«Смерть саксофониста»

Приглашение на свадьбу было отпечатано на бархатистой тисненой бумаге с золотым обрезом. Оно представляло собой шедевр полиграфического китча. Там имелось все: и целующиеся голубки, и купидоны с натянутыми луками, и розы с шипами, символизирующие семейную жизнь. Текст на трех языках гласил:

«Уважаемые господа Валерия Вишневская и Денис Геллер! Счастливые новобрачные Диана Вольф и Морис Тишлер приглашают вас на свадебное торжество, которое состоится в Оленьем парке 30 июня сего года.»

Дальше каллиграфической вязью шли фамилии не менее счастливых родителей новобрачных: Эстер и Руби Вольф, Клара и Беньямин Тишлер.

— Очень интересно… — Денис взял у меня из рук конверт и принялся рассматривать карту, напечатанную на обороте. — Где этот Олений парк? А-а… Понятно, в семнадцати километрах от Ашкелона. Неплохо… А кто такие Тишлеры? Из твоей политической тусовки?

— Отдай! — я решительно забрала у него конверт. — Ты что, не помнишь? Вольф победил на муниципальных выборах в Кирьят-Шенкине. А теперь вот выдает дочь. И мы приглашены.

— И откуда у тебя столько знакомых? — Денис плюхнулся в кресло и потянулся. — Только неделю назад мы были у этих, как их… Ну, неважно. И ты опять тянешь. Ведь все будет совершенно одинаково: пара под балдахином, раввин, битая символическая тарелка и холодная баранина под соевым соусом. Эта соя мне уже осточертела!

— Не ворчи, — я подошла и присела на мягкий подлокотник кресла. — В прошлый раз женились мои приятели, а сейчас мы идем по необходимости! Придут очень важные люди, и нам с тобой совершенно нелишне там оказаться.

— Ты имеешь в виду, тебе нелишне… — уточнил въедливый Денис.

— И вообще: я купила вечернее платье и до сих пор его не обновила! Этот аргумент пресек все возражения моего друга, и он только глубоко вздохнул.

По роду деятельности я, как владелица переводческого бюро, ежедневно встречаюсь со многими людьми. В основном, это новые репатрианты, приехавшие на историческую родину и столкнувшиеся с необходимостью перевести на государственный язык целый ворох документов — от дипломов до карты прививок. Работа с ними занимает у меня основное время, хотя в моем компьютере давным-давно собран богатейший архив разного рода клише и образцов. Так что сделать на основе перевода диплома инженера-электрика Рабиновича точно такой же, но уже Хаймовича и не электрика, а строителя — не представляется сложным. Но это скучно, рутинно и приносит лишь относительное материальное удовлетворение.

Поэтому накануне муниципальных выборов я включилась в активную работу по улучшению имиджа русскоязычных кандидатов. То есть меня включили. Я начала учить их ивриту и переводить лозунги, письма и листовки. Работа была временной, однако доход давала больший. Хотя почему временная? В нашей стране (чтоб нам всем жилось в ней не хуже) выборы — явление перманентное, вроде эпидемии гриппа. Кончатся муниципальные, начнутся выборы в Кнессет, потом в объединенный профсоюз, потом в рабочие комитеты. И всем нужен иврит, ведь с конца 89 года в стране насчитывается около миллиона русскоязычных граждан, а читать справа налево за десять лет научился далеко не каждый.

Причем изменился и качественный состав новоприбывших. Если в начале девяностых люди приезжали, бросив квартиры и только со 143 долларами в кармане (мне это хорошо известно, мы с дочерью сами так приехали), то сейчас не редкость, когда новенькие сразу покупают квартиры, вкладывают деньги в бизнес и, что немаловажно, активно включаются в политику.

Из всего этого следует, что госпожа В.Вишневская известна в Ашкелоне как весьма дорогой репетитор, умеющий натаскивать местных деятелей так, чтобы они были в состоянии произнести на государственном языке хотя бы полторы фразы.

Поэтому, когда посыльный, молодой парнишка на мотоцикле, завез ко мне домой конверт с золотым тиснением, я восприняла это не как приглашение на отдых и приятное времяпровождение, а как продолжение своей работы. Не было никакого сомнения, что на этой свадьбе будут присутствовать мои потенциальные клиенты.

Открыв свой дневник, я вписала дату свадьбы. Денис тем временем рассматривал купидонов.

— Смотри, Лера, — сказал он, — у левого верхнего ангелочка подозрительно шкодливое выражение лица. Будто он готовит очередную пакость.

— Почему очередную? — удивилась я. — Что, этот карапуз уже в чем-то замешан?

— А стрелять в людей — это не пакость? Киллер малолетний! Обрати внимание, глагол «стрелять» произошел от слова «стрела», а не «пуля». От «пули» пошло «пулять». Но ведь никто не говорит: «Он выпулил ему прямо в сердце». Или: «Контрольный выпул в голову».

* * *

С Руби Вольфом я познакомилась на демонстрации в защиту чести и достоинства русскоязычных граждан. Может, это мероприятие называлось как-то иначе, но у меня в памяти оно запечатлелось именно таким образом. На центральной площади Ашкелона собралось несколько тысяч демонстрантов, преимущественно пожилого возраста. Многих привезли из дальних районов города специально заказанные к этому случаю автобусы. Толпа спокойно стояла, ожидая приезда высоких гостей. То, что были приглашены премьер-министр и лидер оппозиции, я знала из первых рук, сама писала и отправляла по факсу письма в канцелярию. Об этом меня попросили в центре по подготовке демонстрации.

Лидеры запаздывали. Без них, несмотря на жару, действие не начинали. Люди маялись под зонтами, пытались защититься от палящего солнца транспарантами с надписью «Не дадим обмануть себя дважды!», как будто быть обманутым единожды не противно, а, наоборот, приятно. В первых рядах демонстрантов стоял авангард — дамы лет пятидесяти со швабрами и метлами наперевес. На предметы трудовой деятельности был криво нацеплен плакат «Мы академаим!». Так в Израиле называют людей с высшим образованием. Среди «академаим» я узнала нескольких знакомых. Когда я читала лекцию в клубе любителей иврита, они тоже сидели впереди, но без швабр. Просто есть люди, которым надо обязательно быть в гуще событий. И неважно, что это: демонстрация, спевка хора или заседание общества защиты природы.

Повод для демонстрации был вопиющий. Некая репатриантская семья пенсионеров не заплатила вовремя налог на телевизор. Так как в Израиле до сих пор не отменен налог на роскошь, в котором черным по белому написано, что цветной телевизор является предметом роскоши, то каждая семья платит примерно двести долларов в год за право этот самый телевизор в доме иметь. Интересно, что черно-белые телевизоры таким налогом не облагались, но в магазинах их давно уже не продавали. Ситуация более чем абсурдная, так как приличный «Шарп» или «Сони» можно за эти двести долларов купить, и вследствие этого ежегодно государство забирает огромные деньги якобы на поддержку государственного канала. Да еще почти в каждом доме имеется также и кабельное телевидение, за которое граждане отстегивают отдельно, поэтому оплата телевизионных услуг — весьма дорогостоящая проблема.

И в один прекрасный день в дом ничего не подозревающих пенсионеров вошли два амбала, чтобы забрать телевизор в счет налога. Те испугались и позвонили в полицию. Восемь полицейских, прибыли к месту происшествия и, убедившись в полной правоте амбалов, находящихся при исполнении, от избытка раздражения за бестактный вызов избили стариков.

Через некоторое время, оправившись от синяков и ушибов, по совету друзей, чета подала в суд на противозаконные методы полиции. Русскоязычный адвокат взялся бесплатно их защищать. Каково же было удивление всех, кто слышал эту жуткую историю, когда через пару дней полиция подала встречный иск о том, что пара стариков избила восьмерых полицейских. Странно, что молчало управление телерадиовещания. Им тоже надо было бы получить компенсацию с пенсионеров-каратистов.

И тут терпение города лопнуло. Люди собрались на демонстрацию, чтобы на всю страну заявить о том произволе, который царит по отношению к новоприбывшим гражданам. Проблема, вставшая перед ашкелонской семьей, побудила приехать на демонстрацию тысячи сочувствующих из близлежащих городов. Это был пример единения русскоязычной общины.

Но вот сильных мира сего эта история не заинтересовала, и демонстранты уже два часа маялись под солнцем.

Когда положение не спасла даже бесплатная раздача защитниками чести и достоинства воды в пластиковых бутылках, на дощатый помост к микрофону выскочил высокий полный человек и звучным голосом попросил внимания. Демонстранты восприняли его хорошо и даже зааплодировали — все-таки какое-никакое развлечение.

Он начал свою речь совершенно не на ту тему, ради которой были собраны и мучились от жары и жажды люди на площади. Первыми его словами были:

— Я родил троих детей!

Я тут же мысленно добавила: «Авраама, Исаака и Иакова…»

Мужчина гордо обвел глазами пространство и добавил.

— Один из них — сабра! Родился на Святой земле!

Толпа отозвалась доброжелательным гулом, а швабры в первом ряду, как по команде, устремились ввысь.

Это было отличное зрелище. Человек на сцене крепко держал микрофон и нес совершенную бодягу о себе, о своей семье, о подмосковном селе Щербинка, откуда он родом, и вдруг, энергично рубанув воздух ребром ладони, рявкнул: «Имею право!»

На что Руби Вольф (а это был он) имеет право, было преподнесено внимающим слушателем в виде немудреной сентенции: «Если мы здесь, то ничем не отличаемся от коренных израильтян и наше место в Кнессете, в муниципалитете, в полиции и в других органах власти».

Люди на площади отозвались восторженным ревом. Уже никого не пугала жара, все были увлечены и наверняка представляли себя в Кнессете и в других полезных богоугодных заведениях нашей страны.

В заключение своей энергичной речи Руби Вольф объявил, что выдвигает свою кандидатуру на пост мэра соседнего городка Кирьят-Шенкина, и удовлетворенный еще одной порцией аплодисментов с возгласом «Голосуем за своих!» покинул трибуну.

Тем временем подъехала черная «Вольво» и оттуда, к вящему разочарованию присутствующих, вылез не премьер-министр и даже не лидер оппозиции, а всего-навсего министр полиции. Это был осанистый мужчина восточной внешности. Он нахмурил густые брови и через силу улыбнулся толпе, потрясающей транспарантами.

Министр поднялся на импровизированную трибуну, а ко мне подскочил Искрин, местный активист.

— Валерочка, дорогая, выручай! Наш штатный переводчик куда-то смотался, а этого переводить надо, — словно немощного министра надо было переводить через дорогу.

Обливаясь потом, я полезла на самый солнцепек и скромно встала чуть позади главного полицейского страны.

Народ на площади зашумел, задние ряды подались вперед, прижав стоящих впереди, а над головами демонстрантов взвился самодельный плакат на иврите, которого, видимо, придерживали для кульминационного момента. Кривыми буквами на нем было написано: «Мы — проститутки? Мы — мафиози? Да вы нас просто ненавидите!»

Хорошо, что на сцене было два микрофона. Министр зачастил, перебивая сам себя. Я не успевала переводить. Действие шло по обкатанному сценарию: кланяйся и обещай, обещай и кланяйся. Перед выборами в Кнессет никто не хотел портить отношения с электоратом.

Наконец, щуплый переводчик появился и резво залез на трибуну. Вздохнув с облегчением, я спустилась. Руку мне подал Вольф.

— Прошу вас, дорогая… Вы так прекрасно переводили. Откуда у вас такой великолепный выговор? Простите, не представился: Руби Вольф, из Кирьят-Шенкина. Владелец страховой компании «Тодес».

— Валерия, переводчик…

— Великолепно! — воскликнул он. — Вот вы-то мне и нужны!

Вольф говорил не переставая. Видно было, что он восхищен своей особой донельзя и совершенно самодостаточен. Вокруг него толпилась обычная для таких типов публика: пара истеричного вида дамочек с седыми буклями, ледащий господин с диктофоном в руке и мрачный верзила, похожий на охранника. Хотя нужен ли в нашей стране охранник кандидату на пост мэра заштатного городка, если в Израиле и так все всех знают?

О Вольфе, достаточно одиозной фигуре, я слышала немного. По профессии Руби был геологом и объездил с экспедициями почти весь Союз. Приехав в Израиль с женой и двумя детьми, он поселился в кибуце и принялся осваивать азы сельского хозяйства. Вскоре из кибуца его вежливо попросили, так как он умудрился сплавлять овощи и фрукты, предназначенные для общественной столовой, своим многочисленным друзьям и родственникам. Кибуцники ужасно огорчились отсутствию широкого витаминного асортимента. В результате семью Вольфов, которая уже ждала прибавления (ту самую сабру, о которой кандидат сообщил широкой общественности с трибуны), попросили перебраться из райского коммунистического общества в жестокий мир капитализма. Они сняли квартиру в Кирьят-Шенкине.

Сунувшись в несколько мест в поисках работы, Вольф понял, что минимальная зарплата не для него, и уехал в Россию, как он выразился, «прощупать почву». Сабра родился без него.

Будущий кандидат в мэры отсутствовал около двух лет. Когда же вернулся, то снял просторное конторское помещение в центра Ашкелона и основал страховое агентство «Тодес». Работниками он набрал опять же родственников, в основном незамужних тетушек бальзаковского возраста. Работали они не за страх, а за совесть, получали полставки и были преданы всей душой племяннику-благодетелю.

Надо отдать ему должное: агентство «Тодес» знали в Ашкелоне все. В конторе на улице Членов (да-да, именно так называется эта улица) постоянно толпился народ. Причем не только чтобы застраховаться. Одна тетка, Генриэтта, продавала места на экскурсии и билеты на заезжих гастролеров. Именно с ее легкой руки я оказалась в христианской Галилее. Другая занималась брачным бюро и поэтому сидела за шторкой, чтобы особо стеснительные граждане чувствовали себя вольготнее. Третья, проработавшая всю жизнь корректором в многотиражке, писала заметки о культурной жизни Ашкелона в собственную газетку Вольфа. Газетка была бесплатная, состояла, в основном, из объявлений, но брали ее охотно из-за программы российского телевидения и кроссвордов, которые тоже составляла почтенная родственница Руби.

Поэтому, когда я услышала, что Руби Вольф выставил свою кандидатуру на пост мэра Кирьят-Шенкина, то не удивилась: скорей всего, ему стало тесно в нашем провинциальном Ашкелоне и он захотел распространить свое влияние и на соседний городок.

В городе Кирьят-Шенкин были две достопримечательности: дюны и невесты. Дюны представляли собой огромные холмы мелкого песка, принесенного морем. Местные строительные подрядчики попытались было растащить их на свои нужды, но вмешался министр экологии, и живописные вершины были объявлены национальным достоянием. На вершинах дюн росли сосны и был разбит довольно приятный лесопарк, излюбленное место отдыха горожан. Раз в году Шенкинский лес становился местом игрищ толкиенистов всех мастей, и изумленные отцы семейств, приехавшие попить пива и пожарить мясо на костре, становились свидетелями битв на деревянных мечах. Смуглые дети растаскивали шлемы и картонные поножи, их родители цокали языком, и никто не мог понять загадочную русскую душу.

Другой достопримечательностью города были светловолосые женщины. До волны репатриации начала девяностых годов Кирьят-Шенкин был населен преимущественно выходцами из Магриба — Марокко, Йемена, Ливана. В воздухе стоял пряный аромат специй, на улицах в чанах с кипящим маслом жарили фалафель — шарики, слепленные из толченого гороха. У низеньких ворот одноэтажных домов сидели бородатые старики и курили наргиле, изредка обмениваясь приветствиями. Матери кричали на детей хриплыми гортанными голосами, и вся атмосфера этого места давала понять, что вы находитесь на востоке. Неторопливом, вальяжном востоке.

Все резко изменилось, когда в страну хлынули сотни тысяч репатриантов. Строительство переживало невиданный бум. Местные власти надеялись, что если предложить новеньким хорошие и недорогие квартиры, то население возрастет, налоги в городскую казну увеличатся, а город расцветет. Поэтому все русскоязычные газеты пестрели рекламами: «Приезжайте и живите у нас в Кирьят-Шенкине! Сюда будет проложена железнодорожная ветка. Полчаса — и вы в Тель-Авиве»…

Народ ехать в город развития не спешил. Квартиры, действительно, были дешевле, чем в Тель-Авиве или в Иерусалиме, но там, где есть жилье, нет работы. А один небольшой вязальный цех и несколько автомастерских не могли вместить всех желающих.

Город оказался в неприятном положении. Новые дома пустовали, их не покупали, подрядчики начали роптать. И тут правительство приняло решение скупить эти квартиры для малоимущих и социальных случаев.

Тогдашний мэр схватился за голову. Он рассказывал, что, когда ночью слышал, что приезжает очередное грузовое такси с репатриантами, не мог заснуть до утра. Пенсионеры, матери-одиночки и инвалиды не платили налогов, им требовалась социальная служба, а кто нес расходы? Конечно, мэрия.

Семьи прибывших в Израиль разваливались с ужасающей быстротой. В результате трудностей эмиграции любая трещина в отношениях приводила к ссорам, скандалам и разделу скромного имущества: мне — машину, тебе — детей и адью… Мужчины впадали в депрессию, в запой, потом находили себе новых подружек, а женщины с детьми обивали пороги социальных служб, требуя для своей неполной семьи крыши над головой. После долгих мытарств счастливицы получали довольно приличные квартиры и начинали искать работу. Но, как уже было сказано, в Кирьят-Шенкине работы не было…

По улицам стали ходить высокие белокожие женщины со светлыми волосами. И неважно, что многие были не натуральными блондинками и выглядели, как тысячи их соплеменниц из Рязани и Великого Устюга. Здесь они все были красавицами. Неважно, что они не знали иврит и ели некошерную еду, — они вскружили головы местным смуглым мачо… Те пробовали было купить их любовь, но дамы, обжегшиеся первый раз, были осторожны. Они хотели семью, устойчивого положения, отца детям. Сары, Ривки и Ханы оставались одни, а изменники-мужья не могли отвести глаз от Наташ и Марин. Пошел второй вал разбитых сердец. Мужчины, которые устояли перед чарами северных красавиц, твердили своим женам: «Смотри, Мазаль, вон соседка Сонечка. Одна живет с детьми. Работает на уборке, а по вечерам учит иврит и компьютеры. А ты, распустеха… Только я один в доме зарабатываю!»

Надо было что-то срочно предпринимать. Городу грозила катастрофа. А тут приближались муниципальные выборы. Всем было ясно, что победит тот кандидат, который разрубит этот гордиев узел и найдет работу для горожан.

И тут на арене появился Руби Вольф. Переехав в Кирьят-Шенкин и зарегистрировавшись в МВД как житель этого города, он выдвинул свою кандидатуру на пост мэра. В качестве программы он предложил построить на берегу моря огромный гостинично-туристический комплекс с причалом для яхт. Тем самым проблема занятости горожан будет решена. На вопрос, откуда взять деньги, Руби клятвенно заверял, что деньги будут! Но секретов не открывал. Было еще рано…

Все это Руби Вольф рассказывал мне на ломаном иврите, когда я пыталась вбить ему в голову азы управления глаголами. Глаголами Руби управлять не хотел, ему нужны были масштабы.

Каждый урок будущий мэр начинал с сообщения:

— Вы знаете, Валерия, кто еще заинтересовался в моем проекте?

И называл фамилии, по большей части мне ничего не говорившие, но он присовокуплял должности, вроде директора объединенного банка «Сибреформ», или начальника управления портами Северного морского пути, или еще что-нибудь такое же громкое. Я пыталась было его образумить:

— Руби, но мы не находимся на северном морском пути! Или вы хотите, чтобы к нам, в средиземноморскую бухту, заходили ледоколы?

— Валерия, вы ничего не понимаете в большом бизнесе! — кипятился он.

— Ладно, — соглашалась я, кивая, — а теперь скажите то же самое, но на иврите.

Он сникал, и мы снова принимались за глаголы.

Предвыборная кампания росла, как снежный ком. Сотни бабушек, наряженных в майки с лозунгом: «Руби Вольф — честь и совесть Кирьят-Шенкина!», бродили из квартиры в квартиру и, предварительно узнав, говорят ли хозяева по-русски, агитировали их за «нашего замечательного Рубичку».

С ивритоязычными гражданами поступали по-другому. Так как дети репатриантов говорили на иврите лучше своих родителей, то именно они, подростки четырнадцати — восемнадцати лет, раздавали листовки и убеждали выходцев из Марокко голосовать за «новые веяния в политике».

«Марокканцев» «новые веяния» не прельщали, они хотели, чтобы все оставалось так, как и было, но белокожие блондинки обладали весомыми аргументами и грозили оставить своих Моти и Свису, если они не проголосуют за Руби. В отличие от бабуль в майках, работающих за смешную добавку к пенсии, блондинки старались совершенно бескорыстно. Руби привлекал их своей импозантностью и сочным баритоном, которым он произносил: «Я родил…».

Вольф победил с оглушительным успехом. Ему достались голоса пятидесяти пяти процентов взрослого населения Кирьят-Шенкина. Оставшиеся сорок пять были поделены между остальными тремя кандидатами.

Сомневающиеся были посрамлены. Новоиспеченный мэр устроил пресс-конференцию, на которой поблагодарил присутствующих за поддержку. Дальнейшая его речь была выдержана в стиле «Здесь будет город-сад!»

Уроки иврита были благополучно забыты — у мэра под началом служили секретарша и референт, и я была несколько удивлена, когда спустя год получила от него приглашение на свадьбу дочери.

* * *

На свадебную церемонию мы с Денисом немного опоздали. Когда он припарковал машину на просторной стоянке перед залом торжеств, приглашенные уже окружили свадебный балдахин.

Жених и невеста стояли на возвышении посередине небольшой площадки в центре бассейна. Тяжелый балдахин, символизирующий крышу домашнего очага, держали над ними четверо дюжих парней. Из-за балдахина зорко поглядывали на праздную публику бравые охранники. Раввин вовсю распевал молитвы высоким гортанным голосом.

При входе в зал стоял железный ящик, похожий на почтовый, а рядом столик с фирменными конвертами. Денис вытащил заранее приготовленный чек, вложил в конверт и опустил в ящик. Сервис был на высшем уровне.

Тем временем раздались восторженные крики, означающие конец церемонии, в воздух с оглушительным треском взметнулись ракеты, и веселящуюся публику осветил красочный фейерверк. Вскоре невеста с женихом были украшены отпечатками разноцветной помады, растроганные дамы в вечерних туалетах вытирали глаза, а супруги Вольф и Тишлер принимали поздравления. Вместе четверка счастливых родителей выглядела весьма импозантно: мужчины крупные, седовласые, в отличных костюмах, а их спутницы, полная шатенка Эстер и высокая сухощавая Клара, обе в вечерних нарядах, в перчатках выше локтя, демонстрировали стильные прически и бриллиантовые гарнитуры.

Около бара с аперитивами я встретила множество знакомых. Держа в руках небольшие рюмки, стояли и переговаривались адвокат Беренсон и владелец издательского дома «Избук» Арье Каменев. К нам бросился уже явно поднабравшийся журналист местной прессы Саша Беговой, восторженно описывавший предвыборную эпопею Вольфа.

— Лерунчик, дорогая, ты обворожительна, — и заметив подошедшего Дениса, попытался одновременно поклониться и щелкнуть каблуками, но у него это плохо получилось.

С трудом приняв вертикальное положение, Саша понизил голос и доверительно прошептал:

— Здесь все свои! И такие люди…

— Посмотрим, — буркнул Денис и увлек меня в водоворот гостей.

Кроме нас за столом сидело еще три пары. Официант ловко откупорил шампанское, и мы подняли бокалы за здоровье молодых. После тоста руки, как по команде, потянулись к салатам, стоящим на трехуровневой подставке в центре стола. Так как раввин говорил долго, все проголодались.

Зазвучала музыка, и на сцену вышел диск-жокей. Высокий парень с черными как смоль волосами, поднес к губам микрофон и запел великолепным баритоном «Love me tender…». Он выглядел, как вылитый Элвис! Прическа, костюм в блестках, бархатные обертоны голоса вызывали мистическое чувство, будто «король рок-н-ролла» встал из могилы, чтобы почтить своим присутствием почтенную публику. Взмахом руки он пригласил на первый вальс молодых. Невеста в белом и воздушном скромно отвела головку в сторону: ей было не по себе от сотен глаз, устремленных на нее.

Постепенно к танцующей паре присоединились и другие. Мы с Денисом встали из-за стола, но музыка кончилась. Возвращаться к столу не хотелось, и мы стали фланировать между пальмами, составляющих основу Оленьего парка, поминутно натыкаясь на знакомых. Вежливо отвечая на приветствия, мы останавливались, чтобы перекинуться парой слов, и шли дальше, благо вечер был нежаркий, а легкий ветерок качал разноцветные гирлянды из лампочек, развешенные на пальмах.

Руби Вольф с женой переходили от столика к столику, принимая поздравления и конверты от тех, кто не нашел железный ящик. Его и в самом деле было трудно отыскать. Ящик стоял около невесты и был укутан ее длинным шлейфом.

— Руби, поздравляем от всей души! — сказала я, когда Вольф подошел к нашему столу. Познакомив Дениса с ним, я продолжила свои вполне искренние комплименты. — Вечер обворожителен!

— Да, — улыбнулся он, — посмотрите, какой оркестр! Самый лучший! Уж я-то знаю в этом толк.

И действительно, оркестр играл «Рапсодию в стиле блюз» Гершвина. Худощавый саксофонист в джинсовой выцветшей рубашке выводил рулады, закрыв глаза. Он был весь погружен в музыку. Когда он закончил соло, публика разразилась аплодисментами.

— Класс! — только и смог вымолвить Денис.

Я была в восхищении и очнулась только после того, как поддельный Элвис воскликнул:

— А теперь, дамы и господа, ламбада!

На площадку перед ансамблем повалили веселые пары, отчаянно крутя бедрами.

— Валерия! Какой сюрприз! — я обернулась и увидела Лину, свою знакомую из Тель-Авива, шатенку в брючном костюме цвета морской волны.

То есть сейчас она была не шатенкой. Ее короткие волосы сияли огненно-красным цветом, а прореженная челка контрастировала платиновым оттенком.

Мы расцеловались, едва касаясь воздуха около щеки друг дружки.

— Шикарная свадьба, не правда ли! — немного в нос произнесла богемная Лина. Мимо нас стайка официантов в черных фраках проносила подносы с горячим. Она проводила их глазами и, не меняя интонации, спросила: «Я слышала, ты влезла в политику?»

Сама того не желая, я принужденно рассмеялась:

— Ты, как всегда, знаешь все!

— Работа такая, — усмехнулась она.

Лина Коган работала в популярной русскоязычной газете и на радио. Блистая великолепным ивритом, она брала интервью у членов Кнессета и заезжих гастролеров, деятелей искусства и щедрых филантропов. Интервью получались небанальными, в них проявлялась человеческая сущность говорившего, и к Лине всегда стояла небольшая очередь желающих быть проинтервьюированными. У ней было две особенности. Первая: она курила только длинные тонкие пахитоски, которые не импортировались в Израиль и поэтому ей все привозили их из-за границы. Это было что-то вроде борзых щенков. И во-вторых, если Лина не говорила за деньги, то есть не брала интервью, она пересыпала свою речь нежным матерком, не стесняясь называть вещи своими именами. Окружающих, не знакомых с ней, эта манера слегка шокировала, а ее друзья воспринимали пикантные пассажи, как нечто само собой разумеющееся.

Мы познакомились в Ашкелоне, когда Лина приехала интервьюировать Куклачева с кошками, купившего виллу в нашем городе на берегу Средиземного моря. Артист предложил переименовать Ашкелон в Кошкелон и организовать здесь стационарный кошачий цирк. Я в это время заехала к нему с бумагами, и Куклачев, большой любитель окружать себя не только кошками, но и красивыми женщинами, предложил остаться и посидеть с ним и с Линой. Я бы и забыла об этой встрече, но спустя несколько месяцев мы снова встретились с ней на презентации вышедшей в Израиле книги Михаила Веллера, автора «Легенд Невского проспекта», и там Лина встретила меня как старую знакомую — она никогда не забывала имен и фамилий, это была профессиональная черта.

— Значит, Вольфы с Тишлерами все-таки породнились! — торжествующе сказала она.

— А что? Были какие-то препятствия? Монтекки и Капулетти?

— Ты что, не знаешь? — Лина удивленно посмотрела на меня.

— Нет… Просвети, — ответила я.

— Эх ты, а еще политиканша. Тишлер — подрядчик. Гостиницу «Экселенц» он построил. Отхватил хороший куш, но чуть не разорился на росте доллара — ведь все стройматериалы из заграницы везли.

— Ну и что они с Вольфом не поделили?

— Подряд на марину!

— Какую Марину? Они же оба женаты…

— Ох, Валерия, не выводи меня! Марина — это причал для яхт с шикарным яхт-клубом и гостиницей. Тишлер думал, что на правах родственника он захапает себе жирный кусок, а Вольф устроил открытый конкурс. Правда, мне кажется, — тут Лина внезапно понизила голос, — что Беньямин будет первым среди равных.

Мимо нас прошли Вольф с высоким мужчиной в черном костюме. Лина внимательно посмотрела им вслед и щелчком сбросила пепел с пахитоски. У Руби покраснело лицо, и он цепко держал своего спутника

— А это кто? — спросила я, когда пара удалилась.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Но он не израильтянин. У нас только раввин и официанты в черном. Глянь…

Я посмотрела в ту сторону, куда показала Лина. Седовласый плотный раввин с окладистой бородой, в черном лапсердаке, сновал между столиками и раздавал свои визитки. Что ж, как говаривали классики, без рекламы нет прогресса.

Денис стоял около бара в компании нескольких знакомых, держал в руках рюмку и неспешно беседовал с тощим вихрастым мужчиной. Тот был одет в потертые джинсы и футболку, будто пришел не на свадьбу, а на пикник. Вихрастый размахивал руками и что-то доказывал Денису. Мой друг слушал его с вежливой улыбкой на губах. У меня не было ни малейшего желания подходить к ним и вмешиваться в споры о футболе или политике, поэтому мы с Линой прогуливались по парку и перемывали косточки встреченным знакомым. Не сомневаюсь, что те за нашей спиной занимались тем же самым.

Лина перекинулась несколькими словами с платиновой блондинкой, увешанной жемчугом, и, отойдя несколько шагов, прошептала мне:

— Это любовница Вольфа. Бывшая.

Невольно обернувшись, я заметила, что приветливое выражение, с которым она поздоровалась с Линой, сошло с ее лица и она непрерывно смотрела в одну точку. Я тоже туда посмотрела. Вольф сидел за главным столом и громко хохотал. Видно было, что он хорошо поднабрался.

— Почему он ее оставил? — спросила я. — Вроде такая интересная женщина…

— Реноме надо поддерживать, — ответила мне Лина. — Когда Руби стал кандидатом, то не хотел, чтобы его репутация была подмоченной. Хотя мы не в Америке, а Руби — не Клинтон. У нас на эти дела смотрят проще.

— Согласна, — я кивнула и вспомнила, что когда на том же самом застукали нашего бывшего премьера, Биби Нетаниягу, то он выступил по телевидению и сказал, что он повинился перед женой и она его простила. Вот и все. Все-таки хорошо, что мы — не Америка.

— А потом, когда Руби выбрали, то он решил к Кристине не возвращаться, уж очень дорого она ему обходилась, — продолжила Лина. — Видишь на ней жемчуг? Натуральный. Думаешь, на свою зарплату искусствоведа в музее античности она сможет такое себе позволить?

— И все-то ты знаешь! — я действительно была поражена. Ведь Лина говорила все это будничным тоном, словно читала информацию с экрана компьютера. — Каким образом?

— Хочешь жить…, — она пожала плечами. — Тебе нравятся мои интервью? Так вот: для того, чтобы сделать их интересными, нужно человеку такой вопрос задать, чтобы всю его защитную скорлупу сковырнуть. А для этого, моя дорогая, нужно владеть информацией… — Лина тряхнула выбеленной челкой.

Мы стояли около эстрады и наслаждались свежестью позднего вечера. «Элвис» пел одну песню за другой и не только из репертуара своего оригинала. Причем и современная эстрада, и песни на идиш у него получались великолепно.

— Какой прекрасный голос! — сказала я Лине, не сводя глаз с певца. Странно только, что он поет в ресторанном ансамбле.

— Ничего странного, — возразила она мне. Из-за Леона Ковалло Руби пригласил этот оркестр. С тех пор, как в «Ностальжи» появился этот певец, дела ансамбля пошли в гору.

— Что ты сказала? — переспросила я. — Ковалло? Он кто, итальянец? Тогда почему идиш?

— Он такой же итальянец, как мы с тобой, — рассмеялась Лина. Просто его зовут Лева Коновалов, а Леон Ковалло — это его сценический псевдоним, — и моя подруга махнула певцу рукой.

Не прерывая пения, он церемонно поклонился.

