«Проклятие Вермеера»

Глава первая

Только проехав около трех километров, я понял, что дом, который искал, остался далеко позади. Передо мной, насколько можно было видеть в сгущающихся сумерках, простирались девственные леса, пересекаемые автострадой, одинокой бороздой, устремившейся к подножию маячащих на фоне окрашенного закатом неба гор.

Почти не сбросив скорость, я развернул машину. Колеса, тоскливо взвизгнув, остановились на мгновение. В следующую секунду мой Порше уже несся в обратном направлении, стремительно набирая скорость.

Время от времени я позволяю себе подобные шалости. Могу, скажем, развернуть машину на небольшом пятачке, на который другим даже въехать представляется невозможным. Обожаю делать крутые повороты, выжимая из мотора все его лошадиные силы. Причем совсем, не важно — сухой ли асфальт подо мной или скользкий лед. Бывало, запомнив показания спидометра, я проезжал километров двадцать, ни разу не нажимая на тормоза.

Подобная практика не раз помогала мне в критических ситуациях, неизбежно возникающих у каждого водителя, возомнившего себя Михаэлем Шумахером.

Правда, должен признаться, однажды мне это стоило собственной разбитой машины — раз, двух чужих (в том числе одной милицейской) — два, немалых расходов на компенсацию пострадавшим — три, а также долгих и малоприятных разбирательств с милицией.

Что ж, за удовольствие приходится платить…

Кстати, после этого случая я и пересел в серебристый Бокстер, изменив тем самым старому доброму Опелю, в который при всем желании не смог бы влезть, после того как он трижды перевернулся на шоссе, проехав последние метры на крыше. До сих пор не пойму, как я из него выбрался!..

Увлекшись своими мыслями, я чуть было во второй раз не проскочил мимо дома. Нога резко опустилась на педаль тормоза. Машину занесло и развернуло поперек дороги. Мощные фары Порше оказались нацеленными в сад, окружающий дом. Лучи света, пробиваясь сквозь густые заросли и кроны деревьев, выхватывали из темноты отдельные части фасада.

Выключив фары, я понял, что немудрено было проехать мимо дома, не заметив его, поскольку в наступившей темноте он полностью сливался с раскинувшимся вокруг садом.

Я вновь включил свет и, развернувшись, медленно поехал вдоль живой изгороди в надежде найти дорогу, ведущую к дому. Кое-где между кустами проглядывала массивная чугунная решетка. Но ничего похожего на ворота. Доехав до конца ограды, я снова развернулся и, еще медленнее двинулся обратно.

Перспектива провести всю ночь, разъезжая туда и обратно вдоль обросшей решетки, не очень-то радовала меня. Становилось все темнее. Отсутствие на многие километры вокруг какого-нибудь населенного пункта со своим заревом ночных огней делало темноту если не страшной, то, во всяком случае, настораживающей.

Я стал внимательно вглядываться в заросли и, наконец, нашел то, что искал.

Между двух буйно разросшихся кустов, в которых затерялись два чугунных столба — все, что осталось от ворот, — к дому вела грунтовая дорога, такая заросшая, что, казалось, последний раз ею пользовались лет сто назад.

Со смешанным чувством я съехал с шоссе и направил Бокстер к дому…

Было впечатление, будто я попал в другой мир. Только что подо мной была асфальтированная дорога, и вдруг я очутился в… джунглях. Казалось, что сейчас из-за дерева выбежит антилопа или выскочит леопард. К счастью, ничего подобного не произошло, и я благополучно подъехал к дому. Заглушив двигатель, но, не выключая фар, я вышел из машины и огляделся по сторонам.

Внешний вид строения был отталкивающим, но, в то же время, поражал своей величественностью. На его фасаде невозможно было найти хотя бы кусочек уцелевшей облицовки. Весь дом был покрыт трещинами, сколами, какими-то пятнами. От самой земли кверху, обгоняя друг друга, тянулись полосы мха, словно метастазы, охватившие больное, истерзанное временем строение. Все правое крыло дворца было скрыто под зеленой массой дикого виноградника.

Огромный, в два этажа дом походил скорее на дворец. Широкие лестницы с перилами в виде диковинных зверей, высеченных из гранита, слева и справа, описывая полукруг, вели к парадному входу. Двери были столь огромны, что в них при желании мог въехать электровоз. Между лестницами, напротив входа, находился бассейн с фонтаном, вернее, — то, что от них осталось — несколько фрагментов гранитного бордюра и ноги центральной фигуры на возвышенности. Из нее, по всей видимости, и била когда-то струя воды, доходящая, должно быть, до уровня крыши дворца. Но и от ног осталось так мало, что трудно было определить, принадлежали ли они мужской или женской статуе. Хотя, если судить по размерам, ступни были все же мужскими.

Однако вернемся к дому. Окна на всех этажах были чуть меньше дверей. Как ни странно, я не заметил ни одного разбитого стекла, что никак не вязалось с обликом дворца. Ни лучика света не пробивалось сквозь плотно занавешенные окна. Если бы я не был уверен, что дом обитаем, могло показаться, что в нем давно никто не живет.

Довершало всю эту архитектуру огромная, нависшая над всем домом крыша со всевозможными оконцами, трубами и заплатами.

И только большая параболическая антенна спутникового телевидения возвращала меня в конец XX века.

Я погасил фары Порше. Стало так темно, что ничего не было видно в двух шагах. Я включил фонарик, который постоянно держал в машине, и быстро взбежал по правой лестнице. Луч света высвечивал на стене пятно диаметром тридцать-сорок сантиметров, которое я стал водить вокруг двери в надежде найти если не кнопку электрического звонка, то хотя бы шнур с колокольчиком. Пока я безрезультатно сажал аккумулятор фонаря, зажглась лампа, висящая над входом, а через секунду раздался ужасающий скрежет. Одна половина двухстворчатых дверей открылась ровно настолько, сколько требовалось, чтобы просунуть в образовавшуюся щель голову с лохматой русой шевелюрой.

Чуть позже метром ниже головы появилась морда громадной немецкой овчарки, которая постепенно начала надвигаться на меня, неся за собой мощное мохнатое тело. Не могу сказать, что я боюсь собак, но данная особь ввергла меня в ужас.

— Сидеть, Зиг! — рявкнула голова, затем без паузы, и почти не меняя тона, обратилась ко мне. — Господин Болдин?

Не успел я кивнуть или как-нибудь еще подтвердить, что он не ошибся, как голова опять прорявкала:

— Заходите!

Еле протиснувшись в щель между двумя створками, которые, наверное, больше и не раскрывались, я очутился в обширном зале, служащем одновременно прихожей. Мне почудилось, что я опять оказался в ином мире — третьем за сегодняшний вечер.

Вестибюль был освещен, но источника света не было видно. Свет струился откуда-то сверху. Я поднял голову. Потолка как такового не было. Вместо него зияла огромная дыра причудливой формы, огражденная перилами, ажурной вязи которых позавидовали бы королевские дворцы. Сквозь отверстие виднелся потолок второго этажа. Прямо посередине с потолка свисала люстра неимоверных размеров и неописуемой красоты. Но она не горела. Свет лился со второго этажа.

В противоположном конце зала широкая лестница из голубого мрамора, покрытая толстой ковровой дорожкой, терялась в полумраке…

— Могли явиться и пораньше, — голос ворчуна вернул меня к действительности. — Господин Болдин, — добавил он совсем некстати.

— Да вот никак не мог найти ваш дворец, — как можно вежливее ответил я.

— Было бы что искать. Это единственный дворец в округе, — проворчал он и, снова вставив господин, исчез в одной из дверей, выходящих в зал, не слушая моих оправданий…

Я остался один на один с Зигом, боясь пошевелиться. Собака же, широко зевнув и продемонстрировав набор великолепных клыков, спокойно улеглась на полу и, чуть склонив в сторону морду с высунуть почти до пола языком, уставилась на меня. Полежав так с минуту и убедившись в моей безобидности, Зиг откинулся на бок, вытянул лапы. Тем не менее, он не терял бдительности. Стоило мне залезть в карман за сигаретами, пес приподнял голову и слегка зарычал. Но, увидев в моих руках всего лишь пачку Парламента, успокоился и, потянувшись, закрыл глаза.

Прикурив от зажигалки, я глубоко затянулся и осмотрелся вокруг. Все стены вестибюля были увешаны картинами старых мастеров. Тут и там со стен на меня смотрели полотна Гойи, Веласкеса, Ван Дейка, Ватто. Авторство остальных картин с первого взгляда трудно было определить, хотя не было никакого сомнения в том, что и они вышли из-под кисти прославленных живописцев прошлых веков.

Верхнее освещение делало небольшую картинную галерею таинственной и загадочной. Все в этом доме было загадочным, даже пес, который опять встрепенулся, когда я во второй раз полез в карман за сигаретами, хотя, казалось, он спал. Убедившись, что у меня в руке все та же пачка Парламента, Зиг перевернулся на другой бок, зевнул и снова закрыл глаза.

Я же, совсем обнаглев, решил подойти поближе к картинам, висевшим в дальнем конце зала. Но в это время открылась дверь, и в зал вошел ворчун.

— Прошу прощения! В это время мы обычно включаем сигнализацию.

Он подошел к стене и щелкнул выключателем. Под карнизом вспыхнули скрытые светильники, озарив зал мягким светом, заигравшим на позолоте массивных рам.

— Я дворецкий господина Воронцова, — представился он. — Зовите меня Герасимом.

— Очень приятно. Максим, — я протянул руку.

Сзади раздалось предостерегающее рычание Зига.

— Прошу следовать за мной! Господин Воронцов ждет вас, — торжественно объявил Герасим, жестом пригласив меня подняться на второй этаж.

Загасив сигарету в маленькой хрустальной пепельнице, я направился к широкой лестнице.

Наверху меня ждало еще большее потрясение. Тициан, Караваджо, Пуссен, Рембрандт!.. Целая стена была занята гравюрами Дюрера!

— Прошу сюда, — Герасим толкнул дверь в конце коридора, приглашая меня войти. Сам он не зашел, чтобы доложить о моем приходе.

Я сбросил с себя оцепенение и переступил порог комнаты…

Помещение, в котором я очутился, являлось, по всей видимости, личным кабинетом господина Воронцова. Все в нем говорило об изысканном вкусе и о большом количестве нулей на банковском счету его хозяина.

Кабинет представлял собой громадную круглую комнату диаметром не менее десяти метров, с высоченным куполообразным потолком. Всю стену напротив дверей занимало большое французское окно, занавешенное тяжелыми, расшитыми золотом шторами. Круглый ковер размером с вертолетную площадку покрывал большую часть пола, оставляя неприкрытой узкую полоску дорогого паркета около стен. Слева и справа, друг против друга находились два камина, в одном из которых, несмотря на теплую погоду, полыхали, потрескивая и разбрасывая вокруг искры, два сосновых ствола. Пространство между дверьми и каминами занимали полукруглые книжные шкафы из маренного дуба, смыкающиеся над дверью. Две же стены по бокам от окна были увешаны несколькими прекрасными полотнами, каждое из которых стоило целое состояние.

Посредине кабинета, чуть смещенный к окну, стоял стол, который не поместился бы в нормальной комнате.

Ошарашенный великолепием и размерами кабинета, я сперва было и не приметил маленького, аккуратного старичка в стеганом домашнем пиджаке коричневого цвета, сидящего в кресле за столом.

Похоже, что и он не заметил моего появления, поскольку даже не шевельнулся, когда я вошел. Уставившись взглядом куда-то поверх моей головы, господин Воронцов, казалось, думал о чем-то своем.

Я попытался привлечь его внимание тем, что громко кашлянул. Но и это не произвело должного эффекта.

Мысль, что я буду иметь дело с пожилым обладателем многомиллионного состояния, который к тому же плохо видит и слышит, не очень мне улыбалась. Хотя, несколько часов назад, когда мы по телефону договаривались о встрече, господин Воронцов не оставлял впечатления выжившего из ума старикашки.

Ситуация начала меня раздражать. Быстро пройдя расстояние, отделяющее меня от стола, я склонился над хозяином кабинета насколько позволяли размеры его рабочего места.

— Господин Воронцов, — позвал я.

Никакой реакции. Я уже собирался позвать на помощь Герасима, когда обратил внимание на неестественную бледность лица Воронцова, которую в полумраке кабинета сперва не заметил. Быстро обойдя стол, я приблизился к нему и взял за руку.

Господин Воронцов был мертв!

Причиной смерти была страшная огнестрельная рана, вокруг которой расползлось зловещее кровавое пятно…

Пуля, выпущенная сзади, пройдя сквозь спинку кресла и тело жертвы, впилась в массивный стол рядом с бронзовым замком, запирающим ящик. Пуля крепко засела в твердой древесине, однако не было никаких сомнений, что она была выпущена из мощного оружия тридцать восьмого калибра.

Оставив милиции попотеть над извлечением пули, я попытался сообразить, откуда могли стрелять в сидящего за столом Воронцова. Убийца мог находиться как в комнате, за креслом, так и в саду. Второй вариант я сразу же отбросил, так как, во-первых, плотные шторы на окнах исключали возможность прицельной стрельбы снаружи, во-вторых же, осмотрев само окно, я не обнаружил ни одного стекла с отверстием от пули.

Продолжив осмотр, я убедился, что все рамы были хорошенько заперты специальными засовами. Факт сей, если и не исключал возможности, что преступник проник в кабинет из сада, то, во всяком случае, свидетельствовал о том, что бежал он не через окно. Правда, нельзя было исключать вероятность того, что уже после его ухода кто-то, находящийся в доме, мог закрыть за ним окно.

Все это, как и многое другое предстояло еще выяснить милиции. Я же решил воспользоваться представившейся мне возможностью и выяснить вероятную связь между убийством и причиной, побудившей господина Воронцова пригласить меня к себе. Если, конечно, такая связь была.

Я внимательно огляделся вокруг. На первый взгляд ничего не было тронуто. Но, включив верхнее освещение, я понял, что убийца что-то поспешно искал. Но что? Дверцы книжного шкафа были открыты настежь, несколько книг валялось тут же на полу. Такой же беспорядок царил и вокруг письменного стола.

Медленно прохаживаясь по комнате, я случайно обратил внимание на две еле заметные полосы на стене рядом с камином, длиной около метра каждая. Подняв голову, я увидел по два маленьких крючочка над каждой из полос, закрепленных под карнизом. Не было никакого сомнения как в том, что там когда-то висели картины, так и в том, что они куда-то исчезли! Две позолоченные рамы, которые я нашел во втором камине, за экраном, полностью подтвердили мои выводы.

Итак, злоумышленник каким-то образом проник в дом, застрелил Воронцова, снял полотна со стены, вынул их из рам, после чего исчез неизвестно каким образом.

Но интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так. Я почему-то был уверен, что убийство каким-то образом связано с делом, которое Воронцов собирался обсудить со мной. Никаких фактов, говорящих в пользу подобных предположений, у меня, естественно, не было.

Хотя, конечно, не исключено, что произошло заурядное убийство с ограблением. Я же пытаюсь придать всему происшедшему какую-то таинственность. Кто знает?..

Бревно в камине, с треском обломившееся пополам, прервало мои мысли. Языки пламени весело бегали по поленьям. От жара, исходящего от них, у меня закружилась голова. Не найдя более ничего интересного, я вышел из кабинета и спустился вниз…

Спустя пятнадцать минут после звонка в милицию весь сад вокруг дворца заполнился пронзительным воем сирен. Красные и синие проблески вперемешку со светом фар, мелькавших среди деревьев, озарили парк фантастической иллюминацией.

Три милицейских машины одна за другой ворвались на площадку перед домом. Скрипя тормозами и скрежеща гравием машины остановились возле фонтана. Причем каждая следующая машина притормаживала вровень с впереди идущей, из которой в один миг выскакивали омоновцы с оружием в руках. В считанные секунды дом был окружен. Все произошло настолько быстро и слаженно, что казалось хорошо отрепетированной сценой из остросюжетного боевика.

Однако, если эти маневры проделывались с расчетом на то, что преступник, застрелив владельца дворца и, похитив пару картин, сидел в доме, дожидаясь приезда милиции, то очень скоро последняя убедилась в ошибочности своих расчетов. Ретивые защитники правопорядка стали по очереди вылезать из своих укрытий: кто из-за дерева, кто из-под машины. Один из них, особенно усердный, умудрился даже забраться в какой-то бак и теперь стряхивал с себя вонючую жижу, морщась и отплевываясь во все стороны.

Насладиться зрелищем помешал громкий стук в дверь. Стучали, наверное, прикладом автомата, поскольку грохот был невообразимый.

Герасим, молчавший с того момента, как я сообщил ему о случившемся, вскочил с места, ошалело оглядываясь по сторонам. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я сам подошел к входным дверям и открыл их…

Не обращая на меня ни малейшего внимания, в вестибюль ввалился здоровенный детина с всклокоченными волосами и заспанным лицом. Представившись сержантом местного отделения милиции, он незамедлительно приступил к опросу свидетелей.

— Кто вы такой и что здесь делаете? — пролаял он, смерив меня презрительным взглядом.

Есть тип людей, которые, еще до того как откроют рот, производят настолько неприятное впечатление, что вы молите Бога, чтобы они молчали как можно дольше и не усугубляли и без того скверного ощущения от удовольствия лицезреть их.

Сержант Санеев относился именно к этой категории людей. Его внешность, голос и манера говорить были столь омерзительны, что я не смог сдержаться и не ответить ему тем же, естественно, в рамках своего воспитания. Последние оказались до такой степени узкими, что единственное, что я смог сказать, было:

— А вы?

В эти три буквы я попытался вложить как можно больше сарказма, который, к моему сожалению, был полностью игнорирован сержантом.

— Здесь Я задаю вопросы. ЯСНО?! — рявкнул Санеев, оглянувшись на своих подручных, присутствие которых по его мнению должно было усилить эффект от второго и, особенно, последнего слова.

— Яснее некуда, — признался я. — Ну и какие вопросы ВЫ ТУТ задаете, если не секрет?

Если я надеялся таким образом вывести эту скотину из себя, то моим чаяниям суждено было разбиться об медный лоб сержанта. Совершенно невозмутимо, как если бы я совсем ничего не говорил, он повторил вопрос в несколько измененном виде:

— Кто ты такой и что здесь делаешь?

Мне захотелось опять ответить: А ты? но я вовремя удержался и честно ответил:

— Жду вас.

К моему величайшему изумлению физиономия Санеева сперва покрылась темными пятнами, затем краска схлынула с его небритого лица, и цвет его стал похожим на цвет лица Воронцова, дожидающегося сержанта в своем кабинете на втором этаже дворца. И, наконец, что особенно мне не понравилось, правая рука его потянулась к кобуре, в которой, естественно, находилась не пачка сигарет, коими сержант собирался угостить меня…

В дальнейшем, человек, знающий Санеева не понаслышке, как-то рассказал мне, что таким образом сержант выказывает свой гнев. На мой вопрос, каким же тогда образом достопочтенный Санеев обнаруживает ярость, ответ был предельно краток: Стреляет.

К счастью, всего этого я тогда еще не знал, поэтому, спокойно дождавшись нормального оттенка на лице сержанта, показал ему свои документы. Санеев взял их в руки и, после того как внимательно изучил от корки до корки, вернул мне, отнюдь не изменив первоначального мнения обо мне. Затем, усмехнувшись, представил меня своим подчиненным:

— Кол-лега из столицы.

Эта фраза, произнесенная с идиотской интонацией, сильно развеселила всех присутствующих. Особенно долго и противно хохотал сам сержант. Тяжело вздохнув, я закурил сигарету и стал терпеливо дожидаться конца всеобщего веселья.

Затянувшийся вечер юмора был неожиданно прерван появлением Зига, мордой открывшего дверь комнаты, в которой его оставил Герасим. Благородный пес, множество сородичей которого беззаветно служат в милиции, почему-то не почувствовав ничего родственного, грозно зарычал и направился в сторону Санеева. Доберись он до группы гогочущих милиционеров, я бы не стал ручаться за то, что хоть один из них смог целым и невредимым вернуться в отделение.

— Уберите сейчас же собаку! — завопил сержант, выхватывая пистолет из кобуры.

Зиг, наученный всем приемам задержания вооруженного нарушителя, рванулся изо всех сил, вырвался из слабых рук схватившего его было за ошейник Герасима и, сделав пару шагов, с расстояния в два метра прыгнул на сержанта.

— Назад, Зиг! Нельзя! — закричал Герасим, пытаясь поймать разъяренного пса. — Я кому говорю?!

Какое там!

Вонзив мощные клыки в руку, державшую пистолет, Зиг всей тяжестью своего дородного тела повалил Санеева на пол. Пистолет отлетел в сторону. Опустив передние лапы сержанту на грудь, собака зарычала в двух сантиметрах от его лица, грозно скаля зубы.

Первым из всех опомнился я. С неожиданной для себя прытью я подскочил к Зигу и оттащил его за ошейник от перепуганного до смерти Санеева. Поднявшись с пола, сержант стряхнул с себя пыль, с сожалением разглядывая изорванный рукав форменного кителя.

— Отличная собака, — только и промолвил он.

Один из милиционеров услужливо подал шефу его оружие. Проверив предохранитель, сержант засунул его на место и, как ни в чем не бывало, обратился ко мне.

— Ну, так что вы здесь делаете, кроме того, что дожидаетесь нас, а?

В двух словах, не вдаваясь в подробности, я объяснил ему причину моего пребывания во дворце. Герасим, успевший к тому времени водворить Зига на место, подтвердил мои слова.

— Хорошо, — Санеев, казалось, был удовлетворен моими объяснениями. — Прошу проводить меня к месту преступления.

Дойдя до лестницы, ведущей на второй этаж, сержант вдруг резко обернулся и посмотрел на меня.

— А вы можете идти домой, господин Болдин, — сказал он, мило улыбнувшись. — Я понимаю, — продолжил он, увидев выражение моего лица, — вы сейчас думаете, что сержант Санеев — идиот. Что ни одному нормальному человеку не придет в голову отпускать одного из свидетелей, может, даже убийцу. Хм! Никуда вы не денетесь… А знаете, почему я вас отпускаю? Не знаете? Так я вам объясню. Чтобы вы не путались у меня под ногами и не мешали расследованию. Встречал я уже одну частную ищейку, заморочившую мне голову своими дурацкими советами. Так что, спокойной ночи, господин Болдин! Надеюсь, вы благополучно доедете до столицы.

— Обязательно, — пообещал я и, не дожидаясь, пока мне во второй раз предложат убраться, кивком головы попрощался со всеми и вышел из дома.

Освещая фонариком под ногами, я добрался до своей машины, сел за руль и завел мотор. Выехав на шоссе, я надавил на педаль акселератора, и Бокстер, рассеивая фарами кромешную тьму, помчался прочь от дворца…

* * *

Верхушки высоток, видимые из окон моего офиса, окрасились оранжевым светом восходящего солнца. Звезды померкли на утреннем небе. Свежий ветерок, всполошивший двух голубей, устроившихся на карнизе, ворвался в комнату, разметав бумаги по столу.

Я стоял у распахнутого окна и курил, глядя на просыпающийся город. Докурив до фильтра, я полез в карман за новой сигаретой. Пачка Парламента, начатая в вестибюле дворца Воронцова, оказалась пустой. Помятые окурки переполнили тяжелую пепельницу на моем рабочем столе. Пепел, осыпавшийся вокруг, как живой скользил по полированной поверхности, заползая под папки с документами и телефонный аппарат. Сдув его на пол, я открыл ящик стола, в котором держал запасную зажигалку и несколько пачек сигарет. Но и там было пусто. Чертыхнувшись, я с силой задвинул ящик обратно, злясь непонятно на кого.

Резкий телефонный звонок не сразу дошел до моего сознания. Секунду поколебавшись, я поднял трубку. Звонил мой старый друг — лейтенант милиции Денис Давыдов.

— Хэлло, Макс! — бодро приветствовал меня лейтенант.

— Доброе утро, Дэн, — буркнул я в трубку, механически залезая в карман за сигаретами. Не найдя там ничего, я совсем расстроился.

— Излишнее пожелание, Макс. Я со вчерашнего дня не ложился спать. — Денис, казалось, не замечал моего плохого настроения. — Вся милиция области поднята на ноги.

— Неужто землетрясение разрушило все тюрьмы? — попытался сострить я.

— Убит Марк Воронцов — один из самых богатых и влиятельных людей в городе. К тому же завзятый коллекционер старинной живописи. Вот почему я звоню тебе. Ты ведь единственный в своем роде специалист по криминальной живописи, так ведь?

— Ну? — промычал я.

— Ты бы не мог помочь мне раздобыть какую-нибудь информацию о Воронцове? В своей области, конечно.

— Могу, — недовольно проворчал я, опять не найдя в правом кармане пачки сигарет.

— Отлично! — обрадовался Денис. — Когда мне перезвонить?

— Не нужно перезванивать. Я расскажу тебе кое-что прямо сейчас.

— Я и не ожидал другого. Слушаю.

Найдя в пепельнице жирный окурок, я расправил его и прикурил от настольной зажигалки. Морщась от противного привкуса, я начал:

— Марк Воронцов убит вчера вечером в своем доме в Рощино выстрелом в спину из пистолета тридцать восьмого калибра. Из дворца похищены две картины. Убийца, скорее всего, не оставил никаких следов. Не понятно также, как он покинул дом. Тем более что выносил с собой довольно-таки большие полотна…

— Погоди, погоди! Откуда все это тебе известно?

— Из первых рук.

— Не понял.

— Работа в милиции сделала тебя ужасно тупым, Дэн.

Денис не обратил внимания на мою колкость.

— Ну, а все же?

— Вчера вечером я был в гостях у Воронцова и все, что тебе рассказал, видел собственными глазами.

— Так это ты был той частной ищейкой, которого сержант Санеев отпустил, чтобы тот не мельтешил перед глазами?

— Наверное.

— Через пятнадцать минут я буду у тебя, — Денис собрался повесить трубку. — Никуда не уходи.

— Дэн! — успел крикнуть я.

— Ну, что еще?

