«Кто здесь»

Алекс Норк

КТО ЗДЕСЬ?

- Вам понравился вчерашний концерт, сэр?

- Да, Николь, я вообще очень люблю фортепьянную музыку. И хорошо знаю этого пианиста. Бывал на его концертах в Москве ... Тот молодой человек - ваш муж?

- Муж. А женщина, с которой вы были, очень красивая.

- Это моя двоюродная сестра, Энни. Но насчет красоты вы здорово хватили. Мы в детстве всегда называли ее обезьянкой, и она не обижалась. Я и сейчас ее так часто зову.

Что-то вроде довольной улыбки появилось у нее на лице.

- Нет, вы не правы, сэр, ваша сестра очень милая и своеобразная.

Энни так уверена сказала ему вчера после того, как они случайно столкнулись с Николь на ступеньках концертного зала: "Она тобой увлечена". - "С чего ты взяла? Это просто мой секретарь". - "Ой, ой, секретарь! У нее от этого устроено что-нибудь по-другому? Она, знаешь ли, слишком откровенно на меня взглянула". - "Как взглянула?" - "С ненавистью. Успокой ее потом, объясни, что мы просто родственники".

- Что у нас на сегодня, Николь?

- Совещание второго отдела, которое вы назначили на десять. Потом у вас встреча с военными.

- Помню.

- Еще, заболел ваш заместитель, у него острый бронхит. Еще к вашему сведению, Блюма срочно вызвали в Вашингтон. Его секретарь сказала мне, что позвонили прямо ночью.

- А кто вызывал?

- Звонили из Белого дома.

Торнвил удивленно поднял брови, Николь в ответ сделала то же самое. С чуть комичным выражением.

Он всегда смотрел ей вслед, когда она выходила из кабинета, и кажется девушка это чувствовала.

С Блюмом Стенли Торнвил был знаком почти двадцать лет, с первого своего дня работы в контрразведке. Тот его и принимал на службу, и стал тогда первым начальником. А потом так и остался им на многие годы. И когда Стенли работал в Германии, а потом в России, его патроном в Центре оставался Блюм. Никогда никаких служебных недоразумений между ними, ничего похожего на недоверие или взаимное недовольство. А в политической контрразведке очень трудно долго сохранять такие отношения слишком каверзная работа. Ну, например, когда нет никаких улик о сотрудничестве собственного дипломата или нелегала с местной спецслужбой, а подозрительные признаки есть. Надо возвращать такого деятеля в страну, по сути дела - ломать ему карьеру. Торнвил как резидент обязан этого требовать, а его патрону в Центре приходится доказывать необходимость отзыва формально ни в чем не провинившегося человека. Много таких хлопот он доставил Блюму за двадцать лет. И тот ни разу не фыркнул в ответ, не упрекнул в перестраховке. И когда там, в России, на вербовку выстроилась целая очередь всякого правительственного ворья, сколько потребовалось усилий, чтобы убедить Центр не кидать деньги налогоплательщиков всякой сволочи, которая продает не только настоящие, но и фиктивные секреты, объяснять, что нельзя покупать всю дрянь подряд... Блюм всегда ему верил. А он поверил Блюму, кажется, в тот самый первый день их знакомства. Время доказало, что они во всем были правы. Теперь, поднявшись до уровня первого заместителя директора Центра, Блюм и его перетащил наверх - полковник Торнвил, начальник Управления внутренней политической контрразведки страны. Высокое место.

Он проработал в этой должности только еще два месяца. Собственно говоря, этот срок ему и дали для того, чтобы войти в курс дела.

Что за странный ночной вызов его патрона? Стенли еще раз задал себе этот бесполезный вопрос, но потом очень скоро забыл, включившись в дневную гонку. Забыл до вечера, когда секретарь Блюма, позвонила ему и сообщила, что тот ждет его у себя.

Странное дело, Блюм не очень-то постарел за эти многие годы. Наверно потому, что и тогда не выглядел молодым. И лысина у него не выросла, и мягкие темные волосы по ее бокам не убавились. А главное, - глаза. Подвижные, с постоянной какой-то веселой готовностью, большие, карие, очень умные.

- А, Стенли! Садитесь, Стенли, присаживайтесь ... Ну как, были вчера на концерте? А я не пошел, ленюсь я с возрастом, мой дорогой, ленюсь. Хотел отоспаться, и на тебе, - ночной звонок из Белого дома ... Кофе не желаете?

- Нет, спасибо.

- Я тоже его сегодня слишком много выпил. Удачный концерт?

- Очень.

- Н-да, н-да, ... так вот, - Блюм потер свой большой лоб, на который не хватало ладони. - У нас любопытное дело, Стенли. Любопытное... и весьма паршивое. - Он вдруг заморгал глазами и прикрываясь рукой широко зевнул. - Простите, мой друг, не спал почти, и эти разговоры, там в Вашингтоне, они же ничего не делают быстро... Да. Вы тот несчастный случай с работником президентского аппарата помните? Ну, месяц назад?

- Чакли, кажется? После банкета упал в нетрезвом состоянии на кухонный нож, живот пропорол?

- Именно, пропорол. Нас это тогда не касалось, бытовая драма. Хотя никому не было понятно - как это он на него упал?

- Помню и меня это слегка удивило.

- Вот, а меня тогда еще удивило, что рана очень глубокая и обширная. Но я подумал - всякое бывает ... Н-да, так вот только вам, Стенли, информация сугубо конфиденциальная: тот парень сам себя ударил ножом в живот.

- Именно это они вам сегодня и сообщили?

- Не только это... А давайте все-таки выпьем кофе, а?

- Ну, давайте.

Блюм позвонил, и почти тут же принесли.

- Тогда уж и по глоточку рома? Конец рабочего дня, - он достал из шкафчика бутылку, - вы его сначала понюхайте, Стенли. - Он налил ром в два маленьких стаканчика. - Ямайка, а? Ямайка! Ваше здоровье... М-му! Вкусно?

- Вкусно.

- Да, они тот случай замяли, президентские выборы ведь на носу. Замяли, а вчера поздно вечером у них новое дело - Мэри Кэмпбелл, помощник вицепрезидента, слышали фамилию?

- Нет, по-моему.

- Ну, есть такая. Точнее была. Вчера поздно вечером у себя дома покончила самоубийством. Догадываетесь? Нет? Ударила себя охотничьим ножом в живот. Глубокое ранение с попыткой взрезать кишечник. Умерла минут через пятнадцать от обширного кровотечения. Это уже от общественности скрыть не удастся. В сегодняшние газеты дело еще не попало, но завтра будет.

- Дома она находилась одна?

- Почти.

- Что значит - почти?

- А не совсем пока ясно. Перед этим она позвонила своему приятелю, отменила его ночной визит к себе. Но тот обеспокоился тем, как она с ним говорила, и все-таки приехал. У него собственный ключ. Ну и - по его словам - нашел ее на полу в гостиной. Сразу вызвал полицию и скорую помощь. Его допросили, проверили. Парню около тридцати, он небольшой адвокат. Кэмпбелл постарше его лет на пять. В интимных отношениях они состояли года два.

- У полиции на него что-нибудь есть?

Блюм мотнул головой:

- Абсолютно ничего. Но нам он понадобится. Вы его, Стенли, завтра же потрясите как следует. Ох, устал я с этими господами из Вашингтона, все надо из них выуживать! Темнят, намеками изъясняются. Еще по глоточку?

- Спасибо. Вы сами-то, патрон, не темните. Что это за ритуальные самоубийства?

- Вот именно, мы ж все-таки не в Японии. Я так им и сказал. И, говорю, выкладывайте что у вас на этих самоубийц имеется. Психическая эпидемия среди работников Белого дома? Нет, отвечают, ни Чакли, ни Кэмпбелл к психиатрам не обращались. Нормальные люди, в отклонениях не замечены ... М-мм! Как греет внутри этот ром, а?

- Греет. А в чем замечены?

- Вот, тут история, которую они мне по капле два часа рассказывали. Утечка информации, если коротко. И довольно серьезная. Частные разговоры на уровне вице-президента и самого президента. Закрытые планы аппарата, связанные с политическими ходами, которые должны укрепить их позиции перед выборами. По сути дела - государственный шпионаж.

- И нити вели к Чакли и Кэмпбелл?

- Совершенно верно.

- Куда эта информация шла потом?

- В штаб нового независимого кандидата, по их сведениям. Но прямых доказательств нет.

- А, к этой темной личности?

- Личность, мой дорогой, действительно темная. Но сколько обаяния, да? И как он набирает обороты?

- И непонятно на чем.

- Непонятно, но часть страны уже им очарована. Тут тоже весьма щекотливый момент для нас. В предвыборные дела мы вмешиваться не можем. Но, с другой стороны, утечка государственных секретов от действующего президента - это наша непосредственная сфера. Так что мы обязаны инициировать расследование. Вам оно и поручается.

- Еще какие-нибудь детали?

- Да, есть. Оба покончивших с собой работника аппарата шпионили крайне торопливо и грубо.

- То есть понимали, что могли попасться?

- Вот именно. Оба отправили себя на тот свет, когда чувствовали, что до разоблачения остаются считанные дни. Каждого уже почти вычислили. Кэмпбелл, в частности, должна была уже сегодня ответить на ряд вопросов в присутствии самого вице-президента.

- Странная история.

- И ничего подобного, заметьте, в нашей практике никогда не было.

Удивительный поворот в его жизни. Нет, не это дело, по которому он сейчас летит в Вашингтон. А вчерашний вечер, когда он, вернувшись от Блюма в свой кабинет, неожиданно для себя предложил Николь где-нибудь поужинать. "Да", - коротко прозвучало в ответ. А когда они сели за ресторанный столик, и он спросил, не отвлекает ли ее от семейных забот, она ответила, что со вчерашнего вечера уже не семейная женщина. Она объявила мужу о разводе. И тут же, посмотрев ему в глаза, объяснила: "Нельзя же жить с одним человеком и быть влюбленной в другого"... Все чудесно и просто. Какими и должны быть настоящие чудеса. И так же просто она спросила его, прощаясь сегодня утром: "А ты не думал, что в твои сорок лет уже пора иметь детей?"

В аэропорту его ожидали работник президентского аппарата и лейтенант уголовной полиции.

- Сначала я хочу поговорить с этим парнем, приятелем Кэмпбелл, - заявил Торнвил. - А потом подъеду к вам в администрацию.

Оба вежливо в ответ кивнули.

- Вы уверены, что этот парень не сам прирезал свою подругу? - спросил он лейтенанта, усаживаясь в полицейскую машину.

- Практически да, сэр, хотя полного алиби у него нет. Строго говоря, он мог появиться в ее квартире минут на двадцать раньше, если бы сразу после ее звонка к ней отправился. Но мотивы, сэр? Что им было делить? К тому же, на ручке ножа нет его отпечатков, нет следов борьбы в квартире. Слишком быстро и профессионально ему надо было бы сработать, сэр.

- Она не была беременной?

- Нет, сэр, - качнул головой полицейский. - И вообще, когда вы увидите этого интеллигентского хлюпика, сами поймете. Боится сейчас больше всего, чтобы его адвокатское имя не попало в прессу.

"Действительно хлюпик, - подумал Торнвил, когда увидел в кабинете худенького с мальчишеским лицом парня, - хотя физиономия довольно смазливая. И одет дорого и модно". А потом, когда назвал себя и свою должность, заметил откровенный испуг на его лице.

- Да вы не волнуйтесь, - успокоил он, - идет обычное расследование. Нам надо просто выяснить все детали.

- Мой бог, но причем тут политическая контрразведка?!

- Ваша приятельница работала в президентской структуре. Поэтому мы тоже обязаны вас допросить. И обменяемся любезностями: ваше имя в связи с этой историей не попадет в прессу, а вы обязуетесь не разглашать наш сегодняшний разговор.

- Ну, разумеется, я могу дать подписку.

- Обойдемся. Скажите-ка для начала, где и когда вы с Кэмпбелл познакомились?

- Два с половиной года назад. Мы заканчивали один и тот же университет в разное время. Познакомились на его юбилее.

- Угу, а как долго ...

- Почти с того момента.

- Не знаете, у нее не было никого помимо вас?

- Нет, господин полковник, - уверенно ответил тот и на вопросительный взгляд Торнвила пояснил: - Она была слабее меня, ...ну, вы понимаете? К тому же, выматывалась на работе.

- Я уловил. Почему вас взволновал ее отказ встретиться в тот вечер?

- Она очень странно со мной разговаривала.

- Вот это и объясните.

Тот задумался, вынул платок, потом снова сунул его в карман.

- Это нелегко объяснить, сэр, ... как будто она говорила из другого мира.

- Интересно, но поточнее. И текст, что именно она вам сказала?

- Совсем немного, она сказала: "Мы сегодня не встретимся". Отрывисто и жестко, почти что враждебно. Я спросил: "А когда?", и услышал в ответ странный звук, просто меня испугавший. Вроде смеха, но не смех... Бывает, что в лесу прокричит что-то странная птица - что-то неизвестное и тревожное, неприятно чужое. Вы никогда не слышали?

- Слышал.

Тот опять без всякой надобности достал платок.

- Потом она полувопросительно произнесла: "Когда..." и повесила трубку.

- А перед этим между вами не было недоразумений?

- Нет, все было прекрасно, хотя в последние месяцы..., - он неопределенно поводил платком в воздухе, - она несколько изменилась.

- Вот, вот, расскажите мне спокойно, какой она была и что именно изменилось.

- Постараюсь, сэр. Мэри, мне всегда так казалось, была не очень сложным человеком. Прагматиком, который ставит перед собой очень понятные задачи. Я ведь за семь лет адвокатской практики немного научился видеть людей, и в университете много занимался психологией. Если говорить по Юнгу - экстравертный мыслительный тип простого склада.

- То есть никакого самокопания, ясные карьерные цели, в том числе по средствам их достижения, да? Слабая эмоциональная реакция на события. Искусство служит только для отдыха, чтобы лучше работать? Здоровый организм - для того же самого... Человек напротив подтверждающе покивал головой. - И без комплексов?

- Совершенно верно, сэр, без никаких. Простые схемы.

- Прочный тип личности. Вы говорили, в ней что-то стало меняться?

- Да, в последние четыре месяца или немногим больше. Сейчас вспоминаю... четыре с половиной месяца назад мы сидели с ней в ресторане. Она выиграла тысячу долларов в лотерею и пригласила меня это отметить. Ей всегда нравилось говорить о своей работе, карьерных планах, а тут вдруг, когда я сказал, что, отработав в Белом доме, она получит потом шансы на блестящую адвокатуру, Мэри задумалась, а затем произнесла: "Нет! Что за пошлые идеи!". Я, разумеется, очень удивился и спросил: "Какие же идеи не пошлые?" - "Те, что над нами". Потом несколько секунд она пристально на меня смотрела, как на незнакомого, и перевела разговор на другую тему. Я совсем ничего не понял, но не придал этому особого значения...

Он на минуту замолк с отсутствующим взглядом, как когда люди глядят внутрь собственной памяти.

- Продолжайте, пожалуйста.

- Что-то в ней странное появилось. Какая-то ничем не вызванная внутренняя сосредоточенность стала ни с того ни с сего находить,... и одновременно - снисходительная реакция на мои слова. Как на ребенка, который говорит чепуховые вещи. - Он торопливо взглянул на Торнвила. - Она не была умней меня, сэр. И никогда не претендовала на это. Даже в профессиональном отношении. Устроилась в Белый дом благодаря хорошим родственным связям. Она всегда понимала свой уровень.

- А тут возник покровительственный тон?

- Что-то очень на это похожее.

- У нее в последнее время появлялись лишние деньги? Может быть, были дорогие покупки? Планы по этому поводу?

- Нет, сэр, ничего такого не было.

- А новые знакомые?

Молодой человек отрицательно покачал в ответ головой.

- Хорошо, все пока. Возможно вы еще понадобитесь.

Отпустив его, Торнвил пригласил лейтенанта.

- Проверьте всех родственников Кэмпбелл на предмет возможной передачи им наличных денег на хранение. В том числе, негласно проверьте их счета: не было ли за последнее время значительных поступлений? А мы, со своей стороны, проверим ее собственные банковские счета по всей стране и по Интерполу.

- Понял, сэр, сделаем.

- Тогда, здесь я закончил. Пусть меня отвезут в президентскую администрацию.

Какая она замечательно красивая, его Николь. И совершенно открытая. Вышла замуж, потому что у него были очень богатые родители. "И за год поумнела, - сказала она. - Стала чувствовать, что продажный поступок нужно вернуть пока не поздно. А тут ты к нам свалился. О-чень вовремя!".

Торнвила провели в кабинет того самого сотрудника, который встречал его утром. Тут же пришел и представился еще один.

Стенли не очень разбирался в их внутренних чинах, но понимал - за негромкими этими званиями стоит реальная сила. Впрочем, и его собственная должность тоже весьма немаленькая.

- Кое-что я уже от Блюма знаю, - начал он, - но нужны детали. Непонятно, ведь, пока, что именно нужно брать в оперативную разработку. Давайте поэтому уточняться.

Оба ему в ответ кивнули.

- Нам, конечно, сразу стало ясно, что в штабе независимого кандидата у вас есть свои источники информации. Я в это деликатное дело лезть не собираюсь, но должен понять, насколько достоверно, что информация от Чакли и Кэмпбелл уходила именно туда?

- Не источники, как вы сказали, а один совершенно надежный источник, - ответил тот второй, что позже пришел в кабинет. И, к сожалению, все слишком достоверно.

- Почему "слишком"?

- Потому что мы потеряли этого человека вчера вечером. Он погиб в автокатастрофе. Выскочил на встречное движение на повороте, заклинило тормозную колодку. И нас, кстати, интересует, что вы как профессионал об этом думаете, вам ведь, наверное, э-э... приходилось?

- Мне лично не приходилось, и к счастью даже не приходилось отдавать такие приказы. Но в профессиональном смысле - это один из стандартных приемов по ликвидации.

- Значит, они нашего человека вычислили. Хотя нам совершенно непонятно - как.

- Возможно, что кроме Чакли и Кэмпбелл у вас еще кто-то есть из их агентуры. И он выдал вашего человека.

- Не тот случай! - категорически вмешался его утренний знакомый. - Нам самим до сегодняшнего дня была известна только его кодовая фишка.

- Кто-то же знал и действительное имя.

- Да, двое, но эти люди, ... полковник, вы слишком часто встречаете их фамилии в газетах, на самых первых полосах. Надеюсь, понятно?

- Так, третий труп в нашем фильме, - ни к кому не обращаясь, раздумывая, произнес Торнвил.

- Не скроем, полковник, мы чувствуем себя как на горящих углях.

Николь тоже почему-то думала, что он должен был убивать людей, работая в резидентуре, и очень обрадовалась, когда он сказал, что ничего подобного с ним никогда не случалось.

- Если с этими тормозными колодками работали профессионалы, мы ничего не докажем, - сообщил Торнвил.

Ему тут же ответили, что и нельзя предпринимать таких действий: слишком рискованно обнаруживать, кто этим интересуется.

Николь в юности готовилась стать балериной. Потом разрыв коленных связок и не совсем удачная операция. Если бы не это несчастье, она могла бы быть уже известной артисткой. Да, но тогда он ее бы не встретил. Какая у нее безумно красивая спина...

- Что вы об этом думаете, полковник?

- Странно.

- Что именно?

- Вы, несомненно, хорошо проверили квартиру Кэмпбелл? Все ее бумаги, служебный сейф?

- Разумеется, как и в случае с Чакли.

- И ничего особенного?

- Деньги, вы имеете в виду? Денег мы не обнаружили.

- Не только деньги.

- А что еще?

- Паспорта на новые имена. Должны же были они подумать о побеге, раз так грубо и спешно работали.

Оба чиновника озадачено посмотрели друг на друга.

- Возможно, они хранили их где-нибудь в номерных сейфах? предположил встречавший его в аэропорту.

- Возможно, - согласился Торнвил. - Мы это проверим. Дадим по факсу фотографии в банки. Их самих и всех родственников, до которых только доберемся.

- И близких знакомых! - торопливо порекомендовали ему.

Торнвил ответил снисходительным взглядом:

- И их, разумеется. Только ведь паспорта и деньги могли положить в номерные сейфы совсем другие люди - связные из штаба независимого кандидата. А им при встрече просто сообщить, где все находится.

- Дьявол! Так мы ни до чего не доберемся!

- Ну-ну, зачем же вешать нос. Да еще в первый день расследования.

- Вы правы, полковник. Чем мы можем быть вам еще полезны?

- Мне понадобятся сведения об этом независимом кандидате. Все сведения. Понимаете? Все, что вам известно, а не то, что поступает в прессу.

- Выпейте пока кофе, это займет пятнадцать минут.

- Спасибо,... лучше зеленого чая.

Он прочел полученные от чиновников материалы по дороге домой в самолете и, вернувшись в Центр, переправил их Блюму, договорившись встретиться через два часа.

* * *

Хак знал, что казнь назначена на полдень на главной площади. Об этом с утра кричали пешие и конные глашатаи по улицам и переулкам Дели. И шел туда, чуть оглядываясь и стараясь не очень попадаться на глаза всадникам.

Нет, кто сможет теперь узнать его в маленьком оборванном мальчишке? Их полно таких на улицах.

Свой золотой украшенный бирюзой пояс и такой же кинжал он закопал в пригороде под молодым эвкалиптовым деревом. А одеждой обменялся с маленьким пастушком сегодняшним ранним утром. Как тот обрадовался! Жалкий ничтожный крестьянский мальчик, получивший вдруг ханскую одежду. Все они жалкие и ничтожные. Овцы, а не воины. И идут сейчас туда, на площадь, чтобы поглазеть на казнь великого из моголов. Его старшего брата. Воина, принесшего славу и власть Юдуфу, который решил разделаться теперь с командующим своей конницы, лучшим всадником Поднебесья... Мать несколько раз говорила при нем брату, когда он их навещал, говорила одно и то же: "Остерегайся Юдуфа, сынок, он не любит тебя, он не может тебя любить, остерегайся!" А брат только широко улыбался своим белозубым ртом. Он был добр, и даже в бою. Бросивших копья и мечи врагов не позволял убивать своим конникам. "Бросивший меч, уже не поднимет его, - говорил он, - зачем убивать зря живое".

И вот сейчас живое скопище валит туда как на праздник, смотреть, как отрубят голову великому воину. По приказу предателя, который обязан ему всем, что имеет. Поэтому мать и просила брата остерегаться.

Мать!

Хак остановился и замер... Когда палачи Юдуфа вошли вчера в их шатер и первый выдернул кривой гадкий меч, она ухватилась обеими руками за клинок и крикнула ему: "Беги!". И руки ее поползли вниз, залитые кровью, оттого, что палач вытащил из них клинок как из ножен. "Спасайся и отомсти", - едва выговорила она от боли. И он быстро шмыгнул под полог. Не от страха за собственную жизнь. Меч второго палача уже свистел в воздухе над головой матери. Он не в силах был это увидеть!

- Э, ты что, на солнце спекся, мальчик? Стоишь на самой дороге... - Хак повернул голову. На него из дверей лавки смотрел толстый улыбчивый армянин. - Зайди, выпей воды. Не бойся, зайди.

Тело не слушалось и Хак продолжал стоять.

- Да, точно, вай! Ты перегрелся! - Армянин зашел в лавку и вынес ему большую пиалу воды. - Пей, ну!

Руки не слушались и Хак несколько раз хлебнул воду, зацепившись зубами за край пиалы. Потом руки сами поднялись к ней.

- Лучше стало? - спросил армянин.

- Всевышний отблагодарит тебя за это, - прошептал он в ответ.

Окаймляя квадратом пустой центр площади, стояла стража с нагайками и короткими кривыми мечами. Мечи висели без дела, просто для устрашения, и когда прибывавший народ подталкивал внутрь передних, ближние стражники хлестали заступающих за черту, раздавая ленивые и незлобные удары. Не по лицу, а по телу или сверху по голове.

Хак протиснулся в конце концов в первый ряд между ног и тел. Инстинктивно он несколько раз откатывался вместе с другими назад, когда стражники хлестали передних, но даже если бы сейчас его, одного из самых знатных наследников Поднебесья, задели плетью, Хак не обратил бы на это внимания.

- Держись ко мне поближе, мальчуган, - кто-то сильный взял его за плечи, - а то как цыпленка задавят.

Хак почти не заметил этого человека, потому что вдруг на всю площадь запели на разные голоса длинные деревянные трубы. И тут же из другого конца стали медленно выходить копьеносцы...

Нет! Их лбы обвязаны толстыми красными лентами - это не копьеносцы, а палачи! Теперь он увидел - с головами людей на копьях... Чьи это головы?! Палачи медленно шли под голос труб внутри свободного центра площади, пока не образовали за спинами стражников другой квадрат...

