«Каверзное дело в тихом Сторожце»

Владимир Печенкин

КАВЕРЗНОЕ ДЕЛО В ТИХОМ СТОРОЖЦЕ

(Из детективных историй)

1

Парило. Солнце выгревало из земли остатки весенней влаги. "Частный жилищный сектор" улицы Старомайданной утопал в свежей садовой зелени. Пусто было в это время дня на Старомайданной. Дремали под заборами свиньи, у ворот собаки. На скамеечке, как обычно, сидел дедушка, грел под теплыми лучами свои ревматизмы.

Женя Савченко шел из школы то скорым шагом, то бегом. Его задержала классная руководительница, и теперь он на бегу решал непростого задачу: свернуть ли направо домой, чтобы положить портфель, или налево, к стадиону, где скоро начнется футбол. Но если на стадион, то так и придется до вечера таскать портфель. А если домой, то как бы бабушка не засадила готовить уроки...

Ему не довелось свернуть ни туда, ни сюда. Из двора дома, где живет Колька Гроховенко, вдруг вышел Колькин отец - дядька Федор. Был он то ли пьян, то ли спросонья. Наткнувшись взглядом на Женю Савченко, вздрогнул, попятился. Но узнал, кажется, и попросил хрипло:

- Хлопчик, эй! Беги, хлопчик, в милицию скорийше! У меня в хате человека убили...

По спине у Жени пошли мурашки: на рубахе-то у дядьки Федора - кровь!.. Женя прижал портфель к груди и помчался вдоль Старомайданной.

Майор Авраменко ходил по кабинету, ерошил волосы на затылке и озадаченно поглядывал на младшего сержанта Бевзу. Младший сержант, пользуясь особым положением шофера, привольно посиживал в присутствии начальника - разговор шел на такую тему, при которой допустимо шоферу сидеть, а начальству ходить: разговор шел о рыбалке.

- На Карлушином озере самый теперь жор, - искушал Бевза начальника. Хоть на что берет, и прикармливать не надо. На хлеб, на тесто, на червя - на все, Ну, мабудь, невредно трошки подкормить макухой...

- А макуха есть?

- Все есть. В ассортименте,

- Червей много накопал? Значит, так! я, ты, следователь да еще прокурор с Помощником просятся. Всех, выходит, пятеро, учти.

- За це не турбуйтесь, товарищ майор. Я вам кажу, есть все в ассортименте. Только треба выехать пораньше, чтоб о того берега начать. Там глыбже, рыбы больше.

- Сейчас три часа... Ну-ка, позвоню. Алло! Прокуратура? Лев Михайлович, ты? Слушай, пораньше бы выехать надо, а? До озера два часа с лишком, вечерний бы клев застать. Спроси там своего, как он? Не захочет? У вас что, дел много? А если срочных нету, так чего ж время-то высиживать? Формалист он, твой прокурор. Ладно, ладно, понял. Значит, так: заедем за вами в пять, и чтобы все были готовы.

Он положил трубку.

- Одного опасаюсь, - Бевза обиженно поглядел на телефон, - кабы к вечеру дождя не було. Духота! В перемену погоды рыба аппетит теряет.

- Ну, дождю откуда взяться? - майор выглянул в распахнутое окно и придирчиво осмотрел вполне подходящее для рыбалки небо с редкими несерьезными облачками.

В кабинет без стука вошел дежурный по горотделу:

- Товарищ майор, на Старомайданной вроде бы того... убийство.

- А? Что на Старомайданной? - майор повернулся к дежурному. В тихом их городке, среди бела дня, в пятницу, когда добрым людям на рыбалку ехать... Подрались, что ли?

- Не знаю, товарищ майор. Хлопец тут прибег, говорит, убили кого-то. Как фамилия? - обернулся дежурный в коридор.

- Женя Савченко, - вынырнул оттуда Женя.

- Да нет, как фамилия того дядьки?

- Дядька Федор Гроховенко, у него на рубахе кровь!

Младший сержант Бевза вздохнул и встал - пропала рыбалка. Майор Авраменко еще с полминуты смотрел на Женю, потом схватил трубку:

- Алло! Прокуратура? Погоди, Лев Михалыч, не до рыбалки уже. Прокурор пришел? Звони в "Скорую", сейчас к вам заеду, на Старомайданной происшествие. Какое? Ну, там увидим. За следователем сейчас пошлю кого-нибудь, он за мормышем ушел. Эх, ловить нам, да не рыбу...

Старомайданная еще пребывала в безмятежном дремотном покое, и дед на скамейке потирал колени в ватных стеженых штанах. Однако едва "скорая помощь" и милицейский "газик" затормозили возле гроховенковского дома, улица проснулась: из окон высунулись старушечьи головы, из-за плетней завыглядывали хозяйки, кое-где скрипнули калитки. Старомайданная, да и весь тихий городок Сторожец не могли похвалиться обилием детективных случаев, и если Федор Гроховенко опять подрался с жинкой, так на это уже стоит посмотреть. Только разве его жинка не в больнице?

Федор Гроховенко понуро сидел на ступеньке крыльца. Когда милиция во двор вошла, он встал и страдальчески сморщился. Его трясло от страха и выходящего хмеля.

- Ну, что тут у вас опять, Гроховенко? - сердито спросил майор Авраменко.

- Таке дило зробылось, товарищ майор, таке дило... - затянул Федор козлиным тенорком.

- Какое дело? Говори толком.

- Гошку Божнюка убили, товарищ майор...

- Так. Кто убил?

- Зиновий, товарищ майор!

- Какой Зиновий?

- Та я ж кажу, Зиновий Машихин. Сперва скандалил, а потом...

- Где он?

- Убег, товарищ майор,

- А потерпевший где?

- В хате у меня, на кухне...

- Ну, пойдем.

Не зря трясло Федора - в кухне на полу, залитом кровью, лежал вниз лицом маленький тучный человечек в синей выцветшей спецовке. Рядом валялся узкий, сточенный кухонный нож - видимо, орудие убийства. На столе порожние бутылки, стаканы, куски хлеба, луковицы, огрызки огурцов.

- Да-а... - протянул майор. - Когда произошло?

- То я не можу знать... - простонал Федор, держась обеими руками за голову.

- Как не можешь знать? Ты-то где был при этом? Почему у тебя на руках кровь, на рубахе вон тоже?

- Так я ж думал, Гошка-то живой еще, я ж хотел помощь ему оказать! А як произошло, того не могу знать, потому что не бачил того... Жинка моя в больнице лежит. Ну, мы туточки и выпили трошки...

- Кто - мы?

- Я, Гоша, ну и Зиновий, шоб ему сказиться. Выпили и поскандалили трошки. Потом я уснул вот тут, за столом. А як проснулся, то Гоша уже убитый, а Зиновий убег.

- Еще кто-нибудь был с вами?

- Никого, товарищ майор. Втроем трошки выпили...

- Оно видать, что "трошки". Следователь сейчас подойдет, займемся, товарищи. Доктор, что скажете?

Длинный, сухопарый врач "скорой помощи" уже произвел поверхностный осмотр тела и вытирал руки марлей, взятой у бледной юной медсестрички, робевшей у двери.

- Смерть наступила примерно час назад от колотой раны в области шеи с повреждением жизненно важных кровеносных сосудов, при обильном кровотечении. Ну а более подробно - после вскрытия.

Помощник прокурора, солидный парень с бородкой, недавно назначенный в Сторожец после окончания института, занялся осмотром места происшествия. Сам прокурор с майором Авраменко перешли из кухни в горницу и приступили к допросу Федора Гроховенко. А инспектор уголовного розыска Кутов с милиционером отправились искать сбежавшего Зиновия Машихина.

- Далеко уйти не мог, - напутствовал их Авраменко. - Но уйдет, если не проявите оперативность. Так что, проявите... Понятно? Чтоб через полчаса Машихин был здесь! Дело-то, в общем, ясное...

Действительно, дело, хотя и скверное, не казалось сложным. Работники милиции хорошо знали эту непутевую, часто пьющую и скандалящую троицу. Шофер Федор Гроховенко судим дважды: в первый раз за автомобильную аварию, второй - за избиение жены. Потерпевший Георгий Божнюк тоже имел судимость и еще одну заимел бы - накануне поступило на него заявление с обвинением в хулиганстве и краже. Хотели заводить дело, да вот не успели. Третий собутыльник, Зиновий Машихин, жил в Сторожце всего год или, пожалуй, немногим больше, его знали хуже, потому что ничем он особенно не выделялся, кроме разве способности в любое время суток быть неизменно под хмельком. Так его и считали в городе тихим, безвредным пьяницей, не то что убить, но и подраться по-хорошему не способным, хотя в свои сорок лет выглядел он крепким и здоровым. За румяность все его звали Зиня Красный. Цветущий вид не мешал, однако, Зиновию жаловаться на многие хворобы и под этим предлогом работать через пень-колоду. Где только он ни пытался "честно трудиться", и отовсюду его увольняли за прогулы. Зиня Красный тем не менее не унывал и пил свою горькую.

- Никак не могу поверить, что Машихин это натворил, - удивлялся милиционер, поспевая за инспектором. - Смирный мужик и вдруг - убил! Из-за чего? Не из-за женщины же...

- Ну! - сказал Кутов. - Супруга у Машихина не та дама, из-за которой дуэли устраивают. Нет, по пьянке это. Да вот найдем - спросим.

Только найти Машихина не удалось. Побывали дома - дверь на замке. В магазине, на автовокзале, в столовой, у пивного ларька, в сквере напротив магазина и в других удобных для выпивки местах многие видели Машихина, но только в первой половине дня. На работе ему сейчас нечего было делать - он числился сторожем при конторе райпотребсоюза, и считалось, что дежурит по ночам, хотя райпотребсоюзовское начальство сильно в этом сомневалось. Однако ночных краж в конторе не отмечалось: или всегда пьяненький Зиня все же хорошо сторожил, или просто воры в Сторожце не водились.

Кутов надеялся, что Зиня далеко не ушел, и решил повидать его жену, уборщицу быткомбината. Милиционер, житель этого же конца Сторожца, рассказал Кутову, что Дарья Машихина местная, имеет свой домик на Старомайданной. Женщина она спокойная, хозяйственная, но уж больно унылого нрава. Первый муж сбежал от Дарьи так давно, что и старожилы не сразу вспомнят. От ее, видать, унылости. Год назад Зиня Красный прельстил одиночку бабу, женился и стал ей и дому хозяином. Получилась довольно сносная пара, не скандальная. Дарья все молчит, а Зиня выпьет и песни поет.

Когда Дарью пригласили в кабинет директора быткомбината, Кутов только глянул на ее скучное лицо - потянуло на зевоту.

- Кто ж знает, где его носит, - сказала Дарья уныло. - Ночью спал на посту своем, утром отпился рассолом огурешньм да кудысь подался. Только числится, что мужик, а никакого с него толку. Развелася бы, да жалко его. Куда денется, бедолага? Драться? Ни, не дерется. Только брехать погано дюже горазд. Родственники? Какие у него родичи, сирота он.

- Как был одет ваш муж, когда уходил из дому?

- Обнаковенно одетый, в спецовку.

В Сторожце имелась швейная фабрика, гнавшая "массовку" - хлопчатобумажную робу, поэтому добрая половина мужского населения в будние дни ходила в синих куртках и брюках.

Так ничего у Дарьи и не узнали.

- Где же искать сироту? - вслух думал Кутов, возвращаясь на Старомайданную. Милиционер пожал плечами. Невелик Сторожец, но хватит в нем места, чтобы на время затеряться преступнику. Сразу найти не удалось, придется подключать оперативников, общественность.

На Старомайданной приметил Кутов деда на скамейке, подошел:

- Добрый день, папаша. Давно тут сидите?

- Шо? А с утра греюсь. Солнышко, воно от ревматизму...

- Не заметили, кто приходил к Гроховенке?

- Шо? А приходил, приходил,

- Кто?

- Та сам же Гроховенко Хведор,

- А еще кто?

Дедушка подумал и сказал:

- Та опять же сам Гроховенко Хведор.

- Он что, два раза сам к себе приходил?

- Эге ж. Один раз с Божнюком, потом сходили до магазину и знову прийшли.

- Больше никого?

- Як же, ше Зиня Красный. И тоже два раза.

- Как, и Зиня два раза?

- Тож до магазина ходил и прийшол. А больше никого не було. Побились воны, чи шо? Милиция на шо?

- Зиновий от Гроховенко разве не уходил?

- Никто не уходил, там они уси, мабудь, сидят.

- Папаша, да вы, может, не заметили?

- Я добре бачу, - слегка обиделся дед. - Ревматизм меня, хлопче, турбует, от шо погано. А очи бачат.

- Странно, - сказал Кутов милиционеру, - Машихин из дома не выходил, но и в доме его нету...

- Та ще хлопчик Гроховенков из школы до хаты забегал и сразу до стадиону побег, - вспомнил дедушка. - А больше никого не было.

Кутов поспешил к дому Гроховенко доложить майору, что Машихин не найден пока, придется организовать розыск по городу. На всякий случай решил осмотреть и квартал соседней улицы. Черт его знает, Зиню Красного, у него везде знакомые да собутыльники... Они с милиционером свернули в проулочек, где домов не было, а тянулись приусадебные плетни да вдоль них заросшие бурьяном канавы. И вот тут, словно специально, их ожидала интересная находка.

- Товарищ старший лейтенант! Смотрите-ка!.. - шепнул милиционер.

Кутов и сам заметил, что в заросшей канаве подозрительно шевельнулся бурьян.

- Товарищ старший лейтенант, там сховался кто-то!

Кутов нахмурился, положил ладонь на пустую кобуру у пояса и подошел к канаве. Действительно, там съежился на четвереньках человек - головой и руками к лебеде, зад в синих спецовочных брюках наружу.

- А ну, вылазь! - приказал Кутов. - Выходи, выходи, нечего тут!..

В канаве вздохнуло, всхлипнуло. И поднялось на колени... Кутов глазам своим не поверил - он сразу узнал... Георгия Божнюка, того самого, тело которого час назад сам Кутов видел на полу гроховенковской кухни в луже крови...

- Божнюк! - охнул рядом милиционер.

- Это не я!.. - простонал Божнюк. Колени его тряслись.

- То есть как не ты?

- Честно, чтоб мне век свободы не видать, не я! Это Федька...

Оглядев жалкую фигуру, Кутов заметил на правой штанине спецовки бурое пятно.

- Откуда у тебя кровь? - спросил строго.

- Это не я его порезал! - твердил Божнюк.

- Кого?

- Зиню Красного... Федя это его... У них шумок вышел по пьянке...