— Захвати с собой сигареты и что-нибудь выпить. Ужасно болит голова.

— Хорошо. Скоро буду, — лейтенант бросил трубку…

— Ну, хорошо! — Денис допил свой стакан, с грохотом опустив его на письменный стол. — Все более или менее ясно. Но о каких картинах ты говорил? О похищении ничего не сообщалось.

— Ничего странного не нахожу. Пока в милиции работают такие бараны, как Санеев…

— Причем тут Санеев! — рассердился Денис. — В доме работала целая группа экспертов, и ни о каких картинах никто не заикнулся.

— Естественно, — рассмеялся я. — Их ведь похитили.

— С чего ты взял?

— Я же единственный в своем роде специалист по криминальной живописи. Ты ведь так выразился?

— По-моему — да. Не помню.

Я рассказал Денису о находке в камине и о полосах на стене.

— Эти рамы я тоже видел, — вспомнил он, — но решил, что ими топят камин.

— Ты спятил, Дэн! Кто же станет дорогими позолоченными рамами растапливать камин?

Денис в задумчивости почесал переносицу.

— Откуда мне знать? С этими новыми русскими заранее ничего не можешь предугадать. Помню, в прошлом году, расследуя одно убийство, я столкнулся с экстравагантной девицей, наследницей богатой тетки, которая принимала ванну, наполненную французским шампанским. Так что — сам понимаешь… А насчет рам я пошутил.

Я улыбнулся. Действительно, на фоне плескавшейся в шампанском наследницы, Марк Воронцов, растапливающий свой камин позолоченными багетами, выглядел бы просто нищим. Для того чтобы хоть как-то восстановить свое подмоченное реноме, ему пришлось бы жечь в камине сами картины.

— Что ты можешь рассказать о самом Воронцове? — спросил Денис.

— Ровным счетом ничего, — признался я. — Хотя, конечно, пытался навести коекакие справки до того, как ехать в Рощино. Напрасная трата времени. Около двадцати лет назад, после смерти жены, Марк Воронцов — самый богатый человек в Северном полушарии, как его величала западная пресса — исчез. Испарился… Не совсем, конечно. Иногда о нем вспоминали. В прессе перечисляли названия островов, даже архипелагов, купленных Воронцовым вместе с племенами, населяющими их. Потом оказывалось, что никаких островов он не покупал, а живет себе где-то в Северной Америке, чуть ли не в Беверли-Хиллз, по соседству с Мадонной, и никак не может решить, дарить или не дарить свое уникальное собрание картин Метрополитен-музею или галерее Уффици. Кстати, до вчерашнего дня я был уверен, что все разговоры вокруг коллекции Воронцова не более чем слухи. Но то, что я увидел во дворце!.. Молва явно поскупилась на похвалы.

— Ты так считаешь? — спросил Денис, недоверчиво морщась.

— Я в этом уверен, — с воодушевлением ответил я. — Многие музеи мира продали бы души всех своих сотрудников дьяволу, только бы заполучить одну-две картины из дворца в Рощино в свои собрания.

— Думаешь, следует искать мотив убийства в этом направлении?

— Ну, а ты как думаешь? — удивился я. — Убийство, ограбление… По-моему, все ясно.

— Тебе кажется, что в убийстве замешан Вашингтон?

— При чем тут Вашингтон? — я вытаращился на Дениса.

— Я имею в виду Метрополитен-музей, — Денис сделал неопределенный жест рукой.

— Начнем с того, что Метрополитен-музей находится не в Вашингтоне, а в НьюЙорке. Ну, а потом, я не совсем пойму, откуда у тебя взялась эта дикая мысль?

— Ты же сам говорил, что многие музеи продали бы душу дьяволу, лишь бы…

Я вобрал полные легкие воздуха и медленно выпустил его через ноздри, для того чтобы не расхохотаться.

— Я понимаю, — начал я, с трудом сдерживая улыбку, — что ты, как офицер милиции, можешь подозревать всех, кому было выгодно данное преступление. Но совсем не обязательно доводить это до абсурда.

— А теперь послушай меня, Макс, ты, — Денис начал терять терпение. — Я, как офицер милиции, могу не только подозревать, но, и обязан проверять любую версию, даже если она относится к категории слухов. И если имеются сведения, что Воронцов какое-то время жил в США… Одним словом, от ЦРУ чего хочешь можно ожидать.

— Да не был Воронцов в США, — я уже не знал, смеяться мне или плакать. — И ЦРУ тут ни при чем. Ты лучше послушай, что я тебе скажу.

— Валяй, — согласился Денис. — С удовольствием послушаю.

Он поудобнее устроился в кресле и плеснул себе немного пива, абсолютно забыв про мой стакан, решив, видимо, что алкоголь только помешает мне толком изложить свои соображения.

— Начнем с дворца…

— Начинай с чего хочешь, — отозвался Денис, со смаком хлебнув пару глотков.

— Ты либо заткнешься, либо я ничего не скажу! — обозлился я.

— Извини. Я уже заткнулся, — примирительно сказал Денис. — Итак, начнем с дома…

— Ты, наверное, заметил, что участок вокруг дворца не имеет даже приличной ограды? Сам дом не охраняется. Нет ни охранников, ни сторожевых псов. Одна лишь немецкая овчарка живет в доме, но и ту держат взаперти на первом этаже. Правда, в доме установлена сигнализация, датчики которой разбросаны по всему дому, но, согласись — этого мало для дома, в котором хранятся произведения искусства на несколько десятков, если не сотен миллионов долларов…

— Не скажи, — перебил меня Денис. — Я немного знаком с охранными устройствами. В доме Воронцова используется система инфракрасного излучения, не позволяющая не только подойти к дому, когда она включена, но и передвигаться внутри него, если кто-то каким-то образом все же проникнет внутрь.

— Тем не менее, в дом не только проникли, но и, судя по всему, свободно прогуливались по залам, — не скрывая иронии, возразил я.

— Это означает, что система не была задействована. Только и всего, — Денис развел руками.

— Ты меня не убедил. Не могли же охранное устройство постоянно держать включенным.

— Естественно, — согласился Денис.

— Вот видишь. А теперь скажи мне, что мешало грабителю войти в дом днем, когда устройство было выключено? Тем более что дворец-то находится на отшибе.

— Ну ладно, предположим. И какой вывод ты делаешь из всего, тобою же сказанного?

— Очень важный, — я поднял указательный палец, призывая Дениса не пропустить ни одного слова. — Я уверен, что никто на свете (не забывай, что даже газетчики, — а они народ пронырливый, — не знали про обитателя дворца), за исключением очень узкого круга людей, будь то родственники или близкие друзья, (в существование которых я не очень-то и верю), понятия не имел, что дворец в Рощино принадлежит Воронцову. Тем более что он там живет. Так вот, я считаю, что убийцу надо искать среди них, предварительно определив круг родственников. А не в Вашингтоне или Метрополитен-музее.

— Однако я не пойму, что заставляло Воронцова вести затворнический образ жизни? — спросил Денис.

— Попытаюсь тебе объяснить. Дело в том, что люди, подобные Воронцову, получают огромное наслаждение от самого факта единоличного обладания тем или иным шедевром, о существовании которого не подозревает ни одна живая душа. Они забираются со своими сокровищами на край света, строят подземные галереи. Многие из них не гнушаются приобретением краденых картин, что, разумеется, еще в большей степени вынуждает их скрывать свои коллекции от постороннего взгляда. Может быть, этим и объясняется тот факт, что я, несмотря на мои обширные связи, не смог собрать даже самую малость достоверной информации о Марке Воронцове. Даже сведений, каким образом он приобретал картины для своего собрания, ни у кого нет. Хотя пара полотен, попавших мне на глаза во дворце, были куплены на одном из последних аукционов Сотбис. Вероятнее всего, Марк Воронцов приобретал картины через подставных лиц.

— Выходит, что мы и не узнаем, какие именно из них были похищены вчера вечером, — то ли спрашивая, то ли утверждая, произнес Денис.

— Скорее всего — нет. Конечно, существуют бумаги, подтверждающие владение картиной частным лицом. Но, поди, разыщи их. Вся система аукционов, участники которых нередко желают остаться неизвестными, особенно, если дело касается дорогих предметов, настолько запутана, что любая попытка проследить за какимнибудь произведением заранее обречена на провал.

Наступившую паузу прервал телефонный звонок. Глянув на настенные часы, я с удивлением отметил, что за беседой с лейтенантом прошло почти два часа, и теперь стрелки показывали половину восьмого утра.

Я поднял трубку.

Молодая женщина, приятным голосом пожелав мне доброго утра, сразу же перешла к делу:

— Господин Болдин, мне необходимо как можно скорее встретиться с вами. Дело не терпит отлагательства.

— Я буду ждать вас у себя в офисе в любое удобное для вас время, галантно ответил я.

Раздражение, не скрываемое моей собеседницей, несколько обескуражило меня.

— Если вас не затруднит, господин Болдин, я бы желала видеть вас у себя по адресу: Урицкий переулок, дом двадцать пять, через… час. Я вас очень прошу, приезжайте, — добавила она более мягким тоном.

— Простите, а с кем имею честь?..

Но в трубке уже раздавались прерывистые гудки. Незнакомка повесила трубку. Я тоже отключил телефон и записал адрес на клочке бумаги…

Мы с Денисом вышли на улицу и распрощались, предварительно договорившись, где мне найти его, если в этом будет необходимость. Разыскав на обширной стоянке свой Бокстер (из-за низкой посадки машины это далеко не легкое дело), я устроился в мягком сидении и включил проигрыватель. Времени у меня было более чем достаточно, чтобы через час успеть в Урицкий переулок, поэтому я решил заехать по дороге в магазин и пополнить иссякшие запасы сигарет. Те, что привез с собой Денис, были слишком слабы, и я курил их без передышки, так что бумажная пачка совсем похудела.

Протянув руку к замку зажигания, я завел мотор и, с визгом тронувшись с места, выехал на проезжую часть улицы…

* * *

Урицкий переулок представляла собой довольно узкую улочку, заросшую розами и флоксами. Дорога шла под уклон, слегка извиваясь между небольшими пригорками, на которых приютились в основном двухэтажные виллы, утопающие в сверкающей зелени. Дорогие автомобили, припаркованные почти у каждого особняка, красноречиво свидетельствовали о немалых доходах обитателей этого райского уголка.

Дом под номером двадцать пять находился почти в самом конце улицы. Белый двухэтажный особняк выгодно отличался от соседних строений, прежде всего безукоризненным вкусом и сдержанной архитектурой, без излишеств, присущих общей атмосфере улицы. Сад, окружающий дом, был настолько красив, что можно было часами любоваться им, не говоря о соблазне перелезть через ограду и разлечься под каким-нибудь развесистым деревом. Тем более что, несмотря на ранний час, жара стояла невыносимая.

Неподалеку от дома, под деревом, пристроился допотопный Москвич, непонятно каким образом очутившийся в компании Джипов и Мерседесов, населяющих переулок. Перед особняком, напротив крыльца, стоял золотистый Лексус последней модели.

Специфика моей профессии сталкивала меня с самыми разными людьми, единственным сходством которых было богатство. Естественно, человек среднего достатка не может позволить себе покупать произведения искусства, стоимость которых намного превышает сумму, которую он может заработать за всю свою жизнь. Так что, не обращая чересчур большого внимания на все эти атрибуты благополучия, я припарковал свой Порше рядом с Лексусом и вылез из машины. Аромат цветов приятно ласкал мое обоняние, чириканье птиц ублажало измученный городским шумом слух. Я взбежал на крыльцо и нажал на кнопку звонка. Прождав около минуты, я еще раз взглянул на номер дома, после чего вторично позвонил, на этот раз чуть дольше… В третий раз вдавив кнопку звонка, я от нетерпения пихнул дверь кулаком. Незапертая створка от удара резко открылась, с грохотом стукнувшись о стену. Быстро осмотревшись по сторонам, и убедившись, что никто не заметил моего непристойного поступка, я юркнул в дом.

Очутившись в просторном холле, я моментально прикрыл за собой дверь и, машинально достав пистолет, прижался к стене, держа оружие перед собой.

Первое, что бросилось мне в глаза, была огромная марина кисти Айвазовского, занимающая всю стену напротив. Не менее прекрасные полотна меньших размеров украшали три оставшиеся стены. Тихо ступая по мягкому пушистому ковру, я обошел все двери, выходящие в холл, по очереди открывая их и заглядывая в комнаты. Никого. Я подошел к лестнице, ведущей на второй этаж, и, вытянув шею, посмотрел наверх. Убедившись, что на лестнице никого нет, я молниеносно взлетел по ней и прижался к выступу стены, все еще держа пистолет наготове. Еле слышный скрип открываемой двери заставил меня оглянуться…

В следующее мгновение что-то очень тяжелое обрушилось сзади мне на голову. Перед глазами потемнело. Теряя равновесие, я попытался схватиться за перила…

Очнутся я у подножия лестницы. Одна нога покоилась на первой, другая — на третьей ступенях. Мозги от сотрясения спас ковер. От сильной боли в области затылка я не мог пошевелить головой. Все тело ныло, словно по мне проскакали участники стипл-чеза. С трудом поднявшись с пола, я в первую очередь разыскал свой пистолет. Проверив магазин и убедившись, что все патроны на месте, я загнал его на место. Затем стряхнул с себя пыль и стал не спеша подниматься вверх по лестнице, рассудив про себя, что вряд ли кто-то станет поджидать меня, чтобы во второй раз шарахнуть по голове. Кое-как забравшись на второй этаж, я по очереди обошел все комнаты, в основном спальни. Везде царили образцовый порядок и чистота…

То, о чем я интуитивно догадывался и подсознательно искал, я нашел в дальней комнате, в платяном, встроенном в стену, шкафу. На дне шкафа, под дорогими нарядами лежало тело молодой женщины, великолепную фигуру которой не скрывало короткое летнее платье, к тому же сильно задранное на бедрах. На голове, чуть ниже правого виска, зияла ужасная рана. Испачканное кровью платье в области живота указывало на то, что одна из пуль попала туда, хотя самой раны не было видно, так как труп был сложен пополам, чтобы уместить его в небольшом шкафу.

Убийца, по всей видимости, был хорошо знаком с хозяйкой дома. Незнакомого человека не впускают свободно в дом, тем более не ведут в спальню. Следов взлома ни на окнах, ни на входной двери не было видно. Насколько можно было судить по нетронутым бриллиантовым серьгам на трупе, ограбление исключалось. На полу лежала сумочка, содержимое которой было разбросано вокруг. Однако, ни кредитные карточки, ни пачка денег не были тронуты. Я нагнулся и поднял сумочку с пола. Просмотрев ее содержимое в надежде найти хоть что-то, что могло бы пролить свет на убийство, и не найдя ничего интересного, я подошел к телефону, стоящему на тумбочке рядом с кроватью, и набрал номер Дениса.

Услышав мой голос, Денис почему-то очень обрадовался.

— Ну как, Макс? Есть какие-нибудь новости?

— Есть.

Почувствовав что-то неладное в моем голосе, Денис встревожился:

— Макс, что-нибудь случилось?

— Да, — буркнул я, проводя пальцем по раме висящей над тумбочкой картины Ван Гога. — Помнишь адрес, который я утром записал?

— Да… Погоди, сейчас вспомню… Урицкий переулок, дом пятьдесят два, а что?

— Двадцать пять, — поправил я. — Приезжай и не задерживайся.

— Ограбление?

— Хуже. Убийство.

— Что?!! — завопил Денис.

— Ты слышал. Приезжай, — ответил я и повесил трубку.

Тут я обратил внимание на тонкую записную книжку, подложенную под аппарат. Раскрыв ее, я увидел записи, в основном номера телефонов, сделанные почти каллиграфическим почерком. Против каждого из номеров стояло имя его владельца, иногда лишь инициалы. Свой номер я разыскал где-то в середине странички под буквой Б. После него я насчитал еще несколько записей. Выходило, что девушка, записывающая нужные ей номера телефонов в книжку, знала меня не с сегодняшнего утра. Я попытался вспомнить, где я мог видеть хозяйку дома, но из этого ничего не вышло. Я еще раз подошел к шкафу и взглянул на ее лицо. На этот раз оно мне показалось вроде бы знакомым. Но не более. Я мог видеть его на страницах светской хроники или на какой-нибудь презентации.

Внимательно пройдясь глазами по именам и, не увидев ни одного знакомого, я закрыл книжку и положил ее в карман. Однако тут же достал. Один из номеров сопровождался инициалами Н. С., которые показались мне знакомыми. Однако как я ни силился вспомнить, кто скрывается под этими двумя буквами, все было безрезультатно. Видимо, меня здорово треснули по башке, раз я ничего не мог вспомнить. Засунув записную книжку обратно в карман, я сбежал вниз…

Увидев меня со искривленной шеей и кряхтящего на каждом шагу, Денис не смог скрыть улыбки.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — хохотнул он. — Случаем, не ты убил ее после того, как она треснула тебя ножкой от стула?

— Идиот, — проворчал я. — И как таких кретинов не гонят из милиции в три шеи…

— Насчет шеи ты прав, — усмехнулся Денис, шлепнув меня по затылку.

— Больно ведь! — вскрикнул я. — Иди лучше займись своим делом. Тело на втором этаже в последней комнате по коридору, в шкафу.

Оставив меня внизу с молоденьким милиционером, лейтенант с целой группой специалистов поднялись на второй этаж. Оставшийся со мной милиционер, сочувствующе посмотрел мне в глаза, не решаясь, однако, заговорить.

— Давно в милиции? — спросил я, потирая больное место на шее.

— Три месяца и две недели! — доложил он, словно отчитывался перед генералом.

Я достал сигарету. Парень щелкнул зажигалкой.

— Первое убийство? — я выпустил струйку дыма из ноздрей и испытующе посмотрел на него.

— Так точно! Первое.

— К сожалению, не могу поздравить, — вздохнул я, стряхивая пепел в пепельницу.

— Действительно, не с чем, — согласился парень, немного расслабившись.

— Макс, можно тебя на минуту? — сверху донесся зычный голос Дениса.

С трудом передвигая ноги, я поплелся к лестнице и вскарабкался по ней наверх.

В комнате проделывалась обычная в таких случаях работа: фотограф щелкал аппаратом со вспышкой, по всей комнате снимали отпечатки пальцев. Затем к своим обязанностям приступил врач, который констатировал наступление смерти от огнестрельной раны на голове. Пуля в животе, по его мнению, не могла стать причиной смерти, и, скорее всего убийца всадил ее в тело жертвы на всякий случай, (хотя в таких случаях поступают скорее наоборот). Рана в голове была сквозной. Пулю же из живота необходимо было извлечь для того, чтобы определить, из какого оружия стрелял преступник. Выстрел был произведен, очевидно, с расстояния не более нескольких метров. Смерть последовала между 7.30 и 8.15, то есть в промежутке между звонком в моем офисе и моим появлением в Урицком переулке.

— Первая пуля, скорее всего, вылетела в открытую форточку, — к Денису подошел человек в штатском с не зажженной сигаретой в зубах. Кивнув мне в знак приветствия, он прошел дальше.

— Весьма удачно для убийцы, если бы не вторая пуля, — прокомментировал Денис, взяв меня под руку. — Выйдем, — предложил он. — Мне необходимо задать тебе коекакие вопросы.

— Товарищ лейтенант, — один из милиционеров взобрался на стул около окна, просунув голову в форточку. — Здесь, похоже, царапина от вылетевшей пули.

— Спилите кусок рамы и отправьте на экспертизу, — Денис вышел в коридор и хлопнул дверью…

— Рассказывай, — коротко бросил Денис, вытряхивая из пачки сигарету.

Я коротко поведал лейтенанту о своих злоключениях, не забыв отметить, что, к сожалению, не успел увидеть человека, нанесшего мне удар по голове.

— Я больше чем уверен, — продолжил я, — что это был убийца, которого я застал на месте преступления. Причем он отлично знал все закоулки дома, иначе не спрятался бы в чуланчике у самой лестницы, который я потом с трудом обнаружил.

— Товарищ лейтенант! — к нам подскочил молодой милиционер из холла. Внизу наплыв свидетелей, желающих видеть вас, — парень улыбнулся. — Пожилая гражданка утверждает, что слышала два выстрела с интервалом, как ей показалось, в несколько минут. Не совсем ясно, правда, как она их расслышала мне пришлось чуть ли не кричать, разговаривая с ней. Но она говорит, что выстрелы слышала и ее дочь, у которой все в порядке со слухом, но она сейчас с мигренью лежит дома… И еще один господин. Он что-то толкует о каком-то человеке, попавшем под машину на соседней улице и которого та же машина подобрала и увезла в неизвестном направлении. Он ничего не успел толком разглядеть, так как от его балкона до улицы довольно-таки далеко. К тому же он был без очков. Он и оглянулся-то на визг шин. Правда, я не уверен, что попавший под машину человек может иметь какое-то отношение к убийству, но все же попросил его подождать. Тем более что наезд произошел где-то в районе девяти часов.

— К убийству может иметь отношение и ворона, неожиданно упавшая кому-то на голову в то время, когда совершалось это самое убийство, — Денис сделал попытку сострить. — В ней может оказаться пуля, вылетевшая из окна дома, в котором произошло убийство. Ясно?

— Так точно! — парень даже не улыбнулся шутке начальства. — Прикажете отвезти свидетелей в отделение и снять с них показания?

— Ничего себе свидетели, — фыркнул я. — Один глухой, другой…

— Отлично, парень! — усмехнулся Денис, делая вид, что не расслышал, что я сказал. — Из тебя когда-нибудь выйдет толк. Валяй, выполняй приказ.

— Есть! — молодой милиционер, видимо, представив себя лет этак через десять в капитанской форме, побежал вниз, перескакивая через три ступени.

— Что ж, — Денис потер ладонями, довольный подрастающими кадрами. — Два выстрела. Две раны. Одна сквозная. Одна пуля в теле, другая — вылетела в окно. Одна гильза. Вторую убийца уволок… Глупо. Жаль, что не известно первоначальное положение трупа. Хотя, если судить по испачканному кровью коврику, место которому, скорее всего перед трюмо, убийца должен был находиться где-то около кровати, если не в самой кровати. — Денис громко хрюкнул. — Только в таком случае пуля могла вылететь в форточку… Ну ладно, разберемся, — он весело подмигнул мне. — Ты заходил в примыкавший к спальне будуар, видел там картины?

— Видел, — вздохнул я. — Да, вот еще что, — я протянул Денису записную книжку, найденную мною у телефона.

Быстро просмотрев ее, Денис поднял глаза и вопросительно посмотрел на меня.

— Пока ничего не знаю, — ответил я. — Ясно лишь то, что хозяйка дома знала меня или про меня довольно-таки давно. Ну и, кроме того, чтобы быть кратким, скажу, что буквы Н и С мне кое о ком говорят, хотя не понятно, о ком именно.

— Я думаю, вспоминать совсем не обязательно. Достаточно узнать, чей номер телефона записан после инициалов. Не мешало бы проверить и остальных. Так что не теряй времени и готовь неопровержимое алиби: где ты находился между половиной восьмого и восемью пятнадцатью утра, — Денис хлопнул меня, на этот раз по спине. — Иди домой, приляг. На тебя тошно смотреть.

— Ну, тогда я пойду, — согласился я. — Что-то голова разболелась.

— Было бы странно, если бы она не болела, — усмехнулся Денис. — Поедешь домой?

— Ну, а куда еще? — я развел руками и стал спускаться по ступеням вниз.

Проезжая мимо своей конторы, я, несмотря на усталость и невыносимую боль в затылке, решил не поддаваться настроению и заняться текущими делами, недостатка в которых никогда не испытывал. Поставив машину на стоянку, я кое-как выбрался из нее и вошел в здание.

Войдя в вестибюль и свернув налево, я прошел коридором до самого конца, на ходу доставая из кармана ключи от офиса. Взявшись левой рукой за дверную ручку, я правой стал вставлять ключ в замок. Эту операцию я проделывал сотни раз на протяжении последних трех лет, причем нередко разговаривая при этом с очередным клиентом, глядя собеседнику в глаза. Таким образом, я довел процесс открывания дверей до автоматизма. На этот раз то ли из-за усталости, то ли из-за сильных болей в руке ключ никак не попадал в замочную скважину. После нескольких безрезультатных попыток я нагнулся к замку, решив, что какая-то скотина засунула в замок жвачку или спичку…

Едва заметная царапина около замочной скважины навела меня на любопытную мысль. Повернув ручку замка, я толкнул дверь от себя… Все верно! Дверь была открыта отмычкой, царапина от которой красовалась на замке. Интересно: кто и что здесь искал? (С охраной я решил разобраться попозже.)

Войдя в приемную, я прикрыл за собой дверь. Я прошел в кабинет, дверь которого никогда не запирал, и остановился на пороге, оглядываясь по сторонам. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что взломщика интересовал мой компьютер, приобретенный недавно из-за невозможности оперировать обширной информацией, скопившейся в виде толстенных папок, разложенных в файл-кабинетах, загромождающих кабинет. Все дискеты, на которых были записаны сотни, если не тысячи сосканированных страниц, были разбросаны по столу. Некоторые валялись прямо на полу.

Кое-как нагнувшись, я стал собирать их в стопку. Прибрав на столе, я положил дискеты на место и тут заметил, что многих из них не хватает. Причем всех басфовских.

Не имея ни сил, ни желания разбираться в том, что исчезло, я запер входную дверь изнутри и, завалившись на диван для посетителей, сразу же уснул…

Телефон звонил, видимо, давно, потому что, когда я, наконец, добрался до трубки, голос Дениса раздался еще до того, как я успел поднести ее к уху.

— Ты спишь там, что ли?! — кричал Денис.

— Да, а что? — заспанным голосом ответил я.

— Вот уже час, как я звоню тебе в контору и домой, — ворчал Денис. — Ты же вроде как поехал домой?

— В чем дело, Дэн? — я уже окончательно проснулся.

— Час назад мы выяснили имя убитой женщины!