Их было меньше, чем стражников. "Наверное, сто", - подумал Хак и сразу понял, что угадал, узнав первую голову. Именно сто, ровно столько, сколько отборных воинов всегда находилось в личной охране брата. Самые верные ему люди, не только его охрана, но и головной ударный отряд в бою. Значит, сейчас отрубят голову и его брату. Хак почувствовал, как несмотря на жару холод побежал у него вверх от лопаток по шее, охватил затылок, а потом всю голову.

- Стой, мальчик, ты хочешь уйти? Назад уже не пролезешь. Стой теперь.

Трубы взвыли и загудели еще сильнее.

Что это там делают? Поднимают с земли на веревках какие-то брусья?

- Что это, - прохрипел Хак, - ви-се-ли-ца?!

- Вора, мальчик, должны повесить.

Вора? Да, глашатаи выкрикивали что-то утром, что-то про брата и казну Юдуфа, он точно не помнит что. Они хотят повесить его как вора?! Повесить воина, который никогда не взял ни одной монеты в руки, повесить как... как собаку?!

- Что ты хрипишь, мальчуган? Лучше отвернись, если тебе страшно смотреть...

Он увидел брата! На веревке с обмотанными ею вытянутыми впереди руками. Хак видел его только издали, но сразу понял, что как особо опасному преступнику ему перед казнью раздробили колени, чтобы человек не смог достойно пройти перед смертью мимо толпы. Тогда палачи будут волочить его по земле, приподнимая вверх, чтобы видно было лицо казнимого... Но брат шел широко расставленными прямыми ногами, хотя передний палач, мешая, все время поддергивал веревку...

Хак уже смог разглядеть лицо,... с запекшимся черным клеймом на открытом лбу... Скоро брат окажется совсем близко. Нет, передний палач повернул голову на кем-то отданную команду... Они испугались! Подлые псы! Они испугались, что он выдержит, пройдет вдоль толпы своими ногами! Они не могут нарушить закон и ударить его перед казнью, силой свалить на землю. О, слава Всевышнему!! Брат их победил! Как побеждал всех и всегда! Теперь надо проскользнуть через стражников и умереть рядом с ним. Как легко это сделать...

"Отомсти", - Хак услышал слабый голос. Он прозвучал в его голове, он шел ниоткуда, слабый голос матери, остановивший звук труб и гомон толпы: "Останься и отомсти"...

Теперь они заспешили, поняв, что нельзя долго держать перед толпой униженного героя... Первый раз петля только скользнула об его подбородок. Ее накинули снова и, бросившись в стороны, оставили лишь одного огромного палача внизу у ног брата, тот быстро нагнувшись выдернул на себя скамейку. Толпа заорала, но Хак слышал только собственный крик, который не мог остановиться.

* * *

За два часа оперативная служба проделала первый этап работы, - что значит привлечь к заданию сразу весь большой коллектив! Хорошие у него силы. А вот результаты пока не очень хорошие - ни в одном банке страны фотографии Кэмпбелл и Чакли не опознаны. Если не считать тех двух, где находились их сравнительно небольшие, обычные для заработков таких людей счета. Значит и номерными сейфами они сами не пользовались.

Впрочем, на быстрый успех полковник и не рассчитывал. Слишком странное это дело, чтобы сразу выйти на след.

Телефон, связывавший его минуя секретарей напрямую с Блюмом, дал короткий гудок.

- Я как раз собирался к вам идти, - поднимая трубку произнес Торнвил.

- Жду вас, Стенли, с нетерпением жду, - прожурчало на том конце.

...........................................................

- А я отлично выспался в эту ночь, мой дорогой, в отличие от предыдущей. - Блюм поднялся из-за стола ему навстречу. - У вас, между прочим, небольшая синева под глазами. От того, что рано встали перед полетом в Вашингтон?

- Ну,... да.

- Рассказывайте, Стенли, что дала оперативная проверка... Вообще ничего? Я так и думал.

- Сейчас мы начали прорабатывать родственников и близких знакомых, но честно должен сказать, патрон, у меня почти нет здесь надежды на положительный результат.

- И правильно, что нет. Они, я имею в виду штаб этого Независимого кандидата, и не могли позволить таким ценным агентам, как Кэмпбелл и Чакли, хоть как-то посвящать в свои дела посторонних.

- Однако тогда их должны были подстраховывать сами люди этого Независимого. План экстренных мер, побега...

- Но ни Чакли, ни Кэмпбелл не попытались им воспользоваться.

- Это меня и удивляет больше всего. Значит, напрашивается вывод, что никакого плана и не было?

- Напрашивается, мой дорогой, слишком напрашивается. Поэтому лучше сразу этот вывод и сделать.

- В таком случае, хм, возникает ощущение логического тупика.

В умных больших глазах Блюма Торнвил увидел веселые искорки.

- Тупиков в нашем деле не бывает, Стенли, ну просто не бывает! Тупики случаются у разведчиков, шпионов, вы это отлично знаете, но не у контрразведчиков! - с ударением произнес он. Мы их ловим, а не они нас. Ха, тупик просто указывает направление, в котором не надо дальше двигаться. Ну и отлично! Будем двигаться в другом.

- Решать задачу о немотивированном поведении агентов-самоубийц?

- Искать другие мотивы, полковник. Кстати, вы обратили внимание? В тех материалах, что дали из Белого дома о Независимом кандидате, указано: он начал заниматься политикой всего год назад, вернувшись из длительной научной командировки с Востока.

- Да, из Индии. Занимался там древней культурой йогов.

- Да-да, какой-то ерундой в этом роде.

Если у них с Николь действительно все так серьезно, ей нужно будет скоро уйти с работы. Нельзя быть секретарем ответственного чиновника, за которого готовишься выйти замуж. Надо сказать ей сегодня вечером.

- Скромный профессор провинциального университета, какой-то историк, - продолжал, расхаживая по кабинету, Блюм. - Откуда же за один год взялась такая масса симпатизирующих ему американцев? Вы что-нибудь понимаете, Стенли?

- Мне кажется, чуть-чуть понимаю. Хотя по первому впечатлению я тоже подумал о чистом политическом шарлатанстве, и только позже почувствовал, что кое-какая притягательность в его пропаганде все-таки есть.

- Ну-ну, объясните.

- Это не очень легко, я не случайно сказал, что почувствовал, а не употребил слово "понял". Возможно, это просто моя фантазия.

- Нет ничего практичней хорошей фантазии, мой дорогой.

- Хорошо, попробую. Независимый, ... он начинает всегда с одной и той же исходной точки.

- Ну-да, с разобщенности. С того, что мы сами делим себя по интересам, по цвету кожи, какому-нибудь ирландскому или итальянскому происхождению и прочим глупостям.

- Да, делимся на мужчин и женщин, краснокожих-аборигенов и остальных. Тех, кто давно приехал в Америку или недавно. Делимся, а потом подсматриваем друг за другом - не получили ли одни что-нибудь за счет других. Дальше следует его козырь: власти искусственно поддерживают это деление, только не подстрекательством к нему, а борьбой за права всех и вся. Страна уже борется сама с собой ради кучки жуликов, и они приведут ее к гибели.

- Ну, в том, что они в конце концов ее туда приведут, мало кто из умных людей сомневается. Но, причем здесь рядовые американцы? Им всегда именно такая пропаганда и нравилась. Борьба за что-нибудь. А там, где ничего нет, надо, как в спорте, выдумать. Мы же спортивная нация, Стенли, - Блюм довольно похлопал себя по толстоватым бокам.

- Потом, - не обращая внимания на его юмор продолжил Торнвил, - смерть придет в одиночку к каждому. Всех уничтожит, если люди разные. Но если они найдут свое главное одинаковое, человек не погибнет. Он будет бесконечно дублироваться. Обратите внимание, идеи Независимого лежат, по сути дела, не в области социологии или политики. Это что-то вроде мистики или религии. "Главная цель нашей жизни - готовиться к смерти" - он любит напоминать эту фразу из Марка Аврелия.

- Но чем это притягательней традиционных религий?

- Когда-то они работали. Но в наше время люди не хотят неизвестной потусторонней жизни. Они все больше подумывают, как бы задержаться в этой. В конечном счете Независимый говорит о коллективной душе. Станьте ее частью, и вы не погибнете.

- Вы так его трактуете? - Блюм вдруг посмотрел на него как смотрят на сцену дети после открывшегося занавеса, ожидая, что тотчас что-нибудь случится. - Постойте, постойте... - он вдруг замотал головой, а потом уперся взглядом в голый полированный стол.

С минуту длилось молчание.

- Тьфу, как забавно!

- А разве вам все, что я сказал, не бросилось в глаза?

- Бросилось, бросилось, я не об этом.

- Тогда о чем же?

Блюм только покрутил растопыренными пальцами по бокам своих мягких отходящих от лысины волос:

- Нет, ну чертовски забавно, мой дорогой! Ваша фантазия многого стоит.

- Очень хотелось бы, чтобы вы не морочили мне голову, патрон.

- Слушайте, Стенли, мы уже целых десять минут пересидели на работе. День закончился. Давайте поужинаем тут неподалеку, совсем по-простому. Зайдем и поужинаем, и продолжим беседу, а?

- Ну, если можно взять с собой одну даму.

- Это кого же?

- Моего секретаря Николь.

- Ха-ха! Полковник! А хорошо быть молодым полковником, да? Лучше, чем старым евреем? Знаете, о-чень красивая женщина, я это раньше вас заметил, когда вы еще торчали в России. Меня всегда удивляло - как это могут существовать в природе абсолютно красивые люди? - Блюм погладил себя по лысине, будто вдумываясь в это явление и продолжая не понимать.

- Это вполне удобно, милый? А платье на мне? - Николь не очень уверенно взглянула на свой служебный наряд.

- Без платья ты, конечно, гораздо интересней, но речь идет о простом ресторанчике для обывателей, и лучше считаться с их правилами. А Блюм - приятный и очень одинокий человек, жена его чаще живет у дочери в Европе. Они уже давно в каком-то полуразводе. Дешевые ресторанчики - обычное для него место ужина. Ты просто слишком привыкла видеть в нем большого начальника.

В скромном полупустом заведении, куда они втроем пришли, Блюма, несомненно, хорошо знали. И пожилой хозяин, махнув на официанта рукой, сам подошел к их столику, чтобы принять заказ.

- Я тут буду распоряжаться с вашего позволения! - обращаясь к Николь, весело заявил Блюм. - Я очень люблю распоряжаться гостями. Так, прежде всего мы узнаем, есть ли сегодня мой фирменный суп?

- Есть, - улыбаясь ответил хозяин.

- Мы будем есть суп? - удивилась Николь.

- Будем, обязательно будем. Значит всем на первое суп. Что вы будете пить, мадам?

- Минеральную воду.

- Только воду?! Это чуть-чуть огорчительно. А вы, Стенли?

- Мне что-нибудь легкое.

- Нет ничего легче настоящей еврейской водки, мой дорогой! Просто легче ничего нет!

Торнвил увидел, как чуть колыхнулись ее ресницы.

- Хорошо, спасибо, только одну рюмку.

- Графинчик! - скомандовал Блюм. - А с рюмками мы разберемся.

- А что это за суп? - поинтересовалась Николь, когда хозяин направился исполнять заказ.

- О, вы такого не ели. Гусиный суп с картофелем, морковью и луком. Это сложный суп, мадам.

- В самом деле? Сложный суп из четырех составляющих? Тогда - какой же простой?

- Простой? - Блюм опустил голову и повернул ее чуть по-птичьи. - Простой - это когда там нет гуся. А самый простой, когда нет еще моркови и лука. Тоже очень вкусный суп, мадам. По сравнению с тем, когда нет самой картошки, а вместо нее сварена шелуха. Этот последний суп действительно уже не очень вкусный. И я его гостям обычно не рекомендую.

- О боже, здесь и такое готовят?

- Только по спецзаказу. Здешний хозяин, как и я, помнит этот рецепт с детства.

- Вам приходилось так питаться? - Николь застыла глядя на него с полуоткрытым ртом.

- Какое-то время, только какое-то время. А, вот и водка, и тихоокеанская сельдь! Да,... потом у нас появилась картошка, потом лук и морковь, ну а уж когда добавился гусь... - Блюм развел руками с причудливым графинчиком в одной и рюмкой в другой, - поверьте, мадам, все эти сложные салаты, грибы фаршированные крабами, крабы, фаршированные грибами - основная причина самоубийств и разводов. - Он, приглашая Торнвила, поднял вверх рюмку и еще через полминуты, закусывая сельдью продолжил: - Да, потому что естественная пища рождает естественные мысли, а неестественная, ну, сами понимаете какие.

- Мне нравится ваша логика, - заключила Николь. - Тогда я тоже попробую сельдь и буду есть суп. А отчего появляются, в таком случае, сверхъестественные мысли? Нужно же, значит, к гусю еще что-нибудь добавить?

- Обстоятельства, мадам, обстоятельства. Их мы тоже туда добавим, немного позже.

Через несколько минут им принесли большие слегка дымящиеся тарелки. С тонким и очень приятным запахом.

- Его нужно есть горячим, друзья. - Блюм взял в руки графинчик. - Стенли?

Теперь ее ресницы повели себя по-другому. Он улыбнулся и отказался.

- Действительно, очень вкусно, - попробовав, с удивлением произнесла Николь. - И не нужно добавлять никаких обстоятельств.

Блюм замотал головой:

- Это все Стенли! Ему нужна еще и коллективная душа.

- О, дорогой! Моей тебе, значит, мало. А что ты собираешься делать с этой, коллективной, позволь узнать?

- Он собирается объяснить с ее помощью загадочные явления в этом мире, мадам. Только у него не выйдет.

- Почему не выйдет? - поинтересовался Торнвил.

- Потому что все это придумал Карл Юнг, - прихлебывая суп, ответил тот. - Придумал, и не разобрался до конца. Вкусно, мадам, ведь верно?

- Очень. А в чем же не разобрался великий психолог?

- Он заявлял, что коллективная душа есть у всех народов. Как некий остаток их исторической памяти.

- А его в самом деле нет?

- Есть. В большей или меньшей степени. В значительной, например, у германцев или японцев. Да, все японские экономические чудеса, между прочим, из этого выросли. Но только посмотрим, что с ними будет через пятьдесят лет.

- Они потеряют коллективную душу?

- Нет, мадам, не потеряют. Они изменят к ней свое отношение.

- Поясните, - попросил Торнвил.

- М-мм, с удовольствием... Этот общий для нации исторический осадок влияет на нее ровно настолько, насколько интуитивно ценится. Понимаете? Ценится - значит постоянно всплывает из глубины, формирует у людей правила и установки, высокое значение единого взгляда. Не ценится - лежит преспокойно на дне, как неинтересный эпизод у человека в памяти. Можно всю жизнь прожить и о нем не вспомнить.

- А почему это качество непременно должно быть потеряно?

- Потому что людям кажется, что у них появились другие средства выживания. Коллективная душа движет народами, когда у них нет прочих средств борьбы за себя самих. Проще говоря, когда нет индивидуального руководства к действию, а главное - к сохранению жизни. И вот тогда ценность коллективного перерастает ценность индивидуального, и порой настолько, что люди с радостью готовы себя этому пожертвовать. Коллективная душа переводит на себя все психическое внимание человека, и он начинает буквально ощущать в ней свою жизнь... и свое бессмертие, между прочим, тоже.

- Постойте, патрон, но это как раз очень близко к тому, что я вам сегодня говорил.

- Не очень близко.

- Почему?

- Откуда все это здесь, Стенли, в стране индивидуалистов? Как и чем можно дотянуться до коллективной души, вызвать ее к жизни? А вызвать ее можно только из прошлого. Призывы к объединению людей и прочая демагогия тут не помогают... - Он налил себе еще одну рюмку, но не выпил, а задумчиво на нее уставился. - И тем не менее,... тем не менее ваша мысль где-то рядом...

- Блюм очень интересный человек, ты не находишь? - спросил Торнвил, когда они, попрощавшись, сели в такси.

- Вы оба хороши, а я себя чувствовала немножко дурой. С этим надо что-то делать, милый. Послушай, голодное детство Блюма, это Вторая мировая война, да? Он жил тогда в Европе?

- В Польше. Он там потерял мать и деда. А отец, когда вернулся из лагеря, сумел его отыскать.

- Сколько ему тогда было лет?

- Около десяти.

- А маму и деда расстреляли фашисты?

- Нет, их не расстреляли. В конце войны многим уже нечего было есть. Он когда-то давно проговорился мне, что его мучает во сне одна и та же картина. Они достали немного пищи, совсем немного. И велели съесть все ему. Обманули мальчика тем, что якобы сами до этого поели у соседей. Он говорил, что видит во сне их полуподвальную комнату с косым солнечном светом, который проходит в оконце у самой земли, и лица: радостное - матери, от того, что он, захлебываясь, ест, и спокойное, отрешенное уже лицо деда. Тот умер через два дня, а мать еще через сутки упала на улице и уже ничего нельзя было сделать, хотя за день до этого в город вошли русские, и людям пытались оказывать помощь. Сломанный голодом организм все равно уже жить не может. - Такси подъехало к их дому, Торнвил взглянул на Николь. - Зря я рассказал тебе это.

В ответ она несогласно замотала головой.

Оперативная проверка знакомых и родственников тоже ничего не дала.

- Послушайте, патрон, если Чакли и Кэмпбелл работали очертя голову, переходя грани риска, этого не могли не учитывать люди Независимого. Понимали, значит, что в любой момент тем может сесть на хвост президентская охранная служба или мы, контрразведка. Следовательно, и на самого Независимого можно было выйти, отследив канал передачи информации. Что же это за сверхнадежный канал? В ответе на этот вопрос зацепка. Возможно сейчас единственная.

- Очень точное попадание, Стенли. Добавьте к этому, что они не боялись не только слежки, но и того, что Чакли или Кэмпбелл окажутся в руках спецслужб. Они этого не боялись.

- Предвидели самоубийство?

- Позволю себе усилить ваши слова: не сомневались в нем.

- Вы так уверены?

- Факты, мой дорогой, их на козе не объедешь.

- На чем?

- Да ни на чем не объедешь.

Торнвил кивнул головой и почувствовал ту неприятную злобу, которая всегда возникала у него, когда игру спокойно делает противник.

- Конечно, можно предположить и зомбирование, - Блюм недовольно поморщился от этой собственной мысли, - но...

- Но тогда зачем программировать людей на такой варварский способ самоубийства, вы хотите сказать?

- Именно. И обратите внимание: способ не стопроцентный! Где гарантия, что такой самоубийца нанесет себе действительно смертельный удар? Что-то здесь не то, полковник, очень важное для нас "не то"... Кэмпбелл имела разрешение на пистолет, который лежал у нее в письменном ящике. И Чакли без всяких проблем мог им обзавестись. Выстрелить в висок куда проще, чем нанести себе глубокое ранение в живот, да еще умудриться взрезать кишечник. Чем объяснить такой нерациональный способ самоликвидации?

- Не нравится мне эта мистика, патрон.

- И мне не нравится. - Блюм подошел к креслу, но раздумал садиться и вернулся на середину комнаты. - Теперь о канале передачи информации. Через тайник где-нибудь в городе они работать ведь не могли, согласны?

- Да, на тайнике их можно было бы выследить и взять в наручники кого угодно, в том числе, их связного прямо с поличным. И успеть себя уничтожить им бы уже не дали.

- Верно, значит остается личный контакт, причем в условиях, когда в случае чего должна пройти самоликвидация. Распределите своих людей по соответствующим объектам, проверьте под видом финансовой инспекции всех частных врачей, что там еще,... небольшие ателье по пошиву одежды... Ну, сами еще подумайте, где им удобно было встречаться?

* * *

- Ты слышишь меня, мальчик? Ты меня слышишь?

Хак кивнул.

- Ну слава Всевышнему! Ты был в беспамятстве два дня и две ночи. А сейчас у тебя уже не горячая голова. Но все равно лежи.

Хак все-таки приподнялся на локтях...

Комната светлая и довольно большая. Ковры. Он сразу обратил на них внимание, плохие ковры... Это небогатые люди... но и не бедные. У бедняков простые циновки. Такие ковры могут быть у средней руки торговцев или ремесленников.

- Как твое имя?

Хак чуть повел головой в сторону, опустил ее снова на небольшой жесткий валик и закрыл глаза. "Имя? Его еще надо придумать".

- Не тревожь больного, - услышал он женский голос. - Иди в свою кузницу, я буду смотреть за ним.

"Кузница? Он в доме у кузнеца..." Хак вдруг сразу вспомнил голос этого человека. Человека на площади - того, что разговаривал с ним и держал потом за плечи.

* * *

Николь сказала ему, что чувствует себя его частью. И он сразу сказал, что сам так ее чувствует. Как святую часть их общего целого. Его чудесную мадонну... Она решила, что они зарегистрируют брак как только она ощутит себя беременной: "Мне кажется, это случится очень скоро, милый".

Ему тоже так кажется.

Пять дней интенсивных проверок, пять дней неприятного для них с Блюмом ожидания и вот, наконец!

- Один и тот же связной, Стенли! Это меня радует не меньше, чем то, что мы его нашли! У них был один общий связной!

- Мне тоже это кажется неестественным. Гораздо разумнее было бы развести каналы связи для таких ценных агентов.

- Вот именно! Значит у нашего Независимого тоже не все слава богу. Он подает нам слабые надежды. Маленькие ошибочки или трудности у противника - ах, как я их, Стенли, люблю! Блюм потер руки. - Кабинет зубного врача. Удобное место для встреч. Вы уже наверняка придумали, как этого доктора брать, а? Рассказывайте, я - весь внимание.

- Очень просто. Может же у меня разболеться зуб в Вашингтоне?

- Ой, не говорите, мой дорогой! От этого места у многих болят зубы. Только зачем именно вам, что - сотрудников мало?

- Хотелось бы самому, патрон.

- А, полковник, давно не занимались оперативкой? Нервы скучают? Ну что ж, я не против. Где будут ваши люди?

- Один войдет в приемную через минуту после того, как я окажусь в кабинете. Заявит медсестре, что у него острая боль и будет дожидаться моей команды через портативный микрофон. Двое других - на улице. Больше не надо. За углом крытый овощной фургон. Мы подгоним его к черному входу и вывезем доктора незаметно. Там, со двора, это сделать очень удобно.

- Медсестра?

- Мы ее сразу после ареста доктора возьмем в разработку. В ближайшие два-три дня на все звонки в кабинет она будет отвечать, что у того тяжелый пациент, он подойти не может. Дома будет работать автоответчик с ее голосом: вроде того, что хозяин сегодня вернется слишком поздно. Попробуем таким образом выяснить, кто станет им интересоваться.

- Д-а, хорошо. А если окажутся настоящие пациенты в приемной?

- Тяжелый случай с острой болью, сестра извинится и объявит, что доктор никого уже принять не сможет.

- Там, в приемной, не должны ничего подозрительного услышать из кабинета.

- Все детали продуманы, патрон. Кстати, двери у дантистов со звукоизоляцией. Кроме того я залеплю ему рот клейкой лентой.

- Ох, полковник, не ваша это работа! Ладно, - Блюм поднял примирительно вверх руку, - если нельзя, но очень хочется, то можно. Успеем сегодня провести операцию?

- Люди готовы. Если вылетим сейчас на нашем самолете, как раз успеем к концу приема.

- Действуйте, Стенли, действуйте. Я тоже тут кое-что подготовлю.

Через полтора часа Торнвил входил в обычную приемную частного дантиста...

Цветы кругом, и здоровый красно-синий какаду в просторной клетке. Худенькая медсестричка с милым, немножко нервным личиком. Торнвил знал ее имя, возраст, то, что недавно закончила медучилище. Живет одна. Это очень удобно для дальнейшей работы.

- Здравствуйте! Этого попугая как будто нарочно так разрисовали. Сознайтесь, это вы сами сделали? Природа не может создать таких диковинных красок.

- Что вы, сэр! Он настоящий, бразильский. Большая умница, только немного злой.

Попугай вскинул голову и посмотрел на Торнвила большим круглым и действительно не очень добрым глазом.

- У вас проблемы с зубами, сэр?

- Небольшие. Отломился краешек седьмого зуба. Я в Вашингтоне проездом, и такая оказия. Хочу, чтобы доктор взглянул. Я заплачу наличными.

- Конечно, сэр, он скоро освободится.

Не успел Торнвил порадоваться, что других пациентов в приемной нет, как тут же появилась пожилая дама.

- Вы пришли немного раньше, - обратившись к ней по имени застрекотала медсестричка. - Доктор сейчас освободится, но сначала посмотрит этого господина. У него маленький пустяк.