Кутов про себя присвистнул: так убит Зиновий Машихин! Черт бы побрал эти спецовки. А в лицо не удосужились заглянуть. Срамота!

- Пойдем, - велел он, и Божнюк покорно поплелся следом.

В доме Гроховенко дело шло своим чередом. Примчался следователь Хилькевич, очень раздосадованный, в старом пиджачишке, в котором обычно ездил на рыбалку, в болотных сапогах. Увидя, что дело-то, оказывается, скверное, он смирился с обстоятельствами, познакомился с протоколом допроса Гроховенко, уточнил кое-что и велел Федору идти пока на улицу, подождать возле машины - еще в милиции будет разговор.

Помощник прокурора окончил осмотр места происшествия. Две соседки-понятые, оглядываясь на кухонную дверь, ушли рассказывать знакомым о подробностях смертоубийства.

- Я думаю, товарищи, можно ехать? - оглядел всех майор Авраменко. Свидетеля Гроховенко захватим с собой, потому что Кутов, наверное, уже доставил в отделение Зиню Красного...

Тут, легок на помине, вошел и сам Кутов. К изумлению присутствующих, милиционер ввел следом Георгия Божнюка Ошеломленный таким поворотом дела, Хилькевич спросил:

- Как ваша фамилия, гражданин?

- Божнюк я...

- Что за черт! Кто же тогда, убит?

- Машихин убит, - пояснил Кутов. - А этот в канаве сидел и уверяет, что убил Машихина сам Гроховенко.

Новость переварили не сразу. Следователь ругнулся про себя, недовольно кивнул на табурет:

- Садитесь, Божнюк. Расскажите, что знаете о совершенном здесь преступлении.

- Федька его порезал...

И Божнюк рассказал почти то же, что и Гроховенко. То есть, что они выпили сначала вдвоем с Федором, потом явился Зиня Машихин. Тогда выпили втроем и немного поскандалили. Потом миролюбивый Зиня сбегал еще за водкой, и от этого в хате воцарился мир. Убаюканный выпивкой и мирной обстановкой, Божнюк уснул на лавке. Проснувшись, увидел на полу окровавленного Зиновия, а у стола Федора Гроховенко, который сидел, уткнувшись лицом в стол. Божнюк очень испугался, бросился из кухни, поскользнулся и, наверное, тогда испачкался в крови. Он добежал по огороду до плетня, выбрался в проулок, но так как был сильно испуган и пьян еще, то свалился в канаву. Там его и нашел товарищ старший лейтенант. Больше ничего Божнюк добавить не имеет.

Его тоже отправили к машине, под надзор милиционеров, и пошли на кухню. Майор Авраменко нагнулся над телом:

- Да, это Машихин.

- Так как же, черт возьми, не разобрали сразу? - сердито буркнул помощник прокурора.

- Ну, он лежит лицом вниз, весь в крови. Гроховенко - очевидец - уверенно заявил, что это Божнюк. Одеты Машихин с Божнюком одинаково. И роста одною.

- Что ж, товарищи, - несколько смущенно сказал Авраменко, - дело все-таки, по-моему, несложное. Преступление совершил либо Божнюк, либо Гроховенко, оба задержаны. На допросах, на очной ставке выяснится, кто именно.

- Не забудьте рассадить задержанных по разным камерам, - предупредил следователь Хилькевич.

- Да уж не забуду. Едем, товарищи.

2

На допросах, на очной ставке оба подозреваемых продолжали давать на редкость одинаковые показания: выпили, уснули, а пробудившись, увидели труп. При этом Гроховенко уверял, что убийца Божнюк, а Божнюк, наоборот, был убежден, что виновен Гроховенко. Обстановка создалась прямо конкурсная: на одно место преступника - два кандидата. Но кто-то из них говорит правду, а кто-то врет. Ведь рана на теле Машихина всего одна.

Хилькевича по нескольку раз на дню донимали одним и тем же вопросом: ну что, разобрались? Звонил прокурор, требовал ускорить следствие. Хилькевич и рад был ускорить, да ничего у него не получалось пока. Допросил всех, кто мог иметь хоть какое-то отношение к этой истории. Дарья Машихина уныло всплакнула и рассказала короткую историю своего супружества.

Приехал Зиновий в Сторожец в конце прошлой зимы из Харькова, где жил, кажется, у какой-то родственницы. До этого обретался будто бы на Урале, но в суровом климате подорвал здоровье, вот и откочевал на Украину. Брак оформили чин чином, в загсе. Врагов он не имел, никогда ни с кем не ссорился. Конечно, выпить любил покойничек, вечная ему память. А более никаких грехов Дарья в муже не замечала.

Восьмидесятилетний дед Остап Горобец показал, что в день убийства видел; как Федор Гроховенко из своей калитки вышел, а через полчаса вернулся вместе с Божнюком. Спустя часа два они уже вдвоем ходили в магазин, а после к ним пришел Машихин. Еще через полчаса в магазин сбегал Машихин, вернулся, и уж больше никто из гроховенковского двора не выходил, и никто туда не приходил, кроме Кольки, Федькиного мальца. Но хлопчик сразу убежал к стадиону,

Шестиклассник Коля Гроховенко рассказал, что домой заходил из школы около двух часов дня. Мама в больнице, Папа был то ли в отгуле, то ли в прогуле. Из кухни слышалось пьяное бормотание, поэтому Коля в хату не прошел, бросил портфель в сенцах и отправился на стадион. Прикрывая калитку, увидел, как какой-то дяденька шел от дома к уборной, но кто именно это был, не знает. Может, и дядька Божнюк - путь к дыре в плетне лежит мимо уборной.

Другие опрошенные заявили, что подсобный рабочий строительной организации Георгий Божнюк - личность нахальная, любит выпить, похулиганить, да и стянуть, если плохо лежит. И шофер райпотребсоюза Федор Гроховенко не краше,

Хилькевич снял в гроховенковской кухне несколько отпечатков пальцев. Областная экспертиза установила, что все они принадлежат Гроховенко, Божнюку или Машихину. На рукоятке хлебного ножа, которым, вероятно, нанесено смертельное ранение, - только отпечатки самого потерпевшего Машихина.

Хилькевича мучило, что в самом начале следствия он допустил много ошибок. Например, осмотр места происшествия надо было произвести самому, а не полагаться на малоопытного помощника прокурора. Спустя два часа исправить это упущение было уже поздно: набежавший дождик смыл следы на огороде и в переулке, где нашли Божнюка... Надо было сразу решительнее взяться за дело. Но за шесть лет спокойной работы в тихом Сторожце Хилькевич как-то незаметно для себя уверовал, что ничего серьезного тут произойти не может, тем более загадочных убийств. Да и этот - нелепый какой-то случай.

Между тем сроки содержания подозреваемых под стражей истекали. Необходимо было кому-то из двоих предъявить обвинение в убийстве, или же отпустить обоих, или, по крайней мере, одного Гроховенко, потому что против Божнюка заведено дело о хулиганстве по ранее поданному заявлению. Хилькевич запросил областную прокуратуру продлить сроки дознания. Ответили отказом, признав его доводы неубедительными. Пришлось Гроховенко выпустить.

Из Харькова направили на расследование опергруппу: следователя облпрокуратуры Загаева и оперативника Ушинского.

3

Коллег из области встретили без особой радости: прислали - значит, не верят, что в Сторожце справятся сами, а кому приятно, когда намекают на твое неумение и беспомощность? Следователя облпрокуратуры Загаева Хилькевич немного знал - приходилось встречаться на совещаниях. Сухощавый, с красивой волной седоватых волос над высоким лбом, Константин Васильевич Загаев сразу дал понять, что приехал не огрехи считать, а вместе с местными работниками распутывать дело. Ну, допустил кое в чем небрежность Хилькевич, получит за это от начальства, но ведь не это главное...

Оперативника Ушинского Хилькевич совсем не знал и опасался больше - такие вот молодые "областные", часто с гонором, старым кадрам ничего не прощают. Однако и Ушинский оказался простецким парнем. Большой, добродушный, лицо круглое, бесхитростное. С та кой внешностью в самый раз учителем физкультуры в школе работать.

Хилькевич почувствовал себя свободнее, ободрился. Подробно доложил приехавшим о деле, высказал свое мнение:

- Лично я почти уверен, что убил Гроховенко.

- Возможно, возможно, - задумчиво согласился Загаев.

- Почему вы так полагаете? - простодушно поинтересовался Ушинский.

- Ну как же, только у Гроховенко были хоть какие-то основания обижаться на Машихина. Установлено, что полгода назад Гроховенко посадили на пятнадцать суток за избиение жены, и свидетелем против него был кто? Машихин! И вот ссора...

- Подозреваемые заявили, что оба ссорились в тот день с потерпевшим, напомнил Загаев.

- Да, но из-за чего? Они ругали Машихина, что тот заявился пить их водку. Он купил бутылку за свои деньги, и конфликт был исчерпан. У Гроховенко же могла затаиться пьяная обида за давние показания Машихина против него. Ну-с, пойдем дальше. Свидетели утверждают, что Божнюк пьянеет быстро. Естественно предположить, что он первым уснул на лавке, как и говорит в показаниях. Более крепкий физически, Гроховенко мог справиться с не очень хмельным Машихиным. Чтоб направить нас по ложному пути и выиграть время, Гроховенко вначале заявил, что убит Божнюк...

- Зачем ему выигрывать время? Он не пытался бежать, сам вызвал милицию. Это Божнюк убежал...

- Вы считаете, убил он?

- Не знаю, - Загаев так откровенно развел руками, что Хилькевич несколько успокоился, - спец из области и тот не сразу разберется в этом каверзном деле,

- Дарья Ивановна, по сведениям загса, муж при регистрации брака принял вашу фамилию. Почему, интересно?

Вдова тоскливо глядела на Загаева, комкала платок, готовая вот-вот заплакать.

- Фамилия евонная мне не пондравилась. Чирьев - на что похоже? От людей совестно. А Машихин - ничего. От первого мужа мне досталась фамилия, только и наследства.

- К Зиновию никто из других городов не приезжал? Нет? Писем не получал? Тоже нет. Пил часто?

- Каждый день. Ну, не дрался, вечная ему за это память. Тихий был человек... - вдова прижала платок к глазам.

- Дарья Ивановна, по данным поликлиники, ваш муж не так уж и болен был. Работал всего-навсего сторожем, порой сидел и без работы. Выходит, лишних денег в семье не было. А на водку много надо каждый-то день. Стало быть, он пропивал ваши сбережения?

- Бог с вами, яки у меня сбережения! Не поила я Зиновия, на свои он пил.

- Откуда у него? Воровал, что ли?

- Грех на покойного напраслину переть!..

- Я не пру напраслину, я спрашиваю. Не крал, не зарабатывал, в сберкассе не держал, у вас не брал - на что же каждый день пьян?

- Куда уж ему в сберкассе, не таки мы грамотны, чтоб получать богато. Но деньги у него были. Халтурил где-то, подрабатывал по-плотницки. Еще говорил, накоплено честным трудом, пока в холодных местах на Урале робил. Дюже бережливый был покойничек, копейки лишней не потратит. Только на пьянку не жалел. Гляжу я, бывало, и думаю - таку бережливость да на хозяйство бы...

- Где он хранил свои честные накопления?

- В мужние хвинансы я не совалась. Где хранил? После него ни копейки не осталось, так, мабудь, и хранить нечего...

- Сами вы видели у него деньги?

- Да каки гроши, бог с вами, у Зини и штанов-то путящих не было. А что до выпивки, так вы и сам, я извиняюсь, мужик, знаете. На хлеб не найдешь, а на водку завсегда...

Ничего существенного Загаев от вдовы не узнал.

Ушинскому тоже не повезло. Хилькевич сплоховал, не обследовал своевременно место происшествия. Потом дождь смыл следы, если они были на огороде и в проулке. А в доме навела порядок выписавшаяся из больницы жена Гроховенко.

На третий день после приезда Ушинский вызвал на повторный допрос школьников Женю Савченко и Колю Гроховенко. Вызвал с неохотой - не детское это занятие давать показания по делу об убийстве. С ребятами пришла седенькая учительница, которая нервничала больше, чем мальчишки. Она считала, что детям непедагогично находиться в милиции, что следователь не щадит детской психики, задавая грубые и бестактные вопросы, и едва сдерживалась, чтобы не сделать Ушинскому замечание. Женя Савченко ничего нового не сказал, и его отпустили на занятия. Коля Гроховенко отвечал охотно - он любил детективы и, кажется, не очень жалел попавшего в неприятность отца.

- Коля, ты хорошо рассмотрел того человека, что бежал по вашему огороду?

- Он не бежал, а быстро шел. Я не очень смотрел. Думал, дядя в уборную пошел.

- В чем он был одет?

- Н-не видел. Его ж плетень закрывал.

- Ты нижнюю часть фигуры не видел из-за плетня. Ну а голову, плечи? Фуражку?

- Он без фуражки...

- Какие волосы?

- Не заметил.

- В пиджаке? В рубахе?

- В пиджаке.

- Какого цвета?

- Серый.

- Что? Ты точно помнишь?

- Серый.

- А не синий?

- Нет, помню, серый.

- Так, понятно... Вот что, вы посидите здесь, я сейчас...

Ушинский торопливо вышел и привел в соседний кабинет четверых мужчин. Один из них - электрик, который пришел менять проводку, - был одет в синюю робу, излюбленную в городе, как известно, продукцию местных швейников. Другие - посетители паспортного отдела: двое - в серых пиджаках разных оттенков, третий - в светло-синем. Выстроив их спиной к входу, Ушинский позвал Колю.

- Какого цвета пиджак был у того дяди?

Колин взгляд, не задержавшись на синей робе и светло-синем пиджаке, остановился на втором сером, потемнее:

- Вот.

- Таким образом, по усадьбе Гроховенко шел не Божнюк, а кто-то другой. Ведь Божнюк одет в синее. Направление одно и то же - от крыльца, мимо уборной к пролому в плетне. У Божнюка и того, неизвестного, одна цель: не выходя на улицу, незаметно покинуть место происшествия. Предполагаю, что, кроме подозреваемых собутыльников Машихина, на месте преступления находился третий. Возможно, убийца.

- Позволь, позволь, Юрий Трифонович, - возразил Загаев. - В имеющихся материалах ничто не подсказывает такую версию. В сером пиджаке, быстро шел к плетню... Чтобы выйти, сначала надо войти. Старик Горобец не видел этого входящего. Допустим, что старик не заметил. Как сумел этот неизвестный не оставить никаких следов? Почему Божнюк и Гроховенко ни разу не проговорились, что присутствовал еще кто-то? Они же знают, какие серьезные обвинения могут быть предъявлены им.

