые ощущения, возникающие у посредников в момент прибыльной перепродажи ювелирных изделий, и дважды был на волосок от скамьи подсудимых, но оба раза что-то помешало плотно замкнуть кольцо. Зато теперь он никуда не денется!

- Будем брать, - сказал Судаков.

Радость на его лице сменилась озабоченностью, когда, взглянув на часы, он понял, что может опоздать на электричку, отправлявшуюся с Финляндского вокзала в восемнадцать двадцать девять, если тотчас же не выпроводит Затуловского.

- Когда, товарищ майор?

- Сегодня, немедленно! - приказал Судаков. - Пишите постановление на обыск и выемку, берите группу и по дороге на Подольскую не забудьте заскочить в прокуратуру за санкцией! Ступайте, время не ждет!

22. ШАГ ЗА ШАГОМ

На следующее утро Затуловский с чувством исполненного долга доложил, что результаты обыска превзошли все мыслимые ожидания.' Среди изъятых у Неаполитанского ценностей оказались и бриллиантовое колье, и золотой портсигар, и все три кольца Дины Захаровны. Сам Неаполитанский, который провел остаток ночи на нарах в изоляторе временного содержания, дрожит как заячий хвост, с ужасом ждет допроса и, по мнению Затуловского, вряд ли окажется способен устоять против такого аса следствия, как майор милиции М. Д. Судаков. Дина Захаровна уже вызвана для опознания вещей и с минуты на минуту прибудет на Каляева, 6. Словом, все в ажуре!

- Спокойно, Рома! - Судаков пробежал глазами итоговую часть протокола обыска и выемки и на мгновение прикрыл веки, что свидетельствовало о напряженной работе ума. - Надобно взглянуть на натуру... Тут вроде бы упомянута подозрительная вещица. Что бы это значило?..

Осматривая вещи, изъятые у Неаполитанского, Судаков лишь мельком взглянул на ценности Дины Захаровны и сосредоточил внимание на бриллиантовой броши в форме восьмиконечной звезды. Кончик одного из лучей звезды был отломан, а другой - погнут. Судаков машинально потрогал ногтем неровный край луча и смежил веки, чтобы дотошный Рома не заметил отразившегося в его глазах озарения. Ведь - не сойти ему с этого места! - безделушка-то из тайника Тартаковских! Вот это да! Вот так удача! Есть еще у майора Судакова порох в пороховнице!.. Надобно только не спешить, чтобы весь успех безраздельно достался ему, майору Судакову, а шустрые мальчики с университетскими дипломами утерлись, несолоно хлебавши...

Как и следовало ожидать, потерпевшая опознала свои вещи, Затуловский быстро оформил протокол опознания, попросил Дину Захаровну задержаться и доложил Судакову, что к допросу Неаполитанского все готово. Тогда майор распорядился доставить Неаполитанского на допрос.

- Садитесь, - сказал он, пристально вглядываясь в веснушчатое лицо ювелира, за ночь покрывшееся седой щетиной. - Я старший следователь, майор милиции Судаков Максим Демьянович.

- Очень рад! - Неаполитанский попытался сложить дрожавшие губы в некое подобие улыбки. - Григорий Евсеевич!

- Сдается мне, что радости вы не испытываете, - заметил Судаков тоном, не предвещавшим ничего доброго. - Вы намерены говорить правду?

- О чем, Максим Демьянович? - испуганно спросил Неаполитанский. - Я ничего не знаю!

- Вам известно, почему обыскивали вашу квартиру?

- Мне сказали, но... Я далек от всяких грабежей и краж!

- Далеки? Тогда, Григорий Евсеевич, объясните мне, каким образом у вас оказались эти предметы? - Судаков выложил на стол колье, портсигар и три кольца. - Слушаю.

- Я их купил.

- Где, когда и при каких обстоятельствах?

- Случайно. Один молодой человек предложил мне купить их, спросил недорого, вот я и согласился. Сбегал к приятелям, занял в долг и купил.

- Когда это произошло?

- Это произошло... э... 15 июля. Да, конечно, 15 июля, я точно помню, быстро заговорил Неаполитанский. - Под вечер к нам в мастерскую зашел молодой человек приятной наружности и спросил, не принимаем ли мы на комиссию ювелирные...

- Вы работаете без выходных? - жестко спросил Судаков.

- Что вы! Как все трудящиеся, отдыхаем в субботу и в воскресенье.

- 15 июля было воскресенье.

- Тогда я ошибся на один день. Это было в понедельник.

- Хотел я вам поверить, Неаполитанский, но не получается, - с притворным сожалением произнес Судаков. - Выдумываете глупости, врете, и, главное, сами не знаете зачем. Вы знакомы с Диной Захаровной?

- Э... да... - Неаполитанский поднес дрожавшую руку к подбородку. - А что, Максим Демьянович?

- Это ее вещи, - бесстрастно ответил Судаков. - Будете говорить правду или сразу приступим к очной ставке с вашей дамой сердца?

- Максим Демьянович, а что будет, если я скажу правду? Это зачтется, ко мне проявят снисхождение? - засуетился Неаполитанский. - Вы обещаете?

Вот и все, ювелир готов - лапки кверху, мысленно определил майор, не испытывая ни торжества победителя, ни презрения к поверженному противнику. В отличие от Ромы Затуловского, который, только-только попав в Следственное управление, с пеной у рта доказывал сослуживцам, что единоборство следователя с подследственным сродни рыцарским ристалищам, Судаков смотрел на допросы куда проще. Он, следователь, - работник, труженик, тогда как правонарушители материал, с которым ему приходится работать точно так же, как, к примеру, землепашцу с органическими удобрениями. Это верхогляды - что с них возьмешь? считают, что говно - оно и есть говно, а всамделишный крестьянин сызмальства знает, что говно говну рознь: свежее в дело не идет, от него ничего, кроме вреда и вонищи, не жди, в то время как перебродившее, вызревшее в компост при умелом использовании может дать прибыток. Поэтому и система исправительно-трудовых учреждений МВД представлялась майору в виде бескрайнего отстойника для нечистот, куда попадал материал, прошедший через его натруженные руки.

- В обвинительном заключении следователь отмечает поведение обвиняемых, их искренность, степень осознания вины, а также активное способствование раскрытию преступления в полном объеме, и суд, руководствуясь законом, учитывает все это при определении меры наказания.

Эти казенные слова Судаков произнес как заклинание, с внушительной интонацией диктора Левитана, хотя не верил в сказанное ни на грош.

- Убедительно прошу, не надо очных ставок! Я сам, сам...

И, от усердия брызгая слюной. Неаполитанский сообщил, что еще месяц назад задумал навести воров на квартиру Дины Захаровны, желая отомстить за отказ выйти за него замуж и заодно завладеть ее драгоценностями. Вор-рецидивист Иван Смирнов согласился совершить кражу на Большой Пушкарской за семь с половиной тысяч рублей, что и было им сделано. Две тысячи пятьсот рублей Неаполитанский выдал ему авансом, а остальное - после получения колье, портсигара и трех колец. Однако ни шубы, ни дубленки, ни картин малого формата Смирнов наводчику не передавал, они в сделку не входили.

- Где вы нашли Смирнова? - спросил Судаков.

- Я его не искал. - Неаполитанский криво усмехнулся. - Он сам нашелся. Иван - мой родственник.

- Родственник? - Судаков открыл рот от неожиданности.

- Родной племянник моей жены. В конце мая он вышел из колонии, явился к тетке стрельнуть на жизнь, и тогда... тогда я решил его использовать. Мне так и так пришлось отстегивать деньги, поэтому захотелось извлечь хоть какую-то...

- Смирнов останавливался у вас?

- Только этого мне не хватало! - Неаполитанский передернулся. - Он живет у своей любовницы, где-то на Новочеркасском...

- Адрес знаете?

- Только номер телефона. Она врач-гинеколог, зовут ее Антонина...

Оформив протокол допроса и предъявление обвинения, Судаков распорядился увести Неаполитанского и тотчас вызвал к себе Затуловского.

- Недостающее звено цепи в наших руках, - сообщил он, расхаживая по кабинету. - Ознакомьтесь с протоколом допроса ювелира, по имеющимся там данным установите сожительницу Смирнова и немедленно организуйте засаду на Новочеркасском проспекте.

- Мистер Ниро Вульф, вы переплюнули самого себя! - с церемонным поклоном воскликнул Затуловский,- Можете смело положиться на мнение вашего верного Арчи Гудвина!

- Ромочка, ступайте! - Судаков погрозил ему пальцем. - Бего-ом марш!

Группа захвата задержала Смирнова около полуночи. При обыске у его сожительницы обнаружили норковое манто, дубленку, картины и оба похищенных чемодана. Занимался с нею Затуловский, а Судаков ограничился беглым просмотром протокола ее допроса. Женщина показала, что познакомилась со Смирновым в ресторане "Метрополь". Пригласив ее на танец, Смирнов подсел к столу, где она ужинала вдвоем с приятельницей, а затем проводил до дому и остался на ночь. Она сразу же дала ему ключ от квартиры, потому что Смирнов ей очень понравился. Он представился геологом из Нижневартовска - такой, знаете, мужественный первопроходец, овеянный суровой романтикой таежных костров. О его преступном прошлом она даже не догадывалась. Затуловский был в своем репертуаре и задал свидетельнице вопрос, выходящий за рамки следствия по уголовному делу, - является ли бытовая привлекательность решающим фактором при сближении с мужчиной? "Не знаю, как другим, - ответила она, - а мне этого вполне достаточно..."

Таким образом, основная задача следствия была решена, преступники арестованы и уличены, похищенное найдено, так что требовалось лишь уточнить некоторые обстоятельства.

Работать со Смирновым было для Судакова сплошным удовольствием. Этот плотно сбитый, налитой силой здоровяк, по всей видимости, принадлежал к тем, кому на свободе абсолютно нечего делать, но держался с достоинством, выгодно отличаясь от слизняка ювелира.

- Ушлый вы, гражданин майор, - небрежно сказал он после серии очных ставок. - Живо размотали дельце.

- Зачем вы душили потерпевшую? - допытывался Судаков, окончательно не решивший вопроса о юридической квалификации преступного деяния: если Неаполитанский навел Смирнова на кражу - это одно, а если на грабеж - другое.

- Никто ее не душил. - Смирнов ухмыльнулся. - Тоже мне - Дездемона! Кикимора нагло врет, а вы уши распустили. Да захоти я придушить, - он выложил на стол пудовый кулак, - я бы ее, пархатую, двумя пальцами...

- Еще раз спрашиваю: при обсуждении плана шел разговор о применении насилия?

- А я еще раз говорю - такого не было! - стоял на своем Смирнов. - Дядюшка у вас сомлел и все путает. Вы, гражданин майор, не разводите тут разную мутоту, а подбивайте бабки и направляйте дело в суд. Надоело болтать языком я по третьей ходке иду, в колонию охота ...

Спустя две недели все было закончено. Судаков приготовился к упражнениям с дыроколом, но прежде решил еще разок съездить в следственный изолятор "Кресты", чтобы допросить Неаполитанского.

- Григорий Евсеевич, у меня остался единственный факт, нуждающийся в разъяснении, - начал он. - При обыске среди других ценных предметов у вас изъяли бриллиантовую брошь в форме звезды. Чья это брошь и каким образом она к вам попала?

- Брошь моя, - еле слышно сказал Неаполитанский, в чьих глазах заплескались волны страха. - Клянусь мамочкой!

- Не клянитесь, - посоветовал Судаков. - Сперва хорошенько подумайте. Брошь проходит по розыску. Я узнал ее по обломанному лучу. Вы же обещали говорить только правду и в основном сдержали слово. Вам нет резона напоследок менять поведение. Пугать вас я не собираюсь, но вешать на шею дополнительный груз не рекомендую. Не такая она крепкая, может не выдержать.

- Брошь моя, - повторил Неаполитанский.

- Тогда нам с вами еще работать и работать. Давно она у вас?

- Максим Демьянович, неужели брошь краденая? - Кровь отлила от лица Неаполитанского, отчего на коже проступили рыжие веснушки. - Я вас правильно понял?

- Если вещь объявлена в розыск, значит, с ней связано преступление. Так ваша она или не ваша, Григорий Евсеевич?

- Откуда у меня деньги, чтобы купить такое сокровище? Мне поручили отремонтировать ее, обещали четыреста рублей за работу. Там нужно не только нарастить кончик, а целиком перебрать три луча из восьми. Вещь старинная, от частой носки стерлись крапана, поэтому...

- Что-что? - переспросил Судаков.

- Крапана, - пояснил Неаполитанский дрожащим голосом. - Лапки, которые держат каждый бриллиант. Их надо разгибать и напаивать, чтобы заново крепить камни. Заказчик требовал...

- Кто он? Быстро! - нажал Судаков.

- Ба... Баронов... Савелий Ильич Баронов! Поверьте, Максим Демьянович, это страшный человек, стервятник! Мамочка! - Неаполитанский в панике кусал пальцы. - Он меня убьет, из-под земли достанет! Максим Демьянович, вы меня не оставите, защитите? Попросите начальника тюрьмы, чтобы меня перевели в одиночку, он вас послушает! А-а-а!

- Ну что вы! - Судаков покачал головой. - Прямо как баба!

- Баронов ни перед чем не остановится! Он очень стар, но опаснее сотни молодых! Мамочка, что же будет?!

- Чем занимается ваш Баронов?

- Раньше он был гангстером, а теперь - на пенсии... Но чем-то промышляет, не может не промышлять! У него страсть к стяжательству, он слишком предприимчив, чтобы просто так дышать воздухом...

23. ЧЕТВЕРТЫЙ ИНФАРКТ

Затуловский собрал данные о Баронове и с нахальной усмешечкой прокомментировал их Судакову. Недавно Савелию Ильичу Баронову стукнуло восемьдесят лет. В ранней молодости он занимался лакировкой кожи, в период нэпа имел собственное дело, позднее работал техноруком в разнопромартелях и большую часть сознательной жизни не ладил с законом. Во всяком случае, гражданин Баронов до войны дважды судился за хищение социалистической собственности в крупных и особо крупных размерах, за что удостоился чести внести посильный трудовой вклад в сооружение Беломорканала. Военное лихолетье занесло Баронова в Ташкент и в Баку, где его до сих пор сравнивают с Карлом Марксом, после войны Савелий Ильич опережающими темпами возрождал из праха промкооперацию в Ленинграде, Пскове и Новгороде, а в 1963 году наконец оставил в покое социалистическую собственность, удалился на заслуженный отдых и безбедно проживает в трехкомнатной квартире на Черной речке вдвоем с третьей женой на пенсию в 72 рубля 50 копеек. Его последняя подруга жизни до вступления в брак с Савелием Ильичем служила провизором в гомеопатической аптеке, а по выходе замуж целиком посвятила себя неустанным заботам о благоденствии супруга. Затуловский заинтересовался ею только потому, что звалась она - как бы вы думали, товарищ майор? - Кларой Сигизмундовной! Короче говоря, он выяснил, что Клара Сигизмундовна Баронова не кто иная, как старшая сестричка Марии Сигизмундовны Тартаковской. Вот какие интересные шляпки носит буржуазия!

После этой информации многие вопросы сразу же отпали. Поскольку Неаполитанский находился под стражей около месяца и, по всей видимости, Баронов не мог не знать об этом. Судаков приказал Затуловскому вызвать старика на допрос обычной повесткой.

Савелий Ильич Баронов оказался маленьким, высохшим старичком, едва передвигавшим ноги с помощью палочки. Его желтоватый выпуклый лоб обрамляли редкие волосы, окрашенные в очень странный цвет, вызвавший у майора Судакова не до конца им понятую ассоциацию с красным стрептоцидом. Под подбородком Баронова свисали обширные складки морщинистой кожи, а тонкие бесцветные губы четко повторяли очертания зубных протезов. Если бы не живые, проницательные глаза, Савелия Ильича можно было бы принять за восковой манекен.

Провести допрос Баронова, по их договоренности, должен был Затуловский, а Судаков пристроился в сторонке, на стуле у окна. Шестое чувство подсказывало майору, что с полудохлым стариком лучше не связываться.

- Чему обязан? - проскрипел Баронов после заполнения установочных данных в протоколе допроса свидетеля и подписки о том, что он ознакомлен с ответственностью за дачу заведомо ложных показаний.

- Исключительно заботе нашего государства о личном имуществе его граждан, - ласково ответил Затуловский, протягивая пачку сигарет "Феникс". - Не желаете?

- Бросил задолго до вашего рождения, юноша. - Затуловский закурил, окутался облаком дыма и нарочито закашлялся, чтобы скрыть приступ неудержимого смеха. Старикан говорил с жутким местечковым акцентом, как будто сошел со страниц Шолом-Алейхема, только что приехав из Бойберика в Егупец.

- Мудро поступили, Савелий Ильич! - Затуловский вытер набежавшую слезу. А я никак не могу себя заставить.

- Надо иметь силу воли. - Глаза Баронова сузились в легкой усмешке.

- Я тоже считаю, что это решающее обстоятельство, - подтвердил Затуловский. - Бросив курить, вы почувствовали себя лучше?

- Меня вызвали, чтобы расспрашивать о состоянии здоровья? У меня уже было три инфаркта и будет четвертый, если вы не прекратите курить эту дрянь!

- Извините, Савелий Ильич! - Затуловский с виноватым видом потушил сигарету. - Что же, перейдем к делу. Скажите, вы знакомы с гражданином Неаполитанским?

- Знаком.

- Что вас с ним связывает?

- Ровно ничего.

- Савелий Ильич, при аресте у Неаполитанского были изъяты ценности, часть которых, как нам известно, принадлежит другим лицам. В частности, вот эта безделушечка. - Затуловский достал из стола Судакова бриллиантовую звезду и положил перед Бароновым. - Она вам знакома?

- Да.

- Она ваша?

- Моя.

- Почему она оказалась у Неаполитанского?

- Для починки, - проскрипел Баронов, цепким взглядом одновременно следя за выражением лиц Затуловского и того лысого урода с ослиными ушами, который уставился в окно.

- Кто бы мог подтвердить данный факт?

- Какой именно?

- Что она принадлежит вам. Мог же Неаполитанский скрыть от следствия, что купил ее у вас?

- Шутите, юноша?

- Нисколько, - возразил Затуловский. - Согласитесь, Савелий Ильич, мы же не можем отдать ценную вещь только на основании голословного утверждения ее владельца.

- Может подтвердить моя дочь, может зять. Достаточно?

- Не совсем, - выдержав смысловую паузу, ответил Затуловский. Предпочтительнее, чтобы подтвердили другие.

- Не вижу нужды посвящать других в свои дела, - невозмутимо проскрипел Баронов, с нараставшей тревогой думая о том, куда клонит косоглазый следователь.

- Может быть, это согласится засвидетельствовать ваша свояченица, Мария Сигизмундовна Тартаковская? - пустил отравленную стрелу Затуловский. Попросим ее?

Стрела угодила в цель - Баронов отшатнулся и часто задышал открытым ртом.

- Для чего... вы приплели... Мару? - прошептал он.

- Неужели все еще не догадываетесь?

- Засранцы... - Баронов еле-еле шевелил посиневшими губами.Срочно... доктора!

Затуловский немедленно связался с медсанчастью. Прибежавшая оттуда медсестра, сделав Баронову укол, озабоченно покачала головой и вызвала кардиологическую бригаду "Скорой помощи".

- Куда будем госпитализировать, товарищ майор? - спросила она у Судакова, когда вызов был принят. - К нам или в горбольницу имени Ленина? Там специализированное отделение.

- В горбольницу, - отозвался Судаков. - Этот гражданин проходит у нас свидетелем.

Несколько минут Баронов молчал, бессильно откинувшись на жесткую спинку стула, а затем заговорил, не открывая глаз:

- Знаю, чего вы... от меня добивались... Спрашивайте.

- Савелий Ильич, от кого вы получили... - начал Затуловский и тотчас осекся, потому что рука Баронова задергалась.

- Не ты... - прошептал Баронов. - Ты меня убил... с тобой не... не буду... Того педераста... от окна... сюда, ближе.

- Савелий Ильич, вы меня звали? - спросил Судаков, по знаку Затуловского подошедший к столу.

- Ближе...

- Слушаю! - Судаков наклонился над Бароновым, приставив ладонь к уху и устремив взгляд на его ноги.

- Тебе нужен... Виктор Вороновский.

- Это он передал вам брошь? - прокричал Судаков, не поворачивая головы.

- Юрист... - продолжал шептать Баронов, хватая воздух открытым ртом, как вынутая из воды рыба. - Живет на... Петра Лаврова... Крепкий орешек... так что побереги... зубы.

- Савелий Ильич, вы купили у него брошь или получили ее в качестве своей доли? - скороговоркой спросил Затуловский.

- Рома, спокойно, - остановил его Судаков, выпрямляясь и отводя руку от уха, чтобы занести в блокнот сказанное Бароновым. - Савелий Ильич, почему вы сами завели разговор о Вороновском?

Тут не выдержала сидевшая поодаль медсестра.

- Вы люди или кто? - громогласно вступила она. - Не видите, что ли, что он...

Стремительное появление кардиологической бригады прервало ее филиппику. Чтобы не мешать медикам заниматься делом, Судаков и Затуловский попятились к окну и оттуда наблюдали за их усилиями оживить старика. Прижав к его рту кислородную маску и поспешно вколов длинную иглу шприца прямо в сердце, медики сняли кардиограмму, осторожно уложили больного на носилки и подняли, чтобы перенести в санитарный транспорт, но что-то их задержало. Судаков не видел, что произошло, - спины врачей загораживали Баронова, - но мгновенно отреагировал на зов медсестры.

- Товарищ майор, он снова вас требует!

- Слушаю, Савелий Ильич! - крикнул Судаков, протискиваясь к носилкам. Говорите.

- Эй, шлемазл,- дыхание Баронова стало ровнее и глубже, однако говорил он по-прежнему еле слышно, с частыми паузами, - запомнил, что я... тебе сказал?

Судаков энергично закивают, поражаясь силе духа, гнездившегося в этом немощном теле. Далеко не каждому дано, будучи одной ногой в гробу, только взглядом и шевелением пальцев заставить других выполнять его волю.

- Ты спрашивал... зачем? - продолжал шептать Баронов.- Он предал... обманул... понадеялся, что... мне с ним не справиться... А теперь... теперь мы квиты...

На следующее утро Затуловский хотел съездить в больницу, чтобы дооформить протокол допроса свидетеля, но справочная в ответ на вопрос о самочувствии больного сообщила, что Савелий Ильич Баронов, 1899 года рождения, скончался ночью от острой коронарной недостаточности.

Неприятности на этом не кончились. Добытая информация о гражданине Вороновском В. А. повергла в уныние обоих следователей - ни в архивных документах, ни в агентурных материалах этот человек вообще не упоминался. Пенсионерка Жеведь, которой среди других предъявили и фотографию Вороновского, его не опознала. А Тартаковская, как назло, развлекалась где-то на Рижском взморье, не оставив сестре адреса, и не появилась на похоронах Баронова.

Сколько ни ломал голову Судаков, прогуливаясь по кабинету, как ни напрягал извилины, упираясь лбом в костяшку большого пальца то правой, то левой руки, к Вороновскому было не подступиться. Раз старуха Жеведь не опознала его на паспортной фотографии всего лишь двухлетней давности, значит, в квартире Тартаковской он не был и, по всей видимости, посылал туда своих гавриков. Кто они?.. Неизвестно. Новопреставленный раб Божий Савелий едва ли знал гавриков, иначе назвал бы их в порядке прощальной любезности. Так, так... Вызывать Вороновского на Каляева, б, и допрашивать на авось нельзя, это может погубить расследование в зародыше. Как же быть?.. С какого боку подбираться к Вороновскому, чтобы взять на абордаж и доказательно припечатать на обе лопатки? По всей видимости, Вороновский за здорово живешь не сдастся, тертый калач. Ведь не зря же такой бронтозавр, как Баронов, предостерегал насчет сбережения зубов... Где найти следы и улики?

Решение пришло внезапно. Как все гениальное, оно было проще простого, а подсказал его подполковник Малоешко. За обедом в столовой они втроем, как водится, на все лады обсуждали шаловливые проделки Эдит, а в самом конце, за компотом из некондиционной черешни с булочкой-калорийкой, исчерпав обезьянью тему, Затуловский заговорил о сбое в, казалось бы, чрезвычайно перспективном расследовании. Судаков разделил озабоченность молодого соратника и тоже посетовал на безвыходность сложившегося положения. Вот он, преступник, рядышком, а как возьмешь? Не журитесь, хлопцы, подбодрил Малоешко и дал дельный совет: исподволь присматривайтесь к окружению фигуранта, выявляйте слабое звено и тогда, семь раз примерившись, ломом расклинивайте цепь.

24. ПИСЬМА ИЗ УВАРОВА

Во Дворце бракосочетаний, где Лена и Сергей заполнили форменный бланк заявления о вступлении в брак, неожиданно выяснилось, что все подобные процедуры по минутам расписаны на два с лишним месяца вперед. Август их не устраивал, и они назначили дату свадьбы на пятницу, 7 сентября 1979 года.

Следующим шагом Сергея стал неизбежный визит к матери. Пусть их отношения, мягко говоря, оставляют желать лучшего, мать есть мать, никуда от этого не денешься. Он по телефону сообщил ей о намерении жениться и в субботу вместе с Леной пришел на обед в толстовский дом, предчувствуя, что, фигурально выражаясь, с его мамочкой каши не сваришь. Так оно и вышло - за столом Наталья Николаевна позволяла себе свысока подшучивать над будущей невесткой и настолько распоясалась, что даже подкаблучник Боголепов и тот пытался остановить поток ее бестактностей. Лена не дрогнула, а после тошнотворного обеда, уже на улице, сдержанно попросила Сергея впредь не звать ее туда, где ей не рады.

Два дня спустя Наталья Николаевна позвонила Сергею на работу и потребовала, чтобы он вечером явился к ней.

- Ты что, рехнулся? - заговорила она на повышенных тонах, как только Сергей переступил порог. - Всерьез решил взять в жены тамбовскую авантюристку?!

- Что ты имеешь против Лены?

- Он еще спрашивает! - разъярилась Наталья Николаевна, обращаясь к Боголепову, испуганно уткнувшемуся в книгу. - Эта проститутка считает, что дело в шляпе, но я вырву у ней ядовитые зубы! Ах, мерзавка!

- Не смей обзывать Лену! - твердо сказал Сергей.

- Феликс, ты слышишь, меня оскорбляют! - завопила посиневшая от негодования Наталья Николаевна. - Эта наглая тварь прикинулась овечкой, залезла к нему в кровать и крутит им, как ей заблагорассудится!.. Ты что, не соображаешь, что она заполучит ленинградскую прописку с комнатой, а потом выставит тебя за дверь и начнет водить туда мужиков? Кошмар! Если ты сегодня же не пошлешь ее куда Макар телят не гонял, то я поеду к ней в институт, выведу ее на чистую воду!

- Ноги моей больше не будет в вашем доме! - крикнул Сергей, направляясь к двери. - Сюсюкайтесь друг с другом хоть до умопомрачения, а Лену и меня оставьте в покое!

- Неблагодарная свинья! - зашлась в крике Наталья Николаевна. - Я тебя вырастила, а ты, негодяй, плюнул мне в...

- Наташенька, голубушка! - воскликнул Боголепов. - Тебе нельзя волноваться.

- Феликс, разве можно с олимпийским спокойствием смотреть, как гибнет мой сын?!

- Наташенька, прими валерьянку и постарайся не думать о Сергее, уговаривал ее Боголепов. - Отвлекись. Посмотри, что я нашел у Рабиндраната Тагора о кредите. Прочесть тебе?

- Феликс, иди ты вместе с твоим Рабиндранатом!..

Сергей с досадой хлопнул дверью и с тех пор не показывался на улице Рубинштейна.

В июне Лена появлялась у Сергея, на Красной улице, не чаще раза в неделю, только после сдачи очередного экзамена, а когда летняя сессия наконец осталась позади, они вдвоем съездили во Всеволожскую и договорились с бабушкой Зинаидой Афанасьевной о свадебном застолье под ее крышей. Бабушка расчувствовалась, с иконой в руках благословила их и, поманив Лену пальцем, надолго уединилась с ней. О чем они шептались, Сергей так и не узнал, да, признаться, особенно не стремился узнавать - ему было достаточно видеть счастливое лицо невесты, нашедшей во Всеволожской то, чем ее обделили в толстовском доме.

После памятного возвращения из Пскова Лена ни разу не справлялась у Сергея о Вороновском. А вечером, накануне отъезда к родителям, в Уварове, вдруг спросила:

- Ты позовешь на свадьбу Вороновского?

- Не знаю... Как-то не думал об этом.

- Сережка, я чувствую, что тебя он крепко-накрепко привязал к себе, - с нескрываемой тревогой произнесла Лена. - Мне страшно за тебя!

- Глупости! - отмахнулся Сергей. - Больше двух месяцев я его в глаза не видел.

- Нет, сердце меня не обманывает... Ведь, рассказывая нам притчу о Патермуфии, Вороновский говорил о себе!

- Оставь ты его в покое, - взмолился Сергей.

- Если я не права, объясни мне, откуда у него столько денег? Ведь твой Вороновский нашпигован ими!

- Виктор Александрович - состоятельный человек с вполне легальными источниками дохода, - пустился врать Сергей. - У него крупные сбережения, доставшиеся ему от родителей.

- Нет, он - Патермуфии! - настаивала Лена.

- А если даже так! Тебе-то какое дело?

- Сережка, мне безразлично, что будет с Вороновским. Но ты... Я чуть с ума не сошла, когда услышала, что ты его любимый ученик!.. Чему он тебя научил?

И тут нелегкая дернула Сергея рассказать Лене историю покупки "волги" у Пузана. Он искусно подражал интонациям Вороновского, ловко пародировал жесты и словечки Пузана, в красках живописал воображаемую сцену объяснения Пузана с Пузанихой, но Лена настолько оторопела, что слушала с пятого на десятое.

- Что ты молчишь? - настороженно спросил Сергей, завершив рассказ.

- Что я должна сказать? - через силу выговорила Лена.

- Как ты не понимаешь, что они не люди, а спекулянты, мразь, отребье? Уверяю тебя, что мы с Виктором Александровичем, облапошивая эту дрянь, получили не только деньги, но и упоительное ощущение торжества над поверженной алчностью! - Сергей взял ее за плечи. - О чем задумалась?

Лена промолчала.

Она не пыталась читать ему мораль, не уехала в общежитие, а осталась у Сергея, но выглядела пришибленной и, уклоняясь от разговоров, отвечала невпопад.

Утром он отвез Лену на вокзал, посадил в поезд и, целуя на прощанье, ощутил только прохладу сжатых губ.

Две недели спустя он получил письмо без обращения и без обратного адреса.

"Несколько дней я не могла собраться с мыслями. То, что на меня обрушилось, было настолько диким, что все перевернулось в моей голове, - такая пилюля мне не под силу.

Теперь в душе не осталось ничего, кроме отчаяния, а по отношению к тебе только недоумение: кого же я любила?

Впрочем, тот, кого я любила, мне хорошо известен, но, к сожалению, это не реальный человек, а всего лишь моя выдумка, плод воображения.

Я могу быть счастлива только с человеком, который не способен на подлости. К тебе это не имеет отношения, ты - другой. Ты с замиранием сердца слушаешь только своего ментора Вороновского, с чем тебя и поздравляю. Пройдет совсем немного времени, и вас будет невозможно отличить друг от друга. Да и сейчас, судя по твоим хвастливым рассказам, у тебя получается неплохо, не намного хуже, чем у твоего хозяина. Правда?

Но я не питаю к тебе зла. Ведь я сама виновата в своей ошибке. Совсем как у твоего любимого Блока:

"Что же делать, если обманула та мечта, как всякая мечта, и что жизнь безжалостно хлестнула грубою веревкою кнута..."

Прощайте, Сергей Константинович, мой несостоявшийся герой! Жаль только, поздно я поняла, что нельзя было смотреть на тебя серьезно. Для этого ты очень уж мелкий и жалкий".

Сергея словно окатили ушатом ледяной воды. Он метался из угла в угол, ругал себя последними словами и искал выход, которого не было. Можно сесть в поезд и съездить в это Уварове, но будет ли толк? Скорее всего, нет! Писать бессмысленно - у него нет ее адреса. Ждать осени и подкараулить Лену возле общежития? Тоже не годится - она наверняка решит, что он, поленившись оторвать задницу от питерских кресел, нисколько не дорожит своим чувством!.. Как же поступить, чтобы не потерять ее?

Через пять долгих дней, когда, угнетенный беспрестанными думами, Сергей был готов ехать за Леной не только в Тамбовскую область, а хоть к черту на кулички, во тьме забрезжил светлый лучик надежды - он обнаружил в почтовом ящике плотный конверт, надписанный ее рукой. В конверте были два письма, которые он прочел залпом.

"Сергей!

Мне трудно писать, но я не могу поступить иначе. Сперва мне казалось, что все умерло и ничего нельзя вернуть, а теперь я думаю, что люблю тебя несмотря ни на что, даже таким, каким ты предстал напоследок.

Я пишу, потому что слишком тяжелый груз ношу на совести после того, как отправила первое письмо. Когда отрываешь от себя то любимое и родное, что уже приросло к тебе, стало неотъемлемой частью твоего "я", тогда не хочется жить. Обо всем этом я хочу написать сегодня, когда, кажется, способна рассуждать спокойнее.

Я поняла, что не могу жить без тебя, но у меня хватит силы воли, чтобы удержаться от опрометчивого шага, если ты немедленно не прекратишь какие бы то ни было встречи и взаимоотношения с В. А. Вороновским. Неужели ты не догадываешься, что стоишь на краю пропасти из-за того, что легкомысленно пошел у него на поводу? Сережка, мой хороший, остановись, пока еще не поздно! Ради меня, ради нашего будущего! Мне страшно за тебя! Сейчас у меня нет морального права оставить тебя одного, это было бы предательством.

Возвращаясь к гадкому поступку, который ты смаковал с напугавшим меня наслаждением, я не могу сказать, что точно знаю его причину. Но пойми, твои слова о том, что ты стремился достать деньги для меня, - это лепет, ни капельки не, оправдывающий подлости. Я, должно быть, утомила тебя обилием нотаций, но без них не обойтись.

Жди меня, моя радость! Если бы ты только знал, как я тоскую без тебя! Ты постоянно со мной в моих мыслях, где бы я ни была и что бы ни делала!

А теперь до свидания, мой хороший! Целую тебя. Лена".

Второе письмо было значительно короче.

"Сережка!

Сейчас поздняя ночь. Мне не спалось, я лежала в темноте, а потом зажгла свет, еще раз прочитала свое письмо и поняла, что не написала самого-самого главного. Я даже расплакалась от отчаяния. Ведь я жду ребенка. Я хотела сказать тебе об этом перед самым отъездом, но не сказала. Мне страшно отдавать себя и то крошечное существо, живущее во мне, в неверные руки, так как с тобой я чувствую себя на каком-то ветхом, дырявом суденышке, которое может в любую минуту опрокинуться и пойти ко дну. Что-то во мне надломилось. Я не навязываюсь тебе в жены, поэтому в оставшиеся дни как следует подумай, можешь ли ты стать таким, каким я хочу тебя видеть. Перед возвращением в Ленинград я пошлю телеграмму. Если ты действительно любишь меня, то придешь на вокзал, чтобы встретить нас - я, скорее всего, приеду с мамой. А если нет, то я все пойму и мы больше никогда не увидимся. Л".

25. ВТОРАЯ БЕСЕДА О ЛАБИРИНТЕ

Хотя Сергей наизусть знал номер домашнего телефона Вороновского, он воспользовался им лишь единожды, еще до прошлогодней поездки в Сочи, когда только-только возобновил знакомство с ним. А позднее, сразу же после операции с золотозубым толстяком, Вороновский раз навсегда запретил звонить ему домой, сказав, что сам будет выходить на связь с Сергеем. "А если вдруг выявится крайняя необходимость, этакий, знаете ли, пожарный случай, - добавил он, вручая Сергею карточку с семью цифрами, - вы, сударь, наберете номер контактного телефона, назовете себя и передадите мне привет. Меня тотчас поставят в известность, и я быстро отыщу вас". Тогда Сергей, помнится, спросил, что такое контактный телефон и для чего он нужен. В ответ Вороновский со снисходительной усмешкой пояснил, что справочно-информационных услуг наша телефонная сеть, в отличие от нью-йоркской или, скажем, вашингтонской, увы, не оказывает, а автоответчикам он не доверяет, предпочитая им доброжелательницу-пенсионерку, за символическое вознаграждение с немецкой аккуратностью исполняющую обязанности круглосуточной секретарши. Именно этот номер Вороновский давал Пузану и другим потенциальным продавцам новых "волг".

Теперь же, собираясь навсегда распрощаться с Вороновским, Сергей повертел глянцевый кусочек картона и щелчком ногтя отбросил его в сторону. Раньше он не пользовался этим номером и под занавес не станет! В конце концов, он не какой-то жалкий плебей, а Вороновский - не патриций. Да и все эти мудреные игры в конспирацию порядком ему опротивели!

Однако настойчивые попытки Сергея поймать Вороновского дома ни к чему не привели - всю неделю его телефон не отвечал ни днем, ни ночью. Пришла телеграмма из Уварова с датой возвращения Лены - 28 августа, в распоряжении Сергея осталось всего шесть дней, и ему пришлось два вечера подряд проторчать у дома Вороновского, попеременно то звоня и стуча в его дверь, то взад-вперед расхаживая по улице Петра Лаврова, то сидя с дымившейся сигаретой в "жигулях", припаркованных у его подъезда. Вороновский не появился, что вынудило Сергея бросить в почтовый ящик записку с просьбой о безотлагательной встрече.

Вороновский позвонил Сергею в субботу, 25 августа,

- Рад вас приветствовать, Сережа! - безмятежным голосом произнес он. - Что у вас стряслось?

- Виктор Александрович, я вынужден серьезно поговорить с вами, - волнуясь, начал Сергей. - Обстоятельства сложились таким образом, что я...

- Не спешите, дорогой мой, - насмешливо перебил Вороновский. - Я не видел вас целую вечность и предпочитаю услышать новости явочным порядком. Встретимся в "Баку"? Аршак грозился зажарить шашлыки на ребрышках и выдать из заначки несколько бутылочек "Кемширина". Надеюсь, такое меню вас устроит?

- Виктор Александрович, не проще будет...

- Сережа, я внятно выразился? - Голос Вороновского зазвучал суше. - Итак, жду вас там ровно в пятнадцать часов. Ваш мустанг пусть отдохнет - в противном случае, отказавшись от вина, вы лишите себя половины удовольствия. Вопросы есть?..

В "Баку", осторожно подбирая выражения, Сергей высказал Вороновскому почти все, что скопилось у него на душе. Вороновский слушал с вниманием и ни разу не перебил Сергея, но в его глазах, наряду с обычной приязнью, отражалось что-то вроде сожаления. Выговорившись, Сергей с нетерпением ждал ответа, от которого во многом зависела его судьба. Вороновский, однако, помалкивал и вполглаза любовался сноровкой официанта, умело накрывавшего стол.

- Что вам сказать, Сережа? - Глядя в спину удалявшегося официанта, Вороновский разминал длинными пальцами теплый мякиш свежайшего лаваша. - Ваш монолог напомнил мне анекдот двадцатилетней, если не ошибаюсь, давности. Какому-то военному училищу спешно потребовались преподаватели английского, немецкого и французского языков, о чем поместили объявления в газетах. На следующий день в училище пришел чистенький старичок и сказал: "Я по объявлению". - "Вы - преподаватель английского?" - спросили у него. "Нет". "Немецкого?" - "Тоже нет", - любезнейшим тоном ответил старичок. "Значит, французского!" - "Опять не угадали". - "Зачем же вы пришли?" - обиженно справился кто-то из работодателей. "Я пришел предупредить, чтобы вы на меня не рассчитывали..." Уловили аналогию?

Прямой аналогии между криком его души и анекдотом Вороновского Сергей, признаться, не усмотрел, однако испытал невыразимое облегчение благожелательный тон Виктора Александровича подсказал ему, что все будет в порядке.

В этот момент им подали блюдо с горячими шашлыками. Пока официант расставлял соусники с ткемали и наполнял бокалы розовым "Кемширином", Сергей с наслаждением вдыхал дразнящий аромат жаренного на углях мяса и поражался внезапно разыгравшемуся аппетиту - четверть часа назад ему казалось, что кусок не пойдет в горло, а сейчас, словно сбросив гору с плеч, он почувствовал зверский голод.

- Приступим? - Вороновский примерился к блюду, подцепил вилкой приглянувшийся ему кусок и обмакнул в ткемали.

Не мешкая, Сергей последовал его примеру.

- Фантастика! - разжевывая нежное мясо, похвалил Вороновский. - Тает во рту. Аршак не подкачал!

- Ага! - невнятно поддержал Сергей, обгладывавший ребро.

- Аршак - выдающийся мастер! - Вороновский запил мясо вином и разрезал еще один кусок. - И человек оч-чень надежный...

"Камешек в мой огород? - подумал Сергей. - Виктор Александрович, похоже, считает меня изменником, вернее сказать, дезертиром. В каком-то смысле он по-своему прав... Как бы там ни было, а все же человек он красивый, не роняет достоинства даже в минуты поражений. Это надо уметь!"

- Сережа, не отвлекаться! - шутливо приказал Вороновский, заметив, что сотрапезник о чем-то задумался. - Шашлыки хороши горячими, так что понапрасну не теряйте времени. И не забывайте про лук и соленья...

То, что Сергей не обнаружил аналогии, вовсе не означало, что ее не было. Напротив, аналогия была полной. Еще зимой у Вороновского созрела мысль, что с мошенническими проделками пора закругляться. К чему распыляться, коль скоро у него есть интересное, перспективное поле деятельности? Эта мысль напрашивалась гораздо раньше, года полтора назад, но в ту пору она носила характер расплывчатой идеи, а полноценная, по-настоящему заманчивая конкретика выстроилась только в 1979 году, по мере укрепления его сотрудничества с прибалтами, в первую очередь с эстонцами, которых возглавлял Карл Рихтерович. Так что его весенняя шалость с покупкой "волги" была не столько лекарством от скуки, сколько последним "прости" былым проделкам.

Еще в начале августа, съездив в Пярну, Вороновский точно знал, что ни Леня, ни Сергей ему не нужны, совершенно бесполезны. Поэтому намерение Сергея, говоря суконным языком кадровиков, "уволиться по собственному желанию" казалось Вороновскому куда предпочтительнее "увольнения по инициативе администрации", при котором, помимо выходного пособия (что ничуть не обременило бы его), требовалось по-человечески объясняться с обиженным, а значит, изыскивать причины "сокращения", чего Вороновский, не любивший лгать без крайней необходимости, стремился избежать. Словом, Сергей значительно упростил ему задачу, за что, по мнению Вороновского, заслуживал не только одобрения, но и ценного подарка.

Как только с шашлыками было покончено, Вороновский придвинул к Сергею пачку "Кента".

- Закурим?

- С большим удовольствием.

- Милости прошу.

Сергей прикурил от предупредительно поданной Вороновским зажигалки и спросил для пущей уверенности:

- Могу ли я считать себя полностью свободным?

- Не настолько я ретивый администратор, чтобы заставлять вас работать еще двенадцать дней. - Вороновский лукаво улыбнулся. - Вы свободны как птица. Но только от меня, а не от социалистического общества.

Последняя оговорка прозвучала как предостережение, из-за чего Сергей сразу насторожился.

- То есть? - спросил он, хмуря брови.

- Вы хотите жить по западным стандартам, а работать вынуждены по советским - через пень колоду и, соответственно, почти задарма, - охотно пояснил Вороновский. - Так что в вашей жизненной позиции, насколько я уяснил себе, концы с концами, увы, не сходятся.

- Однако, Виктор Александрович, ваша модель лабиринта для меня неприемлема, - возразил Сергей. - Что-то внутри противится, восстает против этого.

- М-да, вам не суждено блаженствовать в лабиринте, - согласился Вороновский. - На скрижалях судьбы вам предначертан иной путь. Иной... Вскоре вам придется содержать семью из трех ртов, а вы, пардон, и на себя одного еле-еле зарабатываете. Следовательно, предстоит соразмерить возможное с желаемым или, по-русски, по одежке протягивать ножки, для чего надо выбрать одно из двух: либо перебиваться с хлеба на квас, либо по рублику подпитывать семейный бюджет тем способом, который не будет противоречить вашим высоким нравственным устоям. Или вы нашли третий путь?

Этот вопрос Сергей многократно задавал себе, но уходил от ответа, потому что ничего стоящего так и не пришло в голову, а маячившая вдали неопределенность портила настроение.

- Пока не знаю... - Сергей потупился, разглядывая узор на скатерти. - Если возьмут, устроюсь где-нибудь по совместительству, а если нет, по вечерам буду вести в техникуме основы строительного дела за почасовую оплату.

- Чтобы добыть еще пятьдесят целковых в месяц? - Вороновский грустно усмехнулся. - Лучше скажите, что собираетесь разводить для продажи аквариумных рыбок или волнистых попугайчиков.

- Кое-что у меня осталось от гонораров, на первое время хватит. А там будет видно.

- Перспектива, прямо скажем, не из блистательных, - со вздохом констатировал Вороновский. - Родись вы в Америке или, допустим, в странах Скандинавии, эта дилемма перед вами бы не стояла. Образование у вас добротное, работы вы не чураетесь, поэтому в тамошних условиях жили бы на достойном уровне класса синих воротничков, а быть может, и чуть получше. Вас же угораздило родиться здесь, в царстве зрелого социализма, где умственный труд ценят дешевле физического. Прискорбно!

Сергей бросил в пепельницу догоревший до фильтра окурок и с вызовом взглянул на Вороновского.

- Виктор Александрович, высказать вам все как есть?

- Валяйте.

- Наша бабушка, Зинаида Афанасьевна, как-то по-простому сказала Вениамину, моему непутевому дядюшке, что первое счастье человека - коли стыда в глазах нету!.. Так вот, Виктор Александрович, смейтесь надо мной, потешайтесь вволю, а я все равно буду жить по совести. Пытался по-другому, попробовал - не получилось!.. Что же вы не смеетесь над моими, как вы только что выразились, высокими нравственными устоями? Из вежливости?

- Вежливость, Сережа, ни при чем, - задумчиво ответил Вороновский. - Не смеюсь я потому, что ничего смешного вы не сказали. Весьма сожалею, что мои уроки не пошли впрок.

- Вы о чем? Поясните, если не трудно.

- Ваша беда в том, что вы не просто хотите жить по совести, как живут молодые ученые или начинающие художники, литераторы, музыканты. Им свойственна увлеченность, влюбленность в занятие, которое они для себя выбрали, самоотверженность, тяга к чему-то новому, доселе неведомому, на что незаметно уходит молодость, а то и вся жизнь. Вы же, как и я, человек приземленный, не склонный витать в эмпиреях, предпочитающий жить сыто, вольготно, с удобствами и изысками. Но, в отличие от меня, расплачиваться за это вам поперек души... Согласны?

Сергей промолчал.

- Что это такое? - Вороновский обвел глазами весь обеденный зал ресторана. - Фрагмент лабиринта, один из его чертогов. Конечно, в убогом варианте. И все здесь, подчеркиваю, все, включая даже тех, кто пришел на халяву, внесли входную плату полным рублем: одни прямо пошли на хозяйственные или должностные преступления, а то и на вульгарную уголовщину, другие - на пособничество или посредничество, третьи - на подлость, четвертые - на предательство, пятые еще на что-то, в чем стыдно признаться себе самому, не говоря уж о посторонних, и так далее. Посмотрите на их лица - похоже на то, что их гложет совесть? Зарубите себе на носу, с незапятнанной совестью сюда не приходят кошелек не позволяет, слишком накладно.

- Виктор Александрович, вы не преувеличиваете? - Сергей воспользовался паузой, вызванной тем, что Вороновский снова закурил. - Выходит, здесь одни проходимцы?

- Если придерживаться терминологии записных моралистов, то да, Вороновский презрительно усмехнулся.

Подошедший официант освежил стол и подал им кофе с коньяком.

- Когда свадьба? - полюбопытствовал Вороновский.

- 7 сентября, в пятницу.

- М-да, чему быть, того не миновать. - Вороновский потушил сигарету и взялся за рюмку. - Сережа, позвольте на прощание пожелать вам и Елене счастья!.. Подарок, разумеется, за мной. Прозит!

Они церемонно чокнулись.

Вороновский продегустировал коньяк, мысленно одобрил выбор Аршака и с чувством пропел вполголоса:

- "Люби, люби, пока дано любить..."

- Не замечал у вас тяги к вокалу, - сказал Сергей.

- Вы, надеюсь, слышали "Канцону" Листа в исполнении Ирины Архиповой и ансамбля скрипачей Большого театра? Бесподобно исполняют, черти, за душу берут... Как вам известно, я убежденный холостяк, в этом вопросе мы с вами занимаем полярные позиции. Вас прельщает писк младенца, а меня - благовест в Печорской обители. Тем не менее, Сережа, как исстари водится у нас на Руси, не поминайте лихом!..

Сергей уже вышел из ресторана, а Вороновский рассеянно смотрел ему вслед, думая о том, что поступил абсолютно правильно - и распрощался с ним по-хорошему, и сделал это своевременно. Когда корабль готовится к бою, с палубы убирают все лишнее.

В минувший вторник Вороновскому показалось, что у него появился хвост три однотипных "топтуна" попеременно водили его по городу. Не подав виду, что заподозрил слежку, он дважды проверился, для чего сперва с Невского прошел через универмаг "Пассаж" на улицу Ракова, а четверть часа спустя использовал проходной двор между Фонтанкой и Литейным проспектом. "Топтуны" за ним не пошли, но сам по себе симптом настораживал: откуда-то подкрадывается опасность! И хотя "топтуны" больше не попадались на глаза, он не поленился принять кое-какие профилактические меры.

26. ОЗНОБ

Воскресенье Сергей целиком посвятил уборке, вымыв окна и до блеска надраив комнату, а в понедельник объехал чуть ли не весь город в поисках деликатесов для Лены. Поскольку даже в лучших гастрономах - Елисеевском и Соловьевском не нашлось того, что Лена по-детски называла "вкуснятиной", ему волей-неволей пришлось пойти в ресторан "Баку", на поклон к Аршаку Самсоновичу, который снабдил и семгой, и бужениной, и паюсной икрой, и отварным языком, и осетриной горячего копчения. Вдобавок добрый шеф-повар по собственной инициативе положил в сумку Сергея пакет с сырыми купатами, подробно объяснив, как их лучше зажарить в домашних условиях.

Во вторник, 28 августа, Сергей проснулся в несусветную рань и первым делом отправился на Кузнечный рынок. Обойдя длинный ряд торговцев цветами, он остановил свой выбор на чайных розах, расплатился и только тогда увидел инвалида с двумя культями, неуклюже распаковывавшего махровые желто-белые хризантемы. Поколебавшись, Сергей купил еще один букет. Розы он возьмет с собой на вокзал, а хризантемы поставит в старую напольную вазу, которую доцент Боголепов постеснялся взять в толстовский дом, потому что у нее была отбита ручка.

Тамбовский поезд прибывал в середине дня. В ожидании обеденного перерыва Сергей с нетерпением поглядывал на часы, рассчитывая незаметно смыться с работы в потоке сослуживцев, когда зазвонил телефон и его вызвали к главному инженеру. В кабинете находились двое посетителей. Какие-то заказчики уламывают старика принять некомплектную техдокументацию, решил Сергей и присел в сторонке, чтобы не мешать разговору. Но разговор с его появлением почему-то оборвался, а главный инженер неприязненно посмотрел на Сергея и уткнулся в бумаги.

- Что вы хотели, Геннадий Иванович? - спросил Сергей.

- Я? Ничего, - не поднимая головы, буркнул тот.- Товарищи, кажется, собираются с вами беседовать.

- Холмогоров Сергей Константинович? - баском спросил один из незнакомцев.

- Д-да.

- Мы из угрозыска. - Он достал из нагрудного кармана красненькую книжечку. - У вас есть при себе документы, удостоверяющие личность?

- Паспорт и водительское удостоверение. - Сергей похолодел.

- Предъявите.

Изъяв документы, незнакомец проговорил приказным тоном:

- Поедете с нами для выяснения некоторых обстоятельств.

У подъезда рядом с машиной управляющего трестом и видавшим виды пикапчиком снабженцев стояла обычная светло-серая "волга". Провожаемые удивленными взглядами трестовских курильщиков, все втроем - Сергей посредине, а незнакомцы по бокам - уселись сзади, хотя место рядом с водителем было свободным, и "волга" устремилась к Литейному проспекту.

По дороге Сергей лихорадочно соображал, что же произошло. Его везут в милицию выяснять какие-то обстоятельства. Что это означает? Арест?.. А может быть, простое недоразумение, которое разрешится в течение получаса? Нет, на недоразумение не похоже. Если бы он понадобился для какой-нибудь справки, то милиционеры, надо думать, ограничились бы повесткой или вызовом по телефону, а не послали за ним угрозыск. Выходит, дело плохо!.. Что они знают? Где Вороновский? Где капитан Винокуров?.. Если оба уже там, куда везут его, это конец! Как быть? Прямо спросить у этих парней? Нет, не годится. Даже если они знают, то ничего не скажут!.. Надо взять себя в руки и ждать...

На улице Каляева они вышли из "волги" и зашли в неприметный подъезд, где сопровождающие предъявили удостоверения и еще какую-то бумагу, после чего все трое поднялись по лестнице на второй этаж.

- Сиди здесь, - указав на деревянную скамью, приказал тот, кто забрал у Сергея документы. - Тебя вызовут.

Оба незнакомца скрылись за дверью, пробыли там минут пять и ушли, не удостоив Сергея даже взглядом.. По коридору сновали люди, кто в милицейской форме, а кто в штатском, некоторые заглядывали в дверь напротив или ненадолго заходили внутрь, но Сергеем никто не интересовался. Так он просидел не менее двух, часов и непрерывно курил. Панический страх и проблески оптимизма сменяли друг друга, и Сергея попеременно бросало то в жар, то в холод. Как держаться во время допроса? Отрицать, молчать, признаваться? Нет, сперва надо попытаться понять, что им известно, а уже в зависимости от этого сориентироваться и занять правильную линию. Да, так лучше всего... Сейчас тридцать пять минут четвертого, Лена уже приехала, не нашла его на перроне и наверняка решила, что он выбрал не ее, а Вороновского. Глупышка! Он примчится к ней как на крыльях, мигом соберет ее вещи и навсегда увезет из общежития. Только бы выбраться отсюда, только бы выбраться. Он обязан сделать все возможное и невозможное, лишь бы найти выход из этого затхлого, омерзительного здания. Обязан ради Лены, ради будущего малыша, ради бабушки Зинаиды Афанасьевны. Надо крепко взять себя в руки, не дрожать, не клацать зубами и ни в коем случае не горячиться. Милиционеры не переваривают тех, кто качает права и корчит из себя правдолюбца. Надо тщательно взвешивать каждое слово и в оба глаза следить за поведением того, кто его вызовет. В конце концов, милиционеры не умеют читать чужие мысли!.. Какая глупость, что он пошел на поводу у Вороновского! Нет, это не глупость, это беда! Как быть? Лена, родная, помоги, подскажи, как выбраться из петли?

Надеясь успокоиться, Сергей заставлял себя думать о чем угодно, кроме предстоящего разговора с неизвестным милиционером, и неожиданно вспомнил о цветах, лежавших на переднем сиденье его "жигулей". Чтобы розы сохранили свежесть, он заботливо завернул стебли в мокрую газету... Господи, при чем тут розы?! До них ли ему теперь? Они завянут и попадут на помойку. О чем он жалеет? Снявши голову, по волосам не плачут!

Без десяти минут четыре Сергей увидел невысокого, остроносого человека в серебристо-сером дакроновом костюме, с только-только вошедшим в моду портфельчиком-кейсом в руке. Человек бесцеремонно оглядел Сергея с головы до ног и, взявшись за ручку двери, ведущей в зловещую комнату, отрывисто спросил:

- Холмогоров?

- Я. - Сергей встал.

- Посидите. Я вас вызову, - пообещал человек с кейсом и скрылся за дверью.

Это он! - понял Сергей, хмуря брови. Человек с кейсом ему не понравился. А еще больше не понравились его глаза - заметно скошенные к носу, наглые, ироничные. Выглядел он года на два-три старше Сергея и явно следил за своей внешностью, но золотой перстень с печаткой, косо подбритые бакенбарды и поблескивающий костюм свидетельствовали о пошловатом вкусе. Сергей предпочел бы иметь дело с дубоватым службистом вроде капитана Винокурова.

- Заходите, - позвал его косоглазый, выглянув в коридор.

Сергей вошел в комнату, где стояли три письменных стола. За одним сидела средних лет женщина с капитанскими погонами на форменной блузке, другой был свободен, а за третий, у самого окна, уселся косоглазый.

- Присаживайтесь, Холмогоров. - Косоглазый указал на стул. - Познакомимся. Я - следователь, капитан милиции Затуловский Роман Валентинович. А вы кто?

Выяснив анкетно-биографические данные Сергея, Затуловский весело спросил:

- Скажите, Холмогоров, вы знакомы с Ильиным?

- Ильиных много. Кого из них вы подразумеваете?

- Станислава Николаевича, проживающего на Гражданском проспекте, 122, корпус 2, квартира 43. Вспомнили?

- С ним я не знаком, - спокойно ответил Сергей.

- Вы в этом уверены?

- Я такого не помню.

- Ах, не помните? Какая жалость! А когда вы в последний раз виделись с Тартаковской?

- С к-какой Тартаковской? - запинаясь, спросил Сергей.

- С Марией Сигизмундовной, - угодливо подсказал Затуловский и, изобразив восторг, поднял глаза к потолку. - Такая женщина! Ее нельзя забыть, Холмогоров! Мечта поэта!

У Сергея моментально пересохло во рту.

- Вспомнили?

- Я не знаю никакой Марии Сигизмундовны!

- Вот как? Ну что же, это легко проверить. - Затуловский снял телефонную трубку и набрал номер. - Коля? Выручай... Да, именно твоего возраста... Угадал, один уже есть!.. Спасибо, сейчас буду!

Он готовит какой-то подвох! - холодея, подумал Сергей.

- Холмогоров, за мной! - приказал Затуловский и вышел из-за стола, прихватив с собой кейс.

Они прошли по коридору и очутились в более просторном помещении, где уже находилось несколько человек. Возле двери на краешке стула сидела русоволосая девушка, рядом с нею дремал одутловатый мужчина, а слева у стены читал газету спортивного вида парень.

Затуловский за руку поздоровался с парнем и сел за стол, усадив Сергея перед собой.

- Товарищи! - обратился он к русоволосой девушке и к ее соседу. Присядьте поближе. Вы будете понятыми при предъявлении для опознания сидящего передо мной гражданина Холмогорова. Вы обязаны удостоверить факт, содержание и результаты следственного действия, при производстве которого вы присутствуете. Вам все понятно?

- Угу, - промычал одутловатый. В это время открылась дверь, и на пороге появился еще один парень.

- Наконец-то! - Затуловский облегченно вздохнул. - Коля, включи верхний свет.

Вошедший выполнил просьбу Затуловского и сел у стены, слева от читавшего газету.

- Гражданин Холмогоров, попрошу вас сесть рядом с теми товарищами, скороговоркой произнес Затуловский. - Разъясняю вам, что вы вправе занять любое место среди лиц, предъявляемых к опознанию, то есть по вашему желанию сесть между ними или с краю. Вы меня поняли?

Сергей молча кивнул и сел справа от парня с газетой. Вошедший последним тотчас пересел вплотную к парню с газетой, и они втроем образовали группу, как будто собравшуюся сфотографироваться на память, что, впрочем, и произошло. Затуловский достал фотоаппарат из кейса, сделал несколько снимков, а затем вышел в смежную комнату и вернулся в сопровождении старухи, в которой Сергей с ужасом узнал соседку Тартаковской.

- Александра Алексеевна, вы приглашены для опознания, - вежливо обратился к ней Затуловский. - Прежде чем мы приступим к следственному действию, я обязан предупредить вас об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний. Распишитесь вот здесь.

Старуха уткнулась носом в протокол и поставила подпись.

- Благодарю вас, Александра Алексеевна. Взгляните на этих граждан и скажите, нет ли среди них знакомых вам лиц или лица?

- Не вижу я, сынок, - пожаловалась старуха. - Который год глаукома.

- А вы подойдите поближе к ним.

Она подошла вплотную к сидящим и долго всматривалась в лица, поминутно вытирая обильно выступавшие слезы. Когда она остановилась возле Сергея и наклонилась к нему, он взглянул в ее оловянные глаза, заметил редкие седые волоски на подбородке и брезгливо отшатнулся, почувствовав исходящий от нее запах тления.

- Как наши успехи, Александра Алексеевна? - поинтересовался Затуловский.

- Справа который будет, чернявенький, он и есть мазурик! - без колебаний определила старуха. - Верно говорю, сынок.

- Почему вы так думаете?

- Причесочка на нем аккератненькая такая, волосок к волоску. И родинки две: на виске и на шейке. Обоя мне в память запали, сынок.

Затуловский увел обрадованную старуху и вернулся с Тартаковской, которая сразу же опознала Сергея.

- Вот он! - заявила она, гневно указывая пальцем. - Клянусь всем святым! Он производил впечатление интеллигентного молодого инженера, а оказался грязным мошенником, который с иезуитским...

- Достаточно, Мария Сигизмундовна, - бесцеремонно перебил Затуловский. Нам все ясно, а ваш комментарий мы отложим до очной ставки...

Оформив протокол, Затуловский еще раз поблагодарил всех участников опознания и вместе с Сергеем вернулся в свою комнату.

- Удивляюсь вам, Холмогоров, - с издевкой сказал он, снова усаживаясь за стол. - Как вы могли забыть Тартаковскую?

Сергей еще не решил, что ответить и стоит ли отвечать, когда зазвонил телефон.

- Затуловский! - назвался следователь, сняв трубку. - Слушаю, товарищ майор!.. Да... Да... Уже сделано!.. Нет, и не пытался... Понял... Сейчас буду!

Положив трубку, Затуловский достал из кейса какие-то бумаги, среди которых Сергей, внутренне содрогнувшись, узнал два знакомых конверта с письмами Лены.

- Холмогоров, я отлучусь, а вы посидите в коридоре и постарайтесь вспомнить, кто дал вам паспорт на имя Ильина, - сказал Затуловский, складывая бумаги в папочку и запирая стол. - Для вас лучше, если вы вспомните без моей подсказки.

В коридоре Сергей бессильно опустился на скамейку и низко склонил голову. Плохо дело! Они знают об операции у Тартаковской - ведь полумертвая старуха и сама Мария Сигизмундовна были наготове у этого хлюста Затуловского... Откуда у них письма Лены? Неужели они обыскали его комнату? Тогда совсем плохо!.. Что сделать, чтобы выбраться отсюда? Что им сказать, как объяснить свое присутствие при обыске у Тартаковской? Настаивать на том, что он ничего не знал? Они все равно не поверят, потому что он был там с подложным паспортом!.. Ленка, родная, подскажи! Как быть?

Затуловский вернулся через полчаса.

- Холмогоров, за мной! - приказал он и привел Сергея в кабинет, где сидел щуплый, морщинистый бирюк с оттопыренными ушами.

Затуловский подошел к столу и уселся рядом с хозяином кабинета, а Сергей остался стоять у двери, чувствуя, что его майка насквозь промокла от пота и липнет к телу.

Бирюк сидел вполоборота к Сергею и, придерживая очки за дужку, читал письма Лены; затем он повернулся к нему лицом и пристально посмотрел в глаза.

- Что, Холмогоров, доигрался? - Сергею стало до того тошно, что он зажмурился и затряс головой, испустив протяжный стон.

- Я - старший следователь, майор милиции Судаков Максим Демьянович, продолжал бирюк. - По закону надобно предъявить тебе обвинение и допросить по всей форме, да пожалел я... Нет, не тебя, поганца, а эту вот девчоночку, что в тебя втрескалась. Чтобы не кривить душой, прямо скажу - тебя будут судить и подвергнут наказанию, потому что успел ты натворить такого, что не прощают. Но мера наказания, а может, и вся твоя дальнейшая жизнь будут зависеть от того, как ты поведешь себя на следствии и в суде. Коли раскаешься в содеянном и искренне повинишься, рассчитывай на снисхождение. Не раскаешься, тогда суд, по всей видимости, отмерит тебе срок на всю катушку. Пойдешь ты у нас по статье 147, часть 3, там от трех до десяти лет. Усек насчет вилки?

Угнетенный услышанным, Сергей безразлично отмахнулся.

- В запарке, Холмогоров, все без разницы, а как остынешь, так живо сообразишь, что чистосердечным раскаянием сможешь скостить себе год-другой... - Судаков бросил взгляд на часы и посуровел лицом - мешкать недосуг, электричка в восемнадцать двадцать девять опоздавших ждать не станет. - Твоему Вороновскому так и так навесят под завязку, а тебе, по всей видимости, есть резон идти на полном раскаянии. Послушаешься меня - завтра утречком оформлю тебе явку с повинной, а уж после вынесу постановление о взятии тебя под стражу. Все, ступайте оба!

Затуловский приблизился к Сергею, истуканом застывшему у двери, и жестко сказал:

- Холмогоров, за мной!

- Ночью вот еще над чем поразмысли,- назидательным тоном добавил Судаков, поспешно складывая бумаги. - Как потом будешь смотреть в глаза честным людям, что тебе дороги. Сдается мне, Холмогоров, ты вроде бы не до конца пропащий...

Первая ночь в неволе врезалась в память Сергею не столько сосущими позывами голода - молоденький надзиратель сразу довел до его сведения, что задержанным, которые поступают в изолятор временного содержания после полудня, котловое питание не положено.

В душной камере отчаянно мерзли ноги, а от них холод распространялся вверх, заставляя Сергея беспрестанно ерзать на нарах в тщетных попытках согреться. Это нервы, покорно признал Сергей, сжавшись в комок я массируя онемевшую ступню.

Что же касалось хода его мыслей, то знакомство с бирюковатым майором Судаковым придало им вполне определенное направление. Раз уж следователи подобрали ключи к Вороновскому, дальше запираться практически не имеет смысла. Как ни крути, они все равно докажут его виновность. Если же пойти на явку с повинной, которая, как подчеркнул Судаков, будет оформлена не после, а до ареста, то возникнет не очень большой, но все-таки верный шанс получить минимум, то есть три года. А если вдобавок поверить Затуловскому, что явка с повинной вкупе с содействием следствию в полном раскрытии преступлений позволяет суду на законном основании дать срок меньше низшего предела или же назначить меру наказания, не связанную с лишением свободы, то совсем хорошо. При всей соблазнительности его посулов, Сергей, однако, не верил Затуловскому ни на грош, возлагая все надежды только на Судакова. Невзирая на мужицкую простоту майора, а быть может, именно благодаря ей, Сергей за ночь проникся доверием к старику. Как же он назвал Сергея? Ага - поганцем! Точь-в-точь как назвала бы его бабушка Зинаида Афанасьевна, окажись она на месте майора!

Ближе к утру решение повиниться настолько окрепло, что Сергей торопил время, чтобы поскорее встретиться с Судаковым. Одним махом проглотив миску жидкой перловки с кружкой подслащенного кипятка, он с нетерпением ждал вызова, но о нем долго не вспоминали и доставили к кабинету майора лишь к одиннадцати часам. Наручные часы у Сергея отобрали еще вчера, однако он безошибочно определил время по звукам, доносившимся из-за двери: по радио бодрый мужской голос призывал слушателей выполнять упражнения производственной гимнастики. А как только гимнастика закончилась, Судаков выглянул из кабинета и пальцем поманил Сергея.

- Ну как, Холмогоров? - спросил он, жестом предлагая ему сесть. - За ночь определился?

- Буду говорить правду, - с подъемом ответил Сергей.

- Молодец, - одобрил Судаков и, к неудовольствию Сергея, вызвал к себе Затуловского.

Тот принес с собой портативный магнитофон, подключил его к сети и нажал на клавишу записи.

- Без утайки, подробно освети нам все те преступные действия, в которых ты, Холмогоров, принимал участие, - попросил Судаков. - А начни с того, как ты к этому пришел.

Сергей говорил больше двух часов. Судаков слушал его, тяжело облокотившись на стол и уперев лоб в сцепленные кулаки, а Затуловский время от времени переставлял кассеты и что-то подчеркивал в своем блокноте.

- Все, Сергей Константинович? - спросил Судаков, когда он замолк.

- Все, Максим Демьянович, - подтвердил Сергей, чрезвычайно ободренный тем, что Судаков впервые обратился к нему по имени и отчеству.

- Скажите, Холмогоров, вы хорошо запомнили, что капитан Винокуров раньше служил в милиции? - скороговоркой спросил Затуловский. - Ничего не путаете?

- Вороновский дважды упоминал об этом, - уверенно произнес Сергей. - И я отчетливо помню, что он называл его Леней.

Судаков выразительно посмотрел на Затуловского.

- Пойду устанавливать капитана! - С этими словами Затуловский поспешно удалился.

- Сергей Константинович, вот тебе бумага и ручка, - сказал Судаков, поглядывая на часы. - Мне пора в столовую, а ты пиши... Съешь малосольный огурчик? Сам его вырастил в парничке, сам посолил. Дать?

- С большим удовольствием! - Сергей проглотил слюну.

- На, держи. - Судаков выставил на стол литровую банку и пальцами выловил огурец средних размеров. - Отборный!

Сергей откусил половину и с хрустом разжевал.

- Как тебе? - поинтересовался Судаков.

- Вкуснятина!

- Своим трудом добыто, - с гордостью произнес Судаков. - Это тебе не мошенничать... Сергей Константинович, ты не обижайся, это я так, к слову пришлось. Пиши, значит, все так же подробно, как ты рассказывал. Не торопись, времени у нас с тобой непочатый край. И не забудь про заголовок: "Явка с повинной".

27. ЛЕТУЧИЕ ОТРЯДЫ

Настоящая фамилия капитана была Парусов, звали его Леонидом Федоровичем, а занимался с ним Затуловский. Сперва Парусов ни в чем не признавался и, после ознакомления с постановлением следователя об избрании ему в качестве меры пресечения содержание под стражей, во весь голос кричал о вопиющем нарушении социалистической законности. Правда, кричал он не очень долго и в результате очных ставок с Холмогоровым, с Тартаковской и с Жеведь безоговорочно признал свое участие в мошенничестве. Почти неделю Затуловский вовсю гордился примерным поведением Парусова на следствии, не удержался от того, чтобы прихвастнуть перед Судаковым, без толку бившимся с Вороновским, и - сглазил подследственного!

- Вот, гражданин капитан, прошу отправить мое заявление в Москву! торжественно заявил на очередном допросе Парусов, протягивая Затуловскому несколько листков бумаги. - Чтобы там знали правду и сами взялись за ум!

Затуловский развернул листки и начал читать, разевая рот все шире и шире.

"Министру внутренних дел Союза ССР товарищу Щелокову Н. А.

Очень глубоко уважаемый Николай Анисимович! По существу волнующего меня вопроса хочу пояснить Вам следующее:

В течение последних лет я обратил внимание на то обстоятельство, что многочисленное сословие спекулянтов имеет тенденцию к дальнейшему росту и постепенно превращается из сословия в класс.

Наблюдая за деятельностью наших органов по борьбе со спекуляцией, я пришел к выводу о малоэффективности и даже неэффективности таковой. Я долго размышлял над радикальным противоядием против данного тревожного явления и пришел к выводу, что единственным способом борьбы с ним является экспроприация, то есть насильственное овладение нечестно нажитым имуществом.

По моему оригинальному замыслу, экспроприированные средства в первую очередь должны направляться на организацию летучих отрядов, которые составили бы основной костяк борцов со спекулянтами.

К сожалению, мои мысли не принимались всерьез, надо мной даже насмехались, но я отношу это на счет некомпетентности людей, которым я пытался открыть глаза. Те же, кто поверил в меня, обладали весьма сомнительным мировоззрением и обращали экспроприированные средства в свою пользу. И вот результат: идея, которая могла бы принести благоприятные плоды обществу, привела меня за решетку, а деньги, собранные мною на первый летучий отряд, изъяты следственными органами. Старо как мир - косность и рутина еще не изжиты полностью!

Я не экономист. Мне трудно выразить в цифрах, какой колоссальный урон нашей экономике наносят спекулянты. Кроме того, далеко не всякий ущерб можно выразить цифрами. Проповедуя свою гнусную идеологию, спекулянт становится тем социальным злом, против которого все средства хороши!

Должен заметить, что даже исправительно-трудовая колония отнюдь не самый действенный способ борьбы с ними. Из практики видно, что, отсидев сколько-то лет и выйдя на волю, они снова возвращаются к своей деятельности. Мало того, обогатившись опытом, они становятся более изворотливыми и, следовательно, более опасными. Остановить их может только одно: сознание того. что они при всем желании не смогут пожинать плоды, то есть, иными словами, страх перед экспроприацией. А законом их уже не испугать, его они не боятся.

Вот потому-то, отстаивая свою главную мысль об экспроприации, я обращаюсь к Вам за помощью. Что же мне надо?

Первое и самое важное - признание моей деятельности экспроприатора правомерной и легальной, то есть засчитываемой в общий трудовой стаж при установлении пенсии по старости.

Второе - оказание технической и, на первых порах, материальной помощи, имея в виду деньги, помещения и транспортные средства.

Третье - создать условия для формирования соответствующего аппарата.

Вот и все мои скромные просьбы.

Конечно, они предельно сжаты и при детальной разработке будут разбиты на многие пункты и подпункты. В этой записке я сознательно избегал подробностей, но, в случае надобности, готов представить обстоятельный доклад, который осветит любые неясности, если они у Вас все-таки возникнут.

Надеюсь, что мой почин будет правильно понят и по достоинству оценен Вами. К сожалению и моему несчастью, до сих пор я был лишен возможности общаться с лицами, по-настоящему компетентными в подобных вопросах. Ваш ответ, как мне думается, заставит очень многих скептиков поверить в реальность моих дерзновенных замыслов, направленных на благо Отчизны!

С уважением и надеждой, беспартийный коммунист Парусов Л. Ф.".

- Ну и ну! - воскликнул Затуловский, аккуратна складывая листки. Он успел оправиться от шока, и к нему вернулась его обычная ироничность. - Скажите, Парусов, это вы сами писали?

- Будьте спокойны, котелок варит! - самодовольно ответил Парусов, похлопывая себе по лбу.

- Неужели никто не помогал? - удивился Затуловский, отметивший очевидное несовпадение текста заявления со словарным запасом подследственного.

- Набело помог переписать сокамерник, доцент по русской литературе девятнадцатого века. Заседал в вузовской приемной комиссии, хапал взятки и попался, сука в ботах! - Парусов сделал движение рукой, словно ловя муху. - А мысли там мои. Все - одна к одной! Как на подбор!

- Вы в детстве ничем серьезным не болели?

- Не! - Парусов отмахнулся. - Никакая зараза ко мне не приставала. За сорок лет только раз угодил в больницу с сотрясением мозгов, когда меня сшиб бухарик на мотороллере.

Кто же он - маньяк или симулянт? - размышлял Затуловский.

Подследственного буквально распирает от гордости первопроходца, ему явно невдомек, что идея тотальной экспроприации родилась в другой голове - у Ильича. Получается что Леонид Федорович - хоть и стихийный, но верный ленинец? Так оно и есть! Недаром же Парусов, подписывая докладную Щелокову, назвал себя беспартийным коммунистом, сиречь продолжателем дела, которое живет и побеждает. Налицо как единомыслие, так и чисто внешние признаки - рост, азиатский разрез глаз, скулы, привычка размахивать руками. Что, если предложить Парусову отпустить бородку?

- Я только сейчас осознал, как опасны спекулянты, - доверительно произнес Затуловский, настраиваясь на игру. - Раньше я их недооценивал.

- Не говорите! - Парусов энергично потер ладонью о ладонь. - Из-за них я сна лишился!

- Очень своевременно вы подняли наболевший вопрос. Ведь их действительно множество!

- Сотни тысяч, гражданин капитан! Ползают кругом, копошатся, ну прямо как вши! Рабочие больше по городам, крестьяне - по деревням, а эти - повсюду. Скоро от них совсем житья не будет. Я так мыслю, что Щелоков прочитает докладную и тоже осознает, что другого пути нету. Под расписку отпустите, когда он меня в Москву вызовет?

- Вместе поедем, - заверил Затуловский. - Только надо подробный материал подготовить с планом мероприятий.

- Времени у меня навалом, бумага имеется, так я сегодня же засяду!

- Скажите, Парусов, те деньги, которые давал Вороновский, вы вообще не тратили?

Ответ на этот вопрос больше интересовал не Затуловского, а Судакова и Малоешко, озадаченных тем, что при обысках у всех трех обвиняемых не обнаружили ни валюты, ни ювелирных изделий. Согласно справке управления Гострудсберкасс, именных вкладов мошенники не открывали, и изъятые у них наличные деньги по суммам не соответствовали распределению ролей в преступной группе - у Парусова нашли тридцать семь тысяч, у Холмогорова - четыре тысячи семьсот два рубля ровно, а у Вороновского - только восемьдесят шесть, с какими-то копейками.

- Почти что не тратил, - поправил Парусов. - Работать с Виктором Александровичем было сложно, он дело всерьез требовал, так что кое-когда приходилось охолаживать нервишки.

- Выпивали?

- Причащался. Я только мускат "Прасковейский" и вино "Южная ночь" уважаю. Не спится, бывает, голова сама мыслит, как спекулянта прижать к ногтю, а причастишься стаканчиком муската, заешь ириской - и мигом уснешь, как в детстве.

- Стало быть, вы копили. А с какой целью?

- Неужто не догадались? На первый летучий отряд!

- Так отчего же не организовали? Не нашли помещения?

- Насчет этого я давно сговорился с нашим техником-смотрителем. Я ему: "Фомич, дай какой-нибудь подвал для общественной работы!" А он мне: "Вот тебе ключ от агитпункта, там тепло, шашки имеются, телефон. Он завсегда пустой, туда оглоблей никого не загонишь!"

- В чем же заминка?

- Разведку никак не налажу, чтобы спекулянта планомерно выявлять, огорченно признался Парусов. - Не станешь же по квартирам ходить, население опрашивать.

- Разведка - это серьезно! Какой штат наметили для отряда?

- Двадцать шесть офицеров. Три летучих бригады по два звена в каждой, четыре оперативных дежурных, чтобы круглосуточно работали через два дня на третий, делопроизводитель, начштаба, замполит и я, командир.

- А что решили с оплатой труда? Сдельно?

- Не, на твердых окладах. Всем по двести двадцать и выслуга лет, как на Крайнем Севере, чтобы не перебегали с места на место.

- И себе двести двадцать?

- И себе. Мне ничего не надо, лишь бы уничтожить спекулянтов. Оттоманка у меня имеется, стол, два стула, табуретка, тумбочка и шкафчик. Куда больше?

- Больше некуда... - Затуловский задумчиво смотрел на спартанца Парусова. - Может быть, именно в этом и заключена сермяжная правда?

- Какая, говорите, правда?

- Это я так, своим мыслям. Ну, а все-таки как же с разведкой? Надо, по-видимому, ввести в штат начальника разведки? Завели бы оперативно-поисковое производство.

- Имеется у меня одна задумка, гражданин капитан, - мечтательно сказал Парусов, почесывая затылок. - Прибор надо сварганить, чтобы на спекулянта указывал.

- Интересно, - присвистнул Затуловский, рисуя на бланке протокола допроса живописную картину: командира Парусова, сидящего на оттоманке в окружении замполита и четырех оперативных дежурных. - Ну-ка, ну-ка, выкладывайте вашу задумку, - сказал он, не заметив, что передразнивает майора Судакова.

- Летом я потолки белил и обои клеил одному профессору из почтового ящика. Моих лет, а лысый как колено! - взахлеб рассказывал Парусов, размахивая руками. - Я ему: "Львович, можешь сварганить прибор, чтобы на спекулянта указывал?" А он мне: "Как указывал, стрелкой или звуком?" Я ему: "Лучше бы звуком. Подойдешь, значит, к квартире, где спекулянт гнездится, а прибор и зацокает. И чем он, гад, богаче, тем цоканье громче!" А он мне: "Пара пустяков!" Я ему: "Львович, будь другом, сваргань для пробы хоть парочку, а я тебе даром паркет перестелю, отциклюю и своим лаком покрою". А он мне: "Не в том дело, Леня. Надо твой прибор включить в план через Комитет по науке и технике". И все, разговор закончился!

- Стало быть, вы занимались ремонтом квартир? - спросил Затуловский, несколько ошеломленный обилием прямой речи. - С какой целью?

- Не для денег, а так, от одиночества, - объяснил Парусов. - Отдежурю в карауле, а потом девать себя некуда, тоска заедает. Как моя лярва закрутила любовь на стороне, бросила меня, так начал я чинить мебель и по малярному делу баловаться, чтобы душу отвести.

- А насчет прибора мысль богатая, - не удержался Затуловский. - Мировой получился бы прибор!

- Не говорите! - вновь оживился Парусов. - Профессор слово в слово сказал. Раньше, мол, мир создал счетчик Гейгера, а нынче вплотную подошел к счетчику Парусова!.. Очень головастый мужик Львович, стоит познакомиться.

- Я бы с радостью, - подхватил Затуловский, - Нам прибор позарез нужен. Сократим штаты, оставив только следователей-прибористов, и заживем как короли!

- Добейтесь, чтобы прибор в план включили. Вот здорово получится! - В торжествующей улыбке Парусов сверкнул стальными зубами. - Ну, спекулянт, держись!

- Давно вы их ненавидите?

- С малолетства. Годов с семи, с восьми. Мамаша моя, гражданин капитан, служила приходящей домработницей у спекулянтов. Война только-только кончилась, еще голодно было, вот она и нанялась. Принесет, бывало, покойница мамаша заветренные котлеты, горбушку колбаски или черствую боковушку от пирога и даст мне, сдобрив рассказом, как жрут спекулянты, а я наброшусь, умну все мигом и наливаюсь злобой. Почему, мыслю, один сдобу трескает заместо хлебушка, а другой объедки?

- Скажите, Парусов, а Вороновский тоже не любит их?

- Виктор Александрович? - Морщины на лице Парусова разгладились, а глаза заблестели так же, как при обсуждении прибора. - На дух не выносит и такие им кровопускания выдумывает, что сердце поет!

- Как он относится к летучим отрядам? Одобряет?

- Одобрять-то одобряет, но не верит, что Москва поддержит.

- Возьмете его начальником штаба? Или замполитом?

- Не, Виктору Александровичу другой масштаб требуется! Он - птица высокого полета! Вот когда создадут Всесоюзный Штаб Летучих Отрядов, ему найдут должность по уму!

- Главным начальником?

- Не, на главного, мыслю, кого-то из замминистра посадят, - уверенно заявил Парусов, - а Вороновскому предложат место консультанта по новым методам борьбы со спекулянтом.

- Скажите, Парусов, а его способы подойдут для летучих отрядов, если Москва поддержит?

- Большинство - тик в тик, только мы их малость упростим, чтобы оперсостав разобрался, - с увлечением объяснил Парусов, почесывая затылок всей пятерней. - Там кое-где имеются перехлесты. Оно понятно, раз мы с Виктором Александровичем от себя шуровали, а не от государства!

- Ну-ка, ну-ка, выкладывайте ваши способы! - Затуловский снова скопировал манеру Судакова.

- Не, гражданин капитан. Пока Москва не обнародует постановление про летучие отряды, я лучше помолчу.

- Стало быть, не хотите поделиться опытом... - удрученно произнес Затуловский, изображая незаслуженную обиду. - А я по наивности решил, что вы всерьез задумали искоренить спекулянтов, собирался помочь...

- Жизни не пожалею, чтобы дотла их уничтожить! - заверил Парусов, барабаня кулаком в грудь. - Вы не обижайтесь, гражданин капитан, я же не со зла. Способы те не мои, а Виктора Александровича, вот у него и спрашивайте...

Чем помпезнее клятвы, тем они подозрительнее. Эту истину лет двадцать назад внедрил в неокрепшее сознание школьника Ромы его дедушка по материнской линии, сгорбленный часовщик-крупнист, до самой смерти трудившийся в мастерской на улице Желябова, рядом с универмагом "ДЛТ". Капитан милиции Затуловский чтил прозорливого предка и сразу нажал на звонок, чтобы вызвать контролера и отправить Парусова в камеру. Других дел в следственном изоляторе "Кресты" у него не было, и он решил проветриться, пройтись пешком две трамвайные остановки между "Крестами" и Следственным управлением.

На Арсенальной набережной светило неяркое сентябрьское солнце, над Невой с криками кружили чайки, и дышалось не в пример легче, чем в пропахших окурками восьмиметровых клетушках на первом этаже тюремного корпуса, где при диктатуре пролетариата бывшие камеры одиночного заключения кое-как приспособили для допросов обвиняемых. Бодро помахивая на ходу новеньким кейсом, вызывавшим завистливые взгляды прохожих мужского пола, Затуловский продолжал думать о "верном ленинце", и примерно на полпути нашел исчерпывающую формулу: Парусов кусок идиота с прагматической хитринкой. С одной стороны, докладная Щелокову, бесспорно, подтверждала психическую ущербность обвиняемого, с другой стороны, избранная им тактика поведения на следствии, наоборот, указывала на абсолютную вменяемость.

Малоешко и Судаков попались ему на глаза на улице Каляева. Начался обеденный перерыв, и они - один широко ступая вразвалку, а другой мелко семеня, чтобы не отстать, - удалялись по направлению к столовой. Затуловский догнал аксакалов и за обедом сухо, по-деловому ознакомил с докладной Парусова и с его грандиозным замыслом создать прибор под девизом "Смерть советским спекулянтам".

Пряча улыбку, Малоешко долго сморкался в платок, а Судаков, напротив, воспринял информацию всерьез и высказал предположение, что у Парусова параноидальная шизофрения.

- Мошенничал он классно, совсем не как шизофреник, - резко возразил Затуловский. - Товарищ майор, он же нам лапшу на уши вешает. Натуральный псих не стал бы скрывать тех преступных эпизодов, которые совершил на пару с Вороновским до появления у них в группе Холмогорова. Разве не так?

- Это ничего не значит, - заупрямился Судаков. - Выносите постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы. Раз есть подозрения, надобно их проверить.

Затуловский перевел взгляд на Малоешко, но тот не захотел поддержать его.

- Почему не проверить? - рассудительно заметил подполковник. - Что-то вы, Рома, сегодня не в настроении.

- Дома одни неприятности, - помолчав, сказал Затуловский. - Опять дочка температурит.

- Что с вашей Женечкой? - участливо спросил Малоешко. - Врача вызывали?

- Целый консилиум... У Жени обнаружили аллергию на шерсть Эдит! Представляете, Лев Климентьевич, по статистике это случается реже одного раза на миллион, а почему-то выпало нам!

- Что же будет? - встревожился Малоешко.

- Ума не приложу! То ли отдавать Женю на воспитание деду с бабкой, то ли пристраивать Эдит в зоопарк или в цирк.

Лицо Малоешко исказилось в страдальческой гримасе.

- Тут, сдается мне, выбирать нечего, - вмешался Судаков. - Разве можно сравнивать человека с обезьяной?..

Затуловский выполнил поручение Судакова и спустя неделю доложил результаты амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы,

- Так, так... - вполголоса приговаривал Судаков, медленно знакомясь с актом. - Психическое состояние: недостаточно ориентирован в окружающем... легко вступает в беседу... Мышление тугоподвижное, вязкое... Знания крайне скудные, круг интересов резко ограничен... Настроение часто подавленное, недоверчив, обидчив, легко возбудим... В принудительном лечении от алкоголизма не нуждается... Обнаруживает последствия перенесенной в 1959 году черепно-мозговой травмы с изменениями личности. Указывает, что ранее у него были случаи, когда он без причин забирался на крышу, откуда его снимали пожарные... Так... Для определения способности отдавать отчет своим действиям и руководить ими нуждается в направлении на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу... Подписи, дата... Ваше мнение, капитан?

- Мне все-таки кажется, товарищ майор, что Парусов придуривается, ответил Затуловский. - Валяет ваньку, чтобы улизнуть от наказания.

- А мне сдается, что нет. Раз медики высказались в пользу тщательного обследования, то, по всей видимости, у них были основания. Они - специалисты, мы обязаны к ним прислушаться... На основании статьи 26 УПК выносите постановление о выделении дела Парусова из общего производства и оформляйте направление в стационар. Все, ступайте!

В тот же день, только ближе к вечеру, когда Затуловский уже собирался домой, к нему заглянул подполковник Малоешко.

- Слушаю вас, товарищ подполковник? - Затуловский вытянулся перед старшим по званию.

- Рома, такое дело... - взволнованно начал Малоешко. - Жена у меня, Луиза Францевна, она, знаете, по натуре добрая, но... как бы это сказать?.. со странностями. Всю неделю ее уламывал, пока не согласилась. Продайте нам Эдит, а?

- Лев Климентьевич, да вам я даром отдам! - обрадовался Затуловский. - В хорошие руки...

- Даром не возьму, не имею права. Наличие вашей зависимости по службе исключает...

- Лев Климентьевич!

- Нет, Рома, не агитируйте меня, это бесполезно, - решительно отнекивался Малоешко. - Назовите вашу цену.

- Даже не представляю себе... - Затуловский недоуменно пожал плечами. Ну... рублей девяносто-сто... Подойдет?

- Сто! - согласился Малоешко. - Меньше нельзя.

- Погодите, товарищ подполковник! - внезапно спохватился Затуловский. Какой марки ваш телевизор?

- У нас старенький "Рекорд". А что?

- А-а-а, - тоскливо застонал Затуловский. - Ничего у нас с вами не выйдет, Лев Климентьевич... Жаль, но не судьба! Придется отдать Эдит в цирк!

- Рома, при чем здесь телевизор? - удивился Малоешко. - Какое это имеет значение?

- Громадное, Лев Климентьевич, решающее. Ведь Эдит ни дня не может прожить без телевизора, а у нас, к несчастью, она, бедненькая, привыкла к цветному изображению. Как-то мы взяли ее в гости, к друзьям, у которых тоже черно-белый телевизор, так она обиделась, отвернулась и даже не стала пить чай!

- Скажите пожалуйста! - воскликнул пораженный Малоешко. - Животное, а как тонко все понимает!.. Какие передачи ей нравятся?

- Вкус у нее странный. - Затуловский слегка оживился. - Эдит предпочитает "Утреннюю почту", "Кабачок тринадцать стульев", вечера артистов оперетты и спортивные передачи. Особенно фигурное катание, хоккей и футбол.

- Мои любимые передачи... - изменившимся голосом сказал Малоешко. - Рома, не в службу, а в дружбу, обождите еще пару деньков. Придется мне, видно, принять кое-какие меры...

28. КУЗЬКИНА МАТЬ

К середине октября в предварительном следствии по делу о мошенничестве почти все, можно сказать, устаканилось, причем совсем не так, как хотелось Судакову. Именно поэтому, прежде чем взяться за составление обвинительного заключения, майор окинул мысленным взором события прошедших полутора месяцев, чтобы хладнокровно решить, насколько точно он определился в сложившихся наперекор его воле обстоятельствах.

По букве и по духу закона следователь обязан объективно, без какого бы то ни было предубеждения относиться к каждому, с кем приходится работать, однако есть и человеческий фактор, который трудно, а подчас и невозможно преодолеть. Говоря начистоту, из проходившей по делу троицы только неказистый, простодушный, жестоко обделенный жизнью Парусов вызывал к себе жалость, в то время как два образованных, лощеных красавчика, Вороновский и Холмогоров, оба баловни судьбы, по всей видимости, сверх меры пресыщенные успехом у женщин, казались майору изуверами. Но если в случае с Холмогоровым, слизняком, позорной бородавкой на здоровом теле советской молодежи, майору удалось все-таки пересилить себя, то с Вороновским вышло наоборот - день ото дня в душе Судакова крепла лютая ненависть к отщепенцу, осмелившемуся держаться на следствии с эдакой интеллигентской нагловатостью, отчего майора без преувеличения бросало в дрожь. Началось с того, что еще на первом допросе Вороновский не соизволил подписать протокол, предложив ему, Судакову, сперва исправить все синтаксические и орфографические ошибки. А дальше и вовсе пошло-поехало: нахально дымя американскими сигаретами, Вороновский либо не считал нужным отвечать на поставленные ему вопросы, либо снисходительно отшучивался, тем самым болезненно уязвляя и без того растревоженное самолюбие следователя.

"Ладненько, - стиснув зубы, сказал себе Судаков. - Раз не хочешь по-хорошему, я тебе покажу кузькину мать!"

Лишь наивные, очень далекие от советской юстиции люди думают, будто взятие обвиняемого под стражу надобно для того, чтобы тот не мог, во-первых, скрыться от наказания, во-вторых, продолжать преступную деятельность и, наконец, в-третьих, воспрепятствовать установлению истины по уголовному делу. Это все, по правде сказать, теория, а он, майор Судаков, будучи практиком, назубок знает, что в аресте гораздо важнее другое - поместив мерзавца за решетку, где заключенные содержатся как сельди в бочке, расчетливый следователь деморализует преступника, подавляет его способность к сопротивлению и исподволь выводит на чистую воду посредством внутрикамерной обработки.

Делается это просто - заранее нацеленный оперчастью изолятора, сокамерник из числа бывалых по-отечески внушает новичку, что для его же пользы надобно все поведать товарищам по несчастью, они, дескать, надоумят, подскажут, поделятся опытом. Таких добровольных помощников в местах заключения хоть пруд пруди, вербуют их без проблем. Нынешним летом ушлый опер из "Крестов" похвастал ему, Судакову, что склонил к негласному сотрудничеству зека, страдавшего геморроем, всего за одну упаковку свечек для задницы ценой в 22 копейки.

Так вот, если новичок поддается на уговоры, все в порядке, он готов осведомитель оповещает опера, а тот передает информацию следователю. Когда же уговоры не дают положительного результата, к строптивцу для начала применяют меры дисциплинарного воздействия в виде лишения продуктовых передач от родственников, отлучения от тюремного ларька и помещения в карцер, а если и это не помогает, его переводят в так называемую пресс-хату для силового внушения. "Прессование" бывает разное: могут избить для острастки, могут покалечить, могут "опустить", превратив в педрилу. Естественно, что коренные жители пресс-хаты в порядке поощрения отмечаются не свечками от геморроя, а чем-то существенным, вроде водки или женщины, которая подсаживается к ним на всю ночь. Жизнь есть жизнь, здраво рассуждал Судаков, как аукнется, так и откликнется.

"Кузькина мать", по его терминологии, означала безотлагательный перевод Вороновского в пресс-хату, для чего майор обратился к равному по званию оперативнику, занимавшему третье по величине место в администрации изолятора "Кресты".

"Мы уже перевели его", - выслушав просьбу Судакова, с загадочной усмешкой сообщил оперативник. "Туда?" - обрадовался Судаков, готовясь к признательному рукопожатию. "Да нет, содержим его теперь с бывшими сотрудниками правоохранительных органов". - "В честь чего?" - возмутился Судаков. "В бытность студентом-вечерником твой Вороновский работал секретарем в нарсуде и, согласно инструкции, должен содержаться в камере спецконтингента". - "Но я же хотел вовсе не этого!" - обескураженно пробубнил Судаков, чувствуя, что почва уходит из-под ног: камера спецконтингента отличалась от пресс-хаты как небо от земли! "Ничем не могу помочь, - ответил оперативник, позевывая от скуки. Пусть твои хозяева свяжутся с моими, хотя... Так и быть, по старому знакомству шепну тебе, Судакевич, - зряшная это затея". - "Почему?" Вместо ответа оперативник выразительно поглядел на телефонный аппарат, после чего дальнейший разговор напрочь утратил смысл.

По всей видимости, Вороновский либо стукач КГБ, либо у него где-то наверху есть волосатая лапа, которая не даст в обиду, с огорчением заключил Судаков, вынужденно смирясь с поражением. А дней десять спустя его предположение насчет волосатой лапы подтвердилось - Судакова вместе с Малоешко вызвали на ковер к начальству, где им было ведено кончать канитель и не позже ноябрьских праздников передать дело Вороновского в суд. "На душе - как кот насрал, - со вздохом признался Судаков старому однокашнику. - Представляешь, Лева, каково мне пускать изощренного преступника под суд с одним эпизодом, когда точно известно, что он наворотил столько дел!" - "Из Баку по-прежнему ничего нового?" - спросил Малоешко. "Как они сообщили, что Магомедов в Кировабаде по указанному нами адресу не проживал, так все, глухо". - "Тогда чего же ты хочешь, друг Максимка? - Подрагивая щеками, Малоешко неодобрительно покачал седой головой. - Волынить до морковкина заговенья? Пусть у тебя один эпизод, зато доказан он всесторонне, как в учебнике. Другой бы на твоем месте гордился, что лично обезвредил такого пройдоху, как Вороновский, а ты, неуемный, лезешь в бутылку. Садись писать обвинительное, а уж я позабочусь, чтобы тебя отметили в приказе по Главку..."

С начальством особо не поспоришь, это ясно всякому, кто приучен к дисциплине, но человеческий фактор в душе майора восставал против мнения власть имущих, настойчиво требуя отмщения. Два дня подряд Судаков до ряби в глазах вчитывался во вдоль и поперек изученные документы в поисках упущенной зацепки и нечаянно набрел на нечто вроде бы перспективное, при умелом использовании позволявшее не только квалифицировать преступные деяния Вороновского по четырем статьям УК РСФСР вместо двух, но и подвести отщепенца под конфискацию имущества, что сразу взбодрило утомившегося майора. "Теперь ты у меня запоешь, умоешься кровавыми слезами, узнаешь, что такое кузькина мать! - твердил он, показывая сдвоенный кукиш Феликсу Дзержинскому. - На-ка, выкуси!"

Прежде чем допрашивать Вороновского, Судакову следовало для верности обмозговать возникшую у него задумку с Малоешко, но Затуловский настолько задурил голову Льву Климентьевичу продажей обезьянки Эдит, что подполковник забросил все дела и с утра до ночи мотался по городу, то доставая за полцены некондиционный цветной телевизор на радиозаводе имени Козицкого, то собирая какие-то справки в десятках учреждений. Во всяком случае, секретарша Тоня прямо сказала Судакову, что товарища подполковника лучше не злить, отвлекая по пустякам.

Дожидаться Малоешко не было резона, и Судаков отправился в следственный изолятор. В "Крестах" он, как всегда, испытал моральное удовлетворение от надежной работы электроблокировочного устройства в проходной - стоило открыться наружной двери накопителя, как внутренняя дверь сама, без вмешательства человеческих рук, замыкалась засовом, наглядно демонстрируя могущество советской инженерной мысли, - и, кивнув знакомому прапорщику, подал заявку в окошко приемной. Доставить Вороновского обещали не раньше чем через полчаса, поскольку его камеру по расписанию вывели на прогулку, и, чтобы как-то убить время, Судаков приблизился к кумачовой доске "Наши передовики социалистического соревнования", привлеченный фотопортретом разбитной грудастой молодки с погонами младшего сержанта внутренней службы.

К женскому персоналу "Крестов" майор относился с состраданием, зная, что девчата идут сюда не от хорошей жизни. Контролер-первогодок, кроме ленинградской прописки, койки в тесном общежитии и бесплатной форменной одежды, получал всего-навсего полтораста рублей в месяц, мужчин на такую зарплату оглоблей не загонишь, оттого и вербовали в сельской местности девушек-лимитчиц, дуря им головы пустыми городскими соблазнам". Молоденьким дояркам и птичницам, по всей видимости, мнилось, будто ждет их здесь рай земной, а на поверку выходило хуже некуда: по-крестьянски привычные к тяготам, они день-деньской нюхали тюремную вонь, от которой не вдруг отмоешься, и вдобавок беременели от кого попало. Поневоле задумаешься - стоило ли менять шило на швайку?

Чем же отличилась грудастенькая, что ее занесли на Красную доску? полюбопытствовал Судаков и полез в карман за очками, так как трудовые свершения здешних передовиков излагались мелким шрифтом. "Комсомолка Мария Толстопальцева, - вслух прочитал он, пользуясь очками как лорнетом, - во II квартале предотвратила 4 самоубийства". "Молодец, Марусенька! - одобрил Судаков. - Так держать, не давать им спуску!"

При виде Вороновского майор закусил губу. В легком голубоватом свитере, в синих тренировочных брюках с бело-красными лампасами и в пижонских кроссовках без шнурков тот походил не на заключенного, а на одного из многих тысяч дачников, попадавшихся в Комарово едва ли не на каждом шагу. Только нездоровая, мучнистая белизна лица, вызванная недостатком воздуха, кое-как связывала облик Вороновского с изолятором.

- Кого я вижу! - радостно воскликнул Вороновский. - Майор Судаков собственной персоной! Чему обязан?

- Надобно кое-что обсудить, - издалека начал Судаков. - Обменяться мнением.

- Кому надобно? - Не переставая улыбаться, Вороновский уселся напротив. Мне - нет.

- Опять вы за свое?! - Спохватившись, Судаков пересилил себя и примирительно добавил: - Потолкуем всерьез, как юрист с юристом.

Вороновский не воспринимал Судакова всерьез, находя его нудной серятиной, и разговаривать с ним считал ниже своего достоинства. Однако тягучая монотонность существования в замкнутом пространстве камеры и та скука, которую уже не разгоняли ни книги, ни воспоминания, побудили его сегодня отойти от им же установленного правила.

- Очень занятно звучит. Строго говоря, ни в одной стране мира полицейских к юристам не причисляют. Но, признаюсь, вы меня определенно заинтриговали. Милости прошу!

- С мошенничеством у Тартаковской все доказано, там неясностей нет, чистые 147-я и 194-я статьи УК, а вот...

- Так уж и нет? - насмешливо перебил Вороновский.

- А что?

- Майор, где у вас потерпевшая? Коль скоро есть преступники, то должна быть и жертва преступления. Согласитесь, одного без другого не бывает!

- Вы по-прежнему не желаете признавать Марию Сигизмундовну потерпевшей?

- Предъявите мне ее гражданский иск, тогда признаю. Что же вы не достаете его из папочки? Стесняетесь?

- Гражданского иска у нас действительно нет.

- Прокурор вас за это не похвалит. Впрочем, это ваши трудности. Что еще?

- В ваших действиях при купле-продаже "волги", ранее принадлежавшей гражданину Бисеркину, следствие усматривает признаки преступлений, предусмотренных статьями 144-й и 154-й УК. Что на это скажете?

- Назову бредом сивой кобылы, - невозмутимо отозвался Вороновский. Давайте по порядку. Статья 44-я - кража личного имущества. Позвольте узнать, что я украл? Когда и у кого?

- Будучи в предварительном сговоре с вами, Парусов украл из гаража Бисеркина деньги в сумме двадцать тысяч триста двадцать пять рублей 50 копеек,с оттенком торжества сообщил Судаков. - Это, по-вашему, не кража?

- Не стыдно, майор? Собирались говорить всерьез, а сами...

- Вы меня не стыдите, вы отвечайте по существу поставленного вопроса.

- Ах, по существу? - Вороновский усмехнулся. - Что же, извольте. Из ваших слов вытекает, что находившиеся в гараже деньги вы на законном основании признаете личной собственностью Пузана - виноват, потерпевшего Бисеркина. Я вас правильно понял?

- Сдается мне, что этого я не говорил, - осторожно заметил Судаков. - Мною направлено письмо по месту работы Бисеркина, где я ставлю вопрос о нарушении им морального кодекса советского гражданина. Нетрудовое обогащение, которого он лишился, не дает права признать его потерпевшим, потому что...

- Стоп! - властно распорядился Вороновский. - С моральным кодексом вас занесло не в ту степь. Забыли, чему учил Козьма Прутков? Зри в корень! Придется излагать вам азы гражданского права.

- Ну-ка, ну-ка, выкладывайте ваши доводы.

- Итак, внимательно рассмотрим схему купли-продажи. До совершения сделки я, Вороновский, являюсь полновластным хозяином денег, а Бисеркин - таким же хозяином "волги". Так?

Судаков кивнул и, предвидя подвох, удвоил бдительность.

- И только в момент ее совершения, как некогда установил ваш старший товарищ по партии, я меняю деньги на товар. Так?

- Пока так.

- Применительно к автомобилям как виду личной собственности моментом совершения сделки служит ее оформление в комиссионном магазине, - продолжал Вороновский. - А теперь мы вернемся к деньгам, лежавшим в гараже Бисеркина. Когда Парусов изъял их оттуда? Через пятнадцать, максимум через двадцать минут после нашего отъезда в магазин, то есть до сделки, когда деньги все еще находились под моей юрисдикцией. Уловили смысл?

- Да не совсем. Послушать вас, так Парусов, вскрывший чужой замок, и вы, пославший его туда, не совершили преступления? Сдается мне, что не меня, а вас занесло не в ту степь.

- Если по букве закона квалифицировать наши действия, то мы допустили самоуправство, иначе говоря, самовольное, с нарушением порядка, осуществление своего действительного права, что предусмотрено статьей 200-й Уголовного кодекса. Хотите предъявить мне это обвинение?

Содержавшееся в вопросе Вороновского коварство не укрылось от Судакова, знавшего Уголовный кодекс наизусть, как таблицу умножения. За самоуправство полагался сущий пустяк в виде штрафа до 50 рублей или общественного порицания, тогда как он жаждал крови. К тому же его злила изворотливость Вороновского, с легкостью отбившего прицельный удар.

- Может, вы так инструктировали Парусова, - помолчав, рассудительно сказал Судаков. - А вот когда он на самом деле уволок деньги, это вопрос. Он же не всегда в точности выполнял ваши установки. На допросе Парусов показал, что не захотел отдавать Тартаковской липовое постановление об отмене ареста, якобы наложенного на ее имущество, чтобы подольше держать ее в страхе. Не любит он богатеньких, ох не любит!

- Что возьмешь с бедолаги? - Недобро усмехнувшись, Вороновский покрутил пальцем у виска. - Но вы, надеюсь, на него не в претензии? Ведь только благодаря ему вы познакомились со мной.

- Не только. По правде сказать, вышли мы на вас через Баронова.

Судя по тому, как Вороновский вскинул голову, подпущенная Судаковым шпилька попала в цель.

- На смертном одре Савелий Ильич назвал вас, - нагнетал Судаков, предупредил меня, что вы особо опасный преступник, с вами надобно держать ухо востро. Чем это объясняете?

- Пожалуй, двумя причинами, - озаряясь улыбкой, тотчас парировал Вороновский. - Во-первых, вашим, майор редкостным даром достигать взаимопонимания с психами. Здесь вы вне конкуренции. Если бы вы работали не следователем, а санитаром в дурдоме, вам бы цены не было. А во-вторых, покойный маэстро Баронов был, скажем так, доморощенным философом. Года за два до проявления первичных признаков старческого психоза он как-то выдал мне афоризм, достойный пера Ларошфуко: "Почему кому-то должно быть хорошо, когда мне плохо?" Удовлетворены ответом?

В воздухе повисла пауза.

По всей видимости, выдержки отщепенцу не занимать, вынужденно признал Судаков. И наглости - тоже. Даже предательство старика Баронова деморализовало его на какие-то считанные секунды, не дольше. Что бы это значило?..

Тем временем Вороновский думал о том, что Судаков отнюдь не так прост, как казалось раньше. Есть и у него незаурядные приемчики, которые кое-когда срабатывают, развязывая языки обвиняемым. Маэстро, без сомнения, козырная карта, туз или король, и разыгрывать ее следовало с самого начала, непосредственно после ареста. Быть может, именно тогда Судаков чего-нибудь и добился бы, а сегодня это дохлый номер!

Хотя Вороновский всегда отдавал себе отчет в том, чем рискует, занимаясь мошенническими операциями, и, более того, загодя приготовился к аресту, сама процедура взятия под стражу оказалась настолько ошеломляющей, унизительной, разом втоптавшей в грязь его гордыню, что он растерялся, поник, перестал адекватно воспринимать действительность и, в принципе, вполне мог дать трещину, если бы за него взялись незамедлительно и, разумеется, с надлежащим профессионализмом. Судаков же, невидимому, избрал другую тактику, отложив допрос на утро в полной уверенности, что бессонная ночь на нарах способствует откровенности. Лишь в одном Судаков не ошибся - в камере Вороновский не спал ни минуты. Но та ночь, однако, прошла не в панических метаниях из крайности в крайность, а была целиком отдана интенсивному аутотренингу - Вороновский внушил себе, что сделанного не воротишь, и настроился на борьбу. А источником, откуда он черпал силы, был его капитал, который теперь безостановочно приумножался благодаря финансовому дару Карла Рихтеровича. Слов нет, сидеть за решеткой - занятие препаршивое, но коль скоро ты знаешь, что рисковал не зря и, как поется в песне, у тебя полным-полна коробочка, то легче переносить любые невзгоды. Как любил повторять старый маэстро, пока резьба у него не полетела: "Где богатый сохнет, там бедный сдохнет!"

- Будем считать, что наше знакомство произошло вследствие стечения обстоятельств, - шутливо предложил Вороновский. - Но мы отвлеклись от темы. Что у вас еще?

- На допросе 14 сентября текущего года вы утверждали, что не извлекли выгоды из продажи "волги" жителю Таллина, гражданину Луйку, который, будучи допрошенным в качестве свидетеля, подтвердил ваши слова. Как же тогда объяснить, что, не получив дохода от сделки, вы передали за участие в ней тысячу рублей Парусову и столько же Холмогорову?

- Вы бродите вокруг купли-продажи "волги", как слепой по пряслу, - бросил Вороновский.

Разговор начал надоедать ему, отчего он прищурился и посмотрел на Судакова тяжелым, давящим взглядом.

- Отвечайте на поставленный вопрос.

- Вам очень хочется подвести меня под статью 154, часть 2, чтобы мое имущество подлежало конфискации. Замысел у вас масштабный, а исполнение, увы, никудышное. Это естественно, потому что немыслимо доказать то, чего не было.

- Как знать, как знать. Отвечайте по существу, если есть что сказать.

Судаков заметил недовольство обвиняемого и утвердился во мнении, что идет по верному пути. Сам по себе факт, что Вороновский не извлек из сделки с "волгой" реальной наживы, его не оправдывает. Иной раз вместо наживы спекулянт терпит убытки, но и при этом в глазах закона остается преступником. Надобно только не дать ему отмолчаться, сейчас это главное.

- Вы же не понимаете элементарных вещей, - устало сказал Вороновский. Помогая своему таллинскому приятелю, не имевшему возможности купить новый автомобиль по спекулятивной цене, я оказал любезность, а вы пытаетесь усмотреть в этом мой корыстный умысел.

- Вот к этому-то я и веду.

- Плохо ведете. Подозрение - это еще не доказательство. Ваш далекий предшественник, пристав следственных дел Порфирий Петрович, понимал разницу, а вы - нет.

Ни одна морщинка на лице Судакова не шелохнулась, из чего Вороновский сделал вывод, что майор не читал романа Достоевского "Преступление и наказание".

- Чего ради вы тогда отвалили по тысяче Парусову с Холмогоровым? допытывался Судаков. - Деньги девать некуда, что ли?

- Зачем дают чаевые? - вопросом на вопрос ответил Вороновский. - Портным, парикмахерам, официантам, таксистам? Знаете?

В глубоко посаженных глазах следователя отразилась напряженная работа мысли, позволившая Вороновскому догадаться, что Судаков отродясь не давал чаевых.

- Чтобы вас обслужили лучше, вежливее, на высоком уровне, - снисходительно объяснил Вороновский. - Чтобы о вас думали как о человеке, который заинтересован в качестве оказанных услуг и не удовольствуется халтурой. Скупердяйничать, майор, невыгодно, ибо скупой платит дважды...

На этом допрос прервался, поскольку в той галерее, где находились камеры спецконтингента, настало время обеда. Обвиняемого увели для приема пищи, а Судаков колебался, возобновлять допрос или нет, покуда его не осенило, что он ломится в открытую дверь. У нас же все, за что ни возьмись, шиворот-навыворот! Кража в гараже, конечно, имела место как факт, однако ее нельзя показательно вменить в вину Вороновскому, так как похищенное по закону не принадлежало Бисеркину. Трудовое обогащение, нетрудовое - сам черт ногу сломит! При капитализме за это сажают в два счета, а у нас - извините. В то же самое время спекуляцию, которой в действительности не было, при желании можно пристегнуть любому, кто по дурости купит что-то не для себя, а для приятеля. Так или иначе, Вороновский - чистой воды мошенник и ответит за свои фокусы. А наводить тень на плетень и шить дело на живую нитку - не в его, Судакова, обычаях!

И теперь, от усердия высунув кончик языка, Судаков у себя в кабинете с ничем не замутненной совестью составлял обвинительное заключение. За успехи в работе его не раз ставили в пример сослуживцам и нынче снова поставят - на слово подполковника Малоешко можно положиться. Еще бы, разве не он, старший следователь Максим Судаков, благодаря цепкой памяти и особому, по-прежнему острому нюху, по малюсенькой зацепочке - дефектному лучу царского ордена Андрея Первозванного (истинное наименование "брошки" майор с чувством законной гордости узнал из заключения эксперта-товароведа) - раскрыл и обезвредил группу дерзких мошенников?

А от "кузькиной матери" Вороновскому нипочем не отвертеться. По подсудности уголовное дело о мошенничестве подлежит рассмотрению в районном народном суде, где судьи получают немногим больше комсомолочки Маруси Толстопальцевой из "Крестов" и - будьте спокойны! - отмерят Вороновскому срок на всю катушку. Судьям проще: в пределах очерченной законом вилки "от" и "до" они сами себе хозяева, как захотят, так и постановят. Правосознание у них куда выше, чем у Парусова, а вот отношение к богатеньким... Все-таки человеческий фактор - великая, необоримая сила!

29. СИНЯЯ ТЕТРАДЬ

"Родная моя!

Совершив столько мерзостей, которые вряд ли возможно простить и забыть, я страшно виноват перед тобой. Но умоляю тебя, не вычеркивай меня из своей жизни и не лишай надежды на то, что когда-нибудь мы снова будем вместе.

Я хочу, чтобы ты, может быть, даже против воли, прониклась мыслью, что, кроме тебя, я не вижу ничего светлого, ради чего стоило бы бороться и выстоять под напором всех трудностей.

Мне сказали, что ты дважды отказалась взять мои письма. Неужели откажешься еще раз? Ты осталась одна в тот момент, когда я обязан быть рядом с тобой. Родная моя, ты вправе отвернуться от меня, и никто не упрекнет тебя за это. Остается уповать лишь на нашу любовь, но я не считаю свою надежду совсем уж призрачной и упорно верю в лучшее.

С каждым днем я все сильнее люблю тебя! Стоит только закрыть глаза, как ты предстаешь передо мной то у костра на Голубых озерах, то в электричке, где мы познакомились, но чаще всего я вижу тебя такой, какой ты впервые пришла ко мне на Красную улицу. Ежедневно я говорю с тобой утром, днем и вечером, а по ночам тянусь к тебе каждой мыслью, каждым шепотом и каждым криком, который не услышат посторонние уши. Постоянно зову: Лена, Леночка, Ленуля, откликнись! Сколько тепла и нежности заключено в одном твоем имени! Отзовись! У тебя благородная, добрая душа, и я знаю, что наша любовь сотворит чудо - ты услышишь меня, улыбнешься сквозь слезы и негромко ответишь: Сережка!

Родная моя! Я рассказал тебе обо всем светлом, что у меня есть и что наполняет мне душу. А теперь несколько слов о том, где я и с кем. Пишу об этом не в поисках сострадания, а лишь потому, что больше не с кем поделиться. А в моем незавидном положении это просто необходимо.

В камере нас одиннадцать, и рядом со мной днем и ночью находятся еще десять человек со своим миром, воспоминаниями, переживаниями, прошлым, настоящим и будущим.

Наша камера, как, впрочем, и все без исключения, маленькая - два на четыре метра. В одном торце - дверь, запирающаяся со стороны коридора, а в другом небольшое окошко, в котором, кроме решетки, снаружи установлены жалюзи, почти не пропускающие дневного света. Под потолком круглосуточно горит ничем не прикрытая электрическая лампочка - абажуры здесь не разрешаются. Около двери с одной стороны унитаз из серого чугуна и умывальник, а напротив - радиаторы водяного отопления и полка для нашей убогой посуды.

Здесь в обиходе множество слов, о которых я не имел ни малейшего понятия. Пшенная каша называется "блондинкой", несъедобное овощное рагу - "хряпой", а рыбный суп - "могилой". Последнее, надо отдать должное, схвачено метко, потому что, погружая ложку в миску, я вынимаю одни лишь скелеты. На питание государство выделяет нам 34 копейки в сутки, но хлеба дают вдоволь - пайка (так называется дневная порция) составляет 600 граммов, и вместе с бабушкиными передачами еды мне хватает. Только кусок часто застревает в горле. Но об этом позже.

Встаем мы в шесть утра. Сразу же после завтрака часть моих сокамерников садится за домино, но не играют, а раскладывают пасьянс. Для них это своего рода гадание, цель которого узнать:

1) изменяет ли жена?

2) если да, то одна ли она провела прошлую ночь?

3) посадят или выпустят?

4) если посадят, то сколько дадут?

И так далее, и тому подобное. А остальные без устали садят многоэтажным матом и упражняются друг перед другом в похабщине. Складывается впечатление, что они родились на свет только для того, чтобы выпить сколько-то фургонов водки, вдоволь подраться и умереть, так ничего и не поняв в жизни. А по коридору, изредка заглядывая в глазок нашей камеры, ходит дежурный надзиратель, официально называемый в изоляторе контролером, а по-тюремному "цириком" или "циричкой".

Посуди сама, любимая, что это за среда. Все окружающее, вместе взятое, подавляет психику, угнетает, унижает и непрерывно заставляет меня вновь и вновь мысленно возвращаться к тому, что я натворил. Разумеется, я стараюсь держаться, но порой мне настолько невмоготу, что тянет размозжить голову о стенку. Где брать силы? Я черпаю их только в любви к тебе, моя родная, в надежде, что ты не станешь презирать меня за то, что я совершил.

Меня арестовали за несколько часов до твоего возвращения из Уварова, и почти сутки перед первым допросом я просидел, застыв в тупом оцепенении и думая о том, как поступить, чтобы не потерять тебя навсегда. Поэтому я не пошел на сделку с совестью, не стал извиваться и пачкаться во лжи. Признав свою вину, я пусть немного, но очистился от той грязи, в которую попал. Поверь мне, родная, я не струсил, а только довершил то, что начал раньше, когда по твоему настоянию порвал с Вороновским. Человек не должен оставаться на нейтральной полосе и обязан не просто сделать выбор, а делом доказать людям, что он сжег корабли.

Как дорого приходится расплачиваться за свою слепоту! Как выдержать это испытание и не сойти с ума? Кажется, я делаю все возможное, но не могу с собой справиться. По утрам до изнеможения занимаюсь зарядкой в камере, а днем стараюсь как можно больше двигаться на прогулке. Хожу кругами и смотрю себе под ноги, потому что противно видеть небо в крупную клетку.

Мы не виделись четыре месяца, и кто знает, сколько еще времени мне предстоит просуществовать вдали от тебя.

Стечение обстоятельств, моя непростительная оплошность и последовавшие за нею ложные шаги привели к тому, что судьба сильно тряхнула мою начавшую седеть голову и помогла мне расставить все акценты именно так, как следовало. Словом, то, что произошло со мной и чего могло бы и не быть, - это горький урок.

И я выдержу все, если по-прежнему буду верить в тебя, моя родная, в то счастье, которое рано или поздно обрету с тобой. Я не сомневаюсь в том, что наша любовь, как путеводная нить, позволит мне выбраться из лабиринта и стать человеком, которым ты сможешь гордиться.

Крепко целую тебя, моя родная.

Твой Сережка".

Судаков закрыл синюю тетрадь, несколько минут просидел молча, упершись лбом в костяшку большого пальца, а затем снял телефонную трубку и вызвал к себе Затуловского.

- Вот что, Рома, - сказал он, как только Затуловский уселся напротив, - в изоляторе Холмогоров передал мне эту тетрадочку. Приобщим ее к делу.

Затуловский полистал тетрадь, читая с пятого на десятое, и вопросительно взглянул на шефа.

- Подошьем в папку с наблюдательным производством, - пояснил Судаков.

- Она, по-моему, адресована девушке, - заметил Затуловский. - Он рассчитывает, что вы передадите...

- Мало ли кто на что рассчитывает, - с оттенком раздражения прервал его Судаков. - Холмогорову я сказал, что ничего не обещаю, прежде чем не ознакомлюсь с содержанием. А там, сами видите, приводятся данные...

- Это исповедь, что-то вроде крика души.

- ...приводятся данные, не подлежащие оглашению, - игнорируя реплику подчиненного, продолжал Судаков. - Стоимость суточного рациона заключенного, качество пищи, нарушение санитарных норм содержания под стражей... Вообразите, какой поднимется шум, если тетрадочка попадет в руки западных клеветников.

Затуловский смотрел на скособочившегося за столом майора широко раскрытыми глазами. На вид он - высушенный опенок или, еще точнее, бледная поганка, а послушаешь - ни дать ни взять дальновидный государственный муж. Гневается и морщит безбровое лицо, которое и без того не отличить от печеного яблока, в тревоге за державу, которой из-за писанины Холмогорова грозит быть оклеветанной вражьими голосами.

Дождавшись, пока Судаков выговорится, Затуловский задумчиво протянул:

- Однако, Максим Демьянович, кормят в "Крестах" жутким гнильем. На днях я проходил мимо баландера, развозившего жратву на тачке, так бачок с каким-то варевом издавал такой запашок, что меня чуть не стошнило. Борщ, послуживший причиной известного восстания на броненосце "Потемкин", по сравнению с этим...

- Рома, я вам удивляюсь, - осуждающе обрезал Судаков. - Они воруют, мошенничают, насилуют, берут взятки, убивают, а мы, в ущерб законопослушному населению, должны угощать их разносолами?.. С другой стороны, летом во всем городе не было селедки, а в "Крестах" ее давали, сам видел. Так что сколько людей, столько мнений. И вообще, это не моего ума дело и уж подавно не вашего.

- Разрешите идти? - Затуловский встал.

- Обождите... Давно собираюсь спросить, да все недосуг - что слышно насчет Эдит? Уже продали Льву Климентьевичу или...

- Или, - подхватил Затуловский, тотчас придав лицу выражение крайней озабоченности. - Завести в семье обезьяну - это вам не раз-два и в дамки! Товарищу подполковнику пришлось добывать кучу справок: из жилконторы, от санэпидемстанции, от общества охраны природы, из ветеринарной поликлиники об отсутствии эпизоотии по месту его прописки и даже от пожарного надзора о наличии в его доме скрытой электропроводки. Обезьяны - они, знаете, хулиганистые, рвут провода с наслаждением, им только дай...

- Жуть, - вздохнул Судаков, горячо сочувствуя однокашнику, по доброте душевной взвалившему на себя непосильную обузу.

- Позавчера Лев Климентьевич принес последнюю бумагу, и мы поехали в "Пассаж" покупать Эдит махровые румынские трусики, а там, представляете, нет ее размера. Из-за этого пришлось отложить передачу обезьянки.

- Черт знает что, - проворчал Судаков. - Все, ступайте.

Днем Затуловскому было некогда, а ближе к вечеру, разгрузившись от текучки, он внимательно прочитал синюю тетрадь и решил, что Елену Макарову стоит ознакомить с посланием ее незадачливого кавалера. Отдавать ей тетрадь было бы неосмотрительно, так как Судаков, с учетом его въедливости, мог проверить папку с наблюдательным производством и поднять бучу. Поскольку Елена Макарова уже допрашивалась в качестве свидетеля, Затуловский разыскал в деле адрес ее общежития и выписал повестку.

Это его решение объяснялось вовсе не какой-то особой симпатией к обвиняемому Холмогорову. Вот уж чего не было, того не было. Но к этому моменту Судаков до такой степени опротивел Затуловскому, что его долготерпению разом пришел конец. "Доколе можно лить воду на мельницу этого престарелого дурня? мысленно вопрошал Рома Затуловский. - Ущербность Кунктатора в глазах множества людей выставляет меня в ложном свете. А мне это надо?"

Словом, именно уголовное дело Вороновского привело к тому, что дальнейшая совместная работа с майором Судаковым стала казаться Затуловскому форменным камнем преткновения. А докладная Парусова дала неожиданный толчок мыслям, подсказав направление поиска. Надо во что бы то ни стало вырваться из болота на Каляева, 6.

От коллег из угрозыска Затуловский не раз слышал, что, регулярно бывая в Ленинграде, министр Щелоков напропалую развлекается на Каменном острове, в гостевой даче ГУВД, фигурировавшей среди милиционеров под шифром "Баба-Яга". Что там творилось, толком не ведал никто, однако свои в доску ребята дали Роме отличную "наколку" - в числе завсегдатаев "Бабы-Яги" был бравый, смекалистый блондин в звании полковника милиции, полным ходом рвавшийся в генералы. Сойтись с блондином поближе не составило труда, и в начале октября, после двух приятных вечеров в ресторане Дома искусств на Невском, Затуловский ненавязчиво пожаловался на оскомину от службы в Следственном управлении. "Роман, не ходи вокруг да около, - живо отозвался блондин, идеально вписавшийся в пословицу "Пьян да умен - два угодья в нем".- Прямо выкладывай - чего хочешь?" - "В УБХСС, говорят, открылась вакансия начальника отдела, - с надеждой подсказал Затуловский. - Вот бы попасть туда!" - "Нет проблем! - Власть имущий собутыльник потрепал Рому по плечу. - Будет сделано! Но, юноша, имей в виду, долг платежом красен. Взамен тебе придется подсобить мне в одном дельце..." И полковник по-свойски поделился одолевавшей его докукой: Николай Анисимович Щелоков - страстный библиофил, повсюду собирает редкие книги, и, чтобы потрафить ему, есть резон постараться, на совесть.

Получив список литературы, Затуловский проявил завидную прыть и всего за неделю достал несколько дореволюционных монографий: "Самоубийство" Э.Дюркгейма, "Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия" М.Лемке и "Историю телесных наказаний в России" Н. Евреинова, сверх заказа прихватив из отцовской библиотеки два богато иллюстрированных фолианта в кожаных переплетах с серебряными застежками - "Эллинскую культуру" и "Красоту женского тела". Белокурый полковник похвалил Затуловского и заверил, что при такой оперативности он шутя справится с обязанностями начальника отдела в УБХСС.

До очередного приезда Щелокова в Ленинград оставались считанные дни. А это в свою очередь означало, что очень скоро он, Роман Валентинович Затуловский, отчалит из опостылевшей конторы в автономное плавание и на прощание ласково помашет ручкой Судакову и Малоешко: "Привет, гниломудые, не скучайте без меня!"

30. ОБЕЗЬЯНКА ЭДИТ

В октябре Щелоков, однако, в Ленинград не приехал - дела государственной важности помешали Николаю Анисимовичу культурно развлечься за высокой оградой "Бабы-Яги". Тем не менее посильный вклад в библиотеку министра принес обещанные дивиденды: приказом по Ленинградскому ГУВД капитана милиции Затуловского Р. В. назначили начальником 3-го отдела УБХСС, о чем белокурый полковник вскоре после возвращения из командировки в Москву незамедлительно уведомил новоявленного любимца фортуны.

Между подписанием приказов и их обнародованием обычно проходит два-три дня, в течение которых документы тиражируются и рассылаются. Этот интервал как нельзя лучше устраивал Рому, собиравшегося ознаменовать расставание со Следственным управлением довольно-таки лихой каверзой. Все ее детали были давно разработаны, оставалось лишь эффектно, со смаком разыграть концовку.

Когда он, стараясь не привлекать внимания ни о чем не ведавших сослуживцев, избавлялся от накопившихся бумаг и очищал ящики стола, к ним в комнату заглянул Малоешко и энергично поманил к себе Затуловского.

- Здравия желаю, товарищ подполковник! - выйдя в коридор, официально поприветствовал Затуловский.

- Рома! Едем за Эдитой, машина внизу!

- Не поеду, - сухо сказал Затуловский. - Нет у меня обезьянки Эдит, Лев Климентьевич, и никогда не было. Я ее выдумал, честное пионерское!

В этот миг Затуловский внезапно ощутил себя уже не рядовым, а ответственным работником.

Поэтому отказ от эффектной концовки розыгрыша дался Затуловскому с удивительной легкостью. Вернувшись к себе, он бесцветным тоном поведал сослуживцам, что минувшей ночью Эдит сдохла как праведница - заснула и не проснулась. Когда же доброхоты заинтересовались причиной гибели обезьянки, Затуловский с каменным лицом буркнул:

- Вскрытие покажет. Должно быть, дело в нитратах. Советский человек любую отраву переварит, и хоть бы что, а обезьяна - существо нежное, деликатное...

Благоразумие Затуловского не осталось не замеченным подполковником Малоешко.

- Роман Валентиныч, так держать! - пробасил он, в конце дня уединившись с Затуловским и стиснув его плечи не по годам сильными, ухватистыми руками. Догнал меня. Признавайся, небось уже примерял новые погоны? Да?

Должность, полученная Затуловским, была по штату майорско-подполковничьей, из чего следовало, что очередное звание у него практически в кармане.

- Спасибо, Лев Климентьевич. Что, приказ уже поступил?

- Завтра поступит. - Малоешко усмехнулся. - Что же, большому кораблю большое плавание. К слову сказать, думается мне, что это вы приложили руку к экспертизе виршей нашего Кунктатора. Было дело?

- Строго конфиденциально?

- Дальше не пойдет.

- Приложил, - с гордостью признался Затуловский.

- За что вы невзлюбили Судакова?

- Не выношу графоманов.- Затуловский весьма кстати вспомнил Леню Парусова и добавил: - С раннего детства.

- Звучит интригующе, - заметил Малоешко.

- Мой дедушка, профессор-филолог, в молодости подрабатывал рецензированием рукописей и однажды...

- ...завел обезьянку по имени Эдит, - опасаясь очередного подвоха, перебил Малоешко. - Роман Валентинович, хватит. Насколько мне помнится, это отец у вас профессор-филолог, а дед - часовых дел мастер. Да?

- У каждого из нас, товарищ подполковник, отец и мать в одном экземпляре, а дедушки и бабушки - в двух, - почтительно возразил Затуловский. - Один дедушка, мамин папа, был часовщиком-крупнистом, тогда как второй - профессором Ленинградского университета имени Жданова. Так вот, в конце двадцатых годов, будучи аспирантом, этот дедушка принес домой стишок, сочиненный каким-то патриотически настроенным работягой. - Тут Затуловский приосанился и нараспев продекламировал: - "Спи, Ильич ты мой прекрасный, баюшки-баю, пусть заглянет месяц красный в мавзолей твою..." Ну, как вам?

- "В мавзолей твою", - эхом отозвался Малоешко. - Жуть!

- А позднее, уже в студенческие годы, я заочно познакомился с другим доморощенным Байроном, отставником-подполковником, чье вдохновение питали неплательщики квартплаты, - увлеченно продолжал Затуловский. - Родителей на год послали в Индию, я жил один и случайно забыл вовремя заплатить. Так этот хрыч во всех подъездах расклеил стихотворение, написанное в мою честь. Всего не помню, только самый конец: "А девок на такси катает, на это у него хватает!" Есть вопросы?

- Тяжелый случай. - Малоешко пожевал губами. - Ладно, успехов вам на новом поприще!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОВОКАЦИЯ (1988-1989 годы)

31. В НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО

В десятом часу вечера Сергей Холмогоров уселся за руль светло-желтых "жигулей" восьмой модели, прогрел застывший на морозе двигатель и без спешки поехал к Владимирской площади, коря себя за то, что связался с Нахманом. Нет, нельзя сотрудничать с теми, кто сперва клянется, что ни на йоту не отступит от намеченного плана, а потом порет отсебятину! Сергей представил себе горбоносую, низколобую физиономию Марка с выворотными негритянскими губами и выругался сквозь зубы.