Дама согласно кивнула и, видимо, как старому знакомому, погрозила попугаю пальцем. Тот проурчал что-то в ответ и повернулся к ней задом. Еще через пару минут Торнвила пригласили в кабинет на смену вышедшему пациенту.

Проходя к креслу, он сразу оценил комплекцию хозяина кабинета и остался доволен: лет сорока мужик, вес средненький, и явно не атлет. Проблем здесь не будет.

- Что вас беспокоит?

- Мне кажется, отломился кусочек седьмого верхнего,... справа. Язык все время наталкивается на острый край.

- Сейчас посмотрим.

Сказанное пошло в микрофон, и сразу же в приемную ввалился здоровый чернокожий с красными, почти плачущими глазами.

- Беда-то, мэм, просто беда, ох, еле до вас добежал, жалостным голосом заскулил он. - Напасть, мэм, стал ныть полчаса назад, а когда я попробовал прополоскать горячей водой, света не взвидел, мэм. - Бедняга указал на свою кучерявую башку. - Прямо в голову отдает!

- Не делайте так никогда, сэр! Только врач может сказать, чем и когда полоскать заболевший зуб.

- Ваша правда, мэм, ох, ваша правда...

- У вас все в порядке, хороший рот. А то, что вас разволновало - обычный случай. Там острый естественный край. Повернули чуть по другому язык, и маленькая царапина на нем заставляет думать, что во рту что-то неладно.

- Большое спасибо, доктор, - Торнвил позволил хозяину направиться к двери, чтобы открыть ее...

- А! Что... что вы делаете? М-мм...

- Спокойно, спокойно, не дергайтесь.

- Ох, мэм, просто сил моих нет! Может быть, доктор даст мне пока таблетку. Давайте зайдем к нему, мэм, и попросим. Очень прошу вас, давайте зайдем.

- Надо сделать срочный укол в десну! - поддержала пожилая дама. - Нельзя же так мучиться! - И когда они скрылись за дверью кабинета, повернулась к попугаю: - Видишь, как повезло тебе, негодяй, что ты не с зубами родился. - Тот, словно поняв, довольно поцокал огромным клювом. - Да и нам, пожалуй, так лучше тоже, - посмотрев на его клюв заключила она.

- Не волнуйтесь, Джойс, не волнуйтесь! Вас, ведь, так зовут? Все нормально, вот наши документы, вот ордер на арест доктора. - Тот уже сидел на месте пациента в зубном кресле с залепленным ртом и в наручниках. - Возможно это недоразумение, и мы его скоро отпустим. А сейчас вы должны очень спокойно выйти из кабинета и сообщить даме, что у доктора оказались сразу два тяжелых больных. Обоим нужна серьезная помощь, и ее он сегодня принять не сможет. И сразу же закроете входную дверь на ключ.

Бледная медсестричка вышла в приемную и Торнвил услышал как она произносит нужные слова. Он тут же отдал по связи команду подогнать фургон. Еще через минуту дантист был туда упакован.

- Все, - сообщил Торнвил девушке, у которой на белых щеках появились нервические красные пятна. - Инспектор останется с вами и даст необходимые инструкции. Не надо волноваться.

- Но... у него же болит зуб, сэр, - очумело произнесла та, глядя на темнокожего полицейского, просто плакавшего минуту назад от боли. - Я дам ему таблетку?

- У меня нет с собой наличных за таблетку, шеф, - обращаясь к Торнвилу, заметил тот.

- А много нужно?

- Я дам бесплатно.

- Тогда он возьмет, - прощаясь со своим сотрудником за руку согласился полковник.

Блюм приготовил для допроса в одном из нижних помещений специальную комнату: без окон, мягкий ковровый пол и кирпичная стенка вокруг. Торнвил встретился с ним глазами и все понял.

- Садитесь, доктор Вернер, присаживайтесь, - обратился Блюм к арестованному, предлагая ему место с противоположной от них стороны стола. - Сейчас полковник снимет с вас наручники. Вы извините, что мы вынули все из ваших карманов, и наши люди сняли нож, который висел у вас сбоку на поясе. Или, точнее, кинжал. Кстати, зачем вам этот очень острый предмет? Это ведь не хирургический инструмент, если я правильно понимаю? Он не мешает при работе с бормашиной?

- Не мешает, и это мое дело, - угрюмо выговорил тот. - Я протестую против подобной формы задержания. Требую, чтобы мне немедленно дали бумагу и ручку. Я напишу заявление прокурору.

- Не беспокойтесь, доктор, мы предоставим вам потом бумагу и даже, возможно, ручку. Но пока ничего этого нет. Вы же видите, у нас голый стол с вмонтированным магнитофоном. И если вы ответите всего на несколько наших вопросов, я думаю, и сами не захотите писать прокурору. К тому же, мы не подчиняемся обычной окружной прокуратуре. Мы не полиция. И не налоговая полиция. Мы политическая контрразведка. - Блюм улыбнулся и развел руками, как вынужденный просить о снисхождении человек. - У нас сюда, знаете, даже адвокатов не пускают. Ну, не положено!

Торнвил заметил как исподволь задержанный осматривает комнату.

- В чем меня обвиняют?

- Нет, доктор, что вы? Мы вас не обвиняем. Нас просто интересуют два ваших пациента. Их фамилии Кэмпбелл и Чакли. Не припоминаете?

- У меня слишком много пациентов.

- Я понимаю, но тем не менее они лечились у вас. Они записаны в вашей регистрационной книге.

- И что же из этого?

- Странно, прежде они долгое время ходили к другим врачам. Постоянно к одним и тем же.

Доктор пожал плечами:

- Возможно, их не устраивало лечение.

- Действительно, ха, мы с полковником не подумали! А что у них было?

- Послушайте, я не могу запомнить сотни пломб. В их карточках все записано.

- Верно. Мне их передали по факсу, когда вы совершали сюда маленькое воздушное путешествие. - Блюм вытащил из нижнего ящичка стопку бумаг. - Посмотрим, для примера, покойную мисс Кэмпбелл.

- Покойную?

- А вы не знали? Да, ныне покойную, как, впрочем, и Чакли. Он тоже... того. Посмотрим... на приеме Кэмпбелл была у вас четыре раза. Четыре пломбы. Я соответствующие зубы не буду называть, хорошо?.. А вот то место в протоколе осмотра трупа, которое касается ротовой полости. Там указаны эти четыре пломбы, мистер Вернер.

- Так в чем же дело?

- Дело в том, что у нас очень хорошие эксперты. Они указали и возраст пломб. Возраст самой младшей - два года. - Блюм даже слегка приоткрыл рот, изображая свое удивление в картине. Потом закрыл его на секунду, чтобы произнести: - Надо мне говорить, что и с Чакли такая же история? Все поставленные вами пломбы, оказывается, задолго до этого уже благополучно стояли.

Человек некоторое время думал.

- Да, - произнес он, наконец, со вздохом. - Вы меня поймали. Не понимаю только - почему контрразведка... Да, это фиктивное лечение. Я был хорошо знаком с названными вами людьми. Государственная страховка, вы понимаете? Люди просто заходят на минутку и регистрируются в журнале, ну а нам, врачам, дополнительный заработок. Уверяю вас, многие практикуют такой метод. У меня отберут лицензию?

- Не думаю, доктор, во всяком случае не мы. Значит Чакли и Кэмпбелл были вашими хорошими знакомыми?

- Ну да, и оказывали эти мелкие любезности. Знаете, мне один попугай в три тысячи долларов обошелся.

- Ой, как сейчас все дорого! Близкие знакомые, а вы про их смерть ничего не знали...

Если бы доктор мог выругаться, то выдал бы что-нибудь очень крепкое.

- Я просто скрыл это от вас, - зло проговорил он. - Знал об их смерти и даже был на похоронах.

Блюм вздохнул и, откинувшись на спинку кресла, лениво произнес:

- Спецслужба Белого дома сфотографировала всех, кто был на их похоронах. Вы просто не попали в объектив, да? - Тут же благодушие сошло с его лица, он двинул корпус вперед и впился глазами в сидящего напротив. - Вы еще не поняли, доктор?! Наша фирма не специализируется по зубочисткам!

- Понял, - после паузы произнес тот. И медленно процедил: Я вас прекрасно понял...

Неожиданно Торнвил увидел как преобразилось его лицо. Будто в комнате вдруг заиграл неизвестный гимн. Стремительно поднявшись, человек смотрел на них широко открытыми глазами с мрачным и торжественным ликованием.

- Вы кое-чего не учли.

Теперь Торнвил заметил в его глазах подобие презрительной улыбки.

- Чего же, мой друг? - опять меняя тон на ласковый, осведомился Блюм. - Ну, подскажите.

Человек быстро развернулся и выставив вперед голову ринулся на противоположную стенку.

Пок!...

Двое других спокойно наблюдали из-за стола...

- У нас здесь все стенки такие упругие, - прервал паузу Торнвил. - Возвращайтесь, доктор, садитесь.

- Да, пожалуйста, доктор, - затараторил еще любезнее Блюм, - садитесь, присаживайтесь, ну что вы там...

Человек стоял неподвижно, опустив голову, и было слышно как он дышит короткими быстрыми рывками.

- Я же говорил вам про зубочистки, - подождав, досадливо произнес Блюм. - Ну, не де-лаем мы их!

- Зато теперь знаем, что не ошиблись с вами, - добавил Торнвил. - Сразу начнете давать показания, или часок отдохнете?... Кофе?

- Да, доктор, а если хотите есть, вас покормят.

- С ложки, чтоб вы ее не проглотили.

* * *

Юдуф умер через год. Хак узнал о смерти прямо в кузнице, где помогал хозяину. Впрочем, тот уже много раз просил не звать его так. К Хаку с самого начала стали относиться в семье не как к подобранному на улице оборвышу.

Это были благородные люди, хотя и простые. Сейчас Хак понимал, как мало знал до этого о своем народе.

Они совсем неглупые, хотя ужасно любят довольствоваться пустяками. И строят на этом свои отношения. Великое, конечно, им недоступно, зато в малом они просто мастера. Порой он почти приходит в восторг от ловкого умения и изобретательности хозяина, когда вместе с ним работает в кузнице. И некоторые из соседей нравятся ему. Вот только Бог не дал им великих помыслов. Они не герои и не способны такими стать. Однако они и не заслуживают той жалкой участи, чтобы ими управлял такой мерзавец, как Юдуф... Теперь ими будет управлять его сын. Тот боязливый мальчик, который всегда уступал ему, когда они играли вместе. Хотя он на год старше Хака. У Хака против него нет зла. Только за что Всевышний наказал его самого, забрав Юдуфа прежде, чем Хак вырастет и сам убьет его?.. Такова воля Всевышнего. Значит Он освободил его от первой задачи и указал на вторую, и теперь единственную - отобрать императорский трон, которым не могут, согласно Священным книгам, владеть потомки подлого убийцы. А среди всех других наследников первый по старшей родовой линии - Хак. Да исполнит он Небесную волю!

* * *

Дантист Вернер не заговорил. Ни в тот день, ни через неделю. Он просто молчал на допросах. Сидел и ничего не отвечал. Прослушивание телефонов вскоре решено было прекратить. Кто-то определенно пытался выйти на доктора. Это были очень короткие явно проверочные звонки из автоматов. Из нескольких разных городов страны. Перехватить такого звонящего силами местной полиции просто невозможно. И несомненно люди Независимого уже поняли - в чьих Вернер руках.

- Что-то изменилось в его лице за эти дни, патрон, - сказал Торнвил после седьмой неудачной попытки, когда они, обозленные, поднялись в кабинет к Блюму.

К тому же вчера при разговоре с Вашингтоном им откровенно дали понять, что ожидали куда больших результатов.

- Вы тоже обратили внимание на его лицо?

- Лицо не просто жесткое, но определенно с каким-то новым выражением.

- Или другое лицо?

- Что вы имеете в виду, патрон?

- Сам не знаю... Ладно, Стенли, дальше мы так продолжать не можем. Совершенно ясно, что он ничего не скажет. Нужно прибегнуть к радикальным приемам.

- Гипноз?

- И как можно быстрее.

- Наша служба всегда применяла гипноз только по специальной санкции прокурора. Но речь шла о людях, которым было официально предъявлено обвинение в государственной измене. Представить такие улики сейчас мы не в состоянии.

- Оформим все это как медэкспертизу. Один из работавших с нами прежде гипнотерапевтов мне очень хорошо знаком. Он будет молчать, уверяю вас. Тем более, что мы имеем возможность заплатить хороший гонорар. Готовьтесь, полковник, я вызову его сегодня на вторую половину дня. Запротоколировать результаты мы, конечно, не сможем, но, все-таки, сами что-то поймем.

- Тебя вызывает Блюм, - сообщила появившись на пороге его кабинета Николь. - Послушай, давай пригласим его к нам на ужин. Мы же должны отблагодарить его за тот ресторан две недели назад.

- Давай. Если тебе удобно, это можно сделать прямо завтра.

- Лучше послезавтра. Во-первых, это суббота. Во-вторых, мне нужно как следует подумать, что приготовить... Эй, как тебе не стыдно! Ну, что ты глазеешь на мои ноги?

Торнвил не был знаком с этим гипнотизером, и Блюм их друг другу представил в той самой комнате, где они проводили первый допрос и все последующие.

Очень незаметный человек лет пятидесяти. Хотя патрон говорил о нем как о суперклассном специалисте. Совершенно непримечательный... С виду - старший клерк в средней руки конторе. Волосы гладко зачесаны на пробор. Самые обыкновенные невыразительные глаза за очками. Пройдет по улице мимо, никто внимания не обратит. Впрочем, кажется, есть одна деталь - эти глаза не смотрят прямо на собеседника, взгляд скользит где-то рядом.

- Значит, он зубной врач? Больше никаких исходных данных?

- Больше никаких, мой дорогой, кроме простых сведений по биографии, сами ничего о нем не знаем. Поверьте, это не от нашей скрытности.

- От чего же мне все-таки отталкиваться?

- От его защитных реакций, - Блюм энергично покрутил руками в воздухе. - Нас интересует все, что он внутри себя защищает, буквально все. И обратите внимание на фамилии Чакли и Кэмпбелл. Это его бывшие пациенты - Он умоляюще взял гостя за локоть. Вы наша главная надежда, мой дорогой.

- Ну что же, попробую, - ответил тот, и легкая немного странная улыбка мелькнула на его лице.

- Гонорар... - начал Блюм.

- Определите сами, господа.

Через минуту привели Вернера.

- Д-обрый вечер, доктор! - поприветсвовал его Блюм. Пожалуйста, не напрягайтесь. Мы вызвали вас не для допроса. Но, понимаете, то, что вы все время молчите, нас несколько пугает. Это ненормально. Поэтому наш опытный врач посмотрит вас. Он ваш коллега. Только не по зубам, а по внутренним, так сказать, органам.

Неизвестно откуда в руках у гипнотизера появилась обычная терапевтическая трубка, какими прослушивают грудь.

- Снимите, пожалуйста, рубашку, - обращаясь к Вернеру попросил он.

Торнвил чуть приподнялся, ожидая что Вернер не прореагирует, но тот спокойно и равнодушно подчинился.

- Дышите, пожалуйста, полной грудью... Еще... Теперь наберите воздух и несколько секунд не дышите... Очень хорошо, снова дышите...

Вдруг он стремительно махнул рукой у лица дантиста и тут же, ловко подхватив, посадил обмякшего человека в кресло... Тот спал.

Блюм довольно взглянул на Торнвила и нажал магнитофонную кнопку.

С полминуты длилось молчание...

- Первый день вашей самостоятельной практики, доктор Вернер, поздравляю вас! - громко заговорил гипнотизер. - Вы сегодня очень волновались?

- Совсем не волновался, - как показалось Торнвилу, помолодевшим голосом ответил тот. - Нет, все-таки немного было. Когда шел на работу. Я специально пошел пешком и чувствовал... чувствовал - мне хочется, чтобы путь был немного длиннее. Вернер, не открывая глаз, широко почти по-детски улыбнулся. Прекрасный сегодня день, нужно его отметить!

Гипнотизер, сделав небольшую паузу, заговорил снова:

- Сейчас, через год, вы ходите на работу спокойно, доктор?

- Да, я езжу на машине.

- Тот первый день - такой забавный. Не правда ли? Вы мне тогда о нем рассказывали, год назад.

- Ха, первый день... Да, я очень волновался. Скрывал это, конечно. Даже от самого себя.

Еще пауза и новый вопрос:

- Десять лет медицинской практики, это ведь уже очень много. Сейчас вы опытный врач, мистер Вернер. Да, я хотел порекомендовать вас своим знакомым, Чакли и Кэмпбелл. Они еще не приходили?

- Нет, у меня не было пока таких пациентов. С удовольствием сделаю для них все, что смогу. Спасибо за рекомендацию.

Теперь доктор говорил своим обычным голосом и вид имел спокойный и несколько самодовольный.

- Ведет его от прошлого к нашим дням, - шепнул Блюм полковнику.

- Здравствуйте, мистер Вернер, - вдруг снова обратился к нему гипнотизер. - Три года, кажется, с вами не виделись? Как идут дела?

- Спасибо, очень неплохо.

- Прекрасно, я рекомендовал вас нескольким своим знакомым, возможно они уже стали вашими пациентами. Чакли... и еще Кэмпбелл.

- Нет, эти не появлялись. Но все равно, большое спасибо.

Торнвил, посчитав в уме, понял, что они уже приблизились к теперешнему году.

- Какой сейчас месяц? - неожиданно учительским тоном спросил гипнотизер.

- Август.

- А точная дата?

Вернер тут же без запинки назвал сегодняшний день.

- Сейчас зима, доктор, январь, самый его конец, - снова начал гипнотизер. - Было что-нибудь интересное в этом месяце?

Торнвил понял, что тот возвратил дантиста на восемь месяцев назад. Тон вопросов стал строже.

- Пожалуй, что ничего, если не считать выигрыш тысячи долларов в лотерею. Пустяк, но приятно. Еще я купил какаду за полторы тысячи. Злобный, паршивец.

Блюма почему-то развеселило это расхождение в цифрах - три, сообщенные в разговоре, и эти полторы. И он с ироничной миной черкнул их на листке бумаги.

- Надеюсь, что встретимся в феврале. Кстати, мой приятель, Чакли, у вас не лечится?

- Нет.

- А Кэмпбелл?

- Тоже нет.

"Это она", - быстро написал на бумажке Блюм и показал ее гипнотизеру. Тот кивнул в ответ головой.

- Вот и февраль прошел. Как-то я спрашивал вас о своем приятеле? Чакли.

Вернер не ответил и на его лице отчетливо обозначилось задумчивое выражение.

- Он ваш приятель? - медленно выговаривая слова, наконец спросил тот.

Брови гипнотизера вдруг резко вздернулись и Торнвил сразу понял почему: гипнотезируемый находится всегда в пассивном состоянии и не задает вопросов.

- Да.

Задумчивое выражение Вернера сменилось на напряженное.

- Объединившись - поверим, - неожиданно произнес он.

Теперь еще что-то выжидательное появилось в его лице... И чем дольше молчал гипнотизер, тем больше лицо напрягалось.

- Сегодня первое февраля, доктор, первое февраля. Вы согласны?! - не отвечая на эту непонятную фразу энергично произнес гипнотизер.

- Конечно, вон дата на календаре, - показывая на пустое место уже совершенно спокойно согласился тот.

- Объединившись - поверим, доктор.

Тот с легким удивлением пожал плечами.

- Прошло две недели, - почти скомандовал гипнотизер. Пятнадцатое февраля на вашем календаре... Объединившись поверим.

- Поверив - объединимся. Я вас внимательно слушаю.

- Когда вы в последний раз видели Чакли?

- Позавчера.

- Что он вам сказал?

- Ничего. Передал бумаги, как в первый раз.

- Где они?

- Переданы в тот же день.

- Кому и где?

- Согласно паролю здесь в кабинете.

Лицо Вернера снова сделалось беспокойным, как будто он захотел сам о чем-то спросить, но это ему не позволили сделать.

- Двадцатое апреля на вашем календаре, не так ли?!

- Так, - с появившимся на лице равнодушием согласился Вернер.

- Объединившись - поверим.

- Поверив - объединимся. Я к вашим услугам.

- Когда вы в последний раз видели Чакли?

- Две недели назад. Но Кэмпбелл сказала, что он больше здесь не появится.

- Она передала вам бумаги?

- Да.

- И вы отдали их в тот же день согласно паролю?

- Именно так.

Гипнотизер подождал и, бросив косой взгляд на Блюма, спросил:

- Вы получили очередные деньги?

- Деньги... - Человек в кресле явно снова заволновался и с усилием произнес: - Ка-кие деньги?

- Забудьте о них! - приказал гипнотизер, и Торнвил увидел капельки пота на его лбу. Несколько раз порывисто вздохнув он продолжил: - Кому вы служите, передавая бумаги?

- Великому делу, - ответ прозвучал почти что торжественно.

- Какому делу?

- Нашей победе.

- Кто вами руководит?! Отвечайте! - гипнотизер напрягся, и было видно, как это напряжение охватило все его тело.

Веки Вернера вдруг задергались, а рот обнажил крепко сжатые зубы. Торнвил понял, что тот пытается открыть глаза, а гипнотизер всеми силами не дает ему этого сделать. Плечи дантиста вдруг начали неестественно вибрировать, будто стараясь овладеть пассивными непослушными руками. В следующее мгновение веки на какие-то доли секунды вдруг широко открылись и черные зрачки успели с ненавистью уставиться в пространство, прежде чем они снова захлопнулись. Но тут же ожили и задвигались руки! Правая кинулась к бедру и, выхватив что-то, поднялась над головой в воздух. Странные гортанные слова вдруг вместе со слюной вырвались у него из горла, совсем незнакомые, но очень похожие на проклятье.

Рука стремительной дугой метнулась к животу, и, не дойдя до него, застыла, наткнувшись на невидимый барьер, и тут же с огромным усилием пошла вдоль середины вниз. Лицо дантиста побагровело и исказилось судорогой. Стенли почувствовал гипнотизер потерял контроль над своим объектом и безуспешно, почти панически силится что-то сделать! Тут же мощная конвульсия рванула вверх ноги Вернера, еще одна, и вывалившись на пол из кресла, он, скрючившись, забился на полу. Зрелище сделалось совсем неприятным. Колени Вернера рывками двигались к бьющейся об пол голове, в такт с частым хрипом, сквозь который, как показалось полковнику, все время силился пробиться крик. Еще через несколько секунд зубы человека разжались и крик вырвался наружу...

Блюм тоже почти кричал, отдавая какие-то команды по селектору.

- Сильные общие обезболивающие! - уже трижды повторил гипнотизер. - Я не могу к нему подключиться!

Через полчаса, когда состояние Вернера удалось вполне стабилизировать, они поднялись втроем в кабинет к Блюму. Тот и при крайней озабоченности умудрялся сохранять подвижность и бодрость.

- Давайте отдохнем, друзья! Чего-нибудь освежающего?

- С удовольствием, - согласился их гость. - Неплохо бы бренди, но сначала простой воды.

- Будет сделано, - направляясь к известному шкафчику, проговорил Блюм, - будет сделано. А вам, Стенли?

- Джин с тоником, если можно.

- У нас все можно. А почему он нас обругал на каком-то странном языке, а? Интересно на каком именно?

- Он обругал не нас, - ответил гипнотизер, - а каких-то видимых внутренним зрением врагов. Скорее всего, в смутном обобщенном образе. - Блюм проворно притащил поднос с бутылками и их уставший гость сразу потянулся к воде. - Это самый удивительный пациент в моей жизни,... уф, прекрасная вода, еще полстаканчика и можно бренди... Пытался разрезать себе мнимым кинжалом живот, пронзил им себя почти до позвоночника. Потом прорезал кишечник вниз сантиметров на десять. Отсюда и дикие спазмы. Нервная система записала эти действия как реальный факт.

- Вы сказали кинжалом? - заинтересовался Торнвил. - Почему не просто ножом?

- Именно кинжалом, полковник. В тот момент я еще не потерял с ним контакта и сильные образы загипнотизированного попадали в мое сознание.

Блюм подошел к столу и вынул отобранное у дантиста при аресте холодное оружие.

- Похожим на это?

- Я бы сказал, вот именно этим самым.

- Тогда и расскажите нам, пожалуйста, все, что вы там в его образах увидели. Нам очень важно! - Блюм налил ему и себе бренди. - Стенли, обслуживайте себя сами.

Гость выпил свой бренди сразу двумя глотками и откинулся на спинку кресла.

- Ну так, - уже расслабленно заговорил он, - два слова, сначала, как это делается. В общих чертах, конечно... Главная задача при гипнозе - выйти на человеческое эго.

- Концентрат личности? - уточняя переспросил Торнвил.

- Примерно. Личность складывается из множества качеств - и генетических, и сообщаемых жизнью. А эго, это, так сказать, голая личность, абсолютное "я".