- Неизвестный мог проникнуть тем же путем - через плетень. Следов по-настоящему не искали. А те двое были пьяны.

- Н-да... Что ж, можно принять как версию... В этом деле самое трудное понять, кому выгодна смерть Машихина. Божнюку и Гроховенко вроде ни к чему. По пьянке? Личности они мало симпатичные, но убить просто так, за здорово живешь, и тут же лечь спать... Но ведь кто-то убил человека. Днем. При возможном свидетеле или свидетелях. Значит, причина была. И веская.

- Константин Васильевич, а не поискать ли ответ в доме Машихина?

- Обыск?

- Обыск. Подумай, что получается; от Машихиной узнаем, что Зиня Красный не выпрашивал трешку, как иные мужья, а шел в магазин и покупал водку. Ежедневно! В сберкассе счета не имел.

- Подозреваешь тайник? Ну, это уж что-то из кино...

- Сам знаю, что мало вероятно. Но и не исключено. Тайник не тайник, хотя бы какой-то намек на таинственный денежный источник Машихина. Поискать-то стоит?

- Пожалуй... Если дадут санкцию на обыск.

- Уговорите прокурора. Надо разрабатывать версию, что в прошлом у Машихина есть темные дела, которые ему и отрыгнулись.

- Темные дела есть. Известно, что он до приезда на Украину жил на Урале. Я делал туда запрос. Вот, познакомься с ответом. Довольно долго Машихин жил в рабочем поселке Малиниха, работал плотником на заводе стройматериалов. За хищение этих самых материалов был осужден на два года. Освобожден досрочно и возвратился в Малиниху, на прежнее место. В конце позапрошлого года уволился и уехал,

- Много он там расхитил?

- Не сообщают.

- М-да.

- Так обыск-то будет?

- Версия не лишена, как говорится... Попробую уговорить прокурора.

Прокурор дал санкцию на обыск с большой неохотой:

- Нас могут не так понять: вместо подозреваемых вздумали искать у потерпевшего. Да-да, понимаю, версия...

- Вот именно! При такой неясности не следует отвергать даже маловероятную,

- Хорошо, попытайтесь.

Дарья Машихина всплеснула руками:

- В моей хате?! Срам перед народом!

Ушинский ее заверил, что обыск пройдет в полной секретности. И постарался эту секретность обеспечить. Понятых подобрал в гостинице, приезжих: местные не сумеют сдержать языки. Дарью вызвали утром с работы будто бы для дополнительного допроса. В хату к ней шли не гуртом: сперва Загаев с Ушинским, потом Хилькевич с понятыми. Загаев беседовал с унылой Дарьей, остальные осматривали сенцы, кухню, горницу.

- А что, Дарья Ивановна, вот эта вещица принадлежала мужу? - Ушинский потрогал транзисторный приемник на комоде.

- Не. Шуму Зиновий не любил. Брат с жинкой ночуют у меня: одной-то боязно в пустом доме... Брат живет в совхозе, двенадцать верст отсюда. Каждый вечер на мотоцикле приезжает. Братнево это радио.

Нашлись мужская куртка и сапоги, тоже Дарьиного брата, сорочка его жинки. Все, что принадлежало Зиновию Машихину, было не новым, потрепанным, обыкновенным и подозрений никаких не вызывало. Ушинский продолжал осмотр спокойно, невозмутимо. Но, хорошо его зная, Загаев видел разочарование оперативника, да и сам уже обдумывал, как станет оправдываться перед прокурором за бесполезный обыск. Ничего больше не ожидая, он толковал с Дарьей о том о сем. На вдову нахлынули воспоминания, она разговорилась:

- Простая душа, незлобивый был покойничек Зиня. Компанию любил, даже ежели не дюже хорошая компания. Везде дружков найдет, отказать им не может. А утром хворает, болезный.

- Опохмелялся?

- Ну а как же. Только, бывало, глазыньки продерет, лезет в подпол рассолом отпиваться. В подполе у меня бочонок с огурцами. Весь рассол выпил, сердешный, аж огурцы портиться стали. Посидит там, в холодочке, а опосля в магазин потянется.

- Подполье мы еще не осмотрели. Извините, Дарья Ивановна, обязаны.

- Мне чего, шукайте, коли пришли.

Ушинский уже поднял люк в полу кухни, позвал понятого.

- Прошу и вас, Дарья Ивановна. Покажите, пожалуйста, как обычно сидел ваш муж.

- Як? Сидел и сидел... У кадочки... Стакан у него там...

Дарья вздохнула и полезла за Ушинским в подполье.

Загаев остался в горнице, смотрел через занавеску на окне в густые вершины яблонь и вишен, прислушивался к грохоту, реву машин рядом на стройке корпуса швейной фабрики и обдумывал, что же теперь делать, где и что искать...

Из подполья глухо донесся женский вскрик. Загаев прислушался. Из люка вылез Ушинский. За ним показалась голова Дарьи, на очень бледном лице ее застыло изумление. Дарья глядела на Ушинского как на фокусника. А он, держа за краешки, нес к столу, как самоварчик, большую красную жестяную банку с надписью "Томат-пюре".

- Константин Васильевич, эврика! Тайничок аккуратненький, в бревне, за кадушкой с огурцами. Ай да плотник был покойный!

Дарьина голова все еще торчала из люка. Хилькевич подхватил вдову под мышки, снизу подсадил понятой, Она постанывала, хватаясь за сердце.

Все сгрудились у стола, и Ушинский осторожно снял с банки самодельную крышку, извлек ветхую тряпицу.

- Ого! Гляди-ка! - зашептались понятые.

Под тряпицей деньги. В разных купюрах. Сотенные, полусотни, двадцатипятирублевые, десятки, немного пятерок.

- Дарья Ивановна, вы знали о тайнике?

Вдова, словно окаменев, не слыша вопроса, смотрела в банку,

- Дарья Ивановна, очнитесь. Вы знали?!

- А? Божежки, у него ж и штанов-то путных не было...

- Вы видели эту банку?

- Банка, мабудь, моя. В клуне валялась. Давно ее там не бачу, вона эвон где! Люди добрые! Зиновий-то, при его-то здоровьишке... харчи добры нужны были... Лекарства...

Считали деньги. Загаев и один из понятых записывали подсчитанные суммы. Дарья сидела на табурете, на деньги не смотрела, шевеля беззвучно губами, разглаживала, расправляла юбку на колене.

- Все, - сказал Ушинский. - Сколько насчитали?

- Восемь тысяч семьсот двадцать пять.

- Для плотника-халтурщика многовато. Дарья Ивановна, да очнитесь же! Запомните: про обыск никому ни слова, даже брату. Ради вашей же безопасности, Дарья. Ивановна. Вы слышите?

- Слышу... Хаки богаты гроши! А он в драных штанах ходил...

- Ну кто мог предположить, что у Машихина имелись такие деньги! - вздыхал Хилькевич. Сторожецкого следователя мучило сознание оплошности в начале следствия, он пытался оправдаться - не перед другими, перед собой, оправдания не получалось... - Кто мог предположить! Существовал Зиня Красный весьма скромно, этакий безвредный пьяница...

- Не могу с вами согласиться, - возразил Загаев. - "Пьяница" и "безвредный" - несовместимые понятия. Пьяница всегда вреден... А скажите, за последние годы случались в районе и городе крупные кражи?

- Нет. То есть кражи-то были. Но, во-первых, не в таких крупных размерах. Во-вторых, преступления раскрыты, и воры давно отбывают наказание. Не всегда же мы ошибаемся, Константин Васильевич. До сих пор с делами справлялись...

- Хватит вам себя корить, - улыбнулся Ушинский. - История-то в самом деле каверзная. Давайте лучше подумаем, что дальше? По имеющимся данным, Машихин из Сторожца ни разу не выезжал, к нему тоже никто не наведывался. Выходит, деньги приобрел каким-то образом до приезда в Сторожец.

- Да. Что деньги добыты нечестным путем, сомнения, полагаю, ни у кого не вызывает: как мог ленивый пьяница заработать столько? Остается загадкой почему убили? Проговорился собутыльникам, и Гроховенко с Божнюком хотели завладеть "кладом"?

- Вы по-прежнему полагаете, что расправился с Машихиным кто-то из них? удивился Ушинский.

- Кому же больше? Один или оба, в сговоре.

- Вы не пытались искать другие версии? - спросил Загаев.

- Других версий не вижу. Или у вас они имеются?

- Подозреваю, что был у Зиновия и третий собутыльник, - и Загаев рассказал о маленькой подробности, которую выяснил Ушинский при допросе Коли Гроховенко, - о сером цвете пиджака у человека, которого видел мальчик.

Хилькевич с сомнением пожал плечами:

- Не бог весть какой довод. Мальчишка мог ошибиться.

Ушинский, подсчитывавший что-то на листке промокашки, отложил ручку.

- Сколько может пьяница машихинского типа пропить денег в течение года? Скромненько пропить, без "гусарства", как говорил Остап Бендер? Вопрос не особенно научный, однако в нашем положении не бесполезный. Предположим, расходовал он пятерку в день. В месяц - полтораста. В Сторожце Машихин жил год и три месяца. Значит, мог пропить две тысячи двести пятьдесят рублей. В тайнике мы нашли восемь тысяч семьсот двадцать пять. Таким образом, первоначальная сумма - около одиннадцати тысяч рублей. Едва ли тихий расхититель досок мог один украсть такую сумму. Так вот, не этот ли таинственный третий собутыльник, некий Мистер Икс, помогал в свое время Зиновию добыть деньги?

- Где же этот Мистер Икс?

- Кто ж его знает. Завтра Константин Васильевич едет в Харьков, там есть у Машихина троюродная сестра, единственная родственница. Может, она прояснит нам кое-что.

4

Загаев приехал в Харьков на рассвете и прямо с вокзала - домой. Жена уже собиралась на работу, Обрадовалась:

- Костя, ты молодец, так кстати вернулся! Вечером в семь у Иры родительское собрание, а мне придется в цехе задержаться. Ты ведь сходишь в школу, Костенька?

- Не знаю, я домой зашел вроде как в гости. В командировке я здесь, проездом. Так что пои гостя чаем и...

- Господи, вот работа! В своем городе - проездом, дома - в гостях! Что у тебя на этот раз?

- Ну, дело... Вечером, наверное, придется вылететь на Урал.

- Сегодня я тебя еще увижу?

- Не знаю. Я позвоню.

- Суп в холодильнике, чай сам заваришь. Обязательно позавтракай хорошенько... Скажи, Костенька, это дело не опасное?

- Пустяки. Один тип присвоил деньги и часть из них пропил, вот и все,

Ее звали Фелицата Гавриловна, по мужу Бранько, Работница гормолзавода.

- Вы следователь, значит? Зиновий опять что-нибудь натворил? Брат он мне, но троюродный. В детстве жили на одной улице, потом Зиновий уехал: в разных местах жил. Он что сделал-то?.. Потом? Ну, ладно. Да, отсидел полтора года. Посылку ему посылала. Сама не ездила, далеко очень, а у меня детишки. Нет, почти не переписывались. Зиновий все ездил, счастья искал, да кто про него припас счастье... Ленивый, выпить любит,

- Последнее время где жил?

- Не знаю, не писал давно. Последнее письмо из... дай бог памяти... Караульное такое название... Сторожок или Сторожец, кажется. Позапрошлой зимой приехал с Урала, у нас останавливался, да с мужем моим не поладил, уехал в Сторожец этот. Письмо прислал вскорости, и все.

- Деньги у него были?

- В северных краях заработал прилично. Говорил, домик бы купить, ежели недорого попадется. Может, и купил, нашел свое счастье. Пора уж угомониться.

- Еще один вопрос, Фелицата Гавриловна. После отъезда Зиновия из Харькова кто-нибудь спрашивал о нем?

- Да кому он нужен? У Зини и жены-то порядочной не бывало. Ой, погодите-ка, чуть не забыла! Товарищ какой-то заходил, спрашивал. Говорит, года три не виделся с Зиней, мою фамилию и адрес давно когда-то от него слышал, вспомнил вот и разыскал, Я говорю, нет, мол, вестей от Зини. Он и ушел себе.

- Вы сказали ему, что брат в Сторожце?

- Не помню. Может, и сказала.

- Когда он приходил?

- В марте, в середине месяца.

- Каков из себя?

- А ничего, приличный! В плаще зеленом. Да я и не рассматривала, всего минут пять говорили. А что?

- Постарайтесь вспомнить приметы, Фелицата Гавриловна.

Женщина задумалась.

- Молодой вроде... Роста среднего, крепкий такой. Приличный, вежливый... Нет, не помню больше ничего. Дождик моросил, плащ с капюшоном. Да что случилось?

- Ваш брат убит.

Не горе, не печаль, а безмерное удивление на ее лице:

- Зиню убили? За что?! В пьяном виде, да? Когда, где? Ну и ну! Говорили мы - не пей!

- Вы полагаете, все беды у него из-за выпивки?

- Да ни на что он больше не способный. Даже ссориться не способный. Ох, не отпускать бы его из Харькова! - Женщина заплакала.

В областной прокуратуре Загаев доложил о ходе расследования, о дальнейших планах. Командировку на Урал разрешили. Он успел съездить в школу, поговорить с классным руководителем дочери. Пообедал в кафе аэропорта. В самолете хорошо вздремнулось, но досыпал уже в поезде, следующем из большого уральского города до районного центра Седлецка. Приехал утром и в десятом часу явился в районную прокуратуру.

Помощник прокурора отыскал папку со старым нераскрытым делом.

- Да, в 1970 году в районе совершена крупная кража. Да, в поселке Малиниха. В ночь на девятнадцатое сентября взломан сейф кассы в управлении завода стройматериалов. Вор использовал приготовленную для побелки здания приставную лестницу, добрался до окна второго этажа, выдавил стекло, предварительно оклеив его лейкопластырем. Самой ленты не обнаружено, это экспертиза установила, что применялся лейкопластырь. Вахтер управления дежурил внутри здания, на первом этаже, звона стекла не слышал и вообще ничего не слышал. Девятнадцатого сентября была суббота. Только в понедельник, двадцать первого, кассирша, придя на работу, обнаружила хищение. Сумма? Двенадцать тысяч триста рублей.

- Вон как! Мой напарник прикидывал, что должно быть около одиннадцати тысяч.

Помпрокурора скептически улыбнулся

- Вы в Харькове раскрыли нашу кражу?

- Мы нашли деньги. Чьи - не знаем. Может, и ваши. В Малинихе-то кража не раскрыта?

- Не раскрыта, - неохотно согласился помпрокурора.

- Очень хорошо

- Что уж хорошего! - вздохнул собеседник.