— Парень бредит театром песни, — понизив голос, сказала мне Лина. Он не без таланта, собой хорош, как видишь… Вот и старается быть на виду у сильных мира сего. Хотя с его данными он мог бы и в опере петь…А здесь… Понравится нашим богатеньким Буратинам, авось и отсыплют на развитие культуры.

Певец закончил петь и спрыгнул с эстрады. Вытирая взмокшее лицо, он направился в сторону туалетных комнат. Гитарист объявил небольшой антракт.

Публика потянулась с длинному столу, на котором возвышался трехэтажный торт, украшенный фонтаном из застывшей карамели и фигурками жениха и невесты. Вокруг торта на тарелочках был разложен десерт, а гора фруктов, выложенная на панно позади стола, изображала рог изобилия.

Перерыв закончился, оркестранты вновь взялись за инструменты, и полилась знакомая рапсодия в стиле блюз.

Но чего-то не хватало. Раскрытый футляр с саксофоном так и остался лежать на помосте, а музыканта нигде не было видно. Я залюбовалась сверкающими бликами на раструбе благородного инструмента. Было заметно, что он видал виды, бархатная обивка внутри футляра истерлась, от черного мундштука отломился кусочек с краю, но, несмотря на это, саксофон выглядел великолепно

— Пустите меня! — раздался громкий голос Руби. — Я сыграю…

Его супруга, сидящая рядом, пыталась было остановить его, но он отбросил ее руку и, кланяясь налево и направо, поднялся на эстраду. Музыканты прекратили играть. Публика, оторвавшись от десерта, с интересом следила за происходящим.

— А что? — голос Лины неожиданно прорезал наступившую тишину. Она сама не ожидала, что заговорит так громко. — Вольф в молодости играл в ресторане на саксофоне. Он мне рассказывал…

Ее слова ослабили напряженность, возникшую вследствие поступка Руби. Музыканты осклабились, заиграли вступление, публика зааплодировала, послышались крики «Просим! Просим!». Вольф открыл футляр, его пальцы резво пробежали по клапанам, и было видно, что он не новичок в этом деле.

Оркестранты снова заиграли вступление, и Руби начал плести затейливую вязь популярной мелодии. Первые такты рапсодии потонули в криках «Браво!» и «Молодец, Руби!»

Руби уверенно вел за собой музыкантов, и они, оправившись от первого шока, подыгрывали ему ничуть не хуже, чем в первый раз. В конце пьесы Вольф взял высокую ноту, долго ее держал, буквально на грани фола, и, когда он оторвал саксофон от губ, публика взорвалась аплодисментами.

Руби поморщился, дотронулся пальцем до рта (мне показалось, что с непривычки у него устали губы) и легко спрыгнул с эстрады. К нему тут же подбежали разгоряченные зрители и принялись его обнимать и целовать.

Мы с Линой стояли все там же, сбоку от эстрады, и лица гостей я видела очень хорошо. Выражение одного лица настолько резко отличалось от остальных, что у меня даже мурашки побежали по коже: роскошная блондинка, которую Лина охарактеризовала мне как бывшую любовницу Вольфа, смотрела на него с неприкрытой ненавистью, полагая, что на нее никто не смотрит.

Ко мне подошел Денис:

— Ну что, наговорилась?

Я кивнула.

— Пойдем пройдемся, а то я чувствую себя позабытым— позаброшенным, сказал он, и мы выбрались из толпы, окружавшей Вольфа.

На травяной лужайке перед бассейном, отвернувшись от всего мира, стояли фигуры и что-то шептали в сотовые телефоны. Мне почудилось, что они ищут спасения от одиночества в своих черных трубках с выдвинутыми усиками антенн.

Пройдя мимо этой сюрреалистической картины, мы с Денисом вышли на тропинку, вымощенную разноцветными кусками гранита. На ней была искусно выложена мозаика: олени на водопое. Конец дорожки упирался в невзрачное строение — подсобку.

— Нет, и не проси меня! — раздался громкий голос из домика. Я инстинктивно отпрянула и сошла с тропинки в густую тень. Денис последовал моему примеру.

— Я — иностранный гражданин и не намерен вмешиваться в ваши разборки! гремел тот же голос.

Ему возражал другой, говоривший по-русски с характерной ивритской протяжностью, появляющейся у репатриантов уже через пару лет после приезда на историческую родину:

— Леня, как ты не понимаешь? Я не могу останавливаться. Мне нужны деньги!

— Никаких денег! Отстань! Как вы, евреи, мне все надоели!

Дверь домика распахнулась, и оттуда решительно вышел тот самый мужчина в черном костюме, которого я сразу определила как иностранца. Я даже мысленно похвалила себя за догадливость. Он быстро прошел мимо нас, не заметив никого.

За ним выскочил знакомый худущий мужичонка в джинсах и футболке. Он машинально сделал несколько шагов и растерянно остановился прямо напротив кустов, в тени которых мы прятались.

Оглядевшись, он наткнулся взглядом на нас и улыбнулся, всем своим видом как бы говоря: «Все о'кей, ребята!»

Делать было нечего, мы с Денисом вышли, словно тати, из кустов и встали около худого. Меня больше всего удивило, что мой спутник, обычно крайне нелюбопытный, в данном случае не сделал попытки утянуть меня отсюда побыстрей.

— Вот такие дела… — сказал худой и развел руками.

— Плюшками балуетесь? — Денису вдруг захотелось разрядить атмосферу, но собеседник его не понял.

— Что?

— Ничего-ничего, — вступила я в беседу, — меня зовут Валерия, это Денис, а вы кто?

— Перчиков, — буркнул худой.

— А имя у вас есть, господин Перчиков?

— Мика. Мика Перчиков.

Ну что ж, Мика так Мика, хотя худому мужику на вид было не менее пятидесяти лет. Он еще не пришел в себя после шумного разговора с иностранцем в черном костюме и поэтому еще не спросил, с чего это мне вздумалось приставать к нему с расспросами.

Поэтому, памятуя, что нужно ковать железо, я напрямик спросила:

— Этот ваш приятель, он что, антисемит?

— Кто? — удивился он. — Лешка? Да у него жена еврейка!

— А почему вы тогда спорили? — глубокомысленно спросил Денис, словно спорить можно было только о еврейском вопросе.

— Эх… — махнул рукой Мика. Мы втроем побрели по мозаичной тропинке обратно на поляну, заполненную публикой. Перчиков славно поднабрался и хотел излить душу. Мы первые и попались. — Мы все учились вместе в институте горных инженеров, на геологоразведочном. Я, Руби, его тогда звали Рудольф Вольфсон, и Лешка… То есть Леонид Горелов.

— И дружили, — поддакнула я.

— Ага, — кивнул он. — Рудик среди нас самый заводной был. Гитару в экспедиции таскал. Пел…

И Мика попытался было исполнить нам «А я еду, а я еду за туманом…», но закашлялся и прекратил.

— А Леонид?

— Лешка? Да что он… Он свое дело туго знал, — нахмурился Перчиков. У него нюха на разведку нет и никогда не было. Никогда! Мы его за геолога и не считали. А он, дурачок, обижался… А зачем? — Мика остановился и вперил взгляд в Дениса. — Мы же по-дружески, любя…

— Согласен с вами, — невозмутимо сказал Денис. — Несмотря на ваши подначки, Леонид не потерял с вами связь, приехал в гости на свадьбу.

— А как же! — Мика гордо подбоченился. — Мы — друзья! А он — не геолог, хотя очень хорошо искал руду там, где нас и на дух не было…

— Это как? — поинтересовалась я.

— Знаешь, сколько он на цветном ломе заработал? Все военные базы обчистил. На такие залежи у него нюх! — Перчиков многозначительно ткнул пальцем куда-то вверх. — Олух-геолух… — злобно бросил он.

Мы уже вернулись к свадебным столам, и Перчиков нас покинул. Оказалось, что гости уже начали прощаться, и вновь родительская четверка получила очередную, на этот раз прощальную порцию объятий и поцелуев. Руби был совсем пьяным. Он еле стоял и бессмысленно улыбался. Когда он потянулся к Тишлерам, чтобы облобызать и их за компанию, Клара непроизвольно отшатнулась.

Решив исполнить долг вежливости, мы поблагодарили хозяев за прекрасный вечер. Я обнялась с Эстер, а Денис поцеловал руку Кларе. А потом мы, как и оставшиеся редкие гости, поспешили к стоянке. Когда Денис выезжал из Оленьего парка, навстречу нам на большой скорости спешила скорая.

— Смотри! — я показала на мигающий микроавтобус, — кому-то плохо стало. Может, вернемся?

— Без нас разберутся, — ответил недовольно Денис и прибавил газу.

* * *

У меня появилась новая проблема, правда, приятная. Двенадцать лучших учеников Ашкелона отправляли в Англию на две недели. В их число вошла и моя Дарья. Она прошла интервью на английском, и теперь активно готовилась к поездке: отбирала вещи, интересовалась погодой в Лондоне и составом английского кабинета министров.

— Звонить-то хоть будешь? — волновалась я.

— Не-а… — задумчиво произнесла она, разглядывая карту Лондона.

— Это почему же?

— Мам, ну ты, право, какая… Мы же не только гулять едем! Каждый день после обеда мы будем заниматься в компьютерной лаборатории, — Дашка оторвала голову от карты и добавила. — Так что буду каждый день мыло слать.

«Мылом» на интернетовском сленге называют электронную почту.

Наш разговор прервал телефонный звонок. Я подняла трубку.

— Алло…

— Валерия! Это ты?

— Я… Кто говорит?

— Ты что, меня не узнала? Это Лина.

— Вот теперь узнала, — ответила я. Вообще-то я ее не узнала, так как мы никогда не общались по телефону и, кроме того, Лина говорила в хрипящий сотовый. — Чего вдруг ты мне звонишь?

— Ты что, еще ничего не знаешь?

— Нет, а что случилось?

— Вольф умер! — услышала я сквозь треск.

— Как? — я была поражена. Ведь еще вчера вечером мы виделись с ним на свадьбе, а сегодня… — Лина, ты ничего не путаешь?

— Стала бы я снова мотаться из Тель-Авива в вашу провинцию! — последние ее слова потонули в треске. — Слушай, Валерия, я что звоню… Составь мне компанию.

— Куда?

— К Вольфам. Мне нужно подробно расспросить их, а врываться в такое время, да еще с диктофоном…

Невольно оглянувшись, я посмотрела на Дарью, на карту, расстеленную на столе. Выходить сейчас куда-либо, да еще по такому поводу, мне совершенно не хотелось. А с Вольфами я была не настолько близка, чтобы в такой жуткий момент явиться к ним, да еще привести с собой журналиста. Положение не из приятных.

— Знаешь что? Давай заходи ко мне, а потом сориентируемся на местности.

Коротко рассказав, как до меня доехать, я с досадой положила трубку и продолжила свои размышления… Что же произошло с Вольфом? Когда мы с Денисом уходили со свадьбы, он отвратительно выглядел — пить человек совершенно не умеет. Шатался, нес всякую чепуху. А ведь до выхода на сцену Руби был в вполне приличном состоянии, если, играя, он не ошибся ни в одной ноте.

Скорей всего, у него не выдержало сердце. Эти пятидесятилетние мужики все на вид крепкие, а чуть малейшая перегрузка — хлоп и готово… Только вот при чем тут Лина? Ради душераздирающего репортажа: «Вчера — самый счастливый день, а сегодня смерть вырвала из наших рядов…» Ерунда получается.

И я пошла на кухню ставить чайник.

Лина выглядела уставшей, с покрасневшими от недосыпа глазами. Войдя в дом, она спросила:

— Кофе есть? Налей большую чашку.

— И какая это чашка за сегодня?

— Не спрашивай, — Лина обреченно махнула рукой. — Мне как в четыре утра позвонили, так я и не сплю, собираю информацию.

— И много насобирала, подруга?

— Представь себе! Не соберу — не выживу… — она, не спрашивая, достала пахитоску и закурила. Я поморщилась.

Сделав глубокую затяжку, Лина продолжила:

— Никакой это не приступ, не инфаркт и не инсульт. Мужика попросту отравили. И сделали это на глазах у всех на свадьбе. Полиция все бутылки на его столе опечатала.

На кухню, где мы сидели, заглянула Дашка:

— Мам, мы вот тут будем жить, — она ткнула пальцем в карту.

— Познакомься, это моя дочь Дарья. На следующей неделе едет в Лондон и поэтому ни о чем другом думать не может.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась моя дочь. — Мама, ты скоро?

— Не знаю, доча. Ты иди к себе, мне с Линой поговорить надо…

Дашка вышла, а я спросила свою гостью:

— Что еще тебе известно?

— Счастье, когда Руби почувствовал себя плохо и упал, один из гостей оказался врачом. Правда, он все равно умер… Сначала все подумали, что перепил. Но врач подозвал охранника и принялся делать искусственное дыхание.

— А скорая?

— Что скорая? Скорая приехала, когда уже было поздно. И тогда они вызвали полицию.

— Зачем?

— А затем, что доктор вывернул Руби нижнюю губу и заглянул под веки. И сказал, что это отравление.

— Ничего себе…

Я была в шоке. Только вчера, несколько часов назад, Руби Вольф был живой, здоровый и полон жизни. А теперь…

— Знаешь, Валерия, его жена не хотела вызывать полицию. Она всем твердила, что Руби слишком много выпил, у него не выдержало сердце! И что она его предупреждала!.. — Лина вздохнула и, повысив голос, зло добавила: «А этот гад, Сашка Беговой, решил заняться своей основной деятельностью. Он начал всех фотографировать!»

— Ну, это его работа… — замялась я.

Пауза возникла потому, что и я, и Лина — мы обе поняли, что и она, в сущности, занимается тем же самым — второй древнейшей профессией, да еще и меня просит ей помочь.

Лина с силой вдавила окурок в блюдце:

— В принципе, я такая же гиена, как и он! — рявкнула она, словно прочитала мои мысли. — Чего не сделаешь ради хорошего репортажа! Меня только утешает, что «секьюрити» отобрали у него фотоаппарат и засветили пленку.

— Удар судьбы, — пробормотала я. Правда, я сама не понимала, к чему относится моя реплика — к смерти Руби или к потерянным кадрам Бегового.

— Откуда тебе стало известно, что Вольфа отравили? — спросила я Лину.

— У меня есть осведомители. Да-да, не удивляйся. Иногда билетерша или официантка могут дать очень ценную информацию, из которой получается яркая статья, а тебя почтительно величают профессионалом. Так что еще придется раскошелиться.

— Успела завербовать прямо на свадьбе?

— А почему бы и нет? — ответила Лина вопросом на вопрос. — Вот и пригодилась моя расторопность. Жаль только, что я узнала об этом не сразу. До приезда полиции никого не выпускали и не разрешали звонить. И меня вполне могут обогнать. Поэтому я прошу тебя, одевайся и давай поедем к Вольфам.

Чего мне не хотелось сейчас больше всего, так это ехать в убитую горем семью.

Но тут снова зазвонил телефон.

— Валерия, здравствуйте, это Борнштейн беспокоит…

Вместо ответа я закричала в трубку.

— Михаэль, я знаю, вы насчет Вольфа звоните. Приезжайте ко мне. Пожалуйста… — меня совершенно не радовала перспектива отвечать одной на его нудные вопросы. Вот попала — из огня да в полымя! Ну, ничего, пусть Линка тоже отдувается. Не все же мне одной…

Как ни странно, следователь по особо важным делам и мой хороший знакомый спорить не стал. Коротко произнес: «Еду» — и повесил трубку.

— Вот так! — я обернулась к Лине и развела руками. — Кончаем отсебятину и махровый дилетантизм. Сейчас здесь будет следователь.

Перспектива увидеть настоящего сыщика за работой Лину вдохновила. Она закурила очередную сигаретку и откинулась на спинку стула. Разговор о поездке к Вольфам больше не возникал.

Михаэль Борнштейн появился через четверть часа. Представив его Лине, я усадила гостя за стол и налила ему кофе.

— Валерия, передо мной список гостей, присутствовавших на свадьбе, Михаэль достал из кейса несколько страниц и положил их перед собой. — И, конечно, первое, что я вижу, это вашу фамилию.

— А список что, не по алфавиту составлен? — невинно спросила я. Неужели-таки я первая?

— Не паясничайте, — остановил он меня, — вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. В нашем городе ничто не может произойти без вашего участия. Вас как магнитом тянет на место преступления.

— Это судьба… — ответила я ему и шмыгнула носом.

— Хорошо, теперь давайте по делу, — когда Михаэль излил на меня все свое раздражение, он внезапно успокоился и заговорил будничным тоном. — Что вы можете рассказать о том, как это все произошло?

— Откуда она знает? — вместо меня ответила Лина. — Ее же не было, когда Руби умер.

— А вы где были, уважаемая?

— А я еще раньше уехала.

— Тогда откуда вы знаете о смерти Вольфа и о том, что госпожи Вишневской там уже не было?

— Мне позвонила официантка и рассказала, — понимая, что потом последуют вопросы об официантке, Лина продала свою осведомительницу с потрохами. Борнштейн тщательно все записал и, обратившись ко мне, спросил:

— Вы можете рассказать, как все было?

— Как вам сказать, Михаэль… — я задумалась. — Если бы я знала, что произойдет в тот момент, я бы, конечно же, вертела головой по сторонам, чтобы ничего не упустить. А так… — я пожала плечами. — Мы с Линой стояли вот тут, около эстрады, и разговаривали об общих знакомых. Заиграла музыка. Гершвин, по-моему, и я еще подумала, что сегодня эта мелодия уже звучала, и в первый раз исполнение было гораздо лучше.

— Очень интересно… А почему вы так решили?

— Там идет такое небольшое вступление. Та-тата-та-та… — пропела я, а потом вступает саксофон. Так вот, на этот раз саксофон не вступил, и я удивилась, как это можно играть «Рапсодию в стиле блюз» без сольной партии.

— Да, действительно, — согласился со мной Михаэль, — некрасиво.

— Этим музыкантам только деньги заработать, — встряла Лина. — А то, что их музыка уши резать будет, никого не касается.

— Лина, ну, что ты… — мне не понравилась ее реплика, но я поняла, что она переживает из-за того, что не владеет инициативой.

— С музыкантами я еще пообщаюсь, а вот от вас обеих мне точно нужно узнать, с точностью до минуты, кто где был и что происходило.

— Когда мы с Денисом уходили, Руби еле держался на ногах, — вспомнила я. — Еще подумала: когда он успел так нализаться?

— Что? — не понял следователь.

— Это русский жаргон, обозначающий, что Руби выпил сверх меры.

— Как он выглядел?

— Шатался, лицо потемнело, нес всякую чепуху заплетающимся языком.

— В котором часу вы ушли?

— Без двадцати двенадцать, примерно через полчаса после его выступления… К тому времени его уже отравили?! — догадка озарила меня, и я ахнула.

— Да, Валерия. Руби не был пьян. То есть он пил, но совсем немного, и того количества алкоголя, что был обнаружен в крови, недостаточно для потери координации движений.

— Боже мой! — ужаснулась Лина. — Мы-то думали, что он пьян…

— Мы проверили все бутылки и бокалы на его столе. Нигде нет и следов яда. Остается только одно: он выпил из чужого бокала, и этот бокал ему поднес убийца. Но кто? — Михаэль обвел нас глазами. — Поэтому мои работники опрашивают всех, кто был на свадьбе. Может быть, кто-то видел, что Вольф пил у чужого стола? Ведь многие бокалы к тому времени перекочевали в мойку… Михаэль покачал головой. — Вообще-то все выглядит странно. Ротовая полость у него синюшная и изъязвленная. А это указывает на то, что Вольф яд выпил. Но обнаружен этот чертов яд только в крови. А в желудке нет. Выходит, не выпил? — Михаэль встал и засунул руки в карманы форменных брюк. — Какая-то инъекция тропического алкалоида…

И тут я почему-то вспомнила, как Руби, закончив играть, поморщился и облизал губы.

— Саксофон! — закричала я. Лина с Михаэлем уставились на меня, как на полоумную. — Мундштук!

Чтобы меня не перебили, я принялась быстро излагать свою версию:

— Я видела Руби перед тем, как он полез на сцену. Он не был пьян. Просто лицо раскраснелось. Но это могло было быть и от жары, и от возбуждения. Он легко вскочил на эстраду. И когда играл, не сделал ни одной ошибки. Значит, все было в порядке. А вот когда закончил, то ясно было видно, что у него болят губы — он морщился и дотрагивался до них. Я еще подумала: это оттого, что с непривычки или мундштук чужой. Но это был яд! категорически закончила я.

— Глупости! — брякнула Лина. — Яд горький, а Руби играл несколько минут. Неужели он не почувствовал горечь?

— Если Михаэль говорит, что яд сильный, то его можно было нанести не на весь мундштук, — запальчиво отстаивала я свою версию. — Вполне достаточно небольшого пятнышка… Ищите у Руби во рту ранку, вроде укола! — заключила я.

— А что ж, это мысль… Где у вас телефон? — Михаэль набрал номер полицейского управления.

— Виктор? Это Борнштейн. Проверь, пожалуйста, имеется ли во рту у Вольфа ранка, как от укола? Что? Да? Спасибо.

Михаэль посмотрел на меня, и я поняла, что подразумевают под выражением «квадратные глаза».

— Что? — подавшись вперед спросила Лина.

— Есть след укола на внутренней стороне нижней губы. Вокруг него самая большая язвочка…

— Ну, ты даешь, подруга! — сказала Лина и восхищенно выматерилась.

Мне стало неудобно перед Михаэлем. Он как будто не знает русского языка. Но кто их разберет, полицейских?

* * *

С начала визита старшего следователя прошло около часа. Лина поднялась со стула.

— Вижу, что у вас свои дела, а мне нужно срочно повидать вдову.

— Я объясню тебе, как доехать, — сказала я с облегчением. Поездка к Вольфам для меня отменялась.

— Конечно, вы понимаете, госпожа Коган, — со всей серьезностью произнес Борнштейн, — что в интересах сохранения тайны следствия вы должны весь наш разговор держать в секрете…

— Вот так всегда, — вздохнула Лина, — как только узнаешь что-нибудь стоящее, вечно на свет божий вылезает или тайна следствия, или высшие интересы, или еще подобная хренотень. Обещаю, пока не найдете убийцу, ничего никому не скажу. Но потом — напишу первая!

— Согласен, — невозмутимо отреагировал Борнштейн.

Проводив Лину до дверей, я вернулась в салон.

— Скажите, Валерия, музыканты из ансамбля на свадьбе говорили по-русски?

— Да, — кивнула я.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Михаэль, — прошу вас составить мне компанию. Не возражаете?

— Чего уж там… — и я пошла собираться.

До Оленьего парка мы добрались минут за пятнадцать. На просторной стоянке, вчера вечером не вмещавшую все машины гостей, сегодня стояли на приколе лишь три машины. Одна из них, не первой молодости микроавтобус, была украшена по борту разноцветной надписью «Ансамбль Ностальжи».

Банкетный зал выглядел уныло. Столы ощетинились ножками перевернутых стульев, со стен сняли композиции из цветов и листьев, а лампы светили в полнакала.

В дальнем углу зала, на эстраде, репетировали музыканты. Слышалось треньканье гитары и приглушенный разговор.

— Интересно, кто из них саксофонист? — шепотом спросила я.

— А это мы сейчас узнаем, — Михаэль подошел к музыкантам, — можно вас?

К нам на площадку перед эстрадой спрыгнул длинноволосый парень с маленькой золотой сережкой в левом ухе.

— Я вас слушаю…

— Следователь Борнштейн, — официально представился Михаэль, — а это госпожа Вишневская, она помогает мне с переводом.

Парень с сережкой кивнул и протянул руку для рукопожатия:

— Руководитель ансамбля Йоханан Кравец.

— Скажите, Йоханан, почему вы вчера на свадьбе дважды сыграли одну и ту же мелодию? У вас что, репертуара не хватает?

— Ну, зачем вы так… — нахмурился музыкант. — Мы до утра можем играть и ни разу не повториться. И джаз, и восточную музыку, и попсу…

— Хорошо, хорошо, не обижайтесь, — остановил его Борнштейн. — Просто я профан в музыке и хотел прояснить ситуацию. Вы играете то, что хотите, или идете навстречу пожеланиям публики?

— Нет, мы обходимся без самодеятельности, — серьезно сказал парень. Не хотим попасть впросак. Кто знает вкусы публики? Пусть уж лучше заказывают, а мы сыграем все в лучшем виде.

— Как это обычно бывает?

— За несколько дней до торжества, к нам приходит клиент и уточняет список произведений, — Йоханан так и сказал: «Произведений», с заглавной буквы, — которые он хотел бы услышать.

— И что вам заказал Руби Вольф?

— А к нам не Руби приходил, а его зять. Он сказал, что Руби ему поручил составить список, — Йоханан недоуменно посмотрел на следователя и добавил. У нас почти всегда молодые музыку заказывают.

— Было что-то необычное в списке?

— Да нет, не было. Морис оказался любителем джаза, причем классического, старого. А для нас это хорошо, у нас, знаете, какой саксофонист классный Веня. Поэтому «Сент-луи-блюз» Армстронга и «Рапсодия в стиле блюз» Гершвина были заказаны дважды.

— И в обоих сольная партия саксофона, — уточнила я.

— Можно, конечно, сыграть и без саксофона, — заметил руководитель ансамбля. — У нас синтезатор есть, выкрутились бы. Но эффект, конечно, был бы уже не тот.

— А почему вы не использовали синтезатор на этот раз? — спросил Михаэль. — Кстати, на нем играет другой музыкант?

— Да, — кивнул Йоханан, — но мы думали, что сыграем так…

— Так куда же делся ваш Веня? Не кажется ли это вам странным: уйти вот так, посередине выступления, бросить инструмент?

— Ему позвонили на сотовый телефон и сказали, что звонят из больницы его мать срочно госпитализировали. Вот он и сорвался с места. Вы не думайте, у нас такой случай из ряда вон выходящий. Просто он знал, что у мамы плохое здоровье и недавно оно ухудшилось.

— В какой больнице ее госпитализировали?

— В «Сороке».

— Как ее фамилия?

— Ее? Не знаю. Но у Вени фамилия не из частых. Додельзон. Может, и у мамы его такая же фамилия?

— Последний вопрос: почему Вениамин не взял свой саксофон? Это же дорогой инструмент.

— Мы всегда возим инструменты в нашем микроавтобусе. Поэтому смысла таскаться с ним не было. А вот мундштук он взял. Мундштук — это как соска. Музыкант к нему привыкает и не может пользоваться чужим. Хороший саксофонист это делает машинально.

— Очень интересно… — пробормотал Михаэль в недоумении. — А как же Руби играл без мундштука? Это возможно?

— Вы что, смеетесь? — фыркнул Йоханан. — Вы в машине без колес когда-нибудь ездили?.

— Значит, ваш Веня в спешке забыл мундштук на саксофоне.

— Нет, — категорически заявил Йоханан, — мы с ним знакомы пять лет. За все это время он ни разу не расставался с мундштуком. Его же мыть надо после выступления.

— Как же, в таком случае, играл вчера Руби? У него что — свой мундштук был? — озадаченно спросил Борнштейн. — Вы говорите: без мундштука играть невозможно. Ваш Веня уехал вместе с мундштуком… Могу я взглянуть на саксофон?

Музыкант отошел от нас, чтобы принести требуемое, а я стояла и раздумывала, стоит говорить или нет… Наконец тихо произнесла:

— Я видела мундштук

— Как? Где? — спросили меня одновременно Михаэль и Йоханан, вернувшийся с футляром.

— Когда мы с Линой стояли около эстрады, я загляделась на саксофон и ясно помню, что мундштук на нем был. А потом Руби начал играть.

— Валерия, вы точно помните? Это очень важно!

— Да что я, ослепла что ли? — обиженно сказала я. — Он же черный, заметный. Откройте футляр и убедитесь сами.

Следователь встал, молча подошел к футляру, открыл его и, заглянув, продемонстрировал мне содержимое. Мундштука на саксофоне не было…

* * *

Михаэль морочил мне голову еще около часа. Я горько пожалела, что Лина избежала этой участи. Он выспрашивал, не видела ли я, кто стоял рядом с эстрадой за пять минут до происшествия, за минуту, через минуту после того, как закончил Руби, и так далее, без конца. Но я твердо стояла на своем: у эстрады в течение десяти минут, кроме нас с Линой, никого не было.

Наконец, Борнштейн понял, что от меня больше ничего не добиться, и отстал. Он принялся расспрашивать музыкантов, а я, от нечего делать, пошла бродить по Оленьему парку. Ноги сами принесли меня в ту сторожку, около которой намедни мы с Денисом отсиживались в кустах.

Дверь была полуоткрыта. Ничто так не стимулирует здоровое любопытство, как незапертая дверь. Просто невозможно не войти. И я вошла.

Внутри стоял запах пыли. В углу столбиком были нагромождены пластмассовые садовые стулья. Валялись какие-то пакеты, картонные коробки. В общем, кладовка для почти ненужных вещей.

Пожалев, что вообще сюда зашла, я повернула было обратно, но тут мое внимание привлекло окно. Мутное, давно не мытое стекло практически не пропускало света. Но даже в при таком слабом освещении я заметила, что на грязном подоконнике что-то валяется. Подойдя поближе, я пригляделась и протянула руку, чтобы взять этот предмет. Но тут же отдернула, так как на подоконнике лежал конусовидный эбонитовый наконечник — скорее всего, пропавший мундштук от саксофона. И у него был отломан кусочек с краю.

Поспешив выйти из домика, я бросилась было бежать к Михаэлю, но остановилась и задумалась. Пока я его найду, пройдет пять минут или десять. Все может случиться за это время. Лучше не рисковать. И я не нашла ничего лучшего, как позвонить ему по сотовому телефону.

— Алло, Михаэль, это я, Валерия.

— Где вы? И почему вы звоните?

— Михаэль, я не могу отойти, лучше идите сюда.

— Куда это сюда?

— По гранитной дорожке до бассейна, а там между пальмами к маленькому домику. Я жду вас.

Телефон отключился. Через несколько минут на поляне перед сторожкой показались обеспокоенные Михаэль и один из охранников зала торжеств.

— Валерия! Как вы меня напугали! Я было подумал, что вы попали в капкан…

— Посмотрите вот на это, только не трогайте руками, — и я завела его на склад.

— Ничего себе!.. — ахнул он. — Вам везет, как новичку в покер! Валерия, вы ничего не трогали?

— Нет, и вам не советую. Этот мундштук, вероятнее всего, отравлен.

Следователь достал из кармана носовой платок, осторожно сбросил на него пластмассовый наконечник, и мы вышли наружу.

При свете дня эта штучка выглядела вполне безобидно. Вот только…

— Валерия, посмотрите, — Михаэль поднес платок к моим глазам. — Вот и жало…

На черной гладкой поверхности виднелся маленький заусенец, но, несмотря на свою величину, он казался весьма острым.

— Нужно немедленно отдать в лабораторию, — сказал он и положил платок в карман.

— Что вас понесло туда, Валерия? — спросил меня Михаэль.

— Вчера мы с Денисом гуляли здесь и оказались случайными свидетелями одного разговора.

— Интересно… — Борнштейн подался вперед, как гончая, почуявшая след. — Продолжайте.

— Разговаривали двое, причем на повышенных тонах. Один не местный, турист из России. Другой был странно одет и вообще производил впечатление бомжа, попавшего на светский раут.

— Вы знаете имена, фамилии?

— Постойте, дайте вспомнить. Лина что-то мне рассказывала о туристе. Нет, не Лина, — я потерла лоб. — Вспомнила! Леонид Горелов. Так второй назвал иностранца. Он еще денег у него просил, а Горелов сердился и кричал, что евреи ему надоели.

— Насильно мил не будешь, — усмехнулся Михаэль. — А как звали второго?

— Мика Перчиков. Он одет в джинсы и футболку. Я еще подумала, что наряд, прямо скажем, не авантажный для такого приема. Мика еще сказал, что они втроем вместе учились в Москве, в институте геологии.

— Неплохо для начала, спасибо, — поблагодарил меня следователь, — Надо будет тут тщательнее поискать… А сейчас давайте вернемся к музыкантам.

Ансамбль не репетировал, все сидели на краю эстрады и ждали нашего возвращения. Подойдя к ним, Михаэль вытащил из кармана платок.

— Посмотрите, пожалуйста, — сказал он ребятам, разворачивая вещественное доказательство, — можете ли вы сказать, что это такое?

Йоханан хотел было взять мундштук, но Борнштейн отвел руку и предупредил об отпечатках пальцев. Музыканты окружили Михаэля и громко переговаривались, обсуждая увиденное.

— Нет, — сказал Йоханан, подводя итог, — это не Венин мундштук. У него более длинный и сделан из эбонитовой пластмассы. Веня его из Союза привез, такие здесь не делают.

— А этот из чего сделан?

— Трудно сказать, но, по-моему, из обычного пластика. А Венин потертый, массивный.