Всплеск раздражения рефлекторно побудил его крепче нажать на педаль акселератора, отчего машина рывком кинулась вперед, но осторожность тотчас взяла верх, и он сбавил скорость. Выщербленный асфальт Загородного проспекта был покрыт коварной наледью, и Сергея отнюдь не привлекало попасть в аварию.

По разработанному им плану операции ее третий, завершающий этап - обмен аудиокассеты с компроматом на пятьдесят тысяч рублей - должен был состояться сегодня в двадцать два ноль-ноль на набережной Большой Охты, точно посредине между Якорной и Магнитогорской улицами, однако в полдень этот долбаный Марк Себе-Наумович по телефону уведомил Сергея, что время не изменилось, а место встречи по требованию клиента перенесли к метро "Владимирская". По словам Нахмана, клиент уперся рогом и заявил, что не горит желанием досрочно упокоиться на Большеохтинском кладбище. Жизнь ему, мол, дороже денег, поэтому он готов встретиться только в освещенном и, главное, людном месте. "Зачем ты согласился, олух царя небесного? - вспылил Сергей. - Ведь не он нам, а мы ему диктуем условия!" - "Не корчи из себя умника. Чтоб ты знал, я тоже не пальцем сделан!" - гневно парировал Нахман и, не дожидаясь ответа, по-хамски повесил трубку.

Досада Сергея объяснялась, конечно, не амбициями, а чисто практическими соображениями: на пустынной в вечерние часы набережной Большой Охты легче было избежать засады, тогда как у входа в метро братья Нахманы запросто могли угодить в капкан, вероятность которого, судя по последнему звонку Марка, была где-то пятьдесят на пятьдесят. Именно поэтому Сергей решил незаметно подъехать к месту встречи и издали понаблюдать за развитием событий, чтобы в случае провала загодя подстраховаться от неприятностей.

Выехав на Владимирскую площадь, "жигули" описали плавную полупетлю и оказались на Большой Московской улице, где из-за неубранного, смерзшегося в кучах снега машины парковались не параллельно тротуару, а "елочкой", что как нельзя лучше устраивало Сергея. Он аккуратно вписался между двумя "волгами", выключил габаритные огни и посмотрел в телескопическое зеркало заднего вида, отчетливо увидев там угол соборной ограды, въезд в Кузнечный переулок и площадку перед входом в метро. Чуть-чуть сместив зеркало вниз и вправо, Сергей остался доволен достигнутым результатом и вытащил из кармана обливной дубленки пачку "Мальборо". На часах без четверти десять, ничего подозрительного покамест не наблюдается, так что можно расслабиться и покурить. Двигатель "жигулей" работал бесшумно, вентилятор нагнетал в салон теплый воздух, нужно лишь слегка опустить боковое стекло, чтобы табачный дым вытягивало наружу.

Без семи минут десять из здания метро вышли братья Нахманы, оба в пуховых куртках и в надвинутых на глаза черно-желтых ушанках из собачьего меха, одинаково коренастые, рукастые и коротконогие. Борис сразу же закурил, горбясь и ладонями прикрывая от ветра огонек спички, а Марк застыл у входа, исподлобья озираясь по сторонам. Смотреть было, в сущности, не на что - мимо сновали прохожие, а на чахлом бульварчике, как раз на полпути между Нахманами и наблюдательным пунктом Сергея, хромой пенсионер с палочкой перед сном выгуливал карликового пинчера.

Ровно в десять часов в поле зрения Сергея возникла веселая компания, задержавшаяся у входа в метро совсем рядом с Нахманами. Их было шестеро - три нарядно одетые девушки и трое парней, похожие на студентов-старшекурсников. Судя по мимике и жестам (находясь метрах в сорока от них, Сергей, естественно, не различал ни единого слова и мог только догадываться, о чем они говорят), парни наперебой приглашали девушек куда-то поехать, а те то ли сомневались, то ли кокетничали, набивая себе цену.

Марк Нахман с минуту сверлил парней настороженным взглядом, а затем, потеряв интерес, сплюнул и отвернулся от них.

Наличие посторонних в непосредственной близости от места встречи Сергею тоже не пришлось по душе, хотя особой тревоги не вызвало - молодые люди продолжали обмениваться шутками и, по-видимому, к уголовному миру не принадлежали.

Черт возьми, а где же клиент? - подумал Сергей и в тот же миг заметил его. Колокольников появился из-за угла, со стороны Кузнечного переулка. Нахманы, словно по команде, шагнули ему навстречу. Колокольников, не задерживаясь, молча отдал Марку пакет, спрятал в карман полученную взамен кассету и поспешно скрылся за дверью метро.

- Победа! - вполголоса воскликнул Сергей и моментально осекся: двое "студентов" навалились на Марка, третий крутанулся волчком и, бросившись в ноги Борису, опрокинул его на землю, а одна из флиртовавших со "студентами" девушек без промедления выбежала на проезжую часть Кузнечного переулка и поднесла к губам милицейский свисток.

Как назло, привлеченный свистом и криками пенсионер с карликовым пинчером переместился вправо и сузил обзор Сергею, но и того, что удалось разглядеть из-за спины пенсионера, было вполне достаточно, чтобы предсказать итог схватки, - кто-то из "студентов" со всего маху пустил в ход резиновую дубинку. Минуту спустя все было кончено: Марк и Борис, потупясь, стояли у стены с заломленными за спины руками, а метрах в пяти от них притормозил невесть откуда взявшийся милицейский фургон с проблесковым маячком на крыше.

"Жигули" Сергея тенью скользнули по Большой Московской. На Разъезжей он включил ближний свет, в темпе промчался по улице Ломоносова и, убедившись, что его не преследуют, свернул на набережную Фонтанки, взяв курс к дому, на Гражданку.

Не в добрый час судьба свела его с Марком Себе-Наумовичем, ох не в добрый! - по дороге размышлял Сергей. Впрочем, судьба тут ни при чем, нечего на нее зря пенять. Свел их за преферансом со скачками Давид Израилевич Шапиро, теперешний заместитель Сергея, а случилось это два с половиной года назад, когда Марк Нахман, математик-программист с университетским дипломом и десятилетним трудовым стажем, по направлению своего суперсекретного почтового ящика прилетел из Иркутска поступать в Ленинградский университет на специальный факультет инженерной психологии с годичным сроком обучения. Чему научили Марка здешние профессора и какие тайны человеческой психологии он постиг за год, этого Сергей не знал и, похоже, никогда не узнает, но вот что примечательно - обзаведясь вторым дипломом в твердом переплете, Марк заодно с городом Иркутском тут же послал в задницу весь военно-промышленный комплекс Страны Советов и при содействии Додика Шапиро устроился приемщиком стеклопосуды в продовольственный магазин No 19 Калининского райпищеторга.

Принимать от населения порожние винно-водочные бутылки оказалось раз в шесть-семь наваристее, нежели конструировать бортовую аппаратуру для ракетно-космических систем, однако новая работа не принесла Марку Нахману материального достатка, потому что из месяца в месяц он в пух и прах проигрывался за карточным столом. Это было бы в порядке вещей, если бы Нахман играл плохо, во всяком случае слабее других. В действительности же все обстояло наоборот - математический склад ума способствовал тому, что Марк оценивал шансы игроков точнее всех и ставил безошибочный диагноз тогда, когда остальные партнеры только-только выкладывали карты на стол и собирались с мыслями. Однако, получив от сдающего карты, лишь отдаленно напоминавшие мизер, Марк преображался и, казалось, медленно погружался в нирвану: на лице расплывалась блаженная улыбка, мясистые губы вытягивались вперед и звучно причмокивали, а в глазах отражалась сладостная мука. Все это означало, что вскоре Марк произнесет фразу: "Пошел топиться!" - и, фигурально выражаясь, шарахнется мордой об угол, ибо для выигрыша ему одновременно требовались и заказной прикуп, и удачный расклад, что выпадало куда реже, чем ему мнилось.

Из-за этой фатальной причуды знакомые преферансисты с подачи Додика Шапиро окрестили его Марком Себе-Наумовичем. Сергей же с некоторых пор ни в глаза, ни за глаза не посмеивался над теми, кого считал слабее себя, и жалел Марка за неухоженность, потерянность, невезучесть. Жалость, наверное, и побудила его летом прошлого года ссудить Нахману еще девятьсот рублей в дополнение к старому карточному долгу, уже давно перевалившему за тысячу. Тогда, после крупного выигрыша, Сергей по пути домой подбросил Марка на Выборгскую сторону, где тот ютился на раскладушке в однокомнатной квартире у младшей сестры, и, поддавшись минутному порыву, на прощание сунул ему комок сторублевок, сказав: "Отдашь, когда сможешь".

Недаром, должно быть, пожилые, умудренные опытом люди советуют как следует подумать, прежде чем творить благо ближнему. Сергей и в мыслях не держал, что Марк, пересчитав мятые купюры, без обиняков спросит, нет ли у него на примете жирненького спонсора, которого можно распатронить. Ничего себе благодарность, а? "Вопрос не по адресу", - хмурясь, отрезал Сергей, недобрым словом помянув Давида Шапиро за непомерно длинный язык. В самом деле, кто, кроме Шапиро, мог разболтать Нахману про былые прегрешения Сергея?

Нахман, однако, не отстал и в течение месяца трижды заговаривал о спонсоре, неизменно, наталкиваясь на хмурую усмешку Сергея, а перед ноябрьскими праздниками прилип как банный лист, и Сергей, чтобы отвязаться, назвал ему Колокольникова, заведующего секцией областной базы "Стеклотара". "Спонсор плотно упакован?" - по-деловому осведомился Нахман. "Если человек всего за два года обзавелся шикарной квартирой в центре города, новой "волгой", дачей и моторной яхтой, - снисходительно пояснил Сергей, - то, надо думать, кое-какие деньги у него водятся". - "Как к нему подступиться? ухватился за информацию Нахман. - Не посодействуешь?" - "Это твоя проблема",небрежно бросил Сергей, давая понять, что не горит желанием ввязываться в авантюру.

Он, конечно, не стал растолковывать Нахману, что в свое время дал зарок держаться подальше от мошеннических проделок и после досрочного освобождения из исправительно-трудовой колонии ни разу не оступился. Почему? Надо знать Лену. Живут они дружно, слаженно, но если, не приведи Бог, он снова угодит за решетку, Лена не простит его ни при каких обстоятельствах. Да и какой смысл мошенничать, коль скоро доходы по основному месту службы вкупе с побочными приработками обеспечивают его семье безбедную жизнь?

Однако, положа руку на сердце, нельзя не признать, что разговор с Нахманом дал толчок крамольным мыслям, и Сергей, поначалу не ведая зачем, вчерне прикинул схему операции. Сама по себе механика хищений в секции Колокольникова была до удивления примитивной, а в тамошней двойной бухгалтерии не разобрался бы только ленивый. На что это указывало? Прежде всего на то, что без мощной подстраховки Колокольников как пить дать загремел бы в места не столь отдаленные. Значит, склонив Колокольникова к признаниям, можно выяснить, кто конкретно его поддерживает и во сколько эта поддержка обходится. Как добиться признания? Путем комбинации убеждения с принуждением, тем классическим способом, каким большевики склонили народ к строительству социализма в одной, отдельно взятой стране. Если записать откровения Колокольникова на магнитофон, а затем предложить кассету с записью в обмен на деньги, то клиент, надо думать, согласится на сделку. Здесь важно, с одной стороны, не продешевить, а с другой - не запрашивать неподъемной суммы. Двадцать пять тысяч мало, сто слишком много, а вот пятьдесят, пожалуй, вполне реальная цифра. Что же, замысел вроде бы хорош, все дело за исполнителями, ибо сам Сергей не войдет в их число, чем бы его ни соблазняли. Вот если бы Нахман отыскал подходящего напарника и поклялся беспрекословно подчиняться Сергею, тогда, быть может...

Хотите - верьте в телепатию, хотите - нет, но ровно через неделю Нахман предложил Сергею приемлемое распределение ролей. Всю работу со спонсором берут на себя Марк и его брат Борис, вслед за Марком перебравшийся из Иркутска в Ленинград и получивший лимитную прописку как врач-эндокринолог, а от Сергея требуются лишь две вещи - нащупать ахиллесову пяту у Колокольникова и по-умному спланировать операцию. В случае удачи Сергею достанется тридцать процентов добычи, а если все вдруг провалится в тартарары, то ему ничего не грозит. Никто, даже Борис и тот не узнает, что Сергей как-то причастен к раскрутке спонсора. Сам же Марк - не сойти ему с этого места! - будет нем как рыба.

Разглагольствования Нахмана о полнейшей безопасности Сергея содержали изрядную долю преувеличения, чего Марк, видимо, не понимал, хотя искренне в это верил. Дело в том, что состоятельные люди не носят с собой десятков тысяч рублей, да и дома крупной наличности обычно не хранят. Рубль ведь мало-помалу обесценивается, поэтому деньги выгоднее держать в товаре. А это в свою очередь означает, что по окончании магнитофонной записи клиенту волей-неволей придется дать сколько-то дней для сбора наличности. То есть, другими словами, у него будет время поразмыслить над своим не очень завидным положением. Чего можно ждать от Колокольникова? К помощи милиции он вряд ли прибегнет. Пусть там немало купленных им доброхотов, однако подобный шаг, по сути, отвечает пословице "Из огня да в полымя" - милиция большая, всех не купишь, никаких денег не хватит. А вот призвать на выручку наемных бандюг клиент в принципе способен - это, по крайней мере на первых порах, обошлось бы ему дешевле и, кроме того, позволило бы выяснить подноготную затеянной против него операции. Сергей, разумеется, не строил каких-либо иллюзий по поводу стойкости Нахмана. Под раскаленным утюгом Марк запоет не хуже Кобзона. А при таком раскладе, поверьте, он, Сергей, сразу же попадет на мушку. Словом, потенциальная опасность налицо, факт.

Тем не менее Сергей все же согласился возглавить операцию. Правда, не за тридцать, как предлагал Марк, а за пятьдесят процентов: он, слава Богу, на память не жалуется и еще не забыл, что Вороновский отстегивал рехнувшемуся старикану Баронову ровно половину. Признаться, ему давно хотелось соорудить в родовом гнезде во Всеволожске (из рабочего поселка Всеволожская превратилась в город) добротный сруб пять на пять метров с финской сауной, русской парильней и с просторным предбанником для комфортного отдыха с бутылочкой ледяного чешского пива "Старопромен". Бабушке уже под восемьдесят, одной, без провожатых, до городской бани ей теперь не добраться, нет сил, да и вышедший на пенсию дядя Веня все уши прожужжал насчет баньки. При нынешних ценах на лесоматериалы и рабочую силу банька встанет тысяч в пятнадцать, едва ли меньше, так что взнос клиента окажется очень кстати. Впрочем, дело не только в баньке - за тридцать пять прожитых лет он, Сергей Холмогоров, нигде еще не был лидером, довольствовался вторыми и третьими ролями и покорно плыл в фарватере за Вороновским, а позднее - за другой сильной личностью. Что греха таить, кого из подручных не манит перспектива стать боссом?

Оставалось утрясти с Нахманом детали операции, что и было сделано в тот же вечер. Для начала, как вдумчиво объяснял Сергей, Марку следовало арендовать квартиру на первом этаже старого дома где-нибудь между Смольным и Московским вокзалом, лучше всего бывшую дворницкую с отдельным входом прямо из-под арки. Поскольку у Марка, по его словам, имелись милицейская шинель с погонами капитана, форменная фуражка, наручники и кастет, подаренные ему на память другом детства, который до эмиграции в Канаду служил в уголовном розыске, решено было подкараулить Колокольникова возле его дома на Суворовском проспекте, где Марк и Борис выдадут себя за сотрудников ГАИ и в обычном порядке проверят номера кузова, двигателя и шасси "волги", принадлежащей клиенту и якобы точь-в-точь похожей на объявленную в розыск. Затем, усомнившись в подлинности паспорта машины, братья вежливо предложат Колокольникову проследовать за ними в опорный пункт (для чего, собственно, и требовалось изолированное помещение на первом этаже) с целью выявления подделок. По образованию Колокольников хормейстер и, как всякий гуманитарий, за милую душу проглотит любые бредни про специальные приборы с разными ультрафиолетовыми или инфракрасными лучами. Опасаться же ему нечего, машина-то у него не краденая. Как только клиент окажется в дворницкой, на него надо надеть наручники и разок-другой садануть по почкам, для чего использовать кастет. Болевые ощущения, надо думать, быстро сделают его шелковым, а если нет, то для пущей острастки придется включить в сеть электропаяльник, внятно объяснив Колокольникову, что бессмысленное запирательство приведет к повреждению детородного органа и прямой кишки. Паяльник надлежит рассматривать исключительно как средство устрашения, о его применении, конечно, не может быть и речи. Достаточно снять с клиента брюки и для видимости поспорить, откуда удобнее начинать - спереди или же сзади, как он обязательно заговорит. Ведь деваться-то ему некуда. Братья, естественно, должны четко распределить обязанности между собой - если Марк, допустим, берет на себя переговорный процесс и демонстрацию паяльника, то Борис отвечает за магнитофон. И вот еще что - по окончании записи не помешает как бы невзначай назвать Колокольникову фамилию его предшественника, ныне живущего в Финляндии и владеющего гостиницей с рестораном в предместье Хельсинки. Тот, дескать, был не глупее Колокольникова и при сходных обстоятельствах отстегнул пятьдесят тысяч. А дальше нужно условиться о месте и времени обменной процедуры, и все, можно расходиться по домам..

Короче, Сергей до мелочей растолковал задачу, настолько скрупулезно разложил все по полочкам, что у Марка не осталось каких-либо неясностей. И квартиру на улице Рылеева, по его же словам, Марк снял на редкость удачно: дом шел на капитальный ремонт, жильцы большей частью съехали, а стены там были как в казематах Петропавловской крепости - ори хоть благим матом, все равно никто не услышит.

Лишь вечером 29 декабря, когда лучившийся от самодовольства Марк докладывал о выполнении основного этапа операции, выяснилось, что братья Нахманы наплевали на установки Сергея и вовсю пороли отсебятину. Квартиру Марк снял, оказывается, не на первом, а на четвертом этаже. Стоит ли удивляться, что, поднимаясь по лестнице марш за маршем, клиент заподозрил неладное, завопил во все горло и попытался сбежать, из-за чего пришлось оглоушить его кастетом. В квартире братья долго приводили его в чувство, жутко разозлились и, как только Колокольников чуть-чуть оклемался, принялись лупцевать его куда попало, хотя на инструктаже Сергей подчеркивал, что бить по лицу запрещается: ссадины и кровоподтеки неизбежно вызовут массу вопросов как дома, так и на службе у клиента, что явно осложнит финальную часть операции.

Запоздало узнав правду, Сергей схватился за голову и застонал: "Господи, откуда берутся такие мудозвоны?" - "Не заводись, командир, - со смешком произнес Марк.- Лучше послушай, что спонсор наговорил на магнитофон".

Что верно, то верно, кассета получилась на пятерку с плюсом. Угрожая электропаяльником, братья вытрясли из клиента целый ворох поразительных подробностей, включая длинный перечень тех должностных лиц, которых он нашпиговал взятками.

"Ну, как тебе товар? - полюбопытствовал Марк, причмокивая губами точь-в-точь так же, как перед покупкой ловленного мизера. - Потянет на пятьдесят штук?" В ответ Сергей предостерег Марка: расслабляться рано, деньги ведь еще не получены, а чтобы все было шито-крыто, необходимо сжечь милицейскую форму и спустить под невский лед кастет вместе с наручниками. "Еще чего! - заупрямился Марк. - Чтоб ты знал, они для меня реликвия!"

Вот тогда Сергей нутром почуял, что все плохо кончится. Дневной звонок Марка усугубил дурные предчувствия, а теперь, когда Нахманов взяли с поличным, на него навалилась гнетущая тоска. Проезжая мимо Летнего сада к Кировскому мосту, он вынужденно, с привкусом горечи констатировал, что переоценил свои возможности. Как ни крути, а для первой роли ему явно чего-то недостает. Операция с треском провалилась, а за провал, сколько ни кивай на промахи исполнителей, все же отвечает патрон. Его святая обязанность обеспечить в группе железную дисциплину любыми средствами, вплоть до физической расправы. А как он повел себя? Полностью доверился Марку, прикинувшемуся покорной овечкой. Что он знал о характере Колокольникова, о его хватке и бойцовских качествах? Так, кое-что, наспех собранное с бору да по сосенке. Теперь поезд ушел, ничего уже не исправишь!

Сразу за гостиницей "Выборгская", на перекрестке Торжковской и Новосибирской улиц, в "жигули" Сергея едва не врезался какой-то лихач, начхавший на красный свет, и Сергей, высунувшись из машины, разразился смачной бранью. Это, однако, не принесло облегчения, на душе по-прежнему скребли кошки.

Страха Сергей не испытывал. Чего, собственно, ему бояться? Нахманов сцапали не бандиты, а стражи правопорядка, так что можно с малой погрешностью предсказать ход событий. Милицейские дознаватели вряд ли расколют Марка, против них он, надо думать, устоит, а через день-два, попав в руки следователя, на первом же допросе назовет Сергея как наводчика. И соль не только в том, что Марк окажется жидковат на расплату.

Просто здесь, как всегда, сработает страусовый эффект. Все без исключения салаги по неопытности, считают, будто их вина приуменьшится, а то и вовсе сойдет на нет, коли удастся убедить следователя, что они, мол, слепо повиновались чьей-то злой воле, ненароком попали в эдакую гипнотическую зависимость от главаря. Им ведь невдомек, что на эту удочку следователи не клюют. Ну, назовет Марк фамилию Сергея, обдаст его грязью с головы до ног, а дальше что? Наводку доказать сложно, а сколько-нибудь убедительных фактов у Марка нет, одни словеса. И свидетелей тоже нет. На допрос Сергея, понятно, вызовут, и, скорее всего, не раз, но если, не мешкая, задействовать тяжелую артиллерию, то все закончится пустыми разговорами в казенном доме. Короче, его участие в уголовном деле братьев Нахманов ограничится ролью свидетеля. А вот Марку Себе-Наумовичу не позавидуешь. И поделом - будет знать, мудила, что отсебятина до добра не доводит!

Свернув с площади Мужества на залитый огнями проспект Непокоренных, Сергей прибавил скорость, без остановки проскочил светофор у бензоколонки в начале Гражданского проспекта и по улице Бутлерова выехал к проспекту Науки, откуда до его дома на Софье Ковалевской было рукой подать. Бросить машину у подъезда или отогнать в гараж? - подумал он и решил, что на гараж нет времени. Ситуация в общем и целом сносная, но, пожалуй, благоразумнее все-таки присоседиться к телефону. И чем скорее, тем лучше.

32. КОНСПИРАТИВНАЯ КВАРТИРА

Поутру Сергей спросонок сладко потянулся и с удивлением обнаружил, что жены почему-то нет рядом. Где же она? - подумал он и рассмеялся, вспомнив, что уже неделю находится на холостяцком положении. Перед Новым годом Лена оформила отпуск на время школьных каникул и вместе с сыном до 10 января пробудет у бабушки, во Всеволожске. Нынче там, должно быть, чертовски здорово: ослепительно белый снег, опушенные инеем деревья, чистый воздух, смолистый запах сосновых поленьев, сложенных для просушки за русской печью. Эх, махнуть бы туда прямо сейчас, послав подальше все дела и заботы. Сашок форменным образом запрыгал бы от такого сюрприза. Но нельзя, придется потерпеть до субботы. Как-никак он, Сергей, глава семьи, кормилец и поилец, человек долга.

Пружинисто поднявшись с дивана, он босиком подошел к серванту и взял в руки рамку с портретом сына. До чего же смышленый растет мальчуган, Александр Сергеевич Холмогоров. Всего во втором классе, а уже вовсю лопочет по-английски, запросто множит в уме двузначные числа и даже разбирается в автомашинах. Где "волга", а где "жигули" - это для него давно пройденный этап, он теперь без запинки объясняет матери принцип работы двигателя внутреннего сгорания. Это вам не хухры-мухры!

Обычно Сергей, совмещая приятное с полезным, начинал день с бега трусцой до гаража на Муринском ручье, но сегодня в этом не было смысла - машина-то ночевала под окнами. Поэтому он вооружился пятикилограммовыми гантелями, размял мышцы до пота, а затем неторопливо побрился перед зеркалом, с удовлетворением отметив, что сохранил форму. Лишнего жира нет и в помине, кожа на зависть гладкая, упругая, а седая прядь над лбом, появившаяся девять лет назад в "Крестах", две жесткие линии, спускавшиеся от крыльев носа к углам губ, и вертикальная морщинка над переносицей придают его лицу выражение зрелой мужественности.

Чередование обжигающе горячего и холодного душа способствовало дальнейшему подъему жизненного тонуса, и Сергей вышел из ванной в белом махровом халате нараспашку с ощущением бодрящей легкости. На кухне он выпил стакан томатного сока, зарядил тостер четырьмя ломтиками бородинского хлеба и, пока они подрумянивались, зажарил глазунью из трех яиц, посыпав ее мелко нарубленными перьями зеленого лука. Завтрак получился плотным и вкусным, а две чашки крепкого кофе достойно завершили трапезу. Пора было приниматься за дело. Закурив сигарету, он придвинул к себе телефонный аппарат и по памяти набрал номер.

- Приемная,- прозвучал в трубке голос секретарши.

- Соедините меня с подполковником,- попросил Сергей.

- Кто будет говорить?

- Севастьянов.

- Минуточку, товарищ Севастьянов.

Раздался еле слышный щелчок, после чего мужской голос уверенно произнес:

- Затуловский!

- Добрый день, Роман Валентинович!

- Что у вас?

- Надо бы сегодня пообщаться, - весело сказал Сергей.

- Сложно... Комкаете мой график?

Нотка недовольства в тоне Затуловского ничуть не удивила Сергея. Они еженедельно встречались по пятницам, а если вдруг возникала надобность во внеочередной встрече, то предупреждать об этом следовало не меньше чем за сутки, чтобы не ломать ранее намеченных планов.

- Порядок мне известен, - невозмутимо ответил Сергей и, помедлив секунду, добавил: - Есть нюанс.

На их условном, принятом для телефонных переговоров языке слово "нюанс" символизировало срочность.

- Это меняет дело, - смягчился Затуловский. - Сейчас четверть десятого... Через час вас устраивает?

- Добро!

Закончив разговор, Сергей глубоко затянулся и потушил окурок. До конспиративной квартиры, где Затуловский будет ждать его через час, он доедет минут за тридцать, а если у бензоколонки на проспекте Непокоренных нет очереди, то, пожалуй, по пути успеет заправить бак топливом.

Он быстро оделся, взял с собой хозяйственную сумку, куда, кроме папки с почтой, поместил полдюжины армянского коньяка "три звездочки", и вышел на лестничную площадку к лифтам. А внизу, с пол-оборота запустив двигатель "жигулей", метелкой стряхнул с машины выпавший за ночь снег и мельком подумал о том, что напрасно канителится с обменом жилья. Бездна времени, черт побери, уходит кошке под хвост!

И на бензоколонке, и позднее, пробираясь в тесном транспортном потоке к центру города, Сергей продолжал думать об обмене, дабы не угнетать настроение мыслями о вчерашнем провале. Сделанного нипочем не воротишь, тут не может быть двух мнений, да и перед разговором с Затуловским незачем травить душу, бесцельно воспроизводя в памяти ублюдочные экспромты Марка Себе-Наумовича. С обменом же, без сомнения, не следует тянуть, тем более что исходные позиции у них с Леной достаточно привлекательные.

Год назад Сергей купил двухкомнатную квартиру на улице Софьи Ковалевской фактически за гроши: наследники умершего владельца, как водится, получили на руки сполна выплаченный пай без верхушки, а председатель кооператива взял "на лапу" всего-навсего три тысячи рублей. Чтобы сохранить за собой комнату на Красной улице, Сергею, понятно, пришлось оформить в суде фиктивный развод, что не вызвало ни малейшего протеста у Лены. Слава Богу, жена у него умница, ей давно уже нет нужды растолковывать, что реальная жизнь в эпоху перестройки не имеет ничего общего с галиматьей из учебника по научному коммунизму и что родина и государство - понятия вовсе не равноценные. Так вот, перебравшись из своей комнатушки в отдельную квартиру, они месяц или два наслаждались отсутствием соседей и только потом сообразили, что по сравнению с центром Гражданка выглядит далью несусветной и жаль изо дня в день тратить лишний час на поездки с работы и на работу. Ведь у них практически есть все, чтобы претендовать на хорошую трехкомнатную квартиру в старой части города, поскольку желающих разъехаться куда больше, чем воссоединяющихся. В общем, легче легкого найти тьму приемлемых вариантов, если, конечно, не пожалеть сил и времени. А вот со временем у них, увы, беспросветно. Днем Лена в лаборатории, откуда незаметно не смоешься, а весь ее досуг, помимо домашних забот, без остатка съедает заочная аспирантура. А его самого давно уже одолел хронический цейтнот. Под лежачий камень вода не течет, так что, как ни крути, без посредника не обойтись. Пусть обмен встанет дороже, с этим он как-нибудь справится, в конце концов тысчонка-другая для него не проблема, он выдержит и не такие расходы. Решено, сегодня же он возьмет в оборот Додика Шапиро, нацелит на поиск опытного маклера и не слезет с него до тех пор, пока дело не сдвинется с точки замерзания.

Конспиративная квартира, в которой происходили встречи Затуловского с Сергеем, располагалась на 5-й Красноармейской улице в ничем не примечательном жилом доме. Остановившись напротив, Сергей осмотрелся и заметил белую "волгу" Затуловского. Невзирая на то что для маскировки ее номерные знаки менялись два-три раза в месяц, эту машину ничего не стоило узнать из-за необоримого пристрастия Романа Валентиновича ко всяческой мишуре: на руль был натянут ярко-красный чехол из поддельной лайки, под лобовым стеклом на резинке висел плюшевый медвежонок, а под задним сиденьем сверкала вычурными деталькам, имитация царской короны.

"Мой оберштурмбаннфюрер - выдающийся конспиратор!" - не без ехидства отметил Сергей и, взбежав на второй этаж, позвонил в дверь именно так, как требовалось по инструкции - два длинных звонка, а после паузы - один короткий.

Дверь беззвучно отворилась, и перед ним предстал Затуловский. С годами он почти не менялся, только под глазами пролегли глубокие тени, наводившие на мысль о переутомлении. Его вкус тоже не претерпел изменений: на нем выделялись фасонистый пиджак из светлого твида, полосатые брюки с безукоризненными стрелками, черная, с глянцевым отливом рубашка и галстук из парчи с изображением павлиньего хвоста.

- Заходите, - Затуловский посторонился, пропуская Сергея.

Сергей разделся в прихожей и, не дожидаясь приглашения, прошел в одну из комнат, меблированную как директорский кабинет в захудалом учреждении. Письменный стол, стулья с жесткими спинками и клеенчатыми сиденьями, потертый диван с непарными креслами, два шкафа, платяной и книжный, - все было одинаково казенным, безликим, лишенным каких-либо признаков уюта.

Шедший следом Затуловский сел за стол и по-будничному спросил:

- Как успехи?

- Контора пишет, - небрежно проронил Сергей, выкладывая на стол папку с почтой.

Хозяйственную сумку с коньяком он поставил в платяной шкаф. Бутылки забренчали, что вызвало у Затуловского рассеянную усмешку.

- Присаживайтесь, пан почтмейстер, - предложил он и развязал тесемки у папки.

Папка была доверху наполнена исписанными от руки листами разного формата. К каждому листу прилагалась контрольная карточка с краткими установочными данными адресата и буквенно-цифровыми индексами.

Левой рукой, украшенной золотым перстнем-печаткой, Затуловский держал перед собой верхний лист, а правая, с опалом в серебре на мизинце, ощупью уже примеривалась ко второму.

- О-о! - негромко воскликнул он, наспех пробегая взглядом по тексту. Богатый урожай... А в чем состоит нюанс?

Расположившись за приставным столиком, Сергей прочистил горло и за три минуты изложил отредактированную версию событий, связанных с провалившейся вчера операцией. Все это время он не сводил глаз с Затуловского, который продолжал изучать почту и, казалось, пропустил все мимо ушей.

- Мечта поэта, - еле слышно произнес Затуловский, отложив в сторону просмотренный лист и начав вчитываться в следующий. - Интересно, очень интересно... Что же вы замолчали?

- Какой смысл говорить впустую? Вы же не слушаете.

- Так уж впустую? - не отрываясь от своего занятия, сказал Затуловский с заметной иронией. - Ваш партнер по преферансу Марк Наумович Нахман, 1951 года рождения, уроженец Иркутска, еврей, с высшим образованием, разведенный, выплачивающий алименты на содержание дочери, ранее не судимый, вчера вечером задержан органами милиции за шантаж гражданина Колокольникова. Об этом вы узнали от общего знакомого и беспокоитесь, что у вас могут быть неприятности, поскольку вы, не придав этому значения, рассказали Нахману о благосостоянии Колокольникова и усомнились в законном происхождении нажитых им ценностей. Скажите, Сергей Константинович, я ничего не упустил?

- Все абсолютно точно.

- А вы упрекали меня в невнимании... Кто предупредил вас, что Нахмана задержали? Не Шапиро?

- Нет, другой человек. Его вы не знаете. А что?

- Ничего, просто любопытство въедливого милиционера. А беспокоиться вам не о чем. Любые сведения о материальном положении третьих лиц, если информатор предоставил их шантажисту без цели обогащения, состава преступления не образуют.

- Это ясно, - Сергей поморщился. - Но, знаете, не хотелось бы, чтобы какой-нибудь шибко ретивый...

- ...следователь-первогодок придал вашим рассказам о Колокольникове расширительное толкование, - закончил за него Затуловский. - По-видимому, вы это собирались сказать?

- Мысли мои читаете.

- Хорошо, это я беру на себя. Где содержится Нахман?

- Откуда мне знать?

- Мало ли откуда. Уведомивший вас знакомый, которого я не имею чести знать, мог сообщить и местонахождение задержанного. Что вы на это скажете?

- Что я должен говорить? - Сергей нервно сглотнул слюну.

- Вам виднее.

В воздухе повисла томительная пауза.

Впервые за весь разговор Затуловский оторвался от бумаг и поднял глаза. Его размытый, не сфокусированный из-за косоглазия взгляд скользнул по лицу Сергея и вновь опустился на папку с почтой.

Сергею стало не по себе.

- Роман Валентинович, будем откровенны. Вы что, меня в чем-то подозреваете?

- Подозреваю? - Брови Затуловского поползли вверх. - Не понял.

- Чего же тут не понять?

- Бросьте валять ваньку! - От Затуловского повеяло холодом. - Вы ученик Вороновского, не открещивайтесь. Стало быть, ни в петлю, ни на рожон не полезете, навык у вас другой.

- Что вы подразумеваете? - краснея, спросил Сергей.

- Шантаж - занятие для недоумков, для людей отчаянных, утративших чувство самосохранения, - ровным голосом объяснял Затуловский, по-прежнему просматривая почту. - Действия у шантажиста не одномоментные, а длящиеся, растянутые во времени, что лишает его возможности оперативно управлять ходом событий, делает уязвимым. А вы, Холмогоров, человек с головой, вы собой дорожите, вам есть что терять. Кто однажды отведал тюремной похлебки...

Сергей нахмурился и стиснул зубы. Он терпеть не мог, когда ему напоминали о Вороновском и о снятой судимости.

- Знаю, знаю, не любите вы ворошить прошлое. Но иногда это полезно... Затуловский взял со стола узкий листок бумаги и что-то написал на нем мелким, неразборчивым почерком. - Обещаю, я установлю контроль за следствием по делу Нахмана.

- Большое вам спасибо.

- Нет уж, так легко вы от меня не отделаетесь. Придется вам, Холмогоров, выполнить еще одно поручение.

- Какое?

- Приятное. - Затуловский с улыбкой сложил листок пополам и убрал в нагрудный карман. - С сегодняшнего дня вы станете коллекционером. Будете собирать ростовскую финифть, регулярно встречаться с такими же ценителями прекрасного, сойдетесь с ними поближе, начнете конкурировать в поисках интересных экземпляров. Занятие это увлекательное, захватывающее.

Сергей смотрел на Затуловского с явной неприязнью.

- Запомните, Ленинградское общество коллекционеров на Римского-Корсакова, 53, вход со двора. Пускают туда бесплатно, документов не спрашивают, игнорируя выказанное Сергеем недовольство, добродушным тоном инструктировал Затуловский. - У них тесновато, всего две комнаты в подвальном помещении. Поэтому, чтобы избежать столпотворения, для разных коллекционеров в зависимости от профиля установлены дни и часы встреч. Если не ошибаюсь, нумизматы встречаются по понедельникам, филуменисты - по вторникам, филофонисты - по средам, а вашей секции предметного коллекционирования отведен четверг, с 18 до 21 часа. Приступайте сегодня же вечером, время не ждет. Не стесняйтесь, держитесь раскованно, охотно вступайте в разговоры, обменивайтесь телефонами и для затравки покупайте все, что попадется. О ценах на финифть я скажу позже. А по выходным дням вам придется стать завсегдатаем коллекционерской толкучки. Она рядом с Елагиным мостом. На берегу Средней Невки, напротив Елагина дворца, стоит деревянный летний театр, знаете его? Вот там коллекционеры толкутся, торгуют, меняются, коротают досуг. Вход всего двадцать копеек, здание не отапливается, поэтому оденьтесь потеплее и часика два-три неустанно...

- Роман Валентинович! - повысив голос, воскликнул Сергей.

- Вы хотите что-то уточнить?

- Да побойтесь вы Бога! - взмолился Сергей. - Обязанности "почтмейстера" отнимают у меня массу времени, а вы требуете, чтобы я совсем...

- Нет, Холмогоров, это вы побойтесь Бога, - жестко возразил Затуловский. Задание, специфическое, очень ответственное, с ним справится только культурный человек с вашими задатками. Скажу больше, при чем строго конфиденциально, фигурант, на которого мы вас впоследствии выведем, скользкий как угорь. По фактуре интеллигент до мозга костей, такой, вообразите, мозгляк, книжный червь, человек в футляре. Но нюх поразительный, за версту чует запах псины, С ним раз-два и в дамки не сработаешь, а с вашим талантом внушать доверие мы...

- Роман Валентинович, ей-богу, я не филоню, - перебил Сергей. - Дома жена пилит, что самоустранился от воспитания сына, да и на службе...

- Бросьте! С работой Шапиро отлично справляется без вас. А вашей супруге пора понять, что деньги не растут на деревьях. Вы, по моим подсчетам, приносите домой вдвое больше, чем подполковник милиции. Или втрое?

Сергей благоразумно промолчал.

- Скажите, Холмогоров, мало я вам помогал? - наседал на него Затуловский. - Назовите хотя бы один случай, когда я не пошел вам навстречу... Молчите, потому что нечем крыть. Кто, как не я...

Его тираду прервали звонки в дверь - один длинный, потом подряд два коротких и, после паузы, снова - длинный.

- Поскучайте минут двадцать, может быть, полчаса, - совсем другим, невыразительным тоном сказал Затуловский, выходя из-за стола. - Подумайте, стоит ли омрачать нашу дружбу отказом.

Сергей послушно кивнул.

- Сидите тихо. - С этими словами Затуловский скрылся в прихожей, плотно затворив за собой дверь.

Из соседней комнаты через стенку до Сергея доносился взволнованный женский голос, отвечавший на короткие вопросы Затуловского, но Сергей не пытался вникать в то, что там обсуждалось. Чужие секреты ему до лампочки, своих под завязку. Обещание Затуловского взять под контроль дело Нахмана полностью раскрепостило, даже окрылило Сергея, и сейчас он с любопытством листал комментарий к Уголовному кодексу РСФСР, чтобы выяснить меру наказания за шантаж. Черт возьми, пусть настольная книга шефа послужит целям расширения кругозора его сверхштатного помощника.

К удивлению Сергея, преступление с таким названием в алфавитно-предметном указателе не значилось.

Шпионаж был, а шантаж почему-то отсутствовал. Видно, следует поискать синоним, решил он и минуту спустя похвалил себя за сообразительность: то, что совершили Марк и его братик-эндокринолог, на языке правоведов именовалось вымогательством и в соответствии со статьей 148 наказывалось лишением свободы на срок до трех лет или исправительными работами на срок до одного года.

Странно, усомнился Сергей, всего лишь три года по верхнему пределу, в то время как за однократное мошенничество его самого некогда приговорили к четырем годам, а Вороновского - к восьми при потолке в десять лет. Черт побери, где же логика? Может быть, в дополнение к вымогательству Нахманам подсудобят еще парочку статей с большим сроком? Догадка Сергея, однако, не подтвердилась: самовольное присвоение власти и прав должностного лица (статья 194), равно как и нанесение побоев, повлекших за собой кратковременное расстройство здоровья потерпевшего (статья 112), предусматривали наказание не свыше двух лет. Выходит, братьям вообще не грозит исправительно-трудовая колония, поскольку всех первосрочников, кому сунули до трех лет включительно, отправляют на стройки народного хозяйства, чтобы приобщить к полезному труду под надзором спецкомендатуры без изоляции от общества. Везет же некоторым!

Как ни злился Сергей на Нахмана, а жаждать крови было не в его правилах. Ускользнет Марк Себе-Наумович от колонии с часовыми на вышках, со жратвой впроголодь, со звериными нравами блатных, - что же, его счастье. Все равно ему не позавидуешь. Ведь от одного только заключения в "Кресты" напрочь сходили с ума люди потверже Марка.

Нахлынувшие воспоминания заставили Сергея плотно зажмуриться и помотать головой точно так же, как при позыве к рвоте. Не было и, даст Бог, не будет в его жизни ничего страшнее, тягостнее и омерзительнее тех семи месяцев, что прошли в "Крестах". Даже в колонии под Колпином, где первые полгода он как проклятый горбатился на общих работах, жилось все-таки легче. А потом, когда каким-то чудом его вдруг назначили библиотекарем в культурно-воспитательную часть, все самое худое осталось позади. Неволя есть неволя, это непреложный факт, но, как и повсюду, за колючей проволокой люди тоже устраиваются по-разному. Отныне Сергей поутру, сидя в тепле, просматривал свежие газеты перед их раздачей отрядным воспитателям, а часиков этак с десяти, с пол-одиннадцатого вместе с завклубом, бывшим администратором Ленконцерта, и с председателем совета коллектива колонии, ведавшим на свободе плодоовощной базой, день-деньской сражался в преферанс. Именно там, в колонии, он пристрастился к увлекательной игре со скачками, которые, надо думать, и сбили с панталыку сверх меры азартного Марка Нахмана.

Впрочем, если смотреть в корень, облегчение участи Сергея произошло вовсе не вдруг и уж подавно не благодаря чуду. Еще в ту пору, за год до освобождения Сергея, в мозгу Затуловского, должно быть, уже созрело намерение использовать его на всю катушку, о чем сам Сергей не имел ни малейшего представления. Ничего он не заподозрил и в день выхода на волю, вместе с напутствием получив от начальника колонии служебные координаты майора Затуловского на случай возможных заминок с пропиской и трудоустройством. Хочется ментам поиграть в благодетелей, пусть потешат свое самолюбие, решил он. Но листок с номером телефона не выбросил - мало ли как сложатся обстоятельства. Сложились же они прескверно, иначе не скажешь, потому что кадровики воротили морды от Сергея, словно от прокаженного. Короче, месяц спустя он позвонил Затуловскому и впервые появился здесь, на 5-й Красноармейской, вдосталь нахлебавшись унижений и уже ни во что не веря. Щеголеватый Роман Валентинович участливо выслушал его и без колебаний пообещал выручить. У него, дескать, имеется на примете подходящая синекура в системе торговли, ни дать ни взять мечта поэта. Там временно исполняет обязанности некто по фамилии Шапиро, смекалистый малый, который, будучи "инвалидом пятой группы", готов без каких бы то ни было обид уступить место руководителя подразделения приличному "арийцу", если тот согласится работать с ним рука об руку. Помимо оклада, ежемесячно будет набегать прогрессивка, а вдобавок оборотистый Шапиро позаботится о том, чтобы у начальника хватало денег на карманные расходы. Нет-нет, пугаться незачем, криминалом это не пахнет, все в рамках закона плюс, конечно, известная ловкость рук, без чего в торговле не проживешь. Но на добро принято отвечать добром: Сергею Константиновичу придется подписать обязательство негласно сотрудничать с органами правопорядка, вносить посильный вклад в борьбу с нарушителями нашей социалистической законности, находясь на связи непосредственно с ним, Романом Валентиновичем Затуловским.

Так Сергей попал в агентуру УБХСС и превратился в "почтмейстера" с псевдонимом "Севастьянов". Что ему оставалось? Не мог же он, нормальный мужик с дипломом инженера, дальше висеть на шее у Лены или, как Иванушка-дурачок, за жалкие гроши вкалывать разнорабочим на стройке! Нет уж, хрен вам в глотку!

Работа с Шапиро оказалась нисколько не обременительной, денежной и из-за свободного расписания удобной, хотя первое время Сергея, признаться, коробило при мысли, что Додик доносит Затуловскому о каждом его шаге. Но так уж устроена наша жизнь, что на некоторые вещи разумнее не обращать внимания, смотреть философски, как бы сквозь пальцы. Раз уж все советские люди от мала до велика под колпаком у государства, то почему Сергей должен быть исключением? Скрывать ему нечего, тем более от Затуловского, который, надо отдать должное, показал себя справедливым, во всех отношениях достойным шефом. Когда масштабы затеянной им "почтовой игры" разрослись и Сергей стал наваривать на ней по тысяче с лишним в месяц, Затуловский отказался войти в долю, сославшись на то, что обойдется без этих денег. Единственным, на что он согласился, да и то скрепя сердце, были коньячные подношения, достававшиеся, судя по всему, сослуживцам подполковника, потому что сам он вот уже пять лет не пил ни грамма и даже бросил курить из-за хронической язвы желудка.

В общем, сотрудничество с Затуловским можно было бы считать редкостной удачей, если бы не одно "но" - временами на обычно вежливого Романа Валентиновича что-то накатывало и он ни с того ни с сего обдавал Сергея язвительным презрением, что обнаруживалось как в размытом, студенистом, скользящем взгляде, так и в донельзя оскорбительных шуточках, от чего Сергей приходил в ярость. Причем, как это ни удивительно, хамство сквозило у Затуловского чаще всего в тех случаях, когда Сергей брался за дополнительные задания и, казалось бы, заслуживал поощрения. Именно поэтому он сегодня наотрез отказывался от роли коллекционера, хотя в благодарность за только что выданную индульгенцию запросто мог бы услужить Затуловскому.

"Такова, видно, природа всякого работодателя, - размышлял Сергей, коротая время в ожидании шефа. - Стоит по неосторожности поддаться его напору и без возражений выполнять все прихоти, как он усядется мне на голову. Нет уж, увольте, товарищ подполковник, не на того напали! Пусть мы накрепко связаны друг с другом, а без должного уважения я для вас пальцем о палец лишний раз не ударю. Другое дело, если вы просто, по-человечески попросите меня. Тогда, пожалуй, лучше не упрямиться, а мало-помалу уступить".

- Ну как, надумали? - быстро спросил Затуловский, успевший выпроводить посетительницу.

- Роман Валентинович! - Сергей встретил его обезоруживающей улыбкой. Поставьте себя на мое место. Почтовой клиентуры невпроворот, за неделю я пропускаю через себя сорок, а то и пятьдесят человек. Работа штучная, деликатная, каждый хочет, чтобы ему уделили особое внимание, выслушали, посочувствовали. А сколько разъездов? Жуть! В иные дни, не вру, на спидометре набегает до трехсот километров. Это вам не хухры-мухры!

- Кто спорит? Ваши заслуги мы ценим, об этом вы знаете.

- А толку?

- Хотите, отдам свой орден, - добродушно усмехаясь, предложил Затуловский. - Дать?

- Поносить?

- Насовсем.

- Лучше дайте мне сменщика или откройте филиал почты.

- Чтобы погубить все? Нет, Сергей Константинович, оставайтесь монополистом. Так гораздо надежнее. Но, по-дружески прошу, от коллекционерства не открещивайтесь, выручайте меня. Это как раз тот случай, когда без вас мне не обойтись. Договорились?

- Ладно, давайте ближе к делу, - как бы нехотя уступил Сергей, имитируя бессмысленность дальнейшего сопротивления. - Вы же, черт вас подери, все равно не отвяжетесь.

- Скажите, вы знакомы с ростовской финифтью?

- Откуда? Краем уха слышал, что это народный промысел. Вроде бы чем-то сродни хохломской росписи.

- Можно сказать и так, хотя... - Затуловский извлек из стола три образца и выложил их перед Сергеем. - Вот она, знаменитая ростовская эмаль с сюжетами библейского содержания. Здесь, как видите, изображено возложение мученического тернового венца, здесь - Иисус Христос воскрешает Лазаря, а на этой Богоматерь с младенцем. Симпатичные штучки?

- Не то слово. - Сергей рассматривал маленькие иконки с неподдельным интересом.

- Запомните наиболее распространенные размеры: три на пять, пять на семь и восемь на десять сантиметров, - продолжал Затуловский. - Их цена зависит не столько от размера, сколько от возраста и колеблется от 70 до 200 рублей. Сделанные в восемнадцатом веке встречаются реже и, соответственно, ценятся дороже.

Сергей одну за другой перевернул иконки оборотной стороной и с оттенком недоумения заметил:

- Нет ни подписи автора, ни даты.

- Не ищите, их и не должно быть, - охотно пояснил Затуловский. Иконописец работал на Бога, а не для людей. Период изготовления легко определяется на глаз. Прежде всего по манере изображения святых. Для восемнадцатого века характерно традиционное церковное письмо с отрешенными, темными ликами, а в девятнадцатом веке они больше похожи на живых людей. Есть существенная разница и в контрэмали. Сравните, - отточенным ногтем мизинца он показал на покрытие оборотной стороны двух пластинок, - в восемнадцатом веке контрэмаль была серого цвета, а позднее стала белой и, заметьте, наносилась более тонким слоем.

- Ну а дальше что?

- Как я уже говорил, сегодня же начинайте знакомиться с коллекционерами, вооружитесь лупой и покупайте финифть. По моим данным, в Ленинграде всерьез интересуются ростовской финифтью всего три человека, люди известные, с видным общественным положением. Есть еще четвертый, но это тема отдельного разговора, к нему мы вернемся где-нибудь через месяц. Этих зубров вы вряд ли увидите, они в коллекционерских сборищах редко участвуют. Сейчас нам крайне важно, чтобы вас знали в лицо завсегдатаи, те посредники и мелкие жучки, что кормятся вокруг купли-продажи раритетов.

- Зачем?

- Ближе к весне на рынке появится крупная партия ростовской финифти, а они, зная о вашем интересе, подсуетятся и, в расчете на комиссионные, предложат ее вам, активному новичку, на котором можно больше заработать. Тогда вы получите от меня меченые купюры, а на первых порах обойдетесь своими деньгами. Обычно рынок финифти вялый, предлагают ее не каждый день и в виде единичных экземпляров. Сотен шесть-семь у вас найдется?

Сергей кивнул.

- Внедряйтесь в эту среду,- подытожил Затуловский. - Чем быстрее, тем лучше. У меня все. А у вас?

- Здесь доля тюремщиков и переводы, - с этими словами Сергей вручил Затуловскому плотный конверт. - Реестр внутри.

- Не забудьте захватить с собой исходящую корреспонденцию, - поднимаясь, Затуловский жестом указал на книжный шкаф, где на полке лежала папка с тесемками.

В прихожей, провожая Сергея, Затуловский по-свойски подмигнул, вымолвив на прощание:

- Успехов вам, господин тайный советник.

Сергей поморщился. Псевдоним "Севастьянов" был присвоен ему отнюдь не случайно: это была фамилия царского чиновника, до революции возглавлявшего департамент почт и телеграфа и имевшего ранг тайного советника. Уязвило Сергея, конечно, не это, к этому он давно привык, а иносказательно выраженное напоминание о том, кто здесь хозяин и кто - шестерка.

- И вам того же... - буркнул он в дверях и, не желая оставаться в долгу, едко добавил: - ...господин оберштурмбаннфюрер!

33. АВТОПОРТРЕТ

Ровно в четыре часа пополудни Затуловский распрощался с последним визитером, поел тепленькой манной каши, составлявшей весь его дневной рацион, и, раздевшись до трусов, прилег на кушетку. Эта почти что ритуальная процедура предшествовала короткому сну, после чего ему нужно было возвращаться в УБХСС, на Каляева, 19, где он в восемь утра начинал и не ранее восьми вечера заканчивал трудиться все дни недели, кроме воскресенья. Работа в таком изнурительном режиме могла прежде времени вогнать в гроб человека и с более крепким здоровьем, чем у Затуловского, если бы не полуторачасовой, послеобеденный отдых, к которому Роман Валентинович привык и который считал спасительным средством от нервных срывов.

Что же, Затуловскому было-таки чем гордиться. За шестнадцать лет службы в милиции ему приходилось заниматься многим, но ничто не приносило большего удовлетворения и не выполнялось им с поистине виртуозным изяществом, нежели вербовка и эксплуатация агентуры. Безупречных людей нет, каждый где-то наследил, поступив не по совести и нарушив хотя бы одну из библейских заповедей. Важно поточнее узнать, за что ухватиться, аккуратненько подобрать ключи, а остальное, как говорят, пара пустяков. Именно он, Рома Затуловский, лучше других отыскивал трещины в скорлупе, прикрывавшей человеческую сущность, внедрялся туда, как волк в чащобу, и подчинил своей воле несколько сотен отнюдь не рядовых людей, превратив их в надежных, активно работавших осведомителей. Большинство он впоследствии передал на связь своим сотрудникам, а костяк из самых перспективных агентов держал при себе, не жалея на них времени. Таковых насчитывалось сто шесть, в том числе всего лишь пятеро, как Иуда Искариот, были платными, эпизодически получавшими денежное вознаграждение по "девятой" статье.

Создание разветвленной агентурной сети, естественно, не было самоцелью, а служило инструментом для разведывательной работы, которая в свою очередь целиком и полностью зависела от остроты его взгляда и, разумеется, от организаторских качеств. Разглядеть в обыденной обстановке то, чего не различали чужие, ко всему равнодушные глаза, - вот в чем залог подлинного успеха. Для примера возьмем следственный изолятор "Кресты". Понятие "изолятор" происходит от глагола "изолировать", что, по Далю, означает "отделить, уединить, отрешить от всего окружающего". Это в теории, а что на практике? Содержащиеся в "Крестах" подследственные без проблем передают оттуда и получают извне ценнейшую информацию. Были бы денежки на подкуп контролеров, вот и вся недолга. Кто, спрашивается, на Литейном, 4, не знал, что в "Крестах" давным-давно "течет крыша"? Все знали, но бессильно разводили руками - как быть, с какого конца браться, раз народ нынче пошел сплошь продажный? Пока аксакалы по-бабьи охали и ахали, он, Затуловский, только-только освоившись в роли начальника 3-го отдела УБХСС, надоумил начальство: зачем искоренять то, из чего можно извлечь неисчислимую выгоду! Каким образом? Ввести хаотичные информационные потоки в регулируемое русло, пропускать их через фильтр перлюстрации и грамотно, с соблюдением всех требований конфиденциальности, использовать добытые сведения в следственной и оперативно-поисковой работе.

Идея пришлась ко двору, однако первый блин вышел комом. Вместо того чтобы сразу же поручить это тонкое дело инициатору, руководство ГУВД положилось на тугодумов из Управления мест заключения и просчиталось: вопреки предостережениям Ромы, оперчасть "Крестов" не отсекла контролеров от доставки почтовых отправлений городским адресатам, из-за чего один за другим последовали проколы. Только тогда все неформальные контакты Арсенальной набережной с внешним миром замкнули на майора Затуловского, оставив за персоналом изолятора лишь рутинные функции - сбор исходящей и раздачу входящей корреспонденции. Результаты не замедлили сказаться, и отлаженный заботами Ромы механизм заработал без перебоев.

Ни о чем не догадывавшиеся зеки по-прежнему отсылали и получали письма по тарифу от 60 до 100 рублей за единицу, за контролерами сохранили приработок, тем самым заблокировав каналы "дикой", неперлюстрируемой переписки, а милицейские службы регулярно насыщались бесценной и вдобавок совершенно бесплатной информацией, поскольку ее добычу из своего кармана оплачивал преступный люд.

В то время в МВД СССР еще верховодили профессионалы, по достоинству ценившие оперативное мастерство. По их приказу майора Затуловского выдвинули на должность заместителя начальника УБХСС Ленинградского ГУВД, присвоив ему внеочередное звание подполковника и представив к награждению орденом "Знак Почета", который торжественно вручил Роме сам Николай Анисимович Щелоков.

Не так уж и слабо для милиционера тридцати одного года от роду!

Как ни бесились завистники, а примазаться к его успеху тогда не удалось никому. И позднее тоже не очень-то удавалось, потому что для него это всегда было делом принципа. Он давал жесткий отпор любому проныре независимо от звания, должности или связей, находил способ выставить на посмешище и отвадил совать нос в его епархию. Вместе с тем он охотно шел навстречу каждому, кто приносил пользу. Помог ему Холмогоров на эталонном уровне наладить почтовую разработку - и получил сполна. Но прежде он, Затуловский, наглядно убедился в том, что Холмогоров работает не из-под палки, а, напротив, привнес в дело искру вдохновения, без чего немыслимо месяцами морочить голову множеству лиц, чьи близкие содержатся под стражей. Чтобы упрочить их доверие, Холмогоров подал рационализаторское предложение, согласно которому переписка с "Крестами" отныне обходилась клиентам с воли на 20-30 рублей дороже, чем предусматривалось тюремной таксой. "Понимаете, Роман Валентинович, если не брать с них какую-то верхушку, они не поймут, в чем мой интерес, и заподозрят неладное, - вдумчиво обосновал свою позицию Холмогоров. - А раскошелившись еще на тридцатку, запросто верят той лапше, что я вешаю им на уши". Затуловский тотчас же санкционировал повышение тарифа, усмотрев здесь неопровержимую логику. А что Холмогоров попутно обогащается - это, по мнению Затуловского, в порядке вещей. Хочешь, чтобы на тебя работали не за страх, а за совесть, - не жалей денег, тем более чужих.

В разумных пределах доверяя Холмогорову, он периодически для собственного спокойствия организовывал так называемые "литерные" мероприятия по прослушиванию его разговоров и с удовлетворением отмечал, что агент "Севастьянов" действует неутомимо, напористо, с огоньком. И, в порядке поощрения, за семь лет плодотворного сотрудничества дважды включал в списки передовиков производства, вне очереди получавших новые автомашины в личное пользование.

В агентурной работе творческая инициатива ценится дороже исполнительности. Иными словами, чем агент умнее и тоньше, тем больше от него пользы. Исходя из этих соображений, он, Затуловский, еще в начале восьмидесятых годов попытался заполучить в свою сеть и Вороновского, но тот непостижимым образом исчез, словно испарился или же в воду канул. Назначенного ему судом срока Вороновский не отбывал и до исправительно-трудовой колонии в Нижнем Тагиле, куда его собирались этапировать, не доехал. Как выяснилось, на пересылке он внезапно занемог, в тяжелом состоянии попал в больницу и месяц спустя по решению медкомиссии был освобожден от наказания как страдающий раком печени в четвертой, уже безнадежной стадии. К себе домой, на улицу Петра Лаврова, Вороновский не возвратился и в Ленинграде вообще не появлялся. Более того, ни в одно из специализировавшихся по онкологии медучреждений он, по справке Минздрава СССР, на стационарное лечение не поступал, а государственные органы, регистрировавшие акты гражданского состояния, не выписывали свидетельства о смерти на имя Вороновского Виктора Александровича, 1936 года рождения. Ничего себе шарада - был человек и вдруг пропал без вести. Затуловский, однако, разгадывал и не такие шарады. Вероятнее всего, он рано или поздно отыскал бы следы Вороновского, но коллеги из параллельной конторы на Литейном, 4, откуда-то прослышав о его интересе, скупо намекнули, что этим не надо увлекаться. Затуловский знал, что в КГБ не любят, когда их людей разрабатывает милиция, и благоразумно отступил.

Точно опытный пасечник, он бережно собирал мед криминальной информации и с годами, без преувеличения, стал королем агентурной разведки. Были у него громкие успехи, были красивые реализации сложных розыскных дел, не говоря уж о весомой доле в достижениях смежников, но как он был в 1982 году замом у начальника УБХСС, так замом и остался. Звезд на погонах у Ромы не прибавилось и орденов ему больше не вручали, хотя в опалу он не попадал. Просто изменилось время.

Все началось с пустяковых вроде, бы разговоров о том, что милиция погрязла в мздоимстве, тогда как личный состав КГБ практически не затронут коррупцией. Будто бы инициировал эти разговоры Андропов, в тот момент второй человек в Кремле и фактически первый на Старой площади. И хотя дальше разговоров не пошло - Щелоков не зря терся около Брежнева сорок с гаком лет, - умные люди в милиции изрядно приуныли. Брежнев совсем одряхлел, надолго его не хватит, а что будет потом, после его смерти?

Затуловский по молодости лет беспокоился о себе меньше других. Взяток он не брал, работы не чурался, так что гонения ему не грозили, а кого посадят на командные посты в министерстве и в главке - какое ему до этого дело? Раньше туда попадали главным образом выпавшие в осадок секретари обкомов и горкомов, а вскоре их, вероятно, сменят генералы с Лубянки, вот и вся разница.

Не прошло и года, как вал кадровых перестановок буквально обрушился на органы внутренних дел, перешерстив в центре и на местах всех более или менее видных руководителей. Этот сокрушительный вал докатился до Ленинградского УБХСС и отхлынул, оставив на песке два бездыханных тела - старого начальника Управления и его первого заместителя. Новым начальником стал сорокалетний подполковник из контрразведки, ранее курировавший скандинавское направление в Западноевропейском отделе, чудаковатый молчун, Которого Рома сразу же нарек Инопланетянином. Что же до первого заместителя, тоже кагэбэшника, тотчас получившего кличку Ухарь, то тот, напротив, оказался вполне земным существом, ознаменовавшим начало трудовой деятельности на новом поприще тем, что поселил в отведенной ему конспиративной квартире тещу с вдовой свояченицей, выписанных из Житомира. Новые шефы Затуловскому ничуть не мешали, однако путь наверх все-таки заблокировали. Но он не горевал. Ведь в конечном итоге важно не то, сколько у тебя номинальной власти, а как ты умеешь ею распорядиться. А здесь ему, Затуловскому, не было равных...

С этой приятной мыслью Роман Валентинович погрузился в сон. Ровно через час он открыл глаза, поднялся и, не канителясь, отправился на Каляева, 19. У себя в кабинете он бегло просмотрел список тех, кто звонил по телефону в его отсутствие, и, не найдя там ничего особо срочного, поручил секретарше вызвать к нему старшего лейтенанта Пичугина.

- Звали, Роман Валентиныч? - В дверях показалась голова щупленького, вихрастого блондинчика в очках с металлической оправой.

- Заходи, Пичугин, не маячь на пороге, - ворчливо отозвался Затуловский. Садись, есть разговор.

Пичугин приблизился и по-мальчишески уселся на краешке стула.

- Странный ты человек, - с оттенком брезгливости сказал Затуловский. Сколько тебе говорено, что на службу надо являться опрятно одетым, в чистой рубашке с галстуком, а ты... Скажи, ты когда-нибудь чистишь обувь?

На Пичугине был черный свитер с глухим воротом, замызганные джинсы с бахромой и порыжевшие, с разводами от выступившей соли зимние сапоги на меху.

- Роман Валентиныч, виноват, - признал Пичугин, озаряясь беззаботной улыбкой. - Вот увидите, я исправлюсь. С получки куплю гуталин.

- Горбатого могила исправит. - Затуловский шумно вздохнул. - Впрочем, дело твое. Но учти - при таком поведении капитанские погоны ты не получишь, об этом я как-нибудь позабочусь. Понял?

- Роман Валентиныч, - жалобно заныл Пичугин, не переставая улыбаться. - Я же ваш лучший ученик, сами же вчера говорили на совещании.

- Говорил, потому что соображаешь ты быстро и хватка у тебя крепкая. И об аккуратности тоже говорил, а на эти мои замечания ты наплевал. Так?

Пичугин промолчал.

- Ладно, хватит об этом. Сегодня я задействовал надежного человека на покупку финифти. Этот не подведет, в нем я уверен. Так что слушай приказ - на следующей неделе ты с Брошкиным начинаешь проводить операцию по разоблачению Тизенгауза.

- Ур-ра! - радостно воскликнул Пичугин.

- Пичугин, ты где находишься - в дискотеке, что ли?

- Роман Валентиныч, я же болею за порученное дело!

- Болеешь, как же... Еще раз тщательно проинструктируй Витаса, чтобы он держался естественно и не ляпнул чего-нибудь лишнего. И непременно подключи эту старуху... Как ее - Рябоконь?

- Рябокобылко, - поправил Пичугин, в улыбке растянув рот от уха до уха.

- Пусть будет Рябокобылко, мне без разницы. Запомни - прямой выход Витаса на Тизенгауза исключается, только через старуху.

- Только так, - заверил Пичугин.

- Фигурки возьмешь из кладовой как положено, под расписку, - предупредил Затуловский. - Учти, за ход операции отвечаешь головой. У меня все. Что у тебя?

- Задача ясна. Разрешите идти?

- Обожди, - задержал его Затуловский. - Есть еще одно поручение. Срочно свяжись с Куйбышевским райотделом и выясни у них, кто вчера вечером задержал Нахмана Марка Наумовича, 1951 года рождения, по подозрению в вымогательстве и кому поручено вести следствие. Если в Куйбышевском не знают, обратись во Фрунзенский или же в Смольненский. Понял?

- Будет сделано!

- Доложишь мне результат завтра к девяти ноль-ноль. А теперь топай на все четыре стороны. И учти - еще раз явишься ко мне в непотребном виде, я с тобой разделаюсь, как повар с картошкой. - Затуловский прищурился и погрозил Пичугину кулаком. - Все, свободен!

34. В СТАРЫХ СТЕНАХ

По натуре Сергей Холмогоров был человеком, презиравшим халтуру и не понимавшим, как можно делать любое дело спустя рукава. Поэтому к новому заданию Затуловского он отнесся со всей ответственностью. Приобщение к коллекционерству действительно оказалось по-своему увлекательным, да и люди, с которыми он познакомился в подвале на Римского-Корсакова, 53, производили самое отрадное впечатление. Ростовской финифти, к сожалению, у них не было, здесь она, как ему объяснили, считалась редкостью, но два вполне респектабельных пенсионера обещали свое содействие и не подвели - уже в следующий четверг с их помощью Сергей приобрел у чистенькой, опрятной старушки пять маленьких икон девятнадцатого века за 360 рублей. Поначалу старушка робко попросила 400, но согласилась уступить десять процентов.

Толкучка в летнем театре напротив Елагина дворца понравилась Сергею куда меньше. Там продавалась и обменивалась чертова пропасть разнообразного старья, зачастую утратившего товарный вид, - прадедовских времен шкатулки с отломанными крышками, причудливые керосиновые лампы с основаниями из позеленевшей бронзы, расписные фарфоровые изделия с трещинами и без ручек, медные самовары с вмятинами на исцарапанных боках, оклады от икон, веера из линялых перьев тропических птиц и всякая всячина, не имевшая, казалось бы, никакой ценности. Финифти, однако, никто не предлагал. Но и здесь быстро нашлись люди, готовые посодействовать Сергею. Конечно, не просто так, от доброго сердца, а за небольшую мзду. Среди них выделялся цыганистого типа шустрик, назвавшийся Ноликом, что, надо думать, было уменьшительным от Арнольда, и заверивший Сергея, что по части финифти он дока, неотрывно держит руку на пульсе. Сергей оставил Нолику номер своего служебного телефона и при очередном посещении толкучки получил от него среднего размера икону восемнадцатого века. Нолик был готов отдать ее всего за 90 рублей и, судя по всему, скостил бы еще червонец, но, поразмыслив, Сергей отказался - эмаль была очень уж потертая, с множественными зазубринами и надколами. Ничуть не обескураженный отказом, Нолик вновь заверил Сергея, что все, мол, будет тип-топ и сколько-нибудь стоящая финифть не пройдет мимо его рук.

В четверг, 28 января, когда Сергей собрался в третий раз съездить в Ленинградское общество коллекционеров, у него на работе раздался телефонный звонок.

- Сергей Константинович, мое почтение, - послышался в трубке бойкий молодой голос. - Говорят из Следственного управления города, следователь капитан Алексеев. Вы не могли бы подскочить к нам, на Каляева, 6, завтра прямо с утречка, часикам к девяти, а?

- Могу.

- Так я жду.

- Вы что, закажете мне пропуск? - спросил Сергей, ощущая холодок в позвоночнике.

- Зачем? Внизу скажете, что вы ко мне, и я спущусь за вами. Идет?

- Идет, - глухо подтвердил Сергей.

Как ни в чем не бывало он поехал на коллекционерскую сходку, а позже, вернувшись домой в десятом часу вечера, вместе с Леной с неподдельным интересом посмотрел по телевизору эстрадный концерт "Песня-88", но и там, и здесь, и ночью, ворочаясь под пуховым одеялом, он чувствовал, что зябнут ноги. Боязни он не испытывал, на слово Затуловского можно положиться, однако завтрашний визит на Каляева, 6 не относился к числу приятных, поскольку подъезд Следственного управления был в жизни Сергея единственным, куда он однажды вошел и откуда не вышел: выводили его во внутренний двор, сперва в изолятор временного содержания, а несколько дней спустя - в "черный ворон", доставивший его в приемник "Крестов". А такого рода воспоминания оптимизма не порождают, от них всякого бросит в дрожь.

Капитан милиции Алексеев оказался упитанным тридцатилетним говоруном, встретившим Сергея самым церемонным образом. Пока они поднимались по лестнице и шли по коридору второго этажа, Алексеев эдаким колобком катился перед Сергеем, а в кабинете принялся ухаживать за ним, как за дорогим гостем, любезно приговаривая:

- Позвольте вашу дубленочку, мы ее повесим сюда, в шкафчик. А шапочку советую отряхнуть, мех воды не любит. Ну и погодка, а?

- Не приведи Бог, - отозвался Сергей, энергично встряхивая шапку, чтобы избавиться от налипшего на нее мокрого снега. - Вовсю метет, жуткое дело.

- Как сказано у поэта? "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя", - с выражением продекламировал Алексеев, усаживаясь за стол. - Как верно и как талантливо, а?

За окном завывал ветер, так что литературная реминисценция была вроде бы кстати. Но нарочитая мягкость следователя Сергею не понравилась, что-то в ней настораживало, настраивало на тревожный лад.

- Располагайтесь, Сергей Константинович, будьте как дома, - предложил Алексеев, жестом пухлой руки указав на стул. - Курнем?

Сергей вынул из кармана пачку "Мальборо" и угостил следователя.

- От такой сигаретки не откажусь. Сладкий табачок, не чета нашему "Космосу", - окутываясь дымом, благостно проворковал Алексеев и, лукаво сощурившись, спросил: - Значит, вы, Сергей Константинович, с Марком Наумовичем Нахманом шведские пулечки расписывали, а? Интересно знать, почем играли?

- По три копейки за вист, - сухо ответил Сергей.

- А скачки сколько - небось по триста вистов каждая?

- По пятьсот.

- О-о, игра, значит, у вас нешуточная, - уважительно заметил Алексеев. Между прочим, я тоже преферансист, только мы гоняем скромнее, в гладкую и по копеечке. Нахмана вы легко обштопывали, а?

- Не скажите. - Сергей усмехнулся. - Играет он мастерски. Вот только мизеры берет ловленые.

- Так это же не он один, - подхватил Алексеев. - В прошлое воскресенье меня тоже обштопали друзья-разбойнички: на чужом ходу сдали мне пять чистеньких пик, четыре младших червы и постороннюю бубну при ренонсе в трефах. Берете такой, а?

- Всегда.

- Вот и я отважился, из-за чего наказали меня на пять взяточек!

- Сочувствую.

Сергей осмотрелся по сторонам, думая о том, что с годами здесь ничего не меняется, - те же портреты Дзержинского, потускневшие масляные панели на стенах, запыленные оконные стекла и мебель, которую давно следовало бы списать в утиль.

- Убого у нас, а? - спросил Алексеев, угадав его мысли.

- Да уж, обстановочка, прямо скажем, аховая.

- Ничего, мы привыкли, уже не обращаем внимания. Сергей Константинович, а когда возник разговор о Колокольникове, кто из вас первым назвал эту фамилию вы или Нахман?

- Не припомню.

- А какое у вас тогда сложилось впечатление - знал Марк Наумович о Колокольникове или нет?

- Наверное, - сказал Сергей и, помолчав, добавил: - В стеклотарном мире Колокольников - фигура заметная, о нем все что-то знают. :

- Между прочим, вы с ним близко знакомы? - вкрадчиво полюбопытствовал Алексеев.

- Вообще незнаком. Пару раз видел на Адмиралтейской набережной, вот, пожалуй, и все.

- Интересно знать, откуда же вы так хорошо осведомлены о его имущественном положении?

- Слышал от разных людей, - ответил Сергей и снова усмехнулся. - Как это обычно бывает? Один скажет одно, другой - другое, так, по крупицам, вроде бы из ничего, и возникает людская молва. А торговый народ, есть такой грех, горазд посплетничать, перемыть чужие косточки.

- Это верно, - согласился Алексеев. - Значит, ни в товарищеских, ни во враждебных отношениях с Колокольниковым вы не состоите?

- Ни в коей мере.

- Так и запишем. А с Борисом Наумовичем приходилось иметь дело?

- Нет, не приходилось. Марк, помнится, говорил, что у него есть брат и сестра, но я их в глаза не видел.

- И это тоже зафиксируем. Марк Наумович ничего вам не сулил?

- В каком смысле?

- Энную сумму в благодарность за сведения о Колокольникове, о его месте жительства, а?

- Боже сохрани! - Сергей брезгливо поморщился. - Кстати, я понятия не имею, где живет Колокольников. Да и никакого секрета здесь нет - его домашний адрес можно в течение часа получить за двугривенный в любом киоске "Ленгорсправки". Он же, по-моему, еще не секретарь обкома КПСС.

- И это верно... - Алексеев сделал очередную пометку в блокноте. - Сколько задолжал вам Нахман?

- Примерно две с половиной тысячи.

- Карточный проигрыш?

- Не только. Летом я одолжил ему 900 рублей, а осенью - еще 275.

- В декабре вы требовали у него вернуть долг с процентами, в противном случае угрожая физической расправой?

- Чушь собачья! - взвился Сергей.- Какие проценты?! В чем вы меня подозреваете?

- Сергей Константинович, не стоит обижаться. Что поделать, работа у меня такая - ставить нелицеприятные вопросики, - мягко оправдывался Алексеев, не отрывая глаз от блокнота.- А их существо вытекает из материалов дела, в частности из тех показаний, которые дал на следствии Марк Наумович.

Сергей злобно бросил в пепельницу давно погасший окурок.

- Представляю, что он на меня наговорил. Вот говно!

- И это, между прочим, верно, - с готовностью подтвердил Алексеев. - От него за километр разит вонью. Знаете, сколько он попытался содрать с Колокольникова?

- Понятия не имею.

- Сто пятьдесят тысяч рубликов, ни больше ни меньше, - весело сообщил Алексеев, посмеиваясь в ладошку. - Каков аппетит, а?

- Волчий! - Сергей нервно засмеялся. - У него что, крыша поехала?

- Насчет крыши точно не скажу, пока окончательно с ним не разберусь. А как вы думаете, Сергей Константинович, сколько он собирался дать вам?

- Откуда мне знать, что вам наплел этот псих?

- Семьдесят пять тысяч. Точнее говоря, он показал на допросе, что первоначально хотел дать вам третью часть, но вы с ножом к горлу потребовали половину, на что он, опасаясь за свою жизнь, был вынужден согласиться.

- Послушать его, так я еще тот гангстер, вроде крестного отца из американского фильма! - Сергею и в самом деле стало смешно. - Надо же, с ножом к горлу! Неужели вы хоть сколько-то верите в этот бред?

- Мы тут тоже не лыком шиты. Знаем, от кого что можно ждать. Между прочим, в материалах дела отражены и иные оценки существа ваших взаимоотношений с Марком Наумовичем. Вот, например... - Алексеев полистал лежавшую перед ним папку в поисках нужной страницы. - Цитирую: "Все слова Марка, что его толкнул на преступление Холмогоров, - это, по моему убеждению, низкая ложь. Из всех людей, с которыми Марк познакомился в Ленинграде, только двое, Сергей Константинович Холмогоров и Давид Израилевич Шапиро, проявили себя добрыми, отзывчивыми людьми. Это они устроили Марка на работу, подкармливали, когда он сидел без копейки в кармане, выручали деньгами и, это я точно знаю, помогли покрыть недостачу, образовавшуюся из-за его собственной небрежности в ведении приемо-сдаточной документации в девятнадцатом магазине. Я не впервой замечаю за Марком подлую черту - валить вину на других, чаще всего на тех, от которых он видел одно лишь добро. Еще в Иркутске, в самом начале его работы в почтовом ящике..." - Алексеев прекратил чтение и перевел взгляд на Сергея. - Дальше идут подробности, с вами вообще не связанные.

- Что вы цитировали? - поинтересовался Сергей.

- Собственноручные показания Анны Цымбаревич, сестренки Марка Наумовича. Он жил у нее на квартире.

- Знаю, это на Выборгской стороне. Я его туда подвозил.

- Вот и все вопросики, Сергей Константинович, больше докучать вам не буду. Сейчас оформим протокольчик, вы подпишете, и до свидания.

Писал Алексеев быстро, без лишних слов и заумных выражений, как вскоре убедился Сергей, пробежав глазами по тексту и трижды расписавшись на двух страницах протокола.

Провожая Сергея, Алексеев рассказал ему анекдот про туповатых грузинских богатеев, усевшихся играть в шахматы: один из них первым же ходом сбил короля противника, сказав "Мат!", в ответ на что другой в точности повторил его действия, наставительно сопроводив их словом "Отэц!". А уже внизу, приближаясь к посту охраны, произнес, слегка понизив голос:

- Увидите Романа Валентиновича, передавайте привет. Между прочим, талантливейший человек Роман Валентинович, умница. А по выдумке, по дару перевоплощения - второй Хазанов. Начнет в лицах передразнивать наших старожилов - мы, тогда новоиспеченные лейтенанты, с хохоту валились... Мое почтение!

На улице по-прежнему буйствовал ветер с Невы, швырявший в лицо колючие снежинки. Сергей поплотнее укутал шею шарфом, связанным руками его бабушки Зинаиды Афанасьевны, и, скользя по подтаявшей наледи, наискось перешел на противоположную сторону, чтобы сесть в свои "жигули", припаркованные ближе к Литейному проспекту.

Минуты три спустя, когда "жигули" Сергея свернули с Каляева на улицу Чернышевского, он почему-то вспомнил былые времена и будто воочию увидел скуластое лицо Винокурова. Как же хмурый лжекапитан милиции обычно называл алчных засранцев?.. Забавное было выражение, точь-в-точь подходящее Марку Нахману. Ага, сука в ботах!

35. СЛУЖЕБНЫЙ РОМАН

Ленинградский филиал Центрального института судебной экспертизы (ЦНИИСЭ) Министерства юстиции РСФСР ютился на верхнем, седьмом этаже потемневшего от копоти, построенного до революции и украшенного гранитным цоколем здания, сплошь заполненного разными учреждениями. Все попытки директора филиала расширить жизненное пространство за счет кого-то из этих соседей не увенчались успехом, вследствие чего научные сотрудники теснились буквально стол к столу и локоть к локтю. Единственным исключением, не считая, конечно, администрации, был сектор физико-химических исследований отдела материаловедения, где работала Елена Холмогорова. У них в секторе проводили атрибуцию неизвестных веществ, так или иначе связанных с правонарушениями, в частности наркотиков и газов в баллончиках, за последние год-два наводнивших город на Неве, для чего, по нормативам техники безопасности и охраны труда, требовались особые, специфические условия. Вдоль стен тридцатиметровой комнаты громоздились вытяжные шкафы, заполненные штативами с закрепленной в них фигурной лабораторной посудой из термостойкого стекла, а посредине, деля помещение на два равных отсека, тянулись к потолку металлические стеллажи для сотен банок с химическими реактивами.

В правом от двери отсеке работали эксперты - Лена и ее подруга, Марина Васильевна Тихонова, а левый отводился под установку спектрографического анализа и служил местом обитания лаборанток, Лары и Леры: двух востроглазых проныр, первая из которых на круглые тройки закончила Химико-технологический техникум на Хрустальной улице, а вторая через пень колоду все еще училась там же, на вечернем отделении. Лена, кстати, никак не могла взять в толк, какой смысл поступать после десятилетки не в вуз, а в техникум: в ЦНИИСЭ к самостоятельной работе допускались только специалисты с высшим образованием, тогда как дипломированные техники никогда не поднимались выше должности старшего лаборанта, куда зачисляли и со школьным аттестатом зрелости.

По правде говоря, Лена не понимала и многого другого. Например, что такого Маришка Тихонова, женщина со вкусом и тонкой душой, нашла в старшем эксперте из отдела товароведения, пятидесятитрехлетнем Андрее Святославовиче Тизенгаузе. Долговязый и неуклюжий, Тизенгауз с осени до весны ходил в страхолюдном кримпленовом пальто и в картузе из меха нерпы с лопнувшим и кое-как, на живую нитку, зашитым верхом и искривленным, задравшимся к небу козырьком. Все это, вкупе с шерстяным кашне неопределенного из-за долгой носки, какого-то серо-буро-малинового цвета, оставляло настолько угнетающее впечатление беспросветной нищеты, что однажды, когда Лена, стесняясь столь непрезентабельного спутника, шла от метро "Чернышевская" к институту, отставая от него на два-три шага, некий жалостливый пенсионер попытался дать Андрею Святославовичу мятый рубль. И этому чудаку невесть зачем и почему Маришка отдает весь нерастраченный запас своей любви! Что это - болезнь?

Оторвавшись от почти законченного акта экспертизы, который просили сдать в дирекцию до обеда, Лена сочувственно посмотрела на подругу. К тридцати восьми годам Марина преждевременно поблекла и запустила себя, после развода с пьяницей мужем всецело сосредоточившись на воспитании быстро подраставшей дочери. Впрочем, и возможностей для того, чтобы не отставать от жизни, у Марины нет в помине - на зарплату в 160 рублей с вычетами и учительскую пенсию ее мамы в 90 чистыми прожить втроем и вдобавок следить за собой просто немыслимо. А уж сохранить фигуру, питаясь картошкой, крупами и макаронами, это вообще непосильная задача. Стоило, однако, Марине прошлой весной увлечься Тизенгаузом, как ее будто подменили: лишний жир на талии, животе и бедрах за месяц-другой словно ветром сдуло, морщинки на лице разгладились, а в больших, широко расставленных глазах цвета морской волны вновь появился давно забытый девичий блеск. Теперь Марина не обходилась без косметики, на ее скулах был еле заметный слой румян, на веках - легкие тени и тушь для ресниц, а коричневый карандаш для губ подчеркивал нежную линию рта. Вот как женщину преображает настоящее чувство, подумала Лена и грустно улыбнулась. Бедная Маришка!

Ощутив на себе ее взгляд, Марина подняла голову и спросила с ответной улыбкой:

- Что, зайка, чайку захотелось?

Услугами общественного питания подруги не пользовались, предпочитая где-то в середине дня заморить червячка на рабочем месте. Чай, сахар, хлеб и сушки всегда покупались Мариной, которая на правах старшей выступала в роли хозяйки, в то время как в обязанности Лены входила доставка какой-нибудь дефицитной вкуснятины, чего Марина не смогла бы раздобыть при всем желании, даже будь у нее лишние деньги.

- Рано еще, дождемся обеденного перерыва, - предложила Лена. - Допечатаю акт, и тогда...

- Как скажешь.

Пожелание Лены оказалось кстати, поскольку чаепитие все равно пришлось бы отложить - послышался скрип петель, и в дверном проеме обозначился Тизенгауз с незажженной сигаретой в зубах. Это могло иметь лишь одно толкование: он молча звал Марину покурить на лестничной площадке.

Легок на помине, подумала Лена. Тощий, как Кощей Бессмертный, ростом где-то под метр девяносто, Андрей Святославович казался еще выше, потому что все у него - лицо, лоб, руки, ноги - было непомерно длинным, словно отраженным в кривом зеркале. А стоявшие торчком темные, с сильной проседью, волосы усиливали эффект вертикальной растянутости. На нем были новая серо-голубая ветровка, черная водолазка и джинсы с кроссовками.

- Иду, Андрей Святославович! - Радостно встрепенувшаяся Марина суетливо полезла в сумку, чтобы достать пачку сигарет "Ту-134". - Сию минутку!

Наконец-то Тизенгауз сменил свой штопаный-перештопаный свитер на что-то приличное, с облегчением вздохнула Лена.

Модные обновки появились у Андрея Святославовича совсем недавно, в начале зимы, когда он за счет австрийской стороны на неделю выезжал в служебную командировку в Вену для консультаций по декоративно-прикладному искусству. Невзирая на все чудачества, как в ЦНИИСЭ, так и за его пределами Тизенгауз слыл знатоком своего дела, не нуждавшимся в рекламе. Он был одним из двух или трех советских специалистов, кому выдали свидетельство Совета музеев США на право экспертизы антиквариата и чья сформулированная в заключении оценка без перепроверки признавалась и Международной ассоциацией экспертов, и такими известнейшими в мире аукционными фирмами, как "Кристи" и "Сотбис".

Так вот, в Вене, сэкономив на суточных, Тизенгауз приобрел кое-какие носильные вещи, поскупившись на подарок Марине, которой на память о его зарубежной поездке достался - смешно сказать! - только грошовый брелок с изображением фасада Венского национального музея, явно полученный им в качестве сувенира от принимавшей стороны.

Лену отвлек сдавленный смешок, донесшийся из левого отсека. Она перестала печатать на машинке, прислушалась и в потоке слов, отчетливо прозвучавших в тишине, уловила ключевое - "Барон".

- Девочки! - требовательно произнесла Лена.

- Что, Елена Георгиевна? - дружно отозвались обе лаборантки.

- Надо быть добрее, - посоветовала им Лена, - уважать старших.

Бароном в ЦНИИСЭ за глаза называли Тизенгауза, и Лене не хотелось, чтобы Марина лишний раз услышала это обидное прозвище, тем более от бесцеремонных проныр. По поводу возникновения прозвища существовало две версии: если сама Марина считала первопричиной созвучие фамилии Андрея Святославовича, происходившего из семьи давным-давно обрусевших остзейских немцев, с бароном Тузенбахом, персонажем чеховских "Трех сестер", то Лена, тактично помалкивая, не сомневалась, что в его основе лежит внешнее сходство Тизенгауза с обтрепанным героем пьесы Максима Горького "На дне".

К возвращению Марины не терявшая времени Лена как раз закончила печатать концовку акта.

- Скоро час, - нетерпеливо заметила светившаяся от радости Марина. Ставить чайник?

- Ставь. - Лена поднялась и, приблизившись к подруге, прошептала ей на ухо: - Говори, чему радуешься?

Марина поднесла указательный палец к губам и выразительно посмотрела в сторону левого отсека.

- Схожу к шефам, отдам им свой шедевр, - направляясь к двери, сказала Лена. - Я быстро.

Когда она вернулась, проныры уже ушли обедать, а на лабораторном столе стоял укрытый вафельным полотенцем заварной чайник в окружении чашек с ложками, блюдца с нарезанным тонкими ломтиками хлебом и пузатой баночки вишневого варенья.

- Чем сегодня поразишь воображение оголодавшей общественности? - задорно полюбопытствовала Марина.

Намыливая руки под краном, Лена интригующе улыбнулась.

- Зайка, не томи.

Насухо вытерев руки, Лена достала из холодильника принесенный из дому пакет с закусками.

- У-у, балык из осетрины! - восторженно ахнула Марина. - Мамочка, говяжий язык! Обожаю! Может, в кои-то веки согрешим, нарушим трудовую дисциплину?

Лена отрицательно покачала головой. В отличие от подруги она не любила разбавленный спирт-ректификат.

- Как скажешь... - Марина положила в рот кусок языка и смежила веки в пленительной истоме. - Сказка, как во сне. Зайка, пожалуйста, не буди меня, дай вволю насладиться... Ей-богу, сто лет его не ела.

Лена налила себе чаю и сделала бутерброд с балыком.

- Сказка! - Марина по-детски захлопала ресницами. - Можно еще кусманчик?

- Зачем спрашиваешь?

- Боюсь показаться нахалкой... Вообще-то я уже стала подозревать, что при социализме коровы рождаются без языка, немыми. Животноводам так удобнее никто не замычит от бескормицы. А те особи, у кого чудом сохранился атавистический орган, приберегают его для номенклатурных работников не ниже секретарей райкома. Вместе с печенкой.

- Будет тебе! - Лена негромко рассмеялась.

- Балует тебя твой Сережа, - с завистью заметила Марина. - Счастливая ты, зайка.

- Сережка добрый, заботливый, - признала Лена, прихлебывая чай с вареньем. - Каждую субботу отвозит две полные сумки с продуктами во Всеволожск, чтобы скрасить жизнь бабушке и дяде. Там даже вареной колбасы за два двадцать не купишь, в продаже одни свиные головы. И отчима своего, Боголепова, тоже не забывает, хотя никогда его не любил, скорее ненавидел. После смерти Сережкиной матери тот остался один-одинешенек, так Сережка не реже двух раз в месяц навещает старика, снабжает деликатесами.

- За это ему воздается, - вдумчиво промолвила Марина.

- Кто знает?.. - Лена откусила кусочек бутерброда и решила, что пора сменить тему разговора. - Скажи-ка лучше, Маришка, чем тебя так обрадовал Андрей Святославович?

- Позвал к себе на всю ночь. Представляешь? - Чтобы не отвечать на заданный вопрос, Лена снова вцепилась зубами в бутерброд.

Интимные свидания Тизенгауза с Мариной, по ее же словам, вырвавшимся в порыве откровенности, всегда имели место в его квартире, на улице Бутлерова, причем только по вечерам, с девятнадцати и до двадцати трех часов, после чего Андрей Святославович крепко засыпал, а Марина в кромешной тьме шла к метро "Академическая" и через весь город час с лишним добиралась к себе домой, в Веселый поселок. Но самое непостижимое для Лены заключалось в том, что все это происходило ровно пять раз в месяц. Не четыре, шесть или, допустим, десять, а почему-то именно пять, словно прием микстуры по предписанию врача. Это что, по-человечески?

- Тебе меня не понять, сытый голодного не разумеет, - помолчав, сказала Марина. - У тебя есть все, что душе угодно, а я... - Ее голос сломался.

- Маришка, не огорчайся. - Лена прикрыла ладонью руку подруги.

- Нет-нет, зайка, я в порядке... - Марина тряхнула головой, отбрасывая упавшую на глаза прядку крашенных хной волос. - Нужно лет пять прожить без мужика, чтобы оценить, как дивно проснуться не одной, приготовить ему завтрак, прижавшись, стоять рядом с ним в тесноте переполненного метро... - На ее глаза набежали слезы.

- Мариша, а почему Андрей Святославович не ездит на работу в своих "жигулях"?

- Не умеет.

- У него что, нет водительских прав?

- Права есть, но зимой он вообще не ездит, а летом - исключительно за город.

- Странно. Неужели экономит на бензине?

- Ничего странного. В центре большое движение, а Андрей Святославович плохо знает город, теряется, может попасть в катастрофу, - взяла его под защиту Марина. - Что ты хочешь, он же впервые сел за руль в пятьдесят лет. И машину купил только для того, чтобы было на чем добираться в глухомань. В июне-июле за черникой, в августе за грибами и брусникой, а в сентябре-октябре, ближе к заморозкам, за клюквой. Мало кто так любит и знает природу средней полосы, как Андрей Святославович. Он на Черном море отродясь не был, даже не представляет, как загорают на пляже.

- Не может быть, - поразилась Лена.

- На отдыхе он непоседа, бродит по лесам и болотам как заведенный. Когда мы летом ездили за Приозерск, к самой границе с Карелией, я приготовила на костре грибную лапшу из свеженьких боровиков, она ему милее всякого мясного блюда. Представляешь, зову его, не дозовусь, а он является к ночи, перепачканный в тине, насквозь пропотевший, весь искусанный комарами...

Красочный рассказ Марины прервался с появлением проныр-лаборанток. Лена допила чай, вымыла чашки и уселась за машинку, чтобы напечатать еще два акта экспертизы. Приблизительно через час к ним в комнату снова заглянул Тизенгауз. Марина тотчас отправилась на перекур, а по возвращении шепотом попросила у Лены 100 рублей до завтра. Андрея Святославовича, оказывается, по телефону уведомили, что в какой-то комиссионке только что выставили на продажу резной камень из Китая, а он, вот досада, по рассеянности забыл дома кошелек с деньгами, которые постоянно носит с собой на случай непредвиденных покупок.

Лена охотно одолжила названную сумму. Слава Богу, у нее в семье деньги перестали быть проблемой. Не зря же Сережка после работы в гастрономе чуть ли не каждый вечер ездит в Ленгипроторг, чтобы вместе с Додиком Шапиро, в прошлом тоже инженером-строителем, допоздна разрабатывать там планировочные чертежи и сметы для переоборудования продуктовых магазинов. Выгодные заказы на проектирование они добывают сами, работают на условиях аккордной оплаты, а Ленгипроторг нужен им как вывеска, без которой Стройбанк закроет финансирование. Жаль, конечно, что мальчики вынуждены работать в торговле, но так уж сложилось, такие настали времена. Как горько шутит Додик, на зарплату инженера не прокукуешь, будь ты хоть семи пядей во лбу.

Довольная Марина убежала передавать деньги Тизенгаузу, а Лена, вслушиваясь в удалявшийся стук каблучков, в какой уж раз подумала о том, что лучше бы Андрею Святославовичу в его возрасте не гоняться за очередным раритетом из китайского камня, а купить на эти 100 рублей подарок Марине. Например, туфли или кожаную сумочку. Это, ей-богу, было бы куда человечнее.

36. УЧИТЕЛЬ ИЗ ПАЛАНГИ

Тем временем Тизенгауз, согнувшись пополам, надевал теплые зимние сапоги из чехословацкого кожзаменителя и мысленно нахваливал себя за то, что шесть лет тому назад остановил свой выбор именно на них. Сапоги оказались не менее носкими, чем кримпленовое пальто, и, что крайне важно, не требовали тщательного ухода - достаточно было утром протереть их тряпкой, смоченной теплой водой, чтобы они смотрелись как новенькие.

- Здравствуйте, кого не видела, - послышался из дверей голос Марины.

В этот момент Тизенгауз не мог увидеть ее, потому что его рабочее место было в самом углу, за шкафом. но, распрямившись, успел боковым зрением заметить, что все десять соседствовавших с ним сослуживцев отреагировали на появление Марины - кое-кто, не поднимая головы, скривил губы в ехидной усмешке, кто-то с кем-то переглянулся, а сидевшая у окна ханжа Окоемова, эксперт по радиотоварам, утробно захихикала. Тизенгауз сердито насупился: если его это мало трогало, то Марина принимала такие вещи близко к сердцу.

- Андрей Святославович, вот данные по химсоставу патины, которые вы просили. - Выглянув из-за шкафа, Марина протянула ему конверт с деньгами, полученными от Лены. - Больше ничего срочного?

- Любопытно, что там? - Включаясь в ее игру, Тизенгауз заглянул в конверт и обнаружил сторублевую купюру. - Так я и думал... Спасибо, Марина Васильевна, теперь я ваш неоплатный должник.

Одарив его мимолетной улыбкой, она вышла из комнаты.

Тизенгауз аккуратно поместил конверт в атташе-кейс, подаренный ему венскими искусствоведами, надел пальто и, взяв в руку шапку, испытал прилив горечи. Замечательная была шапка, семнадцать лет ничего с ней не делалось. Носить бы еще и носить, так его угораздило перед командировкой в Вену прополоскать шапку в мыльной воде! После стирки мех лопнул, а шапка настолько съежилась, что скорняк не взял ее в починку. Огорченно нахлобучив шапку, Тизенгауз на прощание кивнул сослуживцам и заспешил в комиссионный магазин, где на шестнадцать часов у него была назначена встреча с Бетой Юлиановной Рябокобылко.

На улице он мысленно прикинул, как побыстрее добраться до места встречи, и избрал маршрут через Литейный проспект, надеясь сесть там на "четырнадцатый" трамвай и доехать на нем до Гостиного двора.

Смеркалось, щеки пощипывал морозец, и широко, пружинисто шагавший Андрей Святославович в чаянии удачи позабыл о погубленной шапке, размышляя о том, сколько вокруг него чутких, бескорыстных людей, в особенности женщин. Марина, разумеется, не в счет. Их соединяет чувство, этим уже все сказано. А Бету Юлиановну с полным правом можно считать случайной знакомой, ни больше ни меньше. Что из того, что время от времени он консультирует ее и раза два-три в год одалживает ей мелкие суммы для приобретения предметов, составляющих весь смысл ее горемычной жизни. Будучи старой девой без друзей и родственников, даже без кошки или собачки, Рябокобылко, экономя на пенсии, собирает датский фарфор, а также полированные яйца из поделочных камней разнообразной текстуры, живет только этим увлечением и ежедневно объезжает все три комиссионных магазина, торгующих антиквариатом, - на Наличной улице, в Гавани, и в центре, на Садовой возле бывшего Пажеского корпуса и на Невском проспекте, по соседству с Елисеевским гастрономом, куда он сейчас направляется. Стоит ей увидеть что-то, представляющее интерес для него, Тизенгауза, как она немедленно звонит к нему в ЦНИИСЭ. И, надо отдать должное, Бета Юлиановна еще ни разу напрасно не сорвала его с места... А Елена Георгиевна Холмогорова?

Оставшуюся часть пути Тизенгауз думал о Холмогоровой, явственно представляя себе ее стройную, легкую, устремленную вперед фигурку, имевшую несомненное сходство с Никой Самофракийской. Этому эффекту, по-видимому, в немалой степени способствовало то, что Елена Георгиевна всегда на высоких каблуках, но и без них пропорции ее тела удовлетворили бы самого взыскательного скульптора эллинской эпохи. Заботливый муж по утрам подвозит ее к ЦНИИСЭ на "жигулях" восьмой модели, но в те редкие дни, когда Елена Георгиевна ездит на метро от "Академической" до "Чернышевской", он, Тизенгауз, стараясь не попадаться ей на глаза, садится в тот же вагон, а затем, уже на улице, идет следом, чтобы вдоволь полюбоваться ее осанкой, походкой, вкусом. Расклешенная, поблескивающая на зимнем солнце шубка из черной нутрии, высокие сапожки на шпильке и все остальное стоят, должно быть, немалых денег, но, если позволительно такое сравнение, сколь бы изящной ни была оправа, главное все же не в ней, а в том, какой камень выбрал ювелир для своего совершенного творения...

На углу Невского и Малой Садовой, подле крыльца, ведущего в комиссионный магазин, переминаясь с ноги на ногу, его ждала Рябокобылко, неопределенных лет женщина в платке и в шубе из коричневой цигейки с проплешинами на обшлагах.

- Андрей Святославович, наконец-то, - с облегчением выдохнула она, цепко ухватив его за локоть костлявыми, не знавшими маникюра пальцами. - Идемте, идемте!

Они поднялись по ступенькам, миновали толчею у секции стекла и фарфора и прошли в глубь магазина, где выставлялась скульптура и было не так многолюдно.

- Девушка, покажите нам камень, на который выписывали чек, - приблизившись к прилавку, попросила Рябокобылко.

Резной камень представлял собой рельефное изображение китайской деревеньки, притулившейся у склона горы, - с пагодой, фанзами, садами и даже с человеческими фигурками размером со спичечную головку. Тизенгауз поднес к глазам лупу шестикратного увеличения, с которой не расставался, и, плавно поворачивая камень с боку на бок, убедился, что вещь подлинная и, если пренебречь царапинами в левой верхней части, хорошо сохранившаяся. Материалом для безвестного резчика, чей прах давно истлел в земле, послужил агальматолит, плотная разновидность пирофиллита, в просторечии - мыльный камень, легкий и удобный в работе, но, к сожалению, не обладающий ударопрочностью, из-за чего экземпляры без механических повреждений в наши дни практически не попадаются.

Поставили его на комиссию чуть-чуть дороговато, мысленно констатировал Тизенгауз. Лет десять тому назад камень оценили бы дешевле на тридцать пять сорок процентов. Однако все дорожает, а произведения прикладного искусства тем более. Мастерство резьбы по камню навсегда утрачено, в двадцатом веке ручной труд не выдержал конкуренции с поточным заводским производством. Итак, решено: он, Тизенгауз, станет беднее на 57 рублей, зато его собрание резного камня Китая пополнится и составит уже не шестьдесят три, а шестьдесят четыре экспоната.

Резко повернувшись к Рябокобылко, чтобы забрать у нее чек и идти в кассу, Тизенгауз удивился необычному выражению ее изможденного лица, в особенности глаз. Глубоко запавшие, напряженные, круглые, как у птиц, они смотрели на него с отчаянной враждебностью, причем в этой враждебности проскальзывали и боль, сожаление, раскаяние. С чего это Бета Юлиановна так сильно переживает? Нервы разыгрались? Как будто от того, купит он камень или не купит, зависит ее судьба.

Оплатив покупку, он с разрешения продавщицы поставил на прилавок атташе-кейс, чтобы либо поместить камень внутрь, либо, если размеры не позволят, использовать для транспортировки хранившуюся про запас продуктовую авоську. Кейс с камнем закрылся без малейших усилий.

- Интересуетесь ресным камнем? - послышался сзади низкий голос с сильным прибалтийским акцентом.

Обернувшись, Андрей Святославович увидел краснолицего мужчину плотного телосложения. Его соломенного цвета брови были светлее кожи, а точно такие же ресницы прежде встречались Тизенгаузу только у поросят.

- Имеете что-то предложить? - любезно осведомился Тизенгауз, издавна симпатизировавший прибалтам.

Белобрысый прибалт раскрыл широченную ладонь, на которой лежала фигурка изумительной красоты.

- Отойдем в сторонку, - вполголоса предложил Тизенгауз.

В углу, где никто не мешал, Андрей Святославович, вооружившись лупой, как следует рассмотрел фигурку. Это была старинной китайской работы обезьяна из нефрита высотой четыре сантиметра.

- Фот еще тфе.

Прибалт вынул из кармана кожаного пальто еще две фигурки обезьян, тоже нефритовые, но несколько иного оттенка. Да и позы их заметно отличались.

- Забавные зверюшки. - Тизенгауза бросило в жар, но он старался не показать своей заинтересованности и говорил небрежным, равнодушным тоном. Сколько вы за них хотите?

- Я не протаю, я меняю.

- А-а, наш брат коллекционер! - оживился Тизенгауз. - На что меняете?

- На серепряные рупли царской чеканки или на эмаль.

- Давно увлекаетесь коллекционированием? - Вопрос Андрея Святославовича имел одну цель - выиграть время, хотя бы тридцать-сорок секунд, чтобы прокрутить в мозгу возможные варианты обмена и ни в коем случае не упустить нефритовых фигурок. Серебряные рубли царской чеканки, само собой разумеется, категорически исключались, ибо их купля-продажа преследовалась по закону наравне с валютными операциями. Что же касается эмали, то здесь можно найти взаимоприемлемые точки совпадения интересов. Очень не хочется вводить незнакомого человека к себе в дом, но как поступить по-другому?.. Он наверняка приезжий, причем, судя по акценту, живет не в столице, а в маленьком городке, где жители объясняются на родном языке, а это означает, что, помимо квартиры на Бутлерова, предметно разговаривать с ним негде. Как же поступить?

- Тафно, с тетстфа, - с задержкой ответил прибалт.

- Что же, будем знакомы. Меня зовут Андреем Святославовичем. А вас?

- Фитаутас.

- А по отчеству как?

- У католиков нет отчестфа, - сообщил прибалт. - Не принято. Софите меня Фитас, так путет лучше.

- Очень приятно, Витас! - Тизенгауз обменялся с ним рукопожатием. - Нет ли у вас других обезьян, кроме этих трех?

- Тома еще тефять.

У Тизенгауза захватило дух. Боясь услышать не тот ответ, он помедлил, а затем все-таки спросил:

- Точно такие же, как эти? Я имею в виду позы обезьян и оттенки нефрита.

- Фее расные, ни отного тупликата.

- Тогда едем ко мне, покажу вам прекрасные эмали! - не сумев скрыть удовлетворение, воскликнул Тизенгауз. - Согласны?

По лицу Витаса пробежала тень.

- Поедем, не пожалеете, - настаивал Тизенгауз. - Если у вас мало времени, я оплачу такси в оба конца.

Тут он вспомнил, что пришел в магазин не один, и поискал глазами Рябокобылко. Бета Юлиановна стояла поодаль, у прохода в секцию стекла и фарфора, а враждебность в ее взоре сменилась крайней растерянностью. Заметив, что Тизенгауз смотрит на нее, Рябокобылко испуганно попятилась и скрылась из виду.

- Так как, Витас, едем или не едем? - тотчас выбросив из головы мысли о чудачествах Беты Юлиановны, нетерпеливо спросил Тизенгауз.

- Корошо. Я согласен поехать на такси.

К счастью, такси с зеленым огоньком подвернулось быстро, и меньше чем через полчаса они вошли в квартиру Тизенгауза.

- Снимайте пальто и шапку, - сказал он, поспешно раздеваясь. - Можно предложить вам стакан чаю?

- Спасипо. Растефаться не путу, тороплюсь. Покашите эмали.

- У меня их много, около ста семидесяти изделий, - подводя Витаса к застекленным полкам над диваном-кроватью, с гордостью произнес Тизенгауз. Выбор у вас широкий.

- Какие это эмали? - недоверчиво спросил Витас.

- Перегородчатые, - пояснил Тизенгауз, ожидавший от гостя большей компетентности. - Это Китай, шестнадцатый - девятнадцатый век. Как видите, здесь в основном представлены вазочки и шкатулки в соотношении примерно один к одному.

- Мне не нушны перегоротчатые, - с гримасой отвращения заявил Витас. Нушны ростофские эмали.

- Ростовских у меня нет, я их не собираю, - растерялся Тизенгауз.

- Тогта я поету.

Витас повернулся к двери.

- Нет, постойте, - удержал его Тизенгауз. - Мы же можем договориться по-другому. Я берусь достать для вас ростовскую финифть. На каких условиях будем меняться?

- Тфе эмали за отну опесьяну.

- Устраивает. Осталось условиться о встрече дня через три-четыре, за это время я постараюсь отыскать финифть.

- Такой срок меня не устраифает, - непреклонно возразил Витас. - Таю фам сутки.

- К чему такая спешка? - спросил Тизенгауз, пытаясь понять ход мыслей Витаса.

- Сафтра я ету томой.

- Кто вы, Витас? Где и чем занимаетесь?

- Я учитель ис Паланги.

- Благородная профессия, - с уважением заметил Тизенгауз, надеясь завязать непринужденный разговор и тем самым хоть сколько-нибудь смягчить упорного прибалта. - Моя покойная жена тоже была учительницей, преподавала историю в старших классах. Умерла совсем молодой, в двадцать девять лет, от крупозного воспаления легких.

На малоподвижном лице Витаса не отразилось ни одной мысли. Он не мигая взирал на Тизенгауза и молчал как пень.

- Как же быть? - нарушил молчание Тизенгауз. - Не могли бы вы снова приехать в Ленинград спустя какое-то время?

Витас начал загибать толстые пальцы, как это делают тугодумы, что-то прикидывая в уме, и ответил далеко не сразу:

- Корошо. Я приету ф Ленинграт черес тфе нетели.

Чрезвычайно довольный исходом трудных переговоров, Тизенгауз продиктовал Витасу свой домашний адрес и номер телефона, после чего, прощаясь, протянул ему восемь рублей.

- Пожалуйста, Витас, возьмите на такси, как договаривались в магазине.

- Не нато тенег. - Витас впервые улыбнулся, обнажив крупные, пожелтевшие от никотина зубы. - Коллекционер не толшен опишать тругого коллекционера. То фстречи, Антрей Сфятослафофич!

Всего час назад, стоя в комиссионном магазине с только что купленным китайским резным камнем, Тизенгауз предвкушал, как дома, в спокойной обстановке, без промедления изучит покупку, заполнит карточку подробным ее описанием, впишет в каталог, а позднее, после ужина, начнет подбирать ей место, на что может уйти не один вечер. Теперь же, оставшись в одиночестве, он даже не притронулся к кейсу, а пустился в пляс. Еще бы, такая баснословная удача, как знакомство с Витасом, в жизни собирателя древностей выпадает не чаще, чем раз в десять, а то и в пятнадцать лет!

Причина несказанной радости Андрея Святославовича коренилась в том, что каждая из нефритовых обезьян символизировала один из месяцев года, все двенадцать образовывали серию, служившую своеобразным календарем у средневековых китайских императоров, а полной серии не было нигде в мире, даже в Лувре и в нью-йоркском музее "Метрополитен".

37. ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ

Говоря знакомым, что работает в гастрономе, Сергей допускал известную неточность. Вверенное ему подразделение располагалось обособленно, на противоположной стороне Московского проспекта, во дворе старого, сталинской постройки дома, функционировало без какой-либо вывески и как две капли воды походило на американский форт времен освоения Дикого Запада: территория была обнесена глухим забором, в котором были прорезаны узкие бойницы, имевшие, впрочем, вполне мирное назначение - через эти чрезвычайно популярные в народе отверстия подчиненные Сергея принимали порожнюю стеклотару.

Когда Сергей утром приехал на работу, глаза слепило яркое февральское солнце. Безоблачный день не предвещал неприятностей, на душе было легко и спокойно. Притормозив машину у тесовых ворот, он по привычке дважды просигналил.

Престарелый сторож в коротком армейском бушлате, в валенках с самодельными галошами из автомобильных камер и в стеганых брюках с торчавшей из прорех грязно-серой ватой распахнул ворота, принял стойку "смирно" и, отдавая начальству честь, гаркнул:

- Ждравия желаю!

- Петрович, сколько целок сломал? - громко спросил Сергей, заранее зная ответ.

- Шешнадцать, - улыбаясь во весь беззубый рот, доложил мигом просиявший старичок.

- Добро. Так держать!

- Шлужу Шоветшкому Шоюжу!

Поставив "жигули" под навес, бок о бок с темно-красным "москвичом" Давида Шапиро, Сергей по-хозяйски осмотрел владения. Здесь же, под навесом, по четыре в ряд, замерли до весны сорок одноосных прицепов с желтыми бочками, снабженными надписью "Пиво", левее, уже под открытым небом, приткнулась к забору шеренга прицепов с другими бочками, предназначенными для разъездной торговли квасом, за ними громоздилась гора пустой деревянной тары, а справа, ближе к воротам, ровными рядами были выставлены ящики с винными бутылками, дожидавшимися отправки на базу. Не обнаружив ничего, к чему можно было бы придраться, Сергей щелкнул пальцами и зашагал в контору.

Их одноэтажный, неказистый на вид барак принадлежал к числу так называемых временных зданий и сооружений, которые блестяще зарекомендовали себя в годы социалистического строительства и на поверку оказались долговечнее капитальных. Взбежав на крыльцо, Сергей отворил наружную дверь и, миновав тамбур, вошел в просторное помещение, где трое грузчиков и приемщик вдохновенно забивали козла.

- Привет труженикам прилавка! - на ходу окликнул он доминошников.

- Наше вам! - вразнобой отозвались те, не прекращая игры.

Из бытовки Сергей попал в приемную, узкую, похожую на пенал клетушку с однотумбовым столом и стулом, на котором с журналом "Новый мир" в руках восседала его секретарша, добродушная толстушка Фира, по документам оформленная уборщицей, но отлученная от совка и швабры. Будучи племянницей Шапиро, она отбывала здесь трудовой стаж, необходимый для поступления в Институт советской торговли на льготных условиях.

- Привет, Фирок! - обратился к ней Сергей. - Кто-нибудь меня спрашивал?

- Были какие-то звонки, но трубку снимал дядя Давид.

В кабинете его встретил Шапиро, худощавый, карликового росточка однолеток Сергея.

- Здравствуй, Сережа! - Отложив газету, Шапиро поднялся с дивана, чтобы пожать руку Сергею. - Как настроение?

- Бодрое, жизнеутверждающее, - ответил Сергей, вешая дубленку во встроенный шкаф. - Додик, что у нас намечено на сегодня?

- К одиннадцати подойдет Потапов. С мясокомбината ему подкинули парного теленка, так он обещал притащить заднюю часть и печенку.

Потапов был директором их гастронома, причем умным директором, понимавшим все с полуслова. Для него, человека, битого жизнью, важны были не чины, а возможности тех, с кем имеешь дело, из-за чего он держался с Сергеем и Давидом на равных и постоянно оказывал им услуги.

- Телятина - это вещь, - одобрил Сергей, потирая руки.- Давненько не пробовал шашлычка из телятины... Баню раскочегарили?

- Спрашиваешь! Все путем, как в лучших домах Парижа и Лондона.

Пять лет назад, проявив отеческую заботу о подчиненных, Сергей и Давид соорудили в пристройке отличнейшую баньку, однако демократичная в своей основе затея с треском провалилась, так как непривычные к чистоте работяги настолько заплевали и замусорили ее, что стало противно туда заходить. Даже уборщица, оформленная на ставку грузчика, и та наотрез отказалась прибирать там. Пришлось оборудовать для пролетариата отдельную душевую, а баньку приспособили под нужды командного состава, обшив предбанник полированной вагонкой и доукомплектовав камином, финским холодильником и японским телевизором с встроенной видеоприставкой.

- Добро, - похвалил Сергей. - А кто четвертый?

- Гросс-адмирал.

"Гросс-адмиралом" в их компании нарекли капитана второго ранга Зелитинкевича, сильного преферансиста, работавшего старшим военпредом на соседнем почтовом ящике.

- Добро, - повторил Сергей. - Что же, сразимся во славу русского оружия. Только сегодня не затягивай игру, в пять у меня две встречи в Купчине.

- После Купчина ты вернешься сюда?

- А что?

- Мне третий день названивает Анька Цымбаревич, сестра Марика, - пояснил Шапиро. - Хочет с тобой поговорить.

- О чем?

- Она же знает, что ты - мужик со связями.

- Ну и что из этого? - Сергей поморщился.

- Надеется, что ты как-то поможешь Марику.

- Только этого мне не хватало!

- Не упрямься. Аньку можно понять: оба брата за решеткой, родители сходят с ума в Иркутске, а Анька...

- Мне-то какая печаль? - перебил Сергей. - Эту твою Аньку я не знаю и знать не хочу. Понял?

- Сережа, остынь, расслабься. - Шапиро просительно поглядел на Сергея снизу вверх. - Анька хорошая девка, добрая, отзывчивая, не стоит ее обижать. Захочешь ты вмешиваться или нет - это второй вопрос, а поговорить с ней надо, хотя бы для приличия. Я обещал ей уломать тебя, назначил приехать к нам в девятнадцать часов.

- Веселенькие дела! Это называется: без меня меня женили, - рассерженно начал Сергей и вдруг, восстановив в памяти свой разговор со следователем Алексеевым, сбавил тон: - Видит Бог, помогать Нахману я не собираюсь.

- Я же не прошу тебя спасать Марика. Удели Аньке полчасика, выслушай, подбодри, и все. Неужели тебе трудно?

- Встретиться, конечно, можно, - заколебался Сергей. - Только это ничего не даст. Ладно, Додик, будь по-твоему.

- Я знал, что ты мне не откажешь.

- Дружба есть дружба, - подтвердил Сергей, усаживаясь на диван, над которым висела репродукция с картины "Ленин в Смольном". - Что у тебя, "Правда"? Тогда дай мне "Труд" или "Известия"...

Летом в их секции, почему-то называвшейся "Соки-воды", жизнь била ключом, а с наступлением холодов временный персонал распускали до весны, товарооборот падал почти до нулевой отметки, и Сергей с Давидом коротали время за чтением газет и чуть ли не ежедневно играли в преферанс. И сегодня, предупредив Фиру, чтобы она, отвечая на телефонные звонки, говорила, что Холмогоров и Шапиро до вечера уехали на совещание в Ленгипроторг, они оба вместе с подошедшими партнерами удалились в предбанник.

Сергею не шла карта, из-за чего в первой пульке он просадил 62 рубля. Затем вся компания славно попарилась, подкрепилась шашлыками, сдобренными бутылкой армянского коньяка, который целиком достался Потапову и Зелитинкевичу, после чего вновь уселась за преферанс, где Сергея нагрели еще на полсотни. Проигрыш нисколько не обескуражил его, ибо играл он, как правило, успешно. В конце концов, нельзя же изо дня в день выигрывать, так недолго лишиться партнеров.

Удачно съездив в Купчино на встречу с почтовыми клиентами, Сергей возвратился к себе в контору точно к девятнадцати часам. За исключением Петровича, дежурившего сутками, все сотрудники разбрелись кто куда, а в приемной, на месте Фиры, в скорбной позе сидела огненно-рыжая женщина в черном манто из каракуля.

- Вы ко мне? - не без удивления спросил Сергей. Эта женщина могла быть Анной, но могла оказаться и кем-то другим, поскольку Сергей не уловил в ней признаков даже отдаленного семейного сходства с Нахманами. Губы у нее были тонкими, лоб - высоким, нос - маленьким, чуть-чуть вздернутым, глаза зелеными, миндалевидными, а кожа на лице - бело-розовой, какая чаще всего бывает у рыжих. К тому же, когда женщина поднялась ему навстречу, он убедился, что она выше ростом, чем Марк и Борис, сантиметров на десять.

- Аня Цымбаревич, - представилась женщина, совестливо потупив взор. Извините мою навязчивость, Сергей Константинович. Поверьте, если бы не горе...

- Пустое, - отмахнулся Сергей, вглядываясь в ее лицо.

Припухшие веки и свежий, нанесенный, по-видимому, перед самым его приходом слой пудры подсказали Сергею, что Анна только что плакала.

- Никогда бы не подумал, что вы сестра Марка, - признался он. - Абсолютно ничего общего.

- Так все говорят. - Анна печально улыбнулась, - Братья пошли в маму, а я - папина дочка.

В кабинете она сняла манто и шапочку, легким движением руки взбила волосы и опустилась на диван. Черные свитер и юбка выгодно подчеркивали ее роскошные формы, и Сергей, не переставая удивляться, определил, что женщина эта хоть куда. Красавицей ее не назовешь, это факт, но нечто притягательное в ней, безусловно, есть. Его мысли были простой констатацией внешних достоинств Анны, без примеси личного интереса, ибо предубеждение к семейке Нахманов пересиливало любые симпатии.

- Хотите сигарету? - предложил он, доставая пачку "Мальборо".

- Давно хочу. Только ваш цербер строго-настрого запретил.

- Петрович - человек бдительный, службу знает. - Сергей щелкнул зажигалкой с пьезоэлементом и дал ей прикурить. - Пожалуйста, вот пепельница.

- Как у вас уютно... - Анна обвела кабинет глазами. - Не ожидала. Югославская мебель, ковер из Бельгии, хрустальные пепельницы.

- Стараюсь хоть как-то очеловечить служебный интерьер. - Сергей присел к столу, предпочитая говорить с Анной на расстоянии. - Анна Наумовна, не будем ходить вокруг да около. Вам, надо думать, известно, что Марк поступил со мной по-свински?

- Сергей Константинович, я все знаю, - еле слышно промолвила Анна.

- Ваш братец гнуснейшим образом оболгал меня, - с нажимом продолжал Сергей, чтобы лишить Анну надежды на его поддержку. - Выдал за какого-то процентщика, толкнувшего бедненького Маркушу на преступление. Как вам это нравится?

- Марк - дурной.

- От этого мне не легче. Поставьте себя на мое место... Думаете, приятно оправдываться, когда тебя спрашивают, сколько ты нажил ростовщичеством?

- Он же дурной, - тихо повторила Анна.

- Не то слово! А как врет? Я, оказывается, приставал к нему с ножом к горлу! Захотел, мерзавец, одним махом срубить сто пятьдесят кусков, это же надо уметь! - громогласно возмущался Сергей. - Тихой сапой втерся ко мне в доверие, а как запахло жареным, так он уже не волк, а ягненок, хочет укрыться за моей спиной?

- Сергей Константинович... - с мольбой в голосе протянула Анна и закусила губу ровными мелкими зубами.

- Короче, что вы хотите от меня? - Анна беспомощно всхлипнула.

- Говорите, я слушаю.

- Сергей Константинович, поверьте, я презираю Марка, ненавижу всеми фибрами моей души. Но есть Боря, которого он потянул за собой. Папа слег, мама мечется, рвет на себе волосы, а я - в полной растерянности. Подскажите, что нам делать?

- Смешной вопрос! Обратитесь к хорошему адвокату. Быть может, это в какой-то мере облегчит участь Бориса, хотя я лично в этом сомневаюсь. Состав преступления очевиден, они во всем признались, а то обстоятельство, что Марк выступал закоперщиком, уравновешивается активностью Бориса в тот момент, когда они избивали жертву. Насколько я понял со слов следователя, бил-то в основном не Марк, а Борис. Так?

- Это меня особенно тревожит. Я ходила к Колокольникову, но он отказался говорить со мной, выставил за дверь. Пышет злобой, как вулкан... - Анна не глядя потушила окурок, обожгла палец и отдернула руку. Сергей усмехнулся. Он очень хорошо понимал Колокольникова, который, без сомнения, поимел на этой истории не только синяки с шишками, но и крупнейшие неприятности со стороны тех власть имущих, кого регулярно подкармливал. Уж они-то, надо думать, вытянули его из пасти УБХСС отнюдь не задаром и вдобавок открытым текстом сказали, какая он мразь.

Анна облизала обожженный палец и заговорила снова:

- Мне зачитали его показания. Он изо всех сил давит на Алексеева, принуждает квалифицировать действия моих братьев по статье 109-й, а не по 112-й. Понимаете, о чем я?

- Интересно, - отозвался Сергей, не ожидавший услышать от Анны что-то по-настоящему существенное.

- Упирая на мучительный характер истязаний, которым его подвергли, Колокольников пытается обзавестись справкой из районной поликлиники, что побои вызвали длительный нервный стресс с адаптационным синдромом. - Анна подула на палец. - Тогда все пропало: по 109-й братьям дадут пять лет.

- Откуда вы знаете про поликлинику?

- От врачей-невропатологов. - Она и в поликлинике успела побывать, догадался Сергей. Да, хватка у дамочки бульдожья, это факт.

- Что говорить, положение сложное. Но при чем тут я, Анна Наумовна? Врачи ведь мне не подвластны, а следователи - тем более, - мягко сказал Сергей.

- Сергей Константинович, я же не дурочка с переулочка. - Анна заговорила тверже. - Если вы захотите, если поставите себя выше обиды на Марка, то вместо 109-й статьи в обвинительном заключении будет 112-я и мои братья не попадут в колонию. Вас уважают, ценят, вам не откажут.

- Вы считаете так, а я иначе. Останемся каждый при своем мнении. - Сергей поднялся, давая понять, что разговор окончен.

У Анны затряслись губы. Дважды она шумно всхлипнула, пытаясь сдержаться, и разразилась рыданиями. Сергей приблизился к ней и опустил руку на ее плечо.

- Анна Наумовна, не стоит плакать. Слезами горю не поможешь.

- Неужели никто... совсем никто... не проявит сочувствия? - сквозь слезы причитала она, не поднимая головы. - Я же одна... одна бьюсь башкой об стену!..

- Анна Наумовна, успокойтесь. Может быть, дать вам стакан воды?

Анна грудью прижалась к его ногам, подняла мокрое от слез, с расплывшейся тушью лицо и снизу, по-собачьи, заглянула ему в глаза.

- Хотите попить? - повторил свой вопрос Сергей, машинально поглаживая ее по плечу.

Не сводя глаз с Сергея, Анна опустила вниз молнию на его брюках...

Позднее, когда они, взмокшие от пота, голышом лежали на диване, Сергей ощущал гулкие удары своего сердца, все еще не восстановившего ритм, а в ушах эхом звучали те нечеловеческие вопли, которые исторгались Анной при каждом приближении оргазма. Жуткое дело! Мороз по коже! Однажды, в кромешной тьме выезжая из ворот конторы, он здесь же, во дворе, ненароком переехал кошку, так эта кошка завопила точь-в-точь так же. Дикие вопли Анны настолько распалили и до такой степени одурманили его, что он, быть может впервые в жизни, начисто утратил всякую ориентировку во времени и в пространстве. "Я же, выходит, раньше много чего не понимал, - мысленно заключил Сергей. - А теперь, черт побери, Аня просто-напросто открыла мне глаза... Фантастическая женщина, только кричит слишком громко, точно ее сжигают на костре. Хорошо хоть Петрович глуховат, а то бы, в припадке служебного рвения, свободно мог вызвать ко мне в кабинет "неотложку".

- Как ты, девочка? - спросил он с теплом в голосе и благодарно поцеловал ей указательный палец с побелевшим волдырем. - Может быть, хочешь помыться? Там, в углу, дверь, ведущая прямо в предбанник.

- Потом, Сержик, потом... - Анна приподнялась и провела кончиком языка по его груди. - Сейчас я хочу тебя!..

Надо заметить, что Сергей заблуждался, преувеличивая глухоту сторожа. Потягивая теплое жигулевское пиво из горлышка бутылки, Петрович трепетно вслушивался в доносившиеся из-за перегородки крики, с азартом стучал ороговевшим ребром ладони по столу, отчего разбросанные там и сям костяшки домино подпрыгивали, и тихо приговаривал:

- Так ее, лядашшую!.. Во, доштал, видать, до шамого ейного донышка!.. Молодцом! Не подкачал наш Конштантиныч, не пошрамил родного коллектива... Шыжнова доштал, едрена вошь!.. Во шалаба, эвон как ее ражбирает!..

Сопереживания Петровича носили, скажем так, невинный, вполне товарищеский характер, поскольку сам он завязал с сексом пять с лишком лет назад, аккурат в день погребения Брежнева. Тогда Петрович, за ночь приняв на грудь поллитровку от щедрот Давида Израилевича Шапиро, утречком, после смены, подвалился под бочок к своей старухе, а та спросонок не сообразила, что от нее хотят, и, лягаясь, сбросила его на пол. С годами старуха испортилась, стала ужас какой вредной и до того ревнивой, что от греха прятала в сундук новейшие пластмассовые челюсти Петровича. Он терпел, терпел, а в тот раз в сердцах послал ее к растакой-то матери, и с той поры - как отрезало.

Бередить душу мыслями о зловредной старухе Петровичу не хотелось, поэтому под аккомпанемент несмолкавших криков он вспоминал, как в зиму 1945 года под городом Секешфехерваром, распахнув шинель и повесив на шею солдатский ремень, вплотную сошелся со здоровенной венгерской крестьянкой. Она, помнится, была задастая, сдобная и тоже орала во всю мочь, чего нельзя допускать вблизи от линии фронта. Петрович уговаривал ее так и эдак, даже прикрикнул для острастки, а ей, язви ее в печень, хоть бы хны. Где ж нынче та венгерка? Небось померла? Они, эти венгры, вроде не нашей веры, не православные, но все равно: упокой, Господи, ее грешную душу, не суди строго.

38. "ГОЛУБАЯ" РАПСОДИЯ

Достать финифть для обмена оказалось далеко не так просто, как поначалу считал Тизенгауз. На проспекте Римского-Корсакова, 53, с почтением встретившие его старики-коллекционеры многословно поведали, что спрос на ростовскую эмаль сильно превысил предложение, а то, что попадается на глаза в виде единичных экземпляров, как рожь на корню скупает с недавних пор зачастивший сюда новичок из молодых, денежный, видно, туз, коль скоро не стоит за ценой, гоняясь исключительно за качеством. Не внушала оптимизма и ситуация на толкучке у Елагина моста: знакомый перекупщик, чья кличка выпала из памяти Андрея Святославовича и лишь смутно ассоциировалась с детской игрой в крестики-нолики, доверительно шепнул, что дело труба: ребятишки с рынка все как один сбрасывают эмальки вороватому мужику в обливной дубленке, с настолько тугой мошной, что хоть стой, хоть падай.

Тизенгауз лучше или хуже знал крупных собирателей ростовской финифти, потому что все они периодически обращались к нему за консультацией, однако извлечь из этих знакомств конкретную пользу, увы, не сумел: двое сухо сказали, что ничем не могут помочь, а третий, наиболее обязательный и особенно дороживший приязнью Андрея Святославовича, хирург-ортопед профессор Крестовоздвиженский, находился, как назло, в длительной командировке в Великобритании, откуда его ждали не ранее середины апреля.

Имелся в Ленинграде еще один субъект, обладавший неплохим собранием икон на эмали, но инстинкт самосохранения мешал Тизенгаузу вступить с ним в контакт. Дело в том, что этот тип по фамилии Коростовцев пользовался дурной славой и, прикрываясь званием коллекционера, масштабно промышлял куплей-продажей антиквариата, причем не всегда подлинного.

Вскользь отметим, что коллекционерская стезя сводит вместе людей и чистых, и темных, жуликоватых, ничем не гнушающихся, да и жажда наживы в их более или менее ограниченном мирке не Бог весть какая редкость, что, впрочем, ничуть не мешает им взаимодействовать друг с другом. У кого ты купил приглянувшийся предмет или с кем чем-то поменялся - это несущественная подробность, нравственные качества случайного партнера вообще никого не волнуют. Важно самому не быть простофилей и не попадаться на мошеннические уловки, расставленные буквально сплошь и рядом.

В этом смысле Тизенгауз принципиально не отличался от других коллекционеров и не был излишне взыскателен к чужим морально-этическим изъянам, разве что, опасаясь кривотолков, вел себя осмотрительнее, с известной оглядкой на свою профессию судебного эксперта. Именно эта осмотрительность и отвратила Андрея Святославовича от Коростовцева, несколько месяцев тому назад попытавшегося вовлечь его в должностной подлог. Был у Коростовцева старинный чернильный прибор из серебра, который он собирался выгодно продать Ереванской картинной галерее, для чего нуждался в авторитетном заключении эксперта-геммолога. Нехотя уступив домогательствам Коростовцева, Тизенгауз досконально изучил чернильный прибор и, невзирая на дореволюционные фирменные клейма, признал подделкой, фальшивым подобием продукции мастерских Карла Фаберже. Сколько Коростовцев ни уговаривал его сменить гнев на милость, намекая на щедрое вознаграждение, Андрей Святославович остался непреклонным, ибо дорожил незапятнанной репутацией. Хочет Коростовцев выдавать желаемое за действительное - это дело его совести, а он, Тизенгауз, ни за какие коврижки не станет соучастником фальсификации.

Шли день за днем, дата приезда Витаса неотвратимо приближалась, и щепетильный Андрей Святославович испытывал обжигающее чувство стыда при мысли о том, что может нарушить слово. Витас приедет в Ленинград, потратив время и деньги, а что он, Тизенгауз, скажет ему? Как посмотрит в глаза? Отговорки не приведут ни к чему, надо искать какое-то конструктивное решение. Может быть, махнуть рукой на все, поступиться собственным достоинством и обратиться к Коростовцеву? Он трижды подходил к телефону, и всякий раз в последний момент его удерживал внутренний голос, твердивший категорическое "нет".