- Я не в том смысле, - уточнил Загаев извиняющимся тоном.

- Следствие вели самые опытные наши сотрудники, было сделано все возможное, - помпрокурора развел руками. - Но... никаких следов: ни орудий взлома, ни отпечатков пальцев. Собака привела к дороге, и все... Можно с уверенностью сказать, что преступник опытный, хитер, осторожен, действовал в перчатках, имел транспорт.

- Подозревали кого?

- Четверо были на подозрении. Не подтвердилось. Проверили всех, отсидевших сроки.

- Меня интересует бывший плотник завода стройматериалов некто Машихин. Тогда он именовался Чирьевым.

- Чирьев? Минуточку... - помпрокурора полистал дело. - Верно, проверялся Зиновий Чирьев. К краже непричастен. Оперативным путем установлено, что в ночь на девятнадцатое сентября из дому не выходил. Потому только и проверяли, что прежде судим. А почему вас интересует Чирьев? И почему у него есть и другая фамилия?

Загаев коротко рассказал о преступлении в Сторожце. Но собеседник пожил плечами;

- Не знаю, не знаю... По нашим материалам, Машихин - заурядный воришка и пьяница. Взломать сейф - не доски украсть. Притом так аккуратно взломать, так замести след, что опытнейшие оперативники ничего... Нет, как хотите, а сейф Чирьеву не по зубам.

- И все-таки что он делал в ночь на девятнадцатое сентября?

- Вот данные проверки! - помпрокурора ткнул пальцем в лист дела. - "В ночь на девятнадцатое сентября из дому не выходил".

Загаев прочитал отпечатанное на машинке сообщение малинихинского участкового.

- Здесь сказано: был пьян. С кем пил, не написано.

- Ну, знаете! Подобным типам компания не обязательна, и в одиночку пьют с аппетитом.

- Как доехать до Малинихи?

- Автобусом. Желаю удачи. Но сомневаюсь, сомневаюсь, чтобы наши оперативники что-то прохлопали...

Старенький автобус урчал, скрипел, переваливаясь на ухабах расквашенного вешними водами, разбитого шоссе. Но местные пассажиры принимали неудобства езды как нечто вполне нормальное. Не роптали. Кое-кто подремывал даже. Терпел и Загаев. Но вздохнул с облегчением, выйдя через полтора часа из автоколымаги на свежий воздух в рабочем поселке Малиниха. Вдохнул с удовольствием полной грудью, огляделся: зеленела хвоя оживших под весенним солнцем деревьев, хороши и красивы были покрытые лесом невысокие горы. Сам поселок довольно большой Двухэтажные "восьмиквартирки" подступили к заводскому забору, частные избы уткнулись огородами в подлесок

Молодой старший лейтенант, малинихинский участковый, встретил Загаева радушно. Повел в столовую, где вкусно и сытно накормили. За чаем разговорились.

- Чирьев? Был такой алкаш. Ну, что вам сказать о нем? Одно доброе дело за ним числится - что уехал отсюда. Мужик безвредный, но и бесполезный. В вытрезвитель часто попадал. У нас свой маленький как бы вытрезвитель. Хотите посмотреть? Ах да, вы про Чирьева... Жил в комнатенке, в восьмиквартирном доме. Одинокий. Разные типы к нему шлялись, алкаши тоже. Почему уехал, не знаю. Три раза за прогулы увольняли, так что пора и уехать...

- С соседями бы его потолковать.

- Это можно. Сейчас адрес уточню.

Он ушел в кабинет заведующего столовой и вскоре вернулся.

- У нас учет поставлен! Вот адрес, Один пойдете? Ладно, если что надо будет, я у себя в кабинете.

Дом из брусьев, в котором обитал когда-то Чирьев-Машихин, стоял на краю поселка, у тракта, ведущего в райцентр. Нужная квартира была закрыта: и новые жильцы бывшей чирьевской комнатенки, и соседи еще не пришли с работы. Загаев пошел пока в управление завода, осмотрел кассу, окно, выслушал воспоминания кассирши. Ничего нового.

Возвратились со смены жители "восьмиквартирки". Но ничем Загаева не порадовали. Кражу помнили, а соседа Зиновия почти забыли. Вот жил в том подъезде электросварщик Крамарев, того помнят: талант к сварочному делу имел и баянист к тому же - что хочешь сыграет. Но Крамарев окончил заочный институт и в Пермь уехал. Еще жил на втором этаже фельдшер Прохин, который сейчас в Новосибирске у дочери живет, Прохина тоже помнят, все к нему домой лечиться ходили, если прихворнется. А Зиновий Чирьев... Этот пьяница-то? В позапрошлом году куда-то делся. И уж пес его знает, что он делал девятнадцатого сентября. Водку пил, поди, что больше-то.

Однако припомнили соседи, что осенью семидесятого года, кажется, приезжали к этому Зиновию двое вроде бы из райцентра. Несколько раз видели их - посидят у Чирьева, выпьют, конечно, и обратно в Седлецк. На чем приезжали? Да на автобусе, поди. Не те личности, чтоб свою "Волгу" иметь. Приметы? Разве упомнишь...

Поздно ночью скрипуном-автобусом вернулся Загаев в Седлецк. Заночевал в гостинице. Утром покопался в архивах автоинспекции: не было ли угона автотранспорта в этом или в соседних районах в сентябре 1970-го? Были угоны. За одну только ночь на девятнадцатое в самом Седлецке четыре случая. Однако, по данным ТАИ, все угонщики выявлены, никто из них за пределы города не выезжал. Меры приняты.

Больше в Седлецке делать было нечего.

5

Ушинский в который уж раз перечитывал свидетельские показания, отыскивая в них еще хоть какую-нибудь зацепку, когда в кабинет вошел Хилькевич.

- Ты теперь вроде выпивохи возле гастронома... Все ищешь "третьего собутыльника". Не нашел еще? А что от Загаева слышно? Не звонил?

- Звонил. Начальство разрешило ему провести Первомай в Харькове, с семьей. После праздника приедет, На Урале добыл немного фактов, но конкретного ничего. Вижу, у тебя есть что-то интересное.

- Слушай, Юрий Трифонович, ты и меня в свою веру обратил, и мне уж этот "третий" стал мерещиться.

- Да ну! Перекрестись, если мерещится.

- Может, вместе перекрестимся. Послушай. Сегодня вдова Машихина приходила в паспортный стол выписывать из домовой книги покойника. И есть одна подробность. Так сказать, привет из загробного мира.

- Ладно, не интригуй, рассказывай.

- Ага, интересно? В общем-то, ничего реального. Так, из мира фантастики.

- Что, в Сторожце завелись черти?

- Представь себе, завелись! Знаешь, почему у вдовы живут сейчас брат с женой? Вот послушай...

Когда сегодня у райотдела вдова ожидала паспортистку, Хилькевич как раз проходил мимо. Подсел к Дарье. Посочувствовал ей. Разговорились в неофициальной обстановке.

- Наверное, неудобно брату ездить каждый день за двенадцать верст? спросил между прочим Хилькевич.

- Не шибко брат доволен, а что делать? Боязно одной-то по ночам... А когда брат с золовкой рядом, тогда ничего.

- Чего ж боязно?

- Так... Помер Зиновий грешной смертынькой... Блазнится разное...

- Что же именно?

Дарья Ивановна замолчала, но Хилькевич попросил рассказать, не стесняться, и она, смущаясь, рассказала...

В первую ночь после смерти мужа ночевала одна. Позапирала окна и двери на засовы, поплакала в подушку о судьбе своей бесталанной и уснула. И вдруг, около полуночи, "прокинулась сама по себе" - проснулась без видимой причины. Занавеска была незадернутой, луна в окошке светит... а за окном стоит он...

- Кто?

- Да Зиновий покойный!.. Когда пьяный, бывало, поздненько заявится - у окошка встанет, ладошками заслонится, в горницу глядит и стукает в стекло тихесенько, чтобы дверь ему отчинила. И тут так же - стоит, ладошками заслонился, в горницу глядит... Всю меня холодом проняло, затрясло, як лихоманкой! Крикнуть хочу - не можу, перекреститься хочу - не можу... Очи от страха заплющнла, а так еще страшней. Открыла очи - нема никого в окне. Только месяц светит... Машина на улице гудит. На стройке, слышно, люди размовляют, кран подъемный звякает - все вижу, слышу. Не сплю, значит. Не во снах привиделось. Так злякалась, что до свету очей не сомкнула! На окно подивиться боюсь, да нет-нет и гляну. Но больше Зиновий не казался. Утром на работу иду, а голова болит, сама я невысланная. Сказать кому, что ночью бачила, не можно, засмеют люди добрые. Скажут - баба суеверная. При дневном-то свете и сама разумею, что во снах-то привиделось, а все одно жутко. На другу ночь ще крепше заперлась. Лежу, не сплю. Уж и полночь миновала - ничего. За день уморилась, да прошлую ночь без сна - гак и дрема клонит. Уснула. И снова прокинулась. Месяц светит, за окном никого нема. А на горище ходит!.. На чердаке! Тихенько так ходит!..

Дарья и сейчас вздрагивала, рассказывая. Хилькевич сказал:

- Строительство идет рядом с вашим домом, ночная смена работает, может, вам и показалось...

- На горище воно ходило, кажу я вам! Походило трошки и стихло. До свету тряслась опять с переляку, В тот день после работы к брату в совхоз поехала: братику любый, поночуй у меня! Он посмеялся, целу антирелигиозну лекцию прочитал. Да все ж брат сестру в страхе не кинет - ездит ночевать и жинку с собой берет, чтоб самому не страшно было. Жинка у него боевая. Да-а, вот таки дела. Неприкаянная душа у Зиновия была, такой и осталась.

- Напрасно сразу не рассказали, Дарья Ивановна.

- Чтоб меня на смех подняли? Люди грамотны стали, ничему не верят. А он приходил, Зиновий-то, ночью... Вот как вас бачила...

Ушинский слушал Хилькевича, дымил "Беломором".

- Очень интересно. А где же мистика?

- Спроси у Дарьи Ивановны, - невесело улыбнулся Хилькевич. - Потому и прибежал к тебе со страхами вдовы Зиновия Машихина.

- Спасибо, Павел Игнатьевич. Жаль, Загаева нет. Но и тянуть с этим не годится. Если Дарьины видения не галлюцинация, будет нам к празднику подарок! Пригласи, будь другом, Машихину сюда.

Хилькевич скоро вернулся вместе с Дарьей.

- Здравствуйте, Дарья Ивановна, - поднялся навстречу Ушинский. - С домовой книгой все в порядке?

- Выписала Зиновия, - вздохнула женщина. - Жалко. Непутевый, а все муж был...

- Вам как-нибудь рассеяться надо, Дарья Ивановна, от горьких мыслей отвлечься. Праздник-то отмечать собираетесь?

- Який мне праздник, товарищ следователь, не до того. Скоро месяц, як нема Зини... А там и сороковой день, помянуть треба по обычаю.

- Дарья Ивановна, праздник есть праздник, а вам отдохнуть надо, устали ведь с похоронными хлопотами, верно? - И многозначительно добавил: - Поехали бы вы к брату в совхоз, а? Этим нам очень поможете.

- Вам? Яка уж моя допомога? Не знаю... А и дома-то все мне боязно чегось... Мабудь, и вправду поехать?

- Конечно, Дарья Ивановна! Вот приедет к вам в пятницу брат - соберитесь, да и в совхоз. И, пожалуйста, пошумнее, с хлопотами, чтоб все видели: вы уезжаете к брату на четыре дня. Всем знакомым рассказывайте: еду, мол. Разумеется, о том, что это мы вам посоветовали, - ни слова. За домом присмотрим.

- Да оно, чего ж и не поехать...

- Желаем вам хорошо праздники провести!

Вдова ушла. Ушинский сказал:

- Не отправить ли нам и Гроховенко в Харьков на праздники?

- При чем тут Гроховенко?

- Многие в городе считают, что он повинен в убийстве. Сделаем вид, что и мы его подозреваем, арестовали и услали в областную тюрьму. Пусть поживет три дня в Харькове, в гостинице. Или не согласится на это?

- Как бы нам не пересолить, как бы не переиграть, Преступник, судя по всему, матерый и неглупый.

- Это какой преступник? - хитро прищурился Ушинский.

- Твой "третий лишний", который ходит в Сторожце невидимкой... А Гроховенко согласится. Он ведь бросил пить. Говорит, когда в честной компании за твоим столом собутыльника убивают, то, видно, с пьянкой кончать надо. Жена радехонька - остепенился мужик.

- И то добро. Только цена дорогая... Так что ж, Павел Игнатьевич, попробуем провести операцию?

- Устроить засаду у Машихиной? Попробуем. Если этот "третий" не миф и не призрак, то, может быть...

6

28 апреля, в пятницу вечером, Хилькевич собрался на рыбалку.

- И чего тебя несет на ночь глядя, - ворчала жена.

- К утреннему клеву в самый раз.

- На что тебе клев? Все равно без рыбы воротишься. Лучше бы дома отдохнул.

- Отдых должен быть активным. Где сапоги?

Он уже вышел за ворота, когда жена окликнула:

- Эй, рыбак! Удочки-то не берешь?

Вот черт: удочки забыл! Бормоча, что теперь не повезет, вернулся и взял удочки...

Лет пять назад ходил следователь Хилькевич с опергруппой на задержание двоих заезжих воров, удравших из большого города в тихий Сторожец, чтоб затаиться, время переждать. Воры пьянствовали в одном из окраинных домиков, ареста никак не ожидали. Все же взять их врасплох не удалось... И пришлось Хилькевичу отлежать неделю в больнице с колотой раной в плече. С тех пор Павел Игнатьевич Хилькевич, юрист, следователь, бессовестно врал жене, отправляясь на задержание или обыск, - пусть спит спокойно.

Удочки и рюкзак оставил в сарае у сержанта-оперативника. Посидел у него, чайку попили. Когда стемнело, огородами и садами пробрался к дому Машихиной, тихо постучал в стенку сарайчика-клуни:

- Трифоныч, ты здесь?

- Заходи, - глухо ответил Ушинский. В клуне тьма кромешная. Нащупал плечо Ушинского, прилег рядом на рогожу.

- Ночка для воров подходящая, - ишь, тишина какая... На стройке, должно быть, не работают сегодня, празднуют уже.

- С их начальством договорились, чтобы ночную смену отменили. Так что условия идеальные... если "третий" существует на самом деле.

В щель между досками просматривался небольшой машихинский двор. Молодой месяц светил скудно. Пустой дом глядел в ночь темными окнами. Где-то на другом конце Старомайданной горланили песню, где-то играла радиола. Порой улицу и дом заливали зыбкие пучки света - по дороге проходила машина, и снова еще гуще смыкалась тьма. Лежали на рогожке, смотрели в щель.