Прижав трубку плечом, я дотянулся до холодильника и достал банку фанты. Отхлебнув глоток, я спросил:

— Ну и как ее зовут?

— Юля Воронцова!

— Кто-о?! — я чуть не поперхнулся и закашлял.

— Да, да. Ты не ослышался, Юля Воронцова, племянница Марка Воронцова.

Я застыл с банкой фанты, уставившись в цифру XII на настенных часах.

— Да, кстати, — вновь заговорил Денис, — насчет Эн Эс. Ты был бы плохим экспертом по криминальной живописи, если бы не знал его.

— Ну и что это за птица? — спросил я, переводя взгляд на цифру VI, только заметив, что она висит вверх ногами.

— Николай Савинов, владелец компании Савинов Арт, занимающейся торговлей произведениями искусства.

— Я знаю. Вполне вероятно, — рассеянно ответил я и повесил трубку.

Залпом допив фанту, я зашвырнул пустую банку в корзину для бумаг и без сил опустился на диван. Обхватив голову двумя руками, я попытался сосредоточиться и разобраться в бедламе, царящем у меня в голове. Однако ничего, кроме услышанного только что имени, в голову не лезло.

Николай Савинов… Савинов… Савинов… А что, если?..

Я встал с дивана и подошел к полочке с дискетами…

Может, это было чистой случайностью, а может, и нет, но дискеты с информацией о деятельности Савинов Арт, записанной среди прочих на BASFe, я не нашел. Решив, что это все же совпадение, тем более что, покопавшись в оставшихся дискетах, я нашел еще одну, посвященную Савинов Арт, я улыбнулся незадаче грабителя, так как он не мог знать, что я не успел уничтожить бумажные папки, и, широко зевнув, плюхнулся на стул, стоящий у столика с компьютером, закружившись вокруг его оси…

Глава вторая

(за год до описываемых событий)

Имя Николая Савинова было хорошо известно в художественных кругах не только Москвы, но и всего мира. И не только потому, что фамилия его была чем-то созвучна с фамилией Силы Савина. Николай Савинов был торговцем картинами. Только в Москве Савинов владел тремя большими магазинами по продаже произведений искусства. Сеть антикварных салонов Савинов Арт, разбросанных почти по всем крупнейшим городам мира, приносила ее владельцу немалый доход.

Но не это было основным занятием Савинова. Несколько десятков агентов шныряло по всему свету в поисках неизвестных и утерянных шедевров. Особенно усердствовал их босс в Европе. Французские импрессионисты, русские иконы, античные статуи, Пикассо, Шагал… Все это стекалось в Москву, чтобы затем разойтись по частным коллекциям и галереям.

Иногда, если находка оказывалась особо ценной (а главное — легальной!), Савинов выставлял ее на аукционе. Шумиха, поднимаемая каждый раз недели за дветри до торгов, доводила до истерики желающих стать владельцами того или иного шедевра. А таких всегда набиралось немалое количество. Среди клиентов Савинова числились не только обладатели тугих кошельков, но и крупнейшие музеи и галереи мира.

Сам Эн Си, как многие, в основном, хорошо знающие Савинова, называли его, любил, а главное, мог часами говорить о живописи, скульптуре, технике старых мастеров… Одним словом, он слыл большим авторитетом в области искусства и во всем, что было связано с ним.

Будучи человеком не бедным, Савинов к своим сорока годам успел стать обладателем одного из крупнейших в мире частных собраний, богатству и многообразию которого могли позавидовать Прадо и Лувр. Трехэтажный особняк в Видном, выстроенный Ником за неполные полгода, меньше всего был похож на жилой дом. Длинные анфилады комнат с освещением, наиболее выгодным для созерцания картин и скульптур, развешанных и расставленных по всему дому, мало располагали к домашнему уюту. Стенды с сервизами, табакерками, часами и прочими безделушками, скрашивающими когда-то быт французских королей и русских царей, поражали своим великолепием.

Предметом особой гордости хозяина особняка был последний зал, в котором были собраны полотна величайших живописцев. За пуленепробиваемыми стеклами в окружении датчиков наисовременнейших охранных устройств там были развешаны творения Рафаэля и Тициана, Веласкеса и Гойи, Рубенса и Броувера, Рейнольдса и Гейнсборо… Подлинность каждой картины удостоверяли сертификаты, подписанные крупнейшими экспертами.

Почетное место в именитой компании недавно заняла картина Вермеера Христос среди немощных…

Рабочий день Николая Савинова начинался в шесть часов утра. В это время он просыпался, обычно без посторонней помощи, и, лежа в постели, любовался любимым Лотреком, которого специально повесил напротив своей кровати. В четверть седьмого открывалась дверь, и горничная вкатывала в спальню тележку с кофе и гренками. Покончив с завтраком, который отнимал у него не больше десяти минут, и, выкурив прямо в постели первую сигарету, Николай бодро вскакивал с кровати и направлялся в ванную комнату, где для него уже был готов небольшой бассейн с горячей водой, от которой исходил сильный хвойный аромат. За полчаса, которые Савинов плескался в бассейне, он окончательно просыпался и настраивался на рабочий лад. В семь часов, закутанный в махровый халат, Николай Савинов был уже на своем рабочем месте.

Кабинет, в котором владелец компании Савинов Арт начинал свой день, находился на третьем этаже особняка. Попасть в него можно было только на лифте, зная специальный код. Кабинет представлял собой нечто среднее между библиотекой, баром и вычислительным центром. В три окна, выходящих на улицу, вставлены затемненные бронированные стекла, ограждающие хозяина кабинета от любопытных взоров соседей и превратностей судьбы. Напротив среднего окна стоял большой стол — рабочее место Савинова. Всю противоположную стену занимали доходящие до потолка шкафы из черного дерева, между которых скрывалась дверь лифта, также отделанная ценной древесиной.

Правая часть комнаты была занята небольшим баром, сверкающим многочисленными бутылками и хрустальными бокалами.

Бльшего внимания заслуживала левая половина кабинета. Она напоминала скорее центр управления космическими полетами, что было не так далеко от истины. Отсюда осуществлялось управление полетами Савиновской империи. Огромный монитор занимал почти полстены. Компьютер, факс, бесчисленные телефонные аппараты расставлены в образцовом порядке. Сюда стекалась вся информация, отсюда исходили приказы и распоряжения. Это был мозг Савинов Арт…

Дверь лифта бесшумно ушла в стену, лишь мелодичный звонок возвестил о чьем-то приходе.

Савинов, сидя спиной к лифту, даже не обернулся, продолжая внимательно изучать таблицы, сменяющие одна другую на мониторе. Никто, кроме Влада, не мог попасть в кабинет.

Полное его имя — Владлен Москвин, забыли не только его друзья и знакомые, но, наверное, и сам Влад. Для всех, в том числе и для Савинова, он был просто Влад. В штате сотрудников Савинов Арт Влад не числился, но фактически он был вторым лицом в компании после самого Савинова. Так сказать, alter ego босса.

Высокий, атлетического сложения, Влад неизменно носил строгий костюм с бабочкой. Единственное, что менялось в его наряде, были цвета костюмов и, как следствие — бабочек: летом они были светлых, зимой — темных тонов. Бывали, конечно, исключения, особенно летом, когда в силу некоторых обстоятельств приходилось одеваться в черное. Тщательно выбритое лицо нельзя было назвать красивым из-за чересчур жестких черт. Плотно сжатые губы, волевой подбородок, высокий лоб — все говорило о том, что перед вами незаурядная личность. Но особенно поражали его глаза. Какого-то неопределенного цвета, они могли принадлежать как философу-мыслителю, так и рецидивисту-убийце. Что-то неуловимое было в них. Невозможно было долго выдержать подобный взгляд. Но стоило Владу улыбнуться, и вы готовы идти с ним хоть на край света. Но таких мгновений было мало. В основном же каменное выражение не сходило с его лица. Таким он и предстал перед Савиновым этим утром…

— Доброе утро!

— Доброе утро, Влад, — Савинов даже не посмотрел на него, лишь мельком скользнул взглядом по часам. — Сегодня ты не слишком торопился. Надеюсь, ничего не произошло?

— Ничего заслуживающего вашего внимания, — ответил Влад и закурил длинную коричневую сигару. Удобно устроившись в кресле, он протянул руку, взял со стола журнал и стал его листать.

Какое-то время Савинов продолжал изучать таблицы, делая заметки в блокноте. Влад же неторопливо перелистывал страницы журнала, попыхивая сигарой.

— Когда ты бросишь курить эту гадость? — Савинов выключил компьютер и повернулся к Владу лицом.

— В тот день, когда вы начнете мне больше платить, — ответил Влад, глубоко затягиваясь сигарой. — Приличное курево нынче дорого стоит…

— Она уже успела попасть в каталог, — продолжал Влад, тыча пальцем, украшенным большим бриллиантом, в журнал, развернув его так, чтобы Савинову было видно.

— Я видел, — самодовольно усмехнулся Савинов. — Тем тяжелее мне будет с ней расстаться.

— А вы оставьте ее, — фыркнул Влад, погасив сигару.

— Как же, скажи на милость, я смогу больше платить тебе, чтобы ты не вонял больше здесь? — Савинов аж передернулся от запаха догорающего в пепельнице окурка.

— Бедный Николаша, — в тон ему ответил Влад. — Приходится уже распродавать собственное имущество, чтобы подкинуть пару долларов несчастному Владу.

Свою реплику Влад сопроводил такой гримасой, что оба, не выдержав, расхохотались.

* * *

В зале, в котором проводился аукцион, царили такой шум и гам, что постороннему человеку, случайно забредшему туда, трудно было бы понять, что все это сборище имеет какое-то отношение к искусству. Скорее у него сложилось бы впечатление, что он очутился на Московском ипподроме. И только разгуливающие по вестибюлю мужчины во фраках и женщины, сверкающие своими бриллиантами, могли заставить его усомниться в справедливости своих предположений. Но не только наличие изысканной публики и отсутствие лошадей подтвердили бы заблуждение незадачливого посетителя. Почти весь зал на втором этаже старинного особняка, арендованного для проведения аукциона, был заставлен уймой картин, офортов, мраморных и бронзовых статуй. Под огромными стеклянными колпаками, освещенными непонятно каким образом, разместились старинные сервизы и кубки из тончайшего фарфора, золота и серебра. Особняком расположены стенды с ветхими манускриптами, древними монетами и редкими почтовыми марками. Среди прочих экспонатов, выставленных на аукционе, особого внимания заслуживали терракотовая статуэтка начала II века до нашей эры, прекрасный гобелен эпохи Людовика XIV и, конечно же, Христос среди немощных Яна Вермеера Дельфтского. Присутствие одной этой картины делало ежегодный аукцион Русич одним из крупнейших событий года в мире искусства.

Все присутствующие оживленно обсуждали возможные причины, побудившие Николая Савинова выставить своего Вермеера на аукционе, строили прогнозы о стартовой цене и сумме, которую выложит счастливый покупатель за картину.

— Дамы и господа! Прошу вас занять свои места! Прошу…

Голос аукциониста тонул во всеобщем шуме, тщетно призывая почтенную публику к порядку. Наконец все расселись по местам. Аукционист вытер потный лоб платком и засунул его в карман. Кончик платка остался торчать из-под пиджака, но ему было не до этого.

— Дамы и господа! Разрешите ежегодный аукцион произведений искусства и старины Русич считать открытым! — торжественным голосом возвестил он. Затем, переждав аплодисменты с деланной улыбкой на лице, продолжил: — Сегодня на аукционе представлены…

Когда Николай Савинов объявил о своем решении выставить Христа на аукционе, люди, близко знающие его, не были чересчур удивлены. Хотя, зная его фанатичную любовь к редким полотнам, этот шаг нелегко было объяснить. Тем не менее, объяснение было. Банальное объяснение.

Еще во время своей учебы в университете в руки молодого Савинова как-то попал роман Ремарка Три товарища. Единственное, что запомнилось будущему миллионеру после прочтения книги, были слова еврейского коммерсанта Блюменталя: Я совершаю любую сделку, при которой что-то зарабатываю. Со временем это изречение стало девизом всей жизни Николая Савинова. Он, не задумываясь, вкладывал деньги в любое предприятие, которое сулило маломальский доход. Вершиной предпринимательской деятельности молодого Ники был Москвич, купленный им в Геленджике, где он отдыхал тем далеким летом, и проданный с разницей в сто рублей. Тот факт, что бензин обошелся ему намного дороже (старый драндулет жрал горючее, как верблюд воду после перехода через Сахару), мало беспокоил юного коммерсанта. То были первые заработанные им деньги.

Годы, прошедшие с тех пор, прибавили опыта. Теперь Николай Савинов — один из самых удачливых и преуспевающих бизнесменов Москвы, ворочающий сотнями миллионов долларов. Решение продать Вермеера было вполне в духе Савинова. Когда Влад гдето выудил картину, Савинов выложил за нее круглую сумму в десять миллионов долларов. И теперь, когда ему предложили выставить полотно с начальной ценой, превышающей почти на пять миллионов ту, за которую она ему досталась, Савинов раздумывал недолго. Ведь еще предстояли торги, и кто знает, насколько возрастет конечная цена…

Резонанс, вызванный известием, что на ближайшем аукционе Русич будет выставляться Христос среди немощных Яна Вермеера, был огромен. Многие солидные газеты и журналы откликнулись на это событие. С экранов телевизоров не сходили фрагменты картины. Со всего света в Москву хлынул поток всевозможных критиков, искусствоведов и антикваров. Съезжались также желающие приобрести картину для своих коллекций. Среди последних были представители многих картинных галерей мира. Атмосфера вокруг аукциона накалялась с каждым днем. Все с нетерпением ждали его открытия…

— Номер сто двадцать пять… Христос среди немощных. Ян Вермеер! — объявил аукционист.

В зале моментально воцарилась глубокая тишина. Слышно было лишь шарканье башмаков служителей аукциона, устанавливающих с большой осторожностью картину на постамент.

После небольшой паузы, как бы давая собравшимся возможность насладиться полотном, аукционист возвестил:

— Начальная цена — четырнадцать миллионов четыреста тысяч долларов!

Если бы в зале разорвалась бомба, то и это произвело бы меньше эффекта. Все сидящие в зале замерли в том положении, в котором их застало объявление аукциониста — кто с поднятой рукой, поправляющей прическу, кто чуть привставший, чтобы удобнее сесть. Некоторые сидели даже с открытым ртом. Над залом нависло напряженное молчание.

Аукционист обвел собравшихся многозначительным взглядом, как бы говоря: Ну, теперь мы посмотрим, кто из вас чего стоит.

Но и те, кто чего-то стоил, недоуменно пожимали плечами, шокированные стартовой ценой. Никто из них не мог представить того, что последовало позже.

— Четырнадцать миллионов пятьсот тысяч! — резкий голос, принадлежащий даме средних лет, пытающейся скрыть свою тощую фигуру под накидкой из голубых песцов, раздался из средних рядов. Костлявые руки и худосочная шея, видневшиеся из-под мехов, были увешаны таким количеством огромных бриллиантов, что невозможно было смотреть на вытянувшую вперед ладонь женщину без солнечных очков. Издали она напоминала елку, которую выставили в витрине магазина перед Рождеством для привлечения покупателей,

— Четырнадцать с половиной миллиона, — повторила дама и с вызывающим видом оглядела зал.

Аукционист одобрительно кивнул обладательнице песцовой накидки. Торги начались!

— Четырнадцать миллионов пятьсот тысяч долларов, дамы и господа! Кто больше?.. Прекрасная картина Вермеера. Превосходная сохранность?..

Чуть слышный шепот прошелся по рядам. Стоящие у горячих телефонов скороговоркой докладывали своим патронам-коллекционерам на другом конце провода об обстановке на аукционе. Молоток аукциониста медленно поднялся и резко опустился:

— Раз!

— Пятнадцать миллионов, — произнес респектабельный господин в солидном темном костюме с красным галстуком, на котором красовалась крупная черная жемчужина грушевидной формы.

— Пятнадцать миллионов! — подхватил аукционист. — Раз! — грохнул молоток. — Два!!

В зале стало намного шумнее.

— Пятнадцать — сто… — неуверенно вступил в борьбу представитель Лувра и виновато посмотрел по сторонам.

Его коллега из Метрополитен-музея решил не ударить лицом в грязь перед заокеанским собратом:

— Пятнадцать — двести.

Кое-где раздались приглушенные смешки. Все в зале хорошо понимали, что последнее слово окажется, конечно же, не за государственными музеями. Очень редко, можно сказать, практически никогда после подобных аукционов их собрания пополнялись дорогим экспонатом. В основном, подобные шедевры увозили на частные виллы, где они радовали глаза купившего его толстосума и членов его семьи. Простым смертным они были противопоказаны.

Как бы в подтверждение этому и, явно показывая господам из музеев, чтобы не лезли, дама в песцах подняла цену сразу на миллион.

— Шестнадцать — двести, дамы и господа! — вскричал аукционист в восторге от того, как проходят торги. — Кто больше?!

За каких-то десять минут цена подскочила почти на два миллиона!

— Семнадцать, — господин в черном помахал ручкой.

Рождественская елка, пренебрежительно зыркнув в его сторону, вновь взвинтила цену, желая огорошить соперника:

— Восемнадцать миллионов!

— Восемнадцать — сто, — невозмутимо дал знать соперник, даже не глядя на нее, и поправил жемчужину на галстуке.

Дама в накидке заметно нервничала. Скинув с плеч все меха и побрякивая бриллиантами, она вскочила со своего места, впившись ногтями в спинку кресла в следующем ряду.

— Двадцать миллионов долларов!! — истеричным, срывающимся голосом закричала она.

Большинство участников аукциона, давно распрощавшись со своими мечтами повесить Вермеера где-нибудь в прихожей, затаив дыхание, следили за происходящим в зале.

— Двадцать миллионов… Раз! — стук молотка отдался от стен зала как выстрел. — Двадцать миллионов. Два! Двадцать миллионов…

— Двадцать один, — накинул еще миллиончик мужчина с жемчужиной.

Зал буквально взревел от восторга. Такого аукциона они еще не видели.

Выложив все, что могла, и не получив того, чего хотела, дама накинула меха и, гневно сверкнув глазами, блеск которых затмил сверкание всех ее бриллиантов, покинула зал. Вслед за ней засеменил молодой парень в очках, то ли сын, то ли тонкий ценитель бриллиантовых колье.

— Двадцать один миллион… Три!!! — молотку оставалось чуть меньше сантиметра, чтобы возвестить весь мир о продаже Христа среди немощных, как вдруг…

— Тридцать миллионов, — молодой парень, на которого никто до этого не обращал никакого внимания, взмахом руки приковал к себе взгляд аукциониста после того, как вскрыл конверт с заочной заявкой с фиксированной ценой. Тридцать миллионов, — повторил он, застенчиво улыбнувшись и пожав плечами.

На этот раз уже весь зал сидел с раскрытыми ртами. Первым очухался аукционист.

— Тридцать миллионов, господа!.. Христос среди немощных… — бессвязно залепетал он. — Раз! Два! — он посмотрел на господина в черном.

Тот покачал головой.

Пот градом катился со лба аукциониста, когда он произносил следующие слова:

— Тридцать миллионов… Три!!!

Стук молотка раздался среди гробовой тишины.

— ПРОДАНО!

* * *

Волны прибоя, перекатывая прибрежную гальку, шипя, набрасывались на песчаный берег, нехотя откатываясь назад. Вокруг, насколько мог охватить взор, простиралось одно лишь море. Безбрежное море…

Безжалостное солнце изливало свой жар на беззащитные валуны, до которых не доходила пенистая волна, исчезая в песке у самого подножия. И лишь в тени девственного леса, которым густо зарос крохотный островок в Черном море, можно было спастись от ослепляющих лучей южного светила. Беспокойные ручейки, весело журча прозрачной водой, проворно сбегали по камням с холмов среди пальмовых рощиц, впадая в море. Чистый воздух звенел от разноголосых криков морских, гнездящихся в прибрежных скалах. Изредка разносился сухой треск валежника, ломающегося под лапами какого-то зверя, продирающегося сквозь непроходимую лесную чащу.

Посреди этого земного рая, на скале, взметнувшейся над островом, чернели развалины старинного замка. Суровые обломки былого величия до сих пор поражали своим величием и грандиозностью. Внизу, неподалеку от скалы на склоне отрога, заканчивалось строительство белой трехэтажной виллы. Окруженный морем зелени, дом был выстроен в виде трех смещенных относительно друг друга блоков, каждый из которых и был, собственно, одним из этажей виллы. Оригинальное архитектурное решение было обусловлено местным ландшафтом, с учетом окружающей природы. Яркое полуденное солнце отражалось в зеркальных стеклах виллы, отбрасывающих в зависимости от их конфигурации замысловатые зайчики на кроны деревьев, подступающих к окнам дома.

С высоты птичьего полета вилла выглядела белым пятном на зеленом ковре растительности, затерявшимся в голубых морских просторах.

Несмотря на жаркий день, вокруг виллы, словно муравьи, сновали люди в голубых комбинезонах — спешно наводился порядок как внутри дома, так и вокруг него. К концу недели ожидали приезда господина Савинова — хозяина виллы и острова, на котором она была выстроена.

Маленький вертолет, стремительно выскочив из-за горы и сделав крутой вираж, пошел на посадку. Зависнув на мгновение над центром круга, машина мягко опустилась на землю. Еще не успели остановиться лопасти пропеллера, как из кабины вертолета, согнувшись и держа шляпу за поля, выскочил Влад и подошел к группе встречающих его людей. После коротких приветствий Влад сообщил собравшимся, что полчаса назад господин Савинов с кучей гостей на борту его яхты Ренессанс вышел в море и направляется к острову. Таким образом, по его, Влада, расчетам, часа через два яхта подойдет к пристани в южной части острова. Отдав несколько распоряжений, Влад вместе с Давидом — управляющим острова, направились к эскалатору, который за считанные минуты доставил их к вилле.

Влад давно не был на острове. Поэтому происшедшие со времени его последнего визита изменения привели молодого человека в восторг. Его восклицания доставляли Давиду массу удовольствия. Еще бы! Ведь именно его стараниями за неполный год на необитаемом острове вырос этот белоснежный дворец.

Проходя мимо бассейна с трамплинами для прыжков в воду, Влад не удержался от соблазна окунуться в чистую прохладную воду. Давид, находящийся при исполнении служебных обязанностей, отказался составить ему компанию. Быстро скинув с себя летний костюм, Влад отстегнул сбрую с пистолетом и положил кобуру на красную пластиковую скамью у бортика бассейна. Размахивая мускулистыми руками, он побежал в сторону десятиметровой вышки на другом конце плавательного бассейна. Взобравшись на самую верхотуру, он подошел к краю площадки и помахал Давиду рукой. Описав в воздухе небольшую дугу, Влад ушел под воду, подняв вокруг фонтан брызг. Прошло около минуты — Давид стал даже волноваться, — когда Влад вынырнул в противоположном конце водоема. Повернувшись в сторону Давида, он, широко размахивая руками, попеременно меняя стиль, поплыл к берегу. Выйдя на облицованную розовым мрамором площадку с шезлонгами, Влад насухо обтерся полотенцем, которое предусмотрительный Давид распорядился принести, и, накинув халат, вместе с управляющим направился к вилле. Вслед за ними на большом расстоянии вышагивал лакей, неся на вытянутых руках вешалку с костюмом и оружие Влада.

Как минимум еще час оставался до прибытия яхты, поэтому Влад после освежающего купания решил немного отдохнуть, потому что с прибытием гостей у него, скорее всего, не будет времени даже перевести дух…

Протяжный гудок, слышимый на другом конце острова, возвестил о подходе яхты. Рассекая носом голубую волну, белая красавица, с красной и синей полосами вдоль бортов, проворно неслась к берегу. Сам Николай Савинов, стоя у штурвала, мастерски заводил Ренессанс в маленькую уютную бухту на южной оконечности острова, держа яхту подальше от коварной скалы, нависшей над узким проливом.

Влад, успевший к этому времени привести себя в порядок, вместе с Давидом стояли на пристани, ожидая прибытия яхты. С борта Ренессанса на берег бросили канаты, и яхта благополучно пришвартовалась к пирсу.

Владелец острова весь в белом, только что не в красную и синюю полоску, первым сбежал на берег и поздоровался с Давидом, который произнес приличествующую моменту короткую приветственную речь. Затем гости в сопровождении управляющего устремились в глубь рощи по прелестнейшей тропинке, ведущей к вилле. Дорога шла на подъем, но никто из приглашенных, счастливых от того, что наконец-то выбрались из дымного городского ада, не обращал внимания на такие пустяки. Тем более что по пути их ожидали милые беседки со столами, ломящимися от экзотических фруктов и прохладительных напитков, запотевшие бутылочки которых, одному Давиду известно как, оставались ледяными, в то время как к раскаленным на солнце прутьям, из которых были сплетены ажурные беседки, невозможно было прикоснуться. Таким образом, пройдя почти два с половиной километра за два часа, компания вышла из рощи на поляну, с которой их взору предстал дворец Савинова во всей своей красе. Гости, в особенности мужчины, потяжелевшие по дороге от доброго литра пива, в один голос стали выражать свое восхищение виллой и, особенно, ее хозяином, безупречный вкус которого позволил ему создать это восьмое чудо света. Раскрасневшийся от непривычной ходьбы достойный преемник Харета и Пифея, еще больше залился краской от удовольствия, которое доставляли ему дифирамбы гостей. Покончив с торжественной частью, шумная компания вошла в дом.

Просторный холл, температура в котором была на несколько градусов ниже, чем снаружи, благодаря системе вентиляции и кондиционирования воздуха, встретил гостей мягкими восточными коврами и благоуханием цветущих орхидей, приглашая насладиться аркадской идиллией, царящей на острове.

В доме гостей ждал еще один сюрприз: каждому из них были преподнесены ключи от двухкомнатных апартаментов, где им предложили отдохнуть от дальней дороги, напомнив, что через два часа всех ждут в малахитовом зале на втором этаже.