Ранним утром в среду, 2 марта, когда до встречи с Витасом оставалось всего два дня, Коростовцев нежданно-негаданно сам позвонил Тизенгаузу.

- Нижайший поклон Андрею Святославовичу! - услышал он глуховатый баритон Коростовцева. - Трофим Трофимыч беспокоит. Как живете-можете?

- Могу, - ответил Тизенгауз, пытаясь унять сердцебиение. - Чему обязан?

- Да вот, нужда заставила потревожить вас. Право слово, сижу на мели. Есть у меня серебряная вещичка работы Фаберже. Хочу, значит, потолковать насчет атрибуции, чтобы взять за нее не что дадут, а настоящую цену.

- Если вы имеете в виду чернильный прибор, то я... - решительно начал Тизенгауз.

- Андрей Святославович, Христос с вами! - посмеиваясь, перебил Коростовцев. - Тот прибор давно ушел, я про него и думать забыл. Веду речь о конфетнице, что от родителя перешла ко мне по наследству. Сделайте милость, не откажите... Так я могу рассчитывать?

- Когда вы хотите встретиться?

- В любое время. Когда вам удобней?

- Сегодня. Буду у вас через час-полтора.

- А чуток поздней нельзя? Мне бы сподручней ближе к полудню.

- Ждите меня в полдень.

Коростовцев жил на углу Фонтанки и Гороховой. С предосторожностями впустив Тизенгауза к себе, он долго тряс его руку, рассыпаясь в похвалах и благодарностях, а затем провел в большую комнату, которую называл залой, и оставил в одиночестве, с извинениями удалившись в смежную комнату.

Зал Коростовцева носил отпечаток полнейшего запустения. Массивная мебель павловской эпохи обросла толстым, годичной давности, слоем пыли, в люстре из бронзы с фарфором поселился паук, его родичи или потомки облюбовали покрытые копотью картины в резных рамах, на полу валялись растоптанные папиросные окурки и столбики пепла, а на круглом столе красного дерева, кое-как застеленном несвежей, закапанной жиром клеенкой, среди грязных блюдец с заветренными объедками, в луже пролитого вина одиноко возвышался пустой фужер со следами губной помады. Все это произвело тягостное, отталкивающее впечатление на Андрея Святославовича, и без того нервничавшего сверх всякой меры. Но больше всего угнетал гнилостный душок, смешанный с запахами остывшего табачного дыма и дешевой парфюмерии.

- Порядком похвастать не могу, - со вздохом жаловался возвратившийся Коростовцев, от которого не укрылось, что гость, так сказать, не в своей тарелке. - На склоне лет живу бобылем.

Лицо Тизенгауза против воли исказилось в гримасе. Ссылка на преклонный возраст показалась ему несостоятельной, поскольку молодящийся, крашенный под брюнета хозяин дома выглядел не на свои семьдесят лет. Одетый в темный, делового покроя костюм-тройку и в розоватых тонов сорочку с кружевной манишкой, Коростовцев украсил морщинистую шею шелковым шарфом в мелкий горошек и всем своим видом внушал, что есть еще порох в пороховнице.

- Перейдем к делу, - требовательно произнес Тизенгауз. - Где я могу сесть?

- За столом будет удобней, - подумав секунду, решил Коростовцев. - Сей момент.

С этими словами он отодвинул в сторонку грязную посуду и загнул край клеенки, обнажив столешницу. Лужа вина сдвинулась и жиденькой струйкой полилась на пол.

- Совсем другой коленкор, - с удовлетворением заметил Коростовцев, включив верхний свет и придвинув гостю стул. - Рабочая, так сказать, обстановочка. Он снял с ломберного столика булевской работы серебряную конфетницу, сдул с нее пыль и почтительно подал Тизенгаузу. - Фамильная, значит, вещичка, до слез жалко расставаться. Вот, гляньте на нее наметанным глазом.

Конфетница представляла собой овальную чашу среднего размера. Снаружи чаша окаймлялась гирляндой цветов, плавно переходившей в изогнутые ручки, а изнутри была покрыта тусклой позолотой.

- Пропорции выдержаны безупречно... Однако, вынужден вас огорчить, музейной ценности она не имеет, вещь простая, обстановочная, на любителя, вполголоса говорил Тизенгауз, переворачивая чашу вверх дном. - А что здесь?

- Клеймо малость озадачивает, - признался Коростовцев, жарко дыша ему в ухо. - Никогда такого не видал.

Внимательно рассмотрев клеймо в лупу, Тизенгауз легонько царапнул по донышку алмазным карандашом и, сверившись с ксерокопированным каталогом, заговорил тоном врача, поставившего окончательный диагноз:

- Вещь подлинная, изготовлена в московской мастерской фирмы Фаберже где-нибудь между 1906 и 1914 годами. Действительно, клеймо редкое, здесь вы правы. Объясняется это тем, что мастер, изготовивший чашу, недолго работал у Карла Фаберже и, скорее всего, был призван на войну. Теперь о деньгах. Стартовая аукционная цена чаши за границей составила бы примерно 2200-2300 долларов. У нас же вам за нее дадут 5, максимум 5,5 тысячи рублей. Можете через неделю подъехать ко мне в институт за письменным заключением.

- По гроб жизни обязан вам, Андрей Святославович, право слово! Коростовцев затряс дряблыми склеротическими щечками. - Чем могу отслужить?

- Нет ли у вас на продажу ростовской финифти?

- Как же нет? Есть, есть. Только зачем она вам? - В карих глазах Коростовцева замелькали живые огоньки. - Вы же ее не собираете?

- Для обмена.

- Тогда, значит, вопросов нет.

Коростовцев подошел к павловскому бюро, отпер замок ключиком и, порывшись в выдвинутом ящичке, отобрал десяток икон на эмали. Выложив их на столешницу перед Тизенгаузом, он величаво произнес:

- Любые две на выбор отдам безвозмездно, за ваши труды, а весь набор, только из уважения к вам, - за 500 целковых. Это считайте даром.

Все иконы были с множественными дефектами, да и качество живописи оставляло желать лучшего.

- Трофим Трофимович, я заплачу дороже, лишь бы иконы были в хорошем состоянии. - Движением руки Тизенгауз показал, что предложенные экземпляры его не устраивают. - Позвольте мне выбрать что-нибудь по вкусу.

- Другому бы отказал, а вам не могу, язык не поворачивается. - Коростовцев снова подошел к бюро и, полностью выдвинув ящичек, с усилием водрузил на столешницу. - Выбирайте.

В ящичке было не меньше двухсот икон. Не выпуская из рук лупы, Тизенгауз быстро рассортировал иконы с учетом периода изготовления и степени сохранности, а уж затем, пристально вглядываясь в наиболее ценные, отобрал двадцать четыре экземпляра.

- Пожалуй, я мог бы взять эти, если сойдемся в цене. Сколько вы за них хотите?

- Сейчас погляжу, прикину, - сказал Коростовцев, оседав переносицу роговыми очками. - "Положение во гроб", "Иисус в терновом венце", "Моление о чаше", "Саваоф", "Спас Вседержитель", "Тайная вечеря", "Евангелист Лука", "Несение креста", - медленно перечислял он сперва благожелательным, а потом осуждающим тоном, после чего поднял очки на лоб. - Андрей Святославович, креста на вас нету, право слово. Без ножа меня режете. Я же уговорился с директором Суздальского музея отдать все оптом, а вы... Эдак вы, милый мой, сорвете мне выгодную сделку.

- Трофим Трофимович, будем рассуждать здраво, - примирительно сказал Тизенгауз. - Каждая вещь имеет свою цену, поэтому...

Андрей Святославович не закончил фразу и испуганно обернулся, потому что дверь смежной комнаты шумно отворилась и в зал впорхнуло странное существо в пестром халатике, надетом на голое тело, и в тапочках с помпончиками на босу ногу. У существа были желтые всклокоченные, обесцвеченные перекисью волосы и серьга в ухе, а в руке оно держало половинку очищенного апельсина.

- Папульчик, открой ротик, - капризным тоном потребовало существо. Слопай витаминчик.

Трофим Трофимович покорно раскрыл рот, куда существо грациозным жестом вложило дольку апельсина. Затем оно на балетный манер повернулось вокруг своей оси и, заметив постороннего, пропело хриплым контральто:

- К нам приехал наш любимый... Здрасьте, дяденька!

- Здравствуйте, девушка! - не сразу отозвался изрядно опешивший Тизенгауз.

- Что, батя, опупел? - двумя тонами ниже произнесло существо. - Ну ты даешь! - И с оскорбленным видом удалилось за дверь, тяжело ступая жилистыми ногами.

"Они же педерасты! - запоздало прозрел Тизенгауз. - А я сдуру принял его за женщину!"

- Шалун, право слово, - нервно заметил Коростовцев. - Молодежь, какой с нее спрос?

Андрей Святославович предпочел отмолчаться и, чтобы скрыть смущение, достал из кармана пачку "Примы". Трофим Трофимович тотчас последовал его примеру, с той лишь разницей, что отдал предпочтение папиросам "Беломорканал".

Когда Тизенгауз в какой-то мере оправился от шока, выяснилось, что, воспользовавшись его растерянностью, Коростовцев с умыслом перемешал эмали. Пришлось восстанавливать статус-кво, после чего разгорелся торг, долгий и муторный, где стороны попеременно то сближались в ценах, мало-помалу уступая одна другой, то снова возвращались на исходные рубежи, чтобы начать процедуру чуть ли не с нуля. В итоге часа через два взмокший от пота Тизенгауз получил в свое распоряжение десять редких, прекрасно сохранившихся икон конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века и еще четырнадцать похуже, менее старых, но в сносном состоянии, отсчитав за все 2510 рублей.

- Трофим Трофимович, еще раз подчеркиваю, что эмали взяты мною для обмена, так что, само собой разумеется, в течение месяца сделка может быть аннулирована, - сказал Тизенгауз, передавая деньги из рук в руки. - Согласны?

Таков был неписаный обычай, издавна принятый в кругу коллекционеров. А напоминал он об этом лишь потому, что скользкий по натуре Коростовцев в случае чего мог выкинуть фортель, сказав "я не я, и лошадь не моя".

- Могли бы не повторять, - недовольно проворчал Коростовцев. - Кого ни спроси, любой скажет, что слово мое - кремень...

Выйдя на улицу в четвертом часу пополудни, Тизенгауз с облегчением перевел дух. Наконец-то он вырвался из затхлого гомосексуального гнездовья, причем не на щите, а со щитом, победителем: в кейсе, бережно проложенные газетами, покоились две дюжины ростовских икон, открывших ему дорогу к обладанию полной серией нефритовых обезьян!

В этот миг торжества осмотрительный в тратах Андрей Святославович не думал о том, что у него на сберкнижке, откуда утром, перед поездкой к Коростовцеву, он снял две с половиной тысячи, оставалось всего одиннадцать рублей с копейками.

39. ЧЕРЕДА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

- Такой опмен меня не устраифает, - заявил Витас, закончив осмотр последней из икон. - Я пойту, у меня много тел.

- Почему, Витас? - удрученно промолвил Тизенгауз, вглядываясь в непроницаемое лицо учителя из Паланги. - Мы обо всем договорились, я свои обязательства выполнил, а теперь вы без достаточных оснований...

- Не нато меня угофарифать.

В середине субботнего дня они сидели друг против друга на кухне, в квартире Тизенгауза, а между ними, на столе, облицованном светлым пластиком, ровными рядами лежали две дюжины икон на эмали.

- Я не уговариваю, а констатирую факт нарушения договоренности.

- Опмен - тело топрофольное.

- Принцип добровольности я не оспариваю, - заметил Тизенгауз. - Но не вижу объективных причин для отказа.

- Мне не нушны плокие эмали. Нушны корошие.

- Разве здесь нет хороших? - Тизенгауз поменял иконы местами таким образом, что в двух рядах, расположенных ближе к Витасу, оказались восемь лучших экземпляров.- Какие у вас претензии к этим эмалям? - Витас сдвинул белесые брови и наклонился над столом.

- Пожалуйста, выскажите ваши соображения, чтобы я уяснил себе, чего вы хотите.

Витас поднял правую руку, в раздумье подержал на весу секунд десять, после чего взял икону "Евангелист Лука" и приблизил к окну, чтобы внимательнее рассмотреть при дневном свете. При этом он сам отклонился вместе с табуреткой, которая угрожающе заскрипела под его грузным телом, на миг потерял равновесие и выронил икону. В падении она ударилась о радиатор водяного отопления и, изменив траекторию полета, очутилась на полу, под табуреткой. Нагнувшись, отчего его красный загривок приобрел темно-бурую окраску, Витас ощупью достал икону и вернул на прежнее место;

В нижней части иконы белел свежий скол.

Тизенгауз изменился в лице.

- Исфините, Антрей Сфятослафофич. - Витас вынул из заднего кармана потертый бумажник, отсчитал 25 рублей и, подсунув купюры под "Евангелиста Луку", спросил: - Этого путет тостаточно?

Тизенгауз кивнул.

Как ни странно, досадная неловкость литовца и, как ее следствие, форма, в которой он незамедлительно компенсировал нанесенный иконе ущерб, поумерили неприязнь, возникшую в душе Андрея Святославовича. Жест учителя из Паланги был характерен для настоящего коллекционера, в чем, применительно к Витасу, Тизенгауз начал было сомневаться.

- Может быть, остановимся на паллиативе? - предложил Тизенгауз. - Берите восемь ростовских эмалей в обмен на четыре обезьяны, а спустя месяца полтора-два снова приезжайте ко мне за остальными шестнадцатью. Теперь я уяснил себе, что вы предпочитаете, и впредь уже не ошибусь.

При всех недостатках эта полумера позволяла Андрею Святославовичу не упустить Витаса, закрепить их знакомство и пусть не сразу, а в два этапа заполучить календарь китайских императоров. "В апреле вернется из Англии профессор Крестовоздвиженский, и все проблемы будут решены, - про себя рассуждал Тизенгауз. - Само собой разумеется, профессор с радостью согласится уступить шестнадцать безупречных эмалей в обмен на мою икону Казанской Богоматери с окладом, украшенным восемью жемчужинами, и окажется в выигрыше. Но и я не прогадаю - нефритовые обезьяны оправдают эту потерю. Лишь бы мне досталась полная серия!"

Витас тупо уставился на Тизенгауза и не проронил ни слова.

- Так как, Витас, меняемся или не меняемся?

- Тумаю... - Литовец отвернулся к окну. Минуты три он молчал, проворачивая жернова мыслей, а потом встал со словами: - Корошо. Тафайте шесть эмалей, я посту, пософетуюсь с трутом. Приету опратно фечером, часоф ф тефять.

Напоследок Витас порылся в своем портфеле и оставил в залог трех обезьян.

Сам по себе этот его жест был в рамках правил, принятых в среде коллекционеров, однако Тизенгауз насторожился: все фигурки оказались теми же, что Витас показывал при первой встрече. Почему он не выложил других? спрашивал себя Тизенгауз, в волнении расхаживая из угла в угол. Что за этим кроется? Неужели какой-то фортель?

Опасения Андрея Святославовича не оправдались, хотя Витас все-таки изрядно потрепал ему нервы.

- Меняться не путу, трут отсофетовал, - вечером заявил он, едва переступив порог квартиры Тизенгауза. - Перите опесьян са теньги, по тфести пятьдесят руплей са штуку. Тафайте три тысячи, корошо?

- Такой суммы у меня сейчас нет в наличии, - виноватым тоном ответил Тизенгауз. - Завтра же я верну эмаль, от которой вы отказались, получу назад деньги, вот тогда мы...

- Сафтра меня не устраифает: я ету томой сеготня.

- Витас, задержитесь до завтра, - попросил Тизенгауз, чувствуя, как почва уходит из-под ног.

- Не нато меня угофарифать, не могу. Фот фаши эмали. Тафайте насат моих опесьян.

Тизенгауз, окончательно упав духом, принес фигурки из кухни.

- Как же быть?

- Не нато фолнофаться. Я опять приету ф Ленинграт черес тфе нетели.

- Вы не подведете? Дайте слово.

- Антрей Сфятослафофич, коллекционер не толшен потфотить тругого коллекционера. То фстречи!

После ухода Витаса Андрей Святославович мало-помалу успокоился, почувствовал себя увереннее и, без спешки поразмыслив за чашкой чаю, решил, что запаниковал напрасно. Все, что ни делается, - к лучшему. Покупка фигурок предпочтительнее обмена. Во-первых, удастся избежать очередных треволнений по поводу того, что эмали вновь не понравятся Витасу, а во-вторых, не придется ждать появления профессора Крестовоздвиженского и с убытком отдавать ему Казанскую Богоматерь. Коростовцев вернет две с половиной тысячи, а недостающие 500 рублей он через Марину ненадолго одолжит у Елены Георгиевны. Чтобы погасить этот долг, придется сдать в комиссионный магазин часть столового серебра, но что могут значить какие-то вилки и ложки по сравнению с нефритовым календарем?

С этими мыслями он подошел к телефону и набрал номер Коростовцева.

- Трофим Трофимович, добрый вечер. Это Тизенгауз. Звоню, чтобы поставить вас в известность об аннулировании сделки. Мой контрагент категорически отказался от обмена, поэтому я хотел бы завтра же получить деньги. Когда удобнее подъехать к вам - утром или днем?

- Деньги? - переспросил Коростовцев. - Денег у меня нету, право слово.

- Как это - нет? - упавшим голосом проговорил Тизенгауз. - Я же специально предупреждал, что беру финифть для обмена, а вы еще сказали, что ваше слово кремень... Простите, но я отказываюсь вас понимать.

- Сердце у меня доброе, Андрей Святославович, чуткое к чужой беде, - как ни в чем не бывало отвечал Коростовцев. - Вот я, значит, не устоял, помог Феде.

- Какому еще Феде?

- Мальца у меня видали? Он и есть Федя, - терпеливо объяснял Коростовцев. - У пострела приспел срок вносить первый взнос за двухкомнатный кооператив, а в кармане - вошь на аркане. Вот и пришлось раскошеливаться, отдавать последнее. Так что я сызнова на мели.

- Какое это имеет отношение ко мне?! - взорвался Тизенгауз. - Или вы немедленно возвращаете мне деньги, или я предам гласности ваше поведение, которому нет названия!

- Да разве я отказываюсь? Даром катите бочку на меня, старика, я своему слову хозяин. Если бы прошел месяц, а я не вернул вам денег, то ваша правда, ославьте меня на весь город. А у нас сколько прошло? Три дня?

- Предельный срок при обмене - месяц, но неправомерно трактовать это в том смысле, какой вы вкладываете.

- Не возьму в толк, чего вы расшумелись прежде времени? Как получу деньги за конфетницу, так первым долгом рассчитаюсь с вами, - заверил Коростовцев. Право слово!

- Мне срочно нужны деньги. Повторяю: срочно!

- Есть у меня в загашнике 450 целковых, - признался Коростовцев. - Другому бы не дал, а вам не могу отказать, язык не поворачивается. Приезжайте завтра в полдень, и они - ваши.

- Вы, кажется, смеетесь надо мною?

- Андрей Святославович, Христос с вами! Я, значит, по доброте делюсь последним, а вы...

Не дослушав Коростовцева, Тизенгауз с треском опустил трубку и пошел на кухню за валидолом. Его трясло от негодования. Старый педераст жутким образом подвел его! А обещанию вернуть деньги в конце месяца - грош цена!.. Что же остается? Продать финифть какому-нибудь любителю? Ничего другого на ум не приходит... Куда же запропастился валидол?

Отыскав тюбик с лекарством, Андрей Святославович положил таблетку под язык, присел у окна и, рассеянно глядя в темноту, внушал себе, что положение вовсе не безвыходное. Предлагать иконы на эмали знакомым коллекционерам на проспекте Римского-Корсакова, 53, он, само собой разумеется, не станет, потому что неизбежно начнутся расспросы, соболезнования и кривотолки, а сделает вот что: завтра ранним утром отправится на толкучку к Елагину мосту, разыщет того перекупщика, чья кличка, к сожалению, стерлась в памяти, и с его помощью продаст финифть за те же 2510 рублей тому денежному покупателю, о котором упоминал перекупщик.

Перекупщика по кличке Нолик найти было проще простого, а покупатель, которого Андрей Святославович напрасно прождал до темноты, так и не появился. Однако вездесущий Нолик дал Тизенгаузу полную гарантию, что на днях организует встречу с мужиком в обливной дубленке, и, чтобы развеять у Андрея Святославовича всякие сомнения, выцыганил у него червонец в качестве аванса за услугу.

40. ПРАВИЛА ОХОТЫ НА ВОЛКОВ

В воскресенье, 6 марта, Сергей не появился у Елагина моста отнюдь не случайно. Двумя днями раньше, в пятницу, он, как обычно, побывал на конспиративной квартире, где наконец-то получил вводную установку относительно операции, связанной с ростовской финифтью.

В тот день Затуловского заметно лихорадило - вместо привычной сорочки с галстуком у него под твидовым пиджаком был лимонно-канареечный свитер, глаза воспалились, а на впалых щеках возле носа проступила болезненная краснота. Но, вопреки недомоганию, пребывал он в отменном расположении духа.

Наскоро покончив с почтовыми делами, Затуловский сказал с оттенком торжества:

- На днях вы, почтеннейший пан почтмейстер, познакомитесь с фигурантом, из-за которого сделались заправским коллекционером. Фигурант разогрет, доведен до кондиции и, как Курочка Ряба, сам просится в ощип. Скажу больше, причем строго конфиденциально: мы намерены взять его под стражу недели через две, в интервале между 17 и 19 марта. Точная дата будет зависеть от вас, Сергей Константинович, от вашей способности внушать доверие.

- Любопытно, - отозвался Сергей, заинтересовавшийся новым поворотом разговора.

- Пришла пора посвятить вас в подробности операции, в ее интригу. Фигурант - мы называем его "Человек в футляре" - отличается крайней осторожностью, ошибок не допускает, из-за чего пришлось выставить соблазнительную приманку, сделать ставку на слабость, свойственную прирожденному коллекционеру. Ему как бы невзначай показали симпатичные штучки из нефрита, он загорелся, ослабил самоконтроль и опрометчиво согласился выменять эти штучки на знакомую вам финифть, которой не располагал и не смог найти. Мы незаметно помогли ему, снабдили финифтью, но - какая жалость! - обмен сорвался, и с него потребовали наличные. А наличных у "Человека в футляре" - кот наплакал: он уже вбухал две с половиной тысячи в финифть и теперь мечется в поисках оптового покупа... На полуслове Затуловский судорожно задышал, сморщился и дважды подряд чихнул в поспешно вынутый платок.

Сергей воспользовался паузой и задал вертевшийся на языке вопрос:

- Выходит, вы спровоцировали "Человека в футляре"?

- Можно сказать и так, но... - Затуловский шумно высморкался, - но лучше смотреть на это под другим углом зрения: мы в предлагаемых обстоятельствах вынуждаем фигуранта проявить свою суть. Он натуральный спекулянт драгоценностями, пробы ставить негде, но его невозможно схватить за руку, слишком уж он ловкий и скользкий. Вообразите, купил "жигули"-21011 специально для того, чтобы совершать противозаконные сделки за городом, в болотистых, труднодоступных местах, где наша "наружка" не в состоянии вести скрытное наблюдение. В городе это не проблема, он под колпаком, а стоит ему выехать за город, на шоссе с неинтенсивным движением...

- Постойте, - перебил Сергей. - Если он крупный воротила, то почему же у него денег кот наплакал? Что-то у вас концы с концами не сходятся.

- У "Человека в футляре" сезонный цикл, - посмеиваясь, пояснил Затуловский. - За зиму нагружается товаром и ждет, пока снег в лесу растает. Под видом сбора ранних грибов, разных там сморчков и строчков, он по весне выезжает на "жигулях" куда-нибудь к черту на рога и на природе разгружается, превращает товар в деньги. А осенью, с первым снегопадом, опять принимается за скупку. Но мы его цикл нарушим, дадим отведать тюремной похлебки.

При упоминании о похлебке Сергей поежился и спросил:

- Хотелось бы знать, почему для обмена выбрали финифть?

- Вы, Холмогоров, прогрессируете, растете прямо на глазах, - похвалил Затуловский, шмыгая носом. - Если изъявите желание, возьму вас к себе в аппарат, умные головы в УБХСС наперечет. Хотя нет - вы же сидели.

- Роман Валентинович!

- Все, все, больше не буду!.. Итак, почему финифть, а не что-то другое? Коллекции у него богатейшие, разнообразные, поэтому нужно было найти то, чего он не собирает и чем не владеет. Но и это еще не все. Повторяю, "Человек в футляре" чрезвычайно осторожен. Например, никогда и ничего, кроме бриллиантов и ювелирных изделий, не продает с рук, все только официально, через комиссионные магазины.

- Что же мешает ему сдать финифть в комиссионку?

- А тут вы, Холмогоров, сморозили глупость. - Затуловский благодушно рассмеялся и, резко оборвав смех, сдавленно чихнул. - Не ко времени привязалась простуда, работы невпроворот, а я... - Он снова расчихался и пальцами вытер обильно выступившие слезы. - О чем мы только что говорили?

- Я спросил, что ему мешает сдать финифть в комиссионку?

- Мешают наши порядки: предметы религиозного культа на комиссию не принимаются.

- Во время перестройки? - удивился Сергей. - Когда руководители партии и правительства дружными рядами ходят в церковь?

- Ходят. Но инструкцию Наркомторга, датированную то ли 1929, то ли 1931 годом, никто не отменил, из-за чего магазины Ленкомиссионторга по сей день не берут культовых изделий.

- Веселенькие дела!

- Меня такой оборот дел устраивает. Как я уже говорил, "Человек в футляре" мечется в поисках покупателя и, если ничего не сорвется, вскоре выйдет на вас. Поэтому вам в эти выходные дни не следует появляться на толкучке у Елагина моста, чтобы...

- Не понял, - озадачился Сергей. - Он должен выйти на меня, в то время как я исчез с горизонта?..

- Холмогоров, где же ваша хваленая сообразительность? Попадись вы ему на глаза с первой же попытки, как рояль в кустах, он сразу заподозрит подвох, из-за чего все может пойти насмарку. - Затуловский увлеченно подался вперед и, подражая Высоцкому, пропел с хрипотцой: - "Идет охота на волков, идет охота..." Линию флажков мы выставили, волк движется в заданном направлении, именно туда, где его подстерегает охотник, но ему нельзя давать передышку, для чего и существуют загонщики. Их задача - держать "Человека в футляре" в непрерывном цейтноте, в нервном напряжении, измотать его, чтобы лишить хладнокровия. Да что там, всего не расскажешь.

Затуловский не привык, да и формально не имел права полностью раскрывать свои карты, вследствие чего не осведомил Сергея о филигранной тонкости агентурной работы с фигурантом, когда того вынуждали в спешке делать заранее просчитанные противниками ходы, так или иначе ведущие к краху. А уж в том, что фигурки обезьян были четвертой по счету приманкой, тогда как тремя предыдущими "Человек в футляре" пренебрег, Затуловский не признался бы Сергею даже под дулом пистолета.

- Допустим, - из вежливости согласился Сергей, хотя далеко не все, о чем говорил Затуловский, дошло до его сознания. - Но тогда не пойму другого: раз у него богатейшие коллекции, то почему он не может сдать в комиссионку любую ценную вещь, не относящуюся к религиозному культу?

- Ай-яй-яй, Холмогоров, собираете финифть, а постигнуть психологию коллекционера не сподобились, - пожурил Затуловский. - Для него расстаться с дорогим сердцу экспонатом - это мучительная, животрепещущая проблема, все равно что для меня или для вас отдать глаз или почку. Поставьте себя на место "Человека в футляре", вообразите, что вы - обладатель обширного собрания раритетов, где наряду с массой любимых, взлелеянных вами предметов вдруг случайно оказались двадцать четыре иконы на эмали, без которых вы прекрасно обходились и впредь обойдетесь. Что вы продадите в первую очередь?

- Смешной вопрос! Финифть, что же еще?

- То-то же!.. - Затуловский зажмурился, задержал дыхание и разразился приступом кашля. Он еле отдышался и вновь вытер слезы. - Душа коллекционера это, заметьте, объект, достойный пера классиков. Например, Бальзака.

- Что вы подразумеваете? "Гобсека"?

- Гобсек - олицетворение стяжательства, сгусток корысти, а мы говорим о коллекционерах, - укоризненно произнес Затуловский, дыша ртом.- Им Бальзак посвятил роман "Кузен Понс", вещь пронзительной силы.

- "Кузен Понс"? - Сергей пожевал губами. - Н-нет, что-то не припоминаю.

- Безотлагательно прочтите, считайте это моим заданием.

- Даже так?

- Вот именно. Учтите, я проверю. Это учебное пособие, как подбирать ключи к коллекционерам вообще и к "Человеку в футляре" в частности. Подозреваю, что богатство для него не самоцель, а средство для пополнения коллекций, для самореализации в том виде, какой он ее себе представляет.

- Он что, с левой резьбой? - Сергей выразительно покрутил пальцем у виска. - Или импотент?

- Ни то, ни другое. У него есть дама сердца, которую он пять раз в месяц дерет как Сидорову козу. Пыль столбом... - Содрогнувшись в новом приступе кашля, Затуловский спохватился, что выбрал неточное сравнение, и, чтобы Сергей понял, о чем шла речь, согнул пальцы левой руки в трубочку, похлопав по ней правой ладонью. Кашель усилился, и Затуловский, прижав ладонь ко рту, выбежал в коридор.

Звуки, доносившиеся из уборной, однозначно свидетельствовали о том, что Затуловского стошнило,

Осмысливая информацию, полученную от шефа, Сергей, конечно, догадался, что жилье "Человека в футляре" давно уже поставлено на прослушку и что операторы, обслуживавшие спецтехнику, вволю потешались, когда фигурант предавался любовным утехам. Впрочем, кто знает, могло быть по-иному. Пыль столбом - это, надо думать, знак качества. Если у той дамы сердца есть хоть малая толика темперамента Ани Цымбаревич, то операторам не позавидуешь, они, должно быть, беспрестанно ерзали на стульях, лопаясь от вожделения.

С каждым днем Аня все больше и больше занимала мысли Сергея. За неделю они пообщались трижды: два раза по вечерам у него в конторе, а вернее сказать, в баньке, что ей особенно понравилось, и однажды - у нее в квартире на проспекте Смирнова, куда Сергей нагрянул на рассвете, чтобы приголубить Аню еще тепленькой, не отошедшей от сна, и где форменным образом ошалел и даже осатанел от ее сексуальной изобретательности. Его интересовало все, так или иначе связанное с Аней, но от нее он узнал лишь то, что она закончила Финансово-экономический институт и работает старшим бухгалтером-ревизором в тресте столовых.

Сергей на дух не переносил, когда женщины говорили ему о прошлых романах, как отставные полковники - о боях и походах, и поостерегся расспрашивать Аню, чтобы преждевременно не разочаровываться. Но жгучее любопытство одолевало такой до самозабвения страстной женщины он никогда не встречал и, наверное, уже не встретит! - и, за неимением лучшего, Сергей навел справки у Додика. "Не беспокойся, - заверил Шапиро. - Анька - девка не болтливая. Слабовата на передок, а в остальном своя в доску!" - "Кто ее бывший муж?" "Партаппаратчик. - Шапиро весело причмокнул. - Кандидат философских наук из Смольного, шаманит там в отделе пропаганды". - "Хотелось бы знать, из-за чего они разошлись? - продолжал расспрашивать Сергей. - Она изменяла, а он ревновал?" - "Что было, то было. Однако, насколько я в курсе, причина развода в другом. - Шапиро развеселился пуще прежнего и засиял золотом коронок. Сережа, ей нужен жеребец вроде тебя, а философ был моей комплекции, только повыше ростом. Прожил с Анькой полтора года, отощал до полной прозрачности и задал деру, бросив квартиру. Рад был, что вырвался оттуда живым. А тебе Анька в самый цвет, ты с ней справишься. Смотри только, чтобы твоя Елена чего-нибудь не пронюхала".

В этом отношении Сергей был спокоен: Лена его не контролировала, на слово веря россказням насчет халтур в Ленгипроторге, якобы отнимавших у него вечернее время. Но чтобы зря не перегибать палку, он в последние дни старался попасть домой раньше обычного и как-то раз даже проверил домашнее задание по арифметике, выполненное Александром Сергеевичем Холмогоровым без единой ошибки.

"Как нельзя кстати, что оберштурмбаннфюрер избавил меня от необходимости торчать на коллекционерской толкучке", - с облегчением размышлял Сергей. Международный женский день пришелся на вторник, из-за чего выходной перенесли с субботы на понедельник, и теперь он сможет вместе с Леной и Сашком целых три дня отдохнуть во Всеволожске. А к Ане заглянет сегодня, как только закончит с Затуловским. Подарок - отличный набор итальянской косметики и коробка с вишнями в шоколаде - у него с собой, а чтобы еще теплее поздравить Аню с наступающим праздником, он, так и быть, попытается упросить оберштурмбаннфюрера кинуть спасательный круг ее братьям-разбойничкам. Как бы половчее к нему подступиться?

- Носовой платок пришел в негодность, - пожаловался Затуловский, войдя в комнату с вафельным полотенцем в руках. - Пришлось искать замену.

- Может быть, отложим разговор до вашего выздоровления?

- Чтобы провалить операцию? Нет, Сергей Константинович, продолжим. Затуловский высморкался в полотенце. - О чем мы только что говорили?

- Как "Человек в футляре" полным ходом трахается с какой-то дамой.

- Трахается, - подтвердил Затуловский. - Но секс - не главное содержание его жизни. Высшее, ни с чем не сравнимое наслаждение он получает от созерцания коллекций. Часами, не шелохнувшись, сидит с лупой, любуясь блеском драгоценных камней... Учтите, Холмогоров, на данном этапе успех операции всецело зависит от мелочей: как вы при встрече с ним поведете себя, каким жестом возьмете в руки иконы, что о них скажете, какими глазами будете смотреть на лики святых...

- А как насчет критических замечаний? - вклинился Сергей. - Покупатель должен сбивать цену, хаять товар, а вы...

- Критиковать можно, торг есть торг, но проявите такт, выбирайте выражения, чтобы "Человек в футляре" поверил, что вы коллекционер, инструктировал Затуловский, пошмыгивая носом. - Он будет настаивать, чтобы вы взяли все чохом, в среднем по сотне за икону, а вы делайте вид, будто готовы купить только лучшие, пусть даже за двойную цену, и обязательно берите тайм-аут, чтобы иметь возможность дома продумать сделку. Он будет торопить, а вы не поддавайтесь, вежливо стойте на своем, обещайте дать ответ через три-четыре дня. К этому времени мы снабдим вас деньгами и...

- Мечеными?

- Обычными. Перепишем номера банкнот, а обрабатывать химсоставом не будем, не тот случай. Схема поведения вам ясна?

- В общих чертах. Как он выйдет на меня?

- Это не ваша забота. Ждите звонка.

- От кого?

- От кого-то из тех, кому давали свой номер телефона.

- А как я узнаю "Человека в футляре"? По количеству ростовских икон?

- Хотите хороший анекдот? В метро один старик подходит ко второму и говорит: "Вася, здравствуй!" Тот мнется и отвечает: "Я - Вася, но вас, гражданин, не знаю". - "Как?! - восклицает первый старик. - Неужто забыл, как мы вместе строили Днепрогэс?" - "Я в самом деле возводил плотину на Днепре, но, извиняюсь, вас там не упомню". - "Вася, дорогой, мы же после войны на пару восстанавливали Сталинградский тракторный завод!" - "Склероз одолел, смущенно оправдывается второй старик. - В Сталинграде я тоже поработал, но опять-таки вас, товарищ, там не припомню". - "Вася, а Куйбышевская ГЭС?" В общем, анекдот можно растягивать до бесконечности, - усмехнувшись, сообщил Затуловский. - В конце концов тот вспомнил, старцы обнялись, троекратно облобызались, и тогда второй спрашивает: "Друг, скажи, как ты меня узнал, после стольких-то лет?" - "По пальто!"

- Анекдотец с социальным подтекстом, - посмеиваясь, заметил Сергей. - Не боитесь неприятностей?

- Инструктируя агента, резидент вправе говорить обо всем. - Затуловский вновь высморкался в полотенце. - Я сознательно прибегнул к анекдоту, чтобы ответить на ваш вопрос. Вы тоже узнаете фигуранта по пальто.

- Шутите?

- Нисколько. Выглядит он как бомж. Вот его фото.

На черно-белой фотографии, снятой на улице с помощью длиннофокусного объектива и, скорее всего, незаметно для человека, на ней запечатленного, Сергей увидел нищенски одетого недотепистого дылду, чья голова возвышалась над прохожими, точно колокольня над жилыми постройками. На лице дылды отражалась растерянность, свойственная растяпам, когда они витают в облаках.

- Кто он по профессии? - помолчав, спросил Сергей.

- Искусствовед.

- Тогда все ясно.

- Не думайте, что он - чайник, - предостерег Затуловский. - Мозги у него в образцовом порядке, не то что у вашего партнера по преферансу. Как его Нахман, кажется?

- Роман Валентинович, помогите Нахману. - Сергей заговорил просительным тоном, сбиваясь на скороговорку. - Очень не хотелось бы, чтобы его надолго посадили. - И он вкратце рассказал об опасениях, высказанных Аней.

- С чего это в вас проснулся вдруг добрый самаритянин? - подозрительно осведомился Затуловский, скользнув по Сергею студенистым взглядом. - Ну-ка, ну-ка, выкладывайте, с какой стати ходатайствуете за вымогателя?

- На Марка Нахмана мне, ей-богу, наплевать. Если он сдохнет, я и глазом не моргну. Мне его родителей жалко. Бедные евреи, они-то в чем виноваты? А на его сестру нельзя смотреть без сострадания. Не верите - спросите у Додика Шапиро, он подтвердит слово в слово.

- Ваш с Шапиро приятель - недоумок. - Затуловский скривил губы.Слизняк... Сомневаюсь, надо ли мне встревать.

- Роман Валентинович, не откажите.

Просьба была, в сущности, пустяковой, но Затуловский не спешил что-то обещать Холмогорову. Пусть доведет до конца роль коллекционера финифти, вот тогда можно рассмотреть вопрос о его поощрении. Дело Нахмана по глупости потерпевшего - как его, Колокольников? - нагнало страху на множество ответственных работников, в том числе и на Ухаря, первого заместителя начальника УБХСС. Пришлось гасить пожар, и, по подсказке Затуловского, следствие поручили Алексееву, парню смирному и понятливому. В суровом приговоре никто, кроме самого Колокольникова, не заинтересован, так что есть резон намекнуть Алексееву, чтобы не плелся на поводу у потерпевшего.

- Посмотрим, - уклончиво произнес Затуловский и вышел из-за стола. - У меня все. А у вас?

- Как хоть его зовут? - одеваясь, полюбопытствовал Сергей.

За годы сотрудничества Сергей изучил характер Затуловского и не сомневался, что просьба Ани будет удовлетворена.

- Фигуранта? - уточнил Затуловский. - Пусть это вас не волнует.

- Почему?

- Мы не знаем, как он вам представится, - вдумчиво пояснил Затуловский, провожая Сергея до порога. - Назовет, предположим, чужое имя, от удивления вы разинете рот, и все может пойти насмарку. Придет время, узнаете. Успехов вам, Сергей Константинович! Ни пуха ни пера!

41. "ДАВИМ НА ПСИХИКУ!"

17 марта, в четверг, Сергей стоял у станции метро "Технологический институт" и с беспокойством поглядывал на часы.

Вовсю пригревало солнышко, набрала силу капель, в лужах, беспрестанно чирикая, возились воробьи, кое-где на деревьях раньше срока набухли почки, да и сновавшие туда-сюда люди с наступлением оттепели оживились, приоделись и на глазах подобрели, во всяком случае, собачились без прежнего остервенения, вполнакала.

Все эти благостные признаки весны нисколько не трогали Сергея - он был суров, отрешен и сосредоточен: сегодня завершалась операция под шифром "Человек в футляре".

Шесть дней назад к нему в контору позвонил Нолик, перекупщик с толкучки, и, захлебываясь от восторга, доложил, что зацепил мужика с потрясной партией ростовской финифти. Иконы на подбор, хоть стой, хоть падай, а мужик "пиджак", не лох, вроде бы с понятием, но отчего-то квелый и просит всего-навсего две с половиной штуки. Если Сергей Константиныч отслюнит ему, Нолику, три сотняги, то вечерком, часиков в семь, надо бы пересечься у метро "Чернышевская". Сергей подъехал туда, познакомился с дылдой в том бомжевском пальто и вел себя в полном соответствии с предписаниями Затуловского. Никак не выказав интереса к личности фигуранта, назвавшегося Андреем Святославовичем, он сосредоточил внимание на иконах, сказал, поколебавшись, что, пожалуй, купит их оптом, но сперва должен подумать, все взвесить и, конечно, собрать нужную сумму, для чего в общей сложности потребуется три-четыре дня. Андрей Святославович продиктовал ему свой домашний телефон и обещал дождаться звонка в следующий вторник. Примечательно, что в течение всего разговора фигурант явно испытывал тревогу и озирался с видом затравленного хищника.

Выслушав рапорт Сергея, Затуловский полностью одобрил его поведение, снабдил деньгами и заставил дважды повторить вслух последовательность финишных действий. А на прощание велел Сергею созвониться с фигурантом не 15 марта, как он ему обещал, а днем позже, чтобы тот добавочно подергался. Сергей именно так и поступил, в результате чего фигурант предложил завершить сделку у себя дома, сегодня, ровно в полдень.

Где же Аня? - мысленно вопрошал Сергей, глядя по сторонам. Уже четверть двенадцатого, а ее все нет и нет. Может быть, он напрасно позвал ее? Затуловский почему-то настаивал, чтобы он поехал за финифтью не один, а с кем-нибудь из знакомых, и Сергей, не долго думая, выбрал Аню. Она с радостью согласилась, обещала быть пунктуальной - и вот, черт побери, где-то задерживается, ломая до мелочей отработанный график. Сколько же можно ждать?

Он издали увидел ее - запыхавшись, Аня с непокрытой головой бежала навстречу и махала ему рукой. Рыжие волосы золотились в солнечных лучах, а перетянутое пояском пальто из черной лайки выгодно оттеняло белизну ее кожи.

- Сержик, не ругайся, я не виновата, - затараторила Анна, поцеловав воздух рядом с его щекой. - Меня уже в пальто вызвали к замдиректора, а он, зануда, развел антимонии...

- Черт с ним! - отмахнулся Сергей. - Пошли.

За углом, в самом начале Бронницкой улицы, их, как и было намечено Затуловским, ждала "волга" с шашечками на дверцах.

- Потеря? - вполголоса спросил Сергей у водителя.

- Точно, командир, - отозвался сидевший за рулем ражий детина. - Куда едем?

- Бери курс на Гражданку, - распорядился Сергей, усадив Анну на заднее сиденье и расположившись рядом с нею. - В полдень я должен быть на улице Бутлерова, чтобы купить финифть на 2500 рублей. Успеем?

- С гарантией, - небрежно проронил водитель и с нарушением правил пересек Загородный проспект, чтобы быстрее свернуть к Фонтанке.

- Сержик, а "Березка"? - воскликнула Анна. - Не отпирайся, ты же обещал.

Перед Восьмым марта, когда Сергей преподнес ей косметику и сладости, Анна пожаловалась на отсутствие новой обуви и так выразительно посмотрела ему в глаза, что он тотчас пообещал купить модельные туфли.

- "Березка" от нас не уйдет, - озабоченно заметил Сергей и на всякий случай повторил условную фразу: - В полдень я должен быть на улице Бутлерова, чтобы купить финифть на 2500 рублей.

- Сержик! - Анна взяла его под руку и потерлась грудью. - Будь паинькой, уступи слабой женщине. Мы одним глазочком заглянем в "Березку", а если не найдется того, что я хочу, то купим твою финифть и поедем дальше по магазинам. Или ты перерешил?

- Аня, не говори ерунды, - с укором произнес Сергей. - Ты настолько дорога мне, что я готов...

- Делом докажи, не словами! - Анна громко рассмеялась. - Вы, русские, нарочно придумали любовь, чтобы не тратиться на женщин.

- Точно! - подхватил водитель. - По себе знаю: всяк норовит потрахаться на халяву!

- Сама придумала? - Сергей посмотрел на Анну и не удержался от улыбки.

- Прочитала в какой-то французской книжке.

- Ладно, будь по-твоему! - Сергей перевел взгляд на водителя. - Шеф, по дороге на минутку заскочим в "Березку". В темпе поезжай через Дворцовый мост, за ростральными колоннами свернешь налево и...

- Командир, да я с любого конца города доеду до "Березы" с закрытыми глазами, - поспешно заверил водитель.

- Лучше с открытыми, так куда надежнее, - порекомендовал Сергей.

- Сержик! - промурлыкала Анна и прижалась к нему еще теснее.

Пять минут спустя "волга" остановилась на набережной Макарова. Пока Анна и Сергей ходили в сертификатный магазин, ражий детина по фамилии Потеря зашел в будку телефона-автомата и набрал "02". Услышав ответ, он попросил переключить его на дежурного по УБХСС и через какие-то секунды сообщил, кто он и почему звонит. На Бутлерова в полдень готовится сделка с финифтью на сумму 2500 рублей; что означает "финифть", он, Потеря, точно не знает, но, будучи советским патриотом, подозревает, что речь идет о валюте.

В 11 часов 32 минуты дежурный по УБХСС занес в журнал сообщение Потери Ивана Никаноровича, водителя 2-го таксомоторного парка, и там же отметил, что поступившая информация в срочном порядке передана старшему оперуполномоченному 3-го отдела Пичугину О.И. Однако звонить в 3-й отдел дежурный не посчитал нужным, так как знал, что опергруппа уже выехала на операцию.

Действительно, в половине двенадцатого Пичугин в сопровождении старшего лейтенанта Брошкина и двух народных дружинников занял исходную позицию, припарковав свой "запорожец" на улице Бутлерова прямо напротив дома фигуранта.

Такси подъехало к дому в 12 часов 06 минут, что и было зафиксировано Пичугиным для рапорта. Из "волги" вылез высокий брюнет в удлиненной кожаной куртке, составлявшей предмет мечтаний Пичугина, сверился с какой-то бумажкой и, озабоченно сдвинув брови, скрылся в подъезде, откуда вышел обратно в 12 часов 43 минуты вместе с фигурантом. Оба показались Пичугину довольными, даже радостными, что наглядно подтверждало факт сделки.

- Андрей Святославович, садитесь, подвезу, - любезно предложил брюнет, останавливаясь возле такси. - Куда вам?

- На Каляева, там меня ждут к тринадцати часам... - Фигурант замялся. Неловко вас обременять. Если нам не по пути, то я как-нибудь...

- Нет проблем, - перебил брюнет. - Едем.

Пичугин завел двигатель "запорожца" и пристроился в хвост "волге", чьи пассажиры, судя по тому, что он видел сквозь заднее стекло, продолжали обмениваться любезностями.

Когда такси остановилось на улице Каляева, 6, преследователи разделились: Пичугин вместе с дружинниками поехал за такси, чтобы - опять-таки для рапорта - установить личности брюнета и рыжей бабы, всю дорогу бесстыже обнимавшейся с ним, а Брошкин пошел вслед за фигурантом.

В здании Следственного управления ГУВД Брошкин на лестнице окликнул фигуранта:

- Товарищ Тизенгауз?

- Я, - обернулся Тизенгауз. - Что вы хотели, товарищ?

- Старший лейтенант Брошкин из 3-го отдела УБХСС! - Брошкин не носил форму, но по-уставному сдвинул каблуки. - У нас к вам дело, товарищ Тизенгауз. Вам срочно надо зайти к подполковнику Затуловскому.

- Затуловскому?.. По-моему, мы незнакомы. По какому вопросу?

Рябой и квадратный детина Брошкин с первого взгляда не понравился Андрею Святославовичу, мало симпатизировавшему тем, у кого на руках синели татуировки. А на волосатых пальцах Брошкина выделялись четыре буквы, составлявшие имя "Тоня".

- Не могу знать. Мне приказано разыскать вас здесь и пригласить на беседу.

- Но меня ждут... - Тизенгауз заколебался. - Надо же сдать экспертное заключение, ответить на вопросы...

- Товарищ Тизенгауз, делайте свои дела, я обожду в коридоре. А как освободитесь - провожу прямо к товарищу подполковнику.

- Нельзя ли ограничиться телефонным разговором? Тогда и вам не придется ждать.

- Никак не получится, товарищ Тизенгауз. - Брошкин изобразил сожаление. Подполковник намеревался показать вам что-то из конфиската...

Спустя три четверти часа Тизенгауз под конвоем Брошкина проследовал на Каляева, 19, поднялся по лестнице и в мгновение ока превратился из товарища в гражданина: в 3-м отделе, куда Брошкин втолкнул его болезненным тычком в спину и где не оказалось никакого подполковника с конфискатом, невзрачный блондин в свитере и в джинсах, отрекомендовавшийся старшим оперуполномоченным Пичугиным, скупо уведомил Андрея Святославовича, что задерживает его по подозрению в спекуляции.

- Вы, молодой человек, белены объелись, - осевшим от возмущения голосом выдохнул Тизенгауз.

- Смотри, Митя, он меня оскорбил, - сказал Пичугин, переглядываясь с Брошкиным. - Вместо того чтобы чистосердечно признаться, задержанный ведет себя вызывающе. Как тебе это нравится?

- Щас я его окорочу! - Брошкин засучил рукава.

- Мальчишки! Вы оба мне в сыновья годитесь! - презрительно бросил им в лицо Тизенгауз. - Да как вы смеете?

- Не возникай, хмырь болотный! - Брошкин придвинулся к Тизенгаузу и сунул ему под нос кулак со словом "Тоня". - А то живо раскровеню сопатку!

- Требую прокурора! - пятясь к стене, фальцетом выкрикнул Тизенгауз. - Это произвол!

- Я тебе прокурор, - сказал Пичугин, выглядывая из-за спины Брошкина. Обращайся ко мне "гражданин старший лейтенант", а надумаешь признаваться, тогда разрешу по имени-отчеству - Олег Илларионович. А пока не вякай, замри.

Часа через два в 3-м отделе один за другим появились Коростовцев и тот симпатичный, приятный в общении коллекционер, которого Тизенгауз знал как Сергея Константиновича и, помнится, где-то видел раньше, задолго до знакомства у метро "Чернышевская".

В ответ на требование Пичугина симпатичный Сергей Константинович с достоинством выложил на стол все двадцать четыре ростовские иконы, ровным голосом пояснив, что приобрел их сегодня в полдень за 2500 рублей у присутствующего здесь Андрею Святославовича, чья фамилия ему, к сожалению, не известна. Затем Коростовцев, надев роговые очки, рассмотрел иконы и сбивчиво удостоверил, что две недели назад продал эти же иконы уважаемому Андрею Святославовичу за гораздо меньшую сумму, в размере 1050 рублей.

- Ложь, наглая ложь! - Тизенгауз вскочил и не помня себя бросился к Коростовцеву, чтобы придушить гадину собственными руками.

- Си-идеть! - приказал Брошкин и ткнул Тизенгауза кулаком в поддых.

Сложившись пополам и хватая ртом воздух, Тизенгауз рухнул на стул.

- Я лгу? - картинно возмутился Коростовцев. - Андрей Святославович, креста на вас нету! Сами почем зря сбивали цену, чтоб поиметь выгоду. Я никогда не лгал, право слово! Кого ни спроси, каждый скажет, что Трофим Трофимович...

- ...педераст! - с трудом выдохнул Тизенгауз.

- Нехорошо обзываться, - строго осудил его Коростовцев. - А еще интеллигентом считаетесь!.. У меня же живой свидетель - Федя...

Надменно сверкнув очками, Пичугин разом прикрыл базар и раздал всем присутствующим чистую бумагу для написания собственноручных объяснений на имя начальника УБХСС, а сам вместе с Брошкиным принялся оформлять постановление об изъятии двадцати четырех икон на эмали, являвшихся вещественными доказательствами по уголовному делу.

Коростовцев составлял объяснение медленно, старательно, по-школярски выводя букву за буквой, Тизенгауз, напротив, писал торопливо, подскакивая на месте и перемежая письмо невнятными восклицаниями, а Сергей - шутя и играючи. Сейчас его занимала только одна мысль: кто же из них врет? Поскольку он помнил слова Затуловского о том, что фигурант уже вбухал в финифть две с половиной штуки, то, выходит, лжецом оказывается старикашка. Вдобавок Затуловский мельком обмолвился, что милиция "помогла" Андрею Святославовичу, снабдила его финифтью для обмена, из чего следует, что он, Сергей, и этот мерзавец Коростовцев - коллеги по агентурной работе, одинаково подвластные воле резидента. Да уж, веселенькая подобралась компания!

Получив от Пичугина копию постановления насчет икон и никому не подав руки, Сергей вскоре удалился, чтобы дома у Анны обмыть обновку, купленную из-под прилавка во Фрунзенском универмаге у одной из знакомых Шапиро. Коростовцева отпустили восвояси несколько позже: его объяснение не вполне удовлетворило придирчивого Пичугина, из-за чего две страницы пришлось переписать заново. А сам Пичугин вместе с Брошкиным, дружинниками и вконец поникшим Тизенгаузом затемно вновь отправился на улицу Бутлерова для производства обыска.

У себя дома Тизенгауз мучительно сдерживался, но все же не совладал с собой. Даже в кошмарном сне Андрей Святославович не мог вообразить столь варварского обращения с редчайшими предметами старины, которые как попало, навалом паковали в картонные ящики, принесенные дружинниками из ближайшего винного магазина. Безуспешно взывая к совести работников милиции, он охрип, в горле саднило, а в голове царил ералаш. "Этого же не может быть! - про себя твердил он, в отчаянии раскачиваясь на стуле, куда его силой усадил Брошкин. Сейчас же у нас перестройка, а не 1937 год! Мыслимо ли проводить обыск без санкции прокурора?! Нет, это не явь, а проклятое наваждение!"

- Молодые люди, что вы себе позволяете? - во втором часу ночи хрипло вымолвил он, заметив, что оба дружинника, выполнявшие обязанности понятых, тайком опускают в карманы столовое серебро. - Вы, по-видимому, комсомольцы, а ведете себя как воры. Не стыдно?

- Дядя, не бери лишнего в голову, - посоветовал дружинник. - Нашел из-за чего сыр-бор разводить. Старый, а ума не набрался. Твоего тут, считай, ничего нет, все так и так отойдет государству.

- Он еще стыдит, - проворчал второй. - Удавится от жадности, жопа с ручкой!

Андрей Святославович хотел было сказать им, что ворованное добро не приносит счастья, но не успел: забравшись на стремянку, Брошкин неосторожно разворошил антресоль, откуда выпала скрипка в запыленном футляре. От удара об пол футляр развалился пополам, и скрипка сиротливо выглянула наружу.

- Что вы делаете? - в ужасе закричал Тизенгауз. - Опомнитесь! Это же бесценная вещь!

- Бесценная? - нагибаясь, чтобы поднять скрипку, с издевкой спросил Пичугин. - Посмотрим... Струн нет, полопались, лак стерся... Сойдет для растопки. Митя! - обратился он к Брошкину. - Выкинь ее в мусоропровод.

- Застрянет, - засомневался Брошкин. - Не те габариты.

- А ты разломай об коленку.

- Только посмейте! - Тизенгауз бросился к Пичугину. - Посмотрите, что написано по-латыни на деке: "Антониус Страдивариус, Божьей милостью мастер из Кремоны". Включите ее в опись, я настаиваю!

В работе с задержанным Пичугин неуклонно придерживался установки Затуловского: "Давим на психику!" - и не собирался отказываться от выигрышной тактики.

- Митя, ты слышишь, он настаивает. - Пичугин вытер пот рукавом. - Как тебе это нравится?

Оба старших лейтенанта изрядно запарились. Пичугин скинул свитер, оставшись в выцветшей, с разводами от подмышечного пота бело-голубой футболке с эмблемой спортклуба "Динамо", а более плотный Брошкин еще час назад разделся до пояса.

- Олежек, ты сам виноват. Его, гада ползучего, давно надо било окоротить.

Брошкин спустился вниз и волосатой грудью надвинулся на Тизенгауза.

- К окну! - гаркнул он. - Живо, кому говорю? - Андрей Святославович испуганно попятился.

- На колени! - Брошкин отстегнул наручники от брючного ремня.

Тизенгауз подчинился. Что он мог противопоставить грубой силе? Ссылки на закон? Для них это пустые слова!

- Дай правую руку! Лучше дай по-хорошему, не то... - Защелкнув один из браслетов на запястье Тизенгауза, Брошкин закрепил второй внизу, на трубе водяного отопления.

- Все, теперь никуда не денется, - заметил Брошкин и крикнул на кухню, где воровато возились дружинники. - Братцы, как насчет подхарчиться? Пошуруйте в холодильнике, может, чего найдете. Жрать охота - невмоготу!

- У него шпрот две банки, вру, три, - на разные голоса перечисляли дружинники, - соленые грибы, помидоры в банках, моченая брусника, даже водка есть.

- Годится! А хлеб?

- Полбуханки черного.

- Живем, братцы! - Брошкин зевнул. - Олежек, прервемся для заправки?

- Только по-быстрому, - отозвался Пичугин, заклеивая картонные ящики липкой лентой. - Надо бы к утру управиться, а работы еще непочатый край. Хватило бы ящиков... И на протокол уйдет час, не меньше...

Оба милиционера обвели взглядом наполовину опустевшие стеллажи и вышли на кухню.

Стоять на коленях было не столько больно, сколько донельзя унизительно, поэтому Андрей Святославович сперва присел на корточки, а когда ноги затекли, опустился на пол, упершись лопатками в стену. Ему хотелось закрыть глаза ладонями и одновременно заткнуть уши, чтобы ничего не видеть и не слышать, но наручники лишили его и этой возможности. Он рассеянно провел левой ладонью по лицу, словно снимая паутину, а потом задрожал, судорожно всхлипнул и, во всей полноте осознав собственное бессилие, дал волю слезам.

42. В ПЕТЛЕ

В Ленфилиале ЦНИИСЭ сенсационная весть об аресте Андрея Святославовича стала достоянием гласности в среду, 23 марта, и взбудоражила всех от мала до велика. Сотрудники на все лады обсуждали новость и, как водится, раскололись на группы: большая, агрессивно-бесцеремонная, с пеной у рта утверждала, что туда ему и дорога, а меньшая робко возражала, по-интеллигентски ссылаясь на презумпцию невиновности и на исключительное право суда признавать человека преступником. Характерно, что, при очевидных различиях позиций, обе группы в равной мере забросили всякую научно-практическую работу. В институт звонили из прокуратуры, из милиции, из других служб смежного профиля, чтобы выяснить, готовы ли экспертные заключения, а в ответ звучала одна и та же фраза: "Вы разве не слышали про Тизенгауза?"

Но, повторяю, началась эта свистопляска в среду, после обеденного перерыва, тогда как Лена Холмогорова узнала обо всем гораздо раньше, в понедельник утром. Стоило ей войти к себе в сектор физико-химических исследований и увидеть распухшее, без единой кровинки лицо подруги, как она, не раздеваясь, стремглав метнулась к ней со словами:

- Маришка, что с тобой?

Стоявшая вполоборота Марина повернулась на зов, с немой мольбой простерла навстречу руки и глухо зарыдала.

- Маришка, милая, только не молчи, - крепко обняв подругу, внушала Лена. Молчать нельзя, так еще хуже. Говори, что стряслось? С кем? С Наташкой, с мамой?

В левом отсеке воцарилась мертвая тишина, из чего Лена безошибочно заключила, что проныры-лаборантки навострили уши.

- Девочки! - требовательным тоном окликнула Лена.

- Что, Елена Георгиевна? - Из-за стеллажей выглянули четыре круглых от любопытства глаза.

- Лара, быстро сбегай в аптеку за валерьянкой, Марине Васильевне плохо с сердцем, - распорядилась Лена. - А ты, Лера, сходи в секретариат и отбери заявки, которые дирекция расписала мне.

Пока лаборантки не убрались за дверь, Лена шепотом утешала Марину, а как только они остались наедине, отстранилась и снова спросила:

- Маришка, говори, что стряслось?

- Андрюша... - Марина давилась рыданиями. - Его арестовали.

- Кого, Тизенгауза? - Лена не верила своим ушам. - Да не может быть!..

Ей всегда казалось, что у таких закосневших в отшельничестве педантов с рыбьей кровью, как Тизенгауз, серьезных бед не случается. Нет, подобные ему люди, конечно же, иногда болеют и даже умирают, что свойственно всем и каждому, однако сильные страсти обходят их стороной, губительные заблуждения им чужды, и, следовательно, оказаться замешанными во что-то скандальное, а тем более криминальное они в принципе не могут.

- Успокойся и расскажи, что произошло? Когда?

- Я... я не знаю... Он почему-то не пришел... не предупредил... не отвечал на звонки... А печати... Я в ужасе!.. Что делать?.. Подскажи, я же ничего не соображаю!..

Марина говорила невнятно, то затихая, то вновь принимаясь рыдать взахлеб.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лена уяснила суть происшедшего. Не встретив Тизенгауза в институте в пятницу, о чем они определенно договаривались накануне, встревоженная Марина весь вечер и ночь напролет безуспешно набирала номер его телефона, в панике обзвонила больницы и морги, а на рассвете, схватив такси, помчалась на Гражданку, чтобы расспросить соседей по лестничной площадке - вдруг они что-нибудь знают о местонахождении Андрея Святославовича. На дверях его квартиры была наклеена полоска бумаги с милицейскими, печатями, а чего-либо существенного никто не знал - в ночь с четверга на пятницу соседям мешал шум, доносившийся из квартиры Тизенгауза, вот, собственно, и все; не проспавшийся участковый уполномоченный вообще ни о чем не слышал и недоуменно развел руками, а в отделении милиции Марину прежде всего спросили, кем ей приходится пропавший. Услышав, что знакомым, сослуживцем, а не мужем, дежурный по отделению посоветовал дождаться понедельника, когда можно будет навести справки в ГУВД, а если совсем невтерпеж, то поездить по медвытрезвителям, чьи адреса он готов предоставить по первому требованию.

- Зайка, подскажи, я в полной растерянности... - Марина утирала слезы насквозь мокрым платком. - Куда звонить, что говорить?

- Звонить без толку. Одевайся, пойдешь на Каляева, 4, там у ГУВД изолятор временного содержания. На входе спросишь об Андрее Святославовиче, а если скажут, что его нет, обойдешь вокруг Большого дома и за углом, со стороны улицы Воинова, наведешь справки во внутренней тюрьме КГБ. Если и там нет, то сядешь в трамвай и доедешь до Финляндского вокзала. Справочная "Крестов" - на Арсенальной набережной. Иди...

Точно такие же милицейские печати Лена в свое время видела на двери Сережкиной комнаты на Красной улице и прошла по этому же скорбному кругу, а такое не забывается до самой смерти.

- А что потом? - спросила собравшаяся в дорогу Марина.

- Потом поедешь в свою поликлинику за больничным листом.

- Что говорить в поликлинике?

- Пожалуйся на сердце, на желудок, на нервы - какая разница? Всему поверят, на тебе же лица нет.

- А потом, что?

- Там будет видно. Что-то узнаешь ты, что-то - я. Сюда обязательно сообщат не сегодня - завтра, у них так заведено. Вот тогда будем думать, что делать и чего не делать.

Ближе к концу дня Марина позвонила и, обливаясь слезами, рассказала Лене, что Андрей Святославович содержится на Каляева и обвиняется в спекуляции. Ни о чем другом, подразумевая подробности, с ней говорить не пожелали, ограничившись рекомендацией наведаться через неделю в "Кресты", где в справочной ей, возможно, назовут фамилию и телефон того следователя, который будет вести уголовное дело Тизенгауза.

Лена до слез жалела Марину и, настаивая на оформлении больничного листа, хотела таким способом хоть на время оградить ее от шквала ядовитых сплетен, равно как и от фальшивого сочувствия здешних доброхотов. Когда же во всех отделах и секторах ЦНИИСЭ народ заходил ходуном и забурлил, в разных сочетаниях без устали повторяя слова "Барон", "спекулянт" и "миллионер", Лена мысленно похвалила себя за предусмотрительность. Чем громче вопят крикуны, тем быстрее выдохнутся. Пройдет неделя-другая, страсти вокруг фигуры Тизенгауза поумерятся, а через месяц-два о нем едва ли кто вспомнит. И если Маришка, отсидев на больничном сколько удастся, уйдет в очередной отпуск, то не услышит и сотой доли гадостей о себе и об Андрее Святославовиче, будь он неладен. Зачем только бедная Маришка без памяти влюбилась в эдакого урода?

Реакция Лены по отношению к Тизенгаузу не имела ничего общего со злорадством. Но и сочувствием там тоже не пахло. Тизенгауз, как полагала Лена, давно не в том возрасте, когда совершают безрассудные поступки. По ее мнению, он вообще ничего не делал спонтанно, каждому его шагу предшествовал трезвый расчет. А раз так, пусть отвечает за нарушение закона.

В четверг на доске у входа в секретариат, рядом с социалистическими обязательствами коллектива на 1988 год, вывесили приказ директора филиала об увольнении старшего эксперта отдела товароведения Тизенгауза А. С. по какой-то лютой статье КЗОТа, равнозначной волчьему паспорту. Лена равнодушно прочитала текст и пожала плечами: Тизенгаузу без разницы, что напишут в трудовой книжке. Все равно экспертом ему больше не работать, судимость не позволит.

В пятницу Лена пораньше отпросилась с работы, чтобы сводить сына к стоматологу, а в субботу, услышав о том, что ее Сережка по договоренности с Додиком Шапиро решил дать себе роздых и до понедельника напрочь позабыть про халтуру в Ленгипроторге, сразу же после завтрака собралась навестить Марину. Сергей сказал, что весь день будет дома, потому что ехать во Всеволожск бессмысленно: за окном разыгралась непогода, шел дождь с мокрым снегом, а мостовые покрылись слякотью. Он увлеченно играл с Сашей в настольный футбол и ни о чем ее не расспрашивал. Да Лена и сама поостереглась бы говорить, зачем и почему едет к Марине. Так уж повелось у них в семье с первых дней по-настоящему совместной жизни, что ее муж избегал разговоров о своей работе, она следовала его примеру, а всякое упоминание о тюрьме, колонии и любых подробностях, как-либо связанных с прошлым Сергея, вообще не допускалось. Оно, это горькое прошлое, вроде бы вообще не существовало, а семейное летосчисление начиналось не с 1978, а с 1981 года.

Лена никогда прежде не бывала у Марины и добиралась до ее дома часа полтора - у станции метро "Проспект Большевиков" она села не в тот автобус и по ошибке приехала к реке Оккервиль, из-за чего пришлось брать такси и дать пять рублей на чай, чтобы таксист не ворчал по поводу короткой ездки.

Квартира Тихоновых была на первом этаже панельного дома из разряда "хрущоб". Дверь открыла Наташа, дочь Марины, голенастая девочка-подросток с материнскими изумрудными глазами, и буквально оглушила гостью возгласом:

- Тетя Лена, какая вы красивая!

- Не преувеличивай.

Из кухни, семеня и прихрамывая, вышла сгорбленная старушка с седой косой, венцом уложенной на затылке, и сказала с теплом в голосе:

- Здравствуйте, Елена Георгиевна! Столько про вас слышала от Мариночки, а вот видеть...

Лена улыбнулась старушке и протянула ей полиэтиленовую сумку с продуктами:

- Для нашей больной.

- Знаю, знаю, балуете вы Мариночку, - благодарно закивала старушка.

Лена испытывала неловкость, вызванную тем, что отчество старушки по имени Полина, как назло, вылетело из головы, и вполголоса спросила у Наташи:

- Где мама?

- Вот ее комната.

В полутемной восьмиметровой клетушке еле-еле размещались старый трельяж с пуфиком перед ним, двустворчатый платяной шкаф и тахта, на которой, свернувшись калачиком, лицом к стене лежала Марина, как будто не вполне трезвая. Рядом с тахтой, на кухонной табуретке, стояли бутылка с мутной жидкостью, рюмка и наполненная окурками пепельница.

- Маришка! Почему же ты... - не сразу сообразив, что к чему, с порога воскликнула Лена и осеклась, приготовившись к худшему.

В подпитии Марина ей активно не нравилась, становилась колючей, раздраженной, насмешливо-злобной.

На сей раз, однако, алкоголь никак не повлиял на поведение подруги. Она опустила ноги на пол и, выпрямившись, сказала будничным тоном:

- Садись, зайка. Хочешь выпить?

- Что у тебя там? - Лена показала на бутылку.

- Водка на зверобое с чесноком. Налить?

- Не буду. И ты больше не пей.

- Я по глоточку. Не могу дышать - как в петле... - Марина обеими руками схватилась за горло. - А глотну - чуточку отпускает... - На мертвенно-бледном ее лице отразилось отчаяние.

Острая жалость ножом резанула Лену. Она тоже поднесла руку к горлу и пошевелила пальцами, словно расслабляя стянутый на нем узел.

- Оба мы в петле, что Андрюша, что я, - продолжала Марина, ладонью размазывая струившиеся по щекам слезы. - В тюрьме ему не выдержать, я знаю... Господи, зачем ты нас испытываешь, за что казнишь?

- Маришка! - Лена обняла ее за плечи. - Не надо.

- Зайка, он же ни в чем не вино... - Марина умолкла на полуслове, потому что в дверном проеме возникла ее мать, катившая перед собой сервировочный столик на колесиках.

- А вот и чаек поспел, - напевно произнесла она. - Поешьте свеженьких бубликов с маком, мажьте их маслицем. И варенья моего отведайте, Елена Георгиевна, выбрала для вас малиновое. Сироп прозрачный, каждая ягодка видна.

- Потом, мамочка, потом, - надломленным голосом проговорила Марина.

- Мариночка, сколько всего принесла тебе Елена Георгиевна - ни в сказке сказать, ни пером описать. Говяжий язык, вырезку, семгу...

- Мамочка, умоляю!

- Иду, иду... - Старушка засеменила к двери. - Не буду мешать, ваше дело молодое...

- Захвати пепельницу, Лена не выносит запаха окурков.

Старушка вынесла пепельницу, а Марина взяла с пуфика пачку "Ту-134" и закурила.

- У Андрея Святославовича уже был инфаркт, второго ему не пережить, затянувшись по-мужски, во всю глубину легких, сказала она, глядя в одну точку. - Вот они и добьют его ни за понюх табаку.

- Почему ты так уверена в его невиновности? В жизни ведь бывает по-всякому.

- Я его знаю, зайка. Этого мне достаточно. - По вполне понятным соображениям Лена не стала вступать в спор, хотя ей было что сказать.

- Андрей Святославович не стяжатель, - помолчав, сказала Марина. - Если бы он гонялся за деньгами, то заработал бы столько, что нам с тобой и не снилось.

- Каким образом?

- Когда он улетал из Вены, то в аэропорту встретил бывшего ленинградца, лет десять назад переселившегося в Америку... - Марина потянулась к рюмке и не заметила, что пепел сигареты упал на пол. - Тот раньше был экспертом в Эрмитаже, за что-то сидел и после освобождения эмигрировал из Союза. Живет в Нью-Йорке, катается там как сыр в масле. "Сколько ты получаешь?" - спросил он у Андрюши. "У меня основной оклад 160 рублей плюс 20 - персональная надбавка". - "Чудила, - расхохотался тот. - Знаешь, сколько я зарабатываю? 160 тысяч долларов в год! Показать налоговую декларацию?" Андрюша пожал плечами и сказал, что каждому - свое.

- Мне это ни о чем не говорит.

Слушая Марину, Лена думала о том, что наш человек - существо инертное, к перемене мест не склонное. На эмиграцию отважится далеко не каждый. Возраст, языковой барьер, чужая культура... да мало ли причин, привязавших нас к родному гнезду.

- А это тебе тоже ни о чем не скажет? - с надрывом произнесла Марина и протянула Лене две страницы, сколотые скрепкой.

Лена вчиталась в машинописный текст. Это было завещание Тизенгауза, его последнее волеизъявление, согласно которому доверенному лицу - Марине Васильевне Тихоновой - поручалось после смерти наследодателя выполнить следующие действия: коллекцию резных изделий из агальматолита, нефрита, сердолика, малахита и других поделочных, полудрагоценных и драгоценных камней, а также подборку камей и инталий, общим числом свыше 200 экспонатов, безвозмездно передать Государственному Эрмитажу;

- коллекцию янтаря и изделий из него в количестве 1800 экспонатов безвозмездно передать Государственному музею этнографии народов СССР;

- коллекцию полудрагоценных и драгоценных камней в сыром (без огранки) виде, насчитывающую 1100 экспонатов, безвозмездно передать музею Ленинградского горного института;

- остальные предметы антиквариата и все движимое и недвижимое имущество, включая кооперативную квартиру и гараж, реализовать по государственным ценам и перечислить деньги на строительство детских дошкольных учреждений для круглых сирот города Ленинграда за вычетом 3 (трех) тысяч рублей, выделяемых доверенному лицу в знак глубокой признательности наследодателя.

Завещание с подписью и печатью нотариуса являлось сухим юридическим документом, но, несмотря на специфическую терминологию, за каждой из строк Лена видела Тизенгауза. Как это на него похоже - посредством царского дара утвердить свое "я" в среде искусствоведов, позаботиться о сиротах, которых в глаза не видел, и не подумать о Маришке. Дешево Тизенгауз расценил свою "глубокую признательность"!

- Налить чаю? - предложила Марина.

- Попозже.

- Как скажешь.

- Почему он выбрал тебя душеприказчицей?

- Кроме меня, зайка, у Андрюши нет близких. Кто помер в блокаду, кто - от старости, никого нет в живых. - Марина тяжело вздохнула. - Некому вступиться за Андрюшу, а я... со мной разговаривают нехотя, сквозь зубы. Ты, мол, никто, посторонняя, не лезь не в свое дело. А что я могу?.. Только реветь в подушку, чтобы мои не слышали, и молиться... Или вот - снова выпить за него, пожелать, чтобы перенес муки, издевательства...

- Маришка!

- Не утешай меня, зайка. - Марина залпом выпила водку и, морщась, сказала: - Лучше подскажи, что делать?..

Этого Лена и сама не знала. Завещание лишь отчасти поколебало ее мнение об Андрее Святославовиче. Если человек всю жизнь собирает коллекции, чтобы сделать их достоянием государства, народа, то спекулировать он едва ли станет. Одно с другим не вяжется... Но что мешает ему в любой момент изменить завещание? - спрашивала она себя на обратном пути, пересаживаясь с Невско-Василеостровской на Кировско-Выборгскую линию метро.

Сомнения и колебания еще три дня не оставляли Лену, а во вторник, 29 марта, в ЦНИИСЭ произошло нечто из ряда вон выходящее, перевернувшее вверх тормашками ее прежние представления.

Началось с того, что лаборантка Лера вернулась с обеденного перерыва в слезах.

- Кто тебя обидел? - участливо спросила Лена.

- Почему Ларку взяли, а меня нет?

- Куда взяли?

- Понятой. Пришли двое из милиции, обыскивают рабочее место Барона. Ларку взяли, а меня... - Лера по-детски распустила губы. - Чем я хуже толстухи Окоемовой?..

Полтора часа спустя в секторе появилась сияющая Лара.

- Что я видела! - взявшись за голову, сообщила она. - Ни за что не поверите!

- Что? - встрепенулась Лера.

- Патроны от ружья! Митя нашел целую коробку в сейфе у Барона. Тыщу штук!

- Иди ты! - Лера на глазах сгорала от зависти. "Патроны? У Тизенгауза не должно быть патронов, - мгновенно сообразила Лена. - Зачем они ему? Он геммолог, трассологией не занимается, с патронами не работает. А от охоты он так же далек, как я от Мерилин Монро!"

- Объясни, кто этот Митя? - неприязненно осведомилась Лена.

- Старший лейтенант, афганец. У него орден Красной Звезды и медаль "За отвагу", - взахлеб рассказывала Лара. - Пока второй, очкастый, писал протокол, Митя со мной заигрывал, вспоминал, как сражался в спецназе. Я спросила, зачем ему наколка на пальцах, а он говорит - в память о девушке-санинструкторе. Она с риском для жизни вынесла его с поля боя. Душманы ранили Митю ножом в спину, он упал без сознания. А санинструктор Тоня не растерялась, наложила повязку и на руках, под огнем...

- Подвиги меня не интересуют, - перебила Лена. - Лара, ты своими глазами видела, как работники милиции доставали патроны из сейфа Тизенгауза?

- Своими не видела, - честно призналась Лара. - Мальчики попросили чаю, и я сбегала в туалет за водой. А как пришла с полным чайником, они говорят: "Вот, смотри, что мы обнаружили в сейфе. Как тебе это нравится?" На столе коробка упаковочного картона, а в ней - патроны, медные, малюсенькие. Митя сказал - спортивно-охотничьи, калибра 5,6 миллиметра.

- Ты выходила за водой... - задумчиво протянула Лена. - А где в это время была Окоемова? Оставалась в отделе?

- Мы вместе выходили. Окоемова - жадина, за копейку удавится. Пожалела свой сахар и заварку, пошла побираться у людей. Я ее пристыдила, а она в ответ...

- Подожди! - Лена повысила голос.- Значит, Окоемовой тоже не было? Говори!

- А что, Елена Георгиевна? - Лара заморгала.- Я сделала что-то не так?

- Ты подписала протокол?

- Мальчики поставили две галочки, и мы с Окоемовой рядышком расписались. Лара вновь воспрянула духом. - Митя еще записал наш телефон, обещал позвонить, позвать на концерт Льва Лещенко, а я сказала, что в гробу его видела, хочу на Аллу Пугачеву...

Вот, значит, как они действуют, мрачно констатировала Лена. Берут двух непроходимых дур и запросто обводят вокруг пальца.

Сняв с полки Уголовный кодекс, Лена быстро нашла статью 218 и прочитала, что ношение, хранение, изготовление и сбыт огнестрельного оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ без соответствующего разрешения наказываются лишением свободы на срок до двух лет.

Лена захлопнула кодекс и, словно при яркой вспышке, вдруг увидела всю неприглядность открывшейся перед нею картины. Обвинение в спекуляции, должно быть, шито белыми нитками, вот из-за чего эти подонки подбросили Андрею Святославовичу патроны!

До конца рабочего дня у Лены созрел план, а как только лаборантки ушли по домам, она позвонила Марине и рассказала ей последние новости.

- Что же делать? - Марина застонала от бессилия.

- Ты выяснила, кому поручили вести следствие?

- Капитану Алексееву.

- И что он?

- Обещал передать письмо Андрюше. Завтра поеду на Каляева, поговорю с ним, постараюсь что-то разузнать.

- Маришка, скажешь ему, что выходишь замуж за Тизенгауза, - вразумляла ее Лена. - Напиши Андрею Святославовичу о своем решении, он все поймет.

- Зайка, что ты мелешь? Андрюша же не делал мне предложения.

- Этикет оставь на потом, сейчас не до него, - нажимала Лена. - Если станешь его женой, у тебя развяжутся руки, с тобой начнут хоть как-то считаться. Чем бы ни кончился суд, квартиру при живой жене отобрать не посмеют, вот увидишь.

- Об этом я не подумала... Зайка, а расписаться в тюрьме можно? Ты знаешь наверняка?

- Я? Еще бы!

Лена вспомнила свое бракосочетание в "Крестах" и невольно поднесла руку к горлу. Удушливый стыд на какие-то секунды вернулся к ней в первозданном виде, отчего она залилась краской.

- Для нас с тобой важен не процесс, а результат, - добавила Лена. Маришка, в письмах о причинах твоего шага не пиши, Тизенгаузу хватит намека.

- Как скажешь.

- А насчет патронов не беспокойся. Я заставлю Лару явиться в суд, рассказать правду об обыске...

43. ПОВЯЗКА ФЕМИДЫ

В пятницу, 18 марта, Сергей снова пришел на конспиративную квартиру. Затуловский встретил его как дорогого гостя и, против обыкновения, не стал сразу же знакомиться с почтой, а предложил Сергею чашку растворимого кофе.

- Сергей Константинович, вам как - покрепче?

- Полторы ложки. И два куска сахара. - Сам Затуловский из-за язвы пил жиденький чай без сахара.

- Долг платежом красен, - сказал он. - Вы мастерски сработали с "Человеком в футляре", а я выполнил вашу просьбу относительно Нахмана. Алексеев уже направил дело в суд по статьям 112, 148 и 194 УК РСФСР, отметив в обвинительном заключении, что братья Нахманы чистосердечно признались и способствовали раскрытию преступления в полном объеме... Колокольникова приструнили, на суде он будет тише воды и ниже травы. Вы удовлетворены?

- Добро.

Сергей явственно представил себе, что ждет его сегодня вечером: как Аня бросится ему на шею и чем вознаградит...

- Учтите, информация строго конфиденциальная, ее не следует передавать сестре Нахмана. - Затуловский прищурился, в косивших глазах замелькали смешинки. - Как ее... Анна Наумовна Цымбаревич, кажется?

- Цымбаревич, - глухо подтвердил Сергей, недобрым словом помянув Давида Шапиро.

- Женщина с богатой фактурой, эффектная. Мечта поэта!

- Что вы подразумеваете?

- Это я так, своим мыслям... Стало быть, мы в расчете. С коллекционерством можете распрощаться. Сколько финифти вы успели купить?

- Четырнадцать икон.

- Смело продавайте почем вздумается. - Затуловский усмехнулся. - Обещаю не привлекать вас к уголовной ответственности за спекуляцию в крупных размерах.

Сергей промолчал. Без советов оберштурмбаннфюрера он уже определил дальнейшую судьбу ростовских эмалей: лучшую из них - "Иисус Христос в Гефсиманском саду" - ко дню рождения получит Лена, еще одну, "Пресвятую Богородицу", - бабушка Зина, а оставшиеся двенадцать пока полежат в конторе, чтобы впоследствии стать его подарками людям, способным оценить благородную красоту.

- Скажите, Сергей Константинович, какое впечатление в целом произвел на вас фигурант?

- Одним словом не скажешь... - Сергей допил кофе и отодвинул чашку. Своеобразный тип, явно сдвинутый по фазе. Но как начнет говорить об искусстве - заслушаешься.

- Вот-вот, на его сладкоголосые речи многие попадались. Это мимикрия, ловкая маскировка, скрывающая истинное лицо матерого хищника. Не зря же я назвал его "Человек в футляре".

- Насколько я понял, он заплатил Коростовцеву за финифть ту же сумму, что получил от меня?

- Пусть это вас не волнует. Уравнение "Человека в футляре" решается не четырьмя действиями арифметики, а с применением высшей математики.

- Хотелось бы знать, почему наша сделка с финифтью послужила поводом для...

- Вы несметные богатства видели, когда побывали в его логове? - перебил Затуловский.

- Видел холодильник "ЗИЛ" и телевизор "Юность", больше ничего сколько-нибудь ценного. Он принял меня на кухне, а там...

- В ходе обыска наши люди изъяли у него ценности на сумму, превышающую миллион рублей, - веско произнес Затуловский. - Точную цифру назовут эксперты, они для этого и существуют, однако уже сейчас очевидно, что богатства нажиты преступным путем. Скажите, Холмогоров, легко накопить миллион при зарплате 180 рублей в месяц? Вы - технарь, быстренько сосчитайте в уме, сколько времени понадобится, даже если ничего не есть, не пить и не платить за квартиру. Лет сто?

- Около пятисот, - мысленно прикинув, ответил Сергей. - Он что, раскололся?

- Расколется, - уверенно бросил Затуловский. - "Кресты", как вы знаете, не курорт с минеральными водами, а тюремная похлебка - не суп-пюре из раков. Помаринуется там, подышит спертым воздухом - и заговорит, не сомневайтесь.

- А если нет?

- Как-нибудь переживем. Суд так или иначе вынесет обвинительный приговор. Миллион, Холмогоров, подействует на судей как красная тряпка на быка. Это вы увидите своими глазами.

- Что вы подразумеваете?

- Ваше участие в процессе по делу "Человека в футляре", где вы выступите в качестве свидетеля.

- Разве это обязательно? Ведь он в присутствии ваших подчиненных признал, что продал мне финифть за 2500 рублей, а это значит, что в наших показаниях нет противоречий и мне незачем выступать в...

- Ай-яй-яй, Холмогоров, где же ваша хваленая сообразительность? Следствие вас дергать не будет, очных ставок между вами и обвиняемым не потребуется, а в суд вы должны явиться в обязательном порядке, таков закон. Сами не явитесь доставят с милицией, принудительным приводом.

- Для чего эти никчемные формальности?

- По закону суд заново взвешивает все обстоятельства дела, отталкиваясь от фактов и живых свидетельств независимо от содержания обвинительного заключения, - добродушно пояснял Затуловский, прихлебывая остывший чай. - Это в теории, корнями уходящей во времена Фемиды, греческой богини правосудия, и Юстиции, ее римской товарки. На практике все по-другому, но... Осваивайте тонкости уголовно-процессуального законодательства, Холмогоров, вам это полезно. В роли подсудимого вы уже побывали, понятым при обыске - тоже, а теперь вам предоставлена возможность взглянуть на наше судопроизводство под углом зрения свидетеля, призванного говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

- Роман Валентинович!

- Все, все, больше не буду.

- А как быть с деньгами, полученными от вас под отчет?

- Это не ваша забота. Сделку с финифтью признают недействительной, иконы, как предмет спекуляции, обратят в доход государства, те 2500 рублей в целости и сохранности отдадут вам, добропорядочному коллекционеру, а вы, в свою очередь, вручите их мне. - Затуловский отнес чашки на кухню, а по возвращении взялся за папку с почтой. - Ну-ка, ну-ка, что новенького шлют в узилище с воли?..

Примечательно, что нежелание как-либо участвовать в судебном разбирательстве дела "Человека в футляре" возникло у Сергея под впечатлением романа Оноре де Бальзака "Кузен Понс". Понуждая его прочесть "Кузена Понса" в служебных целях, Затуловский не учел восприимчивости Сергея и добился обратного эффекта, вызвав у него волну сочувствия к бедам Андрея Святославовича. Вдобавок шестое чувство исподволь нашептывало Сергею, что ему незачем лишний раз светиться, суд - штука непредсказуемая. Время нынче баламутное, на дворе - гласность, газетчики в поисках сенсаций без мыла лезут во все щели, так что, пожалуй, лучше не высовываться.

Опасения Сергея получили наглядное подтверждение месяц спустя, в третьей декаде апреля, после суда над Нахманами.

Сам судебный процесс прошел 19 апреля без сучка и задоринки, как спектакль, поставленный Товстоноговым в БДТ имени Горького, где Лена и Сергей не пропускали ни одной премьеры. Марк Себе-Наумович безраздельно взял вину на себя, Борис вторил ему, уверяя судей в полнейшем раскаянии; в ходе судебного следствия и Сергея, и Колокольникова не беспокоили бестактными вопросами ни прокурор, ни адвокаты, а к исходу дня огласили приговор, вызвавший у Анны слезы радости: оба ее братца-разбойничка отделались легким испугом, получив по два года с отбытием наказания на стройках народного хозяйства.

Вечером Анна накрыла стол у себя дома, а когда гости во главе с Давидом Шапиро ушли, отдалась Сергею с таким жадным пылом, что у соседей, надо думать, кровь стыла в жилах от ее воплей. Сергей не на шутку переполошился, что милиция явится с минуты на минуту, но, к счастью, все обошлось. А Анна, посмеиваясь над его тревогами, коротко бросила: "Наплевать!" У нее, как казалось Сергею, вообще отсутствовал стыд - во всяком случае, в том смысле, который принято подразумевать по европейским меркам.

В общем, суд не сопровождался неприятностями. Они обнаружились три дня спустя, когда в конторе Додик Шапиро огорошил Сергея свежим номером "Ленинградского комсомольца", где какой-то щелкопер в красках расписал дело Нахманов и основательно зацепил как Сергея, так и Колокольникова: едва ли не половина судебного очерка, занимавшего весь газетный подвал, была посвящена размышлениям о том, почему торговый работник С. К. Холмогоров, выступавший наводчиком, не сидел на скамье подсудимых, а давал лишь свидетельские показания, и почему компетентные органы закрыли глаза на то обстоятельство, что впечатляющие траты потерпевшего необъяснимым образом расходились со скромными доходами.

"Вот сволота долбаная! Попался бы ты мне в темной подворотне, я бы тебя навсегда отучил от размышлений!" - мрачно выругался Сергей, уповая на то, что Лена не читает "Ленинградского комсомольца", а ее сослуживцам по ЦНИИСЭ, будем надеяться, вряд ли взбредет в голову, что "торговый работник Холмогоров" и муж Елены Георгиевны - одно и то же лицо.

Так и вышло: Лена ни о чем его не расспрашивала, а злополучный очерк вскоре забылся на фоне шумихи, поднятой вокруг Карабаха.

Что же касается уголовного дела "Человека в футляре", то оно не причинило забот, не говоря уж об уроне. После майских праздников Сергей по приглашению капитана Алексеева побывал в Следственном управлении ГУВД с кратким визитом вежливости. Допроса как такового вообще не было - предупредительный Алексеев заранее состряпал протокол на базе собственноручного объяснения Сергея, написанного им в день ареста Андрея Святославовича. Был дружеский треп о преферансе. Напоследок Алексеев посетовал на то, что задыхается от перегрузки и вынужден просить у Москвы санкцию на продление сроков следствия еще на шесть месяцев, а Сергей посочувствовал ему, пожелав, чтобы их следующая встреча ознаменовалась производством капитана в майоры.

Миновали весна, лето и осень, наступила зима, и Сергей давно уже не вспоминал "Человека в футляре". Напомнила о нем в дни предновогодней сутолоки судебная повестка, с нарочным доставленная на Красную улицу, по месту прописки Сергея. Из ее текста явствовало, что свидетелю Холмогорову надлежит явиться в народный суд на Выборгской стороне к 10 часам 13 января 1989 года.

44. ВЕСЫ ФЕМИДЫ

В пятницу, 13 января, Лена с утра приехала в ЦНИИСЭ, потому что не была уверена в том, что лаборантка Лара сдержит слово. Хотя та накануне клятвенно заверила, что не подведет, от нее можно ждать любых сюрпризов, а рисковать Лена не имела права: без показаний Лары судьи примут на веру протокол обыска и признают Тизенгауза виновным в незаконном хранении боеприпасов.

Лара не подвела; однако, когда они втроем, Марина, Лара и Лена, собрались в дорогу, неожиданно выяснилось, что начальница отдела материаловедения возражает против ухода Лары, мотивируя это тем, что у нее нет судебной повестки. Пришлось обращаться к заместителю директора филиала, что заняло лишних двадцать минут. А на Литейном мосту из-за какой-то неполадки трамвай остановился, пассажиров высадили из вагона, и оставшуюся часть пути они шли пешком. В итоге попали в суд с опозданием, когда процесс был в самом разгаре.

На цыпочках, бочком проскользнув в зал заседаний, Лена опустилась на скамью в последнем ряду, у двери, усадив рядом Лару. А Марина пристроилась поблизости, по другую сторону прохода. На ее безымянном пальце поблескивало новое обручальное кольцо.

Лена распахнула шубку, сняла меховой берет и осмотрелась. Вокруг и впереди, занимая четыре ряда не сплошь, а с неравномерными разрывами, как зубцы у поломанной расчески, торчали головы пенсионеров. Первый ряд скамей пустовал, а дальше, у противоположной стены, под гербом Российской Федерации, сидели судьи: в центре - остроносый мужчина с жидким хохолком, а по бокам две женщины лет сорока - сорока пяти. Правее, в торце стола, гнулась над бумагами судебная секретарша, ровесница Лары, а перед судейской троицей, за приставным столиком, восседал государственный обвинитель, моложавый шатен в темно-синем кителе с четырьмя маленькими звездочками в петлицах. Место напротив обвинителя было свободным - со слов Марины Лена знала, что Тизенгауз отказался от адвоката и защищал себя сам.

Андрей Святославович, ссутулившись, сидел за барьером, на скамье подсудимых, под конвоем двух солдат в красных погонах, и казался древним старцем - исхудавший, мучнисто-бледный, он за прошедшие десять месяцев настолько зарос сединой, что напомнил Лене аббата Фариа, узника замка Иф из романа Дюма "Граф Монте-Кристо".

- Что было? - шепотом поинтересовалась Лена у соседа, кряжистого, еще крепкого ветерана - из-под расстегнутого полушубка выглядывала многоярусная орденская колодка.

- Огласили обвинительное, а после допросили подсудимого. Ну, доложу вам, шельма! Мильон с гаком заграбастал! - Видя, что Лена изменилась в лице, ветеран утешил ее: - Не горюй, дочка. Самый смак впереди: судебное следствие. Начнут допрашивать свидетелей, во будет потеха.

- Тсс, - с двух сторон зашикали старухи. - Не мешайте!

К маленькой трибунке приблизился пожилой мужчина в дорогом пальто с бобровым воротником шалью. В руках он мял пышную бобровую шапку с верхом из черного бархата, какие Лена видела только на боярах в кинофильмах с историческими сюжетами о допетровской Руси. Господин с богемным душком, про себя отметила она, обратив внимание на пестрый шейный платок, выглядывавший из-под белоснежной сорочки. Интересно, кто это?

Свидетель назвал свою фамилию - Коростовцев, расписался в каком-то журнале у секретарши и ответил на заданные обвинителем вопросы. Да, он продал двадцать четыре иконы на эмали, те самые, что сейчас лежат перед товарищами судьями, за 1050 рублей присутствующему здесь Андрею Святославовичу. Сумму он помнит точно, поскольку Андрей Святославович торговался за каждую икону со столь неистовым упорством, что он, Коростовцев, право слово, диву давался - откуда у интеллигента, каковым он ошибочно считал подсудимого, такая хватка? Нет, про обмен речь вообще не заходила: сам Андрей Святославович про это даже не заикался, а он, Трофим Трофимович, ни о чем не расспрашивал. У них, коллекционеров, праздное любопытство не в почете... Нет, ничего другого, кроме икон, он Тизенгаузу ни прежде, ни в тот день не продавал. Был, правда, разговор про конфетницу из серебра, доставшуюся ему по наследству от покойного родителя. Воспользовавшись случаем, он, Коростовцев, посоветовался с Андреем Святославовичем насчет цены конфетницы, но не с целью заинтересовать. Конфетница Фаберже гражданину Тизенгаузу не по карману. Если ему, Трофиму Трофимовичу, не верят, пусть спросят Федю, тот, право слово, подтвердит тютелька в тютельку.

- Подсудимый, у вас есть вопросы к свидетелю? - спросил судья.

- Есть. - Тизенгауз встал и подался вперед, к барьеру, вперившись в Коростовцева. - Вы в прошлом привлекались к уголовной ответственности?

- Андрей Святославович, креста на вас нету, - с осуждением вымолвил Коростовцев. - Своей беды мало, так захотелось прилюдно унизить меня, старика? В компании, значит, веселей, сподручней?

- Свидетель, отвечайте на вопрос по существу, - спокойно сказал судья. Находились вы под судом и следствием?

Коростовцев посмотрел на обвинителя, словно ища у него поддержки.

- Свидетель, напоминаю вам об ответственности за уклонение от показаний и за дачу ложных показаний, - строже произнес судья. - Мы вас слушаем.

- Так когда это было!

Лица Коростовцева, стоявшего спиной к залу, Лена, естественно, не видела, но заметила, что его затылок побагровел от прилива крови.

Поскольку Коростовцев всячески уходил от прямого ответа, пришлось приложить немало сил, чтобы добиться ясности. Судья взял Коростовцева в оборот и серией точных вопросов вынудил признаться в том, что он дважды судился - в 1946 году по статьям 120 (развратные действия в отношении несовершеннолетних) и 121 (мужеложство), а в 1955 году по статье 208 (приобретение и сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем) УК РСФСР, получив в общей сложности одиннадцать лет лишения свободы, из которых реально отбыл в исправительно-трудовых колониях только четыре с половиной года.

Зал загудел, пораженный услышанным, но мигом утихомирился после предупреждения судьи.

Лена и Марина быстро переглянулись, а Лара застыла с открытым ртом, словно узрела трехглавого Змея Горыныча: живьем педераста ей видеть не доводилось.

- Есть еще вопросы? - спросил судья у Тизенгауза.

- Нет. - Тизенгауз опустился на скамью подсудимых.

Следующим допросили вертлявого парня по фамилии Однополенко, показавшегося Лене шутом гороховым. В ухе у него висела серьга с прицепленной к ней монетой, а соломенные волосы стягивались на затылке в конский хвост. Парень с ужимками сообщил, что во время торга между Коростовцевым и Тизенгаузом подслушивал за дверью смежной комнаты, а после ухода покупателя получил от Трофима Трофимовича кусок, тысячу рублей, на первый взнос за кооператив на Ржевке. Он, Однополенко, просил Трофима Трофимовича не жилиться, подкинуть еще полкуска, но ничего не добился - Коростовцев показал ему полста одной бумажкой, жестом объяснив, что, мол, все, бобик сдох.

- Подсудимый, у вас есть вопросы к свидетелю? - Тизенгауз поднялся и вежливо спросил:

- Вы, кажется, временно не работаете. А где и кем вы работали раньше?

- Как вышел из ПТУ, так оформился в жэке, дежурным слесарем-сантехником, скривившись, ответил Однополенко. - А как обрыдло чистить засоры в унитазах, нюхать чужие калы, уволился по собственному желанию.

- А каковы теперь ваши желания? Кем хотите быть?

- Брокером. Где-то на Пороховых открылись двухнедельные курсы брокеров, туда и пойду. - Судья не сдержал улыбки.

- Есть еще вопросы?

- Какие отношения связывают вас с Коростовцевым? - продолжал Тизенгауз. Что между вами общего?

- Дружба, - без задержки выпалил Однополенко, по-видимому подготовленный к подобным вопросам. - Случись у него нужда, я - тут как тут. В булочную сбегать или другое что - как откажешь? Трофим Трофимович добрый, отзывчивый наставник, щедро делится опытом.

- Кажется, не только опытом? Деньгами тоже?

- Как лишние заведутся, так не отказывает.

- Сколько вы ему задолжали? - в упор спросил Тизенгауз.

- Мы, дяденька, народ не мелочный, не считаемся, - с пренебрежением ответил Однополенко. - Стану брокером, так сразу буду ему давать тоже без счета, от всей души...

- Во дает, петух! - восхищенно заметил сосед Лены, ткнув ее локтем. Умора!

Лара вытянула шею, как жираф, и, похоже, лишилась дара речи.

А дальше произошло то, чего Лена уж никак не ожидала,- в зале появился Сергей, занявший место Однополенко. Твердым голосом ее муж отвечал на поставленные вопросы, а Лена слушала и ровным счетом ничего не понимала. Господи, да какой же Сережка коллекционер, со студенческих лет собиравший ростовскую финифть, если у них дома одна-единственная иконка на эмали, подаренная им в день ее тридцатилетия? Чушь какая-то!

Марина, пораженная, судя по всему, не меньше Лены, жестами пыталась привлечь ее внимание, но Лена погрузилась в транс и уже ни на кого не реагировала.

Тизенгауз не стал задавать Сергею вопросов, и тот, по-прежнему не заметив Лену, сел в первом ряду, но не по соседству с Коростовцевым и Однополенко, а через проход. Лена проводила его взглядом и, словно стряхивая с себя наваждение, помотала головой. Как он, ее муж, оказался втянутым в подозрительные сделки с финифтью?..

Вслед за Холмогоровым дали свидетельские показания водитель такси Потеря и рыжая бухгалтерша Цымбаревич, подтвердившие, что по пути из центра на Гражданку Сергей Константинович дважды говорил о своем намерении купить какую-то финифть на сумму 2500 рублей. Их обоих Тизенгауз тоже ни о чем не расспрашивал.

Затем перед судом выступил эксперт Грязнов, младший научный сотрудник какого-то института с непонятной аббревиатурой. Из его пространных ответов обвинителю чуть-чуть очухавшаяся Лена поняла, что купленные Тизенгаузом у Коростовцева иконы по государственным расценкам стоят 960 рублей и, по мнению эксперта, подсудимый даже слегка переплатил за покупку.

- Кто вы по профессии? - спросил у него Тизенгауз, когда подошла его очередь задавать вопросы.

- Историк, с вашего разрешения.

- Каким периодом вы занимаетесь?

- Ранним средневековьем нашего с вами отечества,- снисходительно пояснил эксперт.

- Что именно служит предметом ваших исследований?

Чернявый и горбоносый эксперт нахохлился и стал похож на Каркушу из передачи "Спокойной ночи, малыши", к которой Лена с сыном были неравнодушны.

- Моя кандидатская диссертация, уже прошедшая предзащиту, посвящена стрелковому оружию одиннадцатого - двенадцатого веков, в основном стрелам, лукам и, в меньшей степени, арбалетам, - обиженным тоном процедил он. - Но я, извините, не вижу взаимосвязи между...

- Взаимосвязь прямая. У вас есть свидетельство Эрмитажа на право проведения экспертизы живописи?

- Н-нет.

- Может быть, вы получали свидетельство в Москве, в Третьяковской галерее?

- Нет. А зачем оно мне?

- Вы же взялись судить о цене икон... - Тизенгауз схватился за сердце, помолчал и спустя несколько секунд продолжал с прежней энергией: - Вы упоминали о государственных расценках на ростовские иконы. Где вы с ними ознакомились?

- Как бы это сказать? - Грязнов замялся. - Я... мне пришлось применить аналогию. В магазине подарков на Невском проспекте я изучил прейскурант на изделия палехских народных умельцев, экстраполировал его, исходя из соотношения размеров, на ростовскую эмаль и таким образом...

- Спасибо. Других вопросов у меня нет. - Не успел Тизенгауз сесть на место, как ветеран вновь ткнул Лену в бок.

- Глиста глистой, а ершистый! - одобрил он поведение Тизенгауза.Третьего свидетеля обдристал по самую маковку!

Лена безучастно кивнула.

Посрамленного специалиста по лукам и стрелам сменила бедно одетая женщина, на чьем изможденном лице выделялись только глаза, окруженные темными провалами. Она назвала свою фамилию - Рябокобылко и, избегая смотреть на Тизенгауза, монотонно отвечала на вопросы обвинителя. Андрея Святославовича она знает давно, познакомилась с ним в Обществе коллекционеров, на заседании секции предметников. В благодарность за консультации она уже лет пять или шесть при каждом посещении комиссионных магазинов присматривается к резному агальматолиту, который собирает Тизенгауз, и при обнаружении новых, только что поступивших в продажу экземпляров немедленно выписывает чек и вызывает его в магазин. Последний раз это имело место 19 февраля прошлого года. Дату она запомнила потому, что родилась 19 февраля. В комиссионном магазине "Фарфор хрусталь" на Невском Андрей Святославович в этот день на ее глазах купил за 57 рублей замечательный камень древнего Китая... Нет, кроме нее, он, кажется, ни с кем не разговаривал и, как ей помнится, уехал домой очень довольный.

- Подсудимый?.. - Судья выжидательно посмотрел на Тизенгауза.

Тизенгауз поспешно встал, подавшись к барьеру.

- Бета Юлиановна, я вам, помимо консультаций, ничем не бывал полезен?

- Вы давали мне в долг на покупку яичек, - потупившись, еле слышно вымолвила Рябокобылко.

- Каких яичек? - оживился судья. - Куриных?

- Полированных, - не поднимая глаз, пояснила Рябокобылко. - На датский фарфор мне давно не хватает. Теперь я собираю яйца из камня. Они мне как друзья, у каждого свое имя либо ласковое прозвище. "Красное солнышко", "Мальчик с пальчик"...

- Подсудимый, можете продолжать, - торопливо произнес судья.

- С каким условием я давал вам деньги?

- Вы всегда требовали, чтобы я предъявила квитанцию о сдаче какого-нибудь изделия в комиссионный магазин.

- Зачем?

- Вы знали, что я питаюсь одним гороховым концентратом с черным хлебом, и боялись, что я могу умереть, если у меня будет меньше тридцати копеек в день на еду.

- Пожалуйста, посмотрите мне в глаза, Бета Юлиановна.

Рябокобылко долго не решалась.

- Скажите, был ли я вежлив с вами? - Она подняла голову, встретила взгляд Тизенгауза и заговорила увереннее:

- Андрей Святославович, я горжусь знакомством с вами. Зачем спрашивать, когда вы - самый вежливый из всех, кого я знаю?

- Как я простился с вами девятнадцатого февраля?

- Вы не простились.

- Почему? - Тизенгауз перевел взгляд на судью. - Как же так: вежливый человек - и вдруг такая бестактность по отношению к женщине!

- Вспомнила!.. В тот день, когда вы уложили покупку в чемоданчик, к вам обратился какой-то приезжий.

- Почему вы приняли его за приезжего?

- Из-за акцента.

- Во что он был одет?

Рябокобылко, припоминая, закрыла глаза и сосредоточилась.

- Кожаное пальто... Да-да, кожаное пальто черного цвета с погончиками, а на голове - ондатровая шапка.

- О чем мы с ним говорили?

- Он спросил, интересуетесь ли вы резным камнем. Что говорилось дальше, не знаю. Он показал вам маленькую фигурку, а вы отвели его в угол, достали лупу и...

- Из магазина мы с ним выходили вместе или порознь?

- Не видела. Я подождала минут пять и ушла... - Попеременно клоня хохолок то в одну, то в другую сторону, судья пошептался с заседательницами и заявил, что суд удаляется в совещательную комнату, но просит не расходиться.

Пока старики и старухи поднимались вразброд, чтобы почтить судей и заодно размять онемевшие конечности, Марина, оттеснив Лару, подсела к Лене и жарко зашептала:

- Зайка, дятел, по-моему, понял, что Андрюша ни в чем не виноват.

- Какой дятел?

- Судья, - пояснила Марина. - Острый нос и этот хохолок...

- Верно! - встрял в разговор возжаждавший общения ветеран. - Меткий у тебя глаз!

- Маришка, не спеши с выводами, - осторожно сказала Лена. В этот момент ей хотелось только одного - избежать расспросов Марины о Сергее. Ни на минуту не упуская мужа из поля зрения, она видела, что он как ни в чем не бывало любезничает, с бухгалтершей Цымбаревич, а та без зазрения совести льнет к нему.

- Нельзя забывать про бдительность, - разглагольствовал ветеран, обращаясь не столько к Лене, сколько к поникшей Марине. - При усатом батьке спекулянты поджали хвост. Он им, гадам, спуску не давал, пресекал в зародыше. Это при Л+-не Брежневе они зажили как кум королю. А Мишка, теперешний минеральный секретарь, и вовсе без царя в голове. Выпустил, дурень, из рук вожжи. Оттого и страна катится в...

Куда катится страна и до чего, по мнению ветерана, докатится, окружающие так и не узнали - прозвучала команда: "Встать, суд идет!", и в зале появились судья и обе заседательницы. Они заняли прежние места, однако садиться не пожелали, потому что судья, не мешкая, разъяснил причину их недолгой отлучки.

Поскольку подсудимый утверждал, что покупал финифть для обмена на фигурки из нефрита, а свидетельница Рябокобылко частично изменила ранее данные ею показания и на допросе в судебном заседании подтвердила обстоятельства знакомства с приезжим коллекционером, предложившим подсудимому вышеуказанный обмен, тогда как органы следствия не исследовали версию подсудимого и не приняли надлежащих мер для установления учителя из Паланги по имени Витаутас, суд, руководствуясь статьями 71, 260 и 261 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, вынес следующее определение: первое - направить настоящее уголовное дело для производства дополнительного расследования; второе - подсудимого Тизенгауза А. С. освободить из-под стражи, заменив ранее избранную ему меру пресечения на подписку о невыезде.

Лена обеими руками сжала Марине локоть, а та, расталкивая сгрудившихся в проходе пенсионеров, устремилась вперед, к Тизенгаузу.

- Здорово! - ахнула Лара, вновь обретшая дар речи. - Лерка лопнет от зависти. А, Еленочка Георгиевна?

Лена между тем пристально смотрела на мужа, медленно приближавшегося вслед за редевшей на глазах стайкой пенсионеров. Цымбаревич держала его под руку, крепко прижимаясь пышной грудью.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Сергей повернул голову в сторону Лены и отпрянул, словно увидев привидение. Вертикальная морщина посреди лба углубилась, а брови сдвинулись к переносице, превратившись в одну черную линию.

- Ты?.. - не своим голосом спросил он.

- Я. Что, не ожидал?

Рыжую лахудру как ветром сдуло.

- Не ожидал.

Лара захлопала ресницами. Отчего же ей раньше не пришло в голову, что красавец с седой прядью над лбом не однофамилец, а родной муж начальницы?! Совсем как в кино! Лерка ни в жизнь не поверит!

Какое-то время оба молча смотрели друг на друга, не решаясь что-то сказать.

- Иди, Сергей, я задержусь, - нарушила молчание Лена, не желая давать Ларе пищу для сплетен.

Сергей вышел из зала, а Лена подошла к скамье подсудимых. Конвой уже удалился, в нем миновала надобность, и рядом с Тизенгаузом, согнувшимся в три погибели и прятавшим лицо в ладонях, сидела Марина, поглаживая его голову и бормоча:

- Андрюша, любимый, успокойся. Самое страшное позади...

45. ПЕРЕДРЯГА

Дожидаясь Лену внизу, на улице, Сергей выкурил две сигареты подряд и наметил план предстоявшего объяснения. Всей правды он ей, разумеется, не скажет, это было бы верхом идиотизма. А какую-то часть волей-неволей придется выложить. Все, что касается Ани, он, конечно, будет отрицать наотрез. Значит, надо сконструировать легенду. Аня - случайная знакомая, каких у него сотни, что нормально для торгового работника. Аня из треста столовых, где Додик Шапиро наперечет знает каждую собаку, она часто бывает в гастрономе у Потапова. Ну, разок он из любезности подвез ее на такси, что из этого? Надо срочно предупредить Додика, чтобы прикрыл тылы и врал в унисон.

Когда Лена с каменным лицом села в машину, Сергей прочистил горло и заговорил виноватым тоном:

- Леночка, я, вероятно, должен внести некоторую...

- Замолчи.

- Но мне бы хотелось, чтобы ты...

- Молчи!

Молчать так молчать, ему же лучше, поскольку форсировать объяснение не в его интересах, решил Сергей.

Дома Лена разогрела обед, молча поставив на стол один прибор - для Сергея, а сама ушла в школу, чтобы пораньше забрать сына с продленки. Пока ее не было, Сергей мысленно прикинул, к чему приведет передышка, и утвердился в мнении, что избранная женой тактика свидетельствует о нежелании всерьез обострять отношения. В порыве ревности Лена могла бы наговорить ему сорок бочек арестантов, а после десяти лет брака битые горшки им обоим совершенно ни к чему. Значит, его задача - аккуратно подыграть ей, покаяться по мелочам и спустить все на тормозах.

Появление сына позволило Сергею расслабиться. До позднего вечера он без устали забавлял Холмогорова-младшего, а после того, как Сашок улегся спать, вышел на кухню

- Откуда ты знаешь Тизенгауза? - издалека начал он.

- Андрея Святославовича? - Лена мыла посуду и не повернулась в его сторону. - Мне ли его не знать? Мы работаем вместе. Вдобавок он - муж Марины.

- Марины Васильевны? - Сергей вытаращил глаза.

- Марины Васильевны.

Марину он знал давно, хотя видел ее только раз, да и то мельком. Но когда он звонил Лене на работу, трубку чаще всего снимала Марина, узнававшая его по голосу и говорившая с ним по-свойски, с оттенком задорного кокетства, смешанного с грубоватым юморком.

- Ты ничего не путаешь? Тизенгауз, по моим данным, одинокий волк.

- Твои данные устарели. Был одинокий, а стал женатый.

- Веселенькие дела!

- Кому веселенькие, а кому и нет. - Лена передернула плечами.

- Что ты подразумеваешь? - спросил Сергей, сознательно уступая инициативу, чтобы перейти к обороне.

- Ты уже удовлетворил любопытство? - Лена вытерла руки и села напротив мужа. - Теперь мой черед задавать вопросы.

- Ради Бога.

- Говори, с каких это пор ты коллекционер? И почему я, твоя жена, последней узнаю об этом, да еще в суде?

- Ну, какой я коллекционер? - Сергей рассмеялся. - Так, собирал иконы по штучке, по две. Для баловства, чтобы...

- Не лги, - гневно перебила Лена. - Снова взялся за старое? Одного приговора тебе мало, захотелось еще?

- Да ты что?

- Для кого покупал двадцать четыре иконы? Для Вороновского?

- Лена, не городи ерунды. После того суда - клянусь! - я Вороновского в глаза не видел.

- Тогда говори - зачем? На баловство ты две с половиной тысячи не выбросишь, я уверена.

- Мне дали поручение.

- Кто дал? Говори!

- Спецслужбы, - понизив голос, ответил Сергей, заранее установивший тот предел, дальше которого он не должен отступать под любым напором.

- Какие еще спецслужбы?!

- Смешной вопрос! Успокойся, не иностранные, а наши, советские. Не обижайся, в подробности входить не могу, не имею права. С меня взяли подписку о неразглашении.

Ссылка на спецслужбы, как и ожидал Сергей, произвела на жену убойное впечатление. В шоке Лена поднесла руку к горлу, словно ей не хватало воздуха. Насколько он помнил, этот жест не был свойствен ей на заре их знакомства, а появился гораздо позже, в тот незабываемый день, когда в "Крестах" зарегистрировали их брак.

- Успокойся и, пожалуйста, пойми все правильно, - мягко, по-доброму внушал он, искренне жалея Лену. - Ты же у меня умница. Откуда мне было знать, что Тизенгауз - муж Марины Васильевны? А если бы я знал, все равно ничего бы не изменилось. Я обязан выполнять приказы резидента независимо от того, нравится мне задание или нет... Дать тебе воды?

Лена беспомощно закивала.

- Когда тебя завербовали? - У Лены задрожали руки, и вода из чашки пролилась на стол. - Как ты мог?

- Давно, еще в колонии... - Сергей снял с крючка кухонное полотенце и насухо вытер стол. - Поверь, Леночка, у меня не было выбора. Они умеют обставить дело и так подавить волю, что попадаешь в полную зависимость. Но нет худа без добра - они же устроили меня на работу, создали нам, сама видишь, все условия для безбедной жизни. Уверяю тебя, мы бы не въехали в эту квартиру без их содействия. И новую машину, и место под гараж я получил тем же способом. Ну что, радость моя, мир?

- А эти двое, таксист и бухгалтерша? Их тоже завербовали в колонии?

- Не городи ерунды. Потерю я вообще не знал, а Цымбаревич - случайная знакомая.

- Случайная? - слабым голосом переспросила Лена. - Познакомилась - и сразу залезла к тебе в штаны?

- Лена!

В окрике Сергея прозвучали нотки протеста, но внутренне он в какой уж раз с удовлетворением отметил, что жена у него - дай Бог каждому. Емко, одной фразой пригвоздить Аню - это надо уметь. Пожалуй, в меткости суждений Лена ничем не уступит косоглазому оберштурмбаннфюреру, который, подтрунивая над его связью с сестрой Нахманов, однажды с ехидной ухмылкой назвал Аню "еврейской Кармен".

- Что - Лена? - устало вымолвила она. - Разве я не права?

Сергей пустился в объяснения, упирая на то, ради чего Цымбаревич ходит к ним в гастроном, но по лицу жены видел, что его слова не достигают цели. В ее голове, надо думать, зрела какая-то мысль, и Сергей, умолкнув, ждал, что она скажет.

- Оба педераста, старый и молодой, да и эти двое - одна шайка, но ты... Лена горестно вздохнула. - Как ты мог провоцировать ни в чем не повинного человека?

- Не пойманный за руку - еще не значит невиновный, - невозмутимо возразил Сергей. - Имей в виду, твой Андрей Святославович - тот еще типчик. Скользкий, ловкий, с двойным дном и с оригинальной маской, за которой скрывается...

- Замолчи! - резко оборвала его Лена. - Как вам платят за услуги - по фактически отработанному времени или сдельно, с головы? Говори, сколько получил за Тизенгауза!

- Лена, опомнись!

- С потрохами продался за тридцать сребреников! - Поднявшись, Лена обдала его презрительным взглядом. - Эх ты, фил+-р!

Жена ушла в комнату сына и осталась там ночевать, а Сергей, чертыхаясь, хватанул стакан водки, выкурил сигарету, за ней вторую и лишь после этого улегся в гордом одиночестве.

Не больно-то надо! - настропалял он себя. Жена возомнила Бог весть что, раздула из мухи слона, а теперь небось ждет, когда он заползает перед ней на коленях, вымаливая прощение. Дудки! Как-нибудь перебьемся, благо женщин кругом хоть пруд пруди...

Заснул Сергей с мыслью, что Затуловский, по чьей непростительной оплошности он угодил в передрягу, редкостный ублюдок. Хвалится своей хитромудрой прозорливостью, а сам, конспиратор хренов, проморгал то, что лежало под носом. Допустимо ли внедрять в операцию агента, если его жена знает фигуранта по совместной работе?..

Прошла неделя, за ней другая, третья, однако Лена по-прежнему ночевала в комнате Сашка. Бойкота она не объявляла, стирала, как обычно, ему рубашки, готовила завтраки и ужины, но не садилась с ним за стол. А по выходным дням ездила с Сашком во Всеволожск отдельно от Сергея, на электричке. Не помогло Сергею и то, что в подтверждение своего увлечения он притащил домой двенадцать иконок на эмали, год без движения пролежавших в его конторе: Лена равнодушно взглянула на них и не проронила ни слова. Щедрый подарок к женскому празднику лежал нераспакованным на столике в прихожей, а цветы, которые Сергей приносил через день, Лена опускала в вазу и ставила у него в комнате, куда наведывалась в его отсутствие, чтобы вытирать пыль.

Ничего, внушал себе Сергей, еще не все пропало. Лена - безупречная мать и, надо думать, не отважится разрушать семью из-за ерунды. Дело Тизенгауза так или иначе закончится, нарыв прорвется, и Лена, даст Бог, оттает.

Надо сказать, Сергей не ошибся лишь в одном - Лена никому, даже Марине, не рассказывала о его принадлежности к агентуре. Прозрение оказалось слишком внезапным, она просто не знала, как жить дальше.

Развязка наступила в июне, в день летнего солнцестояния.

46. МЕЧ ФЕМИДЫ

Повторный процесс над Тизенгаузом назначили на среду, 21 июня 1989 года. Лена пришла в суд загодя и села во втором ряду, рядом с Мариной и Тизенгаузом. Лары с ними не было - на сей раз официально вызванная сюда в качестве свидетеля, она, к своему неудовольствию, осталась в коридоре. Ближе к десяти часам в зал снова набились окрестные пенсионеры, большей частью те же самые, что и в январе, а Андрей Святославович с тяжким вздохом поднялся, чтобы занять место на скамье подсудимых.

Новый состав суда возглавлял румяный здоровяк лет тридцати пяти, обвинителем теперь выступала громоздкая женщина с одной большой звездой в петлицах, а напротив нее, ближе к скамье подсудимых, разложил бумаги пожелтевший от никотина старик с кудрявой, зачесанной назад шевелюрой и слоем перхоти на вороте пиджака. Его левую щеку рассекал сине-багровый шрам, отчего лицо старика выглядело зловещим. Это был адвокат, приглашенный по настоянию Марины, зациклившейся на том, что Андрей Святославович от волнения позабудет что-то важное и не сумеет должным образом защитить себя.

Открыв судебное заседание, румяный судья с выражением зачитал обвинительное заключение. За всю трудовую жизнь, начиная с сентября 1959 года и до момента задержания за спекуляцию в марте 1988 года, подсудимый заработал на службе в государственных учреждениях 37000 рублей. При обысках дома у гражданина Тизенгауза и в его гараже 17, 22 и 25 марта 1988 года изъято различных ценностей в виде изделий из золота, серебра, полудрагоценных камней, резного поделочного камня, слоновой кости, а также из янтаря на сумму 230 тысяч рублей по оценке комиссионной экспертизы. Кроме того, при обыске квартиры гражданина Тизенгауза изъято 372 изделия из янтаря с вплавлениями членистоногих животных, которые, по оценке экспертов, имеют страховочную стоимость в один миллион рублей. Для собирания и накопительства указанных выше изделий требовались значительные денежные средства, чего у подсудимого не было и, с учетом его трудовых доходов, не могло быть. Страсть к накопительству привела подсудимого к совершению преступления - спекуляции в особо крупных размерах. Далее со всеми подробностями излагался эпизод с куплей-продажей ростовских икон на эмали и факт обнаружения в служебном сейфе подсудимого боевых припасов в виде стандартных винтовочных патронов калибра 5,6 миллиметра, признанных криминалистической экспертизой пригодными для стрельбы.

Заканчивалось обвинительное заключение сведениями о том, что гражданин Тизенгауз ранее не судим, на учете в психоневрологическом диспансере и у нарколога не состоит, по месту жительства замечаний не имел, по месту работы характеризуется положительно - постоянно перевыполнял производственный план, вел общественную работу, был лектором общества "Знание", дисциплинарным взысканиям не подвергался. Обстоятельством, отягчающим ответственность Тизенгауза, является совершение преступления из корыстных побуждений, а обстоятельств, смягчающих ответственность, в его действиях не установлено.

Против Андрея Святославовича у них, выходит, ничего нет, кроме липовой истории с иконами, догадалась Лена. Вот, значит, чем занимаются наши спецслужбы - подло провоцируют людей, а потом с гордостью рапортуют начальству, что разоблачили и отдали под суд столько-то злостных нарушителей социалистической законности.

Допрос подсудимого прошел без эксцессов и занял менее получаса. Андрей Святославович не признал себя виновным и объяснил, что является коллекционером в четвертом поколении. Даже в невыносимых условиях блокады Ленинграда его родители, распродав и обменяв на продукты питания большую часть имущества, в неприкосновенности сохранили коллекции, а он, в меру своих сил, неуклонно пополнял их. Финифть он покупал для обмена не за 1050 рублей, как, лжесвидетельствуя, показал на следствии и на прошлом суде Коростовцев, а за 2510 рублей. Что же касается винтовочных патронов, то они ему не принадлежат. Объяснить их наличие в сейфе он не может, но допускает, что патроны подбросили. Сделать это несложно, тем более что дубликат ключей от сейфа имелся в канцелярии ЦНИИСЭ.

Судебное следствие повторилось с удручившей Лену тождественностью, разве что Сергей давал показания не твердым голосом, как в тот раз, а нехотя, будто через силу, да добавились два новых свидетеля - Лара, бойко рассказавшая, как проходил обыск в отделе товароведения ЦНИИСЭ, и представитель УБХСС, щуплый блондин в очках с металлической оправой, по-военному доложивший, что выезжал по заданию органов следствия в командировку в город-курорт Палангу Литовской ССР, где установил пять школьных учителей с именем Витаутас, ни один из которых, как показала оперативная проверка, не появлялся в Ленинграде за период с февраля по март прошлого года.

Прения сторон начались речью обвинительницы, страстно обличившей такое позорное явление нашей действительности, как стяжательство. Когда весь советский народ под водительством Михаила Сергеевича Горбачева перестраивает экономику, ускоряя поступательное движение вперед, к светлым вершинам, находятся отдельные отщепенцы вроде подсудимого, грубо попирающие законы Родины. Потом, поумерив ораторский пафос, она проанализировала доводы обвинительного заключения, признав версию подсудимого об обмене финифти несостоятельной, а его ссылку на родителей, деда и прадеда, якобы собиравших антиквариат, - голословной. А в заключение, ни словом не упомянув о винтовочных патронах, заговорила человеческим тоном: подсудимый прежде ни в чем предосудительном замечен не был, имеет на иждивении приемную дочь, Тихонову Наталью, 1976 года рождения, перенес инфаркт и, в силу перечисленных причин, не представляет существенной опасности для общества, вследствие чего она от лица государственного обвинения просит суд назначить гражданину Тизенгаузу наказание, не связанное с лишением свободы, в виде исправительных работ сроком на два года с удержанием 20% заработка в доход государства и с конфискацией имущества.

Лена взволнованно сжала ладонь подруги, но та никак не отреагировала. Понурив голову, Марина беззвучно роняла слезы - для нее любое наказание Андрея Святославовича означало вопиющую несправедливость.

В противовес выступлению обвинительницы старый адвокат рокочущим басом заговорил о том, что следствие не удосужилось проверить заявление его подзащитного относительно предметов антиквариата, доставшихся ему по наследству, из чего вытекает, что у суда нет веских оснований усомниться в их добросовестном происхождении. Не выдерживает критики и аргумент обвинителя, утверждавшего, что литовец Витаутас - плод фантазии подсудимого, ибо свидетельские показания старшего оперуполномоченного УБХСС Пичугина о безрезультатных поисках учителя из Паланги не основаны на законе, так как получены оперативным путем, а в комментарии к статье 68 Уголовно-процессуального кодекса ясно сказано, что оперативно-розыскные мероприятия имеют ориентирующее значение для разработки и проверки версий, но не могут заменять доказательств. Столь же безосновательным является и утверждение обвинителя о необъективности показаний свидетельницы Рябокобылко из-за того, что последняя якобы расположена к подсудимому. Нельзя умолчать и о том, что показания свидетелей Коростовцева, Однополенко, Холмогорова, Потери и Цымбаревич по-разному указывают на искусственный характер обеих сделок с финифтью, вызывая мотивированные подозрения в провокации, жертвой которой стал его подзащитный. На это же непреложно указывают и боевые припасы, якобы хранившиеся им в служебном сейфе. Перечисленные обстоятельства, на взгляд защиты, настолько убедительны, что суд, тщательно взвесив и обсудив все, вместе взятое, а также руководствуясь пунктом 2 Постановления Пленума Верховного Суда Союза ССР "О судебном приговоре", обязывающим все сомнения толковать в пользу подсудимого, должен признать Тизенгауза Андрея Святославовича невиновным за отсутствием в его действиях состава преступления.

Выдержав смысловую паузу, адвокат сверху вниз посмотрел на визави и елейным голоском спросил: "Не потому ли уважаемый процессуальный противник рекомендовала вынести наказание мягче минимального по статье 154, часть 3, УК РСФСР, что в глубине души сама не верит в виновность моего подзащитного?"

Последнее слово подсудимого прозвучало в гробовой тишине. Даже пенсионеры слушали, не шелохнувшись. Он не оправдывался, а говорил лишь о том, что во время обыска, вопреки его законным требованиям, работники милиции не включили в опись имущества, например, скрипку Страдивари, хотя в протоколе нашлось место для алюминиевой ложки и шариковой авторучки ценою в 32 копейки. У него изъяли свыше восьми тысяч произведений декоративно-прикладного искусства, тогда как в материалах дела содержатся сведения только о пяти с небольшим тысячах. Куда делись остальные, в том числе все до одного драгоценные камни, скрипка и множество других, поистине бесценных предметов? Где описи коллекций, где систематизированная картотека с фотографиями? Где редкие книги по искусству? Все это вывозилось из квартиры тайно, по ночам, и исчезло, растворилось без следа. А как производились экспертизы? Работники Государственного музея этнографии народов СССР оценили 200 авторских скульптур из янтаря, среди которых было шесть произведений Карла Фаберже, в 670 рублей, то есть по 3-4 рубля за штуку, что дешевле одного необработанного куска янтаря весом 800 граммов, ими же оцененного в 800 рублей! Про часть предметов в трех других актах экспертизы со святой простотой отмечено, что "из-за отсутствия прейскурантов" эти вещи, видите ли, "не имеют стоимости", причем по неуклонно прослеживаемой закономерности это относится к самым лучшим из них. Вдумайтесь, какие могут быть прейскуранты на произведения искусства? Случайна ли эта профессиональная безграмотность? Нет, все от начала и до конца совершалось сознательно, в надежде позднее, после конфискации, безнаказанно разворовать то, что еще чудом сохранилось. Впоследствии, если вдруг обнаружится недостача, воры погасят ее, внеся по 3-4 рубля за предметы, истинная цена которых измеряется тысячами. Неужели это ни о чем не говорит суду?

Тизенгауз перевел дух и безнадежно махнул рукой.

На следствии и на первом суде, вяло, без прежнего подъема продолжал Тизенгауз, он ни словом не обмолвился обо всем этом из боязни побоев, которым он неоднократно подвергался в "Крестах", а теперь ему все равно. Будь что будет, от судьбы не уйдешь! И он без сил опустился на скамью подсудимых, отвернувшись от судей.

Суд удалился в совещательную комнату, а присутствовавшие в зале разбрелись кто куда. Сергей назойливо маячил в дальнем конце коридора, расхаживая кругами, а Лена делала вид, что не замечает его, и пила кофе из термоса, закусывая бутербродами, предусмотрительно захваченными из дому. Бутербродов было шесть, Лена сделала столько с расчетом на Марину и Андрея Святославовича, но они вежливо отказались и отошли к окну, где молча курили в тревожном ожидании.

За время, прошедшее с января по сегодняшний день, Лена ни разу не видела Тизенгауза. Он нигде не работал и после тюрьмы с трудом приходил в себя, попеременно обретаясь то у Марины, в Веселом поселке, то в своей квартире, на Гражданке, и всячески избегая встреч с бывшими коллегами. С Мариной же она дружила по-прежнему, хотя что-то в их дружбе изменилось, причем не в лучшую сторону. Не то чтобы Марина перестала безраздельно доверять Лене, нет, но какой-то налет, а вернее сказать, тонкий ледок отчуждения периодически давал себя знать. Лена не заводила разговоров о будущем Тизенгауза, справляясь только о его здоровье, а Марина, против обыкновения, не стремилась говорить о наболевшем, что Лена не без горечи сочла вполне естественным.

Прошел час, затем еще полчаса, все давно собрались в зале, а судьи не торопились покидать совещательную комнату. Тизенгауз, согнувшись и вобрав голову в плечи, замер на скамье подсудимых, Марина целиком ушла в себя, а Лена рассеянно прислушивалась к спору, разгоревшемуся между адвокатом и обвинительницей. Забыв недавние распри по делу Тизенгауза, они громко обсуждали перипетии парламентского скандала вокруг Гдляна и Иванова, как бы поменявшись ролями: обвинительница рьяно защищала следователей Прокуратуры Союза, называя их народными героями, а старый адвокат с сарказмом утверждал, что в позиции обоих невооруженным глазом прослеживается заведомо обвинительный уклон.

"Встать, суд идет!" - перекрывая шум в зале, звонко прозвучал девичий голосок секретарши, и румяный судья, избегая смотреть на Тизенгауза, с председательского места огласил приговор. Если отбросить многократно повторявшиеся подробности, то сухой остаток выглядел не слишком утешительно для подсудимого.

Суд установил вину Тизенгауза доказанной в том, что он совершил спекуляцию иконами на эмали с целью наживы в особо крупных размерах, а именно в сумме 1450 рублей. Вместе с тем судом не было добыто доказательств того, что винтовочные патроны поместил в сейф подсудимый, а не какое-либо иное лицо. Исходя из оценки личности подсудимого, суд счел возможным избрать более мягкое наказание, чем предусмотрено законом, и именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики приговорил Тизенгауза Андрея Святославовича к двум годам исправительных работ с конфискацией имущества, полностью сняв с него обвинение в незаконном хранении боевых припасов. Мало того, суд простер свое милосердие за границы, очерченные обвинительницей, и освободил осужденного от отбытия назначенного ему наказания, поскольку тот провел в предварительном заключении 9 месяцев и 28 дней, а каждый день содержания под стражей засчитывается за три дня исправительных работ.

Пенсионеры встретили приговор жидкими аплодисментами. Марина, как и в прошлый раз, без памяти бросилась к Тизенгаузу, а Лена сразу же направилась к двери.

На улице ее попытался остановить Сергей, но она обогнула его, как фонарный столб, и легкой, скользящей походкой заспешила на Финляндский вокзал, чтобы сесть на электричку до Всеволожска.