- Курить охота, - сказал Ушинский.

- А ты бросай. Бери пример со старших, с меня хотя бы.

- Ладно, брошу. Когда-нибудь. А сейчас курить охота.

- Давай ватником тебя прикрою, закуришь.

- Потерплю уж.

- Ну, терпи. От Загаева нет ничего?

- Звонил. Ему хорошо: праздник дома проведет.

- Завидуешь?

- Да нет... Ну, немножко. Константин Васильевич говорил, что в Малинихе до отъезда Машихина, в семидесятом году, крупная кража была, нераскрытая "висит".

- Ты ему про засаду намекнул?

- Нет.

- Может, зря мы это затеяли?

- Может, и зря.

- Где остальных расположил?

- Видишь ту яблоню? Нет, сюда смотри. Там они, чтобы обзор и с другой стороны был.

Налетел ветерок, бурьян по краям двора зашевелился, зашептали яблони. На дальнем конце улицы затихла, смолкла песня. Тощий месяц повисел над крышей и пропал. Стало еще темнее.

- Да-а. Ночка для влюбленных и воров...

Вдали заскулила с подвывом собака. Окна глядели слепо. Иногда чудилось, что в них мелькает что-то... Ничто там не мелькало, просто звезды отражались. Хилькевич подумал, что Дарье одной в доме и в самом деле не до антирелигиозных рассуждений было... Ишь собака-то нагоняет тоску...

Ушинский толкнул его локтем. Что? Хилькевич обежал взглядом двор, дом, плетень. Из-за плетня белеет!.. Преступник - в белой фуражке? Странно. Шевельнулось вдоль плетня... И - "ммме-е-е"... Тьфу! Пораспустили коз! Ушинский тоже чертыхается шепотом.

Времени около двух, наверное... Вполне возможно, что и напрасно придумали засаду, впустую все. Поскучают вот так ночь, другую, третью, а версия-то ошибочная. Спать хочется. Хоть бы еще коза пришла, все разнообразие...

О-о, вот он!

- По двору шел человек. Шел от огорода или от сада к дому. Какой он, кто - не разберешь... Темная осторожная тень... Хилькевич толкнул Ушинского, оперативник ответил тем же - вижу, мол.

Тень подкралась к окну, распрямилась, еле заметная на фоне стены. Чуть слышно Хилькевич прошептал:

- Когда будем?..

Ушинский придавил ему локоть: тише!

Тень перешла к другому окну. Здесь человек стоял долго. Вот хрустнуло. Стекло, наверное. Звона осколков не слышно. Фигура у стены уменьшилась, сократилась, стала исчезать...

Ушинский легко поднялся, без скрипа распахнул дверь клуни. Хилькевич бросился за ним, заметив краем глаза, как выросли из бурьяна силуэты милиционеров.

Из распахнутого окна выпрыгнул человек, на мгновение замер, рассчитывая, куда бежать. И тут в лицо ему ударил луч карманного фонарика:

- Стой! Руки, руки вверх! Ну!..

Плечистый парень в темно-сером пиджаке отступил на шаг, неохотно поднял руки. Морщился, отворачивался от света.

- Левченко, обыщи.

Сержант привычно провел ладонями вдоль тела задержанного. Передал Ушинскому мятую пачку сигарет, спички, галстук, бумажник, маленький карманный фонарик.

- Перчатки уже можно снять, - будничным голосом сказал Ушинский. Задержанный то ли еще больше сморщился, то ли усмехнулся. Стянул кожаные перчатки, отдал.

- А руки пусть так и будут, вверх, - напомнил оперативник.

- Товарищ старший лейтенант, за голенищем было... - сержант подал финку, держа за клинок.

- Заверни в целлофан. Идем!

Задержанный без напоминания привычно отвел руки за спину и пошел. Ушинский приказал сержанту:

- Останьтесь тут до утра, Левченко. В клуне скройтесь. Еремин где?

- В саду шукает, мабудь, еще кто...

Шли по самой середине улицы. Старомайданная спала. Даже собаки не лаяли.

- Садитесь, - Ушинский коснулся спинки стула.

Парень сел, положив руки на колени. Оглядел комнату, задержавшись взглядом на темном, без решетки, окне. Хилькевич обогнул стол и прислонился к подоконнику. Парень тотчас отвернулся. Попросил:

- Закурить бы, гражданин начальник

Ушинский вынул из кармана сигареты, дал задержанному и сам с удовольствием закурил.

Хилькевичу не доводилось прежде видеть этого парня. Похоже, не здешний. Широкие темные брови, карие глаза с прищуром. Лицо грубоватое, но неотталкивающее. Держится без нервозности, сигарета в пальцах не дрожит. Покуривает равнодушно, будто ничего его не касается - пускай, мол, теперь граждане начальники делают что положено. Повел крутыми ладными плечами, зевнул, не раскрывая рта, - ноздри чуть дрогнули, да желваки на загорелых скулах вздулись. Все же нервничает - зевает. Но не рисуется, своей бывалости не показывает. Скромный бандюга. Хилькевич и сам зевнул, широко и откровенно. Кончается бессонная, беспокойная ночь. Хороший сегодня улов. А жена скажет: опять без рыбы пришел...

Ушинский неторопливо приготовил бланк протокола, попробовал на газете, как пишет шариковая ручка.

- Ну, как, начнем?

- Фамилию, что ли? - шевельнулся задержанный. - Саманюк Михаил Кондратьевич. Родился в одна тыща девятьсот сорок шестом году в городе Кременчуге...

- Не так быстро, куда спешите.

- Спать охота, гражданин начальник.

- Мы тоже спать хотим, Саманюк, но дело, дело... Давайте дальше. Судимость?

На вид Саманюку - за тридцать. Преступление старит. А преступления были. По его словам, отбывал наказание дважды - за грабеж и за кражу.

- Где в последний раз? Сколько лет?

- Четыре года. Справка об освобождении у вас, в ней все сказано.

Ушинский расправил измятую бумажку с загнувшимися краями. Вот так номер! Получается, что в 1970 году, когда в Малинихе случилась та кража, о которой звонил Загаев, и когда оттуда уехал Машихин-Чирьев, этот тип, Саманюк, преспокойно отсиживал в колонии. Получается, что никакими деньгами с Машихиным не связан я случайно полез в окно именно, машихинского дома... Да-а, дела!..

- Когда приехали в Сторожец?

- Вчера.

- На чем?

- Поездом.

- Каким? Откуда? Во сколько?

- Из Лозовой. В час с чем-то дня.

- Билет сохранился?

- На что он мне - не в командировке, не оплатят, А может, и сохранился, не помню. Что ваш сержант из кармана выгреб, все перед вами лежит, смотрите.

- К кому приехали? Здесь есть знакомые?

- Нету. Посмотреть приехал. Надо ж где-то устраиваться. Решил завязать с прошлым.

- У кого остановились?

- Ни у кого. Не успел. - Он ухмыльнулся. - К вам первым с визитом вежливости.

- Саманюк, вас задержали при попытке проникнуть в чужой дом через сломанное вами окно; Какая у вас была цель?

- Ясно же, какая...

- Но все же уточните.

- Деньги кончились, а пить-есть надо, верно?

- Денег у вас еще тридцать четыре рубля.

- Тридцатка - не деньги. Так, слезы...

- Значит, признаете, что совершили покушение на кражу?

- Так куда я денусь! Чистенько взяли, прямо на месте, ровно специально дожидались. Здорово работаете, гражданин начальник, такому и признаваться не жалко. Пишите: признаю. Чего уж темнить...

- Почему полезли именно в этот дом?

- В нем хозяев нету.

- Откуда знали?

- Вечером проходил мимо, думал, где бы на ночевку попроситься. Вижу, хозяева избушку на клюшку, сами на мотоцикл - и дали газу. Раз пять подходил, издаля поглядывал - не приехали. Ну и порядок.

- Кто проживает в этом доме, знали?

- На что мне? Кража - не грабеж, личное знакомство нежелательно.

- Что надеялись взять?

- Да уж что, как говорится, бог пошлет. Когда деньги на исходе, все сгодится.

- Финский нож для чего носите?

- Только для самообороны! Говорю, честную жизнь хотел начать. Вдруг да кому из прежних корешей не понравится моя "завязка". Вот и купил ножичек в Лозовой.

- В каком же там магазине финками торгуют?

- Зачем - в магазине? На вокзале купил у какого-то пьяного. Деньги еще были. Думаю, пригодится в хозяйстве. Он вроде и не финка.

- Но и на хозяйственный не похож.

Ушинский всегда разговаривал с задержанными на "вы". Только во время задержания позволял себе "ты", а когда допрашивал, если и отступал от официального обращения, то только для большей душевности, как объяснял себе.

- Закуривай, - подвинул пачку "Лайки". - Так ты говоришь, вчера приехал?.. Ну и как? Понравился Сторожец?

- Ничего, жить можно.

- Да, можно, если не воровать.

- Гражданин начальник, да ведь я ничего и не украл. Окошко попортил малость, так то еще не кража,

- Покушение на кражу.

- Ну, пускай покушение. За что тут судить? Конечно, меня-то вы засадите, потому что у меня судимость. Всегда так - один раз оступился человек, а потом уж его чуть что - и "в конверт".

- Верно, суд назначает меру наказания. С учетом личности преступника.

- Во-во, мою личность учтут да год-полтора припаяют. А может, в той хате и взять-то нечего было.

- Может быть. Ты с Чирьевым давно знаком?

Ушинский задал вопрос как бы между прочим. Но тут же понял, что не сработала ловушка; Саманюк не растерялся и в свою очередь спросил тоже как бы между прочим:

- Чирьев? Кто это? Не помню такой фамилии. Он из ваших или из воров?

Если в начале допроса Саманюк и держался настороже, то теперь с каждой минутой становился спокойнее и развязнее. Ушинский понял, что легко и сразу ничего не добьется. Взял ручку и склонился над протоколом.

- Не помните, и ладно. Потом вспомните. Саманюк, вы имеете что-нибудь добавить к сказанному вами?

- Имею: пожрать бы

- И мы не отказались бы. Верно, Павел Игнатьевич? Но придется подождать до утра. А вы, Саманюк, как в дом отдыха по путевке - сразу бы вам питание и покой. Прочтите протокол и подпишите, Так. Теперь позвольте вашу руку.

- "На рояле играть"?

- Не для рукопожатий же.

Ушинский снял на дактокарту отпечатки пальцев задержанного. Вызвал дежурного

- Приятных снов, Саманюк. Вспомните Чирьева-то.

- Как впечатление, Павел Игнатьевич?

- Парень крепкий. Думаешь, он и есть тот "третий"?

- ...Который лишний? Кто его знает. Вот она, справка, удостоверяющая алиби Саманюка на четыре года, И вообще, в его показаниях пока ни одного слабого пункта. Ладно, поглядим. Устал, Павел Игнатьевич? Иди поспи.

- Куда я пойду? Жена числит меня на рыбалке.

- Ах да! Вот они, ложные показания, хоть и жене. Из-за них человек лишается покоя. Ну, иди ко мне в гостиницу, за полсуток со мной потом рассчитаешься фактами по делу. Договорились?

Дверь вдруг отворилась, и в кабинет вошел Загаев.

- Не ждали? Доброе утро! Иду в гостиницу, гляжу, а в окне прокуратуры свет. Что за ночные бдения?

- Фью! Константин Васильевич! Да ведь вам разрешили в Харькове Первомай погулять! Неужели Сторожец лучше? Или с женой поссорился да сбежал?

- С женой ссориться не люблю, без того нервотрепки хватает. Праздник и Харьков тоже не уйдут, вечером назад уеду. Понимаете, сосет предчувствие, что вы тут... Есть новости?

- Из-за новостей и не спим, Готовили вам подарок к празднику, товарищ следователь.

- Какой еще подарок?

- Ценный Задержанного. А уж насколько он ценный, гляди сам, Константин Васильевич, - Ушинский подал протокол.

Загаев бегло просмотрел его, потом еще раз прочел:

- Ах, молодцы! Вы понимаете, полуночники, что в ближайшее время будут раскрыты минимум два преступления: старое и новое!

- Но справка из колонии...

- Да что справка! У меня тоже есть справка. В Седлецкой ГАИ я выписал из архива все случаи угона транспортных средств с шестнадцатого по двадцатое сентября семидесятого года и попросил выяснить, "кто есть кто" из угонщиков. Так, на всякий случай! И представьте, фамилия Саманюка в этой справке фигурирует...

- Но он же отбывал срок!

- Да. Но в июне семидесятого освобождался "на химию", как принято выражаться у заключенных, то есть на стройку в городе Седлецке. А в сентябре возвращен в исправительно-трудовую колонию. За что, думаете? За угон автомашины. Правда, по данным ГАИ, угонщик, вернее, угонщики - их двое было - далеко не уехали.

Загаев вынул записную книжку.

- Вот. Машина ГАЗ-69, принадлежащая ремстройконторе, накануне похищения была неисправна - предстоял ремонт спидометра, поэтому и горючим была не заправлена. Шофер "газика" заявил, что бензина в баке оставалось не более ноль-пять литра. Пьяные угонщики пытались доехать от гаража до своего общежития, но не смогли - мотор заглох. Они бросили машину и ушли в общежитие спать. Той ночью на девятнадцатое сентября в Седлецке было зарегистрировано четыре угона, и этой истории с "газиком" большого значения не придали. Теперь предстоит разобраться, так ли все было, как записано в материалах тамошней ГАИ... Хотя подобные ребусы надо разгадывать на свежую голову. Пошли в гостиницу, Юрий Трифонович.

- И меня возьмите с собой, - попросил Хилькевич,

- Ты же местный.

- Возьмем его, - сказал Ушинский, - У него семейная конспирация. Правда, врать жене - аморально...

- Не по девчонкам же я бегал! У меня свидетели - вы.

- Подтверждаю: не по девчонкам, а у дома вдовы ночь провел. Пошли спать...

Ушинский разбудил Загаева около полудня.

- А? Что? Еще кого-нибудь поймали? - тер глаза Загаев,

- Днем и ночью ловить - преступников не хватит. Вставай, Константин Васильевич, тебе с вечерним поездом домой ехать... Конечно, если не хочешь Саманюка допрашивать, то спи...

- Обязательно надо посмотреть на него. Где Хилькевич?

- Спит в моем номере на диване... Жаль будить.

В буфете гостиницы позавтракали наскоро. Придя в прокуратуру, Загаев по телефону велел дежурному побрить Саманюка, сфотографировать и привести на допрос.

