«Убийство в состоянии аффекта»

Фридрих Евсеевич Незнанский

Серия "МАРШ ТУРЕЦКОГО"

Убийство в состоянии аффекта

(2002)

ГЛАВА 1

Ужин начался в торжественном молчании. Жена руководила детьми, как опытный дирижер оркестром: кивками, едва заметными постороннему глазу знаками. Дочь Нина играла роль первой скрипки, она солировала - передвигала тарелки, подавала ложки, ножи и вилки, подсовывала под руку салфетки. Дети, подружки дочери, старались сидеть за столом чинно и вести себя как воспитанные девочки, впрочем, это не совсем получалось. Турецкий играл роль зрителя.

Папа устал! Он редко возвращается с работы до наступления темноты... Папе хочется отдохнуть... Папу нельзя беспокоить. Подай папе хлеб! Убери локти со стола, не толкай отца. Молчи. После расскажешь. Милый, подложить еще? Соли достаточно? Нет, это не соль! Это был перец... Ничего, ничего, гарнир еще остался, я тебе заново положу. Не смейся над отцом!

С тех пор как в квартире сделали модный евроремонт и совместили кухню со столовой, Турецкий чувствовал себя инопланетянином на этой половине собственного жилища. Даже солонку он не мог отыскать без посторонней помощи. Профессиональное чутье не помогало идентифицировать солонку в ярко-зеленой дюшесной груше, стоящей на полке среди других пластиковых фруктов, в миру - перечницы, горчичницы, сахарницы, соусники и так далее...

Обилие в кухонном гарнитуре шкафчиков и навесных полок ставило Турецкого в тупик. Компьютерный пульт управления заставлял его усомниться в своих умственных способностях.

Турецкий не мог смириться с тем, что отныне духовка находится не на уровне пола. Он не мог хладнокровно смотреть, как цыпленок вертится на вертеле на уровне его груди. Когда жена пользовалась духовкой, ему хотелось вызвать пожарных. К тому же он не понимал, почему теперь они обедают не за нормальным, четырехногим, столом, а за гладильной доской. И почему сидеть приходится не на нормальных табуретах, а на паучках из металла, скрещенного с крошечным кусочком пластика. Вид этой мебели наводил на мысль, что конструктор втайне ненавидел человечество, а особенно его упитанных, объемных и жирных представителей.

Но страдать Турецкому приходилось молча. Жена и дочь были в полном восторге от новой обстановки. Однако засилье предметов, отравляющих жизнь нормальному мужчине, ставило Турецкого перед фактом женского заговора. И это в его доме!..

На прошлый день рождения дочь получила ролики и полную экипировку к ним. Разбито: суповой сервиз, зеркало, идиотский книжный стеллаж, одно колено, два локтя, один лоб (дважды) и единожды пришлось накладывать швы на голень. Зеркало удалось реанимировать, урезав наполовину.

За столом - гладильной доской оживленно перекликались подружки Нины:

- Отдай, это мое!

- Отвали.

- Я сказала, отдай! Корова!

- Придурок! Ай, мама, она меня ударила!

Шепотом:

- Стукачка.

- Дебилка.

Турецкий и его жена хором:

- Как ты разговариваешь с подругами?

- Она первая начала.

- Немедленно извинись перед Машей.

- Не буду! Пусть сначала отдаст мой плеер.

Как приятно вернуться пораньше с работы! Провести вечер с семьей... Ни тебе убийств, ни нервотрепки... Поужинать в спокойной обстановке. Посмотреть телевизор. Выпить пивка. Почитать перед сном газету. Пораньше лечь в постель. Поцеловать жену...

- Саша, дочери нужна новая ракетка.

- Хорошо.

- И новый костюм для тенниса.

- Угу.

- Меня беспокоит, что она сутулится.

- Да.

- Как ты думаешь, стоит показать ребенка врачу?

- Наверное.

- Как ты думаешь, не пора ли поговорить с ней... Саша, ты меня слушаешь?

- Да. - А после следует провал в сознании до звонка будильника.

...Кто придумал ароматический будильник, источающий утром запах свежей клубники?

Несчастный! Наверняка у него не было жены.

А раз у него не было жены, то и детей тоже...

- Саша! Саша! Да проснись же. Проснись, тебя к телефону. Как кто? Меркулов, конечно.

- Слушаю.

- Турецкий? - Даже спросонья он заметил, что у Меркулова грустный голос. - Немедленно выезжай. Человек ждет тебя на площади. Ты будешь вести дело.

- Понял. Одеваюсь.

В разговорах по телефону они с Меркуловым пользовались своим кодом. "На площади" обозначало, что дело связано с Кремлем. Слово "человек" обозначало труп, причем смерть наступила при невыясненных обстоятельствах.

Застегивая на запястье ремешок часов, Турецкий машинально взглянул на циферблат.

Сегодня его рабочий день начался в четыре двадцать три по московскому времени.

В постперестроечную эпоху сильно пьющий гражданин Синькин А. И. имел комнату в коммуналке в районе Арбата. В ту же постперестроечную эпоху вечерний покой гражданина Синькина часто нарушали песни волосатых ублюдков, облюбовавших для своих концертов арбатский пятачок под его окнами.

Одна песня особенно врезалась ему в память:

Спит вся Москва.

Кругом тоска.

Спит инженер,

И спит рабочий.

Спит проститутка,

С ней - пионер,

Вот вам пример:

Давайте спать!

Спокойной ночи!

Этому совету бывший гражданин Синькин А. И., а ныне просто московский бомж по кличке Ильич, не следовал уже много лет подряд. Он не спал по ночам. Он по ночам работал.

В "час между волком и собакой", как живописно окрестили романтики эту пору ночи, московские бомжи выползают из своих подвалов, спускаются с чердаков и поднимаются из лабиринта коллекторных труб и отправляются по делам.

Дела их неисповедимы.

Пути тоже.

Каким образом бомж Ильич оказался во дворе многоквартирного дома класса "люкс", стоящего по Рублево-Успенскому шоссе, это его профессиональная тайна. Но он там оказался, и в самое удобное для себя время: мусоровоз еще не выпотрошил содержимое помойных баков, и дворник в оранжевой униформе не отравил Ильичу жизнь сквернословием.

Очень и очень обнадежившись таким благоприятным стечением обстоятельств, Ильич пробрался к мусорным контейнерам. Разогнал кошек, нырнул по пояс, извлек картонную коробку из-под морозильника. С видом рачительного хозяина приплюснул картон в лист и отложил в сторонку. Пригодится...

Под коробкой вскрылся целый пласт полезного барахла. Не иначе как для облегчения его участи жильцы этого дома выбрасывали свой мусор исключительно в пластиковых мешках, что облегчало сортировку. В одном таком мешке Ильич обнаружил ворох ношеного мужского и женского белья, носков и прочей мелочевки. В другом - остатки чужого пиршества в одноразовой посуде из ресторана. Как и все люди его профессии, Ильич брезгливостью не страдал. Пищу он доел, а набор посуды - стаканы, ножи, вилки и соломинки прикарманил.

Жил Ильич в комфортабельной конуре на чердаке в районе трех вокзалов, содержал двух жен и пользовался авторитетом у собратьев.

Не обнаружив в первом контейнере ничего особо ценного, бомж решил перекочевать ко второму, боясь упустить что-нибудь более стоящее, чем обноски и объедки. Иногда (он знал по личному опыту) среди "жирного" мусора обнаруживались сломанные часы, непарные серьги и запонки (из ценных металлов), а также пуговки и бусины из жемчуга и полудрагоценных камней. В этом районе он однажды нашел (вот жаль, не помнит, возле какого дома) килограммовую банку черной икры, похожую на противотанковую гранату.

Сложив в сторонке на картоне свою добычу, Ильич направился ко второму контейнеру, зорко поглядывая по сторонам, чтобы никто не покусился на его собственность.

В этот момент наверху зашумело. Ильич машинально поднял голову. Огромная черная птица, распластав крылья, камнем падала вдоль темного фасада и приземлилась на верхние ветви старых ясеней. Ветви затрещали под ее тяжестью.

"Во, блин, твою мать", - успел подумать Ильич и отшатнулся назад.

Сбив с дерева ворох листвы и мелких сучьев, птица упала вниз, прямо на мусорный контейнер. С металлическим грохотом контейнер завалился на бок, птица упала вместе с ним и оказалась вовсе не птицей.

"Ежкин кот!" - вытянув шею, сказал себе Ильич, рассматривая женское тело, разметавшееся среди мусора на асфальте.

Наметанный глаз бомжа впился в золотую цепочку, такую лишнюю на мертвой тонкой шее.

Глядя на труп, Ильич даже протрезвел и переключился с автопилота на ручное управление.

"Кердык барышне, - поставил он диагноз. - Кровищи-то сколько. Головешкой об асфальт... В момент... С какого же это этажа она свалилась?"

Озадачившись вопросом, Ильич отступил назад, осматривая окна дома.

Большинство окон были темны. В очень немногих за плотными шторами горел свет. Все было тихо и мирно. Дом спал.

Ильич перевел взгляд на тело и расстроился. Он понял неизбежность встречи с властями.

Власть Ильич недолюбливал, ибо по натуре был анархистом, к тому же считал себя "пострадавшим" и вообще несправедливо обиженным. Но жизненный опыт подсказывал, что в данной ситуации лучше сдаться сразу, не дожидаясь, пока за тобой придут. Это поможет избежать лишних вопросов и недоразумений. В том, что за ним придут, Ильич не сомневался. Как только обнаружат труп, дворник обязательно его выдаст. Замести следы своего пребывания на помойке не удастся. Дворник знал Ильича по почерку... А уйти в бега - прямой себе убыток. Район тут больно лакомый, конкуренты вмиг пронюхают, что Ильич сдал точку, и отобьют.

Ильич тяжко вздохнул. Взвалил на плечи картонную коробку, подхватил мешки со скарбом, взглянул в последний раз на золото... Нет, тьфу на него, чур меня, сатана, не искушай. Еще обыщут! Ведь в такое место идет...

Но искушение превозмогло. Бросив поклажу, Ильич опустился на колени перед мертвой женщиной, резко обернулся по сторонам. Никого... Эх, была не была! Разорвал тонкую цепочку, снял с шеи покойницы и отскочил как ошпаренный. Вороватым взглядом окинул двор. Никого.

Думать было некогда. В центре клумбы рос куст. Ильич сунул руку в землю, выдавил кулаком неглубокую ямку. Цепочка змейкой соскользнула с ладони в тайник. Ильич забросал его землей, заровнял руками следы своих сапожищ. Разогнул спину. Уф! Снова осмотрелся по сторонам. Тишь, благодать, словно во дворе и не лежит покойница.

Вторично навьючив на себя пожитки, Ильич поплелся к ближайшему райотделу.

ГЛАВА 2

Решение пришло неожиданно. Оно внезапно появилось в голове, быстро обрело законченную форму, и даже появились пути для его воплощения в жизнь.

"Надоело, - подумал Юра Гордеев, адвокат московской Юрконсультации No 10, - пора уходить".

Закончив чистку плиты, Гордеев тщательно вымыл руки, вытер их свежим полотенцем, огляделся - не нужно ли чего на кухне еще сделать, убедился, что не нужно, прошел в спальню, достал из бельевого шкафа чистую сорочку, новый галстук, черный костюм и только после этого, медленно одеваясь, спокойно ответил:

- А мне, Миша, спокойная старость какого-нибудь деда, у которого грудь в орденах, а пенсия - меньше тысячи рублей в месяц, гораздо важнее, чем склоки в верхних этажах власти. Ну набьет какой-нибудь депутат другому морду прямо в зале заседаний, подумаешь...

- Что ты говоришь? - Лыков появился на пороге спальни в купальном халате Гордеева и в одном носке.

- Ничего, Миша, ничего. Думаю, с моей точкой зрения ты все равно не согласишься. Одевайся. Нам пора.

- Пенсионеры ждут?

- Они, они родимые. Одевайся, старик. Действительно пора. Тебе сейчас куда? Если по пути - подброшу на машине.

- До метро подбрось. У меня отсюда - прямая ветка. С Танькой поеду разбираться.

- С какой Танькой?

- Как это с какой? С женой своей. С Татьяной Лыковой. В девичестве Николаевой. Ты небось помнишь - она с характером. Еще в университете к ней не подступиться было. Ты года два увивался - и ничего. А я вот покорил. Завидуй теперь. - Лыков снова хохотнул.

...Через пятнадцать минут Гордеев высадил его из своей машины возле ближайшей станции метро, махнул рукой на прощание, потом отъехал подальше, свернул в третий или четвертый по счету переулок, заглушил мотор, с минуту сидел, навалившись грудью на руль, и только после этого вытянул из кармана мятую сигарету и закурил. Главное - делать все медленно. Медленно и спокойно. Тогда все будет хорошо. Все будет хорошо...

Но, все-таки, вот скотина! О чем только не успел рассказать: и про подвиги свои в оперативке, и про чуть ли не ежедневные любовные победы, и про то, что может перепить кого хочешь...

А вот про то, что на Тане Николаевой женился, - ни слова. Как будто это само собой разумеется. Да он же ей ноги целовать недостоин! Был рохля, троечник, трус, каких мало. Стал - трепач, жалкий фрондер. Черт!.. А она?.. Да сколько же ей сейчас?..

Гордеев прикрыл глаза: Таня, тогдашняя, неприступная двадцатилетняя красавица, умница, мечта всей мужской части факультета... Вспомнился общий выезд за город: песок, набившийся в дешевые сандалии, солнце, пляжный волейбол... Его рука тянется к Таниной и - не встречает ее. Черт! Черт!..

Гордеев поперхнулся дымом. Ишь каким лихим парнем стал этот Лыков! А он, Юрий Петрович Гордеев?.. Даже курить толком до сих пор не выучился. Кто он такой? Адвокатишка? Съезды - разъезды... Разводы... Черт!

Нет, пора. Плюнуть на все - и начать новую жизнь. Деньги зарабатывать начать. Его любая солидная фирма возьмет юристом. Уже через месяц - самые дорогие рестораны, самые соблазнительные женщины. Все в его руках. И гори они синим пламенем, все эти мелкие людишки - с их проблемами, болячками, мизерными пенсиями и колоссальными долгами. Чихать он на них хотел! Все! Все! Решил.

Гордеев запустил мотор. Медленно поехал по улицам. Все решено.

Через двадцать минут он уже был в своей конторе на Таганке. Юридическая консультация No 10. Прощай, проклятая дыра!

"Сейчас просто напишу заявление. Да нет, просто скажу, и..."

Гордеев вошел в приемную.

Навстречу ему с трудом поднялся Федоров, тот самый пенсионер, о котором он утром рассказывал Лыкову:

- Здравствуйте, Юрий Петрович, вы уж простите великодушно, что с самого утра...

Гордеев медленно провел ладонью по лбу, потом опустил руку и устало улыбнулся:

- Василий Васильевич, дорогой мой, ничего, от меня не убудет. А вот то, что вам пришлось рано подниматься и через весь город ко мне - это действительно нехорошо. Не бережете вы себя.

Лицо старика просветлело:

- Да мне-то что!.. У меня все равно бессонница. Об вас забочусь. Вот сами посудите - случись с вами что - кто за нас, стариков, заступится? По совести разобраться - один вы у нас на всю Москву благодетель. Чай, не только я за вас Бога молю...

Гордеев улыбнулся. Секретарша Катя, наблюдавшая за всей этой сценой, тоже оскалила зубки:

- Не вы один, дедушка, это точно.

И потом, обращаясь уже к Гордееву:

- Юрий Петрович, вам кофе? Как обычно?

- Да, Катюша. Как обычно. И проверьте список. Остальных - в живую очередь. Идемте, Василий Васильевич. Бумаги у вас с собой?..

И адвокат Юрий Гордеев приступил к выполнению своих ежедневных обязанностей...

...В два часа дня секретарша Катя принесла ему пиццу из забегаловки на углу. Прямо в кабинет. Вообще-то о желудке своем тоже стоит заботиться ведь не первый раз такое случалось. Так и язву заработать недолго. Но уж больно много было дел. Сидя на краю своего рабочего стола и уплетая пиццу (верх несолидности! В богатой фирме такого поведения своего юриста не одобрили бы, а здесь Гордеев сам себе хозяин), Юрий Петрович пояснял очередному клиенту: "Они не имеют права... да не нужно никакого суда, не беспокойтесь... сошлетесь на меня... да нисколько это не стоит... пожалуйста... уберите, говорю, деньги... все! Следующий!.."

К вечеру работы стало меньше. Катя попросила разрешения уйти пораньше. Гордеев разрешил - чего там! Черт, как же прекрасна жизнь! Банальное заявление? А господину адвокату Гордееву время от времени начинают нравиться банальности. Из них состоит жизнь. А жизнь прекрасна. Значит, прекрасны и банальности. Стоп! Это возвращение к началу мысли. Ну что ж, начнем с начала...

- Да! - Гордеев с улыбкой обернулся на робкий стук в дверь своего кабинета. - Да, входите, не стесняйтесь. Секретаря сейчас нет. Но я еще работаю. Да, я адвокат. Да, Гордеев. Да не волнуйтесь вы так, бабушка. Ах, вы не одна? И сестра пускай проходит. Ну, в чем проблема? Садитесь. Садитесь, садитесь!..

- Шурочка, это, наверное, не тот, - Вера Коробкова робко поглядела на сестру. - Про того говорили - солидный такой. А этот...

- По-вашему, я недостаточно солиден? - Гордеев продолжал весело улыбаться.

- По-нашему - недостаточно, - баба Шура Коробкова, старшая из сестер, сурово поджала губы. - Нам нужен очень хороший специалист.

- Всем нужен хороший специалист.

- Нам нужен самый лучший.

- По правам собственности на жилье?

- По убийствам.

...На следующий день адвокат Гордеев ехал в собственном автомобиле в сторону знаменитой Дубны.

- Смотри-ка, - думал он, - научились дороги строить. Настоящее шоссе без рытвин, без ухабов. Черт, словил какую-то ямку. Перехвалил отечественных дорожников, перехвалил... Зато пейзаж вокруг... Впрочем, нормальный русский пейзаж. Без излишеств. То, что надо. Сколько на спидометре? Э, нет! Спокойнее, господин адвокат, спокойнее. Тише едешь дальше будешь. Так, о чем я...? Да, пейзаж. Неплохо. А теперь, что нам известно? Исходная информация. Сигарету? Нет, обойдемся без введения ядов в хрупкий человеческий организм.

Гордеев сбросил скорость и медленно, во всех деталях, стал припоминать вчерашний разговор...

- Значит, Вера Васильевна, именно вы встретили гостя вашего сына в дверях?

- Да. Представительный такой... Улыбался... Разве ж я знала тогда?..

- Успокойтесь. Вот, выпейте воды. Спокойствие - это главное. Простите, что задаю такой вопрос, но почему вы уверены, что ваш сын не виноват в совершении убийства?

Ответила Гордееву Александра Коробкова:

- Мы и не говорим, что не виноват. Он ударил - больше некому (при этих словах Вера Коробкова залилась слезами, пришлось протянуть ей еще стакан воды), просто что-то во всем этом не то. Не верится нам как-то, что мог наш Володя вот так убить человека. Он мухи за всю жизнь не обидел. А этот, пацан желторотенький, во внуки мне годится, а туда же: "Все ясно, говорит, - дело хоть завтра в суд передавать. И расследовать нечего".

- Это вы о ком?

- О следователе, о ком же еще?

- Значит, прямо так и сказал?

- Стара я врать. Вот, записано у меня: Василий Николаевич, следователь прокуратуры Центрального округа. Ишь, Николаевич! От горшка два вершка!

- Уважаемая Александра Васильевна, к сожалению, у нас нет времени на то, чтобы обсуждать достоинства и недостатки следователя Волочаева.

- А вы знаете его, что ли?

- Непременно с ним познакомлюсь, в том случае, если возьмусь за это дело. Ведь мне, если не ошибаюсь, оказана честь: Юрию Гордееву предлагают стать адвокатом совершившего убийство Владимира Коробкова. Верно?

- А почему это вы так с нами разговариваете?

- Я разговариваю с вами достаточно вежливо. Просто хочу напомнить, что адвокату для прояснения обстоятельств дела кроме эмоций родственников клиента нужны факты. Вы меня понимаете? Где работал ваш племянник?

- В научно-исследовательском институте.

Гордеев посмотрел на протянутый листок бумаги со скудными сведениями о работе Владимира Коробкова.

- Дубна? Он, вероятно, редко бывал дома?

- Да нет - не часто он в эту Дубну отлучался.

- Внештатный консультант? Денег, конечно, немного зарабатывал?

- Вы знаете, много. Правду скажем. Сказать, что хуже соседей живем, не можем. А соседи у нас - сами понимаете. На Арбате-то...

- Почему не указана должность?

- Да не знаем мы.

- Он не говорил никогда?

- Нет.

- Ладно, узнаем.

Переставшая к тому моменту плакать Вера Коробкова обернулась к сестре:

- Вот видишь, сразу хорошего специалиста видно. А тот адвокат, которого Володе назначили, - ничего толком не спрашивал.

- Уже назначили адвоката? - Гордеев вытянул из пачки сигарету.

- Да уж дело к концу идет. Говорят, суд скоро. А неделя всего прошла. Разве так можно - не разобравшись. Всего неделя следствия - и уже суд. Вера Коробкова снова заплакала.

Гордеев задумчиво жевал незажженную сигарету:

- Нет, так действительно нельзя. И какой бы плохой следователь не вел дело, он об этом прекрасно знает. И адвокат знает. И любой, любой юрист знает. Но вы утверждаете, что суд состоится в самое ближайшее время?

- Да, говорят, в пятницу, - Вера Коробкова еще раз всхлипнула.

- Значит... Значит...

...Что это значит - и предстояло выяснить адвокату Гордееву. Именно ради этого, отложив остальные дела, он и спешил в Дубну. Три дня до суда. В общей сложности - десять дней от начала следствия, от момента совершения преступления. И нешуточного преступления - убийства! Торопятся коллеги, торопятся. Кто ж их так торопит, а? Вот что узнать интересно...

Автомобиль Гордеева уже въезжал в знаменитый город физиков.

Нужный научно-исследовательский институт Гордеев нашел сразу заметное здание. И кстати, хорошо ему, Юрию Гордееву, памятное...

- Вы к кому? По какому вопросу?

Надо же, охрану выставили. Настоящую. Раньше бабушка божий одуванчик сидела.

- К Валентину Константиновичу Петрову. По личному.

- По личному у нас не положено.

- Позвоните. Скажите - Пупс пришел. И узнаете - положено или нет.

- Вы пьяны? Какой еще Пупс?

- Я трезв. Абсолютно нормален. Не вооружен. И мало что понимаю в физике, следовательно, не покушаюсь на тайны вашего института. Звоните.

Но звонить не пришлось. Через секунду Гордеев утонул в объятиях огромного, добродушного, похожего на сенбернара Вальки Петрова:

- Пупс! Ну! Выбрался! Свинья ты все-таки! Совсем нас забыл. Ах черт, день рабочий начался только. А может, ну его к бую? Махнем ко мне! Нина блинов напечет.

- Потом махнем, Валя. Мне с тобой о деле переговорить нужно. Да вот охрана не пускает.

Валя, он же Валентин Константинович Петров, директор НИИ, посмотрел на ошалевшего охранника так, будто его оскорбили в лучших чувствах:

- Это же Пупс! Как вам, голубчик, не стыдно!

И посчитав, что произнесенной отповеди вполне достаточно, потащил друга в свой кабинет.

...Через двадцать минут Валентин Петров откинулся в кресле и оторвал взгляд от дисплея:

- Нет, Юра, такого сотрудника в нашем институте никогда не было. Да я и так помню - незачем лезть в компьютер.

Гордеев задумчиво кивнул, а потом твердо посмотрел собеседнику прямо в глаза:

- Да, Валя. Я знаю, что его нет в основном списке. Точнее, сначала догадывался, а когда ты так засуетился в ответ на мой, в сущности, невинный, согласись, вопрос, узнал точно. Искать нужно в другом списке, правда?

Петров снял очки и стал медленно протирать их очень чистым носовым платком. Теперь он еще больше стал похож на старого, доброго, усталого пса...

- Сколько же мы не виделись с тобой, Пупс?

- Знаешь, Валя, недавно один человек задавал мне точно такой же вопрос. Скверно, когда старые друзья не видятся по многу лет. Очень скверно.

- Помнишь Крым? Пионерский лагерь? Ты на Пупса тогда обижался.

- А ты - на любое прозвище. Потому что любое касалось твоего излишнего веса. И ни одно к тебе так и не прилипло с годами. А вот весу еще набрал. И не только в килограммах - известный ученый, руководитель научно-исследовательского института...

- Что называется - широко известен в узких кругах.

- Тебя это задевает? Выйди в Москве, не в Дубне, конечно, а в Москве, на улицу и спроси у какого-нибудь школьника, кто такой академик Капица. Не ответит точно так же, как на вопрос о физике по фамилии Петров.

- Это верно. Мало кто знает и адвоката Гордеева.

- И это верно... Как Нина?

- Нормально.

- А Славка?

- А что ему сделается? В шестой класс перешел... Юра. - Теперь Петров тоже взглянул прямо в глаза собеседнику: - Юра, о чем мы говорим?..

- Все правильно, Валя. Мы говорим как старые друзья. Друзья детства. Помнишь: "Только в детстве мы встретим старых друзей, и новых старых не будет..." Валя, мне нужна помощь. Очень нужна, старик.

Помедлив, Петров снова повернулся к компьютеру и несколько раз щелкнул клавишами:

- Вот. Коробков Владимир. Этот?

Гордеев внимательно посмотрел на дисплей:

- Откуда мне знать? Здесь кроме имени и фамилии - одни символы. Китайская грамота. Что все это значит?

- Это значит, что у нас действительно числится сотрудник по фамилии Коробков. И, заметь, ежемесячно он получает от института очень крупную зарплату. Очень. Мне и не снилась такая. Может быть, Коробков великолепный физик? Может быть. А скорее всего, не помнит и формулировки закона Ома.

- Думаю, помнит. Насколько мне известно, он с блеском закончил Военно-инженерное училище.

- Юра, значит, ты знаешь о нем гораздо больше, чем я.

- Кто он такой, Валя?

- Пупс, я просто хочу попросить тебя об одной вещи... Нет, давай-ка выйдем в курилку.

На лестничной клетке, где пол был усеян окурками, несмотря на строгую надпись "Не курить!" на стене, Петров продолжил прерванную фразу:

- Юра, я понимаю, что теперь не те времена и все такое, но... Я хотел тебя попросить - ни в коем случае не ссылайся на меня. Если тебя спросят: откуда информация, что ты ответишь?

- Пока не знаю. Но обещаю, что твоя фамилия не будет названа никогда.

- Ладно. Тогда слушай. Я действительно ничего не знаю. Вот в этом месте (Валентин Константинович быстро написал что-то на листе блокнота) тебе ответят подробнее. Если вообще захотят с тобой говорить.

Гордеев взглянул на протянутый листок. В следующее мгновение собеседник скомкал этот листок и поджег его. Потом виновато посмотрел на адвоката:

- Какие-то шпионские страсти. Но ты же знаешь, я всегда был трусом. Наверное, все это выглядит очень смешно?

Гордеев покачал головой:

- Нет, старина. Совсем не смешно.

Между прочим, кто, интересно, придумал консервы? Француз какой-то. Точно, француз. Фамилия - Пастер. Кажется, Луи Пастер. Отсюда слово пастеризация. Специально для Наполеона придумал. Точнее, для его армии. Но если француз придумал консервы, то уж точно не эти самые. Такой дряни ни Наполеон, ни его солдаты жрать не стали бы. Ну что за дрянь! Напихают сои вместо мяса, а потом люди мучаются.

Вываленное на горячую сковородку содержимое консервной банки растеклось, забулькало и стало источать совершенно непотребные запахи. Э! Да тут, похоже, не в количестве сои дело!

Гордеев взглянул на этикетку пустой банки, потом на крышку. Так и есть - прошел срок годности. Так. Главное - спокойствие. Эту пародию на пищевой продукт - в унитаз. Нет, правильно: не в помойное ведро (чего оно до утра вонять будет!), а в унитаз. Так. Сковородку - вымыть. Сделано. Так. А теперь, чем бы поужинать? Эх, зазывал же Валька на блины - не пошел. Зря. В Москву заторопился. Хотя знал, что все выйдет именно так, как вышло... Где-то, кажется, яйца были. Вот. Черт, совершенно пустой холодильник. Ну-с, яйца. Опять сковородку на огонь. Так. Где масло? Господи, ну почему в доме нет даже масла? Может, тебе, Гордеев, все-таки жениться? Кандидатки на пост супруги есть. Вот хоть Марина. Готовит неплохо. Тогда с утра какой омлет с клубникой отгрохала - объедение!.. Куда ты, дурень, полез? Откуда под раковиной, возле помойного ведра, масло? Гм! А оно, масло-то, именно там и есть. Ну, точно - жениться пора. Так. Масло на сковородку. Задымилось. Ох, да еще и брызжется! Спокойно. Убавить огонь. Руку - под холодную воду. Хорошо. Так. Теперь - разбить яйца на сковородку. Сколько? Три? Весь день не жрал. Тогда - четыре. Ну, с Богом. Ах, черт, тухлое! Ну и вонь! Стоп. Чего ты швыряешься? Сковородка не виновата. Опять - в унитаз. Сковородку вымыть. В сущности - все правильно.... Вымыть сковородку, говорю. Так. Я продолжаю: все правильно. Холодильник пустой - его отключили. Сам же и отключил. Два дня назад. А что делают яйца в отключенном холодильнике? Ясное дело - тухнут. Вот и стухли. И ты - без ужина. К тому же - уже за полночь. Значит, спать... Завтра будет трудный день. Труднее, чем сегодня. А сегодня был, не дай Бог никому...

Гордеев подошел к бару (домашний бар Гордеева - предмет зависти всех его знакомых), вынул бутылку "Наполеона", плеснул в бокал немного ароматной маслянистой жидкости. Достал сигарету. Неудачный день. Ничего. Почему, собственно, неудачный? Ведь знал же, уже после того как поговорил с Петровым, знал: все так и будет. Но бросился к машине (а Валька предлагал остаться, пообедать вместе!) и поехал в Москву. Уже по дороге почувствовал, что голоден. Но не остановился нигде. Мелькали шашлычные, шоферские закусочные - не остановился. И в Москве ни перед одним рестораном не задержался. Сразу - туда.

Когда впустили, обрадовался. Подумал - дело на лад идет. На какой лад? Полтора часа в приемной. Потом десять минут в кабинете. Потом еще час в другой приемной и двадцать минут в другом кабинете. И там отказ. И везде отказ: "Нет такого, информацией не владеем, к сожалению, помочь не можем". К машине своей вернулся - вечер уже. Пока до дому добрался - ночь. Все закрыто. Купил в круглосуточном банку тушенки - дрянь оказалась. Без ужина остался. Неудачный день. Гордеев затянулся сигаретой и глотнул из бокала. А чего он ждал? Что нужную информацию ему преподнесут на блюдечке? Зря спешил. Зря не ел целый день. И понимал, что зря, с самого начала. Когда узнал, куда придется обратиться. Когда всего на несколько секунд увидел на протянутом Валькой Петровым листке блокнота три буквы. Только три буквы: СВР. Служба внешней разведки.

ГЛАВА 3

Еще задолго до того, как началась эта история, сестры баба Шура и баба Вера Коробковы были частью умирающей легенды. На рубеже двадцатого и двадцать первого веков старухами на восьмом десятке они стали участницами или, скажем осторожнее, свидетельницами самой страшной и кровавой игры на свете: большой политики.

Но до сих пор ни одна из них не подозревала о своей исключительности. В политике старушки всегда разбирались слабо, а в легенды не верили, потому что десятки легенд рассыпались в прах за их долгую жизнь.

Еще в шестидесятых о них и таких, как они, молодые люди в вошедших в моду узких брюках и просторных свитерах складывали трогательные стихи и не менее трогательные и безыскусные (в три-четыре аккорда) песни. Так создавался миф о рае земном: тихих арбатских двориках. Ни Александру Васильевну, ни Веру Васильевну Коробковых этот миф, равно как и его энергичные молодые создатели, не интересовал. Они продолжали честно работать на благо социалистической родины и жить в коммунальной квартире в комнате с окнами, выходящими во двор. На Арбате. Тогда это не казалось особенно романтичным или невероятно престижным.

Со временем, во многом благодаря тем же "шестидесятникам", ставшим с годами классиками, престиж района возрастал. Назревала (и назрела!) Великая реконструкция Арбата. Разгорались (а потом, со временем, утихли) споры в прессе. Один из поседевших знаменитых арбатских мальчиков бросил едкую фразу о том, что "Арбат офонарел". Но ни Шуре, ни Вере Коробковым перемены не показались особенно странными. Только Шура - старшая - горько сокрушалась, что нет больше старого троллейбусного маршрута на Арбате и в аптеку приходится ходить пешком, а ведь ноги-то болят - возраст! Да младшая Вера немного удивлялась тому, что, когда стали расселять арбатские коммуналки, их с сестрой не тронули. Наоборот, отдали в их распоряжение всю большую квартиру.

Это Володя наш постарался, Володю нашего ценят, с гордостью говорила она. И хотя действительно думала, что такая честь не им с сестрой, а ненаглядному их Володе, но все же в глубине души надеялась, что городские власти и правительство страны поселили к концу жизни Коробковых так просторно именно за их с сестрой, а не чьи-нибудь там еще заслуги перед Родиной. Да и правда - мало ли Коробковым за жизнь вытерпеть пришлось? Видит Бог (про которого еще в их детстве, в тридцатых годах, учили, что его нет), много вытерпели.

Замуж Шура Коробкова выходила в сороковом году, восемнадцатилетней девчонкой. И весь их двор Шуре завидовал. Потому что за красавца, за капитана-артиллериста. И потому что в отдельную квартиру сразу, в Замоскворечье. Это, конечно, приятно было - жили Коробковы тесно: мать, отец и пятеро детей: трое сыновей и две дочери - в трех комнатах коммуналки. И только пятнадцатилетняя Вера понимала, что завидовать сестре не за это надо, а за то, что будет она теперь жить с любимым, по-настоящему любимым человеком. У матери Шуры и Веры, правда, были сомнения, потому что избранник ее дочери вдвое Шуры старше. Ну и что с того? Зато с положением человек, будущее у него, а значит, и у молодой его супруги, обеспечено.

А знала бы мать, каким окажется будущее ее зятя, подтянутого, веселого капитана Федорова, не отдала бы за него свою дочь, никогда не отдала бы.

Забрали Николая Константиновича Федорова зимой, в начале чреватого событиями тысяча девятьсот сорок первого года. Молодая его супруга Шура той ночью не плакала даже - слишком все казалось страшно и нереально.

Через несколько недель она вернулась к своим, на Арбат. Вернулась тихо, незаметно. Да и не смотрел никто из соседей в ее сторону - глаза отводили. А еще через несколько месяцев и у Коробковых, и у арбатского дворика, и у всей страны появилась другая, заслонившая собой все прочие, забота: война.

Уже в октябре сорок первого пришло извещение о смерти Кости, старшего из трех братьев Коробковых. И похоронки на остальных двоих (Василия - в сорок третьем и Валентина - в сорок четвертом) получали уже только ставшие неразлучными сестры Шура и Вера - их мама не смогла пережить смерти уже первого сына. Недолго прожил на свете и отец Коробков: в январе сорок третьего он умер в эвакуации, в Уфе.

Шура и Вера эвакуироваться отказались. Отец уезжал вместе с заводом он там, в Уфе, нужнее был. А их место, думали сестры Коробковы, здесь, в Москве. Шура устроилась работать в один из госпиталей санитаркой. Вера нянечкой в Дом сирот.

Тогда впервые показалось им просторной - нестерпимо просторной - их старая тесная коммуналка.

В сорок пятом она снова начала наполняться народом - по большей части чужим, незнакомым. Не вернулись с фронта или из эвакуации многие из прежних соседей. Их место занимали новые: те, чьи дома не уцелели во время бомбежек, те, кого послевоенная Москва, которая собиралась отстраиваться и расти, приглашала к себе: инженер-строитель с семьей, какой-то товаровед из Казани...

В сорок седьмом году появился в этой коммунальной квартире на Арбате и еще один человек, тот самый, которому со временем суждено было переменить уклад жизни старой коммуналки совершенно, тот самый, благодаря которому древние старушки сестры Коробковы через несколько десятков лет оказались в центре серьезнейших событий, имеющих непосредственное отношение к мировой политике. Но тогда... Тогда все получилось просто и вполне обычно.

...Война кончилась, жизнь брала свое. Все еще словно освещенная огнями победного салюта, Москва хотела жить и радоваться, несмотря ни на что. Да трудно, да - не все вернулись, а многие вернулись, но не туда, откуда уходили. Да - продолжали сажать за малейшую провинность, за опоздание на работу. И все-таки... Все-таки были и модные танцы, и модные платья. И даже любимые или нелюбимые городские оркестры - на танцевальных площадках в клубах или прямо под открытым небом.

Двадцатичетырехлетняя Шура Коробкова по выходным дням (понятия "воскресенье" в общепринятом теперь смысле тогда не существовало) большей частью оставалась дома. Еще в начале войны она, после настойчивых уговоров матери, развелась с мужем, снова взяла себе прежнюю фамилию, но все-таки на что-то еще надеялась, ждала. Забегая вперед, скажем, что дождалась нескоро и немногого: в пятьдесят четвертом, после ее многочисленных заявлений и просьб, официальные органы выдали Александре Васильевне Коробковой, вдове необоснованно репрессированного капитана артиллерийских войск Николая Федорова, уведомление о смерти мужа и справку о его реабилитации. Но, впрочем, речь сейчас пойдет в основном о Коробковой Вере.

К сорок шестому году ей исполнился двадцать один год. Привыкшая с детства считать подлинной красавицей и в семье, и во дворе, да и во всем мире одну свою старшую сестру, Верочка Коробкова совсем не была кокеткой. Наоборот, все знавшие ее подшучивали над Верочкиной чрезмерной скромностью, боязливостью даже. И девушка давно смирилась с мыслью, что всю жизнь ей придется нянчить детей чужих, воспитанников того самого Дома сирот, в котором она продолжала работать. Да и мужчин, желающих обзавестись семьей, после войны было намного, намного меньше, чем сгорающих от того же желания женщин. И все же...

Однажды, в один из выходных, подруга привела Верочку на танцы в парк. Именно привела: за руку, как ребенка. По дороге критически оглядела простенькое ситцевое Верочкино платье, посоветовала кое-что переделать, обещала достать какие-то выкройки, но, впрочем, когда в парке с дощатой эстрады зазвучал страшно пыхтящий маленький оркестрик, забыла и о подружке, и обо всем другом на свете ради молоденького конопатого лейтенанта.

Вера стояла в стороне, под деревом, вдали от эстрады и освещающих площадку вечерних фонарей. И вдруг при звуках какого-то вальса, название которого она не знала, ощутила такое желание, чтобы кто-то тоже пригласил ее потанцевать, ввел в толпу этих нарядных, беспечных в своем счастье людей, что едва не расплакалась.

В тот день к робкой девушке у края площадки никто так и не приблизился. И ставшие вдруг необходимыми модные выкройки были вытребованы у подруги уже назавтра. Не замечая понимающих грустных улыбок сестры, Вера несколько дней перекраивала, перемеряла и перешивала свой небогатый гардероб, а накануне очередного выходного дня (никогда еще так долго не ждала!) даже приобрела (непозволительная роскошь!) губную помаду. Соседка по квартире, продавшая Вере вожделенную трубочку и привычным жестом ссыпавшая горсть монет и несколько измятых бумажек в коробку из-под американских галет, тоже улыбнулась странной, Шуркиной, как называла ее для себя теперь Вера, улыбкой. Но промолчала. И хорошо. И очень даже хорошо. Улыбайтесь. Поглядывайте косо, думайте, что хотите, только не вмешивайтесь, ради бога, не вмешивайтесь, когда девушка ведет себя именно так. Особенно если юность ее была заполнена войной, а молодость требует и требует возмещения этой потери.

...Его звали Дмитрием. Димой. На танцах (Вера была там уже в третий раз, и уже раньше приглашали ее и танцевали с ней, но как вдруг все это стало далеко и ненужно) девушка заметила его первой. И словно бы почувствовав ее взгляд, он обернулся, подошел и - улыбнулся... Даже в старости, спустя много лет, несмотря на все то, что случилось позже, Вера Коробкова вспоминала эту улыбку и хорошо знала, что прекраснее ее не видела она ничего на свете.

Потом, после того как отзвучал последний танец, была долгая прогулка по ночному городу. А потом - первое в жизни и очень небезопасное по тем временам Верочкино опоздание на работу. И покаянные слезы в кабинете директрисы Дома сирот. И благодарность за то, что, все понимая, директриса, добрая, дебелая, много повидавшая на своем веку женщина, решила все замять и не давать ход делу.

И новые прогулки. И новые опоздания. И ласковые упреки сестры. И в конце концов неизбежные крадущиеся шаги двоих по коридору квартиры, в одной из комнат которой жил Дмитрий, студент ремесленного училища. И новые, уже другие слезы. Под утро, на его плече.

И еще слезы, когда уезжал с Ленинградского - на Север, что-то строить. В поселок - и названия-то не выговоришь, нерусское какое-то. И его обещание писать, писать часто.

Но письмо Вера получила только одно: с извинениями и просьбами не беспокоиться и не беспокоить.

Именно тогда Шура не спускала с сестры глаз круглыми сутками, перепрятала в доме все ножи и веревки.

А весной сорок седьмого, как раз в канун Дня Победы, он и появился третьим жильцом в комнате сестер Коробковых: Владимир Коробков, Володя-младший, сын Веры.

...Уже потом, много лет спустя, после трагического события в квартире Александры Васильевны, Веры Васильевны и Владимира Коробковых, сестры не без горячности вспоминали детство своего любимца, его рано проявившиеся таланты, положительные свойства души, благородные устремления.

Вообще-то матерей, сомневающихся в гениальности своих отпрысков, не существует в природе. Это научный факт, поэтому убежденность Веры Коробковой в абсолютной непогрешимости ее ненаглядного Володи вполне объяснима. Не вызывает особенного удивления и привязанность к нему любящей тети Шуры. Но вот любовь, которую питали уже к двухмесячному Владимиру Коробкову поголовно все его коммунальные соседи, действительно вызывает почтение.

Дело в том, что более спокойного ребенка, кажется, свет не видывал никогда. Казалось, что незлобивость, рассудительность и даже житейская мудрость являются его врожденными качествами. Он никогда никому не досаждал криком. Даже лежа в колыбели, он умудрялся сообщать матери и тетке о своих нехитрых младенческих потребностях деликатно, спокойно, без лишних эмоций и театральных эффектов.

Уже в шестилетнем возрасте, хорошо понимая трудности своей небольшой семьи, он помогал маме и тете Шуре по дому. Невысокий мальчик в коротких, американского производства штанишках (помощь недавних союзников) вызывал стойкое раздражение у ребят постарше, местной послевоенной шпаны. Несколько раз его колотили - он никогда не жаловался. Не реагировал на обидные прозвища. Его начали считать трусом. В один прекрасный день он безоговорочно опроверг эти домыслы, получил уважение сверстников и столь ценимый им покой. И при этом умудрился никого не задеть, никого не обидеть или унизить ни словом, ни делом.

Было так. Однорукий дворник Игульдинов, ветеран войны и гроза всех арбатских хулиганов в возрасте от пяти до пятнадцати лет, отчаявшись уберечь свою каморку под лестницей одного из домов (не от воровства - от осквернения, в частности - нелицеприятными для него надписями на двери), завел себе здоровенного волкодава. Шарик, несмотря на свою мирную кличку, стал для арбатской шпаны серьезным, более того, непобедимым противником. Претензии об укусах и порванных штанах Игульдинов не принимал. Укусы были болезненны, а за штаны доставалось от матерей. Зрел бунт. Грандиозный по силе эмоционального воздействия новый текст, который должен был появиться на двери ненавистного дворника, шлифовался в умах подрастающего поколения неделями. Но двери были неприступны. Дураков, отважившихся теперь подойти к ним с куском мела в руках, не находилось.

И тут появился маленький Вова Коробков и предложил свои услуги в качестве диверсанта. Его подняли на смех. Он спокойно настаивал. Без труда (а ведь еще в школу не ходил!) и без ошибок воспроизвел красочный текст будущей надписи огрызком карандаша на вырванном из чьего-то учебника по арифметике листе бумаги. Взял в руки мел и скрылся в нужном подъезде.

Не было его минут десять, все это время во дворе слышалось хрипение неугомонного Шарика.

Следствием всей истории стало то, что между молодежью и дворником уже в тот же день состоялась конструктивная беседа, после которой были разграничены сферы влияния обеих сторон, их права и обязанности. Несогласия были. Но беззаветное мужество маленького парламентера признавали все. Безоговорочно.

Надпись, сделанная им кривыми буквами на нужной двери, гласила: "Дядя Ислам, пожалуйста не выпускайте Шарика одного, его все бояться. Вова Коро". Окончания своей фамилии Коробков дописать не сумел - Шарик все-таки здорово его покусал, пришлось даже отвезти мальчика в больницу. Против наказания жестокого дворника и злой собаки Владимир Коробков выступил лично. Еще лежа на больничной койке.

На следующий же день после происшествия весь центр столицы знал, что тому, кто чем-нибудь обидит шестилетнего Коробкова, придется иметь дело со всеми хулиганами Арбата и прилегающих переулков.

Поступив в школу, Володя не выдвигался на первое место среди одноклассников - он просто занял его с самого начала и не уступал никому до последнего танца на выпускном вечере. Поразительные способности к иностранным языкам и точным наукам одновременно снискали для него любовь учителей, граничащую с обожанием. Полнейшее (по крайней мере внешнее) равнодушие к этой любви со стороны самого Коробкова принесло ему справедливое уважение товарищей. Спокойная, твердая, но не показная уверенность в том, что он - молодой гражданин самой лучшей на свете страны, сулила Владимиру быстрое продвижение по комсомольской, а там (как знать!) и по партийной линии. Но давняя детская мечта и недюжинная целеустремленность не позволили Коробкову пойти по этой завидной дороге.

После школы он поступил в военное училище. Точнее, в военно-инженерное.

Дальнейшую судьбу Владимира Коробкова по рассказам его тетки и матери проследить достаточно сложно.

Училище он закончил. И закончил, судя по всему, блестяще. Был направлен для прохождения дальнейшей службы в одну из лучших воинских частей. Уже разбираясь по рассказам и письмам сына и племянника в общем традиционном ходе карьеры военного, Александра Васильевна и Вера Васильевна Коробковы с нетерпением ожидали приезда своего любимца в Москву надолго: для обучения в Академии.

Но назначения в Академию не последовало. Последовал почему-то перевод в другую часть - не такую заметную. Потом - еще одно перемещение. И еще.

Шли месяцы, годы. Владимир приезжал навестить родных все реже, объясняя долгие отсутствия напряженной работой над очередным инженерным проектом и частыми командировками. На робкие намеки матери, что ему давно пора бы обзавестись семьей, только как-то невесело улыбался.

В конце семидесятых состоялась его первая длительная заграничная командировка. Потом эти командировки стали повторяться - год за годом.

Менялись времена, старели сестры Коробковы. В их квартире на Арбате все чаще слышались разговоры вдруг осмелевших соседей о политике. Старухи не обращали на эти разговоры особенного внимания. Если уж говорить правду, их больше интересовала экономика: недостаток тех или иных товаров в магазинах, дороговизна, позже - основательно забытая уже карточная система распределения продуктов.

Потом началась эпопея с расселением их коммунальной квартиры. Уехала куда-то на окраину, в новостройку, одна семья, потом другая. Третья. Покорно ждали своей судьбы и баба Шура с бабой Верой. Они уже оставались в пустой квартире одни.

Но неожиданно какая-то неизвестно откуда явившаяся высокая комиссия сообщила женщинам, что, "принимая во внимание" и "несмотря на то, что" и "согласно статье No" и еще "статьям No"... (длинная была бумага, всего сестры Коробковы не запомнили), им положены определенные льготы. А проще говоря, никуда съезжать им не придется, а придется подумать, где бы найти столько мебели, чтобы обставить всю освободившуюся жилплощадь, так как она, эта жилплощадь, теперь поступает в их распоряжение.

Шесть комнат! Да куда им столько? Но спорить не стали. Дают - бери. И стали жить. Правда, из своей привычной уже за много лет комнатушки не выбрались. Зачем? Давно спят на соседних кроватях. А как же по раздельности-то? А если одной среди ночи плохо станет, кто поможет? Нет уж - старого пса новым штукам не выучишь.

Только радовались, заранее радовались они тому, как приятно удивится Володя, когда наконец-то приедет домой не на несколько дней - навсегда. А может (вслух об этом не говорили, чтобы не сглазить), и соберется наконец семьей обзавестись, простору теперь хватит и для невестки, и для внучат. Ведь он, Володя, не старый еще человек, совсем не старый. Все еще может случиться.

...И Володя приехал! По-прежнему холостяком (шутил: "теперь уж вечным и бесповоротным"). Простору ставшей теперь полностью коробковской квартиры не удивился - покивал только. И за торжественным, сервированным на три персоны столом, выпив несколько стопок коньяка ("Ты уж не ругай меня, мама, полюбил я этот напиток") сообщил приятную новость: насовсем приехал. Больше уезжать не будет. Сообщил, конечно, немного грустно. Но это и понятно: тяжело человеку расставаться с любимой работой. Такой любимой, что даже с матерью повидаться из-за этой работы не мог.

Впрочем, выяснилось, что немного, в меру сил, он работать все равно будет. В одном научно-исследовательском институте. Так, инженер-консультант. Работа нетрудная. И платить будут хорошо - заживут теперь Коробковы. И действительно, после отставки из армии и начала научной работы в НИИ Владимир вдруг проявил себя редким домоседом: все свободное время проводил в своей, теперь такой большой, квартире.

Хорошо обставил эту квартиру (действительно, зарабатывал он неплохо), но пользовался, по существу, только одной комнатой: и спальней и кабинетом одновременно.

В институт свой ездил нечасто - больше работал на дому, чертил что-то, писал. Обзавелся компьютером, на котором (Александра Васильевна замечать стала) чаще играл в шахматы, чем набирал научные труды.

Очень подружился с соседскими детьми. Даже больше того, проявив прежние таланты, сумел сделать практически невозможное: оторвал этих самых детей от ненаглядных дисплеев и увлек строительством действующих моделей кораблей, лодок, планеров.

Его редко кто навещал: чаще всего по работе приезжали, бумаги какие-нибудь забрать, чертежи. Но и то - в месяц раз. А то и реже.

Жизнь текла спокойно и размеренно. Беды, а уж тем более трагедии, не предвещало ничто.

Но беда пришла.

Давно привыкшая вставать рано баба Шура во второй раз пришла на кухню - приглядеть за чайником. Ну вот: импортный чайник за то время, пока она убиралась в одной из комнат, успел не только вскипеть, но и почти остыть. А в прежние времена как раз столько ждали. Все теперь быстро: живут быстро, умирают быстро. Быстро кипят, быстро остывают. И люди и вещи. Хорошо это? Может быть, хорошо. Только, говорят, к хорошему человек скоро привыкает, а вот она никак ко всему этому привыкнуть не может.

Александра Васильевна снова включила чайник (тот сразу загудел техника дошла!) и, присев к столу, задумалась. Так. Сейчас чаю попить, потом уборку закончить. Сегодня на уборку больше времени уйдет - одной стараться надо. Вере еще с вечера нездоровится. Лежит. Плохо дело. Надо будет узнать: может, у Володи какие связи. Мать-то на лето в санаторий какой-нибудь отправить надо. Никогда Вера не просила ни о чем сына и сейчас не попросит. Да сестра-то у нее родная на что? Володя, кажется, не поднимался еще. Значит, позже поговорить. А после уборки - в магазин. И в аптеку съездить надо. Местная аптека - вот она, на углу. Да ведь там цены страх один. Конечно, жаловаться Коробковым грех: денег вроде бы на все хватает. И сыты. И одеты. И обуты. Да только за что ж лишние рубли переплачивать? За то, что в центре живем? Нет уж. Мы и на окраину съездим. Негордые. А деньги целее будут. Тьфу ты, пропасть, опять чайник прозевала. Снова включить? Ладно, так заварим. Вот, правду сказать, чай теперь действительно хороший стал. Володя не вставал? Нет, послышалось. Ладно, одна попью. И за работу.

...Из аптеки баба Шура вернулась уже ближе к вечеру: действительно, дела заняли много времени, больше даже, чем она предполагала. Уже поднимаясь в лифте, Александра Васильевна вспомнила о том, что хотела сегодня приватно побеседовать с племянником. Ладно, прямо сейчас и поговорят. Вера не помешает - лежит до сих пор наверняка.

Но сестра встретила ее на ногах, приняла из рук полные сумки и просила не шуметь - у Володи гости.

- Что еще за гости? - Никакого раздражения по поводу того, что кто-то навестил ее племянника, Александра Васильевна не испытывала. Но строгости и внешнего неудовольствия на себя, на всякий случай, напустила - по старой привычке старшей сестры.

- Не ворчи. Не гости даже, а гость. Старый товарищ, еще по армии сослуживец.

- Ну и где этот сослуживец? - несмотря на то что ворчливый тон ей не позволяла сбросить гордость, обувь баба Шура снимала очень аккуратно - не дай Бог стукнуть чем, скрипнуть - Володечке помешать.

- В гостиной сидят.

- В большой комнате? Ишь ты какая барыня стала: "гостиная"!.. Сама-то чего поднялась? Выздоровела?

- Да хорошо со мной все, хорошо. Не шуми.

- Я и не шумлю. Угостили хоть гостя чем-нибудь?

- Да не хотели они ничего. Я предлагала - отказались. Володя только чаю попросил - отнесла. А так они того... коньяк вроде пьют.

- С чего это вдруг? Балуешь ты Володьку, Вера.

- Да перестань. Взрослый мужик давно. Ну, встретился с товарищем, ну, выпили немного... Не шуми.

Махнув рукой, как бы говоря, что мол, разбирайтесь сами, не до вас, Александра Васильевна двинулась на кухню. Но, проходя мимо закрытых дверей гостиной (и чего это вдруг закрываться выдумал - никогда такого не было!), невольно прислушалась.

Батюшки, да уж не ссорятся ли? Нет, конечно же, Вовиного голоса не слышно - он всегда тихо говорит. А второй, незнакомый... Да о чем они там?

Неожиданно баба Шура услышала глухой звук удара, а следом за ним грохот, как будто на пол упало что-то большое и тяжелое.. И стекло зазвенело. Да что же там такое, Господи?!

Никогда бы Александра Васильевна не стала беспокоить своего любимого племянника. Всегда была в нем уверена: хоть потолок обвались, а уж Володя невредим будет. Что с ним, таким осторожным, таким тихим, таким умницей случиться может?

А на этот раз, сама не зная почему, баба Шура резко толкнула дверь гостиной. Не постучала даже. И застыла на пороге, широко раскрыв глаза.

С тяжелой вазой в руках Владимир Коробков стоял над телом не знакомого ей человека. Именно над телом. Над трупом. Не спасти уже. Она - баба Шура в госпиталях да в больницах всю жизнь проработала, сразу видит все: не спасти. Никак не спасти. Александра Васильевна тяжело опустилась на пол и прислонилась головой к дверному косяку.

ГЛАВА 4

- Докладывайте, - закуривая, сказал Турецкий.

Дежурный следователь райотдела смотрел на знаменитого "важняка", как на Бога: со страхом, восхищением и надеждой выглядеть в его глазах лучше, чем есть на самом деле.

Турецкий же не смотрел на дежурного следователя. Он стоял посреди обширной гостиной в квартире покойной. Гостиная тремя окнами выходила во двор. На двух окнах оранжевые шторы были опущены. Третье - крайнее - окно, из которого женщина упала (или выпрыгнула), было открыто. В него дул пронизывающий сквозной ветер.

Взгляд Турецкого был прикован к картине, висящей над диваном. "Важняк" пытался разгадать, что на ней изображено: струнный квартет или четыре разномасштабные женские фигуры? И знал ли сам художник, что именно он изобразил? Но все это не относилось к делу...

- Я слушаю, - не поворачиваясь, напомнил Турецкий.

Молодой человек спохватился:

- Значит, патрульная машина выехала на сигнал, обнаружила тело там, где сказал бомж, возле мусорных контейнеров. Патрульные по рации передали в отдел. Мне позвонили, я приехал в отдел. Еще немного подождал, пока прибудут криминалист и помощник криминалиста. Прибыл на место в начале третьего ночи. Патрульные все это время находились возле трупа.

- Во сколько бомж обнаружил труп?

- Он не знает. Часов-то у него нет. Утверждает, что сразу пришел в отдел, но...

Молодой следователь замялся. Он не знал, стоит ли сообщать "важняку", что дежурные милиционеры для острастки посадили бомжа в "обезьянник", а патруль оказался на месте минут через тридцать - сорок после сообщения о трупе.

- Примерно?

- По его словам, все случилось около двух часов ночи. Может, без десяти два, без пятнадцати... Приблизительно.

- Бомжа отпустили?

- Нет, спит у нас в отделе. Если желаете его расспросить...

Турецкий кивнул.

- Будет видно. Дальше?

Следователь заглянул в блокнот. Он не сверялся с записями, просто собирался с мыслями.

- Пока криминалист и врач осматривали труп, я нашел дворника. Дворник опознал в покойной женщину из квартиры 125. Я поднялся в квартиру.

Тут следователь запнулся.

- Дальше? - нетерпеливо дернулся Турецкий. - Вошли вы в квартиру?

- Да.

- Вы помните, что без санкции прокурора не имели права взламывать запертую дверь?

- Дверь была открыта, - быстро проговорил следователь.

- Точно открыта?

Турецкий обернулся к молодому человеку, впился в него взглядом. Следователь потупился.

- Я не прокурор, мне плевать, как ты сюда попал, - медленно произнес Турецкий, не сводя с мальчишки пристального взгляда. - Так была дверь открыта или закрыта? Подумай.

- Закрыта, - очень тихо признался тот.

- Выйдем, - кивнул Турецкий.

Они вышли в прихожую, затоптанную грязными следами многочисленных ног, прошагавших через нее этой ночью.

Турецкий осмотрел двойную входную дверь и сложные замки. Заметил следы взлома - пару царапин на замке, понятных только профессионалу.

- Чем открывал?

- Вот этим, - признался молодой человек, протягивая "важняку" набор отмычек.

Турецкий посмотрел на них, хмыкнул про себя: "Все гениальное просто".

- Обе двери были заперты?

- Нет, только наружная. Со стороны квартиры дверь стояла нараспашку.

- Интересно. Криминалист уже снял отпечатки?

- Да.

Турецкий поколдовал над замком, щелкнул какой-то задвижкой и с удовлетворением уставился на многочисленные собачки замка, выскочившие из своих гнезд. Четыре стальные собачки, сантиметра по три каждая. Маловато... Турецкий еще повозился с замком, но дальше собачки не выдвигались.

- На сколько оборотов замок был заперт? На один?

Молодой следователь наморщился, вспоминая.

- Н-нет, кажется... Щас, щас...

Он принялся энергично массировать виски, напрягая мозговые извилины.

- Щас, щас, - повторил он. - Нет, не на один, больше. Да, точно, на три. Или на два... Вроде бы... Нет, все-таки на три.

Турецкий повторил эксперимент, но на этот раз вытянул молодого человека с собой на площадку и потребовал сначала запереть дверь снаружи, а потом открыть. Пыхтя и потея, тот запер дверь, а затем вторично совершил взлом.

- О, точно! - радуясь, что угадал, воскликнул он, любовно поглаживая замок. - На три оборота закрывается, как я и сказал!

"Всего на один оборот этот замок запирается из квартиры, - отметил про себя Турецкий, который уже встречал похожую систему. - На полный оборот замок запирается только снаружи".

Что это давало?

В принципе, ничего.

Ничего, кроме смутного предположения о том, что в квартире с погибшей женщиной за некоторое время до ее предполагаемого самоубийства находился еще кто-то. И у этого призрачного человека имелись ключи от ее квартиры, потому что, уходя, он запер ими снаружи дверь.

"Нелепый замок, - зачем-то подумал "важняк". - Отпирает на три оборота, а запирает только на один. Почему?"

"Да потому, - ответил язвительно внутренний голос, - что у них там, на Западе, на родине этого "мэйд ин Джемани" замка, считается излишеством запирать дверь изнутри, когда хозяева дома. Излишеством и предрассудком. Вот почему..."

Мимо них протопали на выход эксперты, унося чемоданчики с оборудованием. Турецкий простился со знакомыми за руку, перекинулся парой общих фраз о погоде, о болях в спине и о пользе русской бани вообще и при подобных болях в частности.

Затем он и молодой следователь вернулись в гостиную.

- Дальше? - произнес Турецкий закуривая, хотя мог бы и сам рассказать все, что произошло. И все же - не он первый оказался в квартире покойной. К сожалению... Или не к сожалению?..

Такая красавица. Так молода. И так страшно умереть... Хотя что значит "страшно"? Он видел женщин, буквально разорванных в клочья взрывом, которые умирали медленнее и мучительнее, чем эта.

И все таки... Он привык к смерти. А для этого парнишки-следователя все впервые. Он эту ночь и эту красивую покойницу не забудет до конца своих дней, он будет вспоминать эту историю, когда выйдет на пенсию, рассказывать внукам и привирать подробности, которых не было.

- Дальше, - сказал Турецкий, присаживаясь на желтый кожаный диван под картиной с женщинами-виолончелями. - Итак, ты вошел в квартиру... Дальше?

Дежурный следователь переступил порог квартиры номер 125.

За ним вошли дворник и один из патрульных. Войдя в прихожую, они невольно загляделись по сторонам и замедлили шаг.

- М-да! - протянул дворник.

- Шикарно живут, - с завистью в голосе подтвердил патрульный милиционер.

- И свет всюду горит.

- Зачем им экономить?

- Ей, - поправил дворник. - Ей экономить... Она одна тут жила.

- Такая шикарная баба и одна? - недоверчиво ухмыльнулся милиционер и тут же переключил свое внимание на ряд выпуклых желтых светильников в полу.

Светильники освещали длинную прихожую призрачным нижним светом, отчего на стенах и потолке колебались длинные, вытянутые тени.

- Зачем ей лампочки в полу?

- Извращаются люди, - протянул дворник, тоже разглядывая выпуклые, словно рыбьи глаза, полушария светильников.

Прислушиваясь одним ухом к этим разговорчикам, дежурный следователь шел впереди, как Иван Сусанин. Тишина в квартире подтверждала, что женщина действительно жила одна. Жила одна и умерла одна...

- Может, хоть записку оставила? - спросил дворник.

Ему очень хотелось прочитать предсмертную записку, наверняка объяснявшую, зачем эта красивая девушка выбросилась из окна одиннадцатого этажа. Новость номер один для всего квартала!

- Сколько же тут комнат? - удивлялся вслух милиционер. - Заблудиться можно.

- Откуда она выбросилась? - в свою очередь спросил следователь, заглядывая поочередно во все двери. - С балкона, что ли?

- С балкона удобнее, - подтвердил дворник. - Удобнее, чем из окна, в смысле бросаться.

- Обычно все с балкона прыгают, - поделился опытом милиционер. - Из окна редко.

Следователь наконец обошел всю квартиру и более-менее свыкся с нестандартной планировкой. В одной комнате он обнаружил открытое окно, но никакой записки, никакого предсмертного письма...

- И чего это людям не живется в таких хоромах? - вздохнув, изрек общее мнение дворник.

- Да, мне бы такую квартирку, - усмехнулся следователь, - я бы лично плевал на все проблемы с высокой башни.

- Станешь генпрокурором - получишь, - буркнул под нос политически подкованный дворник.

- Ну что? Надо составлять протокол... Как ее звали, покойную хозяйку?

- Не знаю, - пожал плечами дворник. - Я ее только в лицо и знал.

- Поищем документы.

Следователь, знавший по опыту, что люди обычно хранят личные документы в ящиках и выдвижных ящиках секретеров, комодов или бюро, обвел взглядом квартиру в поисках подходящей мебели. Пузатый низенький шкаф со множеством витиеватых замочков, кажется, подходил. Следователь принялся перетряхивать содержимое ящиков. Женщина, жившая в квартире номер 125, оригинальностью по части припрятывания личных вещей не отличалась. В верхнем же ящике следователь обнаружил ее паспорт, водительские права, полугодовой абонемент в фитнесс-клуб, шкатулку с документами на квартиру, загранпаспорт и множество других бумажек.

- Тэ-экс, - прогугнил следователь, зубами открывая колпачок шариковой ручки.

Он быстро перелистал странички паспорта, задерживаясь на листках с отметками.

- Лебедева Полина Павловна, русская, семьдесят шестого года рождения, не замужем, прописана по этому адресу...

Следователь диктовал самому себе. Присутствующих эти факты не волновали. Они разбрелись по хоромам, стараясь не особенно следить, и всеми фибрами души впитывали в себя аромат чужой роскоши.

Следователь перелистнул загранпаспорт на страничку с визами и штампами о пересечении границы.

- Американская виза, шенгенская многоразовая... Круто! Прямо Мата Хари какая-то, - вслух высказался он, хотя ни дворник, ни патрульный не могли его слышать.

- Вот откуда она выбросилась, - крикнул дворник из глубины квартиры.

Следователь заглянул в гостиную, из которой донесся голос дворника. Тот стоял у открытого окна, высунувшись в него по пояс, и смотрел вниз.

- Осторожно! - предупредил на всякий случай следователь. - Отойдите от окна. Там остались отпечатки пальцев.

Дворник нехотя отошел в сторону.

- Почему все-таки из окна? - гнул свою линию милиционер. - Неужели балкона в такой квартире нет?

- Вот почему, - кивнув на полукруглую застекленную нишу в стене, объяснил следователь. - Здесь по плану должна быть лоджия, - он похлопал по ладони выпиской из домовой книги, найденной в шкатулке вместе с остальными бумагами. - Лоджию она застеклила и присоединила к комнате. Вот почему она могла выброситься только из окна.

Милиционер осторожно приблизился к застекленной нише, обогнул кадки с ярко-зелеными папоротниками и араукариями. Выглянул через стекло, посмотрел вниз, во двор.

- Да, точно.

Следом за ним такую же экскурсию совершил дворник.

- Хитро придумано, - одобрил он, осматривая нишу. - Лишние четыре квадратных метра жилплощади сэкономлено. Толково.

Он постучал ногтем по стеклу.

- Осторожно! - напомнил следователь.

- Стеклопластик, - заметил дворник. - Наверняка еще и тепло удерживает. Эх!

Он так тяжко вздохнул, словно, задерживая тепло в этой квартире, окно из стеклопластика похищало его из квартиры самого дворника.

Внимание милиционера привлекла металлическая стойка для компакт-дисков. Изысканно выгнутые металлические трубы упирались в монументальное мраморное основание, а вся конструкция была украшена деталями из кварцевого стекла с подсветкой.

- Ничего здесь не трогайте, - снова предупредил следователь и отступил в глубь квартиры, так как не все еще было осмотрено.

- Один момент, - остановил его Турецкий.

Следователь насторожился. Что-то не так?

- Хочу кое-что уточнить. Ее документы лежали в беспорядке, кое-как, наспех сложенные? Или наоборот, все на своем месте, аккуратно, методично? Вообще, в ее вещах был порядок?

- Да, - утвердительно кивнул следователь. - В квартире был порядок, никаких следов...

- Про следы немного потом, я имею в виду другое.

Турецкий сложил руки лодочкой, пытаясь объяснить свою мысль. Он хотел узнать, что за характер был у покойной Полины Лебедевой. Безалаберный, легкомысленный, неметодичный - или же она была натурой собранной, пунктуальной, любившей во всем порядок.

Женщины, даже если в их апартаментах хозяйничает домработница, не допускают наемную прислугу в святая святых - к своим бумажкам. Таким образом, у натур несобранных в шкафах и ящиках творится хаос. С глаз долой - вот их главный девиз, и содержимое многочисленных коробок и комодов хранится годами в страшном беспорядке.

Если же все разложено по полочкам, нигде ни пылинки, каждая папка, каждая книга на своем месте - так и знай, хозяйка квартиры аккуратистка и любит в делах точность. Вернее, любила... В прошедшем времени.

И тогда становится странно, почему, решив уйти из жизни, женщина не оставила никакого предсмертного письма, если она любила точность и порядок во всем. Даже если она отправила письма своим друзьям, родственникам, любовнику, все равно она должна была оставить какую-то записку тем людям, которые ее обнаружат. Так обычно поступают самоубийцы.

Турецкий пожалел, что не он первый приступил к обыску в квартире. Наверняка теперь все сдвинуто со своих мест, рассыпано, наспех и кое-как распихано по прежним местам... Нет, сейчас он бы не поручился за правильность выводов, даже проведя три обыска в спальне покойной.

- Вы поняли, что я имею в виду?

Чело молодого следователя избороздили морщины. Ему хотелось, чтобы процесс усиленного мышления отразился на его внешности.

- Да. Понял. Постараюсь вспомнить точно... - Он сделал паузу. - В спальне был порядок. Постель застелена, не смята. Никаких посторонних предметов на тумбочках. Все чисто. Люстра не горела, я ее зажег... Так, что еще? В комоде белье лежало аккуратно, стопками, перевязано ленточками, как у немцев...

- Вы бывали в Германии? - заинтересовался Турецкий.

Молодой следователь покраснел.

- Жена любит покупать немецкие журналы, "Бурды" всякие.

- Ничего. Это к делу не относится, - поправился Турецкий. - Дальше?

- В ящиках тумбочки и в шкафу тоже полный порядок. Документы на квартиру лежали в шкатулке, паспорт и все такое - на дне ящика. В остальных ящиках - белье. Нижний ящик был заперт на ключ.

- Да? Как вы его открыли?

Следователь снова покраснел.

- Ну, как и дверь... Своими ключами...

- Ладно, проехали. И там вы увидели это?

- Да, увидел. Вернее, не сразу...

Этот запертый нижний ящик пузатого шкафчика сразу показался ему подозрительным. Что может храниться в запертом ящике, если в верхнем открытом! - хозяйка оставляет все свои документы, пластиковые банковские карточки и деньги в рублях и валюте... Не много денег, но это смотря для кого какая сумма считается "много".

Молодой следователь опустился на пол, на мохнатый прикроватный ковер из белых шкур. Наклонился к замку ящика. Осмотрел его. Затем вынул из кармана связку отмычек, выбрал одну и вставил в замочную скважину. Не получив результата, выбрал другую, третью... Четвертая подошла.

С волнением потянул на себя ящик, ожидая увидеть россыпи золота, бриллиантов или хотя бы оружие на худой конец.

Вместо этого он увидел корешки пухлых кожаных переплетов. Фотоальбомы! Тьфу! И чего только люди не хранят... Скажи ты...

Он взял верхний альбом и открыл.

Открыл и застыл как соляной столб.

Ему стало так жарко, словно на него пролился дождь из огня и серы. Затем ему стало так холодно, что зубы защелкали.

Затем он дрожащими руками засунул альбом обратно в ящик. Вскочил. Дико огляделся по сторонам, словно опасался расставленных по углам тайных видеокамер. Рванулся к выходу из спальни и замер на месте.

"Ведь никто же мне не поверит!" - ударила в виски мысль.

Он опять рухнул на колени перед шкафом, рванул на себя ящик и схватил верхний альбом.

Снова перелистал его, будто опасаясь, что увиденное им исчезло, как галлюцинация.

Но фотографии, за которые любой папарацци отдал бы полжизни и правый глаз в придачу, эти кошмарные фотографии лежали в своих целлофановых обертках.

Следователь захлопнул альбом и сунул его под рубашку, за брючный ремень. Выпустил побольше складок, чтобы скрыть необычную полноту.

Выбежал в коридор. Едва не поседел, увидев, что дворник и милиционер расселись, как у себя дома, и смотрят хозяйский телевизор с плоским экраном.

- Выключи!!! Сию же минуту!!! - страшным голосом заорал он. Немедленно уходим. Я возвращаюсь в отдел. Ты, - он ткнул в милиционера, стой рядом с телом и ни одну муху не подпускай, понял?! А ты, - он с сомнением посмотрел на дворника, физиономия которого не внушала ни малейшего доверия, - ты чтоб пока никому ни слова, ни одной живой душе.

- А что случилось? - спросил дворник, излучая миллион кюри любопытства.

- Ничего. Меня срочно вызвали. Сматываемся!

Следующий час прошел в страшной суете и суматохе.

Результатом этих потрясений стал ночной звонок Меркулова.

Остальное Турецкий успел увидеть своими глазами.

- Где сейчас альбом?

- Со мной.

- Дайте мне.

Следователь протянул Турецкому пухлую кожаную книжицу. Турецкий открыл ее на середине. Пролистал ее до начала, затем - от середины до конца. Его взгляд выискивал на всех снимках одно-единственное лицо. Полноватое лицо умеренно пожилого, умеренно лысеющего, умеренно толстеющего мужчины лет шестидесяти. Мужчина представал на фотографиях в различных ракурсах, с различным антуражем. Он позировал под пальмой на краю бассейна, позировал в играющей лазурной воде, позировал в пляжных шортах и в солнечных очках, позировал в костюме Адама с крупной виноградной гроздью в области причинного места, и без нее...

Да, таких фотографий своего премьер-министра Россия еще не видела. И не увидит. Для этого Турецкий и был поднят среди ночи.

Загорелый шестидесятилетний мужчина на водном мотоцикле. Вот он упал в воду... А вот он вытряхивает песок из сандалет... А вот он обнимает за плечи загорелую темноволосую девушку в купальнике. А вот они вместе строят из песка замок... Вот они в постели. Рядом с его полным, стареющим телом особенно бесстыдно смотрелась обнаженная фигура девушки.

Кадры идут один за другим. Эту пленку отщелкали за один день, распечатали снимки и в хронологическом порядке рассовали фотографии по целлофановым ячейкам. Пальмы и белоснежный пляж. Лазурь... Облака неизъяснимой белизны, по форме напоминающие взбитые сливки... Мозаичный бассейн, деревянные шезлонги, коктейль в кокосе с соломинкой.

И рядом с премьером Полина Лебедева - девушка двадцати пяти лет, одиноко живущая в апартаментах на одиннадцатом этаже дома класса "люкс"... Прямые темные волосы, полные губы, огромные глаза, изящное тело фотомодели.

Кто делал эти снимки? Она снимала Разумовского, а он снимал Полину?.. А на тех кадрах, где они вдвоем, камеру передавали телохранителю?

Вот Полина и Разумовский, сидя на краю мраморного бассейна, кормят золотых рыбок. Его рука лежит на ее загорелом колене.

Полина и Разумовский спускаются по каменным плитам горной тропинки в саду, позади - с высоты птичьего полета - тонкой белой извилистой линией едва просматривается полоска пляжа. Море синее, небо синее, воздух густ от жары. Она держит его за руку. Вид у них усталый и счастливый. Некоторые снимки были настолько откровенными, что, попади они в прессу, о скандале с прокурором Скуратовым можно было бы забыть, как о невинной детской шалости.

Турецкий захлопнул альбом.

- Там еще много таких, - словно угадав его мысли, сказал следователь.

В гостиной повисло молчание.

- Я могу идти? - робко напомнил о себе следователь.

- Да, конечно, идите. Надеюсь, нет нужды напоминать вам, что огласка недопустима?

Глаза молодого следователя испуганно округлились.

- Я все понимаю, - поспешно кивнул он.

Турецкий пожал ему на прощание руку. Следователь заалел от гордости, как новобрачная.

Оставшись в одиночестве в гостиной, "важняк" подошел к окну и посмотрел вниз. Перед ним простерся последний путь девушки с прямыми темными волосами и по-детски удивленно распахнутыми глазами. Одиннадцать этажей. Ветви ясеня замедлили падение, но не спасли. Полина Лебедева...

Почему? Он знал, что живым уже никогда не ответить на этот вопрос, даже если факт самоубийства подтвердится на сто процентов. Живым не понять логики мертвых, даже если вскрыть все мотивы и предпосылки. Просто одни совершают это, а другие не совершают, вот и все. Вот и вся логика.

ГЛАВА 5

Утро было тихим и ясным. Надо же, подумалось Гордееву, кажется, что машины стали меньше гудеть. Странно. А может быть, просто настроение такое. Отошли на задний план ненужные волнения, прошел азарт первого дня работы над делом. Теперь адвокат Гордеев был спокоен, как черепаха.

Он рано встал, аккуратно побрился, надел новый костюм, к костюму выбрал строгий галстук. Короче, когда чуть не первым посетителем явился в здание Прокуратуры Центрального округа города Москвы, его могли бы, пожалуй, принять за иностранного дипломата. Но не приняли. Во-первых, нечего иностранному дипломату делать в окружной прокуратуре. А во-вторых, не совсем был прав Валентин Константинович Петров, руководитель НИИ в Дубне, когда говорил, что Юрий Гордеев - фигура незаметная. Ну, разумеется, на улицах не узнают (хотя, пару раз бывало - узнавали), ну, женщины при первой же встрече на шею не бросаются (хотя и в подружках Гордеев никогда недостатка не испытывал). Что ж с того? В окружных прокуратурах он бывал не раз - в прокуратурах его знают, факт.

Не очень удивило Гордеева и то, что служители Немезиды уже были в курсе, по какому вопросу явился адвокат. Встретили во всеоружии. Нет следователя Волочаева? Ах, какая жалость! А не подскажете, когда он появится? Вы не знаете? В таком случае вы нарушаете должностные инструкции, ибо обязаны знать, где в данный конкретный момент находится ваш сотрудник и когда он явится на работу. К обеду придет? Прекрасно. Мне необходимо с ним побеседовать по делу Владимира Коробкова. Семья Коробковых наняла меня в качестве юридического представителя вышеназванного подследственного. А кстати... Ну и так далее, и так далее. Чем раздраженнее с ним разговаривали, тем любезнее и спокойнее становился Гордеев.

И еще до прихода следователя Василия Волочаева (наверное, действительно мальчишка, никто его в прокуратуре по отчеству не зовет) адвокату было ясно, что отвертеться никто не сможет - суд придется отложить. Кто бы там дело ни торопил - закон есть закон. Скандала никто не хочет. А все знают: несмотря на безукоризненную вежливость в разговоре, адвокат Юрий Петрович Гордеев дело свое знает. И если посчитает нужным, скандал будет что надо: икнется очень и очень многим.

Пробыв в прокуратуре несколько часов, Гордеев, памятуя о вчерашней ошибке, отправился в кафе - переждать время до появления следователя и подкрепиться. Салат, жареная рыба, бокал белого вина... Научились же сервису! А может, правда - просто настроение хорошее? Все как по маслу идет. Стоп! Не сглазить. Теперь главное - встреча со следователем. А там посмотрим...

...Следователь Василий Волочаев с детства привык считать себя неудачником. И, увы, в его случае такое определение было вполне справедливо. Не помог бы (и, кстати сказать, в свое время, когда нужная книжка попала Волочаеву в руки, не помог) и Дейл Карнеги со товарищи. Если справедливо утверждение, что нет такого человека, профессия которого не родилась бы вместе с ним, то профессия Волочаева - следователь прокуратуры - очевидно, очень удивилась, когда узнала, кто будет ее хозяином.

В школьные годы Вася Волочаев был заурядным отличником (бывает и такое!). Не курил, не дерзил преподавателям, со средним успехом занимался спортом: восточными единоборствами (во времена его детства они как раз вошли в моду). Не выдвигал на уроках сомнительных теорий, не читал ничего сверх программы. Зато саму программу, часами просиживая над учебниками, знал назубок. Его сдержанно хвалили - и только. Ставили заслуженные пятерки. А между тем Волочаев умудрился просидеть два года в третьем и в шестом классах.

В третьем - из-за болезни: воспаления желез (каких именно - сам Волочаев в точности не помнил, а может быть, и не знал). В шестом дали о себе знать скрытые комплексы. Ясным зимним днем Вася отправился с несколькими одноклассниками кататься на лыжах. Друзей у него не было, зимних видов спорта он не любил, но слишком отрываться от коллектива было невыгодно: могли посчитать задавалой и при случае побить. Все шло хорошо, пока компания каталась по относительно ровной поверхности: Василий плелся по лыжне позади всех, в разговоры не вмешивался; когда к нему обращались с вопросами, благодушно поддакивал. Но когда стали кататься с горы, Волочаев отошел в сторону. Горка - это серьезно. У него дрожали колени при одной мысли о том, как больно падать на крутом спуске. Через час остальным лыжникам спуск показался недостаточно крутым. Решили соорудить импровизированный трамплин. Соорудить соорудили, а вот прыгнуть с этого трамплина не решался никто. Минут двадцать продолжались шутки, отнекивания, обвинения друг друга в трусости, но дело так и не двигалось.

И тогда вперед вышел тихий Вася Волочаев. Он решил, что пришел его час удивить мир. А заодно (не менее честолюбивое и понятное желание) приобрести вес в глазах школьных товарищей. Заняв исходную позицию, он оттолкнулся палками и покатился к страшному трамплину. Выпрямив ноги и зажмурив глаза. Ни того ни другого не следовало делать ни в коем случае...

Волочаев сломал ногу и несколько месяцев провел в гипсе, предаваясь невеселым мыслям о тяжести человеческой судьбы. Кость срасталась плохо, врачи утверждали, что случай уникальный: такой неудачный перелом бывает раз в сто лет.

...В восьмом классе Волочаев влюбился. Катя Молчанова была его ровесницей, но училась двумя классами старше. И в другой школе - в соседней. Девушка была красивая, бойкая, любила дискотеки и молодых людей в дорогих автомобилях. Дорогого автомобиля у Волочаева не было. Этот свой недостаток влюбленный прекрасно осознавал, но не в силах был ничего с собой поделать. Раз увидев Катю на улице (беспечное небесное создание в мини-юбке, густая челка, сигарета в тонких нежных пальцах), он решил, что это - судьба. Забегая вперед, скажем, что это действительно была судьба, но не такая, какой представлял себе ее Василий.

Неожиданно для окружающих Волочаев стал завсегдатаем самой популярной в районе дискотеки. Подсмотрел и выучил несколько танцевальных па. Вызывал насмешки своей неуклюжей бойкостью в потной толпе трясущейся под музыку тусовки. На насмешки не обращал внимания. Спустя полтора месяца решился небрежным кивком (этот кивок он неделю репетировал перед зеркалом) пригласить Катю на медленный танец.

По окончании дискотеки его отвели в сторону трое и ласково объяснили, чтобы он не смел к известной особе и близко подходить. Что хватит с него девчонок и из своей школы и что данная дискотека вообще, без всякого сомнения, впредь сумеет обойтись без его присутствия. Волочаеву запомнились формулировки "козел в кепочке" и "шпендик бесхвостый". Однако объяснениям он не внял. На следующий день явился на дискотеку и снова танцевал с Катей. Потом проводил ее до дому.

На обратном пути в одном из переулков рядом с ним остановился новенький "Форд", из которого вылезли четверо в кожаных куртках.

Волочаева очень сильно побили. Приемы восточных единоборств не помогли: оказалось, что кроме теории очень важна практика. Кроме того, темный переулок - это не тренировочный зал, а четверо гораздо больше, чем один.

От Кати Василий отступился, даже не встречал ее потом никогда. Но привычные размышления о своей неудачливости на этот раз привели к совершенно неожиданным результатам. Возложив всю вину за несправедливость, творящуюся в мире, на людей в дорогих машинах, Волочаев решил, что будет мстить этим людям всю свою жизнь. Не могло быть сомнений в том, что на трудовые доходы приобрести себе "Тойоту" или "Форд" нельзя ни в коем случае. Следовательно, все ненавидимые им люди - преступники, которые обманывают, обворовывают и грабят общество. Кто же напрямую борется с преступниками? Разумеется, представители власти: оперативные работники, следователи, криминалисты. Василий уже заранее предвкушал холодок вороненой стали табельного оружия в своей ладони. Решено: он пойдет работать в соответствующие органы.

Бывает, что навязчивая идея полностью завладевает и менее заурядными людьми, чем Василий Волочаев. Для него же она превратилась в манию. Боясь насмешек, он стал учиться еще лучше. Больше уделял внимания своему физическому развитию. Со злорадным удовольствием прочел несколько детективных романов.

Завершив среднее образование, поступил на юридический. Своей сосредоточенностью на занятиях и вдумчивой целеустремленностью вызывал даже некоторое недоумение. Почтительное - у преподавателей. Снисходительно-насмешливое - у сокурсников. В связях, порочащих его, замечен не был, да и не мог быть: самое предосудительное место, в котором он бывал, - кинотеатр. Волочаев обожал детективные фильмы. Женщин избегал. Те даже обижаться начали. Но Василий не обращал внимания на такую ерунду. Заветная цель была все ближе и ближе.

По окончании учебы Волочаев был направлен в одну из окружных прокуратур стажером. В течение полутора лет занимался почти исключительно писаниной - серьезных дел ему почему-то не доверяли, но внушали, что составление описей и копий протоколов - дело тоже серьезное. Волочаев ворочал кипами бумаг, сутками не отходил от компьютера, но никогда не жаловался. Верил, что час его придет.

И верно - час пришел. Очевидно, добросовестность и терпеливость вознаграждаются не только в романах. Волочаев наконец стал следователем Прокуратуры Центрального округа города Москвы. Заполнил нужную анкету. Потом - еще одну. И еще. Потом долго входил в курс дела. Точнее, нескольких дел сразу. Месяцами не отводил взгляда от дисплея. Стал забывать, что у него есть личное оружие. Решил, в конце концов, что жизнь, в сущности, все-таки не удалась, что на работе его не ценят, затирают.

И вдруг свершилось. Ему поручили дело. Собственное. Важное. Да еще какое важное - убийство! Волочаев воспрял духом. К месту преступления спешил, едва не подпрыгивая от нетерпения на сиденье машины. Эх, жаль искать никого не надо. Преступник дожидается следователя Волочаева прямо над телом жертвы. Владимир Коробков. Я тебя выведу на чистую воду, Владимир Коробков! Ты у меня попляшешь!..

Каким образом следует выводить на чистую воду человека, который никоим образом не отрицает своей вины, и почему этот человек должен вдруг плясать - об этом Волочаев не задумывался. Почему ему, совершенно неопытному следователю, поручили такое важное дело - тоже.

Думал обо всем этом адвокат Коробкова - Юрий Гордеев. Думал с того момента, как был введен в курс дела. А перед встречей с Василием Волочаевым, следователем окружной прокуратуры, думал особенно напряженно...

...Закончив трапезу, Гордеев подозвал официанта и спросил счет. Взглянул на часы: как раз самое время. Добродушно вложил в принесенную официантом папочку довольно крупную купюру сверх счета - на чай. Бывший до этого довольно мрачным, посредник между кухней и желудком алчущих клиентов оживился, заулыбался даже:

- Приходите к нам еще. У нас всегда рады гостям.

Нет, все-таки до европейского сервиса нам далеко. Даже для того, чтобы поблагодарить клиента за чаевые, обслуживающий персонал пользуется расхожими фразами из телевизионных реклам. Впрочем, ладно. Официант ведь не обязан иметь филологическое или профессиональное актерское образование...

- Обязательно зайду. У вас очень хорошо кормят.

- Вы знаете, - доверительно улыбнулся официант, - я, честно говоря, студент ГИТИСа, актер. Вот никак нигде по специальности устроиться не могу.

Однако... Несколько озадаченный таким поворотом дела, Гордеев наконец расхохотался и хлопнул незадачливого служителя Мельпомены по плечу:

- Ничего, друг, прорвемся. Зовут-то тебя как? Потом, когда прославишься, я об этой встрече приятелям рассказывать буду.

- Славик меня звать. Гордеев.

- Гордеев? Ну, ну...Запомню.

- Правда? - Парень просиял.

- Не сомневайся.

Так. К чему бы все это? Впрочем, ладно. Гордеев вышел на улицу, которая в этот час была полна людьми: мелкие чиновники, представители различных фирм и прочие несчастные, которым приходится в ожидании законного отпуска проводить летние дни в столице, спешили воспользоваться обеденным перерывом, чтобы утолить голод и жажду общения друг с другом не на глазах у строгого начальства. Много было в этой толпе и праздношатающихся, глазеющих на Москву туристов: робких и от робости слегка агрессивных провинциалов-соотечественников; беззаботных, поминутно щелкающих фотоаппаратами иностранцев в шортах и легкомысленных панамках... Где-то в этой толпе спешит сейчас, наверное, к месту работы и следователь Волочаев...

Но Волочаев был уже на месте. И немедленно принял Гордеева в своем рабочем кабинете.

Симпатичный, в сущности, паренек. Таких в кино снимают в ролях положительных, но нескладных персонажей. Курносый нос, веснушки. Копна рыжеватых волос. Серые глаза навыкате. Огромные, ставшие с самого начала разговора пунцовыми, уши. Трубку курит. Не идет она ему - трубка-то. Тоже мне Шерлок Холмс. Гордеев улыбнулся.

Его собеседник в ответ на улыбку прервал начатую фразу (и правильно, между прочим, сделал, а то окончательно завяз бы в куче междометий) и стал полностью малиновым. Даже веснушки пропали. Как рак вареный, прости, господи, за избитое сравнение.

Однако мысль о вареном раке подала Гордееву блестящую идею. Он еще раз улыбнулся (теперь ободряюще) и спокойно поинтересовался:

- А вы уже обедали сегодня?

- Да какая тут еда - голова кругом от всего этого идет! Вы себе не представляете, - парень говорил почти жалостливо.

- Думаю, что действительно пока не очень представляю. Но моя задача представить себе все обстоятельства дела очень хорошо. Опираясь на факты. И без излишних эмоций. Поэтому пойдемте-ка, я вас угощу обедом. ("Черт с ним, - подумалось, - съем еще одного морского окуня, готовят действительно неплохо".) А во время обеда вы мне все спокойно расскажете.

- Не знаю, - Волочаев явно растерялся.

- Поверьте, коллега, с юридической точки зрения никто не сможет утверждать, что обед в кафе - это подкуп следователя со стороны адвоката. И мне и вам действительно будет удобнее поговорить о деле в неофициальной обстановке.

- Материалы дела из здания прокуратуры выносить не разрешается, следователь насупился.

- Дорогой мой, почему вы уверены, что моя цель - толкнуть вас на должностное преступление? Для изучения материалов мы вернемся сюда позже. А сейчас выйдем просто для того, чтобы спокойно поговорить. Идем, идем. Гордеев снова улыбнулся, когда заметил, что почти рассеял сомнения собеседника. - Я тут знаю одно кафе. Там клиентов профессиональные актеры обслуживают. В основном комики. Обхохочешься. Мы прекрасно проведем время...

Через минуту Волочаев, почувствовавший неожиданное доверие и даже симпатию к этому человеку в строгом черном костюме, уже шел за Гордеевым по коридорам здания прокуратуры. Обедать. Надо же, он ведь действительно проголодался. Как это адвокат все приметил? Хитрый, наверное. Надо держать с ним ухо востро.

Но намерение Волочаева быть в разговоре мудрым, как змий, и расчетливым, как представитель Международного валютного фонда перед представителями России, очень быстро рассеялось как дым. Еще на улице Гордеев добродушно рассказал ему ветхозаветный анекдот про незадачливые любовные похождения героя гражданской войны Василия Ивановича Чапаева. И был искренне удивлен неподдельным хохотом Волочаева. Так. И анекдотами этого парня в жизни не баловали. А важнейшее дело (важнейшее, огромной важности - Гордеев уже не просто чувствовал это, знал) сунули. Так, так. Интересно, похоже, подставили тебя, паренек, ох как подставили. Но кто и зачем - предстоит выяснить, а пока...

Гордеев как знакомому кивнул подскочившему к нему в дверях однофамильцу-официанту. Тот засуетился:

- Вот и хорошо, что снова зашли. Столик хороший как раз освободился.

Адвокат удовлетворенно кивнул (столик был действительно что надо: в глубине зала, тишина, уют, покой):

- Вот - товарища к вам привел. Пусть тоже насладится.

- Морской окунь? Две порции? И белое вино?

- Да, будь другом. - Гордеев предупредительно обернулся к Волочаеву: Не беспокойтесь - вино сухое. Просто рыбные блюда и белое вино не существуют отдельно друг от друга. Как адвокат и следователь во время ведения общего дела.

Юрий Петрович ожидал, что Волочаев опять насупится, но тот неожиданно широко улыбнулся:

- Ага. Ясное дело.

Да нормальный парень. Ну, не везет молодому. Ничего, поможем, чем сможем. Попутно. Чего уж там...

Принесли рыбу и вино. Некоторое время Гордеев обсуждал с Волочаевым его и свои гастрономические пристрастия. Потом разговор перешел на достоинства и недостатки преподавателей юридического факультета Московского университета - оказалось, что Волочаев учился у многих из тех, кто в свое время сыпал на экзаменах и будущего честного адвоката Гордеева. Когда же подошли непосредственно к обсуждению дела Коробкова, глаза молодого следователя опять забегали - беспокойно и растерянно:

- По-моему, этот Коробков - просто сумасшедший. Псих, да и только. Ненормальный.

- В чем это выражается? - пододвинув к себе пепельницу, адвокат закурил (черт, что-то часто стал курить в последние дни, нехорошо). - Он что, буйно помешанный?

- Да нет. Наоборот, скорее. Вот представьте себе - убил человек другого человека. Что он будет после этого делать? Нужно же скрыть следы преступления, так? А этот и пальцем не пошевелил.

Гордеев позволил себе улыбнуться:

- У него два свидетеля. Тут шевели пальцами, не шевели - толку мало будет.

- Но можно же как-то этих свидетелей нейтрализовать. Хотя бы попытаться.

- В смысле убрать? Родную мать и тетку, которая его в детстве на руках носила? Я, признаться, в глаза пока не видел своего подзащитного, но почему-то не верю в то, что у него хотя бы мысль такая возникла. Да и вы не верите. Просто слишком торопитесь с выводами и логическими построениями.

- Ну хорошо, - скрытой издевки в словах собеседника Волочаев не заметил, - но внятно изложить мотивы преступления он мне мог бы?

- С какой стати? Если бы все преступники излагали работникам прокуратуры мотивы своих преступлений, мы с вами остались бы без работы.

- А вы действительно считаете, что он преступник?

Гордеев изумленно приподнял бровь:

- То есть? Существуют сомнения в том, что убийство совершил именно Коробков?

- Да нет, - Волочаев смутился. - Просто... Вы же адвокат. Должны его выгораживать... Ну в смысле защищать...

"Ох, ну и дурак, - раздраженно подумал Гордеев, - неопытность неопытностью, но все, что он говорит, ни в какие ворота. Просто идеальный следователь, когда нужно закончить дело в одну неделю и отправить человека под суд. Так, так..."

- Коллега, - адвокат снова затянулся сигаретным дымом. - Мне кажется, что вы неправильно представляете себе положение вещей. Неправильно в корне. У меня нет цели освободить от заслуженного наказания преступника. И не должно такой цели быть. Как и у вас не должно быть желания во что бы то ни стало упечь данного конкретного человека за решетку в возможно короткие сроки. Наша с вами общая задача - докопаться до истины. А докопавшись, по возможности добиться справедливого приговора. Не как можно более мягкого или, наоборот, строгого, но справедливого... В каких отношениях до совершения преступления состояли подозреваемый и жертва? Они были друзьями в школе? Товарищами по работе?

- Пока мне не удалось это выяснить. Коробков работает в каком-то НИИ в Дубне...

- В каком-то?

- А что?

- Ничего, продолжайте, - Гордеев уже с трудом сдерживал раздражение.

- Ну вот. А убитый, судя по документам, никакого отношения к физике не имел. Значит, не товарищ по работе...

- Логично, - адвокат загасил окурок и подозвал официанта. Дальше продолжать этот разговор не имело смысла. - Пойдемте, я посмотрю бумаги. Может быть, это нам поможет.

Главное - не раздражаться. Спокойнее, адвокат Гордеев, спокойнее.

По возвращении в свой кабинет Волочаев создал для вежливого адвоката максимально удобные условия для работы: убрал со стола лишние бумаги, пододвинул пепельницу (Гордеев отрицательно качнул головой). И на том спасибо.

Так. Протокол. Сколько страниц? Ого! Ну, по крайней мере, этот Волочаев человек обстоятельный. Стиль изложения, конечно, хромает, но что поделаешь! Зато все подробно. Так. Так. Нельзя сказать, что подробности сильно захватывают, а вот это совсем лишнее, а вот это... Стоп!

Одно место в протоколе заинтересовало Гордеева чрезвычайно. Размышляя, адвокат просидел над нужной страницей не менее получаса. Потом, ничего не пропуская, дочитал документ до конца. Вернулся к так заинтересовавшим его подробностям. Взглянул на часы. Пожалуй, можно (и даже нужно!) успеть еще и сегодня. Разрешение получено. Хорошо, что с утра подсуетился. Надо ехать.

Попрощавшись со следователем, Гордеев вышел из кабинета, спустился по лестнице, в третий раз за день вернул охране временный пропуск и, хлопнув входной дверью, направился к своей машине.

Очень интересно все это, очень. Ну ладно, Волочаев не додумался. А адвокат? Ведь это же ясно: такие подробности не могли быть незамечены. Очень интересно.

Гордеев сел за руль и включил зажигание. Барахлит что-то, надо в автосервис заглянуть. Когда время свободное выдастся. Только когда оно теперь будет - свободное время?..

Начинался час вечерних "пробок" на улицах. Если поздно приедет - могут отказать. Скажут, правила, то, се... Да нет, сообразил, не скажут. И везде-то у тебя, Гордеев, знакомства. Был бы ты жуликом - из любой бы ситуации вывернулся. Большие бы деньги зарабатывал. Жил бы ой как богато... Эх, опять старая песня. А кто это, господин адвокат, всего несколько часов назад желторотому следователю про справедливость и торжество законности вкручивал? Той самой законности, которой без честных юристов полная хана придет. А когда придет она - эта хана законности, - то и всем нам, людям то есть, тоже хана. То-то. А по фене-то ты, Гордеев, слабоват. Любой урка тебя на смех поднял бы. А вот туда же - чем ближе тюрьма, тем больше на язык словечек всяческих лезет. А словарь-то соответствующий ограничен. Так-то. Впрочем, и слава Богу.

А ты-то куда, придурок, на своем "Москвиче"?! Ну вот, встали. Пробка. Так и знал. Ну почему именно в этом месте, в двух кварталах от Матросской Тишины - пробка? Неужели все так туда торопятся? Ну ты же, Гордеев, торопишься, может, и у других там дела.

Адвокат усмехнулся. Потом вытащил сигарету. Нет, и так больно много этой дряни в легкие напихал за последнее время. Черт, ну как же они все-таки там, в прокуратуре, не заметили таких важных подробностей? Не заметили или не хотели заметить?

Ведь ясно, что если у убийцы на момент совершения преступления на теле синяки, свежие ссадины - значит, между ним и жертвой была борьба. И нешуточная. Но это еще полбеды. Странно было бы, если бы никакой борьбы не было.

Но ведь на лице и груди жертвы, на одежде обнаружены следы чая. Что ж он так неаккуратно чай-то пил? Ну, допустим, пил вперемешку с коньяком могла и рука дрогнуть. Да ведь коньяка-то выпили немного - бутылка только почата была. И Коробков, когда приехали забирать его, вполне трезв оказался. Значит (ну, давай, давай, чего встал, заводи свою керосинку - еще полсотни метров вперед продвинемся), этот чай ему в лицо выплеснули. Коробков выплеснул, которого, если родственникам верить, из себя вывести постараться нужно было. А если верить безоговорочно, никто и никогда, как ни старался, вывести из себя Владимира Коробкова не мог.

А может, сказки все это? Старухи в нем души не чают. Ну и, конечно, он у них безгрешный: тихий, покладистый, справедливый...

Справедливый? Справедливый... А может, не зря он своему корешу в лицо чай выплеснул? Может, стоил того дружок-то?..

Стоп! Никаких необоснованных догадок. Вот и доехали. Нормально, Гордеев. Сейчас увидим твоего подзащитного, посмотрим, что это за птица.

Может, бандит, каких мало. Зверюга. Человека убил и не поморщился. А сейчас придумывает, как бы ему судей разжалобить. Впрочем, это тоже догадки. Да что ты, Гордеев, суетишься? Сейчас многое выяснится...

Еще до того, как войти в здание знаменитой Матросской Тишины, Юрий Петрович поймал себя на том, что ему очень интересно, по-человечески любопытно, каким окажется его подзащитный, загадочный Владимир Коробков...

Разумеется, часы, в которые заключенным разрешено встречаться со своими адвокатами, уже прошли. Вот так - понадобится тебе шкуру свою спасти, последний шанс у тебя, а время неурочное.

Хорошо хоть по разным местам разбросало бывших сокурсников (странная штука жизнь - еще недавно ведь думал об этом с горечью). Есть такой знакомый и в Матросской Тишине. Невелика шишка, но все-таки помочь сможет. На месте? Тогда передайте, что его желает видеть адвокат Гордеев. Юрий Петрович Гордеев. Да, правильно.

ГЛАВА 6

Сев в машину, Турецкий понял, что страшно голоден.

Сколько он успел выкурить натощак? Лучше не считать...

Перед глазами замаячил аппетитный сэндвич, приготовленный руками жены: каждый слой щедро пропитан кетчупом, переложен ломтиками сыра, бекона, кольцами свежего огурца и лука. Вкуснотища! Даже в желудке засосало.

Турецкий посмотрел в окно.

- Останови-ка здесь, - попросил он водителя. С утра он решил вызвать служебную машину, и теперь беспечно покуривал на заднем сиденье.

Являться натощак в прокуратуру - дурная примета. Не так уж сильно он запоздает, если позавтракает.

Пробежав пешком полквартала (ближе негде было припарковаться), Турецкий приметил вывеску ресторана-бистро. Над дверью, когда он вошел, зазвенели китайские колокольцы. Зал показался ему уютным, запахи аппетитными, очередь у стойки недлинной. Он заказал рубленую котлету с картошкой, жюльен, апельсиновый сок, кофе и ватрушку. Завтракать пришлось задом-наперед: сначала подали сок и ватрушку, затем кофе, а за котлетой пришлось дополнительно бегать к стойке. Жюльен приготовили последним. Он был горячим и обильно-грибным, что искупало задержку.

Две подружки студенческого вида, за чей столик подсел Турецкий, прервали свой щебет и стрельнули глазами в его сторону. Физиономия соседа показалась им привлекательной, потому что обе, словно невзначай, покосились в сторону зеркала, поправили прически, промокнули салфеточками накрашенные губы и принялись прихлебывать свой кофе маленькими глоточками.

Эти невинные знаки внимания заставили Турецкого почувствовать себя снова на коне.

"Зачем они так сильно красят волосы? - подумал он о своих соседках и вообще о всех нынешних девушках. - Ведь у них еще нет ни единого седого волоса. Искусственный цвет их старит. Им приходится часто пользоваться румянами, чтобы не выглядеть бледными на фоне собственных ярких шевелюр".

- Ты допила? - спросила "баклажанная" соседка свою "махагоновую" подругу.

- Да.

- Тогда идем.

Оживленно болтая, девушки подхватили свои художественные папки, сумочки и, бросив в сторону Турецкого прощальные взгляды, побежали к выходу.

Турецкий дожевал котлету. Выпил сок. Посмотрел на часы.

Проходя мимо зеркала, взглянул на свое отражение и заметил, что спросонья надел к пиджаку не тот галстук. Пиджак был сегодняшний, то есть тот, который жена повесила на плечики перед его носом, чтобы утром он не искал, что надеть. А галстук он вытащил из шкафа вслепую и выглядел в нем теперь как попугай.

В машине он снял галстук, скатал трубочкой и сунул в карман пиджака. Затем аккуратно протер губкой туфли. Проходя по коридору генпрокуратуры, он уже чувствовал себя свежим и бодрым, словно только что из дому.

Первым долгом надо было доложиться у Меркулова. Тому тоже выпала бессонная ночь.

Меркулов был у себя в кабинете.

Пока Турецкий докладывал о поездке на Рублево-Успенское шоссе и результаты осмотра квартиры покойной, Меркулов не задал ни одного вопроса. Сидел неподвижно, уставившись в одну точку где-то на полу сбоку от стола. Турецкий, сидевший лицом к окну напротив Меркулова, впервые заметил, что подоконник в кабинете шефа густо заставлен горшками с цветами. Белая герань, фиалки, кактусы разных пород, и все усыпано цветами.

"У него новая секретарша", - решил про себя "важняк".

- Вот так обстоит дело в общих чертах, - вслух подвел он итоги.

Меркулов кивнул.

- Ты тоже думаешь, что покойная была лю... Что она была связана с Разумовским? - понижая на фамилии премьера голос до минимума, спросил Меркулов.

- Да. В этом нет ни малейших сомнений.

- Была или и сейчас ею являлась?

Вопрос был сформулирован без претензий на академичность грамматики, но суть Турецкий ухватил.

- Не знаю. Обыск в квартире еще продолжается. Ищем письма, записки, блокноты... Все, что может служить доказательством.

- Вот-вот. Это правильно.

Меркулов потер щеку, словно у него зуб заболел.

- Ненавижу я связываться с нашим правительством, - признался он. Гнилое дело.

Турецкий не возражал. Дураку ясно, что гнилое.

- Саша, я тебе доверяю. Я знаю, ты сможешь...

И против этого Турецкий ничего возразить не мог. Приятно, когда начальство в тебя верит.

- Максимально придерживай информацию. Как только об этом раструбят по телевизору, нам на хребет наступят железной пятой.

- Уже делаем, что можем.

- Вот еще что, - сказал Меркулов, - я не приказываю тебе это дело замять, но... Наверху народ сидит обидчивый. Всем кажется, что под них копают. Ты понимаешь?

- Понимаю, - согласился "важняк".

- Времени у нас в обрез.

- Понимаю, - подтвердил Турецкий.

- Если уже на этой неделе у меня не будет результата, нам не дадут работать.

- Постараюсь.

- Знаю, что постараешься, но старайся по-быстрому. А вообще, между нами говоря, я тебе сочувствую. Дохлый номер. Такие дела или сразу раскрываются, или вовсе не раскрываются, это уже мой личный опыт. Что тебе чутье подсказывает, это самоубийство?

Турецкий ничего не ответил.

- Ясно, - вздохнул Меркулов. - Когда нет никаких версий - это хуже всего. Ну, не буду задерживать. Успехов!

Задерживаться в своем кабинете Турецкий не стал. Покончив с бумажной работой, он вызвал машину и отправился обратно на квартиру Лебедевой, на Рублевку. По дороге он думал, что неплохо бы узнать результаты патологоанатомической экспертизы. Найден ли в крови алкоголь, наркотики, седативные препараты, антидепрессанты? Но раньше вечера получить результаты патологоанатомической экспертизы представлялось маловероятным, а терять столько времени на ожидание было не в характере "важняка".

Когда он прибыл, оказалось, что обыск в квартире подошел к концу, и все ожидают его возвращения, чтобы отчитаться. Только в гостиной, откуда выбросилась Лебедева, еще работали эксперты - собирали с пола, ковров, мебели микрочастицы грязи, ворса, ниток.

Совет держали в каминной. Турецкий с удобством расположился на двухместном диване. Никто не решился втереться в непосредственную близость к шефу - диванчик располагал к слишком интимному соприкосновению. Посему "важняк" восседал в гордом одиночестве. Остальные бойцы устроились вокруг него кто где.

- Ну-с, дети мои? - потерев ладони, начал Турецкий. - Я слушаю.

- Покойная Полина Павловна Лебедева, двадцати пяти лет, не работающая, проживала одна, прописана тоже одна, квартира принадлежала ей, куплена пять лет назад в агентстве недвижимости "Жуковка"... Смерть наступила, по предварительным данным, в час тридцать два ночи. Предварительная причина самоубийство, выбросилась из окна одиннадцатого этажа своей квартиры. Характер внешних повреждений на трупе это подтверждает. Записки нет. В квартире порядок, следов борьбы нет, все ценные вещи, насколько можно судить, на месте.

- Родственники, друзья в Москве? Установили?

- Судя по всему, родственники у нее живут в Сибири. В паспорте ее место рождения - Омская область. Найдены ее письма матери в Омск и сестре во Владивосток. Вот адреса.

- Хорошо. Сообщите родителям о ее смерти. Пошлите телеграмму на омский РОВД. А что в Москве?

- Ее записная книжка, одна из нескольких, но эта лежала в сумочке вероятно, последняя.

Турецкий взял в руки календарь-ежедневник, быстро пролистал. Имена, фамилии, номера телефонов в Москве. Иногда просто имена. Иногда просто номера телефонов. Фамилии выведены аккуратным почерком черным гелевым стержнем, номера телефонов - красным, для удобства. Никаких спешно нацарапанных каракулей, вкривь через лист второпях записанных номеров. Аккуратистка...

Турецкий почувствовал нехорошее сосание под ложечкой. Если так, то почему не оставила записки?

- Обзванивайте всех подряд, - приказал Турецкий, возвращая книжку. Зайдите в тот фитнесс-клуб, куда у нее абонемент, расспрашивайте тренеров, массажисток, знакомых по клубу. Она наверняка посещала какой-нибудь салон красоты, парикмахершу, маникюршу - узнайте где, всех расспросите. Парикмахерши знают про своих клиенток больше, чем вам кажется. Постарайтесь восстановить ее вчерашний день по часам и минутам: где была, с кем встречалась. Автоответчик прослушивали?

- Первым делом. Есть пара интересных сообщений. Установлены номера, с которых звонили.

- Хорошо. Начните с них. Кассету мне, в автоответчик - чистую, и записывать все поступающие звонки. Соседей опросили?

- Нет, ждали вас.

- Правильно. Еще что-нибудь интересное нашли? Наркотики, оружие? Лекарства?

- Ничего такого.

- На всякий случай все лекарства, какие нашлись в квартире, собрать в один мешок и отослать экспертам, - распорядился Турецкий. - Драгоценности?

- Никаких.

- Что, совсем никаких? - удивился "важняк".

- Совсем. Часы золотые, бижутерия... Вот, сами смотрите - это все, что нашли.

Турецкий задумчиво уставился на кучку дамской бижутерии. Серебро, дешевое золото, цирконий. Вещи художественные, со вкусом, но дешевка... Дешевка...

Нет, тут что-то не сходится.

- Тайников в квартире нет? - спросил Турецкий.

Минутное замешательство в рядах подчиненных.

- Вроде нет.

- Вроде? Не искали. Проверить немедленно все в квартире сверху донизу, стены, полы, потолки, цветочные горшки. - Турецкий кивнул на подозрительную кадку с рододендроном. - Без порчи имущества, разумеется!

- Так точно.

- Подождите, что-то еще хотел спросить... - Турецкий потер лоб, сосредотачиваясь. - Да! Вот еще что. Все документы, фотографии, видеокассеты, письма, записные книжки - все, все, где хоть одно слово написано ее рукой или упоминается имя сами знаете кого, - собрать в коробку. Я заберу с собой. Чеки из магазинов, записки к букетам, открытки, письма - все. Мусоропровод осматривали?

- Вывезли мусор ночью, - ответил меланхоличный голос.

- Плохо. В квартире мешки с мусором были?

- Есть. Просмотрели. Ничего подозрительного.

- Это я сам решу.

Турецкого отвели на кухню. Там на полу, на расстеленном целлофане, лежало аккуратно рассортированное содержимое помойного ведра Лебедевой. Турецкий наклонился и застыл над мусором в позе профессора археологии. Остальные притихли, как в детской игре "морская фигура на месте замри".

- М-да, - сказал наконец "профессор", разгибаясь. - Разбитый бокал. Отпечатки с него снимали?

Позорное молчание.

- Аккуратно снять.

Турецкий обвел взглядом кухню и одобрительно вздохнул: никаких гладильных досок вместо стола, никаких стульев-паучков. Покойная Полина Лебедева предпочитала классику.

Он открыл дверцу холодильного шкафа для вин, осмотрел бутылки несколько початых. По следам порошка было заметно, что над бутылками изрядно поработал эксперт по дактилоскопии.

- Проверить, что было в разбитом бокале. Не совпадет ли с содержимым открытой бутылки.

Турецкий заглянул в посудомоечную машину. Увидел второй такой же бокал, тарелки - чисто вымытые.

- Следов пепла от сгоревшей бумаги в пепельницах не нашли?

- Нет.

- Коля, - Турецкий поймал подчиненного за фалду кожаного жилета, если бы ты хотел что-нибудь сжечь, например письмо, любовную записку, перчатки - ты бы где это делал?

- В туалете, - не задумываясь, ответил подчиненный.

- В камине, - подсказал более сообразительный старший группы, уразумевший, к чему клонит "важняк". - В камине она могла сжечь.

- Смотрели? - обратился к нему Турецкий.

- Честно говоря...

- Так чего стоишь? Ладно, я пошел знакомиться с соседями. Когда вернусь, чтобы все барахло, которое я заберу с собой, было сложено. И тайник простучите... И остальное... Короче, увидимся.

Турецкий вышел на лестничную площадку.

Белые матовые стены, яркие светильники, мраморная плитка на полу, веселенькие коврики у дверей. Никаких металлических конструкций фешенебельные дубовые двери, кованые чугунные детали. На одной двери глазок сделан в виде средневекового зарешеченного оконца, на другой - кольцо в виде львиной головы с оскаленной пастью... Изысканно...

Турецкий подумал, что в любом другом доме новость о самоубийстве одинокой красивой соседки мигом собрала бы любопытную толпу жильцов, жаждущих поделиться с властями информацией.

В любом нормальном доме. Только не в этом.

Эти солидные двери, казалось, говорили: "Нас это не касается!"

В подъезде стояла тишина. Ни одного любознательного лица, ни одного праздношатающегося. Даже лифт двигался бесшумно.

Турецкий позвонил у двери с номером 124 под львиной чугунной головой. Подождал. Еще раз позвонил.

Дверь открыла пожилая дама, настроенная враждебно.

- Здравствуйте. Я из Генеральной прокуратуры, следователь по особо важным делам Турецкий.

Дама сдвинула со лба на нос очки и внимательно просмотрела книжечку удостоверения.

- В чем дело? - строгим голосом спросила она, сверяя фото в книжечке с физиономией незваного гостя.

- Вы знаете, что ваша соседка из сто двадцать пятой квартиры сегодня ночью погибла при трагических обстоятельствах? Я должен задать вам несколько вопросов.

Дама промолчала. Турецкий понял, что она знает новость, но не выдает своих чувств.

- А в чем дело? - повторила она, возвращая удостоверение.

- Мы так и будем в коридоре разговаривать? Может быть, я войду?

- Не имеет смысла. Вряд ли наша беседа затянется. Я ничего не знаю.

- Вы были знакомы с покойной?

- Нет.

- Но вы встречали ее на лестнице, не так ли? В лифте? У почтового ящика?

- Да.

- Здоровались?

- Иногда.

- Разговаривали о погоде?

- Никогда. Нет.

- Вы одна живете? - спросил Турецкий, едва сдерживая раздражение.

- Какое это имеет значение? - ответила дама.

- Большое! Может быть, вы или ваши родные слышали что-то этой ночью?

- Нет. Ни я, ни мои родные ничего не видели и не слышали. Наши окна выходят на другую сторону дома.

- Когда вы последний раз видели Лебедеву?

- Кого?

- Вашу соседку из сто двадцать пятой.

- Так бы сразу и говорили. Не помню, позавчера или поза-позавчера. Точно не скажу.

- Она вела себя как обычно?

Дама пожала плечами:

- Думаю, да, как обычно.

- Вообще она спокойно жила? Тихо? Музыку по ночам громко не включала? Шумные компании у нее не собирались? Драк, скандалов не было?

- Я не помню такого! - отрезала дама.

- Гости к ней часто приходили?

- Я не слежу за ее гостями.

("О, благословенные старушки из коммуналок! О, всезнающие бабуси у подъездов хрущевок! О, всевидящее око вахтерши! Как вас мне не хватает...")

- Но иногда вы встречали вашу соседку, когда она шла не одна? Вы видели ее с друзьями, с подругами?

- Может быть. Я не помню.

- А накануне ее смерти вы ее одну встретили?

- Да, она была одна. Больше вопросов нет?

Дама с достоинством захлопнула дверь перед носом Турецкого.

"От этой пользы мало, - подумал "важняк". - Надо попытать счастья у других".

Дверь под номером сто двадцать шесть распахнулась быстро. У Турецкого даже сложилось впечатление, что его визита ожидали, подглядывая в глазок.

На пороге стоял подросток лет шестнадцати. У его ног настороженно замер мощный ротвейлер. Пес смотрел снизу вверх на горло Турецкого, словно примерялся к прыжку.

- Не бойтесь, он не кусается, - заявил подросток.

В опровержение его слов ротвейлер глухо зарычал и показал белоснежные клыки.

- Следователь по особо важным делам Турецкий, - произнес "важняк", сверху вниз глядя на пса и сравнивая его и собственные мускульные возможности.

- А вы знаете, что не имеете права допрашивать меня без согласия моих родителей? - нагло улыбнулся подросток. - А их нет дома.

- Что, хочешь вызвать своего адвоката? - подыграл ему Турецкий.

- Нет. Вы должны вызвать инспектора по делам несовершеннолетних и допрашивать меня в его присутствии.

- Так что, вызвать?

- Смотря что вы собираетесь у меня узнать.

- Ты знал соседку из сто двадцать пятой?

- Ту, что выскочила сегодня из окна? - небрежно махнул рукой подросток. - Знал. В лицо, конечно.

- Она ведь очень красивая была, - намекнул Турецкий.

- Да, ничего, - снисходительно согласился собеседник. - На фотках они лучше выходят.

- Кто - они?

- Ну, эти красотки, модели.

- Ты знал, что она была фотомоделью?

- Да. Она мне говорила.

- Ты с ней разговаривал?

- Иногда.

- Заходил к ней?

- Нет. Пару раз компактами обменивались, я просто постоял в дверях.

- А как вы познакомились?

- Ну как? Просто поболтали раз в лифте о погоде, - хмыкнул подросток.

"Точно, он слышал, как я говорил с соседкой", - подумал Турецкий.

- А больше ты с ней нигде не встречался?

- Один раз, случайно, в одном месте.

- В каком?

- В "Кафе на Ордынке". Это ночной клуб. А что?

- Ты с ней туда ходил?

- Нет, конечно. Я со своей компанией пришел, она там была. Кивнули друг другу - вот и все.

- Она одна была?

- С какой-то девицей. Тоже модель. Красивая: метр весемьдесят, рыжая, волосы пушистые, глаза серо-голубые, кожа белая. Грудь - третий размер.

- Тебе бы фотороботы составлять, - похвалил Турецкий.

- А что, могу, - небрежно пожал плечами подросток. - Я эту ее подружку где-то уже видел, в каком-то журнале. Найти?

- Пока не нужно. Когда ты встретил Полину Лебедеву в "Кафе на Ордынке"?

- На прошлой неделе в пятницу.

- А в последний раз когда ее видел?

- В последний? - парень задумался.

Турецкому показалось, что до него только теперь дошел смысл слов "в последний раз". Лицо подростка посерьезнело, даже погрустнело.

- Наверное, вчера. Да, точно, вчера.

- Вчера? Во сколько?

- Я из школы возвращался... В начале третьего. Она газеты из своего ящика вынимала.

- Писем ей не было, ты не видел?

- Нет, кажется. Она обычно письма рассматривала, стоя у ящиков. Читала, от кого... Нет, вчера она только газеты вытащила и пошла пешком по лестнице, а я на лифте поехал.

- Пешком? На одиннадцатый?

- Да, - подтвердил парень. - Она часто пешком ходила. Для тренировки.

Дверь сто двадцать четвертой открылась, и на площадку выглянула давешняя пожилая дама. Увидев, что Турецкий разговаривает о чем-то с сыном соседей, она очень неодобрительно хмыкнула и демонстративно застыла в дверном проеме, стараясь не пропустить ни одного слова.

Турецкий понял, что пора откланиваться.

- Слушай, ты толковый парень. Ты не знаешь, Лебедева с кем-нибудь из соседей по дому общалась?

Толковый парень задумался. Соседка покашляла, словно у нее запершило в горле. Ротвейлер переключил внимание на новый живой объект. Турецкий прочел его мысли: "Если эта старая ведьма дернется в нашу сторону, я успею прокусить сонную артерию этому типу в серых штанах и завалю бабку на полпути к нашей двери..."

- Мне кажется, она дружила с актрисой с пятого этажа, - назло старой соседке сообщил подросток. - Там у нас в сто восьмой живет известная актриса, в кино часто снималась. В старом, еще совковом... В лицо знаю, а не помню, как зовут.

- Старая актриса?

- Да, старая. Лет сорок, наверное, - искренне ляпнул подросток.

"Мне в его возрасте тоже все сорокалетние казались старыми сморчками", - подумал Турецкий, бодро сбегая вниз по лестнице на пятый этаж. - Только бы была дома, - подумал он о "старой" актрисе. - Если не окажется, оставлю записку и заеду вечером".

И сам же себе ответил ехидным голосом, что зря надеется - никто из здешних жильцов Разумовского с Лебедевой под ручку конечно же не видел. И вообще все они глухие и слепые. И ничто их не интересует, кроме своего кармана.

Ему повезло. Актриса была дома и даже лично открыла дверь, что значительно облегчило Турецкому идентификацию ее личности. Актриса говорила по мобильному, прижав его щекой к плечу, а свободными руками красила ногти. Турецкому она помахала, как старому знакомому, приглашая войти, и ответила телефонному собеседнику:

- Точно, точно, совершенный идиот... Желтое в крапинку и не очень жесткое. Да, и в сиреневом пойдет... Я его накрываю крышкой...

Турецкий переступил с ноги на ногу. Актриса сделала ему глазами и бровями предложение присесть на мягкий пуфик под вешалкой и даже извинилась: мол, треплются и треплются по телефону, никак их не остановишь, вы уж простите, посидите пока... И все это - без единого слова, одной мимикой.

"Как же ее по имени?" - вспоминал Турецкий.

Фамилию он моментально припомнил, а вот имя... Эх, что значит, давно телевизор не смотрит. Наталья? Надежда? Что-то такое на "н"... Настасья?

- Целую, и тебя также, - сказала в трубку актриса, нажала отбой и, отпустив щеку, уронила телефон на колени. Помахала в воздухе накрашенной левой рукой. - Да? Я вас слушаю. Вы кто?

Турецкий представился. По лицу актрисы пробежало облачко досады.

- Да, конечно, это в связи с сегодняшней трагедией.

- Вы уже знаете?

- Весь дом знает. Такое несчастье. А почему вы ведете дело?

- Потому что мне его поручили, - мило улыбнулся Турецкий.

- Я понимаю, - серьезно кивнула актриса, - но почему вам? Вы ведь занимаетесь только важными делами, - подчеркнула она слово "важный". - А та девочка из сто двадцать пятой, как я понимаю, погибла сама... Или я не все знаю?

- Вы хорошо знали Полину Лебедеву? - в свою очередь спросил Турецкий.

- Нет, конечно.

Актриса пожала плечами.

- Обычные соседские отношения. "Здравствуйте, до свидания, как дела?.." Не более.

- Вы не знаете, у нее есть в Москве родственники?

- Нет. Ее родители живут в Омске. Я их никогда не видела. Мне кажется, они ни разу к ней не приезжали.

- Вы знаете, чем Полина занималась в Москве?

- Работала в модельном агентстве, насколько я знаю. Часто уезжала на съемки.

- А кого-то из ее подруг, друзей вы случайно не знаете?

Актриса недовольно нахмурилась.

- Эти ваши вопросы... Откуда я знаю? - раздраженно воскликнула она. Ну что с того, что я видела ее то с одним человеком, то с другим? Из этого нельзя делать выводы. Мало ли какие отношения их связывали? Это все очень личное... Она со мной не делилась.

- Кто к ней чаще приходил?

- Высокая рыжеволосая девушка. Ну и что? Я даже не знаю ее имени. Если окажется, что она в чем-то замешана, я никаких показаний официально вам давать не буду.

- Я надеюсь, этого не понадобится. Давно вы видели ее с подругой?

- Недавно, но, может быть, и давно. У меня плохая память на время. Мне кажется, на прошлой неделе, но вполне может быть и месяц назад. У подруги серебристый "Сааб", модели не знаю, номера тоже, разумеется. Вам это что-то дает? По-моему, все эти расспросы коту под хвост.

- Большое спасибо. Вы мне помогли. Можно автограф?

Актриса милостиво кивнула.

- Фотографий мне жалко, - предупредила она. - На чем расписаться?

Турецкий протянул блокнот и ручку. Актриса подмахнула лист одним росчерком.

- Не понимаю, кому это нужно, - сказала она, возвращая Турецкому ручку и бумагу.

По ее тону было неясно, что она имеет в виду: автографы или опрос свидетелей.

Турецкий ретировался.

На площадке одиннадцатого этажа он чуть нос к носу не столкнулся с подростком из сто двадцать шестой.

- Вот, я ее нашел, - размахивая журналом, сообщил парень.

Турецкий посмотрел на фотографию рыжей красотки. Девица застыла в независимой позе, выпятив острые локотки и коленки. Она рекламировала нижнее белье.

- Можно?

"Важняк" взял журнал, посмотрел название, пролистал в поисках информации: как зовут модель, имя фотографа, название модельного агентства. Записал все в свой блокнот. Вернул парню журнал.

- Пригодится? - спросил подросток.

Турецкий кивнул.

- Жаль ее.

Турецкий понял, что речь идет о Лебедевой.

- Она в принципе была неплохим человеком, - добавил парень.

Турецкий скрылся за дверью сто двадцать пятой квартиры.

..."Полли, привет, это я. Ты, наверное, еще спишь? У меня одна минута свободная. Сегодня вечером буду у Синеши. Заезжай, если хочешь поболтать. Я считаю, что глупо тебе бояться и безвылазно сидеть в своей норе. Плюнь на всяких придурков, так и жизнь пройдет! Надеюсь, сегодня увидимся. Я с шести утра на ногах, дико измучилась. Все, зовут, убегаю, пока! Буду у Синеши после девяти, приезжай!"

Эту запись автоответчика Турецкий прокрутил раз десять. Номер, с которого звонили, не определился. Голос был женский. Звонили в начале одиннадцатого утра, сегодня.

У Синеши... Где это? Кто звонил? Странное имя или кличка - Синеша... Или название? По принципу "буду у Грибоедова"?

(Булгакова Турецкий в свое время почитывал.)

Что могло быть "у Синеши" - квартира, магазин, дача, сауна? Кто такая могла быть Синеша?

- Отдайте на экспертизу, пусть попробуют расшифровать фоновые шумы. Попробуйте определить, откуда звонили.

- Тайника в квартире нет, мы все проверили.

- Да? Хорошо.

- В камине что-то сожгли и размешали кочергой. Пепел свежий, но сегодняшний или нет?.. Все упаковали, отошлем в лабораторию.

- Хорошо.

- Вот все, что вы просили: видеокассеты, письма, тетради, блокноты... Три пакета.

- Хорошо, помогите отнести в машину. Мне не звонили? - спросил Турецкий.

- Нет.

- Значит, патологичка еще не успела...

- Вы уезжаете?

- Да, уезжаю. Оставьте на квартире одного сотрудника, к ночи пришлите смену, и так до моих дальнейших распоряжений.

- Да.

- На звонки в дверь - открывать, звонки по телефону отслеживать и записывать, - распорядился "важняк".

- Так точно.

- Ну все. Успехов. Работайте!

- Куда? - спросил водитель.

- Ночной клуб "Кафе на Ордынке". Знаешь?

Водитель утвердительно кивнул.

По дороге Турецкий разворошил содержимое одного из мешков с вещами Лебедевой, разыскивая книжки-календари. Они лежали на дне - увесистая библиотечная стопка. Черные кожаные обложки, тисненые коричневые обложки с золотом, застежками... Он открывал их, смотрел надпись на титуле - 1999 год, 1997 год, 2000 год... Красивый девичий почерк с завитушками. До половины чистые страницы. Редкие многозначительные записи. Почти без орфографических ошибок. Страницы переложены открытками, билетами в театр, программками, засушенными цветами, обертками шоколадок.

Турецкий открыл книжку за этот год.

11 апреля 2000: Лугано

Вчера прилетели в Женеву. В самолете П. уговорил меня попробовать "божоле". В Лугано поспели к вечеру. Отель "Вилла принца Леопольда" (построен двести лет назад!) расположен на Золотом Холме, словно гнездо ласточки. Мой номер - вид на Женевское озеро (перспектива) и зеленые шезлонги у бассейна (первый план). На ужин - голубь с оливками, лисичками и баклажанами. Господин Морис - управляющий - само совершенство. Не представляю, за что он нас так любит? Столик нужно резервировать заранее, но нам как постоянным клиентам - поблажки. Вино - местное "мерло", кстати, очень неплохое, и вряд ли такое отыщешь в Москве. Я очень устала.

12 апреля 2000: Сан-Грато

Фуникулером поднялись на гору Сан-Сальваторе. Панорама внизу головокружительная. Кипарисы и лиловое море цветущей лаванды. Азалии красной бархатной скатертью. Гуляем, фотографируемся, спускаемся пешком в обществе немецких туристов. Немцы идут с рюкзаками и палками, в альпинистских ботинках. Смотрят на меня большими глазами (я в босоножках на шпильке). Любуемся памятниками древности. Отдыхаем на веранде безлюдного кабачка. Проголодались как волки. П. ест пармскую ветчину и нахваливает. До сих пор я слышала только про "пармские фиалки" и "пармскую обитель", но оказалось, что и ветчинку они умеют делать!

13 апреля 2000: Лугано

Сегодня весь день провели на горе Монте-Бре.

14 апреля 2000: Аскона

П. завтра уезжает. Мы переехали в пансион "Кастелло дель Соль" "Солнечный замок". Днем играли в гольф. Я записалась на "неделю красоты" за 1150 франков, индивидуальная пятидневная восстановительная программа. Результаты, говорят, фантастические! Если смогу остаться в Асконе подольше, обязательно запишусь на недельный курс кулинарного искусства. Право наблюдать за работой шеф-повара (жгучего итальянца, кстати). Местные курортницы все в него тайно влюблены. Когда он в своей стихии (то есть за плитой) и командует огнем, паром, сталью и медью, то похож на Роберта-дьявола.

После романтических впечатлений с европейских курортов Турецкий обнаружил вот такие записи:

5 июня 2000

Сегодня приходил М. Боже, как я его ненавижу! Это же просто свинья... Принес безделушки. Что мне делать?

28 июня 2000

П. не появляется. Зато по два раза в неделю приезжает М. Противно, противно, противно! Я этого не вынесу...

Потом несколько страниц было вырвано. Между листами Турецкий обнаружил высушенные анютины глазки и какой-то золотистый шнурок. Больше записей не оказалось...

Турецкий заметил, что машина остановилась. Ордынка.

"Интересно, что это за "М" такой... Надо будет узнать во что бы то ни стало".

Бросил календарь в пакет. Дома надо почитать. Хорошее чтиво на сон грядущий. Лучше, чем "Клуб кинопутешественников".

Вышел из машины, покрутил головой, ища вход в "Кафе на Ордынке". Металлическая черная дверь встретила его неприветливо. Он нажал кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не лязгнули запоры.

- Закрыто! - мрачно сообщил здоровенный бритоголовый охранник, возникая в дверном проеме.

Турецкий показал удостоверение.

Охранник засомневался.

- Никого из начальства сейчас нет, - сказал он. - К открытию приезжайте.

- Когда открываетесь?

- В семь.

- Ты каждый вечер дежуришь?

- По сменам. А что?

- В прошлую пятницу ты дежурил?

- Я, а что?

- У вас была одна посетительница - высокая, темноволосая, волосы прямые, лет двадцати пяти, одета шикарно, приезжала с подругой. Вспоминаешь?

Охранник подумал.

- Нет, не припомню. У нас всегда много народу.

- Темные прямые волосы до плеч, синие большие глаза, - напомнил Турецкий. - Очень красивая.

- Не знаю, - ответил охранник.

- А Синешу знаешь? - наугад выстрелил Турецкий - и попал!

- Синешу? - охранник вытаращил глаза. - Знаю.

- Кто она такая?

- Вообще-то это он. Наш промоушн-директор.

- Да? А как его зовут?

- Так и зовут, Синеша. Он югослав. Серб, кажется. Синеша Лазаревич.

Турецкий почувствовал себя идиотом.

Ладно, выяснилась хотя бы часть головоломки. Подруга Лебедевой, звонившая на автоответчик и назначившая встречу у Синеши, назначала ее в "Кафе на Ордынке". Встреча назначена на девять. Если подруга еще не в курсе, что Лебедева погибла, то приедет. Что она имела в виду, когда говорила Лебедевой "глупо тебе всего бояться"? Чего Лебедева могла бояться?

До девяти в "Кафе на Ордынке" делать больше нечего.

"Важняк" вернулся в машину.

- Кутузовский проспект, - сказал он водителю.

До девяти вечера хватит времени заехать в модельное агентство "Престиж", где работала загадочная рыжеволосая Туся. По крайней мере, так она была названа в том журнале, в котором рекламировала женское белье.

В агентстве жизнь била ключом.

Турецкому предъявили фотографии всех девушек, с которыми были заключены постоянные контракты. На одном снимке он узнал рыжеволосую девушку из журнала.

- Да, она у нас работает, - подтвердила мужеподобная тетка, забирая фотографии. - Постоянного адреса у нее нет. Вот номер ее мобильного. Сегодня она была занята в показе в "Смоленском пассаже", сейчас я узнаю, там она еще или нет.

Тетка набрала номер.

- Эдик? Туся уже уехала? Вам не повезло, - кивнула она Турецкому. Показ закончился.

- У вас ее паспортные данные есть?

- Смирнова Анастасия Валерьевна, - сверившись с компьютером, продиктовала тетка. - Смотрите сами, - развернула она к нему экран плоского монитора.

Турецкий записал данные Туси в блокнот.

- А эта девушка у вас работала когда-нибудь? - он продемонстрировал тетке фотографию Лебедевой.

Тетка обладала фотографической памятью.

- Да, - моментально вспомнила она. - Работала, но давно. Мы тогда только-только открылись. Лебедева была одной из первых девушек, с кем мы подписали контракт на три года. После мы очень жалели.

- Почему?

- Она нас подвела.

- Как именно?

- Бросила работу, не предупредив заранее. Исчезла со съемок. Самое интересное, что она даже не приехала за своей зарплатой, - удивленным тоном сообщила тетка. - Она ушла от нас в середине месяца. Бухгалтерия ей начислила деньги, но она за ними не вернулась. Согласитесь, такое бывает редко.

- Да, - подтвердил Турецкий.

- У Лебедевой были богатые внешние данные. Она могла бы сделать отличную карьеру, но... Предпочла легкий путь. Многие девочки на него сбиваются, и все потом жалеют, - заявила тетка. - Что поделаешь? Деньги имеют власть.

И добавила:

- А почему вы ими интересуетесь?

Турецкий уклонился от прямого ответа.

"Кафе на Ордынке" уже распахнуло свои двери для любителей ночной жизни. Судя по интерьеру (кирпичные стены и полный минимализм остального) и музыке (в стиле "эмбиент"), клуб претендовал на элитарность. Турецкий разглядел в зале пару знакомых физиономий - знакомых не в профессиональном, а в обывательском плане: физиономии часто мелькали на экране телевизора.

Перед повторным посещением "Кафе на Ордынке" Турецкий заехал домой, поужинал и переоделся. В баре он заказал стакан минеральной воды. Сел в уголке и обвел взглядом посетителей. Сконцентрировался на посетительницах. В одиночестве никто из них не пребывал. Турецкий решил, что девица, назначившая Лебедевой встречу "у Синеши", либо опаздывает, либо узнала о смерти подруги и вообще не приедет.

Излучая скромность и предупредительность, к Турецкому подошла официантка в белой маечке.

- Желаете что-нибудь заказать?

- Средний бокал светлого пива и пакет фисташек.

- Можете заказать два бокала и получить пакет орешков бесплатно, улыбнулась официантка.

Турецкий постеснялся выглядеть жлобом и от предложения отказался.

Зазвенела трубка мобильного.

- Да?

Звонок был от судмедэксперта. Турецкому спешили сообщить результаты вскрытия Лебедевой. Алкоголь в крови обнаружен в минимальной дозе. С таким количеством промиле можно садиться за руль. Сердце здоровое, как и прочие внутренние органы. Никакими хроническими хворями покойная не страдала. Следов наркотических средств в крови не обнаружено.

- Характер повреждений?

Медэксперт пустился в долгие и подробные рассуждения: что где сломано, как расположены гематомы, разрывы и царапины, что раздроблено. Из этой анатомической информации следовало, что смерть наступила (скорее всего!) в результате падения. То есть фактически медэксперт подтвердил версию самоубийства.

- Письменный отчет вы получите завтра утром, - сообщил он.

Турецкий поблагодарил. Морального удовлетворения он не чувствовал. Фактически дело можно было закрывать, но ощущение, что топчешься совсем рядом с чем-то важным, а этого важного не видишь, - такое ощущение становилось только сильнее.

Он посмотрел в блокнот и набрал номер мобильного Туси.

К его удивлению ("что-то все слишком гладко сегодня складывается!"), Туся ответила. Он узнал голос с автоответчика.

- Да? - спросил голос.

- Смирнова Анастасия?

- Я, - удивленно протянула говорившая. - Кто там такой официальный? Эдик, ты, что ли, свинья такая?

- С вами говорит следователь по особо важным делам Турецкий.

- Да хоть Китайский. Вы что, меня разыгрываете?

Девушка засмеялась красивым серебристым смехом. И сразу же Турецкий услышал эхо этого серебряного смеха - оно звучало рядом, в этом же зале.

Словно уколотый, Турецкий резко обернулся и обшарил глазами зал. Несколько человек, как и он, болтали по мобильникам. Турецкий переводил взгляд от одной девушки к другой. И ни одной рыжей, разрази их гром!

- Это не розыгрыш. Я действительно следователь генеральной прокуратуры, - медленно сказал он.

- Вы что, познакомиться со мной решили? Кто вам дал мой номер? посерьезнел голос.

Турецкий увидел-таки ту, что говорила! Поднялся и, не выключая телефон, направился к ней через весь зал.

- На вас синее блестящее платье и платок, завязанный по-цыгански.

- Поцелуй меня в зад, извращенец!

Девица добавила еще пару слов в том же духе и отключила телефон.

Турецкий сел напротив нее за столик.

- Это я с вами только что разговаривал.

Туся смерила его взглядом Медузы Горгоны.

- Отвали, - процедила она сквозь зубы. - Если не смоешься сию минуту, я вызову охранника, урод!

Турецкий показал ей свое удостоверение. Девица даже глазом не моргнула, окатила его ледяной злобой.

- Ну и что, что ты из Генпрокуратуры? Думаешь, я с тобой лягу? Разогнался.

- Вы ждете Полину Лебедеву?

- Не ваше дело, кого я жду.

Туся поднялась и взяла свою сумочку, намереваясь уйти. Турецкий поймал ее за запястье.

- Отпусти! - громко крикнула Туся.

Тут же с разных сторон к ним подвалили два здоровяка в черных кожаных пиджаках.

- Выйдем-ка вон в ту дверь, - предложил один, беря Турецкого под локоток и легким натренированным движением стараясь заломить ему руку за спину.

"Важняк" такого обращения стерпеть не мог. Последовал мужской обмен любезностями. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, Туся помчалась к выходу.

Турецкому пришлось уложить мордой в пол одного охранника. Другой, проявив лояльность к гербовому удостоверению, сдался добровольно. Расталкивая любопытных клиентов, Турецкий бросился за Тусей. У двери стоял уже знакомый бритоголовый тип, с которым "важняк" беседовал днем.

- Серый "Сааб" на парковке! - крикнул он.

Турецкий сориентировался на местности. Успел вовремя - серебристая машина медленно выруливала со стоянки на Ордынку. Вспомнив молодость, Турецкий прыгнул на капот, ухватился руками за зеркала заднего обзора.

- Ты что, охренел? - со слезами в голосе крикнула девица и затормозила так резко, что Турецкий едва не угодил под передние колеса.

- Полина погибла, - сказал он.

- Что?!

- Выбросилась из окна сегодня ночью.

- Нет! Не может быть!!!

Пока Туся приходила в себя от шока, Турецкий отряхнул брюки и почистил пиджак от автомобильной пыли.

- Ой, ой, Поля! Полька! Дурища, что ж ты наделала! - рыдала Туся, обняв руль и уронив голову на руки. - Не может быть. Ой, плохо... Плохо-то все как! Господи-и-и!

Пока она рыдала, Турецкий дипломатично молчал. Облившись слезами, Туся вспомнила, что накрашена. Стала судорожно хлюпать носом и перерывать содержимое сумочки в поисках бумажных платочков. Турецкий закурил сам и прикурил сигарету для нее.

- Спасибо, - кивнула Туся. - Простите, что я вам нахамила.

- Ничего.

- Клеятся разные маньяки. Приходится быть грубой.

- Я понял. Я вас разыскиваю сегодня весь день.

- Да? Как вы вообще обо мне узнали?

- Прослушал автоответчик.

- А! - кивнула она и зябко повела тонкими плечами. - Господи, какая беда! Не могу понять. Зачем?!

- Вы были лучшими подругами?

- Наверное, да. Особенно в последнее время. Мы с Полей были знакомы давно, но особенной близости между нами не было. А в этом году случайно встретились здесь, в "Кафе на Ордынке". Знаете, как это бывает? Вспомнили старые времена, разговорились, обменялись телефонами, договорились увидеться...

- Вы вместе работали в модельном агентстве "Престиж"?

- Да, - вытирая нос, кивнула Туся. - Сто лет назад. Тогда мы были бедными, как церковные мыши. Одно время мы даже пополам снимали комнату в коммуналке в Филях. Гнусная дыра. В соседней комнате тетка держала петуха. Какими бедными мы тогда были, жутко вспомнить!

- Рассказывайте, - подбодрил ее Турецкий. - Все, что вы знаете о Поле, может оказаться очень важным.

- Разве? Зачем? Ей ведь уже не поможешь.

- Следствие еще не закончено, - ответил Турецкий стандартной фразой.

- Но что именно вы расследуете? Я не понимаю, если Поля покончила с собой... А! Вы, наверное, действуете по просьбе этого человека? - Туся указала пальцем куда-то вверх. - Он хочет знать все подробности?

- Вы знаете о его существовании? - в свою очередь спросил Турецкий.

- Нет, в принципе я о нем не знаю. Но догадываюсь. Поля о нем рассказывала. Без подробностей, намеками. Я знаю, что он старый и большая шишка. И что у него есть сын, козел, - с неожиданной жестокостью припечатала она и сменила тему: - До сих пор не могу в себя прийти. Вы не против заехать куда-нибудь выпить?

- Вернемся в клуб? - предложил Турецкий.

Туся отрицательно покачала головой.

- Нет, хочется в такое место, где меня никто не знает. Вы ведь хотите со мной спокойно поговорить?

- Знаете что? - взглянув на часы, сказал Турецкий. - Давайте мы с вами сегодня расстанемся, а завтра встретимся пораньше и поговорим. А выпить вам лучше дома.

- Да, - меланхолично согласилась Туся. - Лучше дома. Позвоните мне завтра на мобильный. Завтра у меня с утра съемки, не знаю, когда освобожусь.

- Обещаете не пропадать?

- Обещаю. У меня дома хранятся кое-какие Полины вещи. Что мне с ними теперь делать? - спросила она.

- Отдайте родителям. Они ведь приедут за ее телом.

- Да, за телом, - чужим голосом повторила Туся. - Какой ужас... Это ее драгоценности.

- Что?

- Те вещи, о которых я говорю. Это Полины драгоценности.

Турецкий заинтересовался.

- Почему она не хранила их дома?

- Она боялась, что их заберут.

- Украдут?

- Нет. Заберут. Отнимут. Я не знаю подробностей, но сын того человека, ее любовника, преследовал Полю. То есть мне так кажется. Но я знаю, что он ее однажды изнасиловал. А потом просто приезжал и принуждал ее спать с ним. Она мне говорила.

- Давно это случилось?

- В этом году. Я же вам говорила, он козел. Гадина. Таких стрелять надо. Поля его боялась. Он отравил ей жизнь.

- А вы ничего не знаете о нем? Внешность, возраст, чем занимается?

- Ни-че-го... Поля сказала, если кто-нибудь узнает о нем, он ее убьет. Он ей так и сказал. Поля его дико боялась. Иногда она приглашала меня ночевать, думала, что он придет.

- А при вас он не приходил?

- Нет, он звонил при мне несколько раз и мучил ее даже по телефону.

- А ее любовник не мог ее защитить? - удивился Турецкий.

- Я не знаю! - с отчаянием воскликнула Туся. - Правда, я не знаю, какие между ними были отношения. Чем больше я вам рассказываю, тем больше сама запутываюсь. Поля мне ни о чем не рассказывала, но я же не слепая и не глухая!

- Когда она отдала вам драгоценности?

- Месяца три назад, - подумав, припомнила Туся.

Турецкий сосчитал в уме: июль, июнь, май.

- В мае?

- Кажется, да. В самом начале. Или в последних числах апреля. Я тогда была занята на съемках в Петергофе, только вернулась. Дома я посмотрю в свою записную книжку и уточню дату.

- Хорошо, - кивнул Турецкий. - Тогда прощаемся до завтра. Кстати, хотел спросить, у вас рыжие волосы?

- Что? - удивилась Туся. - А! Обычно да, но сейчас я блондинка.

- Из-за этого я вас не сразу узнал. Я искал рыжеволосую девушку.

Туся слегка улыбнулась.

- Когда ты модель, все части твоего тела принадлежат не тебе, а агентству, - грустно заметила она. - Если понадобится, завтра я окажусь бритой, как солдат Джейн.

- Вы не думали сменить профессию?

- Почему? Мне нравится моя работа, - сразу же ощетинилась колючками Туся. - Не всю же жизнь я буду ишачить на "Престиж". Меня в том году приглашали на работу в Нью-Йорк, но у меня контракт с "Престижем" до сентября. Ничего! Как только закончится мой срок, тут же плюну на них и уеду за океан. Вот будет класс!

Турецкий в душе не разделял ее оптимизма, но промолчал.

ГЛАВА 7

Получив разрешение на свидание с задержанным Коробковым, Гордеев сразу же направился в следственный изолятор Матросская Тишина. Время для свидания было назначено раннее, и адвокат, кляня свою привычку поздно ложиться, как мог боролся с сонливостью и поминутной опасностью вывиха челюсти после очередного зевка. В таком не слишком бодром настроении добрался Гордеев до узкого переулка, откуда можно было через большие ворота попасть внутрь тюрьмы.

По середине переулка тянулись ржавые трамвайные пути, а по стене, как всегда, пролегла длинная очередь из пришедших на свидание к заключенным родственников и друзей. Машин в переулке было немного, "братва" в такую рань к своим не ездит. Поэтому авто адвоката сразу же заметили, из очереди к нему метнулся спившегося вида субъект, который едва ли не открыл перед ним дверцу с ловкостью гостиничного портье.

- Пятьдесят за первое устроит? - просипел алкаш, пытаясь придержать Гордеева за локоть и энергично подмигивая красным глазом.

- За какое первое, чего пятьдесят? - не сообразил адвокат.

Алкаш отпустил его руку и удивленно захлопал воспаленными веками.

Гордеев услышал за спиной спокойный голос:

- Оставь адвоката в покое, придурок.

Гордеев обернулся и увидел улыбающееся лицо второго мужчины, который хоть и выглядел так же затрапезно, как первый, но лицо имел не испитое, а взгляд трезвый и жесткий. Без лишних слов он отвернулся и перешел на другую сторону переулка к пивной, которая работала, несмотря на ранний час. Когда, проследив за ним взглядом, адвокат повернулся, то обнаружил, что алкаш испарился. Усмехаясь, Гордеев закрыл машину и направился к контрольно-пропускному пункту, по дороге размышляя о причудливости человеческих занятий, надо же придумать такое: продавать места в очереди на свидание. И даже здесь, как и во всей стране, существует, судя по всему, своя мафия. Раздумывая таким образом, адвокат преодолел все преграды и проверки и скоро оказался в комнате с шершавыми, облитыми серым раствором стенами. Сев на намертво приделанный к полу стул перед так же влитым в него столом, Гордеев стал смотреть на дверь в ожидании прихода заключенного. "Вот интересно, - размышлял он - говорят, если встретить похоронную процессию или карету "скорой помощи", то это к удаче. А если начать день с визита к арестанту, то, наверное, никак не меньше большого наследства обломится..."

Дверь комнаты отворилась, и на пороге появился худощавый подтянутый человек в костюме и рубашке, застегнутой под горло. Гордеев даже не сразу понял, что перед ним задержанный, и только когда за спиной арестанта замаячила физиономия конвоира, адвокат сообразил, что это Коробков. С тяжелым стуком закрылась дверь, а адвокат и подзащитный все еще смотрели друг на друга. Наконец Коробков шагнул к столу и протянул руку:

- Будем знакомы. Владимир Дмитриевич. С кем имею честь?

- Гордеев Юрий Петрович - ваш адвокат.

- Мама с тетушкой постарались, - улыбнулся Коробков. - Позволите присесть?

Гордеев кивнул, удивляясь и восхищаясь присутствием духа этого человека.

- Вы не поверите, - продолжал арестант, - но там, в камере, у этих не принято говорить "садись". Надо говорить: присаживайся. Как примета, согласитесь, это довольно забавно, учитывая, где они находятся.

Гордеев видел, что, болтая, Коробков непрерывно изучал его, присматривался, старался понять, откуда этот человек. Адвокат понимал, что убедить Коробкова в своей искренности сможет только делом, и потому, будто не замечая испытующего взгляда, предложил:

- Расскажите, Владимир Дмитриевич, как случилось, что вы убили человека, который представился вашим старинным другом.

- Другом? - усмехнулся Коробков. - Это долгая история, Юрий Петрович, но если вы готовы слушать...

- Я весь внимание. - Гордеев выпрямился, про себя ругая последними словами строителей, погрузивших стул так глубоко в бетон.

- Ну что ж... - усмехнулся Коробков и начал рассказ.

Я родился в 1953 году в семье военного. Через неделю после моего рождения умер Сталин и мой отец, офицер госбезопасности, застрелился в собственном кабинете из наградного пистолета, врученного ему когда-то самим Иосифом Виссарионовичем. Мама оставила служебную квартиру и переехала к сестре. С детства мне было предназначено стать офицером, но мама никогда не хотела, чтобы я шел по стопам отца в выборе военной профессии. Даже в школе, помнится, единственным предметом, по которому я мог безбоязненно принести домой плохую оценку, был иностранный язык. Точные науки и сама техника увлекали меня с детства, и потому я поступил в Военно-техническое училище радиоинженеров, которое закончил в семьдесят четвертом году. Мама приложила все усилия к тому, чтобы меня не отправляли служить в Тмутаракань, как она выражалась.Связи позволяли ей добиться распределения в Москву. Но тут, как говорится, нашла коса на камень, я не хотел распределяться по блату. Был тяжелый разговор, и мы договорились, что я буду служить в Ленинградской области. Должен признаться, что воспользовался маминым незнанием положения вещей. Ленинградская область была совсем не тем местом, куда стремились попасть мои однокашники. В отличие от северной столицы это была, да и есть, довольно дикая местность с не совсем здоровым климатом. Но я хотел, что называется, тянуть лямку и потому с легким сердцем отправился к месту назначения. Командирский "уазик" вез меня по лесной дороге. Водитель, веселый солдат-срочник с руками, покрытыми комариными укусами, искоса поглядывал на меня и иногда даже посмеивался.

- Только из училища? - неожиданно спросил он.

- Почему обращаетесь не по форме? - Я был раздосадован его фамильярностью и покровительственным тоном.

- Извиняюсь. - Водитель нисколько не обиделся на мою резкость. Разрешите обратиться?

- Обращайтесь.

- Вы к нам сразу после училища?

- Да. А что, заметно?

- Ну-да, все новье на вас и взгляд... - Он замолчал, подыскивая нужное слово. - Любопытный такой. Пока.

- Почему пока?

- А вот увидите сами через месяц.

Машина, пару раз нырнув, неожиданно оказалась перед воротами части. Это была небольшая секретная часть, обслуживающая радиолокационную станцию дальнего обнаружения воздушных целей. Несколько длинных деревянных бараков, огороженных колючей проволокой в два ряда, и гигантское "ухо" антенны, вращающейся днем и ночью. Вот, собственно, и вся часть. В штабе я узнал, что командир находится на станции, и немедленно отправился туда. В траншее, ведущей ко входу в подземный бункер, стояли, задрав головы, несколько офицеров. Они курили. Пройти мимо не было никакой возможности, и я остановился рядом.

- Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, - считал молодой старлей, попыхивая зажатой в зубах папиросой. Капитан, стоявший ближе всех ко мне, обернулся и сказал:

- А, новенький. К командиру?

- Так точно, - отрапортовал я, по привычке щелкнув каблуками.

- Не напрягайся, лейтенант, - он протянул руку, я пожал ее. - Капитан Катышев. А этот мошенник старши льетьенан Мозырь.

Он произнес звание на французский манер, и я заметил, что от капитана сильно пахнет алкоголем.

- После четвертого десятка идет пятый. Считай нормально, я все слышу, - Катышев снова обернулся ко мне: - Глаз да глаз нужен, так и норовит обмануть старого капитана.

- А что, собственно говоря, происходит? - спросил я.

- Вон, видишь, - капитан показал на зеркало антенны. - Личный состав зайца отловил. А мы с Мозырем поспорили, за сколько оборотов жесткое излучение спалит его до угля. Вот считает.

Я присмотрелся и увидел тушку животного, подвешенную на прутьях антенны, и подивился бессмысленному риску, которому подвергали себя эти люди, водружая зайца на вращающуюся конструкцию.

- Ладно, мон ами, проиграл я, - согласился Катышев. - Мензурка с меня, вечером. За приезд коллеги. Пойдем, представлю командиру.

- Может, не стоит вам идти, - сказал я. - Вы выпили.

- А это ничего, - он рассмеялся. - За заботу спасибо.

Мы вошли в бункер и, миновав несколько лестниц и дверей, оказались в командном пункте радиолокационной станции. В полумраке светились желтые круглые глаза экранов с вращающимися стрелками визиров, гудели голоса операторов, беспрерывно передающих планшетисткам координаты воздушных объектов. Не отвлекаясь от прозрачных экранов и линеек, женщины с любопытством разглядывали меня. Командиром оказался немолодой подполковник, разговаривая с которым, я понял, почему ничего не угрожало нетрезвому капитану. Командир сам был, мягко говоря, подшофе. И скоро я понял, что такое состояние было для большинства практически нормой. Обилие спирта для обслуживания электроники и полное отсутствие каких-либо занятий в свободное от дежурства время делало трезвый образ жизни практически невозможным. Была, правда, библиотека. В ней меня поразило огромное количество учебников различных иностранных языков. Согласитесь, довольно странное занятие для людей, принципиально "невыездных", - учить языки. Видимо, со временем это понимали все и переставали заниматься, предпочтя этому бесполезному занятию национальный "литробол". Дальше всех в изучении продвинулся какой-то любитель французского языка. Судя по отметкам, сделанным карандашом, он дошел до середины самоучителя. Потом я выяснил, что этим человеком был Катышев.

Меня поселили в офицерском общежитии. Многие из моих коллег были семейными людьми. Жены работали либо планшетистками, либо в столовой поварихами, либо не работали. Однако никакого легендарного разврата закрытых воинских частей здесь не наблюдалось. С самого начала я дал себе слово не пить. И при первой же попытке затянуть меня в компанию ответил отказом. Коллеги отнеслись к моему стремлению с ироничным пониманием. А когда я взялся за изучение языков, все поотдавали мне те книги, которые хранили у себя в комнатах. Как я узнал потом, вся часть заключала пари на срок, который я продержусь. Все оказались не правы, пить я так и не начал.

Однажды зимой я, как обычно в свободное время, занимался в нашем спортивном городке. На каждый снаряд у меня было запланировано определенное количество подходов. И к каждому было приурочено некоторое, так сказать, лингвистическое упражнение. Допустим, турник - пять подходов и пятьдесят выделенных на сегодня к запоминанию слов на английском языке, брусья - и грамматические правила немецкого, пробежка - и согласование времен во французском языке. И так по кругу в течение полутора - двух часов. Заканчивал я обычно боксерскими экзерсисами, немилосердно молотя кулаками по куску резины, закрепленному по углам четырьмя пружинами. Вообще-то эта штука предназначалась для уколов штыком, но других приспособлений для рукопашного боя в нашей части не было. Как говорил наш командир подполковник Ильясов: "Мы интеллигентные войска, а не какие-то там ВДВ". Не любил десантников почему-то.

В тот день я, как обычно, боксировал со своей "грушей" и заметил стоящего неподалеку Катышева. Я не стал обращать внимания и продолжил занятия.

- Разминаешься, лейтенант? - спросил он, приближаясь.

- Как видите, - ответил я, проводя серию прямых ударов. Я ни с кем не переходил на "ты". Это один из самых надежных способов сохранить дистанцию в общении, кроме бокса, конечно.

- Давай со мной, - сказал он, снимая портупею. Я с сомнением посмотрел на его бледное лицо, воспаленные глаза с темными кругами под ними, на дрожащие руки, но в конце концов он же не ребенок.

Мы встали друг напротив друга. Я протянул руку для захвата. Он перехватил ее и резко потянул вперед и вверх. Через мгновение я лежал на снегу, пытаясь представить себе, как это было сделано. Так повторилось еще пару раз. Я пытался сменить тактику, но все равно каждый раз кувырком летел в снег. При этом казалось, что Катышев, планируя бросок, специально рассчитывал мое падение так, чтобы оно пришлось на самые заснеженные и безопасные места. Я разозлился и начал работать кулаками. Но он ловко уходил с линии атаки, и мои удары просто проваливались.

Наконец мне удалось прижать противника спиной к брусьям. Он насмехался надо мной, а пренебрежение всегда приводило меня в бешенство. И вот я достал его апперкотом под ребра, и тут же резкая боль буквально скрутила меня и бросила на землю.

Я очнулся лежа на скамейке. Катышев еще не перевел дыхание, и я понял, что потерял сознание не надолго.

- Извини, лейтенант, - сказал он, присев на скамейку у моих ног. Просто мне показалось, что ты бы не прекратил меня месить. А дыхалка у меня уже не та, что раньше.

- Где вы этому научились, капитан? - Я вскочил на ноги, хотя боль все еще шевелилась где-то внутри.

- Был такой эпизод в моей биографии, когда все должно было сложиться иначе, - он как будто задумался, но потом подмигнул мне: - Хочешь, и тебя научу. Бог с ними, с запретами на неразглашение.

Я, конечно, согласился. Но слова о том, что все могло быть иначе, и то, как они были сказаны, навсегда запомнились мне, и, как оказалось несколько лет спустя, совершенно не зря.

Прошло два года. Мне было присвоено очередное звание - старшего лейтенанта. Это событие мы отметили с моим единственным другом капитаном Катышевым. Отметили бутылкой вина. Надо сказать, что после начала наших занятий Лев Сергеевич Катышев постепенно перестал пить. Он оказался прекраснейшим человеком и замечательным учителем. Во время тренировок он научил меня не только приемам рукопашного боя, но и привил некоторые психологические навыки. Благодаря им улучшилась память, и успехи в изучении языков стали ощутимей. Скоро я уже достаточно хорошо знал три европейских языка и приступил к изучению четвертого, испанского. Но, несмотря на дружескую близость, Лев никогда не возвращался к разговору о своем прошлом. А я не хотел спрашивать, чтобы не испортить отношений.

Иногда Катышев с разрешения командира на его машине куда-то уезжал и всякий раз возвращался очень расстроенным. И однажды просто не вернулся после такой поездки. "Уазик" приехал пустым. Поговорив с водителем, командир сам собрал немногочисленные пожитки капитана и с той же машиной отослал их из части. На мой вопрос о том, что произошло, командир ответил какими-то невнятными словами о штабных интригах. Водитель ничего не знал вообще. Ему передали приказ привезти вещи Катышева, и он привез. Приказ передавал какой-то секретчик из штаба округа. Самого капитана рядовой не видел, а секретчика описал как старлея с гадскими глазами. После отъезда Льва Сергеевича жизнь в части показалась мне невыносимой. Но просить маму замолвить за меня словечко перед папиными друзьями, многие из которых были большими шишками в Министерстве, я не хотел. Скоро случай помог мне выбраться из рутины службы. Были назначены учения для радиолокационных станций. Мы должны были засечь и проследить полет самолета-провокатора. На дежурство у экрана командир посадил меня. Почему он так решил, не знаю, но это сыграло в дальнейшем большую роль в моей судьбе, а его спасло от больших неприятностей. В назначенный день я сидел перед мерцающим экраном и привычно монотонным голосом передавал координаты появлявшихся в поле зрения локатора воздушных объектов. Все они появлялись в контролируемом участке регулярно, и планшетистки могли "зарисовать" маршрут каждого по памяти с точностью до километра. Обычно они переговаривались во время работы, но сегодня учения - и все проявляли умеренное усердие. Подполковник Ильясов был трезв как стеклышко. Это я заметил по его строгому и хмурому виду еще на разводе. Теперь он сидел рядом со связистом и рацией и перебирал пальцами цветные конфетки монпансье в железной коробочке. Курить в бункере было запрещено.

Наконец на экране радара возникли сразу несколько целей. Они шли на большой высоте и появились с разных сторон. Работа закипела, планшетистки застучали линейками, я забубнил координаты самолетов, поминутно нажимая кнопку запроса "свой-чужой" и наблюдая за разделяющимися при положительном ответе метками на мониторе. Ильясов связался со штабом и сообщил, что в воздушном пространстве появились объекты, идущие на большой высоте. Один из самолетов на сигнал запроса не ответил и тут же был идентифицирован как условный нарушитель. Командир сообщил в штаб. Мы получили приказ проследить за полетом "чужака". Тот вел себя, как положено застигнутому нарушителю: менял курс и высоту, ставил помехи, прятался за другие объекты. Но эти фокусы давно известны, и мы хорошо справлялись с задачей. Через десять минут из штаба дали отбой. Я видел, как Ильясов облегченно вздохнул. Очевидно, он ждал какого-то подвоха со стороны начальства. Но ничего экстраординарного не произошло.

Командир находился в бункере до конца дежурства. А вечером он вызвал меня в штаб. Он сидел в своем кабинете под портретом Ленина и пил водку. Таким я его еще никогда не видел.

- А, Коробков, - приветствовал он меня. - Входи, входи. Вижу, что прибыл. - Он указал на стул напротив. Я сел.

- Влипли мы с тобой, лейтенант, - он усмехнулся. - Вернее, я один влип. Понимаешь, какая история: им в штабе для каких-то целей понадобился подробный отчет о маршруте движения этого долбаного "нарушителя". Понимаешь? Все координаты мы должны представить завтра в секретный отдел штаба округа. А где они, эти координаты? - И он указал их местонахождение, срифмовав со словом "где".

- Так что вот так вот, Коробков. А взгреют меня по полной программе, спасибо твоему другу Катышеву.

- При чем здесь Катышев? - спросил я.

- При том, что любят его жутко в этом самом серетном отделе. А я у них числюсь в его друзьях. Вот и выдумали эту хрень с координатами. Чтобы подловить. Понял? А с секретным отделом не поспоришь. Гэбэ.

- Я могу попробовать перечислить координаты. На память.

- Как это - на память? - Ильясов ошарашенно смотрел на меня.

- Ну так. В качестве тренировки. Если только быстро и сейчас.

Командир взял лист бумаги. Я сосредоточился и перечислил все отметки о цели, которые планшетистки с моих слов наносили на карту. Командир записал их и утром отправил в штаб. Все прошло прекрасно - координаты совпали точь-в-точь.

А еще через неделю я узнал, что меня переводят в секретный отдел штаба Ленинградского военного округа. Каким-то образом они там узнали о происхождении блестящего рапорта подполковника Ильясова, и было решено забрать меня на повышение.

ГЛАВА 8

Утром, приехав на работу, Турецкий сразу засел за отчет судмедэксперта. Просматривал фото с места происшествия: средний план, общий, крупный... Изучал видимые глазу повреждения на теле, вчитывался в текст отчета. Привычно переводил сугубо медицинские термины на доступный человеческому пониманию язык.

Сломана левая ключица, шестое и седьмое ребро слева (падала левым боком на мусорный контейнер). Разбита височная кость, многочисленные разрывы внутренних органов...

Размышления прервал звонок Меркулова.

- Как дела? Есть новости по делу Лебедевой?

- Немного.

- Освободишься - зайди, я у себя до двенадцати.

- Я зайду через две минуты.

Меркулов слушал с вниманием. Турецкий рассказал все, что узнал от Туси.

- Думаешь, этот психопат - сын Разумовского? - понижая голос до полной конспирации, спросил Меркулов.

- Не знаю, - признал Турецкий. - У меня нет стопроцентных доказательств, что Разумовский на момент смерти Лебедевой был ее любовником.

- Я тебе помогу, - сказал Меркулов. - Сын занимался бизнесом. Но это старые сведения. Надо проверить. Я поручу собрать всю информацию.

- Спасибо. Как его зовут?

- Максим.

- Ну, - небрежно пожал плечами Турецкий, хотя внутри у него все подпрыгнуло, - я так и знал... Скорее всего, этот Максим перехватил инициативу у своего престарелого и высокопоставленного отца.

- Да ты что? - охнул Меркулов. - Саша, ты понимаешь, в какое дело мы втягиваемся? Когда ты встречаешься с подругой Лебедевой?

- Сегодня.

- Не тяни.

Ага! Как будто в характере "важняка" было тянуть!

Не успел Турецкий вернуться и засесть за свой стол, как позвонил оперативный сотрудник с квартиры Лебедевой. Задержали неизвестную женщину. Пыталась отпереть дверь Лебедевой своим ключом. Тетку временно задержали до выяснения, ждать приезда Турецкого или не ждать?

- Сейчас буду!

"Маршрут для водителя становится все привычнее, - машинально отметил Турецкий, - сегодня приехали раньше на десять минут".

Он позвонил у квартиры Лебедевой. Дежурный оперативник, взглянув в глазок, открыл дверь.

- Это ее приходящая домработница, - шепотом сообщил он Турецкому. Утверждает, что не знала о самоубийстве хозяйки. Пришла, как обычно, к десяти убирать в квартире. Открыла дверь своим ключом, а тут я в прихожей стою. Увидела, подняла крик - думала, воры.

- Где она теперь?

- Плачет на кухне.

В кухне стоял сильный запах сердечных капель. Турецкий увидел домработницу - женщину лет шестидесяти с неизгладимой печатью школьной учительницы во всем облике. Турецкий ее разговорил, оказалось, что она преподавала химию.

Окончательно убедившись, что перед ней не грабители, а представители правоохранительных органов, домработница (звали ее Аэлита Петровна) первым долгом строгим голосом выяснила у Турецкого, в какой школе он учился, когда закончил, имя директора школы и преподавателя химии. Получив ответы на эти вопросы, Аэлита Петровна с достоинством кивнула и сообщила, что среди ее бывших учеников нет ни одного сотрудника Генпрокуратуры, но зато есть два кандидата наук и один гений, который сейчас проживает в Израиле, в Хайфе, где руководит супер-пупер-химической лабораторией. Возможно, он даже станет Нобелевским лауреатом. Своей школьной учительнице химии гений присылает ко дню рождения открытки с видами Мертвого моря и горы Кармель.

Турецкий направил мысль Аэлиты Петровны от горы Кармель к квартире на Рублево-Успенском шоссе.

- Давно вы работаете, вернее работали у Лебедевой?

- Три года, - краснея и почему-то начиная нервничать, призналась домработница.

- Как вы к ней устроились?

- Через знакомых. Я раньше давала уроки... С тех пор как вышла на пенсию... В одной семье, где меня хорошо знают...

Домработница занервничала так, что капельки пота покрыли ее лицо. Показания ее становились сбивчивыми и путаными. Турецкий не мог понять, в чем дело. Самые простые вопросы заставляли бывшую учительницу краснеть, запинаться и путаться в показаниях.

- Сколько раз в неделю вы приходите к Лебедевой?

- Четыре... Иногда меньше.

- Вы только у нее убираете?

- ...

- Или ходите в другие семьи?

- ...

- Сколько часов в день вы работали, когда приходили к Лебедевой?

- Часа четыре... Иногда больше... Если еще стирала... Иногда до вечера.

- Но иногда вы работали только четыре часа? С десяти, получается, до двух?

- Наверное.

- Сколько вам Лебедева платила?

Женщина сморщилась, словно собиралась заплакать.

- Полина Павловна мне не платила. Я просто помогала ей по хозяйству по дружбе, - вымученно произнесла она, краснея и пряча взгляд.

Турецкий уставился на домработницу как баран на новые ворота. Впервые он услышал о существовании домработниц-филантропок, и надо же - один экземпляр этого редчайшего вида сидит прямо перед ним!

- То есть как это не платила? Совсем?

Бывшая учительница опустила голову.

- Совсем.

Турецкий посмотрел на оперативника. Кивнул ему - выйдем-ка в коридор.

Они вышли и плотно прикрыли дверь кухни.

- Она не сумасшедшая? - прошептал оперативник.

- Да, такого быть не может... Подожди, я, кажется, понимаю. Постой пока здесь, в коридорчике.

Турецкий вернулся на кухню. Сел рядом с Аэлитой Петровной. Заговорил задушевным голосом:

- Не бойтесь, я не имею отношения к налоговой инспекции. Я прекрасно все понимаю. Пенсия у вас маленькая. Детям помогать нужно. Внуки небось есть?

Домработница мелко закивала головой, вытирая глаза платочком.

- А тут подвернулась такая работа, - продолжал Турецкий. - Вы уже в возрасте, а частные уроки отнимают много сил. А тут - никакой умственной нагрузки, пришел, пропылесосил, посуду в посудомоечной машине сполоснул... Хозяйка приятная, не кричит, не хамит, называет вас по имени-отчеству, в ваши дела нос не сует, так ведь было?

Домработница кивнула.

- Платила она вам щедро?

- Да, - прошептала Аэлита Петровна, краснея до корней седых волос. Да, она была очень хорошей. А у меня двое взрослых детей. Сын без квартиры, живем двумя семьями в двух комнатах. Внучка просит: "Бабушка, конфетку принеси!"

Она расплакалась, громко высморкалась в клетчатый мужской платок.

- Я тридцать лет проработала в школе! Нас, учителей, можно сразу после выхода на пенсию сдавать в психушку. У меня невроз, память никудышная, бессонница, подагра... Не в моем возрасте таскаться по частным урокам. А домой приглашать учеников теснотища не позволяет.

- Понимаю, - подбодрил ее Турецкий.

- Полина Павловна мне платила триста долларов в месяц. Четыре дня в неделю я у нее работала. Готовить она мне не позволяла, я не умею таких блюд готовить, какие ей нравились. И стирала я только постельное белье. Поначалу мне было стыдно - вдруг кто узнает, что я, учительница, и хожу по людям полы мыть? Но кто, кто нас до этого довел! В Японии во время войны школьный учитель приравнивался к самураю и освобождался от воинской повинности. Стоит ли удивляться, что сейчас в Японии такой технический прогресс? А у нас... Кто придумал такую систему, что учитель - учитель! на старости лет живет как нищий!

Глаза Аэлиты Петровны гневно сверкнули. Она выпрямилась, и вид у нее стал такой же грозный, как в те времена, когда, стуча указкой по таблице Менделеева, она отчитывала нерадивых учеников.

И так же, как нерадивый ученик, который не виноват, что родился бездарем в химии, но чувствует свою вину перед учительницей, Турецкий опустил глаза.

Беседа с домработницей принесла Турецкому мало объективной информации, зато дала массу субъективных наблюдений.

Как он и предполагал, по характеру Полина Лебедева была интравертом. Своими чувствами ни с кем не делилась. Домработницу держала на расстоянии не допуская излишней фамильярности. Никакого распивания чайку вдвоем, никакого обмена сплетнями или последними новостями, услышанными по телевизору. Поначалу Аэлита Петровна не могла подстроиться под этот ритм. Ее учительская привычка все контролировать раздражала хозяйку.

Однажды произошел такой эпизод. Лебедева собиралась уходить. Домработница занималась уборкой.

- Куда вы собираетесь? - просто так поинтересовалась Аэлита Петровна.

- В Акапулько, - совершенно серьезно и очень любезно ответила Лебедева.

- Куда? - не поняла Аэлита Петровна.

- В Акапулько.

Взяла зонт, темные очки, взбила волосы перед зеркалом и захлопнула дверь перед носом обалдевшей бывшей учительницы.

Иногда Лебедева плакала, но Аэлита Петровна боялась спросить о причине ее слез. Иногда она уезжала надолго, и тогда у Аэлиты Петровны был отпуск, она приходила лишь полить цветы. Перед возвращением Лебедева всегда давала ей телеграмму, потому что любила возвращаться в свежевымытую и проветренную квартиру. Из поездок Лебедева привозила домработнице заграничные открытки и мелкие подарки. Из Австрии привезла набор надувной мебели. Из Англии настоящую фарфоровую тарелку с изображением Биг-Бена.

Все свои вещи в шкафах Лебедева складывала сама. Очень не любила, если кто-то к ним прикасался. Однажды Аэлита Петровна взяла раскрытую книгу, оставленную хозяйкой на тумбочке у кровати.

- Я лишь хотела полистать, пока в стиральной машине не кончится программа, - вспоминала домработница. - И книжка-то была не какая-нибудь запрещенная, обыкновенная Агата Кристи. Только я ее взяла, входит Полина Павловна. Посмотрела на меня. Глаза злые. "Вы всегда, - говорит, - берете читать чужие книги?" Я так расстроилась, чуть не расплакалась...

Разумеется, никаких фотографий в обнимку с премьером несчастная домработница в глаза не видела.

"У Лебедевой характер был - кремень, - думал Турецкий. - Она и лучшую подружку держала на расстоянии, как домработницу".

Вспомнив о Тусе, он набрал номер ее мобильного (уже пятый раз за день!), но голос оператора по-прежнему сообщал, что абонент либо выключил свой телефон, либо находится вне зоны досягаемости.

...Отпустив удрученную домработницу восвояси, Турецкий решил по дороге в прокуратуру заскочить в агентство "Престиж" узнать, где сегодня Туся и нельзя ли ее разыскать на месте съемок, раз по телефону ее поймать затруднительно.

В агентстве, едва переступив порог офиса, он услышал голос вчерашней мужеподобной тетки. Она была в ярости. Ее хриплый бас разносился по коридорам, распугивая нимфообразных девушек.

- Эта дура мне заплатит за срыв! Я ее вышибу с треском к чертовой матери, примадонну хренову! - обещала кому-то тетка. - Возомнила о себе, кошка драная. Забыла, кому обязана всем в своей жизни?

Поймав на себе заинтересованный взгляд юноши, обремененного увесистой фотокамерой и потому подпирающего стену в позе поникшего цветка, Турецкий подошел к нему и тихо осведомился, что тут произошло.

- Да так, одна девица сорвала съемку, - пояснил поникший цветок.

- Не Туся, случайно? - догадался Турецкий.

- Вы ее знаете? - растягивая слова, удивился юноша. - Да, Туся должна была приехать к семи утра. Я жду, Эдик ждет, визажист ждет, все ждут - а ее нет, представляете! - возмутился поникший цветок таким тоном, словно речь шла о срыве мирной конференции.

- С ней и раньше такое бывало? - спросил Турецкий.

- С ней, в принципе, нет, но с другими... Звездная болезнь, знаете, закатывая к потолку глаза, поделился юноша наблюдением.

У Турецкого тревожно заныло под левым нижним ребром.

Туся обещала встретиться и пропала. Такого раньше с ней не случалось.

- Где она живет?

- За ней уже ездили. Дома тоже никого, - сообщил собеседник. - И мобильный не отвечает, представляете? Какой ужас! О! - сладким голосом воскликнул он, переключая внимание на новый объект. - Приветик! И ты Тусю ищешь?

Турецкий обернулся и увидел того, к кому обращался поникший цветок: высокого парня в очках и бейсбольной кепке.

- Да, ищу, - подтвердил парень. - Она еще не появилась?

- Я бы тебе сразу сообщил, - сладко пообещал цветок.

- Вы знакомый Смирновой? - Турецкий тоже обратился к парню в бейсболке.

Тот посмотрел на "важняка", нахмурившись.

- Я ее друг.

- Мы можем поговорить? - кивнул Турецкий на дальний угол коридора.

Парень неопределенно мотнул головой и двинулся за ним. Юноша с фотокамерой, неприглашенный, тем не менее засеменил за ними следом.

- Э, э, - остановил его Турецкий, - тебя не звали.

- Так я и думал, - кротко вздохнул обиженный цветок и удалился на прежнее место.

Турецкий вывел друга Туси во двор дома, где располагался офис модельного агентства. Представился, показал свое удостоверение.

- Ваша подруга обещала сегодня со мной встретиться, - пояснил он ситуацию. - И пропала. У нее была информация по одному делу, которое я сейчас расследую.

- Да? - удивился парень. - Почему я ничего об этом не знаю?

- Вы когда видели Тусю последний раз?

- Вчера утром.

- Утром? - удивился Турецкий.

- Да. Она собиралась на съемки. Договаривались созвониться в течение дня, но я забыл включить телефон. А сегодня с самого утра мне стали звонить из агентства, разыскивать ее. Не представляю, что с ней могло случиться? Надеюсь, не авария?

Если парень не врал (а зачем ему врать?), то выходило, что Турецкий видел Тусю последним. Они попрощались у "Кафе на Ордынке" в одиннадцать вечера.

- Она одна живет? - продолжил "важняк".

- Да.

- Вы просто ее друг, или вы вместе живете?

- Мы вместе живем, хотя у каждого своя квартира.

- Вот как? Почему?

- Туся любит ванну, а я - душ, ей рано вставать на работу, а я всю ночь сижу в Интернете...

- Но в остальном вы друг друга устраиваете? - иронично закончил мысль Турецкий.

- Да, - не поняв иронии, серьезно ответил парень.

- Вчера около одиннадцати вечера я видел Тусю в клубе "Кафе на Ордынке", - сказал Турецкий. - Она собиралась ехать домой. Куда она должна была ехать, к себе или к вам?

- Ко мне.

- Вы удивились, что ее нет?

- Удивился, но подумал, что она поехала ночевать к подруге.

- Какой подруге?

- Полине, - ответил парень.

- Лебедевой?

- Вы ее знаете? - удивился он.

- Знаю. Полина умерла позавчера.

- Да? - В голосе парня не слышалось траура. - В принципе, я с ней почти не был знаком, - объяснил он.

- У вас есть ключ от квартиры Смирновой?

- Есть.

- Давайте сейчас подъедем к ней, посмотрим, все ли в порядке.

- Я у нее только что был. Вернее, с час назад, - уточнив время, сказал парень. - Перед тем, как ехать сюда, я заехал к ней на квартиру. Кажется, она сегодня дома не ночевала.

- И ты не знаешь, где она может быть?

- Не представляю.

Турецкий набрал номер на своем мобильном.

- Алена? Сводку ночных происшествий по городу для меня собери. Проверь, не засветился ли где-нибудь серебристо-серый "Сааб" с номерами...

Турецкий глазами задал вопрос. Парень в бейсболке шепотом подсказал номера.

- Запиши, и еще: Смирнова Анастасия Валерьевна, на вид лет 20 - 25, нормального телосложения, рост метр восемьдесят, блондинка. Управляла "Саабом". Последний раз видели на Ордынке в одиннадцать вечера. Все. Как соберешь, звони мне на мобильный.

Парень в бейсболке смотрел на Турецкого выжидательно. Так смотрят на врача, совершающего сложную операцию.

- Если хотите, можем сейчас еще раз съездить к Тусе на квартиру, предложил он.

- Ты на машине? - кивнул Турецкий. - Давай, только поезжай через Ордынку. Я там кое-что уточню...

Ночной клуб был закрыт. На трезвон, поднятый Турецким у входа, вышел тот самый охранник, которого он вчера уложил на пол. При виде Турецкого охранник слегка попятился.

- Вчера я говорил у вас с девушкой в синем платье и платке, - с места в карьер начал "важняк". - После того, как мы с ней вышли подышать воздухом, ты ее больше не видел?

Охранник машинально потер еще побаливающее после вчерашней схватки предплечье.

- Она разве не с вами уехала? - мрачно спросил он.

- Нет.

- Ее машина до сих пор на стоянке.

- Где? - обернулся Турецкий и действительно увидел в ряду других машин знакомый серебристый "Сааб".

- Так что вчера здесь произошло после того, как я уехал?

Охранник пожал плечами:

- Ваша девушка вернулась в бар, выпила. Потом вышла. Ее вроде на улице ждали. Я не видел, уже темно было. Ее усадили в машину.

- Она сопротивлялась? Кричала?

- Ну, а я что, знал, что там происходит? - обиделся охранник. - Я думал, это вы снова ее перехватили.

- Черт! - Турецкий, злой на себя, ударил кулаком в кирпичную стену. Во сколько это было?

- В начале двенадцатого.

- Какая машина?

- Не помню. Не присматривался. По силуэту - "комби" со скошенным задом.

- Съемка камеры наблюдения у вас осталась? Можно ее посмотреть?

- У нас камера на стоянку направлена, - объяснил охранник, тыкая пальцем в незаметный объектив, выступающий из стены в левом верхнем углу над входом в клуб. - Вашу герлу перехватили прямо здесь, на ступеньках, и потащили к улице. Та машина даже во двор не въезжала. На съемке ее не видно.

- Все равно, гони кассету. Могу составить официальный запрос, хочешь фигурировать свидетелем?

- Дурак я? - быстро ответил охранник и мигом слетал за видеокассетой.

ГЛАВА 9

...Ленинград встретил меня прекрасной весенней погодой. К месту назначения нужно было прибыть в течение дня, и я решил пройтись по славному городу. Прогулка получилась длинной и общепринятой: с посещением приснопамятных "Авроры" и Аничкова моста. За время жизни в закрытой части я совершенно отвык от города. И только сейчас начал понимать, как мне не хватало суеты и шума. Я с удовольствием толкался в транспорте, передавал деньги за проезд, выслушивал пространные объяснения горожан о том, как куда проехать. Уже под вечер меня занесло в какую-то забегаловку, где собирались питерские хиппи, они смотрели на меня с удивлением. А я посмеиваясь, представлял себе, как смотрится молодой старлей с аккуратно подбритым затылком в окружении волосатиков-пацифистов. В штаб я прибыл так поздно, что пришлось ночевать в комнате дежурного на его койке. А на следующий день оказалось, что весь штаб бегает кросс в рамках весенней проверки. И я уже числился в списках части. Значит, должен был бежать. И вот после ночи, проведенной почти без сна при свете желтой лампы на столе дежурного, под бесконечные личные и служебные телефонные переговоры, я стоял на старте трехкилометровой трассы в компании коллег-штабистов. При взгляде на многих из них мне казалось странным, что они вообще ходят. Некоторые, очевидно, не надевали спортивные костюмы с очень давних времен, когда сами были несколько постройней. Все вполголоса обсуждали назначение нового командующего округом, который и устроил для своих подчиненных это испытание.

И вот кросс начался. Как ни старался я не выделяться из основной массы, но передвигаться с такой черепашьей скоростью тоже не мог. Скоро большинство осталось позади, и я бежал, видя впереди только спину молодого крепкого бегуна. За ним я и решил пристроиться. Отличаться с самого начала я не хотел. Тем более в такой компании выделиться спортивными достижениями было несложно, да и мало чести. Я бежал, размышляя над тем, как выяснить что-либо о судьбе Катышева. Я попал в число людей, обладающих наибольшим количеством информации. Но, вероятнее всего, именно эти люди и распорядились жизнью моего друга. Он был не совсем обычный для нашей части человек. Я связывал это не только со специальными знаниями, которыми он обладал, но и с особенными отношениями, которые сложились между ним и командиром. Их можно было назвать осторожно-дружескими.

Незаметно для себя я вышел на последний круг. Бегун впереди начал заметно сдавать. Я нагонял его, и он то и дело оглядывался. Впереди прогулочным шагом шли двое в хороших спортивных костюмах. Один был очень высок и сух, второй - маленький и полный. Они беседовали, совершенно не обращая внимания на бегущих мимо. Я нагнал их и услышал обрывок разговора.

- ...затребовали характеристику на Катышева. - говорил высокий.

Я сбавил темп и прислушался. Толстяк пожал плечами и сказал:

- Какую мы можем дать характеристику офицеру с такой репутацией? И зачем?

Он оглянулся, и я пробежал мимо, стараясь не встретиться взглядом с ним и его спутником. Бегун впереди скрылся за поворотом. Я прибавил темп, размышляя над услышанным, а когда повернул, впереди никого не оказалось. Но на финишной прямой передо мной опять замаячила плотная фигура бегуна. Должно быть, срезал угол, пробежав через кусты.

Когда я пересек финишную черту, он, тяжело дыша и широко улыбаясь, протянул мне руку:

- Старший лейтенант Мелентьев. Будем знакомы.

- Будем. - Я пожал протянутую руку. - Старший лейтенант Коробков.

- А, тот самый Коробков! - удивился мой новый знакомый. - О вашей феноменальной памяти ходят легенды, очень рад познакомиться.

Что-то в его голосе мне не понравилось. Но он по-прежнему широко улыбался, а его глаза скрывались за стеклами темных очков. И тут из-за поворота появились "толстый" и "тонкий". Они отвлекли мое внимание от Мелентьева.

- А кто эти двое? - спросил я нового знакомого.

- Тот, что повыше, начальник политотдела округа генерал Артемьев. А второй - наш с вами начальник, полковник Зотов.

- А вы тоже... - начал я, вспоминая определение "старлей-секретчик с гадскими глазами", которое дал водитель Ильясова.

- Да, коллега. Вместе будем служить. Так что давай переходить на "ты".

Я пожал плечами, размышляя над тем, сколько узелков завязалось сегодня вокруг капитана Катышева и меня. А кроме того, разглядывая долговязую фигуру замполита, я вспомнил, что какой-то Артемьев был другом моего отца. Встреча с ним могла бы положить начало в выяснении обстоятельств странного перевода из части капитана Катышева.

Однако первое время мне было некогда этим заниматься. Я входил в курс дела под руководством старших товарищей. Особое усердие в деле обучения проявлял Мелентьев. Он не отходил от меня буквально ни на шаг, иногда казалось, что его главная забота - не допустить меня к самостоятельной работе. В этом положении вещей были и свои плюсы. Я, например, ясно видел, что наш непосредственный начальник майор Рожин просто-напросто боится Мелентьева и находится под его сильным влиянием. Все решения принимал Мелентьев. Он был в курсе всего, что делается в отделе. Я бы не смог получить ни одного документа без его ведома.

Долгое время не удавалось придумать предлог для визита к генералу Артемьеву. Во-первых, генерал часто отлучался или бывал занят, а во-вторых, ну что я ему мог сказать: "Помогите сыну своего старого друга доказать невиновность опального капитана"? Я даже не знал, в чем его вина. Правда, мне казалось, что тогда, на беговой дорожке, в голосе генерала слышалось сочувствие к Катышеву, но может, это было заблуждение.

В один из дней, месяца через два после приезда в Ленинград, Артемьев сам вызвал меня к себе в кабинет. Оставив Мелентьева в легком беспокойстве, я отправился, настраивая себя на нужный разговор. Чопорный адъютант радушно встретил меня и сразу же проводил к генералу.

- Здравия желаю, товарищ генерал, - я стоял по стойке "смирно" у дверей огромного кабинета.

- Ну здравствуй, старший лейтенант Коробков. Проходи, садись, генерал сидел за столом, заваленным плакатами, боевыми листками, фотографиями, были, кажется, даже несколько писем. Я вошел и сел на стул с высокой прямой спинкой.

- Как устроился? Как работа? - В голосе генерала слышались нотки раздражения. Задавая вопросы, он перебирал бумаги на столе, не глядя на меня.

- Все в порядке, товарищ генерал, спасибо за заботу.

- Спасибо, значит. А что же ты ни разу не зашел ко мне, Володя? Ведь мы с твоим отцом большими друзьями были и матушку твою я знаю хорошо. Генерал встал из-за стола, стал прохаживаться по кабинету. - Даже если ничего не нужно. Мог просто зайти, рассказать, как дела, - продолжал Артемьев.

А я подумал, что, конечно, нет ничего проще, чем зайти поболтать к начальнику политотдела округа. И вслух сказал:

- Да и дело у меня к вам есть, товарищ генерал. Просто служба одолела...

- Шутишь? Какая служба в секретном отделе? Что еще за новости? Отродясь они ничем не занимались, кроме соблюдения и придумывания всяких непущательных инструкций. Что за дело?

- Я по прежнему месту службы был близко знаком с капитаном Катышевым, - я заметил внимательный взгляд генерала и продолжал: - Он неожиданно и странно исчез после визита в штаб округа. Мне бы хотелось узнать, что произошло.

Тут генерал внезапно остановился у входа в кабинет, приоткрыл дверь и заглянул в приемную, потом подошел и сел напротив меня:

- Дело это темное, Володя. Трибуналом попахивает. В чем конкретно обвинили Катышева, я не знаю. Знаю только, что вся инициатива в этом деле исходила от секретчиков. Кто-то там очень не хотел, чтобы все улеглось. Мне нравился Катышев. Но я мог помочь ему только оттянуть время. Надеялся, что все уляжется.

В кабинет постучали. Адъютант сообщил, что приема ждет майор Рожин.

- Сейчас приму, - Артемьев подождал, пока дверь закроется. - Уже прискакал, подлец... - генерал рассмеялся. - Они бы делом лучше с таким рвением занимались. Короче, чем тебе помочь?

- Пусть дадут мне самостоятельно работать. Мне хочется сделать что-то самостоятельно. Пока что я выполнял только поручения Мелентьева. Может быть, тогда что-то удастся выяснить о Катышеве.

Генерал кивнул и протянул мне руку:

- Если понадобится помощь, обращайся.

При выходе из кабинета я встретился взглядом с Рожиным. Он смотрел испытующе, я постарался принять самый беспечный вид. После возвращения от генерала Рожин скрепя сердце освободил меня от опеки Мелентьева. Но скоро они придумали новый способ контролировать меня. У меня пропали ключи от рабочего стола. Просто исчезли из кармана шинели. Я написал рапорт Рожину. Он сказал, что примет меры, что случай очень странный, никогда раньше у них такого не было. Сказал, что в крайнем случае прикажет поменять стол. Но потом все это как-то замяли. В результате я вынужден был хранить свои бумаги в сейфе, а он у нас с Мелентьевым был один на двоих. Так что он мог постоянно быть в курсе моих дел. Это сильно замедлило и затруднило ход расследования. Но все равно я успел выяснить, что к неприятностям Катышева приложил руку именно Мелентьев и что Катышев занимался каким-то внутренним расследованием, которое касалось нашего отдела. Однажды весной я, придя на работу, застал Мелентьева сидящим за моим столом со связкой ключей в руках.

- Вот пытаюсь подобрать к тебе ключик, - улыбаясь, сказал он.

- И как, получается? - я присел на край его стола.

- Пока не очень. - Он встал и подошел к окну. - Весна на дворе. А мы сидим за решеткой в темнице сырой. Послушай, Коробков, приглашаю тебя сегодня вечером в ресторан. Отметим мой день рождения. Девушку захвати свою.

- У меня нет девушки. И поздравляю с днем рождения, - я сделал вид, что не смотрел личное дело Мелентьева и верю его вранью.

- Ну хорошо, там кого-нибудь приглядишь. Согласен?

Я согласился. Интересно было, что он придумает. Вечером мы встретились. Оба в гражданской одежде. Но мой скромный наряд не шел ни в какое сравнение с дорогой амуницией Мелентьева. На три месячные офицерские зарплаты тянули его вещи.

- Ну что, готов погусарствовать, Владимир Дмитриевич? - спросил он, распространяя вокруг себя ароматы хорошего одеколона и алкоголя.

- Готов. А ты уже начал, я смотрю, - ответил я.

- День рождения, сам понимаешь. То с одними, то с другими отметишь, врал Мелентьев.

Мне показалось, что в глазах его я увидел какое-то беспокойство и напряжение. - Ну, помчались?

К ресторану мы подъехали на такси. Мой коллега щедро расплатился с водителем, причем так, чтобы я видел, сколько он оставил на чай. У меня возникло ощущение, что он решил поразить меня своей щедростью. Возле дверей ресторана стояла толпа. Уверенно пробираясь ко входу, Мелентьев бросил мне через плечо:

- Половина Ленинграда ходит в джинсах "Голубой доллар". Мечта любого питерского фарцовщика.

На многих в толпе действительно были штаны с изображением знака доллара, и это явно поднимало их обладателей в собственных глазах. Швейцар беспрекословно пропустил нас внутрь. Мелентьев задержался, чтобы о чем-то переговорить с ним. Я сел за указанный метрдотелем столик. Скоро ко мне присоединился Мелентьев. А еще через несколько минут стол был накрыт и рядом с нами сидели две девицы. Мелентьев представил их как старых знакомых, которых случайно встретил у входа. Девицы профессионально щебетали ни о чем. А я, глядя на Мелентьева, думал: неужели таким вот образом он решил купить мое расположение. Мы выпивали и закусывали. Девицы стали вести себя очень откровенно. Моя подруга отдавила мне ногу своей туфелькой, а потом и вовсе положила руку на мое бедро и все свои глупости шептала исключительно мне на ухо. Мелентьев делал вид, что деликатно не обращает внимания на эти игры. Он несколько раз куда-то уходил и возвращался. Когда он вернулся к столу в последний раз, моя подруга потащила меня танцевать, танец был медленный и, мягко говоря, зажигательный с ее стороны. И тут кто-то похлопал меня по плечу, я обернулся.

- Старик, ты не прав, - передо мной стоял крепкий молодой человек. Эта девушка со мной.

- Неправда, не с ним я, - запищала девица. - Не отдавай меня ему. Пошел вон!

Неожиданно она влепила парню звонкую оплеуху. А тот, не мудрствуя лукаво, врезал ей. Девушка упала и захныкала. Народ вокруг возмущенно зашумел. Парень стоял в стойке, явно и не без оснований рассчитывая на мои ответные действия. Я оглянулся. Мелентьев, отвернувшись, беседовал со своей дамой. А через дверь я увидел милиционеров, которые маялись у входа. Я понял, что недооценил Мелентьева. Он решил впутать меня в скандал.

Офицер устраивает мордобой в кабаке, защищая сомнительную честь особы известного поведения.

Парень ждал начала драки. Но я отвернулся и быстро пошел к двери. Прежде чем он успел понять, в чем дело, я уже на глазах у милиционеров спокойно покинул ресторан.

На следующий день Мелентьев долго извинялся передо мной. Сетовал на мой ранний уход. Сказал, что не имел понятия о том, что все так обернется. Я сделал вид, что поверил ему, для убедительности даже попросил у него телефон своей новой знакомой из ресторана. Но, видимо, не убедил старшего лейтенанта в своей лояльности. В чем скоро имел возможность убедиться. Наверное, через неделю после нашего разговора я вернулся из инспекционной поездки в одну из далеких частей. Вернулся я раньше положенного срока и, подходя к двери своего кабинета, нашел ее приоткрытой. Внутри звучали голоса. Разговаривали двое. Мелентьев и еще один человек, его голос я распознал чуть позже, уже вслушиваясь в их речи.

- Стало трудно работать. Он все время путается под ногами.

- Не бзди. Убрать его, может, и понадобится... Причем, если понадобится, то сделать это надо будет срочно, - это говорил Мелентьев. Как там наши морячки?

- В порядке. Доставили. Пятьдесят пар. - В голосе майора, теперь я узнал его, слышался восторг. - Еще пятьдесят на подходе.

- Маловато. Ну ладно. Десятком придется пожертвовать.

- Для чего? Это ж три тысячи рублей почти! Может, как-то иначе...

- Сделай иначе! Они с этим Катышевым как близнецы. Не договоришься никак.

- Как это... Хрустальная честность? - И он жутко выматерился.

- Ладно, - продолжал Мелентьев. - Все нужно сделать в ближайшие дни. До того, как прибудет вторая половина. Чтоб спокойно работать. Я считаю, что это, конечно, грубовато будет, зато вполне надежно.

Кто-то из них подошел к двери. Я отступил на шаг. Дверь закрылась. Я решил немедленно отправиться с рапортом к генералу Артемьеву. По счастью, он оказался на месте и немедленно меня принял. А через два дня, когда мы с Мелентьевым сидели в кабинете, в дверь без стука вошли несколько коллег-особистов. Их лица были суровы и непроницаемы. Пожав руку Мелентьеву, один из них повернулся ко мне:

- Старший лейтенант Коробков, дайте ключи от вашего стола.

- У меня нет ключей. - Я поднялся со стула, в упор глядя на Мелентьева.

- Да что ты, Володя? - Он улыбался мне в лицо. - Ты забыл просто. Они же у тебя в плаще.

Особист кивнул приятелю, тот шагнул к вешалке.

- По-моему, в правом кармане, - в голосе моего коллеги слышались нотки торжества.

Достали ключи, открыли ящики. В каждом из них лежало по нескольку пар американских джинсов "Голубой доллар".

- Вызовите майора Рожина, - сказал старший своему коллеге и посмотрел на меня: - Как вы это объясните, Коробков?

Я пожал плечами, наблюдая за Мелентьевым. Интересно было знать, станет он разоблачать меня или просто промолчит. Пока молчал, изображая на лице крайнюю степень удивления от увиденного. Майор Рожин влетел в кабинет и остановился. Актером он был никудышным, поэтому залопотал что-то об офицерской чести, о том, что штаб - это не место. Но все это как-то вяло, неубедительно, скосив глаза в сторону.

- Что тут происходит? - В кабинет вошел генерал Артемьев. Особисты вытянулись в струнку, старший доложил. Генерал отозвал его в коридор. Я видел, как беспокойно переглянулись Рожин и Мелентьев. А через минуту их обоих вели по коридору штаба.

Так закончилось мое первое столкновение с Мелентьевым. А заодно, кажется, и время нашего свидания с вами, господин адвокат.

Гордеев словно очнулся, услышав этот голос и звук открываемой двери комнаты. Коробков уже стоял, с улыбкой глядя на своего защитника.

- Вы умеете слушать, Юрий Петрович.

- А вы рассказывать, - Гордеев помотал головой. - Я вынужден буду побеспокоить вас еще раз.

Коробков пожал плечами и направился к двери.

- А что с Катышевым? - спросил адвокат напоследок.

- Ничего. Его вернули в войска. Но он скоро уволился. Просто понизили в звании и перевели от нас.

Дверь комнаты осталась открытой, по коридору застучали гулкие шаги.

Петр Александрович Демьянов посмотрел на часы. Уже два часа, как он плутает по лесу и не может выбраться. Как же он оказался в этой непролазной чаще? Просто удивительно, ведь еще мальчишкой он исходил в этом лесу все тропинки, мог с закрытыми глазами на память сказать точное количество шагов до ближайшего родника, поляны, до секретного шалаша. Петр Александрович был уверен, что нет здесь места, которого он бы не знал. А вот, поди ж ты, какой-то заколдованный лес. Как будто и люди сюда никогда не заходили: ни одной приметы цивилизации. Нет ни пластиковых бутылок, ни консервных банок, ни углей от костра - ничего. Только темные разлапистые елки и бурелом под ногами. Даже шестилетняя овчарка Морис - любимец всей семьи - уже не бежит радостно впереди, а уныло плетется чуть поодаль хозяина, изредка вопросительно поглядывая на него, как бы говоря: "Ну и куда мы с тобой забрались, Петр Александрович? Пора бы уже к дому заворачивать - время обеда скоро".

Выходные не заладились уже с самого начала. Еще в пятницу утром Петр Александрович в радостном предвкушении начал агитировать свою семью поехать в деревню за грибами.

- Подумайте только! - восклицал он. - Выходишь из дома в пять утра тишина. Воздух чистый, над землей дымка, все спят еще. А ты идешь прислушиваешься, каждую травинку, каждый листочек слышишь, чувствуешь.

Романтически настроенного Петра Александровича прервала супруга:

- Вот, Петя, бери детей, и езжайте, а у меня докторская, сроки поджимают. Я без вас хоть поработаю спокойно. А то целыми днями - одного покорми, другому постирай, третьей погладь. Езжайте, хоть искупаетесь.

Сколько Демьянов помнил свою жену, она непрерывно что-нибудь писала. Когда они только познакомились, Наталья работала над дипломом. Когда решили пожениться - заканчивала кандидатскую. После свадьбы непрерывно творила бесчисленные научные статьи, потом замахнулась на собственный учебник. Теперь вот решила непременно стать доктором филологических наук. Петр Александрович понимал, что специалист по старославянскому языку - это, конечно, звучит серьезно, но не в ущерб же семье, возмущался он.

Михаил, старший сын, еще полгода назад весть о поездке в любимую деревню воспринял бы с восторгом, но в этот раз безапелляционно заявил:

- Нет, па, я не могу. Маша с родителями завтра тоже на дачу едут, они меня попросили помочь им, что-то вскопать там надо.

- Опять Маша! - возмущенно воскликнула жена, не отрывая глаз от печатной машинки. - Ты там чаще, чем дома бываешь. Может, они тебя усыновят?

- Ладно, мам, перестань. Па, ты не обижайся, в следующий раз вместе поедем, а сейчас с Анькой езжайте, она давно в деревне не была.

- Ну уж нет, - заявила молчавшая до этого момента дочка, - у меня есть дела и поважнее, чем в лесу по крапиве лазить. Меня девчонки завтра в кино позвали.

Демьянов машинально отметил про себя перемену, произошедшую с дочерью. Как раньше она любила проводить выходные с отцом! Ездить с ним в деревню, ходить на речку, за грибами. С интересом слушала разные истории, которых в запасе у Петра Александровича было достаточно. И про его детство, и про службу в армии, и про работу на севере. Некоторые истории она заставляла отца пересказывать по нескольку раз и знала их наизусть, и если Демьянов выпускал что-то из повествования, немедленно поправляла. Теперь же Анна с головой погрузилась в свою юношескую жизнь. Целыми днями пропадала с одноклассниками, друзьями. Забегала домой, только чтобы переодеться и поесть. Ни о чем не разговаривала. Не рассказывала. На все вопросы отвечала недовольным подергиванием плечами. Петр Александрович очень огорчался, что дочь так отдаляется от него, но списывал все это на проблемы переходного возраста и надеялся, что со временем все станет на свои места, и они с Анной снова станут друзьями.

- Понятно, - недовольно проворчал Петр Александрович, - сейчас Морис тоже скажет, что у него дела неотложные. Ты-то хоть со мной в деревню поедешь? - сказал он, обращаясь к собаке.

Пес радостно вскочил с дивана и, подбежав к хозяину, боднул его влажным носом в коленку.

Морис появился в их семье неожиданно. Наталья всегда была против всякой живности в квартире.

- Я люблю животных, - всегда повторяла она, - но если в квартире есть собака, то людям там делать нечего.

Когда дети были маленькие, они часто просили у отца разрешения завести щенка. Петр Александрович тоже был не прочь иметь собаку, но пойти против воли жены не решался. И вот однажды, возвращаясь с работы поздно вечером, он заметил возле двери подъезда маленький пищащий меховой комочек. Подойдя поближе, он понял, что это совсем крошечный щенок, которому не было, наверное, и двух недель от роду. Пройти мимо Демьянов не мог. "Будь что будет, - подумал он, - возьму домой. Конечно, скандала не избежать. Ну не оставим, так хоть покормим это чудо. Нельзя же, в самом деле, живое существо оставлять умирать на морозе".

Поднимаясь в лифте, он готовился заранее отражать атаку жены, которая накинется на него, как он думал, лишь только заметит щенка у него в руках. Поднявшись на свой этаж, он нерешительно нажал кнопку звонка. Наталья открыла ему дверь и, даже забыв поцеловать мужа, схватила на руки теплый комочек и начала причитать над ним:

- Господи! Какой же маленький, жалкий, ты, наверное, кушать хочешь. Кто же выбросил чудо такое? Звери, а не люди!

Петр Александрович остался обескураженно стоять в дверях. Он ожидал от своей жены любой реакции, но только не такой. Потом уже, сидя вместе с ней на кухне, Демьянов осторожно спросил:

- Наташ, может, оставим? Смотри, какой он милый. Детям сколько радости будет.

Наталья подумала немного, а потом, махнув рукой, сказала:

- Ладно, Бог с вами, пусть живет, но смотри, я к нему не притронусь. Сами гуляйте, сами кормите, сами лечите.

Когда дети, проснувшись утром, увидели нового жильца в их квартире, их радости не было предела. Они не спускали щенка с рук и даже чуть не подрались из-за того, с кем будет спать Морис (это имя предложила дочка, и все согласились). Пока Наталья не решила этот спор по-своему:

- Собака будет спать в коридоре на подстилке, - не терпящим возражений тоном заявила она. - И вообще, собаку баловать нельзя. Вы зверя растите, а не тепличное растение.

При этих словах Морис лизнул ее в коленку и навсегда завоевал расположение хозяйки дома.

Вспомнив эту историю, Демьянов потрепал собаку по спине:

- Знал бы ты, что с нами произойдет, не стал бы, наверное, так радоваться. Ты хоть понимаешь, что сегодня сделал? Ты хозяина своего спас.

И действительно, если бы не было рядом грозной собаки, может, Петр Александрович уже и не бродил бы по лесу, пытаясь найти дорогу домой.

Все дело в том, что некоторое время назад на Демьянова напали. Как все сильно изменилось за несколько лет, удивился еще Петр Александрович. Совсем недавно незнакомые люди, встречаясь в этом лесу, здоровались друг с другом, улыбались, осведомлялись о грибных местах, желали удачи. А сейчас трое парней, сопляки, мальчишки, к взрослому человеку ни с того ни с сего прицепились. "Пьяные, что ли? - удивился про себя Демьянов. - Какие деньги могут быть у человека, который в лесу собирает грибы". Именно это он и попытался объяснить, но никакие уговоры и увещевания на них не действовали. Морис в это время с интересом разрывал кучу прошлогодних листьев и, казалось, не обращал на происходящее никакого внимания, но, как только один из хулиганов поднял руку для удара, собака немедленно оказалась рядом и мертвой хваткой вцепилась ему в предплечье. Тот испуганно вскрикнул и упал на спину, остальные бросились бежать, обещая, что сейчас вернутся не одни. Петр Александрович, взяв собаку на поводок, тоже поспешил в противоположную сторону. Как долго и куда они бежали, Демьянов от испуга не запомнил, теперь он растерянно озирался по сторонам, гадая, в какую же следует пойти. Самым обидным было то, что пришлось бросить корзину с грибами. А каких там только не было! И подберезовики, и подосиновики, и даже несколько белых, молодых и крепких. Теперь все эти сокровища были рассыпаны и раздавлены на лесной тропинке. Самой же досадной утратой была потеря настоящего охотничьего ножа, таких уже ни в одном магазине не найдешь, да и тот был не покупной, а дареный, сделанный на заказ армейским дружком. Петр Александрович уже лет двадцать пять с ним не расставался ни в походах, ни в дальних прогулках, ни в поездках за город. Теперь и не найдешь его среди веток да травы.

С такими мыслями Петр Александрович брел по лесу, потеряв всякую надежду найти путь домой, теперь он пытался хотя бы просто выйти на большую дорогу, а там и машину попутную можно встретить. Внезапно Демьянов вздрогнул от пронзительного собачьего воя. Морис, еще полминуты назад копошившийся возле кучи еловых веток, вдруг сел рядом и, подняв морду вверх, завыл. Петр Александрович подошел поближе и присмотрелся. Первой реакцией от увиденного было броситься бежать что есть мочи, не разбирая дороги - из-под старых сломанных веток виднелась человеческая рука, судя по всему женская, с наманикюренными ногтями и тоненьким золотым колечком на безымянном пальце. Демьянов в ужасе отшатнулся, затем присел на корточки, обхватил голову руками и закрыл глаза. Посидев несколько минут в таком положении, он вновь посмотрел в ту сторону в надежде, что это просто его воспаленное воображение, устав от долгого бесцельного брожения по лесу, подкидывает ему такие сюрпризы. Но рука никуда не исчезла. Собравшись с силами, Демьянов подошел и начал раскидывать ветки, под которыми было спрятано тело. Через минуту работы Петру Александровичу открылась страшная картина: мертвая молодая женщина лежала на сырой земле в такой позе, будто специально прилегла здесь отдохнуть, устав от долгой дороги. Глаза ее были приоткрыты и, казалось, смотрели прямо на Демьянова. Мужчина в ужасе отпрянул назад.

- Что же делать? Господи, что делать-то теперь? В милицию надо бежать, да где же найдешь ее здесь? - причитал он. - А если убийца еще тут? Труп-то свежий, судя по всему. Бежать надо отсюда, как можно скорее. Морис, за мной, быстро.

Мужчина с собакой долго бежали по лесу, не обращая внимания на препятствия, овраги, поваленные недавним ураганом деревья, наконец страх выгнал их на дорогу. Демьянов остановился, чтобы отдышаться и оглядеться. Чуть поодаль на дороге он заметил пожилую женщину.

- Постойте, - крикнул он что есть мочи. - Подождите, не уходите.

- Ну, чего надо, - отозвалась та, поудобнее перехватывая огромную палку, которую держала в руках.

- Где здесь милиция? Как до нее добраться побыстрее?

- Ну, милый мой, - смягчилась старушка, - до милиции даже на машине не меньше получаса езды. В поселке ближайшее отделение. А что случилось с тобой, может, я пособлю?

- Да не со мной, там женщина мертвая в лесу.

- Тьфу, что б тебя! - собеседница торопливо перекрестилась. Нализался среди бела дня. Мертвая! У-у, алкаш несчастный, - пригрозила она палкой Демьянову и быстро зашагала по дороге.

Петр Александрович остался ждать машину. Через некоторое время раздался громкий шум и из-за поворота показался старый, раздолбанный "москвичонок".

- Стой! - бросился ему наперерез Демьянов.

Машина затормозила, из нее вылетел маленький человечек, комплекцией напоминавший шоколадный батончик на маленьких коротеньких ножках. Размахивая руками, он закричал высоким тонким голосом:

- Ты чего делаешь? Ты что под колеса бросаешься? Что, пожар где-то? Умер кто-то?

- Да! - задыхаясь, ответил Петр Александрович.

- Что да? - опешил человечек.

- Да, умер. Женщина умерла, в лесу лежит, в милицию срочно надо.

- Чья женщина-то? Твоя? Постой-постой, а не ты ли ее... Ну, того этого? Ты не бойся, скажи, я не выдам, я бы свою тоже уже давно того, да она меня больше в три раза.

- Вот ты идиот! Незнакомая женщина, молодая совсем, хватит болтать, вези меня в милицию.

- Легко сказать - вези! А сколько дашь? Я тебе тут не автобус какой, чтобы всех бесплатно возить.

- Ну откуда у меня деньги, сам посмотри, я из лесу только вышел.

- А нет денег, так я поехал тогда, меня дома Колька-сосед с поллитрой ждет, а я здесь с тобой разговоры разговариваю.

- Ах ты, сволочь, - взвился Демьянов, - ты езжай-езжай, я твой номер запомнил, в милиции я все расскажу, и про то, как ты отказался помочь правоохранительным органам, тоже.

- Ладно-ладно, не гоношись, залезай, поехали.

- Откуда ты такой горячий, - продолжил он уже в машине. - Мертвяк же, чего торопиться?

- Ну и сволочь же ты, - удивился Демьянов.

- Ты потише выражайся, а то высажу сейчас вместе с твоим волкодавом, огрызнулся водитель.

Остаток пути они проделали молча.

- Все, вылезай, - сказал человечек, когда они въехали в поселок, - вон здание двухэтажное видишь? Это милиция, топай, а мне туда нельзя, меня там хорошо знают.

Демьянов вышел из машины и, не попрощавшись, зашагал к милиции.

Оставив собаку на крыльце, Петр Александрович вошел в здание. Он оказался в длинном темном коридоре. Огляделся вокруг - никого.

- Эй, - тихонько позвал он, - здесь есть кто-нибудь?

Никто не отозвался. Только большие жирные мухи стайкой перепорхнули с одной стены на другую.

- Есть здесь кто-нибудь? - уже громче повторил Демьянов.

Из-за стеклянной конторки появилась физиономия дежурного, говоря всем своим видом, что Петр Александрович нарушил ее здоровый крепкий сон.

- Ну, шо ты орешь? Шо тоби треба?

Вероятно, старшине Харченко, украинцу по национальности, только что снился родной дом, наваристый борщ, вареники с вишней и ладные румяные дивчины. Внезапное появление посетителя прервало столь приятные мечты, и старшина, мягко сказать, был слегка обескуражен такой несправедливостью.

- Ну, чего тебе надо-то? - вернулся он к русскому языку.

- Я, понимаете, из леса только что, там женщина мертвая в чаще.

- Стоп-стоп-стоп. Ты чего такой быстрый? Куда торопишься?

- Не понял, - удивился Демьянов.

- Чего ты не понял? Посмотри на часы, сколько там времени натикало?

- Без пятнадцати два. А что?

- А то, что через пятнадцать минут придет мой сменщик и ты расскажешь ему от начала до конца эту увлекательную историю.

- Да какая разница-то? Вы что, не понимаете, о чем я вам говорю? Труп в лесу. Человека убили.

- Я все прекрасно понимаю, не тупой, - старшина с наслаждением зевнул, - только вот я твой вызов зарегистрирую, а трупик-то висяком окажется, кому потом премию не дадут? Думаешь, тому, кто убийство раскрыть не может? А вот фигушки, в низкой раскрываемости преступлений будет виноват старшина Харченко, я то есть.

Демьянов понял, что бесполезно разговаривать с этим человеком и уже приготовился выйти на улицу, но, на его счастье, в конце коридора показалась фигура. Судя по тому, как старшина вскочил со своего места и вытянулся по стойке смирно, фигура была значительная.

- Харченко, что у тебя здесь происходит, чего орете, спать мешаете?

- Да вот, товарищ майор, грибник пришел, говорит, в лесу труп, убили кого-то.

- Н-да, - майор покривился, как от зубной боли, - а с чего вы взяли, что это убийство? Может, несчастный случай? - с надеждой спросил он.

- Нет-нет, это точно убийство. Девушка лежит, а сверху ветки навалены, точно кто-то тело прятал, - горячо заверил его Демьянов.

- Ясно, а ты-то сам откуда?

- Я из Москвы, в деревню приехал - за грибами сходить.

- Вот сидел бы в своей Москве и не лез, куда не надо, - рассердился вдруг майор.

- Ладно, - сказал он, обращаясь к Харченко, - зови Медведева с Седовым, пускай едут с этим, - майор пренебрежительно кивнул в сторону Петра Александровича, - протокол составляют. Пусть машину возьмут.

- Невозможно, товарищ майор.

- Это почему? - удивился начальник.

- Седов ушел теще крышу перекрывать, а Медведев вместе с машиной на станцию поехал в магазин.

- Вот свиньи, выговор запиши обоим. Но дело-то, в общем, не горит, вернутся - тогда пускай едут.

- Нет, погодите, - возмутился Демьянов, - а мне что, здесь сидеть прикажете, пока ваши люди где-то своими делами занимаются?

- Зачем здесь? - удивился майор. - Можешь на улицу выйти, на травке отдохнуть. Я тебе говорил, нечего лезть, куда не надо, теперь вот нам неприятностей подкинул.

Тут старшина наклонился и зашептал что-то майору на ухо. Тот с интересом слушал, потом не выдержал:

- Ну и в чем смысл-то, не пойму?

- Ну как же! - Старшина от возбуждения даже замахал руками. - От родника уже не наша территория, а "Чистого озера", пусть они и валандаются.

- Ну да, - понял майор, - мы им - они нам. Так и будем этот трупешник с места на место перекладывать? Не выдумывай, короче, действуй согласно приказу.

- Какому?

- Моему! Дубина! После смены - отчет на стол, - с этими словами майор скрылся за углом.

- Ой-ой, подкинул ты нам работенки, - огорченно протянул старшина.

Петр Александрович, перестав понимать что-либо в этой ситуации, присел на деревянную лавку, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Он вспомнил своего отца. Александр Владимирович Демьянов был милиционером. За двадцать лет своей службы он так и не дослужился до высоких чинов, потому что никогда не стремился к этому. Но в целом районе не было человека более уважаемого, чем он. Со всеми вопросами и проблемами шли люди именно к нему. Кто хотел пожаловаться на пьяницу-мужа, кто просил на сына повлиять. Очень часто Демьянов-старший выступал в роли третейского судьи в спорах, и не было ни разу, чтобы он принял несправедливое решение. Не умел Александр Владимирович людям отказывать. На сетования жены, что им-де все пользуются, он всегда говорил:

- Ну как же, Зин, я в беде не помогу, если это в моих силах? Какой же я милиционер после этого, а главное, какой человек?

И погиб Демьянов-старший, помогая соседке. Петр Александрович помнит этот день до мельчайших подробностей до сих пор. В семье тогда радость была большая, праздник. Петр в институт поступил. Мать уже обошла с этой вестью всех соседок, и теперь они с сыном ждали, когда же придет отец с работы. Наконец он появился.

- Ну, - переступая порог, сказал он, - можно тебя поздравить?

- Можно, отец. Поступил.

Петр Александрович готов был поклясться, что в этот момент у отца в глазах появились слезы.

- Так дай я тебя обниму, сынок, первый ты из нашей семьи, кто в институте будет учиться.

- Давай, мать, - обращаясь к жене, сказал он, - готовь на стол, а ты, сынок, возьми деньги да сбегай на уголок, в честь праздника такого и выпить не грех.

Гордый похвалой отца, Петр схватил сумку, деньги и пулей вылетел из квартиры. Отсутствовал он минут двадцать, когда же вернулся, отца уже не было в живых. Водка, которая предназначалась для отмечания радостного события, оказалась на поминальном столе. Потом Демьянову рассказали, как все было. Как только он вышел из дома, в дверь позвонили.

- Вот дырявая голова! - воскликнула еще мать, идя открывать, уверенная в том, что это сын забыл что-то.

На пороге стояла заплаканная соседка с пятого этажа.

- Тань, чего случилось-то? Ты чего такая? - спросила мать.

- Ой, Зиночка, Мишка мой чего удумал! Напился опять, старое отцовское ружье схватил, дома буянит. Сейчас, говорит, всех перестреляю. Я вот к Саше пришла за помощью. Мишка его всегда слушался, может, и в этот раз образумит его.

- Вот что, Тань, телефон у тебя есть, вызывай милицию, у нас в семье праздник, не до ваших передряг, - мать уже приготовилась захлопнуть дверь, но слышавший весь разговор отец отстранил ее.

- Зина, как не стыдно тебе, не чужие ведь люди, всю жизнь в одном доме живем. Подожди, Танюш, сейчас только рубашку накину и разберемся с твоим сыночком.

Мать говорит, что почувствовала тогда, что мужа живым последний раз видит. Вцепилась в рукав рубахи и не отпускает, не пущу, говорит, и все. Александр Владимирович ее успокаивал еще, говорил, праздник в доме, а ты истерики устраиваешь, иди на стол накрывай, а я вернусь скоро. И впрямь вернулся скоро, только уже мертвым. Через десять минут его принесли. С раной в груди и удивлением на лице: как это так, Мишка, который на его руках вырос, вместе с Петькой играл, батей называл, взял и выстрелил?

Именно это вспоминал Петр Александрович, сидя на неудобной деревянной лавке, изрезанной ножами и исписанной чужими именами, в отделении милиции, пока кто-то грубо не растолкал его.

- Эй, грибник, чего дрыхнешь? Поехали, клиента будешь показывать.

- А вы кто? - не понял Демьянов.

- Старший лейтенант Седов. Вставай, батя, нас ждут великие свершения.

Петр Александрович послушно поднялся и последовал за лейтенантом. Они сели в дряхлый раздолбанный "уазик" и поехали на место преступления.

- Бать, ты хоть дорогу-то помнишь? - спросил Седов.

- Честно говоря, не очень хорошо. Помню, когда на дорогу вышел, церковь виднелась.

- Ясно, Серег, гони к реке.

Через полчаса езды они оказались на том самом месте, куда выбрался из леса Демьянов. По сломанным веткам и оставленным Петром Александровичем приметам они добрались наконец до этого зловещего места. Милиционеры огляделись. Спокойный и рассудительный Медведев, молчавший всю дорогу, наконец заметил:

- Кажется, местный кто-то, чужой бы здесь заблудился, в чаще такой, а эти все правильно рассудили: место глухое, нехоженое, сюда никто не забирается. Ну ладно, пойдем смотреть, веди, грибник.

- У меня имя, между прочим, есть. Петр Александрович меня зовут, рассердился Демьянов.

- Ладно, не злись, Петр Александрович, - примирительно сказал Медведев, - иди лучше показывай.

Петр Александрович с суеверным страхом подвел их к телу и тут же отвернулся, с трудом удерживаясь на ногах. За время его отсутствия труп приобрел землисто-серый оттенок и, кажется, даже появился тяжелый сладковатый запах разложения. Некоторое время мужчины стояли молча, каждый думая о своем. Первым не выдержал Седов:

- Жалко, красивая баба была, судя по всему, молодая. Может, жених у нее был или муж. Мать с отцом небось уже все больницы, морги обегали, в милицию заявили. Ждут, надеются, а вот завтра им весточка придет: мол, нашли вашу дочку в лесу мертвую. Знал бы, какая у нас работенка паршивая, лучше бы ассенизатором стал. Давай, Серег, протокол составлять.

Медведев достал лист бумаги, ручку и приготовился записывать. Седов диктовал:

- В лесу, примерно в восьмидесяти километрах от Москвы, обнаружен труп женщины. На вид двадцать пять - тридцать лет. Волосы светлые, следов насильственной смерти не обнаружено. Труп лежит на спине в естественной позе, левая рука вытянута вдоль тела, правая подвернута под голову.

- Слушай, Седов, разве можно сказать: подвернута под голову?

- А как, по-твоему?

- Ну, может быть, подложена?

- А не один хрен? Ей уже все равно, а протокол этот, кроме нас с тобой да майора, никто читать не будет. Пиши дальше: на безымянном пальце левой руки обнаружено кольцо желтого металла. Одета: черная юбка, темно-синяя кофта, коричневая кожаная куртка, туфли черные на высоком каблуке. Причина смерти не установлена. Ну, кажется, все. Петр Александрович, распишитесь.

Демьянов дрожащими руками взял ручку и поставил свою фирменную роспись с завитком после конечной буквы.

- Ну все, можно возвращаться, - сказал Медведев.

- Как же, - удивился Петр Александрович, - а она что, здесь останется лежать?

- Ну полежит здесь чуть-чуть, что с ней станется, хуже уже не станет. Сейчас вернемся в отделение, труповозку из района вызовем, они все сделают.

- А мне как же теперь?

- А что, возвращайтесь домой, из города не уезжайте, понадобится - вас вызовут.

Возвращаясь в поселок, милиционеры, казалось, забыли о произошедшем. Они шутили, вспоминали забавные случаи на работе, недавнюю пьянку по случаю дня рождения майора, а у Демьянова все не шли из головы события прошедшего дня. И хулиганы в лесу, и труп, и общение с родной милицией, которая всех бережет. "Продам я, пожалуй, дом в этой чертовой деревне, - думал он, - как хорошо, что дети со мной не поехали. Михаил хоть взрослый уже, мужик, можно сказать. А Анька, девчонка, точно бы не выдержала. Я, взрослый человек, и то такое потрясение".

Наконец они подъехали к знакомому уже отделению.

- Бать, может, тебя до дома подвезти? - спросил Седов.

- Да нет, ребят, спасибо, я сам, - ответил Демьянов и, взяв Мориса на поводок, зашагал по дороге.

ГЛАВА 10

Турецкий вернулся в машину.

- Тебя как зовут? - спросил он Тусиного друга.

- Антон. У вас неприятности?

- Что, заметно? - отшутился Турецкий.

Видеокассету он сунул во внутренний карман пиджака.

- Тоже в модельном бизнесе работаешь?

- Я? - хмыкнул Антон. - Нет. Я программист.

"Точно, кепка как у компьютерщика, - подумал Турецкий, читая надпись на бейсболке: "Силикон грэфикс". Сам себе заметил: - Мог бы и догадаться".

- Я тебя не задерживаю? Может, тебе на работу нужно?

- Предпочитаю работать дома, - снисходительно растолковал Антон. Меньше стрессов.

Турецкий покосился на счастливца, но промолчал.

Туся снимала однокомнатную квартиру на Ленинском проспекте.

Машина Антона въехала во двор, в меру украшенный зелеными насаждениями и детскими песочницами. Остановилась у подъезда. Дверь подъезда запиралась на кодовый замок, разумеется испорченный. В лифте попахивало мочой. Словом, ничем не примечательный московский дом.

Антон отпер своим ключом дверь, обшитую черным дерматином. Глядя на эту дверь, Турецкий невольно думал о драгоценностях Лебедевой. Как она могла доверить свои сокровища такой ненадежной двери? С ума она, что ли, сошла?

Войдя в квартиру, "важняк" огляделся.

"Дежа вю, - подумал он про себя. - Где-то я это уже видел. Квартира одинокой красивой девушки, жившей одиноко в большом городе..."

Но квартира Туси разительно отличалась от апартаментов покойной Лебедевой.

- Ну вот, - разводя руками, сказал Антон. - Смотрите сами, что вас интересует?

Турецкий заглянул в комнату. Порядок не идеальный, но и следов ограбления со взломом не наблюдается.

Клочья пыли под столом характеризовали Тусю как безалаберную хозяйку. Раздвижной диван был сложен, постельное белье лежало в шкафу. Шторы на окне задернуты. От этого в комнате царили сумерки.

"Важняк" вышел в коридор, по дороге на кухню заглянул в ванную. Сухо. Полотенца не влажные, банный халат тоже. Незаметно, чтобы хозяйка утром принимала душ.

На кухне царил еще больший бардак, чем в комнате. Грязная посуда покрывалась плесенью в раковине, на столе валялись крошки, огрызки яблок, шкурки от бананов, стояла кофейная чашка, в которой на дне чернели высохшие следы молотого кофе. На подоконнике умирал от засухи пыльный кактус. Турецкий не выдержал, набрал в кружку воды и полил растение.

- У Туси всегда такой беспорядок? - спросил он.

- Ну, иногда на нее нападает приступ чистоты, тогда она с утра до ночи все скребет и моет, - объяснил Антон. - Но это случается, когда она без работы. А когда есть работа, у нее на остальное не хватает времени. И ночует чаще всего у меня - от моего дома ближе ехать в агентство. Тогда квартира приобретает такой вид.

Турецкий понял причину его стремления к самостоятельности.

- Туся говорила, что Лебедева оставила кое-что у нее на хранение, заметил он.

- Да, знаю. Свое золотишко, - просто сообщил Антон. - Но куда они его засунули, я не в курсе, честное слово! Можете все здесь осмотреть.

- Это необходимо.

- Пожалуйста! Я никуда не тороплюсь. Могу вам даже помочь. Мне и самому любопытно, куда они могли засунуть шкатулку. Чисто теоретически я об этом думал.

- И что?

- И не представляю. Но они обе уверены были, что тайник абсолютно надежный, - снисходительно улыбнулся Антон.

- А откуда ты знаешь, что это шкатулка? - подловил его Турецкий.

- Потому что я забирал ее и перевозил с квартиры Лебедевой сюда, просто объяснил Антон.

Он рассказал, что в конце апреля Туся привлекла его в качестве силовой поддержки для транспортировки ценного груза. Нужно было заехать на квартиру к ее подруге, кое-что забрать и перевезти на квартиру к Тусе. Договорились, что Антон в девять вечера заедет по нужному адресу, там Туся его встретит, они заберут подружку с ценным грузом и втроем поедут к Тусе.

- Подружкой была Полина. Я до этого никогда ее раньше не видел. Я приехал к девяти, как договаривались...

...Дверь ему открыла Полина. Она страшно нервничала. Из глубины квартиры доносились голоса и громкая музыка.

- Проходи, - тихо сказала Полина, - только ничему не удивляйся и веди себя нормально, мы скоро поедем.

Несколько ошарашенный таким приветствием, Антон вошел в холл и огляделся.

- Туся здесь? - спросил он.

- Да, она сейчас выйдет. Подожди.

Полина почти втолкнула его в боковую комнату налево от холла. Усадила на диван.

- Вон там журналы, можешь пока полистать. Я сейчас.

Она упорхнула.

Антон встал, открыл дверь в коридор и прислушался к голосам. Акустика квартиры позволяла слышать разговор почти дословно. Мужской развязный пьяный голос уламывал Тусю предаться с ним любви непосредственно на этом диване, а два женских голоса, принадлежащих Тусе и хозяйке квартиры, упрашивали назойливого гостя покинуть апартаменты. Гость буйствовал и уходить не желал. Домогательства становились все более грубыми. В ход пошли угрозы и запугивания.

Антон тихо покинул комнату и пошел на звук голосов. Заглянул в спальню.

То, что он увидел, ему сильно не понравилось. Навязчивый гость повалил Тусю на кровать и уселся сверху, ломая ее руки. Полина стояла рядом и дергала гостя за полы пиджака, на что он реагировал матерщиной и пинками. Увидев Антона, Полина перекосилась от страха:

- Я прошу, не надо!..

Она хотела его остановить, но не успела. Антон был юноша крепкий, к тому же на его стороне был перевес в вооружении. Он со всего маху ударил гостя по затылку тяжеленным канделябром, подхваченным на подзеркальнике. Гость как сидел, так и рухнул на кровать, потеряв сознание. Из рваной раны на голове полилась кровь, пачкая покрывало.

Хозяйка квартиры тихо взвизгнула и закрыла глаза руками. Туся, выкарабкавшись из-под обмякшего тела любителя сладкой жизни, бросилась к Антону:

- Ты что наделал, идиот?

- Я что наделал? Он тебя едва не изнасиловал!

- Но ведь не изнасиловал же! - зло запротестовала Туся.

- Да, не успел, потому что я вмешался.

- И зря вмешался, кто тебя просил!

- Скажи еще, что тебе понравилось, когда этот кабан на тебя навалился!

- Тихо вы! - заорала на них Полина. - Нашли время отношения выяснять! Сматывайтесь быстро, пока он в себя не пришел.

- Никуда я не буду сматываться, - впал в амбицию оскорбленный в лучших чувствах Антон. - Вообще, кто это еще такой? Что за скот?

Обе женщины вцепились в него и поволокли в прихожую. Там Полина всучила Тусе черный кожаный чемоданчик размером со шкатулку для сигар.

- Держи и, ради Бога, не потеряй! Я тебе завтра позвоню.

- Ты что, с ним остаешься? С Максимом? - ужаснулась Туся.

- А что мне делать?

- Он же тебя убьет!

- Не посмеет. А вы уходите, я за него не ручаюсь.

- Да что тут происходит? - кричал Антон. - Что это за козел? Я ему еще мало дал.

Из спальни донесся рев и тяжелый топот. Видимо, козел очнулся и потребовал сатисфакции. Все трое нервно вздрогнули и оглянулись. Скот вырвался из недр спальни и несся по коридору, одной рукой держась за темечко, а другой нажимая кнопки мобильника.

- Изувечу, падла! - дико вращая глазами, пообещал он Антону. - На фарш пустят, стоит мне слово сказать.

- Да ты!.. - кинулся в бой гордый компьютерщик, но женщины впились в него как пиявки с двух сторон.

Полина распахнула дверь на лестницу. Туся пропихнула в нее Антона, проявив недюжинную силу, удивительную при ее комплекции. Пока Полина закрывала собой дверной проем, как амбразуру дота, Туся потащила Антона к лифту.

Им повезло. Двери лифта распахнулись, как по мановению волшебной палочки. Из кабины выскочили двое бритоголовых верзил в темных костюмах и темных очках. Оттолкнув Тусю и Антона с дороги, они бросились к квартире номер 125. Не дожидаясь финальной сцены, Туся втолкнула Антона в освободившуюся кабину и быстро нажала кнопку первого этажа. Ей доставил огромное удовольствие вопль контуженного канделябром гостя в адрес своих телохранителей: "Это был он, придурки!" - и последовавший за воплем топот ног по лестнице.

По дороге домой Туся объяснила Антону, что раненый гость почему-то очень дорог хозяйке дома, то бишь Полине. Она его терпеть не может, но по каким-то загадочным причинам вынуждена терпеть его присутствие и пьяные выходки.

- Он что, мафиози? - спросил Антон, сожалея в душе, что под рукой на месте канделябра не оказалось бейсбольной биты.

- Не знаю, но думаю, что нет. Так, крутой.

- Любовник Полины?

- Не знаю, - искренне призналась Туся. - Я впервые его сегодня увидела. Но Полина его боится, это точно. Он сын какой-то важной шишки.

- Я довез ее до дома, мы вместе поднялись в квартиру, - рассказывал Турецкому Антон. - Туся поставила шкатулку на стол в комнате. Угостила меня кофе и предложила выметаться, так как ей, видите ли, требуется одиночество и сосредоточенность для сооружения тайника. Я в шутку предложил свою помощь, но она сказала, что и сама справится. Вот и все. Когда мы увиделись в следующий раз (это было через пару дней) и я спросил, сделала ли она тайник, она ответила, что да, сделала. Полина была у нее, видела, хохотала от радости и сказала, что гениально придумано и никто ничего не заподозрит. Вот, собственно, и все.

- Как выглядел гость Полины? - спросил Турецкий.

Про себя он подумал, что Туся не сказала ему всей правды. Она не призналась, что видела сына любовника Лебедевой. Если, конечно, сын любовника, изнасиловавший Лебедеву, и гость, которому заехали по башке подсвечником, одно и то же лицо.

- Как он выглядел? Высокий, под метр восемьдесят. Сытый. Морда гладкая. Молодой, но лысеющий. Не то чтобы лысый, но затылок сквозь шевелюру просвечивает, - мстительно сообщил Антон, припоминая ненавистное лицо до мельчайших черт. - Блондин. Волосы зачесывает пышно, чтобы топорщились ежиком и выглядели погуще. Лет около тридцати, не удивлюсь, если моложе, но выглядит солидно. На руках золото.

- Как зовут?

- Максим... Это они случайно обмолвились. А больше ничего Туся не сказала. Уперлась рогом, обиделась, что я настаиваю, поклялась, что впервые его видит, и вообще. Но, мне кажется, соврала.

- Ясно, - кивнул Турецкий.

Все становится на свои места... Все просто до жути. И противно... Турецкий вспомнил строки из записной книжки Полины, и его чуть не передернуло. Однако надо было работать дальше.

Он огляделся. С чего начать?

- Я вам не помешаю, если сяду за компьютер? - спросил Антон.

Турецкий сказал, что нет. Антон сел за стол, включил компьютер и ушел в иной мир. Турецкий, слабо разбиравшийся в таких делах, приступил к обыску.

Первым делом он проверил классические места для тайников: вентиляционные люки, трубы сантехники, отверстия для люстр в потолке, цветочные горшки, холодильник, баночки из-под кофе и чая, толстые книги (в них могли быть вырезаны страницы). Простучал паркетный пол, даже вынул несколько неплотно пригнанных дощечек, но убедился, что это не тайник, а просто полы пора менять. Вышел на балкон, поискал там, высунулся по пояс в кухонное окно и сунул руку под жестяной подоконник, надеясь обнаружить там пакет. Ничего...

Турецкий слегка взмок, выпачкал брюки и рубашку.

Антон не проявлял признаков жизни, сидел, неподвижно уставившись в монитор.

Турецкий согнал его со стула и проверил ножки, а заодно и стол. То же самое сделал с другим стулом. Разложил и сложил диван. Разобрал кухонный стол. Открыл шкаф, вытряхнул из него всю одежду, прощупал подкладки. Отковырнул набойки с особо толстых каблуков, проверил - пусто. Затем обстучал сам шкаф. Никакого тайника.

Бред!

Турецкий вышел на кухню. Сел. Подумал. Заодно отдохнул. В голову пришла только одна светлая мысль: попросить совета у профессионала. Он позвонил знакомому специалисту по кражам. Тот, правда, специализировался на антиквариате и грабежах из музеев, но в его богатом опыте были кражи из квартир коллекционеров, а в подобных квартирах часто присутствовали тайники.

Спец проконсультировал по телефону. После того как Турецкий по его просьбе простучал стены (тайник мог оказаться за кирпичами кладки) и сорвал с окон карнизы в виде металлических трубок (оказавшиеся пустыми), специалист заинтересовался и пообещал прислать на подмогу человека с металлоискателем.

- Был у меня случай, когда золото заварили в батарею отопления, задумчиво сказал он, но Турецкий отмел даже мысль о том, что хрупкая девушка без специальной подготовки могла бы в одиночку разварить батарею, засунуть в гармошку пакетик с бриллиантами и золотом и заварить трубу вновь! Присутствие сообщника-газосварщика также казалось маловероятным.

- Она действовала в одиночку, в ее распоряжении были только подручные средства, - объяснил он.

- А эта девушка не скульптор? Она могла залить в гипс или сваять что-нибудь из глины?

Турецкий подумал о Тусе без прежней симпатии. Он пошел в комнату и обратился к Антону:

- Ты не знаешь, Туся лепкой из глины и всякими подобными народными ремеслами не увлекалась?

Антон очнулся, как медведь от спячки. Медленно сообразил:

- Нет, я бы об этом знал.

Турецкий вернулся на кухню и передал эту информацию специалисту.

Специалист еще крепче задумался, сказал, что приедет сам и привезет металлоискатель.

Поиски с металлоискателем принесли результаты: был развинчен корпус системного блока компьютера (впустую), разобраны стенные шкафы в прихожей, развинчены краны и душевая система в ванной, испорчен нескладывающийся зонт, и все зря.

- Если по психологии, женщина будет прятать на кухне или в тех местах, которые ей хорошо известны, - рассуждали Турецкий со спецом.

Оставалось таковые места отыскать.

Следующей жертвой пал холодильник. Его выключили из розетки и отвинтили дверцу. Внутри - пусто. Затем подозрение вызвали газовая плита и швейная машинка. Тоже напрасно... Прошло больше пяти часов с тех пор, как Турецкий приступил к обыску.

Квартира приняла такой вид, словно по ней пронесся смерч.

Наконец Антона прогнали от компьютера вторично и принялись усердно шарить в том углу, где стоял торшер на толстой деревянной ноге. Оставшись без дела, Антон помыкался, изучая причиненный квартире ущерб.

- Вам не помешает, если я приготовлю перекусить? - обратился он к Турецкому, занятому развинчиванием лампы. - Есть очень хочется.

- Нет, - отмахнулся "важняк", которому тоже давно хотелось заморить червячка.

Антон скрылся на кухне. Оттуда донесся грохот кастрюль, шум воды в кране, чирканье спичек. Затем донесся дикий вопль:

- Эй! Идите сюда!

Турецкий со спецом ворвались на кухню. Антон стоял, склонившись над кастрюлькой, и улыбался с блаженным видом идиота.

- Смотрите!

"Важняк" со спецом тоже заглянули в кастрюлю. В ней бурлила кипящая вода. На дне, среди розовых целлофановых оберток от сарделек и желтых капсул от киндер-сюрпризов лежали платиновые перстни с бриллиантами.

Насладившись этим зрелищем, Турецкий со спецом по очереди разогнули спины и перевели взгляд на стол. Пакет с мясными продуктами все еще лежал на кухонном столе - там, где они же его и оставили, когда обыскивали холодильник. Турецкий осматривал содержимое морозилки еще в начале обыска.

В целлофановых кульках лежало килограмма два замороженных колбасных изделий - сосисок и сарделек черкизовской фабрики - и одна индейка.

- Я всего лишь сардельки хотел сварить, - объяснил Антон, чувствуя неловкость оттого, что без всяких усилий со своей стороны нашел искомый тайник.

- Я так и знал! Я так и знал! - стонал разочарованный спец. - Я же говорил, баба будет прятать на кухне!

Тем не менее от его стонов никому легче не стало.

Турецкий потащил за хвост гирлянду замороженных сарделек, покрытых ледяной изморозью. Твердые на ощупь и ничем не подозрительные на вид сардельки.

Одну за другой "важняк" бросал их в кипяток. В воде они разваривались, теряли розовый целлофан. Среди остатков сарделечного фарша в жирной воде варились кольца, серьги, цепочки, подвески, браслеты... То, что не подходило под округлую форму сардельки (браслеты, например), хитрая Туся сворачивала и засовывала в капсулы от подарочка из киндер-сюрприза, а сверху натягивала целлофановую обертку сардельки.

- Она просто подождала, пока сардельки хорошенько размякнут, размотала целлофан - видишь, он здесь идет сплошной кишкой, выдавила лишний фарш и нашпиговала драгоценностями. А потом замотала по новой, - презрительно комментировал спец по тайникам. - Просто, как звуки "му".

- Однако ж сработало.

Кипяток выплеснули в мойку через дуршлаг, облили драгоценности холодной водой из-под крана, и они засверкали как новенькие.

- М-да! А сюда можно царскую корону засунуть! - извлекая из пакета увесистую замороженную индейку и держа ее за ногу, мрачно сказал спец.

Еще через час, когда усердно обливаемая кипятком индейка оттаяла, выяснилось, что царской короны в ней нет. Зато в потрошеную птицу были засунуты четыре броши в виде насекомых со вставками из разноцветных камешков, три ожерелья (из набора с серьгами) и одна диадема (тоже из набора) - самые крупные украшения.

И на этом золотой родник иссяк.

Турецкий сгреб сокровища с кухонного стола в Тусин зимний платок. По-старушечьи завязал его крест-накрест узелком. Узелок сунул в пакет. Не выпуская пакет из рук, вызвал по телефону своего водителя.

- Подскажи мне заодно адресок хорошего ювелира, - обратился он к удрученному спецу, который тоже собирался уезжать.

- Лучший в Москве эксперт по современным драгоценностям ныне проживает в Иерусалиме, - желчно ответил спец.

- Нет уж, ты мне кого-нибудь поближе найди, - попросил Турецкий.

- Ну разве что Гольдштейн, если он еще жив.

- А он мне дверь не откроет. Знаю я этих ювелиров!

Спец тяжко вздохнул, словно на него накладывали непосильное бремя. Взял трубку, позвонил и договорился.

- Все, скажешь, что от меня.

- Вот это и называется дружеской помощью, - похвалил его Турецкий.

Спец мрачно фыркнул и удалился, унося с собой металлоискатель.

- А мне что делать? - напомнил о себе Антон. - Вы так и не выяснили, что с Тусей.

- Не волнуйся, с ней все в порядке, - соврал Турецкий, нащупывая во внутреннем кармане пиджака видеокассету из камеры наблюдения "Кафе на Ордынке". - Ее машина стоит на стоянке возле клуба.

- Да? - недоверчиво переспросил Антон. - А где она сама?

- Оставь мне свой телефон, я завтра тебе позвоню. Возможно, ты мне понадобишься, - сказал Турецкий.

Машина ждала его у подъезда. Приехав на Арбат, где жил ювелир, Турецкий передал водителю видеокассету.

- Пока я буду тут, ты слетай и передай эту кассету Паше Смирнову, я ему звонил и предупредил. Если его на месте не окажется, оставь кассету с запиской у него на столе.

"Важняк" нацарапал пару слов на листке из блокнота и отдал водителю.

- Жду через час.

ГЛАВА 11

В следующий раз Гордеев приехал в Матросскую Тишину примерно неделю спустя с твердым намерением не дать подзащитному предаваться пространным воспоминаниям. Хотя, конечно, рассказ Коробкова многое прояснил для Юрия. Кроме того, стали ясны истоки его давней неприязни к Мелентьеву. Должно быть, их пути пересекались еще где-то. Словом, Юрий Петрович был пойман на удочку профессионального интереса к личности подзащитного и в глубине души знал, что все-таки позволит тому говорить о чем угодно.

Когда Коробкова ввели в комнату, Гордеев приветствовал его как старого знакомого. Владимир Дмитриевич выглядел несколько усталым.

- Я понимаю, Юрий Петрович, что вам может быть некогда выслушивать мои мемуары, - начал он. В ответ на протестующий жест адвоката он поднял руку и продолжал: - Но, поймите, то, что я рассказываю вам, имеет отношение к делу, пусть даже не прямое. Я всю жизнь был честным офицером и терпеть не мог таких, как Мелентьев. Но сейчас, к сожалению, наступило время именно таких. И, честно говоря, я не жалею, что одним стало меньше.

- Не говорите этого больше никому, кроме меня, - улыбнулся Гордеев. Я готов вас слушать столько, сколько это будет необходимо.

- Хорошо, - Коробков устроился поудобнее на стуле и продолжил рассказ.

Как я уже говорил вам в прошлый раз, никаких особых последствий для Мелентьева его разоблачение не имело. Следствие установило, что он был одним из самых крупных поставщиков товаров для ленинградских спекулянтов. Однако ничего более серьезного установить не удалось. Хотя, как мне кажется, и этого должно было быть вполне достаточно для офицера, имеющего доступ к секретной информации.

Но кому-то не хотелось раздувать скандал, и дело замяли. Возможно, была какая-то другая причина, я не могу сказать.

Я проработал в штабе Ленинградского округа еще несколько лет. Иногда выполнял некоторые поручения не вполне по профилю нашего учреждения. Переводил тексты иностранных радиостанций, занимался анализом прессы, один раз даже выступил в качестве переводчика при допросе человека, задержанного по подозрению в шпионаже.

Лицо этого человека я запомнил навсегда. Он сидел, подобрав ноги, на табурете в контейнере, приспособленном под дежурку портового сторожа, как птица на жердочке, и смотрел на нас испуганными глазами через стекла очков. Он все твердил, что будет разговаривать только в присутствии консула. Была глубокая ночь. Мне и еще двум офицерам, находящимся в дежурке, очень хотелось спать. Они не слишком скрывали свое раздражение, бросая на шпиона почти людоедские взгляды и молотя по железным ребрам контейнера кулаками. И вдруг американец произнес фразу, смысл которой до меня дошел не сразу, я привык уже к бесконечным повторениям требования о встрече с консулом.

- Повторите, пожалуйста, - сказал я.

- Скажите, пожалуйста, этим людям, что у меня больная печень, повторил он, стараясь говорить медленно и внятно.

Я выполнил его просьбу, не понимая, что он имеет в виду. Зато один из офицеров, видимо, сразу сообразил, в чем дело. Он подмигнул своему напарнику и сказал, потирая руки:

- Спросите у господина Адамса, хорошо ли обстоят у него дела с почками.

Я спросил, все еще не понимая, в чем дело. И тут, увидев, как он сжался на табурете и слезы едва не выступили на его глазах, я понял смысл его слов и ощутил степень страха человека, попавшего в руки врагов.

Для мистера Адамса все закончилось банальной высылкой из страны. А для меня с тех пор началась другая жизнь. Я стал работать, выполняя индивидуальные задания. Подчинялся только начальнику отдела, словом, постепенно переходил в другое ведомство. А скоро и официально был уведомлен о том, что переведен в штат Службы внешней разведки.

Правда, для меня мало что изменилось. Я по-прежнему работал в штабе округа, вот только командир при общении с глазу на глаз стал говорить со мной как с равным. Таким образом, сам того не желая, я едва ли не повторил путь своего отца.

В восьмидесятом, олимпийском, году меня вызвал к себе начальник отдела.

- Капитан Коробков, вы направляетесь для работы в сердце мирового империализма - Соединенные Штаты Америки. - Зотов засмеялся. Присаживайся, Володя, выпьем.

- Я же не пью, Александр Федорович.

- Ну за такое-то дело грех не выпить! Кто знает, может и не увидимся больше никогда. - Он достал из стола бутылку водки и рюмки. Приказал адъютанту принести из буфета горячей закуски.

- Так это что, серьезно? - спросил я, хмелея от первой рюмки.

- Абсолютно. Едешь ты, конечно, легально. Будешь работать в военном представительстве. Но сам понимаешь, как у них, так и у нас, "чистых" дипломатов - раз-два и обчелся. До тех пор, пока не засекут. Так-то вот, Штирлиц...

И он налил еще по одной...

В тот вечер я в первый раз напился до бесчувствия. А уже через неделю летел в аэрофлотовском "Ил-62" через океан.

Гражданский костюм с иголочки сидел на мне несколько непривычно, но в общем полет прошел нормально.

Развлекал меня сидевший рядом французский коммивояжер, который постоянно рассказывал смешные истории из своей беспокойной жизни. Правда, меня несколько настораживал его повышенный интерес к тому, чем я занимаюсь, но я пару раз отшутился, и он вроде бы оставил эту тему.

Когда мы уже подлетали к аэропорту Вашингтона, речь зашла о чем-то, касающемся дисциплины. Мы спорили и, как бы в запале, он воскликнул:

- Но вы как человек военный должны это понимать!

Я внутренне напрягся и, рассмеявшись, спросил:

- С чего вы взяли, что я имею отношение к армии?

- Вы держите себя не как гражданский человек. - Он показал смешным жестом, как прямо я себя держу.

- Это спорт, - похлопал я его по плечу. - Занимайтесь спортом, и у вас будет такая же выправка, мсье Луазо.

Он недоверчиво покачал головой и продолжил свои бесконечные рассказы.

В аэропорту меня встретили, и я с легким сердцем расстался со словоохотливым и излишне наблюдательным французом.

Была ночь. Сквозь плотные шторы на окнах посольской машины я ничего толком не увидел. Меня поразила только скорость, с которой мы неслись к городу, и укачивающая мягкость хода автомобиля. У нас на такой скорости душа бы с телом рассталась. Когда въехали в город, скорость немного снизилась. Но через лобовое стекло все равно мало что увидишь, тем более когда сидишь зажатый в угол молчаливыми коллегами. Но в конце концов, подумал я, не на один же день я сюда прилетел. Насмотрюсь еще на их столицу...

И как в воду глядел. Когда мы въехали во двор посольства, машину встречал молодой улыбчивый офицер.

- Вас ждет полковник Баранов, - сказал он, пожимая мне руку.

Я посмотрел на часы, пытаясь сообразить, который теперь час по местному времени.

- Сейчас двенадцать часов тридцать две минуты, - сказал мой провожатый. На ходу переводя стрелки, я вслед за ним вошел в здание посольства, все окна которого были темными.

Однако внутри здания, несмотря на поздний час, кипела жизнь. Ходили военные и штатские люди. Звенели телефоны, стучали печатные машинки. Позже я привык к такому "полуночничанью", которое было связано с разницей во времени между Москвой и Вашингтоном.

Мы поднялись на второй этаж. Здесь было поспокойнее, но работа и тут шла вовсю. Мой провожатый постучал и, немного подождав, открыл дверь, на которой не было ни таблички, ни номера.

В небольшом кабинете за массивным столом тяжелого чиновного стиля сидел седоватый поджарый мужчина, примерно лет на пять старше меня. Он был одет в белую рубашку с коротким рукавом и легкие бежевые брюки.

- Проходите. Здравствуйте. Как долетели? Не жарко вам? - быстро заговорил полковник Баранов.

Я был слегка сбит с толку таким градом вопросов и немного замешкался.

- Здравия желаю. Хорошо. Немного жарко, - я ответил на вопросы в порядке их поступления.

Баранов засмеялся, при этом глаза его превратились в щелочки.

- Покажите капитану его комнату. Переоденьтесь и возвращайтесь.

С тем же молодым человеком мы прошли в жилой корпус. Он вручил мне ключи от комнаты, а сам остался стоять снаружи, чтобы проводить меня, когда я переоденусь и выйду.

Через двадцать минут я сидел в кабинете полковника, и вентилятор, развернутый в мою сторону, гнал волну воздуха на лицо.

- Ну что, Владимир Дмитриевич, выспались в самолете? Сможете ночку поработать? - Он провел ладонью по крышке стола, словно стирая пыль.

- Честно говоря, поспать не удалось. Сосед говорливый попался.

- Ну да, ну да, - заулыбался Баранов. Что-то просто по-китайски вежливое и лукавое было в его улыбке. - Однако ж поработать придется, мы рассчитывали на вас.

- Хорошо. Я готов. Говорите, что делать. - Я невольно перенял манеру Баранова говорить короткими фразами.

- В аналитическом отделе получите периодику за последние полгода. Сделаете выписки из выступлений американских политиков и военных. Вот список. - Он продвинул по столу листок с напечатанным десятком фамилий. Занимались такой работой?

- Немного. - Я просматривал список. Некоторые фамилии были знакомы.

- Это большая и очень срочная работа. Приступайте сейчас же.

- Есть. - Я встал и вышел из кабинета.

Что было срочного в таком деле, интересно? Но приказ есть приказ. Журналы и газеты для меня уже были подготовлены, и тут я вспомнил, что не спросил о направлении работы. А ее оказалось очень много. Баранов был прав. Два стола было завалено всякого рода печатной продукцией - популярными цветными журналами и серьезными деловыми газетами. Я корпел над ними трое суток напролет. Встречаясь со мной в столовой или коридорах, Баранов вежливо улыбался и кивал, будто не замечая моего помятого лица и воспаленных от бессонницы глаз. Через три дня полковник вызвал меня к себе с докладом. У меня к тому времени все было готово, и я, приведя себя в порядок, через полчаса стучал в дверь уже знакомого мне кабинета.

Войдя, я увидел сидящего спиной ко мне человека.

- Проходите, Владимир Дмитриевич. - Баранов сделал приглашающий жест. Его гость обернулся. Это был мсье Луазо.

Наверно я был очень смешон в эту минуту. Полковник и "Луазо" хохотали от души, а я медленно соображал, что бы это значило. Наконец, отсмеявшись и вытирая платком слезы, Баранов знаком предложил мне сесть.

- Капитан Пушкин, сотрудник нашего представительства. Капитан Коробков, наш новый товарищ, - представил нас друг другу полковник и снова не удержался от улыбки, но тут же принял серьезный вид. - Давайте доклад.

Я передал ему папку и встретился взглядом с Пушкиным. Он озорно подмигнул мне. Баранов быстро пробегал глазами страницы. Мы сидели в молчании. Прочитав текст, полковник спрятал папку в стол.

- Очень хорошая работа. Свежий взгляд многое значит. Надеюсь, вы не в обиде на нас за спектакль в самолете?

- Нет. Это была хорошая практика во французском языке. - Я чувствовал песочную резь в глазах. А сознание выполненной работы расслабляло. Хотелось спать.

- Как прошел проверку Владимир Дмитриевич? - спросил Баранов у Пушкина.

А я подумал, что они наверняка уже десять раз обсудили мое поведение. Скоро ли кончится этот вечер комплиментов в мой адрес?

- Нормально вел себя, - Пушкин говорил, чуть растягивая слова. Немного лишнего напряжения, правда. Ни к чему было скрывать, что вы сотрудник посольства. Но придуманной легенды придерживался четко.

Баранов кивал, слушая эти речи, и то и дело поглядывал на меня. А я чувствовал, что вот-вот засну прямо в начальничьем кабинете.

- Ну хорошо. Я вижу, Владимир Дмитриевич устал. Думаю, ему надо дать время для отдыха.

Я выпрямился, стараясь принять бодрый вид. Видимо, получилось плохо.

- Так вот. Восьмого августа к девяти утра вы, капитан Коробков, поступаете в распоряжение капитана Пушкина. Ему поручено ознакомить вас с городом. В подробностях. Так, чтобы вы потом смогли самостоятельно проводить любые операции на его территории. А сейчас можете идти. - Он встал и протянул мне руку. Уже выходя из кабинета, я услышал за спиной голос Пушкина:

- Втемную работаем, Валентин Иванович?

Ответа я не расслышал, да и не слишком стремился. Больше всего в тот момент хотелось добраться до комнаты и лечь в постель. Впервые после приезда в Штаты...

В солнечный день восьмого августа мы с капитаном Пушкиным сидели в машине перед медленно открывающимися воротами посольства. Я настраивал себя на встречу с новым враждебным миром и был несколько напряжен. Мой спутник Саша Пушкин, напротив, выглядел совершенно спокойным. Я бы даже сказал расслабленным. Он жевал жвачку и подпевал какому-то певцу, хрипящему о своей бесконечной любви по радио.

Наконец ворота открылись, и мы выехали на улицу. Ничего необычного, пустынно и очень чисто.

- Достань путеводитель, - сказал Саша, настраивая радио на другую волну.

Я вытащил из бардачка карту, и мы покатили по улицам города. Я смотрел и запоминал. Саша знал каждый поворот и давал отличные ориентиры для памяти. Вывески баров, особенности архитектуры, витрины фирменных магазинов - все это сразу складывалось в цельный образ столицы. Скоро я заметил, что мы кружим по одному и тому же району, а Саша то и дело поглядывает в зеркало заднего вида. Я оглянулся, но увидел позади только вереницу автомобилей.

Мы стояли на одной из центральных улиц.

- Сиди спокойно, - тихо сказал мой гид. - Сейчас заедем перекусить.

Я видел, как он включил правый поворот. Но тронувшись с места чуть раньше остальных, на светофоре мы повернули налево. Машина пошла быстрее, мы петляли по знакомым уже улицам и незнакомым переулкам и скоро подъехали к ничем не примечательному кафе.

- Пошли, - Саша вышел из машины, я направился следом. Ноги после двухчасового сидения затекли. Под звон колокольчика над входной дверью мы вошли в помещение с большими, во всю стену, окнами.

- Посмотрим, что едят эти американцы, - сказал Саша почему-то по-французски и, обернувшись, подмигнул мне.

- Посмотрим, - ответил я ему на том же языке.

На ломаном английском Саша заказал нам еду, и мы, несмотря на то что кафе было полупустым, подсели к какой-то супружеской паре. До нашего прихода они, по-моему, ссорились. Саша сел к окну. Он улыбнулся сидящим напротив и объяснил им, что мы туристы из Бельгии, осматриваем достопримечательности великого города.

- Это мой друг, Фирмен, - он показал на меня. - Он не знает английского. - Я понял, что должен молчать или говорить только с ним. То и дело поглядывая в окно, мой наставник принялся болтать с супругами, а я от нечего делать с удовольствием принялся за еду. Честно говоря, все эти гамбургеры мне не понравились. Но голод, как говорится, не тетка - пришлось есть, что дают. Периодически Саша, изображая веселого туриста, ударял меня по плечу и делал вид, что переводит какие-то слова наших собеседников. При этом он цитировал французских поэтов, газетные заголовки и пословицы. Супруги с насмешливо-снобистским видом вслушивались в забавное журчание французской речи, а я радовался, что могу прятать улыбку, пережевывая очередной кусок.

- У нас к вам просьба, - внезапно сменил тему разговора Саша, доставая из кармана запечатанный конверт.

- Что мы можем для вас сделать? - женщина излучала любезность.

Тут краем глаза я увидел, что рядом с нашей машиной припарковалась еще одна. Там сидели двое. Мне показалось что оба смотрели в нашу сторону. Саша, подперев щеку ближней к окну рукой, продолжал:

- Мы сегодня уезжаем. Через сорок минут наш самолет. Мы хотим послать письмо нашим друзьям в Вашингтоне. Мы не успели их посетить. Понимаете?

Супруги согласно закивали, хотя, по-моему, им не слишком улыбалась идея отправлять какие-то письма.

- Вот письмо и двадцать долларов. Этого хватит на марки?

Из машины вышел человек и направился в нашу сторону. Он явно хорошо видел нас через стекло. Саша продвинул конверт по столу, женщина вцепилась в него мертвой хваткой. Мужчина попытался ее остановить.

- Мне кажется, это не та сумма... - начал он.

- В самый раз, Робби, в самый раз, - она быстро спрятала письмо и купюру в сумочку. Улыбнулась нам:

- Мы отправим ваше письмо сегодня же.

Звякнул колокольчик у входа. Мимо нас прошел мужчина из автомобиля. Он мельком взглянул на нас и отправился к телефонному аппарату на стойке. Саша поблагодарил супругов. Мы вышли из кафе и сели в машину.

- Вот жлобы, - рассмеялся Пушкин. - Это им и пяти долларов не будет стоить.

- А зачем же?.. - начал было я.

- Со временем все поймешь, капитан. Если будешь внимательно смотреть. Сможешь доехать обратно?

- Наверное, - ответил я. - Только ты следи за мной пока.

Мы поменялись местами, и я повел машину. Я очень старался и, ни разу не сбившись с пути, доехал до посольства.

На следующий день мы повторили такую же "операцию" отправки письма. Только происходило это в другом районе Вашингтона и объектом "розыгрыша" стал молодой клерк, вышедший из своего офиса пообедать. И снова рядом оказался неприметный человек с нарочито-сонным взглядом, который спешил куда-то позвонить.

Следующие два дня мы просто катались по городу. Пушкин показывал мне расположение улиц, транспортные развязки, основные перекрестки.

Я еще не до конца понимал, что происходит, но знал, что все эти манипуляции имеют тайный смысл.

Утром одиннадцатого числа Пушкин пришел ко мне в комнату. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки.

- Сегодня запланирована пробежка, - он улыбнулся. - Через сорок минут мы должны дышать свежим воздухом в парке. Одевайся.

Спустя пятнадцать минут мы подъехали к парку на машине. Я заметил, что Саша оставил ключ зажигания в замке. Мы направились в глубь зеленого массива по главной аллее. Спортсменов здесь было много, поэтому никого не удивил вид двух разминающихся мужчин. Я заметил, что Саша был несколько напряжен. Он то и дело оглядывался вокруг, всматривался в пробегающих мимо и в тех, кто прогуливался по дорожкам. Его состояние передалось и мне. Я небрежно проделывал разминочные упражнения, при этом чувствуя естественное в такой ситуации напряжение.

- Разминайся лучше, Володя, - Саша подмигнул мне. - Побегать сегодня придется немало. И очень быстро.

Я внял его совету. Скоро мы начали неспешную пробежку трусцой. Мы делали ускорения, ходили гусиным шагом, двигались спиной вперед, словом, выполняли привычные армейские упражнения. Уже несколько дней я не занимался спортом и чувствовал, как застоявшиеся мыщцы приходят в норму. Вместе с тем росло ощущение какого-то повышенного внимания, которым нас окружали. Позади и впереди нас, не отставая и не позволяя приблизиться, бежали две пары спортсменов. Мой взгляд, встречаясь со взглядом некоторых гуляющих, почему-то заставлял их опускать глаза. Пробегая мимо мусорной урны, Саша выбросил туда бумажную салфетку, которой вытирал лицо. Обернувшись через мгновение, я увидел, что мужчина в белой рубашке стоит возле урны и, кажется, собирается залезть в нее рукой. А неподалеку еще один чисто одетый господин вступил в пререкания с неопрятным субъектом, рвущимся к этой же урне. Итак, несомненно, мы были объектом чудовищно пристального внимания. Я насчитал восемь человек, наблюдающих за нами в лабиринте парковых аллей. А на скольких дорожках мы не побывали!

И вдруг Саша тихо и внятно сказал "за мной" и бросился через кусты. Я метнулся следом. Мы бежали среди деревьев и кустарника, на мгновения появляясь на дорожках и снова следуя по пересеченной местности. Но все равно здесь все было слишком ухожено и с точки зрения "партизанщины" абсолютно бесперспективно. Но раз сказано бежать - бежим. Неожиданно Саша пропал из виду. Я услышал его голос откуда-то снизу. Я прошел еще два шага и увидел Пушкина у подножия отвесной трехметровой стены. Он стоял, держась за ручку задней двери такси и призывно махал мне. Я ловко спрыгнул вниз, мы сели в машину и поехали.

- От жен спасаемся, дружище, - доверительно сообщил водителю Пушкин. Совсем замучили со своим спортом. Отвези нас к какому-нибудь бару.

Водитель согласно кивнул. Минут двадцать он возил нас по улицам и привез к некоему заведению под названием "Дикий Запад". Едва отъехала машина, как Саша остановил еще одну. И назвал адрес посольства. В дороге мы молчали. Я уже почти точно знал цель наших прогулок с Пушкиным, но понимал, что говорить об этом в такси не следовало. Да и вообще ни к чему... Если захочет - сам объяснит.

Наша машина, оставленная у входа в парк, стояла во дворе. Мы прошли мимо и поднялись к полковнику Баранову. Он принял нас, хотя и выглядел несколько усталым.

- Как прошло? - спросил у него Саша.

- Нормально, - полковник посмотрел на меня. - Ну а вы что скажете? Как думаете, чем вы занимались последние дни?

- Мне кажется, что все это было похоже на попытку привлечь к себе как можно больше внимания. Отвлечь от чего-то другого.

- Молодец капитан, - Баранов довольно заулыбался. - Толковых людей присылают, да, Саша?

Пушкин, усмехнувшись, кивнул.

- Ну а теперь отдыхайте, товарищи. - Полковник поднялся, встали и мы. - Какое-то время пределы посольства вам покидать запрещено. Найдем вам работу.

"Какое-то время" затянулось на полгода. От чего именно мы с Пушкиным отвлекали внимание спецслужб, я так и не узнал. Работать меня направили в аналитический отдел. Времени свободного был вагон. Я совершенствовал английский, делая его более американским. Добыл у нашего водителя, старого работника посольства, карту Нью-Йорка и принялся ее изучать. Надо сказать, что с женщинами в представительстве было туго. В основном все сотрудники были женаты. Их жены занимали все приличествующие их полу должности. Было несколько холостых офицеров, в число которых входил и я. Единственной незамужней женщиной была библиотекарь. Вокруг нее и кипели страсти моих "неокольцованных" коллег. Я не принимал участия в этих рыцарских турнирах. Посещал библиотеку со строго деловыми целями. И вот однажды вечером в дверь моей комнаты кто-то постучал. На пороге стояла Аня, наш библиотекарь.

- Добрый вечер, - не дожидаясь приглашения, она вошла в комнату.

Я закрыл дверь, на ходу стараясь привести себя в порядок.

- Вы сегодня спрашивали книгу. - Она протянула мне толстую монографию "Улицы Нью-Йорка" на английском языке. - Я не могла найти. Вот теперь нашла.

- Спасибо. - Я вертел в руках книгу, не зная, что делать дальше. Я понимал, что, скорее всего, дело не в книге. Женщина была возбуждена, на ней было надето легкое платье с глубоким вырезом на груди, на лице легкая косметика, которой я никогда не видел днем. Но, честно говоря, у меня было мало опыта общения с противоположным полом. Я всегда больше ценил работу. Да и особых чувств Аня у меня не вызывала. Но все мы живые люди. Словом, мне хотелось, чтобы этот вечер как-то приятно продолжился, но что для этого нужно было предпринять?

- Если хотите, я бы могла помочь вам разобраться, - сказала Аня. - Я работала в Нью-Йорке какое-то время.

Она взяла меня за руку и потащила к столу. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, перед картой города при свете настольной лампы, и она, заглядывая в книгу, рассказывала мне об огромном городе, который, как она сказала, и является истинной столицей Соединенных Штатов. Я сидел и кивал, почти не слушая, вдыхая аромат ее духов и чувствуя тепло ее тела. А потом почему-то погас свет.

- Сейчас разберемся. - Я попытался встать, но руки Ани уже лежали на моих плечах, а ее дыхание обжигало мое лицо. Короче говоря, она осталась у меня на ночь... Аня ушла лишь под утро. Закрыв за Аней дверь, я подошел к столу. Светало. И комната окрасилась в сине-розовые тона. Мне хотелось узнать, почему же погасла так вовремя моя лампа. Я заглянул под стол и рассмеялся. Просто вилка была вынута из розетки. Я представил себе, сколько усилий надо было приложить, чтобы незаметно разуться под столом, ногой нащупать шнур и выдернуть штепсель. Позже Аннушка призналась, что именно моя пассивность и безразличие к ней и подвигли ее к тому, что всем посольским ловеласам она предпочла меня. Весть о нашем романе распространилась быстро, но мы продолжали расставаться под утро, чтобы выйти на работу каждому из своей комнаты. Меня Аня в шутку называла своим рыцарем, а себя - приходящей прекрасной дамой.

Потом мое затворничество кончилось. Меня вызвал к себе полковник Баранов.

Он сидел за столом и пил чай с брусничным вареньем. Он был простужен.

Стояла промозглая южная зима.

- Ну как, капитан, не соскучились по работе? - он подмигнул мне. Некогда скучать, да? Ну ладно, ладно, не обижайся.

Он заметил, что мне не по душе тон этого разговора.

- Не забыл еще уроков Пушкина? Город помнишь?

- Помню, товарищ полковник.

- Вот и хорошо. Пойдешь сегодня в кино. Можешь кого-нибудь с собой захватить. Даже желательно, чтобы ты был не один. Вот билеты на предпоследний сеанс в кинотеатре "Бонус".

- Что нужно делать? - я вспоминал, когда последний раз был в кино.

- Вот это нужно прикрепить под сиденье с номером двадцать, - Баранов передал мне маленький белый пакетик из тонкого дерматина. - Если все будет спокойно, сожжешь билет у правой урны возле кинотеатра.

- И все? - Мне казалось странным, что такого опытного человека, как я, используют подобным образом.

- А ты думал, тебе вербовку предложат, капитан? Или с парашютом в тыл врага сбросят? - Полковник засмеялся, потом закашлялся. - Иди, иди.

Я ушел несколько раздосадованный. Опять какие-то темные игры. Хотя, скорее всего, и сам Баранов не знает всех ходов в этой игре. Вечером мы сидели в зале кинотеатра и смотрели "Тутси". Фильм очень смешной, Аня хохотала от души, а я завидовал ей, потому что все время думал об этой проклятой бумажке. Картина подходила к концу, я вынул жвачку изо рта и прилепил ею пакетик к днищу кресла. Вот и все задание. Мы последними выходили из кинотеатра. Я остановился возле урны с правой стороны от входа и обнаружил, что не могу поджечь бумагу. Просто нечем. Я не курил, Аня тоже. Прохожих вокруг кот наплакал. Идиотская ситуация. А Аня не могла понять, в чем дело, стоит человек возле мусорной урны, и вид у него, как у приговоренного к высшей мере. И тут дали звонок на следующий сеанс, и, по счастью, какой-то парень шел мимо, я у него зажигалку взял и билеты таки сжег. Перенервничал жутко, а сказать кому, из-за чего, не поверят.

Потом было еще много подобного рода "мутных" поручений. Всего и не упомнить. Однажды надо было три вечера подряд сидеть на лавке с одним и тем же журналом в руках, в другой раз посетить выставку и прочесть, к примеру, запись на второй странице книги отзывов, прочитанное запомнить слово в слово и доложить... Но это были еще более или менее понятные поручения. А один раз задание заключалось в том, что надо провести короткую полосу мелом на пятом по счету столбе по авеню Линкольна. Или в том, что надо выдрать страницы, с пятой по восьмую, в телефонном справочнике из автомата неподалеку от здания Конгресса. В этих случаях я смирялся с мыслью, что никогда не догадаюсь о цели своих действий.

В таких, с позволения сказать, трудах прошло несколько месяцев. Мы с Аней уже практически не скрывали наших отношений. Все свободное время мы проводили вместе. Я тянул лямку, раздумывая над тем, как вырваться из рутины бессмысленных поручений. Однажды днем я зашел в библиотеку и увидел, что там устанавливают какой-то агрегат. Аня руководила процессом.

- Это что такое? - спросил я, усаживаясь на привычное место возле окна.

- Шредер, - ответила Аня. - Наконец-то догадались купить. Ужасно удобная вещь. Весь цивилизованный мир уже давно ими пользуется.

Я поморщился. Меня коробила эта ее манера поминать цивилизованный мир. В старые времена ей бы за такие высказывания... Это получается, что наш мир не цивилизованный, что ли? И главное, она говорила это при посторонних.

- И что он делает, этот шредер?

- Бумагу разрезает на полоски. Вот смотри, - Аня взяла машинописный лист и вставила его в машину. Та заурчала и выпустила с другой стороны бумажную лапшу.

- И все? Огромное достижение!

- Однако же наши до такого не додумались. Все на заднем дворе документы жгут. А тут и не разберешь ничего, и вторичное сырье для промышленности.

- Ну разобрать, положим, можно...

- Да?! - она скомкала полоски бумаги. - Попробуй восстанови.

Я попробовал. Через полчаса при помощи клея я восстановил текст, а заодно и придумал, как получить самостоятельную работу.

- Вот, - я положил перед надувшей губы Анечкой восстановленный текст.

- Ну и что? А если бы их было несколько? Как бы ты отличил один от другого?

Это был серьезный аргумент. Но идея уже завладела мной.

- А что, во всех учреждениях этой страны стоят такие аппараты?

- Наверное, - Аня пожала плечами.

Я поцеловал ее в щеку и направился на прием к полковнику Баранову. Он внимательно выслушал меня, потом попросил секретаря принести чаю.

- Ну что ж, идея неплохая. Попробовать можно.

Принесли чай в стаканах с массивными мельхиоровыми подстаканниками. Больше никому в посольстве не разливали чай так - пользовались обычными американскими чашками с яркими рисунками. И только полковник сохранял эту ностальгическую привычку.

- Это долго, - сказал я, отхлебывая ароматный горячий напиток. Разрешите начать подготовительную работу немедленно.

- Что, рутина одолела? - улыбнулся Баранов.

- Честно говоря, да.

- Ну хорошо. Занимайся. Только, сам понимаешь, людей я тебе пока не дам.

Я, естественно, согласился. Началась долгая кропотливая работа. Но мне была известна ее цель, и потому она не была в тягость. Я начал с того, что отследил все мусорные машины, вывозившие отходы из правительственных учреждений. По счастью, их обслуживали одни и те же машины, с одними и теми же людьми. Предстоял самый тяжелый этап. Нужно было каким-то образом уговорить этих людей выполнить странную, и потому подозрительную, просьбу продавать мне бумажные отходы. Не было смысла вступать в эти рискованные переговоры раньше времени, кто знал, может быть, действительно не удастся собрать тексты из полосок шириной в несколько миллиметров. Поэтому первую партию я решил просто-напросто украсть. Проделали эту нехитрую операцию какие-то бродяги.

Я рассказал им историю о неверной жене и ее письмах к любовнику и не слишком щедро заплатил, дабы не вызывать подозрений. Все эти операции заняли несколько недель, и за все время я видел Аню только пару раз. Она разговаривала со мной резко, почти грубо, но я был слишком занят, чтобы обращать на это внимание. Я сидел в своей комнате, заваленной обрезками бумаги. Уже третий день я практически не выходил наружу, восстанавливая документы. Получалось не слишком хорошо, но все же получалось. Несколько раз заходил Баранов, в шутку называл меня мусорщиком, желал удачи и говорил, что о моей инициативе уже знают. Поэтому, когда раздался стук в дверь, я подумал, что полковник решил навестить меня в очередной раз. Я повернул ключ, и в комнату ворвалась Аня.

- Привет, шпион! - закричала она и повисла у меня на шее.

Я почувствовал запах алкоголя и попытался закрыть за ней дверь.

- Ну что ты, что ты! - Аня вцепилась в ручку. - Я не буду тебе мешать! Ты выполняешь важное ... - смех буквально распирал ее - ...задание! Роешься в помойке! Разведчик! Суперагент!

- Перестань кричать, - я пытался ее успокоить. Но Аня продолжала хохотать. Через минуту появились две женщины, сотрудницы посольства, они почти насильно увели уже истерически рыдающаю Аню в ее комнату.

Я понимал, что ее участь практически решена. Подобных вещей тогда не прощали. Тем не менее я просил за Аню всех, кого только мог. Но, несмотря на все просьбы, ее выслали из Штатов буквально через несколько дней. Единственное, чего мне удалось добиться, это более мягкой формулировки в приказе, благодаря чему, возможно, у нее не так была испорчена жизнь. Должен сказать, что операцию "Шредер" мы все-таки провели. Результаты оказались не блестящими, но вполне пристойными. Игра стоила свеч. Меня повысили в звании и, должен сказать, что, к своему стыду, я за работой редко вспоминал о своей "прекрасной даме".

Через несколько лет ушел на повышение полковник Баранов, и я занял его место. Мне нравилась моя работа. Но потом в Союзе началась перестройка. Американцы стали лучшими друзьями. В запале дружбы мы только что агентуру им не сдавали. И я думаю, что этого не произошло лишь потому, что на местах сидели честные люди, которые выполняли не все идиотские приказы прекраснодушного реформаторского начальства. Работать стало очень тяжело. Идеология разрушалась. Люди теряли ориентацию. Кто друг, кто враг? Непонятно. Потом последовал еще один удар - распался Союз. Тут уже путаница возникла необыкновенная. Чехарда с кадрами из разных теперь государств. Появление всяческих темных личностей в посольстве и торгпредстве. Словом, Вавилонское столпотворение вместе с Содомом и Гоморрой. Поэтому я не слишком удивился, когда узнал, что на работу в торговом представительстве прибыл мой бывший сослуживец - Мелентьев. Больше всего меня поразило то, что вместе с ним приехала...

- У нас осталось очень мало времени, - посмотрел на часы Гордеев.

- Да-да... - рассеянно подтвердил Коробков, - я буду краток. Итак, Мелентьев приехал в торгпредство. И вместе с ним приехала Аня... Да-да, та самая Аня, моя знакомая из посольства.

На следующий день был какой-то банкет. В связи с выставкой или еще с чем-то... Не помню. Я пытался заговорить с Аней. Но она почему-то избегала меня. Зато я видел, что Мелентьев постоянно сопровождает Максима Разумовского. Но, как вы понимаете, Аня меня интересовала тогда больше, чем все Мелентьевы и Разумовские вместе взятые...

На следующий день мы случайно встретились с Аней в супермаркете. Вначале она не хотела со мной говорить, но потом мало-помалу призналась, что Мелентьев домогался ее, получил отпор, и теперь она его боится.

- А почему она его боялась?

- Дело в том, что Мелентьев знал о том инциденте в посольстве, который послужил причиной для высылки Ани. Откуда? Я могу только догадываться. Возможно, он продолжал собирать компромат на меня, будучи уверен, что встретится со мной в Штатах. Возможно для того, чтобы в нужный момент оказать на меня давление. Но это только мои предположения... Однако, тем не менее, Аню-то он устроил на работу и даже добился ее возвращения в Штаты. А это было, поверьте мне, очень нелегко.

Потому что после того, как она прибыла в Москву, ей пришлось не сладко. На работу в МИД, где она работала раньше, ее брать не хотели. А в обычные городские библиотеки она тоже устроиться не могла - как только начальники отделов кадров видели записи о прежних местах ее работы, а потом о взыскании - ей все-таки влепили "строгача с занесением", - то шарахались от нее, как от чумной.

За те несколько лет, что я его не видел, Мелентьев тоже перешел на работу в СВР. Соответственно, его влияние возросло. Кроме того, как я узнал, он сблизился с Разумовским...

- С премьер-министром?

- Он тогда еще не возглавлял правительство. Но имел немалое влияние. Кроме того, Мелентьев познакомился с сыном Разумовского, Максимом... Который, кстати, приехал в торгпредство вместе с Мелентьевым.

- Значит, Мелентьев взял Аню на работу, а взамен стал ее домогаться?

- Да. Она мне призналась, что до сих пор ей удавалось под разными предлогами избегать его. Но долго это, сами понимаете, продолжаться не могло. И она боялась, что Мелентьев разозлится и сделает так, что ее опять вышлют в Москву. И тогда ее уже ничто не спасет. Выслушав это, я, конечно, решил ей помочь. Я не стал предпринимать никаких действий сразу... Решил выждать. Ожидание, как видите, затянулось.

- Это тот самый случай, когда лучше никогда, чем поздно, - заметил Гордеев.

Коробков кивнул:

- Вы правы. В торгпредстве мне пришлось стать свидетелем многих очень некрасивых сцен, связанных с Разумовским. Ну, например, я видел, как младший Разумовский, совершенно пьяный, в компании каких-то подозрительных личностей пытался провести девиц в жилой корпус торгпредства, при этом устроил драку с охраной. Один раз Максим в двух кварталах от торгпредства сбил на своей машине пешехода. Ну и так далее... Каждый из этих случаев мог стать если не международным скандалом, то хотя бы поводом для высылки Разумовского. А с него все как с гуся вода.

В конце концов наши отношения с Аней возобновились. Она как-то раз мне сообщила, что имела трудный разговор с Мелентьевым. Он заявил, что, если Аня не прекратит отношений со мной, он отошлет ее в Москву. Мне ничего не оставалось делать, как добиться, чтобы ее перевели в мой отдел.

- А с Мелентьевым лично вы не пытались решить эти вопросы? - спросил Гордеев.

- Нет... Это было бы не слишком мудро с моей стороны. Мы поддерживали с Мелентьевым внешне ровные отношения. Я действовал по-другому. Однажды в мои руки попали данные наружного наблюдения, которые свидетельствовали о том, что Мелентьев и Разумовский-младший имели контакты с неким мистером Смитом - представителем крупного американского банка. Речь шла о продаже нескольких крупных нефтедобывающих предприятий в Сибири. Причем Смит, конечно, добивался минимальной цены. Мелентьев и Разумовский обещали все устроить. Конечно, не бесплатно.

Короче говоря, данные разведки полностью компрометировали Мелентьева и Разумовского. Я думал, как мне их использовать... В таком деле нельзя было допустить ошибку.

И вот на следующий день ко мне в кабинет пришел Мелентьев. Он сказал, что знает о том, что у меня имеются записи их переговоров со Смитом. И стал предлагать мне любые деньги за то, чтобы уничтожить их. Конечно, я послал его куда подальше...

А еще через два дня пропала Аня. Начальство мне сообщило, что Аня срочно отправлена в командировку в Москву. Из которой, она, кстати, так и не вернулась. А позже я обнаружил, что из моего сейфа, доступ к которому она имела, пропали записи переговоров Мелентьева и Разумовского со Смитом.

Коробков тяжело вздохнул, как будто ему не хватало воздуха.

- Короче говоря, оказалось, что Аня предала меня. Она выкрала документы, а потом я узнал, что она уволилась и уехала в Москву. Конечно, тут не обошлось без Мелентьева.

- Как я понимаю, - заметил Гордеев, - сам по себе Мелентьев не имел никакой силы. Основное влияние оказывал Разумовский.

- Да, это так. Я подозреваю, что Мелентьев и Разумовский проворачивали вместе немало весьма выгодных дел, может быть, пользуясь своими личными связями с начальством. Я знал, что руководитель торгпредства - приятель старшего Разумовского.

Но в тот момент они меня занимали мало. После того как выяснилось, что Аня выкрала бумаги из сейфа, мне уже не хотелось ничего - ни работы, ни выяснений отношений с Мелентьевым... Конечно, саму Аню мне тоже не хотелось видеть. После недолгих раздумий я подал рапорт об увольнении. Он, к моему удивлению, был удовлетворен очень быстро. Полагаю, здесь не обошлось без вмешательства Разумовского. Потом я уехал в Москву.

Примерно через полгода мне позвонил Мелентьев. Он заявил, что хочет со мной встретиться. Я согласился.

Он приехал быстро. Держался очень нагло. Буквально с порога начал меня оскорблять. Ну, я не выдержал и... Дальше вы знаете.

- А все-таки, зачем к вам приехал Мелентьев? - поинтересовался Гордеев.

- Как зачем? Он требовал отдать ему документы.

- Какие? Их же выкрала Аня?

Коробков улыбнулся:

- Конечно же я сделал копии, которые и хранил в сейфе. Именно они попали в руки Мелентьеву. А оригиналы остались у меня. Разумеется, Мелентьев сразу понял, что в руках у него копии.

- Почему же он ждал полгода?

- Все эти полгода я ждал его звонка... Знал, что рано или поздно он позвонит. Я через свои старые каналы потихоньку интересовался, как идут переговоры о продаже этих сибирских предприятий. Если бы переговоры заглохли, то Мелентьеву незачем было бы требовать оригиналы документов. Он знал, что я их не покажу никому - без конкретных результатов эти переговоры превращались просто в слова. И совсем другое, когда продажа предприятий должна была со дня на день состояться. В этом случае ценность моих документов несоизмеримо повышалась. Понимаете? Предательство Ани было для меня большим ударом... А Мелентьев, когда приехал ко мне, хвастался, что ему удалось отбить ее у меня. В общем-то, это и было последней каплей. Тон его разговора был настолько наглым и издевательским, что я не выдержал... И схватив первое, что попалось под руку, ударил его по голове. Силы у меня всегда хватало... Вот так получилось.

- Значит, по сути, вы совершили убийство в состоянии аффекта?

- Да, - грустно подтвердил Коробков, - но кто это может подтвердить?

Гордеев посмотрел на часы. Время свидания подходило к концу. Адвокат нажал кнопку звонка, и в комнату вошел контролер.

- И Шахерезада прекратила дозволенные речи, - пошутил, поднимаясь со стула, Владимир Дмитриевич, - хотя, собственно говоря, мне вам больше нечего рассказать, Юрий Петрович.

- А где сейчас эти бумаги? - спросил Гордеев.

- В надежном месте. Там, где до них не доберется никто.

- Я могу на них взглянуть?

Коробков молча разглядывал собственные ногти.

- Если продажа предприятий состоялась, то эти документы могут стать важной уликой для обвинений Разумовского. Обвинения в адрес Максима обязательно бросят тень на его отца. А он этого не потерпит. Поэтому, если и обнародовать документы, то абсолютно открыто и внезапно... Чтобы они не успели ничего сделать.

Коробков молчал.

- Вы не хотите об этом говорить? - спросил Гордеев.

Он покачал головой:

- Мне пока дорога моя жизнь. Здесь, в тюрьме, со мной может случиться все что угодно. Понимаете? Да и на воле тоже. Поэтому, пусть они знают, что бумаги у меня. Пока они у меня, я чувствую себя в относительной безопасности.

- Но ведь это важные документы, которые могут сыграть решающую роль в вашем деле! - воскликнул Гордеев.

- Вряд ли... Сейчас времена не те. И потом, сами посудите, могу ли я замахиваться на..?

Коробков сделал выразительный жест подбородком куда-то вверх.

Гордеев упрямо покачал головой.

- Поймите. О вашей безопасности не может быть и речи. Ведь о существовании документов знаете только вы... И, если что-то случится, местонахождение их так и останется неизвестным.

Коробков чуть улыбнулся.

- Ну неужели вы думаете, что я так глуп? Конечно же в случае моей смерти документы будут обнародованы. Я об этом позаботился.

Гордеев помолчал, подыскивая аргументы, и продолжил:

- Я ваш адвокат... Моя задача - найти факты, которые оправдают вас в суде. Эти документы просто необходимо предъявить в суде... Кроме того, разве вас не смущает то, что сын премьер-министра занимается махинациями..? Ворует! Мелентьев свое получил. А Разумовский?

Коробков снова покачал головой.

- Нет. Эти документы останутся у меня. Они будут обнародованы только в случае моей смерти.

- Кем?

Коробков улыбнулся и встал.

Контролер у двери переминался с ноги на ногу и старательно делал вид, что его абсолютно не интересует разговор адвоката с подследственным. К сожалению, Юрий Петрович не придал этому значения...

Коробков кивнул, молча пожал руку Гордееву и вслед за контролером вышел в коридор.

ГЛАВА 12

Дверь, что вела в квартиру ювелира, можно было выбить разве что бронетранспортером.

Толщиной и тяжеловесностью она напоминала крышку древнеегипетского саркофага. На звонок Турецкого внутри саркофага послышался голос:

- Кто там?

- Я от Семена Семеновича Резника. Он вам только что звонил! - громко сказал Турецкий.

- Вы один?

- Да.

- Отойдите на шаг от двери, - последовал приказ.

"Важняк" подчинился ему, зная, что в этот момент его фигуру с ног до макушки изучают через глазок.

Затем послышался шум запоров и засовов. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить не очень толстого человека. Как только Турецкий прошмыгнул в темную прихожую, дверь за ним захлопнулась, и с металлическим звуком лязгнули замки.

Это не очень приятное ощущение - когда за тобой запирают дверь незнакомой квартиры. Чувствуешь себя словно бы пойманным...

- Покажите вашу книжечку, - сказала старуха с ярко-рыжими буклями.

Она взяла удостоверение и внимательно прочла.

- Проходите, товарищ Турецкий, - пригласила она.

"Важняк" удивился. Давно никто не обращался к нему "товарищ".

Старуха провела его по коридору и остановилась перед дверью кабинета. Постучала в нее. Громко крикнула:

- Илья, к тебе пришли.

И впустила Турецкого в кабинет.

Ювелир сидел в инвалидном кресле. Ноги его покрывало мохнатое одеяло. Турецкому показалось, что старик спал и только что был разбужен окриком жены.

Кабинет освещался старинной настольной лампой под колпаком из разноцветного стекла. То ли колпак давно не протирали от пыли, то ли лампочка была слабая, но в комнате царил желтоватый сумрак.

- Этот товарищ от Семы, - громко объявила старуха.

Ювелир посмотрел на Турецкого отсутствующим взглядом. У "важняка" даже мелькнуло подозрение, что дед под одеялом давно находится в глубочайшем маразме.

- Он принес показать тебе камни, Илья, - как маленькому, растолковала старуха.

Ювелир неожиданно приободрился. Взглянул на Турецкого с интересом.

- Я принесу вам чай, - отчеканила старуха и скрылась.

- Здравствуйте, - кивнул Турецкий, опускаясь в кресло рядом с ювелиром. - Мне нужно выяснить стоимость кое-каких украшений. А также кто их сделал, где, и вообще все, что можно о них выяснить.

- Покажите, - коротко ответил ювелир.

Голос у него был сиплый, слабый. Он говорил почти шепотом.

Турецкий пододвинул стул, вытащил узелок из пакета, положил на стул и развязал.

Ювелир некоторое время молча смотрел на сваленные грудой драгоценности. Затем протянул руку и взял одно кольцо. Дотянулся до ящика стола, достал из него линзу, похожую на черный стаканчик профессионального наперсточника. Воткнул линзу в глаз и замер неподвижно, разглядывая кольцо.

Турецкий затаил дыхание.

Наконец ювелир очнулся, поднялся из кресла, зашатался (Турецкий испугался, что дед сейчас рухнет на пол), но справился с дрожью в ногах. Дошел до выключателя на стене и включил верхний свет. Кабинет ярко осветила старинная ветвистая люстра, усыпанная хрустальными подвесками.

Ювелир вернулся в кресло, вооружился огромнейшей лупой, которой можно было бы в солнечный день прожечь дыру в ковре, вновь ввинтил в глазницу черный стаканчик линзы и некоторое время изучал кольцо через два увеличительных стекла. Затем отложил драгоценность на стол, покрытый зеленым сукном, и перешел к следующей.

Поначалу Турецкий еще пытался задавать вопросы, но все они повисали в пустоте. Ювелир не реагировал. Он брал украшение за украшением, рассматривал и откладывал на сукно. Время от времени старик тяжко вздыхал, причмокивал или шамкал беззвучно ртом.

От нечего делать Турецкий принялся рассматривать фотографии, висящие в рамках под стеклом на стенах кабинета. Семейные фотографии на лоне природы и в интерьере фотостудии... Застывшие взгляды, корректные позы. Детишки в костюмчиках начала прошлого века, где мальчики были похожи на девочек. Групповые студенческие снимки на фоне памятников архитектуры и просто в обнимку... Мужчины во френчах, дамы в шляпках на одну бровь - это пошли тридцатые годы... Вот бравый смеющийся гражданин в белом костюме и галстуке-бабочке (как у Маяковского) поставил одну ногу на подножку черной "эмки" и машет рукой в объектив. Турецкий узнал в машущем хозяина кабинета. А вот странный снимок - правительственный ЗИС в профиль на фоне сосен и белого здания в глубине двора.

Не веря своим глазам, Турецкий привстал и едва не уткнулся носом в стекло фотографии.

- Это кто, Сталин? - спросил он.

- Иосиф Виссарионович, - не поворачивая головы, ответил ювелир.

- А эти кто?

- Это Ворошилов и Тухачевский с супругами. Снимок сделан за год до ареста Тухачевского.

- Вы всех их знали? - удивился Турецкий.

- Знал.

- А это кто? Неужели Берия?

- Да, - с гордостью ответил старик. - Сам Лаврентий Павлович.

- Вы и Берию знали?

- Я для него работал! - подняв указательный палец, сказал ювелир. Когда решался религиозный вопрос, я возглавлял комиссию, которой руководил лично товарищ Берия. Все народное достояние из культовых заведений должно было перейти в государственную казну. Я руководил описью изымаемых драгоценных камней и золота. Это была тяжелейшая и ответственнейшая работа!

Рассказывая это, старый ювелир не испытывал никаких чувств, кроме гордости за хорошо выполненный приказ.

- А в конце сороковых годов открылась первая кремлевская мастерская по изготовлению ювелирных украшений. Бриллиантовую звезду генералиссимуса Сталина я делал вот этими руками!.. Да что говорить! Граф Алексей Толстой, автор романа "Петр Первый", меня упрашивал едва не на коленях, чтобы я его супруге к юбилею гранатовый гарнитур сделал. Жены красных командиров тоже... Многие ведь были из бывших, они в камнях хорошо разбирались. Приходят ко мне в мастерскую, лебезят, глазки закатывают: "Ах, Илья Ильич, голубчик, душка, мне бы к именинам колечко с камешком!.." А на Парижском салоне в 1957 году советское золото произвело сенсацию...

Ювелир все рассказывал и рассказывал, а Турецкий никак не мог его прервать. Наводящие вопросы пролетали мимо цели.

Старуха прикатила тележку с чаем и имбирным печеньем. Воспользовавшись паузой, Турецкий взял со стола диадему. Повертел в руках.

- Осторожнее, молодой человек! - ахнул ювелир. - Это высокохудожественная вещь! Малейшая царапина окажется губительной.

- Да? - удивился Турецкий.

Он подумал, что ювелира хватила бы кондрашка, узнай он, где хранились сокровища и как извлекались из тайника.

- Илья Ильич, а что вы можете сказать об этой диадеме?

- Что вас конкретно интересует?

- Например, где она сделана.

- Помилуйте, молодой человек! - Ювелир всплеснул руками, дивясь невежеству "важняка". - Это же Картье, это очевидно! Смотрите сами.

Он подвинул поближе лампу, всучил Турецкому линзу и со словами "ваше зрение получше моего" ткнул "важняка" носом в фирменное клеймо на обратной стороне диадемы.

- Это гарнитур, видите? Диадема, серьги и ожерелье, камни одной огранки, подобраны по цвету. Судя по огранке, камни покупались у Де Бирс, это бразильские изумруды, хотя могут выдаваться за африканские. Смотрите, как камни играют на свету. Видите, какое богатство оттенков, от лазурно-зеленого до почти белого? Разница между бразильскими и южноафриканскими изумрудами заметна только специалисту. Жемчуг японский, искусственно выращенный, но от этого ценность жемчужин не умаляется. Бриллиантовая осыпь... Такая вещь должна храниться в футляре!

- Спасибо, учту, - кивнул Турецкий.

- Вас также интересует стимость изделия? - растягивая слова, словно мурлыкающий от удовольствия кот, спросил ювелир, любуясь игрой камней.

- Разумеется.

- Цены на такие изделия колеблются. Это штучная работа. Ни в одном каталоге коллекций Картье я не видел украшения такой формы. Это работа одного мастера. Вот здесь, с внутренней стороны, видите? Присмотритесь.

Турецкий взял лупу, прижмурил левый глаз. Действительно, увидел на металле какую-то закорючку величиной с блоху.

- Что это?

- Это - личное клеймо мастера, который делал украшение, - с безграничным почтением в голосе произнес ювелир. - Это величайшая привилегия для ювелира - иметь право ставить личное клеймо на фирменном изделии дома Картье.

- И вы можете сказать, кто мастер?

- Нет, увы, молодой человек. Имени его я не знаю, но это клеймо мне известно. Я могу вам вычислить приблизительную стоимость камней, хоть это черновая цена.

- Ну приблизительно?

- Я не могу достать камни и взвесить, а определять количество карат на глазок - это, знаете ли, трюкачество. Но стоимость одного карата на мировом рынке колеблется в пределах 180 фунтов стерлингов. Я говорю о необработанных камнях! Стоимость же каждого ограненного камня индивидуальна. Понимаете, молодой человек, разницу между этим украшением и, скажем, вот этим?

Ювелир взял двумя пальцами кольцо со стола и показал Турецкому.

- Кольцо, конечно, стоит дешевле. Камни в нем мельче. Дизайн более современный, - подумав, перечислил опознавательные признаки Турецкий.

- Именно! Вы правы! - обрадовался ювелир. - Дизайн. Это новомодное словечко я никак не мог припомнить. Дизайн этого изделия совершенно иной.

- Это тоже Картье? - спросил Турецкий, рассматривая кольцо.

Оно было изготовлено из белого металла, отполированного до блеска, а мелкие бриллианты составляли буквы английского слова "лав" - "любовь", причем литера "о" в слове была сделана в виде сердечка, в которое вставлен мелко ограненный розовый камешек.

- Нет, уважаемый, это швейцарская фирма Шопард, офис в Женеве. Тоже известная фирма, но не Картье. Нет, не Картье! - повторил ювелир тоном, каким Нонна Мордюкова в старом фильме про председательшу колхоза говорит герою: "Хороший ты мужик, но не орел!"

- А цепочки, браслеты? - спросил Турецкий.

- Все изделия из крученого золота - это из коллекций французской фирмы "Шомет". Черный жемчуг - это от Микимото, японских ювелиров. Броши и подвески в виде насекомых со вставками из камней - это типичные Тиффани. А вот эти чудесные камни, обратите внимание, - черный бриллиант! На любителя. Из коллекции фирмы де Гризоджоно, авторская работа ювелира Фаваза Груози.

- Тоже выполнены на заказ?

- Нет, это коллекционная работа, я видел ее в каталоге Груози. Скорее всего, серьги приобретены на выставке-продаже в Москве в феврале прошлого года.

- В таком случае проследить, кто их покупал, не представляется возможным? - заметил Турецкий, обращаясь скорее к самому себе, чем к ювелиру.

Но старик оказался в курсе современных веяний.

- Да, - ответил он, - особенно если платили не кредитной карточкой, а наличными. Если вы надеетесь отыскать владельца этих изделий, советую вам обратиться в парижский офис фирмы Картье. Я вижу по клеймам, у них заказывались три изделия: изумрудный гарнитур с диадемой, бриллиантовый гарнитур - серьги с колье, и сапфировый гарнитур с браслетом. Почерк и клеймо одного мастера. Их готовили штучно, на заказ. Возможно даже, заказчик предоставил собственный рисунок изделия.

- Сам нарисовал? - с сомнением спросил Турецкий.

- Не обязательно сам. Он мог заказать рисунок у известного художника, а затем отдать ювелиру для воплощения идеи. Обязательно обратитесь в офис Картье, там все подобные заказы регистрируются.

- Значит, собираешься навестить Париж? - ехидно спросил Меркулов.

Турецкий насупился. Сухо доложил:

- Считаю это целесообразным.

- А хорошо небось сейчас на Елисейских Полях, - поддел Меркулов. Ладно, ладно, шучу! У меня есть для тебя интересная информация.

Он протянул Турецкому желтый конверт. Турецкий вытряхнул на стол толстую пачку цветных фотографий и принялся их рассматривать. Снимки были сделаны на открытом теннисном корте где-то в загородной местности. На заднем плане синел густой сосняк.

- Это сын Разумовского, - ткнул пальцем Меркулов в физиономию блондина в белом костюме от "Найк", застывшего с ракеткой в руке. - Максим. Двадцать шесть лет. Учился в Германии, потом работал в США, в торгпредстве. Не женат. Живет в собственном доме в Жуковке. Не дом, а поместье с парком, лугом и каскадом водоемов. Фотографии сделаны там же, на его личном теннисном корте. Одной обслуги в доме десять человек, не считая охраны.

- Его Максим зовут?

- Да... Завсегдатай ночных клубов, ресторанов и казино... Интересуется антиквариатом, посещает аукционы. В доме собрал целую коллекцию, в основном часы и ювелирные украшения. Держит орловских рысаков для верховой езды. В общении несдержан, вспыльчив. Известно, что пьет. Дважды задерживался сотрудниками ГИБДД за превышение скорости и управление в нетрезвом состоянии, оба раза отпущен без всяких последствий, но пробы показали содержание в крови алкоголя и кокаина...

Турецкий внимательно слушал, перебирал матовые фотографии, всматривался в физиономии людей на снимках.

Судя по устному портрету гостя, который получил подсвечником по башке на квартире Лебедевой, им мог быть этот блондинчик в найковском костюме. Максим... "М" из записной книжки Полины...

Друг Туси описал его портрет очень тщательно.

- Могу оставить у себя? - спросил Турецкий.

- Буквально на один день, - позволил Меркулов. - Фото не мои, поклялся вернуть автору. Как я их раздобыл - отдельный детектив. Уйду на пенсию, буду строчить мемуары. Отпущу себе бороду, куплю трубку, влезу в вязаный жакет... Буду милягой, как Барсуков.

- Ага, - подтвердил Турецкий.

- А ты чем думаешь на пенсии заниматься? Не думал еще?

- Времени не было планировать.

- Что, не собираешься пока, а? - засмеялся шеф.

"Что-то у него игривое настроение сегодня", - подумал Турецкий, изучая взглядом подоконник с цветущими геранями.

- Разрешите идти?

- Какие мы официальные! Ну, иди, иди.

...Засим откланявшись, как говаривали наши предки, Турецкий покинул кабинет Меркулова и направился к себе.

Его ожидал отчет экспертов из лаборатории криминалистики - длиннейший перечень всех элементов таблицы Менделеева, обнаруженных в квартире покойной Лебедевой. Сопоставление нитей ковра, частиц пыли, ворса, ткани, волос...

Турецкий уже сам не помнил, что он говорил, какие указания давал экспертам во время сбора улик. Заглянул в записную книжку-календарь. Напряг память, расшифровывая собственной рукой написанные пометки: "пепел в камине", "бокал", "открытые бутылки".

Ага! Вспомнил.

В помойном ведре на кухне лежал разбитый бокал. Второй такой же аккуратно стоял в посудомоечной машине - чистый и сверкающий. Если у Лебедевой были гости, скорее всего гость, то... Они пили вдвоем. Из открытой бутылки. Допустим. Затем между ними что-то произошло. Что-то, в результате чего Лебедева прыгает (падает?) из окна одиннадцатого этажа. Гость еще в квартире. Ему необходимо срочно спрятать следы. Посуду, из которой он ел и пил, гость запихивает в посудомойку и включает ее. Разбивает второпях бокал, бросает осколки в мусорное ведро.

Что-то сжигает в камине? Или камин зажгли еще при жизни Лебедевой для создания интимной атмосферы?

Турецкий явственно вспомнил этот камин. Посреди комнаты - квадратный очаг. Над ним - уходящий в потолок стеклянный огнеупорный колпак дымохода. "Важняк" и не представлял, что в городской квартире можно устроить камин такого типа.

Турецкий представил Лебедеву и ее гостя. Они сидят на желтом двухместном диване перед камином. Смотрят на высокие языки золотистого пламени, полыхающие посреди комнаты. Напротив, из багетной рамы, смотрит на них портрет кисти Шилова.

...А затем срочно выключили газ в камине и загасили пламя?

Вопросы, вопросы. И хоть бы один уверенный, неколебимый ответ. А пока - одни гипотезы, которые начинаются словом "вероятно" и заканчиваются фразой "может быть".

Отчет говорит: в разбитом бокале оказались остатки вина, идентичного содержимому одной из открытых бутылок. Отпечатков пальцев на нем нет.

"Ничего странного, - подумал Турецкий. - Лебедева могла собрать осколки, надев резиновые перчатки домработницы, чтобы не порезаться. Как говорится, "а ларчик просто открывался".

В камине обнаружены свежий пепел и уголь от натурального дерева. Горели осиновые поленья. Такие же нашлись во встроенном чулане в глубине каминной.

Отпечатки пальцев, найденные в квартире, в основном принадлежат хозяйке и домработнице. Некоторые идентифицировать не удалось.

Турецкий встретился с другом Туси, как и обещал, на следующий день. Перед отлетом в Париж хотелось покончить со срочными делами в Москве.

- Посмотри внимательно на эти снимки.

Он протянул Антону пачку фотографий, сделанных на теннисном корте на даче Разумовского-сына.

- Кого-нибудь узнаешь?

Антон вперился взглядом в блондина в найковском костюме. Узнал сразу.

- Да, это тот самый козел, которого я подсвечником по башке огрел.

- Сто процентов?

- Двести! А кто он, можно узнать?

- Пока нельзя. Так, один моральный урод, этим все сказано. Сейчас я тебе покажу еще пару снимков. Изображение плохое, но ты напрягись.

Он выложил перед Антоном листы черно-белых фотографий. Изображение было снято с пленки камеры наблюдения в клубе "Кафе на Ордынке" и многократно увеличено.

- Присмотрись. Это двое мужчин. Это Туся, - объяснял Турецкий, водя пальцем по расплывчатым и трудно поддающимся идентификации силуэтам.

- Зерно слишком крупное, - страдающим голосом ответил Антон. - У вас монитор с каким разрешением?

- Я этой ахинеи компьютерной не понимаю, - признался "важняк". - Если хочешь, я тебя отправлю к нашим компьютерщикам, там на месте и разбирайся. Ставлю задачу: постарайся опознать людей, которые сажают Тусю в машину. Хотя, вероятно, ты их не знаешь.

- С ней что-то случилось? Она жива? - взвился Антон. - Почему вы мне ничего не говорите! Вы что-то знаете!

- Работа такая, - вздохнул Турецкий. - Тусю последний раз видели на парковке возле клуба. К ней подошли двое парней, усадили в машину и увезли. Вот и все, что я пока знаю. Случайно они попали в объектив камеры наблюдения, когда усаживали ее в машину. Марку машины мы еще не идентифицировали, а вот физиономии тех двоих распечатать смогли.

- А пленку просмотреть можно?

- Можно. Вот тебе пропуск. Я им позвоню, скажу, что ты приедешь. Успеха! Звони мне на мобильный, когда справишься.

- А если я никого не узнаю?

- Все равно звони.

Турецкий проводил Антона до двери кабинета.

- Ты едешь в Париж? - ахнула жена, и в ее голосе послышались нотки ревности - но не к мужу, который уезжает в командировку, а к городу ее мечты.

- Ну и что? Ну еду! - буркнул Турецкий, влезая в домашние шлепанцы. Не понимаю, почему вокруг этого столько шума.

Про себя он подумал, что, если бы Ирина узнала, что он намерен в Париже посетить фирму Картье, она бы в обморок упала от нервного потрясения.

Немедленно посыпались заказы на парижские сувениры. Дочь не отходила от папы, притворяясь самой послушной девочкой в мире в обмен на кучу плакатов и "еще что-нибудь замечательное, чего в Москве ни у кого нет!".

- Мюссе! - стонала жена, собирая "командировочный" чемоданчик Турецкого. - Лувр! Галерея Трокадеро! Парижская Опера! Монмартр... Ах!

"Важняк" тихо скрипел зубами. Он что, виноват, что знаменитый ювелир открыл свой торговый дом в Париже, а не в селе Гадюкино?

Вечером на мобильный Турецкому позвонил Антон. Мордоворотов, увезших Тусю, он так на пленке и не опознал. Голос у него был грустный.

И это была не последняя плохая новость. Буквально за час перед вылетом, когда начиналась регистрация пассажиров на рейс Москва - Париж, Турецкому позвонили на мобильник и сообщили о том, что обнаружено тело Анастасии Смирновой.

Туси...

Значит, он опоздал.

Турецкий почувствовал себя препаршивейше.

Он связался с ребятами из компьютерной лаборатории. Они всю ночь и весь вчерашний день провозились с пленкой из камеры слежения, пытаясь по нечеткому профилю автомашины определить ее марку, модель и другие характеристики. И почти все - впустую. Заниматься только пленкой Турецкого до скончания веков они не могли. Их ждала куча не менее срочной, не менее важной работы.

"Важняк" с тяжелым сердцем позволил пока, до его возвращения, отложить идентификацию автомобиля.

"Пассажиров, вылетающих рейсом... Просьба пройти на регистрацию..." мягко и монотонно звучал в динамиках голос диспетчера.

В самолете Турецкий пытался уснуть, но не мог. Его раздражали восторженные голоса, щелканье фотокамер и хихиканье женщин из туристической группы, которая занимала в самолете соседние места. Все женщины, улетающие на десятидневный тур по Франции (с тремя днями на курорте в Сан-Тропе!), пребывали в уверенности, что, стоит им шагнуть на землю д'Артаньяна и Алена Делона, как их мгновенно окружат толпы любвеобильных французских мужчин. Эти пылкие безумцы ("Не то что наши мужики!") незамедлительно предложат им бросить мужа и детей, двухкомнатную квартиру в Бирюлево, работу в скучном офисе и остаться с ними во Франции навсегда...

Турецкий знал не лучшую сторону французского национального характера (приходилось бывать во Франции по работе, и среди французских коллег имелись знакомства), и его так и подмывало сказать туристкам что-нибудь отрезвляющее, но зачем?..

Свой "командировочный" чемоданчик Турецкий в багаж не сдавал - по габаритам чемодан подпадал под определение "ручная кладь". Поэтому "важняк" прошел таможню самым первым и раньше других оказался по ту сторону стеклянного барьера, откуда свободно и доступно простиралась на все четыре стороны территория Франции.

Он уже издали заметил белую бумажку с собственной фамилией, написанной по-французски и, разумеется, неправильно.

- Бонжур, мадам, - сказал "важняк" встречавшей его стороне почти единственную фразу, которую знал по-французски.

- Добрый день, - по-русски с приятным акцентом ответила мадам. - Меня зовут Ольга Ионеску. Я буду вашим адвокатом, а заодно переводчиком и гидом, - она широко улыбнулась, показывая, что два последних пункта программы не входят в число ее профессиональных обязанностей, но она согласилась сделать скидку для русского клиента. - Ваше руководство просило оказать вам содействие, меня просили вам помогать. Если вы не собирались сейчас перекусить...

- Нет, - вставил Турецкий.

- Отлично, тогда мы сразу поедем в суд. Лучше поторопиться, судебная процедура во Франции очень неповоротливая, - деловито попирая каблуками пол аэропорта Шарль де Голль, говорила мадам Ионеску.

Турецкий едва поспевал за ней.

- Если все удачно сложится, вы уже завтра получите разрешение суда на оглашение фирмой Картье архивной записи по вашему запросу, - объясняла мадам, выруливая с парковки. - Без постановления суда все деловые записи частной фирмы не подлежат разглашению. Заседание суда начнется в одиннадцать, у нас еще есть шанс успеть.

- Который час? - поинтересовался Турецкий, взглянув на свои часы.

- Десять семнадцать.

Турецкий перевел стрелки своих часов с московского времени на местное.

По дороге они почти не разговаривали. Пока ехали от аэропорта по шоссе, мадам разогнала автомобиль до ста восьмидесяти в час, после въезда в Париж движение замедлилось, пришлось сбавить скорость.

- Меня предупредили, что будет снят номер в гостинице, - помогая себе жестами, объяснил Турецкий.

Ему отчего-то казалось, что мадам Ионеску его плохо понимает.

- Да, - беспечно кивнула мадам, - вы сможете позже посмотреть. Вам заказан полупансион.

Турецкий кивнул и не стал пускаться в дальнейшие расспросы.

Оказавшись в чужом казенном заведении в роли просителя, Турецкий почувствовал на себе давящую атмосферу величественной помпезности сооружений в стиле какого-то там из бесконечных Людовиков. Высоченные сводчатые потолки, лепнина, роспись, гулкий стук шагов на лестницах, забранных коваными решетками...

Мадам Ионеску покинула его в коридоре среди других просителей, мыкающихся в ожидании, мрачно молчащих или оживленно перешептывающихся со своими адвокатами.

Турецкий заметил, что все присутствующие курят. С облегчением закурил сам и, только сделав несколько затяжек, заметил одну странность: нигде невозможно было отыскать глазами пепельнуцу, урну или красный ящик с песком - что-то родное, домашнее, присутствующее во всех подобных учреждениях, во что можно стряхивать пепел и выбрасывать окурки. Народ дымил, как паровозы, а пепельницы между тем не наблюдалось и на пол никто пепла не стряхивал - пол был чистый! Приглядевшись к гражданам, Турецкий заметил, что каждый (или почти каждый) курильщик держал в руке бонбоньерку с крышкой, в которую стряхивал пепел и бросал свои окурки. Пепельницы были разной формы, из различных материалов. Заметно было, что каждый владелец отрывался, как мог, подбирая пепельницу под свой стиль... Пожилая мадам в леопардовом пальто пользовалась жестяной пепельницей, расписанной картинами в богемном стиле 30-х, Коттон-Клуба и гангстеров. Солидный мужчина в отличном костюме и сверкающих коричневых туфлях (наверняка адвокат) держал пепельницу из матового стекла с золотой крышкой, похожую на пузатую завинчивающуюся чернильницу...

Промелькнуло незаметно три часа. В начале четвертого часа мадам Ионеску появилась перед Турецким и потащила его в арабский ресторан на соседней улице.

- Увы, кажется, дело серьезнее, чем мы предполагали. Судья не удовлетворен вашими доказательствами необходимости, - тщательно подбирая слова, объяснила мадам.

- Не понял, - признался Турецкий.

- Не расстраивайтесь, вам не отказано, рассмотрение просто отложено. Вам необходимо добавить более весомые доказательства того, что вам действительно очень-очень необходимо знать имя клиента фирмы, - горячо жестикулируя и поправляя сползавшие на нос очки, объясняла мадам.

- А! - кивнул Турецкий. - Хорошо. Мне нужно подумать.

- Завтра мы можем добавить новые материалы, если судье они покажутся удовлетворительными, тогда он даст постановление.

- Я понял. Спасибо. Мне нужно позвонить в Москву.

- Сейчас я вас провожу, но сначала пообедаем? - устало улыбнувшись, предложила мадам. - Я с утра на одной чашке кофе.

В ее лице мелькнула приятная неофициальность, и Турецкий впервые заметил, что мадам Ионеску не больше тридцати, что у нее красивая улыбка и нежная смуглая кожа. Адвокатша отколола заколку, и прямые темные волосы, туго стянутые узлом на затылке, рассыпались по плечам.

- Голова разболелась, - призналась мадам, пряча заколку в сумочку.

За обедом они не обсуждали дела. Турецкий узнал, что мадам Ионеску румынка по происхождению, ее родители переехали во Францию после войны. Ее бабушка - русская эмигрантка, отсюда тяга к русскому языку и культуре. Мадам училась в Сорбонне, стажировалась в Соединенных Штатах.

- Вы можете называть меня просто Ольга, - под конец обеда предложила она. - Мадам Ионеску - это слишком официально!

- А вы называйте меня Александр, - разрешил Турецкий.

- Очень приятно, Александр.

Она протянула ему руку. Он пожал ее, словно они только что познакомились. У Ольги ладонь была прохладная, почти холодная. Обручальное кольцо она не носила.

Очень сладкое, густое и терпкое арабское вино, которое Ольга заказала к обеду, приятно кружило голову. Впервые за суматошный день Турецкий ощутил себя в Париже! После обеда они неторопливо пили кофе, поданный в игрушечных фарфоровых стаканчиках. В зале было слишком жарко, и они попросили подать кофе под тент у входа в ресторан. Они сидели в тени за столиком на двоих, молча потягивали кофе и смотрели на прохожих.

- Иногда в такие минуты я начинаю любить свою работу, - неожиданно призналась Ольга.

Турецкий взглянул на нее с непониманием. "Важняку" ни на мгновение сегодня не показалось, что перед ним человек, ненавидящий дело, которым занят. В облике Ольги Ионеску не было расхлябанности, усталой несобранности и равнодушия - именно тех черт, по которым Турецкий с первого взгляда отличал девиц, занятых не своим делом. Такие бубнят через губу, рявкают в телефонную трубку и смотрят на вас с тихой ненавистью, словно вы пришли к ним с целью отравить их жизнь.

Нет, в Ольге ни одна черта не подходила под подобное определение!

- Разве вы не любите свою профессию? - спросил Турецкий.

- В детстве я мечтала стать актрисой!

Повисла неловкая пауза.

У Турецкого мелькнула неприятная мысль в том роде, что девчонка наверняка плохонький адвокатишка, дура и испортит ему все дело. Возможно, Ольга прочла эту мысль в его глазах.

- Не беспокойтесь, я очень хороший профессионал, - со сдержанной гордостью сказала она. - Иначе меня бы к вам не прислали. Я не люблю свою работу, но умею делать ее хорошо. Наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями.

И, помолчав, добавила:

- Если бы вы были моим французским клиентом, я бы вам этого не говорила.

Турецкий вдруг понял: для нее он был одним из тех "загадочных русских", которых можно найти только в романах Достоевского да в фильмах Никиты Михалкова. Он, и только он, мог оценить по достоинству ее мятущуюся душу! Он обязан был заметить, что перед ним сидит не сухая мымра-адвокатша, а красивая и нежная натура!

- Почему же вы пошли учиться на юридический? - спросил он, чтобы как-то загладить свои шкурные опасения за исход дела.

- Из-за денег, - пожала плечами Ольга. - В жизни многое происходит из-за денег, хотя люди не любят в этом признаваться даже себе. Мечты мечтами, а реальность - это реальность. Не надо мечтать, надо жить.

"Интересно, а кем в детстве мечтала стать Полина Лебедева? Актрисой? Фотомоделью?" - подумал Турецкий, невольно сравнивая обеих девушек. Между ними - русской и француженкой - была общность, неуловимая для глаза. Ощущение родства...

- Интересно, о чем думает девушка, мечтая стать актрисой? - вслух спросил Турецкий. - О славе? О поклонниках? О богатстве?

- О бессмертии, - вдруг сказала Ольга.

- Как?

- Я имею в виду возможность обессмертить себя, хотя бы на экране. Актеры стареют и умирают, а их герои - живут вечно.

"Надо будет это обмозговать на досуге", - решил Турецкий.

После обеда "важняк" из уличного автомата позвонил в Москву Меркулову. Ему повезло - Меркулов был на месте и сразу ответил. Узнав о затруднениях, пообещал выслать по электронной почте копии недостающих документов по делу Лебедевой. Турецкий продиктовал ему адрес почтового ящика Ионеску.

Весь следующий день они провели в беготне. Ольга утром распечатала изъятые из интернетовского ящика документы. Заехала за Турецким в гостиницу и сказала, что документы необходимо перевести на французский и нотариально заверить перевод. Они бросились отыскивать нотариальную контору, способную совершить подвиг за день. Наконец контора была найдена, документы отданы на перевод, пошлина уплачена. Осталось ждать до завтра, что скажет суд.

Остаток дня Турецкий провел в обществе Ольги. Она пригласила его посетить Лувр. Самая огромная толпа, разумеется, обступала "Джоконду" Да Винчи. Глядя на знакомую с детства улыбку зеленовато-коричневой женщины, Турецкий с унынием решил, что шедевры выглядят лучше на репродукциях.

В сувенирном магазинчике Лувра он истратил почти всю свободную валюту на открытки и плакаты с репродукциями знаменитых картин и подумал: хорошо, что на его месте нет жены. Ирина бы морально истерзалась, глядя на роскошные каталоги импрессионистов ценой в триста долларов!

Вернувшись на парковку, Ольга недобрым словом помянула того придурка, который припарковал свой серый "мерс" слишком близко к ее машине. Выруливая с тесной парковки, мадам Ионеску ругалась так энергично, что Турецкий понял ее даже по-французски.

Третий день его пребывания на родине графа Монте-Кристо начался с утреннего визита в нотариальную контору. Они с Ольгой примчались до открытия и сидели в машине (снаружи шел дождь), пока не явилась секретарша мэтра и не отперла контору. Через пять минут явился и сам мэтр, подмахнул заверения в подлинности переводов, всучил их Ольге. На русскоговорящего Турецкого мэтр посмотрел так неодобрительно, словно подозревал его в изнасиловании несовершеннолетних.

Выйдя на улицу, они бросились бежать от конторы к машине под проливным дождем. Пока добрались до здания суда, дождь кончился, и Париж осветило солнце. Стало легче дышать.

Через два часа сияющая Ольга вернулась, размахивая постановлением суда: открыть доступ в святая святых архива фирмы Картье!

- Едем немедленно! - заявил Турецкий.

В офисе фирмы к постановлению суда отнеслись с пониманием. Напрасно Ольга всю дорогу боялась, что юристы Картье захотят обратиться в суд с апелляцией и просьбой пересмотреть решение. Юристов Картье сковывало уважение к всесильной "русской мафии", опутавшей буржуазные пригороды Парижа и - о ужас! - даже запустившей свои "грязные" деньги в их честную респектабельную фирму! Разумеется, имя и адрес русского клиента, который заказал у Картье драгоценностей на полмиллиона франков, должны стать достоянием полиции.

Да, да, именно - французской полиции.

После длительного и абсолютно непонятного Турецкому разговора по-французски между Ольгой и представителем Картье, они наконец вышли из офиса и направились к машине.

- Что случилось? - спросил Турецкий. - Почему они нам отказали?

- Они не отказали, - устало объяснила Ольга. - Всего лишь намекнули, что этически недопустимо, чтобы иностранный полицейский допрашивал ни в чем не повинных сотрудников фирмы. Это их морально травмирует. Вот если бы допрос вел французский комиссар, а вы при этом присутствовали - тогда другой разговор... Что будем делать?

- А! Это ерунда! - облегченно вздохнул Турецкий. - Едем по этому адресу.

Он вытащил из кармана записную книжку пятилетней давности, открыл на нужной странице и показал Ольге адрес, написанный по-французски.

- Комиссар Георг Делижар? Вы его знаете? - изумилась Ольга.

- Это друг моего шефа, - улыбнулся Турецкий. - Но я с ним тоже знаком.

- Просто невероятно! - экспрессивно воскликнула француженка. - Я познакомлюсь со знаменитым человеком в Париже благодаря своему русскому клиенту! Это бесподобно!

И она рванула "Рено" с места с такой скоростью, что взвизгнули шины. По дороге Турецкий то и дело посматривал в зеркало заднего вида.

- На что вы все время смотрите? - спросила Ольга.

- Видите ту машину, "Мерседес" цвета "мокрый асфальт"? Идет за нами во втором ряду, через одну машину?

Ольга посмотрела в зеркало.

- О! Да это же тот безмозглый идиот, которого я вчера обложила дерьмом возле Лувра! - очень наглядно прокомментировала она свои вчерашние действия.

- Он едет за нами от самой фирмы.

- Ну и что?

- Пока ничего, - пожал плечами Турецкий.

Однако на душе у него кошки заскребли.

Словно поняв, что его расшифровали, серый "мерс" юркнул в один из поворотов и исчез из виду. Сколько ни оборачивался Турецкий, он не увидел эту машину до самой набережной Лефевр.

Комиссар Делижар, как и Меркулов, редко сидел у себя в кабинете, больше находился в бегах и разъездах. Но на этот раз он оказался в кабинете и даже не удивился встрече с Турецким. Факт этот объяснялся просто: еще два дня назад ему позвонил Меркулов и предупредил, что Турецкому может понадобиться в Париже помощь французской полиции.

- Комиссар говорит, что звонил вам вчера вечером и сегодня утром в гостиницу, - переводила Ольга сухие, отрывистые реплики Делижара, - и оставил вам записку.

- Скажите, что я никакой записки не получил. Наверное, я просто не понял портье. Он что-то пытался мне втолковать по-французски и по-английски, но я не такой полиглот, каким кажусь, - объяснил Турецкий.

- Комиссар говорит, что весь к вашим услугам. Меркулов ввел его в курс дела, комиссар готов вам помочь, - синхронно переводила Ольга.

Турецкий изложил суть своей просьбы. Ольга перевела. Комиссар проявил заинтересованность. Он куда-то позвонил, с кем-то поговорил, надел куртку и жестом указал Турецкому на дверь. Как капитан тонущего судна, комиссар пропустил вперед гостей, закрыл дверь и последовал за ними к выходу из здания.

Представитель фирмы Картье философски отнесся к повторному визиту, подкрепленному удостоверением комиссара французской полиции. Он тут же позволил всем троим войти в служебное помещение и вызвал на подмогу служащего, который принимает заказы.

Турецкий еще в машине передал Делижару фотографии драгоценностей Лебедевой. Теперь комиссар разложил их на столе, как карты в покере, и что-то непонятное говорил служащему. Ольга не успевала дословно переводить. Из ее пересказа шепотом Турецкий понял, что фирма не хранит фото всех изделий, изготовленных по специальному заказу клиентов. Архив фирмы хранит, разумеется, списки заказчиков, но как узнать среди них одного-единственного? Все заказы записаны почти одинаково: сорт изделия (гарнитур, колье, часы, ручка и прочее), сорт камней, их вес в каратах и количество золота, тоже в каратах. Форму изделия выбирает клиент и обсуждает ее с мастером-ювелиром.

- Как найти мастера? - вмешался по-русски Турецкий, опасаясь, что комиссар Делижар забудет об этом спросить.

Комиссар не забыл и задал вопрос одновременно с "важняком".

Вежливый представитель фирмы объяснил, как туда доехать, и пообещал позвонить в мастерскую и предупредить о предстоящем визите.

- А вот этого делать я вам не советую, - сухо отрезал Делижар и, не попрощавшись, направился к выходу.

Его могучая спина демонстрировала служащему Картье неколебимую мощь и силу французской полиции, и служащий внял совету комиссара - не стал никуда звонить. Он просто пожал плечами, мысленно послал комиссара куда подальше и побежал к служебному автомату, чтобы взбодриться чашечкой скверного растворимого кофе.

Мастерская находилась на другом конце Парижа, и даже не в самом Париже, а в пригороде, название которого Турецкий сразу же забыл: Виль-де-Что-то там дальше.

Ольга миновала выложенную булыжником рыночную площадь перед старинной средневековой церковью, сложенной из серого камня, с витражными стеклами. Вокруг церкви шла сложенная из таких же серых камней ограда кладбища.

"Рено" быстро скатился вниз по узкой улице, минуя дома, магазинчики и кабачки под забавными вывесками, и остановился у белого двухэтажного здания с узкими окнами, забранными решетками. Справа и слева здание словно вросло в трехметровую оштукатуренную ограду, утыканную сверху острыми чугунными пиками. Из-за угла здания выглядывала старинная колокольня, украшенная солнечными часами.

- Бывший монастырь францисканцев, - пояснил Делижар, вылезая из машины и озираясь с видом туриста, демонстрирующего другу те уголки, где уже побывал сам. - Лучшего места для ювелирной мастерской не отыскать. Кладка наружных стен - три метра. Хотя почти все работают в подвале...

Ворота бывшего монастыря выходили на узкую улицу, почти тупик. Протиснуться в нее на автомобиле Ольга не решилась. Они дошли туда пешком.

Делижар громко постучал кольцом в металлическую пластину на двери. Тут же отворилось оконце, и не послушник, а обыкновенный охранник в униформе выглянул через него, как белка из дупла. Делижар объяснил, кто они, куда и зачем. Охранник открыл ворота.

Турецкий подавил в себе любопытство праздного посетителя, оказавшегося на экскурсии в средневековом монастыре. Успел заметить почти квадратный двор, мощенный булыжником, и некий архитектурный символ на месте бывшего колодца в центре двора. Здание мастерской представляло собой букву П. К его левому крылу примыкала колокольня. Возможно, лет триста назад на месте колокольни возвышалась монастырская церковь, а в букве "П" размещалась братия.

Делижар уверенным шагом пересек двор. Навстречу ему вышел кто-то из руководства мастерской, предупрежденный охраной. Делижар перекинулся с ним парой слов, и вышедший, что-то неумолчно болтая, повел их по лабиринту запутанных монастырских ходов и коридоров.

Делижар, знавший все на свете ( или бывавший в мастерских ранее? Турецкий этого так и не понял), оказался прав, когда утверждал, что почти все мастерские расположены в подвале. Это был даже не подвал, а настоящие катакомбы: извилистые и запутанные. Никакой средневековой сырости, плесени и скелетов - всюду сухо, воздух хорошо прокондиционирован, коридоры ярко освещены. Справа во всю длину стены тянулся темно-коричневый деревянный поручень, совершенно излишний на ровных прямых отрезках, но жизненно важный на винтовых спусках с высокими и узкими ступеньками.

- Эти ступеньки - еще одно доказательство того, что средневековые люди были гораздо мельче современных, - то ли перевела Ольга речь одного из французов, то ли сообщила от себя. - На них умещается во всю длину ступня маленького размера.

Турецкий думал о другом - он думал, как выберутся из этих лабиринтов люди во время пожара? Никаких красных убегающих человечков на стенах, никаких стрелок с подписью "Пожарный выход", никаких схем в рамках в уголке противопожарной безопасности он не видел. Неужели все сотрудники мастерской знают эти катакомбы как свои пять пальцев?

Он хотел было спросить об этом через Ольгу у проводника, но неожиданно они пришли. Проводник всунул в прорезь контрольного устройства свою карточку, металлическая дверь бесшумно открылась, и они попали в большое помещение, заставленное длинными узкими столами. Мастерская, похожая на все мастерские на свете. Работники, склонившиеся над своими столами, даже не повернули головы в их сторону.

Французы быстро просмотрели снимки изделий, и проводник (он же по совместительству и руководитель мастерской, как пояснила шепотом Ольга) пошел между рядами, наклоняясь то к одному мастеру, то к другому.

Затем он вернулся к Делижару, ведя за собой сухого, сморщенного старика в черной беретке набекрень и кожаном фартуке. Мастер что-то возмущенно бормотал, наверное, злился на неожиданных визитеров за то, что оторвали от работы. Его очки с мощнейшими стеклами болтались на шее на старой потертой резинке.

- Вот он, - сказал по-французски руководитель мастерской, обращаясь к комиссару.

Турецкий понял эту фразу без перевода.

Руководитель мастерской толкнул неприметную дверь в стене, на которой от пола до потолка висело огромное зеркало. Оказавшись внутри, Турецкий удивился - за дверью оказалась комната охраны. Она напомнила "важняку" комнату для опознания преступников, знакомую каждому по американским полицейским фильмам. Зеркало с одной стороны оказалось прозрачным стеклом. Сквозь него охранники могли наблюдать за тем, что происходит в мастерской достаточно было поднять глаза. Более крупный план давали камеры скрытого наблюдения. Они следили за действиями каждого сидящего за столом.

Сотрудники мастерской знали, конечно, что за ними наблюдают, но руководство посчитало, что этичнее будет отгородить охраняемых и охранников зеркальной стеной.

Потеснив охранников, комиссар удобно расположился на вертящемся стуле напротив мастера и принялся задавать ему вопросы. Турецкий буквально изнывал оттого, что ему не дают возможности самому вести допрос, но придраться к Делижару не мог - тот вел допрос безукоризненно, задавал нужные вопросы и после каждого ответа доброжелательно кивал Турецкому мол, ну как, ты доволен?

Старый мастер вспомнил не только произведения своих рук, он помнил месяц и год, когда поступил каждый заказ, помнил эскизы, которые ему передали, и помнил имя заказчика: Игор Сомофф, с ударением на последних слогах.

"Сомов, - перевел для себя Турецкий, запоминая всплывшую фамилию. Егор или все-таки Игорь?"

- Первый заказ был на серьги и колье, - переводила Ольга, - камни заказчик позволил выбрать на вкус мастера, оговорил только, что это должны быть бриллианты. Этот заказ он выполнил в срок, за три месяца. Работа очень понравилась заказчику.

- Послушайте, ведь заказчик забирал их там же, где и делал заказ, - в офисе в Париже? - переспросил Турецкий.

- Да, разумеется.

- Значит, заказчика видел тот, кто выдавал ему заказ? Служащий, с которым мы сегодня разговаривали? - снова спросил Турецкий.

- Или его сменщик, - через переводчицу ответил Делижар. - Зато вы узнали фамилию заказчика: Сомов. Это то, что вам надо?

Дальнейшие расспросы меньше интересовали Турецкого. Ему не терпелось снова оказаться в головном офисе фирмы. Но Делижар вел расспросы неторопливо, обстоятельно и выудил из старика мастера даты сдачи всех заказов и один помятый, случайно сохранившийся рисунок с эскизом диадемы из последнего заказа.

- Мастер говорит, что с диадемой пришлось помучиться, никак не удавалось придать ей нужную форму и привести в соответствие с камнями, переводила Ольга. - Он говорит, что этот рисунок ему больше не нужен. Можете взять его себе. Он не очень доволен этой работой. Он говорит буквально: "Русским нравится утомительная роскошь".

Старик в кожаном фартуке во время беседы рассматривал Турецкого с живым интересом, подозревая в нем того самого Сомоффа - любителя "утомительной роскоши".

Они едва успели перехватить парня, ведавшего заказами, на его рабочем месте - офис фирмы Картье закрывался через пять минут. Парень попытался возмутиться тем, что его принуждают остаться сверхурочно, но Делижар резко пресек попытку саботажа и заставил служащего вернуться за его стол.

- Сомофф, Сомофф, - повторял парень, делая ударение на последнем слоге.

Его пальцы быстро бегали по клавиатуре компьютера. Делижар подсказывал ему даты, когда готовое изделие было передано из мастерской в офис фирмы. Заказчик мог обратиться за ним через пару дней.

- Нашел, - флегматично сообщил служащий.

Турецкий посмотрел на запись. Таинственный Сомов оказался все-таки Игорем.

- Вы лично отдавали ему заказ? - спросил Турецкий.

- Разве это возможно запомнить? - удивился служащий. - Это было почти два года назад!

- Год, - поправил Турецкий.

- Ну и что? - ответил служащий. - Я не запоминаю лиц клиентов.

Турецкий продемонстрировал свой последний козырь - фотографию сына Разумовского. Фамилия могла быть подложной, но физиономия...

- Нет, это бесполезно, уверяю вас, - отрицательно покачал головой сотрудник, из вежливости посмотрев на снимок. - Я не помню! Может быть, этот человек был здесь, может быть, не был. Не помню!

Взгляд его говорил: ну не убьете же вы меня за то, что у меня плохая память!

И был прав.

На прощание Делижар пожал Турецкому руку и отделался парой общих фраз: "было приятно с вами работать", "примите искренние уверения", "приветы и наилучшие пожелания генералу Меркулову" и т. п. С Ольгой комиссар прощался менее официально и даже о чем-то ее спросил, задержав ее руку в своей руке. По тону беседы Турецкий заподозрил, что комиссар отвешивает адвокатше галантные комплименты. Это его почему-то задело.

"Ну, француз!" - приблизительно так подумал Турецкий.

Приблизительно, потому что родившееся моментальное ощущение не успело оформиться в словах. Комиссар выпустил руку Ольги, поймал такси и укатил в неизвестном направлении.

- О чем вы шептались? - не без ревности в голосе спросил Турецкий, когда они уже сели в машину.

- Комиссар просил меня узнать в вашей гостинице, что случилось с его записками, - просто объяснила Ольга.

"Да? - раздался внутри "важняка" ехидный голос. - И на это потребовалось столько времени?"

С другой стороны, Турецкий обрадовался: Ольга едет вместе с ним. А он-то боялся, что этот последний вечер в Париже проведет, как сыч, один в своей комнате, кое-как объясняясь по-английски с горничной, которая зайдет спросить, спустится ли гость к ужину.

Эта гостиница была на самом деле семейным пансионом, расположенным в особняке прошлого века, стоящем в саду (сильно прореженном, чтобы расширить асфальтированный проезд к гаражу). На первом этаже, в холле под кабаньими и оленьими головами, находилась конторка портье. Дверь направо вела в ресторан, украшением которого служил камин, явно не относящийся к той же исторической эпохе, что остальной дом, а словно вышедший из сказок Шарля Перро. Его вместительное жерло походило на те старинные очаги в замках людоедов или разбойников, в которых на вертеле жарился целиком дикий кабан.

Ольга подошла к портье и принялась о чем-то с ним щебетать. В это время Турецкий размышлял, как бы потактичнее пригласить ее поужинать вместе, чтобы это не выглядело как намек на что-то личное, но одновременно не носило характер "делового ужина".

- Странная история, - сказала Ольга, возвратившись. - Портье утверждает, что ваши записки стащили.

- Как "стащили"?

- Портье в шоке. Здесь никогда не случалось ничего подобного. Не оглядывайтесь, пожалуйста, но сейчас он смотрит на вас, как на воплощенного Джеймса Бонда. Или еще не знаю, на кого... Они всегда пишут записки и выставляют под стекло на конторке, чтобы постояльцы сами могли забрать. А если постоялец у себя в номере, то портье просит горничную отнести записку в номер.

- Да-да, я вас слушаю. Вы не против зайти в бар ресторана? Кажется, он уже открыт.

- Не против, - мило кивнула Ольга. - Портье уверяет, что утром в тот день, когда вы приехали, ему позвонили и оставили для вас сообщение. Ваш номер был забронирован, но вы еще не появились, поэтому портье записал сообщение и положил под стекло. И оно оттуда исчезло!

- Невероятная история... Что вам заказать?

- Сухой мартини со льдом. Так вот, портье об этом не вспомнил бы, если бы вечером того же дня Делижар не позвонил снова. Делижар знал, что вы уже приехали, и поэтому первым делом поинтересовался, получили ли вы его записку. Портье не помнил, забирали вы записку с конторки или нет, но раз ее там не было, он решил, что вы забрали.

- Повторить? - спросил Турецкий, заметив, что бокал Ольги опустел.

- Да. Пожалуй. Сегодня я никуда не тороплюсь, - сказала она.

Турецкий понял это как намек к действию.

- Ну так вот, чтобы закончить про записки... Делижар продиктовал второе сообщение, портье его записал и оставил на конторке, потому что его отвлекли. Сначала пришли сдавать ключ от комнаты, затем снова позвонили по телефону. Таким образом прошло минут пятнадцать, пока он заметил горничную, которая поднималась наверх, и позвал ее, чтобы передать вам записку. И обнаружил, что она исчезла! Кто-то стащил ее с конторки, пока он говорил по телефону!

Турецкий не углядел в этом ничего страшного, но к сведению принял.

- И кого же подозревает портье? Пожилую супружескую пару, которая сдавала ключи? - пошутил он.

- Нет! - экспансивно покачала головой Ольга. - Он утверждает, что это сделали двое русских!

- Вот как? - усмехнулся Турецкий. - Как он узнал, что это были русские? Они торговали у входа икрой и матрешками и пили водку из горлышка? Или стряхивали ногтем сигаретный пепел?

- Нет. Это были двое солидно одетых джентльменов, которых портье сразу принял за европейцев. Но они говорили между собой по-русски.

- Портье знает русский? Я этого не заметил.

- Он чех. И понимает, когда говорят по-русски это...

И Ольга произнесла трехэтажное матерное ругательство. Турецкий от неожиданности поперхнулся и даже огляделся, проверяя, не понял ли кто из соседей по ресторану этот текст. Странно было видеть, как нежные губы Ольги Ионеску выдают такой набор.

- Ну что? Убедились? За вами кто-то шпионит, - сказала Ольга.

Турецкий сказал, что она права.

Он и сам думал об этом, думал с того момента, когда у офиса Картье за ними увязался серый "Мерседес".

"Распространенье наше по планете особенно заметно вдалеке, процитировал он про себя. - В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке".

- Но вы мне поможете гораздо больше, если объясните, почему девушка, которая мечтала в детстве стать актрисой, пошла в кабалу ради бриллиантов? - спросил он.

Ольга обиделась.

- Вы так легкомысленно ко мне относитесь? - сказала она, нахмурясь.

- Нет, я серьезно спрашиваю. Мне кажется, я чего-то не понимаю в характере женщины, смерть которой сейчас расследую.

- Это ее украшения на фотографиях? - улыбнулась Ольга.

- Да.

- Вот и ответ: ради таких бриллиантов можно отказаться от мечты.

- То есть только ради денег? Но вы же говорили, что актриса мечтает о бессмертии, - напомнил Турецкий.

Ольга задумалась.

- Эти драгоценности подарил ей любовник, да?

- Да. Точнее, у нее было двое любовников: отец и сын. Я не уверен, кто из них дарил эти камни, знаю лишь, что один из них. И еще знаю, что молодой любовник был ей противен, а она терпела.

Ольга надолго замолчала. Воспользовавшись паузой, Турецкий заказал третий коктейль.

- Мне кажется... Это всего лишь мое ощущение... Я предполагаю, что пожилой любовник был знаменитостью. Да? - напряженно глядя в одну точку, словно гадалка на хрустальный шар, сказала Ольга. - Он был известен, то есть по-своему мог обеспечить вашей даме бессмертие. Ведь бессмертие - это еще и место в истории, когда твое имя напечатано черным по белому. Молодой не был знаменит. К тому же я знаю: молодые мужчины, добившись славы, влюблены лишь в себя и не способны содержать любовниц. Значит, он ревновал даму к своему отцу, к его известности, и старался купить ее любовь дорогими побрякушками. Он ее покупал этими шикарнейшими драгоценностями. А я говорила, люди многое в жизни делают ради денег.

- Но драгоценности мог ей дарить и пожилой любовник, - напомнил Турецкий.

- Насколько я знаю пожилых французов, они предпочитают дарить практичные вещи, - усмехнулась Ольга. - Они дарят любовницам акции, а не бриллианты. Это дороже, зато не очень романтично.

Турецкий представил квартиру Лебедевой - шикарные апартаменты в люксовом доме. Подарок в духе пожилого прагматика.

- Знаете, вы слишком умны, чтобы быть актрисой, - сказал он, глядя на Ольгу долгим изучающим взглядом.

Ольга улыбнулась.

- Глупые актрисы бывают только в Голливуде, - объяснила она. - Во Франции им не пробиться. Видимо, я оказалась не слишком умной и пошла в адвокаты.

ГЛАВА 13

Павел Ильич Разумовский ехал в загородный дом к сыну. Прекрасное ровное покрытие Рублевского шоссе, без обычных для российских дорог колдобин и ям, располагало к приятной расслабленности. Разумовский с наслаждением откинулся на спинку удобного кожаного кресла и прикрыл глаза.

Он вспоминал прошедший бесконечный рабочий день. Как будто все сегодня взбесились! Взрыв в метро - слава Богу, без пострадавших. Подготовка к завтрашнему визиту премьер-министра Бирмы. Важное закрытое совещание (только для своих, все в строгой секретности и без прессы). Конечно, положение обязывает. Все-таки премьер-министр, можно сказать, второе лицо в государстве. Но ведь что обидно: никакой благодарности, никакого признания. Второй - он и есть второй... Павел Ильич почувствовал легкое раздражение при мысли о разговорах простых обывателей - мол-де, что такое этот премьер-министр? Чем он там занимается? По телевизору выступает, бумажки подписывает? Зато деньги лопатой гребет да еще на халяву по заграницам мотается. Как ни пытался Разумовский успокоить себя, раздражение только усиливалось оттого, что обычно всемогущий премьер-министр не может немедленно устранить его причину. Ни закон не издашь, ни приказ не подпишешь - общественное мнение, так сказать, ничего не поделаешь.

"Да что они понимают! - вел диалог сам с собой Разумовский. - Побыли бы в моей шкуре, небось по-другому бы запели. Я молодой еще мужик, полтинник только-только разменял, а уже и сердце, и нервы ни к черту от этой работенки. А они: "Премьер-министр!" Я уже не помню, когда последний раз отдыхал по-человечески. Без этих официальных визитов, неофициальных посещений. Стоит к врачу с геморроем пойти - на следующий день все газеты будут информировать население о состоянии здоровья горячо любимого премьер-министра нашей родины. Тьфу, черт! Аж противно. А ведь было время! С друзьями на рыбалку, на охоту или просто в поход, с палатками, с котелками - чудо, а не жизнь! А теперь..."

Вчера Разумовский был в своем институте на встрече выпускников. Как долго ждал он этого дня! Павел Ильич соскучился по своим друзьям, ему давно хотелось посидеть с ними в неформальной обстановке, выпить по рюмочке, вспомнить о прошлых молодых днях. С однокурсниками премьер-министр не виделся лет двадцать. "Кто теперь где? - гадал он. - Ребята и девчонки у нас упорные были. Большими людьми, вероятно, стали". Павел Ильич вспомнил свою группу. Очень дружный был народ. Все праздники, дни рождения вместе справляли. "Да... - думал Разумовский, - в какой нищете жили! Денег не было зимних ботинок купить, а как веселились! Сколько радости было! А теперь... Да что и говорить! Другие времена, другие ценности. И молодость уже не вернешь". С этими мыслями Разумовский подошел к зеркалу и критически осмотрел себя. Недавно проклюнувшаяся лысина, набухшие мешки под глазами, плотное брюшко, переваливающееся через ремень, - неутешительная картина. Павел Ильич презрительно скривился, но успокоил себя тем, что и для его друзей годы не прошли бесследно.

Когда Разумовский решительно заявил о своем намерении поехать в институт, охрана всячески пыталась его отговорить. Они приводили множество разных доводов в пользу отмены визита. Намекали на опасность предприятия, пугали терактами, снайперами и простым бытовым хулиганством нынешних студентов. Но Разумовский остался непоколебим. "Ваше дело позаботиться о том, чтобы всего этого не случилось, а решения принимаю я", - заявил он.

Охрана позаботилась. В день назначенной встречи обычный московский институт стал похож на секретный военный объект. У входа студентов встречала охрана из трех кордонов, которая так тщательно проверяла документы, что у главных дверей образовалась внушительная пробка. Целый день по этажам сновали крупногабаритных размеров "мальчики" с проводками в ушах, врывались на лекции, проверяли аудитории, заглядывали в урны. После окончания последней пары всех студентов в приказном порядке вывели из института, началась подготовка к встрече. Преподавателей тоже попросили удалиться, остались только те немногие, кто учил премьер-министра и его курс, в банкетном зале были накрыты столы, вдоль стен, плечом к плечу, выстроилась охрана. Постепенно бывшие выпускники собрались, Разумовский приехал последним. В радостном предвкушении он зашел в зал, но присутствующие там встретили его неловким молчанием. Павла Ильича проводили на его место. Началась торжественная часть. Ректор долго говорил об истории института, вспоминал факты, события, даты, затем перешел на его нынешнее состояние, упомянул про недостаток финансирования (в этот момент выразительно посмотрев на Разумовского), напоследок он поздравил собравшихся с их праздником и сел на место. Торжественная часть с изрядным количеством тостов наконец завершилась. Алкоголь помог снять напряжение, царящее в зале, полились воспоминания, рассказывались забавные истории, случившиеся в прошлом. Взрослые, солидные люди называли друг друга забытыми студенческими прозвищами, и только к Разумовскому все почтительно обращались по имени-отчеству и на "вы". Слово взял староста группы, хороший приятель Павла Ильича в прошлом.

- Я хотел бы поднять тост за одного из наших друзей, - начал он. Павел Ильич всегда отличался особенной целеустремленностью и упорством. Уже в молодости было понятно, что он сумеет добиться многого, но даже мы не подозревали, насколько высоко он взлетит. Теперь его имя займет прочное место в истории России. Мы должны гордиться, что среди нас учился такой замечательный человек.

- Ребята, - прервал его Разумовский, - мы же здесь собрались не меня чествовать. Это наш общий праздник.

- Да-да, конечно, - донеслись голоса. - Серый, давай заканчивай свой монолог, давайте за нашу группу выпьем. А ты, Паша, не обижайся, расскажи про свою жизнь, интересно ведь знать, как премьер-министр живет.

Разумовский начал рассказывать про свою семью, жену, сына. Но присутствующих больше интересовало, в какой квартире живет Павел Ильич, какая у него машина, зарплата. Спрашивали про известных политиков, про обстановку в Кремле, справлялись о политических прогнозах, просили поведать какие-нибудь жареные факты, произошедшие с политиками. Вечер воспоминаний превратился в вечер сплетен. Настроение Разумовского испортилось, и он, сославшись на неотложные дела, стал собираться домой. Каждый из бывших однокашников счел своим долгом пообщаться с премьер-министром. Кто-то обратился с личной проблемой, кто-то просил помощи в делах бизнеса, другие просто льстили с видом на будущее. Распрощавшись с бывшими друзьями, Павел Ильич сел в машину и с неприятным осадком на душе уехал. Коридоры института тут же опустели.

"Как несправедливо, - думал теперь Разумовский, разглядывая вечернюю Москву в окно автомобиля, - мы так дружили, а теперь они меня за своего не считают. Льстят, заискивают, шутить боятся. А ведь я такой же, как раньше. Неужели они забыли, как мы все вместе в походы ходили, на демонстрации, в общежитии праздники устраивали. Как на моей свадьбе три дня гуляли, а потом прямо от стола экзамен сдавать поехали. Разумеется, завалились почти все. Только Анька своей фатой преподавателя сразила, он ее даже спрашивать не стал, сразу "отлично" поставил, поздравил да отпустил с Богом. А остальным тогда попотеть пришлось изрядно".

Тут Павел Ильич оторвался от милых сердцу воспоминаний.

- Сань, ну-ка сбавь скорость, - обратился он к водителю. - Гляди-ка, как наш генерал отстроился.

Машина притормозила возле трехэтажного особняка из красного кирпича с кокетливыми фигурными башенками по углам. Дом со всех сторон был обнесен высоким глухим забором. В сторожевой будочке возле главных ворот дежурил молодой парень в военной форме, еще несколько солдат разгружали кирпичи на участке.

- Надо же, еще что-то возводить задумал! И рабочая сила бесплатная имеется! - скривил недовольную гримасу Разумовский. - А я его тут давеча по телевизору видел. Интервью в домашних условиях, так сказать. Сидит такой сизый голубь в обшарпанной малогабаритке и с пафосом вещает про незаслуженно забытых ветеранов войны и труда. Рассказывает про то, как многие пенсионеры вынуждены боевые награды коллекционерам продавать, чтобы выжить. Домик, интересно, он за вырученные от орденов деньги купил? А, Сань, как тебе это нравится?

- Да, о чем говорить, Павел Ильич! Все они политиканы такие - денег народных наворовали и живут припеваючи. Зато телевизор смотришь, думаешь куда деваться?! Глаза праведным гневом горят! За простой народ ратуют!

Тут водитель осекся, поняв, что говорит лишнее, и с опаской бросил взгляд на хозяина, но тот сделал вид, что пропустил сказанное мимо ушей. Но настроение безнадежно испортилось. Саня неловко попытался исправить положение:

- Нет, конечно, везде порядочные люди попадаются, нельзя ведь всех под одну гребенку. Вот вы, Павел Ильич, и обещания свои всегда сдерживаете, и мы у вас все, как у Христа за пазухой, и указы у вас всегда правильные, для простого народа выгодные.

От этой неприкрытой лести на душе у Разумовского стало уж совсем муторно. Он закрыл глаза и вернулся к своим невеселым мыслям. "Не понимает народ, абсолютно не понимает, как нам несладко приходится". Даже в голове у Павла Ильича личное местоимение третьего лица множественного числа "нам" прозвучало с некоторым пиететом. "Воруем, видите ли! Были бы вы на нашем месте, тоже бы воровали. Кристально честные все до поры до времени, а как только до власти да до денег дорвутся, все принципы сразу куда-то деваются. А что эта власть дает? Люди боятся? Так то чужие, а свои совсем совесть потеряли".

Тут Разумовский с вопросов общественных переключился на личные. Главная проблема высокопоставленного чиновника заключалась в поведении единственного, и поэтому особенно любимого, сына. Кто-то однажды сказал: "Дети - это цветы жизни, которые растут на могилах их родителей". Это утверждение было как никогда верно для семьи Разумовских. Максим последнее время совсем отбился от рук и очень беспокоил отца.

"Столько сил вложено в этого оболтуса! - сокрушался отец. - И гимназию закончил престижную, и в институт пристроили без проблем, да не в какой-нибудь заборостроительный - в МГИМО! Закончил - вот сыночек тебе работа. Эта не нравится? Пожалуйста, езжай за границу, трудись. Чего еще человеку надо? Так нет же! Отовсюду погнали, даже мое положение не помогло. А тут еще эта история с Полиной... Она сама выбросилась, или ей помогли? Неужели Максим мог решиться на такое?"

Вспомнив о Полине, Разумовский помрачнел. Если бы он знал, что все так закончится... Если бы он только знал...

Но еще в большей степени его в буквальном смысле ошарашило известие о том, что один из узников Матросской Тишины, некто Коробков, неожиданно начал давать показания против Максима и его, бывшего теперь уже, партнера Мелентьева. И, судя по краткой информации от верного человека, этот компромат мог оказаться посильнее атомной бомбы. А Максиму как всегда на все наплевать: папа выручит. Как это в последнее время случается постоянно...

...Константина в семье Разумовских знали давно. Они с Максимом учились на одном факультете с первого курса. Они сразу как-то сошлись и подружились на той почве, что даже среди очень благополучных и обеспеченных студентов МГИМО выделялись своим привилегированным положением. Отец Константина занимался нефтью и был владельцем энного количества скважин, так что в материальном положении мог дать фору даже нынешнему премьер-министру России. В доме Разумовских Костю приняли как родного. Супругу Павла Ильича всегда очень волновало, в каком обществе будет вращаться ее сын. Она была обеспокоена тем, что Максим может выбрать друзей, которые будут недостойны его статуса. "Дружить надо с равными", - часто повторяла она и любила приговаривать, что самые выгодные знакомства начинаются со студенческой скамьи, главное - правильно выбирать людей, они должны быть перспективными. (Это было любимое словечко мадам Разумовской.) В том, что отпрыск нефтяного магната "перспективный", сомневаться не приходилось. И Разумовские стали часто зазывать Костю в гости, приглашать на семейные торжества, брали отдыхать вместе с собой. Воспитанный и вежливый однокурсник сына сразу пленил сердце жены Павла Ильича, и она даже иногда втайне горевала, что у нее нет дочери, которую можно было бы так удачно выдать замуж и навсегда породниться с этим "очаровательным юношей". Дружба сыновей передалась и их родителям. Разумовские были рады общаться с "такими интеллигентными, обеспеченными и достойными людьми", а нефтяной магнат с женой не упустили возможности подняться в высшие слои современного сложно иерархированного общества. Так и длилась бы эта идиллия, если бы не произошел один досадный, по выражению Разумовской, инцидент. Виновником которого, по уверению Максима, оказался Костя. Константин же доказывал, что во всем, напротив, виноват Разумовский-младший. Родители тут же перестали общаться между собой и строжайше запретили сыновьям позорить честное имя семьи дружбой с "недостойными".

..."Да, много сил ушло на то, чтобы замять это дело, - вспомнил давнюю историю Павел Ильич, но тут же отмахнулся от неприятных воспоминаний: сейчас есть дела поважнее - надо навести порядок в этом бедламе и срочно поговорить с сыном".

С трудом превозмогая раздражение и отвращение от творившегося вокруг, Разумовский вошел в дом. Из его груди вырвался сдавленный стон: описать словами обстановку в доме было невозможно. Создавалось впечатление, что в здании произошел погром. Пол был усеян осколками дорогого хрусталя, на ворсистых коврах тут и там виднелись проплешины, будто кто-то разводил костры прямо в гостиной. Дорогая антикварная мебель была поломана, причем, вероятно, намеренно. Сколько сил вложил Павел Ильич в это жилище! Как заботливо подбирал обстановку, скупал дорогие картины, заказывал антиквариат из Европы. Дом был подарком Максиму к окончанию института. Отец связывал с этим событием большие надежды и ожидания. Думал, что сын наконец-то возьмется за ум и начнет нормальную жизнь. Но все оказалось напрасным: ни уговоры отца, ни дорогие подарки не смогли изменить Разумовского-младшего.

Павел Ильич осторожно ступал по осколкам битого стекла, внезапно его внимание привлек странный предмет на столе. Разумовский подошел ближе и оторопел.

- Как в плохом гангстерском фильме! - только и хватило у него сил воскликнуть.

На низеньком стеклянном столике, чудом уцелевшем в этом погроме, стояла небольшая деревянная шкатулка, наполненная до середины грязно-белым порошком. Что за порошок - Разумовский понял сразу. "Неужели Макс опять вернулся к этому? Я-то надеялся, что все кончено. Это конец". Павел Ильич присел в кресло и обхватил голову руками. События того кошмарного года вновь встали перед его глазами. Максим тогда только закончил институт. Казалось, он действительно втянулся в работу и новую жизнь. Целыми днями пропадал с бывшими однокурсниками, завел новых друзей. Родители не могли нарадоваться таким переменам. Обычно апатичный и замкнутый сын вдруг стал общительным и веселым. У него стали появляться девушки, но ни одна из них у Максима не задерживалась надолго. Жизнь понеслась, как карнавал: постоянные праздники, поездки за город с друзьями, ночные клубы, вечеринки. Павел Ильич снабжал наследника деньгами, не спрашивая, для чего они. "Мы в нищете жили, - любил повторять он, - так пусть наши дети живут по-человечески, если возможность есть".

Первой тревогу забила тетка, приехавшая погостить на недельку. Ей, врачу по образованию, достаточно было заглянуть в глаза племянника, чтобы категорично объявить на стихийно собранном семейном совете:

- Павлик, твой сын - наркоман.

- Света! О чем ты говоришь? Максим - способный юноша, общительный, душа компании. Он блестящий специалист!

- Охотно верю, но одно другому не мешает, - не сдавалась тетка.

- Света, мне кажется, ты ошибаешься, - робко вступила в разговор Разумовская. - Максим благоразумный мальчик, он никогда бы не пошел на такое.

- Милочка, поверь моему опыту, я таких благоразумных на своем веку знаешь сколько повидала?! Если вы немедленно не начнете действовать, этим займусь я. Парня надо спасать.

В тот же вечер Павел Ильич в лоб спросил сына:

- Макс, ты употребляешь наркотики?

Все-таки Разумовский так и не поверил сестре, а завел этот разговор только для собственного успокоения. Он был уверен, что Максим сразу же отметет это предположение, и тема будет закрыта раз и навсегда. Но сын даже не стал ничего отрицать.

- Ну, употребляю, и что из этого? - нагло глядя в глаза отцу, ответил он. - Сейчас все на это подсели. Это модно.

- Ты сошел с ума! - Павел Ильич выскочил из кресла и нервно заходил по комнате. - Господи! Неужели это правда?!

- А что ты так переживаешь? В этом нет ничего такого. Я же не колюсь. Так, иногда порошочком балуюсь для поднятия настроения.

- И как давно?

- Не помню, может, год, может, чуть больше. Да в этом нет ничего особенного, чего вы всполошились?

Разумовский молча вышел из комнаты. На следующий день были предприняты серьезные меры. Павел Ильич приказал своим людям перевезти вещи сына из его дома в московскую квартиру родителей. Были наняты два охранника, в обязанности которых входило неусыпно следить за Максимом и днем и ночью, ни на минуту не выпускать его из поля зрения, никуда не отпускать одного, не позволять видеться с друзьями и знакомыми. Из частной клиники был приглашен врач-нарколог для постоянного присмотра за Разумовским-младшим. Павел Ильич не хотел класть сына в больницу - боялся, что информация об этом сразу просочится в прессу. Но через некоторое время Разумовский понял, что совершил большую ошибку. Мать, которая не могла спокойно наблюдать за мучениями сына, страдающего от ломки, собственными руками начала приносить ему наркотики. Глядя на спокойного и довольного сына, Павел Ильич перестал волноваться и решил, что опасность была преувеличена. Пока очередной анализ, проведенный врачом, не показал наличие наркотического вещества в организме. Разумовский был в бешенстве. Охранники были немедленно уволены, в доме произведен обыск. Не найдя никаких следов, Разумовский бросился к Максиму.

- Откуда ты взял эту дрянь? - кричал он, тряся сына за плечи. Откуда? Признавайся! С кем ты виделся? Где ты все это прячешь? Говори немедленно, или я убью тебя собственными руками.

Наблюдавшая за этой сценой мать не выдержала:

- Паша! Отпусти ребенка! Он ни в чем не виноват, это я принесла ему наркотики.

- Ты? - Разумовский безвольно уронил руки. - Ты? Аня, как же ты могла? Ты что, не понимаешь, что наделала? Ты же его собственными руками убиваешь.

- Но он же так страдал. Он кричал, мучился. Я не могла этого выдержать, я боялась, он что-нибудь с собой сделает.

Потрясенный предательством жены, Павел Ильич молча вышел из комнаты.

Дальнейшее лечение от наркомании Максим продолжил в стационаре. Разумовский позаботился о том, чтобы устроить сына в самую лучшую и закрытую клинику. Максим был отправлен туда в обстановке строжайшей секретности. О месте его лечения не знал никто, даже мать. На этот раз Павел Ильич был уверен в удачном исходе предприятия. Но, оказавшись в клинике, Максим отнюдь не собирался покончить со смертельно опасной привычкой. Пользуясь своим обаянием, на пятый день он очаровал молоденькую медсестру, присматривавшую за ним. Сначала он посулил ей приличное вознаграждение - девушка не поддалась. Потом обещал устроить в медицинский институт - она оставалась непоколебимой. Затем Максим сделал последний решающий беспроигрышный ход - он признался ей в любви. Девушка не выдержала и стала приносить ему наркотики. Когда же во время одного из врачебных обходов под подушкой у Максима был обнаружен чек героина и врач пригрозил, что обо всем доложит отцу, если молодой человек не признается, откуда взял наркотик, Максим, не раздумывая ни секунды, сдал свою помощницу. Девушку немедленно уволили, и только безупречная работа в течение длительного времени спасла ее от возбуждения уголовного дела. Максим нисколько не расстроился из-за этого события, так как с помощью своей "возлюбленной" уже сумел связаться с друзьями и рассказать, где он находится. Дальнейшее получение наркотиков было делом техники. Подкупленный охранник за небольшую мзду согласился в дни своих дежурств передавать адское зелье Разумовскому-младшему. А в выходные, когда практически весь врачебный персонал отсутствовал в клинике, поздно вечером и в большой секретности охранник провожал друзей Максима в его палату, и там молодежь устраивала грандиозные оргии с участием остальных пациентов больницы. Однажды во время очередной такой "вечеринки" у Максима произошла передозировка наркотиками. Только вовремя подоспевший врач спас молодого человека от неминуемой смерти.

Этот трагический случай оказал сильное влияние на Максима. Он, казалось, наконец-то осознал опасность, грозящую ему, и сам изъявил желание лечиться.

Долгожданное спокойствие пришло в семью Разумовских. Максим не мог дождаться окончания лечения, чтобы вернуться к нормальной жизни и пойти на работу. Но знающие люди посоветовали Павлу Ильичу хотя бы на время вырвать сына из привычной для него обстановки, чтобы бывшие дружки-наркоманы не затянули его обратно. Разумовский прислушался к этому совету. И как только Максим покинул клинику, в тот же день посадил его на самолет и отправил в Америку. Он устроил сына в торговое представительство России в США.

В первые месяцы отсутствия Максим часто звонил домой. Казалось, он был доволен своей жизнью, с радостью рассказывал родителям о работе, о новых друзьях. Говорил, что серьезно увлекся спортом, целыми днями пропадает на тренировках. Но потом что-то изменилось. Звонки из Америки случались все реже и реже, а со временем и вовсе прекратились. Павел Ильич своим родительским сердцем чувствовал что-то неладное, но все попытки вызвать сына на откровенность заканчивались обычным ответом:

- Все в порядке, папа, живу, работаю, у меня все хорошо.

Обеспокоенный Павел Ильич начал наводить справки. Он позвонил директору торгпредства, своему давнему приятелю.

- Вот что, Паша, - ответил тот, - если не хочешь, чтобы твой сын сидел в американской тюрьме, приезжай и забирай его немедленно. Сердцем чувствую, парень твой плохо кончит. Я его отмазываю как могу, но ты понимаешь - и мое влияние ограниченно.

На следующий же день Разумовский прервал все свои дела и лично вылетел в Америку. Сына он нашел в его квартире в полубессознательном состоянии, пьяного в стельку, в компании сомнительных личностей. Не слушая объяснений и оправданий сына, он почти насильно приволок его в аэропорт и привез в Москву. Как позднее выяснилось, Максим, не привыкший жить на зарплату, вполне приличную, кстати, решил найти другой, побочный способ зарабатывать деньги. Пользуясь своими связями и обаянием, он без труда вышел на людей, занимающихся скупкой краденого и торговлей наркотиками, и охотно вошел с ними в долю. Полиция уже начала интересоваться личностью Разумовского, когда приехал его отец и в спешном порядке вернул сына на родину.

Последние полгода Максим жил в загородном доме, ничем не занимаясь, не работая, прожигая отцовские деньги. Отец частенько ругал сына и пытался заставить его заниматься хоть чем-то. Постоянно предлагал различные варианты работы, но сын не принимал ни один из них. Если отец терял терпение и хотел применить разного рода санкции, как-то: ограничение расходов, лишение машины и так далее, за Максима всегда вступалась мать.

- Оставь ребенка в покое. Зачем ты заставляешь его работать? Мы что, нищие? Не можем единственного сына содержать?

- Аня, как ты не понимаешь, что дело вовсе не в деньгах? Речь идет о том, что наш сын вырос бездельником и эгоистом. Он ничего не хочет. Разве можно так жить? - возмущался Разумовский.

- Мальчик закончил институт. Он работал. Потом он пережил такую травму. Ребенок имеет право отдохнуть.

- А мы, по-твоему, ничего не пережили? Аня, я не понимаю, куда ты смотришь? Вспомни, сколько сюрпризов он нам уже преподнес. Это же немыслимо! Ты хочешь, чтобы он всегда так жил?

- Он живет нормально. Он просто молодой, повзрослеет - образумится, отвечала жена.

- Куда уж дальше взрослеть? Парню двадцать шесть лет! Взрослый мужик. В таком возрасте нужно отвечать за свои поступки, а он привык, что мы все за него решим, все его проблемы урегулируем.

- Ну, так мы же родители, это наша обязанность - решать его проблемы.

- Мои проблемы никто не решал. Ни родители, ни знакомые, я сам всего добился. Зубами и когтями цеплялся, в люди выбился, - негодовал Павел Ильич.

- Ненавижу, когда так говорят. Мол, если мы в грязи жили, пускай и дети наши мучаются, - сердилась Анна.

- Я же не говорю, что он должен мучиться. Но в таком возрасте парень должен за что-то отвечать. Да за все его выходки его убить мало, а мы с ним нянчимся, как с маленьким.

- Он маленький был, глупый, в такие годы все ошибки совершают. Теперь он взрослеет, становится умнее. Мы им еще гордиться будем.

- Боюсь, что я уже до этого не доживу, - уставал спорить с женой Павел Ильич.

От таких размышлений настроение Павла Ильича окончательно испортилось. "Упустил парня, - с горечью думал премьер-министр России, - даже не заметил, как упустил..."

Кроме того, предстоящая встреча с Максимом зарождала в душе Разумовского самые тяжелые предчувствия. Премьер-министр не любил ездить к сыну, так как эти визиты обычно заканчивались скандалом. Повод всегда был один - Разумовский пытался направить своего бесшабашного отпрыска на путь истинный, а тот только пренебрежительно отмахивался от отца фразами типа:

- Отец, не учи! Я так живу - мне нравится.

- Совесть у тебя есть? - бушевал Павел Ильич. - Ты, взрослый мужик, бездельничаешь, на мои деньги живешь! Я же не деньги жалею, мне за твою судьбу страшно!

- Скажем так, батя, только малая часть из тех денег, на которые мы живем, действительно твоя, остальные вы у российского народа воруете. Простой рабочий люд обуваете, - хихикал Максим.

- Не ерничай! Не смей! Я всего сам добился: и денег, и положения своего. Мне мамы-папы не помогали. Я из такого дерьма вылез, которое тебе и не снилось. А ты, мальчишка, сопляк! Отца критикуешь. Да где бы ты был сейчас, если бы не я? В тюряге бы сидел давно, и то в лучшем случае, багровел от злости и хватался за сердце Разумовский.

Тут Максим переставал насмехаться, тащил валокордин, отпаивал отца, и тот, размякший, заканчивал неприятный разговор, оставлял сыну внушительную сумму денег и уезжал.

В этот раз Разумовский заранее готовил себя к визиту к сыну. Он обещал себе, что сегодня не сорвется, как обычно, на скандал, не будет учить Максима жить. Сейчас у него совсем другая цель, ему предстоит серьезный разговор с сыном. Теперь его действительно нужно вытаскивать. Иначе, еще немного, и его арестуют. Что-что, а служба информации у премьер-министра России работала исправно...

Но как только машина остановилась возле высокого железного забора, укрывавшего дом сына от внешнего мира, Павел Ильич понял, что никакое самовнушение на него не подействует и сейчас разразится очередной грандиозный скандал. Даже перед воротами были видны и слышны приметы развеселой жизни. Музыка орала так, что в машине Разумовского дрожали стекла, судя по всему, у Максима были гости. И причем в таком количестве, что их машины не уместились в подземном гараже на восемь мест и рядком выстроились вдоль забора. Полуголые парни и девицы бродили по участку, не обращая никакого внимания на вновь прибывших. Газон сплошняком был усыпан пустыми бутылками из-под спиртного. Кое-где отдельные парочки занимались любовью, не стесняясь посторонних глаз. Сына среди пирующих не было. Шофер вышел из машины и удивленно присвистнул:

- Ну и ну, вот это вечеринка! Павел Ильич, давайте я с вами пойду. Смотрите, они датые все, обдолбанные какие-то, не дай Бог, случится что.

- Не лезь не в свое дело! - зло прикрикнул Разумовский. - Ступай на кухню, кофе себе свари или поешь что-нибудь. Я скоро.

Саня, аккуратно обходя бесчувственные тела, лежащие прямо на траве, поплелся выполнять приказание хозяина. Сам Разумовский, сжав кулаки, тоже двинулся в сторону дома.

- О, какой к нам мужчинка приехал! - какая-то пьяная деваха вцепилась Павлу Ильичу в рукав. - Куда же ты так бежишь, милый? Поговори со мной, она громко захохотала и затянула пьяным голосом:

- "Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная, вся душа полна тобой, а ночь... А ночь такая лунная!.."

Разумовский с трудом расцепил цепкие пальцы и с силой оттолкнул ее от себя.

- Дядя, ты чего? - оторопела девица. - Ты чего женщине грубишь? Кость! Иди сюда, - крикнула она кому-то, - тут дурак какой-то пристает. Он мне ноготь сломал. И рожа у него какая-то знакомая, где-то я его видела.

- Сейчас разберемся, - из-за стола, стоявшего неподалеку, поднялась мужская фигура и стала приближаться к Павлу Ильичу и девушке. Разумовский узнал в ней Константина, бывшего однокурсника сына.

Подойдя ближе, тот изменился в лице и чуть слышно пролепетал:

- Здравствуйте, Павел Ильич.

Затем, обращаясь к девушке, зло бросил:

- Пошла вон отсюда, идиотка. Скройся, чтобы я тебя не видел.

- Совсем мужики очумели сегодня, - пробормотала та и, шатаясь, побрела к бассейну.

- Костя, что здесь творится? Ты мне можешь объяснить? - укоризненно спросил Разумовский. - И где Максим, почему я его не вижу?

- Павел Ильич, понимаете, у друга нашего день рождения. Мы вот здесь собрались отпраздновать. А Макс в доме, наверное, я сейчас его найду.

- Да нет уж, спасибо, я сам справлюсь.

ГЛАВА 14

Выйдя из здания тюрьмы, Гордеев привычным жестом бросил папку с бумагами на заднее сиденье. Потом передумал и положил бумаги рядом с собой. Потом - упаковал папку в кейс, а кейс спрятал под сиденье. Стало немного легче. Гордеев поежился. Просто прохладно. Да нет - было бы сейчас на улице плюс тридцать пять - все равно, наверное, знобило бы. Нервишки. Может, действительно на покой пора? В неполных-то сорок лет? Нервы нервами, а чушь-то нечего городить.

Интересно, сколько бы заинтересованные люди дали за эту папочку, которая лежит сейчас под сиденьем автомобиля частного адвоката Гордеева? Полностью, от начала до конца, в несколько приемов записанный обстоятельный рассказ обычного сотрудника научно-исследовательского института Владимира Коробкова. Преступление и наказание. Роман в восьми частях с эпилогом. Посильнее, чем "Фауст" Гете. Бомба, а не показания обвиняемого. Конечно, сюда неплохо было бы присовокупить те самые материалы "наружки", которые изобличали Мелентьева и Разумовского... Ну, положим, Мелентьеву уже все равно (Царствие ему небесное), а вот Разумовский... Да еще и его отец.

Конечно, сначала надо выяснить, что там с этими злополучными нефтяными предприятиями... В том, что эти документы необходимо как можно скорее разыскать, причем вне зависимости от желания их владельца, Гордеев не сомневался. В конце концов, если Максим Разумовский виновен в финансовых махинациях, он должен быть изобличен.

Только вот, как найти эти документы? Коробков, ясное дело, ничего не скажет. И его понять можно. Значит... Искать их самому? Не имея ни концов, ни зацепок? Нереально...

Гордеев вздохнул. Что делать? Извечный русский вопрос встал перед ним во всей своей непрошибаемой безнадежности.

"Безвыходных положений не бывает... - твердил про себя Гордеев, - Не бывает... Раз где-то хранятся документы, значит, их можно найти. И ты должен найти их, Гордеев, во что бы то ни стало. Ты ведь бывший следователь..."

На слове "следователь" мысли Гордеева запнулись. Он вспомнил, что уже давно ищет не улики, а способы оправдания своих клиентов. Значит, потерял квалификацию следователя...

"Если я потерял квалификацию следователя, - внезапно подумал Гордеев, - значит... надо обратиться к тому, кто такую квалификацию имеет. И такой человек есть! Это Александр Борисович Турецкий! Вот кто сможет найти эти документы!"

От этой мысли на душе Гордеева стало легко и приятно. Теперь он знал, что ему делать дальше.

Вдруг перед капотом его машины мелькнула черная кошка. Этого еще не хватало. Э! Да ведь он пока никуда еще не едет. Десять минут сидит в автомобиле перед "Матросской Тишиной" и размышляет. А ехать-то надо. Только вот развернуться сначала. Пересекать воображаемую линию, по которой перед его глазами пробежала извечная предвестница неудач, Юрию Петровичу не хотелось ни в коем случае.

...Машина медленно двигалась по улице в потоке других автомобилей: грузовых, легковых, иномарок, отечественного производства. Вот - едут же куда-то люди. По делам спешат. От дел бегают. Гордееву бы их проблемы! Кстати, уже в самом начале пути стала очевидной истина, что суеверие крайне неудобная штука и до добра она не доводит. Конечно, от черной кошки Юрий Петрович спасся, но вынужден был поехать в направлении, противоположном тому, которое требовалось. Петляй теперь переулками по кругу! Один поворот, другой... что такое? Да неужели заблудился?

Действительно, в быстро наступающей темноте перед ветровым стеклом машины Гордеева проплыли какие-то уж совершенно незнакомые здания. Всю жизнь в этом городе прожил - таких не помнит. Жутковатое местечко.

Впереди замаячили огни какого-то захудалого бара. Вот это - точно судьба. И как сразу-то в голову не пришло! Поравнявшись с переливающейся огнями вывеской, Юрий Петрович притормозил и заглушил мотор. Хлопнул дверцей. Потом, подумав, решил захватить кейс с собой. Слазил под сиденье, закрыл машину. Так-то лучше. Сейчас все будет нормально.

...В баре было не особенно людно, но весьма накурено. У Гордеева сразу закружилась голова. Да черт с ним! Лишь бы коньяк приличный нашелся. Адвокат подошел к стойке.

- Для вас? - Бармен не выглядел очень уж дружелюбным.

- Если возможно - сто граммов коньяка.

- Какого?

Гордеев взглянул на протянутый ему прейскурант. Н-да, не густо...

- Армянского. "Арарат".

- Армянский кончился.

- Давайте какой есть.

В результате пришлось удовлетвориться "Солнечным берегом". Редкая дрянь, на вкус Гордеева. Но лучше, чем ничего. Огненная жидкость обожгла небо. И через минуту окружающий мир перестал казаться таким уж враждебным и отталкивающим. Не раздражали даже густые клубы табачного дыма, заполнявшие зал. Гордеев спросил еще порцию, рассчитался и устроился за дальним столиком. Следовало хорошенько обдумать свои дальнейшие действия. Ясно было одно: та информация, которой он теперь обладал, во много раз превышает уровень полномочий, а в данном случае (надо признаться) и компетенции частного адвоката. Следовательно...

Вот интересно - чего они такого в это свое пойло подмешивают? Ну не в силах желудок нормального человека выдержать двухсот граммов. Это где видано? Ощущая сильнейшие рези в животе, Гордеев с неудовольствием поднялся. Где у них тут уборная? И спрашивать-то не у кого - официант куда-то пропал. Придется выявлять интуитивно... Да вот она.

Уборная оказалась довольно приличной. Даже туалетная бумага присутствовала. И чисто, и мыло есть возле раковины. Выйдя из туалетной кабинки, Юрий Петрович с удовольствием подставил ладони под струю теплой воды. Обе ладони.

Черт, а вот это уже никуда не годится, адвокат Гордеев! С вашим-то опытом!..

Опрометью Гордеев бросился к своему столику. Бармен уже вернулся и лениво перетирал стаканы за стойкой. В дальнем углу, не обращая ни на кого внимания, миловалась какая-то парочка...

Так и есть! Гордеев подбежал к стойке:

- Я только что оставил вот на этом стуле свой дипломат. Где он?

Официант растерянно хлопал глазами:

- Я не заметил... я отлучался... Вы не волнуйтесь, очевидно, это недоразумение...

- В баре только один выход?

- Есть еще служебный, но оттуда никто не выходил, я как раз был рядом... Да не волнуйтесь вы так...

- Проследите, чтобы из бара никто не выходил. Иначе у заведения и лично у вас будут проблемы. Очень большие проблемы. Я работник прокуратуры.

Когда было нужно, Юрий Петрович мог убедить кого угодно и в чем угодно. Ложь о прокуратуре была только страховкой. В сущности, было достаточно и тона, которым последняя реплика была произнесена. Бармен торопливо вышел из-за стойки. Да, он проследит, чтобы все оставались на своих местах.

Гордеев выбежал на улицу. Уже почти стемнело. Зажглись фонари. Возле одного из них, в круге света, мелькнули две тени, сворачивавшие в ближайший переулок.

Адвокат побежал следом. Никакой уверенности. Один шанс из сотни, если не из тысячи, но его нужно было попытаться использовать. Поворот. Не выскакивать в полосу света. Так. Две фигуры продолжают маячить впереди, в конце переулка. Спокойнее, господин адвокат, спокойнее.

Нет, не замечают. Свернули во двор. Теперь нужно было прибавить шагу. Если успеют войти в какой-нибудь подъезд - за час не сыщешь. А если двор проходной - конец. Гордеев опять побежал. Вот и двор нужный. Ох, темнотища! Э, да они, видно, не местные - ни в какой подъезд нырять не собираются.

- Ну, давай посмотрим, чего там.

- А не видит никто?

- Да какая разница? Что мы, дипломат открыть во дворе права не имеем?

Голоса слышались совсем рядом. Гордеев осторожно сделал еще несколько шагов.

- Черт, не видно ни фига... Ладно, хоть замок не кодовый.

Две фигуры вышли на свет единственного во дворе фонаря. Молодые парни. Гордеев видел их в баре. Пили пиво у стойки.

- Тьфу ты, бумаги какие-то. "Слушали - постановили". Я-то надеялся...

Никогда еще адвокат Гордеев не был так рад тому, что жизнь столкнула его с обыкновенной уличной шпаной, мелкими воришками. Вот, ей-богу, расцеловал бы сейчас придурков этих! Но действовать, разумеется, следовало иначе.

- Что, пацаны, круто наварились? - в два прыжка Гордеев оказался под фонарем, рядом с растерявшимися от неожиданности парнями. - Воровать нехорошо. За это бьют. Может быть, даже ногами.

Ближайшего, того самого, который сжимал в руках кейс, Гордеев ударил в живот. Парня мгновенно перегнуло пополам - не состарилась еще рука, хорошо. Но второй успел среагировать: описав дугу, внушительных размеров кулак впечатался в переносицу адвоката. Гордеев пошатнулся и опустил руки. Теперь, если бы захотели, парни могли бы сделать из него отбивную котлету. Но у них сдали нервы: бросив дипломат, торопливо заковылял в темноту тот, которого сумел ударить Гордеев. За ним, прошипев несколько невнятных ругательств, бросился второй.

Короткая драка в подворотне не произвела на окружающий мир совершенно никакого впечатления: никто не выглянул на шум, не хлопали окна, не было слышно возмущенных голосов. Вот так убивать будут - ни один не поможет. Гордеев прислонился к фонарному столбу, быстро проверил содержимое брошенного к его ногам дипломата. Все вроде на месте... Да, все на месте. Паршивые ублюдки - украсть-то толком не могут. И что крадут - не знают.

В голове гудело. Колени вдруг мелко задрожали - сказывалось пережитое только что напряжение.

Медленно Юрий Петрович двинулся в обратный путь - к своей машине. Нащупал в кармане ключи. Вдруг вспомнил, что надо бы вернуться в бар отменить тревогу. Но не стал. Пусть получше следят за спокойствием клиентов. Будет им наука. Гордеев включил зажигание. Домой, домой. На сегодня приключений достаточно.

Через пару минут автомобиль выбрался на широкий проспект. Ну, слава богу, знакомые места. Через два квартала свернуть - короче всего получится.

Только этого недоставало - пост ГИБДД. Нужно проскочить... Но проскочить не получилось...

- Лейтенант Цубаев. Ваши права, пожалуйста.

Лейтенант наклонился к Гордееву и мгновенно нахмурился:

- Попрошу вас выйти из машины.

- А в чем дело?

- Попрошу выйти из машины. Что у вас с лицом?

- С лицом?.. - Гордеев уже стоял рядом с лейтенантом и машинально провел по своему лицу ладонью. Из носа текла кровь. А он и не заметил. Простите, у меня бывают иногда кровотечения. Полнокровие.

- Какое полнокровие? У вас же нос разбит, - теперь лейтенант заинтересованно принюхивался. - И вы пьяны, кажется...

- Видите ли...

- Да не кажется - точно пьяны. А ну-ка, пройдемте.

- Лейтенант, может быть, можно как-нибудь все уладить?..

- Ты мне еще деньги совать будешь? Нет уж, что-то мне подсказывает, что надо бы тебя в ближайшее отделение пихнуть да проверить, что ты за птица... Ну чего засуетился?

- Вы понимаете, я адвокат...

- Тогда я - прокурор, - лейтенант махнул рукой сидящему в патрульной машине напарнику. - Серега, подсоби-ка. Тут один больно несговорчивый...

ГЛАВА 15

Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Хотелось еще кофе. Или, вернее сказать, вовсе не хотелось, но было нужно сон одолевал.

Александр Борисович вот уже несколько часов беспрерывно работал в своем кабинете. Взглянув на старинные ходики, украшавшие стену и бывшие предметом зависти одних и объектом насмешек других сослуживцев, Турецкий с грустью понял, что попросить сварить ему кофе некого: слишком поздно, все ушли.

Ну, разумеется, не все. Просто у тех, кто остался, забот и без того хватает. Как и у него самого.

Первый час ночи. Турецкий снова взглянул на дисплей. Да ну его! Спать же когда-то надо.

Подошел к шкафу, вытащил дипломат. Взять бы с собой кое-какую работу на дом (Турецкий усмехнулся: в голову лез дурацкий анекдот про палача, который "халтуру на дом прихватил"). Хорошо тому палачу. А в Генпрокуратуре - не положено. Значит, тащись через весь город к собственной постели, поспи немного, а потом, опять через весь город, назад, к станку...

Зазвонил телефон. Городской. Ну кому он еще понадобился? Ведь у всех нормальных граждан рабочий день давно кончился. Ха! То ведь - у нормальных. А у таких, как Турецкий...

Телефон настойчиво продолжал звонить. Собственно говоря, он обязан снимать трубку. Мало ли что. Вздохнув, Александр Борисович подошел к столу и приветствовал неизвестного пока абонента коротким сухим "Слушаю".

- На проводе отделение милиции номер...

- Какое еще отделение? - ни в каком отделении милиции служебный, равно как и домашний, телефон Турецкого знать не должны были и, соответственно, не могли ни в коем случае. Не успев дать волю своему раздражению, следователь вдруг услышал в трубке знакомый голос:

- Алле! Александр Борисович? Уж простите великодушно - это Гордеев беспокоит.

- Юра? - Турецкий невольно улыбнулся. - Постой, что там у тебя за ерунда с милицией? Поздновато для шуток.

- Да какие шутки! Забрали меня. За вождение автомобиля в нетрезвом состоянии и пререкание с работниками ГИБДД.

- Юра, ты пьян?

- Строго говоря - да. Двести граммов "Солнечного берега". И нос у меня разбит. Короче, работникам милиции доверия не внушаю. Выручай.

- Постой, постой... Ты что, хочешь, чтобы следователь Генеральной прокуратуры ехал черт знает куда и вытаскивал из обезьянника какого-то мелкого хулигана вроде тебя?

- Александр Борисович, - голос Гордеева стал тихим и серьезным. - Я ведь нечасто прошу. На этот раз дело важное. ГИБДД - просто случайность. Мне нужно, чтобы ты забрал меня отсюда и отвез домой. Я ведь к тебе ехал. У меня дело важное... А тут, мало того что хулиганы напали, еще и гибэдэдэшники, мать их за ногу, прицепились... Александр Борисович, выручай. Это и в твоих интересах. Все объясню позже. Не телефонный разговор.

В тоне Гордеева действительно ощущалась важность ситуации. Турецкий кивнул, хотя видеть его сейчас ни Гордеев, ни кто другой не мог:

- Научился ты, Юра, в своих судах людей убеждать... Ну ладно. Сейчас подъеду. Начальник этого отделения с тобой рядом? Дай-ка ему трубочку...

Через десять минут Турецкий уже ехал в своей машине по освещенным многочисленными фонарями московским улицам. Курил сигарету. Вечно этот Юрка во что-нибудь вляпается! Александр Борисович глубоко затянулся табачным дымом. Да, с Гордеевым всегда так было: что ни день, то история...

Познакомились они... десять (черт, вот время-то идет!) лет назад. Что-то около того.

Помнится, явился такой пацан, весь из себя грамотный, уверенный, что мир четко делится на две половины: на тех, кто преступления совершает и кого нужно ловить, и на тех, кто живет честно и ловит. Себя безоговорочно относил к последним. (Турецкий усмехнулся.) Ну, стажер и стажер. Толковый, правда, паренек оказался. Ума-разума набирался быстро. Александр Борисович с легким сердцем рекомендовал его на постоянную работу в Генпрокуратуру. И стал Юрий Гордеев тоже следователем. Сколько он проработал? (Турецкий свернул в переулок - так короче получится.) Недолго, в общем. Не по нему эта лямка оказалась. Да еще та история (Александр Борисович поморщился), ну да, прав был тогда Гордеев. Но молод, горяч. А не все в жизни бывает как в кино: по справедливости. Ну и занялся частной практикой. Адвокат теперь. Старушек по жилищным вопросам консультирует. Только вот интересно знать какая такая старушка его настолько важным делом заняла, что решился он побеспокоить своего бывшего патрона? Дело-то, видать, нешуточное. Не стал бы Юра Гордеев зря горячку пороть. Не стал бы.

...Формальности в отделении милиции заняли пять минут. Гордеев плюхнулся на переднее сиденье и прижал к себе дипломат. Надо же - столько лет прошло, а он все с тем же кейсом ходит. Давно бы купил себе новый: чтоб дизайн посовременнее и замок кодовый. Турецкий сел за руль.

- А с твоей машиной что делать будем?

- Да ладно, - беспечно махнул рукой Гордеев, - что ей сделается? Постоит...

- А если угонят?

- У меня устройство там хитрое. Даже если угонят, то далеко не уедут. Блокирует все, что можно заблокировать...

Некоторое время ехали молча. Наконец Александр Борисович, искоса взглянув не Гордеева, бросил пробный шар:

- "Ну и рожа у тебя, Шарапов!.."

Гордеев невесело усмехнулся и не ответил. Турецкий покачал головой:

- "В "Астории" поужинал..." Текста не помнишь, Юра. Совсем плохой стал. А ведь когда-то мы с тобой все пять серий в лицах пересказывали. У тебя лучше всего роль рецидивиста Копченого получалась. Изобразишь?..

- Потом как-нибудь, Александр Борисович. Не до фильмов мне сейчас.

Турецкий задумчиво покачал головой: чего-чего, а расхлябанности и малодушия за адвокатом Гордеевым никогда не водилось. Может, действительно выпил много?

- Давай, рассказывай уже. Как ты в этом отделении оказался?

- Да случайно. Не в этом дело. Спасибо, что помогли.

- Пожалуйста. Только учти: прав ты на ближайшее время все равно лишился. Будешь знать, как под шофе да с такой дулей на роже по столице на машине разъезжать.

Гордеев слабо махнул рукой:

- Ладно, разберемся. Мне сейчас главное - домой. И отдохнуть.

- А попроще себе водителя найти не мог?

Адвокат в упор посмотрел на Турецкого:

- Александр Борисович, в этом кейсе (Гордеев похлопал по потрепанной коже своего дипломата) показания одного человека. Владимира Коробкова. Вам что-нибудь говорит это имя?

Турецкий отрицательно качнул головой и повернул с улицы во двор почти приехали.

- Так вот, - продолжал Гордеев, - Коробков - мой подзащитный. Он совершил убийство. Ему паяют предумышленное. Лично я как адвокат буду настаивать на статье 107 часть 1.

- Убийство в состоянии аффекта? - Турецкий заглушил мотор - машина уже стояла возле подъезда Гордеева.

- Точно. Но главное - не это. Главное, что и Коробков, и его жертва замешаны в таких делах, о которых лично я смело могу сказать: мне не по плечу. То есть мне как обычному частному адвокату.

Турецкий кивнул и, прикуривая, чиркнул зажигалкой:

- Ты, Юра, хочешь сказать, что мне по плечу? Мне, простому следователю Генеральной прокуратуры?

- Во всяком случае, инстанция должна быть никак не ниже.

- Рассказывай. Или сперва к тебе поднимемся?

Гордеев устало покачал головой:

- Нет, Александр Борисович. Не подумай, что я не желаю видеть тебя у себя в гостях, но... Давай лучше завтра встретимся на свежую голову. Тебе сейчас отдохнуть нужно, а мне и подавно. Но дело очень важное. Замешаны самые "верхи".

- Ты уверен? Дело терпит?

- Сегодня все равно ничего не решим.

- Ладно. Где и когда?

- В восемнадцать ноль-ноль. Где обычно.

- "В восемнадцать ноль-ноль"... И откуда у тебя, Юра, эта армейская выучка? Сказал бы - в шесть вечера. Ладно, договорились. Не раскисай. Завтра увидимся.

Они пожали друг другу руки. Через минуту Турецкий уже ехал к своему дому, размышляя о последних событиях.

Гордеев вошел в полутемный подъезд. Поднялся на один лестничный пролет - к лифту. В закутке перед лифтом зашевелилась какая-то тень. Эх, зря отпустил Александра Борисовича! Ну ничего, посмотрим еще - чья возьмет. Гордеев опустил левую руку с дипломатом вниз, а правой приготовился нанести удар. Незнакомец шагнул к адвокату и - расплылся в блаженной пьяной улыбке:

- Хороши весной в саду цветочки... ик... гражданин, не выпьете с ветераном четырех горячих точек?..

Произнеся эти слова, "ветеран" грузно повалился на пол и немедленно захрапел.

Перешагнув через пьяного, Юрий Петрович вошел в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. Все - совсем нервы ни к черту. Нет, спать, спать...

Голова раскалывалась от боли. Войдя в квартиру, Гордеев торопливо достал из шкафа и проглотил пару таблеток анальгина, потом разделся, пошел в ванную, чтобы приготовить себе холодный компресс, лег в постель, положил компресс на нос и - немедленно уснул.

Наутро голова болела меньше, но все равно - неприятно. Нет, нужно устроить себе выходной. Если уж не на целый день, то хоть на несколько часов. До встречи с Турецким.

Гордеев приготовил завтрак, выпил две чашки кофе. Потом сел смотреть телевизор. Но ни на одной программе сосредоточиться не мог. И первый раз в жизни порадовался обилию рекламы на телевидении: во время рекламных роликов можно было не напрягаться и думать о своем.

Встреча была назначена в любимом ресторане Турецкого. Там, в свое время, отмечал с коллегами из Генеральной прокуратуры удачно завершенные дела и сам Гордеев. Тогда это называлось семейными праздниками. Но в Генпрокуратуре Юрий Петрович давно не работал. А ресторан навещал все реже и реже. Главным образом назначал там неофициальные встречи с бывшими коллегами. В том числе с Александром Борисовичем Турецким.

Официант встретил Гордеева как знакомого, с готовностью указал на дальний столик, за которым уже расположился следователь. Через минуту официант принес два безалкогольных коктейля.

- Или предпочитаешь что покрепче? - Турецкий затянулся сигаретой.

Гордеев только отмахнулся.

- Я так и думал, - Александр Борисович подвинул к адвокату стакан с легкомысленным напитком. - Дипломатик-то свой чего не прихватил?

- Дипломат в надежном месте. Хватит с меня того, что я его вчера весь вечер с собой таскал.

- Так что в нем? Расскажи толком.

И Гордеев пустился в долгий обстоятельный рассказ, украшая его своими соображениями, опасениями, предположениями и догадками.

Турецкий слушал. Не перебивал. В некоторых местах (особенно к концу рассказа) Юрий Петрович чувствовал на себе тяжелый, очень заинтересованный взгляд собеседника. Заказанные две порции солянки уносили подогревать трижды. Но ни тот ни другой к еде так и не притронулись. Наконец Гордеев умолк и жестом попросил у следователя сигарету. Турецкий усмехнулся:

- Ты же не куришь?

- Что называется - покуриваю. Иногда.

- Когда жизнь сильно прижимает...

Последняя фраза прозвучала не как вопрос, а, скорее, как утверждение. Помолчали. Турецкий побарабанил по столу пальцами:

- Так ты говоришь, в твоей истории замешан Разумовский?

- Да. А что?

- Видишь ли, я именно сейчас расследую одно дело... Мерзость страшная. Сам знаешь, в каком дерьме нашему брату копаться приходится...

- Это все лирические отступления, Александр Борисович. Так что за дело?

- Одна девушка (и, насколько я могу судить на данный момент, вполне приличная девушка) наложила на себя руки. Угадай, чья фамилия фигурирует в деле практически на каждой второй странице?

- Разумовский?

- Точно.

- Судя по рассказам Коробкова, это вполне в стиле Максима Разумовского - довести девушку до суицида... Кстати, и убрать ее подругу, которая могла рассказать о ее связи с Максимом. А кадры для этой цели у него всегда имелись под рукой. Даже где их, по идее, не должно было быть, как в том же торгпредстве. Но, видимо, большая наглость и огромные деньги в сегодняшнем мире составляют то единое, к чему тянутся всякого рода мерзавцы... Короче говоря, редкая сволочь.

- Сволочь сволочью, а в юриспруденции принято оперировать фактами.

- Эт точно, - заметил Гордеев с интонациями красноармейца Сухова. Но сволочь должна быть наказана. Мне просто необходимо разыскать эти документы.

- Ну, брат, теперь мне они не меньше твоего нужны. Выходит, будем сотрудничать по возможности. Как в добрые старые времена. Ну что ж поработаем. Не кисни, стажер! - Турецкий вдруг хитро подмигнул Гордееву. А что, Шарапов, не хотелось бы тебе сейчас супчика, да с потрошками?..

- Я бы, Глеб, лучше сейчас щец навернул!.. Ну, вот и все хорошо. Действительно, как в добрые старые времена. Поработаем, Александр Борисович.

Турецкий уже обнимал Гордеева за шею:

- Молодец. Цитаты более или менее помнишь. А вот к чему этот короткий диалог у нас в Прокуратуре произносится - напрочь забыл. Так?

- Да нет, - Гордеев улыбнулся, - помню. Но, думаете, стоит сейчас?

- Стоит. Обязательно стоит. За то, чтобы это дело раскрыть. Заказывай, молодой.

Адвокат огляделся. Черт! Официант куда-то пропал. Где ж его носит? Самому, что ли, к стойке отправляться? Так это же в соседнем зале.

Гордеев встал и направился к дверям. За секунду до этого он краем глаза заметил, как приподнялся один из посетителей ресторана - в дальнем углу. Приподнялся и, отработанным движением отведя в сторону правую полу пиджака, сунул руку в карман.

- Александр Борисович!..

В один прыжок Гордеев преодолел расстояние, отделявшее его теперь от только что покинутого столика, и всем телом навалился на Турецкого, опрокидывая его вместе со стулом на пол.

Грохнул выстрел. Потом - еще один. Визгливо закричала какая-то женщина. Гордеев успел заметить, что человек, только что стрелявший в следователя Турецкого, бросился к выходу из ресторана. Никто не посмел преградить ему дорогу.

- Юрка, пусти, черт! Уйдет ведь! - Александр Борисович стряхнул с себя Гордеева и уже стоял на ногах.

- Вы ранены?

По левому рукаву Турецкого стекала струйка крови.

- Бандитская пуля. Текста, молодой, не знаешь! А ну, ходу!

Надо же - еще и зубоскалит. Вот это мужик!

Они бросились к выходу, вдогонку за убежавшим киллером. В дверях дорогу им преградил милиционер:

- Куда?! Стрелять буду!

- А где же ты, зараза, был, когда в меня стреляли? Уйди с дороги! коротким ударом справа Турецкий повалил не к месту бдительного стража порядка на пол и выскочил на улицу. Гордеев еле поспевал за ним. Всего на мгновение адвокат успел заметить фигуру человека, на ходу прыгнувшего в "Форд", который немедленно дал полный газ. Турецкий уже ввалился в свою машину:

- Придется тебе, Юрка, снова административное нарушение совершить: без прав да за руль. А ну - жми!

- Рука не слушается? - Гордеев уже на бешеной скорости вел машину следом за удаляющимся "Фордом".

- Ничего. Просто чувствую, вторая рука мне сейчас очень пригодится. Ты ведь без оружия?

- Откуда у частного адвоката? - Гордеев зло сузил глаза: ненавистный "Форд" нырнул в какой-то переулок. Не потерять бы! Взвизгнули тормоза.

- Молодец, парень! Повороты на девяносто градусов красиво берешь. Турецкий уже выхватил пистолет. - Слава Богу, хоть у меня ума достало из Генпрокуратуры в свое время не уволиться - так со стволом и хожу. Ага! Вот они, голубчики! Ну нет, не уйдете! Жми, Юра, жми, родной!

Описывая крутую дугу, переулок вливался в большой проспект. Водитель несущегося впереди "Форда" красиво вписался в поворот и вклинил свою машину в поток бегущих по проспекту автомобилей.

- Ну, теперь не уйдет! Эх, по постам бы сообщить!.. Давай, Юрка, жми!

...Наверное, меньше секунды было у Гордеева на то, чтобы заметить почти перед самыми колесами машины выкатившийся с тротуара на дорогу резиновый мяч и побежавшего за этим мячом маленького пацаненка. Но в эту долю секунды он успел рвануть руль в сторону.

Следующее, что он помнил, это были крики собирающейся толпы, детский испуганный плач (жив, паразит! Хоть тут порядок) и стон навалившегося на ветровое стекло Турецкого. Лицо следователя было разбито в кровь. Сам Гордеев остался невредим - привычка есть привычка: ремень безопасности на нем был пристегнут. Ясно было, что машина Турецкого восстановлению не подлежала. Фонарный столб, в который она врезалась, - тоже.

- Живы, Александр Борисович?

Турецкий с новым стоном откинулся на спинку сиденья, вынул носовой платок и прижал его к окровавленному лицу:

- Ушли, гады.

- Может, возьмут еще? Как-нибудь по постам сообщить успеем?

- Ага, дожидайся!.. Пацан-то хоть жив?

- Вроде жив. Ох, и всыплет же ему сегодня батька - по первое число.

- Ты знаешь, Юра, я бы и от себя с удовольствием добавил.

Послышались сирены приближающихся милицейских машин. Отняв от лица пропитавшийся кровью платок, Турецкий криво улыбнулся:

- Ну вот, так всегда: когда все кончилось - приехала кинохроника...

ГЛАВА 16

Разумовский не уставал удивляться переменам, произошедшим с женой после рождения ребенка. Обычно рассудительная и благоразумная, она совсем потеряла голову. Как разъяренная тигрица, она бросалась в бой с любым, кто осмеливался обидеть мальчика. Разумовский часто в душе винил жену за то, что произошло с Максимом. Он был уверен, что, если бы не эта фанатичная любовь Анны к ребенку, Макс мог бы стать другим человеком. "Хотя, - думал он, - чего греха таить, я и сам во многом виноват. Мне бы смелости побольше и силы, не потакал бы всем его капризам, научил бы отвечать за свои поступки, может, все по-другому бы сложилось. А теперь уже поздно что-то менять, все равно ничего из этого не выйдет".

Отряхнувшись от неприятных воспоминаний, Разумовский поднялся из кресла и отправился разыскивать сына. Он нашел его в спальне. Парень, раскинув руки, лежал на кровати и спал мертвецким сном. Он был настолько бледен, что его лицо терялось и расплывалось на фоне подушки. Максим тяжело дышал и вздрагивал во сне. Острое пронизывающее чувство жалости кольнуло сердце Павла Ильича. Этого ли он ожидал, об этом ли думал, когда, встречая жену на пороге роддома, взял из ее рук небольшой тугой сверточек, где в пене из кружев сопел крохотный сморщенный малыш - его надежда, его кровиночка. С того момента вся жизнь Павла Ильича была подчинена этому маленькому мальчику, который еще ничего не понимал, кричал по ночам, кушал по часам и писал в пеленки. По вечерам, укладываясь с женой спать в узкую односпальную кровать, он говорил:

- Я в лепешку расшибусь, но наш сын будет жить в нормальных условиях. Ему с детства будет дано все. Ему не придется мучиться, как мне. Я мужчина и отец, это мой долг.

Несмотря на сложную не по-детски жизнь, Павел был самым способным учеником в классе. И хотя у него практически не было времени для того, чтобы готовить уроки, все, что объясняли в школе, он схватывал на лету. На родительских собраниях учителя наперебой расхваливали его и прочили мальчику большое будущее. Но когда сын окончил школу и собрался поступать в институт, взбунтовался отец, работавший ночным сторожем в больнице.

- В какой ты институт собрался? Ни я, ни мать институтов не заканчивали, а не хуже остальных прожили. Деньги зарабатывать надо, а ты еще пять лет дармоедничать хочешь, на родительской шее сидеть.

Это был первый раз в жизни, когда мать осмелилась перечить мужу и решительно заявила:

- Собрался в институт - поступай. А ты, Илья, не мешай. Не хуже остальных! Живем, как скоты, хоть сын в люди выбьется. А как станет большим человеком, так, поди, и про родителей не забудет.

После долгих споров был найден компромисс: сын поступает в институт, но вместе с этим устраивается и на работу. Отец определил его ночным санитаром в ту же больницу, при которой работал сам.

Сдав все экзамены на "отлично", Павел без проблем поступил в МИИТ. Стремясь оправдать надежды матери, молодой человек, в отличие от своих товарищей, не пропадал целыми сутками на развеселых студенческих пьянках, а целеустремленно занимался и заслужил уважение всех преподавателей. Даже ректор знал Павла в лицо и особенно выделял его среди студентов. Благодаря этому обстоятельству на третьем курсе юноша был избран секретарем комсомольской организации. На одном из заседаний Павел познакомился со своей однокурсницей, на которую раньше не обращал никакого внимания. Через три месяца молодые люди поженились. Анна потом призналась, что уже тогда почувствовала "перспективного" и специально расставила ловушки, чтобы завидный жених в них попал.

Родители Павла были настроены против женитьбы. Мать не хотела выпускать из-под своего крылышка старшего сына, а отец боялся появления еще одного неработающего члена семьи.

- Еще чего, - сказал он, - девку какую-то притащишь. Самим жрать нечего, ее-то еще куда?

- Отец, но я же работаю, - пытался спорить Павел.

- А толку-то? Много ты получаешь, горшки по ночам вынося? Послушал бы меня раньше, сейчас на заводе уже уважаемым человеком был, приличные деньги приносил бы. Так нет, мы же хотим интеллигентами заделаться. Нам институт нужен. А на кой он тебе сдался? Что ты от него получил? Книжки читаешь умные, а в кармане ветер гуляет.

- Зато через два года я буду дипломированным специалистом, и меня на работу с радостью примут, и получать я буду побольше, чем на заводе.

- Диплом-и-и-и-рованным, - передразнил отец. - Вот когда станешь, тогда и женись, а мы с матерью твою девку содержать не собираемся.

Но все разногласия были быстро улажены, когда отец узнал, что невеста Павла дочь довольно состоятельных родителей. Отец Анны был профессором в институте, а мать работала корреспондентом одной из центральных газет. На один из теплых весенних дней было назначено знакомство родителей. Принимающей стороной решили стать родители невесты. Зайдя в профессорскую квартиру, отец и мать Павла оторопели. За всю свою жизнь они ни разу не бывали в таких домах. По их меркам, богачом считался счастливый обладатель телевизора и сменного комплекта постельного белья (сами они в день стирки спали на голых матрасах). Квартира будущих родственников блестела хрусталем, манила пестрыми персидскими коврами и удивляла настоящей мягкой мебелью, а не сколоченными на скорую руку самодельными полками и табуретками. Больше всего воображение Ильи Дмитриевича поразило огромное количество книг. Они занимали все стеллажи в коридоре от пола до потолка, заполняли шкафы в кабинете, даже в спальне была полка с особенно любимыми книгами. Галина Ивановна почувствовала себя неловко в такой обстановке и предпочла сесть за стол и спрятать заштопанные колготки под край скатерти. Павлу было нестерпимо стыдно за своих родителей. Он заметил, как мать его невесты торопливым взглядом оценила бедную одежду Галины Ивановны, ее большие руки с коротко подстриженными ногтями, старый потертый пиджак отца. Ему хотелось, чтобы этот торжественный ужин поскорее закончился.

- Я так рада, - щебетала мать Анны, - что наши дети поженятся. Я отношусь к Пашеньке, как к сыну. Он такой серьезный, целеустремленный. Вы, наверное, потратили много сил на его воспитание?

- Ну да, старались по мере возможностей, - отвечал Илья Дмитриевич. Хотели, чтобы из сына настоящий человек вырос. Вот в институте учится, радует нас с матерью.

Павел бросил изумленный взгляд на отца.

- Мне кажется, они замечательная пара, - продолжала Анина мать, - они так хорошо смотрятся вместе. Я на них гляжу и завидую, что наша молодость ушла. Так они счастливы, так любят друг друга. А нам теперь одно счастье осталось - их удачам радоваться. Наши дети теперь смысл нашей жизни.

- Да-да, вы правы, - подхватила Галина Ивановна, - пускай они все наши надежды оправдают. Станут нам опорой на старости лет.

- Мне бы очень хотелось, чтобы поскорее была свадьба. Как вы считаете, когда стоит все это устроить? - спросила будущая теща.

- Я извиняюсь, - Илья Дмитриевич кашлянул, она затронула больную тему, - а где будут жить молодые?

- Ну, если вы не возражаете, мы бы хотели, чтобы дети жили с нами, вступил в разговор отец невесты, - наша квартира находится ближе к институту, будет удобнее добираться.

- Не возражаем! - воскликнул Илья Дмитриевич. - Давай, свояк, выпьем по такому случаю.

Отец невесты вздрогнул от подобной фамильярности, но подставил рюмку. Родители выпили за молодых.

- На первых порах, - продолжал профессор, - мы будем им помогать. Паша может оставить свою тяжелую работу. Сейчас ему надо учиться и ни о чем не заботиться, мы сами молодыми были, знаем, как это сложно.

Илья Дмитриевич уже был почти влюблен в своего будущего родственника, избавившего его от всех проблем, он налил еще по рюмке и протянул профессору. Тот мучительно скривился, но отказать свояку не смог. Вечер закончился тем, что профессор института в обнимку со сторожем больницы голосили застольные песни, а матери, сплоченные общей радостью, закрылись на кухне и вели разговоры, которые объединяют всех женщин мира, независимо от их достатка, возраста и социального положения. Жених с невестой были предоставлены сами себе и под шумок сбежали на улицу, где и бродили весь вечер, строя планы и мечтая о будущем, а потом, прячась от проливного дождя, целовались в подъезде и признавались друг другу в вечной любви.

Возвращаясь домой, мать сказала Павлу:

- У них такая семья! И мама, и папа такие важные. Ты уверен, что не будешь чувствовать себя не в своей тарелке, живя у них?

- Мама, - решительно сказал Павел, - через некоторое время у меня будет все то же, что у них, и даже больше.

Мать вопросительно посмотрела на сына, но тот не добавил больше ни слова.

Когда родился Максим, Анна еще училась в аспирантуре. Жена взяла академический отпуск на год, но потом так и не вернулась к учебе, потому что карьера мужа резко пошла в гору, и Анна взялась обеспечить ему крепкий и надежный тыл, каким должна была стать семья. После получения диплома Павел собирался устроиться на работу по специальности, но руководство института не хотело терять такого исполнительного работника и уговорило его остаться на должности освобожденного секретаря комсомольской организации. Но задерживаться длительное время в этом звании тщеславному молодому человеку не хотелось, и, проработав пару лет, он обратился за помощью к ректору, с которым к тому времени у Павла установились приятельские отношения. Тот поднял старые знакомства и устроил Разумовского в райком. Старательный молодой человек быстро стал заведующим отделом, а спустя некоторое время дослужился и до первого секретаря. Такая головокружительная карьера для тех лет была удивительна. Разумовский в тридцать с небольшим получил то, к чему многие стремятся долгие годы. Половиной своего успеха Павел, безусловно, был обязан своей семье. Анна как будто была специально рождена для роли жены партийного работника. Тихая и незаметная, она могла одним словом направить мужа на нужный путь. Интуитивно угадывала, с кем нужно познакомиться поближе, с кем, наоборот, прервать всяческие отношения. Разумовский научился безоговорочно доверять жене и, принимая важные решения, всегда спрашивал ее совета. Максим рос эгоистичным ребенком. Он никогда не испытывал на себе тех трудностей, с которыми не раз приходилось сталкиваться его отцу. С раннего детства ребенок не знал ни в чем отказа. Он всегда был окружен заботой и любовью родителей, получал самые дорогие и редкие игрушки, учился в самой престижной школе. К восьми годам ребенок был безнадежно избалован, абсолютно не понимал слова "нет" и не принимал никаких отказов. От школьных учителей и родителей одноклассников поступали бесконечные жалобы на поведение сына. Анна почти каждую неделю приходила в школу и выслушивала истории учителей о неуправляемом характере ребенка и просьбы как-нибудь повлиять на него. Но родители были слепы в своей любви, считали своего мальчика самым лучшим и не замечали никаких недостатков. Бабушка, мать Анны, была навсегда отлучена от дома, когда осмелилась однажды отшлепать внука за шалость.

С самого первого дня замужества дочери отец Анны страстно мечтал о внуках. Когда Аня принесла радостную весть, что беременна, радости его не было предела. Казалось, он был счастлив больше будущего отца. Когда родился внук, старый профессор целыми днями просиживал возле малыша. Нянчился с ним, купал, менял пеленки и был абсолютно счастлив. Он мог заменить мальчику и няню, и маму, и папу - всех вместе взятых. Когда Максим начал подрастать, дед захотел с ним заниматься. Пытался научить читать, считать, писать, но натолкнулся на непреодолимое упрямство ребенка. Как только профессор приезжал в гости к дочери, мальчик становился неуправляемым, грубил деду, не слушался его замечаний, а Анна как будто поощряла его поведение. Она часто говорила:

- Папа, оставь ребенка в покое. Он еще слишком маленький, чтобы учить его чему-то. Пойдет в школу - сам всему научится.

- Ты у меня читать в четыре года начала, а парню уже почти шесть. Он должен прийти в школу подготовленным.

- Папа! Это мой ребенок. Позволь мне воспитывать его так, как хочу я, - начинала нервничать Анна. - Ты уже замучил его своими поучениями. Неудивительно, что мальчик не хочет тебя видеть.

Такие слова дочери ранили старика в самое сердце. Он всю душу вложил во внука, и ему было тяжело переживать неприязнь мальчика и холодность дочери.

- Аня, - спросил он однажды, - а вы с Павлом не хотите родить еще одного ребенка? Ваше материальное положение вполне позволяет вам это сделать.

- Ты с ума сошел! - вскинулась дочь. - Максим не должен ни в чем чувствовать недостатка. Ни в игрушках, ни в деньгах, ни в родительской любви. Если будет еще один ребенок, он лишит Максимку части нашего внимания. А на это я пойти не могу, у моего мальчика должно быть все!

- Но ведь другого ребенка ты тоже будешь любить, - попробовал возразить отец.

- Так же, как этого, вряд ли, - отрезала Анна и, подумав, добавила: ну, может быть...

Со временем профессор стал все реже и реже бывать у дочери и вскоре перестал появляться совсем. Его обижала резкость Анны и нелюбовь внука. Но когда его жена вернулась, заплаканная, из дома Разумовских и рассказала про несправедливую обиду, нанесенную ей дочерью, профессор молча оделся и отправился к Анне.

- Мне нужно с вами поговорить, - с порога сказал он ей. - С тобой и с Павлом.

- Ну проходи, а что случилось?

- Я приехал, чтобы поговорить о вашем сыне, - пройдя на кухню, начал старик. - Я очень люблю этого мальчика, вы хорошо знаете, но если вы серьезно не возьметесь за него, он рискует вырасти подонком.

Анна раздраженно передернула плечами.

- Отец, не лезь не в свое дело, мы сами сможем воспитать своего сына.

- Продолжайте, - Разумовский жестом остановил жену.

- Мальчик растет эгоистом, - продолжил профессор, - он не уважает никого, в том числе и вас, своих родителей. Он обнаглел от безнаказанности, его невоспитанность не знает границ. Если вы не займетесь его воспитанием, то сломаете ему жизнь. Он будет навсегда испорчен вашей слепой любовью. Возможны два варианта его дальнейшей судьбы. Либо он вырастет закоренелым негодяем, либо не сможет пробиться в этом мире без посторонней помощи и любая мелочь приведет его в отчаяние.

- Ты преувеличиваешь. Максим замечательный ребенок и никогда не станет плохим человеком, а что касается помощи - я всегда буду рядом с ним.

- Аня, мне кажется, твой отец в чем-то прав, - сказал Павел Ильич, стоит прислушаться к его советам.

После слов мужа Анна разозлилась не на шутку.

- Что ты понимаешь в воспитании детей? - кричала она. - Ты думаешь, что если тебя отец как в колонии воспитывал, то и сына так же надо? Это наша обязанность обеспечить его всем, предоставить ему те возможности, которых мы сами были лишены.

Профессор не стал присутствовать при семейном скандале, тихо оделся и вышел. Анна в своем праведном гневе даже не заметила ухода отца.

В последние годы Разумовский не раз убеждался в правильности слов тестя. Но старый профессор уже лежал на кладбище, и Павел Ильич не мог сказать ему об этом.

Родители Павла редко навещали сына и его семью. Они вообще не любили выбираться из своей уютной квартирки в Крылатском, которую Павел Ильич подарил родителям на золотую свадьбу. Галина Ивановна была в восторге от этого царского подарка, часто любила повторять, что все ее мечты сбылись к старости, и все благодаря детям, на которых она так надеялась и в которых вложила столько сил.

Когда Максим был маленький, он любил приезды бабушки и дедушки, так как отец целыми днями пропадал на работе, а мать была постоянно занята домом, и у них не было времени для того, чтобы отвести сына куда-нибудь. Родители же Павла Ильича в каждый свой визит устраивали мальчику праздник. Во-первых, Галина Ивановна весь предыдущий вечер колдовала на кухне и пекла любимые пироги внука. Во-вторых, старики составляли целую культурную программу, в которую обязательно входило посещение зоопарка или цирка, поход в кино и обед с мороженым на десерт в каком-нибудь кафе. Но по мере взросления мальчика любовь к бабушке и дедушке сменилась сначала раздражением, а потом и презрением. Он стеснялся, если кто-то из знакомых видел его вместе с ними на улице. Ему не нравилась старушечья одежда Галины Ивановны, ее невероятная полнота, непременная хозяйственная сумка в руках. Теперь мальчик отказывался ходить куда-нибудь с Галиной Ивановной и Ильей Дмитриевичем, устраивал истерики, брыкался и кусался, если те хотели забрать его к себе погостить на выходные. Часто обижал и оскорблял стариков. Галина Ивановна в силу своей мягкости не могла долго сердиться и всегда прощала внука. А дед, никогда не отличавшийся покладистым характером, а к старости и вовсе ставший ворчуном, постоянно ругал Максима и даже иногда наказывал его. Анна не могла этого выносить, но перечить родителям мужа не осмеливалась. Впрочем, мать волновалась совершенно напрасно, ее мальчик мог сам постоять за себя. Однажды, когда дед в очередной раз разозлился на внука и даже отвесил ему подзатыльник за грубость, мальчик, недолго думая, взял костыли Ильи Дмитриевича и выбросил их в окно. А затем долго изводил беспомощного старика. Строил ему рожи, кидался фантиками от конфет, стрелял из водяного пистолета и кричал:

- Ну что, чучело одноногое, попробуй теперь, догони меня.

И Илья Дмитриевич, не проронивший ни одной слезы после тяжелого фронтового ранения, стоически выдержавший годы голода, нищеты, рождение больной дочери, плакал, как ребенок, когда родной внук издевался над ним. Это был последний визит стариков к сыну. Хотя мальчик и был наказан отцом, чуть ли не первый и единственный раз, за этот тяжелый проступок, Илья Дмитриевич больше не хотел бывать в их доме.

Так Максим избавлялся от неугодных ему людей. Он научился выживать из дома раздражавших его подруг матери, назойливых соседок по дому, давних приятелей отца.

После этого случая Максим окончательно понял, что ему можно все, и стал активно этим пользоваться. В школе он не выполнял заданий, обижал одноклассников, грубил учителям. Когда те шли жаловаться директору, она только разводила руками и говорила: "Что я могу поделать? Вы ведь знаете, кто его отец". Особенно беспокоило то обстоятельство, что ребенок рос неоправданно жестоким. Мог ни за что ударить приятеля, издевался над дворовыми кошками и собаками, убивал птиц. Благодаря своей безнаказанности и вытекающей из нее наглости Максим быстро стал предводителем во дворе. И под его руководством было совершено немало злых проделок. Мальчик обладал одним уникальным качеством - умением всегда выходить сухим из воды. За разбитое стекло, изрисованную в подъезде стену, взорванную дымовую шашку наказание несли все участники происшествия, кроме Максима. Только однажды мальчик был жестоко наказан за провинность. Дело было так. В доме Разумовских на первом этаже жил одинокий старик, отставной генерал. Поговаривали, что он весьма значительная фигура, якобы бывший однокашник самого министра обороны. Старик был крутого нрава, все обитатели дома его побаивались, но только не Максим. И однажды, подстрекаемый желанием похулиганить, Максим с приятелями поджег дверь квартиры генерала. Бывший военный быстро вычислил обидчика и, поймав его на улице, при всем честном народе выпорол мальчишку широким армейским ремнем. Разумеется, снести такое оскорбление Максим был не в силах. Вот тут-то и открылась еще одна, скрытая до этого времени, черта его характера - мстительность. У одинокого старика была одна привязанность в жизни - его старый пес Рекс. Собака была так необычайно умна, что генерал часто выпускал ее гулять одну. Нрав у Рекса был добродушный, за десять лет своей жизни он ни разу не укусил человека. Пес был очень доверчив, во дворе его любили и частенько подкармливали чем-нибудь вкусненьким. Однажды Рекс пропал, генерал сбился с ног, разыскивая его, и очень переживал. Через несколько дней сосед принес старику труп его собаки. Никаких ран на Рексе не было, и генерал решил, что пес умер от старости. От огорчения старик слег в больницу. Никто так и не узнал, что произошло на самом деле - Максим умел хранить секреты. Он никому не рассказал, как раздобыл в ЖЭКе крысиного яда, обильно сдобрил им ливерную колбасу и накормил этой отравой бедного старого Рекса.

С течением времени из шкодливого ребенка Максим превратился в жестокого расчетливого юношу. Природа часто бывает несправедлива. И в этом случае, вопреки теории Ломброзо, который утверждал, что преступника легко можно вычислить по его наружности, человека, обладающего поистине демоническим характером, она наградила ангельской внешностью. Максим был красив. Высокий, атлетически сложенный, он обладал яркими голубыми глазами и темными густыми волосами. В десятом классе он выглядел немного старше своего возраста и пользовался огромным успехом у девочек. Это обстоятельство Максим тоже умел использовать в свою пользу. Одна была дочкой известного футболиста и проводила Максима на все интересные матчи, другая, отличница, выполняла за него сложные школьные задания, третья, дочь директора музыкального магазина, приносила в подарок редкие записи.

В стране незаметно начали происходить перемены. Пришел Горбачев, провозгласивший коренную перестройку государства, партия начала сдавать свои позиции. И мудрая Анна, просчитывающая все ситуации на несколько шагов вперед, за одним семейным воскресным обедом заявила мужу:

- Павлик, мне кажется, что пора менять место работы.

- Ты так считаешь? Что ж, я подумаю над этим, - ответил Разумовский.

В скором времени Павел Ильич напрягся, вспомнил позабытую специальность, разыскал бывших однокурсников и устроился на службу в министерство транспорта. Тогда, в конце восьмидесятых, многие, узнав про этот странный поступок, пришли в недоумение: добровольно оставить такое прибыльное и престижное место мог только сумасшедший. Но время все расставило по своим местам и показало дальновидность и верный расчет Разумовского, а точнее, его жены Анны. С распадом Союза бывшие соратники Павла Ильича остались у разбитого корыта, а он уже набирал новые обороты и очень скоро стал заместителем министра, откуда было рукой подать до занимаемой ныне должности.

Незаметно подрос и сын. Он окончил школу, пришло время поступать в институт. Хотя Максим и не рвался поскорее стать студентом, на выбор ему было предоставлено несколько вариантов: МГУ, Академия имени Плеханова, Государственный институт управления и МГИМО. После недолгих раздумий Максим выбрал МГИМО, факультет "экономика и финансы". Разумовский-младший не чувствовал склонности ни к тому, ни к другому, но профессия экономиста тогда входила в моду и становилась престижной, поэтому Максим остановился на ней.

В престижном институте, в обществе себе подобных, Максим почувствовал себя как рыба в воде, быстро обзавелся новыми знакомыми и нашел лучшего друга - Константина. Тогда-то и произошла та самая неприятная история, о которой так не любит вспоминать Павел Ильич.

Мальчики учились тогда на втором курсе. К этому времени в их группе не осталось девочки, которую бы они не успели очаровать. Кроме, пожалуй, одной. Таня Макарова принадлежала к числу тех редких студентов, которые поступили в этот институт своими силами. Поэтому, в отличие от многих, ей приходилось серьезно заниматься, чтобы продолжать учебу и не быть исключенной. Таня не участвовала в общих студенческих сборищах и слыла недотрогой. На самом же деле она просто чувствовала себя чужой среди своих однокурсников. Она стеснялась своей бедности и больше времени проводила в читальном зале, нежели на вечеринках. Максим с Костей не могли перенести такого невнимания к своим персонам и из-за этого по-всякому третировали девочку, вызывая этим дружное одобрение своих поклонниц. Втайне каждая из них завидовала Тане, ее целеустремленности, приятной внешности, хорошему характеру, а главное - недоступности. Хотя именно эта черта девочки чаще всего становилась поводом для насмешек. Таня принимала все эти колкости близко к сердцу и не раз плакала, возвращаясь домой из института, но на людях никогда не подавала вида, что ее это волнует. Такая стойкость еще больше раздражала Максима. Однажды, пользуясь опозданием преподавателя на лекцию и тем, что в аудитории было много студентов, Максим громко сказал:

- Танечка! Макарова! У меня родители во Францию укатили. Оставили своего ребенка одного, а я еще мальчик маленький, дома один оставаться боюсь. Ты не хочешь заглянуть ко мне сегодня вечером, чтобы помочь справиться с одиночеством?

- Разумовский, отстань от меня, - попросила девочка.

- Отчего же? Почему ты отказываешься? Я думаю, что смогу доставить тебе огромное удовольствие. Или ты девочка скромная, не знаешь, как это делается? Все книжки читаешь?

В аудитории послышались смешки. Таня, казалось, не реагировала. Максима стала бесить невозмутимость девочки.

- Макарова, ты чего молчишь? Я к тебе обращаюсь. Приходи сегодня, ты не бойся, я честный - заплачу за оказанные услуги. Хотя такие, как ты, сами должны мужикам деньги платить, за бесплатно ни один не согласится.

После этих слов молчавшая до сих пор Таня поднялась со своего места, медленно подошла к Разумовскому и закатила ему звонкую пощечину.

- Ты, Максик, - сказала она затем, - появился на свет путем некой генетической ошибки. На тебя даже обижаться нельзя, ты же животное. Это все равно как на обезьяну обидеться за то, что она бананом кинула. Мне тебя даже жалко, ты сам не понимаешь, какой ты убогий. И родители твои бедные, столько денег на тебя ухлопали, лучше бы сразу сожгли - результат такой же.

Разумовский ошеломленно потирал покрасневшую щеку и не мог выдавить ни слова в ответ. Он был опозорен, унижен. И кем? Какой-то мышью библиотечной! Не девка, а моль в обмороке.

- Ну ничего себе, тихоня! - раздавались удивленные голоса в зале.

- Ладно-ладно, - сказал наконец Максим, - смотри, сама напросилась. Он взял свой рюкзак и вышел из аудитории.

После этого случая все пошло своим чередом. Максим, казалось, забыл о произошедшем, не выказывал неприязни, да и вообще, похоже, забыл о Танином существовании. Но поверить в это мог только человек, плохо знавший Разумовского, так как все приятели хорошо помнили: Макс обид не прощает. На самом деле Максим затаил страшную злобу и ждал удобного случая поквитаться с обидчицей. Такая возможность представилась неожиданно. Однажды вечером, будучи в изрядном подпитии, Максим, Костя и еще пара их приятелей ехали на машине мимо института. Таня, на свое несчастье, в этот день дольше обычного задержалась в читальном зале и в это же время шла к метро. Заметив девушку, приятели, не долго думая, затащили силой ее в машину и привезли на квартиру Кости. Ни слезы, ни уговоры Тани на них не подействовали, и четверо подонков всю ночь насиловали девушку. Наутро, уверенные в своей безопасности, они вытолкнули ее на улицу, сунув в руку несколько смятых денежных купюр "на такси". Деньги Таня бросила сразу же перед подъездом. Девушка на метро доехала до дома, зашла в квартиру и рассказала все обеспокоенной матери, которая всю ночь разыскивала дочку. Когда мать в слезах побежала в милицию, Таня вскрыла себе вены. Девочку спасти не успели.

На следующий день к Разумовским пришли из милиции. Услышав о преступлении сына, Павел Ильич твердо сказал:

- Пальцем не пошевелю, чтобы спасти. Пускай сидит. Подонок!

И влепил сыну тяжелую затрещину. Но тут в дело вмешалась мать.

- Паша, опомнись, - заголосила она, - ведь сын единственный! О нем не думаешь - обо мне подумай! Что люди скажут?

- Люди скажут, что у Разумовского сын - мерзавец. И будут правы.

- Паша! Но ведь он не виноват! Ты что, не знаешь, какие сейчас девки пошли! Она же сама под него легла, а потом комедию начала ломать. Максим, ну, скажи ты ему, что все так и было.

Сын молча кивнул.

- Паша, сжалься, - продолжала мать. - Сын единственный, не губи, ради Бога!

- Тьфу! Как противно! Какой позор! - стукнул кулаком по столу Разумовский. - Собирай манатки свои, уедешь из страны, пока здесь все не улажу.

Максим уехал в Испанию поправлять здоровье и укреплять нервы на Средиземном море. Костю родители отправили в Германию. Сначала Разумовский и отец Кости пытались договориться с Таниной матерью. Сулили огромные деньги, обещали содержать ее пожизненно. Они действительно хотели хоть как-то компенсировать женщине эту страшную утрату. Но убитая горем мать была непреклонна.

- Мой муж умер, когда Тане было пять лет, - говорила она, - я растила ее одна. Воспитывала так, чтобы она была хорошим, порядочным человеком. Танечка стала такой. Она всего в жизни добивалась сама. Поступила в институт, совсем недавно устроилась на хорошую работу. А ваши дети убили мою девочку. Мне ничего от вас не надо, я хочу, чтобы виновные были наказаны, хотя мне слабо верится, что так будет. Мне жаль вас. Это трагедия для родителей, знать, что их дети - чудовища. Но в этом вы виноваты сами.

- Вы правы, - сказал Разумовский, - простите. Простите нас. Позвольте нам хотя бы организовать похороны Тани.

- Не стоит, я сама позабочусь о своей дочери.

Мужчины молча вышли из квартиры.

- Пойти бы, да удавить собственными руками, - сказал вдруг Костин отец.

- Не сможем, слабые мы. А потом она правильно сказала - сами виноваты, себя давить надо.

Адвокаты, нанятые Разумовским, ловко обстряпали все дело так, что во всем оказались виноваты приятели Максима. Костя же с младшим Разумовским и вовсе не принимали никакого участия в изнасиловании, а лишь только познакомили преступников с Таней. К тому же девушка якобы сама согласилась поехать с ними. Опровергнуть этого никто не мог, так как потерпевшая была мертва, а приятелям объяснили, что сядут они по-любому: вместе с Максимом или нет, но если сейчас возьмут всю вину на себя, то, во-первых, просидят недолго - скоро их вытянут, а во-вторых, получат немалую сумму денег.

Через пару месяцев Максим и Костя вернулись в Москву и как ни в чем не бывало продолжили учебу в институте.

Интересным было и то обстоятельство, что после совершенного ребята отнюдь не стали изгоями в среде своих однокашников, а напротив, среди некоторых приобрели еще больший авторитет. Только декан факультета однажды робко намекнул друзьям, что неплохо бы было им перевестись в другой институт, но его мнение осталось без внимания. И Максим с Костей продолжали вести свою веселую жизнь. Они практически перестали появляться на лекциях, приходили только на экзамены, без знаний в голове, зато с солидной суммой в долларах в кармане. Благодаря этому они успешно сдавали сессии, почти не напрягая себя такими глупостями, как учеба. Надвигалось окончание института и получение диплома. Дипломная работа была благополучно куплена за триста долларов, и Разумовский-младший был выпущен из института со степенью магистра. Усилиями любящего отца Максима уже ждала престижная работа и отстроенный по последнему писку архитектурной моды особняк на Рублевском шоссе.

- Максим, - Разумовский потряс сына за плечо, - очнись. Ты меня слышишь?

- В чем дело? - невнятно пробормотал сын.

- А это ты мне сейчас объяснишь, что здесь происходит.

- Ой, батя, это ты, - признал наконец своего родителя парень, - а что ты здесь делаешь?

- Мне надо с тобой поговорить, но пока ты в таком состоянии, это будет невозможно. Пойди приведи себя в порядок, умойся, что ли. А я пока займусь твоими друзьями.

Разумовский тяжело поднялся и вышел из дома. Выключив оравшую во всю мощь стереосистему, Павел Ильич громко крикнул:

- Эй, молодежь, собирайтесь и разъезжайтесь по домам.

- Это что еще за кадр здесь командует? - возмутился один из гостей. Папаша, ты здесь откуда? Кто такой?

- Да как ты смеешь, щенок! - голос Павла Ильича дрожал от негодования.

- Э-э, папаша, что-то ты разбушевался, - сказал парень и схватил премьер-министра за лацканы пиджака.

Ситуацию спас Константин, вовремя появившийся во дворе.

- Коляныч, ты с ума сошел! Что ты делаешь?!

- А чего этот урод наезжает? Пришел тут, раскомандовался.

- Ты глаза свои тупые открой! Посмотри, кто перед тобой.

- А что такое-то? Кто это?

- Идиот! Это же Макса отец. Премьер-министр России по совместительству, между прочим.

Коляныч медленно разжал пальцы и бережно опустил Разумовского на траву.

- О боже, - схватился он за голову. - Павел Ильич, простите ради бога. Не узнал. Думаю, что за мужик здесь орет? Извините, извините меня.

Разумовский слабо махнул рукой.

- Убирайтесь отсюда все, быстро. Чтобы через десять минут духу вашего здесь не было. Через пятнадцать - вызываю охрану. Ясно?

- Ясно, ясно, Павел Ильич, - засуетился Костя.

- Эй, - крикнул он, - все собирайтесь и по машинам. Шевелитесь.

Через несколько минут двор опустел. О прошедшей вечеринке напоминал только жуткий беспорядок. Разумовский вернулся в дом. Максим уже пришел в себя и как ни в чем не бывало сидел в кресле, потягивая через трубочку сок и куря сигарету.

- Ты чего так разбушевался-то, па? Ну, собрались ребята, оттянулись немного, отдохнули. А ты разогнал всех. Неудобно перед друзьями.

- Ты в самом деле дурак или прикидываешься только? Какие они тебе друзья? Ты думаешь, они с тобой дружат? Они с деньгами твоими дружат, то есть с моими. Что ты здесь устроил? Посмотри вокруг. Это дом? Нет, это не дом, это бедлам какой-то, бардак. Ты посмотри, на кого ты стал похож! А это что?

С этими словами Разумовский схватил шкатулку с наркотиком и со всей силой запустил ею в стену.

- Ты чего делаешь? - Максим вскочил с кресла. - Ты знаешь, сколько это стоит? - он схватил газету и бросился собирать на нее рассыпавшийся порошок, не обращая внимания на отца.

Павел Ильич не выдержал, подбежал к сыну и ударил его по лицу. Максим в изумлении осел на пол.

- Ты чего, взбесился, что ли? - потирая ушибленную щеку, спросил он.

- Мерзавец! - Разумовский опустил лицо в ладони. - Какой же ты мерзавец. И во всем я виноват. Потакал тебе, холил, лелеял. Я думал, ты нормальным человеком вырастешь. А ты... Сколько ты уже нервов измотал и матери, и мне. Сколько сил отнял! Средств! Денег! И ради чего? Чтобы ты здесь, как свинья, подыхал?!

Разумовский остановился, чтобы отдышаться. Через несколько минут молчания он сказал спокойным голосом:

- Вот что, собирай вещи и срочно уезжай из страны.

- Зачем? Куда?

- Не важно куда. Куда хочешь. Главное, уезжай немедленно.

- Ты можешь мне что-нибудь объяснить?

- Потом объясню. Сейчас собирайся. Машину оставь здесь, в аэропорт езжай на такси без провожатых. Там тебя будет ждать мой человек, он даст тебе билет и деньги, проведет до самолета. Сядешь в самолет - позвонишь.

С этими словами Разумовский вышел из комнаты и, не попрощавшись с сыном, уехал. Максим некоторое время пребывал в глубоком раздумье, насколько это было возможно в его состоянии. Посидев минут десять, он отправился выполнять приказание отца. Через полчаса он уже ехал в машине по направлению к аэропорту.

Минут через десять езды он обратился в шоферу:

- Олег, как там Игорь?

В зеркале заднего вида отразилось ухмыляющееся лицо шофера.

- Все в порядке, Максим Павлович. Все в порядке. Искупались удачно.

Максим откинулся на спинку сиденья. Он остался доволен своей предусмотрительностью.

Теперь можно было не бояться Мелентьева. Этого старого козла-правдолюба из СВР тоже скоро не будет. А на Западе его ждет круглая сумма в банке. Сделку по продаже сибирских нефтеперерабатывающих предприятий все же удалось довести до конца. Собственно, это и было поводом для хорошей гулянки. Максим праздновал избавление от ненужных людей, которые связывали его с прошлым, слишком много знали, выполняя его весьма деликатные поручения. А вот отец... Он и не должен подозревать, что Максим имеет к этому хоть какое-то отношение.

Вот и хорошо, размышлял Максим Разумовский, глядя на проносящиеся за окном подмосковные перелески, теперь меня ничего тут не удерживает. С такими деньгами можно забыть обо всем, что было. И начать новую жизнь. Но не здесь...

ГЛАВА 17

Этот рабочий день Турецкого начался в пять утра.

Ровно без трех минут пять ему позвонил Гордеев и сообщил, что этой ночью в следственном изоляторе Матросская Тишина кто-то из сокамерников попытался убить Коробкова.

Вырванный из сна, Турецкий ответил, что сейчас приедет. Сел на кровати, потянулся за рубашкой, но посмотрел на часы и вспомнил, что у Меркулова назначено совещание. Сам же договорился с ним вечером накануне.

До совещания оставалось два часа. Если встать, умыться, побриться, еще сорок минут приплюсовать на дорогу до изолятора, нет, бессмысленно, все равно не успеет к семи быть у Меркулова.

"Ладно, плевать, подождут", - подумал Турецкий, сунул телефон под подушку, рухнул на нее головой и уснул. Но спал недолго. Минут через двадцать его опять разбудил звонок Гордеева.

- Ты классические детективы любишь? - задал вопрос адвокат.

- Нет, - не задумываясь, ответил сонный Турецкий.

К любому криминальному чтиву он относился с пренебрежением. В романах его возмущали идиотские несоответствия с реальной работой следователей, адвокатов и криминалистов.

- А что ты считаешь классическим детективом? - поинтересовался он, соглашаясь на чашку кофе с молоком, молча предложенную супругой.

- Убийство в запертом помещении. Один мертв, остальные подозреваемые, - пояснил Гордеев. - Причем все подозреваемые все время находились на глазах друг у друга.

- Я эту серию уже видел. Показывали сегодня ночью, - сказал Турецкий.

- Да? Я смотрел урывками, но не уловил главного - герой жив? - спросил Гордеев.

- Жив, но еще не пришел в сознание.

- А как его пытались убить?

- Душили.

- Надеялись выдать за самоубийство?

- Наверное.

- Как можно незаметно задушить человека в камере на глазах у семи свидетелей? - спросил Гордеев.

- Вот и я о том же. Кто-нибудь что-нибудь обязательно видел.

- В принципе, одного из семерых можно исключить. В камере один подсадной, - сообщил Гордеев. - Об этом говорилось в предыдущей серии.

- Я предыдущую серию пропустил, - сказал Турецкий. - Окажется, что именно подсадной и душил.

- Черный юмор у тебя.

- А что? И такое бывало.

- В этом мире все когда-то бывало.

- Ну так что будем делать с документами?

- Я покумекаю.

Ровно через два часа Турецкий, подтянутый и свежий, стоял в кабинете Меркулова.

Утро обещало к полудню превратиться в знойный день. На подоконнике в кабинете шефа играли косые оранжевые лучи. Казенный графин с водой сверкал и переливался в солнечных лучах, и представлял себя драгоценным сосудом богемского стекла.

- Значит, Сомов Игорь Ильич, личный водитель младшего Разумовского, заказал у Картье за последние два года драгоценностей на полтора миллиона долларов?

- Да, - ответил Турецкий.

Информацию о шофере Разумовского-сына "важняку" предоставили поздно вечером накануне. После этого Турецкий позвонил Меркулову и договорился с ним на эту утреннюю встречу.

До сего дня фигура таинственного Сомоффа казалась почти виртуальной. Сейчас она обрела реальные человеческие черты. Рост, вес, цвет глаз и цвет волос, возраст, место жительства... Личный идентификационный номер...

Меркулов молча шевелил губами, словно переваривая ответ. Тяжко вздохнул.

Турецкий отметил, что шеф за последние дни обзавелся привычкой глубоко вздыхать, выдавая глодавшие его тяжелые мысли и сомнения.

- Фамилия Сомов может быть псевдонимом? - созрел шеф для нового вопроса.

- Нет. За изделия он расплачивался картой банка "Лионский кредит". Комиссар Делижар проверил банк. Счет открыт на имя Сомова "до востребования". Следовательно, чтобы востребовать свои вклады, нужно предъявить нефальшивый паспорт. Значит, псевдоним исключается. Открывали счет на свое имя.

- Ясно, - сказал Меркулов и снова умолк, переваривая очередную порцию информации.

"Цветы у него на подоконнике привяли, - заметил Турецкий и сделал вывод: - Значит, секретарша ушла в отпуск".

- Это, очевидно, сделал младший Разумовский. Он довел до самоубийства Лебедеву, а ее подругу, скорее всего, просто убрал с дороги. Чтобы не оставалось свидетелей - Полина могла с ней делиться. А Сомов - пешка. Он работал на хозяина. Но, судя по всему, именно он все и устроил.

- Собираешься арестовать Сомова?

- Не уверен. Это спугнет Разумовского. Он может сбежать. Я прошу у вас разрешения установить за младшим Разумовским персональное наблюдение.

- И еще, Костя. Тут мне Гордеев рассказал чрезвычайно любопытные вещи...

Александр Борисович вкратце передал Меркулову содержание разговора с Гордеевым.

- М-да... Мило, мило... Сын премьер-министра занимается еще и финансовыми махинациями... Ну вот скажи мне, Саня, откуда такая сволочь берется? Ну с какой стороны ни посмотришь, везде гадость...

- Я думаю, Костя, это наследственность... - со вздохом сказал Турецкий.

- Ты мне это брось! - Меркулов строго постучал пальцем по полированной столешнице. - Пока у нас нет доказательств, оставь свои соображения при себе. А речь идет о премьер-министре.

Турецкий развел руками, мол, хозяин-барин.

- А то, что Гордеев рассказал - очень важно, - продолжал Меркулов, - и эти документы разыскать нужно. Просто необходимо. Займись этим, Саша.

- Легко сказать, "займись", - проворчал Турецкий, - а где ж я их возьму, документы эти? Не забывай, Коробков - разведчик. Он их так заныкал, что мы всей Генпрокуратурой и за три года не найдем.

- А где же твоя хваленая интуиция? А? - иронично улыбнулся Меркулов. Или обленился? Обычно не жаловался на отсутствие концов, а тут, на тебе. Стареешь, брат!

- Ну, конечно, если подумать... - пристыженный Турецкий почесал подбородок. - Да покумекать...

- Вот и покумекай. Только чтобы документы эти разыскал. И как можно скорее. А то, сам знаешь этих сыночков... Завтра папа его почует опасность и ушлет куда-нибудь в Швейцарские Альпы. Гоняй потом туда курьеров с повестками... Да и вообще, займись-ка этим Коробковым вплотную.

...Через полтора часа Александр Борисович и Гордеев сидели в кабинете Турецкого в Генпрокуратуре,

- Ну и вот, Юра, - говорил Турецкий, - значит, дело Коробкова я забираю. Конечно, возможно, связи самоубийства Лебедевой и убийства ее подруги со смертью Мелентьева и нет, но Коробков может сообщить кое-какие важные детали из частной жизни Максима Разумовского. А они меня ой как интересуют.

- Мне кажется, все что мог, он уже сообщил, - заметил Гордеев, - а конкретные факты содержатся в этих самых бумагах, которые он неизвестно где спрятал.

- Да, задал он нам задачку. Думаешь, не расколется?

Гордеев покачал головой:

- Кремень, а не мужик. Понимаешь, ему-то теперь уже терять нечего. Так что будет молчать как Зоя Космодемьянская.

- Ну ладно. Оставим тогда этого партизана в покое. Сами додумаемся. Итак, он тебе сказал, что в случае его смерти документы будут обнародованы?

- Да.

- Значит, у него должен быть верный человек, который это сделает.

- Ясное дело, должен быть, - отозвался Гордеев.

- Нам нужно найти этого человека.

- Ну и что? - без энтузиазма сказал Гордеев. - Ну, предположим, найдем мы его. А если это окажется такой же кремень, как и Коробков? Кстати, это весьма вероятно. Ведь он же не станет первому попавшемуся доверять свою главную тайну...

- Не станет, - подтвердил Турецкий, - но сначала нужно разыскать. А уж потом думать, как нам его расколоть.

- Да, но... - попытался возразить Гордеев.

- Никаких "но"! Будем искать. А когда найдем, пустим в ход наши дипломатические способности.

- Хорошо. Согласен.

- Вот и ладно. Коробков последнее время жил довольно замкнуто. Ни с кем из старых знакомых не общался?

- Это он так говорит. А что было на самом деле?

- Будем отталкиваться от этого. Итак, старых друзей и коллег пока не трогаем.

- Почему это?

- Потому что большинство из них еще работает по заграницам. И, следовательно, оперативно узнать о гибели Коробкова, чтобы обнародовать документы, они не могут. И потом, я не думаю, что Коробков запрятал документы за границей. Мне кажется, он должен иметь их под рукой, на всякий случай.

- Логично.

- Итак, предполагаем, что документы хранятся где-то близко. Что доверенный человек Коробкова - не из его старых коллег.

- Может быть, просто друг, а не коллега? - предположил Гордеев.

- Возможно. Надо будет как можно подробнее прощупать контакты Коробкова.

- Его новая работа?

Турецкий с сомнением покачал головой:

- Новые знакомые? Которых он толком не знает? Нет, не может быть.

- Родственники?

- Пожалуй, родственники - идеальный вариант. О смерти Коробкова, если она случится, они узнают сразу же. На них всегда можно положиться.

- А родственников у Коробкова немного. Всего двое. Вернее, две.

Турецкий вопросительно посмотрел на Гордеева.

- Старушки. Сестры. Баба Шура и баба Вера. Больше у него и родственников-то нет.

- Старушки, говоришь... - задумчиво переспросил Турецкий. - А сколько им?

- Восьмой десяток.

- Хм... А что? Это подходит...

- С чего это ты взял? - с недоверием поинтересовался Гордеев.

- А очень просто. Старушки бывают еще тверже, чем разведчики. Им уж абсолютно терять нечего. Они лучше умрут, чем тайну выдадут. Кроме того, воспитание-то они получили еще в сталинские времена... А люди тогда были не нам чета.

- Да... Гвозди б делать из этих людей, - задумчиво пробормотал Гордеев, - значит, ты считаешь, что Коробков мог доверить документы сестрам?

- В любом случае, это нужно проверить.

- А как?

Турецкий почесал затылок.

- Вот это и есть самое трудное. Тут нужен особый подход. Просто так они не признаются.

- Авторитетом, что ли, надавить? Дескать, Генеральная прокуратура?..

- Не думаю... - сказал Гордеев. - Ваша контора за последние годы так успела себя дискредитировать благодаря Генеральным....

- Да уж, ты прав... - с досадой в голосе ответил Турецкий. - Не авторитет для них Генпрокуратура. Если уж по всем телеканалам голого Генерального показывали, который со шлюхами в постели барахтался...

- Да еще и признавался, что ничего у него давно не получалось... Не способен, дескать... - в тон сказал Гордеев.

- Точно... Если не способен Генеральный, неспособна и вся Генпрокуратура, - заключил Турецкий. - Ну, может быть, за исключением некоторых. Но старушкам этого не объяснишь. Вышли они уже из этого возраста...

- А может быть, сказать им, что Коробков того?..

- Чего? - не понял Турецкий.

- Ну... Находится в тяжелом состоянии. И пора доставать документы.

- Да ну тебя, Юра! Скажешь тоже. У них сердце может не выдержать... Наоборот, факт покушения на Коробкова надо от них скрыть. Чего доброго, забудут, где хранятся документы...

- А если обыск устроить?

- Малоэффективно, - уныло отозвался Турецкий. - Во-первых, они могут хранить папку и вне дома, а во-вторых, в этих старых квартирах столько тайников, что обыск месяц может продолжаться....

- Так, а что же делать?

- Ничего. Ехать к бабкам. Авось что-нибудь по ходу дела и придет в голову. В общем, вечером едем к бабкам.

...Баба Шура подлила Турецкому чаю из изумительной красоты китайского чайника и сказала:

- Конечно, это было для нас ударом. Ведь Володя очень добрый. Он не способен на убийство. И тут такое дело. Но потом мы подумали и поняли, что просто так он руку на человека не поднимет. Были причины, значит.

- А какие? Вы не знаете?

Баба Шура и баба Вера синхронно покачали головами и надолго умолкли.

Турецкий посмотрел на Гордеева, весь вид которого выражал отсутствие энтузиазма, отхлебнул чаю, прокашлялся и сказал:

- А вы знаете, какую миссию он выполнял за границей?

- Он там работал...

- Да работал. Но при этом был...

Турецкий понизил голос и чуть наклонился к старушкам.

- ...Он был разведчиком.

Баба Шура и баба Вера сначала вздрогнули, потом резко посерьезнели, а потом переглянулись. Взгляд обеих, казалось, говорил: "А я это знала!"

- Он выполнял важные секретные миссии, - произнес Турецкий тоном заговорщика. - И мы не должны допустить, чтобы такой человек сидел в тюрьме. Понимаете?

Теперь глаза старушек выражали заинтересованность.

- Но, сами знаете: убийство есть убийство. Тут ничего не попишешь. Однако можно сильно сократить срок заключения.

- Как? - спросила баба Шура, а баба Вера только внимательно и испытующе посмотрела на Турецкого, который, впрочем, выдержал этот взгляд.

- Очень сильно сократить. Понимаете? И это в наших силах. Точнее, в ваших.

- Что же мы можем сделать, Александр Борисович? - спросила баба Шура.

- Мы знаем, что у него была папка с очень важными документами. Эти документы могут существенным образом помочь вашему племяннику.

По глазам старушек можно было сказать многое. Турецкий был прав, когла предположил, что хранение документов Коробков доверил именно им.

- Эти документы могут стать свидетельством его невиновности. Его выпустят из тюрьмы, он вернется домой...

Старушки переглянулись. Баба Шура еле заметно покачала головой.

- Конечно, он запретил давать эти документы кому попало. Только в исключительном случае они должны попасть в чужие руки. Дай Бог, чтобы этот случай не наступил.

Старушки сидели как каменные.

- И нам во что бы то ни стало надо получить эти документы.

Ответом Турецкому было молчание.

- Я понимаю, вы их мне ни за что не отдадите. Но не забывайте, что ваш племянник работал на спецслужбы. Он и сейчас работает, никто его оттуда не увольнял. И поэтому он должен подчиняться своему начальству. Согласны?

Старушки переглянулись и разом кивнули.

- Ну вот... А сейчас мы все сядем в машину и поедем в Ясенево. В СВР, где работал ваш племянник. Там нас уже ждут.

И любуясь произведенным эффектом, Турецкий встал и галантно подал руку бабе Шуре...

Гордееву оставалось только удивляться тому, что за те несколько часов, что прошли с их последней встречи, Турецкий сумел договориться с директором Службы внешней разведки о встрече. Конечно, старушки были изумлены еще больше, когда Александр Борисович привел их в просторный кабинет, и сам директор СВР обрисовал им ситуацию... Короче говоря, еще через два часа папка с документами была в руках Турецкого. Баба Шура хранила ее в старом матрасе...

- Ну вот, Юра, говорил я тебе, - радовался Александр Борисович, - надо на авторитет жать...

Документы были действительно важными. Они полностью изобличали Мелентьева и Максима Разумовского.

- Теперь, думаю, и Коробкову ничего не страшно. С такими документами суд его точно оправдает.

Первым на допрос никогда не вызывают "подсадную утку", он идет третьим или четвертым.

Турецкий смотрел на людей, появлявшихся перед ним. Они давали на стандартные вопросы такие же стандартные ответы: "нет, не знаю, не видел, не слышал". Про себя "важняк" так и называл их: "первый", "второй", "третий" - по очереди.

Кроме него в кабинете находились еще старший контролер, начальник охраны и контролер, в чье дежурство произошло ЧП. В битком набитой комнате было трудно дышать. Сквозь забранное густой металлической сеткой окно с улицы не проникало ни молекулы кислорода. Вентилятор в углу разгонял горячий спертый воздух.

"Чем они дышат в камерах?" - невольно подумал "важняк".

- Все шлангами прикидываются! - прослушав третью или четвертую версию прошедшей ночи ("нет, не знаю, не скажу"), в сердцах воскликнул начальник охраны.

- Кто из них подсадной? - спросил Турецкий.

- Туберкулезник, - ответили сразу несколько голосов, сливаясь в нестройный хор.

- А в красном спортивном костюме кто?

- Майор внутренних дел. Взятка в особо крупном размере.

- А тот, у которого руки дрожат? Седой?

- Директор мясокомбината. Зарезал жену.

Раздался чей-то сдавленный смешок и шутка: "На котлеты".

Турецкий строго обернулся на остряка. Дежурный контролер, в чью смену произошло покушение, смутился и втянул голову в плечи.

- А последний? Молодой?

- Контрабанда наркотиков.

- Почему в этой камере?

- Дипломат. Младший секретарь посольства.

- Цветник тут у нас. Высшая каста, - вздохнул начальник охраны. Минералку никто допивать не будет? Тогда я допью.

Он вылил в стакан теплые остатки со дна двухлитровой бутылки и выпил, не утолив жажды.

- Хоть бы дождь пошел, - сказал начальник охраны.

- Я слышал сводку погоды, завтра обещают ливни с грозами по области, заискивающе встрял дежурный контролер.

Его допросили самым первым, но, к сожалению, его ответы ничем не отличались от ответов сокамерников Коробкова. Контролер ничего не видел и не слышал до той минуты, когда, взглянув в "волчок", заметил Коробкова, лежащего в странной позе на своей койке.

Контролер, заподозрив неладное, вошел в камеру. Он увидел на шее Коробкова туго затянутую петлю из лески и поднял тревогу. Когда подоспели медики, Коробков уже не подавал признаков жизни.

Сейчас дежурный контролер, склонившись над столом, писал на имя начальника СИЗО объяснительную записку о ночном происшествии.

Орудие несостоявшегося убийства лежало на столе. Двухметровый кусок толстой импортной лески, сложенный пополам и завязанный скользящим узлом. Орудие пришлось реставрировать, когда Коробкова выпутывали из петли, леску разрезали.

Каждый по очереди, придерживаясь служебной субординации, подержал леску в руках и примерил на себя роль убийцы. Первым эту роль предоставили по старшинству "важняку" Турецкому.

Петля представляла из себя орудие если не идеальное, то приближающееся к таковому.

- Скорее всего, набросили, когда он спал.

- Как? Голова-то на подушке лежала. Как ты набросишь?

- А туберкулезник за что арестован? - спросил Турецкий.

- За грабеж.

- Дайте мне его дело.

Пока он читал, пригласили шестого сокамерника. Или седьмого? Турецкому показалось, что он сбился со счета.

- Отвечайте, Климов, не был ли ваш сосед по камере, Коробков, в плохих отношениях с кем-то из сокамерников? Может, он с кем-то поругался? - вел допрос начальник охраны.

- Ничего об этом не знаю.

- Вы не слышали, чтобы кто-то ему угрожал? Они ругались?

- Нет.

- Что вы слышали или видели этой ночью?

- Ничего. Я спал.

- Ну что вы ваньку валяете, Климов! А еще смотрящий по камере! У вас под боком душат человека, а вы ничего не слышите? - сыграл начальник в добряка-скептика.

Но Климов остался верен себе.

- Говорю вам, я спал и ничего не слышал и не видел.

Турецкий слушал этот бред одним ухом. Мысли его витали далеко. Когда Климова наконец отпустили, он спросил, закрывая дело:

- Ваш туберкулезник еще и трансвестит, оказывается?

- Да.

- Давно он в этой камере?

- С неделю.

- Как он стал наседкой? Сам предложил или ему предложили?

- Предложили.

- После этого его перевели из общей камеры в восьмую, да?

- Да.

- А зачем?

На этот вопрос начальник охраны вразумительного ответа не дал, а вильнул в сторону. Турецкий закурил.

- Вы тоже можете идти, - отпустил "важняк" начальника охраны. - У вас небось дел по горло.

- А как же! - обрадованно воскликнул отпущенный и исчез.

- А я могу идти? - робко напомнил о себе дежурный.

Турецкий посмотрел на него сонным взглядом.

- Дописали объяснительную?

- Да.

- Дайте.

Он пробежал лист глазами.

- Вы свободны.

Дежурный со вздохом облегчения поднялся со стула и направился к двери.

- А-а, вот что! - словно неожиданно вспомнив о чем-то, воскликнул Турецкий.

Контролер напряженно замер на месте.

- Совершенно вылетело из головы. - Турецкий вытащил из папки лист исписанной бумаги. - Зайдите к начальнику охраны, пусть он подпишет вашу объяснительную.

Контролер, ничего не подозревая, пожал плечами, взял обратно свое заявление и вышел в коридор.

- Следующего вызывать? - зевнув, спросил старший контролер.

- Нет. Снова наседку, - приказал Турецкий.

Пока ходили за туберкулезником, Турецкий что-то быстро писал на листе бумаги.

Без косметики и женской одежды в туберкулезнике трудно было признать транссексуала. Войдя, он робко присел на край стула. Его темные волосы, зализанные со лба назад, отдавали сальным блеском. Кожа лица казалась серой.

В кабинете повисла тишина. Турецкий сидел, углубившись в чтение личного дела вызванного. Прошла минута в молчании, другая... Тихо жужжал в углу вентилятор. Старший контролер тоже молчал, смотрел на арестованного мутным тяжелым взглядом человека, которому хочется спать.

- Как ваше самочувствие? - неожиданно задал вопрос Турецкий, не глядя на туберкулезника.

- Ничего, - ответил тот.

- Надеетесь на смягчающие обстоятельства?

- Что? - вздрогнул вызванный.

Но Турецкий, ничего не объясняя, флегматично листал дело и поглядывал на часы.

- Что он там строчит так долго? Лев Толстой, - хмыкнул он себе под нос. - Полчаса не хватило написать?

Вызванный, услышав слова "важняка", заерзал на стуле. В этот момент дверь распахнулась. В кабинет вошел, размахивая исписанным листом бумаги, дежурный контролер. Увидев туберкулезника, он немного удивился, но довольно бодро обошел его стул, подошел к Турецкому и протянул бумагу с объяснительной.

- Вот.

Турецкий взял лист, посмотрел в него и одобрительно кивнул:

- Спасибо, можете идти.

Контролер улыбнулся, попрощался и вышел за дверь.

Турецкий, все еще держа объяснительную в руке, посмотрел на туберкулезника. Тот побледнел еще сильнее. На лице его выступил пот.

- "Старшему следователю по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ, объяснительная, - косясь в лист, зачитал Турецкий. - Я, Пивоварчик Евгений Сергеевич, контролер СИЗО No 1, чистосердечно признаюсь в том, что под угрозой физической расправы был вынужден оказать содействие заключенному 8 блока временного содержания Пенькову Н. Н. в попытке совершить убийство его сокамерника Коробкова В. Д."

- Начальник, неправда это, - кисло и криво улыбаясь, промямлил туберкулезник, бледнея.

Старший контролер шевельнул бровями, но не изменился в лице.

- "Для чего, - повысив голос, продолжил "цитирование" Турецкий, одним глазом посматривая в объяснительную контролера, другим - на арестанта. Для чего накануне я передал Пенькову моток лески длиной в три метра". Слово "накануне" пишется слитно, - издеваясь, заметил назидательно Турецкий. - Ну что, Пеньков, продолжать? Тут все написано черным по белому, сам можешь посмотреть.

Он издали показал Пенькову исписанный контролером лист бумаги, в котором и близко не было ничего подобного. Всю "цитату" Турецкий придумал сам от начала до конца.

- Падла! - всхлипнул туберкулезник. - Падла, сука вонючая!

Он расплакался по-женски, неожиданно и бурно, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

- Хватит выть, морда! - рявкнул на него старший контролер, оживая.

- Давай, Пеньков, пиши все, что знаешь, - посоветовал Турецкий. - Обед пропустишь.

- Я ничего не знаю. Я ничего не делала! - в женском роде отозвался о себе Пеньков.

- Руки покажи! - прикрикнул на него Турецкий.

Старший контролер вскочил, как пес, услышавший команду "фас!". Несчастному туберкулезнику заломили руки, повернули ладонями вверх. На пальцах виднелись свежие красные рубцы и вмятины, оставшиеся от лески.

- Что это, а? - заорал старший контролер. - В общей камере под утюг пойдешь, если не заговоришь!

- Отпустите его, - сказал Турецкий.

Туберкулезника усадили на стул.

- Контролера просто уволят с работы, а на тебя повесят попытку убийства, - устало объяснил "важняк". - Пеньков, тебе это надо?

- Нет, - всхлипнул тот.

- Ты понимаешь, что он тебя сдал первым? Он тебя завалил дерьмом по самые уши. Он тут написал, что действовал по твоей указке и под нажимом твоих сообщников на свободе.

- Падла! - проскулил туберкулезник. - Он мне прохода не давал. Сказал, что наркоту подкинет при шмоне, тогда меня в общак. А там знают, что я сука, наседка. Паханы меня там раз отутюжили, я в санчасти неделю провалялась, а теперь мне кранты! - рыдая, вопил туберкулезник.

- Как ты петлю на Коробкова накинул? - спросил Турецкий.

- Когда он спал. Леску сложила пополам и под голову ему просунула. Потом концы продела в петлю и затянула. Тут старик проснулся, открыл глаза. Я испугалась и затянула петлю со всей силы.

- Ладони обмотал тряпкой, чтобы не порезаться? - вставил Турецкий.

- Да. Но на пальцах все равно остались следы, - пожаловался туберкулезник с кокетством обиженной женщины.

- Контролер в это время где был?

- Он следил через "волчок". Он мне сказал, что сам проследит, как я все исполню. Гад он ползучий, гнида вонючая!

- Ладно, хватит, заткнись, - замахнулся на него старший контролер.

Туберкулезник съежился и умолк.

- Садись и пиши покаянный лист, - предложил Турецкий. - Я не видел объяснительной контролера. Смотри, я ее сейчас порву на твоих глазах.

С громким треском "важняк" порвал бумагу на мелкие кусочки.

- Пиши, Пеньков. Если успеешь сдать его первым, тебе же лучше.

- А что со мной теперь будет? - спросил туберкулезник.

- Ничего не будет, если напишешь.

- Дайте ручку.

Пока туберкулезник писал чистосердечное признание, Турецкий позвонил начальнику охраны и попросил задержать дежурного контролера, если он еще не успел выйти за территорию СИЗО.

Туберкулезник протянул "важняку" признание.

- Уведите его, - приказал Турецкий. - Отведите его в медсанчасть, пусть он там побудет до моего распоряжения.

- Но свободных коек... - запротестовал было старший контролер и не закончил, встретившись глазами с жестким взглядом Турецкого.

- Разрешите идти?

- Идите, - ответил "важняк".

Контролера задержали на проходной СИЗО. Он даже не успел выйти за территорию. Турецкий подозревал его соучастие с самого начала. Нелепо было бы предположить, что преступник пойдет на убийство сокамерника, не заручившись сначала поддержкой контролера. Своих сокамерников можно заставить прикинуться слепыми и глухими, но если контролер не вовремя посмотрит в глазок на двери камеры, то завалит все дело.

Контролера допрашивали в том же кабинете, где перед этим сокамерников Коробкова. Присутствовали те же.

- У меня мало времени, - сразу расставил точки над "и" Турецкий. Пока ты тут сидишь, там (Турецкий неопределенно кивнул на окно) может произойти еще одно убийство. Если успеешь сдать сообщников раньше - тебе повезло. Если нет - пойдешь как соучастник по двум мокрым делам. Понял? Теперь колись, как на тебя вышел заказчик.

У контролера мелко дрожали руки, но держался он спокойно. Запираться не стал. Быстро выложил все, что Турецкий хотел от него услышать. Наверное, он заранее продумал линию поведения на случай, если засыплется. В принципе, думал Турецкий, этой сволочи ничего не грозит. Выпрут с работы без права устроиться в охрану - и все. Убийства-то не произошло.

- Мы договорились, что утром он мне позвонит домой. Если все прошло гладко, я ему сообщу, - рассказывал контролер.

- Деньги как он тебе передаст?

- Об этом мы должны договориться сегодня по телефону.

- Когда он должен звонить?

- Ну, примерно в это время. Он знает, что я прихожу с работы к девяти. Могу сказать, что задержался, писал объяснительную.

- Ясно. Значит, так: едем к тебе домой...

По дороге Турецкий инструктировал контролера, что говорить, когда объявится заказчик. Попутно позвонил, попросил, во-первых, поставить телефон на прослушивание, во-вторых, на квартиру к контролеру прислать группу оперативников в штатском. Заказчик мог позвонить из ближайшего к дому таксофона и назначить контролеру встречу через три минуты. Тогда могут не успеть...

Ожидание тянулось долго.

Турецкий сидел в спальне возле телефонного аппарата. Контролер рядом.

- Сколько он тебе пообещал?

- Штуку баксов.

- Сколько уже получил?..

- ...

- Да не жмись, раз уж начал говорить, валяй до конца.

- Триста. Когда нашел исполнителя.

- Почему решил, что туберкулезник согласится?

- Его легче было припереть. Остальные - крутые.

Турецкий про себя согласился с такой логикой. Он бы на месте контролера тоже выбрал наседку. Больше в этой камере никого подходящего не было. Правильно сказал контролер, остальные - крутые. Несчастный туберкулезник там оказался случайно.

- Почему ты решил, что сокамерники не вмешаются?

- Вчера был банный день. Они помылись, крепко спали. Да если бы и услышали! Там такой народ, я присмотрелся, - живут по принципу "моя хата с краю".

- Как выглядит заказчик?

- Лет двадцать пять - тридцать. Высокий. Голова бритая. Внешность обычная, в темных очках был, в черной кожаной жилетке.

- Ты не думал, что он тебя кинет и не позвонит? Зачем ему отстегивать тебе остальные? Дело сделано.

- А вдруг я ему еще понадоблюсь? - криво усмехнулся контролер.

- Ведь ты его раньше знал, этого человека, да?

- Нет.

- Не поверю, что он взял и вот так, наугад к тебе подошел.

Контролер подумал, пожал плечами - мол, что я, лысый, за всех одному отдуваться? Ответил:

- Ну, в принципе, меня с ним свел один знакомый. Он тоже работает контролером, но в другом отделении. Он раньше заказчику оказывал услуги записку там передать, сигареты, деньги.

"Врет, - подумал Турецкий. - Он сам давно был знаком с заказчиком. Оказывал ему мелкие услуги, а тот проверял, на что парень способен. Когда "дозрел", пригодился на мокрое дело".

Телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть.

- Подожди, не бери! - предупредил Турецкий, отсчитывая про себя звонки. После четвертого кивнул:

- Давай!

Контролер снял трубку:

- Алле.

Турецкий близко наклонился к трубке, улавливая слова собеседника.

- Ты че так долго?

- На работе задержался, - как учили, ответил контролер.

- Че так долго? - угрожающе повторил голос.

- Объяснительную заставили писать, начальник допрашивал, как, мол? Что было? Следователь тоже.

- Ну?

- Все нормально.

- Точно?

- Сто пудов.

- Дед успокоился?

- Да.

- Что с педиком? Он не расколется?

- Он вены вскрыл. Умер он.

- Да?

- Да. Как насчет остальных денег?

- Будут.

- Давай сегодня, - следуя настойчивым жестам Турецкого, сказал контролер.

- Сегодня может не получиться.

- Так не договаривались. Я хочу сейчас.

- Ты один дома?

- Да.

- Ладно, я к тебе зайду.

- А ты где? - спросил контролер, но в трубке послышались гудки.

- Он где-то близко! - крикнул Турецкий оперативникам. - Сейчас поднимется в квартиру. Отследить, кто войдет в подъезд. Все по местам!

Он схватил запаниковавшего контролера за шиворот.

- Позвонит - откроешь дверь. Он за рулем?

- Не знаю.

- Смотри! - Турецкий тряхнул парня за ворот и отпустил.

В квартире наступила такая тишина, что слышно было каждое слово, передаваемое по рации оперативниками из наружного наблюдения: "Седьмой, я Белка. Мужчина лет тридцати входит в ваш подъезд, приготовиться..."

- Белка, вас понял, Седьмой.

Залился звонок в прихожей.

Контролер опять запаниковал. Турецкий увидел его перекошенное страхом лицо. Быстро сориентировался, схватил с тарелки батон (они перекусывали, ожидая звонка), сунул в руку контролеру, прошептал:

- Жуй!

Взяв батон, контролер на ватных ногах побрел в прихожую. Машинально откусил кусок, отпер замок на двери.

Турецкий, нервничавший в спальне за дверью, услышал приглушенные голоса:

- Ты один?

- Ага, - с набитым ртом ответил контролер, - заходи. Деньги принес?

И сразу же - шум и возня, сдавленный крик, шум падающего на пол тела и барахтанье. Ребята четко сработали, взяли парня без единого выстрела!

Турецкий вышел в прихожую. На полу, с заломленными за спину руками, в наручниках, лежал мужик лет тридцати. Его заставили приподнять подбородок. Налитая кровью широкая физиономия приподнялась от паркета.

- Ты один? - спросил у него Турецкий.

Мужик молчал. Он еще не оправился от шока.

- Поднимите его, - скомандовал Турецкий. - Уведите на кухню.

- Белка, я Седьмой, капкан сработал, крыса поймана. Доложите обстановку.

- Седьмой, я Белка. Второго мы взяли. Был в машине, не успел отъехать от дома.

- Белка, я Седьмой, - взяв у оперативника рацию, передал Турецкий. Мы спускаемся. Спасибо за работу.

Четыре часа спустя Турецкий вошел в кабинет, сизый от табачного дыма.

Второй - тот, которого ребята задержали в машине у подъезда контролера, - заговорил. Он попросил позвать старшего.

- Ну? - усаживаясь верхом на стул, опершись руками на спинку, сказал Турецкий. - Я слушаю.

- Мне нужны гарантии личной безопасности, - сказал арестованый.

Турецкий рассмеялся. То есть он не собирался этого делать, но вдруг не сдержался. Сдали нервы.

- А в морду ты не хочешь?

- В морду дать ты мне права не имеешь, начальник, - ответил арестованный. - И ты сам это знаешь, поэтому так бесишься.

- Умный, значит? - спросил Турецкий.

- Я не шофер. Я - юрист.

- Коллега, - хмыкнул Турецкий.

- Да. Так что оставь при себе эти ментовские замашки. Меня на понт не возьмешь.

- Ну? Так что ты хотел мне сказать?

- Мне нужна гарантия, что люди, которых я сдам, не повесят меня на собственных кишках в камере. Вот что.

- Никаких гарантий.

- Тогда мне наплевать.

- Этих людей я через час и без тебя возьму. Тебе же будет лучше, если согласишься сотрудничать.

- Ты хоть представляешь, с кем имеешь дело? Да это такие люди, которые и тебя сотрут в порошок, - качая головой, сказал арестованный.

- Хочешь увидеть ордер на арест Максима Разумовского? - пошел ва-банк Турецкий. - Вот он. Читай. Крупными буквами.

Он сунул под нос арестованному выписанный еще утром ордер. В нем не хватало подписи прокурора и печати, но обалдевший арестованный успел увидеть только мелькнувшую перед глазами фамилию своего непотопляемого шефа. Это его сразило.

- Ну? Если не хочешь оказаться в одной камере с Разумовским, быстро подробности! - скомандовал Турецкий.

- Со мной договаривался не он, - усталым голосом произнес арестованный. - Со мной говорил Сомов, его шофер. Спросил, не знаю ли я кого-нибудь, у кого есть свой человек в Матросской Тишине. У меня был такой. Сева - тот лысый, которого вы взяли. Я знал, что у него есть связи в "Матроске"...

Турецкий слушал его одним ухом. Он уже знал продолжение.

Сомов! Личный водитель Максима Разумовского.

Теперь пора его брать за жабры.

...Это было похоже на черную комедию.

Турецкий смотрел на пышнотелую блондинку в черной ажурной блузке.

Блондинка широко распахнутыми глазами смотрела на следователя по особо важным делам.

- Гражданка Сомова? У меня ордер на арест вашего мужа, - сурово произнес "важняк". - Где он?

- Кто? - еще шире распахнула глаза блондинка в черном ажуре. - Мой муж?

- Ваш муж! Где он?

- На кладбище.

- На каком?

- На Котляковском, - подавив рыдание, ответила блондинка.

- Что он там делает?

- Вы что, издеваетесь? - гневно воскликнула вдова. - Он там похоронен!

И, глядя с насмешкой на опешившего "важняка", мстительно добавила:

- Вы опоздали. Мой муж утонул три дня назад. Засуньте этот ордер себе в задницу!

ЭПИЛОГ

Итак, все ниточки вели к Максиму Разумовскому. Турецкий предполагал, что либо он сам, либо его отец подозревают о том, что ему может прийти мысль задержать Максима. Поэтому прежде всего он отправился к Меркулову.

- Да, - сказал тот, когда Турецкий обрисовал ему подробности дела, тут так просто не решить. Все-таки сын самого премьер-министра, сам понимаешь...

- Но ждать-то нельзя, - возразил Турецкий, - он исчезнет, и все...

Меркулов кивнул. Потом взял неподписанный ордер, чуть подумал и вздохнул:

- И генерального нет... Ладно, может, оно и к лучшему. Давай, Саня, под мою ответственность.

Спустя четверть часа Турецкий уже знал, что телефоны в загородном доме, где жил Максим Разумовский, не отвечают, что его сотовый телефон отключен, и, самое главное, что на рейс Москва - Франкфурт-на-Майне авиакомпании "Люфтганза" приобретен билет первого класса на имя М. Разумовского. До отлета оставалось всего сорок минут...

Через тридцать минут машина Александра Борисовича Турецкого въехала на территорию аэропорта Шереметьево. Еще через пару минут он мчался по летному полю к огромному "Боингу" авиакомпании "Люфтганза".

Трап убрать еще не успели. Турецкий взобрался по ступенькам, прошел мимо озадаченных и испуганных стюардесс...

- Где салон первого класса? - спросил он у стюардессы. Та показала...

Турецкий прошел в заполненный на четверть салон первого класса, прошел мимо широких кресел с красной обивкой из натуральной кожи. Найти Разумовского труда не составило.

- Максим Павлович? - с любезной улыбкой обратился к нему Турецкий.

Сын премьер-министра повернул голову. Он сразу все понял. Засуетился, встал. Посмотрел на Турецкого печальными глазами.

- Только не надо волноваться... Вот ордер на ваш арест. Сейчас мы с вами выйдем из самолета и...

Они шли по широкому проходу между кресел "Боинга". Александр Борисович, а за ним Разумовский.

- Простите, - обратилась к "важняку" стюардесса, - могу я узнать, что тут происходит?

- Видите ли, - с любезной улыбкой повернулся к ней Турецкий, - все нормально...

И тут он услышал за спиной грохот падающего тела. Обернувшись, Турецкий увидел, что Максим Разумовский корчится на полу авиалайнера. Рядом валялась какая-то бумажная обертка...

Через несколько секунд все было кончено. Максим Разумовский умер, отравившись сильнодействующим ядом. Как выяснилось потом, яд тоже был украден. У отца...