— Вениамин всегда носил мундштук с собой и навряд ли дал бы ему поломаться, — добавил толстый ударник.

— А почему бы вам не спросить его самого? — Йоханан хмурился, ему давно хотелось вернуться к репетиции, а тут такая докука в нашем лице.

— Непременно, — ответил Михаэль и широко улыбнулся. — Надеюсь, у вас есть номер телефона вашего товарища?

— Есть, звоните, — Йоханан протянул ему сотовый телефон с уже набранным номером.

Телефон не отвечал. Михаэль прослушал еще несколько гудков и вернул мобильник хозяину.

— Надо звонить в больницу. Наверняка Вениамин там, а сотовый он, по-видимому, отключил. Или в больнице помехи. Как вы сказали, его фамилия?

— Додельзон.

— Михаэль, давайте я позвоню в больницу, — предложила я.

— Окажите любезность, — кивнул он.

Дозвониться до «Сороки» оказалось непросто. Я несколько раз набирала справочную телефонной компании, потом коммутатор больницы, потом информационный центр. Наконец, мне ответили:

— Информационный центр «Сорока», говорит Анат.

— Добрый день, Анат, скажите, к вам вчера поступила больная по фамилии Додельзон. Имени, к сожалению я не знаю.

— Ждите, проверяю, — я услышала, как застучали по компьютеру проворные пальцы. И вдруг в нейтральном голосе телефонистки послышались металлические нотки. — Кто вы ему?

Без слов я протянула трубку Михаэлю.

— Говорит старший следователь по особо важным делам Михаэль Борнштейн. У вас госпитализирована больная Додельзон?

По мере получения информации лицо Михаэля менялось. Наконец, он нажал кнопку «End».

— Мне нужно срочно ехать в больницу!

— Что случилось? — встревожилась я. Музыканты подошли ближе и ожидающе смотрели на него.

— Никакой больной матери там нет, а вот Вениамин Додельзон в коме. Он находится в реанимации. Дорожная катастрофа.

* * *

Домой меня привезли на микроавтобусе ансамбля. Я без сил опустилась на диван и не могла пошевелиться. Сколько я так просидела, не знаю. Опомнилась лишь тогда, когда Даша вернулась со школы.

— Мамуля, я сегодня рано!

— Да? — сказала я, чтобы только среагировать как-нибудь. — А почему?

— Нас возили в кибуц на подготовку к поездке в Лондон.

— И как вас там готовили?

— Сначала была лекция о международной политике Израиля, соглашениях Осло и Уайт. Жутко нудная лекция. Даже училка заснула.

— А зачем вам в Лондоне политика Израиля? Я думала, вам по английской истории будут лекции читать. Чтобы не дай Бог, вы в королях не запутались…

— Это для того, чтобы мы смогли ответить. Если спросит кто-нибудь. Мы должны достойно представлять за границей нашу страну.

Дежа вю! Кажется, мы это уже проходили… Интересно, такие исторические параллели с совком здесь потому, что обе страны были основаны русскими евреями? Или есть еще какой-то скрытый смысл во всем этом маразме?

— А второй урок мне больше понравился, — сообщила дочь, распаковывая рюкзак.

— Английский или компьютеры?

— Нас привели в кибуцную столовую, накрыли стол. И мы учились пользоваться вилками для рыбы и десертными ложками. И знаешь, мама, я почти все знала!

Ну, это уже получше, надо будет поблагодарить Элеонору, мать Дениса. Она брала Дарью к себе, когда мы с ее сыном уезжали за границу. И то, что моя дочь может смело ехать в Англию и орудовать десертной ложкой в строгом соответствии с этикетом — целиком ее заслуга.

— Молодец! — похвалила я ее. — Теперь не стыдно тебя хоть к английской королеве на обед отпускать. Кстати, есть хочешь?

— Не-а, я же говорю, в кибуце кормили…

И моя дочь уселась за компьютер.

Мне вдруг жутко захотелось пройтись и привести в порядок свои мысли. Надев удобные туфли, я сказала Дарье, что пошла на море, и вышла из дома. До Национального парка пешком около двадцати минут, а там и до моря недалеко.

Люблю бродить одна, когда собеседниками являются лишь шум волн и крики чаек. Люблю вдыхать терпкий соленый воздух с запахом йода и собирать витые ракушки, похожие на спиральные морковки. Такие прогулки прочищают мозги и легкие, а небольшая физическая усталость от ходьбы только помогает заснуть.

На зеленых лужайках под пальмами и платанами были разбиты палатки. Со всех сторон доносился запах жареного мяса и крики детей, гоняющихся за мячом. Я шла к морю, увертываясь от пластмассовых летающих тарелок, в изобилии носящихся в воздухе. Эти игрушки, в качестве рекламы, раздавала фирма по производству йогуртов, поэтому разноцветные тарелки были шлягером этого купального сезона.

Мое внимание привлек человек, бредущий по траве. Он шел впереди, и поэтому лицо его я не видела. Человек держал в руках какой-то прутик, иногда внезапно останавливался и махал им. За ним бежали дети, но он не обращал на них никакого внимания.

Люди с «тараканами в голове» всегда обращают на себя пристальное внимание. Многие из них, скорее всего, больны. Но и здоровые чудаки чаще всего вызывают опасения и подвергаются насмешкам. К большому миру нормальных людей у них только одна просьба: чтобы не мешали им жить в своем придуманном идеальном мире, где они чувствуют себя намного лучше, нежели среди правильных мнений и жестких обычаев реальности.

Вот и сейчас, вне всякого сомнения, вихрастый худой человек был поглощен чем-то нужным и главным для него, а мальчишки мешали сосредоточиться.

Решив, что я дошла до цели и теперь могу присесть и немного позагорать, я мгновенно забыла о чудаке с прутиком и поискала подходящее место.

За спиной у меня был складной шезлонг, состоящий из шести гнутых трубок и прямоугольного куска желтой парусины. Это пляжное кресло я купила на весенней распродаже, оно обошлось мне в копейки, и я жаждала его обновить.

Усевшись под пальмой, дававшей редкую тень, я принялась собирать складной стульчик, пользуясь инструкцией, вложенной в мешок с трубками. Естественно, шезлонг складываться в форму, удобную для сидения на нем, не желал. Я крутила трубки и так, и эдак, пока чертово кресло не стало походить на ощетинившегося осьминога, и вдруг сзади услышала:

— Что это вы делаете? Давайте, помогу…

Обернувшись, я увидела Мику Перчикова. В руках он держал изогнутый прутик.

— А-а! — невольно произнесла я. — Это вы?

— Да, — кивнул он, ничуть не удивляясь, — это я.

— Кажется, вас зовут Мика…

— Вы меня знаете? После той публикации меня каждая собака знает…

— Какой публикации? — удивилась я.

— В местной бесплатной газетенке. Они сфотографировали меня возле палатки и написали, что мне негде жить и я бродяжничаю в парке. Ко мне даже социальная работница приходила, уговаривала.

— Зачем?

— Снять жилье, переселиться в дом, — рассказывая это, он ловко собрал мой шезлонг, изготовленный китайскими умельцами, и усадил меня в него. А сам пристроился рядом, на траве.

— А вы, конечно, не хотите…

— Зачем? — он вопросительно посмотрел на меня. — Я в геологоразведочных партиях по полгода жил в худших условиях, в холоде, сырости, и ничего, привык. А тут красота: тепло, вон туалет недалеко, кран с пресной водой.

— Может, у вас денег нет? — спросила я и тут же мысленно себя обругала, чего это я задаю такие вопросы.

— Есть, — серьезно сказал он, — пособие платят как репатрианту. А мне много и не надо. Ем мало, покупаю каждый день, чтобы свежее было, купаюсь в море. И что они от меня хотят, не понимаю…

Возразить было нечего. Человек был доволен своей жизнью, которая, кстати говоря, была для него привычна и любима. Но это шло вразрез с устоями, и поэтому было нежелательным. Я вспомнила, что однажды прочитала в газете о мальчике из Норильска, которому все время было жарко, даже зимой. И он при нашей зимней температуре плюс десять приходил в школу в майке, когда все остальные натягивали на себя куртки и свитера. Так социальные работники чуть не лишили его мать родительских прав из-за того, что она, якобы, не смотрит за ребенком.

— Что это у вас? — я показала на прутик.

— Лоза, — сказал он и протянул мне ее.

Я повертела прутик в руках. Ничего особенного, только изогнут круто.

— А для чего он вам?

— Воду ищу, — Мика посмотрел на меня прозрачными голубыми глазами, которые ярко выделялись на его загорелом, испещренном морщинами лице, и добавил: — И найду, обязательно найду. Она покажет…

Когда-то я читала о лозоходцах — как они спасали караваны в пустынях и открывали подземные реки, — но никогда не могла представить себе, что увижу одного из них собственными глазами.

— Покажите, — попросила я его.

— Он неохотно взял прутик в руки, видимо, не желая тратить волшебные свойства по пустякам, и повертел им. Лоза качнулась и застыла. Мика проделал это упражнение еще раз, и лоза показала уже другое направление.

— У вас в сумке бутылка с водой, а там — кран, — он махнул рукой в сторону, куда показывала лоза.

Этот эксперимент меня абсолютно не убедил, хотя бутылка с водой действительно лежала у меня в сумке. Мика заметил мой скепсис.

— Вон там, — с жаром сказал он и показал в сторону моря, — огромный откос. Морская вода тысячелетиями вымывала породу. И до пласта воды совсем недалеко. Только нужно найти самую близкую к поверхности земли точку. А площадь — несколько десятков квадратных километров! Мне и за год не осилить.

— Может, не надо?.. — я попыталась осторожно возразить.

— Как — не надо? — Мика вскочил и принялся размахивать прутиком. Вы что, историю города не знаете?! Здесь же были термы! Римские горячие бани. А воду они где грели? Деревьев никаких нет — все поздние посадки. Значит, были горячие источники! Между прочим, в сорока километрах от Ашкелона, в Хамей-Йоав, есть геотермальные воды…

— Вы думаете, что и здесь можно отыскать?

— Уверен! — заключил он. — А для туризма эти воды какое подспорье! Нет, я чувствую, здешний бассейн намного больше того, в Хамей-Йоав.

Он замолчал и уставился в одну точку. Я смотрела на него и соображала, как перевести разговор на Руби Вольфа и беседу в сторожке. То, что Перчиков меня не узнал, было ясно: тогда мы разговаривали в полумраке, и на мне был яркий макияж. А сейчас — шифоновые штаны, чтобы не стеснять движений, майка и хвостик на затылке.

Но он помог мне сам. Помолчав, Мика неожиданно произнес:

— А денег он давать не хочет!

— Кто? — заинтересовалась я.

— Робка. Да и Ленька хорош…

— При чем тут он? — я решила не скрывать, что мне знакомы его друзья. Он же турист. Приехал, уехал и все.

— Я им обоим говорил — и ему, и Рубику: дайте денег на изыскания, сторицей обернется. А они… Эх! — Перчиков устало махнул рукой.

Обычная история. Чудаку, нелепому человеку не доверяли и не хотели принять во внимание его слова, хотя знали его много лет. Когда поступками управляет капитал, тут уж не до старой дружбы.

— А почему вы тогда, на свадьбе, пошли в сторожку? — прямо спросила я, надеясь, что Мика не испугается и не начнет переспрашивать, откуда я знаю.

— Да не в сторожку, а за нее, — смутился он. — Туалеты, знаете, далеко, а я пива напился.

— И там встретились с Леней?

Скорее всего, я перегнула палку, так как Перчиков отступил на шаг и исподлобья посмотрел на меня.

— Собственно говоря, кто вы такая? Выспрашиваете, высматриваете…

— Так интересно же, — сказала я безразлично и потянулась в шезлонге.

Наверняка он понял то, что я пыталась ему внушить, но до сих пор был в сомнении. Решив придти вихрастому лозоходцу на помощь, я, не меняя тона голоса, сказала:

— Мика, тут такое произошло! Ясно, что каждый будет выспрашивать, тем более любопытная женщина, у действительного очевидца событий…

— А… ну, пожалуйста, пожалуйста, — зачастил Перчиков, видимо смущенный тем, что заподозрил такую приятную даму, — спрашивайте на здоровье, все равно я в парке целыми днями один.

У геолога в голосе появились казановьи нотки. И смотрит он на меня как-то многозначительно. Видимо, пора менять позу.

С трудом выпрямившись в шезлонге, я спросила:

— Этот ваш российский друг… Он тоже за домик заходил?

— Нет, — Мика глупо хихикнул. — У него там свидание было. С дамой…

«О господи! — воскликнула я про себя. — Неужели и я на шестом десятке буду бегать по разным укромным местечкам ради того, чтобы побыть наедине с кем-нибудь?»

— Вы ее видели?

— Нет, — он отрицательно помотал головой, — не видел. Просто у кобеля Леньки на щеке вот тут, — Перчиков показал на уголок рта, — была помада. Поэтому я ему так и сказал…

— Что сказал?

— Ну, что помешал. А он смутился и спросил: может, мне надо что? Я не растерялся и попросил у него денег на изыскания. Но только он что-то вспылил и начал меня выпроваживать.

— А дама?

— Что дама? — не понял он.

— Вы ее видели? Она была в сторожке или ушла раньше?

— Как она могла уйти, если я им помешал? Она, скорей всего, за ящики спряталась. А потом вышла.

Нет, это бред какой-то! В жизни не поверю, чтобы женщина в вечернем платье пряталась за грязными ящиками, пачкалась. И все ради чего? Ради сомнительного удовольствия поцеловаться с этим надутым туристом?

Скорей всего, это Перчикову привиделось. Или он врет… Хотя почему врет? Ведь мундштук там оказался только потому, что его принес убийца. Значит, это мог быть либо Мика, либо турист, либо таинственная дама, которой не жалко дорогих туалетов.

— Мика, послушайте, вы не видели там в сторожке на подоконнике такую черную штучку, похожую на дырявый конус?

— Штучку? — задумался он. — Нет, не видел, я же только вошел, и тут же меня Ленька вытолкнул. Даже толком не рассмотрел, что внутри было.

— Жаль… — разочаровалась я. — Ну, ничего…

— А что это было? Что-то ценное?

— Ага, наконечник от палки одного из гостей, — тут же нашлась я. — Он без него жутко стучал по камням. Вот всех и расспрашивал, не видел ли кто… А какого цвета была помада на щеке у вашего приятеля?

— Обыкновенного, красного, какие помады еще бывают?

Я рассмеялась.

— И зачем только мы, женщины, красимся, наряжаемся? Чтобы такие кавалеры, как вы, Мика, сказали, что помада обыкновенного цвета. Вот посмотрите на мой платок, — я протянула незадачливому дальтонику свой шифоновый платок, который, как и многое другое, ношу в своей сумке «на всякий случай», — здесь оттенки от красного до лилового. На что был похож цвет?

Мика наморщил лоб. Он долго изучал платок, потом ткнул пальцем в пятно ядовито-бордового окраса:

— Вот этот. Точно, этот цвет. Как красное вино. «Вино алело, а ты сомлела. В моих объятьях ты…»

— Ошалела… Понятно, Мика. Вы пишете стихи?

— Ага, — кивнул он. — А что еще по вечерам делать? Кабельное телевидение мне еще в палатку не провели.

Я посмотрела на небо. Темнело.

— Ну, Мика, мне пора. Вы поможете разобрать мне это прокрустово ложе?

Перчиков кинулся разбирать шезлонг. Приняв его услуги с высокомерием особы, приближенной к императору, я кивнула ему на прощанье и удалилась, волоча за собой сложенное китайское кресло.

* * *

— Мамуля, тебе звонила Надя, — крикнула из своей комнаты дочь, когда я вошла в дом.

— Что она хотела?

— Что-то насчет курсов… Позвони ей.

Отложив разговор по телефону на потом, я направилась в душ, чтобы смыть с себя налипший песок. Через двадцать минут, свежая и довольная, я налила себе чаю из серии «Райский сад», с шиповником и мятой, и позвонила Надежде.

С Надей мы с Дарьей познакомились в самолете, когда летели из Турции. Она везла с собой четыре огромных тюка и попросила нас взять на себя часть ее багажа. Вещей у нас с дочерью было немного, поэтому мы помогли расторопной женщине.

Всю дорогу домой, около двух часов, у Надежды не закрывался рот. Она рассказывала, где была и что купила, и то, что сейчас выгодно ездить в Турцию, и какие турецкие мужчины охальники, так и норовят ущипнуть… В общем, говорила много.

В конце концов мы обменялись телефонами, и Надя позвонила мне буквально на следующий день, пригласила зайти и посмотреть, что она приобрела на продажу.

Когда я зашла к ней, в небольшую двухкомнатную квартиру, я глазам своим не поверила: казалось, в надеждины сумки вместилось половина стамбульского базара.

— Ты посмотри, Валерия, вот это платье точно на тебя, а сарафанчик возьми для дочки, — убеждала меня она.

— Слушай, Надя, как это тебе удалось? Мы же только что сами оттуда. Я и четверти таких нарядов не видела, что ты привезла!

— Места надо знать… — тоном завзятого грибника ответила Надежда.

С тех пор она стала звонить мне примерно раз в неделю и всегда с какой-либо новой информацией. Что где купить подешевле, кто приехал на гастроли во Дворец культуры или куда отправляется экскурсионный автобус со скидками на билеты. Надо признать, что дружба с Надеждой была весьма полезна для такой занятой женщины, как я.

О той демонстрации чести и достоинства граждан я также узнала от Нади, а сегодня она мне позвонила, чтобы пригласить на курсы.

— На какие курсы, Надежда? Я же никуда не успеваю!

— Как на какие? Ну, ты, Лерка, даешь! Сама же просила.

И тут я вспомнила. Как-то я прочитала в газете и заинтересовалась курсами аутотренинга, психологической разрядки и психоанализа. В объявлении было написано о субсидиях в оплате, маленьких группах и тому подобное, о чем пишут в объявлениях. Надя меня горячо уговаривала пойти с ней, так как мы работаем на износ и нам обеим неплохо было бы расслабиться и встряхнуться. Я попыталась было заикнуться, что расслабляются в банях, но моя подруга возразила, что бани в сорокаградусную жару — это извращение, а сбросить груз отрицательных эмоций, помедитировать еще никому не мешало. И я согласилась.

Мы договорились встретиться в шесть вечера, и я, со вздохом положив трубку на рычаг, поплелась на кухню. Если Дарью не накормишь, она как дите малое, сама ни за что себе не положит…

В половине седьмого вечера мы с Надеждой уже стояли перед входом в виллу, на которой была вывешена надпись: «Центр работы с паранормальными явлениями».

— Видишь, Надя, мы по адресу, — сказала я, — и парой пришли, и нормальные.

— Ага, — кивнула она мне в ответ, — сейчас нам покажут, какие мы нормальные…

Дверь отворилась. На пороге стояла белесая дамочка с черной индийской точкой на лбу. Эта точка шла ей, как кокошник цыганке. Предплечья хозяйки были украшены металлическими браслетами. Пальцы ног, длинные, как макаронины, украшали широкие кольца.

— Вы на медитацию? — спросила она. — Проходите. Меня зовут Сусанна.

Мы вошли в небольшую гостиную. В воздухе стоял тяжелый запах курений. Вдоль стен выстроились шкафчики с различными маслами и благовониями. С потолка свисали тибетские колокольчики. Напротив двери висел большой портрет толстогубого мужика с черной шапкой волос.

— Сатья Баба, — шепнула мне Надежда.

— Сватья Баба? — не расслышала я. — Бабариха?

— Тьфу ты! — рассердилась она. — И зачем я тебе только взяла?

В комнате, кроме нас, сидели еще три женщины. Одна — полная и пожилая, улыбнулась Надежде, вторая, лет сорока, смотрела с нетерпением прямо перед собой. А третья… Третьей была Кристина, бывшая любовница Руби Вольфа.

— Ну, вот, все в сборе, — весело сказала Сусанна и хлопнула в ладоши. Сейчас начнем медитацию.

Она усадила нас в кружок, поставила в центр комнаты маленькую чугунную жаровню на лапках-драконах и зажгла в ней какую-то сухую траву. Будто мало было благовоний. Трава зачадила, густой дым клубами стал стелиться по полу, и Сусанна, включив кассету с рокотом моря и шелестом деревьев, начала заунывный речитатив.

— Закройте глаза, — бесцветным тоном сказала она, — и почувствуйте, как наливаются тяжестью ваши руки.

Дальше пошла обычная релаксационная бодяга про теплые ноги и размеренное дыхание. Прикрыв глаза, я наблюдала за сопящими женщинами. Кристина сидела прямо передо мной, и я видела ее крепко сжатые в ниточку губы. Расслаблением там и не пахло.

Сусанна бормотала что-то про выход в астрал, полеты во сне и наяву, а я крепко зажмурила глаза, когда мне показалось, что Кристина заметила, что я ее разглядываю.

Наконец, медитация кончилась, Сусанна зажгла свет и тут же, без перехода, спросила женщину средних лет:

— Что вы видели, Рая?

Та, которую назвали Раей, поморгала немного и, набравшись духу, выпалила:

— Лошадь видела, белую. Она скакала.

Даю левую руку на отсечение, что это Рая придумала только что.

Три женщины, Рая, Надежда и пожилая, имени которой я не знала, заговорили одновременно. Мелькали кинжалы, протыкающие ткань, бревна на лесосплаве и тому подобные фаллические символы. Кристина молчала.

— Понятно… — с загадочным видом процедила Сусанна.

— А чего тут понимать? — усмехнулась блондинка Кристина. — Ведь это вы думаете, что видели ножи да коней, а на самом деле мужиков вам не хватает. Вот и вся диалектика.

— Зачем же ты так? — упрекнула ее Надежда.

— А вы что видели, Кристина? — Сусанна попыталась загладить неприятную ситуацию.

— Не скажу, — заупрямилась она.

— А можно я скажу… — я подняла руку, как примерная ученица.

Не знаю, какой черт дернул меня за язык и за руку.

— Интересно… — улыбнулась Сусанна, а блондинка нахмурилась.

— Итак, невозможно четко визуально определить, что увидала Кристина, сказала я менторским тоном, — но одно знаю точно: это были символы орального секса, если судить по Фрейду… — я изобразила поклон в сторону хозяйки. То есть соприкосновение губ с неким вытянутым предметом. А также тесное помещение, символизирующее матку, в которое вы входите и прячетесь от внешней угрозы, несущей смерть.

В комнате наступила тишина. Ее прервала Сусанна:

— Валерия, — сказала она с кривой усмешкой, — вы так у меня хлеб отберете.

Раздался грохот — Кристина в обмороке свалилась со стула.

Мы вскочили со своих мест. Две женщины подняли Кристину и переложили ее на массажную кушетку, стоявшую у стены. А я, схватив графин с водой, стоявший на низеньком столике в углу, залила дымящую траву.

— Ей нужен воздух, — пояснила я свои действия.

Сусанна была обеспокоена больше других. Она терла Кристине виски, хлопала по щекам и производила впечатление раздосадованной особы. Еще бы, не в моем доме, слава Богу, произошло такое неприятное событие. Ведь по обвинению в незаконном лечении можно схлопотать крупный штраф.

Кристина открыла глаза.

— Что со мной было?

— Ничего, ничего, дорогая, — зачастила Сусанна. — Жара, духота, вот ты и отключилась. Сейчас выпьешь чаю китайского, все как рукой снимет.

— А водки можно? — спросила бледная Кристина. — Не хочу чаю.

— Правильно, — одобрила ее Надежда. — И мне бы не помешало. А то в конец разволновалась тут с вашими фокусами.

Чьи именно фокусы она имела в виду — Сусанны, Кристины или мои, я не поняла.

— У меня нет водки, — жалобным тоном сказала Сусанна, — только бренди.

— Тащи, — разрешила Надежда, а пожилая женщина сказала: «Я пойду, меня внуки ждут».

Рая вышла вместе с Сусанной. Надежда помогла Кристине сесть и бросила мне:

— Ну, Лерка, не ожидала от тебя. Тебя в приличный дом зовут, на учебу, а ты вытворяешь неизвестно что, людей пугаешь.

Она была на несколько лет старше меня, поэтому говорила со мной как с несмышленышем.

Сказать по правде, упреки подруги были мне до лампочки. Я знала, что говорю, и хотела вытащить Кристину на откровенный разговор. Что-то вроде: «Ой, и правда. А откуда вы знаете? А что еще вы видели?» Ведь ни один человек не усомнится, если скажешь ему, что умеешь гадать по руке или на картах. Тут же к тебе ладони тянутся, как микрофоны на пресс-конференции. Сколько раз этот эксперимент проделывала и никогда осечки не было. А тут на тебе! Такая сильная реакция. Это если обморок натуральный.

Вошла Сусанна, неся в руках жестяной поднос с бутылкой бренди и рюмками. За ней Надя несла тарелки с крекерами и конфетами.

Кристина залпом опрокинула рюмку, щеки ее порозовели. Она сжала руками голову и прошептала со стоном:

— Смерть… она всюду… Он умер, но меня в покое не оставил. Ненавижу!

— Успокойся, дорогая, — в голосе Сусанны слышались профессиональные обертоны. — Здесь все свои. Расскажи, и тебе полегчает.

— Я его ненавижу! Это для всех он славный парень Руди, а мне он жизнь сломал! Налейте еще… — вторую рюмку Кристина выпила не спеша. — Мы познакомились, когда я пришла к нему на прием. Вы же знаете, я работаю в музее, а у нас бесценные статуи третьего века до нашей эры под открытым небом стоят, средств не хватает даже навесы сшить… Вольф обещал помочь. Он пришел через пару дней и осмотрел музей. Потом пригласил меня в ресторан, потом… Эх… — она махнула рукой и скривилась. — Да что говорить, всем и так понятно. Он мне понравился, а я еще думала и о музее. Вот и соединила приятное с полезным.

— Он помог тебе, Кристина? — осторожно спросила Рая.

— Как же, помог… Наоборот. Однажды он пришел в музей не в обычные часы и не один. С ним был его приятель из России. Я тогда задержалась на работе и была одна. Вы же знаете, музей у нас маленький, даже сторожа нет. Просто запираем ворота и все.

Вольф сказал, что его друг завтра улетает в Москву и поэтому они нагрянули внезапно. Мэр вел себя по-хозяйски, показывал гостю музей. Они рассматривали коллекцию амфор, поднятых со дна Средиземного моря, которая хранилась в запаснике и еще не выставлялась — мы только собирались поставить ее в экспозицию. В одной из амфор археологи обнаружили маленькую нефритовую статуэтку кошки с изумрудными глазами. Эта статуэтка была гордостью экспозиции. Мы собирались поставить ее возле небольшой амфоры, красно-черной, лакированной. На ней изображена сцена из Илиады. А когда они ушли, я заметила пропажу нефритовой кошки. Я не знала, как мне поступить. Пожаловаться в полицию на мэра города? На русского гостя? У меня тлела надежда, что это недоразумение, что Вольф вернет драгоценную статуэтку. Я не спала всю ночь. На следующее утро бросилась к нему. Он сначала все отрицал, но потом сказал, что ему очень нужно было подарить ее другу, что от этого зависит крупные капиталовложения. И добавил, что если я скажу хоть слово, то его друг меня найдет и пристрелит — он связан с криминальными структурами. А он, Руби, обвинит меня в том, что это я продала иностранцу кошку. Иначе чем объяснить наличие у меня богатых подарков — жемчуга и кольца с бриллиантом…

Кристина опустила голову, но потом выпрямилась и твердо произнесла:

— Мне не вынести позора, тюрьмы! У меня сын, как он посмотрит людям в глаза? А насчет подарков… Вы думаете, что я, как в мелодраме, сняла с себя этот проклятый жемчуг и швырнула ему в лицо? Нет, я этого не сделала! Это была плата за его вялые телодвижения на мне, за тайные встречи и за его нежелание что-либо менять в своей жизни.

Он даже пригласил меня на свадьбу дочери! Как будто бы ничего не произошло! А моя жизнь была сломана. Через месяц годовая инвентаризация, как я объясню пропажу? Ведь этот друг увез ее в Москву! Я хотела убить Вольфа!

— Ну, если бы взглядом убивали… — я не удержалась от комментарий.

— Когда он спустился с эстрады и принимал поздравления, он очутился около меня, и я ему сказала: «Ты скоро умрешь!» — и отошла в сторону. А через два часа Руби умер. Неужели это я? — произнесла Кристина заплетающимся голосом и потянулась к бренди.

— Не давайте ей больше пить! — приказала я. Кристина запротестовала.

Мне позарез нужно было разговорить ее. И я спросила в лоб:

— Но ты же не побоялась попросить у иностранца вернуть тебе украденное?

— Да, — ничуть не удивившись моему вопросу, ответила она. Зато удивились окружающие.

— Валерия, откуда ты знаешь?

— От верблюда, — огрызнулась я. — Вы в вашей медитации всякую херню рассматриваете в прямом и переносном смысле, а я информацию собираю.

— И она тебе оттуда приходит? — Надежда показала рукой на потолок. В ее голосе послышалось невольное уважение.

— А откуда же? — отозвалась я и наклонила голову. — Вот, пощупай, у меня до сих пор родничок не зарос — самое то место, куда космическая информация входит…

— Действительно, — кивнула Кристина, — друга Руби я увидела на свадьбе. Но не сразу. Он стоял возле эстрады, когда Вольф закончил играть. А потом они оба подошли ко мне, и я прошептала свою фразу. Тогда этот приятель схватил меня за руку и вытащил из толпы.

— А Руби? — спросила я. — Где он был?

— Он остался принимать поздравления и комплименты. Чтобы этот надутый индюк отказался от них? — Кристина пожала плечами.

— Что было потом?

— Друг Вольфа потащил меня к выходу. Я хотела только, чтобы он вернул статуэтку, упрашивала и была готова на все. Сначала он отнекивался, говорил, что не брал, а после затащил меня в сторожку и попросту изнасиловал, вовсю…

— Бедная, — вздохнула Надя.

— Ты говори, говори, полегчает, — посоветовала Сусанна. В ее голосе послышалась грусть.

«Черт побери!» — подумала я. Опять мой язык меня подвел. Я же, когда про оральные символы вслух говорила, имела в виду саксофон, а тут вот как повернулось…

— Он сказал, что если я это сделаю, то он попросит Руби отдать мне кошечку. А я выпила и не соображала ничего! У меня было только одно на уме вернуть ее в музей.

— В полицию надо было сразу обратиться, — заметила Надежда. — Где сейчас ее искать, эту статуэтку?

— Я боялась, — заплакала Кристина. — Цеплялась за него, а он только охал от удовольствия. А потом в кустах за сторожкой что-то зашелестело, и я спряталась за ящики.

— Перчиков…

— Что? — спросили все, как по команде.

— Я говорю, туда заглянул Мика Перчиков. Верно, Кристина?

Она кивнула и пробормотала:

— Все это так безобразно! Мика стал просить у него деньги на изыскания. И ему ничего не отломилось…

— А когда ты ушла из сторожки? — спросила я.

— Сначала я слышала шум и разговоры. А потом, когда все стихло, я потихоньку выбралась и побежала к выходу. Я даже не попрощалась с Вольфами.

— Почему?

— Потому что я себе разодрала платье. Вот тут, — она провела рукой от бедра вниз, — и появляться на людях в таком виде, да еще после французской любви, мне абсолютно не хотелось. Я поняла, что проиграла. Через пару минут я уже ехала прочь…

* * *

Утренняя тишина раскололась на мелкие осколки от телефонного звонка.

— Валерочка, дорогая, — услышала я спросонья глуховатый голос Искрина, — нам нужна твоя помощь.

— Который час? — я помотала головой. Вот уж не знала, что вечерние медитации обладают таким снотворным эффектом.

— Почти девять.

— Боже мой! Я опоздала на работу!

— Постой, постой, какая работа? — остановил меня Искрин. — Ты что, забыла? Мы же договорились на восемь встретиться у меня в оффисе!

Оффисом Искрин называл небольшую комнатушку в приземистом здании, где он сидел пару раз в неделю и говорил по телефону. О чем говорил деятель и как он находил темы для разговора, мне было невдомек, но одно я знала точно: если звезды зажигают на небе, значит за это кто-нибудь платит.

Искрин звезд с неба не хватал, но и в конторке своей сидел не за красивые глаза.

Хотя чего я вдруг его критикую? Работать за так противно моей природе, чай, не при коммунизме живем!

И я вернулась к беседе:

— Ой, Валерий, простите, я совсем замоталась! Это происшествие совершенно выбило меня из колеи…

— Какое именно? — удивился мой собеседник, будто наш небольшой городок, по меньшей мере, Чикаго двадцатых или Москва девяностых.

— Меня допрашивала полиция по делу Вольфа, — ответила я. — Поэтому я и позабыла о нашей договоренности. Извините.

— Так ты была на свадьбе?

— Кого ж там не было?! — воскликнула я и прикусила язык: Искрина как раз там и не было. Чтобы загладить неловкость, я выпалила в трубку:

— Валерий, скоро буду! Уже одной ногой в машине.