- По всему видно, Саманюк хитер, опытен, - рассуждал Загаев. - Так что с вопросами об убийстве спешить не будем. О взломе кассы в Малинихе тоже помолчим пока. Пусть сидит в полном неведении. Меру пресечения прокурор утвердит. Саманюк признался в покушении на кражу, не имеет постоянного места жительства. Донесение в прокуратуру отправь сегодня же. Сейчас на Саманюка только поглядим, послушаем про угон машины. А в среду я махну в колонию, где он отбывал наказание.

- Константин Васильевич, на машихинском огороде сержант нашел плащ.

- Зеленый, болоньевый? Пригодится. К сестре Машихина в Харькове заходил незнакомец в зеленом плаще, спрашивал старого друга Зиновия...

Саманюк вошел бодрый, свежевыбритый, при галстуке.

- Здрасте, граждане начальники, - поклонился галантно. - Очень вам благодарный, встретили как родного, - он провел рукой по выбритой щеке.

- Садитесь, - кивнул в ответ Ушинский. - Ваше дело будет вести следователь Константин Васильевич Загаев.

- Очень приятно. Гражданину следователю повезло со мной - во всем признался с первого допроса.

Саманюк выглядел благодушно настроенным - предвидится недолгая отсидка за неудавшуюся кражу, да ведь не в первый раз сидеть-то.

Загаев задавал обычные протокольные вопросы: в какой исправительно-трудовой колонии отбывал наказание, сколько судимостей, по каким статьям?

- А что вы делали в Лозовой? - и опять начались вопросы-ответы. - Так, гулял. С кем? Как ее, этой Верки, фамилия? Да, конечно, на что она, фамилия. Ну а адрес? И адрес не запомнил? Это уже хуже. Ага, в пригороде, значит? Рядом с баней?

- Посочувствуйте, гражданин следователь, - взмолился Саманюк, - четыре года бабы путем не видел!

- Что так?

- Ха! Колония-то мужская. Вот если б смешанная была...

- Но вас же освобождали на стройку народного хозяйства.

Усмешка Саманюка застыла. Но он быстро сориентировался, опять улыбнулся простецки:

- Э, я уж забыл про то. Как миг единый пронеслась моя "химия".

- В каком году?

- Кажется, в семьдесят первом. Или в семидесятом. Да что, пару месяцев повкалывал как проклятый и возвернулся. Добро еще, что без "раскрутки".

- То есть не добавили срок?

- Да за что?!

- И верно, за что вас вернули в колонию?

- По пьянке вышло... Эх, неохота и вспоминать...

- Но все ж вспомните, пожалуйста. Так за что?

- Там строгости, гражданин следователь, там следили - будь здоров! Чуть какая малость, за шкирку и в ИТК.

- Это где такие ужасы? В каком городе?

- Туфтовый такой городишко, название вроде рыбного. Или лошадиного. А, Седлецк! Вспомнил,

- Худо у вас с памятью, Саманюк.

- Мне ни к чему память-то. Не в институт поступать.

- Не в институт, в другое место. Так за что вернули "с химии"?

- Говорю, по пьянке. С получки выпили с корешем, уснули на вокзале, Просыпаемся вечером. Башка трещит, время позднее, в общежитие на поверку надо, там у нас строго. Что делать? Ну, поперлись домой. Мимо гаража идем, кореш и говорит: давай, говорит, возьмем машину для скорости, чего пёхом эку даль топать. Вот, с гаража сдернули мы серьгу... то есть замочек сняли, "газик" завели и поехали. Ну, думаем, теперь порядок, успеем к поверке. Улицы три-четыре проехали - бац, бензин кончился. Н-не повезло! Так и ушли в общежитие пёхом. Думали - сойдет. Оно и сошло бы, да нас сторож. У магазина приметил. Я ж говорю, за ерунду пострадал.

- Как фамилия вашего соучастника?

- Не помню. Вы правильно заметили, память у меня паршивая. Звать Федькой, а фамилия мне ни к чему.

- Вам все ни к чему.

- Молодой еще, перевоспитаюсь. Я, гражданин следователь, политзанятия всегда посещал...

- А толку?

Можно было отправлять его в камеру.

Пятого мая Загаев приехал в исправительно-трудовую колонию. Два дня изучал дела, беседовал с оперуполномоченным, начальником отряда. Оказалось, что в этой же колонии был в заключении Машихин-Чирьев. Здесь же досиживал срок "кореш" Саманюка по угону машины Фаат Габдрахманов. Все зовут его Федькой. Срок у него пять лет. По словам начальника отряда, Габдрахманов в обращении резок, нарушает режим, завистлив, характер неуравновешенный.

- Вечно он чем-нибудь недоволен, всюду мерещится несправедливость. Повара ругает - мяса в суп мало положил, другим больше. Бригадира - дешево смену расценил, другие деньги гребут. На завхоза рычит, почему заставляет в бараке уборку делать, когда другие "койки давят".

- Что с "химии" несправедливо вернули, не жалуется?

- Нет, не слышал.

- Он где сейчас?

- На работе. Только что мастер звонил - курит Габдрахманов в неположенном месте, грубит.

- Вызовите его к оперуполномоченному для беседы о нарушениях.

Габдрахманов вошел с видом человека, которого побеспокоили по пустякам. Встал боком, держась за ручку двери. Казалось, сейчас выругается и уйдет. Сказал: "Вызывали?" - и глянул исподлобья. Велели сесть - не сел, а присел на стул: дескать, говори, начальник, да я пойду.

- Габдрахманов, вы часто нарушаете режим, грубите. Курите в неположенном месте.

Глядит выжидающе: ну, чего дальше? Голова у Габдрахманова круглая, серая от короткой стрижки, лоб широкий и низкий. Глазки маленькие, колючие, злые: ты мне, начальник, хоть кол на голове теши, а я все равно тебя... это самое... понял?

- Как же так? - говорит оперуполномоченный с положенной по инструкции вежливостью. - Нарушать режим никому не дозволено.

Молчит, глядит: ну, нарушаю, и что? Срок кончится - все равно отпустите, и с нарушениями.

- Вам, Габдрахманов, предоставлена возможность честным трудом и поведением искупить вину, - скучновато внушает оперуполномоченный, - а вы не желаете встать на путь, ведете себя вызывающе. Так нельзя. Другие соблюдают режим, честно трудятся...

- Другие больше нарушают, да их не видят! Габдрахманов, Габдрахманов, всегда Габдрахманов, а другим можно, да?!

- Кто другие, например, нарушают?

- Не знаю, вы глядите - кто, вы на то поставлены,

- Вам оказали доверие, направили на стройку народного хозяйства. Вы доверия не оправдали. Как же так, а? Почему, находясь на стройке, допустили новое нарушение?

- Ничего не допускал, другие больше...

- Не о других, о вас разговор. Вот расскажите, почему вас вернули в колонию?

- Почему, почему... Пьяный был, машину брал...

- Точнее сказать, угнали чужую машину. С какой целью?

- Ни с какой ни с целью... Говорю, пьяный был, на вокзале спал. Проснулся, гляжу - время много, на поверку бежать надо. С вокзала выходил, машину брал... ну, угнал, по-вашему.

Габдрахманов смотрит на дверь: и чего начальник "резину тянет"?

- Сколько вас было, когда машину угоняли?

- Сколько, сколько... Ну, двое,

- Кто еще?

- Мишка. Фамилию не знаю.

- Саманюк?

- Не знаю.

Загаев разложил на столе четыре фотографии.

- Посмотрите, Габдрахманов, кто из них ваш соучастник?

Габдрахманов что-то заподозрил. Перестал торопиться, переключился на "ленивое равнодушие", вытянул шею к фотографиям.

- Вот, наверно.

- Как - наверно? Узнаете соучастника или нет?

- Ну, он. Дальше чего?

- Дальше вы сами расскажите.

- Про что?

Загаев перебирал бумаги в папке, с вопросами медлил. Габдрахманов еще раз, повнимательнее, пригляделся к снимку. Мишка Саманюк выглядел фраером: в костюмчике, при галстуке, морда сытая, довольная. Габдрахманов засопел, толстым пальцем отодвинул фотокарточку. В обезьяньих глазках - зависть.

Загаев нашел нужный лист и завел разговор с осужденным. На допрос это не походило.

- Я следователь из Харьковской областной прокуратуры, моя фамилия Загаев.

Осужденный пожал плечами: мол, мне-то что.

- Габдрахманов, меня интересуют кое-какие старые дела. Расскажите поподробнее, как там у вас получилось с угоном машины?

- Как получилось... Плохо получилось.

- А вы думали, что будет все прекрасно?

- Ничего не думали Пьяные были. В общежитие быстро ехать хотели. Бензин кончился, без горючего - как поедешь? Совсем мало горючего было. Машину бросали, пешком бежали.

Теперь Габдрахманов не торопился, не сердился, объяснял старательно, чтобы "гражданин следователь" понял: совсем мало бензину было, куда поедешь...

- Кто вел машину?

- Ну, я вел.

- Как автоинспекция догадалась, что машину именно вы угнали?

- Мимо магазина ехали, там большой фонарь, сторож узнал, на другой день милиции говорил.

Совсем другим стал Габдрахманов, смирным, осторожно-покладистым. Рассказывал охотно, гражданина следователя взглядом не кусал. Когда следователь поднял от бумаги голову и взглянул на него, Габдрахманов даже изобразил подобие улыбки на синих губах: спрашивайте, гражданин начальник, я честный, всю правду скажу... С минуту смотрели друг на друга два худощавых человека одного примерно возраста. У Загаева в волнистых волосах седина. В колючем ежике Габдрахманова тоже. От различных тревог седина, от противоположных тревог...

На переносице осужденного напряглись глубокие морщины - что сейчас спросит следователь?

- Вы ездили той ночью в поселок Малиниху?

Дрогнула улыбка на синих губах:

- Какой поселок, гражданин начальник! Говорю, совсем мало горючего было!

- В ту ночь в Малинихе совершена была крупная кража. Можете вы что-нибудь рассказать об этой краже?

- Никакой Малиниха не знаю! Никогда там не был!

Осужденный искренне усмехнулся. Какой чудак гражданин следователь, совсем глупый. Из Харькова приехал спрашивать Габдрахманова про кражу в Малинихе! Чудак!

- Можете идти, Габдрахманов.

- До свиданья, гражданин начальник.

Он встал, надел матерчатую фуражку, пошел. И на порог уж вступил, за дверную ручку взялся, но не вышел, медлил.

- Вы что, Габдрахманов? А хотите знать, сколько там, в малинихинском сейфе, денег было?

Осужденный проворчал:

- Мне какое дело...

- А было там около двенадцати тысяч.

Верхняя губа Габдрахманова приподнялась, открыв желтые от крепкого чая крупные зубы. Должно быть, здорово хотелось ругнуться Габдрахманову, а нельзя - при начальстве-то. Мотнул головой, опять изобразил ухмылку:

- Вы думаете, я их увел?

- Подозреваю, что были соучастником.

- Хо! Это еще доказать надо.

- Ну а как же! Обязательно надо доказать. Пока есть подозрения только. Вот я и подумал: может, Габдрахманов сам расскажет...

- Хо!..

Чудак следователь!

- До свиданья, граждане начальники.

- До свиданья, Габдрахманов. На днях еще вас приглашу, потолкуем.

- Ну... ваше дело такое, - кивнул и вышел.

Два дня Загаев изучал личное дело Габдрахманова, материалы автоинспекции по угону "газика", материалы следствия по давней малинихинской краже.

Через два дня состоялась еще одна беседа с подозреваемым.

Фаат Габдрахманов как мог старался изобразить любезность: поздоровался, даже поклонился чуть. Сел на стул, уперся ладонями в колени, вытянул шею к следователю.

- Меня интересуют некоторые детали, касающиеся угона, - сказал Загаев. Ваши ответы, Габдрахманов, будут зафиксированы в протоколе допроса. Да, сегодня допрос, а не беседа

Осужденный ничем не выразил своего отношения к сказанному. Только ладони крепче вцепились в колени.

- Расскажите подробнее, каким образом сторож мог опознать вас и Саманюка ночью, в кабине "газика", на ходу? Вы раньше были знакомы со сторожем?

- В магазине нас видел, наверно.

- Но ведь он сторожит ночью, а вы ходили в магазин днем?

- Зачем днем, вечером ходили. Днем работали, в столовой ели.

- Тот магазин от вашего общежития довольно далеко, есть ближе. Почему ходили именно в тот?

Низкий лоб осужденного сморщился.

- Почему, почему... Ходили, да и все. Мы ж там не под конвоем, куда хотим, туда идем.

- После работы, усталые - и за шесть кварталов, когда рядом с общежитием есть гастроном?

Габдрахманов подумал. Пояснил:

- За водкой к тому сторожу бегали. Пока с работы придем, уж семь часов, водку не продают. Сторож рано приходил, мало-мало спекулировал, гад такой. Деньги брал, сдачи не давал. Плохой человек. Дурной глаз имеет, дурной язык имеет. Нас в "газике" видел, сразу милиции говорил. Никто бы не узнал, что мы "газик" брали.

- Куда же вы ездили на "газике"?

- Куда, куда... В общежитие ехали! Один разговорил, другой раз говорил, сколько раз можно одно и то же!

- Ехали с вокзала в общежитие, очень торопились на вечернюю поверку, так?

Габдрахманов подумал хорошенько и сказал:

- Так.

- На вечерней поверке вас не было.

- Значит, не успели.

Загаев развернул па столе план Седлецка.

- Посмотрите, Габдрахманов. Видите этот квадрат? Здесь вокзал. А вот здесь общежитие. А магазин, где вас видел сторож, вот он, совсем в стороне. Если так спешили на поверку, то и ехать бы вам прямо по улице к общежитию. Как оказались в десяти кварталах от нужного направления?

Габдрахманов заерзал.

- Не помню... Пьяный был...

- На вокзале проспались, смогли машину вести. Значит, не так уж пьяны были.

- Ну, забыл! Пишите что вам надо!

- Правду надо. Что имеете добавить к сказанному вами? Прочтите протокол. Подпишите.

Осужденный подписал, отшвырнул ручку, вытер лицо кепкой.

- Можно идти?

- Задержитесь еще на минутку. Посмотрите план города. - Палец следователя неторопливо проскользил от края листа по линии, изображающей улицу. Обратите внимание: магазин, у которого вас видели, стоит на улице, в которую входит дорога из поселка Малиниха. А в Малинихе той ночью взломан сейф, украдено двенадцать тысяч...

Нервы у Габдрахманова сдали.

- Не знаю никакой сейф! И Малиниха не знаю!