Проводив гостей и удостоверившись, что у них есть все необходимое, Николай Савинов вместе с Владом вошли в лифт и поднялись на последний этаж виллы, молча прошли коридором и уединились в кабинете, окна которого выходили в сторону моря.

Заперев за собой дверь на замок, Савинов подошел к бару и собственноручно смешал два коктейля. Влад окинул комнату взглядом, после чего подошел к стойке бара и взял один из стаканов с выпивкой. Затем мужчины устроились в больших мягких креслах за столиком из черного дерева, на котором громоздилась пепельница, высеченная из большого куска оникса. Отпив по глотку, оба, словно сговорившись, закурили. Несмотря на то, что кабинет проветривался центральной вентиляцией, запах от сигары Влада сразу же разнесся по всей комнате.

— Я надеюсь, это твоя последняя из этих сигар, — улыбнулся Савинов, сморщив нос.

— Я тоже очень на это надеюсь, — гримаса Савинова вызвала смех Влада.

— Ну что ж, посмотрим, — повел бровями Савинов. — Разреши поздравить тебя с феноменальным успехом, который имел Христос. Ты бы видел, что творилось в зале! Потрясающе! Я не могу описать словами. Покупатели сцепились, как голодные псы из-за кости. Жаль, что тебя там не было.

Савинов отодвинул пепельницу в сторону и положил на столик объемистый кейс из натуральной кожи. Щелкнув замками, он развернул его в сторону Влада. Глазам последнего предстало умилительное зрелище: плотные рады пачек долларов.

— Твоя доля. — Савинов откинулся на спинку кресла и пустил дым в потолок. — Тут ровно пять миллионов.

Влад демонстративно загасил свою сигару и притянул кейс к себе. Взяв в руки одну из пачек, он провел по ней большим пальцем, наслаждаясь шелестом купюр. Кинув пачку обратно, Влад захлопнул кейс и поставил его рядом с собой на пол.

— Саквояжик я тебе потом верну, — усмехнулся он.

— Я вижу, ты доволен, — сказал Савинов и, сделав жест, будто пьет за чье-то здоровье, разом осушил стакан.

— Еще бы! — ухмыльнулся Влад. — Пять миллионов на улице не валяются.

Скривив рот в усмешке, он продолжил:

— Одолжи мне еще пачку своих сигарет, — Влад порылся в карманах. — Свои я, очевидно, где-то оставил.

— Ну, слава Богу! — обрадовался Савинов. — Наконец-то избавишь мой нос от этой вони.

Савинов наклонился к столу и бросил на него пачку Пэлл Мэлла.

— Изготовлены по моему заказу, — сообщил он. — И тебе рекомендую.

— Угу, — прогундосил Влад, прикуривая от зажигалки. — Спасибо. Боюсь только, мне этих денег хватит не надолго, если я начну увлекаться такими сигаретами.

— Нахал! — рассмеялся Савинов и встал со своего места.

Пора было спускаться вниз и встречать в малахитовом зале гостей, приглашенных на его, Николая Савинова, новоселье…

Еще в самолете, который должен был доставить его в Питер, Влад вынул из кейса пять пачек денег, к которым после недолгого раздумья добавил шестую. Защелкнув замки на кейсе, он рассовал деньги по карманам.

Внизу уже проносились леса и зеленые поля. Водоемы зеркалом блестели на солнце. Через несколько минут лайнер приземлился в аэропорту Петербурга.

Задержавшись на трапе, Влад увидел выехавший на летное поле Мерседес. Сбежав по ступенькам, он быстрым шагом подошел к машине, сел на заднее сидение. Сидевший за рулем белобрысый парень со стриженым загривком, не дожидаясь распоряжений, пустил двигатель, и тяжелая машина, медленно развернувшись, тронулась в путь.

Закурив одну из савиновских сигарет, Влад улыбнулся чему-то хорошему и откинулся назад. Докурив до конца, он достал из небольшого бара бутылку виски и плеснул немного на дно хрустального бокала. Залпом осушив его, он взялся за телефон и набрал нужный ему номер. После нескольких гудков в микрофоне послышался голос:

— Антон у телефона. Слушаю вас…

Глава третья

(за год и семь месяцев до описываемых событий)

Всю свою сознательную жизнь Антон Маревич мечтал о славе великого художника. Очень часто, работая в своей мастерской над очередной картиной, он откидывался на спинку стула и, закрыв глаза, предавался мечтам…

В своем воображении Антон рисовал себя умудренным годами старцем в бархатном кафтане, с палитрой в руке. Перед ним на мольберте очередной шедевр… Прадо, Метрополитен-музей, Лувр, Эрмитаж мечтали заполучить в свои собрания хотя бы этюд кисти Маревича. Его полотна экспонируются рядом с творениями Рембрандта, Леонардо, Боттичелли. Им восхищаются. Его сравнивают с неподражаемым Вермеером.

Но стоило открыть глаза…

Способности к рисованию проявились у Антон уже в раннем детстве. Стены подъезда, в котором проходили его юные годы, были сплошь разрисованы лошадьми и сражающимися легионерами. В дальнейшем любовь к живописи привела тринадцатилетнего Маревича в мастерскую местного художника Каменского. Будучи человеком незаурядным, Каменский, тем не менее, не смог пробиться в люди. Единственным утешением на старости лет стал для него маленький Антошка. Талант мальчика раскрывался с каждым днем. Когда Антон на конкурсе молодых художников Советского Союза получил золотую медаль за свой рисунок в стиле XVII века, радости старого учителя не было конца.

Но все-таки что-то мешало Маревичу осуществить свою мечту. Техника его была совершенна, колорит картин безукоризнен, но… Как однажды признался Каменский, у мальчика не было искры божьей.

Антон днями не выходил из залов картинных галерей и музеев, копируя старых и новых мастеров, тщетно пытаясь постичь их секреты. У него получались прекрасные копии! Но при попытке создать что-то свое, Маревич натыкался на непреодолимый для себя барьер. Картины его были обворожительны. Но это было все, что угодно: Ватто, Лорран, Пуссен… но не Маревич!

…В этот час залы Эрмитажа обычно пустовали. Это позволяло Антону, отгородившись от остального мира, священнодействовать со своими красками. На этот раз он пытался разгадать Рубенса. Иногда в зал входил служащий музея. Он подходил к Антону, увлеченному работой, несколько минут разглядывал копию, сравнивая ее с оригиналом, и продолжал свой обход.

На небольшую группу людей, медленно переходящих из зала в зал, Маревич не обратил никакого внимания. Спустя несколько минут один из них подошел и встал у него за спиной. Привыкший к подобным зрителям, Антон продолжал работать.

Еще несколько мазков, и копию можно будет считать завершенной…

— …мне кажется — это какой-то газ. Во всяком случае, следов механического воздействия на нем нет…

Сознание медленно возвращалось, но голоса и звуки были еле различимы. Казалось, он находился в густом тумане, сошедшем с картин Моне. Антон попытался протереть глаза, но руки не слушались его.

— Слава Богу! Кажется, он приходит в себя, — женский голос раздался совсем радом. — Доктор Трошин! Доктор Трошин! Он открыл глаза!

— Не кричите так, Карина. Вы поднимите на ноги всю больницу, — несколько раздраженно отозвался мужчина в белом халате. — Позвоните лучше лейтенанту Егорову. Он хотел немедленно поговорить с больным после того, как он очнется… Да, чуть не забыл. Позвоните также ко мне домой, передайте Анжеле, что я задержусь.

Карина — высокая стройная брюнетка, чуть покраснев, молча кивнула и, опустив глаза, вышла из палаты.

Антон уже отчетливее осознавал все, что происходило вокруг. В палате остались двое. Высокий грузный мужчина в белом халате, очевидно, тот, кого девушка назвала доктором Трошиным. Второго Антон не видел. Слышен был лишь его гнусавый голос. Он находился где-то сзади.

Что-то заставило Антона вздрогнуть: мужчина, стоящий за спиной… музей… Рубенс… Дальше мысли путались. Голова налита свинцом, во рту ужасная сухость. Где он? Кто эти люди вокруг?

— Воды, — Антон с трудом узнал свой голос.

Тотчас мужчина, стоящий у изголовья кровати, поднес стакан с водой к его высохшим губам.

— Вам лучше, Антон? — спросил он, склонившись над ним.

— Где я? Кто вы? — каждое слово болью отдавалось в голове. — Я вас не знаю.

— Мы с вами знакомы, — возразил тот. — Я — Эдуард Серов, помощник директора Эрмитажа. Вы у нас работали последние два месяца. Сейчас вы в больнице, но ничего страшного не произошло. Скоро вам будет лучше.

Гулкие шаги в коридоре возвестили о прибытии лейтенанта Егорова. В палату без стука вошел гигант в штатском, заполнив собою все помещение.

— Спасибо, что позвонили, — от его голоса задребезжали стеклянные полки в больничных шкафах. — Ему уже лучше?

— Что вы орете? — голос доктора Трошина, казавшегося рядом с лейтенантом лилипутом, дрожал от волнения. — Вы находитесь в больнице, а не на плацу.

Карина, вошедшая в палату вслед за лейтенантом, тихо хихикнула.

— Я сказал что-нибудь смешное, Карина? — Трошин с укоризной посмотрел на медсестру. — Или вас кто-то щекочет?

На этот раз расхохотался сам Егоров.

— Да прекратите вы! — закричал, не выдержав, доктор. — Что за балаган?!

— Ваш голос, я думаю, тоже не способствует скорейшему излечению больных, вмешался в разговор Серов, подмигнув при этом Карине.

Та тут же залилась краской и выскочила из палаты.

— Прошу прощения, доктор Трошин, — лейтенант понизил голос, который, тем не менее, не стал настолько тихим, чтоб его можно было воспринимать, не морщась.

— Еще тише, — Трошин взял себя в руки. — Даю вам пять минут на разговор. Не больше.

Егоров подошел к койке, на которой лежал Маревич.

— Вы меня слышите? — лейтенант перешел на шепот.

— Да, я вас слышу, — Антон, во время перебранки лежащий с закрытыми глазами, с трудом раскрыл их и посмотрел на лейтенанта. — Может, вы мне объясните, что происходит?..

* * *

Звонок в милицию поступил в пять часов семь минут. Даниил Котов — директор Эрмитажа — взволнованным голосом сообщил, что в одном из залов обнаружен художник Антон Маревич, не подающий никаких признаков жизни. Прибыв на место происшествия, лейтенант Егоров, прежде всего, убедился, что Маревич жив. Затем вместе со своим напарником и помощником Котова отправил художника в больницу, предварительно позвонив туда и, попросив дать ему знать, как только тот очухается.

Удобно устроившись в кабинете Котова, Егоров приступил к опросу свидетелей.

— Кто нашел художника, где и как? — обратился он к служащим музея, собравшимся там же, в кабинете.

— Я, — вперед вышел молодой парень лет двадцати пяти. — Перед закрытием я проверяю вверенные мне залы музея. Особое внимание я обращаю на камин в зале фламандского искусства. В нем при желании может спрятаться человек…

— Короче! — Егоров сделал нетерпеливый жест рукой.

— Да, — согласился парень. — Антона я нашел именно в этом камине, без сознания.

— Что вы сделали потом?

— Я немедленно поставил в известность господина Котова.

— Первым делом мы попытались привести его в чувство своими силами, но безрезультатно, — вступил в разговор Котов. — Затем я позвонил в отделение.

— Почему вам пришла мысль позвонить в милицию, а не в больницу, господин Котов? — спросил Егоров, оглядываясь вокруг в поисках пепельницы. — С чего вы взяли, что потерявший сознание художник должен нас заинтересовать?

— Понимаете ли, лейтенант, тот факт, что нашли его в камине… — Котов казался взволнованным. — И потом, он был похож на труп, вы же сами видели.

— Да, кстати, кто его видел в последний раз? Я имею в виду, в сознании… И где? — спросил Егоров, бесцеремонно махнув в сторону Котова.

— Я, — ответил все тот же служащий музея, нашедший Маревича в камине. — Он делал копию с картины Рубенса в дальнем конце зала.

В кабинет вошел один из охранников музея.

— Разрешите обратиться! — охранник встал перед Егоровым, вытянувшись по стойке смирно.

— Слушаю вас, — промычал Егоров сквозь зубы, прикуривая очередную сигарету.

— В три часа сорок минут Маревич выходил из Эрмитажа, неся с собой этюдник и копию, которую срисовывал с Рубенса.

— Вы разбираетесь в живописи, сержант? — улыбнулся Егоров.

— Приходится, товарищ лейтенант! — охранник попытался изобразить на лице нечто, похожее на улыбку.

— Где же вы были до сих пор?! — вдруг заорал лейтенант, вскакивая с места. — Почему об этом никто не знает?

— В четыре часа я сдал пост! — охранник смотрел поверх головы лейтенанта. — Мне только что сообщили о случившемся, и я поспешил сюда, чтоб сказать вам об этом.

— Я не помню, который был час, — робко заговорил смотритель фламандского зала, — но и мне показалось, что Антон выходил со своим этюдником и законченной копией.

— Ну, прямо сборище идиотов! — терпение Егорова лопнуло. — Тебя как звать, парень?

— Стас!

— Так вот, Стасик, дорогой, — голос лейтенанта дрожал от негодования. Тебе показалось, или Маревич действительно выходил из музея с этим… как его… этюдником, черт тебя побери!

Стас проглотил слюну и ответил:

— Теперь я уверен, что он ушел часа за полтора до закрытия. Антон даже кивнул мне на прощание, хотя раньше никогда не делал этого. Он и не здоровался со мной по утрам, когда прихо…

— Я понял, — Егоров не мог скрыть своего раздражения. — И где только находят таких болванов!

— Стас очень толковый парень, — попытался защитить своего работника Котов. — Изучает историю искусств.

— Да ладно уж, — лейтенант загасил сигарету на подошве своего огромного башмака и бросил окурок в корзину для бумаг. Не попал. Встал со своего места и прошелся по кабинету. Все присутствующие невольно вытянулись, как на параде.

— Вы нашли копию, которую делал Маревич? — спросил Егоров, возвращаясь на свое место.

— В том-то и дело, что не нашли, — отозвался Котов. — Она исчезла.

— А вы уверены, что исчезла именно она?

— Я не совсем понимаю, о чем вы, лейтенант, — Котов недоуменно пожал плечами. — Что вы хотите этим сказать?

— Пока ничего. Какую картину срисовывал Маревич?

— Голову Христа Рубенса. Хотите взглянуть?

Егоров кивнул головой.

— Пойдемте, я вас провожу, — Котов жестом пригласил лейтенанта следовать за ним.

Спустившись по широким лестницам на этаж и пройдя несколько помещений, Котов обернулся.

— Мы в зале фламандского искусства. Картина висит в дальнем углу.

Егоров оглянулся вокруг. Зал представлял собой большое прямоугольное помещение, по стенам которого были развешаны картины. Кое-где стояли несколько мраморных и бронзовых статуй. В простенках между окнами, перпендикулярно стене стояло пять стендов, обитых красным бархатом, на которых также висели картины в громоздких рамах. В торце каждого стенда стояли высокие мраморные тумбы с бронзовыми бюстами. Последний стенд вместе со стеной образовывал небольшой закуточек, старинный камин, облицованный изразцами, занимал весь угол. Голова Христа висела напротив камина.

— Вот она, лейтенант.

— Я вижу, — Егоров протянул руку и указательным пальцем дотронулся до холста.

— Картины нельзя трогать руками, — заметил Котов тоном учителя, делающего замечание нерадивому ученику.

— Заткнитесь! — Егоров посмотрел на свой палец, потом понюхал его. — Я так и знал! Примите мои поздравления, господин Котов. Сегодня в три часа пополудни вас ограбили. У вас похитили картину Голова Христа Роб-бинса… или как его там!

* * *

— …Я ничего не помню, — Антон полулежал на койке, приложив указательный палец к переносице.

Лейтенант Егоров устроился рядом, в кресле для посетителей.

— В таком случае, расскажите, что помните. Постарайтесь припомнить самые незначительные на ваш взгляд детали.

Антон еще сильнее сморщил лоб, пытаясь вспомнить, вернее, сообразить, с чего начать.

— Рассказывать, в принципе, нечего. Я, как всегда, пришел в музей к открытию…

— Когда открывается музей? — Егоров посмотрел на Серова.

— В десять утра, — ответил тот.

— Я прихожу пораньше, — продолжил Маревич, — потому что в это время в залах почти пусто, и я могу спокойно работать. Вы не представляете, лейтенант, как посетители могут действовать на нервы! Хорошо, если молча смотрят. К таким я уже в какой-то степени привык. Постоят, посмотрят и пойдут дальше. Но попадаются такие, что хочется все бросить и бежать, куда глаза глядят. Я имею в виду тех, которые вечно лезут со своими замечаниями: то сходства нет, то краски не те, то еще что… Тьфу! К двум-трем часам я обычно ухожу. Но сегодня решил немного задержаться и закончить копию. Завтра, с утра, я хотел начать что-нибудь новое.

— Кто мог быть в курсе ваших планов? — спросил Егоров. — Я имею в виду друзей, знакомых.

— У меня нет знакомых в Петербурге, — Антон отпил воды из стакана. — Я здесь сравнительно недавно.

— Где вы остановились?

— Снимаю квартиру в Колпино.

— Продолжайте, — Егоров приготовился слушать дальше.

— Ну, так вот, — вздохнул Антон. — Работа шла у меня хорошо. Никого в зале не было. Только Стас изредка подходил ко мне — посмотреть. Стас — это смотритель зала, — пояснил он.

— Знаю, — хмыкнул Егоров поморщившись, как будто в стакане с водкой, который поднес ко рту, вдруг заметил плавающего таракана. — Больше никто к вам не подходил?

— Вроде, нет. Хотя… погодите. Я толком не помню, сегодня это было или вчера… Подходил ко мне один тип.

Глаза лейтенанта оживились.

— А вы вспомните, постарайтесь!

— Нет, не могу, — Маревич стал тереть пальцем лоб. — Не помню.

— Хорошо, — Егоров пересел на край кресла, поближе к Антону. — А как он выглядел?

— Я не обратил внимания. Я же говорю, что стараюсь не отвлекаться.

— Но вы же художник! — не унимался Егоров. — У вас должна быть фотографическая память на лица. Передайте хотя бы общее впечатление. Какой он: высокий, низкий, толстый, худой, лысый, в очках?.. Хоть что-то вы должны были запомнить?!

— Не помню, — с легким раздражением ответил Маревич. — Помню только, что на нем был светлый костюм и бабочка. Я даже подумал: псих какой-то, в такую жару ходить в костюме, да еще с бабочкой.

— Все ясно, — Егоров, не добившись от Маревича более полного описания человека в костюме с бабочкой, задал следующий вопрос. — Вы выходили сегодня из музея?

Егоров не случайно спрашивал об этом. Может быть, охранник путает, что видел художника с этюдником, выходящим из здания? Антон мог выйти поесть или по другим делам. Что касается этюдника, то его сержант мог видеть до сегодняшнего дня, а потом все напутать. Такое часто бывало в практике лейтенанта. Свидетели могли видеть черный Мерседес перед своим носом, а потом говорить, что видели синий БМВ или даже светло-желтый Москвич.

— Нет, я не имею привычки выходить, когда работаю, — ответил Маревич.

— Вы точно помните? — лейтенант сделал ударение на слове точно.

Антон побледнел от негодования:

— Вы что, меня за идиота принимаете?

— Ни за кого я вас не принимаю, — Егоров, казалось, сам сейчас вспылит. Я просто задал вопрос. Вы же сами только что говорили, что не помните, вчера или сегодня к вам подходил мужчина в светлом костюме!

— Да, но свои привычки позвольте мне помнить хорошо! — Антон повернулся к лейтенанту спиной.

— Позволяю, — пожав плечами, Егоров встал с кресла и, не попрощавшись ни с кем, вышел из палаты.

— …Ну, как продвигается расследование, лейтенант? — капитан Маров, прилепив сигарету к нижней губе, играл зажигалкой, оттягивая удовольствие прикурить ее.

— Смотря с какой стороны посмотреть, — неопределенно ответил Егоров, усаживаясь рядом со столом капитана.

Стул под ним ужасающе заскрипел, стальные ножки разошлись в стороны, отчего тот стал сантиметров на пять ниже.

— Будешь вставать — смотри, осторожней, как бы стул не взлетел к потолку, — предупредил Маров. — Ну, рассказывай, кому взбрело в голову топить камин живописцами?

— Дело намного серьезнее, чем может показаться, — начал лейтенант. Какой-то тип сначала усыпил художника, затем заменил оригинал картины на копию и с помощью сообщника, загримированного под автора копии, вынес оригинал из музея.

— Гениально! — капитан, похоже, восхищался изобретательностью грабителей. — И на сколько тянет оригинал?

— По мнению Котова, тысяч на семьсот.

Маров присвистнул.

— Долларов? — спросил он.

— Нет, монгольских тугриков! — съязвил Егоров и громко рассмеялся, довольный своей шуткой.

В соседней комнате зазвонил телефон. Через минуту в кабинет вошел дежурный сержант.

— Разрешите доложить! — гаркнул он.

— Ну? — проворчал капитан, наконец, прикурив сигарету.

— На двадцатом километре Волховского шоссе произошла авария, — сержант перевел дух. — В бензовоз врезался Паджеро…

— Вы сказали тем, кто звонил, что они обратились не по адресу? — перебил его Егоров. — Для этого существует дорожно-патрульная служба.

— Так точно, товарищ лейтенант! Но звонили из ДПС. Дело в том, что в багажнике Паджеро нашли картину Рубенса…

— Ты смотри, и этот разбирается в искусстве! — обрадовался лейтенант, вскакивая со стула.

Стул, взвизгнув ножками, подскочил, больно ударив Егорова по ноге…

Только по счастливому стечению обстоятельств, при столкновении не вспыхнул пожар. Вся трасса на месте аварии была залита бензином, в котором отражались вспыхивающие сине-красные огни на крышах патрульных машин. Хлопья снега, медленно кружа в воздухе, исчезали в растекшейся луже, превращая ее в вонючее месиво под ногами снующих повсюду гаишников.

В ста метрах в обоих направлениях от места крушения были выставлены посты, предупреждающие водителей проезжающих машин соблюдать осторожность и не бросать в окна окурки сигарет. (Не дай Бог, какая-нибудь свинья не захочет пачкать пепельницу своего нового Мерседеса!)

Раскореженый Паджеро уже отбуксировали на обочину. Там же стоял бензовоз с развороченной цистерной.

Маров и Егоров прошли в зону оцепления. Молодой офицер дорожной милиции записывал показания водителя бензовоза, время от времени останавливаясь, чтобы подышать на замерзшие руки.

— …в последний момент я заметил его, подъезжающего по примыкающей дороге с одними подфарниками. Мне показалось, что я уже проскочил, когда раздался сильный грохот и прицеп занесло влево. Я только успел нажать на газ, чтобы выровнять машину, и, немного проехав, остановился. Видимо, водитель Паджеро не справился с управлением, что и немудрено — снегопад застал всех врасплох…

— Вы действовали совершенно правильно, — офицер искренне был восхищен действиями водителя. — Представляете, капитан, — обратился он к подошедшему Марову, — за бензовозом на скорости сто километров в час мчались автомобили. Что бы случилось, если цистерну занесло и развернуло поперек движению? Это было бы катастрофой. Как минимум двадцать машин врезалось бы в бензовоз прежде, чем те, кто ехали сзади, сообразили, в чем дело. Да и взрыва каким-то чудом удалось избежать.

— Я понимаю, — Маров внутренне содрогнулся, представив описанную офицером аварию. — Кто-нибудь в Паджеро остался в живых? — спросил он, хотя хорошо понимал, что это практически невозможно.

— Да, товарищ капитан, — ответил офицер. — Как это ни странно. Водитель, так же как и пассажир, сидящий рядом с ним, остались на месте. Третий, на заднем сидении, пока жив, хотя и в очень тяжелом состоянии. Мы его отправили в больницу.

— Как он выглядел? — спросил Егоров, подойдя ближе.

— Дело в том, лейтенант, что все лицо было залито кровью, так что его я не разглядел. Но он был атлетически сложен, почти как вы, — офицер улыбнулся Егорову, — и на нем был светло-серый костюм, правда, порядком изодранный и перепачканный кровью. Да, и еще бабочка под цвет костюму.

— В какую больницу его отправили? — Егоров подскочил как ужаленный.

— В городскую.

— Тебе знаком этот тип? — поинтересовался капитан.

— Нет. Но у меня есть к нему несколько вопросов, — сказал Егоров и, отвечая на немой вопрос капитана, продолжил: — Похоже, что именно он вертелся вокруг Маревича в музее.

Повернувшись в сторону милиционера, Егоров спросил:

— А где картина?

— Она в моей машине, под охраной, — ответил тот. — Сержант Дуров! Проводите капитана и лейтенанта.

От непрерывного мигания сигнальных огней у Егорова зарябило в глазах, и он угодил ногой в лужу бензина. Громко выругавшись, лейтенант пошел дальше, хлюпая промокшим башмаком. Наконец, продравшись сквозь плотную толпу понаехавших со всех сторон милиции и санитаров, Маров и Егоров подошли к машине, в которой под охраной двух дюжих омоновцев с автоматами наперевес на заднем сидении лежала картина, завернутая в белую материю. Один из охранников открыл Дверцу машины и развернул холст на подрамнике.

— Это она, — Егоров кивнул капитану. — Конечно, если и эта не копия.

— Это не копия, — доложил сержант Дуров. — Вся картина покрыта кракелюрами.

— Чем-чем? — не понял Егоров.

— Кракелюрами — трещинами старого лака, которым покрывают законченную картину, — объяснил сержант.

Егоров в задумчивости потер нос.

— Капитан, — обратился он к Марову. — С каких это пор в милицейских школах стали преподавать историю искусств?

Маров хлопнул лейтенанта по плечу и расхохотался. То, что картина нашлась, вернуло ему хорошее настроение: шутка ли — семьсот тысяч долларов!

— Не расстраивайся, Лева. В нашем деле не это главное.