Наскоро пригладив взлохмаченные волосы, я несколькими движениями нарисовала глаза и губы, и помчалась к месту встречи. Пробок на дороге не было, сотовый молчал, и я доехала более-менее спокойно.

Кроме Искрина, в конторе находилось еще четверо. Два бодрых пенсионера, один — писатель, другой — поэт. Их опусы еженедельно появлялись в бесплатной газетке, существовавшей исключительно с рекламы, причем писатель гневно обличал язвы и пороки общества, заключавшиеся в хамстве работников по делам новых репатриантов, и требовал незамедлительного (от тех же работников) предоставления квартир в солнечном Ашкелоне. Что же касаемо поэта, он был известен как певец красот города на Средиземном море. Каждое его стихотворение начиналось со слов: «Дорогой мой Ашкелон…». Наталкиваясь на очередное эпическое творение убеленного сединами рифмоплета, я бормотала про себя: «Служил Гаврила хлебопеком…» — и переворачивала страницу.

Кроме представителей творческого жанра, в комнате сидели две дамы бальзаковского возраста и смотрели на меня, только что вошедшую, с неприязнью.

— Ну вот, все в сборе! — Искрин махнул мне рукой, приглашая присесть. Валерочка, тебе известна наша проблема?

— Не помню, — я помотала головой, — что-то благотворительное…

Мне все еще не было ясно, зачем меня пригласили.

— Объясните, а то мне на работу пора.

Искрин замялся, а его свита переглянулась. Наконец он решился:

— Мы знаем, что тебя допрашивал полиция по делу Вольфа…

— Что?! — возмутилась я. — При чем тут полиция и Вольф?! Когда вы назначали мне встречу, Вольф еще был жив и здоров…

— Да, но с тех пор он умер! — безапелляционным тоном заявила одна из дам.

— А я тут при чем? И вы, кстати говоря, тоже! — терпеть не могу, когда со мной так разговаривают. Кто она вообще такая?

— Тише, девочки, успокойтесь, — примирительно сказал Искрин. — Сейчас мы тебе все объясним…

— Так объясняйте же, черт возьми, а не ходите вокруг да около.

Нервная дама фыркнула и отвернулась. Другая наклонилась к ней и что-то зашептала.

— Мы являемся правлением добровольного сообщества, борющегося за национальное самосознание, — голос партийного деятеля окреп, и было видно, что он стал на заезженную колею. — Несколько месяцев назад нам удалось связаться со спонсорами из Бельгии, и те пообещали перевести нам на наши благородные нужды весьма значительную сумму.

— Откуда? — тут же машинально вырвалось у меня.

— Из Бельгии, от весьма состоятельной организации.

Не перестаю удивляться, как могут люди находить источники? Может быть, для этого нужен какой-то особенный талант?

— Позвольте полюбопытствовать, сколько же вам досталось от состоятельных фламандцев?

— Сто тысяч долларов, — нехотя ответил Искрин.

— Надо сказать, уважаемая, что эти деньги мы вот-вот получим, — вставил свое веское слово поэт.

— Подожди, Григорий, не лезь, — остановил его Валерий. — Дай мне договорить.

— Так вот, эти деньги мы не могли получить просто так. Обязательно нужно было поручительство человека, находящегося на службе у государства и обладающего большими полномочиями. Он должен был выступать нашим гарантом и отчитываться перед спонсорами в случае, если произойдут нарушения.

— И вы обратились к Вольфу, — заключила я.

— Верно, Валерочка. — кивнул Искрин. — Мы не хотели вмешивать в это дело нашего мэра, иначе эти деньги пошли бы на поддержку семей наркоманов, выходцев из Северной Африки и на тому подобное. А нам нашу культуру развивать надо.

И он почему-то показал на поэта с писателем.

— А он так внезапно умер, — сказала вторая дама.

— Да, — кивнула я, — умер, и это прискорбно. Могу сказать вам только одно: это не из-за меня.

— Что ты, что ты, Валерочка! — замахал на меня руками Искрин. — От тебя нам нужно одно: позвонить спонсорам в Бельгию и объяснить ситуацию. Пусть не задерживают выплату денег для нуждающихся. А то третий месяц тянут.

— И все? — я удивилась простоте просьбы. Зачем им нужно было мяться и говорить со мной недомолвками?

Ответ пришел сразу:

— Только, моя дорогая, мы все просим тебя соблюдать строгую конфиденциальность. Договорились?

— Разумеется, — согласилась я. Опять пролетает заказ, опять общественная нагрузка. А я еще бежала…

— И все же мне не понятно, если бы Вольф не умер, на какую бы тему мы бы с вами разговаривали? — спросила я.

— Потом-потом, после звонка, — Искрин протянул мне серый аппарат.

В Брюссель, в штаб квартиру спонсоров — бельгийскую фирму по продаже компьютерных изделий, я дозвонилась довольно-таки быстро.

— Добрый день, говорит Валерия Вишневская, — четко выговорила я в трубку, — вы слышите меня?

Мужской голос с сильным французским акцентом ответил утвердительно. И я продолжила:

— Я звоню вам по поручению добровольного сообщества борцов за национальное самосознание, — перевести такое название мне удалось не сразу, и я боялась, что меня не поймут на том конце разговора.

Но меня поняли правильно:

— Мы ждали вашего звонка, госпожа Вишневская. Расскажите нам, что у вас происходит?

Мне пришлось начать с самого начала. Я рассказала о свадьбе, смерти Вольфа, о поисках, проводимых ашкелонской полицией, и закончила тем, что нахожусь сейчас среди членов правления, обеспокоенных тем, что из-за смерти гаранта сорвется такой значительный куш.

Меня слушали не перебивая. Как только я закончила свою речь, голос ответил:

— Благодарю вас… Мы обсудим все, что вы нам сообщили.

— Про деньги, Лера, спроси про деньги, — зашептал у меня над ухом Искрин, — пусть не забирают их обратно. Мы не виноваты.

— Простите мне мою назойливость, но меня просят перевести. Что вы намереваетесь сделать с вашим богатым пожертвованием?

Мне не хотелось задавать этот вопрос. Это был типичный вопрос «про рюкзак».

Когда в армии новобранцам кричат: «Стройся!», всегда находится один умник, который спрашивает: «С рюкзаком или без?». И, как следует ожидать, получает вполне логичный ответ: «Тебе с рюкзаком!»

— Нами уже выслано распоряжение вашему банку, с уведомлением вернуть деньги обратно в Бельгию. Скорей всего, мы не сможем более помогать вам, так как у вас творятся совершенно невообразимые вещи. У нас есть определенные обязательства перед обществами из Сенегала и Бангладеша. Всего вам наилучшего, госпожа Вишневская.

На том конце повесили трубку.

— Что, что он сказал?! — четыре фигуры бросились ко мне.

— Что забирает деньги. У него Бангладеш на очереди.

— Какой такой Бангладеш? — возмутились общественные деятели. — Разве там есть евреи?

— При чем тут евреи? — удивилась я.

— При том, что эти спонсоры — протестанты, которые верят в то, что евреи — избранный народ, и помогают нам.

— Да, я нечто подобное слышала, — пробормотала я. Эта история начала мне порядком надоедать. — Мне пора.

— Спасибо, Валерия, вы нам очень помогли, — сказал Искрин, а дамы посмотрели на меня уже без прежней неприязни.

— Не первый раз и, как всегда, бесплатно, — ответила я и вышла.

Зря дамы поспешили изменить мнение обо мне в лучшую сторону.

* * *

Дома меня поджидала Дарья.

— Мам, у меня к тебе дело.

— Какое, интересно мне знать, — и я, скривившись, стянула с ноги лодочку с двенадцатисантиметровым каблуком.

— К нам едет Суперфин! — торжественно объявила моя дочь.

— Это становится интересным… — я прошла в кухню. — Похоже на «к нам едет ревизор». И кто же он такой?

— Мамуля, ну какая же у тебя память дырявая! Я же тебе сто раз рассказывала.

И вдруг я вспомнила… Моя дочь сыграла во всей этой истории немаловажную роль. Большая поклонница интернета, она скользила по электронным волнам, как только удавалась малейшая возможность. А так как меня практически не бывало дома, то эта возможность ограничивалась лишь величиной счета за телефон. Даше не разрешалось переходить определенную грань.

Когда мы с Денисом поехали отдыхать в кибуц, Дарья переехала к Элеоноре. И там бросилась в пучину интернета. Все объяснялось просто: в отличие от меня — Денису электронное время оплачивала работа, и Дашка ошалела от безнаказанности.

В это время ей пришла в голову гениальная мысль: скорее всего, воспитательные приемы Элеоноры стали действовать ей на нервы, и она решила познакомить мать Дениса с кем-нибудь, чтобы та переключилась на другой объект.

Моя дочь в меня. Уж если она за что-то берется, то доводит его до логического завершения или до абсурда. Дарья перерыла огромное количество сайтов-знакомств на трех языках — русском, английском и иврите. Эта пятнадцатилетняя чертовка написала очень элегантное письмо от лица Элеоноры, стащила и просканировала ее самую удачную фотографию — с отливающими голубизной волосами и даже убрала пару морщин методом компьютерной графики. Довольная получившимся художественным произведением, она разослала его по всем адресам.

Для писем поклонников Дашка открыла специальную электронную почту и завела отдельную потайную директорию в компьютере Дениса. Она искала, критически выбирала, отбрасывала в сторону неподходящие кандидатуры и одновременно переписывалась с дюжиной потенциальных женихов.

Суперфина Дарья нашла не сразу. Его письмо к Элеоноре выглядело не лучше других. Простые стандартные фразы: надоело одиночество, американский гражданин, самостоятельный и обеспеченный, без вредных привычек… Моя дочь сначала даже пропустила его объявление, тем более что в электронной сети среди тех, кто желает познакомиться, мужского пола примерно в два раза больше, чем женского. Видимо, компьютеры пока еще являются прерогативой сильной половины человечества. Но что-то Дарью заинтересовало, и она ответила на его виртуальный призыв покончить с его одиночеством. Послание Суперфина мало чем отличалось от доброго десятка «пен-френдов», но когда он ответил на ее второе письмо, то между пятнадцатилетней девочкой-подростком и пятидесятилетним взрослым человеком завязалась оживленная переписка.

Когда письменные отношения дошли до стадии «позвони мне, позвони», Дарья стала проявлять некоторую нервозность. Нужно было объяснить Элеоноре положение и склонить ее к сотрудничеству. Но каким образом — непонятно… И тогда в один прекрасный момент Дарья выложила ей все, как на духу. Поначалу мать Дениса даже и слышать не хотела о матримониальных планах моей дочери, но потом постепенно сдалась, прочитав первые его письма

Посмотрев фотографии других претендентов, Элеонора одобрила разумный выбор моей дочери, и последующие письма Суперфину она писала уже сама. А потом согласилась сначала на телефонный разговор, а потом и на приезд Эдварда в Израиль.

— Итак, он к нам едет… И когда?

— Прилетает через неделю. Я только что получила письмо.

— Не понимаю, Даша, вот так, с бухты-барахты, как снег на голову, чужой человек… — я тщилась придумать еще несколько эпитетов, но после, поняв свою несостоятельность, махнула рукой.

— Мы уже все обговорили, мама. Он будет жить в гостинице «Хилтон», а к нам ходить в гости. То есть к Элеоноре.

— А она сама знает о его приезде?

— Пока нет, я письмо скачала с нашего компьютера, но я сейчас ей позвоню, — Дашка бросилась в другую комнату.

А я без сил свалилась на диван, размышляя о том, как современные технологии меняют человеческое мышление.

* * *

Набрать сил мне помешал Денис. Он пришел внезапно и протянул Дарье небольшой сверток.

— Что это?

— По отзывам Парфенова из «Намедни», это игрушка 99 года.

Моя дочь с треском разорвала упаковку:

— Мамуля, Ферби!

Внутри прозрачной коробки сидел рыжий гремлин с длинными ресницами. Дарья вытащила его наружу и существо, похожее на Чебурашку-иностранца, издало странный всхлипывающий звук и захлопало глазами.

В течение нескольких последующих минут слышен был только нечленораздельный диалог моей дылды-дочери и ушастика, причем она, естественно, визжала громче от восторга. Ферби выглядел благодушным и с ленцой.

— Ты только с ним почаще разговаривай, — посоветовал Денис. — Он способен обучаться.

— Спасибо, — поблагодарила моя дочь и покинула нас.

— Вот уж не думала, что вы с Дарьей до сих пор интересуетесь игрушками…

Мне было ужасно приятно, что Денис принес ушастика. Я уже несколько месяцев приходилось отбивалась от ее настойчивых просьб купить собаку. Собаку завести можно, но кто ее будет выгуливать, если я круглые сутки в бегах, а Дарья не способна на длительные подвиги. Недавно я поделилась этой проблемой с Денисом, и он решил ее со свойственным ему изяществом.

— Как тебе пришло в голову купить этого монстра? — спросила я.

— Ты разве не поняла, Лерочка, что твоей дочери не хватает тепла? Она одна, без братьев и сестер, даже дед с бабушкой в Петербурге. Что ей остается? Один компьютер… Поэтому она и попросила собаку.

— Неужели ей так плохо? — всполошилась я.

— Ну, не преувеличивай… — Денис присел на диван и обнял меня. — Как ей может быть плохо с такой замечательной мамочкой? Ты, вообще-то, заметила, что она выросла?

— Заметила. А вот ты, кажется, нет, поэтому и принес дочери игрушку, я улыбнулась. — Узнаю тебя, дорогой. Ты, как всегда, мастер компромисса. Филипп Дик…

— Что? — не понял он.

— У этого писателя есть роман: «Снятся ли андроидам электронные овцы?». Там люди будущего заводили на крышах электронных овечек и мечтали о настоящих, с кругленькими какашками.

— Именно эта особенность живых существ пугает тебя больше всего. Поэтому ты не хочешь собаку, — с утвердительной интонацией сказал Денис. — А не напоить ли тебе меня чаем?

— Чай так чай… — кивнула я. — Идем, я тебе кое-что расскажу.

Рассказать действительно было что. Весть о приезде виртуального знакомого заставила задуматься моего друга. Отложив вилку, Денис кивнул:

— Ладно, чему быть — того не миновать. Надо устроить иностранцу встречу по всем правилам.

Когда мы обсуждали все перипетии этого дела, зазвонил мой сотовый телефон. Я нехотя нажала на кнопку:

— Алло, Лера! Это Искрин!

— Слышу вас, Валерий. Что случилось?

— Деньги, Лерочка, деньги!

— Вы имеете в виду деньги фонда?

— Мы думали, что спонсоры задерживают вклад из-за смерти Вольфа. А оказалось, что позавчера Вольф получил сто тысяч долларов! Я звоню из банка, мне с трудом удалось получить эту информацию.

— Как позавчера? Он же умер?

Денис хмурился все сильнее и сильнее.

— Вольф утром получил деньги и тут же перевел их на какой-то неизвестный счет. Где этот счет, в Израиле или уже за границей, мне не сказали! — Искрин кричал так, что мне невольно пришлось отодвинуть трубку от уха. — Прошу тебя, Лера. Мы все просим, позвони снова спонсорам, может, Вольф вернул им деньги обратно? Может…

— Господин Искрин, говорит Геллер, друг Валерии, — Денис внезапно отобрал у меня сотовый телефон. — Оставьте, пожалуйста, ее в покое. Она не будет участвовать ни в каких ваших махинациях! Увольте…

И он нажал кнопку «End».

— В чем дело? — удивилась я. — Чего ты хватаешь трубку?

— Остынь, — посоветовал мне он, — ты что, не видишь, что тебя втягивают в грязное дело? Зачем ты туда лезешь?

— Действительно, зачем? — я немного пришла в себя. — Давай лучше поговорим о встрече иностранца.

— Давай… Но лучше это делать в горизонтальном положении. Ты не против?

— Я — за!

* * *

Всю следующую неделю я была с головой погружена в работу. Переводы, докладные записки, просьбы о пожертвовании. И все это нужно было закончить «вчера», как требовали мои клиенты. К концу дня, жмуря воспаленные от компьютера глаза, я добиралась до дому, и сил хватало только на то, чтобы почистить зубы и рухнуть в кровать. Дарья, видя мое состояние, старалась не мешать и уединялась в своей комнате. Но зато завал на работе был почти ликвидирован.

На электронном автоответчике моего сотового накопились непрослушанные телефоны, и как-то вечером мне ничего не оставалось делать, как включить запись.

— Говорит Элеонора. Валерия, я не могла тебя застать. Денис на работе. Ты бы не смогла бы поехать со мной в аэропорт? А то я совершенно не говорю по-английски. Только письма могу писать.

Посмотрев на часы, я поняла, что от поручения не отвертеться, тем более что моя дочь сыграла в этом деле не последнюю роль, вернее говоря, даже первую, и со вздохом набрала знакомый номер.

Элеонора сразу же подняла трубку:

— Лера, добрый вечер, я тебе звонила буквально несколько минут назад.

— Да, я знаю, я прочитала сообщение.

— Приезжает наш заморский гость, — в ее голосе послышались извинительные нотки, — Денис с утра на работе, а у меня проблемы с английским… Ты не могла бы мне помочь встретить Эдварда?

— Когда он прилетает?

— Завтра, в восемь часов утра. Мы могли бы выехать в шесть.

— Хорошо. Завтра, без четверти шесть, я у вас. Собирайтесь.

— Спасибо, дорогая, — Элеонора повесила трубку.

Вот я уже и дорогая… А ведь мне помнится, совсем недавно я была похитительницей юношей, Медузой-Горгоной и неистовой вакханкой в одном лице. Как меняется психология женщины, когда в ее жизни появляется мужчина!

Следующий телефон был от Лины Коган.

— Лера! Я тебе уже несколько раз звоню! Мы же идем к Вольфам на семь дней, ты забыла?

Черт! Совсем вылетело из головы! Со дня смерти Вольфа прошла неделя, и надо было посетить вдову. Но это мероприятие будет тоже завтра. Как я везде успею?

Нажав кнопку «ответный звонок», я попала к Лине.

— Привет, это я.

— Лера, ну куда это годится! — моя знакомая еле сдерживалась, чтобы не разразиться любимыми словами. — Жду не дождусь тебя, а ты трубку не поднимаешь! Ты же знаешь, что мне неизвестен адрес Вольфов. А статью надо сдавать в среду.

«Мало мне своих забот? Еще о твоей статье думать…» — подумала я, но вслух сказала:

— У меня намечается с утра одно дело. Надо съездить в аэропорт, встретить знакомого. А потом я позвоню тебе.

— Не верю! — отрезала решительная Лина. — Ты опять пропадешь куда-нибудь. Лучше я приеду в аэропорт и подожду вас там. Мне все равно куда ехать — в Ашкелон или в аэропорт. Зато я буду уверена, что ты никуда не денешься. Говори номер рейса!

Выпалив эту безапелляционную тираду, Лина записала номер рейса, и повесила трубку. Она, как всегда, была в своем репертуаре.

В большом светлом зале для встречающих народу было немного. Журчали фонтанчики, на двух электронных табло ежесекундно сменялась информация о взлете и приземлении самолетов, а на огромном, в несколько квадратных метров, экране был виден коридор, по которому прилетевшие пассажиры направлялись на выход.

— Что-то мне не по себе… — щеки Элеоноры горели неестественным румянцем. Она была вся как натянутая струна.

— Успокойтесь, сейчас я проверю номер рейса… — я сказала это бодрым голосом только для того, чтобы что-то сказать, и решительным шагом направилась в справочную. Мать Дениса осталась сидеть в глубоком решетчатом кресле.

Справочное бюро оказалось в другом зале. Поплутав немного, я встала в конец небольшой очереди, за щупленьким солдатиком в очках, который поминутно поправлял на плече сползающий «Узи». Дуло автомата даже уперлось мне в живот, когда он наклонился к окошку. Отпихнув автомат, я отошла немного в сторону, фыркнув про себя. Странно все же: здесь полстраны разгуливает с огнестрельным оружием, а желания пустить его в ход нет ни у кого!

Солдат выяснил все про рейсы на Тайвань, Гонконг и почему-то в Колумбию и, задумчивый, отошел от справочного бюро. Его напряженное лицо выдавало усиленную работу мысли. Он еще не решил, куда поедет после демобилизации. «Интересно, — подумала я, — смогу ли я вот так легко после армии отпустить Дарью в Индию или Малайзию?» Хотя она к тому времени станет вполне самостоятельной девочкой. Ну, что за мода у этих молодых людей ездить после армии на пару лет в страны третьего мира? Их привлекает экзотика и дешевизна. Неспешный образ жизни, опять же… После казарм и ночных дежурств совсем неплохо растянуться на циновке и покуривать кальян. Господи, да что же я?! У меня дочь! А там дизентерия и наркомания!

Однако я отвлеклась, и, когда подошла моя очередь, девушке за окошком пришлось переспросить меня на иврите и английском.

Опомнившись, я спросила:

— Когда прибывает рейс 9843? Не опаздывает?

Девица пощелкала пальцами по клавиатуре и ответила:

— Нет, не опаздывает. Самолет из Амстердама прибывает точно по расписанию.

— Как из Амстердама? — удивилась я. — Он же американец!

— Кто? — в свою очередь удивилась она. — Это Люфтганза.

— Простите, вы не ошибаетесь? Мне сказали, что 9843 вылетел из Лос-Анжелеса! — я прикусила язык. В спешке я забыла спросить дочь, откуда прибывает злосчастный американец.

— Следующий! — призывно крикнула девица, и я поспешно отошла от справочного бюро.

Возвращаясь в зал ожидания, я стерла с лица озадаченное выражение. Элеонора по-прежнему сидела в кресле. Она увидела меня, и ее лицо приняло вопросительное выражение.

— Все о'кей! — крикнула я ей. — Посмотрите на табло.

Как раз там зажглась надпись: «Рейс 9843 из Амстердама. Посадка 8.00.»

— Амстердам? — удивилась Элеонора точно так же, как недавно я. — Мне казалось, он летит из Штатов.

— Вы же знаете этих американцев…, — легкомысленным тоном возразила я ей. — Они полжизни проводят в воздухе. Полчаса протянулись в томительном ожидании, и вот, наконец, через коридор, видимый с экрана, потянулась на выход прилетевшая публика. В зал входили широкоплечие белесые голландцы и многодетные израильтяне, вернувшиеся домой. Прошли красивые суринамские негры и парочка хиппи с брезентовыми котомками. А тот, кого мы ждали, все не появлялся.

— Элеонора нервно теребила платок, как вдруг кто-то хлопнул меня по плечу, и веселый голос произнес:

— Успела!

Лина была одета в строгое черное платье, и ее внешний вид совершенно не вязался с приподнятым настроением.

— Ну ты, мать, даешь! — продолжала она. — Вытащила меня из постели в такую рань! Я же творческая личность и веду ночной образ жизни!

— А я — трудовая лошадка, — отпарировала я. — И ты сама напросилась. Чем ругаться, лучше познакомься: Элеонора, мама Дениса.

— Очень приятно, — произнес из-за моего плеча мягкий баритон с европейским акцентом.

Мы все трое обернулись, как по команде. Перед нами стоял невысокий черноусый мужчина с круглым животиком. Рядом с ним, на никелированной тележке, покоился солидный кожаный чемодан, перехваченный двумя ремнями.

— Разрешите представиться, — незнакомец церемонно поклонился, Эдвард Суперфин.

— А мы вас ждали! — улыбнулась я. — Вы так незаметно подошли…

Элеонора улыбнулась и протянула Эдварду руку:

— Со счастливым приземлением, — сказала она, а он поцеловал ей тыльную сторону кисти.

Мать Дениса вполне овладела собой и отреагировала на вежливый жест с царственным видом вдовствующей королевы-матери.

— А вы, стало быть, Даша? — обратился Эдвард ко мне.

Мы рассмеялись.

— Нет, ну что вы! Я ее мама. Вы мне сделали отличный комплимент…

— Меня зовут Лина, и я бы хотела познакомиться с вами поближе… журналистка подошла и взяла Суперфина под локоть. Он не стал сопротивляться, только отвесил едва заметный кивок в ее сторону. — Я напишу о вас статью! Кстати, какова цель вашего визита в Израиль?

Суперфин вздрогнул и высвободил свою руку из цепкого захвата мастерицы пера. Вместо него ответила я:

— Лина, как тебе не стыдно! Человек только что с дороги, отдохнуть хочет, у него бессонная ночь была, а ты тут со своими интервью.

— Мои интервью вся страна читает! — возразила она. — А у журналистов, как ты знаешь, милочка, ненормированный рабочий день!

И снова обратясь к Суперфину, выпалила:

— Мне кажется, я где-то вас видела. Вы впервые в Израиле?

Но наш гость ответить не успел.

— Что мы тут стоим, давайте поедем, — предложила Элеонора, и мы гуськом потянулись из зала ожидания.

В машине Лина уселась рядом со мной, А Суперфин с Элеонорой поместились на заднем сидении.

— Мистер Суперфин, откуда вы так хорошо знаете русский язык? — спросила она.

— Ну, зачем же так официально? — хохотнул наш гость. — Ведь, насколько мне известно, в Израиле обходятся без церемоний. Называйте меня Эдвардом, вы же меня в письмах так называли. А что до моих родителей… Они выходцы с Галиции. До конца своих дней говорили на идише и по-русски. Так и не научились английскому языку.

— А почему вы не писали мне по-русски?

— Не умею, — он с сожалением пожал плечами. — Папа с мамой научили меня только говорить, но не писать. А в школе был, разумеется, английский.

— Вы знаете, Эдвард, — сказала я, не отрывая глаз от дороги. — Мы почему-то думали, что вы прилетите из Америки, а оказалось, из Амстердама.

— У меня там были некоторые дела… — объяснил Суперфин, немного помолчав.

— Куда вас отвезти, Эдвард? — спросила я. — Сразу в гостиницу или к нам?

Лина не дала Суперфину ответить.

— Лера, только я тебя прошу, не задерживайся, нам же еще к Вольфам ехать на поминки. Ты что, забыла?

— Мне совершенно не хочется в гостиницу, — заявил вдруг наш гость. — Я приехал в Израиль не в гостинице отсиживаться, а набираться впечатлений. Потом книгу напишу. Вы позволите, я поеду с вами…

— Куда? — удивилась я. — На поминки? Вообще-то это не поминки, у евреев поминки не приняты. Это седьмой день, окончание траура. К родственникам покойного приходят те, кто не смог прийти в течение недели… Не сказала бы, что там можно набраться приятных впечатлений.

— А что тут такого? Кто сказал, что в книге должны быть только положительные впечатления? Наоборот, разнообразие описаний придаст ей блеск, и ее быстро раскупят, — убежденно закончил Суперфин.

— Ну, если вы настаиваете… — протянула Лина.

— Только меня увольте, — громко сказала Элеонора. — Лучше приготовлю чего-нибудь вкусненького дома.

Высадив Элеонору возле дома, мы поехали к Вольфам. Там была куча народу. Многие вели себя тихо и проникновенными голосами утешали вдову, сидящую в кресле в углу салона. Дочь Вольфов была рядом с матерью.

Часть гостей стояла у стола, уставленном вазочками с орешками и печеньем, некоторые курили на лужайке перед домом.

Лина осмотрелась:

— Знаешь, Валерия, а состав зрителей практически не изменился. Неделю назад те же были на свадьбе, а сейчас на поминках…

— Те же и Суперфин, — ответила я ей. — Посмотри на него, чувствуется стиль…

Наш гость подошел к хозяйке, скорбно наклонил голову и поцеловал ей руку. Проговорив несколько подобающих к случаю слов, он выпрямился и взял с подноса чашку кофе. Поднос держала Клара Тишлер, сваха Вольфов.

— Знаешь, Валерия, — я, наверное, не смогу подойти к Вольфам. Просто они не смогут мне ничего сказать… Что же делать? Статью сдавать надо, простонала Лина. Из ее черной объемистой сумки торчал шнур от диктофона.

— А ты попробуй разговорить Клару, — посоветовала я ей. — Видишь, она заменила хозяйку. Кофе подает, за порядком следит…

— И то дело, — согласилась Лина и решительным шагом направилась на кухню, где скрылась Клара.

Наш гость, выполнив печальный протокол, стоял возле стены и с интересом оглядывался. От чашки кофе поднимался парок.

У кого-то в кармане зазвонил сотовый телефон, и сразу несколько гостей принялись ощупывать карманы. Наконец, один из них вытащил звенящий приборчик и удалился на балкон.

— Это ужасно!.. — простонала одна из дам, сидящая возле вдовы. — Эти сотовые телефоны! От них нет покоя нигде!

— А вы помните, — поддержала ее другая, в очках и с малиновыми прядями в волосах, — у раввина на кладбище, руководившего похоронами Вольфа, телефон звенел ежеминутно.

Он даже указания давал, тыкая антенной в сторону могилы!

— Причем звонок наигрывал «Оду радости», как цинично! — наверняка дама с малиновыми волосами была сведуща в классической музыке.

— Как раз на кладбище сотовый может принести наибольшую пользу, весомо заметил лысый в роговых очках. Он, кряхтя, полез во внутренний карман своего пиджака, достал телефон и показал всем, как доказательство. Вот только доказательство чего, мне было неясно.

— Интересно, — вступила в разговор другая посетительница скорбного мероприятия, вихрастая женщина в черном платье с красными розами, — с кем вы на кладбище будете переговариваться? Ведь там их живых только родственники и раввин?

— Вот-вот! Именно! — быстро ответил толстяк. И держа перед нами телефон, словно переходящий вымпел, добавил: — у моего сотового заряд на месяц.

— Ну и что?

— А то, что я завещал похоронить меня, — тут толстяк нервно оглянулся и пробормотал «Чур меня!», — с этим аппаратиком. И чтобы батарейка была полная.

— Так скифов хоронили с любимыми конями, — презрительно сказала дама с малиновыми волосами. Оказывается, ее интересы не ограничивались только классической музыкой.

— Вот вы смеетесь, а я читал, что в мире масса случаев происходит, когда человека хоронят, а он живой. В летаргическом сне. Проснется такой несчастный, а тут телефон под боком. Чем не решение проблемы?

Представив себе звонок с того света, я вздрогнула и, переведя свой телефон на вибрацию, сунула его в карман.

— Как вам нравятся действия полиции? — спросил тщедушный гость, не вступавший до сих пор в беседу. Арестовали журналиста местной газеты.

— Вы, Изя, вечно так! — попеняла ему дама с классическим образованием. — Мы тут изгаляемся, версии всякие разные строим, а вы такую информацию скрываете!

— Ничего я не скрываю. Просто к слову не пришлось.

— А почему именно его? — недовольно спросил толстяк. Он досадовал, что центр внимания перешел на тщедушного Изю.

— Вы помните, во время вольфовской предвыборной кампании в газете «Слух» появился ряд статей. Они были резко направлены против русскоязычного кандидата. Там еще писали, что Вольф агент русской мафии, и как только он придет к власти, то сразу в городе нельзя будет пройти по вечерам, усилится преступность, а наркотики будут продавать на каждом углу.

Эстер, вдова Руби, отняла от глаз платок:

— Я помню этого журналиста. Его зовут Рон Шазар. Когда он пришел к нам, то страшно удивился, что у нас нормальный дом, кожаная мебель, а Руби ездит на «Ровере». Шазар нагло заявил мужу, чтобы тот признался, откуда у него столько денег. Руби выставил его за дверь. И после этого визита началась помойная грязь в газете. Он договорился, буквально, до того, что таких, как мой муж, надо уничтожать физически!

— Что, так прямо и сказал? — спросила дама с красными розами.

— Во всяком случае, общий смысл статей был таков.

— И что теперь?

— Теперь им заинтересовалась полиция, — ответил Изя и полез за сигаретой.

— Правильно! — одобрил толстяк. — Таких сразу надо сажать. Чтобы знали! Борзописцы!

Не хватало еще, чтобы он разразился монологом городничего из «Ревизора».

— Вы не хотите уйти? — я подошла к своему подопечному.

— Нет, это было бы неудобно… — серьезно ответил Суперфин. — Если мы пришли, то должны находиться здесь не менее получаса. Так положено.

— Вы большой знаток правил и манер, — сказала я, лишь бы поддержать разговор.

— Ничего не поделаешь. Мне по долгу службы приходилось бывать на различных мероприятиях — как счастливых, так и печальных.

— Простите, Эдвард, а что это за служба?

— О! — улыбнулся он совсем по-американски, на все тридцать два зуба. За свои годы кем я только не был! И рекламным агентом, и объезчиком лошадей, и преподавателем философии в мичиганском университете.

— А сейчас чем вы занимаетесь?

— Вам, действительно, интересно, милая дама, или вы волнуетесь за свою родственницу? — ответил он вопросом на вопрос.

— И то, и другое, — я выдержала его испытующий взгляд.

— Я — имиджмейкер. И достаточно известный в определенных кругах.

— Как? — мне захотелось узнать как можно больше. С представителем такой экзотической профессии я не встречалась. — Вы были в команде Клинтона?

— Нет, пока нет… — с явственным сожалением ответил Суперфин. — Но выборы губернатора Мичигана — целиком моя заслуга. Я посоветовал ему сменить ужасные кашне, привычку носить которых он приобрел еще в колледже. Майкл заменил их вполне цивильными галстуками и победил!

— Неужели все так просто? — я с сомнением покачала головой.

— Нет, конечно, — рассмеялся он. — Кандидат еще изменил социальную программу. Но я вас уверяю, Валерия, без галстука ему бы не помогла никакая программа.

Суперфин отпил немного кофе.

— Мой кофе совсем остыл. Пойдемте на кухню, может, удастся налить свежий.

Кухня у Вольфов была оборудована по последнему слову техники. Блестели многочисленные никелированные штучки, издавала утробные звуки микроволновая печь, а из духовки доносился запах слоеных пирожков-бурекасов. Их покупают замороженными в супермаркете и разогревают в течение двадцати минут.

За столом сидела Лина и строчила в блокноте, диктофон из черной сумки лежал рядом. Клара Тишлер была в непрерывном движении: она резала бутербродики-канапе, открывала консервы и следила за свистящим чайником.

Вместе с этим она успевала отвечать на вопросы Лины.

Нам с Эдвардом не хотелось прерывать беседу.

— И все же, Лина, вы обратились не по адресу. Мы знакомы с Вольфами недавно. Это наши дети были в армии вместе. И вообще, вам не кажется, что вся эта история с его циничным убийством может иметь весьма глубокие корни?

— «Рука Москвы», вы полагаете? — усмехнулась Лина. Увидев нас, она кивнула и сделала подзывающий жест. — Кому в Москве нужен такой третьеразрядный деятель, как Руби, мир праху его…

— Хорошо, что вас не слышит его жена, — в тон ей добавила Клара. — Она считала своего мужа пупом земли.

— Нет, конечно, Вольф был очень милым человеком, но не настолько важным, чтобы им могли заинтересоваться московские гангстеры. Кофе? — спросила она, видя, что Суперфин держит в руках пустую чашку.

— Да, пожалуйста.

— Знаете, кто пришел? — на кухню ввалился Мика Перчиков. Он бесцеремонно стащил с подноса уже готовый бутербродик и отправил в рот.

— Кто?

— Мать того парня-саксофониста, вместо которого играл Руби.

— Додельзон? — спросила Клара.

— Ну да… Они сейчас плачут вместе с вдовой.

— Ничего не понимаю! — удивилась Лина. — При чем тут этот парень?

Мы потянулись к выходу из кухни.

В салоне рядом с Эстер Вольф сидела полная женщина среднего возраста и убежденно говорила присутствующим:

— Это покушались на моего мальчика! Его хотели убить, а не вашего мужа! И почти достигли своей цели. Он должен был играть и погибнуть, а когда не получилось, то ему устроили дорожную катастрофу!

Женщина производила впечатление полубезумной. Она с такой страстью выбрасывала слова, что некоторые из гостей невольно морщились. Ситуация напоминала: «Звиняйте, дяденьку, не того замочили…»

Лина была тут как тут:

— Кому мешал ваш сын, госпожа Додельзон?

— Всем! Он — гениальный композитор, аранжировщик. А ему не давали раскрыться! Особенно этот, — она покрутила пальцами над головой, — с коком. Обезьяна слащавая! Веничка для него песни писал, а он их присваивал!

На кого уж не был похож Леон Ковалло, так это на обезьяну! Мне даже стало обидно за него.

— Но это не повод для убийства! — произнес кто-то из толпы любопытствующих.

— Его джазовые композиции принесли тысячи долларов не ему, а его руководителю ансамбля — этому пройдохе! А моему мальчику шекеля не досталось! — мать Додельзона достала объемистый платок и с шумом высморкалась. — Он всем мешал, требовал, чтобы диски выходили с его именем, справедливо требовал. И от него решили избавиться! Ну, кто же знал, дорогая, — она повернулась к Эстер, — что ваш муж возьмет и начнет играть! Поэтому я и пришла… У вас связи, возможности! Арестуйте эту банду, которая желала смерти моего мальчика и убила вашего мужа, золотой человек был! Мне такое не под силу!

— Ах, оставьте меня… — простонала вдова Вольфа и, поддерживаемая дочерью, удалилась в спальню.

Гости в салоне, а их было около пятнадцати человек, принялись живо обсуждать перипетии еще не закрытого дела.

— Глупости вы говорите, мадам, — авторитетно заметил Мика Перчиков. За какие-то там танцы-шманцы людей не убивают. А дирижеру вашему нужно было просто морду набить, и все дела. Чтобы знал!

Мать несчастного музыканта даже задохнулась от негодования:

— Как… Как вы смеете! Сам живет неизвестно где, ни дома, ни семьи не нажил, а туда же, людей судить.

Еще немного, и она готова была наброситься на него с кулаками.

Мика вскочил, его тщедушное тельце затрепетало. Он встал в позу бойцового петуха и выкрикнул сиплым голосом:

— В отличие от вас, мадам, я занят очень важным делом, сулящем многомиллионные доходы! И Вольф знал об этом…Мне вообще удивительно Его убили, чтобы прибрать к рукам наш проект! И точка.

— Уймитесь вы, Мика, вечно от вас шуму много, — лениво протянула незнакомая вальяжная дама и, понизив голос, прошептала: — Его приговорила любовница… Блондинка крашеная. Когда такой жирный кусок отпадает, кому приятно будет?

Глянув украдкой на Суперфина, я заметила, что весь этот треп приносит ему несказанное удовольствие. Эдвард слегка ухмылялся в пышные усы и не торопился покинуть захватывающее зрелище.

— Блондинка… — пожал плечами Мика. — Что теперь, с женщинами не связываться?

— Вам — нет! — вальяжная сказала, как отрезала.

— В этой ситуации выражение «Шерше ля фам» абсолютно не подходит, подал голос крупный седой мужчина в квадратных очках. — Ищите политику и обрящете.

— Брат жены Вольфа, — шепнула мне на ухо Лина.

— Многим не нравится здесь, что русская партия подняла голову, («прямо как гидра империализма», — подумала я), — и Руби был одним из лидеров, ярким представителем нового племени! Кому-то не понравилась та власть, которая сосредоточилась в его руках… Это типичное заказное убийство. И нашей полиции ни за что не докопаться!

Суперфин вдруг подал голос:

— Где власть, там и деньги. Вы согласитесь со мной?

— Какие деньги? — это вошла в салон Клара с новой партией бутербродов. — Руби потратил все на предвыборную кампанию. Уж кому, как не моему мужу, об этом знать? Он ссужал Вольфа деньгами.

— Верно, — подтвердил профессор, — вот через полгода у Вольфа, действительно, должны были быть деньги. Он запасся поддержкой нескольких крупных спонсоров. Те заинтересовались в его проекте благоустройства набережной.

— Откуда у него будут деньги, если его любовница щеголяет в натуральном жемчуге, — вальяжная особа до сих пор не успокоилась, но, увидев, что в комнату вошла Эстер, осеклась.

Лина поднялась.

— Валерия, пойдем?

— Да, пожалуй… А где Эдвард?

Суперфина мы нашли на кухне, он оживленно беседовал с Кларой Тишлер. Честно говоря, мне это не понравилось. Губернаторский имиджмейкер вел себя, как обычный дамский угодник. Надо будет предупредить Элеонору…

* * *

Спустя полчаса мы откланялись. Лина просматривала свои записи, а Суперфин откровенно зевал: ночной перелет явно утомил его.

— Решено! Эдвард, я везу вас в гостиницу, а вечером будьте любезны к нам. Вы согласны?

— Не спорю, Валерия, делайте, как считаете нужным. Мне, действительно, просто необходимо вымыться с дороги и поспать.

— Скажите, Эдуард, — Лина, оторвавшись от своих бумаг, вмешалась в разговор, — о чем вы разговаривали с Кларой Тишлер?

— О! — он поднял вверх палец. — Это весьма и весьма интересная дама. Мне многое стало понятно из разговора с ней.

— И что же вам стало понятно? — мой голос, как бы я не прятала интонацию, выдавал меня с головой. Все-таки я права — он бабник! Вот, знакомься после этого по интернету.

— Тема моей последней книги, вышедшей год назад, была проблема среднего класса в различных странах мира, — Суперфин оживился, сон словно рукой сняло. — Интересная все же эта часть социума — средний класс! Вы знаете, дорогие дамы, что люди, принадлежащие к этой части населения, составляют весьма неустойчивую прослойку.

— Ну, почему же? — возразила я, продолжая вести машину. — А по-моему, это — бюргеры, рантье, в общем, обыватели. Они раз в три года меняют машину, раз в пять лет — дом и имеют свой маленький гешефт.

— То-то и оно, что вы мыслите несколько устаревшими категориями, дорогая, — так-то, Валерия. Не впервой тебя щелкают по носу, когда ты образованность свою хочешь показать. Помнится, еще доктор Рабинович смеялся, когда я ему про друга-наркомана рассказывала в стиле газетных статеек начала перестройки. — То, о чем вы говорите, было в сороковых-шестидесятых. Еще совсем недавно человек знал, что если он или родители вложили в образование достаточную сумму денег, то выбранная профессия прокормит его до конца жизни. Но с развитием компьютеров все изменилось в мгновение ока. Кому нужна сейчас квалифицированная секретарша? Ее вполне заменит комбайн из компьютера, факса и интернета. А владельцы магазинов, живущие на разнице между оптовой и розничной ценой? Они превратились в ненужное звено, без которого можно обойтись. А ведь они относятся к среднему классу! Сколько безработных экономистов, инженеров, знания которых устаревают сразу же после окончания ими университета. Я насмотрелся этого в Мичигане.

Видно было, что Суперфин оседлал своего любимого конька, но Лина не дала ему развить тему.

— Вы сказали о том, что Клара — интересная женщина…

— Ах да… — опомнился он. — Эта пара, я еще не знаком с ее мужем, но очень хочу сделать это в ближайшем будущем, представляет собой типичных представителей среднего класса у вас тут, в Израиле. Они крепко стоят на ногах и знают, чего добиваются. Ее супруг, если мне не изменяет память, подрядчик?

Лина расхохоталась:

— Эдвард, ну, вы сравнили! Какой же они средний класс? Беньямин Тишлер — миллионер, берет огромные подряды, строит отели!

— Кстати, — добавила я, — вот мы и подъехали к вашей гостинице, Эдвард. Не знаю, кто ее строил, но вид у нее, прямо скажем, шикарный. Отдыхайте, а мы ждем вас у себя в восемь. Денис, сын Элеоноры, заедет за вами без четверти восемь.

— До встречи, дорогие дамы! — Суперфин схватил свой пузатый чемодан и направился к входу в гостиницу «Хилтон».

Мы смотрели ему вслед. Невысокий полный человечек не обернулся и спустя несколько секунд скрылся за дверью-вертушкой.

— Как он тебе, Лина? — спросила я.

— В нем что-то есть… — протянула она задумчиво. — Интересный дядька. Я бы сделала с ним интервью.

— Мне кажется, он ловелас… Потом случись что, перед Элеонорой будет неудобно, — я вдруг почувствовала, как жутко устала. Не хотелось никуда ехать, ни видеть никого.

— Не думаю, — серьезно ответила Лина. — Я бы им не разбрасывалась. Приглядитесь к нему. Он совсем не прост, хоть росточком не вышел. И вообще, Лерка, хватит душевных метаний! Отвези меня на автовокзал, мне еще до дому час добираться.

* * *

Элеонора превзошла самое себя! Стол был накрыт на пять персон. Ради такого случая она достала из серванта столовое серебро и хрустальные бокалы. Каждая салфетка была изящно свернута и охвачена широким кольцом. Топорщились углы белоснежной скатерти.

В центре стола располагался невысокий букет лиловых азалий и нарциссов с желтыми серединками. Вокруг — салаты в небольших пиалах. Внешний круг венчали белорозовая семга горячего копчения, язык в майонезе с горошком, маленькие тартинки с паштетом и сырное ассорти, украшенное черными маслинами…

Мы с Дарьей ахнули, увидев такое великолепие! Моя дочь немедленно расчехлила фотоаппарат и, настраивая объектив, нацелилась на азалии. Она кружила вокруг стола, аки одноглазый коршун, выбирая выигрышный ракурс, пока чуть не смела на пол бокал.

— Дарья, прекрати! У меня в глазах мелькает от твоего топтания, приказала я ей. — Сядь и успокойся.

— Мам, ну как ты не понимаешь?! Ведь съедят сейчас эту красоту! А так для истории останется.

— Женитьба Бальзаминова… — сказала Элеонора, входя в столовую. В руках она держала блюдо с курицей.

— Давайте я вам помогу.

— Спасибо, Лера, я сама. Уже все готово, — отклонила хозяйка мою помощь.

— А когда придет Суперфин? — спросила Дашка. — Я еще его не видела…

— Дарья, я тебе уже десять раз говорила, что в восемь, а ты снова спрашиваешь!

— Ну вот, — надулась она, — как знакомиться, так Дарья, а как показывать, так я самая последняя…

Часы показывали пять минут девятого, когда в дверь позвонили, и Элеонора пошла открывать.

На пороге стоял Денис. Один… Немой вопрос читался у нас у всех в глазах.

— Не волнуйтесь, — сказал он с порога. — Портье передал мне записку.

— Дай! — потребовала Элеонора и, развернув ее, разочарованно протянула ее почему-то Дарье, — Дашенька…

«Дорогие Элеонора и Валерия, а также сын Элеоноры, с которым я пока не знаком, — читала Дарья, автоматически переводя с английского, — Я взял машину в „Рент-кар“, и немного прокачусь по взморью. Здесь все прелестно: виды, сервис, дамы. Приеду к вам сам, адрес мне известен, не волнуйтесь, постараюсь не опоздать. Ваш Эдвард Суперфин».

— Бабник… — выдохнула я. Мои самые худшие опасения начинали оправдываться.

— Мама, успокойся, ничего страшного не произошло. У него мало времени, он хочет посмотреть достопримечательности.

Но в голосе моего друга не хватало твердости.

— Эх, а я так старалась… — горестно махнула она рукой. — Курица стынет…

— А вот мы ее сейчас и оприходуем. Давайте за стол, я с работы, страсть какой голодный. Опоздавшему кость!

— Ура! — крикнула Дашка! — Чур, маслинку мне!

— Но, постойте, неудобно же… — пыталась протестовать Элеонора.

— Не думаю, — возразила я. — У них там в Америке, опоздание, так же как и курение, приравнивается к смертным грехам. Нечего тут перед ним парад устраивать! Мы, может, каждый день на хрусталях едим. Сиживали… заключила я тоном кота Бегемота.

— А ему мы фотографии покажем, — сказала моя дочь, усердно жуя салат.

Суперфин позвонил в дверь, когда на часах было четверть десятого. Денис пошел открывать. Долгожданный гость вошел и изящно поклонился:

— Мадам, прошу простить мне эту неожиданную задержку. Мой автомобиль застрял в зыбучих песках, и его с трудом вытащили четверо здоровых парней.

— Где вы нашли у нас на пляже зыбучие пески? — хихикнула моя дочь.

— А вы, надо полагать, Даша? — вместо ответа спросил Суперфин.

— Она самая, — кивнула она.

— Счастлив познакомиться. Ведь это благодаря вам и происходят такие удивительные события!

— Так где же? — повторила она.

— Дарья, не приставай к человеку, давайте сядем за стол, — пригласила Элеонора.

— Возле марины, там, где яхт-клуб.

— Вот, мама, понятно, зачем я спросила? — торжествующе произнесла Дарья. — Нужно обратиться к мэру, чтобы исправил и чтобы больше там не было катастроф.

— Верно, — согласился с ней Суперфин, — то, что со мной произошло, могло плохо кончиться.

— Да уж… — покачал головой Денис. — Вы невезучий.

— Напротив, — запротестовал гость, — очень везучий! Столько впечатлений за несколько часов на святой земле! И такие прекрасные дамы!..

Суперфин потянулся к семге, а Денис откупорил бутылку сухого вина и разлил по бокалам.

— Вот для чего нужны мужчины в доме, — произнесла я, в упор глядя на Суперфина.

— Пардон? — не понял он.

— Жалкое зрелище представляет собой женщина, борющаяся со штопором, пояснила я. — Примерно такое же, как женщина с саксофоном. Ну, не подходит даме саксофон…

Дарья прыснула, а Суперфин недоуменно кашлянул и, подняв бокал, провозгласил:

— За знакомство!

Мы чокнулись, а Дарья снова достала фотоаппарат и оживленно защелкала.

Беседа за столом потекла оживленнее. Первоначальная неловкость растворилась, Денис не забывал наполнять бокалы, Суперфин рассказывал смешные историйки о предвыборном марафоне, иногда сбиваясь на английский. Дарья сыпала интернетовскими терминами, гость ей отвечал, Элеонора немного размякла, с ее лица сошла тревога, и она, наконец, почувствовала себя в своей тарелке.

И только мне было не по себе. Уж я себя и ругала, и мысленно доказывала, что ищу приключений на свою голову там, где их нет. Суперфин душка, Дарья — умница, что нашла такого мужика в бескрайних сетевых просторах, Денис ведет с ним мужскую беседу. А такой проницательный человек, как мой друг, всегда заметит фальшь. И чего я себе нервы порчу?!

* * *

Прошло несколько дней. Мы возили нашего гостя по городам и весям. Он плавал пузырем в Мертвом море, осматривал Гроб Господня и Стену Плача, пил ликер, купленный в монастыре молчальников-бенедектинцев. Элеонора сопровождала его всегда, как только могла. Вообще-то сказать «мы возили» было бы неверно. Только на следующий день после торжественного ужина в честь дорогого гостя мы поехали в Иерусалим все вместе, а потом он прекрасно обходился без нас. Суперфин изъездил всю страну.

Мне все-таки удалось оторваться от него и вплотную заняться делами в конторе. С каким-то мазохистким остервенением я накинулась на кучу бумаг и принялась раскладывать их по полкам. Кое-что заносила в компьютер, что-то просто летело в корзину для бумаг, но при этом моя голова не прекращая раздумывала на тему: ну, кто же, в конце концов, убил Вольфа? Какая изощренная выдумка понадобилась, чтобы увести в могилу этого, в сущности, неплохого человека?

Физическая монотонная работа не принесла отдохновения, и я вышла на улицу в надежде, что бесцельное разглядывание витрин поможет мне придти в себя. Прошвырнуться по магазинам и купить какую-нибудь безделушку было для меня лучшей наградой за безнадежную работу уставшего мозга.

Стоя перед прилавком, заваленным всякой всячиной типа восточных четок и сандаловых прутиков для курения, я почувствовала, как кто-то схватил меня за руку.

— Вот вы мне и нужны! — громко произнес женский голос.

Я обернулась. Передо мной, собственной персоной, стояла мадам Додельзон.

— Я вас видела на поминках, — громко сказала она и вытащила меня из кучи женщин, окружавших прилавок.

Разозленная такой бесцеремонностью, я выдернула руку и спросила одним междометьем:

— Ну?

— Как ну? — удивилась она. — Что они обо мне говорили, когда я ушла?

— Ничего не говорили, — ответила я. — Чего о вас говорить?

— Но ведь это же Веню хотели убить! Я же рассказывала…

Поняв, что мне не отвертеться от кипуче-деятельной мадам, я отошла в сторону и, заметив скамейку, уселась. Венина мать примостилась рядышком.

— Меня Фира зовут, — пояснила она.

— Очень приятно, Валерия.

— Нет, ты подумай, Лерочка. Это ничего, что я тебя так называю? Ты мне в дочки годишься. Только-только сын из Москвы приехал. Только жизнь налаживаться стала, и вот оно как вышло!

— Как он себя чувствует? — спросила я.

— Спасибо, немного лучше. Из комы вышел, теперь весь в гипсе. Как только он играть будет? — Фира заохала. — Ведь для музыканта пальцы — это самое главное! Нет, нельзя ему было оттуда уезжать! И место его в ансамбле займут. Особенно этот, змея подколодная…

— Кто? — удивилась я. — Руководитель?

— Тот тоже хорош… Нет, я о Левке говорю.

— Каком Левке? — не поняла я. Мамаша с ее бессвязной речью действовала мне на нервы. Просто атавистические остатки такта на давали мне возможности встать и преспокойно уйти.

— Он там в Москве в каком-то третьеразрядном кабаке пел, на Тверской. Да еще своей смазливой физиономией жигуленком подрабатывал.

— Извозом что ли?

— Да не извозом! С бабами за деньги! Жиголо! А то и с мужиками… А Венечка мой как это увидел, он тогда уже в Израиль собирался, и сказал ему, непутевому: «Левка, ты же еврей! Охота тебе тут мараться! Поехали со мной, у тебя талант!» Если бы не мой сын, он бы или запил, или СПИД какой-нибудь бы подцепил, — торжественно заключила Фира.

Будто СПИД бывает еще какой-то, кроме одного.

— И сейчас Лева резко изменил свою судьбу, верно? — немного ерничая, спросила я. — Там он в кабаке пел, а здесь — в оперном театре.

— Ничего ты не понимаешь, глупая! Мой сын этого Ковалло от больших неприятностей спас. Быть Левке или в тюрьме, или на том свете, если бы не Веня. А ему хоть бы хны!.. И вообще, заговорилась я тут с тобой, — вставая и выравнивая складку на платье, проговорила Венина мать. — Мне к сыну пора, в больницу, а я лясы точу.

Будто я ее за руки хватала!

— Так поможешь? Похлопочешь, чтобы убийц этих проклятых нашли? А я в долгу не останусь.

Тут мне в голову пришла неожиданная идея:

— Чтобы хлопотать, нужно больше знать. Как вы сейчас добираться будете?

— На автобусе. Полтора часа до больницы.

— Я вас отвезу, — решила я. — На машине гораздо быстрее. Но я задам Вене несколько вопросов. Идет?

— Ладно, — согласилась она.

До больницы «Сорока» мы доехали за сорок минут. Вениамин Додельзон лежал в хирургическом отделении. Но в палате его не оказалось. Мы нашли загипсованного саксофониста в больничном садике. Он сидел в тени раскидистой пальмы и, словно Архимед, водил прутиком по песку.

— Венечка, сынок! — бросилась ему навстречу Фира. — А мы тебя в палате ищем. Познакомься, это Лерочка.

Вениамин посмотрел на меня. Из-под повязки «шлем танкиста» на меня смотрели живые голубые глаза.

— Очень приятно…

— Как вы себя чувствуете? — задала я дежурный вопрос.

— По сравнению с Вольфом неплохо… — пошутил он, но шутка не получилась.

Мне было неудобно набрасываться на него с вопросами. Наверняка в больнице уже побывали полицейские. Но я собралась с духом и попросила:

— Вениамин, вы позволите задать вам несколько вопросов?

— А в чем дело? Вы из полиции? — нахмурился он.

Фира пришла мне на помощь:

— Сынок, дорогой, ты только не волнуйся. Лера не из полиции. Это я попросила ее приехать. Она меня привезла на своей машине! — последнюю фразу мать Вени так подчеркнула, что любому стало бы ясно: кто ее везет по ее, фириному, требованию, может надеяться на разного рода привилегии.

— Если вам неприятно, я могу уйти… — пробормотала я, не глядя на него. Вот чего мне сейчас не хотелось, так это уйти несолоно хлебавши. Это было бы несправедливо.

— Спрашивайте… — он откинул в сторону прутик.

— Веня, расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с Левой Коноваловым?

— С Леоном? — задумался он. — Давно это было. Мы же с ним учились вместе в музыкальном училище. Потом я в армию пошел, играл в полковом оркестре. Правда, не на саксе, а на трубе. А он уже там себя показал: ведь Элвиса Лева с шестнадцати лет копирует. Неплохо получается, верно?

— Верно, — кивнула я. — А что он еще может делать?

— Ну, это вы у него спросите, — усмехнулся Вениамин. — Бабам нравиться он мастер. Он за их счет многое себе позволить может.

— Альфонс, что ли?

— Ну, зачем же вы так сразу… — возразил он. — Каждый устраивается, как может. Левка парень смазливый, не без таланта, а уж как с Диной познакомился, так его как подменили. Стал в политике разбираться, на каких-то тусовках вечно пропадал, даже на работу не приходил. Йоханан, руководитель наш, даже выгнать его хотел, да разве такую «звездочку» просто так пошлешь?

— Погодите… С какой-такой Диной?

— Дианой Вольф, которая замуж недавно вышла. Дочка Руби.

Сидевшая до этого молча Фира не стерпела и вмешалась:

— Да не пара он ей! Вот она себе какого парня нашла. Папа миллионер, сам на хорошем месте в Тель-Авиве работает. Не то что Леон ваш. Тьфу!

Интересная ситуация. Любимец дам бальзаковского возраста в роли отвергнутого поклонника.

— Подожди, мама, — остановил ее Вениамин. — Конечно, я могу выглядеть сплетником, но тут без родителей не обошлось. Вольф был категорически против встреч Дианки с Леоном. Вот и свадьба такая скоропалительная получилась. Морис только недавно из заграницы вернулся, а через пару месяцев уже свадьбу устроили. Левка рвал и метал!

— Он любил Диану?

— И это тоже. Но, в основном, он очень надеялся на Руби. Что он, зря бегал по политическим тусовкам, романсы перед пенсионерами в клубе пел? А потом предлагал голосовать за Вольфа. И тут такой облом!

— Да, я помню, — мечтательно проговорила Фира. — «Калитку» пел. И «Тум, балалайка»… Очень у него душевно выходило.

— А как Лева отнесся к тому, что его пригласили петь на свадьбе? спросила я. — Наверное, отказывался?

— Ничуть, — покачал головой Вениамин и скривился от боли. Фира тут же вскочила и принялась поправлять на нем шлем танкиста, что было совершенно излишним. — Леон сказал, что работа есть работа, и согласился сразу. А вот я мог бы и не присутствовать на свадьбе.

— Как это? — удивилась я.

— Очень просто, я уже рассказывал об этом полиции. За пару дней до свадьбы мне позвонили на сотовый телефон и предложили покинуть свадебный зал перед вторым исполнением «Рапсодии в стиле блюз».

— А кто звонил? Мужчина, женщина? Номер запомнили?

— Не знаю. Голос был такой низкий, неопределенный. Мог вполне принадлежать кому угодно. А определитель номера не сработал. Наверное, звездочку нажали.

Я кивнула. Телефонная станция предоставляла такую услугу: если перед номером нажать кнопку со звездочкой, на другом конце у абонента не срабатывал определитель номера. Что поделаешь, действие равно противодействию.

— И вы согласились?

— Нет, хотя соблазн был. Мы получаем за выступление по 250 долларов каждый. А тут мне предложили в десять раз больше… Только за то, чтобы уйти.

— А почему вы не согласились, раз соблазн был?

— Черт его знает! Ребят подводить не хотел. Крысой выглядеть… Если бы мне сказали вообще не приходить, я бы подсуетился, замену нашел. Но с половины мероприятия? Это же полные кранты! Правда, в конце концов все так и получилось…

— Но ведь звонок из «больницы» раздался именно тогда, когда вас просили уйти со свадьбы. Вы не заподозрили подвоха?

— Ну, что вы! — горячо ответил он. — Речь шла о маме!..

Видно было, что наш разговор утомил Вениамина. Он откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Я встала.

— Спасибо, Веня, не буду вас больше мучить. Выздоравливайте.

Он вздохнул:

— Спасибо. Не знаю, как теперь к работе приступлю. Да и диск с композициями пропал. Теперь заново писать придется.

— Какой диск?

— В машине у меня был компакт. Я его записал накануне, полгода сочинял, а недавно купил райтер, устройство такое для записи. И перегнал все мелодии на диск. Они у меня много места в компьютере занимали. Потом я их из компьютера стер, а диска в машине после аварии не оказалось. Жалко…

Фира захлопотала над ним как квочка.

— Лерочка, ты торопишься, иди, я сама приеду. Идем, сынок, ляжешь…

Мне ничего не оставалось, как распрощаться.

* * *

Наш заморский друг тем временем набирал обороты. Суперфину удалось за две недели объехать полстраны, поучаствовать в благотворительной конференции, дать интервью местной газетке и многое другое. При этом каждый вечер неизменно он водил Элеонору обедать в очередной ресторан. У него собралась внушительная куча спичечных коробков с рекламой гостиниц. Уже можно было говорить о коллекции.

— Нет, я устала, положительно мне не до выходов по вечерам. В конце концов у меня изжога от маргарина! — говорила Элеонора, сидя дома в глубоком кресле с прижатой ко лбу рукой. — Дарья, подай мне соду.

Отпив со страдальческим видом глоток, Элеонора поморщилась и продолжила свои жалобы:

— Я все понимаю, страна наша прекрасная, сплошные памятники старины, но я уже на износе. Неужели у них в Америке все такие живчики.

— Вот, Даша, заварила ты кашу, — вырвалось у меня.

— А давайте я ему скажу, — предложила Даша.

— Ни в коем случае! — встрепенулась Элеонора. — Мы же культурные люди! Человек рассчитывает на наше гостеприимство, и поэтому ему должно быть приятно в нашем обществе. Кстати, завтра вечером мы идем в гости к Тишлерам. У Беньямина Тишлера день рождения.

Мне стало не по себе. Их новоиспеченный родственник недавно погиб такой странной смертью, а они устраивают праздники.

— И вы пойдете? Вы же сами сказали, что устали. И потом, они должны были быть в трауре!

— Нет, Валерия, ты все преувеличиваешь. Траур закончился позавчера и Тишлер сбрил бороду. А день рождения у него был на прошлой неделе, Элеонора поднялась с кресла и подошла к окну. — Они не справляли, чтобы не нарушить траур.

Неужели прошло тридцать дней с того вечера! Время летит со скоростью метеорита.

— А вот и Денис возвращается с работы! Даша, будем накрывать на стол.

За обедом мы спорили о том, удобно это или нет праздновать день рождение через месяц после трагической гибели пусть недавнего, но все же родственника.

— Кого мне жаль, так это тетушек Вольфа, — сказал Денис, сосредоточенно срезая мясо с куриной ножки, — они за ним жили, как за каменной стеной, а теперь агентство «Тодес» разваливается на глазах, я вчера заходил к ним. Старушки грустят, страховки перепутаны. Нет, я обращусь к другому агенту. И ведь не я один…

— Значит, убийца — агент-конкурент! — невольно вырвалось у меня.

Все, как по команде, повернули головы и посмотрели на меня.

— Ты опять? — укоризненно заметил Денис. Он лихо расправился с ножкой, оставив на тарелке лишь голую косточку.

— Ищи того, кому это выгодно, — мне не понравился собственный оправдывающийся тон. — Тем более, что в этом занюханном Кирьят-Шенкине ох как нелегко выжить в условиях жестокой конкуренции.

— Ой, мамочка, тебя послушать, так все лавочники друг друга перерезать должны, — вставила моя разумная дочь.

— Ничего не должны! — парировала я. У каждого лавочника свой ареал. К ним из другого района за молоком в десять вечера никто не пойдет. Если они и захотят что-либо сделать, так подожгут супермаркет. А от убийства у них клиентов не прибавится…

— Мам! А я вчера мимо «Космоса» проезжала, так он закрыт. Там пожар был.

— Вот, пожалуйста… — я приняла слова дочери как лишнее доказательство своей правоты.

«Космос», огромный супермаркет, по которому можно было блуждать часами, был построен на выезде из Ашкелона, и с его открытием появилась присказка: «Он сказал: „Поехали!“». Новоявленные Гагарины толпами бродили по суперу, набивая брюхо никелированных колясок разной снедью на неделю.

Там можно было купить все: от хлеба и молока до верхней одежды и компьютеров. Если брать много, то можно было получить ощутимую скидку, подарки и даже выиграть в лотерею полет в Таиланд. Рядом располагалась обширная стоянка и променад с кафетериями. Так что бедным лавочникам, действительно, надеяться было не на что. Мне на память пришел один из романов Эмиля Золя, из эпопеи «Ругон-Маккары» о таком же монстре-магазине, душителе мелкого частника и предметом эротического обожания женского населения Парижа.

Мои размышления прервала Элеонора:

— Валерия, вечно ты криминал ищешь. При чем тут владельцы мелких магазинов? Проводка где-нибудь перегорела или еще что-нибудь прозаическое…

Денис отложил в сторону вилку и улыбнулся:

— Тем более, что Тишлер принимал участие в его строительстве. Тебе это ни о чем не говорит, дедуктивная ты наша?

Это было уже слишком. Я прямо задохнулась от негодования.

— Хватит вам надо мной смеяться! Да, у меня не хватает выдержки не лезть туда, куда нормальный человек носа не сунет. Но я же, в конце концов, оказываюсь права. Ты вспомни!