- А ведь в той краже ваш почерк, Габдрахманов.

- Какой почерк?! Я там не расписывался!

Два глаза-буравчика сверлят следователя.

- Вы отбываете наказание за кражу из кладовой фабрики. Проникли в кладовую ночью, предварительно выдавив стекло в окне. Чтобы не звенело, вы оклеили стекло лейкопластырем. Украденные отрезы увезли на похищенной машине. Так? В Малинихе, в кассе завода, стекло выдавлено тоже с применением лейкопластыря, уехали воры тоже на машине...

- Не брал я ту кассу! Не докажете! Габдрахманов, Габдрахманов, везде один Габдрахманов! Других ищите!

- Других уже нашли.

Он перестал кричать. Глянул яростно.

- Вот других и спросите, если нашли! А я ничего не знаю!

- Тогда можете идти.

Габдрахманов рванулся к выходу. И опять Загаев уже на пороге окликнул его:

- А знаете, сколько истратил за два года Чирьев?

Нет, не по силам Габдрахманову уйти, не узнав, сколько же истратил Чирьев...

- Три с половиной тысячи он пропил.

- Не знаю никакого Чирьева!

Хлопнула дверь.

Назавтра приехал Загаев в колонию также во второй половине дня. В коридоре повстречался ему лейтенант, начальник отряда, в котором отбывал наказание Габдрахманов. Лейтенант с большим уважением пожал следователю руку.

- Слушайте, а вы раньше в колонии не работали? Габдрахманова прямо не узнать, до чего прилежный стал! Трудится, дай боже! Вежливый, курит где положено. Как это вы, а? Какой индивидуальный подход нашли?

- Да никакого подхода. Сидим, вспоминаем былые дни. Пожалуйста, пришлите его сюда.

- Есть прислать! Этак до конца срока он в самом деле перевоспитается.

Габдрахманова привел завхоз отряда. Доложил:

- Не хотел к вам идти, гражданин начальник.

- Зачем так сказал! - перебил Габдрахманов. - У нас политзанятия...

- Политзанятия через час... Всегда ты с них смывался, а тут вдруг полюбил...

Загаев отпустил завхоза.

- Садитесь, Габдрахманов. Недолго вас задержу, успеете и на занятия. Скажите, вы знали, куда уехал Чирьев из Малинихи?

- Какой такой Чирьев?

- Зиновий Чирьев, он отбывал срок здесь, в этой колонии. Освобожден незадолго до вашей отправки на стройку.

- Мало ли тут кто отбывал, всех я помнить должен?

- Габдрахманов, вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. И все-таки даете ложные показания.

- Какие ложные, гражданин следователь? Я правильно говорю.

- Вы знали Чирьева, бывали у него в поселке Малиниха. Например, одиннадцатого сентября 1970 года. Вспомнили?

- Не был... - вяло упорствовал Габдрахманов.

Загаев постучал пальцем в лист дела:

- Вот справка из медвытрезвителя поселка Малиниха. Зарегистрировано, что одиннадцатого сентября 1970 года, в субботу, в семь часов вечера вы и Чирьев были задержаны в состоянии сильного опьянения...

- Мало ли с кем я пил.

Загаев постучал пальцем в лист "Дела":

- Эх, Габдрахманов, дело-то как обернулось: Чирьев скрылся, из Малинихи уехал на Украину, женился там, фамилию сменил. И тихонько пропивал украденные тысячи.

Слаб, неуравновешен осужденный Габдрахманов: зависть зажгла его глаза зеленым огнем, скрипнули желтые зубы.

- Саманюк, освободившись из колонии, нашел его все-таки. И убил. Понимаете, Габдрахманов, ведется следствие по делу об убийстве. И все, что с этим связано, обязательно будет раскрыто. Если вы причастны к этому, вам представляется возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. Вот здесь, - Загаев раскрыл на закладке томик, - в "Комментариях к Уголовному кодексу" говорится: "Статья 38. Обстоятельства, смягчающие ответственность. Пункт 9. Чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления..." И далее: "Под чистосердечным раскаянием следует понимать случаи, когда виновный при производстве дознания, следствия или в суде рассказывает обо всех обстоятельствах Совершенного преступления..." Вы понимаете, о чем я говорю, Габдрахманов?

Осужденный сидел, опираясь локтями в колени, низко опустив голову. Большие руки крутили, тискали и без того измятую кепку.

- Так как же, Габдрахманов?

Тот глянул исподлобья на папку с делом.

- Ничего не знаю. Если бы и знал... выдавать корешей не стал бы.

- Да, уж друзья у вас верные, ничего не скажешь. Один сбежал с крадеными деньгами, второй его убил и тоже вряд ли заехал бы с вами делиться. И таких "корешей" вы покрываете! Ладно, идите, Габдрахманов. Завтра я уезжаю. Но утром еще зайду в колонию. Вызову в последний раз. И если захотите принять решение, единственно, правильное, если захотите облегчить дальнейшую свою участь... Идите, Габдрахманов.

Похоже, осужденный плохо спал в эту ночь - лицо бледнее обычного, веки красные. И следователь начал допрос нарочито безразличным, как бы утомленным голосом.

- Садитесь. Можете курить. Вы что, не выспались?

- Дежурил в отряде.

Сидел согнувшись, как и вчера. Крутил кепку. Загаев молча заполнил первую страницу протокола: фамилия, имя и так далее. Зевнул, сказал устало:

- Мне тоже не спалось. Вечером ехать в Харьков, Саманюка допрашивать. Слушай, а как же получилось все-таки, что вы с Зиновием попали тогда в вытрезвитель, а Саманюк нет? Он что, не пил с вами?

- Пил. Крепкий, дьявол. Нас уговаривал, когда мы по пьянке завыступали. А как ихняя машина подскочила, откололся в сторонку, смылся.

- Вот видишь, нельзя тебе пить.

Осужденный согласно кивнул. Загаев спросил:

- Сейф-то кто взламывал?

- Мишка.

- А стекло в окне?

- Стекло я.

- Как же вам бензину-то до Малинихи и обратно хватило?

- Мишка накануне у какого-то шофера раздобыл канистру. Совсем немножко не хватило. В гараж доехали б, "газик" поставили - и все глухо. Да сторож, черт...

- Погоди, все это записать в протокол надо.

Габдрахманов поднял бледное лицо:

- Скидка-то мне будет? За признание?

- Суд учтет,

- Ну... пиши.

Через час Загаев отпустил Габдрахманова в отряд и позвонил в районную прокуратуру,

- Нужна машина для выезда в Малиниху, Да, проведем следственный эксперимент, чтобы проверить и подтвердить показания...

7

- Заходи, Бевза, садись. - Майор Авраменко с завистью посмотрел на загорелого шофера. - Как выходной день, удался? Много поймал?

- Не дюже, товарищ майор. Ходил, ходил по берегу, место доброе искал, тай не нашел. Рыбаков на Карлушино озеро богато понаехало, а клева, ну, нема, як в пожарной бочке! Так что вы не жалкуйте, товарищ майор, что вам не пришлось. Мелочи на уху - хиба ж це улов!

- Не в рыбе суть, Бевза. Тут сам процесс важен. Лоно природы, оно... лоно! - майор плавно и ласково провел ладонью по столу, лицо стало добрым, мечтательным. - При такой работе рыбалка - первейшее лекарство, нам ведь тоже нужна психопрофилактика. Сидишь на этом лоне, природу всем организмом впитываешь, чувствуешь ее, матушку... Гм, ну ладно. С машиной у тебя порядок? Поедешь с Ушинским в Криничное.

- Есть в Криничное, - Бевза встал. Про рыбалку кончилось, начались служебные отношения. - А что, товарищ майор, знайшли, где жил тот Саманюк?

- Пока не нашли. В городе, в поселках никто его не видывал. Вот в Криничном и потолкуй о жителями. Тебя знают, больше расскажут.

- Товарищ майор, надо бы в Сладковку съездить.

- Зачем?

- Та я показывал фотку Саманюка знакомым рыбакам. Вы Панасюка, мабудь, помните? Он в прошлом годе леща словил на пять кило. Так Панасюк признал, что тот гражданин у них в Сладковке жил. Каже, точно он. У бабуси жил, у Кирилихи.

- Бевза, и ты еще жалуешься, что улов плохой! Это, братец мой, такой улов! Сладковка, четырнадцать верст! Скажи Ляхову, пускай ждет Ушинского и едет с ним в Криничное. А мы давай в Сладковку.

Бабуся Кирилиха проживала одна-одинешенька в своей хатке на краю большой деревни Сладковки. Два сына в Харькове, но ехать из родных мест к ним Кирилиха не пожелала. Копалась старушечьим делом в саду и на огороде, нужды ни в чем не ведала, жила себе тихонько. Долго квартировал у нее учитель, потом женился и уехал, осталась опять Кирилиха одна. Разве из приезжих кто на день-другой, а то и неделю у Кирилихи приткнется.

Бабуся охотно рассказала Авраменко и Бевзе о житье-бытье, угостила прошлогодними яблоками из своего сада. Довольна бабуся, что к ней приехали, сидят слушают бравые милицейские из райцентра. Грехов за собой не чуяла, законы отродясь не нарушала, так чего ж не поговорить с хорошими людьми.

- Бабуся, а сейчас у тебя живет кто-нибудь? - хрустя яблоком, спросил Авраменко.

- Есть квартирант. В совхоз устроиться хочет, да пока так гуляет. Городской, боится крестьянской работы. Молодежь ноне разборчива пошла.

- Где он сейчас?

- Бог его знает, милые. Который день не приходит. Мабудь, в районе где место нашей, чи вдова яка приласкала. Последни вечера он подолгу гулял, приглядывал какую-нито. Хлопец гарный.

- Вещи его остались?

- Яки вещи у холостого. Чемодан вон стоит, и все, Авраменко достал из кармана несколько фотографий.

- Посмотрите, тут есть квартирант ваш?

Кирилиха пошла к комоду, взяла очки, надела, согнулась над столом, пальцем водит. Нашла, обрадовалась:

- Вот же он, Миша-то? Ишь гарный хлопец який. - Обеспокоилась: - На что он вам?

- Такая у нас работа, бабуся. Ведь без прописки жил?

- Милые, коли б в совхозе остался работать, то и прописала бы. А пока, думаю, нехай так поживет. Тихий, к старшим уважительный, вреда никому не делает...

- Вспомните, когда он у вас появился?

Кирилиха долго перебирала знаменательные даты: у Фроськи Исаченковой корова отелилась через два дня, как принесли пенсию, а с пенсии Кирилиха купила новый платок, и было то в субботу, и встретился ей в магазине дед Куренок и приглашал во вторник на какой-то актив, но на актив во вторник не пошла, потому что болела спина, а в тот самый день и пришел Миша проситься на квартиру. В результате бабкиных расчетов точно выходило, что Михаил Саманюк появился в Сладковке 28 марта и с тех пор жил здесь, пока не исчез куда-то.

Бабусю поблагодарили, чемодан взяли с собой.

8

Саманюк постоял неподвижно около минуты, чувствуя за спиной замкнутую дверь. Вытер рукавом потный лоб и вдруг повалился ничком на топчан, вцепился зубами в набитую соломой подушку. Попутали, обложили кругом, стиснули! Засыпался, вот уж влип так влип, будь все проклято!

Он не думал о том, как взламывал сейф, как грабил прохожих, как ударил ножом Чирьева. Ну было это, было, ну и что, под расстрел теперь?! Нет, нет! За что расстрел?! Высшая мера - исключительная, в особых случаях только! А у него разве исключительный случай? Самый обычный, случайность...

Как зажали на допросе! Никаких ведь вроде улик не было - и вдруг сошлись все улики разом. Старуха, у которой жил в Сладковке, опознала - и полетело к черту алиби. Федьку Габдрахманова в колонии откопали... Ух, подлюга Федька! Заложил напарничек, свою шкуру спасает! Его показания следователь к концу приберег, включил магнитофон...

Когда Саманюк услышал голос Габдрахманова: "...Мишка ломом сейф ломал, деньги брал..." - думал, не выдержит, схватит и разобьет магнитофон, как разбил бы Федькину башку...

Выдержал. Слушал. Ухмылялся даже. А что в душе творилось! У-у, перестрелял бы всех, изгрыз! Федьку, следователя, милицию, всех!.. Бежать бы, вырываться из этой камеры, гульнуть напоследок на полную катушку... А там хоть трава не расти, как говорил отец, Кондратий Саманюк, чтоб он в гробу перевернулся!..

Эх, не уйти отсюда... Так что ж, "расколоться"? Признать вину? Этот следователь Загаев - спец... Может, подведет под статью "за превышение необходимой обороны..."

В конце допроса следователь спросил:

- Признаете вину? Будете давать правдивые показания?

Мишка ответил равнодушно, и голос не дрогнул!

- Какие признания? Вашего Габдрахманова я и знать не знаю. И вообще тут нарочно все подстроено, чтоб невинного человека засудить. Я жаловаться буду! Ни в чем не виноват, не в чем признаваться!

- Как хотите. Но советую подумать.

- А если не надумаю? - нашел в себе силы нахально усмехнуться.

Следователь посмотрел на него с удивлением:

- Да вы что, в первый раз под следствием? Улик достаточно и без вашего признания.

- Какой мне толк убивать Чирьева?!

И из последних сил доиграл роль:

- Настырный вы мужик, гражданин следователь. Раскрыть убийство не можете, так невинного человека под "вышку"...

- Зачем вы это, Саманюк?.. Бессмысленная клевета разве поможет? Лучше бы рассказали все подробно.

Рассказать подробно? Про что? Про отца, про детство? За детство наказание не сбавят.

А отец... Мишка и отцом его не называл - не с чего. Заявлялся домой на месяцы, пропадал на годы - то в бегах, то в колониях, и его судьба давила Мишку. Давила с тех пор, как один пацан крикнул ему со смехом: "А я знаю, знаю! У тебя отец - вор!" В ту пору было Мишке лет девять. Он избил пацана. Его избил, а себя почувствовал оплеванным. Почему у других отцы каждый день с работы домой приходят, а у Мишки... И стал он недолюбливать тех, у кого отцы каждый день с работы приходят. Приятелей искал среди таких же, как сам.

Было Мишке годов четырнадцать, когда отец пришел домой надолго. По-крупному уже не воровал, ловчил по мелочам. И оттого стал характером еще паскуднее. Работать не хотел и не умел, по пьянке орал: здоровье мое по тюрягам развеялось, пущай теперь общество меня поит-кормит! Смирная, безответная мать Мишки работала, кормила мужа, а он ее за это бил.

