«Уходят не простившись»

ЭЛЛА НИКОЛЬСКАЯ

Русский десант на Майорку

криминальная мелодрама в трех повестях

Повесть вторая.

УХОДЯТ, НЕ ПРОСТИВШИСЬ

Редко кому удается проститься перед уходом. Я имею в виду последний уход, окончательный. Даже если возле постели уходящего толпятся его близкие, то они, да и сам он вместе с ними все надеются, никак не хотят согласиться с неизбежным и признаться, что пора уже... И упускают шанс.

А если уж настигнет человека внезапная смерть, то покинутые им на этом берегу долго ещё вглядываются в оставленную ушедшим пустоту, мучительно припоминая, чего не успели сказать и сделать. Как много всегда недосказанного между тем, кто ушел, и тем, кто остался...

Женщину зарезали средь бела дня в лифте на шестом этаже. Полоснули лезвием по беззащитному горлу, и она сползла на грязный пол, выставив колени и уронив на них голову. Копна крашеных волос свесилась, закрыла лицо, обнажились темные корни.

Убийца же преспокойно, никого не встретив, cпустился по лестнице и вышел в просторный, залитый солнцем проходной двор, а оттуда на улицу. Было около полудня, работающий люд давно разошелся по конторам, домохозяйки - по магазинам, дети - по школам. Стоял месяц май, самое начало.

Однако незамеченным убийца не ушел. Вездесущая и всезнающая баба Таня - старшая по подъезду, тому самому - как раз болтала со своей товаркой, старшей по соседнему подъезду (что это за звание такое - "старший по подъезду"? То ли с незапамятных времен сохранилось, то ли бабки-активистки попросту самозванки) - так вот, стояли две старухи, обе с пустыми мусорными ведрами: в старом доме, где приключилось злодеяние, мусоропровода нет. И баба Таня приметила, что в подведомственный ей подъезд вошел незнакомый мужчина, а через некоторое время вышел. Позже она описала его как плюгавенького такого, неприметного". "Среднего роста, среднего телосложения" - вздохнув, записал следователь, но этот перевод неточен, как видите. Недостаточно выразителен... "Рубашка в клетку некрупную, синяя с черным вроде, брюки сероватые как бы, а в руках пакет пластиковый с женщиной. Ну, баба голая...". Следователь и это старательно переложил на протокольный язык, но, к сожалению, эти вполне достоверные данные не помогли милиции разыскать преступника. Кого это нынче удивит? Нераскрытыми остаются и куда более громкие убийства. А тут самый заурядный случай: жертва немолода, некрасива, незнаменита и даже небогата - сплошное отрицание. Никому не интересна, словом...

Минут через пять после того, как незнакомец покинул двор, баба Таня закончила беседу с приятельницей и направилась домой. Лифт оказался наверху - постучав кулаком по решетке, покричала, задрав голову, понапрасну и чертыхаясь, медленно полезла на свой пятый этаж, громко понося тех, кто забывает, не думая о других, захлопнуть за собой дверь. Но поднявшись вскарабкалась ещё на этаж - звание обязывает, - чтобы закрыть-таки лифт, пусть жильцы не мучаются, многие же с тяжелыми сумками возвращаются. И тут-то обнаружила сидящую на грязном полу открытого лифта соседку. И лужа крови под ней! О Господи, спаси и помилуй...

Железная старуха не стала тратить времени на панику и суету: тут же спустилась к себе и позвонила в милицию. Оттуда примчались мгновенно, благо отделение в соседнем, а можно сказать, и в том же самом дворе: заборы-то ещё при Хрущеве ликвидировали, создали единое дворовое пространство. На какую хочешь улицу выходи: на 2-ю Брестскую, на Большую Грузинскую, а можно и на Грузинский вал, прямо к Белорусскому вокзалу, к метро, к ближним и дальним поездам.

Своевременно появился и дежурный следователь из прокуратуры. Розыскники привели собаку, доставили пешком на шестой этаж. Грузная овчарка, оседая на задние лапы, всем своим видом изобразила, сколь отвратительно то, что ей довелось увидеть в лифте, и тут же со всех ног кинулась вниз, волоча своего проводника по ступенькам, потопталась у подъезда и потащила его, натягивая поводок, на 2-ю Брестскую, где, естественно, след оборвался: тротуар затоптан спешащими на вокзал и с вокзала людьми.

Остальные участники о. м. п. - осмотра места происшествия занялись каждый своим делом, им не привыкать. Судмедэксперт констатировал смерть и предположил время - не более получаса назад. Один сотрудник в штатском даже в шахту лифта спускался. Двое молодых людей осторожно осмотрели убитую, сфотографировали со вспышкой несколько раз. Прошлись по подъезду, звоня во все двери подряд. На звонки большей частью никто не отвечал, а если и отвечал - старики через цепочку или малые дети, которым строго-настрого запрещено открывать чужим - то никто из них следствию помочь не сумел. Приступили с вопросами к старшей по подъезду - единственному пока свидетелю. Впрочем, и ещё какие-то граждане набежали, но в свидетели никто не годился: а что они могли видеть?

Баба же Таня и жертву опознала: жилицу с шестого этажа, и время назвала точное. И сама же бестрепетной рукой - а чего трепетать, когда так долго живешь на свете? - нажала кнопку звонка квартиры, в которой проживала убитая. Один из милиционеров дышал ей в затылок, но ничего не произошло. За дверьми, правда, почудилось какое-то движение, но на звонок никто не отозвался.

- Может, собака? - выдохнул милиционер.

- Залаяла бы, - резонно возразила баба Таня, - Кошка это. А муж ейный на той неделе уехал с чемоданом, машина за ним приходила казенная, бензином чадила на весь двор. Может, и вернулся уже - врать не стану, не видала. Открыть бы надо - а вдруг он там. Тоже...

Лукавила старая - сосед был в отъезде, ей ли не знать. Бдительная - не хуже пограничника Карацупы, героя её девичьих снов. Но кошку-то жалко - кто её, бедную, покормит? Пока ещё этот командировочный заявится...

Ключи нашлись в кармашке рюкзака - женщина явно собиралась за город, упаковала кое-что съестное на день-два. С помощью найденных ключей старшая по подъезду, двое понятых по её указу и милиционер проникли в квартиру, убедились, что трупов больше нет, зато имеются две вполне живые кошки, и с разрешения властей баба Таня сбегала к себе за сумкой на молнии и забрала их, горько плачущих, приютила сирот.

И хорошо сделала: хозяин вернулся нескоро, через неделю. В научно-исследовательском институте, где он работал, ужаснулись, услышав о происшествии, но разыскать его не сумели. Пребывал он в дальней загранице, на экзотических островах, поездка преследовала рекламные цели во имя развития индустрии туризма. Такие командировки достаются только начальникам, он таковым и являлся. А именно - директором НИИ.

Молодого следователя Пальникова - того, что опрашивал бабу Таню отрядили в институт на разведку, он же и сообщил заместителю директора печальную новость. Тот ахнул:

- Тамару? Убили? - и схватился за телефон. А куда звонить то?

- Жене. Можно?

Следователь милостиво позволил и, притворяясь, будто не слушает, на самом деле ни слова не пропустил из последовавшего телефонного разговора:

- Зоенька, ты как? Ксюшку проводила? Да не обращай ты внимания, все они такие сейчас, юные хамы. Зой, у меня плохая новость. Ужасная. С Тамарой несчастье... Нет, ты даже и не представляешь. Убили вчера вечером, у меня тут милиция сидит.

Во время наступившей паузы - Зоя на том конце держала долгую и весьма эмоциональную речь, которую муж пытался перебить успокаивающими междометиями типа "ну ладно, будет", "успокойся, зайка" и "уж лучше бы я и не говорил" - Паша разглядывал заместителя директора.

Лет сорока, а почти лыс, зато интеллигентен, одет хорошо: пиджак серый, дорогой, галстук яркий, но в меру... Кстати, действительно лучше бы жене не звонил, раз она там в истерике. Пришел бы домой да и сказал. Куда спешить-то с эдакой новостью?

Поразмыслив об этом с минуту, Паша пришел к выводу, что его собеседник счастлив в браке и между ним и его супругой существует некая невидимая связь, побуждающя делиться мыслями и чувствами, своего рода потребность души. Вот и сейчас, в шоке бессознательно схватился за телефон. Кроме того - Паша, несмотря на молодость, это уже давно понял - людям доставляет безотчетное удовольствие распространять дурные новости.

- Извините, Павел Всело... Вседо... - хозяин кабинета положил трубку и скосил глаза на лежавшую перед ним на столе визитную карточку гостя. Паше, как всегда в таких случаях, захотелось извиниться за свое неудобопроизносимое отчество.

- Все-во-ло-до-вич, - выговорил, наконец, заместитель директора по слогам, но твердо, - Извините, жена совсем расстроилась, они приятельницы с Тамарой Геннадьевной.

Он поднялся:

- Мне, простите, пора - через полчаса у министра должен быть, - И направился к двери. Следователь поспешил за ним, зачастил на ходу:

- Раз вы близко так знакомы, Петр Сергеевич, то скажите, были у Станишевской враги? Кому она помешать могла?

- Тамара? Да никому, какие там враги? Интеллигентная женщина, переводчица с английского, последнее время на пенсии, но по договорам ещё работала.

- Может, бизнес какой-нибудь у неё был? Иногда, сами знаете, это опасно.

Заместитель директора даже остановился. Они уже миновали приемную, перед ними был длинный коридор, и в конце этого коридора какой-то человек махал рукой, восклицая:

- Опаздываем, опаздываем ...

Замдиректора кивнул тому, а к гостю обратил извиняющийся взгляд: сами, мол, видите! И исчез. Гость же задержал шаг, постоял с полминуты и вернулся в приемную, где ещё по пути к цели приметил кое-что интересное, а именно красивую секретаршу.

Теперь ему предстояло убедиться, не ошибся ли он в спешке, а кроме того с секретаршами потолковать всегда полезно, народ, как правило, осведомленный.

Девица, только что чинно игравшая на клавишах компьютера, стоило начальству удалиться, вышла из-за стола и теперь заправляла кофеварку. Взгляд желтовато-карих, широко расставленных глаз - в нем явственно читалось приглашение - побудил Пашу сказать дерзко:

- На мою долю кофейку не найдется?

Ответом послужила ослепительная улыбка - вот это так зубы, один к одному - и дружелюбный кивок. Черные блестящие локоны дрогнули и снова красиво расположились по плечам. Красотка, да ещё любезная - чему обязан? Скорее всего визитной карточке, которую он и ей успел вручить ещё перед визитом к директору. А на карточке обозначена Пашина должность: оперуполномоченный Управления московского уголовного розыска. В собственную неотразимость Павел Всеволодович Пальников не слишком верил, но давно и не комплексовал по поводу своей внешности. Был он высок и очень даже недурен: светловолос, светлоглаз, но несколько смахивал на младенца. Никакой твердости в лице, пухлые губы складываются по-детски добродушно, да ещё и цвет лица бело-розовый, нежный как у школьницы с рекламы молочного шоколада. И все это - обман, своего рода камуфляж, хотя и невольный, потому что ни добродушием, ни стыдливостью Паша Пальников отнюдь не страдал, с виду только добряк и даже простофиля.

Кофе располагает к дружеской беседе не хуже, чем сигарета. Павел, кстати, и закурил бы охотно, но во время заметил на стене табличку: "Don' t even think about smoking here". Его английского хватило, чтобы сунуть обратно в карман пачку "Лаки страйк".

После первой же чашки молодые люди перешли на "ты".

- Я Лиза, а тебя как называть прикажешь: Павлик, Пава?

- В институте звали Пол, на работе Паша.

- А дома?

- Представь себе, Паульхен. Только не спрашивай, почему, долго объяснять.

- Cильно спешишь?

- Еще бы! Я к вам в институт не просто же так, а по делу.

- Проворовался кто? - в золотистых глазах безудержное любопытство, Скажи, кто, а?

Павел выдержал многозначительную паузу, предвкушая реакцию любознательной собеседницы:

- Казнокрадство - это не по моей части. Убийство. Жену директора вашего зарезали вчера.

Такой реакции, однако, он не предвидел. Новая его знакомая наклонилась, аккуратно поставила на низкий столик недопитую чашку и закрыла лицо руками. А когда отняла руки и подняла голову, это была совсем другая девушка. Где кокетливо-простодушный взгляд, ясная улыбка? Сузились глаза, заострились высокие скулы, щеки, чуть впалые, стали как серый мрамор, по которому мазнули розовым. Ишь как побледнела под своей косметикой. В чем дело, красавица? Спросить бы... Вместо этого гость произнес нараспев:

- У-ужас, правда? Прямо средь бела дня людей резать стали, - это он изобразил обывательское мнение, но Лиза отозвалась всерьез:

- Ужас, да ещё какой, - голос её сел почти до шепота, - Ты ещё и сам не знаешь, какой это ужас.

- Ты что имеешь ввиду?

Но у неё только губы задергались беззвучно, она уставилась в какую-то точку на поверхности стола, сосредоточилась, погрузилась в раздумье, видимо, располагая в уме полученную информацию, подыскивая ей подходящее место среди других фактов и событий. Павел ждал, не мешал. Наконец, Лиза обрела голос:

- Свалится же такое на человека! Сегодня у нас что, пятница? А в воскресенье любовница его утонула. Представляешь, вот только что была - и нету. Одни пузыри по воде пляшут...

- Какие ещё пузыри? - опешил редко теряющийся Павел.

- Не обращай внимания, это я так.

- Нет уж, ты объясни лучше. Что за любовница? А сам-то Станишевский где находился в прошлое воскресенье?

- Да там же, где и сейчас - на Сейшельских, что ли, островах. Она с ним просилась, а он не смог... Представляешь, приедет, а тут такое. Ни тебе жены, ни любимой женщины. Сбрендит, ей Богу!

Не сбрендит, авось. И не такое случается, уж он, Паша, повидал. Но и в самом деле странно: обе в одну неделю. Вот если бы наоборот - сначала жену убили, а после любовница концы отдала, то любовницу подозревать можно было бы... Хотя там мужик вроде бы действовал, старуха из подъезда его засекла... А Лиза-то эта не больно сочувствует, хотя и расстроилась всерьез. Разобраться бы - да времени нет.

- Лизок, - Павел заговорил нежно и успокаивающе, - Не бери в голову, бывают и похлеще совпадения. Мне сейчас пора, но мы ещё поговорим, ладно? Завтра сможем увидеться? После работы?

Привычные, до оскомины, должно быть, надоевшие слова привели красавицу в чувство. В глазах её Павел прочел: "и ты туда же..."

- Ладно, - равнодушно согласилась она, - Позвони сюда в первой половине дня, договоримся. Только не надолго, у меня экзамены.

- А домой можно позвонить?

- У меня домашнего нет, я за городом живу, - она уже сидела за столом, раскладывала какие-то бумаги, готовилась печатать.

- Слушай-ка, - вспомнил вдруг Павел, - Я когда сюда шел, портрет внизу видел, в траурной рамке. Внимания не обратил.

- Теперь обрати. Между прочим, напарница моя, в этой комнате сидела.

Из приемной, где происходил разговор, одна дверь вела в коридор, а ещё две двери - одна против другой - в кабинеты директора и его зама. Павел прищурился, прочитал фамилию на табличке: так и есть. Стало быть, второй рабочий столик, точно такой, как у Лизы, только с зачехленным компьютером, принадлежал покойнице, а ещё один, посредине, с тремя телефонами - общее владение. Павел взглядом осведомился об этом у Лизы и получил утвердительный ответ - тоже взглядом.

На выходе возле вахтерской будки Павел минут пять изучал женское лицо в черной рамке - молодое, нагловато-победительное, что-то собачье в оскале, глаза-буравчики... Но, в общем, недурна, такие нравятся. На любителя. Бойкая, видать, была. И умелая кое в чем... Снимок не с документа увеличен, не из отдела кадров взят, а с любительской фотографии. Нашлась у кого-то у той же Лизы, скорее всего. А то и в директорском столе - хотя вряд ли там искали. Разве что - ну да, Лиза, она может...

Возвращаясь домой, Павел привычно глянул на окна четвертого этажа. Светятся - отец дома. После смерти мамы вовсе выходить перестал, надо им заняться, уныние до добра не доводит. Паша и сам с утратой никак не смирится, полгода прошло, а болит, болит душа и пусто в ней. На работе ещё ничего, а к дому подойдешь - и все сначала. Каково же отцу - он-то уже не работает, на пенсии...

На кухне хозяйничал дядя Митя - школьный отцов приятель, незаменимый в доме человек. Котлеты жарит - вот это дело. И картошки начистил полную кастрюлю. Ужин будет. Мама избаловала своих мужчин - не знают, с какой стороны к плите подойти. Маются, осиротев, на сухомятке. Зато дядя Митя, хоть и утомительный человек, но на все руки:

- Пока картофель варится, я сельдь почищу.

Уважительно так: сельдь, картофель... А вот людей уважать старый сыщик не привык, насмешничает все. Но дай ему Бог здоровья - с отцом они ладят. Мама его любила тоже...

После ужина приятели усядутся за шахматы, ему, Павлу, посуду мыть. Плохо, плохо без мамы. Не из-за посуды, конечно. Одиноко всем троим, даже и Конькову, прибился он как-то к их дому, особенно последние несколько лет. Сам-то уж давно как бы осиротел - дочь единственная за границей, внуки-близнецы вроде и по-русски не говорят, забыли. Теща - Конькова жена туда-сюда ездит, а он большей частью один в пустой квартире. Павел часто примечал, что к матери его - Гизеле - привязался старый сыщик сверх всякой меры, и на похоронах убивался не меньше, чем сам он, Павел, и его отец. Ничего такого подозрительного - родители были образцовой парой. Просто люди разные - отец сдерживаться привык, приятель же его человек простой, все на виду. Хотя, впрочем, и Коньков ох как не прост...

Из кухни поглядывал Павел на стариков через распахнутую дверь. Отец, как всегда, помалкивает, противник его бормочет, приговаривает:

- Я сюда, а ты сюда. А мы тебя отсюда, мы тебя не пожалеем, ладью твою под прицел, коня твоего с поля вон, пешечка наша лапочка вперед устремляется...

Cтранно - Коньков и зубы подрастерял, и волосы, лицо морщинами изрыто, а смотрится моложе, чем отец с его густой снежно-белой сединой, гладким только под глазами мешки - лицом, да и мешков этих особенно за очками не видно. Профессорская внешность, почтенная. Мама всего на пять лет была моложе, а выглядела его дочкой. Тоненькая в свои шестьдесят, и частые мелкие морщинки как-то её не старили, взгляд синих глаз до самого конца оставался детски робким, застенчивым... Эх, упустили мы её, кто сейчас умирает от воспаления легких?

Ночью, засыпая уже, Павел перебирал в памяти женские лица - смуглое, с безупречным овалом, с тонкими чертами, улыбка - про такие говорят "Голивуд"". И та, с траурной фотографии - с неприятным собачьим оскалом, но веселая, задорная, не помышляющая о скорой смерти. И другая, что окончила свой земной путь вчера в лифте, в двух шагах от собственной квартиры, лицо белое, бескровное, квадратное обвисло безвольно, рот полуоткрыт вяло, волосы неряшливо свесились на лоб - а все равно видно, что при жизни было значительным. Львица - такие женщины Павлу никогда не нравились. И уже сквозь сон просияло ему взглядом и тихой улыбкой самое дорогое на свете лицо. Доброй тебе ночи, Паульхен, спи, мой мальчик.

...Красивая Лиза отвела ему следующий вечер. К тому, что встреча эта не совсем свидание, а по делу, отнеслась спокойно, с пониманием и даже как бы с одобрением, на вопросы отвечала охотно, обстоятельно, хотя что именно старший следователь Пальников пытался прояснить, он и сам не совсем понимал.

Тамару Геннадьевну Станишевскую Лиза встречала всего пару раз - на вечерах в институте, приуроченных к каким-то юбилеям. Как бы по протоколу мужчины с супругами, женщины - кому как удобнее. Эдакая кавалерственная дама, начальственная супруга - блондинка крашеная, высокая, в дорогой косметике и элегантных туалетах, призванных скрыть изрядный лишний вес... На работу к мужу не заходила никогда, звонила редко - хотя, может, по прямому и звонила...

- Как думаешь - знала она про любовницу?

- И думать не надо - знала точно. От Мирки от самой.

- Не понял. - Умеет эта Лиза удивить старшего следователя.

- Мира - девушка себе на уме. Сначала ему портретик свой преподнесла в надежде, что жена пороется в карманах мужниных, да и найдет. Специально снимочек подобрала - в нижнем белье, ножки врозь. Рекламка такая - законная супруга сразу поймет, что ничего тут платонического быть не может. Потом помаду свою французскую не пожалела - дома у него забыла как бы невзначай. Даже волосы однажды на расческе специально оставила...

- Понимаю, на скандал нарывалась. А скандал-то ей зачем? Выходит, она и дома у Станишевских бывала?

- Бывала, как видишь. И квартира ей очень нравилась. А жена на даче, в Москву редко наведывалась...

- Так она за Станишевского замуж норовила? Это всерьез у них было?

- Вот именно. И спешила очень, считала, что скандал в благородном семействе ей только на руку.

Павел задумался. Не очень-то он разбирался в женских хитростях. А Лиза вон уже поглядывает насмешливо.

- Не напрягайся, все равно не поймешь. И не надо тебе вникать, к делу не относится.

Вот тут она абсолютно права. Паше Пальникову поручено в числе множества других дел расследовать и убийство Станишевской, он изучает ближайшее окружение потерпевшей, однако любовница её мужа, тем более покойная, в это окружение не входит, она ни при чем. Незачем время терять на пустые расспросы. Сам муж другое дело, и его сотрудница - как, кстати, пишется твоя фамилия, Лизок, Маренко или Моренко? - готова о нем рассказать. Хотя у неё лично директор научно-исследовательского института Юрий Анатольевич Станишевский, которого она знает почти три года, подозрений не вызывает. У какого начальника их нет - секретарш этих, референтов, выполняющих, помимо служебных, и некоторые другие обязанности? Любому шефу она самый близкий человек. Крутится весь день перед ним, чай-кофе подает, бутербродики на его вкус - сама и в магазин сбегает, из дому кой-чего притаранит. В курсе всех его дел, от назойливых звонков отмажет, от вышестоящего начальства прикроет, и если водятся за шефом грешки вроде чрезмерной склонности к алкоголю, на неё можно положиться: не выдаст.

C женой-то шеф по утрам в кухне полчаса да вечером за телевизором, жена обижается, что он радостями-горестями не делится, устал, мол, и надоело - а просто он радости-горести уже близкому человеку излил, помощнице своей незаменимой, референту. И если только этот референт допустит или даже сам пожелает перевести эти добрые отношения в ещё более добрые - куда ему деваться, начальнику?

Следователь Пальников не переставал втайне удивляться, слушая раздраженную тираду собеседницы. Что-то очень личное в ней звучало. Может, защищается секретарша от несправедливости, от людской молвы?

- Ты чего сегодня такая сердитая? - примирительно сказал он, - Тебе, конечно, видней, секреты профессии кому и знать, как не тебе... Ну а сама-то ты?

- Я - нет! - Ложечка резко стукнула о дно опустевшей металлической вазочки из-под мороженого: они сидели за столиком Макдональда напротив телеграфа. - Посмотри-ка на меня. Повнимательней.

Павел и так глаз оторвать не мог и боковым зрением отмечал, что за соседними столиками мужчины волнуются, а протискивающиеся мимо оглядываются, рискуя уронить с подноса свой законный гамбургер или стаканчик с апельсиновым соком.

- В общем, давай лучше мною не заниматься, - подытожила Лиза свою речь. - Ты меня пригласил, чтобы получить информацию, - вот и задавай вопросы по существу. А то я как-то не очень понимаю, чем именно ты интересуешься. Убили-то не напарницу мою, а жену Станишевского...

- Хочешь сказать, что красивым девушкам ловчить не приходится? Не уверен, - Павел никак не мог отстать от задевшей его неизвестно почему темы. - Впрочем, ладно, ты права, я и сам не понимаю, какая тут связь одна утонула, другую через несколько дней прямо в лифте режут. Но что-то есть, я чувствую. А ты?

- Бывают совпадения, - неуверенно произнесла Лиза, - Хотя считается, что ничего случайного не происходит. В то воскресенье все как-то совпало, все не к добру. Мирка злилась, что директор один на острова укатил, её с собой не взял. Сначала все на мази было, его с женой пригласили на конференцию по развитию экзотического туризма, как раз по нашей тематике. В международных паспортах штамп о браке не ставят, так что Юрочка наш расхрабрился, принялся любовницу в качестве супруги оформлять, но что-то заело в последний момент. Мира дома осталась... А то бы...

Лиза примолкла, задумалась, отвернулась, предоставив Паше любоваться её точеным профилем.

- Ну а дальше? Злая она была после его отъезда, говоришь? И что-то совпало в тот выходной - что именно?

- Да, а тут как раз муж её начал возникать.

- Бывший муж?

- Бывший в Израиле давным-давно. А Борис - ныне действующий. Да не таращи ты глаза - они между собой договорились. Мирка его достала: Борька второй год безработный, у него специальность - сдохнешь! - патентовед. А во всем мире патентная система другая, не советская. И он пообещал Мирке не мешать, раз уж ей с директором засветило. Мира с Борей - сладкая парочка, она б его не забыла. Юрий-свет Анатольич встрял между ними, как - ну не знаю, как кто. Встрял, одним словом...

- Допустим, - в голосе следователя проступило недоверие, и Лиза насторожилась. - А в чем совпадение-то?

- А в том, что как раз я со своим расплевалась, собрала вещички - и к маме в Удельную. Пришла на работу в разобранном виде, расстроенная, все Мирке рассказала. А она - давай, я вас помирю, мы с Борисом приедем, Григория с собой прихватим. Пикничок устроим на озере - жара, помнишь, стояла несусветная. Уговорила. В непринужденной, дескать, обстановке все покажется в другом свете... Словом, была идея нас с Гришей мирить. А что вышло? Ужас...

- А надо было мирить? - осторожно спросил Павел, - Я, между прочим, и не догадывался, что ты замужем. Кольцо не носишь...

- А Гриша мне и не муж вовсе - бой-френд, чтобы приличнее прозвучало. Мы вместе почти год прожили, квартиру снимали на Тверской. Вернее, он снимал, - Лиза старалась быть предельно честной, и Паша это оценил, хотя слушать такие подробности было ему неприятно, - И учебу мою оплачивал. Сам курсы подобрал - недалеко от дома, английский и испанский. Хотел, чтобы я в его бизнес вошла, он аргентинским мясом торгует. И нечего ухмыляться бизнес как бизнес. С одной стороны милиция ваша жмет, с другой рэкетиры...

- Лизок, - хмуро попросил Пальников, - Не растекайся мыслью - при чем тут милиция и рэкетиры? Что произошло в воскресенье на озере?

- Сразу скажу, чего не произошло: не помирились мы с Гришей. Не договорились ни о чем. Он к жене вернулся - и все дела. А пикник получился нормальный. Прикатили они на гришкином "мерседесе", понавезли пива, закусок. Помидоры и огурцы на станции купили. Бутылка "абсолюта" была - вот её бы не надо. Борька напился, да и Мирка хороша была...

- Какого цвета "мерседес"? - скорее по привычке спросил Паша и услышав, что черный, задал следующий вопрос: - Как все же утонула Мира Дорфман, кто где в это время находился?

Озеро это между Малаховкой и Удельной Паша Пальников знал отлично, бывал там не раз. Длинное, узкое, расстояние между берегами невелико, дно чистое, песчаное, насчет глубины точно он не знал. Может, где посередине и глубоко, но в жаркий день на обоих берегах народу, что мух на липучке, и лодки снуют во всех направлениях. Это уметь надо утонуть в таком месте. Тонут, однако, довольно часто - пьяные, как правило.

- Она что, плавать не умела или поддала крепко? И почему не вытащили? Людное такое место...

Он представил себе: черный "мерседес" метрах в ста от берега, под деревьями, ближе там не подъедешь, берег изрыт мелкими овражками. Небольшая, но теплая компания - таких немало, конечно, было в тот жаркий день у воды. Бутылка "абсолюта" на четверых - нет, на троих, тот, что за рулем вряд ли пил. Разве что пиво - но если закуска хорошая, это нормально, не страшно... Выпили, закусили, поговорили...

- Нет, она плавала неплохо. И выпила не особенно. Это все Борька. Начал её попрекать любовником: что, мол, за чужой славой гоняешься да за чужими деньгами, возомнила о себе, размечталась, а на себя-то глянь... В этом роде, пообиднее старался задеть.

- Они же договорились!

- Трезвые договорились, а тут Борис вдруг разошелся. Они вдвоем водку прикончили, я только пиво, Гриша вовсе не пил. Борька вообще-то неплохой парень и Мирку любит. Потом знаешь как бился, плакал, казнился, что виноват. Врачи со скорой ему укол сделали - мы его успокоить не могли с Гришей. Мы и сами-то...

Картина, нарисованная воображением старшего следователя, приобретала все более четкие контуры. Одна супружеская пара повздорила. Вторая - Лиза с Григорием - забралась в машину ("Чего нам их слушать, пусть сами разбираются"), там удобнее обсудить собственные проблемы, а, может, решили помириться самым старым и самым верным способом. Хотя люди кругом, вряд ли, - подумал Паша, иcпытывая отчетливо неприятное чувство, - Ревную, что ли? Да не так уж она мне и нравится, эта Лиза, больно самоуверенна...

- Окна в машине открыли, чтобы ветерок, - как бы отвечая на невысказанные его сомнения, сказала Лиза. "Ну с открытыми-то окнами не пообнимаешься" - успокоился Павел.

Итак, они сидели в машине с открытыми окнами и разговаривали... Вторая пара продолжала шумно выяснять отношения. Поэтому Лиза не удивилась, увидев, что Мира бежит стремглав к берегу, а Борис за ней, с криком: "Миранда, не дури, вернись сейчас же, я кому говорю!"

- Так она топиться, может, побежала?

- Да ты что, такие ссоры каждый день у них... Она его не послушалась, добежала до пологого места, где песок - и в воду! А Борис за ней в воду не полез, к нам пришел в машину, злой такой, жаловался, что жизни не стало никакой, пусть уж к любовнику уходит или остается, одно из двух, а ему надоело.

Тут как раз дождь начался, понял Павел из дальнейшего рассказа. Вроде и туч не было. а загрохотало с ясного неба, ливануло сильно - народ из воды на берег побежал, никому ни до кого, каждый сам за себя, спасайся, кто может. Те, что в машине сидели, спохватились: да где же она, купальщица наша сумасшедшая? Сначала Борис к берегу кинулся, потом и Лиза с бой-френдом. Никого на воде, ни одной головы - только пузыри пляшут... Вот они, пузыри, о которых вчера она вспомнила. Всплыли.

Была ещё надежда, что Мира впопыхах не на тот берег вылезла - объехали на машине все озеро дважды, потом уж к спасателям. Вытащили утопленницу часа через три - это ещё быстро нашли. К тому времени пляжи опустели, дождь всех разогнал. Машины расползлись, как жуки, пробираясь к шоссе, один только черный "мерседес" сиротливо прикорнул под деревьями.

Павел представил себе отчетливо двоих мужчин и женщину, ожидающих в машине, - или под дождем стояли, не замечая его, в страхе и тревоге, все уже поняв? Представил нетрезвых, матерящихся, деньги вымогающих спасателей: "А чего мы, каторжные, что ли? Рабочий день кончился." Заплатил, конечно, "бой-френд".

Чтобы отвлечься от этого несимпатичного персонажа драмы, Павел спросил:

- Борис точно за ней в воду не входил? Сразу к вам пришел?

- Не сразу. Покричал ещё с берега: Мирка, вылезай!

- Стало быть, он её утопить не мог, хотя мотив у него был определенно. Версию о самоубийстве ты тоже отметаешь. По всему видно - несчастный случай.

- Конечно, - подтвердила Лиза, - По-другому никто и не думает.

- Не скажи, - задумчиво протянул Павел. - Тут в связи с убийством этим я решил посмотреть материалы вскрытия Дорфман. Я тебе уже вчера сказал как-то они могут быть связаны, эти две смерти. Да тем более в первом деле насчет Станишевской - и ухватиться не за что.

- Ну и что в материалах вскрытия? - Лизины глаза расширились от изумления, - Что там, чего я не знаю? Я ж там была...

- Да все, как ты рассказываешь. Покойница перед тем как утонуть, ела и пила, причем изрядно. Высокий процент алкоголя в крови - пьяные, как ты знаешь, на воде всегда группа риска. Но вот на обеих лодыжках патологоанатом отметил гематомы - синяки, стало быть. Будто кто-то её крепко за ноги ухватил...

- А-а! - воскликнула Лиза, - Вспомнила! Это Борис. Они возились так, шутя, он норовил с неё цепочку снять.

- Цепочку?

- Ну да, золотую цепочку, Юрочка-страдатель из прошлой загранпоездки ей привез, специально на ногу, видел такие? Мирка в первый раз её нацепила, Борьке не понравилось... С этого они скандалить и начали, а так все шло нормально...

- Так снял он цепочку? В описи её нет.

- Патологоанатом украл... Извини, пошутила. У Бориса я её не видела. Господи, неужели её из-за цепочки паршивой утопили? Польстился кто-то... У нас там на озере всегда шпаны полно. Паш, пошли отсюда, проводишь меня до вокзала. Я поздно не возвращаюсь, боюсь вечерних электричек...

Домой Павел вернулся засветло. Предложил было Лизе проводить её до Удельной, но та ответила неожиданно грубо:

- Этого ещё не хватало!

Весь Пашин энтузиазм разом пропал. Ну её к черту! Вы не моего круга, мадемуазель. Деловая знакомая, и никак не более. А все ж обидно.

До поздней ночи проговорили с отцом и дядей Митей - тот все чаще задерживался у них по вечерам, иной раз и ночевать оставался. Отец, впрочем, скоро отключился - сказал, что на него профессиональные их беседы тоску наводят. Сел перед телевизором. Посмеивался раньше над мамой, над её пристрастием к "Санта Барбаре", а теперь сам смотрит.

Зато дядя Митя, отставной сыщик, услышав Пашин рассказ, так и завелся;

- А ну давай, давай! На озере, говоришь, средь бела дня... И ту тоже средь бела дня. Нет, просто так не бывает, чтобы и жену, и подругу на одной неделе Бог прибрал, что-то тут есть, Павел Севыч. Эк не повезло мужику, правда? А может, наоборот, и повезло: его счастье, что алиби у него железное, стальное прямо. Сейшельские острова - это хоть в нашем полушарии, или в южном? Ты все ж проверь, какие отношения у него были с той и с другой. И мотивы прощупай. Имущественные, к примеру, - наследство, может, какое? Сейчас это в моду вошло - за квартиру убивать, за дачу, за машину, всякое такое. За что хошь на тот свет отправят.

- Дядя Митя, да ведь сам говоришь - у него алиби.

- А про заказные убийства слыхал?

- Ну, то совсем другое. Люди другие - криминального пошиба, сам знаешь. А это, можно сказать, мирные обыватели.

- Не скажи, Павлуша, не скажи...

Старый сыщик бормотал ещё что-то, нес, по обыкновению, околесицу, но голубенькие выцветшие глазки смотрели - и не видели ничего вокруг, взгляд внутрь обращен. Он всегда так: мыслит вслух, прикидывает, крутит-вертит в голове факты, выстраивает цепочки. И часто получается у него нечто стройное, логичное, неопровержимое. От Бога сыщик, если может быть от Бога такая профессия - людей ловить.

Павел давно изучил эту его манеру. Ему вообще всегда, с самого детства нравился вздорный, с виду простоватый, но очень даже себе на уме дядя Митя, Коньков-Дойл, так отец его когда-то прозвал. И родители недаром любили и привечали не шибко деликатного, подчас надоедливого и утомительного знакомца: ценили его искреннюю к ним привязанность, всегдашнюю готовность помочь. А мама жалела его - раз человек так к чужой семье прибился, значит, в своей нелады. Словоохотливый Коньков, впрочем, никогда на эту тему не распространялся. Известно было - жена, дочь, у дочки муж - шведский коммерсант и двое мальчишек-близнецов. Какую роль в этом семействе исполнял сам Коньков, судить было трудно...

Когда Паша закончил школу с серебряной медалью, маленький семейный совет, с участием того же Конькова, постановил: штурмовать отличнику юридический, поскольку ни к отцовским инженерным занятиям, ни к чему другому тот склонности не обнаружил. Отец, разумеется имел ввиду адвокатуру - занятие почтенное и высокооплачиваемое. Паша же, переглянувшись с Коньковым, вытащил тихонько из кармана и показал ему пеструю обложку очередного романа о Перри Мейсоне, он вечно таскал в карманах затрепанные разномастные покет-буки, заверяя родителей, будто подобное чтение - лучший способ выучить английский.

Да и какой, скажите, мальчишка устоял бы перед сыщицкими историями, которыми с младых пашиных лет щедро угощал его друг дома? Коньков тогда ещё работал в УГРО и был поистине неиссякаем. Если не с ним самим, то с его друзьями-коллегами каждый день происходило нечто увлекательное, что там Перри Мейсон и Ниро Вульф. А были ещё коллеги-недруги, злокозненные и коварные, благодаря именно этим качествам выбившиеся в начальники, в работе Коньков их всегда посрамлял, в интригах же они брали свое, мстилид, почему и остался он вечным старлеем, так и на пенсию вышел... Ну, разумеется, и преступники фигурировали в его рассказах: убийцы, грабители, воры, но в смысле пакостности и вреда, наносимого обществу, им до коньковских начальников было ой как далеко.

Вот так и попал юный Паша, Паульхен по-домашнему, в сыщики...

- Цепочка, значит? Золотая? - продолжал между тем Коньков несвязное свое бормотание, - Интер-ресно дела поворачиваются. Сама же она свалиться не могла, застежка там какая-нибудь, замочек, ты у Монолизы этой разузнай. А почему она, кстати, в милиции про цепочку ничего не сказала? Все трое умолчали, может, это и сговор...

- Да забыли просто, дядя Митя. Представляешь, какое потрясение, только что была живая девушка, любила, скандалила, планы строила далекоидущие, и вдруг нет её, одни пузыри на воде...

- Какие ещё пузыри, что ты мне про пузыри? Ах да, дождь же был...

В тот самый вечер, когда состоялся этот многозначительный разговор между двумя сыщиками - старым и молодым, случилось ещё одно событие, имевшее косвенное, правда, отношение к расследованию убийства гражданки Станишевской: в гости к бабе Тане, дежурной по подъезду, приехала из Малоярославца любимая племянница. Тетку навестить, а заодно купить кой-чего мужу, себе и детям. В Москве лучше как-то покупается, чем в Малоярославце, интереснее. Удивилась, увидев двух кошек: это ещё откуда? Выслушала ужасную историю, как соседку, бывшую их хозяйку, прямо в лифте зарезали. Испугалась до смерти:

- Ой, а я в нем ехала!

- Все ездим. Что ж теперь, пешком подыматься? - успокоила её рассудительная тетка.

Ночью белая с черным кошка изловила мышонка - откуда бы ему взяться на пятом-то этаже? Отродясь тут мыши не водились, видать, судьба.

Обнаружив поутру на коврике возле своей кровати дохлую мышь и гордую охотницу, ожидающую похвалы, баба Таня сделала все, что следует; покойницу завернула в бумагу и отнесла в помойное ведро, кошку почесала за ухом, приговаривая:

- Вот и умница, сразу видать - работящая кошка.

Племянница, проснувшись и узнав о происшествии, сказала грозно:

- Та-ак! А наш Васята только спать и жрать горазд, мыши прямо по нем скачут. Теть Тань, заберу я эту кошечку, все равно ведь сирота.

- У неё хозяин есть, - засомневалась было старуха, но прикинула в уме: когда ещё появится тот хозяин, да что с ним ещё будет когда узнает о смерти супруги своей, да и вообще как такому мужчине вальяжному, большому начальнику за двумя кошками ходить? Еще и спасибо скажет...

Вот так и получилось, что кошка Мариетта (имени её баба Таня не знала) отбыла вскоре в Малоярославец, где ей предстояло называться Муркой, ловить мышей и быть верной супругой ленивому красавцу Васяте.

Это маленькое событие повлекло за собой, как ни странно, довольно серьезные последствия...

Заместитель директора института не только сам отправился в аэропорт, но и жену свою прихватил. Не так-то просто человека, только что прилетевшего с неведомых, но, конечно, волшебных островов, ошарашить сообщением о постигшем его несчастье. Пусть уж и Зоя будет рядом, женщине вообще легче найти нужные слова, к тому же они с бедной Тамарой не то, чтобы приятельствовали, но друг другу симпатизировали. По этой, кстати, причине Петр Сергеевич, не имевший от жены собственных секретов, утаил от неё занимавший весь коллектив роман Юрия с рыжей секретаршей Мирой. Хотя язык иной раз так и чесался - Петр Сергеевич шефа не одобрял. Но узнала бы Тамара - что тут хорошего? И так натерпелась, бедная, - Юра по бабам неутомимый ходок, при его приближении все как одна институтские дамы прихорашиваются и встряхиваются, как птички. Он и цветочки ко дню рождения не забудет, и подарочек из-за границы каждой, и не то, чтобы всем одинаковые, а как бы индивидуально, с учетом склонностей, пристрастий, возраста и даже цвета волос... Тамара, пока с ним ездила, сама же эти подарки и покупала:

- Дешевле получается, - призналась она как-то Зое, - Я хоть выбрать могу, а он втихаря да в спешке напокупает всякой дряни втридорога.

Был в ней цинизм какой-то, в этой Тамаре, странные у них с Юрием были отношения. Дамы восхищались вкусом и галантностью очаровательного Юрия Анатольевича, не подозревая, что угодила им его супруга. А его, заместителя, как мужчину в грош не ставили. Кличку приспособили: "Зойкин муж". Петр Сергеевич старался не обижаться и постановил для себя, что с такой репутацией руководить коллективом легче, никто не посмеет сказать: а ты-то!

Заметив эту пару в толпе встречающих, Юрий Анатольевич Станишевский сразу понял: что-то произошло. Институт закрыли, бомбу взорвали... Обнявшись дружески с пухленькой Зоей и обменявшись рукопожатием с дорогим другом Петей, он заметил, как тот сделал шаг назад, выдвинув на передний план Зою, заметил её странно кривящееся от желания заплакать лицо, и похолодел:

- Кто? Кто умер? Не томи, говори сразу.

Вестница беды заплакала все же, взяла его руку, сжала:

- Юра, дорогой, у тебя дома несчастье. Ужасное. С Тамарой.

- Жива?

Зоя скорбно покачала головой и снова обняла, пригнула к себе его голову, теплой ладонью погладила по седому затылку. А вокруг, в обычной суете смеялись, громко разговаривали, приветствовали друг друга прибывшие и встречающие, и никто не обращал внимания на маленькую горестную группу...

Подробности Юрию Анатольевичу рассказали уже в машине.

- Поедем к нам? - предложила Зоя, когда стояли в пробке на мосту у Белорусского вокзала, - Как ты сейчас один будешь?

- А кошки? ужаснулся дотоле тяжело молчавший, ни единого вопроса не задавший вдовец, - Про них-то все забыли. Нет-нет, домой, только домой.

Петр Сергеевич совсем уж занервничал. Ему предстояло преподнести Юрию ещё одно печальное известие: о безвременной, непредвиденной и ужасной кончине Миры Матвеевны Дорфман, его личного референта. Сделать это надо было поделикатнее и самому, тут как раз Зоя могла напороть: одно дело просто референт и совсем другое - референт любимый. Петр Сергеевич покосился на две плотно набитые дорожные сумки директора, которые тот с усилием вытаскивал из багажника. Уезжал он с одной, - вспомнилось Петру Сергеевичу, - Не дождалась рыжая обновок. Раньше бы непременно из аэропорта на службу заскочил, поклажу бы оставил... После каждой его заграничной командировки Мира Матвеевна щеголяла в новых туалетах, и недешевых, и никак нельзя сказать, что женскую часть коллектива это сильно радовало. Будь у иных дам возможность, утонуть бы рыжей не в чистой озерной водице, а в мутных волнах зависти и неприязни, к тому же намного раньше, чем это с ней произошло на самом деле... Она ещё и подразнить любила менее удачливых своих соперниц, из которых многие были её предшественницами. Язык распускала, хвасталась. Допрыгалась. Теперь опасаться некого. Нет Тамары, но и рыжей порадоваться не пришлось... И как теперь Юрию сказать?

- Знаешь, Юра, это ещё не все наши несчастья, - отважился он, наконец, когда оба стояли, дожидаясь лифта, - Мира Дорфман погибла. Утонула на следующий день, как ты отбыл. Купаться отправилась в воскресенье - и вот, у всех, можно сказать, на глазах. Представляешь? Лиза Маренко с ней была, видела.

- Представляю, - безжизненным, упавшим почти до шепота голосом отозвался директор, закинул в разъехавшиеся двери прибывшего, наконец, лифта обе сумки, вошел, оттерев плечом сунувшегося было за ним заместителя и взмыл вверх... Нехорошо как-то получилось, даже и не попрощались, у Петра Сергеевича возникло такое ощущение, будто бедолага и не расслышал сказанного - он же и без того в шоке. Эх, надо бы с ним хоть до квартиры... Петр Сергеевич потоптался ещё на лестничной клетке, дожидаясь неизвестно чего, и поспешил к сидевшей в машине Зое.

В доме - тлен и запустение, и никто не выбегает навстречу, не трется об ноги, урча, как крохотный трактор.

- Топси, - окликнул он безнадежно, - Мариетта! - Все равно, что Тамару звать. Нет её здесь, и нигде нет. Но, говорят, кошки живучи. Целую неделю одни в запертой квартире? Невозможно... Да, и что-то ещё такое о Мире ему сказали - нет, вот этого уж точно быть не могло. Как это - лишиться сразу всех, кто тебе дорог? Разве я - самый большой грешник на свете? Здесь где-то кошки, дома - забились под диван, лежат обессиленные, но живые, живые... Иначе ему самому завыть остается, лечь на пол и сдохнуть.

Записка под зеркалом в передней, по счастью, во время попалась ему на глаза. Корявые буквы возвестили, что за кошками надлежит спуститься в нижнюю квартиру, где проживает старшая по подъезду - и замысловатая закорючка вместо подписи. Юрий Анатольевич тут же вспомнил вздорную крикливую особу, возомнившую себя начальством и по любому поводу делавшую жильцам замечания. Однажды наорала на них с Тамарой, когда они вылезали из такси. "Ишь баре, - заверещала на весь двор. - С улицы зайти не могут, дыши теперь ихним бензином!" Ах дай ей Бог здоровья, усатой кликуше, выразительнице классовой ненависти - спасла его кошек. И как только она проникла в запертую квартиру? Впрочем, это неважно... На общем фоне...

Не сняв плаща, он упал тут же в передней в глубокое, истерзанное кошками кресло. Тамару кто-то убил. Девочка его любимая - он так и называл её "мой ребенок" - утонула... Где, как? Может, в смертную минуту на помощь его звала? Он один виноват: мог взять малышку с собой... Не взял, скандала испугался, Тамара пригрозила скандалом. Вот, вот кто виноват, из-за неё все, из-за Тамары, старой этой злобной грымзы умерла его девочка, его куколка рыженькая... Не узнай Тамара, что муж оформил поездку на двоих Мира специально и паспорт заграничный выхлопотала, и визы уже готовы были, - и не узнай об этом жена, все бы по-другому... Поехали бы вдвоем, полетели, как на крыльях. "Боинг-707", бизнес-класс, ну где она это видела? А потом купались бы в прозрачных, нестерпимо синих волнах, шлепали босыми веселыми ногами по мелкой воде, ужи в ресторане, подолгу колдуя над меню, в котором сплошь экзотика. А потом - необозримо широкая - два метра на два кровать в номере люкс пятизвездного отеля... Так все и происходило в его воображении, повсюду девочка его сопровождала, ни на минуту не оставляла одного - на местных шоколадных красоток и взглянуть не позволяла... Милая, как же ты ушла, не простившись? Покинула меня, а я и не почувствовал ничего...

Будь проклята Тамара, законная опостылевшая супруга! Как же она в тот вечер взбесилась, он и не видел её прежде такой. Будто в первый раз проведала о супружеской измене. Бывало же и раньше - и ничего. Подуется, помолчит - и дальше поехали... А тут заорала, завизжала, как торговка, слоном в него запустила фарфоровым - чей-то давнишний подарок под руку попал, стоял себе на шкафу... Юрий Анатольевич невольно глянул на шкаф в прихожей, на котором некогда красовался слон, потом на пол, на то место, куда он грохнулся, просвистев мимо его головы. Ничего не осталось - ни слона, ни груды белых обломков, только вмятина на косяке...

Он тогда выскочил из дому, дрожа от ненависти, остался бы - убил. Слушать такое про себя, про Миру - и от кого! От святоши этой...

Даже сейчас, вспомнив, он весь затрясся. Как посмела, гадина, такие слова! Про его позднюю, последнюю, истинную любовь...

Опомнился: Боже мой, не о том он думает. Улеглись, свернулись комочком на дно души, только что сотрясавшие её страсть и ненависть, накатила другая беда: беспросветная печаль. Навалилась на сердце, и тут ещё смутная тень замаячила на грани сознания, наваждение: было, не было? Приснился ему тот мужичонка или в самом деле познакомились они в ночной закусочной?

...Хлопнув дверью, швырнув напоследок связку ключей в ненавистное, искаженное лицо, оказался он тогда на улице один, ночью. Намерение было твердое: никогда, ни за что, ни за какие коврижки в дом, к этой женщине не возвращаться. Звон ключей - похоронный звон по их совместной жизни.

Чуть остыв, похлопал себя по карманам. Бумажник, слава Богу, при нем, закусочная на углу открыта всю ночь... Единственный в тот час посетитель сам подсел:

- Разрешите, господин? Не побеспокою?

Ускользнул было из памяти учтивый незнакомец, а тут - на тебе! отчетливо всплыло перед глазами бледное, помятое лицо. Одет чисто, а то бы в закусочную не пустили - бомжи за порогом остаются. Ворот клетчатой рубахи распахнут, цепочка не с крестом - с ладанкой какой-то, беседовали - а о чем? Кажется, не надолго отключился, а разлепил глаза - мутный свет в окне, утро. Напротив за столиком никого, бумажник пуст, а накануне изрядно денег было. Привычный ко всему малый за стойкой все претензии отвел сходу:

- Мы не при чем, вы там вдвоем сидели, мирно беседовали, приятель ваш под утро домой пошел, просил за вами присмотреть.

Этот ли малый бумажник опустошил, тот ли вчерашний знакомец - какая разница? Из того утра память сохранила только скрип и стон лифта, когда поднимался Юрий Анатольевич к себе домой, и сострадание в опухших глазах жены, открывшей на его звонок так скоро, будто стояла под дверью... Может, всю ночь провела в том самом кресле в прихожей, где сидит сейчас он сам и стонет от рвущих душу и сердце воспоминаний.

Убегая от тоски, поднялся Юрий Анатольевич, так и не зайдя в комнаты, перешагнул через брошенные на пол сумки и отправился к соседке. Не совсем ещё он осиротел, есть живые существа, которых он любит и которые любят его...

Однако тут подстерегал его ещё один удар - будто мало ему досталось.

- А беленькая-то сбежала! - сообщила старуха из нижней квартиры (баба Таня за лучшее сочла соврать насчет исчезновения Мариетты. Подумаешь, кошка - невелик грех). - Как я к себе их несла, она из корзинки скок да на чердак. А вам вот тут повестка из милиции к следователю. Лично велел передать.

Юрий Анатольевич машинально взял протянутую бумагу.

- Ой, горе-то какое! - опомнившись (совсем приличия забыла, старая!), запричитала было баба Таня, но жилец слушать не стал, стиснул зубы так, что желваки на щеках выступили, забрал оставшуюся кошку и, не поблагодарив, ушел. Закрыв за ним дверь, старуха перекрестилась.

А неблагодарный жилец, вернувшись к себе, повалился на диван, завыл, зарыдал - доконала его последняя соломинка, пропажа Майки - Мариетты, выросшей на его глазах из жалкого помоечного заморыша в опрятную, складную, хоть и не из самых красивых киску: белую с черным хвостом, и на голове между ушами черное пятно, будто бант... И плача, все пытался взять на руки, прижать к себе Топси, но сиамская красавица, соскучившись по дому, побежала осматривать свои законные владения, рассчитывая отыскать пропавших невесть куда хозяйку и подружку Мариетту, потому что где ж им ещё быть, как не здесь?

После двух-трех бесед с дядей Митей молодой, не слишком ещё искушенный в профессии следователь Пальников утвердился в мысли, что муж погибшей гражданки Станишевской Т. Г. может иметь к её смерти непосредственное отношение, несмотря на неопровержимое алиби. Уж больно выгодна ему - и только ему - эта смерть. Принесла желанную свободу и некоторые даже материальные блага: на имя жены записана приобретенная четыре года назад за бесценок выморочная развалюшка в Малаховке, превращенная стараниями Тамары Геннадьевны в уютную, со всеми удобствами дачку. И сад красивый, и место престижное, и, главное, цены на недвижимость за последнее время взмыли вверх. Муж - единственный, по справедливости, наследник. Так что мотивы просматриваются, и заказное убийство, о котором твердит дядя Митя, вполне возможно.

Однако в ту самую минуту, как отворилась дверь следовательского кабинета (одного на троих, но двое "сокамерников", как они себя называли, по счастью отсутствовали) - в ту самую минуту, как приглашенный повесткой Станишевский Ю. А. неуверенно ступил на порог, держа в руке эту самую повестку, все логические построения, подсказанные Паше отставным суперсыщиком, разом рухнули. Такой человек на убийство просто не способен. Ни на заказное, ни на какое другое. Интеллигент чеховского толка - так определил его Паша. Высокий, сутуловатый, седой. Глаза за толстыми стеклами очков грустные - похож на большую, добрую собаку, на сенбернара, что ли... Немедленно вспомнив, что у сенбернара только что убили жену - ну, изменял он ей, однако все же двадцать с лишним лет прожили вместе и смерть эта не может не быть для него утратой, - следователь поднялся навстречу посетителю, пододвинул стул, и голос его, когда он заговорил, звучал участливо:

- Припомните, Юрий Анатольевич, были у вашей супруги недоброжелатели? Враги, может быть? Угрожал ей кто-нибудь?

- Недоброжелатели пожалуй, - у кого их нет? А врагов настоящих, опасных... Помилуйте, откуда им взяться? И не угрожал никто и никогда, Тамара бы мне сказала, я уверен.

- Может быть, отомстить кто-то хотел?

- За что? - вдовец только плечами пожал, посмотрел беспомощно: Боюсь, никакого проку от меня. Бывает же, что просто так подойдут и убьют...

- Бывает, Юрий Анатольевич. Не слишком часто, но бывает. Но похоже, жену вашу выслеживали. Подозреваемого ещё раньше во дворе замечали. Старухи, что на лавочках сидят, - они приметливые, чужих сразу определяют... Он появился за несколько дней до... - Паша деликатно замолчал, не решаясь произнести страшное слово "убийство", заменил его нейтральным "до происшествия". - Околачивался во дворе, бабки говорят, и дворничиха его гоняла даже...

- Почему?

- Да тут вокзал, сами знаете. Подозрительного люду хватает. Стянет чего-нибудь, ещё как-нибудь напакостит - и на электричку. Ищи ветра в поле...

"Как с маленьким разговариваю, - поймал сам себя Павел, - Как будто уж если интеллигентный человек, так обязательно несколько не от мира сего, все равно что ребенок. А на самом-то деле он, может, лучше тебя все понимает. Особенно если причина есть что-то скрыть".

- Простите, а как выглядел этот... вор?

- Среднего роста, среднего телосложения, - прочитал следователь из протокола, им же самим составленного, - Возраст предположительно около сорока, одет в клетчатую рубашку-ковбойку, черные брюки... А почему вы решили, что он вор?

- Да вы же сказали!

- Я только к примеру. Внешность такая вам знакома?

Тот смотрел растерянно, будто не понимая, Паше пришлось повторить вопрос.

- Ах нет, нет, - испуганно отмахнулся рукой Юрий Анатольевич, - Может, и встречал, описание у вас, простите, не очень выразительное... Но в чем я сомневаться никак не могу - среди моих знакомых такого нет.

- Еще бы, и быть не может, - мысленно согласился следователь Пальников, - вы-то хорошо воспитаны, элегантны. Пиджак вот твидовый, рубашка с маленькими пуговичками, пристегивающими уголки воротника, Паша только недавно узнал, что такой фасон называется "баттн-даун", галстук расписной, но неярких тонов... Паша бы и сам от такого прикида не отказался, однако для этого в Лондон, скорее всего, пришлось бы сгонять. Хотя, говорят, и здесь все есть, были бы деньги. И время по магазинам побегать. Ни того, ни другого у молодого следователя не было, и обходился он джинсами, свитерами и куртками...

Отбросив суетные мысли, он сказал:

- Давайте я вам пропуск подпишу.

Когда за посетителем закрылась дверь, Паша рассеяно полистал протокол. В самом деле, какая связь между рубашкой "баттн-даун" и серо-синей ковбойкой? Да никакой связи - разве что точечный контакт, случайно встретились и тут же разошлись, на улице кто угодно с кем угодно может столкнуться. Или в метро, или в подземном переходе, или даже в магазине, или даже за стойкой - в закусочные по вечерам заглядывает разный люд, может, и такой вот лощеный господин выпить рюмку водки и тут же уйти, перемолвясь парой слов с соседом в ковбойке. А следствием точечного контакта может явиться ещё один контакт, совсем уж краткий - взмах ножа, акт бессмысленный, необъяснимый, если не предшествовала ему какая-то встреча, какой-то разговор...

"Совсем уж я стал подозрительный, как дядя Митя, - прервал сам себя Паша, - Впрочем, пошли мне Бог его удачливость - распутывал старик самые безнадежные дела. Но в данном случае, пожалуй, зацепки нет. Вот если бы доказать, что встречался Станишевский с бродяжкой, замеченным дворовыми сплетницами, события обрели бы смысл, а так все домыслы... Надо к старшей по подъезду заглянуть, может, попался ей где-нибудь снова на глаза мужик в ковбойке. Хотя и против него доказательств нету...".

Слава Богу, следователь не заметил, как пол пошатнулся под стулом недавнего его гостя. Юрий Анатольевич, выйдя из обшарпанного здания, в котором помещался районный отдел милиции, вздохнул глубоко, прогоняя подкатившую тошноту, а заодно и страшное видение, посетившее его в следовательском кабинете: некто с помятым бледным лицом, в распахнутой на груди ковбойке шепчет вкрадчиво: "Сколько заплатите, господин, если я вас освобожу? Я возьмусь, если за хорошие денежки, и не узнает никто..."

Это уже под утро было в привокзальной закусочной, в двух шагах от дома. Недалеко он тогда ушел, швырнув связку ключей, их звон он вдруг отчетливо услышал. И тот разговор вспомнил, что начисто выпал из памяти. Следователь своими расспросами прервал спасительное забытье, и Юрий Анатольевич, стоя на пороге отделения милиции, припомнил и чудовищные слова ночного знакомца, и собственный пьяный жест: как распахнул свой бумажник. Все бери, во - рубли, баксы, забирай. И короткие, с обломанными желтыми ногтями пальцы, нырнувшие в отделение, где деньги.

- Провожу-ка я вас до дому, господин...

- Не хочу домой, - капризный свой ответ будто услышал Юрий Анатольевич, и вот тут-то отключился. Неужто перед тем назвал-таки свой адрес? Быть не может. Да и тому зачем? Деньги он забрал, выполнить же обещанное странному этому вору ни к чему. Что сделала ему незнакомая женщина? А убийство - дело рискованное, за него ответ придется держать хорошо если только перед Богом, а если и перед людьми?.. Нет, это простое совпадение, мало ли клетчатых рубашек на свете...

...Тамара рассказала наутро, что кошки разом побежали к входной двери, шорох послышался, неуверенный звонок - на её испуганное "кто, кто там?" не ответили, снова только шорох. А кошки от двери не отходят, нервничают. Она решилась все же, приоткрыла дверь, не снимая цепочки. Беглый муж сидел на черном резиновом коврике - пьяный, невменяемый. Ей немало усилий стоило затащить его в дом. Он тогда этому рассказу не поверил, как, впрочем, давно уже не верил ей ни в чем. Ему-то помнилось, что он позвонил - ему тут же и открыли. И бумажник не мог валяться на коврике, он же ещё в закусочной сунул его в карман, убедившись, что деньги исчезли.

Какое это теперь имеет значение?

Юрий Анатольевич постоял возле милиции и повернул было обратно: рассказать следователю все, что вспомнил. Но тут же одумался: как истолкует самоуверенный юнец рассказ о человеке из закусочной? Получится, будто я сам заказал, заплатил, распорядился жизнью жены... На самом деле все не так, был только пьяный, забытый впоследствии напрочь разговор, не я первый, не я последний, кого обокрали подобным образом. Разумеется, этому типу только деньги были нужны, вот и воспользовался откровениями случайного собутыльника. Не он же, в самом деле, зарезал Тамару... Он и адреса нашего не знал.

- А кто же тогда убил? - спросил тихонько, едва слышно чей-то голос, будто прошептал. Юрий Анатольевич вздрогнул, оглянулся и, шагнув с тротуара, махнул рукой проходящему такси. Домой, домой, да поскорее. Обдумать, припомнить все хорошенько, не в панике, а спокойно, решение какое-то принять...

На следующее утро Юрий Анатольевич явился на службу. Бессонница продиктовала единственно возможный вариант дальнейшей жизни: будь, что будет, и чему быть, того не миновать. Другими словами, предпринимать ничего не следует. Вчерашний разговор в уголовном розыске - это реальность, все же остальное - бред, дьявольское наваждение. Никак он не повинен в смерти жены, произошел несчастный случай - следом за ней в лифт вошел маньяк... Такое случается, про такое в газетах пишут...

Бреясь утром в ванной, приглядываясь к осунувшемуся лицу, отраженному зеленоватым, забрызганным зеркалом, он подумал про себя теми же словами, что и Паша Пальников накануне: такие не убивают, нет...

От Лизы Маренко - секретарши своего заместителя - потребовал отчет, что и как произошло с Мирой. Неделю назад всего - подумать только, неделю назад, пока сам он любовался розово-золотыми восходами и багрово-оранжевыми закатами на острове - как бишь его? Испарилось название, прошлое растаяло, растворилось, осталось жуткое настоящее. Нарочно он пошел на эту пытку пригласил Лизу в кабинет, усадил в кресло для посетителей, попросил рассказать, что же случилось в воскресенье на подмосковном озере, как Мира там оказалась - не такие уж они закадычные подруги, Мира с Лизой, друг друга скорее недолюбливают...

Лиза заранее подготовила щадящий вариант - с пропусками и умолчаниями. Но присутствия Бориса в компании утаить никак бы не удалось, пришлось его упомянуть. О ссоре супругов Дорфман, конечно, ни слова. В милицейском протоколе не сказано, что они проясняли отношения и разгоряченная жена после небольшой, как бы шутливой, потасовки побежала по берегу, спасаясь от разгневанного мужа, и прыгнула в воду, а тот, покричав ей вслед, чтобы возвращалась немедленно, повернулся, раздосадованный, спиной к озеру и отправился к машине, на которой прибыла вся компания. В протоколе об этом сказано скупо, в трех строках, однако Борис упомянут...

- Как это он там с вами оказался? - хмуро спросил директор, явно подозревая Лизу в пособничестве Борису, - Они же разошлись с Мирой, даже и не встречались.

- Ну прям, разошлись-разбежались, - возразила базарным тоном оскорбленная Лиза, и тут же пожалела. Сказанное следовало смягчить, и немедленно.

- Бориса мой приятель пригласил, Гриша, - соврала она, - Они же знакомы, вы помните? Гриша Бориса к себе на работу устроил, когда затеял этот свой бизнес с аргентинцами...

Лизин знакомый и вправду организовал совместное предприятие с неким аргентинцем, а проще говоря - с одним своим родственником, уехавшем лет двадцать назад на историческую родину, то бишь в Израиль. Уехал - как умер, сгинул, ни единой весточки. И вдруг вынырнул из небытия, в Аргентине объявился, здоров и благополучен, готов торговать в России мясом и разными там консервами и колбасами. Бестолковый, не любящий работать Борис Дорфман деловым людям пришелся не ко двору, бизнес остался сугубо семейным. Мира тогда расстроилась всерьез, обиделась - но не сдалась: принялась за своего шефа как следует, не шутя.

Ничего этого Юрий Анатольевич не знал, ему и знать не подобало. Однако слово - не воробей, и некстати вырвавшиеся Лизины слова не остались незамеченными.

- Мне известно, что вы недолюбливали Миру, - брюзгливо произнес директор, не поднимая глаз на собеседницу, - Она сама мне не раз говорила. Нет, не жаловалась - просто говорила. Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Прошу только - честно ответьте. Теперь это уж и не имеет значения, но мне необходимо знать...

Лиза насторожилась: странный заход.

- О чем вы, Юрий Анатольевич?

- Это вы сообщили моей жене, что я собираюсь поехать на Сейшельские острова вместе с Мирой? У меня было такое намерение, и Мира, в простоте душевной, могла вам об этом сказать. Ведь она, несмотря ни на что, считала вас своей подругой...

- Я? Да мне-то зачем? - ахнула Лиза, - Ну сами посудите, с какой стати я бы стала вас выдавать?

- А кому "зачем" кроме вас? - мягко так, но убежденно возразил директор, - Немножко навредить, счеты с Мирой свести. Ведь вы в обиде на неё были, правда? И не предполагали, какие могут быть последствия...

Ну, такое стерпеть Лиза при всем желании не могла. На что намекает старый козел, бабник чертов? Она, Лиза, обиделась, что рыжая поганка отбила у неё вот этого... Да нужен ты мне!

Юрий Анатольевич по-прежнему, склонив низко голову, смотрел в стол и на свою удачу не мог наблюдать бурю негодования, вызванную его вопросом.

- "Последствия" - это что: смерть Миры? Или в вашем семействе раздрай? - голос Лизы аж заскрипел от полноты чувств, - Мне почем знать, кто вашей супруге позвонил, но скорее всего сама Мира и позвонила, она на такие штуки большая мастерица была. Вот она-то последствия просчитывала. Фотографию помните или совсем уж все позабыли?

- Откуда вы... - начал было директор и смутился. Понятно, откуда Лиза знает про ту злосчастную фотографию, это уж точно Мира рассказала. Подарила глупенькая ему свою фотографию, немножко слишком откровенную, он носил её в записной книжке - кто ж знал, что она выскользнет и Тамара обнаружит её на полу? Бедная девочка за голову схватилась, когда услышала эту историю теперь жди скандала! Но посчастливилось тамарины подозрения вмиг тогда рассеять. Тут же в передней лежал научный журнал, накануне принесенный из институтской библиотеки. Юрию Анатольевичу удался небрежный тон:

- Из журнала выпала. Студент какой-нибудь любовался вместо того, чтобы лекцию слушать.

- Чем тут любоваться? - брезгливо сказала Тамара, выбрасывая снимок вместе с мусором в ведро. Не узнала, слава Богу, мужнину секретаршу, а может, сочла за лучшее не узнать. Хитрила, прикидывалась, это за ней водилось последнее время, не верил он ей... Но тогда обошлось.

- Она же всю дорогу норовила вас с женой поссорить, - продолжала между тем неугомонная Лиза, - А вы и не знали, да?

- Поссорить? - машинально повторил директор, - Вот что, Лиза, забудьте наш разговор. Сожалею, что начал его. Все это действительно не имеет значения.

Лиза вылетела, хлопнув напоследок дверью, оставив директора в неподдельной печали. Зачем все это? Ничего теперь не изменишь. Но как могла его девочка оказаться в подобной компании? Завистница эта сварливая, бывший муж. Еще и любовник завистницы - дюжий малый, с виду туповатый, типичный мясник, хотя вроде и с высшим инженерным образованием. Заезжал как-то за Лизой на "мерседесе" и попался Юрию Анатольевичу на глаза... Мясом из Аргентины торгует... Эт-ти люди и девочка его наивная, хотела как лучше, скучала, наверно, одна в воскресенье, вот и согласилась на дурацкий пикник. Лиза, конечно, и уговорила, такая уговорит...

Юрий Анатольевич отогнал некстати явившееся воспоминание: он сам и Лиза вдвоем вот в этом самом кабинете. Какой-то вечер был в институте, музыка, вино... Это случилось всего однажды и, кажется, они не понравились друг другу, что-то такое сказала она тогда обидное: солдатский, мол, секс, наспех...

А вышли из кабинета - тут как раз Мирочка. Заскочила взять из своего стола какую-нибудь пудру-помаду.. Глаза удивленные, круглые:

- Ой, извините, я не знала... Чудный вечер, правда?

И умчалась. Лиза прищурилась ей вслед:

- Как же, не знала. Специально следила, проныра...

Нет, не доставили они тогда друг другу радости, а вот Мирины распахнутые, искренние светло-карие глаза затронули что-то в душе. Никакая она не проныра, Лиза просто зло на ней сорвала...

И скоро, очень скоро... Через неделю, наверно, никак не больше.

...Приехав в институт раньше обычного, Юрий Анатольевич застал в своем кабинете Миру. Стоя на стуле, она вся тянулась вверх и никак, ну никак не доставала до висевшего под самым потолком кашпо, из которого исходили бесконечные зеленые плети, вились прихотливо по стенам, вдоль оконной рамы. Юрий Анатольевич никак не мог запомнить название этого растения, однако оно ему нравилось, потому что придавало казенному помещению уют и даже интим, сообщало некую чувственность.

Итак, он увидел поднявшуюся на цыпочки миниатюрную свою секретаршу, её сброшенные на пол туфли, напрягшиеся икры и даже крепкую маленькую попку, обтянутую белыми трусиками - короткая юбка от неимоверного усилия дотянуться до цветочного горшка задралась высоко вверх, - и поднятую, голую до плеча руку с пластмассовой красной лейкой. Мира, заметив вошедшего директора, испуганно ахнула, переступила ногами, попав одной ступней на край стула, стул под ней покачнулся - и Юрий Анатольевич подхватил её, уже падающую. Цепкие руки обхватили его шею, вода из лейки хлынула за шиворот но не охладила, вовсе нет: ах как неосторожно, как неосторожно! Дверь не то что не заперта была - даже не прикрыта, когда директор поспешно усаживал свою сотрудницу на высокий подоконник, стягивал белые трусики, расстегивал молнию на брюках. Но бог любви Амур милостив оказался к ним, успели. Все успели до появления коллег - и отдышаться, и в порядок себя привести.

Вот как оно случилось и повторялось много-много раз в другое время суток, в других местах и обстоятельствах...

Юрий Анатольевич отправился к своему заместителю, невыносимо было проходить мимо опустевшего стола в приемной... Договорились об отпуске директор побудет на даче, давно собирался сесть за свою книгу, все сроки вышли... Петр Сергеевич передал постоянно действующее приглашение от жены: в любую минуту, как грустно станет, когда захочешь просто так, всегда рады. Смотрел сочувственно:

- Зоя о тебе беспокоится, ты знаешь, как она к Тамаре...

- Спасибо ей. И тебе. Вы - друзья...

...Юрий Анатольевич не раз уже опросил дворовых старух, облазил окрестные чердаки и подвалы, надеясь отыскать Мариетту. На его "кис-кис" то и дело выглядывала из какого-нибудь лаза встревоженная кошачья морда, но все не та. Зашел однажды в диспетчерскую, расположенную в соседнем доме, а там на полу блюдечко с чем-то засохшим, селедочная голова на обрывке газеты. Оказалось, здесь кот живет - уличный, просто приблудился.

- Хотите - возьмите, - предложила пожилая тетка-диспетчерша, - В семье, известно, и коту лучше.

Юрий Анатольевич только рукой махнул: какая у него теперь семья! Тетка напомнила: рядом с диспетчерской есть подвал, там раньше столярная мастерская располагалась, а теперь вроде он необитаемый. Загляните на всякий случай.

...Вниз уходила длинная, теряющаяся во тьме лестница, попасть на неё мешала основательная металлическая решетка. Замка, впрочем, не было, в петли продета толстая проволока и замотана. Юрий Анатольевич без особого труда проволоку размотал, отворил решетку и начал осторожно спускаться по выщербленным ступенькам - всего на пять или шесть спустился, когда сверху кто-то произнес нараспев:

- Здра-авствуйте, господин! А я-то вас жду, а я-то вас ищу, да никак все не достану. Важная вы птица, господин, - все на машине с водилой. И не подойдешь...

Испуганно обернувшись, увидел Юрий Анатольевич в дверном проеме силуэт: мужчина небольшого роста, лицо против света неразличимо.

- А зачем ко мне подходить? Вы кто? - спросил он, хотя и сам догадался: подсказало ухнувшее вниз сердце.

- А никто в пальто, - натужно весело отозвался незнакомец, - Вы ж меня помните прекрасно, чего спрашивать?

- Ну и чего вам от меня надо?

- Денег, уважаемый, денег. Продешевил я малость. Работа чисто сделана, сами знаете... Супруга ваша без пересадки на тот свет попала, ей там лучше, небось, чем здесь. И вам хорошо... Одному мне не везет.

Глумится, подонок. И я у него в руках - мелькнуло в смятенных мыслях неловко, вполоборота стоявшего на ступеньках Юрия Анатольевича. Никто не поверит, что это просто был пьяный разговор со случайным собеседником, в грязной вокзальной закусочной. Заказное убийство припишут - и ничего не докажешь...

Но и эти безумные, обрывочные мысли отлетели, когда заметил он в руке незнакомца нож - а может, и показалось, будто лезвие блеснуло, поручится он бы не мог. Но дай он себе секунду на размышление - по-другому бы все вышло, и, может быть, он, а не подонок этот скатился бы по ступенькам в темную пропасть, и решетка бы лязгнула не под его рукой, а тот бы её закрыл... Секунды этой, слава Богу, не нашлось, не стал он дожидаться удара, бросился на противника первым, из самой невыгодной позиции - снизу. В два невероятных прыжка одолел разделявшее их пространство, вскрикнул дико, как кричат каратисты перед схваткой, - откуда что взялось, он и в юные-то годы никогда не дрался, не то чтобы восточными единоборствами заниматься. А тут, очутившись перед стоявшим наверху, продолжая движение, навалился всем своим весом, сшиб с ног, толкнул одной вытянутой вперед ладонью в грудь, а второй попал в невидимое лицо. Тот то ли растерялся, то ли в прямом смысле руки оказались коротки - но рухнул навзничь, стукнувшись затылком о бетонный пол - звук был такой, будто арбуз раскололся. Подстегнутый этим страшным звуком, Юрий Анатольевич рванулся вверх, перескочил через упавшего споткнулся об него, но удержался на ногах, и очутился на лестничной клетке возле распахнутой решетки.

То, что он сделал потом, сам себе объяснить бы не смог, как, впрочем, и этот свой внезапно вырвавшийся из глотки вопль, и гигантский прыжок вверх по лестнице. Будто кто-то другой совершал за него эти не свойственные ему действия. Но и дальше тоже... Нагнувшись, Юрий Анатольевич без особого, как ему показалось, труда приподнял упавшего и резким движением сбросил вниз в подвал. Постоял, не разгибаясь, прислушиваясь, как медленно, но непрерывно пересчитывает ступени падающее тело - звук потерялся где-то в глубине, должно быть, у самого подножья лестницы. Наконец, выпрямился, подобрал с полу брошенную раньше проволоку, водрузил на место решетку и, стараясь не заглядывать в клубившуюся за ней тьму, аккуратно продел концы проволоки в петли отсутствующего замка и тщательно закрутил, замотал, привел все в прежний вид. А вслед за тем вышел в пустынный двор, пересек его и через несколько минут был уже дома...

- Ну, как там безутешный вдовец? - осведомился следователь Пальников у красивой секретарши Лизы. Как-то так получилось, что они продолжали встречаться, то ли по ходу следствия, то ли просто так, по взаимной склонности, хотя, случалось, сильно друг друга рздражали. Лизина прямолинейность была из ряда вон, и Паша нередко задавал себе вопрос, смог бы он влюбиться в женщину, которая вечно норовит всю правду выложить. О тебе. О себе. О каждом.

Всякий раз, выслушав беспощадно правдивую фразу вроде того, что, вот, мол, какая она, Лиза, дура, упустила Гришку, сидела бы сейчас в Аргентине, в Рио-де-Жанейро (в Буэнос-Айресе, мысленно поправил Паша), а не в этой пыльной и грязной дыре - российской столице, Павел говорил себе: конечно, дура, ещё и хамка, беспросветно темная, к тому же. Сейчас допьем кофе, мороженое доедим (другого угощения Лиза не признавала) - и по домам, и довольно с него. Но стоило дуре и хамке через пару дней позвонить - и он летел на рандеву, будто бабочка в огонь, и вопрос о том, может или не может он влюбиться в столь чуждое ему существо, снова повисал в воздухе. Да, красота - это страшная сила, как говаривала великая Фаина Раневская в старом-престаром фильме "Весна"... А Лиза в самом деле хороша была несказанно, напоминая всем обликом - те же безупречные черты и линии, нежные, будто восковые краски - юных японок, украшающих собою настенные календари. Только те кокетливы, манящи и загадочны, российская же их подружка этих достоинств начисто лишена. Взгляд ясных, великолепно от природы оттушеванных глаз не затуманится, не позовет безмолвно "иди ко мне", а ведь это умеют девушки куда менее красивые. И в улыбке никакой тайны - холодна и часто насмешлива, а уж откроет красавица рот, если, не дай Бог, разгневать, - святых выноси...

Недаром же у Павла соперников нет - если не считать тех, что на его спутницу на улице оборачиваются. Но и его - единственного на данный момент вздыхателя (ему, впрочем, все ещё приходилось считать их отношения чисто деловыми) не слишком ценит эта Лиза, которой Бог будто в насмешку подарил внешность кинозвезды, а ум и характер малообразованной, не слишком интеллигентной подмосковной девчонки.

Были и ещё несообразности, занимавшие Павла. Вот, к примеру, как это у простенькой курносой медсестры из местной больницы и угодившего в эту больницу с травмой строителя-лимитчика, сбежавшего в ридны Карпаты при известии, что ему предстоит стать отцом, уродилась эдакая красавица? Западенцы, впрочем, красивый народ...

Одним словом, мысли молодого следователя безостановочно толклись на этом пятачке, чего бы, безусловно, не происходило, будь Лиза обычной, даже просто хорошенькой секретаршей. Но обычными, вполне даже вульгарными были только её манеры. Это Павел видел отчетливо, но устоять не сумел, хотя и сам себе не признался пока, что влюблен по уши.

...Сейчас они сидели на берегу озера - того самого, между прочим, в котором несколько недель назад утонула молодая женщина, едва не разбившая семью Станишевских. Странная это история, и Павел несказанно удивился, когда после очередной размолвки, вызванной неуместной Лизиной прямолинейностью, услышал в телефонной трубке знакомый голос, звучавший как обычно, лениво и небрежно:

- Чего в Москве-то маяться в такую жару? Приезжай давай, я тебя на станции встречу, только не перепутай электричку, а то укатишь в Гжель.

По правде сказать, Павел согласился бы и в том случае, если бы над Москвой разразилась снежная буря. А тут и впрямь Москва стала местом, неудобным для жизни: субботним вечером объявили завтрашние тридцать два тридцать четыре без осадков, и он поспешил с утра пораньше за город, на электричку ровно в семь тридцать с Казанского вокзала. Черт возьми, не каждого молодого человека встречает на подмосковной станции такая красотка!

- Так это здесь произошло? - спросил Павел, не получив ответа на вопрос о безутешном вдовце. Лиза как раз, завернувшись в махровую простыню, стягивала с себя мокрый купальник, и эта процедура отвлекла обоих от предмета разговора. Но когда, наконец, махровая простыня упала на траву и обнаружилось, что Лиза не только мокрый купальник сняла, но и в сухой успела облачиться, слегка разочарованный молодой человек задал новый вопрос, так или иначе развивая тему:

- Машина ваша где стояла? Покажи.

- На том берегу, как раз напротив, - безучастно ответила Лиза, грызя травинку, - Туда подъезжать удобнее. А вдовец наш ничего, оклемался, вышел всего на один день и в отпуск отбыл, в Малаховку укатил, сказал - книгу напишет за лето.

- Куда-а? Почему в Малаховку?

- Там дача у него. Между прочим, эту дачу я ему сосватала.

- Тоже мне - сватья... Откуда взялась дача?

- А что такого? Матери моей подруга умерла, а сын её давно уже в Прибалтике живет, женился там. Так что дом пустой стоял - вернее, полдома, а на другой половине родственники какие-то.

- Рассказывай, рассказывай, - подбодрил Паша, слыша по голосу, как угасает интерес рассказчицы к предмету разговора, - Как ты их познакомила?

Померещилось что-то ему. Малаховка и Удельная рядом, две соседние станции, озеро одним концом в Малаховку упирается, а другим - в Удельную. Может, это и есть связующее звено между двумя смертями. Или даже между двумя убийствами. Твердит же старик Коньков, что непременно существует такое звено, только поискать... И потому следователь с любопытством стал слушать дальше, и на подробностях начал настаивать. Выходило так. Однажды Юрий Анатольевич Станишевский, директор, в присутствии своего заместителя и секретаря-референта этого заместителя, а именно Лизы высказался в пользу приобретения дачи поближе к Москве. Сослался на желание супруги. Всегда, мол, дачу снимали, а теперь ей загорелось свою завести. Якобы воля жены для него - директора - закон, любит этот дамский угодник пыль в глаза пустить... И как раз наследники мамашиной покойной подруги объявились сколько лет о них ни слуху, ни духу, а тут в. Прибалтике заварушка, русских без работы оставили, вот они и вспомнили про выморочное именьице, продать решили, чтобы перекантоваться в ожидании лучших времен.

Лиза, услышав новость от матери, пересказала её директору, тот супруге, и она, Лиза, с их разрешения передала приезжим наследникам, опять же через мамашу, домашний телефон Станишевских. Вот и вся её роль, а то "сватья, сватья"..."

Кстати, ей даже неизвестно, за сколько купили-продали. Но наверняка недорого. Мать говорила - родственники, занимавшие вторую половину дома, начали возникать, согласия на продажу не давали, дошло дело до суда, но занималась всем этим мадам...

- Лизок, - задал Паша вроде бы не относящийся к пространному повествованию вопрос, - А все же как вы тогда на берегу располагались? Кто возле вас сидел, не припомнишь?

- Припомню, чего ж? - согласилась Лиза, - Хотя народу много было, кто где... Пацанва сидела кучей, человек десять, ребята и девчонки. Матерились жутко, аж в воздухе висело, Борис к ним ещё подходил урезонивать. Дальше семейство с детишками - эти вообще слиняли, пересели на другую сторону, но неподалеку. Потом тетка с ребенком, дальше ещё две тетки, ещё компания, вроде нас, двое-надвое, машина у них красный жигуль, раньше нас приехали раньше и уехали, ещё до дождя.

- До дождя - скатертью дорога. А эти две тетки - как они выглядели?

- Старые, толстые. Да я их знаю - одна продавщица из овощного, другая - кассирша на станции. Чего ещё желаете узнать, господин следователь?

- А та, с ребенком? Старая, молодая?

- Эту я не разглядела, она спиной сидела, но и с тылу видно, что коровища.

- А ребенок - мальчик, девочка? Возраст какой примерно?

- Лет десяти мальчишка, чернявенький, глазастый. Все зыркал на нашу машину, как будто "мерседеса" не видал. - Лиза задумалась, припоминая, и добавила: - Лицо кавказской национальности. Или цыганенок. А тетка, между прочим, белесая. И не мать ему, это точно. Старовата. Чую, чую, где собака зарыта: киднэппинг, похищение ребенка. Глубоко роете, господин следователь!

- Да ладно тебе, - вяло отбился раздосадованный Паша. В самом деле, человеку со стороны его вопросы кажутся дурацкими, чтобы большего не сказать. - Жарко стало, пошли ещё искупаемся?

- А не страшно? У нас тут тонут, бывает...

Лизин неуместный юмор определенно начал ему надоедать. Паша поднялся с особым шиком, не коснувшись руками травы, и направился к воде один, не оглядываясь: мол, хочешь - иди со мной, а не хочешь - как хочешь. Лиза предпочла остаться и он отправился в воду один, переплыл размашистыми саженками озеро и вылез на другой берег, более крутой - пришлось карабкаться вверх по осыпающемуся под ногами песку.

Так вот где все это случилось. "Мерседес" стоял вероятно под теми деревьями. А где находились все эти люди? Подростки, напугавшие родителей с малыми детишками? Эти вполне могли охотиться за цепочкой. Боролись за побрякушку, невзначай утопили её нетрезвую хозяйку - долго ли? И сбежали, испугавшись содеянного. Стоит проверить. Далее - продавщица с железнодорожной кассиршей - пожалуй, отпадают. Белобрысая толстуха с чернявым, нездешнего вида мальчуганом - ну, вряд ли. Еще одна компания на машине - эти уехали ещё до того, как произошло несчастье... Невелик выбор, но ведь были и ещё какие-то люди, которых Лиза забыла или попросту не видала...

Между тем, Лиза на той стороне тоже пошла купаться. Павел помахал ей призывно: плыви, мол, сюда. Но она то ли не заметила, то ли обиделась, а может, просто остерегалась заплывать далеко в этом несчастливом месте поплескалась возле самого берега и вернулась к оставленным вещам.

Даже отсюда, издалека видно было, какая она вся ладная: тоненькая, длинноногая, держится прямо-прямо, как танцовщица. Сутуловатый, не больно складный Павел - правда, теннис и плавание помогли ему довести себя до приемлемых кондиций, - с первого взгляда оценил эту её стать: гордую посадку головы, легкую походку. Будто не грешную землю, а облака попирают небольшие, с высоким сводом ступни, и ноготки на пальцах такие круглые, умильные, чистые, ни один не искривлен, не изуродован. Положительно все в ней прекрасно - от выгнутых ресниц до этих самых ноготков, но характер! Господи, сущая мегера и язык как помело. Не злая, впрочем, - злых Павел не переносил... Чего он, собственно, хочет - розу без шипов? ... Ах, да черт с ними, с покойницами этими, пусть старик Станишевский сам разбирается. День нерабочий, и такая девушка пригласила, а он, как последний идиот, терзает её неуместным своим любопытством. И как ещё она его терпит, Пашку-дурачка? На другой берег зачем-то рванул, оставил её одну - вот перехватит её какой-нибудь резвый прохожий. Накликал, гляди-ка: один уже рядом с ней торчит, хвост распустил как павлин...

Обратно Павел доплыл вдвое быстрее, не ленивыми саженками, а спорым, экономичным кролем, словно в бассейне, и, выбираясь на берег, успел услышать, как Лиза произносит отчетливо, адресуясь к плечистому блондину в роскошных белых шортах и нестерпимо яркой гавайской рубахе:

- Отвали, кому говорят! Я на пляже не знакомлюсь, понял? Если не понял, объясняю подробно: пошел на...

Вовсе уж непотребные слова, слетевшие с нежных уст, Павла не удивили. Крепко отбрила павлина. Моментально отчалил, услышав эту музыку сфер. Впрочем, может, ему просто не нравится, когда девушки матерятся...

- Он что, приставал? Больно уж ты его сурово...

- Пошли обедать, - не отвечая на вопрос, все ещё сварливым голосом сказала Лиза, с силой встряхивая полотенце, песок и сосновые иголки угодили Павлу прямо в физиономию, - Мать с утра борща наварила, а я голодная как пес.

Возвращаясь в Москву в битком набитой электричке - воскресный вечер, ничего не поделаешь, - Павел курил в тамбуре и страдал от обжигающих воспоминаний о том, как целовался и даже обнимался с Лизой, лежа на клетчатом байковом одеяле в душном, насквозь прокаленном солнцем саду, где, кажется, и трава, и цветы и даже деревья устали и поникли от жары. Черт, разбитная вроде девочка, и замуж сходила, как прояснилось, дважды, а ведет себя будто девственница. Мадемуазель "все можно, а это нельзя". Много чего позволяет - но чуть он осмелеет, его шкодливые пальцы тут же перехватит её рука, и взгляд, слегка поплывший, становится ясным и трезвым. Добро бы ещё вела с ним любовную игру, манила и отталкивала - по опыту знал Павел этот старый, как мир, прием, к которому прибегают женщины, чтобы привязать мужика покрепче. Но тут все проще - не хочу и не желаю...

- Лизок, а зачем это все? - сказал он, наконец, взяв себя в руки и поднимаясь с проклятого одеяла. - Интервал выдерживаешь? Мы же взрослые, умные, нам детсадик этот ни к чему...

Лиза легко поднялась вслед за ним, отклонив предложенную помощь, и как-то ловко обойдя его, направилась к веранде. В наступающих сумерках видно было, как там, за освещенными стеклами Лизина мать накрывает на стол. Расставляет чашки, чайник принесла из кухни. Как ни в чем не бывало, пили чай с пирогами. По дороге на станцию - Лиза пошла проводить его до ближайшего перекрестка - Павел неожиданно для самого себя попросил у неё прощения. В самом деле - его любезно пригласили в гости: на борщ, на чаек, в дачную прохладу из душной Москвы, а он вообразил, будто заодно и в койку... Ему стало стыдно, он так и признался.

- Ну и правильно, - засмеялась Лиза, - Правильно, что стыдно, - Она по-кошачьи потерлась щекой о его руку, легшую на её плечо, и эта мимолетная ласка взволновала его больше, чем все остальное, - Еще приедешь?

- Если пригласишь...

Вот об этом и вспоминал Павел, стоя, стиснутый со всех сторон в тамбуре. Теснота думать не мешала. Мысли его перекинулись на берег озера туда, где всего три недели назад расположилась среди других разомлевших от жары людей небольшая компания... Он нарисовал в своем воображении как бы выхваченную из неразличимой толпы группу. Вот эта блондинка с мальчиком. Как раз мальчик смазывает всю картину: откуда бы ему взяться? Может, у покойной Тамары Станишевской племянник какой-нибудь гостил? Надо бы спросить у её мужа. Впрочем, мало ли мальчишек на свете? Оставим его в уме, пойдем дальше...

То, что Лиза её не узнала, это нормально. Одно дело - кавалерственная дама на людях: на юбилейном вечере, на приеме каком-нибудь или на презентации. К такому событию она готовится загодя, ей выглядеть необходимо. Тем более, рядом с импозантным, женолюбивым супругом. Парикмахерская, массаж, макияж, туалет заморский - и не из дешевого магазина, а хорошей фирмы. Косметика тоже дорогая, и парфюм. Дама живала за границей, обучилась и никакой подделки и самодеятельности в отношении своего вида не допустит.

А на дачу, как известно, свозят старую мебель, черно-белые телевизоры, некомплектные сервизы - и сами хозяева позволяют себе расслабиться. Для дачи подойдет ситцевый сарафан, старая кофта, удобные разношенные туфли. Собираясь на озеро в жаркий день, кто ж станет заботиться о прическе, тем более о макияже? Стало быть, если Тамара Геннадьевна в тот день тоже была на озере - от её малаховской дачи минут двадцать ходу, столько же, сколько от лизиного дома в Удельной, - то вид у неё был самый натуральный, непритязательный: "вот мельница, она уж развалилась." Немудрено, что Лиза её не узнала. Ее и прочим взорам всегда предлагался экспортный вариант: высокие каблуки, подтянутый живот, стан закован в броню: грация или как там это...

Павел же своими глазами видел: отросшие, с темными корнями волосы давно пора подсветлить, линялые джинсы, старая куртка с карманами на молнии - удобно рассовывать ключи, деньги, там же и пенсионное удостоверение нашлось. Кроссовки старые, рюкзачок - типично дачный вид, Лиза могла бы её и в электричке не узнать.

А Тамара Геннадьевна Лизу, конечно, узнала - иначе и быть не могло, потому что молодая женщина в компании молодых людей не напялит на себя разное старье и не забудет навести красоту. Впрочем, Лизу вообще невозможно судить по общим меркам, её никогда ни с кем не спутаешь.

Стало быть, Станишевская - если допустить, что это была она, непременно должна была узнать, и не только Лизу, но и её рыжую спутницу, тоже в своем роде заметную, несмотря на малый рост, особу.

Потому супруга директора и села на траву, повернувшись спиной к честной компании: не хотела обращать на себя внимания, а послушать, между тем, не мешало, о чем судачат знакомые молодые бабенки, подчиненные мужа, одна из которых, как ей было, возможно, известно, возымела на него виды.

Не исключено, правда, что она пока не в курсе. Пучок рыжих волос на расческе, забытая кем-то губная помада - никакое не доказательство, что именно Мира Дорфман побывала тайком в её доме. Может, мадам за двадцать с лишним лет совместного существования попривыкла к увлечениям муженька - он, кстати, моложе её лет на десять, - и согласилась смотреть сквозь пальцы, как он гарцует напоследок в свои "за пятьдесят". Кто их там разберет, эти пожилые супружеские пары, у них проблем не меньше, чем у молодых, только проблемы эти - другие... Взять хоть отца - после смерти жены одиночество до конца и его дней, справедливо ли это?

Тут электричка подоспела к Казанскому вокзалу, вкатилась под грязные своды. Вагон опустел, Павел зазевался и вышел одним из последних. Метро не привлекало - толпа сошедших с поезда устремилась под землю, а ему вдруг захотелось дойти до своих Чистых прудов пешком, благо путь недалек, да и жара, наконец, спала, а главное - на ходу думается лучше.

...Итак, четверо участников пикника бросили якорь на общем пляже, метрах в пятидесяти от берега, и некая особа с мальчиком - назовем её условно гражданкой Икс - расположилась на травке неподалеку. Случаен ли такой расклад? Скорее всего, совершенно случаен. Скорее всего даже, гражданка Икс и её малолетний спутник уже были здесь, когда подкатил "мерседес". И обеих его пассажирок сразу же опознала, а они её - нет. Во-первых, и не смотрели в её сторону, кому она интересна? Тетка как тетка. Во-вторых, и посмотрели бы - не узнали, поскольку практически она неузнаваема.

Гражданка Икс могла бы отойти, пересесть подальше от машины. Бензин, сами понимаете, громкая музыка, шумная нетрезвая компания: они ещё дома у Лизы поддали. Однако она остается: о передвижениях других Лиза ему доложила, про эту же ничего не сказала. Значит, она осталась на прежнем месте, только села на всякий случай к подъехавшим спиной. Замыслила ли она что-нибудь именно в тот момент? Вряд ли - скорее хотела подслушать разговоры, а ещё - рассмотреть соперницу. Может, сердце саднило, и понимала она, что лучше бы зажмуриться, отвернуться, уйти подальше - а сил не хватило. И без того разлучница все время на уме - а тут на тебе, собственной персоной, рыжая, наглая...

Гражданка Икс могла даже усмотреть в этой нечаянной встрече перст судьбы.

Компания, как известно, разделилась. Лиза с Гришей забрались в машину, вторая пара осталась на берегу отношения прояснять. Разговаривали, конечно, громко: а кого стесняться? И непременно упоминали, притом в непочтительном тоне дорогое для гражданки Икс имя. Как мог именовать любовника жены разгоряченный Борис? Да уж конечно не по имени-отчеству с добавлением ученого звания. Что-нибудь вроде старого козла, мышиного жеребчика, а то и просто - "твой мудак". Мира же вряд ли стала бы тратить энергию на защиту отсутствовавшего возлюбленного, тем более, что сама зла была на него по случаю его отъезда в экзотическую страну без нее. Она, должно быть, - не в первый, естественно, раз - излагала и отстаивала свое жизненное кредо. Ты, дескать, такой-то и такой-то, не можешь женщину обеспечить, я и работать должна, и тебя, бездельника, кормить и ублажать, а самой надеть нечего, и все знакомые по заграницам, а я в Малаховку на чужой машине. А с директором у меня будет то-то и то-то, он обещал...

Павел дал волю фантазии, а заодно представил, каково было выслушивать все это гражданке Икс.

Ну а потом, как известно, начавшийся дождь разогнал сидевшую на пляже публику, купальщики поспешили вон из воды, а разгоряченная спором Мира, наоборот, прыгнула с невысокого обрыва в воду. Лиза утверждает, будто Борис пошел было за ней, крича, чтобы воротилась немедленно, но она не послушалась, и он побежал к ним, спасаясь от хлынувшего уже по-настоящему ливня. А гражданка Икс впала в состояние аффекта - взбесишься тут, услышав эдакий кощунственный спор, эдакое поношение - и устремилась к озеру, где и утопила ненавистную рыжую...

Изложив мысленно вчерне эту версию, следователь Пальников поспешил заполнить пустоты и привести в порядок всякие несоответствия. Утопить молодую, сильную женщину, да ещё в людном месте, да ещё так, чтобы никто не заметил, - возможно ли?

Допустим, паника, вызванная внезапным ливнем, помогла убийце. Возможно даже, она сумела трезво оценить обстановку - все бегут, спасайся кто может, каждый за себя, никому ни до кого дела нет. В таком случае выходит, что никакого состояния аффекта и не было, умышленное убийство, исполненное с точным расчетом. Но доказать это невозможно, да и неважно это. Важнее другое - чтобы утопить плывущего человека, надо поднырнуть под него, ухватить за лодыжки, резко дернуть. Мира пьяна, к тому же у Станишевской большое преимущество в весе и объеме, это сказалось бы непременно. Закон Архимеда - "Тело, погруженное в жидкость..." и так далее. Но умела ли гражданка Икс плавать, а, главное - умела ли она нырять? Это следует прояснить.

Теперь о мальчике, которого мы до поры до времени держали в уме. Так и напрашивается: да был ли мальчик-то? Лиза определенно утверждает, что был. В материалах дознания ни его, ни женщины, похожей по описанию на гражданку Икс, нет. Она, естественно, поспешила скрыться с места происшествия или, допустим, с места преступления, а ребенка, возможно, отослала домой раньше: беги, мол, а то промокнешь весь. Свидетель ей ни к чему - если только она способна была в тот момент размышлять.

Но потом-то не могла же она, как ни в чем не бывало, отправиться домой. Было или не было состояние аффекта, но убила же она. И неминуемо должна была последовать реакция. Мальчик непременно что-то заметил бы на обратном пути. Не маленький уже - лет десяти, так определила Лиза... В этом возрасте дети наблюдательны: как бы этого возможного свидетеля отыскать?

Эх, Паша, куда тебя несет? - вернулся на землю сыщик, - Все ведь сплошь фантазии, утонула подвыпившая бабенка, и не было на берегу в тот миг никакой разгневанной соперницы. А если и была - ты ведь её совсем не знал, эту образцовую дачницу, директорскую жену. Может, она и не способна на такое черное дело: ну хоть в силу отсутствия темперамента, возраста, а может, просто и не знала об отношениях своего мужа с рыжей этой, взбалмошной секретаршей. Ты уж, Паша, готов обвинить в хладнокровном злодеянии приличную даму, ни в чем предосудительном ранее не замеченную, на том только основании, что муж её хаживал по бабам. И потому что теоретически она могла оказаться в тот день на берегу озера.

И ещё один немаловажный вопрос, который следует обязательно обсудить с Коньковым: не привлечь ли к расследованию Лизу? Не так, как сейчас, - в качестве источника разных полезных сведений о действующих лицах драмы, благо она близко знала двоих из них и к тому же была непосредственно на месте происшествия в тот самый день и час. Но, может, следует попросить её о более существенной помощи - она согласится, если рассказать ей начистоту о своих подозрениях. Хотя может и подальше послать, если его, Павла, доводы покажутся ей недостаточно убедительными. По правде говоря, он и сам-то ни в чем не уверен... А ей осточертели эти трупы и его постоянные, как бы невзначай, возвращения к ним. Живая, теплая, милая девушка - и все же, хоть и не безоговорочно, нравится ему, и сама к нему расположена, - а тут он сам все испортит, если опять начнет все сначала с этими своими логическими построениями вокруг мертвых тел.

Наконец, вопрос четвертый и последний: зачем тебе-то это нужно? Ну вылезешь из кожи вон и докажешь в конце концов, что покойная Тамара Геннадьевна Станишевская незадолго до собственной насильственной смерти прикончила любовницу своего мужа, исхитрившись при этом выдать убийство за обыкновенный несчастный случай. Поможет ли это следствию установить, кто убил самое Тамару Геннадиевну? Могло бы помочь, если бы возникли хоть малейшие подозрения, появились хоть какие-то мотивы у кого-нибудь!

Логично было, конечно, заподозрить самоубийство - вот бы и стало все на свои места. Покончила с Дорфман и не вынесла вины. Тут бы и дело закрыто, и он, Павел, на коне. Но зарезаться в лифте, спрятав после этого нож, она определенно не могла, - ну ни в какие ворота эта версия не проходит, так что уймись, Паша, поутихни насчет гражданки Икс и не распаляйся. Займись-ка личной жизнью - вчера отец как бы в шутку сказал, помогая собирать с полу осколки очередной тарелки:

- Когда всю посуду доколотишь, женись. К свадьбе сотрудники обязательно сервиз подарят, традиция такая.

Подходя к дому, Павел подумал: хорошо бы старика Конькова у нас застать. Задам все эти вопросы ему, пусть голову поломает.

- Когда я стану старой-престарой и мудрой-премудрой, то и тогда не пойму, на кой хрен тебе понадобилось ворошить это дело. Ну утонула Мира сама утонула, без посторонней помощи. Да хоть бы и по-другому - её не вернешь. Мне её жалко, честное слово, даже не хватает её. Девка она так себе была, врать не стану, мы и собачились иногда, зато посмеяться любила, поболтать. Теперь посадили на её место мымру очкастую, та только об одном: дочка у неё умница, дочка у неё красавица. Достала меня с этой дочкой.

- Большая дочка?

- Тебе-то что? Лет пять. Я её заочно возненавидела.

- Лизок, можешь отнестись серьезно к тому, что я сейчас скажу? Ну постарайся, пожалуйста. У меня есть предположения, что Миру Дорфман убили утопили нарочно, и это убийство связано как-то с убийством Станишевской.

- Говорю тебе - никто её не утопил, я ж там была... - начала было Лиза обычным своим базарным тоном, но тут же осеклась, замерла с открытым ртом, в глазах зажглось безудержное любопытство:

- Есть такой вариант? Иди ты!

Вот на это Павел (вместе с Коньковым) и рассчитывал. Заинтриговать, привлечь на свою сторону, предложить принять непосредственное участие в расследовании.

- Без нее, без Лизы этой подлизы ничего у тебя не получится, - сказал накануне Коньков. Паша застал-таки его за шахматами у себя дома. С трудом дождался окончания партии - знал по опыту, что во время игры партнеров лучше не трогать. Изложил свои соображения, стараясь говорить внятно и руками не размахивать. Иронический взгляд отца помогал сохранять равновесие, держаться земли, не уноситься в мир фантазий, большей частью беспочвенных.

Кстати, что не часто случалось, даже отец заинтересовался странной этой ситуацией в стиле Агаты Кристи. Интеллигентная, респектабельная, во всех отношениях приятная дама, переводчица с английского, топит в озере случайно оказавшуюся рядом любовницу своего мужа - делает это практически у всех на глазах, однако начавшийся будто по заказу ливень отвлекает внимание присутствующих и это позволяет преступнице выйти сухой из воды...

- Какое там сухой! - воскликнул в этом месте Коньков, в увлечении не заметив даже нечаянного каламбура, - Если ныряешь, волосы намокнут обязательно. Когда найдешь мальчишку, не забудь спросить, вытирала она волосы полотенцем или нет.

- Да был ли мальчик-то? - не удержался Паша, повторил-таки дежурную остроту. Но Коньков уже поверил в идею, завелся, понесся дальше вскачь, не разбирая дороги, по оврагам и буеракам.

- А умела она нырять-то? Это ведь пацаны больше, девчонки редко. У старых знакомых её надо бы поспрошать, муж может и не знать. Или не скажет.

- Ну, допустим, умела, - вмешался дотоле молчавший Всеволод Павлович, - Это установить не так уж трудно, хотя... Не знаю... Только куда Павел с этим пойдет?

- Не сыпь мне соль на рану, папа, - засмеялся Павел, - Меня уже Лиза мордой об стол по тому же поводу.

- Вот, кстати, и Лиза-подлиза твоя, - вскинулся Коньков, - Ты её раскачай получше, пусть все выложит начистоту, она много знает. Без неё ты и насчет секретарши директорской не узнал бы. С неё все началось, сплетницы - народ самый полезный.

- Раскачай... Ну и выражения у тебя, дядя Митя, - обидевшись за Лизу, возразил Павел, - И никакая она не сплетница - какая бы женщина не её месте промолчала, когда я в институт явился с эдакой новостью? Слышала бы она нас! Она вообще, боюсь, скоро меня подальше пошлет с моими расспросами.

- И права будет, - снова вмешался Всеволод Павлович, - Ну какой девушке понравится, что её используют в качестве источника информации. Ты бы, между прочим, привел её к нам, познакомил бы.

- А "использовать девушку" говорить можно? - позлорадствовал Коньков, - Веди её сюда, Паша, веди, - папаше твоему пельмени готовые надоели, женить тебя хочет.

Всеволод Павлович слегка передернулся, но смолчал. В конце концов триумвират - нечто вроде семейного совета получилось - постановил: Павел все расскажет Лизе, все как есть объяснит. Откуда пошли его подозрения и куда могут привести, пусть даже даст ей понять, что без её помощи и участия следствие зайдет в безнадежный тупик. Заодно пригласит, познакомит с домашними: дядя Митя, считай, тоже домашний. Подобные визиты, как ничто другое, располагают к доверию и взаимопониманию.

- В интересах дела и вообще, - туманно выразился отставной суперсыщик. Павел понял, что ему, может, даже больше, чем отцу, не терпится взглянуть на его подружку. Почуял, что ли, что роман посерьезнее прежних.

С утра в воскресенье Павел отправился знакомой дорогой в Малаховку, но по пути к Лизе следовало и ещё кое-куда заглянуть.

В местном отделении милиции дежурный узнал Павла, козырнул шутливо:

- Сыщикам из МУРа наш привет! Кто ещё утоп?

Славный у него юмор, у этого лопоухого.

- Можете мне ещё раз протокол дать? По той утопленнице?

- А чего ж? Мигом!

Убедившись на всякий случай, что в протоколе ничего не сказано о сидевшей по соседству с известной компанией группе подростков, Паша, немного играя в заезжего крупного специалиста, спросил:

- На озере дежурил кто-нибудь в то воскресенье?

- А как же! Я по одному берегу шастал, а Петька Самсонов по другому. В штатском. Купались. Век бы так дежурить.

- Пьяных много было?

- Как всегда - через одного. Но так, чтобы лыка не вязал, - мало. Не успели ещё - дождь пошел. По домам допивать побежали... И как эта баба утонуть умудрилась - ума не приложу. Такая, значит, её судьба. Мы за ихней компанией не приглядывали - спокойные вроде все, на иномарке.

- А малолетки там по соседству устроились - не обратил внимания?

- А чего малолетки? У них свой кайф - пиво, да и то немного, за пиво тоже платить надо... А что, думаешь, травка?

- Ничего я не думаю. Просто есть мнение, будто женщину эту утопили. В протоколе насчет синяков на лодыжках записано.

- А, ну да! Патолог наш сказал, что они ещё при жизни могли появиться. Думаешь, её за ноги на дно потянули? А кто? Это ж пловец должен быть, подводник...

- Так ты никого из этих ребятишек не знаешь? Вдруг из них кто-то. Баловались - и на тебе. А потом со страху разбежались.

Лопоухий смотрел недоверчиво:

- Не, не похоже. Бывает, конечно, шпана, только эти - школьники. Там как раз Петьки Самсонова племянник был. Ну пошумели, поматерились - это святое. Девчонки с ними сидели...

- У пострадавшей на ноге цепочка золотая была. А вытащили её уже без цепочки. Может девчонке какой-нибудь цепочка эта глянулась, а парнишка добывать пошел?

Лопоухий покрутил головой:

- Не тот случай, начальник. Не те ребята, ещё раз говорю. Спросить спрошу, конечно. У того же Самсонова Кольки.

- Так он и сказал! - удивился московский гость, - Он что, дурачок? Тут с подходом надо.

- Мне скажет, - заверил дежурный, - Подход найдем, не первый год замужем. - И заржал, обрадовался собственной шутке.

В дверь заглянула молодая цыганка и тут же скрылась. Дежурный нахмурился, заторопился:

- Сделаем. Еще что?

Павел при виде цыганки вспомнил, что Лиза упоминала ещё чернявого мальчишку. Спросил и о нем.

- Ну помню, помню - совсем маленький пацан, лет десять. Не из цыган из беженцев. Пришел с дачницей, её я не знаю.

Наблюдательный, даром что лопоухий. А вот цыганка не к добру. Цыганки в округе наркотиками торгуют, самой дрянью, дешевкой. Гашиш, анаша домодельная. Притоны невооруженным глазом видны: подъезжают подряд "жигули" да "москвичи" к какому-нибудь забору, выходят низкорослые парни в косухах, неухоженные, прыщавые, и подруги такие же. По пять-шесть человек из каждой тачки. У калитки их гарды встречают, обыскивают, не стесняясь. Тут же и торг идет. Колются прямо тут же, терпения нет отъехать. На соседних дачах паника: то и дело стучатся, а то и через забор перемахивают неприглядные молодые люди:

- Мамаш, водички бы!

И подносят - не в кружках, не в ковшиках, а в специально заготовленных пластмассовых стаканчиках, потом принимают их брезгливо обратно для следующих. Наркота! Да здесь любая бабка знает, за каким забором ею торгуют. А милиция рейды устраивает, рассчитанные на высокое начальство. Ищут, чего не теряли, ловят мальков, а цыгане трехэтажные коттеджи возводят в бывшем городском парке. И здешние жители знают: на милицию рассчитывать нельзя, вся куплена. Вон сколько уже домов сгорело - кому ещё охота правдолюбцем прослыть?

А дежурный все больше волнуется, за дверью цыганка томится, шуршит цветными грязными юбками, где-то неподалеку маются, скрипят зубами пацаны в косухах, но не ропщут: знают, что не начнется торговля, хоть зелье уже завезено. Вот вернется Манька-цыганочка, сообщит, что оброк уплачен. Только тогда - раньше ни на минуту - начнется торг, и кончится лом, и соседи в стаканчиках из-под йогурта воду понесут... Против своей воли, а что поделаешь? Заступиться некому.

Но не его, не Павла это дело. Если лопоухому дань принесли, то начальству его тоже это известно. Делится, живет...

- Я пошел, - Павел поднялся, не заметил протянутой дежурным руки, Зайду через неделю. А если раньше чего узнаешь, позвони.

Нацарапал номер телефона на календаре настольном и ушел.

Возле Лизиной калитки торчал какой-то мужик с собакой, разговаривал с невидимой с того места, где остановился Павел, Лизой: их разделяло сильно наклонившееся дерево, грозившее повалить ветхий забор.

- Ну ради Христа, - канючил мужик, - Он сторож боевой, охранять тебя будет. И не объест - супчику нальешь, чего на столе останется...

Рыжий беспородный пес смотрел на хозяина тревожно, прислушивался к его голосу, навострив уши, - силился понять, о чем речь.

- Сказала - не возьму, - отвечал знакомый голос с самой железной из всех его железных интонаций, - Ни к чему мне твоя собака, а мать вообще собак не терпит. Ступай к соседям.

- Был уже, у них ризен свой. Не берет никто! - мужчина вдруг схватился за голову, - Я его ещё на той неделе сюда привез, всех в округе обошел, никто не взял, так на станции оставил. Бросил. Поверишь - с тех пор не ел, не спал, сегодня утром не выдержал, приехал - а он меня на платформе дожидается, отощал... Куда нам с ним теперь? Жена гонит...

- Сам бы её выгнал, раз такая злыдня.

- Сын у нас болеет, она сама не своя стала...

Заскрипел ржавый засов - это Лиза открывала калитку. Возьмет или не возьмет дворнягу? Почему-то Павлу в тот момент показалось это чрезвычайно важным, важнее того, ради чего он явился незваным гостем. Жалко стало хозяина пса: загнала жизнь человека в угол.

- Как его зовут? - все так же неприветливо спросила Лиза, по-прежнему не замечая гостя, - Ишь какой рыжий. А он не кусается?

- Что вы! - засуетился хозяин, - Он добрый такой. Джек, заходи. Все понимает...

- А говоришь - сторож. Что за сторож, если не кусается? Все вы врать горазды.

Мужчина уже доставал из хозяйственной сумки пакеты с геркулесом, миску какую-то, потянул поводок: все джеково приданое. Пес занервничал, заскулил.

- Отваливай поскорее, - потребовала Лиза, - Я калитку прикрою, а то за тобой убежит.

Павел поспешил выйти из-за дерева, хозяин Джека тоже заторопился, шагнул на улицу, Павел наоборот - с улицы и Лиза тут же накинула засов. Пес бросился на калитку, Лиза прикрикнула;

- Куда? Джек, на место!

Пес зарычал, обернулся, вздыбил шерсть на загривке, сейчас кинется! Но передумал, сел, привалившись спиной к забору.

- За грубой внешностью скрывается доброе сердце, - произнес Павел вместо приветствия, - С прибавлением семейства!

- Долго под дверью торчал? - осведомилась Лиза, - Не нужна мне собака, а деваться некуда. Не устояла девушка, слаба на это дело. Пойду за костями на кухню, а ты устанавливай дипломатические отношения, раз уж приехал.

Павел подошел к собаке, удивился, заметив, как дрожит рыжая спина, опасливо потрепал рыжее ухо - карий глаз выразительно покосился на его руку, и Павел поспешил её отдернуть.

- Ладно, Джек, перекантуемся, ты только сам дров не наломай, не обижай хозяйку.

- Еще мамаша к вечеру с дежурства придет и даст нам бой.

Лиза подошла, положила перед собачьим носом большую, явно из супа кость. Пес горестно отвернулся.

- Мамашу не бойся, в такую жару воюют только исламские фундаменталисты. Но если до крайности дойдет, есть вариант, - предложил Павел, - Поженимся, а его усыновим.

Лиза засмеялась немудрящей шутке - редко Павлу удавалось её рассмешить, он и сам обрадовался, залюбовался ею. Хорошее начало для серьезного разговора.

Прав, конечно, оказался старик Коньков, великий знаток человеческих слабостей. Если свидетелю доверяешь, то и он тебя не подведет, поможет. А если юлить - уйдет в глухую оборону. Люди, как правило, чувствуют, когда их обманывают...

Свидетель - в данном случае Лиза - выслушал следователя внимательно и не перебивая против обыкновения.

- Вот и давно бы так, - сказала она, когда Павел договорил, - Теперь все более или менее понятно. Может, ты и прав: как-то все сходится...

И о нынешнем визите Павел не умолчал, украсив свой рассказ любимой цитатой: "Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше". Как бы в извинение того, что не пресек получения взятки сельским коллегой.

- Наркоманов мне не жалко, им туда и дорога, век у них короткий. А мента жалко.

- Ты что! - взвилась Лиза, - Да он в сто раз хуже!

- Потому и жалко, - двусмысленно пояснил Павел. - Им в могилки, а ему сидеть: чин у него невелик, сядет и собой других заслонит. Кстати, и не факт еще, что он берет, мало ли - цыганка, а может, это любовь? Не будем судить опрометчиво, ладно? Он пока на свободе и проверит тех пацанов, что на озере были, соседей ваших.

- Интересно, как это он их найдет?

- Найдет. Он тоже в то воскресенье на озере был, исполнял служебный долг в воде и на берегу...

- А-а, так это Сережка Титов, - сообразила Лиза, - Я его видела, здоровались даже. Вот гад. Я с его сестрой училась, с Галькой.

- Хорошо у вас тут преступников ловить, все родня, все друзья. Лизок, хочу сегодня твоего директора навестить. Он, похоже, на даче поселился безвылазно, в Москву его официально вызывать никакого резона нет. Что я ему скажу? Подозреваю, мол, вашу покойную супругу в убийстве вашей любовницы. Ну и куда он меня пошлет? А поговорить надо - придумай какой-нибудь повод, а?

Они сидели вдвоем на веранде, и солнце шпарило, норовя прожечь насквозь тонкие выгоревшие до бела занавески.

Лиза подхватила клетчатый плед:

- Жарко, пошли в сад. На озеро бы - да тащиться неохота. Далеко...

Под старой яблоней лежала негустая кружевная тень, лениво жужжали мухи - хорошо бы не осы. Широкий мягкий плед, красивая, желанная, совсем почти раздетая девушка прямо рядом. Павел потянулся к ней - все так естественно, правда? Но Лиза упрямым движением плеч стряхнула его руки:

- Мы о чем-то говорили...

- Ну вот, выпустил джина из бутылки, сыщика в тебе разбудил...

Павел засмеялся, но откатился подальше, на самый край пледа и больше не пытался её обнять, даже взгляд отвел.

- Может так: придешь и спросишь насчет суда. Дескать, только сейчас дознался, что суд был.

- Какой суд?

- А помнишь, я говорила: когда они дачу покупали, соседи их в суд потащили. Родственники. Дом, мол, раньше поделен был несправедливо и они не согласны. И суд был, мама свидетелем ходила. Что-то соседи эти отсудили, метры какие-то квадратные, печку газовую. Но они весь верхний этаж хотели оттяпать... Станишевским пришлось новую печку ставить, на новом месте. Морока жуткая...

- А верхний этаж?

- Не знаю, надо у мамы спросить.

- Ну, я на месте Станишевского точно бы этих соседей всех к черту поубивал... Это же надо - чужую печку отсудили, да ещё чего-то хотят.

- Ты просто не знаешь дачников, - рассудительно сказала Лиза, - Ничего тут нет особенного. Из-за меньшего в топоры идут, случается и убивают. Брат на брата, отец на сына. Дача - это частная собственность. Тут вон в каждой хибаре кровные враги под одной крышей.

- Ладно, Лизок, только причем тут печка?

- А при том, что у Станишевских с соседями отношения так себе. И ты пришел выяснить, не эти ли соседи Тамаре Геннадьевне отомстили. Судилась-то она, муженек выше этого, сам понимаешь...

- Убить из-за газовой печки? Они же её, говоришь, у Станишевских отсудили...

- А верхний этаж? Вообще - тебе истина нужна или предлог, чтобы на чужую дачу заявиться? Не нравится - сам что-нибудь придумай...

- Не нравится, - сознался Павел, - Предлог дурацкий, но за неимением гербовой пишем на простой. Я пошел. Объясни, как пройти...

Он оторвал себя от пледа, поднялся неохотно, морщась.

- Только обратно возвращайся потом, - сказала суровая помощница, растолковав, как проще пройти из Удельной в Малаховку и найти там нужную дачу, - Возвращайся, а то я от любопытства не засну.

- Обязательно вернусь, - пообещал Павел. - И заснуть не дам. - Но последние слова произнес только мысленно, да и то не слишком уверенно.

Дачная жизнь была Юрию Анатольевичу в новинку. Всего три года назад приобретенная недвижимость с самого начала была вотчиной Тамары. Прежде всегда дачу снимали, а тут вдруг ей захотелось иметь хоть хибарку какую-нибудь, да свою, надоело зависеть от хозяйских капризов. Юрий Анатольевич помнил, как появились в московской квартире увесистые выпуски целые тома объявлений: "Из рук в руки", "Все для вас", ещё какие-то чрезвычайно полезные издания, в которых убористым до нельзя шрифтом печатались предложения купить все на свете. Он и сам листал их из любопытства, Тамара же взялась за дело основательно.

Как в старом анекдоте - желания не совпадали с возможностями. То, что по деньгам, не годилось. Хотелось чего-нибудь поближе к Москве, и сад желательно, а не голый так называемый садовый участок, где деревья, если их посадить, порадуют разве что внуков, которых у четы Станишевских не намечалось, поскольку не было детей. Мы уже не в том возрасте, чтобы яблони сажать, - говорила Тамара.

И газ магистральный необходим, и электричество не вот-вот ("столбы уже завезли"). Знаем мы это "вот-вот" - растягивается на годы... Тамара рассуждала здраво, трезво, но Юрия Анатольевича именно эта трезвость бесила: денег от этого не прибавлялось, в долги влезать - немыслимое дело. Стеснять же себя в своих личных расходах страсть как не хотелось, а именно на это намекала жена, зачитывая вслух объявления о предлагаемых к продаже коттеджах со всеми удобствами.

Умела она это - уязвить косвенно...

Словом, когда Юрий Анатольевич попросил Лизу Маренко разузнать, не продает ли кто чего у них в Удельной или по соседству и она назавтра же принесла благую весть, что в Малаховке продается выморочный дом (полдома, как впоследствии оказалось) и её, Лизина мать знакома с наследниками, и наследники дорожиться никак не станут, поскольку живут за границей, а именно в Эстонии и им бы только поскорее сбыть с рук развалившееся владение - Тамара на следующий же день помчалась в Малаховку.

Потом и его, мужа своего - для представительства, что ли - потащила, чтобы окончательно договориться. Наследница - худенькая блондинка, типичная эстонка, однако русская - жаловалась на трудности тамошней жизни и до смерти боялась родственников покойной свекрови, занимавших вторую половину дома и норовивших прибрать к рукам недоставшееся наследство. Чтобы продать, требовалось их согласие, они, естественно, этого согласия не давали и чинили всевозможные юридические препятствия, заодно уж лишая объект продажи остатков привлекательности: забор повалили, стенку внутри порушили.

Неказисто, надо сказать выглядела эта вожделенная недвижимость: шагнешь на порог - нога проваливается, дыра в стене ведет в соседскую кухню, чрезвычайно грязную. Сад, ввиду отсутствия забора, освоили уличные собаки, сварливо облаивают каждого, кто осмелится подойти к дому...

Как уж рассмотрела Тамара в том неприглядстве и безобразии нынешнюю красоту? Юрия Анатольевича тогда прямо-таки напугали черные, корявые, насильственно перекрученные стволы - будто кто остановил зловещий шаманский танец неведомых деревьев. Из-под грязного подтаявшего снега лезли банки-склянки, разные пластиковые пакеты, битая посуда - видно, после смерти хозяев соседи сносили сюда мусор... Потом-то, когда имение перешло в Тамарины руки, соседей этих только пожалеть следовало, не знали, бедолаги, что их ждет. Тамара как танк на них пошла, на их согласие наплевала, заставила эстонскую гостью оформить на неё дарственную - и та отбыла восвояси, получив деньги, а новая владелица ринулась сходу в бой. Сама подала в суд на раздел давно поделенной дачи, что-то там соседям все-таки причиталось, какие-то квадратные метры, остальное же перешло в твердые Тамарины руки и со временем, после долгого ремонта, превратилось в небольшое, но уютное и, главное, не по-дачному комфортабельное жилье. Все удобства в доме, и даже горячая вода в любой момент, внизу две комнатки с кухней и наверху одна, летняя, неотапливаемая. Юрию Анатольевичу эта больше всего и нравилась, потому что с самого начала задумана была как рабочий кабинет: стол под большим, во всю стену окном, выходящим в сад.

Работал он, впрочем, внизу, поленился тащить наверх тяжеленную, с большой кареткой неуклюжую Тамарину машинку.

Здесь, на даче, Тамара ощущалась живой, здесь все было с ней связано так или иначе. Взять хоть новенькую газовую печку. Иногда он включал её под утро, когда из окон тянуло сыростью, и сырость отступала, от печки разливалось живое тепло, и он с благодарностью вспоминал жену. Ушла, не простившись, но позаботилась напоследок о нем. Посмеивалась раньше иногда: "Ты как кот, любишь, чтобы тепло было". Вот и позаботилась...

В саду цвели её цветы и её трава - Тамара беспощадно истребила грядки во имя английского газона. Одни цветы отцвели, но распустились другие и в свой черед уступили место новым. Это вселяло в душу странное умиротворение: смерти как бы и нет, что-то уходит, но не насовсем, все возвращается... Он не ждал, конечно, возвращения умершей и похороненной жены, но было чувство, будто им предстоит ещё где-то и когда-то свидеться, мысли о жизни после смерти постоянно посещали его и он готовился держать ответ перед Тамарой, но совесть его не грызла, это все произошло случайно, она и сама виновата и непременно должна это признать. К чему было скандалить, кричать, оскорблять и унижать его? Он же предлагал решить все проблемы миром, как водится между интеллигентными людьми...

На самом деле, он не очень хорошо помнил, что было и чего не было, дачные дни с долгими светлыми утрами, со сном где-то после полудня (никогда он прежде не ложился среди дня, считая это делом бессмысленным, все равно не уснешь - а теперь вот засыпал благополучно, да и по ночам спал), с предзакатным чаем на веранде - сама эта жизнь располагала к забвенью, к чтению - вернее, к перечитыванию давно знакомого, к размышлению о прочитанном, даже к работе - он на час-другой каждый день садился за машинку - но уж никак ни к терзаниям, сомнениям, к мучительному выбору. Поэтому, наверно, Тамара так и полюбила эту дачу...

Как она уцепилась тогда за эту возможность! Другой, считала, не будет, тех денег, что остались от приличных гонораров, полученных Юрием Анатольевичем за год до того в Германии (просто повезло, нашелся щедрый понимающий издатель) хватило как раз на эту хибару. Ремонтировали уже на текущие поступления - Тамара набрала работы сверх головы и начала проявлять повышенное внимание к его доходам и расходам, чего прежде себе не позволяла... Потом этот суд. Родственники, вернее, родственницы наследницы - три немолодые, интеллигентные с виду дамы, обремененные кучей детей разного возраста - не разберешь, дети это на самом деле или уже внуки сдались не сразу, подавали какие-то встречные иски и протесты. Юрий Анатольевич не вникал, Тамара и сама справилась.

- А, черт с ними, - сказала она, воротившись с очередного судебного заседания и капая в рюмку валокордин, - Больше судиться не стану. Поставлю перегородку, забор глухой между участками, АГВ - это печка такая - куплю... И все это исполнила - она человек слова. А напугавшие его черные деревья в саду оказались обыкновенными яблонями, только очень старыми, и по весне цвели, даже яблок обещали немного, они розовели в густой листве. Для себя старалась Тамара, это он сейчас понял. Готовилась к одинокой жизни: любимые книги перевезла и старый, к её собственной молодости относящийся альбом с фотографиями. И словари, конечно, - целая полка в шкафу. Юрий Анатольевич читал презираемую им прежде "Сагу о Форсайтах" в грязно-белом, захватанном переплете, находил в ней известные достоинства - не так уж и скучно, вроде телесериала. И все спрашивал себя, ну что Тамара так цеплялась за него, за их давно, задолго до появления Миры порушенную совместную жизнь? Усталые немолодые мужчины сплошь и рядом оставляют своих немолодых усталых женщин ради молодых и веселых, таков порядок вещей, вот и Голсуорси это знал. Смирила бы гордыню - сколько твоих же подруг живут сами по себе. Наш развод не стал бы сенсацией - куда там! Все приятели поразводились, дети у кого взрослые, а у кого и маленькие еще. И далеко не у каждой бывшей жены такая вот уютная, с садом дачка в престижном месте и недалеко от Москвы. А московскую квартиру разменяли бы - им с Мирой и однокомнатной бы хватило, как девочка его обрадовалась, когда он поделился с ней задушевным желанием: разъехаться с женой...

Странно было вести эти сильно опоздавшие диалоги и предаваться воспоминаниям среди знакомых, но не ему принадлежавших вещей. Дачная жизнь засасывала, как болото, размывала границы времени, недавние события отодвигались в смутное, почти неразличимое прошлое, в настоящем оставались только ясные, прохладные утренние часы, когда солнечные лучи косыми, толстыми, почти осязаемыми столбами проталкиваются сквозь листву к траве и цветам... В первое лето здесь росла только крапива и бурьян, кладбищенские травы, Тамара вела с ними войну на истребление. И её холеные руки носили следы черной работы, как она их ни парила в теплой воде и не мазала всякими снадобьями.

Старенький черно-белый, доставшийся от прежних хозяев телевизор едва дышал, изображение то и дело становилось зыбким: дрожало, размазывалось, а то и вовсе пропадало. Юрий Анатольевич смотрел только новости, отсюда политические скандалы, военные ужасы и даже взрывы в находящейся совсем рядом Москве казались нестрашными и значили не больше, чем землетрясения в Японии. Соседей ни справа, ни слева он не видел: Тамара, слава Богу, окружила участок глухим забором, и там, за этим забором ходили, пели, разговаривали, ссорились невидимые, незнакомые люди. Однажды со стороны улицы, в том углу, где были в аккуратный штабель сложены оставшиеся после ремонта доски, куски шифера и жести, обрезки труб и прочие стройматериалы, над забором возникла нестриженая голова, потом в сад осторожно, чтобы не развалить кучу, проник мальчик лет десяти и направился к веранде, где сидел с "Сагой" и кошкой на коленях Юрий Анатольевич.

- Мальчик, зачем заборы существуют? - спросил он незваного гостя. Тот не заметил ехидства, ответил вполне серьезно:

- У вас калитка же заперта. А по вечерам свет горит. Я думал, тетя Тамара приехала...

- Зачем она тебе?

- Она со мной по русскому занимается и по английскому. Я отстающий.

- Чего же ты отстаешь? - только и нашелся что сказать растерявшийся Юрий Анатольевич. Не ляпнешь же прямо так, сходу ребенку, что нет, мол, тети Тамары и не будет никогда уже.

- Мы беженцы, - по-прежнему серьезно ответил на его вопрос мальчик, мы с мамой из Сухуми. Я почти год пропустил из-за войны. А раньше я хорошо учился, правда.

Он все старался заглянуть через плечо устроившегося на веранде незнакомца в открытую дверь: может, тетя Тамара там?

- Ее нет, - сказал Юрий Анатольевич, - Не приехала.

- Она обещала... А вы кто - её муж, да?

- Да.

Гость тяжело вздохнул, произнес вежливо:

- До свиданья! - и растворился, исчез. Юрий Анатольевич обернулся на миг - чайник как раз запел на плите, а того уж и нету, и в калитку не выходил... Привыкать начинаю к таинственным явлениям, подумал он. Впрочем, мальчишка мог и через забор перемахнуть. Как пришел, так и ушел.

В другой раз Юрий Анатольевич открыл калитку на чей-то громкий, назойливый стук и обнаружил незнакомого мужчину, который спросил деловито:

- Антенну ставить будем, хозяин? Я с хозяйкой твоей договаривался, а она в срок не приехала...

При нем был здоровенный шест, он, с согласия Юрия Анатольевича затащил этот шест в сад, что-то там с ним делал, собирал, ещё удлинял. Потом полез на крышу, долго ходил там, громыхая железом... В результате телевизор заработал исправно, а у Юрия Анатольевича почти не осталось наличных денег. Он не знал, как договорилась Тамара, и торговаться, естественно, не стал.

Не миновать было ехать в Москву за отпускными. Необходимость эта сначала испугала, потом он прикинул, что домой можно и не заходить, а именно это и страшило: возможность встретить где-нибудь возле дома того то ли убийцу, то ли психа, а, может, это вообще видение было, призрак, плод расстроенного воображения. Юрий Анатольевич, по мере того как приходил в себя после пережитого потрясения, двух утрат, двух одновременно случившихся смертей, все больше склонялся к мысли, что он и сам тогда, во дворе вечером невменяем был, стал жертвой собственных страхов. Встреча в подвале неясный силуэт в дверном проеме, блеск ножа, собственный жуткий вскрик, звук лопнувшего арбуза, с которым череп незнакомца ударился о бетонный пол - все это примстилось.

И все же чем позднее, чем ближе к осени появится он, Юрий Анатольевич, в проходном дворе у Белорусского вокзала, тем оно лучше, спокойнее.

Поэтому он позвонил своему заместителю и договорился, что не полученные им своевременно - не до того было - отпускные сняты будут с депозита и выданы ему в бухгалтерии.

- Может, машину за тобой прислать? - предложил Петр Сергеевич, - Или, хочешь, Сережа-шофер деньги привезет?

- Да нет, сам приеду, - Юрий Анатольевич собрался разыскать начало вступительной статьи, которое он ещё до поездки на Сейшелы (ах, будь она неладна, эта поездка) отдал перепечатывать, да так и не взял - опять же не до того было. Теперь искать придется, и поручить некому...

Его визит пришелся как раз на обеденный перерыв, и не заходя ни в бухгалтерию, ни в бывшее машбюро, где ныне не было пишущих машинок, одни лишь компьютеры, директор направился в свой кабинет. В приемной пусто, на столе, за которым раньше работала Мира, чья-то чашка с недопитым чаем.

Он тронул дверь - заперта, конечно. Достал ключи, открыл - и замер на пороге. Зрелище ему представилось захватывающие: на просторном столе, повернутом торцом к двери, весьма энергично занималась любовью пара. Голый зад мужчины двигался вверх-вниз в бешеном ритме, с нарастающей скоростью, прямо-таки вибрировал, будто его обладатель несся стремительно, на ходу горячечно всхлипывая, к желанной цели: вот-вот порвет грудью финишную ленточку, а там будь что будет... Торжествующий, слегка приглушенный вопль - нечленораздельный, хотя и не оставивший сомнений в его смысле возвестил, что цель достигнута, высота взята, финишная лента трепещет на бурно дышащей груди, победа вырвана в честном бою...

Высоко над головой бойца воздетые женские ноги в черных босоножках начали было опускаться, сгибаться, замерли вдруг и к победному мужскому рыку присоединился жалобный взвизг, будто мышь прихлопнуло пружиной мышеловки. Юрий Анатольевич понял, что он замечен!

Скатываясь на бок, мужчина обернулся - и директор отчетливо увидел потные, искаженные, тупые от испуга лица. Поспешно отступив, он потянул за собой дверь. Ну и ну, вот черти... Он узнал обоих. Новенькая секретарша где только такое мурло откопали? И вид ведь до чего добродетельный - за время единственной их встречи успела сообщить, что у неё высшее филологическое образование и дочка необыкновенного ума и развития. А тут даже очки не сняла... Партнер же её - тот самый Сережа-шофер, который, согласись Юрий Анатольевич, привез бы ему нынче в Малаховку не полученные во время отпускные...

- Черт-те что! - Юрию Анатольевичу и смешно стало, и, главное, неловко. Эх, видывал и раньше виды его рабочий стол. Впрочем, диванчик кожаный напротив стола, хоть и коротковат, но тоже послужил... И сам он с Мирой... И не с Мирой... Вот, стало быть, как со стороны это выглядит. Забавно и несколько - брр-р! А этим двоим наверняка тоже кажется, что у них необыкновенная, романтичная, неземная, а, может быть, даже трагическая любовь...

Дурацкое событие, поначалу развеселившее директора, по дороге в Малаховку стало казаться чрезвычайно неприятным, возмутительным даже, марающим его как руководителя. Что они, эти двое, с ума посходили? Выгнать бы их - да ведь не скажешь ничего, только и оставалось, что ретироваться как можно быстрее...

Чтобы прогнать неприятные мысли, Юрий Анатольевич в супермаркете (девичья фамилия "Гастроном") купил бутылку армянского коньяку и положил в кейс, где уже помещалось благополучно найденное, давным-давно перепечатанное начало статьи и две коробки кошачьего корма "вискас", купленного ещё по дороге в институт, Топси до него большая охотница.

После этой знаменательной поездки прошло-пробежало ещё сколько-то однообразных дачных дней. Статью пришлось перелопатить - многое устарело, а всего-то два месяца назад писал, за жизнью трудно стало поспевать, экономика стала зыбкой, переменчивой, многообразной... Он переписывал собственные строки после долгих раздумий, сам печатал на древнем, но вполне работоспособном "рейнметалле"... Прежде, чем заложить свою страницу, пришлось вынуть Тамарину, недопечатанную. Странное что-то там было: "Я живу в аду...Я это сделала, сделала, сделала"... Должно быть в оригинале так Тамара в последнее время переводила для какого-то издательства сплошь одни триллеры, на них большой спрос. Почему-то каждая фраза повторена по нескольку раз, собственно, кроме этой белиберды на странице больше и не было ничего...

С непривычки Юрий Анатольевич скоро уставал печатать, садился на скамейку под яблоней. Его обволакивало специфическое дачное одиночество Тамара в свое время жаловалась, что никак к нему не привыкнет. А ему вот даже нравится... Рюмка коньяку гонит грустные мысли и снимает усталость. Не додумалась супруга - вот в чем её беда...Бутылка, привезенная из Москвы, давно кончилась, он уже пару раз сходил в магазин при станции, пополнил запас. Вот и сегодня собрался, но явился нежданно-негаданно молодой милиционер в штатском, как его там? Пальников, кажется. Сидит, мелет что-то насчет соседок - уж не они ли, Господи спаси и помилуй, расправились с несчастной Тамарой?

- Соседки? - изумился Юрий Анатольевич, - Да вы их просто не видели. О-очень интеллигентные люди - так они сами о себе отзываются. На самом-то деле сутяги, но уж убить... Да и за что? Они же у нас что-то там отсудили, а не мы у них.

- Извините, Юрий Анатольевич, всякую версию проверять приходится, дело очень уж темное, невнятное, никаких следов.

- Голубчик, да это и не версия вовсе, а бред. Среди наших знакомых искать нечего, пустая трата времени.

- А не могло быть у Тамары Геннадьевны на стороне кого-нибудь? Ну, вы понимаете... Простите, но приходится такими вещами интересоваться...

- Муж, правда, узнает о "таких вещах", как вы изволили выразиться, последним, так что мои показания, может, и недостоверны, - кисло пошутил хозяин, - Но не думаю, не думаю, что могло иметь место преступление по страсти, crime de passion, так сказать. Наш с нею брак, не скрою, далек был от идеального в последнее время, катился, можно сказать, к финалу. И она это воспринимала болезненно. Но главное, знаете, было даже не в этом...

- А в чем же? - удивился следователь Пальников.

- Я и сам все время об этом думаю, - признался старший из собеседников, - Можно друг другу изменять, разлюбить даже и все же оставаться вместе, супругов многое связывает и помимо любви. Привычка, привязанность, близость если не физическая, то душевная - это иной раз покрепче любви, она-то как раз понятие относительное...

Он рассуждал с видимым удовольствием, рад был представившейся возможности поговорить... Одичал совсем на даче, - подумал Павел, продолжая внимательно слушать.

- ...Мы с Тамарой Геннадьевной перестали друг другу верить. Она в каждом моем слове сомневалась, и то же самое происходило со мной. Вот что с нами случилось, молодой человек.

- А рыжая секретарша не в счет, что ли? - вертелось на языке у Павла, но вслух произнести не посмел. Похоже, старый греховодник говорит искренне. Наверно, он и прав: секретарши приходят и уходят, а семья может и сохраниться. Но действительно, если не веришь тому, кто рядом с тобой дышит, по утрам кофе варит... Если подозреваешь, что этот человек за твоей спиной тайные планы строит и поминутно их корректирует, все обстоятельства принимая в расчет: и твою привязанность, и боязнь одиночества, даже здоровье. Вглядывается в спящее лицо - присматривается, как бы заботится, а сам проясняет для себя, скоро ли Бог супруга (супругу) приберет...

Нарисовав мысленно такую картину, Паша даже вздрогнул...

Сиамская кошка, вольно расположившаяся на столе, за которым сидели гость и хозяин, настойчиво толкнула лбом Пашину руку: погладь, мол, немедленно и за ухом почеши. Паша послушно исполнил все требования и только что круглые и строгие голубые глаза красавицы удовлетворенно сощурились.

- Скучает, - грустно заметил хозяин, - Кто придумал этакую глупость, будто кошки только к дому привыкают? Они нас любят не меньше, чем собаки. Вот эту я котенком на улице подобрал, думаете, она не помнит? А вторую - у нас две было - Тамара принесла с помойки зимой. Отмыла, вылечила, Майка за ней хвостом ходила. А потом пропала...

Точно, вспомнил Павел, кошек было две.

- Вы её искали?

- А как же! Все подвалы обошел... Если вы на станцию, юноша, я вас провожу, мне в магазин надо.

После столь недвусмысленного намека ничего не оставалось, как вслед за хозяином подняться и топать на выход.

...Возле станции кипела жизнь: в Малаховке от века по выходным существовала толкучка, блошиный рынок. Теперь же старьем почти не торговали - в основном, гонконгская, турецкая продукция, пестрая завлекательная дешевка, продавцы - что молодые, что старые - все в неё наряжены и смотрятся неплохо, не бедно, не то, что в прежнее время. И покупает народ, но без недавнего азарта: напокупались. Вот худая глазастая женщина даже цветами торгует нездешними, в малаховских да удельнинских садах такие не произрастают: эти куда крупнее, пышнее, вполне живые, но смахивают на искусственные, больно уж безупречны...

Они вдвоем продирались сквозь толпу к гастроному.

- Как бы не закрылся, - беспокоился Юрий Анатольевич, - Воскресенье...

Но тут его остановила вдруг женщина - та самая глазастая цветочница. Догнала, за рукав поймала.

- Извините, не знаю, как вас зовут. Если что не так, снова извините, спросить хочу...

Голос гортанный, акцент грузинский, что ли?

- Может, Тамаре Геннадьевне неудобно заниматься с Гоги бесплатно? Я бы платила... Немного. Много не могу...

Павел не стал дожидаться ответа Юрия Анатольевича, круто повернул назад. Не бросила же цветочница свой товар без присмотра. Гоги - её сын, конечно, мальчик-кавказец, его ни с кем не спутаешь. Так и есть - вот он возле ярких, пестрых букетов, рассованных по высоким вазам, - ишь какая культура торговли - загляденье, заморская красота. Мальчонка глазастый, в мать, кудрявый, смуглый, и за цыганенка бы сошел, Лиза права.

- Ты Гоги?

- Ну! А вы кто?

- Сейчас объясню. Только сначала расскажи, чему тебя Тамара Геннадьевна учила - плавать?

- Почему плавать? - удивился мальчик, - Я хорошо плавать умею. Английскому языку учила и русскому - я в школе отстаю. Пропустил много...

Павел не сдался:

- Ты на озеро с ней ходил когда-нибудь?

- Один раз ходил. Мама меня с местными ребятами не пускает, а с тетей Тамарой отпустила. Жарко было...

- А она хорошо плавает?

- Для женщины прилично, - рассудительно ответил Гоги, - Я ей настоящий кроль показал, я в Сухуми в спортшколу ходил.

- Выходит, ты её учил...

- У неё неплохо получалось, - со скромной гордостью сказал Гоги, Дыхание бы ещё отладить...

- Помнишь, Гоги, когда ты с ней на озеро ходил, там женщина одна утонула...

- Не-а, - покачал головой мальчик, - Никто не тонул. Хотя потом, может. Мы рано ушли, дождь начался, гроза.

- Расскажи, как было? Вы вместе ушли с тетей Тамарой? И ещё спросить хочу - близко от вас машина какая-нибудь стояла?

- А вы кто - сыщик?

- Ага. По особо важным преступлениям, - прибавил себе значимости Паша, - И ты мог бы мне помочь, Гоги. Припомни-ка тот день. Так какая машина там поблизости стояла?

- "Мерседес" черный, - не колеблясь отрапортовал Гоги. - А ушли мы вместе. Ну не совсем. Тетя Тамара говорит: беги, Гоги, под дерево, а я искупаюсь напоследок. Я тоже хотел, а она не велела, говорит: беги вон туда. Но она быстро искупалась, тут как раз дождь сильный-сильный пошел и мы домой бегом.

- Ты случайно не помнишь - она волосы вытирала полотенцем? (Вспомнил-таки Паша наставления Конькова).

Гоги задумался, вспомнил:

- Когда бежали, у неё полотенце на голове было, дождь же шел...

К ним уже спешила сквозь толпу мать Гоги, и по лицу её Павел понял, что ей известно о смерти жены Юрия Анатольевича. Самого же его видно не было, должно быть, успел-таки в магазин до закрытия.

Цветочница потрепала, взлохматила жесткие кудри сынишки, произнесла несколько слов по-грузински. Мальчик сразу сник. Павел кивнул женщине, коснулся плеча мальчика:

- Спасибо, Гоги, ты мне помог.

Тот поднял глаза - огромные какие, черные, как ночь, и в них вопрос:

- Мама говорит, тетя Тамара умерла. Убили, да?

Мать вмешалась испуганно, заговорила по-русски, как бы отмазываясь от опасных речей сына:

- Что ты, Гоги, что ты, бичо, заболела тетя Тамара, врачи не вылечили...

- Всех убивают, - сказал мальчик, не обращая на неё внимания, - Зураба убили, и Отари, и Валико...

- Кто это - Зураб, Отари? - тихонько спросил Павел у женщины.

- Друзья его, соседи наши, в Сухуми в одной школе учились...

...Юрий Анатольевич показался в дверях гастроном с пластиковым пакетом в руках. При виде Павла, явно его поджидавшего, удивился:

- Я думал, вы уехали.

- Юрий Анатольевич, я бы хотел ещё немного времени у вас отнять. Вы сказали, на даче есть старый альбом с фотографиями...

- Ну-ну! Есть такой. Что ж, пошли, не представляю, правда, что вы из него выудите...

По дороге Паша рассказал о Гоги.

- Бедный мальчуган, - посочувствовал Юрий Анатольевич, - Жестокое время. Вроде бы без войны живем, а убивают. Хотя в Абхазии настоящая война. Мы с Тамарой любили отдыхать в Сухуми. Казалось, самое мирное место на земле. Люди там славные, кофейни на набережной. Бывали?

- Не бывал, - с сожалением сказал Паша, - И не побываю, наверно, теперь проще в Турцию поехать или на Кипр.

...Альбом велся аккуратно, с соблюдением хронологии, но по тому, что попали в него снимки старые, выцветшие, иной раз поломанные, даже с оборванными углами, Павел догадался, что вели его не с начала, а собрали однажды старые фотографии и тщательно, по порядку наклеили. Хотя альбом сам - старомодный, в плюшевом красном переплете.

- Тамара на Тишинке купила, искала именно такой. Дней пять сидела, не разгибаясь, - клеила...

Были тут в самом начале и дореволюционные фотографии, эти сохранились на диво. Дамы со взбитыми челками, мужчины в мундирах, пожелтевшие групповые снимки: кто-то в котелке верхом, лошадь со звездочкой во лбу, лица всадника не разобрать уже...

- Это все её родня, - пояснил Юрий Анатольевич, - Деды, бабки, тетки какие-то, она и сама уже толком не знала. Но хранила, как видите. Гордилась.

В голосе его Павлу почудилось неодобрение: мол, было бы чем гордиться, подумаешь... Дальше шли фотографии тамариных родителей: мать в надвинутом на один глаз плоском берете, из-под берета косая челка, и отец в кителе с ромбами. А вот и сама она - толстощекая девочка в матроске. Много групповых школьных снимков - из года в год, одни девчонки: раздельное обучение. И только после школы мальчики появились. Морской берег на любительском черно-белом снимке выглядит малопривлекательно, сбежались под фотоаппарат редкость в те годы - купальщики-подростки, девочки в целомудренных купальниках, а мужские плавки меньше нынешних. Сколотились кое-как в кучу, сбились покомпактнее, лица почти неразличимы, но понятно, что все смеются. И надпись в углу: Евпатория 1948. Сколько ей здесь пятнадцать-шестнадцать? Да которая тут она? Юрий Анатольевич только плечами пожал:

- Ей-богу, не знаю. Зачем это вам, скажите на милость?

Павел упрямо листал альбом, хозяин разлил по простым дешевым, "дачным" фужерам коньяк, нарезал сыр, убрал со стола коробки с сухим кошачьим кормом - кошку, которая терлась об коробку, тоже отправил на пол, сыпанул ей в блюдечко неаппетитных с виду сухариков.

Низко наклонив голову, Павел вглядывался в очередной пляжный снимок. Тоже Крым, Гурзуф, 1963 год. Его, Павла, ещё и не свете не было, а люди ездили себе в Крым, отдыхали, подводным спортом занимались. Вот эта девушка в ластах, парень с ней рядом тоже в ластах, в руках маска и трубка.

- А это кто?

- Бывший наш муж, как не помнить? Имел удовольствие встречаться пару раз. Правда, в таком молодецком виде я его уже не застал, полная была развалина. Спился. И умер уже лет десять как. Так что он вне подозрений.

- А девушка рядом с ним - Тамара?

- Она самая. Задолго до нашего знакомства. Стройна и прекрасна. Только я её такой тоже - увы! - не помню. Лишний вес - вот был её главный враг. Да ещё при таком-то росте - с меня почти. Крупная была дама, видная.

Он засмеялся, будто удачно сострил, и гость догадался, что хозяин уже выпил. Взял предложенную рюмку и Павел, опрокинул, будто водку, а не коньяк, закусил сыром.

- А на этой фотографии где она?

- Да вот же!

Темноволосая и действительно тоненькая. Снова в ластах, а "наш бывший муж" - Павел его узнал - в полном снаряжении: в гидрокостюме и с круглой, двуцветной камерой для подводных съемок.

- Он что, подводник?

- Любитель. И Тамару приохотил. У них своя компания была, каждый год в Крым ездили. А я предпочитаю Кавказ...

- Тамара Геннадьевна, стало быть, хорошо плавала?

- Отлично.

- И нырять умела?

- Еще как! Я, бывало, даже беспокоился. Уйдет под воду - и до-олго не показывается.

Выпили еще. Павел сказал:

- А вы не знали, что ваша покойная жена была на здешнем пляже в тот день, когда утонула Мира Дорфман? Пришла она с Гоги. Случайно оказалась рядом с той компанией - ну, понимаете, о ком я. И вполне могла услышать или подслушать, если угодно, - один любопытный разговор...

- Какой ещё разговор? - нахмурился хозяин.

- Разговор, имеющий к ней и к вам самое непосредственное отношение. Между супругами Дорфман, по свидетельству очевидцев, происходил семейный скандал, бурная довольно сцена...

- Какие ещё очевидцы? Откуда вы... Ах, да, я же вас с ней видел на здешнем рынке, как же я сразу не понял! Это Лиза вас сюда направила? Ну, женская ревность, женская зависть... Не угомонится никак Елизавета, и смерть Миры её не успокоила. Чего уж теперь-то ей неймется?

Юрий Анатольевич затряс головой, будто пытаясь стряхнуть похмелье, протрезветь - и вдруг врубился, вскрикнул по-птичьи резко:

- Что это? Что? Что вы мне тут толкуете, а?

- Да вы меня отлично поняли, Юрий Анатольевич. Вы и сами это подозревали, так ведь?

И поскольку собеседник каменно умолк, Павел продолжал:

- Итак, супруга ваша совершенно случайно оказалась свидетельницей семейной разборки между вашей подругой или, скажем, невестой Мирой Дорфман и её мужем Борисом. Упоминалось, без сомнения, и ваше имя. Текст, произнесенный в пылу ссоры, вы сами можете вообразить. Тамара Геннадьевна вряд ли осталась равнодушной к тому, что выкрикивали супруги. Не мне судить о её тогдашнем состоянии - но вы-то знаете. Вы ведь ей уже успели сообщить, что намерены развестись, жениться заново... А тут этот скандал на берегу, и обстоятельства так сложились, что на раздумье ни минуты нет. Соперница в воде, муж её с берега к друзьям поспешил, народ с озера врассыпную, дождь хлынул. Она мальчонку отослала под деревья, сама же вслед за Мирой. Нырнуть поглубже, за ноги ухватить... Весовые категории у них разные, у той шансов не осталось...

Павел говорил слишком долго, эффект внезапности был утрачен: вместо резкого удара - нудное объяснение... И противник успел опомниться и собраться. На Павла смотрели из-за очков ясные, совсем уже трезвые глаза, и взгляд их был насмешлив:

- Это вы вдвоем с Лизой Маренко сочинили, молодой человек? Ни ту, ни другую женщину не зная? Чушь собачья, извините. И зачем это вам, не пойму...

- Затем, чтобы выяснить, у кого были мотивы убить вашу жену.

- Как же вы собираетесь подтвердить эти свои... фантазии?

- Свидетели есть, что Тамара Геннадьевна была в тот день на озере.

- Свидетели! Мира эту вашу свидетельницу, между прочим, считала подругой в простоте своей душевной...

Если он хоть слово ещё скажет про Лизу, я его убью, - подумал Павел. Ярость и бессилие его душили, злился он не столько на хозяина дачи, сколько на себя: ну что я за дурак, не надо было с ним пить, весь этот разговор не нужен...

Однако по дороге в Удельную, шагая вдоль все того же озера по неровному извилистому берегу, Паша успокоился. Нет, не зря он побывал у Станишевского. Встретил Гоги - мальчик подтвердил его версию, есть теперь от чего плясать. На завтра же вызвать для беседы Дорфмана Бориса. Не догадался ли тот, как умерла его неверная жена, и не взялся ли за неё мстить?

Тот воскресный день завершился ещё одним событием: Пашу оставили в удельнинском доме ночевать. Вернее, Лиза оставила - мать её ушла на ночное дежурство, она подрабатывала ночной сиделкой, и, вернувшись от Станишевского, Паша её дома не застал.

Паша за недолгое время знакомства бессчетное множество раз пытался ну хоть поцеловать красивую свою приятельницу, но всякий раз поцелуй оказывался мимолетным, почти воздушным. Лиза успевала увернуться, отстраниться, и Павел понял, что легкой победы ему не светит, предстоит длительная осада.

А тут красавица, выслушав с интересом обстоятельный рассказ о том, как прошел Пашин визит к её директору, о Гоги, о фотографиях в альбоме, сама предложила вполне буднично:

- Хочешь, оставайся, в электричке пьяных полно, да и поздно уже... Я тебе у матери постелю, в её комнате.

Собственно, только это и было сказано, но Паша согласился с энтузиазмом - а кто бы на его месте не согласился? Раздевшись до трусов в чистенькой светелке, где ему предложена была узенькая металлическая кровать с сеткой - зачем-то он попробовал рукой: удобно, наверно, ишь как пружинит, - он мигом слетел по скрипучей лесенке вниз и очутился на Лизином диване, застав её врасплох. Она и раздеться не успела, а он тут как тут и помогает стащить через голову узкое платье.

- Это ещё что за явление! - воскликнула она, освободившись, наконец, Отпусти, ну. Не хочу, нет...

Ему хотелось сказать ей, какая она желанная, притягательная, и кожа на плечах гладкая и нежная, как шелк, и глаза золотистые, и вокруг её стройных ног весь его мир вертится наподобие юбки с той минуты, как он впервые её увидел. Но вместо этого непослушный его язык выдавил:

- А я хочу, так хочу, что сил нет.

И в ответ услышал вполне заслуженное:

- Мало ли кто чего хочет. Отвали, говорю.

Но в словах её не было должной твердости, и он вовсе осмелел:

- Отпущу, только не сразу. После, - сказал его голос, одновременно смеющийся и задыхающийся. Паша применил настойчивость и даже силу отчасти, накрыл Лизу своим крупным телом, одной рукой перехватил оба её запястья тонкие такие, другой разобрался с трусиками - и произошло, наконец, то, чего он так давно и страстно желал. Ей бы взбеситься по-настоящему, выдраться из его жадных рук, закричать - но ничего этого не случилось, и через некоторое время, отдышавшись, они заговорили одновременно:

- Прости, я с ума сошел, совсем голову потерял, не сердись...

- Не смей так больше никогда, слышишь? Не смей силой...

- А ты научи, я буду все делать, как тебе нравится.

Этот короткий диалог, хоть и не особо нежный, означал, что у новоиспеченных любовников есть все-таки будущее...

Юрий же Анатольевич после ухода назойливого гостя успокоиться ну никак не мог, руки тряслись. Поднялся со стула кое-как, кинуло его к двери, чуть косяк не своротил. В бывшей Тамариной комнате - он редко туда заходил, зажег свет, поискал глазами на столе. Вот она, папка с незаконченным переводом. Последняя страница. "Я это сделала, сделала, я это сделала". И ещё чуть выше: "Я живу в аду, я живу как в аду"...

Где эта чертова книга, очередной дурацкий триллер, который она не успела перевести? Кажется, вот этот - пестрая глянцевая обложка, убористый шрифт... Название - "An Unsuitable Job for a Woman" - "Работа, не подходящая для женщины"... Сейчас он найдет этот отрывок, это же просто чужой текст, не себя же в самом деле имела ввиду Тамара, когда писала, повторяя снова и снова, бессмысленные строки.

Книжонка легко раскрылась, в ней лежала закладка. Странная, право, закладка: свернувшись, будто маленькая змея, между страницами притаилась золотая недлинная цепочка. Юрий Анатольевич мгновенно её узнал, сам купил в Париже у негра-гиганта в белом бурнусе на Барбес возле моста. Постеснялся почему-то зайти в магазин, там пришлось бы объяснять, что ему надо, руками показывать, а чернокожий коммерсант сразу все понял, из вороха цепочек вытянул вот эту, красивого хитрого плетенья, короткую. Нагнулся, показал: вот сюда, на щиколотку. Пробу продемонстрировал, фальшивую, наверняка, судя по цене. Засмеялся белозубо и подмигнул напоследок.

Юрий Анатольевич подержал цепочку на ладони, встряхнул: ну да, разорвана, как и следует ожидать. Опустил на прежнее место, захлопнул книгу. Ваша догадка оказалась правильной, молодой человек. Ну и что, кому от этого легче?

На веранде он вылил в свою рюмку остаток коньяка, чокнулся с пустой рюмкой ушедшего гостя. Поздравляю, поздравляю, но где же доказательства? Где необходимые улики? Книжицу эту завтра же в костер вместе с содержимым, вместе с опавшими листьями и прочим мусором и хламом... Стало быть, Тамара жила в аду свои последние на земле дни. А девочка его, рыжая Мира за несколько минут до смерти ссорилась с дураком-мужем. какое это теперь имеет значение? Спите спокойно, дорогие мои, ушедшие, не простившись. Никто не потревожит вашу светлую память.

Он выпил за это залпом и до дна.

- Ты чего такая?

- Какая такая?

- Смурная... Что-то стряслось?

Павел приехал поздней электричкой, он теперь каждый раз приезжал, когда Лизина мать уходила на ночное дежурство, не упускал случая. Уходил рано, в семь утра, не позже - до возвращения хозяйки дома. Приличия тут по-деревенски соблюдались.

- Джека увели, - хмуро сказала Лиза, - Хозяин объявился!

- Неужто жена гнев на милость сменила?

- Сын у них умер. Не понимаю, причем тут собака...

- Тоже не понимаю. А Джек-то как - узнал его? Он вроде к тебе привык...

- Ушел и не оглянулся. Пожил - и хватит с вас. Настоящий мужик!

Господи, ну прямо ребенок: на Джека обиделась!

- Будет горевать! - Паша обнял подругу, но та неуступчиво повела плечами, скидывая его руки.

- Кто тут горюет? Было бы из-за чего.

Павел не сдался, притянул её снова, подышал в теплую шею.

- Давай кошку усыновим.

- Какую?

- Сиамскую. По имени Топси.

- Ага, что-то новое узнал, - Лиза окончательно освободилась, поднялась на крыльцо, отворила двери на веранду.

- Заходи!

- Все расскажу, как на духу, только после.

- Нет, сейчас, - потребовала капризная возлюбленная, - Здесь и немедленно. Что ты узнал про Станишевского? Что-то плохое, раз на его кошку виды возымел. Посадишь его?

Разные у них темпераменты, куда его мужскому нетерпению против женского любопытства. Пришлось повиноваться, сесть и приступить к изложению новостей.

Собственно, Павел пересказал Лизе только то, что узнал от Конькова, а тот много чего разведал "по своим каналам". Заглянул как бы мимоходом в управление, навестил старых друзей, мало их осталось, классных следаков. Растолстевшие, сильно, как правило, пьющие, высокомерные - они до Паши Пальникова ни за что бы не снизошли, а Конькову все выложили, что узнали.

Смягчая именно этот аспект, Павел поведал жадно слушающей подруге и помощнице о найденном в подвале трупе - тот же двор, заметь, где живут Станишевские. Жильцы соседнего дома заподозрили неладное: запах из подвала их достал, один мужичок порасторопнее вооружился фонариком и спустился. Через минуту с воплем наружу - мертвое тело, милицию скорей!

Подоспевшая милиция - надо же, что у неё под самым носом творится! предложила предварительную версию: пьяный бомж свалился с крутой лестницы и шею сломал. Просто и мило, но... Экспертиза показала, что пьян покойный не был. И не совсем понятно, что ему понадобилось в подвале. Если по нужде мог и поближе, в кустах устроиться. Впрочем, непредсказуемая это публика, свои у них нравы и свой юмор: возле лифта, к примеру, нагадить...

Еще и решетка железная, преграждавшая доступ в подвал, оказалась не то, чтобы заперта, - замка там нету, только петли, и в них проволока продета и замотана туго. Конечно, кто угодно мог это сделать порядка ради, не подозревая о покойнике, но никто из жильцов пока не признался...

Дело это досталось не самому Павлу, а напарнику его, дежурившему в тот день, и потому показания вездесущей старшей по подъезду бабы Тани, уверенно опознавшей клетчатую рубаху, серые штаны и пластиковый пакет как принадлежащие предполагаемому убийце гражданки Станишевской, дошли до следователя Пальникова не сразу, а через несколько дней. Он не поленился, тут же слазил в подвал, где трупа, естественно, уже не было, - его интересовало, не было ли при погибшем бритвы, ножа, чего-нибудь этакого. В описи такового не значилось, но ведь никто и не искал. Это бабе Тане представлялось бесспорным, что незнакомец, вышедший из подъезда, непременно и убил. Специалистов же этот факт не слишком убедил, бомжи снуют по всем чердакам и подвалам, настоящий же преступник мог проживать в одной из квартир - скрылся, совершив черное дело, за собственной дверью, на звонки не ответил. Или, если пришел откуда-то со стороны, то запросто мог подняться на чердак, перейти в любой из соседних подъездов. Чего ж ему на рожон-то переть?

В сыром и темном подземелье, откуда ещё не выветрился жуткий запах покойник пролежал тут, по определению судмедэксперта, никак не меньше трех недель - Павел терпеливо шарил лучом карманного фонаря по грязному полу, трогал носком ботинка битые кирпичи, бутылочные осколки, ворошил кипу размокших газет - притащил, видно, с ближней помойки какой-то бедолага для ночлега. Раскидав эти газеты, услышал, как что-то звякнуло, нагнулся - и поднял скальпель. Почерневший, попорченный временем и сыростью до неузнаваемости, если такой и мог послужить орудием убийства, то в незапамятные времена. Да и принадлежал ли он загадочному типу в ковбойке? Вон здесь сколько всякого мусора. Впрочем, подобрать следует. И положить в прихваченный на всякий случай прозрачный целлофановый пакет.

По следам напарника Павел повторно опросил жильцов, кого днем застать успел, в основном стариков. Ничего нового: бродягу замечали во дворе, но с какого именно времени, - никто не помнит. И в беседы с ним никто не вступал, а на ругань дворника и всякие обвинения в свой адрес - лужу, мол, возле лифта устроил и прочее, и бутылки свои забери, гад, - не отвечал, уходил смиренно, бомжи - они редко когда скандалят, пока не напьются. Но этот вроде и не пил особо.

Однако к концу дня Павлу неожиданно повезло. Сменилась дежурная в диспетчерской и заступившая на смену, в отличие от той, что работу закончила, рассказала кое-что любопытное. Как и все в округе, она, конечно, слышала, что в подвале соседнего подъезда найдено мертвое тело, и припомнила, что однажды, примерно недели три назад направляла туда некоего гражданина, забредшего к ней в диспетчерскую в поисках сбежавшей кошки.

- Высокий, в очках, - уважительно отозвалась она о госте, Интеллигентный, а животными мелкими не гнушается...

Безусловно, она имела в виду Станишевского, он же сам говорил, что искал кошку. Однако связи между ним и обнаруженным в подвале мертвецом толстуха не допускала:

- Не такой это человек, чтобы с бомжами валандаться.

- Ерунда, - недоверчиво произнесла и Лиза, дослушав его рассказ, - Ну спустился он в этот подвал, кошку не нашел, так человека решил убить? Ладно, заподозрил, что это и есть тот тип, что его жену зарезал, - стал бы он мстить? Ну сам посуди, Паша, - полный бред...

- Конечно, с виду так оно и есть. А Коньков по-другому рассуждает. Конькову ты, надеюсь, веришь?

- Конькову верю, - до обидного прямолинейно ответила Лиза, будто ему, Павлу, верить вовсе и не обязательно. А ведь не видела ещё суперсыщика, понаслышке только знает. - Ну и что он говорит, твой Коньков?

А Коньков много чего говорил. В частности, сослуживцы его бывшие доложили, что человека из подвала опознали без всякого труда, однако гласности этот факт решили не предавать. Какая-нибудь склонная к сомнительным обобщениям газетка вроде "Московского комсомольца" (любимое Лизино чтение, а вот старые следаки этакую прессу терпеть не могут) непременно раздула бы историю. Погибший числился в розыске четвертый уже год (вот и повод газетчикам позубоскалить, он же и не скрывался, этот псих, обитал себе в Москве под самым носом у тех, кто его ищет). Тянется за ним кровавый след. Фельдшер из Калуги, в Афганистан отправился добровольцем не убивать, а спасать и лечить. А там сломался: насмотрелся войны, схоронил с десяток друзей, к гашишу пристрастился, в плену побывал - но недолго, обменяли на кого-то. И тронулся рассудком. Это уже после установили когда, вернувшись домой, зарезал он начальника военкомата, который его в Афганистан оформлял. Причем бедняга-то? Просто чиновник. А тут такая ненависть, ещё и семью его грозился вырезать. Пока в психушке обследовали "афганца", он сбежал - сиганул с третьего этажа в цветочную клумбу. Портрет его расклеили - "Обезвредить преступника", но без толку; неказист, неприметен, без возраста, на всех сразу похож... Подозревали его, непойманного, в трех-четырех убийствах, когда преступник пускал в ход именно нож и жертвами становились военные или их близкие... Одинокий мститель, маньяк...

- Наш случай не подходит, - быстро возразила Лиза, ни единого слова не проронившая во время долгого пересказа, - Где у нас военные? Ни одного.

- А скальпель? - напомнил Паша, - Он медик, помнишь? Коньков считает, что скальпель неспроста...

- Скальпель... И откуда он взялся, этот скальпель? - задумчиво сказала Лиза, - Знаешь, никогда не думала, что в вашей работе все так... зыбко, что ли. Домыслы, фантазии. Сплошная игра "угадайка".

- И от этой "угадайки" зависит жизнь человека - ты это хотела сказать? Расхожая идея. Всем больше нравится, как в кино.

Павел разозлился не на шутку. Дурак, что приехал. Последняя электричка ушла - а то бы...

- Последняя электричка тю-тю, - прочитала его мысли Лиза, ещё и поддразнила: - Ах, как я зол, как я зол...

Любила она его позлить - и была тому тайная причина. Гнев странным образом красил её приятеля. Павел бледнел, водянисто-голубые чуть навыкате глаза суживались, становились льдистыми, колючими, сжимались губы, и перед Лизой вместо вполне взрослого, но сохранившего детскую розовость и пухлость пашиного лица представал каменный лик героя комикса - погубителя женских сердец. Эта перемена каждый раз и пугала, и возбуждала её. Паша о том не догадывался, его озадачивал странный взгляд подруги во время нередких, увы, ссор. А она попросту любовалась им в такие минуты...

Перехватив непостижимый этот взгляд, Павел, хоть и не уловил его истинного смысла, внезапно успокоился: зря он завелся, ей-Богу! И электричка ушла, и они одни, до самого утра, а главное - подруга подошла, обняла его, такое с ней нечасто... Так в обнимку и пошли в спальню. Да ну их, убийц этих, убитых, подозреваемых, жизнь так хороша, и жаркому лету конца не видно, и герои наши молоды и влюблены не на шутку.

За полночь, когда сквозь тонкие ненадежные занавески просочился в окно лунный свет и убогая комнатенка засияла серебром, они ещё не спали. Лиза, как и многие девушки до нее, ласково проводила ладонью вверх-вниз по светлым курчавым волосам на Пашиной груди, а он, как многие мужчины до него, накручивал на палец черный шелковистый локон.

Ах, как бы это им, молодым, теплым и любящим, соединиться - нет, не телами, это они умеют, а душами, как пробиться друг к другу, научиться разговаривать, а не обмениваться словами серыми и заскорузлыми, как подсолнуховая шнлуха? Вот и сейчас, поглаживая нежное плечо и, будто украдкой ещё более нежную грудь, касаясь как бы невзначай твердого выпуклого соска, пылкий влюбленный произносит - что бы вы думали?

- Ты красивая, самая красивая, все оборачиваются. Тебе богатого какого-нибудь, заиграла бы как бриллиант в дорогой оправе, бриллианту хорошая оправа положена... - И сам содрогается от нечаянной пошлости.

Но подруга пошлости не замечает, вторит, щуря влюбленные глаза:

- Не в деньгах счастье, Павлик милый, но и без них никуда.

И приводит в качестве неоспоримого доказательства недавно выученную испанскую пословицу "Para dinero baila perro", что означает: "За деньги и собака потанцует". Кстати пришлась пословица. Бывший бой-френд Гриша курсы до конца года оплатил, вот красавица и учится испанскому, не пропадать же деньгам...

И услышанное нисколько не мешает Паше, обняв любимую покрепче, давая ей таким образом понять, каковы его ближайшие планы, сообщить ей и о более отдаленных:

- На той неделе у меня один вечер свободный, хочу тебя с отцом познакомить, придешь?

Пашины приятельницы, которые удостаивались приглашения к нему домой, все как одна садились на стул пряменько, держались несмело, с благонравным любопытством оглядывали гостиную и неизменно интересовались старинным портретом в потемневшей от времени тяжелой раме. Красивая дама в темном, неразличимого цвета платье, приоткрывавшем узкие плечи, пристально наблюдала со стены за тем, что происходит в большой, загроможденной старой мебелью комнате, и взглядом усмиряла самых бойких, давала понять, что именно она тут хозяйка. Каждой гостье казалось, будто красавица неспроста глаз с неё не сводит. Следит, не одобряет, знает что-то.

Старина как раз вошла в моду, и во многих домах сохранившиеся раритеты, извлеченные на свет Божий с антресолей, соседствовали с предметами "под старину". В квартире Пальниковых однако все было подлинным - тусклая бронза светильников, переделанных в свое время из керосиновых ламп, расползающаяся от ветхости ткань темных гардин, резные шкафы - пыль въелась в резьбу, была неистребима, Гизела годами вела с ней борьбу, но не помогали никакие пылесосы. Поблескивали золотом переплеты старых книг за стеклами высоченного, до самого потолка шкафа, поскрипывали и проваливались под садившимся кресла с неудобными жесткими спинками.

Среди подруг Павлика знатоков и любителей истории не было, однако о портрете спрашивали все: кто такая и кем доводится хозяевам. Это становилось началом беседы. Всеволод Павлович любопытных не разочаровывал, у него давно наготове была легенда, он излагал её как экскурсовод в музее, - с заученными интонациями и продуманными интервалами в тех местах, где слушателям надлежало выказать удивление и восторг.

Павел знал легенду назубок, как и то, о чем Всеволод Павлович умалчивал и гостям не рассказывал. Лет двадцать назад - не так уж, стало быть, давно, - в массивной резной раме случайно, во время ремонта, что ли, обнаружен был настоящий клад: несколько золотых монет царской чеканки и полтора десятка дорогих старинных колец. Таинственные, неведомо кем спрятанные сокровища нашли приют в одном из дальних ящиков отцовского стола, где однажды и отыскал их, на свое несчастье, Павлик - как раз он был приглашен на тринадцатилетие одноклассницы, девочка сильно ему нравилась и, выбрав из кучи перстенек с синим камешком, в цвет её глаз и ссыпав остальные обратно в пластиковый пакет, он в тот же вечер, не спросясь старших, преподнес его имениннице.

Никто бы и не заметил пропажи - Бог весть сколько времени провалялся пакет в ящике стола, - но родители девочки и утра не дождались, явились среди ночи, учинили целое следствие: где взял да как посмел дарить столь юной и неопытной... До конца дней своих будет Павел помнить, как побледневшая Гизела, ни слова не промолвив, взяла злополучный перстень и вышла из комнаты, а отец долго ещё расхлебывал заваренную сыном кашу, пытаясь утихомирить сердитых гостей и успокоить их рыдающую дочь, - ей, кажется, в суматохе ни за что, ни про что досталась родительская оплеуха.

- Просто недоразумение, - уверял тогда Всеволод Павлович, беря грех на душу и выгораживая дурака-сына, - Ну взял обормот без спроса материнское колечко, уж больно ему дочка ваша нравится, они же ещё дети...

- Дети, дети, - смягчаясь, ворчал папаша, - Следить за ними надо, а то, смотри-ка, настоящий сапфир дарит... Разгулялся. Да ещё в такой огранке - вы хоть знаете, сколько это стоит? На все времена ценность. Я сам ювелир, разбираюсь.

Ужасно было слышать, как врет отец, бормочет что-то насчет фамильных украшений, ещё хуже смотреть, как он успокаивает плачущую маму. Его, Павла, даже не ругали, только сгоняли в кухню за валокордином и за кипяченой водой. Из-за чего весь сыр-бор тогда загорелся? Ни до, ни после этой глупой истории не видел Паша ни одного из этих колец, куда-то перепрятали... Мама носила только гладкое обручальное да тоненькое колечко, стершееся, с зеленым камешком иногда надевала "на выход". Вот это действительно бабушкино, "фамильная драгоценность", с теми же - туман...

Много спустя Павел отнес в антикварный магазин золотые старинные монеты - мама болела, понадобились дорогие лекарства, отец сам вручил их сыну - он тогда от мамы не отходил... Лекарство пришлось купить на деньги, взятые в долг, - монеты долго не продавались. Потом кто-то все же их купил, слава Богу. Снова деньги понадобились - на похороны...

...В назначенный вечер Паша, как договорились, встретил Лизу на Чистых прудах у метро и оглядел её внимательно, вчуже, как бы глазами отца. Строгая блузка, юбка не слишком короткая, волосы связаны на затылке в пони-тейл, но все равно видно, какие они густые и блестящие. Отец сумеет оценить и нежный овал лица, и тонкие черты, и прозрачные, будто восковые краски...

- Боишься, не угожу? - разгадала его сомнения Лиза, - Папа предпочитает блондинок?

- При чем тут блондинки? - примирительно сказал Павел, - Просто я хочу, чтобы ты понравилась моим домашним, что в этом обидного?

- А никто и не обижается...

Но она заметно нервничала, уж кому-кому, а Павлу было известно, что когда подруга - нервничает, жди беды, ляпнет что угодно...

Отступать было поздно, они уже входили во двор... И в окне Павел заметил две физиономии: ждут, выглядывают...

Внешность Лизы произвела должное впечатление. Паша аж умилился, заметив, как приосанился отец, как бодро засуетился Коньков. Не все ещё потеряно, а? Реагируют на красивую женщину, то-то!

Едва Всеволод Павлович затянул свою балладу о фамильном портрете, Паша улизнул на кухню к Конькову проверить впечатление. Это была ошибка. Коньков, одновременно мывший застоявшиеся в буфете "гостевые" тарелки и поджаривавший в гриле хлеб, поспешно выдворил его обратно. Но недостаточно, оказалось, быстро. По возвращении Павел обнаружил, что в комнате не то чтобы назревает конфликт, но разливается в воздухе взаимное неудовольствие.

- Прямо музей-квартира, - кривила губы гостья, - Как это вам столько старья сохранить удалось? Мамаша моя все к черту повыкидывала, а потом жалела. Не от большого ума - все равно потом покупать пришлось, а новая мебель, сами знаете, дрова.

- Не скажите, - сухо возражал хозяин "музея-квартиры", - Сейчас мебельные магазины на каждом углу и торгуют замечательными вещами, просто великолепными, выбор огромный.

- Это не про нас, - и в голосе уже злорадство и насмешка, завелась-таки Лизавета, - Вот мой приятель купил недавно итальянскую спальню - знаете, сколько заплатил?

- Представления не имею, - ответствовал Всеволод Павлович, - А чем занимается, если не секрет, этот ваш друг?

- Торгует аргентинской бараниной, - услышал Павел заранее им угаданный ответ, - Торговля, я считаю, работа, а вовсе не воровство, как некоторые полагают... И нечего путать грешное с праведным.

- Мы не путаем, - вмешался Павел, - Дядя Митя, за стол не пора?

Коньков угадал в его голосе отчаянное "СОС", примчался из кухни со стопкой вымытых и вытертых тарелок:

- Лизанька, расставьте волшебными ручками, и рюмки вон в том шкафчике, сами выберите...

А Палыча услал на кухню открывать вино. Разрядил обстановку... И за трапезой светскую беседу начал тот же незаменимый друг дома:

- А вот скажите, Лиза, вы-то своего начальника хорошо знаете, вам по должности положено. Прав ли Павлик в своих рассуждениях по поводу насильственной смерти его, так сказать, подруги от руки законной супруги?

Ишь ты, в рифму заговорил, и так витиевато - Павел сам едва ли понял бы, не знай он сути дела. И рассуждения эти вовсе не его, а чисто коньковские, кому первому эта идея в голову пришла? Лиза смысл уловила, ответила по существу:

- Я тоже сначала не поверила, но есть же доказательства, Дмитрий Макарович. Показания мальчика, фотография...

- Косвенные доказательства, дорогуша, косвенные... Но сам-то ваш шеф мог он к смерти жены руку приложить?

- Н-нет. Но если был в состоянии аффекта или сильно пьян... У него алиби есть, вы знаете?

- К заказному убийству алиби отношения не имеет. В состоянии аффекта убийство не заказывают. И в пьяном виде тоже - это ведь дело хлопотное. Исполнителя надо найти, а где его взять интеллигентному человеку?

- Правда, - с явным облегчением сказала Лиза, - Киллеры на улице не валяются, их искать надо, а у него времени не было. Я же Паше говорила это не он...

Коньков задумался, помолчал, снова разлил вино по рюмкам и при общем молчании сформулировал следующий вопрос. Ужин становился похожим на сцену из кинофильма: герои едят и, не теряя времени, работают, объясняют зрителям, что происходит за кадром. Паша остро пожалел, что позвал Лизу - а все потому что отцу хотел угодить. Ох, не угодил...

- Вот вам, Лиза, психологический ребус, - продолжал между тем неугомонный Коньков, - Если ваш начальник такой уж, как вы считаете, рохля, то как же он решился на, допустим, развод? Одно дело - поухаживать за молоденькой, по ресторанам золушку поводить, бельишком её порадовать, цепочкой там золотой - мне Паша рассказывал. И совсем другое - поломать свою жизнь, устоявшуюся. В прежние времена это и карьеры могло стоить бывало такое, во все времена мужики головы теряли. Но тут-то такой случай у него выбор был, а обратала его обыкновенная секретарша...

Невпопад брякнул старый сыщик, совсем чутье утратил. Забыл, с кем говорит...

- Вы только на свой счет, Лизанька, не принимайте, - спохватился Коньков, заторопился и усугубил свой промах.

- А я и не принимаю, - высокомерно заявила гостья, - Вы просто Мирку не знали. У нас ничего общего. Она из породы маленьких таких бульдожек. С мертвой хваткой.

- Что-то все у неё срывалось, - возразил на сей раз Павел, - Одно замужество неудачное оказалось, и второй раз не повезло, и ещё не факт, что Станишевский бы на ней женился.

- Как миленький бы женился, - Лиза заговорила громко и уверенно, как и подобает специалисту по семейно-бытовым делам, - Тут она бы не пролетела, тут все схвачено было.

Смеющиеся желтые глаза обвели собравшихся за столом. Ну сейчас выдаст!

- Лизок, обрати внимание на селедку под шубой, - попытался спасти положение Павел, - Сольный номер, дядя Митя готовил...

- Погоди, - отмахнулась Лиза, - Я же тебе ещё не ответила. Может, и тебе пригодится в личной жизни, ещё спасибо скажешь. Так вот, запомни: стареющего мужика голыми руками брать можно. А Юрия свет-Анатольевича, развеселого кавалера, тем более. Он в родном коллективе всех баб перебрал, а рыжая всех обскакала. Объяснить, как?

Взгляд её, внезапно ставший пронзительным, остановился на бедолаге Конькове: получил-таки за "обыкновеннкю секретаршу".

- Ну и ну, - только и нашелся провинившийся.

- А старым способом, - торжествующе воскликнула Лиза, - Ты, мол, лучше всех, да я ещё никогда, да у нас с тобой полная секс-гармония, постельное соответствие. Ну и подрожит подольше, постонет погромче. На вашего брата это действует, а то нет?

- Кто бы спорил, - поспешил согласиться Павел.

- А тем более, - вдохновенно продолжала Лиза, отсылая возлюбленного в дебри стыда и отчаяния, - если старый козел - ну, не экстракласс, все у него как бы в порядке, но никаких тебе изысков, только по-солдатски...

- По солдатски? - обескураженно переспросил Паша.

- Вот именно. Наспех, а то увольнительная на исходе. Ать-два, просто и прямо, без затей. Ну и где эта ваша селедка?

На самом ли деле её не заботило произведенное впечатление или просто решила посмеяться над маленькой мужской компанией? Павел попытался было поймать её взгляд, но она уже сосредоточилась на закусках и с готовностью поддержала незамысловатый коньковский тост:

- Со свиданьицем! Авось не в последний раз!

О Господи, а ещё чай предстоит, чего она ещё за чаем наплетет...

Дальше, однако, пошло спокойнее, за чаем Всеволод Павлович любезно осведомился, чем милая барышня занимается в свободное время, и продавщица из овощного, как мысленно обозвал её Паша, немедленно приняла облик милой барышни и поведала, что изучает испанский язык. Всеволод Павлович выказал одобрение, спросив, однако:

- Почему же именно испанский? Английский или немецкий - более практично.

Сейчас опять всплывет аргентинское мясо, похолодел Павел, но Лиза завела речь о красоте и полезности испанского и даже прочитала что-то непонятное и звучное, с раскатистым "р-р-р". Оказалось, стихи Лорки.

- Без языков иностранных нынче никуда, - высказалась она в заключение, - Жаль, что ты, Павлик, свой немецкий никак не используешь...

- Да я его так только знаю, на бытовом уровне. Может, пойдем, Лизок, а то с этими электричками... Провожу и вернусь, - пообещал он старикам.

- Ну излагай давай, что не так, - начала Лиза прямо за дверью подъезда на темной улице, - Папаша твой за сердце хватался - потрясен? А Коньков ничего - выдюжил. Сразу видно - простой человек, из народа... Вроде меня, не то что вы, интеллигенция.

- Мы все притворяемся - вы народом, а мы интеллигентами, на практике все одинаковые, - сказал Павел, - Ну что они тебе сделали?

- А пусть не наезжают, я не люблю, когда на меня наезжают.

- Зато я обожаю, - Павел махнул рукой, пытаясь остановить старенький "москвичок", но тот пропуделял мимо, - Никто на тебя и не наезжал, никто в твоих малаховских комплексах не виноват.

- Что это с тобой? - опешила Лиза, - Псих!

- Директор, говоришь, всех баб перебрал и в постели не шибко горазд? Я-то догадываюсь, откуда такая осведомленность, но зачем было отцу моему сообщать? Потому ты утопленницу эту чертову так люто ненавидишь, правда? Отбила рыжая шавка у эдакой красотки...

- Скажи еще, что это я её утопила...

Затормозили рядом "жигули", высунулся водитель:

- Едем, молодые люди?

- Едем, едем! - Паша, приоткрыв заднюю дверцу, попытался впихнуть в машину дрожавшую от гнева подругу, та вывернулась, возникла небольшая потасовка. Пока Паша извинялся перед водителем, Лиза была уже далеко: перебежала на бульвар, направляясь к метро. А, и черт с ней! "Жигули" уехали, а Павел все стоял на месте. Догонять не стал, но и домой не повернул. Смотрел вслед уходящей, не в силах поверить, что так вот дико закончился долгожданный вечер. Пожалуй, и не только вечер - все закончилось, от него отделались, отставку дали, весь этот скандал был просто прелюдией к отставке, неспроста она вела себя так вызывающе. Перед отцом страсть как стыдно, а Коньков - он проще, он поймет...

...И это был ещё не конец горю: вернувшись раньше, чем его ждали, Павел услышал из-за двери: ссорятся старики, кричат друг на друга. Голос отца:

- Обычная хамка, быдло. Пашка - слепой дурень!

- Девка как девка, все они сейчас такие. Благовоспитанную барышню ему подавай - да где ж Пашке её взять? Белогвардейских нянек больше нету...

- При чем тут нянька? Прилично себя вести - вот и все, что требуется, неужели так трудно? Гизела могла - почему же эта малаховская дура хотя бы помолчать не пожелала? За умную бы сошла...

- Гизела... - отозвался. Коньков, и даже из передней Паше слышно было, как дрогнул сипловатый голос. Всегда он подозревал, что старый сыщик неравнодушен был к его матери, а вот отец, убаюканный семейным счастьем, этого не замечал. - Сколько Гизела твоя хлебнула - другая бы в ведьмы записалась, род человеческий истреблять. Ребенок незаконнорожденный, муженек - Господи пронеси, тюрьма, психушка... А она все тебе ангел, гутен морген, цирлих-манирлих, салфетку к каждому куверту. Таких больше не производят. В карете прошлого далеко не уедешь, не помню, кто сказал...

- Двоечник чертов, - в голосе отца уже улыбка, незаменимый гость дядя Митя. Ссоре конец, но что это за разговоры про тюрьму и прочее? Паша постановил непременно в ближайшем будущем это выяснить, а пока повозил ногами по резиновому коврику в передней, покашлял: мол, заканчивайте, я уже тут.

Его появление стариков явно смутило, уж не подслушал ли чего Павел и с чего так рано явился?

- От метро вернулся, - сообщил молодой человек, хотя никто его не спрашивал, очень уж выразительны были физиономии сидевших в комнате, - Мне дали понять, что мое общество более нежелательно.

- Оно и к лучшему, - отозвался Всеволод Павлович, поднимаясь. - Ты, Дмитрий, у нас заночуешь?

- А негде больше. Вся семейка заявилась. На семейной кровати дочка с мужем, стоеросы по диванам расположились, бабка в кухне на раскладушке.

Это означало, что из Швеции прибыла дочь, некогда удачно вышедшая замуж за шведа, который пригрел её и двоих её близнецов от первого брака, увез в прекрасную страну Швецию, вырастил, а недавно вот затеял косметический бизнес в России и, прибившись к химическому гиганту под Тулой, строил там свой цех, в котором предстояло производить мыло, лосьоны, шампуни и прочее. Стоеросы - оба под два метра, почти неразличимые, по-русски говорили, с трудом подбирая слова, мыслительный процесс зримо отражался на каменных физиономиях, однако в бизнесе преуспевали и уже, рассказывал не без гордости Коньков, отпочковывались от родителя со своими предприятиями того же, правда, вида: клопоморы, стиральные порошки, всякое такое... Не бомбы, словом, - говорил Коньков, - Мирный народ эти шведы...

Павел, видевший пару раз этих своих давно отчаливших за рубеж сверстников, чувствовал, что он Конькову ближе, чем экзотические внуки.

- Валокордину накапай, а? - попросил Коньков, вытягиваясь на узком диване в гостиной, здешнем своем ложе, - Сердце что-то жмет.

- Как оклемаешься, расскажешь про тюрьму, психушку и прочее, - сурово сказал Павел, капая в рюмку лекарство, - Я в передней стоял, слышал. О ком это вы? Что за нянька белогвардейская?

- Много будешь знать, скоро состаришься, - как и следовало ожидать, ответил Коньков и зевнул притворно, давая понять, что разговор окончен.

Затянувшиеся каникулы, которые Юрий Анатольевич сам себе, с помощью, правда, своего заместителя, организовал, неминуемо должны были закончиться. Да и лето уходило, убегало даже - так быстро блекли краски, размывались, тускнели. Небо то и дело становилось серым, и дни в конце августа пошли серенькие, невыразительные, событий никаких. Не приходил никто, кроме Гоги - мальчишка ретиво сгребал со всего сада палые листья на дорожку, потом жег образовавшиеся кучи. Сырые листья гореть не хотели, мальчишка приносил бутылку с керосином, раскладывал настоящие костры. Гарь висела над жухлой травой, не уходила из сада, Юрий Анатольевич велел юному пироманьяку больше не приходить, на следующее утро тот явился с матерью, получилось, будто Юрий Анатольевич обидел ребенка, который хотел только помочь...

Это была мелкая неприятность, мучило Юрия Анатольевича нечто более серьезное: неизвестность. Съездив в Москву - надо было все же побывать в институте, договориться, когда на работу выходить, - он из института направился к себе на Белорусский взять кое-какие книги. И обнаружил, что в его отсутствие в подъезде установили черную, неприступного вида железную дверь, а кода - на стене появился ящик с набором цифр - он, Юрий Анатольевич, естественно, не знает. Выйдя в пустынный двор, он беспомощно оглянулся: где эта чертова старуха - старшая по подъезду, когда понадобилась, так нет ее... Юрий Анатольевич был несправедлив: баба Таня уже спешила к нему, и код тут же сказала, и новость недавнюю, потрясшую весь двор, сообщила:

- Нашли окаянного, нашли душегуба этого, Господь не попустил, собаке и смерть собачья, в подвале вон том валялся...

- Мертвого нашли? - неразумно как-то спросил Юрий Анатольевич.

- Мертвее не бывает, - успокоила его баба Таня, - Сгнил весь.

Так и не зайдя домой, Юрий Анатольевич поспешил на дачу, рассудив, что не так уж и нужны те книги, и сам себе не признаваясь, что пугают его московский двор, дом, подъезд, лифт, квартира. По дороге принял кардинальное решение: на работу выйти, как договорились с замом, в начале сентября, в Москву же не перебираться. А что? Дача отапливается, вода в доме... Окрестные дачники, конечно, разъедутся, но кое-кто и останется, сейчас многие стараются московские квартиры сдать... Электричка - ну что ж, ездят же люди. И казенной машиной иногда воспользоваться не грех, хотя в институте могут на это косо посмотреть, нынче времена другие, директор больше не царь, коллеги денежки считать научились...

Нашли, стало быть, клетчатого незнакомца - вот какая была главная мысль, которую Юрий Анатольевич бессознательно отгонял, вытеснял размышлениями об опустевших соседских домах - что ему соседи, он и не знает никого. Но окна по вечерам не засветятся, вот что грустно... Нашли, а когда нашли? Почему Пальников не приехал? Повестку хотя бы прислал... Не к добру это - молчание...

Помучившись пару дней неизвестностью, Юрий Анатольевич решил навестить Лизу Маренко - в субботу её можно застать дома, если пораньше выйти. Предлог по дороге придумается. Сплетница эта, подружка следователя наверняка в курсе, и уж не смолчит, если с ней поучтивее... Юрий Анатольевич считал себя знатоком женской души, и ничто не могло поколебать это его убеждение...

Предлог как-то не придумался, да и не понадобился.

На удивление легко отыскав Лизин дом - ведь и был-то всего однажды вместе с Тамарой в самом начале дачной эпопеи, - он вошел через незапертую калитку, узкой тропкой вдоль забора приблизился к дому и поднялся на крыльцо. Лиза принимала гостя. Но не того, кого втайне надеялся увидеть Юрий Анатольевич. Навстречу ему поднялся из-за стола длинный малый в очках, с неряшливой темной бородкой, протянул руку через стол, задев рукавом и едва не опрокинув цветастый чайник. "Недотепа" - так отзывалась о нем Мира, и правильно.

- Дорфман Борис, - представился недотепа, узнанный пришедшим. И его тоже узнали - это гость сразу почувствовал, хозяйка дома могла и не беспокоиться, представляя их друг другу.

Несколько неловкую ситуацию разрядила Лизина мать, усадившая Юрия Анатольевича за стол и налившая ему чаю.

- Я вот тут Лизе рассказываю, - с места в карьер начал Борис, не тратя времени на светские подходы, - меня в милицию вызывали, к следователю. И вопросы задавали более чем странные. Добро бы ещё насчет Миры, а то ведь про вашу супругу. Вы в курсе?

- А вы, Лиза, в курсе? - спросил вместо ответа Юрий Анатольевич, Следователь - ваш приятель, он вам что-нибудь говорил?

- Вот-вот. Я потому сюда и приехал, - обрадовался Дорфман, - Все же непонятно, почему ко мне-то он при... Ну это самое...

Вот уж поистине дурень. Лиза смерила обоих неодобрительным взглядом:

- Если б и знала что - какое у меня право посторонним рассказывать? Да я и не знаю. Я с Пальниковым в контрах.

- Жаль, - произнес Юрий Анатольевич, с безразличным видом прихлебывая чай, - А я как раз надеялся кое-что прояснить. В нашем дворе мертвое тело нашли, бабки дворовые полагают, будто это и есть тот, кто убил мою жену. Я ждал, что меня хотя бы вызовут, просветят...

- А, ну вот же! - воскликнул Борис, - Я как раз и говорю. Когда меня во второй раз к следователю вызвали, я слышал разговор про этот труп. Афганец какой-то сумасшедший, из психушки будто бы сбежал. Я заинтересовался, но там знаете какая публика? Из всего тайну делают. Ничего мне не объяснили, Пальников повестку подписал, говорит: домой ступайте, следствие окончено, забудьте. Как в кино.

- Какое кино? - недоуменно спросила мать Лизы, - Что вы такое говорите, Борис? Тут людей убивают, а вы - кино...

- Мам, никто никого не убивает. Ты лучше бы о варенье позаботилась, положи в вазочку, - вмешалась Лиза, - Берите, берите, у мамы варенье вкусное, мы никогда не покупаем, только свое...

Обозначив таким образом статус матери в общей беседе, Лиза обратилась к Борису:

- Так что, дело, выходит, закрыли?

- Пальников сказал, что начальство распорядилось закрыть. Он даже извинился: зря, мол, вызвал.

- Все, стало быть, при своих, - многозначительно произнесла Лиза, Мира утонула - несчастный случай, с вашей супругой, Юрий Анатольевич, маньяк расправился, не повезло ей. А маньяк этот, выходит, сам по себе шею сломал на лестнице. Все сходится. Оно и лучше, правда ведь? Чего ещё рыть да копать? Можно зацепить неповинных людей...

- Интересно, кто это решил, что раз в подвале труп, так это убийца и есть? - ни с того, ни с сего раскипятился Борис, - Бомжи как мухи мрут, чего ж на них всех собак вешать...

- Вы, Лиза, так говорите, будто сами не верите, - нервно заговорил Станишевский, крутя ложкой в чашке, куда сахару не сыпал, - Но так ведь все и получается. Я понимаю, ваш приятель - он несколько фантазер, по-моему придумал довольно стройную схему, центральной фигурой служить удостоил вашего покорного слугу, но ведь развалилась схема, и не по моей, как видите, вине. Доказательств нету, не удалось задачку под ответ подогнать. Вот и Борис - отчества, простите, не знаю - подтверждает. Благодарствуйте!

Вставая из-за стола, он поклонился матери Лизы.

- Извините, ради Бога, за вторжение. Но я рад, искренне рад, что все, наконец, объяснилось... Наилучшие пожелания вашему другу, Лиза. Когда помиритесь, конечно. Увидимся в институте - я на днях выхожу. Пора, пора за работу...

Он удалился в наилучшем расположении духа и отправился домой пешком первый же встречный указал ему кратчайший путь в Малаховку: вон за тем забором свернете и по-над озером, пока в плотину не упретесь, а там шоссе.

Следуя полученным указаниям, Юрий Анатольевич бодро шагал по берегу, тропка ныряла в мелкие прибрежные овражки, поверхность воды рябила и вдруг ослепляла мимолетным блеском - это солнце выглядывало из-за туч и тут же снова пряталось, будто заигрывая с теми, кого в ненадежный предосенний денек потянуло к воде. Только дойдя до плотины, Юрий Анатольевич сообразил, что это и есть то самое озеро... Оглянулся - узкое, противоположный берег рукой подать, а идет он вдоль берега уже долго, километра два, от самой Удельной... Где-то тут нашла свой конец Мира - жена суматошного этого Бориса. В первый раз он так о ней подумал - как о чужой жене, а не как о своей девочке. Время идет и все меняет, сглаживает, расставляет по местам...

Во всяком случае что хорошо, то хорошо: никто больше не собирается докапываться, как на самом деле погибла его секретарша, пусть пухом будет ей земля, славная была девочка. И Тамаре царствие небесное, списали её смерть на бомжа, а что тут неправильного? Он, наверно, и убил. И сам убился. Не сыскать концов, не появилось других версий - иначе Пальников бы непременно возник. Но, видно, нашлись люди постарше да поумнее, у милиции дела есть куда как покруче, каждый день в газетах...

Отныне взбаламученная жизнь начнет отстаиваться, осядут на самое дно души сожаления, боль утрат, страх. Можно подумать о будущем. Стало быть, решено - в Москву он пока не переедет, до зимы на даче поживет, а там видно будет...

Павел честно и старательно забывал Лизу, но весь мир, все предметы вокруг словно сговорились мешать исполнению его благих намерений. Телефон на его столе, уличные автоматы, троллейбус, который, захоти он, за пятнадцать минут довезет до института, и метро - всего две остановки до Казанского вокзала... В глубине души он надеялся, что она сама позвонит есть же, в конце концов, на свете справедливость? Впрочем, как любит повторять отец, - "Все говорят, нет правды на земле. Но правды нет и выше." Во всяком случае, подруга на связь не выходила. Может, и страдала в одиночку - он и рад бы потешить себя картиной её рыданий в подушку, но не получалось. Не верилось...

Возле управления мялся знакомый лопоухий парень. Паша, пришедший на полчаса раньше начала рабочего дня: а, черт с ним, все равно не спится, лучше уж в конторе, чем дома томиться, - прикинул зачем-то в уме, какой электричкой мог прибыть гость. Могло случиться, той самой, которой ездила Лиза: восемь с копейками...

- Ко мне? Узнал чего?

- Ничего существенного.

- Позвонил бы. Охота была в Москву тащиться.

- Охота пуще неволи, сам знаешь. Я не специально. Тут дело одно может, что посоветуешь.

Ага, у малого неприятности начались: Павел не забыл цыганку, как она юбками трясла в коридоре под дверью. Сколько веревочке не вейся...

Но он ошибся, речь пошла о другом:

- Работу тут предлагают, - сообщил приезжий, проходя вслед за Павлом в комнату, - Бизнесмена одного охранять. Деньги приличные и условия.

- Раз приличные - иди. А то на неприличных сгоришь.

- Другие ж не горят, возразил тот, поняв слова Павла совершенно правильно и нимало при том несмутившись. - У цыган брать не грех - не я, так ещё кто-то. А сажать их - так там одни бабы беременные и цыганят куча. Один притон разгоним, на соседней улице другой возникает. Пусть лучше тех ловят, кто им товар поставляет. И верхних. А то тут кишка тонка.

- Вот ты бы и ловил. А то ведь в охрану норовишь, на теплое место.

- Прям теплое, - Лопоухий то ли не замечал неприязни в голосе Павла, то ли ему в самом деле совет был важен, - Не хуже моего знаешь: охранников вместе с шефами мочат, а то и вместо. Ты бы вот пошел в охрану?

- С твоими взглядами в милиции лучше не работать.

- Думаешь? - не обижаясь, сказал тот, - Ладно, будем решать самостоятельно. А тебя бы с руками оторвали, вон какой бугай здоровый. Качаешься?

- Давай по делу, - В коридоре уже хлопали двери, начинался рабочий день, - Что там подростки эти, кто чего видел?

- Выявил всех, опрашивал по одному. Семеро их было, три девчонки среди них. Все три заметили цепочку на ноге у утопленницы этой. Но саму утопленницу не видели.

- Как это? - изумился Павел, - Чего ты несешь?

- Да когда они цепочку видели, она вполне жива была. Одна вспомнила, что с рыжей этой, муж её или кто там ещё хотел цепку стащить, но она не далась. А парни вообще ничего не видели, подкуренные были.

- Ладно, спасибо. А вот женщина с мальчиком. Ты сказал, дачница. Как ты узнал? Не всех же ты местных в лицо знаешь?

- Многих. А эта - ну книжка у неё на полотенце валялась английская, не то немецкая. Учителей наших я всех знаю, а кроме них кто такие книжки читает, а?

И уже в двери вспомнил вдруг:

- Тебе привет. Вместе в электричке ехали - от кого, как думаешь?

- Угадывать не собираюсь.

- Да ладно тебе. Я вас вместе видел. Одноклассница моя. Я сказал, что к тебе собрался, а она привет передала.

Вот и этот тоже - "вместе видел". Интересно, найдется в Малаховке или в Удельной человек, который бы нас вместе не видел? Хотя чего удивляться? Пара заметная...

И, едва переведя дух, потянулся следователь к телефону, благо никто из "сокамерников" пока не появился:

- Говорит Джек. Привет получил. Виляю хвостом на радостях.

В трубке засмеялись:

- Хотелось бы лично удостовериться. Появился бы, а то совсем пропал.

Договорились назавтра, и совсем пропащий, подперев кулаком подбородок, несколько минут тупо смотрел перед собой, осмысливая, что произошло и чего ради он так страдал, если все разрешилось элементарно: позвонил, тут же его приласкали. Он был недоволен собой: что бы раньше решиться. А, может, и вовсе звонить не следовало, опять он на поводке. Ну точно - Джек...

Тем не менее на следующий день Павел сидел на знакомой веранде и послушно отвечал на вопросы, потому что сам ведь пригласил Лизу в помощницы, значит, имеет она право все знать. Как раз накануне, рассказала она, в "удельном княжестве" побывали нечаянные визитеры - муж и любовник покойной Миры. Оба сразу, будто сговорились.

- Ну и фрукт этот Дорфман Борис, - поморщился Павел.

- Почему фрукт?

- Любопытен не по чину. Его на допрос вызвали, а он в бутылку полез. Чего он тут молол?

- Возмущался, что милиция плохо работает.

- Чего ему надо? Он же никаких заявлений не писал. Вот начальство и распорядилось дело в архив отправить. Утонула - и привет. Со Станишевской посложнее, конечно, - но и тут, когда итоги квартала подбивали, решили закрыть. Бомж, которого в подвале нашли, выручил, вполне под описание подошел и бабка из подъезда его уверенно опознала...

- Но его тоже прикончили...

- Не докажешь. И сам мог с лестницы покатиться. Тем более сумасшедший. Вполне он мог совершить немотивированное убийство - за ним и не такое числится. Стало быть, если не связывать эти три дела в одно, то получается и прилично, и красиво, все довольны, все смеются.

- А ты сам-то в это веришь?

- Нет, конечно. Потому что существует между ними связь, и связующее звено - твой драгоценный директор. Чист и светел, как слеза, и ручки вот они...

- Не начинай, - предостерегающе сказала Лиза, - Никакой он не мой.

- По-твоему, он ни при чем? Ну жену до экстаза довел - допустим, это неподсудно. Но киллера же нанял, чтобы её убить. Вполне в духе времени. Я тут человечка одного отыскал...

- Не темни, - Лиза нахмурилась, - Что за человечек?

- А бармен из закусочной, этих заведений на вокзале несколько, так эта самая грязная, зато круглосуточная. Он директора по фото опознал. Захаживал, говорит, рюмку выпьет - и вон. Давно не показывался, но однажды когда-то за столом заснул, а под утро, когда оклемался, денег хватился: обокрали, мол, вот с тех пор и не появлялся.

- Ну и что?

- То-то и оно, что ничего... Может, правда, обокрали, а мог и заплатить кому-то.

- А когда это случилось?

- В мае, не то в июне. Может, его и не обокрали вовсе, а сам кому-то за что-то заплатил. Аванс, допустим, за какую-то работу...

- Киллеру аванс? Тогда зачем бармену пожаловался, что деньги пропали? Не получается, месье Пуаро.

- А тут тебе не заграница. Тут даже интеллигент так надраться может, что утром и не помнит ничего.

- Допустим, - согласилась Лиза, - Только откуда тот киллер взялся? И почему, когда Юрию Анатольевичу в аэропорту насчет жены доложили, у него шок был? Петр Сергеевич рассказывал - он сам его встречал.

- Если человек заказывает убийство, то неужто заранее не подготовится весть печальную адекватно воспринять? Какую хочешь пантомиму тебе разыграет. Не в обморок же твой директор грохнулся, правда? А мог бы и в обморок, если б хорошенько постарался. А вот где он исполнителя нашел - в толк не возьму... Одному Богу известно. И ему самому...

- Пантомима, пантомима... Что он, в театре, что ли? - невпопад отозвалась Лиза. Крыть ей было нечем, но и у Павла на руках ни одного козыря. Оба примолкли, слышно стало, как шуршит дождик в саду. Павел подумал: вот где-то неподалеку, километрах в четырех всего живет себе на даче настоящий злодей. Тешится надеждой, что преступление его не раскроют, что все обойдется. Уже обошлось. Что привело его к Лизе накануне? Страх. Услышал, что нашли в подвале мертвое тело. А теперь он спокоен.

- И ничего не докажешь, - прочитала Лиза его мысли, - А может, это все твои фантазии, а, Павлик?

Он и летом не производил впечатление человека, удрученного горем, только делал приличную грустную мину да разглагольствовал о жизни под коньячок. С искренним сожалением поминал только пропавшую кошку. Что-то противно поучительное было в тогдашних его речах, Павел и сам в тот раз порядком напился, помнил их смутно, однако покаяния в них не звучало, это точно. Павел почувствовал внезапно, что ненавидит самодовольного барина, запоздалая эта ненависть самого его удивила. То ли ревностью она разбужена, то ли несправедливостью: заказал негодяй убийство своей жены, а после расправился с киллером. Не всякий профессионал так ловко все обстряпает и ускользнет от возмездия. А этот "интеллигент чеховского толка" сумел. Все на него сработало, даже нежелание коллег-следователей, старших товарищей Павла подставляться. Бесславная кончина душевнобольного афганца, которого сыщики искали-искали, а он тут, под боком околачивался, не прятался даже, на руку оказалось всем. Кому надо ворошить это дело, разбираться, кто его прикончил да каким образом? Одним бомжом меньше. Не дай Бог, газетчик прыткий набежит, обобщать начнет насчет милицейского непрофессионализма... Коньков внятно так все разобъяснил, но от этого не легче. Подлинный преступник ушел от наказания - вот что важно...

- Ты считаешь, что Юрия Анатольевича под суд следовало? - прочитала его мысли Лиза. Ее проницательность иногда тревожила его.

- Ничего я не считаю. Поговорим о чем-нибудь другом, ладно?

- Ладно, - нехотя согласилась подруга и сделала шаг на не менее зыбкую почву:

- Как там твой папаша поживает?

Пальников в одном был прав: подозреваемый им в причастности ко всем трем смертям Юрий Анатольевич Станишевский после визита к Лизе Маренко заметно успокоился, обрел душевное равновесие и радовался последним дачным дням: и тому, что выдались они сухими и теплыми, и тому, что скоро им конец. Тут ещё и некоторое событие произошло весьма кстати. Явился Гоги попрощаться: хозяйка их выгоняет, сама на даче зимовать собирается, московскую квартиру ремонтирует (мама говорит, врет, не ремонтирует, а сдала за хорошие деньги). Следом прибежала и сама Нанули, вся заплаканная, подтвердила новость: они с сыном перебираются на другой конец Малаховки, в заводское общежитие. Сколько запросила комендантша за этот неудобный приют (там свет в одиннадцать гасят, воду и электричество то и дело отключают), Нанули не сказала. Предупредила только, что приходить больше не сможет...

Худенькая грузинка, торговавшая на рынке цветами, незаметно стала своим человеком на даче Станишевского: он ей немного платил, она убирала и стряпала - в Сухуми работала поваром в военном санатории, лобио, сациви и чахохбили в профессиональном исполнении - это ж надо. Он был доволен. И ещё она отлично умела слушать. Глаза-сливы то и дело увлажнялись то ли из сочувствия к рассказчику, то ли себя с сыном становилось жалко... И то сказать - беженцы, прошлое невозвратно, будущее ничего доброго не сулит. Неприкаянному сердцу легче постичь чужую боль. Юрий Анатольевич находил свою новую знакомую красивой и старался утешать, поддерживая в ней надежду, что беспорядки в Абхазии должны же кончиться и пропавший без вести муж Паата подаст о себе весть. Нанули внимала с подобающим почтением - ученый человек, образованный, ему ли не знать? Такое отношение согревало Юрия Анатольевича, самостоятельно мыслящие женщины с годами нравились ему все меньше - а ведь во время оно именно тем покорила Тамара: по всякому поводу собственное мнение, и готова отстаивать его до победного конца. Многое он в свое время у неё перенял: навязала, убедила. А что именно перенял - уже забыл, естественно. Считалось своим, кровным и выстраданным.

А теперь вот - мудрость на него снизошла, при его-то седых висках кто посмеет не прислушаться к нему? Мирочка, рот разинув, слушала все, что ему угодно было ей сообщить. И эта Нанули тоже. Так они и коротали последние летние вечера. Женщина вздыхала:

- Гоги в школу пойдет - опять обижать будут, отец бы заступился, а тут кто заступится? Не любят кавказцев, а мы чем виноваты, кого убили-ограбили? Мы бы лучше у себя жили, что нам тут?

Постоянный этот припев нисколько не раздражал хозяина дачи, не мешал ему горевать о своем. На фоне чужих жалоб извечный вопрос "за что мне такое?" терял остроту и сам собой напрашивался ответ: а ни за что, просто так... Для страдания, как известно, приходит в этот мир человек...

Женщина допивала чай. Вставала, ополаскивала чашки, будила прикорнувшего в кресле сына. Они уходили. Юрий Анатольевич ложился спать... А теперь вот - конец этим умиротворяющим вечерам, на которые он так рассчитывал, планируя дальнейшую дачную жизнь...

- Оттуда ходить далеко, - грустно повторила женщина, - Вы уж кого другого себе найдите готовить...

Юрий Анатольевич на это согласиться не пожелал:

- Да нет уж, я к вам, знаете ли, привык. Бросьте вы это общежитие, оставайтесь у меня. Ту комнату займете, а в этой я сам. И вам удобно, и мне: дом под присмотром, кошка. Я рано буду на работу уезжать, иногда и в Москве заночую...

Он заметил, как мальчишка дернул мать за рукав, явно обрадованный. Она же поломалась:

- Я с комендантшей договорилась... Здесь бы лучше, конечно, Мы бы вам платили.

- Представляю, какие деньги с вас комендантша запросила - с видом знатока сказал Юрий Анатольевич. На самом деле он этого не представлял. Мне платить не надо, бартер: живите здесь и помогайте по дому.

Женщина, наконец, бросилась благодарить, Юрий Анатольевич куда-то поглубже, в подсознание загнал мысль, что именно такого предложения от него ждали. Поймал - и сделал вид, будто не заметил - взгляд, которым женщина обменялась с сыном: две пары великолепных черных глаз так и выстрелили навстречу друг другу, а уж потом мать и сын заговорили наперебой, перечисляя свои будущие обязанности:

- Все листья сожгу, ни одного не будет! - пылко заключил Гоги. - Сад чистый будет!

А Юрий Анатольевич вспомнил почему-то, снова испытав мистическую дрожь, о черной, неприступной двери в своем московском доме. Следователь Пальников, узнай он об этом его чувстве, назвал бы его судорогой больной совести и позлорадствовал бы. Но Юрий Анатольевич вслед за видением железной двери представил долгие вечера в обществе черноглазой смиренницы, подумал - не в первый уже раз, ч то она скорее всего уже вдова, и двум одиноким людям легче скоротать подступающую холодную зиму.

Это некоторым образом справедливо: как он мучился и как страдал, как терзали его два зверя разом: память и совесть! Разве этого недостаточно? лукавил он про себя, - Неужели ещё и людского суда он заслуживает?

Пальников-старший после долгих раздумий и совещаний со старым приятелем Коньковым принял окончательное решение: ничего сыну не рассказывать. Раз Гизела не хотела, чтобы Паульхен знал о её прошлом, значит, так тому и быть. Не должен он знать, что у горячо любившей его Гизелы существовала дочь, которая и была настоящей его матерью, что обе они были преступницами и одну спасла от тюрьмы душевная болезнь, а другую поспешное бегство за границу. У мальчика в спальне - большая фотография Гизелы, на которую он только что не молится. Ангельское личико, кроткий взгляд - ещё один портрет неизвестной в этом доме, ведь и эта женщина вовсе не та, за кого она сама себя выдавала. Не родная мать Павлика. Фотографий той, что на самом деле его родила - Маргариты - и вовсе не сохранилось. Сын ничего не знает о её существовании - и да будет так. На том и согласились приятели. Остальные же посвященные в тайну - отец Гизелы, старая её нянька-кореянка, братья Рудольф и Вильгельм - как говорится, иных уж нет, а те далече...

На душе у Всеволода Павловича стало спокойно.

А между тем в тот самый вечер Пальников-младший, сидя со своей подругой Лизой в любимом кафе Макдональдс возле телеграфа, говорил ей:

- Молчит дядя Митя, как рыба, можешь себе представить? Я ему: что за тюрьма, что за психушка, о какой няньке речь шла и какое это имеет отношение к маме? А он: тебе приснилось. За дурака меня держит. И ещё знаешь, что я вспомнил? Когда мама умерла, телеграмма пришла из-за границы, забыл из какого города, но кажется, Германия... Не до того было.

- Ну и что в телеграмме? - с любопытством спросила Лиза, приканчивая мороженое, - Соболезнование, да?

- "День и ночь плачу. Простите меня все. Грета", - припомнил Паша, Точно, Грета. Понимаешь, у нас родственники есть за границей, но про Грету не слышал никогда. А она - такую телеграмму. День и ночь плачу. Как это понять?

- А ты отца спрашивал?

- Вот сегодня вечером возьму и спрошу. И про все остальное тоже. Какой я к черту сыщик, если в моем же доме от меня что-то скрывают?

И подруга согласилась с ним, призвав, как обычно, на помощь расхожую истину:

- Нет ничего тайного, что не стало бы явным.

Где только она набралась этих банальностей! И ведь не упустит случая, чтобы не изречь.

А Юрия Анатольевича тешила не менее банальная истина, в справедливости которой он все больше убеждался: время - лучший лекарь. И он смотрел на жизнь с некоторым оптимизмом, чувствуя, как возвращается радость бытия. И насчет "нет ничего тайного" и так далее он бы ни за что не согласился. Много, много тайного на свете, друг Гораций, и недосказанного, и неопределенного, и вообще покрытого мраком неизвестности.

Взять хоть будущее - что мы о нем знаем? Темна вода во облацех. К примеру, Всеволод Павлович принял решение ничего сыну не говорить - и успокоился, а тем временем сын принял решение все выяснить, и уже направляется домой. Да и Юрий Анатольевич напрасно строит планы на зиму, потому что где-то в Сванетии, куда и мысль директорская никогда не залетала, не то что он сам, пришел в себя долго пребывавший в беспамятстве некий Паата Ахалкаци и уже начал розыск своей жены Нанули и сына Гоги. Кто-то сказал, что удалось им уехать из Сухуми, и адрес сообщил: поселок Малаховка, под Москвой. И Паата, крепкий мужчина свирепого вида проломленный прикладом автомата череп не улучшил его нрава - клянется всем знакомым и незнакомым, что отыщет жену и сына и не приведи Господь, если что не так в этой незнакомой далекой Малаховке, если завела его супруга дружка... Откуда проникла в его кое-как заживший череп эдакая мысль, никто не знает, но собеседники сочувствуют.

И белая кошка Мурка, урожденная Мариетта, тоже, к счастью, не подозревает, какая судьба ожидает четверых её новорожденных котят, которых она страстно вылизывает, изнемогая от радости первого материнства. А хозяин уже идет с ведром воды, приближается к лавке, под которой в картонной коробке из-под хозяйских сапог копошится семейство... Но не будем об этом.

Вот и ты, дорогой читатель, перевернул последнюю страницу, зевнул и прикинул, чем бы это дальше заняться. Спать, допустим, лечь, или телевизор включить: там, кажется, собирались показать что-то из ряда вон, хоррор пополам с эротикой. А завтра на работу, зато послезавтра уик-энд, и хорошо бы... И отпуск приближается, тоже надо обдумать.

Дай Бог, чтобы планы твои удались!

К О Н Е Ц