— Мамочка, да не злись ты так, — Дарья пыталась сбить пламя, — Денис шутит, никакая ты не дедуктивная.

Взрыв хохота потряс нашу маленькую компанию. Элеонора тряслась от смеха, вытирая слезы. Моя злость куда-то испарилась, а Дарья сидела, переводя взгляд с одного на другого.

— Денис, объясни мне, что это вы?

— Все в порядке, Дашка, все хорошо. Мама не дедуктивная, ты права, — он потянулся ко мне и влепил мне звучный поцелуй в щеку.

В разгар веселья в дверь позвонили, и в столовую вошел Суперфин. В руках он держал красочный пластиковый пакет с надписью «Космос». Увидев это, мы снова зашлись от смеха.

— О! Рад вас видеть, — сказал он, недоумевая, что может быть причиной столь бурного веселья. — Элеонора, у вас божественный цвет лица.

Эдвард порылся в свертке, и на столе оказались баночка красной икры, полоски лосося в вакуумной упаковке, бутылка полусухого вина и роскошная роза. Розу он немедленно с изящным поклоном преподнес Элеоноре.

— Скажите, Эдвард, — осведомилась моя дочь вполне невинным голосом, вы эти продукты в «Космосе» купили?

— Да, — кивнул он.

— Так он же сгорел!

— Нет, только отдел постельного белья. Там стоит загородка. А что? спросил он. — Вам нужно было постельное белье?

— Нет, спасибо, — серьезно ответила Элеонора, — у нас есть.

Воцарилось непривычное молчание. Денис встал, вытер губы салфеткой и сказал:

— Собирайтесь, дорогие дамы, я отвезу вас домой.

— Что, уже? — заныла Дашка.

— Уже. Про школу вспомни.

Ночью, лежа в приятной полутьме, освещаемой только ароматизированной свечой, я спросила Дениса:

— И что ты об этом думаешь?

— О чем?

— Ты знаешь, о чем я говорю…

— Мама — взрослая женщина. И потом, она же сказала, что у нее есть постельное белье.

* * *

К Тишлерам сопровождать Суперфина пришлось мне. Элеонора не на шутку расхворалась, чувствовала себя разбитой. Но, скорее всего ей было неприятно поступаться принципами. Она, державшая траур по мужу долгие годы, не могла смириться с таким попранием устоев. Но Суперфину нужен был сопровождающий. И выбор снова пал на меня, как самую свободную.

Семья разбогатевшего подрядчика жила на самом краю Кирьят-Шенкина, в огромной трехэтажной вилле. Из всех окон открывался прекрасный вид на море и старинные развалины крепости крестоносцев. Перед входом в виллу раскинулась ухоженная зеленая лужайка, на которой шли приготовления к какому-то представлению. Ставились декорации, изображающие восточный дворец. По лужайке были разбросаны шелковые и бархатные подушки, а сам вход на виллу украшали тяжелые драпировки.

Зазвучала очень знакомая музыка, и из дверей, как из-за кулис выпорхнули четыре танцовщицы, одетые более чем скромно. Они кружились по лужайке и вдруг замерли на месте.

Под аркой восточного дворца стоял высокий мужчина в черном пышном парике и тюрбане, украшенном павлиньими перьями. От шеи до пят он был закутан в шелковый плащ. Музыка зазвучала снова и певец начал исполнять куплеты Ирода Антиппы из рок-оперы «Иисус-Христос — суперзвезда».

Этот голос невозможно было не узнать. Пел Леон Ковалло собственной персоной.

Резким движением певец сбросил плащ, и по публике пронесся стон восхищения. На нем была надета набедренная повязка из золотистой ткани, а ноги до колен оплетали высокие сандалии.

Он пел и танцевал в быстром чарльстоновском ритме, девушки слаженно кружились по лужайке, и, когда стих последний звук, публика разразилась громкими аплодисментами.

— Дорогой, — к мужу подошла Клара и поцеловала в щеку, — тебе понравился мой подарок?

Беньямин Тишлер, в пиджаке рисунка «птичья лапка», стоял у входа и раскланивался с гостями. Он обнял жену и растроганно произнес:

— Какая ты у меня выдумщица!

Мы с Эдвардом подошли, поздравили и прошли вовнутрь.

В салоне с окнами от пола до потолка был устроен фуршет.

Разные красивые вкусности, выполненные, несомненно, рукой опытного мастера своего дела, заполнили собой всю поверхность большого резного буфета. Рядом, на двух столиках, теснились бутылки. Всю эту красоту венчала птица, выполненная из резной тыквы и баклажан. Было стильно.

Около буфета оживленно разговаривала группа гостей, накладывая себе бутербродики с воткнутыми в них палочками. Хотя я знаю многих в городе, некоторые приглашенные были мне незнакомы.

Покрутив немного головой, я заметила роскошную блондинку Кристину, беседующую с импозантным мужчиной в роговых очках. Кристина была в чем-то воздушно-голубом, с неизменной ниткой жемчуга на шее. Ее собеседник жмурился как кот, глядя на нее. Кажется, я видала его на похоронах Вольфа. Дама, любительница классической музыки, сменила тон волос с красного на бурый, и откусывала слойку, изящно оттопырив мизинец. Рядом с ней стоял Леонид Горелов, злой гений Кристины, и скучающе оглядывался.

В салоне появился Леон Ковалло. Он успел переодеться в белый костюм-тройку и сейчас принимал восхищения гостей.

Положив немного закуски на тарелочки, мы с Суперфином присели на массивный кожаный диван, и я принялась разглядывать африканские маски, в изобилии развешанные по стенам.

— Посмотрите, Валерия, — мой спутник показал на старинные часы, стоящие в углу, — это же настоящий Буре!

Часы были высотой с рослого мужчину, и маленький Суперфин вряд ли смог дотянуться до верхней крышки. Корпус красного дерева сиял приглушенным блеском натурального воска. Циферблат из потемневшей бронзы тускло мерцал сквозь разрисованное узорами стекло. Римские цифры на нем едва проглядывались. Массивный маятник мерно качался из стороны в сторону. Боковые стенки часов украшали резные фигурки ангелочков с песочными часами и завязанными глазами.

Эдвард встал, и подошел поближе. Восхищению его не было предела, он подозвал меня и стал показывать различные детали орнамента, гирьки-противовесы.

— Этим часам без малого триста лет, — раздался неожиданно голос сзади.

Мы обернулись. Виновник торжества стоял возле нас и улыбался.

— Их, как реликвию передавали в нашей семье от отца к сыну. И даже существует предание: если часы остановятся, то в семье происходит несчастье, вплоть до смерти домочадцев. Поэтому заводить их — первейшая обязанность главы семьи.

— А если глава в командировке или в отпуске? — влезла я в мужской разговор.

— В нашем доме всегда был тот, кто заводит часы! Они никогда не оставались без присмотра. Если бы вы знали, скольких трудов мне стоило вывезти их из России! Сколько я заплатил на таможне!..

— Какие интересные маски! — восхитилась я, показывая на одну, особо оскаленную.

— Это мы привезли из Кении. Прекрасная страна, я вам скажу.

В салон вдруг зашел человек, внешность которого совершенно не соответствовала общему стилю вечера. Одетый в поношенный свитер и потертые брюки, он нес тяжелую сумку, набитую письмами.

— Вы будете Беньямин Тишлер? — спросил он нашего собеседника.

— Да, — кивнул он, — простите…

— Распишитесь здесь, вам заказное письмо, — почтальон протянул Тишлеру большой казенный конверт и журнал записей.

Хозяин дома расписался, получил конверт с большими красными печатями на нем и нахмурился. Еще раз извинившись перед нами, он удалился, вскрывая по дороге письмо. Но путь ему преградила супруга.

— Господа! — громко и весело обратилась Клара Тишлер к гостям. — Мы подготовили вам маленький сюрприз. Сейчас мы поднимем бокалы за здоровье новорожденного, а потом сюрприз…

Гости восхищенно захлопали в ладоши. Две официантки в накрахмаленных фартучках обнесли всех присутствующих шампанским. Беньямин раскланялся, его расцеловали женщины и в результате ему пришлось вытирать лицо от помады большим носовым платком.

— Дорогие гости, — продолжала тем временем Клара, — для того, чтобы увидеть наш подарок, давайте немного прогуляемся до моря. Те, кто захочет остаться, пожалуйста, есть еще много еды и вина.

— Надолго прогулка? — спросила одна дама капризным голосом.

— Примерно, часа на полтора, — ответил Тишлер. Разорванный конверт нелепо торчал у него из подмышки.

— Тогда я, пожалуй, останусь, — сказала недовольная дама. — Я в вечерних туфлях.

Не пожелали идти еще несколько пожилых гостей, и поэтому в путь мы отправились ввосьмером: чета Тишлеров, Леон с Кристиной, Мика Перчиков с Гореловым и мы с Суперфином.

Выходя с виллы Тишлеров, я оглянулась. Показалось мне это или нет, но маятник швейцарских часов не двигался.

Спустя пятнадцать минут мы вышли на берег моря, к марине — порту для яхт. Я сняла свои туфли и шла босая по песку. Женщины мне завидовали.

— Смотрите! — гордо сказала Клара. — Нравится вам наша красавица?

— Где, которая?

— Вот она, давайте подойдем поближе.

Яхта, действительно, была великолепна. Белоснежная, с полированными поручнями и надраенными латунными деталями, она издали производила сильное впечатление. На борту стояли двое моряков, готовые к приказам хозяина.

— Ну что ж, пошли… — пригласил нас довольный виновник торжества.

Как назывались все эти штучки, я не знала, так как отношусь к абсолютно сухопутному типу гомо сапиенсов, и этому есть обоснование: много лет тому назад, будучи в нежном возрасте, я простояла, перегнувшись через поручень на прогулочном судне из Гагр в Пицунду. Мне было не до красот Черного моря — я кормила рыб содержимым собственного желудка и потому в этот раз с опаской поднималась по сходням на борт яхты «Океания».

Внутри было еще красивее. В течение получаса раздавались только охи и возгласы. Мы разбрелись по судну, заглядывая во все уголки.

Всю ширину палубы трехэтажной яхты занимали три каюты с круглыми иллюминаторами. Деревянные панели отсвечивали тусклым лаком, вниз вели две маленькие ступеньки, а на стене висела реклама кока-колы в стиле «Pin-Up» с крутобедрой девицей. Между каютами возвышались две мачты, опутанные канатами, веревочными лестницами и прочим рангоутом. На самой высоте примостилась металлическая тарелка.

— Что это? — спросила я одного из моряков, показывая пальцем вверх.

— Радар, госпожа.

А какой великолепный был штурвал! Мне тут же захотелось схватиться за отшлифованные ручки и, нахмурив брови, вести судно вперед, навстречу приключениям. Я бы поглядывала левым глазом на показания компаса (обязательно с ударением на втором слоге), заключенного в блестящую металлическую коробку, а под капитанским мостиком раздавался бы звон рынды судового колокола, призывающего экипаж к обеду.

— А что внизу?

Там душевые и туалет. И еще машинное отделение, — ответил мне Беньямин Тишлер, оказавшийся поблизости.

— Машинное отделение? — удивилась я. — Тогда для чего мачты? Мы не пойдем под парусами?

— Нет, — засмеялся он. — Раскрыть паруса — довольно трудоемкая работа, а мы походим полчасика по акватории и вернемся. Нас гости ждут.

Не позволив разочарованию влезть в душу, я спустилась с капитанского мостика и пошла обследовать яхту дальше.

Над каютами, на верхней палубе, был натянут тент и расставлены пластмассовые кресла. На столе нас ждали напитки и небольшая закуска. Кристина уже сидела с томным видом, а мужчины суетились возле нее. Показалось мне или нет, но на мгновение она утратила свою вальяжность, когда зыркнула на меня сквозь полуопущенные веки.

Стемнело, и на яхте зажглись разноцветные гирлянды огней.

Тишлер не успевал отвечать на вопросы гостей, мой спутник даже вытащил записную книжку и заносил туда данные о тоннаже, водоизмещении и скорости в узлах.

А потом мы шли по Средиземному морю, наслаждаясь соленым запахом моря и свежестью ветра. Не было слышно ничего, кромке криков чаек и шума волн за бортом.

— Вам нравится, Валерия? — спросил меня Суперфин.

— Все отлично! Жаль, что Элеонора не пошла вместо меня.

— Ничего, — хохотнул он, — в следующий раз возьмем ее.

— Простите, Эдвард, я вас покину, — сказала я и пошла вниз, в ту сторону, где, как мне казалось, я заметила туалет.

Но вместо туалета попала в небольшую каюту. В одном углу стоял диван, а в другом, привинченный к полу стол.

— Здесь есть кто-нибудь? — спросила я, оглядываясь. — Где туалет?

Сделав несколько шагов, я очутилась возле стола. На нем лежал разорванный конверт и несколько бумаг. Конечно, мои глаза стали машинально читать эти документы, но ничего интересного в них не было. Какие-то отчеты по строительству, расход стройматериалов и подобная скучища.

Я уже собиралась выйти из каюты, как получила удар по голове, в глазах потемнело, и сознание покинуло меня.

* * *

Вы представляете себе жуткое ощущение, когда хлебаешь носом воду? Соленая вода бьет по носоглотке, и хочется залезть в нос всей пятерней и выковырять эту жидкость, так некстати залившую дыхательные пути.

Кашляя и отплевываясь, я пыталась сообразить, что со мной происходит и где я нахожусь. «Спокойно, Валерия, — говорила я себе. — Ничего страшного, вода теплая, это не Красное море, где средняя температура 19 градусов и водятся акулы.» То, что эти акулы на людей не нападают, меня не успокаивало. Помню, как вся купающаяся публика выскочила в Эйлате из воды, лишь увидев небольшой остроконечный плавник, резавший воду.

Пришлось скинуть туфли и сориентироваться по огням, горевшим на берегу. Я не могу определять расстояние, поэтому бросила это бесполезное занятие и, не поддаваясь панике, принялась грести брассом, как лягушка в болоте. Иногда я посматривала по сторонам, надеясь увидеть или услышать приближающийся спасательный катер или вертолет, но ничего подобного не было — кроме огней на берегу, никаких признаков жизни.

«Только бы не акулы, не водовороты, не судороги!..» — твердила я, загребая изо всех сил, а огни все не приближались. Мне мешали миниюбка и бюстгальтер, поэтому я его отстегнула и выкинула, а юбку скатала валиком на талии. Плыть стало легче.

Мне помогал ветер — он дул к берегу. Когда я делала очередной взмах, я чувствовала, как он толкает меня в спину.

Наконец, я стала различать кромку берега и строения на берегу, а на горизонте показались силуэты многоэтажных зданий. Из последних сил я принялась отчаянно грести вперед, волны выросли и приходилось нырять под них.

Вдруг меня что-то обожгло за ногу. Я заорала и отпрянула. Огромная медуза с капюшоном в полметра, качалась прямо передо мной. Ее тонкие щупальца колыхались на волнах.

Ну вот, боялась акул и водоворотов, а наткнулась на мерзкую кишечнополостную тварь.

— Эй! Кто здесь?! — услышала я крик. Я стала орать, что есть мочи, перекрывая шум волн. И спустя некоторое время ко мне приблизилась лодка. Весла осторожно плюхались об воду.

Тут я поняла, как устала, и силы покинули меня. Моему спасителю пришлось втащить меня в лодку, ухватив за волосы.

Что было потом я с трудом представляю себе. Помню лишь, что меня щекотали колкие усы моего спасителя, делавшего мне искусственное дыхание. Как я ранее опасалась, из моего горла хлынули остатки праздничного ужина у Тишлеров.

Открыв глаза, я увидела над собой бородатое лицо.

— Ну что, живая? — спросило лицо по-русски. — Ты откуда, русалка?

— С яхты… — прошептала я. — А ты?

— А я морж… Правда, при воде плюс 28 градусов трудно быть моржом, но я стараюсь. Звать-то тебя как?

— Валерия.

— А я Сергей, будем знакомы.

Тут я сообразила, что моя юбка до сих пор собрана валиком на талии и попыталась ее раскатать, но она не поддавалась. Да и верхняя часть тела, прикрытая лишь мокрой вечерней блузкой, была не комильфо. Я вскочила и принялась поправлять одежду. Лодка от моих движений угрожающе закачалась.

— На вот полотенце, — засмеялся Сергей. — Раз об одежке думаешь, значит, совсем оклемалась. Ей-богу, русалка, только без хвоста. Выпить хочешь?

На это я лишь отрицательно замотала головой. И тут же охнула. Голова болела нестерпимо.

— Дай, гляну, — мой спаситель пощупал мне голову, отчего я сморщилась, и присвистнул, — ну, мать, хорошенько же тебя приложили по башке. Как только ты выплыла? Кто это сподобился?

Речь у него была странная, да и сам он выглядел, как сибирский кряжистый старовер, случайно оказавшийся на обетованной земле.

— Если бы я знала… — пожала я плечами, и это движение снова отозвалось молниями в голове. Чтобы уменьшить боль, я стала осторожно поворачивать шею и вглядываться в темноту.

Осмотревшись, я увидела странные ящики, громоздившиеся на носу шлюпки. На одном из них лежал какой-то черный предмет. Взяв их в руки, я поняла: это были наушники.

— Зачем это тебе? У тебя радио есть?

— Эхолот, — серьезно ответил мне Сергей. — Я рыбу ищу. И плаваю в одиночестве, чтобы тихо было. И без мотора. А ты пробовала косяки слушать?

— Нет, не доводилось.

— Очень интересное занятие. Они там шепчутся внизу, щелкают, свистят. Дать тебе?

— Лучше дай телефон. У тебя сотовый есть?

Схватив телефон, я колебалась, набрать номер Дениса или домашний, и в конце концов, набрала свой. Пока шли вызывные гудки, я спросила Сергея:

— У тебя машина есть? Сможешь меня довести.

— Смогу, — кивнул он.

Наконец, моя дочь ответила сонным голосом:

— Алло, кто это?

— Дашенька, прости, родная, ты спишь?

— Да, мам, ты где?

— Не волнуйся, просто я хотела узнать, все ли с тобой в порядке?

— Я сплю.

— Вот и хорошо, я скоро буду. Запри дверь и вытащи ключ из замочной скважины, чтобы я сама смогла отпереть дверь.

— А я уже вытащила. Бай, мамуля…

Пока я разговаривала с дочерью, Сергей напряженно всматривался в темноту.

— По-моему, приближается судно. Небольшое. Что ты хочешь, покричать им, или…

— Или… — перебила я его. — Давай не будем показывать вида, что мы здесь, а тихонечко приблизимся к ним.

— А ты уверена, что именно с этой посудины свалилась?

— Не свалилась, а скинули меня оттуда.

— Вот те на! — удивился он. — И за что?

— Было бы за что — вообще бы убили, — попыталась я отшутиться, но старая шутка вышла невеселой.

Голова понемногу прояснилась, и я повеселела.

— Знаешь, Сережа, по принципу бритвы Оккама, никакой другой посудины здесь просто быть не должно.

— Это еще что за фрукт такой?

— Не фрукт, а философ средневековый, из Англии.

Сергей тем временем греб, осторожно опуская весла в воду, чтобы не было ни малейшего всплеска. На его лице застыло сосредоточенное выражение, будто он пытался понять, что он тут делает и куда плывет вместо того, чтобы слушать рыбьи косяки.

— И чем же он знаменит, твой Оккам?

— Он придумал постулат, в котором все непонятные вещи объясняются просто и доступно. И нечего огород городить, — я невольно заразилась его манерой разговаривать. — Вот, например, если тебе вечером в дверь постучали, то это не королева Виктория пришла, а соседка за солью.

— Ничего себе, — ухмыльнулся он, — стану я думать, что ко мне королева за солью заявится. Что-то ты не то говоришь — видно, головой крепко стукнулась.

— Именно то, что и хотела сказать, — разозлилась я. — Не понимаешь! Если недалеко от нас ходит какое-то судно, то, скорее всего, это то, с которого меня выкинули, а не другое. Я же не могла далеко уплыть. Поэтому я и предлагаю тихонько подплыть и послушать, о чем они там говорят.

— Что мы там услышим? — возразил Сергей. — Они же в каютах сидят. Вон, холод какой.

— Давай мы твой эхолот приспособим. Вдруг получится.

Мой спаситель даже весла в сторону отставил. Посмотрев на меня подозрительно, он буркнул:

— Нет, крепко тебя по голове приложили. Ну, подумай, как мы сможем его использовать? Он же для рыб!

— Если ты немых рыб слышишь, то людей и подавно. Ну, пожалуйста, Сережа, чего тебе стоит?

— Ладно… — буркнул он и шлепнул веслами по воде.

— Тише ты, — прошипела я, сильно понизив голос, хотя в этом не было никакой необходимости, — на корабле услышат.

Осторожно гребя, Сергей приблизился к яхте. Мы пришвартовались около самого ее борта, в кромешной темноте. На судне горели только лампочки в центральной каюте. Палуба была погружена во мрак. Ничего не было слышно.

— Доставай свой аппарат, — прошептала я.

Он открыл крышку ящика, надел наушники и принялся крутить широкую пластмассовую ручку. Его лицо напряглось, потом Сергей выдохнул воздух и неожиданно громко сказал:

— Ничего не слышно…

— Да тише ты! — рявкнула я на него шепотом и стянула с его головы наушники. — Дай мне!

Но кроме треска, мне тоже ничего не удалось услышать.

— Граненый стакан нужен, — прошептал мне мой попутчик, ухмыляясь.

— Что?

— Полезная вещь в хозяйстве. Если хочешь знать, что у соседей за стенкой делается, возьми граненый стакан и приложи к стенке. Не хуже мембранного резонатора сработает. Опять же выпить можно…

— Тебе все шуточки шутить, а мне позарез надо узнать, кто меня в воду скинул.

— Тогда лезь туда.

— Куда?

— Туда, — он показал пальцем вверх. И не бойся, я тебя подстрахую.

Задрав голову, я посмотрела на борт яхты, примерно трехметровой высоты.

— Неплохо бы… — я пробовала предложение и так и эдак… Но, в конце концов, отрицательно покачала головой. — И как ты себе это представляешь? Я что, как кошка полезу?

Сергей ничего не ответил и, кряхтя, полез под лавку. Оттуда он вытащил здоровенный пук веревки и начал его разматывать. Моему взору предстала натуральная веревочная лестница с тройным якорьком на конце.

— Вот тебе и кошка…

— И для чего ты это с собой возишь? — удивилась я.

— Люблю, понимаешь, спускаться на дно и прогуливаться, — и тут же переменив тон, спросил вполголоса: — Так ты лезешь или нет?

— Я… я боюсь…

— Плыть не боялась, а залезть пару шагов не можешь? Эх ты… «Я узнать хочу, кто меня скинул…» — передразнил он меня. — Не скинул, а сама по пьяной лавочке свалилась!

— Ну, знаешь!.. — разозлилась я. — Давай сюда твою пеньку. А когда страховать снизу будешь, не подглядывай особенно.

— Больно надо, — ответил Сергей и добавил: «Все равно в такой темноте ничего не видно».

Мой спутник размахнулся, покрутил над головой якорьком и забросил его на борт яхты. Подергав несколько раз за лестницу и удостоверившись, что она надежно закреплена, он сделал приглашающий жест рукой и почему-то добавил по-немецки:

— Битте…

Делать было нечего. Вздохнув, я крепко ухватилась за веревочные перекладины, дернула пару раз для порядка и, поставив ногу на нижнюю ступеньку, стала подниматься. Что только я не говорила себе в эти минуты, только чтобы не смотреть вниз и не думать о том, что ждет меня, если свалюсь, и что ожидает, если меня схватят наверху. В голове крутились обрывки фраз, как то: «Взявшись за гуж, полезай в кузов…» Мало представляя себе, что такое гуж, я крепче хваталась за веревочные ступеньки, а мои руки и ноги были изодраны в кровь и саднили.

Наконец, уставшие пальцы нащупали полированный борт яхты. Сделав еще пару движений, я перевалилась через перила, и упала на дощатую палубу. Через несколько секунд Сергей оказался рядом со мной.

— Давай, веди… — прошептал он.

— Это, кажется, там, — я поднялась с колен, оправила, как могла, юбку и осторожно двинулась вперед. Сергей ступал за мной.

Мы приблизились к освещенному иллюминатору и заглянули внутрь. Вся компания сидела за столом и бурно переговаривалась. Время от времени кто-нибудь хватался за сотовый телефон и подносил его к уху. Из каюты не доносилось ни звука.

Почувствовав прикосновение к плечу, я вздрогнула.

— Дверь с правого борта немного приоткрыта, — тихо сказал мне Сергей. Если мы обойдем яхту, то сможем что-то услышать. Хочешь?

Кивнув в ответ, я по стеночке двинулась вслед за ним. Пройдя вдоль левого борта и обогнув нос, мы подошли к двери. Тихонько расширив щелку, через которую доносились звуки, мы притаились возле нее. Видно ничего не было, зато голоса доносились отлично.

Мика Перчиков говорил быстро и невнятно, словно жевал кашу:

— Что с нами будет? Что будет? Нас же всех обвинят в ее исчезновении! А может, и в чем-нибудь похуже!

— Успокойся, Мика, — оборвал его резкий голос Клары Тишлер. — Перестань впадать в панику!

— И все же, куда она могла деться? — спросил Горелов. — Может, ей захотелось вплавь добраться до берега? Отсюда, в принципе, недалеко…

— В вечернем костюме? — я узнала мягкий голос Кристины. — Валерия, конечно, дама экстравагантная, но не до такой же степени!..

— Мне бы хотелось узнать, скоро ли прибудет полиция? — спросил Суперфин.

— Я уже вызвал, — быстро ответил Тишлер. — Они должны быть тут с минуты на минуту.

— Ну, как по-твоему, — задышал мне в ухо Сергей, о котором я совершенно позабыла, — кто из этих трепачей скинул тебя за борт?

— Не знаю… Все такие обеспокоенные. Полицию вызвали.

— Полиция — это хорошо. Сейчас они приедут на мотоциклетах и сразу во всем разберутся, — серьезно ответил мне мой спутник.

— Прекрати! У меня голова кругом идет, а тут ты со своими шуточками!

— Кто здесь? — голос Клары Тишлер раздался у самой двери.

Мое инкогнито должно было быть вот-вот нарушено. Привыкнув брать инициативу в свои руки, я рывком распахнула дверь и вошла в ярко освещенную каюту.

Зрелище было, как на картине Репина «Не ждали». Жаль только, что электрический свет так резанул меня по глазам, что я непроизвольно зажмурилась и не смогла отметить первую реакцию сидящих за столом.

— Где ты пряталась? — подалась мне навстречу Клара. — Мы тут с ума сходим, а она на яхте в прятки играет!

Отстранившись от нее, я сухо ответила:

— Простите, госпожа Тишлер, но, говоря со мной на русском языке, постарайтесь обращаться ко мне на «вы». Это иврит позволяет себе панибратство.

— Она еще лекции тут нам будет читать! — удивился Горелов.

— Подожди, Леня, — оборвал его Беньямин. — Пусть Валерия расскажет, где она была все это время. Нам нужно подготовиться к вопросам полиции.

За моей спиной открылась дверь, и один из матросов сказал, обращаясь к Тишлеру:

— Извините, господин Тишлер, мы обыскали все углы, никого нет.

— Спасибо, не надо… Можете идти. Это недоразумение.

— Ничего себе недоразумение! — вскипела я, хотя хотела держать себя в рамках. — Меня бьют по голове, выбрасывают за борт, а потом называют все это невинным словом «недоразумение»!

Мика Перчиков вскочил с места:

— Я говорил! Я знал! Я предчувствовал!

— Сядь, Мика, — снова рявкнула на него Клара, а Леон потянул его за полу куртки.

— Валерия, дорогая, — спокойным голосом произнес Суперфин, — если ты уверяешь, что тебя выбросили в море, то как ты оказалась снова на яхте?

— И вы мне не верите? — я была поражена. От кого, но от без пяти минут мужа Элеоноры я такого не ожидала. Он же должен был мне верить, несмотря ни на что! — Меня подобрал Сергей.

— Какой Сергей? — вопрос раздался одновременно с нескольких сторон.

— Когда я очутилась в воде, он меня подобрал. Он был на лодке. Потом он забросил кошку с лестницей на яхту, и мы с ним поднялись, — я вытерла рукой мокрый лоб. — Да что я вам рассказываю, он все сейчас подтвердит.

Выскочив за дверь, я осмотрелась: Сергея нигде не было видно. Нехорошее предчувствие охватило меня. Бросившись к левому борту, я схватилась за перила и перегнулась через них. Лестница исчезла…

— Держите ее! — истерически завизжала Кристина. — Она сейчас снова спрыгнет!

Тут же рядом со мной оказались матросы и вежливо, но крепко взяли под локотки.

— Оставьте меня! Я не какая-нибудь самоубийца! Мне тоже нужно дождаться полиции, — я пыталась освободиться от крепких объятий матросов, но они отпустили меня только тогда, когда ввели в каюту и усадили за стол.

Мы были совсем уже близко от берега и причала с ощетинившимися яхтами. Матросы принялись резво готовиться к швартовке, а вся наша компания сидела за столом, и в каюте висела гнетущая тишина.

На причале нас уже ждали. Две темно-синие машины с надписью «Police» были припаркованы у самой кромки воды, а полицейские стояли возле них. Один из полицейских подошел к Тишлеру и, представившись, спросил:

— Это вы вызывали полицию?

— Да, я, но произошло недоразумение…

— Какое недоразумение?

Тут вмешалась Клара Тишлер:

— Мы совершали прогулку на яхте, и нам показалось, что одна из наших гостей пропала.

— Как пропала? — нахмурился полицейский.

— Ну, она не пропала, просто гуляла по яхте и не отзывалась на наши крики, а мы подумали, что она упала за борт. Поэтому мы и вызвали полицию. Вот и все.

Все наперебой принялись говорить нечто похожее. Только мы с Суперфином молча стояли сзади.

— Мне бы хотелось взглянуть на даму, которая «пропала», — сказал полицейский.

Небольшая горластая толпа расступилась, и я оказалась перед взором блюстителя закона.

— Как ваша фамилия? — строго спросил он.

— Валерия Вишневская.

— Госпожа Вишневская, вы подтверждаете то, что здесь было сказано?

Все разом умолкли. Испытующе посмотрев на моих недавних попутчиков, я кивнула:

— Подтверждаю. Это была глупость с моей стороны.

— И где же вы были, когда вас звали?

— В туалете на нижней палубе. Меня тошнило, и я все время блевала. Поэтому и не смогла ответить. У меня морская болезнь.

— А почему вы босиком? Где ваши туфли?

— Упали в море. Я их сняла, чтобы легче было ходить по палубе, и держала в руке. Тут яхту качнуло, они упали вниз, а я побежала в туалет.

— Понятно, — кивнул полицейский. — Ну что ж, инцидент исчерпан. Всего хорошего, господа.

Как только полицейские машины отъехали от причала, вокруг меня образовалась пустота. Никто не поблагодарил меня за вранье, все отводили глаза и сторонились меня, как прокаженной. Только Суперфин взял меня под руку и, махнув рукой, позвал такси.

— Отвезу вас домой, Валерия.

Сил отнекиваться у меня не было. Мне было уже наплевать на то, что, может быть, это он сбросил меня с яхты. Я села на заднее сиденье, он вперед, и через десять минут я уже была дома.

Сняв с себя волглые тряпки, бывшие пару часов назад выходным костюмом, я рухнула в постель и забылась тяжелым сном. Мне снилась темная вода, шершавая лестница, по которой мне пришлось лезть высоко-высоко. Вода прибывала, а лестница не кончалась…

* * *

Наконец-то, я выбрала время отнести Лине ее блокнот. Решив, что не буду благими намерениями мостить дорогу в ад, я собралась и поехала в тихий городок, позади северного Тель-Авива.

Улица петляла, надеясь заморочить меня окончательно, стояла сильная жара, воздух звенел от стрекотания кузнечиков и вибрации машинок для стрижки газонов, и вокруг сладко пахло свежесрезанной травой.

Лина только что проснулась. Открывая дверь, она округлила глаза и спросила:

— Это ты? Заходи… А который час?

— Уже десять, дорогая. А ты все еще спишь?

— Ага, — кивнула она и зевнула. — Еще бы не спать, когда тебе по телефону стихи читают до пяти утра.

— И кто же это такой неуемный? Не дал девушке поспать?

Лина назвала фамилию одного известного барда, приехавшего к нам на гастроли, и пошла варить кофе.

То, что пышный рой поклонников окружает мою приятельницу, я не сомневалась, так как за право интервьюироваться у нее сражались не только барды, но и члены кнессета, кинозвезды и прочие миллионеры.

— Бедный бард, — посочувствовала я незнакомцу, — попался в сети к жестокой обольстительнице.

— Да ну тебя, Валерия. Садись, я тебе кофе налью.

— Не, мне чаю, — возразила я. — И побольше — жара на улице.

Вытащив из сумки потрепанный блокнот, я протянула его Лине.

— Здорово! — обрадовалась она. — А я-то думала, где я его посеяла?

В ее руке оказалась длинная изящная трубка, которую Лина набила табаком из пестрого пакета и затянулась. Клубы ароматного дыма поползли по кухне.

— Я тебя не узнаю! — удивилась я. — А где твои пахитоски?

— Так стильно, — ответила она и выпустила еще дыма.

Отпив немного кофе, Лина вяло полистала блокнот и отложила его в сторону.

— Все не то, Лера, не то…

— Что именно?

— Начальство давит, требует статью о Вольфе. А что я там напишу? Кто его убил? Тебе известно? Вот и мне нет. А писать «знайте, каким он парнем был» мне неохота. Я вот лучше с Виктюком покалякаю — он опять здесь со своими «Служанками».

— Конечно, заезжих варягов интервьюировать веселее…

— Кстати, о Виктюке… Ты видела мой альбом? Этапы большого пути?

— Нет, покажи…

И я тихо вздохнула в уголке, надеясь, что пронесет и альбом окажется не таким огромным. Мне надо было бежать, а тут предстояло выслушивать: «А это мне двенадцать лет», «А тут весь наш класс на выпускном вечере»…

Но я ошиблась. Про класс, любимых в армии и двоюродных тетушек там ничего не было, а были собраны фотографии, которые можно было охарактеризовать фразой: «Лина и …» Вместо многоточия назовите любую физиономию, мелькающую на экране двух государств, и вы поймете, что рассмотрение альбома оказалось занятием довольно занимательным.

Здесь были все: маститый сатирик умильно улыбался своей собеседнице, держа под мышкой потертый портфель, элегантный ведущий клуба анекдотов поддерживал Лину под локоток, певец, муж бабушки, из-под козырька от солнца таращил круглые глаза, поэты и писатели, звезды театра и кино, деятели большой политики — всем Лина находила точные и убийственные характеристики.

— А вот и местные партайгеноссе, — ткнула она пальчиком на разворот.

Обычная протокольная фотография: кто-то пожимает кому-то руки, сзади стоят мужчины различной толщины, но все при костюмах. Фотография большая и народу на ней было изображено человек тридцать. Вольф стоял на переднем плане и самодовольно усмехался. А сзади… Я пригляделась.

— Лина! — позвала я. — Глянь, я не ошибаюсь?

Она наклонилась и ахнула:

— Так вот где я его видела!

Без усов и в пол-оборота на меня смотрел мой новый знакомый Эдвард Суперфин.

* * *

Элеонору надо было спасать! Суперфин оказался наглым лжецом, если, не дай Бог, не более! И какие гнусные планы он вынашивает, чтобы…

Подожди, Валерия, ведь его не было, когда убили Вольфа. Он прилетел только через неделю. Ничего это не значит, он, подлый паук, расставил сети по всему миру. У него исполнители везде, и он прилетел позже только для того, чтобы лично удостовериться в свершившемся… Это по его приказу убили Вольфа, украли деньги из бельгийского фонда, покушались на Додельзона. И самое главное, сбросили меня в море с яхты. Он, как профессор Мориарти, раскинул свои щупальца. Нет, не щупальца. У пауков щупальцев не бывает. Значит, паутину. Представив себя и всех остальных несчастными мухами, запутавшимися в паутине коварного Супера, я едва не разрыдалась.

Кто же мне поможет вывести его на чистую воду? Борнштейн? Но ему нужны доказательства. А фотография Суперфина не доказательство. И то, что он на яхте был. Ну и что? На свадьбе-то его не было! Что я скажу Элеоноре? Как я посмотрю ей в глаза? А Денис? Он же просто разозлится так, что бросит меня… Он так любит свою мать. Хотя я предупреждала… Суперфин мне не понравился с самого начала. Уж больно он весь такой гладкий и обтекаемый: не ухватишь, не поймешь, он говорит правду или врет как сивый мерин. Почему сивый? Он брюнет с сединой. Не мерин, Суперфин…

Тут я осознала, что стою на улице, на самом солнцепеке, и размахиваю руками. Прохожие шли мимо, не очень-то и удивляясь. Может, у меня наушник в ухе и я по мобильнику говорю. Но голову стало печь, и я, озираясь по сторонам, поискала глазами свою машину.

В машине было жарко, как в аду, и я, чертыхаясь, включила кондиционер, а потом, немного остыв, решила съездить к себе в контору, чтобы там немного подумать и разобраться «кто есть ху?»

В конторе меня ждал сюрприз. Возле входа в нашу «Воронью слободку» прогуливался Сергей и с любопытством разглядывал прохожих.

— Сережа! — закричала я. — Что ты тут делаешь?

— Тебя поджидаю, — лениво ответил он, — у тебя на двери написано, что прием с девяти, вот я и пришел…

— Но уже полдень! Я могла бы совсем не придти. И вообще, как ты узнал, где я работаю?

— Дочка твоя сказала. Я, вообще-то, домой к тебе хотел идти, но она меня не пустила, сказала, что в такое время ты обычно на работе, и объяснила, как добраться.

Мне оставалось только мысленно порадоваться за свою умную дочь, которая не пускает разных чужих дядек в дом, а предусмотрительно посылает их в мою контору, чтобы я с ними разбиралась сама.

— Ну, хорошо, — согласилась я. Смерч подозрительности, бушевавший в моей груди из-за Суперфина, перекинулся на Сергея. — А как ты узнал мою фамилию и номер домашнего телефона?

— Фамилия твоя на двери висит. Не пиши, если не хочешь, чтобы все читали. А телефон… Ты же сама домой звонила. Вот он в памяти мобильника и остался.

Мы уже поднимались по обшарпанной лестнице на второй этаж. Войдя в комнату, я предложила Сергею сесть и задала свой главный вопрос:

— Скажи, пожалуйста, мой любезный спаситель, какого черта ты сбежал с яхты?

— А что мне оставалось делать? Ты жива-здорова. Раз они уже звонили в полицию, значит, второй раз тебя за борт не выкинут, побоятся. А мне светиться недосуг. Еще визы лишат.

— Ох, непростой ты, Сережа, турист, чует мое сердце, — я подхватила его интонацию разговаривать. Недавно прочитала о главном принципе нейролингвистического программирования: «Если хочешь понять, что собой представляет человек напротив тебя, говори и сиди так, как он». — Тебе бы красотами Мертвого моря наслаждаться, да по святым местам бродить. А ты чем занимаешься? Эхолотом рыбу глушишь. Сдается мне, не рыба тебя привлекла в тот вечер. Уж больно ты вовремя на моем пути оказался.

— Нужна ты мне очень, — пробурчал он, не глядя на меня. — Это мне, дураку, вместо спасибо, за дела мои добрые…

— Не злись, я тебе очень благодарна. Но сейчас ты чего явился? Со мной вроде бы все в порядке, не тону.

— Не стоит благодарности, там до берега было всего ничего. Ты просто с испуга вообразила невесть что… А вот я к тебе пришел за помощью.

— Ничего себе! — возмутилась я. — Ты мне ни на один вопрос не отвечаешь, а еще туда же, помощи просить пришел! Не будет тебе ничего! У меня руки чешутся заявить о тебе, как о свидетеле.

— А вот этого не надо, — Сергей даже с кресла приподнялся, — ни свидетелем, ни терпилой не пойду. Придется, видать, рассказать тебе, Валерия. Уж больно ты баба вредная.

— Начинай, я тебя внимательно слушаю, — сказала я, а про себя подумала: «Может, действительно, стоит всерьез заняться НЛП? Ишь, как его проняло!»

— Я детектив, Валерия.

— Что?

— Детектив из Москвы. Частный сыщик. Вот мои документы.

Сергей достал из кармана книжечку и показал мне. Там черным по белому было написано:

«Частное сыскное агентство „Черная маска“. Частный сыщик Сергей Александрович Белых. Лицензия No…».

Убедившись, что я прочитала, он захлопнул книжечку и спрятал ее в карман. Я же сидела, слегка одуревшая. Вот оно, исполнение моих желаний. Не зря говорят: если чего сильно захотеть, то получаешь сразу. Главное, сильно захотеть. А последний час я только о том и думала, как вывести Суперфина на чистую воду.

— А ты не врешь, Черных из «Белой маски»? — поспешила спросить я и тут же пожалела о своем глупом вопросе. — Я хотела сказать, наоборот, Маска из… В общем: неважно, врешь или нет? — слегка поплывшие мозги начали путать слова и имена, но, похоже, собеседник не обиделся.

— Какая мне польза с вранья? — спросил он в свою очередь (ишь, навострился среди евреев — вопросом на вопрос!). — Тебе, что ли, понравиться? Так я это и без документа могу.

Вот ведь нахал! Но вслух сказала:

— Хорошо, я расскажу тебе, что знаю, но ты мне тоже поможешь. Надо подробней об одном дяденьке разузнать. Он мне на любимую мозоль наступил.

— Любовник, что ли?

— Хуже… Любовник матери моего любовника. Это, мон ами, — я покрутила в воздухе пальцами, — совсем другой коленкор!

Черт побери, наверное, это заразно! Несу всякую глупость.

— Что тебе известно о Руби Вольфе?

От такого вопроса я чуть со стула не упала. Как, и он туда же?

— Он… Он умер. То есть его убили, отравили при всем честном народе. Намазали мундштук саксофона ядом, а он схватил его и давай дуть. Пьяный был. А ты расследуешь, кто его убил?

По-моему, частные детективы сообразительностью не отличаются. Во всяком случае, после моего вполне логичного и точного объяснения спаситель выглядел слегка поглупевшим.

— Саксофон… Дуть… Странно… — проговорил Сергей. — Нет, мне не заказывали найти убийцу. У меня другое задание. Да и кто бы мне позволил вести здесь расследование? Это только в книжках бывает. В жизни в два счета сам за решеткой окажешься. Нет, я другим делом занимаюсь. Сбором информации.

— Какой?

— Насчет того, куда Вольф деньги дел, — честно и вполне беззаботно признался Сергей Черно-белая-маска. — Большие деньги, между прочим.

— Как же это узнаешь? Его же убили! Он теперь тебе ничего не расскажет.

— Есть способы, — протянул Сергей, и его лицо приняло нехорошее выражение. Мне даже страшно стало вдруг он никакой не частный сыщик, а вообще мафиозо. Хотя мне какая разница? Мафиозо, так мафиозо.

— Надо убийцу искать! — убежденно заявила я. — Тогда и деньги найдутся. Кто шляпку украл, тот и тетку пришил!

— Какую шляпку? — удивился он. — Ты чего?

— Ничего, — огрызнулась я. — Классику надо знать. Есть у меня кое-кто на примете.

И я вытащила из сумки фотографию Суперфина, которую забрала у Лины.

Сергей взял у меня фотографию и долго ее рассматривал. Потом протянул ее мне и сказал:

— Двоих, по меньшей мере, я знаю. Убитый Вольф и еще один, тот, кто стоял с тобой на причале. Только тут он без усов.

— Здорово! — восхитилась я. — Вот с него и начнем. Большие подозрения он у меня вызывает. И за Элеонорой Суперфин ухлестывает. Может, он, ко всему прочему, еще и брачный аферист? С него станется.

В дверь постучали, и в комнату вошел Эдвард Суперфин собственной персоной.

— О, простите, Валерия, я вижу, вы не одна. Зайду в другой раз.

Будь у него шляпа, он ее бы церемонно приподнял. Что же до нас, то я на короткое время остолбенела, а вот в глазах моего ви-за-ви появилось хищное выражение.

Впрочем, я быстро оправилась:

— Не надо, Эдвард! Вы абсолютно не мешаете.

— Все же я зайду в следующий раз… Всего наилучшего.

Тут вмешался Сергей:

— Скорее это я мешаю господину Суперфину, — нет, все-таки, он точно детектив: такую фамилию с одного раза запомнил. — Я сейчас вас покину. Единственная просьба, ты позволишь, Валерия? — он сделал чинный поклон в мою сторону.

Завороженная развивающимся действием, я кивнула несколько раз, как китайский болванчик. Сергей взял со стола фотографию и протянул ее Эдварду:

— Господин Суперфин, только один вопрос: что вы можете сказать об этой фотографии?

Мой незваный гость попросил разрешения присесть, отодвинул второе гостевое кресло и сел, изящно взмахнув полами пиджака. Надев очки, отчего его лицо приобрело сразу профессорский вид, он сосредоточенно рассмотрел фото и, вернув его Сергею, спокойно ответил:

— Это подписание большого контракта, основная прибыль от которого пошла на благотворительные нужды, как то: культурное развитие небольших городов Израиля, выдача ссуд по мелкому бизнесу, социальное жилье и прочее. Что именно вас интересует?

— Когда это было?

— Примерно полгода назад. А почему вы спрашиваете? И, простите, с кем имею честь?

Сергей отработанным движением достал из кармана уже знакомое мне удостоверение и протянул его Суперфину. Документ подвергся тому же тщательному осмотру, что и фотография.

— Ну, что ж, — спокойно сказал Суперфин. — А вот это мои документы.

И он протянул Белых свою книжечку. Сергей удивленно ее полистал, потом передал мне.

«Частный сыщик Эдвард Гарри Суперфин. Сыскное агентство Суперфина. Лицензия No…»

Слишком много детективов…

* * *

Ситуация явно что-то напоминала. Что-то до боли знакомое. Сейчас они кинутся друг другу в объятья и закричат: «Узнаю брата Колю!». А я в роли приснопамятного председателя арбатского горисполкома буду замороженно улыбаться, наблюдая за трогательной встречей детей лейтенанта Шмидта.

Но на самом деле все было не так. Суперфин перехватил инициативу в свои руки и спросил Белых:

— Вас интересует убийство Вольфа?

— Только как следствие пропавших денег.

— Вот как? — удивился Суперфин. — Меня, кстати, тоже. Может быть, мы с вами ищем одни и те же деньги?

Мне стало неприятно. Вольф не относился к числу моих друзей, но то, что его смерть интересовала моих собеседников постольку поскольку, меня изрядно покоробило.

— Три года назад, — начал Сергей, — Руби Вольф вернулся из Израиля в Москву. Он не растерял свои связи и в скором времени уже работал вместе со своим однокашником Леонидом Гореловым в тресте, занимающемся скупкой и перепродажей на запад цветного лома.

— Это тот самый Горелов, который был и на свадьбе, а потом на яхте?

— Да, — кивнул Сергей, — он часто посещает Израиль и сейчас тоже здесь.

— Мерзкий тип! — внесла я свою лепту, вспомнив Кристину.

— Все может быть, — подтвердил московский детектив и продолжил: — Когда правительство взяло под ужесточенный контроль все подобные операции и продавать сырье стало стремно, Вольф собрал шмотки и укатил обратно на историческую родину. Денег у него было достаточно, чтобы открыть здесь дело и купить дом, да и семья разрослась. Горелов, в свою очередь, отошел от торговли цветным металлом и стал искать другие области применения своего финансового таланта. На металлоломе он стал миллионером, и ему захотелось вкладывать денежки в нечто более возвышенное, чем конверсионные отходы. Он занялся своей основной профессией — геологией, стал вкладывать деньги в поиски полезных ископаемых. Он мог себе это позволить. В Москве Горелов один из соучредителей мощного банка, доходы надо было пускать в оборот, почему бы и не поискать нечто стоящее? А потом разрабатывать и получать прибыли. А так как его старинный приятель Вольф жил в Израиле, то направлением Горелова стало поиски в Израиле нефти, полезных ископаемых и даже предметов старины. Вольф подготовил большой бизнес-план, правление банка рассмотрело его и выделило деньги, весьма крупную шестизначную сумму. Уже была подготовлена договоренность с официальными кругами Израиля. И вот вам результат: Вольф убит, денежки канули в неизвестность, Горелов сидит здесь, надеясь вернуть хоть что-нибудь, а я послан расследовать, куда все это пропало…

— А вы не подозреваете, что тут может быль сговор между Вольфом и Гореловым. Просто один из них убил второго и присвоил деньги, — Суперфин начал прокручивать варианты.

— Все может быть… — повторил Белых. — Мне пока не удалось разобраться, я здесь только несколько дней. Поэтому я и открылся тебе и прошу твоей помощи.

— Но чем я смогу помочь? Я не полицейский, не детектив. Простой переводчик… Ты не пробовал обратиться в полицию? — спросила я Сергея.

— Лера, не будь наивной! Сочетание слов «шестизначная сумма» и «Россия» действует на ваших присных, как красная тряпка на быка. Они тут же начинают орать «русская мафия», а толку ни на грош! Еще загребут под горячую руку. Тем более, что я-то ищу деньги, но вашим полицейским нужен убийца! Нет уж, я как-нибудь сам…

— Разумно, — подтвердил Суперфин. — Только неясно, как вы будете добиваться поставленной цели? В чужой стране, без языка…

— Ну, с языком мне она поможет, — хохотнул Белых. — А что? Валерия, я тебя официально нанимаю. Пойдешь?

Он протянул мне руку для рукопожатья.

— Отстань! — откинула я его руку. — Чего ради я буду вмешиваться в ваши мафиозные разборки? Мне что, жизнь не дорога?

— Кто тебе говорит вмешиваться? Переводить будешь, и все. Это же твой бизнес. И на двери написано.

Я хотела сообщить ему насчет того, что пишут на заборах, но сообразила, что это прозвучит штампом. Далась ему моя дверь!

— Ну, почему ты не хочешь со мной работать? Мордой не вышел?

— А потому, Сереженька, что ты туфту гонишь! — разозлилась я не на шутку. — У вас в стране первоначальное накопление капитала идет. И все эти твои красивые слова о перемене направления вложений, поисках и прочей хренотени на самом деле означают только одно: отмывка денег! Иди догадайся, сколько в буровую скважину на дне Средиземного моря ингредиентов дорогих закачали? Будут ваши толстосумы просто так, за здорово живешь, вбухивать деньги в такие невыгодные затеи!

— Браво, Валерия! — Суперфин аккуратно похлопал в ладоши.

— Не хочешь — не надо, — обиделся Сергей. — Фря какая! Сам справлюсь. Я тут из кожи вон лезу, рассказываю как есть, насмешки получаю, а он сидит, как в театре. Давайте, уважаемый господин, теперь ваша очередь…

— Ну что ж, моя, так моя, — согласился Суперфин.

Неожиданно зазвонил телефон. Извинившись, я поспешно сняла трубку.

— Лера, это я, — голос у Элеоноры был расстроенным.

— Я вас слушаю.

— Ты не знаешь, где Эдвард? Обычно он всегда звонит мне пожелать спокойной ночи, но, скорее всего, вы вчера вернулись поздно, и ему уже было неудобно звонить. Но он не позвонил и сегодня утром! Я прождала все это время у телефона. В гостинице его нет… Может, что-то случилось?

Первым моим желанием было дать трубку Суперфину, и пусть он сам разбирается. Но я пересилила себя и ответила:

— Не волнуйтесь, Элеонора. Когда мы расстались, он был в добром здравии и ужасно хотел спать. Эти торжественные приемы кого угодно доведут до умопомешательства. А с утра он, скорее всего, поехал по делам. Обещаю вам найти Суперфина. Извините, я не могу более говорить, у меня клиенты.

Положив трубку, я посмотрела Суперфину прямо в глаза. Пауза затянулась.

— Ходок! — сказал Сергей и захохотал.

— Эдвард, я уже вру Элеоноре, а что будет дальше? Вы представляете, как ко мне будут относиться мой друг и его мать после вашего отъезда? Вы сделали мою семью прикрытием для своих профессиональных дел. Вам совершенно безразлично, что произойдет, когда вы уедете, — я прекрасно понимала, что поза обличителя мне не идет, но ничего не могла с собой поделать. — Одно дело: встретились, не подошли друг-другу. Ну что ж, не судьба… Но то, что вы сделали, Эдвард, это верх цинизма!

Суперфин выслушал мою патетическую речь на удивление спокойно и без возражений.

— Мне бы чаю, — сказал он.

Пока я, задохнувшись от такого нахальства, покорно готовила чай ему — и себе заодно, да впридачу кофе для Сергея, Эдвард молчал. Отпив немного из большой фаянсовой чашки, он мягко заметил:

— Хотя ваши слова справедливы, все-таки на сегодняшний момент дело обстоит не так, дорогая Валерия. Все верно: для того, чтобы не возникли подозрения, я использовал переписку по интернету в целях знакомства. Когда я начинал поиски, у меня была только одна цель: найти подходящую кандидатуру, даму моего возраста с юга Израиля. И когда мне попалось письмо Элеоноры, я обрадовался: «Вот она, удача!». Легенда была готова. Я еду знакомиться. Все замечательно! Но, приехав сюда, к вам, и с первого же дня принявшись за поиски, я вдруг обнаружил, что Элеонора привлекает меня, что мне совершенно не хочется отсюда уезжать, и то, что служило поводом и предлогом для приезда сюда, стало главной причиной… — Суперфин сделал небольшой глоток из чашки и продолжил: — Вы вправе мне не поверить, но это все именно так, как я вам рассказываю.

— Ладно, это вы потом между собой разберетесь, — довольно невежливо остановил его Сергей. — О деле рассказывайте.

— Да-да, — кивнул Суперфин, — я не забыл. Некоторое время назад ко мне обратились из одного частного благотворительного фонда, чтобы я помог им разобраться им в одном деле. Они ехали к вам делегацией и меня в нее включили. Нужно было проверить на месте, то есть у вас, в Кирьят-Шенкине, на что пошли деньги, отпущенные этим фондом. Деньги, кстати, небольшие, и я справился с заданием за три дня. Зашел в муниципальную библиотеку, покопался в чертежах. В любом городе, в инженерной библиотеке при муниципалитете можно найти чертеж каждого здания этого города. Мне даже помощники не потребовались. Потом я присутствовал на торжественной встрече спонсоров с администрацией города. Тогда, кстати, и сделана эта фотография.

Эдвард вытащил платок и вытер лоб.

— После моего положительного доклада решено было увеличить дотации фонда городу. Было выделено сто тысяч долларов, а потом сумма субсидий должна была быть увеличена. Но…

Тут я перебила Суперфина:

— Эдвард, скажите, а почему вы написали положительный доклад? Что вам понравилось в Кирьят-Шенкине?

— Дамы… — сказал Суперфин и улыбнулся.

Нет, я была права! Он неисправим! Бедная Элеонора… Такого бабника еще поискать. Моя дочь долго старалась, пока нашла!

— Ну, ты даешь! — засмеялся Белых. Он даже не заметил, как перешел на «ты». — При чем тут бабы?

— Не бабы, молодой человек, а дамы, — возразил ему Суперфин. — Первые деньги, которые получил муниципалитет, были потрачены, по требованию спонсоров, на женские кружки, обучение женщин языку и поискам работы. Это было выполнено. И я встречался со слушательницами курсов. Что сказать? У них были такие светлые лица! В общем, для таких женщин стоило постараться.

— А потом? — спросила я.

— А потом спонсоры перевели сто тысяч долларов, деньги были получены и испарились. А Вольфа убили на следующий день… Вот поэтому я снова здесь.

— Что же теперь делать?

— Нам с Эдиком искать деньги, — ответил бестактный Сергей, — а ты отдыхай. Сил набирайся.

— Ага, и дожидайся, пока тебя снова, если не с яхты сбросят, так по голове чем-нибудь дадут. Убийцу надо искать, вот что! Найдете убийцу, отыщете деньги.

— Нам платят не за это, — возразил Суперфин. — Увы, мы иностранные подданные. У меня желания объяснятся с вашей полицией еще меньше, чем у коллеги. Он совершенно точно подметил: расследованием убийств частные детективы занимаются только в романах. В жизни мы всего лишь собиратели сплетен. Не более того… — он подумал, потом великодушно добавил: — Хотя рациональное зерно в ваших рассуждениях есть. Разрешите откланяться.

Мне снова показалось, что он приподнимает шляпу и склоняется в элегантном поклоне.

Дверь затворилась, и я без сил рухнула в вертящееся кресло.

Не прошло и двух минут, как в дверь кто-то постучал.

«Третий брат, — обреченно подумала я. — Сын лейтенанта Шмидта Паниковский Михаил Самуэльевич».

Я почти угадала. Дверь отворилась, и в комнату тихо вошел Михаэль, но не Паниковский, а Борнштейн.

— Михаэль, — утомленным голосом спросила я, — как вы относитесь к гусю?

Но старший следователь ашкелонской полиции не понял моей фразы. Он не знал классику советской литературы.

— Вы о чем, Валерия?

— Да так, просто вслух рассуждаю. Простите… Что вас ко мне принесло, Михаэль?

— Интересуюсь вашим вчерашним приключением, Валерия. Мне уже доложили. Я тут был в центре, дай, думаю, зайду…

Неуклюжие объяснения Борнштейна позабавили меня, и я принялась рассказывать ему все перипетии вчерашнего дня, начиная с фуршета в доме Тишлеров. Михаэль внимательно слушал, не перебивая, только изредка задавал вопросы. Единственно о чем я ему не рассказала, это о профессии моих недавних посетителей. Не знаю, почему. Может быть, не хотела для них неприятностей…

В конце своего рассказа я спросила Михаэля о Роне Шазаре.

— Мы продержали его три дня и выпустили. Ничего. Только глупые статейки, заказанные противниками Вольфа по предвыборной борьбе. А вы кого-нибудь подозреваете?

— Мне трудно сказать… — задумалась я. — С одной стороны это должен быть высокий человек, выше меня ростом, и сильный. Я же получила удар по голове. Это Коновалов, Тишлер, да и жена его тоже высокая женщина.

— Но вы сказали, что наклонились над документами, — возразил Борнштейн. — Значит, рост не такая уж и весомая улика…

— Тогда я не знаю. Может быть, все это вообще только совпадение?

Михаэль что-то промямлил, из чего следовало, что он так не считал. Посидел еще минут пять и откланялся. Похоже, мой рассказ его разочаровал.

* * *

Дашка встретила меня радостным криком:

— Мамуля, есть!

— Что есть?

— Суперфин сделал Элеоноре предложение! Я же говорила!

— Ты слишком много говорила, — я щелкнула ее по носу. — Но все равно, я ужасно рада!

— Он был такой смешной, — прыснула Дарья. — Я была у них после уроков. Суперфин вошел с большим букетом цветов, только усы торчали. И в бабочке! Мам, у него была бабочка на шее. Я только тогда увидела, когда он розы Элеоноре отдал. И говорит: «Дарья…»

— Интересно, — хмыкнула я, — это он тебе, что ли, предложение собрался делать?

Пока дочь выпаливала мне все это, я успела водрузить на кухонный стол покупки и открыла дверцу холодильника.

— Мам, не перебивай! И вот он говорит: «Дарья, благодаря тебе я встретил несравненную женщину, мечту моей жизни! Сегодня у меня волнительный день…» Представляешь, так и сказал: «Волнительный».

— На себя посмотри, когда ивритские слова в русскую речь суешь.

— «Я долго думал и, наконец, решился… Элеонора, я не могу без вас жить. Я люблю вас и хочу провести остаток своей жизни с вами в моем скромном доме!» Ты помнишь, он фотографии показывал? Кирпичный дом, три этажа, подземный гараж для «Мерседеса»!

— Знаешь, Дарья, а не пишет ли наш Суперфин мыльные оперы? Он выражается точь-в-точь в их стиле. Как бы ему намекнуть, что Элеонора не является поклонницей этого жанра?

— Не знаю, мамуля. Вот бы так Йоська или Вадик пришли и сказали, — она прижала руки к груди и картинно закатила глаза.

— Пусть твои Вадики сначала на дом заработают. Или, по меньшей мере, на «Мерседес», — остудила я ее восторженный пыл. — Вот тогда и поговорим.

В дверь позвонили. На пороге стоял Денис. Дашка с криком: «Ты знаешь?» — бросилась к нему. Пришлось выслушать историю предложения руки и сердца по второму разу.

— И что ты об этом думаешь? — спросил Денис, когда мы уже поели и Дарья ушла в свою комнату.

В ответ я рассказала ему, как я узнала о профессии Суперфина.

— Мне кажется, что он отсюда не уедет, пока не найдет пропавшие деньги. Ну, и заодно, кто убил Вольфа.

— Как он узнает, если полиция в тупике?

— Давай посоображаем, — предложила я. — Вот я просто чувствую, что Вольфа убил тот, кто был вместе со мной на яхте.

— Почему? — удивился Денис. Я не рассказывала никому о моем купании в прохладных водах Средиземного моря. Зачем родным лишние треволнения?

— Не знаю. Считай это женской интуицией. Итак, на яхте были мы с Суперфином, Кристина, Леон Ковалло, Мика и чета Тишлеров. Ну, нас с Эдвардом можно не брать в расчет.

— Почему же? Ты теплой весенней ночью подобралась к несчастному Вольфу в момент пика его творческой карьеры и… — зарычав, Денис набросился на меня.

— Уйди, противный, не даешь мысли раскидать.

— Ты особенно не кидайся ими, и так мало.

— Ты шовинист! Не признаешь за женщиной право на мозги!

— Зачем они тебе? В тебе и так все прекрасно. Все, я ушел, — он скорчил смешную гримасу. — В спальню, между прочим. Если тебе нужен собеседник, милости просим.

Проявить свои дедуктивные способности мне удалось часа через два. Уютно устроившись на полусогнутом локте Дениса, я, глядя в потолок, будто на нем могли быть нарисованы участники драмы, принялась рассуждать:

— Итак, с кого начнем… С Кристины. Могла она убить Вольфа? Вполне.

— Ты это о ком? — проснулся Денис.

— Помнишь ту крашеную блондинку в жемчугах у Вольфа на свадьбе?

— Нет, не помню. Ты же знаешь, Лерка, я извращенец. Меня привлекают исключительно натуральные брюнетки. На худой конец, рыжие. К крашеным блондинкам у меня идиосинкразия.

— Я тебе покажу худой конец, — погрозила я ему пальцем. — Вольф поставил Кристину в безвыходное положение. Из-за драгоценной статуэтки она может попасть в тюрьму, потерять доброе имя, вылететь с работы. Так что мотив есть.

— Жидковат мотивчик-то, — возразил Денис.

— Ничего себе! — возмутилась я. — Вольф использовал ее, как тряпку! Может, жениться обещал. По крайней мере, она за ним горя не знала. Пока ему не приспичило в политику удариться и добропорядочность свою показать. Страшна месть покинутой женщины!

— И облапошенной… — в тон мне добавил мой собеседник. — Насколько я понимаю, статуэтка назад не вернулась?

— Нет, не вернулась. Так что, мы смело можем записать Кристину в убийцы.

— Мне нравится ход твоих мыслей. Валяй дальше.

Умственная работа всегда вызывает у меня зверский аппетит. Поэтому, я вылезла из-под одеяла и пошла на кухню. Вернувшись с двумя яблоками, я протянула одно Денису и вновь приступила к расследованию:

— Теперь Тишлеры… Могли они прикончить свата? Запросто! Тишлер помогал Вольфу деньгами. Предвыборная гонка увенчалась успехом благодаря вливаниям подрядчика. А что Беньямин получил? Дырку от бублика! Видите ли, подряд на «марину» будет вынесен на открытый конкурс, а ты, родственничек, становись в общую очередь. Обидно?

— Еще как, — грызя яблоко, ответил Денис. — Тебе бы, начальник, книжки писать…

— Вот! — я была захвачена процессом. — Певец тоже на Вольфа был обижен. Он что, пел даром, что ли? И театр песни ему Вольф обещал? Обещал. Выполнил? Нет. А у парня идефикс сформировался. Он без этого театра жить не может. Вот и укокошил Руби со злости.

Кто еще остался? Мика Перчиков. Он вообще псих ненормальный. Он у Вольфа деньги на изыскания просил? Просил. Тот дал? Фигу с маслом. А Перчиков мог подумать: «Зачем нам такой мэр? Вот помрет Вольф, другой мэр, может быть, и прислушается!..»

— Тебя послушать, так выходит, что Вольф был редкостной скотиной, убить которого у всех руки чесались.

— Пуркуа бы и не па? — собезьянничала я.

— А тебе Руби ничего не обещал? — Денис догрыз яблоко и бросил черенок на блюдце. — Может, он тебе за уроки иврита не доплатил? Или секретаршей своей не сделал? А?

— Еще чего! Я с него за уроки вперед брала. И квитанцию выдавала. Чтоб не отвертелся.

— А Суперфин?

— Так его вообще тут не было! Во время убийства!

— Непонятно, — протянул Денис. — Почему ты ограничиваешь список потенциальных преступников? Вот, Искрин, например. Тоже кандидатура… Деньги от спонсоров пришли? Пришли. А куда делись? То-то!

— Глупости! — возразила я с жаром. — Искрина, во-первых, не было на свадьбе, а во-вторых, он не выбрасывал…

Тут я прикусила язык.

— Что ты замолчала?

— Ничего… Забыла. Давай спать.

И я повернулась носом к стене.

* * *

На следующее утро я позвонила Суперфину и Сереже Белых и попросила их встретиться со мной.

— Господа, — обратилась я к ним, как только мы уселись под веселым полосатым тентом на набережной, — надо продвигаться. Иначе вы, Эдвард, застрянете тут на неопределенное время. Да и ты, Сережа, не горишь желанием поселиться в Израиле навечно.

Два детектива переглянулись. Даже, как мне показалось, Суперфин тонко усмехнулся.

— Валерия, дорогая, мы же сюда не отдыхать приехали… Серж многое успел за эти дни. Да и мне удалось кое-что выяснить.

— Интересно узнать…

— Известно ли тебе, что одна брюссельская компания по производству компьютерного оборудования перевела Вольфу крупный вклад на развитие города?

— Да-да, — поспешила ответить я, и рассказала о телефонном звонке в Бельгию по просьбе Искрина со товарищи.

— А… — удивился Суперфин. — Значит тебе известно немного больше, чем я думал. Очень хорошо, что ты в курсе.

— Эдвард, да об этих деньгах каждая собака в городе знает! И когда должны были получить, и почему не получили, и что было бы, если на месте получателя был я… В общем, типичные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?»

— Ничего не понимаю! — Эдвард посмотрел на Сергея, словно искал у того поддержки. — А как же тайна сделки, безопасность, в конце-концов?

— О чем вы? Да если бы этих денег не было вообще, их стоило бы выдумать! А иначе, чем эти партийные бонзы смогут доказать, что они лучше других, таких же бестолочей?

Молчавший до сих пор Сергей вмешался в разговор.

— Эдик, и что ты раскопал?

— За несколько дней до свадьбы новоявленные родственники Вольф и Тишлер обменялись доверенностями, для ведения общих дел. Сто тысяч долларов получены по доверенности Тишлера и их уже в Израиле нет.

— Значит, хватать надо Беньямина! — воскликнула я. — Пусть ответ держит.

Оба детектива посмотрели на меня, как на, мягко говоря, ребенка с синдромом Дауна.

— Лерка, — ну что ты несешь? — Сергей, в отличие от рафинированного Суперфина, в выражениях не стеснялся, — Ну, придешь ты к этому Тишлеру. И что скажешь? Вы, уважаемый столп местного общества, денежки прибрали, а Вольфа на тот свет отправили, чтоб не возражал. Верно?

— Да, вроде…

— А он тебе на это что ответит? Что, мол, деньги деньгами, об этом у них с родственником Руби договоренность имеется. А вот насчет убийства — это ты, дорогая, не по адресу. Сколько можно повторять: у нас есть полиция, она ищет преступника, и все вопросы к ней. Усекла?

— Кстати, даже вашим собственным частным детективам, израильским, запрещено заниматься самостоятельным расследованием тяжких преступлений. К которым, как вы понимаете, относится убийство, — добавил Суперфин.

Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть, подтверждая правоту слов американо-российского союза, и поделиться с ними своими ночными размышлениями.

В отличие от Дениса, два детектива отнеслись со всей серьезностью к моим соображениям насчет того, кто убил, кого и когда.

— Надо разделиться, — сказал Сергей. — И снова поспрошать подозреваемых. Авось кто-нибудь из них и проговорится. Я возьму себе блондинку с певцом. Чувствую, там у них любовь намечается. На яхте это сразу в глаза бросилось. Как голубки сидели и переглядывались, только что не ворковали.

— А я пойду к Тишлерам, — предложил Суперфин. — Поблагодарю их за прекрасное путешествие.

— Эдвард, вы серьезно? — удивилась я.

— Надо же каким-то образом завязать разговор. Чем этот повод хуже других?

Мне остался самый неперспективный клиент Мика Перчиков. И я потащилась в парк.

Мику я застала в приподнятом настроении. Он встретил меня, как долгожданную гостью.

— Мика, что случилось? Вы прямо цветете! Вам дают квартиру?

— Гораздо лучше, дорогая… Мне выделили деньги на изыскания! Через пару месяцев здесь забьет фонтан минеральной воды. Построят целительные бассейны с геотермальными водами. Вот увидите!

— Я очень рада за вас, Мика, — сказала я. — А кто он, этот щедрый спонсор?

Перчиков вдруг нахмурился. Его воодушевления как не бывало.

— Не скажу, — хмуро заявил он. — Еще сглазите. Раз сказал, что будут деньги, значит, будут. А от кого — это не ваше дело. Любопытная Варвара…

— Ладно, — я примирилась с такой сменой настроения. — Не говорите, так не надо. Я вот чего пришла…Там, на яхте, когда меня не было…

— Лучше я вам стихи почитаю, — перебил меня Мика. Его плохое настроение улетучилось как дым, и он снова весь кипел от восторга.

Зато обо мне нельзя было сказать, что я была в восторге от перчикова предложения. Но, может, во время художественной декламации я смогу выведать у Мики, что же происходило на яхте, пока я барахталась в соленой воде.

Перчиков полез в палатку и достал оттуда толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете. Я тихо вздохнула.

— Вот это, из последних… называется «Другу Вольфу», — он уселся на траву, скрестил ноги и начал читать.

Такой мути я в своей жизни не слыхала. Там были свалены в кучу могила, где горит одинокая свеча, верный друг, безвременно усопший. И, конечно же, вода! Потоки воды! Фонтаны, водопады и бассейны с минеральной водой, ждущие только того, чтобы Мика их отрыл. Аквафил какой-то!

Потихоньку я стала отползать от Перчикова. Он не заметил моих маневров, и все так же продолжал вдохновенно декламировать свою оду, поэму, чтоб глаза мои ее не видали!

Моя вылазка закончилась впустую. Интересно, как дела у Суперфина с Сергеем?

А на следующее утро Мику Перчикова убили.

* * *

Эту страшную новость мне сообщила Надя. Она ворвалась ко мне в половине восьмого утра, когда я наливала себе первую большую чашку чая.

— Валерия! Ты знаешь?

— Надя, что такое? Ты словно на пожар бежишь!

— Идем со мной, это в парке. Мику убили.

— Как? — поллитровая чашка чая задрожала у меня в руке, и кипяток выплеснулся прямо на голую коленку. — Ох! Откуда тебе это известно?

— Помнишь Сусанну? Мы к ней медитировать ходили. Так вот, она на рассвете всегда в парк ходит, праной заряжается. А там энергетика хорошая, Надежда опять принялась за свое. — Она по парку ходила и наткнулась на толпу. Подбежала поближе, а он задушенный лежит… Вот страсти-то! Наверное, маньяк какой-нибудь по парку бродит. Ну, кому Мика мешал? Он же такой безвредный был… — она всхлипнула.

— Надя, полиция приехала?

— Сразу же! И скорая. Погрузили тело и увезли. Полицейские потом опрашивали свидетелей, но никто ничего не видел…

— А Сусанна?

— И она ничего. Так ты идешь?

— Нет, Наденька, извини, — отказалась я. — Мне что-то не по себе.

— Ладно, тогда я пойду. Мне все равно потом на рынок надо.

Я ни на секунду не сомневалась, что маньяку тут делать нечего. Мику убили из-за денег. Больших денег. Тех, которые он якобы «достал». Наверное, нашел тайник. И до того обрадовался, что начал писать стихи. А хозяин тайника обнаружил, что к деньгам кто-то прикасался и заподозрил Мику. Дальше просто: Мика стал нежеланным свидетелем. Это была моя первая версия.

Потом мне пришло в голову, что Мику убили из-за того разговора в полуразрушенной сторожке. Там, где я нашла мундштук. Значит, на первый план выходят два подозреваемых: Горелов и Кристина. Именно они выясняли отношения, когда Мика их подслушал. А с Кристиной вчера должен был говорить Суперфин! Что он ей такого наговорил, что она побежала душить Мику? Или все-таки Горелов? Нет, не могу. Голова как чугунный казан для плова. И крутится там что-то, вертится, а наружу вылезти не может.

Чай я пила, как героиня Чехова «безо всякого на то удовольствия». Поняв, что так больше продолжаться не может, я решила сходить к Сусанне и порасспросить ее. В парке делать было нечего: Мику увезли, вещи, скорее всего, забрали.

Сусанна была в своем репертуаре. Браслеты на всех конечностях, точка на лбу и душный запах благовоний.

— Это ты? Проходи. Какими судьбами.

Прямо с порога я бухнула:

— Сусанна, Мику убили, следующей должна быть я. Мне страшно!

— Выпить хочешь? — ничуть не удивилась она.

— Нет, спасибо. Я пришла к тебе просто так. Ничего не изменишь. У меня существует идиотская привычка вмешиваться в разные чужие неприятности. Меня же потом бьют по голове…

— Это карма… — понимающе кивнула головой. — Наложение чужой информации.

— Вот-вот, — подтвердила я, — эта чужая информация так крутится у меня в мозгу, что я, наверное, с ума сойду. Кто убил, кому это надо, и, самое главное, при чем тут я?

— Садись, — решительно сказала она и подтолкнула меня к массивному креслу. — Работать будем. Ауру чистить.

— Чистить так чистить, — обреченно махнула я рукой. Мне уже было все равно что делать: чистить ауру, превращать инь в янь, управлять плазмой или кармой. Иди знай, что за терминология у этих экстрасенсов.

— Расслабься, закрой глаза и ни о чем не думай, — сказала Сусанна, включая магнитофон с записью шороха дождя.

— Легко сказать «ни о чем не думай», — пробурчала я, — мысли-то не спрячешь!

— У тебя все получится. Ты получишь ответ на свои вопросы. К тебе придет единственно правильная информация.

Мне стало спокойно и приятно. Ноги-руки налились непривычной тяжестью, а голова стала легкой и пустой. Я видела себя стоящей на высоком берегу, а внизу бушевал прибой. Волны бились о скалы и рассыпались мелкими сверкающими искорками.

А потом внутри меня зазвучали слова:

«Я иду меж печальных надгробий, И в одном догорает свеча. Руби пал жертвой мерзких снадобий, Вместе с ним там рука палача.»

Что это за бред я несу? Надо мной склонилось лицо с точкой между бровей.

— Проснулась? Вот и хорошо! Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, Сусанна. Что это было?

— Убрала с тебя злое поле. Теперь ты защищена, и ничего дурного с тобой не случится. Что тебе снилось?

— Стихи… Странные такие.

— Ты их помнишь?

И я продекламировала:

— Стоит статуя в лучах заката…. Ой, Сусанна, что-то я не то несу.

— Сосредоточься. И вспомнишь. Это тебе ответ на твой вопрос к космосу.

— Спасибо, дорогая, я должна бежать. У меня дела.

Мы расцеловались, и я выскочила из двери с надписью «Центр работы с паранормальными явлениями».

Уже сидя в машине, я отчетливо вспомнила ту муть, которая мне снилась и пришла к выводу, что если это ответ из космоса, то уж очень косноязычный.

На работе не было ничего нового. Звонили Сергей с Суперфином. Они разговаривали: один с Кристиной, другой — с Беньямином Тишлером. Ничего толкового. Кристина вообще ничего не помнила или не хотела вспоминать. А Тишлер торопился, уезжал по делам в эйлатский порт. Обещал приехать через пару дней и поговорить. Остались еще Леон Ковалло с Гореловым, но их решили отложить на завтра. Серега, как всегда, нескладно пошутил, что Мику теперь можно выбросить из списка подозреваемых. Ничего себе метод расследования убийства. Как в шекспировских трагедиях: кто последний живой остался, тот и виноват.

Но стишок, приснившийся мне во время медитации, не отпускал меня. В голову лезли всякие страшилки, знакомые с детских лет: «И тогда черная рука оторвала пуговицу на пальто и сказала…» Как сладостно было бояться летними сумерками на деревянной лестнице в доме моей бабушки.

И пользуясь мудрым правилом: «Если хочешь избежать соблазна, поддайся ему», я поехала на городское ашкелонское кладбище.

Последние посетители, омывая руки у длинного рукомойника, спешили к выходу. Они с удивлением смотрели на меня, бредущую в потемках между могил, но ничего не говорили. Кому охота влезать в чужие дела?

Могилу Вольфа я нашла не сразу. Она была в новом, еще не заселенном (тьфу, о чем это я?) секторе и выделялась черным гранитом среди светлых памятников из иерусалимского белого камня и серого с прожилками турецкого мрамора. На высокой стелле было высечено: «Руби Вольфу от скорбящих жены и детей», и даты рождения и смерти.

Обойдя памятник, я наклонилась к отверстию для поминальной свечи. Дело в том, что во всех памятниках в Израиле под изголовьем в мраморе прорезают небольшую выемку и закрывают ее дверкой. Когда приходят родственники, они приносят с собой толстую свечу в железном стаканчике и ставят ее в это отверстие. Такая свеча горит сутки и можно не бояться, что ее задует ветер. Поэтому я ничуть не удивилась фразе «и в одном догорает свеча». Свеча должна быть внутри памятника, а не снаружи.

В кромешной темноте я нащупала маленькую дверку и открыла ее. Внутри, оказалась какая-то тряпка и больше ничего. Пошарив, как следует, я ничего не обнаружила и, не успев как следует рассмотреть находку, затряслась от страшного уханья, раздавшегося прямо над моей головой. Сова, будь она неладна!

Не разбирая дороги, я бежала к выходу, перепрыгивая через надгробья. Споткнулась, чуть не подвернула ногу, но крепко держала в руках свою жалкую добычу.

Только влетев в свою старенькую «Сузуки» и захлопнув дверь, я смогла отдышаться и, наконец, рассмотреть то, что было крепко зажато в руке.

Это была длинная шелковая перчатка, вся в жирных масляных пятнах. Понюхав перчатку, я поняла, что масло было машинным.

Почему перчатка? Чья она? И как она попала в отверстие для поминальной свечи? Где я видала совсем недавно такую перчатку?

И я вспомнила! Клара и Эстер, матери жениха и невесты были на свадьбе точь-в-точь в таких же перчатках! Вот только чья она? Клары или Эстер? Я изо всех сил пыталась представить себе двух дам, и тут перед глазами предстала картинка: Денис целует Кларе руку.

Вытащив мобильный телефон, я позвонила Денису тоже на сотовый.

— Привет, это я! Слушай, у меня к тебе вопрос. Только не удивляйся…

— Лера, дорогая, я с тобой уже давно ничему не удивляюсь. Что такое?

— Денис, когда мы уходили со свадьбы, ты поцеловал Кларе Тишлер руку. Ты помнишь?

— Помню, ну и что? Ты решила устроить ей сцену ревности?

— Перестань! Прошу тебя, сосредоточься и ответь: Клара была в перчатках или без?

— Ну, конечно, без! Подавать для поцелуя руку в перчатке считается дурным тоном. Ты этого не знала?

— Знала, знала… — ничего я не знала. Мне редко приходилось подавать руку мужчине, тыльной стороной ладони вверх. А жаль… Ушли в прошлое царственные жесты, реверансы, корсеты и обмороки. — Ладно, спасибо, я отключаюсь.

Мой второй звонок был к Михаэлю Борнштейну:

— Михаэль? Добрый вечер! Это Валерия.

— Слушаю вас.

— Михаэль, если можно, ответьте мне на один вопрос: какова причина дорожно-транспортного происшествия Додельзона.

— Повреждение тормозного шланга. Он был порван, и в колодках практически не осталось тормозной жидкости. А почему вы спрашиваете?

— Я была у Додельзона в больнице. Он считает себя отличным водителем и недоумевает, как его могло занести на повороте… Спасибо, всего хорошего.

Так, теперь звонок Суперфину. Гостиничного телефона я не знала, поэтому позвонила Элеоноре домой.

— Элеонора, добрый вечер! Это Валерия. Вы не скажете гостиничный номер Эдварда?

— Валерия, ты его там не найдешь. Он звонил недавно и сказал, что пошел к Тишлерам. Он договорился встретиться с Кларой.

— Что? — заорала я и, спохватившись, выключила телефон, оставив Элеонору недоумевающей по поводу моей реакции.

Суперфина надо было спасать! Он пошел к убийце!

Мой последний звонок был Сергею:

— Сережа, ты где?

— В машине.

— Где вилла Тишлеров, знаешь? Гони туда! Я скоро тоже там буду!

— Чего спешим?

— Эдвард у Клары Тишлер! А она убийца! Его надо спасать!

— Понял, еду, — коротко ответил Сергей и отключился.

Как меня в тот вечер не оштрафовали, уму непостижимо! Я неслась, как наскипидаренная, и только молила про себя: «Только бы успеть! Иначе Элеонора мне этого не простит!» Убийством Мики Клара показала, что она загнана в угол, и огрызается, как крыса, убивая каждого, кто хоть что-то подозревает.

Ведь наивный Мика, найдя перчатку, сопоставил все обстоятельства и вычислил убийцу так же, как и я сейчас. И пошел требовать деньги на святое дело. Рассказал Кларе про перчатку, про масляные пятна на ней. А улику спрятал в надежном месте. Не закапывать же вещественное доказательство под палатку в парке. Но его так распирало от сознания собственной правоты, что он не сдержался и стал писать стихи. Плохие, надо сказать, но свое дело они сделали, навели меня на тайник. А бедный Перчиков… Он думал, что получит деньги на разработку своей идеи, а получил удавку.

В тот момент, как я подлетела к дому Тишлеров, оттуда раздался выстрел. Сломя голову я бросилась к входной двери. Она, на удивление, оказалась незапертой.

— Стойте! — закричала я. — Остановитесь!

Моему взгляду предстала такая картина: на полу лежал Суперфин, держась за окровавленное плечо, а посредине большой залы стояла Клара с пистолетом в руках.

Она отвела взгляд от Эдварда и с удивлением посмотрела на меня.

— Тебя только тут не хватало, — с досадой в голосе, как мне показалось, сказала она и направила пистолет на меня.

— Нет, не надо! — закричала я.

И тут раздался звон разбитого стекла. Клара инстинктивно обернулась на звук, я воспользовалась моментом и бросилась на нее.

Из окна навстречу нам метнулась фигура, и мы, гигантским сэндвичем, с Кларой посредине, покатились по полу.

— Лера, вызывай полицию и скорую, — крикнул мне Сергей, когда мы, наконец, расцепились и он привязывал Клару шнуром он портьеры к стулу.

— Сволочи! Грабители! — бесновалась всегда бесстрастная жена Тишлера.

— Успокойтесь, госпожа Тишлер, — неспешно произнес Сергей. — Сейчас приедет полиция и во всем разберется…

— Вы ворвались ко мне в дом! Я применила необходимую оборону!

— А когда вы Мику убили, и свата вашего, Руби, и саксофонисту тормоза испортили, это тоже была необходимая оборона?

— Ты, дрянь, никогда не докажешь этого!

— Почему же? — я сидела на полу возле Суперфина и осторожно снимала с него пиджак. — Есть у меня доказательства…

И я вытащила из кармана грязную шелковую перчатку.

— Отдай! — хриплым шепотом произнесла она. — Где она была?

У Клары Тишлер произошла невероятная физиологическая реакция. Сначала она резко побелела так, что под глазами проступили темные круги, а кончик носа заострился. А потом она посмотрела на перчатку, и кровь хлынула ей в лицо.

— Мика спрятал ее в памятник Вольфу. В отверстие для свечи.

Пиджак с Суперфина я уже сняла и теперь осматривала рану. Оказалось, что это была царапина, пуля прошла по касательной.

Сергей держал телефонную трубку и нерешительно поглядывал на меня.

— Валерия, — сказал он, — вызови полицию и скорую. Я же не говорю на вашем языке.

В тот момент, когда я уже набирала 100 — номер полиции, дверь без стука распахнулась и в комнату вошел Леон Ковалло. Он обалдело посмотрел по сторонам, не понимая, что происходит.

Первой опомнилась Клара:

— Уходи! Немедленно уходи! — Леон не двигался. Он был в ступоре.

— Ну, зачем вы так, госпожа Тишлер, — укоризненно заметил Сергей. — К вам гость, а вы его гоните. Проходите, молодой человек, присаживайтесь?

— Ч-что тут происходит? — наконец, выдавил из себя обескураженный красавец. Это, действительно, был великолепный экземпляр мужской особи гомо сапиенсов. Даже идиотское выражение лица не портило его.

— Вы можете ответить нам на несколько вопросов? — Суперфин уже пришел в себя.

— Не смей! — снова закричала Клара. — Не вздумай с ними разговаривать!

Леон, похоже, и не собирался ни с кем разговаривать. Единственное желание, читавшееся на его лице, выдавало жгучее желание убраться отсюда поскорее.

— А вы кто? — спросил он, осторожно пятясь к двери. — Учтите, я уже вызвал полицию…

— Идиот!.. — крикнула Клара. — Какую полицию?!

Окончательно обескураженный красавец, словно ищя поддержки, посмотрел на меня.

— Не волнуйтесь, — успокаивающе сказала я. — Это не вы вызвали полицию, это я ее вызвала.

На улице послышался вой сирен, и в дом вбежали полицейские. Увидев привязанную Клару и окровавленного Суперфина, они, ни слова не говоря, заломили руки Сергею и Леону и вывели их на улицу. Один из полицейских крепко взял меня за руку, а другой принялся отвязывать Клару Тишлер.

— Я ничего не буду говорить без моего адвоката! — заорала она.

— Простите, госпожа Тишлер, при чем тут адвокат? Вы же потерпевшая!

Тут Клара поняла, что сморозила глупость и замолчала.

Приехавшие санитары увезли Суперфина в больницу.

Вызволять меня приехал Денис. Полицейские отобрали у меня сотовый телефон, а в полиции разрешили сделать только один звонок. Вот я и позвонила на свою голову. Лучше бы я до утра осталась в предвариловке. Денис ругал меня всю ночь! Вообще-то я назвала бы это действие «пилил», потому, что он не кричал и даже не поднимал голос, а только нудно перечислял мне мои прегрешения. Но сочетание слов «пилил» и «всю ночь» выглядит более, чем двусмысленно.

Суперфин появился у Элеоноры на следующий день около четырех. Оказалось, что весь день он активно сотрудничал со старшим следователем Михаилом Борнштейном, помогая восстановить недостающие факты. Это потом только, спустя много времени, Суперфин рассказал мне в подробностях, как все произошло. И вот как это было.

Вольфа убила Клара. Она подготовила всю операцию сама, не привлекая никого. Это она звонила Вениамину Додельзону и предлагала ему деньги за то, чтобы он ушел со свадьбы. А когда ей не удалось добиться желаемого, она испортила его машину, и сообщила ему о болезни матери. Ей не нужен был лишний свидетель. Но когда она возилась с машиной, то перемазала маслом свои перчатки и, сняв их, спрятала в сумочку.

Мундштук для саксофона Клара приготовила заранее и смазала его ядом, привезенным из Кении. Это сильный растительный алкалоид, в который охотники племени масау окунают свои копья. Увидев, что в сторожку пошли Горелов с Кристиной, она пробралась туда после их ухода и оставила мундштук на подоконнике, чтобы подставить их. Яд потом обнаружили в тайнике в доме Тишлеров.

Клара убила Вольфа на свадьбе по простой причине: ей очень нужны были деньги. А деньги стекались к Вольфу. Клара была зла на Руби за то, что, как ей казалось, он обманул их, устроив открытый конкурс. Но Вольф и не думал отказывать Тишлеру в подряде на яхт-клуб, пристань и гостиницу. Это была его обычная популистская штучка в политиканском духе. Супруга подрядчика об этом не знала. Поэтому, решив перевести деньги со счета Вольфа на свой тайный в Швейцарии, Клара Тишлер считала так: если деньги не будут принадлежать ее мужу, так лучше они будут ее и ее любовника. Прекрасная жена! И настоящая женщина…

Она до умоисступления влюбилась в молодого певца Льва Коновалова, выступавшего под сценическим псевдонимом Леон Ковалло, а того можно было удержать возле себя только деньгами.

Клара воспользовалась доверенностью и перевела деньги, пришедшие из Москвы и из Брюсселя, на свой цифровой счет за границей. На эти деньги она собиралась начать с Леоном новую жизнь.

Сумочку с перчатками Клара спрятала на яхте. Странно, что она их вообще не выкинула и не сожгла. Когда я спустилась вниз и наклонилась над документами, это было именно в том месте, где лежали злополучные перчатки. Поэтому она стукнула меня по голове и сбросила в воду. Клара уже была на грани отчаяния. Ее шаткое счастье скрипело и разваливалось на глазах.

Мика принял участие вместе со всеми в моих поисках и раньше Клары заглянул в каюту на нижней палубе. Там он нашел сумочку и вытащил одну перчатку. Потом он увидел, как Клара, оглядываясь, зашла в каюту, достала сумочку и, не открывая ее, выкинула в море. Откуда она могла знать, что там лежала только одна перчатка?

Перчиков сопоставил все факты и понял, что из Клары можно вытянуть немного денег на изыскания в Национальном парке. Так как он жил в палатке и не мог в ней спрятать драгоценную улику, то, придя на кладбище вместе со всеми, дождался, пока останется один, и спрятал перчатку в тайник.

Клара пообещала ему деньги, и он ушел, окрыленный надеждой. Ему жутко хотелось рассказать об осуществлении своей мечты. Но так как это был шантаж, а Мика считал себя порядочным человеком, то он не мог рассказать все подробности. Поэтому он и стал мне в парке читать стихи, в которых его подсознание крутилось вокруг этих денег.

Но убийце совсем не нужен был еще один свидетель. Клара уже ничего не соображала и пошла вразнос. В конце концов обезумевшая от страха и досады женщина задушила Мику веревкой, валявшейся в палатке.

А Леон в тот злополучный вечер шел к ней домой, чтобы сказать, что он рвет с ней все отношения. И кто знает, если бы не мы, одним трупом было бы больше…

Что же до Сергея, то увы: он оказался почти пророком. Ему пришлось доказывать свою непричастность к русской мафии без малого две недели. Попытки нашего вмешательства ничего не дали. К счастью, полицейский следователь оказался не настолько ослеплен газетными стереотипами. Перед русским детективом даже извинились. На свое пребывание в израильской тюрьме он смотрел философски и обещал приехать еще раз, уже в качестве туриста…

* * *

Свадьба состоялась в банкетном зале гостиницы «Ин Холидей» на берегу Средиземного моря. Мне до последнего дня казалось, что это нереально и все в скором времени пойдет прахом. Дарья радовалась больше всех — она с воодушевлением участвовала в этой торжественной процедуре.

Элеонора не хотела пышности, ее бы воля — свадьбы не было бы вообще. Так, расписались бы в ЗАГСе, скромненько, без излишней суеты и помпезности и все, теперь мы, уважаемая публика, находимся в другом гражданском состоянии. Но мы с Денисом резко воспротивились — нет и нет. Прежде всего в Израиле нет ЗАГСов, и мы это популярно постарались объяснить несгибаемой Элеоноре, а во вторых — почему бы и не порадоваться, пригласить друзей, потанцевать и почесать языками. Тем более, что подарки на свадьбу дарить не принято берем-с звонкой монетой, на худой конец — чеками, так что и свадьба окупится…

И она согласилась, к вящей радости Дашки, уже сочинившей для себя вечерний туалет, состоящий их куска люрекса, задрапированного на одном плече.

Наш лучший друг Михаэль Борнштейн сидел со своей милой Сарит и сыном за ближайшим к нам столиком. На его лице расплылась добродушная улыбка. Он как будто говорил про себя: «Ну что, дорогая Валерия? Ты вся в трудах и заботах. Может быть, и не найдется у тебя больше времени гоняться за разными маньяками. Оставь это дело профессионалам…»

А я действительно потеряла голову в этой суматохе и поэтому едва держалась на ногах, когда шла впереди процессии, неся на вытянутых руках свадебный торт, упакованный в блестящий целлофан с ломкими складками и перевязанный алой лентой.

В светло-кремовом костюме, в шляпке с вуалью а-ля Анна Каренина невеста была великолепна. Глаза блестели молодо и задорно, и Элеонора не скрывала своих чувств. Под свадебный балдахин хупу ее ввел Денис, там он передал свою мать жениху, и мы с нетерпением ждали, кто из них первым разобьет тарелку и, следовательно, будет главой семьи. Мать не посрамила наших ожиданий. Несчастная посудина громко хрустнула под ее острым каблуком.

Когда раввин отчитал последние благословения, когда было выпито и съедено немеряно, Эдвард Суперфин откинулся на спинку парадного стула и смущенно сказал:

— Дорогие мои! Я счастлив! Мне хорошо, как никогда… Денис, у тебя такая мать! Такая… — он приложил руки к груди. — И ты, моя девочка, если бы не ты, мы бы ни за что не нашли бы друг друга с твоей бабулей!.. новоиспеченный муж слегка перепутал родственные связи, но мы дипломатично промолчали. — У вас такая страна! Такие женщины!..

«Ну вот, опять про женщин, — подумала я. — Бабник! Не сойти мне с этого места!»

— Мы с Элеонорой решили уехать ко мне. Там нет таких женщин. Она будет бриллиантом среди стекляшек!

«Слава Богу, по крайней мере там он бегать не будет…» — я была спокойна за мать моего друга.

* * *

Эйлатский залив прекрасен в любое время года. Хотя о чем это я? В Эйлате только одно время года — яркое тропическое лето. Здесь нет ни одной блеклой палевой краски. Здесь если красный, то это натуральный коралловый цвет подводных рифов. Здесь синяя гладь прозрачного на десятки метров в глубину моря и блестящая зелень вьющихся бугенвиллей, которую покрывают пурпурные и лиловые гроздьями соцветий. Даже рыбы забыли о том, что такое мимикрия, и радовали аквалангистов разноцветием плавников. Глаза не уставали от всего этого великолепия, а заряжались от великолепной природы энергией, бьющей через край.

Мы с Денисом приехали на традиционный фестиваль «Джаз на Красном море». Преодолев перевалы Иудейской пустыне и отставив за собой самое низкое место на Земле — Мертвое море, мы въехали в город-праздник.

Музыка была везде: на светящейся набережной, вдоль которой устремились ввысь роскошные гостиницы. Музыка доносилась с яхт в бухте и с летного поля в центре города, на которое днем садились маленькие, похожие на голубей, самолеты.

В толпе, обступившей главную сцену фестиваля, мы с Денисом так были прижаты друг к другу, что я с трудом обернулась, когда почувствовала толчок в спину.

— Валерия, сколько лет, сколько зим!

— Где ты тут зиму увидала? — передо мной стояла Лина. Держа неименную трубку в вытянутых пальцах, она блистала совершенно невообразимой прической. Теперь ее короткая стрижка отливала разноцветными леопардовыми пятнами. Крашеная в красный цвет челка ушла в небытие.

— Классный концерт, не правда ли? — протянула она, затягиваясь. — Я тут по работе, надо писать разворот с иллюстрациями. Знаешь, какие звезды приехали?

— Давай выберемся отсюда, — предложила я. — А то сомнут.

Мы присели за столик, недалеко от входа на концерт. Денис остался слушать гитариста из Аяччо.

— Ты все хотела написать статью о Вольфе. Написала? — спросила я.

— Нет, — покачала она головой. — Это неинтересно. Драма лишнего человека не мой профиль…

— Как это? — не поняла я.

— А что тут такого? Сейчас, когда его нет, все вернулось на круги своя в вашем Кирьят — Мухосранске. Полная тишь да благолепие.

— Знаешь, я так закрутилась со своими делами, ничего не слыхала, хоть и живу в двадцати минутах.

— Это же моя профессия — все знать, — усмехнулась Лина и высыпала на блюдечко пепел из трубки. — В мэры баллотируется Тишлер. Подряд на «марину» он получил, да и Кристина при нем, как переходящий приз. Роскошные блондинки на земле не валяются.

— А его жена?

— Жену освободили из тюрьмы по причине тяжелого умопомешательства. Сейчас она в закрытом заведении под присмотром. Их сынок Морис увез жену в Штаты, от греха подальше.

— Это как?

— От Ковалло. У них же был роман с Леоном.

— А он как поживает?

— Левка? Он в России, его Горелов забрал. И делает на нем хорошие денежки. Вот увидишь, приедет еще Леон Ковалло на гастроли в Израиль и выложим мы по 50 зеленых за билетик, дай ему только время по НТВ покрутиться.

— Помнишь, в этом деле были замешаны крупные деньги? Кто-то кому-то их переводил, потом они терялись, потом нашлись?

— А что деньги? — пожала плечами Лина. — Деньги бедных не любят и хозяев обычно не меняют. Вольф хотел отвести для себя ручеек, но не смог… от и нет ни Вольфа, ни денег, ни его прекраснодушных идей в стиле «здесь будет город-сад»…

Мы замолчали. На сцене пел саксофон. Знакомый вихрастый парень, Венечка Додельзон, изгибаясь подстать своему инструменту, источал из него ликующие звуки. Не хотелось вспоминать о несчастьях и скорбях. Лучше нежиться в ясных водах Красного моря или заниматься любовью под шум прибоя. Страстная импровизация заставляла трепетать сердце и наслаждаться каждым мгновением жизни…

Конец

Оглавление

Керен Певзнер . Смерть саксофониста