— Все равно обидно, — Егоров, казалось, серьезно расстроился. — Все то время, что мы сэкономили на поисках картины, я посвящу изучению крилюр.

— Кракелюр, товарищ лейтенант! — поправил его сержант.

— Я и говорю: кро-ки-люр!

Лейтенант Егоров, нервно затягиваясь сигаретой, дым от которой не позволял видеть дальше нескольких метров, безостановочно ходил из угла в угол в кабинете Марова, с каждым шагом натыкаясь, то на стул, то еще на что-то. Наконец, докурив сигарету, он загасил ее в пластмассовой пепельнице на столе капитана и сел на единственный не перевернутый стул.

— Успокойся, Лева, — Маров, в свою очередь, закурил и выпустил кольцо дыма под потолок. В комнате в пору было вешать топор. — Лучше открой окно — дышать нечем.

Лейтенант, гневно сверкнув глазами, резко вскочил, опрокинув последний стул в комнате.

— Ты что, издеваешься надо мной, Петрович?! — заорал он, грохнув своим кулачищем по столу.

— Нет, почему же, — Маров невозмутимо стряхнул пепел в пепельницу. На губах у него играла плохо скрываемая улыбка. — Действительно, дышать нечем.

Егоров готов был лопнуть от злости. Грудь его вздымалась от душившего гнева.

— Ну, хватит! — Маров постарался придать строгость голосу.

Встав из-за стола, он подошел к окну и широко распахнул створки. Склонившись над подоконником, капитан выглянул на улицу. Надышавшись свежим воздухом, Маров повернулся к лейтенанту, прислонившись к подоконнику:

— Ты можешь толком объяснить, чего добиваешься?

Свежий воздух подействовал на Егорова успокаивающе.

— Во-первых, освободи меня от дела с похищением картины и передай его комунибудь другому. Меня уже тошнит от всей этой бессмысленной беготни, Петрович! — взмолился он. — Картина нашлась. Похитителей — по крайней мере, одного — мы поймали. Свидетель имеется. Остается только дождаться, когда они поправятся, и дело можно передавать в прокуратуру… А я как мальчишка должен бегать из одной больницы в другую и следить, чтобы один из них не сдох, а другой, не дай Бог, не сбежал. Достойное занятие для офицера милиции, ничего не скажешь! Ты мне еще прикажи носить им цветочки и кормить из ложечки!

Маров рассмеялся, живо представив лейтенанта, ложечкой убирающего остатки каши с губ Маревича, сидя на краешке кровати.

— Во-первых, — передразнивая Егорова, начал он, — никто не просит тебя бегать по больницам и кормить наших пациентов. Во-вторых, и это самое главное, мы до сих пор не знаем, кто попал к нам в руки. Не говоря о том, что мы ничего не имеем против человека в костюме с бабочкой. То, что он торчал за спиной художника, ничего не значит. Даже то, что в машине, в которой он ехал, нашли похищенную картину, тоже ничего не доказывает. Другое дело, если выяснится, что наш больной и до этого грешил против закона. А если нет? Кстати, ты уже навел справки о нем?

— Да, — буркнул Егоров. — Я поручил Сидоркину. Он как раз сейчас этим занимается.

— Отлично, — Маров вернулся к столу и сел в свое кресло. Затем, как бы размышляя вслух, продолжил. — Необходимо выяснить, кто стоит за всем этим. Не думаю, что картину похитили для того, чтобы повесить ее у себя над кроватью… Ну, и так далее. Не мне тебе объяснять.

— Что ты мелешь, Петрович? — Егоров округлившимися глазами смотрел на капитана. — За кого ты меня принимаешь? Прибереги свои ерундовые доводы для кого-нибудь другого. Совершено ограбление, а ты пытаешься, чуть ли не оправдать преступников… Ничего себе! Ничего не имеем против… Нам что, за руку надо ловить их? Прекрати.

В кабинет вошел Сидоркин.

— Ну что, сержант? — Маров посмотрел на вошедшего. — Какие новости?

— У нас есть отпечатки его пальцев!

— Ну и кому принадлежат пальчики?

— Владлену Москвину! — Сидоркин искоса посмотрел на лейтенанта.

— Что-о?! — Егоров, казалось, не верил своим ушам. — Тому самому Москвину?

— Так точно, товарищ лейтенант. Влад Москвин, собственной персоной.

— Ну, вот видишь, лейтенант, — Маров широко улыбнулся. — На ловца и зверь бежит. А ты хотел передать дело другому.

Рука Егорова непроизвольно потянулась к груди. Старая рана до сих пор давала о себе знать. Пуля от браунинга, пройдя в двух сантиметрах от сердца, вылетела сзади. Угостил ею лейтенанта в прошлом году Владлен Москвин — Влад!..

* * *

Палата, в которую поместили Влада, — а это действительно был он, находилась на четвертом этаже больницы. Каждые шесть часов у ее дверей сменялся милиционер в штатском. Таким образом, за палатой велось круглосуточное наблюдение.

Рядовому Коваленко оставалось еще минут сорок до конца дежурства. Сидя на жестком стуле, он просматривал старый номер Вот так! оставленный кем-то из охранников. Часы на стене показывали двадцать минут шестого. Потолочные светильники, как всегда ночью, были включены через три. Редко какие пациенты, страдающие бессонницей и способные самостоятельно передвигаться, выходили в это время в коридор. Иногда проходила медсестра, спешащая к больному. Никто из них не обращал внимания на человека, сидящего со скучающим видом у палаты под номером 419. К нему за последние сутки уже привыкли, он стали чем-то вроде кадок с пальмами, стоящими через каждые пять метров вдоль всего этажа.

В конце коридора, где находились шахты, послышался шум поднимающегося лифта. С лязгом, эхом отдавшимся в пустом ночном здании, раскрылись допотопные металлические двери с круглыми окошками. Две санитарки, несмотря на строгий запрет пользоваться в ночное время без особой надобности лифтами, тем более грузовым, вышли из него и, не очень-то стараясь соблюдать тишину, смеясь о чемто своем, исчезли в ординаторской.

Коваленко отложил в сторону журнал и посмотрел на настенные часы. Стрелки электронных часов, казалось, не двигались. Сравнив их показания со своими часами — подарком жены — и убедившись в их точности, он со вздохом приготовился терпеть еще полчаса.

Санитарки, все так же смеясь, выпорхнули из комнаты и, без умолку воркуя, стали спускаться по лестнице вниз. Голоса их еще долго были слышны в глубокой больничной тиши.

Коваленко широко зевнул и заново раскрыл журнал, бесцельно листая страницы. Звуки замыкающегося реле и заработавшего электромотора заставили его вздрогнуть. Лифт, скрипя тросами, пошел вниз.

Бардак какой-то, — подумал Коваленко, в сердцах швырнув журнал на столик, стоящий рядом…

* * *

Николай Савинов, словно раненый тигр, метался по своему кабинету в офисе Савинов Арт на Полянке. В таком состоянии его еще никто не видел. Взъерошенные волосы, подстриженные в самом дорогом салоне Москвы, прилипли к потному лбу. Красный галстук расслабился и болтался на шее во все стороны. На белой рубашке проступили мокрые пятна.

— Идиоты! — орал Савинов, абсолютно не заботясь о том, чтобы его не было слышно в приемной, всегда заполненной в эти часы многочисленными посетителями. — Забраться в Питер, чтобы влипнуть из-за какой-то дерьмовой картины. Идио-о-оты!!

Достав последнюю сигарету, Савинов смял пустую пачку в кулаке и швырнул ее на пол. Андрон, принесший дурную весть, поднял ее. Затем вытащил из кармана брюк зажигалку и поднес ее Савинову. Николай тыльной стороной ладони с силой оттолкнул руку Андрона так, что зажигалка отлетела в дальний угол кабинета. Прикурив от большой настольной зажигалки, Савинов поправил галстук и провел рукой по волосам. Нагнувшись над селектором, он сообщил секретарше, что сегодня никого принимать не будет. Девушка робко попыталась объяснить шефу, что его дожидается какая-то важная дама.

— Ну и черт с ней! — закричал Савинов, голос которого безо всякого селектора был слышен в приемной. — Пусть приходит завтра!

Только выкурив до конца сигарету, Савинов немного успокоился и повернулся к Андрону, все это время стоявшему со смятой пачкой от Пэлл Мэлла в руке.

— Рассказывай дальше. Только короче!

— Влад в больнице. Гоги и Афганец разбились насмерть.

— Что-о-о?!! — взревел Савинов и с такой силой грохнул кулаком об стол, что телефонный аппарат, стоящий на краю, упад на пол и разлетелся на части. Боже всемилостивый! — стонал Николай. — Мальчишки! Кретины!! Идиоты!! Сучьи дети!!!

Переждав очередную бурю, Андрон продолжил:

— Я связался с Тумановым в Питере…

— Ну и что? — перебил его Савинов, срывая целлофан с новой пачки сигарет.

— Он сообщил, что в милиции уже знают, кто именно попал к ним в руки. Около палаты установлен круглосуточный милицейский пост. Двое дежурят в вестибюле на первом этаже и проверяют всех посетителей. Состояние Влада крайне тяжелое, его не могут даже перевезти в другое место. Дело ведет лейтенант Егоров…

— Час от часу не легче! Это тот самый, которого этот болван чуть было не отправил на тот свет в прошлом году? — спросил Савинов.

— Тот самый, — Андрон подошел к корзине для бумаг и, наконец, избавился от смятой пачки сигарет.

— Идиот! — заскрежетал зубами Савинов. Затем нажал кнопку селектора и проговорил в микрофон: — Мою машину к подъезду. Быстро!

Выйдя в комнату для отдыха, Савинов через пять минут вернулся причесанный, в свежей рубашке, в новом галстуке. Не глядя на Андрона, он прошел через весь кабинет и, только взявшись за дверную ручку, бросил через плечо:

— Поехали.

* * *

Лейтенант Егоров все так же нервно расхаживал, но уже у себя в кабинете.

— Необходимо срочно усилить охрану в больнице, — размышляя вслух, проговорил он. — Боюсь, как бы чего не вышло. Кстати, Коля, выясни, кто еще находился с ним в одной машине?

— Уже выяснил, — Сидоркин не меньше лейтенанта был обеспокоен ненадежной охраной такого типа, как Влад. — Питерские гастролеры, известные как Гоги и Афганец.

— Это не те, что года три назад устроили перестрелку на Манежной?

— Те самые, — ответил Сидоркин. — Разрешите идти?

— Конечно, сержант, идите.

Сидоркин уже выходил из кабинета, когда Егоров окликнул его:

— Да, Коля, чуть не забыл. Поезжай вместо меня в больницу, узнай, как художник и не вспомнил ли он чего-нибудь. А я тем временем съезжу, проведаю Влада.

— Вы ничего не увидите, лейтенант, — Сидоркин усмехнулся. — Одни глаза сверкают из-под бинтов.

— Я этого подонка узнаю по кончику носа! — зло прошипел Егоров. — Кстати, прихвати фотографию его гнусной рожи и покажи Маревичу.

Лейтенант встал из-за стола, снял со спинки стула теплую кожаную куртку и направился к двери, на ходу натягивая ее на плечи. Сев за руль своей машины и включив мигалку, он, не глядя в зеркало и не обращая внимания на скрипы тормозов и сигналы сзади, резко отъехал от тротуара и влился в поток проносящихся мимо автомашин…

Глава четвертая

(продолжение предыдущей)

Комната в конце коридора на втором этаже больницы, в которой лейтенант Егоров разыскал доктора Алова, была похожа на что угодно, только не на кабинет, хотя табличка с левой стороны двери утверждала именно это. Повсюду в беспорядке разбросаны коробки с медикаментами и шприцами. Муляж человеческого скелета красовался, чуть ли не посередине комнаты, пустыми глазницами всматриваясь в каждого входящего. И везде — на шкафах, на столе, на стенах, даже на полу — рентгеновские снимки. Сам доктор стоял лицом к окну и изучал один из таких снимков своей коллекции. Оглянувшись на скрип открывающейся двери, он пошел навстречу лейтенанту, по пути бросив рентгенограмму на письменный стол.

— Приветствую вас, лейтенант! — Алов протянул ладонь и энергично потряс руку Егорова.

Казалось, он был рад видеть лейтенанта, несмотря на то, что накануне они чуть было не повздорили из-за поста, который Егоров счел необходимым разместить рядом с палатой, в которой лежал Влад.

— Здравствуйте, доктор, — Егоров в растерянности огляделся вокруг. — Как состояние больного?

— Присаживайтесь, — доктор Алов освободил одно из двух кресел, скинув прямо на пол лежащие на нем старые медицинские журналы. — Прошу прощения за беспорядок.

— Ничего, — Егоров еле втиснулся в узкое кресло.

— Состояние пациента крайне, я повторяю, крайне тяжелое, — продолжил Алов, усаживаясь на край письменного стола. — Причем меня волнуют не столько переломы, сколько сильнейшее сотрясение мозга.

— Вы уверены, доктор, что его нельзя сейчас трогать? — перебил лейтенант.

— Исключено! Я повторяю: ис-клю-че-но. — Алов вскочил со своего места и стал прохаживаться между коробками. — Малейшее движение, я повторяю: ма…

— Не надо повторять, доктор, — улыбнулся лейтенант. — Я все понимаю с первого раза.

— Извините, — промямлил Алов. — Так вот, я повторяю: малейшее движение может пагубно сказаться на его здоровье. Нет, лейтенант, я ка-те-го-рически, пов… извините… я категорически против транспортировки больного в этом состоянии. Я повторяю…

— Не надо. Я уже понял. — Егоров резко встал на ноги. — В таком случае, доктор Алов, вынужден вас огорчить еще раз и, несмотря на все ваши протесты и недовольства по поводу присутствия в больнице ментов, увеличить их число до десяти.

— Но…

— Никаких но, доктор! Или мы перевозим его и вы гарантируете, что он не сдохнет по дороге, или с сегодняшнего дня эту скотину будут охранять десять человек.

— Попрошу не выражаться в моем кабинете в адрес больных! — возмутился Алов. — Для меня все пациенты равны.

— Ну, конечно! — Егоров не скрывал сарказма. — Я бы посмотрел, как вы запели, если какой-нибудь ваш пациент до того, как попасть в больницу, скажем, изнасиловал вашу жену.

— Что вы хотите этим сказать, лейтенант Егоров? — вскипел Алов.

— То, что сказал, доктор! — рявкнул лейтенант и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

* * *

Туманов лично встречал Савинова и Андрона, прибывающих в Санкт-Петербург самолетом компании Савинов Арт. На белом корпусе лайнера с красной и синей полосами вдоль фюзеляжа красовалась огромная надпись САВИНОВ ЭР, сделанная старинным готическим шрифтом. Увидев самолет, выруливающий к месту стоянки, Туманов не смог удержаться от усмешки.

— Я не удивлюсь, если в скором времени где-нибудь на карте появится Савиновград. — Затем, чихнув, продолжил. — Он даже не сообразил прилететь рейсовым самолетом, чтобы завтра все газеты не трубили о его приезде в Питер, — проворчал он и добавил так, что его никто не услышал. — Кретин.

Откинулась дверца лайнера, и Туманов, скривив губы в приветливую улыбку и, растопырив руки в стороны, как будто нес огромный арбуз, поспешил навстречу Савинову, спускающемуся по трапу.

— Добро пожаловать в северную столицу, Ник! Как долетели? — Туманов стал доминать изрядно пожеванное в полете пальто Савинова вместе с его хозяином.

— Спасибо, Феликс, — Николай с трудом высвободился из тисков Туманов. Как Влад?

— Жив пока, слава Богу! — ответил Туманов. — Это твое поручение он выполнял, Ник?

— Я что, похож на идиота? — возмутился Савинов. — Этот кретин иногда делает такие глупости, что… — он замолчал, не найдя нужного слова.

Так же, как и ты, — подумал Туманов, широко улыбаясь Савинову.

— Ничего, — продолжил он вслух. — Молодой еще.

— Погоди, я еще доберусь до него, — пригрозил Савинов. — Я ему остальные кости переломаю!

Туманов подал знак рукой, и новенький Роллс-Ройс, сверкая в лучах зимнего солнца, подкатил к ним, почти неслышно урча двигателем.

— Великолепная машина, Феликс! — воскликнул Савинов таким тоном, что могло показаться, будто он завидует Туманов, если не знать, что он сам в состоянии купить хоть сотню таких же машин.

— Подарок, — скромно потупив глаза, ответил Туманов.

— Ты, старый лис, я вижу, проворачиваешь неплохие делишки, — добродушно заметил Савинов.

Уж кому-кому, а ему-то хорошо было известно, что Ройс куплен на деньги, которые Феликс имел со своего рэкета по всей европейской части России. Недаром ему прочили место самого Свана, одной ногой стоящего в могиле. Но это мало волновало Николая Савинова. Он сам, при других обстоятельствах, мог занять должность почище, даже в масштабе всей страны. Но его вполне устраивал титул Короля Искусств, и он старался не обращать особого внимания на шалости людей, помогающих ему в той или иной степени вести свой бизнес. Но до тех пор, пока это не могло помешать его, Савинова, делу. Как, например, случай с Владом. Сейчас, благодаря его глупости, была поставлена под угрозу срыва крупная операция по вывозу большой партии икон из России. Операция, которая тщательно готовилась несколько месяцев и сулила десятки миллионов чистой прибыли!

Но сейчас не до этого. Надо думать, как вырвать Влада из лап питерской милиции, которая давно точит на него зуб и так просто не сдастся…

Машина, шурша покрышками по асфальту, неслась по дороге, над которой нависли покрытые инеем кроны выстроившихся вдоль обочин деревьев.

— Что нового, Феликс? — спросил Савинов, отвлекшись от своих мыслей.

— Ничего хорошего, — Туманов, развалившись на заднем сидении Ройса, потягивал виски из тонкого бокала. — Охрану усилили, и теперь его оберегают десять человек.

— Ты смотри! — присвистнул Савинов.

— Да. Но у меня, как всегда, есть кое-какой план…

Глаза Савинова заблестели.

— Выкладывай, — сказал он, залпом допивая свой виски…

* * *

После визита лейтенанта к доктору Алову, во время которого была достигнута договоренность относительно увеличения воинского контингента, городская больница стала напоминать казарму. В целях оперативности, смена охраны производилась в полном составе. При том же шестичасовом графике, время смены караула было сдвинуто на три часа, чтобы не тревожить покой больных в полночь и в шесть утра. Теперь милиционеры сменялись в девять утра и вечера, а также в три часа ночи и дня.

К этому времени к центральному входу в больницу подъезжала темно-синяя машина — милицейский фургон с десятью вооруженными людьми во главе с сержантом, которые заменяли своих товарищей, отстоявших на часах положенное время. Вся процедура смены караула сопровождалась бряцанием оружия, топотом ног и короткими командами сержанта, отдающего последние распоряжения своим подчиненным.

Доктор Алов в эти часы удалялся в свой кабинет, готовый лезть на стены и грызть рентгеновские снимки. Однажды он даже вмазал по черепу стоящего в кабинете скелета, когда ему показалось, что тот слишком ехидно уставился на него своими пустыми глазницами. После внушительного удара нижняя челюсть черепа отвисла, отчего беззубый рот расплылся в такой откровенной ухмылке, что судьба скелета была предрешена… Уборщица, собирающая после экзекуции остатки костей, никак не могла понять, чем это Леонид Ильич (так она называла про себя муляж) мог так сильно разгневать доктора.

Тем временем омоновцы, прибывшие в больницу, занимали свои посты и принимались кто, как мог коротать шесть долгих часов, которые им предстояло провести в стенах больницы…

Машина скорой помощи, завывая сиреной, мчалась по середине проезжей части по целинному снегу, прижимая к тротуарам редкие в этот поздний час автомобили.

Вызов поступил из Серпуховки — богатого пригорода Санкт-Петербурга, обитатели которого не любили, когда их заставляют ждать, тем более, если дело касалось их здоровья. Вот почему Сима — водитель скорой — гнал машину, выжав до отказа педаль акселератора. Свернув с Астафьевской на примыкающую улочку и проехав метров двести, машина подъехала к массивным воротам, кованным из чугуна. Сима нажал на кнопку сирены. Ворота плавно раскрылись, и скорая въехала в небольшой дворик перед роскошным особняком.

Их уже ждали. Молодой человек в строгом кашемировом пальто и костюме с галстуком, вежливо поздоровавшись, проводил бригаду скорой в дом. Сима остался один возле своей машины. Чтобы зря не терять время, он решил проверить давление в шинах и при необходимости подкачать их. С первым колесом все было в порядке. Выпустив лишний воздух из второй шины, Сима уже собирался перейти на другую сторону, когда что-то тяжелое обрушилось ему на голову. Манометр выпал из ослабевших рук, и Сима, теряя сознание, сполз на землю, цепляясь за задний бампер скорой.

— Ты его не убил, Борь? — спросил невысокий мужчина средних лет в потрепанной летней панаме.

— Очнется через час-другой, — беспечно ответил молодой человек, которого назвали Борей. — Ты бы, Клим, лучше оттащил его, а я отгоню машину к задним воротам. Дубовский не любит долго ждать.

Клим взял водителя скорой под мышки и, не очень-то церемонясь, потащил к дому, волоча ноги по утоптанной дорожке.

Боря же сел за руль, завел мотор и, разбрасывая снег из-под задних колес, резко тронул машину с места. Выехав за ворота, он узкими улочками объехал участок, окружающий особняк, и с погашенными фарами подрулил к таким же воротам с противоположной стороны дома.

Трое санитаров уже ждали его около ворот, ежась на морозе. Но это не была бригада, четверть часа назад приехавшая на вызов. Двое — люди Туманов, третий же — Андрон, переодетые в халаты, которые под дулами автоматов сняли с себя прибывшие на скорой врач и санитары. Еще один парень в спортивной форме, перевязанный в нескольких местах бинтами, лежал на разложенных носилках, на которые уже успел осесть снег.

Андрон уселся на сиденье рядом с Борей. Остальные, затолкнув носилки, устроились сзади. Скорая, моргнув фарами, тронулась с места и поехала в сторону городской больницы.

Как только машина скрылась за деревьями, свет на первом этаже дома погас. Чуть позже к задним воротам подъехал шестисотый Мерседес с затемненными стеклами, в который спешно усадили бригаду и водителя скорой, после чего машина рванула с места и растворилась в ночи. На лужайке позади дома остались двое.

— Я очень тебе признателен, Клим. Ты оказал мне большую услугу. Я не забуду этого.

— Всегда рад быть полезным, господин Дубовский, — Клим снял панаму и низко склонил голову, прощаясь с Тумановым.

— Я думаю, хозяева очень удивятся, узнав, что во время их путешествия по Европе кто-то сильно занемог у них в доме.

Клим, не зная, что ответить на шутку, в замешательстве вертел в руках панаму.

— Благодарю, господин Дубовский. До свидания, — забормотал он.

Серебристый Роллс-Ройс вынырнул из темноты и остановился рядом с Тумановым.

— Спокойной ночи. Клим. Еще раз спасибо, — сказал Туманов, кряхтя усаживаясь на заднее сиденье машины.

Ройс плавно отъехал от тротуара и, развернувшись, скрылся за поворотом…

— Да, вот еще что, — сказал Туманов, когда машина уже мчалась по дороге, проходящей по берегу озера. — Не забыть сказать Томке, чтоб уничтожила запись вызова скорой по этому адресу. Если, конечно, таковая вообще существует. И пусть тогда этот болван — водитель скорой — клянется и божится, что возил бригаду в дом Степашиных, которых уже три месяца никто не видел в Петербурге.

— Будет сделано, босс, — ответил водитель Ройса, не отрывая глаз от дороги, исчезающей под ногами Летящей Дамы.

* * *

Рядовому Коваленко опять не повезло. Его, как и в прошлый раз, отправили охранять палату, в которой лежал Влад — единственный пост, где стоял один охранник. Это был один из пунктов договора, в котором лейтенант, уступив настойчивым требованиям доктора Алова, не пожелавшего видеть больше одной ментовской морды в травматологическом отделении, согласился на одного охранника. Тем более что важнее было не пропустить в больницу злоумышленников, а не устраивать перестрелку около палаты. Остальные четыре поста, расставленных в разных концах здания, охраняли по два милиционера с укороченными автоматами АКС. Десятый же охранник, если пользоваться футбольной терминологией, был свободным защитником, в задачу которого входило обходить все подозрительные места больницы, стараясь при этом не попадаться на глаза доктору Алову.

Правда, был еще один наблюдательный пункт, о котором не подозревал никто. В здании напротив больницы, на уровне четвертого этажа, где была расположена палата Влада, круглые сутки дежурил снайпер с винтовкой, снабженной лазерным целеуказателем и прибором ночного видения.

Знай Влад обо всех предосторожностях, принятых Егоровым, он бы лопнул от гордости. Еще бы! Такой охране мог позавидовать сам президент страны.

Но все это мало волновало Коваленко. Ему было завидно, что Гордеев и Малышев, удобно устроившись в вестибюле больницы, могли хотя бы перекинуться словечком. Он никак не мог смириться с мыслью, что Борисчук и Демин, поставленные на охрану ворот, через которые въезжали и выезжали машины скорой, могут при желании даже сыграть в карты. Хотя, конечно, этого делать не будут. Но все же!..

Он же — Коваленко — не представлял, что ему делать, если вдруг захочется в… сортир. Спросить об этом сержанта было как-то неудобно. С другой стороны, приказ не отлучаться с поста и не впускать никого постороннего исключал возможность сбегать даже на минутку. Сегодня же, как назло, жена приготовила его любимое блюдо — курицу с соусом, которая почему-то не хотела спокойно перевариваться вместе с двумя бутылками фанты, выпитыми накануне дежурства, и теперь терзала его, словно он проглотил ее живьем. От мысли, что еще пять часов должен мучиться, пытаясь обуздать взбесившуюся птицу, лицо Коваленко покрывалось холодным потом. Единственное, что утешало Коваленко, было то, что по его просьбе он дежурил ночью. Следовательно, утром он пойдет домой и весь день пробудет с Любкой, которая обещала приготовить чего-нибудь вкусного к приходу мужа. На сердце Коваленко потеплело, и он улыбнулся, подумав, что шесть часов ночного дежурства не такая уж большая плата за день, проведенный дома вместе с Любой… И потом, ведь еще никто не слышал, чтобы когда-нибудь милиционер обоср… на своем посту!!