Кондратий ко всему был равнодушен, когда трезв. Мишку не замечал. Зато после первых "ста грамм" находило на Кондратия красноречие, и, если Мишка не успевал удрать, отец его ловил и "воспитывал":

- Миша, сынок, батя твой погулял в свое время, во как погулял, под завязку! Хоть у матери спроси. Галька! Скажи ему, гаденышу. Тебе, щенок, так не погулять, не-ет. Ты будешь хребет гнуть на прё-из-водстве, тьфу! Копейки до получки считать. На собраниях сидеть, хе-хе. А я гулял!

Время от времени Кондратий попадался на мелких кражах; в квартиру приходил флегматичный участковый милиционер. Каждый раз Мишка ожидал, что отца сейчас заберут обратно в колонию. Кондратий нахально врал участковому, извивался змеей, громко обижался.

- Ежели раз оступился, то и валят на человека все сподряд! Где справедливость?!

Участковый хладнокровно слушал. Говорил в который уж раз:

- Если еще повторится, передам материал в суд.

- Да за что?!

- Все за то же. Тебя задержали в магазине, пытался украсть детские сапожки.

- Врут! На что мне сдались ихние сапожки!

- Если еще повторится, пойдешь под суд.

И Кондратий, и участковый знали, что за восьмирублевую кражонку в колонию не отправят. Участковый пугал "для профилактики", а Кондратий врал по привычке. Когда участковый уходил, отец торжествующе матерился:

- Хо, не на того нарвался, лягавый! Мишка! Учись, щенок! Все воруют, но умный никогда не засыпется, не-ет.

В шестнадцать лет Мишка убежал из дому - надоела такая жизнь.

И пошло-поехало: тюрьмы, пересылки, этапы, колонии...

В камеру вошел милиционер, принес еду.

- Эй, спишь?

Саманюк оторвался от подушки, вытер губы.

Вяло жевал. Разбежались мысли, в голове пусто. Бьется только мотивчик блатной песни, все время бессмысленно повторяясь: "...я, как коршун, по свету носилси, для тебя все добычу искал..."

Не доев, повалился на топчан. Надо что-то придумывать, искать лазейки в уликах... Сейчас надо придумывать, потом поздно будет... Но в голове только надоедливый мотивчик...

9

Наверное, еще ночь? Снаружи - тишина. Саманюк проснулся, и это было неприятно, потому что проснулся и мотивчик: "...я, как коршун, по свету носилси, для тебя все добычу искал, воровал, грррабежом занимался..."

А для кого он, Мишка Саманюк, искал добычу? Ни для кого. Для себя. Пьяных и захватанных девиц из "блатхат" он презирал. Хорошие девушки были недоступны. Они любят везучих, которые не попадают под следствие, в колонию. Мишка чуял в себе силу, хотел быть умным и везучим. Но не получалось... Не из этой ли районной камеры поведут его на последний этап? Суд, приговор... Особо опасный рецидивист... "Высшая мера"?! Да не хотел он убивать Чирьева! Чирьев сам виноват! Эх, лучше бы не освобождали на ту "химию"...

В колонии Саманюк вел себя хорошо. Начальство, поди, думало: перевоспитался. Хотя начальство не такие лопухи, чтоб верить... И все время Саманюк мечтал, как, освободившись, найдет Чирьева, заберет у него свои свои! - деньги и махнет куда-нибудь, притаится на время, отдохнет.

Срок кончился. Вышел Саманюк на свободу, Поехал сразу в Малиниху: Федька Габдрахманов еще досиживает, успевай ловить момент - кому это надо, делиться с Габдрахмановым. Чирьеву придется долю дать - за "наводку", за хранение. Черт с ним, пускай пользуется алкаш.

Но алкаш Чирьев из Малинихи пропал. Никто не знал, куда делся. Вот, сволочь! Ну, ничего, друг Зиня, поищем. Может, найдем, тогда за все сочтемся. Деньги, заработанные в колонии, еще были, можно и подождать.

Саманюк отирался в Малинихе по пивным, возле винных отделов, "скидывался на троих", исподволь выпытывал у хмельной публики, не знает ли кто дорожки за Чирьевым. Но Чирьев хоть и насквозь пропитый, а хитрый - следов не оставил. Уехал из поселка, и с концом.

Пьяницы болтали много, клялись в дружбе, хвалились грандиозными запоями, А куда уехал Зиня Чирьев, не знали. Надо было найти другой метод "расследования".

Еще когда они в комнате Чирьева обдумывали кражу, Саманюку попался на глаза почтовый конверт с харьковским адресом. "Кто такая? - спросил у Зиновия. - Шмара твоя?" Тот сказал: "Сеструха". Конверт Саманюк спер на всякий случай, мало ли какой фортель выкинет Чирьев, Оказалось, поступил предусмотрительно.

В Харькове все сошло как будто гладко. Сестра, правда, знала немного, но упомянула про город Сторожец. "Ну и работка, должно быть, у инспекторов уголовного розыска! - подумал Саманюк, выходя от чирьевской сестры. Какого-то алкаша-дурака и то так искать приходится".

В Сторожце пришел в адресный стол: друга ищет, Чирьева Зиновия. Пошарили по карточкам, сказали: такой в Сторожце не проживает. Как же так? Смылся и отсюда? Пропали тысячи, из-за которых Саманюк свободой рисковал, сыщиком заделался! Во всесоюзный розыск не подашь ведь. И кто забрал - алкаш, "наводчик", с которым и водку-то пил лишь по необходимости! Ох, если ты найдешься, горько пожалеешь, Зиновий. На "мокрое дело" Саманюк, конечно, не пойдет, не такой он дурак. Но уж рассчитается!

Чтобы рассчитаться, надо сперва найти. Где искать? Страна велика. Решил Саманюк поискать пока в Сторожце, Приютился в деревне Сладковке у одинокой бабки. В город пешком мотался. Часами посиживал, покуривал где-нибудь в укромном месте возле магазина. Никого не расспрашивал, чтоб Зиновия не спугнуть. Рассуждал так: если Чирьев тут живет, хоть и без прописки, то не может он в магазин не ходить, имея такие деньги. Ходит, притом каждый день чирьевскую жажду Саманюк знал. И дождался. Сидел как-то в скверике напротив магазина, скучал, зевал. В сон клонило. Ждал, когда закроют на перерыв, чтоб покимарить тут же, на молодой травке. И увидел - вот он!

Зиновий, с виду почти трезвый, забежал в магазин и сразу выскочил. Наметанный Мишкин глаз отметил оттопыренный карман. Все. Теперь не уйдешь, старый кореш!

Чирьев шел не оглядываясь, никого не опасаясь. Ясно: торопится домой выпить, иначе устроился бы хоть в том же скверике. Теперь выследить, где живет, и - не желаете ли рассчитаться?! Материально и, так сказать, морально... Деньгами и мордой. С кем вздумал шутить, Зиня? Вор - не прокурор, у вора гуманности нету, на Поруки не отпустит, сам перевоспитает. Ишь, гад, за бутылку хватается. Сейчас выпьем, Зиня, составим "на двоих". А ты думал, всегда будешь "на одного"? Нет, хватит!

Чирьев заскочил в калитку. На улице безлюдно и тихо. Только дед сидит на лавочке... Может, конечно, у деда зрение слабое, но, может, и дальнозоркость старческая. Свидетеля Мишке не надо, он свернул в проулок. Обошел квартал, подобрался к плетню той хаты, куда скрылся Чирьев. Двор пустой. Тишина. Значит, один пьет, жадюга. Так. На всякий случай Саманюк вытащил и натянул мятые кожаные перчатки. Выдохнул бесшумно: а ну, выручай, блатная удача...

Осторожно, двумя пальцами толкнул дверь... она неожиданно легко распахнулась, заскрипела. Черт, придержать не догадался! Теперь чего уж, входить надо. Не таясь, шагнул в сенцы... и носом к носу столкнулся с Чирьевым.

- О, привет, Зиня!

- А? Ап... ап... - Чирьев побелел, осел на подкосившихся ногах. Саманюк грудью оттеснил его, притворил ногой дверь. Втолкнул в кухню и - вот неудача! - тут еще двое... Один на лавке лежит, второй в стол башкой уткнулся.

"Ах ты, не получится разговора при свидетелях-то... Ну, да я не в побеге, законно освобожденный. Что в Малинихе было, про то Зиновий не вякнет, самому невыгодно..."

- Что не здороваешься, Зиновий?

Каждая жилка в Саманюке напряглась, приготовилась... Заставил себя держаться легко, дружелюбно, чтоб не спугнуть, не отчудил бы чего Зиновий спьяну, ишь водкой от него как прет.

- Ты что, вроде не шибко радый старому корешу?

Одутловатая рожа Чирьева стала понемногу розоветь. Дошло, видимо, что их в кухне трое против одного. Не сводя глаз с Саманюка, он пригнулся, тряхнул за плечо спящего на лавке, так что у того голова замоталась. Пьяный замычал, но не проснулся. Зиновий толкнул в бок того, что спал сидя, - тоже без толку. Саманюк рассмеялся:

- Не беспокой, пускай граждане отдыхают. Ничего, подходяще вы гуляете, подмигнул, мотнул головой на три пустые бутылки. Четвертую, только начатую, должно быть, сейчас принес Зиновий. - Не буди друзей, Зиня. Поговорим давай. Ты чего бледный такой? Хвораешь? Или совесть мучает?

Саманюк сбросил с табуретки чью-то замызганную кепку, уселся. Нога на ногу, руки в карманы. Здоровый, крепкий. Веселый вроде, а в глазах угроза... Зиновий еще раз лягнул собутыльника - безуспешно. Выдавил:

- Миша, кажись? Не признал тебя сразу-то...

- Не бреши, узнал. Далеко же ты от меня сховался.

- Что ты, Мишенька, разве я от тебя! От розыска, мало ли что могло... Боязно в Малинихе-то...

"Про Малиниху болтает. Значит, в хате никого более. Эти - в стельку. Будет разговор!"

- Я за деньжонками своими, Зиня. Не все еще пропил? Много их, одному тебе лишку, а двоим в самый раз.

- А Федька где?

- Не твое дело. Сказано, на двоих. И покороче, Зиня, тороплюсь.

- Та-ак, на двоих, стало быть... - Зиновий одолел первый испуг, стал приходить в себя. - Миша, ты не того, не беспокойся, денежки, они... при себе-то их не держу...

- Не в сберкассе же? Место хоть надежное?

- Да уж будь спокоен!

- Молодец. Давай их, не жмись.

Чирьев уж совсем очухался. Рожа сперва порозовела, потом обрела обычный красный колер. Глаза воровато зарыскали по сторонам. Саманюк заметил, как он дважды украдкой пнул ногой того, что у стола спит.

- Слушай, Зиновий, не темни. Гони монету, и разойдемся по-хорошему.

- Ну? А это, того... Сколь ты мне оставишь?

- На двоих же, понял?!

- Да-а, ты все заберешь!

- Ну! Торговаться будем?

- Ты, Мишенька, давай по совести... Сберег ведь я их, для тебя сберег, не допивал, не доедал...

- По морде видать, что не жравши сидишь... Ты от меня дурачком не отбрыкаешься. Или гони мои деньги, или тебе хана, понял? Не для того я рисковал, чтоб тебе пожизненную пьянку обеспечить.

- Мишенька, да я разве что? Я только чтоб по совести.

Чирьев маялся. Молодой, здоровый Мишка сидел между ним и дверью - не уйти. В окно сигануть - все одно не отстанет, пока деньги не заберет. А заберет все, в том Чирьев не сомневался. И ничего с ним не поделаешь. В милицию ведь не заявишь. Придется отдавать, ох придется... Чирьев, как и Саманюк, привык думать, что деньги его собственные, привык тянуть по пятерке, по десятке, пить и знать, что еще много, хватит до конца дней. Но вот сидит Мишка, требует его деньги... Ух, разорвал бы в куски бандюгу, придушил!

- Мишенька, за ними еще сходить надо. Это ж не моя хата.

- Не злил бы ты меня, Зиновий.

- Чужая хата, ихняя вон. Не веришь? Радом буду!

- Ты и так гад.

- Миша, я к ним пузырек распить зашел, да они уже того... Недалечко тут живу, ты уж погоди где-нито, хошь возле магазина посиди, я и принесу.

- Ага, ты принесешь. Где живешь? А ну идем. Пойду с тобой до самой заначки, там и рассчитаемся. Айда, выходи первым.

Саманюк встал, потянул дверь. Но Чирьев опять вцепился в спящего за столом, тряс его.

- Пойдешь или нет?! - Саманюк потерял терпение, шагнул, чтобы схватить этого дурака за шиворот и вывести, коли добром не идет!

- Не подходи! - взвизгнул Чирьев. - Все заграбастать хочешь, да?! Меня кончить, да?! В перчатках пришел... Не подходи!

Все у Чирьева тряслось: от колен до синих мешочков под одичалыми глазами. Он схватил хлебный нож со стола.

- Эй, не балуй ножичком, а то...

- Не подходи! Ничего не получишь! Мои деньги!

Лучше бы он не упоминал сейчас про деньги...

- Не отдашь? Ах ты...

Саманюк ударил по руке, поймал нож на лету. Но озверевший Чирьев вцепился в горло: Саманюк увидел его сумасшедшие, выпученные глаза. Падая, ткнул ножом...

Тут же пронзило: если этот гад сдохнет, то как же деньги?

- Не валяй дурака!

Но Зиновий лежал лицом вниз, и небритая щека его быстро бледнела.

"...Я же не хотел, он сам нарвался... Хотя какая разница... Надо отсюда когти рвать, пока те двое дрыхнут..."

Саманюк отбросил узкий, сточенный хлебный нож. На цыпочках прошел к двери, прикрыл ее за собой. На дворе никого. Прошел огородом к плетню, выбрался в проулок. Никого. Все тихо.

"Пожалуй, сойдет... Поискать бы все же деньги-то. Подловят? А кто докажет, что это я его?.."

...Мотивчик не давал покоя, бился в памяти с тем "чувствительным" шиком, с каким пел где-то когда-то на пересылке придурковатый карманник:

Я, как коршун, по свету посилен...

Вранье все это, туфта! Не коршуном по свету - гадюкой по земле ползают воры, мышью серой грызут по ночам чужое! Врал Кондратий Саманюк, врет песня! На черте стоит Михаил Саманюк, на грани - себе врать незачем. Дадут ему, особо опасному рецидивисту, "высшую меру" - и правильно сделают! Будь проклята такая житуха!

Нет! Не надо! Люди, не надо! Не хотел убивать Чирьева, случайно вышло!..

Саманюк забарабанил в дверь кулаками:

- Ведите к следователю! Эй, там! Ведите, буду давать показания!