- Для нас с полковником, мой дорогой,... - Блюм, на секунду прервавшись, допил свой бренди, - не слишком сведущих в этом деле людей, нельзя ли немного понятней?

- Конечно. Но только в той мере, в которой современная наука вообще об этом что-то знает. Видите ли, первоначальным качеством человека, лишь только он появился на свет, является способность отделять себя от всего окружающего. Первое, что он знает: есть "я" и есть "не я", - гость на секунду задумался. Позволю себе заявить, что ни один ученый в нашем мире даже предположительно не может сказать, где именно находится тот орган или центр головного мозга, который указывает человеку: "вот это он сам, а то - все остальное". Но этот центр существует, иначе родившийся человек не смог бы начать ориентироваться. Причем не только по отношению окружающему миру, но и в отношении своих собственных рук и ног. Первое попадание кислорода в легкие новорожденного вызывает ответный крик. Ему непривычно, не нравится. Но не нравится уже "ему". И эта ответная реакция не только рефлекторного характера - она уже эмоционально окрашена. То есть голое "я" уже способно расставлять положительные и отрицательные знаки и заявлять о себе. Иначе не было бы ни этого недовольного крика, ни протестующего подергивания телом. Вы понимаете?

- Странно, - Торнвил задумчиво повертел в руках свой стакан, - а я ведь отчетливо всегда ощущал, что главным впечатлением моей детской памяти было, что "я - это я". Потом к нему стало прибавляться все остальное.

- Вот-вот, - довольно улыбнулся гипнотизер, - именно с этого начинается ориентировка. С ощущения эго. Затем только эго начинает ориентироваться вовне. Устанавливает отношения с внешней средой, которые усложняются на протяжении всей жизни.

- Помимо этого у маленького человека изначально существует и генетическая информация, не так ли?

- Верно, полковник, в том числе и она.

- Что значит "в том числе"? - переспросил Блюм. - Разве есть какая-то информация еще?

Их гость кивнул в ответ головой, но с каким-то нерадостным выражением:

- Есть, господа, и на нее мы сегодня наткнулись.

- Ну-ну, дорогой мой, и на что же мы так наткнулись, что нас на непонятном языке обругали? Э, странно, полковник, вас, вроде бы, оно и не задело? Это же честь мундира! Я, вот, переживаю! - Блюм, с видом оскорбленного благородства, потянулся к бутылке. - Надо еще немного бренди, чтоб успокоились нервы.

Он наполнил стаканчики себе и гостю. Тот, улыбнувшись, поблагодарил и заговорил снова:

- Следует, сначала, вот еще о чем сказать. Все, что происходит в течение человеческой жизни, фиксируется. То есть обязательно запоминается. Другое дело - насколько каждый из нас способен волевым усилием извлечь из памяти то или иное событие. Но память - не каша, куда время от времени добавляется новая ложка. Она выстраивается временными пластами, и каждый из них должен иметь свой адрес. Однако сразу приходится признать, что этот адрес не может представлять собой символ, код или что-нибудь в подобном роде, так как и его тогда бы пришлось запоминать с помощью чего-то другого.

Блюм тут же открыл рот, чтобы задать вопрос.

- Вы хотите спросить, как формируется этот адрес? опередил его гость.

- Да, именно об этом.

- Дело в том, господа, что как бы ни казались нам по своему строению одинаковыми нервные клеточки мозга, они все разные. И все, разумеется, живые. Но живые тоже по-своему. Одни активно работают, другие находятся в пассивном состоянии, спят. Однако только до тех пор, пока к ним не придет возбуждающий сигнал, то есть информация. Спящих клеток у человека огромное множество. То есть, потенциально мы можем воспринимать и хранить в себе информацию фантастических объемов! - Он многозначительно поднял вверх указательный палец. - Любое сложное ощущение человека распадается на множество составляющих его деталей, и каждая из них попадает в ту или иную клеточку нашего мозга. А она сохраняет в себе этот сигнал, лишь поскольку способна колебаться с его специфической частотой.

- Волновой процесс? - догадался Торнвил. - Для любого готового поступить из окружающей среды сигнала найдется клеточка, которая будет двигаться потом как запущенный маятник?

- Именно. А вместе, ответившие на новое ощущение человека клетки создают устойчивый волновой контур. Это и есть память об отдельном событии.

- Почему он со временем не разрушается? - поинтересовался Блюм.

- Разрушается. Когда разрушается сама способность человеческого мозга так сохранять информацию. Вот тогда и начинается движение к скорой смерти.

- Но человек умирает от вполне конкретных болезней. Сердце, опухоль...

- Верно. Но откуда возникают эти болезни? Внутренними органами ведь управляет тот же мозг. И когда ответственные за них клетки теряют эту свою способность, сердце сбивается с правильного ритма или выходит из строя желчный пузырь, ну и так далее. И если бы клетки мозга не выходили из строя, люди жили бы вечно, потому что правильный обмен веществ, то есть не старение, тоже от них зависит. Или раковая опухоль - это ведь разрастание примитивных тканей. Существует простая гипотеза по данному поводу: клеточки мозга, ответственные за отдельное место внутреннего органа просто теряют свою реакцию. И тогда другие клеточки, их коллеги, которые занимаются ростом тканей, полагая, в ответ на такое молчание, что в том месте внутреннего органа просто ничего нет, начинают создавать там грубую материю. Стараются заполнить, образовавшуюся, по их мнению, пустоту.

- Хотят как лучше, - Блюм хмыкнул и потер свой лоб. Разумно, я бы тоже так поступил. А вы, Стенли?

- Все это очень интересно и ново для меня, но давайте вернемся к нашей проблеме. Если я правильно понял, ваше искусство, доктор, и состоит в способности включаться в волновые частоты пациента, прикасаться к контурам памяти?

- Вы правильно поняли. Но сначала мы вызываем у пациента глубокий сон, усыпляем его эго. Иначе оно не позволит работать.

- Любопытно, а я всегда полагал, что вы действуете на человеческую волю, подавляете ее.

- Это распространенное заблуждение, полковник. Мы ничего не подавляем. Воля - ни что иное как сила эго. И когда эго спит, эта сила просто не подключается. Именно поэтому люди в обычном сне видят нелепости или кошмары, но терпят эти неприятные ощущения не пробуждаясь. Точнее, если сон очень глубок, им это не удается, потому что воля не вмешивается в этот процесс, как она сделала бы наяву.

- Так-так, я что-то начинаю понимать, - произнес Блюм. - А во время сегодняшнего сеанса у пациента включилась воля? Не должна была, а все-таки включилась? И для этого нужны особенные причины, так?

- Совершенно особенные. Видели, что случилось при переходе на февраль этого года? - спросил гипнотизер.

- Вернер задал вопрос, хотя не мог этого сделать?

- Именно.

- Такого при гипнозах вообще не бывает?

- У дилетантов это возможно, но у специалистов моего класса - исключено. Признаться, я сначала подумал, что совершил, грешным делом, оплошность. К счастью, вы помните, мне сразу удалось перехватить инициативу. Я тут же воспроизвел ситуацию и начал работать максимально жестко, как мы обычно и делаем, когда пациент обнаруживает сопротивление. И вот тут, - он взял стаканчик с бренди и сделал маленький глоток, - вот тут его воля включилась снова и не просто включилась, а, позволю так себе выразиться, выкинула всю энергию. Я успел почувствовать, что она напряжена до предела. Что было дальше, вы сами пронаблюдали.

- Очень интересно, мой дорогой, очень интересно! затараторил Блюм. - Тогда позвольте мне немного порассуждать. Итак, - он даже отставил в сторону уже было взятый в руки стаканчик, - эго Вернера спало, следовательно, не могло запустить его волю. Значит по вашей логике, эту силу могло запустить только другое эго? Иными словами, только другая личность?

Он сам слегка обалдел от такого вывода и уставился на гостя.

Торнвил с неменьшим любопытством ожидал ответа.

Гипнотизер без надобности поправил очки, потом издал какой-то полувздох, попробовал найти более удобное место в кресле... и, наконец, развел руками:

- Мне вас не в чем поправить... Да, господа, каждый, много практиковавший в этой области специалист, сталкивался иногда с непонятным присутствием в человеке другой или других личностей. Мы крайне не любим в этом признаваться. И этого вы никогда не прочитаете в нашей научной литературе, поскольку объяснить такой феномен никто не в состоянии.

- Те, другие личности дают о себе какие-нибудь сведения?

- Крайне неохотно. К тому же любой гипнотизер, обнаружив подобный контакт, очень его боится, потому что не знает, чем он закончится, как скажется потом на его пациенте.

- Следовательно, - подвел черту Торнвил, - воля Вернера переключилось на другой его сознательный план, ничуть не уступающий по своей отчетливости и силе его сформированному этой жизнью сознанию. И это стало возможным благодаря каким-то событиям полугодичной давности. Мы не сумеем до них добраться, вы полагаете?

- Он к ним не подпустит. Их ценность действует сильнее, чем привлекательность этой жизни. Намного сильнее.

- Инкарнация, - неожиданно произнес Блюм. - Я плохо знаю, что это такое,... она не может иметь отношение к нашему делу?

- Вы имеете в виду мистическую гипотезу о том, что в памяти человека содержатся его предыдущие жизни... - Гипнотизер на некоторое время задумался.

- Что вам об этом известно? - подождав переспросил Блюм.

- Реальность ли это или фантазия? - Гость качнул головой: Наука не знает. К тому же, давайте вспомним, что все человеческие чувства и мысли - это волновые процессы. И нам не известно, в каких внешних планетарных энергетических полях они фиксируются. Может быть, люди просто способны иногда подключаться к общему полю, где, как на магнитофоне, полно старых записей, и они захватывают оттуда случайные, причем разные, обрывки информации.

- С какой стати эго стало бы приписывать их себе? - спросил Торнвил. - И защищать как свое родное?

- Законный вопрос. Хотите мое субъективное мнение? Увы, людям не дано будет в этом разобраться. Ответы лежат не в пределах нашего мира, а где-то еще. Мы ограничены, господа, с этим ничего нельзя поделать. А что касается вашего дантиста, поверьте мне, никакими гипнотическими приемами из него ничего не выжать. К тому же, сегодняшний эксперимент потребует как минимум двухнедельной восстановительной терапии.

- Еще хотелось бы вас спросить..., - Блюм чуть замялся и гость поощряюще кивнул ему головой. - Странный такой, знаете ли, вопросик: нам с полковником показалось, что в минуты своего активного нам сопротивления лицо этого Вернера сильно меняется. До неузнаваемости, я бы сказал. Это эмоции... или что-то другое?

- Другое. Вы мало имели дело с душевнобольными или совсем не имели, правда?

- Да, к счастью почти не приходилось.

- Ну вот. А любой практикующий в этой области врач скажет вам, что лица очень многих душевнобольных с развитием заболевания приобретают животный оттенок. Причем некоторые специалисты настаивают на существовании определенных закономерностей. Прогрессирующее слабоумие, например, часто формирует свиное выражение лица, в особенности, если болезнь сочетается с активной работой пищеварительных органов. Человек, деградируя внутренне, оскотинивается и внешне. Поэтому физиономические изменения используются некоторыми врачами даже для диагностике психических заболеваний, на этапе, когда болезнь еще не объявила о себе отклонениями в поведении. Например, различного рода шизофрения доводит до крайнего обострения обычные присутствующие в каждом из нас свойства натуры: хитрость, скупость, подозрительность, ну и прочее. И здесь нередко проявляются поразительно сходственные черты больного с тем или иным животным - лисой, грызуном, гиеной. Кстати, отдельные талантливые артисты умеют физиономически изображать животных. Когда же их спрашивают, как они это делают, ответ раздается всегда один: "Я просто внутренне представил себе, что он - это я".

- Вживание в образ?

- Точнее, временное в него воплощение. А это значит, что артист хотя бы на мгновение целиком переносит себя в другое существо. Целиком, это главное.

- Другое существо... смещение психики... - Торнвилу показалось, что его патрон, забормотал вслух бессвязные мысли, - к другому миру...

Блюм даже растрогался, когда Торнвил пригласил его прийти к ним в субботу на обед.

- Что ты все-таки решила приготовить, Николь?

- Сложное блюдо из четырех составляющих.

- То, что мы ели в ресторане?

- Нет, плов из утки. Его иногда готовила моя бабушка. Это алжирское блюдо, а бабушка жила в Алжире еще в те старые времена, когда французам там можно было находиться.

- Действительно из четырех составляющих?

- Да. Длинный белый рис, много моркови, сладкий репчатый лук. И, наконец, сама утка! Утка должна быть жирненькой и предварительно вариться в духовке до состояния, когда косточки станут совсем мягкими. Потом эта утка просто размешивается в сваренном с морковью и луком рисе. Посмотришь, французы тоже кое-что умеют. Перец будете добавлять по вкусу.

- И что это вы с Блюмом зациклились на четырех продуктах? Наверно неплохо добавить в утку и яблок?

- Лишние продукты рождают лишние мысли, милый. Купи, пожалуйста, хорошего красного вина, только не сухого, а полусухого. Ну и хорошей водки. Для Блюма, разумеется, улыбчиво взглянув на него, добавила она.

За несколько минут до назначенного часа Стенли увидел патрона из окна. Тот вылез из своей машины на тротуар около дома и некоторое время деликатно топтался рядом с ней, не желая беспокоить хозяев раньше времени. Одет Блюм был празднично, как на свадьбу.

- Вы очень элегантны, сэр! - с порога объявила ему Николь. - И это, позвольте сказать, у вас от природы. Вы никогда не замечали, что топорные люди выглядят в красивой одежде немножко смешно при первом на них взгляде? Тонкие же натуры в таких ситуациях вызывают легкое чувство восхищения. Вы - именно этот случай.

- Какие приятные слова, мадам! - расплылся в улыбке гость. - Я все-таки думаю, мной не вполне заслуженные.

- На мнение Николь можно положиться, - поддержал Торнвил, приглашая его к столику с аперитивом, - восьмилетний срок в балетной школе отлично воспитывает вкус. А вкус театральный самый тонкий, патрон.

- О, мадам, я и не знал о такой чудесной детали в вашей биографии!

- Все это, к сожалению, в прошлом. Я покину вас на пятнадцать минут, чтобы не испортить обед. Он у меня очень сложный.

- Какая у нее славная улыбка, Стенли, - радостно проговорил Блюм, проводив Николь взглядом. - Ну славная, и все!

- Что будете пить?

Гость повел глазами...

- А знаете... водка! Ха, я, когда вижу водку, так ее уж и пью. В годы моей молодости, Стенли, она помогала от холода, помогала не заболеть, а иногда и кое-что забыть, да, на некоторое время... Знаете, какая интересная история произошла у русских всего неделю назад? Мне специально сообщили об этом из Белого дома сегодня утром те самые знакомые вам чиновники. Один их банкир и другой какой-то крупный бизнесмен покончили самоубийством. Тем самым известным нам с вами способом. В Белом доме сочли, что нам полезно об этом узнать. Спросили, что я об этом думаю.

- А обстоятельства?

- Ну да, и я поинтересовался. Оба предварительно переправили куда-то деньги. Все. А деньги крупные и, разумеется, не им одним принадлежавшие. Государственные кредиты, в том числе... Ах, прекрасная водка! А это что, морские гребешки? Ка-кая прелесть!

- Способ самоубийства ничем не отличается?

- Абсолютно ничем. Вы лучше меня знаете, русские ближе к востоку, быть может это у них в традиции?

- Вспарывать животы? Совсем нет, там больше любят вешаться.

- Почему, не стреляться?

- Именно по традиции, не доверяют техническим средствам. Деньги ушли на запад?

- Считают, что не ушли. А перешли к кому-то там же в России.

- Это несколько успокаивает. Хуже было бы, если бы их след обнаружился у нас.

- У Независимого?

- Да, патрон, я день и ночь думаю об этой мистике.

- Я тоже. И еще о том, как нам использовать их пароль.

- "Объединившись поверим. - Поверив, объединимся"? Вы полагаете, это не индивидуальный пароль?

- Да, полагаю. Уж слишком много какой-то скрытой символики. Конспирация, не мне вам рассказывать, избегает пышности. Пароль должен звучать невинно и бессодержательно для постороннего уха, если таковое вдруг рядом окажется.

Торнвил согласно кивнул головой:

- Действительно, похоже не на пароль, а на какую-то ритуальную формулу. К чему эти детские игры, не могу понять.

- Игры совсем не детские. Три трупа у нас, включая того правительственного агента, которому очень профессионально устроили автомобильную катастрофу. Причем, не считаясь с возможными случайными жертвами. Хорошо, он врезался в рефрижератор, а если бы в автомобиль, где мама везла из школы детишек?... Так что, три трупа у нас и два у русских.

- Вы, все-таки, связываете эти события.

- Теперь мы должны их связывать... Как говорят китайцы, если вам удалось схватить тигра за хвост, единственное, что можно сделать - его не выпускать. И ритуальный характер пароля - совсем не пустяк.

- Вы имеете в виду, раз профессионалы жертвуют ради этого конспирацией, здесь скрытая активно действующая в их системе сила?

- Несомненно, мой дорогой, другого объяснения просто и быть не может. Давайте вспомним психоаналитику, психологические аспекты веры. Символ - необходимый ее инструмент. Это не знак. Не условное обозначение. Это живая связь между сегодняшней жизнью человека и какой-то другой, которую пока нельзя потрогать. Психологи утверждают, что символ никогда не бывает случайным. Его нельзя убрать или заменить - это слишком тяжко действует на человека, разрывает его связь с тем, другим миром. Обратите внимание на историю, на ее далекие времена. Если захватчики желали чисто экономически подчинить завоеванный народ, оставляя его жить в собственной общественной системе, они никогда не трогали религию завоеванных. Правители даже запрещали своим солдатам близко подходить к чужим культовым местам, чтобы ничего не повредить и не осквернить хотя бы случайно. А вот когда они вели политику геноцида, и надо было превратить завоеванных в тупое стадо, прежде всего разрушались предметы культа, то есть культовые символы. Эта задача считалась не менее важной, чем военная.

- Постойте, постойте...

- А что такое?

Торнвил сморщил лоб:

- Какая-то мысль в голове мелькнула, - он нервно пробарабанил пальцами по столу, - не успел ее ухватить.

- А черт бы их драл, Стенли, да?! Жили ведь мы спокойно, занимались своими предателями - продажными шкурами, сажали их регулярно. И на тебе, свалилось неизвестно что на нашу голову, мешают водку пить! Спасибо, мой дорогой, еще немного не откажусь. - Он поднял вверх маленький стаканчик и с удовольствием его рассмотрел. - Вот и они бы так! Душу греет... - Он с удовольствием выпил. - М-у,... а это маринованный перец? Какая благодать!

- Опять заговорили про душу?! - в дверях появилась Николь. - Не коллективную на этот раз, я надеюсь? Интересно, а куда подевалась душа той утки, которую я размешала в плове? Прошу к столу!

* * *

- Почему ты так любишь смотреть на ночное небо? Что там?

- Там? Ничего... Но под ним весь мир, отец.

Хак уже давно называл так хозяина, еще до того, как женился на его дочери.

Сначала он привыкал к маленькому веселому ребенку, уважавшему его как старшего брата. Потом понял, что ему хочется любить это подросшее милое существо.

Вечером перед сном он всегда выходил за порог и смотрел на темный небесный купол, на темный купол, а не на звезды, которые Создатель развесил по доброте к людям, чтобы они не плутали, не зная направления ночью. Хаку не нужны эти небесные метки, потому что не нужны отдельные места под этим куполом. Если Создатель спас его от палачей и охранил под видом кузнеца, его, единственного законного наследника трона, то с какой еще целью, как не вернуть ему трон, а значит и все, что находится под этим куполом. Хак чувствовал Его высшую волю, и чувствовал огромное пространство купола, до самых границ, замыкающих пределы жизни, за которыми, он знал, лежат холодные, не назначенные людям земли. И небесный купол покорно открывался ему, как будущему Хозяину!

* * *

- И вино к столу вы подобрали сами, мадам? - Блюм на протяжении всего обеда находился в состоянии то радости, то восторга. И болтовня между ним и Николь шла так, как будто они всю свою жизнь очень близко знакомы.

- Нет, я только попросила Стенли обязательно купить хорошее красное полусухое.

- Вот это и гениально! Обычно пьют сухое, а итальянцы всякую кислятину. Вино к мясным блюдам непременно должно быть полусухим, то есть с определенным содержанием сахара. Удивительно, мадам, кроме нас с вами почти никто не знает, что мясо и сахар любят друг друга.

- Ну почему же, - возразил Торнвил, - мой старый дед, когда я был маленьким, всегда предлагал мне к мясу патоку.

- Ха-ха, ручаюсь, что он был фермер или что-нибудь вроде, и жил на Западе или на Юге.

- Совершенно верно, на границе с Нью-Мехико.

- Это старая традиция простых людей, Стенли. Люди от земли прекрасно чувствуют, что с чем надо есть. А в наших дорогих ресторанах вам не моргнув глазом порекомендуют к мясному блюду кислятину.

- Это просто преступление, - согласилась Николь.

- Преступление против вкуса, мадам. А оно относится к разряду преступлений против человечества. Вы согласны?

Последовали еще какие-то шутки, а Торнвил опять почувствовал неясную скребущуюся мысль, как в тот момент их разговора с Блюмом.

Он поймал ее неожиданно, уже прощаясь с Блюмом у машины.

- Патрон! Черт возьми, я понял, наконец, что меня стало беспокоить во время нашего разговора перед обедом.

Тот выжидательно на него уставился.

- Воля Вернера настораживалась и включалась именно тогда, когда начинал звучать этот пароль. Живой символ, да? Живое всегда имеет рождение. А все, что рождается, рождается здесь, на Земле. Родилось, значит было уже где-то. Было, понимаете, или я сбивчиво говорю?

Блюм несколько секунд очень внимательно на него смотрел, потом произнес без всякой улыбки:

- Ваша идея не хуже плова из утки, - и не удержавшись добавил: - Только не говорите об этом Николь.

- Бросьте шутить, патрон.

- Трудно удержаться после такого вина, мой дорогой. Тем не менее, - он сразу сменил тон на серьезный, - давайте подумаем, к кому из специалистов тут следует обратиться. Тихо так получить консультацию, чтобы комар носа не подточил...

- Что, если просто запросить информацию по библиотекам лозунги, девизы и тому подобное?

- Н-ет, мне это не нравится. Наберем огромный беспорядочный ворох, в котором нужное может и не оказаться, время потеряем. Знаете что, я сам позвоню сегодня же вечером в Оксфорд одному члену их попечительского совета. Это в прошлом наш человек, он долго проработал в военной разведке в прежние годы. И, конечно, хорошо меня помнит. Любопытствовать - что и зачем - он не станет. Просто сведет нас с нужными консультантами из тамошней профессуры. Ждите от меня сообщений.

Торнвилу удалось провести воскресенье дома. "Утром в понедельник, - сообщил Блюм по телефону, - вас встретят в аэропорту и сразу доставят в дом к одному очень старому профессору. Он давно не преподает, но голову сохранил очень ясную. Считается у них светилом. Какой-то невероятный полиглот, и чуть ли не всю человеческую культуру знает".

В понедельник около полудня полковника привезли к красивому особняку, а еще через минуту он познакомился с его хозяином.

Точного его возраста ему не сказали, но для себя Стенли сразу определил - девяносто или несколько больше: вид не обычной старости, а того, что за ней. Люди, переступившие эту грань, обнаруживают как бы другой человеческий возраст спокойное венчающее жизнь состояние перед порогом вечности, ничем не озабоченный туда уход. Наверно, это заслуженный ими подарок за то, что любили жизнь, а может быть и за то, что многие годы в увлеченном своем труде проживали каждый день как последний.

Профессор уже не очень доверял своим силам и тщательно опирался на палочку, когда, встретив Торнвила на пороге, повел его внутрь.

- Я ужасно неловко себя чувствую, - сознался тот, - очень стыдно вас беспокоить, но принудили обстоятельства.

- Я всегда рад, когда способен помочь. А могу я узнать, какие обстоятельства вас принудили?

- Разумеется, профессор, хотя сказанное должно остаться между нами. Мы занимаемся сейчас одной очень странной сектой. Небезопасной, с нашей точки зрения. Они используют в среде своих адептов один и тот же девиз, но мы не знаем корней происхождения этой секты, и возможно, он cможет дать ключ к какому-то пониманию.

- Девиз? Очень интересно, - чуть замедленно произнес хозяин, располагаясь в кресле напротив. - Каков же девиз?

- "Поверим и объединимся? Объединившись - поверим".

Профессор чуть улыбнулся и промолчал. Торнвил тоже молчал, ожидая... Прошло около минуты.

- Да, я знаю этот девиз. Я хорошо его знаю.

- Что это такое, профессор?

Тот позвонил в изящный серебряный колокольчик, и откуда-то сверху сбежала молоденькая служанка.

- Мне мой чай, пожалуйста. Что будет пить наш гость?

- Кофе, если можно, покрепче.

Служанка так же быстро исчезла.

- Любопытно, весьма любопытно...

- Сам девиз?

- Не именно он. - Хозяин сделал паузу, о чем-то раздумывая. - Я часто говорил на своих лекциях, - затем начал он снова, что история человечества устроена по принципу сообщающихся сосудов. Историческая жидкость переливается, иногда обнаруживая себя совсем в неожиданном месте. Большая часть древнегреческой науки пришла в Европу через арабов. Аристотель, Евклид... Да, проделала огромный круг, пришла вместе с маврами в Испанию, и европейцы начали читать многие античные труды в переводе с арабского. Славяне, еще в архаичный период, обосновались на Апеннинах - снабдили будущих римлян фрагментами своей бытовой культуры. Другой частью те же славяне расположились на территории нынешней Германии. Пруссия - их название. А символ Берлина - медведь - их древний тотем. Или английское слово "убийство", оно непосредственно персидское, потому что ассасины - персидская секта, ставшая в XIV веке первой международной террористической организацией. Уничтожали высокопоставленных особ в разных государствах, представьте себе, и очень нередко в Европе. По заказу... и собственным своим соображениям. Девизы, символы, начав активно действовать в одном месте, они тоже оживали потом, совсем в другом где-нибудь...

- С этим девизом такая же история?

Профессор предостерегающе поднял палец.

- Лет пятнадцать тому назад у меня вышла книга, одна из моих последних: "Старые девизы в новом времени". Там вы его не найдете.

Служанка расставила чашки и, узнав, что больше ничего не нужно, исчезла.

Торнвил, ожидая продолжения, вопросительно взглянул на хозяина.

- Да, там вы его не найдете. А раз не найдете там, значит в последние по меньшей мере триста лет он нигде не употреблялся.

- Чей он?

- Второй династии Великих Моголов. - Хозяин взял в руки чашку, предлагая сделать то же самое Торнвилу. - Сейчас расскажу...

Он сделал два глотка негорячего желтого чая, как это делают только глубокие старики и очень маленькие дети, вытягивая внутрь за край верхнюю губу.

- Само происхождение моголов, этого азиатского народа, заслуживает отдельной лекции. Это один из тех феноменов, которые предстоит еще разгадать... Конечно, уже без меня, спокойно добавил он. - Азия демонстрировала непостижимые эффекты. Вдруг, в местах глухих и почти безлюдных, вроде юго-восточной Сибири, начинает возникать и чудовищно разрастаться новый этнос. На втором-третьем поколении уже ведет захватнические войны, а на четвертом образует империи. Первая династия моголов захватила в начале пятнадцатого века северную часть Индостана и часть территорий на западе от него, включая афганский Кабул. Второй их император - Юдуф - начал расширять империю на южные территории Индии, к океану. Был крайне агрессивен и жесток, но в плане военного руководства бездарен. И южные индийские княжества, объединившись, разгромили его в страшной битве. Юдуф бежал в Кабул, собирая по дороге жалкие остатки войск, и засел там, думая лишь об одном: чтобы враги не вторглись и сюда. Но те, отвоевав назад Дели и все, что было нужно, не стали дальше его преследовать. Прошло десять лет - и подросло новое поколение, с ним вместе один из родственников Юдуфа. Тот в военном смысле был просто гений и обладал незаурядными качествами привлекать к себе людей. Это его лозунг: "Поверим и объединимся. Объединившись - поверим!". Все было снова отвоевано моголами с большими дополнительными приращениями, за что Юдуф в благодарность и повесил своего первого военачальника, обвинив его в государственном преступлении.

- У нас в таких случаях отправляют на дипломатическую работу в третьи страны.

- У нас помягче, я согласен. Однако очень любопытно, что именно у нас и именно сейчас появился этот исчезнувший в истории девиз. Расскажите мне об этой секте. - Профессор понятливо кивнул. - Между нами, само собой, все останется между нами.

- Неясная по своим корням активно расширяющаяся группа, без сколько-нибудь выраженных социальных контуров. - Быстро проговорил Торнвил и чуть поколебался... - У них еще одна очень странная черта, профессор.

- Какая?

- Оказавшись в тупиковом положении, они кончают самоубийством, вспарывая себе живот.

Его собеседник закрыл глаза морщинистыми почти без ресниц веками. Потом медленно произнес:

- Это очень серьезно.

"Да уж", - подумал про себя Торнвил.

- Насколько мне известно, - чуть подождав полувопросительно проговорил он, - это имело распространение только в Японии?

Профессор отрицательно покачал головой:

- Нынешние японцы пришли на острова с континента в XII веке. Это не их собственное изобретение. Такой способ ухода из жизни среди азиатских этносов демонстрировал отсутствие черных сил внутри человека и превосходство его духа над смертью. - Он встрепенулся. - Вы сказали, в числе адептов секты самые разные люди? И хорошо образованные, в том числе?

- Даже очень. С прекрасной карьерой и перспективами.

Тот опять прикрыл глаза.

- Скверно совсем.

- Почему?

- Потому что в таком случае это можно объяснить только действием другого сознания.

- Подсознания?

- Дело не в том, где оно размещается. Это компетенция психологов, физиологов и тому подобных специалистов. А я историк. И это "другое" сознание называется у нас "архаичным". Повторю, я не знаю в каких частях мозга оно располагается.

- Архаичное сознание?

- Да, некие исторические накопления, но ярко выражать себя, как всегда считалось, они не способны.

- Объясните, будьте добры.

- Вы обращали внимание, что услышав определенную фамилию, люди любят спрашивать, а не родственник ли названный известному артисту, политику или спортсмену с тем же именем? - Неожиданно задал вопрос профессор. - Спрашивают с пристрастием и радостным ожиданием, что так оно и окажется?

- Да, замечал, - с удивлением ответил Торнвил. - А причем тут это?

- Остатки архаичного сознания. Отголосок сугубо аналогового менталитета тех времен, когда люди очень опасливо относились ко всему незнакомому и успокаивались на ощущении сходства. Развитые умы ищут оригинального, прочие - аналогичного. И в массах осталась эта тяга к знакомому на инстинктивном уровне. Следы прошлого. Типичная в пору молодости народов неспособность ориентироваться без прямых сравнений. И это же чувство сходства определяло в далекие времена отношение человека к собственной личности. Душа стремилась к единому и не хотела обнаруживать в себе оригинальность. Она еще была коллективной. Это давало огромную силу, потому что потерять свое "я" было не очень страшно.

- Как эта коллективная душа могла заговорить в наше время?

- Единственное, что могу вам пока ответить, полковник, история не зафиксировала подобных массовых примеров. И если что-нибудь по этому поводу придет в мою очень старую голову, немедленно вам сообщу.

Пожимая Торнвилу на прощание руку, он добавил, глядя на него полупрозрачными, чуть слезящимися глазами:

- Вы очень меня заинтересовали вашим рассказом. А тот девиз, что принадлежал казненному, его же палач, Юдуф, присвоил себе, поскольку девиз был очень популярен, в особенности среди ударной конницы. Позже его потомки запретили этот девиз, боясь любых воспоминаний о том злодействе. И он исчез из истории.

- Опять коллективная душа, Стенли?! В благословенной Америке, где каждый только и делает, что тащит к себе одеяло? А у русских она тоже заговорила?

- Вы про те два самоубийства бизнесменов?

- Про три, уже есть третье, мой дорогой. Только на этот раз при аресте какого-то их крупного финансового афериста у него успели отобрать странный ритуальный кинжал. Догадываетесь, что он попытался сделать в камере?

- Неужели разбил себе голову?

- Да, но не со смертельным исходом. - Блюм вдруг сосредоточенно посмотрел на противоположную стенку своего кабинета: - Бр-р!!

- Большие пропали деньги, патрон?

- Около трехсот миллионов, если в нашей валюте... Девиз моголов, вы сказали?

- Запрещенный и исчезнувший потом из истории.

- Вы ведь чисто говорите по-русски, Стенли?

- Чисто, как говорят в Москве.

- Вот и попробуйте с этим акцентом побеседовать с тем самым третьим самоубийцей. Он сейчас находится у них в тюремной больнице.

- Попробовать, не сработает ли девиз?

- Да. Я уже договорился, что к ним прибудет наш специалист. К счастью, сейчас такое время, когда спецслужбы могут между собой сотрудничать.

- Тогда придется открыть русским какие-то карты...

- Придется. Я уже обещал, иначе бы и разговор не состоялся. - Блюм, раздумывая, постучал пальцами по столу. - Раскрывайте все кроме одного, мой дорогой. Кроме того, к кому ведут эти непонятные связи у нас в Америке. Скажете, что мы этого просто пока не установили. А у них постарайтесь все, что можно, выведать.

- Само собой, - кивнул Торнвил. - Когда мне лететь?

* * *

На шестой день болезни Хак понял, что не выздоровеет. Он много раз видел, как болели этим другие люди, и как они вдруг теряли силы на пятый или этот самый, шестой, день. Те, с кем такое случалось, уже не выздоравливали. Им оставался день еще или два. И лежа у окна, он услышал, как одна соседка сказала другой: "Наш кузнец умирает. Такая беда, в расцвете лет".

Хак удивился, потому что не понял - отчего так решил Всевышний? Разве он больше не хочет, чтобы свершился самим им предписанный закон и желает чтобы великий трон империи сохранил на себе предателей?

С наступлением ночи Хак приказал вынести себя на крыльцо под темный звездный купол неба. Сегодня он снова его увидел, огромную бездонную чашу, храм, выстроенный Всевышним над головами людей. Высвеченный темной синевой, чтоб тот, кто способен оторвать свой взгляд от земли, ощущал верховные чертоги. С серебряными звездами, яркими сегодня как никогда.

О, если б Хак чем-нибудь провинился перед Создателем, разве позволил бы Он ему и далее возноситься взглядом в высь своего творенья? Разве не закрыл бы ее облачной пеленой? Такого бездонного купола, такой исходящей из него пространственной силы Хак никогда еще не видел. И эта сила не отвергала сейчас его, а приглашала к себе. Она стократно превосходила ту жалкую его человеческую, что забрала болезнь, не нужную ему более перед божественным промыслом и назначением, которое он уже очень скоро узнает. Всевышний не оставил его! Он хочет дать ему новую силу для нового, пока еще неизвестного дня!

* * *

Торнвил прекрасно знал Москву, посещал множество мест в этом городе, но в знаменитом здании на Лубянке, сердце русской контрразведки, ему, конечно же, бывать не приходилось. Здесь работали его противники. Они прекрасно, на протяжении многих лет, знали друг друга заочно. Уважали... да и, чего греха таить, немного взаимно побаивались.

Его проводили в дорогие генеральские апартаменты одного из замов верховного шефа Лубянки... Любят русские генералы служебную роскошь, что, впрочем, не мешает им порой очень здорово работать. Торнвил знал, что работают здесь не только высокопрофессиональные, но и, нередко, превосходно образованные люди.

Генералу с тремя звездами на погонах, видимо уже перевалило за шестьдесят. Его фамилия была известна в их международном разведывательном мире: один из крупных в прошлом русских нелегалов, успешно проработавший у них в Штатах в шестидесятые-семидесятые годы. Так и не попавшийся в их лапы, и, несомненно, оставивший после себя вербованную агентуру, которая работает и до сих пор. Пути Господни неисповедимы, где встречаться приходится! А ведь мог бы этот генерал сейчас не здесь, а у них в камере сидеть, в особой для этих людей арканзасской тюрьме.

А вот второму человеку, русскому полковнику, на вид столько же лет как и самому Стенли. И тут же, услышав его фамилию, Торнвил понял, с кем познакомился...

- Так это вы меня контролировали, когда я работал в Москве, мистер Горин? Ох, и трудно было с вашими людьми, должен признаться! Таких ловких прилипал я бы очень хотел иметь в собственном аппарате.

- А сколько вы нам доставляли хлопот, мистер Торнвил! ответил тот по-английски. - Ваш преемник, к счастью, оказался немного спокойней.

- Да, предлагаю вести разговор на вашем языке, - приветливо улыбнувшись предложил генерал и Торнвил отметил у него легкий южный выговор. - Доставьте нам это удовольствие. У меня не часто сейчас выдается английская практика... Как там коллега Блюм? Нам не удалось с ним в свое время лично познакомиться. Не знаю как лучше сказать, ха-ха, - к сожалению или к счастью? По-прежнему любит маленькие незамысловатые ресторанчики?

- Вы прекрасно информированы о наших мелочах, генерал! рассмеялся Торнвил.

- Мелочи - это и есть наша работа, не правда ли? Не хотите ли слегка закусить с дорожки?

Сейчас они стояли в центре огромного кабинета, и его хозяин, жестом приглашая к круглому столику в углу, обратился к русскому полковнику:

- Андрей, не сочти за труд, налей всем по дозе.

Под большой накрахмаленной салфеткой обнаружилось то, что Торнвил и ожидал. Традиционный русский набор: красная и черная икра в круглых хрустальных приземистых вазочках с желтыми цветочками из лучшего в мире вологодского масла поверху, маринованные белые грибы, полукопченая осетрина с лимоном. И водка. Та, которую всегда пила коммунистическая элита, особой очистки, с добавкой натуральной янтарной кислоты, выводящей из организма продукты алкогольного распада. Не оставляющая потом никакой тяжести в голове.

- Возможно, вам будет интересно узнать, что посуда на этом столе из личных фондов злого гения Берии, в прошлом самого близкого к Сталину человека. Мы используем ее как достопримечательность для гостей. - Генерал и оба полковника взяли тонкие антикварные рюмки. - За успешное сотрудничество!

..........................................................

Вкусно было до мурашек в спине... и настоящий черный хлеб, какого не купишь и в русских магазинах в Нью-Йорке.

"Эх, Блюм бы оценил! - понемногу приходя в себя подумал Стенли. - Надо будет привезти ему хотя б такую хлебную буханку".

Говорили о вещах совсем посторонних. Генерал расспрашивал о новом американском поколении, об изменившейся без него за четверть века Америке. Спрашивал, как спрашивают о чем-то внутренне близком. И Стенли сам поймал себя на мысли, что этот город, здесь за окном огромного здания на Лубянке, зовет его к себе тепло, по-приятельски. Милыми летними бульварами, церквями и переулками старой Москвы. Он помнит именно их улыбчивый покой, а не места, где назначал агентам встречи и явки.

Потом был крепкий душистый чай с безумно вкусным вишневым вареньем без косточек.

- Оно домашнее, - пояснил генерал. - Это варенье моего детства. Согласитесь, не то же ведь самое, что фабричный вишневый джем, а?

- Вам этого варенья, наверно, очень не хватало в те годы у нас?

- Не хватало, вы правильно догадались. Все остальное было, деньгами меня снабжали недурственно. - Он посмотрел на двух молодых полковников. - Какая сильная и порой мучительная штука детская память, друзья. Она очень резко обнаруживает себя с годами. Такое варенье готовила моя бабушка в очень бедные послевоенные годы, когда не хватало сахару, и она экономила сахар на себе, чтобы приготовить и угостить меня хоть иногда этим вареньем... С годами детская память порой так властно приковывает к себе человека, как будто хочет заставить его почувствовать - ничто никуда не уходит. "И ты не уйдешь", - мне кажется говорит она, - "ты и сейчас там живешь, ничего не зная про свое далекое будущее".

"Почти как у Блюма, - подумал Стенли, - во всяком случае, что-то очень похожее".

- Так что у вас там приключилось? - наливая вторую чашку спросил генерал. - Из разговора с вашим шефом мы поняли, что нечто очень сходственное с нашей историей.

Торнвил подробно и обстоятельно рассказал.

- А к кому ведут все эти странные люди? - задал в конце концов тот самый неприятный вопрос полковник Горин.

- Мы еще этого не выяснили, - поспешно ответил Торнвил и тут же на долю секунды соприкоснулся зрачками с генералом. Этого оказалось достаточно.

- Понимаем, - снисходительно проговорил тот, - есть указание не раскрывать. Ничего, мы понимаем и не обижаемся. Откровенность ведь возникает со временем.

"Черт возьми, не хватает только ему покраснеть! Не те это люди, которым легко соврать", - подумал Торнвил и попросил еще варенья.

- Мы к этой теме возвращаться не будем, - продолжал генерал, - хотя, судя по гибели двух ваших высоких чиновников, ситуация нам в целом понятна. У вас надвигаются выборы и у нас они тоже не за горами. Но мы, как хозяева, проявим большую откровенность. Вам хорошо ведь известен один наш потенциальный кандидат, громила с кирпичной физиономией?... Ну вот, по нашим последним оперативным данным деньги пошли в его нелегальную кассу. В общей сложности цифра составляет уже около двух миллиардов долларов. Для России это очень много, потому что предвыборные и прочие политические мероприятия обходятся здесь во много раз дешевле.

- До нас дошла цифра в несколько сот миллионов...

- Это только по трем эпизодам.

- А разве были еще?

- Да, еще восемь случаев. Но, чтобы не привлекать внимания общества, прессы мы их представляли как заказные убийства. Нам легче, чем вам, обманывать публику.

- Деньги оседают в российских банках?

- Пока в западноевропейских. Идет процесс их накопления, по нашему мнению, с предвыборными целями. Однако подумаем теперь, как будем разрабатывать этого неудачливого самоубийцу, которого мы сейчас содержим под присмотром в тюремной больнице. Девиз вы говорите? Да, это хороший ключ, только использовать его следует очень осторожно. Мы подсадим к нему в палату нашего человека. Легенду, Андрей, нужно будет построить на том, что это тоже персонаж из числа новых русских бизнесменов, причем довольно крупного разряда. Поскольку такая публика довольно хорошо знает друг друга в лицо, он должен быть не из Москвы, а откуда-нибудь из Сибири. И фамилию ему надо присвоить настоящую, от реально существующего человека, но с которым наш объект наверняка раньше не встречался. Сколько времени понадобиться на подготовку?

- За двое суток управимся.

Генерал довольно кивнул головой.

- На эти двое суток к нему в палату надо поместить обычного заболевшего уголовника, из тихих. Объект наверняка напряжется, подумает, что это подсадная утка, поэтому легче потом прореагирует на нашего человека.

"Очень грамотный ход", - подумал Торнвил.

- Работать придется очень осторожно, - продолжал генерал. Девиз должен прозвучать не сразу, несколько дней уйдет на климат доверия. Кого из своих сотрудников думаешь на это выделить?

- Меня! - произнес Торнвил по-русски. - Лучше всего меня.

Оба с удивлением взглянули на гостя.

- Мы головой отвечаем за вашу жизнь, - возразил его молодой коллега.

- А что может случиться? В палате ведь наверняка работает видеокамера, за дверью охрана.

- Две скрытых камеры, но... - Андрей вопросительно взглянул на генерала.

- К тому же я очень хорошо физически подготовлен и мой русский язык вне подозрений.

- Да знаем мы все о вас, - улыбнулся генерал, - и что отлично физически подготовлены, знаем. - Он, раздумывал несколько секунд, внимательно глядя на Торнвила. - Выговор у него чистый, Андрей, московский, и во многих городах Сибири говорят точно так же... А что, пойдем навстречу пожеланию гостя? Пойдем! Начинайте работать.

Две небольшие татуировки - след пребывания в местах заключения за строительную аферу еще в коммунистические времена, сленг лагерей и лексикон новых русских. Фамилии, деловые сведения, сплетни и слухи, отработка всевозможных исключающих неожиданности ситуаций. Работа шла быстро и весело.

- Насчет татуировок не беспокойся, - сообщил Андрей, - они на химическом препарате, который потом бесследно выводится. А вот с имитацией порезанных вен на руках будет сложнее. Кожа должна быть вскрыта очень грубо, потом придется проделать восстановительную косметическую операцию.

- Пустяки, я могу ее сделать в Швейцарии.

- В нашей системе, Стенли, тебе ее сделают не хуже, чем в Швейцарии. И абсолютно бесплатно. Теперь слушай: поскольку ты поступаешь в палату якобы с попыткой пореза вен об стекло при аресте, а значит с потерей крови, придется сначала сутки полежать под капельницами. Получишь просто хорошие витамины, они тебе не помешают. Первая контрольная встреча со мной произойдет через два дня в палате, когда мы заберем объект на рентген черепа. Не торопитесь, Стенли, пусть он сам проявляет инициативу.

За несколько часов до начала операции Торнвил позвонил домой и предупредил Николь, что в ближайшие дней десять разговаривать с ней не сможет.

- Тебе будет регулярно звонить мой русский коллега, Андрей, и передавать от меня приветы.

- Если ты их заранее заготовил, то и передай сейчас все сразу. А знаешь, я вчера самым глупым образом выиграла тысячу долларов в лотерею. Неплохо, а?

- Как тебе удалось?

- Какой-то общественный центр разыгрывает призы по фотографиям всего за три доллара. Посылаешь фотографию по компьютеру, а другой компьютер у них определяет по каким-то признакам победителя. Я рассказала Блюму, он тоже послал, но ничего не выиграл. Жалеет эти три доллара и говорит, что с меня за выигрыш причитается. Смешно, правда?

- Ну и пригласи его в какой-нибудь ресторанчик, он тебя очень любит.

- А ты?

Его, туго пристегнутого ремнями, вкатили в палату на носилках два здоровенных санитара, следом вошли медсестра и врач.

- Твари! - прорычал Торнвил, глядя на них налитыми кровью глазами. - Порода порченная!

Не обращая на это внимание один из санитаров бесцеремонно, как вытирают предмет, обтер ему полотенцем мокрое от пота лицо.

- Тьфу, паскуды! - освободившись из-под полотенца сообщил им Торнвил. - Недоделки...

- Одну ампулу или две? - спросила сестра, обращаясь к врачу.

- Две, пусть успокоится, - врач тут же повернулся к человеку, лежавшему на другой кровати в противоположном углу комнаты: - Вы не волнуйтесь, ваш сосед быстро успокоится. Сейчас он в состоянии аффекта, к тому же ему только что сделали переливание крови.

Сестра уже ввела в вену иглу.

- Привезите столик с материалами, - обратился доктор к одному из санитаров, - нужно освежить перевязку.

Тот появился через минуту с небольшой оборудованной тележкой.

Торнвил прохрипел за это время несколько ругательств, однако не тех похабных уличных, а на каком-то особо изощренном языке.

- Успокойтесь, больной, успокойтесь... Сейчас он заснет, снова обращаясь к человеку на другой кровати добавил доктор.

Второй пациент, ничего не ответив, только положил повыше подушку, чтобы лучше видеть вновь прибывшего, неожиданного и неприятного соседа...

В это время сестра и санитар уже снимали бинты, и вскоре человек заметил страшноватые рваные раны на внутренней стороне запястий и не смытые до конца следы крови и йода вокруг.

- Так,... ну неплохо, неплохо, - удовлетворенно проговорил доктор.

- Как хорошо вы ему эту вену cшили, - указывая на что-то, по-детски радостно произнесла медсестра.

- Эту хорошо, - согласился тот, - а эта вот, грубовато получилась.

- Она же тоньше, доктор, и тридцать минут находилась под зажимом пока его сюда везли. До чего же у вас ловкие руки!

- Ну, ну, работаю как умею. Спит уже.

- Вам бы такими руками хороших людей спасать, - поддержал медсестру санитар, выталкивая в коридор носилки, - а не этих подонков.

Около суток вновь прибывший спал, иногда под капельницами. Потом пробудился и заворочался с явными попытками встать с кровати. Второй человек нажал на кнопку у тумбочки. Тут же появился огромный санитар.

- Может быть ему что-нибудь нужно, - обеспокоено косясь на соседа произнес человек.

- В сортир, - заявил тот, садясь на кровати. - В сортир, вот что мне нужно.

Санитар указал ему на дверку:

- Помочь? Там и умывальник, вместо полотенец салфетки.

- Сам справлюсь.

Но прежде чем направиться в туалет, больной с перевязанными запястьями осмотрел санитара, и оставшись довольным, произнес:

- Здоровый ты мужик, да? До чего ж ты здо-ро-вый. Выйду отсюда в охрану тебя возьму. Три тысячи баксов, харчи, одежда. Пойдешь?

- Ты до сортира сначала дойди, - посоветовал санитар.

- Дойду, - поднимаясь и чуть пошатываясь ответил тот, и повернувшись к человеку с перевязанной головой, представился.

Санитар решил на всякий случай подождать, пока тот не закончит свои туалетные дела, а человек в другом конце комнаты чуть задумался, что-то припоминая...

* * *

Хак вспомнил все сразу. Как будто последняя его ночь там, в древнем Дели, была действительно только вчера. Конечно! Все именно так! Создатель, правящий всем земным бытием, волей своей снова вернул его, дав иное тело во времени, но сохранив первозданную душу. Душа бессмертна и Высшим решением направляется в ад за содеянные грехи или, выполнив свою земную миссию, в райские чертоги. А если она опять возвращается на землю, то только чтобы довершить несделанное. Время, прошедшее на земле, не имеет в таком случае никакого смысла для того, кто вернулся. Смысл сохраняется прежний, и он не зависит от прошедших столетий. Смысл, Хаку давно предуказанный. Власть над миром! Та, что принадлежит ему согласно Священным законам.

Неисповедимы пути Всевышнего, и не там в тьме прошедшего он решил дать исход собственному замыслу, а здесь и теперь. Мир стал больше, поменялся в разнообразии людских оболочек. Но остались прежними души. Значит, остались в нем и души храбрых конников его брата, души людей его рода, многие-многие. Но разве для завоевания мира нужны очень многие? Совсем нет. Нужны настоящие! А остальные... Они неплохие, неглупые, хотя ужасно любят довольствоваться пустяками. Великое, конечно же, им недоступно... во все времена.

Но есть и другие души. Души врагов. Юдуфа и его подлых холопов. Теперь Хак умеет распознавать и обнаруживать их. Своих и чужих. Только нет нигде души его брата... Да, так и должно быть. Души праведных мучеников в раю у Всевышнего. Зато он уже знает, где, в ожидании своей гибели, поместилась душа Юдуфа!

Он вспомнил все сразу в свои девятнадцать лет, исполнившиеся ему здесь, а не там.

Его мать говорила: в том месте, где линия человеческого хребта, продолжаясь, проходит через затылок, в девятнадцать лет открывается то главное окошко, которое соединяет каждого с Высшей небесной сферой. Но только избранные среди людей имеют силу им пользоваться. "Ты избранный, Хак!", - говорила она. Та, настоящая мать, а не эта добрая женщина, полагающая, по простоте, его собственным сыном. Но он все равно будет всю жизнь заботиться о ней. И о таком же "отце". Как когда-то заботился и жалел делийского кузнеца, тоже ставшего его приемным родителем.

Как быстро здесь пролетели десятилетия. В потоке которых он силой Всевышнего все время отыскивал и пробуждал преданные себе души. А новые телесные оболочки отдельных из них добились уже очень многого. Они-то и помогли ему неожиданно высоко подняться. Так неожиданно и так высоко, что многие теперь разводят руками и спрашивают: "Как вообще это могло случиться?". Глупые! Как принято здесь выражаться, это лишь первая серия, и они пока ничего не ведают о второй - последней и самой главной!

И маленький пастушок, который сейчас так славно трудится для него...

* * *

Сосед, с теми рваными ранами на запястьях, оказывается, очень крупная фигура. Известный человек среди воротил сибирского бизнеса. В Москве им не приходилось встречаться, у того здесь нет серьезных интересов. Но фамилия весьма известная. Почему он сюда попал с порезами вен?... Он не сказал об этом. Познакомившись вчера, они только поговорили об общих знакомых... Слишком все сходится, вряд ли это провокатор... Да видимо, им не был и тот уголовник, что лежал здесь два дня назад...

Еще через сутки человек подумал, что ему нужно осторожно осведомиться об этих ранах. Возможно, ему очень хотелось в это верить, возможно и он принадлежит к их братству. Однако сосед, хоть и держался дружелюбно, сам с вопросами не лез, и человек обдумывал - как лучше начать...

Решение пришло очень быстро, а подтолкнуло к нему неожиданное и обнадеживающее событие.

- Угощайся!

Кто-то принес ему передачу, корзинку с фруктами: бананы и киви. Бананы, опасаясь в них спрятанного ножа, санитар, проверяя, порезал на куски. А небольшие киви оставил без внимания.

Человек сам получал фрукты от родственников и взял одно киви просто так, из вежливости. Острых предметов в палате не было, и надкусив, он отодрал шкурку зубами. Потом осторожно стал есть сочный плод. Еще отодрал и откусил снова, когда вдруг почувствовал небольшой обтекаемый предмет во рту... Похоже на металлическую капсулку.

- Ты что? - взглянув на него поинтересовался сосед. Невкусно?

Человек вынул изо рта зажатую в двух пальцах находку...

- Тихо, тихо, - поспешно оглянувшись на дверь прожурчал тот. - Дай сюда.

Он быстро разнял капсулу на две половинки - внутри оказалась свернутая тонкая бумажная лента - и пробежал ее глазами за полминуты. Потом так же быстро встал и скрылся с находкой в туалете. Тут же зашипела спускаемая вода, и человек заметил на лице вновь появившегося соседа довольную улыбку.

- Слушай, у нас в Сибири, такое в пельмени кладут. В один на всю компанию. Обычно - это пуговица. Кому попадет, считается счастливчик. Ты у нас счастливчик, понял?

- Что там?

- Сообщение от друзей. Но ты ведь действительно счастливчик!

- Почему?

- А там и о тебе среди прочего сказано. Твоя фамилия, и что ты в этом госпитале. Над нами работают, понял? Вытаскивать отсюда будут. Уже задействовали самую верхушку общества. Письмо на имя Президента, чтоб выпустили под залог.

- Ты в это веришь?

- Объединившись - поверим, - как бы вскользь, не глядя на него, произнес сосед.

- Поверив - объединимся!

Ему протянули руку, и человек схватил ее обеими своими, так, что досталось и больному запястью.

- Полегче, полегче. Ты у нас новичок? Недавно среди нас?

- Полгода.

- А я уже два.

- Почему ты понял...

- Что ты среди нас недавно? Очень просто. У меня высокий ранг посвящения. Все люди этого ранга знают друг друга. А я тебя не знал. Следовательно, либо ты у нас недавно, либо вообще не наш. Но ты произнес девиз.

Человек не мог скрыть радости, и в новом выражении его лица Торнвил заметил что-то простое, почти что детское. "Раскручивать, - дал он себе команду, - активно раскручивать".

- Нашего освобождения под залог скоро добьются. Но все равно тебя будут потом вызывать на допросы. Они кое о чем догадываются и могут применить нестандартные методы.

И снова лицо человека неожиданно изменилось, стало жестким, с решимостью в сузившихся глазах и резко обозначившихся скулах. Как будто вообще другое лицо.

- Никакие пытки не заставят меня предать!

- Потише, потише. Пытать они не будут, время не то. Но могут применить гипноз или равносильные ему медикаментозные средства. Тогда твое сознание раскроется и все само выйдет оттуда.

- Моя настоящая жизнь? Та? Та самая?

- Да.

- Что делать?!

И снова лицо изменилось. На наивное и преданное, с собачьим взглядом.

- А вот что... У нас есть свои специалисты в этой области. Как только отсюда выйдешь, сразу позвонишь по телефону, запомни, - Торнвил продиктовал номер, - это явочная квартира. Там все устроят. Ты будешь рассказывать свою настоящую жизнь во всех подробностях, а наш психотерапевт будет последовательно блокировать в твоей памяти ее эпизоды, кодировать их. Ты ничего не забудешь, но никакой другой врач без кодовых ключевых слов этого из твоей памяти уже не вытянет.

Через два часа, когда им принесли ужин, Торнвил произнес среди прочего короткую условную фразу и на следующее же утро его соседа пригласили пройти на рентген.

Еще через день к ним явились два работника прокуратуры.

Освобождение под залог. Не покидать пределы столицы до окончания следствия.

Подписи под несколькими бумагами.

Присутствовавший при этом врач потребовал, чтоб сибиряк задержался для последней перевязки.

Андрей ждал его на заднем сиденье автомобиля.

- Объект уже позвонил, - сразу сообщил он, тепло пожимая Торнвилу руку, - отлично сработано, Стенли! Он позвонил через пятнадцать минут как вышел, из городского автомата. Тебе, между прочим, тоже нужно позвонить домой, твоя Николь хотела что-то сообщить, но не через меня, а лично.

...........................................................

- Это точно, любимая?!

- Абсолютно точно. Они, конечно, не могут пока определить пол ребенка. Ему всего только месяц. Когда ты вернешься?

- Дней через семь, я думаю. А ты должна подать заявление об уходе с работы.

- Пустяки, месяц я еще спокойно потружусь. Блюму от тебя что-нибудь передать?

- Только большой привет! Всю информацию он и так получает по спецсвязи.

- А у тебя есть дети, Андрей?

В тот же вечер Торнвил пригласил его в ресторан, чтобы отметить радостное известие из дома.

- Мальчик десяти лет. - Он протянул в ответ фотографию светловолосого мальчугана с улыбкой во весь рот и еще не оформившимися до конца выпуклыми белыми зубами.

- Симпатичный какой, а что он делает кроме школы?

- Играет в хоккей. Мечтает, когда подрастет, выступать в вашей Национальной лиге.

Они подняли бокалы. За детей, живущих и будущих.

- Знаешь, - предложил Торнвил, - ты ведь можешь ко мне приехать с женой и сыном после того, как мы раскрутим это дело. У меня в доме много места.

- Да, я знаю, у вас большие дома, спасибо, Стенли. - Его русский коллега чуть помрачнел.

- Тебя что-то смущает? Сейчас ведь вам ездить можно.

- Смущает меня другое... - Андрей задумчиво потрогал пальцем лепесток тюльпана в цветочной вазочке.

- Само это дело?

- А-га... Хоть ты и проработал здесь несколько лет, но не обижайся, этого мало, чтобы знать Россию... Помнишь, сколько карикатур на нас в медвежьем обличии вы рисовали в ваших журналах?

- Мне немножко стыдно за это. Да, обязательно в грубой шапке со звездой или похабной юбочке из красного флага. Это журналисты, Андрей, они везде одинаковые.

- Они-то одинаковые, а вот медведь действительно только наш.

- У нас тоже есть - гризли. Страшный зверь.

- Все равно, он американец. Значит уважает законы, налоги платит. Взятки боится брать, правда, ведь?

- У нас ему и не предлагают. Почему ты вспомнил медведя?

- Это наше тотемное животное... Почему народ выбирает себе в тотем, а значит в прямое родство, того или иного зверя? - Не дожидаясь он тут же ответил сам: - Потому что внутренне ощущает свое с ним сходство. Славянские территории полгода покрыты снегом. Медведь зимой спит. Народ тоже веками почти что спал... Далекая весна, - задумчиво произнес он, - такая далекая, что когда она вдруг наступает, к ней всегда не готовы. Смешно? А тем не менее это так. Но это не страшно, если в очередной раз чуть-чуть опоздали. А слышал, что бывает с медведем, когда он проснется среди зимы?

- Нет.

- Он не знает, что ему делать, и хочет есть. Это очень опасно, когда сильный голодный зверь не знает, что делать. И он начинает шататься по лесу, злясь понемногу без пищи на все вокруг, выходит к селеньям. Его так и зовут - шатун. И очень боятся... А почему дрессировщики считают медведя самым сложным в работе зверем, ты знаешь?

- Почему?

- У него никогда ничего нельзя понять по глазам. У льва, у тигра - можно, а у медведя нельзя.

- Нельзя предугадать?

- Вот именно. Нельзя понять, лизнет ли он мирно руку или насмерть ударит.

- И вас разбудили, как того самого медведя, ты хочешь сказать, среди зимы?

Андрей покивал в ответ головой:

- Шатается теперь, бурый, и сам не знает, что будет завтра в его голове.

- Но как ты связываешь эту метафору с нашим делом?

- Напрямую. Есть медведь и есть пища. Пища в чьих-то руках. В чьих-то очень опасных, скапливается там. Нет, надолго медведю ее все равно не хватит, но хватит, чтобы поманить, и он пойдет напролом. Напролом - это значит его ничем не остановишь. В таких ситуациях он уже не замечает пищу, крушит и ломает, не зная, зачем и куда идет.

- Ты хочешь сказать, что тот, к кому сейчас стекаются деньги от тех странных людей, которых мы изучаем, сумеет поманить к себе миллионы? Проснувшись, они сначала пойдут за пищей, а потом, забыв про нее, начнут бить все подряд?

- Ты правильно меня понял. - Русский коллега вдруг встряхнул головой, будто отбрасывая сказанное в сторону. Ладно, не будем уж слишком обгонять историю. Давай еще ударим по шампанскому! Знаешь, что делали из него в прошлом веке богатые наши купцы, старые "новые русские"?

- Читал, что наливали ванны для своих любовниц.

- Вот-вот, но мы, контрразведчики, люди скромные, мы его просто выпьем. Чур, я заказываю вторую бутылку!

На следующее утро Торнвила в срочном порядке пригласили на Лубянку. Обработка подопечного по тюремному госпиталю дала результаты, и у выхода из гостиницы его уже ждала машина.

"А славно они вчера провели вечер с Андреем! Любопытно, что он сейчас даже не помнит на каком языке они разговаривали... На человеческом, это главное".

...........................................................

Генерал выглядел очень усталым. И Андрей показался ему крайне озабоченным.

Только на секунду русские коллеги дружелюбно улыбнулись ему, приглашая к большому кабинетному столу. И снова их лица сделались скованными.

Чуть-чуть помолчав, генерал произнес:

- Наша хитрость полностью удалась. Он все раскрыл. Поздравляю, это ваша заслуга, сэр.

Поздравление прозвучало настолько безрадостно, что Торнвил невольно поднял брови. Генерал уловил это движение, но вместо объяснения только угрюмо произнес:

- Да вот, теперь сидим и думаем... - Он побарабанил пальцами по столу. - Кассету с записью мы вам передадим, послушаете там, в Америке, со своим руководством. А сейчас расскажу суть.

Он вдруг посмотрел на Андрея, как будто нуждаясь в помощи, а тот, уже глядя на Торнвила развел руками:

- Как говорят у нас в России, "Хочешь верь - а хочешь, нет".

- Да, сударь, - кивнув подтвердил генерал, - история такая, что усядьтесь на стуле покрепче. Уселись? Ну так слушайте... Он сам грузно положил руки на стол, словно тоже нуждаясь в дополнительной опоре. - Этот парень из пятнадцатого века.

- Из какого?!

- Из пятнадцатого, из первой его половины. Нет, он не сумасшедший, - генерал раздраженно повернул головой слева направо, - к сожалению... И он прекрасно знает какое сейчас время - год, число, месяц. Он ничего не путает.

- Тогда как он себя соотносит с тем временем?

- Как с главным временем своей жизни. Он старший стражник в конной охране дворца Императора великих моголов. Что-то вроде командира взвода, по нашим понятиям.

- Сержант, - иронично вздернув брови уточнил Андрей.

- Старший стражник императорского дворца в Дели?

- Да, именно там. А теперешняя его жизнь - лишь новая телесная оболочка.

- Но он, я так понял из ваших слов, вполне адекватно сознает окружающую его новую жизнь?

- Вполне. Как если бы вы попали, например, на остров к дикарям. Адекватное восприятие совсем не помешало бы вам жить, внутренне сообразуясь с нормами, понятиями, ценностями и своего, и нового общества. Возможно, вам пришлось бы надеть юбочку из банановых листьев и проводить с местной публикой вечера у костра, сидя на корточках, возможно вы, даже, обрели бы среди местных женщин подружку, но это не изменило бы вас в том главном, чем вы были. - Генерал внимательно посмотрел на Торнвила. - Я понимаю, такое трудно себе представить, но этот человек оттуда.

- Как все это удалось выяснить?

- О, вы даже не представляете себе какую огромную роль сыграла подсказка вашего американского профессора. Двое агентов, которые работали вчера с этим человеком, представлялись такими же, как он, людьми той эпохи. Произносили конкретные исторические имена. План дворца отлично знали. Вот это последнее окончательно убедило нашего подопечного, что он среди своих.

- Но как вы на это решились, и когда сумели так лихо подготовить агентов? Нужно, ведь, было работать по историческим материалам. И сделать все глубоко и тонко.

Генерал снисходительно улыбнулся:

- Пока вы занимались своим делом в тюремном госпитале, мы тут тоже не бездельничали. У нас, я думаю, как и у вас, существует незыблемый принцип: если факты указывают на невероятный ход событий, относись к нему как к реальному. И мы пошли от простого: раз в сознание людей откуда-то попал девиз времен императора Юдуфа, почему туда не могло попасть и что-то еще из того же времени. Что это за время?... К счастью, не все еще наши историки перебрались на запад. Мы дали задание срочно подготовить исчерпывающую информацию. Время, события, люди. Работали, конечно, и днем и ночью. И когда этот человек, благодаря вам, созрел для дальнейшей раскрутки, мы быстро подготовили двух наших людей. Это очень квалифицированные сотрудники - профессионалы и в актерском мастерстве, и в психологии. Они сориентировались, что называется, на месте.

- Я вами восхищен, генерал!

Умный пожилой человек покивал в ответ головой:

- Вчера вечером, когда вы с Андреем отмечали радостное событие в вашей личной жизни, кстати, душевно вас с этим поздравляю, в это самое время еще один наш банкир отправил себя на тот свет,... да, известным уже способом. По предварительным данным, более четырехсот миллионов долларов будто корова языком слизнула. И видимо для того, чтобы мы не узнали, куда именно ушли эти деньги, он предварительно уложил из пистолета двух своих заместителей.

- В обойме оставались еще три патрона, - сообщил Андрей, но в себя он не выстрелил.

- Счел это недостойным, ты полагаешь? Избрал тот старый ритуальный уход из жизни?

- Да, Стенли, представляешь какая огромная психическая мотивация для этого нужна. Они совсем не дорожат ни новой своей физической оболочкой, ни нашей системой ценностей... И крупный дополнительный поток денег устремился в их специальную кассу. Два с половиной миллиарда украденных долларов у них в распоряжении. Но это, заметь, только те деньги, о которых мы знаем.

Торнвил сразу вспомнил вчерашний разговор в ресторане: разбуженный голодный медведь, двигая мощными лапами, идет туда, где мерещится пища.

- И это еще не вся информация, - продолжал генерал. - Из слов вашего тюремного приятеля прямо вытекает, что они, эти неизвестные нам люди, усиленно готовятся к войне.

- К чему?!

- К войне. К войне между собой. Между моголами разных кланов - вашими и нашими. Они чего-то там не доделили до конца в пятнадцатом веке. Точнее, недоделили мир. Намереваются продолжить теперь, и в самом скором времени. Как вам это нравится?

Торнвил встряхнул головой как от дикого бреда.

- Вот-вот, - понимающе посмотрел на него пожилой человек, фантастика, дурной сон, не правда ли?

Он встал из-за стола и подошел к большому широкому окну, за которым играло солнечными лучами летнее утро. От яркого света стали хорошо заметны темные мешки под его глазами. Генерал дернул задвижку и распахнул внутрь комнаты оконные створки. Тут же летняя улица в центре большого города ворвалась к ним автомобильными звуками и невидимым присутствием людей там внизу, с их обычной озабоченной жизнью.

- Распорядись, Андрей, насчет кофейку... - попросил генерал, стоя к ним спиной и глядя куда-то вниз на людей и машины, - хотя выпил я уже его за эту ночь не менее литра.

Через минуту он закрыл окно и вернулся на прежнее место. А еще через минуту, когда секретарь принес кофе и удалился, спросил, ни на кого не глядя:

- Что делать-то будем, други, ведь не с шайкой тупых сектантов имеем дело. - И тут же, резко вскинув голову, произнес: - Сколько их в нашем и в вашем обществе?! На каких государственных ключах они уже держат руки?!

- Я думаю, здесь потребуется решение на самом высоком правительственном уровне, - проговорил Торнвил и сразу понял, что сказал что-то не то. На него отреагировали не взглядами, а так, общим сожалеющим выражением.

- Да ведь руководство и там, и здесь вероятнее всего скоро сменится, - процедил Андрей, - так называемым у вас демократическим путем.

- И что мы сейчас доложим об этой организации? - генерал не допил свою чашку и отставил ее в сторону. - Что один сумасшедший рассказал нам о готовящейся сейчас войне по нерешенным проблемам пятнадцатого века? Нет, ребята, я с таким веселым докладом наверх не пойду. Лучше сразу подать в отставку, по крайней мере, потом в коридорах Лубянки обо мне не будут рассказывать анекдотов.

Андрей повертел в руках свою чашечку и, допив остатки кофе, меланхолически сообщил:

- К тому же мы и не знаем, на каком верху и в каком количестве уже обосновались эти люди.

- Вот обрадовал! - непонятно, возражая или соглашаясь, произнес генерал.

Торнвил почувствовал, что они абсолютно правы.

- Удалось установить круг контактов моего подопечного? спросил он.

- Удалось, - кивнул генерал. - Есть у них одна вывеска, к которой мы раньше не приглядывались. Название уж очень безобидное.

- Какое?

- "Экология Антарктиды".

- Причем здесь Антарктида?

- Видимо, именно для отвода глаз. Хотя какую-то небольшую экспедицию они действительно туда отправили. Руководит всей организацией дальний родственник того самого нашего политика, претендента на будущий президентский срок, к которому и ведут все нити, денежные прежде всего.

- Как вы собираетесь разрабатывать эту контору?

Генерал некоторое время молчал, потом посмотрел на своего помощника, и по ответному выражению лица Андрея Торнвил понял, что у них есть уже план.

- Андрей правильно сказал: мы не знаем, куда и насколько глубоко проникли их люди. Поэтому действовать вынуждены исключая информационные утечки. Внедряться к ним будет сам Андрей. - Генерал откинулся на спинку кресла. - Легенда в целом готова. Он пойдет к ним ни много, ни мало как приехавший для мирных переговоров американец, делегированный вашими моголами парламентер. Как вам такой сюжет?

- Оригинально... - Торнвил, насколько мог, прикинул в уме ситуацию во все стороны. - Только...

- Что?

- Почему он, а не я?

- Потому что там не будет наших скрытых камер, полковник. И вообще, помощь может вовремя не подоспеть. Этого я вам, генерал, жестко глядя на Стенли, покачал головой, - ни за что не позволю.

Стало ясно, что спорить тут бесполезно, и сразу выросло беспокойство за русского друга.

- Но какую-то страховку предусмотреть необходимо, - начал Торнвил, - если это совершенно дикие люди, а так оно и есть...

Андрей успокаивающе ему улыбнулся одними уголками больших серых глаз:

- Мы думаем над этим, Стенли, не волнуйся. И придумаем что-нибудь.

- Что-нибудь нам не подходит, - хмуро поправил его генерал. - Эти люди не психи, имей в виду. Так что, пока не оценим все крайние ситуации, ты к ним не пойдешь.

Андрей скептически чуть повел бровью, а Торнвил вдруг вспомнил один эпизод двухгодичной давности, здесь в Москве.

...........................................................

Он познакомился на посольском приеме с очень милой молодой женщиной, русской женой американского журналиста. Кто она по профессии?... Какой-то филолог. Этот их журналист немного работал на его спецслужбу... Когда он познакомил Торнвила со своей женой, смеясь предупредил: "Лена может все о тебе рассказать, о твоих болезнях, о прошлом. Опасная женщина". "Ты прекрасно знаешь, - строго поправила она, - что я никогда не делаю этого, если меня не просят". - "О, я вас очень прошу", - не думая ни о чем серьезном предложил Торнвил. И тут же обратил внимание на устремленные на него глаза - большие, светлые, с каким-то уходящим внутрь пространством. И сразу почувствовал приятное успокаивающее ощущение от этих глаз. Секунд десять он, улыбаясь, ждал, потом услышал: "Вы очень здоровый человек, Стенли. Но все же опасайтесь с возрастом сладкого. У вас есть некоторая диабетическая наследственность по женской линии". - "Моя бабушка по матери страдала сильным диабетом," - сразу же вспомнил он. - "И умерла довольно рано, добавила Лена, - до шестидесяти". "В пятьдесят девять." - "Вот. Алкоголь вам тоже на этой почве не очень показан. Но вы его и не слишком любите... Так, что у вас с седьмым верхним зубом слева?" - "Вчера поставили пломбу". - "Понятно,... так, так, правая коленная чашечка была травмирована". - "Да, очень давно на футбольном поле". - "Могу точно сказать, что тогда у вас была трещина мениска. Он сросся. А в остальном все нормально". - Она взглянула на него улыбчиво и чуть лукаво. - "Вы неплохой человек, Стенли... но недолюбливаете кошек. Зато вас любит начальство... У вас нет детей, не было брака". - Довольный муж-журналист хлопнул его по плечу: "Я ведь ей ничего о тебе не рассказывал!". - "А как вы все это делаете?" - спросил удивленный Торнвил с шевельнувшимся внутри профессиональным интересом, но не узнал ответа, потому что муж Лены снова обратился к нему: "Могла бы кучу денег зарабатывать, а, Стенли? Отказывается, не хочет". - "Я тебе много раз объясняла, спокойно ответила она, - не "не хочу", а не могу. Мне нельзя так зарабатывать деньги". - "Почему?" - спросил уже Торнвил. "У каждой души свои задачи". Он не очень-то понял этот ответ, тем более, что муж снова вмешался с ошеломительным сообщением: "Она и с мертвыми умеет разговаривать!" - "А что тут такого, дорогой? Только не с мертвыми, а с их душами"...

"Много еще на свете удивительного", - примерно так он потом суммировал для себя впечатления того вечера. А по поводу мертвых вообще, что называется, не взял в голову.

Их службы тоже пытались изучать в своих целях паранормальные явления, но Торнвил что-то не слышал о больших в этой области успехах. Зато англичане несколько лет назад, провалив русскую агентуру в Южной Африке, пустили слух, что сделали это с помощью своего знаменитого экстрасенса, который, якобы, мыслью останавливал часы на Большом Бэне. Только русские на эту удочку не попались, проверили все у себя и через пару месяцев арестовали работавшего на англичан предателя, которого те очень ценили и хотели этим розыгрышем с часами прикрыть.

- О чем вы задумались, полковник?

- Вспомнил одну молодую русскую женщину. Она вполне реальный экстрасенс, хотя не практикует. Замужем за нашим журналистом.

Генерал вопросительно поднял брови.

- Сам не знаю, - пожал плечами Торнвил, - в свое время она произвела на меня сильное впечатление. Рассказала все обо мне, даже о старой травме колена. Но самое удивительное - умеет общаться с умершими душами. То есть я хотел сказать - с душами умерших. Упомянула об этом, как о какой-то безделице. Что мы потеряем, если я встречусь с ней и осторожно проконсультируюсь? Конфиденциальность нам гарантирована.

Андрей, не скрывая юмора, посмотрел и на него и на генерала:

- Вы это серьезно?

- Займитесь, полковник, - не обращая внимания на тон подчиненного, согласился тот, - чем черт не шутит. Нам сейчас любая малость на пользу. Машина в вашем распоряжении.

Через полчаса Торнвил звонил из своего гостиничного номера в знакомое ему агентство.

- А я и не знал, что ты в Москве, - ответил ему тот самый журналист, - как ты опять здесь оказался?

- Короткая командировка. У меня к тебе маленькая просьба.

- Какая?

- Посодействуй, чтобы твоя замечательная супруга на меня взглянула. Помнишь, она диагностировала мое больное колено?

- Ха, конечно помню.

- Ну вот, много лет оно молчало да вдруг разболелось. А рентген ничего не показывает. Может быть ее не затруднит?

- Разумеется не затруднит. Знаешь, у нас год назад родился малыш...

- Поздравляю!

- Спасибо. Лена сидит с ним дома, сейчас не работает. Рада будет тебя увидеть.

- А когда можно заехать?

- Да хоть сейчас. Запиши адрес и отправляйся, а я ей сам позвоню.

- Прости, что беспокою вас обоих.

- Какое тут беспокойство, Стенли, ей совершенно нечего делать...

Торнвил потратил еще полчаса на то, чтобы заехать в большой магазин и выбрать игрушку для годовалого ребенка. Потом с ней и с большим букетом цветов он отправился по указанному адресу в один из старых районов Москвы. Район, где дворянские особняки прошлого века соседствовали с фундаментальными зданиями сталинской постройки, еще до сих пор престижными в понимании местной элиты. Находясь в центре города, но не на основных магистралях, эти улицы хранили на себе приятный исторический покой, незыблемость, независимость от происходящего.

Но по дороге сюда Торнвилу кое-что не понравилось. Профессия есть профессия.

Врач, где-нибудь вечером в ресторане или в оперном театре, все равно автоматически обращает внимание на лица людей. И мысленно отметит человека с характерными почечными мешками под глазами, щитовидными проявлениями, ну и прочим. Не захочет, а заметит... И этот светленький "жигуленок" привлек вдруг внимание Торнвила, когда он в медленной череде машин двигался в центре города. Привлек - значит надо проверить.

Перед очередным светофором Торнвил включил задний правый сигнал на поворот в переулок... и "жигуленок" стал быстро перестраиваться туда же. Но вместо поворота машина Торнвила рванулась прямо и он успел заметить, как задний автомобиль, чуть растерявшись, двинулась потом следом. "Поздно, ребята!", вслух произнес он, нахально срезав между машинами в третью линию. "Большой привет!"... И "жигуленок" стал безнадежно сдыхать, путаясь в плотном движущемся потоке. Еще через минуту Торнвил совсем оторвался, потом попетлял в переулках, фиксируя задний обзор, и наконец, оказался на нужном месте.

"Значит Лубянка все-таки поставила за ним наблюдение. Ну что ж, они с Блюмом, ведь, то же самое бы сделали. Таковы правила игры. Вернее, здесь действуют сразу два правила: во-первых, гостя надо в целях его безопасности опекать; во-вторых, гость может быть и с "двойным дном". То есть, выполняя одно задание, может выполнить и еще какое-то. Например, выйти на связь с местным агентом-информатором. "Правильно действуют, - подумал Стенли, - как настоящие профессионалы".

В Москве, когда бы вы ни пришли в гости, вас первым делом попробуют накормить. И если вы не хотите, отказываться все равно придется очень долго. Но даже если это удалось, чай нужно пить обязательно. С домашним или покупным пирогом, вареньем и медом. Две чашки - как минимум.

После третьей чашки Торнвил объявил, что больше он уже не может.

- А с коленом у вас все в порядке, Стенли, - улыбаясь сообщила хозяйка. - Я давно его посмотрела. И ручаюсь, что оно не болит, да? Я, конечно, не заглядываю без разрешения в чужую голову, но что-то вас действительно очень беспокоит. Вы из-за этого, другого, и приехали?

- Из-за этого. И сюда к вам в Москву, скажу точнее, к вам на Лубянку, приехал из-за этого.

- О, так серьезно?

- Слишком серьезно, Лена, для вас и для нас. Настолько, что я рассчитываю на полную конфиденциальность. - Он чуть замялся. - Можно, чтобы и для вашего мужа это осталось только больным коленом?

Она несколько секунд внимательно на него смотрела, потом утвердительно кивнула головой.

- Мы столкнулись с очень странными и опасными людьми и здесь, и у нас за океаном, - сразу начал рассказывать Торнвил. - Они - как бы из прошлого. И объединены этим прошлым. Причем это не искажение психики на религиозной или на фанатической почве, - поспешно уточнил он. - Жизнь для них просто продолжение старой, но в новой физической оболочке. Ценности и интересы прежние, цели - пока для нас не до конца понятные. Однако можно с уверенностью сказать: что-то они затевают. И концентрируют силы. Большие силы. И большие деньги.

Последняя фраза, именно последняя, обратил внимание Торнвил, очень не понравилась его визави.

- Не скрою, - закончил он, - мы в некоторой растерянности.

- Мне надо их посмотреть.

- Что?

- Посмотреть кого-нибудь из них.

- Мы можем незаметно это организовать в любое удобное для вас время.

Она слегка улыбнулась:

- Живой человек мне не нужен. Только образ. Вы можете представить себе кого-нибудь из них?

- Могу.

- Сделайте это. Смотрите чуть в сторону от меня и представляйте себе такого человека.

- Как будто он в этой комнате?

- Нет. Там, где вы его видели. Делайте это спокойно, не напрягаясь.

Стенли быстро представил себе палату, соседа напротив... Внутренняя картина получилась живой и яркой.

- Что это за местечко вы мне показываете? Вполне неприятное.

- Тюремный госпиталь.

- А, ... у него травмирована голова?... Ушиб лобной части?

- Совершенно верно.

Возникла пауза...

- А еще кого-нибудь из них вы можете мне показать? - через минуту попросила Лена.

- Могу. - Торнвил сразу вспомнил их арестованного дантиста. - Я начал сосредотачиваться.

...........................................................

- Достаточно, - очень скоро произнесла она. - Но эти люди ничего не имеют друг с другом общего. Ни по этой жизни, ни по прошлой. Вернее, они даже враги... - Она заговорила медленней, глядя не на него, а, как показалось Торнвилу, вглубь себя самой. - Давно это было очень давно, Стенли, где-то на Юге... Это Азия, там ослы, верблюды... и много людей с оружием... неспокойно... Сейчас я снова вернусь к этим двум... Один, это первый, совершенно точно - воин... Второй... что-то не очень ясно... второй вроде чиновника, он как-то связан с деньгами... Я бы сказала, оба не слишком крупные по рангу, среднее звено, современно выражаясь... А! Похоже там была очень приличная резня недавно...

- Недавно, это когда?

- А это вот в той их жизни. Для них - совсем недавно.

Лена некоторое время молчала, а Торнвил сидел почти не дыша.

- Дальше так получается, - снова произнесла она, - оба человека знают, что таких, как они, в этой жизни очень много. Но лично они знакомы с совсем немногими. Вы понимаете меня?

- Это соответствует и нашим данным.

- Вот... Первый человек знает нескольких таких же, как он, в этой жизни, в основном по такой же как у него, профессии. Профессия грязная... бизнес. Я права?

- Да, это ваш бизнесмен.

- Второй ... он связан с каким-то бюро, агентством, ... не знаю что это такое, ... но там есть аппаратура, может быть это мастерская.

- Он зубной врач.

- Нет, это не то место, где сам он работает. Что-то другое... Он, как и первый, ждет очень большого дела, оно пронизывает их насквозь... Это кровавое дело, Стенли.

- Они знают своих лидеров?

- Нет, то есть знают по той жизни. А в этой знают только, что они существуют и где-то здесь.

- Сейчас я покажу вам еще двух людей, - поспешно проговорил Торнвил. - Может быть они похожи на этих лидеров...

- Да, - услышал он почти сразу, представив себе их независимого кандидата.

И такое же "да" последовало еще через несколько секунд.

Он захотел еще спросить, но Лена, опережая вопрос, отрицательно покачала головой:

- Я не смогу заглянуть в головы этих лидеров, точнее вождей, такое слово к ним больше подходит.

- Почему?

Теперь она смотрела уже на него, вернувшись из неизвестного мира.

- Потому что они очень хорошо защищены. На них направлено внимание тысяч их приверженцев. Внимание - это энергия. Они как бы закрыты от меня защитной стенкой.

- Сказать, что я все это вполне понимаю... - Торнвил очумело покрутил головой.

- Что вас смущает?

- Ну, прежде всего само пребывание в физических телах каких-то старых душ.

- Не хочу вас пугать, но и в вас нечто подобное из прошлого пребывает. Хотя, у вас сравнительно молодая душа, Стенли.

- Объясните, пожалуйста, - почти что жалобно попросил он.

- Ничего тут нет удивительного. Вы религиозный человек?

- Я заканчивал католический колледж, - несколько уклончиво сообщил Торнвил.

- Прекрасно, тем проще мне будет объяснить... Стенли! Ну не морщите так свой лоб, я же сказала, что это совсем несложно. Раз вам преподавали христианское богословие, вы знаете, что каждый человек в своей жизни выполняет духовные задачи.

- Да, хотя глядя вокруг, я это не очень-то замечаю.

- Вот. Поэтому после физической смерти его душу судят по делам.

- Отправляют в рай или в ад?

- Ну, не в обычном их понимании, конечно. Все эти картинки рая, с садами и ангелами, и ада, с котлами для грешников, плод слабого ума тех церковников, которые сами слишком мало поняли или и не очень стремились понять. Давайте пока лишь сейчас предположим, что кроме грубо ощущаемого нами мира есть нечто еще. Представим, что все знакомое нам - попросту говоря, не весь еще мир, а только некоторая его часть.

- С таким предположением, наверное, согласится любой ученый.

- Вот именно. А часть всегда подчиняется целому?

- Разумеется.

- И если есть духовные задачи, их кто-то же должен ставить, верно?... Конечно, грубая материя духовные задачи поставить не может, значит они проистекают из чего-то иного.

- Пожалуй, логично.

- Тогда давайте еще обратим внимание, что грубая материя как таковая не исчезает, она изменяется, приобретает иные формы. Почему же должно исчезать духовное содержание? Оно содержится - значит, есть. Поэтому и с ним должно что-то происходить после смерти. Конкретная человеческая душа в одной жизни преобразуется потом в иную, только мы плохо знаем о том, как и где это происходит. Но что же здесь удивительного, если мы сами признаем, что хорошо понимаем только часть существующего мира, и очень возможно совсем небольшую? К тому же, опять возвращаясь к науке, давайте вспомним ее основной закон. На чем стоит вся современная физика?

- Закон сохранения?

- Правильно. Но почему-то закон сохранения количества движения, который мы учим в школе, или закон сохранения энергии, о которой мы, кстати сказать, знаем очень мало, никого не смущает. А разговор о сохранении присутствующих в любом человеке духовных сил приводит людей к затруднениям. Заметьте, Стенли, это именно силы! Они являются побудительной основой человеческих действий. То есть приводят в движение материю. А значит эти силы ничуть ей не уступают, но даже в определенном смысле превосходят. Опять вспомним школьную физику: любой импульс силы может лишь перейти во что-то, но не исчезнуть. Законы природы едины, нам тоже это известно.

- Да, с логической точки зрения я и здесь не могу ни к чему придраться... Постойте, из этого следует вывод о чем-то вроде бесконечной жизни.

- Не бесконечной, а целенаправленной. Когда я говорила про рай или ад, я выразилась не до конца. Рай - это будущее состояние человеческих душ, которые в конце концов выполнят свои земные задачи в течение, возможно, не одной, а многих жизней, потому что справиться с ними сразу слишком трудно. Такое удается лишь единицам. Вы, наверное, знаете о некоторых святых, которые стали ими, проживая в молодости на дне общества, творя грехи и даже злодеяния?

- Да, припоминается.

- Ну, а душа среднего человека, слабая, очень несовершенная, часто болтается в очередной жизни без всяких результатов и снова отправляется работать туда, где мало сделала. А куда же ей еще? Рай она не заработала, ад пока не заслужила.

- Вы обезоруживаете простотой рассуждений, Лена. Следовательно, когда Христос говорил о Царстве небесном, он просто имел в виду переход в высшую форму существования? Но для чего?

- А для чего человек заканчивает школу, потом университет? Чтобы есть и размножаться это совсем не требуется. И мы не знаем целей и образа жизни "рая". Не можем знать, так же как десятилетний школьник не может себе представить мир высокообразованных людей.

- И ад имеет свой смысл?

- Имеет. Что происходит в нашем мире с плохими вещами? С очень плохими, которые уже больше ни на что не годны?

- М-м, их выбрасывают.

- Правильно. И если душа от жизни к жизни деградирует, движется вниз, а не вверх, в конце концов и она становится совершенно негодной. Время для нее останавливается. Миг превращается в вечность, и она остается навсегда уже сама с собой. Это и есть ад. Видите, даже и в этом случае душа не уничтожается. Это невозможно сделать никакими высшими силами. Потому что сила души по своей природе уже высшая.

- Да, - задумчиво согласился Торнвил, - даже если бы мне и хотелось поспорить... я бы не знал в каком именно месте вам возражать. - И тут же встрепенулся: - Но почему и с какой целью сюда вдруг прорвались эти непонятные нам средневековые азиатские души?!

- Вы правильно сказали, Стенли, прорвались. - Она немного помолчала. - Я могу высказать только свою гипотезу... Если человечество из поколения в поколение живет одними и теми же желаниями, желаниями простого материального благополучия, становится инертным в этом однообразии, активное прошлое в какой-то из прежних жизней может прорваться. Ведь все эти прошлые жизни внутри нас.

- Это явление... его можно вызвать искусственно?

- И даже не очень трудно.

- Вы сами могли бы такое с человеком сделать? Активировать в нем прошлую жизнь?

- Технически, да. Морально, нет. Такой поступок я ни за что не совершу. И еще одно, Стенли. Эти люди, - она слегка поежилась, - убийство для них в разряде обычных действий. Я не боюсь людей, обладающих такими же, как у меня, способностями, потому что так же защищена от них, как они от меня, но против простого ножа в спину я ничего не успею сделать. Мы говорили о конфиденциальности...

- Я понимаю. То, что вы рассказали, я передам коллегам без упоминания вашего имени.

Вечером он снова был на Лубянке. Только теперь они разговаривали с генералом вдвоем, потому что Андрей с другими сотрудниками уже занимался подготовкой к своей операции.

- Да, - выслушав его рассказ, подвел черту генерал, информации стало больше, но положение выглядит только сложнее. Думаю, вам нужно возвращаться, полковник. Готовить там свой план действий. К сожалению, вынужден констатировать, что наметить здесь с вами совместные кардинальные мероприятия мы не сможем. - Он испытующе посмотрел на Торнвила. - Поскольку мое предложение вы все равно не примете.

- Какое предложение, генерал?

Тот прежде чем ответить долго и внимательно на него смотрел слегка постукивая по столу пальцами...

- Ликвидировать этих двух вожаков. У вас и у нас. Собственными силами. Сделать это небольшими надежными группами. - Он вдруг резко повысил голос: - Убрать их, полковник, к чертовой матери, просто убрать! Пока не поздно! Мы с вами профессионалы, сумеем легко это выполнить.

Торнвил почувствовал, что воротничок слишком плотно обхватил его шею. Он машинально расстегнул верхнюю пуговицу и ослабил галстук...

- Вы это серьезно?

Генерал опустил голову и через несколько секунд тихо произнес:

- Я так и думал. - Потом снова посмотрел на Торнвила: - Ну что же, разрабатывайте свои варианты. Будем обмениваться информацией. - Он встал, направился к стенному и шкафу и вскоре возвратился с большим пакетом в руках. - В связи с важным событием в вашей жизни... это от меня лично, для будущего малыша.

Торнвил открыл пакет и увидел светло-коричневого бархатного медвежонка, веселого, с улыбающимися переливчатыми глазками. Ему даже почудилось, что тот сам протянул к нему мягкие теплые лапы, когда он взял его на руки.

* * *

Сегодня ему приснился сон. Яркий, как пронизанный солнцем воздух сейчас за окном. Видимо череда дней в этом спешащем, так и не ставшим до конца родным для него мире утомила сознание, и оно вернулось домой, чтобы отдохнуть, как это делает человек за закрытой дверью собственного жилища. Отдохнуть, но не успокоиться. Он увидел во сне равнины под Дели. Увидел, сидя в седле, знамя, колыхавшееся от легкого в спину ветра. Ослепительно белое знамя верности! И ветер, как знак Всевышнего, указывал туда, где на другом конце равнины черной расплывчатой массой двигались поганые скопища Юдуфа. Хак повернул голову сначала в одну, потом в другую сторону стройной почти бесконечной линией стояли его войска. Как они хороши в спокойной готовности! Какие жесткие и, вместе, радостные лица. Ему почудилось, что он увидел все лица сразу. Нет, не почудилось. В одно мгновение он каждому взглянул в глаза. Преданные ему, потому что он сам предан Всевышнему. Какое светлое мгновение - благословение неба! Остальное в его руках. Остальное - его меч и их мечи и копья. И битва, где смерть откроет райские ворота каждому. Каждому, кто стоит сейчас под этим белым знаменем...

* * *

- Здравствуйте, мой дорогой, здравствуйте! Я получал донесения, однако бумага, всего лишь бумага. Рассказывайте, Стенли, от начала и до конца. Садитесь и рассказывайте. Но сначала, как вы нашли Николь? Она, по-моему, стала серьезней. Да, и сообщила мне причину. Ну, я ужасно рад!

Блюм вертелся и радовался. Хотя особых причин для этого не было. К тому же, в донесения из Москвы не вошла встреча Торнвила с Леной и, уж конечно, то самое, вогнавшее его в жар, предложение русского генерала.

Николь и ему показалась немножко другой, повзрослевшей... и еще более красивой. Они весь вчерашний вечер проболтали о будущем, детской комнате для ребенка, которую она решила заранее оборудовать... А как ей понравился русский светло-коричневый медвежонок, которого она сразу расцеловала...

- Во-первых, привет от вашего русского коллеги. Хоть вам с ним не удалось в свое время встретиться лично, он говорил о вас с теплым чувством.

- Да, Стенли, это был матерый волк! - Блюм привычно провел ладонью по широкому лбу. - Ушел от меня. Как меняется время, мой дорогой! Сколько раз оно уже менялось на моем веку.

- И, может быть, хватит дальше-то?

- Понимаю, о чем вы. Давайте, слушаю.

Блюм не прервал его ни разу. Спокойно и очень внимательно слушал. Только во время рассказа о встрече с Леной чуть встрепенулся в том месте, где речь шла об их дантисте:

- Мастерская с аппаратурой, вы говорите? Что это может быть? Надо еще раз проверить - куда он ходил, в какие именно заведения с такими приметами.

А когда Торнвил в конце концов дошел до, мягко говоря, странного предложения их русского коллеги, Блюм, против его ожидания, надолго задумался.

- Вы что, патрон?

- Что?

- Такое впечатление, будто вас заинтересовало это предложение.

- М-мм, Стенли, опять я вынужден заявить, что времена меняются. Да... А случись такое, когда у них был Лаврентий Берия, а у нас Аллен Даллес, так бы все и было сделано. Не сомневайтесь, они бы быстро договорились.

- Вы жалеете, что сейчас не те времена?

- Нет, я не жалею, нет. Только знаете, мой дорогой, мир тогда был более управляемым. Несмотря на противостояние двух систем и прочие неудобства. А сейчас... ну, да ладно. Давайте выделим главное из того, что мы знаем. Точнее, то главное, чего не знаем: как находят и вводят в свой круг людей, чьи души жили когда-то в ту далекую эпоху. Как они их отыскивают?

- Лена сказала, что это способен делать любой сильный экстрасенс.

- Что же эти экстрасенсы ходят по улицам, подсаживаются к людям на скамейки, проверяют вот так каждого?

- Нет, разумеется, но в России сейчас огромное количество этих странных центров, паранормальных лечебных заведений. Совершенно бесконтрольных. Причем большинство русских нуворишей пользуются их услугами, я это знаю.

- Допустим, что там они так и действуют. А у нас? - Он, размышляя, покрутил пальцами в воздухе. - Что касается всяких паранормальных штучек, средний американец ими теперь не очень интересуется. Фильмы на эту тему уже не дают доходов. Всем надоело! Так как они делают это здесь?... По последним данным у Независимого кандидата уже около восьми миллионов добровольных помощников, которые бескорыстно на него трудятся. Недавно в Европе образовались четыре клуба в его поддержку. В Белом доме просто паника! Они деморализованы от того, что не могут понять, откуда такая любовь, чем она завоевывается.

- Теперь мы можем доложить об этом.

- Если нам поверят. Вы сами мне передали, что наши русские коллеги не собираются делать такой доклад своему высшему руководству.

- Что вы предлагаете?

Опять взгляд Блюма ушел вникуда...

- Патрон?

- А? Да... нет, докладывать ничего пока не будем. Как они здесь в Америке находят в людях те самые души - это сейчас главное! У них должны быть стандартные приемы, Стенли, рассчитанные на массовый отбор, на просеивание огромного числа людей. Что это за заведение с аппаратурой, с которым был связан наш дантист? Ищите, полковник, ищите, задействуйте всех людей!

Третий день, как его управление стояло на рогах. Три группы работали на выезде, в Вашингтоне, где до ареста жил и работал дантист. Блюм нервничал и не старался это скрывать. Торнвил никогда не видел раньше своего начальника в таком состоянии. По-нескольку раз на день он запрашивал, как идет поиск. Сам заходил к нему в кабинет. Так что Николь несколько раз поинтересовалась - что вообще происходит?

- Прости, дорогой, что я спрашиваю, - сказала она сегодня утром. - Конечно, мне не положено знать, и я не о профессиональных тайнах. Но ты разговаривал ночью во сне. Я не поняла о чем, но в очень беспокойном тоне.

- Чепуха. - Стенли на ходу поймал и поцеловал ее руку. Скоро закончим. И поедем куда-нибудь отдохнуть. Кстати, будь любезна, подай на следующей неделе заявление об уходе с работы.

- Кто будет твоим новым секретарем?

- Не знаю, кого-нибудь пришлют. Ты не хочешь, чтобы это была женщина?

Она осмотрела себя в зеркале и довольно сообщила:

- Нет, в нашей организации я всех их знаю в лицо. Так что можешь выбрать любую.

Сегодня на совещании с руководителями групп нечто, наконец, обозначилось.

- Эврика, шеф! Похоже, что эврика! - еще перед дверями его кабинета объявил один из сотрудников, когда в начале рабочего дня они с Николь только пришли на службу. - Нужны ваши срочные указания.

Он еще ничего не узнал и только сел во главе совещательного стола, когда появилась Николь и сказала, что Блюм хочет его видеть.

- Пусть подождет, - раздраженно и чуть грубовато ответил Торнвил. - В ближайшие полчаса я занят даже для Президента.

- Раскопали, шеф! - подождав, пока она выйдет, почти хором объявили двое.

- Ну-ну!

- Фотоателье! Дантист посещал его несколько раз. Мы проверили владельца. Его родной брат - крупный активист в штабе Независимого кандидата. И это еще не все.

- Так?

- Трое наших людей фотографировались там у него. Отирались как могли. Один из них у него в кабинетике обсуждал заказ на якобы свадебные фотографии, с вызовом на дом, на церемонию. Знаете что он успел заметить, когда хозяин ателье открыл ящик письменного стола, чтобы выписать квитанцию за аванс? Кинжал, длинный в кожаных ножнах, такой же, что был при аресте у дантиста.

* * *

Сон, вещий сон, как он сразу соединил все в единую цепь: прошлое, настоящее, будущее. А сегодня ему на стол положили его детский кинжал в золотых ножнах с бирюзовыми узорами. Старый эвкалипт, доживающий теперь свои дни в делийском парке, столетиями хранил его... И маленький пастушок, с которым он обменялся одеждой на следующее после того страшного дня утро. Как кстати он встретился! Он оказал тогда ему неоценимую услугу своей нищенской одеждой и сейчас продолжает ее оказывать. Так же, как и тогда. Хак улыбнулся. "Одежда", она многое значит и в этой жизни. Спасает, до поры до времени. К счастью, душа маленького пастушка нашлась в самый важный момент этой новой жизни и снова согласилась "поменяться одеждой". К счастью? Да простит Всевышний эту глупую мысль! Счастье живет лишь в сказках для детей, а в этом мире действует только Его воля!

* * *

- У него трое служащих, вы говорите? Это наша надежда, Стенли. Вот с ними мы и будем по-настоящему работать. - Блюм радостно потер руки. - Конечно, задержать нужно сразу всех. Но хозяин нам ничего не скажет, повторится история с дантистом. Я в этом больше чем уверен. Однако маловероятно, что все трое его служащих такие же, как он. И что-то они нам расскажут, концы, ведь, совсем не спрячешь. А из мелких камушков создается большая мозаика! - Он посмотрел на часы. - Одиннадцать, весь день впереди. Готовьте для захвата нашу группу.

- Только нашу? Может быть, имеет смысл подключить к операции местную полицию? Или просто перепоручить им это дело? Оно ведь несложное. Ну, скажем, приходят сфотографироваться на память четверо друзей... в форме морской пехоты, чтоб их спортивный вид не вызвал подозрений. Дверь в кабинетик владельца ателье днем никогда не закрывается. Для агентов местной уголовной полиции это совсем простая работа.

- Ни в коем случае! - резко возразил Блюм. - Тогда придется что-то объяснять их руководству и,... - он очень недовольно поморщился, - нет, не нужно.

- Я только имел в виду, что нам на перелет и подготовку понадобится в общей сложности часа четыре, а местные силы сделали бы это уже через час.

Блюм отрицательно и с тем же недовольным выражением мотнул головой.

Вскоре группа во главе с Торнвилом выехала несколькими машинами на аэродром, а еще через два часа на своем самолете они подлетали к Вашингтону. Торнвил взглянул на часы: минут через пятнадцать посадка...

- Пройдите, пожалуйста, в кабину к командиру, - обратился к нему кто-то из летного персонала.

- В кабину?

- Да, срочная связь.

- Вас, сэр, из Центра, - радист протянул ему микрофон и наушники.

"Странно", - успел подумать Торнвил и сразу услышал в эфире голос Блюма:

- Возвращайтесь назад, Стенли!

- Не понял, патрон.

- Я сказал, возвращайтесь. Вам нечего делать в Вашингтоне. Это заведение, Стенли,... десять минут назад оно оказалось там, где вы сейчас находитесь. Поняли?!

Связь прекратилась, но Торнвил по-прежнему стоял в наушниках с микрофоном в руке.

- Сэр? - выжидающе глядя на него, через несколько секунд обратился радист.

Торнвил пришел в себя, повернулся к пилоту и спросил:

- У нас хватит горючего на обратную дорогу? - Тот не без удивления кивнул. - Тогда идем без посадки назад.

Он закрыл за собой дверь кабины и некоторое время оцепенело стоял перед ней. Потом почувствовал, что самолет набирает высоту.

- Операция отменяется, ребята! - коротко скомандовал полковник, вернувшись в салон.

Десять пар глаз посмотрели на него, но никто ничего не спросил. Ну это, как и положено. Только он не может не задать вопрос себе самому... и пока не хочет этого делать. Поэтому, наверно, он, усевшись в кресло, бессмысленно уставился перед собой,... а теперь неизвестно зачем смотрит в иллюминатор...

Ну, хватит! Вопрос-то всего один, слишком понятный вопрос: кто предатель?... Один из тех, что сейчас здесь в салоне?... Стоп, девять из них простые оперативники. В Центре он с ними отрабатывал только действия по схеме помещения, и ни один из них не знал, что это фотоателье, не знал его адреса в Вашингтоне. Это неписаное правило контрразведки - никогда не сообщать ничего лишнего. Знал старший группы,... но с ним они вместе брали дантиста, а до этого наблюдали за ним. Именно он руководил тем наблюдением в Вашингтоне и имел тысячу возможностей предупредить дантиста, если б тогда захотел... Так, о самой операции все узнали за час до вылета. Телефоны в Центре на прослушивании. Если б кто-то попробовал позвонить и передать служебную информации в прямой или шифрованной форме, Блюму доложили бы об этом через пять минут.

Торнвил сделал знак старшему группы сесть в соседнее кресло.

- Послушай-ка, кто-нибудь из людей мог покинуть Центр на несколько минут перед нашим выездом в аэропорт?

- Никто не мог, - не раздумывая ответил тот. - Сразу после инструктажа мы отправились получать оружие, индивидуальную связь, жилеты. Потом минут десять сидели в комнате отдыха.

- Ну, выходил же кто-то в туалет, например?

- Шеф, я хорошо все помню, в туалет, конечно, выходили. Но успеть покинуть здание и вернуться назад никто не мог, я бы обратил внимание на такую задержку. Что-то случилось, шеф?

- Фотоателье взлетело на воздух. Кто-то предупредил о готовящейся операции.

На темном лбу своего помощника полковник вдруг увидел капельки пота.

- Могу сообщить, шеф, ... что я сам никуда не выходил, даже в туалет. У ребят хорошая память, это легко проверить. А они,... сэр, они ведь не знали куда именно в самом Вашингтоне мы направимся.

Торнвил успокаивающе похлопал его по плечу и снова стал раздумывать в одиночестве...

Что-то ему не понравилось, когда он проводил утреннее совещание... Или это только кажется?... Совещание, на котором присутствовали четыре человека - начальники его отделов. Никто из них не знал о начале операции. Это было решено чуть позже в кабинете Блюма, когда тот отверг его разумное предложение осуществить все сразу силами местной полиции. Если бы не это его решение, опередить их просто бы не успели.

Торнвил снова прошел в пилотскую кабину и распорядился связать его со службой охраны Центра.

- Я продиктую вам четыре фамилии, а вы проверьте, кто из этих сотрудников покидал помещение Центра с десяти тридцати до часу дня.

На другом конце его попросили минуту подождать...

- Никто? Вы в этом уверены?

Ему справедливо заметили, что в этом уверена компьютерная система.

Торнвил вернулся на место.

Радиосвязь по индивидуальному передатчику из их помещений исключена - здание экранировано. То есть все эти четверо вне подозрений. Но что-то ему не понравилось на том совещании... Ложное ощущение? Возможно. Только раньше такие ощущения его никогда не подводили... Ему не понравилось, что Блюм начал дергать его с утра? Да, и он раздраженно ответил, когда Николь вошла и об этом ему сообщила... Блюм ведет себя необычно, нервничает, торопит... И в то же время не торопится провести операцию местными полицейскими силами? Чтобы не вводить в курс дела их руководство? Чепуха! Это же оперативное задержание, полиция обязана оказывать им подобную помощь. Потом, через час, туда просто переслали бы постановление прокурора на арест всех задержанных с переправкой их к ним в Центр. Какие еще объяснения? Он тогда в кабинете просто не стал спорить с категоричными указаниями Блюма... Значит можно сделать только два вывода: либо те люди сами вели наблюдение за собственным ателье и заметили что-то неладное, либо их уведомил один человек из двух - он, Торнвил, или Блюм. Да, именно такую же раскладку наверняка уже сделал в своей компьютерной голове и сам Блюм. "Если она ему вообще нужна, - продиктовал ему холодный профессиональный ум, - Теперь он будет тебя топить. Скорее, начал уже это делать".

- Бирс... Но это не настоящая ваша фамилия, не правда ли?

- Разумеется, не настоящая.

Андрей расслабленно сидел в кресле, нога на ногу, поглядывая в окна просторного загородного особняка.

Профессионально у них тут все сделано. И место для особняка выбрано так, что на большом расстоянии вокруг него только редкие невысокие елки. Идеально контролируемая местность. Машину для прослушивания сигналов с его микромодулей поставить ближе, чем в километре, нельзя. Постороннего человека тоже легко заметят. Для этого выставлены люди. Их, видимо, много, и они грамотно разбросаны парами. Он успел заметить такие посты внешнего наблюдения, когда его сюда везли. А в мире ведь нет еще техники, которая могла бы снимать звук с таких, как у него, крошечных модулей с расстояния более четырех-пяти сотен метров. С модулей, которые вшиты в кожную ткань. Они это прекрасно знают. Поэтому, когда его вежливо, но очень тщательно обыскивали, их интересовали лишь более мощные портативные устройства.

- И вы остановились в гостинице "Метрополь" под этим именем.

- Под этим, проверьте.

- Уже проверили пока вас везли.

Они были вдвоем в большом полуовальном кабинете. И этот улыбчивый человек, лет сорока пяти, уже минут десять задавал ему малозначимые вопросы. Впрочем, улыбка искусственная, напускная.

- Но настоящего своего имени вы нам не откроете?

- Нет, не открою. Почему мы должны быть менее осторожны, чем вы?

- Справедливое замечание, мистер Бирс, вполне справедливое. - Человек нажал на одну из многих кнопок перед собой и проговорил уже не ему, а кому-то, кого не было в этой комнате: - Итак, что вы скажете об акценте нашего американского друга.

- Акцент квалифицирую как подлинный, - прозвучало ему в ответ.

Андрею это прибавило настроения. Не в том, конечно, что они могли вычислить его по природно неродному английскому акценту, а то, что пытаются ловить на такой ерунде. Значит, недооценивают, полагают, что могут дело иметь с дилетантами. "Люблю я мелкие недочеты в стане противника", - как выражается в таких случаях генерал.

- Ваша сторона предлагает мир? Примирение? Оригинально, мистер Бирс, крайне оригинально. Еще вчера, в моем собственном вчера, - пояснил человек, - вы жили одной единственной мыслью о полном нашем уничтожении. И предлагаете теперь мир? Вы, несомненно, люди с юмором. Смех, полагаю, будет последним, что, проиграв, мы от вас услышим.

Его собеседник и сам рассмеялся, но как смеются не от радости, а от какого-то внутреннего удовольствия.

- Как бы тогда там ни было, война сейчас бесполезна, спокойно отреагировал Андрей. - Что могут сделать друг другу ядерные державы?

Кажется эти последние его слова только усилили радостное состояние собеседника. Тот даже подпрыгнул в кресле и, откинувшись на спинку, с полминуты глазел на Андрея как на диковинную и, вместе с тем, абсолютно ненужную штучку.

Потом он нажал одну из кнопок и его лицо сделалось строже. Тут же стол между ними поехал обеими половинками в стороны и в его середине образовалась большая светящаяся панель. "Карта мира", - сразу заметил Андрей.

- Видите, - довольно сообщил человек, - мы сориентированы. Я на Севере, вы на Юге.

- И что из того?

- Это политическая карта, где обозначены страны. А вот, он снова нажал на кнопку, - она стала географической, горы и реки.

Андрей только пожал плечами:

- Я изучил ее еще в средних классах школы.

- Правда? Какая удача. Тогда скажите, пожалуйста, что ближе всего к вам, там на Юге?

- Антарктида.

- Вы хорошо учились, мистер Бирс, действительно Антарктида. Она на обеих картах белая.

- Ничья земля, покрыта льдом. Поэтому и белая.

- Великолепно, мистер Бирс, просто великолепно! Ваши педагоги вправе вами гордиться!

- Не очень понимаю, к чему этот тон.

- Сейчас поймете. Только давайте еще посмотрим. С какой параллели уходит вниз Антарктида?

Андрей взглянул на светящуюся карту:

- С шестидесятой.

- Странно, не правда ли? На Юге после шестидесятой параллели начинаются километровые льды, а на Севере за такой же шестидесятой параллелью спокойно живут скандинавы, расположены крупные российские города. Летом три месяца очень тепло.

- Я это знаю.

Человек снисходительно поморщился:

- Конечно, мистер Бирс, после того как вы безошибочно указали на карте Антарктиду, но я спрашиваю не об этом. Как климатически несимметрично устроен земной шар? Вас это не смущает?

- Ну что ж теперь делать, - включаясь в эту игру ответил Андрей, - устраивали-то до нас с вами. А жить надо.

- Хм, попробуем дальше. Огромный ледяной массив на Юге три четверти мирового льда, но в Северном полушарии тепло, хотя там есть свой холод на полюсе. Но очень тепло. Вам жарко, ведь, летом в Нью-Йорке? И в Калифорнии?

- И даже в Канаде, могу добавить...

- Вот, мистер Бирс, мы приближаемся. Огромный массив льда на южном полюсе, не только по площади, но, что не менее важно, и по толщине. Именно он создает земной температурный баланс. Представьте, теперь, что этого льда стало наполовину меньше... Представили?

- Не представил.

- Давайте попросим об этом вычислительную машину, она нам поможет.

Несколько секунд Андрей слушал электронный шорох, потом машина сыграла два победных аккорда и на панели появилась другая картина...

Все континенты, вроде бы, на месте... Контуры береговые в основном те же... Что ж изменилось? Добавился разной интенсивности оранжевый цвет... Так, он везде, и пропадает только за шестидесятой северной параллелью. Там приятные зеленоватые оттенки... и то не сразу...

- Ну как?

- Что "ну как"?

- Мы спустили в океан половину льда из Антарктиды.

- Потом расскажите как это у вас получилось.

- Обязательно, а сейчас посмотрите на оранжевую окраску. Куда вы смотрите?

- Кошка на подоконнике.

- Пусть посидит, в России много уличных животных. У вас дома есть кондиционер?

- И телевизор. И пылесос...

- Их мы пока оставим в покое. Так вот, Антарктида кондиционер планеты. И как всякая техника, требует целостности, отдельной своей частью работать не может. То есть на этой картине кондиционер практически не работает. Средняя интенсивность окраски, вон там, где Нью-Йорк, Чикаго, соответствует летней пятидесятиградусной жаре. По Цельсию. Зимой - плюс тридцать. Но влажность, мистер Бирс! Учтите, что льды Антарктиды - это пресная вода и они составляют девяносто процентов пресной воды планеты. И большая часть растаявшего льда не перемешается с морской водой, а в процессе таяния испарится. Присоединившись к атмосферной воде, она увеличит влажность не менее, чем вдвое.

- Стоп, стоп... Значит, заливать землю вы не собираетесь?

- Боже упаси, ну что вы! Это и невозможно. Уровень океана поднимется совсем немного. Я же сказал, вода уйдет в основном в атмосферу.

- Смерчи, ураганы?

- Нет, - собеседник мотнул головой, - по нашим расчетам они не слишком прибавятся. Но ливни, мистер Бирс, потоп за потопом, которые сразу же будут испаряться, потому что среднегодовая температура в ваших широтах составит более сорока в тени. Попробуйте просидеть один час в сорокадвухградусной ванне, только час. Иммунная система человека очень быстро разрушается от влажных высоких температур...

- Ну, сукины же вы дети!

- Рад, что наконец вы нас оценили.

- Жарковатый сегодня денек, да, Стенли? Жарковатый для нас обоих? - Блюм взглянул в окно, где пятичасовое августовское солнце продолжало печь землю. И хотя в кабинете было прохладно, Торнвил чувствовал эту будто проникающую и сюда температуру. Знаете, мой дорогой, греки придумали от жары отличное средство - мастику. Это такая анисовая водка. Не пробовали?

- Пробовал.

- Ах, холодная! - Блюм достал из шкафчика бутылку. Заметьте, сейчас у рюмок запотеют стенки.

- При взрыве был использован возгорающий материал? Или я ошибаюсь?

- Вы правильно догадались. Да, им нужно было, чтобы не только погибли люди, но и сгорело внутри.

- Чтобы сгорели фотографии.

- И негативы. Эту мастику ничем не закусывают, мой дорогой, и не запивают. Вы сразу почувствуете приятное тепло внутри, а потом прохладу снаружи.

Торнвил выпил и просидев неподвижно с минуту сообщил:

- Эффект именно такой, как вы сказали.

- Да, а почему вы не говорите дальше о своих догадках? Вы же наверняка все проверили и пришли к выводу, что дать утечку информации могли только два человека - я и вы.

- Могло быть и третье.

- Они сами вели наблюдение за ателье и обнаружили, что за ним следят наши агенты? Я уже разобрал этот сценарий вместе с вашими подчиненными, которые этим занимались. Нет, - Блюм наморщил лоб и отрицательно мотнул головой, - наших агентов невозможно было засечь. Они действовали крайне аккуратно, не вели разговоры в эфире. - Он снова мотнул головой. - Не получается, Стенли.

Торнвил молча пронаблюдал, как Блюм несколько раз прошел взад-вперед по кабинету.

- Вы, конечно, задаетесь вопросом, почему я отказался от вашего предложения срочно провести задержание силами местной полиции? Хм, я мог бы ответить, что не исключал возможности, что там у них есть свои люди. Ну, были же они среди чиновников Белого дома. Только вряд ли это покажется вам убедительным?

- Не покажется.

- И вы захотите меня спросить, не покидал ли я здание Центра после того, как вы отправились на аэродром? - Блюм уставился на него взметнув вверх брови... - Покидал. Вот за этой самой бутылочкой мастики. Хорошая мастика, правда?

- Отличная.

- Тогда повторим?

Торнвил кивнул и тут же спросил:

- А как я мог выйти на связь для передачи информации? Я не выходил за пределы Центра.

- Нет, вы нет. Николь куда-то исчезала на полчаса.

- Вы там не встретились, в соседнем магазине?

- Шутки в сторону, мой друг! Я говорил, что денек очень жаркий! Позавчера в Москве погибла Лена! Убита ножом в подъезде собственного дома.

- Что?!

- Да. Мне час назад сообщили. Вот ее последние слова по свидетельству врачей скорой помощи. - Блюм взял бумажку с записью и делая паузы прочел: - "Стенли... второй... обман... Стенли". Кто "второй", что значит "обман"? Можете объяснить?

- Не могу.

- Врач, безуспешно пытавшийся ее спасти, указал только еще, что она очень, очень хотела что-то сказать, умирала, но делала над собой большие усилия... - Он помолчал. - И только мы двое собирались пригласить ее к нам, чтобы использовать как эксперта. Только двое знали об этом плане.

- Лена считала себя неуязвимой... для таких же особенных людей, как она, - думая вслух, проговорил Торнвил. - Была уверена, что заблокирована от них. Боялась только, чтобы ее имя не озвучили, боялась обычного нападения.

- А вы за собой не чувствовали хвоста, там в Москве, когда к ней ехали? Это было всего пять дней назад. Напрягитесь, у вас отличная память.

- Мне действительно не понравился поначалу один белый "жигуленок". Я даже подумал, что это русские страхуют меня на всякий случай... Но я от него оторвался.

- "Жигуленок", самая распространенная марка их автомобиля?

- Да.

- Погибшая два раза упомянула ваше имя.

- Ну, вашего-то она не знала.

- Резонно, а мне, чтобы сделать наводку, достаточно было знать ее имя и то, что она жена нашего дипломата.

- У-гу, вам было бы просто.

- О визите к ней был в курсе только русский генерал, не так ли?

- Да, только он.

Блюм еще раз прошелся по комнате.

- В Москве в лицо, как нашего представителя, вас знали только двое. Для остальных вы были русским. Под русским паспортом в гостинице, как русский среди сотрудников Лубянки... Оттуда вы выехали на машине. Из внутреннего двора?

- Да, машина с тонированными стеклами. Я вообще ни разу не заходил в это здание через уличный подъезд.

- Куда заезжали?

- В гостиницу, чтобы переодеться. Потом за подарком в большой магазин...

- Значит вести вас могли только от гостиницы, и только заранее зная ваш внешний вид. Опять не получается, Стенли, если не предположить, что один из высших русских офицеров работает на наших общих врагов. Послушайте, а что если... Полковник, вы меня слушаете?

"Дверь в его кабинет!... Ему не понравилось, что во время совещания она не захлопнулась до конца, когда Николь выходила... Фотографии! Чакли выиграл тысячу долларов по какой-то фотолотерее... Николь точно также выиграла эти деньги две недели назад, а он рассказал ей о странной русской женщине, которая проникает внутрь человека по его образу. Больше ничего, но... Николь выходила на полчаса из здания... Образ фотография... это одно и то же".

- Налейте мне еще рюмку, патрон!

- С-с удовольствием, - Блюм наполнил обе.

"Фотолотерея, которая позволяет проводить массовую проверку людей. Для этого достаточно нескольких человек здесь в Америке, таких как Лена..."

- Патрон, мне нужно кое-что проверить, мы... не могли бы отложить наш разговор до завтрашнего утра?

- Могли бы.

- Тогда мне нужно срочно пройти в один из своих отделов.

- Вы не выпили.

- Что?

- Нет, ничего. Да, полковник, идите.

Торнвил сразу спустился в нужный отдел, не заходя к себе в кабинет. Этого нельзя было делать. Сейчас он должен контролировать себя как канатоходец. Он не может посмотреть в сторону, потому что там очень страшно.

...........................................................

- Все так, сэр, ваше предположение подтвердилось. Это взорванное ателье участвовало в программе фотолотереи. Оно числится по этой деятельности в налоговых органах. Для нас это важно?... Сэр?

- Который час?

- Десять минут седьмого.

"Так! Теперь нужна абсолютная точность действий. Он должен спасти Николь и их будущего ребенка. Здесь она будет арестована. Арестована за то, что совершала не она. Не она сама. И путь для спасения единственный - в Россию. Под их контроль. Они все поймут, два его русских друга. Там, под их опекой, какое-то время,... и если можно загнать человека в его прежнюю жизнь, значит можно вернуть и обратно. Найдутся другие, обладающие теми же способностями, что и покойная Лена. Ничего еще не потеряно! А здесь - стопроцентный арест. Поэтому он отправит Николь сегодня во Францию, нет, лучше в Польшу, свяжется с Лубянкой, чтобы перебросили ее тут же в Москву. Для нее он представит все это очень просто: им с Блюмом нужен в Москве свой сугубо конфиденциальный связной. Всего на две недели..."

Люди из внешнего наблюдения были разбиты на шесть секторов по окружности особняка. Друг друга они не видели, но боковой обзор наблюдения пересекался, так что любой появившийся среди редких елочек человек был бы обнаружен и остановлен. И, конечно, сигнал о случившемся надлежало тут же передать по связи. Но не было никаких людей все это время, и спокойная природа слегка убаюкивала...

- Посмотри, - обратился один из охранников к другому.

Из-за елки вышел средней величины пес, темно-коричневый, с черными полосами.

- Ишь, ты! Это стаффордшир, породистый. Бойцовая собака.

- Значит, хозяин где-то поблизости.

- Ага, как появится, погоним его отсюда. Здесь частное владение.

- Сообщить центральному?

- Про собаку? Зачем... Гляди, еще, вон, одна. Это сука. Кто-то из дачников пару прогуливает. Откормленные... И ошейники здоровые какие.

- Дорогие.

- На таких собак куча денег уходит... Смотри, какие глаза.

- Как у убийцы.

Собаки, сузив рысцой круги, оказались вдруг совсем рядом, и обоим сразу же не понравились эти устремившиеся на них глаза. Глядя в них, один, вдруг цепенея понял, как уже недостижимо далек его пистолет в кобуре.

Длинный фургон в двух километрах от особняка внутри больше походил на компьютерную лабораторию. Операторы в два ряда молча трудились за пультами, за их спинами так же молча прохаживался генерал.

Тишина прервалась сразу несколькими голосами:

"Пост снят!", "Пост снят!", - зазвучало от разных пультов, и только их номера добавлялись к этой короткой фразе...

"Первый этап отработан!", - доложил кто-то еще через несколько секунд.

- Ведите собак к дому! - почти что рявкнул генерал. Группе захвата не двигаться, пока полковник не будет под защитой зверей!