* * *

Андрон, на которого было возложено руководство операцией на месте, сидел рядом с Борей и заметно нервничал, ежесекундно затягиваясь сигаретой, почти не вынимая ее изо рта. Одной сигареты ему хватало максимум на минуту, после чего он прикуривал от нее следующую и, чуть приоткрыв форточку, выбрасывал окурок на мостовую. Андрон невольно вздрогнул, когда мимо на большой скорости промчалась патрульная машина, нарушая полуночную тишину сиреной и заливая пустынные, убеленные снегом улицы отблесками сигнальных огней на крыше.

— Черт! — выругался он.

— Не психуй, — попытался успокоить его Боря, переводя рычаг коробки на нижнюю передачу.

Машина, не сбавляя скорости, шла на подъем, поднимая за собой мерзлую снежную пыль.

— Я не психую, — отозвался Андрон и, выкинув докуренную до фильтра сигарету в окно, достал из-за пазухи небольшую, величиной с сигаретный блок металлическую коробку. — Ты уверен, что эта хреновина может стрелять? спросил он Борю.

— Отличная штука. Хотя я лично предпочитаю ингрэм. — Боря вытащил из-под сиденья Г-образную железяку, напоминающую скорее молоток, чем оружие, способное стрелять пулями сорок пятого калибра. — Но у босса иногда бывают отдельные бзики. Скоро он на всех наденет униформу, которую сам и смоделирует.

— Он уже успел напялить на меня этот чертов панцирь, в котором чувствуешь себя как дерьмо в горшке, — проворчал Андрон, с силой стукнув кулаком по пуленепробиваемому жилету, надетому под санитарной формой. — И где только он их достает.

Боря расстегнул молнию своей куртки и показал Андрону точно такой же бронежилет. Оба рассмеялись над чудачествами Туманов. Однако через секунду улыбки сошли с их лиц. Машина скорой подъезжала к городской больнице. Ворота были открыты настежь. Через мгновение из них, как пуля, вылетела машина скорой помощи, спешащая на вызов. Боря нажал на кнопку сирены, давая знать, чтобы не закрывали ворота. Створки механических ворот, начавшие было закрываться, дернулись и поползли обратно. Подпрыгнув на ухабе перед воротами, машина въехала на территорию больницы.

Хотя Андрон и знал, что въезд в больницу охраняется, тем не менее, вид двух вооруженных милиционеров произвел на него удручающее впечатление. Выскочив из машины, он подошел к задним дверцам скорой, откуда уже вылезали Павел и Данька, переодетые санитарами.

— Скорее! Ну же, пошевеливайтесь! — нервозность Андрона вполне могла сойти за беспокойство врача за состояние больного.

Сам больной, роль которого играл Алик — профессиональный актер, любимчик Туманов, — так стонал и кряхтел, что можно было подумать, будто его переехал грейдер.

Раскрыв колеса на носилках, лжесанитары, скользя ногами по обледенелому скату, покатили их к грузовому лифту, не вызвав никаких подозрений у Демина и Борисчука. Единственное, они откинули покрывало на Алике, проверяя, нет ли под ним чего-нибудь кроме больного. Андрон вспомнил, как Боря предлагал спрятать на носилках весь их арсенал, чтобы не тащить на себе, на что Туманов лишь усмехнулся и покачал головой. Мысленно перекрестившись, Андрон вслед за носилками проследовал к лифту…

Оставшись один, Боря завел двигатель, якобы для того, чтобы отогнать машину скорой, как было положено, в гараж. На самом деле, проехав несколько метров и вырулив таким образом, чтобы удобнее было после завершения операции, разогнавшись, выбить ворота и скрыться, он сымитировал неполадки в двигателе и остановил машину. Чертыхаясь, Боря вылез из кабины и открыл небольшой капот. Все свое внимание он сосредоточил на карбюраторе. Не выпуская из виду вертящихся вокруг омоновцев, он с видом профессионального шофера возился в моторе.

— Ты бы лучше позвал механика, — посоветовал подошедший Демин.

— А ну его к черту! — огрызнулся Боря. — Вот его работа, полюбуйся, — он сунул в нос какую-то замызганную деталь, которую успел снять с карбюратора.

— Как знаешь.

Демин пожал плечами и собрался было отойти, как вдруг что-то в одежде водителя скорой показалось ему странным. Даже не странным, а скорее знакомым, разве что на шофере оно выглядело непривычным.

Боря перехватил взгляд омоновца и сердце у него остановилось. Он понял, что забыл застегнуть куртку, под которой у него был надет бронежилет!

Демин, так и не поняв, что именно было странным в облике водителя, еще раз пожал плечами и отошел от машины.

Быстро водворив на место снятую деталь и, стараясь казаться непринужденным, Боря обошел скорую и открыл дверцу водителя. Он решил на всякий случай поудобнее положить свой ингрэм. Не сводя взгляда с охранника, который медленно удалялся в сторону здания больницы, Боря засунул руку под сиденье и вытащил из-под него оружие. В этот момент до Демина, наконец, дошло, что вызвало у него интерес в одежде водителя. Точно такие же рубашки, воротничок которой виднелся из-под куртки парня, в прошлом году проходили испытания на пуленепробиваемость, в которых он принимал непосредственное участие, стреляя по манекенам, на которые были надеты бронежилеты, из различного оружия и с разных расстояний для того, чтобы эксперты могли определить степень защиты, которую обеспечивала та или иная модель. На водителе была модель, обеспечивающая защиту груди и спины от пуль, выпущенных автоматическим оружием с близкого расстояния!

— Эй, приятель! — Демин повернул в обратную сторону и направился к скорой, на ходу снимая с предохранителя АКС.

Движение не осталось незамеченным Борей. Быстро дернув рукоятку взведения, расположенную сверху, и держа ингрэм так, что его не было видно за дверцей машины, он крикнул:

— Чего тебе?

Намерения омоновца не вызывали больше никаких сомнений. Моментально присев на корточки, Боря навел оружие на охранника. Четыре чуть слышных хлопка слились воедино. Демин, не дойдя до скорой метров десять, как подкошенный рухнул на землю с двумя дырками на шее. Падая, он все же успел нажать на спусковой крючок автомата, дуло которого, описав дугу, с грохотом выплюнуло все тридцать зарядов магазина, часть из которых прошила кузов скорой.

В следующую секунду Боря, уже за рулем машины, на полной скорости несся в сторону ворот, не обращая внимания на второго охранника, бежавшего наперерез скорой, поливая огнем из автомата. Ветровое стекло покрылось паутиной мелких трещин от пули, пролетевшей рядом с головой Бори. Магазином ингрэма Боря попытался сбить пленку с осколками, сквозь которую ничего не было видно. В это время машина со всего размаху врезалась в ворота. От толчка Боря чуть не вылетел из кабины. Створки ворот с грохотом сорвались с петель и отлетели на асфальт. Подскочив на ухабе, скорая приземлилась, скинув остатки разбитого стекла и, виляя задком от заноса, помчалась по улице.

Борисчук вылетел со двора вслед за скорой, попал ногой в чугунный завиток узорчатых ворот и растянулся на тротуаре. Не теряя времени на то, чтобы подняться, он тщательно прицелился и выпустил оставшиеся в магазине пули, пытаясь попасть в покрышки. Но скорая была слишком далеко. Пули, чиркая по асфальту и разбрасывая вокруг снопы искр, рикошетом отскакивали, не достигая цели. Отшвырнув ненужный уже автомата, Борисчук быстро вскочил и… потеряв сознание от сильной боли в ступне, упал, ударившись головой об створ ворот…

Отъехав на порядочное расстояние от больницы, Боря съехал с дороги и остановился. Вокруг не было ни души, лишь возобновившийся снегопад подчищал посеревшие было улицы. Вытянув антенну рации, Боря включил ее и вызвал условленными позывными Туманов.

— Все пропало, босс! Все полетело к черту!!

— Успокойся и не ори. Говори толком, — голос Туманова, перекрываемый тресками и эфирным шумом, казался спокойным.

— Меня засекли, я еле унес ноги, ребята остались в больнице… — задыхаясь от волнения, выпалил Боря.

— Идиот, — прохрипела рация голосом Туманов. — Где ты?.. Сейчас за тобой выедет машина. Уничтожь скорую. Уходи оттуда. Все!

Тон Туманова подействовал на Борю как холодный душ. Выключив рацию, он взял в руки гранату и, отойдя на безопасное расстояние, выдернул чеку. Затем отвел руку назад и выверенным движением, как бы бросая шар в кегельбане, кинул гранату в сторону машины. Позвякивая об лед, граната закатилась под скорую.

Мощный взрыв потряс ночной воздух. Подскочив на месте, машина занялась бушующим пламенем…

Боря был уже далеко. Выбравшись через рощицу на параллельную улицу, он спрягался в кустах, дожидаясь высланного Туманов автомобиля. Вскоре подъехал черная Волга, моргнула фарами. Превозмогая боль в груди, Боря выбрался на дорогу и, открыв заднюю дверцу, упал на сиденье. Волга, бешено вертя колесами, сорвалась с места и скрылся.

Ничего больше не нарушало покой района. Только машина скорой помощи догорала на обочине соседней улицы. В воздухе медленно кружился снег. Где-то взвыла милицейская сирена и тут же умолкла…

Войдя в здание вслед за Павлом и Данькой, толкавшими носилки с лежавшим на них Аликом, Андрон облегченно вздохнул. Первый пост удалось миновать без особых приключений. С остальными милиционерами они, по идее, не должны были столкнуться. Лифты, как сказал Туманов, не охранялись. Таким образом, оставался лишь один охранник, стоящий у входа в палату. С ним, Андрон был уверен, особых проблем не будет.

Миновав короткий, скудно освещенный коридор и завернув за угол, они подошли к грузовому лифту. Открыв двери, Павел и Данька закатили носилки в кабину. Андрон вошел за ними, закрыл за собой дверь и нажал на кнопку четвертого этажа. В тусклом свете большого плафона на потолке кабины Андрон обратил внимание на напряженные лица ребят. Только Алик продолжал корчиться от несуществующей боли, чем вызвал улыбку на лице Андрона.

Лифт, замедлив движение, остановился на четвертом этаже, в одной из палат которого весь в бинтах и гипсе лежал Влад. Андрон подошел к двери кабины и посмотрел в круглое окошечко. В длинном коридоре, конец которого терялся в полумраке, казалось, никого не было. Андрон даже подумал, что они ошиблись этажом. Однако, внимательно приглядевшись, он заметил ноги милиционера, видневшиеся из-за кадки с пальмой. Одна нога была закинута на другую и качалась в ритме какой-то латиноамериканской мелодии. Андрон взглянул на часы. Стрелки часов показывали четверть второго. Если вся операция пройдет гладко, то к двум часам они будут у Туманова. Но до этого еще предстояло увезти Влада из-под носа десяти вооруженных до зубов омоновцев, в задачу которых входило всеми силами воспрепятствовать этому.

Перекрестившись, Андрон взялся за ручку дверцы лифта и опустил ее книзу, толкнув дверь от себя…

Скрип открываемой двери грузового лифта застал Коваленко в самый напряженный момент борьбы с не желающей сдаваться курицей. Заложив ногу на ногу и покачивая ею, Коваленко пытался убаюкать неугомонную птицу, что, вроде, ему удавалось. Однако грохот, с которым двери лифта ударились о стену, разбудил засыпавшую было курицу, которая, казалось, вцепилась лапками в несчастный желудок Коваленко. Не в силах больше терпеть подобного издевательства, Коваленко встал со своего места и решил пройтись по коридору. Выйдя из-за кадки, он, не спеша, боясь растормошить содержимое желудка, побрел в сторону лифтов.

Двое санитаров выкатили из грузового лифта носилки с лежащим на них больным, похоже, сильно мучившимся от болей. Завидев идущего им навстречу человека, они на мгновение застыли, прежде чем двинулись дальше. Недолгое замешательство не ускользнуло от бдительного ока Коваленко, но он, не показав ничем своего беспокойства, продолжал шагать навстречу подозрительным санитарам, испугавшимся при виде охранника. Андрон, идущий за носилками, незаметно достал баллончик с усыпляющим газом. Расстояние между Коваленко и санитарами сокращалось. Подозрения Коваленко еще более усилились, когда он обратил внимание на врача, все время старающегося держаться за спиной одного из санитаров.

— Куда везете? — поинтересовался Коваленко, пытаясь растянуть время и разобраться, насколько обоснована его подозрительность.

— В рентгенкабинет, — ответил Андрон, выходя из-за спины Даньки. Необходимо сделать пару рентгенограмм.

— А-а-а, — протянул Коваленко, сбитый с толку непонятными словечками. Ясно.

Он уже собирался посторониться, когда вспомнил, что на этаже не было никакого рентгенкабинета. Еще во время первого дежурства он обошел весь коридор и изучил все таблички с надписями, закрепленными слева от каждой двери. Рентгенкабинета среди них не было!..

Только нестерпимая боль в желудке помешала Коваленко молниеносно выхватить пистолет из кобуры. Перед глазами поплыли круги, ноги подкосились, и он упал бы, если его не подхватили бы крепкие руки.

— Быстро, — прошептал Андрон, сдергивая с Алика одеяло. — Оттащи его и усади на стул около палаты. Только так, чтобы не грохнулся на пол. Надо, чтобы никто не заметил отсутствия охранника.

Андрон подкрался к двери палаты, открыл ее и зашел внутрь. Справа от двери, на высокой кровати лежал Влад. Андрон не сразу узнал его, так как вся голова была забинтована. Андрон тихо позвал:

— Вла-ад.

Глаза спящего медленно раскрылись и повернулись в сторону Андрона. Да, это был Влад. Этот взгляд нельзя было спутать ни с каким другим. В коридоре в любой момент мог кто-нибудь появиться, поэтому Андрон стал торопиться…

* * *

Сержант Грач был уже не молод. По милицейским меркам, даже старик. Однако, имея за плечами несколько лет службы в Афганистане и в Чечне, а также огромный опыт работы в милиции, он был незаменимым наставником молодых и крепких ребят, из года в год пополняющих ряды милиции его родного Питера. Крепко сбитого, с седыми волосами, со шрамом через всю левую половину лица и с постоянной улыбкой, Грача любили, уважали, хотя и побаивались тоже.

Но всеобщую славу принесла Грачу его феноменальная меткость. Из любого оружия, из любого положения Грач попадал в цель на максимальном расстоянии, которое позволяла конструкция того или иного пистолета или автомата. Но особое предпочтение сержант отдавал старику АКМ. Без специальных приспособлений в виде оптических прицелов и прочей ерунды, Грач поражал цель одиночным и автоматическим огнем на расстоянии свыше полукилометра. Во времена молодости сержанта это был исключительный результат. С тех пор прошло много лет. Менялись виды вооружения. Но Грач остался верен своей первой любви, с которой прошел через весь Афганистан и которая не раз спасала его от верной смерти. Правда, того автомата уже нет: его раскорежило взрывом душманской гранаты. Уже после возвращения в Петербург и поступления на службу в милицию, ему была вручена одна из последних модификаций его любимца — автомат АК-74, с которым он не расставался вплоть до сегодняшнего дня. Вот и сейчас он сидел с ним на пятом этаже дома напротив здания городской больницы, нацелив прибор ночного видения на окна палаты на четвертом этаже, в левой половине которой лежал бандит, из-за которого десять отцов семейств, не считая его — закоренелого холостяка, сейчас, вдали от семейных очагов и жен, бодрствовали, охраняя этого подлеца.

Грач низко нагнулся, чтобы с улицы не было видно, и в последний раз основательно затянулся Кентом, после чего тщательно загасил окурок и выпрямился. Тут же рука его инстинктивно потянулась за автоматом, лежащим рядом на стуле…

Дверь палаты, за которой он вел наблюдение, отворилась, и в палату зашел врач. Вслед за ним два санитара вкатили носилки, закрыв за собой дверь. Ничего странного в том, что палату иногда посещал кто-нибудь из медперсонала, не было. Не совсем понятно было присутствие санитаров с носилками. Хотя, — Грач вспомнил, — вчера лейтенант говорил о том, что утром больного должны перевезти в более надежное место, где не потребуется круглые сутки охранять его силами десяти омоновцев. Скорее всего, Егоров решил перебросить опасного рецидивиста ночью, чтобы избежать сложностей, с которыми связана транспортировка по забитым в утренние часы улицам.

Что ж, вполне логично, — подумал сержант. — Однако лейтенант мог бы и предупредить.

Тем временем санитары осторожно перенесли Влада с кровати на носилки. Врач осмотрел его и подал знак санитарам. Те, развернув тележку, покатили ее к выходу. Что-то начало не нравиться Грачу. Он быстро отвел рукоятку взведения назад и установил переводчик вида огня в полуавтоматический режим. Приложив приклад к плечу, сержант навел автомат на окна палаты.

Врач, сопровождавший санитаров, открыл дверь… и вместо того, чтобы спокойно выйти, осторожно высунул голову в коридор и оглянулся по сторонам…

Палец Грача плавно нажал на спуск автомата. Раздался звук разбивающегося стекла, и пуля, пролетев сто метров, разделяющих стреляющего и цель, попала в то самое место, куда и метил сержант — под левую лопатку странного врача…

Выглянув из палаты, Андрон убедился, что в полутемном коридоре никого нет. Только охранник полулежал на стуле, облокотившись об кадку с пальмой. Андрон уже собирался выйти, как что-то со всего маху ударило его сзади по спине, чуть не бросив на пол. Посыпались осколки стекла. С трудом удержавшись на ногах, Андрон резко обернулся и увидел побледневшие лица Даньки и Павла. Две вспышки мелькнули в окне напротив. Затем два глухих удара, и Данька с Павлом, не удержавшись на ногах, упали навзничь на пол. Не теряя времени, Андрон растянулся рядом с ними.

С улицы раздалась автоматная очередь, не смолкавшая несколько секунд. Непонятно было, кто в кого стрелял. Ни одна пуля не влетела в окна палаты…

В здании напротив Грач, увидев, как трое упали на пол, тоже не соображал, откуда доносятся выстрелы. На всякий случай он пригнул голову, тем более что выстрелы возобновились, на этот раз короткими очередями. По приглушенному звуку Грач понял, что стреляют по ту сторону здания больницы, и вновь выглянул в окно. Носилок в палате не было. Чуть вытянув шею, он увидел, что в палате вообще никого не осталось. Трое санитаров, получивших каждый по одной 5,45 миллиметровой пуле в сердце — ИСЧЕЗЛИ!..

Падая на пол, Андрон понял, что в здании напротив засел снайпер. Он также понял, что только бронежилет, который Туманов заставил надеть под халат, спас его. Повернувшись к товарищам, он увидел их обезумевшие от страха и боли лица, но, слава Богу, целых и невредимых. Раздавшаяся с улицы автоматная очередь подействовала на них так же, как и на стрелка. Все трое пригнули головы, прижавшись к полу. Понимая, что пока они находятся в палате, ничего не может спасти их от метких пуль снайпера, тем более, когда тот сообразит, в чем дело, и начнет стрелять в головы, Андрон схватился за ножку носилок и, превозмогая боль в левом плече, вытолкнул их в коридор. Затем, пригнув голову и подставляя снайперу защищенную бронежилетом спину, он выполз из палаты и резко бросил тело в сторону. Данька и Павел, ничего не соображая (на улице опять поднялась стрельба) последовали примеру Андрона.

— Живо к лифту! — шепотом приказал Андрон и побежал по коридору, на ходу раскладывая свой арес в боевое положение.

Алик, встревоженный грохотом автоматных очередей, уже ждал их, держа наготове раскрытые двери грузового лифта. Вскочив в кабину и захлопнув за собой двери, Андрон нажал на кнопку первого этажа.

Напряженную тишину нарушили неожиданно громко прозвучавшие позывные рации.

— Андрон, ты меня слышишь? Говорит Феликс…

— Все в порядке, Феликс. Влад с нами. Спускаемся на лифте.

— Какой, к черту, порядок! — закричал Туманов сквозь шум помех. — Ты что, не слышал разговор с Борей?

— Нет, — сердце Андрона сжалось в дурном предчувствии. — В чем дело? — на всякий случай он нажал на кнопку Стоп.

— Боря сбежал… Подробностей не знаю… Сейчас же поднимайтесь на крышу. Высылаю за вами вертолет. Слышишь, Андрон?

— Слышу, — ответил Андрон упавшим голосом.

— Попытайтесь выбраться на крышу! — повторил Туманов. Ему казалось странным, что до сих пор в больнице не подняли тревогу и Андрон со своими людьми спокойно катается на лифте. — Высылаю вертолет. Все!

Выключив рацию, Андрон нажал на последнюю — двенадцатую кнопку. Лифт, плавно набирая скорость, пошел вверх. Все, находящиеся в кабине, как завороженные смотрели на табло, на котором высвечивались цифры, показывающие, какой этаж миновала кабина.

Три… четыре… пять… шесть… семь…

В кабине вдруг погас свет, и она, сильно тряхнувшись, остановилась между седьмым и восьмым этажами. Влад, лежащий на носилках, застонал от боли…

Оказавшись в темном лифте, застрявшем между этажами, Андрон в первый момент растерялся. Он еще не успел придти в себя после переделки в палате, как вновь оказался в непредвиденной ситуации. Нащупав в темноте пульт управления лифтом, он стал без разбора нажимать на все кнопки подряд. Однако безрезультатно. Кабина не двигалась с места. Лифт был выключен!

Топот ног на лестнице рядом с шахтой был явным признаком, что в больнице уже подняли тревогу. Как минимум десять омоновцев, находящихся в здании, охотятся за ними. Если учесть, что, вероятно, они сообщили в отделение и в скором времени вся больница будет окружена, то положение застрявших в лифте становилось критическим. Андрон чувствовал себя зверем, попавшим в капкан и которого вскоре заберет охотник, как бы он ни трепыхался. Но сдаваться просто так, без трепыхания было бы не в характере Андрона.

— Феликс! — Андрон включил рацию и вызвал Туманов, будучи уверенным, что эту частоту милиция не прослушивает.

— Слушаю, Андрон, — голос Туманов доходил до Андрона вперемешку с мерным постукиванием. Он представил себе Туманов, нервно расхаживающего по мраморному полу в своей загородной резиденции.

— Задержи вылет вертолета.

— Он уже вылетел.

— Немедленно верните его или посадите где-нибудь по дороге! — Андрон понимал, что преждевременное появление вертолета над больницей еще больше усугубит и без того дерьмовое положение. — Сообщите мне, за какое время он сможет добраться до нас с места своей посадки.

— Я тебя понял, Андрон, — голос говорящего был не знаком Андрону, но он сообразил, что с ним разговаривает пилот вертолета, рация которого, как и у всех участников операции, была настроена на одну и ту же частоту. — Я возвращаюсь назад. Посадка в другом месте не имеет смысла. До вас я долечу минут за десять.

— Отлично! Я сообщу, когда мне понадобится вертолет.

— В чем дело, Андрон? — вмешался в разговор Туманов.

— Мы застряли в лифте. В больнице поднята тревога!

В динамике рации послышалось невнятное бормотание. Это Туманов проклинал все на свете.

— Как ты собираешься вылезти на крышу? — спросил Туманов.

— Еще не знаю, — отрезал Андрон и выключил рацию.

— Действительно, Андрон. Как мы выберемся на крышу? — поинтересовался Павел.

— На лифте. По крайней мере — вы.

— ??

— Сними плафон освещения, — приказал Андрон. — Данька, помоги ему,

Взобравшись на спину вставшего на четвереньки Даньки, Павел попытался сдвинуть плафон в сторону.

— Он заперт, — Павел показал на замочную скважину рядом с плафоном.

— Убери руки и отойди в сторону.

Не успел Павел слезть на пол, как девятимиллиметровая пуля, выпущенная из ареса, попав чуть ли не в самую скважину, разнесла замок на куски. На этот раз Павел без труда откинул плафон на петлях…

* * *

Милиционеры Гордеев и Малышев, как и предполагал Коваленко, удобно устроившись в мягких креслах в углу вестибюля, обсуждали последние политические новости. Перемыв косточки всем политическим лидерам страны, они перешли к характеристике очередного премьера. Звон разбитого стекла насторожил их.

Прервав начатый разговор, они переглянулись.

— Что бы это могло быть? — спросил Малышев.

— Черт его знает, — хмыкнул Гордеев. — Мало ли от чего ломаются стекла…

Грохот автомата, эхом отдавшись от стен соседних домов, как пружиной подкинул обоих охранников. Вскочив со своих мест, омоновцы выбежали на улицу. Улица, освещенная фонарями на столбах и лунным светом, была пустынна.

— Мне показалось, что стреляли где-то рядом, — Гордеев, держа АКС наперевес, озирался по сторонам.

Ответом послужила короткая очередь, после чего автомат застрочил почти без передышки. Было впечатление, что стреляли в здании больницы. Малышев, сняв автомат с предохранителя, поднял голову и, пятясь назад, стал переходить улицу, осматривая этажи здания. Вымытые стекла двенадцати этажей как в зеркале отражали плывущие по ночному небу облака, подсвеченные луной. Чудесную картину портила черная матовая клякса в нижней части фасада. Отойдя почти к цоколю дома на противоположной стороне улицы, Малышев с ужасом понял, какое стекло разбилось пару минут назад. На четвертом этаже, как раз в том месте, где находилась палата Влада, зияла дыра в разбитом оконном стекле.

— Сава! — окликнул Малышев Гордеева. — Быстро свяжись с лейтенантом и предупреди ребят на остальных постах. Что-то происходит. А я посмотрю, кто там стрелял. Будь осторожен, Сава!