А во Всеволожске, войдя в калитку дома на Константиновской улице, Лена окликнула:

- Зинаида Афанасьевна, где вы?

- Деточка моя! - тотчас отозвалась костлявая старуха Холмогорова, сидевшая на низенькой скамеечке между грядками и пропалывавшая шубнику. - Не ждала тебя, золотко.

Когда Лена приблизилась к ней, старуха протянула навстречу перепачканную жирной землей руку. Этот жест не был предложением рукопожатия, а означал немую просьбу помочь встать.

Лена подняла старуху на ноги и всмотрелась в заросли бузины, куда частенько прятался, изображая индейца-семинола, шаловливый сын.

Проследив за ее взглядом, старуха сообщила:

- Не ищи. Сашенька с обеда укатил на велосипеде.

- Куда? - встревожилась Лена. - Я же запретила ему кататься по улицам.

- На Сергиевской он. У Коли, у дружка своего, - пояснила старуха, целуя Лену в щеку. - Мальчик большой, уже не привяжешь к подолу. То ли еще будет, когда Сашеньку забреют в солдаты!

Об армии Лена боялась даже думать. Только-только закончилась война в Афганистане, так началась заваруха на Кавказе. А кто может наперед знать, где кремлевские олухи ввяжутся в очередную авантюру?

- Нам надо поговорить, - сказала Лена. - За этим я и приехала.

- Вижу, вижу, не слепая, - в раздумье произнесла старуха. - То-то ты нынче вместо "бабульки" величала ценя по имя-отчеству. Да и Сережка твой ходит понурый, слова не допросишься. Небось поцапались друг с дружкой?

- Мы не цапались... Может, присядем?

- Обожди, сполосну руки.

Пока та бренчала рукомойником, наспех, кое-как прибитым к вековой сосне, Лена отошла к орешнику и уселась в беседке.

- Ну, деточка, бей, мне не привыкать, - подойдя к Лене, сурово сказала старуха и, опершись руками о стол, медленно, с тяжкими вздохами опустилась на скамью рядом с невесткой. - Не держи камень за пазухой.

- Я решила уйти от Сергея. Не в силах дальше жить с ним.

- Нового кого нашла?

- Бабулька! - воскликнула Лена и на одном дыхании выложила всю правду о Сергее.

- Фил+-р, говоришь? - Старуха пожевала увядшими губами. - А ты, деточка, ничего не путаешь?

Лена достала из сумочки ксерокопию страницы "Ленинградского комсомольца" с очерком о вымогателях, разгладила ее и положила перед свекровью.

- Бабулька, почитай.

Старуха надела очки с толстыми линзами и принялась читать, беззвучно шевеля губами.

- Не дамся! - послышался из-за кустов истошный крик. - Не имеешь права!

Лена в испуге обернулась и сквозь листву увидела гамак с матрасом, на котором Вениамин Иванович Холмогоров, дядюшка Сергея, лежа в пьяном угаре, молотил кулаками по воздуху.

- Не обращай внимания, - ровным голосом сказала старуха, склонившись над ксерокопией. - Наш молодой человек обратно видит сон про вытрезвитель.

Лена сразу все поняла, поскольку со слов самого Вениамина Ивановича знала, что в его монотонной жизни наиболее ярким впечатлением было недавнее пребывание в медвытрезвителе, где от незаслуженного оскорбления он так разбушевался, что схлопотал в суде десять суток за мелкое хулиганство.

- Почему раньше не показывала? - с осуждением спросила старуха, заметившая годичную давность газетной публикации.

- Ксерокопию мне подбросили накануне, приурочив к суду над Тизенгаузом, объяснила Лена.

- Что же, твой верх. Оставишь газету иль заберешь с собой?

- Могу оставить. Теперь вы знаете, почему я...

- Эх, не дожил мой Иван Емельяныч до позора, повезло ему, - глухо заговорила старуха, воздев сухие глаза к небу, - А я, горемычная, зажилась на белом свете, маюсь, гляжу вот на срамоту. Боженька, милый, да забери ты меня к себе!

- Бабулька, не надо! - Глаза Лены наполнились слезами.

- Не учи, без тебя знаю. И про клятву мою не напоминай, не нуждаюсь. А что у меня на душе, про то говорить не будем.

Десять лет назад, когда Лена, беременная и совершенно растерянная, поздней осенью приехала сюда, не зная, как поступить, Зинаида Афанасьевна уговорила ее согласиться на брак с арестованным внуком и, опустившись перед нею на колени, поклялась, что, если Сергей после суда не возьмется за ум и не станет честным человеком, она первая скажет Лене, чтобы подавала на развод.

- Не перерешишь? - помолчав, заговорила старуха. - Ведь ты не молоденькая, вон седины сколько блестит на солнце. - Лена отрицательно покачала головой.

- Тогда прямо говори, чего от меня требуешь.

- Я ни на что не претендую, хочу лишь ясности, больше ничего. Мне все равно, где мы будем с Александром - на Красной улице или на Гражданке. Только, пожалуйста, избавьте меня от...

- Будешь жить, где живешь, - перебила старуха властным тоном Вассы Железновой. - Внуку я мозги вправлю. Помоги встать.

- Куда вы?

- Пойду в церковь.

- Вас проводить?

- Проводи. Заодно зайдешь за Сашенькой. С ужином меня не ждите.

Выходя за калитку, Лена окинула взором старый дом с запущенным садом на косогоре. Здесь она после родов прожила одиннадцать месяцев, врезавшихся в память на всю оставшуюся жизнь. Благодаря Зинаиде Афанасьевне, в ту пору еще крепкой настолько, что она освободила Лену от домашних забот, ей удалось закончить институт, не потеряв ни одного года. Тогда это имело громадное значение, потому что каждый рубль был У них на строгом учете, а Сергей нуждался в продуктовых передачах, на что уходили последние деньги. Старый дом видел ее радость и ее горе, и сейчас Лена не могла определить, чего было больше - первого или второго...

Старая Зинаида Афанасьевна оправдала на сто процентов чаяния Лены: в понедельник, 26 июня, Сергей собрал свои пожитки и переехал на Красную улицу.

47. ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ

К исходу лета у Тизенгауза форменным образом опустились руки. Исключая редкие выходы в город на безрезультатные поиски работы, он, согнувшись на табуретке, целыми днями с отрешенным видом сидел в кухне своей квартиры на Бутлерова и беспрестанно курил. Пройдет еще сколько-то дней, в лучшем случае недель, уголовное дело из городского суда на Фонтанке перешлют на Выборгскую сторону, в суд первой инстанции, для исполнения приговора, и тогда произойдет непоправимое - коллекции будут раздроблены и окончательно разворованы. А он, увы, ничего не может противопоставить осененному законом произволу. На словах все, к кому он обращался, обещали всемерную поддержку, а практически не ударили пальцем о палец. Хотя нет, правление Ленинградского общества коллекционеров все же направило в президиум городского суда копию своего решения с рекомендацией проявить внимание к судьбе коллекции янтаря ввиду ее уникальной научной и художественной ценности. Но кто в наши дни считается с благими пожеланиями? Все пойдет прахом...

3 августа 1989 года судебная коллегия по уголовным делам Ленгорсуда рассмотрела кассационную жалобу с просьбой отменить несправедливый приговор от 21 июня, заслушала объяснения самого Тизенгауза, его адвоката, а также заключение прокурора, надзиравшего за рассмотрением дел в судах, сочла, что проявленная небрежность при обыске квартиры осужденного не влияет на юридическую квалификацию им же содеянного, и вынесла определение: приговор народного суда оставить без изменения, а кассационную жалобу - без удовлетворения.

Адвокату как-то удалось пронюхать очень отрадную, на его взгляд, подробность - один из трех судей, оказывается, не разделил позицию своих коллег и написал особое мнение, но Андрей Святославович не захотел напрасно обольщаться: по закону все решается большинством голосов, а особое мнение втуне прилагается к делу в запечатанном конверте. "Будем жаловаться в надзорном порядке?" - без всякого интереса осведомился адвокат, когда они получили на Фонтанке копию определения. "Нет", - через силу вымолвил Тизенгауз, осознавший бесперспективность дальнейших попыток лбом прошибить стену.

Обращение с жалобами в надзорные инстанции подразумевало новые траты, на что требовались средства, которых не было: Марина снесла в ломбард даже обручальное кольцо...

Тягостные размышления Тизенгауза прервала телефонная трель. Звонил профессор Крестовоздвиженский. У него, как он соизволил выразиться, есть экстраординарное предложение - познакомить Андрея Святославовича с человеком, чья дьявольская проницательность не имеет аналогов. Уж если сей провидец не укажет выход из пикового положения, тогда вообще не на что рассчитывать. Короче, он, Крестовоздвиженский, завтра к восемнадцати часам заедет за Тизенгаузом.

Андрей Святославович не успел ответить ни "да", ни "нет", а в трубке уже зазвучали сигналы отбоя. Крестовоздвиженский в своем репертуаре - сто слов в минуту при абсолютной невосприимчивости к мнению собеседника, мысленно отметил он и потянулся за очередной сигаретой. Ехать к какому-то провидцу его не тянуло. Крестовоздвиженский ни словом не обмолвился о том, кто этот человек и чем может быть полезен. Кроме того, за помощь положено платить, а у него вся наличность не превышает десяти рублей... Да и раскрывать душу перед незнакомым человеком совсем не так просто, как кажется Крестовоздвиженскому, нервы и без того на пределе... Но, невзирая на экспансивность, Крестовоздвиженский не прожектер, а прагматик до мозга костей. Может быть, все-таки стоит съездить?..

На следующий день свежевыбритый Тизенгауз ровно в шесть часов вечера спустился вниз, где его уже поджидал Крестовоздвиженский, в нетерпении расхаживавший возле черной "волги".

Шестидесятилетний профессор-ортопед был щеголеват, приземист и, казалось, состоял из округлостей: тугих щек, бодро торчавшего вперед животика и полированной, бронзовой от загара лысины. И передвигался он на маленьких ножках, как шарик ртути, - быстро и без видимых усилий.

- Привет, привет! - увидев Тизенгауза, воскликнул он, закатываясь внутрь "волги". - Поторопимся.

Тизенгауз втиснулся на переднее сиденье и безуспешно попытался вытянуть ноги.

- Иосиф Николаевич, далеко мы едем?

- В Комарово, к нему на дачу. Документы у вас с собой?

Тизенгауз похлопал ладонью по полиэтиленовой папочке, с грустью вспомнил свой атташе-кейс, сгинувший в день ареста, и тотчас упрекнул себя за мелочность. До кейса ли сейчас, если рухнуло все, составлявшее смысл жизни?

- Вы позволите мне отодвинуть сиденье? - попросил он несколько минут спустя.

- Сколько угодно, - разрешил Крестовоздвиженский, сворачивая с Северного проспекта на Выборгское шоссе, чтобы попасть на побережье Финского залива через Осиновую рощу, Песочную и Белоостров. - Как настроение?

- Так себе. - Тизенгауз приподнял регулировочный рычажок и отодвинул пассажирское кресло в заднее положение, что позволило ему наконец-то отчасти выпрямить ноги.

- Рассматривайте предстоящий разговор как прием у врача, - директивным тоном сказал Крестовоздвиженский. - Будьте абсолютно откровенны и не задавайте ненужных вопросов.

- Где работает ваш друг?

- Нигде. Он инвалид, на пенсии.

- А кто он по профессии?

- Юрист, выдающийся знаток международного частного права. Многие были бы рады проконсультироваться у него, но он всем отказывает.

- Иосиф Николаевич, меня вот что беспокоит... Как быть с вознаграждением?

- Вы о чем?

- Неловко отнимать время у человека, тем более инвалида, если не имеешь возможности возместить...

- Выбросите это из головы, - перебил Крестовоздвиженский, державший скорость не ниже восьмидесяти километров, что, по мнению Тизенгауза, попахивало лихачеством. - Моего друга не интересуют деньги, он в них не нуждается...

Затем Крестовоздвиженский резко перевел разговор на особенности подглазурной росписи бывшего Императорского фарфорового завода, за что Андрей Святославович мысленно поблагодарил его. И все тридцать с чем-то минут, что они находились в пути, Тизенгауз отвечал на вопросы о старинном фарфоре, уголком мозга анализируя разрозненные сведения, только что сообщенные Крестовоздвиженским.

Трудно представить себе инвалида, живущего на пенсию и не нуждающегося в деньгах, рассуждал он. Да и сами понятия "инвалид" и "пенсия" не ассоциируются с недвижимой собственностью в курортном поселке Комарово, эдакой загородной цитадели ленинградского истеблишмента... А как сочетать слова Крестовоздвиженского о недопустимости любопытства с профессией его друга, юриста-международника?.. Все, вместе взятое, навело Андрея Святославовича на мысли о Комитете государственной безопасности. Судя по всему, он, этот загадочный друг, оттуда...

Не снижая скорости, "волга" промчалась мимо станций Солнечное и Репине, а в самом начале Комарова, возле Дома творчества театральных деятелей, Крестовоздвиженский свернул налево, в сторону моря, и, поколесив по узким улочкам, затормозил перед массивными металлическими воротами с круглым смотровым глазком.

У ворот проезжая дорога обрывалась - превратившись в пешеходную тропу, она, круто петляя, опускалась с холма в болотистую, поросшую осокой низину, а дальше, метрах в двухстах, в обрамлении сосен пролегла черная лента Приморского шоссе, за которым желтела гряда дюн и блестела в лучах заходящего солнца безбрежная гладь Финского залива.

Мнение Тизенгауза укрепилось - уединенность расположения дачи, глухой двухметровый забор и глазок в воротах убедительно свидетельствовали в пользу его гипотезы о принадлежности хозяина здешних мест к КГБ.

Крестовоздвиженский певуче просигналил, после чего кто-то, предварительно заглянув в глазок, привел в действие электромотор с приводом, раздвигавшим ворота на салазках. А за воротами перед взором Тизенгауза предстала нарядная, свежеокрашенная сторожка, окаймленная клумбами с кустами ронявших лепестки роз. Правее сторожки находился потемневший от времени гараж из кирпича на три машино-места, а на площадке перед гаражом ослепительно сверкала полировкой черная "чайка" с шелковыми шторками на окнах.

- Алексею Алексеевичу! - Крестовоздвиженский шариком выкатился из "волги" и пожал руку человеку, раздвигавшему ворота. - Пламенный привет от лица советской медицины!

- Рановато прибыли, Иосиф Николаевич, - заметил тот, взглянув на часы. Вам назначено на девятнадцать ноль-ноль, а сейчас только восемнадцать тридцать девять. Придется обождать. Присаживайтесь, в ногах правды нет.

- Спасибо, насиделся за рулем. Доехал я быстро, но не нравится мне, что на больших оборотах свечи забрасывает маслом...

Пока Крестовоздвиженский обсуждал с Алексеем Алексеевичем и с водителем "чайки" плюсы и минусы западногерманских запальных свечей фирмы "Бош", Тизенгауз закурил и осмотрелся. На лесистом участке площадью, наверное, не меньше гектара, в отдалении от ворот, за стволами порозовевших от заката корабельных сосен угадывались контуры просторного двухэтажного особняка, куда вела плавно поднимавшаяся вверх, усыпанная толченым кирпичом аллея, обсаженная буйно разросшейся сиренью. А возле ворот, как изваяние, без намордника и без поводка застыла немецкая овчарка, не спускавшая глаз с Тизенгауза.

Теперь у него не осталось и тени сомнения в том, куда его привезли. Не говоря уж о "чайке", один облик человека у ворот мог служить документом, удостоверявшим звание офицера госбезопасности никак не ниже майора. Примерно одних лет с Тизенгаузом, мускулистый и поджарый, "майор", знакомясь с Андреем Святославовичем, взглянул на него так, как будто сфотографировал.

Единственная поправка, внесенная Андреем Святославовичем в подтвердившуюся гипотезу, заключается в том, что дача была не частной, а ведомственной собственностью. Даже очень богатому, по советским меркам, человеку явно не по средствам соорудить подобную махину. К чему, например, частному лицу гараж на три автомобиля? Или жилая сторожка с верандой и розарием?

Тизенгауз успел докурить вторую сигарету, прежде чем со стороны аллеи послышались голоса и звук приближавшихся шагов. Первым шел священнослужитель в монашеской рясе и в фиолетовом клобуке. За ним вприпрыжку скакал черно-рыжий эрдельтерьер, зубами хватая священнослужителя за подол рясы, а сзади его догонял высокий шатен лет сорока - сорока пяти, одетый в светло-кофейную рубашку с короткими рукавами и в брюки той же расцветки. Добавь ему погоны со знаками отличия, промелькнуло в голове у Андрея Святославовича, и ни дать ни взять полковник армии США - спортивная фигура, осанка и короткая стрижка шатена точь-в-точь соответствовали разрекламированным в кино заокеанским стандартам. Однако твердой уверенности, что он здесь главный, у Тизенгауза все же не возникло - по возрасту и физической крепости он не мог быть инвалидом на пенсии.

- Яков, оставь в покое отца Серафима! - шутливо приказал шатен, пытаясь поймать эрдельтерьера за ошейник.

- Не беспокойтесь, Виктор Александрович, ваш Яша молодой, пускай порезвится, - с улыбкой проговорил священнослужитель, приглаживая растрепавшуюся на ветру бородку. - Не бойтесь, рясу не порвет, ткань прочная.

- Вы Якова не знаете, - рассмеялся шатен и, заметив гостей, приветливо поднял руку.

С лаем эрдельтерьер в три прыжка покрыл расстояние, отделявшее его от профессора Крестовоздвиженского, и встал на задние лапы, пытаясь, причем небезуспешно, лизнуть в лицо.

- Яшка, уйди, - отмахиваясь от пса обеими руками, взмолился Крестовоздвиженский. - Узнал меня, подлец!

Служивые люди, не мешкая, пришли в движение: Алексей Алексеевич заспешил к воротам, чтобы включить электромотор, а водитель "чайки" почтительно распахнул заднюю дверку для священнослужителя. Не шелохнулись лишь двое - овчарка, по-прежнему настороженно смотревшая на Тизенгауза, и сам Андрей Святославович, не сводивший глаз с высокого, как раз под стать ему, шатена, которого он мысленно определил как полковника Первого главного управления КГБ СССР, готовившегося здесь, в тиши Карельского перешейка, к ответственной командировке за кордон. Если окажется, что он тот самый юрист, тогда понятно, ради чего шатен стал знатоком международного права - ведь камуфляж цивилиста очень удобен для внедрения в капиталистическую среду.

- Счастливого пути, отец Серафим! - простился шатен со священнослужителем.

- Да пребудет в стенах сих Божья благодать! - Священнослужитель смиренно поклонился шатену. - Всевышний вознаградит вас за щедрость.

Как только "чайка" скрылась за воротами, шатен приблизился к гостям.

- Рад приветствовать тебя, Иосиф Прекрасный! - Он сперва пожал руку Крестовоздвиженскому, а затем обменялся рукопожатием с Тизенгаузом. Вороновский!

- Тизенгауз, - пробормотал Андрей Святославович, стушевавшись под взглядом шатена. - Очень рад знакомству...

- Милости прошу. - Вороновский сопроводил слова жестом. - Яков, следуй за нами!

Эрдельтерьер мигом отреагировал на зов хозяина и, рванув к нему, с силой ткнул под коленку.

- Бодается, как баран, - пожаловался Вороновский, не переставая улыбаться. - Все ноги в синяках. Если он срочно не исправится, я, Иосиф, попаду к тебе в пациенты.

Тизенгаузу понравилась непринужденная улыбка Вороновского, в ней было что-то мягкое, располагающее к себе, внушающее доверие. И ему захотелось, чтобы Вороновский, а не кто-то другой, оказался тем самым провидцем, к которому его привезли.

Поднявшись по ступеням на широкое парадное крыльцо, они миновали светлую прихожую и попали в зал - двусветный, во всю длину особняка, площадью метров в семьдесят, обставленный со своеобразным вкусом, в котором, как машинально отметил Тизенгауз, приверженность к старине сочеталась с современным комфортом не на российский, а, скорее, на западный лад. Если картинам, люстрам, бронзе и мебели стиля маркетри, расставленной вдоль стен, насчитывалось по меньшей мере лет сто, то посреди зала, по обе стороны от прохода, ведущего к полого поднимающейся лестнице с балюстрадой, вокруг низких столиков на коврах стояли диваны и кресла, обитые пастельных тонов кожей и изготовленные где-то за рубежом, несомненно, в последней четверти нынешнего столетия. Будь у Тизенгауза подходящее настроение, он бы с интересом присмотрелся к предметам антиквариата и, наверное, смог бы рассказать о них многое, о чем здешние хозяева даже не подозревали, но сейчас ему хотелось только одного - поддержки. Эту поддержку окажет ему обаятельный шатен Виктор Александрович, ибо, к радости Тизенгауза, никакого инвалида пенсионного возраста в зале не обнаружилось.

- Располагайтесь поудобнее, - сказал Вороновский, предлагая гостям сесть справа, неподалеку от камина с доской из черного мрамора. - Что будете пить?

- Джин с тоником, - заявил Крестовоздвиженский. В этот момент Тизенгауз отвлекся, вчитываясь в название раскрытой книги, лежавшей на столике вверх обложкой. Книга была на английском языке, поэтому он не сразу прочел выходные данные: Фредерик Форсайт, "День Шакала", Лондон, 1971 год.

- А вы, Андрей Святославович?

- Ничего, - оторвав взгляд от книги, смущенно вымолвил Тизенгауз. - После тюрьмы с трудом привыкаешь к...

- Тогда бренди. - Вороновский улыбнулся. - А я, пожалуй, составлю вам компанию...

Молодой эрдельтерьер улегся на бок у ног хозяина. Глоток ароматного, не очень крепкого напитка придал Андрею Святославовичу бодрости, и он минут сорок взахлеб рассказывал о своих мытарствах. Профессор Крестовоздвиженский время от времени экспансивно фыркал: "Варварство!", "Безобразие!", "Мерзость!". А Вороновский слушал молча, решив, по-видимому, предоставить ему возможность беспрепятственно выговориться.

- Сколько раз в "Крестах" вас переводили из камеры в камеру? - спросил Вороновский, когда Тизенгауз потянулся к пузатому бокалу с бренди, чтобы смочить пересохшие губы.

- Пять.

- Сильно били?

- По-разному... - Тизенгауз вздохнул. - В зависимости от установки заказчика.

- Дикость! - в очередной раз воскликнул Крестовоздвиженский, подскакивая в кресле.

- Иосиф, в тюрьме это рутинная процедура, - спокойно заметил Вороновский.

- Днем я показывал сокамерникам позы йогов, - вспоминал Тизенгауз. Объяснял, как избежать простатита. Рассказывал им историю Древнего Рима. В благодарность они по-братски делились со мной продуктовыми передачками. А вечером, после отбоя, с содроганием ждал, когда они набросят подушку мне на голову и начнут колошматить по ребрам. Знали бы вы, как это горько, до чего унизительно...

- Знаю, - со значением проронил Вороновский. "Что он может знать? подумал Андрей Святославович. - Если он тоже сидел, то, вероятно, где-нибудь в Лондоне или в Стокгольме, где тюрьмы мало чем отличаются от наших профсоюзных домов отдыха".

- Для зеков это вид спорта, - справившись с волнением, пояснил Тизенгауз. - Они держали пари, буду я кричать или нет. Но какой смысл в криках, если сознаешь, что никто не придет на помощь?

Он хотел было добавить, что крики избиваемого только распаляют истязателей, но промолчал, потому что из глубины дома послышался женский голос:

- Виктор Александрович, из Мюнхена звонит господин Луйк. Будете говорить?

Вороновский взял со столика телефонную трубку с антенной и произнес с присущей ему мягкостью:

- Рад вас приветствовать, Карл Рихтерович! Какие новости на европейском театре?

Новости, по-видимому, не обрадовали Вороновского - его лицо отвердело, а в глазах появился свинцовый отлив.

- Успокойтесь, коллега, - покровительственным тоном сказал он. - В ваши годы вредно перенапрягаться. Завтра же я позвоню в Вюнсдорф и обращу генерала Семихатова в христианскую веру. Из Москвы ему уже дали указание, так что на днях он все вам подпишет. Чтобы вселить в вас уверенность, дорогой Карл Рихтерович, я, разумеется, мог бы прилететь в Берлин, но вы и без меня справитесь. Задача ясна?.. Тогда желаю здравствовать!

Крестовоздвиженский подался вперед и спросил с оттенком тревоги:

- Неприятности? Что-то серьезное?

- Вечная история, - ответил Вороновский с надменной усмешкой. - Дельцы из Антверпена дали кому-то на лапу в штабе Западной группы войск и опять попытались перехватить договора на поставку алкоголя и сигарет.

- Мерзавцы, - Крестовоздвиженский рассмеялся и, довольный, откинулся на спинку кресла. - А я подумал... Эстонцы - люди хладнокровные, не склонные к панике, поэтому Карл Рихтерович не мог без причины...

- Семихатов - трус, - бросил Вороновский. - Чтобы он зарубил себе на носу, что нельзя огорчать старого Карлушу, я завтра пообещаю, что с него снимут погоны и отправят в Союз выращивать редиску.

Из этого разговора Тизенгауз понял отнюдь не все, однако догадался, что у Вороновского общие дела с Крестовоздвиженским, одинаково далекие как от медицины, так и от юриспруденции, и, главное, много, очень много власти, если он вправе приказным тоном разговаривать с генералами. Да уж, у КГБ огромная, ни с чем не сравнимая власть.

- Лариса, не сочтите за труд подать нам кофе, - повысив голос, распорядился Вороновский и, обратившись к Тизенгаузу, спросил самым доброжелательным тоном: - Вы, кажется, закончили?

- Помогите мне, Виктор Александрович! Подскажите - что делать? Мои несчастья не по воле рока, за ними от начала и до конца угадывается чья-то злая направленность. Арест, обыск, тюрьма, первый суд, второй, кассационное рассмотрение - за что ни возьмись, повсюду прослеживается...

- Быть может, да, а быть может, нет, - прервал Вороновский. - Видите ли, Андрей Святославович, вы впервые столкнулись с системой, изобилующей органическими пороками и функционирующей как конвейер на мясокомбинате - уж если кто-то попал к ней на крюк, то ему суждено и без злой воли превратиться в сосиску или в докторскую колбасу. Другого не дано, ибо система отлажена без поправок на ошибки. Верно, Яков?

Услышав свою кличку, пес, не меняя позы, забарабанил по ковру обрубком хвоста.

- Вы находите, что я обречен? - упавшим голосом пробормотал Тизенгауз.

- Зачем же впадать в крайности? Я всего лишь подверг сомнению вашу реплику о всесилии злого рока, позволив себе частично не согласиться с вашей точкой зрения. В практике нашего судопроизводства презумпция невиновности - чистейшая фикция, вследствие чего подсудимый, как правило, не в состоянии доказать, что он - не верблюд...

Из задней двери с подносом в руках в зал вошла женщина лет сорока. Тизенгауз хотел встать, но Вороновский упредил его попытку, жестом дав понять, что это лишнее. Крестовоздвиженский тоже продолжал сидеть как ни в чем не бывало, из чего Тизенгауз заключил, что женщина с подносом - прислуга.

- Благодарю вас, Лариса, - сказал Вороновский, когда горничная расставила чашки и салфеткой прикрыла кофейник. - Идите домой, дальше я справлюсь сам... Итак, вернемся к нашим баранам. Допускаю, Андрей Святославович, что сравнение с мясокомбинатом было не вполне корректным, но, согласитесь, достаточно образным. Искать автора провокации будем в начале цепи событий - там, где вас насаживали на крюк. - Он пододвинул к себе папочку, принесенную Тизенгаузом. Досье, с вашего разрешения, я оставлю у себя, ознакомлюсь с ним и через несколько дней позвоню вам. А пока, если вы не против, не вижу смысла переливать из пустого в порожнее.

- Весьма признателен вам за...

- Что же, за успех нашего вовсе не безнадежного предприятия? - Пропустив мимо ушей слова благодарности, Вороновский поднял бокал с остатками бренди. Прозит!

Чокаясь с ним, Тизенгауз понял, что аудиенция окончена, и почти не вслушивался в разговор хозяина с Крестовоздвиженским за кофе и по дороге к воротам. Уже одно то, что Вороновский не считал его положение безвыходным, казалось Андрею Святославовичу если не надеждой, то, во всяком случае, явным ее проблеском.

Пять минут спустя, когда по пути на свою дачу в Академгородке Крестовоздвиженский в сгустившейся тьме остановил "волгу" возле станции Комарове, Тизенгауз, прежде чем выйти из машины, спросил у него:

- Иосиф Николаевич, тот особняк, где мы только что побывали... Он принадлежит КГБ?

- Не иначе как бренди на вас подействовало, - рассмеялся Крестовоздвиженский. - Ударило в голову, не отпирайтесь.

- Ведь Виктор Александрович служит в КГБ?

- С чего вы взяли? Все, что вы видели, - его собственность. На моих глазах лет пятнадцать назад он купил полусгоревший дом, снес его до основания и построился заново. А из старого кирпича от разборки сложили гараж... Садитесь на электричку, голубчик, и мой вам совет - избегайте принимать алкоголь, пока как следует не окрепнете. Привет!

На платформе в ожидании электрички Тизенгауз какое-то время испытывал неловкость, отчетливо представляя себе, что подумал о нем Крестовоздвиженский. Обращение "голубчик" говорило само за себя, вгоняя Андрея Святославовича в краску.

Три с половиной года назад, оказавшись на койке в клинике Крестовоздвиженского по поводу трещины голеностопного сустава, он заметил, что это старомодное выражение, явно позаимствованное Иосифом Николаевичем у кого-то из своих учителей, профессор использовал лишь в беседах с наиболее мнительными пациентами, чья паническая боязнь боли вынуждала обходиться с ними как с неразумными детьми.

Но вскоре стыдливое ощущение потускнело и скукожилось под напором разгоревшейся надежды - Андрей Святославович все больше и больше проникался верой в то, что вмешательство Вороновского непременно вернет ему доброе имя.

48. ЗА ВЫСОКИМ ЗАБОРОМ

Следующий день Вороновский начал с рыбалки. В клубящемся тумане его лодка-казанка с немецким подвесным мотором "Форель-6" отошла от базы ДСО "Рыболов-спортсмен" в пять утра и вернулась к берегу три часа спустя с довольно-таки неплохим результатом - у издавна облюбованной им каменной гряды Вороновский поймал на поплавковую удочку десятка полтора крупных окуней, а на обратном пути пустил за кормой дорожку с блесной, на которую попался двухкилограммовый пучеглазый судак.

- Знатный улов,- одобрил Алексей Алексеевич, отворяя перед Вороновским калитку, откуда с лаем ему навстречу выбежал соскучившийся эрдельтерьер. Виктор Александрович, поздравляю!

- Отведаем рыбацкой ухи, - весело отозвался Вороновский. - Милости прошу отобедать со мной ровно в четырнадцать часов... Яков, будь добр, оставь меня в покое.

Эрдельтерьера не брали на рыбалку, потому что в море пса укачивало, а теперь он безостановочно кружил возле ног хозяина, бодал под коленку и всячески демонстрировал свою собачью преданность.

После завтрака Вороновский несколько раз звонил по междугородной, позднее бегло просматривал свежие газеты, а в половине одиннадцатого, вооружившись перьевой ручкой и бумагой для заметок, засел за досье Тизенгауза. Обвинительное заключение, оба судебных определения и приговор Вороновский читал, что называется, по диагонали, поскольку они содержали уже известные ему факты. С кассационной жалобой старого адвоката он ознакомился более подробно, улыбаясь по ходу чтения, а акты экспертизы изучил досконально, выписав из них некоторые выдержки. Когда же дошла очередь до протоколов обысков в квартире Тизенгауза, в глазах Вороновского отразился неподдельный интерес. Описывая имущество, подлежащее выемке, работники УБХСС применили оригинальный, прежде не встречавшийся ему прием: они честь по чести занесли в протоколы габаритные размеры и подробнейшую характеристику внешнего вида коробок, куда паковались экспонаты, ни словом не упомянув ни количества, ни качества изъятых предметов. Мало того, хотя обыски производились в разные дни, в амплуа понятых выступали одни и те же лица из числа народных дружинников. Словом, Тизенгауза нагло облапошили профессионалы: выставили лакомую приманку, чтобы заманить клиента в мышеловку, а как только капкан сработал, обчистили прямо-таки до нитки.

В самом низу папочки Вороновский обнаружил судебный очерк "Вымогатели", опубликованный газетой "Ленинградский комсомолец" в апреле прошлого года. Очерк как будто не имел отношения к делу Тизенгауза, и Вороновский собрался было отложить ксерокопию в сторону, но его удержала мысль, что едва ли Тизенгауз приложил бы к досье совершенно посторонний материал. Просматривая очерк с пятого на десятое, он цепко вычленил из текста фамилию Холмогорова, не раз мелькавшую в изученных ранее документах, и с сожалением опознал в нем того молодого человека, который десять лет назад был его ассистентом, а теперь, словно двуликий Янус, попеременно функционировал в ипостасях то наводчика, то коллекционера финифти. Сопоставление обстоятельств, в новом свете представлявших С. К. Холмогорова образца 1988 года, тотчас подсказало Вороновскому, что ныне возмужавший и даже заматеревший мальчик из толстовского дома на улице Рубинштейна пользуется покровительством милиции и, по-видимому, служит ей без зазрения совести. Не в ту степь шагнул инфантильный Сережа, впору заказать по нем панихиду...

Часом позже, во время сеанса массажа, Вороновский мысленно вернулся к проблеме Тизенгауза и признал, что участие Сергея Холмогорова придало его миссии дополнительный импульс. Для того, чтобы помочь Тизенгаузу легально выбраться из петли, Вороновскому было вполне достаточно просьбы Иосифа Крестовоздвиженского, а теперь к этому добавилось желание помериться силами с когортой ловкачей в милицейских погонах.

"Что когда-то говаривал мне старый стервятник Баронов? Без дела теряешь интерес к жизни, - с улыбкой припомнил Вороновский. - Покойный маэстро был прав, против его тезиса трудно возразить. Дело у меня есть, однако, по правде говоря, чего-то все же недостает. Быть может, спортивного азарта борьбы? Не пора ли мне восполнить пробел?.."

За обедом Вороновский беседовал с Алексеем Алексеевичем только на гастрономические темы. Мастерски приготовленную Ларисой уху оба сочли харчем богов, судак фри с жареным картофелем и салатом из огурцов и помидоров не уступал ухе, а завершил трапезу астраханский арбуз столь отменного вкуса, что Алексею Алексеевичу не хватило слов, чтобы выразить восторг.

После сытного обеда тянуло на боковую, но Вороновский не позволял себе терять форму и вывел из гаража белые "жигули" девятой модели, чтобы съездить за грибами. Был четверг, 24 августа, разгар грибной поры, и вдобавок лучший день недели - в выходные, когда в лесу больше людей, нежели деревьев, все выбиралось подчистую, а за четверо суток что-то должно было подрасти. То, что за грибами обычно ходят по утрам, Вороновский вообще не принимал в расчет ему почему-то нравилось собирать их ближе к закату.

За рулем Вороновский получал огромное удовольствие. Он любил скорость, однако долгое время водил машину изредка, потому что в силу сложившихся обстоятельств скрывал от знакомых наличие загородного дома и машин, которые менял не реже, чем раз в три года. Об этой стороне его жизни в ту пору знали только двое наиболее близких ему людей - Иосиф Прекрасный в Ленинграде и Женя Скворцов в Москве. Ну и, разумеется, Алиса, поскольку на том этапе она считалась номинальной владелицей как дома, так и машин. По неукоснительно соблюдавшимся правилам, при оформлении купчей на сгоревший дом требовалось, чтобы лицо, собиравшееся там поселиться, было надлежащим образом прописано по новому адресу и внесено в домовую книгу, для чего Вороновскому пришлось десантировать сюда Алису из Астрахани, где он познакомился с нею во время деловой поездки по заданию маэстро Баронова.

Выдающимся качеством Алисы была слепая преданность, сродни той, что питал к нему эрдельтерьер Яков. Ей можно было безбоязненно довериться, на что Вороновский и сделал тогда крупную ставку. Если не принимать во внимание навязчивых претензий на брак, Алиса всецело оправдала доверие, получив в награду его старую квартиру на улице Петра Лаврова. После известных неприятностей в 1979 году он, скажем так, предпринял длинную рокировку, совершив с Алисой обмен квартиры на дом в Комарове, а вслед за обменом, снабдив ее приданым, выдал замуж за подполковника медицинской службы, флагманского врача дивизии крейсеров Северного флота. Алиса родила подполковнику девочку, назвав ее Викторией, и регулярно поздравляла Вороновского с праздниками, тем самым подтверждая, что не перевелись на свете благодарные люди.

В Зеленогорске Вороновский свернул направо, оставил в стороне вокзал с рынком и взял курс на Рощино, а точнее - на Пухтолову гору. Когда-то там попадалось множество белых грибов, а крепенькие зеленовато-желтые моховики можно было, без преувеличения, косить косой, но те времена давно прошли: лес затоптали и испоганили кучами ржавых консервных банок, рваной обуви и битого стекла, а из съедобных грибов здесь по-прежнему в изобилии росли только сыроежки, свинушки и лесные шампиньоны. Последние и привлекали сюда Вороновского, поскольку большая часть грибников пренебрегала ими, по незнанию принимая шампиньоны за поганки.

Оставив машину на обочине проселочной дороги под опорой линии электропередачи, Вороновский в сопровождении эрдельтерьера Якова, уморительно ловившего мух, медленно пошел по перелеску вдоль просеки, то и дело нагибаясь, чтобы срезать шампиньоны. Занятие это было чисто механическим, не требовавшим пристального внимания, что позволяло без помех осмыслить плоды его многолетнего сотрудничества с Карлом Луйком, бывшим советским гражданином, а ныне подданным Великого Герцога Люксембургского.

В стародавние времена, еще до знакомства с Вороновским, Карл Рихтерович безбедно проживал в Таллине, подвизаясь на ниве международной торговли и довольствуясь куртажными, которые получал от западноевропейских дельцов за содействие в заключении сделок с прибалтийскими базами "Морторгтранса", снабжавшего импортными товарами магазины системы "Альбатрос", где возвращавшиеся из загранплаваний моряки тратили сэкономленную валюту.

При всей компетентности в области коммерции Карл Рихтерович не обладал масштабностью мышления, вследствие чего Вороновский буквально открыл ему глаза, растолковав с карандашом и бумагой, что вместо куртажного процента, от чего, прямо скажем, попахивало взяткой, лучше обратить в свою пользу всю маржу, если, минуя оптовых торговцев, закупать товары непосредственно у производителей. Брат Карла Рихтеровича уже четверть века жил в Брюсселе, владея дышавшей на ладан посреднической фирмой, и, по замыслу Вороновского, мог сослужить службу, выступив в качестве поставщика широкой гаммы товаров повышенного спроса. Для того чтобы вдохнуть жизнь в захиревшую фирму, понадобился стартовый капитал в 200 тысяч долларов, большую часть которых пришлось выложить Вороновскому, ибо два его компаньона, Луйк и Крестовоздвиженский, вместе едва-едва наскребли 45 тысяч, а третий, Женя Скворцов, вложил в дело только так называемые "нематериальные активы", включавшие в себя источники конфиденциальной информации и главным образом связи. Они-то, эти самые "нематериальные активы", и обеспечили успех смелому начинанию, дав возможность, наряду с "Морторгтрансом", вовлечь в орбиту интересов фирмы "Братья Луйк" и "Внешпосылторг" с его внушительной сетью магазинов "Березка".

Уже через год торговый оборот "Братьев Луйк" перевалил за 27 миллионов долларов, что в свою очередь потребовало новых организационных форм, мало-помалу вылившихся в создание еще двух посреднических фирм в Голландии и в Дании, фирмы грузовых перевозок в ФРГ, а над ними, на самой вершине, холдинговой компании "Ост-Вест Интернешнл-79", зарегистрированной в Люксембурге, где местное законодательство по степени закрытости сведений о фактических хозяевах фирм ничем, в сущности, не уступало швейцарскому, но было значительно мягче в части налогообложения. В итоге президент холдинга, коммерции советник Карл Луйк, перебрался на жительство в Люксембург и оттуда без устали колесил по Европе, реализуя свои обширные познания рыночной конъюнктуры, Женя Скворцов в Москве денно и нощно держал руку на пульсе Страны Советов, чтобы не упускать выгодных для "Ост-Вест Интернэшнл" контрактов, а сам Вороновский в скромной должности старшего юрисконсульта руководил всей финансовой политикой, будучи полновластным владельцем контрольного пакета акций. Его обязанности отнюдь не сводились к стрижке купонов - не реже раза в месяц он ездил в Москву для урегулирования разногласий в преддоговорных спорах и рассмотрения претензий, а по мере надобности с зеленым дипломатическим паспортом вылетал за рубеж, чтобы экстренно развязать тот или иной узелок, не поддававшийся старческим рукам Карла Рихтеровича. А эта надобность в последнее время возникала все чаще и чаще, что не могло не тревожить Вороновского и послужило причиной нынешних раздумий.

Осложнения начались с того, что, получив люксембургское подданство. Карл Рихтерович осмелился возражать против 20% отчислений от дохода "Ост-Вест Интернэшнл" на содержание западноевропейских коммунистических партий, хотя именно таковым было непременное условие компетентных инстанций Москвы. То ли богатство вскружило ему голову, то ли наконец-то прорвавшийся наружу, свойственный почти всем эстонцам подспудный антисоветизм, но факт оставался фактом - прежде дисциплинированный Луйк вдруг выказал строптивость. Поймите же, терпеливо внушал ему Вороновский, это вполне приемлемая цена приоритетной поддержки, позволяющей, во-первых, обходиться без взяток, а во-вторых, пользоваться банковским кредитом. Вдобавок, чтобы избежать огласки, прямого перечисления денег на партийные счета в "Ост-Вест Интернэшнл" не производили, поступая проще, надежнее и выгоднее: некие фирмы по списку Жени Скворцова периодически выставляли счета за якобы оказанные услуги по маркетингу или рекламе, а Карл Рихтерович, производя их оплату, заодно законным образом минимизировал налоги. Нет, упирался бывший член КПСС Луйк, он, видите ли, из принципа не желает давать деньги проклятым коммунистам. Помогай не помогай, толку им от этого все равно не будет, деликатно объяснял Вороновский, ибо мировое коммунистическое движение, как, впрочем, и всякий крайний идеализм, дело дохлое, заведомо обреченное, а коммерция есть коммерция, она зиждется на верности слову, на незыблемой святости взятых на себя обязательств. Когда же и эта аргументация не привела Луйка в чувство, Вороновский без обиняков напомнил ему, кто здесь хозяин. Окрик мгновенно отрезвил Карла Рихтеровича, однако трещина в их отношениях сохранилась и время от времени давала о себе знать, наводя на раздумья о том, не пора ли отправлять президента в отставку.

Предвидя обострение экономического кризиса в Советском Союзе, Вороновский по мере спада покупательной способности "Внешпосылторга" и "Морторгтранса" настойчиво ориентировал Луйка на альтернативные варианты, в частности на сотрудничество с нашими воинскими контингентами за рубежом, но Карл Рихтерович не проявлял должной предприимчивости, а быть может, просто-напросто не обладал ею...

В седьмом часу вечера Вороновский въехал в ворота дачи с двумя полными корзинами шампиньонов, отказался от помощи, предложенной Ларисой, и присел на ступеньках крыльца чистить грибы. Их варила, мариновала и консервировала Лариса, а сортировкой и чисткой он любил заниматься сам.

Вдоволь набегавшийся Яков улегся на бок и задремал, во всю длину вытянув лапы, а Вороновский, ощущая приятную усталость, ловко орудовал ножом и думал о том, что провел время в лесу с толком и с пользой для здоровья. Ведь, согнувшись и разогнувшись не меньше тысячи раз, он заготовил несколько килограммов деликатесной снеди на зиму. Занятие не в пример лучше, чем, зеленея от скуки, разминать мышцы на тренажерах. И, наконец, в перелеске у Пухтоловой горы ему удалось обдумать, как увеличить торговый оборот с Берлином - за счет включения в сферу интересов холдинга двух вновь созданных торгово-закупочных кооперативов, с помощью которых дипломатический персонал посольства СССР в ГДР и офицеры Берлинской мотострелковой бригады существенно снизят свои расходы на закупку продовольственных и промышленных товаров. Им наверняка безразлично, у кого покупать, была бы скидка с оптовой цены, а Женя Скворцов запросто может по своим каналам внушить кому следует, что "Ост-Вест Интернэшнл" всегда рад взаимовыгодному сотрудничеству.

Вместе с тем претворение в жизнь этой сделки послужит экзаменом Карлу Рихтеровичу: сумеет старик успешно реализовать ее - пусть поработает еще какое-то время, не сумеет - значит, ему в самом деле пора на покой.

Управясь с грибами, Вороновский принял душ и, связавшись с Москвой, убедился в полном единомыслии с Женей Скворцовым, а после легкого ужина дочитал "День Шакала". Сюжетное мастерство Фредерика Форсайта, равно как и обстоятельное знание автором предмета, доставило Вороновскому истинное удовольствие. Теперь можно готовиться ко сну, но его остановила мысль, что он не довел до конца что-то из задуманного. Что?.. Ах да, Тизенгауз!

Вороновский еще раз набрал код Москвы и, переговорив с собеседником по имени Арик, счел прошедший день весьма удачным. Последний телефонный звонок Тизенгаузу с приглашением завтра к девятнадцати часам прибыть в Комарове подвел черту дневной программе, после чего Вороновский окликнул эрдельтерьера:

- Яков, променад!

Перед сном он ежедневно выгуливал Якова, потому что чистоплотный пес не позволял себе справлять собачью нужду на территории дачи. За воротами эрдельтерьер, высоко задирая заднюю лапу, оставлял свои метки на столбах и заборах, а шедший следом Вороновский рассеянно думал о том, что, к сожалению, советские граждане заметно уступают породистым собакам. Будь они столь же сознательными, как Яков, из перестройки, возможно, вышло бы хоть что-то путное...

49. ОБХОДНОЙ МАНЕВР

В пятницу Тизенгауз приехал в Комарово загодя, чтобы ни в коем случае не опоздать на встречу. Но, памятуя о том, что являться в дом за высоким забором надлежит точно к назначенному времени, он прогулялся по курорту, с любопытством осматриваясь по сторонам. Между станцией электрички и спуском к морю ему попалось на глаза множество красивых, просторных дач, однако ничего подобного особняку Вороновского он не приметил, если не считать загородной резиденции первого секретаря обкома КПСС.

Без двух минут семь по-военному подтянутый Алексей Алексеевич впустил его в калитку, познакомил с овчаркой по кличке Бакс и без лишних слов проводил к дому, а на ступеньках крыльца эрдельтерьер в прыжке фамильярно лизнул Тизенгауза в подбородок.

- Яков, оставь гостя в покое! - прикрикнул Вороновский и с улыбкой протянул руку Тизенгаузу. - Рад вас приветствовать, Андрей Святославович!.. Располагайтесь поудобнее. Что будете пить? Бренди?

Сегодня Тизенгауз чувствовал себя увереннее, чему способствовала та быстрота, с какой Вороновский ознакомился с досье и, должно быть, выработал план борьбы за восстановление справедливости, но, чтобы не попадать впросак, все же решил последовать совету профессора Крестовоздвиженского и отказался от бренди.

На Вороновском был синий тренировочный костюм и кроссовки, что как нельзя лучше сочеталось с короткой стрижкой морского пехотинца и белозубой улыбкой жизнелюба. Налив себе бренди, он с бокалом в руке откинулся на спинку кресла.

- Андрей Святославович, ответьте без экивоков, вы человек обидчивый?

Тизенгауз пожал костлявыми плечами.

- Трудно сказать. Средней обидчивости. - Вороновский пригубил бокал и произнес с оттенком удовлетворения:

- Превосходно!.. Назовите, пожалуйста, что у вас пропало в день обыска?

- Бирманский рубин фацетной огранки, цвета "голубиной крови", весом 35 каратов, - начал перечислять Тизенгауз. - Кристалл изумруда высшего качества весом 502 карата, найденный моим отцом, геологом по профессии, на Южном Урале. Кристалл темного сапфира весом 900 каратов. Еще восемь сапфиров-кабошонов весом...

- Не так быстро, - попросил Вороновский. - И, будьте добры, называйте их стоимость.

- На аукционе "Кристи" стартовая оценка бирманского рубина была бы, думаю, 300-320 тысяч долларов, а пороговая цена покупки - тысяч 650-700, - помедлив, ответил Тизенгауз. - А относительно кристаллов... Все зависит от мастерства ювелира, взявшегося за резку и огранку, от его интуиции, от технологии обработки...

- Назовите ориентировочные цифры.

- Из 502 каратов полезный выход дал бы приблизительно половину, что можно оценить в 220-250 тысяч. Кристалл сапфира несколько ниже качеством, так что в обработанном виде получилось бы каратов 300.

- Могу я считать, что стоимость названных вами камней превышает миллион долларов?

- Несомненно. Эти уникумы представляют собой национальное достояние нашей страны и зарегистрированы в реестре Гохрана в Третьем главном управлении Минфина СССР.

- А ваши бриллианты? Почему вы о них не говорите?

- Бриллиантов у меня не было.

- Не было? - удивился Вороновский. - Почему?

- Ни дед, ни отец не любили бриллиантов, а мне это передалось от них.

- Любопытно.

- Изумруды, рубины и сапфиры привлекательнее бриллиантов. На свету они переливаются иначе, в особенности кабошоны. Кажется, что они из глубины излучают тепло, - мечтательно вымолвил Тизенгауз и, помолчав, добавил равнодушным тоном: - А у бриллиантов сухой, холодный блеск.

- Боюсь, что этого тепла вы больше не почувствуете.

- Камни, по-вашему, уже уплыли за границу?

- Вы подхватили мою мысль на лету, - соболезнующе подтвердил Вороновский. - Что у вас еще пропало?

- Хризолиты, бериллы, опалы, хризопразы, гранаты, топазы.

- Кому вы их показывали?

- Многим.

- Зачем?

- Наличие коллекций, по-моему, подразумевает, что любуется ими не только владелец. Показываешь не из хвастовства, а из желания доставить удовольствие людям.

- И заодно внушить им острую зависть, - прибавил Вороновский. Признайтесь, вы кого-нибудь подозреваете?

- Нет.

- Решительно?

- Вы заговорили о бриллиантах, и я сразу... - неуверенно начал Тизенгауз. - Знаете, что пришло мне на ум? У меня дома было сто девятнадцать высококачественных стразов из фианита и горного хрусталя. Может быть, кто-то по оплошности принял их за бриллианты?

- А теперь ближе к делу. Андрей Святославович, скажите откровенно, чего вы хотите в первую очередь?

- После конфискации коллекций окончательно разворуют то, что еще сохранилось. Сейчас это страшит более всего. Нельзя ли приостановить исполнение приговора?

- Нет ничего проще. Существует добрый десяток мест, куда мы незамедлительно обратимся с жалобами в порядке надзора. При желании можно добиться отсрочки минимум на полгода, а то и на год. Но, предупреждаю, нам не обойтись без участия вашего адвоката, чтобы очно убеждать прокуроров и судей в необходимости истребовать ваше дело для внимательного изучения. Поверьте моему опыту, живое слово гораздо действеннее, нежели эпистолярное творчество... Вы, кажется, курите?.. Не стесняйтесь, Андрей Святославович, курите, милости прошу.

Тизенгауз закурил "Приму" и, преодолев неловкость, отважился было заговорить о безденежье, но тягостного признания удалось избежать: Вороновский прочитал его мысли и придвинул к нему заранее приготовленный конверт.

- Здесь две тысячи. На первое время хватит, а там посмотрим.

Сумма, предложенная Вороновским, равнялась годовому заработку Тизенгауза в ЦНИИСЭ. Андрей Святославович поднял глаза на Вороновского и вместо благодарности хрипло пролепетал:

- Виктор Александрович, а если я не смогу отдать?

- Как-нибудь переживу, не зачахну.

- Когда меня реабилитируют, я, будьте совершенно спокойны, немедленно, в кратчайший срок верну вам все до...

- Любите вы переливать из пустого в порожнее, - перебил Вороновский. Зарубите себе на носу, Андрей Святославович, что если уж решились прибегнуть к моей помощи, то неукоснительно следуйте всем моим указаниям. Задача ясна?

- Вы, по-видимому, уверены, что надзорные инстанции удовлетворят ходатайство адвоката и отменят несправедливый приговор?

- В этом я отнюдь не уверен, - прямо ответил Вороновский. - Но мы выиграем время, что сейчас действительно важнее всего.

- А нельзя ли предпринять что-то по-настоящему радикальное? - с надеждой спросил Тизенгауз.

- Хороший вопрос. - Вороновский недобро усмехнулся. - Чтобы без затяжек вернуть вам и честь, и имущество?

Тизенгауз энергично закивал головой.

- Наверное, можно. Боюсь только, что это будет слишком дорого стоить.

- Виктор Александрович, но я же абсолютно ни в чем не виноват, - торопливо заговорил Тизенгауз. - Если бы я совершил нечто противозаконное, тогда...

- Не надо мне этого объяснять, - Вороновский невольно повысил голос. - Вы мой одногодок, а рассуждаете как кисейная барышня. Те, от кого зависит ваше оправдание, берут мзду и с виноватых, и с правых. Допускаю, что невиновных обслуживают по льготному тарифу, вот, собственно, и вся разница.

Плечи Тизенгауза поникли, а голова опустилась на грудь. В этот момент он не отдавал себе отчета в том, что подействовало на него больше - мысль о всеобщей продажности властей предержащих или известие, что Вороновский его ровесник. Виктор Александрович выглядит на десять-пятнадцать лет моложе и, должно быть, еще долго не ощутит бессилия старости, тогда как он, Тизенгауз, стоит на ее пороге, а вернее, перешагнул порог. Что его ждет впереди, кроме призрачных надежд и благотворительных подачек?..

- Сделайте одолжение, не впадайте в черную меланхолию, - попросил Вороновский. - Простые ходы нам с вами заказаны. Признав вас виновным, противная сторона перевела борьбу из стойки в партер, вынудила защищаться, смиренно оправдываться. А для победы нужно переходить от защиты к нападению, готовить обходной маневр.

- Как же быть? - вяло поинтересовался Тизенгауз, не понимавший того, о чем говорил умудренный опытом собеседник.

- Задействовать средства массовой информации. Без вашего ведома я уже договорился с одним из моих доброжелателей, известным московским публицистом, который согласен вплотную заняться вашей историей, чтобы сделать ее достоянием гласности.

До Тизенгауза начал доходить замысел Вороновского. Он на ощупь достал из пачки новую сигарету и прикурил от предыдущей.

- Ваш случай особого рода. Это ясно каждому, кто хоть мало-мальски способен анализировать причинно-следственные связи, - продолжал Вороновский. Если в результате обходного маневра вас оправдают, то кому-то придется отвечать за то, что с вами проделали. А судейский люд не любит преследовать своих, и вынудить их можно только одним способом - гласностью.

Позабыв совет Крестовоздвиженского, Тизенгауз без всякого стеснения налил полбокала бренди и выпил залпом.

- Вы хотите сказать, что гласность пробудила в людях гражданское правосознание, чувство жгучего стыда за... - начал он с заметным воодушевлением.

- В тех, кто стоит у кормила власти, гласность не пробудила ничего жгучего, кроме досады на Горбачева, - прервал его Вороновский. - Но правила политических игр в эпоху развитого социализма привили им привычку чутко реагировать на выступления прессы. Года через два эта привычка, помяните мое слово, сойдет на нет, а пока она не утрачена, ею надо воспользоваться...

Минуту или две Вороновский растолковывал Тизенгаузу преимущества центральной печати, несравненно более влиятельной, нежели местная, а затем неожиданно спросил о Холмогорове: как тот держался в день ареста Андрея Святославовича, о чем говорил у него дома и в УБХСС.

То ли Тизенгауза сверх меры вдохновила идея обходного маневра, то ли бренди развязало ему язык, но говорил он с подъемом, причем не столько о Холмогорове, сколько о Елене Георгиевне. Какая она обаятельная, добрая и отзывчивая, до чего ровно и благородно ведет себя и чем он, Тизенгауз, обязан ей - ведь если бы Елена Георгиевна не проявила наблюдательности и гражданского мужества, его бы, скорее всего, осудили за хранение боеприпасов.

В волнении Тизенгауз беспрестанно курил, в два приема опорожнил еще бокал бренди и не следил за реакцией собеседника, который, против обыкновения, не перебивал его. Между тем от всегдашней доброжелательности Вороновского не осталось и следа, черты его лица отвердели. Казалось, что своими разглагольствованиями Тизенгауз нечаянно затронул какую-то болевую точку в душе хозяина дома и что расплата будет неумолимой.

- Знаете, Виктор Александрович, что сейчас пришло мне на ум? - спросил ни о чем не подозревавший Тизенгауз.

- Невелика важность, - сузив глаза, отозвался Вороновский. - Что же?

- Жена рассказывала, что Елена Георгиевна без видимых причин разошлась с Холмогоровым в конце июня, то есть вскоре после приговора. Нет ли взаимосвязи между этими двумя событиями?

- Не в моих правилах гадать на кофейной гуще, - поднимаясь с кресла, сухо сказал Вороновский. - Вам, надеюсь, понятно, что о моем участии в вашем деле едва ли стоит распространяться в присутствии жены Холмогорова, пусть даже и бывшей. И про обходной маневр тоже лучше помалкивать. Задача ясна?

Догадавшись, что разговор окончен, Тизенгауз встал и покорно кивнул.

- В ближайшие дни постарайтесь, пожалуйста, пореже выходить из дому, напоследок сказал Вороновский, провожая Тизенгауза к воротам. - Ждите гостя из Москвы. Его фамилия - Добрынин, а имя-отчество - Аристарх Иванович...

50. ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ

В годы застоя Аристарх Добрынин писал в основном повести и рассказы, всерьез не помышляя о публицистике. И без того его прозу печатали редко, со скрипом и частыми цензурными купюрами, потому что бдительным редакторам мнилось, будто он охаивает советскую действительность. А что стало бы с ним, захоти он честно выступить на газетных полосах с размышлениями о том, что работа наших правоохранительных органов определенно напоминает молевой сплав леса в период паводка: на месте бревен оказываются живые люди, а следователям и судьям уготована роль сплавщиков, чья основная задача - всеми средствами предотвратить затор и обеспечить пропускную способность "реки"? Как все это сочетается с лозунгом, что в социалистическом обществе человек - основа основ?

Если в беллетристике при известной сноровке можно было, избегая лжи, писать хоть и мало о чем, но все-таки правдиво, то в жанре очерка это исключалось - такой материал не выходил в свет, а рукопись попадала в Пятое управление КГБ, где бывалые людоведы неустанно заботились о том, чтобы перед неблагонадежными авторами наглухо закрылись двери редакций. Кроме того, прозу пишут не только ради хлеба насущного, ее можно складывать в стол до лучших времен, тогда как публицистика - продукт скоропортящийся.

Гласность в полном смысле слова перевернула былые представления, что можно и чего нельзя писать, и Добрынин, подобно множеству других шестидесятников, ощутил нечто вроде второго дыхания. Теперь или никогда, решил он и, поражаясь той обманчивой легкости, с какой из-под его пера один за другим появлялись острые судебные очерки, за год-полтора завоевал себе имя в мире журналистики. Публиковался он, как правило, в еженедельнике "Суббота", чей тираж взлетел до небес, если позволительно счесть таковыми два миллиона экземпляров, и однажды, когда главный редактор вывел его на балкон бывшего кабинета Бухарина, чтобы с семиэтажной высоты показать очередь, змеившуюся от газетного киоска у кинотеатра "Россия" аж до улицы Горького, Добрынин воочию убедился, что нужен своим читателям.

У популярности всегда есть изнанка: из-за того, что темой его очерков служило попранное человеческое достоинство, Добрынина стали преследовать люди с так или иначе искалеченными судьбами. Не ограничиваясь письмами и телефонными звонками в любое время суток, они, вконец озлобленные реальной или кажущейся несправедливостью, подкарауливали Добрынина в подъезде и уже не просили, а требовали, чтобы он написал об их несчастьях. Бывало и хуже - один настырный тип с явными признаками распада личности трое суток дневал и ночевал на лестничной площадке возле его квартиры, угрожая то мордобоем, то самосожжением. Кончилось тем, что вторая жена поставила Добрынину ультиматум: или он к чертовой матери завязывает с публицистикой, или она уйдет от него, хлопнув дверью.

Полгода спустя по причине, весьма далекой от публицистики, его жена действительно ушла к греку-кооператору, а он по-прежнему писал очерки, находя удовлетворение в том, что помогает обездоленным выпутаться из беды.

Независимый по натуре, Добрынин не любил, когда ему навязывали заказной материал, однако с большой охотой откликнулся на приглашение недельку погостить у Вороновского, по достоинству слывшего редкостным хлебосолом. Добрынину опостылело изо дня в день питаться всухомятку, а в Комарове к столу подавались такие изысканные блюда, что после звонка Вороновского он долго глотал слюну. Наряду с необоримым желанием всласть пображничать, Добрынина подталкивала в путь-дорогу и уверенность в том, что Вороновский наверняка снабдит его захватывающей информацией.

Ни для кого не секрет, что Виктор Вороновский и Евгений Скворцов не разлей вода. Между тем, как ни грустно в этом признаться, Добрынин, знавший обоих без малого двадцать лет, по сей день не выяснил, кто в тандеме ведущий, а кто ведомый. По занимаемому положению генерал-лейтенант Скворцов неизмеримо выше юрисконсульта Вороновского, однако характер взаимоотношений старых друзей зачастую свидетельствовал об обратном. А как поймешь, в чем корень, если они оба находятся под покровом Лубянки и Старой площади?

В пятницу, 25 августа, Добрынин купил билет на ночной экспресс "Красная стрела" и съездил в редакцию журнала "Закон и совесть" за командировочными документами. Этот журнал был органом Министерства юстиции, а в состав его редколлегии входили либо первые, либо вторые лица ведущих правоохранительных структур страны, вследствие чего выданное там редакционное поручение открывало двери судов значительно надежнее, чем удостоверение члена Союза писателей. А вечером, привычно собираясь в дорогу, он положил в кейс бутылку коньяка "Энисели", чтобы не являться в Комарово с пустыми руками.

- Арик, на кого ты похож? - огорченно произнес Вороновский, когда Добрынин, пошатываясь, с потугами выпростался из гостевой "волги", посланной за ним к Московскому вокзалу. - Где же ты набрался с утра пораньше?

- Старик, видит Бог, не хотел, - тяжко отдуваясь, покаялся Добрынин. - В "Стреле", черт его дери, нарвался на знакомого кинодраматурга... Крепкий, сволочь! Приняли мы по килограмму "Столичной", потом откуда-то взялся портвейн "Три семерки", а после Малой Вишеры втемяшилось мне в голову, что не грех залить эту бурду коньячком... Са-амую малость... Витя, солнце, дай я тебя расцелую!

С ног до головы одетый в джинсовую "варенку", бородатый, с налитыми кровью глазами, Добрынин по-медвежьи распахнул объятия, но попытка сближения оказалась тщетной - железная рука Вороновского удержала его на дистанции.

- Собачка! - умилился Добрынин, за неимением лучшего обнимаясь с эрдельтерьером. - Родная!.. Я всегда говорил, что собаки - самые душевные люди! Познакомимся? Меня зовут Аристарх, а тебя как? Кабысдох?

Требовались экстренные меры для оздоровления подгулявшего гостя, что и было выполнено Вороновским, при содействии Алексея Алексеевича, с тактом и знанием дела. Для начала Добрынина два часа продержали в сауне, затем накормили раками с баночным пивом "Хольстен" и уложили в гамак, где он проспал до вечера, оглашая окрестности заливистым храпом, а затемно разбудили, чтобы влить в него котелок щавелевых щей. Утром, трезвый как стеклышко, Добрынин съел две тарелки геркулесовой каши, принес извинения и заверил Вороновского, что готов к труду и обороне.

Зная, что Добрынин привык самостоятельно докапываться до истины, Вороновский вручил ему досье Тизенгауза, сопроводив сдержанным комментарием. Вот позиция обвинения, вот линия защиты, а дальше, милости прошу, делай все что заблагорассудится. Гостевая "волга" с водителем закрепляется за Добрыниным до конца командировки, а если возникнут какие-то неясности, то он, Вороновский, прольет на них свет в меру своего разумения.

В воскресенье Добрынин знакомился с досье, беспрестанно костеря себя в пух и прах. Дело Тизенгауза близко не лежало к тому, чем он всерьез интересовался в последнее время, но, с другой стороны, отступать было некуда - если он откажется писать об осужденном ни за понюх табаку коллекционере, Вороновский затаит обиду. Дернул же его черт мешать портвейн с водкой и коньяком!

В понедельник Добрынин ни свет ни заря отправился в Ленинград, так и не решив, браться за журналистское расследование или с позором возвратиться в Москву. Ссориться с Вороновским ему не захотелось, поэтому он скрепя сердце буркнул водителю адрес Тизенгауза.

Часа три, изредка перемежая исповедь Тизенгауза уточняющими вопросами, Добрынин с кислым видом слушал историю его мытарств, после чего осведомился, где он сейчас работает. Нигде, объяснил Тизенгауз, так как работа эксперта ему отныне заказана, к музеям и к другим искусствоведческим учреждениям его не подпускают на пушечный выстрел, а в районном бюро по трудоустройству он получил лишь одно конкретное предложение - пойти на завод учеником токаря. На что же он в таком случае существует? На шестирублевые гонорары за чтение лекций в обществе "Знание", а также на выручку от реализации морских раковин, которые он тайком от жены продает возле станции метро "Академическая" по семь-восемь рублей за штуку; Виктор Александрович Вороновский был так добр, что ссудил ему две тысячи рублей, но эти деньги - целевые, предназначенные для оплаты адвоката, тратить их на еду он не имеет права.

- Из ваших слов я понял, что вы завещали коллекции государству, - с плохо скрытой неприязнью проворчал Добрынин. - А что вам мешало хотя бы часть подарить при жизни?

- Ничего не мешало. В 1980 году, когда отмечалось 250-летие Ленинградского горного института, я подарил тамошнему музею образцы редких янтарей. А раньше подобные подарки получили геологические музеи в Свердловске и Иркутске, музей Московского университета, Рижский музей природы, постоянная выставка Литовского художественного фонда...

И еще - лет десять назад Минвнешторг СССР по заявке таможни приобрел 80 комплектов швейцарских приборов "Блескометр", предназначенных для атрибуции драгоценных и полудрагоценных камней. Но, как это случалось множество раз, кто-то из бюрократов решил сэкономить дефицитную валюту и не закупил входивших в комплект эталонных образцов, что обрекало все "Блескометры" на бездействие. Словом, дорогие приборы без толку пылились до тех пор, пока Тизенгауз безвозмездно не изготовил наборы эталонных образцов по 50 камней в каждом и не передал их киевским, одесским, адлерским, выборгским и ленинградским таможенникам.

- Во сколько обошелся каждый комплект? - оживился Добрынин, невольно проникаясь симпатией к чудаковатому коллекционеру.

- Я не считал. Если заказывать в ювелирной мастерской, за один набор взяли бы от двух до двух с половиной тысяч.

- Значит, вы одним махом подарили нашему могучему государству больше десяти тысяч?

- Подарил.

- Хорошо. Допустим, что я соглашусь выступить в вашу защиту. Но, сами понимаете, у меня должен быть стимул, побудительный мотив, достаточно веская причина, чтобы заняться вашей реабилитацией.

- Сколько вы хотите за очерк? - тихо спросил Тизенгауз.

Добрынин расхохотался, платком вытирая выступившие слезы.

- Андрей Святославович, не могу... Ей-Богу, вы чудак из чудаков!.. Да я бы не взял с вас денег, даже если бы они у вас были... Вопрос в том, чтобы меня поняли читатели.

- Что от меня надо?

- Вы упирали на то, что ваши коллекции - национальное достояние. А коли так не на словах, а на деле, вы готовы после реабилитации что-то передать государству?

- Это обязательно?

- Желательно.

- Янтарь, - подумав, ответил Тизенгауз.

- Вот это разговор! Какова денежная оценка янтаря?

- Как я уже говорил, ученые мужи из Государственного музея этнографии народов СССР оценили 200 скульптур в 670 рублей, хотя...

- Да забудьте вы о них!

- Легко сказать... - Тизенгауз откашлялся и закурил. - Аристарх Иванович, янтарь очень труден в работе. Чтобы изготовить 200 скульптур, потребовалось бы не менее четверти тонны янтаря, что даже по их ублюдочной оценке вылилось бы в сумму свыше 200 тысяч рублей. А ведь это не мертвые камни, а произведения искусства!

- Кто спорит?

- Филадельфийский магнат мистер Максвелл увидел скульптуры на выставке янтаря в Елагином дворце и предложил за них полтора миллиона долларов, в ответ на что я сказал, что не торгую национальным достоянием и не могу...

- Да, вот еще что! - воскликнул Добрынин, утомленный многословием Тизенгауза. - Пропавшие драгоценные камни, как я понял, перешли к вам по наследству, а янтарь вы собрали сами. Так?

- В основном, - поправил Тизенгауз.

- Как же вам это удалось при вашей зарплате? Ей-Богу, я верю вам, Андрей Святославович, но читатели...

- Сорок лет назад, когда я еще мальчишкой ездил с отцом в Прибалтику, за полное ведро янтаря просили три рубля, - с грустной улыбкой пояснил Тизенгауз. - Не удивляйтесь, в Литве и в Калининградской области янтарем топили печи. До последнего времени янтарь использовался и для промышленного изготовления специального лака, которым покрывают железнодорожные вагоны для пассажирских перевозок.

- Да ну?! - Кустистые брови Добрынина поползли вверх.

- Да-да, - подтвердил Тизенгауз. - Янтарь намывают гидромониторами и практически без сортировки пускают в дело, хотя под наружной коркой может скрываться поразительная гамма оттенков или, например, редкое насекомое, попавшее внутрь несколько миллионов лет назад. А как у нас относятся к художникам, работающим с янтарем? Европа и Америка давно признали их выдающееся мастерство, а Союз художников СССР и по сей день числит в ремесленниках Эрнста Лиса, Аркадия Кленова, Надежду Гракову, Феликса Пакутинскаса...

"Поразительная мы страна! - по дороге в народный суд говорил себе Добрынин, хотя издавна привык ничему не удивляться. - Богатства поистине немеряные, а вот отношение наплевательское, о чем бы ни зашла речь - о людях или о материальных ценностях: янтарем топят печи, а искусствоведа Тизенгауза посылают на завод осваивать профессию токаря... К чему же мы придем в двадцать первом веке?"

В народном суде дела Тизенгауза не обнаружили, оно, как объяснили Добрынину, еще не поступило с Фонтанки. С румяным судьей Добрынин не встретился, поскольку тот отгуливал отпуск, зато ему удалось накоротке побеседовать с остроносым, который зимой направил дело на доследование. В ответ на вопрос, чем он руководствовался, остроносый скупо отчеканил, что мотивы изложены в вынесенном определении. "А все-таки?" - по-свойски нажимал Добрынин. "Если для печати, то все, больше ни слова, а если по-товарищески, без ссылки на источник, то мне достаточно было прочитать протокол обыска, чтобы понять, что допущено грубое беззаконие, а все обвинение высосано из пальца". - "Как бы с глазу на глаз потолковать с тем пареньком, что подмахнул приговор?" - вполголоса попросил Добрынин. "И не пытайтесь". - "Ей-Богу, не для печати!" - заверил Добрынин, положив руку на сердце. "Он очень переживает, - пояснил остроносый. - Едва не угодил в больницу с нервным расстройством. Вам, газетчикам, легко рассуждать. А вы поставьте себя на наше место. Перед выборами список судей в обязательном порядке согласовывают с руководством ГУВД, а если там заимеют зуб, то лучше добром убираться куда глаза глядят, не дожидаясь пинка под зад!" - "Значит, между нами говоря, парня вынудили?" прямо спросил Добрынин. "Не добровольцем же он вызвался!" - "А как же закон, совесть, судейская честь?" - "Приберегите вашу терминологию для изящной словесности, товарищ писатель! - обиженно посоветовал судья. - Сперва там, у себя в столице, наведите порядок, а уж потом предъявляйте нам свои претензии. Много вас, умников, развелось на нашу голову!"

Следующие два дня Добрынин провел в городском суде. Из материалов дела, уместившихся в одной папке, он выписал мелкую, но существенную, по его мнению, подробность - оказывается, работники УБХСС впервые допрашивали свидетеля Коростовцева за десять дней до того, как Тизенгауз продал финифть Холмогорову, иными словами, до совершения инкриминированного ему преступления. И еще: в ходе непринужденной беседы с заместителем председателя горсуда, пенсионного возраста дамой с дворянскими манерами, Добрынин обнаружил, что она изучила дело Тизенгауза от корки до корки. В городе с пятимиллионным населением одновременно рассматриваются многие сотни, если не тысячи, уголовных дел, среди которых третьестепенное дельце о спекуляции иконами на эмали должно было затеряться, а вельможная дамочка, черт ее дери, знает его наизусть. Что бы это значило?

После городского суда Добрынин побывал в редакции "Ленинградского комсомольца" и кое о чем поспрошал журналиста, написавшего очерк "Вымогатели", оттуда съездил в народный суд, где слушалось дело Нахманов, а остаток времени потратил на беседу со старым адвокатом и снова с Тизенгаузом.

- Старик, со сбором информации все в ажуре, - поздно вечером в пятницу доложил он Вороновскому. - Если не возражаешь, давай вместе разомнем мозги. Для затравки я буду оппонирующей стороной в споре.

- Милости прошу, - отозвался Вороновский. - Только за малым дело стало ночь на дворе. Поэтому запасись терпением до завтра, тогда мы с тобой всласть пображничаем...

С утра они отправились на морскую прогулку к заброшенным фортам, а в середине дня расположились за домом в тенечке. Метрах в двадцати от них Алексей Алексеевич вместе с Володей, водителем гостевой "волги", нанизывал на шампуры сочную свинину с ребрышками, рядом догорал костер, а на столе перед Добрыниным между тарелками с зеленью стояла батарея бутылок с грузинским вином "Манави".

Кратко проинформировав Вороновского о том, с кем он общался и какие впечатления вынес, Добрынин задал первый вопрос:

- Витя, по каким признакам ты определил провокацию?

- По подбору исполнителей. На одном конце цепи - Коростовцев, который живет перепродажей краденого и балуется в попку. Судя по всему, он давно у них на подхвате, из него можно веревки вить. А на другом конце - Холмогоров, дипломированный торговец пивом и приемщик стеклотары. Если он что-то и коллекционирует, то только деньги.

- В УБХСС не могли подобрать других?

- Других у них нет. Ты же не пойдешь в сексоты?

- А еще что бросается в глаза?

- Патроны. А чего стоит звонок патриота - водителя такси? От этих затертых приемчиков за версту разит милицией.

- Неужели они не могли организовать провокацию тоньше?

- Зачем, когда и так сойдет. Арик, кого им стесняться? Тизенгауза? Для них он - отработанный материал, нечто вроде раздавленного таракана. Шевелит усиками и сучит лапками - вот, собственно, и все, на что он способен. Какая им разница, что он будет говорить и писать в своих слезных жалобах? Милиционеры ведь не брали в расчет таких противников, как ты или я. Согласен?

- Хорошо. А как ты думаешь, мог Тизенгауз польститься на полторы тысячи рублей?

- Мог, почему нет... - Вороновский повел носом, вдыхая доносившийся от костра аромат подрумянивавшегося мяса. - Божественный запах!

- Значит, ты допускаешь его корыстный интерес при продаже финифти?

- Хороший вопрос, но сформулирован не вполне корректно. Ты хочешь точно знать, спекулянт ли он? Ответ отрицательный.

- Почему ты в принципе отвергаешь такую возможность?

- По целому ряду соображений. Начну с формальных: если был литовец из Паланги с нефритовыми фигурками, а он был, здесь нет сомнений, то обвинение в спекуляции сразу же отпадает, ибо у Тизенгауза в момент покупки икон не могло быть умысла на продажу. А по существу все еще очевиднее. Надеюсь, что Тизенгауз не показался тебе наивным простаком?

- Никоим образом.

- Тогда зачем же ему спекулировать непрофильными предметами? Для него ростовская финифть, если так можно выразиться, чужая территория с незнакомой топографией, тогда как янтарь или перегородчатая эмаль - торная дорога, где известна каждая неровность. Будь у него жилка спекулянта, он бы, скажем так, забивал голы на своем поле.

- Твоя аргументация впечатляет. А как прикажешь сочетать ее с мыслью, что он все-таки мог польститься на полторы тысячи, против чего ты как будто не возражал? Бьюсь об заклад, что при случае он своего не упустит.

- Видишь ли, Арик, это уже не юриспруденция, а скорее область морали, в чем наши взгляды, увы, не совпадают... В подтексте твоей мысли просматривается, если угодно, поиск некой гнильцы в душе Тизенгауза априорное осуждение приобретательского начала. Я прав?

- Пожалуй.

- Приобретательство, как мне кажется, абсолютно нормальное явление, свойственное здоровой человеческой природе. Все мы в конечном счете или созидатели, или разрушители, в зависимости от того, какая из двух тенденций преобладает в каждом из нас. Когда ты пишешь повесть или очерк, ты созидатель, честь тебе и хвала, а когда мешаешь водку с портвейном "Три семерки" - разрушитель. Согласен?

Добрынин захохотал, ладонью ероша полуседую бороду.

- А ты - язва!

- Арик, я не придерживаюсь норм социалистической морали, потому что нахожу их неостроумной выдумкой фарисеев, - продолжал Вороновский. - Если годами гладить кошку против шерсти, ее мех, быть может, прочно встанет дыбом, но кошачье потомство все равно родится гладкошерстным вопреки прогнозам ваших Марксов и Энгельсов, вместе взятых.

- Витя, с тобой не соскучишься, - признал Добрынин. - Втравил ты меня в историю, к которой, видит Бог, душа не лежит. Хотя бы по одному тому, что богатые не вызывают читательских сопереживаний.

- Эпитет "богатый" применительно к Тизенгаузу не вполне корректен, задумчиво произнес Вороновский. - В прошедшем времени уместнее было бы использовать другое слово, а в настоящем... Сегодня он беднее церковной мыши.

- Дерганый он, шизоидный, жутко нудный. - Добрынин скривился. - С какой стати ты помогаешь ему?

- Добровольная епитимья. Мое, если угодно, послушание за старые грехи.

- Много их у тебя?

- Достаточно.

Разговор прервался с появлением Алексея Алексеевича. Он водрузил на стол серебряное блюдо с готовыми шашлыками, наполнил фужеры зеленоватым вином и, пожелав приятного аппетита, возвратился к костру, где водитель Володя угощался шашлыком прямо с шампура.

Вполглаза дремавший у стола эрдельтерьер поднялся, звучно втянул в себя воздух и принялся лапой царапать землю у ног Вороновского.

- Значит, КГБ бдительно оберегает тебя за былые грехи? - не без ехидства подкузьмил Добрынин.

- Ты о чем? - Вороновский с вилкой в руке примерился к блюду, выбрал несколько кусков по вкусу и обратился к эрдельтерьеру: - Яков, не стыдно тебе? Запасись терпением, ты же не любишь горячего.

- О подполковнике, - Добрынин кивнул в сторону костра. - О Ларисе, об этом Володе.

Эрдельтерьер сменил тактику и в знак полнейшей покорности положил голову хозяину на колени.

Вороновский усмехнулся и легонько потрепал пса по загривку.

- Хитрый ты, Яков, коварный...

- Бьюсь об заклад, все они из "девятки", - вполголоса резюмировал Добрынин.

- Сколько можно долдонить одно и то же? - укоризненно покачал головой Вороновский. - Повторяю, в сорок пять лет, как у них положено, Алексей Алексеевич уволился в запас и после смерти жены поселился у меня потому, что квартира у него тесная, а отношения с невесткой, мягко говоря, оставляют желать лучшего. Чтобы уезжать в командировки со спокойной душой, не опасаясь, что дом разграбят, я предоставил ему кров и стол... Арик, пора браться за шашлык.

Добрынин взъерошил бороду.

- Старик, я не вчера родился. Видит Бог, не хуже других знаю, что такое "действующий резерв КГБ". А ты почем зря пичкаешь меня легендами.

- Яков, голос! - скомандовал Вороновский. Пес тявкнул и замахал обрубком хвоста.

- Молодец, - похвалил Вороновский и дал ему кусок со своей тарелки.

- Правду говорят, что Женя Скворцов получил вторую звезду благодаря тебе? - допытывался Добрынин. - Бьюсь об заклад, что так и было.

- Арик, ты Фома неверующий! - отшутился Вороновский.

- Витя, я же умею хранить тайны!

- Ладно, чему быть, того не миновать. Напишешь о Тизенгаузе, а я кое-что расскажу тебе в приватном порядке... - Вороновский поднял фужер с "Манави" и сказал: - Если хочешь знать, вся так называемая советская действительность от начала и до конца соткана из легенд, причем дешевых... Прозит!

51. ТЯЖЕЛАЯ АРТИЛЛЕРИЯ

Судебный очерк "Казус Тизенгауза" объемом в печатный лист Добрынин написал в Москве за три дня. Его композиция выстроилась на основе хронологии событий и авторских комментариев о том, могло ли все случившееся с Тизенгаузом произойти без заранее разработанного сценария и твердой руки пусть не слишком талантливого, зато поднаторевшего режиссера-постановщика. В комментариях не содержалось каких-либо утверждений, но элементы сомнений в натуральности каждого из эпизодов по мере чтения накапливались, укрупнялись и ближе к концу замыкались в цепь, позволявшую прийти к выводу, что Тизенгауз стал жертвой провокации.

Сказав себе, что полдела позади, Добрынин сдал очерк вместе с отчетом о командировке в редакцию журнала "Закон и совесть", после чего основательно перелопатил, упростил и почти втрое сократил текст, доведя его до размера газетной полосы. Если читателями "Закона и совести" были преимущественно сотрудники правоохранительных органов и уголовные преступники, то есть лица, в равной мере овладевшие юридической терминологией, то для пестрой аудитории еженедельника "Суббота" требовалось общедоступное изложение фактов при большей экспрессии сюжета и туго сжатой пружине интриги.

Сбор двух урожаев с одного информационного поля был, пожалуй, обычной практикой литераторов, живших на вольных хлебах, поскольку в газетах и журналах не платили потиражных надбавок к построчному гонорару. Добрынин, однако, в первую очередь преследовал иную цель: сдержать слово, данное Вороновскому, и непременно опубликовать краткую, адресованную широкому читателю версию злоключений Тизенгауза не позднее начала октября. Журнальная технология этого, увы, не допускала, там очерк мог выйти в свет не раньше чем через четыре месяца.

Газетный вариант под названием "Концы в воду" пришелся по нраву заведующему отделом коммунистического воспитания "Субботы", пообещавшему поместить его в последнем сентябрьском номере еженедельника, и Добрынин с чувством исполненного долга сел в фирменный поезд Москва - Киев, чтобы по свежим следам собрать материал об оперативно-следственной бригаде, блистательно установившей виновного в преступлениях на сексуальной почве.

Вернувшись домой 22 сентября и без промедления наведавшись в редакцию "Субботы", где ему предстояло выправить гранки, Добрынин с удивлением узнал, что главный редактор забраковал его очерк. В чем дело? - сдерживая негодование, с неприкрытым вызовом осведомился Добрынин. Не горячитесь, друг мой, успокоил его главный редактор. Мы ценим вас и готовы печатать в каждом номере, если вы того пожелаете, но при условии, что материал будет актуальным, полностью отвечающим духу времени. А издевательства над коллекционерами пройденный этап, этим мы занимались в застойные годы, когда не было возможности поднимать серьезную проблематику.

В редакции "Закона и совести", куда Добрынин прямиком приехал из "Субботы", все оказалось в порядке - очерк "Казус Тизенгауза" сочли достаточно актуальным и заслали в набор в составе декабрьского номера. Какие проблемы? спросили у него и, выслушав сетования хмурого Добрынина, тотчас порекомендовали ему съездить в Прокуратуру Союза, чтобы не размениваться на мелочи, а сразу задействовать тяжелую артиллерию. Генеральный прокурор как-никак член их редколлегии.

Сереньким промозглым утром в среду, 27 сентября 1989 года, Добрынин явился на Пушкинскую, 13, и был принят старшим помощником Генерального прокурора СССР, узкоплечим седоголовым старцем, кутавшимся в серый шерстяной пуловер. В полумраке кабинета с зашторенным окном горела лишь настольная лампа, а на полу тускло переливался малиновыми огоньками экран электрокамина - старца, по-видимому, знобило.

Скрипучим голосом старец заявил, что дорожит своим временем, и, не вступая в разговор с Добрыниным, принялся читать "Казус Тизенгауза", периодически посапывая носом. Читал он долго, внимательно, даже дотошно, ибо трижды возвращался к ранее прочитанному, а в конце фыркнул, разразившись заносчивой тирадой: писатели и журналисты, мол, распоясались - вместо того чтобы заниматься своим ремеслом и воспитывать наших сограждан, положительными примерами прививая им уважение к закону, они, видите ли, взяли за моду учить юристов уму-разуму, тогда как сами - стыд и позор! - напропалую хапают взятки за то, чтобы выгородить отпетых преступников и заодно с головы до ног оболгать бескорыстных слуг советской юстиции.

Видит Бог, сам бы рад получить взятку, да вот незадача - не дают, с саркастической усмешкой парировал Добрынин. Помимо того что писатель - не должностное лицо и применительно к нему о взятке как таковой вообще не может быть и речи, трудновато, черт их дери, найти тех, кто способен выложить крупную сумму за публикацию. В то же самое время стоустая молва твердит, что сюда, на Пушкинскую, приносят взятки мешками и чемоданами. Как будем беседовать дальше - в тональности крутобедрых базарных торговок или по существу?

Старец, как видно, не привык к жесткому отпору и нехотя согласился на деловой разговор, после чего Добрынин подчеркнул, что вовсе не намерен выгораживать Тизенгауза. Напротив, он принципиально не ставит во главу угла вопрос о его невиновности, предпочитая целиком сосредоточиться на беззакониях, совершенных сотрудниками УБХСС города Ленинграда. А виноват Тизенгауз или чист перед законом - это элементарно прояснится при проверке, поскольку разоблачение корыстной провокации автоматически расставит все по полочкам!

В течение получаса старец, с опаской поглядывая на часы, придирчиво рассматривал копии документов, требуя подробнейших пояснений, а затем вместо пуловера надел форменный китель с двумя генеральскими звездами в петлицах и куда-то заспешил, захватив с собой папку с очерком и конверт со слайдами. В ответ на предложение обождать в коридоре старец сказал: нет, побудьте здесь и, скупо улыбнувшись, выложил перед Добрыниным кипу свежих журналов.

Отсутствовал старец часа полтора, а по возвращении заговорил совершенно другим тоном. По его словам, Генеральный прокурор поставил дело гражданина Тизенгауза на особый контроль, вследствие чего полномочный представитель Прокуратуры в ранге государственного советника юстиции 3-го класса сегодня же в ночь отправится в Ленинград для проведения инспекции на месте, о чем надлежит поставить в известность осужденного. Что же касается дальнейшей информации по делу, то он всегда рад сотрудничать с писателем Добрыниным, который не должен обижаться на известную холодность в начале их встречи.

Тем временем в Ленинграде все складывалось явно не в пользу Тизенгауза. Вновь включившийся в работу адвокат со шрамом побывал на приеме у председателя городского суда и у прокурора города с жалобами, однако оба деятеля юстиции, в установленном порядке истребовав уголовное дело для изучения, с завидной быстротой отклонили притязания защиты, указав в ответах, что не усматривают оснований для принесения надзорных протестов. Мало того, в газете "Вечерние новости" от 14 сентября 1989 года появилась клеветническая статейка "Фиаско миллионера", где Тизенгауза выдали за матерого спекулянта, сколотившего громадное состояние на махинациях с евреями, которые при отъезде в Израиль не жалели денег на покупку уникальных произведений декоративно-прикладного искусства.

Наш клиент окончательно деморализован, сообщил Вороновский Добрынину во время очередного сеанса связи. В прежние времена после такого рода статейки впору было бы заказывать по нем панихиду. Придется спешно задействовать Евгения Петровича Скворцова, но для этого, как воздух, нужна серьезная публикация в центральной печати. Услышав про демарш на Пушкинской улице, 13, Вороновский одобрил нестандартный шаг Добрынина и заверил его, что должным образом подготовит Тизенгауза к разговору с представителем Москвы.

Забегая вперед, следует сказать, что ни Вороновский, ни Добрынин, ни сам Тизенгауз, в четверг побывавший на допросе в прокуратуре Ленинграда, так и не узнали всех подробностей инспекторской проверки, длившейся с 28 по 30 сентября. Да, признаться, особо и не интересовались ими, ибо ничто уже не играло сколько-нибудь заметной роли на фоне убойной силы события, происшедшего в ночь с четверга на пятницу: у кого-то из противников сдали нервы, из-за чего он подбросил на склад ГУВД сломанную скрипку с приклеенным к деке клочком медицинского пластыря, на котором пастой из шариковой ручки было написано по-русски: "Антониус Страдивариус, божьей милостью мастер из Кремоны".

А утром 4 октября Тизенгауз извлек из своего почтового ящика казенный конверт со штампом прокуратуры Ленинграда и письмом следующего содержания:

"Сообщаю, что прокуратурой города вновь истребовано и изучено уголовное дело в отношении Вас.

Состоявшиеся по делу судебные решения признаны незаконными.

2 октября 1989 года прокурором города в Президиум Ленинградского городского суда принесен протест в порядке надзора, в котором поставлен вопрос об отмене приговора от 21, июня 1989 года и определения судебной коллегии по уголовным делам Ленинградского городского суда и прекращении уголовного дела.

О результатах рассмотрения протеста Президиумом Ленгорсуда Вам будет сообщено.

Начальник отдела по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах юрист 1 класса Такой-то".

52. БОЕГОТОВНОСТЬ No 1

В четверг, 12 октября, Затуловский допоздна работал у себя в кабинете на Каляева, 19, а когда подчиненные наконец ушли и он собрался мысленно прикинуть, что успел и чего не успел сделать, в дверях показалась испуганная мордочка старшего лейтенанта Пичугина.

- Можно, Роман Валентиныч?

- Заходи, Пичугин, садись. Принес рапорт? - За полтора года внешний облик Пичугина претерпел существенные изменения: на нем была коричневая куртка из мягчайшей замши, полосатые брюки с отутюженными стрелками, белые носки и лакированные полуботинки с нашлепками из фальшивой позолоты.

- Роман Валентиныч, виноват, - убитым голосом пробормотал он, не решаясь приблизиться к шефу.

- Сумел нагадить, сумей и отвечать.

- Вот увидите, я исправлюсь.

- Исправишься, как же... Только этого я не увижу.

- Роман Валентиныч...

- Брось, Пичугин, не лей впустую крокодиловы слезы, - непреклонно заявил Затуловский. - Учти, тебе ничего не поможет. Давай рапорт.

- Роман Валентиныч, почему выгоняют одного меня? - заныл Пичугин. - Ведь Митя тоже...

- Скажи, Пичугин, откуда в тебе столько бабства? - Лицо Затуловского скривилось от гадливого презрения. - Не успел приехать из Москвы ревизор в генеральском чине, как ты уже наложил полные портки. А теперь ни с того ни с сего киваешь на Брошкина. Хочешь, чтобы я устроил вам очную ставку?

- Не хочу.

- Мы люди справедливые, воздаем каждому по заслугам. Руководство сочло возможным оставить старшего лейтенанта Брошкина в кадрах для дальнейшего прохождения службы в Ямало-Ненецком национальном округе. Не был бы ты трусом, Пичугин, мы и тебя отправили бы куда-нибудь на край света, на остров Врангеля или же на мыс Шмидта. Понял?

- Роман Валентиныч, ей-ей, я вам еще пригожусь.

- Нет уж, Пичугин, нам с тобой вместе не служить. Садись, не маячь перед глазами.

Пичугин покорно опустился на кончик стула.

- Давно не маленький, должен понимать, что за глупость и трусость надо расплачиваться сполна, - спокойно продолжал Затуловский, обволакивая собеседника студенистым взглядом. - Учти, мне пришлось приложить усилия, чтобы избавить тебя от тюремной баланды. А ты вместо благодарности устраиваешь мне сцену у фонтана. Скажи, Пичугин, ну зачем ты подбросил на склад конфиската скрипку какой-то семижопинской фабрики щипковых инструментов, по-дурацки надеясь выдать ее за творение Страдивари?

- В голове помутилось. Сам себя не помнил.

- Врешь, Пичугин.

- Не вру я, честное слово! Митя Брошкин не меньше моего поживился на Бутлерова, да и другие...

- Ты же сам себя погубил, а теперь валишь с больной головы на здоровую. Пойми, Пичугин, выгоняют тебя не за то, что ты присваивал чужие вещи, этим здесь грешит каждый второй, а за то, что попался. Слышал такую пословицу: не пойман - не вор?

- Присвоение же еще не доказано.

- Брось валять ваньку! С кем ты говоришь, сопляк?! - Пичугин понурил голову, уставившись в пол.

- Ты, Пичугин, не мой ученик, а мерзкий выродок, опозоривший советскую милицию. Сколько мною говорено, что нельзя приезжать на службу в иномарке, а ты поплевывал на мои замечания. Так?

- Роман Валентиныч, моей "хонде" сто лет в обед! - Затуловский тяжко вздохнул.

- Горбатого могила исправит. Неужели так трудно взять в толк, что люди смотрят на машину, а не в ее техпаспорт? Ладно, хватит об этом. Давай сюда рапорт.

Ознакомившись с рапортом, Затуловский внес в него исправления и неприязненно процедил:

- На, перепиши набело.

- Зачем же писать, что я ухожу из органов в знак протеста, из-за вашей недопустимой мягкотелости к расхитителям народного достояния? - поразился Пичугин.

Затуловский с теплом вспомнил Леню Парусова и еще раз вздохнул.

- Чтобы те, кто будут тебя допрашивать, думали, будто ты - чайник, снисходительно пояснил он. - То, что мы тебя помиловали, вовсе не значит, что другие последуют нашему примеру. Учти, я уже позаботился о том, чтобы в твою медицинскую карту внесли жалобы на беспричинную раздражительность, на бессонницу, на провалы в памяти, на навязчивые мысли суицидного характера. Так что не удивлюсь, если амбулаторная психиатрическая экспертиза признает тебя ограниченно вменяемым.

- Кто же тогда возьмет меня на работу?

- Тебе виднее. Это, Пичугин, твои проблемы, - с нарочитой строгостью отчеканил Затуловский. - У меня все. А у тебя?

- Роман Валентиныч, сжальтесь. Вот увидите, я исправлюсь.

- Горбатого могила исправит, - повторил Затуловский, отворачиваясь от Пичугина. - Все, ты свободен! - Пичугин шагнул к двери, обернулся и всхлипнул.

- Роман Валентиныч, не меня, а хоть мою маму пожалейте! У нее, кроме меня, никого не осталось...

- Ладно, Пичугин, так уж и быть, помогу тебе в последний раз, чтобы не поминал лихом, - смягчился Затуловский. - Садись и слушай приказ.

В мгновение ока Пичугин переместился к стулу и опять присел на самый краешек.

- Завтра сделаешь вид, будто зол на меня, как стая волков, сдашь личное оружие и возьмешь бегунок, чтобы не тянуть с увольнением. А в понедельник прямо с утра подъедешь на Московский проспект к Холмогорову. Помнишь его?

- А как же.

- Холмогоров теперь большой босс, хозяин кооператива "Холис", торгует не только пивом, но и компьютерами... - Затуловский с усмешкой посмотрел на воспрянувшего духом, поблескивавшего очками Пичугина. - Он оформит тебя к себе начальником службы безопасности. Оклад - тысяча рублей в месяц, а работа мечта поэта. Доволен?

- Роман Валентиныч, нет слов!

- Учти, Пичугин, радоваться рано, кишки тебе еще помотают.

- Думаете, будут возбуждать дело о хищении?

- Должно быть. Но, как бы ни сложилось, в панику больше не впадай, а твердо стой на своем. Делай вид, будто слегка свихнулся на ненависти к спекулянтам, и от тебя отстанут. Со мной ты, Пичугин, больше не увидишься, а если понадобится что-то передать, обращайся к заместителю Холмогорова, Давиду Израилевичу Шапиро. Поддерживать связь будем через него. Понял?

- Так точно! - Пичугин поднялся и сдвинул каблуки. - Разрешите идти?

- Свободен.

Проводив Пичугина взглядом, Затуловский достал из нагрудного кармана узкий листок бумаги и обвел его фамилию траурной каймой. Точно такая же кайма окружала фамилии Алексеева, Брошкина, Коростовцева и Потери. Вокруг предпоследнего в списке Холмогорова каймы пока не было, а завершала столбец корявая запись - "Виктор Александрович???".

Кто же этот загадочный субъект, чье вмешательство заставило жернова правосудия провернуться назад, против часовой стрелки?

Приезд инспекции из Прокуратуры Союза был как снег на голову. В отличие от жидкого на расплату Пичугина, едва не провалившего отменно проведенную операцию, Затуловский не растерялся и немедленно принял контрмеры. Требовалось срочно установить, с кем именно предстоит бороться, для чего Роман Валентинович поручил своему человеку на Выборгском телефонном узле возобновить прослушивание разговоров Тизенгауза. Своевременный шаг сразу принес плоды - в течение первых же суток удалось зафиксировать на пленку два звонка абонента, назвавшегося Виктором Александровичем, однако, к досаде Затуловского, номер его телефона не поддался расшифровке. Роман Валентинович хотел было пригрозить агенту, что сотрет его в порошок, но тот упредил гневный выпад резидента, объяснив, что неустановленный абонент пользовался сотовой связью, перед которой наша техника бессильна.

Сам по себе факт наличия сотового телефона указывал на крупный калибр анонима, что, естественно, еще больше растревожило Затуловского. Где же он допустил ошибку, чего недоучел в своих скрупулезных расчетах при планировании операции "Человек в футляре"?

В процессе оперативной разработки фигуранта выявление его корневой системы, как всегда, проводилось с особой тщательностью. Удалось, например, установить даже тринадцатилетней давности факт однократного посещения квартиры фигуранта супружеской четой Чурбановых: будучи в Ленинграде, бравый генерал вместе с Галиной Леонидовной обращался к Тизенгаузу за консультацией в связи с несостоявшейся покупкой золотых серег с изумрудами и бриллиантовой осыпью. Тизенгауз раскритиковал изумруды и от избытка верноподданнических чувств подарил Галине Леонидовне лично им изготовленные запонки из янтаря с инклюзами, которые она год спустя преподнесла к семидесятилетию своему августейшему папаше, вызвав у него дикий восторг. Генеральный секретарь ЦК КПСС обожал носить янтарные запонки, а когда приближенные докучали ему докладами о военных неудачах в Афганистане или сетованиями на очередной неурожай зерновых, он говорил им, что все это ерунда по сравнению с неандертальской козявкой, живьем попавшей в янтарь сорок веков назад. Брежнев давно упокоился у Кремлевской стены с запонками Тизенгауза на истлевших запястьях, Чурбанова осудили и этапировали в спецколонию на Урале, так что, казалось бы, выручать фигуранта некому. Арест, заключение в "Кресты" и суд вроде бы подтвердили данную гипотезу, да вот поди ж ты - превратности жизни выкинули непредвиденное коленце. Кто же теперь поддерживает эту долговязую гниду?

Затуловский был достаточно умен для того, чтобы удержаться от бессмысленной рефлексии, и решил, что прослушивание телефонных разговоров вскоре прояснит ситуацию. Тизенгауз болтлив, как и всякий интеллигент, сам проговорится кому-то из своих близких...

В пятницу, как обычно, ближе к концу дня в конспиративной квартире на 5-й Красноармейской появился Холмогоров, единственный из всех, так или иначе связанных с операцией "Человек в футляре", кому Затуловский по-прежнему доверял. Роман Валентинович угостил его растворимым кофе, поинтересовался делами вновь созданного кооператива и, слушая доклад Холмогорова о его предпринимательских достижениях, впервые заметил, что невольно завидует ему. Если подавляющее большинство людей в непривычных условиях перестройки растерялось, не находя себе места под солнцем, то такие, как Холмогоров, быстро приноровились к изменившимся правилам игры и заявили о себе во весь голос. А чуждые Затуловскому марсианские термины, все эти "мегабайты", "принтеры", "винчестеры" и "модемы", в устах Холмогорова звучали настолько натурально, словно речь шла об обыденных вещах. Да, человек созрел и уже не нуждается в покровительстве, поэтому сейчас самое время вывести его из активной агентуры. А впоследствии, когда возникнет крайняя надобность, он наверняка не откажется выполнить ответственное задание. У Холмогорова достанет ума, чтобы понять, что ссориться с Затуловским - себе дороже...

Что же касалось самого Сергея, то, исповедуясь перед косоглазым оберштурмбаннфюрером, он не столько хвастался собственными успехами, сколько исподволь готовил почву для деликатного поворота разговора. Дело в том, что для наращивания массы прибыли от чрезвычайно выгодных сделок с компьютерами его кооперативу потребовался дополнительный оборотный капитал в три миллиона рублей, который хапуги из Ленинградской городской конторы Госбанка СССР соглашались предоставить в кредит только при условии получения взятки, составлявшей 10% от названной суммы. Взятку же надлежало выложить заранее, передав ее посреднику до подписания кредитного договора, и заманчивая идея вряд ли воплотилась бы в реальные деньги, если бы не бескорыстная помощь Затуловского. Месяца два назад, услышав от Сергея и от Давида Шапиро, что им ставят палки в колеса, Роман Валентинович подключил своих людей в банке и моментально организовал выдачу кредита вообще без взятки. Зная характер шефа, Сергей и Додик обменялись мнениями, обоюдно сочли, что обязаны преподнести ему нечто ценное, и условились, что сегодня Сергей аккуратно прощупает Затуловского насчет того, что тот предпочтет - "мерседес" с дизельным двигателем и пятидесятитысячным пробегом на спидометре или двухкомнатную квартиру на бывшем Комендантском аэродроме на имя Жени, его единственной дочери, в качестве подарка к ее шестнадцатилетию.

- Ни то, ни другое, - отверг предложение Затуловский. - Премного благодарен, но мзду не беру.

- Роман Валентинович, при чем тут мзда? - запротестовал Сергей. - Поймите, трехмиллионный кредит за так - это вам не хухры-мухры, а трудовой вклад в общее дело. За год мы с Додиком приумножим сумму прибыли во много раз, а без вас это было бы немыслимо. Вам что, не нужны деньги?

- Эти - нет.

- Веселенькие дела!

- Зачем омрачать нашу дружбу взяткой?

- Смешной вопрос! Я же веду речь не о взятые, а о деньгах, честно заработанных на коммерции.

- Учтите, Сергей Константинович, мне, юристу, хорошо известно, что взятки бывают двух видов: взятка - подкуп за будущую услугу и взятка - вознаграждение за уже оказанную, - с улыбкой ответил Затуловский и, помрачнев, добавил с оттенком грусти: - Я рад, что напоследок принес вам пользу.

- Напоследок? - Веселость Сергея мигом испарилась.

- Вас это удивляет?

- Не то слово.

- В деле "Человек в футляре" обнаружился досадный прокол, вызванный халатностью моих подчиненных, - вдумчиво объяснил Затуловский. - А на стороне Тизенгауза начали действовать темные силы, о существовании которых я не подозревал... Не исключено, что за мной установят наблюдение, поэтому я решил вывести вас из-под удара, безотлагательно поставив на консервацию. Так что здесь вы в последний раз.

- А как же почта?

- Это не ваша забота. На днях я возложу обязанности почтмейстера на другого человека, а старые дела доведете до конца вы, получая от меня и передавая мне корреспонденцию через Шапиро. Сосредоточьтесь на бизнесе, Сергей Константинович, вы же к этому стремитесь?

- Роман Валентинович, а меня что, снова потащат на допросы?

- Пусть это вас не волнует. Если спросят, как было дело, скажете им чистую правду, к которой при всем желании не подкопаешься. А на всякий случай, чтобы вообще уйти от каких бы то ни было подозрений, советую время от времени наведываться на коллекционерскую толкучку у Елагина моста и в подвал на Римского-Корсакова. Если попадется хорошая финифть - купите, она всегда в цене. Вам это по карману?

- Нет вопросов.

- А вместо "мерседеса" окажите мне услугу - возьмите к себе в штат моего Пичугина, - попросил Затуловский. - Помните его?

Сергей кивнул.

- Олег Илларионович звезд с неба не хватает, но вам он пригодится. Наладит охрану, поможет найти общий язык с таможней, то-се. У меня сложилось впечатление, что служба безопасности в вашем кооперативе отсутствует. В этом смысле и вы, и Шапиро одинаково беспечны. А зря.

- Да уж, от наших сторожей толку как от козла молока, - признал Сергей.

- Вот-вот. Случайного взломщика они, может быть, отпугнут, а перед вымогателями наверняка спасуют. С этой миссией Пичугин справится, он дело знает. На первых порах платите ему тысячу в месяц и требуйте беспрекословного подчинения, а дальше все будет зависеть от результатов: придется он ко двору обласкаете и премируете, а начнет филонить - гоните в шею.

- Нет проблем.

- Ко мне больше не звоните ни сюда, ни на Каляева, - прощаясь, предупредил Затуловский. - Отныне вся связь только через Шапиро. Ну, господин тайный советник в отставке, пожмем друг другу руки и пожелаем ни пуха ни пера?..

Заперев за Холмогоровым дверь, Затуловский поел манной каши и по привычке прилег на кушетку в надежде расслабиться и часок сладко подремать перед возвращением в УБХСС. После разговора с Холмогоровым все уязвимые точки в его оборонительных построениях были прикрыты от неприятельского огня, а гарнизон приведен в боеготовность No 1. Но, вопреки ожиданиям, эта мысль не принесла желанного успокоения - сна не было ни в одном глазу.

53. КОМПЬЮТЕРНЫЙ БИЗНЕС

Идея создать торгово-закупочный кооператив на материальной базе секции "Соки - воды" родилась в голове Давида Шапиро и была одобрена директором гастронома Потаповым, мгновенно сообразившим, что к чему. Новоявленное детище, по предложению того же Шапиро, назвали "Холмогоров и сын", а сокращенно "Холис", после чего приступили к практической деятельности. Через старшего военпреда Зелитинкевича на соседнем почтовом ящике разместили конверсионный заказ на полсотни мангалов с соответствующим количеством шампуров из нержавейки, и вскоре возле каждого одноосного прицепа с желтой бочкой курился аппетитный дымок, призывавший граждан и гражданок не только утолить жажду кружечкой пенистого пива, но и заморить червячка горячим шашлыком из парного мяса. Анна Цымбаревич, назначенная главным бухгалтером и вошедшая в правление "Холиса", изо дня в день оформляла фиктивные документы на закупку за наличный расчет говядины и свинины, а в действительности мясо по госцене поставлял Потапов, запудривший начальству мозги ссылками на то, что покупатели его гастронома, по преимуществу малообеспеченный рабочий люд, не едят свежей бескостной мякоти, отдавая безусловное предпочтение продукту костлявому и замороженному. Давид Шапиро нанял двух карабахских беженцев, мужа и жену, которые ловко разделывали мясо и закладывали заготовки в маринад, и организовал круговую доставку полуфабриката к мангалам, в то время как жарили шашлыки на углях вчерашние учителя, фармацевты, инженеры и библиотекари, чрезвычайно довольные тем, что за световой день зарабатывают почти столько же, сколько раньше за месяц.

По вечерам, когда Анна и Давид в четыре руки подсчитывали выручку, а Потапов, ежедневно являвшийся за своей долей, без устали крякал, любуясь бумажной горой разноцветных купюр, Сергей все чаще и чаще хмурил брови. Не то чтобы ему не нравились легкие деньги, нет, но он кожей чувствовал нестабильность шашлычного промысла, и в особенности своей в нем позиции. На бумаге он председатель кооператива, первое лицо в "Холисе", а по существу всего-навсего ширма для распоясавшегося кагала, который в погоне за длинным рублем пустился во все тяжкие. Его многократные призывы к осторожности натыкались на стену непонимания: Давид уверял, что полностью контролирует обстановку, а Анна просто-напросто отмахивалась от Сергея. На стадии первичного накопления капитала так работают все кооператоры, цедила она сквозь зубы, а если ему претит риск, то насильно его никто не держит.

Терпение Сергея иссякло вскоре после того, как в Ленинграде объявились братья Нахманы, досрочно освободившиеся от трудовой повинности на стройках Архангельской области. Марка и Бориса, по настоянию Анны, приставили к мангалам, где оба развили настолько беспардонную коммерцию в шкурных интересах, что выручка с доверенных им точек упала до смехотворных размеров, едва покрывая затраты на сырье. На правлении взбешенный их наглостью Сергей поставил вопрос ребром, но, к сожалению, мнения разделились поровну - он и Потапов проголосовали за увольнение братьев-разбойничков, а Давид и Анна высказались против, предлагая ограничиться строгим предупреждением. Что оставалось Сергею? Он выждал денек-друтой, подкараулил Марка Себе-Наумовича в командирской баньке, куда тот зачастил без всякого на то разрешения, и колошматил его губастой мордой о полок до тех пор, пока окровавленный подлец не запросил пощады.

В глубине души Сергей побаивался гнева Анны, но получилось наоборот - она стала шелковой, смотрела на него с немым обожанием, а в постели буквально творила чудеса, доводя его до изнеможения. Выволочка, заданная Марку, благотворно подействовала не только на Анну: братья Нахманы держались тише воды ниже травы, сдавая выручку до последней копейки, Давид Шапиро заметно присмирел и уже не позволял себе перечить Сергею, а Потапов по-братски обнял Сергея, буркнув ему на ухо: "Давно бы так!"

Сергей сознавал, что для восстановления пошатнувшегося авторитета одной кулачной расправы недостаточно, нужно еще что-то существенное, однако ничего путного так и не пришло в голову. Выход подсказал капитан второго ранга Зелитинкевич, по прозвищу "гросс-адмирал". Почему бы Сергею не заняться компьютерами, сказал он как-то невзначай после преферанса с выпивкой. За комиссионный процент он, Зелитинкевич, возьмет на себя технический аспект проблемы и подыщет покупателей, а если дело наладится - приведет под знамена кооператива еще тридцать-сорок моряков-военпредов, несущих вахту на других почтовых ящиках города.

На правлении предложение Сергея заняться компьютерным бизнесом поначалу встретили кислыми улыбками, но он стукнул кулаком по столу и настоял на своем. А спустя полгода кислые улыбки сменились заискивающими, потому что прибыль от сделок с компьютерами возрастала из месяца в месяц и затмевала шашлычное эльдорадо.

На первых порах Сергей и "гросс-адмирал" довольствовались разницей между ценой дилера, получавшего товар непосредственно от производителя, и ценой мелкооптовых поставок, по которой компьютеры уходили к конечным потребителям, но быстро смекнули, что в условиях ненасыщенного рынка есть смысл, пока не поздно, занять одну из свободных ниш и впредь обходиться без дилеров. Для этого нужно было заполучить крупный заказ с гарантированным финансированием и установить прямые контакты с центрами "желтой" сборки компьютеров, прежде всего с Сингапуром и Гонконгом. Заказ на шестимиллионную сделку добыл "гросс-адмирал", сумевший материально заинтересовать группу директоров оборонных предприятий, а Сергей удачно съездил в Москву и там, в гостинице "Украина", подписал выгодный договор с сингапурскими фирмачами.

Вот тогда-то "Холису" и понадобился трехмиллионный кредит, развязавший Сергею руки. Отныне уже ничего не мешало полным ходом ковать деньгу, чем он и занялся с несказанным увлечением, сделав "гросс-адмирала" своим фактическим заместителем. Чтобы не светиться, ушлый капитан второго ранга, продолжавший служить в военно-морских силах, делегировал жену в члены кооператива "Холис", а по ее доверенности на законных правах заседал в правлении, где с приходом Зелитинкевича, потомка шляхтичей из-под Вильно, образовалось славянское большинство.

В сложившейся обстановке тюремная переписка вызывала только оскомину, отнимая у Сергея массу времени и принося взамен жалкие, по его нынешним меркам, гроши. Поэтому он воспринял неожиданный реверанс Затуловсого как манну небесную, но не показал виду, чтобы понапрасну не огорчать и без того пришибленного бедой шефа. Сочувствия к Затуловскому он не испытывал, ибо так и не простил ему оплошности, повлекшей за собой развод с Леной, а для злорадства не видел оснований - как ни крути, косоглазый оберштурмбаннфюрер все-таки принес ему больше пользы, чем кто-либо другой. Затуловский - с характером, это факт, он выстоит в любых передрягах. И гордости у него хоть отбавляй: отказался от соблазнительного подношения не моргнув глазом. Но нет худа без добра - квартира на Комендантском аэродроме пригодится самому Сергею. Да и верно послужившую "восьмерку" пора поменять на серебристо-серый "мерседес" с дизельным движком. На кой черт иметь кучу денег, если не получаешь удовольствия на всю катушку?

С этой благостной мыслью Сергей вышел из конспиративной квартиры и вприпрыжку сбежал с лестницы. На заднем сиденье его "жигулей" лежали два объемистых пакета с продуктами для сына и старика Боголепова, поэтому, прежде чем трогаться с места, он прикинул, в какой последовательности доставить их по назначению. Пожалуй, сейчас лучше навестить отчима, а завтра с утра, по пути к родным пенатам, забросить второй пакет к соседям, которые в целости и сохранности передадут Лене продукты вместе с деньгами. С Сашком он вдоволь пообщается во Всеволожске, куда Лена по субботам регулярно привозит сына и где сама долго не задерживается, избегая сталкиваться с бывшим мужем. А снова видеть ее постную рожу - нет уж, хватит.

Дважды в месяц, выполняя волю бабушки, Сергей посещал старое пепелище на улице Софьи Ковалевской, чтобы вручить отборный заказ из гастронома Потапова и конверт с тремя сторублевками, но щедрость не спасала его от унижений - вместо благодарности Лена ставила перед ним протокольную чашку кофе и ни разу не села за стол, всем своим видом показывая, что испытывает только брезгливость.

"К чертям собачьим! - облегчил душу Сергей, выруливая на 1-ю Красноармейскую, чтобы ехать к Пяти углам по Загородному проспекту. - Ноги моей больше не будет на Софье Ковалевской!"

Боголепов обрадовался приходу Сергея больше, чем принесенным им дарам. Пока он многословно жаловался на упадок сил, Сергей привычно раскладывал продукты в точном соответствии с пожеланиями педантичного отчима: свиные отбивные, сосиски и говяжий язык - в поддон морозильника, черную и красную икру вместе с осетриной горячего копчения - чуть ниже, на верхнюю полку старенького "ЗИЛа", печеночный паштет, ветчину, масло и сыр - на среднюю, а бананы с апельсинами - на дно.

Казалось бы, совсем недавно франтоватый, слегка старомодный доцент с зачесом на розоватой лысинке впервые появился в толстовском доме, а на самом деле с того памятного дня прошло почти четверть века. Был ли этот, как он тогда называл себя, "знаток денежного обращения и кредита при социализме" по-настоящему добр к Сергею, в ту пору ершистому двенадцатилетнему мальчишке, только что лишившемуся отца и встретившему доцента в штыки? Скорее да, чем нет. Подкаблучник и соглашатель, Боголепов умел сглаживать острые углы, что, надо думать, было не столь уж просто при взрывном характере Натальи Николаевны, матери Сергея, и ее чудовищной мнительности. Действуя тихой сапой, отчим сумел внушить своей дражайшей половине, что она справедливейшая из женщин, тогда как сам Боголепов - всего лишь ее покорный слуга, вследствие чего после переезда Сергея на Красную улицу, в холостяцкую обитель Феликса Васильевича, в доме на Рубинштейна воцарилась угодная ему атмосфера спокойного доброжелательства. Еще школьником Сергей разглядел в отчиме живой ум при полном отсутствии бойцовских качеств - достаточно вспомнить его отношение к советской власти, которую он находил противоестественной и приравнивал к форс-мажору. А зауважал гораздо позже, в период болезни матери, когда она, парализованная и совершенно беспомощная, прожила полтора года только благодаря его самоотверженности.

Став вдовцом, Боголепов, по наблюдениям Сергея, не столько похудел, сколько высох: некогда пошитый на заказ костюм висел на нем балахоном, а жилистая шея с трясущейся головой высовывалась из просторного ворота сорочки, как кукушка в стенных часах-ходиках. Лишь сальная прядка желто-белых волос по-прежнему наискось прикрывала плешь, а в остальном от былого доцента не сохранилось ничего - сейчас перед Сергеем предстала дряхлая, запущенная, никому не нужная развалина с водянистыми, тронутыми катарактой глазами.

- Сереженька, посиди, побудь со мной, - попросил Боголепов, заметив, что гость выразительно смотрит на часы.

- Десять минут, не больше, - нехотя согласился Сергей. - А то друзья ждут меня к ужину.

Ссылка на друзей не была отговоркой - на вечер его, Анну и Давида с женой пригласили к себе Зелитинкевичи, с помпой отмечавшие годовщину свадьбы.

- Тоскливо мне в четырех стенах, - жалобно протянул Боголепов. - Слоняюсь из комнаты в комнату, а занять себя нечем.

- Ей-Богу, Феликс Васильевич, я вас не узнаю. Страна бурлит от перемен, ходит ходуном. Газеты, журналы, телевидение - за что ни возьмись, все чертовски интересно. Так?

Боголепов разочарованно покачал головой.

- Поздно пришли перемены, Сереженька. Не для меня они. Каждому свое: тебе, дружок, жить и жить, все еще впереди, а мои земные дела близятся к концу. Об этом и хочу поговорить с тобой.

Сергей собрался было сказать, что в семьдесят три года рановато помирать, но Боголепов выставил перед собой крапчатую руку, призывая его к молчанию.

- Гложет меня страх, что однажды упаду в коридоре и не найду сил доползти до телефона, чтобы вызвать "неотложку". Участились у меня головокружения. Представляешь, умру я, а недели через две-три обнаружат мое тело в таком неприглядном состоянии, что...

- Феликс Васильевич!

- Нет-нет, ты дослушай. Смерти я не боюсь, с ней смирился, а этот страх беспрестанно бередит душу. Веришь?

- Чем я могу помочь?

- За твоей спиной, Сереженька, я позволил себе сговориться со старыми соседками и хочу переселиться туда, на Красную улицу. Буду делиться с ними продуктами, которыми ты меня обеспечиваешь, а они обещали приглядывать за мной, кормить, поить и прибираться в местах общего пользования.

- За чем же дело стало?

- За тобой. Ты не против поменяться?

- Смешной вопрос! Во сколько мне это обойдется?

- Квартира на Рубинштейна - холмогоровская, она по праву принадлежит тебе без всякой компенсации, - с достоинством ответил Боголепов. - А оплату обмена и переезда ты уж возьми на себя. Мне, пенсионеру, накладно будет рассчитываться с грузчиками, шоферами и прочими вымогателями. И еще бы хорошо... - Боголепов стыдливо осекся.

- Нет проблем, - заверил Сергей. - Вы, кажется, хотели еще что-то сказать?

- Похорони меня на Охте рядом с Наташенькой. За место я заплатил, ограду и памятник поставил, а зарыть меня в землю и нанять каменотеса, чтобы выбил на стеле мою фамилию с инициалами и датами жизни, дорого не встанет, вот увидишь. И, если не трудно, закажи по мне панихиду. Я русский человек и хочу, чтобы меня проводили в последний путь по православному обряду.

- Добро. Короче, за мной пожизненное снабжение продуктами, похороны с отпеванием и поминки с кутьей и блинами. - Сергей поднялся. - Я пойду?

- Иди, иди, Сереженька, не смею тебя задерживать, - обрадованно затараторил Боголепов, провожая Сергея к двери. - Не думал я, что придется затруднять тебя хлопотами. Ты уж извини. Как-никак Наташенька была моложе меня на четырнадцать лет, ей бы и хоронить ее покорного слугу. Я же не виноват, что больше некого просить...

Направляясь на проспект Космонавтов, где жили Зелитинкевичи, Сергей ликовал. Все складывалось как нельзя лучше: он задарма получит трехкомнатную квартиру в самом центре, совестливый отчим избавится от страха внезапной смерти, а обе соседки с Красной улицы, надо думать, придут в дикий восторг после возвращения братьев-разбойничков Аня, временно уступившая им свою квартиру, практически переселилась к Сергею и по ночам устраивала настолько душераздирающие кошачьи концерты, что несчастные старухи впали в отчаяние. И Давиду Шапиро подфартило: теперь квартира на бывшем Комендантском аэродроме достанется в приданое его дочке Злате. Словом, денек выдался, прямо скажем, на славу. А ведь сегодня 13 октября - "черная" пятница.

54. ЗАГАДКИ И ОТГАДКИ

Весть о том, что городская прокуратура признала все судебные решения по делу Тизенгауза незаконными, застала Марину и Лену в ЦНИИСЭ. Они под различными предлогами отпросились с работы, после чего, не чуя под собой ног, добежали до станции "Чернышевская" и поехали на Гражданку.

Застолье в холостяцкой квартире Тизенгауза разгорелось после полудня. Шампанское сразу ударило им в головы, но подействовало на каждого по-разному. Марина принялась строить планы триумфа и с сигаретой во рту рисовала радужные картины - как ее Андрюша нежданно-негаданно явится в ЦНИИСЭ, где его встретят гаденькими усмешками, как без единого слова выложит перед директором оправдательный вердикт, отчего недоброжелатели тотчас впадут в шок, как те, кто поверил нелепым милицейским вымыслам, запоют Лазаря, на все лады вымаливая прощение, и так далее. А Андрей Святославович, опьяневший сильнее женщин, сперва молчал, попеременно то хмурясь, то беззаботно улыбаясь, а через час, когда открыли вторую бутылку, провозгласил тост за своих спасителей, чья бескорыстная помощь вернула ему доброе имя. Говорил он заплетавшимся языком и настолько уклончиво, что Лена, искренне разделявшая его непомерную радость, поняла едва ли половину и вдобавок почувствовала болезненный укол обиды - раз уж ее позвали отпраздновать в узком кругу столь знаменательное событие, какой смысл темнить и чего-то недоговаривать? Из тоста она не без труда вычленила, что спасителей было трое - какой-то известный профессор-медик, не менее известный писатель из Москвы и еще кто-то третий, кому Тизенгауз, по его словам, безраздельно предан до гробовой доски, но не прозвучало ни одной фамилии или сколько-нибудь существенной подробности, так или иначе проясняющей загадку. К тому же, что особенно действовало Лене на нервы, Андрей Святославович, расточая комплименты неведомым ей благодетелям, поминутно переглядывался с Мариной, без сомнения знавшей, о ком шла речь. "Зайка, не обижайся, - шепнула ей на ухо Марина. - Скоро наступит день, когда мы познакомим тебя с этими замечательными людьми". Легко говорить "не обижайся", а каково сознавать, что тебе не доверяют? Неужели в ее присутствии Тизенгаузы все еще осторожничают из-за Сергея?

Впрочем, радость оказалась непродолжительной и, главное, преждевременной две недели спустя, 18 октября, Президиум Ленинградского городского суда единогласно отклонил надзорный протест прокурора города. Тизенгауз, у которого начало подергиваться веко, немедленно поставил в известность Вороновского, тот в свою очередь связался с Добрыниным, а Добрынин позвонил в Прокуратуру СССР. "Все по-прежнему на особом контроле, - сообщил ему старший помощник Генерального прокурора. - Дело вашего подопечного уже истребовано в Москву на предмет принесения протеста в Верховный суд Российской Федерации. Звоните, не стесняйтесь, мы будем вас информировать обо всех последующих решениях".

И снова потянулись долгие дни ожиданий. Андрей Святославович с утра до ночи расхаживал из угла в угол, выкуривая множество сигарет, а когда становилось совсем невмоготу, ездил в Комарово, где Вороновский угощал его бренди и с обычной доброжелательностью объяснял, что бюрократическая машина социалистической законности без обильной смазки не ускоряется и черепашьим шагом движется строго в заданном направлении. А в начале ноября и этот источник поддержки внезапно иссяк - как выразился Алексей Алексеевич в телефонном разговоре с Тизенгаузом, "хозяин убыл в загранкомандировку".

14 ноября 1989 года первый заместитель прокурора РСФСР подписал надзорный протест, о чем Тизенгауз услышал от Добрынина, а когда его будет рассматривать судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда России - этого, к сожалению, не знал ни Добрынин, ни те, кто его информировал.

Прошел еще месяц, прежде чем раздался междугородний звонок из Варшавы и в трубке зазвучал бодрый голос Вороновского:

- Рад вас приветствовать, Андрей Святославович! Как настроение?

- Хуже некуда, - выдавил из себя Тизенгауз.

- Сударь, вы, по-моему, отстали от жизни. Арик вам вчера не звонил?

- Нет.

- Тогда довожу до вашего сведения, что вчера, то бишь 15 декабря сего года, Верховный суд республики признал вас невиновным. И что особенно приятно - за отсутствием в ваших действиях состава преступления, а не за недоказанностью вины, как ранее предлагали перестраховщики из прокуратуры Ленинграда. Улавливаете разницу?

- Не поверю, пока не прочту собственными глазами.

- Эх вы, Фома неверующий! Зарубите себе на носу, что отныне вы чисты перед законом, как слеза младенца.

- Виктор Александрович, дорогой, поймите меня...

- Понимаю и обещаю лично вручить копию судебного определения, посмеиваясь, сказал Вороновский. - В понедельник мимоходом прилечу в столицу и непременно позабочусь о том, чтобы ваше дело побыстрее переслали обратно в Питер. Между прочим, с вас причитается!

- Я бы всей душой, но...

- Нудные ссылки на вашу некредитоспособность меня категорически не устраивают. Мы закатим пир горой в Комарово, куда вам и Марине Васильевне надлежит прибыть на весь следующий уик-энд. Я приглашу Арика Добрынина и Крестовоздвиженских, а вы не сочтите за труд привезти с собой Елену Холмогорову. Согласны?

- Само собой разумеется.

- По некоторым соображениям мне бы хотелось, чтобы Холмогорова до поры до времени оставалась в неведении по поводу того, кто я и с чем меня едят. Задача ясна?

- Вполне.

- Тогда желаю здравствовать!..

В субботу, 23 декабря, ровно в час пополудни Лена подошла к знакомому дому на улице Бутлерова, сгорая от любопытства. Еще бы, сегодня Тизенгаузы наконец-то познакомят ее с теми загадочными личностями, которые вызволили Андрея Святославовича из беды! Поскольку ее заблаговременно предупредили, что празднество в Комарово продлится до воскресенья, она накануне отвезла сына во Всеволожск, а сейчас у нее в руках были дорожная сумка и коробка с двухкилограммовым заказным тортом из ресторана "Нева".

У подъезда, пританцовывая на морозе, ее ждали принарядившаяся Марина и сиявший, как новый гривенник, Андрей Святославович в своем до боли знакомом кримпленовом пальто. Рваный картуз из нерпы он, к счастью, оставил дома, увенчав голову пестрым лыжным "гребешком", придававшим ему крайне легкомысленный вид. Рядом с ними пофыркивала белым дымком нарядная "волга", принадлежавшая, судя по номерным знакам, не частному лицу, а какому-то учреждению. Должно быть, хозяин комаровской дачи большая шишка, сказала себе Лена, иначе машина с шофером не обслуживала бы его по выходным дням. Кто же он такой?

Приглашая ее в Комарово, Марина лишь частично приоткрыла завесу тайны, более или менее подробно рассказав только о профессоре Крестовоздвиженском. Что же касалось остальных, то Марина, по-свойски подмигивая, интригующе проронила, что безумно завидует Лене: она теперь свободная женщина, а оба мужика, московский писатель и тот третий, хозяин дачи, не просто холостые, а сказка - умные, сильные и чертовски обаятельные, ни одна нормальная баба перед ними не устоит, сдастся по первому требованию.

Нельзя сказать, что намек подруги пришелся по нраву Лене, вовсе нет, однако свою роль катализатора он, по-видимому, сыграл. Она уже давно тяготилась затянувшимся одиночеством и была не прочь познакомиться с человеком, способным ее увлечь. Но проявлять активность в поисках любовника Лене претило, против этого восставало все ее естество, а представители сильного пола из ЦНИИСЭ, пытавшиеся приударить за нею, вызывали только досаду - будучи степенными отцами семейств, они, как нарочно, претендовали исключительно на секс в рабочее время, под видом местной командировки, тогда как, по ее представлениям, заниматься постельной гимнастикой на скорую руку, без каких бы то ни было чувств, кроме разве что похоти, означало втаптывать себя в грязь, добровольно становиться на одну доску с потаскухами. Других же поклонников, увы, не было в помине.

По дороге в Комарово севший вперед Андрей Святославович почтительно расспрашивал водителя Володю о навыках езды по гололеду и приятно поразился, услышав, что существует шипованная резина, специально предназначенная для зимних поездок. А тем временем Лена и Марина без помех шептались на заднем сиденье.

- Откуда обновка? - заинтересовалась Лена, разглядывая новенькую песцовую шапочку подруги.

- Свадебный подарок Андрюши, - усмехнувшись, ответила Марина. - Лучше поздно, чем никогда.

- Ты довольна?

- Ему ведь должны выплатить компенсацию за вынужденный прогул. За два года там набежало три тысячи с хвостиком, вот отчего Андрюша расщедрился. Из денег, что дал тот, к кому мы едем, выкупил из ломбарда мое обручальное кольцо, а вчера, ни слова не сказавши, взял еще две сотни и в Гостином дворе выбрал эту шапку. Боится ударить лицом в грязь перед своими благодетелями.

Несправедливость упрека резанула слух Лены. Если бы Тизенгауз заботился о своем реноме, он для начала купил бы себе пальто. Теперь, когда неприятности позади, Марине и Тизенгаузу предстоит состязание характеров в борьбе за роль семейного лидера. А кому достанется пальма первенства - это их личное дело.

- Маришка, кто эти люди? - нетерпеливо спросила она.

- Классные мужики, сама убедишься.

- А все-таки?

- Что "все-таки"?

- Хватит загадок, - потребовала Лена. - Говори, кто они?

- Писателя зовут Аристархом Добрыниным. Его книжек, которые Андрей расхваливает на все лады, я в глаза не видела. Читала только рассказы в "Новом мире" и в "Знамени".

- А второй?

- Не приставай.

- Почему?

- Потому что Андрей запретил говорить о нем. - Лена надулась от обиды.

- Зайка, не сердись, - едва слышно промолвила Марина минуту спустя. - Будь моя воля...

Остаток пути они ехали молча. Лена рассеянно смотрела в окошко и предавалась мечтам. Может же случиться, что один из тех, с кем ее познакомят сегодня, всерьез увлечется ею, а она - им?

- Приехали, - сказал Тизенгауз, когда "волга" миновала ворота.

Они вышли из машины и по расчищенной от снега аллее зашагали к дому, где их встретила средних лет горничная, которая приняла у Лены коробку с тортом и шубу, а уж затем занялась Мариной и Тизенгаузом.

Прихорашиваясь перед зеркалом в человеческий рост, Лена критически осмотрела себя с головы до ног и нашла, что выглядит вполне пристойно. Чтобы скрыть блестки седины, она на ночь вымыла голову французским шампунем с добавкой красителя, отчего ее светлые волосы приобрели платиновый отлив, гармонировавший с серебристой тканью платья. А за фигуру ей незачем беспокоиться, об этом, к счастью, позаботилась сама природа.

- Наша зайка во всеоружии, и хвост трубой, - одобрительно сказала Марина и тут же ворчливо потребовала от мужа: - Да отгони ты мохнатого приставалу, не то он сделает мне затяжку на последних колготках!

Замечание относилось к черно-рыжему эрдельтерьеру, безостановочно сновавшему возле их ног в надежде, что кто-нибудь наконец обратит на него внимание.

- Он же совершенно безвредный, - вступился за пса Тизенгауз. - Правда, Яков?

Пес обрадованно тявкнул и уперся передними лапами в грудь Тизенгауза.

- Я готова, - заявила Марина, пряча помаду в сумочку.- Ну, товарищи эксперты, вперед!

В зале у горящего камина уютно расположились трое мужчин с бокалами в руках и миниатюрная брюнетка в накидке из соболей, курившая длинную темно-коричневую сигарету. При появлении новых гостей все встали. Первым от группы отделился приземистый толстячок с блестящей лысиной и колобком подкатил к Тизенгаузу с шумными возгласами; за ним балетной походкой подошла брюнетка, адресуя свои поздравления Марине, а следом, не сводя глаз, к Лене направлялись косолапый бородач в видавшем виды джинсовом костюме и высокий шатен в белом свитере.

Вглядевшись в шатена, Лена поднесла руку к горлу и оцепенела.

- Виктор Александрович, это вы? - вырвалось у нее, когда шатен оказался на расстоянии двух шагов.

- Собственной персоной, - с полупоклоном подтвердил Вороновский. - Рад вас приветствовать, Елена!.. Арик, познакомься с прекрасной дамой, которая, смею заметить, хорошеет год от года. Но, будь добр, в рукопожатии не переусердствуй, чтобы не пришлось звать на помощь Иосифа Прекрасного. Словом, прояви сдержанность.

- Старик, не учи меня обращению с женщинами, - отмахнулся бородач и припал к Лениной руке. - С двумя из них я состоял в законном браке в общей сложности девятнадцать лет и три месяца, так что прошел школу высшего пилотажа... Аристарх Добрынин, прошу любить да жаловать!

- Жаловать - сколько угодно, а любить - не рекомендую, - прокомментировал его слова Вороновский. - Писатели - народец ненадежный, эгоистичный, в поиске натуральных житейских драм склонный к изменам...

Лена во все глаза смотрела на Вороновского. Он был точь-в-точь таким же, как одиннадцать лет назад, - статным, безупречно одетым и без единого седого волоска. А ведь ему, должно быть, перевалило за пятьдесят.

- Вы совсем не изменились, - невпопад сказала Лена. - Кажетесь даже моложе.

- Поверьте, для меня это наивысшая похвала в устах молодой женщины.

Вороновский с улыбкой заглянул ей в глаза, отчего она испытала легкое головокружение.

- Джузеппе, меня предали, обманули и ложью опутали! - Добрынин обнял подошедшего Крестовоздвиженского. - Опять Витька в фаворе, а я в загоне. Вечная история: при жизни нас, российских литераторов, ни в грош не ставят. Ждут, черт их дери, пока мы помрем, чтобы воздать нам должное.

- Торопишься к славе? - Мимолетно улыбнувшись Лене, Крестовоздвиженский подхватил эстафету. - Ложись в мою клинику, и я в понедельник прямо с утра отправлю тебя на тот свет. Как тебе милее - под общим наркозом или под местным?

Добрынин гулко захохотал.

Лена повернулась лицом к Крестовоздвиженскому и заметила за его спиной Марину, чей недоуменный взгляд был выразительнее всяких слов.

Крестовоздвиженский старомодно расшаркался и представился Лене:

- Иосиф Николаевич!.. Всегда готов к услугам, чего, ей-богу, вам не пожелаю. Дело в том, что я - ортопед-травматолог...

Затем Лену познакомили с брюнеткой в соболях, оказавшейся женой Крестовоздвиженского, врачом-косметологом, после чего вся компания, переместившись к камину, стала внимать Вороновскому, дикторским голосом зачитавшему текст определения Верховного суда России по делу Тизенгауза.

- Надеюсь, дорогой Андрей Святославович, вы больше ни в чем не сомневаетесь? - насмешливо осведомился Вороновский, вручая бумагу виновнику торжества.

На Тизенгауза неловко было смотреть: ошалевший от нахлынувших чувств, он неуклюже опустился на журнальный столик, опрокинув чей-то бокал, и сидел, покачиваясь из стороны в сторону с блаженной улыбкой.

Лена смахнула набежавшую слезинку и резко обернулась, неожиданно ощутив чье-то прикосновение.

- Зайка, откуда ты знаешь Виктора Александровича? - сверля ее глазами, вполголоса полюбопытствовала Марина.

Лена припомнила недавний разговор в "волге" и тотчас решила отплатить подруге той же монетой:

- Не приставай. Все равно от меня ничего не добьешься.

- А теперь - к столу! - заглушая ее слова, призвал Вороновский. - Милости прошу!

Столовая находилась за лестницей, в глубине дома, поразившего Лену своей необъятностью. Все три ее окна были обращены на Финский залив, а посредине из конца в конец тянулся обеденный стол, сервированный на восемь персон, но способный уместить втрое больше гостей. Лену усадили между Вороновским и Тизенгаузом, и пока она украдкой оглядывала картины и горки с фарфором, на столе появились запотевшие графинчики с водкой, фигурные бутылки "кока-колы" и два блюда с жареными пирожками.

- Зимний обед на Руси, по старинным обычаям, непременно начинается с сорокаградусной, - потирая руки, известил Вороновский. - Первый тост очевиден - за Андрея Святославовича, человека мужественного и во всех отношениях достойного. Прозит!

Выпив ледяной водки, проголодавшаяся Лена за обе щеки уписывала горячие пирожки с мясом и с капустой. Пирожки были маленькими, невероятно вкусными и буквально таяли во рту. Судя по быстроте, с какой опустошились оба блюда, аппетит разыгрался не у нее одной.

- Вить, мне эта закусь как слону дробина, - пожаловался Добрынин, проглотивший последний пирожок. - Бьюсь об заклад, что в твоем хлебосольном доме найдется кое-что посущественнее. Например, окорок, паштетик, заливная рыбка, что-нибудь с икрой, а? Не жмись, вели Ларисе отворить житницы. - В поисках поддержки он обратился к Крестовоздвиженскому: - Джузеппе, сколько можно морить народ голодом?

Горничную звать не пришлось - она вкатила в столовую двухъярусную тележку с дюжиной бутылок вина и тарелками с зеленью и подогретым лавашем, а вошедший за нею пожилой кавказец в сорочке с закатанными по локоть рукавами нес на вытянутых руках метровое блюдо под серебряной крышкой.

- Аршак Самсонович! - окликнула Лена, сразу узнавшая шеф-повара из ресторана "Баку".

Польщенный ее вниманием, остролицый кавказец сверкнул золотыми коронками и, покраснев от натуги, водрузил блюдо точно в центр стола. Еще до того, как он, обмотав руку салфеткой, взялся за крышку, Лена догадалась, чем наполнено блюдо. И не ошиблась.

- Вот это дело, - одобрил Добрынин, шумно вдыхая дразнящий запах кебаба. Видит Бог, сейчас я отведу душу.

- Мировой харч! - воскликнул Вороновский. - Аршак, дорогой, будь добр, раздели компанию. - Он указал на свободный стул справа от себя. - Располагайся поудобнее и подготовься - следующий тост, не скрою, мы посвятим тебе.

- Виктор Александрович, только на пять минут, - согласился кавказец, усаживаясь за стол и озабоченно поглядывая на дверь, за которой скрылась горничная. - Женщине можно доверить все, даже кассу, но кухню - никогда.

Вороновский посыпал подрумяненный кебаб зеленью, обернул его лепестком лаваша, залил в торец гранатовый экстракт и точь-в-точь так же, как одиннадцать лет назад, в день их знакомства, галантно подал Лене, а кавказец, вытирая салфеткой струившийся по лицу пот, по-отечески сказал ей:

- Кушай на здоровье, красивая. Запомнила меня?

- Вас невозможно забыть - такой вкуснятины я больше никогда не пробовала!

- Благодари Виктора Александровича. - Кавказец один за другим наполнял фужеры розовым вином "Кемширин". - Это в твою честь он велел сделать кебаб.

- Дамы и господа! - Вороновский постучал ножом по столу, чтобы привлечь внимание гостей. - Дружно выпьем до дна за милого моему сердцу Аршака Самсоновича, магистра кулинарии всех времен и народов! Прозит!..

И застолье покатилось рекой. В тостах никто не солировал подолгу: сперва Вороновского в роли тамады сменил грубовато-задиристый Добрынин, а дальше настал черед Крестовоздвиженского, ничуть не уступавшего им в острословии. Даже обычно застенчивый Тизенгауз выказал себя с неожиданной стороны, несколько раз рассмешив собеседников до слез. О чем бы ни заходил разговор, Лене было интересно абсолютно все: как вслед за берлинской стеной прямо на глазах у Виктора Александровича, буквально за считанные часы, вдребезги развалилась Германская Демократическая Республика, как в застойные времена по неразумию мордовских властей Аристарха Ивановича приняли за инспектора орготдела ЦК КПСС и носились с ним по Саранску словно с писаной торбой и как прошлой весной Иосифу Николаевичу вручали мантию и диплом почетного доктора Эдинбургского университета, а Вороновский, специально прилетевший в Шотландию и нежданно-негаданно усевшийся в церемониальном зале рядом с Ириной Борисовной Крестовоздвиженской, корчил жуткие рожи, чтобы рассмешить его в самый торжественный момент. В этих коротких словесных зарисовках Лену, для которой светская жизнь была чистым листом, привлекали не столько закулисные подробности нашумевших событий, сколько сама ирония рассказчиков, их добродушное подтрунивание друг над другом, умение находить выразительные штрихи и видеть смешное в несмешном.

За кебабом последовала осетрина на вертеле, за осетриной - груши и виноград, за фруктами - мороженое и кофе по-турецки, а часа через три, когда обед подошел к концу, Тизенгауз увел подвыпившую Марину наверх, в отведенную им комнату, а Лена с Добрыниным и Вороновским пошла провожать Крестовоздвиженских. Их дача была по ту сторону Академгородка, неподалеку от границы с Зеленогорском, так что прогулка затянулась допоздна. Впрочем, никто никуда не спешил, за исключением разве что эрдельтерьера Якова, который стрелой носился по сугробам вдоль заборов, оглашая сонный поселок заливистым лаем.

С моря задувал колючий ветерок, но в шубе Лена совсем не ощущала холода. На свежем воздухе винные пары улетучились, в голове прояснилось, и сейчас она чувствовала себя как нельзя лучше. Оба спутника не давали ей скучать, по очереди рассказывая всевозможные были и небылицы, а она задорно откликалась на их реплики и радовалась тому, что великолепно провела день, наверняка самый беззаботный в уходящем году. Ее совершенно не волновало, чем этот день закончится и будет ли у него продолжение. Куда важнее казалось другое - вновь обретенная уверенность в себе.

Вернувшись в дом, они уселись у догоравшего камина и при свечах пили чай с тортом из "Невы". Есть не хотелось, поэтому торт достался главным образом Якову, глядевшему на Лену с таким трогательным умилением, что она не могла отказать немой мольбе пса.

- Не балуйте моего верного Якова, - попросил Вороновский.

- Он же смотрит мне в глаза, - оправдывалась Лена. - Совсем как человек.

- Рука дающего да не оскудеет, - сонным голосом пробасил Добрынин. - Вить, не пора ли на боковую? - После прогулки он осоловел и уже давно клевал носом. Эрдельтерьер пересел поближе к Лене и положил голову ей на колени.

- Яков, что я вижу? - осуждающе покачал головой Вороновский. - Раньше ты оказывал полное доверие только мне, а теперь изменил? Кто твой хозяин?

Пес еще теснее прижался к Лене и закрыл глаза, подрагивая ушами.

- Бьюсь об заклад, что псина сделала свой выбор, - поднимаясь с кресла, многозначительно заметил Добрынин. - Старик, это тебе ни о чем не говорит?

Вороновский как-то странно взглянул на Добрынина и тоже встал.

- Поступило предложение отправиться на боковую, - сказал он Лене. - Как вы, сударыня?

Они поднялись на второй этаж, где Вороновский показал Лене ее комнату и пожелал спокойной ночи.

Комната была очень уютной и роскошно меблированной, а все удобства оказались под боком - за дверью возле платяного шкафа она обнаружила ванну с туалетом. Несколько минут спустя она юркнула под одеяло и, сжавшись в комок, на мгновение задумалась о том, почему встреча с человеком, которого всегда считала злым гением, не вызвала у нее в душе ничего похожего на протест или недовольство. Из-за Тизенгауза, обязанного Вороновскому своим вызволением? Нет, нет, тысячу раз нет. Тогда в чем причина?.. Наверное, в ней самой тоже есть какая-то червоточина. Или ей на роду написано всю жизнь якшаться с импозантными мошенниками?

55. ВАКАНТНОЕ МЕСТО

Когда вчерашние юноши только-только становятся мужчинами, в их сознании зачастую возникает романтический облик женщины, некий, если хотите, эталон, чьим прототипом могут служить как реальные лица, так и художественные образы. Позднее, по мере возмужания, подобный идеал либо тускнеет и стирается в памяти, либо трансформируется во что-то иное, хотя бывает и так, что он надолго сохраняется в первозданном виде. Здесь все зависит, с одной стороны, от степени восприимчивости индивидуума, от игры его воображения и склонности к мечтаниям, а с другой - от того, как сложится судьба, велик ли в ней разрыв между желаемым и сущим.

Для Вороновского с давних пор идеалом женщины была Симона Руссель, широко известная в мировом кинематографе под псевдонимом Мишель Морган и пятикратно признанная лучшей актрисой Франции. Хрупкая и одухотворенная, она настолько очаровала Вороновского, что ни одна из встреченных им женщин так и не затмила ее. И вот, в декабре 1978 года, когда Вороновскому уже перевалило за сорок, перед его взором в ресторане "Баку" вдруг обозначилась девушка, как две капли воды похожая на восемнадцатилетнюю Мишель Морган из кинофильма "Набережная туманов", - точно такая же натуральная блондинка с точеной фигуркой и нежным овалом лица. Познакомиться с нею не составило труда, потому что ее сопровождал Сережа Холмогоров, бывший в те времена у Вороновского на подхвате. За обедом Вороновский подсознательно выискивал изъяны в ее внешности и манерах, но вынужденно признал, что Елена необыкновенно хороша и вдобавок безыскусна. Чтобы проверить впечатление, он пригласил эту парочку в Таллин и там впервые в жизни остро позавидовал сопернику, чье неоспоримое преимущество заключалось в том, что Сережа был моложе и встретился с Еленой чуть-чуть раньше, чем он. Этого "чуть-чуть", к величайшему сожалению, оказалось более чем достаточно, чтобы она без памяти влюбилась в Сережу, до краев наполнилась чувством и не оставила Вороновскому даже малой толики пространства для маневра. Поняв тщетность каких бы то ни было попыток поколебать их союз, Вороновский дал себе слово избегать ее общества и спустя полгода сам же проявил слабость, согласившись на совместную поездку в Пушкинские Горы. Мало сказать, что Вороновский запоздало сожалел об этом - видя, с каким обожанием Елена смотрит на своего ненаглядного, он то и дело сбивался с верного тона, а затем, окончательно утратив контроль над собой, допустил хамскую выходку, из-за чего долго корил себя: что бы ни творилось в твоей душе, уходить со сцены надо красиво, по-джентельменски, не роняя ни своего, ни чужого достоинства.

С той поры много воды утекло, да и сам Вороновский изменился до такой степени, что, мысленно возвращаясь к давно прошедшим событиям, с удивлением спрашивал себя - он ли был их участником? Но Елена не забылась: стоило Тизенгаузу случайно напомнить о ней, как она предстала перед его глазами словно живая.

Быть может, этому эффекту способствовала та манера изложения, в которую Тизенгауз облек свой рассказ, - как только застенчивый, склонный к невыразительной монотонности Андрей Святославович начинал говорить о том, к чему был неравнодушен, у него откуда ни возьмись находились метафоры и краски, позволявшие собеседникам воплощать его речь в зрительный ряд, где люди и предметы искусства воспринимались в трех измерениях.

Не то чтобы красноречие Тизенгауза сразу же пробудило в Вороновском былой интерес к Елене, нет, хотя в его душе что-то шевельнулось. Впрочем, он не задумывался об этом и не питал иллюзий. Сам по себе факт ее развода не свидетельствует о том, что вместо красного сигнала светофора он непременно увидит зеленый. Да и его прошлое едва ли сулит успех. А надеяться на авось не в его правилах.

В октябре, когда дела Тизенгауза качнулись от минуса к плюсу, он как-то приехал в Комарово с женой, знакомство с которой, мягко говоря, ничем не обогатило Вороновского. По уровню культуры Марина Васильевна в подметки не годилась Тизенгаузу, а о своей подруге отзывалась с покровительственным оттенком, жеманно рисуясь на ее фоне. Правда, позже, инстинктивно вычислив, что Вороновский слушал ее болтовню не только из вежливости, она сменила пластинку и принялась рекламировать Елену с усердием заправской сводни: ее подружка, даром что жизнь потрепала ее, - "чистейшей прелести чистейший образец", а Виктор Александрович как будто свободный мужчина. Так почему бы им не познакомиться и не вкусить райского блаженства?

С улыбкой выслушав предложение, Вороновский сказал, что рад бы в рай, да грехи не пускают, и уклонился от посреднических услуг Марины Васильевны, объяснив, что на днях улетает за рубеж. Но про себя все же решил встретиться с Еленой, устроив в Комарово празднество в честь оправдания Тизенгауза. Сама обстановка и подбор гостей позволят ей и ему избежать неловкости, а что получится в конечном итоге - покажет будущее.

За десять лет Елена могла утратить сходство с его эталоном, но не утратила. Только теперь, как мгновенно определил Вороновский, увидев Елену на пороге своего дома, она напоминала зрелую Мишель Морган в кинофильме "Ноэль Фортюна". С возрастом глаза ее слегка потемнели, сейчас в них преобладал цвет ореха, и высокие скулы, пожалуй, стали заметнее, придав лицу больше аристократизма. За обеденным столом и вечером, сидя у камина, он с удовольствием смотрел на Елену, любуясь непринужденностью, с какой она держалась в малознакомой среде, и постепенно склонился к мысли, что эта женщина в состоянии скрасить оставшуюся часть его жизни. Другой вопрос пойдет ли она на это?

На следующий день, провожая гостей, Вороновский пригласил Елену на Новый год, который собирался отмечать на даче у Крестовоздвиженских, на что она охотно согласилась. На неделе он позвонил к ней домой и спросил, когда прислать в город "волгу" с Володей, но Елена объяснила, что в этом нет необходимости: в субботу она рано утром повезет сына во Всеволожск, а оттуда вернется в Ленинград и, не заезжая домой, на Финляндском вокзале пересядет на зеленогорскую электричку, чтобы попасть в Комарово к полудню; встречать ее не надо, она сама найдет дорогу.

В субботу, 31 декабря, Вороновский в половине двенадцатого неторопливо прохаживался по заснеженному перрону и в ожидании Елены обкатывал в мозгу замысел, основанный на предпосылке объединения двух Германий - Западной и Восточной. Нет никаких сомнений, что в обозримом будущем ФРГ с потрохами проглотит ГДР, а это в свою очередь означает введение единой валюты путем обмена "деревянных" марок ГДР на свободно конвертируемые бундесмарки. Следовательно, есть смысл пропустить целевой кредит на закупку продовольствия для Западной группы войск через механизм трансфера с использованием так называемых "переводных" рублей - той реально не существующей денежной единицы, которая все еще применяется при расчетах между странами - участницами Совета Экономической Взаимопомощи.

Для декорума чисто финансовую операцию надлежит инсценировать как торговую, оформив серию фиктивных сделок с поляками и немцами, но это обычная практика, в совершенстве освоенная Карлом Рихтеровичем и его контрагентами. Риск близок к нулю, так что надо дерзать. Сейчас важно быстрее получить доступ к "переводным" рублям или, другими словами, форсировать открытие кредитной линии в Москве, после чего засучить рукава и ковать железо, пока горячо.

Хрипло присвистнув, к перрону подошла электричка, а когда поток пассажиров схлынул, Вороновский окликнул Елену:

- Рад вас приветствовать, сударыня! С наступающим Новым годом!

- Виктор Александрович! - Лицо Елены озарилось улыбкой. - Все-таки пришли?

- Так воспитан.

Он взял у нее багажную сумку и, бережно поддерживая под локоть, помог перебраться через железнодорожное полотно. Миновав шоссе и оставив позади Дом творчества театральных деятелей, они шли по улице Отдыха, вдоль которой располагался бездействовавший зимой пионерский лагерь.

- Несусветная красота! - восторгалась Елена, глядя на окружавшее их белое безмолвие. - Хорошо жить здесь, вдали от городской суеты!

- Милости прошу, переселяйтесь хоть сегодня.

- Я же не одна, у меня сын школьного возраста.

- В моем доме достаточно комнат, чтобы разместить вас и вашего мальчика. Школа - сразу за станцией, так что никаких проблем с обучением не возникнет.

- Быстро вы, однако, беретесь за дело. - Елена цепко взглянула на Вороновского и тотчас отвела глаза. - У Крестовоздвиженских будет много гостей?

- Человек восемь-десять, вряд ли больше.

- Кто они?

- Ира и Иосиф дружат с учеными, писателями, актерами. Обычно у них бывает весело.

- Почему его назвали Иосифом? Ведь он, кажется, русский?

- Точно так же, как и ваш покорный слуга. - Вороновский сопроводил свои слова ироничным полупоклоном. - А Иосифом его нарекли в честь товарища Сталина, в то время нашего горячо любимого вождя и учителя.

- Вы давно знакомы?

- Всю жизнь.

- Друзья детства?

- Не сказал бы. Иосиф на пять лет старше меня, а в детстве это гигантская разница. Тогда он относился ко мне с презрением и, как только взрослые отворачивались, угощал подзатыльниками. Друзьями детства были наши отцы, в гимназии сидевшие за одной партой. А мы с Иосифом скорее братья.

- Ирина Борисовна - его первая жена?

- Первая, - подтвердил Вороновский. - Он женился на Ире, когда был доцентом, а она - студенткой второго курса. Ирины родители изрядно переполошились и спрятали ее паспорт, чтобы воспрепятствовать браку, а мы с ним средь бела дня умыкнули невесту, поставив их перед свершившимся фактом.

- А для себя вы никого не умыкали? - искоса посмотрев на Вороновского, полюбопытствовала Елена.

- Случая не было, - с оттенком сожаления ответил он и, вздохнув, добавил: - Моя жизнь сложилась по-другому... Смотрите!

Возле открытой калитки его дома стоял Алексей Алексеевич в расстегнутом полушубке, а у дороги, в двух шагах от него, чинно сидели эрдельтерьер и немецкая овчарка. Стоило эрдельтерьеру заметить хозяина, как он, прижав уши, во весь опор помчался навстречу по целине, грудью вздымая снежные вихри.

- Яков! - окликнул пса Вороновский и тут же едко усмехнулся, потому что эрдельтерьер бросился не к нему, а к Елене. - Эх ты, неблагодарная скотина!..

Обедали они впятером - в ознаменование Нового года Вороновский пригласил за стол своих домочадцев, поднял за каждого заздравный бокал и вручил подарки:

Алексею Алексеевичу достался японский видеомагнитофон, Володе - фирменные джинсы "Левис", а зардевшейся от смущения Ларисе - австрийское пальто с воротником из ламы.

- Вы всегда так добры к ним? - спросила Елена, когда они остались наедине.

- Они заботятся обо мне, служат, как говаривали в старину, верой и правдой, - объяснил Вороновский. - Мне приятно доставлять радость окружающим.

- Я это заметила еще в таллинской гостинице "Виру".

Для Елены был тоже приготовлен подарок - изящная брошь в виде бабочки. Французский ювелир, сотворивший ее в самом начале века, считался, по заверениям Тизенгауза, выдающимся мастером, чья работа стоила гораздо больше тех полутора тысяч, что за нее просили. Но Вороновский не спешил преподносить эту безделушку: подарки, только что полученные его персоналом, были формой поощрения, тогда как предназначенная Елене вещь несла совершенно иную смысловую нагрузку. Лучше незаметно положить брошь под подушку в гостевой комнате, чтобы Елена обнаружила ее утром, по возвращении от Крестовоздвиженских.

- Гулянка у Иосифа Прекрасного продлится до рассвета, так что нам не грех отдохнуть и набраться сил, - выходя из-за стола, сказал он. - Надеюсь, вы не против?..

Четыре часа спустя они вдвоем пили кофе в библиотеке, расположенной на втором этаже и служившей Вороновскому кабинетом. К вечеру Елена переоделась в костюм из черного бархата и выглядела превосходно. Он откровенно любовался ею и мысленно похвалил за сдержанность: у Елены наверняка вертелось на языке немало вопросов, однако она ни разу не спросила о чем-нибудь щекотливом.

- Что это у вас там? - поинтересовалась Елена, указав на фотографии в рамках, развешанные под книжными полками за письменным столом.

"Сглазил! - подумал он. - Впрочем, чему быть, того не миновать".

- Показуха, пыль в глаза. Иногда мне приходится принимать у себя иностранцев, а у них, знаете ли, принято украшать стены кабинетов всякой мишурой вроде снимков с важными персонами. - Вороновский досадливо поморщился. - Поверьте, Елена, я далек от мысли...

Его реплику прервал мелодичный сигнал телефона. Вороновский взял трубку, прислушался и заговорил с теплом в голосе:

- Евгений, рад тебя приветствовать!.. Взаимно!.. Желаю тебе и твоим близким всего самого лучшего... Сколько они отвалили?.. 15 миллионов "переводных" рублей - это маловато... Согласен, в среду буду в столице... До встречи!

Пока он говорил с Москвой, Елена подошла к столу и стала рассматривать фотографии.

- В Америке это метко называют: "Я люблю себя!" - усмехнулся он.

- Вас фотографировали в Кремле?

- В Георгиевском зале.

- А что Черненко приколол вам на грудь?

- Орден Дружбы народов.

- За какие такие заслуги? - вырвалось у Елены.

- В указе написано: "За вклад в развитие международного рабочего движения", - смеясь, пояснил Вороновский. - Как ни странно, формулировка абсолютно точная - я без толку вложил туда массу денег.

- Широкий у вас диапазон: от поддержки международного рабочего движения до... - Елена умолкла посредине фразы и отошла к окну.

- До мошенничества? - Вороновский без колебаний принял вызов. По-видимому, вы это хотели сказать?

- Не только, - ответила она, стоя спиной к Вороновскому и водя пальцем по подоконнику. - Кому-то вы делали гадости, а кому-то - благо. Кому-то доставляли радость, а кому-то - горе... Как все это уживается в одном человеке?

- То, о чем вы заговорили, органично для человеческой природы, если, конечно, не слишком ее идеализировать. Не примите мои слова за попытку оправдаться. Я прожил пеструю жизнь, где добро так перемешалось со злом, что концов не найдешь. О многом я сожалею, но, согласитесь, сделанного не воротишь. Когда-нибудь я расскажу вам о себе. Это долгая и не очень веселая история о том, как...

- Виктор Александрович, я вовсе не претендую на откровенность.

Замечание Елены позволяло перевести разговор в другое русло, однако Вороновский предпочел действовать напролом. Зачем ходить вокруг да около? Для ее же спокойствия лучше четко обозначить свою позицию, а там пусть сама решает.

- Вы, быть может, и нет, зато я - да, - твердо сказал он. - Все мои прегрешения - в прошлом, теперь я вполне благонравный мирянин, занимающийся бизнесом с соизволения властных структур этой страны. Ради того, чтобы выгодно сотрудничать со мной, эти структуры предоставили мне особый статус, позволяющий жить без оглядки на все те убожества, которые в течение семидесяти лет выдают здесь за грандиозные достижения социализма. У меня есть все, к чему я стремился, но это отнюдь не означает, что я больше ничего не хочу. Например, я хочу, чтобы вы, именно вы, уделяли мне свое время, бывали со мной там, куда меня приглашают официально или: по-дружески, взяли бы на себя обязанности...

- Почему я? - Елена повернулась вполоборота, но не отвела глаз от окна. При ваших возможностях ничего не стоит нанять фотомодель.

- Модель мне не нужна, только вы. - Вороновский проигнорировал издевку и подошел к окну, чтобы видеть ее лицо. - Поверьте, вам это тоже пойдет на пользу - увидите мир, познакомитесь с интересными людьми.

Елена побледнела и произнесла с оттенком печали:

- Вы говорите так, словно оформляете меня на работу.

- Речь идет не о работе, а о вашем месте в моей жизни.

- Место давно вакантное? - Она поднесла руку к горлу и замерла в ожидании ответа.

- Вопрос по существу. Раньше оно, если так можно выразиться, вообще не предусматривалось штатным расписанием, - добродушно подыгрывая ей, пояснил Вороновский. - Я ввел его специально для вас. А чтобы вы не удивлялись и не сочли меня фантазером, выдам сокровенную тайну - это намерение зародилось во мне одиннадцать лет тому назад, за обедом в ресторане "Баку"...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МЕСТЬ (1990-1994 годы)

56. ХЛОПОТЫ В КАЗЕННОМ ДОМЕ

Несмотря на то что рейсовый самолет преодолевает расстояние между Москвой и Ленинградом за час, а почтовый поезд - за одну ночь, уголовное дело Тизенгауза возвратилось в суд первой инстанции только через месяц. Во вторник, 16 января 1990 года, Тизенгауз получил на руки уже не ксерокопии, а официальные документы, подтверждавшие его невиновность, и для восстановления статус-кво направил свои стопы в ЦНИИСЭ.

Суровая действительность оказалась далека от радужных картин, рисовавшихся в воображении Марины под влиянием выпитого натощак шампанского. Никто из его сослуживцев не впал в шоковое состояние и уж подавно не пел Лазаря, а замдиректора филиала, удостоивший Тизенгауза беседой, снисходительно пояснил, что приступить к исполнению служебных обязанностей он может хоть сию минуту, но пусть не рассчитывает на выплату денежной компенсации в полном объеме. Что касается 9 месяцев и 28 дней, в течение которых Андрея Святославовича по ошибке содержали в тюрьме, то здесь нет вопросов - идите в кассу и получайте свои пиастры. А последующие 368 дней, как видно из представленных им документов, делятся на два периода: первый - со дня освобождения из-под стражи и до вступления приговора в законную силу, и второй - когда он, будучи осужденным, добивался реабилитации. Так вот, весь первый период Тизенгауз не работал по собственной воле и согласно букве закона не вправе претендовать на какое-либо материальное возмещение, а вынужденный прогул за 5 месяцев и 13 дней второго периода ему оплатят только после признания его гражданского иска. Но он, замдиректора, по-товарищески не советует сутяжничать с родным институтом, дабы не вызывать вспышки неприязни у коллектива. Не ему объяснять, что источником премирования служит экономия фонда заработной платы и удовлетворение его претензий заметно скажется на квартальной премии каждого из коллег. "Представьте себе их зверские рожи, если вместо вожделенной тридцатки они получат по пятнадцать целковых. Зачем вам нарываться на скандал, Андрей Святославович? - взывал к его сознательности замдиректора. - Вы же человек интеллигентный, деликатный". - "Позвольте, как же я с января по август мог работать судебным экспертом, если сам находился под судом?" - простодушно спросил Тизенгауз. "А где сказано, что вы обязательно должны быть экспертом? парировал замдиректора. - Не могли работать в прежней должности, так пошли бы в дворники или в разнорабочие. Это, милый мой, ваши трудности..."

А в ГУВД, куда Тизенгауз пришел за своим имуществом, его еще больше озадачили, дав понять, что рано он радуется: возврат изъятых при обысках вещей - дело не простое и решается по усмотрению большого начальства.

Когда Тизенгауз в душевном смятении излагал все это Вороновскому, в его глазах отражалось чувство неловкости. К вечеру напросившись в Комарово, он никак не предполагал, что Вороновский, накануне вернувшийся из Москвы, выезжает обратно, чтобы из аэропорта Шереметьево вылететь за границу. Тем не менее Вороновский уделил ему время, только разговор получился скомканным начался в спальне, где Виктор Александрович паковался в дорогу, а продолжился в столовой, за легким ужином.

- Еще кофе? - предложил Вороновский, заметив, что чашка гостя опустела.

- Спасибо.

- Спасибо - да или спасибо - нет?

Тизенгауз потупился. На Вороновском был строгий темно-серый костюм, накрахмаленная сорочка с воротничком на пуговках и бордовый галстук, а из нагрудного кармана выглядывал уголок платка. Сразу видно, что человек приготовился к ответственной командировке и, само собой разумеется, мысленно пребывает уже не в Комарово, а где-то далеко, в Париже или в Берлине, в то время как он, Тизенгауз, досаждает ему своими мелочными заботами.

- Нет, - смущенно отказался он.

- Итак, вас тревожат два вопроса: как вести себя на службе и каким образом получить в ГУВД ваши коллекции, - подытожил Вороновский. - Я не ошибся?

- Нет.

- Превосходно. Завтра же повстречайтесь с вашим адвокатом, чтобы подготовить исковое заявление в народный суд по местонахождению ответчика. Причинная связь между необоснованным привлечением вас к уголовной ответственности и вынужденным прогулом вполне очевидна, поэтому суд признает гражданский иск в полном объеме.

- Но ведь замдиректора утверждал, что с января по август я не работал по собственной воле. А он, между прочим, кандидат юридических наук.

- Красная цена этим кандидатам - пятнадцать копеек пучок, - с улыбкой заверил Вороновский. - А его утверждения - бред сивой кобылы.

- В одном он, как мне кажется, все-таки прав: недосчитавшись квартальной премии, коллеги затаят на меня злобу.

- И отнесутся с большим уважением, нежели прежде, - дополнил Вороновский. - Зарубите себе на носу, Андрей Святославович, всерьез уважают только тех, кто не позволяет всем встречным-поперечным наступать себе на мозоль.

- А как будет выглядеть мой иск к ЦНИИСЭ с точки зрения этики?

- При чем здесь этика? Вам бесцеремонно залезли в карман, а вы по закону требуете реванша. Призыв к вашей интеллигентности и деликатности - всего лишь хамская уловка. Администрация института, как, впрочем, и вся советская власть, нуждается в интеллигенции, чтобы было об кого вытирать ноги. Улавливаете смысл?

Тизенгауз кивнул.

- В ГУВД больше не ходите, - продолжал Вороновский. - Зачем унижаться перед дерьмом? Отправьте им заказное письмо с требованием вернуть то, что они незаконно изъяли, а копию пошлите в прокуратуру. Поверьте моему опыту, не пройдет и недели, как вас пригласят за вещами. Кстати, как вы себе представляете процедуру возврата?

- Каждый из предметов предстоит сверить с актами экспертизы и всесторонне осмотреть, чтобы зафиксировать повреждения и... - обстоятельно начал Тизенгауз.

- Андрей Святославович, не переливайте из пустого в порожнее,оборвал его Вороновский.- В вашем распоряжении будет час, в лучшем случае полтора. Они вывалят перед вами гору ящиков - бери и катись колбаской!

- Как же так? - растерялся Тизенгауз. - Разве это не вопиющий произвол?

- По существу - да, а формально - нет. В протоколе обыска нет перечня изъятых ценностей, там описана только тара. Вот они и предложат вам сличить ящики, после чего попросят очистить помещение.

Вообразив эту картину, Тизенгауз был близок к панике. В одиночку он не справится, а рассчитывать не на кого. Марина может только постеречь вещи на улице, пока он будет поштучно выносить ящики из кладовых ГУВД. А как поступить дальше? Грузотакси надо заказывать заблаговременно и к определенному часу, а милиция не станет уведомлять его заранее... Кроме того, в спешке не удастся сосчитать, что пропало, а разбираться дома поздно, никто ему не поверит.

- Неужели закон снова против меня? - упавшим голосом спросил он.

- Искать в законе здравый смысл - пустая трата времени, которым я, увы, не располагаю. - Вороновский встал. - До отправления "Красной стрелы" остается час, так что, сударь, нам пора одеваться. За вещами пойдете в ГУВД вместе с адвокатом. Он поможет составить акт приемки. Чтобы вас там не обижали, я поручу Алексею Алексеевичу и Володе поучаствовать в этом действе в качестве ваших доверенных лиц. Они же возьмут на себя транспортное обеспечение. А вам надлежит сохранять хладнокровие и держать ушки на макушке. Задача ясна?..

На Приморском шоссе, когда "волга", не снижая скорости, мчалась по Сестрорецку, Тизенгауз вспомнил о том, что в волнении забыл сказать Вороновскому.

- Виктор Александрович, если встретите в Москве Добрынина, передайте ему, что я не нарушу своего слова.

- Вы о чем? - не понял Вороновский.

- О янтаре. Я же обещал Аристарху Ивановичу подарить янтарь государству.

- Стоит ли?

- Но мы так условились.

- Применительно к вам, Андрей Святославович, роль нашего государства не настолько благовидная, чтобы претендовать на подарки.

- Может быть, я не совсем удачно выразился. Янтарную коллекцию пора передать людям, сделать ее общественным достоянием, чтобы все желающие смогли непосредственно ощутить всю прелесть...

- Не лучше ли сперва получить назад изъятые коллекции, а уж потом решать их судьбу? - остановил его Вороновский. - Драгоценностей вы, скорее всего, больше не увидите, это мы с вами обсуждали, да и в остальном многого недосчитаетесь. Я склонен освободить вас от опрометчивого обещания и берусь урегулировать возникшую проблему с Ариком. Согласны?

- Прошу вас, не беспокойтесь.

- Позвольте узнать - почему?

- Коллекция янтаря абсолютно завершенная, - упорствовал Тизенгауз. - Свою миссию собирателя я выполнил до конца. Теперь ее место - в музее.

- Янтарь ваш, а, как известно, хозяин - барин, - холодно произнес Вороновский. - Я передам ваши слова Арику...

Как ни хороши умные советы, а себя не переиначишь. Тизенгауз постеснялся судиться с ЦНИИСЭ и лишился большей части компенсации за вынужденный прогул. Зато при получении коллекций он вел себя в точном соответствии с рекомендацией Вороновского и явился в ГУВД не один, а с тремя спутниками. К удивлению Тизенгауза, в камере хранения ГУВД их встретили не только милиционеры, но и съемочная группа Ленинградского телевидения - популярная программа "10 волнующих минут" захотела выпустить в эфир необычную информацию.

Прочистив горло и выпятив грудь колесом, первый заместитель начальника УБХСС, молодецкого вида подполковник, торжественно заявил:

- Товарищи телезрители! Обвинявшийся в спекуляции в особо крупных размерах гражданин Тизенгауз Андрей Святославович был ранее осужден с конфискацией имущества. Но Верховный суд Российской Федерации посчитал его невиновным. Выполняя вынесенное судом определение, мы с радостью возвращаем Тизенгаузу принадлежащее ему имущество общей стоимостью в три миллиона рублей... Андрей Святославович, поздравляю вас от лица ваших земляков-милиционеров!

Подполковник взял Тизенгауза за руку и потянул к себе, чтобы заключить в объятия, но Андрей Святославович не поддался. Тем временем два сотрудника в штатском поставили на стол первый ящик из упаковочного картона, а телеоператор приблизился к Тизенгаузу, снимая его лицо крупным планом.

- Прекратите! - Тизенгауз отвернулся от оператора. - Я не даю разрешения на съемку!

- Нам ваше разрешение не требуется, - с усмешкой бросил ведущий телепрограммы, бойкий молодой человек в кожаной курточке. - Телезрители должны знать, чем занимается наша милиция.

Оператор обошел Тизенгауза и, отклоняясь назад, продолжал снимать крупный план.

- Неужели вы не понимаете, что наводите на меня грабителей? - Тизенгауз в упор взглянул на подполковника.

- Пардон! - вступил в разговор старый адвокат со шрамом. - Вы не находите, что все это очень похоже на ситуацию, описанную Маршаком в стихотворении "Багаж"?

Оператор тотчас навел камеру на адвоката.

- "Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку", - с выражением продекламировал старик.- А на станции назначения вместо щенка даме выдали взъерошенного пса устрашающих размеров и в ответ на ее претензии мудро заметили: "Однако за время пути собака могла подрасти!" Как вы, подполковник, можете вернуть моему клиенту три миллиона, если изъяли у него втрое меньше? Вы, почтеннейший, не в ладах с арифметикой.

- Товарищи, товарищи! - засуетился подполковник. - Не будем придираться к словам.

- Юра, сосредоточься на имениннике, - вполголоса наставлял оператора ведущий телепрограммы. - Дай общий вид, а как он начнет перебирать вещички покажешь его руки.

Прежде безучастный Алексей Алексеевич переглянулся с Володей и еле заметно кивнул.

Оператор попятился к стенке и ненароком столкнулся с Володей, в этот момент перемещавшимся к Тизенгаузу. Володя покачнулся, словно потеряв точку опоры, и коленом заехал оператору между ног, отчего тот согнулся, выпучил глаза и выронил из рук камеру.

- "Бетакам"... - На лету подхватив камеру, Володя вслух прочитал ее название и спросил у оператора: - Как самочувствие?

Оператор ловил воздух ртом.

- Зря не бережешь казенную технику. - Володя поставил камеру на пол перед оператором. - Вещь импортная, с ней надо осторожнее.

Побелевший от гнева ведущий бросился на выручку.

- Безобразие! - воскликнул Алексей Алексеевич. - Развели, понимаешь, тараканов.

Он шагнул вперед и с силой стукнул каблуком оземь, но удар пришелся не по таракану, а по стопе телевизионщика. Надменная мордочка ведущего скривилась от боли. Он зашипел и присел на корточки.

- Извините, товарищ дорогой, промазал, - виновато запричитал Алексей Алексеевич. - В случае обиды разрешаю наступить мне на ногу, тогда будем квиты.

- Что происходит? - возопил ведущий. - Подполковник, куда вы смотрите?

То ли первый заместитель начальника УБХСС, переведенный в милицию из КГБ, узнал своих бывших сослуживцев, то ли у него сработало профессиональное чутье, но и он, и его подчиненные дружно поджали хвосты.

Между тем, вскрыв стоявший на столе ящик, Тизенгауз взял в руки икону Казанской Богоматери и громко спросил:

- Скажите, пожалуйста, кто срезал с нее восемь крупных жемчужин?

В воздухе повисла пауза.

Если бы передачу вели в прямом эфире, задуманная в ГУВД обедня была бы безнадежно испорчена. Но для того и существует монтаж, чтобы убирать из снятого материала все лишнее и второстепенное. Ведущий не зря считался мастером репортажа: в "10 волнующих минут" не попали ни реплика адвоката, ни икона со срезанными с оклада жемчужинами, ни тот ящик, откуда обескураженные стражи порядка вместо предметов декоративно-прикладного искусства вытащили четыре силикатных кирпича, зато в тот же вечер ленинградские телезрители воочию убедились, что законы у нас неукоснительно соблюдаются и счастливчик по фамилии Тизенгауз получил обратно свои три миллиона.

Совет Вороновского относительно коллекции янтаря тоже остался невостребованным - Тизенгауз созвонился с Добрыниным и попросил его провести переговоры с Министерством культуры СССР.

- Андрюха, дари янтарь Прокуратуре Союза, - пробасил в ответ Добрынин.

- Как? - опешил Тизенгауз.

Его поразила не фамильярность Добрынина, с которым он за столом у Вороновского пил на брудершафт из рога горного козла, а названное им ведомство. Зачем Прокуратуре СССР коллекция янтаря? Что у Добрынина на уме?

- А так: отстучи на машинке письмецо Генеральному прокурору, а я вручу его кому следует. Видит Бог, ребята там стоящие, не чета вороватым кикиморам из музеев.

- Аристарх Иванович, я все же хочу понять...

- Какие-то негодяи, черт их дери, два года сживали тебя со свету! сердито заговорил Добрынин. - Где же твоя жажда мести? Признавайся, у тебя есть яйца? Пошуруй в штанах, чтобы не обманываться.

- Прощать я не собирался, но...

- Тогда кто же, по-твоему, пустит им кровь? Старые перечницы из Минкульта? - наседал на него Добрынин. - Втравил меня в это дело, так иди до конца, как положено на Руси: око за око, зуб за зуб!

- Так прямо и писать Генеральному прокурору?

- Ты напиши, чем вызван дар, что тебя побудило, а остальное я беру на себя...

На другой день Тизенгауз с проводником "Красной стрелы" отправил в Москву запечатанный конверт для передачи Добрынину, а через неделю тем же способом получил ответ за подписью заместителя Генерального прокурора. От имени коллегии Прокуратуры СССР Тизенгауза благодарили за доброе намерение и, поскольку экспонирование произведений искусства не входит в задачи органов прокуратуры, рекомендовали переадресовать дар Советскому фонду культуры.

Вездесущий Добрынин со слайдами и каталогом янтарной коллекции побывал в правлении СФК на Гоголевском бульваре, 6, после чего в Ленинград наведались две благовоспитанные дамы, получившие задание осмотреть янтарь.

А в первых числах февраля Добрынин огорошил Тизенгауза новостью.

- Андрюха, кричи "ура"! - заорал он по междугородней. - Бьюсь об заклад, никогда не угадаешь, кто будет принимать у тебя янтарь!

- Кто же? - полюбопытствовал Тизенгауз.

- Первая леди! После заседания правления СФК я кое с кем пообедал и за бутылочкой все разузнал.

Судя по тону, за обедом Добрынин не пронес рюмку мимо рта, поэтому Тизенгауз осторожно спросил:

- Арик, ты ничего не путаешь?

- За кого ты меня принимаешь? Те тетки, что были у тебя в Питере, на правлении писали кипятком от восторга, и Раиса Максимовна согласилась!

- Ты меня обрадовал!

- Я уже договорился в Останкине, что тебя покажут в программе "Время". Только перед тем, как пожимать ручку Первой леди, ты, старик, должен сходить в баню. Понял?

- Когда они собираются принимать дар?

- Ориентировочная дата - 6 марта, но ее могут перенести. Все упирается в демонстрационные шкафы из небьющегося стекла с каркасом из нержавейки, которые за валюту заказали в Париже специально под твой янтарь. Умоляю, не передумай, а то мне будет полный... Угадай, что?

- Арик, не болтай глупостей.

- Нет, ты обязан ответить, - уперся Добрынин. - Чтобы облегчить задачу, подсказываю: это слово из шести букв, означающее крах. Ну, старик, смелее!

- Ты же знаешь мое отношение к нецензурным выражениям.

- Дурачок ты, Андрюха! - загоготал в трубку Добрынин. - Я же подразумевал совсем другое.

- Что?

- Фиаско!

57. ЗИМА ТРЕВОГИ НАШЕЙ

- А я утверждаю, что он рехнулся, - кипятилась Марина. - Мужик в здравом уме и твердой памяти не отдаст за так янтарь стоимостью в несколько миллионов... Господи, за что ты меня наказываешь?

В пятницу, 2 марта, Марина и Лена вдвоем сидели у себя в секторе физико-химических исследований и говорили обо всем открыто, так как обе лаборантки, Лара и Лера, с утра отправились на овощную базу, где в рабочий день проводился очередной комсомольско-молодежный субботник.

- Маришка, не заводись, - увещевала подругу Лена. - Вспомни, что ты твердила два года назад, когда показывала его завещание.

- Зайка, у нас же дыра на дыре, нет ни одного целого пододеяльника. Марина безнадежно махнула рукой. - За что ни возьмись - сплошные огорчения. В воскресенье мы сорвали печать с гаража и битый час долбили лед, чтобы открыть ворота. Знаешь, что там обнаружилось?

- Говори.

- Переднего бампера нет, обеих фар нет, запасное колесо и аккумулятор как корова языком слизнула! - Марина уткнулась в ладони и всхлипнула. - А на память после себя оставили кучу говна... Кому-то из милиционеров приспичило, вот он и обосрался, сволота поганая!

- Подонки, - с отвращением обронила Лена.

- Андрей подсчитал, что восстановить машину обойдется не меньше чем в триста рублей. А где их взять?

- Маришка, потерпи, все наладится.

- Что наладится? - Марина подняла мокрое от слез лицо. - Он же меня не слушает, делает все по-своему... Я говорю: "Андрюша, продай что-нибудь. Наташке к весне ходить не в чем, у меня сапоги текут, как решето, в распутицу ноги насквозь мокрые, и мужское пальто пора справить, чтобы от тебя в метро не шарахались". А он - хоть бы хны. Вчера молчком поехал в комиссионку на Наличную улицу и выложил сто десять рублей за паршивый китайский камень, глаза бы мои его не видели!.. Скажи, зайка, это по-людски?

Она схватила со стола пачку "ТУ-134" и ушла курить на лестничную площадку.

Лена вздохнула. Поди разберись, кто из них прав. Андрей Святославович с мальчишеских лет по камешку собирал янтарь, чтобы со временем его коллекция стала всеобщим достоянием, а когда это время наступило, жена заявляет, что он рехнулся. И Марину тоже можно понять: измоталась от безденежья...

От размышлений ее отвлек звонок междугородней.

- Слушаю, - с замиранием сердца отозвалась Лена.

- Елена? - Голос Вороновского слышался так отчетливо, словно он стоял рядом с нею. - Рад вас приветствовать!

- Виктор Александрович! Где вы?

- На шоссе Е-30, возле польского города Кутно. Опять еду в Варшаву.

- В прокатном "БМВ", наперегонки с ветром?

- От Франкфурта-на-Одере тащусь со скоростью 50 километров в час в воинской колонне, под охраной двух бронетранспортеров.

- Что так?

- Братья-поляки воспылали к нам столь страстной любовью, что встречают градом булыжников.

- Возвращайтесь домой.

- В понедельник прилечу в Москву, дабы вместе с вами почтить своим присутствием неординарное действо в Советском фонде культуры. Вы, сударыня, в сопровождении Иосифа Прекрасного отправитесь в столицу "Красной стрелой" в ночь с понедельника на вторник, а супруги Тизенгауз, насколько мне известно, выезжают днем раньше, чтобы без спешки разложить янтарь по полочкам каких-то особых шкафов, позавчера доставленных из Парижа.

- Откуда вы все знаете?

- От Арика Добрынина, нашего обер-церемонимейстера. Итак, ждите сигнала Иосифа и собирайтесь в дорогу. До встречи в Москве!

- До встречи! - эхом отозвалась Лена. - Виктор Александрович, берегите себя!

Конца ее фразы Вороновский, наверное, не услышал, так как в трубке зазвучали сигналы отбоя.

Эта фраза была вовсе не данью вежливости - Лена всерьез беспокоилась о Вороновском, ввязавшемся во что-то слишком уж масштабное. Он звонил ей из-за границы почти каждый день, чаще всего по вечерам, когда, закончив многочасовые переговоры с деловыми партнерами, садился за руль и гнал машину по автобану, что ему страшно нравилось: нет ни выбоин, ни пешеходов, ни перекрестков, жмешь на педаль и несешься во тьме, обгоняя ветер. Позавчера он был в Люксембурге, вчера - в Берлине, сегодня - в Варшаве, спит, должно быть, урывками, по четыре-пять часов в сутки, питается кое-как, на ходу, а ведь он уже не молод. Что из того, что он закаленный и тренированный? Падают ничком, хватаясь за сердце, не только рыхлые толстяки... Тьфу-тьфу-тьфу! От досады Лена больно прикусила губу.

После Нового года она виделась с Вороновским всего дважды - в середине января, когда он на два дня приезжал в Ленинград, они с Крестовоздвиженскими вчетвером пообедали у Аршака Самсоновича в "Баку", и в начале февраля, когда он прилетел из Брюсселя в Ленинград на каких-то три с половиной часа, да и то лишь потому, что по погодным условиям Москву закрыли для полетов. В тот вечер она на такси примчалась в аэропорт Пулково, надеясь поговорить с ним с глазу на глаз, а Виктор Александрович зачем-то повел ее в битком набитый ресторан с назойливо-громкой музыкой и такой концентрацией табачного дыма, что впору топор вешать. Давясь от кашля, она ковыряла вилкой в тарелке, отвечала невпопад и, проводив Вороновского на посадку, вернулась домой в расстроенных чувствах. Так и вышло, что их разговор, начатый в библиотеке перед самым Новым годом, до сих пор остался неоконченным.

Не то чтобы Лена тревожилась из-за того, что Вороновский передумает, нет, для подозрений вообще не было повода. Напротив, те знаки внимания, которые он оказывал, подтверждали неизменность его намерений, однако она задавала себе один и тот же вопрос: почему Виктор Александрович не вырвется домой хотя бы на субботу и воскресенье, чтобы побыть с ней вдвоем? В конце концов, на первом месте должна же быть личная жизнь, а не какой-то там бизнес, сколько бы денег он ни приносил! Чем объяснить, что на протяжении двух месяцев он даже не пытался внести ясность в их странные, ни на что не похожие отношения?

Прошлой зимой, когда Лена фактически порвала с мужем и какое-то время соседствовала с ним под одной крышей, ее больше угнетала не перспектива безрадостного одиночества, а то ощущение томительной неопределенности, которое бесследно исчезло после переезда Сергея на Красную улицу. При ее характере самым трудным оказывался не выбор пути, а первый шаг на новой стезе. И теперь, с тревогой думая о том, что ее ждет впереди, Лена подсознательно хотела, чтобы Вороновский помог ей сделать первый шаг...

- Добрый день, Елена Георгиевна! - Вздрогнув от неожиданности, она испуганно обернулась и увидела смущенного Тизенгауза.

- Андрей Святославович!

- Вас не затруднит уделить мне пять минут?

- Нисколько.

- Елена Георгиевна, подскажите мне, где сейчас Виктор Александрович?

Задавая этот вопрос, Тизенгауз смотрел на блузку Лены, сколотую у ворота брошью-бабочкой.

- Подъезжает к Варшаве, - ответила она самым непринужденным тоном. - Он только что говорил со мной. А что? В понедельник он будет в Москве. Вы легко разыщете его через Добрынина.

- Боюсь, что будет поздно... - Тизенгауз замялся и запустил пальцы в седую шевелюру. - Елена Георгиевна, я очень дорожу вашим мнением. Не могли бы вы дать мне добрый совет?

- Если это в моих силах.

- Мариночка все уши прожужжала, что я напрасно дарю янтарь. На днях ей запало в голову, что в порядке компенсации Советский фонд культуры должен предоставить нам четырехкомнатную квартиру. Как она изволила выразиться - с паршивой овцы хоть шерсти клок. Мало того, не поставив меня в известность, она созвонилась с Аристархом Ивановичем, чтобы он оговорил это условие с их руководством. Представляете, в какой переплет я попал?

Лена кивнула.

- Само собой разумеется, просторная квартира нам бы не помешала. Лучшую из комнат я бы отвел под коллекции, но... Как это будет выглядеть с точки зрения этики?

- Андрей Святославович, от вас требуют заявление? - поинтересовалась Лена.

- Да нет, Арик берется решить этот вопрос без моего участия.

- Тогда что вас смущает?

- Елена Георгиевна, не знаю, как бы точнее выразиться... - Тизенгауз болезненно поморщился. - По моему разумению, акт дарения в принципе исключает компенсацию как таковую. Тем более когда машина уже запущена на полный ход. Фонд потратил энную сумму в валюте для изготовления демонстрационных шкафов, оповестил общественность, а теперь выясняется, что я... Кошмар какой-то!

- Андрей Святославович, вы, по-моему, зря огорчаетесь, - уверенно сказала Лена. - Если бы запоздалая инициатива исходила непосредственно от вас, то да, это был бы не вполне этичный поступок. Раз замысел принадлежит Марине, а Добрынин взял на себя переговоры, вам не в чем себя упрекать...

- Вы так полагаете? - просветлел Тизенгауз.

- Ни секунды не сомневаюсь, что Виктор Александрович сказал бы вам то же самое.

- Большое вам спасибо, Елена Георгиевна. Прямо камень с души сняли! - С этими словами Тизенгауз попятился и скрылся за дверью.

"Ничего себе выдалась зима! - подумала Лена, проводив его взглядом. - Наши беды вроде бы позади, а мы все равно в тревоге - и я сама, и Маришка, и Тизенгауз. Господи, неужели это никогда не кончится?"

58. ДАР

Шкафы и витрины с коллекцией янтаря были расставлены в бело-голубом зале полукругом, выгнутым к окнам, выходившим на заснеженный Гоголевский бульвар. Напротив, тоже полукругом, в три ряда поставили стулья для членов правления Советского фонда культуры и почетных гостей, а все те, кому выпало стоять, расположились позади, окаймляя последний ряд. По бокам, в проходах вдоль стен, деловито расхаживали телеоператоры со своими ассистентами, передвигавшими штативы с аппаратурой, а посредине круга, ближе к местам, предназначенным для главных действующих лиц, которых ждали с минуты на минуту, установили столик с микрофоном и раскрытым еженедельником "Суббота", где полполосы занимал поясной фотопортрет Тизенгауза.

Раиса Максимовна Горбачева появилась в зале без пяти час. На ней была юбка из серого твида, темно-бордовая блузка с бантом на шее и синий шерстяной жакет с позолоченными ромбами на вшитых погончиках.

- Заметьте, по четыре на каждом, - придвинувшись к Лене, шепнул Крестовоздвиженский. - Как у генерала армии.

Они сидели в центре второго ряда. Слева от Лены замерла побледневшая от волнений Марина, за ней Добрынин, что-то говоривший знаменитому басу из Большого театра, а с краю, потупившись, беззвучно шевелил губами Тизенгауз.

Раскланиваясь со знакомыми, Горбачева прошла в первый ряд и опустилась на стул прямо перед Леной. Пока Лена рассматривала ее серьги из мелкого жемчуга, пришедший вместе с Горбачевой мужчина с депутатским флажком на лацкане пиджака постучал ногтем по микрофону, требуя тишины, и сообщил присутствующим, с какой целью их сюда пригласили.

- Слово предоставляется Андрею Святославовичу Тизенгаузу, коллекционеру из Ленинграда! - завершил он свое краткое вступление.

Тизенгауз подошел к микрофону. Не зная, куда девать руки, он ухватил пальцами полы расстегнутой ветровки и обратился к Горбачевой, заговорив о том, что ему с самого начала была близка идея создания фонда культуры. Он, Тизенгауз, давно хотел подарить коллекцию янтаря, но ранее не осуществил это намерение по причинам, от него не зависящим, - два года назад его ни за что ни про что заключили в тюрьму и признали виновным в том, чего он не совершал. Янтарь был обречен на разграбление, от чего его спасло вмешательство замечательных людей из Прокуратуры СССР и решительность писателя Аристарха Добрынина, на свой страх и риск проводившего журналистское расследование, которое позволило общественности увидеть все в истинном свете. Поэтому дар, передаваемый им Советскому фонду культуры, без всякого преувеличения надо рассматривать как совокупность усилий не только собирателя коллекции, но и тех, кто внес лепту в восстановление справедливости.

Под вспышками блицев Андрей Святославович почтительно поцеловал руку Горбачевой, выразившей ему признательность от имени правления СФК, а тем временем в круг пробрался Добрынин. Приложившись к ручке Первой леди, он одернул синий вельветовый пиджак, попозировал фотографам и, обняв за плечи героя дня, произнес расчетливо выстроенную речь.

Отрадно видеть щедрые дары, адресованные нашему фонду культуры известными коллекционерами, издалека начал Добрынин, постепенно повышая голос. Но дар Андрея Тизенгауза занимает в этом ряду особое место... Дело не в денежной оценке янтарных скульптур, ювелирных украшений и всего остального. Самое знаменательное в том, кто дарит. Перед нами не американский финансовый магнат вроде Арманда Хаммера и не швейцарский капиталист типа Ганса Тиссен-Борнемиса, а обыкновенный российский интеллигент, у которого нет даже сносной квартиры. Захоти Андрей Тизенгауз продать янтарь, ему бы отвалили полный сундук денег. Но, собирая янтарь, он не стремился к обогащению и, будучи настоящим патриотом, изначально хотел, чтобы его труд коллекционера послужил целям культурного просвещения наших сограждан.

Добрынин гулко захлопал в ладоши, вызвав у публики шквал аплодисментов.

Затем он, выдержав паузу, расшаркался перед Прокуратурой СССР. Именно там, в доме на Пушкинской, он, по его словам, встретил неравнодушных, преданных Родине юристов, наглядно продемонстрировавших результат перестройки общественного сознания. Их неуклонная принципиальность в деле Тизенгауза означает наконец-то свершившийся поворот от бюрократического формализма к человеку, к обеспечению его реальных прав и свобод, хотя и записанных в Конституции, но прежде нарушавшихся сплошь и рядом вследствие произвола на местах и казенного безразличия центра.

Выступление Добрынина, по-видимому, очень понравилось Горбачевой - она часто кивала в знак согласия, а когда он умолк, зааплодировала первой. Лена аплодировала вместе со всеми из вежливости, чтобы не выделяться. В обличье царедворца Добрынин нравился ей значительно меньше, чем в прежней роли рубахи-парня.

По завершении торжественной части приглашенные мало-помалу разбрелись кто куда, а члены правления СФК во главе с Горбачевой принялись осматривать янтарь. Пояснения давали Тизенгауз и Добрынин, ни на шаг не отходивший от Первой леди. Марина и Крестовоздвиженский пристроились к процессии, медленно перемещавшейся от шкафа к шкафу, а Лена остановилась в проходе и отыскала глазами Вороновского. Виктор Александрович стоял неподалеку от двери и сосредоточенно беседовал со Скворцовым и еще с кем-то, чье знакомое лицо часто мелькало на экране телевизора. Кто же этот третий? Лена напрягла память и вспомнила, что до недавнего времени он был послом где-то на Западе, а теперь стал то ли секретарем ЦК КПСС, то ли заведующим международным отделом. Наблюдая за ними, Лена заметила, с каким вниманием собеседники слушают Вороновского. Господи, скорей бы уж он освободился от дел и подошел к ней!

Утром, кода она вышла из "Красной стрелы", на перрон Ленинградского вокзала, Вороновский, как назло, был не один - рядом стоял улыбавшийся Скворцов. Виктор Александрович на секунду обнял ее и тотчас отстранился, чтобы представить своего друга юности. С вокзала они поехали в гостиницу "Москва", где для Крестовоздвиженского был заказан номер, позавтракали там и в течение двух часов всей компанией знакомили Лену с достопримечательностями столицы, которой она почти не знала, а после полудня приехали в особняк СФК на Гоголевском бульваре. Подбодрив растерянного Тизенгауза, Вороновский вновь препоручил Лену заботам Крестовоздвиженского, а сам, сославшись на неотложное дело, вместе со Скворцовым скрылся из виду. Сколько можно заниматься делами?

Процессия приблизилась к Лене, и она услышала глуховатый голос Андрея Святославовича.

- ...чтобы выбраться из безвестности, мастера Литвы стали передавать свои лучшие работы мне и в благодарность часть из них подарили. Это колье "Янтарь в серебре" - подарок Феликса Пакутинскаса. А некоторые из скульптур перешли ко мне от отца. Например, та обезьянка с виолончелью, изготовленная в начале века мастером Раппопортом из фирмы Карла Фаберже.

- Тонкая работа, - сказала Горбачева. - Только... Здесь, кажется, чего-то недостает?

- Совершенно верно, - подтвердил Тизенгауз. - При обыске милиционеры выломали у обезьянки пюпитр с зеркальцем.

По лицу Горбачевой пробежала тень.

- Андрей, не стесняйся, покажи повреждения Раисе Максимовне, - посоветовал Добрынин.

- Смотрите, милиция изуродовала скульптуру "Хищник" работы Эрнста Лиса, отбив у нее хвост, - со вздохом стал перечислять Тизенгауз. - Варварски разбила шахматную доску из полированного янтаря, разукомплектовала фигуры. Видите, в каком они жалком состоянии: кони обезглавлены, у черного ферзя отбита корона, ладья без зубцов...

- Кто здесь из прокуратуры? - спросила Горбачева. Седой человек в очках вышел из-за спины Добрынина и с достоинством поклонился Горбачевой.

- Старший помощник Генерального прокурора, - отрекомендовал его Добрынин. - Вот, Раиса Максимовна, прошу любить да жаловать!

Лена смотрела на стройного, подтянутого прокурора и не верила своим глазам. По описанию Добрынина, тот выглядел дряхлым старцем, а в действительности оказался моложе и здоровее расплывшегося Аристарха Ивановича. Неужели все, о чем он пишет и говорит, надо, как выражаются острословы, делить на шестнадцать?

Горбачева пожала ему руку и спросила:

- Надеюсь, это не останется безнаказанным?

- Андрей Святославович в своем заявлении и в личной беседе не ставил перед нами таких вопросов, - ответил старший помощник Генерального прокурора. - Мы, однако, проверили полноту возврата изымавшихся у него ценностей и возбудили уголовное дело.

- В отношении кого? - мигом вклинился в разговор Добрынин.

Стоявшие рядом с Леной корреспонденты тотчас вытянули вперед портативные диктофоны.

- Об этом рановато говорить. Дело возбуждено в связи с выявленными нарушениями законности, и нам предстоит тщательно их исследовать.

- А что сегодня можно сообщить читателям "Субботы"? - напирал на прокурора Добрынин.

- Уже сейчас очевидно, что в стадии предварительного следствия по делу Тизенгауза работниками органов внутренних дел допускались подтасовка фактов и фальсификация протоколов следственных действий. Обнаружена также подделка подписей Андрея Святославовича.

Краем глаза Лена уловила нетерпеливое движение Тизенгауза, по-птичьи вытянувшего шею.

- Кому и зачем это понадобилось? - быстро спросил Добрынин.

- Над этим и работает наша бригада. Возглавляет ее старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре.

- Значит ли это, что в ходе расследования будут допрошены все, кто причастен к неправосудному осуждению Андрея Тизенгауза?

- В рамках своих полномочий мы вправе допрашивать любое должностное лицо, сколь бы высокое положение оно ни занимало, - сдержанно разъяснил прокурор.

То, что занимало умы пишущей братии, не представляло интереса для Раисы Максимовны Горбачевой. Ее вполне удовлетворил ответ представителя Прокуратуры СССР. Зло будет наказано, а каким образом - это дело специалистов. Бросив взгляд на часы, она мягко обратилась к Тизенгаузу:

- Мы еще не все осмотрели?

К Лене подошел Вороновский. Встав рядом, он взял ее под локоть и молча посмотрел в глаза, не пытаясь заговорить. Лена тоже молчала, не сводя с него заблестевших глаз, и спрашивала себя: не глупость ли, что она два месяца, как манны небесной, ждала какого-то объяснения? Разве слова так уж обязательны для выражения чувств? Нет, нет, тысячу раз нет!

Четверть часа спустя рядом, в каминном зале, началось закрытое заседание правления СФК, и вскоре вышедшая оттуда сотрудница сообщила, что, по настоянию Раисы Максимовны, коллекции янтаря присвоено имя ее многострадального собирателя и решено ходатайствовать о выделении Андрею Святославовичу четырехкомнатной квартиры в доме повышенной комфортности.

Без сомнения, приятное известие не было неожиданностью для Добрынина. Стиснув в медвежьем объятии Тизенгауза и Марину, он заявил, что подписанное Первой леди ходатайство равнозначно выданному на руки ордеру и квартира - дело решенное. А коли так, то столь знаменательное событие надлежит отпраздновать по высшему разряду, чтобы надолго сохранить в памяти?

За изобильным столом в дубовом зале ресторана Центрального дома литераторов слева расположились Тизенгаузы, Добрынин и та дама из СФК, которая ездила в Ленинград для предварительного осмотра янтаря, а справа - Скворцов, Крестовоздвиженский и Лена с Вороновским. Дирижировал застольем Добрынин, державшийся так, словно сегодня отмечался его бенефис. За что бы он ни поднимал тост, будь то новая квартира, счастье и процветание семейства Тизенгауз, человеческая солидарность, исполнение желаний Марины Васильевны или же всесоюзная известность, снизошедшая на Андрея Святославовича, всякий раз звучал прозрачный намек, что без его, Добрынина, вмешательства герой дня, фигурально выражаясь, сидел бы у разбитого корыта, с присущим ему педантизмом осваивая увлекательную профессию токаря по металлу.

Сидя напротив Скворцова, Лена нет-нет да и посматривала на него с потаенным любопытством. Если Вороновский и Крестовоздвиженский были, каждый по-своему, яркими личностями, то их московский друг на первый взгляд казался совершенно незаметным. Среднего роста, с незапоминающимися чертами лица и тихим, бесцветным голосом, он мог мгновенно, как невидимка, раствориться в толпе. Во всяком случае, перед самым уходом, когда Скворцов ненадолго отошел в сторону, Лена не сумела отыскать его глазами в бело-голубом зале, хотя он стоял поблизости. Однако, судя по репликам за столом в Доме литераторов, этот неприметный человек был личностью незаурядной.

Впрочем, проблески интереса к застолью возникали у Лены лишь эпизодически, да и то где-то в отдаленных уголках сознания, безраздельно поглощенного Вороновским. Он окружил ее вниманием, развлекал, подкладывая ей то тарталетки с сыром, то копченого угря, но Лена ела машинально и хотела одного - побыстрее уйти из ресторана.

Как только Добрынин заплетающимся языком призвал сотрапезников сделать перерыв и пройти в фойе для просмотра программы "Время", где они предстанут пред всем честным народом в ипостаси благороднейших культуртрегеров, Лена сжала руку Вороновского, удерживая его на месте.

- А вы почему не рветесь увидеть мой светлый образ на телевизионном экране? - Задержавшись возле них, Добрынин пошатнулся и ухватился за спинку стула. - Вить, уважь!

- Арик, мы на тебя вот так нагляделись, - заверил его Вороновский, поднося ладонь ребром к горлу. - Иди с миром, культуртрегер.

- Мы можем незаметно исчезнуть? - спросила Лена, когда Добрынин удалился.

- Телепатия! Именно это я собирался предложить вам, сударыня.

- Где мои вещи? - вспомнила Лена. - Сумка, кажется, осталась в машине Скворцова.

- Внизу нас ждет другая машина. Ваш багаж уже там. - Вороновский посмотрел вокруг и жестом подозвал официантку. - Будьте любезны, дайте мне счет.

- Куда мы поедем? - Лена облегченно вздохнула. - В гостиницу?

- В нашем распоряжении квартира на Кутузовском проспекте.

Лена улыбнулась.

- Чья? Евгения Петровича?

- Служебная, - лаконично пояснил Вороновский, рассчитываясь с официанткой.

В машине, стесняясь водителя, Лена сдерживалась, а в подъезде, перед тем как войти в лифт, порывисто обняла Вороновского за шею...

Глубокой ночью, только-только оторвавшись от Вороновского, обессиленная Лена перекатилась на край кровати и вытянулась во всю длину, впервые окинув взором спальню служебной квартиры. В рассеянном свете уличных фонарей все выглядело так, словно здесь пронесся смерч: на пороге холмиком возвышалась ее шуба, платье свисало с люстры, один сапог неведомо как попал на диван, голенище другого выглядывало из-под пиджака Вороновского, на полу между дверью и кроватью вперемешку валялось их белье, а его брюки каким-то образом оседлали трельяжное зеркало.

- Что же вы себе позволяете, товарищ Вороновский? - укоризненно вымолвила она, не глядя на него. - Вскружили женщине голову, пустили в ход, чтобы добиться меня окончательно, испытанное народное средство - разлуку, а теперь... Не уезжай!

- Рад бы, да не могу... - Лежа на спине, он нежно перебирал пальцами ее шелковистые волосы. - Сейчас самый напряженный период, и без моего участия...

- Господи, сколько можно?

- Еще месяц-два, и конец, устроим каникулы на все лето. Днем ты заполнишь кое-какие бумаги. Женя Скворцов организует тебе дипломатический паспорт, и в следующий раз мы улетим вместе. Начнем с Берлина, а в июле прокатимся по Италии и Южной Франции с заездом на Корсику.

- Легко сказать. - Лена вздохнула. - У меня сын, работа...

- Сына возьмем с собой, а что касается работы... - Вороновский повернулся на бок и придвинулся к Лене. - Тебе нравится работать экспертом?

- Раньше нравилось, а теперь... Наркотики, наркотики, снова наркотики, и так день за днем. Надоело. Последний год хожу в институт как из-под палки. За безделье меня уже отчислили из заочной аспирантуры.

- Невелика важность... Сделай одолжение - сразу же по возвращении в Ленинград подай заявление об уходе. Задача ясна?

- А как же стаж, пенсия?

- Отныне и присно все заботы я беру на себя. Будь спокойна, что бы со мной ни случилось, ты и твой сын никогда и ни в чем не будете нуждаться.

- Что может случиться с тобой?

- Всяко бывает...

- Это не ответ. Говори!

- Удел мужчины - быть на острие атаки, иначе скучно жить. Кто не рискует, тот не выигрывает.

- Витя, умоляю, не перенапрягайся, береги себя. Случись что-то с тобой, я повешусь на первом же суку?..

59. КАРБИД КАЛЬЦИЯ

За 1989 год кооператив "Холис" только на торговле компьютерами заработал 11 миллионов рублей, причем львиная доля суммы досталась Сергею. Правда, Давид Шапиро при поддержке Потапова пытался настаивать на распределении прибыли пропорционально взносам учредителей в уставный фонд, но Сергей дал им решительный отпор. Зарплата идет каждому из общего котла, это справедливо, а прибыль будем делить в зависимости от вклада отдельного работника в сферу деятельности, которой тот непосредственно занимался. Он, Сергей, не претендует на шашлычные дивиденды, пусть их делят между собой Потапов и Шапиро, отстегнув какую-то порцию Анне, а все, что принес компьютерный бизнес, по праву принадлежит Сергею и "гросс-адмиралу", опять же за вычетом того, что причитается главному бухгалтеру. Кто "за"? - сурово спросил Сергей и поднял руку одновременно с Зелитинкевичем. Анна секунду поколебалась и присоединилась к ним, тем самым обеспечив его предложению большинство голосов.

А уже в январе 1990 года компьютерный бизнес вдруг стал давать сбои. То ли государственным предприятиям в новом финансовом году круто срезали ассигнования на приобретение оборудования, то ли расплодилось слишком много кооператоров, ловивших рыбку в той же мутной воде, но факт оставался фактом спрос на компьютеры упал. Чтобы разгрузить склады, забитые поставками из Сингапура, Сергей съездил в Мурманск, в Архангельск, в Вологду, побывал в столицах Эстонии, Латвии, Литвы, Белоруссии, добрался аж до Калининграда, однако результат его марш-бросков был малоутешительным. Он убедился, что там все схвачено московскими компьютерными китами, в борьбе за рынки сбыта не брезговавшими и поножовщиной. В Калининграде два откормленных головореза подкараулили его в гостиничном коридоре, но не учли, сукины дети, что он умеет постоять за себя, и сами угодили в больницу... Короче говоря, сезон снятия густых пенок оказался не столь продолжительным, как того хотелось бы.

В середине марта Сергей обсудил состояние дел с "гросс-адмиралом" и окончательно уяснил, что предстоят перемены. Либо им придется организовывать нечто вроде компьютерного магазина-салона с сетью сервисного обслуживания покупателей, на что уйдет не только текущая прибыль, но и часть ранее заработанных денег, либо потихоньку завязывать с компьютерами и подыскивать себе другое поле деятельности. Зелитинкевич агитировал за первый вариант, предлагая использовать свой почтовый ящик как базу для предпродажной подготовки и гарантийного ремонта компьютеров, однако Сергей засомневался, стоит ли вкладывать крупные средства в затею с довольно-таки туманным исходом.

Так и не придя к определенному решению, они по-прежнему торговали компьютерами, но из осторожности уполовинили объемы поставок из Сингапура, что, естественно, сказалось на доходах. А в мае волею случая перед Сергеем открылась поистине блистательная перспектива приумножить нажитый капитал, причем совершенно законным путем и вдобавок без особого коммерческого риска. Самое удивительное, что соблазнительный шанс представился Сергею благодаря Вениамину Ивановичу Холмогорову, его родному дядюшке и горячему приверженцу алкогольных напитков.

Ранней весной Сергей наконец-то осуществил давнишнее намерение соорудить во Всеволожске знатную баньку, завез материалы и нанял рабочих. Начатая стройка настолько увлекла дядюшку, что тот на какое-то время позабыл о водке и даже взял на себя обязанности прораба. В трезвом состоянии Вениамин Иванович выказал смекалку и в один из выходных дней, выслушав сетования Сергея на трудности с реализацией компьютеров, предложил свою помощь. За годы работы в провинции он обзавелся верными корешками, так почему бы не прощупать их на предмет, интересующий племянничка? Сказано - сделано: дядя Веня сбегал на почту, созвонился кое с кем из корешков и пристроил небольшую партию компьютеров Старосельскому химкомбинату, расположенному в нечерноземной глубинке, за 400 километров от Ленинграда. Тамошний начальник технического отдела Титов с полуслова почуял запах поживы и за пару дней провернул сделку.

Обычно Сергей сам не занимался доставкой товара, а на сей раз решил съездить в Старосельск в надежде установить полезные контакты. В обстановке острейшей конкуренции "Холису" не пристало воротить нос от мелкой клиентуры, а если на месте подвернется ходовой человек, падкий на деньги, то, надо думать, сбыт компьютеров пойдет по схеме цепной реакции. Прибыв на комбинат, Сергей разыскал Титова и первым делом сунул ему в карман спецовки конверт с комиссионньм вознаграждением. Титов, морщинистый мужичок предпенсионного возраста с хитринкой во взоре, подмахнул приемо-сдаточный акт и отвел Сергея в бухгалтерию, чтобы без канители оформить платежное поручение. А пока бухгалтерша собирала подписи распорядителей кредитов, Титов заверил Сергея, что, ей-ей, ради старой дружбы с Вениамином свет Иванычем пристроит еще десяток-другой компьютеров как у себя на комбинате, так и у соседей.

- Обмоем знакомство? - спросил Сергей.

- А то! - Титов расплылся в плотоядной улыбке. - Пять минут - и я ваш с руками и ногами!

Когда они вышли на улицу и усаживались в его "мерседес", Сергей сказал:

- Федор Данилович, выбор места за вами.

- Выбирать не из чего. - В предвкушении выпивки Титов потирал руки. Единственная в городе точка питания, где нас не отравят, - ресторан "Кооператор" на углу Ильича и Крупской. Ехайте прямо, а там я подскажу, куда свернуть.

В шестнадцать часов они уселись за столик под фикусом и, по рекомендациям Титова, заказали натуральную селедочку, черемшу, винегрет, рыбную солянку и местное фирменное блюдо - поджарку по-старосельски с грибами и моченой брусникой.

Третьим за стол сел Пичугин, начальник охраны "Холиса". После инцидента в Калининграде Сергей опасался разъезжать в одиночку, поэтому Пичугин стал его тенью, а при нужде - и водителем "мерседеса". Пить спиртное при исполнении служебных обязанностей Пичугину не полагалось, и Сергей заказал большую бутылку "Кубанской" на двоих, чем доставил Титову несказанное удовольствие. Плоский, утиный нос и щеки Титова, испещренные багровыми прожилками, наглядно свидетельствовали о том, что он, мягко говоря, не гнушается выпивки.

За закусками и солянкой они незаметно опорожнили бутылку и перешли на "ты", после чего Титов оценивающе взглянул на Сергея.

- Вот у тебя "мерседес", - заметил он, вытягивая сигарету из пачки "Космоса". - Сколько он жрет горючки на сто верст?

- Понятия не имею. - Сергей пожал плечами и выложил на стол "Мальборо". Мне без разницы.

- Что и требовалось доказать! - воскликнул Титов.

- Чего это ты заговорил, как учитель геометрии? - полюбопытствовал Сергей.

Пичугин щелкнул газовой зажигалкой и предупредительно поднес огонек сперва своему шефу, а уж затем Титову.

- Теперь все мастера пыль в глаза пускать, - окутавшись дымом, ответил Титов. - Курят, как ты, только "Мальборо", раскатывают на иномарках, щеголяют в кожанках почище твоей. И перстни у них из золота, и браслетки. Но на поверку не дельцы они, а так, шелупонь. А мне нужен всамделишный бизнесмен, птица высокого полета.

- Куда же ты с ним полетишь? - насмешливо спросил Сергей.

- У меня вот тут, - желтым от никотина ногтем указательного пальца Титов постучал себя по лбу, - первостатейный проект. А из тебя так и прет напор, да и капиталец чувствуется нешуточный. Мой вопрос насчет горючки - проверочный. Загадал я - ответишь "не знаю", и я перед тобой раскроюсь.

- Ладно, раскрывайся.

- Тогда слушай и мотай на ус. - В волнении Титов потушил едва начатую сигарету. - На комбинате имеется компрессорный цех, шесть лет назад выведенный из эксплуатации. В нем запросто можно наладить производство карбида кальция. Сырье - обожженную известь и антрацит или кокс - будем брать через дорогу, на заводе "Стройдеталь", а готовый продукт у нас оторвут с руками и ногами, самовывозом. За карбид нынче люди на все готовы.

- Так уж и на все? - с подначкой усомнился Сергей.

- А то! Карбид - это, считай, ацетилен, основа газорезки и газосварки. Его днем с огнем не найдешь. В Минхимпроме, на Кирова, 20, мне показали баланс производства и потребления карбида. Не поверишь, на двух наших заводах, в Усолье-Сибирском и в Темиртау, мы производим меньше сорока процентов от потребности, а остальное завозили из стран народной демократии - ГДР, Польши, Румынии. Ихняя народная демократия, сам знаешь, накрылась дамским половым органом, оттуда карбида нам больше не видать.

Сергей зевнул. Замысел Титова сразу же показался ему заманчивым, но он не спешил выказывать интерес - в рыночных отношениях прямота чаще идет во вред, чем на пользу.

- Каков же выход? - спросил он с ленцой в голосе.

- Нет его, этого выхода! - горячо доказывал Титов. - Покупать карбид за валюту у нас кишка тонка. Оттого все сидят на голодном пайке, воют на луну. Начни мы с тобой орудовать под вывеской кооператива и отпускать карбид не по прейскурантным, а по договорным ценам, нам, клянусь материнским прахом, отвалили бы столько бабок...

- Не клянись, - остановил его Сергей. - Прежде чем считать будущие доходы, ответь-ка на несколько вопросов. Значит, на твоем комбинате есть пустующая коробка со всеми промподводками?

- А то! Вода, пар, канализация, высокое напряжение, сжатый воздух - все в наилучшем виде. И мостовой кран на ходу.

- С сырьем, говоришь, тоже нет проблем?

- Никаких. Плечо - триста метров, транспортные расходы - копеечные. Известь и антрацит дадут в измельченном виде, так что дробилки не понадобятся.

- Технологическое оборудование сложное?

- Ничего особенного. Процесс одностадийный, главное - печь и трансформатор, а остальное - семечки. Расплав из печи выливается в чугунные изложницы, остывает до температуры окружающего воздуха и затаривается в стальные барабаны. Они вроде банок из-под растворимого кофе, только покрупнее. Когда барабан наполнен, крышка вручную завальцовывается, и все, гоните бабки!

К столику подошла официантка.

- Мужчины, нести поджарку?

- Обожди, Катя, дай поговорить. - Титов поморщился, отгоняя ее взмахами руки.

- Девушка, принесите-ка нам еще бутылочку "Кубанской", - попросил Сергей. - А горячее подадите минут через двадцать. Добро?

Официантка юркнула в буфет, а Титов спросил у Сергея:

- Что еще хочешь знать?

- Какова, по твоим прикидкам, мощность печного агрегата?

- От трех до трех с половиной тысяч тонн в год, - без промедления ответил Титов. - Под Москвой, в окрестностях Красногорска, имеется СКБ с опытным производством. Там собаку съели на электротермических печах малой мощности. Они за божескую цену выдадут нам конструкторскую документацию, а изготовить печку можно где хочешь - либо у них, либо на нашем заводе "Стальконструкция".

- Во что это обойдется?

- Все про все, грубым счетом, миллиона три-четыре, не дороже.

- А как посмотрит на твой проект директор комбината?

- С глубоким пониманием! - Титов подмигнул Сергею. - Наш Тихон Ефимыч тоже любит поджарку по-старосельски. Посулишь ему пай в кооперативе, и он - твой! Ну, Сергей свет Константиныч, выпьем за карбид кальция?

Сергей поднял рюмку и чокнулся с Титовым. Выпив, Титов долго нюхал хлебную корочку и вскользь заметил:

- Что-то не видать у тебя энтузиазма.

- Ты про карбид?

- А то! Как бы ты отнесся к тому, чтобы вложить деньги?

- Что ты скажешь, Олег? - Сергей перевел взгляд на молчаливо сидевшего Пичугина. - Ты ведь тоже инженер.

- Человек дело говорит, - отозвался Пичугин. - Ацетилен - жуткий дефицит. В автосервисе за баллон дают двадцать номиналов.

Титов снова наполнил рюмки из только что поданной бутылки и спросил:

- Олег, а как дальше, по батюшке?

- Илларионович, - в один голос ответили Сергей и Пичугин.

- За Олега свет Илларионыча, толкового парня! Ур-ра!

За поджаркой из свинины Титов благоразумно помалкивал, рассчитывая, должно быть, на то, что Сергей прояснит свою позицию. Но Сергей заговорил с Пичугиным об отгрузке компьютеров в Псков и ни словом не обмолвился о карбиде.

- Константиныч, ты не юли, - укоризненно встрял Титов, подбирая хлебным мякишем остатки грибного соуса. - Прямо скажи - желаешь обогатиться?

- Не то слово!

- Тогда в чем заминка?

- В том, что можно обогатиться, а можно и разориться, - поучительным тоном заметил Сергей. - Экономические расчеты не делают на ресторанных салфетках. Надо подумать на трезвую голову.

- Не ехай в Ленинград на ночь глядя, малость повремени, - уговаривал Титов. - Осмотришь компрессорную, потолкуешь с нашим хозяином. А я шепну администраторше гостиницы "Химик", чтобы отвела люкс тебе с Илларионычем. А?

- Ладно, так и быть, заночую здесь, - согласился Сергей. - Но при условии, что ты, Данилович, организуешь мне встречу с директором рано утром. Намекни, что внакладе он не останется. Ну, пойдем?

Поднявшись вслед за Сергеем, Титов с сожалением посмотрел на уполовиненную бутылку "Кубанской" и поместил ее в карман со словами:

- Недопитая водка - плохая примета...

На следующее утро Сергей вместе с директором химкомбината и не до конца протрезвевшим Титовым пришел в бездействующий компрессорный цех.

- Какая здесь площадь? - спросил он, бегло ознакомившись с помещением.

- В машинном зале девятьсот квадратов, - борясь с отрыжкой, доложил Титов. - И в бытовой части еще сто.

- Компрессора мы демонтируем и сдадим в металлолом, а фундаменты срубим до нулевой отметки, - пообещал директор, сорокалетний блондин с веснушчатым лицом. - За нами дело не станет.

- Готовьте развернутое технико-экономическое обоснование, - резюмировал Сергей. - Если цифры окажутся приемлемыми, деньги я найду.

- Комбинат должен войти в пайщики, - оговорил директор. - Примерно на треть. А то пойдут разговорчики, будто мы по дешевке распродаем государственное имущество.

- Нет проблем.

- Данилович, ты когда подготовишь ТЭО для нашего гостя? - спросил директор. - За месяц управишься?

- Не уложусь, - Титов замотал головой. - Придется ехать в Красногорское СКБ, помараковать с ихними ребятками. Может, к первому августа?

- Добро! - Сергей протянул руку директору. - Мне пора. А вы, Тихон Ефимович, проследите, чтобы Титов не разводил волынку, и подумайте насчет второй партии компьютеров...

Десять минут спустя, когда Сергей у проходной усаживался в "мерседес", шедший за ним Титов попросил;

- Константиныч, не откажи, простимулируй меня, чтобы бойчее работалось.

Сергей обернулся и смерил Титова критическим взглядом.

- Насколько я понял, ты, Данилович, хочешь быть моим компаньоном?

- А то!

- Но денег в карбид не вкладываешь?

- Мои финансы поют романсы: прогрессивку уж не помню, когда получал, а тринадцатая зарплата - слезы.

- Значит, твой вклад - работа. Вот и работай на совесть. Бог тебе в помощь!

Титов съежился и зашмыгал утиным носом.

- Сергей Константиныч, не серчай, это так, вырвалось... Но бабки выдай, без них - зарез. В Красногорске, сам понимаешь, придется разок-другой раскинуть скатерть-самобранку.

- Сколько нужно? - Сергей достал из куртки пухлую пачку сторублевок.

- Сколько тебе не жалко?

- Жалко у пчелки. - Сергей усмехнулся. - Сказать тебе - где?

- Выдай полторы тыщи.

- Нет проблем! - Сергей отсчитал деньги и передал Титову. - А в другой раз предупреждай заранее, чтобы твои представительские расходы оплачивались по трудовому соглашению через мою бухгалтерию. Уразумел?

- А то! - Титов покорно закивал. - Ехай в Ленинград со спокойной душой. Ей-ей, я тебя не подведу, клянусь материнским прахом!

Сидевший за рулем Пичугин вывел "мерседес" на шоссе и устремился в сторону Ленинграда. Сергей вполглаза смотрел на расстилавшиеся кругом серо-желтые поля с едва-едва зазеленевшими всходами. Люди в Старосельске не избалованы жизнью, с ними можно сладить. А что закладывают за воротник - это не беда. Кто в России не грешит выпивкой? Пока Титов готовит ТЭО, он, Сергей, параллельно разузнает положение с карбидом кальция дома, наведет справки в Прибалтике и заодно прощупает рынок в Москве. Если все, что вчера говорил Титов, подтвердится, есть прямой смысл инвестировать прибыль "Холиса" в производство. А там, в отдаленной перспективе, удастся, может быть, по остаточной стоимости выкупить весь Старосельский химкомбинат.

Из тактических соображений Сергей не хотел посвящать в свои планы компаньонов по Кооперативу. Заговори он с ними сегодня, мелкотравчатые скептики, в первую голову Потапов и пляшущий под его дудку Давид, начали бы крутить носами, ссылаясь на то, что все это, мол, вилами по воде писано. А когда он в августе четко сформулирует задачу, опираясь на технологические схемы и цифровые выкладки ТЭО, они мигом подожмут хвосты и запоют по-другому. А вот с Анной он обязательно поделится новостью. Анна - свой человек, надежный и моторный. Любо-дорого смотреть, как она раскрутила ремонт в квартире на Рубинштейна. Работяги ее побаиваются, вкалывают днем и ночью, а она без устали рыщет по городу и буквально из-под земли достает отборную итальянскую сантехнику, двери и рамы из мореного дуба, какую-то немыслимую, с грилем и пьезоэлементами, газовую плиту фирмы "Сименс" и всякие причиндалы, чтобы вывести их жилье на уровень европейских стандартов. Короче, не женщина, а находка!

Признанию достоинств Анны способствовал и близившийся отъезд ее братьев-разбойничков на постоянное жительство в США. Марку и Борису удалось заодно с родителями получить статус политических беженцев, и в начале июня они вчетвером отчаливают в штат Миннесота, где еврейская община города Миннеаполиса изъявила готовность приютить бедных жертв антисемитизма.

"В Америке, видно, не хватает своего говна, так они решили импортировать наше, - посмеиваясь, размышлял Сергей. - Что же, Бог в помощь! Аня перестанет упрекать меня в необъективности к ее братцам, в "Холисе" очистится воздух, а те жопы из Миннеаполиса умоются горючими слезами, глядя на ужимки и прыжки Марка Себе-Наумовича, хрен ему в глотку! Он там зажарит такие шашлычки из кошерного мяса, что их пронесет кровавым поносом!"

60. СТРАННОЕ ЗАТИШЬЕ

Затуловский никак не ожидал, что выручивший Тизенгауза прохиндей, которого звали Виктором Александровичем, окажется тем самым Вороновским, чье уголовное дело некогда расследовали они с Кунктатором. Ни для кого не секрет, что мир тесен, но не до такой же степени! В октябре прошлого года расставленная им на телефонном узле ловушка сработала - в одном из разговоров с абонентом из поселка Комарове на Карельском перешейке болтливый мозгляк на радостях обронил фамилию своего покровителя, но Роман Валентинович поначалу принял это за случайное совпадение: мало ли на свете Викторов Александровичей Вороновских? Когда же по номеру телефона уточнили адрес, а зеленогорский паспортный стол в ответ на запрос УБХСС выдал установочные данные абонента, сопроводив их фотографией, озадаченный подполковник призадумался всерьез и надолго.

Прежде чем делать мотивированные допущения и выводы, не говоря уж об активном противодействии, требовалось собрать разностороннюю информацию о неприятеле. В этих целях Затуловский завел досье, однако с первых же шагов наткнулся на неожиданности, укрепившие его былые подозрения о принадлежности Вороновского к агентуре Комитета государственной безопасности. В Главном научно-информационном центре МВД, куда отовсюду стекались данные на всех без исключения ранее судимых граждан Советского Союза, не оказалось ни учетной карточки В. А. Вороновского, ни отпечатков его пальцев. Затуловский не поленился лично побывать в архиве Ленгорсуда на канале Грибоедова, но и там не обнаружил каких-либо следов Вороновского. В том, что уголовное дело по обвинению Вороновского и Холмогорова в мошенничестве сожгли в печи, не было ничего из ряда вон выходящего - по инструкции длительному хранению подлежат только дела об особо тяжких преступлениях с наказаниями в виде расстрела или лишения свободы на срок свыше десяти лет. Настораживало другое - отсутствие всякого упоминания об этом уголовном деле в сводной картотеке, где в образцовом порядке содержались сведения обо всех обвинительных приговорах, вошедших в законную силу после 7 ноября 1917 года. И наконец, приватный поиск в "Крестах" тоже ни к чему не привел: как показала проверка, негласно предпринятая преданным Затуловскому сотрудником оперчасти, в делопроизводстве Следственного изолятора No 1 не сохранилось документального подтверждения того непреложного факта, что В. А. Вороновский находился там в предварительном заключении.

Кто мог повсеместно уничтожить абсолютно все, так или иначе порочившее Вороновского? Напрашивался единственный ответ: его шефы из КГБ.

Поскольку де-юре Вороновский считался нетрудоспособным инвалидом, Роман Валентинович через своего осведомителя из Ленгорисполкома навел соответствующие справки в органах соцобеспечения и здравоохранения, но там, вопреки его ожиданиям, все оказалось в ажуре: прохиндей в установленные законом сроки регулярно проходил комиссионное переосвидетельствование, а в начале 1986 года в связи с некоторым улучшением здоровья был переведен из первой группы инвалидности во вторую с правом работать по найму. В общем, с этой стороны под Вороновского было не подкопаться.

Еще в ноябре Затуловский дважды съездил в Комарово, чтобы наметанным глазом посмотреть, в каких условиях живет прохиндей, и вынужденно отказался от намерения организовать стационарное наблюдение по его местожительству: особняк круглосуточно находился под неусыпным надзором с применением сторожевых собак, а повадки охранников разом сняли все вопросы о том, кто они и откуда. Роман Валентинович походил вокруг да около, подышал морским воздухом и благоразумно воздержался от попыток прояснить обстановку с помощью участкового уполномоченного милиции или почтальона. Только начни их расспрашивать, как у тебя на хвосте замаячит комитетский топтун из "семерки".

Нужно было нащупать какие-то окольные пути, и тогда Затуловский вспомнил о Кунктаторе. Найти отставного майора Судакова не составило труда, в холодное время года тот сиднем сидел у себя в городской квартире. Напросившись в гости к старику. Роман Валентинович битый час рассказывал свежие милицейские байки и лишь затем аккуратненько, без нажима поинтересовался: не доводилось ли почтенному Максиму Демьяновичу, безвыездно проживавшему в Комарово с апреля по октябрь включительно, встречать там прожженного плута Вороновского?

Как же, частенько доводилось, ответил Судаков, задумчиво ковыряя мизинцем в поросшем сединой ухе, и поведал весьма любопытную историю. По выходе на пенсию он. Судаков, для приварка определился сторожем на лодочную базу ДСО "Рыболов-спортсмен", где Вороновский, рыбак и впрямь не из последних, держит свою казанку. Рыбалку, известное дело, всяк любит - что бедный, что богатый. Только бедный сам копает дождевых либо навозных червей, разводит опарышей и готовит особо приманчивую наживку из макухи с добавкой анисового масла, сам, упарившись, волокет лодку по дюнам от сарая до воды, сам устанавливает подвесной мотор и самолично заправляет бак топливной смесью, тогда как богатей всегда норовит попасть на готовенькое, съездить в рай на чужом горбу. Так вот, за те девять лет, что он, Судаков, отходил в сторожах, еще не было случая, чтобы Виктор Александрович Вороновский снизошел до грязной работы. Он по телефону уведомляет, в котором часу намерен выйти в залив, а дело сторожей снарядить лодку всем необходимым и, дождавшись хозяина, напоследок столкнуть с мелководья. А Вороновский фертом усаживается на корму, не замочив ног, дернет за пусковой шнур - и плывет себе на рыбалку как кум королю и сват министру. Нет, не задарма, он за все рассчитывается сполна, так что любой из сторожей рад ему угодить, но и здесь наблюдается мерзопакостная особенность его характера: если остальным сторожам Вороновский всякий раз сует красненькую, то ему, коммунисту Судакову, он с эдакой ехидной ухмылкой вместо советской десятирублевки вручает пять американских долларов. Разве это не издевательство над личностью?

Невзирая на враждебность к Вороновскому, Роман Валентинович мысленно зааплодировал его шаловливым проделкам и едва удержался от улыбки. Действительно, по заплесневелым установлениям Уголовного кодекса доллары можно иметь и дарить, но ни под каким видом не продавать. Таким образом, дав Судакову на чай пятидолларовую банкноту, по курсу "черного" рынка соответствующую тридцати пяти рублям, Вороновский создавал парадоксальную ситуацию: он выказывал гусарскую щедрость, плодами которой законопослушный Кунктатор при всем желании не мог практически воспользоваться!

- Сдается мне, Рома, что Вороновский не тот, за кого мы его принимали, после паузы добавил Судаков, опустив лысую голову и упершись лбом в костяшку большого пальца. - Нет, не тот...

- Извините, Максим Демьянович, я вас не совсем понимаю.

- Что он наглец из наглецов - это яснее ясного, - признал Судаков, не поднимая глаз. - Но, по всей видимости, не мошенник.

- А кто же?

- Как знать, как знать... Может статься, сотрудник Шестого управления КГБ, внедренный в преступную среду под личиной скупщика золота и валюты, - сказал Судаков, обращаясь в основном к самому себе. - Раньше мне было невдомек, что они могли пропустить его через нас, чтобы не разрушать легенду.

- Почему вы так думаете? - отбросив наигранное стеснение, вцепился в него Затуловский. - Из-за того, что он не отбывал срока? Или из-за особняка с охраной, со сторожевыми собаками и с тремя городскими телефонами?

- Не только... Посудите сами, Рома, мог ли разоблаченный мошенник после приговора получить высокую правительственную награду?

- Какую награду?! - изменившимся голосом воскликнул Затуловский. - Максим Демьянович, вы не путаете?

- Орден Дружбы народов, - тихо произнес Судаков. - Своими глазами читал указ в Ведомостях Президиума Верховного Совета СССР. В списке - одни комитетчики, уж я-то знаю...

- А Холмогоров? - быстро спросил Затуловский. - Он, по-вашему, тоже оттуда?

- Сдается мне, что нет. Вороновский вовлек его в преступление, а потом бросил за ненадобностью. И Баронов, по всей видимости, натуральный жулик. А вот сам Вороновский - оборотень...

Отнюдь не бесполезная беседа с Судаковым навела Романа Валентиновича на мысль основательно покопаться в прошлом Вороновского, для чего он безотлагательно задействовал "источник" из Ленгосуниверситета. Личные дела, не в пример уголовным, хранятся вечно, может быть, там найдется какая-нибудь зацепка. Так и вышло - спустя неделю "источник" донес Затуловскому, что В. А. Вороновский в 1953 году поступил на юридический факультет, откуда был отчислен с четвертого курса, как было сформулировано в приказе ректора, "за проступок, несовместимый со званием советского студента". В чем именно заключался проступок, в личном деле не указывалось, однако "источник" проявил сноровку, отыскал двух бывших сокурсников Вороновского и установил, что подвергнутый остракизму студент неудачно выступил на заседании дискуссионного клуба при обсуждении приснопамятных венгерских событий 1956 года, вследствие чего был исключен из рядов ВЛКСМ и изгнан из ЛГУ имени А. А. Жданова.

Вот она, поворотная веха в судьбе Вороновского! - сказал себе Роман Валентинович. Как ее истолковать? Либо это первое знакомство с КГБ, закончившееся вербовкой под угрозой привлечения к уголовной ответственности по статье 58.10 УК РСФСР в редакции 1926 года, либо инсценировка для завоевания репутации диссидента. А в дальнейшем его могли заодно использовать и как приманку для валютчиков, громко заявивших о себе еще при Хрущеве. Если дело обстоит так, то Вороновский - бывалый универсал с надежной крышей и неограниченной областью оперативного применения. М-да, такого карася трудно прищучить. Специально устраивать охоту на Вороновского он, разумеется, не будет, но при удобном случае расквитается с ним, как повар с картошкой.

Вечером 6 марта, уютно расположившись дома, Затуловский смотрел телевизионную программу "Время" и мгновенно встрепенулся, увидев на экране лошадиную физиономию "Человека в футляре". В ту же секунду включив видеомагнитофон, он успел записать почти весь фрагмент, посвященный передаче коллекции янтаря Советскому фонду культуры, и позднее медленно прокрутил запись несколько раз подряд. Ни Раиса Максимовна Горбачева, ни писатель Добрынин, ни сам Тизенгауз его не интересовали, он искал в кадре только Вороновского. И нашел - тот стоял на заднем плане и по-дружески беседовал с секретарем ЦК КПСС, курировавшим международные отношения. Из этого Роман Валентинович сделал точный вывод: его противник - личность влиятельная и с оперативной работой непосредственно уже не связанная, так как действующий оперативник ни при каких обстоятельствах не допустит, чтобы его засняли на пленку. Что же, долг платежом красен! Никакая влиятельность не спасет Вороновского от возмездия, отольются кошке мышкины слезы.

А днем позже в трех центральных газетах - в одной полностью, а в двух в пересказе - опубликовали интервью со старшим помощником Генерального прокурора СССР, где говорилось о возбуждении уголовного дела и создании специальной бригады для расследования обстоятельств необоснованного привлечения А. С. Тизенгауза к уголовной ответственности.

Звон тревожного колокола не лишил Романа Валентиновича обычного хладнокровия. Наоборот, он мобилизовался, настроившись на жесткое сопротивление. Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре страны - это фигура, представляющая нешуточную опасность. Такой ас следствия вцепится в подозреваемых мертвой хваткой, не даст валять ваньку. Еще раз проверив прочность оборонительных бастионов и редутов, Затуловский кстати припомнил мудрый совет ныне покойного Льва Климентьевича Малоешко насчет слабого звена в цепи и решил, что одно из расшатавшихся звеньев надо укрепить во что бы то ни стало. Связавшись через Шапиро с Пичугиным, он без обиняков поручил ему так обработать агента по кличке "Кладовщик", чтобы последний был нем как могила. Сумеет Пичугин надежно заткнуть рот обнаглевшему Кладовщику останется на свободе, не сумеет - пусть пеняет на себя.

Отложив расчеты с Вороновским до лучших времен, Роман Валентинович затаился и стал ждать развития событий. Однако, к его удивлению, ни в марте, ни в апреле ровным счетом ничего не произошло. Почему они медлят и тянут с началом расследования? - спрашивал он себя и не находил вразумительного ответа. Может быть, "важняк" из Москвы решил сперва поместить подозреваемых под колпак, а уж затем, по горло насытившись оперативной информацией, приступить к рутинным следственным действиям? Но он, Затуловский, не вчера родился на свет, в совершенстве владеет приемами контрнаблюдения, через своих осведомителей контролирует средства связи и готов дать руку на отсечение, что телефоны УБХСС, у него дома и в конспиративной квартире не прослушиваются, а за ним не ведется слежка. Чем же объяснить это странное затишье?

Между тем прошел и май, а о следственной бригаде Прокуратуры Союза по-прежнему не было ни слуху ни духу.

61. ПЛАЦДАРМ

Утром в понедельник 4 июня на залитый солнцем перрон Московского вокзала из купированного вагона "Красной стрелы" неспешно сошел плотный сорокалетний мужчина с новеньким бриф-кейсом. Усатый, толстощекий, стриженный бобриком, он слегка смахивал на сытого кота. Пробежав взглядом по лицам встречающих, мужчина выбрал самого молодого офицера в форменной рубашке навыпуск и поманил его к себе указательным пальцем.

- Турчанинов?

- Следователь военной прокуратуры Ленинградского гарнизона лейтенант юстиции Турчанинов! - официально представился стройный молодой человек с темными восточными глазами и по-девичьи длинными ресницами.

- Будем знакомы! - Мужчина протянул руку. - Долгов, старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР. Значит, поработаем вместе?

- Так точно, товарищ генерал-майор!

- Начнем с того, что я не генерал, а государственный советник юстиции третьего класса, - поправил Долгов. - В отличие от вас, военнослужащих, чинопочитание у нас не в ходу, так что зови меня Всеволодом Дмитриевичем. А тебя как величать?

- Русланом.

- Хорошее имя, старославянское, - одобрил Долгов, направляясь к выходу в город. - Ты где учился и как давно работаешь на следствии?

- Два года назад закончил Военный институт с красным дипломом, прошел стажировку в учебной бронетанковой дивизии в Каменке и уже девять месяцев самостоятельно расследую воинские преступления, - с гордостью доложил Турчанинов.

- Самостоятельно, говоришь... - Долгов присел на корточки, обернувшись вполоборота, передал бриф-кейс Турчанинову и туже завязал шнурок левого полуботинка. - Куда определишь меня на постой?

- В гостиницу "Октябрьская". Туда спущена бронь из штаба округа. Это здесь, прямо через площадь.

- Знаю, знаю... Скажи, Руслан, ты когда-нибудь имел дело с УБХСС?

- Никак нет!

- Значит, будешь иметь...

Они вышли на площадь Восстания, обогнули ее у устья Староневского проспекта и ненадолго задержались на углу Лиговки: Долгов вновь присел на корточки, только теперь перевязал узел на правом полуботинке.

- Шелковые шнурки коварные, - сочувственно заметил Турчанинов. - Чтобы не развязывались, лучше сразу вязать двойным узлом.

- Может быть, может быть,- многозначительно протянул Долгов, зачем-то поглядывая в зеркальные окна гостиницы. - В жизни много чего коварного...

Разместившись в "Октябрьской", Долгов наскоро перекусил в буфете и вместе с Турчаниновым доехал на трамвае до гарнизонной прокуратуры, где после беседы с прокурором ему выделили для работы два смежных кабинета.

- Всеволод Дмитриевич, можно задать вопрос? - обратился к нему Руслан, когда они остались вдвоем в отведенном им помещении.

- Сколько хочешь, - осваиваясь на новом месте, разрешил Долгов.

- Почему вас так долго не было? Мне приказали поступить в ваше распоряжение еще в апреле, я ждал вас, ждал...

- Мы, дружок, без работы не сидим ни дня. Моя бригада седьмой месяц подряд торчит в Минске. Расследуем злоупотребления сотрудников белорусского угрозыска, фабриковавших дела на невиновных. Троим ни за что ни про что пришили убийство инспектора рыбнадзора, еще двоих привлекли за убийство с изнасилованием несовершеннолетней, осудили по всей строгости закона к ВМН, привели приговоры в исполнение, в то время как настоящие преступники разгуливали на свободе. Вдобавок эти дурни корчили из себя героев: угрозыск, мол, умирает, но не сдается. Пришлось с ними попотеть. Канительное занятие, чего там говорить. - И Долгов опустился на одно колено, чтобы подогнать вращающееся кресло под свой рост.

Это была чистая правда, но далеко не вся. Приняв к производству дело No 18/51366-90 по факту необоснованного привлечения к уголовной ответственности А. С. Тизенгауза и утраты части принадлежащего ему имущества, срочно вызванный из Минска в Москву Долгов ознакомился с имевшимися материалами и написал рапорт, указав в нем, что в отношении Тизенгауза, по-видимому, была проведена заранее спланированная провокация, к участию в которой УБХСС Ленинграда привлекло не менее пяти лиц, негласно сотрудничавших с милицией, и что без подкрепления его бригады работниками КГБ вряд ли удастся выявить и допросить этот "подсобный спецаппарат" о деталях оперативной комбинации, равно как и проследить контрабандные пути утечки пропавших ценностей за границу.

Руководство Прокуратуры СССР незамедлительно обратилось с соответствующим письмом на Лубянку, откуда месяц спустя поступил ответ за подписью первого заместителя председателя КГБ. Комитет готов и впредь оказывать оперативными силами и средствами любое содействие прокуратуре, говорилось в изысканно вежливом отказе, однако, с учетом специфики контрразведывательного обеспечения органов внутренних дел и сложившихся в этой связи взаимоотношений между КГБ и МВД в центре и на периферии, представляется целесообразным в данном случае использовать квалифицированный персонал Главного управления уголовного розыск МВД СССР. А на действенную помощь ГУУРа Долгов, естественно, не рассчитывал свои ходят в штыки против своих только на гражданской войне.

Тогда Долгов уже из Минска подал еще один рапорт - с просьбой доукомплектовать бригаду опытными следователями из Главной военной прокуратуры (ГВП), в результате чего и получил эффективное усиление в виде лейтенанта юстиции Турчанинова. Что тот - зеленый несмышленыш, было ясно с самого начала - по его воинскому званию и главным образом по русской пословице "На тебе, Боже, что нам негоже", согласно которой в распоряжение Следственной части по особо важным делам с мест откомандировывали, как правило, наименее полезных работников.

"Спасибо хотя бы за то, что он молодой, - беззлобно подумал Долгов, читая в Минске только что поступившую из ГВП телефонограмму. - Молодого можно научить уму-разуму, а дали бы какого-нибудь дубоватого козла в звании майора я бы с ним хлебнул лиха. А, что там говорить, дареному коню в зубы не смотрят!"

Он не таил обиды на руководство. Зимой по личному указанию президента Горбачева начали формировать бригаду быстрого реагирования для расследования массовых беспорядков, сплошь и рядом возникавших в ходе межнациональных конфликтов, в огне полыхал почти весь юг страны, поэтому первостепенное значение придавалось исключительно этой бригаде в ущерб всем остальным.

Обо всем этом Долгов умолчал, чтобы напрасно не расхолаживать новичка. В разговоре с ним, наоборот, следовало всячески подчеркивать, что порученное им расследование крайне ответственное. Впрочем, последнее было близко к истине. Ведь дело No 18/51366-90, надо полагать, возникло с подачи Раисы Максимовны Горбачевой, а в народе не зря говорят, что муж и жена - одна сатана.

- Приступим? - для проформы спросил Долгов, удобно устроившись в кресле и с удовлетворением заметив, что Турчанинов выложил перед собой бумагу и ручку. - Задача у нас, Руслан, не из легких. Мы пойдем по остывшему следу в обстановке массированного противодействия. Что ты знаешь о деле Тизенгауза?

- То, о чем писали в газетах. Например, в очерке "Концы в воду".

- Это уже кое-что... Я не в первый раз расследую милицейские фокусы и давно привык, что мне ставят палки в колеса, а тебе, дружок, придется приноравливаться к работе под обстрелом. Против нас будут не только те, у кого рыло в пуху. Есть такое понятие - честь мундира. Из-за нее на нас с тобой ополчатся многие порядочные люди из ГУВД, так что предстоит попотеть.

Турчанинов понимающе кивнул.

- Прежде чем идти в ГУВД и в УБХСС для объявления войны, мы вынесем парочку постановлений и отпечатаем кое-какие запросы, - продолжал Долгов, перелистывая свой блокнот. - Подготовь за моей подписью постановления об изъятии уголовного дела Тизенгауза из народного суда и о назначении судебно-бухгалтерской экспертизы, которая должна исследовать движение всех вещей, денег и ценностей Тизенгауза с даты его задержания и до момента их возврата, фамилию внештатного эксперта с минуты на минуту назовет твой гарнизонный прокурор, он взял на себя подбор кандидатуры.

- Будет сделано, - заверил Турчанинов. - А запросы кому?

- В УБХСС. Пиши: "В связи с расследованием уголовного дела... - точное наименование возьмешь из постановления о возбуждении, вот оно, - на основании статьи 70-й УПК РСФСР прошу предоставить в распоряжение следственной бригады нижеперечисленные документы:

* дело оперативной разработки (ДОР) на А. С. Тизенгауза,

* журнал регистрации агентурных сообщений и сообщений д. л. за 1988 год,

* журналы оперативных проверок за 1987 и 1988 годы".

- Всеволод Дмитриевич, что означает "д. л."? - полюбопытствовал Турчанинов.

- Доверенные лица.

- Они рангом ниже агентов?

- Как посмотреть... - Долгов добродушно улыбнулся. - Зачастую доверенные лица ценнее завербованной агентуры. Используют их реже, зато отдача...

- Диктуйте дальше.

- Пиши: "Кроме того, прошу сообщить, сколько раз давалось задание 7-му Управлению ГУВД на проведение н/н в отношении Тизенгауза в период с сентября 1987 по март 1988 года. Также прошу сообщить, проводилось ли в отношении вышеупомянутого лица мероприятие "Бумеранг". Если да, то сколько раз". И заделай мою подпись.

- Н/н - это наружное наблюдение, - сказал Турчанинов. - А "Бумеранг"?

- Как раз то самое, что они подсудобили Тизенгаузу, - создание искусственной ситуации, провоцирующей фигуранта на преступление, - пояснил Долгов.

- Понял... Что еще писать?

- Пиши в тот же адрес, использовав шапку из первого запроса: "...прошу сообщить, являлись ли негласными сотрудниками УБХСС следующие лица: 1) Коростовцев Т. Т., 2) Холмогоров С. К., 3) Потеря И.Н., 4) Цымбаревич А. Н., 5) Грязнов И. И., 6) Рябокобылко Б. Ю.". И снова моя подпись.

- Кто они, эти шестеро?

- Свидетели по делу Тизенгауза... Руслан, садись за машинку, а тем временем я съезжу в прокуратуру Ленинграда. Нам нужно и там, на Якубовича, 4, получить помещение для моих орлов.

- Зачем размещать бригаду по разным адресам? Проще попросить у нашего шефа еще пару кабинетов здесь, на Воинова.

Долгов лукаво усмехнулся.

- Проще, но не лучше. Так я вдвое усложню задачу противнику, когда он захочет ознакомиться с нашим делопроизводством.

- Неужели вы допускаете... - Руслан осекся. - Нельзя же забраться в сейфы при наличии пропускного режима и вооруженной охраны?!

- Они и не то могут, - спокойно сказал Долгов. - Для профессионалов ваши сейфы - детские копилки... Скажи, дружок, ты наверняка утром подумал, будто я не умею как следует завязывать шнурки на ботинках?

- Всеволод Дмитриевич, напрасно вы меня...

- Не напрасно, Руслан, - прервал его оправдания Долгов. - Еще на вокзале я заметил топтунов и по пути в "Октябрьскую" дважды приседал, чтобы к ним присмотреться. Они же вели нас с тобой от гостиницы досюда, а сейчас скучают, поджидая меня внизу.

На лице Турчанинова отразилась паническая растерянность.

- Имей в виду, что "семерку" используют не в качестве почетного эскорта, продолжал Долгов. - Кому-то позарез нужно знать, куда я хожу, с кем встречаюсь и так далее.

- Елки-палки! - выдохнул Турчанинов.

- За тобой тоже установят н/н, так что не удивляйся. Но выводы сделай, это не помешает. И еще - о том, что ты здесь услышишь, никому ни звука...

В первый день Долгов сделал столько, что юный лейтенант юстиции проникся невольным уважением к его организаторским способностям. Действительно, после поездки в прокуратуру города, где ему отвели просторную комнату на пятом этаже, Долгов послал Турчанинова в суд на Выборгскую сторону за архивным делом Тизенгауза, а сам побывал в УКГБ, на Литейном, 4, договорился там о выполнении отдельных поручений следственной бригады и об обеспечении легковым транспортом, а затем с документами в руках настолько исчерпывающе растолковал схему агентурной комбинации против Тизенгауза, что у Руслана не осталось каких-либо неясностей. А ближе к вечеру, когда они встретились с потерпевшим. Долгов так ловко направил разговор в нужное русло, что тонувший в избытке подробностей Тизенгауз всего за два часа выдал такое количество полезной информации, которое сам Руслан не выудил бы из него и за месяц.

Второй день выдался не хуже первого. Начался он с посещения ГУВД, куда Долгов сходил без Турчанинова, а продолжился в УБХСС, на Каляева, 19, уже в его присутствии. Там, в кабинете заместителя начальника управления Затуловского, Всеволод Дмитриевич блеснул той зоркостью, какая, должно быть, и отличает настоящего мастера следствия от подмастерья вроде Руслана.

- О-о, вижу что-то знакомое, - нараспев произнес Долгов, бегло просматривавший общую переписку 3-го отдела УБХСС. - Руслан, дай мне папку с делом Тизенгауза.

Раскрыв папку, Долгов сличил первый по хронологии документ из уголовного дела с рапортом кого-то из оперуполномоченных и указал Турчанинову на тождественные элементы машинописного исполнения:

- Обрати внимание, горизонтальная черточка на ножке буквы "р" и здесь, и там задрана вверх с правой стороны... У буквы "з" искривлена нижняя дуга, а буква "а" слегка западает... Напрашивается вывод, что заявление без подписи, послужившее основанием для оперативной проверки Тизенгауза, печаталось где-то неподалеку.

Боковым зрением Турчанинов заметил, что косоглазый Затуловский скривился, а кадык на его горле шевельнулся в глотательном движении.

- Что скажете, подполковник? - с иронией спросил Долгов у Затуловского.

- Надо проверить - проверьте, - бесстрастным тоном отозвался Затуловский.

- Руслан, за дело! - распорядился Долгов. Установить заводской номер Н-39073 пишущей машинки "Роботрон-20" удалось без особых усилий. Под неприязненными взглядами сотрудников УБХСС Турчанинов одну за другой проверил несколько пишущих машинок, и шестая по счету оказалась искомой - сверка шрифтовых оттисков выявила те же дефекты в буквах "р" и "з". Все дальнейшее было проще простого - ликующий Руслан сопоставил инвентарный номер машинки с актом инвентаризации за 1987 год и доложил Долгову, что этот самый "Роботрон-20" в интересующий их период числился за 3-м отделом. А за фактом, который он констатировал, последовала эффектная концовка: Руслан лично, как следователь следственной бригады Прокуратуры Союза ССР, на месте вынес постановление о назначении криминалистической экспертизы!

Отобедав в милицейской столовой, они вернулись на Воинова, 24, где Долгов до мельчайших деталей обсудил с экспертом-бухгалтером последовательность действий, после чего подробнейшим образом инструктировал Руслана.

- Еще раз от корки до корки проштудируй уголовное дело и выпиши фамилии тех, кто так или иначе в нем фигурирует, - наставлял Долгов, делая пометки в блокноте. - Помимо свидетелей, особое внимание обрати на лиц, принимавших участие в обысках и выемках.

- Будет сделано.

- По этому номеру телефона свяжешься с УКГБ и передашь туда список. Долгов вручил Турчанинову листок из блокнота. - Твою фамилию там знают, так что объясняться не придется. Они взялись проверить этих людей. Попроси их пристальнее присмотреться к Пичугину: где он теперь работает, как живет, чем дышит. С него мы, по-видимому, начнем разматывать клубок.

- Понял, - сказал Турчанинов, аккуратно записывая поручения.

- Вызови сюда и допроси сотрудника, который 17 марта 1988 года был дежурным по УБХСС и зафиксировал сигнал, поступивший от водителя Потери. Ключевой вопрос к свидетелю: на каком основании он передал информацию Потери о намечавшейся валютной сделке не в Седьмой отдел, занимающийся спекулянтами валютой, а в Третий отдел, причем не начальнику или заместителю, а непосредственно старшему лейтенанту Пичугину? Мы должны знать, чем он объяснит эту странность.

- Понял.

- На следующей неделе с привлечением ГАИ проведешь следственный эксперимент. Задача - определить время, в течение которого можно днем на автомашине без спецсигналов доехать с Каляева, 19 до дома Тизенгауза. Потеря, как видно из записи в журнале дежурств, позвонил в УБХСС в 11 часов 32 минуты. Сколько-то минут должно было уйти на передачу сообщения Пичугину, а тому нужно было собрать группу, спуститься вниз, сесть в машину и попасть на улицу Бутлерова не позже полудня. Установи экспериментальным путем, возможно это или нет.

- Наверное, Пичугин уже находился возле дома Андрея Святославовича, робко предположил Турчанинов. - Он же все знал заранее.

- Дружок, это нужно доказать. Суды принимают во внимание не наши с тобой допущения, а объективные доказательства.

- Понял.

- На днях выбери время и еще раз побывай в УБХСС. Задача - просмотреть командировочные документы за 1988 и 1989 годы. Мы должны знать, кто, когда и с каким предписанием выезжал в Палангу. Или не выезжал.

- По-вашему, они не искали Витаса?

- Может быть, может быть.

- Почему вы так считаете?

- Вспомни, что вчера рассказывал Тизенгауз. Он же утверждал, что ни Пичугин, ни следователь Алексеев вообще не задавали ему вопросов о внешности и приметах Витаса. А как отыщешь человека, не имея об этом представления?

- Как же я прошляпил? - уныло вздохнул Турчанинов.

- Не переживай, Руслан, поработаешь с нами - многому научишься. А пока помогай в пределах возможностей. Я хочу, чтобы ты по всей форме допросил Тизенгауза. В ответах его не ограничивай, бумаги не жалей.

- А вы? - с оттенком недоумения произнес Турчанинов.

Руслан ни минуты не сомневался, что официальный допрос потерпевшего, с учетом значимости этого документа, проведет руководитель следственной бригады.

- Я же сегодня вечером уезжаю в Москву, а оттуда - в Минск. Нужно заканчивать белорусское дело. Мои орлы вчерне готовят разделы обвинительного заключения, а мне, дружок, предстоит обобщить наш труд, причесать текст под одну гребенку, - озабоченно пояснил Долгов. - Придется попотеть.

- А как же я?

- Ты работай. Вон сколько я тебе надавал поручений. И думай, ищи нестыковки вроде той, что относится к поиску Витаса.

- Когда же вас ждать?

- Не знаю, не знаю... - Долгов помолчал. - Я же приехал сюда, чтобы застолбить плацдарм. По мере высвобождения моих орлов буду десантировать их здесь, а сам... сам перемещусь в Ленинград к середине июля. Но ты не теряйся. Считай себя моим полномочным представителем.

62. РАСПРОДАЖА

В среду, 6 июня, Вороновский провел большую часть дня в западноберлинском офисе фирмы "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау" за подведением итогов совместной деятельности.

Задуманный им трансфер с использованием "переводных" рублей состоялся еще в конце января и принес 70,3 миллиона "деревянных" марок, которые летом, при обмене отжившей свой век валюты, превратятся в 35,15 миллиона бундесмарок. На этом можно было поставить точку, почив на лаврах, но Вороновский решил за счет некоторого снижения нормы прибыли несколько раз прокрутить деньги по той же схеме: марка ФРГ - польский злотый - "переводной" рубль - марка ГДР. Зимой европейские валютчики догадались, что операции с "деревянной" маркой сулят баснословные доходы, вследствие чего ее котировка на бирже установилась по отношению к бундесмарке на уровне 1:3. Если же в оборот вовлекались по-настоящему крупные суммы, то маклеры шли на уступки, чем и воспользовался Вороновский, сторговавшись с "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау" на трансфертом коэффициенте 1 : 2,85. В результате их соглашения каждый новый оборот 15 миллионов "переводных" рублей приносил "Ост-Вест Интернэшнл" не 570% прибыли, а только 366%, зато доход за истекшие пять месяцев составил 123,5 миллиона бундесмарок. Подписав документ о перечислении 5,28 миллиона на счет Берлинского филиала "Ост-Вест Интернэшнл" для завершающего трансфера, уже не связанного с "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау", Вороновский не без удовольствия подсчитал, что вся кампания до ликвидации восточногерманской денежной единицы обогатила его холдинг почти на 160 миллионов бундесмарок.

За ленчем в строго обставленной столовой для избранных Людвиг Борнхаузер, старший партнер "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау", сияя маленькой лысинкой, больше похожей на монашескую тонзуру, мелким бесом рассыпался перед Вороновским, что сам Виктор Александрович счел вполне естественным. Их плодотворное сотрудничество принесло "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау" свыше 52 миллионов бундесмарок, что, как известно, на улице не валяется. Поэтому он не удивился приглашению отобедать в пятницу в "Кемпински", где супруги Борнхаузер жаждут увидеть его вместе с "фрау доктор", с которой будут счастливы познакомиться. Вороновский не сказал ни "да", ни "нет", пообещав дать ответ после консультации с "фрау доктор". Возвращался Вороновский к себе в Карлсхорст под вечер, потратив на дорогу полтора часа. Как всегда, много времени отняло пересечение государственной границы с ГДР у доживавшего последние дни контрольно-пропускного пункта "Чак-Пойнт-Чарли", с той лишь разницей, что прежде здесь свирепствовали помешавшиеся на бдительности фольксполицаи Хонеккера, тогда как проезжавших было раз-два и обчелся, а теперь проверка паспортов свелась к минутной формальности, зато число машин, медленно лавировавших в двухсторонней гребенке из бетонных блоков заграждения, возросло в сотни раз. Это было в порядке вещей: тотальная распродажа движимого и недвижимого имущества в Восточном Берлине привлекала прорву западных немцев, слетавшихся туда, точно воронье на падаль.

В заторе у "Чак-Пойнт-Чарли" Вороновский окончательно решил уговорить Елену принять приглашение на обед в "Кемпински". Как-никак это один из лучших ресторанов Европы, фешенебельная достопримечательность Берлина. Вот только как быть с Сашей? Не оставлять же его на целый вечер...

Когда Елена 18 мая с душевным трепетом впервые привезла сына в Комарово, Вороновского поразило его сходство с Сергеем. Десятилетний мальчуган был таким же черноволосым, темноглазым и угловатым, как его отец двадцать пять лет тому назад, в день их первой встречи во дворе толстовского дома на улице Рубинштейна. И брови у него были такими же, почти сросшимися на переносице. А по складу характера Саша оказался мягче отца, живее и общительнее. Они сразу же нашли общий язык, под причитания Елены ни свет ни заря отправившись на рыбалку в Финский залив.

Подъезжая к коттеджу, наполовину скрытому за живой изгородью ровно подстриженного кустарника, Вороновский по привычке остановил "БМВ" в метре от ворот. Как он и ожидал, в тот же миг на крыльцо выскочил Саша и с возгласом: "Мам, дядя Витя приехал!" - бросился к воротам. Въехав внутрь, Вороновский выключил дворники и вышел из машины.

Сверху сеялся мелкий дождь, а с наступлением сумерек тучи сгустились, потемнели и опустились на город, накрыв его влажной пеленой тумана с запахом паровозной гари. Июнь в Берлине выдался сырым и дождливым, из-за чего дым от топившихся углем котельных низко стлался над землей и вызывал першение в горле.

- Как прошел день? - поинтересовался Вороновский и, нагнувшись, без усилий задвинул наверх вывешенные на противовесах ворота гаража.

- Таскались по магазинам, - разочарованно сообщил Саша и без какого-либо перехода спросил: - Дядя Витя, почему вы завели Якова?

- Есть у меня давняя слабость - люблю собак.

- А Бакс?

- Бакс принадлежит Алексею Алексеевичу, а мне хотелось иметь собственного пса.

- А почему эрделя?

- Видишь ли, Саша, когда я был в твоем возрасте, у моего одноклассника Димы был эрдельтерьер Джим, а я ему ужасно завидовал.

- Нашли чему завидовать. Завели бы сами, и все. - Вспомнив детство, Вороновский грустно улыбнулся.

- Тогда нам с мамой было не до собаки.

- Почему? - не унимался Саша.

- После войны еще два с лишним года продукты отпускали по карточкам, так что жили мы впроголодь.

- А как же Дима кормил эрделя?

- У его родителей водились деньги, а по коммерческим ценам мясо можно было купить в особторге. Да и не только мясо - икру, копчености, пирожные.

- Что такое особторг?

- Как тебе сказать?.. - Вороновский уже привык к детским вопросам в стиле блица, но порой затруднялся с ответами, опасаясь, что Саша может превратно их истолковать. - Строго говоря, это были магазины для богатых.

- Вроде "Березки"?

- Сравнение не совсем точное, но близкое.

- А вы были бедным?

- Очень. Моя мама зарабатывала шестьдесят рублей, а мне за убитого на фронте отца государство выплачивало пенсию в размере четырнадцати целковых.

- Дядя Витя, отчего вас мне жалко, а других бедных - нет?

"Хороший вопрос! - промелькнуло в голове у Вороновского. - Особенно сегодня, после подсчетов в офисе "Борнхаузер, Митчерлих и Роддау". Если я чего-то боялся в жизни, то только бедности. Но ведь этого в двух словах не объяснишь мальчугану".

- Если я правильно тебя понял, ты не сочувствуешь бедным? - спросил он с оттенком неодобрения.

- Ни капельки.

- Позволь узнать - почему?

- Они сами виноваты.

- В чем?

- В бедности.

- Кто тебе сказал, Саша?

- Папа. Он говорит, что бедность от пьянства.

- Твой папа был далеко не первым, кто задумался о причинах богатства и бедности, - осторожно ответил Вороновский, вовсе не желавший покушаться на отцовский авторитет Сергея Холмогорова. - Задолго до него эта проблема волновала умы выдающихся мыслителей. Таких, например, как граф Клод Сен-Симон и Шарль Фурье во Франции, Роберт Оуэн в Англии, Адам Смит в Шотландии, твой тезка Герцен у нас, в России, Карл Маркс и Фридрих Энгельс здесь, в Германии...

- Знаю - бородатые.

- Совершенно верно. Эти люди рассуждали по-разному, но сходились в одном скорее не бедность проистекает от пьянства, а, наоборот, пьянство от бедности.

- Тогда почему пьянствует дядя Веня? Он же живет у бабы Зины как у Христа за пазухой.

- Мне трудно судить - я ведь не знаю твоих родственников, - сказал Вороновский и счел за благо сменить тему разговора. - Как тебе новое местожительство? Нравится?

- Не то слово! Потрясный домик, точь-в-точь как у Штирлица!

Из реплик взрослых Саша узнал, что домовладение на К+-пеникераллее, где они поселились неделю назад, принадлежит Управлению контрразведки Западной группы войск, и это обстоятельство, наряду с некоторым сходством с натурой из телефильма "Семнадцать мгновений весны", придавало ему ореол жгучей таинственности.

Вороновский уже второй год арендовал коттедж из шести меблированных комнат. Ему пришелся по душе этот безмятежный уголок Карлсхорста - в ясную погоду воздух вокруг был чист и прозрачен, обилие зелени радовало глаз, а тишина мощенных брусчаткой улочек, обсаженных липами еще во времена кайзера Вильгельма II, выгодно отличалась от неумолчного шума и гама в "Гранд отеле" на Фридрихштрассе, откуда он начинал знакомиться с Берлином. Вдобавок совсем рядом, на той же К+-пеникераллее, только в доме 99, по соседству с бывшим Военно-инженерным училищем вермахта, где в мае 1945 года был подписан акт о безоговорочной капитуляции Германии, располагался офис Берлинского филиала "Ост-Вест Интернэшнл".

- Витя, Саша, сколько можно? - укоризненно окликнула их выглянувшая на крыльцо Лена. - У меня же обед стынет. Мойте руки и марш за стол!

За обедом Вороновский попробовал бульон с ливерными клецками и спросил:

- Если не ошибаюсь, блюдо из репертуара фрау Борзиг?

Фрау Борзиг была у них приходящей прислугой. Кроме нее, время от времени в коттедж наведывался нанятый Вороновским старый садовник Курт, ухаживавший за газоном и разводивший крупные, изумительно красивые розы.

- Твоя правда, - виноватым тоном признала Лена. - И на второе франкфуртские сосиски с зеленым горошком.

- Не казнись, я люблю сосиски с горчицей.

- Витя, я же приплелась домой без задних ног, - оправдывалась Лена. - Где мы только не побывали!

- Я уже догадался, - с легкой усмешкой заметил Вороновский, взглянув на груду коробок и пакетов, раскиданных по дивану и креслам. - Как выражались в годы моей юности - дали стране угля? - Лена смущенно улыбнулась.

- Истратила прорву денег. Ты не будешь меня ругать?

- Ни в коем случае. - Он ладонью накрыл ее руку. - Ленок, деньги для того и существуют, чтобы их тратить.

Несколько секунд его пальцы нежно поглаживали атласную женскую кожу, а потом руку пришлось убрать - за ним неотступно следили темные глазенки Саши. Нахлынувший на Вороновского стыд объяснялся не столько ревнивым взглядом мальчугана, сколько тем, что, притрагиваясь к Лене, он моментально возбуждался, словно прыщавый подросток, где-нибудь на танцах первый раз в жизни обнявший девушку.

- Где же вы побывали, сударыня? - снова принимаясь за бульон, поинтересовался он.

- Надземкой доехали до Александерплац, а там, вокруг универмага "Центрум", жуткое столпотворение, - оживленно заговорила Лена. - Турки, цыгане, вьетнамцы, поляки, кого только нет. Торгуют чем попало - кто радиотоварами, кто бижутерией, кто бельем и верхней одеждой. А наши - стыд и позор! - стоят раскорякой, размахивая бутылками водки и стеклянными баночками с икрой...

- И орут: "Горбачев!" и "Перестройка!" - дополнил Саша.

- Скоро все это буйным цветом расцветет и у нас, - заметил Вороновский.

- Не может быть, - засомневалась Лена.

- Еще как может, - со вздохом подтвердил Вороновский. - Помянешь мое слово - года через три-четыре наши сограждане тоже превратятся в коробейников.

- Кто такой коробейник? - спросил Саша.

- Мелкий торговец, продающий товар с рук и, как правило, вразнос, пояснил Вороновский. - А что удалось купить?

- Джинсы! - выпалил Саша. - Целых восемь штук!.. А еще кроссовки на липучках и куртку на осень.

- На Саше же все горит. В самом начале Лейпцигерштрассе мы с ним заглянули в Дом молодежи и польстились на дешевку: простые джинсы стоят там - не поверишь! - всего четыре марки, чуть больше нашего рубля. А дальше зашли в фирменный магазин "Левис" и купили еще шесть, от одиннадцати до четырнадцати марок за пару. Себе я взяла вареные и белые, а Саше - светло-голубые и серовато-дымчатые из вельвета, - перечисляла Лена. - И по паре для Маришки и Андрея Святославовича. Надо же им что-то привезти!

- Разумеется. А кроме тряпок?

- Фен марки "Браун"! - Лицо Лены просияло. - Прелесть, приятно взять в руки... Витя, такой роскоши у меня никогда не было. И всего за тридцать четыре "деревянных"!

Вороновский воспринимал ее покупательский азарт как нечто вполне естественное: стоило советской женщине, давным-давно смирившейся с тем, что любой мало-мальски модный товар достается только из-под полы, с переплатой, поклонами и одолжениями, впервые оказаться на Западе, как глаза у нее разбегались.

- Позволю себе заметить, я нынче тоже отличился, - с видом заговорщика поведал Вороновский. - Проезжал мимо магазинчика, тут, неподалеку от своего офиса, и зашел, чтобы купить маринованные луковки к пиву. Смотрю - дым коромыслом: здание с потрохами приобрел какой-то фирмач из Западного Берлина, перед ремонтом распродающий все съестное за бесценок.

- Что же ты у него купил? - живо полюбопытствовала Лена. - Ящик луковок?

- И еще три ящика шерри-бренди по полтиннику за бутылку, - посмеиваясь, ответил он. - Надо их достать из багажника и отнести в подвал...

Пока Вороновский за компанию с Сашей за обе щеки уписывал сосиски, Лена продолжала перечислять свои покупки, а затем внезапно встрепенулась:

- Витя, чуть было не забыла! После твоего ухода звонил Добрынин и просил передать, что вечером обязательно свяжется с тобой.

- Добрынин? - Вороновский нахмурился. - Что-то случилось?

- Дядя Витя, после обеда сыграем в шахматы? - с надеждой спросил Саша.

- Александр, нехорошо вмешиваться, когда говорят взрослые, - осадила его Лена.

- Непременно, - рассеянно произнес Вороновский. - Только уменьшим фору: вместо ладьи я дам тебе коня. Согласен?

Уже здесь, в Берлине, он научил Сашу играть в шахматы, и за несколько дней сообразительный мальчуган настолько освоился с игрой, что споро разменивал фигуры и переводил партию в эндшпиль с материальным перевесом, вынуждая учителя искать спасения посредством вечного шаха.

- Лучше слона, - поразмыслив, сказал Саша.

- Что поделаешь, бери слона... - Вороновский взглянул на Лену. - Знаешь, что мне пришло в голову? Не купить ли нам этот коттедж?

- Наверное, это страшно дорого? - озабоченно спросила Лена.

- Не думаю. Тысяч сто, а то и дешевле. Мои менеджеры ведут переговоры о покупке здания на К+-пеникераллее у торгово-бытового предприятия No 92 Минобороны СССР, чтобы расширить наш офис, и заодно купят коттедж.

К огорчению Саши, партию в шахматы пришлось отложить - не успел Вороновский выйти из-за стола, как позвонил Добрынин.

- Арик, где ты? - спросил Вороновский, узнав Добрынина по голосу.

- В Берлине. Сижу у разбитого корыта в аэропорту Ш+-нефельд, - пожаловался Добрынин. - Спасай, старик, приюти, согрей и утешь. На тебя вся надежда.

- Тебя никто не встретил, не обеспечил гостиницей?

- Хуже.

- Жди меня. Я подъеду за тобой минут через тридцать...

Лена слушала их разговор с плохо скрытым недовольством. Когда Вороновский положил трубку и взялся за пиджак, она сказала:

- Не пойму, зачем ты нянчишься с Добрыниным.

- Отнюдь не из желания любоваться собственным благородством. Коль скоро Арик нуждается в помощи, мой долг - оказать ее.

- Но он же фанфарон с замашками Гаргантюа. Как ты, с твоей проницательностью, не замечаешь, что...

- Стоп! - с улыбкой перебил Вороновский. - Заруби себе на носу: чем лучше знаешь человека, тем больше ценишь достоинства и прощаешь недостатки. Он очень способный беллетрист, за одно это я готов снисходительно смотреть на его родимые пятна. Смею надеяться, что ты встретишь Арика с должной приязнью.

- Конечно!.. Но ты устал, я же вижу. Тебе бы отдохнуть, а не мотаться в темноте по чужому городу. Завтра ведь снова работать.

- Э-э, нет. С завтрашнего дня у меня каникулы.

- Господи, наконец-то! - с облегчением воскликнула Лена.

- Теперь буду заходить в офис раз в неделю на часок-другой, а в первых числах июля мы отправимся в Рим.

- Дядя Витя, можно я с вами? - робко попросил Саша.

- В Рим? Естественно! Куда же мы без тебя?

- Мне сейчас охота прокатиться на "беэмвешке". Можно?

На лице Лены отразилось сомнение.

- Почему бы и нет? - Вороновский кивнул. - По коням!

63. ДЕФИЦИТ МИЛОСЕРДИЯ

Около десяти часов вечера аэропорт Ш+-нефельд казался вымершим: на автостоянке - пустота, только мокрый асфальт с бликами уличных фонарей и белыми линиями разметки, а внутри и снаружи здания из стекла и стали безмолвие, кругом ни души, если не считать хмурого Добрынина, в измятом джинсовом костюме притулившегося на скамье под навесом.

- Арик, что же ты голову повесил? - сказал Вороновский, подойдя к нему вместе с Сашей. - Не узнаю Григория Грязнова!

- Нескладуха, старик... - Добрынин ногтями поскреб бородку. - Чей это мальчонка?

- Сын Елены. Саша, познакомься с дядей Аристархом. Он - писатель из Москвы.

- Александр Холмогоров, - по-взрослому отрекомендовался Саша.

Прочитав зимой роман Рабле, он смотрел на Добрынина с любопытством, не лишенным опаски: если писатели, по его представлениям, люди культурные, то от Гаргантюа можно ждать любого подвоха.

- Угодил в переплет, врагу не пожелаю, - с досадой начал рассказывать Добрынин. - Заказали мне документально-публицистический фильм о бесславном конце вождей на примере Живкова и Хонеккера. В Софии все было чин-чинарем, а вчера, в ночь перед вылетом в Берлин, консультант-международник из ЦК, черт его дери, вдруг затрубил отбой - наверху, видишь ли, находят, что Хонеккером заниматься не время. А у нас - билеты на руках и отснят материал на полфильма. Ну, не бардак ли это, Витя?

- У кого - у нас? - удивленно спросил Вороновский. - Ты прилетел не один?

- То-то и оно, что со мной съемочная группа из Останкина: режиссер, оператор и звуковик.

- Час от часу не легче! - Вороновский возвел глаза к небу.

- Подкузьмили меня комиссары в пыльных шлемах, захотели оставить на бобах посреди дороги. А я - кровь из носу! - доведу дело до конца, - хорохорился Добрынин. - Видит Бог, в лепешку расшибусь, но не дам себя опозорить!

- Где твоя группа, баламут? - Добрынин ткнул пальцем за спину.

- В затишке втроем дуются в картишки.

- Вы, стало быть, без крыши над головой?

- Сунулись мы в гостиницу, а там цены... - Добрынин присвистнул. - Дешевле 100 марок на ночлег не устроиться. А смета на телевидении сиротская: суточные - 54 марки на брата, а квартирные и того меньше...

Вороновский собрал прибывших воедино и без лишних слов объяснил, что сейчас отвезет Добрынина и режиссера в общежитие Берлинской бригады, чтобы разместить там всю группу. Оператору и звукооператору придется подождать здесь - позднее он пришлет дежурную машину, которая заберет их обоих, а также чемоданы и ящики со съемочной аппаратурой. С завтрашнего дня отважную четверку поставят на довольствие в офицерскую столовую в Карлсхорсте и по мере возможности помогут им автотранспортом, но покорнейшая просьба - не привередничать, а, как говорится, по одежке протягивать ножки.

Через час Вороновский сидел у себя в коттедже рядом с Леной и, улыбаясь, поглядывал на Добрынина, с шумом поглощавшего франкфуртские сосиски с баночным пивом "Л+-венбрау". Саши с ними не было, его, невзирая на мольбы, отправили спать.

- Ну, красуля, твой хахаль - маг и волшебник, - говорил Добрынин с полным ртом, обращаясь главным образом к Лене. - Не успел он закончить разговор с дежурным по штабу, как администраторша повела меня наверх - показывать хоромы. Гляжу и глазам не верю: апартамент метров на сорок и еще эркер метров десять. На коечках - чистое белье, на столе - нарядная клееночка в цветочках. Вот только в холодильнике - шаром покати. Старик, сколько берут за эдакую благодать?

- По 6 марок в сутки с каждого постояльца, - ответил Вороновский.

- Годится. А трехразовая шамовка почем?

- Не дороже 12 марок.

- Это нам по карману... - Добрынин одобрительно закивал. - Раз все ходят перед тобой на цырлах, устрой мне встречу с Хонеккером. Не откажи, всецело на тебя уповаю!

- К Хонеккеру трудно прорваться, обстановка вокруг него накалилась. Немцы рвут и мечут, нацелились на судебное разбирательство, в то время как Москва выводит его из-под удара под предлогом болезненного состояния. Насколько мне известно, сейчас он в Белице, на обследовании в Центральном военном госпитале Западной группы войск, куда тележурналистов не подпускают на пушечный выстрел. Завтра я, разумеется, прозондирую почву, но... - Вороновский с сомнением покачал головой. - Что еще ты собирался увековечить на пленке?

- В Болгарии мы отсняли резиденцию Живкова под Софией. Бьюсь об заклад, цари так не жили! - Добрынин вскрыл четвертую банку пива и наполнил бокал. Представляете, на горе отгрохали санаторий для всех членов Политбюро, а он, душка, поселился там один. Интерьеры - с ума сойти, все утопает в коврах. Кинозал, бассейн, зимний сад - закачаешься! И на родине Живкова, в городке Правец, летняя резиденция в мавританском стиле, где он принимал своего кровного дружка Ким Ир Сена, - тоже конфетка. Для симметрии нам бы не помешало снять особняк Хонеккера.

- Боюсь, что ты разочаруешься, - заметил Вороновский. - Видишь ли, Арик, болгары ближе к Оттоманской империи, их бонзам сродни пышная роскошь Востока, а немцы - народ аскетичный, с иной ментальностью. В их национальном сознании власть не ассоциируется с показухой. В этом смысле Герман Геринг - исключение, а не правило. Судя по тому, что я слышал, резиденция Хонеккера чуть-чуть больше этого коттеджа.

Запихнув в рот сосиску, Добрынин с сожалением посмотрел на опустевшую тарелку и одним духом опорожнил бокал с пивом.

- А вы тут недурственно устроились, даже зависть берет. - Он ухмыльнулся и произнес нараспев: - "Уточки все парами, за волной волна, все Абрамы с Сарами, только я одна..." Братцы, не пора ли и мне остепениться, подыскать пару?

- Дерзай, бродяга, но заруби себе на носу: надо сменить район поиска, насмешливо посоветовал Вороновский, обнимая Лену. - Сделай одолжение, больше не женись на актрисах. По моему примеру найди себе девушку из публики.

- А что, дельная мысль! - Добрынин дернул за колечко следующей банки с пивом и умильно взглянул на Лену. - Красуля, будь ласкова - подкинь мне чего-нибудь остренького на закуску.

Сотрясаясь от еле сдерживаемого смеха, Лена спросила у Вороновского:

- Может быть, угостим Аристарха Ивановича твоими маринованными луковками?

Вороновский только-только собрался кивнуть, а Добрынин уже захлопал в ладоши.

- Обожаю лук в маринаде, становлюсь сам не свой. Елена, солнце, не жмись, тащи сразу несколько банок. Видит Бог, стоит мне понервничать, как у меня прорезается зверский аппетит. И жажда обуревает. Не обессудь, старик, разорю тебя еще на одну упаковку пива...

Маринованные луковки в самом деле пришлись кстати: Добрынин лопал их горстями; как земляные орешки. А когда Лена похвасталась чрезвычайно выгодными покупками, он моментально загорелся.

- Зачем граждане СССР рвутся на чужбину? Чтобы прибарахлиться на командировочные, которыми их скупо наделяет родина-мать! - заявил Добрынин, осушив невесть какой по счету бокал. - Прошвырнусь и я по магазинам, а то, видит Бог, обносился до невозможности. Возьмите меня завтра с собой, не то пропаду в расцвете лет...

Наутро они заехали за Добрыниным в общежитие и отправились в центр Берлина. Ни в Доме молодежи, ни в фирменном магазине джинсовых изделий на Лейпцигерштрассе купить штаны Добрынину не удалось, даже самые просторные оказались малы. Он уже отчаялся, но вскоре им повезло - на углу Унтер-ден-Линден и Шарлоттенштрассе в одном из уличных киосков Лене попались на глаза вареные джинсы 58-го размера.

- Эврика! - приложив джинсы к месту, где у него когда-то проходила талия, во весь голос заорал Добрынин. - Вить, смотаемся в ближайший сортир?

- Арик! - укоризненным тоном произнес Вороновский. - Надо ли оповещать берлинскую общественность о твоих намерениях?

- Мне же не по нужде, а для примерки, - сияя, возразил Добрынин. - Или ты предпочитаешь, чтобы я обнажил свой жирный торс под дождем?

Лена покатывалась со смеху, а Саша снизу вверх смотрел на Добрынина восторженными глазенками - ему очень нравился бесшабашно-веселый писатель.

- Сашок, поучаствуешь в примерке? - обратился к нему Добрынин. - Выручай. Дядя Витя у нас чопорный господин, по сортирам для простонародья не ходит. Мы же с тобой - люди маленькие, какой с нас спрос?

Оставив Лену в залог, Вороновский повел Добрынина и Сашу в расположенный по соседству отель "Унтер-ден-Линден", где вальяжный, наряженный в темно-вишневую ливрею с множеством галунов и аксельбантов швейцар за монету в пять марок почтительно проводил их до мужского туалета.

- Шикарный сортир! - отметил Добрынин. - А запах какой! Не хуже, чем на кондитерской фабрике!

- Будет тебе, баламут, - проворчал Вороновский. Добрынин натянул джинсы и объявил:

- Ягодицы вроде бы влезли. И по длине как раз... А что будем делать с брюхом? Не застегиваются, черт их дери!

- Дядя Арик, попробуем на выдохе, - сообразил Саша. - Выпрямьте спину и на счет "три" выпускайте воздух, а я потяну за молнию. Начали?

Со второй попытки джинсы удалось застегнуть, после чего Добрынин горделиво прошелся перед зеркалом, роняя на ходу:

- Тик в тик!.. И яйца на месте... Прямо хоть сейчас под венец! А, Вить?

- По-моему, нормально, - с холодком отозвался Вороновский. - Они должны быть в обтяжку...

Странствия по торговым точкам на этом не закончились. Вороновский не любил толчеи у прилавков и больше не ходил по магазинам вместе со всеми, а терпеливо ждал в "БМВ", сквозь стекла витрин наблюдая за экипировавшимся Добрыниным. Тот был в ударе - что бы ни примерял на себя, чем бы ни интересовался, все превращалось в потешный спектакль, где Лена и Саша одновременно являлись и участниками, и зрителями. Чем он их подкупал - природным обаянием или удалью заправского балагура? Как бы то ни было, Саша, по-видимому, в нем души не чает, а это значит, что завтра есть кому присмотреть за мальчуганом, когда они с Леной будут гостями Людвига Борнхаузера в "Кемпински"...

В общежитии, куда они ближе к обеду завезли Добрынина, его спутники из Останкинского телецентра засыпали Вороновского градом вопросов. Дело в том, что примерно час назад, прогуливаясь вдоль Карлсхорстского ипподрома, они стали невольными свидетелями поразительного зрелища: ничем не примечательный немец на их изумленных глазах без всякой денежной компенсации отдал нашему прапорщику вполне исправный "москвич-412", написав дарственную прямо на капоте машины. Коль скоро Виктор Александрович знает немцев не понаслышке, может ли он сказать, чем это объясняется - благодарностью к воинам-освободителям или же чувством вины за злодеяния, учиненные гитлеровцами на оккупированных ими территориях в годы Великой Отечественной войны?

Прежде чем ответить, Вороновский присмотрелся к москвичам. Всем троим уже за тридцать, по лицам сразу видно, что парни тертые. Усмехнувшись, он мигом их успокоил - мотивация поведения дарителя сводится к истинно немецкому практицизму. В ФРГ установлены довольно жесткие требования к составу выхлопных газов, и эксплуатация экологически грязных машин, подобных нашему "москвичу", вообще не допускается. Бросать же никчемные автомобили где попало нельзя, за это немилосердно штрафуют, вследствие чего граждане ФРГ вынуждены раскошеливаться на 200 марок за их утилизацию. Так что попавшийся им на глаза "филантроп" сотворил благо не столько нашему прапорщику, сколько себе самому.

А дальше Вороновский уселся за стол администратора общежития и, к вящему удовольствию Саши, принялся накручивать ручку армейского полевого телефона, вызывая абонентов с экзотическими позывными "Мореход", "Ранет" и "Вырезка". Еще утром он созвонился с военными, теребя просьбами посодействовать съемочной группе ЦТ, а сейчас выяснял, что им удалось сделать.

- Арик, - положив трубку, обратился он к Добрынину, - завтра в четырнадцать ноль-ноль тебя в Белице примет начальник госпиталя, который обещал переговорить с Хонеккером. А уж согласится Хонеккер дать интервью или нет - сие от меня не зависит. В Вандлиц поедешь в субботу, причем на авось: бывшую резиденцию Хонеккера и других членов Политбюро СЕПГ передали больничному комплексу для создания реабилитационного отделения, так что она вне нашей юрисдикции. В субботу там будут только сторожа, попытайся договориться с ними. Задача ясна?

- Виктор Александрович, а как насчет транспорта и переводчика? - спросил режиссер.

- К восьми утра за вами пришлют микроавтобус из Эберсвальде с переводчицей от отдела контрразведки 20-й армии. Ей приказано обслуживать вашу группу всю пятницу и субботу.

- Плохо, что все на авось, - сумрачно пробасил Добрынин. - И зачем переводчице приезжать в эдакую рань?.. Вить, сколько езды до госпиталя?

- Минут тридцать-сорок. Дело не в этом. - Вороновский подмигнул Добрынину. - Один очень толковый генерал из штаба Западной группы войск подсказал, что есть смысл побеседовать по душам с пастором Хольмером, который, если помнишь, приютил чету Хонеккер, когда их в одночасье вытурили из Вандлица и они очутились под открытым небом.

- А что, дельная мысль! - Добрынин повеселел. - А где найти пастора?

- Он живет под Бернау, в северо-восточном пригороде Берлина.

- К пастору тоже являться на авось?

- Предварительные переговоры с Хольмером я, пожалуй, возьму на себя, пообещал Вороновский. - Если пастор заупрямится, у меня есть средство повлиять на него.

Вороновский не пожелал раскрывать карты, а Добрынин не стал настаивать. Между тем избранный им метод воздействия был стар, как кора земная: ничто так не способствует достижению взаимопонимания между мирянами и священнослужителями, как денежные пожертвования на церковные нужды...

На следующее утро Вороновский собрался было отправиться в Бернау без Лены и Саши, однако за завтраком выяснилось, что они едут втроем. Саша застенчиво помалкивал, опустив нос в тарелку, а Лена объяснила Вороновскому, что магическое слово "пастор" опять-таки ассоциируется у Саши с "Семнадцатью мгновениями весны" и мальчик горит желанием хоть одним глазком взглянуть на настоящего пастора.

До Бернау они добрались без чьих-либо подсказок, а там, на танкоремонтном заводе, в микроавтобус по договоренности подсадили расторопного прапорщика, вызвавшегося быть проводником. Прапорщик назубок знал всю округу, и буквально через несколько минут "БМВ" и микроавтобус гуськом спускались с холма к деревне Лобеталь, зеленой лентой вытянувшейся внизу по обеим сторонам дороги.

Изящная маленькая кирха, обсаженная молоденькими соснами, стояла слева, на самой окраине деревни, без видимых признаков человеческого присутствия. Добрынин подергал закрытую дверь и с осуждением покосился на Вороновского.

- Не вешай голову, баламут, - спокойно сказал Вороновский. - Найду я тебе пастора. Наверное, он у себя дома. По коням, язык до Киева доведет!

Деревня была застроена однотипными домами в два этажа, окрашенными в броские, жизнеутверждающие цвета, от лимонно-желтого до ярко-синего. И обстановка, царившая здесь, тоже производила впечатление жизнеутверждающей жители, высовываясь из окон, радостно приветствовали приезжих возгласами и энергичными жестами, а стоявшие на обочинах пешеходы сияли беззаботными улыбками, всем своим видом демонстрируя искреннюю доброжелательность. На их лицах не было следов озабоченности, характерной для граждан ГДР, но в их улыбках бросалась в глаза не очень приятная особенность - все были щербатыми, а кое-кто вообще не имел передних зубов. Увы, полного счастья на земле не бывает, про себя отметил Вороновский. Впрочем, эти люди вполне довольны жизнью, хотя в Лобетале нет ни приличного стоматолога, ни зубного техника.

Шестидесятилетнего пастора Уве Хольмера они нашли в противоположном конце деревни. Сухощавый, с тонким породистым носом и глубокими залысинами над высоким лбом, пастор обладал несомненным сходством с Александром Вертинским как во внешности, так и в сдержанно-церемонных манерах. Представ перед непрошеными гостями в строгом темно-коричневом костюме, с жестким стоячим воротничком накрахмаленной сорочки, Хольмер через переводчицу сразу же довел до их сведения два факта, моментально и с исчерпывающей полнотой объяснивших неистребимый оптимизм лобетальцев: оказывается, вся деревня представляет собой церковный приют для слабоумных с детства, а сам Хольмер имеет честь служить здесь директором. Приют построен на средства верующих в 1912 году и содержится за счет западногерманских лютеран, которые столь великодушны, что оказывают помощь нуждающимся и за пределами ФРГ. Да, он, Уве Хольмер, без чьей-то указки, по доброй воле приютил у себя в доме Эрика Хонеккера и его жену Маргот, поскольку Бог велит протягивать руку страждущим. Нет, прежде он, Хольмер, не был знаком с Хонеккерами и не питал к ним приязни. Скорее наоборот - все шесть его сыновей и дочерей не получили высшего образования только потому, что фрау Хонеккер, будучи министром, запретила принимать в вузы ГДР детей священнослужителей. Но Бог учит не помнить зла и помогать страждущим вне зависимости от их прошлых прегрешений. Часто ли он, Хольмер, беседовал с герром Хонеккером? Каждый вечер с наступлением темноты, когда журналисты, день-деньской подкарауливавшие Хонеккера с фотоаппаратами и кинокамерами, покидали Лобеталь, они вдвоем подолгу прогуливались вокруг пруда и рассуждали о превратностях жизни. Герр Хонеккер не выглядел сломленным и не высказывался в духе раскаяния, а он, Хольмер, не инициировал политических тем. Иной раз в словах Хонеккера проскальзывало сожаление по поводу некоторых поступков, совершенных им в период правления страной, но, по его признанию, он был не в силах изменить существовавший порядок, а любая попытка ослабить гнет диктатуры привела бы к его смещению и воцарению еще более жестокосердного вождя. Нет, за те месяцы, что Хонеккеры прожили под его кровом и принимали пищу за его столом, они не заплатили ни пфеннига. Он, Хольмер, считал своим долгом христианина поделиться с ними хлебом насущным. Были ли у них деньги? У герра Хонеккера не было, это он знает точно, а относительно фрау Хонеккер затрудняется сказать...

Ответив на вопросы Добрынина, пастор Хольмер попросил извинить его - он, к сожалению, вынужден отлучиться по делам. Если русские господа не возражают, через час приятную беседу можно будет продолжить не здесь, в кабинете, а у него дома, где им представится возможность снять на пленку комнату Хонеккеров и места их вечерних прогулок у пруда.

- Витя, солнце, ты меня спас, вынул из петли? - заявил Добрынин, когда они вышли из конторы приюта. - Видит Бог, твой пастор - находка, жемчужное зерно в куче немецкого навоза!

Вороновский кивнул.

Съемочная группа скопом двинулась к центру Лобеталя, на ходу пожимая десятки протянутых рук - слабоумные, как выяснилось, больше всего на свете любят здороваться за руку.

- Илюша, сними этого, очкастого, я с ним еще разок поручкаюсь, громогласно наставлял оператора Добрынин, которого с трех сторон обступили слабоумные. - Смотри, как они дружно раскрыли свои хавалъники. Бьюсь об заклад, такой несусветной массовочки у тебя еще не было.

- С меня хватит, - решительно сказала Лена, покоробленная цинизмом Добрынина. - Господи, сколько можно издеваться над душевнобольными?

- Мы предпочитаем съездить в Берлинский зоопарк, - примирительным тоном сказал Вороновский. - Надеюсь, ты не забыл своего обещания вечером побыть с Сашей?

- Старик, за кого ты меня принимаешь? Я же еще вчера запродался в гувернеры за две упаковки пива с маринованными луковками, а теперь, после пастора, готов вместо тебя взойти на Голгофу... - От восторга Добрынин закатил глаза. - Представляешь, как на их фоне прозвучит мой дикторский текст? Мороз по коже!

- Тебе и стараться незачем, - сухо заметил Вороновский. - Чего стоит одна фраза Хольмера: "Страшно жить в обществе, которому чуждо милосердие.""

64. ПОЯС ЦЕЛОМУДРИЯ

Серебристо-серый "мерседес" птицей летел по ровно расстилавшемуся шоссе Новгород - Ленинград, а сидевший за рулем Сергей вполглаза любовался сочными красками бабьего лета и переживал гамму чувств, хорошо знакомую тем, кто только что одержал трудную, но решительную победу. Ощущение взвинченности мало-помалу ослабевало, сменяясь торжеством завоевателя, установившего протекторат на спорной территории.

Пичугина с ним не было. Беднягу взяли в оборот следователи из Москвы и за полтора месяца довели до столь жалкого состояния, что, не надеясь остаться на свободе, Олег последние дни ходил на допросы в телогрейке. В этом прослеживалась своя логика - на носу зима, а каково будет Олегу в прогулочном дворике "Крестов", если его возьмут под стражу в пиджаке или в замшевой курточке? Зуб на зуб не попадет от стужи. Рассчитывать же на милость следователей, которые могут разрешить вещевую передачку, не приходится: те оказывают поблажки лишь в обмен на признательные показания, а Пичугин не настолько глуп, чтобы распускать язык и тем самым вешать камень себе на шею.

Впрочем, необходимости в телохранителе при поездках в Старосельск не усматривалось, Сергей ездил туда запросто, по-свойски, как к бабушке во Всеволожск. Старосельские трудяги оправдали его ожидания и по части сбыта компьютеров на близлежащих предприятиях, и, главное, в затее с карбидом кальция. Титов сдержал клятву и качественно подготовил ТЭО к началу августа. Правда, он не учел, что ТЭО становится полноценным документом только при наличии согласительных подписей местных властей, а также пожарного надзора, технической инспекции отраслевого профсоюза и санэпидстанции, на что пришлось потратить еще месяц и три тысячи рублей. А когда наконец недостающие подписи были собраны и в среду, 19 сентября, в Старосельск съехались все заинтересованные лица, выяснилось, что умники из подмосковного Красногорска покусились на слишком большой кусок пирога.

Их делегацию возглавлял председатель кооператива "Пионер", кандидат технических наук Перепелиный, обрюзглый пятидесятилетний куркуль с сизым апоплексическим затылком. Вместе с ним приехала бледная немочь лет тридцати с хвостиком, тоже с ученой степенью кандидата наук, представленная Перепелицыным в качестве консультанта. Прежде чем ответить на любой, даже самый простой вопрос, Перепелицын поворачивал короткую шею в ее сторону, а немочь, моргая рыбьими глазами, глубокомысленно кивала головой с жидкими, крашенными какой-то дрянью кудряшками. Так вот, эта анекдотическая парочка потребовала даровой пай в размере 25% и притом за разработку одностадийного проекта и комплектную поставку оборудования для производства карбида заломила семь с половиной миллионов рублей! От подобной наглости Сергей на миг опешил, а затем прервал едва начавшиеся переговоры. Дудки! - в гневе выпалил он, выйдя из-за стола. Пусть ищут других дураков, а он, Холмогоров, не намерен выбрасывать добытые в поте лица миллионы кошке под хвост!

Весь вчерашний день он просидел в люксе гостиницы "Химик", в то время как Титов попеременно совещался то с ним, то с занимавшим соседний номер Перепелицыным, чтобы перекинуть мостик согласия между закусившими удила сторонами.

- Сергей Константиныч, ты даром не серчай, - терпеливо увещевал Титов, делая заход по третьему разу. - К полудню они скостили мильончик, уступи и ты какую-то малость.

- И не подумаю, - ответил Сергей, прислушиваясь к доносившемуся через стенку мерному скрипу дивана. - Пойми, Данилович, отдать этим говноедам четвертую часть паев - значит лишиться контроля. Ведь твоему Тихону Ефимовичу вынь да положь 33%.

- Директору отступать некуда, - рассудительно заметил Титов. - Соглядатаи заклюют.

- А мне, по-твоему, можно выложить кучу денег, не будучи хозяином дела? Сергей повысил голос. - Дудки!

- Обидно, если моя первостатейная задумка накроется дамским половым органом. - Титов вздохнул.

Скрип пружин за стенкой участился, из-за чего Сергей с гадливым презрением спросил:

- Данилович, кто кого там консультирует - он ее или она его?

- Жарят польку-бабочку, - рассеянно отозвался Титов. - Фигурную.

- Кто мне твердил, что красная цена оборудованию четыре миллиона и что красногорские говноеды ухватятся за наш заказ руками и ногами? Не ты?

- Каждому охота зашибить бабки.

- А я что, против? - наседал Сергей. - Пусть что-то наварят, но не столько, сколько пытаются слупить с меня... Так и быть, уступлю миллион, и ни рубля больше. Но учти, при условии, что я - полный хозяин.

- А то!

Сергей прислушался. Скрип у соседа прекратился, теперь там звучало надрывное пение унитаза.

- Иди, Данилович, и передай говноедам, что это - мое последнее слово...

К вечеру челночная дипломатия Титова принесла очередную подвижку кооператив "Пионер" снизил размер пая до 20% при цене в пять с половиной миллионов рублей.

- Константиныч, соглашайся, дальше они не скостят и полушки, - с жаром уговаривал Титов, где-то, судя по запаху, перехвативший стаканчик водки.

- Ты что, оглох или охренел? - взорвался Сергей. - Чеши отсюда, ты мне надоел!

Титов слонялся по гостиничному коридору как неприкаянный, а после ужина еще битый час уламывал сладострастных кандидатов наук, добившись снижения их доли до 15% при цене договора в шесть миллионов рублей. Сегодня утром, когда все вновь собрались в кабинете директора, Сергей выслушал новые условия "Пионера" и ответил отказом.

- Как хотите, - переглянувшись с бледной немочью, сказал Перепелицын. - На убыток мы не пойдем.

- Ехай в Ленинград, Сергей Константиныч, и не серчай на нас, что свели с трепачами, - запальчиво произнес Титов. - И вы оба ехайте в свой Красногорск, скатертью дорожка! Без вас обойдемся... Тоже мне, монополисты выискались!

- Правильно ставишь вопрос, Данилович, - включился в разговор директор комбината. - Мы с Сергеем Константиновичем закажем проектную документацию в Ленниигипрохиме. А рабочие чертежи на печь выдаст Московский институт электротермического оборудования. С ними я уже созвонился.

- Товарищи, зачем лезть в бутылку? - пропищала бледная немочь. Перепелицын, скажите им...

- "Пионер" берется работать за 15% и пять миллионов ровно, - подал голос куркуль, покрывшийся нездоровым румянцем.

- Добро! - подытожил Сергей.

Полтора часа ушло на оформление протокола о намерениях, после чего Сергей распрощался с партнерами и со скоростью 150 километров в час маханул восвояси, радуясь, кроме всего прочего, еще и тому, что вернется домой на день раньше намеченного.

В четыре часа пополудни Сергей остановил "мерседес" возле тесовых ворот своей конторы на Московском проспекте и дважды просигналил.

Из ворот выглянул Петрович в том же армейском бушлате и стеганых брюках, что носил круглый год, просиял от радости и гаркнул во всю мочь:

- Ждравия желаю!

С приходом в "Холис" Пичугина всей команде дряхлых сторожей указали на дверь, наняв вместо них четверку афганских ветеранов, которые ночью по очереди охраняли контору, а днем выезжали на помощь низовикам-шашлычникам, когда у тех возникали недоразумения с расплодившимися вымогателями. Пичугин хотел избавиться и от Петровича, но Сергей воспротивился - ему почему-то казалось, что старый солдат приносит удачу. Для кооператива еще пара сотен в месяц - не проблема, а Петрович сыт и при деле.

- Как успехи на женском фронте? - с улыбкой спросил Сергей, заехав под навес. - Сколько целок сломал, пока меня не было?

- Как было шешнадцать, так жашохло, - отрапортовал Петрович.

В конторе Сергея встретила непривычная тишина - всех афганцев как корова языком слизнула.

- Фирок! - Он жестом приветствовал секретаршу, по обыкновению уткнувшуюся в книгу. - Кто у нас на хозяйстве?

- Я одна, - не поднимая глаз, сонно отозвалась Фира. - На проспекте Космонавтов какая-то заваруха. Полчаса назад дядя Давид посадил мальчиков в машину и повез на разборку.

- Ты за дядю Давида не волнуешься? - легонько подтрунивая, спросил Сергей.

- Кто его обидит, тот дня не проживет, - зевая, сказала Фира.

- Дай-то Бог!.. А где Анна Наумовна?

- С обеда в налоговой инспекции.

- Значит, все при деле, - с удовлетворением отметил Сергей. - Добро!.. Сейчас я поеду домой, устал после командировки, а ты, Фирок, обзвони членов правления. Что у нас нынче - пятница? Скажешь им, что Холмогоров собирает синклит в понедельник, ровно к семнадцати ноль-ноль...

Четверть часа спустя Сергей поставил "мерседес" во втором дворе толстовского дома и, войдя в свой подъезд, начал подниматься по лестнице. Между первым и вторым этажами он недобрым словом помянул нерадивых ремонтников, не удосужившихся за время его командировки починить лифт, между вторым и третьим мельком подумал, чем бы заморить червячка до прихода Анны, а на площадке третьего этажа его насторожили донесшиеся сверху крики. Он остановился и в ту же секунду узнал знакомый голос. Причина воплей была очевидна, весь вопрос сводился к тому - с кем Анна?

"Веселенькие дела! - сказал он себе, машинально закуривая. - После трудов праведных я возвращаюсь на базу с жирной добычей, а в доме измена - рыжая чувырла полным ходом, по терминологии Титова, наяривает польку-бабочку!"

Сергей поднялся на четвертый этаж, постоял у своей двери и, поцокав языком, одолел еще один лестничный марш, чтобы присесть на подоконник и выработать план действий. Проще всего было ворваться в квартиру и до крови отметелить эту парочку. Но чего он достигнет кулачной расправой? Только отведет душу. Нет, устраивать мордобой не резон. Мужик, надо думать, вообще ни при чем: Анна с пол-оборота заведет любого, от пионера до пенсионера. И ее лупить тоже глупо. Как ни крути, а шлюха есть шлюха, за одно это нельзя наказывать. Может быть, уйти на час-полтора, а потом сделать вид, будто ничего не произошло? Нет, дудки! Не лучше ли выждать и посмотреть, кого она захороводила, а уж затем железной рукой наводить порядок в собственном доме? А что, это вариант...

Сергей выкурил две сигареты и доставал третью, когда из его квартиры вышел пижонистого типа кавказец с тонкой щеточкой усов и крупной родинкой на виске. Увидев Сергея, кавказец вобрал голову в плечи и прыснул вниз на второй космической скорости.

- Ау-у! - войдя в квартиру, крикнул Сергей в глубь коридора.

- Сержик? - послышалось из ванной. - Как ты съездил, лапочка?

- На отлично, - сообщил он и, увидев Анну в халате из малинового шелка, звучно продекламировал: - "И каждый вечер в час назначенный, иль это только снится мне, девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне..."

- Ты голодный?

- Как волк!.. Скажи, подружка моя ненаглядная, что за хмырь попался мне на лестнице? - Анна искусно изобразила недоумение.

- С усиками и родинкой на виске, - уточнил Сергей, снимая пиджак.

- А, этот... - Анна небрежно махнула рукой. - Из налоговой инспекции. Вчера они нагрянули с внеплановой проверкой и грозились наложить штраф за утаивание налички. Пришлось дать на лапу три тысячи.

- А больше ты ему ничего не давала? - Сергей прошел в спальню, окинул взором смятые простыни и повел носом, шумно втягивая воздух ноздрями. Попахивает сексом... Ты не находишь?

- Сержик! - воскликнула шедшая следом Анна. - Он требовал пять тысяч, и мне пришлось...

- Измена? - сдвинув брови, спросил он трагическим тоном.

- Лапочка, я всего разок дала ему с резинкой, - вдумчиво объяснила Анна, перед зеркалом поправляя прическу. - Это за измену не считается.

- Ты уверена?

- Не раздувай из мухи слона. Я же хотела как лучше...

- Понимаю... Раздевайся.

Анна моментально скинула халат и, оставшись в чем мать родила, разлеглась на второй кровати.

Для удобства сняв галстук и сорочку, Сергей вытащил брючный ремень, сложил его вдвое и левой рукой ухватил Анну за волосы.

- Сумасшедший! - отбиваясь, заверещала она. - Отпусти, мне же больно!

Он перегнул Анну пополам, вынудив встать на колени, и принялся охаживать ремнем по мягкому месту, наставительно приговаривая:

- Это тебе за наглую ложь!.. А это - за нецелевое использование моей жилплощади!.. Как приспичит - жарь польку-бабочку у себя на Выборгской стороне! Сколько влезет, хоть под танец с саблями Арама Хачатуряна!.. А сюда водить мужиков не смей, срань ты болотная!

Анна благим матом вопила от боли и унижения, но ее крики только раззадоривали Сергея.

- Это - за ненадлежащее выполнение служебных обязанностей главного бухгалтера! Раз утаиваешь наличку, умей скрыть нарушение от проверяющих! поучал он, хлестко вытягивая ее ремнем. - А это - чтобы впредь не путала презерватив с поясом целомудрия!.. Хватит или еще добавить?

Отбросив ремень, Сергей брезгливо вытер руки носовым платком и отошел к окну, где стопкой лежала поступившая в его отсутствие почта.

Рыдавшая Анна лежала плашмя, лицом в подушку, а потом приподнялась на локти и, высморкавшись в простыню, простонала сквозь слезы:

- Зверь!.. Ты пользовался мною как вещью...

- Не преувеличивай, - сказал Сергей, по диагонали просматривая газету. Наши отношения, если верить Карлу Марксу, называются эквивалентным обменом.

- Если бы ты любил меня, я бы тебе не изменяла.

- Зарекалась свинья говна не есть, - насмешливо произнес Сергей. - Это у тебя в крови, чувырла. Надо думать, бывший муж недаром удрал от тебя на полусогнутых... "Не вынесла душа поэта позора мелочных обид..."

- Там, на подоконнике, повестка из прокуратуры, - успокаиваясь, сказала Анна.

- Вижу...

Сергей пробежал глазами по тексту, из которого явствовало, что его вызывают на допрос в качестве свидетеля к следователю Долгову В. Д. на одиннадцать утра в понедельник. Сама повестка Сергея не удивила, он догадывался, что рано или поздно черед дойдет и до него. Удивил адрес - его вызывали к Исаакиевскому собору, на Якубовича, 4, тогда как Пичугина изо дня в день допрашивали в помещении прокуратуры Ленинского района, неподалеку от гостиницы "Советская". Как это понимать? Впрочем, какая разница? Законов он не нарушает, бояться ему нечего.

- Полюбуйся, изверг, во что ты меня превратил! - Анна стояла вполоборота к зеркалу и, выгибаясь, рассматривала пострадавшие ягодицы. - Я же на зебру похожа.

- Не сдохнешь. Временно засекретишь свою задницу от глаз фининспектора, а там...

- Гиви Варламович не фининспектор, а заместитель начальника налоговой инспекции, - поправила Анна.

- С чем тебя и поздравляю!

- Сержик! - Анна подошла к нему и жалобно спросила: - Хочешь избавиться от меня?

- До конца еще не решил... Съезжу во Всеволожск, навещу бабушку, поразмыслю на досуге. А пока приготовь что-нибудь поесть...

65. ФУНДАМЕНТ

В понедельник, 24 сентября, Сергей явился на допрос без четверти одиннадцать, однако комната на пятом этаже возле лифта оказалась запертой на ключ. Дважды постучав в дверь, Сергей убедился, что внутри никого нет, и присел на кресло с откидным сиденьем, какие обычно используются в кинотеатрах.

Настроение у него было безоблачным. За выходные дни он не только отдохнул в родном гнезде, знатно попарившись с дядей Веней в собственной баньке, но и подготовился к сегодняшнему заседанию правления "Холиса", на микрокалькуляторе рассчитав, сколько процентов пая следует дать каждому из его старых компаньонов, чтобы они согласились вложить прибыль кооператива в карбид, а он сам сохранил бы за собой всю полноту власти. Что же касалось предстоящего допроса, то Сергей не испытывал ничего, кроме вялого любопытства. Раз кому-то взбрело в голову помусолить события, отошедшие в область преданий, - на здоровье. Процедура давным-давно знакомая, приевшаяся, а разные капканы и хитромудрые уловки следователя ему до лампочки. Когда располагаешь деньгами, на их прочном фундаменте чувствуешь себя человеком, ни от кого не зависимым и защищенным от мелкой нечисти.

Ровно в одиннадцать кабина лифта остановилась на пятом этаже, и оттуда вышли двое - круглолицый усач с шапкой коротко стриженных волос и чернявый лейтенант в полевых погонах с эмблемой юстиции - щитом со скрещенными мечами.

- Вы - Холмогоров? - спросил усач.

- Он самый. А вы - Долгов?

- Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Долгов Всеволод Дмитриевич, - назвался усач и стиснул Сергею руку. - Будем знакомы. А это - мой помощник, военный следователь Турчанинов... Проходите, Сергей Константинович, садитесь к окну.

Сергей вошел в открытую лейтенантом дверь и занял место перед столом у окна. Долгов расположился напротив, взглядом поторопил лейтенанта и сказал Сергею:

- Долго мы вас не задержим.

- Надеюсь. Не знаю, как для вас, а для меня время - деньги, - заметил Сергей.

- Приму к сведению. - Долгов посмотрел на лейтенанта, возившегося за соседним столом с портативным магнитофоном "Сони". - Руслан, ты готов?

- Так точно.

Обкатанным говорком Долгов назвал время и место следственного действия, уточнил установочные данные Сергея, предупредил его об ответственности за дачу ложных показаний и, откинувшись на спинку кресла, спросил самым доброжелательным тоном:

- Сергей Константинович, вам известно, для чего вас вызвали на допрос?

- Откуда мне знать? Надо думать, вы сами об этом скажете.

- Скажу, скажу.

- Говорите, я слушаю.

- Мы расследуем обстоятельства необоснованного привлечения Тизенгауза к уголовной ответственности, а вы причастны к этому. - Долгов лукаво усмехнулся. - Ведь причастны, не отпирайтесь.

- Что вы подразумеваете?

- Ваше негласное сотрудничество с УБХСС. Было дело, а?

- С какой стати мне сотрудничать с ними? - Сергей брезгливо передернулся.

Отвечал он без малейшего промедления, ибо твердо знал от Затуловского, что его фамилия не проходит по учетам милицейской агентуры.

- Разные бывают обстоятельства, - весело заметил Долгов, не сводя глаз с Сергея. - И формы негласного сотрудничества тоже разные, не всегда связанные с вербовкой. Вы же знакомы с подполковником Затуловским?

- С подполковником? - Сергей сморщил лоб. - Когда-то я знал капитана Затуловского. Роман... а дальше не помню. Если он тот самый...

- Именно тот, Сергей Константинович. Расскажите об обстоятельствах вашего знакомства.

- Воспоминание не из приятных, - признался Сергей. - Всеволод Дмитриевич, в молодости я допустил досадную ошибку и...

- Знаю, знаю.

- Мое дело вел следователь майор Судаков Максим Демьянович, а капитан Затуловский... он несколько раз участвовал в допросах примерно в той же роли, что сейчас лейтенант Турчанинов.

- И что же дальше?

- Все, продолжения не было.

- Ой ли?

- Возможно, я вас огорчу, но все же скажу: люди типа Затуловского мне отвратительны, - с гадливой гримасой произнес Сергей. - Не перевариваю милиционеров вообще, а дешевых пижонов с перстнями на пальцах - в особенности.

Глядя в зеленые глаза Долгова, Сергей внезапно почувствовал, что тот ломает его взглядом. Зрачки следователя сузились, а изнутри исходила какая-то необъяснимая сила, подавлявшая волю. Однако, вдоволь пообщавшись с оберштурмбаннфюрером, тоже умевшим по-змеиному воздействовать на собеседников, Сергей уже давно освоил отличный контрприем, который немедленно пустил в ход. Он сфокусировал внимание на переносице Долгова. Теперь они оба смотрели друг другу в лицо, но их взгляды не встречались.

- Кто вас вывел на Тизенгауза? - спросил Долгов.

- Нолик, перекупщик с толкучки у Елагина моста, - пояснил Сергей. - Мелкий такой барыга лет на пять старше меня. Я бы не удивился, если бы Нолик оказался негласным сотрудником УБХСС. Слишком долго он сшивается вокруг коллекционеров.

- И что же дальше?

- Ничего нового я вам не скажу. Вы что, сомневаетесь в правдивости моих показаний на следствии и в суде?

- Кое в чем сомневаюсь, - прямо ответил Долгов. - Сергей Константинович, как давно вы собираете финифть?

- Начал собирать в молодости, но тогда меня сдерживало отсутствие свободных денег. А позднее покупки участились.

- Это ваше хобби?

- Не то слово! По количеству ростовских икон на эмали я сейчас занимаю в городе место в первой десятке, - не без гордости сообщил Сергей. - Если желаете убедиться, приходите ко мне домой. Хотите зайти на чашку чаю?

- Спасибо, в этом нет необходимости.

- Всеволод Дмитриевич, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, - чуть-чуть поднажал Сергей. - Ей-Богу, я хочу рассеять ваши сомнения. Стоит вам увидеть мои планшеты со 142 ростовскими эмалями, как вы...

- Может быть, может быть. А как к вам в кооператив попал Пичугин?

- Очень просто. Пришел и спросил, не нужен ли мне начальник охраны. Сторожа у нас были дряхлые, не охрана, а только видимость, вот я и взял Пичугина в штат. Все берут бывших милиционеров, и мы в "Холисе" поступили точно так же.

- Прямо так - он пришел, а вы взяли?

- Не верите?

- Многовато совпадений, Сергей Константинович, - заметил Долгов, поглаживая усы указательным пальцем. - Смотрите сами: на крошечном пятачке ни с того ни с сего пересеклись люди, теснейшим образом связанные с оперативной комбинацией в отношении Тизенгауза. Я верю в случайности, но с подозрением смотрю на совпадения. А вы?

- Всеволод Дмитриевич, каждому свое, - уклончиво ответил Сергей. - Я разбираюсь в торговле компьютерами, а вы, надо думать, в количестве совпадений на единицу площади.

- Может быть, может быть. - Долгов продолжал поглаживать усы. - Вы знаете Витаса?

- Понятия не имею. Это что - имя или фамилия?

- А Баздырева?

- Баздырев, Баздырев... - Сергей задумался. - Что-то знакомое, но...

- Он у вас работает с осени прошлого года.

- А, охранник Гриша.

- Баздырев тоже случайно пришел наниматься на работу?

- Нет, - возразил Сергей. - Его привел Пичугин. А что?

- Баздырев был понятым при двух обысках в квартире Тизенгауза. Не знали?

- Первый раз слышу. Должен сказать, что комплектованием охраны занимался Пичугин, мы доверили ему подбор людей. Я и фамилий-то их толком не знаю. Гриша и Гриша, а что он - Баздырев...

На этом допрос как таковой закончился, потому что дальше Долгов расспрашивал Сергея о кооперативе и о разборках Пичугина с рэкетирами. О деятельности "Холиса" Сергей рассказал в общих чертах, Пичугина похвалил за добросовестность, а по поводу разборок сослался на незнание предмета - к шашлычному бизнесу он, что называется, сбоку припека, это, к счастью, не его епархия.

Из прокуратуры города он, пользуясь близостью Красной улицы, зашел проведать отставного доцента Боголепова, а оттуда поехал на Садовую отобедать в "Метрополе". В последнее время нормально поесть в ресторанах стало сложно, там тоже хронически не хватало продуктов. Но в "Метрополе" готовили недорогие и вкусные обеды для инвалидов Отечественной войны, причем каждый инвалид имел право явиться с сопровождающим. Этим и воспользовался Сергей: перемигнувшись со знакомым швейцаром, у которого всегда были под рукой два-три неимущих инвалида, он без очереди прошел в ресторан и славно пообедал, заодно накормив досыта однорукого старика с пятиэтажной орденской колодкой. Швейцару и однорукому он подарил по десятке, а сам обед на две персоны обошелся - смешно сказать! - в двенадцать рублей с какими-то копейками.

К семнадцати часам в "Холисе" собрались все члены правления. Давид позаботился о выпивке и закуске, раскочегарил сауну и показал Сергею две нераспечатанные колоды карт - после заседания намечался преферанс, на что Сергей сказал: "Добро! Но - делу время, а потехе час". В течение сорока минут он знакомил компаньонов с проблемой, в красках расписав выгоду капиталовложений в производство карбида кальция, а затем на правах председательствующего заявил официальным тоном:

- Переходим к обсуждению. Какие будут мнения?

- Вот ты, Серега, давеча бросил упрек, что мы - палаточники, - заговорил директор гастронома Потапов. - Да, так оно и есть. Я - палаточник, с малолетства торгую в розницу. И, заметь, не стыжусь, потому как до тонкости знаю торговлю. Не родился еще мазурик, который смог бы меня объегорить. А варить карбид для меня все равно что сварганить луноход, тут я ни бе, ни ме, ни кукареку.

- От тебя знания не требуются, - добродушно заметил Сергей. - Вложишь бабки - и до гробовой доски, как рантье, стриги купоны. А после твоей смерти этим займутся наследники.

- Насчет купонов, Серега, бабушка надвое сказала, - не согласился Потапов. - Власть нынче нетвердая, шатается, как былинка под ветром, веры ей нету. Случись что, вложенных денег не воротишь. Сунут нам кукиш в морду, а то и посадят, как нашего тятьку в двадцать девятом году, когда взяли моду раскулачивать середняка. А с карбидом счет не на тыщи пойдет, на мильоны. Чем хороша розничная торговля? Чуть что не так, нырну я в погреб с кубышкой, и ищи-свищи! Нажитое при мне, а мангалы с шампурами - пускай они ими подавятся, суки долбаные!.. Нет, парень, в свой карбид ты меня не втянешь, не выйдет.

Анна скривила губы - простецкие манеры Потапова были ей не по нраву. Она сидела, горделиво выпрямив спину, и избегала смотреть на Сергея.

- Кто еще хочет высказаться? - спросил Сергей, в упор глядя на капитана второго ранга Зелитинкевича.

"Гросс-адмирал" старательно выкладывал на столе домик из спичек и никак не отреагировал на призыв Сергея.

- Ну, выложим мы пять лимонов, - включился в обсуждение Шапиро. - Где гарантия, что они не пропадут? Законов, защищающих предпринимателей, нет. А полагаться на директора химкомбината опасно. Сегодня он директор, а завтра его снимут. Что тогда?

- Риск, конечно, есть, - нехотя согласился Сергей. - Но у нас будут документы, подтверждающие наше право частной собственности: учредительные протоколы, устав, договора, процентовки, платежные поручения с банковской отметкой об...

- Подотрешься ты этими документами! - в сердцах перебил Потапов.

- Потапыч, твое мнение люди уже слышали, - темнея лицом, произнес Сергей. - Помолчи.

- Сережа, остынь, расслабься, - мягко сказал Шапиро. - Не дави, у нас тоже есть право голоса... Допустим, все пойдет по-твоему, мы берем директора в долю и заручаемся его поддержкой. Но признай, что зависимость от химкомбинатского персонала - не выдумка. Тебе ли не знать, к чему приводит зависть бедных к богатым. Сегодня ни с того ни с сего прекратят подачу электроэнергии, завтра перекроют пар или воду, полностью заблокируют подъездные пути, а послезавтра подстроят аварию. Уверяю тебя, дружище, что саботаж будет продолжаться до тех пор, пока ты не подмажешь на комбинате все винтики от мала до велика. От этого никакой директор не спасет, у него и без карбида обязанностей как блох у жучки. Что же тогда останется нам, владельцам?

- Додик, у страха глаза велики, - поморщился Сергей. - В конце концов, кто не рискует, тот не выигрывает!

- В преферансе со скачками - может быть, а в бизнесе - извини-подвинься, возразил Шапиро. - Риск должен быть соразмерным, а у тебя... Не обижайся, я проголосую против.

- Больше никто не выскажется? - пробурчал Сергей. В кабинете повисла пауза.

- Нет так нет! Голосуем в порядке поступления предложений. Кто за то, чтобы инвестировать нашу прибыль в производство карбида? - И Сергей поднял руку.

Вместе с ним проголосовала только Анна, а Зелитинкевич даже не поднял головы, по-прежнему строя спичечный домик.

Теперь вся надежда Сергея свелась к тому, что "гросс-адмирал" воздержится при голосовании. Тогда при равенстве голосов "за" и "против" так или иначе придется искать консенсус. Может быть, они все же согласятся вложить в дело половину текущей прибыли, а остаток он профинансирует из своего кармана?

- Кто против?

Потапов, Шапиро и Зелитинкевич разом подняли руки.

- Предложение не прошло, - глухо выговорил Сергей. - Что же, повестка дня исчерпана...

- Перекинемся в картишки? - как ни в чем не бывало предложил Потапов. Серега, ты хочешь узнать, какого цвета мои бабки? Обрыдла мне непруха!

Сергей стоял понурив голову и думал о том, что ни при каких обстоятельствах не откажется от реализации карбидного проекта. Торговать шашлыками из заветренного потаповского мяса, выдававшегося за рыночную свежатину, ему не по нутру. Компьютерный бизнес вянет на глазах, это факт. А что-то более перспективное, чем карбид, навряд ли можно найти. Значит, надо отважиться на риск в одиночку. Денег на это должно хватить, хотя придется поскрести по сусекам, чтобы набрать пять миллионов. Впрочем, на безбедную жизнь он, надо думать, заработает, помаленьку продавая компьютеры, года полтора-два продержится на плаву, зато потом, когда карбид запустится на всю катушку, утрет носы этим сраным недоумкам!

Потапов и Зелитинкевич удалились в предбанник, откуда доносился их громкий смех, Анна ушла к себе в бухгалтерию, а Шапиро задержался возле Сергея.

- Пойдем, дружище, расслабимся, пропустим по рюмочке, - уговаривал он, сияя золотыми коронками. - Облегчим Потапыча куска на полтора, а?

- Нет уж, Додик, - отрезал Сергей. - Как ни крути, а дорожки наши расходятся...

Он вышел из конторы, сел в "мерседес" и, включая стартер, заметил, что свет в бухгалтерии погас. Черт возьми, в одном Додик прав на все сто: Анька, конечно, слабовата на передок, зато в остальном - своя в доску. На нее можно положиться.

Как только Анна показалась на крыльце, Сергей мигнул фарами. Помедлив секунду, она подошла к "мерседесу", открыла водительскую дверцу и выжидательно посмотрела на него.

- Садись, чувырла, - с теплом в голосе сказал Сергей, вдыхая запах французских духов. - Так и быть, беру тебя назад с месячным испытательным сроком...

66. "БЛУЖДАЮЩИЙ ФОРВАРД"

Полгода напряженного труда под руководством Долгова дали лейтенанту Турчанинову столько знаний, сколько он не обрел за пять лет в Военном институте. В отличие от трех других следователей бригады, получивших от шефа самостоятельные участки работы, уделом Руслана стали отдельные поручения, но их число и разнообразие как нельзя лучше способствовали расширению его кругозора. Кроме того, он выполнял массу иных обязанностей, которые обычно возлагаются на помощников. Однако, по определению Долгова, в его команде Руслан был не помощником, а запасным игроком на амплуа "блуждающего форварда".

Еще в июне при просмотре агентурной документации УБХСС Руслан подтвердил гипотезу Долгова, что мероприятие "Бумеранг" впервые применялось к потерпевшему задолго до того, как ему подсунули Витаса с нефритовыми обезьянками. В рабочем деле агента по кличке "Отважный" он обнаружил поручение 7-го отдела связаться с Тизенгаузом с целью возможной продажи драгоценных камней. Для этого Отважному была предложена следующая легенда: по телефону он назовется Соломоном Львовичем (Моней) из Ростова-на-Дону, якобы находящимся в Ленинграде проездом, и, сославшись на их общего знакомого, приманит Тизенгауза товаром. В случае согласия Тизенгауза на покупку Отважный должен условиться о месте и времени встречи для совершения сделки, после чего донести об этом в УБХСС. В той же папке, только на другом листе, приводилось агентурное сообщение от 19 ноября 1987 года No 338, в котором Отважный докладывал о состоявшейся встрече: в ответ на предложение продать крупный сапфир без оправы Тизенгауз сказал ему, что драгоценностей без оправы не покупает, так как это валютная сделка, преследуемая по закону.

Некоторые из свидетелей, выступавших в деле Тизенгауза, также оказались негласными сотрудниками УБХСС. Таковым был Коростовцев, проходивший по учетам как "доверенное лицо" старшего оперуполномоченного 3-го отдела Пичугина. Но, к огорчению Руслана, ни допросить Коростовцева, ни ознакомиться с его рабочим делом не представилось возможным - дело уничтожили в связи со смертью "д. л.". Проверка обстоятельств смерти Коростовцева показала, что 11 октября 1989 года он скоропостижно скончался от острой сердечной недостаточности и после вскрытия кремирован, а ценное имущество за отсутствием у Коростовцева наследников признано выморочным и передано в Музей истории и культуры Ленинграда. Зато Руслану удалось допросить другого агента - Грязнова, проводившего экспертизу финифти, которую Тизенгауз купил у Коростовцева и продал Холмогорову. Грязнов сообщил, что давал Пичугину подписку о сотрудничестве с органами милиции, получив при вербовке псевдоним "Граф", и согласился оценить иконы на эмали, поскольку, как объяснил ему Пичугин, экспертам из Эрмитажа и Русского музея нельзя доверять, все они - закадычные дружки Тизенгауза. Что же касается остальных свидетелей, они, по справке УБХСС, в списочный состав агентуры не входят. Руслан счел эту информацию недостоверной, и Долгов согласился с ним, сказав, что от справки разит ложью.

Но самую большую, можно даже сказать, баснословную удачу, из-за чего, собственно говоря, Долгов и назвал его "блуждающим форвардом", принесло Руслану изучение личности гражданина Пантелеймоненко Любомира Дормидонтовича, хранителя фондов Государственного музея истории и культуры Ленинграда. Привели Руслана в музей два обстоятельства - во-первых, пустить Руслана дальше порога, но с помощью постановления, вынесенного Долговым, он пронял их до печенок и добыл сногсшибательные данные.

Удалось, в частности, выяснить, что из ценностей, находившихся в ведении Пантелеймоненко, был создан так называемый "обменный фонд" экспонаты которого от имени городских властей без какого-либо оформления преподносились именитым гостям Ленинграда. В марте 1990 года комиссия Управления культуры Ленгорисполкома проверила деятельность "обменного фонда" и зафиксировала в акте, что "фонд" был образован и функционировал без юридического документа, что учета поступления и движения ценностей никто не вел, а хранитель Л. Д. Пантелеймоненко от объяснений уклонился.

25 марта 1990 года, находясь у себя на даче в Гатчинском районе, Пантелеймоненко покончил жизнь самоубийством, выпив фосфорсодержащее вещество неустановленной природы. В предсмертном заявлении Пантелеймоненко написал, что, не будучи вором, решил уйти из жизни в результате происков сильных мира сего, вынуждавших его покрывать разбазаривание ценностей. Руслан, однако, не разделил лестной самооценки Пантелеймоненко, ибо из другой предсмертной записки, адресованной близким, вытекало, что он стащил из музея бриллиантовые серьги, браслет и колье.

Примечательно, что 29 марта 1990 года участковый инспектор Сиверского отделения милиции с согласия начальника того же отделения отказал в возбуждении уголовного дела по факту смерти Пантелеймоненко, хотя изучения обстоятельств, по существу, не проводилось, равно как не проверялась и возможность доведения его до самоубийства. Подписывая отказ, участковый инспектор не имел на руках даже медицинского заключения о причинах смерти Пантелеймоненко, не говоря уж об акте экспертизы яда, который он принял. А в дальнейшем никто и не пытался определить, чем же отравился Пантелеймоненко.

И наконец, по журналу регистрации агентурных сообщений за 1988 год Руслан установил, что Пантелеймоненко являлся негласным сотрудником УБХСС.

Долгов немедленно перенацелил двух следователей бригады на разматывание этого клубка, несколько дней спустя еще раз похвалил Руслана за находчивость, а в начале ноября радостно сказал, что именно там, на второстепенном, казалось бы, направлении, нужно ждать прорыва к успеху в расследовании всей истории.

Ждать так ждать, шефу виднее, сказал себе Руслан, но прошли и ноябрь, и декабрь, а долгожданного прорыва все не было. После Нового года Руслан неоднократно порывался поговорить с Долговым, но до 14 января тот был в Москве, а по возвращении навалился на работу с удвоенной энергией, уходя в гостиницу не раньше девяти вечера. Удобный случай представился Руслану только 25 января, в пятницу. В этот день они повторно допрашивали следователя капитана Алексеева, а затем остались наедине - Руслан сверял прошлые показания Алексеева со свежими, а Долгов в раздумье застыл у окна, искоса поглядывая на снежинки, кружившиеся в синих вечерних сумерках.

- Татьянин день, - нарушил молчание Долгов. - С него начинались студенческие каникулы... Эх, как давно это было!

- Всеволод Дмитриевич, можно задать вопрос?

- Сколько хочешь.

- Почему вы не берете под стражу Пичугина?

- Раз ты велишь, могу взять. И что же дальше?

- А дальше - по закону. Совершил преступление - садись на скамью подсудимых.

- С чем мы отправим его под суд? - в свою очередь поинтересовался Долгов.

- Провокация в отношении Тизенгауза нами доказана. Пичугин запускал "Бумеранг", так ведь?

- Дружок, не забывай, что "Бумеранг" - палка о двух концах, - сказал Долгов, усаживаясь за приставной столик напротив. - Это мероприятие занимает прочное место в арсенале оперативных средств УБХСС. Для них провокация - мать родная.

- Елки-палки! - воскликнул Руслан. - Провоцировать нечестно, безнравственно!.. Разве вы это одобряете?

Долгов грустно усмехнулся.

- Всеволод Дмитриевич, я, наверное, многого еще не понимаю, - сбиваясь на виноватый тон, продолжил Руслан. - Объясните так, чтобы до меня дошло.

- Скажи, дружок, что делает потерпевший, которого избили, обокрали или ограбили?

- Кричит?

- Угадал. По заявлению потерпевшего угрозыск отталкивается от совершенного преступления, собирает улики, и пошло-поехало без всяких "Бумерангов". Так?

- Так.

- При хищении социалистической собственности потерпевшим является государство. Оно, по-твоему, кричит?

- Нет.

- А обкрадывают наше государство все кому не лень. Списывают выдуманные недостачи по нормам естественной убыли, актируют брак, которого на самом деле меньше, чем указывают в отчетности, создают прибыльную пересортицу, практикуют приписки, да мало ли способов погреть руки? И делается все молчком, шито-крыто. Так что, дружок, запускаются "Бумеранги" не от хорошей жизни.

- Следовательно, вы принципиально допускаете провокации?

- Руслан, ты о чем со мной говоришь - о морали или об уголовном деле, которое мы расследуем?

- Пичугин имел основания запускать "Бумеранг" против Тизенгауза?

- Не имел. Но он твердо стоит на том, что был стопроцентно уверен в виновности Тизенгауза, нажившегося на спекуляции.

- Ну и что? По диспозиции 176-й статьи УК РСФСР наличия косвенного умысла достаточно для предъявления обвинения, - заявил Руслан. - Так ведь?

- Согласен с тобой. За привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности Пичугина можно хоть завтра отдать под суд по 176-й. И что же дальше?

- Что вы хотите этим сказать? - не понял Руслан.

- Признайся, дружок, ты в детстве ловил ящериц? - полюбопытствовал Долгов.

- Ловил.

- Получалось?

- Как когда. - Руслан оживился. - Накроешь сачком - тогда порядок. А схватишь рукой за туловище - ускользает, оставив хвост, который отрастает заново.

- Неужели ты думаешь, что я, следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре страны, приехал сюда собирать милицейское охвостье? строже заговорил Долгов. - Да этого Пичугина нам с самого начала кинули как кость с барского стола - жрите и будьте довольны! Те, кто задумал оперативную комбинацию против Тизенгауза, на всякий пожарный случай заранее наметили, кого принесут в жертву, если вдруг запахнет паленым.

- Вот оно что!

- Где вещи, похищенные у Тизенгауза?.. А ты говоришь - сажайте Пичугина в кутузку! - Долгов махнул рукой. - Они того и ждут, что я польщусь на мелюзгу и запущу счетчик.

Руслан кивнул. На сей раз он сообразил, о чем идет речь. До первого ареста продлить сроки следствия по уголовному делу особой важности - пара пустяков. Когда же за следователем числится арестованный, многократно продлевать его содержание под стражей гораздо сложнее.

- Покамест мы с тобой доказали всего ничего, - с горечью добавил Долгов. В ходе обысков Пичугин и его дружки-дружинники украли из бочки в гараже Тизенгауза сто литров бензина, а также кое-какие автозапчасти и спиртные напитки. Расцени ущерб в рублях и прикинь, что набежит в сумме... И Деревянко забуксовал с Пичугиным, не продвигается ни на шаг.

Руслан снова кивнул.

- Вся надежда на то, что мы выйдем на след ценностей Тизенгауза через фонд Пантелеймоненко, над чем с твоей подачи бьются мои орлы. - В глазах Долгова отразился неподдельный интерес. - Там открываются такие сюжеты, обнаруживаются такие глубины...

- А скрипка? - напомнил Руслан.- Пичугин же признал, что подбросил ее на склад ГУВД через полтора года после обыска!

- И что же дальше? - вяло спросил Долгов.

- Тизенгауз утверждает, что скрипку подменили.

- А Пичугин утверждает противоположное, и по закону суд будет на его стороне. Если бы у Тизенгауза был акт атрибуции, вот тогда...

- Всеволод Дмитриевич, не пора ли произвести обыск у Пичугина?

Долгов начал приглаживать усы, из чего Руслан сделал вывод, что шеф не обрадован его вопросом. Он уже не раз замечал, что приглаживание усов у Долгова служит верным признаком внутреннего противоборства, когда шеф колеблется, какой путь лучше избрать. Вопрос об обыске впервые возник в июле, но тогда Долгов решительно отверг предложение следователя Деревянко, работавшего с Пичугиным. "Они знают, зачем мы приехали в Ленинград, и подготовились, - объяснил Долгов. - Поэтому обыск, лишенный элемента внезапности, ничего нам не даст. А впоследствии, свыкнувшись с присутствием следственной бригады, они так или иначе ослабят бдительность, чем мы и воспользуемся".

- Можно, - помолчав, ответил Долгов. - Попытка не пытка...

В следственной работе, как, впрочем, и в любой сфере деятельности, отнюдь не последнюю роль играет удача. Можно быть мастером своего дела, но, если фортуна отвернулась от тебя, на одном мастерстве далеко не уедешь. Так и случилось, когда они приступили к обыскам. В бригаде Долгова насчитывалось всего шестеро сотрудников, включая самого Всеволода Дмитриевича, поэтому на одновременный обыск трех точек: квартиры Пичугина в Гавани, его гаража на острове Декабристов и квартиры матери Пичугина на Мачтой Охте - попросту не хватило сил. Разбившись на две группы по три человека в каждой, они нагрянули с обыском в обе квартиры, предварительно опечатав гараж, а на следующее утро обнаружили, что печать с гаража сорвана.

Нельзя сказать, что обыски совсем не дали результата. В квартире Пичугина они нашли и изъяли паспорт Витаса и изданный в Чехословакии справочник по клеймам зарубежных мастеров на серебре и золоте, а в конфетной вазочке у матери Пичугина Руслан нежданно-негаданно разглядел среди крошек синтетический рубин весом в один карат.

- Разве это не доказательства? - днем позже спрашивал он у мрачно нахохлившегося Долгова. - Справочник есть в перечне книг, пропавших из библиотеки Тизенгауза, да и с рубином все ясно - Андрей Святославович подтвердил, что у него было пять точно таких же камней.

- Завидую я тебе, Руслан, - меланхолично отозвался Долгов. - Все тебе ясно...

- Разве я не прав?

- Прав, прав... Только доказать этого не сможешь. Чем ты опровергнешь утверждение Пичугина, что чешский справочник куплен им в букинистическом магазине на Литейном проспекте? На страницах книги нет собственноручных пометок Тизенгауза, отсутствует экслибрис или иное средство идентификации, а дактилоскописты не берутся искать отпечатки пальцев двухлетней давности.

- А рубин?

- Что рубин? Обезличенный камень без обратного адреса. - Долгов вздохнул. - Интерес для дела представляет лишь паспорт, да и то... Послушаем, что скажут эксперты.

- Хотел бы я знать, что он прятал в гараже, - с сожалением вымолвил Руслан. - Зря мы все же не обыскали гараж.

- После того как Пичугин ночью побывал там, пустая трата времени... Эх, подвела меня интуиция! - Долгов помотал головой. - Напомни, дружок, что у нас есть на Затуловского?

Руслан достал из сейфа черновые записи и доложил все, что ему удалось разузнать. Затуловский Роман Валентинович, 1950 года рождения, русский, член КПСС, социальное происхождение - из служащих, в 1972 году закончил юридический факультет Ленгосуниверситета. Женился рано, еще в студенческие годы, на Инне Эльмаровне Туулсе, эстонке, 1949 года рождения, которую знал с детства. Принадлежавшая родителям Затуловского дача в поселке Усть-Нарва граничила с дачей таллинского адвоката Туулсе, семьи поддерживали дружеские отношения и в 1970 году породнились, сыграв свадьбу Инны и Романа. У них в 1973 году родилась дочь Евгения, в настоящее время обучающаяся в Ленгосуниверситете. Инна Эльмаровна - член Ленинградской областной коллегии адвокатов, практика у нее обширная и заработки - дай Бог каждому. В семье две машины: "жигули" у жены и "волга" у мужа. Оба хорошо одеваются, держат прислугу. Но траты Затуловских соответствуют доходам, а размер вкладов в сберегательных кассах тоже не вызывает вопросов. Затуловский не курит, не пьет, в порочащих связях с посторонними женщинами не замечен. За все восемнадцать лет работы в органах милиции характеризуется только положительно. За образцовое выполнение служебных обязанностей награжден орденом "Знак Почета" и шестью медалями, а также нагрудным знаком "Отличник милиции".

- И что же дальше? - спросил Долгов, приглаживая усы.

- Все, кто с ним служил, в один голос твердят, что он - весельчак, - пряча улыбку, сообщил Руслан. - Что большего хохмача они не встречали.

- Хохмач? - переспросил Долгов, словно пробуя это слово на вкус. - Если можешь, поясни это на конкретном примере.

- У меня много примеров.

- Приведи один, характерный.

- Затуловский попал в УБХСС при Щелокове, когда в каждом структурном подразделении еще существовали должности начальников штабов, - посмеиваясь в ладонь, рассказывал Руслан. - Туда, как мне объяснили, обычно сажали самых никчемных офицеров.

- Верно, - подтвердил Долгов.

- Начальником штаба УБХСС был пожилой полковник, свихнувшийся на том, что он - замечательный лирический тенор. Затуловский похвалил его пение и предложил устроить прослушивание у знакомого профессора консерватории, однако начальник штаба застеснялся. Пустяки, заявил Затуловский и заверил полковника, что первое прослушивание можно организовать не явочным порядком, а по телефону. В заранее условленное время половина сотрудников УБХСС подключилась к коммутатору внутренней связи и, корчась от хохота, слушала, как полковник по сигналу Затуловского запел в трубку: "Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?.."

- Злая шутка. Что еще?

- А еще его называют королем агентурной разведки.

- Это я уже слышал. Созвонись с ним и вызови сюда на допрос... - Долгов полистал настольный календарь, - 4 февраля к десяти утра.

67. ГЛУХАЯ ЗАЩИТА

Беспокойство не отпускало Затуловского до тех пор, пока следственная бригада Прокуратуры Союза не купилась на выставленную приманку. В свое время, сразу же после ареста Тизенгауза, агент по кличке "Кладовщик" по указанию Затуловского был задействован в операции "Человек в футляре" с дальним прицелом - предполагалось, что значительная часть конфискованных у мозгляка ценностей при исполнении судебного приговора будет пропущена через "обменный фонд". Когда же приговор поломали в Верховном суде РСФСР, надобность в Кладовщике отпала и, по замыслу Романа Валентиновича, он должен был стать козлом отпущения. Словом, это был ложный, хотя и чертовски перспективный след: махинации, без царя в голове творившиеся за стенами Музея истории и культуры Ленинграда, дурно пахли. Сам Затуловский давно присматривался к тамошним ворюгам, которым незримо покровительствовал Смольный, но остерегался их трогать, дабы не вызвать гнева властей предержащих. А для "важняка" из Москвы это могло оказаться мечтой поэта, козырным тузом - при качественной раскрутке "обменный фонд" дал бы столько компромата на известных в стране деятелей, что его с лихвой хватило бы на несколько сверхгромких процессов, ничем не уступавших узбекским, на чем сделали карьеру другие, более удачливые "важняки" из конторы Долгова.

Правда, зимой Кладовщик начал швыряться деньгами и распускать язык, по дурости напрашиваясь на неприятности, однако вмешательство Пичугина заткнуло ему рот, а пришедшееся весьма кстати самоубийство придало приманке добавочный соблазн.

Теперь же, исподволь наблюдая за тем, как следователи из бригады Долгова кружат над Музеем истории и культуры, Роман Валентинович сравнивал их с коршунами, выискивающими добычу, и желал всяческих благ, вплоть до присвоения новых классных чинов и получения денежных премий за успехи в работе. Его люди прослушивали пять телефонных линий из восьми, находившихся в распоряжении бригады, так что он был в курсе событий и знал, что варяги ему не страшны.

Вызов на допрос Затуловский воспринял как нечто само собой разумеющееся и утром 4 февраля шел пешком на улицу Воинова, 24, словно на похороны двоюродной прабабушки: миссия это грустная, даже тягостная, но никуда не денешься, долг обязывает. Тактический рисунок поведения был намечен, а в мелочах он сориентируется на месте.

- Роман Валентинович, расскажите о деле Тизенгауза, - попросил Долгов по завершении процедурных формальностей. - В связи с чем оно было возбуждено, какова ваша роль в этом деле? Какие оперативные мероприятия проводились в отношении Тизенгауза?

- Вопрос поставлен так, что я практически не могу на него ответить, - с достоинством сказал Затуловский.

- Как же? - возразил Долгов. - Разве не вы утверждали постановление о возбуждении уголовного дела и лишили Тизенгауза свободы? Да и само дело родилось с вашей помощью, не отпирайтесь.

- Можно сказать и так, хотя... - Затуловский улыбнулся. - Арестовывает ваш брат, следователь, а мы - нет. Смутно припоминаю, что мне доложили первичные материалы, а я усмотрел в них основания для возбуждения дела и утвердил постановление.

- Что это были за основания?

- Сейчас трудно вспомнить, прошло много времени. Речь шла о спекуляции в крупных размерах с наживой около полутора тысяч.

- Роман Валентинович, ваши подчиненные, по-видимому, и ранее обращались к вам в рабочем порядке, советовались относительно обстоятельств дела, согласовывали свои действия. Так?

- Вообще говоря, такова обычная технология, - с оговорками признал Затуловский. - Но в данном случае... Дело Тизенгауза было рядовым, каких у нас сотни.

- Ас каких пор оно перестало быть для вас рядовым? - вперившись в него взглядом, осведомился Долгов.

- После того как Верховный суд, по-моему, без веских оснований, волюнтаристски отменил предыдущие решения судебных инстанций, - умеренно саркастическим тоном ответил Затуловский. - Ну, если вам интересно, могу добавить, что на мою оценку дела повлияла и программа "Время", показавшая Тизенгауза с Раисой Максимовной Горбачевой.

Краем глаза Затуловский заметил, что молоденький лейтенант, помощник Долгова, с любопытством поглядывает на него, и удостоил стажера безмятежной улыбкой. Как сказано у поэта? "Собачке дворника, чтоб ласкова была..."

- Часто ли по обычным, рядовым делам, тем более с одним эпизодом спекуляции, в помощь следователю на полгода подключаются два сотрудника УБХСС? - насмешливо спросил Долгов.

- У вас неверная информация. Такого просто не может быть.

- Было, было, не отпирайтесь.

- Извините, Всеволод Дмитриевич, я вас не совсем понимаю, - заметил Затуловский.

- Разве Пичугин и Брошкин не помогали следователю Алексееву?

- Кто спорит? Мы всегда помогаем следствию. Но они оба параллельно занимались и оперативной работой в Третьем отделе, что легко установить, подняв документы.

- Почему вы утвердили Пичугину план оперативной разработки Тизенгауза, хотя в ходе оперативной проверки заявления без подписи, отпечатанного, кстати сказать, у вас в УБХСС, не добыто никаких подтверждений его преступной деятельности?

- Фигурант казался очень уж перспективным, - с готовностью ответил Затуловский. - Он и по сей день кажется таковым. Мы с женой зарабатываем в несколько раз больше Тизенгауза, однако подобных ценностей не имеем. И вы, Всеволод Дмитриевич, тоже вряд ли имеете. На мой милицейский глаз, что-то за этим кроется, не сомневаюсь.

- Как посмотреть... - Долгов пригладил усы. - При денежной оценке имущества Тизенгауза советую ввести поправочный коэффициент на инфляцию. Серебро, например, за последние тридцать лет подорожало в сто раз, а янтарь в тысячу. Только мы редко над этим задумываемся. Между прочим, Пичугин ловко обыграл это обстоятельство, вынудив свидетельницу Рябокобылко вызвать Тизенгауза в комиссионный магазин "Фарфор - хрусталь" для встречи с Витасом.

- Ну и ну!

- Пригрозил посадить Рябокобылко за спекуляцию, выразившуюся в том, что она сдала на комиссию чайную ложку из серебра дороже, чем покупала десять лет назад, - пояснил Долгов. - Он вам не докладывал?

- Ума не приложу.

- Вы санкционировали проведение мероприятия "Бумеранг" в отношении Тизенгауза?

- Разве "Бумеранг" проводился? Для меня это новость.

Долгов полистал папку с делом и зачитал выписки из заданий и донесений агента Отважного.

- А, вот вы о чем... - Затуловский развел руками. - Вообще говоря, это же не "Бумеранг" в чистом виде. Так, кое-что.

- Охарактеризуйте Пичугина и Брошкина, - предложил Долгов.

- Пичугин - умный, грамотный, сильный работник, - неторопливо отвечал Затуловский. - С гонором и тягой к самостоятельности, что подчас шло во вред делу. Но недостатки есть у всех. В целом, будем так говорить, я оценивал его положительно. Для меня уход Пичугина был потерей. А Брошкин... Повар с дипломом техникума общественного питания. Был поваром в армии, поваром и остался. Он для нас ценности не представлял, поэтому я не возражал против его перевода на Север.

- Если Пичугин, по-вашему, был ценным работником, то чем вы объясняете грубейшие нарушения уголовно-процессуального закона в ходе обыска у Тизенгауза, в частности выемку его имущества без описи?

- По образованию Пичугин не юрист, а инженер водного транспорта. Я много лет бьюсь над тем, чтобы в каждом отделе завести хотя бы одного юриста, а воз и ныне там, - огорченно поведал Затуловский. - К нам юристов не заманишь, не идут, и все.

- Почему же тогда инженер Пичугин безукоризненно описал финифть, после сделки изъятую у Холмогорова? - Долгов сузил глаза и уперся взглядом в Затуловского. - Или он у вас профессионал через раз?

"Сейчас я тебе, умнику, испорчу прическу, - подумал Затуловский. - Нанесу укол и опять уйду в глухую защиту".

- Всеволод Дмитриевич, зачем же педалировать на "у вас"? - елейным голосом вымолвил он,- А у вас разве по-другому? Ваши именитые коллеги Гдлян и Иванов без всякой описи ведрами изымали в узбекских кишлаках кольца и золотые червонцы. У них, если не ошибаюсь, высшее юридическое образование?

- Что вы можете сказать о причинах увольнения Пичугина?

- У него было что-то не так со здоровьем. Головные боли, приступы какие-то... Нет, точно не помню.

- Уволили Пичугина, однако, по служебному несоответствию, - едко заметил Долгов. - Неужели забыли?

- Иначе у нас уволиться нельзя, - с обезоруживающей улыбкой пояснил Затуловский. - Комиссоваться он почему-то не захотел, оттого и пришлось пойти по линии наименьшего сопротивления.

- Под этим письмом стоит ваша подпись? - строго спросил Долгов, выложив перед Затуловским ответ на запрос Следственного управления ГУВД по поводу безрезультатности мер, предпринятых УБХСС по розыску Витаса.

- Моя, - ознакомившись с текстом, подтвердил Затуловский.

- Как же вы подписали документ, содержание которого не соответствовало действительным обстоятельствам? Ведь Пичугина в 1989 году посылали не в Литву, а в Калининград. А в 1988 году он вообще не выезжал из Ленинграда по служебным делам.

- Извините, из Санкт-Петербурга, - мягко поправил Затуловский. - Наш город недавно переименовали.

- Отвечайте на вопрос, - потребовал Долгов.

- Всеволод Дмитриевич, я ежедневно подписываю в среднем двести документов и, как вы догадываетесь, не в силах проверять каждый из них на достоверность. Это не моя забота. Мне достаточно визы начальника отдела, где работает исполнитель документа. Он в первую очередь отвечает за туфту, если таковая имела место.

- А как было в данном случае?

- Не помню. Наверное, Пичугин подсунул, а я в спешке подписал.

- На допросе Пичугин заявил, что не готовил данного письма и не носил его вам на подпись. Что вы на это скажете?

- Валяет ваньку, - небрежно бросил Затуловский.

- При обыске у Пичугина нашли паспорт Витаса, - с нажимом произнес Долгов. - Что вы на это скажете?

"А вот это хуже некуда, - мелькнуло в голове у Затуловского. - Эх, Пичугин, полгода держался молодцом, а под конец сам себя погубил. И меня не предупредил, ублюдок. За глупость придется ему расплачиваться сполна".

- Что он дурак, на свой страх и риск затеявший игру с законом, - жестко ответил он. - Выходит, он действительно занимался липой. Какой-то доли ответственности я с себя не снимаю, но... На меня возложено курирование Третьего и Седьмого отделов, где в общей сложности насчитывается сорок шесть оперуполномоченных. Помножив их на четыре, вы получите число уголовных дел, возбуждаемых нами каждый месяц. А в году, как известно, двенадцать месяцев. Делайте со мной что угодно, но я не в состоянии уследить за таким количеством оперативных комбинаций.

Повернувшись на стуле, чтобы выпрямить сведенную судорогой ногу, Затуловский заметил, как при его словах вытянулось лицо молодого лейтенанта. "Сопляк! - беззлобно подумал он и, преодолевая боль в мышцах, улыбнулся Турчанинову. - Тебе невдомек, что в УБХСО оригинальный порядок - мы идем не от события преступления к субъекту, его совершившему, а наоборот - от фигуранта к преступлению, которое ему еще предстоит совершить. А твой патрон с полуслова понял мой намек, он, в отличие от тебя, не впервые замужем!"

- Расследованием установлено, что упаковка и фиксация имущества, изъятого у Тизенгауза, не обеспечили его сохранности. Ящики с ценностями четверо суток валялись в кабинетах Третьего отдела, куда заходили десятки посторонних лиц, с осуждением произнес Долгов. - Почему вы, будучи руководителем, не приняли мер по их надлежащему хранению?

- Сколько я работаю, столько добиваюсь дополнительной площади. В управлении сотрудники сидят друг на друге, а ГУВД вместо помощи отобрало у нас две комнаты. Что же говорить о специальной кладовой для изъятого имущества? Не до того!

- На сегодня достаточно, - сумрачно подытожил Долгов. - Когда лейтенант Турчанинов отпечатает протокол, зайдете сюда, чтобы подписать. Будете слушать магнитофонную запись?

Затуловский встал и, прежде чем выйти из кабинета, сказал в дверях:

- Всеволод Дмитриевич, если бы я мог предвидеть самодеятельность Пичугина, то, разумеется, контролировал бы его строже. И все трудности, о которых я говорил, не оправдывают моих упущений. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих, а начальство для того и существует, чтобы было с кого снять стружку за промахи. Знать бы, где упадешь, подстелил бы соломку, но... Желаю здравствовать!

68. ПОПЕРЕК ДУШИ

Во вторник, 20 августа 1991 года, Долгова спешно вызвали в Москву. А в среду всколыхнувший всю страну путч лопнул. "Как мыльный пузырь!" - радуясь, заметил следователь Деревянко, оставшийся в бригаде за старшего. "Как надутый мочой презерватив при падении с крыши на асфальт! - с улыбкой поправил Руслан Турчанинов, кстати вспомнивший свои мальчишеские проделки. - Мыльный лопается беззвучно, а этот - с шумом и вонью".

Долгов вернулся обратно в пятницу и довел до сведения подчиненных, что бригаде приказано включиться в расследование заговора с целью захвата власти в СССР и их работа по делу Тизенгауза должна быть свернута в суточный срок. Деревянко вменялось в обязанность вынести постановление о выделении из уголовного дела No 18/51366-90 материалов по факту тайного похищения имущества Тизенгауза и их направлении по территориальному признаку в Прокуратуру Санкт-Петербурга, двум другим следователям надлежало выполнить аналогичную процедуру применительно к выморочным ценностям в Музее истории и культуры, а на себя Долгов возложил самое муторное - постановление о прекращении уголовного дела No 18/51366-90.

Наедине с Русланом он расхаживал по кабинету и диктовал:

- После заголовка напишешь: "Я, старший следователь... и так далее... рассмотрев материалы уголовного дела номер такой-то, установил..." Преамбулу целиком спишешь из моего последнего рапорта. Понял?

- Так точно.

- Затем напишешь: "Несмотря на то что при обыске в квартире Пичугина был найден паспорт Витаса, установить и допросить лицо, исполнявшее роль Витаса, не представилось возможным. Также не удалось допросить негласного сотрудника УБХСС Коростовцева. В связи с этим не удалось установить конкретного оперативного работника, который ввел Коростовцева и лже-Витаса в комбинацию и должен нести ответственность за провокацию".

Руслан тягостно вздохнул.

Долгов недовольно посмотрел на его склоненную голову и продолжал диктовать:

- "Затуловский, будучи допрошенным по настоящему делу, заявил, что в силу большой загруженности работой не мог знать детали каждой оперативной разработки..." После этой фразы в скобках дашь ссылку на листы дела с протоколами его допросов... Далее: "Утверждение Затуловского, что он не знал о провокации в отношении Тизенгауза, имеет под собой реальную почву, поскольку под его началом работает более сорока оперуполномоченных, одновременно разрабатывающих несколько сотен подозреваемых. Однако, являясь одним из руководителей УБХСС, Затуловский был обязан обеспечить неукоснительное соблюдение законных прав и интересов граждан. Недостаточно контролируя оперативную работу и необоснованно возбудив уголовное дело, Затуловский совершил должностной проступок, за что должен понести наказание в дисциплинарном порядке".

- Его же можно привлечь по 172-й статье УК за халатность, - не выдержал Руслан. - Ведь доказать вину - пара пустяков!

- Как посмотреть, - морщась, заметил Долгов. - Халатность бывает разная. Одна тянет на должностное преступление, тогда как другая - на проступок. Четкой грани между ними нет, однако, Руслан, на практике мы обычно руководствуемся...

- Из-за халатности Затуловского ни в чем не повинный Тизенгауз около года просидел в "Крестах", - резонно возразил Руслан. - Значит, налицо тяжкие последствия. Так ведь?

- Руслан, ты мешаешь работать!

Удрученный окриком, Руслан еще ниже опустил голову. А Долгов, стиснув зубы, корил себя за несдержанность. Все, что он только что диктовал и разъяснял Руслану, было ему поперек души и служило предметом недоразумений с его непосредственным начальником. Тот, не привыкший говорить обиняками, еще зимой подтрунивал над Долговым, которому, как он считал, сверх меры нравится на ощупь искать впотьмах чужие цацки, тем самым сея раздоры между органами прокуратуры и внутренних дел. Если быть точным, вместо "сверх меры" начальник говорил "до усрачки", вместо "впотьмах" - "в жопе у негра", а вместо "сеять раздоры" употреблял идиоматическое выражение с элементом подзаборной матерщины. По существу же реплики начальника не означали прямых указаний свернуть дело, да Долгов и по статусу не допустил бы вмешательства в порученное ему расследование. Однако, что греха таить, от этих разговоров в душе копился осадок, отдававший медным привкусом оскомины. Теперь же, после путча, в беседе с Долговым начальник подчеркнул, что сейчас все здоровые, демократически настроенные силы общества должны консолидироваться в борьбе с ретроградами, а не собачиться друг с другом по пустякам. На дворе не тот текущий момент, заявил начальник. Объяснить это Руслану он не мог, а юлить не привык, вследствие чего испытывал опустошающую тоску.

- Пиши дальше: "Анализ материалов уголовного дела Тизенгауза позволяет сделать вывод, что следователь Следственного управления ГУВД Алексеев не предпринял всех возможных мер к объективному, всестороннему и полному исследованию обстоятельств происшествия с Тизенгаузом, к выявлению как уличающих, так и оправдывающих его доказательств. В результате ненадлежащего исполнения Алексеевым своих должностных обязанностей уголовное дело по обвинению Тизенгауза в преступлении, которого он не совершал, было закончено производством и направлено в суд. Не разобравшись с обстоятельствами дела, суд вынес необоснованный приговор. Расследованием не установлено, что Алексееву было известно об оперативной комбинации против Тизенгауза, равно как и о том, что свидетели, изобличавшие обвиняемого, являлись негласньми сотрудниками УБХСС. Следственным путем установить это он не мог. Таким образом, Алексеевым совершен должностной проступок, за который он должен нести ответственность в дисциплинарном порядке".

- И этот отделался выговорешником! - воскликнул Руслан.

- Руслан! - прикрикнул Долгов и тотчас одернул себя - нечего вымещать гнев на подчиненных. - Пиши с новой строки: "Народный судья и заседатели, осудившие Тизенгауза, не знали и не могли знать о провокации. В их действиях состав какого-либо преступления отсутствует". Опять с новой строки: "Кандидат исторических наук Грязнов, оценивая иконы на эмали, занизил их стоимость наполовину, в результате чего его выводы совпали с показаниями другого участника комбинации - Коростовцева, тоже негласно сотрудничавшего с УБХСС. Следствием, однако, не установлено, что Грязнов, будучи экспертом по уголовному делу, дал заведомо ложное показание. Он мог ошибиться в оценке финифти, поскольку не является специалистом-искусствоведом".

- Всеволод Дмитриевич, не обижайтесь, из вас бы вышел классный адвокат, констатировал Руслан.

- Адвокат, говоришь?.. - посмеиваясь над собой, Долгов пальцем погрозил Руслану. - Дружок, не сыпь мне соль на рану... Пиши с новой строки: "В ходе следствия по настоящему делу не представилось возможным установить, каким образом спортивно-охотничьи патроны попали в сейф Тизенгауза и кто должен отвечать за необоснованное привлечение его к уголовной ответственности по части 1 статьи 218-й УК РСФСР". Еще раз с новой строки: "Показания Тизенгауза о пропаже части его ценностей нашли свое объективное подтверждение. Однако установить, когда, где и при каких обстоятельствах ценности были утрачены, не удалось. Проведенные следственные и розыскные мероприятия по их поиску успехом не увенчались. В ходе следствия выявлена полная обезличенность работы с изъятыми ценностями, о чем мною внесено соответствующее представление в Главное управление БХСС МВД СССР".

- Где оно? - поинтересовался Руслан.

- Не торопи, всему свое время. Пиши: "На основании изложенного выше, руководствуясь статьей 5-й УПК РСФСР, ПОСТАНОВИЛ: Уголовное дело в отношении Затуловского Р. В., Алексеева В. В., Пичугина О. И., Брошкина Д. П., Грязнова И. И. прекратить за отсутствием в их действиях какого-либо состава преступления..."

- Елки-палки! - Руслан вылупил глаза. - И Пичугин... Вы же сами мне говорили, что Пичугина можно хоть завтра отдать под суд!

- Хватит с меня отыгрываться на стрелочниках! - прорвало Долгова. - Будь моя воля, я бы обнес весь дом на Каляева, 19 колючей проволокой как рассадник беззакония!

- Елки-палки! - снова, но уже полушепотом повторил Руслан.

- Пойми, дружок, в УБХСС порок заложен в основу организации, - пояснил Долгов. - Что спрашивать со стрелочников? Их заставляют ежемесячно высасывать из пальца по четыре уголовных дела на брата, а ты говоришь - судить... Ты доволен, что вместе со мной едешь расследовать дело ГКЧП?

- Всеволод Дмитриевич, да за вами я хоть к черту в пекло! - с пылом заверил Руслан.

- Вот где мы покажем, на что способны, - мечтательно протянул Долгов. Там, дружок, обвиняемым не на кого будет кивать. Они были первыми лицами в государстве, сами сочиняли музыку, под которую заставляли плясать народ. Вот там я первый раз за двадцать лет следственной работы смогу наконец во весь мах расправить крылья, чтобы... - И осекся.

Дело в том, что диспозиция статьи 64-й Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей измену Родине, трактовала заговор с целью захвата власти как деяние, умышленно совершенное двумя и более гражданами СССР в ущерб государственной независимости, территориальной неприкосновенности или военной мощи нашей страны, что в действиях путчистов, по первым прикидкам Долгова, усматривалось лишь с определенной натяжкой. Но Долгов приказал себе преждевременно не расхолаживаться. В Москве он вникнет в существо заговора, а уж потом вместе с ведущими правоведами будет решать вопросы квалификации совершенного преступления.

А Руслан мысленно парил в заоблачных высях. На инструктаже он не понял, возьмут его в Москву или нет, и стеснялся прямо спросить об этом у Долгова, считая, что навязываться нескромно. Теперь же он явственно представлял себе, как помогает шефу допрашивать премьер-министра Павлова, председателя КГБ Крючкова и министра обороны Язова. Елки-палки, он, лейтенант юстиции, будет ставить вопросы Маршалу Советского Союза!

69. БЕЗ МУНДИРА И ПЕНСИИ

Убывая в отпуск, Затуловский на сей раз отказался от путевки в санаторий МВД и весь сентябрь провел у себя на даче в Усть-Нарве, с любопытством наблюдая за первыми шагами эстонских властей, устанавливающих свою государственность, и споря с женой о том, что считать перегибами, а что нормой. Он находил, что эстонцы слишком круто шарахнулись вправо и напрасно рубят сплеча связи с Советским Союзом, без чьей помощи едва ли обойдутся, тогда как Инна, будучи хоть и умеренной, но все же националисткой, утверждала обратное: чем быстрее пройдет принудительная санация, тем легче и вернее ее маленькая страна интегрируется в европейскую экономику, а издержки и перегибы с русскоязычным населением - это неизбежная плата за страдания народа под гнетом коммунистов. Их полемика не была непримиримой, напротив, оба сходились на том, что неприхотливые, работящие эстонцы выдержат шоковую терапию по польскому образцу и, по-видимому, добьются своего.

Впрочем, политика занимала его в основном за обедом и ужином, а в остальное время Роман Валентинович отсыпался, отдыхал, нежась на веранде под ласковым осенним солнцем с книгой в руках, и ежедневно ходил по пять километров вдоль берега моря, восстанавливая форму после нервотрепок двух последних лет. Мог ли он предвидеть, что совершенно безобидная операция "Человек в футляре" выйдет боком и поставит под угрозу его благополучие? Этот вопрос дал обильную пищу для размышлений, далеко не во всем радостных, но, без сомнения, крайне полезных. Пусть он блистательно выскользнул из-под удара, однако, к его глубокому сожалению, последствия неоправданного риска подорвали здоровье: язва у него снова обострилась, участились судороги в ногах, особенно по ночам, а тупые боли в затылке, по мнению врача, могут обернуться гипертонической болезнью.

Задним числом анализируя недавнее прошлое, Роман Валентинович пришел к выводу, что милицейский персонал год от года деградирует все больше и больше. В самом деле, лень, мздоимство и разболтанность настолько разложили оперативный состав, что скоро не с кем будет работать. Не может же он быть нянькой у великовозрастных оболтусов с офицерскими погонами на плечах. Почему у них, за редким исключением, нет проблесков интереса к делу, той необыкновенно увлекательной, жгучей, ни с чем не сравнимой тяги к преследованию правонарушителей, которая, однажды овладев тобой, уже не отпустит никогда, превращая повседневную работу в удовольствие и даря возвышающую радость свершения?

Ссылки на то, что советский строй насквозь прогнил, не казались Затуловскому убедительными. Ведь в человеческой природе заложена склонность к определенному занятию, если хотите, призвание. Почему в государстве с расшатавшимися устоями ученые совершают открытия, поражающие воображение, и скрипачи завоевывают призы на престижных международных конкурсах. А сыщик разве не творческая профессия? Он, Затуловский, в состоянии выпестовать целую плеяду блестящих розыскников, но... Люди почему-то идут служить в милицию не по призванию, а за легкой наживой. Оттого и толку от них с гулькин нос...

Итогом многочасовых размышлений Романа Валентиновича стало решение смириться с реальностью и впредь не рисковать ради долга, раньше казавшегося ему краеугольным камнем бытия. Увы, не в том он возрасте, когда жертвуют собой во имя высоких идеалов. И, разумеется, надо беречь здоровье. Пусть он принесет меньше пользы, чем хотелось бы, зато и он сам, и Инна с Женей никогда не узнают, почем фунт лиха.

Затуловский вновь приступил к работе во вторник, 8 октября, сразу же с головой окунувшись в привычную сутолоку, и чрезвычайно удивился утреннему визиту Ухаря, первого заместителя начальника УБХСС. Обычно тот приходил в кабинет к Затуловскому по вечерам, причем только за халявным коньяком, да и то предварительно получив подтверждение, что таковой имеется в наличии.

- Кого я вижу? - с наигранным радушием воскликнул Затуловский, не питавший приязни к Ухарю. - Товарищ полковник собственной персоной!

Летом Ухарю присвоили звание полковника, и это слово все еще ласкало его слух.

Против ожидания Ухарь не расцвел от удовольствия и, отмахнувшись, цыкнул на толпившихся в кабинете оперативников:

- Брысь!.. У меня к подполковнику срочное дело.

- С чем пришел? - предчувствуя недоброе, осведомился Затуловский.

- Даже не знаю, с чего начать, - признался Ухарь.

- Начни с конца, - посоветовал Затуловский, чья язва тотчас отозвалась резью в желудке.

- Выгоняют тебя, Роман, без мундира и пенсии, - одним духом выпалил Ухарь.

- Извини, я не совсем тебя понимаю, - машинально произнес Затуловский.

- Увольняют из органов по служебному несоответствию. Чего тут не понять? Приказ уже отдан на подпись. Благодари московского "важняка", это он подложил тебе свинью. Обрывает телефон, зануда, требует доложить об исполнении. Он всюду вхож - расследует дело ГКЧП, трехзвездочные генералы перед ним на цырлах!

- Так это Долгов возглавил расследование августовского путча? - вслух подумал Затуловский.

- Кому возглавлять, и без него хватает. Но варится он в самой гуще...

Ухарь с надрывом продолжал говорить о том, что новое руководство МВД СССР поплелось на поводу у дерьмократов, в то время как старые кадры забились в норы и дрожат за свою шкуру, так что вступиться за оболганных некому, но Роман Валентинович пропустил его слова мимо ушей. Весть об увольнении обрушилась на него горной лавиной, не оставив от жизненных планов камня на камне. Вдобавок, по горькой иронии судьбы, глашатаем беды выступил Ухарь, бездельник, невежда и взяточник.

- Повтори, что ты сказал? - попросил он слабым, голосом.

- Возьми наши верх в августе, с твоей головы ни один бы волосок не упал, уверял Ухарь. - А теперь тебе хана!.. Но ты, Роман, соберись, не раскисай. Мы тебя в горе не бросим. Я тебе работенку подобрал - мечта поэта, как ты говоришь. Помнишь Колокольникова?

- Какого Колокольникова?

- Родион Филимоныча. Ну, того стеклотарного делягу, которого потрошили два жидка. Неужто позабыл?

- Братья Нахманы, - еле слышно пробормотал Затуловский.

- Во-во! Родион Филимоныч - светлая голова, - нахваливал Ухарь. - Едва не прошел в народные депутаты России, всего семисот голосов не хватило. Он теперь банкир, президент "Онелы". Слыхал?

Затуловский промолчал.

- Полное название: "Онежско-Ладожский коммерческий банк". Родион Филимоныч дал слово, что возьмет тебя вице-президентом по юридической части. Бери ноги в руки и дуй к нему, на Невский, пока он не передумал. Встретишь там общих знакомых.

- Кого? - безразличным тоном спросил Затуловский.

- Володю Алексеева! - Ухарь подмигнул. - По навету Долгова его на днях вытурили из Следственного управления. Вот сволочь!

...Ухарь давно ушел, а Затуловский все сидел в кресле, ошеломленный случившимся. Согнувшись, он приложил обе ладони к животу, надеясь унять боль, и решил было незамедлительно лечь в клинику Военно-медицинской академии, чтобы избежать позорного увольнения по служебному несоответствию. А несколько минут спустя, когда боль утихла, он неожиданно передумал. Такие настали времена, что безупречная анкета ни к чему, предпочтительнее иметь репутацию мученика, пострадавшего от гонений тоталитарной системы. Пусть выгоняют, как им заблагорассудится, он не ударит пальцем о палец. Но в отместку при сдаче дел интеллигентно сложит фигу в кармане, не передав преемнику ни одного из своих личных осведомителей. Все наиболее полезные "источники" останутся при нем и, без сомнения, пригодятся в дальнейшем. И "черную кассу" он возьмет с собой, чтобы было чем подпитывать агентуру...

Между тем "черная касса" играла далеко не последнюю роль в агентурной работе, с некоторых пор являясь основным ее подкреплением. С приходом к власти Горбачева средства на содержание негласного милицейского аппарата неоднократно урезали, а всеобщее падение нравов привело к тому, что агентура зачастую отказывалась сотрудничать без вознаграждения, нагло вымогая деньги или втихаря саботируя поручения, прежде выполнявшиеся на общественных началах. И если раньше, помимо денежных выплат, их можно было заинтересовать карьерой по месту службы, внеочередными квартирами и автомашинами, то гласность быстро свела эти стимулы на нет, оставив в распоряжении резидентов единственное средство угрозы.

В четверг Затуловский в последний раз приехал на 5-ю Красноармейскую, чтобы забрать из конспиративной квартиры личные вещи. Складывая в чемоданы постельное белье, посуду, книги и накопившиеся за десяток лет мелочи, с которыми не хотелось расставаться, он думал об оставляемой службе без сожаления. В банке Колокольникова его встретили с подобающим уважением, рассказали, какие задачи ему предстоит решать, выделили кабинет с приемной, где скучала смазливая секретарша, и даже персональный автомобиль, так что на новом месте он не почувствует себя изгоем. А милиция - да ну ее к дьяволу! Инопланетянин и Ухарь еще вспомнят о Затуловском, когда их возьмут за шкирку. Долго ждать не придется - без предметного руководства работа в УБХСС пойдет самотеком, и провал не за горами...

Примечательно, что уничижительные выпады Затуловского никак не затрагивали Долгова: тот был всего-навсего служебным персонажем, чьи действия в отношении Романа Валентиновича не носили личностного характера. Но, разумеется, он ни на минуту не забывал о том, кому обязан отставкой без мундира и пенсии, и не собирался давать спуску подлецу, себе на горе выбившему его из седла.

В половине третьего в дверь позвонили, и Роман Валентинович впустил в квартиру Пичугина.

- Заходи, Пичугин, - любезно сказал он, озаряясь улыбкой. - Дай-ка на тебя посмотреть... Хорош! Сразу видно, чти Холмогоров ценит тебя, не экономит на зарплате.

На Пичугине было новое с иголочки кожаное пальто, а под ним - дорогой двубортный костюм с пестрым галстуком.

- Да уж, босс - лучше не сыскать! - заявил Пичугин. - В августе, как прекратили дело, Сергей Константинович премировал меня трехмесячным окладом. А Давид Израилевич от себя подарил часы "Сейко".

- Молодцы!.. Ну, докладывай, помотали тебе кишки?

- Висел на волоске, - хохотнул Пичугин, с притворным испугом вобрав голову в плечи. - Думал, не сегодня-завтра посадят. Деревянко - тот, что меня допрашивал, - попортил крови. А про Долгова и говорить нечего - удав!.. Но обошлось, что-то у них не сложилось. Знать бы - что?

- Не сложилось потому, что мы их отвлекли. С Пантелеймоненко у тебя неплохо получилось, я чуть-чуть раскрасил приманку, вот они и купились на ложный след. И убрались тоже не по воле случая, об этом я позаботился. - Чтобы усилить эффект, Затуловский расчетливо затянул паузу, после чего заговорил с металлом в голосе: - Пришлось пойти на сделку со следствием, многим пожертвовать. Иначе получил бы ты, Пичугин, пять лет и хлебал тюремную баланду на Западном Урале, в спецколонии для бывших сотрудников правоохранительных органов. Скажи, сопляк, ты испытываешь хоть какую-то благодарность за мою заботу?

- Роман Валентиныч, нет слов!

- Долгов уперся и не уступал, пока мы не согласились, что со всех нас снимут погоны, - доверительно объяснил Затуловский, по воспитательным соображениям несколько отступив от истины.

- И с вас тоже?! - Глаза Пичугина за стеклами очков округлились и вылезли из орбит, как у стрекозы.

- И с меня, - с тягостным вздохом подтвердил Затуловский. - Но позвал я тебя не для того, чтобы выслушивать соболезнования, а по делу. Мне удалось установить, кто вынул Тизенгауза из дерьма и подстроил нам пакость. Не знаю, как смотришь ты, Пичугин, а я этого так не оставлю.

- Роман Валентиныч, только скажите, я этому подонку мигом все зубы пересчитаю! Будет, сука, жевать котлетки пластмассовыми протезами!

- Это я и хотел знать... Но мне его зубов мало.

- Да я его хоть завтра прикончу по первому вашему слову! - Пичугин вошел в раж и стукнул себя кулаком в грудь. - И труп не сыщут до скончания века!

- Нет, убивать не будем, - наставительно изрек Затуловский. - Мы же не уголовники. Накажем его так, чтобы было больнее, хуже убийства. Учти, Пичугин, подлеца охраняют, подступиться к нему сложно. Поэтому спешить не будем: изучим обстановку, разработаем операцию и только тогда нанесем удар. Когда понадобишься - позову, а сейчас топай. У меня на сегодня намечены еще две встречи.

- Разрешите идти?

- Свободен.

На прощание, уже в прихожей, Затуловский похвалил пальто Пичугина и бодро сказал:

- За меня не тревожься. С понедельника я - вице-президент коммерческого банка, ведаю юридическими службами и внутренней безопасностью "Онелы". Оклад две с половиной тысячи, машина - "вольво". Передай своим боссам - пусть открывают счет в моем банке, я им всегда помогу.

- Будет сделано.

- Работа спокойная, не чета милицейской. Подлечу свою язву, окрепну и всерьез возьмусь за подлеца... - Затуловский прищурился и добавил уже без благодушия: - Ты меня знаешь, Пичугин. Выберу самое больное место - то, чем он больше всего дорожит, - выжду и ударю без пощады!

- Роман Валентиныч, положитесь на меня, - заверил Пичугин. - Не подведу!

- Смотри!.. А пока запасись терпением. Год придется ждать, два - мне без разницы. Важно, что от расплаты ему не уйти...

70. БЕЗ ШТАНОВ

Рождалось производство карбида кальция на Старосельском химкомбинате в муках и, главное, черепашьими темпами, из-за чего Сергей хмурился все чаще и чаще. Даже подготовка и регистрация учредительных документов, чепуховые, казалось бы, процедуры, растянулись на три с лишним месяца - сперва в связи с зарубежной командировкой директора, без которого никто на комбинате не отважился подписать бумаги, а затем по причине болезни председателя совета трудового коллектива, чье решение надлежало оформить отдельным протоколом. Короче, договор с кооперативом "Пионер" удалось заключить только в феврале 1991 года, после чего дело наконец сдвинулось с мертвой точки - конструкторы уселись за кульманы, чтобы к лету выдать чертежи, химкомбинат приступил к демонтажу компрессорного цеха, а Титов по заказной спецификации "Пионера" закупил металл для изготовления печного агрегата и подыскивал умельцев, чтобы сколотить шабашную бригаду. Но вскоре обнаружились подводные камни: своих проектировщиков у "Пионера" не оказалось, а о заказе на стороне Перепелицын вкупе с бледной немочью своевременно не позаботились, вследствие чего проект появился лишь к сентябрю, с опозданием на квартал. Вдобавок проектировщики огорошили Сергея дополнительными затратами, куда ушел весь резерв, заложенный на непредвиденные нужды.

В 1992 году, когда реформы Гайдара вызвали обвальный рост цен, Перепелицын и бледная немочь предприняли попытку пересмотреть первоначальную смету в сторону увеличения, но напоролись на жесткое сопротивление заказчика. Сергей и Титов потребовали выполнения договорных обязательств и без обиняков дали понять, что ни перед чем не остановятся. Когда же "Пионер" затянул поставку углеграфитовой футеровки, ссылаясь на то, что завод-изготовитель из Запорожья теперь находится в другом государстве и свысока поплевывает на ранее согласованные цены, Сергей все же пошел на уступки. Вновь утвержденная смета "Пионера" возросла на два с половиной миллиона, однако, ставя свою подпись рядом с подписью Перепелицына, Сергей предупредил куркуля, что это - все. Сверх семи с половиной миллионов он, Сергей Холмогоров, не заплатит им ни рубля!

Честно говоря, он не смог бы выложить на кон и этих двух с половиной миллионов, но ему повезло - директор химкомбината уведомил Сергея, что министерство не дало разрешения на передачу здания компрессорного цеха в качестве учредительного взноса в Акционерное общество "Старосельский карбид", из-за чего комбинат, как дольщик, внесет в уставный фонд его стоимость деньгами. Именно это и спасло Сергея от краха, открыв пусть ограниченный, но крайне своевременный источник подпитки. Дела на комбинате, бесперебойно сбывавшем свою продукцию за кордон, шли на большой палец, так что с платежами заминки не будет. А что в дальнейшем придется вносить им арендную плату ерунда, с этим он как-нибудь справится.

К концу лета в светлом, заново побеленном цехе уже красовался полностью офутерованный электропечной агрегат высотой в три этажа, рядом, за кирпичной перегородкой, на массивном фундаменте стоял высоковольтный трансформатор, монтажники заканчивали установку сырьевых бункеров и транспортерных галерей для подачи шихты, строители в две смены бетонировали основание под холодную пристройку, а девчата-маляры завершали отделку конторы и бытовых помещений. Оставалось получить всего пять позиций комплектующего оборудования от "Пионера" плюс кое-какие мелочи от поставщиков стандартизированной продукции машиностроения, и тогда можно будет стартовать.

По расчетам Сергея, месяца два-три уйдет на обкатку и пуско-наладочные работы, а где-нибудь в январе-феврале 1993 года он, даст Бог, запустит производство на проектную мощность. При нынешних ценах реализация карбида будет приносить по миллиону в сутки, чего, надо думать, с лихвой хватит и на затраты самого производства, и на его, Сергея, учредительскую прибыль. Впрочем, доход он начнет извлекать и до официального пуска, уже в ходе пробных плавок, для поддержания штанов продавая карбид из-под полы. Только бы продержаться до первой плавки, а там дело пойдет веселее, рассуждал он, по-хозяйски тратя каждую тысячу рублей. Причина его прижимистости лежала на поверхности: кроме зарплаты в "Холисе", у него за душой не было ни гроша.

Между тем "Холис", недавно преобразованный в акционерное общество закрытого типа, процветал и крепнул прямо на глазах. Гигантское развитие частной торговли породило потребность в мелких павильонах и киосках, чем ловко воспользовался Давид Шапиро, организовавший их изготовление в столярном цехе того почтового ящика, где по-прежнему трудился военпредом капитан второго ранга Зелитинкевич. Они оба вместе с Потаповым и Анной Цымбаревич вложили деньги в это незамысловатое производство и фантастически разбогатели.

Но, к сожалению, на этом пиру Сергей фактически был гостем, а вернее сказать, зрителем, ибо компаньоны открытым текстом припомнили ему, как два года назад он делил прибыль от компьютерных сделок. Более того, Потапов и "гросс-адмирал" дошли до такой наглости, что при перерегистрации проголосовали против избрания Сергея генеральным директором, находя, что в "Холисе" ему вообще нечего делать. Спасли Сергея от увольнения Анна и главным образом Давид, условно выделивший ему 10% своих акций, чтобы он, согласно уставным положениям, мог сохранить за собой право решающего голоса. Словом, он превратился в номинального руководителя, получавшего пятнадцатитысячный оклад, даровой обед, полагавшийся всем без исключения, и бесплатное горючее для своего "мерседеса". Афганцы из службы безопасности, возглавлявшейся тем же Пичугиным, уже не сопровождали его в поездках. Теперь им было не до Сергея помимо охранных функций они занимались инкассацией, с утра до ночи собирая арендные и "подкожные" платежи.

В четверг, 17 сентября, Сергея буквально оглоушил звонок Титова, сообщившего убийственную новость - Перепелицын наотрез отказался поставить готовую кабельную сеть для запитки печи, а также привод, пульт и шкаф управления, если "Старосельский карбид" не перечислит ему два миллиона рублей сверх сметы.

- Где я их возьму? - потерянным голосом спросил Сергей. - Рожу, что ли?

- Константиныч, не серчай на меня, - жалобно попросил Титов. - Из-за меня, старого дуралея, тебя накрыли дамским половым органом, пустили по миру без штанов. Клянусь материнским прахом, не думал я...

- Ладно, Данилович, не скули понапрасну... - Сергей помолчал, прикидывая, что делать, и спросил: - Что еще мы должны получить от "Пионера"?

- Устройство для прожига летки, оно уже готовое, и три электрододержателя, - четко отрапортовал Титов. - Ехай в Красногорск, Константиныч, завтра же ехай, а то электрики у меня без дела. Только как быть с бабками? Без предоплаты куркуль покажет нам кукиш.

- Перепелицын возьмет наличными?

- А то!

- Тогда нет вопросов. Свяжись с ним и предупреди, чтобы в понедельник грузил машину. Скажешь ему, что я с бабками буду в Красногорске 21 сентября, во второй половине дня...

Сергей, конечно, выехал бы в Красногорск немедленно, если бы не одно "но" - завтра должна прилететь из США Анна, навещавшая своих родственников. Кроме того, для порядка не помешает заранее договориться с Шапиро о том, чтобы, с учетом особых обстоятельств, вместе с ним отправили в командировку Пичугина и Баздырева. Как ни крути, а Давид - хозяин в "Холисе", действовать за его спиной нежелательно.

На следующее утро Сергей без труда договорился с Шапиро, проинструктировал Пичугина, накоротке объяснив, что от него потребуется в Красногорске, и поехал в Пулково встречать Анну.

Опрометью выбежав из секции таможенного контроля, Анна бросилась ему на шею, а по дороге домой взахлеб рассказывала о поездке - в Америке она побывала впервые, и тамошняя вольготная жизнь произвела на нее неизгладимое впечатление.

- Как поживают братья-разбойнички? - полюбопытствовал Сергей. - Они уже в тюрьме или все еще на свободе?

- Боря устроился менеджером в аптеку, развозит лекарства больным на дом, невозмутимо отвечала Анна, положив голову ему на плечо. - А по субботам и воскресеньям подрабатывает на такси. Экзамен на врача ему не сдать, с языком плохо.

- А Марк Себе-Наумович?

- Марик переехал в Чикаго, работает программистом, собрался жениться.

- На ком?

- На вдове летчика-истребителя. Зовут Джулия, у нее двое детей и свой колбасный магазин. Она - католичка, американка итальянского происхождения.

- Невеста, надо думать, из мафии? - не удержавшись, съязвил Сергей.

- Лапочка, дался тебе Марик! - Анна наклонилась и поцеловала ему руку.

- Она еще с ним наплачется, - не унимался Сергей. - Не пройдет и года, как твой братец проиграет ее колбасную в Лас-Вегасе.

- Сержик, не знаю, кто тебя обидел, но не надо срывать злость на моих близких, - попросила Анна. - Ты рад, что я вернулась?

- Не то слово! - искренне подтвердил Сергей. Полуторамесячное отсутствие Анны напрочь сбило налаженный быт и, кроме того, подвигло Сергея на сексуальный пост: старые питерские связи он растерял, новых не заводил отвлекали финансовые неурядицы, а хохотушка Маргарита, диспетчер Старосельского химкомбината, у которой он в середине лета провел ночь после застолья в "Кооператоре", как назло угодила в больницу с внематочной беременностью.

Судя по той неуемной энергии, с какой Анна набросилась на него, только-только переступив порог квартиры, за океаном она тоже постилась, вследствие чего суббота и воскресенье пролетели словно в угаре, а в понедельник, на рассвете собираясь в командировку, Сергей со смехом констатировал, что от его яиц остались одни скорлупки.

В девять утра он заехал в "Холис" за Пичугиным и Баздыревым, посадил Пичугина за руль "мерседеса" и по дороге в Москву отсыпался на заднем сиденье. В Вышнем Волочке они устроили привал и съели бортпаек, заботливо приготовленный Анной, после чего Сергей сам повел машину к цели. Не заезжая в столицу, он по кольцевой магистрали добрался до Волоколамского шоссе и свернул к Красногорску, куда они попали к четырем часам пополудни.

Офис "Пионера" находился поблизости от производственной базы, на самой границе санитарно-защитной зоны, занимая двухкомнатную квартиру на первом этаже панельного дома. В маленькой комнате, отведенной под бухгалтерию, не было ни души, а в большой Сергея ждали Перепелицын и бледная немочь. Сергей велел Баздыреву поскучать на кухне, а сам вместе с Пичугиным вступил в переговоры.

- Машину загрузили? - неприязненно спросил он.

- Я - человек слова! - Юля глазами, Перепелицын жестом показал на бледную немочь. - Ираида Глебовна может подтвердить. Но предупреждаю - без денег пропуск на выезд с базы не подпишу.

- Будут вам деньги... - Сергей вынул из кармана пачку "Мальборо" и закурил. - Какая машина?

- Наш новый "камаз", - с гордостью сказал Перепелицын. - Водитель готов, с ним я договорился. Только за ночную ездку придется вам приплатить ему пару тысчонок.

- Нет проблем, - бросил Сергей. - Пока ваши рабочие не разошлись, распорядитесь погрузить в "камаз" устройство для прожига летки и медь для электрододержателей.

Перепелицын переглянулся с бледной немочью, которая быстро-быстро потерла большой палец об указательный, и заговорил требовательным тоном:

- Медный прокат опять подорожал вдвое, поэтому...

- За кого вы меня держите? - Сергей повысил голос. - Я же сказал, что за все плачу наличными... Не торчать же мне лишние сутки в Красногорске из-за вашей нераспорядительности?

Под его взглядом Перепелицын позвонил на базу, а затем мягко проворковал:

- Пора нам объясниться, Сергей Константинович. Мы люди культурные, образованные, поймем друг друга.

- Изложите вашу позицию, - сдержанно отозвался Сергей.

- Когда мы с вами подписывали договор, мы, так сказать, жили в другом государстве, с другим климатом и другим рублем. В изменившейся обстановке всем заказчикам не позавидуешь, поэтому я горячо вам сочувствую. Но мировой опыт менеджмента вынуждает меня напомнить вам, что карманы у нас, извиняюсь, разные...

- Нельзя ли ближе к делу? - сказал Сергей.

- Пожалуйста. Из-за инфляции "Пионер" выполнит свои обязательства только на новых финансовых условиях. Правда, Ираида Глебовна?

Бледная немочь решительно тряхнула кудряшками.

- Теперь мы с удовольствием выслушаем вашу, - предложил Перепелицын, ослабляя тугой узел галстука.

- При подписании договора я перечислил вам авансом 40%, - начал Сергей. Значительно больше, чем вы просили. И, хотя это происходило за год до обвала цен, русским языком предупредил, чтобы вы немедленно закупили все материалы. А теперь вы хотите слупить с меня еще 6,3 миллиона, ссылаясь на удорожание материалов. Где же логика?

Кровь прилила к лицу Перепелицына, но он промолчал, повинуясь жесту бледной немочи.

- Проблема не только в том, что вы - бессовестные спекулянты, - продолжал Сергей. - Вы еще и мои компаньоны, владеющие 15% акций "Старосельского карбида". Казалось бы, вы кровно заинтересованы в скорейшем вводе производства в эксплуатацию, а что я вижу на деле?

- "Пионер" уступит вам свою долю, - отводя глаза, буркнул Перепелицын. Мы с Ираидой Глебовной готовы продать акции за 5 тысяч долларов США.

- И, наконец, вы из месяца в месяц нарушаете график поставки оборудования, тем самым омертвляя вложенный мною капитал. - Сергей криво усмехнулся.- Как, по-вашему, это соотносится с мировым опытом менеджмента, на который вы только что сослались?

- Холмогоров, подайте на нас в арбитраж, - злобно пропищала бледная немочь.

Сергей прекрасно знал, что при разрешении имущественных споров арбитражные суды России не принимают во внимание ни инфляцию, ни упущенную выгоду, поэтому никак внешне не отреагировал на реплику бледной немочи.

- Итак, налицо две полярные позиции, от чего и будем танцевать при выработке консенсуса, - подытожил Сергей, оборачиваясь к Пичугину. - Олег, кликни Гришу.

Перепелицын побледнел и застыл с открытым ртом, а Пичугин закричал:

- Гри-иша, работать!

Когда Баздырев ворвался в комнату, надевая кастет, бледная немочь заверещала, а Перепелицын приподнялся со стула. Не дав ему встать, Баздырев с оттяжкой ударил его под грудину. Охнув, Перепелицын рухнул на пол вместе со стулом. Секундой позже Пичугин рубанул ребром ладони чуть ниже затылка по бледной немочи, отправив ее в короткий нокдаун. А дальше они оба ловко обвязали руки и ноги своих жертв клейкой лентой и ею же залепили им рты.

- Мой готов! - доложил Баздырев. - Кажись, я сломал ему пару ребер.

- Моя тоже готова, - в свою очередь сказал Пичугин.

- Гриша, будь любезен, спусти с него штаны, - попросил Сергей, как ни в чем не бывало сидевший у стола.

Кивнув, Баздырев стянул вниз брюки Перепелицына вместе с трусами, вызвав у Сергея улыбку - в пиджаке с сорочкой и галстуком куркуль без брюк выглядел анекдотически.

Бледная немочь уже пришла в себя и, глядя на полуголого любовника, растерянно хлопала глазами.

- Тебя, кикимора, мы не тронем, - успокоил ее Сергей. - А твоему хряку сделаем бо-бо, если он не проявит готовности к сотрудничеству. Олег, доставай игрушку.

Пичугин открепил от пояса электрошоковое приспособление, сделанное в Японии, и придвинулся к Перепелицыну, чьи глаза округлились от ужаса.

- Покажем говноеду, как она работает, - предложил Сергей, закуривая новую сигарету.

Выставив приспособление перед смертельно побледневшим Перепелицыным, Пичугин с ухмылкой нажал на кнопку. Между электродами пробежала голубенькая молния, а в воздухе остро запахло озоном.

- Впечатляет? Поскольку ты - кандидат наук в области электричества, я решил вырабатывать консенсус близкими тебе методами, - доходчиво объяснял Сергей. - Сейчас Олег поднесет игрушку к твоему детородному отростку, чтобы слегка подрумянить его в вольтовой дуге. Понял?

Громко замычав, Перепелицын описался: моча струйками потекла со стула на смятые гармошкой брюки.

- Вот, теперь, вижу, что понял, - с удовлетворением отметил Сергей. Продолжим мирные переговоры?

Перепелицын закивал головой, как китайский болванчик.

- Гриша, размотай ему правую руку, чтобы он мог подписывать документы, приказал Сергей и вновь обратился к Перепелицыну: - За передачу акций "Старосельского карбида" я, так и быть, уплачу наличными. 5 тысяч, как ты просил. Но, милок, долларов у меня нет, получишь названную сумму рублями. За медь тоже отстегну живые бабки, дам трюльник на бедность. И еще - беру у тебя "камаз" в аренду на десять лет из расчета по рублю за год. Олег, выкладывай на стол бумаги и деньги. Всего с меня причитается 5013 рублей ноль-ноль копеек. Добро?

Перепелицын позеленел, а бледная немочь закатила глаза.

- Обидно? - с издевкой спросил Сергей. - Горячо тебе сочувствую, но ничем не могу помочь.

Перепелицын замычал, отталкивая шариковую ручку, любезно протянутую Пичугиным.

- Олег, он, кажется, передумал, - сказал Сергей. - Придется зажарить его стручок, другого выхода нет. Приступай.

Не успел Пичугин нагнуться, как Перепелицын закивал, помахивая рукой.

- Правильно, - одобрил Сергей. - Здоровье дороже денег. Ну, говноед, телись!

Когда все заранее подготовленные документы, включая пропуск на выезд с территории базы, были подписаны и скреплены печатью "Пионера", Пичугин побежал на базу, чтобы вывезти оттуда груженый "камаз", а Баздырев освободил от пут сперва бледную немочь, а потом и Перепелицына.

- Холмогоров, вас арестуют, - писклявым голоском пригрозила бледная немочь. - Я сейчас же вызову милицию!

- Зрелая мысль, - посмеиваясь, признал Сергей. - Кстати, не забудь рассказать ментам, как ты и твой хряк получали от меня на лапу мимо вашей кассы. Вот будет потеха, когда мы встретимся на этапе! Вы же оба взяткодатели. Поняла?

- Это вам боком выйдет, - вновь обретя дар речи, пообещал Перепелицын. Вот увидите, Бог вас накажет!

- Ну и народ! - воскликнул Сергей, обращаясь к Баздыреву. - Она стращает милицией, он - Богом. Гриша, что делать?

- Сергей Константинович, врезать ему по рылу?

- Спасибо, Гриша, ему на сегодня хватит. - Сергей встал и подошел к Перепелицыну, по-прежнему сидевшему раскорячась, со спущенными штанами. - С Богом я как-нибудь разберусь, а ты, срань, впредь не попадайся мне на глаза. Как же от тебя несет аммиаком!

Через четверть часа Пичугин доложил, что "камаз" ждет у подъезда. Сергей защелкнул кейс, машинально кивнул бледной немочи и, задержавшись на пороге, напоследок посоветовал Перепелицыну:

- В порядке утешения поточи свой стручок об эту кикимору. А за это время брюки, может быть, подсохнут. Но как быть с вонью - понятия не имею!

На улице Баздырев по указанию Сергея занял место в кабине "камаза", тогда как Пичугин вновь уселся за руль "мерседеса", рядом с боссом. Полчаса они ехали молча, думая каждый о своем. Пичугин мысленно прикидывал, сколько ему отломится за безупречно выполненное задание, а Сергей готовился к завтрашнему разговору с директором химкомбината. Успешное завершение переговоров с "Пионером" не решало всех насущных вопросов, поскольку за электрододержатели заводу-изготовителю все равно придется доплачивать деньги, которых у Сергея не было. Напрашивалось единственное приемлемое решение - переуступить 15% акций, ранее принадлежавших "Пионеру", при условии, что химкомбинат профинансирует оставшиеся затраты. Тогда все закончится благополучно, и он, Сергей, сохранит за собой контрольный пакет в размере 52%. Лишь бы директор принял его предложение...

- Сергей Константинович, зачем вы приказали Гришке снять брюки с говноеда? - посмеиваясь, спросил Пичугин. - Ведь мы же не собирались зажаривать его письку.

- Олег, помнишь Нахмана, брата Анны Наумовны?

- Какого? Марика или Борю? Я же знал обоих.

- Марка. Когда я познакомился с ним в доме у Давида Израилевича, он учился на психологическом факультете университета и как-то сказал нам, что на публике человек без штанов разом теряет уверенность, - пояснил Сергей.

- Учту на будущее! - воскликнул Пичугин. - А в общем получилось здорово: простенько и со вкусом!

Зная, что похвалу подчиненных не стоит принимать за чистую монету, Сергей тем не менее ощутил тепло на душе. От начала и до конца все действительно прошло как по нотам. Без ложной скромности надо признать, что сегодня он вел себя мастерски, ничуть не хуже Вороновского. Может быть, на сороковом году жизни к нему пришла бойцовская зрелость сродни той, которая некогда отличала Виктора Александровича? Интересно, жив он или помер? Оберштурмбаннфюрер как-то обронил мимоходом, что у Вороновского рак. Но, как бы там ни было, Вороновский для него не пример, потому что он, Сергей, не собирается извлекать доход из рэкета. Да и заданную Перепелицыну выволочку нельзя назвать рэкетом, ее нужно квалифицировать как восстановление попранной справедливости с позиции силы. Коли в государстве либо нет законов, защищающих честный бизнес от присосавшихся пиявок и клопов, либо законы есть, но нет механизмов, обеспечивающих их действенность, бизнесменам не остается ничего другого, кроме применения силы. Таков, черт побери, закон лабиринта!

71. ПОСЛЕДНИЙ ДОЛГ

Во вторник, 23 марта 1993 года, Лена летела из Берлина в Санкт-Петербург через Хельсинки в полупустом "Дугласе" компании "Финнэйр". Маршрут был не самым коротким, зато удобным по времени: если бы она воспользовалась услугами "Люфтганзы", то попала бы сюда только к вечеру, а о рейсах "Аэрофлота" и думать не смела - опасаясь за ее жизнь, Виктор раз и навсегда запретил ей летать на российских самолетах, назвав их "воздушными гробами".

В аэропорту Пулково Лену встретили Алексей Алексеевич и Володя, заботливо усадили в "волгу" и повезли в Комарове, куда ей сейчас почему-то расхотелось ехать. Глядя из окон машины на сумрачный, промозглый, еще не отошедший от зимы город с мокрым снегом на тротуарах, она через силу набрала номер служебного телефона Холмогорова и услышала сонный голос секретарши. Ни Сергея Константиновича, ни дяди Давида нет на месте, сообщила ей Эсфирь Шапиро, а панихида по Зинаиде Афанасьевне назначена на завтра в одиннадцать утра во Всеволожской церкви. Лена положила трубку, поинтересовалась у Алексея Алексеевича, заказан ли венок, и сказала, что ей нужно побывать в ЦНИИСЭ.

Институт встретил Лену безлюдьем - на лестничной площадке, где обычно толпились курильщики, не было ни души, а тишину пустынного коридора нарушал лишь гулкий звук ее шагов. Куда все подевались? Мор на них напал, что ли? Она подошла к сектору физико-химических исследований, заглянула в дверь, и гримаса удивления на ее лице сменилась теплой улыбкой - обеих проныр не было на месте, а Марина и Тизенгауз, сидя у окна, с аппетитом уплетали маринованную корюшку.

- Лара! - не оборачиваясь, сварливо прикрикнула Марина. - Сколько тебе повторять - закрывай за собой дверь.

- Елена Георгиевна! - в тот же миг воскликнул Тизенгауз, поднимаясь со стула. - Не ожидал...

- Зайка! - Марина стремглав бросилась к Лене и обняла ее, прижавшись щекой к щеке. - Как я рада! Надолго в наши края?

- Послезавтра улетаю обратно.

- Виктор Александрович с вами? - полюбопытствовал Тизенгауз, помогая ей снять шубку.

- Он до конца недели в Люксембурге. Карла Рихтеровича, президента "Ост-Веста", потянуло назад, в Эстонию, поэтому Виктор взял бразды правления в свои руки. - Лена протянула Марине объемистый пакет. - Для твоей Натальи.

- Зайка, ты прелесть! - Небрежно отложив пакет, Марина попятилась назад. Дай на тебя посмотреть... Андрюша, Ленка же совсем девочка! Косметика совершенно незаметна.

- Нашла девочку в тридцать пять лет, - с усмешкой возразила Лена, всматриваясь в лица давних друзей.

Марина располнела и выглядела утомленной, постаревшей, а Андрей Святославович, напротив, казался моложе своих лет. Толстый темно-синий свитер с глухим воротом скрадывал худобу, морщины в уголках глаз стали менее заметными, резкие черты лица смягчились, а прямизне спины могли позавидовать и тридцатилетние.

- Зайка, выпьем за встречу? Закуска - дай Боже, а спирт я мигом разведу.

- Только мне чуть-чуть, - попросила Лена.

- Как скажешь, - покорно произнесла Марина, уже вооружившаяся мерной колбой. - Сашенька не скучает вдали от мамы?

- Говорит, что не очень. Мы перезваниваемся через день.

- Погостите у нас подольше, - предложил Тизенгауз. - Посмотрите на изменившийся Петербург.

- Может быть, летом мы поживем в Комарово, а сейчас... - Лена поежилась, зябко поведя плечами. - У нас теплынь, в Карлсхорсте цветут одуванчики, а здесь холодрыга, я вся покрылась мурашками.

Марина разлила разбавленный спирт по чашкам и, подняв свою вверх, провозгласила:

- Согреемся! За тебя, зайка!

- За вас, дорогие! - Лена, морщась, выпила тошнотворно-теплую жидкость и быстро заела корюшкой.

- Как тебе мое коронное блюдо? - осведомилась Марина. - В твоем Берлине корюшки небось ни за какие деньги не достанешь?

- Вкуснятина!.. Маришка, спасибо тебе за звонок насчет Зинаиды Афанасьевны.

- Повторим? - Марина потрясла колбу со спиртным.

Лена и Тизенгауз дружно прикрыли свои чашки, а Марина налила себе еще сто граммов и процедила с брезгливой ухмылкой:

- Твой бывший Ромео допытывался, где ты и с кем, но я дала ему отлуп. Сказала, что не уполномочена обсуждать твою личную жизнь. Передать сообщение передам, а больше - ни гу-гу.

- Правильно... Ему нет дела ни до меня, ни до Виктора. - Доев корюшку, Лена положила вилку и повернулась к Тизенгаузу: - Андрей Святославович, как вы поживаете?

Слушая Тизенгауза, Лена не верила своим ушам, Большая часть сотрудников, оказывается, уволилась из ЦНИИСЭ, а оставшиеся приходят и уходят кому как вздумается и только делают вид, будто работают. Администрация смотрит на происходящее сквозь пальцы, поскольку платит нищенскую зарплату, да и то от случая к случаю. Андрей Святославович называл какие-то астрономические цифры в рублях, равные стоимости двух "жигулей" в доперестроечные времена, а когда Лена попросила перевести рубли в доллары, выяснилось, что ему платят 21 доллар в месяц, а Марине и того меньше - 18.

- А как же работа? - недоумевая, спросила Лена. - Неужели прокуратура и милиция перестали нуждаться в экспертных заключениях?

- Зайка, кого это волнует? - Марина одним духом опустошила свою чашку. Всем на все наплевать.

- А вы?.. Как же вы выходите из положения?

- Кто как умеет. - Марина вздохнула и принялась за корюшку.

- Многие ученые занялись челночным промыслом, - сказал Тизенгауз. - Ездят в Польшу, в Турцию, даже в Китай, по дешевке закупают там радиотовары, обувь и главным образом тряпки, а здесь перепродают втридорога.

- Господи! - Лена помотала головой, словно отгоняя дьявольское наваждение.

- Голь на выдумки хитра! - воскликнула Марина и потянулась к колбе, чтобы допить остатки, но Тизенгауз отобрал у нее колбу. - Видишь, зайка, какой у меня муж изверг? Ограничивает, не дает выпить лишнюю граммульку...

- Мариночка, - укоризненно покачал головой Тизенгауз.

- Мамулька моя поплохела, - монотонно продолжала Марина. - За зиму вообще не выходила на улицу - ноги отекают. Живу в Веселом поселке и пять раз в месяц ночую у Андрюши на Бутлерова, чтобы не забыть, что я - женщина. Представляешь, зайка, совсем как в старое время.

- Мариночка, уймись, - вполголоса взмолился Тизенгауз, морщась от неловкости.

- А ты, муженек, не затыкай мне рот! - Покачнувшись на стуле, заметно осоловевшая Марина погрозила ему пальцем. - Зайка, родненькая, не сердись на меня, я дурная. Андрей - он хороший, добрый, но, что с ним поделаешь, привык жить один. Либо день-деньской молчком возится со своими финтифлюшками, разглядывая их в лупу, либо пропадает в клинике Крестовоздвиженского, на пару с Оськой сеет доброе, мудрое, вечное...

- Мариночка, Бог с тобой! - не выдержал Тизенгауз. - Если бы не благотворительный фонд Виктора Александровича и те двести долларов, которые я получаю за свою работу, мы бы с протянутой рукой стояли на паперти и...

Сзади послышался стук двери, и Тизенгауз испуганно осекся. Впрочем, Лена легко догадалась, что он хотел сказать. Когда год назад местные чиновники бесцеремонно разворовали целый пароход с гуманитарной помощью, отгруженной Вороновским в Санкт-Петербург от имени "Ост-Вест Интернэшнл", Виктор заявил с несвойственной ему резкостью, что впредь безадресной благотворительностью заниматься не будет, набивать карманы всякой нечисти ему не с руки. А месяц спустя вместе с Крестовоздвиженским учредил фонд поддержки клиники ортопедической хирургии, закупил одноразовые шприцы и лекарства, выделил средства для улучшения питания и высказал пожелание, чтобы малоимущие больные, в основном пенсионеры, после выписки домой получали бы денежное вспомоществование. Возник вопрос, кому персонально поручить эту деликатную миссию, и тогда Лена предложила Тизенгауза, чья кандидатура не встретила возражений. Так что Лена знала обо всем, кроме размера его вознаграждения. Всего двести долларов - не слишком ли мало?

- Кто к нам пришел! - в тишине прозвучал голос Лары. - Еленочка Георгиевна!

- Здравствуй, Лара! - Лена подошла к ней. - А где твоя подружка?

- Лерка торгует "сникерсами" и жвачкой, важничает, как пава! - Глаза Лары переместились вправо и уцепились за шубку Лены. - Держите меня! Норка?

Марина, не таясь, сплюнула от досады.

- Норка, - подтвердила Лена.

- Еленочка Георгиевна, можно примерить? - Нельзя сказать, что просьба Лары доставила Лене удовольствие, но отказывать было неловко.

- Примеряй.

Пока Лена помогала Тизенгаузу убрать со стола грязную посуду и банку с корюшкой, Лара надела шубку и завертелась перед зеркалом.

- Мне идет, вот только в грудях узковато... За норковую шубку я бы продалась в рабство! Еленочка Георгиевна, у вас на примете нет желающих? Ведь правда, что в Европе мода на русских девушек?

- Я не слежу за модой.

- Вы? Ни в жизнь не поверю! - Горящий взор Лары снова скользнул по комнате и задержался на свертке. - А это кому? Неужто мне?

- Елена Георгиевна привезла подарок для дочери Марины Васильевны, хмурясь, вмешался Тизенгауз.

- А-а, - огорченно протянула Лара. - Везет же некоторым.

- Мне пора, - сказала Лена, целуя Марину в щеку. - Я тебе позвоню.

Лара без энтузиазма рассталась с шубкой и спросила:

- Еленочка Георгиевна, можно я провожу вас на улицу?

- Проводи, если тебе так хочется.

Распрощавшись с Тизенгаузом, который вышел покурить на лестницу, Лена пешком спустилась вниз в сопровождении ни на минуту не умолкавшей Лары.

- Я не глупей Лерки, тоже пошла бы торговать жвачкой, да боязно, - трещала та, забегая вперед и льстиво заглядывая в глаза Лены. - А вдруг коммуняки обратно захватят власть?

- Не захватят. А если бы и захватили - тебе-то что?

- Могут посадить. Еленочка Георгиевна, у вас в Париже есть прислуга?

- Я живу не в Париже, а в Берлине.

- Все равно. Так есть или нету?

- У нас служит пожилая немка, фрау Борзиг.

- Много вы ей платите?

- Тысячу семьсот марок в месяц, - ответила Лена. - А что?

- Сколько будет в долларах?

- Примерно тысяча.

- Еленочка Георгиевна, возьмите лучше меня, - взмолилась Лара. - На ваших харчах я пойду за пятьсот. Мыть полы, чистить обувь - никакой черной работой не побрезгую. А по утрам буду подавать вам кофе в койку. Возьмете?

- Лара, зачем тебе идти в прислуги?

- Охота пожить по-человечески! - Лене стало не по себе. Остановившись, она достала из сумочки сто марок и вложила купюру в ладонь Лары:

- Купи себе что-нибудь... - На улице Лена, не оборачиваясь, села в "волгу", а Лара высунулась из подъезда и громко крикнула ей вслед:

- Еленочка Георгиевна, приезжайте почаще!

По пути в Комарове Лена вспомнила слова Вороновского и сказала себе, что он прав. Никогда и никуда не следует возвращаться из сентиментальных побуждений...

В Комарово Лену атаковал эрдельтерьер Яков. Заросший за зиму, он, беспрестанно виляя обрубком хвоста, прыгал на нее до тех пор, пока не опрокинул на диван и не облизал с головы до ног. Весь вечер пес не отходил от Лены, в знак любви переворачиваясь кверху брюхом, а ночью вполглаза дремал возле кровати, оберегая ее сон.

За ночь подморозило, и, когда Лена шла от автостоянки до Всеволожской церкви на Сергиевской улице, под каблучками сухо похрустывал ледок. В пяти метрах за нею с венком из белых гвоздик следовали Алексей Алексеевич и Володя, явно получившие задание не отпускать ее ни на шаг.

Без десяти минут одиннадцать в полутемной церкви у гроба Зинаиды Афанасьевны сгрудились одни старухи в черном, неслышно шептавшие молитвы. Лена зажгла дюжину свечек перед иконами и всю панихиду простояла не шелохнувшись, вглядываясь в восковые черты усопшей. Она издавна чтила своенравную Зинаиду Афанасьевну, бывшую матриархальным стержнем холмогоровской семьи, и сейчас, отдавая последний долг, думала о том, что покойница заслужила царствие небесное, о чем, вторя священнику, хором твердили дьякон и певчие, на разные голоса выводившие: "Со святыми упокой..." Требовательная ко всем независимо от степени родства, Зинаида Афанасьевна умела прощать непростительное и в то же самое время безвозвратно отлучала от сердца тех, кого называла нелюдью. Так, пулей вылетела из семейной обоймы взбалмошная Наталья Николаевна, ее настоящая невестка и настоящая свекровь Лены. Но стоило Лене незадолго до родов переселиться во Всеволожск, как старуха в тот же день ласково назвала ее "невестушка", что обе сочли в порядке вещей: быстро менявшиеся жены Вениамина Ивановича Холмогорова в счет не шли, Наталья Николаевна как бы вовсе не существовала, так что у Зинаиды Афанасьевны не было другой невестки, равно как у Лены - другой свекрови. Именно поэтому, заказывая венок, Лена попросила Алексея Алексеевича, чтобы на ленте написали: "Незабвенной свекрови от любящей невестки". Лена хотела было добавить "и внука", но удержалась, дабы не вносить еще большей терминологической путаницы - ведь ее сын был не внуком, а правнуком Зинаиды Афанасьевны.

Позднее, перед выносом, Лена осмотрелась. Неподалеку от нее, рядом с насупившимся, наполовину поседевшим Сергеем, плакал пьяненький Вениамин Иванович, с другой стороны, поглядывая на Сергея снизу вверх, стоял щуплый, похожий на подростка Додик Шапиро, а из-за плеча Сергея на нее давящим взглядом смотрел косоглазый человек с чертами Пушкина. Лена поймала себя на мысли, что раньше определенно видела косоглазого, но прошло не меньше минуты, прежде чем она вспомнила, где с ним встречалась. Рука Лены машинально потянулась к горлу - это был капитан Затуловский, дважды вызывавший ее на допрос в Следственное управление ГУВД и ознакомивший с исповедью Сергея в синей тетради. А бок о бок с Затуловским, поблескивая металлической оправой очков, стоял вихрастый блондин, в котором Лена сразу же узнала оперуполномоченного УБХСС, выступавшего свидетелем по делу Тизенгауза. Все верно - с кем поведешься, от того и наберешься.

На густо поросшем соснами чистеньком кладбище в Мельничном Ручье гроб с телом усопшей опустили в могилу, вырытую между надгробиями ее мужа и сына. Лена одной из первых бросила вниз горсть песчаной земли, подождала, пока могильщики утрамбовали холмик, водрузив деревянный крест с табличкой "Холмогорова Зинаида Афанасьевна (1908-1993)", и, понурившись, медленно пошла к выходу. У ограды ее догнал Сергей.

- Бабушка велела передать... - Он протянул Лене потертую коробочку из красного сафьяна.

Лена открыла коробочку, и ее глаза увлажнились. Внутри лежали все драгоценности свекрови - девичье колечко с мертвой бирюзой, жениховский подарок Ивана Емельяновича, и золотая цепочка с нательным крестиком.

- Перед смертью сильно горевала, что не простилась с тобой и с Сашком, глухо проговорил Сергей и, помолчав, спросил: - Ну, как там мой сын?

- Саша пишет тебе?

- Дважды в месяц.

- Тогда ты в курсе дела... Прощай!

- Обожди. Ты что, не считаешь нужным помянуть бабушку? Это же не по-русски. - Сергей нахмурился. - Зайди, уважь православный обычай. За столом хватит места и для твоих телохранителей...

С кладбища Лена заехала в дом на Константиновской вовсе не потому, что поддалась увещеваниям Сергея. Садясь в "волгу", чтобы вернуться в Комарово, она вдруг всем сердцем ощутила, что сафьяновая коробочка, помимо немудреного золота свекрови, таит в себе глубокий смысл: получив посмертный дар, она, Лена, становится духовной наследницей Зинаиды Афанасьевны. А символика дара в свою очередь навеяла грустные мысли о быстротечности жизни и том дне, когда она сама соберет такую же коробочку для собственной невестки.

За длинным поминальным столом на одном конце скучились старухи в черном, а на другом, под затянутой крепом фотографией Зинаиды Афанасьевны, расположились приятели Сергея, чье хозяйское место в торце пустовало. Лена бочком опустилась на стул между старухами и Давидом Шапиро.

- Леночка, какая честь! - обрадовался Шапиро. - Разреши налить тебе водочки? - Лена кивнула.

- Все разъезжаешь по европам? - Лена снова кивнула.

- А где Саша?

- В Кембридже, в частной школе Лейз.

- Не слабо! - Шапиро подмигнул сидевшему напротив морскому офицеру с нагрудной эмблемой подводника. - Серега как, подбрасывает тебе монету?

Вопрос был неприятен Лене, но Додик был здесь единственным, кого она по старой памяти считала близким человеком.

- Нет.

- Сколько ты платишь за обучение в Кембридже?

- Восемь тысяч фунтов в год.

- И Серега ни разу...

- Мы с сыном не нуждаемся в его деньгах, - перебила Лена.

- Нуждаетесь или не нуждаетесь, это второй вопрос. А ты мне ответь на первый.

- Ни разу за два последних года.

- Балбес он, вот что я тебе скажу, - рассерженно буркнул Шапиро. - Вгрохал больше ста тысяч баксов в дело, где конца-краю не видно, а на сыне, выходит, экономит.

- Додик, меня его дела не заботят.

- Я не слепой... Чем занимается твой муж? Нефтью?

- Деньгами.

- Банкир? - Шапиро оживился.

- Финансист.

Ответив Додику, Лена с досадой заметила, что косоглазый капитан Затуловский пристроился рядом с моряком и вслушивается в их разговор.

- Не слабо! - повторил Шапиро и собрался еще что-то спросить, но его отвлек крик в дверях.

Повернув голову, Лена увидела Вениамина Ивановича, в пьяном угаре рвавшегося за стол, и перекошенное лицо Сергея, тащившего дядюшку назад. А за ними, растерявшись, замерла рыжая бухгалтерша Цымбаревич, обеими руками державшая блюдо с высокой горкой блинов.

"Господи, куда я попала? - мелькнуло в голове у Лены. - Не хватает только старого педераста Коростовцева и шофера Потери, чтобы филерская шайка-лейка была в полном сборе!"

Еле-еле утихомирив разбушевавшегося родственника, которого на себе уволок в кухню блондин-оперуполномоченный, Сергей уселся за стол вместе с Цымбаревич и подал знак, что можно начинать. Без лишних слов выпили за помин души, после чего приятели Сергея навалились на закуски.

- Леночка, разреши подбросить тебе паюсной икорки, - предложил жующий Шапиро. - Она самопальная, но вкус - антик маре!

- Додик, ничего не хочу.

Лена пальцами положила в рот щепотку кутьи, виновато взглянула на фотографию свекрови и вышла из-за стола.

72. ПОИСКИ ВЫХОДА

Если в 1992 году взлеты у Холмогорова чередовались с провалами, то на следующий год он попал в полосу сплошного невезения. После успешной разборки в Красногорске все складывалось в пользу Сергея - директор Старосельского химкомбината согласился перекупить 15% акций, ранее принадлежавших "Пионеру", своевременно перечислил деньги за изготовление электрододержателей и оплачивал работы по монтажу оборудования и металлоконструкций, на бланке комбината выдав гарантию в течение пяти месяцев профинансировать оставшиеся затраты. А в феврале стройплощадка нежданно-негаданно обезлюдела, и только сторож в овчинном тулупе, постукивая валенком о валенок, маячил возле здания, чтобы лиходеи не разворовали дорогостоящую медь.

- Вы кто, люди или подонки? - взбеленившись, орал Сергей на Титова в гулкой пустоте бывшей компрессорной. - Я, дурак, доверился, а вы... Куда делись рабочие? Почему вы с директором, сукины дети, вторую неделю не перечисляете деньги в Ярославль за тензовесы? Чего молчишь, гад?

- Сергей Константиныч, ты даром прешь на меня, как шкаф. На мне вины нет, клянусь материнским прахом! - оправдывался Титов. - Оглянись вокруг - весь комбинат стоит мертвый, работяг хлеба лишили.

- Меня твой комбинат не печалит, - продолжал бушевать Сергей. - Мне важен карбид. Пусть дело шло медленнее, чем я хотел, но оно шло, день ото дня приближая пробную плавку. А что я вижу сегодня? Эх, зла на тебя не хватает!

- Остынь, Константиныч. Откуда взять деньги, когда счет арестован? Беда к нам пришла, горе горькое...

Слово за слово, с охами и вздохами, Титов поведал Сергею о том, к чему привела внеплановая проверка налоговой инспекции. Как с неба свалившиеся фискалы, не вникая в суть дела, состряпали акт и оштрафовали химкомбинат на 600 миллионов рублей за сокрытие прибыли и грубые нарушения в расчетах с госбюджетом. Между тем, по уверениям Титова, прибыль у них не утаивалась. Да, директор по распоряжению губернатора отпускал минеральные удобрения колхозам и совхозам Нечерноземья по цене ниже себестоимости, покрывая убытки на внутреннем рынке за счет экспортных поставок, но что ему оставалось делать останавливать производство, что ли? Ведь на селе нет денег, чтобы платить полную цену, а технологическая цепочка на комбинате не предусматривает хранения готовой продукции: удобрения затариваются в полиэтиленовые мешки и по транспортерной галерее поступают на погрузку в вагоны. И госбюджету урона не наносили, перечисляя положенное сразу же по получении денег из-за рубежа. Однако фискалы заявили, что комбинат обязан начислять прибыль не после, а до расчетов с иностранными контрагентами, в момент отправки вагонов с удобрениями в порт назначения, и отбыли восвояси чрезвычайно довольные собой - по инструкции 25% штрафных сумм предназначалось на материальное поощрение чиновников налогового ведомства.

- Веселенькие дела! Они что, хрен им в глотку, поголовно сошли с ума? холодея, воскликнул Сергей. - Складывается впечатление, что в Москве у всех крыша поехала...

- А то! - сокрушенно подтвердил Титов. - Это же надо - ни за понюх табаку весь комбинат накрыли дамским половым органом! Президент и Верховный Совет меряются друг с дружкой, кто над кем возьмет верх, а народное хозяйство скатывается в яму. При усатом вожде их бы в одночасье поставили к стенке за вредительство!

- Данилович, дорогой, подскажи, как мне выйти из положения? - в страхе взмолился Сергей. - Ведь я вложил сюда уйму бабок. Это же не хухры-мухры!

- Ехай в Питер, - посоветовал Титов. - Директор с губернатором неделю торчат в Москве, обивают пороги в правительстве. Ты один, а нас на комбинате как-никак три тыщи душ. Не может такого быть, чтобы с народом вовсе не посчитались.

- Сколько, по-твоему, продлится бардак?

- Кто их знает?.. Как что проклюнется, я мигом сообщу...

Прошли март, апрель и май, но никто так и не разрубил гордиев узел. А летом химкомбинат окончательно увяз в финансово-экономическом болоте очередное повышение тарифов на железнодорожные перевозки вкупе с ростом цен на электроэнергию и газ сделали экспорт минеральных удобрений нерентабельным.

Тогда, за неимением лучшего, Сергей попытался продать недостроенное производство карбида кальция местному коммерческому банку. Там сперва загорелись, но столь же быстро охладели, по-свойски растолковав Сергею, что нынче не резон вкладывать капитал в производство даже самой дефицитной продукции: покуда в стране неразбериха, нет ничего выгоднее, чем крутить деньги на коротких кредитах.

Отчаявшись найти покупателя, Сергей очутился перед дилеммой - либо бросить все к чертовой матери и смириться с разорением, либо на кабальных условиях брать ссуду в банке, чтобы запустить карбид и, ужавшись до предела, за год-другой рассчитаться с заимодавцем. В конечном итоге оба варианта сулили нищету, но, поразмыслив, Сергей выбрал второй - где наша не пропадала! На прокорм ему хватает, из "Холиса", слава Богу, не гонят, а кредит позволит побороться за право быть хозяином. Получится - он спасет вложенные деньги, не получится - значит, не судьба ему стать богачом. Риск невелик - сколько из нуля ни вычитай, нуль и останется.

Для получения ссуды Сергей прибегнул к помощи Затуловского. Тот сочувственно относился к его бедственному положению и совсем недавно предлагал свои услуги. Уж коли выпал жребий попасть в кабалу к банкиру, так лучше к знакомому, от кого можно не ждать подлянки. А сгинут деньги - тоже не страшно. Роман Валентинович убытка не понесет, да и Онежско-Ладожский коммерческий банк как-нибудь переживет потерю, им ущерб в 50 тысяч гринов - как слону дробина!

Затуловский радушно принял Сергея и первым долгом велел секретарше подать гостю кофе с печеньем. Сам Роман Валентинович по обыкновению пил чай без сахара. Внимательнейшим образом выслушав Сергея, он задал несколько вопросов, а затем бессильно развел руками.

- Какая жалость! При всем уважении к вам, Сергей Константинович, ни в "Онеле", ни в любом другом банке Акционерное общество "Старосельский карбид" не получит кредита под залог оборудования. Производственное здание, по вашим словам, принадлежит комбинату, а неработающие станки - всего лишь груда железа, не имеющая реальной цены... Вы огорчены отказом?

- Смешной вопрос! - обидчиво отозвался Сергей. - Роман Валентинович, вы же меня знаете?

- Знаю.

- Я верну все до корейки. В лепешку расшибусь, но отдам.

- Верю,

- Так поддержите мою кредитную заявку. Ну что вам стоит?

- Не просите, это бесполезно. Банковская политика не строится на голом доверии, а долгосрочные ссуды выдаются только под обеспечение с высокой ликвидностью, - с дружеской улыбкой ответил Затуловский, покручивая на мизинце кольцо с опалом. - Таковы наши правила. Вам очень нужны деньги?

- Позарез.

- Вообще говоря, безвыходных положений не бывает, - заметил Затуловский, сдувая пылинку с лацкана нового пиджака брусничного цвета.

- Что вы подразумеваете?

- Скажите, Сергей Константинович, вы твердо уверены, что уложитесь в 50 тысяч долларов?

- Нет вопросов! - На лице Сергея отразилась надежда. - Вы меня выручите?

- Не я, другие... - Затуловский выдержал паузу, обволакивая Сергея студенистым взглядом. - Среди моих сослуживцев есть состоятельные люди, частным порядком дающие взаймы валюту под 6% в месяц. Для дебиторов такие ссуды удобнее, чем банковский кредит в рублях под 200% годовых. Как вам известно, доллар по воле Центробанка и Минфина с лета колеблется вокруг отметки в тысячу рублей. Поэтому...

Сергей понял все с полуслова и быстро спросил:

- Вы поручитесь за меня?

- До известных пределов. Деньги есть деньги, поэтому от вас потребуется расписка с точным указанием взятой взаймы суммы, порядка ее возврата и формы обеспечения, каковым может послужить ваша трехкомнатная квартира на улице Рубинштейна и "мерседес", - по-деловому оговорил Затуловский. - Во избежание злоупотребления доверием залог недвижимости принято регистрировать в мэрии, но вас мы освободим от регистрации. Зная вашу порядочность, я уговорю заимодавцев упростить процедуру. Но прежде рекомендую вам как следует подумать. Мало ли как обернется дело в Старосельске. Вы сознаете, что через год так или иначе придется гасить ссуду независимо от того, заработает ваш карбид или нет? Учтите, это уже вне сферы моего влияния.

Закладывать последнее Сергей не собирался и хотел было отклонить неприемлемое предложение, однако соблазн сразу, без канители получить толстую пачку долларов пересилил доводы разума.

- Нет проблем! - воскликнул он, картинно прижав руку к сердцу. - Роман Валентинович, производство я запущу в январе-феврале, не позже, а там денежки потекут, только успевай баулить. Продавая карбид в мелкой фасовке, рассчитанной на потребителя из глубинки, с дедовским ацетиленовым генератором, я выручу в десять раз больше, чем при оптовых поставках.

- Вам виднее.

- Когда приходить за валютой?

- Завтра, ближе к концу дня. На всякий случай захватите с собой паспорт...

Церемонно проводив Сергея до лестничной площадки, Затуловский возвратился к себе в кабинет в отменном расположении духа. Завтра он ссудит Холмогорову 50 тысяч долларов и, таким образом, на все сто процентов гарантирует его участие в операции против Вороновского, где бывшему "пану почтмейстеру" отводилась малюсенькая, но при всем том ключевая роль: в кульминационный момент он буквально на секунду выглянет из-за кулис с репликой "Кушать подано", и ловушка захлопнется. Вернуть деньги Холмогоров наверняка не сможет. А угроза лишиться квартиры и автомобиля сделает Холмогорова столь же сговорчивым, как в былые годы. Состоятельные сослуживцы, разумеется, будут подставными лицами он сам снимет со своего счета требуемую сумму, а для отвода глаз задействует, скажем, Алексеева, что придаст сделке максимум правдоподобия.

В Онежско-Ладожском коммерческом банке Затуловский заметно поправил не только здоровье, но я материальное благосостояние. Оклад у него, как и у большинства банковских служащих, был отнюдь не выдающимся, что объяснялось нежеланием правления вносить в казну прогрессивный налог на превышение фонда заработной платы. Однако, помимо оклада, ему якобы для перепланировки квартиры и строительства дачи выдавались беспроцентные ссуды, которые незамедлительно зачислялись на так называемый "рождественский" рублевый вклад под 400% годовых, причем доступ к такому виду наживы имели исключительно свои люди по списку, конфиденциально утверждаемому президентом банка. Мало того, коль скоро Роман Валентинович с помощью сохранивших верность осведомителей эффективно проверял платежеспособность банковской клиентуры и выигрывал множество арбитражных споров, Колокольников изыскивал и иные способы поощрить чрезвычайно полезного вице-президента.

Но не хлебом единым жив человек. Сколь бы щедро ни вознаграждался его труд, в банке Роман Валентинович все равно чувствовал себя инородным телом, ибо не получал там морального удовлетворения. Может ли быть счастлив прирожденный охотник-промысловик, если его отлучили от тайги и приставили к занятию, сходному с парниковым огородничеством? Поэтому он воспринимал "Онелу" как временное пристанище. Да и сам банк, по его суждению, был обречен на банкротство. Еще год назад он обратил внимание на то, что Колокольников втихую перекачивает валюту за границу, и призадумался над смыслом загадочных трансферов. Что сие означает - страховку на случай гражданской войны в России или же заранее обдуманное намерение Родиона Филимоновича в один прекрасный день испариться из Санкт-Петербурга с банковской кассой, чтобы восстать из небытия в пальмовых рощах Латинской Америки? Затуловский незаметно поместил президента под колпак, и вскоре вторая гипотеза подтвердилась - при негласном осмотре на даче у Родиона Филимоновича обнаружился коста-риканский паспорт. Находка не обескуражила Затуловского, а лишь напомнила о том, что дальновидные люди не связывают свое будущее с Россией.

Нелепо думать, что Затуловский был плохим патриотом, нет. Но в России второй год подряд нагнеталась обстановка, чреватая социальным взрывом, и, как ему казалось, весь вопрос сводится к тому, когда этот взрыв произойдет. В самом деле, ножницы между богатством и бедностью все дальше расходились в стороны. Он, Затуловский, никогда не был приверженцем имущественного равенства, находя его противоестественным, но не одобрял и разительных контрастов, отдавая предпочтение золотой середине, характерной для Скандинавского полуострова. В Швеции, Норвегии и Финляндии богатые и бедные выглядят одинаково скромно и достойно, а отличие заключается только в том, что первые покупают те же носильные вещи в начале сезона, тогда как вторые - в конце, на распродажах, за треть цены. В обозримом будущем примерно такой же страной обещала стать Эстония, из-за чего, не без влияния жены, Затуловский склонился к мысли со временем переселиться туда и уже предпринял кое-какие шаги в этом направлении.

В дополнение к даче в Усть-Нарве стараниями тестя была куплена четырехкомнатная генеральская квартира в центре Таллина, Инна уволилась с работы и, получив эстонское гражданство, вступила в отцовскую юридическую фирму, Женя перевелась в Таллинский университет, а сам Роман Валентинович вложил деньги во вновь созданное охранное агентство, рассчитывая в дальнейшем возглавить его и, если это окажется выгодным, перепрофилировать на частный сыск или на борьбу с промышленным шпионажем. Правда, пришлось опустошить "черную кассу", но игра стоила свеч. Эстонским языком он владеет на бытовом уровне, так что войдет в местную среду, как нож в масло, а продажа питерской квартиры позволит реально претендовать на директорский пост в агентстве. Что же касается не квасного, а нормально понимаемого патриотизма, то Эстония, согласитесь, такая же часть распавшейся на куски Родины, как и Санкт-Петербург, природа и климат почти что одинаковые, а качественный состав населения на порядок выше. Средний эстонец при виде богатого соседа не хлопает по карманам в поисках спичек, чтобы спалить его дом, а стремится своим трудом подняться выше, догнать вырвавшегося вперед, в то время как живущий по другую сторону границы псковитянин от зависти изойдет на говно, будет спьяну бахвалиться, что, мол, захоти он разбогатеть - нет ничего проще, но из-за лени лишний раз не оторвет зад от печки.

Словом, будущее семьи Затуловских было обеспечено. И Роману Валентиновичу следовало побыстрее закругляться с делами в Санкт-Петербурге. Но его мертвым якорем удерживало необоримое желание расквитаться с Вороновским. По натуре он был сухим рационалистом и не без удивления спрашивал себя - надо ли ему пренебрегать интересами дома ради отмщения? Голос рассудка немедленно давал отрицательный ответ: раз он, Затуловский, рубит старые корни, чтобы начать новую жизнь, на прошлом благоразумнее поставить крест. Уход из милиции - не трагедия, особенно на фоне всеобщего развала, а жажда мести - удел фанатиков. Чего он добьется, отомстив Вороновскому?

Потешит уязвленное самолюбие, и все?

Но стоило Роману Валентиновичу хоть на минуту воскресить в памяти горечь унижений, которые он вынес, как все фибры его души восставали против добровольного отказа от мести, побуждая к решительным действиям. Больше всего Затуловский выходил из себя при мысли, что подлец поломал его карьеру походя, не прилагая особых усилий, расправился с ним так, как прихлопывают комара или букашку.

Планирование операции проводилось без спешки, с учетом всех сложностей, связанных с труднодоступностью фигуранта, что лишь подогревало интерес Затуловского. Однако информация, добытая при прослушивании телефона Тизенгауза, не подтвердилась - летом 1993 года Вороновский так и не появился в Комарово.

Роман Валентинович умел выжидать, как никто другой, и, не снижая накала, регулярно проверял на прочность каждый узелок и каждую ячейку раскинутой им сети, с удовлетворением убеждаясь в том, что все наготове. Исполнители натасканы и по сигналу могут быть задействованы в течение суток, обе базы, основная и запасная, снабжены всем необходимым, транспортные средства - на ходу, в полной исправности. А как только операция развернется и курок будет взведен, он поставит задачу Холмогорову. Теперь, очутившись на мели, Холмогоров и пикнуть не посмеет...

На следующий день, 23 сентября, Сергей увидел в кабинете Затуловского знакомое лицо следователя Алексеева. Симпатичный капитан, оказывается, тоже сменил поле деятельности и служил в Онежско-Ладожском коммерческом банке. Рассказав парочку бородатых анекдотов, Алексеев с шуточками-прибауточками проверил паспортные данные Сергея и в обмен на расписку выдал ему 40 тысяч долларов сроком на шесть месяцев под залог квартиры. Не успел Алексеев выйти за порог, как в кабинете обозначилась невзрачная женщина лет сорока по фамилии Красноперцева, которая на тех же условиях выдала Сергею еще 10 тысяч долларов под залог "мерседеса".

- Я не обманул ваших ожиданий? - любезно осведомился Затуловский, когда они остались наедине.

- И да, и нет, - ответил Сергей с ноткой недовольства. - Я же просил деньги на год.

- Пусть это вас не волнует, - успокоил Затуловский. - Если вы будете ежемесячно вносить проценты, то заимодавцы автоматически пролонгируют ссуду. Это я беру на себя.

- А если нет?

- Тогда для пролонгации вам придется в марте будущего года разом выложить шесть сложных процентов за весь срок пользования ссудой. Это составит... Затуловский придвинул калькулятор и быстро подсчитал, - 18 945 долларов. Иначе Алексеев и Красноперцева едва ли пойдут вам навстречу.

- Меня взяли за горло, - хмурясь, заметил Сергей.

- Кто спорит? При теперешней конъюнктуре дебиторам не позавидуешь... Но у вас в резерве есть живительный источник.

- Какой?

- Ваша бывшая жена. - Затуловский сочувственно улыбнулся. - Кстати сказать, очень приятная женщина, мечта поэта. Не жалеете, что расстались с нею?

Сергей промолчал. Не зная деталей, да и не интересуясь ими, он, конечно, догадывался, что Лена замужем за денежным мешком. Когда же наклюкавшийся Додик после поминок во Всеволожске нашептал ему про ее мужа-финансиста, он безразлично пожал плечами. Будь тот хоть эмиром в Бахрейне, ему от этого ни жарко ни холодно. Коли они заботятся о Сашке, все прочее - до лампочки. А жалеть о том, чего нельзя исправить, - подобающее занятие только для дремучих идиотов.

- Сто тысяч долларов - для Елены Георгиевны не сумма.

- Значит, ей повезло. Что же, Бог в помощь!

- Напрасно вы иронизируете, - интригующим тоном произнес Затуловский. Учтите, она вам не откажет, не та ситуация. Это как дважды два.

- Что вы подразумеваете?

- Ее супруг - мужчина широкий, меценат.

- Понятия не имею.

- Бросьте валять ваньку! - внезапно сменил тон Затуловский. - Вам ли не знать вашего подельца, обаятельнейшего Виктора Александровича?

- Вы что, охренели? - Сергей отпрянул. - Она же ненавидит его лютой ненавистью!

- От любви до ненависти один шаг, - невозмутимо сказал Затуловский. - Шаг туда, шаг обратно...

- Не верю!

- Назовите хотя бы один случай, когда я ввел вас в заблуждение.

Не находя слов, Сергей опустил голову, почувствовав себя так, будто на него вылили ушат помоев.

- Учтите, Вороновский перед вами в долгу... Пользуется вашей женой и все еще не рассчитался за старое. Он же ни дня не сидел в колонии.

- То есть как?

- Виктор Александрович любит комфорт, покой, изысканную кухню. А в колониях для зеков не готовят кавказских блюд на заказ, баня - раз в неделю, с мылом - проблемы, и на нарах жестковато. Припоминаете?

Сергей машинально закурил.

- Вороновскому нечего делать за решеткой. Эту возможность он целиком и полностью предоставлял таким простакам, как вы, Сергей Константинович.

- Обождите... - Сергей помотал головой. - У меня никак не укладывается в мозгу, что Вороновский...

- Холмогоров, не будьте идиотом, - жестко перебил его Затуловский. - Ваш Виктор Александрович - натуральный провокатор из КГБ, а вы - не первый, кого он угостил тюремной баландой. Именно поэтому он даст отступное и за старое, и за Елену Георгиевну.

- Да я... - Ощутив ком в горле, Сергей закашлялся. - Да я лучше сдохну под забором, чем воспользуюсь подачкой Вороновского, будь он трижды проклят!

- Вам виднее. Я счел нужным подсказать вам выход на крайний случай, а брать или не брать деньги у вашего подельца - решайте сами. - Затуловский выразительно посмотрел на часы. - У меня все. А у вас?

Сергей поднялся и, не прощаясь, вышел за дверь.

73. ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ

Осенью 1991 года вышел из печати сборник статей и очерков Добрынина "Не в ладах с законом", после чего он распрощался с публицистикой. То, с чем Аристарх Иванович так вдохновенно боролся - лицемерная власть КПСС и равенство в нищете, - развеялось в пыль, став достоянием истории, и теперь его читатели сделались свободными, как мухи в полете. Однако, к их вящему удивлению, ни Америка, ни Европа не изъявили желания брать на иждивение многострадальную Россию, заработную плату начали выплачивать с опозданием, ее размеры не позволяли людям сводить концы с концами, а первые шаги того, что не без авторского сарказма назвали рыночными реформами, навели на жуткие подозрения: неужели великую державу с арсеналом атомного оружия и стопятидесятимиллионным населением, не по своей вине разучившимся продуктивно работать, пустили плыть по воле волн? Поскольку уверенность в завтрашнем дне не прихоть, а объективная потребность всякой здоровой личности, сакраментальные для россиян вопросы "кто виноват" и "что делать" естественно поменялись местами. А внятно вразумить читателей, как быть и куда податься в поисках хлеба с маслом, Добрынин и другие гранды гласности не могли, потому что сами внезапно очутились перед разбитым корытом: рост цен на бумагу и полиграфические услуги поставил печатные органы на грань разорения, а авторские гонорары приобрели чисто символический характер - за проблемную публикацию площадью в газетную полосу можно было на выбор купить либо два пакета молока, либо пачку сметаны.

Не от хорошей жизни Добрынин в качестве литературного консультанта пару лет подвизался на задворках у заокеанских киношников и телевизионщиков, но всплеск интереса к российской тематике в США оказался непродолжительным, а зрительский спрос на фильмы и телепередачи о России к 1994 году упал чуть ли не до нулевой отметки. Своеобразный они народ, совсем на нас непохожий, размышлял Добрынин, без сожаления расставаясь с американцами. Живут в ограниченном, изначально прагматическом мирке, и все, что происходит на земном шаре не под звездно-полосатым флагом, занимает их лишь постольку-поскольку, В итоге, поставив точку на двухлетнем сотрудничестве, он позволил себе не работать по найму и взяться за роман.

Сюжетная канва исподволь сложилась у него в мозгу, замысел казался увлекательным, а душа истосковалась по настоящей работе. Словом, за малым дело стало - для создания параллельного мира романных судеб и образов жизнелюбивому Аристарху Ивановичу надлежало отрешиться от окружающей действительности, залечь на дно, подальше от житейских соблазнов, и свести к минимуму бытовые заботы. Поэтому он на ура воспринял предложение Вороновского переселиться в Комарово, где сможет жить на всем готовом.

- Видит Бог, это находка, но, старик, совестно быть тебе в тягость, - из приличия вымолвил Добрынин, со зверским аппетитом уплетая нежнейшего омара под майонезом и лимонным соком в ресторане московского отеля "Балчуг-Кемпински", куда Вороновский пригласил его на ужин.

- Заруби себе на носу - меня ты нисколько не обременишь, - возразил Вороновский. - Дом все равно пустует, а затраты я как-нибудь выдержу, не зачахну... Позволь пожелать тебе творческой удачи. Прозит!

Выпив, Добрынин бросил взгляд на опустевшую тарелку и спросил виноватым тоном:

- Вить, ты не против, если я прикончу омара? Не могу без содрогания смотреть на его мертвое тело.

- Сделай одолжение... В Комарово, не обессудь, особых изысков тебе не подадут, но накормят досыта, обстирают и не будут отвлекать празднословием. Лариса ежедневно готовит еду для персонала и, смею надеяться, ни в чем не уступит поварам из Дома творчества в Переделкине.

- Не напоминай про Переделкино, - взмолился Добрынин, с полузакрытыми глазами наслаждаясь омаром. - Я по горло сыт тамошними зразами, отварной свеклой и писательскими сварами.

- В будние дни пиши, а в уик-энд отвлекайся от трудов праведных за рюмкой коньяка у Иосифа Прекрасного, - добродушно рассуждал Вороновский. - Или для разнообразия съезди в Питер, пообщайся с Тизенгаузами.

- Неловко мне перед Андрюхой, - признался Добрынин, переключаясь с омара на малосольную лососину. - А Марина - та вообще волком смотрит. Обещанную Горбачевой квартиру им ведь так и не дали.

- У коммунистов слова неизменно расходились с делами, - философски заметил Вороновский. - На расплату они жидковаты, их конек - обещания.

- Где ты так загорел? - полюбопытствовал Добрынин, с завистью поглядывая на свежее, холеное лицо Вороновского. - По тебе не скажешь, что на дворе зима.

- В Мехико.

- Каким ветром тебя туда занесло?

- Хороший вопрос! - Вороновский улыбнулся.- Берлинские финансисты подбили сыграть на понижение мексиканской валюты. Вот я и совместил приятное с полезным.

- Вить, почему ты не ведешь дел с Россией? - Добрынин перестал жевать и ногтем поскреб бородку. - У нас ушлые люди загребают деньгу лопатой, а ты брезгуешь, прилетаешь сюда раз в год, да и то на сутки-двое. В чем причина?

- Видишь ли, Арик, здесь бизнес в основном построен на том, кто кого облапошит: партнер тебя или ты - партнера. Вдобавок, насколько я знаю, приходится постоянно лавировать между Сциллой и Харибдой - власти предержащие и криминальные структуры наперебой норовят запустить лапу в твой карман, морщась, объяснил Вороновский. - А мне в пятьдесят семь лет все это ни к чему, с меня хватит.

- Ты ни на грош не веришь в реформаторские устремления наших правителей?

- В сказке про Красную Шапочку, если мне не изменяет память. Серый Волк умело притворялся бабушкой. Надо ли растолковывать тебе, писателю, зачем он это делал? - Вороновский негромко рассмеялся и поднял рюмку. - Прозит!

Добрынин выпил рюмку холодной водки "Абсолют", закусил в меру горячим жюльеном из дичи и прочувствованно сказал:

- Витя, солнце, ты истинный друг!.. Завтра же складываю переметную суму, беру в охапку пишущую машинку и на "Стреле" отчаливаю в Питер!

- Милости прошу. Я распоряжусь, чтобы тебя встретили на Московском вокзале. И вот еще что... - Вороновский поднял вверх палец, призывая ко вниманию. - Не сочти за труд выгуливать моего Якова. Бедный пес, должно быть, извелся от тоски по хозяевам. Будь любезен, позаботься о нем, прояви ласку. Я могу на тебя рассчитывать?

- За кого ты меня принимаешь? Попасу твоего Яшу, будь спокоен. Чего ты не перевез его в Германию?

- Мы же не сидим на месте. А путешествовать с собакой - немыслимое дело, сплошная морока, - ответил Вороновский, снова наполняя рюмки. - В прошлом году я так и не сумел вырваться на отдых в Комарове, а этим летом, где-нибудь ближе к июлю, мы с Еленой непременно приедем на пару месяцев, составим компанию тебе и Якову. Выпьем за меньших братьев. Они хоть и бессловесные, но верные до гроба. Прозит!..

Добрынин приехал в Комарове 12 марта, занял одну из гостевых комнат и без раскачки начал работу над сатирическим романом "Культурный досуг" с эскизных набросков отдельных сцен и эпизодов.

Завершив подготовительный период, он потратил еще несколько недель на то, чтобы соблюсти пропорции между реальностью и причудливой фантасмагорией, а ближе к середине мая, отталкиваясь от набросков и документального материала из архива Мосгорсуда, приступил к ритмичной работе, ежедневно выдавая на-гора по шесть страниц машинописного текста. Теперь он придерживался строгого распорядка дня: вставал в восемь утра, после завтрака усаживался за стол и ручкой писал черновики, в четырнадцать часов обедал и уходил с Яковом на прогулку вдоль Приморского шоссе, с шестнадцати до девятнадцати часов набело перепечатывал написанное накануне, после ужина два с половиной часа слонялся по Комарову, снова выгуливая Якова, а в десять вечера, позевывая, укладывался спать.

Как и обещал Вороновский, стряпня Ларисы пришлась Добрынину по вкусу. Столовался он в новом здании охраны, два года назад построенном между гаражом и сторожкой. Алексей Алексеевич по-прежнему жил в сторожке с немецкой овчаркой по кличке Бакс, шофер Володя поселился на втором этаже нового здания, а весь первый этаж, не считая кухни, отвели под караульное помещение, где перед шестью телемониторами круглосуточно дежурил сменный охранник с автоматом АК-74. Так что, включая Ларису, за стол обычно садились вчетвером, что в какой-то мере скрашивало одиночество Добрынина. Правда, сотрапезники в его присутствии предпочитали помалкивать, на что он ничуть не обижался кагэбэшники, что с них возьмешь? Когда его одолевала потребность в застольном разговоре, он шел на дачу к Крестовоздвиженским, однако не злоупотреблял их гостеприимством: обильные возлияния мешали работе, да и Ирина Борисовна особо не жаловала Добрынина, как, кстати, и жены других его приятелей, неодобрительно смотревшие на старого холостяка. Впрочем, его это не огорчало каждый волен жить по своим канонам, на всех не угодишь.

К июлю, поджидая Вороновского, он закончил одиннадцать глав романа, но тут зачастили дожди, похолодало, и Вороновский отсрочил приезд на месяц, появившись в Комарово со всем семейством только в начале августа. Жизнь в доме над обрывом моментально забила ключом, прием следовал за приемом, однако Добрынин устоял - в застолье пил не больше трех рюмок, не обжирался до изнеможения и день за днем продолжал писать, не снижая установленной нормы.

Без ущерба для романа он дважды в неделю после обеда отправлялся вдвоем с Вороновским за грибами. Елена и Саша не разделяли этого увлечения, что вполне устраивало Добрынина - наедине ему было удобнее говорить с Виктором о сюжетных коллизиях "Культурного досуга".

В четверг, 25 августа, они на "волге" приехали к Пухтоловой горе и, вооружившись острыми ножами, приступили к сбору шампиньонов. Впереди рыскал Яков, метавшийся среди папоротников, за ним в десятке метров друг от друга медленно двигались Вороновский и Добрынин, а в отдалении, не упуская их из виду, следовал новый охранник Валерий с пистолетом Стечкина под ветровкой.

Спину припекало солнце, от мшистой земли, после ночного ливня напитавшейся влагой, поднимались невидимые глазу испарения, а Вороновский, словно в издевку, выбрал настолько трудный маршрут вверх и вниз по сопкам, что часа через полтора Добрынина разморило. С него сошло семь потов, прежде чем, сполна набрав корзину, он на последнем дыхании приплелся к промежуточному финишу. Обычно они делали два захода в лес, доводя валовой сбор до четырех корзин, но сейчас, жадно припав к горлышку двухлитровой пластиковой бутыли с "Боржоми", Аристарх Иванович чувствовал себя загнанной лошадью и сомневался в том, что выдержит еще один перегон.

- Уфф! - Оторвавшись от бутыли, он перевел дух, стащил с себя насквозь мокрую футболку и вылил на голову остаток "Боржоми".

- Перешел к водным процедурам? - насмешливо осведомился Вороновский, перекладывавший собранные шампиньоны в багажник "волги". - Арик, дорогой, напрасно ты не следишь за собой. Вон какое отрастил брюхо, жуть. Повышай нагрузки, обжора, не то, помяни мое слово, свалишься с инфарктом.

- Типун тебе на язык!

- Сколько лет твержу - не ешь тортов и пирожных, а тебе хоть бы хны.

- Душно, - пожаловался Добрынин, прихлопнув слепня, впившегося в предплечье. - К ночи, видно, опять грянет гроза... Нет в тебе сочувствия, Вить, черт тебя дери. Человек любит заварной крем, а ты...

Вороновский поднял голову и из-под длинного козырька ковбойской шапочки взглянул на небо. Он не ощущал усталости, а его белая майка со следами паутины и прицепившимися сосновыми иглами спереди была совершенно сухой. Только на спине, между лопатками, сужаясь книзу, темнело треугольное пятно пота.

- Позволю себе не согласиться, грозой, по-моему, не пахнет, - сказал он, переводя взгляд на Добрынина. - Ну как, готов к труду и обороне?

- Не гони картину, дай остынуть... Вить, ты прочитал первую часть моего опуса? - Вороновский кивнул.

- Каково же твое впечатление?

- Не скрою, смеялся до слез.

- А что скажешь про недостатки?

- Напрасно ты, Арик, так смакуешь постельные баталии, - досадливо поморщившись, сказал Вороновский.

- Это ты зря, - возразил Добрынин. - Такие мастеровитые бестселлерщики, как Сидни Шелдон и Гарольд Роббинс, сплошь и рядом используют метафоры вроде цилиндра с поршнем или болта с гайкой, а в "Культурном досуге" ничего похожего нет.

- Бульварные романы не для меня, здесь я плохом советчик.

- Ты считаешь, что я клепаю бульварное чтиво? - шевельнув кустистыми бровями, с обидой воскликнул Добрынин.

- Зачем впадать в крайности? Сексуальных техницизмов в чистом виде я у тебя не встретил, однако... - Вороновский пожевал губами. - Насколько я могу судить по прочитанному, твой роман совсем не об этом. Стоит ли снимать секс с бреющего полета?.. Улавливаешь смысл? Иногда недоговоренность воспринимается сильнее полной ясности. Впрочем, учить ученого... - не закончив фразы, Вороновский поднял с пня пустую корзину. - Ну, Салтыков-Щедрин, делаем последний заход?

- Вить, посмотри на Яшку. Бьюсь об заклад, пес не в себе!

Действительно, досыта набегавшийся эрдельтерьер уже не лежал, как прежде, у ног Вороновского, а сидел, задрав морду к небу, и жалобно посвистывал носом, царапая мох лапой.

- Яков, что с тобой? - спросил Вороновский, наклоняясь к псу. - Ушибся?

Пес заглянул в глаза хозяину и, подбежав к "волге", уперся лбом в дверцу.

- Яков, ко мне! - приказал Вороновский и, обращаясь к Добрынину, добавил: - Надо его осмотреть.

Пес метнулся к нему и, ухватив зубами за шорты, потянул к "волге".

- Яков, дорогой, чего ты хочешь? - забеспокоился Вороновский, приседая на корточки.

Пес выпустил его шорты, отпрыгнул назад и, встав на задние лапы, заскользил передними по дверце "волги".

- Будто силится что-то растолковать нам, но не может, - заметил молчаливый охранник.

- Валерий, будь любезен, прикрепи мигалку, - изменившимся голосом распорядился Вороновский. - Арик, поехали!

- Виктор Александрович, мне сесть за руль? - спросил охранник, установив на крыше синий проблесковый маячок с магнитным присосом.

- Нет, я сам...

Взревев мотором, "волга" рванулась с места и, оставляя за собой бурое облако пыли, помчалась по проселку. Метров через триста, с креном вырулив на бетонку, Вороновский во всю мочь погнал машину в сторону Зеленогорска. На виражах визжали покрышки, сидевшего сзади Добрынина то и дело швыряло с боку на бок, тугие потоки воздуха врывались в открытые окна салона, парусом надувая футболку, но Добрынин ничего не замечал, всецело отдавшись гложущему чувству тревоги.

Что-то определенно стряслось, но что именно?

На въезде в Зеленогорск Вороновский включил сирену, при обгоне грузовика едва разминулся с ехавшим навстречу автобусом и, нырнув за рынком под железнодорожный виадук, устремился налево, к Комарову.

- Что у тебя с собой, кроме "Стечкина"? - отрывисто спросил Вороновский у сидевшего рядом Валерия.

- Автомат с двумя рожками и три гранаты.

- Держи наготове, мало ли что...

- Слушаюсь!

На подъезде к дому, у открытых ворот, их ждал Алексей Алексеевич, издалека услышавший вой сирены. Рядом с ним изваянием застыл Бакс.

- Из-за чего шум? - строго спросил Алексей Алексеевич у Валерия, когда "волга" резко затормозила у обрыва. - Белевцев, доложите, в чем дело?

- Где Елена Георгиевна? - крикнул Вороновский, рывком выпрыгивая из машины.

Валерий с автоматом в руках выскочил в ту же секунду, а Добрынин замешкался, пропуская вперед рвавшегося на волю Якова.

- Уехала в Петербург с Сашей.

- Кто их сопровождает?

- Никто. Я посылал Владимира, но Елена Георгиевна воспротивилась.

- Давно они уехали? - допытывался Вороновский.

- В шестнадцать часов с минутами, обещали вернуться к ужину.

- Ей кто-нибудь звонил?

Добрынин остановился в створе ворот и посмотрел на часы. Восемнадцать пятнадцать. До ужина еще час с четвертью. Может быть, они зря всполошились?

- Звонков по проводной связи не было. Про сотовую сказать не могу, не знаю, - с задержкой произнес Алексей Алексеевич. - Виктор Александрович, успокойтесь, на вас лица нет. Какие основания объявлять тревогу?

Между тем Яков, повертевшись рядом с хозяином и Алексеем Алексеевичем, сел напротив Бакса, задрал морду и протяжно завыл. Бакс тотчас последовал его примеру, отчего у Добрынина перехватило горло.

- Сигарету, - сдавленно потребовал Вороновский, протягивая руку назад, в сторону Валерия.

- Вы уже десять лет как не курите, - вполголоса напомнил Алексей Алексеевич.

Тут Вороновского начало трясти...

74. РАЗНОГЛАСИЯ

Три часа спустя Добрынин в одиночестве ужинал в столовой большого дома. Беспрестанно ломая голову над тем, что же могло случиться с Еленой и Сашей, он по рассеянности умял две курицы, приготовленные Ларисой в гриле из расчета на четверых едоков, сопроводив их в свой желудок картофельной соломкой с кетчупом и зеленым горошком. Вдобавок Аристарх Иванович совершенно машинально выпил бутылку "Смирновской" и остановился в тот момент, когда сцеживал в рюмку последние капли огненной влаги. Со студенческих лет помня, что только-только опорожненная поллитровка содержит еще 102 капли водки, он, на весу, поддерживая бутылку, довел счет до 93 и, спохватившись, громко выругался.

"Видит Бог, не хотел! - корил он себя, в растерянности поскребывая бородку. - Стоит мне понервничать, как всякий раз прорезается зверский аппетит. И с водкой, черт ее дери, получилось погано: Витька сам не свой, а я - поддатый!"

Попросив у Ларисы кружку крепчайшего кофе без сахара, Добрынин, обжигаясь, в два приема опустошил ее и заел бананом, чтобы отбить горечь. В мозгах прояснилось, и он решил сходить на разведку, воспользовавшись черным ходом через кухню. Но попытка не увенчалась успехом - на заднем крыльце ему перегородил дорогу широкогрудый Валерий.

- Аристарх Иванович, вы прямо как маленький, - пристыдил он Добрынина. По тревоге вам ведено не отлучаться из дома.

- Валера, сынок, я на минутку. Спрошу у Алексея Алексеевича, не слышно ли чего насчет...

- Старшому не до вас, - отрезал Валерий и бесцеремонно закрыл наружную дверь перед носом Добрынина.

Вороновский по-прежнему с отрешенным видом сидел в кресле у камина и никак не отреагировал на возвращение Добрынина.

- Витя, солнце, не убивайся прежде времени, - прочувствованным тоном сказал Добрынин, грузно опускаясь на диван. - Вот увидишь, все как-нибудь рассосется, перемелется.

Вороновский вяло шевельнул рукой с дымившейся сигаретой, что, без сомнения, означало - не лезь с утешениями, оставь в покое. Другая его рука мерно поглаживала загривок эрдельтерьера, положившего голову на колени хозяина.

Добрынин вздохнул и, чтобы как-то скрасить тягостное ожидание новостей, восстановил в памяти прерванный разговор в лесу относительно "Культурного досуга". Однако, вновь согласившись с мнением Виктора, высказавшего поистине дельную мысль, Аристарх Иванович задумался не о переделке написанных глав, а о поразительной восприимчивости собак, способных на расстоянии безошибочно чувствовать беду. Собаки - самые душевные существа, с ними могут сравниться только лошади, но уж никак не кагэбэшники. У тех гонора невпроворот, а ума и интуиции - как у дохлой вороны. Запретили ему приближаться к телефону, а сами, черт их дери, четвертый час не в состоянии хоть чуть-чуть прояснить картину.

После полуночи Алексей Алексеевич принес плохие новости.

- В двадцать два тридцать наряд патрульно-постовой службы Сестрорецкого РУВД обнаружил брошенные "жигули", которыми пользовалась Елена Георгиевна, в лесопосадке между берегом Финского залива и Приморским шоссе на участке Лисий Hoc - Ольгино, - обстоятельно доложил он, остановившись перед Вороновским. При осмотре "жигулей" следов борьбы мы не нашли. Машина в полной сохранности, за исключением автомагнитолы и выносных акустических колонок. Ключи находились в замке зажигания.

- Присядьте, - неприязненным тоном сказал Вороновский. - Ваши выводы?

- Для выводов мало данных... - Алексей Алексеевич сел на диван рядом с Добрыниным. - Похоже на похищение, Виктор Александрович.

- Почему вы так считаете? - нетерпеливо спросил Вороновский, прикуривая новую сигарету от окурка предыдущей. - Изложите ваши соображения.

- В восемнадцать тридцать я переговорил с дежурным по ГУВД. Во второй половине дня вооруженные нападения на транспортные средства в городе не фиксировались. В аварию наши "жигули" не попадали. Тогда я подумал о похищении и поставил себя на место похитителей. Где легче произвести захват? На улицах Петербурга опасно: обилие транспорта и пешеходов затрудняет задачу. На Приморском шоссе проще: конец лета, в будни поток машин слабый - две-три за минуту, а то и меньше. Наиболее пригодные для захвата, удаленные от жилья отрезки трассы возле Белоострова и между Лисьим Носом и Ольгином: там и там полосы одностороннего движения расходятся одна от другой с нарушением прямой видимости. Оттого я и попросил милицию обследовать прилегающую территорию.

- Стало быть, милиционеры действовали по вашему заданию?

- Так точно.

- Как вы себе представляете захват?

- Елена Георгиевна водит машину аккуратно, соблюдает наши установления по личной безопасности и по пути может остановиться в двух случаях - при поломке или по сигналу сотрудника госавтоинспекции. ГАИ наших "жигулей" на трассе не останавливала, это я проверил. Поломка тоже исключается: по всему видно, что машина исправна. Значит, остается одно - инсценировка проверки документов похитителями.

Добрынин во все глаза смотрел на Алексея Алексеевича, поражаясь его выдержке. Старший группы, потерявший охраняемое лицо, должен был, как казалось Аристарху Ивановичу, иметь бледный вид и мокрую задницу, однако ничего похожего не наблюдалось - морщинистый кагэбэшник нисколько не заискивал, а, напротив, держался уверенно, с достоинством и хладнокровием, внушавшими невольное уважение.

- Продолжайте, - торопил Вороновский.

- Допускаю, что при захвате похитители применили спецсредство, предположительно "Си-Эс": в салоне мы почувствовали выветрившийся, еле ощутимый запах газа. То, что они бросили "жигули", не заботясь о маскировке, укладывается в версию похищения. Для них "жигули" - обуза, от которой нужно было быстрее избавиться, убрав с обочины. Времени они не теряли, все заняло от силы пять-семь минут.

- Ваши дальнейшие действия?

- Моя группа в сборе, все восемь сотрудников налицо. Управление ФСБ поможет нам при отработке версий и с рассветом заблокирует дальние подступы к дому, чтобы засечь любого, кто попытается присмотреть за нами.

- Вы и это допускаете?

- Виктор Александрович, без проверки ничего исключать нельзя. По всему видно, что похищение было спланировано и Елену Георгиевну расчетливо выманили из дому. - Сказав это, Алексей Алексеевич окинул Добрынина колючим взглядом. Кто-то их ориентировал, подпитывал информацией.

От обиды Добрынина бросило в жар.

- Смею надеяться, что Аристарха Ивановича вы не подозреваете. Вороновский мрачно скривился. - Нам только не хватало по-волчьи коситься друг на друга.

- Аристарху Ивановичу придется выбрать что-то одно: либо сегодня же уехать отсюда, либо неукоснительно подчиняться всем моим требованиям - впредь без разрешения не покидать охраняемого объекта, не пользоваться никакими средствами связи и не вмешиваться в нашу работу, - твердо заявил Алексей Алексеевич. - По-другому не выйдет.

- Черт вас дери! - срывающимся голосом вскричал Добрынин. - За кого вы меня принимаете?

Вороновский выставил вперед руку и сказал ледяным тоном:

- Предоставьте мне решать, кто уедет, а кто останется.

- Вы - хозяин. - Алексей Алексеевич встал. - Разрешите быть свободным?

- Сядьте! - Вороновский повысил голос. - Вам не пристало впадать в амбицию!

- Виктор Александрович, как только похищение подтвердится, в чем я практически не сомневаюсь, начнется состязание нервов, долгое и изнурительное, - глядя себе под ноги, сдержанно заговорил Алексей Алексеевич. - Мы не можем допускать разногласий. Решающий голос должен быть закреплен за одним человеком, и, не обижайтесь, этот человек - не вы. Доверьтесь мне: я сделаю все, чтобы вызволить Елену Георгиевну и мальчика. Или - дело ваше! - ищите замену.

- Я не готов к ответу, - помолчав, сказал Вороновский. - Мне надо посоветоваться с Евгением Петровичем.

"Дельная мысль! - одобрил Добрынин, с отвращением глядя на потупившегося Алексея Алексеевича. - Женька Скворцов не чета тебе, сраному ангелу-хранителю! Проворонил Ленку и Сашку, а теперь учишь нас уму-разуму?"

- Вечером я дважды докладывал обстановку генерал-лейтенанту, - не поднимая глаз, сообщил Алексей Алексеевич. - Он согласился с моими наметками и велел передать, что прибудет сюда послезавтра... виноват, завтра, в субботу утром.

- С этого надо было начинать, - вымолвил Вороновский с некоторым облегчением. - Алексей Алексеевич, сядьте и будьте добры изложить ваши наметки.

- Прежде определимся с Аристархом Ивановичем, - упрямо оговорил Алексей Алексеевич.

- Арик, как ты?

- Вить, я с тобой до конца, - не колеблясь, ответил Добрынин и буркнул в сторону Алексея Алексеевича: - Видит Бог, обязуюсь свято выполнять ваши установки.

Алексей Алексеевич сел и, наклонившись вперед, к Вороновскому, произнес с прежним хладнокровием:

- Для пользы дела мы объявим вас тяжелобольным. Безотлучно находитесь в доме и не приближайтесь к окнам.

- Что это даст? - спросил Вороновский.

- Похитителям желательно вести переговоры с вами. А мы, объявив о болезни, отсечем вас, выведем из игры, чтобы усложнить им задачу.

- Каким образом? - вмешался Добрынин.

- Лишим возможности давить на Виктора Александровича. Когда пойдет торг о размере выкупа, меня не проймешь угрозами изувечить заложников.

По лицу Вороновского пробежала гримаса боли.

- Я готов заплатить сколько угодно, лишь бы скорее вернуть Елену и Сашу.

- Уступчивость может только навредить, - предостерег Алексей Алексеевич. Сразу соглашаться на условия похитителей нельзя - им покажется, что они продешевили. Впереди состязание нервов. У кого крепче нервы, тот победит.

- Боюсь, что надолго меня не хватит, - безуспешно борясь с сотрясающей его дрожью, сказал Вороновский. - Из дому я выходить не буду, а окончательное решение примем в субботу, после обсуждения с Евгением Петровичем...

75. ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ТРУДНОСТИ

О приезде Вороновского на Карельский перешеек Роману Валентиновичу доложил Шапиро, узнавший об этом от Холмогорова, который 8 августа встречался с сыном. По словам Шапиро, Холмогоров был взбешен поведением бывшей жены - она не дала им пообщаться с глазу на глаз, ограничила время свидания одним часом и всем своим видом демонстрировала крайнюю степень презрения. Впрочем, Сергей не остался в долгу: наплевав на ее гримасы, он внушил сыну, что тот обязан побывать во Всеволожске хотя бы ради того, чтобы принести цветы к могилке бабы Зины. В конце концов они договорились через неделю непременно съездить на кладбище.

Информация Шапиро послужила сигналом к действию. Затуловский тут же потребовал откомандировать в полное его распоряжение Пичугина и Баздырева, лично проверил готовность основной базы в Рощине и вызвал Холмогорова к себе в банк.

- Как успехи? - вежливо осведомился он, усадив гостя в кресло и поручив секретарше подать им кофе и чай.

- Скоро затопим печь, - ответил Сергей, отводя глаза. - Пробная плавка намечена на 22 августа.

Причина его неловкости для Затуловского была вполне очевидна. Зимой, когда Холмогоров не смог вовремя внести проценты за пользование валютным кредитом, Роман Валентинович без расписки, по-джентельменски одолжил ему 19 тысяч долларов для пролонгации ссуды, а теперь убедился, что денег у него нет.

- Это я уже слышал, - заметил он с оттенком неодобрения.

- Не мог же я знать, что за неуплату ярославцы продадут изготовленные по нашему заказу тензовесы другому потребителю, - оправдывался Сергей, ерзая в кресле под взглядом Затуловского. - На одном этом я потерял четыре с половиной месяца. И с изложницами по вине железной дороги тоже вышла накладка: мы еще в мае получили по факсу номер сборного вагона, а поступил он в Старосельск только в конце июля. Я лезу из кожи вон, чтобы пустить...

- Кто спорит? - оборвал его разглагольствования Затуловский. - Но подробности заимодавцам безразличны, их интересуют только деньги. Через полтора месяца вы обязаны вернуть 88 тысяч долларов. Что прикажете передать Алексееву и Красноперцевой?

- Роман Валентинович, войдите в мое положение, - взмолился Сергей. Сейчас я наконец-то вышел на финишную прямую, и тут вы берете меня за горло.

- Беру. Я же поручился за вас. По моей просьбе люди доверили вам крупную сумму и вправе требовать...

- Я отдам! - в свою очередь перебил Сергей. - Отдам все до последнего доллара!.. Но мне, как воздух, нужна передышка. Нельзя ли отсрочить возврат хотя бы на квартал?

- На квартал?.. Может быть, Алексеев пойдет вам навстречу, а Красноперцева нет. Она на днях предупредила меня, что намерена вложить деньги в недвижимость. Про свои 19 тысяч я молчу.

- Дайте перевести дух, тогда я справлюсь с трудностями, - заверил Сергей. - Как только пойдет карбид, у меня сразу...

Появление секретарши с подносом вынудило его умолкнуть на полуслове.

- Угощайтесь, - предложил Затуловский. - Берите печенье, не пожалеете.

- Спасибо, я сыт. - Сергей взглядом проводил секретаршу, неслышно закрывшую за собой дверь, и с надеждой обратил взор на Затуловского.

- Вы, я слышал, встречались с сыном? - Сергей нахмурился, сведя брови на переносице.

- Неужели встреча не доставила вам радости? - не без ехидства полюбопытствовал Затуловский, прихлебывая чай.

- Не то слово! - Сергея прорвало. - Представляете, мы не виделись два года, а эта сучка привезла Сашка в кафе-мороженое на углу Невского и Пушкинской, скорчила постную рожу и не дала нам вдоволь поговорить.

- Ну и ну!

- Боится, срань болотная, что я начну выведывать у Сашка про Вороновского, что ли? Да я его в гробу видел!.. Разве это по-людски? Я же парню не хухры-мухры, а родной отец.

- Какая жалость! - посочувствовал Затуловский. - Выпейте кофе, вам полегчает.

- Чтоб она сдохла, чувырла!.. Так что решим с возвратом?

- Даже если мне удастся уговорить Алексеева, вам придется выложить около 14 тысяч долларов, чтобы погасить долг Красноперцевой. Столько вы наскребете?

- Постараюсь.

- Учтите, Алексеев тоже не простак: при новой пролонгации он наверняка потребует с вас проценты, - суше сказал Затуловский. - А это еще 15 тысяч.

- Роман Валентинович, выручайте меня, - вновь взмолился Сергей. - Все, что я в сентябре заработаю на карбиде, отдам вам, но, ей-богу, больше мне взять негде.

- Хорошо, пусть Алексеев вас не волнует, - согласился Затуловский. - Это моя забота.

- Огромное вам спасибо! - с облегчением сказал Сергей, собираясь встать.

Упредив его движение, Затуловский жестом дал понять, что разговор еще не закончен.

- Нет уж, Холмогоров, так легко вы от меня не отделаетесь. Придется вам выполнить мое поручение.

- Какое?

- Предупреждаю: сведения, которые я вам сообщу, строго конфиденциальные.

- Роман Валентинович! - Сергей приложил руку к сердцу.

- Группа лиц, в разное время пострадавших от Вороновского, намерена свести с ним счеты, примерно наказать вашего подельца за вероломство. Вашу бывшую половину тоже не оставят в стороне.

- Бог в помощь! - буркнул Сергей.- Буду рад, если вы их проучите.

- Ее похитят, чтобы получить контрибуцию за бесчисленные подлости Вороновского. А вы, Холмогоров, окажете нам кое-какое содействие.

- Что вы подразумеваете? - Сергей насторожился.

- Нет-нет, ваше непосредственное участие в похищении не потребуется, успокоил его Затуловский. - Роли распределены, и на авансцене вам места нет. От вас нужен сущий пустяк - заранее уведомить меня о дне и часе вашей следующей встречи с госпожой Вороновской, она же Холмогорова, она же Макарова.

- Нет проблем! - воскликнул Сергей и внезапно побелел. - Но там же будет Сашок!

- Ну и что? - Затуловский улыбнулся. - Ваш сын никого не интересует. Его вскоре отпустят, не причинив вреда.

- Веселенькие дела! - Сергей залпом выпил чашку остывшего кофе. - Елена никуда не ездит без вооруженной охраны. Позавчера в кафе-мороженом за соседний столик уселись два хмыря с пушками под мышкой и глаз с нее не спускали. Вы попытаетесь захватить ее, начнется пальба, и шальная пуля может...

- Не может, - жестко возразил Затуловский. - Пальбы не будет. Ее возьмут чисто, без выстрелов. С головы вашего Саши, даю слово, не упадет ни волоса.

- Не уговаривайте, - отрезал Сергей. - Рисковать сыном я не позволю. Нет, дудки!

- Назовите хотя бы один случай, когда я что-то пообещал и не сдержал слова.

- Роман Валентинович, побойтесь Бога! У меня же никого нет, кроме Сашка...

- Нет, Холмогоров, это вы побойтесь Бога, - с нажимом произнес Затуловский. - После того, что я сделал для вас, вы позволяете себе... Повторяю, с Сашей ничего не случится!

Сергей насупился и грозно сжал кулаки.

- Бросьте валять ваньку! - прикрикнул Затуловский. - Как брать денежки, так вы бегом ко мне, а как расплачиваться - апеллируете к Богу? Не выйдет, Холмогоров!

Сергей молчал, стиснув зубы.

- Выполните мое поручение, и я прощу вам долг, - сказал Затуловский и, помедлив секунду, добавил: - Кроме того, безвозмездно уплачу за вас проценты Алексееву. По-моему, 34 тысячи долларов - очень приличная плата за пустяковый звонок по телефону... Учтите, в случае вашего отказа я умываю руки. Разбирайтесь с заимодавцами без меня.

При всей внушительности названной им суммы сей широкий жест обходился Роману Валентиновичу не столь уж дорого: он только отказывался от ростовщических процентов на выданную Холмогорову ссуду.

- Ну как, надумали? - выдержав паузу, спросил он.

Сергей вздрогнул и через силу выдавил из себя:

- Добро...

На третий день Холмогоров доложил, что встреча с интересующими Затуловского лицами назначена на завтра, 14 августа, во Всеволожске, возле дома на Константиновской, куда они обещали подъехать к полудню. Но 14 августа захват не состоялся: на улицах Всеволожска было полным-полно народу, а когда на обратном пути Пичугин и Баздырев, экипированные в форменную одежду офицеров ГАИ, попытались остановить "волгу" между Ольгином и Лисьим Носом, сидевший за рулем охранник включил сирену и, не снижая скорости, с воем умчался вдаль. Преследовать "волгу" Роман Валентинович не решился - в воскресенье на Приморском шоссе обстановка для операции складывалась не в его пользу.

А дальше начались организационные неувязки. 15 августа без предупреждения исчез Холмогоров. Не найдя его ни в Санкт-Петербурге, ни во Всеволожске и подозревая, что он, скорее всего, укатил в Старосельск, Затуловский ультимативно потребовал от Шапиро обеспечить явку Холмогорова в банк не позднее 18 августа.

Однако Холмогоров по вызову не явился и с суточным опозданием позвонил по междугородней, объяснив, что приехать не может - карбидная печь поставлена на разогрев, поэтому до окончания пробной плавки ему придется дневать и ночевать на Старосельском химкомбинате. Когда же Роман Валентинович, отбросив этику, свистящим шепотом напомнил ему, что ссориться с Затуловским - себе дороже, Холмогоров менторским тоном заявил, что его звонок в Комарово явно ничего не даст. Лучше позвонить туда от его имени, наврать, что он покалечен в автокатастрофе, и под этим соусом выманить интересующих Затуловского лиц в Санкт-Петербург. Данный вариант, по его мнению, предпочтительнее по двум соображениям: во-первых, фигурантка волей-неволей смирит ненависть к бывшему супругу, с которым случилась беда, а во-вторых, при любом исходе операции он, Сергей Холмогоров, окажется вне всяких подозрений - на химкомбинате добрый десяток людей подтвердит, что он не отлучался из Старосельска.

От беспримерной наглости Холмогорова у Романа Валентиновича свело ногу. Со стоном откинувшись в кресле, он вытянул вверх носок, дождался, пока боль утихла, и, спокойно взвесив поступившее предложение, пришел к выводу, что взбунтовавшийся "пан почтмейстер" абсолютно прав. Если довести до сведения фигурантки, что Холмогоров между жизнью и смертью, она едва ли усидит на месте. Хотя ей самой, похоже, в высшей степени безразлично, жив он или мертв, она - мать, которая не запретит сыну проститься с умирающим отцом. При такой подаче их поспешный выезд из Комарова логически оправдан и не должен вызвать возражений Вороновского. Значит, успех операции будет зависеть только от того, сколько охранников отправятся вместе с ними. С одним Пичугин и Баздырев разберутся как повар с картошкой...

За субботу и воскресенье Затуловский в тиши пустой квартиры основательно продумал натурное обеспечение нового пролога операции. Узнав о несчастье, фигурантка, вероятно, захочет проверить соответствие телефонного сообщения действительным обстоятельствам. Куда она может обратиться? В больницу, где якобы умирает Холмогоров, к нему домой и, наконец, на службу. Следовательно, нужно устроить так, чтобы в "Холисе" и на Рубинштейна никто не подходил к телефонам, а справочная больницы удостоверила факт нахождения в реанимации пациента Холмогорова С. К., 1953 года рождения, чье состояние признано угрожающим. С прикрытием телефонов Холмогорова справится Шапиро. Что же касается больницы, то стоит выбрать Куйбышевскую, благо там работает опытный агент с псевдонимом "Спокойный". Принимая во внимание, что мальчишку со дня на день отправят в Англию для продолжения учебы, захват надлежит осуществить не позднее среды, 24 августа.

В понедельник агент Спокойный и Шапиро приняли поручение Затуловского к исполнению, заверив, что все будет в полном порядке. Но операцию пришлось отложить на сутки из-за каприза Колокольникова, неожиданно назначившего на среду расширенное заседание правления Онежско-Ладожского коммерческого банка для обсуждения итогов работы за 1 полугодие. Как ни отбояривался Роман Валентинович от участия в заседании, жалуясь на боли в желудке, Родион Филимонович был неумолим - присутствие вице-президента необходимо для кворума, и никаких гвоздей!

В четверг Затуловский после обеда набрал номер справочной больницы имени Куйбышева, убедился в том, что агент Спокойный сработал на совесть, и отправился на 39-й километр Приморского шоссе, где на повороте к санаторию "Белые ночи" его ждали Пичугин и Баздырев, прибывшие из Рощина на "газике" с форсированным двигателем. Еще раз обсудив с ними последовательность действий, он из вестибюля "Белых ночей" по автомату позвонил в Комарово. Трубку сняла какая-то женщина, сразу же позвавшая к телефону Елену Георгиевну. Тогда Роман Валентинович мобилизовал свои актерские способности и, представившись подчиненным господина Холмогорова, голосом старого астматика с местечковым акцентом рассказал ей о страшном несчастье с Сергеем Константиновичем. А когда она попросила передать трубку Шапиро, ответил, что Давид Израилевич вместе с Анной Наумовной и Фирочкой полчаса назад уехал в больницу имени Куйбышева.

Теперь оставалось ждать, клюнет фигурантка или не клюнет, что Затуловский и делал, вернувшись на 39-й километр и с холодной усмешкой поглядывая на уоки-токи фирмы "Моторола". В шестнадцать часов пятнадцать минут портативная радиостанция заговорила сочным басом агента Окуня: "Третий - первому. Мальвина на серой коробочке следует к вам. Повторяю, Мальвина на серой коробочке следует к вам. Как поняли? Прием!" - "Первый - третьему, - мгновенно отозвался Затуловский. - Вас понял. Сколько Бармалеев в коробочке? Прием!" - "Бармалеев нет, - доложил Окунь. - В коробочке один Буратино. Как поняли? Прием!" "Первый - третьему. Вас понял. Конец связи!"

"Газик" с Пичугиным и Баздыревым, тоже располагавшими "Моторолой", умчался в направлении Санкт-Петербурга, чтобы занять исходную позицию для атаки, а неприметные "жигули" третьей модели, за рулем которых сидел Затуловский, медленно потянулись к Сестрорецку. У Разлива "девятка" цвета мокрого асфальта обогнала его, после чего Роман Валентинович пристроился ей в хвост, на всякий случай пропустив вперед горбатого "запорожца". Агент Окунь не ошибся - в "девятке" ехали только жена и пасынок Вороновского. Миновав поворот к строящейся дамбе, Затуловский трижды нажал на кнопку "Моторолы", предупреждая Пичугина о приближении "девятки", в ответ на что услышал двойной щелчок - "мы готовы". Теперь спешить было незачем, он снизил скорость до пятидесяти километров в час и снял темные очки. Ну, Пичугин, не подведи!

Когда "жигули" Затуловского проследовали мимо места засады, "девятки", как и следовало ожидать, на обочине уже не было, ее, по-видимому, отогнали в лесопосадку. А еще через две минуты из "Моторолы" послышался радостный голос Пичугина: "Второй - первому. Пять плюс один. Повторяю, пять плюс один. Прием!" - "Первый - второму. Вас понял. Конец связи!" - сухо сказал Затуловский и отключил "Моторолу"...

У себя дома Затуловский приготовил ванну с бадузаном и, нежась в теплой воде с шапкой мыльной пены, подвел предварительные итоги. Его долготерпение вознаграждено сполна: условная фраза "пять плюс один" означала, что захват произведен мастерски и опергруппа с заложниками беспрепятственно отбыла на базу в Рощино. По такому поводу позволительно выпить рюмочку, но Роман Валентинович отказался от рискованного намерения - алкоголь может разбередить язву, а в болезненном состоянии ему будет сложнее дожимать Вороновского. Лучше после ванны попить чаю с сухариком и для душевного подъема вообразить, что творится в Комарово. Сатрап и его охрана, должно быть, сидят как на иголках. Пусть привыкают, подлецы, ему торопиться незачем. Прежде чем вступать в переговоры о контрибуции, он, Затуловский, потомит их, помаринует, чтобы довести до кондиции.

Смежив веки в приятной истоме, Затуловский мысленно выстроил перед собой всех людей, так или иначе задействованных в операции, и проверил каждого на прочность. Окунь о существе операции не осведомлен и только зафиксировал выезд темно-серой "девятки" с женщиной и подростком. В прошлом Окунь многократно привлекался для выполнения задач оперативного характера, излишнего любопытства не проявлял, о Вороновском понятия не имеет, так что с ним все в ажуре. Спокойный выполнил поручение до конца - в девятнадцать ноль-ноль на запрос Затуловского справочная Куйбышевской больницы сообщила, что больной по фамилии Холмогоров к ним по "скорой помощи" не поступал. Следовательно, здесь тоже полный ажур. Шапиро известно, что где-то проводится операция с участием Пичугина и Баздырева, но ее целей он не знает и поручение прикрыть телефоны Холмогорова с ней едва ли свяжет. Таким образом, более или менее в курсе дела всего четверо: он, Затуловский, Холмогоров и Пичугин с Баздыревым. Последние двое работают за деньги и временно отсечены от внешних контактов, а в дальнейшем, когда все останется позади, инстинкт самосохранения заставит их держать языки на привязи. Относительно Холмогорова и подавно беспокоиться не о чем: из боязни снова отведать тюремной похлебки он ни при каких обстоятельствах не признается в том, что содействовал похищению собственного сына...

Часом позже, когда Затуловский с чашкой чаю сидел перед телевизором, из Усть-Нарвы позвонила Инна. Роман Валентинович обрадовал ее сообщением о прекрасном самочувствии и заверил, что через месяц-полтора окончательно переберется в Таллин.

Столь желанная новость так разожгла Инну, что она в воскресенье приехала в Санкт-Петербург, чтобы помочь мужу реализовать квартиру. В покупателях не было недостатка, и ближайшие дни они потратили на оформление купчей, в общей сложности выручив за трехкомнатную квартиру на Большом проспекте Васильевского острова, гараж с центральным отоплением и кое-какую домашнюю утварь 57 тысяч долларов. Уникальная дедовская библиотека, картины, бронза и старинная мебель были переправлены в Эстонию раньше, еще до закрытия границы, а ликвидация того, что не имело смысла перевозить ни в Таллин, ни в Усть-Нарву, не сопровождалась супружескими разногласиями - Инна Эльмаровна и Роман Валентинович были поистине образцовой парой, приближавшейся к серебряной свадьбе без багажа семейных конфликтов.

При продаже квартиры Затуловский оговорил, что полностью освободит ее не позже 15 октября. Пока новые владельцы заготавливают материалы и ищут подрядчиков для евроремонта, он поживет здесь, на Васильевском острове, а если ремонт начнут раньше, чем он завершит все свои дела, - ненадолго переедет на Сенную площадь, к двоюродному брату, чьими "жигулями" третьей модели пользуется по доверенности.

В пятницу, 2 сентября, проводив Инну на Балтийский вокзал, Затуловский отправился в Рощино. Подъезжая на "жигулях" к окраине поселка, он похвалил себя за удачный выбор места для базы. Зимняя дача, которую он второй год подряд снимал у выжившего из ума пенсионера, кандидата двух наук - медицинских и юридических, - уединенно располагалась между Рощином и Ушковом, в отдалении от районов массовой застройки, на поляне, с двух сторон окруженной сосновым бором. За поляной возвышался песчаный холм с дощатыми халупами, где ютились аборигены, а по другую сторону улочки с грунтовым покрытием, в низине, граничившей с болотом, там и сям торчали крошечные, похожие на скворечники, будки садоводческого товарищества, обитаемые главным образом в период школьных каникул.

У развилки Затуловский свернул на неторную просеку, на первой передаче одолел крутой подъем и, петляя между соснами, подъехал к дачной ограде с тыла. Выйдя из машины, он осмотрелся. Нигде не было ни души, вокруг царил сонный покой, нарушаемый только стуком дятла и колготней соек, клевавших перезрелую коринку за оградой. Подняв с земли палку, он гулко постучал по сосне. Дверь на дачном крыльце приоткрылась, и из проема выглянула очкастая мордочка Пичугина.

- Роман Валентинович, - крикнул он, озаряясь улыбкой. - Здравия желаю!

Затуловский жестом поманил его к себе.

- Как успехи?

- Нормалек! - доложил подбежавший к ограде Пичугин. - Слепили их без звука.

- Где содержите обоих?

- Раздельно, как вы велели: она - в подвале, а паренек - наверху.

- Как они себя ведут?

- Тетка - жутко склочная, - пожаловался Пичугин, сплевывая на землю. - Не жрет, паскуда. Держит голодовку, требует к себе сына. Гриня втолковывал ей, что в сыром подвале пареньку будет хуже, а она - ни в какую! Как вам это нравится?

- Организационные трудности возникают в каждой операции, - глубокомысленно заметил Затуловский и, помолчав, спросил: - Воду пьет?

- Пьет.

- Тогда пустяки. Скажи, Пичугин, а мальчишка как?

- С ним - без проблем. Денек похныкал, а теперь бодренький. Книжки читает, напевает вполголоса, в обед просит добавку. Они с Гриней скентовались.

- Незваные гости не беспокоили?

- В воскресенье ломился в калитку один поддатый. Пионерлагерь Гагарина спрашивал. А больше никого.

- Ладно, Пичугин, выгружай продукты, - распорядился Затуловский, открывая багажник. - Вон сколько я тебе привез, четыре полных ящика. А в порядке поощрения - бутылку водки.

- Ур-ра! - Пичугин ловко перемахнул через ограду.

- Долг платежом красен, - наставительно произнес Затуловский. - Ты мастерски произвел захват, заслужил. Можешь расслабиться, на ночь выпить стопочку. Но днем - чтоб ни грамма! Понял?

- Приказ начальника - закон для подчиненного! - воскликнул Пичугин, переносивший картонные ящики к ограде.

- А на закуску помидоры, маринованные огурчики, датская ветчина - мечта поэта. Удовлетворен?

- Роман Валентиныч, нет слов!

- У меня все, - сказал Затуловский, усаживаясь за руль. - А у тебя?

- Как быть с теткой в смысле жрачки?

- Ай-яй-яй! - пристыдил Затуловский. - Не узнаю тебя, Пичугин. Неужели сам не мог сообразить? Скажи ей, что перестанешь кормить мальчишку, если она не бросит валять ваньку. Все, свободен. Жди меня на будущей неделе.

Возвратившись в город, Затуловский в Новой Деревне остановил "жигули" у будки телефона-автомата на Школьной улице и позвонил в Комарово.

- Слушаю, - ответил мужской голос.

- Варановскава хачу! - подделываясь под грузина, потребовал Затуловский.

- Виктор Александрович тяжело болен. Что ему передать?

- Пэрэдай, чтоб готовил дэнги. За халбатоно и бичо хачу палтара лымона.

- Чего - марок?

- Ага, долларов. Нэ будэт дэнэг - у халбатоно ухо рэзат будэм.

- Обожди, кацо, не горячись, - быстро заговорил мужчина. - Зачем резать? Тебе нужны деньги - ты их получишь. Но прежде я должен убедиться, что оба живы. Спроси у женщины, как зовут фрау Борзиг. А когда позвонишь за ответом назовешь имя. Лады?

Имитируя раздумье, Затуловский засопел в трубку.

- Павтары фамилия по буквам.

- Борзиг: Борис, Ольга, Роман, Зоя, Иван, Григорий. Усек?

- Срэда звонит будэм. Гатов дэнги, - пробурчал Затуловский и повесил трубку.

Из Новой Деревни Затуловский поехал на Васильевский остров в отменном расположении духа, находя, что первый разговор сложился вполне удовлетворительно. Как и следовало ожидать, они готовы раскошелиться. Весь вопрос в сумме выкупа. Полутора миллионов у Вороновского, скорее всего, не наберется, но любой торг надо с чего-то начинать. А дальше - как на базаре: продавец уступает, покупатель набавляет, и мало-помалу стороны приходят к соглашению.

Превосходному настроению Романа Валентиновича способствовало и известие о болезни Вороновского. Поделом подлецу, пусть на своей шкуре испытает, чем кончаются мерзкие выходки. Он щедр на выдумку, но есть люди еще щедрее! Когда он поближе познакомится с домашними заготовками подполковника Затуловского, то волком завоет!

Кстати сказать, одной из самых невинных заготовок была маска грузина-рэкетира. От бывших коллег по ГУВД Роман Валентинович слышал, что в последнее время в криминальной среде наблюдается нечто вроде специализации по национальному признаку: если азербайджанцы в основном орудовали на рынках и частично контролировали розничную торговлю овощами и фруктами, а армяне сосредоточили в своих руках угон автомашин, то грузины похищали богатых с целью получения выкупа. Так что ложный след был элементарным приемом, от которого глупо было бы отказываться. Клюнут противники на "грузинскую" версию или нет - это еще вопрос. Но отрабатывать ее все равно придется, такова розыскная технология!

76. КОМСОМОЛЬСКАЯ ЗАКВАСКА

Стоило Сергею увидеть ослепительную струю расплава, выливавшуюся из печной летки, как он напрочь позабыл обо всех тревогах и унижениях, которые испытал за последний год. Рукавом прикрывая лицо от нестерпимого жара, он стоял на площадке между печным агрегатом и сырьевыми бункерами и не мог отвести глаз от изложниц, где, постепенно меняя цвет от золотистого до малинового, остывал готовый карбид кальция. Пусть на это ушло не два, а четыре года, да и денег пришлось вбухать куда больше, чем предполагалось, зато он довел дело до победного конца!

Впрочем, до вчерашнего дня ни у него, ни у его помощников не было уверенности, что пробная плавка состоится, - в июле и в августе буквально каждую неделю выявлялись дополнительные затраты, которые нечем было покрывать. Остаток валютной ссуды, полученной от сослуживцев Затуловского, растаял еще в мае, химкомбинат по-прежнему перебивался с хлеба на квас и вносил свою долю финансирования как Бог на душу положит, поэтому все в полном смысле слова висело на волоске. В июле, когда основная масса проблем как будто решилась, срочно потребовалось 22 миллиона рублей на предоплату угольных электродов, и доведенный до отчаяния Сергей выбросил бы белый флаг, если бы Додик Шапиро по старой дружбе не перечислил эту сумму в Челябинск со счета "Холиса". А чуть позже его форменным образом спасла от краха Анна, одолжившая 6 тысяч долларов для обучения рабочих на карбидных электропечах в Липецке. Она же в середине августа, перед отъездом Сергея в Старосельск, сама положила ему в карман еще 2 тысячи "зеленых", сказав, что без наличных денег он как пить дать сядет в галошу. Так бы оно и вышло: позавчера заведующий производством исправительно-трудовой колонии строгого режима выкинул коленце, согласившись отгрузить уже оплаченные барабаны для затаривания карбида лишь при условии, что ему сунут на лапу. Пришлось отстегнуть говноеду тысячу баксов, из-за чего каждый барабан подорожал на 10 центов, но Сергей не стал мелочиться - отныне за все сполна заплатят потребители!

- Константиныч, как настроение? - окликнул его Титов, спускавшийся по лестнице с третьего яруса печи.

- Бодрое, жизнеутверждающее, - с улыбкой отозвался Сергей. - Что, старина, обмоем первый продукт?

- А то! - Титов снял кепку и ладонью вытер со лба обильно выступившую испарину. - Ради такого праздника сам Бог велел пропустить чарку под поджарку по-старосельски!

Спустя час, смыв трудовой пот и надев чистые сорочки, они вдвоем сидели под фикусом в ресторане "Кооператор".

- Все путем, - говорил Титов, закусывая очередную рюмку студнем с ядреным, выбивавшим слезу хреном. - Насчет потребителей не бери в голову. Наш карбид оторвут с руками и ногами, качество - первый сорт!

- Добро!

- Только бы обошлось без поломок.

- Думаешь, что-нибудь откажет? - с полным ртом спросил Сергей, налегавший на севрюгу горячего копчения.

- За печку я спокоен. А вот за тракт подачи шихты... Не нравится мне, как работает скребковый транспортер на горловине. Что-то там намудохал Перепелицын, не к столу будь сказано.

- Не каркай.

- Может, и обойдется, но электромотор явно слабоват, как бы не сгорел, высказал опасение Титов и наполнил рюмки. - Давай за тебя, Сергей свет Константиныч! Клянусь материнским прахом, бывали дни, когда я не верил, что ты сдюжишь. Уж больно инфляция нам все карты сбила. Но ты молодец, не оплошал, справился. Бывай здоров!

Они чокнулись и выпили, после чего Титов, поддев на вилку кусок окорока, произнес с сомнением в голосе:

- Производство я отлажу, пусть у тебя за это душа не болит. А вот комбинатские мазурики могут вставить нам арбуз в очко.

- Это проблема Тихона Ефимовича, с него и спрос, - сказал Сергей. - Он мужик порядочный, сам себе не враг.

Директор химкомбината и Титов имели по 10% от доли Сергея и в равной мере были заинтересованы в прибыльной работе карбидного цеха.

- Порядочный-то порядочный, только кресло нынче под ним ходуном ходит, заметил Титов, отправляя в рот окорок, обильно приправленный хреном. - А-а, глянь-ка, как в нос шибануло! У-ух!.. Ты с головой зарылся в карбид и толком не слыхал, что творилось летом на собрании акционеров, а я варюсь в комбинатском котле, знаю всю ихнюю раскладку.

- И что же? - вяло полюбопытствовал Сергей, посасывая маслину.

- А то, что власть на комбинате переменилась. На приватизационном аукционе ребятки из ваучерных фондов гоношились, выпячиваясь друг перед дружкой, а контрольный пакет достался двум московским банкам. Оттого-то в совет директоров попали только ихние. Ни одного нашего там нету, а Тихон Ефимыч уже не генеральный, а исполнительный директор.

- Данилович, не морочь мне голову, - посмеиваясь, попросил Сергей. - Что из того, что генеральным избрали москвича Кизякова? Он же бывает в Старосельске наездами, не больше двух дней в месяц. А Тихон как сидел в директорском кабинете, так и сидит.

- Сидеть-то сидит, а прав у него с гулькин нос, - упрямо возразил Титов. Чует мое сердце, с Кизяковым мы еще наплачемся. Ты его видал?

- Нет.

- Он годков на десять моложе тебя. В технологии производства ни бум-бум, реактор от колонны не отличит, но по финансовой части дока, на ходу подметки режет, - вполголоса сообщил Титов, пугливо озираясь по сторонам. - Из комсомольцев-добровольцев. До перестройки, слышно, сшивался в ихнем ЦК ВЛКСМ, вроде бы инструктором. Банкирам недосуг заниматься нами, вот они и учредили трастовую шарашку, поставив туда Кизякова. Они ведь не один наш комбинат за гроши купили, а четыре или пять, точно не скажу.

- Мне-то от этого какая печаль?

- Константиныч, родной, зри в корень, - наставлял Титов. - На Ефимыча и на всех нас, комбинатских, москвичи положили хрен с прибором. Толкают, гады, наш аммиак на экспорт по 121 доллару за тонну, а комбинату перечисляют всего 92... Ей-ей, Кизяков быстро скумекает, что карбид - это большие бабки. А сам не скумекает, ему кто-нибудь из старосельцев подскажет. Говна на нашем комбинате - вагон и маленькая тележка.

Титов будто в воду глядел - не прошло и суток, как аварийно вышел из строя скребковый транспортер. Умельцы из электроцеха за 150 долларов наличными заменили сгоревший электромотор на новый, более мощный, но неприятности на этом не кончились - ровно через неделю, 12 сентября, цех без предупреждения обесточили. Сергей немедленно связался с Тихоном Ефимовичем, требуя восстановить электроснабжение, но исполнительный директор признался в собственном бессилии: команда на отключение поступила к главному энергетику из Москвы, лично от Кизякова, а поскольку генеральный директор обещал быть в Старосельске завтра к обеду, Сергею Константиновичу есть резон записаться к нему на прием, чтобы раз и навсегда выяснить отношения.

Сергей не сомневался, что чванливый москвич захочет поважничать и даст аудиенцию далеко не сразу, но ошибся - в середине дня секретарша Тихона Ефимовича позвонила в карбидный цех и пригласила его в зал заседаний на встречу с господином Кизяковым.

В приемной, рядом с дверью зала заседаний, восседал на стуле мускулистый хмырь, чистивший ногти лезвием стилета. Пока Сергей вглядывался в его сытую харю с перебитой, вдавленной внутрь переносицей и вывороченными ноздрями, секретарша что-то промурлыкала в трубку и обратилась к Сергею:

- Проходите, Игорь Ростиславович ждет вас. Войдя в зал заседаний, Сергей крайне удивился. Ориентируясь на реплики Титова, он полагал, что увидит типичного аппаратчика из молодых, с нагловатой ухмылкой на простецкой роже, а перед ним оказался рафинированный интеллигент, чья внешность скорее подошла бы не бизнесмену из новых русских, а гастролирующему скрипачу или пианисту. Среднего роста, худощавый, с тонким одухотворенным лицом и светлыми, кольцами вьющимися волосами. Кизяков выглядел безукоризненно - серая двойка, голубая сорочка, бордовый галстук и вишневого цвета полуботинки с рантом были, без сомнения, приобретены у лучших модельеров Франции и Италии.

- Сергей Константинович! - Кизяков вышел из-за стола и шагнул к двери. Вот вы какой!

- Какой?

В тоне Сергея против его воли проскользнуло все то же удивление - ко всем работникам химкомбината Кизяков обращался только на "ты", а его почему-то выделил из общего ряда.

- О вас, не сговариваясь, все здесь отзываются как о сильной личности, - с улыбкой сказал Кизяков, пожимая ему руку. - Называют "торпедой". Лестное сравнение, а?

- Впервые слышу.

- Скромность украшает человека, - заметил Кизяков, усаживаясь за длинный стол и жестом предлагая Сергею занять место напротив. - Что же вас привело ко мне?

- Безобразия, которые творятся по вашему указанию, - вперившись в карие с поволокой глаза Кизякова, жестко произнес Сергей. - Мы только-только запустили рожденное в муках карбидное производство, а вы нас обесточили.

- Олл-райт, - не переставая улыбаться, подтвердил Кизяков. - С какой стати комбинат должен за мой счет снабжать вас энергоносителями?

- Мы же совместно создавали "Старосельский карбид". Вот учредительный протокол и дополнение к нему, вот наш устав. - Сергей достал документы из кейса и выложил на стол.

- Олл-райт, - повторил Кизяков. - Я, как и вы, не новичок в бизнесе. У вас есть хозяйственный договор на аренду помещений и обеспечение всеми видами энергии?

- В период реконструкции цеха в хозяйственном договоре не было необходимости, а теперь... - начал Сергей.

- Момент! - остановил его Кизяков.- В ваших документах изложены только общие принципы, а конкретика, на основании которой производятся текущие взаиморасчеты между юридическими лицами, содержится в хоздоговорах, отражающих действующие цены в реальном времени. Сперва заключим договор, а затем откроем вам зеленую улицу, о'кей?

Сергей похолодел. Закрутившись в предпусковой сутолоке, он совершенно упустил из виду, что следовало оформить арендный договор с Тихоном Ефимовичем, пока тот был в силе. Что же делать? Ведь, образно выражаясь, поезд ушел.

- Сколько вы хотите? - хмурясь, осведомился он.

- Это деловой разговор, - смягчился Кизяков. - Во что вы оцениваете ваш карбидный бизнес?

Такая постановка вопроса решительно не устраивала Сергея. Вместе с тем он сознавал, что ссылка на коммерческую тайну прозвучит глупо - химкомбинат в качестве законного совладельца обладал правом доступа к любой закрытой информации.

- Покамест трудно сказать, - помолчав, уклончиво ответил Сергей. - Мы только начали продавать карбид, а делить шкуру неубитого медведя...

- К чему темнить? Мои эксперты все давно подсчитали. Годовая прибыль "Старосельского карбида" после уплаты налогов составит примерно полмиллиона долларов. Плюс-минус 5%. Будем отталкиваться от этой цифры.

- Попробуем, - нехотя согласился Сергей, пораженный точностью сведений, которыми располагал Кизяков.

- Тогда аренда помещений вместе с платой за пользование инженерными коммуникациями моего комбината обойдется вам в 400 тысяч, о'кей?

- Это грабеж средь бела дня! - с гневом выпалил Сергей и сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

- Это - бизнес, - мягко поправил Кизяков.

- Вы что, хотите, чтобы я уподобился тому еврею, который покупал яйца по рублю десяток, варил, продавал по гривеннику штука, но имел бульон и был при деле?

- Сравнение образное, но с перехлестом. - Кизяков усмехнулся. - Кроме зарплаты, вы будете иметь дивиденды, по 3 тысячи долларов ежемесячно. Разве это бульон от крутых яиц?

- Что же получается? Четыре года я как проклятый дни и ночи ишачил, чтобы вырастить плодоносящее дерево, а когда созрел урожай, пришли вы с корзинами и берете меня за горло? Веселенькие дела!

- Олл-райт! Кто же мешал вам вовремя позаботиться о своих интересах? На ошибках учатся. Не принимайте близко к сердцу, Сергей Константинович, на этом жизнь не кончается. В следующий раз вы обязательно разбогатеете.

- Хотелось бы знать, где вы ума набрались, юноша? - прищурившись, спросил Сергей.

- В Академии общественных наук при ЦК КПСС, - самым любезным тоном ответил Кизяков.

- Оно и видно!.. Если бы у меня на руках имелся подписанный договор аренды, вы, надо думать, придрались бы к чему-то другому?

- Олл-райт. Только вы напрасно злитесь. Сильные люди должны смотреть правде в глаза. Мы купили химкомбинат, чтобы привнести сюда дух...

- Вы привнесли сюда только дух французского одеколона! - перебил Сергей. Спекулируете аммиаком, без зазрения совести обирая здешних работяг, а пользы от вас - как от козла молока!

Кизяков негромко рассмеялся.

- С вами не соскучишься... Давайте работать дружно, не пожалеете. Будем платить вам как председателю правления "Старосельского карбида" 2 тысячи долларов в месяц, не считая дивидендов. Ваш друг Шапиро столько не потянет, о'кей?

Сергей закурил. Упоминание Давида подействовало на него угнетающе, подсказав, что Кизяков собрал исчерпывающую информацию и наверняка знает о его катастрофическом положении.

- Не хотите работать со мной - могу предложить на ваше усмотрение другой вариант, - продолжил Кизяков. - Мои эксперты оценили ваши капиталовложения в 84 тысячи долларов. Для ровного счета я дам вам 85 тысяч, и тогда разойдемся мирно, как в море корабли, о'кей?

Сергей промолчал, глядя в окно.

- Мне понравилось сравнение с яйцами. Я тоже использую для примера яйца, только не куриные, а ваши. Смотрите, - Кизяков вытянул вверх левую руку, блеснув золотым "Ролексом" на запястье. - Я держу вас за яйца. Сожму, - он медленно сложил музыкальные пальцы в кулак, - и вам станет больно. Я понятно выразился?

Сергей снова ничего не ответил.

- О чем задумался, детина? - шутливо поинтересовался Кизяков.

- На днях купил пару гранат "Ф-1". Прикидываю, где бы их испытать. Не подскажете?

- Подскажу, почему бы нет. В прошлый приезд меня возили пострелять уток, и западнее Старосельска, километрах в тридцати, я видел заброшенный известковый карьер. Может быть, там?

- Может быть.

Кизяков посмотрел на часы, погасил улыбку и встал.

- Даю вам на размышления неделю, время не ждет. А чтобы вы не питали иллюзий, карбидный цех мы опечатаем...

На следующее утро, собираясь в Санкт-Петербург, Сергей у себя в люксе гостиницы "Химик" складывал вещи в дорожную сумку. У стола, опустив подбородок на сцепленные кисти рук, замер пригорюнившийся Титов.

- Константиныч, у тебя, гляжу, водка осталась, - нарушил молчание Титов. Недопитая бутылка - плохая примета.

- Допей.

Титов наполнил граненый стакан, выпил одним духом и, занюхав водку черствым хлебом, сказал с теплом в голосе:

- Эх, хорошо прошла!

- У тебя плохо не проходит, - проворчал Сергей.

- Ехай в Питер, обмозгуй там, как ловчей справиться с Кизяковым, - бодро заговорил Титов.

- Как ни крути, а придется брать говноеда на абордаж, - озабоченно произнес Сергей. - Другого выхода нет.

- Дерзай, Константиныч, покалечь злыдня, - загорелся Титов.- Бог тебя простит! Он, ей-ей, заслужил.

- Ты меня знаешь, я порядочный человек, мне чужого не нужно, - продолжал Сергей, обращаясь не столько к Титову, сколько к себе самому. - Мой принцип живи и давай жить другим. Но когда меня по-бандитски берут за горло, я ни перед чем не остановлюсь.

- А то! - поддержал Титов, в волнении раздавив недокуренную сигарету. - И я в точности такой же! Скажи, Константиныч, что от меня требуется, - все исполню!

Сергей поднялся и покровительственно похлопал Титова по плечу.

- Проводи меня до машины - вот и все, что от тебя требуется, пень ты старый!

Внизу, усаживаясь в "мерседес", Сергей напоследок велел Титову в следующий понедельник поточнее разузнать время приезда Кизякова в Старосельск и лаконично, без комментариев, передать эти сведения в "Холис". При этом Сергей подчеркнул, что Титов должен звонить к нему в Питер не со служебного телефона, а с почты, по автомату.

Пожилая горничная, обслуживавшая третий этаж гостиницы "Химик", слыла чистюлей, каких теперь раз-два и обчелся. После отъезда Сергея она битый час наводила лоск в освободившемся люксе и со свойственной ей дотошностью насухо протерла суконкой не только наружную, но и внутреннюю поверхность стола и стульев. Нынешние постояльцы, ни дна им, ни покрышки, имели обыкновение ковыряться в носу, пальцами прилепляя сопли к низу мебели, что она приравнивала к святотатству. На сей раз вместо засохших соплей горничная выдрала из-под стола непонятную фитюльку, повертела ее в руках и со словами: "Чтоб вам пусто было, охальникам!" - выбросила ее в мусорное ведро.

Горничной было невдомек, что ей попался высокочувствительный микрофон с автономным источником питания. Но свою роль микрофон уже выполнил: вечером, по пути в Москву, охранник с вдавленным носом прокрутил на магнитофоне разговор Сергея с Титовым и получил недвусмысленные указания от Кизякова.

77. ЗАТВОРНИКИ

В сентябре Добрынин запоздало сожалел, что не уехал из Комарова сразу же после похищения. Говоря Вороновскому, что будет рядом с ним до конца, Добрынин надеялся принести пользу, отвлечь его от горестных дум, согреть дружеским теплом и вниманием, которых нелепо ждать от кагэбэшников, работавших по найму. Однако благим намерениям Аристарха Ивановича не суждено было сбыться. Не то чтобы Вороновский тяготился его соседством, вовсе нет, - Виктор нисколько в нем не нуждался, умозрительно погрузившись в некий ирреальный мир.

Вот уже третью неделю Вороновский не выходил из библиотеки, куда беспрепятственно допускался только пес Яков. Когда бы Добрынин ни проходил мимо, ранним ли утром, в обеденное время либо далеко за полночь, оттуда доносились органные мелодии Баха, сонаты Бетховена, "Реквием" Моцарта и духовные песнопения. Впрочем, то ли 7, то ли 8 сентября из библиотеки зазвучали джазовые импровизации Чарльза Паркера, непревзойденного саксофониста середины века. Но по тональности импровизации Паркера мало отличались от минорных сочинений великих мастеров прошлого и не свидетельствовали о том, что Вороновский пытается переломить себя. Именно в тот день, вслушиваясь в заунывные переливы саксофона, Добрынин сказал Ларисе, что музыка, помимо всего прочего, выполняет функцию добавочного барьера, возведенного Виктором, чтобы надежнее отгородиться от окружающих.

Вход в библиотеку Добрынину не был заказан, он наведывался туда ежедневно, но подолгу никогда не задерживался. На Виктора нельзя было смотреть без содрогания - краше в гроб кладут. Вялый, небритый, с пожелтевшим лицом и воспаленными от бессонницы глазами, он не просто сдал, а буквально сник за считанные дни. Отросшая щетина была сплошь седой, причем седина, точно иней по морозному стеклу, поднялась вверх, захватив виски, а рука Вороновского, ни на миг не выпускавшая сигарету, мелко дрожала, как березовый лист на ветру. Говорить с ним было трудно - Виктор беспрестанно терял нить разговора, отвечал односложно, с задержкой, зачастую невпопад. Для Добрынина оставалось загадкой, чем он питался: на его глазах Лариса раз за разом выносила из библиотеки тарелки с нетронутой едой. А кофе - это кофе, им одним сыт не будешь.

Ощущение полнейшей никчемности усугублялось атмосферой недоверия, посеянного Алексеем Алексеевичем и угнетавшего Добрынина изуверской бессмысленностью. Видит Бог, трагический разворот событий диктует необходимость конспирации, но к чему доводить бдительность до абсурда? Мало того, что его отстранили от участия в заседаниях кризисного штаба, - так олухи из охраны даже запретили ему выгуливать Якова за пределами видимости телеобъективов наружной системы слежения. А когда он изъявил вполне естественное для здорового мужика желание с ночевкой съездить в Питер к своей давнишней приятельнице Лике, детской писательнице, Алексей Алексеевич, черт его дери, выставил условие, что Валерий должен неотступно находиться в непосредственной близости. Ничего себе переплет! И вообще, за кого его здесь принимают? С Женей Скворцовым все понятно, он - чистой воды профессионал, генерал-лейтенант госбезопасности, ему, как говорится, и карты в руки. А Крестовоздвиженский? Почему Джузеппе может заседать в кризисном штабе, а он, Добрынин, не может? Чем он хуже Крестовоздвиженского?

Правда, Алексей Алексеевич, чтобы как-то смягчить бестактность, взял за правило делиться с Добрыниным свежей информацией. От него Добрынин узнал о звонке похитителя, получившего у них кличку "Кацо", и о том, как проходят переговоры. Кацо нехотя уступал, сократив размер выкупа сперва на 200 тысяч долларов, а затем сразу опустившись до миллиона, тогда как Алексей Алексеевич, начав со 100 тысяч, довел предложение до 350 тысяч. На этом торг застопорился: Кацо наотрез отказывался дальше снижать сумму, а Алексей Алексеевич ссылался на предел материальных возможностей, которыми располагает Вороновский. Кроме того, под настроение Алексей Алексеевич иногда сообщал еще кое-что, так или иначе связанное с похищением, но у этих обрывочных сведений была удручавшая Добрынина особенность: они всецело относились к прошедшему времени и никак не затрагивали будущего. Когда же Добрынин, сдерживая неприязнь, спросил, долго ли продлятся переговоры, Алексей Алексеевич только пожал плечами.

В такой нервной обстановке о работе над романом не могло быть и речи, поэтому Добрынин от нечего делать коротал дни у телевизора и том за томом перечитывал собрание сочинений Джона Стейнбека, маленькими глотками попивая марочный грузинский коньяк. Отчего бы для разнообразия малость не покейфовать, раз в буфете у Витьки напитков - хоть залейся?

Единственным отрадным событием, разогнавшим грусть-тоску Аристарха Ивановича, послужил приезд Аршака Самсоновича, повара от Бога. Неожиданно появившись под вечер в пятницу, 9 сентября, старый армянин без долгих объяснений миновал кордон охраны, молча выслушал Добрынина и, выяснив, что Вороновский отказывается от пищи, моментально удалился на кухню. Провозившись там не менее часа, Аршак Самсонович принес в столовую устрашающих габаритов сковороду с блюдом, скромно названным "чижи-пыжи". Сказать, что это омлет с фаршем, мог бы только тупой неандерталец. По мнению Добрынина, Аршак сотворил не просто райскую шамовку, а подлинное произведение искусства с ароматом горных трав и экзотических специй. "Чижи-пыжи", без сомнения, обладали волшебным свойством - через полчаса в столовую вбежала Лариса, сообщившая о том, что Виктор Александрович съел все без остатка.

В субботу Аршак Самсонович побывал на рынке и, шуганув из кухни Ларису, приготовил к обеду кюфта-бозбаш, из-за чего Добрынин, прежде не вкушавший подобной благодати, млел от восторга. Немногословный Аршак Самсонович не мешал Добрынину наслаждаться и то и дело подкладывал ему добавку, а умиротворенный Аристарх Иванович предавался воспоминаниям. Не переставая есть, он увидел себя молодым человеком, впервые приехавшим в Ереван с группой московских писателей, мысленно воспроизвел зеркало Севана, расстилавшегося внизу, под скалой, на которой построили ресторан "Ах-Тамар", вспомнил вкус паровой форели и нечаянно перенесся на берега Куры, куда его по утрам выводил грузинский поэт Иосиф Нонешвили, чтобы у воды выветрить похмелье и закрепить отрезвление доброй порцией хаши.

Видит Бог, до чего быстро промчалась жизнь! Иосифа Нонешвили давно уже нет, он, Добрынин, незаметно состарился, а изумительно красивая, великая держава распалась на части, едва ли способные достойно существовать друг без друга. Разве не так? Что нынче творится в России - сам черт не разберет. В Ереване сады и парки пустили на дрова, иначе невозможно было перетерпеть зимние холода. А в Тбилиси люди с вечера занимают очередь за хлебом, выстаивая ночь напролет, чтобы не помереть с голодухи. Вот до чего довели комиссары в пыльных шлемах, едрена вошь!

Аршак Самсонович кивнул в знак согласия и добавил, что далек от политики, однако уволился из ресторана "Баку" - после войны в Карабахе армянину не выжить под одной крышей с азербайджанцами. Уезжая из Комарова, Аршак Самсонович смущенно сказал, что у него на черный день отложено 40 тысяч долларов. Если Виктору Александровичу понадобятся деньги на выкуп Лены-джан, берите, не жалко.

В среду похитители снова вышли на связь, в результате чего произошла подвижка: Кацо скинул 100 тысяч, а Алексей Алексеевич набавил 50 тысяч.

А в субботу, 17 сентября, Добрынин принимал незваных гостей - Марину Васильевну и Тизенгауза. С середины августа они, как выяснилось, проводили отпуск за сбором грибов и ягод под Приозерском, разбив палатку на берегу Вуоксы, а по возвращении в Санкт-Петербург услышали от Крестовоздвиженских о похищении и тотчас приехали в Комарове.

Усадив их в каминном зале, Добрынин на правах хозяина наполнил бокалы вишневым бренди и в общих чертах рассказал, что произошло.

- Не жмитесь, отдайте негодяям 900 тысяч! - воскликнула Марина, залпом проглотив полбокала бренди. - Пусть подавятся!

- Никто не жмется, - возразил Добрынин. - Но безоглядно поддаваться напору похитителей нельзя, это может погубить заложников. Прежде чем приступить к обмену, надо сбить сумму, чтобы у них сложилось впечатление, будто они получат максимум возможного.

- А что говорит милиция? - Марина достала из сумки мятую пачку "ТУ-134" и глазами поискала спички.

Тизенгауз поднес ей горящую зажигалку, и она глубоко, по-мужски затянулась.

- Туда мы не обращались.

- Почему?

- Опять-таки из опасения за Жизнь Лены и Саши, - пояснил Добрынин, смакуя бренди. - Милиция работает грубо, трафаретно, а мы хотим избежать риска. Поэтому Женя Скворцов и Джузеппе Крестовоздвиженский решили обходиться своими силами, без вмешательства милиции, и подключили людей из ФСБ.

Марина шумно вздохнула и допила бренди.

- Запаситесь терпением, леди. Бьюсь об заклад, что к концу месяца мы сойдемся где-то на 600 тысячах, и тогда...

- Какие вы все умные! - враждебным тоном выпалила Марина. - Я в ужасе, а вам - хоть бы что!

- Мариночка, стоит ли тебе... - попытался утихомирить жену Тизенгауз.

- Столько мужиков сидят сложа руки, а бедная зайка... - Марина всхлипнула, выронила сигарету и уткнулась в платок, заботливо поданный Тизенгаузом.

- Арик, как ты полагаешь, кто мог это сделать? - спросил Тизенгауз, поглаживая Марину по спине.

- Видит Бог, не знаю.

- Тебе не приходила в голову мысль, что к похищению причастен бывший муж Елены Георгиевны?

- Эта версия проверялась одной из первых, - ответил Добрынин. - Холмогоров ни при чем, это установлено. Его просвечивали вплоть до печенок.

Со слов Алексея Алексеевича он знал, что просвечивали не только Холмогорова. На связь с преступным миром проверялись все прежние сослуживцы Лены, в том числе и Марина Васильевна, но, принимая во внимание ее сварливый нрав, Добрынин поостерегся упоминать об этом. Примечательно, что из сотрудников ЦНИИСЭ исключение сделали для одного Тизенгауза, чья добропорядочность изначально не вызвала сомнений у кагэбэшников.

- Он человек двойственный, способный на отъявленную подлость, - помолчав, вымолвил Тизенгауз.

- Кагэбэшники нашли, что у него все чин-чинарем, - убеждал Тизенгауза Добрынин. - Месяц сиднем сидит в командировке за 400 верст от Питера. Да нет, ты его зря подозреваешь. Не забывай, что Сашка - его сын... Марина Васильевна, плеснуть вам капельку бренди для бодрости духа?

Марина подняла глаза с потеками туши и спросила, давясь глухими рыданиями:

- Аристарх Иванович, вы... вы верите, что зайку... что их обоих спасут?

- Видит Бог, надеюсь. - Добрынин наполнил бокал Марины, подлил бренди себе и обратился к Тизенгаузу: - Андрюха, я тебя не узнаю. Чего не пьешь?

- Нет настроения. Арик, мне кажется, что Елену Георгиевну и Сашу похитили не профессиональные преступники.

- А кто же, по-твоему? Любители? - Марина взяла в руку бокал и, вслушиваясь в разговор, пригубила успокаивающий напиток.

- Будем рассуждать здраво, - предложил Тизенгауз. - Виктор Александрович здесь почти не бывает, коммерцией в Петербурге не занимается и связан с родиной лишь благотворительной деятельностью, о чем осведомлен узкий круг лиц. Иномарками он не пользуется, ездит на "волге" или на "жигулях". Иначе говоря, ни Елена Георгиевна, ни Виктор Александрович никому особенно не бросались в глаза.

- К чему ты ведешь, старик?

- Откуда грузины могли узнать, что он обладает значительным состоянием?

Добрынин усмехнулся и снисходительно пояснил:

- Хотя мы и называем главаря похитителей Кацо, никто из нас не считает его грузином. Прослушав запись переговоров, кагэбэшные филологи дали заключение, что он не грузин. Какие-то словечки он употребляет явно не к месту, и еще что-то в его речи не стыкуется с их лексикой. Так что, Андрюха, с грузином не ты один у нас умник.

- Напрасно смеешься... - Тизенгауз покраснел от неловкости и поспешно закурил. - Ты неустанно повторяешь - кагэбэшники, кагэбэшники. А их самих кто-нибудь проверял?

- Неужели ты всерьез допускаешь, что Витькины ангелы-хранители... Добрынин взмахнул рукой в сторону караульного помещения - и вдруг осекся.

Марина тем временем разом опустошила бокал и устремила взор на графин с бренди.

- Не надо понимать буквально. Именно их я не подозреваю. Но в наших спецслужбах полным-полно людей, способных на подлости. Разве моя история недостаточно поучительна?.. Мариночка! - Заметив, что жена потянулась к графину, Тизенгауз встрепенулся. - Прошу тебя, не пей больше.

- Как скажешь.

Покорность Марины вызвала у Добрынина мимолетную улыбку. Молодец Андрюха, одобрительно подумал он, сумел-таки приструнить свою ведьмочку.

- Виктор Александрович давно не появлялся в Комарово, прилетел внезапно, а мог и вообще не приезжать еще год или два, - озабоченно продолжал Тизенгауз. Кто возьмется готовить похищение, не имея представления о том, состоится оно в обозримом будущем или нет? Питерские рэкетиры, которым и без Вороновского хватает легкой поживы? Или какие-нибудь подлецы из спецслужб, которые точно знают, чего хотят добиться, и способны долго выжидать, чтобы ударить исподтишка ниже пояса?

- Дельная мысль! - Добрынин поскреб бородку.

- Мне кажется, надо бы посоветоваться с Виктором Александровичем, выслушать его соображения. Собственно говоря, за этим я сюда и приехал. Ему не занимать проницательности, в этом отношении он гораздо сильнее нас обоих.

- Легко сказать... - Добрынин тяжело вздохнул. - Видит Бог, Витька на себя не похож, совсем сник и раскис.

- Попробуем? - Тизенгауз потушил окурок и встал. - Мариночка, извини нас, мы ненадолго поднимемся наверх.

На лестнице Тизенгауз спросил у Добрынина на ухо:

- Ты не допускаешь, что Елену Георгиевну могли убить?

- Исключено, - вполголоса возразил Добрынин. - В конце каждого сеанса связи Алексей Алексеевич задает Кацо вопрос, прояснить который в состоянии только она, и при очередном звонке не начинает разговора по существу, пока не получит ответа.

Приближаясь к библиотеке на цыпочках, они услышали "Грустный вальс" Сибелиуса в скрипичном исполнении. Тизенгауз болезненно сморщился, ущипнув себя за губу, и медленно попятился назад...

Проводив гостей до калитки, Добрынин решил заодно позвонить в Санкт-Петербург. Телефоны в большом доме были отключены, а ему следовало подать о себе весточку Лике, чтобы даром не обижать славную женщину. Нельзя же так - то ночевал у нее едва ли не все субботы с марта по август, то вдруг будто в воду канул. За кого Лика его примет при таком хамском поведении? Звонить из караулки было не с руки, там теперь околачивалось слишком много народу, поэтому, выбрав из двух зол меньшее, он заглянул в сторожку к старшему группы.

Сгорбившийся Алексей Алексеевич замер в необычной для него позе, облокотившись на стол и сжав голову в ладонях.

- Хвораете? - участливо спросил Добрынин. - Могу поделиться тройчаткой головную боль как рукой снимет.

- Все думаю, что мне делать. - Алексей Алексеевич выпрямился и угрюмо посмотрел на Добрынина. - Вчера Кацо на ночь глядя задал задачу.

- Какую?

Алексей Алексеевич поколебался, а затем сказал с оттенком раздражения:

- Хочет за 200 тысяч долларов отдать Александра.

- А вы?

- Всю ночь не сомкнул глаз. Никак не соображу, что за этим кроется.

- Что вы ему ответили?

- Сказал, что больше 100 тысяч не дам.

- Сын, по-вашему, дешевле мамы? - съязвил Добрынин и тотчас пожалел о ненароком вырвавшихся словах.

- Аристарх Иванович, по всему вижу, что где-то что-то неладно, - пропустив мимо ушей его реплику, обеспокоенно произнес Алексей Алексеевич. - А вот что не соображу. Не должны похитители лишний раз высовываться наружу.

- Это, насколько я понял, против правил?

- Для них безнаказанность важнее денег. Они знают, кто мы и чего от нас ждать.

- А что думает по этому поводу Евгений Петрович?

- Генерал-лейтенант тоже озадачен. Либо нас попытаются кинуть, либо... Алексей Алексеевич умолк, с силой сдавив подбородок пальцами.

- Либо - что?

- Либо мы не увидим Елену Георгиевну живой...

78. КОНТРАКТ

Как только самонадеянный Кизяков, услышав про гранаты "Ф-1", поднял Сергея на смех, он сам предопределил свою судьбу. Боевого оружия у Сергея не было в помине - зачем честному бизнесмену гранаты? Тот поворот их разговора послужил чем-то вроде лакмусовой бумажки, прояснив суть Кизякова и настроив Сергея на самый решительный лад. Теперь он внушил себе, что отступать некуда, и по дороге в Санкт-Петербург окончательно отбросил последние сомнения. Кто посеет ветер, пожнет бурю!

Разработка плана не составила труда, поскольку Сергей знал, к кому обратиться и какими средствами выполнять поставленную задачу. Безотказные гранатометы "Муха" имелись у Кузи, некогда отбывавшего срок в исправительно-трудовой колонии под Колпином, где блатные грозились превратить его в "петуха" и, надо думать, привели бы угрозу в исполнение, если бы не воспрепятствовал Сергей, из сочувствия не давший в обиду хилого паренька. За истекшие с той поры пятнадцать лет заматеревший Кузя, он же Валентин Борисович Кузьмин, 1956 года рождения, ранее четырежды судимый, прошел тернистый путь от мелкого правонарушителя до почтенного "авторитета", члена совета директоров акционерного общества "Кандагар". Служебные обязанности Кузи сводились к организации вооруженных конвоев для сопровождения застрахованных в "Кандагаре" ценных грузов при перевозках по территории России и стран СНГ, а в свободное от работы время он охотно заключал контракты на заказные убийства, о чем доверительно поведал Сергею при случайной встрече за обедом в ресторане "Метрополь". Расценки у Кузи были вполне приемлемые - от 10 до 15 тысяч баксов в зависимости от способа устранения и общественного положения жертвы. Если же жертва проживала за рубежом, тариф автоматически повышался на 50%, а заказчик брал на себя бремя дорожных расходов.

Сразу же по приезде домой Сергей нашел в столе визитную карточку Кузи, созвонился с ним и, отклонив приглашение поужинать в "Метрополе", назначил свидание на завтра, 16 сентября, в полдень, у входа в Инженерный замок.

Когда он ровно в двенадцать часов подъехал к Инженерному замку, у въезда в ворота уже стояли два черных "джипа-чероки" с затемненными стеклами - Кузя никуда не выезжал без внушительной свиты.

- Серега! - Кузя вылез из первого "джипа" и помахал рукой. - Приветик!

В тренировочном костюме "Адидас" узкоплечий Кузя издали казался пацаном, а вблизи - молодящимся стариком: сетка глубоких морщин испещрила его лоб и впалые щеки, а боксерская челка тускло отливала сединой.

- Как делишки? - спросил он, обнимая Сергея.

- Хреново, - поморщившись, ответил Сергей. - Сейчас все узнаешь...

Они зашли в тенистый скверик за зданием цирка Чинизелли, уселись на скамейку, закурили, и Сергей без утайки рассказал историю четырехлетних злоключений в Старосельске.

- Какие банки скупили химкомбинат? - поинтересовался Кузя, выслушав исповедь Сергея.

Сергей назвал оба банка и, глядя в сузившиеся под припухшими веками глаза Кузи, неуверенно протянул:

- Кажется, тебя что-то смущает. Может быть, они под вашей крышей?

- Не. Эти московские козлы ни копья не вносят в общак.

- Так ты выручишь меня?

- Не боись, Серега, возьмусь за твой контракт. Где и когда замочить комсомольского фраерка?

Облегченно вздохнув, Сергей изложил Кузе свои предварительные соображения. В следующий вторник, 20 сентября. Кизяков обещал прибыть из Москвы на химкомбинат предположительно в середине дня. Поездом он не ездит, предпочитает персональную машину. От магистрального шоссе к Старосельску ведет единственная дорога с твердым покрытием, поэтому его маршрут иным быть не может. На 32-м километре от Старосельска между холмами пролегла ложбина, по дну которой идет к леспромхозу одноколейная железнодорожная ветка. Переезд через пути неохраняемый, оборудованный дорожными знаками. По правилам водители автотранспорта обязаны останавливаться перед переездом и, убедившись в безопасности движения, следовать дальше, но все свысока поплевывали на правила вплоть до нынешней весны, когда битком набитый автобус столкнулся с локомотивом. После катастрофы местные власти, не мудрствуя лукаво, присобачили по обеим сторонам переезда здоровенные асфальтовые нашлепки, тем самым вынудив лихачей снижать скорость до нуля. Иначе запросто можно сорвать передний мост у машины и заодно лишиться зубов. Справа от переезда густой кустарник, откуда полный резон долбануть из гранатомета по машине Кизякова. Местечко удобное, безлюдное, лучше не придумаешь.

- Ты там бывал? - осведомился Кузя, ладонью приглаживая челку.

- Десятки раз. На откосах вдоль дороги полно грибов, главным образом красноголовиков. Крепенькие такие и без червей, - оживился Сергей. - О чем это говорит?

- Лето, что ли, сырое?

- Угадал.

- Ты, значит, грибочки собираешь? - Кузя криво усмехнулся. - Мне бы твои заботы.

- Понимаешь, у меня в Старосельске есть знакомая, Маргарита, солдатская вдова. Зарплату на химкомбинате не платят по три-четыре месяца, так она перебивается на подножном корму, - виновато пояснил Сергей. - Грибы собирает, щавель, ягоды, возится в огороде. А я, когда выдается свободный день, хожу с ней за компанию, помогаю от случая к случаю.

Кузя вытащил из кармана записную книжку.

- Набросай планчик.

На чистом листке Сергей нанес несколько карандашных линий.

- На чем раскатывает фраерок? - спросил Кузя.

- У него "сааб-9000" цвета красного вина. Эту машину ни с чем не спутаешь.

- Мировая тачка, покруче твоего "мерса", - уважительно заметил Кузя. Жалко такую курочить.

- "Мерседес" ты не обижай, им я доволен. За субботу и воскресенье мне сменят амортизаторы, сделают профилактику, и, даст Бог, он еще послужит... Вот план местности, смотри.

- Сколько метров от кустарника до дороги?

- Двадцать, от силы двадцать пять. Поставишь дозорного здесь, на холме, чтобы дал отмашку при появлении "сааба", и, загодя прицелившись, долбанешь наверняка.

- Не боись, Серега, уж как-нибудь не промажу, - заверил Кузя, сжигая набросок в пламени зажигалки. - Исполню твой контракт с гарантией.

- Во что мне это обойдется?

- Ради старой дружбы возьму с тебя по себестоимости. - Кузя обнажил в улыбке ровные зубы из металлокерамики. - "Мух" вояки отдают мне по 900 баксов за штуку. Прибавь сюда командировочные на троих по 100 баксов в сутки. За два дня обернемся?

- Не то слово!

- Значит, готовь полтора куска. С бабками у тебя напряг?

- Смешной вопрос! Но к концу месяца я рассчитаюсь, не сомневайся.

- Ты - в доверии, - успокоил Кузя. - Отслюнишь баксы после работы...

Довольные друг другом, они вернулись к Инженерному замку и, прежде чем разойтись по машинам, условились, что в понедельник Сергей по телефону даст дополнительное подтверждение.

79. ВНЕ ИГРЫ

Мысль Тизенгауза о спецслужбах запала в сознание Добрынина. Всю субботу Аристарх Иванович ломал голову над тем, как бы ловчее подступиться с расспросами к Вороновскому, а перед сном выбрал линию наименьшего сопротивления: за всю историю человечества никто не придумал лучшего средства развязать язык, чем товарищ Бахус, он же Вакх, он же Дионис!

Ранним утром прогуляв Якова и плотно позавтракав, Добрынин вошел в библиотеку и, кивнув на магнитофон, из колонок которого звучало что-то похоронное, спросил укоризненным тоном:

- Вить, не надоело тебе слушать заунывную тягомотину?

- Что ты имеешь против "Всенощной" Рахманинова?

Чисто выбритый Вороновский полулежал в кресле у журнального столика, вытянув ноги в кроссовках с незавязанными шнурками. Рядом на подносе стояла недопитая чашка кофе и вазочка с сушками.

- Подмывает меня для разнообразия набраться, - заявил Добрынин, энергично потирая руки. - А, Вить?

- Милости прошу, - безразлично отозвался Вороновский.

- А ты, старик? Неужто бросишь меня на произвол судьбы, дашь пропасть одному во цвете лет? Уважь, составь компанию.

- Не возражаю.

Стараниями Ларисы на журнальном столике появились две глубокие тарелки с орехами и горячий кофе, а Добрынин притащил из столовой пару бутылок коньяка "Энисели" и графин бренди вместе с хрустальными стаканчиками емкостью по сто граммов. Наполнив стаканчики доверху, с мениском, Добрынин удобно устроился на диване и скомандовал:

- Пьем до дна. Поехали!

Он пил "Энисели", тогда как Вороновский - бренди. И закусывали они тоже по-разному: Добрынин горстями отправлял в рот соленый арахис, а Вороновский, как воробушек, еле-еле поклевывал очищенные грецкие орехи. Первые три стаканчика выпили молча, а затем Добрынин приступил к делу:

- Витюша, солнце, как-то ты обещал рассказать, что тебя связывает с КГБ, но обещание, как это часто бывает, ушло в песок. Какую роль КГБ сыграло в твоей жизни?

- Негативную, - без промедления ответил Вороновский, распечатывая новый блок сигарет "Кент".

- Это все, что ты можешь сказать другу? - разочарованно хмыкнул Добрынин.

- Видишь ли, Арик, ненависть к КГБ я впитал с материнским молоком, монотонно, без всякого выражения произнес Вороновский. - И лишь годам к тридцати отчетливо понял, что ненавижу советскую систему в целом, а не только ее репрессивный аппарат. Но после этого меньше ненавидеть КГБ не стал. Их контора на Литейном искалечила жизнь моей маме, раньше времени уложив ее в землю. С папой произошло бы то же самое, если бы немцы не убили его при попытке прорвать блокаду на Синявинских болотах.

- Выпьем за наших матерей и отцов! - воскликнул Добрынин, до краев наполняя стаканчики. - Вечная им память!

- Царство небесное, - тихо добавил Вороновский, прежде чем выпить.

- Вить, расскажи про твоих стариков, а? - попросил Добрынин, набив рот арахисом.

- Мои родители поженились в двадцать седьмом и вскоре оказались в "парилке", потому что рабоче-крестьянское государство взяло курс на индустриализацию. - Вороновский закурил. - Хозяйствовать большевики не умели, денег, как всегда, не хватало, и для пополнения кассы они вывернули карманы у социально чуждых слоев населения. Сама "парилка" и методы, в ней применявшиеся, описаны в литературе.

- Где?

- В пятнадцатой главе романа "Мастер и Маргарита".

- Иди ты! - поразился Добрынин. - А я-то думал, что Михаил Афанасьевич дал волю фантазии.

- Надеясь опубликовать роман при жизни, Булгаков из цензурных соображений выдал "парилку" за сновидение Никанора Ивановича Босого. Прискорбно, что даже писатели не могут отличить, где в "Мастере и Маргарите" правда, а где вымысел. - На погасшем лице Вороновского отразилось сожаление. - Неужели и здесь не обойтись без комментариев историков?

- Дельная мысль, - признал Добрынин. - Вить, а ты из дворян?

- Из разночинцев. По отцовской линии мой дед был мировым судьей, а по материнской - земским врачом... Арик, разночинную интеллигенцию большевики травили ничуть не меньше, чем дворян. - Вороновский вздохнул. - Когда родителей выпустили из "парилки", их лишили избирательных прав, что было равнозначно волчьему билету. А в тридцать четвертом дедушку и бабушку в двадцать четыре часа выслали из Ленинграда в "кировском потоке", хотя к убийству Кирова они, как ты догадываешься, не имели никакого отношения. Папу тогда исключили из коллегии адвокатов за родственную связь с репрессированными элементами. Маму под предлогом сокращения штатов тоже уволили, так что их жизни не позавидуешь. По сей день удивляюсь, как они отважились произвести меня на свет.

Дверь отворилась, и в библиотеку, цокая когтями по паркету, чинно проследовал эрдельтерьер Яков. Усевшись у ног Вороновского, пес преданно взглянул на него.

- Яков! - Черты лица Вороновского смягчились. - Тебя покормили?

Пес облизал рыжие усы и положил голову на колени хозяина.

- Всю блокаду мы провели в Ленинграде и выжили каким-то чудом, объяснить которое я, признаться, не в состоянии, - продолжал Вороновский, поглаживая Якова по голове. - А в мае сорок пятого, сразу после победы над Германией, нас с мамой уплотнили, отобрав одну из двух комнат и превратив отдельную квартиру на Рубинштейна в коммуналку.

- Брось! Не может быть, чтобы семью погибшего фронтовика... - начал доказывать Добрынин.

- Может, Арик, - жестом остановил его Вороновский. - По тогдашним жилищным законам женщина с разнополым ребенком имела право занимать две комнаты лишь при условии, что ребенку более десяти лет от роду. А мне было девять. Явились люди с ордером, и нам пришлось подчиниться. А дальше власти оставили нас в покое до 1956 года, когда меня исключили из комсомола и из университета.

- За что? - встрепенулся Добрынин, чувствуя, что рассказ Вороновского близится к кульминации.

- Хрущевская оттепель, кроме всего прочего, ознаменовалась еще и тем, что в Ленинградском университете, да, наверное, и не в нем одном, не без участия КГБ организовали дискуссионный клуб, чтобы выявлять молодежное вольнодумство на ранних стадиях. А я по простоте душевной полагал, что эпоха всеобщей лжи рухнула вместе с железным занавесом, за что и поплатился. Стоило мне вслух усомниться в том, что мы правы, танковыми гусеницами принуждая венгров к счастливой жизни по нашему образу и подобию, как меня мигом вычистили отовсюду, чтобы другим неповадно было называть вещи своими именами. Вот этого удара моя мама не выдержала, он ее добил.

- Витюша, выпьем отдельно за твою маму, - искренне предложил Добрынин. До дна!

Вороновский поднял стаканчик и выцедил бренди до последней капли.

- Она с папиной похоронкой ходила на поклон к ректору, унижалась перед ним, а Женя Скворцов - он был у нас комсоргом курса - ездил в Смольный к кому-то из комсомольских заправил, но все было тщетно. Университетское начальство говорило, что сперва мне нужно восстановиться в комсомоле, а комсомольское - что в университете. Классический порочный круг, - подытожил Вороновский, закуривая новую сигарету. - Со всех сторон от меня требовали смиренного покаяния, а я встал в позу спартанца под Фермопилами, оберегая единственное, что еще сохранилось, - мое человеческое достоинство.

Слушая Вороновского, Добрынин мысленно ликовал. Он сумел-таки разговорить Виктора, и тот, как детская игрушка, уже не остановится, покуда не кончится завод.

- Мама работала судебным исполнителем и умолила судью взять меня секретарем. Три года я вел протоколы заседаний народного суда и учился заочно, а получив диплом юриста, впал в черную меланхолию: ни в прокуратуру, ни в органы внутренних дел с моей анкетой на порог не пускали, а о коллегии адвокатов я и думать не смел - туда без партбилета не принимали. Если хочешь знать, мною пренебрегла даже нотариальная контора, последнее прибежище неудачников из мира юристов. Мама, в ту пору умиравшая от рака, пыталась вселить в меня бодрость, но мне, увы, было ясно, что мою карьеру погубили в зародыше, раз и навсегда.

- Как же ты вышел из пикового положения?

- Похоронил маму и у ее могилы дал слово не иметь детей. В обществе, вдоль и поперек пронизанном ложью, лучше быть одиноким, нежели сознавать, что не можешь защитить своих близких от произвола... - Вороновский помолчал. - А месяц спустя я по чистой случайности устроился юрисконсультом в "Разнопромартель", оригинальное порождение нашей системы хозяйствования, а точнее говоря, теневой экономики. "Разнопромартель" состояла из десятка карликовых цехов, разбросанных по каретным сараям и подвалам старого Ленинграда и производивших сорочки из вискозы, пластмассовые расчески, пуговицы, часовые ремешки с календарем или с компасом и прочее фуфло, не стоившее и доброго слова. Там, как положено, были председатель, заместитель, технорук и начальники цехов, однако реальным хозяином дела оказался маленький человек, Савелий Ильич Баронов, которому я позднее присвоил прозвище "маэстро". По должности Баронов назывался мастером, ходил в сатиновом халате, картавил и выглядел замухрышкой, хотя в те времена считался одним из крупнейших в стране воротил подпольного бизнеса, о чем поначалу я, естественно, не имел ни малейшего представления. Баронов моментально что-то во мне разглядел, исподволь прикармливал и года два держал на дистанции, без спешки определяя, на что же я годен. Кстати сказать, маэстро ничего не делал второпях.

- И ты стал его ближайшим советником? Консиг-лиори, говоря языком мафии?

- Арик, заруби себе на носу, что советские теневики в юридических советниках не нуждались, - возразил Вороновский. - Это распространенное заблуждение породили вы, писатели, по аналогии с Западом, где, смею заметить, все обстоит по-иному. Там мафиозным структурам необходимы юристы, потому что у них, как правило, есть какой-то легальный бизнес - уборка мусора, строительные подряды и так далее. А у нас... Сколько лет полагается за то или иное преступление - об этом наши дельцы знали из Уголовного кодекса, самостоятельно изученного ими от корки до корки, а когда их арестовывали, они прибегали к услугам известных адвокатов и...

- Не отвлекайся, - попросил Добрынин, снова наполняя стаканчики.

- О том, что маэстро пустил корни за пределами Ленинграда, я тоже узнал далеко не сразу, - продолжал рассказывать Вороновский. - Иногородние контакты в империи Баронова поддерживали Арон Долгиномер и Исай Черномордик, выходцы из Одессы и братья по духу бабелевского Бени Крика. Толковые, напористые и не ведавшие страха, они оба обладали незаурядным обаянием и умели красиво жить. У них водились деньги, много денег, очень много. Но Баронов зря денег не платил. А я и мой ровесник Ашот Григорянц, скажем так, проходили у маэстро длительную стажировку с дальним прицелом, на тот случай, если Изе и Арончику вдруг понадобится замена.

- Вить, выпьем за евреев! - Поднимая стаканчик Добрынин ненароком расплескал коньяк. - Что бы про них ни болтали, у евреев есть чему поучиться.

Вороновский выпил и, ставя на столик пустой стакан, подтвердил:

- Энергичные люди, дальновидные, с коммерческой жилкой и фантастической способностью к выживанию. Они мне открыли глаза на многое... Когда евреи разгромили арабов в шестидневной войне шестьдесят седьмого года, я, не скрою, тотчас вспомнил Долгиномера и Черномордика.

- Этой парочки, что ли, уже не было в живых? - полюбопытствовал Добрынин, прикончив арахис и переходя на грецкие орехи.

- Весной шестьдесят пятого они погибли в Астрахани, предварительно отправив на тот свет полдюжины бандитов, нанятых компаньонами Баронова и напавших вероломно, из-за угла. Арон умер на месте от пули в сердце, а Исай на операционном столе.

- Бьюсь об заклад, что ты тоже побывал в переделках.

- Иногда возникали острые ситуации, но, признаться, без стрельбы и поножовщины. На Баронова я всегда работал головой. Всерьез маэстро обкатал меня на раздаче взяток московским бонзам, от которых зависели поставки фондируемого сырья. В теории артели промкооперации должны были обходиться отходами производства, делать, скажем так, из говна котлетку. А на практике они работали на высококачественном, зачастую импортном, сырье, добывавшемся за хорошую мзду в московских кабинетах. Никогда не забуду большого начальника из Госплана, некоего Коробочкина. Я принес ему в кабинет 25 тысяч рублей, а он испуганно замахал руками, давая понять, что у меня, мол, не все дома. - Губы Вороновского дрогнули в мимолетной усмешке. - Побелев от страха, Коробочкин написал на обрывке газеты, что будет ждать меня в такой-то ложе на ипподроме. А там, обуреваемый азартом, буквально выхватил у меня сверток с деньгами, шепнув, что завтра даст команду оформить наряды на вискозу. Когда же я снова пришел к нему, убито прошептал: "Несчастливые ваши деньги!"

- Сколько лет ты сотрудничал с Бароновым?

- С перерывами около двадцати.

- Тогда за него стоит выпить персонально! - Проливая бренди, Добрынин нетвердой рукой наполнил стаканчики. - Едрена вошь, забыл, как его звали?

- Савелий Ильич.

- За Ильича! - заорал Добрынин. - Видит Бог, все Ильичи, особливо картавые...

- Арик, дался тебе Баронов.

- Вить, ты меня уважаешь? Поехали!

Поколебавшись, Вороновский выпил вслед за Добрыниным и вновь заговорил в прежней тональности, но чуточку медленнее:

- Работая с маэстро, я утвердился в мысли остаться холостяком. Да и обстановка не располагала к семейной жизни. В шестидесятых годах под эгидой Баронова в Астрахани создали подпольное производство зернистой икры на индустриальной основе. Браконьерская икра после обработки расфасовывалась в баночки из белой пищевой жести, поставлявшейся с Урала, маркировалась под государственную и шла...

- За бугор? - спросил Добрынин сонным голосом.

- Зачем? От рублей тогда никто не отказывался. Ее завозили в Москву, в Сочи, на Кавказ, в Прибалтику и за наличные деньги распределяли по ресторанам. Икорный бизнес оказался настолько прибыльным, что астраханские дельцы в приступе мании величия не захотели делиться с Бароновым, попытались выйти из-под контроля. После убийства Арона и Исая маэстро нацелил меня на Астрахань, поручив навести там порядок. О мести речь не заходила, мне предстояло наказать их материально. Я сел в самолет, прилетел туда и нашел способ привести заблудших овец...

К этому моменту Добрынин, выпивший без малого литр и вовсю клевавший носом, полностью отключился. Уронив голову на грудь, он мерно посапывал под монотонную речь Вороновского и очнулся примерно через час. Хлопая глазами, Аристарх Иванович какое-то время не понимал, как он здесь очутился и что происходит.

- ...и захудалая фирма "Братья Луйк" быстро обрела второе дыхание, негромко рассказывал Вороновский, не сводя глаз с фотографии Лены, в солнечный день снятой возле фонтана в Севилье с белым голубем на Вытянутой к небу руке. - Как только мы с Карлом Рихтеровичем, наряду с сетью магазинов "Альбатрос", вовлекли в свою орбиту "Березку"...

- Вить, погоди, - подавляя отрыжку, недоуменно пробормотал Добрынин. - А как же Баронов?

- Под конец жизни Баронов страдал старческим сенильным психозом и умер в семьдесят девятом. К восьмидесяти годам маэстро стал ветхим, как египетский папирус: не успели милиционеры притронуться к нему, как он мигом откинул сандалики.

Тут до Добрынина наконец-то дошло, что он проспал десять лет жизни Вороновского.

- Вить, а как ты снюхался с кагэбэшниками? Где, на каком этапе?

- Непосредственно с КГБ я вообще дела не имел. После перевода из внешней разведки в ЦК КПСС Женя Скворцов помогал мне ставить на ноги "Ост-Вест Интернэшнл", а я в чисто финансовом плане содействовал решению задач, которые возлагались на него.

- И все? Врешь! - Испытывая жажду, Добрынин одним махом опорожнил стаканчик, запоздало сообразил, что это "Энисели", и спросил с некоторой растерянностью: - За кого ты меня принимаешь?

- За Фому неверующего.

- Не-ет, меня не проведешь! - Накренившись набок и едва не потеряв равновесие, Добрынин наставил на Вороновского указательный палец. - Я тебя насквозь вижу... Откуда же взялась охрана, все эти гаврики-валерики?

Лежавший у ног Вороновского пес, ощерив клыки, грозно зарычал.

- Едрена вошь! - рассердился Добрынин, вместо одного пса увидев двух. Свинья ты, Яшка, а не собака!.. Я его выгуливаю, а он, падла... Или это не ты, а тот, второй?

- Арик, 9-е Управление КГБ издавна обслуживает меня по договору, заключенному с "Ост-Вест Интернэшнл", - ответил Вороновский, поднимая глаза к потолку. - Об этом позаботились коллеги Скворцова по Старой площади.

- Выпьем за... за Женьку!

Сейчас у Добрынина двоилось все: он видел перед собой две бутылки "Энисели" и два пустых стаканчика.

Ухватив непослушными пальцами ту бутылку, которая стояла левее, Аристарх Иванович покачал ее на весу, выбирая, какой стаканчик наполнить; отдав предпочтение правому, он ошибся, и коньячная струя полилась в пустоту.

- Арик, да ты лыка не вяжешь, - откуда-то издалека, будто из-под толщи воды, донесся до него голос Вороновского.

- Бум пить до дна! - закатывая глаза, пробурчал себе под нос Добрынин и окончательно провалился в небытие.

По зову Ларисы двое охранников бережно перенесли тело Аристарха Ивановича в гостевую комнату и уложили на кровать, где он без сновидений проспал четырнадцать часов подряд.

Пробудившись посреди ночи от страшной жажды, Добрынин отправился вниз, на кухню, чтобы отыскать в житницах Ларисы огуречного рассола. Ни в холодильниках, ни в шкафах соленые огурцы не попались ему на глаза, из-за чего он горестно вздохнул и со словами: "За неимением гербовой пишут на простой!" консервным ножом вскрыл литровую банку маринованных помидоров. Отведав маринад для пробы, он с просветлевшим лицом допил ледяную жидкость с запахом лаврового листа и гвоздики, крякнул от удовольствия и, войдя во вкус, пальцами извлек из банки скользкую помидорину. Буро-красная, без единой морщинки, сочная помидорина прямо-таки просилась в рот, куда незамедлительно и попала. Выплюнув кожуру, Аристарх Иванович примерился ко второй помидорине, потом к третьей, к четвертой, и так продолжалось до тех пор, покуда банка не опустела. Жажды как не бывало, но голова все еще оставалась тяжелой, особенно в области затылка, вследствие чего Аристарх Иванович счел за благо слегка проветрить мозги и вышел на крыльцо.

Впервые за эту осень ночью подморозило, и в свете уличных фонарей заиндевевшая трава искрилась всеми оттенками радуги, словно россыпь драгоценных камней. Несколько мгновений Добрынин простоял неподвижно, завороженный сказочной красоты зрелищем, а затем, сбросив тапочки, в познавательных целях пошел босиком по траве. Джон Стейнбек устами своего героя Итена Аллена Хоули утверждал, что иней обжигает подошвы ног, однако Аристарх Иванович ощутил только липкую сырость.

"В чем закавыка? - недоуменно вопрошал Добрынин, окропляя мочой цветочную клумбу. - Или Стейнбек, черт его дери, что-то напутал, или наш брат, российский прозаик, толстопятее американского?"

Походив не меньше пяти минут вокруг дома, Добрынин помянул Джона Стейнбека нехорошим словом вернулся в дом и для верности опохмелился стаканом водки. Чем бы закусить ее, сердешную? Решив, что от добра добра не ищут, он вскрыл еще одну банку с помидорами, которые благополучно переместились в его брюхо вместе с маринадом. По телу Аристарха Ивановича разлилась приятная теплота, в голове прояснилось, и его вновь потянуло на боковую.

К сожалению, экспериментальная проверка домыслов Стейнбека не прошла бесследно: в понедельник у Добрынина поднялась температура. Наглотавшись байеровского аспирина и плавая в поту после десятка кружек обжигающе горячего чая с лесной малиной, Аристарх Иванович мужественно переносил простуду, беспрестанно шмыгая носом и отгоняя хворь благостными воспоминаниями о воскресной пьянке. Славно они с Витькой наклюкались, видит Бог! А Витька хорош гусь: принял на грудь килограмм бренди - и ни в одном глазу! И эта его история... Гляди-ка, набрался ума у евреев и без всякой помощи кагэбэшников, самостоятельно выбился в финансиста европейского калибра. Все-таки интересная штука жизнь! Чем-то она напоминает игру "Монополия". Кто-то быстро уходит вперед, оставляя соперников далеко за спиной, а потом зависнет где-то за поворотом - и поминай как звали. Человеческая жизнь непредсказуема, не подвластна логике. Точно так же, как пьянка: наперед нипочем не угадаешь, к чему она приведет. Бесспорно лишь одно - надо не ждать у моря погоды, а дерзать. Вот он, Добрынин, лег костьми, напился до потери сознания и принес пользу, за шкирку вытащив Витьку из сплина. Да что говорить, мужская дружба ко многому обязывает!

Изолированный до выздоровления, Добрынин ни сном ни духом не ведал о том, что обстановка в Комарово в самом деле разительно изменилась: отныне все решения единолично принимал Вороновский. А поводом для перемен послужили непримиримые противоречия, возникшие при обсуждении процедуры освобождения Саши, которого Кацо согласился за 100 тысяч долларов выпустить на свободу во вторник, 20 сентября.

80. НА ИЗЛЕТЕ

После продуктивной встречи с Кузей Сергей сдал свой "мерседес" в автосервис, твердо договорившись о том, что отремонтированную машину пригонят в "Холис" в понедельник, не позже шестнадцати часов. Наутро в субботу он вместе с Анной на электричке отправился во Всеволожск, где побывал на кладбище, знатно понежился в баньке и заночевал, доставив несказанную радость истосковавшемуся дядюшке. Сильно сдавший за последний год Вениамин Иванович тяготился одиночеством, а тут и попарился в веселой компании под пивко с воблочкой, и чуток похулиганил, щипая Анну Наумовну за пышную задницу, и застолье сладилось не хуже, чем при покойной матушке, и спал как убитый. В последнем Сергей усомнился, поскольку Анна утихомирилась только под утро, а ее страстные вопли, надо думать, переполошили всю округу.

А в воскресенье, вернувшись в Санкт-Петербург ближе к полудню, Сергей доверху наполнил две сумки деликатесами и навестил отставного доцента Боголепова. Минут десять подслеповатый старик охал и ахал, попеременно жалуясь то на головокружения, то на непомерную дороговизну самого насущного, от хлеба до платы за коммунальные услуги. Столько же времени ушло на раскладку продуктов по полкам холодильника, после чего Боголепов уселся на диван в полном изнеможении.

- Присядь, Сереженька, побудь со мной, - попросил он, утирая платком беспричинные старческие слезы. - Объясни, что происходит в России?

- Смешной вопрос! Что вас конкретно интересует, Феликс Васильевич?

- Телевизор я не смотрю, глаза подводят, зато регулярно слушаю радио. Но никак не могу понять, отчего люди озверели? Каждый Божий день кого-то убивают, большей частью банкиров. За что?

Чтобы не быть голословным, Сергей вкратце рассказал историю "Старосельского карбида", выпятив намерение банковских деятелей нагло заграбастать честно заработанный доход независимых товаропроизводителей. При этом свою роль Сергей приуменьшил, мельком заметив, что является одним из совладельцев.

- Понимаю, - Боголепов глубокомысленно покачал головой. - Это они зря... Сереженька, тебе приходилось слышать такое выражение - "церковная десятина"?

- Кажется, это подать, которую в средние века силой выбивали у населения в пользу церкви?

- Не выбивали, а собирали, - поправил Боголепов. - И не с населения, а только с монастырских крестьян. Заметь, и тогда церковь проводила мудрую политику, довольствуясь 10% доходов, извлекаемых живым трудом. По своей экономической природе церковная десятина была арендной платой за пользование землей, строениями и орудиями труда. Оттого-то, Сереженька, монастырские крестьяне не бунтовали.

- У колхозников при Сталине отбирали все подчистую, однако они тоже не бунтовали.

- Власть коммунистов была противоестественной, чего о ней говорить. При капитализме норма прибыли на банковский капитал заметно ниже, чем в сфере производства, где у предпринимателей велика доля риска. Это, милый мой, азы политэкономии, ее аксиомы. Неужели наши банкиры не владеют элементарными основами теории денежного обращения и кредита?

- Спросите что-нибудь полегче, - усмехнулся Сергей.

- Аппетит приходит во время еды, я понимаю, но надо же и честь знать. Будь у меня лучше со зрением, я бы, ей-Богу, написал открытое письмо в газету "Известия". Ведь если банкиры не одумаются, их же поголовно истребят. Одного за другим, одного за другим.

Наивные рассуждения Боголепова пришлись по душе Сергею. Сам того не ведая, знаток денежного обращения и кредита подтвердил справедливость контракта, заключенного с Кузей. А упоминание церковной десятины навело Сергея на мысль, что любой другой способ распределения прибыли противоречит христианским канонам и, как всякое богомерзкое действо, подлежит наказанию. На произвол нужно отвечать произволом, иначе в этом экономическом бардаке не выстоять.

- К тому все и идет! - воскликнул он с торжеством в голосе.

- Куда же смотрит правительство? - Боголепов всплеснул руками.Нельзя же допускать разбойные нравы! Господи, что будет с Россией?

- Государственные интересы им до лампочки. В правительстве озабочены только тем, как бы плотнее набить карманы. А за Россию не тревожьтесь, с ней, даст Бог, ничего не случится. - Сергей поднялся. - Феликс Васильевич, мне пора.

- Иди, иди, Сереженька, не смею тебя задерживать, - суетливо говорил Боголепов, семеня за Сергеем. - Не забывай меня, старика... А насчет правительства ты не прав. Там обязаны думать о будущем наших детей, внуков, правнуков...

Сергей внезапно остановился у телефона, висевшего на стенке в прихожей, и, хмурясь, сказал:

- Можно позвонить?

- Ради Бога!

Беспрестанные заморочки с пуском карбидной печи и неожиданный демарш комсомольца-добровольца настолько задурили ему голову, что он начисто позабыл о сыне, и сейчас, после слов Боголепова о детях и внуках, он спешно прибегнул к посредничеству Марины Васильевны, чтобы узнать новости. Услышав от нее, что Сашка вместе с матерью уже четвертую неделю держат где-то взаперти, под страхом смерти требуя за них выкуп в 900 тысяч долларов, Сергей буквально опешил. Как это понимать?! Ведь оберштурмбаннфюрер клятвенно заверял, что Сашка сразу же выпустят и с его головы не упадет ни волоса!

Преодолев растерянность, Сергей набрал номер домашнего телефона Затуловского и попал на какого-то пентюха, не вдруг скумекавшего, о чем его спрашивают, и через пень-колоду промямлившего, что квартира сменила владельца и стоит на ремонте. А Давид Шапиро, с которым Сергей созвонился в ту же минуту, сказал, что Роман Валентинович на выходные дни укатил в Таллин, навестить супругу и дочку. "Они что, проводят там отпуск?" - холодея, спросил Сергей. "Нет, дружище, Инна Эльмаровна и Женечка уже давно перебрались туда на постоянное жительство, - ответил ни о чем не подозревавший Шапиро. - Ты разве не слыхал?" - "Понятия не имел, - вымолвил Сергей. - Додик, а Роман что, тоже намыливается в Эстонию?" - "Кто его знает? Во всяком случае, разводиться с Инной не собирается, у них любовь до гроба. Он тебе срочно нужен?" - "Не то слово!" - "Звякни к нему с утра в банк, свяжешься без проблем, порекомендовал Шапиро. - Какие у тебя планы на завтра?" - "Весь день буду в "Холисе". А что?" - "К полудню Потапыч притаранит молочного поросенка, ликующим тоном сообщил Шапиро. - "Гросс-адмирал" тоже подгребет. Расслабимся, организуем шведскую пулечку, полакомимся жареной поросятинкой. Как ты на это смотришь, дружище?" - "Определимся на месте!" - отчеканил Сергей и дал отбой.

- Сереженька, у тебя неприятности? - всполошился Боголепов, по тону пасынка угадавший, что не все ладно.

- Ничего, Феликс Васильевич, как-нибудь разберусь...

На улице ноги сами, как в стародавние времена, повели Сергея к Новой Голландии. По дороге он попытался привести к общему знаменателю сведения, только что полученные от Шапиро, со всем остальным, чего Додик не знал и не мог знать.

С набережной Крюкова канала Сергей свернул направо и, остановившись напротив стрельчатой арки Новой Голландии, облокотился на перила чугунной ограды. Его не отвлекали ни возгласы прохожих, ни крики чаек, круживших над островом, ни мальчуганы, пускавшие бумажные кораблики по маслянистой, с хлопьями желтой пены, воде Мойки,- он неподвижно стоял с дымящейся сигаретой в зубах и думал, глядя в одну точку.

За что ни возьмись, все указывает на то, что Затуловский в Питере не задержится... Уж в чем, в чем, а в легкомыслии его не упрекнешь. Пусть Вороновский постарел и, надо думать, утратил былую хватку, однако против него Роману все равно не устоять, это факт. А с концами рвануть за кордон - вариант более подходящий, с приличными шансами уцелеть и пожить припеваючи. Значит, на этом ему, Сергею, предстоит сыграть, чтобы освободить сына. Для Затуловского он, конечно, не больно опасный противник, но у Романа достанет сообразительности не воевать сразу на два фронта. Завтра, в понедельник, он, Сергей, выставит ультиматум: либо косоглазый в суточный срок отпускает Сашка, либо попадет Вороновскому под горячую руку. Ультиматум лучше всего предъявить по телефону - что бы ни предпринял разъяренный Роман, пытаясь заткнуть ему рот, на это потребуется время, тогда как для результативного звонка в Комарово достаточно двух-трех минут, после чего господина Затуловского можно смело зачислять в покойники. А для полной страховки есть резон сделать еще один шаг...

Как только у Сергея выстроилась линия поведения, на него пыльным мешком навалилась досада. Ведь, черт возьми, всего этого могло и не быть. Год назад, впервые услышав о том, что Лена живет с Вороновским, он испытал шок, который вскоре сошел на нет, - чувство, некогда привязавшее его к Лене, давным-давно превратилось в прах, и ему, в сущности, было наплевать, с кем она спит и каким богам молится. Нравится ей делить постель со стариком - на здоровье! Да и к Вороновскому он не питал зла: ускользнул тот от наказания за мошенничество - и правильно сделал, молодец! Приятно Виктору Александровичу на склоне лет жарить польку-бабочку с партнершей на двадцать два года моложе - Бог в помощь! Словом, у него, Сергея Холмогорова, не было оснований подкладывать им подлянку, не начни Лена с безмозглым бабьим упрямством вбивать клин между отцом и сыном!

На Рубинштейна проголодавшийся Сергей сытно поужинал, выпив с Анной бутылку шампанского, и, сославшись на дела, удалился в ту комнату, которая когда-то называлась детской, а теперь стала его кабинетом. Там он с калькулятором подвел не слишком обнадеживающий баланс. За месяц с небольшим курс доллара по отношению к рублю подскочил на 40%, в то время как цены на карбид кальция из-за падения спроса остались на прежнем уровне. Значит, наличка, обещанная Титовым, не покроет самых неотложных долгов. Черт возьми, где бы раздобыть денег? Похоже, что ему все же придется уступить контрольный пакет акций "Старосельского карбида" московским банкирам, но, конечно, не за смехотворную сумму, назначенную комсомольцем-добровольцем, а примерно за четверть миллиона баксов. Скоро они убедятся, что он способен постоять за себя, едва ли захотят разделить судьбу Кизякова и, надо думать, станут сговорчивее. Тысяч сто уйдет заимодавцам, а полтораста он, пожалуй, вложит в "Холис". У Додика Шапиро созрела идея соорудить мелкооптовый рынок продовольственных товаров из типовых киосков и павильонов облегч+-нного профиля, на чем можно заколотить приличные бабки. А промышленность - дело темное, ну ее в задницу!

Отложив в сторону листок с расчетами, Сергей закурил и быстро исписал две странички блокнота, время от времени саркастически усмехаясь. Затем он отредактировал текст, переписал набело и с чувством исполненного долга пошел спать.

Наутро, приехав в "Холис", Сергей сразу же позвонил в Онежско-Ладожский коммерческий банк.

- Роман Валентинович, вы меня удивляете, - жестко произнес он, услышав в трубке голос Затуловского. - Почему мой сын до сих пор черт знает где?

- Это не телефонный разговор, Сергей Константинович. Вечером встретимся, и я все объясню.

- Ваши объяснения мне до лампочки. Вы давали слово быстро отпустить Сашка?

- Кто спорит? Ваш Саша жив и здоров, но по ряду технических причин...

- Вот что, хватит мне лапшу на уши вешать, - перебил Сергей. - Либо вы в суточный срок выпускаете сына, либо костей не соберете!

- Извините, Холмогоров, я вас не совсем понимаю, - спокойно сказал Затуловский. - Вы, кажется, позволяете себе...

- Мне наплевать, что вам кажется! Повторяю: либо мой сын завтра же...

- Бросьте валять ваньку! - прикрикнул Затуловский. - Не то я разделаюсь с вами, как повар с картошкой!

- Слушай, ты, чемодан с говном! - в гневе выпалил Сергей. - Притронешься ко мне хоть одним пальцем, и от твоих баб в Эстонии останется мокрое место! На них уже заключен контракт, понял?

В трубке воцарилось молчание.

- Прежде чем прикончить, твою Женьку трахнет мужиков пять. А Инну, так уж и быть, убьют потом, после массовки с доченькой, - пригрозил Сергей. - Ты этого добиваешься, говноед?

- Сергей Константинович, не стоит горячиться, - ровным голосом заговорил Затуловский. - Дайте мне время до конца недели...

- Ты оглох или охренел?

- ...и я твердо обещаю вам вернуть Сашу домой. Кроме того, вы получите обратно свои расписки без какой-либо денежной компенсации, - невозмутимо закончил Затуловский. - Договорились?

- Я своим единственным сыном не торгую, - отрезал Сергей. - Запомни, если до завтрашнего вечера Сашок не вернется - тебе кранты, а твоим бабам - муки, каких я врагам не пожелаю!

С треском опустив трубку на аппарат, Сергей дрожащими пальцами вытащил сигарету из пачки. Сигарета надломилась, из-за чего пришлось доставать другую, которая помогла снять нервное напряжение.

А дальше, к вящей радости Сергея, все складывалось как нельзя лучше. Титов по междугородней доложил, что комсомолец-доброволец прибудет на химкомбинат завтра к четырнадцати ноль-ноль. Кузя, получив подтверждение, заверил, что займет исходную позицию у железнодорожного переезда часикам к десяти, самое позднее пол-одиннадцатого, а директор гастронома Потапов приволок замечательного поросенка - на вертеле он покрылся такой румяной корочкой, что пальчики оближешь. И за преферансом Сергею шла отборная карта - то тузы с королями для восьмерных и девятерных игр, то мизеры максимум с одной ловленой, попадавшей в снос после прикупа. В первой пульке он взял три скачки из четырех, облегчив кошельки партнеров на 520 баксов, а во второй - все четыре, доведя выигрыш до 1317 "зелененьких". В перерыве между пульками он выглянул в окно и убедился, что работяги из автосервиса сдержали слово - до блеска надраенный "мерседес" красовался под навесом, нарядно сверкая хромировкой.

Потапов, проигравший больше других, уговорил Давида и "гросс-адмирала" расписать третью пульку, а Сергей, решив не искушать судьбу, распрощался с ними и пошел в бухгалтерию за Анной. До конца рабочего дня оставалось всего ничего, и "Холис", надо думать, не понесет ущерба, если они уедут домой пораньше.

- Анна Наумовна в парикмахерской, - сонно вымолвила секретарша, не отрываясь от книги. - А оттуда пойдет на примерку к портнихе.

- Тоже дело... Ну, Фирок, счастливо! - Сергей помахал рукой и вышел на крыльцо.

К вечеру распогодилось, ветер с Балтики разогнал тучи, и сквозь молочную белизну облаков кое-где виднелись застиранные лоскуты бледно-голубого неба. Поеживаясь на ветру, Сергей застегнул кожаную куртку и окликнул дремавшего у ворот сторожа:

- Петрович! Ключи от "мерседеса" у тебя?

- У меня, Шергей Конштантиныч, где ж им быть! - Петрович заспешил к крыльцу.

Сергей улыбнулся и, вытащив из кармана пачку выигранных денег, отделил сотенные, а десятку, пятерку и две однодолларовые купюры смял в кулаке.

- На, старый хрен, погуляй на легкие бабки, - сказал он, взяв автомобильные ключи и взамен вкладывая в ороговевшую от мозолей клешню сторожа комок долларов. - Купи винца, закуски и - кровь из носу! - завали ядреную молодку. Добро?

- Шлужу Шоветшкому Шоюжу!

- Про то, как ты жарил с молодкой польку-бабочку, доложишь завтра, прямо с утра, со всеми подробностями, - шутливо приказал Сергей, вприпрыжку сбегая с крыльца. - Понял?

- Вежет мне, - обрадованно прошамкал Петрович, едва поспевая за Сергеем, размашисто шагавшим к навесу. - Давеча мужики подкинули поллитру, а теперича ты...

- Какие мужики? - на ходу спросил Сергей.

- Автошлешари. Жабыли жакрутить каку-то жележку в твоем "мершедеше". Пришлешь им шыжнова под-шуетитьшя.

- Добро! Кто приезжал из автосервиса? Длинноносый очкарик с усиками?

- Откудова длинноношый? Шовшем ноша нет, одно нажвание...

Последние слова сторожа Сергей не расслышал: усевшись за руль, он повернул ключ в замке зажигания - и за какую-то долю секунды растаял в ослепительной вспышке, сопровождавшейся мощным взрывом, который разметал "мерседес" в мелкие клочья.

Дверцей машины, а вернее, тем, во что она превратилась, Петровичу размозжило голову. Поэтому никто так и не узнал, что взрыв был делом рук человека с вдавленной переносицей и вывороченными наружу ноздрями.

81. ОБМЕН

Во вторник, 20 сентября, сразу после полудня из ворот резиденции Вороновского выехали темно-серые "жигули" девятой модели, за рулем которых сидел хмурый Алексей Алексеевич. На перекрестке возле Дома творчества театральных деятелей он притормозил, пропуская со свистом промчавшийся автобус с туристами из Финляндии, а затем вырулил на шоссе и покатил в Санкт-Петербург. Гнать машину во весь опор не имело смысла - к контрольному времени он и так успеет добраться до Московского вокзала.

Алексея Алексеевича снедали предчувствия самого мрачного свойства. В пятницу, когда Кацо предложил обменять Сашу на 200 тысяч долларов, он соглашался дать половину вовсе не потому, что жалел чужие деньги: на переговорах мало-мальски опытному посреднику надлежит отвергать всякое первое предложение вне зависимости от того, насколько оно приемлемо. Да и сама идея выдавать заложников по частям казалась ему чрезвычайно подозрительной. Он ожидал, что Кацо, как обычно, будет торговаться и неохотно пойдет на уступки, однако невесть почему события приняли другой оборот, удесятерив его подозрения. Вчера, примерно в десять утра, Кацо вновь позвонил в Комарове и заявил, что завтра отдаст Сашу за 100 тысяч, а место встречи и схему передачи укажет непосредственно перед обменом. Алексей Алексеевич готов был дать голову на отсечение, что Кацо задумал грязный подвох, но в чем суть подвоха и как его избежать - не просек, хотя размышлял над этим денно и нощно. Оставаться в дураках не хотелось, поэтому он задействовал средства усиления для отслеживания похитителей после передачи выкупа и пошел к Вороновскому за деньгами.

Поднимаясь в библиотеку, Алексей Алексеевич рассчитывал застать Вороновского подавленным и, возможно, опьяневшим, поскольку подчиненные в воскресенье доложили ему, в каком состоянии выволокли оттуда бородача Добрынина. Против ожидания Вороновский был трезв, как стеклышко, и по-деловому сосредоточен. Он выслушал доклад, поинтересовался, сколько групп топтунов выделила служба наружного наблюдения ФСБ, и без колебаний произнес "нет".

- Почему вы против использования "семерки"? - сдержанно заговорил Алексей Алексеевич, глядя в холодные глаза Вороновского. - Генерал-лейтенант, которого я незамедлительно проинформировал о принятом решении, в целом одобрил...

- Ни вам, ни Евгению Петровичу я не позволю рисковать жизнью Елены Георгиевны.

- Ехать на встречу с похитителями без усиления я не могу.

- А что вы можете? - без вызова, но твердо спросил Вороновский.

Алексей Алексеевич выдержал неприязненный взгляд Вороновского и сказал с примесью обиды:

- По всему видно, что основным виновником происшедшего вы считаете...

- Бросьте, - перебил Вороновский. - Искать виновных - не в моих правилах. Но способствовать игре в пинкертонов я не намерен.

- Подстраховка необходима, без нее нас кинут.

- Пусть так. Лучше потерять деньги, чем... Неужели вы до сих пор не поняли, что Елена Георгиевна дороже любых денег?

- Виктор Александрович, я уже докладывал вам, что "семерка" покамест ориентирована исключительно на сопровождение, - подчеркнул Алексей Алексеевич. - Она приступит к отслеживанию только по моему сигналу. А сигнал я подам, когда буду уверен, что иначе нельзя.

- Где, по-вашему, произойдет обмен - в Гостином дворе?

- Никак нет, - игнорируя насмешку Вороновского, возразил Алексей Алексеевич. - В безлюдном месте, скорее всего где-нибудь в пригороде, в лесопарковой зоне.

- И вы допускаете мысль, что похитители не обнаружат "хвоста", увязавшегося за вами?

- Нам выделяют лучших специалистов "семерки" с подменным автотранспортом, засечь которых Кацо не сможет.

- Свежо предание... - Вороновский закурил, окутавшись облаком дыма. - Пока что похитители, смею заметить, показали себя большими профессионалами, нежели вы и вам подобные. Впрочем, чему удивляться, если Федеральную службу безопасности возглавляет бывший пожарный?

Алексей Алексеевич опустил глаза. Дисциплина не позволяла ему вступать в дискуссию.

- Все у вас, как нарочно, делается шиворот-навыворот, - раздраженно продолжал Вороновский. - Вместо того чтобы работать засучив рукава, ваши коллеги без конца болтают, спорят, конфликтуют. Брать на себя ответственность никто не хочет, каждый норовит перестраховаться, прикрыть свою задницу. Вашу фирму волнует только один вопрос - по-прежнему ли Россия великая держава или уже не очень? Убейте меня, не понимаю! А вы?

Алексей Алексеевич благоразумно промолчал.

- Не можете ехать - не надо. Никто вас не заставляет, - суше произнес Вороновский. - Сам поеду, раз такое дело... Приготовьте на завтра "девятку" с полным баком бензина и можете быть свободны.

- Виктор Александрович, так нельзя. Не могу я допустить, чтобы вы рисковали собой.

- Хватит переливать из пустого в порожнее, - жестко потребовал Вороновский. - Зарубите себе на носу: или вы беспрекословно выполняете мою волю, или раз и навсегда распрощаемся. Улавливаете смысл?

Собственно говоря, улавливать было нечего. С одной стороны, Вороновский не был начальником Алексея Алексеевича и, являясь заказчиком охранных услуг, формально не мог отдавать приказаний. И ответственность за все промахи понесет не Вороновский, а старший группы. С другой стороны, неподчинение Вороновскому оборачивалось потерей работы. Ведь нового назначения он точно не получит: годы у него не те, да и кому нужен старший группы, которая прокололась.

- Так точно! - четко выговорил Алексей Алексеевич, вытягиваясь по стойке смирно.

- Возьмите деньги... - Вороновский выдвинул ящик письменного стола и выложил перед Алексеем Алексеевичем десять тонких пачек стодолларовых купюр. И чтобы никаких "семерок"! Я доверяю вам одному...

Сегодня Кацо позвонил в Комарово без пяти двенадцать и сказал, что посредник должен в течение часа прибыть в камеру хранения на Московском вокзале, где в автоматической ячейке No 0218 с шифром 1974 он найдет дальнейшие указания. Если посредник не будет "чист", то обмен не состоится, а в отместку халбатоно перережут глотку.

И вот сейчас Алексей Алексеевич ехал на вокзал, все еще не решив, как поступить. Прямой контакт с Кацо исключается, а о последовательности обмена заложника на деньги не было сказано ни слова. По всему видно, что Кацо захочет сперва получить деньги, а уж потом освобождать Сашу. Но верить похитителям нельзя...

Поставив машину на площади Восстания под знаком "Остановка запрещена", Алексей Алексеевич, незаметно поглядывая по сторонам, сходил в камеру хранения, вскрыл ячейку и обнаружил там переговорное устройство с короткой антенной и отпечатанную на компьютере записку: "Включишь "Моторолу" на Приморском шоссе в 14.00 на границе между поселками Ушково и Серове".

Содержимое ячейки не удивило Алексея Алексеевича. Он с самого начала предполагал, что похитители помурыжат его, погоняют по городу и только через час-другой назовут место, в котором нужно оставить пакет с долларами. А вот оставлять или нет - это вопрос. Когда он вернулся к машине, то застал капитана ГАИ, свинчивавшего задний номерной знак.

- Земляк, зря стараешься, - негромко сказал Алексей Алексеевич, сунув под нос капитану служебное удостоверение.

- Откуда мне знать, что тачка из вашей конторы? - отозвался капитан, распрямляясь и протягивая заскорузлую ладонь со снятой гайкой и шайбой Гровера.

- Ты как разговариваешь со старшим по званию? - возмутился Алексей Алексеевич. - Живо прикрепляй, что отвинтил, не то заимеешь неприятности!

Капитан и бровью не повел. Положив гайку с шайбой на бампер, он, не оборачиваясь, вразвалку пошел к Гончарной улице.

Алексей Алексеевич хотел было догнать капитана, чтобы записать номер его нагрудной бляхи, но в ту же минуту отказался от своего намерения. Ну, составит он рапорт на капитана, а что это изменит? В ГАИ народец подобрался сволочной, мздоимец к мздоимцу, их не то что рапортом - пушкой не прошибешь. Вздохнув и послав подальше горе-демократов, породивших все нынешние безобразия, он затянул гайки на номерном знаке и тем же путем покатил обратно.

На Приморском шоссе к середине дня движение замерло, и Алексей Алексеевич доехал до Зеленогорска за пятьдесят минут. За Зеленогорском слева от дороги показалось море, покрытое белыми барашками волн, а задувавший порывами ветер сносил машину на обочину. Алексей Алексеевич покрепче взялся за руль и, приближаясь к Серову, включил "Моторолу".

Без двух минут два из "Моторолы" послышался бойкий голос без всякого акцента:

- Вызываю посредника, вызываю посредника. Прием.

- Посредник на связи, - тотчас откликнулся Алексей Алексеевич. - Повторяю, посредник на связи. Прием!

- Эй, дядя, - фамильярно зазвучало из "Моторолы". - Голубые озера знаешь? Прием.

- Которые возле Полян? Знаю. Прием!

- Ну и тащись туда помаленьку. За постом ГАИ у Черной речки сворачивай налево, а у развилки за мостом бери не вниз, а вверх, на холм. Как понял? Прием.

- Маршрут ясный. А дальше что? Прием!

- А дальше, дядя, общий тебе хрен в рот! Радио не выключай, с тобой скоро свяжутся...

Урки - они и есть урки, подумал Алексей Алексеевич. Что с них возьмешь?

За Черной речкой верхняя дорога, ведущая к Выборгу, заметно сузилась, а ее покрытие, мягко выражаясь, оставляло желать лучшего. Вдобавок шоссе местами ремонтировалось, поэтому пришлось ехать медленно. На крупной щебенке машину потряхивало, из-под колес вылетали камни, гулко ударявшие по днищу, а позади, отражаясь в зеркальце, над пустынной дорогой зависало желтое облако пыли. За четверть часа навстречу проследовал лишь автофургон с надписью "Хлеб", из чего Алексей Алексеевич с непреложной ясностью заключил, что здесь сотрудники "семерки" наверняка бы засветились.

На 78-м километре из "Моторолы" донесся гортанный голос:

- Пасрэднык, ку-ку! Как мэня слышишь?

- Кацо, слышу тебя хорошо. Прием!

- Дэнги с тобой?

- Сперва мальчик, потом деньги, - непреклонно заявил Алексей Алексеевич. Прием!

- Нэ бойся, нэ абману. - Кацо засмеялся. - Атдам малшика. Но учты - адын купур фалшивый, и твой халбатоно - мертвый.

- Деньги настоящие, будь спокоен. А мальчика отдай, не зли меня даром. Прием!

- Вах-вах-вах! - Кацо снова засмеялся. - Сматры, какой гарячий, савсэм горэц. Сэчас будэт паварот на Тарасовка, остановись там. Тагда скажу, что дэлат.

До поворота Алексей Алексеевич гнал машину, не обращая внимания на колдобины. Перед стрелкой, указывавшей направление на Тарасовку, он затормозил, вытер пот со лба и обратил взор на "Моторолу".

- Выхады из машины, - приказал Кацо минуту спустя. - Иды к Тарасовка. Малшик сидит на ломаный дэрэво в ста мэтрах от дорога по лэвый рука. Бэры свой малшик, клады дэнги и вали атсюда. Радио вставь сэбэ - пригадытся при абмен халбатоно. Как понял?

- Через сто метров, слева от дороги на Тарасовку. Прием!

- Нэ вздумай шутыть, - предупредил Кацо. - Халбатоно худа будэт!.. Канэц связ!

Бросив незапертую машину у перекрестка, Алексей Алексеевич побежал по дороге, забирая влево. Продравшись сквозь колючий кустарник, окаймлявший канаву он попал в густую поросль молодых сосенок и в отдалении, за стволами корабельных сосен, увидел поваленное дерево и Сашу, сидевшего спиной к нему.

- Саша! - на бегу окликнул Алексей Алексеевич. Саша обернулся на зов, и тогда Алексей Алексеевич разглядел, что глаза и рот мальчика заклеены, а руки и ноги связаны желтой лентой.

- Сашенька, это я - дядя Леша!

Саша часто-часто закивал, давая понять, что узнал его голос.

Уронив пакет с долларами на пепельно-серый мох, Алексей Алексеевич опустился на корточки и принялся разматывать ленту, стягивавшую руки мальчика, растроганно приговаривая:

- Теперь ты со мной, со мной. Никому тебя не отдам. Пистолет при мне пристрелю любого, кто к нам сунется.

Саша замычал.

- Сейчас, сейчас... - Высвободив руки мальчика, Алексей Алексеевич переключился на ноги. - Черт, запутали тебя, гады!

Саша поднял обе руки и, застонав, рывком отлепил клейкую ленту со рта.

- Обожди, я помогу. - С этими словами Алексей Алексеевич разогнул спину и, стараясь не причинять боли, начал ногтями отслаивать ленту у Саши на виске. Но будет больно. Не потерпишь до дому? А там возьмем таз с горячей водой, распарим и...

- Быстрее, - торопил Саша.

Алексей Алексеевич рванул ленту, выдрав у Саши добрую половину бровей.

Сморщившись, Саша заморгал и бросился к нему на грудь. Они обнялись и, взявшись за руки, побежали к перекрестку.

Через десять минут, сидя в "девятке", резво мчавшейся к Зеленогорску, Саша рассказывал о том, что с ним было. После того как остановивший их гаишник пустил в лицо струю газа, он пришел в себя затемно, когда двое в масках по лестнице втащили его на второй этаж деревянного дома и заперли в клетушке с окном, наглухо закрытым ставнями. Хоть в ставнях и были жалюзи, но из-за сильного наклона даже в солнечные дни через щели почти не пробивался свет и рассмотреть что-либо снаружи ему не удалось. Из клетушки его больше не выпускали, объяснив, что оправляться он должен в ведро. С мамой он все это время не виделся, даже маминого голоса не слышал, - ее, должно быть, заперли где-то внизу. Мыться не давали, а кормили дважды в сутки - утром и вечером. По лестнице поднимался человек в шерстяной маске, ключом открывал дверь и безмолвно, ставил на табуретку кружку с чаем, хлеб и тарелку фасоли в томатном соусе либо с кусочком вареной колбасы, либо с сосиской. Этот же человек через день опоражнивал ведро. Спал Саша на коротком топчане, поджимая ноги и с головой укутываясь ветхим байковым одеялом. Ночами от холода пробирало так, что зуб на зуб не попадал, но после его просьбы человек в маске принес засаленный, дурно пахнувший ватник, которым Саша оборачивал зябнувшие ноги. В изголовье топчана висело разбитое бра с сорокаваттной лампочкой, так что он мог читать. На полу клетушки там и сям валялись старые номера "Роман-газеты"...

- Саша, ты запомнил того гаишника? - остановил его Алексей Алексеевич, отнюдь не склонный к беседам о литературе. - Как он выглядел?

- Вашего роста, круглолицый, на погонах три звездочки.

- Какие звездочки - большие, маленькие?

- Старший лейтенант, - пояснил Саша. - На вид лет тридцать, не меньше.

- А еще что запомнилось? Ты вот что - зажмурься и вообрази, что он сейчас подходит к тебе.

- Дядя Леша, не могу. - Сашу передернуло. - Противно.

- Ты все же пересиль себя, вспомни. Нам это пригодится.

- Нос картошкой, глаза - зеленые, нахальные, навыкате, - нехотя перечислял приметы Саша. - Голос хриплый, прокуренный. Пальцы - толстые, волосатые, с квадратными, круто загнутыми ногтями.

- Молодец, - с теплом в голосе произнес Алексей Алексеевич. - Видишь, сколько всего запомнил.

- Он же каждый день приносил мне поесть. Стоит над душой и держит в руке вторую сосиску, дожидается, что я попрошу добавку. - От досады на себя самого Саша помотал головой.

- Так это один и тот же?

- Факт. - Саша повернул к себе зеркальце заднего вида и всмотрелся в свое отражение, осторожно притрагиваясь пальцем к верхней губе. - Саднит... Отлеплял ленту и все волоски выдрал с левой стороны. Под носом и справа остались, а здесь...

- Нашел о чем жалеть! - бодро воскликнул Алексей Алексеевич. - Сегодня я тебя в первый раз побрею. После всего, что тебе довелось хлебнуть, ты уже полноправный мужчина. А брови сами отрастут, даю слово... Ты чего это скис?

- Дядя Леша, есть очень хочется.

- Дотерпишь до Комарова?

- Мне бы булочки с маслом.

- Это я тебе обеспечу!

Свернув в Зеленогорске к стоянке машин у бензоколонки, Алексей Алексеевич взял Сашу за руку и повел в магазин, где купил пачку финского сливочного масла и круг одесской колбасы. За углом, в хлебном киоске, к покупкам прибавился свежий батон, который Алексей Алексеевич перочинным ножиком разрезал во всю длину и обильно намазал маслом.

- Действуй, - ласково сказал он, глядя на осунувшееся мальчишечье лицо. Лопай на здоровье.

За те пять или шесть минут, что они ехали до резиденции, Саша умял батон до последней крошки, а от одесской колбасы осталась только кожура.

Въезжая в ворота, Алексей Алексеевич не удержался и трижды победно просигналил. Не успел Саша выйти из машины, как его едва не сбил с ног эрдельтерьер Яков. Ошалевший от радости, пес бросался на Сашу, упираясь лапами в грудь и мягко хватая зубами за руки, и не отставал до тех пор, пока из дома не выбежал Вороновский.

- Дядя Витя! - Саша шагнул навстречу, из глаз его брызнули слезы. - Дядя Витечка!

Вороновский прижал к себе мальчика, обхватив обеими руками.

- Дядя Витечка, что... что с мамой? - по-детски всхлипывая, спросил Саша.

- Тебя выручили - и маму выручим. - Успокаивая Сашу, Вороновский ладонью поглаживал его острые лопатки.

- А как моя школа?

- В Кембридже знают, почему ты задержался, относятся к тебе с глубоким сочувствием, - заверил Вороновский, похлопывая Сашу по спине. - Все будет в порядке.

Стоило Саше отстраниться от Вороновского, как Яков снова бросился к нему с намерением облизать с головы до ног.

- Яков, будь добр, оставь Сашу в покое! - строго сказал Вороновский, безуспешно пытаясь поймать пса за ошейник.

Саша присел и обнял пса за шею. Извернувшись, пес лизнул Сашу в ухо.

- Сашенька, голубчик, чем тебя угостить? - спросила подошедшая сзади Лариса.

- Здрасьте, тетя Лара! - Выпрямившись, Саша поклонился кухарке. - Мне бы сперва помыться, я же весь грязный.

Лариса увела Сашу в дом, а Алексей Алексеевич доложил Вороновскому подробности происшедшего обмена.

82. ПОДВАЛ

Тусклая лампочка под потолком скудно освещала три голые стены из грубо отесанных гранитных камней на цементном растворе и крутую деревянную лестницу без двух нижних ступеней, тогда как четвертая стена с дощатыми полками наполовину скрывалась в тени. На запыленной верхней полке поблескивал алюминиевый котелок с водой, а под ней, зарывшись в ворох ветоши, на досках лежала неузнаваемо изменившаяся Лена. Поверх летнего платья на ней была изодранная, задубевшая телогрейка с насквозь прожженным рукавом, шею укутывали заляпанные белилами солдатские галифе, а голову покрывала съехавшая на глаза шапка-ушанка со срезанными тесемками. Ее грудь то и дело раздирал надсадный, удушающий кашель.

В болезненном жару ей начало казаться, что полка плавно колышется, точно Витина лодка на мягкой глади Финского залива в пору белых ночей, и, забывшись на какие-то секунды, Лена увидела себя маленькой девочкой, играющей кедровыми шишками в песочнице возле барака, куда их семью временно поселили после перевода папы, тогда еще молодого офицера войск химической защиты, в затерявшийся среди тайги безымянный гарнизон Забайкальского военного округа. Спустя полтора года, когда Лена пошла в первый класс, за успехи в боевой и политической подготовке личного состава роты командование воинской части вне очереди предоставило капитану Макарову двухкомнатную квартиру на последнем, пятом этаже новенького кирпичного дома, однако радость от новоселья была недолгой - дом приняли в эксплуатацию с недоделками, без водопровода и канализации, из-за чего зимой, в сорокаградусные морозы, им пришлось ходить в дворовый туалет, наспех сколоченный из горбыля и продуваемый всеми ветрами...

Мама и папа души в ней не чаяли, а она, неблагодарная, уехав на учебу в Ленинград, писала домой все реже и реже, а потом, выйдя замуж вопреки запрету родителей, совсем отдалилась, лишь однажды наведавшись в Уварове всего на три дня, чтобы показать им внука. А когда они, только-только отметив серебряную свадьбу, погибли в автокатастрофе, в слезах примчалась на похороны и с тех пор ни разу не удосужилась побывать у них на могилке. Вдоль и поперек объездила Европу и Америку, а на Уварове ей всегда не хватало времени...

Сверху послышался лязг запоров, и в отверстие открывшегося люка свесилась голова в шерстяной маске с прорезями для глаз.

- Эй, тетя! Как ты, еще не сдохла? - Спустив ноги с полки, Лена зашлась в кашле.

- Шевелись, сколопендра, - беззлобно приказал ей тюремщик, свешивая вниз веревку. - Прицепляй парашу.

Нахлобучив шапку, Лена обулась и поплелась в дальний угол, где стояло ведро со скопившимися за неделю нечистотами. Не переставая кашлять, она волоком подтащила ведро к лестнице и привязала веревку к дужке.

- Вяжи двойным узлом, не то утонешь в говне, - сказал человек в маске, нетерпеливо подергивая веревку. Убедившись, что узел надежный, он поднатужился и вытянул ведро наверх со словами: - Е-мое, ну и вонища!

Лена никак не отреагировала на его реплики и молча присела на полку. Для нее тюремщик был неодушевленным предметом.

- Сколопендра, а ведь с тебя приходится, - ухмыльнувшись, заметил тот, прежде чем захлопнуть крышку люка. - Веселись - нынче твоего щенка выкупили.

Лена вскинула голову. С первых дней пребывания в подвале она интуитивно почувствовала, что ничего серьезного ее сыну не грозит. А теперь, не сразу осознав, что надежда сбылась, она молитвенно сложила руки на груди и прошептала: "Витенька, родненький, спасибо тебе за Сашу".

Здесь, в каменной клетке, ее мозг не бездействовал. А ответ на вопрос, почему она попала сюда, напрашивался сам собой: это была месть Холмогорова. Даже то обстоятельство, что Сашу поместили наверху, в более сносных условиях, тоже указывало на причастность Холмогорова к похищению, о чем она легко догадалась, сопоставив факты. И зная, что захватившим их мерзавцам нельзя верить, Лена ни на йоту не усомнилась в том, что Сашу регулярно кормят горячей пищей. Между тем ей самой изо дня в день давали лишь банку холодной болгарской фасоли с куском хлеба, а горячее приносили не чаще раза в неделю.

По ее лицу заструились слезы. Вызвала их не бессильная досада на прошлое, а чувство вины за непростительную глупость, с которой она очертя голову устремилась в Куйбышевскую больницу. Безмерно гордилась тем, что живет рядом с замечательным человеком - а равных Виктору нет и быть не может! - и в благодарность за все, что он сделал для нее, причинила ему страшный вред. Господи, только бы с ним ничего не случилось! На вид ее Витя крепок, как скала, но она-то знает, что его здоровье подтачивает сахарный диабет. Хорошо хоть, что он спохватился вовремя. Весной берлинский эндокринолог предупредил ее, что герру Вороновскому следует беречь себя и всячески избегать стрессов, а что вышло?..

- Эй, лови парашу, - закричал сверху возвратившийся тюремщик.

Лена встала и обеими руками подхватила грязное ведро. На дне, окруженная потеками слизи, стояла открытая банка фасоли с наискось воткнутой в нее горбушкой хлеба.

- Приятного аппетита! - съязвил довольный собой тюремщик и поторопил Лену: - Отвязывай, мне некогда.

Ломая ногти, Лена ослабила затянувшийся узел и распустила веревку.

- Ну, сколопендра, счастливо оставаться! - Тюремщик игриво помахал ладошкой и захлопнул крышку люка.

Защелкнув амбарный замок на нижнем люке, он опустил крышку верхнего, стянул с головы маску и сполоснул руки в тазу.

- Гринь, как ведет себя тетка? - из-за печки осведомился Пичугин.

Стояк с дымоходом разделял кухню на две неравные части - меньшая, где находился люк, предназначалась для хозяйственных нужд и, кроме дровяной печи с чугунными конфорками, была оборудована газовой плитой, а большая, чистая, служила столовой.

- Уже не огрызается, - ответил Баздырев, с полотенцем в руках появившись перед сидевшим за столом Пичугиным. - И зенками злобно не зыркает. Видок у ней виноватый, как у побитой собаки.

Мешковатый увалень Баздырев разительно отличался от щупленького, худосочного Пичугина и, казалось бы, запросто мог раздавить его одним пальцем, точно клопа. Но недостаток физической силы у Пичугина с лихвой компенсировался умственным превосходством, вследствие чего за ним закрепилась роль лидера.

- По теории так и должно быть, - с удовлетворением отметил Пичугин. Стокгольмский синдром.

- Какой, какой?

- Стокгольмский, - пояснил Пичугин. - Ученые открыли, что у заложников со временем развивается устойчивая симпатия к похитителям, а злоба переключается на власти, не способные защитить их жизнь и свободу.

- С чего ты взял? - недоверчиво спросил Баздырев.

- Роман Валентиныч говорил.

- Косой дело знает. - Баздырев сел напротив Пичугина. - Ну, врежем?

- Заслужили... - Пичугин ловко отвернул винтовую пробку у бутылки "Распутина". - Подполковник на радостях расщедрился: вместо поллитровки выдал аж полуторную порцию.

Приятели пропустили по сто граммов, крякнули, перемигнулись и заметно оживились. Пичугин, по обыкновению, закусывал стартовый стаканчик заранее приготовленным бутербродом с балтийской килечкой и крутым яйцом под майонезом, тогда как Баздырев отдавал безусловное предпочтение сырым яйцам - через отверстие в скорлупе он с шумом втягивал в себя содержимое, причмокивал и восклицал: "Е-мое!" Второй стаканчик без промедления последовал за первым и был заеден солеными помидорами, а перед третьим Пичугин сказал с изрядной примесью ехидства:

- Гринь, а подполковник небось думает, что мы с тобой принимаем стопаря только перед сном чтобы...

Конец фразы утонул в дружном смехе. В то время как Затуловский пребывал в твердой уверенности, что Пичугин и Баздырев неукоснительно соблюдают его инструкции и довольствуются одной бутылкой в неделю, приятели выпивали ежедневно, запасаясь водкой в рощинских магазинах, куда Пичугин через день ездил на ржавом велосипеде хозяина дачи.

- Откуда ему, язвеннику, понять душевный настрой здоровых мужиков? вопрошал Пичугин, сняв очки и пальцем вытирая выступившие слезы. - А, Гринь?

- Как мыслишь, сколько башлей косой срубил на пареньке?

- Кусков полтораста, - посерьезнев, ответил Пичугин.

- Надо же!.. Башковитый он, - с завистью признал Баздырев. - Ума палата.

- Выпьем за Роман Валентиныча! - Пичугин растянул синеватые губы в ироничной улыбке. - Чтоб он был живенький-здоровенький, чтоб на него муха не села!

После третьего стаканчика на столе появились горячие сардельки с отварным картофелем и зеленым горошком, а четвертый, завершающий, они запили консервированным компотом с кусочками ананаса.

- Раздавим еще пузырь? - без особой охоты предложил Баздырев.

- Одного достаточно... Держи, подполковник выдал аванс. - Пичугин достал из замшевой куртки две пачки стодолларовых купюр, стянутых красной резинкой, и кинул одну Баздыреву. - По десять кусков, как в аптеке.

В действительности Затуловский дал ему 25 тысяч долларов, но Пичугин поделил эту сумму сообразно со своим пониманием справедливости.

- А карточный должок? - напомнил Баздырев.

- Нет слов! - Пичугин отсчитал еще тысячу двести. - За мной сороковник.

- Вот теперь аптека! - Баздырев сложил выигрыш стопочкой и присоединил к пачке.

- Гринь, на что потратишь баксы? - усмехаясь, полюбопытствовал Пичугин. Для понта прошвырнешься за границу?

- Чего я там забыл? - Баздырев брезгливо сморщился и, обильно сдабривая косноязычную речь матом, поделился впечатлениями от недавней командировки в ФРГ.

Питерские контрабандисты заимели зуб на хозяина антикварной лавки в Западном Берлине, уличив его в утаивании выручки за переправленные туда иконы. Убивать торговца они сочли преждевременным, он еще мог одуматься и принести пользу, поэтому Баздырев, зимой подрядившийся за 2 тысячи марок чистоганом на недельку смотаться в Берлин, перед вылетом получил четкое указание заказчика для профилактики отдубасить зарвавшегося жида, однако зараз ломать не больше двух конечностей. Честь по чести отработав контракт в день прилета, он пошел в ресторан на Александер-плац, запомнившийся ему еще со времен действительной службы на складе горюче-смазочных материалов Западной группы войск, и - надо же! - нарвался на двух потрясных шалав из Львова, которые подмешали клофелин в водку и обчистили бывшего соотечественника до нитки. Очухавшись на откосе железной дороги в Потсдаме, он - е-мое! - обнаружил в карманах только загранпаспорт с обратным билетом на фиксированную дату и шесть с чем-то марок мелочью. Но не пропал - над ним сжалилась одинокая дворничиха Грета, хоть и чистокровная немчура, однако, как подчеркнул Баздырев, душевная очень женщина. Кроме основного места работы, Грета мыла полы на киностудии, нянчилась с жившим по соседству паралитиком и, возвращаясь домой на ночь глядя, жаловалась Баздыреву: она настолько выбивается из сил, что перед сном не всегда успевает занести в книжку расходы.

- Не поверишь, Олежка! - удрученно восклицал Баздырев. - Не она одна, а вся ихняя немчура ведет на дому копеечную бухгалтерию. Е-мое! Да на хрен мне такая житуха?

Этот эмоционально окрашенный рассказ Пичугин слышал от Баздырева по меньшей мере раз десять в "Холисе" и еще столько же в Рощине, но подавил зевок, чтобы не обижать приятеля. Согласившись с тем, что скопидомство не свойственно русскому человеку, он решил изменить тему разговора и задался вопросом: стоит ли рассказывать Грине про подвал?

Сегодня днем, когда Пичугин, высадив Баздырева в Серове, дожидался приезда посредника с деньгами в перелеске под Тарасовкой, Роман Валентинович от нечего делать познакомил его с историей подвала. Снимая дачу, Затуловский прельстился ее уединенным расположением, а еще - добротным подвалом. Площадью три с половиной на пять метров при высоте в два с лишним метра, подвал как нельзя лучше отвечал целям операции. Правда, Затуловского несколько озадачило бросавшееся в глаза несоответствие между качеством подвала и дачи - последнюю сварганили по принципу: тяп-ляп и готово. Но тронувшийся умом владелец в минуту просветления прояснил картину. Дело в том, что роскошный подвал сооружал вовсе не он, а богатый лесопромышленник из Хельсинки, некогда, по слухам, построивший здесь, на поляне, редкой красоты коттедж, который, вполне возможно, простоял бы доныне, не покажись Сталину, что граница с Финляндией проходит слишком близко к Ленинграду. Частная собственность лесопромышленника, на краткий миг ставшая общенародным достоянием, попала в руки советских граждан из породы перекати-поле, собравших самогонный аппарат и в одночасье спаливших коттедж дотла. Уцелел только подвал. Заброшенное пепелище поросло иван-да-марьей и пребывало бы в забвении по сию пору, если бы один из отцов города на Неве ненароком не подхватил триппер, из-за чего власть имущему страстотерпцу спешно потребовался лекарь, умевший держать язык за зубами. Исцелившийся вельможа, как золотая рыбка из сказки, с партийной прямотой спросил у врача: "Чего тебе надобно?" А придурочного лекаря хватило лишь на то, чтобы промямлить жалкие словеса про участок где-нибудь в живописном местечке. Так над подвалом снова возникла дача...

Убрав со стола грязную посуду, мытье которой было уделом Баздырева, они расстелили газету и начали играть в "двадцать одно", чем изо дня в день скрашивали досуг.

- Сколько на кону? - поинтересовался Пичугин, получивший туза на первой сдаче.

- Стольник.

- Иду на двадцатник. - Прикупив даму, Пичугин задумался.

- Олежка, телись,- поторопил Баздырев.

- Давай еще карту, - нервничая, сказал Пичугин и, открыв девятку, с раздражением швырнул карты на стол. - Вот блядство!. Перебор...

В течение получаса игра шла вяло и, по обоюдному признанию, так и не заладилась.

- На заборе сидит заяц, нескладуху он поет... - Баздырев вздохнул. Врезали вроде не хуже вчерашнего, а азарта как не бывало. Отчего игра не вытанцовывается?

В отличие от Баздырева, профана в психологии, Пичугин догадывался, где собака зарыта. Раньше они, не рассчитываясь, без оглядки резались в "очко" под честное слово, а сегодня живые деньги сковывали игроков, оказывая на них дисциплинирующее воздействие.

- Пора отлить, - потягиваясь, сообщил он.

- Выйти с тобой? - спросил Баздырев. По инструкции Затуловского при походах в уборную каждый раз следовало подстраховывать товарища, не выпуская его из поля зрения.

Пичугин небрежно отмахнулся и вышел на крыльцо, откуда пустил струю, целясь в валявшиеся внизу консервные банки. Все вокруг тонуло во тьме, однако свет уличных фонарей бликами отражался от белой жести и упрощал наводку. Облегчившись, Пичугин посмотрел на часы и поспешил обратно, чтобы успеть к вечернему, восьмичасовому выпуску телевизионных "Вестей". В комнате, примыкавшей к кухне, он включил черно-белый "Горизонт" и присел на облезлый плюшевый диван.

- Как мыслишь, долго нам еще куковать в Рощине? - из кухни спросил Баздырев.

- Суток десять, в крайности - две недели.

- Косой тебе говорил?

- Подполковник уверен, что освобождение паренька разом подхлестнет родичей, - объяснил Пичугин. - Им захочется побыстрей получить тетку, и они не станут жадничать, отстегнут баксы... Гринь, а чем тебе здесь плохо?

- Надоело говно за ней выносить, - ворчливо отозвался Баздырев, моя в тазу посуду. - Сколько башлей косой намеревается срубить за тетку?

- Дешевле, чем за пятьсот кусков, не отдаст.

- Полмильона за бабу? Е-мое! Да что в ней особенного - дырка в промежности, что ли, не вдоль, а поперек? По мне, ни одна баба таких обалденных башлей не стоит! Им всем красная цена - полста баксов!

83. НЕ ПОМИНАЙТЕ ЛИХОМ

В субботу, 24 сентября, Вороновский с самого утра томился в ожидании свежей информации. Два дня назад Кацо запросил за Лену полмиллиона, в ответ на что Алексей Алексеевич, вопреки четким указаниям Вороновского, с ослиным упрямством назвал сумму в 400 тысяч долларов как предел, выше которого, мол, не о чем говорить. Вороновский потребовал объяснения, а Алексей Алексеевич стал в позу, доказывая, что его действия подчинены одной цели - получить заложницу живой. Четыре-пять лишних дней, по его словам, ничто в сравнении с тем, что уже пережила Елена Георгиевна, в то время как Кацо в явном цейтноте, ему позарез нужны деньги. Это объяснение Вороновский признал несостоятельньм и в резких тонах заявил, что не потерпит дальнейших оттяжек - в субботу, когда Кацо снова позвонит в Комарове, надо соглашаться на любые условия. Легко сказать - еще пять дней. А каково месяц просидеть взаперти, не представляя себе, чем все закончится?

Телефонная трель раздалась в половине одиннадцатого.

Вороновский рывком схватил трубку и, услышав голос Алексея Алексеевича, нетерпеливо прокричал:

- До чего вы договорились?

- Он еще не выходил на связь. Виктор Александрович, я звоню по другому вопросу. К вам приехала Анна Наумовна Цымбаревич. Будете беседовать с ней?

- Цымбаревич? - Фамилия посетительницы не вызвала у Вороновского каких-либо ассоциаций. - Узнайте, что ей нужно, и под благовидным предлогом избавьтесь от нее. Задача ясна?

- Она назвалась вдовой Холмогорова, - старательно подчеркнул Алексей Алексеевич. - Уверяет, что у ней к вам личное дело.

- Вдова Холмогорова? - изменившимся тоном переспросил Вороновский. Странно... Пусть кто-нибудь из ваших молодых людей проводит ее в дом. Я сейчас спущусь.

Натянув поверх сорочки легкий свитер и сменив кроссовки на мокасины, он быстро сбежал по лестнице в каминный зал, в дверях которого увидел рыжеволосую женщину лет тридцати с небольшим, одетую во все черное. Выше среднего роста, склонная к полноте, но все еще стройная, она сразу же не понравилась Вороновскому, показалась несколько вульгарной.

- Анна Наумовна? - спросил он с полупоклоном.

- Аня Цымбаревич, - представилась женщина. - Извините мою навязчивость.

- Присаживайтесь... Что случилось с Сергеем? - Анна бочком опустилась в кресло и, комкая пальцами носовой платок, сломленным голосом прошептала:

- Сержика больше нет...

- Как? - спросил Вороновский, усаживаясь напротив. - Скоропостижно?

- Не то слово... - Анна шмыгнула носом. - В "мерседес" подложили бомбу. От него почти ничего не осталось. В четверг хоронили в закрытом гробу то, что удалось собрать по кусочкам.

- Примите мои соболезнования, - вполголоса произнес Вороновский и, взяв с журнального столика пачку "Кента", предложил ей сигарету.

Анна молча достала из сумочки "Мальборо". Они закурили.

- Насколько я понял, у вас ко мне какое-то дело? - помолчав, осведомился Вороновский, практически не сомневаясь в том, что она пришла просить деньги. Говорите, не стесняйтесь.

- В бумагах Сержика я вчера нашла письмо... - Анна извлекла из сумочки незапечатанный конверт. - Оно адресовано вам.

Вороновский начал читать, и лицо его окаменело.

"Виктор Александрович!

Эпитет "уважаемый" я опускаю по причинам, одинаково очевидным для нас обоих. Впрочем, не мне судить Вас и не Вам - меня. Когда это письмо попадет к Вам в руки, меня не будет в живых, а мертвые сраму не имут. Поэтому - ближе к делу.

Похищение Саши и Елены организовал Затуловский Р. В., бывший помощник майора Судакова М.Д., впоследствии заместитель начальника Ленинградского УБХСС, а ныне - вице-президент Онежско-Ладожского коммерческого банка. Их прячут, надо думать, на Карельском перешейке, то ли в Первомайском, то ли в Рощине, точно не знаю. Сколько людей подключено к операции, мне тоже не сказали, но догадываюсь, что в ней участвуют Олег Пичугин и Григорий Баздырев из службы безопасности А/О "Холис". Предупреждать Вас, что Затуловский опытен и чрезвычайно осторожен, - лишнее, Вы и без меня сообразите, что к чему. А что он подл и безжалостен, доказывать уже не требуется - моя смерть характеризует его полностью. Используя меня посредством шантажа, он клялся, что хочет насолить Вам и что ни мой сын, ни Елена не пострадают, но коли уничтожили меня, значит, у Затуловского изменились планы. Оставить после себя трупы - для него не проблема, благо путь к отступлению уже намечен: жена и дочь Затуловского - в Эстонии.

Завтра утром я в ультимативной форме потребую, чтобы он немедленно отпустил Сашу, а что из этого получится - покажет будущее. Пишу Вам письмо на всякий случай, в надежде, что оно не понадобится. А если его доставят в Комарово, то молю Бога об одном - чтобы оно дошло до Вас вовремя.

Вы вольны рассказать Елене все, что пожелаете. Ее мнение, как и Ваше, мне, извините, до лампочки. Но Саше, пожалуйста, ничего не говорите. Или же, если иначе нельзя, честно, без каких-либо прикрас, изложите всю историю с самого начала, когда его еще не было в помине. Зная, что Вы - приверженец гамбургского счета, надеюсь, что моя предсмертная просьба будет выполнена. Пусть сын, повзрослев, сам разберется, кто есть кто, дойдет до всего своим умом.

Однажды Вы сказали, что я родился не в то время и не в той стране, где следовало. Не берусь спорить, насколько это верно. Основная моя беда, по-видимому, заключалась в том, что у меня раз за разом не находилось сил противостоять соблазну жить лучше, чем я живу, иметь то, чего у меня нет и без чего сама жизнь теряет привлекательность. Сложись мои обстоятельства по-иному, я бы, конечно, не сотрудничал с Затуловским. Но, к сожалению, в отличие от Вас, Виктор Александрович, я оказался не столь предусмотрителен, дерзок и удачлив, чтобы подобрать золотой ключик к царским чертогам лабиринта. А во всем прочем, как мне кажется, особой разницы между нами нет.

Так что не поминайте лихом Вашего незадачливого ученика Сергея Холмогорова. 19 сентября 1994 г.".

Отложив письмо в сторону, Вороновский всмотрелся в густо напудренное лицо Анны и спросил без нажима:

- Читали?

Она кивнула.

- Анна Наумовна, вас не затруднит ответить на некоторые вопросы?

- Спрашивайте.

- Вы знакомы с Затуловским?

- Знакома. Но Сержика он не убивал, я знаю.

- Позвольте узнать - откуда?

- Во Всеволожске, на поминках, Роман Валентинович объяснил нам - мне и Додику Шапиро, своему близкому другу, которого опекает всю сознательную жизнь, - что тот взрыв...

- Пардон! - остановил ее Вороновский, подняв вверх ладонь. - Неужели присутствие Затуловского на похоронах Сергея может служить доказательством его непричастности?

- Виктор Александрович, я вам не дурочка с переулочка, - возразила Анна. Убили же несколько человек. Сержик погиб в понедельник вечером, а на следующий день в Старосельске точно так же взорвали машину с генеральным директором химкомбината и начальником инвестиционного управления московского банка. В газетах писали, что от обоих остались рожки да ножки. Из-за этого к нам, в "Холис", приезжал следователь республиканской прокуратуры, допытывался у меня и у Додика, не угрожали ли Сержику по телефону.

- И что вы ответили?

- Никаких угроз не было. - Анна раздавила окурок в пепельнице и прибавила с обреченностью: - Это работа мафии. Я так и сказала следователю - кому достанется карбидное производство, построенное на деньги Сержика, того и сажайте за убийство, не ошибетесь. Только никого они не посадят, я знаю.

- Анна Наумовна, что представляют собой Пичугин и Баздырев?

- Насчет этой пары Сержик, по-моему, прав. Оба второй месяц числятся в отпуске. Додик как-то проговорился, что не имеет понятия, куда они уехали и когда вернутся. Олег Пичугин раньше работал оперуполномоченным в УБХСС. Он выкормыш Затуловского, скользкий, себе на уме. А Гриша... - Анна на секунду задумалась. - Гриша Баздырев - пустое место. Одна извилина, да и та в жопе.

Вороновский встал и сказал сочувственным тоном:

- Позвольте еще раз выразить вам соболезнование и поблагодарить за доставленное письмо Сергея. Могу я вам чем-нибудь помочь?

- Вы? - Анна поднялась и окинула его критическим взглядом. - Вы Сержика не замените, а ни в чем другом я не нуждаюсь...

Десять минут спустя Вороновский зачитал Алексею Алексеевичу выдержки из письма Холмогорова и, не вдаваясь в детали, заметил, что, судя по всему, именно Затуловский был главным действующим лицом в операции против Тизенгауза. Если фамилия Цымбаревич поначалу ни о чем не говорила Вороновскому, то текст письма и в особенности пояснения Анны относительно Пичугина моментально воскресили в его памяти цепочку событий шестилетней давности.

- Словом, напрашивается вывод, что мы имеем дело с устойчивым бандформированием, функционирующим в течение ряда лет и состоящим из работников милиции, бывших и, быть может, действующих. То, что они до сих пор на свободе, наглядно свидетельствует об их квалификации, поэтому от нас потребуется предельная осторожность.

Беседовали они в библиотеке. Алексей Алексеевич сидел в кресле, а Вороновский, не находя себе места, безостановочно кружил между дверью и окнами.

- Это понятно. - Заметно приободрившийся Алексей Алексеевич степенно кивнул. - Вот, значит, почему Кацо в понедельник гладко отдал нам Сашу... По всему видно, что Холмогоров крепко его прижал. А теперь настал мой черед. Уж я-то ему покажу небо в алмазах!

- Не порите горячку, - осадил его Вороновский. - Зарубите себе на носу пока мы точно не узнаем, где содержится Елена Георгиевна, брать Затуловского в оборот ни в коем случае нельзя. У них наверняка предусмотрена схема оповещения об опасности, так что любой опрометчивый шаг...

- Виктор Александрович, не тревожьтесь, мы не оплошаем, - уверенным тоном сказал Алексей Алексеевич. - Уж поверьте, двадцать лет работы в контрразведке кое-чего стоят. В "девятку" меня перебросили после сорока, а до того...

- С Затуловским вы успеете свести счеты, - перебил Вороновский, отнюдь не обрадованный охотничьим азартом собеседника. - Сперва надо освободить мою жену, а уж потом заниматься всем остальным. Тогда и тряхнете стариной в свое удовольствие. Задача ясна?

- Так точно.

- Изложите ваши предварительные соображения.

- Как только Кацо выйдет на связь, скажу, что мы согласны на полмиллиона, но для сбора недостающих денег берем отсрочку до среды. А тем временем незаметно сяду ему на хвост, чтобы установить местопребывание Елены Георгиевны.

Задержавшись у стола, чтобы закурить, Вороновский досадливо поморщился.

- Незаметно? - спросил он с оттенком недоверия. - Сделайте одолжение, растолкуйте мне, профану, как вы собираетесь пасти профессионала, владеющего приемами контрнаблюдения?

- Методом бесконтактного слежения, - с лукавой усмешкой сообщил Алексей Алексеевич. - Ночью установим в его машину радиомаячок и будем наблюдать за ним с расстояния в километр, техника это позволяет. Два экипажа "семерки" его не упустят, даю полную гарантию.

- Позвольте узнать - почему вы так уверены, что Затуловский приведет вас к Елене Георгиевне?

- Непременно приведет. В сельской местности домашние телефоны - редкость. Да и не станет Кацо рисковать, связываясь с подельниками по междугородке. Он, по всему видно, тертый калач, даром подставляться не будет. Такие, как он, поддерживают контакт явочным порядком.

- Допустим, что местонахождение моей жены установлено. Каковы ваши дальнейшие действия?

- Придется вызывать ГОЗ - группу освобождения заложников. Это работа специфическая, моим сотрудникам с ней не справиться. А в ГОЗ - волкодавы, набили руку на подобных делах. Можно вызвать ГОЗ из Питера, но лучше - из Москвы.

- Согласен, - резюмировал Вороновский. - Я созвонюсь с Евгением Петровичем насчет группы освобождения заложников, а вы возьмите на себя Затуловского. Но с условием, что в каждой из машин "семерки" будет наш человек - либо вы сами, либо Володя или Валерий. Тогда я буду спокоен, что все пройдет без губительных ошибок...

После разговора с Москвой по сотовой связи Вороновский повеселел. Спустившись в столовую, он мимоходом потрепал по плечу Сашу и подстрекательски спросил у вялого, словно сонная муха, только-только оправившегося от болезни Добрынина:

- Арик, как ты смотришь на то, чтобы за обедом чуть-чуть повысить тонус? Выпьем сорокаградусной?

- Дельная мысль! - Добрынин расцвел и энергично шагнул к двери, ведущей на кухню. - Витя, солнце, только ты согреваешь мне душу. Бьюсь об заклад, что у тебя хорошие новости. Что, наметилась подвижка?

Саша насторожился.

- Кое-что вырисовывается, - уклончиво ответил Вороновский.

Только сейчас ему пришло в голову, что Саша лишился отца. Но в данный момент говорить об этом не следует. У мальчика и без того на душе кошки скребут, надо его поберечь.

Он обнял Сашу и, поглаживая по спине, сказал дрогнувшим голосом:

- Потерпи, осталось всего несколько дней, и мама будет с нами.

Лариса вкатила в столовую тележку с закусками и принялась споро накрывать стол.

84. ВОЛКОДАВЫ

Их было четверо. Физически крепкие, все примерно одного возраста - где-то между тридцатью и сорока годами, в нарядных костюмах с рубашками и галстуками, они с иллюстрированными журналами в руках комфортно расположились в каминном зале. Там их обнаружил Добрынин. Незнакомцы чем-то напомнили ему спортивную команду, но не перед выходом на соревнование, а тогда, когда она, эта команда, скажем так, в зале ожидания аэропорта "Шереметьево-2", расслабившись, коротает время, оставшееся до вылета за границу. Это впечатление усиливали дорожные сумки, сложенные в стороне, у стены, вперемежку с жестяными ящиками, в каких спортсмены обычно перевозят свой инвентарь, и с длинномерными предметами в брезентовых чехлах.

На ходу Добрынин кивнул незнакомцам и поднялся наверх, думая о том, что они, разумеется, вовсе не спортсмены, а всего-навсего новые кагэбэшники, явившиеся, должно быть, на смену группе впавшего в немилость Алексея Алексеевича. Действительно, после того как Алексей Алексеевич в субботу вечером укатил в Санкт-Петербург, старший группы больше не показывался в Комарово, Володя и Валерик тоже будто сквозь землю провалились, а дежурные опричники сидели в караулке точно в воду опущенные. Словом, за что ни возьмись, все указывало на то, что Вороновский решил спровадить эту стаю саранчи куда-нибудь подальше. С глаз долой - из сердца вон?

Картина прояснилась спустя полтора часа. В столовой, куда Добрынина позвала на обед Лариса, чем-то озабоченный Вороновский познакомил его с вновь прибывшими. Кого как зовут, Добрынин не запомнил, память на имена у него была дырявая. Да он, признаться, особенно и не вслушивался в слова Виктора, представлявшего каждого поочередно, отложив в мозгу лишь имя "капитана" команды - Анатолия. Кроме всего прочего, его забывчивость объяснялась тем, что, обмениваясь рукопожатиями, Аристарх Иванович сосредоточился на осязательных ощущениях - у всей четверки ребра ладоней отличались жесткостью рашпиля, позволявшей с одного удара разваливать пополам кирпичи. Серьезную команду законтрактовал Витя, сказал он себе, гаврикам Алексея Алексеевича против таких архаровцев не устоять.

За столом Вороновский не предлагал сотрапезникам выпить, поэтому обед занял минут двадцать. Поблагодарив за хлеб-соль, четверка удалилась обратно в каминный зал, а Добрынин, дождавшись ухода Ларисы, спросил у Вороновского:

- Откуда эти архаровцы?

- Твои земляки, от Жени Скворцова, - не сразу ответил Вороновский. Группа освобождения заложников из старого состава "Альфы".

- Витюша, позволь мне разговорить их, - взмолился Добрынин. - Уважь, старик, не откажи! Это же сногсшибательный материал!

- Арик, будь добр, запасись терпением. Позднее, когда все закончится, говори с ними о чем хочешь и сколько хочешь, а покамест, сделай одолжение, оставь в покое.

Ближе к вечеру в доме появился Алексей Алексеевич. Поманив за собой Анатолия, он бегом поднялся в библиотеку, где они надолго уединились с Вороновским. Хотя новости, без сомнения, были отрадными, разговор в библиотеке проходил неровно, на повышенных тонах... В половине десятого к ним присоединился невесть откуда взявшийся Валерий, после чего спор разгорелся с новой силой. Вскоре Валерий увел упиравшегося, побелевшего от негодования Алексея Алексеевича в караулку, а еще через несколько минут Анатолий спустился в каминный зал и коротко распорядился: "Готовимся. Выезд в 22.30".

Тут сидевший поодаль Добрынин испытал такой немыслимый зуд, что сорвался с кресла, вихрем устремившись в библиотеку.

- Старик, удружи! - Стоя в дверях, Добрынин театральным жестом простер руки как бы и к другу, и к небесам. - Разреши съездить за Ленкой с теми парнями, а?

- Час от часу не легче, - с досадой отозвался Вороновский. - Ни минуты покоя!

- Витюша, солнце, не гневайся, прежде выслушай меня, - затараторил Добрынин. - Подвернулась уникальная возможность - своими глазами посмотреть на работу "Альфы". Видит Бог, не могу я упустить такой потрясающий шанс, никогда себе не прощу. Черт меня дери, я же, в конце-то концов, творческий человек!

- Вы будто сговорились: сперва Алексей Алексеевич, теперь ты... Вороновский закурил. - Боюсь, что на всех вас меня не хватит.

- Алексей Алексеевич тоже рвется в бой?

- Он меня доконал. Коль скоро он, видите ли, работал по делу с первого дня, сейчас вывести его из игры нельзя, так честные люди, дескать, не поступают. Завел эту пластинку и уперся как бык, - сетовал Вороновский. - Жал на то, что у него на звездочку больше, нежели у Толика.

- А что Анатолий?

- В долгу не остался. Прямо заявил, что сложит с себя ответственность за исход дела, а когда угроза не образумила Алексея Алексеевича, назвал его Максимом Максимовичем и добавил, что престарелый коллега, должно быть, не принимал участия в полевых операциях со времен Берии. - Вороновский кисло усмехнулся. - Представляешь накал страстей?

- До драки не дошло?

- Валерий выручил.

- Да уж, Максим Максимыч - это удар в под дых. - Добрынин рассмеялся. Кстати, сколько же нынче лет Исаеву-Штирлицу?

- К поклонникам Юлиана Семенова я не принадлежу, ты обратился не по адресу. Впрочем, полагаю, что не меньше ста... Особенно болезненным для Алексея Алексеевича оказался упрек в том, что он действовал на авось.

- Когда?

- В поисках места, где содержат Лену, Алексей Алексеевич делал ставку на то, что похитители, не доверяя междугородной связи, поддерживают контакт явочным порядком, - пояснил Вороновский. - А Толик поднял его на смех, сказав, что рэкетиры не экономят на пене и уже давно обзавелись сотовыми телефонами.

- Здравое суждение. Неужели оно не пришло вам в голову?

- Как бы там ни было, а Алексей Алексеевич, отдадим ему должное, все же нашел их логово.

- Где? - вновь загорелся Добрынин.

- В районе Пухтоловой горы, куда мы с тобой ездили за шампиньонами. Валерий говорит, что это совсем рядышком, в двух с чем-то километрах, на самой окраине поселка Рощино.

- То-то Яшка был не в себе. - Услышав свое имя, лежавший на ковре эрдельтерьер запрядал ушами.

- Арик, ты подхватил мою мысль на лету. Судя по тогдашней реакции Якова, я не исключаю, что Лену и Сашу провезли чуть ли не мимо нас.

Заметив, что Вороновский мало-помалу сменил гнев на милость, Добрынин предпринял новую попытку и заговорил с мольбой в голосе:

- Витюша, отпусти меня с Анатолием. Видит Бог, я не помешаю, буду тише воды и ниже травы. Понимаешь, для меня, пишущего человека, непосредственные впечатления гораздо важнее, чем...

- Отвяжись, баламут, - жестко перебил Вороновский. - Заруби себе на носу: Лену стерегут бандиты с огнестрельным оружием. Может начаться стрельба...

- Типун тебе на язык!

- Не будем переливать из пустого в порожнее, - бросив взгляд на часы, подытожил Вороновский. - Проводим их.

В сопровождении Якова они спустились по лестнице и застали группу освобождения заложников в полной готовности. В камуфляжной форме и мягких, на высокой шнуровке ботинках на резине, те стояли возле двери в ожидании Вороновского. Смотревший во все глаза Добрынин отметил, что двое с десантными автоматами за плечами были в бронежилетах и в шлемах, прикрывавших лица, в то время как Анатолий и еще один, самый высокий из всей четверки, почему-то пренебрегли средствами индивидуальной защиты.

- С Богом! - сказал Вороновский, пожав руку Анатолию.

- Пошли, - сказал тот своим и поднял с пола рюкзак. Двое в бронежилетах взялись за ручки жестяного ящика и вынесли его на крыльцо, за ними вышел Анатолий, а замыкал шествие высокорослый, со снайперской винтовкой в руке.

У ворот, рядом с "волгой", в полутьме расхаживал Валерий, тоже в камуфляжной форме.

- С Богом! - повторил Вороновский, напоследок прикоснувшись к плечу Анатолия.

Анатолий молча кивнул и, пригнув голову, залез в микроавтобус "фольксваген", а следом один за другим забрались его люди. Ворота раздвинулись, и "волга" с "фольксвагеном" выехали за пределы резиденции, взяв курс на Рощино. Добрынин остался стоять у караулки, в задумчивости поскребывая бородку, а Вороновский вышел на дорогу и смотрел на удалявшиеся огоньки габаритных фонарей до тех пор, пока они не скрылись за поворотом.

Валерий вел "волгу" тем же маршрутом, каким возил Вороновского за грибами. Через четверть часа, свернув с асфальта на бетонку, он снизил скорость, чтобы не пропустить проселочную дорогу, вскоре съехал направо и тотчас затормозил перед глубокой лужей, предпочитая обогнуть ее по кромке, на низшей передаче. Тот же маневр повторил и "фольксваген", но с большей осторожностью - по проселку он следовал без огней, ориентируясь на двигавшуюся впереди "волгу". Минут пять они переваливались из лужи в лужу, столько же проехали по сухой щебенке, а затем "волга"" мигнув стоп-сигналом, снова повернула направо, преодолела крутой подъем и остановилась в густой тени у откоса, под которым в свете луны виднелось лесное озеро.

Валерий вышел из "волги" и жестом указал водителю "фольксвагена" место парковки.

- Дача близко? - вполголоса спросил подошедший к нему Анатолий.

- Метров четыреста, за тем холмом.

- Годится. - В руках Анатолия появился брусок маскировочной краски. Он прочертил на лице несколько горизонтальных линий и протянул брусок Валерию. Держи.

- Это обязательно? - Валерий скривился и, не дожидаясь ответа, украсил свои щеки двумя широкими полосами.

- Ночь, сам видишь, лунная, - поучительно заметил Анатолий и передал брусок снайперу. - Миша, пойдешь замыкающим.

Группа гуськом поднялась по тропинке на холм, быстро пересекла дорогу и углубилась в сосновый лес, обходя поросли черники и стараясь ступать на пружинивший мох. На подходе к опушке, окаймленной молодым ельником, шедший первым Валерий поднял руку и остановился, вслушиваясь в тишину. Все замерли.

Неподалеку едва заметно качнулась еловая лапа. Согнувшись и касаясь земли кончиками пальцев, Валерий и Анатолий неслышно приблизились к ели, а остальные трое без команды присели на корточки.

- Доложи обстановку, - прошептал Валерий выползшему из-под ели старшему "семерки".

- Все спокойно. Час уж, как эти улеглись. Пока не взошла луна, я пошастал вокруг, оглядел дом. На всех окнах ставни закрыты наглухо и снаружи закреплены поковками. Электрический свет пробивался только спереди, со стороны поляны. Они там дрыхнут.

- Ты уверен, что их двое? - прошептал Анатолий.

- Третьего не должно быть. По малой нужде они в сортир не ходят, мочатся с крыльца. За восемь часов, что мы за ними приглядываем, тот, который в очках, выходил по нужде дважды, а мордастый - трижды.

- Где сортир?

- Здесь, рядышком, на самой опушке, у поленницы.

- А там что? - Анатолий пальцем указал на строения, приткнувшиеся к забору возле поляны.

- Гараж. А чуток ближе к нам, на углу, - сарай.

- В доме есть подвал?

- Навряд, - усомнился старший "семерки". - Место низкое, грунтовые воды подтапливают. Здесь подвалов не роют, только погреба, да и те не у всех.

- Ждите, я осмотрюсь. - Анатолий приподнялся и, жестом позвав за собой снайпера, медленно двинулся вдоль опушки к косогору.

Задержавшись у туалета с выгребной ямой, оба свернули за угол забора. Под ногами зачавкала грязь, вынудившая их взять левее и выше. Скользя по траве, они поднялись на несколько метров вверх, где росли высокие ели. Облака, ненадолго скрывшие лунный диск, раздвинулись, и с косогора все внизу просматривалось как на ладони: слева темнел дом с навесом у крыльца, по центру участка вдоль забитых сорняком грядок пролегла дорожка к туалету, а за нею на фоне старых яблонь угадывались контуры гаража и сарая.

- Расположишься где-нибудь тут, на откосе, посередке между домом и сортиром, - шепнул Анатолий снайперу.

- Понял. Приступим затемно?

Анатолий отрицательно покачал головой и двинулся дальше. Несмотря на то что местонахождение заложницы установили в разгар рабочего дня, дедушке Штирлицу не удалось раздобыть поэтажный план дачи - здешний архитектор отгуливал отпуск, его помощница находилась в местной командировке, а глава поселковой администрации хоронил соседа. Врываться в дом, чтобы впотьмах действовать наобум, Анатолий, естественно, не собирался - в "Альфе" партизанщина не поощрялась. К тому же инструкции, полученные в Москве, предписывали соблюдать предельную осторожность при освобождении заложницы и полностью развязали ему руки в отношении рэкетиров. Последнее, собственно говоря, и подсказало, как надежнее провести операцию.

Обойдя участок с трех сторон, они дошли до поляны и вернулись обратно.

- Можно отпускать "семерку"? - спросил Валерий, когда Анатолий присел на кочку у ели.

- Не сейчас, - ответил Анатолий и обратился к старшему "семерки": - Восход солнца в 06.24. Мы сменим вашу группу в половине шестого.

- Нам, выходит, торчать здесь до утра?

- Ничем не могу помочь... Кроме термоса с кофе и хлеба с сыром...

На рассвете группа выдвинулась на исходные позиции: трое во главе с Анатолием, рассредоточившись, залегли на опушке, а снайпер выбрал место на косогоре - за плоским валуном, на который он аккуратно положил мешочек с песком.

Долгое время в доме не наблюдалось признаков жизни, и лишь в четверть девятого на крыльцо, лениво потягиваясь, вышел Баздырев. Посмотрев на небо, он нашел, что день будет ясным, и, повеселев, зашагал в туалет.

- Внимание, - прозвучал в наушниках снайпера голос Анатолия.

Снайпер теснее прижал к плечу приклад винтовки, склонился к телескопическому прицелу и в перекрестье нитей увидел десятикратно увеличенное крыльцо и дверь дома. Расстояние до цели составляет девяносто три метра - вот, собственно, и все, что отложилось у него в сознании, когда с указательным пальцем на курке он застыл в ожидании команды.

Между тем беззаботно улыбавшийся Баздырев зашел в туалет и приступил к процедуре, которая, по его же признанию, доставляла ему не меньше удовольствия, чем сговорчивая, плотно сбитая бабенка. Хотя туалет был оборудован высоким приступком с откидным, на рояльных петлях, опрятным стульчаком, Баздырев взгромоздился на приступок, принял позу орла и, прежде чем опростать кишечник, вытащил из стопки "Литературную газету". Ко всем без исключения газетам он относился с прохладцей и по прямому назначению ими обычно не пользовался. Однако здесь, на даче, Баздырев изо дня в день просматривал за любимым занятием первую страницу "Литературных газет" тридцатилетней давности, концентрируя внимание на правительственных наградах, коими родина удостаивала писателей к их юбилейным датам. В наугад попавшейся ему газете было четыре указа о награждениях: одному писателю отстегнули орден Трудового Красного Знамени и еще троим - "Знак Почета". Вот везет сукам, все небось до пупка увешаны орденами! - позавидовал писателям Баздырев, безуспешно пытаясь помножить четыре награды на число календарных дней в году. Умственное перенапряжение с шумом включило в работу кишечник, и он предался блаженным ощущениям. Краткий миг наслаждения миновал, но Баздырев не спешил подниматься: вдруг повезет, если еще разок поднатужиться? Увы, не повезло.

Застегнув штаны и ногой распахнув дверь, Баздырев покинул туалет и тотчас потерял сознание от страшного удара ребром ладони, перебившего шейные позвонки. Не дав ему упасть, Анатолий подхватил тело, волоком оттащил за поленницу и обыскал в считанные секунды. Из куртки на мох посыпались стодолларовые купюры, в наплечной кобуре обнаружился пистолет ТТ китайского производства, из ножен на поясе выпал стилет, а из брючного кармана Анатолий извлек кастет.

- Большой джентльменский набор, - проронил он, приподнимаясь и осторожно выглядывая из-за поленницы.

На крыльце было пусто.

Минут через пять дверь дома отворилась, и высунулась голова Пичугина.

- Гри-иня! - негромко окликнул он, рупором сложив ладони. - Ау-у!

В тот же миг снайпер повел стволом винтовки чуть вправо и установил перекрестье нитей прицела на виске Пичугина. При стрельбе пулями с полым наконечником это наилучшая точка поражения цели - пробив тонкую височную кость, пуля раскроется, как цветок, и, кувыркаясь в черепной коробке, превратит мозги в кашу. Каких-либо мыслей гуманного свойства у снайпера не было и быть не могло: тех, кто удерживает заложников, в антитеррористических подразделениях всего мира людьми не считают, этот сброд - просто живая мишень.

- Огонь! - в наушниках раздалась команда Анатолия.

Снайпер сделал вдох и на выдохе плавно нажал спусковой крючок. Винтовка была с глушителем, поэтому выстрел прозвучал не громче хлопка пробки, вылетевшей из бутылки шампанского. Ощутив плечом силу отдачи, снайпер передернул затвор и загнал в ствол новый патрон.

- Гриня, яичница с салом стынет! - за мгновение до выстрела крикнул Пичугин.

Из-за того, что в крике он чуть-чуть задрал голову, пуля ударила не в висок, а в лобную кость, от волос до рта разворотив лицо Пичугина по всей ширине. Смертельно раненный, но еще живой, он тонко вскрикнул и, отпрянув за дверь, рухнул навзничь, забившись в агонии.

Не мешкая, трое в камуфляжной форме перемахнули через забор и рывком устремились к дому. А там, поскользнувшись в луже крови, залившей тамбур, разбежались по комнатам в поисках заложницы. Когда к ним с виноватым видом присоединился снайпер, Анатолий стоял на пороге кухни и ломом выбивал замок на подвальном люке.

Беготни наверху метавшаяся в жару Лена практически не слышала. А сокрушительные удары лома побудили ее инстинктивно прижаться к стене, съежиться и прикрыть голову руками. Поэтому она не видела размалеванного лица Анатолия и не сразу откликнулась на его зов.

- Елена Георгиевна, - громче повторил он, склонившись к ней. - Не бойтесь, я от Виктора Александровича...

Весть об освобождении Лены по сотовой связи поступила в Комарово без четверти девять, а доставившая ее "волга" въехала в ворота резиденции спустя двадцать минут. Из машины вышел Анатолий, а за ним, опираясь на его руку, показалась Лена. Бледная, с запавшими, покрасневшими глазами, в накинутой поверх платья камуфляжной куртке, она неуверенно шагнула вперед и попала в объятия Саши, первым бросившегося ей навстречу.

- Мама, мамочка! - растроганно восклицал Саша, возвышаясь над нею. Мамочка моя!

Приподнявшись на цыпочки, Лена выглянула из-за плеча сына и еле слышно прошептала:

- Витенька, родной.

Вороновский обнял ее и повел к дому, бережно поддерживая за талию. У Лены заплетались ноги, и он подхватил ее на руки. Стоявшие у караульного помещения люди молча провожали их взглядами, а Добрынин, державший на поводке Якова, который с визгом, скребя когтями по асфальту, вырывался на волю, подошел к Саше и взял его за локоть.

- Что, дядя Арик? - спросил Саша.

- Не ходи за ними, сынок. Дай им побыть вдвоем. - На полпути к дому Вороновский замедлил шаг, обернулся и, найдя глазами Анатолия, склонил голову в почтительном поклоне.

- Крайне вам признателен. Перед вами я в неоплатном долгу.

- Не стоит благодарности, Виктор Александрович. Рядовая работа.

Когда Вороновский поднимался по ступеням крыльца, Лена, спрятав лицо у него на груди, смущенно пролепетала:

- Витенька, умоляю, скажи правду - это сделал Сергей?

- Другие, - не останавливаясь, сказал Вороновский и для пущей убедительности прибавил то, чего не собирался говорить: - Сергея нет в живых, с ним расправились...

85. ЧЕРТА

Ранним утром в среду Добрынин за завтраком спросил у Крестовоздвиженского:

- Ну, как там наша красуля?

- Неважно. Двустороннее воспаление легких на фоне общего ослабления организма - штука скверная, - поморщился Крестовоздвиженский, приподнимавший крышки блюд, чтобы выбрать горячее по вкусу.

Он только что спустился в столовую и успел выпить лишь стакан томатного сока, тогда как пришедший до него Добрынин уже набил свой желудок и допивал третью чашку кофе со сливками в комбинации с заварными пирожными.

- Джузеппе, от всего сердца рекомендую отведать ростбиф с кровью, подсказал Добрынин. - Бьюсь об заклад, не пожалеешь. Видит Бог, нынче он особенно удался Ларисе. А перед тем, старик, намажь тостик маслицем, мазани кетовой икоркой и...

- Масло я не употребляю, - отрезал Крестовоздвиженский и вернулся к прерванной теме: - С воспалением легких пульмонологи справятся, здесь нет вопроса. А вот как быть с психической травмой - ума не приложу.

- Неужели Ленка малость того? - Добрынин огорченно покрутил пальцем у виска. - Впрочем, безвылазно просидеть месяц в подземелье...

- Температуру нам удалось сбить, однако ночь напролет она металась, кричала, размахивала руками. Не нравится мне ее состояние, очень не нравится.

- Знаешь, о чем я думаю со вчерашнего дня? У каждого человека есть свое предназначение - то самое, что нам на роду написано. Вчера я после обеда заметил, какими глазами она смотрит на Витьку, и вдруг понял, что Ленка - жена с прописной буквы. Понимаешь, не хозяйка, не мать, не женщина для приятного времяпровождения, а прежде всего жена. Эх, повезло Витьке, черт его дери!

- Мое дело - врачевать тела, а душа человека - твоя область, - сказал Крестовоздвиженский, намазывая горчицей кусок сочного ростбифа. - Виктор говорил, что ты уезжаешь. Если боишься нарушить семейную идиллию, то зря. Ты человек компанейский, легкий, с тобой веселее.

- Да нет. Уеду с парнями из "Альфы". Они согласились подбросить меня до Москвы на своем "фольксвагене", а уж по дороге я разговорю их как миленьких, увлеченно ответил Добрынин. - Такой материал грешно упускать. В лепешку расшибусь, но добуду.

- Дай тебе Бог!

- Джузеппе, как, интересно, Витька поступит с главарем банды? Ведь под всем этим надо подвести какую-то черту?

- Ни тебя, ни меня это не касается. - Крестовоздвиженский отложил в сторону нож и вилку. - И, пожалуйста, не вздумай где-нибудь написать о том, что тебе известно.

- За кого ты меня принимаешь?

- Есть вещи, по поводу которых любопытство неуместно, - строго произнес Крестовоздвиженский. - Как подвести черту, решат без нас. Поэтому, Арик, не советую тебе...

Из кухни выглянула Лариса и озабоченно сказала:

- Извините, Иосиф Николаевич, вас зовут наверх.

- Иду. - И Крестовоздвиженский тотчас скрылся за дверью.

Если бы кто-нибудь поклялся Добрынину, что Вороновский не знает и, более того, не хочет знать, как будет подведена та самая черта в деле похитителей, Аристарх Иванович ни за что бы в это не поверил. Однако все обстояло именно так. На рассвете, когда Алексей Алексеевич явился в библиотеку за дальнейшими указаниями, Вороновский уклонился от ответа. Заподозрив, что Затуловского тоже отдали на откуп "Альфе", Алексей Алексеевич настолько разобиделся, что упрекнул Вороновского в предвзятости. Заслужил ли он, старый чекист с беспорочной биографией, столь черную неблагодарность? Тогда Вороновский сдержанно объяснил, что "Альфа" совершенно ни при чем. Суть в том, что сейчас, кроме выздоровления Елены Георгиевны, его ровным счетом ничего не волнует. Пусть Алексей Алексеевич решает проблему возмездия по своему усмотрению, а у него, Вороновского, есть единственное пожелание - нигде и никогда не слышать о негодяе по фамилии Затуловский. На глазах оттаявший Алексей Алексеевич кивком дал понять, что вопросов не имеет, и вместе с Валерием немедленно умчался в Санкт-Петербург.

Тем временем Затуловский неторопливо брился в ванной. Спешить ему было незачем и, главное, некуда: пять дней назад Онежско-Ладожский банк, как и следовало ожидать, приостановил платежи. После августовского заседания правления Родион Филимонович Колокольников со всем семейством отбыл на отдых во Францию, из Парижа позвонил главному бухгалтеру и, не объясняя мотивов, распорядился сполна погасить задолженность по межбанковскому кредиту. Его помощники, включая Затуловского, истолковали команду президента как последнее "прости" невским берегам и один за другим, не сговариваясь, изъяли свои "рождественские" вклады. Примеру руководства незамедлительно последовали сотрудники, а за сотрудниками - их знакомые и родственники знакомых; по городу поползли нехорошие слухи, отток денежных средств нарастал день ото дня, и в результате спустя три недели банк очутился на мели.

Характерно, что персонал "Онелы" не бросился наутек, точно крысы с тонущего корабля. Поскольку в России крах коммерческого банка отнюдь не означает прекращения финансовых операций и позволяет производить их избирательно, с выгодой для тех, от кого это зависит, неплатежеспособность открывает такой простор определенного рода предприимчивости, что только успевай поворачиваться. Так продолжается до тех пор, пока полностью не иссякнут живительные соки. А вот тогда, будто в издевку, создается ликвидационная комиссия, вынужденная с грустью констатировать, что претензии рядовых вкладчиков безнадежно повисли в воздухе.

Незамысловатая механика злоупотребления доверием была известна Затуловскому, как таблица умножения, однако мараться в дерьме он не собирался. И сейчас, наискось подбривая перед зеркалом виски, он решил, что не позднее завтрашнего дня в последний раз зайдет в "Онелу", чтобы забрать из сейфа валюту, кое-какие личные документы и, разумеется, именной пистолет Макарова, а взамен положит на стол заявление об уходе в отпуск. С прошением об отставке, пожалуй, лучше повременить, отправив его по почте из Ивангорода-Нарвского, за пять минут до пересечения эстонской границы.

Хозяин квартиры, расположенной на проспекте Римского-Корсакова, в двух шагах от Сенной площади, поправлял здоровье в кардиологическом санатории "Черная речка", так что завтракать Затуловскому предстояло в одиночестве. Он прошел на кухню и, помимо чайника, поставил на газовую плиту кастрюльку с водой, чтобы приготовить манную кашу. А пока вода нагревалась, мысленно похвалил Колокольникова за соразмерность аппетита: Родион Филимонович вдумчиво отмерил порцию и не подавился, а Сергей Холмогоров выбрал себе кусок не по зубам, из-за чего добыча стала колом в горле.

Прежде чем исчезнуть окончательно и бесповоротно, экс-президент не вычерпал до дна банковскую кассу, благодаря чему "Онела" сохранила остойчивость и, не поддайся персонал губительной панике, смогла бы еще долго плыть по течению... До рубля рассчитавшись с другими банкирами, прозорливый Родион Филимонович не оставил за спиной могущественных врагов. При желании те запросто отыскали бы его где угодно, даже в пальмовых кущах Коста-Рики.

Вода закипела, и Роман Валентинович, уменьшив огонь, аккуратно засыпал крупу в кастрюльку. Мерно помешивая ложкой, чтобы каша не пригорала, он вспомнил закрытый гроб "пана почтмейстера", вырытую для него могилу на кладбище в Мельничном ручье и холодно сказал себе, что туда ему и дорога. В ответ на все доброе, что он, Затуловский, за пятнадцать лет сделал для него, этот неблагодарный подонок с бесцеремонной наглостью позволил себе валять ваньку, чередуя угрозы с гнуснейшей фамильярностью. В свете этого разговора неизвестные лица, заложившие взрывчатку в "мерседес" Холмогорова, нечаянно оказали Затуловскому бесценную услугу, причем более чем своевременную. Кстати, они же существенно упростили проблему взыскания долга. По горячим следам предъявлять залоговую расписку Холмогорова нет необходимости, это уместнее проделать шесть месяцев спустя, когда его близкие будут вступать в права наследования. Останься Холмогоров в живых, долг пришлось бы простить, а мертвецы тем и хороши, что молчат без денежных подачек...

Полакомившись манной кашей с меленько порубленной курагой и запив ее чаем без сахара, Затуловский взглянул на часы. Начало одиннадцатого, пора в путь-дорожку! А перед стартом нужно позаботиться об обеде. Из кастрюльки он бережно перелил остатки каши в пол-литровый термос с широкой горловиной, наполнил чаем большой термос и завернул в фольгу три ванильных сухаря. День обещает быть напряженным, а язвенникам нельзя заниматься серьезными делами на пустой желудок.

Закрыв квартиру, Затуловский вышел на улицу к "жигулям" третьей модели и надежно пристроил оба термоса среди чистых тряпок на коврике за водительским сиденьем. Машина завелась с пол-оборота, и он, прогрев двигатель, выехал на Садовую. По договоренности Пичугин и Баздырев должны доставить заложницу в район Нахимовского озера к пятнадцати часам, так что в запасе вполне достаточно времени. Проезжая светофор у Гороховой, он явственно представил себе, как недруги из Комарова ерзают у телефона в ожидании его звонка, и едко усмехнулся. Отлились кошке мышкины слезы! Сегодня господин Вороновский через своих холуев выложит полмиллиона долларов за отощавшую супругу, у которой, по заверениям Пичугина, уже открылось кровохарканье, и, без сомнения, навсегда запомнит жестокий, но заслуженный урок!

У Апраксина двора Затуловский остановил машину и по автомату позвонил в Комарово. Услышав в трубке короткие гудки, он еще раз набрал знакомый номер, но опять безрезультатно. Следовало подождать, и Затуловский вышел из кабины телефона-автомата, освободив место простоватому человеку с потертым фибровым чемоданчиком, глазевшему рядом на витрину магазина спортивных товаров.

- Звоните, - любезно предложил ему Затуловский. - Мой номер занят.

- Некуда звонить, - с оттенком неловкости отозвался тот. - Другая у меня докука.

На вид человеку было немногим больше шестидесяти. Бедно, но опрятно одетый, с обветренным морщинистым лицом и серыми, слегка прищуренными глазами, он показался Затуловскому безработным пенсионером, собравшимся в баню и с непривычки стыдливо подыскивающим, у кого бы стрельнуть на пиво. Почти не сомневаясь в том, что в чемоданчике у незнакомца, кроме мочалки и смены-белья, припасена вяленая вобла, Роман Валентинович снисходительно улыбнулся уголком рта и протянул ему пятитысячную купюру.

- Спасибо, кацо, - бледные губы незнакомца шевельнулись в едва заметной усмешке. - Пью на свои.

- Что-что?..

- Будет тебе, кацо. Ты же только что звонил мне, посреднику.

- Вы, должно быть, обознались, - сухо сказал Затуловский. На его лице не дрогнул ни один мускул, только кадык судорожно задергался. - На свои надо тоже пить умеючи.

- Кончай придуриваться, Затуловский, - строже произнес Алексей Алексеевич. - Ты задержан. Пошли.

Левую ногу Затуловского свела сильнейшая судорога.

- Желаешь что-то сказать? - сквозь волну боли донеслись до него слова человека с чемоданчиком.

У Романа Валентиновича было что сказать, но он мгновенно понял, что все это уже не имеет никакого значения. И мысль эта пронзила его, вытеснив боль и страх. Пошатнувшись, он послушно захромал по галерее, краем глаза заметив, что посредник пришел сюда не один - сзади, метрах в шести за ними, не приближаясь и не отставая, следовал плечистый парень в кепке, а внизу бочком перемещался по тротуару другой, простоволосый.

По ступеням сходя к машине, Затуловский негромко сказал:

- Посредник, мы можем кое о чем договориться.

- Отчего не потолковать, - с пониманием поддержал Алексей Алексеевич, остановившись внизу. - Давай попробуем. Может, чего получится.

- У меня в сейфе есть деньги - 137 тысяч долларов. Я готов отдать их вам за...

- Обожди, кацо, - перебил Алексей Алексеевич. - Гляди правде в глаза. 100 тысяч я так и так должен вернуть по принадлежности. Стало быть, остается только 37 тысяч, про которые можно толковать. Чего ты за них желаешь? Если свободу, то мы зря теряем время.

- Кто вы по званию?

- Подполковник госбезопасности.

- Я тоже подполковник, - быстро заговорил Затуловский. - К чему мне напрасные унижения, весь этот судебный фарс? Таких, как мы, до колонии живыми не довозят, на пересылке сунут заточку в ухо или под лопатку - и все дела. А я не хочу принять смерть от воров в законе!

- Вешаться будешь или как?

- Застрелюсь.

- Ладно, кацо, стреляйся, - нехотя уступил Алексей Алексеевич и, помолчав, добавил: - Наперед говорю, не вздумай химичить, а то хуже будет. Мои люди тебе не чета, членов семьи без крайней нужды не трогают, но в случае чего стесняться не станут. До Таллина отсюда рукой подать, а дом на углу Пярнуского шоссе и улицы Вяйке-Карья нам известен. Там еще ювелирный магазин внизу. Верно я говорю?

- Слово офицера!

- В какие края отправляемся? - поинтересовался Алексей Алексеевич.

- В Онежско-Ладожский коммерческий банк. Там и деньги, и мое именное оружие.

- Что же, будь по-твоему.

Алексей Алексеевич жестом показал Володе и Валерию, что поедет с задержанным, и сел на заднее сиденье "жигулей", Затуловскому в затылок.

Тронувшись с места в направлении Невского проспекта, Роман Валентинович посмотрел в зеркало заднего вида и убедился, что их сопровождают "волга" и "девятка".

Перед Онежско-Ладржским банком роились возбужденные, что-то выкрикивавшие люди. Наряд милиции попытался "газиком" оттеснить толпу от центрального подъезда, но отступил под ее напором, с трудом высвободив лишь полоску тротуара для пешеходов.

- Ходынка! - сочувственно вздохнул Алексей Алексеевич, когда машина поравнялась с банком. - Жуть что творят с народом. Не успели мы оторваться от мамкиной сиськи, как нас - нате вам! - кинули в рынок. А жуликам - раздолье.

- Не говорите, - сдержанно согласился Затуловский.

Он проехал мимо банка и свернул в арку следующего двора. Туда же заехали обе машины сопровождения.

- В банк можно попасть только через соседний чердак, - ответил Затуловский на немой вопрос Алексея Алексеевича. - С центрального входа не пройти, толпа разорвет нас на части.

Алексей Алексеевич подозвал к себе подчиненных, поручил Володе контролировать двор, а Валерию - центральный вход и, не отпуская Затуловского ни на шаг, вместе с ним вошел в подъезд жилого дома. На лифте они поднялись на шестой этаж, пешком одолели еще два лестничных марша и оказались перед глухой металлической дверью. Затуловский ловко открыл замок ключом с пилообразной бородкой и, пропустив спутника внутрь, надежно запер за собой дверь. По полутемному чердаку они пробирались один за другим - первым шел Затуловский, а за ним осторожно двигался Алексей Алексеевич. Скользнув по подкладке плаща, его ладонь ощутила под мышкой рубчатую поверхность рукоятки пистолета, что сразу прибавило уверенности. Внезапного нападения он не опасался, но предпочел быть настороже. В конце пути Затуловский ощупью нашел на стене кнопку и несколько раз надавил на нее, подав подряд три коротких сигнала и, после паузы, один продолжительный. Лязгнули засовы, и в освещенном проеме их встретил охранник.

- Этот господин - со мной, - не здороваясь, сказал Затуловский.

Они спустились на третий этаж и по ковровым дорожкам прошли вглубь, к кабинетам руководства.

В приемной Затуловский взял у секретарши список лиц, с утра добивавшихся аудиенции, попросил ни с кем не соединять и, обернувшись к стоявшему у двери Алексею Алексеевичу, произнес казенным тоном:

- Вам я смогу уделить не более пяти минут. - Слова эти предназначались секретарше, чтобы та впоследствии не связывала непрезентабельного посетителя с тем, что неизбежно произойдет через короткий отрезок времени. А что подумает холуй из Комарова - Затуловского не занимало.

Алексей Алексеевич, однако, понял намек с полуслова и искусно подыграл, с виноватым видом заверив:

- Не сомневайтесь, господин Затуловский, уложусь в пяток минут.

В кабинете Роман Валентинович повесил плащ на плечики, открыл сейф и, не заглядывая туда, проследовал к письменному столу.

- Берите деньги и уходите, - требовательно сказал он, с авторучкой в руке склонившись над чистым листом бумаги.

Алексей Алексеевич подошел к сейфу и деловито переложил валюту в свой обшарпанный чемоданчик. Кацо не обманул: на верхней полочке было тринадцать стянутых резинками пачек по 10 тысяч долларов в каждой и еще одна - потоньше и без резинки. Кроме денег, в сейфе хранились две полиэтиленовые папочки с документами и пистолет Макарова, но к этим предметам он не притронулся, дабы не оставлять отпечатков пальцев.

Затуловский закончил лаконичную записку жене и дочери, поместил ее в фирменный конверт "Онелы", не забыв указать перед таллинским адресом шестизначный почтовый индекс, и досадливо поморщился.

- Вот еще что, подполковник... Отправьте это письмо по почте. Учтите, нужно наклеить марки. На мне вы неплохо разжились, на марках не обеднеете.

- Не обеднею, - подтвердил Алексей Алексеевич и убрал письмо в чемоданчик.

- Как вы на меня вышли?

- Какая тебе разница? Эх, Затуловский, не о том напоследок думаешь, укоризненно заметил Алексей Алексеевич и дал полезный совет: - Чтобы избежать мороки с выдачей тела родственникам, не поленись черкануть пару слов, что, мол, так и так, ухожу из жизни по собственной воле. Мотивировку можешь не приводить, и без нее сойдет.

- Кто спорит? - тихо выговорил Затуловский и на другом листе размашисто написал: "В моей смерти прошу никого не винить". А ниже поставил подпись и дату - 28.09.1994.

- Не тяни... - Алексей Алексеевич хотел было что-то добавить из вежливости, но промолчал. В самом деле, человеку на пороге смерти не скажешь "Будь здоров!" или "До свидания!". Смерть - вещь серьезная, к ней волей-неволей проникаешься уважением, подумал он и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

Оставшись в одиночестве, Затуловский несколько секунд просидел неподвижно, а затем подошел к сейфу и вновь замер в раздумье. Ускользнуть от преследования он мог без особых сложностей: через чердак и дальше по крышам, а там - ищи ветра в поле. С эстонским паспортом пробрался бы в Финляндию, чтобы на пароме переплыть в Стокгольм и затеряться где-нибудь в Западной Европе. Но Инна и Женя по крышам не пройдут, поэтому его побег лишен смысла.

Он достал пистолет и вернулся за стол. Как стреляться - в висок?.. Гробы с цинковыми вкладышами всего лишь тара для транспортировки тела, хоронить в них - совковый обычай, неприемлемый для европейцев. Перед мысленным взором Романа Валентиновича во всей неприглядности предстала картина прощания на старом таллинском кладбище Каарли, где покоилась теща и где, скорее всего, будет его последнее пристанище: он лежит в полированном гробу, а Инна целует то, во что превратится навылет простреленная голова после обработки гримера... Нет, лучше в сердце.

Затуловский обеими руками прижал дуло к груди, закрыл глаза и, прежде чем нажать на спусковой крючок, вспомнил, что не включил противоугонное устройство "жигулей". И - какая жалость! - не помыл за собой посуду. Налил в кастрюльку теплой воды, чтобы присохшая к стенкам каша отмокла, а вот помыть - не помыл. Некрасиво получилось...

Девятимиллиметровая пуля толчком отбросила Затуловского на спинку кресла, а голова с полуоткрытым ртом свесилась набок.

Гулкий звук выстрела и последовавший за ним вопль секретарши подсказали Алексею Алексеевичу, что возложенная на него задача выполнена с оценкой "отлично". Не задерживаясь в холле, он вышел на лестницу и бодро зашагал вниз. Нельзя сказать, что его распирало от гордости, но лукавая усмешка с непреложной ясностью свидетельствовала об удовлетворении. Вот, понимаешь, говорят - "Альфа" то, "Альфа" это. Другие тоже работают на уровне. И косой держался молодцом, этого у него не отнять. На косом пробы ставить негде: уверовал, мразь, в то, что старый чекист купится на доллары. Извини-подвинься! 137 тысяч будут переданы Вороновскому до последней бумажки. Не в деньгах счастье. Русскому человеку нужна крыша над головой и...

На площадке второго этажа течение мыслей Алексея Алексеевича нарушила запыхавшаяся полнокровная толстуха.

- Мужчина! - взволнованно заговорила она, вцепившись в его рукав. - Вы из инициативной группы?

- Гражданочка, я сам по себе.

- Где регистрируют участников войны и жителей блокадного Ленинграда для первоочередных выплат?

Алексей Алексеевич пожал плечами, высвободился и продолжил путь вниз. Даром, что ли, повсюду наоткрывали коммерческие банки? Цель у них одна подчистить то, что не отобрали демократы, дерьмовыми реформами пустившие честной народ по миру. И будь ты хоть безногий ветеран, солдатская вдова или блокадник, все равно ни шиша назад не получишь.

Кивнув милиционерам, в дверях сдерживавшим толпу, Алексей Алексеевич кое-как протиснулся на улицу, где его взяли в кольцо обманутые вкладчики.

Со всех сторон понеслось:

- Браток, что слыхать?

- Когда к нам выйдет вице-президент?

- Правду говорят, что при наличии свидетельства о смерти банк выдает на похороны до полумиллиона включительно?

Прижимая к себе чемоданчик, Алексей Алексеевич взмолился:

- Славяне, разуйте глаза! Не банкир я!.. Свой я! - Разочарованные вкладчики расступились. Алексей Алексеевич облегченно вздохнул и поманил к себе Валерия.

- Белевцев, держи, - тихо сказал он, вручая чемоданчик подчиненному. Глаз с него не спускай.

- Понял! Что с Кацо?

- Готов. - Алексей Алексеевич устало провел ладонью по лицу. - Как приедем в Комарове, сразу затопишь баню. Все тебе ясно?

- У матросов нет вопросов!