«Чужой»

Любимым детям, Насте и Альбине, посвящается

От автора

Случилось несчастье.

Сегодня я думаю: была ли его гибель неожиданной для меня? Да и для него — разве не предчувствовал он, что не доживет до старости? Был ли на свете хоть один человек, способный понять и уберечь его?

Наши пути-дороги пересеклись в армии. В 1983 году служили мы в особых моторизованных частях милиции г. Свердловска. Название, как говорится, интриговало, хотя ничего «особого» в нашей работе не было — обычная охрана общественного порядка на улицах города.

Старший патруля, с которым я должен был выйти в тот вечер, сразу обращал на себя внимание. Коренастый, немногословный Риф Разин держался спокойно и уверенно, милицейская форма сидела на нем как влитая и была вне всякой критики. Его полные достоинства жесты и внимательный взгляд черных упрямых глаз выдавали в нем человека неглупого и решительного. «На подлость он не способен», — заключил я, удивляясь, что проникаюсь к нему симпатией.

Это первое впечатление выглядело обманчивым, поскольку слухи о Разине ходили разные. Баламут Деряев окрестил Разина чекистом и трусом и рассказывал случай, когда тот отчитал Деряева за одну невинную шутку, вполне ординарную для армейских нравов. Вся казарма умирала со смеху, слушая эту байку, и казалось действительно нелепым и подозрительным, почему Риф так вскипел.

— Идем мы по парку, — рассказывает Деряев, — и видим: мужик пристроился за киоском, цветочки поливает. Пьяный вдребезги. Я думаю: ну, вражина, хлебнешь ты у меня своей мочи, сучара македонская. Сорвал с него кепку и прямо под струю подставил. Ему бы остановиться, имущество свое поберечь, так ведь прижало его — льет как из пушки. И отвернуться не догадается. Тупой, сволочь! Полную кепку нафурил. А я ему эту кепочку — аккуратненько так на головку. Стоит он, бедненький, глиста вонючая, мочу свою облизывает, ждет, что дальше будет. Хотел я ему пару раз врезать, да пожалел, думаю, чего об него мараться. Ну, трешник законный, конечно, потребовал и пинком под зад проводил. Пойдем, говорю, Разин, перекусим, деньги теперь есть. А его аж кондрашка хватила, трясется весь от страху. И как же, говорит, тебе не стыдно грабить наших советских граждан? И давай мне морали читать, как на политзанятиях. Нет, ребята, вы как хотите, а я с этим чекистом больше в патруль не ходок. С кишками продаст.

И хотя об этом самоуправстве никто из комсостава так и не узнал, относиться к Разину стали настороженно, а иные и вовсе избегали его как чумного.

А потом вдруг поползли другие слухи. Будто бы Разин проявил героизм и спас одного из патрульных от ножа хулигана. Драка в ресторане «Малахит» едва не закончилась трагически, если бы не расторопность старшего патруля, который разнимал дерущихся.

Словом, неизвестно было, кому верить и чего ждать от этого человека, слегка сутулая спина которого молчаливо маячила в двух шагах впереди нас. Будто чувствуя наше отчуждение, он держал дистанцию и не оборачивался.

Я поравнялся с Разиным и спросил:

— Ты откуда родом, командир?

— Из Татарии.

— Казань большая…

— Да нет, я из Дербешки. Слыхал?

Я даже остановился от неожиданности. В деревне Разина я бывал, она находилась километрах в тридцати от моего родного Актаныша. Слово за слово, мы разговорились. Я видел, как он обрадовался земляку, как постепенно оттаивал холодок в его глазах.

С того самого вечера мы говорили почти ежедневно.

Я узнал, что родители Разина еще живы и переехали в Актаныш, когда Дербешка попала в зону затопления. Он им часто писал письма, а невесты у Разина не было.

Он никогда не жаловался на службу, хотя я догадывался, как ему тяжело. Некоторые его суждения об армии пугали своей откровенностью.

С усталостью, которую можно было принять за злость, он говорил о том, что моральный климат армии за два года превращает человека в животное, в машину, которая обязана выполнять любой приказ, а в большинстве случаев приказы эти бессмысленны. Он признавался, что не встречал среди офицеров порядочных людей — по его словам, свои человеческие качества они теряют уже в военном училище.

Словно подслушав этот разговор, наш комвзвода в тот же вечер перед отбоем выгнал солдат на плац и приказал маршировать под дождем, распевая песни. Почти два часа солдаты молча сносили это издевательство. Наконец, измотанные нервы не выдержали, и мы запели, после чего были отпущены на ужин и спать.

Я видел, что Разин запел вместе со всеми. Наутро он сказал мне, что, кажется, перестал себя уважать. У меня на душе тоже было скверно.

Мы не стали друзьями, может быть, потому что просто не успели: через месяц меня перевели в другую часть. Однако судьбе было угодно спустя годы еще раз свести нас, и вот при каких обстоятельствах.

После армии я не бросил милицию, хотя и особой карьеры не сделал. В мае 1991 года дела службы, а потом семейные, позвали меня в Ижевск. И почти сразу же в моем кабинете раздался телефонный звонок.

Звонил Разин.

— Да, это я. Прошу прощения, даже не знаю, как обратиться. Дело вот в чем… Я только что уволился из прокуратуры. Вернее, был вынужден. Хочу вернуться домой, к родителям. Не выручишь с машиной? У меня тут кой-какие вещи…

Я обещал. На следующий день я заехал за ним на своем «москвичонке». Глаза у Разина были потухшие.

— Сделай одолжение, прочитай на досуге вот это, — сказал он, когда мы погрузили пару его чемоданов и сели в машину. Он протянул мне совершенно новую общую тетрадь, на желтой обложке которой черной пастой было аккуратно выведено: «Тотальная ложь, или Крушение идеалов».

— Твое?

Он кивнул.

— Ты все поймешь. Я наводил справки, узнал, что ты сам балуешься… Тоже пишешь. Это что-то вроде дневника… Хотя о хронологии я не заботился. А фамилии изменил. Написано залпом. Месяц в больнице, делать было нечего…

Он здорово изменился. Раньше извиняющегося тона я за ним не замечал.

— Слушай! — вдруг воскликнул он и на миг показался мне прежним Разиным. — Давай я сяду за руль. Дорога дальняя… Уж больно не терпится услышать, что ты скажешь.

Я согласился. Мы тронулись, и я погрузился в чтение.

Это потом я не раз и не два перечитаю рукопись, разделю ее на главы, придумаю другой заголовок…

Чужой.

Это потом я осознаю, что он, не заботясь о хронологии, написал не дневник, а повествование о последних годах своей жизни.

Это потом я пойму, что все написанное им — правда, потому что узнаю в его судьбе живые черточки своей судьбы, в его мыслях — отголоски своих мыслей, в его поступках — свои поступки, пусть даже не всегда совершенные. Но ведь я мог совершить их, если бы не обстоятельства.

Все это будет потом, а будущее нам пока неизвестно.

Мы пока в прошлом и настоящем.

Осколок солнца

1. НАДЕЖДА

Врачи говорят мне, что с сердцем шутки плохи. Я и сам знаю. Уже не первый раз оно дает мне понять, что пора сделать хотя бы маленькую передышку в этой борьбе.

Никогда не думал, что на койке так хорошо. Не надо никуда спешить, звать на помощь тех, кому пока доверяю, беспокоиться о будущем, не надо вообще бояться, что завтра ОНИ могут сделать что-нибудь страшное с детьми или уничтожить меня самого без всякого предупреждения.

Ничего этого не надо. Хотя ОНИ не отступят, конечно.

Тогда ради чего все это было? Сейчас, когда врачи вытащили меня «оттуда», и я могу привести в порядок свои мысли, этот вопрос едва ли не самый главный. Странно, что я не умер, и вот теперь впервые задаю его себе.

Ради чего? Или ради кого?

Ради женщины по имени Надежда, моей жены, теперь уже бывшей? Но ведь она предала меня, и именно ей я обязан последним инфарктом. Да, она не виновата, что полюбила другого. Она не виновата, что он оказался замешанным в преступлении, скорее всего, она даже этого не знала. И все-таки она предала меня, потому что лгала. С первой до последней минуты.

Наша первая встреча… Бог ты мой, как давно это было! Но стоит закрыть глаза — и память мгновенно переносит меня в то время…

* * *

Восемьдесят пятый год. Начало перестройки. Ежедневно я возвращаюсь домой в десять вечера, а иногда и далеко за полночь. Дом — это узкая комната на первом этаже общежития МВД. В этом пенале нас четверо и, поскольку приходим мы сюда измотанные и сразу забываемся сном, места хватает. Инспекторам угрозыска, работающим первый год, жаловаться на тесноту не положено. Да и кому жаловаться? Мой начальник, когда я покидаю службу, сидит за столом, дымя «Беломором», и как бы рано я ни появился утром, застаю ту же картину. Иногда мне кажется, что он вообще не уходит домой.

Совершено дерзкое преступление. Среди бела дня. Но преступника никто не видел, кроме потерпевшей. Это девушка. Она заходила в квартиру, когда за ней следом ворвался незнакомый парень и, угрожая ножом, потребовал снять джинсы. Девушка сильно испугалась и не посмела сопротивляться или звать на помощь. Завладев вещью, преступник тут же исчез. Начальник розыска поручил мне это дело сегодня утром. Разбой был совершен более полумесяца назад, когда я был в отпуске, и, как это обычно бывает, поработав несколько дней, дело забросили как неперспективное. Начальник добавил, что очень надеется на меня, и посоветовал внимательно изучить материалы. Смешно сказать! В деле едва ли десяток листов. Только несколько допросов потерпевшей. Но встречаются и весьма любопытные куски, например, вот этот:

— Вы видели когда-нибудь нападавшего?

— Нет. Кажется, нет.

— Кажется — или не видели?

— Я уже говорила, что не знаю его, но очень похожий парень обогнал меня недалеко от дома. Но скорее всего, я ошибаюсь, потому что я не уверена, просто он был очень похож.

И все. Следователь так и не спросил, чем же они были похожи.

В который раз я вчитываюсь в эти строки? Кто это был? Вопрос, конечно, интересный. И сколько их, бесконечных его вариаций! Кто украл? Кто ограбил? Кто убил? Кто изнасиловал? Кто? В первые месяцы работы в угрозыске я пытался сразу найти ответ и заходил в тупик. Со временем я понял, что есть другие вопросы и нельзя через них перескакивать. Сначала — какова цель, мотивы преступления, кому оно может быть выгодно, готовилось ли оно заранее или умысел возник внезапно? А потом уже — кто?

Я отрываю голову от листа бумаги и с удивлением обнаруживаю, что за окном уже сумерки и коллеги, по-видимому, давно разошлись. На обед я не ходил, хотел поужинать, теперь забывай о еде до утра: столовые закрыты, а в общаге, кроме черствой булки, ничего нет. Я закуриваю, чтобы заглушить голод, и невольно ловлю себя на мысли, что в последнее время слишком много курю. Все чаще беспокоят острые боли в левом боку, а недавно так схватило сердце, что пришлось вызывать «скорую». Так что давай-ка, дружок, договоримся, что это твоя последняя сигарета. По крайней мере, сегодня.

Я иду не спеша по ночному Ижевску. Двое явно нетрезвых парней обгоняют меня, и я вновь начинаю думать о разбойном нападении. Да, скорее всего, злоумышленник какое-то время сопровождал свою жертву. А потом забежал вперед, чтобы выяснить, сможет ли она сопротивляться. Придется завтра погулять с девушкой по маршруту, которым она возвращалась домой.

У самых дверей общежития я неожиданно слышу, как заливаются соловьи. Как они пели в Дербешке, в моей родной деревне! «Хор имени Пятницкого», думаю я, опуская голову на подушку, и тут же проваливаюсь в сон.

Утром я звоню потерпевшей и договариваюсь о встрече. Мы проходим по ее улицам несколько раз, едем ее троллейбусом. Задавая вопросы, я невольно любуюсь ее несколько бледным красивым лицом и изящной фигурой. Девушка заканчивает музыкальную школу.

— Вот мы сходим с троллейбуса, — говорю я, — и сразу направляемся к дому?

— Нет, сначала я подошла к этому киоску, постояла с минуту, посмотрела на газеты и безделушки, но ничего не купила. Потом пошла домой.

— Вокруг вас много людей, как сейчас?

— Пожалуй, да. Здесь — да. Но за поворотом людей меньше, почти никого…

— И тут вас обгоняет какой-то парень и оглядывается на вас?

— Откуда вы знаете? Действительно, он обернулся, но я не придала этому значения. Честно говоря, я немного стеснительная, и я сразу опустила глаза. Я совершенно не помню его лица.

— Но хоть что-нибудь вы запомнили? Во что он был одет?

— Ничего не помню.

Она виновато улыбнулась.

— Как вам показалось, он быстро шел? Может быть, побежал?

— Нет. Я бы услышала. Да и зачем ему было бежать?

— Но когда вы подняли глаза, его уже не было?

— Да.

— А тот, который ворвался к вам в квартиру? Его вы запомнили?

— Конечно.

— Как вы считаете, это мог быть один и тот же человек?

— Н-не знаю. Не уверена.

— А глаза нападавшего вы запомнили?

— Да. Они были… такие злые. Впрочем, постойте. Вспомнила! Я не видела его глаз. Он был в темных очках.

— А тот, на улице? Подумайте хорошенько. Вот он оглядывается… Ну? Вы видите, он оглянулся и…

— Да! Он был в черных очках, это точно. Значит, это он?

— Ну, пока это только предположение. Но уже кое-что.

Я возвращаюсь в отделение, беру листок бумаги и строю версию. Преступник и жертва выходят из троллейбуса на одной остановке. Парень видит импортные джинсы и решает завладеть ими. Но готова ли жертва отдать ему их добровольно? Для этого надо хотя бы мельком взглянуть на ее лицо, — среди тех, кто промышляет разбоем, есть психологи, умеющие по внешнему виду определить степень сопротивляемости жертвы. Некоторое время он идет сзади, потом обгоняет ее и нагло оборачивается. По тому, как девушка отвела взгляд, он сразу определяет, что лишнего шума не будет, и вновь отстает под каким-нибудь предлогом. Например, наклоняется, чтобы зашнуровать ботинок. Теперь ему остается только проследить, куда направляется незнакомка. Незамеченный, он входит за ней в подъезд и, видя, что она своим ключом отпирает дверь, решает, что дома никого нет. А остальное — дело техники. Достать финку — и джинсы в твоих руках. Выглядит правдоподобно. Но где его искать?

Если он живет в другом конце города, то по тем скупым приметам, что я имею, легче найти иголку в стоге сена. Но я прихожу к выводу, что фигурант живет где-то поблизости. В самом деле, если он ехал на работу, то ему не имело смысла выходить в этом «спальном районе» — до ближайших предприятий и учреждений еще две остановки. К тому же время было такое, что первая смена еще не закончилась, а до начала второй оставалось еще минимум два часа. Рядом с остановкой только мастерская по пошиву обуви, проверить которую труда не составит. Вряд ли он направлялся и к кому-нибудь из друзей: о встрече обычно договариваются заранее, на определенное время, и даже если у него оставалось в запасе полчасика, весьма маловероятно, что он решил скоротать их, явно нарушая закон. К таким преступлениям обычно готовятся, долго высматривают и выслеживают жертву, а тут фигурант, похоже, видел ее впервые, раз забегал вперед, чтобы обезопасить себя от возможного отпора. В троллейбусе, по словам потерпевшей, было тесно, и он не мог разглядеть того, что на ней надето. Умысел возник внезапно, когда, скорее всего, оказалось, что им по пути. Действовал он уверенно и нагло — в незнакомой обстановке преступники, которым нет и двадцати (а именно на такой возраст указывала девушка), так себя не ведут. Значит, он тоже шел домой. Теперь задача ясна: отрабатывая эту версию, постепенно сужать круг поиска.

Но сначала надо обратиться к коллегам: может, у них что-то есть. И действительно, по приметам, описанным потерпевшей, я нахожу подозреваемого. Это некто Кривоногов, живущий в доме, где мастерская. Правда, ему двадцать два, но в стрессовом состоянии можно легко ошибиться в определении возраста. Зато он дважды судим за мелкие кражи и в настоящее время нигде не работает. Уверенный в успехе, я вызываю потерпевшую для опознания и предъявляю несколько фотографий. Сердце мое взлетает, когда она уверенно берет в руки фото Кривоногова, но тут же падает, ибо девушка сообщает, что знает этого парня с детства. И добавляет, что преступник не может быть жителем ее района, потому что она живет здесь давно и знакома со многими парнями. Во всяком случае, знает их в лицо.

Стройная схема рухнула. И все-таки я решаю проверить свою версию до конца, ведь фигурант не обязательно должен быть рецидивистом. Завтра я пойду в ЖЭУ и посмотрю картотеку жильцов этого микрорайона. Нельзя останавливаться на полпути.

Вечером, однако, меня ждет еще один неприятный сюрприз. Меня вызывает начальник уголовного розыска и с порога спрашивает, как идет дело. Тон, которым задан вопрос, не предвещает ничего хорошего. Я вкратце докладываю обстановку, продолжая защищать версию, на которой уже набил себе шишку. Начальник выслушивает меня, отвернувшись к окну, и когда я замолкаю, неожиданно спрашивает:

— Ищете любовных приключений?

— Не понял, товарищ майор.

— Я спрашиваю: кто вам дал право пользоваться своим служебным положением, чтобы охмурять девушку? Разгуливаешь с ней под руку, вместо того, чтобы искать преступника! Думаешь, никто ничего не узнает? Не волнуйся, свет не без добрых людей, черт бы их побрал. Видал я знаешь где ее мамашу, которая засекла вас из окна! Слышал бы ты, каких слов она мне наговорила…

— Ах, вот вы о чем, товарищ майор. Ну, во-первых, под руку я с ней не прогуливался, тут она лишку хватила, нежных слов не шептал, а попытался определить маршрут преступника. Идеомоторные реакции могут вызвать ассоциации, воздействовать на память.

— Реакции, ассоциации! Ты мне фамилию на стол положи! И улики. Даю сроку два дня. И чтоб никаких шуры-муры. Иди, умник.

Что тут возразишь? Иду. В кабинете трезвонит телефон.

— Товарищ Разин? — женский голос в трубке такой ласковый, что слышать противно. Я сразу понимаю, с кем имею дело, и пытаюсь объяснить то же самое, что только что говорил майору. Дама сразу переходит в наступление, и голос как по волшебству преображается. Металл, а не голос:

— Нет, вы дайте мне гарантии! Вы найдете злодея? Я требую гарантий! Иначе я это дело так не оставлю, я вас из милиции вышвырну, так и знайте! А дочь оставь в покое, слышишь?

Да слышу, слышу. Это ты ничего слышать не хочешь, мымра зубастая. Но это я уже про себя. Этого уже никто услышать не может. И не должен.

Наутро в ЖЭУ я с головой зарываюсь в картотеку. Из всей колоды я выбираю десяток карт, но лишь одна из них козырная. Как я угадываю ее объяснить невозможно. Интуиция, шестое чувство. Все десять подозреваемых примерно одного возраста, но взгляд мой выхватывает именно эту фамилию Глухов. Ему восемнадцать. Конечно, можно перестраховаться, пойти в паспортный стол, взять фотографии всех десятерых и предъявить их потерпевшей на опознание. Но у меня нет времени, зато есть чувство, что Глуховым следует заняться немедленно. Я иду по его адресу.

Дом как дом. У подъезда традиционные кумушки судачат о том о сем. На ходу придумав легенду, я представляюсь работником райкома комсомола и сразу беру быка за рога:

— Андрей Глухов здесь проживает?

— Это который Глухов-то? — переспрашивает самая бойкая из бабулек, судя по загоревшим глазам, вечная комсомолка. — Отец или сын!

— Сын, разумеется. Андрей Андреич.

Я даю им возможность выговориться.

— Это Андрюха-то? — понимает, наконец, моя собеседница. — Дак какой же он комсомолец? Он и в пионерах-то, поди, не был.

— А чего так?

— Да вот так, — поддерживает «вечную комсомолку» другая. — Вот уж месяц за ним следим: только родители за порог — сразу музыка на всю катушку…

— Лодырь несчастный! — вставляет третья.

— Бездельничает, значит? — интересуюсь я.

— Да говорим, лодырь он! Родители с утра до ночи вкалывают, а он у них на шее сидит. А вот вы его б на работу и устроили.

— Имею такое поручение. И работа подходящая есть. Устроим.

— Вот и ладно бы. На завод.

Я перевожу разговор в практическое русло.

— Пойду поговорю с ним.

— Зря поднимешься. С утра где-то пропадает. Слышь, музыка-то не орет.

— Тогда подожду. У меня время есть.

Я не могу уйти. Слишком близко я подобрался к разгадке, чтобы тратить время на повестки и долгое ожидание. Повестка может и спугнуть птенца потом объявляй его в розыск.

К счастью, сегодня мне везет. Не успел я присесть на скамейку напротив бабушек, как самая зоркая из них торжественно возвещает:

— Явился, голубок!

Я вижу высокого юношу в голубых потертых джинсах, синей нейлоновой ветровке, с сумкой через плечо. Темных очков нет. Я быстро поднимаюсь навстречу.

— Глухов?

— Ну, Глухов. А чего?

— И в знаменитых джинсах?

— Это мои джинсы! — парень явно напрягся.

— Твои? — я выдержал паузу. — А я думал — американские. Отойдем в сторонку. Разговор есть.

Я знаю, что он не станет возражать и пойдет за мной — кому нужны лишние свидетели мужского разговора. Мы сворачиваем за угол, и тут я показываю ему свое удостоверение.

— Придется пройти со мной.

— А чего я такого сделал? — вырывается у него.

— Там узнаешь.

Всю дорогу до райотдела Андрей подавленно молчит.

Я начинаю допрос издалека. Спросив, как положено, кто такой, где родился, кем работает, интересуюсь родителями, друзьями, увлечениями. Парень отвечает с видимым облегчением. Похоже, он считает, что ошибся в худших предположениях и его вызвали всего лишь для трудоустройства. Как бы между прочим я зачитываю ему сводку районных происшествий за последние две недели.

— Одно убийство, одно изнасилование. Кстати, очень близко от твоего дома. Есть еще разбойное нападение… Так когда вы в этот дом переехали?

— Месяц назад. А чего?

Андрей явно не понимает, куда я клоню. Идет третий час допроса.

— Никого, значит, еще не знаешь… Вот взял бы и представился девушке.

— Какой девушке? Не знаю я никакой девушки!

— А про джинсы знаменитые, про фирменные, ничего мне не расскажешь?

— Да не снимал я с нее никаких фирменных штанов! Это мои джинсы!

Он выдал себя с головой, — этот юноша. Поскольку знать о том, что были сняты неотечественного производства джинсы, а также и то, что сняты они были именно с молодой девушки, мог знать лишь тот, кто снял их, стала очевидной преступная осведомленность фигуранта.

Еще два часа кряду он оказывал яростное сопротивление, не признавая за собой вины. Но после косвенного признания деваться ему было некуда. Наверное, он подумал, что вот-вот будет произведено опознание. Глухов не знал, что потерпевшая сегодня уехала за десятки километров отсюда, в дом отдыха «Костоваты». Под присмотром своей бдительной мамочки. В конце концов, он сознался в содеянном и указал место, где спрятал отобранные джинсы.

А на нем были свои. Хоть и американские.

совершенно секретно

ОПЕРАТИВНАЯ УСТАНОВКА

№ 022737с

По заданию начальника отдела уголовного розыска МВД УАССР

На Рифа Разина, 1964 г. рождения, уроженца д. Дербешка Актанышского района ТАССР. Проживающего в г. Ижевске, ул. Карлутская Набережная, 11 — 10.

Местом жительства проверяемого является общежитие МВД. В комнате проживают четверо. Все являются сотрудниками МВД. Гусев работает в управлении исправительно-трудовых учреждений редактором газеты «Трибуна», Васильев и Перевощиков во вневедомственной охране Первомайского РОВД милиционерами. Разин очень рано уходит и поздно приходит с работы. Со слов источника Н., спиртное не употребляет. Ранее работал во взводе по охране советско-партийных органов. Осуществлял охрану Первого секретаря обкома КПСС В. К. Марисова. Причину ухода объясняет тем, что ему не по душе работа «сторожа», несмотря на то, что ему обещали квартиру в кратчайший срок, ушел в уголовный розыск. По месту жительства проверяемый ведет себя скромно, связей порочащих не установлено. Со слов источника В., фигурант имеет родственников в г. Ижевске.

Отпечатано в единственном экземпляре МБ № 057/28

Начальник отдела оперативной службы полковник Шмаков В. Р.

Да, восемьдесят пятый. Переломный был год. Народ уже привык к траурным мелодиям по случаю очередной кончины очередного престарелого лидера — и вдруг пост генерального секретаря занимает человек, который явно не собирается умирать. Новые люди, новые времена, новые надежды…

Надежда. Имя — символ. Как это у Пушкина? «Душа ждала кого-нибудь…» И дождалась? Тогда мне показалось, что это так.

Она открыла мне дверь, небрежно затягиваясь сигаретой, и воскликнула:

— Вот это гость!

Ничуть не смущаясь моей милицейской формы и строгого выражения лица, она жестом пригласила меня пройти. На вид ей было лет двадцать пять. Внешность — ничего особенного, не сказать, чтоб красавица, но и не дурнушка. Длинные обесцвеченные волосы рассыпались по плечам. Косметики, пожалуй, было многовато. Вот и все, что осталось в памяти от той встречи.

Помню еще, как я утихомиривал ее шумную компанию. Милицию вызвала пожилая женщина из соседней квартиры, которая не могла уснуть. Их было человек шесть, на столе стояли пустые бутылки из-под водки и сухого вина. Магнитофон работал на полную мощность. Хозяйка квартиры вошла за мной и бесцеремонно села на колени к молодому человеку, который был сильно пьян.

— Чем обязаны? — еле выговорил он.

Я сказал, что час уже поздний и давно пора убавить звук, но поскольку никто из компании не пошевелился, прошел и выключил магнитофон.

— Мы у себя дома, и делаем все, что хотим! — возмутилась хозяйка, тряхнула волосами и демонстративно поцеловала парня в губы.

— А девушкам даже у себя дома вредно курить, — отпарировал я, направляясь к выходу.

— А я давно уже не девушка.

Эти слова компания поддержала шумным хохотом.

— Не возражаю, — сказал я, начиная злиться. — Это действительно ваше личное дело. А вот шуметь после одиннадцати вечера чревато штрафом, согласно постановлению горисполкома. Так что включать магнитофон не советую.

Я вышел и немного постоял у входной двери, проверяя действенность предупреждения. Магнитофон включили, но чуть слышно.

Уже сидя в патрульной машине, я подумал, что никогда в жизни не женился бы на такой развязной девице.

Но случай свел нас вновь в ДК имени Дзержинского, когда мы отмечали День советской милиции. Как она туда попала — до сих пор ума не приложу. Мы сразу узнали друг друга, но я, признаться, не ожидал, что она пригласит меня на танец.

— Удивлены? — спросила она игривым тоном.

— Самую малость, — сознался я. — Я даже не знаю вашего имени.

— Надежда, — просто сказала она, и мне это понравилось.

Я проводил ее домой и простился у подъезда довольно холодно, давая понять, что не собираюсь продолжать знакомство.

Она сказала:

— И вы даже не попросите у меня телефон?

— Даже не попрошу.

— Тогда я вам его сама оставлю.

Спустя, наверное, месяц, где-то перед Новым годом, мы задерживали группу вооруженных парней, которые подозревались в квартирных кражах. В подвале было темно, и когда я отбирал у одного из них пистолет, раздался выстрел. К счастью, пистолет оказался стартовым, но пороховые газы обожгли мне глаза. Я почувствовал адскую боль, мне помогли подняться наверх, и тут я понял, что ничего не вижу.

Еще несколько дней в больнице я с трудом различал только силуэты. Я не мог видеть, не мог читать, мне оставалось только думать.

А если бы это было боевое оружие? Я бы, конечно, погиб. Но ведь когда я шел в милицию, меня не пугало, что такое может произойти. Вот только геройскую смерть от бандитской пули я воспринял несколько отстраненно, словно меня убьют, но я буду жить. Буду? Но как? Кто-то верит в бессмертие души. Кто-то ищет продолжения жизни в детях. А я? Если бы меня убили, не осталось бы никого. Ни детей, ни жены… Даже девушки у меня нет…

Мне стало так тоскливо и одиноко, что я заплакал, как ребенок.

Я попросил медсестру набрать номер телефона. Голос у Надежды был тревожный:

— В больнице? Конечно, приду. Завтра же и приду.

Она не обманула. Она принесла с собой запах снега и мандаринов. Протягивая пакетик с фруктами, Надежда сказала:

— Это тебе от Деда Мороза.

Кажется, именно тогда мы перешли на «ты».

— Ты знаешь, а мои предки талоны отоварили, мясо получили! — поделилась она своей радостью. — Только я все равно с предками Новый год встречать не буду. С ними никакого праздника не получится.

— Что, такие скучные?

— Да нет, с ними не соскучишься. Они у меня старой закалки. Каждый вечер одно и то же: скандалы, нравоучения… Недавно у подруги переночевала, так визгу было с вагон и маленькую тележку. Хоть разворачивайся и уходи из дому. А куда? Подруга замужем…

— А друг?

— Друг — был да вышел вдруг. Но память о себе, кажется, оставил. А отец кричит: в подоле принесешь — из дома выгоню. Веселенький праздничек…

Мне стало жаль ее. Я подумал: вот человек, которому тоже плохо. Тоже одиноко. И у меня как-то само собой вырвалось:

— Как я тебя понимаю, Надежда. Выходи за меня замуж!

Она спокойно отнеслась к моему предложению, будто ждала его. И сразу заторопилась.

— Ой, чуть не забыла! Подруга звонила, просила зайти до обеда. Так я завтра приду и принесу тебе пальто.

— Пальто? Мы пойдем гулять?

— Конечно. Заодно и заявление в ЗАГС подадим. Или уже передумал?

Я не ожидал, что все произойдет так быстро, но отступать было поздно.

На следующий день в пальто с плеча ее отца (будущего тестя), еле различая окружающее, с помощью Надежды я поставил под заявлением свою подпись, которая, как мне казалось, подводит черту под моим одиночеством.

Вскоре я настоял на выписке из больницы и с головой ушел в работу. С Надеждой мы встречались очень редко. Без предварительного звонка сделать это было вообще невозможно. Я понятия не имел, где она пропадает по вечерам.

Приближался день нашего бракосочетания, и сомнения все больше одолевали меня. Я не любил Надежду, но я жалел ее и думал, что она нуждается в моей помощи. Первое время я наивно полагал, что она любит меня, по крайней мере, неравнодушна, раз не отказалась поддержать в трудную минуту.

День моего рождения совпадал с праздником Советской Армии, и я надеялся, что вечером мы встретимся. Мне удалось предупредить Надежду, и она согласилась. В этот день я ушел пораньше с работы и сразу направился к ней. Она встретила меня в вечернем платье, и я удивился такому вниманию ко мне.

— Привет! Ты чего так рано?

— Праздник все-таки… Меня отпустили.

— Вот и хорошо, что зашел. Я только собиралась тебе позвонить. Знакомься, это мои подруги.

Три пары накрашенных глаз, не мигая, уставились на меня. Через несколько мгновений одна из девушек жеманно произнесла:

— Так вы и есть тот таинственный жених? Очень приятно. Люся.

— А я Лена, — сказала другая. — Очень жаль, но мы вынуждены украсть вашу невесту на сегодняшний вечер.

Я перевел непонимающий взгляд на Надежду.

— Понимаешь, Риф, я не могу отказать девочкам. Сегодня у нас на курсе вечер. Нельзя срывать мероприятие, к нему столько готовились. Да ты и сам знаешь, или студентом не был?

— Конечно, я понимаю, — попятился я к выходу. — Кстати, именно сегодня у меня много дел.

Я действительно пошел на работу — а куда мне было еще идти?! В отделе обрадовались моему возвращению: на нашей службе по праздникам лишних людей не бывает, и никому без дела сидеть не приходится. Только утром я вернулся в общежитие и сразу завалился спать.

Вечером меня разбудила Надежда. С виноватым видом она попросила прощения за то, что забыла поздравить меня с днем рождения.

— Все было так скучно, — сказала она. — Весь вечер я сидела одна и бренчала на гитаре. Как они мне надоели!

— Кто это — они? — поинтересовался я.

— Ну, все. Вообще все.

Я чувствовал ее неискренность, но промолчал. Меня беспокоил вопрос, где взять денег на кольца к свадьбе, и я сказал ей об этом.

— Ты мужчина — ты и решай. Это твоя проблема. Кольца покупает жених, разве не так?

А что я мог возразить?

Этот день неумолимо приближался. Я не раз думал, что совершаю непоправимую ошибку, но кто в силах изменить свою судьбу. Ее колесо накатывало на меня, и увернуться было невозможно. И все-таки накануне свадьбы я сделал одну робкую попытку.

— Надя, а ты уверена, что будешь со мной счастлива?

— Ты о чем?

— Подумай еще раз. Меня постоянно нет дома, ты одна… Да и вообще, нужен ли я тебе?

— Все уже решено.

— Никогда не поздно поправить.

— Что значит — не поздно? А гости? А родственники? Ты обо мне подумал?

— Именно о тебе я и думаю.

— Так ты женишься на мне или нет?

Я вспомнил, как отец учил меня: «Дал слово — держи его». И когда приехал домой приглашать родителей на свадьбу, еще раз убедился, что это были не пустые слова. Сестры отговаривали меня, а мать прямо сказала, что этому браку не бывать, и если я не послушаюсь ее, бог накажет меня, и я буду несчастлив. Я всегда любил свою мать, но на этот раз пошел против ее воли. Ей было на кого опереться, чего я не мог сказать о Надежде. Только отец повторил то, что я надеялся услышать, и дал мне сто рублей. Эти деньги очень выручили меня.

А может быть, я женился на Надежде ради ее будущего ребенка? Когда я сам был маленький, мама с утра до вечера пропадала на работе, стараясь помочь отцу прокормить большую семью, и я целыми днями был предоставлен сам себе. За мной присматривала соседка тетя Фая. Да и не только за мной. Всю безнадзорную ребятню ей как-то удавалось собирать у себя во дворе. Она обмывала, обстирывала, подкармливала и мирила нас, не разделяя детей на своих и чужих. Никогда не забуду, как ее мягкие руки подымают меня из тазика с мыльной водой к самому небу и ставят на горячий от солнца обломок чугунной плиты. Мне жжет пятки, и я пританцовываю и хохочу, совершенно счастливый.

Однажды я поделился этим воспоминанием с Надеждой и сказал, что ребенка, которого она носит, я считаю своим. Она как-то странно посмотрела на меня и промолчала. И только после свадьбы Надя сообщила мне, что никакого ребенка не будет: она давно избавилась от него.

— Я хочу только наших детей, — объяснила она.

В пословице «стерпится-слюбится», видимо, есть смысл. Я женился на женщине, которую не любил, на ее месте могла быть любая другая. Но день ото дня я все сильнее привязывался к Надежде. Она вернула мне утраченное ощущение дома, семьи, стабильности, я обрел чувство защитника домашнего очага.

Трудно сказать, как долго я пребывал в эйфории, но настал час прозрения. В тот вечер я вернулся не очень поздно, Надежды дома не оказалось, и я решил поговорить с тещей.

— Мария Станиславовна, меня сегодня выписали из общежития. Ничего, что я пропишусь у вас? Мы с Надей быстрее получим квартиру, я сразу подам заявление.

— Сразу подашь? А разве ты еще не встал на очередь? Господи, у всех мужья как мужья, а у моей дуры…

И она ушла в свою комнату, хлопнув дверью.

Обескураженный, я пошел встречать Надежду, которая предупредила накануне, что по вечерам будет играть в волейбол за факультет. Окна спортзала были темны, ни о каких соревнованиях никто ничего не слышал.

Она появилась незадолго до полуночи и с порога заявила:

— Можешь меня поздравить! Сегодня мы выиграли. Господи, я так вымоталась. Спать, спать, спать…

С тех пор я перестал ее встречать — боялся уличить во лжи.

Ложь… Самое отвратительное, чем может быть заражен человек. Да чего там заражен — она хуже заразы: от той есть хоть какое-нибудь спасенье, в большинстве случаев, можно вылечиться или хотя бы отодвинуть гибель, а тот, кто избрал ложь способом жизни, уже умер. Он не в силах представить себе, что существуют люди, которые думают и живут по-другому, которым противна любая фальшь, и все, что они могут испытать, когда ее почувствуют, — это стыд.

В начале лета на «Жигулях» тестя мы поехали к моим родителям в Татарию. Когда до дома осталось с полкилометра, тесть остановил машину и предложил мне сесть за руль. Его поддержала теща:

— Садись, Риф, пусть родители видят.

Что должны были увидеть мои родители? И тут я понял то, чего не договорила теща: пусть они видят, как хорошо в новой семье относятся к своему зятю, даже машину ему доверили. Для них в этой маленькой лжи не было ничего предосудительного. Жена тоже удивилась, почему я отказался.

Я задерживал хулиганов, в ход были пущены ножи, и кровь одного из преступников обрызгала мою рубашку. Я решил ее сменить и позвонил домой, чтобы предупредить жену, опасаясь, что она испугается, увидев меня в крови. Телефон был занят. Не дозвонившись, я пришел домой. Дверь открыла Надежда и, не обращая на меня никакого внимания, снова взяла трубку и продолжила разговор. Я сделал вывод, что жена относится ко мне с полным безразличием.

Даже рождение дочери не пробудило в ней добрые чувства. Я изо всех сил старался помочь ей: ночью вскакивал на первый крик ребенка, утром стирал пеленки — Надежда словно ничего не видела и никогда не интересовалась моими проблемами. Я заметил, что она практически копировала свою мать, которая тоже мало вникала в дела супруга, хотя при гостях ему доставались знаки внимания.

С каждым днем я все отчетливее осознавал, что это не вина, а беда Надежды, и в этом доме, пропитанном ложью, она и не могла вырасти другой. Здесь все было напоказ, все на продажу, причем, с перевернутой шкалой ценностей. За дешевый трюк платили видимым вниманием, а за искренние чувства — равнодушием.

Однажды Надежда с родителями отправилась за покупками в город Чайковский. Уехали они с утра, а когда вечером я вернулся со службы, их все еще не было. Картины одна страшней другой приходили мне в голову. Я оборвал дежурные телефоны в ГАИ, чтобы убедиться, что никаких аварий с красными «Жигулями» на трассе не было. Сначала они успокаивали меня, но примерно через час, когда я позвонил снова, дежурный ответил, что недавно недалеко от Воткинска произошла авария — «Жигуленок» столкнулся с грузовиком, имеются жертвы. Сердце кольнуло ледяной иглой, холод сковал руки и ноги.

— А какого цвета «Жигули»? — спросил я, боясь услышать ответ.

— Белого, — сказал дежурный.

Я молча положил трубку и сполз по стене на пол. Через несколько минут в дверь позвонили. Это была Надежда, живая-здоровая. Родители позади ее тащили сумки с продуктами и тряпками. Я бросился к жене, обнял ее и заплакал.

— Чем реветь неизвестно из-за чего, лучше бы маме помог, — холодно сказала она, отстраняя меня.

И еще один разговор с женой убедил меня в том, что я никогда не буду понят. Но сначала надо рассказать о том, что ему предшествовало.

2. ПОДЖИГАТЕЛЬ

Я дежурил в опергруппе, когда мы получили сигнал о том, что горит главпочтамт города. Через несколько минут наша машина прибыла на место происшествия. Там уже были пожарные и милиция, огонь бушевал внутри здания. К этому времени задержали какого-то человека и передали нам. Я отвез его в райотдел и стал допрашивать.

Это был мужчина лет пятидесяти, небритый, в грязной, слегка обгоревшей одежде. От него пахло тройным одеколоном. «Типичный бомж», — подумал я.

— Документы с собой имеются?

— Есть справка…

Он протянул мне справку об освобождении из мест лишения свободы.

— А где же паспорт?

— Потерял.

— Судимы за что?

— По двести девятой и сто сорок четвертой.

— За бродяжничество и кражу, значит?

— Значит, так. Сигаретой не угостите?

— Что ж, давайте покурим.

Я протянул ему сигарету и спички. Он жадно затянулся, и в этот момент в кабинет вошел дежурный по райотделу.

— Ну что, сукин сын, спалил главпочтамт? — рявкнул он. — Теперь тут сидишь, раскуриваешь. Колись скорей, как поджег почту, а то быстро в камеру загремишь!

— А ты меня камерой не пугай, пуганый уже.

— Сидел, что ли? — дежурный взял со стола справку о судимости, повертел ее в руках и обратился ко мне: — Да чего ты с ним церемонишься, курить даешь. Подумаешь, птица! Ради одного говнюка МВД на ноги подняли, сейчас с обкома приедут. Кончай с ним скорей!

— Чем раньше вы перестанете мешать, тем скорее я попытаюсь установить истину, — как можно спокойнее ответил я.

— Ну-ну, пытайся.

Дежурный ушел, и я попросил задержанного рассказать, при каких обстоятельствах он оказался на главпочтамте.

— А что рассказывать? Я только зашел туда, а тут меня и сцапали.

— Сцапали, говорите? Хотите, зеркало вам принесу? Одежда вас с головой выдает. Так обгореть может только человек, который лежал, свернувшись калачиком. Странно, не правда ли?

— Лежал? Дак ведь… я это…

— Вот и расскажите, что это, — я выделил интонацией последнее слово.

Тут в кабинет вошел начальник отдела, за ним еще пятеро. Я узнал заместителя министра внутренних дел, еще один полковник был из пожарной части, третьего полковника я видел впервые, а двое в штатском, по-видимому, представляли райком и обком партии. Как и положено, я поднялся со стула.

— Продолжайте, — сказал мне начальник РОВД.

Я присел. Стульев на всех не хватило, и мне было неловко сидеть в присутствии высоких чинов.

— Так что вы сказали?

— Ну я и говорю, зашел на почту, а меня и задержали.

— А зачем вы зашли на почту?

— Я… пог… позвонить хотел…

— Куда?

— Куда-куда, какая разница? Ну, в Москву, теща у меня там живет.

Я понял, что этот бессмысленный разговор может продолжаться до бесконечности. Звонить он никуда не мог, потому что у него не было ни копейки. Присутствующие явно мешали ему, да и мне тоже, и я перевел взгляд на начальника райотдела. Он понял в чем дело и пригласил всю свиту к себе в кабинет пить чай.

— Через полчаса доложите результаты, — сказал он в дверях.

— Вот что, Владимир Петрович, — обратился я к задержанному. — Может, все-таки вместе разберемся, что произошло у вас в жизни?

— В жизни? А что в жизни? Нет у меня жизни, была и кончилась.

Я закурил и, заметив его взгляд, брошенный на лежащую пачку, вновь предложил ему сигарету.

— Отчего это жизнь-то кончилась?

— Отчего?

Он глубоко затянулся и задумался. Переспрашивал он машинально, чувствовалось, что его мысли в это время далеко отсюда.

— Сколько вам лет?

— Да в справке же написано.

— Документ никогда не заменит живого человека. Если есть возможность, почему бы не спросить?

— Значит, бумажке меньше доверяете, чем человеку? Странно. До сих пор мне встречались начальники, для которых бумага — это все. На человека им было плевать… Сорок три года мне. Конечно, если побриться и переодеться, можно и помолодеть, да только сердце не переделаешь… Вот вы смотрите на меня, думаете — бомж, судимый, а еще о чем-то рассуждает. Не так ли?

— То, что вы без определенного места жительства, я давно понял. Меня интересует, почему так случилось.

— Вас интересует… А вот их не интересовало. Плевать им было на меня!

— Кого вы имеете в виду?

— Кого? Бюрократов… советских. Конечно, я не сразу таким стал. Электронщик я по специальности. Учился в Ленинграде, приехал сюда в Ижевск, или как он там сейчас называется, по распределению на радиозавод, женился, родился у нас сын.

Он помолчал, и я не торопил его, понимая, как тяжело ему даются воспоминания. Может быть, впервые за последние годы он изливал душу. Да и кому — милиционеру. Нашу форму он явно не жаловал, видно, были на то причины.

— Да, сынишка маленький… Ну а потом развелись. Стал я пить, а работа электронщика точности требует. Пришлось сменить работу, затем другую, третью. Квартиру жене оставил, сам остался без жилья и без прописки. Общежитие на дают, жил у друзей. Вроде стал понимать, что не туда качусь, хотел остановиться, а тут друзья, собутыльники. На работу без прописки не берут, а не прописывают потому, что не работаю. В грузчиках подрабатывал. Так что и рад бы в рай, да грехи не пускают. Правда, грехов у меня тогда еще не было. Чистый был перед людьми. Все же нашел в себе силы, пить бросил. Три месяца пороги обивал, прописали меня в общежитие, на работу устроился. Вот тогда и насмотрелся на чиновников… Да только работать мне недолго пришлось. Посадили за кражу. — Он почувствовал, что огонь обжигает пальцы, и затушил сигарету. — Хм, кража… Стыдно сказать. Пить я, конечно, выпивал, но, скажите, как еще забыть прелести нашей жизни? Ну, пришли как-то к знакомому моего друга, тоже в общежитие, а уже выпившие были. Дверь открыта, а хозяина нет. Вообще нет никого. Ну выпили мы там бутылку, что с собой принесли. Думали, сейчас подойдет… Васька, что ли, я и не помню, как его звали. Бутылку выпили, показалось мало. Друг мой, спасибо ему, конечно, и предложил взять шапку — она тут же лежала, на стуле. Говорит — давай пропьем, а Ваське потом бутылку поставим, он не обидится. Ну, взяли шапку и ушли, отдали продавщице за литр водки. А потом оказалось, что шапка-то не Васькина была, а соседа по комнате. Ну и дали мне три года общего, от звонка до звонка отбухал. Вышел на свободу — и снова та же канитель: ни прописки, ни работы. Да и кто возьмет вора на работу? Это уж у нас клеймо на всю жизнь. Так и болтался, паспорт посеял, забрали в спецприемник. Через месяц выпустили, предупредили, что посадят, если не устроюсь на работу.

— И все?

— Дали еще направление на завод, да только там плевать хотели на эти направления. Сказали, что воров своих хватает.

— Нужно было взять другое направление, на другой завод, объяснить, что здесь не берут, сходить, наконец, в исполком. Проявить самому какую-то активность.

— Да проявлял я ее и ходил везде, только сил у меня не хватило, не смог пробить эту каменную стену. Снова попал в спецприемник — паспорта-то у меня нет. В общем, начальник Индустриального райотдела прямо сказал, чтобы я уматывал. И добавил, что если он сделает мне паспорт, я захочу прописаться у него в районе и буду воровать.

— Не может быть!

— Может. Он и начальника паспортного стола предупредил. В общем, посадили меня за бродяжничество и паразитический образ жизни. Хотя я работал, вагоны разгружал, в колхозе шабашил, какой же я паразит.

— А как же жена, сын?

— Жена? Написал ей как-то из зоны письмо, про сына хотел узнать.

— И что же?

— А то. Написала, чтобы больше не беспокоил ее, что она от стыда чуть не сгорела, получив письмо из тюрьмы, и что у меня нет сына. Забудь — так и написала. А я ведь не о помощи просил, узнать только хотел, как он там, сын все-таки.

— А жена после развода, наверное, замуж вышла.

— А как же, для этого и разводилась. Нет, тут она поступила благородно, сама сказала, что любит другого. А я что — я противиться не стал.

Нашу беседу прервал дежурный:

— Начальник сказал, что замминистра ждет результатов. В Москву докладывать надо.

— Знаю, но мы еще не закончили. Оставьте нас.

Дежурный вышел с недовольным видом. Тут же зазвонил телефон. Начальник РОВД твердым голосом заявил, чтобы я закончил допрос через десять минут.

— Чего ты там с ним рассусоливаешь? — почти слово в слово повторил он своего подчиненного, и мне стало непонятно, кто у кого учится. — Чтобы немедленно был результат!

И положил трубку.

— Что, торопят? — участливо спросил человек, от которого я должен был добиться признания вины. — Да вы не волнуйтесь, я, может быть, вам и помогу.

— Это не важно, что торопят. Вы лучше скажите, почему после второй отсидки вы не попытались устроить свою жизнь, жениться, наконец.

— Пытался, да только не выдержал я этого марафона. Знаете, как кадровики смотрят на человека с двумя судимостями? Ну, а жениться… Кто ж за меня пойдет? Разве что из жалости, да только жалеть у нас на словах умеют, а истинного сострадания не дождешься. Дураков нет. Да оно и правильно, зачем свою жизнь губить ради чужой, неизвестно еще, что из этого получится.

— Мне трудно судить, дела вашего я не читал, но из ваших слов следует, что кражу вы все-таки совершили. И должны были отвечать по закону.

— По вашим законам я, конечно, совершил кражу.

— Почему по моим? Они такие же мои, как и ваши. Законы у нас одни советские.

— Вот именно, советские. Только для кого и кем они написаны?

— Вы зря иронизируете. Потерпевшему все равно, кто и как совершил кражу. Государство обязано возместить ему причиненный ущерб.

— Да разве ему легче стало от того, что я сел в тюрьму? На первый раз могли и по-другому наказать.

— Возможно. Но закон есть закон. И потом — где ваше-то чувство ответственности? Почему я, например, никогда не мог бы оказаться на вашем месте? Как вы думаете?

— Интересный вы экземпляр… ладно, вы ведь от меня другого ждете. И эти с вашей шеи не слезут. Пишите, расскажу вам все как было. Значит, так. Зашел я на главпочтамт, чтобы согреться, на улице-то холодно. Я там уже не первый раз греюсь. Зайду в самую последнюю кабину для переговоров, свернусь калачиком и лягу на пол. Ноги, правда, отекают — вытянуть нельзя, места мало. Ну а так ничего, тепло, дверь-то стеклянная только наполовину, и когда на полу лежишь, никто тебя не видит. Да и не заходит туда никто в это время. В тепле разморило меня, и так курить захотелось! Окурочек у меня был, думаю, курну пару раз. Вот и закурил, а потом окурок в угол бросил. Задремал, а он, видимо, не потух, зараза. В общем, проснулся, вокруг огонь, дым. А обшивка в кабинах синтетическая, ее хрен потушишь, да еще и ядовитая, я чуть не задохнулся. Из кабины выскочил… Ну, а остальное вы знаете.

Интуитивно я примерно так и представлял происшедшее. Однако меня почему-то не радовали ни моя интуиция, ни его признание.

— Вы рассказали мне правду?

— Да.

— Значит, в результате ваших неосторожных действий произошел пожар… Может, вы на себя наговариваете? Подумайте еще раз.

— А что мне думать? Я, может, впервые рассказал все как было.

— Учтите, без пожарно-технической экспертизы нам все равно не обойтись. Мы допросим работников главпочтамта, проведем другие следственные действия. Ваше признание — еще не доказательство вины.

— Делайте что хотите, но все было именно так.

— Может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь? Встретиться с вашей бывшей женой, узнать о сыне…

— Спасибо, ничего не нужно, тем более, сейчас. Хотите, я дам вам один совет?

— Какой же?

— Уходите с этой работы.

— Не понял.

— Я говорю: уходить вам нужно с этой работы.

— Это почему?

— Потому что мне кажется, что вы порядочный человек.

— Разве это плохо?

— Для работника милиции — да. Вот вы меня сейчас допрашиваете… если это можно назвать допросом. Думаете, я не знаю, как у вас допрашивают? А где сейчас ваши начальники? Сидят в кабинете и пьют чай?

— По крайней мере, не мешают, а это уже неплохо.

— А вы посмотрите в окно. Видите, сколько «волжанок» стоит у подъезда. Водилы спят, а хозяева, считается, работают. А вы на чем ездите? На разбитом «уазике»? Да еще бензина, наверное, не всегда хватает.

— Сегодня днем я ездил на кражу трамваем. Но откуда у вас такая осведомленность?

— Я же вам говорил, что не сразу таким стал. В Ленинграде, когда я в институте учился, друг у меня был, в уголовном розыске работал, а я часто помогал ему. Он тоже честным был. Еще тогда я понял, что в милиции кто-то работает, а кто-то чай пьет. Многое я узнал… Хотите, скажу, в чем ваша беда?

— Допустим, хочу.

— В том, что вы жалеете людей, а это при вашем положении недопустимо.

— О чем вы говорите? Я просто хочу разобраться…

— В том-то и дело, что непросто. Но придет время — и вам будут безразличны судьбы людей.

— Вот если это произойдет — я уйду из милиции.

— Попомните мои слова: рано или поздно вас предадут все окружающие, и вы окажетесь на моем месте.

— Этого никогда не будет.

— Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я вам зла не желаю. Вы поймите: все, кто сегодня улыбается вам, завтра по первому сигналу всадят вам нож в спину. Они сделают это, как только почувствуют вашу слабость. Да вы и сейчас понимаете это, только не верите своим догадкам. Продолжаете верить в справедливость? Уверяю вас, ваши иллюзии скоро пройдут.

Когда задержанного повели в камеру, на пороге он обернулся и сказал:

— Прощайте, лейтенант.

Хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и вышел из кабинета.

Несколько дней поджигатель и его слова не выходили у меня из головы. Как, действительно, судьба скрутила человека, какую злую шутку она с ним сыграла! А я, как слепое орудие этой судьбы, добился у человека признания. А ведь он не верит, что когда-нибудь выйдет из тюрьмы. И надо ж ему было взять ту злополучную шапку, и черт его дернул не затушить окурок…

Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:

— Нашел о чем говорить — о каком-то преступнике.

— Но он не родился преступником.

— Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?

— Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.

— На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.

— Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.

— Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя — это твое дело.

— Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей…

— Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!

Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети… Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки…

Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем — что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.

3. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.

— Вы говорите — разнарядка? — переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. — Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.

— Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, — обиделся замполит.

Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.

27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление «Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова», которым Ижевск был переименован в Устинов.

Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.

На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в «Удмуртской правде» только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова — это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась — «Будем достойны». Я подумал: «А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?»

Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью «Ижевск», и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.

Для власть имущих ситуация складывалась явно неординарная: в феврале должны были состояться выборы в Советы всех уровней, и по городу стали распространяться листовки с призывами бойкотировать выборы. Естественно, это сразу стало известно в Москве. Из ЦК КПСС, КГБ и МВД СССР прибыли команды для координации мероприятий по успокоению народа.

За неделю до выборов группа энтузиастов решила провести митинг протеста в сквере у кинотеатра «Колосс». Я получил такую информацию от своего агента, оформил, как положено, агентурное сообщение и почти сразу же пожалел об этом. Копию агентурного сообщения начальник уголовного розыска направил в КГБ, и оттуда стали ежечасно звонить в отдел для уточнения информации, требуя новых встреч с агентом. Было похоже на то, что комитетчики в присутствии высоких московских чинов боялись ударить в грязь лицом и потому запаниковали. Выслушивать их панические тирады пришлось начальнику угрозыска, а поскольку я в тот день не сидел в кабинете, работая на месте преступления, он не мог сообщить в КГБ ничего вразумительного.

На следующий день меня вызвали к министру внутренних дел республики. Все московские гости были уже в сборе и заметно нервничали, министр же явно был напуган вчерашней информацией и потому говорил довольно бессвязно, постоянно без видимых причин повышая голос.

— Ну что у нас там? Что у нас там происходит? Какие митинги, какие демонстрации? Сколько будет людей? В какое время?

В кабинете находились оперативные работники из других райотделов, это к нам обращался министр, пытаясь добиться от нас подтверждения, а скорее, надеясь на опровержение поступившего сообщения.

— Разин здесь? Что можете сообщить дополнительно? Как ничего? А чем же вы там занимаетесь? Сколько будет людей, я вас спрашиваю? Вот работнички! Тут вопрос: нужны ли войска для разгона, а они не знают! Докладывайте, что у нас там…

Я впервые так близко наблюдал министра, и меня поразило его косноязычие. Агентурные сообщения, которыми располагали оперативники, были весьма расплывчаты, разные агенты сообщали различное количество участников, не совпадало и время начала митинга. Никто не решился заявить о том, что обладает достоверной информацией.

— Бездельники! — закричал министр. — Чтобы завтра к шести утра я знал, как и что! Приказываю: со всеми агентами перейти на экстренную связь.

Мы узнали также, что воскресенье будет объявлено в школах учебным днем, запланирован вывоз части школьников и студентов за город на лыжные прогулки, другие мероприятия по предотвращению митинга. Представители Москвы добавили, что Ижевск переименован в Устинов советской властью, и если кто-то против переименования — значит, он против советской власти, исходя из этого нам и необходимо действовать. Надо разъяснять гражданам, что постановление было принято по просьбам трудящихся.

Был ли среди собравшихся хоть один человек, который бы не понимал, что в этих рассуждениях московского начальства нет ни грамма правды? Ложью было то, что решение принимали Советы — оно было насквозь партийным, сугубо политическим, причем родившимся, скорее всего, в недрах Политбюро. Ни о каком совете с людьми не могло быть и речи. Впрочем, ложь всегда была мощным оружием кучки экстремистов, а в наши дни — престарелых коммунистов, оружием, направленным против народа. И милиция, которая опять же всегда выполняла волю коммунистической партии, и на этот раз беспрекословно подчинилась ей.

На следующий день в шесть утра мы вновь собрались у министра. Картина повторилась: те же расплывчатые сообщения, та же неуверенность. Я смотрел на лица присутствующих и думал о том, насколько эти люди оторваны от народа. Я уже знал, точнее, был уверен, что митинга не будет, поскольку Система подавления инакомыслия сделала свое дело. Люди еще не были готовы к открытому выступлению против нее, а многие просто боялись.

Когда очередь доложить обстановку дошла до меня, я ответил, что вряд ли смогу что-то добавить к тому, что уже было сказано.

— Мне не нужны ваши рассуждения, — перебил меня министр. — Мне нужна информация. Сколько встреч с агентами вы провели? Сколько сообщений по митингу вами получено? Сколько людей придет на этот митинг, можете вы сказать или нет?

Я разозлился. Собственно говоря, эти слова переполнили чашу моего терпения. На совещание я прибыл невыспавшийся: чтобы быть у министра в шесть утра, мне пришлось встать в пять часов, а лег я в час ночи. Кроме краж, над которыми я работал накануне, у меня были и другие нераскрытые преступления, а здесь приходилось бесплодно тратить драгоценное время. Но от меня требовали ответа. И я сказал:

— Товарищ генерал, моя агентура нацелена на раскрытие преступлений, а не на сбор информации против народа. А для того, чтобы обладать информацией о всех жителях Ижевска, способных прийти на митинг, нам придется завербовать их всех. По крайней мере, каждого второго.

Стало тихо, слишком тихо — все замерли, ожидая гнева министра. И когда он пришел в себя и действительно готов был закричать, заговорил один из представителей госбезопасности.

— Вы, по-видимому, оговорились, — вкрадчиво сказал он. — Ижевск переименован в Устинов, прошу это запомнить. А что касается агентов, то чем больше их будет на связи, тем лучше. И нацеливать их нужно на сбор любой информации.

— И как можно называть это — против народа? — ввернул все-таки министр.

— Не нужно открывать дискуссии по этому вопросу, — остановил его комитетчик. — А вот посмотреть за товарищем, если он не поймет, следует.

Их присмотр я чувствовал на себе долгие годы.

17 февраля 1985 года в десять часов утра на «Жигулях» начальника РОВД мы подъехали к кинотеатру «Колосс». В скверике возле бывшего собора никого не было, кроме сотрудников седьмого отдела, которые осуществляли наружное наблюдение. Напротив дворца культуры «Ижмаш» я увидел две машины «скорой помощи» — в них находились сотрудники госбезопасности. Там же стояла «Волга» председателя КГБ. У кинотеатра патрулировали постовые милиционеры. Не было только главного виновника торжества — народа. В райотделах милиции, ожидая сигнала, сидели вооруженные сотрудники, но народ безмолствовал. Митинг не состоялся.

21 февраля «Удмуртская правда» опубликовала статью «Курсом единства и сплоченности». Благоразумные ижевчане и жители автономной республики узнали из нее, что избирательная кампания в нашей стране проходит в обстановке высокой трудовой и политической активности трудящихся. Был приведен текст последнего выступления кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР, члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. Будущий лидер страны говорил тогда, что служение народу составляет высший смысл деятельности КПСС, что в период между выборами национальный доход Российской Федерации увеличился на девятнадцать процентов. В 1990 году Горбачев скажет, что уже в 1983 — 1985 годах у него и у других коммунистов было полное понимание того, что национальный доход падает. Трудно определить, когда он говорил правду и говорил ли ее вообще когда-нибудь.

Московская верхушка партии всегда гордилась тем, что у членов ЦК корни в гуще народа. Может быть, они и «вышли все из народа», как пелось в известной революционной песне, но давным-давно потеряли с ним связь и с каждым годом все больше боялись его. Страх перед народным гневом толкал их на создание разветвленной сети слежки за умонастроениями людей, более того, они всегда были готовы к вооруженному подавлению возможных волнений. К этой мысли должны были привыкнуть все правоохранительные органы.

24 февраля, в день выборов, я вместе с двумя сотрудниками РОВД находился на избирательном участке. Перед заступлением на службу мы получили инструктаж о применении оружия в крайних случаях. Я спросил, какие «крайние случаи» имеются в виду.

— Могут быть разные провокации… Перехвачены телеграммы протеста в адрес ЦК. Есть сведения, что экстремисты хотят пикетировать участки… Словом, надо действовать по обстановке.

По дороге на избирательный участок я сказал своим коллегам, что никакая «обстановка», даже чрезвычайная ситуация, не заставит меня стрелять в безоружных людей. Коллеги ответили, что они коммунисты и для них приказ и устав партии превыше всего.

— Но ведь партия существует для народа и служит ему?

— Это все высокие слова, спустись на землю. Бандиты хотят сорвать выборы, понял?

— А кто определил, что они бандиты? Их что, уже судили?

— Засудят, не волнуйся.

— А если никто не придет голосовать — все будут бандитами?

— Да придут они, куда они денутся с подводной лодки!

И он самодовольно похлопал себя по кобуре.

К счастью, выборы прошли без эксцессов. Готовность номер один, объявленная МВД, оказалась ненужной перестраховкой.

4. ЖИТЬ НЕ ПО ЛЖИ

«Когда насилие врывается в мирную жизнь — его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несет, и кричит: „Я — Насилие! Разойдись, расступись — раздавлю!“ Но насилие быстро стареет, немного лет оно уже неуверено в себе, и чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, непременно вызывает в союзники Ложь. Ибо насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу: оно требует от нас только покорности лжи — и в этом вся верноподданность…»

Этот странный монолог с названием-заклинанием «Жить не по лжи», написанный Александром Солженицыным 12 февраля 1974 года, свыше десяти лет был, по существу, недоступен российскому читателю. И когда, наконец, его опубликовал один из перестроечных журналов, я узнал в мыслях писателя многое из того, над чем сам не раз задумывался. Отрывки из монолога Солженицына я выписал себе в блокнот. Вот и сегодня, наткнувшись на эту запись после врачебного обхода, я вспомнил несколько историй, которые тороплюсь изложить на бумаге: день в больнице проходит так быстро, иногда и десяток страниц черкнуть не успеешь, как уже отбой, и медсестра гасит свет. Но я все равно долго лежу в темноте и не сплю. Память не дает покоя.

До армии с милицией я был знаком только по книгам, не считая нескольких личных встреч с представителями правоохранительных органов, которые особых впечатлений не оставили. В общем, образ дяди Степы — доброго и справедливого — с детства прочно отпечатался в сознании. А призвали меня именно в милицейскую часть: мы патрулировали улицы г. Свердловска, охраняя общественный порядок.

В тот вечер мы несли службу в Центральном парке культуры и отдыха. Один из двух моих подчиненных (а я был старшим патруля) вдруг метнулся в сторону киоска и заорал:

— Перестань ссать, а то с яйцами оборву!

Когда мы с напарником подошли к месту происшествия, понять, что творится, сразу было невозможно. За киоском стоял, слегка покачиваясь, мужчина лет сорока. Вид у него был жалкий, по лицу стекали струйки мочи. Вытирая ее рукавом, он тихо бормотал:

— За что? За что, ребята?

— Давай трешку, и побыстрей!

— Ребята, простите, я же ничего не сделал…

— Ты еще базарить будешь? Гони деньги и уматывай!

— Что тут происходит? — попытался вмешаться я.

Патрульный, не отвечая, залез мужчине в карман, достал измятую трешку и пнул ему под зад. Чуть не упав, тот побежал и быстро скрылся из виду.

— Пойдем перекусим, деньги теперь есть, — сказал блюститель порядка.

Я молчал. Я настолько был потрясен увиденным, что оцепенел. Для меня было дико, не укладывалось в сознании, чтобы милиционер, а все мы носили милицейскую форму, унизил и ограбил гражданина, которого он призван защищать. Ведь патрульный снял с него фуражку и заставил его мочиться в нее, а потом надел ее ему на голову. Я почему-то ждал, что вмешаются силы небесные и немедленно восстановят справедливость. Но грома не раздалось, и молния не поразила обидчика.

— Ты чего такой квелый? Заболел, что ли? Учись, пока я жив, как надо работать.

Наглец явно ожидал, что я похвалю его за находчивость. А меня прорвало:

— И ты считаешь это работой? Или обирать пьяных входит в наши обязанности?

— Ну ты и фрукт… ты пойми, так все делают, все умные люди.

— А неумные?

— А неумные, вроде тебя, ходят голодными и уезжают домой в форме. А у меня денег на два костюма хватит, и еще на шляпу останется!

— Ну вот что, сволочь. Считай, что в одном патруле со мной ты больше не работаешь. Можешь хоть две шляпы натянуть на свою пустую голову, извилин в ней все равно не прибавится.

К тому времени я уже знал, что насилие в нашей среде не было чем-то исключительным. Пользуясь силой власти и вседозволенностью, патрульные нередко совершали ограбления граждан, насиловали беззащитных девушек, избивали пьяных. Об этих преступлениях знали офицеры и, как правило, прикрывали их. Они боялись огласки, потому что могли пострадать сами.

После службы мне долго еще снились кошмарные сны об армии. Во сне меня вновь и вновь призывали, и с мыслью, что мне опять придется столкнуться с адом лжи и тупости солдат и офицеров, я просыпался в холодном поту. Физически я был крепче многих своих сверстников, знал наизусть все существующие военные блоки, что в армии высоко ценилось, и если при этом ты добавишь, что империалисты только и ждут момента, чтобы напасть на Советский Союз, отличная оценка тебе обеспечена, но мне было тяжело служить из-за отсутствия в армейской среде элементарных норм морали. Здесь словно специально ставили задачу, как можно быстрее нивелировать личность, вытравить из человека все человеческое, превратить его в робота.

Однажды перед заступлением на службу у меня поднялась температура. В санчасть я, конечно, не пошел: по таким мелочам там вообще не принимают, обзовут симулянтом — и все лечение. Когда после патрулирования мы собрались в райотделе милиции, откуда нас обычно увозили в часть, я почувствовал себя совершенно разбитым. Меня бил озноб, голова раскалывалась. В ожидании, пока появятся остальные патрули, я поднялся на второй этаж, в тишине прилег на стулья и незаметно задремал. Проспал я минут пятнадцать, но когда спустился вниз, дежурный сказал, что рота уже уехала. Я побежал в часть, дорога была неблизкой, до отбоя в казарму прибыть не удалось. Меня вызвали к командиру роты, и тот наорал на меня, даже не выслушав объяснений.

— Ты меня на всю жизнь запомнишь! — пообещал он напоследок. И выполнил угрозу.

Не успел я вернуться в казарму и прилечь, как роту подняли по тревоге. Командир лично вывел нас из части, и мы побежали по ночному городу. Наказание бегом офицеры части считали лучшим методом поддержания дисциплины. За одного провинившегося отдуваться приходилось всем. После двадцатикилометровой пробежки виновному устраивали «разборки» сами солдаты, чего и добивались офицеры.

Мороз ударил градусов тридцать, но мы были в полной экипировке и скоро согрелись. За городом командир скомандовал:

— Газы!

В противогазе стало трудно дышать.

— Не отставать! — кричал командир роты. Он был налегке и без противогаза.

По лицу струился пот, замерзая льдинками на гимнастерке, автомат потяжелел, саперная лопата больно била по бедру. Мы вбежали в лес. Командир приказал продвигаться дальше ползком. Снег забивался в сапоги, в рукава, за шиворот, ноги окоченели, пальцев рук я тоже не чувствовал. Чтобы не задохнуться, я снял противогаз и увидел, что то же самое сделали и остальные. Вдоль цепочки бегал ротный, матерился и угрожал пистолетом, но его мало кто слушал. Я лег на спину. Снег был мягкий, пушистый, а небо опустилось так низко, что крупные звезды качались на ветвях деревьев. Тяжелые мысли покинули меня, словно растворившись в океане бесконечного ночного неба. Я увидел себя дома, кругом были родные лица, звучала приятная музыка…

Очнулся я в медсанчасти, куда все-таки попал стараниями командира роты. Я плакал от бессилия что-либо изменить в армии и успокаивал себя тем, что на гражданке будет легче, там никто не заставит меня терпеть несправедливость. Блажен, кто верует…

Первый же год службы в ижевской милиции убедил меня в том, что атмосфера здесь мало чем отличается от нездоровых армейских порядков. Пожалуй, болезнь была только загнана вглубь, симптомы ее не столь ярко проявлялись, как в армии. И мне действительно иногда удавалось оставаться самим собой.

С явной фальшью я впервые столкнулся, расследуя дело о разбойном нападении на девушку. С помощью логики и интуиции я вычислил преступника, и Глухов после многочасового допроса показал место, где спрятал отобранные джинсы. Его фотографию на опознание потерпевшей повез другой оперативник. Из дома отдыха, где та отдыхала вместе с матерью, этот сотрудник угрозыска вернулся довольный: мать потерпевшей сердечно отблагодарила его за раскрытие преступления и даже написала письмо начальнику райотдела. Вскоре был издан приказ, в котором роль этого оперативника отмечалась особо, хотя и о моем участии не забыли упомянуть. И на том спасибо. Я, конечно, был уязвлен, но история имела продолжение.

Выяснилось, что на Глухова в нашем отделе месяца два назад было заведено дело оперативной разработки, больше того, за ним установили наружное наблюдение, которое было снято за неделю до разбоя. Меня вызвал к себе замначальника угрозыска, курирующий оперативную работу.

— Ты хоть и без году неделя у нас, Разин, но пара-тройка агентов на связи у тебя имеется, так?

— Так точно, — ответил я, не понимая, к чему он клонит.

— Мог бы кто-нибудь из них написать агентурное сообщение, что этот самый Глухов совершил разбой?

— Никак нет, не смог бы. Да и не написал.

— А ты подумай, Разин. Хорошенько подумай. Не спеши.

— Тут и думать нечего. Мои агенты Глухова не знают.

— Мне казалось, ты умнее. Вот с меня требуют отчет об эффективности агентурной сети. Надо же чем-то его подтвердить…

— Так вы считаете, я должен попросить своего агента написать задним числом сообщение под свою диктовку?

— Ну зачем же так, Разин. Кто напишет — это уже технические детали. Какая разница — напишет агент или нет… Разин еще лучше напишет.

— Товарищ майор, мною раскрыто преступление, — горячо заговорил я. Мною, и агенты тут ни при чем. Поэтому никаких туфтовых документов я оформлять не собираюсь.

— Жаль, я думал, мы поймем друг друга. Впрочем, может, это и к лучшему.

Смысл последней фразы я понял только через день, когда появился приказ о поощрении еще одного сотрудника милиции за успешную реализацию дела оперативной разработки. Того самого, который поторопился прекратить за Глуховым наружное наблюдение. Он оказался сговорчивее — тут же написал фиктивное агентурное сообщение. А замечательный замначальника угрозыска убил сразу двух зайцев: у него появилась возможность отчитаться за расторопность агентов и за эффективность работы целого коллектива, якобы раскрывшего сложное преступление.

Однажды из кассы аэрофлота, расположенной тогда на углу улиц Ленина и Коммунаров, пропали деньги. Благо что помещение кассы было в двух шагах от райотдела, и мы со следователем и экспертом-криминалистом быстро добрались пешком до места происшествия. Кража произошла при следующих обстоятельствах.

После смены старший кассир сидела в своем кабинете и принимала дневную выручку от кассиров. В это время ее пригласили к другому телефону, и она вышла буквально на две минуты. Вернувшись, она стала пересчитывать принятые деньги и обнаружила, что не хватает семисот рублей.

— Деньги лежали вот здесь, — уточнила старший кассир, показывая на небольшую коробочку у края стола.

Поколдовав над ней немного, эксперт безнадежно махнул рукой:

— Дохлый номер.

— Очередная «висячка», — подтвердил его заключение следователь и сел писать протокол осмотра.

Я, конечно, знал, что это только в кино криминалисты легко получают отпечатки пальцев, в действительности же снять их совсем непросто, даже с поверхности, которая хорошо сохраняет отпечатки. К тому же они часто бывают непригодны для идентификации. Эксперт и следователь почти сразу сделали вывод, что преступление не будет раскрыто и, выполнив все необходимые формальности, ушли в отдел.

Задача, которую я принялся решать, оказалась со многими неизвестными, и в начале расследования все действующие лица были для меня главными. После первого круга допроса я заключил, что старший кассир вряд ли могла инсценировать кражу, и сосредоточил внимание на ее подчиненных. Их было семеро.

Ситуация походила на чисто английский детектив: подозревать можно было любую из женщин, и все они находились здесь, в закрытом помещении. Это интереснее, чем искать неизвестного преступника в полумиллионном городе, и в то же время вряд ли проще: информации — минимум, личности кассиров мне неизвестны, их прошлая жизнь — тоже. И если в иной ситуации, располагая временем и помощниками, я мог собрать любую информацию о любом человеке, то на этот раз такой возможности у меня не было.

Начиная этот психологический поединок, я знал, что лицо, совершившее преступление, постарается запутать меня, нейтрализовать мои приемы ведения допроса, я же, со своей стороны, должен был исходить из учета возможных способов совершения и сокрытия кражи, стараясь установить скрываемые факты. Каждая из сторон такого поединка стремится уловить ход мыслей соперника. Тот, кто угадает, обеспечивает себе успех и победу.

Беседуя с женщинами, я постепенно накапливал информацию. Одна из них была разведена и, со слов ее коллег, часто меняла мужчин. Другая оказалась юной и легкомысленной. Третья была интересна тем, что последней сдавала деньги. Четвертая, средних лет женщина, внешне выглядела вполне благопристойно, но слишком настороженно и односложно отвечала на вопросы. Трех остальных я исключил после первого круга беседы — так подсказывала моя интуиция, которая почти никогда меня не подводила.

Шел уже одиннадцатый час вечера, и кассиры стали проявлять недовольство. Задерживать их далее я не имел никакого права, но и результатов у меня фактически не было. Я решил в третий раз допросить всех подозреваемых, и вот тогда у той женщины, которая последней сдавала деньги, не выдержали нервы.

— Сколько можно спрашивать об одном и том же? Я сдала деньги и вышла. И все! А сейчас мне надо домой, у меня ребенок голодный!

— Конечно, я сейчас вас отпущу. Я убедился, что никто из вас не мог взять эти деньги. Значит, их взял тот, кто сейчас сидит спокойненько дома и смеется над нами…

— Зоя? Да нет, что вы…

— Зоя — это еще один кассир?

— Нет, это подруга старшего кассира. Но она не могла, она ее очень давняя подруга, мы все ее хорошо знаем.

Оказалось, что в момент сдачи денег и, самое главное, в момент отсутствия старшего кассира в кабинете находилась ее подруга. Все женщины в один голос стали защищать ее, даже та, что отвечала односложно, вдруг заговорила горячо и толково, и я понял, что ни одна из них кражи не совершала. Я отпустил всех, оставив только старшего кассира.

— Скажите, пожалуйста, что делала ваша подруга, когда вы выходили из кабинета?

— Она сидела на стуле. Вот здесь, у стены.

— А когда вы вернулись?

— Когда я вернулась… Она стояла у зеркала…

— А что она делала у зеркала?

— Обыкновенно что — поправляла волосы.

— А потом?

— А потом мы еще поболтали немного.

— Она снова села?

— Да, конечно. А потом я стала пересчитывать деньги…

Это насторожило меня. С какой стати у нее возникла необходимость вставать и поправлять волосы именно в отсутствии хозяйки кабинета? Она могла это сделать, когда вошла, и перед уходом. Но вставать со стула для того, чтобы снова сесть? Нелогично. А что, если она встала, подошла к двери, убедилась, что поблизости никого нет, быстро подошла к столу, взяла, не считая, несколько купюр и тут услышала шаги. Она сообразила, что добежать до стула не успеет и сделала вид, что поправляет волосы: зеркало висит недалеко от стола. Подруга-кассир, доверяя ей, естественно, не обратила на странность в ее поведении никакого внимания. Хорошо было бы допросить ее немедленно, но время приближалось к одиннадцати, и я решил отложить разговор до утра.

В шесть тридцать я приехал к ней домой и предложил проследовать со мной в райотдел. Сопротивление было очень легким, причем я заметил, что ее муж возмущался моим ранним визитом даже больше, чем Зоя.

Доказательств у меня не было никаких, вообще ничего, кроме моей версии, которая в любую минуту могла лопнуть, как мыльный пузырь. Важно было сразу найти контакт, а как узнать, где ее слабое место? Я решил начать с разведки.

— Как часто мы делаем в жизни ошибки, не правда ли? И когда можем исправить их, почему-то не решаемся. А потом приходится раскаиваться и горько сожалеть о содеянном…

— К чему все эти разговоры? Я хочу знать, чем я вам обязана? Может быть, вы изволите объяснить причину?

«Так-так, — мысленно улыбнулся я. — Я тоже знаю, что лучшая оборона это нападение. Только мне пока рано наступать».

— Хорошо. Где вы были вчера вечером?

— Зашла к подруге, потом за ребенком в детский сад, потом пришла домой и весь вечер была дома. А в чем, собственно, дело?

«Скорее всего она не врет, — подумал я. — И если это она украла, то деньги у нее дома. Теперь главное — найти контакт, иначе она замкнется. Но как держится — сама невинность!»

— Вообще-то наше законодательство гуманно относится к людям, впервые нарушившим закон, — сказал я. — Кстати, о какой подруге вы говорите? Случайно, не о той, что работает в кассе аэрофлота?

— Да, но я пробыла там недолго. И сразу пошла домой.

«Так, кажется, заволновалась. Теперь попробовать вызвать жалость и, главное, побольше доверительности», — размышлял я.

— Я очень сожалею, но вчера у вашей подруги пропала крупная сумма денег. Теперь ее взыщут с зарплаты. А у нее маленькие дети, вы же знаете…

— Но я-то здесь при чем?

— Вы? Но вы могли бы помочь нам… И себе тоже. Ведь у вас тоже есть дети, мы понимаем. Попробуйте рассказать, что вы делали у подруги… Вспомните, что вы делали, когда ее вызвали к телефону.

— Я… Я не брала эти деньги!

— Боюсь, что ваша подруга не так много получает, чтобы расплачиваться за чью-то оплошность…

— Оплошность?!

Она вдруг зарыдала. Я понял, что назвал именно то слово, за которым может последовать раскаяние. И действительно, плача, она призналась в том, что черт ее дернул взять эти семьсот рублей у своей лучшей подруги.

В это время дежурный сообщил, что на заводе «Нефтемаш» вскрыт сейф, в котором, по предварительным данным, находилось около пятидесяти тысяч рублей. Я немедленно выехал на место происшествия. К счастью, оказалось, что заработная плата рабочим была выдана накануне, и злоумышленник вскрыл пустой сейф. Составив протокол, я вернулся в отдел и узнал, что инспектор уголовного розыска Краснов уехал к подруге старшего кассира изымать украденное. Честно говоря, я обрадовался, потому что шли уже вторые сутки моего дежурства, и отправился домой спать. Через несколько дней был издан приказ о поощрении Краснова за успешное раскрытие преступления по горячим следам.

Я не стал спорить, это выглядело бы слишком мелочным, совсем другое тревожило меня. К тому времени меня все больше угнетала мысль, что милиция не только не в состоянии справиться с преступностью, но и не хочет этого делать. Здесь повально укрывали преступления от регистрации. Гражданам, получившим телесные повреждения и заявившим об этом, в возбуждении уголовного дела отказывали: мол, сами виноваты. Карманные кражи, кражи денег из сумочек списывались как утеря. Много было всяческих ухищрений, если дело и возбуждали, это вовсе не было гарантией того, что над преступлением будут работать, тем более, что оно будет раскрыто. Чтоб не показывать рост нераскрытых преступлений, находились свои методы. К примеру, если это кража, запугивали потерпевшего, а порой требовали дать расписку, что украденные вещи нашлись, претензий он ни к кому не имеет, и дело прекращали. Если же все методы были исчерпаны, то к концу отчетного периода начальники отделов прекрасно договаривались между собой. Один посылал другому запрос: вышлите такое-то уголовное дело на такого-то гражданина, который совершил такое-то преступление в вашем районе, поскольку он нами задержан за такие-то и такие-то деяния в пределах нашего района. На этот фиктивный запрос высылалось сопроводительное письмо о том, что материалы направляются в данный райотдел, а само уголовное дело уничтожалось.

Как-то я дежурил в опергруппе — дежурный попросил съездить на семейный скандал. Вообще-то говоря, «семейники» — это работа участковых, но на дежурстве приходится заниматься чем угодно. Взяв у дежурного адрес, я поехал. Звоню в дверь…

Участковый, дежуривший со мной, имел крупное, плоское лицо, и за глаза его звали Дубовым Майором. Он полностью соответствовал этой кличке.

Дверь открыла интеллигентного вида женщина, которая пригласила нас в комнату. Сняв ботинки, я прошел в зал. В зале находились мужчина и молодая девушка, видимо, дочь. Я попросил рассказать, что у них произошло и по какому поводу они вызвали милицию. Женщина, всхлипывая, стала говорить, что ее муж пришел с работы в нетрезвом состоянии и что это уже не первый раз и она будет вынуждена с ним развестись. Только при весьма пристальном взгляде я понял, что мужчина выпивший. Хозяин дома стал оправдываться, говоря, что выпил-то всего сто грамм и то по поводу защиты докторской диссертации его коллеги, что неделю назад у них тоже была конференция и поэтому он тоже задержался на работе и выпил всего лишь бутылку пива. Далее пошли взаимные упреки между мужем и женой. В зал вошел участковый инспектор, который до этого времени стоял в прихожей. Пройдя в грязных сапогах по ковру и остановившись посередине комнаты, участковый сказал женщине:

— Напишите заявление на мужа, что он дебоширит дома и вы просите привлечь его к уголовной ответственности.

Мужчина растерялся.

— Как же, за что? Что я такого сделал?

Жена обрадовалась такому повороту дел.

— Вот, я тебе говорила? Не будешь таскаться где попало.

И вновь пошли взаимные упреки. Дочь вначале обвиняла отца, а затем стала обвинять и мать. Я смотрел на них и пытался понять, почему эти люди для выяснения своих взаимоотношений пригласили сотрудника милиции? Образованные, оба преподают в вузе, имеют ученые степени, дочь учится в институте. Они оскорбляли друг друга в присутствии совершенно посторонних, чужих для них людей. Свою дальнейшую судьбу, жизнь, наконец, любовь, они вынесли на суд малообразованного, некультурного сотрудника милиции. А он стоял в своих грязных сапогах, самодовольный и уверенный в том, что он действительно имеет право судить людей, хотя сам после работы напивался в стельку и избивал жену, которая неоднократно ходила к начальнику отдела жаловаться на него. Впрочем, что с него взять, с этого Дубового Майора, если в нашем обществе граждане считают, что представители власти должны вмешиваться во все дела и разбираться во всем, в том числе: не переспал ли муж или жена с кем-либо? Помню, как-то в райотдел пришла женщина, требовавшая привлечь к ответственности мальчика четырех лет, который в детском саду раздел ее дочь догола и, раздевшись сам, лег на нее… Да разве в отдел милиции должна была прийти мать девочки! Увы, образованность в социалистическом обществе не означает наличие интеллигентности и культуры, поскольку при социализме забыли, что образование это не только обучение чтению и счету, а прежде всего, это — передача нравственных начал. В нашем обществе каждый старается переадресовать свою ответственность кому-то другому. Люди стараются оградить себя от беспокойства и ничем не рисковать. Возникли проблемы? — вызвал милицию, и она разберется. А почему бы не подумать о том, что прежде чем вызвать милицию или вынести на суд общественности какой-то вопрос, самому попытаться разобраться в сущности проблемы! Я не удержался и высказал свои мысли вслух, добавив, что вера в то, что кто-то в лице власти придет и сделает так, как тебе это нужно, плохая вера. Супруги поняли всю глупость своего положения и молча сидели на разных концах дивана. Почти водевильная ситуация. Вновь голос подал участковый, который неожиданно заявил, что не хочет, чтобы его наказали впоследствии за непринятие мер по вызову, и он не уйдет, пока хозяйка не напишет заявление и пока он не заберет ее мужа в отдел. Я сказал ему, что ответственность за принятие решения по данному вызову беру на себя. Вряд ли я сумел коренным образом изменить взгляды на жизнь мужа и жены, но их дочь, как мне кажется, поняла многое, она совершенно другими глазами смотрела на меня, и чувство стыда на ее лице сменилось чувством благодарности. Ну что ж, если даже один человек благодаря мне увидел себя со стороны, значит, я на своем месте. Но на своем ли месте этот участковый? А другие?!

Проверяя профилактические дела на несовершеннолетних, имеющих отсрочку исполнения приговора, я натыкался на такие записи: «Разговаривала по телефону с матерью Игоря, она сказала, что Игорь учится плохо, часто прогуливает. Договорились, чтобы она направила ко мне Игоря, но он не пришел». Подобные справки составляли работники инспекции по делам несовершеннолетних, профилактическая деятельность которых этим и ограничивалась.

Допрашивая одного пятнадцатилетнего подростка, совершившего серию краж, я выяснил, что он в школу не ходит, с родителями постоянно скандалит и поэтому дома почти не живет, пытался устроиться на работу, но его не приняли. На мой вопрос, приходила ли к нему инспектор по делам несовершеннолетних, он ответил: «…а как же, приходила раза три, брала с меня письменные объяснения, почему я не работаю». Объяснения, надо полагать, брались для того, чтобы подшить в профилактическое дело. Честно говоря, я до сих пор не могу понять, почему педагоги носят милицейскую форму? Наверное, человеку в погонах и с профилактическим делом в дипломате труднее найти взаимопонимание с подростком. Инспекция по делам несовершеннолетних, конечно, должна входить в состав комиссии по делам несовершеннолетних при исполкомах, иметь свою материально-техническую базу и заниматься непосредственным воспитанием подростков. Но одеваться им нужно так, как того требует та или иная обстановка: например, в спортивную форму для игры с ребятами на волейбольной площадке. Либо заинтересовать их томиком стихов Есенина…

Милиция — это подразделение планового социалистического хозяйства, и от нее постоянно требуют результатов. Любой сотрудник, поставленный в такие условия, начинает искать способы удержаться на плаву. Многие теряют человеческое лицо в погоне за показателями.

По отчетам судили о добросовестности работника: чем больше протоколов об административных правонарушениях, задержанных в медвытрезвителе, завербованных агентов, тем перспективнее сотрудник. Нужен план, а в погоне за цифрами нарушается законность, поскольку в милиции тоже считают, что для выполнения плана все средства хороши. Но ведь у нас не производство, и за каждой цифрой стоят судьбы людей. Увы, искалечить их ничего не стоит. Точнее, человеку может стоить очень многого, вся жизнь может пойти прахом из-за нелепой случайности, а у кого-то появится лишняя звездочка на погонах, засветит карьера…

Рыба гниет с головы — и тут никак не поспоришь с пословицей. После самоубийства министра внутренних дел Щелокова на его пост был назначен бывший председатель КГБ СССР Федорчук, который на первом же совещании заявил своим подчиненным, чтобы в правоохранительных органах забыли слово «рейд» и вместо слов «негласное сотрудничество» говорили «вербовка агентов». Никаких других новшеств в работу органов внутренних дел Федорчук не внес, более того, многие хорошие сыщики были уволены в результате чистки. Впрочем, и те, кто пришел вслед за ним, министры Власов и Бакатин, один закончивший горный институт, а другой — строительный, ничего, кроме вреда, делу борьбы с преступностью не принесли.

С тяжелым сердцем я уезжал из Ижевска в Набережные Челны. Хотя тогда это звучало — из Устинова в Брежнев. Уже по этим новым названиям городов можно было предположить, что лучшей жизни, лучшей — в смысле честной и справедливой, я искал зря. Абсолютно зря.

Но об этом в следующей главе.

Поединок

«Наш путь: ни в чем не поддерживать лжи сознательно! Осознав, где граница лжи (для каждого из нас она еще по-разному видна), — отступиться от этой гангренной границы! Не подклеивать мертвых косточек и чешуек идеологии, не сшивать гнилого тряпья — и мы поражены будем, как быстро и беспомощно ложь опадет, и чему надлежит быть голым — то явится миру голым».

Александр Солженицын. «Жить не по лжи». 12 февраля 1974 г.

1. СТРЕЛОЧНИКИ И НЕПРИКАСАЕМЫЕ

Да, рыба гниет с головы, но не менее верно и то, что чистят ее с хвоста.

Надо сказать, что после ижевского уголовного розыска работать в ОБХСС Набережных Челнов (то есть тогда еще г. Брежнева) мне было тяжело, и прежде всего потому, что здесь оказалась совершенно другая атмосфера. Я не помню случая, чтобы кто-то из сотрудников помог мне или подсказал, как нужно поступить. Обстановка полного недоверия и слежки друг за другом удивили меня. Было такое впечатление, что ты постоянно находишься под колпаком, о любом твоем разговоре становилось известно руководителям.

Волею случая, а может быть, с целью, как говорится, проверки на вшивость, мне поручили контролировать торговлю.

В ОБХСС существуют валовые показатели, которые должен выполнить каждый сотрудник, доводится план на месяц, квартал и т. д., и если ты его не выполнил — значит, плохой работник. Естественно, при таком подходе говорить о серьезной борьбе с преступностью не приходится, по мнению самих сотрудников, они занимаются «сшибанием палок». «Палка» — это выявленное преступление.

Ближе к концу квартала, если не хватало «палок», сотрудники ОБХСС проводили локальные или широкомасштабные облавы и рейды, чтобы выполнить план. Например, на рынках. Граждан задерживали за то, что они продавали ту или иную вещь. Как правило, их пугали статьей за мелкую спекуляцию, а они, в свою очередь, объясняли, что вовсе не занимаются перепродажей, а продают, скажем, шапку, поскольку она не подошла по размеру. Никакого состава преступления в этих действиях нет. Однако по этим материалам в большинстве случаев принимали решение об отказе в возбуждении уголовного дела по ст. 10 УПК РСФСР, т. е. с признанием вины и направлением материала в товарищеский суд. Каждый отказ — «палка»: преступление выявлено, и в свой срок можно надеяться на премию, звездочку или почетную грамоту. Истинные же спекулянты, птицы большого полета, которые умнее и хитрее «рыночников», к тому же хорошо знают законы и имеют своих людей в правоохранительных органах, прекрасно себя чувствовали и никаким репрессиям не подвергались.

Работа на вал, погоня за показателями отнимала массу сил, времени, денег, а результаты были плачевными. Помню, как группа сотрудников ОБХСС числом не менее пяти человек с портативными рациями охотилась на поваров детского сада. Они устраивали засаду по всем правилам конспирации, вели наблюдение и в конце рабочего дня им иногда удавалось задержать женщину, похитившую несколько казенных котлет. Передовой опыт переносили на другие детские сады, столовые, кафе, рестораны. В итоге в государственную казну возвращалась сотня-другая рублей, тогда как большие начальники, почти на глазах у всех, воровали тысячами и миллионами, неизвестно как уходя от наказания. Впрочем, постепенно я стал располагать сведениями, как это им удавалось, но об этом речь впереди.

Рейды по детским садам и магазинам были самым настоящим Клондайком для любителей сшибать «палки». В результате шмона в магазинах и на складах можно было обнаружить товары, сокрытые от покупателей, и привлечь продавцов к ответственности за нарушение правил торговли.

Я открыто выступал против этой мышиной возни, но сломать систему было невозможно. В сводках фигурировали миллионы, которые складывались отнюдь не из этих жалких сотен. От халатности руководителей предприятий, злоупотреблений служебным положением и крупных хищений ущерб по Татарстану составил в 1986 году 47 миллионов рублей, в 1987 году — 64,4 миллиона. Однако никто из виновных к уголовной ответственности привлечен не был.

Но неправильно было бы винить в этом только руководство ОБХСС и УВД, которые давали указания выявлять мелкие хищения. Попробовали бы они не выполнить план! Когда он находился под угрозой срыва, сразу же появлялись толкачи из МВД ТАССР, чтобы во что бы то ни стало выбить нужные «палки», ведь на руководство министерства, в свою очередь, давили из Москвы: если что не так, в Казань сразу же отправлялись сотрудники союзного министерства. Вся эта целенаправленная и продуманная система, свято охраняемая МВД СССР, действует и поныне. Структура правоохранительных органов такова, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем сесть на скамью подсудимых какому-нибудь воротиле. И наоборот, привлечь к уголовной ответственности рабочего за болт, вынесенный с завода, ничего не стоит.

В мае 1986 года вышел партийно-правительственный пакет постановлений и Указ Президиума Верховного Совета СССР об усилении борьбы с нетрудовыми доходами. Конечно, эти документы сразу были взяты на вооружение в нашем ОБХСС, и, надо сказать, именно они дали зеленый свет и широкую дорогу уже упомянутой мной мышиной возне. Она напоминала суету вокруг крошечных хлебных зернышек, упавших с огромного воза ворованного зерна, доход от продажи которого беспрепятственно и по давно отработанной схеме распределяли те, кто ближе всего стоял к государственной кормушке.

Руководство требовало материалов по всем разделам постановлений, по всей программе «борьбы» (о, как мы привыкли бороться! С каким кровожадным удовольствием находим себе заведомо слабых противников!). А разделы эти — и, соответственно, противники — были: водитель госмашины, подсадивший «левого» пассажира; кустарь-одиночка, скрывающий часть налогов; бабка, скормившая своей скотине несколько буханок хлеба; квартиросъемщик, сдавший занимаемую им жилплощадь под наем без оформления соответственных документов. И так далее, и тому подобное. По зрелому размышлению, все они в результате своей незаконной деятельности приносили обществу какую-то пользу, но на это глаза закрывались, и виновники подвергались крупным штрафам, а в случае рецидива изоляции от того самого общества.

Анализируя суть этих постановлений и Указа Верховного Совета, я заключил, что все они направлены на укрепление системы сшибания «палок», ибо ловля мелкой рыбешки пускала пыль в глаза обывателю и, по существу, дезинформировала людей, создавая видимость грандиозной «Работы по борьбе» с преступностью. Кроме того, у меня создавалось впечатление, что авторы этих документов больше всего заботятся не о сохранности общественного добра, а о том, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из смертных правдами или неправдами заработал больше, чем какой-нибудь чиновник из аппарата ЦК КПСС.

Торговлю я курировал недолго. Как только от продавцов ниточки потянулись к директорам магазинов и крупному районному начальству, словом, когда я нечаянно задел интересы торговой мафии, меня сразу же отстранили и назначили контролировать другую область, стараясь подсовывать несущественные материалы.

Однажды мне передали неперспективное, как считали прокурор и мои коллеги, дело о взятке. Материал был действительно сырой, но тем интереснее мне было работать. Собрав неопровержимые улики, я переслал документы прокурору, тот возбудил уголовное дело и направил его в суд. Взяточника осудили. Узнав о приговоре, я пожалел, что не отказался от этой работы. Осужденный работал не слишком большим начальником одного из подразделений таксопарка, был уже в годах, преступление совершил впервые, а ему за четыреста рублей дали пять лет лишения свободы. Я испытал потрясение. К тому времени у меня было достаточно сведений, когда должностные лица, а в основном это коммунисты, брали взятки десятками и сотнями тысяч и оставались на свободе.

Впрочем, порой люди и этого клана не брезговали мелкими хищениями. Их толкала на преступление не бедность, не нищета, а неуемная алчность.

Однажды к нам позвонил человек, представился сторожем дома отдыха и собщил, что его директор — вор.

— Приезжайте — сами увидите, — заключил он.

Из его слов следовало, что директор задумал похитить с базы простыни. За молчание сторож получил бы свою долю краденого, но по какимто соображениям сдал начальника. Мы встретились со сторожем, уточнили день и время, когда машина должна была забрать «товар», остальное было делом техники. Мы задержали расхитителя с поличным. Теперь уже не помню точно, на какую сумму было совершено хищение, по-моему, в пределах восьмисот рублей. При задержании директор вел себя весьма агрессивно, грозил нам страшными карами со стороны вышестоящих инстанций, а у меня в кабинете вдруг сник и стал похож на нашкодившего мальчишку:

— Сам не знаю, как это получилось… Бес попутал. Поймите, это в первый и последний раз. Отпустите меня, ведь вам ничего не стоит. У меня жена, дети, сын в институте учится…

Мне стало жаль этого пожилого человека, и чтобы немного успокоить его, я сказал:

— Сам по себе факт, конечно, неприятный, если не сказать больше. Но мне кажется, волноваться вам не стоит. Ведь вы же член партии, так? Значит, характеристики у вас будут положительными. Думаю, что с учетом всех обстоятельств суд оставит вас на свободе.

— Нет, этот вариант мне на подходит. Суд! Вы понимаете, о чем вы говорите? А может… Может, заберете себе эти чертовы простыни — и дело с концом?!

— А вы-то понимаете, о чем говорите?

— Мало? Да, конечно, что это я… Так я вам еще денег принесу, сколько скажете, столько и принесу. Пожалейте меня, ведь меня могут исключить из партии.

«Ну и скотина же ты», — подумал я, а вслух сказал:

— Забудьте все, что вы мне здесь предлагали. Я бы на вашем месте о другом подумал. Тут того и гляди в тюрьму посадят, а вы о своем партбилете печетесь.

— В тюрьму меня не посадят, я и сам знаю, а вот что я буду делать без партии? Вы как коммунист должны понять меня.

Меня вывела из себя его наглость и самоуверенность: он явно был убежден, что закон писан не для него, и я заговорил, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

— К счастью, я не коммунист. И в вашей партии никогда не был. И вступать не собираюсь!

— Как же это? Как же вы работаете в таких органах?

— А вот так и работаю! Для меня главное — это закон, хотя вам это не понять. А еще существует честь и совесть, которой, похоже, у вас нет.

Он, видимо, сообразил, что со мной лучше говорить по-другому и снова попытался разжалобить меня. Стал рассказывать, как прослужил двадцать пять лет в Советской Армии прапорщиком, вступил там в партию, после увольнения работал инструктором в райкоме КПСС, а теперь вот директором дома отдыха. Я перебил его.

— Скажите, а вы не в строевой части служили?

— Да нет, в основном по хозяйственной части, заведовал имуществом…

— Значит, были кладовщиком? Скажите на милость, для чего кладовщику, выдающему сапоги и портянки, коммунистическая идеология?

Директор часто заморгал, явно не понимая меня.

— Молчите? — сказал я, невольно повышая голос. — Так я вам отвечу. Потому что по вашим понятиям, если кладовщик не будет коммунистом, он может сгноить портянки и подорвать обороноспособность Советской Армии. Вы породили атмосферу страха и недоверия. Вы сделали людей рабами. Государство для вас это все, а человек, личность — это ничто. Людей вы превратили в животных, они потеряли чувство собственного достоинства и вынуждены только беспрекословно повиноваться, потому что все, что необходимо человеку, находится в руках государства.

Я уже давно перешел на крик.

— К счастью, ваше время проходит. Подпишите протокол и можете идти.

Он молча повиновался. Я смотрел на его ссутулившуюся спину, когда он шел к двери, и думал о том, что, наверное, зря распинался перед ним. Кто он такой? Человечек, знающий, что пока он в номенклатуре райкома, его могут назначить на любую руководящую должность. Это предел его потребностей. Ни о чем ином он думать не хочет и не может.

А его удивление, что я не в партии, было действительно искренним. Будучи министром внутренних дел, Федорчук издал приказ, согласно которому сотрудником отдела борьбы с хищениями социалистической собственности мог стать только член партии. Думаю, смысл этого приказа понятен. Поскольку совершать крупные хищения и брать взятки могли только коммунисты, сидящие на руководящих должностях, то и право расследовать эти преступления, а точнее, прикрывать их, получали исключительно члены партии.

Конечно, к тому времени я уже многому научился. Я понимал, что, по существу, поддерживаю ненавистную мне политическую систему, привлекая к уголовной ответственности стрелочников. А неприкасаемые из высших эшелонов, сведения о махинациях которых мне постоянно поступали, были по-прежнему недоступны для меня.

Я решил сменить тактику.

Если первое время я лез на рожон, почти не имея доказательств, то теперь я сделал вид, что собираюсь работать так, как того хочет руководство. Мне нужно было доверие начальства, чтобы заняться настоящим делом, иначе я бы перестал себя уважать.

Так началась эта жестокая борьба, которую в конечном итоге я проиграл. Я шел наугад, вслепую, я был одинок и переоценил свои силы, как ни горько сейчас сознавать это.

Надо сказать, что политическая система, созданная в нашей стране после Октябрьского переворота, была устроена таким образом, что истинные виновники преступности никогда не оказывались на скамье подсудимых.

Система свято оберегала тех, чьими молитвами она держалась, и жестоко карала предателей или неудачников. Несколькими годами ранее моего переезда в Набережные Челны работниками московской милиции здесь была вскрыта афера с «левым» изготовлением ковров. Дело было поставлено на широкую ногу, и как только в показаниях обвиняемых замелькали фамилии работников правоохранительных и партийно-советских органов, руководитель аферы в ковровом цехе вдруг погиб в автокатастрофе. Через некоторое время уже милиция г. Брежнева наткнулась на подпольную трикотажную мастерскую, существовавшую под эгидой комбината ритуальных услуг. Один из акционеров дал показания, что ежемесячно по несколько тысяч отчислялись ими для руководства УВД, в городскую прокуратуру и ОБХСС. Естественно, эти протоколы не стали достоянием общественности и никак не повлияли на судьбу перерожденцев в погонах. Они продолжали процветать и прикрывать своих сообщников. А когда один из друзей заместителя начальника УВД был все-таки привлечен к уголовной ответственности за мошенничество, высокие покровители не забыли его. По окончании следствия прокурор города, впоследствии ставший прокурором республики, освобождает друга замначальника УВД из-под стражи, причем, надо полагать, не за красивые глазки. А после суда его направляют отбывать наказание… обратно в следственный изолятор, в нарушение положения об исправительно-трудовых учреждениях. Впрочем, его дальнейшие подвиги и приключения как-то не вяжутся с привычным представлением о тюрьме как месте лишения свободы. Время от времени осужденный посещал рестораны г. Брежнева, развлекался с девушками, устраивал разборки с противниками, после чего узник ехал отдыхать от страстей и трудов праведных в Бугульминский следственный изолятор.

Однажды я получил оперативную информацию по Спецавтоцентру ВАЗа, провел незапланированное снятие остатков продукции на участке восстановления и обнаружил излишки тормозных колодок на сумму свыше пяти тысяч рублей. В ходе дальнейшей проверки удалось установить, что тормозные колодки поступали без документов из г. Устинова. Естественно, старые, но годные для восстановления. На станции технического обслуживания автомобилей в г. Устинове не было участка восстановления, и работники станции, поменяв колодки клиентам, использованные оставляли у себя, а затем переправляли в адрес САЦ ВАЗа. Излишки готовой продукции можно было реализовать на рынке, а прибыль поделить, что и делалось неоднократно. Кроме того, проверяя документы, я обнаружил, что из Спецавтоцентра в Грузию незаконно были отправлены запчасти на сумму около миллиона рублей, и это при остром дефиците запчастей к автомобилям в самом г. Брежневе. Можно было предположить, что этот товар был приобретен с целью дальнейшей спекуляции, и, скорее всего, южным дельцам пришлось дать в лапу должностным лицам САЦ, а то и всего ВАЗа. Все мои попытки выехать в командировку в Грузию успеха не имели, то не было денег, то времени, то меня загружали другой работой. В конце концов, решив очевидно, что я слишком много хочу и глубоко копаю, руководство отстранило меня от дальнейшей проверки. Уголовное дело, возбужденное по статье 93 прим. УК РСФСР (хищение в особо крупных размерах), в городской прокуратуре переквалифицировали сначала на статью 170 (злоупотребление властью или служебным положением), а затем и вовсе прекратили за отсутствием состава преступления. Разумеется, состав надо было еще доказывать, а в Грузию так никто и не съездил. В общем, ни махинаций с тормозными колодками, ни «левой» продажи запчастей на Спецавтоцентре вроде бы и не было. Те, кто стоял за этими аферами, остались в тени, а кто проходил по делу — отделался легким испугом.

Я стал собирать у себя материалы о фактах злоупотреблений, хищений, получения взяток хозяйственными руководителями, работниками райкомов, исполкомов и правоохранительных органов.

Беззаконие творилось на каждом шагу.

В исполкомах брали взятки за предоставление квартир, в прокуратуре и милиции — за прекращение уголовных дел, в судах — за оправдательный приговор или минимальные сроки. Со слезами на глазах один мужчина рассказал мне о том, как его жена, пользуясь знакомством с судьей, оформила развод, а он в течение нескольких лет даже не знал об этом. Когда его стали выгонять из квартиры, и он, узнав правду, стал искать справедливости, нашлись доброхоты среди врачей, признали его больным и отправили в психиатрическую лечебницу. Чудом он вышел оттуда, пытался повидаться с детьми, но озлобленная бывшая супруга, заимевшая квартиру, воспрепятствовала этому и даже чуть не отравила его.

Закон в руках нечистоплотных людей защищал одних, а других делал изгоями.

Я и сейчас считаю, что коррупцией поражена вся наша политическая система, но внутри нее идет борьба за власть между различными преступными группировками. В январе 1987 года состоялось собрание личного состава гарнизона милиции Брежневского горисполкома. На нем выступил первый секретарь горкома КПСС с сообщением о возмутительном случае. Двое осужденных вместо того, чтобы отбывать наказание, строили гараж заместителю начальника УВД. После такой огласки подполковник милиции больше не мог оставаться на своем посту. Его перевели на более высокую должность в Казань.

Однако не надо думать, что первый секретарь горкома хотел навести порядок в милиции. Это была политическая игра. Он добивался одного: выбить надежную опору из-под ног своего противника, председателя горисполкома. Однако рассчитать все ответные ходы предисполкома он не сумел, и в конечном итоге ему самому пришлось уйти. Разумеется, на совсем непыльную работу. Наблюдая эту борьбу, я выяснил, что оба имели своих людей в милиции. Я сделал вывод, что грызня за власть иногда способствует тому, что в этот период можно зацепить любого из противников и вывести его на чистую воду, так как в пылу борьбы они готовы сдать своего конкурента кому угодно, в том числе и правосудию.

Мои попытки потревожить этот осиный рой вызвали сначала недовольное жужжание, сквозь которое явно слышалась угроза. Затем тон глухих угроз в мой адрес стал нарастать и вскоре мне дали понять, что на этом пути я могу свернуть себе шею. Но самое страшное было то, что шантажисты быстро определили мое самое уязвимое место: жена и дети. К этому времени у нас с Надеждой родилась вторая дочь, она была еще совсем маленькой, и жена сидела с ней дома. Хотя домом нашу жилплощадь можно было назвать только условно: квартиры в г. Брежневе нам не дали, мы жили в отделении милиции. Я подумал, что это хорошо, поскольку однажды мне позвонили и предупредили, что если я и впредь буду копать слишком глубоко, то с моей семьей может произойти все что угодно. Какой-нибудь несчастный случай. Так что жена с малышкой находились все-таки в относительной безопасности в стенах отделения милиции, а когда Надежда решила уехать обратно в г. Устинов, куда ее неоднократно зазывала теща, я даже обрадовался. Я знал, что мои противники не остановятся ни перед чем, а рисковать жизнью жены и детей я не мог.

Жена уехала, и мы остались вдвоем со старшей дочерью. По утрам я отводил ее в детский сад и с беспокойным сердцем шел на работу. Я предупредил воспитательниц, чтобы они внимательно смотрели за дочерью, а в случае, если заметят каких-либо подозрительных людей на территории детсада, они должны были сразу же звонить мне или двум-трем моим надежным коллегам. Кроме того, один из моих внештатных сотрудников, которому я доверял, время от времени по моей просьбе наблюдал за детским садом.

Вскоре я впервые заметил за собой хвост и в тот же день понял, что мой телефон прослушивается. А потом меня попытались проучить.

Но вернусь на неделю-другую назад и расскажу о том, что предшествовало этим событиям.

В Управлении запасных частей производственной фирмы «КамАЗавтоцентр» была выявлена недостача на сумму 5 миллионов 900 тысяч рублей. Сославшись на некачественное проведение инвентаризации, недостачу не засчитали, отодвинув срок повторной проверки на полгода. Все последующие инвентаризации подтвердили эту сумму недостачи, и вновь результаты не были засчитаны, хотя, со слов одного из руководителей, их смотрели в КРУ Министерства финансов РСФСР, работники прокуратуры ТАССР и УБХСС МВД СССР. Я ждал серьезного расследования, но ничего подобного не произошло, никаких мер не было принято. Ревизоры из Москвы уехали, словно и не заметив этих миллионов, канувших неизвестно куда. Очевидно, москвичей хорошо встретили и хорошо проводили.

К тому времени у меня уже была определенная информация об истинных причинах недостачи, и я начал свое расследование. Мои люди систематически информировали меня и о ходе проверок, и о сути документов, которые рассматривала ревизионная комиссия. Постепенно картина прояснилась.

Заводы камского автогиганта, такие, как агрегатный, автосборочный, прессово-рамный ежеквартально в течение довольно длительного времени недопоставляли свою продукцию Управлению запасных частей. По документам же значилось, что вся продукция сдана. Между директором УЗЧ и руководством заводов-поставщиков была договоренность о том, что недостача будет ликвидирована в следующий отчетный период, но шли месяцы и годы, а задолженность оставалась и к ней прибавлялась другая. На бумаге план был выполнен у всех, и все регулярно получали премии. Приписки неплохо кормили заводское начальство. Приписав однажды, махинаторы вынуждены были вносить липовые цифры и в последующие отчеты, не в силах вырваться из этого порочного круга.

Через несколько дней после моей беседы с руководителями «КамАЗавтоцентра» и официального запроса в их адрес о предоставлении бухгалтерских документов в моем кабинете раздался телефонный звонок. Голос был незнакомый, но очень вежливый:

— Будьте добры пояснить, кто вас уполномочил ревизовать результаты всех предыдущих проверок по УЗЧ?

— Кто уполномочил? Закон. Налицо недостача, а никаких выводов не сделано.

— А каких вы хотите выводов?

— Это будет видно потом. Во всяком случае, виновные должны быть наказаны. Да, вы не могли бы представиться?

— Могу. Я уполномочен доложить вам, что вам не стоит ворошить это дело. Солидные люди всегда могут договориться. Вы прекращаете свою личную проверку — и лично в вашем кармане появляется тридцать тысяч, — неизвестный подчеркнул слово «лично». — Купите себе машину, дачу. Еще на сберкнижку останется…

— А вы не ошиблись адресом? Знаете, с кем говорите?

— Разумеется.

— В таком случае вы напрасно тратите время.

— Очень жаль. Очень жаль, молодой человек.

Любопытно, что мне предложили тогда именно эту сумму. Сегодня память подсказывает мне другой эпизод из недавнего прошлого. Со времени того звонка пройдет два года, и секретарь ЦК КПСС, член Политбюро Лигачев заявит съезду народных депутатов СССР, что взятку в тридцать тысяч рублей он не брал. Не знаю, брал он взятку или нет, это, похоже, навсегда останется тайной, но, думаю, тридцать тысяч для члена Политбюро, конечно, маловато. Впрочем, тогда мы еще ни о чем не знали, многое было впереди, хотя фамилию Лигачева в связи с проверкой данной недостачи мне довелось услышать. Но об этом чуть дальше.

Вечером следующего дня после того памятного телефонного разговора в одном из переулков города меня поджидали. Нападавших было четверо. Они молча бросились на меня и молча стали наносить удары кулаками и ногами. Я был в хорошей физической форме и дрался отчаянно. К счастью, им не удалось сбить меня с ног, и это спасло меня от тяжелых травм, а синяки и ссадины в нашей работе не в счет. Драка прекратилась так же внезапно, как и началась. По какой-то беззвучной команде они оставили меня и быстро свернули за угол. Я понял, что это было только предупреждение.

Мой запрос «КамАЗавтоцентру» о бухгалтерских документах по факту недостачи остался без ответа. Я решил заручиться поддержкой прокурора района. Не раскрывая ему сути дела, я попросил его сделать прокурорский запрос на имя генерального директора «КамАЗа». Он согласился. Но даже бумаги, подписанные прокурором, на них не подействовали. Ответа не было. Я вновь пошел к тому, кто обязан был осуществлять надзор за соблюдением законности, и по его лицу понял, что у него неприятности. Я догадался, какие именно. Впрочем, он почти ничего и не скрывал.

— Да, заморочил ты мне голову в прошлый раз…

— Вот как? Мне казалось, гипнозом я не обладаю.

— Брось шутить! Что ж ты мне сразу не сказал?.. Ты хоть знаешь, под кого копаешь?

— Примерно, да.

— «Примерно», — с легким раздражением в голосе передразнил меня прокурор. — Да будет тебе известно, что генеральный директор «КамАЗа» почти ежедневно разговаривает по прямому телефону с Лигачевым. Ты хоть знаешь, кто это такой?! По прямому телефону!

— Ну и что?

— А то. Где я буду и где ты будешь, ты не подумал?

— Мало ли по каким вопросам они разговаривают…

— Послушай, Риф, ты ведешь себя как мальчишка. Я всегда считал тебя умным человеком. В общем, поступай как хочешь, но я тебе в этом деле не помощник.

Собственно говоря, я не слишком-то и надеялся на помощь прокурора, но отступать было бы глупо. Хотя я и понимал, что остался один, мне оставалось нести свой крест до конца. Они не должны были почувствовать, что я испугался.

Я позвонил генеральному директору «КамАЗа» и вновь предложил выслать мне документы о недостаче. Он пригласил меня к себе и добавил, что в его кабинете, в спокойной обстановке, мы сможем прийти к согласию. Я ответил, что меня интересуют документы, а не чье-либо согласие. Он сказал, что, разумеется, документы будут мне представлены, но сначала необходимо поговорить. Я сослался на загруженность работой, что было истинной правдой, и подчеркнул, что выслать документы на официальный запрос они обязаны без предварительных условий.

Я не хотел идти в это логово. Я ненавидел этих боссов. Они плюют на закон, они могут растоптать человека, они уже растоптали многих. Я знал, что там мне попытаются всунуть взятку или спровоцировать на срыв. А нервы мои были расшатаны, и я действительно мог наломать дров. Буквально на днях из-за сердечного приступа пришлось вызывать «скорую» и врачи настоятельно уговаривали, чтобы я лег в больницу. Может быть, и зря я тогда их не послушался…

Через несколько дней я достал телефонным звонком начальника управления бухгалтерского учета «КамАЗа». Он уже был подготовлен генеральным и, как ни в чем не бывало, сообщил, что тот меня ждет. Я отказался, не объясняя причины. Тогда он сказал со значением в голосе:

— Я бы на вашем месте пожалел свое время. Вряд ли вы чего добьетесь. По этому вопросу разбирались на более высоком уровне…

— Хорошо, что вы не на моем месте, — твердо ответил я. — А что касается уровня, то для меня самый высокий уровень — это закон.

В трубке раздался смех и короткие гудки.

Я так ничего и не добился. В конечном итоге, недостачу погасили за счет заводов-поставщиков, тем самым подтвердив факты приписок. Это классический вариант одурачивания потребителя: на прилавках пусто, а по отчетам — рост выпуска продукции. Я с горечью думал, что приписки не исчезнут, пока наверху не решатся на радикальную экономическую реформу. А пока руководители уходят от наказания и за счет лжи делают себе карьеру.

Миниавтопром в свое время называл весьма скромную сумму затрат на строительство «КамАЗа»: 1,8 миллиарда рублей. Сейчас я знаю, что действительные затраты превысили 5 миллиардов, а дополнительные средства были изъяты из легкой промышленности. Как видим, в практике встречаются и приписки наоборот, со знаком минус, когда по тем или иным причинам данные отчетности искусственно занижаются.

Неприкасаемые, которых я слегка потревожил, могли праздновать победу. Но почти ни на что не надеясь, отступать я все-таки не собирался.

Ситуация усугубилась преследованием тех, кто помогал мне. Одной женщине подожгли входную дверь, хорошо еще, что муж был дома, и им вместе с соседями удалось потушить пламя. Через несколько дней в той же квартире как бы сам собой возник пожар на балконе, ей угрожали по телефону физической расправой. И все из-за того, что она пыталась помочь мне в изобличении махинаторов. Информация, которую я получал от агентов, моментально становилась известной тем, кто был заинтересован в ее сокрытии. Моих агентов проваливали, их увольняли с работы, грозились убить или покалечить. Они обращались ко мне за помощью, все еще надеясь, что я смогу добиться справедливости и отвести беду от них и их семей. Ведь я сам убеждал их в том, что закон и правда, в конце концов, восторжествуют.

Но с каждым днем я все отчетливее понимал, что не только не в силах защитить кого-либо, но и беззащитен сам.

совершенно секретно

СВОДКА НАРУЖНОГО НАБЛЮДЕНИЯ

от 8 июня 1988 г.

По заданию: Министра внутренних дел ТАССР.

Наблюдение начато: в 5 час. 30 мин.

закончено: в 00 час. 30 мин.

Объект: Оперуполномоченный ОБХСС старший лейтенант милиции Риф Разин.

В 6.00 час. Объект с адреса 44/11-35 побежал в лес к реке Кама, сделал зарядку, искупался и в 6 час. 40 мин. вернулся в первоначальный адрес.

В 7.00 час. Объект вместе с дочерью направился через пустырь в детский сад № 87. В саду объект о чем-то разговаривал с воспитательницей, показывая на территорию сада.

В 7 час. 56 мин. Объект вернулся к себе в рабочий кабинет, расположенный по адресу: комплекс 44/11-28.

В 8 час. 30 мин. Объект на автобусе поехал в здание УВД, где находился на пятом этаже в следственном отделе.

В 9 час. 57 мин. Объект направился в здание Автозаводского РОВД, в самом здании наблюдение не проводилось.

В 12 час. 25 мин. Объект проследовал в столовую УВД.

В 13 час. 10 мин. На автобусе поехал в городское отделение милиции, т. е. в комплекс 44/11.

В 14 час. 45 мин. Объект на автобусе поехал в СТО «ВАЗ», находился в здании до 16 час. 38 мин.

В 17 час. 20 мин. На общественном транспорте вернулся к себе на работу.

В 18.00 час. Объект вышел из здания, сел в машину «Жигули», госномер 18–57 ТБИ. В эту же машину сели трое мужчин, как выяснилось впоследствии, сотрудники ОБХСС, и машина последовала за город. Следом направилась другая машина «Жигули», госномер 56–28 ТБН, в которой также находилось трое сотрудников ОБХСС, кроме водителя.

В 18 час. 35 мин. Машины прибыли на базу отдыха «Кедр». Учитывая, что нашей службе место прибытия и цель были известны ранее, на базе, в комнате отдыха перед парилкой были установлены диктофоны. Сотрудники ОБХСС отмечали очередное присвоение звания майора Сурнину.

В 20 час. 38 мин. Объект сел в машину, на которой приезжал на базу, и уехал в город, прибыв в первоначальный адрес.

До 00 час. 30 мин. из здания не выходил.

В 00 час. 30 мин. наблюдение было снято. В ходе наружного наблюдения были произведены съемки объекта.

Фотоснимки и магнитофонная запись, произведенная на базе отдыха «Кедр», к сводке прилагаются.

Отпечатано в ед. экземпляре. МБ № 091/37.

Начальник седьмого отдела полковник милиции Курбатов С. Г.

2. ЧУЖОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Первое время, чересчур доверяя руководству и более опытным коллегам, инспектор ОБХСС делает ошибку за ошибкой. Я не был исключением.

Начиная собирать материал на то или иное должностное лицо, я сразу докладывал об этом своему начальнику. Тот выдерживал небольшую паузу и вскоре забирал у меня сырой еще материал, ссылаясь на то, что им заинтересовалось руководство УВД.

— Не волнуйся, — по-отечески успокаивал он меня. — Там примут исчерпывающие меры.

Но время шло, никаких мер не принималось, а материал исчезал бесследно.

Это повторялось не однажды, причем каждый раз заверения начальника ОБХСС были похожи друг на друга как две капли воды. Я понял, что он меня держит за несмышленого мальчишку и решил действовать осторожнее. Я не стал торопиться докладывать ему о поступившей мне информации, хотя это было очень трудно, ведь он читал все агентурные сообщения. И все-таки я сумел его переиграть. Если я получал сигнал о взятках или других злоупотреблениях крупных руководителей, советских или партийных работников, я просил агента, чтобы в сообщениях он не упоминал основных фигурантов, отделывался общими, расплывчатыми фразами типа «кто-то из руководства горкома» или даже «некто из райисполкома» и так далее. Как правило, с такими материалами, где главных действующих лиц знал только я, до определенного момента можно было работать.

В большинстве же случаев, принимая такое сообщение, я оформлял его агентурной запиской. Их отличие друг от друга в том, что первое агент пишет собственноручно, а записку — оперативный работник на основании полученного устного сообщения. Это не противоречит приказу по агентурной работе, поскольку встреча с агентом может произойти где угодно, и он не всегда имеет возможность сам написать сообщение.

Однако все эти маленькие хитрости помогали только на начальном этапе сбора информации. Рано или поздно надо было встречаться с главными действующими лицами, и почти сразу же мой начальник вызывал меня к себе, и история повторялась: под разными предлогами и с одинаковыми комментариями, что наверху обязательно разберутся и примут меры, он забирал у меня материалы, после чего ни я, ни кто-либо из сотрудников милиции их никогда уже не видели. Тогда я стал снимать фотокопии с тех документов, которые считал важными. Я заранее мог предположить, что долго работать с ними мне не дадут.

Однажды в «Комсомолке» появилась статья под заголовком «Правда всегда побеждает». В публикации речь, в частности, шла и о незаконном использовании легковых автомобилей в производственном объединении «КамАЗ». На заводе побывал прокурор, поговорил с руководством, на этом его проверка и кончилась. В редакцию ушел формальный, очень уклончивый ответ. Проведя параллельно свою проверку, я установил грубейшие злоупотребления: автотранспорт систематически использовался не по назначению. Легковушки, в основном это были «Волги», числились в одном предприятии, а использовались в другом, под «персоналки» начальства.

Начальнику ОБХСС УВД, очевидно, стало известно, что я зашел слишком далеко, он позвонил мне и потребовал, чтобы я немедленно принес ему все материалы по проверке транспорта. Я пообещал, но сам продолжил проверку. Он неоднократно звонил мне, все более раздражаясь, однако я под разными предлогами оттягивал время. Оно мне было нужно для встреч с главными фигурантами.

По телефону я пригласил для беседы директора завода по ремонту двигателей. Мое приглашение, как я почувствовал, застало его врасплох. Однако он быстро справился с растерянностью и предложил мне самому приехать к нему, сказав, что пришлет за мной машину. «Интересно посмотреть на противника в его логове», — подумал я и дал согласие. Именно после этой встречи я решил, что впредь не стоит поступать так опрометчиво и больше никогда не соглашался беседовать с боссами в их родных стенах.

Через полчаса ко мне вошел с иголочки одетый мужчина средних лет, представился техническим помощником директора и сказал, что машина ждет у подъезда. Он предупредительно открыл мне дверь черной «Волги», когда я садился, и успел проделать тот же трюк, едва машина остановилась. Проводив меня к директору, он оставил нас наедине.

Директор оказался высоким седовласым человеком лет пятидесяти с глубоко запавшими глазами неопределенного цвета. С первых минут он попытался взять инициативу в свои руки, заговорив со мной пренебрежительно и властно. Я спокойно показал ему ряд документов и объяснений. Он внимательно посмотрел мне в глаза и неожиданно сказал:

— У вас, кажется, нет квартиры? Надеюсь, трехкомнатная вас устроит?

Я молчал.

— И вообще, какие еще у вас есть проблемы? Мы можем решить любую.

— У меня много проблем, но я привык сам с ними справляться.

— Вы очень самоуверенны.

— Возможно. Я постараюсь сам решить свои проблемы, но сейчас меня занимает совсем другая проблема. Она не моя, а ваша. Могу вам назвать статью Уголовного кодекса. Сто семидесятая. Злоупотребление служебным положением. Наказывается лишением свободы на срок до трех лет.

Директор вызвал секретаршу и, заметно нервничая, попросил соединить его с заместителем генерального директора «КамАЗа». Этот разговор по телефону состоялся на моих глазах. Директор сказал, что в данный момент перед ним сидит сотрудник ОБХСС Разин и интересуется автотранспортом. Я напряг слух, пытаясь разобрать реакцию на том конце провода. Связь была прекрасной, и я услышал, как заместитель генерального уверенно бросил:

— Не беспокойся, старик, мы найдем способ успокоить его. Лейтенант, говоришь? Ну-ну…

— Я думаю, это преждевременно, — сказал директор, и я подумал, что есть много способов успокаивать, в том числе и самый радикальный. — Я попробую разобраться. Но вы должны быть в курсе.

— А я давно в курсе. Распустили мальчишек в ОБХСС, — он произнес это слово несколько иначе — в «обэхээсе». — В общем, действуй по обстановке.

Понимая, что дальше тянуть нельзя, я после разговора передал собранный материал в городскую прокуратуру.

Он там как в воду канул.

А мне моя несговорчивость стоила звездочки на погонах. Как раз в это время я должен был получить звание старшего лейтенанта, но мне отсрочили его присвоение на один год. Мой начальник не слишком умно попытался завуалировать причину отсрочки, написав в представлении, что Разин не всегда исполнителен, имеет собственное мнение и поступает не считаясь с мнением руководства.

С каждым днем мне все яснее становилась картина преступного мира. К этому времени я уже не питал никаких иллюзий в отношении способности и, главное, желания правоохранительных органов справиться с организованной преступностью.

Я взял лист бумаги и начертил на нем структуру городской власти: наверху пирамиды горком партии, чуть ниже — горисполком, от которых тянулись ниточки к райкомам и райисполкомам, суду, прокуратуре, милиции. В эту же схему я включил основные городские учреждения и заводы. Затем я взял другой лист и стал наносить на него организации, пораженные коррупцией. День за днем, месяц за месяцем заполнялся этот второй лист — материал поступал ко мне непрерывно — и вскоре эту схему можно было накладывать на первую. Они стали практически идентичны. Преступностью была поражена вся политическая Система. Даже меня поразили масштабы коррупции, охватившей партийно-советские и правоохранительные органы.

Я понимал, что с того момента, когда пошел на открытый конфликт с властями, я становлюсь врагом преступного синдиката, действующего в Брежневе.

Как я сегодня осознаю, я поставил перед собой безумно трудную, практически неосуществимую задачу: добраться до самой верхушки и доказать всем и прежде всего самому себе, что и один в поле воин. Иначе я не мог оставаться в органах.

Я проанализировал свои действия и решил, что забегаю вперед. Прежде чем добраться до руководителей синдиката, надо лишить их опоры, отсечь от охраны. А это, несомненно, высшие чины милиции, ОБХСС, прокуратуры и суда. Вряд ли они, включая начальника УВД и прокурора города, входили в клан неприкасаемых — они были только помощниками и исполнителями воли партийно-советских руководителей. Впрочем, чтобы определить, кто есть кто, нужно было работать. Я стал собирать материалы на работников правоохранительных органов.

Я был чужой им, а они — мне, обе стороны прекрасно понимали это. Похоже, они искали законных оснований, чтобы выбросить меня из милиции, отторгнуть, как инородное тело. Я чувствовал себя как разведчик в тылу врага.

Разумеется, в милиции г. Брежнева были и другие люди, которых не устраивала существующая система, однако атмосфера взаимного недоверия не позволяла нам объединиться и предпринять совместные шаги. А протестующих одиночек они легко загоняли в угол.

Однажды произошел весьма курьезный случай. Начальника следственного отделения Комсомольского РОВД вызвали на бюро райкома партии и стали распекать за то, что он посмел привлечь к уголовной ответственности одного из хозяйственников. Головомойка продолжалась довольно долго, однако тот никакой вины за собой не признал и отстаивал свою точку зрения. Тогда первый секретарь райкома предложил объявить ему строгий выговор с занесением. И тут выяснилось, что заносить взыскание некуда: начальник следствия оказался беспартийным (надо сказать, редкий для милиции случай). Секретарь райкома побелел от гнева и поднял начальника УВД.

— Странно вы набираете кадры, — процедил секретарь сквозь зубы. Учтите, беспартийных на руководящей должности мы не потерпим. Думаю, замену вы найдете.

Надо отдать должное начальнику следствия — он не стал молча проглатывать эту пилюлю, встал и сказал:

— Это как понимать? Как запрет на профессию? У нас, в Советском Союзе? Не думаю, что в ЦК вас поймут.

Он выполнил свое обещание, обратился за поддержкой в ЦК КПСС, однако его письмо, похоже, вернулось тому, на кого он жаловался. И хотя его не уволили сразу, все шло к тому, тучи сгущались. Не дожидаясь, когда его уничтожат, он сам был вынужден написать рапорт на перевод.

Я тоже ощущал непрерывное давление со стороны руководства ОБХСС. Чтобы у меня не оставалось времени на поиск настоящих преступников, мой начальник загружал меня материалами, разрешение которых зачастую совершенно не относилось к компетенции ОБХСС. Пока я доказывал это, время уходило, а в результате получал замечания и даже строгий выговор якобы за волокиту при рассмотрении заявлений граждан. Кому-то нужно было постоянно держать меня в напряжении, чтобы я не забывал, в чьих руках находится власть.

Да, власть была у них, они могли казнить, а могли и миловать, но главное, чем они пользовались, пока еще рассчитывали на послушание, — это игра на человеческих слабостях. Вечный дефицит и зависимость от них в получении элементарных благ позволили им в нужный момент подбрасывать наживу попривлекательней в надежде, что жертва клюнет, и тогда ее можно будет крепко держать на крючке.

Когда меня принимали на работу, мне обещали жилье и прописку, однако месяцы шли, а все оставалось по-прежнему. Сначала один, а потом и с семьей, я жил в комнате, которая, по сути, была кабинетом ОБХСС. Естественно, никаких документов не оформлялось, и я мог в любое время лишиться крыши над головой. У нас не было не только жилья, но и путевки в детский сад. Я предложил жене временно поработать в детском саду воспитателем, из-за путевки многие женщины так поступают, но она категорически отказалась. Тогда я устроил Надежду юристом на одно из предприятий и по совместительству сторожем в детском саду. Конечно, дежурил за нее я, но сам не мог оформиться, поскольку совместительство сотрудникам милиции запрещалось. Эти ночные дежурства не всегда были спокойными, я часто недосыпал, но зато старшая дочь стала ходить в детский сад и жене с младшей стало полегче. Другого выхода не было, хотя однажды мне его предложили. И не кто иной, как начальник ОБХСС.

Как раз в это время я собирал материал на заведующую одного из детских садов города. Налицо было злоупотребление служебным положением. Не знаю, каким образом она оказалась связанной с моим начальником, но в один прекрасный день он вдруг предложил мне сделку: я спускаю это дело на тормозах, а взамен получаю путевку в детский сад.

— Подумай хорошенько, — заботливо сказал он. — Не век же тебе мучиться в сторожах.

Я отказался.

Тогда он решил зайти с другого конца. В один из выходных он как будто случайно попался нам навстречу у самого дома, подошел к Надежде и вздохнул:

— Как жаль, что вы, такая красивая женщина, не можете повлиять на мужа…

— А в чем дело?

— Да вот, за небольшую услугу я предлагаю ему путевку для вашей дочери, а он упрямится…

Жена повернулась ко мне.

— Риф, это правда? Ты в своем уме?

— Пока что да, — ответил я и, обращаясь к начальнику ОБХСС, добавил: Я ведь уже сказал вам, что ни в какой путевке я не нуждаюсь!

Дома жена устроила мне скандал, повторив свою излюбленную фразу о том, что я круглый дурак и мент несчастный, а потом хлопнула дверью. Наверное, в этот день она окончательно решила уехать к матери, что вскоре и сделала. Я же был уверен: лучше не спать ночами, чем жить с волками в одной стае. И я продолжал нарушать неписаные законы этой стаи.

Как-то раз мне на стол легла объяснительная, в которой некий гражданин признавался, что, проведя ночь в медвытрезвителе Автозаводского района, утром, по подсказке дежурного, он подошел к начальнику вытрезвителя и предложил ему талоны на бензин. После чего в карман начальника перекочевало талонов на двести литров, и он заверил гражданина, что на работу сообщать не будет. Это был не первый материал о злоупотреблениях начальника медвытрезвителя, обиравшего своих клиентов. Когда я доложил об этом своему руководству, мне дали довольно резкую отповедь, чтобы я не лез не в свое дело. Конечно, подобные материалы не должны были попадать к рядовому инспектору, тем более, беспартийному.

Однако я продолжал интересоваться всем, что помогло бы мне разглядеть истинное лицо этих оборотней и вывести их на чистую воду.

В поле зрения попали и мои руководители. Увы, взятки брали как мой непосредственный начальник и его заместитель, так и их покровители из УВД. Когда на рынке я требовал документы на товар у перекупщиков из южных республик, они искренне удивлялись:

— Слушай, начальник, я твой начальник уже деньги давал, так? Еще хочешь, да?

А когда они слышали, что мне нужны не деньги, а только документы, в мой адрес уже сыпались угрозы:

— Ты думаешь, мы на тебя управы не найдем, а? Свой начальник тебя с говном съест, мы знаем, куда звонить.

И действительно, проверяя документы у очередной группы дельцов из теплых краев, которые только что прибыли из аэропорта и, казалось бы, еще не могли знать, кому давать взятки, я обнаруживал в их бумагах имена и телефоны сотрудников милиции. Так что уже в солнечных странах наши гости были убеждены, что здесь их прикроют, и свободно торговали в Брежневе левым товаром.

Впрочем, мои руководители не всегда утруждали себя, оставляя лазейку для наживы и тем, кто был рангом пониже, а то и вовсе не работал в органах. Дань с торговцев цветами и фруктами зачастую собирали внештатные сотрудники ОБХСС, которые, как трудолюбивые пчелки, тащили мед в улей и передавали его по инстанции, не забывая, конечно, и себя. Эти «пчелки» пользовались своими связями не только на рынке. У меня сохранилось заявление гражданина К.: «Прошу принять меры к внештатному инспектору милиции Ш., который требует с меня деньги в размере 300 рублей за то, что он якобы поможет закрыть уголовное дело, возбужденное в отношении меня по статье…» Постепенно подобных материалов у меня накопилось столько, что я стал опасаться за их сохранность. Система не могла позволить кому-то безнаказанно располагать таким компроматом на ее представителей, а сигналы от своих людей, что я всерьез интересуюсь ею, она, несомненно, получала. Как и следовало ожидать, Система, в первую очередь, руками моих руководителей делала все более ощутимые попытки так или иначе избавиться от меня.

Когда они поняли, что ни ласковые уговоры, ни попытки купить, ни строгий выговор, ни даже прямые угрозы не дают желаемых результатов, кому-то из них пришло в голову объявить мне служебное несоответствие. Ко мне поступило заявление одного гражданина с жалобой на соседку, которая якобы сдает свою квартиру в поднаем, извлекая нетрудовые доходы. Проверив сигнал, я пришел к выводу, что в действиях этой гражданки нет состава какого-либо преступления. Я принял решение об отказе в возбуждении уголовного дела. Однако ни начальник РОВД, ни начальник ОБХСС со мной не согласились и требовали объявить в розыск эту гражданку, которая выехала примерно за месяц до этих событий в неизвестном направлении. Объявлять в розыск временно отсутствующего нанимателя квартиры, за которым, согласно статье 60 Жилищного Кодекса, жилое помещение сохраняется в течение шести месяцев, не было никаких оснований. Это было бы нарушением закона и прав человека. Тратить силы и средства на это беззаконие я не собирался и прямо сказал об этом начальнику РОВД.

— Если же вы настаиваете на розыске, я требую не устного, а письменного указания, — спокойно закончил я.

Он закричал на меня так, словно прорвало плотину, это был какой-то водопад бессвязных слов, и мне показалось, что его вот-вот хватит кондрашка.

В тот же день мне стало известно, что подготовлен проект приказа о моем наказании за прямое неподчинение. Однако объявить мне служебное несоответствие они не успели. Поскольку быть наказанным просто так, за здорово живешь, мне совсем не хотелось, я обратился в прокуратуру к человеку, которому доверял. Знакомый помощник прокурора все понял, он знал как мой упрямый характер, так и амбиции моего начальства. Он немедленно истребовал заявление гражданина с жалобой на соседку и почти сразу же вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Спорить с прокурором мое начальство не решилось, и приказ о наказании, соответственно, на свет не появился. Конечно, я осознавал, что это лишь небольшая пауза, временная передышка для следующей атаки. Я ждал от своих противников новых провокационных действий. И они не заставили себя долго ждать.

В один из дней я пришел на работу и обнаружил, что из железного ящика, который заменял мне сейф, исчезли все материалы, собранные мной на верхушку преступного синдиката и ее охранников в погонах. Исчезли объяснения граждан, а ведь они признавались в передаче крупных взяток должностным лицам, пропали акты ревизий, часть фотокопий. Кроме этих документов, являющихся непосредственным доказательством преступной деятельности, у меня украли и журнал с подробными данными на каждого фигуранта, замешанного в той или иной незаконной махинации. В этот же журнал я заносил источник получения информации и предполагаемые способы ее проверки.

Удар был, конечно, сильный. Меня не только лишили оригиналов важных документов, но и отрезали от надежных агентов, которые, по сути, оказались проваленными. Но что я мог сделать? Жаловаться? Кому? Не своему же начальнику ОБХСС, по поведению которого я сразу понял, что и он приложил руку к этому делу. Надо сказать, что материалы у меня похищали и прежде, но как-то выборочно: то справка какая-нибудь исчезнет, то агентурная записка. Но чтобы так беспардонно вымести все подчистую — этого раньше не было. Хорошо еще, что большую часть фотокопий я спрятал в другом месте и, следовательно, имел хоть какую-то опору в дальнейшей борьбе.

Сославшись на плохое самочувствие жены, я взял отпуск на несколько дней, чтобы ее навестить. Это была официальная версия. На самом деле с имеющимися материалами я поехал в Москву, решив обратиться в редакции центральных газет. Вежливые сотрудники редакций сочувственно кивали головами, но ничего не обещали. («Понимаешь, старик, у нас не та специфика, мы больше по части экономики. Или вот по экологической части. Не можешь? Жаль, жаль… И потом, даже если это, — тут они кивали на мои несколько листочков текста, — дойдет до главного, он все равно зарубит. Так что попробуй в другом месте»). Обойдя несколько газет, я плюнул на эту затею и вернулся домой.

Как ни странно, начальство знало, что в Ижевск я не ездил, и даже прямо намекнуло на полную осведомленность в причинах моего отсутствия.

— Мало еще тебя жизнь била, Разин, — сказал мне мой начальник ОБХСС. Рекомендую заняться работой. Нам нужны пахари, а не отпускники, гуляющие по столицам. Тем более, с пасквилями на милицию. Тоже мне Пушкин, едрена вошь. Не будешь пахать — пеняй на себя, жизнь сладкой не покажется.

Я прекрасно представляю себе, что означало «пахать» на его жаргоне: ловить мелких воришек и спекулянтов, сшибать «палки», выполнять план. «Хорошо, пахать так пахать, только своей бороной», — подумал я, считая, что неудача в Москве — это только неприятность, но никак не полный крах. Тем более, что та самая жизнь, о которой мне говорил начальник, не стояла на месте, каждый день преподнося новые сюрпризы.

Из оперативных источников я получил информацию о том, что начальник финансового отдела «КамАЗавтоцентра» через «Автоцентр» г. Таллинна скупает мебель и перепродает в г. Брежневе по завышенной цене. Это прибыльное дело предприимчивый финансист, пользуясь связями, поставил на широкую ногу, прося за каждую вещь едва ли не тройную цену. По самым скромным подсчетам, этот попутный бизнес принес ему уже несколько десятков тысяч рублей незаконного дохода. Я занялся проверкой полученного сигнала и выяснил, что, кроме спекуляции мебелью, здесь налицо другие финансовые нарушения. Разумеется, за моими действиями внимательно наблюдали и серьезно готовились. Я получил вызов в Управление внутренних дел города.

— Ты ведь знаешь, Разин, что мы дорожим хорошими работниками, — начал за здравие начальник ОБХСС УВД, делая ударение на слове «хорошими». Но я понимал, что меня вызвали отнюдь не за наградой: уж я-то в «хороших» здесь никогда не числился. — Хорошими работниками мы не разбрасываемся, а плохих будем гнать поганой метлой. Вот, полюбуйся, что на тебя пришло из Устинова.

Намеренно или случайно он отрекомендовал Ижевск маршальским именем, я не знаю, но в то время городу уже давно было возвращено его историческое название. Однако суть не в этом, а в той бумаге, которую я прочитал, стоя на ярко-красном ковре в кабинете моего высокого начальства. Это было агентурное сообщение, в котором говорилось о том, что, работая в уголовном розыске Удмуртии, Риф Разин якобы имел тайные контакты с преступниками, тем самым укрывая их от правосудия. Причем делал это не эпизодически, а в течение длительного периода.

— Что скажешь?

Он сверлил меня глазами, ожидая растерянности, раскаяния, просьб замять это дело.

— Скажу, что все это ложь, шитая белыми нитками.

— Вот как? Но ведь дыма без огня не бывает? Не знаю, чем уж ты там насолил своим удмуртским друзьям, но хочу дать тебе один дружеский совет. Не плюй против ветра. И никогда не лезь в бутылку. Можно ведь обо всем договориться… Тебя уже предупреждали не раз, а ты опять за свое. Можно ведь вести себя поспокойнее, и тогда никто тебя не тронет. Или ты предпочитаешь, чтобы мы занялись тобой вплотную?

— Я предпочитаю, чтобы вы занялись этим сообщением и провели по нему служебное расследование. Мне оправдываться не в чем.

Вскоре я написал рапорт на имя министра внутренних дел ТАССР с аналогичной просьбой, но, естественно, никто никакой проверкой не занимался, ибо проверять было нечего. Это был обыкновенный шантаж, с которым в милиции мне и потом не раз приходилось сталкиваться. Сообщение было написано под диктовку заинтересованных лиц г. Брежнева, которые имели связь с ижевской мафией.

Я, конечно, понимал, что мафия всесильна, поскольку она и есть ядро всей политической Системы. Природа ее омерзительна. Мафия одинаково действует и в Брежневе, и в Ижевске, и в Москве, и в целом по Союзу, но все же мне было больно сознавать, что эти помои на меня выплеснулись из города, где у меня были нормальные отношения с равными мне коллегами. Мне казалось, что ни один из сыщиков, знавших меня, не способен на подлость.

Этот шантаж и угрозы нейтрализовать меня совпали по времени с расследуемыми мной фактами крупных финансовых махинаций на «КамАЗавтоцентре» (спекуляция мебелью была лишь эпизодом). Это не могло быть случайным совпадением. Если раньше меня «пасли» и уговаривали мои непосредственные начальники и те, на кого они работают, то теперь к травле подключилось МВД соседней республики. Игра пошла по крупному. По сути, мне объявили открытую войну. Я знал: для того, чтобы сломить меня, эти подонки не остановятся ни перед чем. Однако видимость законности они все еще соблюдали.

В ОБХСС, как и в уголовном розыске, существует план по оперативной работе. Один из его обязательных разделов — вербовка агентуры или привлечение к негласному сотрудничеству доверенных лиц. Согласно плану на квартал, который только что закончился, я подготовил материалы для вербовки одного агента. Он согласился сотрудничать, мы избрали псевдоним, но человек, видимо, попался осторожный и не торопился давать подписку. Это было его право, я не стал настаивать, тем более, что приказом по агентурной работе предусмотрено сотрудничество и без подписки. Такие агенты тоже получают денежное вознаграждение, и при этом все-таки ставят свою подпись. Я понес материалы начальнику РОВД. Он отказался регистрировать агента, заявив, чтобы я обязательно отобрал у него подписку. Я напомнил шефу о приказе. Он ответил, что лучше меня знает приказ, и потребовал не рассуждать, а исполнять его указание. Я почувствовал, что это не каприз начальства, а всего лишь повод, чтобы поставить меня на место.

Надо сказать, вербовка агентуры — не такое простое дело, как может показаться со стороны. Я знаю многих оперативных работников, которые так и не научились работать с агентурой. Если ты вербуешь его не ради галочки в отчете, не нужно спешить диктовать свои условия. Конечно, в арсенале специальных средств есть и психологическое воздействие, с помощью которого обычно и добиваются подписки. Но это метод мог отрицательно сказаться на дальнейшей совместной работе: почувствовав, что я не доверяю ему без подписки, агент, в свою очередь, не будет и ко мне питать доверия, в результате возрастает опасность дезинформации.

Буквально на следующий день после той стычки с начальником РОВД я узнал, что уже готов приказ о моем наказании. Мне сказали, что даже в случае, если я бегом отберу подписку у агента, мне объявят наказание за что-нибудь другое. Например, за отсутствие конспиративной квартиры для встреч с агентами. Таких квартир не было и у многих других оперативных работников, они встречались с агентами в явочных местах, это стало нормальной практикой, однако не они, а я был бельмом в глазу у начальства, с которым, как известно, не спорят. На этот раз я решил не защищаться, понимая, что это бесполезно. Вскоре был издан приказ об объявлении мне служебного несоответствия за плохую оперативную работу. Они все-таки добились своего.

Совершенно секретно

ПРИКАЗ № 002/1

За первый квартал 1987 года, согласно плану по вербовке агентуры, оперуполномоченный ОБХСС Разин должен был завербовать одного агента, но план не выполнил.

За плохую оперативную работу, срыв плана по вербовке агентуры, оперуполномоченному Разину объявить служебное несоответствие.

Начальник Автозаводского РОВД

майор милиции Уролов Н. П.

У меня вновь состоялся непростой разговор с начальником РОВД. В глубине души, как это ни странно на первый взгляд, он не мог не уважать меня, во всяком случае, питал определенные симпатии. Ведь раньше я работал в уголовном розыске, в личном деле имел одни благодарности, а он ценил профессиональных сыщиков, потому что сам когда-то был в их числе. Мне и в г. Брежневе не раз представлялась возможность доказать ему, что я не забыл свои навыки. Однажды во время дежурства на рынке я в считанные минуты обнаружил по приметам и задержал с поличными двух воровок, обчищавших карманы ротозеев. Помнится, начальник РОВД был искренне удивлен, как оперативно я сработал. Были и другие случаи, когда он убеждался в моих способностях. Может быть, поэтому он прислушивался к моему мнению, когда принимал решения по линии ОБХСС. Короче говоря, обоим было ясно, что мы противники, достойные друг друга. Правда, мне было легче, поскольку на меня никто не давил сверху, никто на заставлял любыми средствами дискредитировать неугодного.

Когда я вошел в кабинет, он почему-то быстро забежал мне за спину и плотно прикрыл незапертую мной дверь. Впечатление было такое, словно он боится чего-то.

— И как же нам дальше быть, Риф? — он впервые назвал меня по имени. Наверное, теперь ты уволишься из органов?

— Почему же? Буду работать.

— А! Значит, вернешься в Ижевск, к семье…

— Нет. Буду работать здесь.

— Я так и знал. Но я все-таки настоятельно рекомендую тебе уехать из Брежнева. Так будет лучше.

— Кому лучше? Вам?

— Прежде всего тебе. Ты, наверное, думаешь, что я специально под тебя копаю? Ну, приказ и все такое… Приказ — это все-таки не крайние меры, а на них могут пойти.

— Какие крайние меры вы имеете в виду? По-моему, вы и так сделали все, что могли.

— Ты же неглупый человек, Риф, и должен все понимать. И тогда я ничего уже не смогу сделать, даже если очень захочу защитить тебя. Учти, очень много не от меня зависит. Не я один принимаю решения. А очень многое от меня совсем не зависит.

Трудно было не понять, что он предупреждает меня о возможном физическом уничтожении.

Это был первый и, к сожалению, последний откровенный разговор с начальником РОВД. Буквально через неделю он погиб в автомобильной катастрофе при весьма загадочных обстоятельствах. Было ли это убийством или чистой случайностью, сейчас утверждать не берусь. Но тогда говорили всякое, в том числе я слышал и такую версию, что его убрали те, кого он осмелился ослушаться. Во всяком случае, у меня было немало поводов убедиться в том, что сильные мира сего любят, чтобы им служили преданно, и жестоко карают тех, кто затевает свою игру.

После этой смерти я понял, что, наказывая меня, начальник РОВД, возможно, продлял мне жизнь.

Я продолжал проверку финансовой деятельности «КамАЗавтоцентра». По предварительным данным, ущерб в результате злоупотребления должностных лиц составлял около восьмидесяти тысяч рублей. Назначив ревизию на фирме, я выехал в командировку в Таллинн для установления фактов скупки мебели начальником финансового отдела «КамАЗавтоцентра».

Когда я вернулся и попросил доложить о результатах ревизии, мне ответили, что ревизорам неоднократно звонили из УВД, в том числе и начальник управления, с требованием немедленно прекратить проверку. Больше того, им сказали, что Разин, который назначил ревизию, полностью себя дискредитировал, отстранен от работы и никогда сюда не вернется. Я дал указание продолжить проверку.

Вечером в моем кабинете зазвонил телефон. Глухой мужской голос (очевидно, трубка была прикрыта платком) узнать было невозможно. Неизвестный не стал удостоверяться, с кем разговаривает, отчего я мог предположить, что он знает меня, и сразу взял быка за рога:

— Разин, черт тебя побери, сворачивай ревизию. Немедленно, не то хуже будет. И вообще убирайся из города, если хочешь жить.

Ответа он ждать не стал и положил трубку. Честно говоря, после таких слов мне стало немного не по себе. Конечно, я хочу жить, но жить честно. Эти ублюдки из кожи вон лезут, чтобы я перестал уважать себя, сдался, запаниковал, но они этого не дождутся.

На следующий день меня вызвал начальник УВД и сказал, что деятельностью «КамАЗавтоцентра» заинтересовались в министерстве, поэтому будет лучше, если я передам все изъятые документы ему. Там разберутся. Это был их привычный ход, применяемый, чтобы остановить проверку и спасти своих. Доказательств у меня было явно недостаточно, кроме того, при таком противодействии я вряд ли смог бы добыть их. Пришлось вернуть документы.

Зато материалы о спекуляции мебелью пополнились новыми подробностями. Я не зря съездил в командировку: факты скупки в Таллинне полностью подтвердились. Я с трудом зарегистрировал документы в журнале регистрации преступлений. Мне несколько раз отказывали, и я вынужден был пойти на маленькую хитрость: сказал, что регистрация материала еще ничего не значит, нужна дальнейшая проверка, и вполне может случиться, что в результате мной будет вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Только тогда они согласились, предупредив, что если позвонят из УВД, они скажут, что это моя инициатива и они никакого разрешения не давали.

Я знал, что эти материалы очень волнуют определенных лиц в управлении внутренних дел. У меня уже неоднократно пытались изъять их, ссылаясь даже на указание министра, который в то время действительно приехал в Брежнев. Я ответил, что если министру будет нужно, он сам обратится ко мне. Естественно, все это было вранье, звонка от казанского шефа нечего было и ожидать. Тогда меня вызвал замначальника УВД по оперативной работе и напомнил, что руководитель финансового отдела «КамАЗавтоцентра» очень уважаемый человек, он никого не убивал и лучше оставить его в покое. Я сказал, что пока в состоянии отличить убийство от спекуляции, и понес материалы начальнику следственного отдела РОВД, но ему уже позвонили, и он отказался возбуждать уголовное дело. В УВД тоже никто не взял на себя ответственность.

Казалось, круг замкнулся. Оставалось одно — обратиться к прокурору района. Я допускал, что он тоже предупрежден, но я знал его как человека умного, вряд ли он стал бы открыто противодействовать. В общем, терять мне было нечего, и, отдавая материалы прокурору, я заметил, что, на мой взгляд, налицо состав преступления, предусмотренный статьей 154 УК РСФСР, а если прокурор будет другого мнения, я пойду дальше и меня ничто не остановит.

Вскоре прокурор позвонил мне и сказал, что возбудил уголовное дело и направил его для расследования в УВД. Я понял, что он перехитрил меня. Мы оба знали, что там попытаются прекратить это дело. Я просил его, чтобы прокуратура сама расследовала преступление, но тогда ему было бы не избежать многих неприятностей, а отдавая материал в УВД, он умывал руки.

Слежка за мной явно усиливалась. С тех пор, как у меня выкрали журнал регистраций, в который я заносил агентурные сообщения, я сделал ставку на так называемых «карманных» агентов. Это люди, неизвестные моим руководителям, поскольку официально я их не оформлял. Однако пользуясь доступом к определенным документам, они давали мне информацию.

совершенно секретно

СВОДКА НАРУЖНОГО НАБЛЮДЕНИЯ

от 18 февраля 1988 г.

Для кого: Управление Комитета госбезопасности г. Брежнева

Наблюдение начато: в 6.00 час.

закончено: в 00 час. 30 мин.

Объект: Оперуполномоченный ОБХСС старший лейтенант милиции Риф Разин.

Объект взят под наблюдение с адреса ул. Ш. Усманова, 85–35, комплекс 44/11. В 6.00 объект в спортивной форме одежды выбежал в сторону реки Камы. Добежав до леса, углубился в лес. Учитывая профессиональный уровень объекта, во избежание обнаружения слежки, наблюдение в лесу не производилось. Были ли контакты, не установлено. В 6 час. 30 мин. объект вернулся в первоначальный адрес.

Дальнейшее наблюдение было затруднено тем, что квартира объекта и его рабочий кабинет находятся в одном подъезде, на первом этаже расположена дежурная часть. До 12 час. 30 мин. в здании побывало много граждан, установить контакты объекта не представилось возможным.

В 12 час. 30 мин. объект направился в кафе «Дуслык», пообедав, вернулся обратно. В 14.00 объект поехал на автобусе на завод по ремонту двигателей, где находился до 16 час. 20 мин. В 16 час. 20 мин. объект направился в Производственную фирму «КамАЗавтоцентр», находился в бухгалтерии до 17 час. 40 мин. После этого вернулся в адрес, откуда был взят под наблюдение. Из здания не выходил. Наблюдение снято в 00 час. 30 мин.

Отпечатано в единственном экземпляре МБ № 028/35.

Начальник отдела ООС

подполковник КГБ Мусин А. Л.

Однажды мне позвонил один из таких «карманных» агентов, и мы договорились о встрече на автобусной остановке «Универсам». Добраться туда я должен был на автобусе, но на улице подвернулся знакомый, который предложил подбросить меня на своей машине. Мы подъехали, и я уже хотел выйти, но вдруг заметил сотрудников седьмого отдела, которые перекрыли остановку. Пока я раздумывал, как поступить, показался «Жигуленок» КГБ и остановился неподалеку. Люди в машине тоже стали наблюдать за остановкой. Я сказал приятелю, что у меня внезапно изменились планы, и мы уехали.

На все сто процентов я был убежден, что они хотели установить моего человека, определить источник утечки информации. Поскольку о нашей встрече я никому не говорил, они могли узнать о ней, только подслушав наш телефонный разговор. Я попросил знакомого подвести меня к дому, где жил агент, и оставил в его почтовом ящике почтовую открытку без текста. Это был сигнал об экстренной встрече в заранее обусловленном месте. Вскоре он пришел туда, и я попросил его не слишком откровенничать по телефону. Мы договорились об условных паролях, обозначающих время и место встречи. Только так еще можно было получать хоть какую-то информацию.

Дело о спекуляции мебелью поручили старшему следователю УВД. Это была запуганная женщина, которая вскоре призналась мне, что на нее давят со всех сторон, и она не знает, что делать. Я настаивал на том, чтобы она объективно вела следствие, однако настойчивости ей явно не хватало. Буквально через неделю я узнал, что она сдалась: дело было прекращено, а фигурант пошел на повышение — бывший финансист стал заместителем директора по экономическим вопросам. Свидетелей запугали. Я встретился с одной из свидетельниц, дававших правдивые показания, и она показала мне записку, которую передала ей подруга, предупредившая о грозящей опасности. Мне врезались в память слова: «Ни с кем не делись и не советуйся. Не забывай, что ты просто висишь на волоске». Женщина со слезами на глазах спрашивала меня, что ей теперь делать. Что я мог ответить?

Конечно, я понимал, что в покое они меня все равно не оставят. Слишком многое мне стало известно в ходе предварительных проверок. Я установил, что не только бывший финансист, но и другие руководители КамАЗа, пользуясь своим служебным положением, занимались спекуляцией. Скупая мебель в Прибалтике, через автоцентры КамАЗа, расположенные в Риге, Таллинне и других городах, они привозили ее в Брежнев и перепродавали по сумасшедшим ценам. Естественно, никакой оплаты за транспортные услуги не производилось. Причем в последние годы делали это нелегально, поскольку в Прибалтике были приняты законы, запрещающие вывоз мебели за пределы республики. Спекулировали не только мебелью. Через автоцентр Владивостока привозили японские магнитофоны и тоже пускали их в продажу.

Иногда им удавалось замести следы: из Риги пришло сообщение о пожаре в бухгалтерии автоцентра. По предварительным данным, там была обнаружена недостача на несколько миллионов рублей. Я знал, что они могут уничтожить не только документы, но и человека. Та информация, которой я располагал, продолжала волновать их воображение. Я представлял для них реальную опасность.

Однажды вечером я патрулировал по городу в паре со старлеем Семеновым. Этот сотрудник славился у нас тем, что всегда вовремя предлагал и заваривал чай старшим по званию, и я его недолюбливал. Около девяти часов мы зашли в дежурную часть.

— Вовремя вы появились, — сказал дежурный милиционер. — Вот вам свежий адресок.

Он протянул листок бумаги с адресом.

— А в чем там дело? — спросил я.

— Да какой-то семейный скандал. Звонила женщина, сказала, что муж напился и угрожает ей расправой. Уж полчаса прошло, наверно.

— И вы нас ждали? Что, некому было съездить? — я кивнул на скучающих постовых милиционеров и дружинников.

— Мне передали, чтобы выехали именно Разин с Семеновым. Я исполняю.

Я не стал уточнять, кто дал ему это указание, хотя такая забота, чтобы мы не остались без дела, и показалась мне несколько странной. На дежурной машине мы выехали по адресу скандала.

У самого дома Семенов, нарочито зевая, проговорил:

— Что-то я утомился сегодня, ты поди разберись там, а я подожду в машине.

Я не возражал: за годы работы в милиции мне приходилось приводить в чувство не один десяток скандалистов, не говоря уже о задержании преступников. Правда, на этот раз я был без оружия.

Дверь в квартиру оказалась чуть приоткрытой, никаких криков не доносилось. Позвонив, я вошел внутрь.

За столом сидели двое довольно крепких мужчин и распивали водку. Куда же исчезла женщина, которая звонила? Не решилась возвращаться?

— Милицию вызывали? — спросил я, поздоровавшись.

— Глупости говоришь, начальник. Ну зачем нам милиция? Нам с корешом и на двоих водки маловато. А ты, никак, замерз? Хочешь выпить на халяву?

— Я попросил бы вас не «тыкать».

— А я попросил бы вас выйти вон. Пока по-хорошему.

У меня не было никаких оснований задерживать их, не было и желания продолжать разговор, и я повернулся, чтобы уйти.

В этот момент они напали на меня сзади и повалили на пол. Один из нападавших схватил меня за горло и стал душить, другой изо всех сил прижимал меня к полу, пытаясь заломить руки. Я сопротивлялся, но никак не мог скинуть их с себя. Воздуха не хватало, я слабел, и откуда-то пришла мысль, что это конец.

Мне и раньше приходилось не раз оказываться в критических ситуациях, и я знаю, что за страхом перед смертью всегда приходит апатия, когда смерть кажется желанным избавлением от страданий и боли. Эту грань надо суметь преодолеть, потому что человек умирает тогда, когда перестает сопротивляться.

Я уже терял сознание, перед мысленным взором в каком-то тумане мелькали лица родных и близких, я прощался со всеми и был спокоен. Вдруг я увидел свою младшую дочь, которая стояла ухватившись руками за край манежа, она молча смотрела на меня, чуть приоткрыв свой ротик. Мне даже показалось, что она произнесла слово — папа, хотя она еще и не умела говорить. Мысль о том, что я больше никогда не увижу ее, была нестерпимой. Я не знаю, что произошло со мной. Рванувшись из последних сил, я сбросил с себя противников, они покатились к входной двери. Мне удалось встать и я ударил одного из нападавших, но я никак не мог восстановить дыхание, и удар получился слабым. Они оба уже были на ногах, и мне пришлось отступать на кухню. Мне удалось запереть дверь, но часть ее была стеклянной, и они вломились ко мне, выдавив стекло.

У одного из нападавших в руках оказалась доска, он занес ее у меня над головой и опустил вниз. Я успел увернуться, и удар пришелся вскользь по плечу. На долю секунды я отвел взгляд к окну, мелькнула мысль выпрыгнуть вниз, но с пятого этажа прыжок, скорее всего, оказался бы смертельным. Дыхание стало восстанавливаться, и я решил пробиваться к выходу. Главное не дать сбить себя с ног и постараться свалить противников. В прыжке я ударил ногой в пах того, кто уже поднимал доску для второго удара, и он со стоном согнулся пополам. Мне повезло, что его приятель несколько растерялся, очевидно, не ожидая от меня такой прыти, и мне удалось повалить его на пол. Перепрыгнув через лежащего, я выскочил в коридор и быстро спустился вниз.

Семенова не было. Я добрался до дежурного и, заявив о нападении, потребовал вызвать следователя прокуратуры. Вместе с ним мы поехали в эту злополучную квартиру, где он сделал осмотр места происшествия. Ни одного из злодеев там, разумеется, уже не оказалось. Вернувшись в дежурную часть, я написал рапорт и отправил его в прокуратуру. Прошло несколько дней, однако никаких мер к розыску преступников принято не было, а материал, собранный следователем, исчез навсегда.

Я пытался сам найти концы, разыскал Семенова и спросил его, куда он пропал в тот вечер.

— Никуда я не пропадал, ждал тебя у подъезда, — нагло ответил он. — А ты все докапываешься до правды?

— А ты рекомендуешь этого не делать?

— Рекомендую. А если будешь и дальше ворошить это дело, я дам показания, что ты сам начал драку. Да, ты сам виноват, они защищались.

— Подонок.

Я понял, что Семенов заранее знал, что произойдет в тот вечер, по сути, отдал меня в руки преступников, но доказать это было невозможно. Ложь, которую он мог распространить, выглядела правдоподобно, ему бы поверили, заниматься этим нападением самостоятельно значило попусту потратить время и нервы. Я отступил, успокаивая себя мыслью, что, в конце концов, им не удалось убить меня.

А то, что кто-то пытался уничтожить меня, было совершенно ясно. И очень скоро они повторили свою попытку.

Я возвращался домой поздно вечером. Выйдя из автобуса, я стал переходить дорогу. Улица была пустынна, невдалеке стояла только черная «Волга», прижатая к обочине. Я не обратил особого внимания на то, что двигатель ее работал, и спокойно шел, приближаясь к тротуару. Неожиданно машина сорвалась с места и, быстро набирая скорость, помчалась прямо на меня.

Я прыгнул в сторону и почувствовал дикую боль в ноге. Подвернуть ногу в такой ситуации означало одно: уйти мне не удастся. Крылом «Волга» ударила меня в бедро и отбросила в сторону. Я упал в метре от тротуара и на какое-то мгновение потерял сознание. Очнувшись, я увидел, что автомобиль задним ходом снова наезжает на меня. Номера на машине не было.

Вскочив, я чуть не закричал от боли, но сумел устоять на ногах и побежал наугад туда, где могла оказаться помощь. Честно говоря, не знаю, на что я надеялся, но кое-как доковылял до ближайшего пустыря, где шла какая-то стройка. Может быть, хотел скрыться в темноте среди вагончиков строителей или рассчитывал, что шум привлечет сторожа. Все произошло слишком быстро, чтобы искать лучший выход.

Я с трудом поднялся на пригорок и услышал сзади щелчок захлопываемых дверей. Преследователи явно пустились в погоню. Шансы убежать с поврежденной ногой были минимальны. Я остановился. Легко отдавать свою жизнь я не собирался и приготовился защищаться.

Один за другим прозвучали два выстрела. Почувствовав сумасшедшую боль, пронзившую все тело, я потерял сознание…

Очнулся я на дне глубокого котлована, куда упал оступившись, когда услышал выстрелы. Пули не задели меня. Поврежденная нога распухла, голова раскалывалась. Преследователи, увидев, как я упал, видимо, решили, что дело сделано, а может быть, их что-то спугнуло, раз не стали удостоверяться, жив я или нет. Я кое-как добрался домой, перебинтовал ногу, выпил какие-то таблетки и лег.

Конечно, заснуть я не мог. Что делать? Как жить дальше? Сила явно на их стороне. Я уже давно переступил ту черту, которую не дано переступить никому. Если им не удалось убрать меня вчера, если они промахнулись сегодня, то они обязательно сделают это завтра.

Я был обречен на гибель, и пора было уходить. Но тут я вспомнил, что через день у меня назначена встреча с агентом. Эта девушка должна была передать мне очень важные документы. Если бы они оказались у меня, я имел бы неопровержимые доказательства причастности должностных лиц, в частности, руководителей горисполкома и КамАЗа, к незаконному распределению квартир. Возможно, в документах было и подтверждение получения взяток этими должностными лицами. Я не мог упустить такую возможность рассчитаться с ними за все и решил обязательно встретиться с агентом.

Об этом деле мне было известно немного больше, чем прессе и общественности, к тому же прошло почти семь лет с того дня, когда состоялся суд. Подробности забылись, и те, кто стоял у истоков этого преступления, чувствовали себя достаточно спокойно, продвигаясь вверх по служебной лестнице.

Кое-кого все-таки осудили. Например, срок получила комсомолка Кабирова, в 1983 году исполняющая обязанности инспектора отдела по учету и распределению жилья Набережно-Челнинского горисполкома. Картина преступления Верховным Судом ТАССР была раскрыта только частично, чья-то властная таинственная рука отвела меч правосудия от главных, не названных в приговоре, участников и организаторов преступления.

В ходе следствия было обнаружено несколько сотен ордеров на незаконно выданные квартиры, но из архива горисполкома бесследно исчезли более трехсот корешков ордеров, подлежащих бессрочному хранению. Кабирову просто подставили, отдали один из винтиков хорошо отлаженной системы, действующей до сих пор. Она подала кассационную жалобу в Верховный Суд Российской Федерации, в которой назвала фамилии тех, кто подписывал ордера. Но ни начальник отдела по учету жилья, ни заместитель председателя горисполкома по делу не проходили даже как свидетели. Кабирова спрашивала, как могут один и тот же дом сносить десятки раз, каким образом семьи, даже не прописанные в нем, получают квартиры? Она не снимала с себя часть вины, но справедливо недоумевала, почему правосудие закрывает глаза на поступки тех, кто облечен властью. Или для тех, у кого деньги, закон не писан? Знала ли она, насколько близка к истине? Она сделала вывод, что оказалась жертвой грязных рук дельцов города и просила расследовать это дело заново, восстановить справедливость.

Верховный Суд РСФСР оставил кассационную жалобу Кабировой без удовлетворения.

Агент, которая должна была передать мне документы, была любовницей одного из руководителей города. Однако в условленное время на встречу она не явилась. Через некоторое время я узнал, что ее вычислили и как раз накануне нашей встречи на одной из баз отдыха за городом пытались утопить в бассейне в расчете списать смерть на несчастный случай. Она чудом осталась в живых, вырвалась и внезапно куда-то уехала.

Таким образом, и эта моя последняя попытка нанести Системе ответный удар потерпела неудачу. Борьбу против брежневской мафии я окончательно проиграл. Чтобы разрушить Систему, мало усилий одиночки. Надо, чтобы поднялся весь народ.

Я написал рапорт о переводе в Ижевск. Незадолго до этого в одном из московских журналов появилась публикация, в которой я попытался обобщить все, что знал о милиции. Это мое письмо в редакцию, с одной стороны, помогло мне, поскольку я стал слишком заметен, и мои враги, по-видимому, пока оставили попытки расправиться со мной, а с другой стороны, оно явилось препятствием, затруднившим поиск работы в Ижевске. Прочитав журнал, в МВД Удмуртии, очевидно, решили, что поторопились дать согласие на перевод, и, хотя я лично ездил в Ижевск и прекрасно знал, что у руководителей служб уголовного розыска не хватает по 3–5 человек, вскоре я получил официальный ответ: «Вопрос о Вашем переводе в МВД УАССР рассмотрен отделом кадров. В настоящее время, ввиду прибытия молодых специалистов с Высших курсов МВД СССР, мы не располагаем возможностью решить его положительно…».

Кто там говорит, что преступность захлестнула страну? С преступностью у нас все в порядке, если милиция не нуждается в услугах профессионального сыщика, прослужившего к тому времени в органах двенадцать лет. По моему глубокому убеждению, все дело в том, что сами органы внутренних дел стали неотъемлемой частью преступного мира.

Понятно, что с такими взглядами я не мог рассчитывать на особую милость, когда писал рапорт на имя министра внутренних дел Татарии. Одной из основных причин увольнения по собственному желанию я назвал несогласие с методами работы, которыми пользуется руководство. В органах внутренних дел, писал я, продолжает иметь место сокрытие преступлений, коррупция, грубейшие нарушения социалистической законности.

Мои противники обрадовались такому повороту дел. Слишком много набралось материала, чтобы уволить меня за дискредитацию звания сотрудника милиции. Однако эта затея у них провалилась. Я обратился с рапортом к министру внутренних дел СССР Бакатину. Заканчивался он так: «Я мог бы назвать конкретные фамилии и материалы, благодаря кому и чему я попал в опалу. Но я не хочу никакой проверки, так как устал от бессмысленной борьбы и не верю или почти не верю в торжество справедливости. Темные силы достаточно сильны, у них везде, включая Москву, есть свои люди. Коррупция, как метастазы в теле больного раком, широко распространилась в ОВД. Я не могу подчиняться руководителям, которых не уважаю за их непорядочность, во-первых, и за некомпетентность в решении служебных вопросов, во-вторых».

Я просил Москву только об одном: ускорить мое увольнение из органов внутренних дел. Однако чиновники из министерства вернули мой рапорт в МВД Татарии. Меня вызвали к министру, но ехать в Казань мне не пришлось. Очевидно, руководству УВД г. Брежнева надоело воевать с непокорным милиционером, и они подписали мне рапорт от увольнении.

Я покидал Брежнев навсегда со смешанным чувством облегчения и тревоги. Мне удалось избежать смертельной опасности, но там, в этом городе, остались мои враги. Остались победителями в этой схватке, совершенно безнаказанными и уверенными в своей неуязвимости.

Они и сегодня продолжают совершать новые преступления и занимать высокие посты.

Крушение

«Так круг — замкнулся? И выхода действительно нет? И остается нам только бездейственно ждать: вдруг случится что-нибудь само?»

Александр Солженицын. «Жить не по лжи».

ВЫРОДКИ

В Ижевске я работы так и не нашел. С большим трудом меня приняли в прокуратуру Завьяловского района Удмуртии. Я стал старшим следователем. В первые недели ко мне внимательно приглядывались, стараясь держать дистанцию. По-видимому, и здесь прочитали мою публикацию в московском журнале, поэтому относились с опаской.

Прописался я у тещи, на этот раз она не возражала, поскольку подала заявление на расширение жилплощади и считала, что увеличение числа проживающих ей выгодно. Каждое утро я прибывал на автовокзал и уезжал автобусом в райцентр, что в двенадцати километрах от Ижевска, а вечером возвращался домой. Впечатление было такое, словно вся жизнь моя проходит на колесах и я вечный путешественник. Правда, маршрут оказался слишком однообразным и скучным. Зато работа скучать не давала.

Однажды вечером, когда я уже собирался домой, позвонил дежурный и сообщил, что в одном из домов деревни Чепаниха обнаружен труп женщины. Я спросил, имеются ли признаки насильственной смерти, но дежурный не мог сказать ничего вразумительного. Я все же решил взять судебно-медицинского эксперта и поехал за ним в город. Пришлось до десяти часов провести в томительном ожидании, поскольку эксперт был занят, а в этот вечер он дежурил один на всю республику. В Чепаниху мы приехали глубокой ночью.

Участковый, сообщивший о происшествии, оказался трусом — он даже не заходил в дом и о том, что там находится труп, знал со слов соседей. Дом стоял на отшибе, дверь в сенцы была закрыта на навесной замок. Я вытащил скобу и с фонариком в руках вошел внутрь. Прямо у входа лежал труп женщины, прикрытый покрывалом и подушкой. Мы с экспертом стали его осматривать.

На голове имелись три раны: теменная, затылочная и височная; кости черепа сломаны. Похоже, орудовали обухом топора. Пол и стены были забрызганы кровью. Лампочка в сенцах отсутствовала, в ходе осмотра я обнаружил ее на столе в доме. В единственной комнате все было перевернуто, на полу валялись разные бумаги. Нашлись и документы потерпевшей, она оказалась тысяча девятьсот двенадцатого года рождения. Среди документов мы обнаружили справку, из которой явствовало, что старуха получала двенадцать рублей пенсии.

Я писал протокол осмотра места происшествия почти до утра, чем вызвал недовольство эксперта и участкового. Утром я отправил эксперта в город. К обеду приехал начальник милиции с сотрудниками уголовного розыска. Конечно, лучше всего мне было бы остаться в деревне и непосредственно руководить оперативной группой. Но я должен был немедленно увезти на экспертизу предметы, изъятые с места происшествия, и присутствовать при вскрытии трупа. Необходимо было также допросить родственников потерпевшей, проживавших в Ижевске, и я уехал в город.

Утром следующего дня мы собрались в кабинете начальника РОВД. Ничего нового сотрудниками милиции добыто не было. Потерпевшая Юшкова с тысяча девятьсот семьдесят четвертого года жила в деревне одна. Трудно было определить, что пропало из дома, и все же по предварительным данным мы установили, что исчезли сушеная рыба, мед, чай, сахарный песок, конфеты, хозяйственная сумка. Допрошенные мною родственники ничего интересного следствию пояснить не смогли. Я набросал план следственных и оперативно-розыскных мероприятий по уголовному делу и выдвинул семь версий убийства.

Послав группу в деревню отрабатывать возможные версии, я остался готовить документы для назначения экспертиз. У меня в производстве были и другие уголовные дела, среди них и нераскрытые, и я не мог позволить себе работать только по одному из них.

К вечеру опергруппа привезла из деревни несколько человек для допроса. Допросив жителей Чепанихи, я распорядился, чтобы их отпустили, однако милиция собрала на них материал за мелкое хулиганство, и мужиков повели в суд, чтобы задержать на несколько суток. На милицейском языке это называется внутрикамерной разработкой, с помощью которой иногда удается добыть информацию. Вообще я против таких мероприятий, хотя формально нормы закона, как правило, соблюдаются. Жители Чепанихи были задержаны за нарушение общественного порядка: кто-то был пьян и подрался, кто-то выражался нецензурной бранью в очереди за хлебом. Но вся беда в том, что пьянство и матерщина, да еще в очереди, когда хлеб в магазин завозят раз в неделю, как это ни печально, давно стали нормальным явлением для советской деревни. Если бы не убийство, никто и никогда за такие действия их бы не наказал. В этой деревне и участковый-то появлялся раз в полгода, и то в основном летом, зимой туда можно было проехать только на тракторе, а в распутицу даже трактора вязли в непролазной грязи, и связь с внешним миром терялась.

Начальник уголовного розыска предложил снять отпечатки пальцев всех жителей Чепанихи. Я не одобрил и это мероприятие, поскольку у нас не было законных оснований подозревать всех. Кроме того, следы пальцев рук, изъятые с места происшествия, оставила сама потерпевшая, и только один след, ограниченно пригодный для идентификации, принадлежал неустановленному лицу.

Все шаблонные милицейские мероприятия почти ничего не дали, следствие топталось на месте. Надо было думать, а вот этого как раз делать никто не хотел. Все ждали распоряжений. В группу был включен сотрудник министерства внутренних дел, однако и он не проявил никакой инициативы.

Выдвинутые версии постепенно отпадали, и я решил повторно съездить на место происшествия, еще раз осмотреть дом, который мы предварительно заколотили, и поговорить с жителями. На следующий день я выехал в Чепаниху.

Осмотр дома и прилегающей территории почти ничего нового не добавил.

Сотрудники милиции утверждали, что преступник постучал в дверь и после того, как потерпевшая ему открыла и повернулась спиной, он ударил ее по голове. Для меня это было неубедительно, поскольку в ночное время суток старушка вряд ли открыла бы дверь незнакомому человеку — жила на отшибе.

— Выходит, она открыла дверь кому-то из знакомых, и он совершил зверское убийство? Но тогда у него должны были быть на то какие-то веские причины. А причин для убийства не было. У потерпевшей не было денег ни наличными, ни в Сбербанке, как не было икон или золотых изделий.

У меня складывалось впечатление, что убийство произошло случайно и что убийца был в доме, когда пришла Юшкова.

Около часа я беседовал с одной из жительниц деревни; сотрудники милиции, ожидая меня, томились от безделья в машине. Было жарко, но я пил горячий чай из грязной посуды, надеясь заслужить доверие хозяйки. Мое терпение было вознаграждено. Она рассказала о том, как в ночь, когда было совершено убийство, она слышала, как железный запор на ее воротах щелкнул. Видимо, кто-то схватился за ручку и хотел войти во двор. На вопрос, кто же мог это быть, она с трудом выдавила:

— Да сожитель Юра, приходит раз в полгода. Не знаю, откуда он и где живет, фамилия, кажется, Борисов.

Приехав в Завьялово, я послал одного из сотрудников в адресное бюро для установления точных данных Борисова, а сам отправился в прокуратуру республики. Дело в том, что в Чепанихе я вспомнил об убийстве двух одиноких женщин в деревне Новопоселенное Каракулинского района год назад. В то время я еще не работал в прокуратуре, но от коллег был наслышан об этих убийствах, которые пыталась раскрыть группа из прокуратуры республики во главе со старшим следователем по особо важным делам. В их распоряжении был даже вертолет, но следствие быстро зашло в тупик. А вспомнил я об этом потому, что, судя по рассказам коллег, дом в Новопоселенном, где были убиты обе женщины, тоже стоял на окраине деревни. Это была только зацепка.

Изучая в прокуратуре дело по Каракулинскому району, я пришел к выводу, что убийство в Чепанихе и два убийства в Новопоселенном совершены одним и тем же лицом. Почерк преступника оказался весьма характерным. Все три женщины были убиты одинаковым способом — ударами по голове, трупы накрыты подушками, дверь в обоих случаях закрыта снаружи на замок. Наконец, дом в Новопоселенном действительно оказался на окраине! Были и другие, более мелкие детали, схожие между собой.

Прошло еще около месяца кропотливой работы: мы добывали доказательства, изобличающие преступника, определяли возможное место его появления. Наконец, убийцу по нашей ориентировке задержали в Свердловской области. Им оказался Борисов. Припертый к стенке вещдоками, он признался в совершении преступления и рассказал об обстоятельствах каждого из них.

Как я и предполагал, в Чепанихе Борисов зашел в дом в отсутствие хозяйки с целью поживиться: ему нужно было менять место, где он скрывался, и в дорогу он собирался захватить самые необходимые продукты. В дом он проник через окно в подвале, но в тот момент, когда искал деньги, вернулась хозяйка дома. Спрятавшись в чулане, он подождал, когда старушка войдет в сенцы, и когда она взялась за ручку двери, чтобы войти в дом, ударил ее несколько раз обухом топора по голове.

В Новопоселенном ситуация складывалась почти аналогично. Орудие преступления он оставил в сенцах за ковром, прибитым к стене, а поскольку очень торопился, забыл в доме свой бушлат, который, когда рылся в вещах, забросил под стол. Эти убийства были совершены им сразу после освобождения из мест лишения свободы, и на бушлате с внутренней стороны имелись его номер, номер колонии и даже его фамилия. Впоследствии следователь, делавший осмотр места происшествия, признался мне, что видел бушлат под столом, на нем лежала собака потерпевшей, но не обратил на это внимания. При повторном осмотре дома топор действительно был обнаружен за ковром, а бушлат к тому времени уже выбросили.

Завершив это дело, я с горечью думал о непрофессионализме в среде правоохранительных органов. Ведь убийства в Чепанихе не только можно, но и нужно было избежать, Борисов давно должен был находиться в изоляции: найти его по бушлату не составило бы труда. Обидно было и то, что практически всех, кто упустил убийцу год назад, поощрили приказом. Этим приказом мне просто плюнули в душу, потому что и моя фамилия значилась рядом с ними. Не поощрять, а наказывать надо за такую работу, которая стоит другим людям жизни.

Удмуртия занимает одно из первых мест по самоубийствам. Кроме того, люди гибнут от несчастных случаев, умирают естественной смертью, и, наконец, совершаются убийства. Как старший следователь, я почти ежедневно, а иногда и два раза в день, выезжал на осмотры трупов для установления причин смерти. Глядя на умерших, я думал о том, как часто мы не ценим жизнь, какими порой мелкими заботами пронизан наш быт, как мы отравляем жизнь друг другу и окружающим нас людям, вместо того, чтобы радоваться ей и делать добро. Как незаметно порой проходит жизнь за повседневной суетой: делаешь что-то во имя завтрашнего дня, а он, по сути, сегодняшний, дни сливаются в единый поток, и в один из дней приходит смерть, она всегда приходит неожиданно, поэтому каждую минуту нужно быть готовым принять ее, а для этого не нужно творить зла… — если ты своим добрым словом помог кому-то, если ты своим добрым поступком выручил кого-то из беды, если ты любишь ближних и любят тебя, умирать не страшно. Потому что в жизни ты достиг высшей ее цели — любви. Глядя на лица, которые уже никогда не улыбнутся, я проникался сознанием вечности вселенной и суетности нашей жизни.

Меня давно мучает мысль о том, что человек не является совершенным существом. Природа, развив его до определенной точки, оставляет его затем либо для дальнейшего развития собственными его усилиями и средствами, либо для жизни и смерти таким, каким он родился, либо вырождения и утраты всякой способности к развитию.

Чудо природы — разум — ни что иное, как великолепный материал для самосовершенствования. Как, когда, при каких условиях оно превращается в орудие зла и убийства? Как происходит вырождение и утрата всякой способности к развитию? Почему человек может стать зверем?

Непостижимая загадка эта не дает мне покоя. Сколько смертей я видел, сколько убийц и насильников прошло передо мной!

Двадцать третьего декабря 1989 года некто Широбоков вместе с сожительницей Фонаревой гостил у родственников в с. Бабино Завьяловского района. Пили без разбору и не останавливаясь. Около 23-х часов Широбоков и Фонарева пошли домой. По дороге возникла ссора на почве ревности, и ревнивец стал наносить своей подруге побои кулаками по лицу и телу. Фонарева вырвалась и побежала. У Широбокова был с собой нож, он догнал сожительницу и несколько раз ударил ее ножом в спину. Затем он затащил истекающую кровью женщину в нежилое помещение и дважды изнасиловал. «После чего ввел руку во влагалище и вырвал внутренние органы. От полученных телесных повреждений потерпевшая скончалась на месте происшествия».

Первого июня 1989 года некто Захаров, пьяный, пришел в дом своей матери в деревне Большая Венья Завьяловского района. Взяв со стола нож, он подошел к престарелой матери и потребовал, чтобы она разделась и легла на кровать. В силу возраста она не могла сопротивляться, и Захаров изнасиловал ее. Следствие установило, что он повторил свои действия 19 января и 6 февраля 1990 года. Бедная женщина, опасаясь за свою жизнь, никому не сообщала о бесчинствах сына, и только случай помог раскрыть эти страшные преступления.

Как мог злодей Борисов хладнокровно бить обухом по голове беспомощных женщин? Как мог животное Широбоков столь искушенно издеваться над своей жертвой? Как мог зверь Захаров посягнуть на самое святое, что есть у человека — собственную мать?

Расследуя и анализируя эти мрачные дела, даже краткое описание которых невозможно читать без содрогания и омерзения, я разочаровался в человечестве.

КОМПРОМАТ

В отношениях с коллегами из Завьяловской прокуратуры я решил придерживаться нейтралитета. Однако и здесь, в Удмуртии, процветало беззаконие, и действовали только неписаные законы стаи, я не мог этого не видеть. Может быть, масштабы были меньше, чем в Татарии.

На территории района угнали машину. Как выяснилось, в угоне участвовал и сын высокопоставленного прокурора, по кличке «Головастик». Когда следователь милиции вызвала его по повестке, раздался звонок из прокуратуры республики. Районный прокурор получил нагоняй и задание разобраться с теми, кто потревожил сынка большого начальника. Следователь была наказана, а материал, касающийся «Головастика», выделили из уголовного дела и направили в Октябрьский РОВД Ижевска, по месту жительства угонщика. Там, надо полагать, этот материал и похоронили. Шалун даже испугаться не успел.

Первое время прокурор района не раз давал мне материалы, касающиеся службы БХСС. Проверяя их, я убеждался, что в большинстве из них нет состава преступления, о чем, естественно, и говорил прокурору и сотрудникам БХСС. Но этим последним нужны были все те же пресловутые показатели, а прокурору нужна была водка, которую инспектора могли купить без талонов. Поскольку интересы совпадали, прокурор подписывал им отказные материалы по статье 10 УПК РСФСР, то есть с признанием вины тех лиц, которые фигурировали в документах. Сотрудникам БХСС это шло в зачет, и все были довольны.

Однажды в прокуратуру с заявлением об изнасиловании обратилась девушка. Ее изнасиловал сотрудник милиции. Прокурору, очевидно, уже были даны соответствующие указания. Уголовное дело он не возбуждал, материал несколько дней лежал без движения. Девушка пришла ко мне и со слезами на глазах просила привлечь насильника к ответственности. Это был офицер, который обманом и угрозами овладел ею. Он цинично заявлял, что его не волнуют служебные обязанности. Он хвастался тем, что имеет доступ к дефициту и снабжает им руководство МВД. Он рассказывал ей и о том, как они берут взятки. Он вел себя нагло и вызывающе, поскольку был уверен, что боссы все равно его выручат. И тут он знал, что говорил.

Я пошел к прокурору и сказал, что забираю материал и возбуждаю уголовное дело. Он побаивался меня и отдал документы. Я возбудил уголовное дело, а прокурор сразу просигнализировал наверх, что Разин сам проявил инициативу и он, прокурор, тут ни при чем.

Через пару дней меня вызвал к себе замначальника следственного управления прокуратуры республики и стал настаивать на том, чтобы я прекратил это уголовное дело. Я спросил, на каком основании. Оказывается, эти два дня в милиции не теряли даром и успели состряпать компромат на потерпевшую. По всему выходило, что она девица легкого поведения.

— Подумай: из-за какой-то проститутки пятнать честь офицера?.. Мне только что звонил замминистра внутренних дел, если хочешь, он может подъехать и дать дополнительную оперативную информацию на эту девицу.

— С каких это пор оперативная информация стала доказательством? — Я почувствовал раздражение, видя, как они стараются сохранить честь мундира, опасаясь, что потерпевшая в суде слишком разговорится, и добавил: — А если замминистра сидел в кустах во время изнасилования и что-то видел, то я могу его официально допросить по делу.

Я знал, что липовый компромат при большом желании можно найти на кого угодно. В недрах МВД Удмуртии в свое время родилась и фальшивка о моих связях с преступными группировками, которой меня пытались скомпрометировать в г. Брежневе. Вообще в правоохранительных органах сбор компромата на неугодных считается нормальным явлением, и есть специалисты, которые весьма поднаторели в этом грязном деле.

Видя мою неуступчивость, руководство прокуратуры республики стало давить на прокурора района, чтобы он отменил мое решение. Тот оказался между двух огней: с одной стороны, робел перед гневом начальства, с другой боялся принимать решение, явно противоречащее закону. Он долго колебался, однако руководство успокоило его, заверив, что если будет жалоба в Москву, то они сами сумеют отписаться. Только после этого ручной прокурор рискнул отменить мое постановление о возбуждении уголовного дела.

Потерпевшая ходила на прием к прокурору республики, но ничего не добилась, да и было бы удивительно, если бы это произошло. Я чувствовал, что снова ввязываюсь в крупную драку, однако остановиться на полпути уже не мог. Я решил воспользоваться их методом и попробовать взять хитрых «законников» на испуг.

Предполагая, что телефон потерпевшей прослушивается, я позвонил ей и сказал, что буду вынужден обратиться к центральной прессе, благо опыт у меня имеется, и сделаю все, чтобы дело возобновили и объективно расследовали. Я считал, что их реакция не заставит себя ждать, и не ошибся.

Буквально на следующий день меня вызвал заместитель прокурора республики и, не моргнув глазом, объявил, что отменил решение прокурора района и дело возобновлено вновь. Однако они обошли меня. В деле уже были материалы о взятках, мелькали фамилии руководителей довольно высокого ранга, это представляло опасность, и они передали документы в прокуратуру Первомайского района, где, в конечном итоге, это уголовное дело было прекращено.

Как раз в это же время ко мне поступило заявление одного гражданина, которого избили сотрудники милиции. В ходе проверки я узнал, что сотрудники центрального ГАИ вытащили его насильно из машины, до полусмерти исполосовали дубинками, машину угнали, а самого водителя в бессознательном состоянии бросили умирать.

Закрывать глаза на все эти беззакония я не желал и не имел права. Тактика нейтралитета оказалась не для меня.

Значит, снова в бой, но наступление пришлось отменить, поскольку очень скоро я был вынужден уволиться из прокуратуры.

Вот как это случилось.

Писать об этом тяжело, но надо, чтобы быть до конца правдивым. С головой уйдя в работу, увлекшись борьбой, в последние годы я мало времени уделял семье. Пока я оставался в Брежневе, семья вообще разделилась: я жил со старшей дочерью, жена — с младшей. Обеих дочерей я очень любил и страдал, что не могу видеть их вместе. Жена мне тоже была очень дорога, хотя к тому времени я уже и натерпелся от нее всякого. Я прощал ей, понимая, что она не может быть другой, человека не заставишь насильно ни любить, ни ненавидеть. Впрочем, как и уважать дело своего мужа.

Когда мы со старшей дочерью вернулись в Ижевск, радости не было предела, и первое время, пока я устраивался на работу, все, кажется, наладилось, мы жили дружно. Правда, атмосферу отравляла теща, но вскоре я почти перестал ее видеть в будние дни, поскольку часто задерживался на работе и поздно возвращался.

По долгу службы я бывал в городе и иногда заезжал домой пообедать, жена в это время была на больничном с младшей дочерью. В один из дней я застал детей дома одних. Надежда не появилась и через час, и через два часа. Я не мог уехать и позвонил прокурору, что вынужден оставаться дома, тем более, что младшая дочь болела. Жена пришла только вечером, сославшись на то, что ходила в больницу, а там большая очередь. Я сказал, что если ей куда-то нужно, пусть предупреждает меня, оставлять детей одних опасно.

На следующий день я вновь оказался в городе и решил проверить, правильно ли она меня поняла. Надежды дома не было. Вернувшись, она вообще отказалась разговаривать со мной, сказав только, что где она была, меня совершенно не касается. Поскольку говорить с ней было бесполезно, пока дочь болела, я каждый день после обеда приезжал домой и сидел с детьми, а в половине пятого, перед приходом тещи с завода, вновь ехал в Завьялово. Дневную работу приходилось наверстывать вечерами, дома я появлялся около одиннадцати. Случалось, что и в это время жена отсутствовала. А среди ночи меня будили телефонные звонки. Я видел и слышал, что Надежда разговаривает не с подругами.

Я понимал, что жена разлюбила меня, а скорее всего, и не любила никогда, только чего не вынесешь ради детей, жизни без которых я не представлял. Однако любому терпению наступает предел. Я решился на серьезный разговор, ощущая, что он приведет к разрыву.

Она подтвердила, что не любит меня, что все эти годы несчастна со мной, а теперь у нее появился друг, и она с ним счастлива. Я предложил ей развестись и отдать мне детей, так как они будут ей только обузой. Вначале она согласилась на развод и даже хотела поделить дочерей, но впоследствии от всего отказалась.

Я снял деревянный дом и стал жить один. Почему-то я надеялся, что любовь жены к какому-то другому мужчине — всего лишь сон, наваждение, и мы еще будем вместе.

Однажды я не выдержал и пришел к Надежде, умоляя простить меня, если я был не прав, нес еще какую-то чепуху, даже упал к ее ногам, но все то, что я делал и говорил, было искренне. Сердце мое разрывалось. Она обещала подумать, а когда я уходил, вдруг сказала, что в субботу заберет детей и переедет ко мне. Добираясь до дома, я вспомнил, что сегодня среда. Надо будет привести комнату в порядок.

В пятницу поздним вечером мне позвонил Андрей, приятель из МВД республики, когда-то мы вместе работали в уголовном розыске.

— У меня есть новости для тебя. Приезжай.

Я почувствовал, что случилось что-то серьезное, бросил все дела и приехал. Он рассказал мне об убийстве в одном из районов Ижевска. Про это убийство я слышал, но подробностей на знал. Однако какое оно имело ко мне отношение? Андрей молча протянул мне записную книжку, раскрытую на букве «Н». Я прочитал: «Надя», далее следовал адрес и телефон моей жены, до недавнего времени и меня можно было найти по этим данным. Я непонимающе поднял на него взгляд.

— Эта записная книжка изъята у одного из подозреваемых, — пояснил Андрей. — А теперь посмотри вот сюда.

Он показал мне сводку наружного наблюдения за этим подозреваемым. Съемка была произведена в четверг. Вот фотография, где фигурант стоит в очереди за пивом, а рядом… Рядом с трехлитровой банкой — моя жена. Ошибки быть не могло. В среду я оставил ее в надежде, что мы снова будем вместе, а уже на следующий день она встретилась со своим любовником. Другая фотография: они идут по улице, в руках у мужчины две трехлитровые банки с пивом, в руках у Надежды — одна. И какими глазами она на него смотрит! Это взгляд влюбленного, счастливого человека! Я не мог вспомнить, чтобы она хотя бы раз в жизни смотрела на меня так, как на него.

Наружное наблюдение осуществлялось до тех пор, пока они не зашли в квартиру. Проведенной по этому адресу оперативной проверкой было установлено, что квартира принадлежит другу подозреваемого.

Я читал оперативную установку, буквы прыгали у меня перед глазами, я плохо соображал, голос оперативника доносился откуда-то издалека. Я был подавлен, никогда мне не было так тяжело. Моя жена оказалась в одном лагере с теми, против кого я боролся всю жизнь! Мне было больно и стыдно, что я, работник прокуратуры, сижу в милиции и изучаю материалы на свою жену. Но горше всего было другое. Два дня назад, всего за день до этого проклятого четверга она сказала, что навсегда рассталась со своим другом. Я не мог поверить, что человек способен на такую чудовищную ложь.

Я не помню, как ушел из МВД. Я шел наугад, совсем не заботясь, куда и зачем иду. Сколько раз мне приходилось раньше спешить на помощь людям, теперь я сам нуждался в помощи, но пустынный ночной город был равнодушен. Шел снег вперемешку с дождем, и во всей вселенной никому не было дела до моей боли. Отчаяние и глубокая тоска туманом опустились на мою душу. Рушилось все, что поддерживало меня в жизни. Для чего теперь жить? Вокруг меня сжималась тьма, и холод проникал в самое сердце. Ложь и предательство. Эти слова колоколом звучали в сознании. Больно, больно, больно… Я заплакал навзрыд, не сдерживая рыданий, это глубокое и бесконечное страдание совершенно меня измучило.

Очнулся я у своего дома. Осеннее пальто было мокрым насквозь, руки и ноги окоченели. Я вошел, с трудом разделся и лег.

У меня начался жар.

В субботу она не пришла, появилась только в понедельник. Как ни в чем не бывало, почти с порога она заявила:

— Риф, я согласна, мы будем жить у тебя. Но согласна при одном условии. Ты не будешь спрашивать, почему я поздно возвращаюсь домой. Кроме того… Кроме того, иногда я буду ночевать у подруги. Или у мамы. Словом, я не обязана отчитываться перед тобой. Договорились?

— Значит, ты хочешь свободы? — глухим голосом спросил я.

— Да, представь себе, я хочу свободы.

— Что ж, в таком случае я предоставляю тебе полную свободу. Я развожусь с тобой.

— Ах, вот как? Отлично! — лицо ее стало злым и некрасивым. — Ах какая же ты дрянь! Ты гадкий, несчастный человек, мент — и ничего больше. Жизнью надо уметь пользоваться, а ты этого не умеешь. Ну и сиди тут один! Чтоб ты быстрее сдох, моралист несчастный!

Наверное, прав был Николай Константинович Рерих, когда писал, что злоба совсем не невинное занятие. Каждый раз, когда вы сердитесь, вы привлекаете к себе демонов зла из эфира, которые присасываются к вам, как пиявки, уродливые красные и черные пиявки с самыми безобразными головками и рыльцами, какие только можно вообразить. И все они — порождение ваших страстей, вашей зависти, раздражения и злобы. Но вот вы успокоились и овладели собой, однако буря в атмосфере вблизи вас будет продолжаться по крайней мере еще двое суток. И эта энергия, направленная вами, может через космос вернуться к вашему другу или противнику и поразить его.

Мне кажется, жене это удалось. После того разговора я долго не мог оправиться: начались боли во всем теле, шалило сердце.

Своей злобой и ненавистью она задела не только меня. Нашла способ сообщить моей матери, которая только что выписалась из больницы, о том, что мы живем отдельно и собираемся разводиться. Матери пришлось вызывать скорую помощь.

Через день она явилась забирать вещи, которые я несколько дней назад перевез от сестры. Поскольку в тещину квартиру наши вещи войти не могли, я после переезда из Брежнева приютил их у сестры, они создавали ей определенные неудобства, и она постоянно просила забрать их, что я и сделал, когда снял деревянный дом. Жена, не обращая на меня никакого внимания, ходила по дому и отбирала все наиболее ценное среди обломков нашей, увы, уже прошедшей жизни.

Не зря говорят в народе: чтобы узнать, с какой женщиной ты живешь, надо с ней развестись. В полной мере мудрость этого изречения я понял после расторжения брака.

После развода она продолжала добивать меня. Воспитателям в детском саду запретила выдавать мне детей, и те, вопреки логике и закону, послушались ее. К этой травле активно подключилась и теща, расписав моим девочкам, какой я негодяй и плохой отец. Детей они тоже не жалели.

Наконец, моя бывшая жена нанесла визит к прокурору района и наговорила про меня всяких гадостей. В прокуратуре обрадовались ее приходу. Еще бы! У них появился шанс держать меня в узде: компромат сам шел им в руки. Однако радость их была преждевременной.

Я уволился из прокуратуры. Наверное, они подумали, что я струсил. Нет, их я не боялся — я боялся себя. Я вновь почувствовал огромную усталость и бессмысленность жизни. Впервые это произошло со мной в Брежневе, когда я осознал обреченность своей борьбы с преступным миром: этот мир был повсюду, и я вынужден был отступить. Теперь я снова пережил полную опустошенность, словно все мои мысли и чувства, кроме тупой боли, кто-то насильно вытряхнул из меня. Да, осталась только боль. Эта невыносимая боль в сердце…

* * *

Этот инфаркт я перенес, дело идет на поправку. Врачи не устают повторять мне, что сердце не железное и его надо беречь. Я это и сам знаю. Вот только не знаю, как это сделать, ведь оно все равно живое, а все живое болит и изнашивается.

Неужели можно научить сердце не откликаться на то, что происходит вокруг?

И вот результат: мы все стали уродами, которые не замечают своего уродства. У нас не считается грехом издеваться над искренностью и страданием, а если мы и надеваем маски сочувствия, то под ними все те же лица смеющихся циников. Подумать только, благородство и смелость у нас называются безумием, а умение жить за счет других — высшим искусством.

Для чего жить в этом диком обществе, которое в своей жизни руководствуется не церковью, а моральным кодексом строителя коммунизма? Отсюда — результат колоссального невежества народа. Общечеловеческая мораль выброшена как буржуазная. Все рухнуло из-за тотальной лжи. Все, что происходит вокруг, это одна только декорация. Мировое лидерство в освоении космоса и одновременная нищета основной массы населения. Помню, когда я учился в школе, под звуки барабанов на линейке, мне, как самому бедному, вручали кирзовые сапоги и фуфайку. Классный руководитель говорила о заботе, проявляемой партией в отношении детей, и у меня на глаза наворачивались слезы, не от благодарности, а от стыда за свою нищету. Какое общество мы построили? Грандиозный эксперимент, задуманный над Россией, привел к гибели культуры народа и наверняка приведет к ее политической гибели. Страшное дело: большинство людей даже не мечтают о любви. Даже не мечтают! Отношения между мужчиной и женщиной строятся на основе практичности. Насколько слепо их самодовлеющее стремление к счастью. Повальное пьянство, воровство, разврат, высокий уровень самоубийств. И при этом — постоянная ложь самому себе, любимым, дома, на работе. Ради чего? Когда я сдавал в университете государственный экзамен по научному коммунизму и на вопрос, в чем же различие между социализмом и развитым социализмом, ответил, что разницы в реальной жизни нет, а скорее всего, идеологи придумали термин «развитой социализм» ввиду слишком уж очевидной призрачности построения коммунизма, меня чуть не выгнали с экзаменов. Преподаватели в один голос стали утверждать об ошибочности моих суждений. Эти же преподаватели сейчас внушают студентам другие мысли. Верили ли они сами когда-нибудь в то, что говорили, и верят ли сейчас? Что заставляет их менять свои суждения в зависимости от политической ситуации в стране? Может ли учитель, сам не веривший в идею, внушить ее ученикам? Как быстро иные подстраиваются под модные, а потому и временные течения. Как много стало верующих с крестами на шее, истинно ли они веруют, не фарисейство ли это? По моему убеждению, Бог должен быть у каждого в душе, а не снаружи.

Я лежал в больнице в кардиологическом центре, и мысли не давали мне покоя. Я перевел взгляд в окно. Напротив больницы, через дорогу, находился ипподром, где по кругу бежали лошади. Находясь в больнице, я наблюдал эту картину каждый день; лошадей выводили на прогулку, чтобы они не застоялись, и они бегали по кругу, подчиняясь воле наездника. А моя жизнь? Не похожа ли и она на бег по кругу, по которому ведет тебя неведомая сила? Я понимал, что все мы обречены, но я не мог вырваться из круга, оставив других. Ведь даже лошади, запряженные в одну упряжку, бегут до тех пор, пока какая-нибудь из них не падет замертво…

Июнь-июль 1991 г.

г. Ижевск

ЭПИЛОГ

Я закрыл тетрадь и посмотрел на водителя. Разин уверенно вел машину, мы были уже недалеко от цели.

— Что скажешь? — он на секунду повернулся ко мне.

Я не успел ответить. Из-за поворота на большой скорости выскочил груженый «КамАЗ» и неожиданно вырулил на встречную полосу. Разин крутанул руль влево, машину занесло, я почувствовал страшный удар, и ветровое стекло передо мной стало рассыпаться, как в замедленной съемке…

Потом мне говорили, что Разин принял этот страшный удар на себя, поэтому я не могу сказать, что мне повезло. Меня вытащили без сознания с двумя переломами, Рифа Разина — без признаков жизни. Он погиб практически сразу.

Мои пальцы удалось разжать только в больнице: я судорожно сжимал тетрадь с рассказом Разина о последних годах его жизни.

Не сразу я решился на публикацию этой повести. Отдельные места выглядели слишком откровенными. Он писал так, как жил: честно, ничего не утаивая. Но и положить эту вещь «под сукно» я тоже не мог, это было бы предательством его памяти. В конце концов, мне надоело мучиться одним и тем же вопросом: «Хотел ли он опубликовать книгу, а если да, то в каком виде?» и я решил оставить все как есть, позволив себе только изменить имена всех действующих лиц. Любые возможные совпадения абсолютно случайны.

На суде выяснилось, что водитель «КамАЗа» был пьян. Ни о каком умышленном убийстве, конечно, никто не заикался. И все-таки я считаю, что это было убийство.

«Что скажешь?» — были его последние слова. Скажу, Риф, что тебя убила та Система, о которой ты написал в своей книге. Скажу, что ты прав, ибо наши биографии во многом схожи, и я свидетельствую: именно так все и было, а если сегодня слегка изменилось, то лишь в худшую сторону. Скажу, что ни август 91-го, ни октябрь 93-го ничему не научили.

Твоих врагов не так-то просто остановить. Спасибо тебе, что ты попытался это сделать.

Автор.

Оглавление

От автора

Осколок солнца

  1. НАДЕЖДА

  2. ПОДЖИГАТЕЛЬ

  3. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

  4. ЖИТЬ НЕ ПО ЛЖИ

Поединок

  1. СТРЕЛОЧНИКИ И НЕПРИКАСАЕМЫЕ

  2. ЧУЖОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Крушение

  ВЫРОДКИ

  КОМПРОМАТ

ЭПИЛОГ