Малышев побежал по улице, намереваясь обогнуть здание больницы. Вновь пошел снег. Стараясь не поскользнуться, Малышев, пробежав метров сто, свернул за угол и, взлетев по лестнице, очутился на заднем дворе. Первое, что увидел Малышев — запорошенное тело Демина, распростертое посреди двора с раскинутыми руками. Из ран на шее сочилась кровь. Он был мертв.

Малышев осмотрелся вокруг. Одна из створок ворот висела на петле, зловеще поскрипывая на ветру. Рядом со второй створкой, валяющейся на тротуаре, он заметил Борисчука с лужицей крови на снегу вокруг головы. В отличие от Демина, на запястье Борисчука Малышев нащупал слабый пульс. Еще не совсем понимая, что здесь произошло, Малышев, спотыкаясь, побежал к зданию больницы, чтобы найти кого-нибудь, кто бы смог помочь Борисчуку. Вбежав в здание, Малышев, на счастье, столкнулся с медсестрой, возвращающейся с укола.

— Быстро! Около ворот раненый. Ему еще можно помочь. Сделайте что-нибудь! Второму вряд ли уже… — он промчался дальше.

Рядом в шахте лифта заскрипела останавливающаяся кабина грузового лифта. Малышев попытался открыть дверь, рассчитывая подняться на лифте на четвертый этаж. Однако кабина, не дойдя до первого этажа, остановилась. Малышев стал тыкать в кнопку вызова. Кабина не двигалась с места, хотя он слышал слабые голоса. В ней кто-то находился. Вдруг кабина медленно пошла наверх. Малышеву все это показалось странным. Рядом на стене он заметил рубильник, запертый небольшим замком. Сбив замок прикладом автомата, Малышев опустил рукоятку рубильника вниз. Кабина, не дойдя до восьмого этажа, остановилась…

Андрон снял с себя санитарную форму и скинул тяжелый бронежилет. Подпрыгнув, он ухватился руками за край образовавшегося проема в крыше кабины и, подтянувшись, вылез на крышу лифта.

— Дай мне сложенный арес, — сказал он Даньке.

Тот подбросил металлическую коробку, которую Андрон поймал на лету. Заткнув оружие сзади за пояс, он глянул вверх: толстые стальные тросы, на которых покачивалась кабина лифта, уходили ввысь…

Четыре с лишним этажа — метров двадцать, не больше, — мысленно прикинул Андрон и, взявшись двумя руками за трос, начал карабкаться по нему, помогая себе ногами. Трос, покрытый смазкой, сильно скользил. Но Андрон, сжимая его крепкими кулаками, медленно полз наверх…

Автоматная очередь прогремела в шахте, болью отдавшись в ушах Андрона. Посмотрев наверх, он заметил мелькнувшие головы двух омоновцев. Данька и Павел, внимательно наблюдавшие за подъемом Андрона, раньше заметили высунувшихся охранников, беглым огнем из аресов отогнав их от края шахты, стараясь не попасть в своего товарища. Тем не менее, один из охранников успел проскочить за бетонную балку, где находилась аварийная ручная лебедка.

Андрон почувствовал, как стены шахты медленно пошли наверх. Кабина лифта начала опускаться. Омоновец, вертя рукоятку, стал опускать кабину на седьмой этаж, где их ждали вооруженные охранники, взявшие на прицел двери шахты.

Андрон, собрав остатки сил, сделал несколько рывков наверх. До края шахты оставалось меньше трех метров. Крепко вцепившись правой рукой в трос, он отцепил от пояса гранату и зубами вырвал чеку, взмахнув рукой, выбросил ее из шахты…

Пригнув голову, Андрон повис на тросе, пережидая, пока на него перестанут сыпаться куски штукатурки и бетона, после чего быстро выбрался из шахты и оглянулся. Двое омоновцев, изуродованных осколками, лежали на краю шахты. Андрон раскрыл арес и положил его на бетонный выступ. Заперев изнутри металлическую дверь, ведущую в помещение, в котором были расположены двигатели лифтов, он пробрался к лебедке.

Кабина, скрипя тросами, поползла вверх…

Взбежав на четвертый этаж, Малышев помчался в сторону палаты. Навстречу им уже спешили охранники с остальных постов, предупрежденные Гордеевым. Подбежав к дверям палаты, Малышев увидел Коваленко, сидящего на стуле, прижавшись головой к мохнатому стволу пальмы. Малышев понял, что тот без сознания. Ворвавшись в палату и увидев пустую смятую кровать, он выскочил в коридор.

— Его там нет! — крикнул остальным. — Скорее всего, они в лифте… Ты связался с лейтенантом? — спросил он подошедшего Гордеева.

Тот молча кивнул.

— Я остановил кабину между этажами. Они почему-то ехали наверх! продолжал кричать Малышев. — Вы, двое — быстро наверх, на крышу! — сказал он, обращаясь к двум милиционерам-напарникам, прибежавшим на сигнал тревоги.

Те, не говоря ни слова, бросились исполнять распоряжение Малышева.

— Наверху должна быть лебедка! — прокричал Малышев вдогонку. — Попробуйте опустить кабину на шестой этаж. А ты со мной, Сава. Пошли, встретим их.

— Может, подождем лейтенанта? — неуверенно предложил Гордеев.

— Точно! Мы подождем, а ты пойди и им скажи, чтобы они никуда не уходили, — съязвил Малышев. — Пошли!

Подойдя к дверям лифта на шестом этаже, Малышев через круглое окошечко увидел толстое дно кабины. Неожиданно до него донеслись две короткие очереди. Чуть позже пол кабины дернулся, и она начала медленно опускаться. Уже были видны ноги стоящих в ней людей. Вдруг где-то наверху что-то ухнуло, посыпались камни и куски штукатурки. Кабина, опустившись не более чем на метр, остановилась.

— Черт! — выругался Малышев. — Напустить бы туда газа, и все дела.

— А ты прислони свой зад к окошечку и перни в кабину. Тогда действительно будут все дела, — хрюкнул Гордеев. — Но не беда — реанимационная рядом.

Кабина лифта сперва незаметно, потом все быстрее пошла вверх.

— Черт! — снова крикнул Малышев и, толкнув Гордеева дулом автомата, гаркнул: — Скорее на крышу, пердун. Они могут уйти!

— Куда? — ухмыльнулся Гордеев. — У них что, крылья на спине, что ли? Или сейчас подвезут дельтапланы?

— Ну, если такая тупица как ты догадалась о дельтапланах, то, наверное, и они знают, зачем им стремиться на крышу, — проворчал Малышев и побежал в сторону лестничной клетки.

Пот градом катил с лица Андрона. Вытирая лоб руками, он измазал грязью и маслом все лицо и теперь стал похожим на коммандос. Иногда, перегибаясь через балку, Андрон заглядывал в глубь шахты — поднимается ли кабина лифта. Данька и Павел уже вылезли на крышу кабины и с помощью Алика, оставшегося внутри, пытались протащить Влада сквозь узкую дыру в потолке. Андрон прекратил вертеть лебедку и достал рацию. Вытянув антенну, он вызвал вертолет.

— Пора. Подлетай с юга. В пятистах метрах от больницы холм, поросший лесом. Зависни за ним и после моего сигнала подлетай к крыше. Но не раньше.

— Тебя понял, Андрон, — ответил пилот.

— Все нормаль…

Андрон выключил рацию, не дослушав вмешавшегося Туманов, и продолжил работу.

За дверью послышался шум: кто-то колотил чем-то тяжелым по ней. Не обращая внимания, Андрон вертел рукоятку лебедки. Кто бы то ни был, он не сможет сломать массивную дверь. На всякий случай Андрон поудобнее положил арес…

С улицы стал доноситься вой милицейских сирен. Видимо, на помощь охране больницы прибыло подкрепление. Надо было торопиться. Минут через пять вертолет будет здесь.

Андрон, изнемогая от усталости и нестерпимой боли в левом плече, увеличил обороты. Все были уже на крыше кабины, когда она прошла двенадцатый этаж. Сделав еще несколько оборотов, Андрон бросил рукоятку. Подав промасленную руку Даньке, он вытянул его из шахты. Павел и Алик подали носилки, после чего сами покинули крышу кабины.

— Дай-ка мне гранату, — Андрон подозвал Павла. — И спрячьтесь за балку.

Вырвав чеку, Андрон бросил гранату в сторону металлической двери. Только он успел укрыться за бетонной балкой, раздался взрыв. Дверь, слетев с петель, опрокинулась на бок, сбив с ног стоящих за ней Малышева и Гордеева. Сыграв роль щита, металлическая створка уберегла обоих от осколков, но удар был настолько силен, что, потеряв сознание, охранники улеглись на бетонный пол, не успев даже охнуть.

Путь на крышу был свободен…

Взобравшись по крутым железным лестницам, Андрон и его товарищи вылезли на крышу. Затем, использовав последнюю гранату, Андрон разнес лестницу на куски покореженного металла. Не теряя времени, он вытянул антенну передатчика и включил его. Красный индикатор, показывающий, что станция готова к работе, не светился. Андрон несколько раз подергал выключатель туда-обратно. Без толку. РАЦИЯ НЕ РАБОТАЛА! Видимо, забегая за укрытие, он нечаянно задел ею за бетонную балку. Но как бы то ни было, теперь они оказались без связи, и, следовательно, не смогут вызвать вертолет, который, наверное, уже долетел до холма, и сейчас пилот ждет условного сигнала. В сердцах Андрон бросил рацию на покрытую толем кровлю.

— Что ты делаешь?! — спросил Данька, изумленный поведением Андрона.

— А ну ее в задницу! — прорычал тот. — Сломалась!

— Что же теперь делать?

— Откуда мне знать! — закричал, не выдержав, Андрон.

Данька замолчал и отошел в сторону.

— Хотя бы этот идиот догадался чуть приподняться над холмом. Тогда бы он увидел… — Андрон сообразил, что даже если этот идиот догадается выглянуть изза холма, он все равно ни черта не увидит. Луна зашла за тучу, и вокруг стало темно, как в подвале. Только отблески милицейских огней, отражаясь от стекол соседних зданий, доходили до крыши.

— Быстро… Все, что может гореть… сюда! — крикнул Андрон и сам начал сдирать во многих местах отлипшие полоски толя. Под навесом Алик отыскал несколько фанерных щитов, оставшихся, похоже, после ремонта. Сложив все на забетонированной площадке вокруг вытяжных труб вентиляции и покрыв содранными кусками толя, Андрон поджег костер. Мгновенно вспыхнув, толь начал гореть, сильно дымя. От него загорелись фанерные щиты и пара бревен. Через минуту зарево от огня было видно даже внизу, на улице.

— Если через пять минут нас отсюда не заберут, мы поджаримся, как шашлык из барашка, — попытался сострить Алик.

Но его никто не слушал. Взоры собравшихся на крыше были устремлены на юг, где за холмом завис вертолет, посланный Туманов.

— Ну, давай же, кретин, подними немного свою задницу! — бормотал Андрон, нервно шагая вдоль карниза.

Внизу к милицейским сиренам присоединились завывания пожарных машин. Что творилось в здании больницы, Андрон мог только догадываться.

Вдруг среди всеобщего шума Андрон уловил еле слышный стрекот. Звук становился все более явственным, и над холмом, блестя сферическими стеклами в свете луны, взмыла винтокрылая машина. Стоя рядом с костром, чтобы лучше было видно, Андрон и Алик стали размахивать руками, надеясь, что их заметят. Вертолет, покачиваясь на месте из стороны в сторону, казалось, высматривает добычу. Наконец, приподняв хвост, он полетел в сторону больницы, заходя со стороны внутреннего двора, где не было милицейских машин и, следовательно, омоновцев, которые без труда могли попасть в людей, садящихся в зависший на высоте шестидесяти метров вертолет, даже из пистолета.

Разгадав маневр пилота, Андрон схватил носилки с Владом. Пытаясь перекричать гул разгоревшегося костра и рокот приближающегося вертолета, он позвал Даньку.

— Бери носилки! Бегом туда, — Андрон рукой показал ту часть крыши, куда по его расчетам должен был подлететь вертолет. — Павел, смотри назад и прикрывай нас, если что!

Последнее распоряжение было более чем уместно. Преодолев, наконец, взорванную лестницу, на крышу выскочили четверо омоновцев в бронежилетах и касках. Ослепленные ярким пламенем костра, они замешкались на мгновение. Загрохотал арес Павла, и омоновцы растянулись на крыше.

Вертолет, с шумом рассекая воздух лопастями пропеллера, завис у края крыши, не рискуя приблизиться. Искры, фейерверком рассыпающиеся вокруг, успели поджечь крышу в нескольких местах.

Выбросив пустой магазин из пулемета, Павел вставил в него запасной, тридцатидвухзарядный, и, поливая огнем выход на крышу, ждал, пока остальные заберутся в вертолет. Носилки с Владом никак не влезали в узкую дверцу. Арес, в последний раз выстрелив, замолчал. Все боеприпасы группы подошли к концу. Никто, даже Туманов, не предполагал, что им придется ввязаться в настоящее сражение с ОМОНом. Павел вертел в руке бесполезную железяку, озираясь, как затравленный зверь.

— Держи! — голос пилота еле долетел до него сквозь шум двигателя вертолета.

Павел обернулся. Данька протягивал ему гранатомет с большим револьверным барабаном. Несмотря на внушительный вид, гранатомет показался Павлу чересчур легким. Пристроив приклад на правом плече, он навел ствол на дверь, ведущую на крышу, и нажал на спуск. Проем скрылся за взметнувшимся пламенем взрыва.

— Па-вел!! — орал Андрон. — Давай сюда!

Еще раз нажав на спусковой крючок, Павел закинул гранатомет в кабину вертолета и, подскочив, ухватился рукой за борт. Подтянувшись, он протянул руку Андрону.

В снежной мгле замелькали вспышки выстрелов. Не дотянувшись на несколько сантиметров до готового подхватить его Андрона, Павел резко откинулся назад, повиснув на одной руке. Вертолет, сделав крутой вираж, уже отошел от крыши и полетел в сторону холма, набирая высоту. Пули с треском прошивали его фюзеляж, со звоном отскакивали от шасси.

— Держись, Павел! — надрывался Андрон, пытаясь дотянуться до товарища.

Пальцы, сжимающие выступ, медленно разжались, и Павел молча скользнул вниз, во мрак…

— Уходим, — Андрон прикрыл ладонью глаза, не желая смотреть в пургу, поглотившую Павла.

Городская больница напоминала огромный факел. Пожарные внизу спешно раскладывали брандспойты и выдвигали лестницы. Но все это мало волновало Андрона. Гордый своей победой, он, весь измазанный маслом и копотью, опустился в мягкое кресло вертолета, уносящего его из этого ада…

Глава пятая

Набрав номер телефона Савинов Арт, я открыл банку фанты и, удобно устроившись в кресле, стал дожидаться, когда поднимут трубку. После двух гудков на другом конце провода мне ответил приятный женский голос:

— Офис компании Савинов Арт. Здравствуйте.

— Привет. Я бы хотел поговорить с господином Савиновым.

— К сожалению, его нет.

— Не подскажете, скоро ли он будет?

— Господина Савинова нет в городе. Я могу связать вас с его помощником.

— Спасибо, не надо. Как можно разыскать господина Савинова? Он не оставил вам своих координат?

— Простите, ничем не могу помочь. Что передать ему, когда он вернется?

— Ничего, спасибо. Я перезвоню позже.

Я повесил трубку, допил фанту и бросил пустую банку в корзину для бумаг. Затем позвонил в ремонтную контору и попросил прислать мастера, чтобы сменить замок. Покончив с этим делом, я закурил и, пуская дым в потолок, решил мысленно пройтись по событиям последних суток. Скудная информация, которой я располагал, не позволяла делать какие-либо выводы, не говоря уже о возможности попытаться разобраться в двух убийствах, последовавших одно за другим. Стряхнув пепел, я стал раскладывать по полочкам все то, что мне было, так или иначе, известно.

…Вчера, около полудня, мне передали конверт, в котором я нашел чек на тысячу долларов и короткую записку, в которой в весьма учтивых выражениях высказывалась надежда, что к двум часам я все еще буду находиться у себя, так как в это время мне должны будут позвонить. Конверт, как мне передали, приносил какой-то старик, и, если судить по описанию и по тому, что я видел у Воронцова, им был, скорее всего, Герасим.

Ровно в два раздался телефонный звонок. Мужчина преклонного возраста приятным баритоном пожелал мне доброго дня и осведомился, получил ли я его послание.

— Да. Чек лежит у меня на столе, и вот уже два часа я мучаю себя вопросом, чем это я его заслужил.

— Вам его еще предстоит заработать, — рассмеялся мой собеседник. — И я уверен, вы это сможете сделать. Простите, я даже не представился, — продолжил он. — Марк Воронцов. Я много о вас слышал, поэтому решил обратиться именно к вам.

— Слушаю вас, господин Воронцов, — польщенный его отзывом, ответил я, невольно вставая со стула.

Имя этого человека часто можно было слышать в узком кругу людей, в котором я, благодаря своей профессии… вращался, скажем так. Оно было, скорее легендой — редко кто мог похвастаться тем, что видел и разговаривал с Марком Воронцовым. О его коллекции картин ходило столько невероятных, порой противоречивых слухов, что невозможно было представить, что у одного, пусть очень богатого человека могло быть столь много бесценных шедевров мирового искусства. И вот сейчас этот человек-легенда говорит со мной вполне земным голосом и просит об одолжении.

— Слушаю вас, господин Воронцов.

— Я бы хотел попросить вас приехать ко мне сегодня вечером… скажем, к десяти часам. Вас бы устроило это время?

— Вполне, — был мой ответ, хотя я не понимал, зачем назначать встречу на столь позднее время. — Как мне вас найти?..

После этого разговора последовало коварное убийство и похищение двух картин. Менее чем через десять часов я нахожу застреленной племянницу Марка Воронцова, которая так же, как и ее дядя, желала встретиться со мной по неотложному делу. И снова, как и в первом случае — никакого намека на суть дела.

Кто-то, хорошо осведомленный обо всех событиях, все время опережал меня. Ктото в спешке убирал людей, нуждавшихся в моей помощи…

Пришел мастер. Пока он возился с дверью, у меня возникло желание еще раз посетить дворец Воронцова. Я еще не понимал, чем оно вызвано, но у меня не было привычки отказывать себе. Проводив мастера, я привел себя в порядок и вышел из здания. Сев за руль Порше, я завел мотор и двинулся по переполненным улицам в сторону кольцевой…

На этот раз мне не пришлось долго блуждать в поисках дороги ко дворцу. Оставив Бокстер на площадке перед домом, я вылез из машины. В свете солнечного дня дом выглядел ничуть не лучше, чем в лучах автомобильных фар. Даже выбившийся из сил странник, завидя эти поросшие мхом вековые камни, испещренные в течение десятилетий дождями и ветрами, вряд ли бы соблазнился их гостеприимством, боясь, вероятно, встречи с привидениями, которые, если и существовали на белом свете, то уж, конечно, в подобной обители.

Пробравшись сквозь заросли колючего кустарника и изрядно ободравшись об его колючки, я обошел дом с левой стороны и очутился под окнами кабинета Воронцова. Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы понять, что с этой стороны проникнуть в дом было невозможно. В окна первого этажа вделаны массивные железные решетки, отодрать которые можно было разве что при помощи троса, привязанного к тягачу. Но и в этом случае механический монстр скорее вырвал бы половину стены, чем отдельную решетку. Второй этаж отделялся от первого большущим, выступающим метра на полтора карнизом причудливой формы, преодолеть который было под силу только скалолазу высшего класса. Но и ему пришлось бы притащить с собой весь набор альпинистского снаряжения.

Земля вокруг была так усердно истоптана милицейскими ботинками, что, казалось, сержант Санеев устроил под окнами кабинета военные учения.

Прогуливаясь за домом, я обнаружил едва заметную тропинку, ведущую в лес. Перепрыгнув через неширокую канаву, я углубился в заросли и зашагал по тропе, которая вскоре привела меня к небольшому домику, вокруг которого раскинулась гудящая тысячами пчел пасека. Не успел я сообразить, куда попал, как несколько пчел подлетели ко мне и закружились вокруг головы, как бы предупреждая, чтобы я не ходил дальше. Я благоразумно решил последовать их совету и, развернувшись, потопал обратно.

Возвратившись на площадку перед домом, я еще раз оглянулся вокруг, после чего, поднявшись по ступеням, постучал в дверь.

После недолгого ожидания дверь со скрипом отворилась, и моему взору предстал… сержант Санеев собственной персоной. Двусмысленно улыбаясь, он впустил меня в дом, основательно заперев замок.

— Если бы я уже не успел завершить дело и арестовать убийцу, вы, господин Болдин, непременно попали бы в список подозреваемых.

Отвечая на немой вопрос, высказанный посредством вытаращенных на него глаз, Санеев продолжил, шагая по холлу с видом профессора, читающего лекцию желторотым студентам.

— В нашей практике часто, я бы сказал — очень часто! — бывают случаи, когда преступник, — если он, конечно, не профессионал, — мучимый угрызениями совести, утром, после бессонной ночи, возвращается на место преступления. В нашем случае, — Санеев кивнул в мою сторону, — все признаки налицо: заспанные глаза, встревоженное состояние и, наконец, что самое главное в этой цепочке логических заключений — вы здесь!

С последними словами сержант резко развернулся в мою сторону и пристально уставился мне в глаза. Простояв так несколько секунд, сержант неожиданно громко рассмеялся и начал меня успокаивать:

— Не волнуйтесь так, господин Болдин! Вы не убийца. Убийца в настоящий момент сидит в ма-аленькой такой комнатке, из которой видно только небо в клеточку, но и его видать совсе-ем мало.

Перетерпев веселье, вполне понятное, если человек за несколько часов раскрыл убийство, взволновавшее всю страну, я спросил:

— И кто этот негодяй?

— Как же, как же! — ухмылочка Санеева чуть не вывела меня из себя. — У вас, помнится, была лицензия детектива. И вы не догадываетесь, кто мог это сделать? Но ведь все так просто!

Я лишь пожал плечами.

— Так я вам скажу, — гордый своей прозорливостью, сержант сделал небольшую паузу. — Убийца — Герасим.

— Старый слуга Воронцова?! — воскликнул я.

— Вот именно — старый.

— Есть доказательства, улики?

— Масса. — Санеев достал пачку Кэмела и предложил мне.

— Спасибо, — отказался я. — Предпочитаю Парламент.

Санеев прикурил от зажигалки и, закатив глаза, втянул в себя кубометр дыма. Задержав дыхание, пережидая, пока дым, оставив в легких сержанта как минимум полкапли никотина, вырвался из ноздрей и равномерно заполнил весь объем холла, я сказал:

— Например?

После моего ухода в ту злополучную ночь, Санеев не стал долго разговаривать с Герасимом. Вообще, как по секрету поведал мне сержант, он не сторонник долгих расспросов свидетелей.

— Само место преступления расскажет опытному и прозорливому сыщику намного больше, чем толпа свидетелей, которые, к тому же, вечно все путают и каждые пять минут меняют свои показания.

Мысль показалась мне не лишенной здравого смысла. Сержант, заметив, что я его внимательно слушаю, с воодушевлением продолжил.

— Любое убийство — я имею в виду преднамеренное убийство — имеет свой мотив. Другое дело, что с точки зрения постороннего человека мотив того или иного преступления покажется странным и лишенным какой-либо логики. Ведь что такое мотив?.. Это то, что заставляет человека совершать то или иное действие. Естественно, то, что для одного человека может служить мотивацией убийства, с точки зрения другого может показаться абсурдом. Но, так или иначе, нет убийства без мотива. Вот почему так важно уяснить для себя мотив убийства, если надеешься провести удачное расследование… Далее — метод убийства. То есть способ, каким образом было совершено преступление. Это тоже имеет очень большое значение. Проиллюстрирую наглядным примером. Совершено убийство. Все подозрения падают на жену убитого. Улики тоже против нее. Но… человека отправили к праотцам при помощи тяжелого топора, которым оттяпали его голову, когда он спал. Причем — одним ударом, напрочь! Жена убитого — маленькая, щуплая женщина — при всей своей ненависти к мужу не смогла бы не то что нанести такой удар, но и просто поднять топор над головой. Отсюда логический вывод: убийца не она… Что касается оружия, то оно всегда является важнейшей уликой в любом преступлении… Так вот, если мотив, метод и оружие убийства однозначно указывают на одного и того же человека, я думаю, тут долго сомневаться не приходится.

Покончив с теоретической частью лекции, Санеев перешел к демонстрации ее практического применения на примере Герасима.

— Начнем с метода. Стреляли сзади, причем, учитывая безмятежный вид жертвы, выстрел был неожиданный. Вывод напрашивается сам собой: кто-то, хорошо знакомый Воронцову (как вы сами понимаете — это был Герасим), находясь у него за спиной, пустил в него пулю.

Развивая свою мысль, Санеев продолжил:

— Только слуга, под предлогом, например, задернуть штору, мог подойти к окну и, воспользовавшись тем, что на него не смотрят, вынуть заранее приготовленный пистолет и уложить хозяина на месте. Так?

Я кивнул головой.

— Что касается мотива, то здесь еще проще. Герасим, естественно, мог быть в курсе дел Воронцова и знать, что тот связался с вами по какому-то важному делу. Мы не знаем, что заставило Воронцова звонить вам, но Герасим, видимо, знал и, наверное, встреча хозяина с вами не входила в его планы. Что хотел Воронцов, зачем вызвал вас к себе, что там наделал Герасим — навсегда останется для нас тайной…

И, наконец, оружие, как говорится, на десерт. Мы нашли его. Это французский манурин тридцать восьмого калибра, который я разыскал… где бы вы думали?.. Вот именно — в комнате Герасима! Он запрятал его под матрац. В барабане одна стреляная гильза и, судя по всему, из него недавно стреляли. Более точное заключение даст экспертиза. Но я больше чем уверен, что именно из этого оружия был убит Воронцов. Вот так, друг мой. Теперь вам, я думаю, ясно, почему Герасим напустил на меня собаку.

Хотя я и не совсем понял последнее умозаключение сержанта, но снова молча кивнул.

— Кстати, а где Зиг? Его что-то не видно.

— Кто?

— Зиг — собака Герасима.

— Ах, соба-ака! — Санеев злорадно усмехнулся, отчего сердце у меня сжалось в дурном предчувствии, — Она куда-то исчезла.

— Как — исчезла? — удивился я.

— А вот так. Сбежала, и все.

Я рассеянно огляделся по сторонам, словно надеясь все же увидеть Зига разлегшимся в углу, и отошел в сторону. Я хотел осмыслить сказанное Санеевым, приведшее к аресту Герасима. Мне и самому сейчас стали казаться подозрительными некоторые детали вчерашнего дня. Во-первых, не совсем понятно было раздражение, с каким Герасим встретил меня. Во-вторых, вчера, ожидая в холле и рассматривая картины, я успел выкурить почти две сигареты с небольшим перерывом. А это, как минимум, минут десять. Слишком большой промежуток времени только для того, чтобы включить сигнализацию. Скорее всего, если версия Санеева верна, Герасим в это время прятал свой манурин или же заметал другие следы содеянного им преступления.

Да, скорее всего Санеев прав, но…

Санеев ни словом не обмолвился о пропавших картинах. Если убийство было делом рук дворецкого, то полотна должны быть где-то в доме. Слишком уж сомнительным было бы предположить, что, застрелив Воронцова, Герасим вынес картины из дворца, отвез куда-то и вернулся обратно. Тем более что машины, как я понял, в усадьбе не было. Можно было, конечно, предположить, что он передал их второму лицу, ожидавшему снаружи. Но тогда, зная, что я в любой момент могу появиться, Герасим слишком рисковал. Хотя, если быть откровенным до конца, я бы сам не рискнул сейчас утверждать на все сто процентов, что из дворца были похищены картины. В конце концов, они могли быть сняты со стены самим хозяином до вчерашнего дня. Правда, в таком случае становилось непонятным, зачем рамы от них надо было засовывать в камин.

От всех этих мыслей у меня разболелась голова. В конечном счете, доводы Санеева звучали вполне убедительно — все улики против Герасима. Один только манурин с одной стреляной гильзой, тем более, если будет доказано, что из него застрелили Воронцова, был вполне достаточен для того, чтобы…

Но…

И снова — но. Вечно я мучаю себя всякими но.

И потом — убийство Юли Воронцовой. Уж к нему-то Герасим не мог иметь никакого отношения! А в том, что эти два убийства связаны между собой, я ни секунды не сомневался.

— Вы не возражаете, сержант, — обратился я к Санееву, — если я, как детектив, фактически нанятый господином Воронцовым, еще раз взгляну на его кабинет?

— Не вижу причин вам отказывать, — сержант был сама любезность. Лавры победы делали его снисходительным. — Если вам так интересно, прошу проходите, смотрите…

Поблагодарив его, я направился к лестнице из голубого мрамора и поднялся на второй этаж…

Дежурный милиционер прохаживался по коридору, рассеянно глядя на картины и офорты, развешенные по стенам. Заметив меня, он насторожился. Когда я подошел поближе, он узнал меня и благосклонно улыбнулся, — хорошее настроение шефа передалось и его подчиненным. Перекинувшись со мной парой ничего не значащих фраз и, узнав о цели моего визита, он открыл дверь кабинета и впустил меня внутрь.

Ничего, если не считать, что в кресле не было тела Воронцова, в комнате не изменилось. Постояв в нерешительности около минуты, я решил продолжить начатое преступником дело, а именно — полистать книги в шкафах. Своим приходом я, наверное, спугнул убийцу, и если он не успел найти то, что искал, то, вполне возможно, что это найду я.

Неизвестный вел поиски в крайнем правом шкафу, совершенно игнорируя остальные. С него-то я и решил начать. На полках находились главным образом энциклопедические издания, причем тематика их была самой разнообразной: начиная с химических справочников и кончая энциклопедией животных. Но в основном: справочники, каталоги, энциклопедии по искусству. Пять полок были забиты ими.

Поскольку преступник начал свои поиски снизу, я решил хоть чем-то отличиться от него. Поэтому, подставив стул, я взобрался на него и снял с полки первую, расположенную наверху книгу. Ею оказался первый том Британской Энциклопедии.

Чтобы зря не терять времени на перелистывание страниц, я взялся двумя руками за корешок переплета и потряс книгу из стороны в сторону. Таким образом, дело быстро двинулось вперед. Снимая по очереди книги с полки, я тряс их и клал на место. Судя по пыли, скопившейся на переплетах, энциклопедией не пользовались давно. Через десять минут я сам покрылся толстым слоем пыли. Не обращая внимания на определенные неудобства, я продолжал трясти тома энциклопедии. Покончив с Британикой, я решил, прежде чем перейти к следующей за ней Американе, слезть со стула и покурить. Не найдя в кабинете пепельницы, я зажег сигарету и начал прогуливаться по комнате, иногда подходя к камину, куда и стряхивал пепел. Выкурив сигарету до фильтра, я щелчком отправил окурок в камин и вновь взгромоздился на стул.

Дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел охранник, обеспокоенный моим долгим отсутствием. Увидев меня в пыли и в паутине, стоящим на стуле с книгой в руках, он не смог сдержать улыбки.

— Вам что принести: пылесос или влажную тряпку, господин Болдин? — спросил он, затем продолжил: — Ох, уж эти частные детективы! Вечно им кажется, что они умнее нас, вечно они копошатся там, где не нужно. Что вы надеетесь там найти?..

Не дожидаясь ответа, он закончил:

— Ну да ладно. Делайте, что хотите. Будете падать — закричите погромче.

После того, как за ним закрылась дверь, я продолжил свои поиски. Поднимая облака пыли, я с остервенением тряс книгу за книгой. Пот градом катился со лба, перемешиваясь с пылью. Время от времени я вытирал лицо платком. Я был похож, наверное, на идиота…

Несколько небольших листков тонкой бумаги выпали из восемнадцатого тома Американы и, описывая в воздухе траектории, напоминающие движения маятника, рассыпались по полу.

Соскочив со стула, я собрал с ковра выпавшие из книги бумаги. Это был какойто список, написанный от руки аккуратным, мелким почерком. Каждая строка пронумерована цифрами от 1 до 387. Пробежав глазами первые строчки, я понял, что передо мной перечень картин. Всего, следовательно, в нем значилось 387 произведений. В первом столбце записаны авторы в алфавитном порядке. Напротив каждого художника — название картины. Третий и четвертый столбцы представляли из себя ряд цифр, скорее всего год написания соответствующей картины. Кое-где стояли прочерки, которые означали отсутствие данных. В четвертом столбце кроме года были проставлены месяц и число. В пятом — чьи-то имена и названия в кавычках. Это были названия аукционов произведений искусства: Сотбис, Русич, Кристи… Можно было предположить, что четвертая и пятая колонки означали дату продажи картины через аукцион или из частной галереи. В последнем — шестом столбце — записаны числа, в основном шестизначные, заканчивающиеся цепочкой нулей. Стоимость картины! Хотя в конце списка сумма не подытожена, приблизительный подсчет перевалил за миллиард долларов. От этого числа у меня волосы встали дыбом. МИЛЛИАРД ДОЛЛАРОВ!!!

Но что это был за список? Каких картин? Где они находятся?

И только внимательно просмотрев весь перечень и встретив в нем нескольких авторов и названий картин, которые видел вчера в холле, я понял, что все они принадлежали Марку Воронцову и все находятся здесь, в этом доме, вокруг меня!

Ощущение того, что все эти картины, мирно висящие на стенах, представляют из себя капитал в миллиард с лишним долларов, впервые посетило меня. Такого я никогда и нигде не испытывал. Даже в Лувре и Прадо, где, наверное, собрано картин на несколько миллиардов! Одна Джоконда, вероятно, оценена в полмиллиарда, если не больше. Но мысль, что бесценные шедевры висят не в музее, доступном всем, и где никто не задумывается об их реальной стоимости, а в задрипанном дворце, принадлежавшем одному человеку, окончательно доконала меня, и я опустился на пыльный стул, на котором недавно стоял. Голова пошла кругом. Мне даже показалось, что все вокруг поплыло. Я потряс головой, зажмурил глаза. Потом поднялся со стула, стряхнул с него пыль и вышел из кабинета…

— Ну как прошла уборка? — встретил меня остротой Санеев. — Вам не мешало бы выкупаться.

— Я купаюсь только по понедельникам, и то если бывает горячая вода, ответил я.

Шутка была в стиле сержанта, и он улыбнулся.

— Господин Санеев, — судя по довольной физиономии сержанта, такое обращение польстило его самолюбию.

— Слушаю вас, господин Болдин, — сержант был сама учтивость.

— Если я не слишком злоупотребляю вашим терпением, я бы хотел попросить вас еще об одном одолжении.

— О чем речь, господин Болдин! Конечно, просите.

Наш разговор напоминал встречу в верхах.

— Я бы хотел, если вы не возражаете, конечно, пройтись по всему дворцу.

— Конечно, конечно, господин Болдин. Не возражаю. Хоть по всей крыше, светская беседа стала сержанту в тягость, и он опять сострил. — Вы решили провести генеральную уборку и отработать ваш гонорар?

— Вполне возможно, господин Санеев, — с улыбкой ответил я. — Я имею в виду: отработать свой гонорар. Так я приступлю, если вы не против?

— Вперед, мой друг! — сержант явно принимал меня за идиота.

— Благодарю, — я решил пока не убеждать его в обратном.

Я хотел попробовать вычислить, какие же картины украдены, если вообще похищение имело место. Взяв список в левую руку, я начал ходить по коридорам и залам дворца, ставя птички перед названиями картин, попадавшихся мне на глаза. В этом деле мне очень помогало то обстоятельство, что картины были размещены преимущественно группами, каждая из которых включала работы одного автора. Вот целая комната занята творениями Рембрандта. Просмотрев все полотна, я убедился, что все они соответствуют перечню. Целая стена в соседнем зале увешана работами Кандинского. И они все оказались на месте.

Занятый инвентаризацией, я не переставал восхищаться прекрасными шедеврами, собранными под крышей дворца.

Обход подходил к концу. Вот триста восемьдесят третья картина, триста восемьдесят четвертая… восемьдесят пятая.

У меня бешено заколотилось сердце… Так и есть! Не хватает двух картин. Причем одного автора. Одна из них наделала много шума около года назад на аукционе Русич. Да, ошибиться было невозможно: пропали две картины Вермеера, одна из которых — Христос среди немощных…

Потрясающая находка (если вообще можно назвать находкой исчезновение двух картин), вмиг прояснила мои затуманенные мозги. Они начали со скоростью лучших процессоров Пентиум третьего поколения высчитывать, сопоставлять и анализировать известные мне факты…

Христос среди немощных был продан на аукционе Русич 25 сентября 19… года. Та же дата была занесена в четвертую колонку перечня. В шестой же стояло число тридцать миллионов. Именно эту сумму выложил за Христа покупатель, пожелавший остаться неизвестным. Выходит, что картину приобрел Марк Воронцов для своего собрания.

Прежний владелец картины, Николай Савинов, нажил на ней целое состояние. Таким образом, имя Савинова стало постепенно проступаться в истории с двумя убийствами.

Но что могло связывать Савинова, одного из самых богатых и влиятельных людей России, владельца компании Савинов Арт, с таинственными убийствами Марка Воронцова и его племянницы, а также с похищением картин? Вряд ли он, продав за баснословные цены двух Вермееров, захотел получить их обратно, тем более переступив через два трупа.

Размышляя далее и сопоставляя между собой некоторые детали, я пришел к интересному выводу. По словам Давыдова, врач, осмотрев тело Воронцова, констатировал наступление смерти не более чем за два часа до осмотра. Более точно определить не представлялось возможным из-за натопленной комнаты, в которой было найдено тело. Осматривал врач труп в полночь. Следовательно, убийство произошло в районе десяти часов вечера, то есть в то самое время, на которое было назначено мое свидание с хозяином дворца.

Далее мои мысли раздваивались. Если предположить, что сержант прав и убийцей является Герасим, что было вполне вероятно, то в таком случае картины должны находиться где-то в доме. Ведь у старого слуги не было ни времени, ни возможности вынести их из дома. В случае же, если убийство совершено посторонним человеком, или же Герасим, после того как похитил полотна, передал их кому-то другому, ход мыслей был таковым.

Ближайшим населенным местом в окрге, где преступник мог укрыться, было Рощино, расположенное в двенадцати километрах от дворца. Милое местечко, где каждый незнакомый человек находился бы у всех на виду, раскинулось у самого подножия холмов. Дорога, проходящая рядом с ним, заканчивалась у крохотного озерца, затерявшегося среди непроходимых лесов, которыми и славились эти места. Дальше пути не было. Вряд ли бы похититель воспользовался этой дорогой для бегства. Так же маловероятным было, что ограбление мог совершить житель Рощино, населенного, в основном, пожилыми и состоятельными людьми, которым был прописан чистый горный воздух. Даже прислугу они нанимали после того, как проверят ее до десятого колена. Хотя если рассуждать таким образом, то и Герасима Воронцов вряд ли подобрал на улице.

С другой стороны, когда я сворачивал с кольцевой на дорогу, ведущую в Рощино, часы показывали девять часов сорок минут (я тогда взглянул на часы не опаздываю ли?). От развилки до дворца приблизительно километров двадцатьдвадцать пять, из которых примерно половина приходилась на горные перевалы, ведущие на плато. На всем протяжении этого участка я не встретил ни одной машины. Ответвлений и проселочных дорог я также не приметил. Я специально во второй раз, когда ехал сюда, обратил на это внимание. Вокруг раскинулись дремучие леса и равнины, усеянные тут и там озерами и речками.

Даже если предположить, что врач ошибся на полчаса, то и в этом случае, будь у похитителей такой же скоростной автомобиль, как и мой Бокстер, они бы не смогли промчаться пятнадцать километров за десять минут по дороге, которая не позволяла развить большую, чем шестьдесят километров в час скорость и проскочить перекресток до моего появления на нем.

Естественно, мои выводы еще в большей степени подтверждали виновность Герасима, так как трудно было представить, что убийца, если им был не дворецкий Воронцова, блуждал всю ночь в дебрях темных лесов или любовался творениями Вермеера на берегу горного озера при свете луны. Но главное заключалось в том, что была очень большая вероятность того, что картины все еще находятся в доме, если, конечно, похитители не прилетели на вертолете или же действовали как-то иначе и все-таки пронесли картины перед моим носом. Но где их искать?..

Разгуливая по многочисленным залам и сравнивая названия и авторов картин, развешенных по стенам, со списком, я лишний раз имел возможность убедиться в масштабах дворца. Пропавшие полотна могли быть спрятаны, где угодно: на чердаке, в подвале, в каком-нибудь чулане среди мешков и ящиков. Обращаться с просьбой к Санееву помочь обыскать дом мне казалось бессмысленным. Он был настолько рад, что сумел арестовать Герасима и предъявить тому обвинение в убийстве на основании своих логических выводов, что любая версия, отличная от его, могла вернуть ему вчерашний облик, наслаждаться которым у меня не было никакой охоты. Что же делать?

Тут меня осенила идея. Ведь найденные полотна помогут Санееву с еще большей убедительностью доказать причастность Герасима к убийству, да еще с похищением! В его же интересах будет разыскать картины, если он вообще поверит в ограбление. Я очень надеялся с помощью списка, найденного в кабинете, и пустых крючков убедить Санеева в этом. В случае если я окажусь прав, и мы разыщем Христа среди немощных, репортаж с сержантом не будет сходить с экранов как минимум неделю. А это не могло не понравиться тщеславному Санееву. Поэтому я все-таки решил попросить сержанта подсобить в поисках картины, успешное завершение которых еще более укрепило бы его версию. Все еще пугаясь непредсказуемой реакции Санеева, я спустился вниз и, покуривая на ходу сигарету, подошел к Санееву…

К моей величайшей радости сержант внимательно выслушал меня, после чего мы поднялись в кабинет, и я на месте показал свои находки.

— Ну что ж. Я вижу, вам не зря в свое время выдали лицензию на право заниматься частным сыском. Вы не возражаете, если я заберу у вас эти бумажки и приобщу их к делу? А, господин Болдин?

— Почту за величайшую честь, — высокопарно ответил я, с поклоном вручая бумаги Санееву.

— А ты неплохой парень, Максим! — перешел на ты сержант и, спохватившись, протянул мне руку. — Костя, — представился он. — Или просто Костик.

— В моем распоряжении трое, — Костик перешел к организационным вопросам. Пусть каждый из них, плюс — ты, обыщет по этажу в каждом крыле дома. Я же тем временем поброжу по чердаку. Если у нас к тому времени, когда закончим, ничего не выйдет, мы, объединив усилия, начнем поиск в подвалах. Ты согласен с моим планом, Максим?

— План очень даже не плох, Костик! — согласился я.

— В таком случае ты оставайся здесь, на втором этаже левого крыла, а я отдам распоряжения остальным, прихвачу фонарь и поднимусь наверх. Начни с кабинета — протри пыль в остальных шкафах, — Костик, громко хохоча, вышел из круглой комнаты.

Я тоже собрался проследовать за Санеевым и перейти в соседнюю с кабинетом комнату, поскольку в самом кабинете искать было нечего. При наличии минимального количества мебели, спрятать два больших холста не представлялось мне возможным. Однако, поразмыслив немного, я все же решил еще раз основательно пройтись по комнате.

Как и в прошлый раз, я сперва подошел к окну. Мягкий ковер, пружиня под ногами, приглушал шаги. Идеальное покрытие для убийцы, — подумалось мне. Хотя по версии сержанта, у преступника не было никакой необходимости незаметно подкрадываться к Воронцову. Действительно, не мог же он, крадучись, пройти под самым носом хозяина кабинета, зайти со спины и спустить курок!

Задвижки на окнах все так же плотно запирали рамы. Вытянув шею и встав на цыпочках, я увидел край карниза, проходящего метром ниже подоконника. При желании, человек, находящийся в соседней комнате, мог вылезти в окно и по карнизу пробраться к кабинету. Но, опять-таки, закрытые окна и неповрежденные стекла не позволяли сделать вывод, что стреляли снаружи.

Я попытался поставить себя на место преступника и представить, куда можно было в спешке затолкать картины в этой комнате. Можно было, например, запрятать их за картины большего размера, висящие на стенах. Таких в кабинете было всего три. Ставя стул у каждой из них, я просовывал руку в просвет между стеной и рамой. Во всех трех случаях я нащупал лишь один подрамник. Нет, здесь их не было. Но тогда, где еще?

Я изо всех сил треснул себя по лбу. Ну, конечно же, где же еще!

При огромных размерах каминов, у них должны были быть соответственного сечения вытяжные трубы, в которых вполне можно было спрятать холсты! Правда, сама идея не была оригинальной, но при отсутствии других тайников, похититель в цейтноте мог засунуть полотна и в трубу. В одном из каминов в ту ночь горел огонь. К своему стыду, я не мог вспомнить, в каком именно. Тем более что в обоих под чугунными таганчиками скопилось много пепла. Видимо, виной моей забывчивости была круглая планировка комнаты, которая сбивала с привычной ориентировки в прямоугольных помещениях. Но я не очень огорчился. Ведь каминов в кабинете всего два. Можно проверить оба.

Отодвинув в сторону экран, я заглянул в ближайший ко мне камин. Топливник его был размером с небольшую комнату. Полированные листы бронзы, которыми были облицованы его стенки, покрылись толстым слоем сажи. Как я ни старался не прикасаться к ним, мне это не удалось. Весь правый рукав пиджака почернел от сажи. Снявши голову, по волосам не плачут, — сказал я себе и залез в камин. Нащупав газовый порог, я провел по нему рукой — там ничего не было. Потыкав кочергой в трубу, я наткнулся на нечто металлическое. До задвижки было далеко, и я сообразил, что в трубу вделана решетка для того, чтобы невозможно было пролезть через нее с крыши в кабинет.

Я выбрался из камина, прошел через кабинет и залез во второй с таким видом, что можно было подумать, что я только этим и занимаюсь последние десять лет своей жизни. Покопавшись в камине и не найдя ничего, кроме сажи и пепла, я уже собирался вылезти на свет божий, как вдруг…

Один из прутьев таганчика неожиданно переломился, и нога моя провалилась сквозь решетку в кучу пепла, подняв серое облако. В тот же момент я взвыл от боли — что-то острое через тонкую подошву моего башмака впилось в ступню. Задыхаясь, я кое-как вытащил ногу из решетки и, хромая, выбрался из камина, вымазанный с ног до головы в саже. Но мне было не до внешнего вида. От жгучей боли в ступне я не мог стоять на ногах. Сев прямо на ковер, я снял с ноги туфлю. Что-то металлическое вонзилось в его подошву. Выдернув эту гадость, я окаменел, глядя на нее. Ею оказался маленький гвоздик, какими обычно прибивают натянутый холст на подрамник. У меня не оставалось больше никаких сомнений, куда делись подрамники картин!

В конюшне с жеребцами, если туда завести кобылу, было бы меньше шума, чем в кабинете Воронцова, когда в него ввалился Санеев со своими сослуживцами. Они ржали так, что у меня возникли серьезные опасения относительно их психического состояния. Сержант начал даже икать, давясь от смеха:

— Ну, Максим… ик… ну, ты… ик… даешь! Гы-гы-гы! Тебе остается про… ик… чистить канализацию, гы-гы, и можешь считать ик… что свои доллары, гыгы-гы, ты честно отработал… гы-гы-гы-гы. Ик!

Мне захотелось взять кочергу и двинуть ею Костика по башке.

— Ты лучше на себя посмотри, — огрызнулся я, растирая больную ногу.

Санеев и сам не блистал чистотой после прогулки по чердаку.

Милиционеры перевели взгляд на своего шефа и загоготали пуще прежнего. Сержант провел ладонью по лбу, намотав на нее с полкило паутины с застрявшими в ней дохлыми мухами. Затем стал с омерзением трясти рукой, пытаясь стряхнуть с нее паутину, чем вызвал новый взрыв хохота.

— А ну, заткнись, Петь! — проревел Санеев.

Толстый милиционер, у которого от смеха на глазах выступили слезы, а живот трясся с такой нарастающей амплитудой, что не рявкни сержант на него, скоро бы стал касаться его двойного подбородка. Голос начальства подействовал на живот Пети как команда: Сто-ой… раз, два! На счет раз он пошел вверх, затем опустился на счет два и, вернувшись в исходное положение, исчез. Видимо, его обладатель, опасаясь за свое дальнейшее продвижение по службе, с испугу втянул его в себя.

— Ты что-нибудь нашел? — спросил Санеев, наконец-то избавившись от паутины.

— Не совсем то, что искал, но кое-что интересное нашел.

Санеев подошел поближе.

— Этому гвоздику как минимум триста лет, — сказал я, показывая сержанту свою находку. — Такими гвоздями прибивают к подрамнику холст. Видимо, похититель все же успел снять холст, вернее, содрать его, а сам подрамник бросить в огонь.

— Ну и что из этого следует?

— Из этого следует только то, что если я прав и полотна все еще в доме найти их будет гораздо сложнее, чем, если бы они оставались на подрамниках. Ничего более.

— На чердаке их нет. Я перерыл там все вверх дном, хотя никакой необходимости в этом не было.

— Почему? — поинтересовался я.

— Там такая пылища, что невозможно зайти туда, не оставив следов на полу. А ими на чердаке и не пахло, разумеется, до того, как я там наследил.

— Понятно… — протянул я. — В таком случае, вы или отдохните, пока я закончу поиск, или, что я буду только приветствовать, помогите мне быстрее его закончить, после чего, если он не даст никаких результатов, наметим план дальнейших действий.

— Ты лучше оставайся здесь, Максим, и потри свою больную ногу. С тебя хватит. Свои денежки ты, я думаю, уже отработал. Мы сами справимся. В другие комнаты не заглядывал?

— Не успел. Но в кабинете их наверняка нет.

— И то дело, — сказал сержант минутой позже, задумавшись о чем-то, и вышел из кабинета.

Оставшись один, я стал размышлять вокруг всплывшего (вернее вонзившегося) факта. Свернутые трубочкой холсты можно было засунуть куда угодно. Ведь они занимают намного меньше места, чем натянутые на подрамники…

Сильная боль в ноге не давала мне покоя. Я снова снял туфлю и стал тереть ступню о ковер. Сумасбродная мысль мелькнула в голове. Почему свернутые в рулон?.. Ведь холсты толщиной всего несколько миллиметров похититель мог в спешке засунуть под… ковер!

Я вскочил со своего места и поднял край круглого ковра. Следуя вдоль его периметра, я обошел половину кабинета, когда вошел Санеев со своей командой. На этот раз никто не смеялся. Видимо, у них стало складываться подозрение относительно моего умственного развития. В особенности был серьезен сержант.

— Ну, а ковер зачем сворачивать? — спросил он, подозрительно посматривая на меня, будто испугавшись, что я стою перед ним без смирительной рубашки. Тебе что, так больше нравится, а, Максим?

И тут, как бы доказывая самому себе, что подозрения Санеева совершенно беспочвенны, я понял все! (Или почти все.)

Я ПОНЯЛ, ЗАЧЕМ УБИЛИ ВОРОНЦОВА! Я ДОГАДЫВАЛСЯ, ПОЧЕМУ ЗАСТРЕЛИЛИ ЕГО ПЛЕМЯННИЦУ, И КТО ЭТО МОГ СДЕЛАТЬ! И, НАКОНЕЦ, Я ПОНЯЛ, ГДЕ КАРТИНЫ!

Но до того как заявить об этом вслух, необходимо было это доказать. Доказать так, чтобы, несмотря на всю абсурдность, в это поверили все: Санеев, Давыдов, присяжные заседатели, все граждане страны!

Сославшись на нестерпимую боль в ноге, я распрощался с сержантом и вышел из кабинета. Спускаясь по лестнице, я еще раз окинул взглядом обширный вестибюль дворца, увешанный бесценными творениями величайших живописцев человечества.

Но все ли из них были таковыми на самом деле?..

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая