«Французский поцелуй»

Эрик ван Ластбадер

Французский поцелуй

ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА

ТУРЕТ-СЮР-ЛУП, ФРАНЦИЯ - НЬЮ-ХАНААН, КОННЕКТИКУТ

Все духи исчезают с рассветом. Вот какая странная мысль пришла в голову Терри Хэю, когда он пересекал главную площадь средневекового городка Турет-сюр-Луп.

Он приехал сюда на арендованном "Опеле" из самой Ниццы, да еще под дождем, поливающим извилистую горную дорогу из низких серых туч, принесенных со Средиземноморья. Перед тем как выехать, он выпил чашечку кофе с французскими булочками, сидя в ресторанчике, расположенном на крыше его отеля в Ницце. Хребты Провансальского нагорья голубели на фоне предрассветного сине-черного неба.

Он не торопясь допивал свой кофе и размышлял о том, что губительнее сказывается на моральном облике человека: совокупный жизненный опыт или же только действия, совершенные им. Наверно, все-таки действия, решил он, доедая последнюю булочку. Будь я писателем, все было бы иначе. Писатель, по сути своей, является мастером вымысла, а вымысел существует только на страницах создаваемых им произведений. Писатель может только создавать, а разрушать он не может. Следовательно, моральный облик его не страдает. В этом его сила - и его слабость. Вот поэтому Терри и выбрал для себя другой путь: путь действия. Жизнь - действие... Впрочем, и смерть тоже.

Он наблюдал с жадным вниманием, как застенчивый румянец зари вытесняется светом ветреного утра, будто это было какое-то предзнаменование, по которому он мог предугадать ожидающее его будущее. Покинув ресторан, он пошел по улицам Ниццы, ступая с излишней энергичностью, отчего обычно приятные улочки казались притихшими, будто вымершими.

Двигаясь на север, в направлении долины реки Луп, на которой стоял интересующий его город, Терри почувствовал себя неуютно и включил радио. "Мгновение узнавания, - пела по-французски Изабелла Аджани, - пронзает удивлением, как если бы солнце вдруг осветило полночь, / И медь осенних листьев горит в твоих глазах, / И время засыпает в твоих объятиях".

Терри подумал о черных оливках, плавающих в масле, и о хрустящей корочке пеин-де-кампань - коронного Провансальского блюда, обычно подаваемого на обед. Всего пять миль от Ниццы, а уже проголодался. Хотя, с другой стороны, он встал рано, а уже больше десяти часов утра.

Черные тучи повисли в небе, будто пришпиленные к заднику театральной сцены. Солнце так и не показалось с самого восхода. Время от времени начинал идти дождь, причем, сильными порывами: будто занавес падал, закрывая сцену. Сейчас дождь не шел. Туман окутывал низенькие деревья, карабкался по древним каменным стенам, окружающим городок. Примостившийся на отроге горного хребта Турет казался похожим на волшебный рог сказочного животного.

Прямо под ногами Терри на вымощенной булыжниками площади перепархивали голуби. Он чувствовал в левой руке привычную тяжесть прикованного к кисти чемоданчика из нержавеющей стали. На площади играли дети, из огромных автобусов вываливались, подобно крысам из своих нор, группы туристов, уткнувшихся носами в зеленые путеводители. И, проходя мимо них, Терри вдруг почувствовал себя в центре всеобщего внимания.

Мяч, брошенный одним из детей, катился прямо к нему. Он поднял его и бросил назад, детям. При этом цепочка, которой чемоданчик был прикован к руке, - лязгнула, и дети все посмотрели на него. Мяч поскакал через площадь, а голуби с шумом поднялись и исчезли, как духи исчезают с рассветом.

Он прошел через каменные воротца на другом конце площади и оказался перенесенным на пять столетий назад. Прямо перед ним извивались узкие улочки. Из одного из раскрытых окон раздался детский плач, а потом и успокаивающий голос матери, укачивающей проснувшегося ребенка. Фасады домов каменными утесами подымались по обе стороны улицы, на которой и двоим трудно разойтись.

В такую по здешним понятиям рань на улицах почти никого не было. Только лавочники гремели огромными ключами, открывая ржавые замки решеток, закрывающих витрины их магазинчиков. Они улыбались ему и желали доброго утра. Ноздри приятно щекотал запах свежеиспеченного хлеба.

У просвета между зданиями он остановился на секунду и посмотрел на горы. Влажные от дождя, окутанные дымкой оливковые деревья покрывали склон горы, по которой змеилась дорога. Через месяц или два здесь зацветет лаванда, покрыв окрестности цветным душистым ковром. Терри вытянул шею, разглядывая дорогу, обозначенную на автомобильных атласах как Д-2210, по которой он и сам только что приехал. Сейчас по ней двигалась только одна машина. Терри проследил, как она ползла вниз, со своего наблюдательного пункта. Весь мир казался удаленным, будто смотришь на него через перевернутую подзорную трубу.

На первом же перекрестке он повернул налево, а потом сразу же - направо. Здесь была длинная каменная лестница, ведущая вниз. Ее ступеньки были так отполированы и стерты ногами прохожих, словно по ним столетиями низвергались вниз потоки воды.

Здесь было темнее. Он прошел мимо черного, с длинной шерстью кота, спящего на закопченной каменной раковине, столетия назад использовавшейся для освещения улицы по ночам. Когда Терри проходил мимо, кот открыл глаза и смерил его неподвижным, туповатым взглядом, характерным для этих животных.

Спустившись еще ниже, он подошел к магазинчику на углу улицы и, остановившись, взглянул на витрину. Там он увидел марионетку, подвешенную на веревочках, невидимых на фоне черного бархата, которым было завешено окно. Прекрасная ручная работа. Кукла была одета в традиционный костюм арлекина с красными и белыми ромбиками. На клетчатой маске, закрывающей лицо, на-. рисована слезинка. Вглядевшись получше, Терри увидел сзади нее вторую куклу, спрятавшуюся среди теней бархатной портьеры: Дьявол с рогатой головой и прекрасным, ярко размалеванным лицом и костяными руками, протянутыми к Арлекину. Терри смотрел на марионеток, будто прикованный к месту. Затем, кивнув головой, будто своим мыслям, он отвернулся и отошел от витрины.

Здесь, в самом низу изогнутой, затененной улицы стояла церковь Богоматери из Бенва. Впечатление было такое, что даже полуденное солнце не касалось ее белокаменных стен. Огромные полукруглые деревянные двери были открыты, их кованые железные украшения тускло поблескивали.

Внутри церкви воздух был полон гулкого эха и пляшущих в солнечных лучах пылинок. Запечатленная история, будто по повелению самого Неба. Терри скорее почувствовал, нежели увидел, высоту внутренних галерей собора. На входе была маленькая, написанная по-французски табличка, объясняющая, что слово Бенва является искажением выражения Бен Вай, что на старопровансальском диалекте означает пожелание доброго пути.

Терри прошел в главное помещение и долго стоял в дверях, вглядываясь в мрачноватый сумрак храма. Он не мог сказать наверняка, что был совершенно один, но движения или какого-либо иного знака присутствия другого человека не ощущалось. Тем не менее, он решил быть бдительным, помня библейскую заповедь: "И посему будьте мудры, как змии, и просты, как голуби".

Он прошел по проходу между рядами пустующих деревянных кресел, почерневших от времени и долгого использования. Терри подумал, что на них сидели прихожане и в те времена, когда мир освещался лишь пламенем свечек и коптилок.

Он сел во втором ряду, как ему было предписано.

Стены по обе стороны были украшены фресками, изображающими с натуралистическими деталями сцены Распятия и Воскрешения. У Терри эта красочная поэтизация боли и мучения вызвала легкое подташнивание. Прямо перед ним возвышался гигантский деревянный крест с распятым Иисусом. Голова склонилась набок, терновый венец уже приобрел некоторые черты нимба, в запавших глазах застыло выражение, которое Терри мог определить как жадный, мучительный вопрос, который Спаситель задавал всем входящим в храм Богородицы Бенва. Хотя Терри не был религиозным человеком, он все-таки тоже почувствовал, что задумался над тем, что это за вопрос.

- Bonjour, Monsieur Haye.

Терри повернулся и увидел, что рядом с ним сидит какой-то человек.

- Вы напугали меня, - признался Терри. - Я не слышал, как вы вошли.

- Этого вы и не могли услышать, - сказал человек. - Я уже был здесь, когда вы пришли. - У него был странный, приглушенный голос, какой обычно слышишь в телефонной трубке.

- Вы и есть мосье?..

- Мабюс1, - подсказал человек.

Терри посмотрел на него повнимательней, но в тусклом, насыщенном плавающими в нем пылинками воздухе человек сливался с тенями, которыми был пропитан собор. Единственное, о чем можно было сказать с уверенностью, что человек этот маленького роста.

- Неужели в самом деле Мабюс? - удивился Терри. - Кажется, Мабюс персонаж одного известного фильма, не так ли?

- Не могу вам сказать, - ответил человек, - поскольку очень редко хожу в кино. - Он достал веер и, раскрыв его, начал помахивать им возле подбородка.

Терри почувствовал желание рассмеяться ему в лицо. - Вы не тот человек, с которым я вел переговоры по телефону, - сказал он. - Того звали мосье Мильо.

- Мильо указывает рукой на то, что хочет заполучить, - объяснил Мабюс, - и моя рука хватает этот предмет и держит крепко. - Эта напыщенная фраза показалась в контексте данной ситуации довольно уместной - и даже точной.

Терри слегка подвинулся, и веер Мабюса словно повторил его движение.

- Зачем вам этот веер? - спросил Терри с раздражением, пытаясь рассмотреть затененное лицо собеседника. - Здесь, вроде, не жарко.

Мосье Мабюс изобразил подобие улыбки, все еще не выходя из тени. - Он мой всегдашний спутник, - объяснил Мабюс, доверительно наклоняясь вперед, ближе к Терри. - Вы принесли эту штуку? - Теперь Терри разглядел, что веер сделан из металла, густо покрыт гравировкой и выглядел весьма тяжелым - все это весьма странно, принимая во внимание функциональное назначение веера.

- А вы принесли десять миллионов долларов? - в свою очередь спросил Терри.

- Бриллиантами, - ответил Мабюс. - Как вы и требовали.

- Дайте взглянуть.

Мабюс продолжал невозмутимо обмахиваться веером. - А вы покажите мне, что я приобрету в обмен на них, мосье Хэй.

Терри приподнял стальной чемоданчик, по-прежнему прикованный к запястью. И в тот же самый момент Мабюс привстал и положил на подставку для молитвенника объемистый дипломат.

Терри поставил свой чемоданчик рядом с дипломатом, набрал цифровой шифр на замке, в то время, как Мабюс возился со своими замками. Оба подняли крышки одновременно. Внутри дипломата мосье Мабюса были пластиковые мешочки голубовато-белых бриллиантов, все размером от одного до трех каратов, - как и просил Терри. Ну а то, что находилось в чемоданчике Терри, было совсем из другой оперы.

Мосье Мабюс шумно втянул в себя воздух при виде этого.

- La Porte a la Nuit, - прошептал он.

Терри слегка приподнял свой чемоданчик. Внутри он был выстлан темно-синим бархатом. То, что покоилось посередке, можно было назвать кинжалом, но он был не похож ни на какой другой кинжал в мире. Его сверкающее лезвие, длиной почти в фут, было вырезано из куска нефрита, эфес - из золота и полированной слоновой кости, рукоятка - из черного дерева, с выгравированными на ней какими-то таинственными руническими знаками. В головку рукоятки был вделан неограненный рубин кроваво-красного цвета. Как уже сказал мосье Мабюс, кинжал этот имел собственное имя - Преддверие Ночи.

Терри взял наугад один из бриллиантов, вставил в глаз лупу ювелира, достал из кармана фонарик. В свете узкого луча, даваемого фонариком, он внимательно рассмотрел камень. Положив его на место, он взял второй и изучил его таким же способом. Закончив с этим, он сказал: "Если именно La Porte a la Nuit нужен мосье Мильо, то сделку можно считать завершенной". Он захлопнул свой чемоданчик.

- Минуточку, - остановил его Мабюс. - Мильо дал мне строгие инструкции. Прежде всего, я должен удостовериться, что это действительно La Porte a la Nuit. Пожалуйста, откройте свой чемоданчик.

Где-то в церкви начали петь Agnus Dei. Латинские слова молитвы падали на них откуда-то сверху, подобно старинному дождю.

- Какое вам нужно доказательство? - запротестовал Терри. - Я говорю вам, что это действительно Преддверие Ночи.

- Откройте чемоданчик, мосье Хэй.

- Зачем? Я не думаю, что...

- Мосье Хэй, в то время, как вы здесь со мной разговариваете, ваш брат Крис находится в Нью-Йорке под нашим наблюдением.

- Крис? Какое отношение он имеет ко всему этому?

- А вот такое, мосье Хэй. Если вы попытаетесь обмануть нас каким-либо образом, мы убьем вашего брата. Считайте это напоминанием, а не предупреждением. Правила должны строго соблюдаться.

Терри увидел, что Мабюс отставил в сторону свой дипломат и достал, к величайшему изумлению Терри, похожий кинжал, только меньшего размера. Еще один предмет из набора, известного как "Лес Мечей".

- Значит, это правда, - сказал Терри. - У Мильо есть остальные предметы из набора. Из Леса Мечей.

- Поосторожнее, пожалуйста, - предостерег его Мабюс. - Les murs ont des oreilles2. - Этим он хотел сказать: Кто может быть уверен, что его не подслушивают? - Лес Мечей представляет из себя троицу, - прошептал он. - Нож, кинжал и меч: Отец, Сын и Дух Святой. Один предмет без других бесполезен. Но об этом, конечно, вам уже известно.

Терри не обратил внимания на богохульственный, насмешливый намек, заключающийся в словах Мабюса. - У вас есть нож. Значит ли это, что у месье Мильо имеется и третий предмет, то есть меч? - Каков бы ни был ответ, подумал он, теперь я знаю то, ради чего пришел сюда.

Не нравился Терри этот человек. Несмотря на большие деньги, которые ему сулила эта сделка, он уже раскаивался, что затеял ее. Вспомнилось высказывание Виктора Гюго: "Некоторые люди соблюдают законы чести, как мы наблюдаем за звездами, - сохраняя между собой и наблюдаемым объектом большое расстояние".

- Что у Мильо есть и чего у него нет, - отпарировал Мабюс, - то не ваша забота. - Он поднес свой нож к Терриному кинжалу. - Ценность каждого из этих трех предметов, взятых отдельно, имеет лишь денежное выражение, - продолжал он. - Но вместе... Они ведь были сделаны так, что дополняют друг друга и создают единое целое: Лес Мечей, как эта троица названа в священных текстах браминов. Когда они вместе, то у них совершенно другая ценность, и эту ценность в деньгах не измеришь. Она безгранична, - Мабюс двигал рукой с ножом так, что он то появлялся в луче света, то опять исчезал. - Я смогу точно сказать, является ли этот кинжал La Porte a la Nuit, посмотрев, как он подходит к моему. Метод их подготовки друг к другу уникален: его невозможно увидеть, - и поэтому невозможно подделать.

Терри принял решение. Он захлопнул свой чемоданчик. - Я передумал, сказал он. - La Porte a la Nuit не продается.

- Это очень глупо с вашей стороны, - заметил Мабюс. - Вам позарез нужны деньги, чтобы продолжать операции. Вам фантастически везло до последнего времени, когда серия провалов загнала вас в угол. - Говоря это, он вышел на свет, и Терри увидел, что на лицо Мабюса надета маска - гуттаперчевая прилегающая маска.

- Откуда вы об этом знаете? - удивился он. В странном, приглушенном голосе Мабюса ему почудились знакомые нотки. В глубине его сознания родилось подозрение. Быстрым движением руки он сорвал с лица Мабюса маску, обнаружив под ней блестящий, ухмыляющийся череп.

Без предупреждения мосье Мабюс взмахнул ножом в сторону Терри, но тот уже инстинктивно начал ответное движение, уклоняясь от удара.

- Господи Иисусе, - выдохнул Терри, вторя ангельским голосам, поющим Agnus Dei. Ребром ладони он ударил противника в подвздошную кость, но тот даже не поморщился, опять взмахнув ножом. Лезвие описало дугу, и Терри подумал, что его ближайшей задачей теперь является попытаться ухватиться за него. Поскольку лезвие вырезано из камня, оно не должно быть слишком острым. Его даже можно сломать резким движением или ударом сбоку.

В борьбе Терри удалось схватиться рукой за лезвие ножа. Пробурчав что-то, Мабюс внезапно нанес ему сильный удар плечом. Терри вскрикнул, почувствовав, что острие ножа проткнуло ему ладонь правой руки, и прикололо ее к деревянной спинке кресла.

По-видимому, это было как раз то, что Мабюс собирался сделать с самого начала схватки. Ухмыляясь беззубым ртом, он отпустил рукоятку ножа, схватил свой металлический веер и полоснул им по плечу Терри.

Никогда прежде Терри не чувствовал такой жуткой боли. Чертов веер оказался оружием! Его складчатое стальное ребро было острым, как бритва. Он мой всегдашний спутник, говорил ему Мабюс. Машинально Терри попытался вывернуться, но дикая боль пронзила его правую руку, приколотую нефритовым клинком к спинке кресла.

Затем мосье Мабюс врезал ему кулаком в солнечное сплетение, заставив тело Терри судорожно изогнуться. Теперь в поле его зрения был только распятый Христос, да и тот вверх ногами. Но в запавших глазах Спасителя Терри прочел все тот же вечный вопрос.

- Я все равно убью твоего брата, - прошипел Мабюс.

Река боли вынесла Терри в море страдания, и он отчаянно пытался вырваться. Но то ли из-за боли, то ли из-за того, что Мабюс нанес ему какую-то серьезную травму, он не смог даже пошевелиться.

И вот тогда, по-видимому, для того, чтобы продемонстрировать свой полный триумф перед уничтоженным противником, мосье Мабюс сорвал в себя маску черепа и позволил Терри увидеть истинное лицо своего убийцы.

"О Боже мой!"

И он понял все.

Утопая в собственной крови, Терри вспомнил о Крисе и начал молиться за жизнь брата.

Он обнаружил в себе какую-то странную нетерпеливость. К своему собственному удивлению он почувствовал близость неба, и, тоже с удивлением, обнаружил, что ему хочется туда попасть как можно скорее. Он не знал, суждено ли ему туда подняться, или же он свалится в бездну. Эта неопределенность была неприятна, но развеять ее он уже не мог: его сознание гасло. Он заплакал - и вдруг увидел лицо Иисуса, как будто впервые в жизни. Как будто слезы прояснили для него вопрос, который тот задавал. И на пороге смерти Терри Хэй ответил на этот вопрос. Его губы зашевелились.

Стальной веер мосье Мабюса со свистом опустился, отсекая голову Терри от плеч.

Пение Agnus Dei закончилось. Теперь единственными звуками, раздающимися в пустой церкви, были звуки эхо, повторяющего последние слова Терри Хэя: "Грешен, о Господи!"

Спасен.

Спасен - таков был заголовок к проповеди. Не то, чтобы проповеди могли иметь заголовки, но о. Доминик Гуарда любил давать своим проповедям заголовки. Они помогали ему собраться с мыслями, привести их в порядок, начинать "с самого начала", как советовала делать Алисе Черная Королева.

С самого своего назначения в церковь Святой Троицы в Нью-Ханаане, штат Коннектикут, о. Гуарда часто чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовала себя Алиса в Стране Чудес. Он родился и вырос в душном итальянском квартале Манхеттена, в разговоре иногда именуемом "Дьявольской кухней". Его отец был подручным каменщика. Спина его была сильной, как у Атласа, и сгорбленной, как у Сизифа. Мать все еще жила на Десятой Авеню, в том же самом кишащем крысами доме, в котором родился о. Гуарда и его старший брат Сив.

И вот теперь, думал о. Гуарда, мне, тридцатидевятилетнему католическому священнику, выпало счастье жить на этой земле Ханаанской, текущей молоком и медом и вплетать колосья в религию изобилия3.

Он оторвался от письменного стола и подошел к окну. Все в церкви Святой Троицы было превосходно, как снаружи, так и изнутри. Впечатляющий белокаменный фасад, изукрашенные апсиды, потолок с крестовыми сводами, роскошные стрельчатые окна с цветными витражами, огромные мраморные изваяния Иисуса на кресте и Девы Марии в плаще с капюшоном - все это было рассчитано на то, чтобы входящий прихожанин чувствовал свое ничтожество перед лицом церкви.

Уму непостижимо, сколько денег потрачено на сооружение этого памятника Господу. Даже думать об этих колоссальных тратах было неприятно для о. Гуарда. По его мнению, ничего хорошего никогда не делалось с помощью денег. Однако факт остается фактом, что церковь нуждается в денежных средствах, чтобы выжить в меняющемся мире.

Взгляд о. Гуарды скользнул мимо клумбы, на которой в июне будут гнуться под теплым бризом роскошные пионы с алой сердцевиной, мимо огромных вязов, смыкающихся вершинами над широкой, вымощенной булыжниками дорогой, ведущей к входу в церковь и к автомобильной стоянке. Шла Страстная Неделя - через несколько дней наступит Великая Пятница - и его паства начинала стекаться к храму, совершая свое полугодовое послушание, внося свою лепту в процветание храма. На богатых жителей Нью-Ханаана о. Гуарда уже привык смотреть, как на ниву, созревшую для жатвы. Вот и сейчас он смотрел на шикарные машины, стоящие у церкви, а видел горы золота. Старшее, более консервативное поколение, приезжало на "Мерседесах". "Ягуары" и "БМВ" принадлежали более молодым и более мобильным членам его паствы.

Были среди машин и старые "Шевроле" и еще более старые "Форды" и "Плимуты". О. Гуарда прекрасно знал их владельцев. Говоря словами его епископа, "старые машины - старый капитал". Эти люди не чувствовали потребности щеголять своим богатством. Если ты богатей в третьем или четвертом поколении, это не может не придавать тебе хотя бы спокойной уверенности в себе.

О. Гуарда смотрел из своего окна на прихожан, идущих в церковь. На какое-то мгновение он задумался о том, каково живется богатым. Конечно, он был и так богат - от щедрот Господа. Но живые деньги - это нечто совсем другое. Люди, как было хорошо известно о. Гуарде, тратят большую часть своей сознательной жизни в погоне за деньгами. Они губят друг друга из-за денег. Они лгут, обманывают, вымогают - короче, делают все ради того, чтобы добыть еще и еще денег. Это было выше понимания о. Гуарды. Господь Бог дал каждому человеку богатство веры. Однако большинство людей отворачиваются от дивидендов от этого богатства, не хотят радостей самопознания, завещанных им от Бога.

Вот, к примеру, тот человек, что приходил вчера исповедоваться. В Пасху, время покаяния, церковь поощряет исповедь. Да он и сам имел возможность заметить, что в Страстную Неделю количество желающих исповедоваться возрастает втрое. Однако никогда в жизни ему не доводилось слышать такое покаяние.

Даже сквозь ширму исповедальни о. Гуарда слышал отчаяние в голосе этого человека. Было очевидно, что его снедает чувство вины. И не менее очевидным было то, что он пришел в церковь Святой Троицы, потому что жаждал спасения. Простите меня, святой отец, - сказал он, - ибо я грешил много.

- Но как вы... - начал о. Гуарда, но человека, как говорится, уже прорвало.

- Пять лет прошло с тех пор, как я исповедовался в последний раз. За это время я прошел сквозь ад, - сказал исповедующийся. - Я не раз подходил к пределу того, что человеку дозволено делать, и не раз преступал этот предел. И делал я это с удовольствием, что я готов признать. Как вы думаете, Господь простит меня? - Прежде, чем о. Гуарда мог заверить человека, что Господь, конечно, простит любое прегрешение, если в нем раскаиваются, тот продолжал. Другие вокруг меня (и, особенно, выше меня) хотели власти. Да, я думаю, власти они хотели больше всего на свете. А мною двигала жадность. - Человек говорил стремительно, прямо-таки захлебываясь своей речью, как будто он жил много лет в заколоченном ящике и теперь получил, наконец, возможность пообщаться с другим человеком. - Я просто хотел денег. И чем больше денег я получал, тем больше мне хотелось, пока, в конце концов, моя жажда денег не стала вообще неутолимой. Я чувствовал себя обжорой, у которого нет сил оторваться от стола с изысканными яствами. Чем больше я ел, тем сильней разгорался мой аппетит. Остановиться я уже не мог.

Не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил, заставило о. Гуарду подумать, что, по-видимому, человек этот сохранил в глубине души кроху от богатства, данного ему Богом при рождении, которая трепещет, как огонек свечи на ветру, - и священнику захотелось поддержать этот огонек.

- Тем не менее, вы пришли сюда, - заметил о. Гуарда. - И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.

Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.

- Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?

- Вы сделали свой выбор, - сказал о. Гуарда. - Вы пришли сюда.

- Нет! Нет! - воскликнул исповедующийся. - Мои руки уже обагрены кровью! О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. - Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!

- Такого не бывает, чтобы человеку не было...

- И именно поэтому я здесь, - поспешил прервать его исповедующийся. - Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.

Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.

- Я здесь потому, - продолжал человек, - что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное - доверие. - Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. - Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой. Покой и мир. А теперь я уже не помню, каковы эти ощущения. Но ведь есть люди, которые помнят. И кто-то и сейчас может помочь мне.

К этому времени о. Гуарда был уже настолько обеспокоен состоянием исповедующегося, что не выдержал и прервал его стремительную речь

- Оставайтесь на месте, - попросил он. - Я найду человека, который поможет вам.

И тотчас же о. Гуарда услышал шорох по ту сторону ширмы исповедальни, и, сообразив, что его слова могли попросту напугать человека, он оставил свое место и сунул голову в исповедальню, но человека там уже не было. Только обрывок бумаги лежал на деревянной скамье. О. Гуарда поднял его. Бумажка была смята и со следами пота, будто исповедующийся сжимал ее в руке какое-то время. На ней было написано имя и адрес.

До поздней ночи о. Гуарда думал, каким образом он мог бы помочь тому человеку. Поэтому он закончил готовиться к проповеди только сейчас, когда уже почти пришло время идти в церковь и произносить ее.

Смотря в окно на собирающуюся паству, он услышал за спиной вежливое покашливание. Это о. Доннелли, один из его помощников, пришел напомнить ему, что пора идти на мессу.

- Сейчас приду, - сказал о. Гуарда, все еще раздумывая над тайной, окружающей вчерашнюю исповедь. Он отвернулся от вековых вязов и от пионов на клумбе. За чьей помощью приходил человек в церковь Святой Троицы, если не за его собственной? Он достал из кармана обрывок бумаги, оставленной исповедующимся на скамье, и еще раз прочел имя, написанное на нем. Взяв со стола ручку, он написал наискосок бумажки "Спасен?" - и подчеркнул знак вопроса. Затем он снова сунул записку к себе в карман, чтобы она напоминала ему, что это дело не закончено. Он помнил последние слова исповедующегося, будто они были написаны в его сознании огненными буквами: Кто-то и сейчас может помочь мне.

На стоянке перед церковью уже не было людей. Теперь это была лишь асфальтовая площадка, заставленная машинами - золото обетованной земли, Нью-Ханаана.

И это все в руке Господа, думал о. Гуарда, собирая со стола листы с проповедью и направляясь к двери, через которую можно попасть прямо в церковь.

"Господи помилуй. Господи помилуй. Господи поми-и-и-луй!"

О. Гуарда пел вместе с о. Доннелли и паствой. Он закончил покаянные песнопения, начал настраиваться на проповедь, пока о. Доннелли читал из главы 16 Левита о благословении за послушание и о наказаниях непослушным.

Когда о. Доннелли закончил, он взошел на кафедру, открыл Библию на предварительно отмеченной странице и начал читать отрывок из Первого послания апостола Иоанна: "Дети мои! Сие пишу вам, чтобы вы не грешили; а если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом в лице Иисуса Христа, Праведника..."

О. Гуарда продолжал читать отрывок из Евангелия, который выбрал, как он теперь понимал, не без влияния мыслей о том человеке, который приходил к нему исповедоваться.

Когда он закончил, он отодвинул в сторону Библию, разложил перед собой свои бумаги, с удивлением осознавая, что не помнит, что читал.

- Наши мысли о состоянии, в котором нам хотелось бы пребывать, незаметно претерпевают изменения с течением нашей жизни: от десятилетия к десятилетию, начал о. Гуарда. Он стоял, вцепившись руками в полированные края дубовой кафедры. За его спиной был образ Христа, перед ним - внимательные лица его прихожан. - Кем мы хотели быть в годы отрочества, часто совсем не похоже на то, кем мы хотим стать десять лет спустя. И, опять-таки, мысли о поприще, которые согревали нас до того, как нам исполнилось тридцать, могут показаться мелкими и незначительными десять лет спустя.

О. Гуарда оглядел лица прихожан.

- Почему это так? И справедливо ли это для всех людей - как мужчин, так и женщин? Это кажется одним из универсальных законов, что все мыслящие существа продолжают расти после того, как их тела - и даже ум - достигли возмужания.

О. Гуарда считал для себя обязательным не только знать каждого из своих прихожан в лицо, но и, при необходимости, уметь вспомнить его имя, место жительства и прочую полезную информацию.

- Возможно, это связано с постоянно изменяющимся понятием свободы. На этой земле свободных людей об этом понятии много думают, говорят, спорят. В соответствии с Декларацией Независимости, составленной отцами-основателями этой страны, свобода является нашим "неотъемлемым правом".

О. Гуарда любил смотреть на лица своих прихожан во время проповеди, и поэтому он не любил читать для них библейские тексты: тогда он не видел их лиц.

- Но можем ли мы сказать, что понимаем значение свободы и знаем ей цену?

"Возможно, это потому, - подумал он, - что необходимо знать, какой эффект производят твои собственные слова на слушателей, в то время, как эффект, производимый на них словом Бога, - это скорее их собственная забота".

- То, что нам надо знать, так это параметры свободы. В лексиконе человеческой мысли, пожалуй, не хватит слов, чтобы дать все возможные определения слова "свобода", тем не менее они помогут нам составить этот набор параметров. Однако, надо сразу оговориться, что свобода может существовать вне всяческих параметров - и часто существует. В каком-то смысле свобода есть синоним хаоса.

О. Гуарда продолжал проповедь, и в его воображении возник образ человека в исповедальне - смутный, как таинственный туман; висящий над болотом. Лицо затенено и черты неразличимы, но тем не менее, боль и отчаяние, написанные на нем, отчетливы, как стигматы. О. Гуарде было совершенно непонятно, каким образом ему известно, что это лицо принадлежит человеку в исповедальне - он ведь не видел его - но он знал, что это лицо именно этого человека. Его так испугали эти вклинившиеся в проповедь мысли, что он даже остановился на мгновение. Страх был такой, какого он не чувствовал с самого Вьетнама. Встряхнувшись, чтобы очистить мысли, он взял себя в руки и продолжал проповедь.

- Хаос есть смерть, - сказал он, вспомнив войну. - Это смерть духа, смерть Природы, смерть естественного хода вещей. Это смерть Бога. Без свободы нет выбора. Все это так. Но когда есть только свобода, выбор становится иллюзорным. В мире безграничной свободы нет никакого пейзажа, никаких горизонтов, никаких вех, по которым можно было бы судить, идем ли мы вперед или отступаем. Фактически, здесь нет прошлого и, соответственно, - будущего. Есть только настоящее, неизменное, окостенелое.

Продолжая говорить, о. Гуарда чувствовал все возрастающий страх. Ощущение было такое, что за его спиной стоит призрак: призрак человека в исповедальне. Но это значило бы, что тот человек умер!

- Подобное окостенение жизни - истинное Зло, - упрямо продолжал о. Гуарда. - Оно не существовало до того, как Сатана был изгнан из Рая. Оно - дело рук Сатаны. Так называемые семь смертных грехов - следствие окостенения жизни. По правде говоря. Сатана не придумал эти "меньшие" грехи. Он уже сделал свое дело, вызвав окостенение жизни. Господь придумал семь смертных грехов, чтобы сдерживать сатанинскую власть, чтобы враг человеческий никогда не понял, какую силу он получил, создав хаос.

Этого Враг никогда не поймет, потому что Сатана есть Зло. Уже по определению он статичен, не способен к изменениям. А Бог никогда не стоит на месте. Он как лунный свет, играющий на волнах безбрежного океана. Он освещает, ласкает, танцует и поет, скользя по вершинам вздымающихся волн, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Бог един и тысячелик. Бог есть все-все, кроме Зла. Бог позволил Сатане иметь его собственную сатанинскую гордость, ибо чувствовал необходимость дать ему, а через него и всем людям, свободу выбора.

Еще в Эдеме змий искушал Адама и Еву познанием, и это была сладкая песня сирен: узнать то, что знает Бог. Но по сути он искушал их возможностью сделать свой выбор. И они выбрали гордыню: стать впереди самого Бога. Власть змия над сердцами людей состоит в том, что он сумел скрыть грех гордыни под личиной свободы.

А теперь о Сатане...

И тут о. Гуарда увидел его. Оглядывая лица прихожан, он заметил среди них лицо, которое было ему незнакомо. Смуглое, вытянутое, худое лицо - лицо хищника.

- Следует ли бояться Сатаны? Следует ли его ненавидеть? Давайте в этом разберемся.

Незнакомец наблюдал за ним со странной напряженностью во взоре. - Сатана хитер, но не умен. Будь он умен, он бы понимал, какого рода силой Господь наделил его. А он не понимает.

Господь об этом, конечно, знает. Иначе он не препоручил бы Сатане открытие Зла. Но хитрости Сатане не занимать. Она выражается в его способности концентрировать внимание на деталях. У него своего рода туннельное видение мира: фокус зрения необычайно узок. Вот благодаря такому зрению он такой изобретателен по части пыток. Здесь он непревзойденный мастер, как и по части обмана.

Господь прекрасно об этом знает, но позволяет ему обманывать людей. Самая зловредная ложь из тех, что распространяются Сатаной, есть свобода. Свобода от тирании Бога, от тирании Рая, Церкви и, в конце концов, от Веры.

Как видите, все упирается в Веру, которая является главным параметром человеческого бытия. Вера определяет мир: его границы, его горизонты, его ограниченность. Вера позволяет все видеть в перспективе. Вера показывает человеку его место в мироздании, она отличает его от всего остального на земле: от гор, деревьев, от творений его собственных рук. Вера и возвышает человека, и учит его смирению.

Сатана говорит: "Послушайте меня и обнимитесь со свободой. Она ваша, стоит вам только пожелать". Но он преднамеренно умалчивает о том, что, обнимаясь со свободой, вы утрачиваете веру. Вот в чем состоит его ложь. Свобода, которую Сатана проповедует, не знает границ. И поэтому она ведет к стагнации. Она является полной противоположностью движению. Она исключает перемены, а ведь именно перемены являются стимулом развития.

Мы должны понять, что то, что Сатана называет свободой, есть не что иное как смерть Бога. Она развязывает Хаос.

Закончив проповедь, о. Гуарда повернулся, чтобы спуститься с кафедры. Но теперь, чувствуя на себе взгляд того смуглого человека, он обнаружил, что покидает кафедру с большой неохотой.

"Мы веруем в Господа нашего..." - затянул он, и его паства подхватила литанию, в то время как о. Доннелли передавал поднос для сбора пожертвований. Поднос пошел по рядам, и о. Гуарда удвоил внимание, когда тот приблизился к незнакомцу. Его глаза непроизвольно расширились, когда он увидел, что человек сунул под пятерки и десятки купюру в тысячу долларов.

О. Гуарда налил вино и воду в серебряный кубок, готовя святое причастие. Он взял поднос с просвирами и увидел, что его прихожане начинают выстраиваться в длинную очередь. Смуглый человек тоже присоединился к ней.

Один за другим они подходили к нему, и о. Гуарда клал в их протянутые ладони хлебцы и благословлял их.

- Тело Христово.

- Аминь.

Затем подошла очередь незнакомца. Он стал перед О. Гуардой и, вместо того, чтобы протянуть руки, широко разинул рот. Что-то странное было в его лице, но что - этого о. Гуарда понять не мог.

Для того, чтобы засунуть просвиру в рот человека, о. Гуарда должен был наклониться. И при этом он почувствовал какой-то тошнотворно-сладковатый запах, природу которого трудно было понять. Запах исходил из открытого рта человека.

- Тело Христово.

Взглянув на незнакомца, о. Гуарда был поражен взглядом его глаз. Мгновенно он перенесся памятью в далекое детство. Августовская жара на Десятой Авеню, единственным спасением от которой для мальчишек были открытые пожарные краны. И вот ему посчастливилось поменять это сомнительное удовольствие на нормальный двухнедельный отдых в благотворительном лагере на лоне природы. Гуляя по этим Эдемским кущам, мальчик чуть не наступил на гремучую змею. Рептилия уставилась на него немигающими близорукими глазами без особого любопытства, но было в этом взгляде нечто, впоследствии интерпретировавшееся им, когда он стал взрослым человеком, как чистое Зло: неподражаемое, цельное, стихийное. Теперь снова о. Гуарда увидел именно такой взгляд.

- Аминь.

Человек отвернулся и пошел прочь, а о. Гуарда, вздрогнув всем телом, подумал, а не привиделось ли ему все это.

Была у о. Гуарда такая привычка - отдохнуть немного в ризнице, после того, как он со своими помощниками уже сняли облачение и убрали священные атрибуты мессы. Ризница церкви Святой Троицы была особенно роскошной и просторной. В ней хранились многие священные реликвии, которые он, когда было время, изучал полным любви и восхищения взором. Кроме того, месса была более священна для него, чем даже для многих людей его профессии, и ему требовалось какое-то время побыть одному, чтобы придти в себя после глубоких чувств, вызываемых в нем ею.

В ризнице всегда царила полутьма. Было только одно маленькое окошко в каменной стене, да и то затененное снаружи густыми зарослями колючего кустарника высотой в рост человека. Напротив окна была скамья из полированного дуба, такая же, как и скамьи для молящихся в самой церкви. Вот на ней о. Гуарда обычно сидел после мессы. Скамья была неудобная, и не случайно: в словаре Церкви слова "отдых" и "комфорт" никогда не были синонимами. Отдохнуть не возбранялось, и даже поощрялось, поскольку это очищает мысли и дух, - но только не в комфортабельных условиях.

О. Гуарда сидел на скамье, глядя неподвижным взором на зелень кустарника. Вьюрок летал над зарослями, будто что-то ища.

- Наблюдая за птицей, о. Гуарда вновь увидел треугольную голову гремучей змеи. Он даже рассмотрел ее чешуйчатое тело, маслянисто блестевшее в рассеянном солнечном свете, неприлично высунутый раздвоенный язык, черные, бездонные глаза. На этот неприятный образ наложилось видение открытого рта смуглого человека, его ожидающего подрагивающего языка, его черных, бездонных глаз.

О. Гуарда слегка вздрогнул, подавшись вперед на скамье. Вьюрок озабоченно вытаскивал что-то - какого-то насекомого - из колючих зарослей. С каким-то бессильным остолбенением о. Гуарда наблюдал, как тот пожирает свою добычу.

Когда он почувствовал, что в комнате находится кто-то еще? Этого он не мог сказать: настолько глубоко он погрузился в свои мысли.

- Отец Доннелли? - позвал он. Его помощник частенько возвращался в ризницу, разыскивая что-то, впоследствии оказывающееся в складках его собственной одежды.

- Да, отче.

Но это был не голос о. Доннелли, и о. Гуарда быстро повернул голову. - Кто это? - спросил он, глядя в затененный дальний угол ризницы. - Кто там?

- Отца Доннелли неожиданно куда-то вызвали, - ответил голос прямо позади него, и о. Гуарда попытался повернуться. Что-то крепко схватило его, удерживая.

- Кто вы? - спросил о. Гуарда. - Что вам здесь нужно? Денег? У меня их мало. Золото? Кому вы потом сможете продать реликвии?

- Я пришел, чтобы забрать тебя домой, - ответил голос, причем, так близко, что о. Гуарда снова уловил тошнотворно-сладкий запах, который он почувствовал, когда вкладывал причастие в рот смуглого человека.

Хватка усилилась, но это не испугало его. В молодости он уложил не одного задиру. У него это получалось так хорошо, что какое-то время он даже подумывал о карьере профессионального боксера, пока отец не выбил эту дурь из его головы. Потом молодой Доменик Гуарда пошел в армию и довольно долго прослужил в Юго-Восточной Азии, пока, наконец, страждущий духовного успокоения, не обратился к Богу.

Да и теперь о. Гуарда продолжал следить за собой, изнуряя себя ежедневными утомительными тренировками. Под священническими одеждами скрывалось мощное, мускулистое тело.

- Я и так дома, - ответил он, заставив себя слегка расслабиться. Этот человек из того же теста, что и хулиганы с Десятой Авеню, с которыми он знал как обращаться.

- Пока еще нет, - отозвался голос прямо у его уха.

И тогда, почувствовав все усиливающееся нажатие на болевую точку на шее, о. Гуарда осознал размеры опасности, нависшей над ним.

Он поднял плечи и руки, и, в тот момент, когда человек за его спиной предпринял попытку удержать захват, о. Гуарда резко подался корпусом вперед и освободился.

Мгновенно развернувшись, он нанес человеку слепой удар в лицо. Почувствовал что-то липкое костяшками кулака, он отдернул руку. Раздался звук чего-то рвущегося, и он, взглянув на свою руку, замер, будто пригвожденный к месту. К его кулаку прилипла какая-то субстанция телесного цвета, покрытая гримом.

Переведя глаза на смуглое лицо нападающего, о. Гуарда понял, какая странность заключалась в нем: на лице не было пор. Теперь вдоль скулы зияла прореха, сквозь которую виднелась настоящая кожа. Лицо человека скрывалось под прилегающей гуттаперчевой маской.

- Кто вы? - опять спросил о. Гуарда. - Я вас знаю?

- Это неважно, - ответил человек, и в голосе его о. Гуарда послышались знакомые нотки. Где он мог его слышать? - Важно то, что я знаю тебя.

В замкнутом пространстве ризницы звук раскрывающегося стального веера прозвучал с ужасающей ясностью. В этом звуке была ясность цели, заставившая о. Гуарду содрогнуться.

Теперь о. Гуарда знал - и знал с невероятной отчетливостью - что перед ним не просто какой-то задира или уличный хулиган. Поняв это, он поднял правую руку и сотворил крестное знамение.

- Прости ему, Господи, прости! - повторил он дважды, чувствуя, что во рту у него все пересохло.

Человек с двумя лицами сделал шаг вперед, а о. Гуарда отступил на шаг. Так продолжалось, пока о. Гуарда не уперся спиной в оконную раму.

Человек с двумя лицами все это время вращал веером с такой скоростью и ловкостью, что он издавал в воздухе звук, подобный рычанию зверя.

О. Гуарда перевел внимание с оружия на лицо человека, вернее сказать, на его глаза.

- Я знаю тебя, - сказал он, наконец, - ты - из далекого времени.

- И из далеких мест, - прибавил человек с двумя лицами с какой-то почти мечтательной интонацией в голосе. - Это верно.

В следующее мгновение стальной веер пронесся в воздухе, как гигантская летучая мышь. Его зазубренный торец с такой силой всадился в шею о. Гуарды, что удар отбросил его тело прямо на окно за его спиной.

Зазвенели стекла, кровь брызнула во все стороны, и человек с двумя лицами отступил. Затем он подошел, чтобы забрать свой стальной веер. За окном он увидел голову священника, лежащую под стеной колючего кустарника.

Он наклонился над телом о. Гуарды, чтобы отодрать прилипшую к пальцам гуттаперчу, но священник так крепко держал ее, что пришлось сломать два пальца на его руке. Но и тогда ему удалось отодрать ее с большим трудом.

Потом он распрямился и, выбив концом сложенного веера торчащие осколки стекла, человек с двумя лицами ловко пролез в окно.

У стены колючего кустарника он опустился на корточки и, подняв отсеченную голову о. Гуарды, запечатлел на посиневших губах прощальный поцелуй. Через мгновение он уже исчез, и вьюрок, спугнутый было шумом разбитого окна, теперь осмелел и вернулся. Его крылья мягко коснулись щеки о. Гуарды, когда он садился.

ЧАСТЬ I

ЗОЛОТЫЕ ГОРОДА В БЕСПЛОДНОЙ ПУСТЫНЕ

ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА

НЬЮ-ЙОРК - ПАРИЖ - НИЦЦА НЬЮ-ХАНААН - ВЕНА

Кристофер Хэй всегда мечтал стать писателем. Но не об этом он думал в тот свинцовый, промозглый апрельский день. Он был главным действующим лицом в душном, набитом людьми зале в здании Уголовного Суда на Центральной Улице, затерянном посреди нагромождения других старых домов в центре Манхеттена.

Стоя рядом с приземистым, здоровенным, как медведь, человеком с испитым лицом, который был его клиентом, и ожидая вердикта суда присяжных, Крис Хэй изо всех сил старался выбросить из головы неприятную мысль, как ненавистна ему его профессия адвоката. С этой мыслью ему было особенно трудно примириться, принимая во внимание жуткое количество денег и тяжкого труда, потраченных на его обучение в Принстоне и на Юридическом факультете Гарварда. Упорный труд никогда не пугал Криса Хэя, умение работать было его богатством, которого у него хоть отбавляй. Как и богатства в более привычном смысле этого слова - у его семейства. Его отец был владельцем промышленного конгломерата, дочерние фирмы которого были буквально в любой точке земного шара. Вот и сейчас отец со своей третьей женой находился в Бейджинге, проталкивая выгодный контракт для одной из своих Дальневосточных компаний.

Крис не напрасно потел над учебниками в университете. Его способности были замечены одной из престижных юридических фирм на Парк-Авеню, все еще растущей и поэтому жадной на молодые таланты.

Макс Стейнер, старший партнер фирмы, который высмотрел Криса среди выпускников, был низеньким, представительным человечком лет шестидесяти с гаком. Его седые волосы сильно поредели на том месте черепа, где у монахов положено быть тонзуре. Большой нос скорее украшал его, нежели портил, а широко посаженные, усталые глаза не упускали ничего вокруг. Усталыми они у него были потому, как он однажды объяснил Крису, что он был евреем, а к евреям мир относится с предубеждением.

- Видите ли, м-р Хэй, - сказал он Крису в первый день его работы, несмотря на блестящие способности, которыми вы, по моему глубокому убеждению, обладаете, вам предстоит это доказать фирме. И поэтому первые дела, которые мы вам поручим вести, могут показаться на первый взгляд довольно примитивными.

- Вы хотите сказать, что дела, препоручаемые новичкам, обычно скучные, уточнил Крис. - А часто просто незначительные.

Стейнер улыбнулся. - Мой дедушка говаривал: "Не важно, на кого ты плюнул, - на нищего или на миллионера. Важно не попасться". - Манера говорить, сама речь, медленная, часто многословная с заметным еврейским акцентом были подкупающе обезоруживающими.

Криса не испугал намек. - А что, если я скажу, что не имею дурной привычки плеваться, - заявил он.

- Все мы люди, - заметил Стейнер, - все человеки.

- Только некоторые из нас не попадаются, - закончил за него Крис.

Стейнер откинулся в кресле, заложив руки за голову. Хотя он одевался хорошо, его одежда всегда выглядела помятой, что придавало ему дружелюбный и какой-то даже всепрощающий вид. Однако, увидав его впервые в деле во время заседания суда, Крис был поражен до глубины души, когда тот стремительными аргументами взял за горло оппонента с четкостью, характерной для движений хирурга. - Мне кажется, м-р Хэй, у вас есть что-то на уме. Не будете ли вы так любезны сказать, что именно?

- По правде говоря, - ответил Крис, - я пришел сюда не для того, чтобы подбирать чьи-то объедки. Я пришел, чтобы создать себе репутацию. Полагаю, что у любой юридической фирмы - в том числе и у фирмы Стейнер, Макдоуэлл и Файн есть масса перспективных дел, которым не уделяется должного внимания. От многих просто отказываются, потому что они кажутся настолько безнадежными, что никто не хочет за них браться. Честно говоря, сэр, я считаю это неправильным.

И затем Крис начал отстаивать свой излюбленный тезис о том, что каждый человек имеет право на компетентную и добросовестную защиту в суде, с тем красноречием и убедительностью, с каким он отстаивал своих гипотетических подзащитных на занятиях в университете.

- Надеюсь, вы знаете, на что себя обрекаете, м-р Хэй - сказал Стейнер.

- Знаю, сэр. Я об этом много думал.

- Должен вас предупредить со всей ответственностью, что многие ваши коллеги не разделяют вашей эгалитаристской интерпретации закона, исходящей из тезиса о всеобщем равенстве.

Крис, знал, что Стейнер говорит о других старших партнерах фирмы. - Без равенства нет правосудия, сэр, - сказал он упрямо.

Стейнер недовольно буркнул свое "поживем - увидим".

Пять лет Крис трудился в траншеях Нью-йоркского подземного лабиринта, известного как "Круги ада". Он начал с небольших, но не незначительных дел, которые не взяла бы на себя никакая другая фирма. К удивлению многих - и, соответственно, к зависти - он их выиграл. Скоро он уже успешно справлялся с более крупными и более сложными делами.

Крис работал, не покладая рук. В течение нескольких лет он стал настолько известен, что средства массовой информации начали освещать его деятельность. Еще когда заканчивался первый год пребывания Криса в фирме, в его офис вошел Стейнер и сказал: "В тебе есть божий дар, Крис. Я бы назвал это обтянутым бархатом молоточком, которым ты вколачиваешь в неповоротливые мозги присяжных то, что тебе надо. Они верят тебе. Они видят тебя, а не твоего подзащитного. Они слышат каждое твое слово".

Крис продолжал выигрывать одно дело за другим. Скоро он был нарасхват, и его время уже ему не принадлежало. Вот тогда он и решил открыть свою собственную фирму на Парк-Авеню, подобрав с большим тщанием собственных помощников и клерков, но, по настоянию Макса Стейнера, оставаясь консультантом своей старой фирмы, которая отпустила его с большой неохотой.

Все это было восемнадцать месяцев назад. А потом в его офис вошел Маркус Гейбл, и все пошло прахом: он возненавидел свою профессию.

Этот Маркус Гейбл и был тем человеком, который теперь стоял рядом с Крисом Хэем, ожидая вердикта суда присяжных. Над ним тяготело обвинение в убийстве его жены Линды, которая, по его словам, погибла в результате неосторожного обращения с пистолетом, на ношение которого у него было соответствующее разрешение. Она не умела им пользоваться, заявил он, и вообще ненавидела огнестрельное оружие. Желая убрать его из спальни, она вытаскивала пистолет из ящика туалетного столика у кровати, когда он самопроизвольно разрядился, убив ее на месте.

Обвинение же настаивало, что Линда Гейбл, узнав о том, что муж ей изменяет, затеяла ссору. Ссора перешла в драку, во время которой Гейбл достал пистолет и застрелил свою жену.

Допросив многих свидетелей, Аликс Лэйн, помощник прокурора округа, убедительно доказала, что Маркус Гейбл имел взрывной характер и что его было легко вывести из себя. Обвинение также установило, что Гейбл проводил много времени в маленькой квартире, которую он снимал в Манхеттене, явно предпочитая ее роскошным апартаментам на Пятой Авеню, где они жили с женой. В этом обвинение видело косвенное доказательство того, что у Гейбла была любовница.

Со своей стороны, Крис установил с помощью множества свидетелей, что характер бизнеса, которым занимался Гейбл, а, именно, торговля товарами повышенного спроса, являлся причиной его ненормированного рабочего дня. Более того, его ориентированность на внешний рынок - особенно, в секторе Тихоокеанского региона - вынуждала его работать по ночам. Маркус Гейбл взял себе за правило не заниматься делами дома, чтобы не превращать жизнь жены в ад своими длительными и сложными переговорами с заокеанскими фирмами, которые ему приходилось проводить по ночам.

В своем отделанном красным деревом офисе Крис неоднократно спрашивал Гейбла насчет слухов по поводу его любовных связей. Он говорил, что, если обвинению удастся доказать существование его любовницы, или даже заронить в сознание членов суда присяжных серьезное подозрение о том, что Гейбл валял дурака на стороне, то это очень осложнит дело.

- А я думал, что считаюсь невиновным, пока не доказана моя вина, возражал Гейбл. - Суду присяжных надо доказать мою виновность, да так, чтобы и тени сомнения не оставалось. - Он пожал своими массивными плечами. - Что волноваться прежде времени?

- Позвольте напомнить вам, - заметил Крис, - о гнусном характере преступления, в котором вас обвиняют. Убийство второй степени попадает в категорию А-1 Уложения о преступлениях. В уголовном кодексе оно определяется так: "Деяние с намерением вызвать смерть человека, являющееся причиной его смерти".

- Намерение? - вскричал Маркус Гейбл. - Какое намерение?

- Обвинение считает, что уже тот факт, что вы взяли в руки заряженное оружие, является преступным намерением.

- Но такое говорится обычно о преднамеренном убийстве!

- Нет, - возразил Крис. - Согласно Пункту 1125.25, намерение убить теперь не считается обязательной частью предварительно обдуманного плана убийства. Оно может, фактически, быть результатом внезапно возникшего решения.

Гейбл отмахнулся от юридических тонкостей. - Эта хреновина гроша ломаного не стоит. Не так все произошло!

Крис упрямо продолжал.

- Обвинение предъявит суду присяжных фотографии вашей жены, сделанные полицией, прибывшей на место происшествия. Они притащат в зал суда всех - я подчеркиваю, всех - кто когда-либо видел вас с женщиной, независимо от того, с какими бы невинными целями вы с ней не встречались.

- А теперь я хочу напомнить вам, что именно я вызвал полицию, - возразил Гейбл. - И я был на месте, когда они прибыли, и все им сам показал. Я позволил им совать нос, куда им только не заблагорассудится.

Крис уже достаточно хорошо знал Маркуса Гейбла, чтобы воздержаться от напоминания о том, что полиция имела право на самый тщательный обыск места преступления и без специального разрешения Гейбла. Но говорить об этом значило только подлить масла в огонь. Поэтому Крис поднял руку в умиротворяющем жесте. - Признаю, это не типичные действия для виновного в убийстве, - сказал он. По этому вопросу мы уже договорились с вами. Тем не менее, я пытаюсь заставить вас осознать, что в зале суда вас ожидает не легкая тренировочная схватка, а настоящий бой, причем, без перчаток. Я, конечно, уповаю на то, что справедливость и правосудие восторжествуют в сердцах членов суда присяжных. Но до момента, когда они удалятся на совещание, чтобы вынести свой вердикт, всякое может случиться. Обвинение не остановится перед тем, чтобы стащить вас и всех, кто вас поддерживает, в самую что ни на есть яму. Я хорошо знаю представителя обвинения, Аликс Лэйн. Прокурор округа очень заинтересован в этом деле, а Аликс Лэйн - его лучший помощник. Она умна и компетентна. Она спит и видит, чтобы ее имя попало в газетные заголовки, и уж учует за милю, когда пахнет жареным, - даже если это и не ее стряпня.

- Послушайте-ка, а я ведь - ветеран Вьетнамской войны, - сказал на это Гейбл. - У меня целая пригоршня орденов и медалей, и, смею вас заверить, за каждый из них я рисковал башкой. Я их заслужил на поле боя. Многие ребята, выбравшиеся из этого дерьма, обязаны мне жизнью. Вот на чем можно выстроить мою защиту адвокат! Я уже вижу газетные заголовки аршинными буквами: ГЕРОЙ ВОЙНЫ НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ. Это не должно не потрясти обвинителей. И это не вранье. Черт побери, меня до сих пор преследуют по ночам кошмары! Один из них особенно мерзкий. Будто я в лифте опускаюсь все вниз и вниз. Внезапно двери открываются, и вот я по колено в крови, хлынувшей в кабину. А в крови плавают потроха, руки и головы моих погибших корешей. Их мертвые глаза смотрят на меня, скрюченные пальцы манят меня к себе. - Гейбл с силой выдохнул сквозь оттопыренные губы, как будто выпуская излишек энергии. - И всегда я пробуждаюсь от этого кошмара, слыша плач маленькой девочки. - Он бросил на Криса тяжелый взгляд. - Жуть, верно?

Маркус Гейбл задумчиво кивнул сам себе после этих слов и затем добавил: "Конечно, не все на суде будет тишь и гладь. Но такова наша жизнь! Я прошел сквозь ад и выбрался из него через заднюю дверь. Ну, хорошо, выдаст нам Аликс Лэйн что-нибудь. А мы это ей назад, на лопате! Меня только одно волнует, когда я смогу вернуться к своему бизнесу. Это сучье дело стоит мне кучи денег каждый день, пока я утюжу своей задницей скамейки в этом суде.

Крис посмотрел на него, на этого коротышку с мощными, как у борца, плечами, с жесткими глазами солдата, с большим хищным ртом на лице, которое можно назвать красивым, если при этом иметь в виду силу, которую это лицо излучало. Надо полагать, женщины всегда пользовались этим словом, описывая его внешность.

В этом лице была зрелость, которую может принести только возраст. Но, тем не менее, оно было гладким, как у юноши. Кто знает, подумал Крис, может, Гейбл все-таки время от времени подтягивает кожу? Он более внимательно пригляделся к местам поближе к ушам и, конечно, обнаружил красноречивые шрамчики.

- Под "сучьим делом", я полагаю, вы имеете в виду смерть вашей жены? спросил он.

- Не саму смерть, - ответил Гейбл, как всегда отмахиваясь от мнения другого человека, не совпадающего с его собственным. - Я имею в виду эту пародию на правосудие, через перипетии которой мне приходится проходить.

Крис подумал о том, есть ли в лексиконе Маркуса Гейбла словосочетание "угрызение совести". Наверное, есть, решил он, но, скорее всего, снабженное негативными, презрительными коннотациями.

- Я добиваюсь от вас только правды, м-р Гейбл, - сказал Крис. - Если вы солгали мне в чем-то, то я не смогу вам помочь при всем желании. И если обвинение докопается до какой-либо правды относительно вас, о которой мне ничего не известно, вы будете обнюхивать стены исправительного заведения с внутренней стороны в течение ближайших пятнадцати лет, как минимум, прежде чем в суде будет принято к слушанию дело о вашем досрочном условном освобождении.

- Что это ты там говорите о тюрьме? - воскликнул Гейбл, вскакивая со стула: его так и распирало от избытка энергии. - Вы здесь как раз для того, чтобы сделать так, чтобы я не попал в тюрьму. - Он перевел глаза с Криса на репродукцию гравюры Дега на стене. - Знаете, а у меня несколько лет висел оригинал. Мне он никогда не нравился, и я купил его не потому, что он мне нравился. Просто Линда думала, что эта картина хорошо смотрится над диваном в гостиной, или что-то в этом роде, не помню уж точно. Но это не важно. Я продал ее на аукционе в прошлом месяце, и мне дали за нее вчетверо больше, чем я заплатил. Эти япошки отрывают с руками любую хреновину. Просто удивительно. Набрасываются, как стая пираний, сшибая друг друга, чтобы освободиться от своих иен, пока на них хоть что-то можно купить...

- Ну а правда?

Гейбл заморгал длинными, как у девушки, ресницами.

- Причем здесь правда? Ах, да. Правда состоит в том, что искусство - это та же коммерция. Сколько я могу за него выручить и какой доход я получу, продав. Цвет, перспектива, формы, оригинальность видения мира - все это ерунда для меня. Честно говоря, я подозреваю, что и для всех людей.

Крис смотрел в окно на голубоватую дымку от выхлопных газов, окутывающую Сентрал-Парк, медленно считая про себя до десяти. - Я не о том. Я - о вашей любовнице, - сказал он, наконец.

- Это чистейшая ложь! - крикнул Гейбл, ударив кулаком по столу. Его лицо застыло в непроницаемую маску, так что у Криса создалось впечатление, что, если по этой маске ударить молотком, она разобьется на мелкие кусочки. - Я любил свою жену. Всякий, кто скажет противоположное, солжет. Понятно?

Крис кивнул.

- Понятно. Но должен вас предупредить, что всю следующую неделю, а может, и часть следующей, на нас будет литься дерьмо, как из рога изобилия.

- Я вам плачу за вашу работу, - сказал Гейбл, уже держась за ручку двери. - Вот и выполняйте ее, черт побери, не спрашивая у меня на то особого разрешения.

Вот тут-то и почувствовал Крис впервые, насколько ненавистна ему его работа. Он всегда верил в святость прав человека, как и в мудрость американской судебной системы. Каждому гарантируется объективное разбирательство, справедливый суд и непредвзятая оценка его проступка здравомыслящими согражданами. Гордость этими достижениями демократии и привела Криса на юридический факультет.

Но теперь, после возвышенных, идейных дискуссий на семинарах, после аргументов, которыми он убедил Макса Стейнера передавать ему безнадежные дела, пришли будни Кругов Ада, когда он сам с тоской во взоре мог наблюдать, как человеческие отбросы проскальзывают сквозь благородные залы, где вершится правосудие. Крис видел, что эти люди насмехаются над законом. Они нанимают ловких юристов, вроде Криса, чтобы те помогли им выкарабкаться. И Крис, с его наивной верой в то, что права каждого человека должны быть защищены, послушно вызволял их, просто отвернув от них глаза, как от бородавки на носу симпатичной женщины. Он предпочитал совать голову в работу, как страус сует ее в песок при опасности. Не его дело, убеждал он себя, судить о личностных качествах его подзащитных. Это - дело психиатров.

Теперь он понял, что, не обращая внимания на то, каких клиентов он берется защищать, он вынужден закрывать глаза на то, каким адвокатом он становится. Даже не заметив, когда это случилось, он вдруг обнаружил, что его вера в правоту того, что он делает, пошатнулась. Дело Маркуса Гейбла было, как говорится, последней соломинкой, которая сломала спину верблюда. Оно, как лакмусовая бумажка, проявило все сомнения и страхи Криса.

Он вспомнил слова Макса Стейнера: Надеюсь, вы знаете, на что себя обрекаете, м-р Хэй. И его ужасно наивный ответ: Знаю, сэр. Весь ужас заключался в том, что Крис абсолютно не знал, во что встревает. А вот Макс знал, по-видимому. Почему он не осадил Криса с самого начала?

Крис недоумевал, как он примирит эти новые и опасные ощущения с его прежним наивным идеализмом. Он настолько отчаялся найти ответ на этот проклятый вопрос, что решил просто выбросить его из головы.

Он проглотил злость, которую чувствовал по отношению к Маркусу Гейблу, разочарование, которое он чувствовал по отношению к самому себе, и сосредоточился на работе, которую надо доделать. Он перебрал в уме обвинения, выдвинутые против Гейбла прокурором. Он вызвал бывших друзей Линды, ее психиатра, врачей клиники, в которой она не раз побывала, пытаясь излечиться от алкоголизма и наркомании. Аликс Лэйн, помощник окружного прокурора, поняв намерение Криса выразила решительный протест, заявив, что эти свидетельские показания несущественны и могут просто ввести в заблуждение суд. Протест был отклонен.

Свидетели вспомнили многочисленные случаи депрессии Линды Гейбл, ее навязчивые идеи, вспышки ярости и тихой истерии. Один из врачей показал под присягой, что Линда полгода считала себя одержимой дьяволом.

В результате этого довольно нескромного погружения в адские бездны психики Линды Гейбл начала вырисовываться другая сторона личности Маркуса Гейбла. Прежде присяжные заседатели видели в нем узколобого бизнесмена. Теперь Крис рассказал им о его военных заслугах, показав своего подзащитного как настоящего патриота, героя войны и примерного семьянина: терпеливого, доброго, всепрощающего. Достав свой "молоточек, обтянутый бархатом", он загнал последний гвоздик в сознание присяжных. ДЕЛО КРИСА ХЭЯ, ЗАЩИЩАЮЩЕГО ГЕРОЯ ВОЙНЫ, - вот как окрестили газетчики этот процесс. Не как дело Маркуса Гейбла.

Странно, однако, что Аликс Лэйн не выполнила своей угрозы представить суду предполагаемую любовницу

Маркуса Гейбла, что, по ее мнению, должно добить обвиняемого. Но слушание закончено, никакой любовницы так и не появилось на скамье свидетелей. Теперь ее красноречивое отсутствие, по мнению Криса, добивало представителей обвинения.

- Члены суда присяжных, - обратился к ним судья, - вынесли ли вы свой вердикт?

- Да, ваша честь, - ответил председатель суда и вручил сложенный листок бумаги бейлифу, который и понес его судье. Нес он этот листок, кажется, целую вечность.

Судья не спеша развернул его и, прочтя, поднял голову и кивнул председателю.

- Относительно обвинения в убийстве второй степени, повлекшем за собой смерть Линды Гейбл, - сказал председатель, - мы, члены суда присяжных, считаем Маркуса Гейбла невиновным.

Зала суда взорвалась долго сдерживаемыми эмоциями. Маркус Гейбл встретил это стоически. Он стоял молча. Наконец, Крис обратился к нему: "М-р Гейбл, с вами все в порядке?"

- Да, - ответил Гейбл, не моргнув глазом. - Пойдемте, вскроем пирог.

Когда они вышли из зала суда, Крис сунул ему напечатанный заранее на машинке текст, который тот и зачитал репортерам, сгрудившимся вокруг них в сумрачном, отделанном мрамором холле, стены которого привыкли к подобным сценам и лишь отбрасывали слова гулким эхом.

- Это все, ребята, - сказал Крис, когда Гейбл кончил читать. Джентльмены от прессы уже забрасывали их вопросами. - Вы услышали все, что имел вам сообщить мой клиент. Больше никаких комментариев.

Он провел Гейбла через недовольно гудящую толпу. На верху широкой каменной лестницы его остановила Аликс Лэйн.

- Я бы хотела сказать вам пару слов, - сказала она. Крис повернулся к своему клиенту. - Я вас сейчас догоню.

Помощник окружного прокурора проводила Гейбла холодным взглядом своих серых глаз, когда он спускался по лестнице, направляясь к ожидающему его лимузину. - Удивляюсь, что он идет, - прокомментировала она. - Гад, вроде него, должен был бы ползти на брюхе по этим ступенькам. - Она повернулась к Крису. - Жаль, что не могу тебе сказать, что восхищена тем, что ты делал в зале суда.

- Это моя работа.

Аликс презрительно фыркнула. Кровь бросилась ей в лицо, лицо мадонны с полотна художника прерафаэлита, ангельские черты которого скрывали жесткость ее личности. Рыжеватые волосы кольцами спускались на плечи. На шее блестела серебряная цепочка. - Ты хочешь сказать, что твоя работа заключается в том, чтобы отпускать убийц на свободу?

- Выбирай слова, адвокат, - отпарировал Крис. - С моего клиента только что снято подозрение в преступных действиях.

- И все-таки он убийца, - сказала Аликс Лэйн. - Возможно, только трое из нас - я, ты и сам Гейбл - знают сейчас об этом. Но этот факт не отменяет другого: он убийца. И если бы мне удалось представить суду свидетельские показания, которые я грозилась добыть, весь мир узнал бы об этом факте.

- Если хочешь совета от собрата по профессии, лучше заткнись, - не выдержал Крис, сам удивившись злости, которую он вдруг почувствовал. Может быть, это потому, что он считал помощника окружного прокурора чертовски привлекательной? Сколько раз с тех пор, как он познакомился с ней, ему хотелось поговорить с ней по душам! Перекидываясь с ней парой слов во время перерывов в заседаниях суда, он чувствовал, что ему нравится в ней все, кроме ее старомодного представления о самой себе. Она казалась скованной, как будто ей было неловко от ее собственной сексуальной привлекательности. И еще было очевидно, что она не одобряла его концепции правосудия. Однако, не менее очевидным было и то, что и он ей нравился, несмотря ни на что. - Признай свое поражение. Тебе выпал дохлый номер, и средства массовой информации теперь устроят себе пиршество, расклевывая его - да и тебя не пощадят. И я тебя честно предупреждаю, что, если ты не утихомиришься, я буду вынужден подать на тебя в суд за клевету на моего клиента с целью испортить ему репутацию.

- Вот смеху-то будет, а? - глаза Аликс метали молнии. - Господи, как только земля носит подонков вроде тебя, которые загребают денежки, вызволяя слизняков, подобных Гейблу, - и все под личиной ревностного отношения к закону, которым они кичатся перед прессой? Каждый заслуживает добросовестной и компетентной защиты. Все это верно. Только ты забываешь сообщить, давая интервью газетчикам, что защита эта стоит двести пятьдесят долларов в час. Твой лозунг до того фальшив, что меня мутит от него. Скажи-ка мне, когда ты в последний раз брал дело pro bono publico4 просто потому, что поверил своему клиенту? Ты не адвокат, м-р Хэй. Ты - шоумен. Твое место в балагане, вместе со шпагоглотателями, с пожирателями огня и жонглерами. - Она указала рукой на каменный фасад здания Уголовного Суда. - Тебе никогда не приходило в голову, что здесь, в залах правосудия, тебе не место?

Прежде чем Крис смог ответить, она ушла и бурлящая толпа у входа поглотила ее. Теперь он чувствовал не столько злость, сколько усталость и депрессию. Как будто она заглянула ему в самую душу и вытащила на свет божий грязь, накопившуюся там.

- Пропади все пропадом, - буркнул Крис и заторопился вниз по ступеням навстречу промозглой серости дня. Дождь все усиливался, и он почти бегом добрался до ожидающего его лимузина. Уселся рядом с Гейблом, захлопнул дверцу.

- Откуда хромота, адвокат? Что-то не замечал ее раньше.

Крис поморщился. Это все дождь. - Он не любил, когда ему напоминали о больной ноге. - Так, ничего. Старая травма бедра. - В машине было темно, как в катафалке.

- Спорт или война? - полюбопытствовал Гейбл. Он уже налил себе бокал шампанского из небольшой емкости, приготовленной заранее и охлажденной в холодильнике лимузина.

- И то, и другое, - ответил Крис. Он все еще думал о том, что сказала Аликс Лэйн.

- Вот как? - В первый раз с тех пор, как они познакомились, Маркус Гейбл посмотрел на Криса с интересом, - Продолжайте, - бросил он и повернулся к шоферу. - В Гриль-бар, Эдди. И дави на всю катушку. Я умираю с голоду.

- Есть, сэр.

Лимузин скользнул с тихую заводь центральной части Манхеттена и поплыл мимо домов-муравейников, возвышающихся над старыми улицами, преобразившимися так в атомный век, благодаря мечтам счастливчиков, владевших этой землей, разбогатеть на палладии, какао-бобах и замороженных свиных внутренностях.

- Итак, - напомнил Гейбл, - расскажите мне, что приключилось с вашим бедром.

Крис удивленно посмотрел на него.

- М-р Гейбл, - сказал он. - Вас только что признали невиновным в убийстве вашей жены. Неужели вы на это никак не отреагируете?

Гейбл бросил на него косой взгляд.

- А вы что, ожидаете, что я поглажу вас по головке за это? В честь чего? Это ведь ваша работа. Вам за нее хорошо заплатили. - Он пожал плечами. - Ну ладно. Мне понравилась та речь, что вы состряпали для меня. Просто класс. Все завтрашние газеты будут ее перепечатывать.

- Человек вы или нет? - не сдавался Крис. - Испытываете вы когда-нибудь хоть какие эмоции?

- Послушайте-ка, адвокат, какие бы эмоции я не испытывал, ни вы, ни кто-либо еще оттуда, - он кивнул на мир, пробегающий за затемненными окнами лимузина, - никогда не узнает. Это уж как пить дать.

Но после трех огромных стаканов виски с содовой в гриль-баре он заговорил немного по-другому.

- Вам сколько? - полюбопытствовал Гейбл. - Тридцать девять, сорок? Мне только что стукнуло пятьдесят. Что это значит для меня? Это значит, что я отдалился еще на один год от войны. - Они сидели за лучшим столиком в фешенебельном Гриль-баре на Второй авеню. Исцарапанный белый пол посыпан опилками. Стены увешаны увеличенными черно-белыми фотографиями звезд шоу-бизнеса с их автографами и теплыми пожеланиями в адрес Дона, владельца бара.

- Война, - задумчиво произнес Гейбл. - Конечно, она изменила меня. Как можно не измениться, побывав в этом сучьем адском пекле? Единственный способ остаться таким, как был, - это быть убитым. Всякий, кто утверждает противоположное, брешет как шелудивый пес.

Метрдотель приблизился к их столику, но, видя, что уважаемые посетители увлечены разговором, счел за благо не мешать им.

- И вот что я вам скажу, - продолжал Гейбл. - Я видал много парней, которые отказывались меняться. Иисус и Мария, это были конченные ребята. С первого взгляда было ясно, что конченные. Они знали, что попали в пекло, но не желали жить по его законам. Но, смею вас заверить, только черти выживают в аду. Те, кто понял, что война - это чистой воды анархия, кто приспособился к жизни в таких условиях, мобилизовав все свои внутренние ресурсы, - тот уцелел. Все остальные, так или иначе, погибли. Люди мерли, как мухи, в этих выжженных напалмом джунглях, на этих вонючих рисовых полях, где на каждом шагу тебя ожидает мина.

Гейбл сделал большой глоток виски и прополоскал полость рта, прежде чем проглотить.

- Вы сами прекрасно это знаете, поскольку были там, что урожай риса зависит от дождей. Так вот. В один из годов, когда я был во Вьетнаме, сезон дождей пришел раньше обычного. И вода, что стояла на их рисовых полях, была красной. Красной, как кровь, понимаете? Сотни наших морских пехотинцев нашли там смерть, разорванные на мелкие кусочки, - и удобрили своей кровью их долбаный рис. - Гейбл допил свой стакан. - Один Чарли, которого я взял в плен, смеясь, говорил мне, что у них в этом году будет шикарный урожай риса. Говорил и смеялся. Но, можете быть уверены, этот сукин сын сразу перестал смеяться, когда я ему отхватил член и заставил его сожрать. - Гейбл взял со стола меню. - Ну что, будем заказывать? Надо что-нибудь забросить в рот.

Крис не знал, смеяться ему или плакать. Что за человек этот Маркус Гейбл! Какая-то китайская головоломка с отвратительной, но притягивающей внешностью. Каждый раз, когда тебе кажется, что ты понял его характер, откуда-то выныривает другой, неожиданный аспект этой сложной личности, как гоблин из-под земли в Парке ужасов.

Гейбл заказал вырезку с жареным картофелем под слоем жареного лука. Крис заказал тунца на вертеле.

- Рыба, - сказал Гейбл, когда официант отошел, - вся она воняет кровью. Он пожал плечами. - Опять отголоски войны, наверно. После Вьетнама я видеть не могу рыбу. Несколько лет назад мой дружок пригласил меня на морскую прогулку. У него яхта в Ист-Бэй Бридж - это одно из местечек на Длинном Острове5. Роскошная серая с зеленым яхта шестидесяти пяти футов длины, которую он назвал "Моника" в честь своей любовницы-француженки. Ну, в общем, отправились мы на охоту за тунцом. Надо сказать, мой кореш - чертовски удачливый рыбак, и уже минут через двадцать ему удалось загарпунить настоящее чудовище весом эдак в четверть тонны. "Эй, Маркус, - сказал он через пару часов, когда ему удалось вытащить чудовище на палубу, - подойди и взгляни на этого детку". Я, конечно, не хотел подходить, но там была Моника. Ну что мне оставалось делать? Я подошел, поглядел - и меня вывернуло наизнанку прямо на эту сучью рыбу. Гейбл засмеялся. - Хотите верьте, хотите нет, прямо на эту сучью рыбу. Богом клянусь!

Вот тут-то, прямо как по команде какого-то садиста, принесли их заказ. Гейбл не имел привычки болтать за едой. Он ел быстро, словно торопился на заседание совета директоров. Когда он отодвинул от себя пустую тарелку, Крис все еще ковырял своего тунца. Но это не помешало Гейблу вновь начать разговор, предварительно заказав двойной кофе с ликером.

- Итак, - сказал он, пожалуй, в еще более экспансивной манере, чем обычно, - расскажите мне, что случилось с вашей ногой. Тоже ранение, полученное во Вьетнаме?

- Нет, - ответил Крис. Он не был во Вьетнаме, как считал Гейбл, но признаться в этом ему сейчас было так же трудно, как и во время разговоров с его братом Терри. - В Париже.

- В Париже? - удивился Гейбл, помешивая ложечкой кофе. - Да бросьте вы меня разыгрывать. Не хотите же вы мне сказать, что воевали во Франции!

- В какой-то степени, да, - ответил Крис. - Я принимал участие в велогонке "Тур де Франс".

Гейбл рассмеялся. - Ну и ну! Называть чертовы гонки войной!

- Я был в составе команды из девяти человек, - объяснил Крис. - И мы проехали тысячу девятьсот миль за двадцать два дня. Стартовали в городке под названием Рубо, пересекли Бельгию и Голландию, перемахнули через Французские Альпы и финишировали в Париже. - Он продолжал ковырять свою рыбу. - Поверьте, это тоже была своего рода война.

- Но не как во Вьетнаме, - возразил Гейбл, с какими-то странными интонациями в голосе произнося слово "Вьетнам". Будто он говорил о женщине или о каком-то невероятно ценном предмете, являющемся его личной собственностью.

- Конечно, не как во Вьетнаме, - согласился Крис. - И сравнивать нечего.

- Почему не сравнить? Вот и ловля тунца, чтоб ему пусто было! Думаете легко этого поганца вытащить из моря? Тоже своего рода война. Облевал я его всего, как я уже вам рассказывал. Но, черт побери, я не в обиде, потому что Моника свела меня вниз, слизала пот у меня с лица, потом засунула свой язык мне в рот, освобождаясь тем временем от купальника. Вымотала меня, как сукиного сына, пока мой кореш возился со своим тунцом прямо у нас над головами.

Крис отказывался верить своим ушам. Так вот в чем, оказывается, была соль этой побасенки Гейбла про рыбу! Как обманывать свою жену и наставлять рога другу? - Ну а как ваша жена? - спросил он.

- Что жена?

- Она была с вами тогда?

- Нет, - ответил Гейбл. - Но даже если бы и была, то что из этого? Она бы узнала обо всем этом не больше, чем мой кореш.

- Но ведь вы говорили мне, что любите свою жену, м-р Гейбл.

- Говорил. Ну и что? Я вам многое говорил, адвокат, и, судя по тону, с каким вы это произнесли, чертовски рад, что говорил. Ваш тон подтверждает, что я был полностью прав насчет вас и что вам надо обязательно подыгрывать. Вы наивны, как сам Эллиот Несс. Знаете об этом?

Крис сидел абсолютно неподвижно.

- Вы хотите сказать, что лгали мне?

- Ничего я вам не говорю, - ответил Гейбл. - Но вы у нас настоящий гений по части чтения между строк.

- Значит, все-таки была любовница.

- Что с вами, адвокат? Да вы совсем побледнели!

- Случилась драка с женой? Именно так, как считала Аликс Лэйн? - Со все возрастающим ужасом он следил, как по лицу Гейбла расплывается прямо-таки волчья ухмылка. - Вы достали пистолет из столика и...

- Извините, м-р Хэй, - сказал внезапно появившийся у их столика официант. - Вас просят к телефону.

- Минуточку, - ответил Крис. Он не мог оторвать взгляда от жуткого лица Маркуса Гейбла.

- Говорят, что очень срочно, - прибавил официант.

- Я сказал, что подойду через минуту, - огрызнулся Крис.

Официант ушел, и он продолжал: - Вы достали пистолет и застрелили ее? Убили свою жену?

- Вы действительно думаете, я бы признался, даже если все было именно так, как вы расписываете?

Крис навалился грудью на заставленный тарелками стол:

- Я только что спас вашу шкуру, Гейбл. Я думаю, что заслуживаю того, чтобы вы сказали мне правду.

Гейбл закончил свой кофе, вытер губы.

- Ни хрена вы не заслуживаете, адвокат, и я вам сейчас объясню, почему. Ваши услуги обошлись мне по двести пятьдесят долларов в час, и, по совести говоря, вы стоите этих денег, вплоть до цента. Вы пришлете мне счет, и мой чек будет выслан вам в тот же день. Вот как я веду все свои дела. Он встал. - И это одно из моих дел, - ни больше, ни меньше.

- Вы сошли с ума, - промолвил Крис. - А, может, я сошел? - Он прямо-таки видел перед собой укоризненный взгляд глаз Аликс Лэйн. - Я вам поверил. Иначе я просто не взялся бы вести ваше дело.

- Э, бросьте вы это, адвокат, - осклабился Гейбл, театральным жестом обводя рукой вокруг. - Здесь никого нет, только мы, цыплята. Поберегите ваши жалкие слова о конституционных правах для прессы. У вас это здорово получается, и газетчики вас поэтому просто обожают. И именно поэтому я хотел, чтобы меня защищали именно вы.

- Я вас предупреждал, Гейбл, что вы должны мне говорить только правду.

- Конечно. Конечно. Я понимаю. С самого начала я сообщил вам все, что вам надо было знать. И не собираюсь ничего менять. - Он бросил на стол несколько сотенных купюр. - Эх, адвокат! Вы - гений, когда заходите в залу суда, но вы ни хрена не петрите в том, что происходит за ее пределами. Пора бы вам знать, что в жизни далеко не все вопросы имеют ответы.

Через пять минут Крис взял трубку, и ему сообщили, что в городке Турет-сюр-Луп на юге Франции убит его брат Терри Хэй.

Лейтенант Сив Гуарда наблюдал, как с потолка капает вода. На улице шел сильный дождь, и было ясно, что этот дом нуждается в капитальном ремонте уже лет десять. Он и не заваливается, наверно, лишь потому, что с обоих сторон его подпирают такие же закопченные, ветхие здания.

Кап, кап, кап. Потом капель превратилась в заправскую течь. Подняв голову, Сив мог слышать, как за стенами бегают крысы, попискивая, когда надо уступить дорогу вторгшейся на их территорию воде.

Сив стоял в темноте лестничной площадки на самом верху этого заведения, одной ногой на последней ступеньке лестницы. Темнота сейчас была его верным союзником, и он старался раствориться в ней. Сквозь окно, не закрывающееся из-за векового нароста сажи, доносилась быстрая речь на кантонском диалекте, поднимающаяся на вопросительных словах, заканчивающих предложения, подобно морским волнам. Вместе с этими звуками доносились и запахи аниса, поджаренной свинины, специй, перебивающие запах мочи, пропитавший лестничную площадку. Сиву приходилось бывать по делам в Гонконге, и он мог засвидетельствовать, что смешения запахов там идентичны этому. За этим закопченным окном была Нью-йоркская улица под названием Пэлл-стрит, а вовсе не Гонконгская Лэддер-стрит, но разницы между ними особой не было.

Держа наготове свой револьвер, Сив настороженно прислушивался. Только один раз он рискнул посмотреть на часы. Прошло семь минут после переговоров с Питером Чаном, и, памятуя о том, что за тип этот Чан, - это опасный знак.

Сив снова перебрал в уме все основные факты, имеющие отношение к ситуации, в которой они оказались. Питер Чан, известный среди китайцев как Дракон Чан, стоял во главе банды торговцев наркотиками. Говорили, что ему принадлежит половина Чайна-Тауна, и даже те предприятия, которые ему не принадлежали, ежемесячно платят ему дань, чтобы не быть стертыми с лица земли. Сив помнил, как в прошлом году на Пэлл-стрит сгорело три магазина. Хотя доказать это было невозможно, однако, по единодушному мнению людей Сива, таким образом Дракон рассчитался с непокорными, чтобы другим неповадно было.

Задолго до этого, однако, этот район стал для Сива объектом особого внимания. По личному указанию мэра, обеспокоенного тем, что торговля наркотиками грозила задушить Чайна-Таун, да и весь Нью-Йорк впридачу, ему предстояло провести здесь важную операцию. Выбор пал на Сива, частично, потому, что он провел восемнадцать месяцев в Гонконге, Таиланде и в самых опасных районах плато Шан в Бирме, работая на федеральное Агентство по Борьбе с Наркобизнесом (АБН), изучая пути, по которым в Европу и Америку поступал товар, именуемый в Азии "слезами мака". Он до сих пор поддерживал связи с АБН и, через них, с международными организациями по борьбе с распространением наркотиков.

Со всех точек зрения было ясно, что необходимо хорошенько окопаться в Чайна-Тауне, прежде чем попытаться искоренить зло, представляемое для общества Драконом Чаном. Сив бегло говорил на кантонском диалекте, и это тоже очень помогало в деле. Все полицейские китайского происхождения, находившиеся под его началом, доверяли ему беспрекословно. Они бы последовали за ним на дно моря, если бы он приказал.

Но был и еще один фактор, по которому именно Сиву Гуарде было поручено это важное и опасное дело. Начальству было хорошо известно, что если Сив чему и верил в жизни, то это строчке из Блэза Паскаля, которую он выгравировал на куске полированного гранита и поставил на свой рабочий стол вместо таблички с его именем: "Функция власти в том, чтобы защищать".

Сиву не надо было оглядываться для того, чтобы убедиться, что его поддержка - на месте. Двое из его людей притаились в темноте вниз по лестнице. На мгновение сквозняк донес до него запах оружейного масла, которым были смазаны их пушки, прежде чем другие, более сильные запахи перебили его.

Вот уже десять минут прошло после переговоров с Драконом.

Во всяком случае, хорошо, что, кроме них, в здании никого нет, думал Сив. Ушло целых шесть месяцев на то, чтобы обнаружить этот бордель, куда частенько наведывался Дракон Чан, и еще семь - чтобы внедриться в него. Господи, думал Сив, сколько бессонных ночей, сколько упаковок маалокса, сколько порушенных человеческих связей стоит за этим, - он уже и со счета сбился.

Тринадцать месяцев самой напряженной работы за все время его работы в полиции. И все ради одной цели: задержать Питера Чана, этого чертова Дракона. Расставленная западня была уже готова захлопнуться, когда пара идиотов из полиции нравов, обуреваемых жаждой деятельности, ворвались в бордель, чтобы арестовать какую-то мелкую сошку. Как это могло произойти? - спрашивал себя Сив в сотый раз. Почему их не предупредили на инструктаже при заступлении на смену? Какой черт надоумил их влезть в этот квартал именно сейчас?

Но, так или иначе, они нарвались прямо на Дракона, чьи телохранители пристрелили их на месте. И, когда Ричард Ху, один из людей Сива, убил телохранителей, ворвавшись в комнату, Чан застрелил и его.

Господи Иисусе, думал Сив, уже трое полицейских погибло! Быть на пороге удачи, - и так вляпаться! Почти триумф обернулся почти катастрофой6.

Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что Дракон был все еще в комнате с заложницей - с той женщиной, с которой он развлекался, когда эти идиоты ворвались.

Теперь цели операции изменились. Задержание Чана приобретало для Сива вторичный интерес, на первый план выдвигалась задача сохранить живыми всех находящихся в данный момент в борделе. Их жизни - ответственность Сива. Включая и тех болванов. Это его просчет: он должен был заметить их вовремя и перехватить, прежде чем они ворвались в здание. Не получилось. Сив еще разберется в том, кто здесь виноват. Он человек дотошный и всегда добирается до истины. Но это будет потом, не сейчас. Сейчас кризис еще не миновал.

Крысы, вроде, выбрались из подмоченного места, и в доме наступила полная тишина. Как в склепе. Снаружи в небесах по-прежнему громыхало.

Сив вгляделся в темноту. Прямо перед ним была дверь в комнату. Не спуская с нее глаз, он скользнул через лестничную площадку. За спиной он слышал, что его люди тоже подымаются сюда. Когда он был на расстоянии вытянутой руки от двери, она слегка приоткрылась и из комнаты до него долетел пронзительный женский визг, за которым последовал такой шквал ругани на кантонском диалекте, выпаленный с такой скоростью, что Сив не разобрал и половины. Затем последовала абсолютная тишина.

Дверь так и осталась приоткрытой. Из щели пробивалась ослепительная полоска света, падающая на ручеек дождевой воды, бегущий от раскрытого окна вдоль по половицам.

- Ченг неих маан-гонг - попросил Сив. Нельзя ли помедленнее?

Еще один шквал ругательств. Но на этот раз Сив понял все нехорошее, что Дракон думал про его маму.

Мнение бандита о его родительнице не очень заинтересовало Сива. Его больше беспокоила женщина.

- Ни-го неуи-цзяй цоу-мат е а? - спросил он. Что случилось с девушкой?

Ответом был злобный смех за дверью. - Кеуи син-дай. - Поскользнулась и упала, - понял Сив.

- Я тебе не верю, - крикнул он, решив действовать напрямую.

За дверью послышался шум, затем она открылась еще шире и в проеме Сив увидел лицо молодой китаянки. К ее черепной кости за правым ухом приставлено дуло пистолета.

Только доли секунды видел Сив выражение лица девушки, но и этого было достаточно. Ужас, сквозивший в ее глазах, казалось, заполнил собою весь коридор.

- Ну а этому ты веришь? - осведомился Дракон Чан.

- Не надо! - крикнул Сив, но в то же мгновение Чан нажал на курок. Кровь брызнула во все стороны с того места, где только что было ухо девушки. Она страшно закричала, и Дракон рывком втянул ее назад в комнату.

Ах ты, сукин сын, думал Сив, наблюдая, как кровь стекает со стены, смешиваясь с дождевой водой на полу. Надо как-то проникнуть внутрь. Медленно двинулся к дверям.

- Подойди еще на шаг ближе, и я вышибу из нее мозги, да так, что они попачкают твою чистенькую сорочку.

Голос Дракона раздался так близко, что Сив замер на месте, слившись с тенями коридора.

Не суетись, внушал себе Сив. - Кто еще с тобой?

- Ах, и это тебе интересно! Она единственная, кто еще жив.

- Брось ты это, Дракон, - предупредил Сив, преднамеренно назвав Чана его китайским прозвищем. - Твое положение безнадежно. С какой стороны ни посмотреть, ты уже на лопатках.

- Я слыхал о тебе, - промолвил Дракон. - Ты - ло фаан, умеющий говорить по-нашему. - Ло фаан значит варвар: так китайцы говорят о всех людях европейского происхождения. - С каким удовольствием я вышиб бы и твои мозги!

Именно этого и ждал Сив.

- Я предоставлю тебе такой шанс, если хочешь, - сказал он. - Предлагаю себя за девушку. Честный обмен, а? Зачем тебе ее жизнь, Дракон? Она просто несчастная жертва. А вот я - я давно охочусь за тобой. Ее убивать тебе никакого интереса нет.

- Еще как есть! - откликнулся Дракон.

- Нет, неинтересная это игра, - подначивал Сив, зная, что игра и секс две главные страсти Питера Чана по прозвищу Дракон. - Ей уже и так досталось, и она тебе ничего плохого сделать не может. А я могу, и сделаю, дай мне только шанс. Хочешь сыграть со мной на жизнь и смерть? Я слыхал, ты мастер играть.

Тишина. Только дождь стучит в открытое окно, посылая ручейки по полу коридора. Даже крысы присмирели, очевидно, наблюдая, чем это кончится.

- Пожалуй, в твоих словах есть смысл, - сказал, наконец. Дракон, и Сив издал вздох облегчения. - Но сначала убери своих фараонов с этажа.

Сив повернулся и жестом приказал своему прикрытию отойти к лестнице. Они неохотно выполнили требования. - Сделано, - крикнул он Дракону.

- А теперь положи свою пушку на пол так, чтобы я мог видеть ее.

- Так я не играю, - сказал Сив. - Я уже видел, что твоя пушка может наделать.

Дверь в комнату, заскрипев, открылась полностью. - Мы их положим одновременно, - заверил его Дракон.

Сив медленно нагнулся, кладя свой револьвер на пол коридора. В то же самое мгновение и Питер Чан положил свой пистолет на виду у Сива.

- А теперь отпусти девушку, - сказал Сив.

- Сначала зайди сюда, - возразил Чан. - Ты что, думаешь, я ее так просто возьму и отпущу?

Сив сделал глубокий вдох, будто ныряя в воду, и подошел к дверному проему, щурясь от яркого света. Перед ним стоял Питер Чан, худой, как щепка, человек среднего роста с широким, лунообразным лицом, типичным для выходцев из Кантона. Раньше он стоял у окна, очевидно, опасаясь нападения оттуда, теперь же вышел на середину комнаты, по-прежнему держа девушку. Сив старался не глядеть на нее, чтобы не показать своей слабости, но периферическим зрением видел, что она близка к обмороку. Вся правая сторона лица и плечо ее были в крови.

- Заходи, - приглашал Дракон.

- Сначала отпусти ее.

- Ты слышал, что я сказал. - Дракон раскрыл складной нож. Сталь сверкнула в ярком свете, заливающем комнату.

- У нас с тобой уговор.

Все тот же злобный смех. - Какой может быть у меня договор с ло фааном? Дракон презрительно фыркнул. - Ты думаешь, что если ты умеешь говорить по-нашему, ты уже и не варвар? - Он плюнул прямо под ноги Сива, отшвырнул прочь девушку и сделал быстрый шаг вперед. Кончик лезвия ножа уперся Сиву в горло. - У меня и в мыслях не было отпускать ее.

Волчья ухмылка расплылась по лицу Дракона, заливая его, как солнце заливает неуютный зимний пейзаж. Сила, сосредоточенная в этом взгляде, преобразила лицо. - Я ставил на то, что заманю тебя в ловушку, и я выиграл.

- Дай мне убедиться, что девушка в безопасности, а потом мы с тобой поговорим.

- Никаких условий, ло фаан.

Сив понял: из всех горячительных напитков Чан предпочитал власть. Другие Сив встречал много подобных людей - жили ради денег или женщин. А Дракон жил ради того, чтобы подчинять своей воле других людей, используя для этого в качестве орудия наркотики.

Внезапно в памяти Сива возникло другое место и другое время: плоскогорье Шан и Генерал Киу, гораздо большего роста, чем он был на самом деле - память почему-то увеличила его рост. Сразу же начал чесаться шрам, начинающийся за левым ухом Сива и сбегающий вниз по шее, - свидетельство генеральского "гостеприимства".

Как и Питер Чан, Генерал Киу был одержим властью. Если Чан был Драконом Чайна-Тауна, то Генерал Киу был Драконом всего плато Шан в Бирме, по справедливости названного Золотым Треугольником, где зреет под тропическим солнцем большая часть опиумного мака, произрастающего на планете.

Стоя лицом к лицу с Драконом, Сив с благодарностью вспомнил "генерала", ибо именно он просветил его относительно принципов "Искусства войны" Сун Цзу.

- Искусство войны есть искусство обмана, - говорил Генерал Киу. Действуй, когда это выгодно, и изменяй ситуацию в свою пользу. - Несмотря на ужасную боль - а, может, именно благодаря ей - Сив на всю жизнь запомнил эти слова. Когда через несколько месяцев ему все же удалось вернуться домой, первое, что он сделал, так это пошел в библиотеку на Сорок седьмой улице и попросил перевод книги Сун Тцу. Он перечитывал трактат столько раз, что мог цитировать оттуда целыми страницами.

Он смотрел Питеру Чану прямо в глаза и думал:

Искусство войны есть искусство обмана. Действуй, когда это выгодно, и изменяй ситуацию в свою пользу.

- Что ты со мной можешь сделать? - улыбнулся Сив, говоря нарочито глуповатым тоном. - Убить меня? Это не в твоих интересах. Я - твой единственный шанс выбраться из западни. А выбраться из нее тебе очень хочется, Дракон. Я это точно знаю.

Лицо Дракона передернулось.

- Ничегошеньки ты не знаешь, ло фаан. - Он легонько провел лезвием по горлу Сива так, что потекла кровь.

- Да нет, кое что я знаю, - возразил Сив. - Например, как плохо, когда теряешь лицо. - Он говорил, умышленно подражая интонациям одного хвастуна, которого он однажды встретил во время своих разъездов по Юго-Восточной Азии. Эти интонации должны были убедить Дракона, что перед ним типичный американский хвастун: кроха знания заставляет его корчить из себя знатока. Азиаты презирают подобное чванство. - Я знаю, что тебе надо выбраться отсюда, а не то ты потеряешь свое влияние в Чайна-Тауне.

- Ты дурак, - презрительно бросил Дракон, чувствуя себя все более и более уверенно, по мере того, как появлялись все новые и новые доказательства того, что он раскусил этого глупого легавого. - Но это мне на пользу, не так ли?

У Дракона была привычка задавать вопросы, на которые он уже знал ответы. Сив отметил это про себя, как и то, что ему постепенно удается менять ситуацию в свою пользу.

- Я тебя сейчас прикончу, - продолжал Дракон, - и никто об этом не узнает. Твои фараоны выпустят меня отсюда, боясь, что я могу причинить тебе вред, если они меня остановят. - Он засмеялся. - Беда только в том, что ты в это время уже будешь покойником.

Сив сделал вид, что испугался. Это - и только это - должно занимать внимание Дракона, вызывая соответствующую реакцию. А тем временем Сив продолжал изменять ситуацию в свою пользу. Дело в том, что в тот момент, когда Сив вошел в комнату, действиями Дракона управлял страх, а теперь этот страх пропал. Это чувство может парализовать человека, но оно может и порождать осторожность, силу, даже решимость стоять насмерть. Сиву гораздо выгодней, чтобы его враг испытывал вместо страха более положительные эмоции: уверенность, спокойствие. Благодаря им он потеряет бдительность, станет уязвимым. Прикидываясь дурачком, Сив прогонял страх Чана и апеллировал к его всегдашнему желанию держать в страхе всех людей вокруг.

Дракон упивался своей властью над безмозглым полицейским, которого он заманил в ловушку, и получал от этого даже больше удовольствия, чем от той китаяночки. Это хорошо, думал Сив, потому что это отвлекало его внимание от окна, о котором он никогда не забывал в то время, когда был объят страхом. И он не знал, что люди Сива уже подобрались к окну по пожарной лестнице. Он заметил их только тогда, когда они уже ввалились в комнату.

Тогда Дракон стремительно развернулся, вскинув вверх руку, в которой был зажат нож. Сив немедленно перехватил эту руку и, заведя ее ему за спину, резко повернул, услыхав хруст ломаемой кости.

Дракон вскрикнул и, поворачиваясь к нему, нанес ему удар в грудь локтем левой руки.

Не обращая внимания на боль. Сив ответил двумя сильными ударами распрямленной кистью руки в район печени, которые заставили противника согнуться пополам и затем упасть к ногам Сива.

- Все в порядке, лейтенант? - спросил один из его людей.

Сив кивнул.

- А как те двое полицейских? - спросил он.

- Убиты наповал, - ответил другой из его подчиненных.

- А Ху? - Это было имя члена его команды, который ворвался в комнату, заслышав выстрелы.

- Умер.

- Господи Иисусе! - В глазах Сива были слезы. Ричарду Ху было только 22 года. В прошлом месяце Сив был у него в гостях: тот хотел познакомить его со своей женой и пятимесячной дочерью.

- Присмотрите за остальными, - попросил он своих людей. - Немедленно вызовите врача: девушка, по-видимому, серьезно пострадала. И, конечно, группу экспертов вместе со следователем. - Они пошли выполнять его поручения.

Сив склонился над девушкой, осторожно приподнял ее за плечи и впервые взглянул ей в лицо. Не больше шестнадцати, с грустью подумал он.

Девушка открыла глаза и испуганно повела ими. Взгляд затравленного животного. Опять закричала, но он поспешил ее успокоить. - Ты в безопасности. Я - служащий полиции. Теперь все будет в порядке. - Потом повторил это по-английски.

Раздались приближающиеся звуки сирены: прибыла машина скорой помощи. Тут не одна машина потребуется, а целый караван, подумал он.

- Сестричка, как тебя зовут? - спросил он, используя самую ласкательную форму обращения, которая была в кантонском диалекте.

- Лей-фа, - ответила она. Цветущая слива. Сказала ему свое настоящее имя, а не английскую кличку. Доверяет, значит.

Лей-фа прижалась к нему, вся дрожа.

- Мне холодно, - прошептала она.

Он прижал ее крепче, поднял глаза на одного из своих людей.

- Где этот чертов доктор?

- Сейчас приведу, - пообещал тот. Все больше и больше людей заходило в комнату, но врача среди них не было. Лей-фа начала беспокойно хныкать. Сив гладил ее волосы, в которых колтуном запеклась кровь. Он не знал, насколько серьезна ее рана, и беспокоился за нее очень.

Наконец появился врач, да не один, а с двумя санитарами с носилками наготове. Человек, которого Сив посылал за врачом, позаботился обо всем.

- Не бросай меня, старший брат, прошу тебя, - прошептала девушка. Она опустила голову ему на колени и ее огромные, светящиеся глаза смотрели на него с такой доверчивостью, что у него защемило сердце. Как будто она была его дочкой.

Девушка не хотела отпускать его, и Сив шел рядом с носилками до самого низа, держа ее за руку. Временами ее била сильная дрожь, и Сив думал, о Господи, как она только держится.

Они прошли через полицейские заслоны, через толпу людей, которых можно было разделить на две категории: на просто любопытных и неприлично любопытных, беспокойно гудящих, как театралы перед началом спектакля. Странно, подумал он, почему это смерть человека вызывает в других людях самое худшее? Почему вид крови и торчащей кости вызывает в них приятное возбуждение? Уж не развязывает ли это, как подозревал Сив, какие-то древние, дремлющие в человеке инстинкты? Как будто какая-то темная, древнейшая часть человеческого мозга возбуждается при виде травмы или иного человеческого страдания.

Всю дорогу до самой больницы Бикмена в центре города Сив держал ее за руку, шептал в ухо слова утешения, пока врач обрабатывал ее другое ухо.

Он отпустил ее руку только в дверях операционной, да и то только потому, что хирург все равно не впустил бы его. Хрупкие пальчики Лей-фа выскользнули из его загрубевшей руки, когда укол, который ей сделали, начал оказывать свое действие.

Сив проследил глазами, как ее бледное, спокойное теперь, когда девушка погрузилась в забытье, лицо исчезает в стерильной белизне операционной, но видел ее такой, какой увидал ее впервые, когда это лицо источало такой ужас, что он, казалось, заполнил собой темный, пропахший мочой коридор.

Он пошел и налил себе чашечку кофе, а когда вернулся, увидел, что его дожидается Диана Минг, тоже одна из его людей. Он удивился, увидав ее: вроде бы, не ее смена.

- Ну как ты здесь? - спросила она.

- Ничего, - ответил он, делая большой глоток из чашки. Кофе был абсолютно безвкусным, но это для него было неважно. Ему был нужен не вкус, а кофеин. Он чувствовал себя по-дикому усталым.

- Этот подонок Дракон не очень сильно задел тебя?

- Не очень. - Он взглянул на Диану, и вдруг почувствовал, что ему не хочется спрашивать ее, зачем она здесь.

- Ты выглядишь просто ужасно, - сказала она, указывая на кровь на его груди. - Я принесла тебе во что переодеться.

- Спасибо, - поблагодарил он и начал стаскивать с себя каляную от крови рубашку.

- Как насчет того, чтобы присесть? - спросила Диана. - Я на ногах с трех утра и, пожалуй, не прочь отдохнуть.

Они направились к ряду пластиковых стульев. Сив предложил ей свой кофе, и она отхлебнула из чашки, пока он застегивал пуговицы на новой рубашке. Диана была у него в группе одной из лучших. Сообразительная и совершенно бесстрашная. Только что сдала экзамены на чин сержанта с высшими баллами. Сиву она очень нравилась.

- Босс, - сказала она. - У меня для тебя плохие новости. Никак не могу собраться с духом, чтобы сообщить их.

Сив молча смотрел на нее.

- Это касается твоего брата Доменика. Его убили.

Сиву показалось, что на него обрушился потолок. Стало трудно дышать. Он попытался сказать что-то, но в горле - словно ком. Затем, как будто сквозь густой туман, он услышал свой собственный голос: "Как это произошло?"

Диана рассказала ему все, что знала сама.

- Скудные сведения, я понимаю, - заключила она. - Я пришла за тобой, чтобы отвезти тебя в Коннектикут, в церковь. Группа экспертов уже выехала на место.

Не говоря ни слова, Сив поднялся на ноги. Нашел взглядом мужскую комнату, пошел туда и, войдя, уставился на свое отражение в зеркале. Однако ничего не видел: воспоминания роились в голове и буквально слепили его. Он вспомнил Мэгги. Что за бедра! Как, бывало, она обхватывала его ими за шею, заманивая в кровать. И потом тоже. Но не это главное. Главное - ее поразительное терпение. Она никогда не жаловалась, когда ей не из чего было приготовить обед. Даже когда пронзительный телефонный звонок выгонял его из постели в три часа ночи. Или когда ему пришлось внезапно отменить их уик-энд в Поконо7: она уже сидела в машине, когда он подошел и сказал, что они не могут ехать.

Нет, думал Сив с горечью, Мэгги никогда не жаловалась. Но однажды и она исчезла, и даже сменила номер телефона. Он хотел поначалу узнать ее новый номер, позвонив в телефонную компанию, но потом раздумал. Что это даст, даже если он и узнает его? Что он ей скажет? Он прекрасно знал, почему она ушла, и ничто не могло изменить этого. На первом месте для него стояла работа. Так было, есть и будет всегда.

Вся жизнь Сива Гуарды была посвящена службе закону. И он всегда оставался верен своему призванию, как схимник на службе Господу.

Это сравнение довольно точно передает сущность его образа жизни. Закон был для него чем-то вроде религии, поскольку он считал его нравственным стержнем общества - любого общества. Преступить закон значило для него развязать хаос и затрубят трубы анархии, и пахнет холодным ветром, предвещающим приближение зверя, который затопчет плоды человеческой цивилизации, накапливающиеся в течение столетий. Короче, это было нечто для него абсолютно нетерпимое. Закон призвал его на службу с такой же настоятельностью, с какой белый свет Бога пробудил к святой жизни Фому Аквинского.

Вот почему Мэгги, которая пыталась коснуться его задубелой души, так и не смогла поколебать его незыблемые моральные устои. Сив Гуарда был монахом, преданный до конца своему высокому призванию.

Доменика убили, думал он, а я думаю о Мэгги. Что такое творится со мной, черт побери? А потом он вдруг понял, словно какое-то озарение на него снизошло. Монашеское служение Закону разъединило Сива с нормальными реалиями жизни - и любовь к родным и друзьям ушли куда-то на задний план. В результате даже Мэгги не выдержала. А теперь и Доминика забрали у него.

Сив испуганно моргнул. Из зеркала на него смотрело заостренное лицо с резкими чертами, высокими скулами и ртом, о котором Мэгги говорила, что он жестокий. Карие глаза, гладкая, без единой морщинки, кожа, благодаря которой трудно определить его возраст. Густые черные волосы и могучая шея. В глазах застыло удивленное выражение, будто он отказывался поверить случившемуся. Но это было не лицо Сива, а лицо его брата.

Он выбросил вперед правый кулак. Боль как током пробежала по всей руке, стекло и образ раскололись на части, и ему показалось, что кровь так и брызнула в разные стороны. Тем не менее, он почувствовал себя лучше, правда, не намного.

Когда он вернулся, его пораненая правая рука была замотана туалетной бумагой. Диана видела, что сквозь нее сочится кровь, но решила, что сейчас лучше промолчать.

Сив подошел к дверям операционной и замер. Он не сел, и не сказал ни слова Диане. Он знал, что надо ехать. Предстоял нелегкий путь по забитому в этот час машинами шоссе, и в Нью-Ханаане, без сомнения, многие ждут его прибытия. А потом, конечно, ему будет надо навестить вдову Ричарда Ху: это долг его, и только его. Но он, казалось, не может заставить себя сдвинуться с места.

Внутренне он оплакивал смерть своего братишки, но это не могло изменить сурового факта, что Доминик мертв и ничто не может его вернуть к жизни. И Сиву казалось, что время потеряло всякий смысл.

- La Porte a la Nuit, - произнес Мильо. Это был высокий, представительный мужчина. Он держал в высоко поднятой руке кинжал - тот самый, что хранился в металлическом чемоданчике Терри Хэя. - Преддверие Ночи.

У него был высокий лоб и благородный галльский нос, форму которого некоторые тщеславные американцы пытаются имитировать с помощью пластических операций, и длинный подбородок с глубокой ямочкой посередине. Его жесткие, черные с проседью волосы он зачесывал назад, и это придавало прическе вид львиной гривы. Хотя он давно перешагнул за средний возраст, он обладал силой духа, по сравнению с которой энергия людей, бывших моложе его на тридцать лет, казалась буквально пигмейской. В общем, его можно было принять за известного политика или кинозвезду, судя по тому неестественному оживлению, озарявшему любую комнату, в которую он входил.

- Фу ты ну ты! - презрительно хмыкнул он и метнул кинжал в стену напротив, едва не попав в окно. Лезвие, однако, не сломалось. Мильо посмотрел в окно, сквозь которое можно было видеть квартал Парижа на левом берегу Сены, который он больше всего любил, - где Марсово поле и Военная академия.

- Пластик, - объяснил он. - Синтетическая смола, весьма эффективно повторяющая внешние характеристики нефрита. - Он прошел через комнату, подобрал кинжал. - И он не ломается так, как ломается нефрит, потому что это не нефрит.

Мильо подошел к своему роскошному, ручной работы письменному столу из лучших сортов черного и красного дерева, в задумчивости ударяя широкой стороной пластикового лезвия по ладони. - Это подделка, без сомнения, подытожил он.

- Тогда нам от него нет никакого проку, - сказал Данте.

- Ну почему никакого? - возразил Мильо. - Эта подделка говорит нам о многом. Например, что Терри Хэй оказался куда хитрее, чем думал о нем мосье Мабюс.

С этими словами, полными скрытой укоризны, Мильо повернулся к Данте. Похоже, что мосье Мабюс слишком поторопился, убивая Терри.

- Не понимаю, - оправдывался Данте. - Мы так тщательно обыскали дом Терри Хэя. Я сам проследил за этим. И ничего не нашли. Ни намека на то, что он сделал с настоящим Преддверием Ночи.

- Тем не менее, вы нашли это, - сказал Мильо, поднимая со стола почтовую открытку с видом предальпийских красот горного Прованса. Типичная перенасыщенность цвета, характерная для продукции такого рода, сделала покрывающую склон лаванду пурпурной. На заднем плане можно было разглядеть контуры старинной стены, ограждающей Турет-сюр-Луп с южной стороны.

Мильо перевернул открытку. На обратной стороне ее было послание, написанное от руки:

Крис!

Надеюсь, этой открытке потребуется меньшее время для того, чтобы дойти до тебя, чем то, которое прошло со дня нашей последней встречи. С трудом верится, что это было десять лет назад. Десять лет! Скажи мне, как могло случиться, что два брата забыли о существовании друг друга на целое десятилетие?

Во всяком случае, я надеюсь это послание застанет тебя в добром здравии и благополучии. Насколько я понимаю, ты стал le monstre sacre. Послание это должно послужить своего рода предупреждением, что и я прибуду следом за ним. Мне необходимо повидать тебя, и поэтому я на следующей неделе прилечу в Нью-Йорк. Я бы, конечно, не предпринял такого путешествия, если бы не чрезвычайно важные обстоятельства. Так что ты, надеюсь, организуешь свои дела так, чтобы быть наверняка в городе. Ну а пока...

На открытке был указан адрес, но подписи не было. Датирована тем же числом, что и день, в который у него состоялось свидание с мосье Мабюсом. Последнее, что Терри Хэй смог написать на открытке, были буквы Р. S. Но жизнь его оборвалась прежде, чем он смог написать сам постскриптум. Мильо подумал, что имел в виду Терри Хэй, называя в письме своего брата Криса le monstre sacre, сверхзвездой. Он также подумал, есть ли какая связь между этой открыткой и кинжалом Преддверие Ночи.

Мильо обошел свой письменный стол и сел, постукивая уголком открытки по ладони, как он это делал несколько минут назад с фальшивым Преддверием Ночи. Мурлыкал при этом мелодию Agnus Dei.

Держу пари на что угодно, думал он, но Терри Хэй привлек своего Нью-йоркского братца к этому делу. Но в качестве кого? Советчика, хранителя или естественного наследника?

Сейчас мосье Мабюс был в Нью-Йорке по другому делу. Мильо даже подумал, а не попросить ли его навестить Криса Хэя, но затем передумал. Инстинкт говорил ему, что теперь, после столь насыщенных событиями суток, надо продвигаться вперед с осторожностью. Был другой путь узнать, не перешел ли Преддверие Ночи от брата к брату. Надо воспользоваться открыткой, как отмычкой. А Сутан будет его ничего не подозревающим курьером. Он не мог не оценить иронию ситуации. Ну а там сам дальнейший ход событий подскажет ему, какой курс избрать для того, чтобы как можно скорее завладеть бесценной реликвией.

- А как насчет мадемуазель Сирик? - осведомился он. Мильо никогда не называл Сутан по имени, разговаривая со своими людьми, чтобы у них не закрадывалось даже подозрения, что интерес его к ней не чисто деловой. - Она знает о нашем участии в этом деле? Особенно касательно того, что мы обшарили квартиру Терри Хэя?

- Je ne peux pas la sentir, - ответил Данте. Мильо скорчил физиономию, будто Данте испортил воздух. - Ты ее не любишь потому, что она буддистка, а ты не веришь ни в бога, ни в черта. Ее внутренний мир тебе совершенно чужд. И, должен тебе заметить, что это твой большой недостаток. Я много раз пытался наставить тебя на путь истинный, но твоя душа, видимо, глуха к вере. - Он провел пальцем по лезвию кинжала-подделки. - Квартира Хэя теперь принадлежит ей, и об этом не стоит забывать.

- Она сучка.

- Это в тебе говорит предубеждение против Кхмеров, - заметил Мильо, глядя в глаза Данте, потемневшие от ненависти. Все вы, вьетнамцы, одинаковы, подумал он. - Так или иначе, не следует забывать, что она очень даже неглупа. И, не моргнув глазом, выпустит тебе кишки, если узнает, что ты замешан в убийстве ее возлюбленного. Мы уж знаем, какого она мнения о вьетнамцах, не так ли? Данте ощерился.

- И это не дает тебе покою, - закончил Мильо, скрывая изо всех сил неприязнь к Данте за ругательства в ее адрес. Что можно ожидать от этого животного?

- Эта сучка ничего не знает, - ответил, наконец, Данте. - Я в этом убедился сам.

Мильо кивнул.

- Это хорошо. - Он передал Данте открытку. - Сделай так, чтобы она вновь оказалась в квартире Терри Хэя. И обязательно на видном месте. Чем скорее мадемуазель Сирик обнаружит ее, тем лучше.

Данте взял открытку, взглянул на часы. - У вас назначен обед с мосье Логрази. Через десять минут, - напомнил он.

Хороший ты мой пес, подумал Мильо. Кусачий, конечно, но верный. Он встал, одернул костюм. - Я готов, - сказал он.

Мосье Логрази был не то богатым американцем, занимающимся торговлей, то ли высокопоставленным "капо" в Союзе Семи Семейств, иначе известном как мафия. Все зависит от того, насколько глубоко вы проникли за его блестящий экстерьер. Не стоит и говорить, что Мильо проник достаточно глубоко.

У мосье Логрази, думал Мильо, смазливая внешность и манеры, характерные для американских актеров, пытающихся изображать из себя итальянцев в фильме "Крестный отец". Но им никогда не выдать себя за европейцев, поскольку их с головой выдает томность, почерпнутая у завсегдатаев американских загородных клубов. Логрази почему-то считал себя обязанным перещеголять голливудовцев и, пытаясь казаться одновременно трагической и героической личностью, безбожно фальшивил.

Но, при всем при том, хотя Логрази и был американцем, он Мильо нравился. Надо быть великодушным и прощать мелкие недостатки, думал Мильо.

Мосье Логрази был не только неглуп, но, пожалуй, даже умен, и этого качества Мильо не мог не оценить в нем. Он и те, которых он представлял, были не дураки по части мировой политики, что объясняет тот факт, что многие высокопоставленные европейцы не чурались Союза Семейств.

Кроме того, Мильо нравилось, как Логрази одевается: костюмы от Бриони, рубашки и дорогие итальянские галстуки от А. Сулка. По-видимому, он был своим человеком в "Брукс Брозерз", где, по слухам, многие американские корпорации имели открытые счета для своих ведущих сотрудников.

Мосье Логрази был не чужд культуре. Любил поговорить о Шагале и Модильяни. Ходил гулять в Ля Руш, куда его кумиры в свое время ходили на этюды. Прогулки способствуют умственной работе, говорил он.

Мильо обедал с Логрази в разных Парижских ресторанах: например, "у Трех Гасконцев", "у Дюка"", но чаще всего они встречались в клубе "Флерир", где даже в конце дня можно было спокойно посидеть и выпить.

Мильо предпочитал это место также потому, что здесь было, как он выражался, красиво и удобно. Кроме того, близко к его дому на авеню Нью-Йорк. Но самое главное, это красивое здание, построенное в XVIII столетии, было расположено в укромном месте на улице Жана Гужона в Восьмом муниципалитете на тихой, зеленой улице, где практически не было уличного движения, делающего площадь Согласия настоящим сумасшедшим домом, где круглые сутки царят смог и туристы, явления одного порядка для Мильо.

Логрази всегда заказывал очень холодный и забористый коктейль "мэнхеттен". Мильо, в зависимости от настроения, - то то, то другое. Сегодня, например, устроившись на бархатной банкетке, он выбрал пиво "33", которое всегда напоминало ему о его поездках по Юго-Восточной Азии, когда он был известен под другим именем. Мильо до сих пор нравилось азиатское пиво и кхмерские женщины, а, предпочтительно, и то, и другое вместе.

Сделав заказ, он бросил осторожный взгляд на мосье Логрази.

- Мы завершили начальную стадию операции "Белый тигр".

- И как, успешно? - осведомился Логрази.

- На все сто, - ответил Мильо, несколько отступив от истины. - Мы ликвидировали камень преткновения на пути к созданию нашего совместного предприятия. Сейчас мы готовы ступить на расчищенное пространство, созданное по смерти Терри Хэя, и занять освободившееся место в бизнесе.

- Так, значит, вы приобрели у м-ра Хэя Преддверие Ночи, - констатировал мосье Логрази.

- Да, - не моргнув глазом, солгал Мильо. Ложь всегда ему легко давалась. Он этим занимался с большим успехом всю свою жизнь.

- Это хорошо, - сказал Логрази с видимым облегчением. - Господи, вы себе представить не можете, какой занозой торчал у нас в боку Терри Хэй! А вот с таким профессионалом, как вы, работать одно удовольствие. В нашем банке в Цюрихе будет сделан соответствующий вклад на ваше имя.

- D'accord.

- Теперь у вас полный набор из трех мечей, - продолжал Логрази. - Та глупость насчет...

- Ничего глупого в предании о Лесе Мечей нет, - прервал его Мильо. - Очень многие люди - люди, которые контролируют как производство, так и сбыт того, ради чего мы разработали операцию "Белый Тигр", - верят в силу этих реликвий. И это делает эту силу реальной.

Мосье Логрази усмехнулся.

- Вы хотите сказать, что если достаточное количество людей верят в домовых, то они существуют? Да бросьте вы! Кто кого здесь дурачит? - Он взмахнул руками. - Но, в любом случае, мне начхать на это дело. Единственное, что бы мне хотелось, так это посмотреть на эту штуковину в сборе.

- Это можно легко организовать, - с воодушевлением заверил его Мильо. Он был весьма доволен тем, как идет разговор. - Но, как вы сами понимаете, это займет некоторое время. Мы еще ее не собрали: это ведь весьма деликатная процедура.

- Вот как? А сколько времени это займет? Вам надо будет отправить ее в наше Азиатское отделение. Но прежде мне надо взглянуть, за что я плачу свои денежки.

После того, как мосье Логрази ушел, Мильо откинулся на спинку кресла, распечатал пачку сигарет, закурил одну. Наблюдая за колечками дыма, поднимающимися к потолку, Мильо думал о том, что бы сказал Логрази, если бы узнал, что Преддверие Ночи, приобретенный у Терри Хэя, всего навсего подделка. Конечно, он бы повременил с оплатой.

Подлинный La Porte a la Nuit все еще не был в руках Мильо, но он сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы завладеть им. Он знал, что это лишь дело времени: рано или поздно он узнает, где Терри Хэй спрятал подлинный, бесценный кинжал. Беда только в том, что у него не было в запасе много времени: мосье Логрази постоянно наседает.

И Логрази по-своему прав: Мильо не мог начинать операцию "Белый Тигр" без этого кинжала. Конечно, молено было подсунуть подделку, как это сделал Терри Хэй. Мосье все равно не догадался бы. Однако Мильо был нужен подлинный Преддверие Ночи. Не для Логрази - и не для кого бы то ни было из мафии - но для предводителей вооруженных группировок плоскогорья Шан, контролирующих опиумный бизнес.

Когда три клинка, составляющих Лес Мечей, соединяются вместе, они образуют талисман такой мощи, что с помощью его все существующие связи между вожаками и посредниками можно аннулировать. Эти отчаянные дикари с плато Шан перережут глотки своим кровным братьям, если тот, у кого в руках Лес Мечей, прикажет это.

Лес Мечей, как традиционно называлось это оружие о трех клинках, было частью их древней мифологии. По преданию, его сделал Махагири, странствующий монах и колдун, заключивший договор с самим Раваной, главным демоном буддистской теологии. Но это оружие не было мифом. Оно существовало. В руках Мильо уже были две его составные части, скоро он приобретет и третью, называемую Преддверием Ночи. Все вместе они составят Лес Мечей, обладающий волшебной силой - действительной или воображаемой - который сделает его владельца самым могущественным человеком на земле.

Мильо глубоко затянулся сигаретой, закрыл глаза, позволив воображению улететь к Сутан. Он увидел ее, свернувшуюся калачиком на смятой постели. За открытым окном извивалась змеей зеленая река и раздавались крики торговцев с проплывающих мимо сампанов. Он увидел ее крошечные ножки в розовых туфельках, ее темные глаза, с грустью смотрящие на него.

Сутан Сирик, предмет мыслей Мильо, рассматривала в это время фотографию, на которой она была запечатлена рядом с Терри. Они сидят в обнимку под полосатым тентом открытого ресторана. На Терри темные очки, он улыбается. Края фотографии обтрепаны: Сутан носила ее в своем бумажнике с того самого момента, как она была проявлена. Сквозь слезы Сутан видела фигуры слегка расплывшимися, как на лучших полотнах импрессионистов. Счастливая пара. Люди, которых она знает - или знала, - но не очень близко.

Она бежала из Ниццы на следующий день после смерти Терри. После того, как опознала тело, после того, как ответила на все вопросы полиции, после того, как провела бессонную ночь в своей квартире - ее квартире, которая была домом Терри. Он был всюду, куда бы она только ни посмотрела, куда бы ни повернулась, куда бы ни села. Не просто память о нем, а именно его духовное присутствие, от которого она в конце концов начала буквально задыхаться.

Бегство - первое средство, которое пришло на ум. С первыми лучами солнца, от которого начало розоветь небо, Сутан бросилась к шкафу и стала запихивать в небольшой дорожный саквояж свои комбинации, трусы и лифчики. Ей было необходимо не только поскорее убраться из Ниццы, но и побыть в лоне семьи.

Семья всегда значила очень много для Сутан. Она была единственным ребенком у родителей. После того, как она их потеряла, из кровных родственников у нее остался лишь двоюродный брат Мун. Его отец - брат матери Сутан - был одним из лидеров режима Лон Нола в Камбодже после свержения принца Сианука. У него было много смертельных врагов. В кровавой схватке за власть в стране погибли и родители, и братья Муна. Он бежал к друзьям своего отца, которые, с риском для собственной жизни, сумели вывезти его из страны.

Мун был очень дорог Сутан, и именно в его виллу среди холмов к северо-западу от Ниццы она приехала. Там она пробыла три дня, живя, как малое дитя: ела, спала, просыпалась, ела и опять засыпала. Иногда ее посещали ужасные сновидения: табун превосходных коней мчался со страшным топотом по бескрайней степи, их налившиеся кровью глаза будто светились. И тогда она вскакивала, плача и задыхаясь, и Мун успокаивал ее, укачивая, как ребенка. Часто он пел ей кхмерские колыбельные песни.

В конце третьего дня Сутан проснулась от сна, в котором она была бронзовой статуей Будды и наблюдала своими бронзовыми глазами, как Сутан из плоти и крови снимала обувь, омывала ноги и входила в храм, где стояла она, бронзовая Сутан-Будда. Сутан из плоти и крови преклонила перед ней колени и начала молиться. Растроганная ее набожностью, она чуть не заплакала, но из бронзовых глаз слезы никак не хотели идти. Она хотела что-то сказать Сутан из плоти и крови, но бронзовые губы не слушались. Она хотела протянуть руку и успокоить Сутан из плоти и крови, но бронзовая рука не двигалась.

В то утро Сутан пошла вместе с Муном молиться, чего она не делала уже много лет. Хотя в ней кхмерской крови была лишь половина, она была воспитана в религии, пропитанной, по словам кхмеров, материнским молоком: в теравадан-буддизме. Согласно этой разновидности буддизма, человек может возрождаться 31 раз в разных видах. Этот цикл называется самсара. Нет ни загробной жизни, ни души, ни всесильного божества. Даже Будде нельзя молиться непосредственно. Молитвы должны быть обращены к одному из 37 святых.

- Будь мне защитой Будда, - молилась Сутан. - Будь мне защитой Дхарма. Будь мне защитой Санга.

Ядром этой религии является учение Гаутамы Будды о Четырех Священных Истинах. Жизнь включает в себя в качестве обязательного элемента страдание. Страдание проистекает из желаний. Чтобы избавиться от страданий, надо отказаться от желаний. А этого можно достигнуть лишь отказавшись от всех человеческих привязанностей. Путь к освобождению лежит через Восьмеричную Тропу правильных намерений и правильного поведения.

Когда она вернулась в тот вечер к себе домой, она была спокойнее, чем когда-либо с той ужасной минуты, как узнала о смерти Терри. И, соответственно, дом снова показался ей дружелюбным. Она постирала кое-какие вещички, сложила в шкаф другие, которыми не пользовалась во время поездки.

И вот тут-то она и обнаружила, что в доме кто-то был во время ее отсутствия. И это не могла быть полиция. Она оставила им номер телефона Муна, и они бы проинформировали ее. Кроме того, они уже были здесь и видели все, что им было нужно.

Сутан выдвинула один из ящиков комода, в котором она держала нижнее белье, и заметила, что одни из ее трусиков - розовые в цветочках - куда-то подевались. Сначала она подумала, что, возможно, переложила их или брала с собой на виллу Муна. Но после того, как она проверила саквояж и перерыла весь дом, она убедилась, что это не так. Заваривая себе чай, она отчетливо помнила, что видела их в ящике, когда собиралась к Муну три дня назад. Она помнила, что отложила розовые трусики в сторону, чтобы взять другую пару. А теперь они исчезли. Невероятно. Если только кто-нибудь не забрался в дом и не взял их зачем-то.

Сутан еще раз методично обшарила дом. И вот тогда она и обнаружила неотправленную почтовую открытку, адресованную Крису, брату Терри. На ней даже постскриптум остался ненаписанным.

Она долго смотрела на нее, сама удивляясь чувствам, которые она пробудила в ней. Почерк Терри. Имя Криса. Затем, положив ее в сумочку, закончила свои поиски. Больше ничего не пропало. Что бы там не искал вор, он этого не нашел.

Сутан почувствовала, как неприятный холодок пробежал у нее по спине. Ей до тошноты была неприятна мысль, что кто-то лазил по ее дому. Это все равно как если бы незнакомый человек сунул ей руку между ног. Какое-то необыкновенно интимное чувство и, вместе с тем, совершенно чудовищное.

Затем она взяла себя в руки. Чувство это, она поняла, проистекает из ощущения беспомощности. Ей необходимо взять ситуацию под контроль. Но это еще не все. Сутан вдруг осознала, что она последние пять лет только и делала, что пыталась - с помощью любящего Терри - закрыть покровом нормальности ужасы прошлого. И вот теперь ощущение свершаемого прямо рядом с ней насилия вернулось. В прошлом Муна было очень много насилия - оно чуть и ее не захлестнуло с головой. Неужели и в прошлом Терри тоже? Мысль о том, что, по-видимому, так оно и есть, была ей мучительна.

С потрясающей отчетливостью она вдруг осознала, насколько хрупок был тот покров нормальности. Прямо под ним скрывалась, как акула в темных глубинах, память о том, кем она была и кем теперь всегда будет. Человеком, овладевшим до тонкости искусством убивать.

Сделав над собой усилие, она вернулась в настоящее. Прихлебывая маленькими глоточками чай из чашки, она обдумывала сложившуюся ситуацию. Затем, будто придя к какому-то решению, она встала и выключила весь свет в доме. Долго она так и стояла во тьме, почти не дыша. Сердце колотилось в груди, и только значительным усилием воли она заставила себя подойти к окну.

Занавески колыхались перед ее лицом. Она стояла, не шевелясь. Возможно, плакала. Наконец, осторожно притронувшись одним пальчиком к краю занавески, она слегка отодвинула ее, сделав щелочку.

За окном был бульвар Виктора Гюго, весь заставленный припаркованными на ночь машинами. Листья платанов рассеивают свет уличных фонарей. Тени скользят по тротуару, как призраки, и время от времени по улице проезжает машина. Ничего необычного. Она уже собиралась отвернуться от окна, как вдруг заметила вспышку зажегшейся спички. На мгновение тьма исчезла из подъезда в доме напротив. Она замерла, едва осмеливаясь вздохнуть. Лицо, тыльная сторона руки, контуры фигуры человека, наблюдающего за нею снизу.

Сутан отпрянула от окна, невольно издав слабый вскрик. Она прижала к груди помятую фотографию счастливой пары, прошептав: "О Терри! Как мне пройти через это одной? Почему тебя нет со мной рядом?"

Мосье Мабюс наблюдал через дорогу за Сивом Гуардой и Дианой Минг, стоящими в ярко освещенном вестибюле больницы. Он поднял правую руку, навел вытянутый указательный палец на точку промеж глаз Сива. Прямо-таки сидящая утка, подумал он. Стреляй - не хочу.

Он представил себе тихий кашель пистолета с глушителем, негромкий звон разбитого стекла, мягкий звук, похожий на довольное чмоканье ребенка, присасывающегося к материнской груди: это пуля проходит через кожу, плоть и кости.

Он представил себе судорожные движения раненого тела, кровь, фонтаном бьющую из отверстия. Особенно кровь. Как она заполняет собой весь вестибюль больницы, плещется по каменному полу, окрашивая торчащие из дверной рамы осколки стекла, так что они искрятся и сверкают, как розовые бриллианты.

По какой-то непонятной причине мысли о крови всегда вызывали у него один и тот же образ: женские голые бедра, раздвинутые, манящие, влажные от предвкушения удовольствия. Мабюс тотчас почувствовал, что у него твердеет член. Секс и смерть были неразрывно связаны в его сознании, как две стороны одной монеты, вечно вращающейся в своем падении сквозь свет и тени.

Мосье Мабюс пошевелился за рулем взятой напрокат машины. Он обожал автомобили не меньше, чем секс и смерть. Он даже умереть мечтал в машине, врезающейся на скорости сто пятьдесят миль в час в бетонную стену, а еще лучше, в другую машину.

Эта идея смутно бродила в нем долгое время, а потом получила более основательное оформление, когда он прочитал роман под названием "Автокатастрофа", которую он купил как-то в киоске аэропорта Хитроу, ожидая своего рейса, который все задерживался. С тех пор он никогда не путешествовал без этой книги, жадно перечитывая описания эротических автокатастроф на мокром от дождя, залитом неоновым светом асфальте города будущего.

Мосье Мабюс был одержим идеей смерти. Часто он удивлялся, почему он все еще живет, когда десятки его братьев и сестер обращены в ничто - в пепел, рассыпанный по земле Вьетнама, пропитавшейся кровью, раздутой от погребенных в ней трупов.

В такие минуты - как в периоды облегчения во время жестокой лихорадки - он понимал, что простая смерть - не для него. В смерти есть чистота. В какой-то степени, это - чистейшее из явлений, которые могут происходить с людьми. Его карма предусмотрела для него нечто большее. Но что, - этого он пока не знал.

Наблюдая, как Сив садится в машину, мосье Мабюс думал о том, какую бы смерть он предпочел для себя. Он любил тешить себя мыслью также о несчастном случае при неосторожном обращении с оружием и расписывал этот эпизод в своем воображении яркими красками, чтобы скоротать время.

Время было для Мабюса явлением, которое надо уметь контролировать. Он научился это делать. Правда, тогда у него не было выбора, если не считать выбором безумие. Поневоле научишься управлять временем, просидев пятьсот дней во вьетнамской тюрьме, питаясь только червями и насекомыми, которых удавалось выковырять окровавленными пальцами из земли.

Или, пожалуй, более точным было бы говорить об управлении мыслью. Потому что, если заключение и научило чему-нибудь мосье Мабюса, так это тому, что время вообще не существует. Когда сидишь в полной темноте и тишине, мысль приобретает физическую объемность. Со временем она становится живым существом, способным вырастать до чудовищных размеров. Мосье Мабюс научился контролировать свои мысли и, вместе с ними, время.

Были у него и другие возможности проявлять изобретательность - это когда его пытали. Даже теперь, когда его спрашивали, как часто и как мучительно его пытали, он не мог ответить. Этого он просто не знал. Он научился отключать сознание и, пока его тело оставалось распятым на стене ада, его сознание пребывало в Пустоте.

Машина Сива - с Дианой за рулем - влилась в транспортный поток. Мосье Мабюс, нажав на педаль газа, последовал за ней. Он не знал, куда едет Сив, да это и не важно. Что действительно было важным, так это то, что рано или поздно Сив остановится. И вот когда он остановится, Мабюс - тут как тут. И повеселится от души.

Он облизал свои темные, потрескавшиеся губы. Среди грохота городской улицы Мабюс мог найти тишину, как он находил тьму среди ослепительных вспышек напалма, сожравшему, подобно сказочному зверю, его деревню. Огонь пожирал ночь. Он свежевал заживо жителей деревни. Этот кошмар разворачивался перед ним, как пиршественная скатерть перед глазами обжоры.

Он остановился у светофора, всего в расстоянии одной машины от Сива Гуарды. В тусклом свете уличных фонарей была видна левая рука Мабюса, вся иссеченная следами шрамов, многие из которых были старыми, но некоторые совсем недавними.

Мосье Мабюс достал небольшой стилет и со щелчком раскрыл его. Затем он полоснул лезвием по тому месту на предплечье, где была еще чистая от шрамов кожа.

Резкая боль заставила его тело вздрогнуть, будто он пробуждался от сна или от мысли о сне. Ощущение было невероятно приятное.

Кажется, очень долгое время, - пока свет не сменился на зеленый - мосье Мабюс смотрел, как кровь - его кровь - стекает по руке на баранку руля, двигаясь, будто живое существо, наделенное собственной волей. Затем, когда она начала капать на пол - капли падали с частотой биения пульса - он достал платок, чтобы прекратить кровотечение.

Два раза в неделю Мильо работал - если это можно назвать работой - в Академии военной истории. Но это не была академия, в которой учатся в обычном значении этого слова. Эта академия представляла из себя огромную библиотеку по различным аспектам военной мысли, тактики и стратегии, при которой проходили обучение небольшое количество слушателей.

Академия была частным заведением, полностью существовавшим на средства "Общества Возвращение в Лоно Истинной Веры", в штаб-квартире которого эта бесценная библиотека и была размещена.

Принадлежащий обществу "Возвращения в Лоно Истинной Веры" - или просто Лону, как его называли его члены - особняк XVII века был спроектирован Жюлем Мансартом, и его имя красовалось на фронтоне. Особняк воплощал в себе лучшие черты Французского барокко и располагался на Вандомской площади, что, принимая во внимание стоимость парижской недвижимости, говорило о необычайном богатстве Лона.

Мильо заведовал бюро комплектования и поиска информации. Во всяком случае, именно этим он занимался два дня в неделю. Числился он также профессором при Академии и наставлял своих немногочисленных учеников по части военной тактики, естественно, в духе Лона. Это означало представление знаний в исторической перспективе, что включало в себя различные теории военного дела, как их проводили в жизнь различные военные гении, начиная с Александра Македонского и кончая генералом Паттоном.

Тогда - и только тогда - Мильо знакомил своих учеников с Сун Цзу, Йейасу Токугава и Мийамото Мусаши, чьи взгляды на философию войны сохраняют злободневность и поныне.

- Помните уроки истории, - любил он наставлять своих учеников. - Римская империя была когда-то величайшей державой мира. Британская империя тоже знала несколько моментов величия. А что касается Америки, то ее пик как мировой империи приходится на 1945 год. Теперь она погрязла в долгах, парализованная жутким торговым дисбалансом. Она не способна - а, может, не желает - строить дома для массы бездомных граждан. Никому не нужна ее продукция, даже самим американцам, предпочитающим видеть на вещах, которые они приобретают, клеймо "Сделано в Японии", "Сделано в Германии". А ведь это Япония и Германия проиграли Вторую мировую войну, не Америка. Сорок пять лет назад они лежали в руинах, а теперь у них сильнейшая экономика. Трагическая ирония? Нет. Это урок истории, который следует усвоить. Перефразируя слова Джорджа Паттона, можно сказать, что всякая мощь - преходяща.

- А что касается Америки, то ее можно сравнить с библейским умирающим бегемотом. Ей не хватает лишь "удара милосердия", каким на рыцарских турнирах добивали павших. Коррумпированность верховной власти, как известно еще с времен Древнего Рима, есть первый симптом падения цивилизации. Уотергейт и более поздняя афера с Иран-контрас показывают аморальность и взяточничество власть предержащих в Америке, и это есть несомненные знаки распада.

- Так что я могу закончить тем же, чем и начал: тезисом о гибели Америки.

Его лекции всегда вызывали большой интерес у его студентов, которые смотрели на него с почтением, граничащим с почитанием. Они видели в нем символ радикальной политики, которая, как их часто заверяли, обсуждается все реже и реже за пределами Лона.

В дополнение к этой работе по разбрасыванию семян мудрости, Мильо занимался и другими важными делами. Самым важным среди них он по справедливости считал управление операцией "Белый Тигр".

Этим кодовым названием мафия окрестила взятие под свой контроль главного канала по переправке опиума с плато Шан в Европу и Америку, но и люди Мильо тоже пользовались этим термином. По некоторым практическим соображениям, Мильо делегировал часть своих полномочий по управлению операцией своим "вьетнамским псам": Мабюсу и Данте. Но Логрази, представитель мафии, курирующий операцию, не знал об этом.

В намерения Мильо не входило раскрывать Логрази роль своих оперуполномоченных. И для этого было великое множество причин, большинство из которых были связаны с обычной секретностью, необходимой для осуществления всяких торговых сделок. Но, главным образом, Мильо хотел вести свои дела так, чтобы мафия, с ее фантастическим аппетитом, была завязана в торговле наркотиками только с ним одним.

Мосье Логрази предлагал Мильо щедрое вознаграждение плюс пятнадцать процентов от дохода, если он возьмет на себя руководство всей операцией. Дело в том, что мафия никогда не имела прямых контактов с заправилами наркобизнеса плато Шан, а Мильо уже не одно десятилетие работал в том регионе. Логрази были нужны как его контакты, так и его советы эксперта.

Кроме того, им никогда бы самим не справиться с Терри Хэем.

Мильо взвесил в уме сумму вознаграждения. Десять миллионов долларов плюс расходы, да еще и процент с чистой прибыли говорили красноречиво, насколько важной считали почтенные семейства эту операцию.

Мильо слыхал, что мафия может быть не только щедрой, но и опасной, но они в Юго-Восточной Азии не у себя дома. Здесь у него перед ними очевидное преимущество. Черт побери, он может отдать им Лес Мечей, а они даже не сообразят, что с ним делать. Он чуть не рассмеялся вслух при этой мысли.

Зазвонил телефон. Мильо поднял трубку и выслушал то, что сказал ему голос, не говоря ни слова в ответ. Это Логрази приглашал его встретиться - через автоматическую одностороннюю телефонную связь.

Мильо почувствовал некоторое любопытство. Встреча была назначена не в одном из их обычных ресторанов, а в какой-то туристской забегаловке в деловой части улицы Сент-Онорэ.

Мосье Логрази сидел за столиком у окна, на которое падала тень Министерства Финансов, располагающегося через улицу. Сама улица составляла часть - и довольно скучную часть - грандиозного комплекса зданий, в котором размещался и Лувр.

Мильо заказал кофе, поскольку в этом заведении не держали его любимого пива "33". Когда кофе принесли, он сделал несколько маленьких глотков. Обычная бурда, предназначаемая для американских туристов, которые могли удовлетворяться даже кофе в ресторане "Макдональдс".

Мосье Логрази пил минеральную воду, что тоже было необычно. - У меня к вам дело, - сказал он. В его голосе Мильо уловил странные, жесткие нотки, и тотчас же насторожился. Что такое стряслось? Неприятное предчувствие кольнуло Мильо.

- Я весь к вашим услугам.

Мосье Логрази жестом подозвал официанта.

- Здесь слишком многолюдно, - пояснил он довольно резким голосом, бросая на стол несколько купюр.

Через квартал начинался Пале Рояль. Повсюду было много иностранцев. Целые автобусы немцев, там и сям кучки японцев, испанцев, русских.

- Интересно, видите ли вы этих туристов в том же свете, что и я, - сказал Мильо. - Последнее время все больше наезжает немцев, и это беспокоит нас, французов. Больно уж, сильна немецкая марка! К 1992 году все Европейские границы перестанут существовать. Граждане стран Общего Рынка не будут нуждаться ни в паспортах, ни в визах, чтобы перемещаться в пределах Западной Европы. Никаких ограничений для путешествий. И не только для них. Каждый сможет покупать недвижимость, где захочет, заниматься бизнесом, где душе угодно. И мы, честно говоря, боимся, что немцы понаедут сюда и сделают с Парижем то, что японцы уже сделали с Нью-Йорком: купят его с потрохами.

- С немцами можно ужиться, - заметил Логрази. - Они хорошие бизнесмены. Вот русских я боюсь куда больше. Глупейшее дело мы затеяли, подписывая договоры о ядерном вооружении с этими лживыми сукиными детьми.

Интересно, подумал Мильо, приходило ли Павлову когда-нибудь в голову, насколько похожи на его собак американцы. Проще простого прогнозировать их реакции. Это, наверно, потому, что культура этого "прекрасного нового мира" построена на стереотипах: ковбоях типа Джона Уэйна, негодяях типа Черного Барта. Если ты едешь на белом коне и носишь белую шляпу, для американца ты всегда останешься хорошим парнем, как ни противоречат твои поступки твоему стереотипному образу.

Мильо не терпелось вернуться к делу.

- У вас для меня что-то есть?

Мосье Логрази глубокомысленно посмотрел на него. - В нашем семействе популярно изречение: "Даже небольшие лодки оставляют след на воде в виде попутной струи". Мы не любим, когда остаются следы.

Мильо молча наблюдал за Логрази, ожидая расшифровки того, что он сказал.

- Относительно подготовительной работы, обеспечивающей успех операции "Белый Тигр", - сказал Логрази, - должен сказать, что требуется сделать еще кое-что.

Они свернули в боковую улочку, подальше от беззаботно болтающих туристов. Логрази остановился в тени колонады большого здания. - Совершенно ясно, что, позаботившись о Терри Хэе, вы сделали еще не все. Как нам стало известно, больной зуб не вырван.

Внутри здания, возле которого они остановились, распродавались с аукциона полотна французских импрессионистов. Сквозь большие окна была видна зала, заполненная, в основном, немцами и японцами, лихорадочно сжимающими в руках каталоги.

- У Терри Хэя была любовница, - продолжал Логрази. - Француженка с примесью кхмерской крови по имени Сутан Сирик.

Мильо похолодел.

Мосье Логрази разглядывал сквозь окно потрясающую картину Монэ, которую в этот момент продавали. Торг шел, по-видимому, весьма оживленно. - И не говорите мне, что не знали о ее существовании.

Мильо внезапно почувствовал, что ему надо срочно отлить. Теснение в мочевом пузыре было такое, что по телу пробежала дрожь. - Конечно же, я знал. Но я полагал, что Терри Хэй не посвящал ее в...

- Вы полагали ошибочно. - Логрази не смотрел на Мильо. И хорошо, что не смотрел, потому что лицо француза было бледным, как полотно. - Мы хотим, продолжал Логрази, - организовать ее скорейшее воссоединение с любовником.

- Но...

- Никаких но! - резко оборвал его Логрази. - Торг в таких вопросах просто неуместен. Мы хотим, чтобы вы организовали это, и точка. - Он повернулся на каблуках и ушел.

Мильо в остолбенении смотрел ему вслед, чувствуя, что попал между Сциллой и Харибдой. Он не мог убить Сутан, но не мог и ослушаться приказа Логрази.

Закрыл глаза, стараясь успокоиться. Думай! приказал он себе. Зачем мафии убирать Сутан? Какая ей в этом корысть? Ответа на эти вопросы у него не было, но он знал, что должен найти их во что бы то ни стало.

Он наблюдал, как немцы и японцы сражаются за Монэ, и думал со стыдом, что французы не очень отстают от американцев. Каждый спешит отхватить от нас свой кусок, вынужден был признать он.

А в Нью-Йорке был весьма поздний час. Крис Хэй только что закончил переговоры по поводу своего срочного вылета во Францию. Он повесил трубку.

Мгновения проскальзывали сквозь его сознание, как песчинки сквозь решето, не задерживаясь и даже не успевая зарегистрироваться. Казалось, он живет в сумеречном мире, откуда изгнаны все эмоции и ощущения. Его брат убит. Казалось, он вдыхает новокаин вместо кислорода. Все ощущения атрофированы.

Он сидел, уставившись бессмысленным взором на вспыхивающую лампочку на телефонном аппарате. Красный свет, как луч маяка в густом тумане, предупреждал его о чем-то, но о чем - он никак не мог сообразить. Затем он услыхал звонок. Это звонил все тот же телефон и, по-видимому, уже довольно долгое время. Наконец, он сообразил, что к чему, и поднял трубку.

- Bonjour, - послышался женский голос. Он не ответил.

- Allo?

Он прочистил горло. - Слушаю!

- Parlez-vous francais, monsieur?

- Oui, madam, - ответил он. - Чем могу помочь?

- Мне нужен мосье Хэй, - продолжал голос. - Крис Хэй.

- У телефона.

- A, bon. - Добравшись до этого пункта в разговоре, Сутан заколебалась. Сердце в груди так и колотилось. - Это Сутан Сирик, - сказала она, наконец. Я звоню из Ниццы. Это во Франции.

Крис выпрямился.

- Сутан? - повторил он, с трудом выталкивая звуки. - Неужели это ты?

- Да, - ответила она. - Я взяла девичью фамилию моей матери.

Крис не знал, что подумать, что сказать. Мозги стали какими-то неповоротливыми, будто вмерзли в кусок льда. - После стольких лет... - Слова буквально застревали в горле.

- Понимаю, - сказала она. - Это, конечно, весьма неожиданно. Наверно, пытаешься понять, зачем я звоню...

На линии воцарилось молчание, и длилось так долго, что Крис не выдержал, взмолился: "Не исчезай!" Будто она была призраком, созданным его собственным воспаленным воображением.

- Я на месте, - откликнулась она. - Крис, я... а черт! Я звоню тебе по поводу твоего брата.

- Ты знала Терри?

- Я жила с ним последние пять лет.

Господи Иисусе! У него похолодело под ложечкой.

- Я уже знаю о смерти Терри, Сутан, - выдавил он из себя. Как будто потолок обрушился на него и вся эта каменная масса навалилась на его плечи. Мне позвонили из конторы отца. Значит, это ты сообщила французским властям его номер?

- Да.

- Спасибо, что позвонила. - В голове так все перепуталось, что он с трудом вспомнил, каким образом надо переводить дыхание.

- И еще, - быстро добавила она, - я тут обнаружила почтовую открытку, которую он не успел отправить тебе. Странное дело, в ней говорится, что вы с ним не поддерживали никаких контактов в течение десяти лет. Это правда?

Он с большим усилием заставлял себя слушать, что она говорит. - Плюс или минус пара месяцев, но что-то вроде того.

- В ней также говорится, что он собирался лететь в Нью-Йорк повидаться с тобой. У него какое-то очень важное дело было к тебе.

Затем последовало молчание. Крис обнаружил, что он стискивает трубку с такой силой, что даже онемели пальцы.

- Ты не знаешь, о чем это Терри хотел поговорить с тобой?

- Откуда мне знать?

- Я хочу сказать, не присылал ли он тебе чего-либо еще последние несколько недель?

- Терри никогда и ничего мне не присылал, - ответил Крис. - Никогда. - Он слышал, как она дышит в трубку, и медленно, очень медленно, его сознание прояснилось. Будто он выбрался из густого тумана. - Сутан, тебе самой ничто не угрожает?

- Не знаю пока точно, - ответила она. - Кажется, у Терри было много тайн.

- Это вполне в духе моего братца.

- И эти тайны, - добавила Сутан, - пережили его смерть.

Крис немного подумал над тем, что она сказала.

- Послушай, - наконец сказал он, - поскольку отец сейчас в отъезде, всеми формальностями придется заняться мне. Послезавтра я буду в Ницце. Я забронировал себе номер в отеле "Негреско". - Удары сердца болезненно отдавались во всем теле. - Почему бы нам не встретиться и не пропустить по рюмочке?

- У меня имеется лучшее предложение, - ответила Сутан. - Я встречу тебя в аэропорту. Когда прилетает твой самолет?

Он дал ей расчетное время прибытия и номер своего рейса кампании "Пан-Америкэн".

- Bon. Mersi, Крис. A bientot. Сутан, Сутан. Он повторял ее имя, как молитву в детстве, отходя ко сну.

Хватит, переключись на что-нибудь еще, сказал он себе.

Терри собирался в Нью-Йорк специально, чтобы повидаться со мной. Это было бы незабываемое событие. Что такое важное могло заставить его выйти из десятилетней изоляции?

И есть ли у него возможность узнать об этом теперь?

Крис повернулся на своем вращающемся кресле лицом к окну. Звук голоса Сутан все еще звучал в его ушах, хотя он уже давно повесил трубку. Синие тени скользили по Сентрал-Парк, погружая листву во тьму, при своем движении. Окруженный половодьем городских огней, парк стал как бы метафорой того, что ожидает Криса впереди: полная неизвестность и тени, тени...

Откуда хромота, адвокат? Что-то не замечал ее раньше.

Это все дождь. Так, ничего.

Вовсе не ничего. Вернее, что-то. А еще вернее, кто-то возвращается к нему с неотвратимостью бумеранга.

Сутан.

Он закрыл глаза и заставил себя думать о другом. Надо принять какое-нибудь болеутоляющее средство, о чем я бишь думал перед звонком? Кажется, о Аликс Лэйн.

Вдруг всплыла картина одной из вечеринок, на которую он случайно попал с месяц назад. В тот день он обедал с Брэмом Страйкером, знакомым специалистом по бракоразводным процессам. У Страйкера была заслуженная репутация сущей акулы по части ведения переговоров между сторонами. И еще у него была репутация (заслуженная или нет, - этого Крис не знал) специалиста по затаскиванию к себе в постель клиенток. Как бы то ни было, у Страйкера был острый ум и Крис любил пикироваться с ним.

На обратном пути из ресторана Страйкер сказал, что он обещал заскочить на одну вечеринку и пригласил Криса присоединиться.

Случилось так, что вечеринку эту организовывала Аликс Лэйн по случаю переезда в просторную и довольно темную квартиру с одной спальней на Девяносто третьей улице в Вест-сайде. Криса поразила духота, когда они зашли. Такой высокий потолок и так душно. С чего бы это? Наверно, потому, что в комнату набилось втрое больше людей, чем она могла вместить с удобством.

Крис сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Сам он был из Ист-сайда, и эти два района Нью-Йорка:

Вест-сайд и Ист-сайд, - представляют собой совершенно разные миры, в которых обитают разные типы человеческих существ.

Крис почти сразу же потерял Страйкера в толпе, окутанной сигаретным дымом. Уже на входе музыка ударила его прямо в грудь и чуть не вышибла назад в коридор. Он кивнул знакомому из соперничающей фирмы, обменялся приветствиями еще с несколькими людьми, прежде чем смог проложить себе дорогу к бару. Получив свой стакан, он затем провел десять скучных минут, разговаривая о делах с членом Верховного Суда.

Скоро ему все порядком поднадоело, и он отправился разыскивать Страйкера, хотя и понимая в глубине души, что в этом сумасшедшем доме найти кого-то дохлое дело. Он сунулся было на кухню, но там было столько народа, что и влезть не было никакой возможности.

Он снова вышел в прихожую и двинулся к спальне. Но там был вообще дым коромыслом и играл второй магнитофон. Две разные мелодии в совершенно разных ритмах скрещивались и создавали эффект городской улицы в утренние часы пик. Некоторые ползали по кровати. Другие вылезли в большое окно на площадку пожарной лестницы и пытались танцевать там. Страйкера нигде не было видно.

Отчаявшись найти его, Крис опять вернулся в холл. Когда он проходил мимо ванной, он обратил внимание, что там горит свет и дверь слегка приоткрыта, так что из холла можно было видеть, что делается внутри. И там был Страйкер, облапивший Аликс Лэйн. Удивительно, но в памяти Криса этот момент остался погруженным в полную тишину.

Наблюдая за тем, как они целовались, Крис поразился отсутствием в лице Страйкера даже намека на эмоцию. Может, только немного самодовольства от ощущения прильнувшего к нему, будто в отчаянии, тела Аликс. Ее ноги обвились вокруг бедер Страйкера, а на лице его было написано полное безразличие.

У Криса на лбу выступил холодный пот. С каким удовольствием он врезал бы по роже этому хаму. Просто удивительно, что похоть, оказывается, может существовать отдельно от страсти. И никогда прежде не было так противно смотреть на целующуюся парочку. Молча он попятился прочь от двери. И опять поразился тишине.

Крис открыл глаза. По-видимому, он всегда одевается в тишину, как в панцирь, в минуту жизни трудную. Вот и недавно, во время гневной инвективы Аликс у залы суда, он тоже был тих, как мышка.

Он выключил настольную лампу, одел пиджак и покинул свой кабинет. Выходя, услышал, как щелкнул в закрывающейся двери язычок английского замка.

Стоя на тротуаре, молча наблюдал, как мимо шуршали по мокрой от дождя улице пустые такси. Час пик уже миновал, а театральный час еще не наступил. Так что поймать такси не проблема.

Крис не знал, куда податься и что делать. Столько много вариантов, но сознание, переполненное образами прошлого, отказывалось напрягаться даже для такого простого дела, как решить, чем заняться в этот вечер. Он стоял под каменным навесом здания, наблюдая за огоньками, плывущими мимо по мокрому асфальту, и вспомнился ему вдруг другой эпизод из прошлого, который он не любил вспоминать: он на взлетно-посадочной полосе военно-воздушной базы в Дувре, наблюдающий за тем, как солдаты сгружают цинковые гробы, прибывшие из Да Нанга. Он приехал сюда, чтобы забрать гроб своего друга.

Двадцатилетний Крис Хэй весь дрожит, несмотря на летнюю жару, от страшной мысли, время от времени накатывающей на него, что в одном из этих сверкающих гробов мог бы быть и его брат Терри, героически сражающийся в чужой стране. А они даже не попрощались...

Монотонные звуки дождя, который все не хотел прекращаться, все усиливались и усиливались, пока не вытеснили воспоминания.

Крис встряхнулся. Он поднял воротник пиджака и, сгорбившись под дождем, быстро пошел вниз по улице.

Добравшись до дома, он содрал с себя мокрую одежду и, оставшись в спортивных трусах и майке, посмотрел на свое отражение в большом зеркале на стене спальни.

Всякий, кто его увидел бы в этот момент, не мог бы не восхититься его мускулатурой. Высокий, широкоплечий, с узкими бедрами атлета. Его твердые мышцы обладали характерной удлиненностью - не бугристые наросты культуриста и не жилистые конечности бегуна на длинные дистанции - которой отличаются мышцы пловцов и велосипедистов.

Крис видел в зеркале другого человека. Этот человек был помоложе, часами мог заниматься аэробикой без признака усталости. Ему прочили победу в Тур де Франс, в велогонке, в которой велосипедист должен уметь поддерживать скорость свыше 25 миль в час на крутых альпийских подъемах. Это было в 1969 году, в том самом году, когда Терри уже увертывался от свистящих пуль в Юго-Восточной Азии.

В тот год велогонка была посвящена французской глубинке, и по сей день это сельская Франция осталась в памяти и в сердце Криса. Французская глубинка подняла его на вершину сияющей славы, и она же здорово стукнула его по носу, так что он вернулся домой совсем другим человеком. Юноша в цвете лет, беспредельной силы и выносливости, о котором знакомые итальянцы говорили как о настоящем risico, любящий жизнь и риск, куда-то исчез, исчез навсегда.

На сколько он старше теперь того юноши? Если считать годами, то не намного. Да и внешне он мало изменился. Все те же голубые глаза, волнистые черные волосы. Ни унции лишнего жира на лице и теле, минимум морщин. "Это в тебе проявляется твоя кельтская кровь, сын!" - бывало говорил ему отец. И, действительно, молодой Крис Хэй любил воображать себя кельтским воином, в доспехах, мечом отбивающегося от дюжины низкорослых пиктов где-то у каменных глыб Стоунхенджа.

Боже мой, подумал он, как давно это было! Но голос Сутан в телефонной трубке звучал у его уха всего мгновения назад.

Он выдвинул ящик антикварного французского стола, достал толстую пачку бумаги с машинописным текстом, перетянутую посередине резинкой. Он потянул за нее и она лопнула. Листы потрепаны по краям, все в пятнах. В правом верхнем углу - пометка, сделанная его рукой: Мугены, 1969.

Он не доставал эту рукопись уже много лет, и, просматривая сейчас некоторые страницы, он понимал, почему: глаза резала неуклюжесть многих предложений. Судорожным движением он сгреб этот бумажный хлам со стола, бросил в ящик и со стуком задвинул его.

Босиком прошел во вторую спальню, оборудованную как спортзал. У стены стояла штанга, рядом с тренажером, снабженным электронными приборами. Напротив, у окна - стационарный велосипед для тренировок. Крис взобрался на него и нажал на педали. Его глаза смотрели в окно, за которым не было ничего интересного: его квартира находилась на 30 этаже. И перед его умственным взором проплывали Тононле-Бэ, Шамо, Обань и Динье. Плечи его опять облегала желтая майка лидера велогонки Тур де Франс.

Через час он слез с велосипеда и пересел на тренажер. А потом еще потягал штангу, пока не почувствовал приятную усталость во всем теле и не пропотел хорошенько. Но и это не успокоило его, как, впрочем, и холодный душ. Мугены опять непрошеным гостем вторглись в его воспоминания. Не только Тур де Франс заполняла его жизнь летом 1969 года.

Одевшись, он беспокойно расхаживал по квартире, как узник в камере. Из каждого зеркала, из каждого оконного стекла на него смотрела Сутан. В конце концов, он не выдержал, сдернул с вешалки легкий плащ и ушел из дома.

Уже оказавшись к северу от Семьдесят второй улицы, он осознал, куда его ведут ноги. Всего в одном квартале от этого места, в нелепом старом кооперативном доме между Пятой авеню и Мэдисон-плейс жил Макс Стейнер.

Привратник окликнул Криса, затем указал пальцем на один из лифтов. В этом чудном доме каждые две квартиры на каждом этаже обслуживались отдельным лифтом.

Стейнер уже распахнул дверь своей квартиры, прежде чем лифт с Крисом остановился на его этаже. На лице у Макса была широчайшая улыбка, и Крис почувствовал благодарность судьбе за то, что у него есть такой союзник. Они вместе стояли спина к спине против всего мира с того самого момента, как Крис начал работать в фирме Стейнер, Макдоуэлл и Файн. И так будет всегда. Вот почему сами ноги привели Криса сюда.

- Надеюсь, ты пришел сюда позлорадствовать, - сказал Стейнер, с чувством тряся руку Криса. - Шестичасовые новости посвящены исключительно тебе, сукин ты сын. - В том состоянии духа, в котором находился сейчас Крис, такой энтузиазм действовал ему на нервы еще больше, чем дождь.

- Макс, могу я с тобой поговорить?

- Конечно, конечно. - Макс затащил его в вестибюль. Из дверей квартиры раздавались чьи-то голоса. - Но только потом. Заходи поскорее. У нас здесь небольшая вечеринка. Билл и Марджори Хорнер, Джек и Бетти Джонсон, - ты их всех знаешь. Мы уже закончили с ужином. Выпей с нами, чтобы крепче спалось. Скоро одиннадцатичасовые новости. Можешь себе злорадствовать сколько угодно...

- Нет, не надо. Большое спасибо, но я лучше пойду. - Господи Иисусе, этого еще не хватало: корчить серьезную мину и разговаривать на профессиональные темы с коллегами за бокалом мартини и бутербродами с икрой!

- Да брось ты, Крис! - уговаривал его Макс. - Неужели ты думаешь, что ты здесь лишний? Кроме того, ты же здесь всех знаешь. - Он довольно рассмеялся. Они твои искренние почитатели. Сожрут меня живьем, если узнают, что я отпустил тебя. Ты будешь у нас почетным гостем.

Крис не сердился на Макса: он ведь не знал о смерти Терри. Он не сообщал ему о ней, да теперь и не мог. Только представить себе выражение на лице Макса и его слова: "А ты мне никогда не говорил, что у тебя есть брат!" Нет, этого Крис просто не мог бы вынести.

- Нет, спасибо, но сейчас не могу, - отбивался он от радушного приглашения зайти. - Я только на минутку к тебе забежал. У меня свидание, и я на него и так опаздываю.

Стейнер внимательно посмотрел на него.

- Ты действительно не можешь остаться даже на одну рюмашку?

Крис кивнул, пятясь спиной в ту сторону, где лифт.

- Действительно не могу.

- Ну ладно, - улыбнулся Стейнер. - Завтра поговорим, хорошо?

- Конечно, - откликнулся Крис, нажимая кнопку вызова лифта. - Я позвоню тебе. - Дверь кабины открылась и он поспешно шагнул внутрь.

- Эй, Крис, Аликс Лэйн была готова слопать тебя на обед, - крикнул ему Стейнер. - Сама выпросила у окружного прокурора твое дело, ан не вышло! Я чертовски горжусь тобой.

Крис начал говорить слова благодарности и буквально поперхнулся ими.

На улице дождь перестал на время, душный городской воздух был напоен влагой, как в августе. Крис остановил такси.

- Тебе куда, приятель?

Крис машинально назвал адрес и вновь погрузился в свои мысли, смотря в окошко на проплывающие мимо улицы большого города. Они были, несмотря на поздний час, полны жизни. Парочки прогуливались по широким тротуарам. Слышался смех, кто-то мчался куда-то. Влюбленные стояли обнявшись в тени между зданиями. Как на гобелене, подумал про себя Крис, на котором для него места нет.

Такси уже мчалось по шоссе, пересекающему Сентрал-Парк, когда Крис опомнился и крикнул водителю: "Куда ты везешь меня, черт побери?"

- Куда попросил: на Девяносто третью улицу, Вест-сайд, - ответил таксист. - Ты что, знаешь более короткий путь туда? Если знаешь, скажи. Только, насколько мне известно, лучшей дороги, чем через Парк, нет.

Девяносто третья улица, Вест-сайд, подумал Крис. Господи, да ведь это адрес Аликс Лэйн.

- Да не мог я...

Водитель резко затормозил и повернулся к нему. - Если ты передумал, приятель, и тебе хочется куда-то еще, то не темни, а просто скажи, куда.

Сзади раздавались нетерпеливые гудки других машин: уже начала образовываться пробка.

- Да, нет, все в порядке, - промямлил Крис в остолбенении. - Поехали дальше.

Но было далеко не все в порядке. Какой здесь, к черту, порядок? Он все еще недоумевал, каким ветром занесло его в этот квартал, когда его палец уже нажимал на кнопку над пластиковой табличкой с ее именем. Из крохотного окошечка переговорного устройства раздались шипение и треск. Он крикнул туда что-то маловразумительное, и входная дверь послушно открылась.

В лифте пахло пиццей, которую жильцы берут, очевидно, в соседнем ресторане на вынос, и дымом дорогой сигары. Кабина остановилась на четвертом этаже. Он вышел в узкий, плохо освещенный холл, стены которого совсем недавно покрыли свежей краской, отчего штукатурка, замазывающая трещины, еще больше бросалась в глаза.

Дверь в дальнем конце открылась. В дверном проеме, залитая сзади светом, идущим из ее квартиры стояла Аликс Лэйн. На ней были обрезанные джинсы, такие старые, что материя стала из синей почти белой, а также футболка с надписью, сообщающей, что ей ее велик по душе. В руках - тарелка с недоеденной пиццей.

Крис остановился прямо перед ней. - Надеюсь, это не ты куришь сигары?

- Что? - Она смотрела на него во все глаза, как люди в цирке смотрят на крохотную машину, из которой один за другим вылезают клоуны: первый, второй... десятый, одиннадцатый, двенадцатый... Она явно не верила своим глазам.

- Я имею в виду, - пояснил Крис, - ты одна или у тебя кто-то есть?

Сив Гуарда смотрел на отрубленную голову брата и думал, что, во имя самого Господа, могло здесь произойти? Он и Диана Минг стояли, нагнувшись, в беседке, увитой зеленью, стоящей за стеной живой изгороди вдоль задней стены церкви Святой Троицы в Нью-Ханаане. С ними - Харвей Блокер, детектив из местной полиции.

Блокер был кряжистый мужчина с воспаленными глазами. Грязно-светлые волосы с проседью, лихорадка в углу рта, которую он постоянно облизывал кончиком языка.

- Никогда ничего подобного не видал, - говорил он. - Голова здесь, в саду, а все остальное - в его ризнице. - Он крякнул, переминаясь с ноги на ногу. Как вы сами увидите, имеются следы драки.

- И никто не видел, как кто-то входил в ризницу? - спросил Сив. В горле стоял ком, мешающий дышать, не то что говорить.

Блокер покачал головою.

- Мы очень многих опросили. Отец Доннелли знал, что ваш брат находится в ризнице. Он говорит, что ваш брат любил удалиться в одиночестве в ризницу после мессы. Поэтому он и не заподозрил ничего такого.

Сив заметил странные зазубрины на тканях шеи, где прошел режущий инструмент, отсекший голову Дому, и думал, что бы это значило.

- Но через час, - продолжал Блокер, - видя, что о. Гуарда все не выходит, он пошел в ризницу. Вот тогда он и обнаружил все, и вызвал нас.

Блокер провел их вокруг церкви и, через боковой вход, - в ризницу. Доменик лежал на правом боку. Странно и немного жутковато, подумал Сив, видеть тело без головы. Нет, это не мой брат, думал он. Не может быть, что это Дом.

- Ну и что вы обо всем этом думаете, детектив?

Блокер поскреб свой нос толстым указательным пальцем.

- Черт меня побери, если я знаю, кому мог помешать священник! Какая-то нелепица!

- Может, псих? - предположила Диана Минг.

Блокер пожал плечами.

- Не исключено. Разве разберешь теперь, кто нормальный, кто псих? проворчал он, растирая ноги, затекшие от того, что он долго сидел на корточках, разглядывая отрубленную голову. - В любом случае, мы сделали все, что могли. И, сказать по правде, лейтенант, не думаю, что продвинемся хотя бы на шаг в расследовании этого дела. Оно явно нам не по зубам.

Сив стоял, наклонившись над обезглавленным телом, и внимательно рассматривал каждый его дюйм, как коллекционер изучал бы ценный экземпляр, попавший ему в руки. Что бы ни случилось в его жизни, но он знал, что этого момента ему никогда не забыть.

Блокер махнул рукой, подзывая представителей коронера, пришедших осмотреть труп.

- Теперь он всецело ваш, парни.

- Детектив, - обратился к нему Сив, - могу я побыть минутку наедине с братом?

- Естественно, - ответил Блокер, потянув себя за ухо. - Давайте-ка выйдем все отсюда, ребята, а?

Когда Сив остался в ризнице один, он осторожно извлек из заднего кармана брюк маленький несессер и раскрыл его. Там был набор крошечных инструментов, который он собирал многие годы, - инструменты его ремесла.

Он выбрал миниатюрный пинцет и полез им в правый внутренний карман брата. Стоящие люди не могли его видеть, но Сив, когда он нагнулся пониже, заметил этот беленький кончик записки. Пинцетиком он осторожно извлек бумажку и сунул себе в карман, не читая. Он уже собирался убрать несессер, когда вдруг заметил, что два пальца на правой руке согнуты неестественным образом. Кончиком пинцета потрогал их и увидел, что они сломаны - очевидно, одним сильным ударом.

Потом он заметил еще кое-что. Присмотрелся повнимательнее, и опять полез в несессер. На этот раз он извлек оттуда маленькую кисточку, похожую на те, с помощью которых женщины делают себе макияж. Аккуратно смахнул этой кисточкой что-то прилипшее к пальцам брата в маленький полиэтиленовый пакетик. После этого он убрал все к себе в карман, выпрямился и покинул ризницу.

- Детектив, - сказал он, обращаясь к Блокеру, - спасибо вам за все, что вы сделали. - Он умышленно повернулся спиной к людям коронера, приступавшим к своей работе.

- Это моя обязанность, - ответил Блокер. - Но все равно спасибо. Это теперь редко услышишь. Я имею в виду, чтобы полицейского благодарили.

- Вы не будете возражать, если я переговорю со здешними священниками, попросил Сив. - Я бы хотел знать их мнение о моем брате. - Он перевел глаза на свою спутницу. - Ну, вы понимаете...

- Конечно, - ответил Блокер. Он уже думал об обеде, на который опаздывал. - Почему не поговорить? - Он попрощался с ними обоими и исчез за углом церкви. Скоро они увидели, как он выезжал со стоянки перед храмом, а с ним - весь следовательский контингент.

- Что это ты затеял? - спросила его Диана.

- Когда ты среди Нью-Ханаанцев, целуй их Нью-Ханаанские задницы, - ответил Сив. - Главное, получить желаемый результат. Яснее ясного, что Блокер и не собирался всерьез заниматься этим делом. Ему до Доминика, как до лампочки... Смерть моего брата перепугала его до икоты, и он ждал нашего прибытия, как манны небесной. Отец Доннелли, наверно, говорил ему, что у Дома есть брат в Нью-йоркской полиции...

- Да ты, никак, спятил? Здесь ведь Коннектикут, босс, - возразила Диана. Здесь у тебя никакой юрисдикции.

- Смерть моего брата здесь включает Коннектикут в мою юрисдикцию. Так или иначе, теперь Блокер знает, что я сделаю все возможное, чтобы помочь ему в расследовании этого дела. Ему бы гордость не позволила обратиться ко мне за помощью.

Они застали о. Доннелли за молитвой перед распятием в ризнице. Терпеливо подождали, пока он закончит.

- Ox! - о. Доннелли вздрогнул, оглянувшись. Он взглянул на удостоверение, протянутое ему Сивом. - А я и не знал, что в церкви еще остались полицейские. Думал, что все уже уехали.

- Вы не ошиблись, уехали, - заверил его Сив. Он понимал, что о. Доннелли мог не знать его. - Я - брат Доминика Гуарды.

- О, Мадонна! - выдохнул о. Доннелли. - Хорошо, что вы приехали. - Это был человек с нездоровым цветом лица и въевшимся в него печальным выражением. Грустно видеть вас в данных обстоятельствах, сын мой. Мы все печалимся об о. Гуарда. Его все здесь очень любили и уважали.

Очевидно, не все, подумал Сив. Вслух он сказал:

- Я знаю. Отец мой, хотя это был и трудный день, но не могли бы вы ответить на некоторые вопросы?

- О. Доннелли кивнул. - Буду очень благодарен Богу, если мои ответы хоть сколько помогут вам.

- Хорошо, - сказал Сив. - Я понимаю, что многие мои вопросы будут повторением того, о чем спрашивал вас детектив Блокер, но вы уж не взыщите. Значит, это были вы, кто обнаружил тело моего брата?

О. Доннелли кивнул.

- Как это произошло?

- Ну, о. Гуарда всегда имел привычку размышлять в ризнице после мессы. Но обычно через полчаса он возвращался в храм, а тут прошел целый час, а его все не было. Я начал беспокоиться и сам пошел в ризницу проверить, все ли в порядке.

- Ну и?

Отцу Доннелли, очевидно, было трудно отвечать на такие вопросы. Смерть всегда трудно описывать словами, а уж эту - и подавно. - И я увидел его. То есть, я хочу сказать, я увидел тело.

- Как он лежал?

- Простите, что вы имеете в виду?

- Я имею в виду, - ответил Сив. - В какой позе он лежал: на спине, на животе?

- На правом боку, - ответил о. Доннелли. Значит, подумал Сив, они не трогали Дома до его прибытия. - Ну и что вы сделали?

- Я, конечно, сразу же подошел к нему, - ответил о. Доннелли. А Блокер считает, подумал Сив, что первым делом священник вызвал полицию. - Он был мертв. В этом не было никакого сомнения... - Священник буквально выдавливал из себя слова, и скоро вообще замолчал.

- Продолжайте, - мягко напомнил о себе Сив после небольшой паузы.

О. Доннелли кивнул, благодарный за передышку.

- Я помолился о его душе. Сначала Господу Богу: "Господь - наш пастырь, и другого нам не надо..." А потом - Деве Марии: "Молись за нас, в час кончины нашей..." А потом я пошел проинформировать о несчастии других: полицию, епископа...

- Ив ризнице вы ничего не трогали?

- Нет.

- Давайте вернемся немного назад, - предложил Сив. - Скажите мне, пожалуйста, куда вы и другие священники пошли сразу же после мессы?

- Дело в том, что других священников, кроме меня, здесь нет, детектив. В наши грешные дни мы - представители вымирающей профессии, если так можно выразиться. И поэтому церковь использует мирян для исправления многих дел, в прежние годы требовавших участия помощников священника, вроде меня. Здесь, в церкви Святой Троицы, у нас двое таких людей: м-р Диллон и м-р Рид... А отвечая на ваш вопрос, я могу сказать, что после окончания мессы я разговаривал с м-ром Аткинсоном, одним из прихожан, часто помогающим нам в сборе пожертвований. Вместе со мной был м-р Диллон. А м-р Рид в это время стоял по другую сторону ризницы.

- И как долго вы разговаривали с м-ром Аткинсоном, святой отец?

- Минут двадцать, по крайней мере, - ответил о. Доннелли. - Надо было о многих делах переговорить.

- Понятно, - сказал Сив, делая пометки в записной книжке. - И м-р Диллон был с вами все это время?

- Да.

- А м-р Рид?

- А он вскорости вышел, - ответил священник. - Пошел к прихожанам, которые все толпились у входа в церковь. Это была одна из идей о. Гуарды - чтобы кто-нибудь из нас выходил к прихожанам после мессы. Он считал, что им легче разговаривать с нами вне церкви. И он был прав. Как, впрочем, и во всем другом. - На глазах о. Доннелли были слезы.

Сив посмотрел на свои записи, делая вид, что читает. Потом поднял глаза.

- Детектив Блокер говорил мне, что никто не видел кого-либо входящим в ризницу, когда там находился мой брат.

О. Доннелли кивнул.

- Это правда.

- Вот сейчас мы находимся вблизи ризницы. Это примерно в том месте, где вы разговаривали с м-ром Аткинсоном?

- Примерно в этом.

Сив повертел шеей.

- Странно. Я совсем не вижу отсюда входа в ризницу.

О. Доннелли тоже взглянул в том направлении. - Вы правы, - согласился он.

- И абсолютно ясно, что м-р Рид из того угла вовсе ничего не видел. Это означает, что кто угодно мог пробраться в ризницу после мессы, и никто не заметил бы его.

На лице о. Доннелли отразилась боль, которую чувствовала его душа. Боюсь, что это именно так.

Сив вздохнул про себя.

- Не заметили ли вы кого-нибудь подозрительного среди прихожан, святой отец? Какое-нибудь новое лицо, например?

О. Доннелли еще более погрустнел.

- У меня не очень хорошая память на лица, - признался он. - Вот о. Гуарда - другое дело. Он знал каждого из своей паствы в лицо и по имени.

Попробуем с другого конца, подумал Сив.

- А, может, вы видели или слышали что-нибудь необычное во время мессы, святой отец?

О. Доннелли покачал головой.

- Ничего такого не припомню. - Он поджал губы. - Хотя нет, постойте! Кто-то положил на тарелку для сбора пожертвований тысячедолларовую бумажку. Но, я думаю, это вряд ли относится к делу.

- Кто знает, кто знает? - откликнулся Сив. - Такого рода пожертвования случаются здесь часто?

- Весьма часто. Приход здесь богатый, и о. Гуарда умел раскошелить их в пользу церкви. Но, конечно, в таких случаях выписывался чек. Не припомню, чтобы кто-нибудь делал такой большой взнос наличными.

Сив насторожился, заинтересованный.

- Кто обходил прихожан с тарелкой для сбора пожертвований?

- Я.

- Можете ли вы припомнить, как этот человек выглядел?

- Ну, это был мужчина, - ответил о, Доннелли и, взглянув на их лица, поспешно прибавил. - Я вовсе не пытаюсь шутить. Просто я действительно не помню ничего кроме того, что это был мужчина. Как-то не обратил внимания, и у меня вообще...

- Вы уже говорили, - перебил его Сив. - У вас плохая память на лица.

- Другие присутствующие на мессе тоже не обратили на него внимания. Я очень сожалею, детектив. Похоже, я больше ничем не могу вам помочь.

Сив захлопнул свою записную книжку.

- Ничего, святой отец. - К сожалению, это весьма типично для всех свидетелей, подумал он. Если не быть предельно внимательным, то однотипные ответы на все твои вопросы заведут тебя в тупик, прежде чем ты найдешь - во всяком случае. Сив обычно находил - какую-нибудь зацепку, которая наведет тебя на след. - Вы сделали все, что могли.

О. Доннелли кивнул, но по выражению его лица было очевидно, что он не был уверен в том, что сумел чем-нибудь помочь.

Они были уже почти в дверях, когда священник окликнул их. Они остановились, и он почти бегом догнал их. - Я еще кое-что припомнил, - сообщил он. - Когда я пересчитывал деньги на тарелке для пожертвований, я обратил внимание на следы пудры на тысячедолларовой купюре.

- Следы пудры? - переспросил Сив.

- Я не был уверен в этом, и, соскоблив, эту цветную пыль, показал ее м-ру Диллону, потому что она показалась мне странной. И он сказал, что это макияж.

- Макияж?

О. Доннелли кивнул.

- Ну да. Знаете, такой - телесного цвета. Женщины накладывают его себе на щеки.

- А вы, случайно, не сохранили эту пыль? - спросил Сив.

Лицо о. Доннелли погрустнело. - Да нет, - ответил он. - Ее и было то чуть-чуть.

- Тем не менее, - сказал Сив, - я бы хотел, чтобы вы одолжили мне банкноту. Пожалуй, в лаборатории смогут и сейчас найти на ней следы той пыли.

Священник заторопился к себе в ризницу, чтобы выполнить просьбу, и Диана повернулась к Сиву:

- Следы макияжа? Ты что, думаешь, что твоего брата убила женщина?

- А ты считаешь это невероятным? - ответил он вопросом на вопрос.

- Мы ведь говорим об обезглавливании, босс. Это требует определенной силы.

- Сколько тебе потребуется времени, чтобы вывести из строя любого мужика? - спросил он.

- Одно дело пнуть в пах, - ответила она, - а отсечь одним ударом голову совсем другое.

Он задумчиво кивнул.

- Все это так. Но было бы ошибкой сбрасывать со счетов любое предположение, пока не соберем всех фактов.

Диана приняла от священника купюру, пока Сив писал на листочке, вырванном из записной книжки, расписку.

- Вы получите эту тысячу назад, святой отец, как только в лаборатории ее проверят. А пока примите мою искреннюю благодарность.

О. Доннелли наконец-таки улыбнулся. - Я рад, что все-таки сумел оказать помощь материального характера, а не только словами. Берегите себя, детектив. Да сопутствует вам Бог в делах ваших.

Выйдя из церкви, они увидели, что улица совсем опустела. Яркие фонари на стоянке выкрасили окружающие деревья в сине-фиолетовый цвет. В машине Сив достал из кармана пластиковый пакет.

- Когда мы вернемся в город, отдай это в лабораторию, вместе с купюрой. Пусть срочно сделают тщательный анализ.

- Что здесь такое? - спросила Диана, заводя двигатель.

- Кто знает? - ответил Сив. - Может быть, ничего. А, может, улика, которая выведет нас на убийцу моего брата.

Диана включила передачу и машина тронулась.

- Как насчет того, чтобы перекусить? - предложила она. - Кажется, у меня будет голодный обморок, прежде чем мы дотянем до города.

- Я знаю одно местечко неподалеку, - сказал Сив, указывая туда, где ей надо будет свернуть. - Брат, бывало, возил меня туда, когда я приезжал повидаться с ним. - Он включил свет в салоне и попытался редактировать докладную записку по поводу инцидента с Питером Чаном, которую он набросал по пути сюда, но смысл читаемого никак не доходил до него. Впечатление было такое, словно он держал в руках выкопанные из земли остатки пергамента с таинственными знаками на нем. И все время неотвязно стучала одна мысль: о Дом, кто же это сделал с тобой эту подлую штуку? И как я скажу об этом нашей матери? Ведь эта весть убьет ее! Но и скрыть это от нее я тоже не смогу.

- Я закину эти улики в лабораторию, - говорила между тем Диана, - а потом отвезу тебя к Елене Ху.

Сив кивнул, прижал к глазам подушечки пальцев. Старею, подумал он. Всего 08.30, а уже устал. В котором часу я заступил на службу сегодня? И тут только до него дошло, что он на ногах с девяти часов вечера, когда началась облава на Дракона. О, Господи, подумал он, нет ничего удивительного в том, что никто не позарится на такую развалину, как я.

- Да тебе в глаза хоть спички вставляй, - заметила Диана. - И нужна тебе сейчас мамочка, которая уложила бы тебя в постельку. А я кто? Так, с боку припека. Но, с другой стороны, без моей помощи тебе не добраться до Восточного Побережья...

Сирену за спиной они услыхали одновременно.

Сив взглянул в зеркальце заднего вида и в глаза ему замигали красные огоньки проблескового маячка.

- Не думаю, что это из-за нашего превышения скорости, - прокомментировал он. - Они что, не знают номеров Нью-йоркской полиции?

Диана снизила скорость и синяя с белым полицейская патрульная машина поравнялась с ними.

- Лейтенант Гуарда? - справился сержант в форме, высовываясь из окна. - Из Нью-Йоркской полиции?

- Да.

- Тогда не последуете ли за нами, сэр, - это было сказано без вопросительной интонации.

- А что стряслось, черт побери? - недовольно спросил Сив. - У нас в городе срочные дела.

- Детектив Блокер хочет поговорить с вами, сэр. - Сержант выбросил руку вперед и вверх, как Уорд Бонд в фильме "Кибитки в прерии", и патрульная машина с завыванием умчалась в ночь.

- Как это там, в фильме? "О-хо-хо, Сильвер! Хошь не хошь, а ехать надо!" Дуй следом, - сказал Сив, и Диана надавила на педаль газа.

Только в одном вопросе Мильо чувствовал уверенность по поводу мосье Логрази: ему нельзя доверять. И поэтому он чувствовал себя в его компании вполне комфортно. Самое главное в жизни, думал Мильо, это уверенность. Тогда знаешь, на чем стоишь, и какие меры предосторожности следует предпринимать в процессе взаимоотношений с "приятелем".

Поэтому он предусмотрительно припрятал в резиденции мосье Логрази подслушивающее устройство. Нельзя сказать, что мосье отличался легкомыслием и не заставлял тщательно "подметать" свою квартиру на предмет электронных жучков, но у Мильо был свой человек в штате Мильо, а, именно, горничная, которая снимала жучка перед уборкой и аккуратно сажала его на место после нее.

Мильо открыл дубовую дверь, за которой находилась его armoire, ниша для святых даров. Это была маленькая комната, в которой раньше хранился всякий хлам. Теперь здесь размещался впечатляющий набор электронного оборудования чрезвычайно специализированного назначения. Среди него выделялась шестифутовая колонка с огромными катушками магнитной пленки. В данный момент только одна из них медленно вращалась. Перед аппаратом сидел маленький человечек с испитым лицом, которому огромные наушники придавали какое-то страдальческое выражение. Он поднял глаза на Мильо и молча указал на прибор, соединенный с апартаментами Логрази.

Мильо сел, тоже надел наушники, нажал на кнопку перемотки пленки и подождал, пока не раздастся характерный писк, указывающий начало подслушанного разговора. Затем нажал на кнопку "пуск".

"Должен сказать, я не ожидал, что ты появишься здесь", - услышал Мильо голос Логрази. В нем была прямота, типичная для американцев, к которой Мильо относился так же, как он относился бы к какой-нибудь черте папуаса с Новой Гвинеи: со смесью восхищения и снисходительности.

"А я как подброшенная монетка, - ответил незнакомый голос. - Орел или решка, - какая разница? Главное, что рано или поздно я упаду, причем, туда, куда надо. И Старик знает это. Он просто использует знание этого в своих интересах". Стариком, насколько Мильо знал, мафиози называют своего саро di capi, то есть главу.

"Я слышал, что ты связал себя договором", - сказал Логрази.

"Да, пожалуй, так можно выразиться, - усмехнулся незнакомец. - И, сказать по правде, первое время чувствовал себя чертовски неуютно. Старик умеет сушить мозги нашему брату. Но, как видишь, все обернулось к лучшему. Может, потому, что я теперь в одной компании с праведниками, вроде тебя". Он опять засмеялся.

"Ну а что касается меня, - сказал Логрази, - то я чертовски рад, что ты здесь. Это большая честь работать с живой легендой. И я также доволен, что Старик по-прежнему стоит горой за нашего Белого Тигра".

"Да нет, последнее время у него энтузиазма поубавилось", - возразил незнакомец.

"Ну, тогда ты не осудишь меня за то, что немного нервничаю. Какие-то ограничения, причем, распространяющиеся на все группы".

"Тем больший резон скорее проталкивать Белого Тигра. Старик все еще верит, что эта операция - наша последняя надежда. Наша старая сеть в Гонконге уже не отвечает текущим нуждам и, более того, - скомпрометирована. Я не знаю точно, как, но подозреваю, что кто-то на линии продался АБН". Мильо понял, что человек говорит о федеральном Агентстве по борьбе с наркоманией. "Так или иначе, мы прикрываем ту сеть. Это означает, что надо ускорить подготовку операции Белый Тигр. Наши уличные продавцы жалуются, что не хватает товару. Отсюда и все ограничения. Поэтому и укорачивается запальный фитиль операции. Старик не устает напоминать, что мы не можем позволить роскоши провала".

"Получить доступ к сети Терри Хэя - одно дело, а наладить ее удовлетворительную работу - совсем другое, - напомнил Логрази. - Проколы неминуемы. Кроме того, все испытывают трудности, работая в Юго-Восточной Азии. Кто поймет этот народец?"

"Предоставь Юго-Восточную Азию мне. Я ее знаю лучше, чем собственную страну. Это такой вонючий отстойник дерьма, что сделал один неверный шаг - и завязнешь так, что без компаса не выберешься".

Логрази засмеялся.

"Белый Тигр - это контроль, - продолжал разглагольствовать незнакомец. - А контроль в нашем случае - это фонды - неограниченные фонды. Мы получим все, что хотим, а именно - абсолютную независимость, гарантию от всякого бездумного вмешательства в наши дела".

"Кстати о контроле, - сказал Логрази, - как мне поступить с Мильо?"

"Ну, во-первых, я должен поздравить тебя, что ты организовал его на то, чтобы убрать Терри Хэя. Этот подонок последнее время создавал нам все больше и больше проблем. Черт побери, он всегда был занозой в нашей заднице. Старик сказал мне, что это была твоя идея натравить на него Мильо. Ты молодец, Фрэнк. Ей-богу молодец".

"Ты, вроде, знал Хэя в доброе старое время, верно?"

"Знал. Можно сказать, корешами были во Вьетнаме".

"Но что-то потом произошло между вами, да? Я слыхал, Хэй наколол тебя на чем-то..."

"Хоть мне и нравится чесать с тобой язык, предаваясь воспоминаниям, прервал его незнакомец, - но надо и дело не забывать. Теперь о Мильо. С ним все остается по старому. Мы не собираемся отшивать его, когда придет время. Он будет нам настолько же полезен, насколько Терри Хэй вредил".

"Значит, продолжать водить его за нос?"

"В некотором роде. За последние несколько дней ситуация значительно изменилась. Кто-то убрал Декордиа".

"Это скверно". Аль Декордиа был одной из ключевых фигур, принимавших участие в разработке операции Белый Тигр. Он имел полный доступ к досье всех людей, задействованных в операции, и сделал много, благодаря своим связям с международными фондами, организуемыми мафией для подкупа высокопоставленных лиц и проведения различных кампаний.

"Более чем, - добавил незнакомец. - Его обезглавили".

"Обез..."

"Что мне, по буквам говорить, что ли? Обезглавили. Отделили его чертову башку от торса. А это значит для меня только одно: в этом замешан Терри Хэй. Терри командовал во Вьетнаме подразделением, в задачу которого входило сеять панику среди Северных вьетнамцев. Ротой ПИСК называли его.

"Это была идея самого Терри обезглавливать жертвы налетов ПИСКа. И это было здорово придумано: чарли были вне себя от ужаса, потому что они верят, что это мешает "самсара", то есть путешествию души в колесе жизни. Естественно, Декордиа слышал о Терри: он долгое время болтался по Европе, устанавливая контакты.

"Понимаешь, Фрэнк, Декордиа хотел выйти из дела. У него дочь погибла в прошлом году, и в нем что-то сломалось после этого. Я проследил его последние передвижения. С месяц назад он объявлялся в доме Терри Хэя в Ницце, и, наверное, дал Хэю кое-какой материал, подогревший его против нас. А тот и так не в восторге был от того, что мы встреваем в его дело в Шане. Но что-то у них не сладилось, и Хэй замочил Декордиа, да еще в его собственном родном городе: в Нью-Ханаане, штат Коннектикут. Такие дела плохо сказываются на бизнесе. Уличные продавцы очень нервничают". "Когда был убит Декордиа?"

- "Во вторник".

"Это было уже после смерти Терри Хэя, - рассмеялся Логрази. - Он что, восстал из мертвых, что ли?"

"А ты не смейся лучше, - предостерег незнакомец. - Не исключена возможность того, что Хэй, несмотря на категорический запрет, держал свою любовницу, Сутан Сирик, в курсе того, чем он занимался. Логично предположить, что она замешана в этом убийстве. Поэтому я хочу, чтобы ей занялись, причем, pronto8".

"Использовать для этого Мильо?"

"Я..." Здесь речь незнакомца стала абсолютно неразборчивой. Разговор продолжался, и Мильо напряг слух, чтобы разобрать, о чем они толковали. Потом послышались звуки, говорившие о том, что кто-то еще зашел в комнату. Мильо перемотал неразборчивый кусок пленки, прогнал его несколько раз, усиливая мощность так, что шипение пленки превратилось в рев урагана.

- Merde! - выругался Мильо, не понимая, что случилось с пленкой. С каждым прослушиванием его раздражение росло. Голоса звучали, но было абсолютно непонятно, что говорится. Он оставил записку технику, чтобы тот попытался как-то подчистить звучание.

Катушка с пленкой перестала вращаться. Мильо уставился на нее, обдумывая услышанное. Теперь понятно, почему Логрази приказал ему убить Сутан. Но, с другой стороны, Мильо чувствовал уверенность, что незнакомец солгал насчет ее причастности к убийству Аль Декордиа. Чтобы Сутан убила кого-либо, выполняя завещание Терри Хэя? Да это же абсурд! Что за игру затеял этот незнакомец?

Мильо записал для себя на чистом листке бумаги все, что он знает о собеседнике Логрази. По акценту в нем легко узнается американец. Ясно, что это эксперт по Индокитаю, и поэтому не исключено, что Мильо знает его - или слышал о нем. Логрази назвал его живой легендой. Легендарный мафиози, эксперт по Индокитаю? Мильо ломал голову, кто бы это мог быть.

Возможно, когда его техник усилил голос вошедшего человека и Мильо разберет, что он сказал, это может подсказать что-нибудь. Но это может занять слишком много времени. А установить личность этого человека - дело первой необходимости. Надо, пожалуй, навести камеру наблюдения на окна резиденции Логрази. С помощью длиннофокусной линзы можно получить изображение лица, и если сложить его с голосом...

Порешив с этим, Мильо снял наушники, да так и остался сидеть, уставившись в пустое пространство. Ощущение, что незнакомец весьма прочно схватил его за горло, все усиливалось.

Он поднял трубку телефона и через минуту появился Данте. - Я хочу знать, сказал он своему вьетнамскому псу, - знала ли мадемуазель Сирик человека по имени Аль Декордиа. Это американец, недавно убитый в штате Коннектикут, в городке Нью-Ханаан. Он был в составе группы по разработке проекта Белый Тигр. Кроме того, узнай, все что сможешь, о его дочери. И, параллельно с этим, попытайся найти кого-нибудь, кто знает, кто убийца.

Данте кивнул и вышел, оставив Мильо в одиночестве. Диски с пленкой медленно вращались.

Аликс Лэйн не спеша щипала пиццу, холодно разглядывая Криса.

- Зачем пожаловал, адвокат? Обговорить детали обвинения в клевете и очернении твоего клиента, которое ты собираешься мне предъявить?

Крис поморщился. Это почти дословно - его угроза, произнесенная сегодня днем на лестнице дворца правосудия.

- Я заслужил твой упрек.

- Еще бы не заслужить! - Аликс стояла в дверях, как медведица, защищающая вход в свою берлогу: выражение лица воинственное, поза агрессивная.

На Криса вдруг накатила волна усталости. Он даже прикрыл глаза, прислонившись плечом к дверному косяку.

- Если не хочешь меня впускать, - сказал он, - то можно хотя бы попросить стакан воды?

- О Господи, - ответила Аликс. - Входи, не укушу. Тени в длинном, узком коридоре; пара гоночных велосипедов на стене, наподобие произведения поп-арта. Крис услыхал, как за спиной его закрылась дверь, щелкнув двойным замком.

Она провела его мимо кухни прямо в гостиную. Комната была совсем не такой, какой сохранилась в его памяти после той вечеринки. Какой-то более просторной и светлой. Наверно, это потому, что сейчас не надо было по ней продираться сквозь толпу, как сквозь лесную чащу. А, может, Аликс просто сделала какую-то перестановку. Он тяжело опустился на кушетку, покрытую вытертым покрывалом с изображением тропиков.

- У тебя такой вид, что тебе, пожалуй, лучше принять что-нибудь покрепче, чем вода, - заметила Аликс. - Что предпочитаешь, адвокат?

- Водку. Водку со льдом, если можно, - ответил он и, повернувшись к ней, проследил глазами, как она шла к дубовому шкафчику за его спиной. - И я был бы премного обязан тебе, если бы ты называла меня просто Крисом.

- А я что-то не припомню, чтобы была обязана тебе чем-то, - отрезала она, наливая ему заказанное. Крис между тем мучительно думал, какого черта он сюда приперся и нет ли в данный момент в квартире Брэма Страйкера.

- Мам?

Они оглянулись одновременно. Из кухни вышел мальчик с взъерошенными волосами и непропорциональными чертами лица, характерными для ранней юности. В одной руке у него был кусок недоеденной пиццы, в другой - банка кока-колы. Ты собираешься возвращаться?

Аликс улыбнулась, и лицо у нее сразу преобразилось. Лицо мадонны с полотна какого-нибудь прерафаэлита. Он сразу же вспомнил, как увидел ее впервые в зале суда. Как у него тогда вдруг забилось сердце! Как поразила его тогда ее красота! В ней не было ничего от типичных американских красоток, которых можно увидеть на обложках журналов и на экране телевизора. Рот немного широковат, на переносице высыпали веснушки, щеки немного полноваты, и носик с небольшой горбинкой. Но в комплексе эти детали переставали быть недостатками, а, наоборот, наделяли Аликс какой-то органичной красотой. Ее лицо волновало кровь.

- Немного погодя, - ответила она. - Дорогой, это Кристофер Хэй. Кристофер, это мой сынишка Дэн.

Крис привстал, протянул руку. - Привет! - Потом осознал, что обе руки у мальчика заняты, и опустил свою.

Дэн отхлебнул коки из своей банки.

- Вы тот самый Кристофер Хэй? Адвокат?

- Пожалуй, тот самый, - ответил Крис. Лицо мальчика расплылось в улыбке. Вот здорово! В своем домашнем сочинении в прошлом семестре я писал про вас, и как вы выступаете в суде. Мне мама помогала. Очень приятно познакомиться!

- Мне тоже приятно, - ответил Крис.

- Очевидно, я имею успех даже здесь. А я и не знал, что ты замужем.

- Теперь не замужем, - поправила Аликс.

- А сын - он на совместном попечении?

- Был. - Она посмотрела ему прямо в глаза, потом притронулась к горбинке на носу. - А потом его папаша избил меня так, что сломал нос. И я подала на него в суд и добилась полной опеки над малышом. Теперь мой бывший муж не имеет права приближаться ни ко мне, ни к моему сыну.

- Это не очень хорошо. Мальчику нужен отец.

Они стояли посередине гостиной. Из кухни доносились звуки рок-музыки: это Дэн включил МТБ.

Крис посмотрел вокруг: яркие занавески на окнах, по-умному маскирующие стекла с налетом вездесущей Нью-йоркской грязи, забитые книгами шкафы, стеклянный кофейный столик, индийский хлопчатобумажный ковер на полу, старое, поцарапанное пианино в углу рядом с бронзовым торшером. Над ним - старая, выцветшая фотография деревянного загородного дома, напротив которого рос раскидистый дуб. Маленькая девочка с косичками - возможно, Аликс в детстве сидела на ветке и смотрела в объектив со слишком серьезным для ребенка выражением. За ней, в тени дерева, силуэт высокого, сухопарого человека с солдатской выправкой.

- В твоей квартире одна спальня?

Аликс кивнула.

- В ней спит Дэн. - Она указала рукой. - А моя кровать - вот она. Ты на ней недавно сидел.

- Я вижу, муниципалитет не слишком щедро платит своим служащим.

Она вскинула голову.

- Мне здесь нравится. И Дэну тоже. Я понимаю, что моя квартирка кажется крошечной по сравнению с твоей. Но это мой дом.

- Здесь мило, - сказал Крис, снова садясь. - Мне здесь тоже нравится. В прошлый раз не понравилось.

- Ты здесь уже был? - Аликс села на кресло, покрытое материей, хорошо сочетающейся по цвету с покрывалом в тропических цветах. - Интересно, когда?

- Помнишь свое новоселье? Я приходил сюда с Брэмом Страйкером.

- Ты приятель Брэма?

- Иногда встречаемся от нечего делать, - ответил Крис.

- Он занимался моим разводом и выцарапал для меня полную опеку над Дэном, когда тот подонок сломал мне нос.

- А-а-а, понятно.

- Что тебе понятно?

Крис поставил свой стакан. На голодный желудок - он не ел ничего после "праздничной" трапезы с Маркусом Гейблом - водка быстро подействовала. Просто а-а-а, и больше ничего. - Он встал, прошелся по комнате. Его так и подмывало сказать или сделать то, о чем он потом, возможно, пожалеет.

- Так значит, Брэм и с тебя часть гонорара взял натурой?

Аликс так и подскочила.

- А ты, однако, нахал. И лезешь не в свое дело.

Он повернулся и внимательно посмотрел ей в лицо.

- Мой отец сказал мне именно эти слова, когда я ему сказал, что знаю о том, что он изменяет моей матери. - Он улыбнулся. Он чувствовал себя, как, наверно, чувствует себя корабль, порвавший якорные цепи и мчащийся на всех парусах прочь от земли. Наконец, свободен. - Я сказал ему, что она моя мать, и дело, следовательно, - мое, и ударил его по лицу. Я тебе говорил, что мой отец родом из Уэллса? У уэллсцев есть поговорка: "Пусть твоя кровь течет у тебя спереди", что означает, как объяснял отец, что надо всегда поворачиваться лицом к опасности... Однако, мое вмешательство не помогло. Через полгода отец развелся с матерью, а еще через год она умерла. А потом он и с новой развелся. Сейчас он женат по третьему разу.

- Но я не твоя мать, - возразила Аликс. - Почему ты считаешь, что и это твое дело?

Теперь Крис понял, что он хотел такого сказать и сделать, о чем потом, возможно, пожалеет.

- А вот потому! - ответил он и приблизившись к Аликс, крепко обнял ее и поцеловал прямо в губы.

Она высвободилась. Ее серые глаза изучали его.

- Если ты думал, что мне это понравится, - сказала она, - то ты ошибся.

- Разве?

- Не будь таким самоуверенным. Женщины тают в объятиях только в телесериалах. Да и то только тогда, когда в объятия их заключает герой. - Ее глаза смотрели на него, не мигая. - А ты не герой.

- Это верно, - согласился он и поцеловал ее снова.

- Я не ошиблась и в своем первом определении. Ты действительно нахал.

- Ты не ошиблась относительно меня только в одном. Мне и в голову не приходило взять на себя какое-нибудь дело pro bono publico уже года полтора.

- А-а-а, понятно.

- Что тебе понятно?

Она улыбнулась.

- Просто а-а-а, и больше ничего.

- И еще кое в чем ты не ошиблась, - сказал Крис. - Маркус Гейбл, по-видимому, действительно убил свою жену.

- Забудь об этом, - сказала Аликс. - Поезд уже ушел.

- Как это забыть? Никогда не поздно пригвоздить убийцу к позорному столбу.

Аликс рассмеялась.

- Господи, ты говоришь напыщенно, как обманутый любовник. Обиделся, что он солгал тебе? Так он лгал всему миру. Почему он должен делать для тебя исключения?

- Я - его адвокат.

- Судя по твоей репутации, мне кажется, что у него была особая причина скрывать от тебя правду. Крис удивленно посмотрел на нее.

- Ну, может быть, в других отношениях Брэм и подонок, но надо отдать ему должное, - что он - хороший друг, - сказала она. - Он о тебе очень высокого мнения. Постоянно говорит о тебе.

- Мне казалось, что он слишком занят другим, чтобы думать обо мне, сказал Крис.

- Ты хочешь сказать, своими клиентками? - спросила Аликс. - Я об этом знаю. Давно обнаружила, что я - звено в длинной и нескончаемой цепочке.

- И что же ты сделала, обнаружив?

Она улыбнулась. - Никогда не любила толпы. Но, по-моему настоянию, мы с ним остались друзьями. Для Брэма это главный приоритет.

- А какой другой приоритет?

Она засмеялась.

- Если бы Дэнни не было рядом, я бы показала. - И, обхватив его руками за шею, прильнула к нему. Ее губы смягчились и раскрылись. Он почувствовал прикосновение ее языка, почувствовал ее нежное, горячее тело.

И вдруг, как феникс, возрождающийся из пепла, - воспоминание о том, как Терри приезжал в отпуск в своей армейской форме, - герой, увешанный медалями, от которого многие в городе отворачивались, осуждая действия американцев во Вьетнаме. Нечего было Америке соваться туда, говорили они. Но отец гордился Терри. Он, помнящий Суэц, Индию и другие горячие точки на планете, подточившие мощь Британской империи, одобрял американское присутствие в Юго-Восточной Азии! Со слезами на глазах подливал Терри в стакан, обнимал его так, как никогда не обнимал Криса, и целовал в обе щеки.

А Крис, только что вернувшийся из своего добровольного изгнания во Францию, прихрамывающий на покалеченную ногу, чьи мечты въехать в Париж в желтой майке лидера разлетелись в прах на мокрой от дождя беговой дорожке, чужой в собственной семье Крис беспомощно смотрел на растрогавшегося родителя и героя-брата.

Тур де Франс остался для него незабываемым впечатлением. Что еще он привез с собой из добровольного изгнания? В промежутках между тренировками он стучал на разбитой портативной машинке, пытаясь писать роман: он всегда мечтал стать писателем. И вот он вернулся домой, с искалеченной ногой и совершенно безнадежной рукописью...

Все, что случилось с ним в то лето, когда он участвовал в Тур де Франс, было связано с такими болезненными воспоминаниями, что он долгое время старался забыть, желал забыть и, в конце концов, сумел забыть.

Ты не герой, сказала ему Аликс. Боже мой, она и половины не знает всего этого!

Сутан не знала, что делать, и поэтому решила вернуться к Муну. Кузен давал ей чувство защищенности, как в свое время Терри. Но к Терри у нее была и физическая любовь, и это не могло не окрашивать ее общее суждение о том, что он ей давал.

Мун жил в построенной еще в тринадцатом веке вилле в маленьком городке под названием Вене. Она была в запущенном состоянии, когда они набрели на нее впервые много лет назад. А когда-то это была шикарная резиденция могущественного Епископа Венского.

Ей показалось тогда безумием покупать эту груду камней, кое-где слепленную цементом. Но он увидел в этом нечто иное. - Я повидал так много разрушений, говорил он ей, давая инструкции целой армии рабочих, нанятых им для восстановления виллы, - что для меня великое счастье возвратить чему-то прежнюю красоту.

Не торопясь, любовно отстроил Мун стены Романского стиля. В Тарасконе, расположенном неподалеку к западу, он присмотрел деревянные ворота с резьбой, изображающей Успение Богородицы, и транспортировал их в Вене. Заменил обычную черепицу на покатой крыше глазированной, генуэзской, проследив, чтобы каждую черепичку тщательно очистили.

С севера виллу защищала от мистраля кипарисовая аллея, а с южной стороны подымали вверх свои скрюченные, будто артритом, сучья раскидистые платаны, в тени которых было так приятно посидеть летом. А ниже по усаженному валунами склону, на котором стояла вилла, стена густого кустарника и древних деревьев надежно отгораживали ее от всего мира.

Большинство людей находили Муна и Сутан очень похожими внешне. Кузен был немного выше ростом, пошире в плечах, но осанка - совсем как у Сутан. Лицо Муна отличалось разве только тем, что было обветренным, как у настоящего провансальского фермера, которым он, в сущности, и стал.

- Ты плохо выглядишь, - сказал Мун. Они сидели во внутреннем дворике виллы, построенной П-образно. Миндальные деревья были в розовом цвету, воздух пропитан запахом дикого тимьяна и майорана. Плющ обвился вокруг каменного фонтана в виде двух дельфинов, изо рта которых лилась вода на лазурный кафель.

Время от времени пробивалось солнце сквозь синевато-серые тучи и освещало вершины деревьев, росших выше виллы по склонам гор.

- Я хочу знать, - сказала Сутан, - в каких делах был замешен Терри.

На покрытом мозаикой столике перед ними стояли вазы с земляникой из Карпентрас, маслинами из Ниона и засахаренным миндалем из Аикса.

Мун улыбнулся, и его улыбка напомнила ей об изваяниях Будды в Юго-Восточной Азии.

- Зачем ты обращаешься ко мне с подобными вопросами? - сказал он, беспомощно разведя руками.

- Ты хочешь сказать, что ты не знаешь на них ответа? Терри часто приходил к тебе за советами. А, может, еще и за помощью?

- За помощью он ко мне никогда не приходил, - ответил Мун. - Довольно странно мне напоминать тебе, что Терри был очень независимым человеком. Он терпеть не мог одалживаться у кого бы то ни было.

- Ты всегда славился умением давать уклончивые ответы, - заметила она. Но я - член семьи. Меня такие ответы удовлетворить не могут.

- Терри нет в живых, - сказал Мун. - Духам тоже требуется отдых. - По этим словам Сутан поняла, что ее двоюродный брат не хочет обсуждать ее покойного возлюбленного.

- Я должна знать, Мун. Мне необходимо знать.

- Он умер в церкви, - сказал Мун. - И я вот думаю, не сделало ли это его смерть ужасной для него вдвойне.

Сутан закрыла глаза, и ей показалось, что все ее душа содрогнулась. Пусть Терри убили, но любовь моя к нему осталась. Что еще осталось? Еще многое, не так ли?

Мун смотрел на нее все с тем же выражением Будды на лице.

- Просвети и ты меня, в таком случае, - попросил он.

Сутан глубоко вздохнула и сообщила ему, что она обнаружила, вернувшись домой, что кто-то обыскивал ее квартиру. И еще кто-то наблюдал за ней, притаившись в подъезде дома напротив.

Рассказывая об этом, она заметила, что лицо ее кузена внезапно изменилось. Оно уже не было, как прежде, полусонным, отрешенным от жизни. Он выпрямился в кресле и даже вперед подался, весь внимание.

- Ты уверена в том, что ничего, кроме того предмета из нижнего белья, не пропало? - спросил он, когда Сутан закончила. - Абсолютно уверена?

- Абсолютно. И еще, зачем тогда продолжать за мной наблюдение? Если он нашел то, что искал, то должен был бы отстать.

Напряжение Муна заметно спало, и Сутан, заметив это, спросила:

- Значит, ты знаешь, что он искал?

- Не знаю, - ответил Мун, но она не очень-то поверила ему. Что он скрывает от нее? Она пришла сюда, ища успокоения, а вместо этого - новые волнения.

Сутан неотрывно смотрела на двоюродного брата. Хотя было очевидно, что он ей не доверяет, она решила довериться ему до конца. Достала открытку, которую Терри перед смертью написал Крису, и протянула Муну. Пока тот читал ее, все пыталась понять по выражению его лица, какое впечатление это послание произвело на него. - Скажи на милость, что бы это могло значить?

Он поднял глаза.

- Зачем ты мне ее показала? - А на лице все то же отсутствующее выражение.

- Прекрати! - крикнула она и вырвала из его руки открытку. С ума сойти можно, все та же каменная стена вместо участия! - Я понимаю, тебе кажется, что ты спасаешь меня, - с горечью сказала она.

- Да, спасаю. От тебя самой.

- Не надо! - бросила она. Вот этого она боялась больше всего. - Я не хочу ворошить это!.. Я же тебя не раз предупреждала.

Мун ничего не ответил, и даже не пошевелился. Золотой луч солнца соскользнул с высоких склонов и залил их дворик, бросив змеевидные тени вдоль каменных порталов, в глубину виллы.

- Оно само придет, - молвил, наконец, Мун. - Всегда приходит.

- Я запрещаю! - крикнула Сутан.

- Ты же сама сказала, - Мун поднял руки с коленей, будто пытаясь поймать ускользающий свет, - что пришла сюда, чтобы я рассказал тебе о твоих тайнах, и, тем не менее, запрещаешь мне даже намекать на последствия подобных тайн. Человек не живет в вакууме, Сутан. Ты должна отдавать себе в этом отчет. Ты, такая, какая ты есть. - Голос Муна гулко отдавался среди миндальных деревьев, зарослей мимозы, шиповника.

- Ты имеешь в виду, какой я стала. - Сутан смотрела на каменистый склон, утонувший в прохладной тени оливковых деревьев. Лицо ее удивительным образом переменилось, будто тоже окаменев. Но вместе с тем, в нем появилось удивительное спокойствие. - Ты же сам был моим учителем.

- То были лихие времена, - возразил Мун. - Я хотел спасти тебя от моих врагов. Но получилось так, что ты стала тем, кем быть для тебя - мучение.

Какое-то время я молчала, глядя, как последние солнечные лучи просачиваются сквозь древние камни. Наконец, спросила. - Ты думал, что я попытаюсь убить себя после смерти Терри?

- Должен признать, такая мысль не раз посещала меня.

- Понятно. Но, видишь ли, во мне на сей раз бушевало горе, а не ненависть к себе самой. И вызвано это чувство было не тем, что я кого-то убила.

- Ты убила тогда, чтобы спасти мне жизнь, - напомнил Мун. - Как можно ненавидеть себя за это?

- Я убила, и точка, - отрезала она. - Во мне дремлют силы, которых я не понимаю. Их передал мне ты.

- Они у нас обоих с рождения, - возразил Мун. - Ты думаешь, что ты другая, потому что твой отец - француз? Мы - одна семья. Мы друг для друга - все. И это главное.

Она склонила голову набок. - И Терри изменил все это?

- Я любил Терри, - ответил Мун, задумчиво глядя на воду в фонтане. - Мы были ближе друг другу, чем братья.

- Потому что вы убивали вместе - друг для друга.

- Это было давно.

Она кивнула, соглашаясь.

- Но не забывается.

- Даже мертвые, Сутан, не забывают.

- Будь ты проклят, - прошептала она. Ее глаза были мокры от слез, но, очевидно, она смирилась с правдой.

Мун взял ее руки в свои и нежно гладил ее ладони, как он делал, когда она в детстве болела или боялась чего-нибудь. Вдоль кипарисовой аллеи шел фермер: темный силуэт в свете уходящего дня. Какая незатейливая жизнь у него, подумала она. Работа, еда, сон, любовь, опять работа... Ее душа стремилась к этой мудрой простоте.

- Что ты можешь сказать об открытке, которую Терри написал брату?

- Что я нахожу ее странной, - признал Мун. - Особенно принимая во внимание их долгую размолвку. Почему он решил написать? И еще ненаписанный постскриптум... Что Терри намеревался написать?

- Может быть, мы получим ответы на эти вопросы, - сказала Сутан. - Я разговаривала по телефону с Крисом. Завтра он прилетит сюда забрать тело Терри, и мы договорились, что я встречу его в аэропорту Ниццы.

- В свете той истории, что была меж вами, стоит ли?

- Это не важно, - ответила она. - У меня нет выбора. Твоя школа.

- В твоей жизни было кое-что и помимо этого, - заметил он.

- Правда, это может и не дать ничего нового. По словам Криса, за последнее время Терри ничего не посылал ему.

- По словам. Однако, в любом случае, было бы хорошо, если бы ты привезла его сюда, так что бы я мог с ним поговорить.

- Допросить его, ты хочешь сказать.

- Меня не будет дома, когда вы приедете. Побудьте с ним вдвоем, отдохните. Но обязательно дождитесь меня. - Он поймал ее взгляд. - Ясно?

Она кивнула.

- А как насчет того человека, который следит за мной?

- Что насчет него? - Опять выражение Будды на лице Муна.

- Я не знаю, как с ним поступить, - уточнила она.

Мун продолжал смотреть на нее.

- Ты отлично знаешь, как с ним поступить. Знаешь с того самого момента, как заметила, что он следит за тобой. Надо позволить ему найти тебя.

- Не надо! - отчеканила Сутан. - Ты знаешь, к чему это может привести.

Тяжелый, пристальный взгляд Муна продолжал сверлить ее. Она вздрогнула. Ты пришла сюда со своими страхами и подозрениями, - сказал он. - И этим ты сделала свой выбор. И, между прочим, ты должна признать, что ничего этого не было бы, если бы не твоя любовь к Терри. Теперь поздно идти на попятную. Ты должна выяснить, зачем этот человек преследует тебя.

Запах дикого тимьяна и майорана усилился, стал почти удушающим.

- Что мне придется делать? - в отчаянии спросила она.

- Ничего такого, к чему ты не подготовлена, - заверил ее Мун.

- Но убивать я не буду! - крикнула она, а сама в это время думала, что все повторяется, как в жутком кошмаре. Более того, она знала, что это такой кошмар, от которого нельзя пробудиться.

- Думай о Терри, - глаза Муна опять закрылись. - Или, если хочешь, думай о Крисе.

Дельфины выплевывали сверкающую в закатных лучах воду на лазурные кафельные плитки, которыми был облицован фонтан.

Под вязами была устроена освещенная площадка, потому что вблизи канавы, что проходила наискосок поля, никакого освещения, естественно, не было. Лицо детектива Блокера лоснилось от пота. Кожу, казалось, можно отдирать лоскутьями.

- А черт побери! - ругался он, когда Сив и Диана вышли на освещенное место. - А дьявол! - Гудение переносного генератора перекрывало стрекотание цикад.

Он мрачно взглянул на приближающуюся пару.

- Вы только посмотрите на это! - говорил он, указывая им под ноги. - Нет, вы только посмотрите!

Один из его людей приподнял брезент. Человек лежал скрючившись, животом в канаве. Самым замечательным было то, что его голова лежала в шести дюймах от обрубка шеи.

- Еще один! - воскликнул Блокер с омерзением. - И убит тем же самым способом.

- Кто обнаружил тело? - спросила Диана.

- Да парочка одна, что забрела сюда пообжиматься. Мы записали их показания и отпустили. На них лица не было от страха.

- Личность убитого установлена? - осведомилась Диана. Сив уже ползал, обследуя тропинку над канавой. Повсюду была кровь, но уже всосавшаяся в землю. Не так, как в ризнице...

- Человека звали Декордиа. Аль Декордиа, - ответил Блокер, выворачивая дорогой бумажник из кожи аллигатора. - Вот все его барахло: водительское удостоверение, кредитные карточки. Страховка на случай болезни... Это ему больше ни к чему.

Сив смотрел на обрубок шеи. Такие же зазубрины, что и на шее Доминика. Как будто голову его брата и этого человека отхватило медвежьим капканом. Но такое, разумеется, невозможно.

- Этот парень из местных, - продолжал Блокер. - Вот, взгляните. - Он протянул Диане визитную карточку. На оборотной стороне что-то написано, очевидно, самим Декордиа. - Живет на конце Растеряева Проезда - есть тут такой фешенебельный квартал, где дома стоят по нескольку миллионов. У нас еще не было возможности поставить в известность семью, и поэтому никто еще не сделал официального опознания. - Диана что-то быстро строчила в записной книжке. - В бумажнике куча денег - больше пяти тысяч - так что версию убийства с целью ограбления можно сразу отбросить.

Сив внимательно осмотрел пальцы. Ни один из них не сломан, и никаких следов пудры или чего-нибудь в этом духе.

- Никто не прикасался к телу? - спросил он.

- Группа экспертов еще и не прибыла, - вздохнул Блокер. Похоже, сегодня ему вообще не придется поесть. - Под ложечкой прямо-таки подсасывает, добавил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

- Если вы не возражаете, - сказал Сив, выбираясь из канавы, - я бы хотел получить копию заключения коронера и по этому делу тоже.

- Пожалуйста, - устало ответил Блокер. - Почему бы и нет? Всего навсего бумажка, которую надо переслать. У меня времени навалом, не так ли? Разве я не похож на человека, у которого времени навалом?

- Спасибо, детектив, - поблагодарил Сив, подталкивая Диану по направлению к их машине. - Спасибо за все.

Потом он молчал, пока они не выбрались на шоссе, ведущее к дому.

- Тот человек, что убил этого парня, Декордиа, убил и Доминика. Тот же почерк, те же характерные отметины на месте среза. - Он закрыл глаза. От бесконечного потока встречных машин с зажженными фарами начинала болеть голова. - Интересно, каким дьявольским инструментом обезглавили их обоих? Потом, после паузы, вздохнул. - Мы обедали с тобой или только мечтали об обеде?

- Мечтали, босс.

- Тогда остановись в первом подходящем месте. Придорожная забегаловка, у которой они остановились, снаружи была облицована имитацией гранитных булыжников, а изнутри - имитацией мраморных плит. Гамбургер, картошка, пожаренная ломтиками, кофе и пирожок с сыром, похоже, тоже были имитацией, потому что на пути к желудку явно пытались прожечь пищевод. Пообещал себе перейти на более здоровый рацион, хотя и отлично понимая, что не выполнит этого обещания.

Вернувшись в машину, он бросил в рот таблетку фестала и повернулся к Диане.

- Я хочу, чтобы ты наступила этому Блокеру на хвост и постоянно теребила его, пока он не пришлет обещанные документы. Чую я, что заключение коронера даст подтверждение тому, о чем я могу пока только догадываться.

- Ты думаешь, что этот Аль Декордиа связан каким-то образом с твоим братом?

- Возможно. Они убиты одним и тем же человеком, в том же самом городе, хотя и не в одно и то же время, - ответил Сив. - Но, с другой стороны, возможно, мы имеем дело с маньяком-убийцей. Я думаю, именно это перепугало Блокера до колик в заднице. И есть чего испугаться. Однако, учитывая тот факт, что этот парень, Декордиа, пролежал в канаве несколько дней, как минимум, ума не приложу, каким образом он может быть связан с Домиником.

Слово "связан" зацепило сигнальный колокольчик в его памяти и он, включив свет в салоне машины, вынул из кармана смятый клочок бумаги.

- Это я увел с места преступления, - объяснил он Диане, разворачивая его. - Нашел в правом кармане Дома. И, поскольку он лежал на правом боку, бумажки не было видно никому.

- Только не тебе, - заметила она, начиная обгонять огромный грузовик. Помнится, ты нас всегда учил, что нельзя ничего трогать на месте преступления, пока там не побывала группа экспертов.

- Это было до того, как я познакомился с детективом Блокером.

Сказано это было в шутку, но никто из них не засмеялся. Диана была абсолютно предана Сиву. За те годы, что они работали вместе, она не раз лезла под пули, чтобы прикрыть его. Она и в будущем сделает это без колебаний. И именно благодаря этой преданности - потому что она любила его и доверяла ему абсолютно - она задумалась про себя, что это такое нашло на босса. Будто смерть его брата в какой-то степени изменила его, сделала жестче. Он хотел нет, это слово не достаточно точно передает чувство, которое он испытывал, решила она - он страстно желал отыскать убийцу брата.

Ныряя в Коннектикутский тоннель в этот ночной час, Диана думала, а не перейдет ли это желание в одержимость. Сив всегда жил для людей. Общественное для него всегда было выше личного. Теперь, ей казалось, это могло измениться. Не то, чтобы она не понимала и не сочувствовала ему... Но что если чувства возьмут в нем верх и он отставит прочь принципы, которым прежде следовал беспрекословно? Она уже слышала, как он сказал неправду собрату-полицейскому. Видела, как он утащил с места преступления улику - причем с места вне его юрисдикции. Причем до того, как ответственный за это дело офицер полиции смог увидеть ее. Диане и в голову не приходило, что ее босс способен на такие нарушения установленной процедуры расследования преступления.

А Сив тем временем сидел, уставившись в смятый клочок бумаги. На нем было несколько слов, написанных незнакомым, но характерным почерком - буквы наклонены назад - и, ниже них, одно слово, написанное неразборчивым, легко узнаваемым почерком его брата Дома. Вот что прочел Сив:

Сутан Сирик

бульвар Виктора Гюго, д. 67

Ницца, Франция

Спасен?

Крис и Аликс, стесненные присутствием на кухне мальчика-подростка, сидели на площадке пожарной лестницы, пробравшись на нее через широко открытое окно спальни. Грохот рока преследовал их и здесь, прорываясь через всю квартиру, заполняя пространство между ними.

- Долгое время, - говорила Аликс, - я думала о себе только как о матери Дэна. Для женщин часто трудно отделить свое существование от жизни их детей. А порой ребенок занимает такое место в твоей жизни, что больше на ней ничего и не умещается.

Дождь все еще шел и, хотя они и были защищены от него козырьком навеса, кое-где капли блестели в ее волосах, как бриллианты в тиаре.

- Но со временем я начала понимать, что удовольствие от общения с ним, хотя и весьма значительное, не может наполнить мою жизнь. Если я потеряю себя в нем, то это будет плохо для нас обоих.

- И тогда ты поступила на службу в прокуратуру округа, - закончила за нее Крис.

Она улыбнулась.

- Все было не так просто. Для начала надо было отъединить себя от него. А потом надо было сдать экзамены на адвокатуру. - Ее улыбка потускнела. - А потом и мое замужество начало разваливаться прямо на глазах, причем весьма болезненным образом.

- Извини, что напомнил о неприятном. Опять та же улыбка, скупая, но преображающая все лицо. - Никогда не знаю, говорить ли в этом случае "Не извиняйся" или "Спасибо". Я полагаю, что надо говорить и то, и другое. Сейчас это дело прошлое.

Она наклонила голову, услышав знакомую мелодию, долетевшую с кухни. Вполголоса стала подпевать и, казалось, все напряжение, сковывающее ее до этого, покинуло ее. Она перестала петь, но глаза так и остались ясными, сверкающими.

- Ну а ты? - спросила она. - Ты больше похож на атлета, чем на юриста.

Он засмеялся точности ее наблюдения. К его собственному удивлению, эта оценка даже польстила ему.

- Я и был атлетом, - признался он. - Велогонщиком.

- Да ну! Неужто не шутишь? - Недоверчиво подняла она брови. - Я обожаю велоспорт. Мы с Дэнни часто катаемся вместе.

- Я уже заметил ваши велики в прихожей, - сказал Крис. - Отличные машины.

- Ив каких гонках ты участвовал?

- В разных, - ответил Крис, глядя в темноту ночи. - Все время готовился к своей главной гонке - к Тур де Франс.

- Твоя семья, наверно, ужасно гордилась тобой, - предположила Аликс.

Эти ее слова удивили его. Обычно в таких случаях спрашивают: "И как, выиграл?"

- Нет, - ответил он. - Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.

- Это ужасно.

Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.

- Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: "Молодец, парень!" К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. - Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. - Во всяком случае, так казалось моему отцу.

- Настоящий ястреб.

- Я бы сказал даже - супер-ястреб, - согласился Крис.

- И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? - спросила Аликс.

- Я покалечился. - Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.

- И сильно?

Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:

- Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.

- О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? - А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.

- Вы с братом были не очень близки?

Крис саркастически усмехнулся.

- Можно сказать и так. За последние десять и даже больше лет между нами не было никаких контактов. Я бы сказал, что мы так и не смогли узнать друг друга.

Аликс придвинулась к нему ближе.

- Как жалко!

Он ощутил тепло ее плеча и почувствовал приятное возбуждение. Не сексуальное, а именно приятное: когда она рядом, та черная пропасть, которая разверзлась перед ним, когда он узнал о смерти Терри, была как-то не так страшна. Он не один на ее краю.

- Долгое время я возлагал вину за это на отца, - сказал Крис. - Он любил стравливать нас друг с другом, считая, что это способствует формированию характера. Мой отец большое внимание придавал характеру. Гордился своим кельтским происхождением. "Из семейства Хэев всегда выходили хорошие бойцы", любил повторять он. Он был строг, пожалуй, даже суров с нами. Первое доброе слово, которое я слышал от него, да и то не в свой адрес, а в адрес Терри, я услышал из его уст, когда Терри приезжал на побывку из Вьетнама. Так что, естественно, проще всего для меня было считать отца виновным в том, что мы с братом как чужие. Но теперь, после смерти Терри, я начинаю думать, что не только его в том вина. Мы ведь и сами никогда не пытались выяснить, почему мы далеки друг от друга.

- Вы были правы, - сказал Данте. - Между Сутан Сирик и Декордиа есть связь. - У Мильо упало сердце. Неужели он был не прав, не поверив словам незнакомца насчет Сутан и Аль Декордиа?

- Очевидно, - продолжал Данте, - Декордиа познакомился с нею, когда приезжал сюда с месяц назад повидать Терри Хэя. Это было почти сразу после смерти его дочери. Она погибла в автокатастрофе: ее машина съехала с дороги во время дождя. Ей было девятнадцать лет.

Данте полистал свои записи.

- Так или иначе, Декордиа чувствовал симпатию к этой Сирик. Она выросла без родителей, и он - по возрасту и прочему - годился ей в отцы. Декордиа, он был такой, шибко привязчивый. Смерть его дочери сломила его.

Со страхом в сердце Мильо спросил:

- Могла мадемуазель Сирик убить его?

- Ни в коем случае, - ответил Данте. - Она была здесь, во Франции, когда Декордиа прикончили.

Мильо почувствовал такое глубокое облегчение, что у него даже слезы на глазах выступили. Быстро отвернувшись от Данте, он уставился в окно, за которым виднелась Военная Академия и парк Марсова Поля. Слава Богу, подумал он. Теперь надо постараться разузнать, что действительно на уме у того незнакомца.

- Ты не знаешь, кто убил Декордиа?

- Нет, - ответил Данте. - Я ничего не смог узнать об этом деле, кроме того, что он был обезглавлен, что само по себе весьма странно.

Странно действительно, подумал Мильо. Не менее странно и то, что незнакомый собеседник Логрази знает о подразделении ПИСК, которым Терри Хэй командовал во Вьетнаме, больше, чем он сам. Например, Мильо не слыхал про идею Терри Хэя обезглавливать свои жертвы. А теперь кто-то опять использовал ее, убивая Декордиа. Зачем?

Но Мильо тут же подумал, что это - не главный вопрос при данных обстоятельствах. Прежде всего надо разобраться в том, почему Декордиа был убит. Поскольку Сутан относилась к нему, как к отцу, совершенно неправдоподобно предполагать, что Терри вообще причастен к его убийству, как полагает незнакомец.

Но, с другой стороны, Декордиа и Терри Хэй действительно встречались месяц назад. Что они обсуждали? Считается, что они были врагами. Операция Белый Тигр, в разработке которой принимал участие Декордиа, была замыслена, чтобы лишить Терри влияния в им же созданной сети. Может, правда, что Декордиа хотел выйти из дела, как предположил незнакомец? И что он продал секретные сведения по операции Терри Хэю? Если это так, то, по всей видимости, сама мафия и ответственна за его смерть. Но, опять же, если это так, то незнакомец, который является эмиссаром главы мафии, должен быть в курсе этих дел.

Мильо откинулся в кресло и задумался о трагической иронии, заложенной в самой жизни. Он нашел ответ на один из вопросов, но это ни на шаг не приблизило его к истине. Теперь он стоял перед загадкой, внутренний смысл которой уже дал первые опасные ростки. Гудронированное шоссе серебристо переливалось в лучах множества рукотворных солнц - фонарей дневного света, выстроившихся вдоль него. Мосье Мабюс, думая, как всегда, о смерти и разрушении, от нечего делать включил радио, покрутил ручку настройки. Из динамика полился бархатный голос Ван Моррисона:

Порой я в хотел птицей в небо взлететь,

Порой я в хотел в синеву улететь,

Где дом недалек.

Рука, крутящая диск настройки, остановилась, и вместе с ней вся его душа, темная и страшная, замерла при звуке слов и гипнотизирующей мелодии негритянского спиричуал.

Порой чую я, что свобода близка,

Порой чую я, как свобода сладка,

Но дом все далек.

Эти простые слова брали за душу так, что Мабюс почувствовал, что ему трудно дышать. Обычно западная музыка не трогала его. Он находил ее пресной и невыразительной, от которой еще больше тосковал по заунывным мелодиям и пронзительным словам восточной музыкальной культуры.

Но эта песня была не такой. Она взломала стальной панцирь, который защищал его от внешнего, чуждого мира, и нежно коснулась внезапно сильно забившегося сердца.

Порой знаю я - это все не во сне,

Порой знаю я, Царство Божье - во мне,

Лишь дом мой далек.

Лента дороги начала опасно расплываться, цвета слились в эмоциональный вихрь, который грозил задушить его, все расширяясь и расширяясь в груди.

Порою я как без мамы дитя,

Порою я как без мамы дитя,

И дом так далек.

Он уже плакал. Точно, плакал. И как больно ему от этого было! Словно все его шрамы на руке открылись и начали кровоточить. Нет, это невыносимо, подумал он, и выключил радио. Голос замолчал, и вновь тишина темным пауком начала ткать свою замысловатую паутину в его душе.

Мосье Мабюс, по-видимому, слишком сильно прижал ногой акселератор, чтобы убежать от собственных мыслей, и опомнился только тогда, когда вращающиеся красные огни полицейской машины расцвели в зеркале заднего вида, как зловещие маки.

Он снизил скорость, послушно съехал на поросшую травой обочину. Мотор не выключил, и его урчание в тихом сумраке Коннектикутской сельской местности казалось тиканьем мины замедленного действия. На соседнем сидении лежала кипой его "портативная библиотека": последние справочники по экономике и политике, дайджесты научных журналов, а также реклама новейших технологий. Дж. Г. Баллард, один из немногих писателей, которые интересовали М. Мабюса, как-то сказал, что эта "невидимая литература" значительно трансформировала современную культуру. Мабюс, наткнувшись как-то на это высказывание, решил, что вопрос стоит того, чтобы его проработать.

Он пронаблюдал, как кроваво-красные сполохи, которые следовали за ним, тоже замерли у края дороги. В их сиянии он прочел послание, предупреждающее его помнить вечно бомбежки, огонь напалма, пожирающего джунгли с таинственным потрескиванием, будто паты - святые его религии - скрежещут в немом отчаянии зубами. И эти страшные звуки заглушают вопли последних оставшихся в живых человеческих существ.

Он поднял глаза и даже вздрогнул, обнаружив, что он не один. На мясистом, в жировых складках, возвышающихся над форменным воротничком, лице, наклонившемся к его окошку, странно смотрелись в этот поздний час темные очки с зеркальными стеклами.

- Вы превысили скорость, - сказал полицейский. - Ваши права и техпаспорт.

Мосье Мабюс, в чьих ушах все еще звучали жалкие человеческие крики, тонущие в разрывах бомб, полез за бумажником. Он открыл его, вынул оттуда права, запаянные в прозрачный пластик.

Представил себе, смакуя детали, как припаркованный сзади него патрульный автомобиль врезается на скорости сто миль в час в бетонную тумбу. Улыбнулся полицейскому, протягивая права. Но когда тот, в свою очередь, протянул руку, чтобы взять их, рука мосье Мабюса внезапно взметнулась и чиркнула острым пластиком, в который были запаяны права, прямо по горлу полицейскому. Кровь, красная, как огонь вращающегося на крыше проблескового маячка, так и брызнула во все стороны.

Полицейский закашлялся, глаза его недоумевающе расширились. Мабюс, видя, как его рука шарит по бедру, разыскивая кобуру пистолета, рывком втянул голову и плечи полицейского в окно своей машины так, что они оказались зажатыми там. Потом, не торопясь, протянул руку и всадил напряженные пальцы прямо под зеркальные стекла очков.

Крик - вот что было нужно услышать мосье Мабюсу. Крик, являющийся подтверждением того, что человеческие существа страдают от боли, умирая. Этот крик на мгновение заглушил визг бомб, падающих с окутанных дымом небес.

С заросшей травой обочины М. Мабюс наблюдал глазами маньяка бесконечную вереницу машин, проносящихся мимо него. Человечество, стройными рядами устремляющееся на последнюю битву.

Один во тьме нескончаемой ночи, наедине с пустотой, более ужасной, чем смерть.

Аликс Лэйн смотрела на выцветшую черно-белую фотографию, на которой была она сама - девочка, оседлавшая ветку векового дуба. Она сидела на стульчике перед пианино, облокотившись скрещенными руками на его закрытую крышку.

В квартире было тихо. Дэн наконец-таки заснул над книгой, которую читал в кровати почти до трех часов ночи. Девушка этажом выше закончила упражнения на флейте, и Конноры из квартиры рядом, слава Богу, прекратили свою очередную ссору.

Окна были открыты настежь, но даже шум транспорта был приглушенным. Время от времени доносились лишь всплески испанской речи ссорящихся соседей из квартиры напротив или смех - как послания из другого мира.

И Кристофер Хэй ушел.

Аликс никак не могла взять в толк, что за человек этот Кристофер Хэй. Или, точнее, каковы ее чувства к нему. После стольких дружков, шести или семи сильных увлечений, после двенадцати лет замужней жизни Аликс все еще надеялась встретить своего рыцаря в сверкающих доспехах. ТЫ НЕ ГЕРОЙ, сказала она Кристоферу.

Своего будущего мужа, Дика, она встретила, когда еще училась в колледже. Он был радикалом в политике и, особенно когда спор заходил о таких вещах, как война во Вьетнаме, бывал особенно красноречив и саркастичен. Однажды даже выступал в публичной дискуссии по вопросам моральных последствий этой войны, а его противником был сам декан колледжа. Она тогда чертовски гордилась им.

Но когда война закончилась, талантам Дика, похоже, было негде развернуться в политике. Он перешел на вечернее отделение и начал работать над романом, который, по его словам, должен вместить в себя всю Америку в послевоенные годы.

Сначала с деньгами никаких проблем не возникало. Аликс подрабатывала в частной клинике Сакса на Пятой авеню, а за ее обучение на юридическом факультете было оплачено из средств, оставленных ей для этих целей дедушкой.

Но постепенно становилось все более ясно, что кроме своего великого американского романа он не хотел - или не мог - ничего писать. И начал вымещать на ней свои неудачи, когда она приходила домой усталая после занятий в институте.

Аликс, изучавшая по вечерам основы американской судебной системы с ее эгалитаристской направленностью и мечтой о справедливости для всех граждан, не была склонна молча выслушивать Дика. Но тот не унимался.

Так оно и шло, пока он не настоял на том, чтобы им завести ребенка. "Мы не полноценная семья, - говорил он. - Возможно, именно поэтому у нас и жизнь не ладится. Мы два разных светила, продолжающих вращаться каждый на своей орбите. Ребенок сблизит нас. И он принесет мир в нашу семью".

Но, вместо этого, ребенок только усилил центробежные силы. Ситуация до того была хрупкой, а теперь она и вообще дала трещину. Рождение Дэна еще сильнее отдалило друг от друга двух людей, уже начавших равномерноускоренное движение прочь друг от друга.

Прежде всего, получалось так, что дополнительные заботы, связанные с пополнением семейства, ложились только на ее плечи. Дик до сих пор не устроился на работу, хотя божился, что непрестанно ищет ее. "Ничего подходящего не подворачивается, - уверял он ее. - Только работа поденщика". Аликс, которая по-прежнему горбатилась в клинике Сакса, не знала, плакать ей или смеяться при таких заявлениях.

Но предпочитала смеяться, потому что думала, что любит Дика. Ей казалось, что она никогда больше не встретит человека, который бы так понимал ее, с которым можно вести такие захватывающие дискуссии о политике, религии, истории и искусстве. В отличие от ее предыдущих возлюбленных, он не был туп в двух вещах, которым она придавала значение: в вопросах мысли и чувства. Он был таким понимающим, таким нежным любовником ей, и таким терпеливым и добрым отцом Дэну.

Она смотрела на фотографию, запечатлевшую мгновение ее детства в Огайо, и слезы навертывались ей на глаза. Как бы ей хотелось вновь сидеть на этой ветке, в прохладной тени векового дуба! Она закрыла глаза и вновь почувствовала рядом своего деда, такого сильного, вселяющего такую уверенность, что все в жизни будет хорошо. Она даже почувствовала его запах: немного одеколоном и немного - табаком. Как она любила, когда он, сам смеясь от удовольствия, разрешал ей набивать ему трубку!

Она почувствовала его шершавые натруженные руки, когда он усаживал ее на качели. "Готова, принцесса?" - шептал он ей в ушко, а потом одним сильным толчком посылал ее вверх, к самому небу.

Почему же ее замужество не сладилось? Столько времени прошло, а Аликс все задавала себе этот вопрос. Не то, чтобы они просто перестали любить друг друга, как это довольно часто случалось с ее многими друзьями по колледжу. Как просто было бы, думала Аликс, если бы она вдруг обнаружила, что Дик ей изменяет. Это все равно, что обнаружить тараканов у себя в квартире. Все просто и ясно: бери в руки дихлофос и полный вперед! Если бы Дик валял дурака на стороне, как некоторые мужчины, она бы приняла это просто как рытвину на жизненной дороге, от которой все мы не застрахованы. Все ее подруги ей посочувствовали бы, приняли бы ее в, так сказать, клуб обманутых жен. Она могла бы чувствовать к Дику праведную ненависть и понимать, откуда свалилась на нее эта неприятность.

Но жизнь никогда не отличается такой благородной простотой. Вдруг вспомнилось, как дедушка однажды взял ее с собой на подводный лов рыбы. Она стояла у лунки во льду и смотрела в глубину, где можно было различить что-то движущееся - и больше ничего. И на душе появилось какое-то неприятное чувство: не знаешь, что под тобой, и чем это тебе угрожает.

Но дело в том, что Дик ни разу ей не изменил. Даже теперь она по письмам, которые он продолжал ей писать (она сразу вешала трубку, лишь заслушав его голос), что он любит ее по-прежнему, что она, говоря его собственными словами, была единственной женщиной, которую он когда-либо любил, и больше ему не полюбить никогда.

Ее замужество кончилось, как кончился тот серый день на замерзшем озере, когда она со смесью ужаса и любопытства смотрела под лед. Что-то таинственное и непонятное двигалось там. Дик просто не смог смириться с тем, что ей удалось добиться успеха на сугубо мужском поприще. (Где добрые старые деньки, - писал он, - когда ты приходила от Сакса, пропахшая лекарствами?) Если бы она захотела стать кем-то еще - терапевтом, учительницей или чем-нибудь более или менее женственным или хотя бы бесполым, он бы простил ей успех в карьере, хотя и считал его, в принципе, предосудительным.

Когда все это свалилось на нее, как нечистоты из трубы ассенизатора, это было уже само по себе скверно. Но ему надо было непременно заставить Аликс почувствовать, что крах их семейной жизни - на ее совести. Это ее вина, что она захотела стать юристом, и это ее вина, что она добилась профессионального успеха. Как будто честолюбие и успех - свидетельство слабоумия!

Так что, получается, она все еще не была свободна от Дика, хотя они давно не жили вместе, хотя она не носила его имени (Дэн, правда, носил - как багаж, нажитый в предыдущей жизни), и хотя он потерял даже права навещать сына. Как это получается, думала она, что я, проведя такую основательную работу по отсечению его от себя, все еще чувствую на себе лапы этого подонка?

Она со вздохом поднялась со стула. Кто-то играл на губной гармошке мелодию, название которой она никак не могла вспомнить. Но что-то явно из сборника "Каучуковая душа". Она пошла в ванную почистить зубы на ночь и увидела себя в зеркале. Вспомнила выражение лица Кристофера Хэя, когда она засмеялась. Пожалуй, он впервые увидел ее смеющейся.

Всю жизнь ей говорили, что она красива, но Аликс не очень этому верила. Она слушала похвалы своей внешности, как будто они относились к кому-то другому, например, к персонажу из фильма, который она видела. Потому что, когда она смотрела на себя, она видела только одни дефекты: рот слишком широк, нос недостаточно прям, и так далее. Пальцев не хватит перечислять их, да и времени тоже. Это надо отложить на тот случай, когда ей опять захочется заняться самоедством или когда она, взглянув на Дэна, подумает, что - как это сказал Кристофер? - мальчику нужен отец.

Кристофер Хэй. Мысли ее так или иначе возвращались к нему, как реки в море. Она давно обратила на него внимание, уже давно чувствовала, что ее тянет к нему. Но пальцем не пошевелила, чтобы предпринять что-либо по этому поводу. Но теперь, когда он сам сделал первый шаг, как она теперь поступит? Честно говоря, она этого и сама не знала. Ей надоело разочаровываться в своих кавалерах, но, тем не менее, она достаточно сильно любила мужчин вообще, чтобы не рискнуть еще раз. Пусть даже все опять кончится провалом.

Битловская песня из альбома "Каучуковая душа", которую кто-то пытался воспроизвести на губной гармошке, вернула ее в прошлое. Она снова танцевала с дедушкой на широкой веранде их дома в Огайо, ветер шевелил листья дуба, жалобный крик козодоя вторил музыке контрапунктом, и желто-лимонный свет падал на них через открытую дверь гостиной.

Как проста была тогда жизнь! И какой счастливой девочкой была Аликс! Как это произошло, что жизнь так круто переменилась?

Сутан сидела под полосатым навесом открытого ресторана "Сафари". Терри любил здесь бывать. Здесь и та фотокарточка сделана.

Терри предпочитал это заведение, потому что оно, будучи расположенным в восточной части Ниццы, было в стороне от избитых туристских троп, далеко за зданием оперы, где они табуном ходили. А Сутан нравилось это место потому, что под навесом был приятный холодок, и отсюда можно с удобством наблюдать за одиночными любителями романтики, прогуливающимися по утру между цветочными киосками открытого рынка на Кур-Салейа.

Было уже довольно жарко, и покупателей было не много. Большинство ларьков уже закрылись, а те, что все еще торговали, мало что могли предложить. Продавцы либо поливали из шланга свою территорию, либо стояли, облокотясь на прилавок, лениво покуривая или попивая винцо с соседом.

Сутан выбрала это время и это место не случайно. В Ниццу она вернулась с виллы Муна накануне вечером. А теперь вот сидит в "Сафари", потягивая "Кампари" с содовой. Ее неизвестный преследователь искал что-то в ее отсутствие, что-то, принадлежащее Терри. Но не нашел. Но не оставил надежды либо найти это, либо разузнать, к кому перешел интересующий его предмет. Вот он и продолжает следить за ней.

Через темные стекла очков она наблюдала за тем, что происходит на цветочном рынке внизу. Солнце припекало и, будучи почти прямо над головой, почти не давало тени. Она выбрала это время дня именно потому, что сейчас там мало народу. Приди она раньше, она рисковала бы не заметить свою "тень" среди толпы, наводнившей рынок. Приди она позже, там было бы вообще пустынно, и он, став более осторожным, тоже ускользнул бы не замеченным.

Сутан была довольно высокого мнения относительно своей внешности. Она знала, что красива. И не только красива, но и желанна многим мужчинам, что не обязательно сопутствует красоте у женщин. Золотой цвет кожи и полуполинезийские - полуазиатские черты лица. Длинные черные волосы не закрывают широкий лоб, а убраны назад и заплетены в толстую косу. Единственное украшение, которое она позволяла себе носить, это простое кольцо из красного жадеита, драгоценное только тем, что его ей подарил Терри.

Она также знала о своей незаурядности. Ее дух закалился в страданиях. В ней смешалась французская и кхмерская кровь, и это не могло не оказать влияния на ее характер. С таким наследием нельзя быть слабой.

Ее мать имела несчастие возжелать могущества и богатства. Она вышла замуж за француза. Но быть женой могущественного чиновника в колониальной Камбодже имело кроме положительных - богатство и влияние - также и отрицательные стороны. Горечь взаимоотношений между родителями - мать не могла оставаться слепой к страданиям своей родины под гнетом чужеземцев - ожесточила Сутан и сказалась на всей ее жизни. Взрывной темперамент входил в противоречие с буддийской религией матери, основным достоинством почитающей терпение.

Вот что унаследовала Сутан от своих родителей. Конфликты между ними были отражением истории ее страны и они послужили причиной двойственности, характерной для Сутан с самого детства.

За те десять или около того минут, что Сутан находилась на своем наблюдательном посту, пожалуй, около трех десятков людей попало в поле ее зрения. И, хотя каждый из них задерживал ее внимание не более чем на тридцать секунд, было ясно, что это не то, что ей нужно. Двое молодых французов, заметив ее, сели за столик, откуда было наиболее удобно разглядывать ее ножки. Сутан скрыла улыбку за стеклами темных очков.

Последний из продавцов цветов сложил свой столик и ушел. За соседний столик уселось шумное семейство из шести человек. Долговязый официант подошел обслужить двух молодых французов. Когда он подошел к Сутан, она опять заказала "Кампари" с содовой.

Священник-иезуит привлек внимание Сутан, когда он попал в поле ее зрения во второй раз, хотя она запомнила его уже с первого его появления на площади, как, впрочем, и других прохожих. Он пришел на Кур-Салейа по улице, ведущей к оперному театру, и, странное дело, второй раз он появился, идя тоже с этого направления. Это могло означать только одно: он не возвращается откуда-то, выполнив какое-то дело, а пришел по делу сюда, на рынок, и теперь ходит кругами.

Проходя по второму разу, он остановился перед навесом пиццерии, расположенной на первом этаже здания ресторана "Сафари", но ничего не купил, что было его второй ошибкой. Он достал большой платок и вытер вспотевший лоб.

Она отвела глаза от святого отца. Подошел официант, принес ее заказ. Заметив, что иезуит все не уходит, она встала и, покинув веранду, прошла вглубь, к стойке бара, где было прохладно и царила полутьма. На резной крышке бара из красного дерева лежали красиво уложенные свежие фрукты.

Она справилась, где здесь уборная, хотя прекрасно знала, что надо идти направо и вниз до самого конца.

В уборной было как на дне колодца. Свет и звуки, достигая этого места, странным образом преломлялись. Гротескные тени скользили по стене, будто нарисованные кистью сюрреалиста. Обрывки разговоров людей за столиками долетали сюда окутанными многоголосым эхо.

Сутан вошла в кабинку, закрыла за собой дверь и замерла в неподвижности, прислушиваясь. Наконец она услышала звуки осторожных шагов.

В тесной кабинке была тишина. Сутан не слышала движений своего преследователя, но чувствовала его близость. Усилием воли она заставила тело расслабиться, внимательно наблюдая за ручкой двери. Она не заперла ее за собой, и вот теперь ручка начала медленно подниматься.

Сутан повернулась к двери правым боком и приподняла юбку, под которой у нее ничего не было.

Дверка скрипнула ржавыми петлями. Она увидела, что на пороге стоит отец-иезуит. Его черная сутана придавала ему зловещий вид, как у ворона.

- Oui, monsieur? - спросила она.

- Pardon, madame. - Но он замешкался. Всего на мгновение замешкался, не в силах отвести глаз от курчавых волосиков у нее между ног.

Но этого мгновения было достаточно для Сутан, чтобы врезать святому отцу в солнечное сплетение напряженными пальцами правой руки. Тот согнулся пополам и она, ударив его головой о косяк двери, втащила в кабинку.

Заметив, что в левой руке священника зажат нож, который он сейчас попытается пустить в ход, Сутан спокойно нажала подушечкой большого пальца правой руки на болевую точку, расположенную в правой части носа, и жала до тех пор, пока он со стоном не разжал пальцы. Нож звякнул, упав на кафельный пол.

- Кто ты? - спросила Сутан, опять нажимая на точку, где проходит лицевой нерв.

От боли и ужаса глаза иезуита закатились.

- Зачем ты следишь за мной?

Опять нажатие.

- Что ты искал в моем доме?

Рот иезуита открылся. Он беззвучно шевелил губами, силясь что-то произнести. Боль расплавленным свинцом залила ему глаза. - Ле-е-ее... Ле-е-с Мечей, - наконец смог выговорить он.

- Что? - встряхнула его Сутан. - Что ты сказал? Иезуит повторил свои слова.

- Чушь. Не верю, - крикнула Сутан. Лес Мечей, насколько она знала, был мифом. Это оружие с тремя лезвиями, сделанное специально, чтобы остановить Будду. Так это или не так, но это оружие является символом власти, могущественным талисманом, в который свято верят исповедующие "муи пуан".

Муи Пуан - так называется апокрифическая книга буддистов, ставящая под сомнение официально признанное утверждение, что четыре состояния из 31 являются своего рода адом. Согласно этому апокрифу, существует целая тысяча состояний, которые можно классифицировать как ад, и в нем описываются способы вызывания демонов и фальшивых "бодхисатва", которые управляют этим многоликим адом.

Молодое поколение кхмеров, особенно в больших городах, и слыхом не слыхивали о Муи Пуан. Но северные племена, обитающие на плато Шан, знают эту книгу прекрасно. Они являются наиболее убежденными сторонниками Теравадан-Буддизма, и страх перед этими запрещенными текстами управляет их жизнью. Мысль о том, что главный талисман, описанный в Муи Пуан, действительно существует, является просто кощунственной для правоверных буддистов.

Человек, обладающий Лесом Мечей, будет иметь неограниченную власть в провинции Шан. Он сможет положить конец вечной войне между местными князьками за верховенство в наркобизнесе и взять это дело всецело в свои руки. А это значит, что в руках этого человека будет не только неограниченная власть, но и неограниченное богатство.

- Ты лжешь! - Сутан заметила, что она уже кричит. - Какой Лес Мечей? Это миф, распространяемый невежественными людьми!

- Я видел часть, составляющую Лес Мечей, своими глазами, - возразил священник. - И я упал на колени, увидав ее. Я чувствовал, как вся комната дрожит от энергии, подобной холодному пламени, излучаемой им. Это был нож, описанный в священной книге, - самый маленький из трех предметов, составляющих Лес Мечей. - Его лицо перекосилось от боли, которой, казалось, не будет конца.

- И ты что, думаешь, я поверю тебе?

- А почему бы и нет? Будто сама не знаешь, что средняя часть, кинжал под названием Преддверие Ночи, принадлежал Терри Хэю? А теперь он у тебя.

- Ах ты, поганец! - Сутан сделала со святым отцом что-то такое, отчего у него глаза чуть не выкатились из орбит от боли.

Он без сил обвис на ее руках.

- Ну а теперь, - она встряхнула его, - ты мне скажешь всю правду!

Глаза священника медленно сфокусировались на ней. Боль стучала в висках, как молот по наковальне. - Я говорю правду. Терри Хэй согласился продать Преддверие Ночи. Однако пытался всучить нам подделку. Мне поручено завершить сделку, забрав у тебя настоящий кинжал.

Какая чушь! - думала Сутан. Неужели он не врет? Что бы Терри - ее Терри держал у себя La Porte a la Nuit? Если это и было так, то почему он ей ничего не говорил? Конечно, он не мог не знать, что этот кинжал - если это не выдумка - значит для нее, человека с кхмерской кровью. Неужели она позволила бы его продать, вместо того, чтобы вернуть его в Камбоджу, где он был сделан?

С другой стороны, раз он изготовил подделку, значит, он и не собирался продавать настоящий кинжал. Тогда что он собирался с ним делать? Собрав у себя Лес Мечей, он смог бы стать полновластным хозяином всей провинции Шан. Суеверные местные князьки, которые свято верят в предначертания Муи Пуан о том, что демон Равана смешает небо с землей, но заставит всех подчиняться тому, кто обладает Лесом Мечей. А тех, кто откажется подчиниться ему, ждет страшная кара: ему придется коротать вечность в компании с демоном. Он выпадет из колеса жизни и будет лишен возможности возрождаться вновь и вновь. Для них это страшнее смерти: лишиться своей кармы. Более страшное наказание даже вообразить себе невозможно.

Так что же все-таки замышлял Терри? В какие свои тайны он не посвящал даже ее?

Внезапно Сутан почувствовала с ужасающей ясностью, что не знала человека, с которым прожила пять лет.

Ее взгляд снова сфокусировался на лице священника.

- Хотя я по-прежнему уверена, что ты врешь, но, сама не знаю, почему, пытаюсь поверить тебе. - Она следила за выражением его глаз. - Значит, Терри собирался продать La Porte a la Nuit. Кому?

Иезуит затряс головой.

- Этого я не могу тебе сказать, - прошептал он. - Меня убьют.

Сутан опять надавила ему на лицевой нерв, пока слезы не полились из его глаз и она сама не услышала, как скрежещут его зубы.

- Тогда ты умрешь сейчас, поганец! Или это именно то, чего ты хочешь?

- Он... Он убьет меня. - Слезы и пот заливали лицо священника.

- Кто?

- Данте, - еле слышно прошептал он. - Вьетнамец, который называет себя Данте.

Мосье Мабюс размышлял о Великом Будде, когда заметил, что его "источник информации" остановился напротив большого дома. М. Мабюс отстал от него на полтора квартала. Механически он сбросил скорость. но памятью он все еще был рядом с Великим Буддой.

Это была картина, о которой он не только часто думал, но которую постоянно оживлял в памяти во всех деталях. Будда лежал на правом боку, подперев голову ладонью правой руки. Таким его изобразил безымянный скульптор, вырезавший его фигуру из дерева много веков назад. Иностранные ученые, понаехавшие со всего света еще в те времена, когда Франция целовала взасос Юго-Восточную Азию и все сильнее сжимала ее в объятиях своей колониальной системы, уверяли, что знают с точностью возраст этого Будды. М. Мабюс никогда не верил им. Как можно доверять людям, которые в своем высокомерии изобрели для его вечной страны собственное название - Кохинхина?

Так или иначе. Великий Будда возлежал на своем позолоченном постаменте в храме как символ его божественного присутствия во Вьетнаме. Во всяком случае, М. Мабюс верил в его присутствие.

Верил до войны. До того, как французы, а за ними и американцы, пришли на его землю со своими автоматами, вертолетами и их смертоносным дождем.

Никто из них не хотел понять вечной истины - что Вьетнам вечен, и что он будет противиться любым попыткам оккупационных войск вырвать бразды правления над страной из рук его законных правителей и вручить их жадным политиканам, которым было глубоко наплевать на саму душу их народа. Что он будет сопротивляться, даже вопреки их смертоносному дождю, который без разбора сжигал военных, штатских, дома, поля и сами джунгли. Веками вьетнамцы оттачивали свое военное мастерство. Кто лучше их знал вкус смерти? И как бешеные псы они вцепились в глотки друг друга, а также незваных пришельцев.

Для М. Мабюса, ведущего сейчас свою машину сквозь окутанный тьмой Нью-Йорк, этот Вьетнам жил в душе, как огонь живет под слоем пепла: уголь, тлеющий во тьме ужаса и смерти. Этот Вьетнам распял его, как Иисуса, на кровавом кресте страданий.

Великий Будда. Его полусонные, спокойные глаза видят весь мир. И не только мир людей, но и бесконечные уровни существования, в которых может пребывать дух, как и высшие сферы, где обитают святые, демоны и дьяволы.

Но в какой-то момент, думал М. Мабюс, что-то случилось с Великим Буддой, и его глаза стали ему изменять. Иначе бы он не допустил картины, которая вновь и вновь оживала в памяти М. Мабюса.

Устав от вечных сражений, он проделал долгий путь к святому месту, чтобы очистить свой дух от ненависти и скверны убийства.

Но в этих усталых глазах он не увидел отражения бесконечных уровней существования и даже отражения мира людей. Да и глаз самих не увидел, потому что все пространство храма перед изваянием было заполнено человеческими черепами. Кто убил этих людей? Американцы? Китайцы? Люди с юга, которые тоже называли себя вьетнамцами? Этого он не знал. А чьи останки это были? Северных вьетнамцев? Южных? Китайцев? Американцев? Невозможно узнать. Да и неважно все это. Важна лишь смерть, и эта смерть теперь царила повсеместно.

М. Мабюс, перед глазами которого все еще стояли эти картины смерти, оставил машину за ближайшей автобусной остановкой.

В своих долгих скитаниях по Индокитаю мосье Мабюс долго и упорно собирал сведения о главных искусствах каждого региона. Так он называл боевые искусства.

Например, он провел довольно долгое время на Суматре, изучая таинственную дисциплину под названием "пентьяк-силат". По преданию, основу этой дисциплине заложила одна крестьянка, наблюдавшая своими глазами смертельную схватку тигра с чудовищных размеров птицей. Она развила принципы, подмеченные ей во время этого боя.

"Пентьяк-силат" использует оружие, данное человеку природой: костяшки пальцев, сами пальцы, ребро ладони, пятка ноги и т. д. Искусство состоит в том, чтобы каждому из этих видов оружия найти наилучшее применение, обратив их против соответствующих частей тела противника. Поэтому мастер этого вида борьбы всегда вооружен, даже когда он парится в бане или спит. И, конечно, разрозненные приемы объединены в систему элементом духовности, что характерно для всех древнейших понятий Индонезийского архипелага.

"Пентьяк-силат" помог М. Мабюсу разделаться с полицейским и избавиться от его тела на дне сухого оврага на расстоянии пяти тысячи ярдов от того места, где убил его. Он завалил тело камнями так, что даже дикие животные не унюхают его присутствия.

Затем он выключил все огни на полицейской машине, освободил тормоз и, держась за руль через открытую дверцу, отвел машину подальше, чтобы ее не было заметно с шоссе. Все это у него заняло не больше десяти минут. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы ликвидировать следы крови в салоне его собственной автомашины.

Теперь он наблюдал через улицу, как человек, за которым он, как тень, давно следовал, входит в жилой дом. Он обдумывал, каким приемом он выведет из строя этого человека, после того, как узнает от него все, что ему надо. Указательным и средним пальцами в глаза? Или костяшками пальцев в лоб? Или четырьмя костяшками пальцев в солнечное сплетение?

М. Мабюс посмаковал боль, которую вызывает каждый из этих приемов в отдельности, потом как серия. Так жонглер обдумывает свой номер с полосатыми мячиками. Он даже закрыл глаза, представляя, какие круги вызовет камешек, брошенный им в воду.

Он так мал, так ничтожен, по сравнению с космосом, в который он вперил свой немигающий взгляд. Но какой властью над жизнью людей он обладает!

Теперь пора, подумал М. Мабюс, вдыхая запах горелой человеческой плоти, достающий его даже в кабине вертолета, стрекочущего в дымном небе, - и он закричал в душе, стараясь перекрыть вопли людей, горящих заживо на земле.

Наблюдая за этим ужасом разрушения, М. Мабюс чувствовал кровь, пропитавшую его черную гимнастерку. Тьма, время и память - вот его вечные спутники, как обточенные водой три камешка с реки детства. Кто они ему: друзья или враги? Скоро, думал он, я буду на шаг ближе к ответу на свой вопрос, я уже чую его своей кожей.

Он выбрался из машины и растворился в ночи.

- Нет, тебе нельзя ехать домой, - сказала Диана Минг. - Не сейчас.

Сив сидел, откинувшись на подголовник сидения, с закрытыми глазами. Он слишком устал, чтобы спорить. Долгое время он пробыл с Еленой Ху, вдовой его погибшего детектива, пытаясь утешить ее. Фактически, Диане это бы лучше удалось сделать. Елена сначала ударила его, потом прильнула к нему с каким-то детским отчаянием в глазах, как будто он мог стереть смерть ее мужа с космической книги судеб.

Хорошо, что Диана догадалась приготовить чаю. Знакомые звуки позвякивания ложечки, знакомые запахи свежезаваренного чая были сами по себе успокаивающими, вносящими ощущения реальности в эту абсурдную ситуацию.

Диана же позвонила сестре Елены, сообщив ей о беде и попросив срочно приехать. Дождавшись, когда та, наконец, появилась - бледное озабоченное лицо и саквояж с постельным бельем для себя в руке - Диана вытащила Сива из квартиры и затолкала в машину. Вот тогда она и сказала эти слова: "Нет, тебе нельзя ехать домой. Не сейчас".

Потому что дом был для него темным и грустным местом, в котором ему покоя не будет от грустных мыслей: как он мог бы спасти жизнь Ричарда Ху и кто и зачем убил его брата Доминика, - жуткие вопросы, на которые сейчас он не мог дать никаких ответов.

Сив уже спал к тому времени, как Диана подъехала к своему дому в нижней части Ист-сайда в квартале, именуемом жильцами "Городок-алфавит".

Уже когда они подъезжали, на них обрушился целый каскад умопомрачительных звуков: грохот музыкального автомата из кафе на углу, какофония рэпа из портативного магнитофона, получившего за последнее время меткое название гетто-бластера, рычание двух псов, раздирающих на части содержимое ящика с объедками, только что выброшенного на помойку. Какой-то бомж, притаранивший сюда целую тележку пустой тары из фирменного магазина "Эй-энд-Пи", пинками прогнал собак, а потом сам встал на четвереньки и стал рыться в отвоеванной коробке.

Диана глубоко вздохнула. Она смотрела на лицо спящего Сива и думала, не спятила ли она, привезя его сюда. Но сегодня она была слишком измучена, чтобы быть осмотрительной и держать саму себя за воротник. Хватит, подумала она, я хочу его, хочу таким, каков он есть.

Она начала будить его, и, хотя она и делала это очень нежно, он испуганно вздрогнул, просыпаясь. Потом улыбнулся, узнав, кто она и где он находится. С трудом поднялся, пошел за ней вверх по крутой лестнице, мимо исписанной скабрезными изречениями, облупившейся стены.

Зайдя к себе в квартиру, она заперла дверь на засов. Сив сразу же направился к дивану и рухнул на него. Диана стянула с него сонного пиджак, развязала галстук, расстегнула пуговицу на рубашке, потом набросила на него легкое покрывало. Прежде чем распрямиться, она поцеловала его в губы.

Потом прошла в спальню и разделась сама. Обычно она спала телешом, но сейчас, поскольку здесь был Сив, она напялила на себя безразмерную футболку и легла в постель, глядя в потолок, усиленно пытаясь заснуть. Но сон не шел. Она чувствовала присутствие Сива и это действовало на нее, как магнит или как горячая печь, заставляя ее тело свербеть и мышцы самопроизвольно сокращаться.

Когда она почувствовала, что у нее начало свербеть и между ногами тоже, она не выдержала и вскочила с кровати. Пошла на свою крошечную кухню и заварила жасминовый чай. Прихлебывая из чашки, пошла в гостиную. Она уже давно махнула рукой на свои апартаменты, которые больше были похожи на книжный развал на Стрэнде, чем на квартиру. Книги стояли рядами на полках, высились грудами на всех предметах мебели и даже на полу. Единственными украшениями гостиной были японские кимоно и веер, висевшие на стенах друг против друга.

Подвинув стопку книг, она освободила себе немного места на подоконнике.

Поскольку ее взгляд постоянно возвращался к спящему Сиву, она стала усилием воли переводить свои мысли в другое русло. Два трупа в Коннектикуте. Она снова увидела под беспощадным светом ламп, заливающим площадку над канавой, отрубленную голову, обрубок шеи, кожу по краям такую волнистую, как... как что? Что ей этот срез напоминает?

Что-то напоминает, такое знакомое...

Она смотрела, как спокойно вздымается грудь спящего Сива, и память ее снова и снова возвращала ее к этой заковыке. Что это такое? Какая-то темная и зловещая ассоциация, притаившаяся глубоко в подсознании.

Ее взгляд упал на толстенный том под заглавием "Секреты самураев: боевые искусства феодальной Японии". То темное и зловещее снова начало ускользать, едва приблизившись к кромке сознания. Она взяла книгу с полки и начала лихорадочно листать ее.

У нее было много книг о восточном холодном оружии, оставленных ей в наследство бывшим ее дружком по имени Кен, помешанном на этом деле. "Японские клинки - это почти одушевленные существа", - сказал он ей как-то. По его словам, чтобы изготовить такой клинок, надо множество раз отпускать заготовку, сворачивать ее пополам и снова ковать, пока ее поперечное сечение не примет вид рулета, состоящего из десяти тысяч слоев. Такой клинок будет настолько гибким, что его можно согнуть пополам, - и он не сломается. А лезвие его такое тонкое, что, если смотреть на него в упор, то оно делается буквально невидимым. А уж прочность его и вовсе невообразимая: проходит сквозь стальные доспехи и человеческие кости и сухожилия, как сквозь масло. Все это делает японские клинки идеальным боевым оружием.

Диана вдруг оторвала взгляд от страниц книги и перевела его на стену над диваном, на котором спал Сив. На стене красовался раскрытый веер с нарисованной на нем идиллической сценкой: маленькая птичка над цветущей веткой сливы. Ей очень нравился этот веер. Молодец Кен, что вспомнил о ней и прислал ей его в подарок.

Кен больше всего на свете любил холодное оружие. Когда Диана познакомилась с ним, он потратил уже лет десять своей жизни, пытаясь разгадать тайны японского клинка. В конце концов, разочарованный, он собрал свои манатки и махнул в Японию, где поступил в ученики к последнему великому оружейнику, семидесятипятилетнему старцу, на которого в Японии смотрели, как на живое национальное достояние.

Увлечение Кена передалось и Диане, которая тоже собрала небольшую, но ценную коллекцию ножей. И вот теперь, листая книгу и прихлебывая из чашки жасминовый чай, она вдруг вспомнила нечто, сказанное ей однажды Кеном. Большинство людей - и даже коллекционеров - говоря о японском холодном оружии, имеют в виду катана, мечи и танто, ножи. Однако самую большую выдумку и изобретательность японские оружейники проявили, создавая специализированное оружие.

Диана опять посмотрела на японский веер: какой он широкий, какой красивый, какие тщательно продуманные пропорции! И вдруг холодок пробежал по всем ее членам. Вот она, та темная и зловещая ассоциация, что все ускользала от нее! Прямо перед ней!

- Господи Иисусе! - прошептала она, вспоминая волнистую линию среза на шее у обоих людей, убитых в Нью-Ханаане, и обратилась к разделу книги, посвященную боевым веерам.

Вот оно что! Теперь она знала, каким образом убит брат Сива!

Она посмотрела в ту сторону, где спал Сив, но не решилась разбудить его. Он так вымотался, что у него даже лицо подтянуло. Краше в гроб кладут. Сейчас для него сон куда важнее, чем ее откровения. И ей бы тоже не мешало поспать. Она сомкнула ресницы, но сна, как и прежде, ни в одном глазу.

А Сив, который спал на ее диване, такой близкий и такой далекий, летел на крыльях сна, легкий как пушинка, в ту страну, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видал никогда.

Он и Доминик снова вместе. Годы разлетелись, как голуби, по поднебесью, курлычут, невидимые, в зарослях кустарника. Братьям снова по двадцать лет, снова идут они страшными, как тяжелый наркотический сон, тропами нескончаемой Вьетнамской войны. Кровавое марево застит солнце. Вьетнам - единственное место в мире, думает Сив, где небо желтого цвета.

Сив и Дом в черных гимнастерках Красных Кхмеров переходят через границу между Вьетнамом и Камбоджей. Никто не знает, где они и чем занимаются даже в штабе думают, что они просто прочесывают близлежащие районы на предмет диверсантов. Но у них особое задание, о котором ничего не знают в их штабе.

И о нем сейчас думают они - не о вьетконговцах, не о Красных Кхмерах. О нем они говорят сейчас, за спиной командира.

Все они вызвались в этот рейд добровольцами, они сами напросились на эту вылазку в неизвестность. И эта кишащая змеями, мутная река, через которую они сейчас переправляются, служит естественной границей между двумя странами. Во Вьетнаме они всегда сумеют объяснить любые свои действия. Эта страна сумасшедший дом, и любые действия, способствующие уменьшению количества умалишенных, - во благо. Но Сив знает, что на том берегу все будет куда сложнее. Там Камбоджа, нейтральная страна, где они не имеют права находиться, и где их без всяких разговоров поставят к стенке, если застукают.

Они спускаются по скользкому берегу, ноги вязнут в зловонной тине. Вода илистая, совсем непрозрачная. Это цвет, думает Сив, который принимают глаза человека после его смерти. Люди устали, взвинчены, угрюмы. Местные предупреждали их, что в это время года реки вздуваются и что вода будет им по шейку, но она, слава богу, пока не достигает и пояса. Это начало, думает Сив. А каков будет конец?

Внезапно Дом, который идет впереди, поскальзывается. Сив пытается подхватить брата под руку, но тоже теряет равновесие и оба они оказываются на четвереньках. Вода им под подбородок. Она переливается всеми цветами радуги, как хвост павлина. Они отплевываются и откашливаются.

Сив уже почти встал на ноги, как вдруг перед самым его носом образуется маленький водоворот, и вода моментально светлеет, светлеет, - и вот она уже почти прозрачна, и он видит, что на дне. А потом - как будто ставни в окне вдруг захлопнули - вода опять непрозрачна, и Сив, чувствуя, как тошнота подходит к горлу, не знает, верить ему или не верить в то, что на мгновение открылось его взору.

Как ни противно ему, он все-таки заставляет себя вытянуть руку и коснуться дна. Ощущение подтверждает то, что видели глаза. Его дрожащие пальцы касаются не илистого дна, не камней, а постоянно натыкаются на человеческие останки: гнилое мясо, внутренности, сухожилия и кости, объеденные дочиста речными жителями.

Задыхаясь от ужаса, он слепо бредет дальше, но его вытянутая рука прощупывает все те же предметы. И он не в силах вынуть руку из воды.

Так вот почему река обмелела! Они идут по трупам, выстилающим ее дно. Сколькими слоями они лежат? С ужасом думает Сив. Сотнями? Тысячами?

Он тупо посмотрел по сторонам. Знают ли другие, по чему они идут? Очевидно, нет, потому что Сив не видит никаких перемен в их лицах: все-та же угрюмость, усталость и взвинченность читается в них.

И вот они уже достигают берега, на котором никто не знает, что кого ждет. Но Сив знает. Сив помнит - знает и помнит из снов, вроде этого, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видел никогда.

И из этого страшного далека он кричит, обращаясь к ним, голосом, полным ужаса.

Диана отложила книгу и, подбежав, опустилась на колени перед диваном, на котором спал Сив. Она гладила его вздымающуюся грудь, целовала покрытый холодным потом лоб. И, когда его глаза, наконец, открылись, улыбнулась ему и шепнула: "Это только сны, босс. Это только сны".

Темный взгляд Сива сфокусировался на ее лице.

- Диана, ты?

- Спи, милый, - успокаивала она. - Конечно, Диана. Ты у меня. И в безопасности.

Он вздохнул, закрыл глаза и мгновенно снова уснул.

Диана вернулась на свое место на подоконнике, но книги в руки не взяла. Она бы хотела растолкать Сива, сказать ему о своем открытии: может, это послужит переломом в расследовании. Но у него был такой усталый вид, и он был так напуган тем, что увидел во сне, когда проснулся, что она сочла за благо оставить его в покое. Утром будет достаточно времени, чтобы рассказать ему все. Она уже заранее представляла себе, какое выражение у него будет на лице, когда она покажет ему иллюстрацию в этой книге, где изображен гунсен, страшное оружие в форме веера.

Дождь опять разошелся вовсю к тому времени, как Крис вернулся к себе домой. По идее, он должен был бы чувствовать усталость, но усталости не было. Вместо нее было ощущение того, что он открыл дверь, за которой скрывается новый для него мир, хотя он не был уверен, что успел там что-нибудь рассмотреть.

Он смотрел, как дождевые капли стекают вниз по стеклам, и думал об Аликс. Потом поднялся, прошел в другой конец комнаты, включил стереопроигрыватель. Приготовил себе выпить, сбросил туфли, с удовольствием почувствовал под ногами ворс ковра. Потом, вздохнув, опустился в глубокое кресло и опять уставился в окно. Сквозь дождь огни большого города просвечивали, как сгустки неземного света. Женский голос пел:

Мечты мои, как ангелы, слетаются,

Заставить тень тревоги отступить.

Танцуют в столбе света, улыбаются,

Любовь в душе стремятся воскресить.

Пусть времена меняются всечасно,

Мечты мои, как ангелы, со мной.

И эти ангелы следят, чтобы не гасла

Моя лампада в сумраке ночном.

Он прижал к щеке холодное стекло бокала и закрыл глаза, вспоминая время, когда мечты сбывались, время, когда запах цветущей лаванды и хорошо смазанных велосипедных колес сливался воедино. То лето во Франции, когда ему все казалось по плечу.

По-видимому, на какое-то время он заснул или задремал, потому что, когда он открыл глаза, играла другая мелодия. Он поставил стакан, пошел в спальню и стал собираться в дорогу. Нашел свой паспорт, положил его рядом с коробочками с запонками для рубашек и смокинга и с будильником. Надо будет утром первым делом послать кого-нибудь из офиса, чтобы оформить визу.

Раскрыл чемодан и начал упаковываться, методично и не задумываясь: руки сами делали, что надо. Время летело незаметно. В ванной собрал свои туалетные принадлежности, одноразовые лезвия, маленький тюбик крема для бритья, крошечный тюбик зубной пасты, миниатюрный дезодорант. Все это засунул в дорожную аптечку.

Сквозь открытую дверь до него долетала приглушенная музыка, как будто из другого времени и места. В квартире господствовал полумрак: только у кровати горела лампа.

Крис отодвинул в сторону дверцу зеркального шкафа. Отодвигая, он машинально заглянул в зеркало. И рука его замерла. Он увидел отражение большей части прихожей - аж до самой входной двери.

Сквозь нее из наружного коридора проникала вертикальная полоска света. И вот, прямо на глазах, эта полоска начала расширяться.

Это могло значить только одно: его входная дверь медленно приоткрывается. Но такого быть не могло: это нереально, невозможно, немыслимо.

И тем не менее, это так.

Это действительно происходит. Он не знал, что предпринять. Ощущение, что он в страшной опасности, буквально парализовало его.

Теперь входная дверь была приоткрыта достаточно широко, чтобы в его квартире стало светлее от света, пробивающегося из коридора. Затем ему показалось, что в этой светлой полосе появилась тень и мгновенно исчезла.

Он скосил глаза и вздрогнул, увидав свою собственную тень, отбрасываемую лампой на туалетном столике. Она была как палец, указывающий прямо на него. Он отступил в тень шкафа и растворился в ней.

Так он стоял несколько минут, прислушиваясь к собственному дыханию. Дыхание неровное, да и сердце стучит так, что каждый второй удар сотрясает все тело, как отдача ружья.

Как и многим другим юристам, занимающимся уголовными делами, Крису не раз приходилось выслушивать угрозы недовольных клиентов, и поэтому у него было разрешение на хранение дома оружия. Случая использовать его в деле ему пока, слава богу, не предоставлялось, но он несколько раз ходил в полицейский тир, где его научили, как пользоваться его револьвером.

И вот теперь, стоя в тени своего шкафа, он ощупью нашел ящик, в котором хранился револьвер, выдвинул его, нашел коробок с патронами и вставил их один за другим в барабан. Затем он медленно двинулся в спальню.

Оттуда он хорошо видел приоткрытую входную дверь. Сквозь широкую щель по-прежнему пробивался серебряный свет из коридора. Но сейчас конфигурация щели стала другой, какой-то неровной. Мгновение он не мог понять, в чем тут дело, но потом до него дошло: кто-то стоит в дверном проеме, застя свет.

Бесшумно ступая, он вышел из спальни. В гостиной он прижался спиной к стене, навел револьвер на тень в дверях, протянул руку к выключателю и включил верхний свет.

Тень даже подскочила от неожиданности и он чуть не выстрелил, но, заметив лицо, убрал палец со спускового крючка.

- Аликс! - выдохнул он.

Испуганная внезапным ярким светом, Аликс стояла, прижав руки к груди.

- Господи Иисусе, Кристофер! Ты меня черт знает как перепугал! - Затем, заметив револьвер в его руке, тихо охнула.

Его всего трясло от смешанного чувства облегчения и злости.

- Что ты тут делаешь? Как ты вошла сюда?

- Я не... - Она обернулась, закрыла за собой дверь. - Я позвонила, а потом увидела, что дверь открыта. Наверно, ты забыл ее запереть, когда пришел домой.

- Почему привратник не заметил тебя? Он должен был бы предупредить меня о твоем приходе позвонив, - проворчал Крис.

- Я никого не видала в вестибюле и сразу поднялась сюда. - У Аликс был совершенно сокрушенный вид. - Извини.

Он осторожно положил револьвер на диван в форме буквы Г.

- Да ладно, что там! - Он сделал глубокий вздох. - В самом деле, я рад тебе. - Он улыбнулся, видя ее все еще озабоченное выражение лица. - Все нормально!

Она шагнула навстречу ему.

- Привет! - сказала она.

- Я только что думал о тебе, - признался он. Раздражение схлынуло, и он действительно был рад видеть ее.

Она тихо засмеялась.

- Я, наверное, подслушала твои мысли.

Они разглядывали друг друга в полутьме.

- Ты спал?

- Немного, - ответил Крис. - Но не ложился.

- Хорошо, что я не разбудила тебя. - Она улыбнулась своей ослепительной улыбкой. - Я тебе не снилась ли, случайно?

- Вполне возможно, - ответил он, обнимая ее. Она склонила ему голову на плечо. - Это очень мило с твоей стороны.

Он повел ее к дивану. Ее лицо все так и светилось, отражая скудное мерцание городских огней за окном.

- Я не знала, что делать, - сказала она, кладя ему голову на колени. - Все думала о тебе и о том, что ты завтра улетаешь. - Она взглянула ему в лицо, запрокинув голову. - Такого со мной никогда не было.

- Tсc! - Он отбросил с ее лба прядь волос.

- Кристофер, милый, - прошептала она, касаясь рукой его щеки. - Это, наверно, ужасный риск, но я пришла к тебе.

Он склонился над ней, шепнул:

- Не сетуй. Его губы дрожали, когда он целовал ее.

На серой радужной оболочке левого глаза была точка какого-то неопределенного цвета, придававшая ей ранимый и вместе с тем загадочный вид. Ресницы затрепетали и глаза закрылись, когда она почувствовала, как его губы раскрываются, прижимаясь к ее губам, и его сильные руки обнимают ее. Прильнув к нему всем телом, она подумала, сможет ли он любить ее так, как ей надо, чтобы ее любили?

Его пальцы, расстегивающие пуговицы ее платья. А под ним у нее ничего нет. Выражение, появившееся у него на лице, когда его пальцы коснулись ее голого тела, ей понравилось. А потом она охнула, выгибая спину, почувствовав его губы, целующие ее в ложбинку между грудей, обхватила его руками за шею, стала лизать его лицо, уши.

Он разорвал ее объятия и начал спускаться все ниже и ниже. Его руки ласкали ее бедра, между ног, а потом его рот нашел то, что искал.

Аликс почувствовала, будто ее живой бросили в огонь. Даже кости начали таять в этом адском пламени. Было невозможно дышать. Никогда в жизни она не чувствовала такой пронзительной, сладкой муки.

Не желая терять времени даже на то, чтобы полностью освободиться от платья, она притянула его к себе, хватая руками его твердеющую крайнюю плоть, чтобы он скорее вошел в нее. Задрав подол платья выше бедер, она настойчиво направляла его, извиваясь всем телом. А потом его губы, целующие ее грудь, ее пылающие соски, его вздрагивающий от нетерпения член, заполняющий ее всю-всю.

Возбуждение ее было так велико, что она почти сразу же почувствовала, что уже на грани. Она сжала его руками и ногами, вдыхала его сладкий пот, и такое острое блаженство охватило ее, что ей казалась, она сейчас потеряет сознание.

Его губы ни на секунду не останавливались. Впервые в жизни она была с мужчиной, который, не переставая, целовал ее во время всего полового акта. Сейчас она почувствовала опять, как его язык и его член работают на пару, и она, застонав от удивления, вновь почувствовала себя брошенной в огонь. Вся дрожа и задыхаясь, она металась в его объятиях, пока не заставила его взорваться внутри нее. Одновременно она почувствовала, что и ее внутренние мышцы судорожно сжались и разжались, вызвав второй оргазм.

Немного погодя Аликс проснулась, удивленно оглядываясь по сторонам, думая, куда она попала и не было ли все это сном. Потом она увидала тени, скользящие по потолку, невероятно сладкое тепло, угнездившееся где-то глубоко в ней. Повернула голову, увидела, что он сидит рядом, завернувшись в плед, как тень.

- Кристофер?

Его глаза были закрыты и, притронувшись к его руке, она почувствовала, что он опять весь какой-то зажатый.

- Что с тобой? О чем ты думаешь? - Ее голос был такой мягкий, такой нежный.

Крис повернулся к ней.

- Я хочу рассказать тебе то, что не рассказывал никому на свете, - сказал он. - Я сейчас сидел и думал о том, что произошло между мной и моим братом.

Аликс молча смотрела на него, и он опять понурился, повернувшись к ней так, что профиль его лица чуть-чуть белел в предрассветном свечении города за окном.

- Когда мы еще были пацанами, отец на Рождество обычно привозил нас в свой кабинет. Там у него были приготовлены для нас подарки, и он любил смотреть, как мы их открываем. Наша семья была довольно богатой, и это были деньги, в основном, отца. И он был, если не сказать жадным, то уж, во всяком случае, прижимистым. "Когда я был молодым, - любил он говорить, - все наше богатство составляла грязь, которую мы увезли на подошвах своих ботинок из Уэллса. Вот и все, но и этого было достаточно".

Аликс заметила в полутьме, что Кристофер слегка улыбнулся, рассказывая это, и на сердце у нее потеплело.

- Достаточно, - повторил он. - Это было одно из отцовских любимых словечек. - Он придвинулся к ней поближе. - Он забывал это слово только раз в году - на Рождество. Подарки его были всегда щедрыми, хотя он и дарил чаще всего не то, что нам бы самим хотелось иметь, а то, что ему хотелось нам подарить. Особенно очевидно эта тенденция проявилась, на Рождество, когда мне было двенадцать, а Терри - тринадцать лет. Отец тогда подарил нам по охотничьему ружью. Дав нам возможность немного поупражняться на консервных банках, отправился вместе с нами поискать оленя.

Господи Иисусе! Это было как раз то, о чем Терри мог только мечтать. Помню, с каким выражением на лице он смотрел на старый дробовик, который отец привез с собой из Уэллса. "Это все, что я получил в наследство от вашего деда, - говорил он нам. - Ну и еще, конечно, характер. Когда я смотрю на это ружье, я вспоминаю его, в поте лица своего добывавшего пропитание для семьи на скудной земле Уэллса. В нем было невероятное чувство собственного достоинства, даже, если хотите знать, величия".

Терри, похоже, понимал, что имеет в виду отец, а я - нет. Мне никогда не нравилось это ружье, а Терри не мог оторвать от него глаз. И вот, когда в то Рождество отец сделал нам такой подарок, Терри был на седьмом небе от счастья. А я, честно сказать, не знал, что я буду со своим ружьем делать. Оно казалось мне воплощением зла, штуковиной, назначение которой было причинять страдание другим живым существам.

Я не хотел с ними идти, не хотел искать оленя. Я знал, что случится, когда мы найдем его. Ну а отец, как обычно, подтрунивал надо мной, задевая самолюбие, чтобы я пошел с ними. Терри, как обычно, не понимал, чего я артачусь. Ему-то самому хотелось идти, так почему мне не хочется? У Терри было всегда так: что нравилось отцу, то нравилось и ему. А если у меня было другое мнение, то таращил глаза, не понимая, что со мной.

В то Рождество долгое время не было снега, но холода стояли что надо. Земля вся промерзла, и даже иголки на соснах были жесткими, будто сделаны из проволоки. Помнится, я очень устал, и мы с Терри уселись отдохнуть под соснами. И, глядя между ветками, я увидал на поляне оленя - огромного, гордого самца. Он беззаботно пасся и я, к собственному удивлению, стал проверять, послюнив палец, как учил отец, с какой стороны дует ветер.

Зачем я это делал, я и сам не знал. Я ведь не собирался подкрадываться к нему с подветренной стороны и стрелять. И совершенно непонятно, зачем я потянул Терри за рукав. Если бы я этого не сделал, он бы точно не заметил оленя, даже пройдя совсем рядом с ним.

Ну а Терри, понятное дело, стал уговаривать меня выстрелить. Это меня ужасно разозлило и я отказался. Тогда он сам поднял ружье и стал прицеливаться. Я ударил по стволу так, что на ружье сместился прицел. "Я отцу скажу, он тебя убьет! - зашипел на меня Терри и сделал такое, что я никогда ему не смог простить. Он схватил одной рукой ствол моего ружья, а другой кисть моей правой руки, указательный палец которой лежал на спусковом крючке, и стал, несмотря на мое сопротивление, поворачивать ствол в направлении оленя. А потом спустил моим же пальцем курок.

Ружье выпалило. И олень завалился на бок. Я видел выражение недоумения и боли в его огромных глазах. Он умирал, и не понимал, почему. Как человек, подумал я.

Тут и отец подошел, и я расплакался. Никогда прежде я не чувствовал такого отчаяния, такой тоски. Господи, думал я, глядя на его страдания, зачем я сделал это? Как будто это я своей волей нажал на курок и лишил его жизни! Я чувствовал, что вся моя душа съежилась как горящая бумага, и обратилась в пепел. Это все его рук дело! Но нет, не только его, но и моих: ведь это я потянул его тогда за рукав!

Тут Крис не выдержал и расплакался, как тогда, в детстве. Он весь дрожал. Аликс хотелось успокоить его, прижать к себе и этим унять его дрожь, но она не решалась, не зная, как он на это среагирует. Наконец он взял себя в руки и все еще прерывающимся голосом промолвил: - Я так никогда и не смог простить его в своей душе. А теперь уже слишком поздно.

Не глядя в глаза Аликс, он опустился на свою часть дивана и скоро погрузился в дремоту.

Только когда она удостоверилась, что он крепко спит, она протянула руку и нежно коснулась его. Бедняга, он весь дрожал, рассказывая свою историю. И даже сейчас у него такой измученный и грустный вид.

Слабый свет падал на его лицо и, глядя сейчас на него, она вообразила себя Венди в "Питере Пэне". А он - один из Потерявшихся Мальчиков, подумала она, без мамы дитя, и дом так далек...

Промелькнула мысль, каково было бы ей так возненавидеть родную сестру, чтобы не быть в состоянии даже в душе простить ее. Она вздрогнула. Нет, это все-таки ужасно. Бедняга Кристофер! Да и Терри тоже...

Она посмотрела в окно, на дождь. Полумрак, полусвет. Небо еще слишком темное, чтобы считать, что наступил рассвет, но и уже слишком светлое для ночи. Аликс вспомнила, как они с Диком были на Барбадосе. Они взяли напрокат акваланги и опустились в страну, где всегда ночь.

На сине-зеленой отмели свет был как раз такой: полупрозрачный, жидкий. Там было так тихо, что биение ее собственного сердца казалось биением сердца вселенной. Дик плыл рядом, и в стекле его маски она видела собственное отражение. Я как морская богиня, подумала она тогда, - неуязвимая и бессмертная. С этим ощущением она и заснула.

Разбудил ее стук дождя по стеклу. Она непонимающими глазами уставилась в окно, все еще сонная.

Периферическим зрением она уловила в квартире какое-то движение. Сначала подумала, что это Кристофер проснулся. Но затем она увидела его рядом с собой на диване. Он спал, зарывшись лицом в подушки.

Она вздрогнула, все еще не веря своим глазам. Какая-то тень скользила по комнате. Кто это? Что он здесь делает? Эти вопросы только вспыхивали в ее сознании, а тело уже среагировало: она бросилась вперед.

Спала она, свернувшись калачиком, как кошка. Теперь ее ладное тело распрямилось, и она, вспрыгнув на спину незнакомцу, обхватила согнутой левой рукой его за горло, прогнулась назад. Но, вместо того, чтобы почувствовать сопротивление, сама кубарем полетела на пол: противник использовал ее собственную силу инерции против нее самой.

Ее глаза широко открылись, и она увидала прямо над собой отвратительнейшее лицо демона, а может, зверя - только не человека!

Одна ее рука оказалась прижатой ее же собственной спиной, дыхание вырывалось из стиснутых легких быстрее, чем она успевала пополнить его запас даже дыхание давалось с большим трудом и требовало слишком много времени, а у нее его не было. Крепкое, как сталь, тело чудовища было на ней, вокруг нее, даже, кажется, внутри нее. Мгновенно принятое решение, рожденное отчаянием, заставило ее, зажмурившись, ударить лбом прямо в отвратительную харю, висевшую над ней, как китайский фонарь или луна.

Боль пронизала все ее существо, и она застонала сквозь стиснутые зубы, последний всхлип двигателя, прежде чем он остановится.

Но жуткая тяжесть отвалилась от ее груди и она смогла втянуть в себя немного воздуха. Она взглянула вверх. Дождь, преломленный призмой, расщепляющей свет, капающий на зеркало - нет, не зеркало, но что-то круглое, сверкающее, как металл и...

Это веер, подумала Аликс, переходя из света в тень и обратно. Единственная мысль, сверлящая ее, была предупредить Кристофера. Она попыталась открыть рот, но рука, заскорузлая и твердая, как дерево, с такой силой захлопнула его, что она начала задыхаться.

Твердые, как сталь, пальцы разжали ей зубы, влезли в рот и теперь запихивали ее собственный язык в горло. Аликс, вне себя от ужаса, чувствовала начинающийся приступ рвоты, непроизвольные спазмы сотрясали ее тело.

Используя нижнюю часть ладони ее свободной руки, как ее учили на занятиях по самообороне, она врезала ею в незащищенное ухо врага. Почувствовала, что ее зажатая правая рука освободилась, вскинула ее и, не обращая внимания на боль, нанесла рубящий каратистский удар, но по звуку поняла, что вскользь.

Но это ей дало возможность выкатиться из-под противника, пытавшегося задушить ее ее же собственным языком. Ее единственной мыслью было: надо предупредить Кристофера. И она издала один короткий, хриплый крик, прежде чем гунсен рассек ей шею у подбородка.

Крис проснулся, чувствуя запах крови. Он потряс головой, как боксер в нокдауне. Пробудившись полностью, увидел странную тень, склонившуюся над Аликс, и в руке у нее... что это? Веер?

Рука сама схватила револьвер. Выстрелил, не целясь, в перекатывающуюся по полу тень, которая при звуке выстрела метнулась в холл, за дверь - и исчезла.

Крис бросился за ней следом к открытой двери, но там уже никого не было. Куда он исчез: побежал вверх или вниз? Потом осознал, что это неважно. Чувствуя, как невыносимо ноет его сердце, он метнулся назад, в свою квартиру.

- Аликс!

Он опустился рядом с ней на колени. Все внутри него похолодело, сердце, казалось, сейчас разорвется. Повсюду была кровь. Но ее серые глаза узнали его. Губы приоткрылись, веки затрепетали. Что она пыталась сказать?

- Аликс, - шептал он, а руки его уже тянули к себе телефон, пальцы набирали вызов скорой помощи.

Крис видел, что жизнь покидает Аликс. Невозможно было вздохнуть. Невообразимая боль рвала его грудь и лишала возможности связно соображать. Он чувствовал, что плачет. - Держись, - шептал он, глядя в ее спокойное лицо. Не умирай. Пожалуйста. - Как будто кол всадили ему в грудь.

Он был весь в ее крови, ее жизнь покрывала его руки плотной коркой. Как вторая кожа.

ЗИМА 1968 - ЛЕТО 1969

БАН ME ТУОТ, ВЬЕТНАМ - КАМБОДЖА - МУ ГЕН - ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ

Когда Терри Хэй прибыл под покровом ночи в Бан Me Туот, в высокогорья в самом сердце Вьетнама, ему на ум невольно пришла цитата из Поля Валери, известного французского поэта-символиста: "Власть без злоупотребления ею теряет свою привлекательность".

Когда он побыл там неделю и его руки уже обагрились кровью, он вспомнил другого великого француза, Ларошфуко, который говорил: "Если мы не даем воли своим страстям, то это говорит скорее об их слабости, нежели о нашей силе".

Потому что уже до своего прибытия во Вьетнам Терри Хэй был готов учиться убивать.

- Убивать легко, - говорил им капитан Клэр на первой лекции в учебном подразделении войск спецназа, - и вам не придется потеть, осваивая эту науку. Вы все, наверно, слыхали жуткие истории о том, что у новичков палец дервянеет и никак не желает нажимать на спусковой крючок. Так вот я вам заявляю, что все эти разговоры - чепуха на постном масле. Каждый способен убивать, это проще пареной репы. Возьмите любого - в полном смысле, любого - из ваших так называемых пацифистов, отказывающихся служить по моральным соображениям, хоть самого их Мартина Лютера Кинга, и оставьте его в комнате, где лежит заряженный пистолет. А потом покажите ему, как его жену или дочку какой-нибудь сукин сын насилует, и вы глазом не успеете моргнуть, как это оружие окажется у него в руке, а у того сукиного сына - пуля в черепушке.

Терри Хэй сидел, заложив ногу на ногу и думал, что это такое: проповедь на армейский лад? Но глубоко в душе ему хотелось верить этому человеку, возможно, как хочется верить своему врачу, когда он уверяет вас, что ну просто ничуточки не будет больно! Пожалуй, не столько даже проповедь, сколько вранье, которому хочется верить.

- Если вы думаете, что этот пример не убедителен, и что это - чрезвычайные обстоятельства, то рано или поздно сама жизнь покажет вам, что я прав, продолжает капитан Клэр. - Война постоянно вызывает в вас чувства, аналогичные чувствам человека, который видит, как его жену или малолетнюю дочь насилуют прямо у него на глазах. Стоит испытать эти ощущения раз, и все ваши сомнения, с которыми вы приехали на передовую, улетучатся, - и вы, вы будете убивать этих сукиных детей за милую душу.

К этому времени Терри Хэй прошел и основной, и продвинутый курс обучения в десантной школе в Форт-Беннинге, что неподалеку от Колумбуса, штат Джорджия, и в спецназовской школе в Форт-Брэгге - это в Файэтвилле, штат Северная Каролина.

И сейчас, слушая разглагольствования капитана Клэра о том, что значит убить человека, и как часто сознание воспринимает этот факт субъективно, то есть не так, как это есть на самом деле, Терри Хэй думает, на кой черт он слушает эту галиматью. Разве человек не убивает себе подобных с незапамятных времен: с тех пор, как кто-то впервые спер чей-то кусок мяса или умыкнул чью-то жену; с тех пор, как первое племя, вооруженное каменными топорами, вторглось на места обитания другого племени. Ну и что?

Терри не может понять, в чем здесь проблема. Его сознание свободно от предрассудков жалости или вины, на которые намекает капитан. Есть враг, думает Терри, и есть ты. И вот этот враг появляется в прицеле твоей винтовки. Ты нажимаешь на спусковой крючок - бум! - и не его, капут! Что здесь такого сложного?

- Вы записались добровольцами в Группу Превентивных Операций, - сказал капитан Клэр, улыбнувшись своей довольно мрачной улыбкой. - Значит так, будто вы собираетесь быть подручными медсестер. Но это только условное армейское название. В вашу задачу будет входить вербовка НЧГО. Этот акроним в переводе на человеческий язык значит Нерегулярные Части Гражданской обороны.

- Вы будете действовать за линией фронта, проводя диверсионную работу, вроде установки противопехотных мин, поджогов и прочего. Поскольку вы будете на вражеской территории и ваших маршрутов не найти ни на одной карте, то вам потребуется помощь местного населения. Вам разрешено также работать в контакте с кхмерскими племенами, живущими в горах вдоль северо-западной границы и в дельте Меконга. Отобранным вами людям будут присвоены соответствующие секретные имена, поскольку азиатские имена трудно запомнить. Некоторые из них будут приданы нашим регулярным частям служить в качестве проводников, а то и заложников.

Капитан Клэр прошелся по комнате, оценивая эффект, который производит его речь.

- Но это я вам пока рассказываю хорошие новости: их всегда положено рассказывать прежде плохих. Ну а самой плохой для вас новостью является то, что вы находитесь в Азии, а в Азии очень просто лишиться жизни. Прежде всего, запомните, что вам вовеки не понять этого континента. Он, находится совсем в другом измерении, и если вы будете пытаться подгонять увиденное или услышанное вами здесь, под ваши западные представления, то это может привести к тому, что вы послужите причиной чьей-либо смерти, а то и вашей собственной. Второй истиной, которую вам следует усвоить, является то, что в Азии человеческая жизнь ничего не стоит, а смерть - это только процесс перехода из одного состояния в другое. То есть, главная разница между вами и вашими врагами состоит в том, что они совсем не прочь умереть, а вам умирать ни к чему.

Капитан Клэр остановился.

- Я вижу, что кое-кто из вас улыбается, и из этого я заключаю, что сказанное мною звучит смешно. Но вот когда вас попросит перевести через дорогу маленькая девочка, и вы будете чинно вышагивать рядом с ней, а у нее под мышкой взорвется ручная граната и оторвет вам ногу, - я думаю, вам будет не до смеха. - Тут капитан Клэр свирепо посмотрел на своих слушателей. - Так что вам лучше все это усвоить прямо здесь, где все, что от вас требуется, так это небольшое умственное усилие и немного потраченного времени.

После лекции, разговаривая с однокашниками в помещении, которое сходило здесь за комнату отдыха, Терри высказал удивление по поводу того, что в качестве проводников следует использовать камбоджийцев, а не вьетнамцев. Малыш Гэливан, один из его новых приятелей, на это сказал: "А какая разница? Мы здесь для того, чтобы отстаивать американские идеалы, и главное - выкорчевать коммунизм во Вьетнаме".

Со всех сторон послышался ропот одобрения и везде закивали головы в знак согласия. Терри посмотрел на эти головы, полные Вест-пойнтовских представлений о войне и морали, и подумал, какие тайные мысли эти стереотипные фразы скрывают? Зачем в самом деле они прибыли сюда? Стоит ли за этим твердолобый патриотизм - права ли она или нет, но это моя страна! - или какие-то личные мотивы двигали этими солдатами, составляющими цвет американского воинства?

Это не праздный вопрос. Терри понимает, что очень скоро его безопасность и даже сама жизнь будут зависеть от любого из этих ребят. Знание мотивов, по которым они записались в этот отряд, может оказаться очень важным для него. От этого будет зависеть, упадет ли он лицом в лужу собственной крови или останется жив.

Вот он сам, ради чего он здесь? В детстве он всегда как-то выпадал из компании сверстников. Они ему часто завидовали, особенно за его исключительные физические данные. И он, который мог бегать быстрее, прыгать дальше, думать результативнее, чем любой из них, посматривал на товарищей свысока за их неповоротливость и несообразительность, за их неспособность видеть очевидное.

В старших классах школы и в колледже за ним постоянно охотились спортивные тренеры и девочки - поскольку он был не только спортивным, но и привлекательным юношей - и это еще более отдаляло его от коллектива. Девицы так или иначе разочаровывали его: в конце концов он начинал чувствовать себя глупо, потратив на них столько драгоценного времени. Постоянно у него было ощущение, что ему все надоедают и действуют на нервы.

Тем не менее, он не страдал, как то могло показаться, от одиночества. Больше, чем от коллектива, Терри зависел от своих мыслей - то есть, самого мыслительного процесса. Так город зависит от электроэнергии для своего функционирования. Он получал колоссальное удовольствие, изучая это уникальное природное образование - свой внутренний мир, хотя Фрэнсис Бэкон и предупреждал, что те, кто любят одиночество, либо дикие звери, либо боги.

Мальчиком он не был склонен к беспочвенным мечтам и игре воображения. Насколько он мог себя помнить, он всегда знал - или ему казалось, что знал что он хотел от жизни. Наблюдая за тем, как работал отец, он с потрясающей быстротой и наивной откровенностью, свойственной юности, сделал вывод, что единственной ценностью, не подверженной девальвации, является власть над другими людьми. Власть - универсальная ценность, понимаемая людьми, говорящими на всех языках, независимо от их возраста и религии. Это Золотое Руно, это Святой Грааль.

Он вспомнил одно Рождественское утро, когда отец снял с елки, украшенной настоящими леденцами, два длинных, перевязанных цветными лентами, пакета. "Счастливого Рождества!" - сказал он, подавая их детям.

Терри было тринадцать, Крису - двенадцать. Они оба пришли в кабинет отца, где, по традиции, на Рождественские праздники ставили елку. Терри притащил свой подарок на гигантский кожаный диван, что стоял напротив отцовского письменного стола с массивными, как римские колонны, ножками под огромным окном в эркере, длинном, как борт корабля. За окном виднелась березовая аллея, посеребренная инеем. В большом камине XVIII века, украшенном мраморными херувимчиками, пылал яркий огонь.

Малькольм Хэй, высокий, усатый, прекрасно одетый мужчина, стоял перед своим столом и смотрел, как его дети открывают подарки. Терри до сих пор помнит свое ощущение, когда он увидел охотничье ружье "Ремингтон 30-30". Холодок прошел у него по спине, и сердце замерло в груди от счастья.

А потом Малькольм Хэй облачился в твидовый охотничий костюм и отправился с сыновьями на природу. Там установил на ветках дерева консервные банки и разрешил им палить по ним. Бах! Бах! Бах! - довольный смешок, когда банка подскакивала в студеном воздухе, пробитая в самом центре меткой пулей Терри.

Но не для того, чтобы дырявить консервные банки, купил им отец ружья. Он думал об олене. Его собственный отец брал его с собой охотиться в Уэллсе, когда ему было только десять лет. "Я был ниже ростом, чем старое ружье, которое он мне дал, - рассказывал Малькольм Хэй, - но я с ним управлялся. Я управлялся со всем, что мне давал отец".

В этих словах звучал и упрек, и предупреждение. Терри давно понял, что отец никогда и ничего не рассказывает без причины. В его рассказах всегда крылся намек. Жизнь, часто говорил он детям, это серия уроков, которые следует усвоить. Чем лучше их усвоишь, тем дальше пойдешь. Малькольм Хэй очень ценил успех, и именно поэтому он так любил Америку, где успех в жизни - это то, что для страны королевская семья: король, королева и наследный принц.

В лесу кое-где в ложбинках сохранился старый снег, обледеневший, покрытый коркой.

- Ищите его следы, - наставлял их отец. - Ищите их там, где кора у дерева содрана их рогами. В лесу полно следов их присутствия, вы сами увидите. Только не забывайте, что ветер должен вам всегда дуть в лицо: тогда олень вас не учует. - Он тогда казался Терри похожим на Шерлока Холмса: высокий, сильный, имеющий в кармане ключ ко всем загадочным явлениям, для которого в мире не было тайн. С каким обожанием смотрел на него Терри!

И вот тогда Крис сказал:

- Я не хочу ничего искать. И убивать я никого не хочу.

Малькольм Хэй остановился и посмотрел на него. Терри заметил, что в глазах его зажегся недобрый огонек.

- Ты будешь делать то, что я тебе говорю, Кристофер, - сказал он.

- По банкам я буду стрелять, сколько хочешь, - возразил Крис, - но в животное - не буду.

- В жизни надо усвоить много уроков - важных уроков, - сказал Малькольм Хэй, - и не тебе выбирать, какие учить, а какие - нет. - Он взял Криса за непослушную холку и подтолкнул его вперед. Указав рукой вглубь леса, бросил Терри: - Проследи, чтобы он делал, как я велю.

Терри, благодарный отцу за оказанное доверие, набросился на Криса.

- Ты что, - ворчал он, - не хочешь учиться охотиться? - Крис бросил на него враждебный взгляд, но тот не отставал: - Что с тобой такое, в самом деле?

- Оставь меня в покое, понял?

- Нет, не понял, и не дергайся так! Кто, кроме меня, может защитить тебя перед отцом? И что ты вечно нарываешься? Если бы не Рождество, он тебе точно сейчас по шее врезал. Но если ты не уймешься и будешь продолжать в том же духе, то Рождество или не Рождество, но ты получишь свои девять горячих. Малькольм Хэй, который сам вырос на березовой каше, свято верил, что телесное наказание воспитывает характер.

- Он драл меня и прежде, - сказал Крис. - Выдерет и еще, дорого не запросит.

- И почему ты вечно надираешься? Как будто нарочно!

- Ты его сын, - сказал Крис. - А я, наверно, чей-то еще.

- Ты что, спятил? Как это такое может быть? Прямо не знаю, что я всегда заступаюсь за тебя.

- Так уж и заступаешься! Ты и сейчас пытаешься заставить меня верить в то, во что веришь сам. Ты весь в отца, вот он и любит тебя так.

- Он любит нас обоих, - возразил Терри. - А попадает тебе больше потому, что ты вечно пытаешься доказать, что ты не такой, как он.

- Я не знаю, любит ли он меня или нет, - сказал Крис, - но что он ко мне плохо относится, - это точно. Я не таков, каким он хотел бы меня видеть. Может, это и плохо, но я не нуждаюсь в его одобрении.

- Ты не прав, паря, - сказал Терри, когда Крис двинулся вглубь леса. Только ты слишком упрям, чтобы признать это.

Конечно, оленя нашел Крис. Это был рослый, матерый самец. Они находились с подветренной стороны, в куртинке густых сосен - прекрасное укрытие. Терри был вне себя от волнения. Свалить такого красавца - это же просто мечта!

- Стреляй, - зашипел он брату. - Давай, стреляй скорее!

Крис не пошевелился, только стоял и смотрел на оленя. Он что-то пробормотал про себя, но Терри не расслышал. Что-то насчет того, какой он красивый.

- Ну, если ты не будешь, тогда я, - сказал Терри, прицеливаясь.

- Нет, здесь тебе не игра в Лабиринт, и здесь тебе не выиграть! - Крис так ударил ногой по ружью, что оно ударилось стволом о дерево, сбив прицел.

- Ах ты, сволочь! - шипел Терри. - Посмотри, что ты наделал. Скажу отцу, он тебя убьет!

И тут Терри увидел отца, который тоже заметил оленя и осторожно приближался к нему сквозь лес. Заметил ли он и сыновей тоже?

Терри отбросил в сторону свое ружье и схватился левой рукой за ствол ружья Криса.

- Нет! - запротестовал тот. - Я тебе не позволю...

Но Терри знал, что делает, и он был сильнее. Он стал двигать ствол ружья Криса, преодолевая сопротивление, пока не наставил его на бок оленя, который, ничего не подозревая, пасся себе спокойно в десяти шагах от братьев. Потом Терри протянул и правую руку и, продев указательный палец туда, где был курок, надавил на него. Палец его при этом лежал поверх пальца Криса.

Выстрел прогремел, как гром среди ясного неба. С сосен посыпался иней. Олень шарахнулся в сторону, словно поскользнувшись на обледенелом снегу, а потом опустился на землю: ноги будто подломились под ним. Весь бок его был в крови, и он вертел головой во все стороны, возможно, пытаясь определить источник боли. А потом завалился на бок.

Малькольм Хэй подбежал к ним. Он увидал, что Крис стоит, держа в руках ружье, в то время как ружье Терри валяется на земле.

- Ну ты молодец! - закричал он, громко хлопнув Криса по плечу. - Вот так подарок к Рождеству!

Посмотрев на брата, Терри недоумевал, почему он не радуется вместе со всеми? И затем почувствовал злость. Я тебя спас, неблагодарная свинья, а ты вместо благодарности смотришь на меня, как на злейшего врага, да еще и ревешь, как девчонка!

Но не тогда Терри замкнул свое сердце от Криса. Это произошло несколько недель спустя, когда тот бросил ему в лицо его подарок. И тогда Терри поклялся себе, что зарекается навеки чувствовать, что у него есть долг по отношению к кому-либо. Привязанность - проявление слабости, а Терри не хотел быть слабаком.

"Действуй всегда с позиции силы, - услышал он вновь слова отца, - и мир будет твоим".

Их группу забросили на вертолете в район неподалеку от Ан Лока. Командует группой капитан Клэр, Терри выполняет обязанности его заместителя. Все одеты в мешковатые черные кхмерские штаны и рубахи. Всего в трех милях от них Камбоджийская граница. Они сидят, согнувшись, в темноте, а вихрь от винтов поднимающегося вверх вертолета бросает им в лицо пыль и грязь.

Двое угрюмолицых кхмеров, которых в отряде окрестили Доннер и Блитцен, ведут их через рисовые поля и мангровые заросли заболоченных джунглей. Нечто, похожее на гром, заставляет их остановиться, задрав головы. В темном небе проплывают красные огоньки, как посланцы неземной цивилизации. Через несколько мгновений земля содрогается и западный горизонт вскидывается вверх сполохами пламени, так, что глазам больно смотреть.

- Что за дьявольщина? - слышится чей-то шепот.

Капитан Клэр ничего не отвечает, а Терри, сообразив, в какой район сброшены бомбы, недоумевает, что эти Б-52, спятили что ли, проводя бомбометания в нейтральной Камбодже?

Потом они снова трогаются в путь и примерно через милю достигают внешней границы лагеря вьетконговцев. Их проводники дают знаки капитану Клэру. Отряд рассредотачивается. Терри, до сих пор еще не получивший клички, и Малыш Гэвилан должны заняться часовыми.

Терри закидывает на спину автомат АК-47, достает кусок проволоки с приделанными к концам ручками, за которые можно крепко держаться.

Ему еще не приходилось убивать человека, и ему до некоторой степени любопытно, какие чувства это вызовет в нем. Находит глазами свою цель, едва различимый силуэт среди густой листвы. Джунгли так и гудят от жужжания насекомых, жара и влажность невыносимы даже после полуночи. Терри примеривается, с какой стороны лучше приблизиться к этой тщедушной спине. Каким маленьким и незначительным кажется этот вьетконговец.

Терри обматывает его шею проволокой и с силой тянет за ручки. Чувствует, как брызнула кровь, когда чарли вскинул вверх руки, пытаясь освободиться.

Терри падает на колени, всем телом налегая на ручки, чтобы ускорить смерть. Он уже чувствует ее жар, ее запах. Вьетконговец выделывает ногами кренделя, как пьяный или как эпилептик.

Терри чувствует, что между ними устанавливается своего рода связь: между победителем и побежденным, между богом и смертным. Он рывком разворачивает к себе вьетконговца, чтобы взглянуть ему в лицо.

Что он ожидает увидеть в этом лице, он и сам не знает. Пожалуй, какой-нибудь отсвет вечности. Но вместо этого он видит уставившиеся на него желтоватые, как мутный поток, глаза, полные такой лютой ненависти, что он невольно отшатывается. Коричневые губы человека раздвигаются и он плюет прямо в лицо Терри.

Застонав от напряжения, наморщив брови, Терри натягивает смертоносную проволоку с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Отвратительный, фекальный запах. Человек, наконец, умирает.

Разматывая проволоку с почерневшей шеи, Терри думает, что никогда прежде он не ощущал, что такое власть над другими. Он лишь мечтал об этом ощущении.

Поворачивается и видит, что у Малыша Гэвилана неприятности с его часовым. Выхватив нож, с такой силой вонзает его чарли между лопаток, что тот сразу отпускает его ноги. Мгновение Терри и Малыш Гэвилан смотрят друг на друга. Затем окровавленное лицо Малыша Гэвилана расплывается в улыбке, и он в восхищении подымает вверх большой палец.

Терри перешагивает через труп поверженного врага, приводит в боевое положение свой АК-47, посылает короткие очереди в лагерь врага. Он видит гиганта по прозвищу Топорник, врывающегося в лагерь к чарли, косящего их из автомата. Десять минут спустя отряд возвращается назад в исходную позицию для встречи с вертолетом. Тот появляется без задержки, как говорит капитан Клэр, "на запах жареного".

Они чувствуют себя неуязвимыми, взмывая в небо, - как скандинавские боги, возвращающиеся в Валгаллу. Терри сидит в темноте, положив свое оружие на колени, и думает о той странной бомбардировке, о которой капитан Клэр помалкивает.

Семнадцатилетний Малыш Гэвилан, на шее которого болтается кассетный магнитофон, хлопает Терри по коленке, улыбается.

- Вот это работенка что надо! Я полагаю, с этой минуты ты - Мясник. Да, Мясник! - Он отбивает джазовый ритм на его коленке. - Эй, парни! Возражений нет?

Они проводят операции в джунглях каждую ночь, но ничего не знают о Вьетнаме. Терри ни разу не видал карты этой страны и понятия не имеет, какого рода военные действия ведутся в их районе. С таким же успехом они могли бы быть на Филиппинах или на Гуаме.

В другое время, изнывающий от скуки, с головой, полной сновидений, которых не может вспомнить, Терри бродит по Бан Me Туоту, как вампир, вылезший на белый свет. Все чаще и чаще, заходя подкормиться в полуразвалившуюся харчевню с надписью по-вьетнамски, ПЕЙТЕ КОКА-КОЛУ, он слышит о Камбодже. В паузах между взрывами воплей Дж. Хендрикса несущихся из музыкального автомата, он собирает по крупицам историю выживания в этих условиях.

Терри выныривает из серо-зеленого дождя, льющегося такими потоками с небес, что буквально в трех шагах ничего не видно. Даже мопеды в такую погоду не ездят, на что уж неприхотливы. Было так жарко и душно, что дождь не приносил прохлады. Единственная польза от него, что хоть на время приостановил атаки москитов.

Внутри харчевни со стенами из листов рифленого железа было хоть сухо. Терри заказал пиво "33". Но не успевает он усесться за столик, который только что был свободным, как его облепляют девицы в разноцветных дхоти, заставляя его подумать, что эти, пожалуй, похуже москитов.

За соседним столиком разговоры, звучащие для него музыкой.

- Ты и сам в этом убедишься, если заглянешь в учебник истории, чтоб ему пусто было! - Прыщавый парень, явно бывший фермер, втолковывал своему чернокожему приятелю. - И не огорчай меня. Кулак, говоря, что не умеешь читать. - На его побитом шлеме нарисован мужик с поднятым кулаком. - Тайные базы всегда бывали во всякой партизанской войне. И ходят слухи, что штаб-квартира ЦБЮВ находится на одной из таких баз в Камбодже. - Терри уже знал, что акроним ЦБЮВ расшифровывается как Центральное Бюро по Южному Вьетнаму, легендарная кочующая база, откуда управляют действиями вьетконговцев и Северных вьетнамцев. - До тех пор, пока мы не найдем и не раздавим это гадючье гнездо, нам не выиграть этой сраной войны.

Изо дня в день Терри слышит это, как припев, или даже, скорее, как литанию или катехизис. Будто нашли, наконец-таки, волшебное средство, как выбраться из этого дерьма.

Во Вьетнаме, похоже, вечно идет дождь. Каждый раз Терри вымокал до нитки, прежде чем успевал добраться до этой тошниловки с неоновым призывом пить кока-колу, гудящим, как скверный сон о другом времени, другом месте. О другой жизни.

И каждый раз в дальнем углу он видит этого заросшего щетиной человека, набычившегося перед полупустой бутылкой какого-то пойла. Как ковбой с Дикого Запада, он носит пистолет в кобуре на одном бедре, морской кортик в ножнах с рукояткой в виде кричащего американского орла - на другом. Терри интересен этот человек, потому что к нему единственному не пристают девицы, что означает, что они или знают о нем что-то такое, или же он находится в этих местах с времен, когда старик Ной ступил на берег со своего ковчега.

Однажды Терри подсел к нему за столик.

- Отвали! - буркнул тот, зыркнув на него своими медвежьими глазками. На нем нашивки лейтенанта, подумал Терри, но это не значит, что его окрики указ. Достав бутылку отборного шотландского виски, которую он приобрел на черном рынке, Терри поставил ее на стол рядом с почти пустой бутылкой "Канадского клуба".

Человек смерил его тяжелым взглядом.

- Отвали! - повторил он. - Но оставь "Гленливет".

Терри засмеялся, свернул головку на своей бутылке, налил себе и ему.

- Меня здесь зовут Мясником, - представился он, подымая свой стакан.

Медведь сгреб стакан лапой, опрокинул содержимое одним махом. Терри показалось, что он при этом вздохнул, но сказать наверняка трудно, поскольку Дж. Хендрикс в это время пел о том, что он целует небо.

Второй стакан медведь смакует медленно, любовно, с видом истинного знатока.

- А меня Вергилий, - сказал он.

- Это кличка или фамилия?

Вергилий пожал плечами.

- Кто об этом помнит? Кем бы я не был прежде, теперь я Вергилий.

- Я здесь в группе Спецназа ГПО, - сообщил о себе Терри. - А ты что делаешь?

- Ищу, - ответил тот. - Держу свой фонарь высоко и всматриваюсь в слепящую тьму.

- Давно в стране? - "Гленливет" исчезал очень быстро и Терри пожалел, что не купил две бутылки.

- Это зависит от того, чем измерять время, - ответил Вергилий.

Терри кивнул.

- Я понял, что ты хочешь сказать.

- Не-а! - возразил Вергилий. - Ни хрена ты не понял. Как и все сосунки, что приезжают сюда не знамо за каким хреном. И я тебе скажу, парень, что придуманные нами причины этой войны самые хреновые из тех, которые можно придумать, чтобы запудрить мозги народу. А народ - это мы сами.

- Вот как? - откликнулся Терри весьма заинтересованно. - Ну, может тогда ты мне скажешь о действительных причинах войны и какого хрена я здесь делаю?

Вергилий долго смотрел на него взглядом археолога, нашедшего интересную вазу и раздумывающего о том, из чего она сделана.

- Хорошо, - сказал он наконец. - Ты сам напросился на это, и ты получишь, что тебе причитается. - Налил себе еще виски. - Наши генералы ни хрена не знают, что здесь надо делать. Они думают, что можно взять армию, обученную войне на просторах Северной Европы, с использованием тяжелых танков и прочего, - и приспособить ее к условиям партизанской войны в этой вонючей дыре.

- И вот, вместо того, чтобы обучать Южных вьетнамцев грамотно воевать, наше милое Командование шлет сюда наших собственных ребят - девятнадцатилетних парней, в основном - и выставляет их, как пешек, против чарли.

- Может, для тебя это прозвучит как новость, парень, но мы проигрываем эту сучью войну. Знаменитые диверсионные операции, задуманные генералом Вестморлендом, - главная чека в колесе нашего так называемого тактического подхода к войне - все закончились провалом.

- И вот теперь, когда его отозвали, Командование по глупости или из-за своего тщеславия не желает признать, что совершили такую колоссальную глупость. И нейтральная Камбоджа становится козлом отпущения в этой войне.

Допив остатки виски, Вергилий продолжил.

- Ходят слухи, что на территории Камбоджи находятся тайные базы, на которых вьетконговцы вооружаются с помощью китайских коммунистов, поставляющих по так называемой Тропе Хо Ши Мина через Лаос все, что нужно для войны. Понимая, что нам не победить во Вьетнаме, Командование планирует безумное и противозаконное вторжение в Камбоджу. И если это произойдет, то все - в полном смысле все, приятель - пойдет к черту.

Вергилий проводил глазами девиц в изумрудно-синей экипировке, идущих между столиками.

- Видишь ли, Мясник, Камбоджа - ключ ко всему. Если ты ничего не знаешь о Камбодже - а большинство из вас о ней не знают именно ничего - ты никогда не поймешь этой войны. Принц Нородом Сианук, лидер Камбоджи с 1945 года, не одно десятилетие балансировал на политическом канате, придерживаясь то за коммунистов, то за французов, то за американцев. Теперь опять с коммунистами якшается. Глупо, да? Не так уж глупо, если присмотреться получше. Благодаря этой политике, Камбоджа сохранила независимость и не оказалась втянутой в войну за Индокитай.

И, что не менее важно, он держал Вьетнам, столетиями являвшийся историческим противником Камбоджи, на расстоянии вытянутой руки, как говорят боксеры, получая помощь и из Пекина, и из Вашингтона.

Но теперь, черт побери, и Камбоджа оказалась втянутой в бойню. И, поскольку Сианук позволил ЦБЮВ устраивать свои тайные базы на своей территории, наше Командование решило двинуть войска туда. Оккупировать Камбоджу.

- Да ты совсем спятил, - не выдержал Терри. - Что за безумные идеи! Да военное ведомство за это публично выпорют в Вашингтоне. Правительство не допустит этого.

Вергилий криво усмехнулся.

- Правительство. Никсон с Киссинджером. Неужели ты сам не видишь, что эта война ведется сумасшедшими? После наших рейдов в Камбоджу там все пойдет наперекосяк, и разлад перекинется и сюда. Пойми, Мясник, это начало конца. Начало падения Американской Империи.

Уже и сюда достигли слухи о том, что левые радикалы, которых принц Сианук называет Красными кхмерами, захватывают больше власти, чем ему бы - да и нам тоже - хотелось. Если правое крыло - Белых кхмеров мы можем привлечь к тому, чтобы делать за нас черную работу, то над Красными кхмерами нам контроля никогда не установить. Они - шальная карта в этой проклятой игре, и, я думаю, потенциально наиболее опасный элемент.

В любом случае, я не удивлюсь, если в ближайшие полгода произойдет падение Сианука, а, может, его даже просто убьют. И, держу пари, мы так или иначе будем причастны к этому делу.

- Что ты имеешь в виду под своим "так или иначе"?

Вергилий пожал плечами.

- Здесь задействованы не только вооруженные силы. Во Вьетнаме уже давно обосновались спецслужбы ЦРУ. Кто знает, какую подлянку они замышляют?

В одну из безлунных ночей, когда вертолет с группой спецназа на борту поднимался сквозь облачную завесу, к ним обратился капитан Клэр. Это было уже само по себе необычно. Как правило, группа получала инструктаж на земле, перед вылетом. На этот раз все было иначе.

Сквозь рев несущих винтов вертолета и сильную вибрацию капитан Клэр прокричал: - Сегодня у нас, можно сказать, небоевой вылет. Разведочный полет. Наблюдение над вверенным нам сектором. Последнее время погодные условия были хуже некуда, и теперь Командование хочет иметь, так сказать, информацию из первых рук относительно того, какой урон был причинен нашими бомбежками. Все проще простого.

Они сидели нагнувшись, почти соприкасаясь лбами, как футбольная команда на молитве перед решающим матчем. Капитан Клэр кричал им, чтобы быть услышанным в этом шуме.

- Мы должны прочесать место, куда летали наши бомбардировщики по программе "Электродуга". Не знаю, приходилось ли вам видеть разрушения на местности после коврового бомбометания. Поверьте мне на слово, зрелище не из приятных. В принципе, в этом районе не должно остаться ничего живого. Но вы, возможно, обнаружите кое-какие постройки, дороги, бетонные укрытия. В этом случае берите себе на заметку количество и размеры таких неразрушенных объектов.

Терри смотрит в иллюминатор и видит луну, выползающую из облака, а внизу извилистую речку, мерцающую тусклым светом, берега которой сплошь заросли буйной зеленью. Ан Лок остался позади, к востоку. Это значит, что они пересекают Камбоджийскую границу и вторгаются в воздушное пространство над нейтральной страной, где им делать, прямо сказать, нечего. И он думает, что раз мы бомбим Камбоджу - не важно, по какой причине - значит, мы потеряли всякий разум, а с ним - всякую перспективу.

Знание этого вселяет в него чувство неуверенности. Аура неуязвимости, причастности к воинству Валькирий мужского пола, падающих с неба на головы врагов, которую он прежде чувствовал вокруг себя, теперь кажется ему абсурдом, выдумкой незрелого юношеского ума. Ему приходит в голову мысль, что сильный человек, выбравший не созерцание, а действие в качестве смысла своей жизни, должен бояться только одного: сумасбродства вышестоящих.

Он переводит глаза на лица других людей, находящихся в вертолете, и в красном свете крошечных лампочек видит на них выражение жадного, нетерпеливого предвкушения того, чему суждено вскорости свершиться. Этот взгляд, кажется, смог бы расплавить пластик и даже сталь.

Вертолет ныряет, начинает круто спускаться, кружа, как хищная птица над добычей. Блестя вооружением, группа выпрыгивает из его чрева, как незаконнорожденное потомство механической мамки.

Приземлившись на темной стороне луны, отряд рассредотачивается. Перед ними - апокалиптическое зрелище. Воронки, обугленные края которых дымились, изрыли все видимое пространство, созданное ковровым бомбометанием. Кое-где высятся остовы деревьев. Ни дорог, ни полуразрушенных зданий, ни уцелевших убежищ.

Кое-где на земле валяются остатки провианта, как рассыпанное содержимое бачков для отходов. Наклонившись, Терри подбирает некоторые обертки. На них китайские иероглифы. Очевидно, этот провиант доставлен сюда по Тропе Хо Ши Мина и не имеет ничего общего с камбоджийцами. Это припасы для вьетконговцев, уничтоженные по приказу американского Командования.

- Нет, все-таки кое-какое отношение к камбоджийцам этот "акт возмездия" имеет, поскольку это с молчаливого согласия Сианука на территории его страны создаются тайные базы вьетконговцев.

Осторожно продвигаясь вперед, Терри видит обугленные останки людей. Рядом с ним идет кхмер из так называемых Частей Гражданской Обороны, которого в отряде называют Тонто. Он опускается на корточки, вглядывается в лица, вернее, в то, что от них осталось.

- Вьетконговцы? - спрашивает Терри.

Переходя от трупа к трупу, Тонто качает головой.

- Кхмеры, - отвечает он. - Камбоджийцы. - Он поднимает голову, и Терри видит сходство его с погибшими.

- И, конечно, не военные.

- Нет, не военные. Где их оружие? Амуниция? - Тонто опять покачал головой. - Это крестьяне, не имеющие ничего общего с войной.

- А ты случайно не знаешь этих людей? - спросил Терри. - Это не твоя родня?

Губы Тонто раздвинулись в печальную улыбку. - Моя родня здесь не живет. Я ведь даже не из Белых Кхмеров и никоим образом не связан ни с вашим Командованием, ни с Лон Нолом. Я просто камбоджийский солдат, долго живший в Бирме. Мое настоящее имя Мун.

Земля вдруг содрогнулась, небо окрасилось красным, и в воздухе засвистели осколки, смертельные, как пули. Даже остовы деревьев стали распадаться на глазах, а мертвые, наряду с теми, кто только что был жив, задергались на земле, поливаемые ураганным автоматным огнем.

Падая на землю, Терри успел заметить, что капитан Клэр прошит очередью, и кровь его брызнула во все стороны, как щепки и кора с дерева, под которым он стоял. Малыш Гэвилан, у которого снесло полголовы, сделал несколько слепых шагов, как чудовище Франкенштейна, и упал. Кхмеры-проводники, Доннер и Блитцен, оба мертвые, лежали лицом вниз в воронке, оставшейся после бомбежки.

- Господи Иисусе! - крикнул Терри. Как оказалось, он лежал поперек Муна. А говорили, что это вовсе даже не боевой вылет, а так, пустячок, разведывательная операция. И что в этом районе нет ни одной живой души после коврового бомбометания.

- О том, чего не знает американское Командование, - сказал Мун, - можно написать целые тома.

- Какое-то сумасшествие, - проворчал Терри. - И даже не видать тех, кто стреляет.

Перекрестный автоматный огонь не замолкал ни на минуту. Мун со вздохом закрыл глаза.

- Мясник, скажи мне, - прошептал он. - Это твоя кровь или моя?

Терри ощупал липкую грязь вокруг, потом самого себя.

- Я ничего не чувствую, - сказал он.

- Я тоже, - отозвался Мун. - Наверно, это контузия.

Терри перевернул кхмера на спину, увидал в его боку глубокую рану.

Быстро содрал с него его черную гимнастерку, сделал хотя и грубый, но вполне сносный жгут, перетянул рану. Кровь перестала сочиться.

- В каком месте? - спрашивает, страдальчески глядя на него, Мун. - Я не умру?

- Капитан говорил, что азиаты ничего не имеют против того, чтоб умереть.

- Только не я, - прошептал Мун. - Я нужен своей семье. Так как?

Вместо ответа Терри только стискивает рукой плечо Муна. Затем он наклоняется к его самому уху, шепчет:

- Надо найти радиопередатчик. Подать сигнал - единственный способ унести отсюда ноги.

- Предпочтительно, - говорит Мун, - не отделенными от туловища.

И Терри пополз в темноту, где гуляла смерть. Из тени в тень, от края воронки к затененной ложбинке вблизи обугленного ствола дерева. Радио, радио, звучала в голове детская песенка, кому нужно радио?

Топорнику. Он вспоминает огромного негра-гитариста, вечно напевающего мелодии Дж. Хендрикса. Топорник, он ведь наш радист. Находит его - вернее, то, что от него осталось - грудью навалившегося на передатчик, будто он пытался передать сигнал бедствия, когда смертоносная очередь разрезала его пополам.

Терри освобождает передатчик из его судорожно стиснутых рук и видит краем глаза вспышку, слышит знакомое та-та-та автомата чарли, а затем резкую, тошнотворную боль в боку.

Хватая воздух разинутым ртом, как выброшенная на берег рыба, он перекатился с живота на спину и обратно, потом помчался в темноту, спотыкаясь и падая, пока не оказался на дне большой воронки. Дыхание давалось с трудом, его бросало то в жар, то в холод, он всем телом ощущал лихорадочное биение пульса.

Съежившись в позе зародыша в утробе матери, он не сводил глаз с края воронки, ожидая неизбежного. Ожидая появления чарли.

Москиты облепили его и пили его живую кровь, мухи лезли в глаза, в уши, ползали по лицу, присасываясь к каплям соленого пота на лбу. Он не смел пошевелиться, чтобы прогнать их. Не смел.

Пока три темных силуэта не появились у края воронки, довольно далеко, заметили его и стали спускаться, приближаясь. Сорвав зубами чеку, Терри бросил гранату, вскрикнув от боли, которой стоило ему это усилие, слыша - а может только воображая, что слышит, - треск их автоматов. А потом мир вокруг него стал ослепительно белым и земля, осатаневшая от этого бесконечного надругательства над ней, осыпала его ошметками того, что осталось от трех чарли.

Долго он лежит так, весь в поту от страха, прислушиваясь к стрекотанию и стонам ночи. Нет, думает он, все выходит не так, как хотелось бы. Не так, как я рассчитывал. Мне хотелось власти над собой, над людьми. Власти в чем? Только в смерти?

Нет, должно быть что-то еще.

И он думает о своем брате Крисе, который улетел из Америки, от угрозы призыва на службу, от выполнения своего долга. Улетел во Францию, где солнце теперь ласкает его бронзовую кожу. Сейчас он где-нибудь на пляже. На заднем плане - белые виллы какого-нибудь Лазурного берега, у ног плещется кобальтовая волна Средиземного моря, и какая-нибудь француженка стоит рядом с ним на коленях, ублажает его, натирая его тело ореховым маслом. В то время как он, Терри Мясник, лежит здесь в этой вонючей грязи, истекая кровью, умирая от страха. Разве это справедливо? Разве это правильно? Быть так далеко от Франции, так далеко от дома? Как он ненавидит своего брата Криса, и как он ему завидует! Он всегда завидовал той простой радости, которую Крис мог находить в компании девушек, в скучной школьной жизни, которую Терри всегда презирал. И это презрение отбросило Терри от водоворота настоящей жизни, низвело его до роли стороннего наблюдателя, эдакого Олимпийского бога.

И вот теперь он истекает кровью в этой вонючей воронке, а Крис, этот трус, презревший и долг перед страной, и ответственность перед семьей, впитывает в себя солнце и дышит любовью. Как бы Терри хотел сейчас очутиться на его месте!

Во рту горький привкус. Волна омерзения к самому себе накатила и отхлынула. Гораздо лучше, решает он, умереть в самом деле, чем лежать, умирая от страха. Он включает передатчик и взывает о помощи.

- Нэнтакет, Нэнтакет, я - Пекод!9 Мы попали в передрягу! Понесли тяжелые потери! Вызвольте нас отсюда к чертовой матери! - и кашляет с кровью, хотя и знает, что этот кашель услышат чарли. Ну и черт с ними, пусть слышат! Отвращение, которое он сейчас испытывает к чувству страха, пересиливает всякий страх.

Давно в стране?

Это зависит от того, чем измерять время.

Так ответил на его вопрос Вергилий. И теперь Терри в самом деле понял, что тот имел в виду. Понял, в полной мере, когда полз назад, к Муну, - медленно, мучительно, под покровом ночи, стонущей от москитов, огромных, как пиявки. Всем хочется его крови, а у него ее и так мало - каплю за каплей он ее теряет в этой зловонной земле.

Где-то там, в звенящей тьме, притаился чарли, терпеливый, как Будда, злобный, как аспид. Но это не пугает теперь Терри. Он просто знает, что чарли там, как непременная часть пейзажа, - как вот те обугленные деревья, как эта искорёженная земля. От чарли не уйдешь, и Терри понимает, что если вертушка не прилетит за ним с Муном через ближайшие пять минут, им крышка прямо сейчас или, что еще хуже, они будут долго умирать в клетке у чарли, - за рекой Стикс, в самом пекле ада.

Он находит Муна, тащит его на себе через грязь, боль искрит где-то за глазными яблоками, в самом мозгу. Глаза Муна закрыты, но у Терри не хватает энергии даже проверить, жив ли он еще.

Он прислушивается к ночи, к стрекотанию насекомых, к брачным песням древесных лягушек, стараясь уловить за ними какой-нибудь знак, что чарли приближаются к ним. Терри еще не готов встретиться с чарли, но он не готов и к смерти.

Открывает глаза, зовет:

- Мун, ты меня слышишь? Мун? - Слабый бриз доносит до них запах гниющих растений, разлагающихся человеческих тел. Эдак его заживо съедят эти паразиты. - Очнись, Мун.

Мун открывает глаза, шевелится.

- Это ты, Мясник? - спрашивает он. - Или это Равана? - Голос у него хриплый и какой-то шершавый.

- Я связался с вертолетом по радио. Скоро нас отсюда вызволят.

- Нет, это Мясник, - говорит Мун со вздохом. - Значит, я еще живой. - Он вскрикивает, потому что Терри потрогал его рану.

- Извини, приятель, - говорит Терри. - Но надо было проверить. Кровотечение, вроде, прекратилось. - Во всяком случае, на время, добавляет он про себя. Где эта чертова вертушка?

- Я слышал взрыв, - шепчет Мун. - Или это мне приснилось?

- Это я отправил чарли в страну вечного сна, - отвечает Терри.

- Как?

- С гранатой в штанах.

- Он здесь был не один, Мясник, - говорит Мун. - Я чую их носом.

- Мы отсюда скоро смотаемся, - опасливо озираясь, говорит Терри. - И зачешись они здесь все!

- А если вертушка не прилетит?

- Как так не прилетит? Она уже на подходе.

Равана тоже на подходе. Интересно, кто доберется до нас первым?

- Равана? Кто такой этот Равана?

Мун поворачивается к Терри.

- Я исповедую Теравадан-Буддизм, Мясник. - Терри ясно видит боль, написанную на его лице. - Равана это главный демон в нашей религии.

- И велико ли могущество этого вашего дьявола?

- Весьма велико, - серьезно ответил Мун. - Он может даже самого Будду оторвать от медитации.

- Ну тогда, если он нацелился на нас, - сказал Терри, - надеюсь, что вертушка прибудет сюда первой.

- Но может и опоздать. Мясник, - сказал Мун. - На этот случай нам надо сделать приготовления.

Терри знаком призвал его к молчанию. Он услыхал что-то - но что? Крадущиеся шаги, короткую передышку в брачном танце древесной лягушки? Или и то, и другое вместе? Трудно сказать, потому что нельзя в такие минуты доверять своим органам чувств. Физическая боль, как и паника, может искажать реальность, отвлекать ваше внимание от одного, подавлять другое. Это опасное состояние в любое время, а в боевой обстановке - смертельное.

Терри проверил свой АК-47, вставил новый магазин. Жаль, что он лишен мобильности. Это создает ощущение бессилия, уязвимости. И, конечно, он не хочет стрелять без особой необходимости: это выдаст их местонахождение.

- Что это было? - спросил Мун некоторое время спустя.

- Не знаю, - ответил Терри. - По-видимому, ничего. - И затем, чтобы отвлечься от невыносимого напряжения неопределенности, повернулся к Муну. Так что ты говорил?

- Тебе Равану нечего бояться, - сказал Мун. - Он придет не за тобой, а за мной.

- Только за тобой? Как это так?

- Потому что у меня есть нечто, принадлежащее ему, - объяснил Мун. - Лес Мечей.

До этого момента Терри слушал Муна без особого внимания. Все эти кхмерские демоны, Будды - все это чушь собачья. Потом он вспомнил слова капитана Клэра об Азии. Прежде всего, запомните, что вам вовеки не понять этого континента. Он находится совсем в другом измерении, и если вы будете пытаться подгонять увиденное или услышанное вами здесь под ваши западные представления, то это может привести к тому, что вы послужите причиной чьей-либо смерти, а то и вашей собственной.

- Что? Ты держишь у себя что-то принадлежащее демону? - переспросил он. Что это за хреновина?

- Ну, не непосредственно ему. Это талисман, принадлежавший много вечностей назад Махагири, монаху-расстриге, который был учеником Раваны. С помощью этого демона Махагири составил Муи Пуан, запрещенный Тераваданский апокриф, описывающий тысячу адов и как вызывать злых духов, обитающих там. Лес Мечей, изготовленный Махагири с помощью Раваны, является материальным воплощением этой книги. Тот, кто им обладает, является господином этой четвертой части обитаемой суши. Вот во что верит мой народ.

- Ну а ты сам веришь?

- В какой-то мере, - ответил Мун, опуская глаза, - это и не важно. Их вера наделяет этот талисман силой.

- И как тебе досталась эта штука?

Мун колебался какое-то мгновение, и впервые Терри уловил в глазах кхмера страх.

- Я происхожу из семьи, где по линии отца многие и многие поколения священников. Мы - особая династия, Мясник. - Мун шумно вздохнул. - Мы с отцом об этом, естественно, не распространяемся. Поскольку я старший сын, мне отец доверил эту тайну, местонахождение Леса Мечей, потому что мы являемся прямыми потомками Махагири.

Никто из моих предков не только не прикасался к талисману и не выкапывал его, но даже не осмеливался приблизиться к нему. - Глаза Муна были так расширены от ужаса, что Терри видел белки вокруг темной радужной оболочки обоих глаз. - Времена сейчас тревожные, и я хотел быть уверенным, что никто не пронюхал про место, где он тысячелетия пролежал в земле. Я хотел просто переложить его в другое место, о котором буду знать только я один. Во всяком случае, таково было мое первоначальное намерение. Но когда я взял в руки этот меч, я почувствовал, что не могу с ним расстаться. Я ощущал его силу. Мясник, она переливалась в нем, как грохочущие воды полночной реки. Его сила была моей силой. И тогда я понял, почему все Теравадан-Буддисты - и кхмеры, и бирманцы признают в нем символ силы и власти.

Мне стало страшно, и я сделал то, что намеревался сделать с самого начала. Я закопал его в укромном месте, о котором знаю только я.

Мун замолчал. О таком, понятно, говорить не просто.

И страх так и исходил от него, просачиваясь в ночь, как ядовитый газ.

Терри задумался над тем, что ему рассказал Мун. Впервые за то время, как они оказались в таком плачевном положении, он забыл про гложущий его страх. Он напряженно думал.

- Скажи мне, - обратился он к Муну, - этот Лес Мечей почитается также и горцами на севере Бирмы, в провинции Шан?

- Ты имеешь в виду тамошних вояк, контролирующих производство и торговлю опиумом? - Мун утвердительно кивнул. - О, еще как! Они в высшей степени суеверные люди. И Лес Мечей для них имеет особое значение: они будут целовать землю, на которой он лежит. Но мне-то что до этого, Мясник? Если Равана придет за мной, а Лес Мечей все еще у меня, мне тогда вечно пребывать с ним и с Махагири, отлученным от самсара, то есть колеса перевоплощений. Он содрогнулся при одной только мысли об этом.

Теперь Терри стал понятен страх Муна. Для буддиста, верящего в то, что дух проходит цикл перевоплощений, нет ничего страшнее отлучения от самсара. Это примерно то же самое, что для католика быть обреченным аду. То есть, если веришь в самсара или ад.

Единственный ад, в который верит Терри, это тот, в котором они пребывают в данный момент. Но Мун, наверно, прав, считая, что вера людей в Лес Мечей создает его могущество. Вот бы его мне! - думает Терри. Что бы я с ним стал делать?

- Могу я тебе чем-нибудь помочь?

- Да, - ответил Мун с величайшей серьезностью. - Я хочу завещать тебе Лес Мечей, Мясник. И ты должен принять этот дар от полноты сердца. Ты ведь не буддист, и для Равана ты просто не существуешь. Тогда он и меня не сможет забрать, и Леса Мечей не получит. - Его черные глаза смотрели на Терри умоляюще. - Сделаешь это для меня?

Для Терри что вера, что не вера, - все одно. Кто увидит между ними разницу здесь, в стране обмана и смерти? Видя, что от волнения рваная рана на боку кхмера начинает снова кровоточить, он поспешил сказать:

"Да, конечно, да!" С одной стороны, он не хочет волновать Муна: он и так потерял много крови. С другой, в самом деле не плохо было бы завладеть этим талисманом. Он уже воображал себя среди главарей азиатской наркомафии. У него в руках Лес Мечей, а эти разбойники преклоняют перед ним колено, как рыцари перед сюзереном, и передают ему свои феодальные уделы в полное его распоряжение. Власть! Неограниченная власть!

Мечты, мечты... Однако они имеют смысл лишь в том случае, если они выберутся из этого ада. Мун в ближайшие полчаса умрет. Впрочем, если до них доберутся чарли, они оба умрут куда раньше. Где этот сучий вертолет, чтоб ему ни дна, ни покрышки!

- Поклянись, Мясник!

- Клянусь, клянусь, не волнуйся так!

Мун начинает что-то говорить. Но все внимание Терри обращено сейчас в ту сторону, откуда предутренний ветерок доносит быструю, гнусавую вьетнамскую речь. Чарли уже на подходе. Не этот чертов Равана, не чертова вертушка, а чарли.

- Я закопал Лес Мечей в Камбодже. Слушай внимательно, Мясник. Как только я объясню тебе, где он хранится, он твой, я свободен, а Равана останется с носом. Так слушай же. Он на территории храма Ангкор-Уат. Слыхал о таком? Это в древней столице кхмерских царей. Это полное духов место идеально подходит для хранения такого талисмана...

Слушая Муна в пол-уха, Терри наводит мушку на движущуюся тень, палец на спусковом крючке. Это еще проблематично, сможет ли он когда отправиться на поиски Леса Мечей, а вот чарли...

Тра-та-та-та!

Вертушка, вся в огнях, как новогодняя елка, выныривает из-за холмов на востоке, разворачивает свой мощный прожектор, чешет из пулеметов направо и налево, отгоняя чарли, прошивая чарли свинцом.

Тра-та-та-та!

И Терри, чувствуя, что по лицу его уже хлещет ветер от винтов, что этот торнадо уже снижается, разгоняя пыль и пепел, готовясь подхватить их, как Дороти с Тотошкой, и унести в страну Оза, роняет голову на грудь Муна и думает: кажется, спасены.

- Эй ты, ясноглазый, очнись!

Вот именно с этими словами, звучащими в ушах, Терри выныривает из забытья. Чувствует в голове какой-то вихрь ощущений, образов, фантазий. Мгновение кажется, что она у него сейчас треснет, переполненная.

А потом все исчезает, как дым после трюка фокусника, и он узнает лицо, склонившееся над ним.

- Bellum longum, vita brevis10, - изрекает Вергилий.

- У тебя зубы, как у медведя, - голос Терри какой-то сухой, каркающий.

- Это чтобы удобнее было кушать чарли, дитя мое.

- Где я, черт побери?

Вергилий оглядывает комнату.

- Этот филиал ада именуется полевым госпиталем в Бан Me Туоте.

- Ты не мог бы узнать, как дела у того парня, с которым меня вместе подобрали?

- А, этот кхмер? Мун? - Вергилий кивает головой. - Да, его изрядно потрепали. Хуже, чем тебя.

- Подожди-ка, - удивляется Терри, - а откуда тебе известно его имя.

- Потому что он - один из моих людей, - отвечает Вергилий. - Вот откуда.

Переварив то, что сказал Вергилий, Терри опять спрашивает:

- Как он там, выкарабкается?

- Выкарабкается. Еще не пришло его время измерить глубину вонючей ямы, куда его положат. Для тебя, я вижу, тоже. Изрядно досталось, а?

Терри, на которого недавнее прошлое нахлынуло, как приливная волна, отвечает:

- Все погибли! Капитан Клэр, Малыш Гэвилан, Топроник, кхмеры-проводники... Весь отряд к чертовой матери, кроме меня и Муна.

- Не повезло.

- Ты думаешь, здесь дело в везении? - Терри пытается приподняться, чтобы сесть, но от боли и внезапно нахлынувшей дурноты вновь откидывается на подушки.

Вергилий пожимает плечами.

- На войне ничего, кроме везения, и не существует. Ты что, Мясник, не веришь мне? Хочешь посмотреть на мои боевые награды? Хочешь знать, сколько вьетконговцев я укокошил? Это было давно. Тогда я был стариком. С тех пор я заметно помолодел. Ты, я вижу, тоже в герои лезешь, сынок? Ну, за это дело ты свой орден получишь. А когда поправишь здоровьишко, они опять тебя пошлют в то же самое место, чтоб тебе там башку продырявили. Вот как армия вознаграждает за отвагу, проявленную под огнем. Вот что ей нужно от тебя, Мясник. Твоя жизнь.

У Терри перед глазами все еще темно, и он плохо понимает, что ему говорит Вергилий.

- Ну а тебе что нужно от меня? - спрашивает он.

- Как ты посмотришь на то, чтобы иметь свой собственный отряд? Скомплектовать его, обучить и командовать?

- А ты что, можешь это организовать? Каким образом?

- А как обычно: подниму свой фонарь повыше и буду всматриваться в слепящую тьму.

- Другими словами, лучше не спрашивай? - Терри с любопытством смотрит на этого странного лейтенанта. - Ну и что он будет делать, этот отряд, которым я буду командовать?

- Я ведь Вергилий. Специалист по части того, чтобы водить и искать. Я думал, что после того, что тебе довелось испытать, тебе захочется присоединиться ко мне и помочь... искать.

- Искать что? - спрашивает Терри, а сам думает:

На кой черт ему нужен кхмер?

- Разное, - отвечает Вергилий, а потом внезапно улыбается. - А, в принципе, какая тебе разница? Лучше быть богатым и здоровым, чем здоровым сдохнуть. Это ведь война, помни!

Такое разве забудешь? Вспомнил вонь смерти, как его москиты сжирали заживо, как он думал, что умрет от страха. Особенно последнее страшно: больше никогда! Подумал о безумии вышестоящих, тех, кто направляет боевые действия. Как это Вергилий выразился? Вот что армии нужно от тебя. Мясник. Твоя жизнь.

И еще надо учесть то, что командуя отрядом специального назначения, он наверняка побывает с ним в Камбодже. А там и до Ангкор-Уата добраться можно, где запрятан Лес Мечей, талисман, наделенный невероятным могуществом. Это могущество куда более реально, чем могущество смерти, рыскающей не первый год по Вьетнаму.

Посмотрел в лицо лейтенанта, подумал, с чем тот к нему пришел: с добром или злом? А, может, он и вправду предлагает ему Дело, лучшее чем рыскать по джунглям в поисках вьетконговцев - а, может, своей смерти.

- А катись все к чертовой бабушке! - решается Терри, протягивая руку, Как ты верно заметил, война долга, жизнь коротка.

Всю белую решетку, огораживающую внутренний дворик, густо оплела гидрангея. Ее розовые цветы насыщают своим ароматом воздух. Усики ее сползают с некрашеных, темных от дождей досок, обвиваются вокруг ножек кресла из кованого железа. В кресле развалилась Сутан, задрав выше колен подол летнего бело-голубого платьица. Переплетенные друг с другом плотные, загорелые ноги тоже задраны кверху.

Крис Хэй видит все это со своей скомканной постели, где он лежит, медленно возвращаясь к жизни. Все тело болит, и он думает, Господи Иисусе, да так никогда не придти в форму. Смотрит на роскошные ноги Сутан и думает, великий Боже, так никогда в форму не придешь. Но в райские кущи - придешь, это точно.

Внезапно Сутан вскакивает, и ее ножки исчезают под пышными бело-голубыми складками платья. Она заходит в дом, морщит носик.

- C'est le souk ici! - кричит она. Духота, как в конюшне!

Крис смеется, пытается подняться с постели, когда она бросается на него сверху.

- Иногда ты для атлета отвратительно ленив, - укоряет она.

Зарывшись лицом в ее черные, как ночь, волосы, Крис думает, что это, наверно, потому, что атлетические достижения никогда не приходили к нему естественно, как к Терри. Всегда рогом пахать приходилось, что в беге, что в велоспорте. Но иногда, накачивая тело, он чувствует, как устает его дух, и все удивляется, на кой черт все эти мучения.

Спихнув ее с себя, откатывается на спину и лежит, глядя в потолок, заложив руки за голову.

- Что ты там видишь, котик? - спрашивает Сутан. - Только коты могут увидеть в тени нечто живое.

- Будущее, - отвечает Крис. - Прошедшее. Так, ерунда. Она смеется, карабкается на его голую грудь, поглаживая ее ладонями сверху вниз. - Я вижу это прекрасное мужское тело, облаченное в желтую майку, как оно пересекает финишную линию под Триумфальной Аркой. - Она имеет в виду желтую майку лидера велогонки Тур де Франс, ради участия в которой Крис и приехал во Францию.

Посмотрев на выражение его лица, она перестает смеяться и начинает колотить его сжатыми кулачками.

- Разве я тебе не говорила, что у тебя жуткий вид, когда ты хандришь?

Крис отводит глаза от теней и заглядывает теперь в ее необыкновенные, миндалевидные темные глаза, в глубине которых светятся зелененькие точки. Он подымает руку, убирает назад ее свисающую прядь.

- Иногда, - задумчиво говорит он, - я не знаю, зачем я здесь, во Франции. Тогда мне кажется, что не для того, чтобы выиграть эту гонку.

- А теперь ты, кажется, думаешь о войне, верно?

- Ты угадала.

- А что конкретно ты думаешь о войне?

- Не о самой войне, - отвечает он медленно. - О моем брате, который воюет. Но, в принципе, это одно и то же. Мне не дает покоя мысль, что Терри ранен. Или убит.

- Тогда почему ты здесь, во Франции, вместо того, чтобы быть во Вьетнаме?

- О'кей.

Сутан презрительно фыркает.

- Вы, американцы! - восклицает она, произнося это слово, как бранный эпитет. - Вы говорите свое "О'кей", думая, что все объяснили. Что ты в данный момент имеешь в виду своим "О'КЕЙ"?

- На этот раз, - объяснил Крис, вставая, - оно значит "достаточно".

- Никогда мне не удается погрызть тебя с такой эффективностью, - сказала она, глядя ему вслед, - как ты грызешь сам себя.

Крис влезает в свои шорты, темно-синюю футболку с белой надписью НЭНТАКЕТ через грудь. Во дворике занимается славное Провансальское утро. Солнечный свет, такой, что душа художника радуется, просачивается какими-то сгустками похожими на потоки воды, сквозь стену кипарисов, стоящих, как часовые, на страже дома.

Этот домик в Мугенах он снял потому, что здесь начинались предгорья Альп, и перегон отсюда до Динье, городка в Приморских Альпах, будет, по-видимому, критическим этапом велогонки Тур де Франс. Динье, по мнению Криса, будет поворотным пунктом: тот, кто победит на этом этапе, имеет наибольшие шансы для того, чтобы выиграть и всю гонку. За последние несколько недель Крис основательно изучил топографию Динье и его окрестностей.

Домик стоит на склоне горы, поглядывая стеклами окон, как и многие фермерские домики в округе, на долину к северу, над которой вздымаются Приморские

Альпы в их таинственном величии. Совсем не похоже на тот вид, который открывается из окон вилл миллионеров, облепивших гору с южной стороны: потрясающий спуск, заканчивающийся лазурными водами Средиземноморья. Крис не раз любовался этим видом из окна летней виллы родителей Сутан, но, тем не менее, предпочитал вид из своих окон.

Иногда, в особенно ясное утро, когда солнце золотит вершины Альп, Крису кажется, что он видит Динье, затаившийся в тенистом горном перевале, ждущий его.

- Как твое рисование продвигается? - спросил Крис, слыша, что она тоже выходит во дворик.

- А твоя писанина? - спрашивает она.

Он оглянулся на ее голос и увидал, что она все еще под навесом над дверью.

- Занялась бы лучше балетом, - говорит он. - С такой фигуркой ты бы была отличной les petits rats. - Он имеет в виду учениц балетной школы при Парижской Опере.

Сутан собирает волосы в пучок, как у балерин.

- Это все равно, что пойти в монахини.

- Я никогда не верил, что Сутан - это твое прозвище. - Французское выражение Prendre la soutane означает "надеть сутану", то есть стать священником. - Мне кажется, ты придумала эту историю, чтобы придать пикантности своему имени. Это как раз в твоем духе.

Она улыбнулась.

- Ты так думаешь? Но наверняка никогда не узнаешь.

- Последнее время, - сказал он, опять посерьезнев, - я, кажется, ничего не знаю наверняка.

Она приблизилась к нему, обхватила руками за талию.

- Кроме того, что ты выиграешь гонку Тур де Франс. - Потом, повернувшись, возвращается в дом. - Что ты хочешь на завтрак? - Прежде чем он смог ответить, она вставила в портативный стереомагнитофон свою любимую пленку Шарля Азнавура. Это тоже в ее духе, подумал про себя Крис, но ничего не сказал. Что бы она ни приготовила, он съест с удовольствием, потому что на этом горючем ему предстоит совершить свою ежеутреннюю изнурительную поездку в горы, до самого Динье. А днем Сутан приедет за ним на машине и отвезет его домой.

Позднее, наращивая скорость вдоль по извилистой горной дороге он думает о доме. Об отце, гордом сыне уэллсского фермера, горбатившегося с утра до ночи на привольной, но скудной земле, чтобы прокормить семью.

Воображение Криса рисовало ему его отца, вырастающего из серого тумана Уэллса с котомкой за плечами, в которой лежит краюха хлеба, и несколькими шиллингами в кармане. Вот он приходит в Лондон, там учится, затем вступает в полк Уэллсских Гвардейцев, участвует в войне, на фронтах которой храбро сражается за Империю. Потом встречается с матерью Криса, американкой из Коннектикута, еврейкой польского происхождения. Хотя это не та женщина, в которую Малькольм Хэй мечтал в юности влюбиться, он женится на ней. Благодаря ей, эмигрирует в Штаты, а вся Уэллсская родня к тому времени уже перемерла.

А потом, один за другим, как выстрелы из ружья, - Терри и Крис, братья Хэй.

Терри. Крису всегда приходилось бороться за то, что Терри давалось без труда. Терри был прирожденный атлет. Сильнее, быстрее и сообразительнее, чем кто-либо еще из школы, в которой они учились. Крис всегда вкалывал в поте лица, но никогда не выбивался из второго состава, вечно в тени, отбрасываемой Терри.

И эта тень, все больше вытягиваясь с годами, заставляла его удваивать усилия, чтобы сравняться с достижениями брата. Невозможное дело, и, пожалуй, именно поэтому он чувствовал себя обязанным продолжать его. Вот, дорогая Сутан, что я вижу, уставившись в тени. Я вижу там себя, каким я должен быть и каким никогда не буду.

Одно хорошо: вечное соревнование с братом привело его на велотрек. Сразу же решил участвовать лишь в личных гонках, где нет риска засесть во втором составе: можно только проиграть. И проигрывал он поначалу очень даже часто. Потом постепенно, с большим трудом, стал занимать вторые места, а потом и первые.

А там и школьные годы закончились, и у них с Терри разошлись пути. Терри, до кончиков ногтей Уэллсский гвардеец, каким был Малькольм Хэй и какими он хотел видеть своих сыновей. Какими качествами надо обладать, думает Крис, нажимая на педали и мчась вперед сквозь тягучий, как сок пораненого клена, воздух, для того, чтобы выбрать военную профессию? Достаточно ли одного патриотизма, чистого и простого, или, как подозревал Крис, нужно иметь в душе какую-то личную амбицию или даже злость, - качества, в которых он подозревал своего отца и брата?..

У него никогда этой злости, которая могла бы подвигнуть его на убийство другой мужской человеческой особи, никогда не было. Он - пацифист, и именно поэтому он сейчас во Франции. А, может, прав отец, который считает, что он здесь из трусости, заставившей его поджать хвост и драпать во Францию, спасаясь от хаоса войны, возможности быть убитым?

Конечно, главное то, что это война, в которую Крис не верит. Ну и что? Разве это причина? "Как ты можешь так поступать? - вопрошал Малькольм Хэй, увидав Криса в аэропорту. - Я не могу поверить, что ты, мой сын, отправляешься во Францию, а не во Вьетнам. Крис, твой долг - бороться за наши идеалы: не допустить распространения коммунизма в Юго-Восточной Азии, противопоставить ему свободное предпринимательство, этот краеугольный камень нашей политики, сделавший Америку величайшей страной мира". Нет более стойкого прозелита, чем тот, кто сознательно принял догмы своей религии. Вот так, как Малькольм Хэй принял на веру Американскую Мечту. Америка стала его религией.

Америка, думает Крис. Права она или нет, но это моя страна? Не воспользовался ли он своим пацифизмом как благовидным предлогом, чтобы удрать? Сложное существо человек: даже собственные мотивы никогда не знаешь наверняка.

"Почему ты не хочешь, чтобы я гордился тобой? - в отчаянии спрашивал его отец, когда он уже шел на посадку в самолет. - Почему ты не хочешь стать настоящим мужчиной?"

Отец Сутан, представительный мужчина, которому нет еще и сорока пяти, менее догматичен, часто склонен пофилософствовать. Он удивительно напоминает лицом Шарля де Голля, не хватает только кепи на голове. Как ни странно, в политике он жесткий радикал. Убежденный противник войны, стыдится того, что его страна натворила в Индокитае, Вьетнаме и Камбодже. "То, что мы начали с рвением, заслуживающим лучшего применения, - говорит он, - то Соединенные Штаты, по-видимому, намерены завершить."

Как ни странно, Сутан остается девственно невинной в вопросах политики и философии. Втирая ему в спину мазь, она объясняет: "С малых лет вокруг меня хороводились разные ребята. Все они, как я теперь понимаю, были радикалами и революционерами. Скорее Мараты, чем Робеспьеры, более смутьяны, чем реформаторы. Они были слишком увлечены обличениями, чтобы думать о том, как надо изменить жизнь".

"Как твой отец?"

"Моего отца трудно любить, но им легко восхищаться. - Ее талантливые руки убирают боли из его переутомленных мышц. - Он верит, что перемены являются закономерным фактором прогресса. По его словам, перемены начинаются с освобождения от груза прошлого".

"История, - говорит мосье Вогез, отец Сутан, - это кандалы. Возьмите Камбоджу, например. Мы, французы, превратили ее в полуколониальный протекторат. Выкачивая из нее ее ценнейшие природные ресурсы, мы подрезали под корень местную промышленность, пустив экономику страны под откос. Ремесленники нищали, а мы создавали новую промышленность заместо старой. А одновременно с этим приучали национальных лидеров к излишествам, поощряли коррупцию, чтобы еще более упрочить свое собственное богатство и могущество. В этих кандалах французского производства Камбоджа быстро деградировала.

"Единственный способ изменить это плачевное положение дел это разбить кандалы, уйти прочь от истории, которая растеряла традиционные кхмерские ценности и подпихивает страну к современному миру.

"Короче, для того, чтобы спасти Камбоджу, надо освободить ее от груза прошлого. А для этого надо стереть с доски и начать все с самого начала".

Мосье Вогез очень возбуждается, его лицо пылает, когда он взволнованным голосом говорит о том, что пришла пора исправить последствия неправедных дел, творившихся долгое время его страной в отношении Камбоджи. Причем Крису порой кажется, что он рассматривает свою миссию, как своего рода джихад, как будто его речи имеют обоснованием не только правильную идеологию, но и санкционированы самим Всевышним.

Тренировки шли своим путем, когда однажды Криса пригласили на званый обед в летней вилле М. Вогеза, впечатляющем особняке со стенами из белого оштукатуренного кирпича и красной черепичной крышей. Там он познакомился с пухленьким кхмером лет сорока с небольшим по имени Салот Cap. По словам мосье Вогеза, это был лидер камбоджийских борцов за свободу, Красных Кхмеров. В прошлом - один из учеников М. Вогеза.

- Ученик, которым я очень горжусь, - сказал о нем отец Сутан, представляя.

Салот Cap пожал руку Криса, они обменялись любезностями по-французски и он пошутил, что-де французские радикалы помогли ему даже больше, чем сам Карл Маркс. Когда он смеялся, у него был дружелюбный и ласковый вид. Эдакий добрый дядюшка. Но немного погодя Крис подслушал его разговор с группой господ в темных костюмах, без сомнения, влиятельных французских коммунистов:

- Камбоджа уже стала страной крови и горьких слез, - изрек он, и при этом у него в глазах Крис заметил странное, сумрачное выражение, от которого становится не по себе.

Крис потихоньку присоединился к этой группе. Салот Сар тем временем продолжал:

- Я полагаю, что генерал Лон Нол, премьер правительства Сианука, уже заключил сделку с американцами, возможно, даже с самим ЦРУ. Эта нация широко известна своим презрением к историческим реалиям, к тому, как складывается внутренняя жизнь страны. Они абсолютно слепы к идеологическим течениям.

Его ораторская манера была странно притягательная. Когда он начинал говорить, все головы сразу же поворачивались к нему. И говорил он, надо признаться, прямо-таки вдохновенно. Крис даже вспомнил кадры кинохроники, запечатлевшие выступление Адольфа Гитлера. Конечно, подумал он, какая может быть параллель между ними: Гитлер и Салот Сар! Однако, их способы и приемы, которыми они пользовались, чтобы воздействовать на толпу, явно похожи.

- Я убежден, - говорил Салот Сар, - что американцы рассматривают Лон Нола как второго Чан Кайши, белого рыцаря, поднявшего свой меч против гидры коммунизма в Камбодже. Если это действительно так, то можно быть уверенными, что в ближайший год Лон Нол будет править Камбоджей. Народ поменяет одного деспота на другого - и все. Страна как была, так и останется юдолью слез и крови.

- Это будет иметь поистине катастрофические последствия для Камбоджи, согласился один из французских коммунистов. - Мы должны делать все, что в наших силах, чтобы не допустить этого.

Салот Сар улыбнулся, и опять Крис заметил в его глазах сумрачное выражение, от которого становится не по себе.

- Ничего подобного, товарищ. Мы и пальцем не пошевелим, чтобы воспрепятствовать Лон Нолу захватить власть. Вы поймите, ведь ухудшение положения народа - это еще один шаг к подлинной революции. Жесткая политика Лон Нола еще больше восстановит народ против правительства. Их трудности возрастут вдвое, вчетверо. И, как следствие этого, в деревне, в горах и на рисовых полях Красные Кхмеры будут получать все большую поддержку. Люди и вооружение будут стекаться к нам, как реки в море. Нашего прихода к власти нам невозможно избежать, как прихода муссонов. Так почему не позволить американцам, чтобы они, по недомыслию своему, помогли нам, как они помогли Мао, поддерживая Чан Кайши?

Немного времени спустя Крис увидал Салот Сара и М. Вогеза, беседующими в укромном уголке. Прямо над ними - открытая дверь, ведущая на второй этаж. Не в силах преодолеть своего любопытства, Крис поднялся по лестнице на второй этаж и, подойдя к тому месту, под которым, по его расчетам, находились беседующие, остановился.

- Как всегда, - говорил Салот Сар, - американцы активно заняты процессом саморазрушения.

- Вы имеете в виду бомбовые удары по объектам, расположенным на территории Камбоджи? - спросил М. Вогез.

- Именно их. Эти противозаконные военные акции проводятся якобы с целью уничтожить базы вьетконговцев и Северных вьетнамцев на территории Камбоджи, но в результате их погибло свыше двух тысяч камбоджийского мирного населения. Мы с вами прекрасно знаем, что американцы имеют виды на Камбоджу. Но они не понимают - и не могут понять - моей страны. И теперь, с моей помощью, антиамериканские настроения разрастаются в Камбодже, прямо как на дрожжах. Помяните мое слово, это обернется падением Сианука". Вдохновение, светившееся в глазах Салот Сара, совершенно преобразило его пухленькое личико. - Подлые вылазки американских империалистов - это тот рычаг, которым мы повернем ситуацию в стране, и новые силы подымутся, чтобы поддержать дело Красных Кхмеров. Миф о нас, как о какой-то шушере, прячущейся от собственного народа, работает в нашу же пользу. Теперь, когда люди видят на своем пороге войну, развязываемую американцами, они начинают понимать, как неразумно было оставаться глухими к предупреждениям Красных Кхмеров. К нам народ сейчас валом валит. Через пару месяцев у нас под ружьем будет больше людей, чем в армии Лон Нола.

М. Вогез собирался что-то ответить, но в этот момент к ним приблизилась какая-то женщина вся в бриллиантах и заставила обоих мужчин отвечать на ее вопросы. Скоро после этого Салот Сар незаметно исчез.

Двери веранды были широко раскрыты и за ними был сад с фиалками и подстриженными кустами жимолости, сплошь усаженными зажженными свечками. За увитыми диким виноградом стенами сада мерцали огоньки соседних вилл, а ниже блестела в лунном свете гладь Средиземноморья, далекая, как на картинке, но достаточно близкая, чтобы оттуда доходил соленый морской запах.

Селеста, мать Сутан, одетая в вечернее платье от Диора, всучила Крису очередной бокал шампанского. У нее бронзовая кожа, почти полинезийские черты лица, типичные для кхмеров, властные манеры. Она потрясающе красива, но, пожалуй, не так изыскано красива, как ее дочь, в которой смешался Восток и Запад.

Глядя на Селесту, думаешь о затишье перед бурей: спокойная, безмятежная внешне, сгусток энергии внутри. Она кажется еще более искушенным политиком, даже чем ее муж, М. Вогез.

Она также, кажется, не прочь затащить Криса в свою постель.

- Вы думаете, что Сутан не будет возражать? - спрашивает ее Крис.

- Гнев бывает разным, - говорит Селеста, - в зависимости от того, кто его вызывает. - Она тянется к нему, целует в щеку. - Поверь мне, это послужит на пользу моей дочери. Я безуспешно пытаюсь вывести ее из себя с тех пор, как купила для нее ее первый лифчик.

Интересно, как бы я вел себя по отношению к такой матери? - думает Крис.

- А ваш муж?

- Что касается его, - отвечает Селеста, - то я абсолютно свободна делать, что захочу. Он научился с годами понимать, что единственный способ меня удержать - не держать вовсе. - Она улыбается очаровательной, но не совсем искренней улыбкой. - Вот видишь, тебе совсем нечего бояться. Совсем наоборот.

- Вы мне сначала объясните, - говорит он, демонстративно заглядывая за ее откровенный вырез, - каким образом Карл Маркс и Диор уживаются в одном и том же месте?

Селеста смеется.

- Вот это да! Не только это, - она согнула его руку, пробуя мускулы, - но еще и остроумие впридачу! Нет, я положительно должна заполучить тебя.

- La curiosite est un vilain defaut, - не сдавался Крис. Любопытство погубило кошку. - Может, и я погибну во цвете, но все же: можете ли вы ответить на мой вопрос, мадам?

Она погладила заинтриговавшее ее переплетение вен на его ладони.

- Ты прав. Маркс никогда бы не понял, насколько необходим для жизни Диор. Пусть я и радикал в политике, но я ведь еще и живая женщина. Кроме того, деньги и у радикалов не пахнут.

Осторожно, как щупальцу осьминога, Крис снял со своего плеча ее руку.

- Я люблю вашу дочь, мадам.

Селеста опять засмеялась, и смех неприятно кольнул его.

- Тебе еще надо так многому научиться в жизни, mon coureur cycliste. - Она одарила его улыбкой, значение которой он не понял. - Ты еще молод. И ты думаешь, что ты можешь держать свою любовь вот так, зажатой в кулаке. Но ты еще не знаешь, что любовь - как песок. Чем сильнее ты сжимаешь руку, тем быстрее она исчезает между пальцами.

- Вы ошибаетесь.

- Ошибаюсь? - Селеста смотрит на него долгим взглядом, от которого становится неловко. Затем вдруг ослепляет его улыбкой, и лучезарной, и соблазнительной. - Ну ладно, ты ведь действительно еще молод, а молодость даже глупость заставляет выглядеть как достоинство. - Они стоят так близко друг к другу, что никто не мог заметить, как она взяла его руку и прижала ее к своей промежности.

Крис попытался вырвать руку, но Селеста - откуда и сила взялась? - держала ее, как клещами.

- Нет, нет, - говорит она, - тебе пора узнать, какова на ощупь настоящая женщина. - Ее плоть очень горяча, и вся как бы пульсирует под его рукой. Совершенно очевидно, у нее под платьем от Диора ничего нет. Она пошевелила его рукой. - Погладь ее, погладь. - Его средний палец внезапно проваливается во внезапно открывшуюся складку, ресницы Селесты трепещут от удовольствия. Неужели тебе, в твои годы, никогда не хотелось быть частью чего-то великого, прошептала она. - Чего-то большего, чем ты сам. Вечная любовь к моей дочери, которой ты тешишься, ничто по сравнению с тем, о чем я говорю: об участии в социальном переустройстве мира. Восстание! Смерть на баррикадах! Наш первейший долг, завещанный самим Богом, помочь восстановить социальную справедливость по отношению к тем, кому не повезло и они родились в нищете. - Ее прекрасное лицо перекосилось в насмешке. - Неужели ты действительно хочешь прожить свою жизнь так, как решила прожить она, открестившись от всякого святого дела? Как бессмысленна, как ничтожна такая жизнь!

Он жары и табачного дыма Крис почувствовал, что у него вдруг закружилась голова, стало трудно дышать. Ощутив, что пальцы Селесты уже обхватили его член, он вырывается от нее.

Опьяневший от ее слов и ее рук, он, спотыкаясь, поспешил прочь, и в ушах его все звучал ее смех.

- Все, что нужно моей матери, - говорит ему Сутан, когда они танцуют под звуки латиноамериканского оркестра, - так это выяснить, насколько быстро ей удастся развратить попадающихся в ее поле зрения мужчин.

- Всех, кого попало? С чего такая ненависть к ним? - спросил ее Крис, думая, стоит или не стоит говорить Сутан, что ее мать пыталась соблазнить и его тоже.

- Предпочтительно западного происхождения, - ответила Сутан, так отплясывая самбу, что лица танцующих сами поворачивались к ним. - Она мстит им за то, что происходит с ее страной, с Камбоджей.

Он подумал о одержимости судьбами страны Селесты и о безразличии к ним ее дочери. Султан, как и он, сама выбирает для себя пристрастия. - У ее ненависти есть свои причины.

- Да, но не формы, в которую она выливается. Для моей матери все, кто не желает политизироваться, достойны всяческого презрения. Селеста верит в предопределение и революцию так, будто эти слова начертаны на небесах самим богом.

Капли пота, как бриллианты, сверкали на ее голых плечах. Она сбросила с ног туфли. Молодая латиноамериканка пела по-португальски, призывая своего любимого остаться с ней вечно на белом песке, где они будут вместе слушать шорох волны такого синего-пресинего океана.

- Ты не голоден? - Зеленые точечки в глазах Сутан казались в этом слабом освещении больше, чем обычно. - Я спрашиваю, хочешь подкрепиться?

Они вблизи больших дверей, за которыми сад, полный свечей и лунного света. Он за руку увлекает ее туда, где эти источники теплого и холодного света чертят по ним полосы теней, раскрашивая, как тигриные шкуры.

Они спешат вниз по древним каменным ступеням, изъеденным мхом и лишайником, мимо пилястров, бледных в свете луны и выщербленных: следы работы неумолимого времени.

За забором живой изгороди, под деревом магнолии в цвету они падают на траву. Запах лаванды и земли. Стук ее сердца, когда он целует ее в грудь.

Он тянет с ее плеч плотно облегающее платье, тянет вниз, пока оно не спускается к бедрам, и даже полосочка курчавых волос виднеется. Целует ее шею, между грудей, спускается ниже. Она открывается его ласкам, уже влажная.

- Mon coeur11, - шепчет Сутан, зарываясь пальцами в его волосы. Она высвобождает груди, тянет его руки к ним. Соски сразу твердеют от его прикосновения.

Ее сильные, беломраморные бедра обхватывают его голову и, по мере нарастания возбуждения, поднимает его выше, выше, пока, вся прогнувшись, не зажимает его в мягких эротических тисках.

Целуя его, она шепчет "Mon ange, mon beau ange"12, расстегивает ему брюки, ласкает руками, губами, языком, тащит его на себя.

Крис смотрит совсем растаявшими от острого наслаждения глазами, как она склоняется над ним, одетая покрывалом из лунного света. Свет золотит ее кожу, собирая в ложбинках тела таинственную тьму.

Когда она возвращается к его рту, он, вне себя от острого наслаждения, пронизывающего его насквозь, закидывает голову назад и стонет. Слышит ее шепот, потому что ее возбуждение не уступает его; "Да, да, давай". И тогда он входит в нее до самого корня.

Потом они лежат рядом, глядя на лунный свет, льющийся на них сверху сквозь листья. Время от времени на крыльях бриза до них доносятся звуки продолжающейся вечеринки: зажигательная самба, чей-то короткий смех, звон стаканов, сдвигаемых вместе.

Они целовались, долго, сладостно, когда вдруг услышали голос Селесты, да так близко, что она не могла быть дальше, чем в нескольких шагах.

- Я счастлива, что могу дать вам все, что вы просите, - сказала она.

А затем - ответ Салот Сара:

- Должен с удовольствием отметить, что мы всегда получаем, что нам надо, в доме М. Вогеза.

Крис сразу перекатился на живот. Мать Сутан и Салот Сар, должно быть, на другой стороне изгороди. Сутан притулилась рядом, растрепанные после бурных объятий волосы щекотали его ухо.

- Могу предложить вам автоматы Калашникова, - услышали они слова Селесты. - Это лучшее оружие для ваших целей. Куда лучше, чем американские автоматические винтовки.

Салот Сар смеется.

- Вот это, дорогая моя Селеста, мне в вас больше всего нравится. Вы спец в таких вопросах, которые, по идее, должны бы быть за пределами вашей компетенции.

- Не женское это дело, вы хотите сказать?

- Пожалуй, да.

- У нас своего рода семейный подряд, - объяснила она. - Мой муж занимается теоретическими вопросами, а я - практическими.

- Вроде как организовать партию Калашниковых?

- Это у меня неплохо получается. Даже такой неожиданно большой заказ не обескуражил меня. - Селеста сказала это абсолютно без ноток хвастовства. - У меня многое хорошо получается. Я мастерица также давать советы. Вот вам, например, я бы посоветовала сменить имя.

- Имя? - переспросил Салот Cap. - Это, интересно, зачем?

- Чтобы сделать его более запоминающимся. Более легко узнаваемым. Имена очень много значат, видите ли. Особенно имена лидеров.

- Что вы хотите сказать?

- По-моему, вам следует называть себя Пол Потом.

- Пол Пот? - Салот Сар покатал эти слова во рту, словно пробуя их на вкус, - Это не кхмерское имя. И слова эти, правда, звучные, но ничего не значат.

- Тем лучше, - возразила Селеста. - Вы наполните их значением.

Салот Сар - или Пол Пот - засмеялся.

- Все-таки в вашем семейном подряде лидер - вы.

- Не сказала бы, - не согласилась Селеста. - Многие люди недооценивали моего мужа. И все они лишились власти.

- Конечно. Взаимопонимание между вами двумя просто потрясающее. Но что касается меня, то я не знаю, что бы мои Красные Кхмеры делали без вашей неоценимой помощи.

- Мы смогли собрать сегодня для вас весьма значительную сумму. Всех проняло ваше убедительное слово.

- Мои обязательства перед Красными Кхмерами сделали его таким.

- А как насчет остального камбоджийского народа?

- Да они же как овцы, - цинично бросил Салот Сар. - А, может, даже и хуже, поскольку развращены подачками со стола империалистов. И, что самое скверное, духовенство и интеллигенция ставят нам палки в колеса, действуя, таким образом, против их же собственного блага. Это серьезная проблема, и она требует скорейшего разрешения.

- И что же вы намереваетесь предпринять относительно них?

- Лучший способ избавиться от болезни, - ответил Салот Сар, - это отрезать заболевший член. Чтобы склонить баланс сил в нашу пользу, мы подрубим под американцами их длинные ноги. Потом отсечем им руки и, наконец, кастрируем, чтобы они навсегда забыли, как лезть в дела Камбоджи. Что я имею в виду под их руками, ногами и прочим? Прежде всего, это люди, которые работали с американцами - люди Лон Нола и Сианука. Они будут ликвидированы. Правительственные чиновники, распространявшие миф о бодрых чувствах американского народа к камбоджийскому, тоже будут ликвидированы. Ну а также интеллигенция и духовенство. Молодое поколение камбоджийцев будет перевоспитано в нашем духе. "С колыбели и до могилы", как учил меня ваш муж. Учи, как положено, детей, а здравомыслие взрослых приложится.

Крис поворачивается к Сутан. В ее глазах он читает только отчаяние. Вспоминает разговор с Селестой ее слова о том, что она стремится всей душой принять участие в каком-то большом деле. Социальное переустройство общества, говорила она. Восстание. Баррикады. Но то, что замышляет Салот Сар, это геноцид. Это бесчеловечно, немыслимо.

Он делает Сутан знак, и они отползают потихоньку от двух заговорщиков. Он шепчет на ухо Сутан:

- Elle est le mauvais ande de lui. Она оказывает на него плохое влияние.

- Я думаю, они плохо влияют друг на друга, - тихо говорит Сутан.

Крис уводит ее подальше от изгороди, будто под ней поселился клубок змей. - Надо что-то делать, - яростно бросает он.

- Надо поставить в известность власти.

Сутан посмотрела на него.

- Нет! - отрезала она.

Крис поражен.

- Что ты хочешь сказать своим "Нет!"? - Она поднялась на ноги. - Ты хорошо поняла, что мы сейчас с тобой слышали?

- Я молода, - ответила она. - Но глупость не всегда сопутствует молодости. - Эти слова дочери эхом перекликались с тем, что недавно говорила ему ее матушка. Она пошла по направлению к дому, где играл свои зажигательные мелодии латиноамериканский оркестр, где пенилось шампанское в граненом хрустале, где позвякивало столовое серебро.

Крис зло схватил ее за руку и, дернув, развернул ее лицом к себе.

- Сутан, этот Салот Cap собирается захватить власть в Камбодже, сместить баланс сил в Юго-Восточной Азии. Он собирается бороться с американским присутствием во Вьетнаме, ликвидировать все возможности противостоянию коммунизму в этом регионе. И, если ему удастся выставить американцев из Вьетнама, он займется своей собственной страной, Камбоджей. Ты слыхала его слова. Он поставит к стенке каждого священника, каждого образованного человека, чтобы они не мешали ему проводить "революционные преобразования", согласно идеологии, которую он здесь усвоил под руководством твоего отца, с помощью оружия, которое твое семейство поставляет Красным Кхмерам. То, что он собирается сотворить, называется геноцидом против его собственного народа. Неужели это до тебя не доходит? Неужели не тревожит? Или тебе это кажется чем-то незначительным и далеким, происходящим в другом мире, с которым ты не соприкасаешься?

Глаза Сутан сверкнули.

- Пусти меня! - крикнула она, оскалившись, как дикий зверек. Зубки белели в лунном свете. - Что ты переполошился? Все равно у него ничего не выйдет. Я знаю про его Красных Кхмеров. Шелупонь, не имеющая никакой поддержки в народе.

- Они куда более влиятельны, чем ты думаешь, - возразил Крис. - Я подслушал разговор Салот Сара с твоим отцом. Слабость Красных Кхмеров - это уже из области мифа. Насколько я понял, раньше у них и оружия-то не было. Теперь твое семейство позаботилось об этом. - Она стояла с каменным лицом, и ее невозмутимость еще больше подлила масла в огонь: гнев прямо-таки клокотал в нем. - В любом случае, можем ли мы рисковать, полагаясь на то, что у него ничего не выйдет? Неужели ты хочешь, чтобы это было у нас на совести? Что мы знали о намечающемся путче и помалкивали в тряпочку?

- Мели себе что хочешь. Мне до этого никакого дела нет.

- С тобой или без тебя, - сказал Крис, - но я пойду к властям и все им расскажу.

- Ты полный дурак, если думаешь, что я позволю тебе бросать тень на мою семью, - отчеканила она. - Кроме того, с их связями им ничего не стоит спрятать концы в воду. Я сомневаюсь, что даже в американском посольстве кто-нибудь станет слушать твой бред. Ты ничего не добьешься, только поставишь себя в идиотское положение.

Она, конечно, права, подумал Крис. Но мысль эта еще больше разозлила его.

- Ну и пусть! - крикнул он. - Я не могу сидеть, сложа руки. Я должен сделать что-то, хоть как-то попытаться остановить это безумие.

- Ты что, совсем ничего не понимаешь? - закричала и она. - Если ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец быстренько организует тебе скорую смерть!

- Ты не можешь говорить такое серьезно. - Но она не шутила. Он понял это со всей ужасающей отчетливостью. Тебе еще надо так многому научиться в жизни, mon coureur cycliste.

Он понял, что он здесь так же бессилен, как Сутан - безразлична. Он понял, что в своей бесполезности они равны. Дурак же он был, когда бежал сюда - от жизни, от войны. Потому что война преследовала его по пятам, как гончий пес, до самой Франции. Все это время она пряталась за углом, таилась в тенях, чтобы обрушиться на него, когда он меньше всего ожидает: противопехотная мина на тропинке, рвущая на части не только плоть и кости, но и саму объективную реальность.

Глядя на внезапно посуровевшее лицо Сутан, он подумал, что ему бы сейчас в руки гром и молнию, или хотя бы бомбу какую-нибудь, чтобы взорвать эту ночь к чертовой матери! Но ничего у него не было, ничего. Он абсолютно не был готов ни к чему, как голый человек на голой земле.

Но главное даже и не в этом. Главное, что он не только не готов к тому, чтобы взять на себя труд бороться с отголосками войны, докатившимися и до Франции, но даже и не желает в душе делать это.

Ненависть к себе за то, что он опять увиливает от ответственности, распространилось и на нее. Не в силах решить свой внутренний конфликт каким-либо иным способом, он бьет Сутан по лицу так, что она кубарем летит на землю.

Сутан так поражена, что даже не заплакала. Она только молча лежит на земле, прижав руку к горящей щеке, и смотрит на него.

- Никому не позволено так обращаться со мой. - Ее голос стегает, как хлыст. - Убирайся. Видеть тебя больше не хочу.

Охристые и темно-зеленые квадраты полей проносятся мимо, ветер обтекает по бокам его все подавшееся вперед тело. Крис нажимает на педали, наращивает скорость, увеличивает нагрузки, проходя вдвое, втрое большие расстояния, по сравнению с его ежедневной нормой того месяца, когда он только что приехал во Францию. Все его мысли посвящены Тур де Франс, вся энергия расходуется с прицелом на гонку, потому что она теперь - это все, что у него есть. Стоит ему отвлечься от нее, как его тут же одолевает такая черная меланхолия, что от нее леденеет сердце.

Во время этих долгих и утомительных тренировок на дорогах Горного Прованса ему кажется, что он изгнал Сутан из памяти, но каждую ночь, стоит его усталому телу расслабиться и позволить ему провалиться в сон, как она уже тут как тут.

Он встречается с ней в снах, полных латиноамериканских ритмов, которые заманивают его в ослепительно освещенный дом. Ее удивительные каре-зеленые глаза гипнотизируют его, ее сладостные объятия влекут. Он тянется к ней руками, он входит в нее с тихим стоном, чтобы обнаружить, что это в Селесту, а не в Сутан, вонзился он с таким слепым, таким яростным отчаянием.

После таких снов он пробуждается с такой кошмарной эрекцией, что аж в паху ломит. Сердцебиение и сухость во рту прогоняют остатки сна и он лежит в скомканной постели, пока горечь, переполняющая все его существо, не заставит его подняться, молча одеться, выкатить свой велик и умчаться во тьму навстречу брезжущему рассвету.

Он тоскует по Сутан. Но то, что он потерял радость общения с ней, ее любовь, ее теплоту, не могло не случиться. Это, как Салот Сар говорил о своей победе, - неизбежность. Как приход муссонов.

Несмотря на то, что он говорил Сутан тогда в саду, он так и не рассказал никому о подслушанном разговоре между Селестой Вогез и Салот Саром. Он очень тоскует по Сутан, но эта тоска, как он понимает, вряд ли может быть достаточным наказанием для него за то, что он все еще держит про себя свою тайну. В душе он знает, что ему не хочется подвергать себя опасности. Он мучается сознанием собственной трусости, но не может ее отрицать перед самим собой.

Солнце устало нещадно палить и забежало за черную тучу. Полил дождь. Крис прибавил скорости и поравнялся со своей командой, с ребятами, с которыми он разделит победу или поражение в Тур де Франс. Завтра они вылетают в Париж. Слазят на Эйфелеву башню, посмотрят собор Парижской Богоматери, увидят площадь Бастилии, сходят в Лувр. Обычно достопримечательности только утомляют его, вместо того, чтобы вселять благоговейное почтение к себе. Он как-то всегда теряется в них, как Иона в чреве кита. А особенно в его теперешнем состоянии.

В Париже его продолжает мучить беспокойство. Плохо спит по ночам. В голове постоянно какой-то звон, как в потревоженном улье. Мысли, как пчелы, маются в бесполезной суете. Наконец решается сходить в американское посольство. Посол, как назло, в отъезде, а первый секретарь занят какими-то делами.

Прождав полтора часа, Крис заходит в комнату, полную громоздкой мебели, напоминающей чудовищной величины детские кубики. В комнате господствует полумрак, словно внезапно наступили сумерки. Самым примечательным предметом является вентилятор, и Крис догадывается, что это, конечно, не кабинет самого посла.

Он рассказывает о Салот Саре и Камбодже какому-то прыщавому юнцу, сидящему за столом. Он вряд ли старше меня самого, думает Крис. Когда рассказ уже приближался к середине, юнец вдруг перебил его словами: "Извините, так как, вы сказали, вас зовут?" Когда Крис ответил, прыщавый кивнул с умным видом. Все время он держал в руке перо и водил им по бумаге, но, когда Крис туда ненароком заглянул, он увидал, что тот рисует девку с большими грудями.

Мне надо поговорить с первым секретарем Посольства, закончил Крис.

Боюсь, это невозможно, сказал прыщавый юнец скучающим, авторитетным тоном бывалого бюрократа. Улыбнулся деланной улыбкой, дорисовывая кромку сверхмини-юбки.

Крис встал.

- У вас все? - спросил прыщавый юнец.

В гостиничном номере Крис написал письмо Послу США во Франции, переписал аккуратно и отослал. Что еще он мог сделать? Больше ничего и не придумаешь, что сделать. Как Сутан и предсказывала.

Группа уже ждет его в вестибюле. Едут на север, в Рубо. В поезде они нервничают, обсуждают различные тактические приемы, стратегии... И вот, наконец, в полдень, под дождем они борются за старт на опасно скользких, мощеных булыжником улочках. А потом они два дня едут через Бельгию и Голландию по безупречно ухоженным городам-паркам. Опять пересекают границу Франции вблизи Мезирэ, взбираются на длинные пологие склоны холмов, проносятся вдоль дорог, обсаженных по обе стороны деревьями, мимо старинных каменных крепостей, свидетелей тех времен, когда Франция еще не была Францией.

Они прыскают воду в пересохшие рты, когда убийственная жара особенно допекает. При ярком солнце он видит перед собой Сутан, и при проливном дожде он тоже видит ее. И даже во время короткого сна - каждый раз в другом городе она не отстает от него. Каждой своей жилкой, каждой больной мышцей он чувствует ее отсутствие. Она или, возможно, то, что она символизировала для него, - как открытая рана в его душе, которая никак не может зарубцеваться, и которую он постоянно бередит.

Не первый, и не второй, но каждый день он идет впереди стаи, ни на минуту не выпуская из виду желтую майку лидера. День за днем, по мере того, как гонка продолжает наматывать кишки участников на колеса их машин, когда начинает сказываться усталость и выдержка начинает сдавать, Тур де Франс постепенно вырастает в его сознании, превращаясь в нечто аналогичное поискам Святого Грааля. Как будто пересечение финишной линии явится каким-то спасением, очищением духа, прощением греха, связанного с тем, что он сейчас находится здесь, вдали от войны.

В последний день велогонки, под предгрозовым небом, Крис опять в непосредственной близости к желтой майке. Париж, который оставался недостижимой мечтой двадцать два дня, - вот он.

К тому времени, когда они покидали Кретейль - оборку на нижней юбке великого города, по выражению велосипедистов - вдоль всей дороги, по которой проходила велогонка уже начали выстраиваться толпы зрителей - сплошная людская полоса двенадцать - четырнадцать человек в глубину. Крис чувствует, как коллективное дыхание зрителей подталкивает его в спину, как ветер. Болит каждая клеточка тела, но адреналин, его верный помощник, поступает исправно, и он набирает скорость, обходит сначала француза Троя, затем одного за другим Юрко из Югославии и Спартана из Бельгии.

Только двое остаются впереди него: Мадлер и Кастель. Кастель, француз, который едет в желтой майке лидера последние три дня, жмет по-прежнему впереди: в родном доме, как известно, и стены помогают. Мадлер, жилистый швейцарец, который лидерствовал в гонке на первых шести этапах, повис у Кастеля на хвосте и висит весь этот долгий, трудный, последний день.

Крис, хотя и подбирался вплотную к лидеру несколько раз, смог покрасоваться в желтой майке только в продолжение одного этапа. Один раз - как раз после того, как они проехали Баллон д'Альзас во время шестого этапа механическая поломка заставила его потерять одиннадцать секунд - целую вечность для гонщика. От Тононле-Бэ до Шамонэ - девятый этап - он был так близок к желтой майке, что мог дотянуться до нее рукой, когда они с Кастелем пересекли финишную линию один за другим, с интервалом в несколько сотых секунды. А из Динье - на двенадцатый этап - он выехал в желтой майке лидера, которую он отвоевал все-таки у Кастеля.

Но это все неважно теперь, думает Крис. В конце концов, финиш на Елисейских Полях - вот что важно. Я вижу это прекрасное мужское тело, облаченное в желтую майку, как оно пересекает финишную линию под Триумфальной Аркой, говорила Сутан, проводя ладонями по его груди. О Боже, сделай так, чтобы ее слова сбылись!

Сначала дела складывались неблагоприятно для него. Велогонки вообще спорт, в котором заправилами являются страны центральной Европы. Уже само его включение в команду было маленькой сенсацией, и журналисты, освещающие подготовку к гонке, носились с ним, как со знаменитостью. И потом, когда он смог держаться наравне с сильнейшими и даже смог обогнать многих зарекомендовавших себя профессионалов. Он хорошо себя показал и в рывках, и в затяжных спусках, а особенно во время трудных этапов во Французских Альпах, где многие пророчили, что он сдохнет.

И вот теперь, в последний день, у него были законные шансы выиграть и всю гонку. Если он придет сегодня первым, то у него будет достаточное количество очков, чтобы быть провозглашенным победителем.

Кто бы его сейчас мог узнать? Он потерял почти десять фунтов, весь зарос рыжеватой щетиной, потому что не было времени бриться. Поймав на днях отражение своего лица в витрине магазина, когда он становился на старт, начиная новый этап, он поразился, до чего он сейчас похож на кельтского воина, которым часто воображал себя в детстве. Таким бы его хотел видеть отец.

Его сознание, отупевшее от усталости и, одновременно, подстегиваемое неимоверным количеством адреналина, поступающего в кровь, сконцентрировано только на одном: на финише. Как и другие гонщики, он уже давно перешагнул через состояние организма, называемое изнеможением. Как в трансе - древние считали, что в такие моменты человек близок к божеству - лидеры гонки рвались к сердцу Парижа, чтобы, описав шесть кругов по Елисейским Полям, сорвать ленту, протянутую поперек Триумфальной Арки.

Толпы и толпы народа. Как они вопят, выкликая имена своих любимцев, когда те проносятся мимо! Крис слышит и свое собственное имя. Удивительно!

Внизу широкого, прекрасного бульвара Крис в конце концов обгоняет Мадлера, чемпиона Швейцарии. На всю жизнь он запомнит остолбенелое выражение на лице велосипедиста.

Теперь уже и спину Кастеля видит Крис. Ног своих он давно не чувствует. Плечи, сгорбленные навстречу ветру и дождю, будто залиты цементом. Они уже проходят пятый круг по Елисейским Полям. Двадцать два дня борьбы позади, только считанные минуты остаются до конца изнурительной гонки - ничтожно малое время.

Крис все уменьшает расстояние между собой и лидером, - медленно, но неумолимо. На последнем круге Кастель слегка оскользнулся на предательски мокром асфальте, и Крис выиграл, пожалуй, три или даже четыре секунды. Его переднее колесо уже на уровне заднего колеса велосипеда Кастеля.

Он пытается вырвать и эти оставшиеся несколько футов, но отчаянным усилием Кастель не дает ему догнать себя. Крис уже видит и финишную линию, пока еще далекую, но зовущую, как песня сирен.

Теперь он знает, что надо сделать еще один рывок, всего один. Вместо того, чтобы продолжать пытаться обойти Кастеля, он слегка отстает и оказывается прямо позади лидера. Тотчас же чувствует, как заметно уменьшилось сопротивление воздуха. Он собирается с силами, идя спокойным коридором в кильватере Кастеля.

И вот, когда до конца остается триста ярдов, он начинает последнее ускорение, идя сначала относительно спокойно, но постоянно наращивая скорость, пока ноги не начали работать на полную мощность. Тогда он вырвался навстречу ветру справа от Кастеля и начал его перегонять. Вот он проходит мимо пораженного француза и бросается к финишу, чтобы завоевать, как и предсказывала Сутан, желтую майку под Триумфальной Аркой.

Все мелькает перед его глазами. Он до такой степени увлечен, что сначала не замечает собаки, выскочившей из-под ног полицейских, стоящих шпалерами до самой Арки, чтобы зрители не мешали стартовать спортсменам.

Собака была уже совсем рядом, когда ее силуэт зарегистрировался его сознанием. Но и это была бы не беда на сухом асфальте: вильнул слегка рулем и все в порядке. Но мокрая дорожка, которая только несколько минут назад подвела Кастеля, сыграла с Крисом жестокую шутку.

Крис вильнул рулем, чтобы избежать столкновения с собакой, колеса заскользили, потеряли сцепление с дорогой, и Крис стремглав полетел на землю, а его машина упала всей тяжестью на его ногу и бедро.

Боль обожгла его, сразу же густо потекла кровь. Он услыхал крики, низкие звуки клаксона подъезжающей машины скорой помощи. Видит - под странным углом, поскольку лежит боком - ноги людей, бегущих со всех сторон к нему.

Поднимает голову и видит Кастеля, пересекающего финишную линию - выгнув спину, вскинув руки над головой, сжав кулаки в победном жесте. Переводит взгляд на свои ноги и видит открытую рану: кровь хлещет, сквозь развороченное мясо проглядывает кость. Никогда в жизни не видал он ничего более обнаженного и белого, чем эта кость.

Он откидывается назад, на чьи-то руки. Испытывает большое облегчение, когда двое полицейских снимают с него придавивший больную ногу велосипед. Затем боль вновь обрушивается на него, и он теряет сознание.

Собака. Блохастая, вонючая тварь. Надо было прямо на нее ехать, думает он. А потом мысль: все равно было бы то же самое. Все равно бы сверзился.

Как будто чей-то посторонний голос: Какая разница? Все уже позади.

Потом думает: Если бы я налетел на нее, мог бы и убить. Нет, не могу я лишить жизни живое существо.

Он открывает глаза и, к своему величайшему удивлению, видит Сутан.

- Зачем ты здесь?

Видеть тебя больше не хочу, сказала она тогда.

- Я приехала сюда, - сказала она, наклоняясь над ним, простертым на больничной койке, - чтобы видеть, как ты победишь их всех. И ты бы мог.

Я бы мог, думает он. Какой точно смысл она вкладывает в эти слова?

- Собака...

- Я видела все, - сказала Сутан. - И первой прорвалась через полицейский заслон. Это я поддерживала тебя за спину, когда с тебя снимали велосипед. И сюда приехала с тобой на машине скорой помощи.

Он смотрел на нее и думал, что же он все-таки чувствует, кроме пустоты на душе? Похоже, он вернется из Франции ни с чем.

- Нога...

- С ней будет все в порядке. Врачи говорят...

- Но такой, как прежде, она уже не будет. - Крис видит, что Сутан отвела глаза. - Во всяком случае, в Тур де Франс мне больше не участвовать.

- Да, - подтвердила она. - С этим покончено.

Ну а тогда, подумал Крис, пропади все пропадом. Он откинулся на подушки и закрыл глаза.

- Все-таки, зачем ты здесь, Сутан?

- Я думала..., - она оборвала сама себя. Он слышит, как она расхаживает по комнате, очевидно, раздумывая. Наконец, говорит: - Ты написал одно письмо.

- Да, о Салот Саре и Камбодже. Я был в нашем посольстве в Париже, но никто там не хотел меня слушать. Поэтому я был вынужден написать Послу лично, небеспристрастное ходатайство за народ Камбоджи. Я рад, что письму дан ход.

- Ничего из этого не вышло. Расследование замяли, как я и предсказывала. Она подняла на него глаза. - Ты бросил тень на моих родителей. Я предупреждала тебя, что этого не следует делать.

- Ну и что? - А, пропади этот Салот Сар, пропади Камбоджа, и пропадом пропади родители Сутан!

- А то! Ты ничего не достиг, а лишь сам влип в историю. Ты сам спросил меня, вот я и объясняю. Вот почему я здесь. Через несколько дней ты сможешь покинуть больницу. Как только тебя отпустят отсюда, немедленно беги из Франции.

Теперь он открыл глаза, и сразу же в памяти прозвучали ее слова: Если ты начнешь ходить куда не надо и болтать лишнее, то мой отец быстренько организует тебе скорую смерть! Но он уже слишком разозлился, чтобы промолчать и сейчас. - А то что?

У Сутан на глазах слезы.

- Я не хочу, чтобы тебе было плохо. - Она кусает губы, чтобы не расплакаться. - Вот я и пришла. Это все, что я могла для тебя сделать. Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказала слишком много.

Она идет к дверям, останавливается, вцепившись в стальную ручку, словно отпусти она ее, и сразу силы покинут ее и она упадет на пол.

- Тебе следовало выиграть гонку, Крис, - как-то устало произносит она. - В моей памяти ты навсегда останешься в желтой майке.

С ее уходом больничная палата сжалась до размеров тюремной камеры. Словно приступ клаустрофобии, подумал Крис. Стало трудно дышать. Лежа в своей постели, он задыхался и потел от страха.

В коридоре раздались чьи-то шаги. Он затаил дыхание и ждал, когда человек пройдет мимо палаты. Но он не прошел, а остановился у его двери. Наверно с ножом, подумал Крис, беспощадный и страшный, он пришел, чтобы заткнуть мне рот навеки. Вот она, моя скорая смерть.

Крис в ужасе пытается сесть в кровати, но, как в страшном сне, чувствует, что не может пошевелить и пальцем. Да уже и поздно что-либо делать. Дверь открывается настежь и заходит смуглый человек.

Он улыбается Крису и говорит:

- Я д-р Деверо. Ну, как мы себя сегодня чувствуем, мосье Хэй?

ЧАСТЬ II

ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ

ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА

ПРОВИНЦИЯ ШАН - НЬЮ-ЙОРК - НИЦЦА - ПАРИЖ - ТУРЕТ-СЮР-ЛУП

Адмирал Джумбо, командир одной из вооруженных группировок, контролирующих опиумный бизнес в провинции Шан - опиумные бароны, как их называют американцы - посмотрел на своего помощника.

- Так сколько китайских солдат мы на сей день положили? - спросил он.

Могок осклабился, показывая вставленный вместо выбитого зуба рубин.

- Пятнадцать, - ответил он. - Пока.

Правительство КНР регулярно посылало в провинцию Шан отряды вооруженных солдат прочесывать джунгли в тщетных попытках искоренить невероятно прибыльную торговлю опиумом.

Адмирал Джумбо поднял свой автомат, буркнул:

- Маловато. У Генерала Киу на счету десятки убитых солдат. Я слыхал, он взял одного лейтенанта. Получил за него хороший джосс.

Адмирал Джумбо - это, конечно, прозвище. Как и большинство опиумных баронов, он был дезертировавшим офицером Китайской армии. Это был очень толстый человек, отсюда и прозвище13. Толщина уважается на Востоке, почитаясь свидетельством большого во - присутствия духа. Поэтому он не обижался на прозвище, а, наоборот, сам и пустил его в обиход. А что касается "адмиральского" титула, то это - своего рода юмор, поскольку Китай никогда приличного флота не имел, да и вообще считается, что китайцы - самые скверные в мире матросы, и что их немилосердно выворачивает наизнанку, стоит им хоть чуть-чуть удалиться от берега.

Он бы крайне безобразен внешне - очень крупные черты на испещренном оспой лице. Одет в полотняные штаны и кожаную куртку - без сомнения снятую с убитого русского КГБиста - а у каждого бедра - зачехленный нож. Пальцы унизаны кольцами с рубинами и сапфирами - другим главным богатством, кроме опиума, плато Шан. На шее висело украшение из очень красивого жадеита.

Могок, глава одного из горских племен, теперь лейтенант в отряде Адмирала Джумбо, посмотрел на своего командира, подумав о том, что за те несколько недель, что прошло со дня ее смерти, а Адмирал ни разу не вспомнил даже имени Ма Линг. Будто ее никогда не существовало.

- Значит, надо убивать больше, - сказал он. - Мы постараемся.

- Нет. Вы лучше постарайтесь, - сказал Адмирал Джумбо, щурясь от яркого солнечного света, - захватить несколько русских. Уже давно не захватывали. За одного русского можно получить джосс, как за два десятка китайцев.

Ему не угодишь, подумал Могок. После смерти Ма Линг он одержим идеей поднятия своего престижа, отходя кое в чем от своих консервативных привычек. Даже Ма Варада, девушка поистине неутолимых страстей, которую Могок подарил Адмиралу Джумбо взамен Ма Линг, не может его умиротворить.

- Ты прав. Я и сам часто думаю, что КГБ мешает нам здесь больше, чем китайские солдаты, - поддакнул Могок, изо всех сил пытаясь понять, что у его шефа на уме.

- Тьфу! - плюнул Адмирал Джумбо. - Русские воняют премерзко. От них несет за сотню шагов. И вообще я и думать не хочу об этих придурках. - Он еще раз сплюнул в кусты, что у него всегда было признаком, что он не в духе. - А вот Генерал Киу, по слухам, скопил у себя целый арсенал русского оружия. Интересно, зачем оно ему?

Ага, подумал Могок, по-видимому Адмирал Джумбо отошел от своего прежнего принципа "живи и давай жить другим" по вопросу территорий. Теперь он одержим идеей мести. А здесь, в глубинке, месть означает экспансию. То есть расширить зону влияния с нашего, Девятого Сектора, на Десятый, контролируемый Генералом Киу.

- К генералу Киу лучше всего относиться, как к куску отравленного мяса, сказал Могок. - То есть, лучше не прикасаться к нему.

Могок не любил и боялся Генерала Киу. О нем ходили жуткие истории, в которых, возможно была большая доза преувеличения, благодаря стараниям людей с чересчур длинными языками. О том, что тот часто занимается пытками пленных просто для собственного развлечения, обожает публично унижать женщин и даже демонстративно преступает религиозные законы. Могок не мог знать, насколько эти страшные истории, собирающиеся вокруг Генерала Киу, как туман вокруг вершины горы, соответствуют истине, да, признаться, и знать не желал.

Адмирал Джумбо презрительно буркнул:

- Пусть другие ходят на цирлах вокруг Генерала Киу. Я знал этого сукиного сына, когда мы с ним вместе служили в Китайской армии. Его там очень хорошо знали. Его корыстолюбие и продажность просто в поговорку вошли у армейских.

- Как ему удается удержать власть в течение столького времени? - спросил Могок. - Благодаря друзьям?

- Благодаря страху, - ответил Адмирал Джумбо, подтверждая худшие подозрения Могока. - Киу всегда был в курсе всех тайн, осложняющих жизнь даже самого большого начальства.

- Раз Генерал Киу управляет с помощью страха, - предположил Могок, то есть одна тайна, которой его было бы можно заинтересовать: Лес Мечей.

Адмирал Джумбо сморщился.

- С чего это ты вспомнил про него, Могок? Лес Мечей потерян невесть сколько столетий назад. Никто не знает, где он. - Он посмотрел на петляющую среди холмов грязную тропу. - Но если бы я знал, где он, если бы он был у меня, Могок, я бы заставил Генерала Киу заплатить за его грехи. Он бы стоял и смотрел, не в силах ничего сделать, как я ввожу своих людей в Десятый Сектор, беру под контроль все его маковые плантации, всех его солдат, все его связи и влияние. Генерал Киу склонился бы перед могуществом Леса Мечей. И он затрясся бы, как студень, от страха, когда я коснулся бы его нефритовыми клинками Леса Мечей.

Да, подумал Могок, дай Адмиралу Джумбо только шанс, и всем им придется стукнуться лбами с людьми Генерала Киу. Такие вещи не впервой творятся в провинции Шан. Десятый Сектор имеет особенно благоприятные возможности для производства "слез мака". В течение тех лет, как Генерал Киу захватил власть там, многие другие опиумные бароны пытались вырвать у него этот лакомый кусочек. Но никто не преуспел. Теперь, видать, Адмирал Джумбо собирается попытать счастья.

Конечно, подумал Могок, многие найдут свою смерть в ходе этой конфронтации. Ну а те, кто уцелеет? Он вздрогнул. Если байки о Генерале Киу хоть частично соответствуют истине, то уцелевшие позавидуют мертвым.

Опустившись на корточки за стволом большого дерева, Могок задумчиво пососал свой рубиновый зуб. Где-то в этих горах лежит столетиями спрятанный талисман, могучие силы которого сейчас как бы спят. Если бы Генерал Киу заполучил Лес Мечей, он бы вызвал к жизни эти силы, не колеблясь, использовал бы их против тех, кто имел глупость стать ему поперек дороги в его попытках стать владыкой всего опиумного бизнеса провинции Шан. Если бы Генерал Киу действительно этого пожелал, так он стал бы даже... А что, в книге Муи Пуан сказано, что человек, обладающий Лесом Мечей будет не только непобедимым, но и бессмертным.

- Про Генерала Киу говорят, что он не рожден женщиной, - сказал Могок.

- Что? - Адмирал Джумбо посмотрел на Могока так, будто у того вдруг выросла вторая голова.

- Да, говорят, - повторил Могок, но, взглянув на своего командира, подумал, что, пожалуй, лучше бы ему сейчас помолчать. Но уж раз начал, остановиться трудно, и его понесло дальше, как джип без водителя, - со все увеличивающейся скоростью вниз под откос. - Говорят, что у него не было матери, и что он живет вне самсара - колеса вечного возрождения.

- Ха! Что за вздор! - презрительно бросил Адмирал Джумбо. - Ты не хуже всякого другого Теравадан-буддиста знаешь, что все на свете - люди, боги, наты, демоны - все привязаны к самсара.

- Да, все, - глаза у Могока совсем потускнели, - кроме Махагири, расстичи-монаха, который создал Май Пуан, Книгу Тысячи Адов. Его наказание длится вечно, и даже сам Равана, заклятый враг Будды, не в силах ему помочь. Махагири бессмертен, но от самсара он отлучен. И он останется таким, как есть, навсегда.

Адмирал Джумбо нахмурился.

- К чему ты все это наплел?

Могок проглотил слюну и выпалил, собрав все свое мужество.

- А к тому, что Генерал Киу и есть Махагири!

- Могок, понимаешь ли ты сам, до каких пределов простирается твоя глупость?

- Махагири не может умереть, - упорствовал Могок. - Такова его карма. Он только принимает разные обличья. Разве не так гласит предание, в которое верят у нас в народе? Вот и о Генерале Киу тоже говорят...

- Солнце разгоняет туман, - прервал его Адмирал Джумбо. - Разум в нашем климате действует сходным образом: он развеивает суеверия, а не то здесь вообще свихнуться можно. Я советую тебе не морочить себе голову этими россказнями, Могок. Да, конечно, Махагири бессмертен, и он возвращается на землю вновь и вновь в тщетных попытках изменить свою карму, снять с себя проклятие, которое делает его несчастнейшим из смертных. - Адмирал Джумбо даже вздрогнул, представив себе такое. - Быть отлученным от колеса жизни - это, действительно, пребывать в тысяче адов. Но в каком бы обличье сейчас не разгуливал по земле Махагири, поверь мне, это не в обличье Генерала Киу. Я с ним вместе служил, и я тебя уверяю, он из такой же плоти и крови, что и мы с тобой.

- Ну, раз ты так считаешь... - протянул Могок, но в голосе его особой уверенности не прозвучало.

Тут они услыхали тревожный крик птицы, и сразу же их тела напряглись. Кто-то из часовых Адмирала Джумбо заметил постороннего, взбирающегося по тропе.

Оба проверили оружие, передвинули большим пальцем предохранители на боевое положение, готовые в случае чего немедленно открыть огонь.

- Это не русский, - сказал Адмирал Джумбо, когда человек появился в поле зрения. - Опусти оружие, Могок. Это Мун.

Серый свет, ставший еще серее оттого, что просачивался сквозь стальную решетку, которой было забрано окно, падал на Питера Чана, обособляя его от теней, которыми было полно это безликое, крошечное помещение.

Он сидел, как кающийся грешник, на железном стуле, привинченном намертво к полу, сложив руки на коленях, не глядя ни направо, ни налево. Его левая рука была замурована в гипс - от пальцев до самого плеча.

- Если хочешь, - сказал Сив, указывая на гипс, - я на нем поставлю свой автограф. - Дракон на это никак не отреагировал. Сив стоял на противоположном конце комнаты, читая его досье, время от времени прихлебывая такой крепкий и тягучий кофе, что его, кажется, можно было заливать в мотор вместо масла. Очень болит, Дракон? Надеюсь, болит, как сто чертей. Вчера я видел вдову Ричарда Ху. Ее муж был одним из моих людей, как ты, наверно, уже догадался. Когда твои телохранители ухлопали его, они этим самым подписали тебе смертный приговор. Елена Ху считает, что электрический стул по тебе плачет, и, возможно, она права. Я с ней пробыл весь вечер. Она пластом лежала, и сегодня, наверно, все лежит, кто знает? - Сив отхлебнул глоток, чувствуя, как он прожигает себе дорогу по пищеводу к желудку. Он продолжал читать досье Дракона, запоминая оттуда кое-что для Дианы, которая продолжала вести наблюдение за сестрой Чана. - Ты не умрешь, Дракон, во всяком случае, пока. Отныне я твой защитник. Отныне и вовеки веков. Я лично присмотрю за тем, чтобы ты прожил как можно дольше из своего пожизненного срока, который ты получишь.

Наконец Чан поднял голову. Глаза, пустые, как пустой полиэтиленовый пакет, уставились на Сива. - У китайцев есть поговорка: "Когда дует ветер, слабые гнутся".

Сив подошел к нему решительными шагами: его внезапно озарила одна идея. Так ты думаешь, я именно этим сейчас занят: нагоняю ветер?

Чан пожал плечами.

- Здесь, в полиции, я в безопасности. Да и вообще мне нечего бояться. - На лице его не было абсолютно никакого выражения. - Ты мне ничего сделать не можешь. И тюрьма - тоже.

Сив слышал приглушенные звуки обычного дня в полицейском участке, проходящие сквозь запертую дверь комнаты для допросов. Он понимал, что Чан прав. Если он не найдет способа расколоть Дракона, его работа будет сделана только наполовину.

- Пожизненный срок, - промолвил Сив, наклонившись вперед так, что его лицо оказалось на одном уровне с лицом сидящего Чана. - На тебе висит смерть трех полицейских, один из которых - мой человек. Каждую минуту и четвертая смерть может добавиться к твоему так сказать послужному списку. Скольких бы адвокатов ты себе не нанял, им не снять с тебя обвинение в убийстве второй степени. В доброе старое время за это прямым ходом отправляли в ад. Теперь нам приходится довольствоваться тем, что просто изолируем от общества подобных тебе индивидов. Но прежде чем отправить тебя в чистилище, я хочу получить свой мяса фунт, как выражается старик Шекспир. Я изучал путепровод, по которому в Чайна-Таун поступал сам знаешь какой товар. Теперь я взял тебя, Дракон. Ты и есть тот путепровод. Ну, во всяком случае, его последний сегмент. Без тебя путепровод работать не может. Во всяком случае, пока тебе не подыщут замену. Ну уж а я постараюсь, чтобы этого не произошло, уж в этом ты можешь на меня положиться.

Лицо Чана по-прежнему ничего не выражало, только, пожалуй, стало еще больше скучающим. Будто он смотрел летний повтор телепередач.

- Совсем даже наоборот, ничего у тебя нет, - сказал он. Очень важно для спасения престижа, чтобы теперь, под конец, показать, насколько он важен, подумал Сив. - Потому что ты не знаешь ровным счетом ничего. Ты изучаешь путепровод, а не знаешь даже, где его начало, а где конец.

Сив бросил косой взгляд на китайца, с таким невозмутимым видом сидящим перед ним, и подумал, что уж он выжмет из него все, что надо. Уж это как пить дать.

Сделав подобающую паузу, Сив захлопнул досье.

- Ну ладно, - сказал он, глядя на Дракона в упор, - если ты не хочешь говорить, придется поговорить с твоей сестрой.

Чан не пошевелился, но глаза его из пустых стали каменными.

- Сестра у меня действительно есть, - сказал он. - Сейчас она живет в Гонконге.

- Да ну? - удивился Сив. - В Гонконге? А, может, все-таки в пентхаузе на крыше дома номер один по Грин-стрит, что в Сохо? И, случайно, ее не Ки Шен Сонг ли зовут? На этой неделе она называет себя художницей, а на прошлой была фотомоделью, а на позапрошлой - танцовщицей. И еще она - как это называется? экстрасенс и прорицательница?

- Не знаю, о ком ты говоришь, - угрюмо промолвил Чан. - Моя сестра Ки живет в Гонконге. Я к ней езжу четыре раза в год.

- Ну что ж! - сказал Сив, выходя из тени. - Ты действительно ездил в Гонконг четыре раза в год, да только не за тем, чтобы проведать сестру, потому что она давно живет здесь, Дракон. А в Гонконге ты встречался со своими поставщиками в промежутке между изнурительными сессиями на квартире своей любовницы, ослепительной Кван.

- Побереги это до суда, - усмехнулся Чан. Если он и удивился тому, что Сиву известно имя его любовницы на другом конце света, то ему это удалось хорошо скрыть. - Я имею в виду, если тебе что-нибудь удастся доказать.

- На суде, - сказал Сив, - я представлю Ки Шен Сонг собственной персоной, потому что я собираюсь привлечь ее по твоему делу, и не как свидетельницу, а как ответчицу. Мы у нее нашли шесть унций кокаина - чистейшего, отборного - и ей самой нелегко придется, Дракон. Ну, так что ты на это скажешь?

- Ты, мусор! - закричал Чан. - Моя сестра ничего общего не имеет со всем этим!

- Она красивая женщина, - великодушно признал Сив. - А ты знаешь, что в тюрьме делается с женской красотой? Она тает, как воск. Тюрьма разъедает ее, как серная кислота. - Сейчас он удвоил внимание, поскольку ему впервые удалось вызвать кое-какую реакцию у Дракона и он хотел выдавить из этого как можно больше.

- Что ты мне такое говоришь?

- Что? - переспросил Сив. - А то, что Ки Шен Сонг у нас сидит здесь, в участке. - Он невесело рассмеялся. - Но как такое может быть? Она ведь в Гонконге, не так ли?

- У вас нет права задерживать мою сестру, - продолжал возмущаться Чан.

- Эка ты разошелся! Да у тебя никак остались еще кое-какие человеческие чувства! - удивился Сив. - После того, как ты ухлопал трех полицейских.

- Они ворвались ко мне в дом, - оправдывался Чан, но, характерно, что тон его голоса изменился: стал из агрессивного жалобным. - Человек в моем положении должен иметь телохранителей. А эти полицейские сами виноваты. Они вломились с пистолетами наизготовку, дураки такие. Что можно было ожидать? Мои люди выполняли свой долг, защищая меня.

- Ну, а шестнадцатилетнюю девушку, что ты изувечил? Она тоже ворвалась к тебе, угрожая пистолетом? - продолжал гнуть свое Сив. - Нет, не могу поверить я, что у тебя есть человеческие чувства.

- Вы никогда не сможете доказать, что Ки имеет что-либо общее с моим бизнесом, - сказал Дракон, силясь показать, что его вовсе не задело то, что сообщил ему Сив.

- Увидимся на суде, Дракон, - сказал Сив, бросая смятый бумажный стаканчик из под кофе в привинченную к полу корзину для мусора.

Прежде чем он успел вызвать охранника, чтобы тот открыл дверь, Чан пробурчал:

- Не цепляйся к Ки. Ты дорого заплатишь за то, что втягиваешь ее в это дело.

- Это что, угроза? - осведомился Сив, стуча в стальную дверь. - Если это так, то считай, что забронировал себе билет в Пэлукавиль. И обратного билета тебе не потребуется.

Сив оставил Чана наедине с собой, чтобы дать ему возможность переварить информацию, и зашел в соседнюю комнату, где сидела Диана, наблюдавшая за ними во все время разговора через двустороннее зеркало.

- Это называется чистейшей воды блефом, босс, - сказала она. - До такой степени откровенным блефом, что меня здесь чуть не стошнило. - Она проследила за ним глазами, когда он шел к поцарапанному металлическому столику, на котором стояло нечто, напоминающее термос с горячим кофе. - У нас нет ничего против его сестры. Единственное, что мне удалось заметить, когда я последовала за ней в женскую уборную, так это то, что она шумно выясняла с кем-то отношения. Это даже нельзя было классифицировать как нарушение общественного порядка.

- А что ты так всполошилась? Главное, это сработало. - Сив взял бумажный стаканчик из припасенных на этот случай и высящихся стопкой рядом с термосом. - Боже, ты ведь сама видела, как он задергался! Впервые удалось его так поддеть. - Он налил себе еще кофе. - Сейчас я вернусь к нему и добью начатое дело. - Он заметил неодобрительное выражение в ее глазах и остановился. - А что?

- Как насчет его адвоката? Если бы он был здесь во время вашего разговора, он бы не позволил тебе...

- А пошел бы он куда подальше, этот адвокат Чана! И еще подальше - сам Чан! Когда он стрелял в моих людей, когда он увечил ту девушку, чтобы добраться до меня, он поставил себя вне закона, он сказал свое адью всему человеческому роду. И ты напрасно растрачиваешь свои чувства на Дракона и ему подобных.

- Вот как? - глаза Дианы блеснули. - А какие чувства привязывают тебя к нему? Почему ты вообще лезешь в следствие? Не понимаю, что такое накатило на тебя, босс!

- Ладно, хватит! - огрызнулся Сив. - Ну а ты, почему ты не в Нью-Ханаане? Я ведь поручил тебе обхаживать нашего друга детектива Блокера.

- Я только что разговаривала с ним по телефону. - Она бросила на Сива такой взгляд, который не будь он так поглощен делом, заставил бы его сморгнуть. - Все будет передано тебе по факсу в течение ближайшего часа.

- Это хорошо. Интересно, подтвердят ли данные посмертного вскрытия твою теорию относительно боевого веера? Эта твоя книжка может дать нам ключ.

- Ты бы все-таки закруглялся с этим делом босс, - посоветовала Диана. У тебя меньше, чем через час, встреча с коллегами из Международного агентства по борьбе с торговлей наркотиками.

Вернувшись в комнату для допросов, где по-прежнему сидел Питер Чан, Сив продолжил свою психическую атаку.

- Я только что проведывал твою сестру, Дракон. Что-то она не очень хорошо выглядит.

- Подонок, - скрипнул зубами Чан. - Что тебе надо?

- Мне? Мне много не надо, - наклонился к нему Сив. - Всего только ваш сучий путепровод. Каждый сучий дюйм этого путепровода. Как крестный отец Чайна-Тауна, ты эти имена держишь вот тут. - Он постучал по темени Дракона. Ты их мне сообщаешь, и я сделаю так, что кока, найденная у твоей сестры, просто испарится. Пфу! - и нет ничего. Мне это раз плюнуть, Дракон. Я ведь твой ангел-хранитель.

Чан взглянул на Сива.

- Ну, тогда меня можно назвать падшим ангелом.

Сив нахмурился. - Что ты этим хочешь сказать?

- Крестный отец Чайна-Тауна? - Чан покачал головой. - Нет у меня такого авторитета. Я только стрелочник. Или, пожалуй, меня можно назвать садовником, который, как добрый Джонни Эплсид14, любовно высеивает маковый порошок, который ему поставляют. И за это мне платят жалование. Неплохое, конечно, но все-таки жалование, - не больше.

К этому Сив был явно не подготовлен. - Но, согласно нашей информации...

- Да, которую вам подкинули мы же, - прервал его Чан. - По-моему, это вы в полиции называете дезинформацией. Нам было выгодно, чтобы вы верили этой сказочке. Но теперь я перед тобой, так сказать, саморазоблачаюсь. Вроде как Волшебник Оз. Своего рода шарлатан. - Он взглянул на Сива со странным выражением в глазах. - Вот теперь вы меня взяли, после того, как столько месяцев гонялись за мной. Ну и что? Вы ведь гонялись за призраком. Так все и было задумано. Теперь вы не ближе к истине, чем были тогда, когда начинали охоту на меня: у меня ведь нет информации, которая вам нужна. Я понятия не имею, где начинается путепровод и кто им заправляет.

- Чушь собачья! Ты ведь ездишь в Гонконг четыре раза в году. С кем ты там встречаешься? С мальчиками на побегушках, что ли?

- Фактически, так оно и есть. Эти люди немногим больше, чем это. И, главное, они как бараны, отделенные от стада. То есть чисты, как младенцы, с точки зрения информации. Как и я. Тебе нужны их имена? Пожалуйста, могу дать.

Сив почувствовал, как гнев заливает ему глаза. Ему хотелось сграбастать эту ухмыляющуюся, косоглазую рожу и разодрать ее в клочья. Но он ничего не сделал.

А только сказал:

- У меня к тебе только один вопрос, и советую тебе хорошенько подумать, прежде чем ты на него ответишь, потому что от того, как ты на него ответишь, зависит будущее твоей сестры. - Он наклонился к самому лицу Дракона и, вцепившись в подлокотники стула, на котором тот сидел, вперился прямо в его глаза. - Если не ты заправляешь всем в Чайна-Тауне, то кто?

Он увидел, как что-то крохотное и отчаянное ворохнулось в глазах Чана. Если я тебе это скажу, то меня можно считать покойником.

Ну, а если не скажешь, то, приятель, можешь считать, что песенка твоей сестры спета. - Он приблизил губы к самому уху Дракона. - Тебе еще не доводилось бывать внутри наших исправительных заведений, и ты не знаешь их прелестей. Особенно для женщин с внешностью твоей сестры. Она не протянет и шести месяцев. И ты ее после этого не узнаешь. Женщины там - ого-го. Бульдозеры о двух ногах. Скрутят твою сестрицу, она и зачахнет. И ты ее сам на это обрекаешь, Дракон.

С этими словами Сив отступил на шаг. У виска Чана билась жилка.

- Хорошо, - сказал он, наконец. - Но ты за это должен вызволить меня из тюряги.

- Нет, этот номер у тебя не пройдет. И думать забудь.

- Или это, или ничего, - отрезал Чан. - Я могу пойти на такое только в компании с тобой.

- Туда, куда мы с тобой пойдем, я прихвачу с собой оперативников.

- Думаешь, они тебе помогут? Тот тип исчезнет, прежде чем ты успеешь выйти за двери этого участка.

- Что ты такое мелешь?

- А ты что, думаешь, там никто не знает о том, что здесь происходит? бросил ему Чан. - Пораскинь сам мозгами.

И Сив впервые с начала этого допроса почувствовал себя неловко. Пожалуй, Чан не врет, подумал он.

Мильо, находясь в объятиях Морфеи, грезил вслух о своей жене. Морфея, вьетнамка исключительной красоты, привыкла к этим постамурным излияниям своих клиентов. Внешне молодая, внутренне она была, пожалуй, постарше его.

Жена Мильо уже много лет как умерла, но он едва ли забыл, что она вытворяла с ним, а, вернее, что они вытворяли друг с другом.

В те дни имя Мильо еще не было придумано. Он жил тогда несколько поближе к Азии, чем теперь, увлеченный противоречивыми политическими течениями этого региона. Поближе к революции.

Теперь все переменилось. Азия стала всего-навсего сферой его деловых интересов, противоречивые политические течения - увлечениями молодости, а революция - и вовсе достоянием истории. С интернационализацией мировой экономики даже в прошлом выдающиеся лидеры перестали мечтать о ней.

Задолго до других Мильо разочаровался в своей - ихней? - политике. Смерть жены была последним в ряду факторов, подтолкнувших его к резкой смене образа жизни. С ней утратились последние связи с прежней жизнью (с дочерью он потерял связь еще раньше). И он прекратил существование. Через полгода после этого в Париже появился некто Мильо, снабженный соответствующими верительными грамотами, и довольно скоро был принят в Общество Возвращения в Лоно Истинной Веры, или, короче, просто в Лоно.

Но сознание человека не так просто расстается с прошлой жизнью. Как непрестанно работающий трал, его память постоянно вытаскивает из прошлого разные случаи, мрачные, постыдные, неприятные, которые отравляют ему часы удовольствия и сна.

Морфея, которая изучила в совершенстве, как угодить ему с физической и с психологической точек зрения, тем не менее, была несколько растеряна и не знала, как приостановить этот поток психической эманации, отражающий его прошлую жизнь. После обильного секса, когда он лежал в полусонном состоянии, переплетясь с ней потными ногами, его слова текли, как темная река ошибок, прегрешений и тайной боли. Она поддерживала его голову, целовала его покрытый потом лоб, как будто его мучила лихорадка, понимая, что эта боль подавленных желаний, составляющих поток сознания, может разрастаться, как злокачественная опухоль. И сколько семей она сокрушила, сколько жизней унесла!

Скоро Морфея узнала, со сколькими мужчинами жена Мильо спала, и сколько раз она подстраивала так, что он заставал ее с ними. Невозможно измерить боль, сосчитать обиды, которые она ему наносила. Почему же, не могла понять Морфея, они так долго прожили вместе? Однажды ей показалось, что она понимает причину: жена Мильо была очень обаятельной и она привлекала различных влиятельных людей обоего пола, как пламя привлекает мотыльков. Поэтому ее помощь ему была бесценной.

Ничего удивительного не бью в том, что Мильо занимал мысли Морфеи: по-своему она любила его, чувствовала в нем величие, которого его жена в нем не могла заметить.

Юные годы Морфеи прошли в Азии, и ею мужчины всегда пользовались, как вещью. И поскольку она очень рано поняла, что таков, по-видимому, ее жребий (по правде говоря, она и не могла себе представить другого), и надо, по крайней мере, получать свою quid pro guo15.

Прежде она никогда не чувствовала душевной привязанности к клиентам, да и не чувствовала в этом потребности. Более того, это ей всегда казалось не только рискованным делом, но и просто ужасным. Но, с другой стороны, в этом чувстве было и нечто захватывающее. Ей в Мильо все нравилось, даже его боль, потому что боль была частью его личности, частью того, что сделало его таким, каков он есть.

Примерно через час он замолчал: темная река слов обмелела. А потом он заснул в объятиях Морфеи. И пока он спал, она все переваривала эпизод с соблазнением женой Мильо любовницы министра финансов, целью чего было узнать секреты министра и заставить его ходатайствовать о том, чтобы Мильо предоставили пост в Индокитае.

А потом Морфея вообще отдалась фантазиям. А в ее фантазиях всегда фигурировал Мильо и мысли о том, как счастливо бы она могла жить с ним. Просто жить нормальной жизнью.

Мильо пробудился от своего сна в Ле Порт-дю-Жад16, как всегда, посвежевшим. Этот дом удовольствий, представлял из себя белокаменный особняк XVIII века с обнесенным каменной стеной садиком с розами, фиалками и аквилегией. Посередине садика был фонтан в виде изумрудно-зеленой русалки, совокупляющейся с такого же цвета дельфином. Под большим каштаном стояла единственная скамеечка кованного железа.

Особняк этот стоял на левом берегу Сены, в трех кварталах от Сорбонны, совсем рядом с бульваром Сен-Мишель. Из многих его окон была видна роскошная зелень Люксембургского Сада.

Вот на него и смотрел Мильо, одеваясь. За его спиной Морфея зашевелилась в кровати.

- Скажи мне, дорогая Морфея, - обратился он к ней, завязывая галстук, - о чем ты думала, пока я спал?

- Как всегда, грезила о времени.

Мильо обернулся и посмотрел на нее с удивлением.

- В самом деле? Интересно, это как?

Она улыбнулась ему своей загадочной улыбкой, которая всегда его привлекала к ней.

- Чтобы это понять, надо родиться рабом. Ничего не иметь своего, быть покорной чужим желаниям. Я родом из Азии, и я знаю, что это такое: быть ничем, видеть, как твой родной край доят пришельцы. Кроме того, я женщина. Я замерла, замурованная в осколок времени, как фарфоровая балерина, которую периодически снимают с полки, любуются на нее, а потом ставят на прежнее место. Чтобы понять мои мечты, надо испытать на себе, каково быть близкой с кем-то, выполнять все его прихоти, укачивать его, когда он плачет, как ребенок, а потом, встретившись с ним на улице или в ресторане, быть им просто не замеченной.

Она посмотрела на него затуманившимися глазами.

- Для игрушки в руках больших детей, как я, грезы о времени - единственная отрада.

Он подошел и сел с ней рядом на край кровати, нежно дотронулся.

- Значит, вот ты что о себе думаешь? - Ему всегда требовалось дотронуться до нее перед уходом, чтобы убедиться, что она - не продукт его воображения.

- Я знаю, кто я есть, - сказала она. - Рабыня страсти.

- Возможно, - предположил Мильо, именно это и делает тебя столь страстно желаемой.

Она засмеялась.

- Вряд ли это так.

Морфея проследила за ним глазами, как он встал, надел пиджак.

- Вот идешь ты с друзьями по улице и видишь, что я прохожу мимо. Что ты сделаешь? Улыбнешься мне хотя бы? - Наступал самый тяжелый момент, момент расставания. Когда его с ней не будет, это уже не так тяжело: она сможет держать под контролем тупую и ноющую боль в сердце. Но в такой момент, когда рассыпается созданная ее фантазиями реальность, ей всегда хотелось отвернуться к стене и заплакать. Но вместо этого она только улыбнулась, потому что знала, что он любит, когда она улыбается и ждет от нее именно этого.

- Не только улыбнусь. Я остановлюсь и расцелую тебя в обе щеки, как давно потерянного и вновь обретенного друга. - Покидая ее, Мильо оглянулся, почувствовав, как забилось его сердце. Когда она улыбается, подумал он, она так напоминает мне Сутан. И когда я с ней, мне кажется, что рядом со мной Сутан.

Кладя деньги на крышку комода, он попрощался:

- Au revoir, Морфея.

Крису, забывшемуся коротким, тревожным сном на борту авиалайнера кампании "Пан-Ам", снились тени. Он мчался по залитой солнцем сельской местности где-то во Франции. Улыбающаяся Аликс рядом с ним, не отстает. Ее легонькая, складная фигурка согнулась над велосипедным рулем и так и излучает сексуальность.

Солнечные лучи, прорезая листву платанов, растущих по обе стороны дороги, время от времени ярко освещают ее лицо, которое как бы выныривает из тени в свет.

Она улыбается. Он видит ее ровные белые зубки, а потом тень вновь закрывает ее лицо. И тут Крис чувствует какой-то толчок в грудь, будто невидимой руки необычайной силы. Он отбрасывает его в сторону, и велосипед его теряет устойчивость на какое-то мгновение. Потом он выравнивается, но Аликс уже умчалась далеко вперед.

Крис кричит ей вслед, но ветер возвращает ему его слова. Втянув голову в плечи, он разгоняет велосипед, чтобы догнать ее, крутя педали с такой силой, что ноги начинают болеть. Чем сильнее они болят, тем отчаяннее он крутит педали. Но чем быстрее он мчится, тем дальше Аликс, уменьшившаяся уже почти в точку на горизонте.

Но он не сдается, тем не менее, а только удваивает свои усилия. И, наконец, он подкатывает к ней и видит, что она вместе со своим великом лежит на обочине дороги, пригвожденная гигантским веером к земле, влажной и темной от ее крови.

Он проснулся, вздрогнув, когда самолет коснулся посадочной полосы. Заморгал, облизал сухие губы, вспоминая сон, их гонку на велосипедах. Неприятно кольнула мысль, что Аликс лежит в больнице в Нью-Йорке, совершенно беспомощная, а он оставил ее.

За стеклом иллюминатора была Ницца, обрамленная синими горами, подернутыми дымкой, как на полотне импрессиониста. В здании аэропорта обнаружилось, что авиакомпания потеряла его багаж. Пришлось заполнять соответствующие требования, что он сделал, скрепя сердце: ничего ценного в его чемодане не было. Только время теряется зря.

Сутан он увидел на площадке для встречающих. Она всматривалась в лица пассажиров, сходящих с борта самолета. Так вот она какая: подружка Терри. Что-то это никак не укладывалось в его голове, как он ни старался.

Она была еще более красивой, чем тот образ, что хранился в его памяти. Время подчеркнуло экзотику ее черт, частично кхмерских, частично французских. Увидав его, она сняла темные очки.

На ней была блузка темно-зеленых, лазоревых и розовато-лиловых тонов, черные облегающие брючки, коротенькие сапожки того же цвета. Ее длинные, невероятно красивые ноги по-прежнему казались позаимствованными у какой-нибудь un petit rat, юной балерины из Парижской Оперы.

Крис заглянул в ее карие глаза, в которых плавали зелененькие точки, и произнес ее имя внезапно дрогнувшим голосом.

- Сутан!

- Привет, Крис!

Как все это прозаично! Совсем не так, как он представлял себе эту встречу в воображении. А теперь-то что делать? Просто улыбнуться друг другу? Обняться? Все так чертовски неудобно!

Она расцеловала его в обе щеки. Когда они шли к ее машине, она обернулась к нему.

- Это путешествие, конечно, не может быть для тебя приятным, но я попытаюсь сделать его для тебя хоть чуточку менее мучительным.

У Криса вертелось на языке спросить, как она собирается сделать это, но он промолчал. За время перелета он ничего не ел, потом этот сон урывками. Проснулся совершенно не отдохнувшим. Ощущение прескверное.

- Сейчас, - сказал он, - щурясь от яркого солнца, - я бы не прочь принять душ.

- Это нетрудно организовать, - сказала Сутан. Потом показала жестом на машину. - Береги коленки, когда садиться будешь. В этих спортивных машинах всегда некуда ноги девать.

Это была "Альфа Спайдер" медвяного цвета с белыми кожаными сидениями. Брезентовый верх был опущен, и ветер, даже когда она разогнала машину с приличной скоростью, был нежен, как шепот.

Ницца, вся белая и оранжевая, взбиралась с грацией танцора вверх по склонам холмов, спускавшихся к лазурному Средиземному морю. Сюда, мрачно подумал Крис, приезжать на медовый месяц или с любовницей, а не для того, чтобы забрать тело убитого брата.

Сейчас доберемся до дома, там душ и примешь, - сказала Сутан.

- До дома? Не до моего отеля?

- Я взяла на себя смелость ликвидировать твою бронь, - сообщила Сутан. Решила, что тебе будет удобнее у меня.

Крис на это ничего не возразил, и она приняла его молчание за согласие.

- Я подумала, что тебе захочется побыть с... вещами Терри.

- С чем, с чем?

- Ну, с тем, что осталось после него: фотографии, письма...

- Мы никогда не писали друг другу, - сказал Крис, сам удивляясь, как он до сих пор может злиться на Терри за это.

Она повернулась и посмотрела на него.

- Да, ты мне говорил. Но разве тебе не любопытно взглянуть на разные памятные вещицы, что он хранил, вероятно, потому, что они были для него важными?

Крис откинулся на подголовник сидения. Что мне действительно любопытно, подумал он, так это то, какие у тебя чувства по поводу того, что ты спала с двумя братьями.

- Честно говоря, не знаю. Я даже не представляю пока, каким образом смерть Терри изменит мою жизнь. Я даже не знаю, изменит ли вообще.

- Тогда я могу сообщить тебе приятную новость, - сказала Сутан, прибавляя скорости после того, как они вышли из-за поворота. - Она уже изменила. Ты ведь здесь, не так ли?

Крис повернулся к ней. Ее высокие скулы были слегка подрумянены, иссиня-черные волосы заплетены в замысловатую косу.

- Скажи мне, - спросил он, - сколько у тебя уходит времени на то, чтобы так уложить волосы? Сутан засмеялась. - Больше часа.

- Результат стоит трудов.

Она кивнула, улыбаясь.

- Спасибо.

Крис помнил Сутан как человека доброго, веселого, открытого. Ничего в ней не было враждебного, как, например, в Терри. Терри всегда воплощал для него враждебную силу.

И дом Терри оказался совсем не таким, каким он ожидал его увидеть; светлая квартира с высокими потолками, выходящая окнами на бульвар Виктора Гюго, с его сочной зеленью платанов и яркими цветами на клумбах. Мебель была мягкая, менее мужественная, не такая, на которой, по его мнению, Терри должен был чувствовать себя комфортно. Тем не менее, Терри здесь был, по-видимому, счастлив.

- Ты любила моего брата? - спросил Крис, принимая из рук Сутан большой бокал минеральной воды.

- Ты хочешь принять свой душ?

- А нужно ли? - Она посмотрела на него молча, и ему стало стыдно. Извини, - пробормотал он, ставя на стол запотевший бокал. - Ты права. От меня, наверно, изрядно попахивает.

Он пошел в ванную, стянул с себя одежду. Теперь, у него в руках, она выглядела и пахла, как одежда, продающаяся кучей на барахолке. Он отнес ее в комнату, которая будет здесь служить ему спальней, бросил на кровать. Комната пробудила в нем целый рой мыслей и вопросов. Он огляделся вокруг. Как эта комната использовалась, когда Терри был жив. Когда Терри был жив.

Он вернулся в ванную, включил душ, встал под сильную струю воды. Медэксперты, полиция, наводнившие его квартиру, вопросы, вспышки осветительных ламп, будто Аликс была кинозвездой или какой-то иной знаменитостью. Крису хотелось только одного: ехать с ней в больницу, а ему приходилось вновь и вновь повторять свои показания, потому что в них были детали, вызвавшие сомнение у полиции: что он имеет в виду, говоря, что на нее напал человек с веером? Ну и прочие недоуменные вопросы, исходящие от людей, не желающих слушать о том, что не может вместить приземленная философия.

Намыливая тело, он обратил внимание на то, какой сухой и рыхлой кажется его кожа. Будто кто-то пытался освежевать его живьем. Показания записали, потом еще вопросы. Эксперты-криминалисты ползали по окровавленному ковру, как будто пародировали агентов ЦРУ, как их изображают в фильмах. Детектив высокий негр со шрамом на подбородке - записал адрес и номер телефона отеля "Негреско" в Ницце, где Крис собирался остановиться. Записал и номер рейса, и всякую прочую полезную информацию. Так сколько вы планируете находиться вне страны?

Крис начал отвечать на вопросы сам, а потом к нему присоединился Макс Стейнер: иногда даже юристам требуется помощь юристов. Он отвечал на вопросы голосом, отупевшим от шока и боли, уставившись на шрам, украшающий подбородок детектива, - немного сероватый, немного розоватый, разжижающий шоколадный цвет кожи до цвета кофе со сливками.

Этот штрих действовал на него странным образом успокаивающе, как небольшой дождик, стучащий по крыше ночью, капающий со стрех: что-то, из чего в одиночестве можно черпать утешение.

В конце концов, они поблагодарили его и откланялись. Все-таки он не мог рассматриваться в качестве подозреваемого. Всего-навсего свидетель, правда, по делу весьма темному и зловещему.

Крис говорил, что надо позаботиться о Дэнни, сынишке Аликс, и детектив другой, белый с красными, слезящимися глазами, успокоил его, что, мол, не беспокойся, приятель, все здесь заметано. Когда они удалились, Крис вместе с Максом съездили в Вест-Сайд за Дэнни и привезли его в больницу, где в палате скорой помощи находилась Аликс. Их там заверили, что беспокоиться нечего. Господи, да в наши дни не такие чудеса делают - почитайте только газеты. Даст Бог, и все у нее обойдется...

Но Крис не ушел до тех пор, пока сам не поговорил с хирургом, который проводил операцию. Тот сообщил ему, что ее жизнь теперь вне опасности, хотя положение по-прежнему серьезное. Чудо, что она вообще осталась жива, сэр, но у нее характер бойца, она выдюжит. Может, немного погодя придется подправить шею с помощью пластической хирургии. Она необычайно везуча.

Но навестить ее можно будет не раньше, чем дня через три, сказал хирург. Крис препоручил Дэна заботам Макса и, как это ни печально, должен был улетать. Приготовлениям по части транспортировки тела Терри на родину отбой, к сожалению, не дашь.

Мыло и губка, в конце концов, победили грязь и пот путешествия и кошмаров. Уже собираясь выходить, Крис увидел тень за занавеской душа. Он смыл мыльную пену с глаз, раздвинул занавеску.

Там стояла Сутан, держа в руках одежду, которую он бросил на кровать.

- Здесь как в горах, - сказала она, глядя прямо на него. - Твои вопросы, мои ответы полны подголосков горного эхо. - Она уже повернулась, чтобы уходить, потом вновь остановилась. - Отвечая на твой вопрос, должна сказать, что я очень любила Терри. - Она потупилась, потом вновь подняла глаза. - Но сейчас мне кажется, что это не имеет никакого значения. По-видимому, я совсем его не знала.

Вода падала ему на плечи, вода смывала с него грязь и пот и уносила все это в водосток вместе с его прошлой жизнью.

- Я отнесу твое белье в чистку, - сказала Сутан. - Когда ты подсохнешь, мы с тобой немного перекусим. Ты какое вино предпочитаешь: красное или белое?

- Белое, - ответил он. Потому что красное сейчас слишком уж напоминает кровь, добавил он про себя.

Выйдя из ванной, он увидел приготовленное для него свежее белье: рубашку и брюки. Они лежали на его кровати. Облачился в них, не в силах побороть неприятное ощущение, вызванное мыслью, что это была, по-видимому, одежда Терри.

На туалетном столике стояло зеркало. Он нашел щетку, пригладил волосы. Потом заметил нож и положил щетку.

Он взял его в руки, ощутив шероховатость рукоятки, сделанной из рога оленя. И вновь улетел памятью в то далекое утро Рождества Христова, в тот заснеженный лес. Рука Терри, поймавшая его руку, заставляющая нажать на курок его нового ружья. Сухой звук выстрела, от которого, казалось, задрожали голые сучья над их головами. Благородный зверь, падающий на колени, вздрагивая боками. Его хриплое дыхание, вырывающееся из горла, глаза, полные боли, беспомощное выражение в них, когда это грузное тело опрокинулось на землю.

И следующее Рождество. Терри подарил ему тогда этот нож с четырехдюймовым лезвием, рукоятка которого была сделана из рога того оленя. Крис, конечно, швырнул этот подарок прямо в лицо брату, как только понял, что это такое.

И вот теперь Терри уже нет в живых, и Крис в его квартире в Ницце крутит в руке этот нож, как будто это какой-то странный предмет, найденный во время раскопок, к которому у него нет никакого ключа. Он вытер глаза. Что вызвало эти слезы: сам факт существования этого ножа или то, что Терри хранил его все эти годы?

Осознание того, что нож этот кое-что значил для Терри, и не был, очевидно, просто грубой шуткой, за которую принял его тогда Крис, а, напротив, был своего рода умилостивительной жертвой, глубоко его тронуло.

Этот нож сказал ему о брате больше, чем целый том апологий. Сжав нож в руке, он попытался представить себе, что рядом с ним сейчас стоит Терри. Он уставился в зеркало, с невероятной силой ощутив свое одиночество в этой чужой комнате, в этой чужой стране.

Постояв так немного, он опустил нож к себе в карман. Сутан сидела на диванчике. Вино, сыр и свежие фрукты стояли на столике для коктейлей. Она смотрела на фотографию. Когда он опустился рядом с ней, она подала ее ему. Это был снимок, запечатлевший их с Терри в ресторане "Сафари".

- Это его самая последняя фотография, - пояснила Сутан. - Сделана всего неделю назад.

Он совсем не изменился, подумал Крис. Выглядит точь в точь таким, каким был в день окончания колледжа. Но затем, приглядевшись, он заметил в глазах брата что-то темное и, пожалуй, болезненное.

С испугом он понял, что видит Вьетнам или, точнее, то, что Вьетнам сделал с Терри. Подобно тому, как металл, окунаемый в кислоту, становится другим, так и новый, совершенно другой Терри вышел из того жуткого нравственного испытания. Крис вспомнил, с каким жаром Маркус Гейбл говорил, Как можно было быть там, в той вонючей адской дыре, и не перемениться? Там был только один способ не перемениться - быть убитым.

- Крис?

К собственному удивлению он обнаружил, что ему трудно оторвать взгляд от фотографии. Как к какому-то талисману, его рука потянулась к ножу, лежащему в его кармане, и потрогала его шершавую рукоятку.

- Что с тобой, Крис?

- Просто задумался, - ответил он, опускаясь на диван. - Как жаль, что Терри нельзя вернуть, даже на один час.

- А что бы ты сказал ему?

Крис закрыл глаза.

- Знаешь, это так странно. Всю дорогу сюда я задавался этим вопросом. Очень о многом хотелось бы ему сказать, о чем раньше я просто не мог... Но сейчас мне кажется, что я ничего бы ему так и не сказал. - Он открыл глаза, взглянул на нее. - Но что бы мне хотелось - действительно хотелось - так это услышать его речь. Я хочу понять его. И особенно я хочу узнать, что с ним произошло во Вьетнаме.

Сутан встала и, пройдя через комнату, остановилась у окна, всматриваясь очень внимательно сквозь занавески на бульвар Виктора Гюго.

- Скажи мне, - спросила она, не отрывая глаз от окна, - ты проходил какие-нибудь курсы самообороны?

- Шестимесячные курсы айкидо сразу же после окончания университета, ответил он. - Я думал, это будет интересно, но оказалось, что это искусство требует больше труда, чем мне хотелось в него вкладывать. Да и времени совсем не было. А что?

Она все не отрывала глаз от улицы.

- Частично я могу организовать то, что ты хочешь, - сказала она. - Я познакомлю тебя со своим кузеном Муном. Они воевали вместе. Он расскажет тебе об этом периоде в жизни твоего брата. - Она повернулась к нему. - Если ты действительно этого хочешь.

Крис опять посмотрел на фото, как будто желая усилием воли оживить изображение.

- Хочу, - подтвердил он. - Хочу хоть немного загладить грех равнодушия к брату, когда он был жив. Это мой последний шанс.

- Ты уверен? - Она уже снова сидела рядом с ним. - Могут выявиться, так сказать, глубины, в которые лучше не нырять.

- Что ты хочешь этим сказать?

Сутан показала ему открытку, которую Терри ему написал, но так и не отправил, потом рассказала ему о иезуите, который следил за ней, и о том, что он ей сообщил во время допроса с пристрастием, включая и информацию относительно Леса Мечей. - Если у Терри был Преддверие Ночи и если он пытался собрать у себя весь комплект Леса Мечей, то это значит, что он каким-то образом связан с торговлей опиумом, переправляемом в Европу и Америку из плато Шан в Бирме. В том регионе Лес Мечей означает неограниченную власть, потому что каждый опиумный барон слепо последует в самый ад за тем, кто обладает этим талисманом.

- Невероятно, - ахнул он, пораженный. - Чтоб Терри был вовлечен в торговлю наркотиками...

- Крис, - Сутан положила ему руку на колено, - Вьетнам буквально захлебывался в наркотиках в то время, когда Терри там был.

- Да, но...

- И ты ведь сам сказал, что практически не знал брата.

Крис смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

- Ты любила его. И как ты можешь после этого верить такой чепухе? Я имею в виду торговлю наркотиками. Это ни в какие ворота не лезет. Я не могу - я не хочу - верить в это. И, честно говоря, удивлен, что ты веришь.

Лицо Сутан потемнело. Будто оно абсорбировало в себя его гнев. Теперь на нем проступило горе, бессонные ночи и беспросветное отчаяние.

- Я любила его, - тихо сказала она. - Но, кажется, совсем его не знала.

- Но черт побери, где же твоя вера?

- Вера умирает в свете неопровержимых улик.

- Каких улик? То, что мой брат держал у себя тот меч...

- Кинжал.

- Не важно. Кто может знать, что он собирался с ним делать? А ты веришь, как божественному откровению, словам того сомнительного типа, уверяющего, что Терри собирался продать этот кинжал его боссу! Куда логичнее предположить, что они знали о том, что он был у Терри, и теперь пытаются таким образом заполучить его, да еще и даром. Все это может быть липой. Я знать ничего не желаю про этот мистический трехлезвиевый меч, которого, может, и в природе-то нет. Но я хочу, черт побери, добраться до истины относительно смерти моего брата.

- Каковы твои чувства к нему: любовь, ненависть? - спросила вдруг Сутан. Целых десять лет вы не поддерживали с ним никаких отношений. Ты о нем абсолютно ничего не знал, ты не знал даже наверняка, жив он или мертв.

- Ему было наплевать на меня.

- Неправда. Он следил за твоей карьерой. Знал все случаи, с какими ты сталкивался в своей практике.

- Такое вряд ли возможно, - возразил Крис. А она потянулась рукой к одному из ящиков стола и вытащила его.

- А это что такое? - спросила она.

Он пошелестел газетными вырезками, которые Сутан сунула ему в руки, но ему не было нужды рассматривать их. Он их прекрасно знал. Это были отчеты о процессах, в которых он выступал в качестве адвоката.

Крис едва сдержал слезы, подступившие к глазам. Он был поражен, тронут до глубины души.

- Я не знал, - только и мог сказать он.

- Теперь ты понимаешь, надеюсь, почему он называет тебя в этой открытке le monstre sacre, сверхзвездой? - Сутан закрыла на мгновение глаза и тихонько покачивалась, как на лодочке. Потом тихим голосом подвела резюме. - Теперь мы понимаем друг друга. Мы оба очень любили Терри, и этого никто из нас не может сбросить со счетов. Но надо также уметь смотреть фактам в лицо... Конечно, мне и в голову не приходило верить на слово всякому проходимцу. Но я рассказала об этом Муну. И я видела выражение его лица. И слышала, что он сказал.

- И что же он сказал?

- Меня озадачило не столько то, что он сказал, а, скорее, что он не сказал, - ответила Сутан. - Я подозреваю, что он знает о том, что Терри замышлял, куда больше, чем он счел нужным сообщить мне.

- Может быть, он это скажет мне. Я все-таки его брат.

- Ты не знаешь Муна, - сказала Сутан. - Он тверже камня. Он никогда не скажет тебе того, чего не хочет.

- Тогда мне ничего не остается делать, как постараться сделать так, чтобы ему это захотелось сделать.

За чашкой китайского чая, божественно густого и душистого, они перешли к делу.

- Я приготовил для тебя пятьдесят кило Номер Четвертого, - сообщил Адмирал Джумбо. - Сам проследил за тем, как его выпаривали.

- Пятьдесят кило? - озадаченно протянул Мун. - Вы обычно оставляете нам сто.

- Очень неудачная весна: слишком холодно и слишком сухо для мака.

- Но ведь, наверно, ваши фермеры всегда сумеют выжать максимум даже при самой неподходящей погоде.

- Да что ты! - Адмирал Джумбо даже глаза закатил в расстройстве чувств. Нет на свете ленивее фермера, чем те, что культивируют мак на плато Шан! Извини, мой друг, но ничего здесь не попишешь.

Ма Варада, красивая девушка, которая сервировала для них чай, налила еще по чашке. Она уже прижилась в доме Адмирала Джумбо и была таким же непременным атрибутом дома, каким раньше была Ма Линг. - А как поживает наш друг Терри Хэй? - осведомился Адмирал Джумбо. Крошечная чашечка смешно выглядела в его огромной лапе.

- Терри уже нет с нами, - ответил Мун. - Убит. Чашечка в руке Адмирала Джумбо не дрогнула. Глаза за этой чашечкой не моргнули: как были, так и остались темными и загадочными, как у прожженной кокетки. Только его толстые губы округлились в букву О, выражая удивление и даже шок.

- Но это, должно быть, для тебя ужасный удар. Ну и что же ты теперь будешь делать?

- Не знаю, - ответил Мун, решивший быть поосторожнее с опиумным бароном. Не больно-то он поверил в старушечье клохтание Адмирала Джумбо после того, как он, фактически, выдернул из-под него коврик партнерства. Пятьдесят кило вместо обычных ста. Может, погодные условия и не очень благоприятны, но Мун прекрасно знал, в какой строгости держит своих фермеров Адмирал Джумбо. И, интересно, откуда взялась эта штучка из первоклассного жадеита, что украшает баронскую шею? Его рыночная стоимость не меньше четверти миллиона долларов. Наверное, презент. Только от кого? Камень очень редкой окраски, такие обычно ходят в этом регионе в качестве взятки. Внезапно Муну пришло на ум, что Адмирал Джумбо мог переметнуться в стан врагов. Почему? Не исключено, что за то время, как Мун отсутствовал на плато Шан, здесь что-то могло произойти.

- Так что это даже хорошо, что у меня для тебя только пятьдесят кило, а? говорил между тем Адмирал Джумбо. - Пожалуй, без Терри содержание путепровода будет слишком накладным? Как-никак, а м-р Хэй большинство контактных проводков держал в своих руках. - Адмирал Джумбо сам себе глубокомысленно кивал головою во время этой речи, подобно слишком упитанному Будде. - Может, тебе следует поискать себе другого поставщика? Да и у меня для тебя могло бы найтись дело, сопряженное с, так сказать, меньшим риском. Я бы на твоем месте обдумал это предложение.

Соболезнования, вежливый треп, - все это, конечно, маскарад. А не знал ли Адмирал Джумбо о смерти Терри еще до сообщения об этом Муна? Это вопрос первоочередной важности, но на него мог ответить только Могок. Ну а пока аудиенция должна идти своим чередом. Чем больше Адмирал Джумбо болтает, тем больше он может выболтать.

- Очень печально, что с Терри Хэем такое случилось, - сказал он, внимательно глядя на Муна. - И ты не знаешь, кто его убил?

Теперь перед Муном возникла весьма сложная дилемма. Его ответ сейчас покажет, предпочитает ли он снять с себя ответственность перед Терри и сдаться, или же он повернется лицом к опасности, угрожающей их совместному с Терри детищу и голубой мечте Терри? А может он также и ничего не сказать, а просто подняться и уйти отсюда, чтобы никогда не возвращаться. И поставить точку на всем. На всем ли? И Мун решил идти напропалую. Терри был его другом. Они доверяли друг другу так, как даже братья не доверяют. Такова, знать, его карма.

- Возможно.

- Ну, ну, не надо со мной скрытничать, - сказал Адмирал Джумбо тоном доброго дядюшки. - Скажи мне их имена. В конце концов, Терри Хэй был и моим другом.

- Я знаю, кто убил моего друга, - сказал Мун. - Их можно уже считать покойниками, хотя они об этом, возможно, пока не догадываются.

Адмирал Джумбо слегка приподнял брови. Затем широкая улыбка покрыла морщинами его толстое лицо, он поставил чашечку на стол и даже всплеснул руками от избытка эмоций.

- Ну и сукин же ты сын, Мун! - воскликнул он. - Послушай, у меня есть деловое предложение. Я посылаю с тобой нескольких моих людей. Они едут с тобой в Европу, помогают отомстить за смерть твоего друга, а потом вместе с тобой возвращаются сюда. Я пристраиваю тебя на какое-нибудь новое дело, ты начинаешь здесь новую жизнь. А? Для друга я на все готов. Мы ведь с тобой как братья. Соглашайся! Мы с тобой всегда мыслили одинаково.

Не спуская с опиумного барона тяжелого взгляда, Мун ответил:

- Это верно. Мы никогда не забываем своих друзей - и своих врагов.

Не без колебаний и опасений Сив выпускал на волю Дракона. Он потратил столько времени и сил, засаживая его за решетку, столько людей погибло ради этого, что ему пришлось стиснуть зубы, когда он подписывал бумаги по условному освобождению Питера Чана из-под стражи - под его персональную ответственность.

А потом еще Диана. Она так яростно протестовала против того, чтобы выпускать Чана из участка по какой-либо причине, указывая на принципиальную неверность такого решения, не говоря уж о том, что оно представляет потенциальную угрозу для самого Сива.

- Хотя бы возьми с собой группу поддержки, - попросила она, видя, что все ее доводы не убедили его. Сив покачал головой. - Дракон настаивает на том, чтобы шли только он и я.

- Это ловушка, босс, неужели не ясно?

- С кем он мог связаться, сидя у нас в камере? Ни с кем не мог, - возразил Сив. - Он у нас на крючке и никуда не денется. Он понимает, что его песенка спета, но, поскольку думает, что потянет за собой сестру, если не поможет нам, то будет вести себя, как дрессированная свинка. Для китайца семья - дело святое. Он ничего не сделает такого, что могло бы повредить ей.

- Как можно надеяться на это? - с горечью воскликнула Диана. - И ты прекрасно знаешь, что ломаешь все правила, уважать которые всегда учил меня.

- Не ломаю, - сказал он с широкой улыбкой. - Только сгибаю немного, чтобы ими удобнее было пользоваться.

Глядя ему вслед, когда он уходил вслед за Драконом, Диана думала, знает ли он сам, как изменился. Со дня убийства его брата, на него как будто что-то нашло. Как будто это не тот самый Сив Гуарда, которого она знала столько лет. Что с ним такое случилось? Какие невидимые для других письмена он прочел на месте преступления? Ей это было совершенно непонятно, и это пугало ее.

В течение всего того времени, как она знала его, Сив был тверд, как скала, по вопросам Закона. А Закон, насколько Диана понимала, непреложен. Что произойдет с ее понятиями о правде и неправде, если Закон будет нарушаться гнуться, как уверяет ее Сив, но не ломаться?

Диане хотелось побежать следом за ним, остановить его, встряхнуть хорошенько, чтобы в нем хоть какой смысл пробудился. Но как раз в этот момент заработал факс: это пришел материал из полицейского отделения Нью-Ханаана.

Сив догнал Питера Чана у выхода из участка, свел его вниз по каменным ступенькам и усадил в "Бьюик" без опознавательных знаков полиции. И сразу же приковал его наручниками к сидению.

- Разве это так необходимо? - спросил Чан.

- Чтоб без глупостей, - сказал Сив, заводя двигатель. - Думай о сестре и о том, что с ней случится, если будешь пытаться обдурить меня.

Чан прижался затылком к спинке заднего сидения. - Ты получишь то, что тебе надо, - сказал он устало. - Единственное, что я хочу, это чтобы мою сестру оставили в покое.

Он направил Сива вниз по Третьей авеню, пока она не соединилась с Бауэри-стрит. Когда они подъезжали к Сент-Джеймс Плейс, сказал:

- Вот здесь остановись.

Сив вильнул к тротуару, припарковался сразу же за остановкой автобуса, присобачил к ветровому стеклу наклейку: ПОЛИЦИЯ ГОРОДА НЬЮ-ЙОРК. Затем снял с Чана наручники и, когда тот потянулся рукой к дверной ручке, развернул его лицом к себе, показал револьвер в наплечной кобуре, спрятанный под пиджаком.

- Не забывай про это, - сказал он, похлопав по рукоятке оружия. - Я без малейшего колебания вышибу тебе мозги, если вздумаешь попытаться удрать.

Безуспешно попытался прочесть по лицу Чана, что у него на уме. Он понимал, что Дракон знает о том, что Сиву позарез нужен человек, заправляющий наркобизнесом в Чайна-Тауне. Не мог он скрыть от Дракона этой своей слабости, и это теперь тревожило Сива. Чан был человеком, который зарабатывал себе на жизнь - и неплохо зарабатывал - на слабостях других людей. Сейчас Сив пытался понять, каким образом Дракон попытается воспользоваться его слабостью.

Они пересекли авеню, прошли через торговые ряды, провонявшие рыбой и звездчатым анисом, вынырнули на Элизабет-стрит. Чан провел его прямо на Байард, затем свернул налево - на Мотт, а потом еще раз налево - на Пелл-стрит, как раз недалеко от церкви Преображения Господня.

Внизу Дойерс-стрит, коротенькой и странной улицы, переломленной посередке под тупым углом, Сив остановил Чана.

- Какого черта ты водишь меня кругами? Мы могли пройти сюда по прямой, с Бауэри.

- Это верно, - согласился Дракон. - Но тогда бы я не знал, следят за мной или нет. Во время нашей прогулки у меня было полно времени, чтобы оглядеться, почувствовать атмосферу вокруг. Кто знает, может, за нами следят? Тут в Чайна-Тауне кругом глаза и уши. Теперь мы можем идти куда надо. Ну как, удовлетворен?

Сив в упор смотрел в лицо Дракона, но не мог определить, говорит ли тот правду или же ведет какую-то скрытую игру. Еще раз подумал о том, насколько уязвима его позиция, и чертыхнулся про себя, проклиная судьбу, связавшую его с этим опасным и непредсказуемым субъектом.

Скрепя сердце, он кивнул, и Чан повел его дальше по изогнутой улице. Подойдя вплотную к невыразимо грязному дому из бурого кирпича, в полуподвальном помещении которого разместился зачуханный ресторанишко, остановился.

Они вошли сквозь узкую дверь, поднялись по крутой, замызганной лестнице. На площадке верхнего этажа Дракон остановился. Сив прислушался, но ничего не услыхал, кроме звука капающей воды, доносящегося сквозь тонкие стены из одной из квартир. Не было ни звуков работающего телевизора, ни детского плача, ни ругани взрослых. Никаких основных звуков человеческого жилища.

- Что...

Чан махнул на него рукой, чтоб не шумел. - Говори тише.

- Что случилось с жильцами? - прошептал Сив. - Куда они подевались?

- Все разъехались, - ответил Чан, тоже шепотом. - Только один остался. Он показал пальцем на закрытую дверь в противоположном конце обшарпанной лестничной площадки. Он было двинулся по направлению к ней, но Сив потянул его за рукав назад.

- Куда это ты собрался?

- Туда, - ответил Чан.

- Только не один. Со мной.

- Он тебе нужен? Крестный отец Чайна-Тауна?

Сив не ответил, только красноречиво посмотрел на него.

- Очень нужен? - спросил Чан. - Вот сейчас мы и узнаем, насколько нужен.

- Или мы идем вместе, или вообще не идем, - настаивал Сив.

- Тогда не миновать кровавой бани. У него полно телохранителей. И все они знают свое дело. На смерть им плевать. Если мы сунемся вместе, поверь, не знаю, как тебе, а мне уж точно не вернуться назад в участок. Что тогда будет с моей сестрой?

- Что ты можешь сделать, войдя туда один, кроме того, как сообщить им о моем присутствии здесь?

- Жизнь моей сестры для меня куда важнее моей собственной, - сказал Чан. Если ты можешь в этом сомневаться, ты ни черта не знаешь ни обо мне, ни о китайцах вообще... Я могу сделать очень много: могу усыпить бдительность его телохранителей и отвлечь их разговорами, чтобы дать тебе возможность спокойно войти.

Сив понял, что выбора у него, в сущности, нет. Он вынул револьвер.

- Давай, - сказал он. - У тебя шестьдесят секунд в распоряжении с того момента, как войдешь в дверь. А там и я буду следом. - Он постучал Чана по плечу револьверным стволом. - И если ты думаешь о бегстве, помни, что мне все равно, пристрелить ли тебя в лоб или в спину.

Когда М. Мабюс увидел Питера Чана, выходящего из полицейского участка в сопровождении Сива Гуарды, он сразу понял, куда они направляются. Только по одной причине Гуарда мог рискнуть вытащить Чана на свет божий: Дракон собирается навести полицейского на дом родной.

По дороге к центру города М. Мабюс нашел телефонную будку, где аппарат, как ни странно, работал, и позвонил. Всего один звонок. Но что бы Мильо сказал, если бы узнал, кому М. Мабюс звонит? Наверно, ничего бы не сказал, а только приставил дуло пистолета к затылку М. Мабюса и нажал курок. Он бы никогда не понял, почему М. Мабюс позвонил, думая, что М. Мабюс его предал. Но он не знает даже значения слова "предательство" так, как его знает М. Мабюс, чья страна предавалась столько раз, что любой грех стал пустячком. Точно так, как смерть, отчаяние и страдание стали нормою повседневной жизни.

И повседневной жизнью самого М. Мабюса стало сидеть и видеть извивы бурой реки, нефритово-зеленые рисовые поля, хижины, крытые тростником. Видеть все это сквозь иллюминатор, когда мощные лопасти вертолета стучат в ушах: хлоп-хлоп-хлоп! - а американец-капитан ширяет его в бок локтем и кричит в ухо: "Так где, ты говоришь, засели чарли?"

М. Мабюс видит самого себя, послушно указывающего пальцем. Капитан кладет руку на плечо пилота, и вертушка резко идет вниз. Когда они проносятся над рощицей деревьев, скрывающей деревушку, командует: "Пли!"

Вертушка идет вниз, как голодный стервятник, пулеметы поливают смертельным свинцом, гранаты рвут в клочки тростниковые крыши и человеческую плоть, взметают вверх столбы грязи, камней, жареного мяса, а вертолет все кружит и кружит, совершая свои круги почета.

М. Мабюс пытается расслышать человеческие крики, припав ухом к полу вертолета, но все посторонние звуки тонут в трескотне пулеметов, взрывах и грохоте: вот они, плоды инженерной мысли, направленной на разрушение, а не на созидание.

По пожарной лестнице М. Мабюс поднялся на крышу здания на Дойерс-стрит, и оттуда проник в квартиру на верхнем этаже через окно, предусмотрительно оставленное открытым. Квартира была пуста: те, кто ее занимал, предупрежденные его звонком, давно покинули ее и находились в безопасности. Изрезанная ножами учеников школьная парта, телефон, пресс-папье, три стула, диван, прислоненный к дальней стене, две лампы, потертый коврик на полу, - вот и вся экипировка штаб-квартиры наркомафии Чайна-Тауна. Они очень осторожны: вид квартиры такой, словно здесь и не жил никто. И никаких бумаг, конечно.

Знакомый голос, звучащий в ухо М. Мабюса: Чан отслужил свое, заставь его замолчать, прежде чем он сможет причинить нам серьезные неприятности. Этот голос вновь вернул его в 1969, к медленной агонии его страны, ее шрамам, ее мучениям, видимым им из чрева металлического зверя. И он сам, на корточках рядом с ненавистными американцами, вынужденный жестокой судьбой помогать им. Прежде чем сможет начать свою собственную войну, направленную на уничтожение их.

И вот М. Мабюс здесь, выслеживающий очередную жертву. Его единственная цель - убивать и убивать.

Он сидел в пустом офисе, ожидая, когда дверь откроется, терпеливый, как Будда. Среди теней, населяющих эту комнату, жили и лица, смотрящие на него с немым укором. Они шептали его имя - не М. Мабюс, полученное им во времена давно прошедшие, но то, которое было дано ему при рождении, то, от которого он постоянно стремился удрать.

Он отшатнулся, как будто от сильного прямого удара, и начал медленно оседать по запотевшей стенке, пока не сел на пол. Не в силах оторвать глаз от губ, зовущих его по имени, он зажал уши руками, но звуки, уже проникшие в его черепную коробку, продолжали там жить и резонировать, резонировать, пока этот резонанс не превратился в какой-то дьявольский ритм.

Только скрип двери, начавшей открываться, разрушил эти чары, и лица, как будто ослепленные ярким, солнечным светом, ушли назад в стены, пол, потолок.

Внимание.

М. Мабюс, призвав на помощь методику, усвоенную им во время занятий боевыми искусствами, очистил сознание. При этом подтвердилось то, подозрения о чем у него зародились некоторое время назад. Даже пентиак-силат становится все менее и менее эффективным, когда против него восстают духи умерших. Что он будет делать, когда эта методика уже не будет работать?

Начиная молчаливое, стремительное движение к двери, он знал, что на это есть только один ответ: ему необходимо завершить свою миссию возмездия до того, как это произойдет.

Сив медленно считал про себя до шестидесяти, не смея оторвать глаз от двери, за которой скрылся Питер Чан.

Тем не менее, он услышал этот звук - странный, тонкий свист, от которого у него волосы встали дыбом - который моментально оборвался, но послужил толчком к немедленному действию.

Он бегом пересек лестничную площадку, нажал плечом на дверь и, чувствуя, что она подается, замер, держа револьвер в обеих руках прямо перед собой.

Сразу же увидал распростертое тело Чана и, отдельно от него, его отрубленную голову: рот открыт от удивления и ужаса, глаза тоже широко открыты и смотрят перед собой с отсутствующим выражением восковой куклы. Смотрят на противоположную стену, на которой что-то нарисовано кровью. Что-то смутно знакомое, подумал Сив.

И в то же самое мгновение - какое-то движение. Всего лишь колыхание тюлевой занавески на ветру, замеченное периферическим зрением.

Бросился к открытому окну, поскользнулся в луже крови и больно ударился боком о край парты. Не обращая внимания на боль, вспрыгнул на подоконник, и оттуда - на пожарную лестницу.

- Я видел тебя, сукин ты сын! - загремел он, стремительно скатываясь вниз по лестнице, всматриваясь в маячащую темную фигуру, выжидая подходящего момента для стрельбы.

Фигурка перескочила на пожарную лестницу примыкающего здания. Сив последовал за ней, - сначала вверх, потом вниз - пока не потерял ее внезапно из вида. Он замедлил бег, пытаясь восстановить дыхание. Отчаянно всматривался в место, где лестница примыкала к какой-то металлоконструкции, где, как ему показалось, он снова увидел его. Уже сделал несколько шагов в том направлении, но тут убедился, что это не более, чем тень.

Остановился, прислушиваясь, надеясь услышать звуки, которые не может не производить бегущий человек. Но ничего не расслышал в какофонии автомобильных гудков на оживленной Буаэри-стрит, воплей полицейской сирены на некотором отдалении, шумной перебранки внизу на кантонском диалекте, соблазнительной мелодии вьетнамской песни, доносящейся из музыкального магазинчика на Пелл-стрит.

Вот черт! Он где-то здесь неподалеку, подумал Сив. Я чувствую это. Посмотрел на окна. Все закрыты. На улицу внизу. Может, спрыгнул? Бросил испытующий взгляд на примыкающие пожарные лестницы. Может, на них перескочил? Ничего не подозревающие люди спешили внизу по своим делам. Металлические конструкции. Оконные стекла, отражающие его образ. Ничего.

Затем Сив посмотрел вверх. Крыша! Сунув револьвер в кобуру, так как надо было использовать обе руки, Сив поднялся на восемь футов выше и встал на парапет. В два прыжка достиг гудронированной площадки на крыше, одновременно выхватывая револьвер.

Где ты, подонок? Здесь ты от меня не уйдешь.

И тотчас же почувствовал, как синее-синее небо обрушилось на него и вышибло из легких весь временный запас воздуха.

- О Боже!

Произнес он это слово или только подумал? Этого он не мог сказать. Глаза выпучились от жуткого давления, которое испытывала его шея. Как эпилептик во время приступа, он начал давиться собственным языком.

Сив, вообще-то могучий, как пантера, сейчас чувствовал, как сила уходит из него, растворяясь в тенях под ногами. Что-то гнуло его, гнуло книзу. Он уже был на коленях и видел перед собой только неровный гудрон. И тени - его собственную тень, гротескно увеличенную другой тенью, тенью существа, сидевшего на нем.

Локтями, руками, плечами, - чем только не пытался уменьшить давление на шею, вздохнуть снова, увериться, что это еще не конец. Не может же он умереть просто так, на крыше в Чайна-Тауне, от рук неизвестного, напавшего на него. Гнусный конец. Капут.

Ничего не помогало. Никак не мог разжать клещи, стиснувшие его шею. Красные точки плясали перед глазами, в голове будто водопад шумел. Мир медленно приобретал багровые тона, и звуки его сгущались в сироп, сочащийся из его ушных раковин.

И затем он услышал голос над самым ухом, который можно было бы принять и за голос собственной совести.

- Ты помнишь меня, лейтенант Гуарда? Я тебя помню, и я знаю твои грехи.

Это что, галлюцинация? - подумал Сив.

- Я пришел сюда, как ветер и как тьма ночная, чтобы воздать тебе за эти грехи, совершенные тобой против народа и земли Вьетнама.

Я умираю, подумал Сив, от рук сумасшедшего.

- А это ты видишь?

Какой-то фонарь, приставленный к самым глазам, заставил Сива дернуться назад, что-то красное закрывало обзор. Его голову опять дернуло вверх: он застонал от боли.

Нет, это не фонарь, это блестящий металл, раскрывшись веером, отразил солнечный свет.

Веер?

Веер с отточенными, как бритва, краями. Ты и Доминика так... моего брата так убил!

- Видишь это? - Помахивание веера остановилось, острый край его нацелился на шею Сива. - Это для тебя.

О Господи!

Сив выбросил руки вперед, пытаясь выставленными вперед пальцами рвануть плоть, но зацепил лишь одежду. Затрещала материя и обнажилась татуировка. Мгновенно вспомнился и рисунок кровью на стене. Это же фунг хо-анг! Теперь понятно, кто пришел по его душу.

- Ни с места!

Почти теряя сознание. Сив узнал, как тонущий человек узнал бы своего спасителя, голос Дианы. Его голову опять дернуло вверх, и резкая боль вернула его, как казалось, с того света.

Резкие звуки стрельбы и, внезапно, словно по удару хлыста, давление на горло ослабло, изо рта пошла кровь и он, задыхаясь, хватал открытым ртом сладкий воздух.

Нежные руки Дианы, ее обеспокоенный голос:

- Босс, босс, с тобой все в порядке?

По привычке Сив кивнул головой, сознавая, что врет. Он сплюнул кровью.

- Взяли его? - с трудом прохрипел он.

- Куда там! Ушел. Исчез, даже не знаю, как.

Но Сив знал. Прошлое вернулось, набросившись на него, втянув его, как открытая могила, в свои зловонные объятия.

Мильо и Логрази встретились в крошечном двухъярусном парке у начала авеню Франклина Рузвельта, где она, вместе с Гранд-Пале, пересекала Кур-ла-Рейн. Они были недалеко от моста Инвалидов, где воздух насыщен апетитным запахом свежеиспеченных вафель, доносящимся из лотка, установленного на входе на него, перебивающим запах выхлопных газов с Кур-ла-Рейн.

В глубине парка, где в прудике стоял неподвижно гигантский карп, будто на блюде с заливным, запах выхлопных газов превалировал. Здесь они и сидели.

Мильо смотрел на Логрази и думал о пачке фотографий, которые удалось сделать с помощью особого объектива. За семьдесят два часа наблюдения за домом Логрази незнакомый американец появился только один раз, да и то в такое время - в 3 часа ночи, - что человек Мильо чуть не упустил его. Но все-таки лицо незнакомца в объектив попало. Мильо открыл пакет. Кто же этот человек, которому поручено проконтролировать операцию Белый Тигр, и который такого невысокого мнения о Мильо? Абсолютно неизвестное лицо. Широкоплечий американец с красивыми, резкими чертами кинозвезды. Типичное голливудское лицо, и даже сигарета в уголке рта, как на рекламе фирмы "Марльборо". Мильо почувствовал разочарование, просмотрев фотографии. Фотонаблюдение дало дохлый номер. Какими еще способами можно установить личность этого загадочного человека? Остается продолжать вести подслушивание.

Мильо вдруг почувствовал, что Логрази беспокойно заерзал рядом с ним. Он стряхнул с себя задумчивость. - Мне бы хотелось знать ваши источники информации относительно мадемуазель Сирик, - прервал он затянувшееся молчание.

- А это не вашего ума дело. Вы работаете на меня, следовательно, должны выполнять безоговорочно, что я вам поручаю, - ответил Логрази в характерной для него категоричной манере.

Мильо немало думал по этому вопросу, принимая решение, как действовать. Вообще-то он считал людей мафии дебилами. Они понятия не имеют о том, какие силы управляют людьми на плато Шан. Единственно, что им нужно, так это опиум. В свете этих соображений следует и к этому посланцу мафии относиться, как к его хозяевам.

- Я собрал кое-какой материал о мадемуазель Сирик. Вы знаете, что она сейчас с младшим братом Терри Хэя?

- Мне совершенно неинтересно, с кем она, - отрезал Логрази, - поскольку она скоро умрет.

Мильо понаблюдал, как Логрази вытряхивает рыбий корм из бумажного пакетика и начинает кормить флегматичного карпа, потом продолжил:

- Тогда я полагаю, вам также неинтересно знать, что, когда Аль Декордиа навещал Терри Хэя в Ницце, между ним и подругой Терри установились отношения, похожие на те, что бывают между отцом и дочерью.

- Ну и что из этого?

- А то, что дочери очень редко замачивают своих родителей.

- Этот вопрос сугубо деловой, - возразил Логрази. - Терри ей приказал, она и...

- Не говорите ерунды! - прервал его Мильо, решив идти напролом. - Я знал Терри Хэя. И я знал, на что он способен и на что нет. На хладнокровное убийство, причем перепорученное женщине, он был явно не способен.

- Что здесь, черт побери, происходит? - рука Логрази даже замерла внутри бумажного пакетика, из которого он доставал корм для карпа. - Не хотите ли вы мне сказать, что отказываетесь выполнить приказ?

- Слишком много кровопусканий, - сказал Мильо. - Полиция всюду нос сует. Не хочу, чтобы и Интерпол к этому подключился.

- Это не суть важно. Они все дураки.

- Дураки, - наставительно изрек Мильо, - могут ломать хорошо отлаженные механизмы с таким же успехом, что и гении.

Мосье Логрази снова вернулся к кормлению рыбы, обдумывая услышанное.

- Мои источники абсолютно достоверны, - сказал он, наконец.

- Вот как? Тогда скажите мне, что, как вы предполагаете, произошло?

- Я ничего не предполагаю, - отрезал Логрази. Карп вяло шевельнул хвостовым плавником, чтобы достать кусочек слипшегося корма, который он ему бросил. - А вы делайте, что вам говорят. - В его голосе уже прозвучала угроза.

Они поднялись и направились к выходу. Проходя мимо мостика, перекрывающего нижний уровень, Логрази остановился опять, прислонясь к нему спиной.

Надо как-то вернуть его к этому делу, подумал Мильо. Я не хочу, чтобы с Сутан что-нибудь случилось.

- У нас возникла другая, более серьезная проблема, - сказал он. - Терри Хэй и не собирался продавать нам Преддверие Ночи.

Логрази резко повернул голову, как ужаленный.

- Что вы хотите сказать? И что же он вам продал?

- То, что он продал, гроша ломаного не стоит.

Лицо Логрази потемнело.

- Но вы говорили, что он оказался на мели. Что ему были нужны позарез наличные деньги.

- Очевидно, у него были какие-то другие - неизвестные нам - финансовые источники. Его нужда в наличных деньгах была уловкой.

- Уловкой? Зачем?

- Терри начинал подозревать, что мы замыслили провести операцию Белый Тигр. Я уже переманил к себе некоторых из его людей. Это был его своего рода ответный удар. Расплатиться со мной за то, что я пытаюсь перехватить его сеть.

- Значит, чтобы просто насолить вам? Мильо не хотел лезть в эти дебри. Что этот неотесанный мужлан мог знать об этом вообще?

- По вашей милости, Мильо, мы приобрели ничего не стоящую игрушку, ничуть не продвинувшись по пути приобретения последней секции Леса Мечей, - Логрази положил свою тяжелую руку на плечо Мильо и прямо-таки придавил его к месту. Как такое, черт побери, могло произойти?

- Мне кажется, я напал на след настоящего Преддверия Ночи.

- Я спрашиваю, как такое, черт побери, могло произойти?

- Меня ввели в заблуждение, - ответил Мильо, изо всех сил стараясь выдержать взгляд Логрази.

- Это точно, еще как ввели, - фыркнул Логрази. - Держа за нос. Терри Хэй кого хочешь введет и выведет. А еще говорите, что знали его! А то, что он мастак по части дезинформации, вы не знали?

- Эта информация шла не от Терри Хэя, - солгал Мильо. Дезинформация? Пожалуй, так можно назвать то, что Мильо поверил, что Терри нуждается в деньгах.

Давление руки Логрази на плечо собеседника еще более усилилось.

- А от кого, в таком случае?

- От Сутан Сирик, - ответил Мильо, чувствуя легкое головокружение. - Мои люди выбрали ее из всего окружения Терри. - Все это была чистой воды ложь. Он знал, что ведет отчаянную игру за жизнь Сутан. Но каким образом можно снять смертный приговор, который произнес ей Логрази от имени мафии?

Он видел, что от умственного напряжения в голове американца шарики заходят за ролики.

- Если то, что вы говорите, правда, и это она одурачила вас, то, по-видимому, она в курсе всего дела, - промолвил он, глядя через плечо назад, на прудик. - Я имею в виду, где находится настоящий Преддверие Ночи.

Мильо пожал плечами. Внутренне он затаил дыхание.

- Если мы ее кончим, то так никогда и не узнаем, где он.

- Мне надо переговорить с кое-какими людьми, - проворчал Логрази. - Пока я не дам подтверждение, повремените с этим делом. - Он снял руку с плеча Мильо. - Я им скажу, что вы советуете привлечь ее на нашу сторону, вместо того, чтобы пришить. Я согласен, не надо спешить, надо разобраться, что есть что. Я думаю, что получу одобрение на такую линию.

Мильо почувствовал, что у него камень с души свалился. Облегчение было такое, что даже голова закружилась.

- Хорошо, - сказал он, изо всех сил сдерживая прерывистое дыхание. - Это единственно верный путь. Мадемуазель Сирик нужна нам живой.

Они были в северной части лагеря Адмирала Джумбо, куда редко кто захаживает. Тем не менее, осторожность никогда не помешает: время от времени часовые внешней охраны заходят и сюда во время патрулирования.

Лицо у Могока какое-то измученное, будто его терзает какая-то боль. - Ко Мун, ты принес его с собой?

- Всему свое время, Дау Могок. - Хотя племенной вождь провинции Шан обратился к Муну, как к равному, тот, из дипломатических соображений, использовал уважительную приставку к имени, отвечая на вопрос. - Я бы прежде хотел знать, что здесь произошло со дня моего последнего посещения вашего лагеря. А что-то произошло, это точно. Прежде всего, обращает на себя внимание усиление мер безопасности. Кроме того, все как будто на взводе.

Могок нервно оглянулся вокруг.

- Адмирал Джумбо принял решение, которое может иметь катастрофические последствия, - сказал он. - Он собрался воевать с Генералом Киу, чтобы уничтожить его и взять контроль над Десятым Сектором. Но ведь этот Генерал Киу - он сущий дьявол. Я боюсь его. В народе говорят, что он и женщиной не рожден, и бессмертный вовсе. Некоторые даже намекают, что он - очередное воплощение Маха-гири.

- Адмирал Джумбо мирно жил бок о бок с Генералом Киу столько лет, - сказал Мун. - Что заставило его идти войной на него?

- Ма Линг, - тряхнул головой Могок. - Конец света наступит из-за женщины.

- Не в полном смысле из-за женщины, - поправил его Мун. - Из-за любви.

Могок презрительно фыркнул.

- Как ни называй, - сказал он, - а все одно - зло. Теперь Адмирал Джумбо не умом думает. Он следует за велениями своего члена.

- Но что все-таки произошло?

- Генерал Киу вознамерился уничтожить нас, вот что. Через своих шпионов он выведал, что слабость Адмирала Джумбо - Ма Линг. И он подослал к ней убийц. Теперь честь требует, чтобы Адмирал Джумбо отомстил.

- А это означает, что вы будете втянуты в войну. Могок кивнул. - Точно. Но Генерал Киу не так прост. Она была убита так, что прямо обвинить его нельзя. Мы можем подозревать его сколько угодно, но прямых доказательств у нас - нет. Мы даже не знаем, кто убил ее. Известно только, что ее нашли с ножом в сердце, но как убийца к ней пробрался и как исчез - неизвестно.

- Это говорит о том, что Генерал Киу имеет своего человека внутри лагеря. И что, нет никаких подозрений, кто это мог быть?

Могок покачал головой.

- Возможно, его уже давно и нет в лагере. - Он безнадежно махнул рукой. Ладно, хватит об этом. Скажи лучше, где Лес Мечей?

- Я не принес его. - Как мог сказать Мун, что даже не знает, где он?

Могок выругался на диалекте, которого Мун не знал. - Тогда нам конец. Конец.

Мун посмотрел на него. Даже темно-медовый загар не мог скрыть, как побледнел Могок.

- Что с тобой?

- Эх, ты! - Только тайный характер их встречи удержал Могока от того, чтобы дать волю своему гневу и горечи. - Наш договор аннулируется. Ты не выполнил обещания принести Лес Мечей. С ним я бы всего добился.

- Это была идея Терри: использовать Лес Мечей для контроля над Адмиралом Джумбо, Генералом Киу и прочими опиумными баронами, - сказал Мун. - Таким образом он хотел добиться мира в этом регионе, положить конец вечным стычкам и кровопролитию из-за территорий, из-за рабочей силы, из-за доступа к дорогам, ведущим вглубь Шана. Точно также это была его идея вести строгий учет опиума, производимого нами, чтобы пресечь всякую самодеятельность. Мы вбухали в это дело уйму денег, Могок.

- Терри Хэй мертв. И все его начинания - тоже, - сказал Могок. - И я больше не хочу снабжать тебя информацией относительно дел в лагере. В честь чего мне делать это? Ты не выполнил того, что ты обещал сделать по нашему уговору: ты не принес Лес Мечей.

- Но и ты не выполняешь своей части договора. Я должен получить все свои сто килограммов опиума, - потребовал Мун. - Плохие погодные условия отговорка. Можете урезать кого угодно из тех, кому вы поставляете товар, только не меня.

- Извини, - пожал плечами Могок. - Боюсь, больше не смогу оказывать тебе помощь.

Мун напустил на себя безразличный вид.

- Ну, если ты не сможешь, я найду кого-нибудь другого, кто сможет.

Могок усмехнулся.

- Сомневаюсь. Мы живем в обществе закрытого типа.

Мун улыбнулся.

- Но не свободного от корысти. Недаром говорится, что в Шане верность человека измеряется его месячным жалованием.

Могок отвел глаза.

- Не понимаю, к чему ты клонишь.

- А к тому, - медленно произнес Мун, - что из того, что я не принес с собой Лес Мечей, вовсе не следует, что его у меня нет.

А какое доказательство ты можешь дать мне в том, что он у тебя есть?

- Никакого. Тебе придется просто поверить мне на слово.

- Я никому больше не верю, - сказал Могок. - И я не пойду против Генерала Киу без Леса Мечей. А что если Генерал Киу в самом деле бессмертный Махагири? Он сдерет с меня с живого кожу, и это только в качестве разминки.

- Ты знаешь, что Генерал Киу командовал в Северном Вьетнаме батальоном во время войны? - спросил Мун и увидел, что глаза Могока округлились от удивления. - Это факт. С ноября 1969 по май 1974. А потом ему все это надоело до чертиков, сел он на первый подвернувшийся корабль - да и был таков. Дезертировал и прибыл прямо сюда. - Мун с отвращением сплюнул. - Во Вьетнаме он был на стороне моих врагов. И я знаю, сколько он людей убил. Между прочим, по тому, как человек убивает, можно судить, что за человек он сам. Так вот, судя по этому, я могу с точностью утверждать, что он - не Махагири.

Могок всматривался в лицо Муну, как будто это была чашка с чайной гущей, по которой он собрался гадать. Прошло довольно много времени, прежде чем он, кажется, пришел к какому-то определенному решению.

- Адмирал Джумбо тебя обманывает. Кто-то влез на твое место в нашем бизнесе.

Мун почувствовал, что у него похолодело под ложечкой. Это уже попахивает катастрофой. Терри погиб, и половина его опиума: фьють! - и улетела прямо в карман какому-то неизвестному врагу. А кто может поручиться, что в его следующий визит Адмирал Джумбо не скажет, что у него вообще нет Номера Четвертого. Извини, друг, но эти мои фермеры! Ленивее их нет на белом свете! Приходится ужиматься...

- Кто забрал мой товар?

- Какой-то тип. Я его вовсе не знаю, - ответил Могок. - Меня даже не было здесь, когда он вел переговоры с Адмиралом Джумбо. Я был на плантациях в Шане, чтобы принять и препроводить сюда сто кило опиума.

- Весьма необычное дело. Разве у вас нет специальных людей, чтобы провести вооруженный конвой, сопровождающий товар?

Могок кивнул.

- Ясно, что Адмирал Джумбо хотел меня убрать из лагеря, пока он будет вести переговоры с тем визитером.

- И ты, конечно, не спросил, какой договор был заключен в результате этой встречи с моим соперником по бизнесу? - спросил Мун с изрядной дозой ехидства в голосе.

- Спросил, - ответил Мун серьезно. - Но вопрос мой остался, к сожалению, без ответа.

- И никто из твоих людей не видел человека, когда он пришел в лагерь?

- Прежде всего, он и не был в лагере. Адмирал Джумбо встретился с ним на просеке в джунглях с километр отсюда. Взял с собой шесть человек, ну и что? Все, что они могли сказать, так это то, что новый человек белый, здоровый, как бык, и еще похож на героя в американских фильмах.

- Так этот человек американец?

- Возможно. Но, с другой стороны, он подарил Адмиралу Джумбо очень редкий кусок жадеита. Американцы в камнях ничего не петрят.

- Если они не из ЦРУ, - сказал Мун, как бы про себя. - Эта публика весьма сведуща и в местных обычаях и в верованиях.

- Подарок пришелся Адмиралу Джумбо по вкусу, - заметил Могок. - Похоже, незнакомец неплохо знает нашего Адмирала.

- Ну что ж, мы обладаем весьма ценной информацией, - подытожил Мун. Прежде всего, незнакомец - достаточно влиятельная фигура, раз Адмирал Джумбо поступился престижем, согласившись встретиться с ним за пределами лагеря.

- Не вижу, каким образом это поможет узнать, кто этот человек, - возразил Могок.

- Не очень поможет, это верно, - согласился Мун. - Но для начала и это сгодится.

Мун начал складывать разрозненные элементы головоломки: Терри убит, и, одновременно с этим, некто известный и уважаемый Адмиралом Джумбо заключает здесь договор, ущемляющий интересы Терри и Муна. Совпадение? Вряд ли. Мун готов был поставить все, что имел, до последнего франка, что человек, убивший Терри, и тот, кто влез сейчас в путепровод, созданный Терри и Муном, представляют интересы одной организации.

Мун осознавал, что этот человек, по-видимому, очень влиятельный, раз он не только смог заставить Адмирала Джумбо урезать долю Муна - а доля - дело святое - но и заставить его работать на себя. Все, что опиумный барон говорил Муну, он говорил по заранее написанному для него сценарию. Тот, на которого теперь работает

Адмирал, хотел не только, чтобы тот убрал с его дороги Муна, но и выкачал из него некоторую информацию. Во-первых, он хотел знать, известно ли Муну, кто убил Терри. Оттого Адмирал так навязывал Муну своих людей в провожатые. Они бы следили за Муном и, если он подобрался бы достаточно близко к разгадке тайны убийства Терри, убили бы и его тоже.

Впервые за все это время Мун почувствовал, как страх заползает ему в душу. С человеком, который так запросто смог купить Адмирала Джумбо, властелина Девятого Сектора, шутки плохи.

- Как бы то ни было, - сказал он, - но тот, кто влез в наш путепровод, есть тот самый человек, по чьему указанию убит Терри.

- Возможно, - согласился Могок. - Но ты задаешь вопросы, на которые невозможно ответить. Уволь меня от этого дела.

- Тебе бы не мешало получить повышение по службе, а, Могок? Например, стать командиром собственного подразделения в отряде Адмирала Толстяка?

Могок уставился на Муна.

- О чем ты говоришь?

Во время всего их разговора Мун продолжал думать о шпионе, которого Генералу Киу удалось внедрить в отряд Адмирала Джумбо. И думал он приблизительно вот что: если за последнее время в отряд не вступало новых людей, то это значит, что шпион уже был в лагере довольно продолжительное время. Правильнее называть его не шпионом, а предателем. И еще он подумал, что раз предатель не разоблачен, то зачем ему удирать? Ценность его в том и состоит, чтобы оставаться на своем месте сколь можно долго.

Вот об этом обо всем подумал Мун, прежде чем озадачить Могока следующим вопросом:

- Как ты думаешь, будет Адмирал Джумбо благодарен нам, если мы подарим ему шпиона Генерала Киу?

- Он будет вне себя от радости, - сказал Могок, хмурясь. - Но ты говоришь о невозможном.

- А у Адмирала, между прочим, - продолжал Мун, - есть информация, которая нужна мне. Во-первых, кто приходил к нему в мое отсутствие? И, во-вторых, кто убил Терри.

Могок немного подумал.

- Полагаю, Адмирал даст тебе эту информацию, если ты укажешь ему на шпиона в его отряде. Его снедает тоска по Ма Линг и ненависть к Генералу Киу. - Он пожал плечами. - Но, с другой стороны, это вопрос сугубо академический: даст тебе Адмирал нужную тебе информацию или не даст. Поскольку я сомневаюсь, что ты приведешь к нему шпиона. Как я уже говорил, его давно уже нет в отряде.

- Сколько стоит тот рубин, что вставлен у тебя вместо зуба? - спросил Мун.

Могок потрогал рубин пальцем.

- Не знаю. Что-то около трех килограммов Номера Четвертого, наверно. А что?

Мун улыбнулся.

- Спорим на него, что приведу?

Диана принесла информацию, которую Сив запрашивал - дела об убийстве Доминика Гуарды и Аль Декордиа - в больничную палату в клинике Бикмана в центре города.

- И вот что я тебе скажу, - пробурчала она. - Мне надоело навещать тебя в разных больницах.

Сив убрал от лица кислородную маску, сел в кровати.

- Я вообще не понимаю, чего меня здесь держат. - Голос был хриплый и немного шепелявый из-за распухшего языка.

Диана посмотрела на багровую полосу поперек его горла.

- Очень болит?

- Что?

- Господи Иисусе, ты просто несносен! Ты меня до смерти перепугал, ты знаешь об этом?

Сив почувствовал себя неловко от такого признания.

- Послушай, - сказал он. - Здесь уже был капитан и чистил мне холку, потому что мэрия начистила холку ему - руками комиссара. Я потерял подследственного преступника, который сидел у нас по обвинению в тяжких преступлениях. Все это не способствует моему хорошему настроению.

- Хорошему настроению? - откликнулась Диана. - Господи, да тебя чуть-чуть не убили!

Сив попытался улыбнуться, но получилась только гримаса боли.

- Чуть-чуть не считается. Кстати, какого дьявола тебя потащило за мной?

- Но кто-то ведь должен присматривать за тобой? - огрызнулась она. Поскольку сам ты не способен это делать.

- То есть?

- То есть ты только и делаешь, что ищешь на свою задницу приключений.

Я знал, на что иду, - проворчал он.

У нее на языке вертелось сказать ему еще пару ласковых, но она промолчала. По правде говоря, то, что с ним случилось, перепугало ее, и она возблагодарила всех богов своих предков, что она догадалась привести за ним в Чайна-Таун группу поддержки.

Вошел лечащий врач, скрепя по линолеуму туфлями на резиновой подошве. Взглянул на температурную карту, спросил:

- Как самочувствие? - потрогал багровую полосу поперек горла Сива. - Что там ни говори, а вы легко отделались. - Достал ручку и стал что-то писать в истории болезни. - Какое-то время дыхание будет довольно шумным, но изменения в голосе не обязательно останутся навсегда. У вас небольшая гематома кровоподтек - на голосовых связках, и я прописал вам антибиотик и дезинфицирующее средство, чтобы уменьшить опухоль. Именно из-за нее за гематомой следует последить. Если она будет увеличиваться, то может значительно блокировать дыхательные пути. И вам, возможно, потребуется трахеотомия.

Говоря все это, он продолжал что-то быстро строчить. - Возможно, довольно долгое время будете кашлять кровью. Также в вашем состоянии не исключены головные боли, поэтому не пугайтесь, если начнутся. Мы уже сделали рентгеноскопию и ничего особо тревожного не обнаружили. Принимайте прописанные вам лекарства. Завтра я опять зайду.

- А когда я смогу выйти отсюда? - спросил Сив.

Врач одарил его заученной, профессиональной улыбкой.

- Трудно сказать. А пока почему бы вам не расслабиться и постараться отдохнуть?

Сив посмотрел на него взглядом, зарезервированным для совершивших наиболее тяжкие преступления. Когда тот ушел, Сив повернулся к Диане:

- И, пожалуйста, не читай мне морали.

Она почувствовала в глазах слезы и на какой-то момент пожалела, что вообще пришла сюда. Но потом подумала о своих чувствах к нему, которые не сможет изменить ничто из того, что он может сказать или сделать.

- Почему бы тебе не признать, что тебе не дает покоя твоя испанская гордость? Тебя, наверно, больше всего беспокоит то, что скажут ребята из твоего отделения по поводу того, что тебя спасла женщина.

- Ты угадала, - признался он. - Держу пари, уже сейчас шуточек не оберешься.

- А я думаю, что каждый, кто тебя знает, просто рад, что ты вышел из передряги, неважно благодаря чьей помощи.

- Да брось ты! - отмахнулся он, но втайне был польщен. - При тебе информация, присланная из Нью-Ханаана?

- Да. - Она показала ему папку. - Но вообще-то я не должна бы тебе давать ее. Капитан сказал, что ты числишься в официальном двухнедельном отпуске по болезни.

- Я знаю, - сказал он, протягивая руку. - Давай ее сюда.

- Ну-ну! Ты разве не знаешь, что такое отпуск по болезни? Это значит: никакой работы.

- Я не шучу, Диана. Дай ее мне.

- Нет, я не...

- Это приказ, сержант.

- Ты не на службе, - отпарировала Диана. - И я твоим приказам сейчас не подчиняюсь.

Сив посмотрел на нее укоризненно.

- Ну тогда, не в службу, а в дружбу.

- Как твой искренний друг, я хочу, чтобы ты встал снова на ноги как можно скорее.

Он скинул простыню, свесил ноги с кровати.

- Я хоть сейчас встану. Хочешь?

- Сив, не надо, пожалуйста, - взмолилась она. - Ты же себя угробишь!

- Я тебе говорю, что я уже в порядке.

- Извини меня, но я тебе не верю.

Он провел рукой по лицу.

- Господи, да разве я прошу чего-то сверхъестественного? Я только хочу взглянуть, что там у тебя в папке.

- Укажи хотя бы одну вескую причину, по которой я должна ее тебе показать.

Сив взглянул на нее и она поразилась холоду, которым повеяло от его лица. - Диана, - промолвил он, - человек, напавший на меня, - убийца моего брата.

- Что? С чего ты это взял?

- Потому что я видел ту штуку, - ответил он, внезапно почувствовав усталость и боль, которой не было минуту назад. - Ты была права. Именно железным веером, таким, как в твоей книге, этот гад отсек Дому голову. И именно это же самое он хотел проделать со мной.

Диана стояла, будто пригвожденная к линолиевому полу. У нее даже закружилась голова, как тогда, когда она сорвалась с аттракциона, на котором столько раз каталась ребенком, приезжая на Кони-Айленд.

- Господи Иисусе, - прошептал он. - Что это значит?

- Дай мне посмотреть ту папку, - попросил Сив, - может, я и смогу тебе ответить.

Все горело у него внутри, когда он взял в руки папку, в которой содержалась информация, которая сразу отбросит его назад, в прошлое, в несчастную Камбоджу, истекающую кровью Камбоджу, где горы черепов громоздились на той земле, где когда-то прекрасная сеть ирригационных сооружений несла жизнь в иссохшую почву.

Сверху лежала справка из их собственной лаборатории и, на первый взгляд, она не порадовала Сива. На тысячедолларовой купюре, которую убийца положил на блюдо для пожертвований в церкви, были отпечатки пальцев, но настолько смазанные, что идентифицировать их не представлялось возможности.

Другие бумаги более обнадеживали. Состав, который Сив обнаружил зажатым в пальцах Доминика, идентичен тому, который используется для изготовления масок, воспроизводящих черты лица исторических персонажей. Кроме того, лаборатория обнаружила на купюре следы порошка, использующегося для женского макияжа, производства известной французской парфюмерной фирмы.

Весьма интересно, подумал Сив. Он надел маску, нападая на Дома. Зачем? Очевидно, Дом знал его или встречал его когда-то. Понятно, где, подумал Сив. В Камбодже.

Он обратился к материалу, предоставленному Нью-Ханаанской полицией. Там было два отчета коронера: один по делу Дома, другой - по делу Аль Декордиа, человека, найденного в канаве за городом. Отчеты подтвердили подозрение Сива в том, что Дом и Декордиа были убиты одним и тем же человеком, который в обоих случаях воспользовался одним и тем же оружием. Кровоподтеки по краям одной, большой раны, странные гофрированные края раны, - все это убедительно свидетельствовало в пользу этого предположения.

Единственная разница заключалась в том, что у Дома были сломаны пальцы, и отчет тоже прояснил, в чем тут дело. Коронер обнаружил частицы резинового состава под ногтями сломанных пальцев. Это говорило о том, что Дом содрал часть маски с лица нападавшего и этот убийца из осторожности должен был сломать ему пальцы, чтобы выдрать из его хватки улику.

Доклад также подтвердил, что Аль Декордиа был убит где-то от тридцати шести до сорока восьми часов до того, как был убит Дом. Это могло означать, что здесь орудовал либо маньяк-убийца, либо эти два убийства связаны между собой.

Сив опять вернулся к тому листу, где говорилось о том, что пудра для макияжа была французского производства.

Поднял глаза на свою помощницу.

- Диана, - сказал он, - ты ангел!

- Возможно, - отозвалась она. - Только вопрос в том, не помогаю ли я дьяволу.

- О чем ты?

- Босс, ты совсем зациклился на убийстве твоего брата. Посмотри на себя: чуть живой, а все не можешь остановиться, даже чтобы перевести дух.

- Некогда, - буркнул он.

- Но ты понял, что я имею в виду?

- Не понял, но это не важно. - Он указал рукой на шкафчик. - Дай мне записку, которую я обнаружил на теле Дома. Такая записка, сделанная от руки. Ты найдешь ее в моем бумажнике. - Если он помнил правильно, адрес на ней тоже во Франции. Совпадение?

Диана подошла к шкафчику, порылась в бумажнике Сива.

- Ты мне ее не показывал. Это она? - В руке ее была бумажка.

- Что с тобой?

Казалось, ей не хватает воздуха.

- Диана?

Она подала ему бумажку с именем Сутан и адресом, на которой Дом написал: Спасен?

- Когда ты разглядывал тело Декордиа, детектив Блокер дал мне посмотреть записную книжку Декордиа. Тот же самый почерк!

Сив посмотрел на записку с такой опаской, словно она уже начала гореть.

- Ну, как в этом можно быть уверенной?

Диана достала что-то из своей записной книжки. - И еще. Блокер дал мне одну из визиток Декордиа, которые он взял из его бумажника. И как-то так получилось, что он в суматохе забыл ее у меня забрать, да и я совсем про нее забыла. А карточка интересная: на обратной стороне кое-что накарябано. Как только я увидела твою записку, я сразу же вспомнила о своей, а там и еще одна ниточка потянулась. Взгляни. - Она приставила их друг к дружке и показала Сиву. - Видишь, как буквы характерно наклонены назад? Вот этим почерком были исписаны и страницы записной книжки Декордиа. Никакого сомнения не может быть: он написал записку, которую ты нашел в кармане брата.

Она права, подумал Сив. И это означает, что между Декордиа и Домом были какие-то контакты. Вот она, связь!

- А какая, ты говоришь, еще есть ниточка?

Диана кивнула.

- Вот посмотри, это написано рукой Декордиа: "Восточно-Азиатское благотворительное общество" и номер телефона.

- Ну и что? - спросил Сив. - Ты знаешь это общество?

- Вот то-то и оно! - сказала Диана. - Никогда о таком не слыхала. А я, между прочим, знаю все 27 благотворительных обществ, что существуют в Чайна-Тауне, босс.

- Так, значит, Восточно-Азиатское благотворительное общество не существует?

- Да, это липа, - ответила Диана. - Но номер телефона-то настоящий! И этот номер написан на телефонном аппарате, установленном в офисе на Дойерс-стрит, куда тебя тогда привел Питер Чанг.

Листья падали - желтые, красные и золотые - кружась в сонном солнечном свете. Снег несло сквозь голые сучья деревьев. Аликс была в полудреме, в каком-то странном состоянии между сном и наркотическим трансом, когда все кажется таким четким и облеченным глубоким значением.

Когда она вынырнула на мгновение из омута снотворного, которым ее накачали, это было, как кошмар, который ее как-то раз мучил: какое-то смутное ощущение угрозы и желание предупредить других криком. Открываешь рот, а оказывается, ты - нем.

Но на этот раз все было реальностью.

Она вся замотана в бинты, и ощущение ужасной боли, будто все лицо окунули в кислоту. Аликс осознала, что лежит на спине, к ее руке прикреплены трубки с питательной жидкостью. Она ничего не видит и онемела.

Опять нырнула в сон и очутилась вновь в Огайо, и она снова - десятилетняя девочка с косичками, слышит пьяные голоса родителей, непристойные ругательства. И, не в силах больше выносить эту атмосферу пьянства и враждебности, она крадет из бумажника отца двадцать долларов и бежит из дома. Садится на автобус и уезжает...

Но затем воздействие снотворного ослабляется и вновь она оказывается во власти недавнего жуткого переживания. Она вновь борется со страшным существом, наделенным ужасающей силой, и вот-вот захлебнется в собственной крови. Она пытается закричать.

Дергается в конвульсиях, и кто-то хватает ее за руку.

- Мам!

Дэнни? А, это Дэнни! Чувство облегчения омывает ее всю, прогоняя ее ужас и ее боль. Милый сынок!

- Вообще-то мне нельзя с тобою находиться, - шепчет ей Дэнни на самое ухо, и она сразу же представила его себе: рослого, сильного, и, наверно, испуганного. - Никому пока нельзя.

Она крепко сжимает его руку, не желая отпускать от себя свое сокровище.

- Крис должен был лететь во Францию за телом брата. С ним все в порядке.

И совсем некому за тобой приглядеть, подумала она. Волна неприкаянности накатила на нее. Где она, ее семья, мысли о которой всегда были так важны для нее?

- Я сейчас живу в доме одного мужика по имени Макс Стейнер. Он старый друг Криса. Юрист. Со мной все в ажуре. Не волнуйся.

Он такой мужественный. Она сжала его руку. Как же ей узнать, что с ней, насколько серьезно ее ранение, как она будет выглядеть, когда с лица снимут бинты? Горло жгло от невысказанных вопросов.

- Я так хочу, чтобы ты скорее поправлялась. О да, Дэнни. И я очень хочу.

- Вчера после школы я выкатил свой велик и рванул туда, к бассейну, на твое любимое место. Погода была просто потрясная, прямо, как в июне. Там было полно народу: кто на велике, кто со скейтбордом, кто просто так бегает. И музыка везде, будто у всех праздник.

О Дэнни, прошу тебя, будь осторожен. Ведь это все-таки Нью-Йорк! Уж больно ты самостоятельный! Как это он сказал? Не волнуйся. Со мной все в ажуре.

Снова проваливается в никуда, скользит сквозь уровни времени. Она вновь на автобусе, покидает пригород Колумбуса с его мрачными реалиями взрослой жизни. Позади остается грубость и резкость матери, придирчивость и хамство отца, вечные пьяные драки между ними, которые неизменно кончались истерикой и слезами.

Автобус идет на юг по Шоссе 33. Она обхватила руками колени, упершись подошвами своих кроссовок в спинку переднего кресла, жуя резинку. За окнами автобуса кружатся в порывах ветра желтые, красные и золотые листья, застревают в канавах охапками, как какой-то экзотический перец.

В Сирклевилле она прилепила комочек жевательной резинки к низу ее сидения, сошла с автобуса и прошла пешком последние полторы мили, засунув руки в карманы брючек.

Осенний ветер разрумянил ее щеки, небо заволокло тучи, похожие на ватное одеяло. Последний километр она, как всегда, бежала. И с разбега влетела на шаткие ступеньки дедушкиного дома, где ей всегда рады. Первый раз она пожаловала сюда без приглашения в возрасте восьми лет, и с тех пор у нее никогда не спрашивали причин ее приезда.

На следующий день дедушка взял ее на ежегодный Праздник Тыквы, где они, смеясь, смотрели парад запряженных лошадьми старых экипажей, ели традиционный тыквенный пирог и запивали его шипучим яблочным сидром, любовались выставленными на конкурс тыквами величиной чуть ли не с дедушкин дом.

Ночью, после того, как он уложил ее спать, она лежала в кровати, натянув ватное одеяло до подбородка, любовалась луной, плывущей в ясном ночном небе, а когда заснула, ей приснилась лестница из звезд, ведущая в самое небо.

Внезапно очнувшись, будто от удара кулака безотрадного настоящего, вся в поту, она почувствовала такое острое желание вновь быть ребенком, свободным от повседневных забот, от вечного беспокойства о Дэнни, от всякой ответственности. Ей хотелось унестись в ту ночь, подниматься по лестнице из звезд, чувствовать заботу и ласку дедушки.

Отчего это? - думала она. Может, оттого, что она, не желая того, стала матерью? Интересно, женщины, которые сознательно заводят ребенка, когда-нибудь чувствуют нечто подобное тому, что чувствует она? Интересно, а они сделали бы этот роковой шаг, если бы вернулись в исходную позицию?

Но затем она почувствовала, как сила Дэнни переливается в нее, почувствовала его рядом с собой. Вспомнила, как он устраивался рядом с ней, свернувшись клубочком. Какой он был смешной, когда впервые появился на свет: маленький, красный и горластый, - и возблагодарила бога за него, за это маленькое чудо, бывшее частью ее.

Она опять уснула и, пробудившись, почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Кто же? Дэнни? Кристофер? Она почему-то забыла, что сын говорил ей, что Кристофер во Франции.

- Аликс?

Голос. Знакомый голос. Она сделала умственное усилие, пытаясь вспомнить лицо человека, который говорил таким голосом.

- Милая? Ты проснулась?

Ужасно знакомый голос. Кто же это?

- Милая, это я, Дик. - О Господи, подумала она, потрясенная, да это же мой бывший муж! - Я прослышал о том, что с тобой случилось. Боже, как я сочувствую тебе. И, знаешь, я чувствую, будто это моя вина за то, что произошло с тобой. Если бы я не бросил тебя... Но с этим отныне все покончено. Я вернулся, и навсегда. Я буду очень заботиться о тебе, ты сама увидишь. Я люблю тебя, детка. Я ведь всегда любил, ты знаешь.

Сив вспомнил: Искусство войны есть искусство обмана.

- Надо поскорее выбираться из этой больницы, - сказал он.

- И куда же ты собираешься направиться? - спросила Диана.

Но ведь война кончилась тринадцать лет назад. Опять вспомнилось то имя: Сутан Сирик. И тот адрес: Ницца, бульвар Виктора Гюго, д. 67.

Она положила ему руку на плечо.

- Никуда ты не поедешь.

Надо перестать обманывать себя, подумал он. Война никогда не кончается. Для меня, и, конечно, для него.

- Ты ничего не понимаешь, - сказал он, отмахиваясь от ее попыток удержать его. - Здесь мы не найдем ответа на свои вопросы. Дракон убит. Моя единственная зацепка превратилась в пыль.

- Конечно, Чана не вернешь, - согласилась Диана. - Но теперь, когда мы начали официально работать над этими двумя убийствами. С разрешения Блокера, мы...

- Это тупик, - сказал Сив, направляясь через комнату к шкафу. - Поверь мне, распутывать эти два убийства с этого конца - пустая трата времени.

Диана сначала молча смотрела, как он одевается, потом не выдержала.

- Что все-таки произошло? Ты от меня что-то утаиваешь.

Не был ли Дом убит потому, что Аль Декордиа что-то ему сообщил? - думал между тем Сив. Но в честь чего Декордиа вдруг пришел к Дому? И вот, когда одна нога уже пролезла в брючину, а вторая - только наполовину, до него вдруг дошло. Внизу записки и немного наискосок его брат написал: Спасен? Ясно, что Аль Декордиа приходил к нему исповедываться.

Он представил себе, как Декордиа заходит в исповедальню и говорит Дому то, что он не мог сказать никому другому, выплескивая из себя то, с чем он, по-видимому, уже не мог жить.

Но знал ли убийца о том, что Декордиа дал Дому эту записку? И почему тогда он оставил ее, хотя постарался удалить кусочек резины из руки убитого.

- Чтобы это ни было, - ответил он Диане, - это не твоя забота.

У Дианы замерло сердце, но она все-таки ответила:

- Твоя забота - это и моя забота.

Сив застегивал рубашку, но, услышав ее слова, остановился и повернулся к ней.

- Диана, - сказал он, беря ее руки в свои. - Я не знаю, что у тебя на уме. Нет! - Он прижал палец к зубам. - Ничего не говори. Сейчас я хочу, чтобы ты очень внимательно слушала. Все, что происходит здесь, каким-то образом, которого я пока не понимаю, взаимосвязано. - Действительно ли это так, или все это стечение обстоятельств и случайностей? Может, Диана права насчет его зацикленности? Может, он свихнулся на одной идее, как капитан Ахав?17 - Самое главное, это перестало быть служебным делом и стало личным.

Глаза Дианы, такие большие, темные и испуганные. Такие близкие. Сив знал, что он должен сейчас забыть о них, забыть обо всем. Помнить только о войне, которая никогда не кончается.

- Видишь ли, я знаю, кто убил Дома. Или мне кажется, что знаю. В любом случае, у меня нет выбора: я должен выяснить это наверняка.

И он знал, что есть только один способ сделать это.

- Его дома нет, - сказала Сутан, входя в садик, вокруг которого была построена вилла Муна. - Он часто в отлучке.

- А куда он ездит? - спросил Крис, наблюдая, как вода льется из дельфиньих ртов.

Сутан пожала плечами. - Куда только его не заносит по его делам! Чаще всего, в Азию, я полагаю. В Камбоджу нам путь заказан: у нас там слишком много политических врагов. Но Мун любит бывать хотя бы около.

- Так ты не знаешь точно, где он сейчас? - Крису хотелось узнать как можно больше о ее двоюродном брате. - Ты позвонить ему не можешь?

- Туда, где он сейчас? - Она рассмеялась. - Даже телексом его не достать, когда он в Азии. - Она подошла и остановилась рядом с ним. - Потерпи немного. Ты уже занялся подготовкой необходимых бумаг для того, чтобы распорядиться Терриным... - Ее голос немного сорвался и она отвернулась туда, где синели в утренней дымке горы.

- Крис, я хочу попросить тебя об одном одолжении, - сказала она после довольно длительной паузы. - И прежде чем дать свой ответ, обещай хорошенько подумать.

- Хорошо.

- Я бы хотела, чтобы тело Терри покоилось во Франции. А именно, здесь, в месте, которое он любил.

- Сутан, я не...

- Пожалуйста, - прервала она, - ты обещал не отвечать, не подумав.

Он кивнул. Конечно, надо учесть желания отца. Он бы похоронил Терри на семейном кладбище в Коннектикуте. Но то ли это место, где бы сам Терри хотел лежать, если бы задумался когда-либо о собственной смерти? Другое дело, здесь, неподалеку от городка, где Крис провел незабываемое лето Тур де Франс, где он познакомился с Сутан, о чем Терри, конечно, знал.

- Я думаю, это неплохая идея, - ответил он и сразу же увидел огромное облегчение на лице Сутан. По-видимому, ей не легко далась эта просьба, подумал он с запозданием.

Она стояла так близко от него, что он мог вдыхать ее запах: чуть-чуть пряный, чуть-чуть мускусный.

- Кому ты звонил по прибытии сюда, - спросила она. - Я видела, как сразу же изменилось твое лицо: потемнело и стало как каменное.

Крис сел напротив фонтана. Теперь, когда он добрался сюда, когда заполнил необходимые документы относительно тела Терри, он мог позволить себе роскошь признаться хотя бы самому себе, как пусто у него было на душе. Основа этой пустоты была заложена задолго до получения известия о смерти Терри. Ощущение было такое, словно он жил не свою жизнь, а жизнь совсем чужого человека. А еще лучше сказать, что он будто пришел на середину фильма о ком-то, кого он смутно знал, а, может, не знал вовсе.

- Близкий мне человек пострадал в Нью-Йорке накануне моего отъезда сюда. На нее было совершено нападение. Причем, в моей квартире.

Сутан, озабоченная, тоже присела рядом с ним. Между пальцами она рассеянно теребила упавший цветок каштана.

- Часто слышишь о бандитизме в Нью-Йорке. Эти истории, получается, правдивы?

- Не сказал бы, - ответил Крис, - да и большинство ньюйоркцев тоже будет отрицать их. Я всю свою взрослую жизнь прожил в Нью-Йорке, и никогда никто на меня не нападал и не вламывался в мою квартиру.

- До последнего времени.

- Я не думаю, что это был грабитель или злоумышленник, - пояснил он. - Во всяком случае, обычный злоумышленник.

- Кто же это такой?

- Хотел бы я знать, кто! - признался Крис. - В этой истории много неясного. Я спал. И у меня такое ощущение, что Аликс пострадала, пытаясь спасти мне жизнь.

- У тебя есть враги в Нью-Йорке? - У Сутан был богатый опыт по части того, к чему может привести, когда имеешь врагов.

Крис засмеялся.

- Может, и есть. Не знаю. Я специализируюсь по уголовным делам, но я защитник, а не прокурор. Так что вряд ли много.

- Тогда кто же мог напасть на тебя?

- Не напасть, - задумчиво произнес Крис. - Убить. Я уверен, этот подонок собирался убить меня.

- Но почему?

- Понятия не имею.

Сутан притронулась к его руке.

- Ну и как твоя подруга? Ты ведь поговорил с ней?

Крис кивнул.

- Не совсем с ней. Я разговаривал с ее сыном. С ней будет все в порядке.

Сутан почувствовала, что он не все сказал.

- Так все-таки что с ней?

Он вздохнул.

- Я разговаривал также с хирургом. Говорит, что у нее повреждены голосовые связки. Пока неизвестно, чем все это кончится. По всей видимости, изменится голос, но это не худшее из того, что ей угрожает.

- А худшее?

Он встал, склонился над фонтаном так, что струи воды из дельфиньих ртов попадали на его пылающее лицо. - В худшем случае она навсегда потеряет голос.

Сутан взяла его за плечи, повернула лицом к солнцу.

- Посмотри туда. Эти склоны холмов так красивы в это время года, - сказала она, указывая рукой. - Эта часть Франции дышит историей, не только красотами. Ты знаешь, что в XVI столетии Вене управлялся епископом, который потом стал Папой Павлом III? Он был по рождению итальянским князем. - Сутан повела рукой вокруг. - Почему бы нам не совершить экскурсию в историю. Здесь все рядом.

Она провела его через ворота виллы, затем вдоль по склону, и скоро Крис увидел, что они идут по гребню, похожему на хребет исполинского ящера, выползающего из самого центра земли.

- Мы находимся неподалеку от Турет-сюр-Луп, - сказала она, указывая на великолепные древние стены городка, построенного на самой середине хребтообразного гребня. - Именно там убили Терри. В церкви. - Она замялась, будто сомневаясь, говорить это или нет. - Мун сказал, что для него, наверно, особенно ужасно было умереть в святом месте.

- Не могу сказать. Когда мы с Терри читали Библию, это было, по преимуществу, интеллектуальным занятием.

- Но это было очень давно, - заметила она, - не так ли?

Они двинулись дальше, по направлению к Турет.

- Ты слышишь? - Сутан склонила голову, прислушиваясь. - Шум водопада. В особо тихие ночи его можно слышать и на вилле.

Они стояли на поросшем травой бугре, книзу от которого простиралась поросшая деревьями долина, а выше их средневековая каменная крепость торчала на зубчатом хребте, как сова на сучковатой ветке дерева.

Сутан стояла под оливковым деревом, прижав руки к груди. Они казались неестественно белыми на фоне ее темной одежды.

- Крис, я хочу тебе что-то сказать, что-то важное. Я никогда не переставала думать о тебе. Я была такая молодая тогда. Мы оба были. И я сделала то, что считала своим долгом.

- Не уверен, что тебя понимаю. Ты ведь сделала все, чтобы мы потеряли друг друга навсегда, не так ли?

- Я ужасно боялась. Мой отец дал мне ясно понять, что он собирается сделать с тобой.

- Я тебе не верю, - сказал Крис. - Я знал твоего отца. Он не убийца. Он просто не...

- Ты совсем не знал моего отца, - прервала его Сутан. - Ты был тогда чертовски самоуверен. Это меня ужасно бесило. Никогда не мог видеть дальше фасада, даже если подозревал, что фасад - фальшивый. О да, мой отец был вежлив, знающ, очарователен. Но он жил тем, что угождал то тем, то другим. Очень пестрой публике.

- Ты говоришь так, словно он торговал притираниями на змеином яде, возмутился Крис. - Я помню, он был всецело поглощен идеей политической революции. А мы верили только в себя.

- Позволь тебе заметить, - возразила Сутан, - что мой отец был самым опасным из всех торговцев именно потому, что верил в революцию. История полна людьми вроде моего отца. Умными людьми - порой даже гениальными - которые считали, что своими манипуляциями они смещают политический баланс сил в том или другом регионе, в то время как вся их деятельность сводилась к замене одного тирана другим. Но в процессе этой деятельности они сами накапливали огромное богатство и власть. И в конце концов все они - и мой отец тоже оказывались заложниками этих двух зол. Они были самыми злостными грешниками из тех, которых знало человечество.

- Твой гнев заслуживал бы лучшего применения, - сказал Крис. - Тогда ты, помнится, отказалась пойти со мной к властям и рассказать все, что мы узнали. Но все случилось именно так, как я боялся, что случится. С помощью денег и оружия, которое твой отец приобрел для них. Пол Пот и Красные Кхмеры захватили власть. Пол Пот раздел Камбоджу до гола, уничтожил ее прошлое, а потом, как в свое время русские, переписал историю своей страны на свой лад. А ведь у нас была возможность не допустить всего этого.

- Ты ошибался тогда, - возразила Сутан. - И ты ошибаешься сейчас. У нас не было никаких доказательств, и ты сам в этом убедился. Тебе казалось, что у тебя в кулаке зажат джинн, но как только ты его разжал, он улетучился, как дым. Видишь ли, мой отец тогда был очень могущественен: он мог двигать горы. Но этого ты не мог понять, потому что не видел результатов его работы. Точно так он никогда не позволял тебе увидеть другую сторону его личности - ту, которую мы с матерью прекрасно знали. В любом случае, поверь мне, он был абсолютно серьезен, когда говорил мне, что расправится с тобой. И он выполнил бы свою угрозу, если бы ты остался во Франции.

- Но вот я снова во Франции. Насколько долга у твоего отца память?

- Вообще-то, - сказала Сутан, - мой отец никогда ничего не забывал. - Она пожала плечами. - Но теперь это не имеет особого значения. Возможно, его уже давно нет в живых, так же, как и моей матери.

- Ты хочешь сказать, что не знаешь точно, жив он или умер? Как это понять?

- Он узнал о том, что я предупредила тебя об опасности, нарушив его строжайший запрет. И он просто выгнал меня из дома, отсек от семьи, как сухую ветку.

Вид на долину, простирающуюся внизу, был грандиозен. Густые заросли деревьев скрывали от них водопад, но шум его достигал места, где они стояли.

- Я на всю жизнь запомнил тот вечер, когда мы с тобой подслушали разговор Салот Сара с твоей матерью, - тихо сказал он. - Часто, читая в газетах о жертвах геноцида в Камбодже, я просто поражался, насколько точно Пол Пот выполнял то, о чем он говорил твоей матери: уничтожение политически активных людей, интеллигенцию, буддийского духовенства, - всех достаточно образованных людей, которые могли противодействовать ему. Десять миллионов людей, забитых, как скот, брошенных живыми в шахты. Но это еще не конец кошмарам: скоро стали распространяться слухи о лагерях по перевоспитанию. Детей учили шпионить за их родителями. Сколько случаев известно, когда десятилетние малыши становились предателями своих родственников! Часто по ночам я лежал без сна и все проигрывал в памяти ту сцену в посольстве США. Почему никто не хотел меня слушать? Почему никто не поверил мне?

Сутан молча слушала его, потом заметила:

- Ты сейчас очень похож на своего брата: взволнованный, озадаченный, немного недоумевающий. Он тоже часто так разговаривал со мной, но в нем эти черты растворялись в более темной смеси. Он тоже пострадал в свое время, так же, как и ты, но иначе, более болезненно. В нем было много жестокости, но была и боль, которая могла служить в какой-то мере оправданием. Как-то раз я увидела его в Турет, и пошла следом. Всю дорогу в Ниццу я думала, ты это или не ты.

- Но мы никогда не были похожи, - заметил Крис.

Сутан улыбнулась.

- Потом я это увидела. И я вернулась домой, решив навсегда забыть о нем. И забыла, пока однажды он не увидал меня в Турет, в ресторане. Я тоже увидала его через окно. Его лицо казалось грустным, задумчивым, но и решительным. Твои черты, которые я так любила в тебе. Черты, которые тот несчастный случай уничтожил или, во всяком случае, несколько деформировал... Он вошел в ресторан, сел за соседний столик. Потом как-то сам собой завязался разговор. Он был заинтригован, узнав, что я художница. И ему очень понравились мои работы, когда я их ему показала.

Крис почувствовал, как в нем подымается слепой гнев.

- И ты сразу же с ним легла в кровать?

Сутан удивленно подняла брови.

- Разве это так важно?

- Да, - ответил Крис. - Очень.

- О Крис! Что за дурная привычка вечно себя изводить!

- Все-таки ответь. Я хочу знать, - упорствовал он.

- Сначала объясни, зачем.

- Затем, что он был моим братом, затем, что мы с тобой любили друг друга! - Затем, прибавил он про себя, ты была для меня тогда всем на свете.

- Он захотел помочь мне, - сказала Сутан. - Мне была нужна помощь.

- Какого типа помощь?

Сутан закрыла глаза. Ее веки дрожали, будто она спала и видела сны.

- Семья Муна - можно сказать, и моя семья - была весьма известна в Камбодже во время правления Лон Нола, - тихо сказала она. - И, в результате этого, у них появилось много врагов, врагов могущественных и непримиримых. Когда Муну удалось бежать во Францию, у него были опасения, что враги последуют за ним. И он нашел меня. Мы долгое время не виделись с ним. Свидание было кратким, так как он боялся подвергать меня риску.

И именно я убедила его приехать сюда, в Вене, и устроить для себя здесь убежище. И я не захотела с ним расставаться, почувствовав в нем родную кровь. Я ненавидела мать, а он был так непохож на нее. Я часто видела во сне мое раннее детство в Юго-Восточной Азии, а Мун был частицей того мира, и с ним я открывала для себя родину снова и снова. Так что он был для меня как родной брат.

Но он все время опасался, что его враги доберутся до него и убьют. Эта мысль ему покоя не давала до такой степени, что он постоянно тренировался и настоял, чтобы и я тренировалась вместе с ним. Он знает многие виды боевых искусств. Его духовная выучка просто поразительна: как Тибетские монахи, он может неделями находиться в состоянии анабиоза и ходить по огню.

Конечно, таким вещам он и не брался научить меня за какие-то месяцы или даже годы. Но он научил меня убивать. Я сопротивлялась, не желая этому учиться, и он однажды даже разозлился и выгнал меня из виллы. "И чтоб духу твоего здесь не было", - крикнул он мне. Но я вернулась. И делала то, чему он меня учил. Занималась я весьма прилежно, хотя мне было противно до тошноты изучать эти вещи. Ты даже не представляешь, сколько способов разработано для того, чтобы быстро убивать людей, Крис!

Дни шли за днями, недели сливались в месяцы, а месяцы - в годы. Никто не появлялся с замыслом убить Муна, но он все был во власти страха за свою жизнь и продолжал настаивать, чтобы и я не бросала занятия боевыми искусствами.

Очень немногие люди посещали его виллу. Ну, конечно, Терри, несколько камбоджийцев, эмигрировавших во Францию. Время от времени какая-нибудь девушка. Но никогда никто из его деловых партнеров. В этом он был кремень.

К моногамии у Муна склонности никогда не было. Но одна из его девушек появлялась на вилле чаще, чем другие. Она тоже из кхмеров, и Мун ее знал, когда еще жил в Камбодже. Они, фактически, выросли вместе, играли, плавали в Меконге, нежились в грязи на берегу, возможно, и любовью занимались с малых лет. Я ее очень смутно помнила. Пожалуй, преобладающей эмоцией во мне была ревность, когда я ее увидала на вилле. Посмотрел бы ты, как Мун таращился на нее!

Но она, со своей стороны, всегда была очень мила по отношению ко мне. Раз или два, помню, приносила мне подарки, когда приезжала на уик-энд на виллу: не хотела, чтобы я чувствовала себя забытой. Ее внимание еще больше распаляло мою ревность.

В один из уик-эндов - а это было во время самых жарких недель августа, и было жарко и душно, как в бане, - Мун объявил, что ждет ее. Они двое у меня уже в печенках сидели, и я сказала, что, пожалуй, поеду в Ниццу на пару дней. Он упросил меня остаться, но когда я увидала ее улыбающуюся рожу, я почувствовала дикое желание врезать ей хорошенько. Мне стало самой нехорошо от таких мыслей, и я уехала.

Уже вечерело, но было неимоверно жарко. Моя машина стояла целый день на солнце и, не успела я отъехать и на милю от виллы, как у меня потек радиатор.

Я поискала станцию техобслуживания или хотя бы заправочную станцию, где есть механик, но было уже слишком поздно. Все закрыто. Я вытащила из машины сумку с постельным бельем и ночнушкой и на попутке добралась до виллы. Никто мне не открыл ворота, но, к счастью, у меня был свой ключ, и я им воспользовалась, чтобы не звонить.

Их я нашла в библиотеке. Девушка Муна - его любовь с детских лет подсыпала ему что-то в бренди, и он лежал на ковре. Лицо серое-серое. Без сознания или уже мертв - я не знала. А она стояла над ним, намотав на кулаки струну от пианино.

Сутан внезапно остановилась. Лицо ее было бледным, мученическим, как у пациента, которого врач заставляет рассказывать о травме, явившейся причиной жутких страданий. Крис было положил ей на плечо руку, но она нетерпеливым жестом сбросила ее, будто ее кожа была слишком чувствительной и не переносила прикосновений.

- Ну и что было дальше?

- Что? - Ее голос, повторивший вопрос, звучал удивительно глухо. - Я ее убила. Приблизилась к ней сзади, как меня учил Мун. Она не слышала, где ей! И сломала ей шею. Потом отвезла Муна в больницу. А потом чуть не покончила жизнь самоубийством.

- Что ты. Сутан! - Крис пришел в ужас. - Почему? Ты же спасала жизнь брата. Спасала себя, если на то пошло. Тебе не приходило в голову, что она бы и тебя убила при случае?

Глаза Сутан сверкнули.

- Это все неважно! - А потом эта вспышка быстро погасла. - Тебе этого не понять. - Ее голос звучал опять глухо.

- Так объясни мне тогда!

- И этого я не могу, - откликнулась она. - Понять это может только тот, кто сам убивал другого человека. - Она подняла на него глаза. - Но я тебя знаю, Крис. Тебе этого никогда не приходилось делать. Слава Богу, ты никогда не почувствуешь то, что чувствовала я тогда.

- Ага, так вот чем тебе Терри помог! Научил тебя самоистязанию? Научил растравлять свое чувство вины?

Сутан кивнула.

- Это чувство и тебе не чуждо. Что-что, а его ты хорошо знаешь! - Потом она взглянула на него. - Извини, Крис. Это было жестоко с моей стороны.

Крис смотрел на окружающие холмы и думал, как это получилось, что жизнь прошла мимо него. Столько самых разных событий происходили в жизни людей, которых он любил, а он все это время крутился, как белка в колесе своей профессии адвоката.

- Ты не ответила на мой вопрос, - напомнил он ей, наконец прервав молчание. - Ты сразу же с ним легла в кровать?

- Я думала, ты забыл, - печально улыбнулась Сутан. - Он так напоминал мне тебя. Тебя, каким ты был до того несчастного случая.

- Я такой, какой есть, - заявил Крис, и в этих словах смешались и злость, и грусть, которые захлестнули его душу от такого ответа Сутан. - Такого, каким я был, не вернуть. Нельзя вернуть того, что ушло безвозвратно.

- Ты говоришь о себе, как о покойнике. Вот в этот момент Крис и понял, почему желание узнать о том, что случилось с Терри во Вьетнаме, превратилось у него в навязчивую идею. Потому что явление именно такого рода произошло и с ним - таинственное и неуловимое - в тот день, под дождем, когда он лежал, обжигаемый болью подвернувшейся ноги. В висках стучал ненужный напор адреналина, а в душе стонала тоска несбывшихся надежд. Потому, что финишную линию ему уже никогда не пересечь.

- Юноша, которого ты знала, - сказал он, - тот le coureur cycliste, как однажды назвала меня твоя мамаша, тот юноша действительно умер.

- Почему? Потому что ты проиграл ту гонку?

- Я мог победить, - сказал он, не желая вновь переживать то, что пережил тогда. - Мне надо было победить.

- Но не победил, и ты до сих пор не смирился с этим, даже после всех этих лет. - Она покачала головой. - Ты больше похож на брата, чем ты думаешь. Он всегда жил прошлым, и ты - тоже.

Сутан отошла от дерева. У нее была походка танцовщицы: центр тяжести смещен ниже, чем у других людей, где-то на уровне бедер и нижней части живота. Японцы называют это качество "хара", и необычайно высоко ценят.

Эта походка казалась Крису сексуальной. А, может, это Сутан сделала ее таковой. А, может, он сам наделил все это сексуальностью.

Когда она была совсем рядом, когда он уже чувствовал ее дыхание, она подняла руку и убрала прядь волос с его лба. Рука не торопилась опускаться.

- Помнишь, я спрашивала тебя, обучался ли ты когда самообороне? - спросила Сутан. - Я хочу показать тебе кое-что сейчас.

- Зачем?

Она пожала плечами.

- Мы не знаем, во что оказался вовлеченным Терри, но, факт остается фактом, из-за этого он лишился жизни. Не кажется ли тебе, что и тебе есть смысл поостеречься?

- Может, лучше просто обратиться в полицию?

Сутан взглянула на него удивленно.

- А что ты им скажешь?

- Только то, что ты только сейчас сказала мне.

- И как же, ты думаешь, полиция отреагирует на твое заявление?

Он не ответил. Тогда она взяла его правую руку.

- Сожми кулак, - попросила она и, когда он выполнил ее просьбу, провела пальцем по первому ряду костяшек. - В драке обычно используются они. - Затем она, нажав на эти костяшки, слегка вытянула его кулак, так что второй ряд костяшек выдвинулся вперед. - Теперь сожми пальцы покрепче, - инструктировала она его, - и твой удар получится более эффективным.

Затем она направила его кулак в свое солнечное сплетение.

- Бей сюда. Или в подмышку - вот сюда, под эту кость, - говорила она, прижимая костяшки его пальцев к своей нежной коже. - И то, и другое болевые точки, где начинаются нервные волокна. Здесь, поэтому, и источник силы.

Он взял ее руку, сжал ее крепко, чтобы остановить ее внутреннюю дрожь.

- Я всегда помню, - сказал он тихо, - как ударил тебя в тот вечер в саду. Помню звук удара, помню, как откинулась твоя голова, как сразу покраснела щека. Помню ненавидящий взгляд твоих глаз.

- Я тогда тебя ужасно ненавидела.

- Я хотел, чтобы у тебя тогда появился такой взгляд. Мне надо было, чтобы ты ненавидела меня с такой же силой, с какой я презирал себя. За то, что искал тихую гавань, что бежал как можно дальше от Вьетнама. А Вьетнам преследовал меня по пятам, и это было не спроста. Я думал, что мне надо найти свой театр военных действий.

- Теперь я знаю, что я проиграл Тур де Франс именно в тот момент, как ударил тебя в припадке самоедства, увидав себя в тебе. Как и я, ты стояла в стороне от главных битв того времени.

- Кто это сказал, что я стояла в стороне?

- Твоя мать, - признался Крис. - Мы разговаривали о тебе.

- Ты хочешь сказать, что она говорила обо мне? О Господи, только не говори мне, что она так здорово сумела провести нас обоих!

- Что?

- И все потому, что ты не захотел с ней переспать, - печально сказала Сутан. - Твоя моральная устойчивость привела ее в ярость. И, раз ей не удалось соблазнить тебя, она постаралась сделать так, что и я не смогла долго удержать. Она враз раскусила тебя. Это был один из ее талантов. И она всегда знала, на какие кнопки нажимать.

- Ты в самом деле считаешь, что она виновата в нашей размолвке?

Сутан кивнула.

- К сожалению, да.

- Но ты ведь действительно не хотела участвовать в делах, в которые были вовлечены твои родители.

- Подстрекательство к бунту, поставка оружия, шантаж, убийство. - Сутан подняла глаза на него. - А ты бы хотел?

- А, черт!

- Ну ладно, это дело прошлое, - Сутан махнула рукой. - Забудем об этом. И я тебя не виню. Твоя щепетильность сделала тебя таким ранимым.

- Но все это время...

- Скажи мне лучше, - прервала она его, - если бы ты не подслушал разговор моей матери с Пол Потом в тот вечер в саду, если бы мы не поссорились, если бы ты не ударил меня, если бы ты выиграл Тур де Франс, - что тогда?

- Тогда бы между нами не встали проклятые тайны, - он так и не смог заставить себя дать ей другой ответ.

Она передразнила его надутые губы.

- Бедная детка таскает всюду свое разбитое сердце людям на показ!

- Не всем людям, - поправил он. - Только тебе. - Но он понимал, что она в чем-то права. Как и во всем остальном. Дело в том, что она его знала лучше, чем он знал сам себя.

- Интересно, - сказала она, - знаешь ли ты, что в тебе гибнут таланты манипулятора? Тогда в этом, я думаю, кроется единственная существенная разница между тобой и Терри. Он не только знал, как надо манипулировать людьми, но и отдавал себе отчет, насколько здорово это у него получалось.

Крис вспомнил слова Макса Стейнера о его так называемом "бархатном молоточке", которым он умел вбивать в сознание присяжных точку зрения его клиента. Он пожал плечами.

- Все юристы умеют это делать в той или иной степени. - Но он знал, что радости это умение манипулировать людьми ему не приносит, во всяком случае, после дела Маркуса Гейбла. Слова других о том, что он добился успеха в своей профессии - даже стал своего рода знаменитостью - теперь коробили его.

- Нет, - сказала Сутан. - Ты все-таки нечто из ряда вон, Крис. Так же, как и твой брат.

Крис отвел глаза в сторону.

- Мой брат, мой брат! - Он уже начинал злиться. - Почему ты все повторяешь, что то я похож на Терри, то веду себя, как Терри?

Сутан хладнокровно встретила его взгляд.

- Даже сейчас, после его смерти, ты все еще боишься его.

Крис отпрянул.

- Боюсь? - Что-то холодное и неприятное зашевелилось у него внутри.

- И всегда боялся, Крис. - Сутан своей вкрадчивой, кошачьей походкой двинулась прочь от него. - Никогда не могла понять людей, которые обожают какого-либо человека, поклоняются ему, как идолу...

- Я никогда не поклонялся Терри!

- Конечно, нет. - Она опять поддразнивала его. - И ты никогда не бил меня. И никогда не любил.

На это Крису нечего было возразить. Он пошел за ней следом, и так приблизился, что не смог противостоять искушению - и коснулся ее.

- Не сказала бы я, что это ты хорошо придумал, - мягко попеняла она.

Но его уже нельзя было остановить. Его руки обвились вокруг нее. Она попыталась вырваться.

- Крис, не... - Когда он впился в ее губы, годы, казалось, растаяли. Как будто он снова вернулся в то лето Тур де Франс, а скользкие от дождя парижские улицы, бегущая собака, несчастный случай - это только какое-то эфемерное будущее, которое может и не произойти. Он вновь почувствовал себя уверенным и полным жизни.

- Сутан, - прошептал он ее имя. Вот он, тот момент, которого он, сам того не зная, ждал с того самого мгновения, как услыхал в телефонной трубке ее голос.

Он увлек ее на землю, уткнулся лицом в ее грудь. Он ощущал запах лета и солнечного света. А, может, он просто возбудил соответствующие центры в мозгу...

- О Господи! - Она ответила на его поцелуй и обхватила его ногами.

Крис расстегнул ее блузку, опустился немного пониже, а она, изогнув спину, запустила ему в волосы свои пальцы. И он сразу же вспомнил этот ее жест, вспомнил, какие ласки ей нравились. Это было все равно как забираться на свой велосипед в первый раз после того, как он оправился от травмы: страшно, сердце так и стучит, но так сладки воспоминания о том, что было раньше, и чего ему так не хватало эти годы, что у него дух захватило.

Полуденные тени ползли по долине, как гибкие дикие кошки.

Сутан плакала, когда они занимались любовью медленными, долгими, страстными качками. Она выгнула спину и, когда радость близости стала невыносимой, когда от сладостной муки она закатила глаза и дыхание застряло по полдороги к легким, она судорожно подалась вперед, схватила его за бедра и крепко прижала его к себе, содрогаясь всем телом, и дыхание ее вырывалось резкими, короткими всхлипами.

И затем, по-прежнему держа его крепко, она осела на него со всего маху, обвившись вокруг него, окутав его всего, захватив все его существо так, что он не выдержал, взорвался внутри нее и весь содрогнулся в экстазе.

Солнце, медленно описывая свой обычный круг по небу, осветило вершину водопада, и вода заблестела серебром, освещая тьму, которая собралась, как годы, у его основания.

Кристофер и Сутан казались плоскими, как вырезанные из папиросной бумаги, сквозь стекла полевого бинокля Сваровского, 6Х50. Данте еще подрегулировал резкость и продолжил наблюдение. Он лежал, распластавшись, на камне на пятьдесят ярдов выше них, похожий на гигантскую ящерицу, греющуюся в лучах полуденного солнца.

Он начал следить за Сутан еще с того времени, когда она была на своей квартире в Ницце, причем гораздо более умело, чем иезуит, которого она так быстро раскусила.

После последнего нелицеприятного разговора с тем человеком, которому он поручил следить за Сутан (расстрига-священник из ордена иезуитов, переживавший тяжелое время), Данте решил сам взять на себя это тонкое дело. С самого начала разговора с ним Данте почувствовал, что иезуит отводит глаза, и понял, что у того получилась осечка. Сначала иезуит не признавался: эти католики порой бывают очень упрямы. Но Данте скоро расколол его.

Как и М. Мабюс, Данте вырос под оранжевыми небесами Вьетнама. Хотя воевали они в разных местах, но Данте слыхал кое-что о подвигах М. Мабюса, который к тому времени был своего рода живой легендой.

Ко времени личной встречи с М. Мабюсом Данте уже работал на Мильо, который дал ему новое имя и значительно повлиял на его мировоззрение. Мильо учил Данте мыслить более широкими категориями, чем его родная страна, видеть ситуацию масштабно, наблюдая за приливами и отливами международной политики.

Данте знал, что Мильо пытался воспитывать и М. Мабюса, но там было уже слишком поздно. Мабюс был уже похож на гранитную глыбу, от которой, при желании, можно отбить кусок, изменив форму, но не содержание.

Чтобы расколоть иезуита, Данте потребовалось около двадцати минут. К тому времени на полу образовалась темная лужица крови и пота. Но это была, так сказать, лишь разминка. Священник понял это и начал исповедываться: Отче, прости меня, ибо я согрешил.

Естественно, это было не в натуре Данте прощать кого бы то ни было, но, тем не менее, он принял исповедь, слушая со все растущим возмущением о грехах иезуита: похищение из квартиры Сутан ее трусиков, что навело ее на мысль, что кто-то что-то искал у нее, последовавший за этим захват его в Кур-Салейа владелицей трусиков с полным рассказом ей и о Лесе Мечей, и о том, на кого он работал с упоминанием даже имени Данте.

В приступе праведного гнева он врезал изо всей силы кулаком в болевую точку священника под его правой рукой. Смотря в безжизненное его лицо, он думал, как ему теперь подчищать то, что этот нечестивец нагадил. Он терпеть не мог убирать за другими людьми. Большую часть войны он делал это за русскими, которых он, не в пример Мильо, ненавидел еще больше, чем он ненавидел американцев.

Начав слежку за Сутан, он поехал за ней в аэропорт. Установив, прибытия какого рейса она дожидалась, он пошел к администратору и, воспользовавшись удостоверением, которым в свое время его снабдил Мильо, попросил список пассажиров. К своему величайшему удовольствию он увидел там имя Кристофера Хэя.

Он следовал за ними по пятам весь этот день, хотя, поскольку был вынужден делать это пешим, дело это было не безопасным. Не стоит недооценивать мисс Сирик. Иезуит сделал такую ошибку и за это поплатился жизнью.

Наблюдая за ними сейчас, он облизывался. Предчувствие поживы или просто похоть? Трудно сказать.

В своем воображении он пережил не раз все пытки, которые перенес, находясь в тюрьме во Вьетнаме: сидел под капельницей, из которой вода падала на выбритую точку на голове; зарытый по шею в песок, он следил глазами за раскаленным диском полуденного тропического солнца, чувствовал, как ему в мошонку загоняют иглы из бамбука.

Он просидел в тюрьме полтора года во время войны, и даже Мильо не мог его вызволить. Изредка видел М. Мабюса, хотя целый год они находились в одной и той же тюрьме. Изоляция, вкупе с пытками, по расчетам его палачей, должны были уничтожить его личность с такой же эффективностью, с какой химикаты сводят краску с куска дерева.

Слой за слоем слущивались с личности Данте, пока он не дошел до такого состояния, что потерял всякую ориентировку в пространстве и во времени. Он был уже на пороге того, чтобы рассказать своим врагам все, что они хотели знать, все, что он поклялся хранить как тайну.

Но затем, как какой-то подарок судьбы, его по ошибке поместили в одну камеру с М. Мабюсом. Они оба ждали возобновления пыток, и М. Мабюс заговорил первым.

- Мужайся. Еще один страдающий дух находится рядом с тобой.

- Кто ты, - спросил Данте, - ангел или дьявол?

- Я - это ты, - ответил Мабюс. - Мы с тобой одно существо.

- Как долго мы здесь находимся?

- Сделай вдох, а потом выдохни, - ответил М. Мабюс. - Вот как долго.

- Я на пределе. Даже не могу точно сказать, ты - реальность или иллюзия.

- Это не суть важно, - сказал М. Мабюс. - Мы здесь, чтобы спасти друг друга. Думай обо мне, а я буду думать о тебе. Всегда помни этот момент. Тогда время пройдет незаметно.

Звук открываемой двери камеры.

Данте сморгнул. Он опять на поросшем лесом горном хребте, с которого видно Турет. Капля соленого пота попала в глаз. Он покрутил колесико, навел свой "Сваровский" на сплетенную парочку. Они уже закончили.

Он видел их обнаженные тела. Теперь не мешало бы посмотреть на их обнаженные души.

Сив заснул на борту самолета, совершающего полет в Ниццу. Заснул, читая отчет Билли Мэйса о нападении на Аликс Лэйн. Из-за своего поврежденного горла он так храпел во сне, что испуганная стюардесса разбудила его.

Билли Мэйс был негр-детектив, с которым Сив работал патрульным в Южном Бронксе, Нью-йоркском филиале ада на земле. Там для патрулирования департамент предпочитал брать представителей этнических меньшинств: негров, испано-язычных иммигрантов и прочих:

Билли оказался в самой гуще драки между бандами и острие стилета зацепило его за подбородок, прежде ему удалось свалить предводителя "скорпионов", который размахивал им. Этот шрам Билли Мэйс носил с гордостью.

Свой отчет о нападении на Аликс Лэйн он принес в отдел уже после того, как Сив отправился с Драконом в Чайна-Таун, и Диана сообразила приобщить копию этого отчета к остальным делам, интересующим Сива, и принести все это к нему в больницу. В своей записке Сиву Билли Мэйс указал на две причины, по которым он хотел бы, чтобы Сив посмотрел его. Во-первых, "железный веер" фигурировал в этом деле в качестве возможного орудия нападающего, и, во-вторых, нападение имело место в квартире известного адвоката по имени Кристофер Хэй. Последняя строчка в записке Билли гласила: "Кажется, ты служил во Вьетнаме с одним пижоном по имени Хэй? Я не ошибся?"

Во рту у Сива пересохло, голова раскалывалась от боли. Перелет, как он понял, не очень хорошо подействовал на него в его теперешнем состоянии. Пошел в туалет, облегчился, потом плеснул себе в лицо холодной водой. Посмотрелся в зеркало, осторожно потрогал красный рубец на шее.

- Боже, этот гад Транг здорово меня разделал!

Заглатывая таблетку, увидел, как за его отображением в зеркале блеснуло зарево напалма. Хотя три четверти срока он провел там, но не Вьетнам обычно Сив вспоминал, думая о военной службе, а о Камбодже. "Сумеречная зона" - так в шутку называли Камбоджу в те дни, когда американские вспомогательные части порой пересекали границу этой нейтральной страны. Там, позади, пограничный столб. Ты только что проник в... Камбоджу.

Он выбрался из крохотного помещения туалета с поспешностью, словно почувствовал приступ клаустрофобии, слыша свое собственное дыхание, напоминающее ему взбесившиеся дедовские часы. Втиснулся в свое сидение третьего класса, завидуя пассажирам, летящим вторым, а, тем более, первым классом. Тем, кто при деньгах. А полицейские, как говорится, богаты не деньгами, а сознанием того, что служат закону.

И, в конце концов, стоила ли игра свеч? На службе он или нет, а в мире преспокойно все идет своим чередом. Никто на работе, наверно, даже не заметит, что он отбыл во Францию. От грустных мыслей он отвернулся к иллюминатору и уставился сквозь плексиглас в пустоту - серую, холодную и такую далекую от всего на свете.

Он всегда считал, что Закон - прежде всего: прежде личных пристрастий, даже прежде семьи. Внезапная смерть Дома столкнула его лицом к лицу с его упорядоченным, подчиненным Закону миром. Теперь, когда Дома с ним больше не было, он обнаружил, что все больше отдаляется от его монотонных ежедневных трудов, предпринимаемых ради того, чтобы Закон торжествовал хотя бы на крошечном участке планеты.

Понятие "закон" казалось теперь более абстрактным Сиву. Оно сжалось до жалких размеров, которые были присущи этому понятию во время войны. Закон не спас жизни Доминику. Более того, Доминик погиб, а Закон словно упивается своей инертностью.

Закон стал громоздкой, бесполезной недвижимостью, вот чем! Хуже, чем бесполезной, - обременительной.

Он вернулся к отчету Билла Мэйса. Кое-что в нем притянуло его внимание, как магнитом. Кристофер Хэй несколько дней назад покинул страну, чтобы привезти тело своего брата Терри, умершего в городке под названием Турет-сюр-Луп. Он не указал причины смерти брата, но дал адрес, по которому его можно найти в случае необходимости. И, что самое интересное, это в том же городе, который указан на записке, данной Аль Декордиа Доминику. Адрес Сутан Сирик, ниже ее имя, а еще ниже - приписка рукой Дома: Спасен?

У Сива голова кругом пошла от этих совпадений. Терри Хэй, с которым он служил во Вьетнаме, умирает примерно в то же самое время, как в Америке убивают Доминика. Он умирает во Франции, и его брат Кристофер едет за телом Терри и собирается остановиться в отеле "Негреско" в Ницце. Дом и Декордиа убиты вьетнамцем по имени Транг, который также делал попытку убить и Сива.

Какой смертью умер Терри Хэй? Погиб в автокатастрофе? От сердечного приступа? Свалился со скалы? Или убит? Может, и его пришил Транг? И если это так, то за что?

Что здесь вообще творится, черт побери?!

Сив закашлялся и сплюнул кровью в носовой платок, на мгновение закрыл глаза от сильных ударов в голове. Вспомнил Терри Хэя, странного, погруженного в себя человека, трудно сходившегося с людьми, крутого парня, когда в этом была необходимость. Тем не менее, Сив уважал его и всегда чувствовал к нему симпатию. Жаль, что и его уже нет на свете. Интересно, каков его брат, Кристофер? Сив открыл глаза и, призвав на помощь все свои внутренние силы, начал читать отчет по делу нападения на Аликс Лэйн с самого начала.

Есть ли еще какая-то причина, что имя Кристофера Хэя ему знакомо? И тут он вспомнил. Так и есть. Точно. Они с Аликс Лэйн были главными антагонистами по делу Маркуса Гейбла. У них в участке было много домыслов и споров по поводу того, виновен или не виновен Маркус Гейбл. Фактически, в последние недели процесса они ни о чем другом и не говорили.

Сив вспомнил, что Кристофер Хэй постоянно акцентировал, что Гейбл был ветераном Вьетнамской войны, хотя потенциально этот факт мог обернуться против его подзащитного. И еще: почему Аликс Лэйн не раскрутила эту тему, указав на то, что человек, научившийся убивать на войне, знает сотни способов, как лишить человека жизни? Впрочем, это было рискованно делать. Гейбл ведь не просто ветеран, а еще и герой впридачу, увешанный медалями до йинь-янь. Кто знает, сколько среди присяжных заседателей вьетнамских ветеранов?

Сив оторвался от бумаг и уставился в иллюминатор, чтобы дать глазам отдохнуть. Транг. Во Вьетнаме. Сива преследовало лицо Транга. И Вергилий рядом. Между этими двумя людьми были крепкие связи. Возможно, и сейчас поддерживаются. Транг и Вергилий.

Закрыв снова глаза. Сив увидел танцующих апсара, огромные каменные лица Будды и Вишну: там, в пуповине мироздания, индуизм и буддизм слились. Ощутил запах кардамона, щедро приправленных специями овощей, почувствовал вновь страх, как бы их не окружили Красные Кхмеры и не помешали им довести до конца их странное задание, выполнять которое они начали.

Задание Вергилия. Всегда на заднем плане любого задания маячила фигура Вергилия, дающего указания.

Он решил позвонить Диане, как только приземлится, и попросить ее посмотреть военный послужной список Вергилия. Его подлинное имя было Арнольд Тотс. Сив в те годы был в душе детективом, и он докопался до этого, хотя Вергилий об этом, по видимому, так и не узнал.

Сив подумал, что превращается в параноика, видя в каждой тени заговорщика. Ну и ладно! Диана уже намекала, что я свихнулся.

"Ты ломаешь все правила, уважать которые всегда учил меня, сказала она. Не ломаю, ответил он - и имел на это основание. Только сгибаю немного, чтобы ими удобнее было пользоваться. Но он видел взгляд ее глаз и слышал ее невысказанное замечание: А какая разница между тем и другим?"

- Но Господи Иисусе, ведь это о Доме мы говорим! - подумал Сив. О моем брат. Если я не позабочусь о том, чтобы с ним обошлись по закону, то кто позаботится?

Крис открыл глаза. Над ним колыхались переплетенные ветки оливкового дерева. Рядом с ним было теплое тело Сутан. Воздух вокруг них прямо-таки потяжелел от запаха секса. Но лето и солнечный свет все еще были с ними, едкие и уютные, как дым костра.

- Вот что происходит, - изрек он, - когда занимаешься любовью с женщиной, которую не надеялся больше увидеть.

- И что же?

- Это как сон. Будто ничего этого не было. И будто все это плод твоего воображения, что все это случилось в твоей душе, а тело вовсе не участвовало.

Она провела рукой по его потной груди.

- И от моей руки тоже исходит ощущение духовности?

- От нее исходит ощущение лета и дыма костра, - ответил он, оглядывая мирный пейзаж. Кроме того, у него было ощущение, что он преодолел чудовищное расстояние, чтобы добраться сюда, куда большее, чем четыре тысячи миль, отделяющие Вене от Нью-Йорка.

Она повернулась к нему лицом, поцеловала в губы.

- Никогда не думала, что увижу тебя снова. Затем, откинувшись назад, заметила в его глазах "думающее" выражение. - О чем это ты?

- О Лесе Мечей, - ответил Крис. - Существует ли он на самом деле? За ним Терри гонялся всю жизнь. Зачем? Неужели для того, чтобы, как ты говоришь, получить власть над опиумными баронами Шана? Насколько я наслышан о ситуации там, в такое верится с трудом. Во-первых, для того, чтобы повелевать ими, надо их прежде сплотить. И я не думаю, что есть такая сила на земле, которая была бы в состоянии сделать это.

- Тогда, я думаю, пришло время рассказать тебе еще кое-что о Лесе Мечей, сказала Сутан, начиная одеваться. Она поняла, что идиллия кончилась, во всяком случае, пока. Надо вернуться к делам и попытаться все-таки выяснить, что было на уме Терри и за что его убили. - Лес Мечей - старинный талисман, дающий его обладателю поистине неограниченную силу.

- Согласно легенде, Лес Мечей был изготовлен монахом-ренегатом по имени Махагири много столетий назад. Это был аскет, который написал "Муи Пуан", сборник религиозных текстов. Сборник настолько, как выражаются современные политики, ревизионистский, что книга была немедленно запрещена.

- Другие теравадан-буддистские монахи подвергли Махагири остракизму. Написав "Муи Пуан", представляющую собой новую интерпретацию учения Будды, он провозгласил себя Бодхисаттвой, то есть Буддой будущего. Этого правоверные буддисты потерпеть не могли.

- Говорят, что для монаха изгнание - самый тяжелый вид наказания. В безлюдных, обледеневших горах, где Махагири обрел себе приют, он заключил союз с Равана, главным демоном в нашей мифологии. Долго Равана искал путей, как подорвать учение Будды. В Махагири он, кажется, его нашел.

- Махагири выточил Лес Мечей, обмакивая его в кровь Равана. Затем меч был закопан. Согласно легенде, он должен пролежать в земле тридцать столетий, чтобы обрести свою полную силу.

Крис, молчавший во время всего рассказа, спросил:

- Что монахи нашли в "Муи Пуна" столь опасного? - Уже полностью одетые, они шли мимо водопада по дороге к Турет-сюр-Луп.

- Теревадан-буддисты верят в тридцать один уровень существования. В "Муи Пуан" говорится о целой тысяче уровней, где обитают демоны, черти и лжебодхисаттва.

- Ну и что?

- Кроме того, в книге говорится и о Лесе Мечей. С его помощью можно открывать всю эту тысячу уровней и смешивать их с тем уровнем, в котором живет обладатель талисмана, выпуская заточенных там демонов на землю.

- Но все это, как ты сама сказала, лишь миф.

Сутан кивнула.

- Я тоже так считала. До того, как получила доказательство существования Леса Мечей.

Крис невольно улыбнулся серьезности, с которой Сутан рассказывала эту любопытную легенду.

- Ты хочешь сказать, что веришь в то, что кто-то может использовать этот меч и выпустить миллионы буддистских демонов на нашу планету?

Сутан вовсе не обескуражил ироничный тон Криса.

- Более того, - сказала она, я верю в то, что это уже произошло.

- Ты это серьезно? - удивился Крис. - Не может быть, что ты веришь в это мумбо-юмбо.

- Я хочу, чтобы ты понял меня правильно, - сказала Сутан. - Я верю в существование зла, олицетворением которого являются демоны, черти и ложные бодхисаттва. Ты же не будешь отрицать существования торговли опиумом. Она дает сотни миллионов долларов тем, кто контролирует выращивание опиумного мака, очистку и распространение готового продукта. Она даем им невообразимое могущество. Прибавь к этому страдания пристрастившихся к наркотикам людей, и ты получишь всех демонов, чертей и ложных бодхисаттва, населяющих всю тысячу разновидностей ада, описанных в "Муи Пуан".

- Но другие верят в эти олицетворения зла в прямом смысле, особенно те, кто контролирует торговлю опиумом в Бирманской секции Золотого Треугольника. И они достаточно могущественные люди, чтобы считаться с их верованиями. Лес Мечей, если он существует - а я верю, что он действительно существует обладает могуществом, потому что эти люди верят, что он им обладает.

Они прошли мимо грохочущего водопада. Впереди уже виднелись приметы, по которым можно судить о том, что они приближаются к городу. Например, загородный ресторан, стилизованный под "мулин" - старинную мельницу, жернова которой перерабатывали оливки. Куры разгребали лапами сухую землю во дворике.

- Очень важно, чтобы ты понял это хорошенько, - продолжала Сутан. - Шан не похож на все другие места на земле. Это плато можно назвать средоточием огромной силы, как рукотворной, так и духовной. Поверь мне на слово: нет ничего невозможного там для человека, обладающего Лесом Мечей.

Крис не стал с этим спорить.

- Это возвращает нас к Терри, - сказал он. - Что он делал со своим сегментом Леса Мечей?

- Я уже говорила, что...

- Не могу я поверить в то, что Терри занимался торговлей опиумом. Это слишком гнусное, слишком мерзкое занятие, чтобы вот так, без доказательств, поверить, что мой собственный брат был вовлечен в этот преступный бизнес.

- Веришь ты в это или не веришь, - боюсь, это ничего не меняет, - сказала она. - Какие тебе доказательства требуются? Давай рассуждать логично. Терри отчаянно пытался спрятать что-то невероятной ценности. Он пишет тебе открытку - после десятилетия молчания. Только крайне отчаянная ситуация могла заставить его сделать это. Эта ценность была, конечно, Преддверие Ночи.

- Тут есть один момент, который беспокоит меня, - сказал Крис. - Если ему было так необходимо срочно связаться со мной, почему он просто не поднял трубку и не позвонил мне?

- Но ведь прошло так много времени, - пожала плечами Сутан. Столько враждебных чувств по отношению друг к другу. Не так легко это забыть - и взглянуть в лицо всему этому.

- Но ты сама сказала, что он оказался в отчаянной ситуации, - покачал головой Крис. - Я все-таки никак не могу понять, почему из всех средств связи он предпочел почтовую открытку? Медленную, ненадежную, способную просто затеряться в пути? - Он достал ее из кармана. - На ней даже нет марки.

- Верно, - согласилась Сутан. - А я и не заметила. Действительно, странно.

Крис вертел открытку и так, и сяк.

- И я все думаю, почему именно открытка? Только туристы имеют обыкновение интересоваться открытками.

В этот момент они достигли вершины небольшого возвышения на хребте, и весь городок Турет-сюр-Луп показался, как на ладони. Освещенный полуденным солнцем, он был похож на какое-то мифическое место, вроде Камелота или Авалона.

Крис перевел взгляд с города на открытку, которую он все еще держал в руке, и увидел тот же самый вид в миниатюре, запечатленный с той же самой точки. Сердце его сильно забилось, и он воскликнул, высоко подняв открытку, Посмотри, Сутан! Посмотри! Здесь же Турет-сюр-Луп!

Он засмеялся, видя ее удивленное лицо.

- Разве тебе не ясно? Терри оставил для меня не просто открытку, а открытку с видом. Причем, с видом Турета. - Он схватил ее за руку, и почти бегом потащил ее по гребню горы. - Вот где он спрятал Преддверие Ночи! В Турет-сюр-Луп!

М. Мабюс чувствовал себя пленником. Когда-то он был солдатом, сражающимся на родной земле, оккупированной чужеземцами. Теперь, возвращаясь во Францию, М. Мабюс как бы снова примерял цепи. Но через эти цепи он обретет свободу. Правда, теперь он не был уверен, что действительно обретет. Но он встал на тропу и чувствовал себя обязанным пройти ее до конца.

И на этот раз его плен ощущался иначе, чем прежде, когда солнце казалось привязанным к деревьям и не шевелилось в небосводе, обжигая его насильно раскрытые веки, когда его заставляли смотреть на этот пылающий диск, чтобы его образ навеки врезался в его сознание.

М. Мабюс сидел в своей машине в аэропорту Ниццы, наблюдая за транспортным потоком, похожим на парад роскошных хромированных автомобильных форм, текущий мимо него под лучами щедрого послеполуденного солнца. Его больное воображение рисовало ему, как эти четкие, плавные линии автомобильных тел раскрываются, подобно экзотическим цветам, от страшного лобового столкновения на высокой скорости. Его душа радовалась зрелищу окоченевших конечностей, обескровленных и застывших на покрытой дорогой кожей баранке руля, зрелищем человеческих голов, застрявших в выбитых окнах, и в волосах запеклась кровь и блестят осколки автостекла, зрелищем коротких юбок, задравшихся на холодных бедрах, выставляющих напоказ затянутые в тончайший шелк женские прелести. Солнце, которое сверкало и плясало, отскакивая от полированных боков автомобилей, было с ним всегда: шел ли дождь, плыли ли над вершинами деревьев серо-зеленые тучи, сидел ли он в своей норе, где была такая тьма, словно он был заточен заживо в гробнице глубоко под землей.

Его злорадствующие тюремщики постарались лишить его не только места, где он мог лечь и поспать, но даже места, где он мог облегчиться. Его морили голодом, били, мочились на него, кормили собачьими объедками. Но не сломили.

Целых восемнадцать месяцев длилась эта пытка. Этот срок мог казаться узнику и восемнадцатью годами и восемнадцатью минутами, в зависимости от того, было ли время его другом или же он позволил ему стать своим врагом. Когда кругом враги, становится насущной необходимостью иметь друзей в пустой тьме и в слепящем свете.

Он укрылся, как древняя муха в янтаре, в таком месте, где ни звук, ни образ, ни человеческая эмоция не могли нарушить торжественную тишину времени. Он научился манипулировать временем и использовать его, как другие используют тексты и предания, чтобы приумножать знания. Он научился рассматривать смерть ни как конец, ни как начало чего-то. Она стала его союзником. Как-никак, а смерть ведет брат-близнец времени.

Он помнил то время, когда он еще не умел манипулировать временем и смертью. "Суниата учит, что мир окружен грехом, - говорил ему его палач во время допроса в том совершенно лишенном света месте, куда его приволакивали после сеанса облучения его глазного дна солнцем. - Тем не менее, многие ученые тексты утверждают, что грех есть мудрость".

Во время допросов он все ходил вокруг М. Мабюса, как искусственный спутник вокруг земли. М. Мабюсу это движение действовало на нервы, как невозможность почесать зудящее место.

"Наша мудрость, - говорил допрашивающий, - или, точнее, мудрость наших отцов требует подавить Тройной Огонь Желания, Вражды и Заблуждения. А я есть Кама-Мара, Любовь и Смерть, великий маг Заблуждений". Кама-Мара, как было известно М. Мабюсу, был последним врагом Сиддхарты, будущего Будды, который был послан искушать его, когда он возлежал под деревом Бо.

"Подавив все виды огня, который подстегивает нас в нашей бренной жизни, мы достигаем нирваны. Если мы чего-либо не хотим, значит, этого нам и не нужно. И когда все желания пропадают, истинный смысл бытия раскрывается перед нашим просветленным взором".

Палач продолжает кружить вокруг него, как тигр вокруг своей добычи. "Но в тебе все еще есть желание. И пока оно сохраняется, я знаю, что одержу над тобой победу. Я знаю, что в конце концов ты расскажешь мне без утайки все, что знаешь".

М. Мабюс верил ему. У него не было причины ему не верить. Но в том месте, где-то между сном и бодрствованием, когда разум сонно жмурится, а дух - дышит, М. Мабюса посетил свернувшийся кольцами змей.

Его плоская, словно масляная голова поднялась над кольцами, разглядывая его, раздвоенный язык то втягивался, то вытягивался. "Чего ты хочешь? спросил он голосом неземного существа. - Каковы твои желания?"

И М. Мабюс, осознавая, что находится в компании бога или богоподобного существа, ответил: "Во мне горит ненависть, которая, по сути своей, греховна. В моем сердце холодный ветер. Я хочу очистить свой дух".

И змей, обвив его своими кольцами, попросил: "Покажи мне его, и я его тебе почищу".

"К стыду своему, - признался М. Мабюс, - я искал его в себе, но не нашел".

Треугольная голова начала раскачиваться перед его лицом, и раздвоенный язык прикоснулся к его кончику носа. "Я сделал так, как ты просил", - сказал змей.

Не отрывая глаз от извивающейся, как змей, сплошной линии машин, М. Мабюс пересек разделительную полосу и, зайдя в телефонную будку, опустил в прорезь карточку из тонкого пластика, набрал номер, затем код допуска. Услышал гудки и почувствовал, пожалуй, впервые, что его окружают звуки и образы Ниццы.

Услышав в трубке знакомый голос, он назвал себя. Голос ассоциировался в его сознании с джунглями в огне напалма и рисовыми плантациями, покрытыми водой. - Я вернулся, - сообщил он, - Доминик Гуарда мертв, но его брату Сиву удалось уцелеть. Полиция помешала. А что касается Кристофера Хэя, то и здесь осечка: женщина вмешалась. Да, все еще жив. - Затем он выслушал, как всегда, очередные ценные указания.

Наконец он повесил трубку, повторил процедуру с пластиковой карточкой, но набрав другой номер. Сказал свое "зрасьте!" Мильо, выслушал, закрыв глаза темными очками от слепящего солнца, то, что тот ему сказал.

- Турет? - переспросил он. - Вы уверены? - Через минуты он кивнул. - Да, подтвердил он. - Все понятно.

Опять пересек разделительную полосу, сел в машину и поехал в северном направлении. Туда, где его ждали горы.

Мун посмотрел многозначительно на Могока и сказал:

- Мне нужна женщина.

- Ничего нет проще, - откликнулся тот.

- Не просто женщина, - пояснил тот, - а необыкновенная женщина.

- Не думаешь ли ты, что с этим уточнением задача стала труднее?

- Нисколько, - ответил Мун. - Я просто пытаюсь выражаться как можно точнее.

Могок засмеялся, и рубин, вставленный у него вместо зуба, сверкнул, как огонек в ночи. Могок любил смеяться не только потому, что у него был веселый характер, но также потому, что это давало ему возможность пофорсить своим роскошным рубином. После убийства Ма Линг, организованного Генералом Киу, обстановка в лагере не располагала к веселью, да и у него самого от этого в душе образовалась какая-то пустота. До чего же приятно, подумал он, быть в состоянии хотя бы посмеяться. Спасибо за это Муну.

- У меня есть на примете одна, - сказал Могок. - Ее отец у меня в долгу. Сейчас он загребает большие деньги, работая с Адмиралом Джумбо, и все благодаря мне. Так что он сделает для меня все, что попрошу.

Мун кивнул.

- Давай ее сюда.

Когда Могок вернулся минут двадцать спустя, он вел за собой, как на буксире, девушку. Ей было, наверно, лет четырнадцать, а, может, даже меньше. Тем лучше, подумал Мун. Она была очень красива, с темными глазами с поволокой, со стройной, грациозной шеей, с невероятно густыми волосами.

- Годится, - сказал Мун, скрывая удовольствие под маской безразличия. Было бы неосмотрительно показывать Могоку свои чувства, поскольку это обошлось бы Муну в дополнительную плату, а он, будучи рожден и воспитан в Азии, привык никогда не платить тому, кого считал своим должником.

- Ну и что ты с ней собираешься делать? - спросил Могок, наблюдая, как Мун ходит кругами вокруг девушки.

- Зажги огонь, - изрек Мун, - и жди, когда кто-нибудь загорится. - Затем он усадил девушку, велел принести чай и что-нибудь поесть. Она ела с большим аппетитом, не ломаясь, как маленький зверек. Когда и Мун насытился, он велел унести грязную посуду. А потом начал рассказывать девушке свои тайны. Он ей сказал, что его основной промысел - не торговля слезами мака, как здесь все считают, а сбор информации для коммунистического Китая.

Там, за границей, весьма встревожены ростом могущества и боеспособности отряда Генерала Киу, и планируют нанести мощный удар по Десятому Сектору, очистив территорию раз и навсегда от присутствия боевиков этого опиумного барона. Я на хорошем счету как агент, объяснил он, и у меня весьма ответственное задание: найти слабину в оборонительных укреплениях Генерала Киу.

Закончив эту саморазоблачительную тираду, Мун попросил девушку повторить все, что он здесь наговорил. Она повторила все почти дословно. Весьма удовлетворенный этим, Мун отпустил девушку, наказав рассказывать все, что она здесь услышала, каждой женщине в лагере Адмирала Джумбо. Он знал, что не пройдет много времени, когда предатель, кем бы он не оказался, клюнет на отравленную приманку в виде секретов Муна. Слухи и сплетни, в конце концов, являются самым надежным источником информации для любого агента.

- А теперь, - сказал Мун, когда они остались одни, - нам ничего не остается делать, как ждать.

Могок достал глиняную трубку, набив ее черным, вязким веществом. Зажег ее, сделал несколько затяжек, потом передал Муну. Долго сидели они рядом, окутывая себя облаками ароматного дыма, создающего причудливые образы в воздухе, цементируя таким истинно азиатским способом свою дружбу.

Аликс плакала.

Был я когда-то солдатом,

Чужие пески полил кровью своей.

Слова этой песни, всплывшие вдруг из далекого прошлого, отдавались эхом в грохочущей тишине ее сознания. Лишенное голоса, лишенное движения, оно стало огромной, пустой сценой, через которую разрозненные воспоминания вдруг проносились, кувыркаясь с ловкостью акробатов. Настоящее исчезло, будущее тоже, и только прошлое обрело прямо-таки болезненную осязаемость, вероятно, из-за дефицита сенсорных впечатлений. Существование оказалось сведенным к бессистемным импульсам, вспыхивающим в ее мозгу.

Может, поэтому она вдруг вспомнила про свое бегство от родителей, о ее любви к дедушке, о Празднике Тыквы в Сирклевилле? Может, поэтому ей вдруг больше всего на свете вдруг захотелось вернуться назад, в Сирклевиль? А что в этом городке было такого необыкновенного? Просто скопление старых домиков, стоящих вдоль пыльных улиц, в которых жили люди с вечно слезящимися от этой пыли глазами.

Был я когда-то влюбленным,

В глазах твоих думал я счастье свое отыскать.

Впрочем, на этот вопрос легко ответить. Дело не в самом Сирклевилле, а в том, что этот город для нее символизировал. А символизировал он свободу. Дома у своих родителей она чувствовала себя пленницей их вечных свар, беспробудного пьянства отца.

Все в Сирклевилле наполняло ее счастьем. Время летело незаметно и, не успеешь оглянуться, а уже пора возвращаться домой. Домой, где время ложилось на ее худенькие плечи, подобно свинцовому скафандру, где атмосфера была такой леденящей, что, казалось, нет сил дожить до конца дня. Она даже как-то попросила подругу звонить ей каждое утро и каждый вечер, перед сном, чтобы напомнить ей, что за окнами ее дома нормальная жизнь идет своим чередом. Как будто она жила в темнице.

Невозможность хоть каким-то образом контролировать окружающую ее жизнь действовала на нее всегда угнетающе. Эта тюремная атмосфера заставляла ее убегать из дома. Она же заставила ее выйти замуж за Дика. Дика, которого, как она теперь отлично понимала, она никогда не любила. Просто удивительно, как она вообще ухитрилась прожить с ним несколько лет. Единственным объяснением могла быть подсознательная потребность воссоздать тюремную атмосферу ее детства, чтобы бежать от нее навсегда и бесповоротно.

И скоро найдется желающий

Сказать вам, что все я налгал.

И вот теперь он вернулся, незваный-непрошеный, и Аликс плакала, потому что хотела, чтобы он ушел и не имела возможности хоть каким образом сообщить ему об этом. Она была узницей этой больничной палаты, связанная бинтами, прикованная к койке. Она не могла ли говорить, ни двигаться, и в те редкие часы, когда она не спала, ее охватывал неописуемый ужас. Не за себя, хотя она и очень боялась, что ее голос никогда к ней не вернется. Она боялась за Дэнни. Она не хотела, чтобы ее сын общался с Диком. Дэнни такой доверчивый, такой открытый. Одному богу известно, каким дерьмом Дик засоряет ему мозги. Ей бы хотелось спасти сына от всего этого, а она лишь может лежать здесь, беспомощная и бессильная, отгоняя от себя мысли о том, что она никогда не сможет говорить и что ее карьера юриста кончена. Как быстро жизнь лишила ее всего! Ведь только несколько дней назад она была независимой, здоровой, хозяйкой своей жизни. Может, все это было сном? Она чувствовала себя пассажиркой, ждущей автобуса, который никогда не придет. Ее ощущения бытия были извращенными, образы и ситуации, которые приходили на ум, искаженными, пугающими, как будто видимыми в кривом зеркале.

Время ползло по-черепашьи, еле переводя старческое дыхание, - ее всегдашний компаньон, как и тогда, в годы детства. Оно словно издевалось над ней своей медлительностью в течение дня, оно заставляло ее просыпаться в поту по ночам. Воспоминания были ее единственной отрадой, но и они вскоре превращались в орудие пытки, напоминая ей о том, чего она теперь лишена и чего, возможно, у нее уже никогда не будет.

О Господи, Боже мой! Где Кристофер? Если бы она хоть почувствовала его рядом, просто подержала его руку, убедилась, что он помнит о ней и о Дэнни. И Сирклевиль ушел в далекое прошлое, и дедушка давным-давно в могиле. Этой поддержки она лишена навсегда.

Хотя она и знала все это прекрасно, но, тем не менее, не могла запретить себе перестать желать, чтобы все это вернулось. И желала она этого страстно.

Кристофер, где ты теперь? Собираешься ли возвращаться домой?

И порою подумаю

Просто так, невзначай:

Будешь ли вспоминать обо мне?

- Я абсолютно убежден, - сказал Крис, обращаясь к Сутан, - что брат никогда и не собирался посылать эту открытку.

- Тогда зачем он...?

Солнечные лучи не достигали мостовой на узких улицах Турет-сюр-Луп, оставив каменные фасады домов затененными, будто погруженными в искусственные сумерки.

- Своего рода страховка для него, - прервал он ее на полуслове, - и своего рода завещание мне.

Сутан взглянула на него с удивлением.

- О чем ты говоришь? Ты хочешь сказать, что он знал, что скоро утром?

Возвращающиеся из школы ребятишки пронеслись мимо них, перекликаясь и смеясь. Ранцы на спине так и подпрыгивали, когда они бежали по извилистой улочке.

- Не совсем так, - ответил Крис. - Не, учитывая опасность, которой он, по-видимому, подвергался, он не исключал такую возможность. Эта открытка была мерой предосторожности. Видишь ли, он знал, что, в случае его смерти, открытка дойдет до меня. Либо ты ее мне передашь - как оно и вышло - либо полиция.

Мамаша звала дочку, стоя у раскрытой двери, и, когда они проходили мимо, до них донесся запах свежеиспеченного яблочного пирога. В просвет между домами можно было видеть сверкающий под лучами солнца водопад - там, откуда они только что пришли.

- Когда мы были маленькими, мы оба обожали всякие головоломки. Любимый занятием Терри была игра под названием "Лабиринт". Он ее особенно любил, наверно, потому, что ему всегда удавалось надрать меня, когда мы с ним в нее играли. Я, со своей стороны, предпочитал головоломки типа криптограмм, требующие большего интеллектуального напряжения. Я ему, бывало, писал записки разными кодами. Он всегда ужасно психовал, когда ему удавалось их прочесть.

Каскад падающей воды, теперь частично в тени, принял загадочный, даже зловещий вид, как будто он содержал предостережение. Хотелось заглянуть в его самые глубины, и невозможность сделать это создавала тревожное чувство, чувство опасности.

- Значит, открытка эта, - высказала предположение Сутан, - тоже головоломка. Крис кивнул. - Своего рода, да.

- Если это так, то в открытке должен быть намек на то, где в Турет-сюр-Луп он спрятал Преддверие Ночи. Но я не вижу никаких намеков.

- Естественно, - сказал Крис, внимательно разглядывая обе стороны открытки. - Потому что, если бы ты увидела, то и другие тоже, а Терри не хотел рисковать. - На картинке не было никаких значков, в тексте записки не было лишних точек и черточек на буквах.

- И остается вопрос, что он собирался написать в постскриптуме, - заметила Сутан.

Крис посмотрел на буквы Р. S., улыбнулся и кивнул.

- Вот именно. Есть здесь магазин игрушек?

- Да. По-моему, надо идти вниз.

Она бросила на него недоумевающий взгляд и повела налево, а потом еще раз налево. По дороге она поглядывала на витрины, но не потому, что ее интересовали выставленные там товары. Внезапно улица вновь пошла вверх. На левой стороне Крис увидал магазинчик детской одежды и игрушек. Они вошли.

- Bonjour.

Продавщица была круглолицей, пышнотелой женщиной лет пятидесяти. Она улыбалась им из-за прилавка.

- Bonjour, madame, - поздоровался Крис. Очень внимательно он начал изучать полки, на которых были разложены крохотные рубашонки, брючки, курточки, мягкие игрушки, куклы с фарфоровыми лицами. Сутан, время от времени поглядывающая через плечо на открытую дверь, поинтересовалась:

- Чего ты ищешь?

- Сам не знаю, - ответил он. - Но что бы это ни было, его здесь нет.

Когда они снова оказались на узкой улочке, он пояснил:

- В старые годы, когда слова делились на приличные и неприличные, и последние, будучи запрещенными, были особенно интересными для нас, я придумал сокращение для одного из них, которое меня особенно волновало. И я пользовался им, когда предки были рядом, и только один Терри знал, что оно означает. Я говорил Р. S. вместо слова "pussy".

- Значит, Р. S. на открытке означает вовсе не "постскриптум"?

Они двинулись потихоньку дальше.

- Нет.

- Тогда что же оно означает?

Крис засмеялся.

- Это американский сленг18. - И он объяснил ей значение этого слова.

Недоумение Сутан еще более усилилось.

- И все-таки я совсем не вижу связи между этим словом и тем, где Терри мог спрятать кинжал.

- Как бы там ни было, - сказал Крис, - но, зная Терри, можно предположить, что это своего рода юмор. - Он с удивлением обнаружил, что, поняв значение этой почтовой открытки и занявшись поисками талисмана, в который он не верил, он почувствовал себя ближе к брату, чем тогда, когда он был жив. Это и обрадовало, и опечалило его. Обрадовало, потому что, значит, братские чувства не совсем атрофировались в нем, опечалило, потому что это не случилось при жизни Терри.

Приятно было, что все это предназначалось только для него. Терри оставил свое дело в его руки, как бы говоря, что Крис был единственным человеком, которому он мог доверить продолжение того, что он начал.

Но что это за дело? Крис чувствовал все усиливающееся опасение по мере того, как он приближался к разгадке Терриной криптограммы и к обладанию Преддверием Ночи. Неужели Сутан была права, и Терри действительно был связан с торговлей наркотиками? Но зачем это ему? Ради денег? Но ведь Крис знал, что Терри никогда особенно не интересовался деньгами. Иначе он бы не откалывался от отца, а влился в его бизнес, сулящий многомиллионные барыши.

Что еще, кроме денег, мог дать контроль над переправкой опиума с Востока на Запад? Если верить Сутан, - и власть. Но зачем человеку, стремящемуся к власти над другими, идти добровольцем на войну, убивать и рисковать возможностью быть самому убитым или поколоченным?

И тут вспомнились слова Маркуса Гейбла насчет войны: "Все это упиралось в вопрос о власти над другими. Те, кто понял истинную природу войны, воспользовались своим пониманием и выжили. Остальные, так или иначе, погибли".

Терри выжил. И даже более того, преуспел. Мог Вьетнам расшатать его моральные устои так, как он развратил Маркуса Гейбла? Могло его тлетворное дыхание выжечь в нем чувство чести и человеческого достоинства?

Стоя теперь в центре старинного городка, почти не изменившегося с более простых, но не менее жестоких времен, Крис чувствовал, как страх холодит его спину, угрожая парализовать всякое желание продолжать расследование. И не только ради памяти брата, но и ради самого себя. Поскольку, продолжая идти по пути, намеченному его покойным братом, разве не ставил он под удар и собственную мораль? Что он, собственно, собирается делать с Преддверием Ночи, если завладеет им? Что если для того, чтобы узнать, кем был Терри, он будет вынужден и сам...

Вынужден сделать что?

Крис понятия не имел, что именно, но у него было ощущение, что найти Преддверие Ночи значило не кончить что-то, а только начать. Начать что? Куда приведет эта тропа? Что с ним самим станет? У него было такое чувство, словно он бросал на полпути свою собственную жизнь и начинал другую, и, что самое скверное, будто он ждал этого момента всю свою жизнь.

- Крис?

- Да?

- Что с тобой? - всполошилась Сутан, хватая его за локоть. - У тебя такое остолбенелое выражение на лице, как у того черного кота вон там.

- Просто задумался над... - Он внезапно замолк, уставившись на витрину, задрапированную черным бархатом. В середине ее была фигурка женщины в традиционном костюме арлекина - в красных и белых ромбах. Ее голова слегка наклонена в сторону, руки подняты кверху, ноги в высоких ботфортах застыли, в позе, символизирующей быстрый бег. За ее спиной виднелась фигурка дьявола, широко раскинувшего руки, приготовившегося захватить ее в свои объятия и спрятать под свой черный плащ.

- Крис?

- Подожди минутку. - Приглядываясь к хрустальной слезе, то ли нарисованной, то ли приклеенной к ее маске, тоже разрисованной красно-белыми ромбами, заметил, что из-под маски леди вытарчивали... кошачьи усы, темная шерсть и треугольные уши. Так это же Кот в Сапогах! Киска-пусси!

- Что это?

- Художественный салон, - ответила Сутан. - Славится куклами-марионетками. Правда, шикарные?

Крис рассмеялся, глядя на Кота в Сапогах на витрине. - Готов биться об заклад, что одна из них более чем шикарная.

За дверью была лестница, с верху которой на них смотрела марионетка в средневековом костюме с прекрасно исполненной петушиной головой. Крис было направился к лестнице, чтобы войти непосредственно в помещение салона, как Сутан взяла его за локоть.

- Ты иди, а я должна выйти наружу на минуту. На ее лице он заметил тень озабоченности.

- В чем дело?

- Надо удостовериться кое в чем. Может, это и звучит неправдоподобно, но мне кажется, что за нами следят.

- Я пойду с тобой.

- Нет, именно этого ты не сделаешь, - быстро возразила она. - Пожалуйста, не мешай мне. Я знаю, что делаю. Кроме того, Преддверие Ночи здесь, как ты считаешь, и тебе надо заняться им. - Она засмеялась. - Да не беспокойся ты. Я могу постоять за себя.

- То есть?

- Я никого не боюсь, - очень серьезно произнесла она, а затем одарила его мимолетной улыбкой. - Притуши свой укоризненный взгляд. Ты традиционалист почище Терри.

Крису все это не понравилось, но в том, что она говорила, был свой смысл. Однако, Терри запрятал это Преддверие Ночи весьма основательно...

- Хорошо, - согласился он, - но давай хотя бы договоримся, где встретимся.

- Почему бы нам не встретиться в церкви? - предложила Сутан. - По-моему, подходящее место, не так ли?

Спустившись по лестнице в хорошо освещенный выставочный зал, он увидал огромное количество марионеток с головами различных животных. Среди них был веселый попугай какаду, мрачная сова, свинья с алчными глазами. Но единственным котом был арлекин в витрине.

На стенах висели картины двух-трех современных живописцев. Написанные маслом, в сочных, ярких тонах, они напоминали ему персидские ковры. Изображенные на них объекты были сочными, притягивающими, чувственными.

Человек средних лет приветствовал Криса, когда он вошел в зал. Они были одни в салоне.

- Меня заинтересовал арлекин, выставленный в витрине, - сразу же сказал Крис.

- Этот арлекин и дьявол изготовлен не мной и не в моей студии, - сказал хозяин салона. - Вот и все, что я могу вам сообщить об этих марионетках. Художник изготовил их не на продажу, а только чтобы выставить. - Он широко развел руками, извиняясь. - Может, вас заинтересует что-нибудь еще? Например, мой какаду или сова?

- Нет, меня интересует только арлекин, - ответил Крис. - Не мог бы я каким-нибудь образом связаться с художником?

- Ну, обычно это не в наших правилах, чтобы...

- Пожалуйста, - оборвал его Крис. - Это очень важно.

Человек смерил Криса с головы до ног, как будто прикидывая его рыночную стоимость. Затем кивнул и исчез за черной бархатной портьерой за его столиком в углу зала.

Крис остался один в салоне, окруженный роскошными марионетками, одетыми в средневековые костюмы. Сова, хитрая и неприступная, хранила непроницаемый вид, но какаду, казалось, был не прочь поделиться какой-то темной, но не лишенной пикантности тайной.

Услышав шорох бархатной портьеры, Крис обернулся, ожидая увидеть владельца выставочного зала, но вместо него вышел худой и бледный господин, глаза которого были плохо различимы за темными стеклами очков в массивной оправе.

- Чем могу служить, monsieur?

- Вы сделали Кота в сапогах?

- Oui, monsieur. Je suis Monsieur Aspey. L'artiste c'est moi. Но этот арлекин не продается. Если вы хотите точно такого же, это займет...

- Но я хочу приобрести именно этого, - перебил его Крис.

- Pardon, monsieur, но, как я уже сказал, этот...

- Я Крис Хэй, - сказал он, - брат Терри Хэя. Вы ведь для него сделали Кота в сапогах, да?

В человеке произошла удивительная перемена. Глаза, казавшиеся до того водянистыми и индифферентными, стали умными и проницательными.

- Тогда, пожалуй, у вас есть что показать мне? Крис достал открытку.

- Р. S., - указал он.

- Хорошо, - кивнул головой М. Аспей. - Купчая предъявлена. Теперь мы можем продолжить разговор.

-... иша... тип... я... тиз...

- Merde, - выругался Мильо, - неужели никак нельзя добиться лучшей слышимости?

- Извините, никак, - ответил техник, манипулируя дисками и рычажками. По-видимому, в комнате есть какой-то источник магнетизма, вроде мотора. Когда они поворачиваются в определенном направлении - я бы сказал, по направлению к двери - слышимость падает на пятьсот герц.

- Ладно, давайте прослушаем все целиком, - попросил Мильо, присаживаясь на кончик стула. Сейчас он собирался услышать фрагмент разговора между Логрази и его незнакомым собеседником, и где-то под ложечкой трепыхалось предчувствие, что сейчас он получит важную информацию.

- Готово, - сказал техник, нажима кнопку. В динамике послышался голос незнакомца: "...не люблю привлекать посторонних. Сам знаешь, какой урон причинил нам Терри Хэй. И с точки зрения безопасности это никуда не годится".

"В данном случае, боюсь, без этого нам не обойтись, - раздался голос Логрази, едва слышный сквозь кошмарное шипение пленки и белые шумы, образовавшиеся из-за системы фильтров, которые техник использовал, чтобы усилить голоса. Позвякивание ложечки о чайную чашку оказалось таким громким, что Мильо невольно зажмурился, и техник немедленно задвигал рычажками. - Вы что там думаете, что можно въехать в бизнес на одном желании? Нам нужен Мильо. Только у Мильо есть необходимые средства и организация, чтобы закрепиться на территории. Он знает там все лучше, чем мы можем надеяться когда-либо узнать. Теперь, когда Терри Хэй устранен, Мильо расчистил для нас место. И уже этим он доказал свою пользу. Поверь мне, это единственно разумный способ решить проблему".

"Я поставил себе за правило никому не верить, - возразил голос. - Именно поэтому я только что побывал в провинции Шан. Когда Старик решил, что я должен вернуться, так сказать, в отчий дом, он дал мне ясно понять, что я должен влезть в дело досконально.

"Я думаю, потому он и уговорил меня вернуться сюда. Вас здесь Терри Хэй охмурял, как хотел. Старику все это до чертиков надоело".

"Но без Мильо нам не подъехать к Адмиралу Джумбо, - возразил Логрази. Поскольку Лес Мечей у Мильо, он говорил мне, что..."

"Фрэнк, ты меня совсем не слушаешь. Я только что из Бирмы. И я побывал у Адмирала Джумбо. В результате наших с ним переговоров, можешь считать, мы уже в деле. Можно сказать, Белый Тигр уже заработал".

Мильо этот диалог привел в ярость. Если они думают, что его можно вот так, запросто, отшить, то они ошибаются. Что они, эти ублюдки, американские мафиози, принимают его за дилетанта, вроде Терри Хэя? Тогда у него найдется, чем их удивить. И еще, что это за чушь насчет договора с Адмиралом Джумбо? Мильо знал ситуацию в регионе слишком хорошо, чтобы поверить, что какой-то там мафиози может запросто прийти к Адмиралу Джумбо, забирать у него товар и отправлять его по путепроводу, который он налаживал столько лет.

В его голове царил хаос от такого количества вопросов, на которые он не мог ответить. Взяв себя в руки, он дал знать технику продолжать крутить пленку.

"Господи Иисусе, - услышал он голос Логрази, - не зря про тебя всякие истории рассказывают. Ты прямо-таки волшебник".

"Да, именно так меня и называли. Но не торопись с аплодисментами. Ты мне говорил, что Лес Мечей у Мильо. Он нужен мне. Пусть это будет моей платой за то, что я запустил для вас Белого Тигра. Забери его у него". Магнитофонные диски перестали вращаться.

Техник улыбался.

- C'st assez clair pour vous?19

- Достаточно чисто, чтобы понять каждое слово, - ответил Мильо, прерывая свои раздумья. Кто же этот незнакомец? Вот что ему не терпелось узнать.

И вдруг все внутри Мильо похолодело. Что-то застрявшее в памяти, как воздушный пузырь, оторвалось от дна и поднялось на поверхность. Волшебник. Именно так меня и называли, сказал о себе незнакомец.

Мильо знавал человека по прозвищу Волшебник, но очень давно, в Индокитае. Это не может быть тот самый человек, никак не может. Это абсолютно исключено. Он достал из ящика стола фотографии, незнакомца, сделанные его специалистами по слежке. Лицо кинозвезды.

Волшебник. Невозможно, повторял он про себя вновь и вновь, как заклинание. Это невозможно. Я не знаю этого человека. Он не может быть Волшебником. Но это пустое самоутешение не помогало из-за все растущего ужаса Мильо.

Он чувствовал, как волосы на голове его зашевелились от этого ужаса.

Оставив Криса, Сутан вышла на улицу и, не оглядываясь, свернула налево, потом спустилась вниз по круто уходящей вниз мощеной улице, потом направо и еще раз направо. Сама того не зная, она шла путем Терри по направлению к церкви Богородицы из Бенва.

- Son et lumiere, - подумала Сутан опускаясь все глубже и глубже - в самое сердце Турет-сюр-Луп. Звуки и свет - мои союзники сейчас. Улицы так узки, что любой звук отдается эхом от каменных фасадов зданий, а косой свет бросает на стены длинные, резко обозначенные тени. Используя то и другое, она могла следить за своим преследователем.

Она заметила его уже давно, поймав его отражение в витрине магазина. Толстое стекло, стоящее под углом, послужило ей, как своего рода зеркалом заднего вида, в которое она могла видеть всю улицу за своей спиной. И другой раз - когда они находились в магазине игрушек: тень двигалась слишком медленно по направлению к открытой двери, а затем отступила назад, очевидно, чтобы сразу же увидеть их, когда они выйдут из магазина.

Кто же это следит за ней? Конечно, не иезуит, с которым она уже имела удовольствие столкнуться в туалете ресторана "Сафари". Наверно, кто-то повыше? Интересно, признался иезуит в грехах или сумел скрыть их? Скорее всего, первое, поскольку он не показался ей человеком с сильным характером.

Ее тень была явно из Азии, возможно, из Вьетнама, и это ее весьма беспокоило. Как она уже рассказывала Крису, ей приходилось сталкиваться с врагами Муна до того. Убив любовницу Муна, Сутан оказалась втянутой в такую спираль ненависти к самой себе, что чуть не покончила с собой. Не важно, что ее действия были продиктованы необходимостью отвести удар от Муна. Она действовала против своей натуры. Таким образом война и ее последствия ворвались в ее жизнь, как сумасшедший в дом, перевернув все в ней вверх дном.

Терри спас ее от самой себя. Если бы не он, она бы точно не выжила. Как она любила его! Заботясь о нем больше, чем о самой себе, она смогла выйти из саморазрушительного состояния. И, раз увидав темницу, сотворенную ею же самой, она могла поостеречься входить опять за ее самозапирающиеся двери.

И теперь она опять видела перед собой эту мрачную цитадель, где она уже сиживала, прижав острый нож к голубым венам на своем запястье, и понимала, что здесь, в Турет-сюр-Луп ее карма. И смерть Терри, и сама его жизнь, - все подталкивает ее к этому. Ее собственная судьба переплелась с его судьбой, как будто он и не умирал.

Звуки шагов ее преследователя, повторяемые эхом, заставляли ее ускорять свой шаг. Сейчас она оказалась в улице, полностью затененной. В голубоватом свете искусственных сумерек было холодно, и она вздрогнула, обхватив себя руками.

Она была рядом с церковью Богоматери из Бенва. На ее строгом каменном фасаде образы страдания и искупления возвышались, как химеры, чья физическая уродливость символизировала разгул человеческих страстей.

Где-то башенные часы отбивали время. Прислушиваясь к их звуку. Сутан вжалась в холодный камень. Она слышала шаги ее преследователя, доносящиеся с другой стороны храма. Оставаться на улице не было смысла, но она, тем не менее, ждала, чтобы у ее преследователя не было сомнений относительно того, куда она направлялась.

Повернувшись, она проскользнула в окованные железом дубовые двери внутрь церкви, почувствовав, как шевельнулись ее волосы, будто от дыхания Бога, обитающего там.

Внутри храма царствовали тишина и полумрак. Только сквозь стрельчатые освинцованные окна проникал пыльный свет и падал на серые камни пола.

Она увидела каменную купель и, в глубине, - нишу. Свечи мерцали перед небольшим алтарем. Кто-то стоял там, склонив в молитве голову. Дальше кажущиеся темными в пыльном свете ряды деревянных скамей, ведущих к роскошному главному алтарю.

Воздух казался густым от курений и молитв. Сутан прошла мимо мраморной фигуры Богоматери из Бенва, покровительницы путешествующих, а немного дальше Мадонну и распятого Иисуса.

- Слишком много страданий, - подумала она. Слишком много крови.

Грехи человечества, казалось, висели в воздухе, как белье, сохнущее на веревке.

Она слышала, как что-то распевалось на латыни: молитва, евхаристия, псалом, а, может, что-то еще - она точно не могла сказать.

К этому времени она уже сориентировалась на местности, прикинув стратегические возможности разных мест внутри храма, только мимоходом подумав, где, интересно, был убит Терри, и где его кровь растеклась по холодному граниту пола, смешавшись с кровью Христовой.

Повернувшись, она быстро прошла назад по проходу между скамьями к тому месту, где была статуя Богоматери из Бенва. На противоположной стороне богомолец все еще стоял, склонившись в молитве. Сутан скользнула за мраморную статую.

Она почувствовала, как холодок пробежал по ее спине, когда она прислонилась к каменной стене. Мышцы напряглись. Втиснувшись в узкую щель между статуей и стеной, она прижалась щекой к гладкому в прожилках мрамору: с этого ракурса лучше просматривался вход в храм.

Наконец появился ее преследователь. Это был, точно, вьетнамец. Она в этом сразу же убедилась, только заметив его лицо. В нем не было ни искры человеческой души. Как будто он уже давно умер.

Сутан почувствовала, что дрожит. Плохой знак. Ее страх придаст ему силы, с которыми ей будет не просто совладать, и она начала мысленно укреплять свой дух для предстоящего испытания.

Сутан находилась в центре одного из пучков света, отбрасывающего ее удлиненную тень на серые камни пола. Тень омывала ступни Богоматери из Бенва, как темные морские волны, подымающиеся с приливом.

Он не стал поворачиваться туда-сюда, как другие стали бы, пытаясь найти глазами кого-то. Вместо этого он замер на входе, как вкопанный. Только его голова вертелась, как у совы, выискивающей свою поживу.

Губы цвета засохшей крови слегка приоткрыты, будто он пробовал воздух на вкус, как ящерка, пытаясь определить ее местонахождение. Глаза, как черные прожектора, разделили площадь на четыре сегмента и обшаривали каждый с такой тщательностью, что Сутан подумала, что так он, пожалуй, просверлит взглядом мрамор, за которым она пряталась.

Прекрати немедленно! Приказала она себе. Ты сама себя пугаешь. Но факт остается фактом: этот человек действительно пугал ее не меньше, чем ее пугали темные силы внутри нее самой, которые его присутствие выпускало наружу. Она почувствовала к нему дикую ненависть за то, что он принуждал ее к действиям, противным ее внутренней сущности. Постепенно эта ненависть подавила страх и она, наконец, почувствовала, что готова.

Тело сгруппировалось вокруг нижней части живота, сознание растворилось в Пустоте, куда запрещено входить мыслям о победе или поражении.

Данте все еще стоял в пыльном снопе света, когда Сутан отделилась от своего укрытия за спасительным мрамором. Ее тело перемахнуло через тень, падающую от статуи, и бесшумно опустилось позади него.

Но он все-таки почувствовал ее присутствие, голова его дернулась в ее направлении, и взгляд вцепился в нее, как коготь хищной птицы.

- Зачем ты меня преследуешь? - спросила она.

- Преддверие Ночи был продан нам, - ответил он страшным шепотом. - Я пришел, чтобы потребовать его у тебя.

- А где деньги? - спросила Сутан. - За него заплачено?

- Нас обманули, - ответил он. - Подсунули копию, которая гроша не стоит.

- Ты убил его, - глядя прямо в лицо Данте, Сутан никогда в жизни не была более уверена в своей правоте. - Ты подло убил Терри. Зачем?

- Я даже не присутствовал при совершении сделки, - сказал он в тщетной попытке разубедить ее. Хотя он помнил предостережение Мильо насчет нее, но он как-то не мог убедить себя в том, что она настолько опасна. - Я совершенно не в курсе, что там произошло.

Сутан пожала плечами и он, почувствовав опасность, попытался прочесть по ее глазам, что она замышляет.

- Это не важно, - сказала она странным, каким-то отрешенным голосом.

Услышь, Боже, голос мой в молитве моей: сохрани жизнь мою от страха врага. Укрой меня от мятежа злодеев... Звуки вечерки коснулись их слуха. Псалом царя Давида на французском языке...

- Он мертв.

... от происков коварных людей... Руки пусты. Наполнены лишь Пустотой. Медленно двинулась на него, говоря:

- Вот что важно. Не Преддверие Ночи, не ваши грязные сделки. Человеческая жизнь важна.

- Я ничего об этом не знаю, - сказал он, подготавливая себя к атаке, моей вины в этом нет.

... которые изострили язык свой, как меч; напрягли лук свой - язвительное слово...

Она атаковала, используя атеми, быстрые, рубящие точные удары ребром ладони и напряженной кистью руки, целясь под ребра, в сердце, в печень. Он ожидал нападения и молниеносными движениями рук отбил атаку, хотя она и действовала очень быстро.

Сутан захватила его правую кисть левой рукой и, когда он приготовился встретить ее атеми, откинулась направо в айкидо ирими, используя его собственную силу инерции, заломила его руку назад и врезала ему тыльной частью ладони в подбородок.

Данте откинулся назад и от боли чуть не потерял сознания. Но он вовремя затаил дыхание, и это спасло его. Используя запасной источник энергии, он нанес ей сильный удар ногой в верхнюю часть бедра, попав точно в нервный узел. Правая нога Сутан сразу же онемела. Она покачнулась, и ее захват ослабел, когда она пыталась удержаться на ногах.

Данте ударил ее ребром ладони в плечо, и Сутан упала на четвереньки. Видя, что он надвигается на нее, попыталась отпихнуть его, но у нее ничего не получилось. Его нога ударила ей под ребра, и, задыхаясь, она в отчаянии протянула руку и вцепилась ногтями в материю его брюк, прорвала ее и не отпускала ногу, сознавая, что еще один пинок в ребра - и ей конец.

Стиснув зубы, когда от очередного удара ребром ладони боль захлестнула плечо и спину, она удержала его ногу, усилила хватку, сужая фокус в точку. Теперь, когда она боролась за жизнь, всякая боль и страх улетучились.

Она искала и нашла нервный узел на внутренней стороне его ноги. Отчаянным усилием вбуравила ноготь большого пальца в его живую плоть чуть повыше коленного сгиба. Нога подломилась и он упал прямо на нее. Его вес давил на нее, как жар, как ожившая тень...

Задыхаясь, она вывернулась из-под него. Когда он упал на каменный пол, она ударила его локтем в солнечное сплетение, услышала его сдавленный стон, затем почувствовала его пальцы на своем лице, пытающиеся добраться до ее глаз, выдавить их.

Не тратя времени на перемену стратегии, она всадила фаланги пальцев ему меж ребер.

... Не поразит их Бог стрелою: внезапно будут они уязвлены...

Зарываясь пальцами все глубже, слыша его тихие, прямо-таки детские стоны, ощущая тошнотворный запах, исходящий из его тела...

... Языком своим они поразят самих себя... Ее рука вся в крови; его глаза выкрикивают непристойную брань в ее адрес; его пальцы, твердые, как камень, деревенеют и отпускают ее щеку.

И убоятся все человека, и возвестят дело Божие, и уразумеют, что это Его дело.

Его глаза, вперившиеся в благостные черты Богоматери из Бенва, постепенно стекленеющие.

Они сидели в доме, расположенном в трех кварталах от выставочного зала. Крис пытался заговорить о деле с М. Аспрей прямо там, но тот предостерегающе поднял палец. Он привел его сюда, в этот двухэтажный дом с низкими потолками, каменными стенами и кафельным полом. На первом этаже, где они находились, была кухня, ванная и маленькая гостиная с камином.

Дом в основном использовался как студия. Здесь стоял мольберт с чистым холстом, установленном на нем, высокий стул, на котором лежала палитра и деревянный ящик с тюбиками масляной и акриловой краской. Под ним, на полу, банки со скипидаром.

Большую часть пространства занимал рабочий стол, над которым висели еще не законченные марионетки, целое созвездие. Наполовину скрытые в тени, они смотрели сверху на людей своими безразличными глазами.

- Я ждал вашего прихода.

Среди кукол был и дьявол - близнец того, что угрожал Коту в сапогах на витрине выставочного зала. Он был еще не закончен: кости скелета частично торчали. Но так у него был даже более угрожающий вид.

- Мосье Хэй говорил мне, что, если он, паче чаяния, умрет, то вместо него придете вы. - М. Аспрей потянул за какую-то веревочку и дьявол кивнул, как бы соглашаясь, своей частично законченной головой.

В камине все еще тлел огонек. Крис уставился на него, будто по его конфигурации хотел, как римляне, населявшие эту страну много столетий назад, угадать будущее.

- Если он сказал вам, что я приду, - сказал Крис, - то он, вероятно, присовокупил к этому, что я приду за кинжалом. Необычным кинжалом.

- Верно, - подтвердил М. Аспрей, держа в вытянутой руке Кота в сапогах, одетого в костюм арлекина, которого он прихватил с собой, забрав из витрины художественного салона. Он глядел на него с такой лаской во взоре, словно это была его дочка. - Мое первое произведение, - пояснил он, - и поэтому самое любимое.

Он достал лезвие бритвы, одним быстрым движением сверху вниз сделал вертикальный надрез и достал что-то изнутри куклы.

- Вот это мосье Хэй просил меня сохранить для вас, - сказал он, показывая кинжал. Преддверие Ночи.

Крис взял его и поднес к свету, чтобы рассмотреть хорошенько. В руке он казался неестественно тяжелым, будто выкован из какого-то таинственного, сверхтяжелого металла. - Вы знаете, что это такое?

- Я знаю только, что он сработан большим мастером, - ответил М. Аспрей. И еще я знаю, что он представляет собой большую ценность.

Крис кивнул.

- Да, для некоторых.

По внешней части подоконника медленно прошел черный кот. На мгновение он задержался, посмотрел на них, полизал переднюю лапу, а затем спокойно прошествовал дальше. Через открытое окно вливался звон колокола церкви Богоматери из Бенва, сзывающий прихожан к вечерне.

- Лезвие выточено из имперского нефрита, - объяснил М. Аспрей. - Никогда не видал цельного куска такого размера. Я даже приблизительно не могу назвать цену. А здесь, - указал он на рукоятку, - вставлен рубин. Поднесите его к свету, и вы убедитесь, что это особо ценимый для рубина цвет, называемый специалистами "кроваво-красным". Судя по этому цвету, можно сказать, что камень добыт в Бирме. Шесть каратов вес. Вы не специалист по драгоценным камням? Тогда скажу, что камень такого размера исключительно редок.

- Вы, по-видимому, знаете все про эту штуку.

М. Аспрей улыбнулся.

- Еще бы не знать! Ваш брат попросил меня сделать с него копию.

Значит, иезуит не солгал Сутан, подумал Крис. Хотел ли Терри просто надуть покупателей или у него на уме было нечто большее?

- Ценность кинжала не имеет денежного выражения, - сказал Крис. - Это реликвия.

Я понимаю, - кивнул головой М. Аспрей.

- Тогда хорошо, что он был так надежно спрятан.

- Он и впредь должен быть спрятан так же надежно, - сказал Крис, возвращая кинжал. - Вы позаботитесь об этом?

Черный кот вернулся на подоконник. Он сел, выгнув спину горбом, нежась в последних лучах дня. Затем он услыхал что-то, испугавшее его, и мгновенно исчез. Дальний рокот водопада, когда многотонная масса воды разбивается о камни, долетел до них на крыльях легкого бриза.

Крис стоял и смотрел, как искусные руки М. Аспрей возвращали Преддверие Ночи в его убежище и начинали зашивать рану на теле арлекина.

А праведник да возвеселится о Господе и да найдет в Нем свое прибежище!

И все правые сердцем да похвалятся!

Звуки замерли вдали, и их эхо добавило теней в тени сумрачного храма. Глаза Сутан косили, как у почти укрощенной кобылицы.

На другом конце церкви коленопреклоненная фигура у малого алтаря поднялась с пола, будто не слыша шума их схватки за ангельскими голосами хора, перекрывающими все звуки внутри церкви. Теперь этот богомолец, закончив свою молитву, взял горящую свечу, повернулся и большими шагами направился к ней. Приблизившись, внезапно сунул свечу ей прямо в лицо.

- Дело еще не кончено, - сказал М. Мабюс, осклабившись. - Нет. Для тебя это только начало.

Когда Сутан отпрянула от пламени, он схватил ее за волосы и втащил назад в скопище теней у статуи Богоматери из Бенва, покровительницы путешествующих.

Свет расступался перед ним, тени льнули к нему, будто радуясь его присутствию. Сутан царапала ногтями его щеки, нос, лоб. Он ударил ее наотмашь, и она затихла. После этого он швырнул ее за мраморную статую, втиснул ее в узкое пространство между статуей и стеной.

Сутан глубоко дышала, стараясь восстановить силы и вернуть утраченное душевное равновесие. Она снова убила человека и сейчас она буквально разбухала, как губка от чувства омерзения к себе самой. Эмоционально она была близка к ужасному, холодному состоянию духа, в котором была тогда, когда острое лезвие ножа оставило страшный след поперек вен на внутренней части ее запястья. Близка к тьме, где человеческое существо уменьшается в точку, в ничто: конец мышлению, чувствам, самому бытию.

Крошечное пространство, в которое она оказалась втиснутой, еще больше располагало к рефлексии. Внутри себя она увидела тот самый черный колодец, который заставил ее тогда приставить лезвие к венам. Потому что там, внутри, не было ничего, достойного спасения, а только открытая рана, гноящаяся и зловонная.

Время сжалось до мига, свет - до отражения на выпуклой поверхности зрачка. Над ней зловеще маячило лицо врага, матерого, неумолимого, ненасытного.

Опять ее вынуждают биться самой, биться за свою жизнь. Она чувствовала жестокую хватку его рук, жесткий камень, к которому он ее прижал. Из его полуоткрытого рта шел мерзкий запах, от которого ее начинало тошнить.

Он нанес ей сильный удар в плечо. Она невольно вскрикнула и тут же почувствовала, как его ладонь зажимает ей рот, как будто пытаясь влезть туда целиком. Ей удалось увернуться, но от сильного удара по шее у нее потекли слезы, и она невольно сама подставила ему голову, чем он тотчас же воспользовался, зажав ей рот рукой, как кляпом. Чтобы она не укусила его, он придерживал ее челюсть своим мощным большим пальцем, как крючком.

Ее шея была не защищена, и, к своему ужасу, она увидела, как его лицо наклоняется к ней, рот открывается, обнажая белые, как у собаки, клыки. Дрожь пробежала по всему ее телу, когда она представила себе, как они разгрызают ее артерии, сухожилия, нервы...

Охвативший ее ужас вытеснил даже ее страх самой себя. Ее кулаки сжались, и со страшной силой она выбросила их перед собой, ударив в болевую точку, расположенную над его сердцем.

Удар отбросил его назад, дав ей возможность выскользнуть из каменного плена. С нечленораздельным криком она промчалась мимо, отбросив его ногой, когда он попытался задержать ее, - и убежала в глубину церкви.

Когда Мун спал, его органы чувств были настороже. Он научился этому во время войны, а перенял он эту технику у Терри Хэя. А уж где Терри ее освоил, этого Мун сначала не знал. А потом, когда они познакомились поближе, он узнал, что первоисточником был Вергилий, как, впрочем, и многого другого, что подцепил у него Терри Хэй.

Мун не понимал этого до одной памятной ночи в джунглях Камбоджи, после того, как они переплыли мутную реку - границу, через которую они никогда не были уверены, что возвратятся. В эту ночь Терри кое-что ему поведал.

"До встречи с Вергилием, - сказал ему тогда Терри, - я не имел понятия, что такое война. Она говорила со мной по-марсиански, время от времени пытаясь выбить почву у меня из-под ног.

"А Вергилий все мне растолковал. Война заключается не в том, чтобы найти тайный штаб противника, не в том, чтобы перестрелять всех чарли. Война - это землетрясение, цунами и ураган вместе взятые, и, когда они обрушиваются на тебя, у тебя появляется ощущение, что спрятаться негде: ни на земле, ни в небесах, ни в море".

Мун начал работать с Вергилием раньше Терри, но он не понимал его до конца. Для него он был просто наемником без сердца и без души в азиатском смысле этих слов. Но, узнав получше Терри, он понял лучше и Вергилия. Для него стало ясно, что никто из них не любил войны, и уж точно не радовался тому, что оказался во Вьетнаме. Как и сам Мун, они просто оказались втянутыми в события, которые не могли контролировать.

Терри сумел рассмотреть самую суть Вергилия, увидеть в нем куперовского следопыта, Тезея в пещере Минотавра войны, человека, который нашел способ выбраться из пекла.

Поэтому, когда Терри учил Муна, как спать с органами чувств настороже, он с благодарностью усвоил урок и впредь спал только так.

Благодаря тому, что Мун спал так, он заслышал шаги предателя, приближающиеся к хижине, в которой он спал. Мун был один, как и задумано, а Могок расположился на некотором расстоянии, терпеливо выжидая.

Ночное время благоприятствует псам. Это одна из заповедей Вергилия. Он обладал талантом выделять из хаоса войны элементарные истины, усваивающиеся легко, как пилюли. Это качество вселяло уверенность в тех, кто его окружал, что с ним ничего не может случиться: он и в темноте видит, и в вакууме не задохнется. А ведь война - это и есть тьма и вакуум: черная дыра, поглощающая мораль, разум и саму жизнь.

Укутанный темнотой, Мун не шевелился. Он лишь чуть-чуть приоткрыл глаза, боясь, что свет костра, проникающий в хижину снаружи, отразиться в зрачках и выдаст его. И дыхание он сдерживал, чтобы невозможно было определить, спит он или бодрствует. Вроде как в чистилище: не жив, не мертв, а что-то среднее между этими двумя состояниями.

Ожидая приближения шпиона, Мун думал, кто же все-таки из помощников Адмирала Джумбо окажется им? Жилистый Чао, жирный Пегу или старый Кияк? Чао был самым задиристым, а Кияк, кажется, самым близким к Адмиралу Джумбо человеком. Не считая Могока, конечно. Скрытый враг, Мун знал, липнет к тебе, как пот. Под улыбкой советчика может скрываться черное сердце интригана.

Звук, разбудивший Муна, мог производиться и крыльями насекомого, но Муна обмануть трудно. Отсвет костра на соломенной стене хижины и быстрая тень, промелькнувшая по ней. Мун приготовился.

Нож рассек воздух и с огромной силой вонзился в матрац, на котором мгновение назад лежал Мун. Быстрым движением он схватил руку, направляющую удар.

Его голова мотнулась назад, получив пинок, пришедшийся точно по подбородку. Инстинктивно перекатился по полу, спасаясь от ударов по ребрам, которые, он знал, могут последовать. И, одновременно, сделал ногами "ножницы", подсекая нападающего. Почувствовав, что свалил его, тотчас насел, схватив за руку тянущуюся к воткнувшемуся в матрац ножу. Ударил справа и слева по голове, потом ударом локтем в горло опрокинул на пол.

Тут и Могок подоспел, наклонился над упавшей фигурой, держа фонарь в руке.

- Великий Будда! - пробормотал он, широко раскрыв глаза от удивления. Так это и есть шпион Генерала Киу?

Мун тоже посмотрел на окровавленное лицо упавшего. Это была Ма Варада, наложница Адмирала Джумбо. Все в синяках и крови, ее лицо и сейчас было прекрасно.

Могок достал из-под своей куртки на подстежке американское короткоствольное ружье армейского образца 45 калибра, приставил ствол к виску Ма Варада.

- Убери оружие, - сказал Мун.

- Нет, - палец Могока начал жать на курок, - для изменника наказание одно - смерть.

Мун отпихнул ствол в сторону.

- Она - мой выигрышный билет. Как ты думаешь, сколько Адмирал Джумбо заплатит нам?

Ма Варада плюнула ему в лицо.

- Вот дикая кошка! - воскликнул Мун, удерживая ее за руки.

- Что ты имеешь в виду под своим "заплатит"? - она переводила взгляд с одного на другого. - Заплатит за что?

- Заткнись! - прикрикнул на нее Могок, но Мун ответил: - За то, что мы сообщим ему, что ты - шпионка Генерала Киу.

Она рассмеялась.

- Да вы с ума сошли! Чтобы я работала на эту свинью!

- Вот как? - Мун намотал на руку ее волосы и потянул. - Тогда говори, на кого же ты работаешь?

Она сказала что-то на диалекте, которого он не понимал. Он вопросительно взглянул на Могока.

- Да врет она все, - сказал тот. - Давай убьем ее, и дело с концом. Адмирал Джумбо будет рад мертвой шпионке не меньше, чем живой.

Но Мун настаивал на своем.

- Что она сказала?

Могок вздохнул.

- Говорит, что работает на человека, который называет себя... Как бы это получше перевести это слово? Кудесник? Маг? - Он пожал плечами. - Да кому это интересно? Мало ли что она наплетет! Не знаю, о ком это она.

- А что, если я знаю? - подумал Мун. - Может, она имеет в виду человека по прозвищу Волшебник? - спросил он.

Могок кивнул.

- Кудесник, маг, волшебник... Какая разница?

- Господи! - подумал Мун. - А я думал, что Волшебник давно умер или, по крайней мере, свихнулся. Если он взялся за работу здесь, нам не сдобровать.

Все у него внутри похолодело, будто кто-то напустил туда змей.

- Да не бери ты в голову! Врет она все, - сказал Могок. - Если бы я был на ее месте, я бы тоже не признался, что работаю на Генерала Киу.

- Я в глаза не видела вашего Генерала Киу, - огрызнулась Ма Варада. Лицо у нее даже перекосило от злости.

Он потянул ее за волосы.

- Опиши человека, с кем поддерживаешь связь. Ма Варада выполнила требование. Конечно, врачи могут изменить внешность человека, но не его физический тип, подумал Мун.

- Я ей верю, - сказал он, наблюдая за выражением ее глаз. Даже если она и прекрасная артистка, это не отменяет факта, что Волшебник описан ей правильно.

- Я говорю правду, - сказала Ма Варада.

- Боюсь, что это так.

Мун поднял глаза. Могок стоял, направив на него дуло своей пушки.

- Потому что шпион Генерала Киу - я.

- Ты? - задохнулся от удивления Мун. - Но вы с Терри...

- Это было давно и, кроме того, Терри уже нет. - Он пожал плечами, как бы извиняясь. - Я рассудил так: Генерал Киу слишком могущественен, чтобы с ним бороться. Он расшибет Адмирала Джумбо в пух и прах. Я чувствовал, что к этому дело клонится. Так что мое предательство сводится к самосохранению.

Он махнул стволом ружья.

- А теперь поднимайся, вместе с девицей. Нам предстоит ночная прогулка. Он вывел их из хижины, туда, где было светлее и теплее от костра. - Я знал, что отсюда, из лагеря, постоянно происходит утечка информации, но не мог докопаться, кто этим занимается. Ты, желая сделать Адмирала Джумбо своим должником, сослужил мне неплохую службу. Я просто позволил тебе сделать мою работу.

Он опять взмахнул ружьем.

- Пошли. Вон туда, во тьму. Я, честно говоря, хотел прикончить ее, чтобы скрыть мою тайну, но ты не дал. Так что сам виноват. Но, может, все это и к лучшему. Разумеется, не для тебя.

Джунгли поглотили их.

- Мои люди отведут тебя к Генералу Киу. Он задаст парочку вопросов и тебе, и ей. Он всегда расспрашивает с пристрастием, это я могу гарантировать. У меня есть серьезные опасения, выживете ли вы после его расспросов. Но это уже не моя забота.

Крис увидал Сутан, мчащуюся вниз по центральному проходу церкви Богоматери из Бенва, и побежал следом. Он пришел сюда потому, что они договорились встретиться здесь, прямо из дома М. Аспрей. В руках у него был арлекин, упакованный в прозрачную акриловую пленку.

Он увидел, что Сутан круто сменила направление и свернула влево от главного алтаря. На кафедре сверкала серебром чаша, в которой вино и облатка превращались в кровь и тело Спасителя. Над ней и над рядами боковых скамей для прихожан нависали пустые хоры. Ее лицо было искажено страхом. Какого дьявола она повстречала в божьем храме?

Сутан исчезла за дубовой полированной дверью. Когда Крис вошел следом, он увидел, что попал к алтарю, сделанному из серого камня. Налево была ризница, тяжелые портьеры из красного бархата свисали со стен. Старинный крест из обработанной бронзы доминировал на одной из стен, свободной от всяких других украшений. Тут же было скульптурное изображение Святой Троицы и, в небольшой каменной нише, - маленькая деревянная икона Богоматери из Бенва.

Далее его взгляд задержался на гобелене, изображающем хождение Иисуса по мукам: его сошествие в ад, чтобы спасти патриарха и пророков от вечного проклятия. Под ним стояла простая каменная скамья, буквально истертая задами священнослужителей.

Уткнувшись в тупик, Крис вернулся в узкий вестибюль, отделяющий ризницу от самой церкви. Он протиснулся мимо дубовых комодов, стоящих по обе стороны. Здесь было довольно темно, и поэтому в подсвечниках из кованого железа горели свечи.

Прошмыгнув мимо двух священников в накрахмаленных белых стихарях, он услыхал позади себя какой-то звук и, оглянувшись, увидал М. Мабюса, появляющегося из двери, ведущей из самой церкви. Лицо вьетнамца потемнело, будто налившееся кровью.

- Проваливайте отсюда! - заорал он на священников.

Крис схватил деревянную икону, швырнул ее в голову Мабюса.

Священники затрепыхались, как перепуганные птицы, попытались задержать М. Мабюса. Тот отмахнулся от их неуклюжих попыток и помчался вниз по коридору.

Крис побежал назад в ризницу, но М. Мабюс догнал его и пихнул так, что он ударился спиной о каменную стену. Голова стукнулась об один из железных подсвечников, из шеи сразу же начала сочиться кровь.

Он попытался пустить в ход локоть, но М. Мабюс поймал его на полпути. Крис повернулся и, вспомнив советы Сутан, ударил противника кулаком в подмышку. Это помогло ему освободить локоть, но М. Мабюс прижал его спиной к железному основанию подсвечников и не выпускал.

Он потянулся рукой назад, схватил один из подсвечников и ударил им в грудь М. Мабюса, вырвался, чувствуя жар и запах паленого. М. Мабюс отскочил назад, сбивая огонь с одежды.

Крис помчался в ризницу, захлопнул за собой дубовую дверь. Замка на двери не было, лишь железный засов. Крис задвинул его, затем подтащил к двери кресло с толстыми ножками, продел одну из ножек в массивную железную ручку, накрепко заклинив дверь.

Обежал взглядом комнату. Освинцованные стекла окон, ровные, как послушные монахини на молитве, пропускали с улицы тени ночи. Зажженные тонкие свечи в серебряном подсвечнике как бы расширяли замкнутое пространство комнаты.

Тут тоже стояло несколько комодов, трапезный стол, дюжина удобных на вид стульев с высокими прямыми спинками, под одним из окон - сундук, обитый тисненой кожей. На толстых деревянных штырях висело священническое облачение, надевавшееся, вероятно, на вечерню, вместе с несколькими черными сутанами и помятым белым стихарем. Висящие одежды всегда напоминали Крису лес, лишенный жизни.

Рядом с одним из комодов была низенькая скамеечка, обитая бархатом, на которой стоял коленопреклоненный полный священник. Наверно, молится, подумал Крис. Потом, проследив по направлению его взгляда, он увидал Сутан. Она стояла, прижавшись к стене, ее грудь вздымалась в большей степени от испуга, чем от изнеможения. Она издавала тихие стоны. Голова священника повернулась: он заслышал шаги Криса. Наконец, Сутан узнала его.

- Крис!

М. Мабюс начал ломиться в дверь. От его ударов она дрожала на своих петлях.

- Бежим! - Он схватил Сутан за руку и потащил ее сквозь лабиринт висящих священнических облачений на обитый кожей сундук, а с него, через окно, - в сгущающиеся сумерки.

Уличные фонари уже были зажжены, даже в углублениях каменных стен мерцали огоньки. Он мог себе представить, какой несокрушимой твердыней, должно быть, Турет казался тем, кто в далеком прошлом намеревался взять его приступом.

Возведенные на гранитном уступе Альпийского хребта каменные стены вздымались ввысь на отвесных скалах. Они с Сутан как бы висели в пространстве, стоя на деревянной планке, уходящей в сумеречную даль.

Под ними был усыпанный острыми камнями почти отвесный склон, спускающийся в долину, едва различимую с этой почти тысячефутовой высоты. Один неверный шаг - и безжалостные камни отделят плоть от костей прежде, чем сами кости переломаются. Огромное небо раскинулось над ними, чистое, как фарфор.

Порывы ветра стегали их, как кнутом. Сутан была так близко от него, что он мог слышать, как в ее груди колотилось сердце.

- Крис, я столкнулась с человеком, который следил за мной. Вышла стычка и...

Из окна до них донесся страшный треск сломанной двери, и будто буря ворвалась в ризницу.

Крис схватил ее за руку, поднял на ноги.

- Что...

- Вперед, - скомандовал. - И вверх!

Почувствовал ее вес, как она карабкалась по нему. Когда она была уже наверху, повернулся лицом к стене, кинул ей Кота в сапогах. Потом нашел в старинной кладке углубление для ноги, осторожно поднялся на второй уровень.

Коснулся рукой ее голени, полез по ней выше. Она дрожала, прильнув к камням изо всех сил. Он двигался медленно, но уверенно все выше, пока не достиг крыши. Только слегка мешала его травмированная нога. Затем он наклонился, ухватил Сутан за кисти рук и втащил и ее наверх.

- Пошли! - крикнул он.

- Куда?

- Подальше отсюда, - ответил он. - Подальше от него.

- Я не... - начала она и вдруг страшно вскрикнула. Снизу протянулась рука, схватила ее за лодыжку и потащила ее вниз, назад в ризницу.

Широко раскрытыми от ужаса глазами Сутан смотрела вниз. Казалось, она не могла двинуться с места, не говоря уж о том, чтобы обороняться. Она только что убила человека, и сейчас и помыслить не могла о том, чтобы разить по новой.

Крис, опустившись на колени, пытался отцепить эти мощные пальцы от ноги Сутан, но они не разжимали хватки. Наоборот, было очевидно, что она неумолимо сползает к краю крыши.

Крис все ждал, что Сутан использует какой-нибудь из своих приемов самообороны, но, видя, что она буквально парализована страхом, решил сам принять какие-нибудь решительные меры. Он полез в карман и, достав оттуда нож, который ему когда-то подарил Терри, всадил его лезвие в схватившую Сутан руку.

Хлынувшая из раны кровь, казалось, вывела Сутан из оцепенения. Она выдернула ногу из ослабевшей хватки, и Крис одним рывком поднял ее ноги.

Они убежали в сгущающуюся тьму. Черное небо будто поддразнивало их своими недостижимыми безопасными просторами, преображающей мир красотою ярких звезд.

За их спиною из-за края крыши как из-за горизонта, выползла черная, сгорбленная фигура.

Крис слышал прерывистое дыхание Сутан, ощущал слабый запах ее пота. Вот они и снова скованы одной цепью в этом странном живописном полотне, созданном Терри. Он чувствовал себя совсем другим человеком. Странный душевный подъем, ощущающийся, как победный вой волка или как клекот сокола, схватившего добычу в свои цепкие когти, влек их через крыши, затем вниз на улицу, а потом они перелетели через несколько низких заборчиков. Адреналин бушевал в их крови, когда они бежали, прыгали, петляли, пока Крис не почувствовал, что их преследователь, должно быть, отстал.

- Давай уйдем с улицы, - шепнула Сутан, которая стояла, прижавшись к нему. - Здесь у меня ощущение, что мы торчим у всех на виду.

Крис кивнул, подтолкнул ее вниз по широкой каменной лестнице в направлении совершенно затененной площадки.

- Ты права. У этого ублюдка нюх, как у чертовой ищейки.

- Кто он?

- Будь здесь Терри, он бы, сказал нам, - ответил Крис.

Сутан подняла на него глаза.

- Ну и что же нам делать?

Он оглянулся назад, но было трудно понять, что там скрывается во тьме. Они были в узком переулке. За полуразрушенным каменным забором по пояс высотой скала обрывалась вниз, где смутно виднелись покрытые вереском камни.

- Придется самим выяснять, кто это.

- И как же мы это выясним?

Крис все оглядывался. В темноте что-то блестело, будто металлом, и, подойдя поближе, он разглядел дверь в стене. Это ее ручка блестела.

Он схватился за ручку и повернул ее, затем плечом нажал на обветренные доски двери. Раздался резкий протестующий скрип проржавевших петель. Мгновение спустя они уже вошли внутрь и закрыли за собой дверь.

Внутри пахло мочой и сеном, но, несмотря на это, место имело явно заброшенный вид. Где-то жужжали мухи, пытаясь пробить головой стекло небольшого оконца, сквозь которое просачивался голубоватый свет. Окно выходило на долину. Сумерки сгустили воздух почти до консистенции воды.

- Куда нас, к черту, занесло? - Его низкий голос странно отдавался в пустом пространстве.

- По-видимому, в заброшенный склад, - высказала предположение Сутан, который раньше был конюшней.

Лицо арлекина, которого Крис прижимал к своему боку, было удивительно ясным и проницательным.

Она указала на него рукой.

- Что это?

- А это то, что Терри мне завещал, - объяснил он. - Лес Мечей.

- Значит, он у нас!

- Правда, польза от него будет невелика, если мы отсюда не выберемся.

Теперь они могли рассмотреть остатки стойла для лошади, какие-то коробки, стоящие у стены. Над их головами нависал грязный брезент. Больше в помещении ничего не было. Они бухнулись на пол поближе к углу.

- Сутан, - обратился он к ней, - что там с тобой случилось? Никогда в жизни не видал тебя такой перепуганной.

Она отвела глаза.

- Я хочу помочь тебе.

Терри сказал ей именно эти слова. Как они все-таки похожи!

- Я убила человека, - ответила она, - вьетнамца, который преследовал меня. Крис, меня ужасает, что я могу делать такое.

- А у тебя что, был выбор?

- Не было, конечно.

Он взглянул на ее точеный профиль.

- Тогда дело не только в этом, верно? Я хочу сказать, не только в убийстве.

- Да. - Слезы уже готовы были хлынуть из ее глаз.

- Так в чем же?

Она долго не отвечала, а когда ответила, от ее слов у него пошел мороз по коже.

- Когда это случается, когда я это делаю, я получаю от этого удовольствие.

Он молчал, вслушиваясь в ночь.

- О чем ты думаешь? - спросила Сутан.

В глазах у Криса стояли призраки минувшего. Где-то там, в другой жизни, на больничной койке, лежала Аликс, вся опутанная трубочками с питательной жидкостью. Она любила его, спасла ему жизнь. Как он мог покинуть ее? Она перестала быть просто Аликс Лэйн, приобретши статус символа другой жизни, которая теперь казалась далекой и туманной, как выцветшая фотография в серебряной рамке.

- Я вспоминаю, каково быть молодым.

- Быть невинным, ты хочешь казать?

- Нет, - серьезным голосом ответил Крис. - Не думаю, что мы когда-либо были невинными.

- Ну, тогда невиновными.

- Это не одно и то же, верно?

Он чувствовал себя, как будто вернулся в прошлое. Или нет, сказать так не совсем верно. Это звучит слишком просто. Его ощущение было гораздо более сложным.

Стоявшая рядом с ним Сутан вздрогнула.

- Что с тобой?

- Не знаю. Мне послышался какой-то шум.

В ее голосе запекся страх. Не беспокойся, говорила она ему в художественном салоне. Я могу постоять за себя. Крису было ясно, что сейчас на это рассчитывать не приходится.

Он встал. Теперь он тоже слышал что-то. Подошел поближе к свету. Звук шел откуда-то сверху. Он задрал голову и увидал черную тень, мелькающую среди стропил.

Он вернулся к Сутан, сел рядом, ближе, чем сидел до того.

- Ничего страшного, - успокоил он. - Это летучая мышь.

И сразу почувствовал, как напряжение покидает ее. Он взял ее за руку.

- Не пойму, что это такое происходит со мной, - сказал он, желая как-то отвлечь ее от тяжелых мыслей. Но он сказал это вполне искренне.

- Что ты имеешь в виду? С тобой, вроде, ничего пока не произошло.

- Ну, не скажи. Я вернулся во Францию. Снова нашел тебя. Вроде как вступил совсем в другую жизнь.

- Благодаря Терри.

Он кивнул.

- И даже более того. Будто я занял место Терри, будто через какую-то алхимию я превратился в Терри.

- Это не так. - Она провела пальцем по линии его подбородка. - Всю свою жизнь ты хотел быть им. И теперь тебе кажется, что это свершилось.

- Да ничего такого я не хотел, - огрызнулся Крис. - Просто у всех нас есть какие-то мечты.

- Это точно. Я всегда мечтала быть балериной, - согласилась она. - Я так завидовала этим les petits rats. И еще я мечтала стать великим живописцем, как Монэ. Но я знаю, что мне не дано ни то, ни другое. - Ее лицо, напряженное и кажущееся бледным в этом освещении, будто светилось. - Но ты был не прав, говоря, что мы никогда не были по-настоящему невинными. Мы с тобой были. В то далекое лето, когда мы могли довольствоваться нашими мечтами. Теперь это невозможно. Я, например, точно знаю, кто я такая, на что я способна и на что неспособна. Мне никогда не быть балериной и никогда не рисовать так, как мне бы того хотелось.

- Но это ведь ничего не меняет!

- Нет, меняет, - возразила Сутан. Слезы струились по ее лицу. - Любишь ли ты меня, как прежде, зная, кем я стала?

- Давай сейчас не будем лезть в эти дебри.

- Почему не сейчас? Чем тебе это время не подходит?

- Ты не права. Я вовсе не хотел этого, - в голосе его прозвучали жалкие нотки.

- Нет, права, - упорствовала она. - Ты хотел этого еще как! Вот только не ожидал, что получится из этого.

- Не надо так говорить. Сутан, - такие слова разрушают душу почище убийства.

- Именно это притягивало нас друг к другу тогда, - говорила она, не обращая внимания на его замечание. - Мы оба страдали от недовольства собой. В то лето, когда ты думал, что хочешь бежать от войны, на самом деле ты рвался к ней. - Она посмотрела ему прямо в лицо. - Спросишь, почему? Да потому, что твой брат Терри воевал. Спросишь, ну и что из этого? Как это на тебя повлияло? А я тебе скажу, что, если бы ты побольше думал о том, чего ты хочешь, и поменьше о том, чего ожидают от тебя, ты был бы более счастливым. Во всяком случае, более довольным собой, своим жребием.

- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, - возразил Крис. - Мне никогда не надо было никому и ничего доказывать.

- Неправда, - настаивала Сутан. - Несмотря на ваши разногласия, ты преклонялся перед отцом. Ну а что касается твоего брата Терри, то...

- Послушай, оставь, ради Христа, моего брата в покое. - Он устал от постоянных напоминаний о его прошлом; ему было страшно от того, как много вины носил он в себе.

- Вот это в твоем духе, - не унималась она. - Ты и слышать не хочешь о таких неприятных вещах. - Она приложила руки к его щекам. - Неужели ты не видишь, Крис, что не от войны ты тогда пытался убежать, а от себя самого. А под конец ты просто вынудил меня прогнать себя. Вот как все получилось. И теперь все опять складывается по-старому, и я не хочу принимать в этом участия.

Она вырвалась из его рук и прежде, чем он успел остановить ее, она уже встала и сделала нетвердый шаг по направлению к двери.

- О, Господи!

Крис мгновенно вскочил и тоже вышел из темноты. И он увидал то, что видела Сутан: М. Мабюс мчался на них, легкий, как ветер.

Глубокой ночью воспоминания о прошлой жизни вырвали Мильо из объятий Морфеи. Опять выследил его, как Жана Вальжана в романе Гюго, его беспощадный преследователь из другого времени, из другой жизни, из которой ему так счастливо и так часто удавалось сбежать.

Это неприятно поразило его, когда он сел в кровати, сбрасывая с себя черные атласные простыни, именно поразило, поскольку всегда считал себя человеком, неспособным чувствовать вину. Строки из песни Жака Бреля, которую он слышал во сне, все еще звучали в его ушах:

Смерть ждет меня средь падающих листьев

В бездонных рукавах у магов золотистых.

За окном Люксембургский Сад с его густыми кронами деревьев и чернильными тенями под ними казался неприветливым, зловещим.

Нежное прикосновение рук Морфеи.

- Там ничего нет. - Они нежно влекут его назад, в теплую постель. - Поспи еще.

Но там, в темноте, жизнь, которой он жил прежде, жестоко хватала его за ноги.

Смерть ждет меня в моей постели стылой

Свив паруса забвения из белой простыни

Натянем их покрепче

Времени назло.

Он поджал под себя ноги, потом выкатился из постели. Не говоря ни слова, оделся и ушел, даже не оглянувшись на кровать, в которой лежала Морфея, натянув простыни до подбородка, уставившись в пустоту, сотворенную ей самой.

В это время ночи Париж лежал во тьме, обуздав свои страсти. Всю дорогу домой Мильо прокручивал в памяти фильм, который его жена показала ему однажды, через три недели после того, как провалились его надежды получить от министра внутренних дел значительную финансовую помощь на проведение его коммерческих операций. Она поднесла ему этот фильм за обеденным столом, вместе с крем-брюле, в нарядной упаковке, как подарок на день рождения.

Звучала музыка Баха, его "Реквием". Они смотрели фильм вместе, и он навсегда запомнил блеск ее глаз, следивших за гаммой эмоций на его лице отвращение, гнев, унижение - по мере того, как он видел, стадию за стадией, глубину ее падения. В обрамлении возвышенной, божественной музыки церковного хора извращенные половые акты казались просто чудовищной мерзостью. Сексуальная разминка, которой она занималась с министром внутренних дел, постепенно перешла в кошмарный садомазохизм, и Мильо, не выдержав, выдрал пленку из кинопроектора.

"Зачем ты это сделал?" - закричала она. Руки его тряслись, будто его сейчас хватит паралич.

И какова же была реакция его жены на эту его ярость? "Этот фильм поможет тебе получить то, чего ты добиваешься, - объяснила она. - Я собираюсь им шантажировать министра внутренних дел и вынудить его дать тебе дипломатические концессии. Никто этого за просто так не даст".

Он застонал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. "Нет, я спрашиваю тебя, зачем ты показала мне это? Зачем ты меня заставила смотреть эту мерзость?"

"Чтобы преподать тебе урок катехизиса, - ответила она с улыбкой, которую он будет помнить до своего смертного часа. - Показать тебе, что значит быть игрушкой в чьих-то руках. Заставить тебя увидеть то, что ты и подобные тебе безжалостно творили столько лет с народом Индокитая. И еще чтобы показать тебе наглядно, в чем истоки всякой власти".

Образы ее голых ягодиц, как она стояла, раскорячившись, над коленопреклоненным министром, уже не мелькали на экране, но он никак не мог изгнать их из своей памяти. Но в глубине души он понимал, что она права. Власть была ее, если и не слава.

С размаху он ударил ее изо всей силы по лицу, только чтобы стереть с него злорадную улыбку. Но результат потряс его самого. Видя ее распростертой на ковре, он почувствовал такое глубокое удовлетворение, что решил повторить. Рассек ей губу. Потом еще разок - и расквасил нос. Как приятно было чувствовать ее теплую кровь на своих руках!

И вот тогда до него в первый раз по-настоящему дошло, что стало с его жизнью и что ее надо радикально изменить, если он хочет выжить.

Жена пользовалась им точно так же, как он пользовался ей. Она добывала ему все субсидии, все прикрытие, которое ему требовалось для проведения его политики и политики его союзников в Юго-Восточной Азии. Но она делала это не потому, что он ее просил это делать, а ради удовольствия наставлять ему рога. Такая цена слишком высока. Заставляя его мириться с этим, она лишила его самоуважения, его мужского достоинства.

Славный "Реквием" Баха завершился хором "Аве Мария" необычайной красоты и величия. Мильо думал о всех миссионерах, о смелом авангарде современной цивилизации, ополчившихся в праведном гневе на дикость и невежество в дальних краях, не усмиренных словом Господа. Может, он и социалист, радикал и даже подрывной элемент, но безбожником он не был никогда. И теперь он наполнялся сам праведным гневом, как пустой сосуд.

Подобрав с пола размотавшуюся пленку, он стал накручивать ее на шею жены. А потом потянул изо всей силы. Чем сильнее затягивал он петлю, тем слабее становились, как ему казалось, наиболее унизительные образы. Пока они не пропали вовсе...

Дома его ждала целая бобина разных разговоров. Войдя в свою напичканную электроникой рабочую комнату, он заварил себе крепчайшего кофе, потому что ему требовалось взбодрить себя. Облизал кончики пальцев, бросив в густую жидкость ломтик лимона.

К тому времени, как катушка с пленкой перемоталась, чтобы можно было начать прослушивание, он устроился поудобнее возле аппарата, надел наушники. Прослушивая, задумчиво прихлебывал из чашки.

Поначалу шел довольно занудный материал, как и обычно бывает с перехватом разных разговоров. М. Логрази толковал со своей женой по телефону о новом доме, который он присматривает, о "Мерседесе", без которого его жена, по-видимому, жить не может, о частной школе закрытого типа, куда они собираются послать своего непутевого сыночка. М. Логрази относился более терпимо к выходкам сына, но его жена настаивала на военной школе. В конце концов, она уступила по вопросу школы, но не "Мерседеса".

"Я уже тебе не раз говорил, - внушал М. Логрази своей супруге, - что мы не можем выставлять на показ наше благосостояние". Мильо мог легко представить себе возражение жены типа "А на кой черт тогда его приобретать?", потому что после небольшой паузы Логрази сказал: "Достаточно того, что мы сами знаем о нем. Какое тебе дело до того, что подумают соседи. И чтоб я больше не слышал про соседей, Конни!"

После этой реплики он швырнул трубку. Через минуту послышался звук открываемой двери.

"Ты поздно встаешь, однако", - сказал Логрази.

"Был сеанс радиосвязи с Адмиралом Джумбо, - объяснил незнакомый голос. Да и, кроме того, с самого Вьетнама я спал не более двух часов в сутки. По-видимому, одна из вещей, которые я оставил в Индокитае, это мой недосып".

"Ну и как ты здесь у нас акклиматизируешься?" - спросил Логрази.

"Да как сказать? Во всяком случае, не скучаю". Звуки перевертываемых страниц. "Просматриваю сметы, которые Старик мне дал, когда я уезжал из Вашингтона. Там у нас выявлен дьявольский дефицит, который должен покрыть Белый Тигр".

Мильо замер, не донеся чашку до губ. Старик, Вашингтон... О чем они, черт подери, толкуют? Уж, конечно же, не о доходах с импорта оливкового масла! Догадки жужжали в его голове, как надоедливые москиты.

"Все это верно, - согласился М. Логрази, - но только до некоторой степени".

"Почему? Кто, кроме самого Старика, которому мы принадлежим душой и телом, знает, что мы вообще существуем? Для всех наше единственное дело импорт-экспорт, верно? У нас чертовски хорошее прикрытие. Старик сам об этом позаботился".

"Все это так, - сказал Логрази. - Но мы хотя бы частично зависим от правительства по части финансирования, как, по большому счету, и сам Старик".

Чашка выскользнула из руки, разбилась о приставку к магнитофону, обрызгав его горячим кофе, но Мильо этого даже не заметил. Неужели он не ослышался? Чтобы мафия финансировалась американским правительством, пусть даже и не подозревавшим об этом? Неужели Старик не саро di capi мафиозных семейств, как он всегда предполагал, а сам Президент Соединенных Штатов? Мильо понимал, почему все в нем противится этому предположению, несмотря на все новые и новые доказательства: это означало, что его догадки насчет Волшебника оказались верными. Боже всевышний, спаси меня, подумал Мильо.

Он остановил пленку рукой, дрожавшей так, что пришлось зажать ее между колен. С трудом перевел дух. О господи, меня надули, подумал Мильо. Логрази вовсе не мафиози, а сотрудник наивреднейшего шпионского гнезда Америки - ЦРУ!

Дрожь сотрясала его. Он достал платок, вытер вспотевший лоб. Мильо приходилось наблюдать за работой многочисленных цэрэушников в Юго-Восточной Азии еще в 50-е годы. Эти люди отличались одинаковой заносчивостью, невероятной уверенностью, что их предполагаемые неограниченные финансовые возможности позволяют им одним прыжком перемахивать через многоэтажные здания. Они считали, что деньги делают их неуязвимыми. Более глупые, чем большинство других представителей белой расы на Востоке, чаще всего они кончали тем, что получали пулю в затылок.

Но имя им было легион, и их непосредственным руководством было правительство Соединенных Штатов. По этой причине Мильо считал за благо иметь с ними как можно меньше общего. Но это отвращение сослужило ему плохую службу, как это он теперь прекрасно понял. Из-за него он оказался не на высоте на сей раз и дал себя провести американским спецслужбам. М. Логрази, оказывается, вовсе не такой дурак, каким прикидывался. Ну а что касается Волшебника, так тот и вообще дьявольский гений. От одной мысли, что он все еще жив, Мильо бросало в дрожь.

Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Это значительно изменяет ситуацию, подумал он, и вернулся к прослушиванию пленки.

"Но, поскольку мы, как и все, ограничены в средствах, - говорил Логрази, то это, естественно, сказывается и на наших ресурсах, и на размахе нашей деятельности. Вот Старик и подсказал нам идею Белого Тигра, для решения проблемы нашего финансирования, причем так, чтобы с лихвой хватило. Представить нам возможность, так сказать, полностью реализовать наш потенциал".

"Подросшие дети могут оказаться опасными", - предостерег голос Волшебника.

"Пожалуй, - согласился Логрази. - Но опасность - непременный элемент в нашей профессии, не так ли?"

"Я хочу сказать, - продолжал Волшебник, - что чем свободнее мы от обычных служебных каналов, тем в большей степени зависим от воли одного человека. А человек есть человек. Поэтому вместо более жесткого контроля, который можно было бы ожидать, его оказывается гораздо меньше. Уж в этом ты можешь мне верить, дружище. Я имею достаточный опыт работы вне рамок законности. Закон нам не писан. Мы на особом положении, потому что выполняем особое задание. Часто такого рода работа сопряжена с рискованными ситуациями, в которых строгое соблюдение закона может оказаться опасным, если вообще не смертельным. Америка должна быть сильной, и мы для этого должны выполнять свою работу, как надо".

"Потому-то Старик о нас и заботится. Не мне тебе об этом говорить: сам знаешь".

"Вот и я о том же самом толкую. Возьмем, к примеру, твою веру в свои силы. Она поистине безгранична. Но задумывался ли ты когда-нибудь о том, что побеждает, когда вера вступает в спор с контролем? Позволь мне заверить тебя, кореш, что там, где замешаны двое, вера значит куда больше. Вера движет горами, а не контроль. На контроль они чихали".

"А я всегда считал, что вера - удел бедных, убогих, нецивилизованных, возразил Логрази. - По-моему, вера - это вежливый синоним суеверия. Я бы оставил эту чушь азиатам".

"А разве в тебе нет веры в Старика? Конечно, не в том смысле, что он непогрешим. Непогрешимых нет. Но скажи на милость, кто здесь заправляет всем?"

"Мы не безродные бродяги, - ответил Логрази с раздражением в голосе. - Не хочешь ли ты сказать, что наши действия выходят за пределы распоряжений Старика?"

"Ни в коей мере. Если он тебя в этом заподозрит, от тебя мокрое место останется. Вспомни, что он мог сделать со мной, - сказал Волшебник. - Нет, я только ставлю весьма уместный вопрос: о чьих интересах здесь печется Старик: твоих или его собственных? Видишь ли, в нашем деле, в отличие от других сфер деятельности, чем глубже ты зароешься, тем легче тебя обнаружить. Поэтому лучше передвигаться по поверхности, вместо того, чтобы ждать, когда Старик начнет копать под тебя и выкопает тебе могилу".

"Что же ты предлагаешь?" - спросил Логрази, хотя по его тону было ясно, что он прекрасно понимает язык иносказаний.

"Я просто подумал, получаешь ли ты полностью свою долю барышей от Белого Тигра? И еще я подумал, а не пора ли нам с тобой начать самим собирать свои каштаны".

Здесь в наушниках послышался шорох, какой обычно бывает, когда один человек наклоняется к другому для пущей конфиденциальности:

"И у тебя на уме есть какое-то конкретное предложение?"

"Есть, - ответил Волшебник, - и было с самого начала операции".

Катушка с пленкой перестала вращаться. - Теперь я понимаю, каким образом был куплен Адмирал Джумбо, - лихорадочно думал Мильо. - Волшебник - шпион новой формации. И только Господь Бог и сам дьявол знают, какой фокус таится в бездонных рукавах этого золотистого мага.

Мосье Мабюс, левая рука которого была замотана оторванной от рубашки полоской ткани, двигался в их направлении по полу, расчерченному на квадраты полосками света, струящегося из окошка. Рана, нанесенная ножом Криса, не кровоточила и не болела: усилием воли, развившейся на занятиях боевыми искусствами, он ликвидировал и то, и другое. Но закрепощение травмированных мышц так просто не снимешь.

Крис и Сутан укрылись среди теней в дальнем конце конюшни. Они были за полуразрушенными стойлами. Мабюс не мог видеть их, но и они не имели понятия, где он находится в данную минуту.

Недалеко от них громоздились штабеля коробок и ящиков под промасленным брезентом. Крис прислушался, но не услышал ничего. Это его очень обеспокоило, поскольку он знал, что их враг подкрадывается к ним с какой-то стороны.

Он поднялся и бесшумно скользнул туда, где стояли прикрытые брезентом ящики и коробки. Оттуда он мог видеть бледный овал лица Сутан. Глаза ее были широко открыты, и в них застыл ужас. Интересно, чего она больше боялась: вьетнамца или самой себя?

Достав нож, он разрезал влажный картон одной из коробок. Рука его нащупала упаковочную ткань. Продолжая шарить, он повернулся назад, со страхом думая, куда же подевался вьетнамец?

Рука его тем временем нащупала твердые края чего-то металлического. Оружие или рабочий инвентарь? Это не суть важно: и инструменты легко превратить в оружие. Он продолжал поиски, осторожно ощупывая металлические поверхности.

Попытавшись вынуть руку, почувствовал, что не может ее двинуть: что-то крепко ее держало. Одним рывком развернулся и тотчас же почувствовал чью-то руку, крепко зажавшую его рот. Кто-то сидел у него на спине, пригибая его книзу. Ощущение было такое, словно он спрыгнул с борта океанского лайнера и теперь шел ко дну, проходя через слои воды, сначала светло-зеленые, а потом становящиеся все более и более темными.

Он боролся изо всех сил и в конце концов ему удалось сбросить со спины неимоверный вес, который постепенно сполз на его бедра. Не будь он в такой хорошей форме, он бы давно свалился под таким натиском.

- А ты сильнее, чем я предполагал, - прошептал в его ухо чей-то голос. - Я разминулся с тобой в Нью-Йорке. Неужели так обязательно вынуждать меня убить тебя здесь?

Крис почувствовал неприятный холод где-то под ложечкой. Значит, это тот самый человек, который залез в его квартиру и чуть было не убил Аликс! Что он здесь делает? Как он узнал, что...

- Твой брат пытался надуть Мильо с Преддверием Ночи, - продолжал М. Мабюс. - Он хотел взять наши деньги и подсунуть вместо настоящего кинжала ничего не стоящую копию. Многие считают, что его убили именно за этот грех. Но это не так. Он умер во искупление своих грехов, совершенных во Вьетнаме.

- Кто он такой? - мучительно соображал Крис. С одной стороны, было удивление от того, что он слышал, а с другой, - прожженный судебный юрист в нем собирал факты, чтобы пользоваться ими в дальнейшем для ссылок.

- Сейчас тебе надо будет сказать пару слов мисс Сирик, - прошептал М. Мабюс, - и поэтому я буду вынужден убрать свою руку от твоего рта. Если ты попытаешься предупредить ее каким-либо образом, я убью тебя. Если ты не выполнишь моего требования, я тоже убью тебя. Ясно?

Крис попытался кивнуть головой: он уже видал результаты работы лап этого гризли. Но он был так притиснут к ящику, что не мог даже пошевелиться.

- Я пришел сюда за Преддверием Ночи или за ней. Не найдя одного, возьму другое, - его губы щекотали ухо Криса, как крылья бабочки. - Сейчас я отниму руку от твоего рта и ты скажешь: "Сутан, подойди сюда. Кажется, я нашел здесь что-то".

Крис почувствовал, что рот его уже ничто не зажимает, и жадно глотнул свежего воздуха. Тихо сказал, что от него требовали, лихорадочно соображая, что делать.

- Сутан, подойди сюда. Кажется, я нашел здесь что-то.

Он видел, как она поднялась с пола и осторожно направилась в его сторону, смотря не столько на него, сколько по сторонам, поскольку не знала, где может находиться их преследователь. А Крис тем временем напряженно всматривался в темноту, стараясь разглядеть, несет ли она с собой арлекина. Дай Бог, чтобы он был у нее в руках!

Она приблизилась к ним почти вплотную, когда он увидал, что арлекин с ней. Крис подался немного вперед, будто на секунду потеряв равновесие. Это позволило ему загородить собой от глаз их преследователя длинный сверток, находящийся у Сутан под левой подмышкой. Кот в сапогах теперь был его последней надеждой. Если этот человек заметит, что Сутан несет с собой что-либо подобной конфигурации, он сразу же догадается, что они нашли спрятанный Терри кинжал.

Теперь Сутан была настолько близко, что этот человек мог дотянуться до нее через плечо Криса. Когда он получит и ее, и арлекина, будет уже слишком поздно. Крис лишится своего козыря.

Он уже мог дотянуться до свертка, почти приготовился начать действовать. Но человек, будто угадав намерение Криса, сжал его правую руку с такой силой, что слезы появились на его глазах.

- Не двигайся, - прошипел он ему в ухо. Крис почувствовал, что отчаяние охватывает его. Аликс чуть не лишилась жизни, пытаясь спасти его жизнь. Теперь он сознательно подставляет Сутан. Но что он мог поделать? Рука его была зажата, как железными клещами. И он не был суперменом, не имел специальной подготовки, не считая тех курсов айкидо, что он прошел давным-давно. Помнил он хоть что-нибудь из основных принципов самообороны?

- Крис?

Он закрыл глаза, пытаясь вызвать образ круга - средоточия энергии в айкидо. Он чувствовал, что его противник уже тянется к ней в темноте, и это означало, что все потеряно. Он был бессилен остановить его. Но тут они все услыхали треск кожистых крыльев над головами: это летучая мышь, потревоженная их присутствием и, возможно, запахом крови, начала биться о балки потолка.

Крис и Сутан сразу же узнали этот звук, но для этого человека он был новым. Его внимание отвлеклось, хватка ослабла, и Крис с помощью основного приема айкидо - уде фури ундо - вырвался.

Все произошло в мгновение ока, но этого времени Крису оказалось достаточно, чтобы вырвать из рук Сутан арлекина, как раз в тот момент, когда М. Мабюс схватил ее и, рванув на себя, перехватил ей горло согнутой в локте рукой, да с такой силой, что чуть не задушил сразу же. - Я вас обоих скушаю на ужин, - пообещал он.

- Нет, не скушаешь, - заявил Крис, разламывая марионетку. - Ты и ее отпустишь.

Смех Мабюса сразу же прервался, когда Крис подставил кинжал под пучок света, идущего из окошка.

- Видал? Это настоящий. Именно его тебе надо, верно? - Он повернул кинжал так, что голубоватый свет упал на нефритовое лезвие, заставив его потемнеть. Он твой, если отпустишь Сутан.

- Крис, не надо! - крикнула Сутан. - Ты сам не знаешь, что делаешь!

- Еще как знаю! - ответил он и, обратившись к человеку за ее спиной, повторил свое предложение. - Так как? Кинжал за женщину? Согласен?

М. Мабюс оскалился. Его глаза с жадностью впивали в себя блеск клинка. Наконец-таки, думал он. Он слегка подтолкнул Сутан вперед, ближе к Крису.

Крис отступил, сохраняя дистанцию.

- А чего мне соглашаться? - проворчал М. Мабюс. - Я могу иметь и ее, и кинжал. - Он усилил давление на ее горло так, что ока начала задыхаться. Давай его сюда, - потребовал он невозмутимо. - Она долго не продержится.

Крис перевернул кинжал и взялся за концы его хрупкого лезвия обеими руками.

- Если ты ее немедленно не отпустишь, - пригрозил он, - я его сломаю пополам.

- Так я тебе и поверил!

Крис ожидал такой реакции. Он приложил усилие, согнув лезвие до пределов его гибкости.

Глаза мосье Мабюса чуть не вылезли из орбит.

- Не надо! - закричал он. - Не делай этого!

- Отпусти ее.

М. Мабюс опустил руку, обхватывающую шею Сутан, и она без сил почти повалилась на него. Белее снега, хватала воздух открытым ртом.

- Отпусти ее, - повторил Крис. - Совсем отпусти.

- А Преддверие Ночи? - М. Мабюс был в бешенстве.

- Ты его получишь.

- Крис, нельзя отдавать его этому выродку ни в коем случае, - крикнула Сутан хриплым, срывающимся голосом.

- Успокойся, - откликнулся он, потом перевел взгляд на Мабюса. - Это называется гомеостазисом.

- Что это за хреновина?

- Равновесие сил. У меня есть то, что ты хочешь получить, а у тебя - что я хочу. Ни ты, ни я не доверяем друг другу настолько, чтобы сделать первый шаг. Кроме того, я не знаю, что ты предпримешь, завладев кинжалом.

М. Мабюс осклабился.

- Ему нельзя доверять, Крис, - стояла на своем Сутан.

- У меня нет выбора, - возразил Крис. - Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

- Я сломаю кинжал, - пригрозила она, - прежде чем он перейдет в руки зверя, подобного ему.

- Вот и Терри Хэй тоже так думал, - сказал М. Мабюс. - У него и в мыслях не было отдавать Мильо Преддверие Ночи.

С этими словами он выпихнул Сутан ближе к свету. Крис сделал еще один шаг назад. Скоро его припрут к стене и некуда уже будет отступать.

- Но теперь Мясник мертв, - голос Мабюса звучал мрачно в темной пустоте конюшни. - Это так мы его называли во Вьетнаме.

- Кто такие "мы"?

М. Мабюс проигнорировал вопрос.

- Что бы он там ни думал и что бы он ни хотел, сейчас не имеет никакого значения. Так или иначе я получу священный кинжал, даже если для этого надо будет прикончить вас обоих. Вы что, думаете, мне это трудно сделать? - Он покачал головой. - На моей совести столько незаживающих шрамов, что я даже не почувствую, как к ним прибавится еще два.

- Ты знал Терри во Вьетнаме? - спросил Крис. - Кто ты?

- Меня зовут мосье Мабюс. Или Транг. И так, и эдак. Мое собственное имя или то, что мне дали они, - какая важность? Важно только вот это! - Он указал рукой на кинжал с нефритовым клинком.

- По-видимому, он для тебя так же важен, как для меня важна Сутан.

- Крис, ты не...

- Я уже говорил тебе, Сутан, что мне наплевать на этот ваш трехлезвиевый меч. Теперь ты убедилась в этом. Мне нужна ты: мне нужно знать, что произошло с Терри. Вот и все, что мне нужно.

- Но ты же знаешь, как важен был этот кинжал для Терри. Иначе он не стал бы так тщательно его прятать. Очевидно, он не хотел, чтобы Преддверие Ночи попал в руки этих людей.

М. Мабюс вслушивался в этот диалог со все возрастающим беспокойством. Он чувствовал, что Кристофер Хэй вот-вот отдаст ему кинжал. Только бы эта кхмерка поскорее заткнулась!

Потеряв терпение, он резко дернул ее плечо. Она вскрикнула.

- Ну смотри! Я тебя предупреждал! - крикнул Крис, приготовившись сломать лезвие пополам.

Но М. Мабюс отшвырнул от себя Сутан. Почувствовав себя свободной, она подбежала к Крису, протягивая руку к кинжалу.

- Убери его. Он наш.

Но Крис отвел в сторону руку, зажавшую Преддверие Ночи. Он смотрел Мабюсу прямо в глаза.

- Ты что. Сутан? Он не отстанет. Я уже успел убедиться в его способностях. Кроме того, у нас с ним договор.

- Договор с таким чудовищем? - воскликнула она. - Да ты с ума сошел! Он же вьетнамец. Их слову никто не верит.

- А я верю. - Крис пересек освещенный прямоугольник на полу и приблизился к тому месту, где стоял М. Мабюс, спокойно и внимательно наблюдая за ними. - Я получил Сутан, - сказал он, по-прежнему глядя ему прямо в глаза. - А теперь ты получаешь Преддверие Ночи. - И с этими словами он протянул ему священный кинжал, упомянутый в "Муи Пуан".

- Крис, не будь дураком! Он убьет нас, как только завладеет кинжалом!

Но в данный момент она для него как бы не существовала. Сейчас были только двое: он и Мабюс. И в этот потрясающий момент ему открылось что-то в личности этого человека, что тот тщательно скрывал от всего света. Тем более, от него с Сутан. Вот бы проникнуть в его тайную жизнь!

Крис понимал, что, в противоположность нормальным людям, которым для жизни требовалось есть и пить, М. Мабюс существовал на одной ненависти. В глубине этих черных глаз пылало холодное пламя. В других оно могло бы вызвать чувство неприязни и даже отвращения. Но Крис почувствовал только печаль, да еще какое-то странное чувство родства с ним, которого он сам не мог объяснить.

Как будто он стоял лицом к лицу с ребенком-убийцей. Кого винить в смерти людей, убитых им? Но его невинность не делала его менее опасным. Совсем наоборот, от него исходила смертельная опасность. Но в этих чертах не отражалась способность различать добро и зло, как в чертах других человеческих существ. Что можно сказать, глядя на голый череп, лишенный плоти и хрящевых тканей? Как можно судить о наклонностях и намерениях человека, глядя на такое окостенелое лицо, с которого стерты даже намеки на человеческие эмоции? Ведь это все равно, что усматривать понимание значения искупления грехов у зародышевой ткани.

Наконец Крис, пятясь, отошел от него.

- Мы оба победили, - сказал он. - И оба побеждены.

ЛЕТО 1969

БАН ME ТУОТ, ВЬЕТНАМ ПРИФРОНТОВАЯ ЗОНА - АНГКОР, КАМБОДЖА

Когда Сив прибыл в дымную преисподнюю под названием Вьетнам, больше всего его поразило ее зловоние. Выросший на улицах Дьявольской Кухни, он был знаком с запахом нищеты: грязь, копоть, месяцами не убирающиеся контейнеры с отбросами, неделями не мытые тела, паленая резина, разложившиеся дохлые крысы. Но даже это не подготовило его к миазмам Вьетнама.

Вонь была везде: в насыщенном гарью воздухе, в его гимнастерке с неотстирывающимися пятнами крови, в неудобоваримой пище, которую он ел, в водянистом пиве и напитках, которые он пил. Это запах смерти, и от него невозможно избавиться.

Только музыка немного ослабляет запах смерти, только сочные ритмы рок-н-ролла достаточно притупляют чувства, чтобы забыть о зловонии, постоянно атакующем его обоняние.

Он слышит начальные аккорды песни "Ищу убежище", исполняемой ансамблем "Роллинг Стоунз", вырывающиеся из музыкального ящика, и невольно начинает подпевать Джаггеру своим удивительно приятным баритоном.

Он танцует с девушкой, имени которой не знает, и, наверное, не узнает никогда. Она для него просто таинственная частичка войны, ее теплое тело представляется ему реликтом культуры, ныне исчезнувшей среди хаоса и разрушения.

В эту забегаловку со стенами из гофрированного железа и пустых банок кока-колы, в эту чудом сохранившуюся частицу исчезнувшей цивилизации часто наведывается Сив, чтобы хоть на время позабыть зловоние и самому забыться. Именно здесь он познакомился с Волшебником.

Этот человек произвел на него неизгладимое впечатление, а на Сива произвести впечатление не так просто: он человек подозрительный по природе.

За семь месяцев пребывания в этой преисподней, Сив начал замечать, что он представляет собой своего рода аномалию. Характер его ковался в горниле войны, где диапазон жизненных впечатлений необычайно узок. Мужчин посылают убивать друг друга, а женщины - ну, а они существуют, чтобы было с кем переспать между боями.

Нет ничего удивительного, что в такой адовой атмосфере человеческая жизнь перестает быть абсолютной ценностью, превращаясь в товар, которым можно обладать, а можно и потерять, который можно продать или купить. Сердца в такой атмосфере быстро черствеют до такой степени, что скудость существования перестает замечаться.

Тем не менее, Сив сумел уберечь сердце от ужасов, порождаемых войной. Неистовый в бою и буйный во хмелю, он был неизменно нежен с женщинами. Для него это стало своего рода оселком, на котором он проверял свои человеческие качества. Единственным способом удостовериться, что джунгли не выпотрошили его полностью, было взять в постель местную девушку, когда он на короткое время возвращался к тому, что они во Вьетнаме, смеясь, называли цивилизацией. Вот в такие моменты он, к своему облегчению, обнаруживал, что сколько бы вьетконговцев он ни убил, сколько бы крови, своей и чужой, он не пролил, он, в основе своей, все тот же Сив Гуарда.

За месяц до того, как он познакомился с Волшебником, ему удалось перетащить в свое подразделение брата Доминика. Дом оказался единственным из роты связи спецназа, уничтоженной вьетконговцами в то время, как они занимались передислокацией штаба. За неделю до того, как он познакомился с Волшебником, он два дня пил, не просыхая, с Домиником и капитаном Борком, их командиром, после того, как они втроем уничтожили группу "ночных вампиров" вьетконговцев, пробиравшихся в лагерь по ночам и убивавших сонных солдат.

Это была чистой воды месть. Незадолго до этого половина отделения Борка погибла: они были разорваны на части "Вышибалой Бетти", как они называли вьетконговское взрывное устройство, срабатывающее от того, что кто-то наступит на его проволочку. Сив считал очень странным, что такое с ними случилось. Все шесть человек, составлявших их отделение, были отобраны индивидуально, что, кроме положительных, имело и отрицательные последствия. Солдаты не знали друг друга, они не были связаны узами товарищества, понятия не имели, что такое взаимовыручка. В результате, половину времени они накачивались местным пойлом или накуривались до чертиков травки, изнывая от безделья, а другую половину тряслись от страха, что наступят на мину чарли.

Несмотря на это - а, может, именно поэтому - Борк захотел не просто расстрелять "вампиров", но дать наглядный урок врагу, показав, на что он способен.

Борк, Сив и Доминик подвесили всех восьмерых вьетконговцев за ноги. Они болтались на суку, тараща глаза, как кролики в силках. Несмотря на возражения Сива и Доминика, Борк приказал располосовать им животы ножом и оставить подыхать. Так и висели они, невыразимо смердя, несколько дней, как молчаливое свидетельство того, до каких пределов может дойти человеческая ненависть и распад человеческой морали, - ужасный и непроходящий урон, который наносит война ее участникам.

После этого, разумеется, надо было что-то предпринять, чтобы не сойти с ума или, еще хуже, не начать смаковать то, что они сделали. Лучшее средство для этого - алкоголь. Во всяком случае, на первые 48 часов. По истечении этого срока они уже были красивы, как рогатые жабы. Алхимия жизни требует, чтобы что-то выпало в осадок, дабы что-то другое могло получить выход.

Плача навзрыд, как ребенок, Доминик скоро вырубился. Сив еще держался, гладя черные, как ночь, волосы молоденькой вьетнамки, которой, пожалуй, едва исполнилось четырнадцать лет. Его огрубевшие руки ласкали шелковистую плоть с такой нежностью, что слезы благодарности выступили у нее в глазах и она, приподнявшись на соломенной подстилке, поцеловала его в выемку на горле.

Услышав дикий крик из соседней комнаты, где должен был находиться Борк со своей девушкой, Сив в два прыжка оказался там, чтобы защитить своего командира. В руке его сам собой оказался нож. Но то, что он увидал там, превзошло его самые дикие предположения. Борк, абсолютно голый, с красным, торчащим, как радиомачта, членом, избивал бамбуковой тростью свою девицу, связанную проволокой так, что все тело ее было в перетяжках, как у деревенской колбасы. В тех местах, где проволока с особой жестокостью впилась в кожу, выступила кровь.

Зрелище до такой степени возмутило Сива, что он, выхватив трость из рук командира, отдубасил его самого до бесчувствия, а потом осторожно распутал проволоку с тела плачущей девушки.

- Что здесь такое происходит? - услыхал он голос своей собственной временной подружки и, подняв глаза, увидал, что она стоит в дверях. - Что ты делаешь?

- Ты что, не видишь сама? - крикнул он. - Посмотри, она вся в крови!

- Ну и что из этого? Такое здесь происходит каждый день, - заявила она и протянула ему руку. - Пойдем! Давно пора заняться делом.

Девушка Борка повисла на нем, измазывая его своей кровью, а он таращился на этого ребенка с темными, наивными глазами, стоящего в тени дверного проема, и на него нахлынуло ощущение полной бессмысленности жизни.

Ему надо забыться, и вот он танцует в забегаловке из банок кока-колы на следующий день, уже с другим ребенком. Все они взаимозаменимы, как он обнаружил к своему полному разочарованию, - эти бесцельно блуждающие атомы погибшей цивилизации, призраки, слоняющиеся по крематорию, которым стала жизнь.

Сэм и Дэйв, орущие свой приправленный попсой рок под словно напуганное их голосами ф-но, соорудили стену из звуков между Сивом и всепроникающим запахом смерти. В середине танца его трогает за плечо Волшебник.

- Отвали, - бурчит Сив, зарываясь лицом в женские волосы, пахнущие жасмином и чуть-чуть смертью.

- Эй, приятель!

- Пой свои блюзы кому-нибудь другому.

- Ты увяз по уши в дерьме, по слухам.

Сив продолжает невозмутимо танцевать под Сэма с Дэйвом и их ф-но, звучащее не хуже джаза, истинной души Америки. Развернул девушку, заставив ее сделать пируэт.

- Ты прав, - соглашается он, - в большую кучу дерьма, чем война, трудно вляпаться.

- Я имею в виду военный трибунал.

И тут впервые Сив видит лицо Волшебника.

- Я тебя знаю? - спрашивает он.

- Теперь знаешь, - отвечает Волшебник, широко улыбаясь. - Хочешь выпить?

Сив позволяет ароматному телу выскользнуть из его объятий и исчезнуть, кружась, как яркая пылинка в сумрачном просторе бытия. Волшебник ведет его к угловому столику, где сидит еще один человек, медленно потягивая местное пойло.

- До меня дошло, - сообщает Волшебник, - что Борк сейчас находится в госпитале с переломанными ребрами, ключицей и запястьем. Все в лучшем виде, мать твою так!

- Да ну?

Волшебник важно кивнул.

- И, как я слыхал, это твоя работа.

- Неужели?

Волшебник весь подался вперед, отчего его огромное тело показалось Сиву еще больше.

- Эй, приятель, берегись! Борк жаждет твоей крови. Хочет приморить тебя как следует.

- Первый раз слышу.

- Ничего удивительного, - сказал Волшебник. - Я более осведомлен, чем ты.

До Сива постепенно доходит серьезность положения. - Чего тебе от меня надо?

Волшебник рассмеялся. В кабаке слишком темно, чтобы можно было видеть, чем занят другой человек за столом.

- Скорее, этого надо тебе. А я занимаюсь вербовкой. Мое имя Вергилий, но в этих местах меня часто зовут Волшебником. - Он ткнул большим пальцем в сторону своего приятеля. - Это Мясник дал мне эту кликуху, она и прилипла, как банный лист.

Отхлебнул из своей кружки пива.

- Дело в том, что Мясник набирает себе группу. Группу выживания, можно сказать. Наша цель - выжить в этом сумасшедшем доме и, желательно, накопить здесь хоть немного башлей, раз уж мы попали сюда.

- Надеюсь, речь не идет насчет того, чтобы дезертировать или что-нибудь в этом роде?

- Да нет, что ты! - ответил Волшебник. - Если тебе так хочется убивать чарли, то у тебя для этого будет уйма возможностей. Мы только хотим делать это на наших собственных условиях. - Он с отвращением фыркнул. - Если бы я думал, что у Командования есть толковый план, как выиграть войну, я бы первый помчался выполнять его, можешь в этом быть уверен. Однако, единственное, во что верит Никсон, так это в то, что ясность ослабляет власть. Он дует в одну дудку с Вестморлендом. И сейчас единственным результатом их "войны на истощение" является то, что истощаемся мы сами. И чтоб я стал умирать за такого человека! Ну уж дудки!

- Но Никсон говорит...

Лицо Волшебника передернулось от отвращения.

- Позволь мне сказать тебе кое-что о нашем добром президенте. У него больше власти, чем воли, чтобы ее осуществлять. Все, что он говорит, имеет одну цель - увернуться от щекотливых вопросов, возникающих у всякого, кто задумывался о передрягах, куда заводят его приказы. Помнишь Фреда Аллена, известного в прошлом комика? Как-то он сказал, что успех можно уподобить попыткам учить жену водить машину: рано или поздно закончишь в канаве. Вот туда и рулит наш Никсон, и я не собираюсь ему в этом помогать изнутри. Мы с Мясником собираемся заниматься совсем другим делом. Ну, как все это для тебя звучит?

Сив должен был признать, что звучит это вполне убедительно. Похоже, Волшебник один понимает, как справиться с неблагоприятными обстоятельствами в недружественном окружении. - Весьма интересно. Но перевод из одного подразделения в другое здесь осуществить трудно.

- Раз плюнуть.

- А как насчет Борка?

- Предоставь его мне, - ответил Волшебник. - Это уже не твоя проблема, Танцор.

- Не зря, видать, тебя зовут Волшебником, - улыбнулся Сив. Он так давно не улыбался, что ответственные за это лицевые мышцы начали атрофироваться. - Но с чего такой интерес к моей персоне?

- Мы вообще интересуемся хорошими людьми, - вмешался Мясник, выдвигаясь из тени, под прикрытием которой он до этого времени сидел. Симпатичный парень, отметил про себя Сив, и, кажется, немного моложе Волшебника, хотя война порой искажает возраст человека. - У меня есть свидетельства очевидцев о твоих подвигах в публичном доме.

Сив кивнул.

- Добро! - И протянул руку. Терри Хэй - он же Мясник - пожал ее со словами:

- Добро пожаловать в отряд ПИСК!

Транг тоже произвел на Сива большое впечатление, когда он познакомился с ним, но по другим причинам. Впечатление, надо сказать, он производил жутковатое, будто являясь олицетворением названия их отделения. Это был в прямом смысле этого слова големом, теплокровным телом без души и сознания. Глядеть в черные глаза Транга было все равно, что глядеть в бесконечность: трудно понять, что видишь перед собой, и только смутно осознаешь, что сюда лучше не смотреть.

Но Транг был в такой же мере правой рукой Волшебника, в какой Мун был правой рукой Мясника. Эти азиаты, по мнению Сива, занимали положение, которое можно было охарактеризовать как среднее между рабом и другом: уже не первое, но еще и не второе. Они были связаны со своими партнерами-американцами каким-то алхимическим элементом, для которого в словаре Сива не было эквивалента.

Транг напоминал Сиву его отца, гордого испанца, приехавшего в Америку искать счастья, бедного подносчика кирпичей на стройке, такого трудолюбивого, что он постоянно вызывал насмешки у его товарищей по работе. За его героический четырнадцатичасовой рабочий день его презрительно называли "двужильным испашкой".

Вергилий и Мясник не называли азиатов в своем отделении "косорылыми", но, в принципе, могли бы. Однажды он подслушал разговор Вергилия с Мясником, в котором Вергилий похвалялся: "Мун и Транг - мои псы. Когда я им говорю "алле!", они прыгают. Они мне обязаны всем на свете, дружище. Так что, если ты чего-нибудь хочешь добиться от Муна, действуй через меня. Он мой, как и все вольнонаемные из отделения, и всегда моим останется".

Но однажды, когда дождь лил так, что даже "ПИСК" оказался запертым в четырех стенах, он подслушал еще один разговор, который показал, что это не совсем так.

Транг и Мясник за разговорами чистили оружие. Вроде бы болтали о пустяках, но, когда Сив подошел поближе, он понял, что небрежные интонации маскируют весьма серьезное содержание.

- Твоя семья живет далеко отсюда? - спросил Терри.

- Не близко, - ответил Транг. - Но и не далеко. Во Вьетнаме нет мест особенно удаленных. - Он вытер ствол своего АК-47. - Особенно во время войны.

- Ты, наверно, очень скучаешь по ним.

- Я уж и забыл, что значит жить с матерью, с семьей. - Он пожал плечами, продолжая свое дело. - Как Меконг, который и дает жизнь, и отнимает ее, война все это смыла. Теперь все это видится, как сон. Когда я сплю, я иногда оказываюсь вновь в своей деревне. - Он проверил, как работает боек. - А проснусь и вижу, что все, как было, а я по-прежнему забрызган кровью.

- На войне как на войне, - заметил Терри.

Транг приостановил то, чем он занимался, и посмотрел в глаза Терри долгим взглядом, будто загипнотизированный. Потом кивнул и согласился.

Глядя на Мясника, Сив тоже задумался, вспомнил добрые глаза своего отца, услышал его скрипучий голос, говорящий с сильным испанским акцентом: "Все, что я хочу, так это то, чтобы ты и Дом преуспели в жизни". Лицо такое измученное и серое в скудно освещенной больничной палате. "Я ничего не добился, вы добьетесь всего. Теперь, слишком поздно для меня, я знаю, в чем секрет жизненного успеха. Это чтобы быть своим среди своих".

Через месяц отец умирает, разбитый в жизненной схватке и преждевременно состарившийся, Сив бросает школу, присматривает за Домиником. Потом поступает в армию, переходит в Спецназ. Он хочет жить так, чтобы отец, будь он жив, гордился бы им. Более того, он хочет добиться в жизни того, чего отец так и не смог добиться. Он тешит себя иллюзией, что если они с Домиником будут как надо сражаться за свою названную родину, то, вернувшись домой, они перестанут быть "испашками", превратившись в "героев". Вот тогда они будут своими среди своих.

Сив, который сам чувствует себя неловко среди людей, которых здесь всех одинаково считают американцами, думает о причудливой ситуации, в которой оказался Терри. Несмотря на свое прозвище, он не похож на Вергилия. Раньше он думал, что похож, из-за тонкой игры Мясника. И еще вначале он думал, что структура их отделения с точки зрения субординации такова: с одной стороны стоят Волшебник с Мясником, а с другой - все остальные. Теперь он несколько пересмотрел эту концепцию, поставив на одну сторону Волшебника, а на другую Терри, Муна и Транга. Сив почувствовал, что не прочь узнать побольше о сложной личности Мясника.

Под зловещими небесами цвета жареного миндаля Терри Хэй и Транг сидят на корточках в неровной тени сгоревшей хижины. Они принимают таблетки с набором необходимых организму солей, заедая их только что сваренным рисом. Терри поднимает глаза на Сива, когда тот присаживается рядом. Никто не говорит ни слова.

Отряд "ПИСК" дислоцируется в глубине страны. Сив давно уже перестал спрашивать, в каком районе Вьетнама они в данный момент находятся, отдыхая после одной операции, готовясь к другой. Это совершенно неважно: они - бойцы невидимого фронта.

Транг активно запихивает в рот рис, выгребая его ложкой из покоробленной миски, которую держит на уровне рта. Мясник не отстает от него, хотя ест, вроде, не торопясь.

Сив молча наблюдает за ними, чувствуя их тайную близость друг к другу и даже где-то завидуя им. Наконец, спрашивает:

- Интересно, куда мы теперь отправимся?

Терри пожимает плечами.

- Это зависит от разных факторов.

- От каких? От погодных?

- Нет, от тактических. Отправимся туда, где сможем причинить чарли больший урон. - Он засмеялся. - За наши передвижения ответственен Волшебник. Проконсультируется у духов по своей долбанной планшетке для спиритических сеансов или посмотрит в свой хрустальный шар - и полный вперед! - Он исподтишка бросил взгляд Трангу, который, доев рис, приступил к рыбе, начав ее с головы.

- А разве ты никак на это не влияешь? - спросил Сив. - Я думал, ты командуешь отделением.

Мясник тоже начинает вгрызаться в рыбу, уминая ее вместе с костями.

- Я вроде доберман-пинчера. Волшебник указывает добычу, а я ее хватаю. Да мы все здесь такие. Верно, Транг?

Сив не знает, верить ему или не верить. Уж не шутит ли Терри, на свой лад? Вряд ли он похож на собачку, выполняющую команды Волшебника. Кроме того, в его последних словах прозвучала горькая нотка. Это скорее предупреждение, чем шутка.

И еще, интересно, каковы отношения между Терри и Трангом? Наверно, более сложные, чем может показаться с первого взгляда. Кажется, Мясник не только не любит Вергилия за его пренебрежительное отношение к азиатам, но и отчасти презирает Транга за то, что он мирится с этим.

Неподалеку от них съемочная группа телевидения варганит свой репортаж о борьбе с огнем: камеры с жужжанием вращают диски с пленкой, волнующий комментарий сочиняется на ходу. Война представляется им чем-то вроде многопланового, чудовищного голливудского фильма в духе Сесила Б. Демиля. Сив так и ждет, что один из киношников предложит: "Эй, ребята, а нельзя ли повторить ту чертовски выразительную мизансцену с рукопашным боем для видео-ролика?"

Телевизионная группа движется в их направлении: они снимают ноги солдат, уходящих от места пожара. После того, как журнал "Лайф" опубликовал два месяца назад снимки, сделанные во время недельного боя за гору Апбиа, в котором погибло 242 американских солдата, средства массовой информации - а, особенно, телевидение, этот наиболее жадный до подобного рода новостей орган набросились на тему войны, как на давно потерянного, но вдруг нечаянно вновь обретенного сына.

И печальнее всего было то, что гора Апбиа могла по справедливости считаться символом бессмысленности всякой войны. Совершенно бесполезный в военном отношении объект, эта гора, известная среди солдат как "высота Гамбургер", вскоре после этой кровавой бани был вновь отбит северянами: обычный в этой войне результат американских "побед".

- Когда-нибудь, - сказал Сив, желая внести оптимистическую нотку в разговор, - все это кончится.

Транг перестал есть, посмотрел на Сива.

- Это не кончится никогда, - сказал он. - Здесь веками идет война, в той или иной форме. Вы, американцы, не сможете остановить ее, как не смогли французы. И русские не смогут. Все вы только и думаете, как подмять нас под себя. Каждый по-своему, сообразно вашей идеологии. Вам кажется, что раз вы подчинили нас себе, так, значит, и победили. Вот и французы так считали, когда хозяйничали здесь.

Он повернулся, и Сив разглядел на его руке татуировку: фунг хоанг, мифическая вьетнамская птица, о которой говорят, что она обладает сверхъестественными способностями отвечать на любые вопросы. Этот небольшой, но мастерски выполненный рисунок показался Сиву символом пропасти между их культурами.

- Все вы хотите только одного: учить нас. Учить чему? Быть лучше, чем мы есть? Как стать богаче, здоровее, счастливее? Постоянно мы слышим поучения. От французов, от американцев, от русских. Но на самом деле вы хотите переделать нас по своему образу и подобию.

Транг смотрит, не мигая, на телевизионщиков, снимающих крупным планом истощенные лица и затравленные глаза вьетнамских детишек. - Я говорю это потому, что слишком часто спрашиваю себя, зачем вы, друзья, вообще сюда пожаловали?

Уязвленный Сив впадает в хмурое молчание. Мясник, или сам тоже интересующийся этой проблемой, или же просто для того, чтобы поддержать павшее знамя Сива, спрашивает:

- А почему вы миритесь с этим? Вы же ненавидите нас не меньше, чем своих северных собратьев.

Черные, бездонные глаза Транга поворачиваются к Терри.

- Я не просто ненавижу, - говорит он. - Я горю от ненависти.

Я горю от ненависти.

Многие недели эта фраза преследует Сива. По той или иной причине она кажется ему талисманом, связующим его с Мясником и Трангом, потому что ему хочется быть частью чего-то более человечного, чем просто воинское подразделение, в котором служит. Которое тем только и занимается, что убивает. Но, в конце концов, приходит к мысли, что сам не понимает, что за талисман он приобрел, да и не поймет, если будет держать его спрятанным от других.

И он обращается к своему брату Доминику, который, хоть и младший, но весьма начитан по части истории, философии и социальной этики.

Из всех из них его братишка меньше всего создан для войны. Он тоже убивал, но по необходимости. Он никогда не чувствовал душевного подъема, как все они часто не отдавая себе в этом отчета, как молодые волки в джунглях - в пылу сражения. Его не ослепляют светящиеся трассеры, прорезывающие тьму ночи, он не возбуждается от сухого треска автоматной очереди. Он не видит ничего мудрого в нравственном принципе "убивай или будешь убитым", который пропитывает воздух Вьетнама не в меньшей степени, чем вонь.

- Да, я отчасти понимаю, что он имеет в виду, - сказал Доминик, когда Сив изложил ему вкратце странный разговор с Трангом. - Но чтобы полностью понять, надо либо родиться здесь, либо быть профессиональным историком.

Они расквартированы в деревне, полной, как это почти стало правилом за последние годы, раздоров и взаимного недоверия. Мимо Сива и Доминика, устроившихся на солнышке, прошли несколько деревенских старейшин, вооруженных американскими автоматами. По-видимому, обходят хижины, агитируя голосовать за себя на выборах, подумал Сив.

- Вот, например, французы. Они пришли сюда на рубеже веков и буквально изнасиловали эту страну. По сути дела, они вели себя ничуть не пристойнее, чем колонизаторы прошлых столетий. Они начали с того, что пинками под зад выгнали здешних мандаринов из их кабинетов и внедрили, помахивая бамбуковой тростью, французские традиции руководства страной, французское законодательство, французское образование. Все это привело к тому, что старое общество, основанное на конфуцианских догматах, развалилось.

Старейшины вышли из одной из хижин, волоча за собой молодого парня, и швырнули его в уличную пыль. Он был весь в крови, его левая рука бессильно висела, вывернутая неестественным образом. Прямо на улице, чтобы все видели, старейшины продолжили немилосердно избивать его.

- Бывший министр финансов во французском правительстве Поль Доумер прибыл сюда в качестве генерал-губернатора в 1897 году. В этом заключался своего рода юмор. Политические противники выперли его сюда за попытки реформировать налоговое законодательство. Вот здесь он и развернулся, превратив колонию в приносящее доходы предприятие, обложив налогами всех и каждого.

Этот парень, очевидно, лазутчик с севера. Говорят, что советники из ЦРУ научили здешних старейшин выслеживать коммунистических шпионов на территории Южного Вьетнама и они должны ежемесячно посылать соответствующие отчеты.

- Первым делом Доумер отменил запрет на экспорт риса, который ввели мандарины, по справедливости считая, что здесь рис нужнее: он помогал решить проблему с хронически голодающими районами страны. Француз, однако, увидел в рисе имеющийся в избытке товар, продавая который можно сделать колонию самоокупающейся. К 1940-м годам Индокитай занял третье место в мире по экспорту риса. В результате этого миллионы долларов хлынули во французские сейфы и кофферы, но, с другой стороны, большинство мелких крестьян, предки которых столетиями возделывали рис на своей земле, лишились собственности: их наделы перекупили богатые вьетнамские семьи, не жалеющие наличных денег на сулящий такие барыши бизнес.

Один из старейшин приставил к виску парня пистолет и спустил курок. Действительно ли он был предателем или же это просто местный крестьянин, у которого не было средств, чтобы подмазать начальство? Как и во множестве других вопросов, постоянно встающих во Вьетнаме, американцам и здесь не докопаться до истины.

- Все это прекрасно устраивало Доумера. Он использовал обезземеленных в качестве рабов на каучуковых плантациях и в копях, развернув широкомасштабную программу общественных работ.

Старейшины заходят в одну хижину за другой и скоро на месте, обагренном кровью того парня, стоит целая группа мужчин и женщин. Темные тучи сгущаются над горизонтом, огненный диск солнца скрывается за ними. Люди, немые, как горы на северо-западе, стоят перед допрашивающими их старейшинами. Туман клубится над окружающими деревню джунглями. Старейшины присаживаются на корточки, едят рис, оживленно переговариваясь между собой.

- Но в какой-то критический момент французское влияние начало двигаться по другому руслу. До французской колонизации Вьетнама пристрастие к опиуму здесь не было так широко распространено, в основном ограничиваясь узким кругом выходцев из Китая. При Доумере ситуация начала меняться. Видя в опиуме еще один потенциальный источник доходов, он построил в Сайгоне очистительную фабрику, и постепенно пристрастие к наркотикам распространилось среди вьетнамцев с такой жуткой скоростью, что скоро чуть ли не треть доходов колонии падала на продажу этого зелья.

Закончив обед, старейшины поднялись на ноги и на глазах у населения деревни одного за другим расстреляли задержанных.

Лицо Доминика потемнело, стало такого же цвета, как пепелище.

- Французы давно покинули Вьетнам, придет время, покинем его и мы. Но опиум и страдания, причиняемые им, останутся. Вот оно, французское наследие Индокитаю, вот тот французский поцелуй взасос, которым Поль Доумер отблагодарил здешний народ, который, как он писал домой по прибытии сюда, "созрел для того, чтобы служить Франции".

- Мы все здесь проливаем свою кровь, но душой мы спокойны, - сказал Сив. Мы более или менее привыкли к тому, что вьетнамцы творят по отношению друг к другу. У нас есть приказы, которые мы выполняем. И было бы скверно для нашего боевого духа вмешиваться в то, что внешне выглядит как проводимая с благословения американцев антикоммунистическая операция. Для нас вон те мужчины и женщины, что лежат там в пыли, коммунистические лазутчики. Но ты смотришь на это иначе. Ты не только проливаешь свою кровь здесь, ты и душою кровоточишь. Ты что, забыл о воинственной природе вьетнамцев? Они постоянно стремились подчинить своему влиянию своих менее агрессивных соседей, как, например, кхмеров.

- Мы все кровоточим здесь душою, - возразил Доминик. - Только ты слишком упрям, чтобы признаться в этом. Я думаю, мы все время от времени задаемся вопросом, а не ненавидит ли нас Транг еще больше, чем он ненавидит своих северных собратьев? И природа вьетнамцев не имеет ничего общего с тем, что сделали с ними французы, и ты это сам прекрасно понимаешь.

- Пусть тот, кто без греха, первым бросит свой камень. Кажется, так сказано в Библии?

- В общих чертах, так. - Он хмуро оглядел груду тел на деревенской улице. - Ничто не снимет с наших плеч тяжесть этой трагедии.

- Трагедия? Это слишком мягко сказано, если имеешь в виду эту сраную войну, - заметил Сив. - Это слово можно употреблять, сидя в мягком кресле у себя дома, размышляя о событиях, которые происходят в мире. А когда ты здесь, по пояс в крови и дерьме, другие слова приходят на ум при попытке описать здешний ад.

Теперь на улицу вышли собаки, обнюхивая землю, так щедро политую человеческой кровью. Люди ушли, освободив место для псов.

- Вьетнам изменил меня, а, вернее, изменил мое мировоззрение, - признался Доминик. - Я начал понимать, зачем я здесь, что хорошего я могу совершить, живя в этом мире. Я видел, как врачи суетятся, пытаясь залатать бедняг, наступивших на мину или подорвавшихся на гранате в джунглях. Это все, что они могут сделать: залатать. Излечить они не могут. А ведь врачи должны уметь лечить, на то они и врачи. Я хочу излечивать людей, и эта война подсказала мне, как я буду это делать. Наши парни, вернувшись домой после этого турне, будут нуждаться не только в физической реабилитации Им потребуется духовная помощь, потому что их душа изранена. И только Господь сможет в этом им помочь... Знаешь, Сив, в этой стране нет и не может быть истинной веры. Ты и сам это чувствуешь. Господь оставил это место Будде и Конфуцию. В этих джунглях Господь умер и все еще ждет своего воскресения. Тело можно зашить нитками с помощью стальной иглы, но сердце и душа нуждаются в ином лечении. Бедняги, которые выберутся из этого ада, тоже должны обрести свое спасение. И я хочу, вернувшись домой, помочь им ступить на эту тропу.

"...И не выйти живым никому", - пел Джим Моррисон.

Их привлекли к "подавлению очагов, создающих помехи продвижению", выражаясь военным языком. Отряд "ПИСК" летит на север, в районы Плейку и Контума. Быстрые вертолеты доставляют их, эмиссаров смерти, в глубь джунглей, пропахших гниющими растениями и разлагающимися человеческими телами.

Мясник обучает их многим штучкам, в том числе тому, как обезглавливать жертвы.

- Головы можно оставлять рядом с телом, - говорит он деловым тоном, - но все хрящи и сухожилия должны быть перерезаны. Тогда дух восточного человека не сможет улизнуть. Верно, Транг?

- Бесконечное колесо самсара, священный круг, будет поломано, соглашается Транг голосом, лишенным всякого выражения.

- Мы должны не только убить чарли, - поучает Мясник, - но и сделать из него посмешище, на страх другим. Ясно?

Доминик качает головою.

- Не знаю, смогу ли я сделать это.

- Ты что? - удивляется Мясник. - Совесть не позволяет? - Он говорит с явным раздражением. - Гады, которых мы убиваем, подкладывают мины, оторвавшие к чертовой матери ноги не у одного бедняги. Ты здесь сколько времени находишься? Девять месяцев? Тогда скажи мне, сколько раз идущий рядом с тобой парень на твоих глазах задевал ногой веревочку, привязанную к взрывателю гранаты? Вот об этом думай, когда будешь отрезать этим выродкам их поганые башки.

Доминик качает головою.

- Не знаю...

- Он не знает! - передразнивает Волшебник. - Выслушай, приятель, одну из горьких жизненных истин: те, кто не могут, как люди, наслаждаться своей силой и мучить других, изобретают совесть и мучают сами себя. Другой альтернативы, как говорится, нет.

- Я...

Но прежде чем Доминик успевает продолжить, его перебивает Сив, уверяя Мясника:

- Не беспокойся, я с ним сам поговорю.

- Может, он не наш? - не унимается Терри. - Я не хочу, чтобы в моем отделении поддерживались такие настроения.

- Да нет, что ты! - успокаивает его Сив, уверенный, что для Дома лучше быть под крылышком Волшебника, который, заботясь о себе, не даст в обиду и их. - Я же тебе сказал, что беру это на себя.

Транг указывает направление, и под ними из джунглей выныривают деревеньки, как пузыри болотного газа из воды. Иногда им приходится использовать всю их огневую мощь, чтобы пробить дымящиеся дыры в обороне чарли. Они вылезают на шасси вертолета и, когда он снижается, выпуская по цели ракеты, лупят в унисон из своих АК-47. Опускаясь на искореженную, горящую землю они ни на минуту не перестают стрелять, пока есть еще кого убивать. А потом, отложив в сторону раскаленные автоматы, они наклоняются, как крестьяне на рисовых полях, чтобы выполнять кровавые приказы Мясника.

А иногда они летят на запад, следуя маршруту, указанному Трангом на топографической карте, на молниеносную "тихую охоту", уничтожая врагов без единого выстрела. Они переползают от хижины к хижине, перерезая глотки, отсекая головы, оставляя после себя кровавые останки для других чарли, чтоб смотрели и трепетали.

Для пущего устрашения Мясник кровью рисует на каком-нибудь видном месте стилизованную фунг хоанг, птицу, вытатуированную на руке Транга.

Однажды Сив застал Транга смотрящим на этот грубый, но впечатляющий рисунок, и ему показалось, что он впервые заметил на лице вьетнамца какой-то проблеск чувства. Но что он думал про это изобретение Мясника? Воспринимал ли он его как оскорбление, или же черпал в нем вдохновение, - этого Сив не понял.

Почему его интересовало то, о чем думает Транг? Наверно, потому, что всегда сознавал, что это страна Транга, и именно то, что он думает, а не домыслы американского правительства, имеет значение.

Сив, уже тогда в душе детектив, хотел бы докопаться до главной тайны и Терри, и Транга. Ему кажется, что только поняв их, он сможет внести хоть какой-то логический порядок в водоворот безумия, в который он оказался втянутым.

Большинство из ребят только и думали о том, чтобы поскорей вернуться домой, возобновить прерванную учебу в колледже и поскорее позабыть о том, где они были и что с ними там происходило. Но не Сив. Он понимает, что в этих зловонных джунглях и полных опасностей рисовых полях Вьетнама скрывается какая-то важная истина, и он хочет ее отыскать. Сейчас ему кажется, что именно Транг, как фунг хоанг, держит в своих руках ключ к этой истине.

Однажды они забрались далеко на север, и Сив наблюдает за Трангом, указывающим путь над всклокоченной массой джунглей. Вергилий, сидящий рядом с Трангом, шепчет:

- Так где, ты говоришь, здесь попрятались чарли?

Транг послушно указывает рукой, и вертолет круто уходит влево. Тотчас их взору открывается просвет между деревьями. Деревня.

- Вот они!

Вертолет ныряет вниз, выпуская ракеты, строча из всех пулеметов. Макушки деревьев стремительно приближаются среди грохота взрывов, чудовищной пляски смерти.

- Краем глаза Сив видит Транга, приникшего ухом к полу вертолета. Его глаза широко раскрыты, толстые губы двигаются в мучительной гримасе, будто это они изрыгают этот чудовищный грохот, а не стволы их пулеметов.

Когда вертолет приземляется и они все выпрыгивают из кабины, Сив следует за Трангом. Пригнувшись, как старики, искалеченные жизнью, они оглядывают почерневшую прогалину между деревьями, где только недавно жили люди. Пепел летит во все стороны, гонимый все еще вращающимися винтами их вертолета.

Ответный огонь, белые трассеры, прочерчивающие ночное небо, заставляют их броситься сначала в одну сторону, потом в другую. Сив следует за сгорбленным силуэтом Транга, пока они не выбираются на безопасное место. Прижавшись спиной ко все еще теплой и курящейся разрушенной каменной кладке, они переводят дыхание. И Сив, к своему стыду, вдруг осознает, что он подсознательно использовал Транга как прикрытие.

У вьетнамца такие потухшие, пустые и безжизненные глаза, что Сив не выдерживает и касается его рукой, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Как ошпаренный, Транг весь передернулся, почувствовав прикосновение, и Сив почувствовал приставленный к его груди ствол АК-47 Транга.

- Я перепугался за тебя, - прошептал Сив, с трудом разжимая пересохшие губы. - Мне показалось, ты ранен.

Ствол автомата исчезает в темноте. Совсем рядом с ними трещит и плюется искрами огонь, языки пламени пляшут в темноте. Огонь напоминает Сиву его самого, а тьма, в которой он горит, - Транга. Они так близки, и так различны, но один без другого просто не имеет смысла.

Транг, глаза которого сверкают, как осколки черного стекла, указывает кивком головы в сторону.

- Туда!

Они покидают свое убежище и, глядя, что другие прижаты огнем северных вьетнамцев к земле, продвигаются зигзагами вдоль периметра выжженной зоны.

Транг открывает огонь и Сив, продвигаясь за ним, следует его примеру. Вместе они подбегают к последнему укреплению все еще сопротивляющегося врага. Сив вырывает чеку гранаты, швыряет ее за наспех собранную баррикаду из деревянных балок и обугленной кровли.

Они бросаются ничком на землю за секунду до того, как она содрогается от взрыва, на мгновение превратившего ночь в день. А потом они вновь вскакивают и врываются за остатки баррикады, стреляя на ходу. Потрогав ногой трупы, Транг опускается на корточки, покорно начиная выполнять требование командира об отделении голов от туловища у тех, кто все еще состоит из одного куска.

Другие подходят, все целы и невредимы. Деревня представляет собой зрелище, наполняющее лунный пейзаж, если бы по поверхности луны могли плясать языки пламени. Они вытирают пот со лба, выходцы из ада, совершающие свою адскую работу, как по нотам, с точностью хорошо отлаженного механизма.

Тишина, только потрескивание догорающего огня. Затем Сив вдруг поднимает голову, встает. Он слышит посторонний звук, и волосы на его голове встают дыбом: из пелены серого дыма выходит крошечная фигурка и, спотыкаясь, направляется к ним. Даже до того, как он успевает сообразить, что это такое, он видит Доминика, устремляющегося навстречу ей.

- Стой! - кричит Волшебник. - Вернись сейчас же!

Дом или не слышит, или не желает слышать. Он бежит навстречу опаленному и теряющему сознание ребенку. Это девочка лет пяти или шести. Ее длинные волосы распущены по плечам, глаза широко открыты. В них застыл ужас.

Ее жалобный плач, разносящийся по пепелищу, скребет по их и так обнаженным нервам. То появляясь из клубов дыма, то вновь в них исчезая, она бродит среди руин того, что только недавно было ее деревней. Она спотыкается, падает на колени в горячий пепел и, когда она наконец поднимается на ноги, он видит, что она вся покрыта кровоточащими ранами. Несчастный ребенок кажется Сиву символом дикой аморальности войны. Его сердце рвется к ней.

И, как в замедленной съемке кинофильма, он видит своего брата. Как он приближается к этому апокалиптическому видению, являющемуся немым укором миру, который сошел с ума. А потом сцена вообще преступает пределы реальности: милосердная рука вновь воскресшего Бога протягивается, чтобы помочь представителю поколения, которое во всех культурах считается невинным.

- А черт! - кричит Волшебник, поднимая винтовку и прицеливаясь в ребенка.

- Не надо! - вне себя вопит Сив, бросаясь, чтобы вырвать из его рук оружие. Но Транг останавливает его. Вьетнамец делает какое-то незаметное для глаз движение, и рука Сива бессильно повисает, как сухая ветка.

Полный ужаса, он бессильно наблюдает, как Волшебник дает короткую очередь, со страшной силой отбрасывающую крошечную фигурку назад. Еще не успев упасть на землю, она вдруг взрывается со страшным грохотом. Доминика, который уже находился в непосредственной близости, взрывной волной отшвыривает назад.

Транг отпускает Сива, и он бежит к брату, опускается на колени рядом с его распростертым телом.

- Господи Иисусе! - шепчет Доминик. Он сильно контужен, но, кажется, не ранен. - О Боже праведный!

- Живая бомба, - объясняет Терри, подходя к ним. - Обычный трюк. Привязывают гранату под мышку ребенку, и, когда кто-нибудь к нему прикоснется... - Транг смотрит на них, но ничего не говорит.

Дома трясет, как в лихорадке. Он сидит, обхватив голову руками. Потом его начинает тошнить. Сив обнимает его за плечи.

Транг, стоящий от них на расстоянии стука сердца, как будто упивается этой трогательной сценой. Догорающий огонь отражается в его зрачках.

- Тебе не спасти его, - говорит Транг, - сколько ни старайся. Эта страна сделает с ним все, что захочет. Ты с этим ничего не можешь поделать.

Сив, прижавшись щекой к мокрой голове Дома, поднимает на Транга глаза. Нет, могу, - возражает он. - Я могу любить его.

Он видит непонимание в лице Транга и сам удивляется, как это ему могло хотеться быть здесь своим среди своих, как он мог искать дружбы Мясника и Транга. Мясник он и есть мясник: убивает с величайшей легкостью. А Транг чужой. Он так же непознаваем, как и те прекрасные девушки в прозрачных платьях, отплясывающие под сводами из гофрированного железа американский рок-н-ролл.

- Теперь ты сам все понимаешь. Почему эта война никогда не кончится. Транг указал жестом на обгоревшую землю, по которой были раскиданы изувеченные трупы рядом с тем, что осталось от маленькой девочки. - Мне пока больше везет. А то, что ты видишь перед собой - альтернатива.

Но эти откровения запоздали: Сив уже не слушает.

- Уйди, - шепчет он. - Ради Бога, уйди. - Но Транг не шевелится. Он продолжает стоять рядом, как немой свидетель их боли и их ужаса. Созерцание этого дает ему больше калорий, чем рыбьи головы и даже рис.

Мучительные конвульсии Доминика затихают.

- Великий Боже, - слышит Сив его молитву, - дай мне сил, чтобы уцелеть и вернуться домой.

Мясорубка войны продолжает работать, но отряд ПИСК на какое-то время выключается из этого дьявольского процесса. И слава богу, потому что каждый день, если верить Вергилию, приближает Штаты к бесславному поражению в стране, которую они даже никогда не пытались понять.

Отряд находится на трехдневном отдыхе в Бан Me Туот. К этому времени он уже превратился в видавшую виды, спаянную прямо-таки по-семейному боевую единицу. Их всего восемь человек: Терри, Вергилий, Сив, Доминик, смышленый фермерский мальчишка из Канзаса по прозвищу Трепач, Транг, Мун и еще один кхмер по имени Че. Они получили провиант для проведения операции, которая, как намекнул Мясник, обещает быть трудной. Но из каких источников они снабжаются? - удивляется Сив. Насколько ему известно, Мясник никогда не заполняет никаких требований. У них в отряде вообще никогда не заполняются никакие бумаги.

Заинтересовавшись этим странным фактом, Сив побывал в штабе Спецназа. Там вообще никто не слыхал о Вергилии - майоре, капитане или в каком бы он звании не был. И никого это не трогает. В общем хаосе войны чепуха, подобная этой, неудивительна.

Но Сив не успокаивается. Откуда же тогда Вергилий, если не из Спецназа? Может, он прислан сюда из штаба генерала Абрамса? Из штаба войск Спецназа в Бан Me Туот он звонит в Сайгон и, к своему разочарованию, обнаруживает, что там тоже никто не знает - или не желает признать, что знает - офицера по имени Вергилий.

Так Сив и не докопался до истины, когда пришло распоряжение выступать. На этот раз они идут не в своей обычной полевой форме, а в черных гимнастерках, которые обычно носят Красные Кхмеры. В руках у них советский аналог АК-47. Ну и свои личные жетоны они, конечно, тоже оставили в Бан Me Туот.

Черный вертолет без всяких опознавательных знаков доставляет их из глубинки на северо-запад. Никакого инструктажа перед вылетом не было, даже намеков на то, в чем будет заключаться их миссия, не было.

Волшебник материализуется из темноты, освещаемой только зеленым светом приборов перед пилотом.

- До меня дошло, - говорит он сквозь шум несущих винтов Сиву, - что ты всех, кого надо и не надо, расспрашиваешь обо мне. Ты у нас, оказывается, детектив-самоучка?

Сив пожимает плечами, стараясь скрыть свое замешательство. Во рту у него сразу же пересохло.

- Просто хочу понять, куда я попал.

Волшебник смотрит на него долгим, испытующим взглядом. Сив, чувствуя, что струйка пота бежит по его лбу, молит бога, чтобы она не попала ему в глаз. Если он сморгнет, думает он, Вергилий подумает, что он или лжет, или трусит.

- Ну ладно, если это так, - говорит Волшебник. - Если это будет способствовать лучшему взаимопониманию. - Несмотря на дьявольский шум в кабине, они чувствуют паузу, последовавшую за этой репликой, как воздушную яму над Скалистыми Горами.

- Я ничего не знаю о тебе, - оправдывается Сив. - Я вообще ни хрена не знаю с тех пор, как попал сюда.

Волшебник смеется.

- Ну, это и мне знакомо. Я сам чертову уйму времени потратил, прежде чем разобрался, что почем. Это было непросто. - Вертолет затрясло, и их бросило в объятия друг друга. Сив вынужден схватиться руками за навесные ремни. - Вот видишь, - говорит Волшебник, - а мне не нужно ни за что хвататься. Я умирать здесь не собираюсь, понял? Когда сможешь то же самое сказать о себе, с тобой здесь будет все в порядке, Танцор.

Пилот что-то кричит им, и на минуту он подсаживается к нему, освещаемый таинственным светом приборов. Его указательный палец указывает маршрут, все подробности которого он хранит в голове. Пилот кивает, и вертолет резко уходит влево, направляясь в этот раз на запад, а Волшебник возвращается к Сиву.

- Хочешь знать, чем особенно тяжела эта война? Все настолько озабочены, чтобы их задницу не оторвало взрывом мины, подложенной чарли, что у них нет времени ни для чего кроме. Но что касается меня, то я уже настолько адаптировался в этой стране, прожив здесь столько лет, что хочу для себя урвать кое-что у этой войны. Когда вляпаешься в дерьмо, не торопись оскрести его от подошвы, а подумай прежде, кому его можно продать.

Он наклонился вперед, к открытой двери, и смачно плюнул в лицо ветру.

- Чего беспокоиться! Ко мне никто не подкопается. - Он широко улыбнулся. Я организую вас на то, чтобы хорошенько потрепать чарли, и именно этим мы официально занимаемся. Но если я рискую своей жизнью ради Дядюшки Сэма, то, я полагаю, он у меня в долгу. - Он ткнул большим пальцем в том направлении, куда они летели. - Там нас ждет богатство, Танцор, можешь на это поставить что угодно.

Его лицо, искаженное странными, угловатыми тенями, отбрасываемыми слабым зеленым свечением приборной доски, казалось жутковатой маской, которой пугают во время шумных проказ в канун Дня Всех Святых.

- Я сейчас скажу тебе то, чего никто в штабе не знает и никогда не узнает. Ты являешься членом группы, проводящей операции типа тех, которые в свое время проводил Дэниэл Бун20. И, как и другие подобные группы, мы строго засекречены. Поэтому в Бан Me Туот и не было никакого инструктажа, поэтому мы летим чистыми, как стеклышко: никаких удостоверений личности или каких-либо бумаг. Даже пилот этой вертушки понятия не имеет, куда мы летим: я даю ему направление. Приказы мы получаем непосредственно от майора Майкла Эйланда. Ну как, теперь ситуация стала немного яснее?

Сив кивнул.

- Да я, собственно, вовсе не собирался совать нос в твои дела.

Вергилий отходит от него, присаживается на корточки рядом с пилотом. Сив пытается заглянуть за его плечо на карту, куда он тычет пальцем, но за этой тушей черта с два что разглядишь.

Они летят очень низко, и так быстро, что верхушки деревьев, мелькающие внизу, сливаются в одно сплошное черное море, над которым они парят, словно Трангова фунг хоанг.

Сив сидит рядом с братом и думает, отчего его мутит: от страха или от вибрации. Он смотрит на лицо Доминика, смутно белеющее в почти лишенной света кабине вертолета, и проклинает себя за то, что перетащил его в отряд ПИСК. Там, в Бан Me Туот, он был бы в большей безопасности. Во всяком случае, там он был бы американским солдатом. А здесь, в этой бездушной тьме, он ничто, всего навсего соринка в глазу Господа Бога, путешествующая из пункта А в пункт В. Если они погибнут, выполняя это задание, никто даже не узнает, что на самом деле случилось с ними. И он подозревает, что все так и задумано.

Ничего не в силах изменить, он просто сидит, прислушиваясь к тому, как канзасский фермер по прозвищу Трепач рассказывает Муну и Че очередную "абсолютно правдивую историю". За эти истории его и прозвали так. Кхмеры слушают его травлю, как завороженные. Сив и сам диву дается, где девятнадцатилетний парень мог набрать свои, по-видимому, неистощимый запас всяких смешных и поучительных историй. Он, как современная Шахеразада, держит на почтительном расстоянии смерть и ужасы смерти, развлекая других и, как подозревает Сив, себя тоже.

Шум и вибрация нарастают. Сив выглядывает в открытую дверь и видит, что их обгоняют три Б-52, направляясь на запад. Самолеты входят в янтарное облако и исчезают из вида. Через десять минут он слышит первые взрывы и видит впереди по курсу вспышки, как яркие бумажные фонарики.

Сив вытягивает шею, стараясь рассмотреть местность, над которой распускаются эти цветы зла. Он видит все те же джунгли и рисовые поля, а потом - реку, светящуюся, будто фосфор, от ярких вспышек взрывов, переливающуюся во тьме, как чешуйки на змеином теле.

Во всяком случае, теперь понятно, куда они направляются, подумал Сив. В Камбоджу.

Низкие, грозные тучи прорываются с запада, через Кардамоновые горы, и воздух так насыщен влагой, что вокруг сухого места нет. Время муссонных дождей, и в такую погоду даже малая царапина может привести к гангрене. Рана в ногу - это уже смертный приговор.

Терри Хэй наблюдает, как Вергилий, который всегда идет позади отряда, вылезает из реки, дно которой устлано человеческими костями. Так и кажется, что где-то там, за поворотом, поджидает Харон в своей ладье. Терри не покидает мысль, что, пересекши границу Камбоджи, они вошли в предбанник самого ада.

На какое-то мгновение он чувствует неприятную неуверенность в успехе этого предприятия. Смерть притаилась, как жадно дышащий зверь, в дебрях камбоджийских джунглей. Но обещанные несметные богатства и безграничная власть притягивают его, как магнит.

В течение недели, а, возможно, и десяти дней они будут находиться без всякого прикрытия на вражеской территории и должны встретится с одним человеком неподалеку от храма Ангкор Уат. Все это время они должны посвятить избиению чарли, которые, сидят, злобно скалясь, в относительной безопасности нейтральной Камбоджи.

- В Ангкоре нам надо повидаться с одним типом, - сказал Вергилий ему по секрету в ночь перед вылетом. - Очень важный тип. Настоящий хрен моржовый, добавил со смехом он, допивая свой стакан.

- Это француз. Сидит в этой стране очень давно, куда больше, чем кто из американцев. - Вергилий разлил по стаканам остатки виски. - Дело в том, что мы не можем получить то, что нам надо, в обход его. Мне нужно то, что у него есть. Очень нужно. Мы должны прийти на встречу с минимальной охраной. Его люди - все азиаты, а с ними надо держать ухо востро: даже если наше дело выгорит, кто знает, насколько им можно доверять. Ты по этой части мастак, пожалуй, даже не хуже меня, хотя и делаешь все через задницу. Тебе азиаты доверяют, а меня боятся, как черт ладана. Дело нам предстоит тонкое, так что я на тебя надеюсь.

- Я обдумаю, как тебе помочь, - пообещал Терри.

- Обдумай, - Вергилий поднял свой стакан. - Только ни в коем случае не обсуждай этого дела со своим новым корешем. - Терри понял, что он имеет в виду Муна. - Может, ты и доверяешь этому сукину сыну, а я - не очень.

Вот об этом разговоре думает Терри, наблюдая, как Волшебник выбирается на берег.

- Надвинь покрепче шляпу, дружище. Сейчас начнется, - говорит он.

Они ударили по чарли с наступлением темноты. Ночь была безлунная и во всей округе ни огонька. Временами им казалось, что они идут вперед с зажмуренными глазами или все это происходит во сне. Опасность таилась кругом них, физически ощутимая, как удары сердца.

Джунгли расстилались перед ними, неохотно давая дорогу. Вел их теперь не Транг, а Че. В руке его мачете, которым он, когда это было абсолютно необходимо, прорубал для них узкий проход.

- Звук распространяется по джунглям не хуже, чем по воде, - объяснил он.

Даже ночью так жарко, что они вынуждены часто останавливаться. В этих случаях на карауле стоят азиаты, которые, как кажется американцам, не так чувствительны к тропической влажности, выжимающей соки из каждого живого существа. Интересно, думает Терри, что они сами думают по этому поводу: чувствуют легкое презрение к недостатку выносливости белых или просто безразличны?

Резня, которую они вскоре устроили, наткнувшись на чарли, приносит им глубокое удовлетворение: почувствовав на руках кровь, они осознают, что честно выполняют свои долг. В одном из укрепленных бункеров, стоя по Щиколотку в цементной пыли, они подвязывают к потолку головы убитых вьетнамцев, как китайские фонарики, в то время, как Терри рисует на стене знак фенг хоанг.

Днем они спят чутким сном под сводами девственного леса, время от времени посещаемые жуткими сновидениями, в которых они видят себя такими, какими они стали. А когда большинство отряда бодрствует, они собираются вокруг Трепача, чтобы послушать очередную историю, один за другим засыпая по мере того, как успокаиваются его личные страхи.

В одном из лагерей, где ожесточенная рукопашная едва не стоила Че жизни, они освобождают шестнадцать кхмерских детишек, которых вьетнамцы силой держали у себя, подвергая издевательствам.

Пришедший в ярость Волшебник приказывает разжечь большой костер и покидать в пламя все отрубленные головы. Густой, зловонный дым, который начинает валить от костра, заставляет их всех зажать руками рот и нос. Краешком глаза Сив наблюдает за Домиником, боясь, что тот вскочит и убежит, не в силах переносить жуткое зрелище, но тот сидит с изголодавшимися детишками, тщетно пытаясь накормить их. Даже пища не может отвлечь их от новой увлекательной игры: они ногами загоняют головы своих мучителей в бушующее пламя.

Серым, зловонным утром Мун и Че охраняют подходы к лагерю, а остальные члены отряда раскапывают остатки костра, выкатывая оттуда черепа. Под руководством Вергилия они сооружают из них пирамиду. А потом Волшебник вырезает из бумаги фигурку ангела и водружает ее на вершину пирамиды, как на Рождественскую елку.

Отступив назад, чтобы полюбоваться плодами своего труда, Волшебник изрекает: "Умиротворяющая картина, верно?" - и издает резкий, неприятный смешок.

Транг наблюдает за Терри, который молча стоит, держа на руках сильно обожженного кхмерского мальчика, как бы противопоставляя той кощунственной Рождественской елке эту искалеченную жизнь.

Доминик, обхватив руками двух детишек, отворачивает лицо. Его глаза закрыты, будто он уже мысленно произносит свои обеты. Он настаивает, чтобы детей доставили в ближайшую кхмерскую деревню, где за ними будет надлежащий уход.

- Это просто смешно, - возражает Вергилий. - Мы на войне.

Терри, не спуская с рук ребенка, подходит к "Рождественской елке", пинает ногой черепа. Бумажный ангел исчезает в груде костей.

- Мы должны идти, - говорит он. - Этим пацанам нужна срочная медицинская помощь.

Транг переводит глаза с Терри на Волшебника, чувствуя странные спазмы в горле. Ему кажется, что судьба всей войны зависит от того, какой ответ даст Вергилий. Наконец тот, ворча, соглашается с Терри. Транг переводит дыхание, а затем снова съеживается, поймав на себе презрительный взгляд Мясника, как бы говорящий: "Ведь это скорее твой народ, чем мой. Тебе следовало бы замолвить за них слово".

На рассвете третьего дня их блуждания по джунглям Че возвращается из разведки. Менее чем в километре, сообщил он, стоит лагерем северо-вьетнамская часть, причем лучше вооруженная и большая, чем те, с которыми им уже приходилось иметь дело. Командует ей полковник.

- Человек, - говорит Вергилий, уже решивший напасть на них, - который знает местонахождение секретного штаба вьетконговцев.

Ночь на этот раз выдалась лунная, но, благодаря низкой облачности, застилающей все небо, свет луны слабый и рассеянный. Сразу после полуночи они берут врагов в клещи: Терри, Мун, Сив и Транг на одном фланге, а Доминик, Трепач и Че - на другом.

Где-то к западу уже идет дождь. Совсем рядом они слышат звук дождевых капель, бьющих по листьям, хотя вокруг них по-прежнему тишина, сквозь которую они скользят, как привидения по кладбищу.

Чарли спят. Находясь далеко от линии фронта, они уповают на спасительную прослойку в виде территории нейтральной страны, где они нашли укрытие. Двое часовых умирают почти одновременно. Терри, как всегда, пользуется проволокой. Она поет, как струна, врезаясь в плоть и хрящи. Черной тенью кровь падает на землю, всасывается и скоро исчезает.

Транг, который сломал своему часовому шею одним резким движением руки, шепотом говорит, что он останется на границе лагеря, прикрывать их сзади. С этим шепотом, который мог бы быть и просто одним из звуков приближающегося дождя, Терри, Мун и Сив входят в лагерь врага.

Вергилий хочет взять полковника живым. Отряд поэтому проинструктирован резать всех, кроме него. Терри чувствует за своей спиной первое дуновение ветра, влажного, как смертная вонь гниющих джунглей. Они ныряют из хижины в хижину, убивая всех на своем пути.

Трудно сказать, кто из них действует с большим мастерством и спокойной уверенностью. Просто удивительно, как обстоятельства могут сделать из нормальных человеческих существ таких хладнокровных убийц! Какой сдвиг в сознании должен произойти, чтобы умножать смерть с такой чудовищной скоростью!

Чтобы быть в состоянии заниматься этой адовой работой, Терри уже давно стал слеп к жизни вокруг него, как Царь Эдип, из выколотых глаз которого кровь ушла, вымывая из души его не только грехи, но и страсти.

Для того, чтобы выжить, думает Терри, надо забыть о своих страстях, и при этом вспоминает молчаливого Транга, притаившегося во тьме, который, кажется, рожден вовсе без желаний. Он кажется Терри образом, появляющимся в зеркале, когда на него смотришь. Стоит отвернуться - и образ пропадает. Транг рожден для войны. Когда она, в конце концов, кончится, что он будет делать? Подымется ли он против Волшебника и подобных ему и начнет убивать их? Поймет ли он последствия того, что было навязано ему? И, самое главное, будет ли он в состоянии спастись от самого себя?

Вот такими мыслями он занимает свое сознание, механически продолжая выполнять свою страшную работу. Благодаря им, он сохраняет рассудок посреди полнейшего безумия.

Вергилий, когда они наконец находят его, занимается вьетнамским полковником. Он вытаскивает его в центр лагеря и бросает на колени среди отрубленных голов его людей. Волшебник обращается к полковнику непосредственно, презрительно отклонив предложение Че помочь ему в качестве переводчика.

- Где секретный штаб вьетконговцев?

Полковник смотрит в лицо Вергилия отсутствующим взором.

- Где он? Ты знаешь это и скажешь нам.

Полковник по-прежнему непоколебим.

Вергилий крикнул Трепачу и Че притащить один из минометов, захваченных в этом бою, и поставить его рядом с полковником. Сам заряжает его так, чтобы тот хорошенько понял, что сейчас произойдет. Затем он схватил полковника за волосы и сунул его лицо прямо в ствол, так что один глаз смотрел прямо в жерло миномета.

- И что же ты собираешься делать? - напевно, будто читая молитву, спросил полковник. - Послать мои мозги в заоблачную высь? Прекрасная идея. Я уже и без этого мертв.

Вергилий грубо оттащил полковника от минометного ствола.

- Нет, смерть тебе пока не суждена. - Его рука ищет у бедра рукоятку ножа, но, не найдя, протягивается к Трангу. Тот подает ему свой. - Жизнь будет твоим наказанием.

Без предупреждения он наступает ногой на шею полковника и вонзает ему нож сквозь форменные брюки прямо в пах.

Терри, стоящий поблизости, видит, как Сив хватает Доминика за руку, будто боясь, что его брат бросится на Вергилия, чтобы прекратить эти зверства. Они обмениваются взглядами, и Терри слышит шепот Доминика: "Господи, прости нас, грешных!" И он думает, а жив ли Бог? Неужели Доминику все мало доказательств того, что тот давно умер во второй раз?

Полковник кричит не столько от боли, сколько от стыда за то, что с ним делают. Такого рода травма - сама по себе наркотический затор.

Закончив свое дело, Вергилий убирает ногу с шеи полковника. Тот немедленно свертывается в клубок, зажав руки между ног.

- А теперь говори, - требует Волшебник, опускаясь рядом с ним на корточки, - где на территории Камбоджи находится штаб вьетконговцев?

- Я хочу умереть, - с трудом выдавливает из себя полковник, стуча зубами.

- Я же тебе сказал, - говорит Вергилий. - Перед тобой - долгая жизнь. Я хочу, чтобы ты жил долго - и долго помнил, как хорошо было жить мужчиной. Его нож крест-накрест рассек воздух перед лицом полковника. - Где прячется ваш штаб?

Налившиеся кровью глаза полковника смотрят прямо на Вергилия.

- Ты обещаешь убить меня, если скажу?

Волшебник улыбается.

Когда полковник, выдав нужную информацию, лежит обезглавленный рядом со своими людьми, Вергилий подымается с колен со словами:

- Все эти головы одинаковы: не отличишь рядового от полковника. Вот и говори после этого о власти и славе!

Согласно сообщению полковника, они были в пяти часах ходьбы от места, где в настоящее время дислоцировался штаб вьетконговцев.

- Если мы выйдем сейчас, - сказал Вергилий, - то к рассвету будем на месте.

Они берут с собой Транга, а Че посылают вперед, головным дозорным, и все вместе скоро растворяются в густых джунглях. Они все еще находятся в гористой местности вблизи границы. Часто на своем пути видят голые нагромождения серой горной породы, выступающие из густой тропической зелени. Везде следы трещин и выбоин, будто от ударов молний или артиллерийских снарядов. Все это следы целенаправленной бомбежки и, присмотревшись, можно увидеть кое-где остатки бетонных бункеров, в которых укрывалось неуловимое воинство.

Че надоело идти впереди, и он просит его сменить. Вместо него вперед посылают Трепача. Отряд движется по местности, которая становится все более каменистой. Теперь скалы часто подымаются по обе стороны, сильно затрудняя путь. Волшебник посылает Че в разведку. Когда тот возвращается, начинается дискуссия о том, что разумнее: идти в обход каменистой гряды или продолжать двигаться вперед. Че указывает, что, если они пойдут в обход, то это отнимет у них, как минимум, два часа, что будет означать, что к штабу вьетконговцев они подойдут уже после восхода солнца, теряя, таким образом, целый день: атаковать штаб они могут только с наступлением темноты. Че советует идти вперед, через скалистые теснины, и Вергилий соглашается.

Воздух такой влажный, что с листьев капает, будто идет дождь. Сырая обувь трет ноги. Когда же они смогут наконец обсушиться?

Терри нервничает, когда они вступают в узкий проход между скалами, настороженные и притихшие. Проход гораздо уже, чем это казалось Терри сначала. Над головами нависают каменные галереи: прекрасное место для размещения стрелков. Далеко впереди видна фигура Трепача. Он продвигается вперед с опаской, видимо, думая об этом же.

Только что фигура Трепача маячила впереди, и вот она уже скрывается среди дыма и огня сильнейшего взрыва. И тотчас же раздаются автоматные очереди и пули рикошетят от каменных стен ущелья.

Прижавшись к каменистой земле, Терри видит то, что осталось от Трепача, а осталось от него не много.

- А черт! - бормочет он.

Они оказываются в отчаянном положении, прижатые убийственным огнем к земле. Пока еще, насколько он мог судить, никто не пострадал от беспорядочной стрельбы из автоматов, но, с другой стороны, они и не могут двинуться с места, а это означает, что их окружение и уничтожение - дело времени.

Ближе всех к нему Сив, и он дает ему сигнал к действию. Вместе они быстро отбегают назад, под прикрытие двух больших валунов. С этой точки Терри видит, что они могут подняться вверх, - туда, где засели стрелки, скрытые от их взгляда.

Карабкаясь вверх по каменистой гряде, Терри вдруг подумал, какая жалость, что Трепача с ними больше нет. Все его существо противится мысли, что он никогда больше не услышит его историй.

Постепенно они преодолевают трудный подъем по почти отвесной скале. Сив наклоняется к самому уху Терри, но даже так тому трудно расслышать его слова из-за непрекращающейся стрельбы.

- Доминик какого сказал, что Бог покинул эти места. Как твое мнение?

- Если верить, что Бог есть жизнь, - отвечает Терри, - тогда, конечно, ему здесь делать нечего. - Он указывает рукой вперед, и они видят северных вьетнамцев, ведущих огонь по ущелью. Выдергивает чеку у гранаты и аккуратненько бросает ее прямо под ноги чарли.

Они с Сивом пригибаются, слыша взрыв, сотрясающий скалу, нависшую над ущельем. Со страшным грохотом осколки камня падают вниз. И теперь, с их возвышенного места им видно движущееся к ним подкрепление.

- Давай выбираться отсюда, - говорит Терри.

Спускаться вниз легче и куда как быстрее. Вергилий и остальные члены отряда ПИСК выгнали остальных стрелков из укрытия и очистили ущелье. Терри рассказывает Вергилию, что произошло.

- А черт! - восклицает тот. - Это явная засада. Стервецы ждали нас.

- Сейчас не время анализировать произошедшее, - торопит Терри. - Мы не готовы к подобным сюрпризам. Давайте хотя бы разделимся.

Но Вергилий не слушает его.

- А засада означает, что кое-кто знал, что мы находимся поблизости. Раньше такого не было. - Он оглядел лица стоящих вокруг. - Значит, предатель среди нас.

- Среди нас? - не верил Доминик. - Да брось ты! Волшебник поворачивается к Сиву. - Ты у нас доморощенный детектив. Давай-ка проверим твои способности к дедукции. Кто здесь предатель?

- Это не серьезно, - возмущается Доминик. Он повертывается к брату. - Сив, неужели ты собираешься ему подыгрывать в этом безумии?

- Так кто же это. Детектив? - повторяет Вергилий. - Говори скорее, у нас нет времени.

- Кто был головным дозорным непосредственно перед тем, как это началось? начинает рассуждать Сив. - Кого посылали в разведку и кто не был на глазах отряда долгое время? Кто попросил сменить его, когда мы подходили к ущелью?

Крикнув нечто нечленораздельное, Вергилий хватает Че за грудки. Плюет ему в лицо и затем бьет его прикладом своего АК-47.

С посеревшим сразу лицом Че валится с ног.

- Ради Бога, - вступается за него Доминик, - сейчас не время сводить счеты.

- Он прав, - поддерживает Терри. - Сейчас опять чарли появятся, и в гораздо большем количестве. Давай оставим это до...

- Куски тела Трепача разлетелись во всему ущелью, - прерывает его Вергилий, - и предатель за это поплатится.

- Хорошо, - соглашается Терри. - Только давай займемся этим потом. Когда отвяжемся от чарли.

Волшебник смотрит на него и качает головою.

- Нет. Ты ничего не понял, Мясник. Я покажу чарли, что не глупее их. Чарли будут знать, что с нами такие номера не пройдут.

Он дает короткую очередь из автомата, которая с такого близкого расстояния, фактически, разрывает тело Че пополам. Затем ножом отрезает голову и велит Муну принести один из автоматов северных вьетнамцев, что упали на дно ущелья после взрыва гранаты Терри. Он находит место помягче в центре ущелья и вбивает автомат прикладом в землю. После этого аккуратно насаживает окровавленную голову Че на ствол.

- Теперь они увидят, - бормочет он. - Теперь они у меня все поймут.

Затем он уводит остатки отряда ко входу в ущелье, туда, откуда они пришли. По дороге хлопает Сива по плечу. - Классная работа, - хвалит он. - Помяни мое слово: когда-нибудь ты будешь настоящим детективом.

- А как насчет штаба вьетконговцев? - спрашивает Терри.

- Ну его к черту, - отвечает Вергилий. - Мы сделали, что могли. Там уже предупреждены, и на месте их не найдешь. А я не могу рисковать жизнью уцелевших членов отряда.

- Ты хочешь сказать, судьбой всей экспедиции?

- Это одно и то же, - отвечает Вергилий. На следующий день они спускаются с нагорья и оказываются в более ровной, болотистой местности. Они идут через рисовые поля, через заросли низких, чахлых деревьев, потому что это безопаснее, чем идти по дороге на виду. Поля покрыты водой и едва проходимы, как всегда в это время года, когда муссонные дожди только начинаются. Позже, когда муссоны задуют всерьез, поля полностью зальет водой и по ним уже вообще не пройдешь.

Во влажной жаре роятся насекомые, с жадностью облепляя вспотевшие тела людей. Воздух свинцово тяжел, весь пропитан электричеством, и на западе уже слышно урчание дальнего грома. Они находятся на юго-запад от Крати и недалеко от низменности Компонг Чам, простирающейся по обе стороны от Меконга. Через реку будет перебраться непросто, потому что по ней и сейчас оживленное движение от Прейвенга до Пномпеня.

- Раз наша цель Ангкор, - говорит Терри Вергилию на ходу, - то было бы логичнее доставить нас вертолетом к границе с Таиландом. От Араниапратет там рукой подать.

- Исключено, - объясняет Вергилий. - Считается, что мы охотимся за секретным штабом вьетконговцев. Поэтому естественно, что нас доставили до Камбоджийской границы. Хотя это и противозаконно, но пусть у Никсона голова болит, который санкционировал подобные вылазки.

- Ты даже не сказал мне, зачем мы сюда забрались.

Волшебник усмехнулся.

- А тебе разве не все равно, Мясник? У тебя в голове ведь есть собственная программа действий.

- Не понимаю, что ты этим хочешь сказать.

- А то, что ты самый аморальный из всех сукиных детей, которых я встречал. Что касается меня, то я знаю, что такое закон, и я посвятил свою жизнь тому, чтобы научиться обходить его. Закон, видишь ли, писан для маленьких людей. Для них он необходим: держит их в узде. Но мне он страшно мешает, и я пытаюсь изыскать способы, как его культурненько нарушить. Ну а ты, со своей стороны, понятия не имеешь о том, что такое закон. Для тебя это абракадабра. Давай представим себе его в виде магнита. У большинства людей есть какая-то полярность: положительная или отрицательная, - и поэтому они или притягиваются им или отталкиваются. А ты, дружище, вообще лишен полярности. Ты существуешь вне закона, абсолютно оторвавшись от него.

Терри приходит в голову, как озарение свыше, что Вергилий ему в этом завидует. Вот уж не думал, что он способен на зависть.

И еще ему приходит в голову, что Волшебник так и не сказал ему, что отряд будет делать в Ангкоре. На первый взгляд, это место не имеет ничего общего с войной. Но затем он вспоминает слова Вергилия о том, что теперь война подошла к порогу Камбоджи. Никсон и Киссинджер знают об этом. Может, и генерал Абраме тоже знает, хотя, если судить по словам Волшебника, может, и не знает.

По мере их приближения к Меконгу они оставляют позади низменные, покрытые водой рисовые поля и возвращаются в более привычные им джунгли. Но теперь они не единственные ночные хищники. В этой части страны водятся тигры.

Их коричнево-зеленый, удушающе тесный мир кажется маленьким, как жемчужина, инкапсулированная в радужное тело какого-то жуткого морского животного. Они одни, отторгнутые от всего остального человечества, четыре дня и четыре ночи бродя по стране, которую, по словам Доминика, давно покинул Бог.

Кроме жары и влажности, есть еще нечто, давящее на психику в диких местах, через которые лежит их путь. и Терри буквально физически чувствует этот груз на своих плечах. Он ощущает себя сиротой без семьи и даже без утешения, которые могут дать воспоминания. Как будто эти проклятые места, этот воплощенный зеленый ад, задались целью высосать из него жизнь.

За густыми зарослями струится река. Они поворачивают к северу, следуя за ее змеиными извивами, и, наконец, выходят к скрипучему причалу. К нему привязано несколько лодок, но никого из людей поблизости нет.

Они тщательно обыскивают окрестности, затем, не найдя никого, забирают лодки и через семь минут причаливают к противоположному берегу и продолжают свой путь.

Теперь, когда до Ангкора им осталось идти не более трех дней, Вергилий особенно озабочен тем, чтобы избежать столкновения с враждебными отрядами. На своем пути они встречают несколько северо-вьетнамских и камбоджийских конвоев, но, заметив их заблаговременно, осторожно их минуют.

Дикие джунгли простираются во все стороны. Луна на ущербе, муссон постепенно захватывает окрестности. Влажность все повышается и повышается, и создается впечатление, что уже давно идет дождь. Тьма вокруг просто кромешная.

Один раз Терри слышит рядом рычание. Он останавливает отряд и вслушивается во тьму джунглей, где скрывается зверь. Наконец до него доносится его запах, что означает, что они находятся с подветренной стороны от тигра. Он дает знак двигаться дальше.

Под утро, когда весь отряд уснул, Вергилий и Терри потихоньку переговариваются.

- Так ты обдумываешь ту проблему? - спрашивает Вергилий.

- Какую? Как остаться живым и не свихнуться?

- Очень смешно. Я имею в виду, как действовать, общаясь с тем Французом, о котором я тебе говорил, и его азиатами.

Терри задумчиво разгрыз витаминную таблетку. - Обдумываю потихоньку. Но многого не придумаешь с такой скудной информацией, которой ты снабдил меня.

- Не прибедняйся. Ты знаешь все, что надо знать, общаясь с вьетнамцами.

Терри пожал плечами. - Сомневаюсь. Но, в любом случае, речь не о них, а о Французе. Что он из себя представляет?

- А что, это так важно знать?

- Конечно, важно. Его стратегия тесно связана с его личностью, а личность оказывает влияние на взгляды его подчиненных и, следовательно, на их действия, которые мы должны предвидеть.

Волшебник посмотрел на него с уважением.

- Да ты у нас психолог, Мясник. С моей стороны глупо недооценивать в тебе это качество. - Он кивает головой, словно в подтверждение своих слов. - Ну ладно. Беда с этим Французом заключается в том, что он настолько радикально настроенный человек, что даже в его собственной стране у него были неприятности на этой почве. Многие там отказываются иметь с ним что-либо общее. Он там своего рода пария. Но, как ни странно, весьма влиятельный человек. И вот периодически они его направляют сюда, где он создал проблему номер один.

- Это каким образом?

- Здесь он в своей стихии. - Вергилий закашлялся и глотнул воды из фляги. - Ты слыхал про Красных Кхмеров?

- Головорезы, кажется? Бандиты и преступники, отбросы общества.

Вергилий пожал плечами.

- И да, и нет. Пожалуй, они действительно такими считались, когда начинали. Но не сейчас. Француз радикализовал их, придал их движению политическую окраску, и, таким образом, они получили свою нишу в мироздании, откуда они наносят свои удары, одновременно требуя, чтобы их признали как законную политическую силу. Теперь они крайне левое крыло, находящееся в оппозиции режиму Сианука. И вообще новоявленные борцы за свободу Камбоджи. Ну, если и не все они, то, во всяком случае, их лидер, некий Салот Cap, в полном смысле детище этого Француза. С этим псом лучше не встречаться на узенькой дорожке, особенно одному и без оружия.

- С кем: с Французом или с Салот Саром?

Волшебник рассмеялся.

- Вообще-то я имел в виду Салот Сара, но, коль уж ты так поставил вопрос, то могу сказать, что это определение распространяется на обоих. Оба они крайне опасны. Француз, к тому же, еще и умница, в придачу. Полюбуйся, что он сотворил здесь, в этих вонючих джунглях! Фактически, из ничего, прямо-таки из говна, сделал влиятельную политическую силу. Но, с другой стороны, этого Салот Сара и самого отличает прямо-таки дьявольская природная хитрость. С ним тоже шутки плохи.

У Терри появилось какое-то отсутствующее выражение на лице.

- Значит надо полагать, что Француза охраняют Красные Кхмеры?

- Да.

- А что у него есть такого, что тебе позарез нужно?

- То, что они здесь называют седьмым кругом ада, - ответил Вергилий. Слезы мака.

Долгое время Терри ничего не говорит, только смотрит в туманную даль. Наконец, прерывает затянувшуюся паузу:

- А какая связь между Французом и опиумом?

- Не опиумом. Героином. - Вергилий вскрывает дыню, начинает резать ее на тоненькие ломтики боевым ножом. - Я уже тебе говорил, что Француз - умница. По словам Муна, он наладил связь с бирманцами и через них контролирует путепровод, по которому наши ребята снабжаются героинчиком.

- Новый способ убивать нас.

- Новый, - соглашается Вергилий, закладывая кусочек дыни себе в рот. - И, к тому же, радикальный.

Как раненый бегемот, переваливаясь, вползает хмурый день. Беспрестанная капель с листьев приветствует его запоздалый приход. Они приканчивают дыню и Вергилий выбрасывает корки.

- Значит, тебе нужен этот путепровод, - резюмирует Терри. - Так?

- Если опустить несущественные детали, так. Терри подымает глаза на Волшебника.

- Ты мне лгал, - говорит он. - Все это время ты действовал с фальшивой, личиной. - В голосе его нет обиды или горечи, в нем звучат, скорее, уважительные и даже благоговейные нотки. - И вовсе ты не из спецназа, и эта операция наша вовсе не в духе Дэниэла Буна. Майкл Эйланд понятия не имеет, где мы сейчас находимся, и уж, конечно, не планировал нашу экспедицию.

Вергилий пожимает плечами, не говоря ни слова.

- Переправка наркотиков не может быть отражена в планах работы медсанчасти войск спецназа. Она вообще не может быть частью работы какой-либо известной мне службы. - Как альпинист, выискивающий в горе место, куда можно поставить ногу при подъеме, так и Терри ищет в лице Волшебника намеков на то, как он воспринимает этот разговор. - Так на кого же ты работаешь, Вергилий?

Вонь гниющих растений так сильна, что, кажется, покрывает слизистую оболочку носа и мягкого нёба во рту какой-то противной пленкой. Еда становится неприятной работой, переставая доставлять удовольствие.

- Это не имеет никакого значения.

- Но героин имеет, Вергилий. Во всяком случае, в этой стране. Это мерзкое и паскудное зло.

- Согласен. И тебе следует гордиться тем, что ты участвуешь в этой экспедиции. Хочешь знать, почему?

- Что я хочу знать, так это то, каким образом ты собираешься использовать путепровод, когда заберешь его у Француза?

Вергилий прижался затылком к стволу дерева.

- Тебе надо бы в шахматы играть. Мясник. Никогда не встречал человека, думающего на столько ходов вперед.

- Я хочу ответа на свой вопрос.

- Хорошо. Взяв контроль над путепроводом, мы завернем его назад. Пусть коммунисты сами жрут эту гадость.

Терри молчит так долго, что Вергилий начинает беспокойно ерзать.

- Я так и слышу, как шестеренки у тебя в мозгу скрежещут. О чем ты думаешь?

- О том, сколько денег можно наскрести с этого говна.

- Ну и?

- Кому барыш достанется? Волшебник вытер руки о свои брюки.

- Знаешь, в чем твоя беда? Ты задаешь слишком много вопросов.

- Я не хочу принимать в этом участие, - отрезал Терри.

- Что?

- Ты меня слышал. Может, я поверил половине того, что ты тут мне наговорил, а, может, вовсе не поверил. В любом случае, это не так важно. Я выхожу из дела.

Лицо Вергилия посуровело.

- Послушай, приятель, когда ты записывался ко мне, ты записался на полный курс. В середине семестра не выходят.

- Еще как выходят! Выхожу к чертовой матери!

Волшебник пожимает плечами.

- Захотелось пулю в затылок?

- И кто же меня пристрелит? Ты, что ли? Прямо перед строем?

- Ты знаешь, что бывает за дезертирство в боевой обстановке?

- А ты знаешь, что такое объясняться с военным трибуналом? Когда все члены отряда дают показания? Можешь ты позволить роскошь придания этой секретной операции гласности?

- Все это так, - согласился Вергилий. - Только до трибунала дело не дойдет. Здесь, в этих диких краях, я царь и бог. Мясник. В руках моих ваша жизнь и смерть, и никто в отряде не может отрицать этого. - Он широко улыбнулся. - Похоже, у тебя нет выбора. Если ты, конечно, сам смерти не жаждешь.

Терри понимает, что Волшебник прав, но он также полагает, что возможен и третий выход из данной ситуации, кроме участия в деле на условиях Волшебника и получения пули в затылок.

- Хорошо, - говорит он. - Ты хочешь, чтобы я остался, я и остаюсь. Но я согласен остаться только в качестве полноправного партнера, Вергилий, ныне и присно и во веки веков. Какую бы сделку ты не замыслил, ты будешь должен держать и меня в курсе, поскольку я буду на этом путепроводе объездчиком. И я должен быть уверен, что ты говоришь мне только правду, и что никто не надувает меня по части доходов.

Волшебник смотрит на него во все глаза. - А ты серьезный мужик, чтоб тебя приподняло и шлепнуло!

- Серьезный, как покойник. - Его взгляд перемещается на несколько сантиметров выше головы Волшебника. - Кстати о покойниках, - добавляет он вполголоса, - не шевелись.

- Что там такое?

- Хануман, - отвечает Терри, не сводя глаз с маленькой зеленой змейки. Висит у тебя прямо над головой. - Глаза у змейки ярко желтые, разорванные посередине черной вертикальной полоской.

- Убей ее. - Неужели он не ослышался и в голосе Вергилия в самом деле дрожь испуга? - Я слышал о ней немало страшных историй.

- Я тоже, - говорит Терри. - По словам Муна, она умеет летать с дерева на дерево, как обезьяна. Поэтому ее и назвали в честь злобного бога-обезьяны Ханумана.

- Не читай мне лекций о кхмерском фольклоре, а поскорей убей ее, черт тебя побери! Ненавижу змей, мать их так!

- Тихо, тихо, - успокаивает его Терри. Его рука стискивает рукоятку ножа. Вот он уже вынут из ножен и блестит перед лицом Вергилия, будто отражая свет фонаря. И вот он исчезает из поля зрения, и Вергилий слышит короткое шипение, быстро прерванное. И затем две половинки ханумана падают ему на колени.

С диким криком Вергилий вскакивает, втаптывает змею в грязную землю, на которой он только что сидел.

- Да не беснуйся ты, - урезонивает его Терри. - Она мертвая.

Втоптав ханумана, Вергилий переводит дух.

- Теперь мертвая. - Он поднимает глаза на Терри. - Так ты поможешь мне с янычарами Француза? Эти Красные Кхмеры выродки, каких мало.

- Я буду помогать тебе до скончания века, - обещает Терри, вкладывая нож в ножны, - если ты будешь со мной честен.

- Заметано. - Вергилий протягивает ему руку. Терри смотрит на нее и улыбается, как и сам Вергилий недавно улыбался северовьетнамскому полковнику.

Каменное лицо бога Вишну вырастает из джунглей. Оно - воплощенная вера; оно - само время. Подымаясь прямо в сомкнувшиеся кроны деревьев, оно исполнено космического духа истории.

Ползучие растения венчают благородное чело, спускаясь причудливыми завитками мимо всевидящих глаз, потрескавшегося и облупившегося носа, толстых, изъеденных лишайниками губ.

- Ангкор Уат, - говорит Волшебник.

Отряд ПИСК останавливается, потрясенный зрелищем. Изнеможение, порожденное физической усталостью и всем пережитым за эти дни, исчезает перед лицом индуистского бога всего сущего. Шелковичные и фиговые деревья высотой в многоэтажный дом и с корявыми стволами, перевитыми лианами, как бицепсы штангиста - венами, обступили храм со всех сторон, как воины неприятельской армии, лезущие на приступ.

Сами многовековые стены храма все в трещинах, как губы боксера после трудного матча, и ненасытные корни растений, выросших на каменном фундаменте из семян, занесенных птицами, продолжают разрушать стены.

Разрушительная работа джунглей идет здесь еще более стремительными темпами, чем где бы то ни было. Джунгли прошлись по этому городу храмов с жестокостью бомбежки или орудийного обстрела. Ангкор пережил завоевание монголов в V веке и сиамцев в XII, но запущенность - это нечто пострашнее захватчиков.

Голова Вишну стоит на страже Храма рядом с архитектурным сооружением в виде бассейна с водой и сетью каналов, приподнятым над землей. Древние кхмеры называли это сооружение баран и пользовались водой для полива полей, так что даже в засушливые годы снимали с полей по два урожая. Предпринимая строительство Ангкора, они инкорпорировали баран в архитектуру города, чтобы земли, окружающие жилище древних богов, были всегда плодородными и продуктивными.

Город был построен в Х веке царем Суриаварманом II и представляет из себя модель кхмерской вселенной. Этот народ всегда славился красотой женщин, и поэтому многие индийские торговцы начали оседать здесь, уже в I веке н. э., принося с собой свои культурные традиции. Поэтому нет ничего странного в том, что здесь видишь храмы и монументы, посвященные индуистским богам Вишну, Брахме и Шиве, а не только одному Будде. Соответственно, встречаются надписи на языках санскрита и пали.

Но даже могущественные боги не смогли защитить свои храмы от разрушения и упадка. Теперь Ангкор казался сердцем бездушной машины, удары которого ощущаются все реже и реже. В местах, где хозяйничали Красные Кхмеры, всякая религия запрещена, и только постепенно разрушающиеся изваяния богов продолжают стоять как молчаливые свидетели радикальных изменений, происходящих на планете за последнее время.

Когда они подходили к городу, небо над, ним казалось черным и таким низким, что становилось страшно. Но это не были тучи надвигающейся грозы, а огромные скопища летучих мышей, поселившихся в заброшенных храмах.

Сквозь главные ворота они попадают на территорию храма. Все храмы, кроме этого, повернуты входом на восток, потому что, по существующему здесь поверью, на запад идут мертвые. Древние кхмеры строили Ангкор Уат так, что входящий сюда как бы входит в жизнь, то есть рождается.

Широкие площадки, огороженные барельефами и стенками с инкрустированными в них изречениями, имели неприятно заброшенный вид. Дождь падал на Ангкор с равнодушной монотонностью. Отряд, находящийся в самом его центре, осторожно продвигался вперед.

- Они где-то здесь, Мясник, - сказал Вергилий. - Притаились и ждут.

- Красные Кхмеры могли спокойно перестрелять нас и минуту назад, и час назад, - заметил Терри. - Почему они не торопятся сделать это?

- А потому что у меня есть то, что нужно Французу.

- А что именно?

Волшебник ухмыльнулся. - Сделка уже заключена. Тебе надо только постараться, чтобы они меня не обошли.

- Ты хочешь сказать "нас", не так ли?

Вергилий посмотрел на него уничтожающим взглядом.

- Я бы на твоем месте поперед батьки в пекло не лез.

Терри пожал плечами.

- А я уже там, - заметил он. - Чего мне терять?

Они встречают Француза в Галерее Сотворения. Сейчас она без крыши. Главная стена ста шестидесяти футов длиной покрыта барельефом, изображающим индуистский миф о сотворении человека. В центре стоит четырехрукий Вишну, направо от него Хануман с лицом обезьяны, главный бог света, а налево двадцатиодноглавый Равана, главный демон. Фигуры соединяет тело огромного змея, из которого они выдаивают магический эликсир - материал для сотворения человека.

Все это им объясняет Мун. Истолковывая миф, он невольно все ближе и ближе подходит к изображению демона Равана, обхватившего руками пятиглавого змея. Вокруг него танцующие фигурки. Наверно, демоны тысячи адов, описанные в "Муи Пуан", думает он.

Стоя рядом с изображением Вишну, Брахмы, Будды, Ханумана и, особенно, Раваны, он чувствует себя опутанным тенетами могучего мифа. Ангкор, существовавший столетиями в камбоджийских джунглях, все еще жив. Каждый теравадан-буддист знает, что его боги проходят циклы могущества, гибели и возрождения. В этом они ближе к человеку, чем к божествам какой-либо другой религии.

Здесь в Ангкоре, в центре мироздания, появляется ощущение, что эти могучие силы только спят, и им снится сон, в котором они видят себя снова исполненными могущества.

- Весьма вдохновляющая картина, не так ли? Они поворачиваются и видят высокого человека, очень похожего на Шарля де Голля. Его окружают вооруженные люди в черных гимнастерках. Красные Кхмеры.

- Все это теперь затеряно во времени, - говорит француз, разводя руками. Все забыто. - Он говорит по-английски, зная, что перед ним американцы и желая сделать им приятное. - Даже этими людьми. - Он указывает на своих телохранителей. - Особенно ими, хотя я постоянно повторяю им, что нельзя забывать, нельзя убивать тех, кто хочет помнить это и для кого эти боги живы. Я учил их ненавидеть только рабство, в котором их держали проклятые империалисты. Я сделал их свободными.

Нет, сказал себе Терри, ты только одурачил их, заставив сменить одних хозяев на других. Жестокий урок, который никак не может усвоить человек. Он мечтает поработить других и очень легко попадается на удочку тем, кто обещает свободу лично ему.

Терри поежился. Будто в этих диких местах встретился с самим сатаною, который говорит вкрадчиво, прикидываюсь другом человека, являясь на самом деле его злейшим врагом.

Высокий человек приблизился к ним, протягивая руку.

- Здесь меня называют просто Французом, - сказал он, пожав руку сначала Вергилию, потом Терри, - но мое имя Вогез.

Волшебник тоже представился, а потом ткнул в сторону Терри:

- А это Мясник.

Остальные члены отряда сохранили анонимность. Они стояли по одну сторону, а Красные Кхмеры - напротив них. А между ними, обнимающие мощными руками Вишну, стояли трое руководителей.

- Может, лучше удалиться отсюда, - предложил Волшебник, - в какое-нибудь более укромное место? М. Вогез рассмеялся.

- Мой дорогой сэр, что может быть укромнее храма Ангкор Уат? Кому придет в голову помешать нам здесь?

- Я имею в виду свидетелей, - уточнил Вергилий. - Ваших и моих.

- А, это? Конечно, конечно. - Француз говорит что-то своей охране. Он ведет себя очень непринужденно, даже раскованно. Но, когда они приближаются к небольшому зданию через площадь, Терри начинает нервничать. Он извиняется, собираясь улизнуть.

Мосье Вогез начинает протестовать, но Терри простодушно объясняет:

- Живот прихватило, извините. Небольшой понос. Вергилий берет Француза под локоть и они вместе скрываются в тенях входа в святилище.

Терри ходит вокруг и около, держась за стенку, пока его не замечает Мун и отделяется от товарищей.

- Что ты думаешь относительно этих выродков? - спрашивает он, указывая на Красных Кхмеров.

- Я им не доверяю, - немедленно откликается Мун. - И никто не доверяет. Их лидер, Салот Сар, далеко не глуп и очень опасен. Образование получил во Франции и всегда был в числе лучших студентов.

- Как ты думаешь: они не нападут на нас?

Мун смотрит на Терри вопрошающе. - А в чем дело?

- Не знаю, - отвечает Терри. - Пока не знаю. - Это хоть и ложь, но наполовину. - Но было бы неплохо узнать, как им Француз приказал себя вести по отношению к нам.

- Почему бы тебе не спросить об этом его самого? - ехидно осведомляется Мун.

Терри ворчливо объясняет:

- Я бы и сам попытался выяснить это, но, боюсь, недостаточно хорошо понимаю кхмерский язык. Не увижу, если они начнут лгать.

- Рад буду служить.

- При случае отплачу тем же.

- Это не обязательно.

- Тем не менее... Мун улыбается.

- Хорошо. Я попробую разобраться в том, что здесь происходит.

- А после этого ты отведешь меня туда, где спрятан Лес Мечей. - Сказав это, Терри подумал, что Вергилия, наверно, удар хватил бы, если бы он узнал про их разговор.

- Конечно. Ты же знаешь, он твой.

- Тогда вперед.

Когда они приближались к Красным Кхмерам, Мун шепнул:

- Знаешь, главное дело, когда общаешься с этими выродками, это знать, кто в каком звании. Даже в маленьком отряде, как этот, субординация имеет большое значение.

Терри кивнул, благодарный за информацию.

- Давай поговорим с их главным.

Завязать разговор с Красными Кхмерами оказалось нетрудно. Они чувствовали себя уверенно, упиваясь тем, что территория, которую они контролируют, включает Ангкор, униженную столицу их неразумных предков.

Перекинувшись несколькими фразами с кхмерами, Мун говорит Терри, указывая на одного из них, субъекта с ничего не выражающим лицом.

- Это Кео. - Терри он представил, назвав его кличку, Мясник. Кео широко улыбнулся, лязгнув зубами при этом. В руках у него была ниточка с высушенными человеческими ушами - свидетельство его боевых заслуг.

- Очаровательный тип, - вполголоса сказал Терри.

- Он очень влиятелен, - сообщил Мун. - Его звание можно приравнять к нашему полковнику. - Здесь Кео что-то сказал на своем языке, и Мун перевел, что Кео нужно доказательство, что Терри командует отрядом. Иначе он и разговаривать с ним не будет.

- Ему нужно доказательство? Пожалуйста! - Он хватает Муна за воротник гимнастерки и дергает его вниз. - Становись на колени!

- Что?

Терри подбивает его сзади под ноги, и Мун, потеряв равновесие, начинает выполнять требование.

- Делай, что говорят! - кричит он по-английски нарочито громко. Кео любуется на эту сцену, улыбаясь.

Вытащив из кобуры пистолет, Терри приставляет его к виску Муна, да еще нажимает с такой силой, что шея кхмера сгибается набок.

- А теперь скажи ему, что, если он хочет, я вышибу тебе мозги.

- Ты с ума сошел!

С удовлетворением Терри отмечает про себя, что Мун дрожит. Очевидно, и Кео это заметил.

- Говори!

Мун переводит, и Кео смотрит на Терри долгим, тяжелым взглядом. Он присаживается на корточки, заглядывает Терри прямо в глаза. Он упивается зрелищем с жадностью пьяницы. Долгое время можно слышать только стрекот невидимых насекомых, переполняющих джунгли. Затем он протягивает руку, берет на палец пробу пота со лба Муна.

Удовлетворенно кивнув головой, он выпрямляется и что-то говорит. Мун переводит немного окрепшим голосом:

- Он говорит, что, будучи справедливым командиром, он не может допустить расстрел послушного солдата.

Терри опускает пистолет в кобуру, следит за выражением лица Кео, когда тот наблюдает за Муном, подымающимся с колен. Сам он избегает взгляда Муна. Скажи ему, - говорит он, - что я оценил принятое полковником решение. Мы с ним двое солдат, понимающих, что такое война.

После того, как Мун перевел это, Терри добавляет:

- Я удивляюсь, что такой опытный воин и полковник командует таким маленьким отрядом.

- Это свидетельство уважения к статусу Француза, - переводит Мун ответ полковника.

Может, это и так, думает Терри. Наблюдая за лишенным всякого выражения лицом этого человека, он понимает, что доверять его словам нельзя. Власти над другими людьми домогаются лишь люди, никогда не знавшие, что это такое. Такие, как Кео. Скорее всего, это бандит, поднятый до своего относительно высокого положения революцией. Кео сам удивлен фактом, что власть над другими людьми может быть такой безграничной. И это делает его особенно опасным. То, что будущее Камбоджи находится в руках таких людей, является очень тревожным знаком.

Глядя на этого бандюгу, Терри удивляется, как находятся простачки, все еще верящие в революцию. Ее возвышенные идеалы хороши только для глупцов и оторвавшихся от жизни мечтателей. А вот ее реальность, неприятная и пугающая.

- Ты сильный человек, - говорит Терри, обращаясь к полковнику, - но не является ли твоя сила иллюзорной? Достаточно ли у вас людей, чтобы противостоять Сиануку?

При упоминании этого имени Кео отхаркивается и с отвращением плюет на землю.

- Сианука можно считать покойником, - говорит он. - Революционная справедливость требует, чтобы он и все старорежимные так называемые интеллигенты, которые веками пили кровь трудового народа, ответили за свои грехи.

Терри пожимает плечами, когда Мун переводит эти напыщенные угрожающие слова.

- Сианук по-прежнему правит страной и командует армией, которая в состоянии задуть ваш революционный пожар, как свечку.

Лицо Кео передергивается. Как и все революционеры, он слеп к фактам и на все случаи жизни у него есть в запасе ханжеские и бессмысленные лозунги.

- Глупости! - заявляет он. - Красные Кхмеры сильнее, чем это кажется Сиануку. Наши силы неисчислимы, и еще много есть желающих встать под знамена революции.

- Пустые слова. Сианук прихлопнет вас в наиболее благоприятный для него момент.

- Не суди о том, чего не знаешь. Ты что, думаешь, что с Французом пришли только те люди, которых ты видишь сейчас? - Он повел вокруг рукой. - Вы окружены! - Он хрипло рассмеялся. - Мосье Вогез предусмотрительнее, чем вы...

Рукояткой пистолета Терри вышиб передние зубы Кео и затем сунул в его окровавленный рот дуло. Он смотрит в выпученные глаза кхмера, заставив себя не думать об автоматах, наставленных на него со всех сторон.

- Вели своим людям опустить оружие. Если они этого не сделают в течение пятнадцати секунд, я спускаю курок.

- Не думаешь ли ты, что моя смерть остановит их? - Дикция Кео сейчас явно оставляет желать лучшего и Мун с трудом понимает этот риторический вопрос.

Хватка Терри усиливается, и глаза Кео еще больше выпучиваются. Выражение на лице американца не оставляет сомнения в его намерениях. Вспомнив, как этот тип только что чуть не пристрелил на его глазах своего собственного солдата, полковник приказывает Красным Кхмерам опустить стволы. Терри, в свою очередь, приказывает своим людям забрать у них оружие.

- Перестреляй их всех, - говорит он Сиву, - если кто из них хоть пикнет или сделает хоть одно движение. Чтоб они не разговаривали друг с другом. И, ради Христа, убери их с глаз долой. По-видимому, за территорией города засели еще кое-кто из этой братии.

Мун смотрит на Терри, не мигая.

- Что бы ты сделал, - спрашивает он, - если бы этот сукин сын сказал бы тебе нажать на курок?

- Я бы нажал на него, - отвечает Терри, невольно улыбаясь при виде выражения, которое появилось на лице Муна от этих слов. - Но дуло при этом было бы приставлено к его лбу, - добавил он.

Схватив Кео за волосы, он ведет его через площадь перед храмом в маленькое святилище, в котором совещаются Вергилий с Французом.

Они идут по галерее с обвалившейся крышей. Сюда уже вторглись джунгли в виде ползучих растений и мха. Кое-где можно видеть поддерживающие крышу подпорки: следы реставрационных работ, проводимых в начале 60-х гг.

Терри идет на голос Вергилия и находит обоих вождей у главного алтаря. Место кишит тараканами величиной с палец, переселившимися сюда из джунглей. Они беспрестанно бегают по стенам так, что в глазах рябит.

Вергилий подымает взгляд при появлении Терри и без слов понимает, что к чему. Терри выталкивает Кео на середину святилища. Рот полковника сильно кровоточит.

- Что все это значит? - осведомляется мосье Вогез.

Терри игнорирует его вопрос.

- Оказывается, весьма значительный контингент Красных Кхмеров, которыми командует этот полковник, расположился вокруг города в джунглях так, что нам их не видно.

Волшебник повертывается к М. Вогез.

- Наш договор с вами был прост, - говорит он медленно и отчетливо. - Мы кончаем принца Сианука, а вы в ответ передаете нам все контакты, производство и путепровод, по которому переправляется героин. - Он наклонил голову, словно прислушиваясь. - И что же я слышу?

- Я, право, не знаю...

Вергилий выхватил нож и одним махом перерезал Кео глотку. Потом выразительно посмотрел на Француза:

- Ну, а теперь знаете?

- О Господи!

- Мы здесь одни с вами, М. Вогез, - сказал Вергилий. - Ваших людей мы нейтрализовали. - Он помахал в воздухе ножом. - И вам я тоже мог бы с легкостью перерезать глотку. - Француз невольно отступил на шаг. - Но в этом случае никто из нас не получит того, что ему нужно. Наша сделка остается в силе, но, впридачу, вы вызволяете нас отсюда и помогаете вернуться во Вьетнам. - Он подходит к Вогезу, прикасается широкой стороной ножа к его щеке и оставляет на ней следы крови Кео, как стигмату. - Так что решайтесь.

Француз кивает головой.

- Но можно ли вам доверять, мосье Вогез? - вопрошает Вергилий. - Вы уже продемонстрировали свои способности к предательству.

- Убивать вас не входило в мои планы, - с негодованием восклицает М. Вогез. - Засада и все такое прочее - идея Красных Кхмеров. Я понятия не имел относительно дополнительного контингента, и не допустил бы ничего подобного, если бы знал об этих планах?

- Красные Кхмеры вам подчиняются?

- Они подчиняются Салот Сару, - отвечает М. Вогез. - Устранение Сианука не представляется им настоятельной необходимостью. Они считают, что обладают достаточной политической силой, чтобы бросить ему вызов, не понимая, что еще не создан соответствующий климат для их прихода к власти. Нельзя допустить, чтобы они поднялись слишком рано и испортили все. Я подтверждаю: наш договор остается в силе.

Когда они вышли из храма, Терри отозвал Вергилия в сторону.

- Что это за болтовня насчет устранения главы государства?

- Помалкивай, - ответил Вергилий. - Это не твое дело.

- Ты разве забыл, что мы полноправные партнеры во всем? К тому же, я только что спас жизнь и тебе, и всем нам.

Вергилий смотрит на него испытующим взглядом, потом отвечает:

- Сохранение режима принца Сианука не представляется политически целесообразным. Его безответственная политика привела к тому, что надо что-то предпринять.

- Кому?

- Соединенным Штатам, приятель. Кому же еще?

- За кого ты меня принимаешь? Так я и поверил, что Америка может убрать руководителя государства только потому, что...

- Ты что, разве не знаешь, - прервал его Вергилий с жуткой улыбочкой на лице, - что мы на войне?

- Я всегда считал, что ты поддерживаешь политику Сианука.

- И опять ты ничего не понял, Мясник. Но я думаю, это не важно. Ты обязан подчиниться моему приказу.

- Мне осточертело быть солдатом, - говорит Терри.

Волшебник смеется. - Не так-то уж долго ты служишь. Вот я - другое дело. Меня можно назвать настоящим странствующим рыцарем.

- Называй как хочешь, - устало говорит Терри. - Все равно от того, чем ты занимаешься, смердит. Я не хочу с этим иметь что-либо общее.

- Теперь у тебя нет выбора, - говорит Волшебник. - Ты хотел быть моим полноправным партнером, так что заткнись и не жалуйся. - Он вертит в руке нож, пока на его лезвие не падает солнечный луч, заставив его сверкнуть Терри в глаза. - А альтернатива - вот она.

Терри молча наблюдал, как Волшебник ускоряет шаг и, таща за собой на буксире Француза, принимает командование отрядом ПИСК. О Господи, думает Терри, ну и влип же я!

ЧАСТЬ III

О ПРИРОДЕ ЗЛА

ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА

НИЦЦА - ПАРИЖ - НЬЮ-ЙОРК - ИСТ-БЭЙ БРИДЖ - ПРОВИНЦИЯ ШАН

Когда Сив услышал тихий щелчок поворачивающегося в замке ключа, он замер на месте. Но еще до этого он чувствовал, что с него довольно неприятностей.

В отеле "Негреско", где он обнаружил, что бронь Кристофера Хэя аннулирована по телефону какой-то француженкой, он постоянно чувствовал, что все глазеют на рубец на его шее, и был вынужден купить женский газовый шарф, превратив его в шейный платок.

После этого он провел дьявольски мучительную ночь под окнами Сутан на бульваре Виктора Гюго, дом 67, маясь на переднем сидении арендованного французского автомобиля с двумя дверцами: единственное, что он мог себе позволить по сегодняшним ценам.

Шея болела сильнее обычного и, в довершение всех бед, он забыл свои таблетки в туалете самолета. Так что ко времени, когда забрезжила заря, у него было ощущение, что его живьем проглотил удав.

После того, как он поговорил по телефону с Дианой, он мысленно послал всех и вся к чертовой бабушке и решил забраться в квартиру Сутан. С этим он справился весьма неплохо, открыв замок, даже не оставив на нем царапины, а потом закрыв дверь изнутри так аккуратно, что никто бы не заподозрил снаружи, что здесь что-то неладно. Закончив осмотр помещения, он обычно уходил через окно, но, в принципе, можно и закрыть замок снаружи. Он редко так поступал, потому что в этом случае больше шансов быть замеченным проходящими (или любопытствующими) соседями.

В общем, Сив находился внутри квартиры на бульваре Виктора Гюго, когда Крис и Сутан вернулись из Турет-сюр-Луп.

Они были так опустошены и измучены столкновением с М. Мабюсом, что так и остались стоять в дверях, молча взирая на непрошеного гостя.

Наконец, Крис достаточно собрался с духом, чтобы выдавить из себя:

- Вызываю полицию.

- Можете не беспокоиться, - сказал Сив по-английски. Он достаточно хорошо понимал французскую речь. - Я сам полицейский.

- Нельзя ли взглянуть на ваше удостоверение? - Крис слышал, как за его спиной Сутан закрывает дверь. Он посмотрел на предъявленный ему Сивом значок. - Что нью-йоркский полицейский может здесь делать? Франция, вроде, находится вне вашей юрисдикции, не так ли?

Сутан тем временем молча рассматривала Сива.

- Что у вас с горлом? - спросила она.

Сив потрогал рукой рубец. Он не смог долго вытерпеть шейный платок, потому что он очень раздражал воспаленную кожу.

- Один сукин сын, с которым мы служили вместе во Вьетнаме, похоже, меня недолюбливает.

- Впечатление такое, что он пытался убить вас, - заметила Сутан, вспомнив почему-то о том, как погиб Терри.

- Ага. Пытался изо всех сил. Вы и есть Сутан Сирик? Она кивнула.

- Вы знаете человека по имени Аль Декордиа?

- В чем дело? - вмешался Крис. - Вы вламываетесь в квартиру мисс Сирик, начинаете допрашивать...

- Сказано в лучших адвокатских традициях.

- Откуда вы знаете, что я адвокат?

- Мне известно о вас многое, мистер Хэй, - ответив Сив.

- Но послушайте...

- Не надо, - прервала его Сутан, протестующе поднимая руку. - Пусть кончит. Так что насчет Аль Декордиа?

Сив повернулся к ней.

- Так вы знали его?

Лицо Сутан слегка побледнело.

- Что вы хотите сказать своим "знала его"?

- К сожалению, он мертв, мисс Сирик.

Она невольно вскрикнула, и Крис обнял ее за плечи.

- Кто этот Аль Декордиа, черт побери? - спросил он.

- Как? - Сутан, наконец, обрела голос. - Я имею в виду, как Аль умер?

- Его убил тот самый человек, - ответил Сив, - который пытался убить и меня. Человек, который убил и моего брата Доминика.

- О Господи!

- Оба были обезглавлены, мисс Сирик. - Сив увидел, как она обвисла в объятиях Криса. Пожалуй, надо копнуть поглубже, подумал он. - Именно этим способом был убит и Терри Хэй, не так ли?

- Может, хватит? - обратился к нему Крис. - Что вы здесь такое говорите, черт побери?

Сив не торопился отвечать, а подождал, когда Крис усадит Сутан на диван.

- Спросите ее сами, м-р Хэй, - предложил он, - если она еще не рассказывала вам, как погиб ваш брат.

Крис опустился на колени рядом с диваном, переведя глаза с Сива на Сутан.

- Я... только знаю, что он был убит... я не подумал... - Он испытующе посмотрел на нее. - Сутан?

Когда она нашла в себе силы заговорить, ее голос был едва слышен.

- Извини. Ты не спрашивал, а я как-то не видела смысла рассказывать об этом. Терри был обезглавлен.

- Как мой брат и Декордиа. - Если в этом и был какой-то повод для удовлетворения, то Сив его так и не смог увидеть.

Крис поднял на него глаза.

- Что здесь, ради всего святого, творится?

- Чтобы разобраться в этом, - ответил Сив, - я и прилетел сюда за шесть тысяч миль.

Мильо и Логрази опять встретились в крошечном двухъярусном садике внизу авеню Франклина Рузвельта. День был не такой погожий, как во время их предыдущей встречи.

М. Логрази разглядывал пятнистых карпов, плавающих в мутной воде. Он стоял в тени развесистой плакучей ивы. Римские колонны за его спиной уходили прямо в ее густую зелень.

- Время не дремлет, - изрек Логрази в своей характерной отрывистой манере, когда Мильо приблизился. - Мне надо, чтобы эта Сирик как можно скорее сказала вам, где Терри Хэй спрятал Преддверие Ночи. А потом вы уберете ее - навсегда.

Значит, грустно подумал Мильо, моя игра не стоила свеч. Я смог только на время отсрочить смертный приговор Сутан.

Начал моросить дождь и Мильо поднял воротник. Он все еще не мог придти в себя после удара, который нанес ему Логрази, сумевший так здорово его провести. Мафиозная личина цэрэушника была так убедительна, что обманула даже его сторожевых псов. Что и говорить, безупречно сделано - не то, что обычная их топорная работа. Но Мильо понимал теперь, что ничего обычного в этой ситуации быть не может. Недаром за дело взялся сам Волшебник. Он вздрогнул, вспомнив это имя. Сначала ему приказали убить Сутан, потом вручили ему то, что он принял за прощение ее грехов, а затем забрали индульгенцию. Эта пытка тоже дело рук Волшебника? Может, он знает, кто скрывается под именем Мильо, и именно поэтому его мучает? Это было бы как раз в духе Волшебника: злобное, садистское мучительство.

Логрази ерзал на месте, будто от избытка энергии, с которой ему не хотелось расставаться.

- Кроме того, - добавил он, - мы решили, что ее приятеля Кристофера Хэя надо тоже убрать. Логично предполагать, что она рассказал ему все, что знает сама.

- Я, конечно, сделаю все, что надо, - сказал Мильо. - Но считаю себя обязанным напомнить вам, что чем больше мертвых тел мы оставляем на своей дороге, тем больше привлекаем к себе внимание разнообразных служб, следящих за соблюдением закона.

- Предоставьте думать о последствиях нам, хорошо? - резко осадил его Логрази. - Просто сконцентрируйтесь на своей работе. - Он зябко потирал руки. Из-за этой весенней промозглости Париж становится похожим на Лондон. - Мы подаем команду, вы прыгаете. От души надеюсь, вы не забыли, как это делается.

- Не забыл.

- Это хорошо. - Логрази подул на озябшие руки.

- Однако имеется одно "но". - Мильо достал из кармана пальто конверт из бурой бумаги и подал его Логрази.

- Что это?

- Сами посмотрите, - предложил Мильо. Он понимал, что его вынуждают принимать отчаянные меры, но с этим ничего не поделаешь. Волшебник дергает за веревочки, просто не оставляя ему выбора.

Когда Логрази достал из пакета первый из черно-белых снимков, очень зернистых из-за большого расстояния, с которого производилась съемка, и из-за плохого освещения в комнате, где находились в тот момент Логрази и Волшебник, Мильо сказал:

- Я мог послушно выполнять ваши приказания до того, как в мои руки попали эти снимки. До этого правила игры были мне понятны и я знал, по какую сторону забора нахожусь.

М. Логрази стоял неподвижно, как столб. Было даже трудно сказать, дышит ли он еще.

- Теперь все переменилось, - подытожил Мильо. - Теперь надо начинать все сначала, чтобы наше деловое сотрудничество могло продолжиться.

Лицо Логрази было по-прежнему непроницаемым.

- Это вас не касается. - Он так внимательно изучал фотографии одну за другой, словно пытался найти в нерезком изображении лица Волшебника ответ на незаданный вопрос: откуда они у Мильо.

- Вот как? - сказал Мильо, постепенно оживляясь от такого разговора. Тогда скажите мне, к кому мне обращаться за помощью, если, выполняя ваши необдуманные приказы, я попадусь в руки Интерпола?

- Я вам уже говорил. Вам нечего бояться Интерпола.

- Конечно, мафия могущественна, - возразил Мильо. - Но не настолько могущественна, чтобы контролировать Интерпол.

- Ну и что из всего этого следует? - осведомился, наконец, Логрази, возвращая фотографии.

- А то, что я хочу знать, на кого вы в самом деле работаете. Поскольку я работаю на тех же людей, я имею право знать своих хозяев.

- Ваша забота - найти Преддверие Ночи, - грубо осадил его Логрази. - Ваша забота - добыть для нас Лес Мечей в его полном наборе. И еще ваша забота начать операцию "Белый Тигр". И это все, что от вас требуется.

- Возможно, я выразился недостаточно ясно, мосье Логрази. Являясь вашим главным экспертом по Шану и будучи единственным человеком, который может добыть для вас Лес Мечей, я хочу знать, кого вы привлекли к операции и почему? - Он помахал в воздухе пакетом с фотографиями.

Логрази посмотрел на него таким тяжелым взглядом, что на мгновение Мильо пожалел, что сказал слишком много для первого раза. Но, поскольку ему было уже нечего терять, он храбро продолжал:

- Боюсь, что не смогу продолжать с вами сотрудничать, бродя в потемках. В конце концов Лес Мечей у меня. Ведь он именно ему нужен, не так ли?

Они уже отошли от прудика, но Логрази, поминутно оглядываясь, все не мог расстаться с ним. Когда он заговорил, его голос был таким тихим и таким далеким, словно он донесся с того места, где они прежде стояли.

- По правде сказать, Мильо, я и сам не знаю, что ему нужно. Его зовут Вергилий. Во всяком случае, под этим именем, данным ему ЦРУ, он был известен во Вьетнаме. Какой-то шутник дал ему еще одно прозвище - Волшебник. Оно подошло к нему как нельзя лучше. Я уверен, вы знаете его под одним из этих имен. Это человек, о котором я слышал, один Бог знает, сколько раз. Легендарная личность. Но, поскольку о нем долго не было ни слуху, ни духу, я полагал, что он умер.

- Волшебник? - переспросил Мильо, разыгрывая удивление. - Вы уверены? Я тоже слыхал, что он умер.

- Позвольте заверить вас, что он живехонек. Поначалу я ликовал, когда он появился. Как-никак лестно работать с живой легендой. Но это было до того, как я узнал его поближе. Теперь, честно говоря, я думаю, что это сумасшедший.

Мильо изобразил на лице крайнее удивление.

- Зачем вы это мне говорите? - Он вполне сознавал, что находится в весьма щекотливом положении. Ему ни в коем случае нельзя давать Логрази возможности заподозрить, что его квартира находится под его наблюдением.

- Этот Вергилий - или Волшебник - одержим манией убийства. Вы высказали несколько здравых соображений насчет Сирик. Я их повторил ему слово в слово, но он и слушать не желает. Говорит, что у него карт-бланш от директора на любую инициативу. И он хочет, чтобы Сутан Сирик и Кристофер Хэй были ликвидированы.

От пруда подымался туман, густой, как пыль. Он превратил садик вокруг них в нечто призрачное, заполненное зловещими силуэтами. Логрази провел рукой по влажным волосам.

- Мильо, вы наверняка пересекались с Волшебником во время работы в Юго-Восточной Азии. Что вы можете сказать о нем?

- Это был очень рисковый человек, - честно признал Мильо. Логрази кивнул в знак согласия. - Как и вы, я был весьма наслышан о нем. Кто знает, сколько из этого сказанного соответствовало истине? Лично я контактировал с ним только один раз, так что я знаю его в лицо, чего не могут сказать о себе большинство людей, которые знают о нем.

- Как видите, сейчас вы бы его не узнали, - сказал Логрази. - Его собственная семья, если бы у него она водилась, не узнала бы его. Над его лицом в течение полугода трудилась целая команда хирургов, специализирующихся по пластическим операциям. Насколько я понимаю, они раскроили его лицо и сшили его совсем по-новому.

- Возможно, - согласился Мильо. - Но даже если это так, они не затронули его мозг. Внутри своего нового фасада он остается все тем же человеком, каким был во время войны. Так что у вас есть весьма серьезный повод для беспокойства.

М. Логрази повернулся спиной к пруду, кажущемуся на расстоянии серым и безжизненным, как изображение воды на куске папье-маше, по которому проложена игрушечная железная дорога.

- И вы правы в своих догадках. Я не имею никакого отношения к мафии. Я из ЦРУ. И Волшебник тоже. Сейчас он хочет слинять оттуда. Его уговорил вернуться директор, но, похоже, ему теперь у нас не нравится. Кто знает? Может, никогда не нравилось. Так или иначе, он хочет порвать с ЦРУ сам и меня заставляет. Даже не знаю, что делать. Присоединяться к нему равносильно самоубийству. А если откажусь, боюсь, что Волшебник убьет меня.

- Ну и как же вы думаете поступить?

- Понятия не имею. Да и времени на размышление у меня не много. - В глазах Логрази была пустота.

- А если на него настучать?

Логрази улыбнулся страшноватой улыбкой, в которой вовсе не было тепла.

- Вы себе представит, не можете, каким уважением он окружен у нас. Если он будет все отрицать, мне никто не поверит. А когда разберутся, будет уже поздно.

- Вы знаете о его планах?

- Пока нет. - Логрази вытер лицо: оно было уже мокрое от дождя. - Он мне ничего не скажет, пока я не дам своего согласия присоединиться к нему.

У Мильо учащенно забилось сердце. Возможно, это была зацепка, за которую можно ухватиться. Шанс вырваться из тисков, в которые его загнал Волшебник, и даже, возможно, отплатить ему за свои муки.

- Знаете, в его планы может входить и ваше устранение, независимо от того, присоединитесь вы к нему или нет. - Мильо лихорадочно соображал, пытаясь продумать ситуацию на восемь или девять ходов вперед. Ему надо во что бы то ни стало выяснить, что у Волшебника на уме, и сейчас, он, кажется, придумал способ, как сделать это. - Исходя из этой предпосылки, могу предложить вашему вниманию третий путь, - сказал он. Логрази резко повернулся к нему.

- Какой? - Его реакция была такой мгновенной, что Мильо даже почувствовал к нему жалость. Человек действительно тонул.

- Притворитесь его союзником во всем. Это даст вам возможность отдышаться, и вы сможете написать доклад вашему начальнику, в котором Вергилий будет обличен не вашими словами, а своими делами, которые, по-видимому, будут весьма предосудительными.

- Это может сработать. Но не думаю, что смогу справиться с таким сложным делом в одиночку. Мне понадобится помощь.

- Конечно, - согласился Мильо, чувствуя, что цепи, сковывающие его и столько времени принуждавшие его к послушанию, готовы упасть. - У вас есть я.

М. Логрази протянул ему руку.

- Если вы это серьезно...

- Вполне, - ответил Мильо, пожимая ее.

- В таком случае займитесь поскорее Сирик и Кристофером Хэем, - выпалил Логрази одним духом. - Мы должны ублаготворить его в этом, так же как и с Лесом Мечей.

- Предоставьте это мне, и все будет в лучшем виде, - заверил его Мильо.

- Да? - Пожалуй, все-таки не столько дождь, сколько пот сейчас блестел на лице Логрази. - Знаете, мне почему-то не хочется умирать.

- Аль Декордиа, - сообщила Сутан, когда они попивали кофе с пирожными, приезжал сюда недавно, примерно с месяц назад. У них с Терри были какие-то дела.

- Вы не знаете, что за дела? - спросил Сив, смакуя кофе, какого он в жизни не пробовал.

- Нет. - Сутан добавила еще ложечку сахара в свой кофе. Они сидели в ярко освещенной столовой. Сквозь открытые окна изредка доносился басовитый треск мотороллеров, проносящихся по улице. Эти звуки, будто контрапунктом, пронизывали их беседу. - К счастью, а, может, к несчастью, я никогда не интересовалась делами Терри. Теперь я думаю, это было моей ошибкой.

Сив, заметив, как Крис прикрыл ее руку своей, попросил: "Продолжайте, Сутан". Как видно, они довольно быстро начали называть друг друга по имени.

- Аль сначала намеревался побыть у нас неделю, а остался на три. Ему здесь понравилось, и мы... - Она не договорила, уставившись в свою чашку кофе.

Сив не торопил, давая ей время справиться с эмоциями и самой сказать то, что она считает нужным сказать. Но молчание так затянулось, что он решил ее немножечко подтолкнуть. Он достал из кармана листок бумаги и, положив его на столик, подпихнул к ней.

- Вот посмотрите, - сказал он. - Здесь написано ваше имя и адрес. Поэтому я и нашел вас.

- Откуда это у вас? - спросила Сутан, не отрывая глаз от приписки внизу: Спасен?

- Незадолго до того, как его убили, Аль Декордиа приходил к моему брату. Доминик был священником в приходе Декордиа в Нью-Ханаане, штат Коннектикут. Очевидно, он беспокоился о вас больше, чем о себе. - Сутан слушала его, не сводя с него глаз. - Очевидно, мой брат думал, что Аль спасется через вас. Но от чего?

Сутан держала бумажку на ладони с такой осторожностью, словно это была бог весть какая ценная реликвия. Затем ока сжала пальцы и бумажка исчезла в ее руке.

- Когда Аль приехал сюда, - сказала она, - было очевидно, что ему очень плохо. - Она вздохнула. - Возможно, я напомнила ему его дочь, которая незадолго до этого погибла в автокатастрофе. Но самое ужасное было в том, что посмертное вскрытие установило, что она ввела себе в вену дозу героина. Слишком большую дозу.

Она провела рукой по волосам.

- Теперь я виню себя в этом. Я знала, что Аль хочет выйти из дела, хотя и не догадывалась, что дело связано с переправкой наркотиков. Я сказала об этом Терри, и он очень разволновался. Они с Декордиа ушли и пропадали почти весь день. Не представляю себе, куда они ходили. Но после этого Терри переменился. Выглядел счастливее, чем когда-либо. Будто камень свалился с его души.

Сутан вздохнула.

- Если бы я была подогадливее, я бы сообразила, что причина, по которой Аль так переживал смерть дочери, коренилась в том, что она пала жертвой бизнеса, которым он и Терри занимались.

- Господи, до чего же ты строга к себе! - воскликнул Крис. - Как ты могла до этого догадаться?

- Минуточку! - прервал его Сив. - Так вы считаете, что Терри Хэй был замешан в торговле наркотиками? Сутан кивнула.

- Не верю, - сказал Сив. - Я служил с Терри во Вьетнаме. Я хорошо знал его. Невероятно, чтобы он...

- Вот и я ей говорил то же самое, - заметил Крис. - Но, к сожалению, есть неопровержимые доказательства того, что он и двоюродный брат Сутан, Мун...

- Так Мун ваш двоюродный брат? - изумился Сив.

- Да, - ответила Сутан.

- И он служил с Терри во Вьетнаме?

- Да.

- Великий Боже! - Сив растерянно провел рукой по волосам. - Все, кого я знал по отряду ПИСК, окружили меня, как призраки в страшном сне. - Он вкратце рассказал им, как был сформирован отряд, которым руководили Терри и Вергилий, и чем он занимался.

Когда он упомянул имя Транга, Крис и Сутан так и подскочили, будто он задел обнаженный нерв. Крис рассказал Сиву о своих столкновениях с вьетнамцем и о Лесе Мечей.

- О нападении на тебя в твоей нью-йоркской квартире я уже знал, - сказал Сив. - Но теперь мне понятна его целы он думал, что Преддверие Ночи у тебя или ты знаешь, где он находится.

- Нельзя ли еще немного задержаться в прошлом? - попросил Крис. - Что вы делали в Ангкоре во время войны?

- У нас там было рандеву с одним французом, - ответил Сив. - Он пришел к нам с отрядом Красных Кхмеров. Весьма жуткие ребята. Терри и Вергилий о чем-то с ним совещались. Мы так и не узнали, о чем.

- Теперь ясно, что это были переговоры о перекупке наркотиков, - сказала Сутан. Горе было прямо-таки написано на ее лице.

- Возможно, - согласился Крис. - Но зачем? Терри никогда не нуждался в деньгах. Наша семья имеет их в таком количестве, что ему за всю жизнь их не удалось бы потратить.

Сив обдумал эти слова.

- Да, - согласился он. - Если он действительно оказался замешанным в этом грязном деле, значит, у него была какая-то веская причина.

- Но какая? - не унимался Крис. - Какая причина может быть достаточно веской, чтобы продать свою душу?

Сив уставился в окно.

- Не знаю, - признался он. На ум пришли строки из "Искусства войны" Сун Цзу: "Ничто в мире не постоянно. Ни одна из пяти стихий не может всегда подавлять другие. Иногда ночь длиннее дня, иногда - наоборот. Времена года меняются. Но победа приходит к тому, кто ее кует". - Но я полагаю, что пришла пора узнать. Что вы на это скажете?

Крис кивнул.

- Я за!

Сив преднамеренно не смотрел на Сутан. Он не был в ней так уверен, как в Крисе. Этот адвокат удивил его. У него была энергия и дух авантюриста. Никто не мог быть более безжалостным к себе и другим, чем Терри, когда он вбивал что-то себе в голову.

Сив отставил чашку и потер лоб. Голова болела сильнее, чем обычно.

- Ну, во всяком случае, теперь мы знаем, почему убрали Декордиа. Смерть его дочери от повышенной дозы наркотиков доконала его. Он захотел выйти из дела. Кто-то об этом пронюхал и пустил по его следу Транга. Он и сам об этом знал. Потому и пошел к Доминику исповедаться и попытаться спасти Сутан. Это ему удалось.

- Но ты сказал, что твоего брата убил Транг, - заметил Крис. - И меня он хотел убить. Таким образом, мы с тобой связаны одной веревочкой. И веревочка эта Терри?

- Да нет. Это Преддверие Ночи, - возразила Сутан. - Трангу был нужен от тебя кинжал: в этом Сив прав. Транг был уверен, что Терри передал его тебе.

Крис покачал головой.

- Это не так. Он пришел за кинжалом, это верно. Но ему была нужна и ты.

- Я? - изумилась Сутан.

- Ты.

- Но зачем?

- Не знаю, - ответил Крис. - Но именно поэтому я отдал ему кинжал. Это был единственный способ твоего спасения, который мне тогда пришел в голову.

- Так значит, вы кузина Муна? - повернулся к ней Сив. - А Мун увяз в этом гадючьем болоте по самые уши. Ставлю девять против одного, что хозяева Транга были бы не прочь поговорить с вами.

- Но я ничего не знаю.

- Но они-то этого не знают!

- А кто, по вашему мнению, хозяева Транга? - спросила Сутан.

Сив пожал плечами.

- Наиболее естественно предположить, что это коммунисты. И, может быть, Волшебник, если он еще жив, - так Терри прозвал Вергилия.

- Но я думал, что Вергилий и мой брат были партнерами.

- Какое-то время действительно были, - сказал Сив. - Но потом что-то подпортило их отношения. Я так и не узнал, что именно. Мне тогда было уже не до этого: я возвращался домой.

- Транг работает не на Вергилия, - вмешался вдруг Крис. - И не на коммунистов. - Они оба удивленно посмотрели на него. - Я это знаю, потому что он мне сам сказал, кто его хозяин. Некий человек по имени Мильо.

- Где же я мог слышать это имя? - Сив наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Потом что-то щелкнуло в мозгу: коротенькая информация, прозвучавшая на одном из совещаний Международного бюро по борьбе с распространением наркотиков. Кажется, Мильо был одним из деятелей "Лона"? - Кто-нибудь из вас знает о некоем Обществе Возвращения в Лоно Истинной Веры?

- ОЛИВ? - переспросила Сутан. - Конечно. Какая-то небольшая политическая организация со штаб-квартирой в Париже, если не ошибаюсь.

Сив кивнул.

- Верно, небольшая, но очень влиятельная. Это ультрареакционная и ультрарадикальная организация. И, как считают некоторые, она финансируется из средств международной наркомафии.

- Этот Мильо является одним из лидеров "Лона". Если на него работает Транг, то у нас есть шансы найти их в Париже. Во всякому случае, с Парижа можно начать.

- Предположим, ты прав, - сказал Крис. - Но что, ты считаешь, мы должны делать, когда найдем их?

Сив поднялся из-за стола, посмотрел на бульвар за окном.

- Я бы хотел переговорить с Муном, но, как тебе самому известно. Сутан звонила на его виллу несколько раз и все без толку. Он, очевидно, все еще не вернулся из своей поездки в Азию. И, пожалуй, ждать его не имеет смысла. - Он снова вспомнил о Сун Цзу, который учил, что, начиная наступление, следует прежде всего пытаться расстроить стратегические ресурсы противника, если это возможно. А раз Транг является главным инструментом стратегии Мильо... Сив повернулся к ним.

- Нам придется обходиться оружием, которое у нас имеется.

- Ты шутишь? - откликнулся Крис. - У нас нет оружия.

- Нет есть, - возразил Сив. - У нас есть Сутан и ты. Они посмотрели на него так, будто у него вдруг выросли жабры. Сив засмеялся и снова подсел к столу.

- Да вы сами пораскиньте мозгами. Мы знаем, что Транг приходил за Сутан, по-видимому, по приказу Мильо. Это раз. Во-вторых, по какой-то непонятной причине, Транг ведет себя с тобой и разумно, и честно.

- Ну и что же ты предлагаешь? - спросил Крис, хотя уже и сам понял, куда клонит Сив.

- Наша единственная реальная зацепка это Транг. И Сутан...

- Нет, это исключено, - немедленно возразил Крис. - Я решительно против того, чтобы использовать Сутан.

- Может, хватит? - воскликнула она. - Мне осточертело, что вы здесь ведете разговоры обо мне, будто меня здесь нет!

- Сутан, он хочет использовать тебя в качестве живца!

Она повернулась к Сиву.

- Это правда?

- Только до тех пор, пока мы с Крисом не сможем поближе подобраться к нему, - объяснил Сив.

- Если ты не против, - заметил Крис, - я бы предпочел не подходить к Трангу еще раз ближе, чем на сто ярдов.

- Вот как? - повернулся к нему Сив. - Странно. А я так думал, что ты не прочь еще раз попробовать рассчитаться с убийцей твоего брата.

- Что?

- Сам посуди. Терри принадлежит идея обезглавливать жертвы нашего отряда. Транг отсекает голову Доминика и, можешь быть уверен, именно он сделал то же самое с Терри. Он убивает всех уцелевших членов отряда, используя метод, бывший в ходу в отряде. Похоже, это своего рода изощренная месть.

- Но вы убивали северных вьетнамцев и вьетконговцев, - возразил Крис, чувствующий, что что-то в объяснении Сива не сходится. - Поскольку Транг служил у вас, это означает, что он южный вьетнамец. Он ненавидел своих северных собратьев не меньше, чем американцев.

- Так бы оно и было, - гнул свое Сив, - если бы он в самом деле был южным вьетнамцем. Я хочу сказать, что мы считали, что он с юга, и его верительные грамоты не подлежали сомнению, поскольку он был человеком Вергилия, но... Короче, я могу припомнить несколько таинственных неприятных моментов, с которыми сталкивался отряд. - Он рассказал о засаде неподалеку от Камбоджийской границы. - Вергилий обратился ко мне, и я указал на одного из наших кхмеров. Обстоятельства сложились так, что казалось логичным и убедительным, что предатель именно он. Сейчас мне приходит в голову, что слишком уж все было логичным, слишком убедительным. Я думаю, что Транг просто подставил его. После того, как Вергилий расстрелял того кхмера, мы успокоились и больше никогда не думали, что среди нас есть предатель.

- А тот кхмер не пытался защищаться? - спросил Крис.

- Никто не предоставил ему такого шанса, - ответил Сив. - Была война. Мы находились на вражеской территории, времени было в обрез. Так что нам было не до тонкостей юридической процедуры.

- Это просто чудовищно, - вспыхнула Сутан.

- Согласен, - сказал Сив. - Этот выродок Транг использовал невиновного кхмера как козла отпущения.

- Я не об этом, - уточнила Сутан. - Я имею в виду то, что происходит сейчас. Сидите вы здесь и рассуждаете, как вам рассчитаться, как отомстить. Вы же идете тем же путем, который погубил Терри.

- Я только хочу добраться до истины, - возразил Сив. - Это моя работа. Да и работа Криса, если на то пошло.

- Вы что, умышленно не хотите меня понять? - Глаза Сутан сверкнули. - Я хочу сказать, что вы готовы душу свою продать, как и Терри. Пусть даже ради благородных целей, вроде установления истины.

- Нет, это вы не хотите понять! - вспылил и Сив. - Этого типа надо остановить. Он сумасшедший. Он уже убил моего брата и твоего брата, Крис. Он уже убил Аль Декордиа. Неужели этого мало?

- Я не о том! - Сутан уже кричала. - К жизни этих людей уже не вернуть, но их смерть не должна быть бессмысленной. Извлеките из нее урок для себя, ради всего святого! Кто-то до сих пор не может вернуться с войны. Но это не значит, что и вы должны продолжать воевать. Спасите себя и свои души! Сив покачал головой.

- Уже поздно. Мы слишком близко к самому центру тайфуна, который все больше и больше набирает силы. Мы внутри его, и или он уничтожит нас, или мы его.

- Боюсь, что он прав, Сутан, - согласился Крис. Она перевела глаза с одного на другого.

- Вы оба безнадежны. - Потом она вдруг снова вскинулась. - Черт бы вас побрал! Зачем вам надо было сюда приезжать! - Она вся осела за столом, уронив голову на сложенные руки. - Великий Боже, они все посходили с ума!

Выполняя наказы Сива, Диана Минг копнула настолько глубоко, насколько это было в ее силах, в обстоятельства жизни Арнольда Тотса, человека, интересовавшего Сива, о котором он просил ее собрать побольше информации. Собранные воедино данные, полученные из компьютера департамента и из того, что имелся в Службе внутренних доходов по штату Нью-Йорк, равно как и данные о его деловой карьере и аттестат о среднем образовании, говорили о том, что его биография не представляет особого интереса.

Он родился в бедном пригороде Чикаго, получил среднее образование в обычной школе, выказав при этом более, чем скромные способности. Проучился год в Мичиганском университете, потом бросил учебу и занялся бизнесом, связанным с изготовлением контейнеров, в штате Мэриленд. В ноябре 1963 года - это тот самый год, когда убили Кеннеди - он записался в войска спецназа. Его останки были доставлены из Вьетнама в цинковом гробу.

Здесь тупик, подумала Диана, и пустая трата времени. Но, будучи по природе человеком дотошным, она в свой свободный день слетала в Файэтвиль, штат Северная Каролина, где побывала в Форт-Брэгге, в штабе войск Спецназа Армии США.

Она предъявила свое удостоверение и была принята с подобающим уважением капитаном Конноли, довольно молодым человеком гигантского роста с загорелым лицом, обезоруживающей белозубой улыбкой и жесткими, оценивающими глазами. Он попросил своего помощника принести армейский послужной список Арнольда Тотса. А пока тот ходил за ним, продолжал занимать ее болтовней, не сводя с нее своего цепкого взгляда. У Дианы сложилось впечатление, что даже через десять лет, если она вдруг нечаянно столкнется с ним где-нибудь на улице, он не только вспомнит ее, но и в мельчайших подробностях опишет ее визит.

Наконец вернулся помощник Конноли - сержант с грубоватым лицом примерно лет пятидесяти по имени Джэггер - с толстенной папкой в руках. Он подал ее Конноли и затем, окинув беглым взглядом Диану, вышел.

Конноли полистал папку, по-видимому, на предмет того, не содержится ли там секретная информация, затем легким движением руки переправил ее Диане по гладкой поверхности стола. Она открыла папку и на первой странице увидела черно-белую фотографию мужчины с квадратным подбородком, волосами, подстриженными ежиком, большими ушами и с бычьей шеей. Что-то в этом открытом лице содержало намек на то, что находящееся за пределами фотографии тело обладает прекрасно развитыми мускулами.

Военный послужной список Тотса оказался далеко не таким стандартным, как его предыдущая жизнь. Прибыв во Вьетнам в составе Пятой десантной группы войск специального назначения в августе 1966 года, он был немедленно привлечен к работе по проекту "Омега", имеющего целью осуществление глубинной разведки и наблюдению за тактическими перемещениями войск противника. "Омега" включала в себя восемь мобильных подразделений, в чью обязанность входило следить за дорогами, по которым передвигались вьетконговцы, и такое же число разведывательных групп для прочесывания территории, занятой противником.

Очевидно, не удовлетворенный первоначальным замыслом "Омеги", Тотс добился разрешения организовать специальное подразделение, включающее в себя три роты коммандос, использующие, если выражаться по-военному, "контингент представителей местных этнических и религиозных меньшинств, обладающих навыками нетрадиционных боевых искусств".

Коммандос, которыми руководил Тотс, привлекались для помощи "попавшим в тяжелое положение воинским подразделениям", для инфильтрации в расположение войск противника, а также в "чрезвычайных обстоятельствах". В качестве командира коммандос Тотс получил свое прозвище "Вергилий" и заслужил все возможные ордена и медали, которыми американский солдат может быть награжден. Кроме того, получил два повышения в звании, оба раза после того, как принял на себя обязанности убитого командира. Он был храбр, инициативен и умен: образцово-показательный солдат. Убит в бою во время выполнения боевого задания недалеко от Плейку в декабре 1969 года.

Диана закрыла папку. Что бы там не раскапывал Сив, не могло быть связанным с покойным Арнольдом Тотсом. Она поблагодарила Конноли и отправилась восвояси. В аэропорту ей пришлось довольно долго ждать. Перекусив, она купила пару журнальчиков и пошла туда, где собирались пассажиры, собирающиеся улететь с ее рейсом.

Вот тогда она и увидела Джэггера. Помощник Конноли курил у стойки регистрации багажа. Он заметил ее и подошел. Что-то в его лице, покрытом шрамами и вмятинами, как кузов видавшего виды автомобиля, и в его походке говорило ей, что он ждал именно ее.

- Не кажется ли вам, что вы улетаете немного преждевременно? - спросил он.

- Нисколько, - ответила Диана. - Я узнала все, что мне надо.

- Вот как? - Он стряхнул на пол пепел с сигареты. - Ну, это зависит от того, что вам здесь было надо: воздать хвалу Цезарю или похоронить его.

- Вы ничего не перепутали? По-моему, у Шекспира не совсем так сказано. Она невольно насторожилась: это попахивало тем, что у сержанта есть какой-то личный интерес к ее делу.

Он холодно улыбнулся.

- У вас есть немного времени до самолета. Почему бы нам не погулять поблизости?

Она подумала, а стоит ли? Вели у Джэггер какой-то зуб против Тотса, то любая его информация будет выглядеть подозрительно. Но, с другой стороны, он может сказать что-нибудь интересное, и она не может просто так отвернуться от такой возможности. Просто надо быть осторожной в оценке того, что он скажет.

Она пожала плечами.

- Почему бы и нет?

- Не знаю, за чем вы охотитесь, - сказал Джэггер. - да, признаться, и знать не желаю. Но дело в том, что Конноли подсунул вам дерьмо полированное, и больше ничего.

- И много дерьма?

- Чуток. Но иногда за малым кроется великое. - Джэггер прикурил новую сигарету о чинарик докуренной. - Вас это не трогает? - Он бросил чинарик в никелированную пепельницу.

- Откуда вы об этом знаете?

- Знаю, потому что служил в Пятой десантной группе войск специального назначения и потому, что знал Тотса. - Он поднял левую руку так, чтобы Диана увидела его протез. - Я потерял руку во время одной из операций по проекту "Омега" в 1967 году. Шесть месяцев провалялся в госпитале. Потом меня должны были отправить домой и мой командир уже заготовил соответствующий приказ. Но я добился, чтобы меня оставили. Я не хотел возвращаться домой: там на мою изувеченную руку люди бы просто глазели, придумывая вежливое объяснение тому, что не могут взять меня на работу. Я добился перевода в штаб Пятой десантной группы и через восемь недель мне дали место писаря, поскольку я знал каждого сукиного сына в дивизии, вплоть до того, какой у кого размер подштанников. Так что я могу со всей категоричностью утверждать, что Тотс не погиб.

Со взлетной полосы в небо поднялся огромный лайнер. Рев его моторов был такой оглушительный, что заложило уши даже у людей, стоявших по эту сторону толстых стекол аэровокзала.

- Вы знаете, что с ним случилось?

Опять та же холодная улыбка, но, поскольку ей пришлось подождать, пока он прикурит очередную сигарету, она поняла, что сейчас они подбираются к пикантным подробностям.

- Насколько эта информация ценна для вас? - спросил Джэггер.

- У меня с собой денег нет, - ответила Диана. - Наша милая встреча не была внесена заблаговременно в мою бальную карточку.

- Я не это имел в виду. - Он выпускал слова вместе с дымом, искоса поглядывая на нее.

И вдруг ее осенило.

- Вы давно мечтали о таком разговоре, верно?

- Должен признать, что вьетнамцы во многом мудрый народ. Главное, что характеризует умного человека, это терпение, говорят они. - Он снял с губы прилипшую крошку табака. - Но ваше терпение лопнуло бы, если бы я начал перечислять сейчас, кем я не был в те далекие годы. Поэтому скажу главное: я не был задницей с ручкой вроде Арнольда Тотса.

- Вы его ненавидели?

- Как говорится, в те годы я был куда старше, чем сейчас. Сейчас я заметно помолодел.

Диана смотрела на него, не зная, всерьез он все это говорит, или же просто разыгрывает ее. Но затем она вспомнила то ожидающее выражение его лица, с которым он к ней приблизился, чтобы начать этот разговор.

Ей хотелось спросить его, почему после стольких лет он все еще ненавидит человека, считающегося мертвым, но вместо этого спросила:

- Так что же все-таки произошло?

Джэггер рассмеялся.

- Вот это мне нравится! С самого начала вы уверены, что что-то должно было произойти! - Он подумал про себя, что еще не свихнулся, да и эта девица не глупа.

Он кивнул своим мыслям, глядя через необъятное полированное стекло на Боинг-767, который медленно выруливал на взлетную полосу.

- Как я уже говорил, мне пришлось хватить лиха, участвуя в операциях "Омега", и я думал, что повидал все. Но я ошибался. В феврале 1970 в районе Плейку сложилась отчаянная ситуация. Вьетконговцы провели настоящий блиц, начав захватывать одну за другой наши позиции. Мы несли тяжелые потери, даже среди элитных войск спецназа. Из штаба поступил приказ откомандировать меня в те края для оказания помощи, поскольку я был сам в мобильных отрядах в свое время и мог быть полезным. Уже тогда я догадался, что дела наши совсем швах, раз даже меня призывают в действующую армию. Видать, резерв настолько истощился, что уже донышко видно. Но, так или иначе, вертолет доставил меня в городишко, название которого я уже не помню. Может, потому, что старею, а, может, потому, что просто не хочу вспоминать об этом лишний раз. Кругом был полный хаос. И мертвые - наши ребята - штабелями.

Джэггер замолчал, глядя на Боинг-767, который к тому времени уже замер на взлетной полосе, дрожа от нетерпения. Воздух над его турбинами рябило от жара.

- Когда я сошел на землю, - продолжил он свой рассказ, - я увидал группу американцев. Молодые такие, прыщавые мальцы, можно сказать. Только головы у них были обриты наголо, на плечах - черные вьетконговские гимнастерки, а в руках - советские автоматы, похожие на наш АК-47. И, должен вам сказать, видок у них был довольно жуткий: подозрительные, задиристые, держались плотной кучкой, бросая злобные взгляды на каждого, кто приближался к ним ближе, чем на пять шагов. Среди них я увидел Арнольда Тотса, живого и невредимого. А к тому времени уже прошло три месяца после официального извещения о его смерти.

Диана, слушавшая рассказ со все возрастающим вниманием, вздрогнула. Боинг-767 двинулся с места с оглушительным ревом и оторвался от взлетной полосы, выбрасывая из себя чудовищные сгустки энергии.

- Когда я вернулся назад в штаб, я навел справки об этих ребятах. Они оказались членами отряда ПИСК, название которого звучало, как шутка, но скрывало сущность деятельности подразделения, участвующего в высшей степени секретных операциях. Вы, конечно, не знаете, как не знало даже большинство армейских, что название ПИСК есть акроним, состоящий из начальных букв слов, описывающих суть деятельности этого отряда: поиск и истребление скрытого противника, за исключением последней буквы, измененной ради конспирации и благозвучия. Операции ПИСКа включали в себя убийства, саботаж и нагнетание страха в рядах противника внутри страны и за ее пределами. Понимаете, что это значит? Они работали не только во Вьетнаме, но и в Камбодже, где чарли находили себе укрытие. Камбоджа считалась нейтральной страной, и поэтому подразделения ПИСК были все строго засекречены.

- Так, значит, вот чем занялся Тотс? - Диана почувствовала легкое разочарование. - Тогда понятно, почему армия объявила его погибшим. Все объясняется очень просто.

- Ничего простого в этом нет, да и армия не имеет к этому никакого отношения, - сказал Джэггер. - Потому что в армии так никогда не делается. Мы можем кое-что напутать в бумагах, но преднамеренно мы не объявляем живых ребят покойниками.

- Но ведь кто-то сделал это, - заметила Диана. - Кто же, если не армия?

- Те самые люди, которые занимались формированием отрядов ПИСК и которые живо интересовались их функционированием: ЦРУ.

- Значит, кроме официальной деятельности этих отрядов была и скрытая? Диана почувствовала, что ее сердце снова встрепенулось, ожидая чего-то интересного.

- Всю дорогу.

- И сами члены групп об этом знали?

- Вы что, шутите? Ничего они не знали, кроме того, что бьют врага. В те годы, в связи с недовольством и протестами дома, ЦРУ не особенно афишировало свою деятельность, предпочитая держаться в тени.

- Ну а сам Тотс?

Джэггер смял окурок о пепельницу.

- Я думаю, Тотс был исключением, - сказал он. - По-видимому, он был в курсе всех дел, во всяком случае, после того, как он стал своим в ЦРУ и объявил себя погибшим. Видите ли, официально Тотс не числился в ПИСКе, причем, не числился никогда. Официально он считался "погибшим".

- Но вы только что мне сказали, что видели его живым и здоровым под Плейку.

- Я его видел, это точно, - подтвердил Джэггер. - но это был уже не Арнольд Тотс.

- Кем же он стал?

Джэггер вытряс из пачки очередную сигарету, стал разглядывать ее со всех сторон.

- Насколько важно вам это узнать?

- Под какой бы он фамилией не жил, - сказала Диана, подчеркивая каждое слово, - он, возможно, причастен к трем убийствам. Ну как, вам все еще хочется скрывать информацию, имеющую к нему отношение?

- Нет, - ответил Джэггер. - И никогда не хотелось. - Он прикурил, выпустил дым изо рта. - Вьетконговцы в течение многих лет считали Тотса первостатейным гадом. И я знаю, что он убил слишком много вьетнамских женщин и детей, и не собираюсь защищать его. Его отношение к азиатам было как к дерьму.

Диану последнее заинтересовало.

- Но это, очевидно, не было препятствием для того, чтобы использовать их в качестве коммандос.

Джэггер кивнул.

- Точно. Видите ли, он испытывал злобную радость, наблюдая, как они убивают своих собратьев. Кроме того, он учился у них жестокости. Он обучал вьетнамцев, как переживать эксцессы, связанные с пребыванием в их стране американской армии, а они учили его, как заставить врага съесть его собственный член.

- О Господи! - Диану чуть не стошнило, и она быстро отвернулась.

- Я не извиняюсь, - добавил Джэггер. - Я сказал это специально, чтобы дать вам максимально яркое представление о том, что за человек Арнольд Тотс.

- Да, он действительно гад что надо!

- Это точно. И если он жив и по-прежнему зверствует, то, можете спорить на что угодно, его хранит все тот же талисман. Вы меня понимаете?

Диана кивнула.

- Прекрасно. Ну а теперь, коли между нами достигнуто взаимопонимание, можно и закончить, - сказал Джэггер. - Арнольд Тотс стал человеком по имени Маркус Гейбл.

- С ума можно сойти! - воскликнула Диана. - Гейбл недавно был под судом. Фотографии его были во всех газетах, еженедельниках, на телеэкране. В его лице нет ничего общего с лицом Арнольда Тотса.

- Что поделаешь!

- Когда Гейбл отбыл из Вьетнама?

- Его отозвали в конце 1972 года. И, что самое интересное, за несколько месяцев до того отряды ПИСК были расформированы.

- Что он делал, демобилизовавшись?

- Не могу сказать, поскольку нет документов о его переходе на другую работу.

Выражение лица Дианы было по-прежнему скептическим. Она собиралась распрощаться с Джэггером и уйти, и он почувствовал это, так как ждал этого последнего момента, чтобы вручить ей маленький конвертик из бурой бумаги. - Я хочу попросить вас, - сказал он, - не вскрывать его до взлета.

Она выполнила его просьбу. Пилот включил табло "Не курить", и она со спокойной совестью вытрясла из пакетика его содержимое: уменьшенные ксерокопии двух страниц из двух разных личных дел. На них были отпечатки пальцев. На одной страничке были отпечатки пальцев Арнольда Тотса, на другой - Маркуса Гейбла. Они были идентичными.

На заре поднялся туман.

Выпучив усталые от бессонной ночи глаза, Мун наблюдал, как из него материализуется стройная фигура. Странным во всем этом - даже поистине пугающим - был тот факт, что утро было изумительно ясным. Никаких облаков и никакого тумана, кроме того, что извивался между деревьями рядом с прогалинкой, куда его эскорт, возглавляемый Могоком, вытолкнул, прежде чем увести Ма Вараду. Похоже, это курилась сама земная кора.

Уходя, Могок велел ему не двигаться, иначе его пристрелят, и Мун не видел причины не верить ему. Особенно после того, как услышал предостерегающий щелчок отводимого предохранителя автомата, когда отошел на два шага от прогалинки, чтобы облегчиться.

Остаток ночи он провел на сырой земле, вздрагивая от холода, прислушиваясь к неумолчному хору бесчисленных насекомых.

Ночное небо стало жемчужно-серым, когда начал подыматься этот чертов туман.

- Добро пожаловать, Мун, - приветствовал его Генерал Киу, вырастая из тумана. Розовый, как кожа ребенка, восход окрасил его голову и плечи. От него исходила прямо-таки физически ощутимая аура.

Сразу же пришли на ум россказни Могока о происхождении Киу: что он не имел матери и не был порождением человека, а являлся воплощением бессмертного Махагири, учеником демона Раваны, отлученным навечно от самсара, колеса жизни.

Генерал Киу засмеялся и поднял обе руки.

- Я вижу, мое появление привлекло твое внимание. Это хорошо. Должен сказать, этот туман всегда вызывает почтение, смешанное со страхом. - Он улыбнулся. - Очень дорогостоящая машина, хотя не стоила мне ни цента.

Он прямо-таки упивался остолбенелым выражением на лице Муна.

- Очень приятно, что это производит эффект даже на тебя - человека образованного, одной ногой стоящего в Западном мире. Ты, может, и верующий, но не невежда, как народ Шана. Даже лучшие из них, как Могок, рождаются с сердцем, полным страха. Сверхъестественное пугает их, как призраки, вечно стоящие у них за спиной.

Он наклонился, щелкнул выключателем. Туман начал рассеиваться.

- Вера в сверхъестественное сродни религиозной вере. Ты с этим согласен? Он сделал шаг, но не вперед, а вниз. Теперь стало ясно, что он стоял на невысокой платформе. - А вера на то и существует, чтобы его пользовались умные люди. Это, как я понимаю, есть слабость, которой можно в стратегических целях пользоваться для манипулирования людьми, предрасположенными к ней.

Теперь туман рассеялся полностью, и Мун уставился на агрегат под платформой из клееной фанеры.

Генерал Киу опять засмеялся.

- Это дымовая машина, - объяснил он. - Подарок от одной американской рок-звезды. Я видел, как он пользовался ею в Бангкоке во время представления, и она мне понравилась. А на следующий день этот парень был вынужден прервать гастроли. У него появились какие-то нелады с законом. Из-за наркотиков, я полагаю. - Он неодобрительно зацокал языком, как ворчливая старая бабка. По выражению его лица Мун понял, что Генерал Киу сам и подстроил так, чтобы гастроли прервались. - Я переговорил с местной полицией, которую, как ты сам догадываешься, я подкармливаю время от времени. Рок-звезда был так любезен, что подарил мне эту превосходную машину. Конечно, пришлось купить более мощный генератор, но дело того стоило. Она тебе понравилась?

- Она... Я просто потрясен, - выдавил из себя Мун.

- Ты очень тонко выразил свою мысль, - похвалил Генерал Киу. Это был очень красивый мужчина, с холеным лицом и длинными прилизанными волосами, напоминающими конскую гриву. Они были абсолютно черными, хотя борода и усы сильно поседели. На скуластом лице доминировали широко расставленные черные глаза, наблюдающие за всем происходящим вокруг него со смесью любопытства и насмешливости. Он, по-видимому, считал, что весь мир создан ему на забаву.

- Ну, а теперь подымайся-ка ты с земли, - сказал Генерал Киу. - Тебе на ней так чертовски неудобно, что у меня у самого заболела поясница.

Мун живо вскочил, трогая себя за бока, проверяя, где у него что болит.

- Все в порядке? - осведомился Генерал Киу.

- Это не тот прием... которого я ожидал, - признался Мун.

- Не тот? - Он широко улыбнулся. - А-а, ты имеешь в виду все эти разговоры насчет пыток? Но ты же знаешь Могока? Вечно его заносит. Но он очень полезен мне, я полагаю, потому, что относится к своей роли шпиона очень ответственно. Но, сам видишь, его рвение иногда приводит к некоторым, я бы сказал, искажениям истины.

Мун с трудом верил его словам. Неужели Генерал Киу не враг ему? Тот самый Генерал Киу, который прежде отказался напрочь иметь дело с Терри и с ним, который несколько раз пытался их убрать? Он не выдержал и сказал все это вслух.

Генерал Киу отмахнулся от его слов.

- Ну, когда это было! - сказал он. - Кроме того, климат в здешних краях значительно изменился, а Сун Цзу учит, что умелый полководец должен быть не только решительным, но и гибким в своей стратегии, если он хочет распоряжаться судьбой его врагов.

- Говоря о климате, ты, должно быть, имеешь в виду договор, заключенный между Адмиралом Джумбо и американцем?

Генерал Киу потянул себя за длинный ус.

- Все здесь изменилось после того, как это произошло. Жадность Адмирала Джумбо доконает нас скорее, чем это могла бы сделать вся китайская армия.

Наблюдая за своим собеседником, Мун чувствовал, что его настороженность отступает перед обходительностью опиумного барона. Может, этого ему только и нужно? А, может, он в самом деле с ним честен и откровенен? Он еще колебался, стоит ли перевести разговор на Волшебника. Пожалуй, стоит. Если Генерал Киу поделился с ним секретом, который он, Мун, сможет проверить, - как, например, кто такой этот американец, - то ему можно доверять... Но, с другой стороны... Мун чувствовал себя, как человек, который должен решить, какой из грузов, лежащих на его ладонях, тяжелее, хотя они казались ему равными. Как же ему поступить? - Ты не знаешь, кто убил Терри? - вдруг спросил он.

Удивленное выражение в глазах Генерала Киу сказало ему о многом.

- Терри Хэй мертв? Не слыхал об этом. По-видимому, Могок не счел нужным сообщить. Говоришь, его убили?

- И, если я понимаю ситуацию правильно, те же люди, которым Адмирал Джумбо уступил мой опиум. Генерал Киу кивнул.

- Дедукция справедлива.

- Значит, ты знаешь, кто влезает на мою территорию?

- Пойдем, - пригласил Генерал Киу, - прогуляемся по окрестностям Шана.

Мун услышал ее хныканье, прежде чем они дошли до Ма Варады. Люди Генерала Киу привязали ее вверх ногами к грубо сделанному деревянному кресту так, что ее голова была не более шести дюймов над землей.

Но только подойдя совсем вплотную, Мун заметил, что ее веки залеплены клейкой лентой так, что она не могла мигать глазами. Мун почувствовал такое отвращение от этого зрелища, что просто не мог идти дальше.

- Что это ты так расстроился? - осведомился Генерал Киу. - Она шпионка, и нечего ей сочувствовать.

- При всем при том она все-таки человек. Генерал Киу пронзительно посмотрел на него. - Я вижу, не зря велел тебя доставить сюда, - сказал он. Я теперь начинаю понимать, что двигало тобой и Терри, когда вы с ним сожгли слезы мака, приобретенные у Адмирала Джумбо.

- О чем ты говоришь?

- Ты что же, думал, абсолютно никто не знает о вашей тайне? Пожалуй, никто, кроме меня. Но я давно подозревал, что здесь дело нечисто. Однако не беспокойся. Я и впредь буду беречь твою тайну с не меньшей заботливостью, как берег бы собственного ребеночка. - Он сложил руки на груди. - Признаюсь, я поначалу подумал, что вы с ним оба спятили. То, что вы сделали, не укладывалось в голове. Это все равно, что съесть драгоценные рубины, превратив их в дерьмо. На такое способны только сумасшедшие... Но потом долгое время я считал, что вы с Терри работаете на китайских коммунистов. Я решил, что те изобрели такой оригинальный метод разделаться с нами. И я боялся, что вы уговорите Адмирала Джумбо спалить посевы мака, заплатив ему изрядный куш. Но когда этого не произошло, меня начало одолевать любопытство. Если вы не психи и не работаете на китайцев, то что же это все означает?

- То, что мы с Терри сделали, тебя не касается.

Генерал Киу пожал плечами.

- Но Терри уже мертв, и, возможно, и ты скоро за ним последуешь.

- Тогда уже никого не будет, кого это касается. Генерал Киу насупился.

- Здесь ты не прав, Мун. Это касается и меня. Видишь ли, Шан - это мой мир. Может, он и не качал меня в колыбели, но он принял меня, как родная мать. Более того, это мой бог. И я не могу допустить, чтобы кто-нибудь или что-нибудь изменили в нем привычный ход вещей. Именно поэтому я пытался убить тебя и Терри. Я думал, что вы хотите уничтожить Шан.

- Ну а теперь?

- Теперь у меня есть сомнения на этот счет. Более того, я часто ловлю себя на мысли, что ты и я не так уж далеки друг от друга в нашем видении мира.

Мун взглянул на Ма Вараду и невольно содрогнулся.

- Ты слишком долго жил на Западе, - заметил Генерал Киу. - Ты забыл, что здесь жизнь очень дешевая.

- Дешевая, это верно, - согласился Мун, - но не менее важная. - Он опять вздрогнул, - Развяжи ее. Есть другие пути получить от нее то, что тебе нужно.

- К сожалению, не могу, возразил Генерал Киу. - Все в округе должны знать, кто она и что ее ждет. Каждый должен извлечь из ее судьбы урок для себя.

- А разве Сун Цзу не писал, что лучше пленить врага, чем его уничтожить?

- Писал. Но он не имел в виду шпионов.

- А разве Сун Цзу не учил так обрабатывать вражеских шпионов, чтобы они шпионили в твою пользу?

Генерал Киу посмотрел на Ма Вараду.

- Она женщина, и поэтому ей доверять нельзя. Кроме того, она презирает меня за мои, так сказать, сексуальные предпочтения.

- Но ко мне у нее презрения нет, - сказал Мун. - Разреши мне поработать с ней, а потом мы запустим ее к прежнему хозяину.

Генерал Киу дернул себя за ус.

- Интересная идея, - сказал он немного погодя. - Но ее надо хорошенько обдумать.

С последним Мун не мог согласиться, и, кроме того, приспело время испытать благие намерения Генерала Киу. Он наклонился к Ма Вараде и осторожно отодрал клейкую ленту. Она моргнула несколько раз, и из ее глаз потекли слезы. Потом ее взгляд прояснился.

- Мун?

- Спокойствие и терпение, - сказал он так тихо, что никто, кроме нее, этого не расслышал.

Затем он поднялся и повернулся к Генералу Киу. Тот смотрел на него критически-насмешливо.

- Ты родился таким сострадательным? - спросил он. - Или тебя таким сделал Запад? Сострадание, знаешь ли, очень опасное чувство, если ему дать волю. Оно может тебя погубить.

- Поступай, как знаешь, - сказал Мун, подходя к нему. - Хочешь, убей ее, хочешь - используй.

Мун не хотел, чтобы это дело уперлось в деликатный вопрос "спасения лица". Но, поскольку он так ловко приплел Сун Цзу, он надеялся, что Генерал Киу поступит правильно, - если, конечно, говорил Муну правду, а не подсовывал одну из разновидностей лжи, как Адмирал Джумбо.

- Знаешь, - сказал Генерал Киу, - во многом Шан напоминает Шангри-Ла или Эдем. Он изолирован от всего мира, но мир вращается вокруг него. Это вселенная в миниатюре, со своими собственными законами, включая и закон творения и разрушения. Как будто время - инструмент, которым люди измеряют жизнь - не существует здесь. И если магии еще есть место на земле, то она царит именно здесь. Я сам ее создал, смешав воедино равные дозы суеверия и страха.

Они шли по светлой просеке. Мун был доволен, что Генерал Киу разговорился. Пусть говорит. Чем больше он будет говорить, тем больше шансов, что выдаст свои подлинные мотивы.

- Но во всякий Эдем приходит свой дьявол, - продолжал Генерал Киу. Сладкоречивый американец с контрактами на десятилетия, готовый подхватить дело, которое бросил много лет назад.

- Ага, теперь я вижу, что ты действительно знаешь, с кем заключил сделку Адмирал Джумбо!

- Я уже сказал: с дьяволом, - Генерал Киу оглядел лесистый склон. - С человеком, которого раньше называли Вергилием. Теперь он снова пришел, под другим именем и с другим лицом. Но внутри он все тот же гад ползучий, и все тот же яд он источает, отравляя все, что попадает ему в лапы. И теперь он намеревается захапать Шан.

Диана ждала ответного звонка из Вашингтона, от Дика Эндрю, работника ЦРУ, с которым она поддерживала контакт. Сидя за компьютером, она смотрела, не мигая, на высвеченный зелеными буквами итог одной человеческой жизни. Буквы отражались на ее лице, тоже по-своему разглядывая ее, но что за ними стояло, ускользало от нее.

Вернувшись в Нью-Йорк и проведя отвратительную ночь, в течение которой почти не спала, думая о Сиве, она пришла в офис на час раньше, чтобы спокойно поработать с компьютером. После возвращения из Вьетнама Маркус Гейбл с мая 1974 года занимался транспортными перевозками из Азии в Америку и обратно. К этому времени он осел в Нью-Йорке, где встретился со своей будущей женой, тогда Линдой Старр. У нее не было ни братьев, ни сестер, ни детей.

Интересно, что Джэггер говорил ей, что Гейбл был отозван из Вьетнама в конце 1972 года. Получается пробел в восемнадцать месяцев. Где он был в этот период и чем занимался? Не имея ответов на эти вопросы, она попыталась связаться с ФБР и ЦРУ. В первом из этих почтенных агентств получилась осечка, что, впрочем, не удивило ее. Она ждала ответного звонка от Дика Эндрю из ЦРУ, когда ее вызвал к себе в кабинет капитан.

- Что я слышу? Тебе мало служебных часов, и ты теперь занимаешься вне расписания?

- Сэр?

Капитан Джо Кляйн снял очки, которые надевал, работая с бумагами. Это был до блеска выбритый мужчина примерно пятидесяти пяти лет. Он всегда безукоризненно одевался и его часто можно было видеть на экранах телевизоров, что означало, что он знает правила игры не только с точки зрения комиссара полиции, но и с точки зрения телевизионщиков. Он был и красноречив и обаятелен. Эдакий добрый дядюшка. Каждый, кто видел его на экране, думал, что за ним город как за каменной стеной. Мэр считал его незаменимым.

- Не отмалчивайся у меня, - строго сказал капитан Кляйн. - Оставь это для недотеп, которые смотрят на тебя и видят только симпатичную девушку в полицейской форме.

- Есть, сэр.

Он выждал с минуту, потирая свой широкий лоб оправой очков.

- Ты у меня вот здесь сидишь, Минг, - он указал себе на шею. - Ты знаешь об этом?

- Сожалею, что вы так думаете, сэр.

- Нет, не сожалеешь, - сказал он. - Иначе твоя лояльность по отношению ко мне превалировала бы над твоей лояльностью по отношению к Сиву.

- Вы мой начальник, сэр.

Капитан Кляйн вздохнул.

- Садись. - Он отложил в сторону очки и воззрился на нее. - А теперь, будь добра ответить на мой вопрос: какого черта ты лезешь не в свое дело и навлекаешь на меня неприятности? Мне уже звонили из Вашингтона!

- Не понимаю, о чем вы, сэр.

- К чему эта бодяга? - Он имел в виду расследование. - Маркус Гейбл герой войны, а не кто-нибудь?

- Так это о нем вам звонили из Вашингтона? - Она вспомнила, что Джэггер говорил ей о том, что, если Гейбл все еще работает на ЦРУ, то это заведение постарается его прикрыть.

- Они в Вашингтоне очень беспокоятся о престиже вьетнамских ветеранов и потратили много времени и средств, чтобы подчистить их имидж, изменить в их пользу общественное мнение. Это мандат, оставленный им Администрацией Рейгана, и они не хотят, чтобы у них в этом деле возникали проблемы.

- Я не думала, что создаю кому-то проблемы, сэр. Он искоса взглянул на нее.

- Иногда, - сказал он, - у меня создается впечатление, что ты подсмеиваешься надо мной.

- Совершенно ошибочное впечатление, сэр. Он откинулся в кресле, закинув руки за голову. Когда он снова заговорил, то уже другим тоном.

- Знаешь, Диана, я не слепой и не глухой, и я в курсе того, что кое-кто здесь называет меня Звездой Экрана. Они видят мою популярность, и им покоя не дает, что мне приходится представлять наш департамент перед общественностью. Но я не думаю, что они понимают, какие неприятности я от них таким образом отвожу. Что бы там обо мне не говорили, я способствую торжеству законности в этих краях.

Диана молчала. Она думала, от кого был тот звонок.

- Ты разговаривала с Сивом по телефону? - вдруг спросил он.

- Да, - призналась Диана, и тотчас же пожалела об этом. Что и говорить, на этом он собаку съел. На подлавливании. Вот что получается, когда позволяешь себе отвлечься на минуту.

- Он в отпуске, Минг. Я думаю, этим все сказано. - Капитан надел очки. - У тебя есть достаточно дел, я полагаю, которыми ты должна заниматься в служебное время. Если этой нагрузки тебе недостаточно, я с удовольствием подкину еще.

- В этом нет необходимости, сэр, - сказала она, поднимаясь с горячего сиденья. У стеклянной двери в его кабинет она помедлила. - Сэр?

- В чем дело?

- От кого был звонок?

- От Мортона Саундерса из Госдепа.

- Из Госдепартамента? Не из ЦРУ?

- Ты что, спрашиваешь, чтобы потом проверить, не соврал ли я?

- Нет, сэр, - сказала она, берясь за ручку двери. Надо немедленно связаться с Сивом. - Спасибо, сэр.

- Минг! - услышала она, уже открывая дверь.

Если твоя лояльность распространяется на меня в большей степени, чем па Сива Гуарду, то почему ты не называешь меня боссом?

- Собери их вместе.

Комната, освещенная только полосами света, просачивающегося сквозь бамбуковые жалюзи. За окном течет Сена, а за ней - Военная Академия и Марсово Поле.

- А что произойдет, когда все три части состыкуются? Может, сверкнет молния и ударит гром?

М. Мабюс сгорбился над столом, его ловкие пальцы так и сновали, прижимая друг к другу металлические части.

- Никогда не видел все три клинка в сборе, - сказал Мильо.

- Возможно, Терри Хэй и Мун - единственные люди, которые видели, отозвался М. Мабюс.

- Только представить себе такое! Эта бесценная реликвия когда-то лежала в земле прямо у меня под носом. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

М. Мабюс поднял голову.

- Почему грустно? - удивился он. - Лес Мечей теперь у тебя.

Но не надолго, подумал Мильо, если Волшебник добьется своего. Я должен объегорить его, как однажды он объегорил меня. Гениальность Волшебника в том, что он умеет пользоваться талантами людей, окружающих его. В Ангкоре он бы погорел без Терри Хэя. Но тот эпизод оказался точкой во времени, как Мильо понял несколько лет назад, с которой начался закат его собственного могущества.

Когда-то он был силен, как Александр Македонский. Его влияние распространялось на всю Юго-Восточную Азию, от Бирмы до Вьетнама. Он воспитывал своих кхмеров так, как считал нужным, изощряясь, как изощряется сердобольный родитель, ваяющий из своего отпрыска тот идеальный образ, который замыслил.

А потом пришли американцы с их заносчивостью и с их деньгами. Нет американца на всем земном шаре, Думал Мильо, который бы по-детски не приравнивал деньги к могуществу. В этом тайна американской души. В этом вся Америка, ее сила и ее гордость. Это еще молодая страна. Ее еще не попирала, как Францию, нога завоевателя.

Несмотря на недавние лицемерные излияния, она увидела во Вьетнаме и Камбодже не зеркало, в котором отразилась ее гнилая душонка, а скорее неудачный урок, во время которого некоторые сверхретивые ученики сделали что-то незапланированное мудрым учителем. Ну а как с нарушением законов, божеских и человеческих? На этот счет Америка помалкивает.

Как и Римская империя, Америка слепа к гниению, подтачивающему фасад ее культуры. Вонь от этого разложения сильнее, чем на кладбище.

Как это несправедливо и нелепо, думал Мильо, наблюдая, как М. Мабюс стыкует вместе мечи, что столько лет он был так привязан к американцам, как преступник, приговоренный к колесованию, привязан к своему колесу. Для них он был не больше, чем пешка в их большой игре. Они приказывали, и он, согнувшись в три погибели от подобострастия, подчинялся их приказам.

Теперь, когда он стал свободным, когда получил, наконец, возможность манипулировать ими, как они столько лет манипулировали им, он может позволить себе роскошь оглянуться на позорное прошлое и увидеть его таким, каким оно было. Но, странно, эта вновь обретенная свобода не подслащала горечи тех лет. Наоборот, полное осознание своего рабства - а оно пришло к нему, как озарение свыше, как свет Господа, вразумивший Св. Павла, шагающего по пыльной деревенской дороге - разозлило его до чертиков. Теперь он понимал, что эта ярость, слепленная из ядовитой мякоти его рабства, снабдит его энергией, в которой он так нуждается. Она будет его путеводной звездой во всех последующих действиях.

И все-таки в глубине души он побаивался, что его ярость не сможет подавить его страха перед Волшебником. Он знал Вергилия куда лучше, чем Логрази сможет когда-либо узнать, но преимущества для себя в этом он не видел. Совсем наоборот, знание того, на что способен Волшебник, подкармливало его страх, как кочегар подкармливает пламя новыми порциями топлива.

Чрезмерная жестокость и своеобразный юмор - вот два элемента, которые Волшебник обязательно вплетал во все свои проекты. Это был гений довольно извращенного типа. Подавлял он своих противников не столько интеллектом, сколько внезапностью поступков, бросающих вызов и разуму, и логике. И это делало его особенно опасным. Если бы он был просто аморальным, таким, каким Мильо считал Терри Хэя, то это было бы полбеды.

Но Волшебник был более чем аморальным. Это был первозданный хаос в образе человека.

Мильо подумал о Морфее, одинокой в своей черной необъятной постели. В первый раз ему пришло в голову, как по-умному она устроила свой мир, в котором она может не боятся боли и страха, переживая все на свете. Ее мир выше всего этого, даже выше самого времени. На какое-то мгновение он даже позавидовал ей. Она защищена от хаоса, имя которому Вергилий.

Но потом он увидел ее мир таким, каким он был на самом деле, и с легкой печалью подумал, что она просто заменила одну темницу на другую.

Как он ненавидел американцев! Эти извращенные сыновья Мидаса изменяют всех, к кому прикасаются, обещаниями золота в неограниченном количестве. Но в прикосновении их не золото, а чума. Чума инфляции, поразившая сначала страны Аравийского полуострова, потом Германию и Японию.

Вся их меркантильная философия была противна Мильо, для которого истинная свобода могла существовать только в условиях равенства. Дух Великой Французской Революции жил в нем, хотя его соотечественники предпочитают ныне высмеивать этот великий порыв или, что еще хуже, забывать.

Ветры перемен выбросили его, вместе с остальным человечеством, на пустынный и унылый берег. Единственная надежда человечества на спасение теперь сосредоточилась для него в лекарствах, рекомендуемых Обществом Возвращения в Лоно Истинной Религии. Только скальпелем хирурга, безжалостным, но милосердным, можно отсечь раковую опухоль, разрастающуюся по земному шару. Иначе скоро и Францию, как Индокитай до нее, разденут догола эти молодчики, слишком жадные, чтобы понимать, что они творят.

М. Мабюс уже почти справился со своим заданием, но все еще не решался поставить последнюю точку. Хотя Лес Мечей не был порождением культуры, в которой он вырос, но он хорошо знал легенду. Много раз он подсмеивался над верой в могущество этого талисмана, чувствуя кичливое превосходство над примитивами, которые верили в него. Но теперь, когда он сложил все три клинка как надо, и оставалось только скрепить их в единый Лес Мечей, он невольно чувствовал трепет. Его пальцы, манипулирующие шпульками из слоновой кости, расположенными пониже основания нефритовых лезвий, вдруг стали неуклюжими, и он чуть не уронил талисман.

Погруженный в свои мысли, Мильо сидел в темноте по другую сторону стола, и он даже не заметил этого. Для него Лес Мечей был просто средством для достижения его собственных целей. Что он мог знать о древних силах, сконцентрировавшихся в этом предмете, силах, которые спали в нем, как медведь в берлоге, не замечая, что вокруг вырос целый новый мир?

Прекрати нервничать! - приказал себе М. Мабюс. Мильо прав: это всего-навсего меч с тремя лезвиями. Сила его - в людской вере в него, а не в нем самом.

И все же...

- Готово, - сообщил М. Мабюс. В полутьме комнаты он поднялся, держа трехлезвиевый меч в обеих руках.

- Лес Мечей! - выдохнул Мильо.

М. Мабюс стоял, погруженный во тьму. Он чувствовал, как тьма ползет по нему, как тень земли ползет по луне во время ее затмения. Он стиснул рукоятку меча с почти нечеловеческой силой, порожденной его отчаянием и его недоумением перед тем, что с ним происходит.

Он похолодел, слыша, как мертвые кричат в его уши. Последнее время он постоянно жил, ощущая на своем лице их хладное дыхание. Скоро он присоединиться к ним, когда его миссия подойдет к концу. Но через какой ритуал очищения это произойдет, он представить не мог.

Его дух был черен от сажи грехов. Как шлак, она казалась естественным продуктом его внутреннего горения, горения желанием таким сильным, что граничит с похотью.

Холодный ветер коснулся его щеки, будто мертвец рукой. Он открыл глаза. Ничего в комнате, в которой он стоял, не изменилось. Или изменилось? Внезапно у него возникло жуткое ощущение, что комната начинает раздуваться, как пузырь, стены уходят все дальше и дальше... А потом пузырь лопнул, и стены разлетелись клочьями в черноте не пространства, а времени. Его дух начал расти, расти, и, наконец, стал огромным, как река без начала и конца.

Он уставился в темное зеркальное лицо Леса Мечей и увидел в нем объект его страстного желания, который ждал его, терпеливый, как паук, замерший в своей паутине.

Он давно уже вытравил этот эпизод из своей памяти. Но сила Леса Мечей была такова, что он вырвался из темницы забвения, как мучительный крик из сдавленного

Ее имя было Луонг...

Этот эпизод сплел навсегда в его сознании занятия сексом и смерть, и случилось это вскоре после возвращения отряда ПИСК из Ангкора - во время посещения Мабюсом пепелища родного дома на севере.

Месяцами он не мог думать ни о чем другом, прежде чем решился отправиться туда, страшась увидеть его, но постоянно чувствуя его притяжение. Тоска по дому была как камень в почке, и он понял, что не сможет спать, пока не побывает там. То, что он увидел, было страшно. Ничего не осталось от его деревни. Почти сотня односельчан погибла после атаки американского вертолета, а те, кто уцелел, остались калеками, которым только опиум давал временное освобождение от мук.

Он добрался до деревни только к вечеру и долго бродил по пепелищу, как челн, затерянный в далеком море, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из того времени, когда он жил здесь. Но каждый раз его сознание натыкалось на зияющую пустоту, в которой нет места каким-либо пространственным образам. Как будто налет того вертолета уничтожил не только саму деревню, но и его память о ней.

- Транг?

Он поднял глаза и увидал перед собой старика. Вид у него был такой, словно он уже так освоился с жизнью среди развалин и пепла, что воспринимает это как должное, так естественный способ существования.

- Транг, это ты? - Старик всматривается в его лицо. - Это я, Ван Нгок. Ты меня помнишь? Только мы с дочерью и уцелели. Остальные или уже умерли, или умирают.

Потрясенный Мабюс кивает.

- Да, я помню тебя, - Жуткий кошмар, ставший реальностью. Ему хочется поскорее бежать прочь из этой обители смерти, но старик крепко держит его за руку.

- Хорошо, что ты вернулся, - говорит он. - Приятно видеть местного парня в этом печальном месте, где стольким людям уже не доведется обрадоваться свету нового дня.

Он ведет Мабюса к сколоченному из обгорелых досок навесу, перед которым дымит маленький очаг. Молодая женщина, лица которой Мабюс не помнит, присматривает за ним.

- Моя дочь Луонг, - представляет ее Ван Нгок. Женщина кланяется, пряча глаза. Она очень красива, с волевым, открытым лицом. В глазах ее тайна и острый ум. - Ты, наверно, проголодался, Транг. Позволь нам накормить тебя. Ты нам расскажешь о своей жизни, а потом мы ляжем спать.

Во время их скудной трапезы Ван Нгок расспрашивает Мабюса о его военных подвигах. Краем глаза Мабюс видит, что Луонг следит за ним, но стоит ему только посмотреть в ее направлении, как она моментально опускает взгляд в деревянную плошку у нее на коленях.

Старик и его дочь едят мало, оставляя все лучшее для гостя. У Мабюса нет аппетита, но он боится обидеть их, отказываясь от еды или оставив что-нибудь несъеденным на тарелке. Он ест все подряд, совершенно не чувствуя вкуса пищи.

- Ты настоящий герой, Транг, - говорит старик. - И хороший человек, раз вернулся в это убогое место, где ничего не осталось. Твое посещение для нас большая честь.

М. Мабюс беспокойно ерзает от этой похвалы.

- Я недостоин таких слов и такого гостеприимства, - говорит он, и говорит это не просто из вежливости.

Ван Нгок улыбается, показывая желтые зубы.

- Чепуха. Ты достоин большего. В добрые старые дни в твою честь здесь бы устроили пир. - Он вздохнул. - Тогда у нас был достаток. Мы жили щедротами земли и мудростью учения Будды. - Его голова склонилась то ли от усталости, то ли от покорности судьбе. - А потом пришли коммунисты, принеся с собой смерть и разорение. Ни бога, ни семьи, ни надежды.

Ван Нгок покачал головой.

- Священники сжимаются в комок, когда видят их. Зверь идет на юг, а Будда отвернул от нас лицо свое. И католиков, проповедующих здесь учение Иисуса, тоже давно постреляли. Но что я говорю! Ты это и сам знаешь. Зверь ненасытен. Он забирает у нас все, ничего не давая взамен. - Его глаза кажутся огромными при свете костра, и в них сверкают невыплаканные слезы. - А молодым еще хуже. Я хоть могу найти утешение в своей религии. Будда согревает мое сердце. А детям так и не дали возможности научиться добру. Они отравлены ядом, источаемым зверем, и сами превратились в зверей. И ненависть теперь наш единственный товар, Транг. Не поможешь ли ты нам, Транг?

М. Мабюс уставился в огонь. Язык будто прирос к гортани, и долгое время он не находил в себе силы разжать рот.

Наконец старик сказал:

- Что я такое говорю? Пожалуйста, прими мои самые искренние извинения. Ты и так сделал для нас больше, чем целый десяток односельчан. - Он бросил взгляд на дочь. - Луонг даст тебе все, что ты попросишь. Она останется с тобой в эту ночь.

- В этом нет необходимости.

- Чтобы блудный сын, да еще герой, спал один? Обижаешь!

К тому времени, как они закончили ужин, уже стемнело. Ван Нгок уже клевал носом. Неподалеку от них зажглось еще несколько огней, и они горели, как костры в пустынной прерии. Таинственное и жутковатое зрелище.

Никогда в жизни М. Мабюс не чувствовал себя таким одиноким. Бесприютность зажала его сердце своими ледяными тисками. Если бы он только мог вспомнить, какая здесь была жизнь до прихода коммунистов! Но в его памяти в том месте, где должны были бы быть эти воспоминания зияла дыра. Будто он родился уже после того, как зверь пошел на юг, как выразился Ван Нгок.

Что ему Иисус, что ему Будда? Пустые слова, лишенные всякого смысла. Рассуждения старика казались ему чуждыми, будто тот говорил по-марсиански. Вера - это такое слово, произнести которое у него и язык не повернется.

Блики костра плясали на щеке Луонг. Без слов она поднялась и повела Мабюса внутрь времянки, сколоченной из обгорелых досок, расплющенных жестяных банок, рваного американского военного обмундирования. Сразу у входа был даже кусок черной звериной шкуры, плохо выделанной и поэтому довольно вонючей.

М. Мабюс был последний раз с женщиной задолго до Ангкорской экспедиции. Его сознание, плотно закупоренное из-за непрекращающейся душевной муки, теперь не знало, что делать, но тело - знало.

Роскошные волосы Луонг накрыли его, как шелковым покрывалом. Когда ее ловкие пальцы расстегивали пуговицы на его одежде, их мягкие подушечки щекотали кожу.

Закончив раздевать его, она разделась и сама, и каждое ее движение при этом было проникнуто такой потрясающей невинностью, что он сразу же почувствовал сильное возбуждение. С удивлением он смотрит на свой подымающийся член, а Луонг уже увлекает его на себя, опрокидываясь на грубую соломенную подстилку. Ее тело так шелковисто нежно, что у него дух захватывает.

Ее бедра раздвигаются, плоский животик втягивается внутрь, маленькие твердые груди с острыми сосками поднимаются к нему, как бы приглашая его скорее дотронуться до них губами.

Он чувствует у своей щеки ее горячее дыхание, ощущает аромат ее кожи, отливающей, как шелк, в неровном свете костра. Ее тело касается его тела, передавая ему свой жар, и, в конце концов, он входит в нее, невольно застонав от наслаждения.

Их соитие было стремительным и яростным: долго сдерживаемые эмоции, наконец, вырвались наружу. В голове Мабюса пронеслась мысль, что старый Ван Нгок, наверно, хочет, чтобы у его дочери был ребенок от него, от героя. Это то малое, что он может ей дать. И в это мгновение его наполняет то, что можно назвать счастьем, Так редко в его жизни ему удавалось сделать что-то действительно хорошее для других людей! Единственная положительная эмоция, прежде доступная ему, была удовольствие. Например, удовольствие от хорошо выполненный такой ненависти, что даже слюна у него во рту стала горькой.

И вот, когда он уже приближался к оргазму, он почувствовал, как пальцы Луонг впились ему в плечо. Его глаза открылись, и он поймал на себе ее взгляд, исполненный такой ненависти, что даже слюна у него во рту стала горькой.

А потом сверкнул нож. Он не верил своим глазам. Это какое-то безумие. Просто бред.

А она выгнула спину, и ее лицо исказила судорога полной блаженства боли. Он чувствует, что по его животу распространяется что-то мокрое, горячее. Быстрым движением он скатывается с нее и видит рукоятку ножа, торчащую у нее из бока. Затем ее рука стискивает рукоятку, чтобы вырвать нож из раны и умереть в считанные секунды. Ее глаза чистые и ясные, и тут до него доходит, что она сделала. Ее полный презрения взгляд сказал ему все.

- Я все про тебя знаю, - прошептала она. - Кто ты есть, и чем ты занимаешься.

Она не поверила рассказам о его героических подвигах, как ее доверчивый отец. Она знает правду.

- Откуда ты знаешь? - прокаркал он голосом, которого сам не узнал.

- Я повстречала человека, который, как Будда, знает о тебе все. - Она засмеялась. - Теперь тебе это будет сниться, и не одну ночь.

- Лучше бы ты всадила этот нож в меня, - с горечью сказал он.

Она все улыбалась:

- Я знаю, что ты предпочел бы это.

И он понял всю глубину ее презрения, осознал всю полноту ее торжества. Он недостоин такой простой смерти. Она хочет, чтобы он жил и помнил, кто он такой и что он сделал. Ее смерть тому залог.

Видя выражение его лица, она улыбается еще шире и последним усилием вырывает нож из раны. Глаза ее закрываются навсегда...

- Расскажи мне о мадемуазель Сирик, - прервал его мысли Мильо.

- Что? - В первый момент М. Мабюс просто не мог осознать, что от него требуется, из-за того, что творилось в его душе. Потом, стряхнув с себя образы прошлого, вызванные колдовской силой Леса Мечей, М. Мабюс перевел взгляд на Мильо, но перед его глазами все еще колебалась страшная, безжизненная пустота, отдаваясь в ушах перезвоном колокольчиков. - Что Сирик? - В голосе его все еще звучало чувство, о котором он думал, что уже давно разучился переживать его. Как я уже говорил, получилась патовая ситуация. Кристофер Хэй угрожал, что поломает Преддверие Ночи, если я не отдам ему мадемуазель Сирик. И он не блефовал. Я просто не мог поступить иначе. В хитрости он, оказывается, не уступает своему брату. И вообще, меня не покидало странное ощущение, когда я с ним схватился.

- Какого рода?

- Будто я вовсе не убил Терри Хэя или он восстал из мертвых. Я видел его перед собой с такой же ясностью, как сейчас вижу тебя.

- Глупости.

- Конечно, - покорно согласился М. Мабюс, но без убежденности в голосе, поскольку Лес Мечей говорил ему другое. Теперь он понял природу могущества этого талисмана. Держа его в руках, он мог подняться выше мелких забот человечества. Он был потрясен комичностью этого ощущения, которое раньше возникало у него только тогда, когда перед ним возникали образы его собственной смерти. Он понимал, какой властью он сейчас обладал, но в то же время сознавал, что она - не для него: слишком сильна была его жажда забвения.

И не для Терри Хэя была эта власть, поскольку слишком уж сильно он ее жаждал.

Лес Мечей предназначен для того, кто очистил свой дух от всех желаний - к этому всегда стремятся теравадан-буддисты - и, как Сиддхарта, готов для высших форм бытия.

Во всем виноват Терри Хэй. Терри Хэй, которого М. Мабюс никогда не мог понять, и поэтому возненавидел. Это Терри Хэй, распознав в нем лазутчика, передал его в руки южных вьетнамцев. Так ему сказали его тюремщики. А потом была темница и постепенная деградация его личности, из-за которой М. Мабюс каждый день молил о смерти.

Теперь, благодаря магии Леса Мечей, истина всплыла из недр его памяти. М. Мабюса предал не Терри Хэй, а Волшебник.

Луонг сказала ему об этом, но не словами. С омерзительной ясностью он вспомнил то, что столько лет пытался забыть - момент ее смерти, бросивший его в лимб полужизни - полусмерти. В мельчайших подробностях он вспомнил нож, которым она себя убила: уникальную резьбу его рукоятки. Это было оружие Волшебника. М. Мабюс вспомнил, что этого ножа уже не было у Волшебника во время Ангкорской экспедиции. Для того, чтобы кастрировать северо-вьетнамского полковника, он воспользовался его ножом.

Теперь все встало на свои места. Он понял, что Волшебник был единственным человеком в отряде, который знал, кто он такой. И это он рассказал обо всем Луонг.

Это откровение поразило его, как удар грома. Он зашатался и вынужден был освободить одну руку от Леса Мечей, чтобы опереться ею о стол. Чувство опустошенности в его душе - а он уже забыл, что она у него есть, и что она может болеть - все нарастало. Он вспомнил Кама-Мару, человека, который допрашивал его в тюрьме. "День есть ночь, - говорил он, - а ночь есть день. Когда ты признаешь, что черное - это белое, тогда ты сможешь сказать, что находишься на пути к спасению". Теперь такой день настал: что черное, то и белое.

Было ли это откровение результатом магии Леса Мечей? А, может, просто результатом подспудной работы его собственного сознания? Та горькая правда была замурована в нем все это время, с тех пор как он запер на замок часть своей души.

Мильо смотрел на него тяжелым взглядом.

- Глупости, - повторил он. - Особенно в свете того, что Кристофер Хэй скоро умрет. Я хочу, чтобы ты убил его.

Долгое время М. Мабюс ничего не говорил. Казалось, он пристально смотрит в самый центр Леса Мечей. Наконец, он спросил ничего не выражающим голосом:

- А как насчет мадемуазель Сирик?

- Я хочу, чтобы ты ее доставил сюда.

- Живой или мертвой?

Этот простой вопрос привел Мильо в бешенство. Он подбежал к М. Мабюсу, вырвал у него из рук меч и приставил все три его лезвия к горлу вьетнамца.

- Живой, болван! Неужели все тебе надо объяснять обязательно в категориях жизни и смерти? Доставь ее мне живой, но так, чтобы все выглядело как будто она умерла. Ты понимаешь нормальный французский язык?

М. Мабюс, притиснутый спиной к столу, безразлично взирал в лицо человека, которого он знал так хорошо и в то же время не знал совсем. Будто он и этот человек родились на разных планетах. О каком понимании здесь может идти речь?

Именно тогда М. Мабюс увидел сквозь призму знания, дарованного ему Лесом Мечей, что он больше узнал о природе человека из того краткого мгновения, когда он и Кристофер Хэй стояли друг против друга в заброшенной конюшне в Турет-сюр-Луп, чем из долгих лет, проведенных им у Француза, на службе честно-двуличной.

И он понял, что привлекло его в Кристофере Хэе. Между ним и Терри Хэем не все закончено: осталось незавершенным одно важное дело. Терри Хэй умер, но искра его духа живет в его младшем брате. Вот что поразило М. Мабюса до такой степени, что он не смог ему сделать ничего плохого.

Перед ним открылась дверь, обещавшая не только забвение, но и мир. Мир его духу, так долго томившемуся в кошмарном чистилище. Конец нигилизма. Драгоценный дар возрожденной веры.

До Парижа они добрались к закату дня. Сутан придавила акселератор до самого пола, и "Альфа-Спейдёр" пожирал милю за милей. Лион и страна шато остались далеко позади.

Она не обмолвилась словом ни с кем из них. Выражение ее лица было мрачно, будто она ехала на похороны, и Крис в конце концов забеспокоился. Он пытался поговорить с ней, когда Сив поехал в агентство, чтобы вернуть арендованный автомобиль, и еще один раз, во время обеда, но она отмалчивалась.

Когда Сив вернулся (он выходил в фойе, чтобы переговорить по телефону с Дианой), Крис забыл о ее дурном расположении духа.

- Крис, что ты можешь сказать о Маркусе Гейбле? - спросил Сив, присаживаясь к столику. Он не закончил второе блюдо, но теперь он, кажется, потерял интерес к еде.

Крис пожал плечами.

- Ничего, - ответил он. - Гейбл был моим клиентом.

- Я знаю, - сказал Сив. - Я следил за процессом, как и все у нас в участке. Но я спрашиваю тебя не о том, виновен или не виновен он в убийстве его жены.

И Сив рассказал им о том, что узнала Диана в Файэтвилле.

- Таким образом выходит, - закончил он, - что Маркус Гейбл и Арнольд Тотс одно и то же лицо. Он был также Вергилием и Волшебником - главным спиногрызом в нашем с Терри отряде. Кроме того, он был связан с ЦРУ и, по-видимому, до сих пор в какой-то мере сотрудничает с этой организацией. Я полагаю, что он замешан в преступлениях, совершенных Трангом. Во всяком случае, нам надо рассмотреть потенциальную возможность этого.

Холодный ком подкатил к горлу Криса. Теперь и он был вынужден отодвинуть от себя тарелку.

- Так значит он не случайно выбрал меня в адвокаты?

- Думаю, нет.

Крис почувствовал легкое подташнивание.

- Что ему теперь надо? Что он замышляет?

- Не знаю, - признался Сив. - Но у меня такое ощущение, что, найдя Транга, мы сделаем гигантский шаг к ответу на твой вопрос. - Он немного помолчал. - Ну как, ты до сих пор хочешь цитировать из устава, регламентирующего взаимоотношения между адвокатом и его клиентом?

- Дело не в том, что я хочу, - ответил Крис. - Дело в профессиональной этике.

- Скажи об этом Терри, если сумеешь вернуть его с того света, посоветовал Сив с горечью. - А я попробую сделать то же самое для Доминика.

Крис смотрел в свой пустой стакан. Конечно, нельзя разглашать того, что Гейбл конфиденциально сообщил ему относительно смерти его жены, но у него с ним была масса неофициальных разговоров, которые он мог повторить. Если, конечно, они помогут им разобраться в деле. Крис задумался, выуживая из памяти слова Гейбла, сказанные ему в разное время, и сводя их вместе.

- Послушай, я пока и сам не знаю, что ищу, - сказал Сив, - но становится все яснее и яснее, что Гейбл и Транг до сих пор поддерживают связи, и, по-видимому, этот Гейбл приказал ему убрать Аль Декордиа. Нам уже известно, что Декордиа и Терри каким-то образом причастны к вывозу опиума из Золотого Треугольника. Это тебя не наводит на какие-то мысли? Я имею в виду, может Гейбл когда-нибудь проговорился? Как-нибудь невзначай, пусть даже самую малость?

Крис вдруг почувствовал усталость, прижал руки к глазам. Он покачал головой.

- Нет, ничего такого не могу вспомнить.

Позднее, уже в гостиничном номере, Крис лежал, уставившись на закрытую дверь ванной, за которой журчала вода, и думал о Терри и Маркусе Гейбле как о партнерах. Но в чем? А потом, возможно, непримиримых врагах. Значит, Гейбл провозит в Штаты героин. Но как? По своим коммерческим каналам? Он ведь занимается импортом и экспортом: прекрасное прикрытие. Но, с другой стороны, Крис, который поддерживал одно время тесные связи с одной из компаний отца, знал, под какой удар это может поставить фирму, если ее председатель рискнет на такие авантюры. Он вспомнил таможенный досмотр одного из самолетов отца. Они заглядывали в такие потайные места, о существовании которых Крис и не догадывался.

Если у Гейбла есть голова на плечах, он, конечно, предпочел другой способ провоза наркотиков, используя для этих целей кого-то другого, берущего, таким образом, весь риск на себя.

Тут Крис сел в кровати и с бьющимся сердцем набрал номер комнаты Сива. - Я кое-что вспомнил, - сказал он в трубку. - Может, это окажется всего-навсего пустяком, но... Гейбл как-то хвастался, как он наставил рога своему другу. Самое интересное в этой истории то, что у этого друга была прогулочная яхта, которую тот держит у пирса в Ист-Бэй Бридж или в Мантауке. И то, и другое расположено на Длинном Острове. Я вот и подумал, что ведь масса наркотиков провозится в Штаты именно этим путем, верно?

- Еще как! - взволнованно подтвердил Сив. - У этого друга Гейбла есть имя?

- Он его не упоминал, - ответил Крис. - Но яхта называется "Моника", в честь любовницы этого друга.

- Понял, - сказал Сив. - Спасибо, Крис. Когда Сутан вышла из ванной, она сразу же выключила свет. Он почувствовал, как она юркнула в кровать рядом с ним. Ее тело было прохладное и гладкое, как мрамор.

- Сутан?

Она отодвинулась от него и повернулась на бок. Он было хотел рассказать ей о том, что вспомнил, но потом передумал. Надо прежде разрушить стену, которую она возвела между собой и им.

- Как это так, - обратился он к ней, - что я до сих пор не знаю ничего конкретного о твоем кузене Муне?

- Я устала, - отозвалась Сутан. - Неужели обязательно говорить об этом сейчас?

- Но мы не разговариваем с тобой с самой Ниццы, - указал он. - Это неприятно. - Он немного помолчал. - И бессмысленно.

- Крис, - тихо сказала она. - Я уже теряла тебя однажды. Второго раза я просто не перенесу.

- Я бы все-таки хотел знать побольше о Муне, - так же тихо, но настойчиво, сказал он.

Сутан пошевелилась на своей части кровати.

- В те годы, - начала она певучим и каким-то далеким голосом, которым она всегда говорила, вспоминая прошлое, - Мун все еще был в Индокитае, помогая своему отцу. И это очень не нравилось моим родителям, которые не могли одобрять связей отца Муна с режимом Лон Нола. Это кончилось тем, что родители Муна погибли, а его имя никогда не упоминалось в доме моего отца.

Она перевернулась опять на спину, и теперь он не чувствовал себя таким далеким от нее, видя, как ее глаза блестят в темноте, как лунная дорожка на воде.

- Мы с Муном выросли вместе. Я ведь тоже родилась в Индокитае, знаешь? Что, никогда прежде не говорила? Первые восемь лет своей жизни я провела в Пномпене и Бангкоке.

Сутан протянула к нему руку, и Крис увидал на ней отпечатки ее пальцев: так крепко она держала себя за руку, лежа в кровати. Она коснулась точки прямо над его Адамовым яблоком, и дыхание Криса оборвалось. Он ахнул, пытаясь втянуть воздух в легкие.

- Вот это тоже одна из штучек, которым меня научил Мун, - объяснила она.

Она опять откинулась на спину, уставившись в потолок, но на самом деле ее глаза смотрели внутрь ее души.

- Одна из тайн Муна, о которой он никому не говорил, заключалась в том, что он не знал, кто его настоящие родители. Он был сиротой. Мои тетка и дядя, воспитавшие его, тоже не знали, откуда он пришел. Он просто появился однажды на пороге их дома. Тайна его происхождения постоянно мучила Муна, и этот неразрешимый вопрос о том, откуда он взялся, в какой-то степени сформировал его личность. Когда семья, принявшая его, погибла, он остался совсем один: без корней и даже без чувства родного дома, которое для всех нас является своего рода стартовой чертой.

- У него есть ты, - заметил Крис.

- Да, есть. Но я женщина, а в Азии этим все сказано. Мун никогда не мог чувствовать себя свободно в моем обществе, как он мог в обществе Терри. Мун был всегда одинок. Всегда. Поэтому, я думаю, они так сдружились с Терри. Оба считали себя своего рода отщепенцами. Их дружба была такой крепкой, что во многом компенсировала Муну отсутствие настоящей семьи.

Какое-то время в комнате было тихо. Крис слышал ее дыхание и чувствовал, что стены между ними уже нет.

- Как вы с Муном потеряли друг друга? - спросил он.

- В какой-то момент моя мать почувствовала, что пора всерьез заняться моим образованием. Она признавала только французское образование, какое получила сама и мой отец. Кроме того, она считала, что и сама сможет по-настоящему развернуться только во Франции. Она была большим мастером приглаживать политические перышки, которые взъерошивала политическая философия моего отца. Но, перебравшись в Европу, она скоро затосковала. Жизнь в Азии течет совершенно иначе, и ей было очень трудно адаптироваться здесь. Мой отец подолгу был в отлучке, в Индокитае. Как-то в его отсутствие она завела шашни с одним министром, приехавшим к нам на уик-энд. Узнав об этом, мой отец пришел в ярость и устроил ужасную сцену. Но когда она сказала ему о некоторых сексуальных причудах министра, отец вдруг притих и задумался. Он понял, что очень неплохо быть осведомленным об альковных тайнах сильных мира сего.

- И начал поощрять ее любовные похождения? - изумился Крис. - Ну и тип же твой папаша!

- Я тебе уже давно говорила, что мой отец очень опасен. Он был радикалом до мозга костей. И это, в конце концов, привело их брак к краху. Моя мать не была подвижницей, как отец. Все, что она делала, она делала ради удовольствия делать это. Она упивалась своей неверностью: сексом, властью над другими людьми, которую он давал, плохо скрытой ревностью ее мужа, которую он вызывал, даже, в какой-то мере, тем, что она через него продолжала бороться за то, что они с моим отцом ошибочно принимали за свободу Камбоджи. Но в большей степени политика ее мужа была для нее опасным зверем, на котором она каталась верхом просто ради удовольствия. Я думаю, что осознание этого в конце концов разрушило их брак.

Она на мгновение закрыла глаза, и ему показалось, что она отгоняет от себя мучительные образы прошлого.

- Знаешь, я уверена, что мои родители по-своему любили друг друга. Но одноколейное мышление отца все портило. Его невозможно было остановить, когда дело касалось его политических убеждений. Мою же мать можно было назвать скорее вольнонаемной на политическом поприще, и поэтому было можно и на логику ее воздействовать и даже переубедить. Но с отцом все было иначе. Он был не такой. Он был нечто особенное.

- Ты его любила или все-таки больше ненавидела? - спросил он, фактически повторив вопрос, который она однажды задала ему самому насчет Терри.

- Долгое время, - сказала она задумчиво, - мой отец определял все в моем мире. "Вот это есть жизнь", - указывал он, и я видела все его глазами. Что мне еще оставалось делать? Мать больше пилила меня, чем воспитывала. Множество сменяющих друг друга нянюшек присматривало за мной, когда она и мой отец отлучались по своим делам. Но когда он был дома, он разгонял нянюшек и сам занимался со мной, особенно если я болела. Но ночам он мне рассказывал разные истории о святых и грешниках, о Христе и дьяволе, пичкая меня лекарствами, чтобы сбить температуру. С матерью все было иначе. Она и не наказывала меня, как отец иногда, но и не ласкала. Потом я поняла, что она всегда видела во мне потенциальную угрозу и соперницу. Я была моложе, во мне, говорили, было больше экзотики, если и не красоты. Первое время она старалась просто игнорировать мое присутствие в доме. А потом, когда это уже было делать невозможно, она стала изводить меня своим презрением.

Сутан посмотрела на Криса.

- Я ответила на твой вопрос?

- Все зависит от точки зрения, - ответил он.

Она засмеялась.

- Твоей или моей?

- У меня ее нет, - сказал он. - А у тебя их хоть отбавляй.

Он дотронулся до ее грудей.

- Крис?

- Да, милая. - Он чувствовал, что она отвечает на его ласку.

Она положила свою руку поверх его руки.

- Мы в Париже. Но ближе ли мы к Трангу, чем раньше? Как, ради всего святого, мы найдем его здесь? И в глубине души я не могу не желать, чтобы мы его не нашли никогда. О, Крис, я так боюсь!

- Помолчи, - попросил он, целуя ее в губы. - Во мраке ночи даже серьезные проблемы должны поспать.

Она обхватила его руками и, выгнув спину, прижалась к нему грудью. У него мороз пошел по коже, когда он почувствовал прикосновение ее твердых сосков. Не выдержав, куснул ее за плечо. Она ответила низким стоном, не разжимая губ.

Расправив ее ноги так, что они обхватывали его за бедра, он перекатился на спину. Не ожидая этого, она раскрыла глаза от удивления, и он увидел в ее расширившихся зрачках свое отражение. Он вошел в нее, и она вся содрогнулась, прижимаясь к нему.

- Крис, я люблю тебя!

Ее бедра начали ритмичное движение, и сейчас они были настолько близки друг к другу, насколько это возможно между двумя человеческими существами. В сумраке парижской ночи, когда городские огни за окном, как ночнички, заливали их рассеянным светом, они следили за смеющимися выражениями лиц друг друга. Будто колдовской кистью художника, воссоздающей линии, цвета и перспективу, в душе пробуждались образы, наиболее лелеемые памятью.

А там, за окном, безмолвно несла свои воды Сена, и по ней мимо Эйфелевой Башни, мимо Собора Парижской Богоматери, мимо музея д'Орсей плыли лодки, в которых тоже лежали влюбленные, и в их глазах тоже, как звезды, отражались глаза друг друга.

Крис издал глубокий стон, достигая пика, и Сутан, быстро заморгав, зажмурилась, выдохнув в украшенную блестками тьму воспоминаний скомканное окончание одного слова.

- Терри!

Дик Эндрю из ЦРУ так и не перезвонил Диане, и это было весьма странно. Она звонила ему несколько раз, и всегда получала ответ, что он то на совещании, то вышел, то его просто нет, - в зависимости от того, кто отвечал.

И тогда она поняла, что Агентство по Борьбе с Наркобизнесом - ее единственная надежда. Брэд Вульф, директор секции по Восточному Побережью, был ей кое-чем обязан. Вульф был боссом Сива, когда тот был прикомандирован к АБН. Уезжая в аэропорт, Сив посоветовал ей отправить ему все материалы, которые они собрали по Питеру Чану, что она и сделала.

В тот же день Вульф позвонил ей и лично поблагодарил ее и всю группу Сива за кропотливую работу, которую они проделали, расследуя это дело.

Вот к Вульфу она теперь и обратилась, просто передав ему информацию Сива относительно яхты. Она знала, что у нее нет ни полномочий, ни времени, чтобы заниматься поисками "Моники". А после предупреждения Кляйна она не решалась просить его об одолжении.

Рабочий день уже кончался, когда позвонил Брэд Вульф. Она уже фактически покидала офис, когда раздался звонок.

- Нам надо встретиться, - сказал он. - Прямо сейчас.

Диана почувствовала в его голосе напряженные нотки и подумала, что дело серьезное. Но она слишком хорошо знала службу, чтобы задавать вопросы по телефону. Вместо этого она сказала, что не прочь бы перекусить, и назвала ему адрес.

Они встретились в ресторанчике в Чайна-Тауне, который Диана случайно открыла. Он стал любимым рестораном Сива, потому что здесь лучше всех в Нью-Йорке умели готовить дары моря, и теперь, заходя в эти двери без Сива, она загрустила.

Она давно подозревала, что с ее стороны было большой глупостью влюбится в Сива. Вернее нет, глупость ее состояла не в том, что она влюбилась (в таких вещах человек не властен над собой), а в том, что вопреки всему продолжала любить его. Диана знала, что Сиву она дорога, но ровно настолько, насколько ему может быть дорог другой человек. Но этого ей было мало. Большая глупость любить католического священника, тем более хотеть, чтобы он женился на тебе. А в Сиве, как она давно поняла, было гораздо больше от священника, чем от офицера полиции. Он и его брат Доминик различались только в методах, которые они избрали, чтобы выполнять свое жизненное предназначение.

Как много мук завернуто в любовную упаковку! Особенно, если... Тут она заметила Брэда Вульфа. Он сидел за угловым столиком в глубине шумного обеденного зала, лицом ко входу... Если отдаешь себя всю целиком, получая так мало взамен. Она бы могла злиться на Сива за такое немилосердное порабощение ее, если бы не была достаточно объективным человеком, чтобы не признать, что отдалась в рабство добровольно.

- Привет, Диана, - улыбнулся Вульф, вставая ей навстречу и протягивая руку. - Рад тебя видеть. Не был здесь с тех пор, как с твоей и Сива помощью взял Деллориа. - Это был коротенький подвижный человечек с очень наблюдательным смуглым лицом. Хотя ему уже было за пятьдесят, у него было подтянутое, мускулистое тело, каким не может похвастать большинство мужчин моложе его двадцатью годами.

Диана вспомнила слежку за Деллориа. Она сама была свидетелем того, как в течение четырех часов Брэд Вульф сидел не шелохнувшись, а потом выскочил из укрытия и чесанул с невероятной скоростью, чтобы перехватить уходящего поставщика кокаина из Колумбии.

Он налил ей чая.

- Мы все еще копаемся в ваших бумагах, - сказал он. - Я думаю, вы собрали бесценный материал. Особенно интересна последняя информация о Питере Чане. Официант уронил на их столик заляпанное меню, и он подгреб его к себе. - Она не могла прийти в более нужную минуту. В результате мы перехватили около пятидесяти килограммов, направляющихся в Чайна-Таун по каналу Чана.

- В каком месте на побережье он начинается? У Монтаука?

- В Ист-Бэй Бридж, - ответил Вульф. Что а, это настоящий прорыв, подумала Диана, но, странно, почему он не радуется? - Хорошее местечко, - сказал он, наливая еще чаю для них обоих. - Приобретает степенный вид. А раньше, бывало, там отбоя не было от туристов. Теперь больше походит на дачный кооператив для нуворишей, миллионеров и просто богатых. Около восьми месяцев до поступления твоей информации мы и сами держали там группу наших людей. Гоняли рыбацкий баркас из Монтаука в Ист-Бэй и обратно. Заросли волосищами, как хиппи, и вид был у всех такой, словно между парой ушей у них ничего, кроме волос, и нет. Но никакой камуфляж не помогал. До твоего звоночка. Как раз на зорьке взяли прогулочную яхту под названием "Моника". Принадлежала она одной бабенке-француженке с таким же именем.

- И каков же результат?

- По нулям, - ответил Вульф, вертя в руках пустую чашку.

- Почему так?

Он глубоко вздохнул. - Она была мертва до того, как ее собрались допросить. - Он отвел глаза в сторону. - И не спрашивай меня, что случилось, потому что я и сам пока не знаю. Только разбираюсь с этим делом.

- Погибла в перестрелке?

- Нет, - на лице его было выражение, словно у него что-то болит. - Группа взяла ее без шума и пыли.

Она смотрела на него, осмысливая намеки, содержащиеся в его словах.

- Значит, она умерла во время содержания под стражей у вас?

- Да, - Вульф тряхнул головой. - Сначала все выглядело, как сердечный приступ. Но потом вскрытие показало, что ее отравили. Очень хитрый состав. В лаборатории проверяли его несколько раз, чтобы быть уверенными.

- И кто же ее отравил? Один из ваших же людей? Но зачем?

Наконец он поднял на нее глаза.

- Спроси что-нибудь полегче. Но дело явно нечисто. И я не знаю, что это такое.

Диана провела рукой по волосам. - Тогда, наверно, сейчас не подходящее время, чтобы просить об одолжении.

- Валяй, - сказал Вульф. - За мной должок, ты знаешь. Я сказал, что вы передали мне бесценный материал, но не стал вдаваться в детали. Помнишь благотворительное общество по Юго-Восточной Азии, штаб-квартира которого расположена на Дойерс-Стрит в том здании, в котором на Сива было произведено нападение?

Диана кивнула.

- Так вот, это была корпорация, основанная Аль Декордиа. Он сам адвокат, причем с большим опытом работы в сфере международных финансов. Оказалось, что он специализировался по международному законодательству в деле импорта-экспорта. Он мог доставить для вас любой товар из пункта А в пункт В быстрее, дешевле и с большей гарантией секретности, чем кто бы то ни было в нашей практике. Так вот этот Декордиа и основал то благотворительное общество с правом держать капитал. Может давать ссуды без ограничения, но собственности вообще не имеет, следовательно не платит никаких налогов. Расследование идет крайне медленно, как это всегда бывает, когда подбираешься к месту, где куча наложена.

Он широко развел руками.

- Так что проси, дитя мое, и тебе ни в чем отказа не будет.

Диана вкратце рассказала о сопротивлении, которое ей приходится преодолевать в расследовании обстоятельств жизни Маркуса Гейбла.

- Похоже, ты заплыла в запретные воды ЦРУ, - сказал он задумчиво, когда она закончила.

- Не ЦРУ, - поправила она. - Госдепартамента.

- А кто, ты думаешь, звякнул из Госдепа? Мортон Саундерс, офицер по связи с ЦРУ.

- А что ты думаешь по поводу того, что Дик Эндрю не отвечает на мои звонки?

- Дик Эндрю помалкивает в тряпочку, потому что он хороший солдат, ответил Вульф. - Ему приказали не лезть в это дело. Очевидно, оно выше его крыши.

- Не мог бы ты помочь? Но должна тебя предупредить, что Гейбл находится под прикрытием ЦРУ и что он активен с большой буквы "А".

У Вульфа было по-прежнему задумчивое выражение лица. - Не исключено, что мы можем помочь друг другу. Даже до того, как Моника умерла, я нутром чувствовал, что яхта не ее. Конечно, она была зарегистрирована на ее имя и у нее были права на управление ею, но дело было явно нечисто.

- Без сомнения, здесь замешан мужчина. Приятель Гейбла. Думаешь, он и есть главный винтик?

Вульф покачал головой.

- Не думаю. Скорее, крыша. Но после того, что произошло с Моникой прямо в моем винном погребке, я просто боюсь продолжать расследование. Потому что, если ее убийство не дело рук одного из моих же людей, считай что я такой же китаец, как и ты. Скверная ситуация, что и говорить.

Он раскрыл меню, углубился в изучение.

- Крабы и тофу здесь по-прежнему отменные?

- Ага, вспомнил! - откликнулась она. - Не говоря уж о морском окуне и жареных кальмарах.

- Их и закажем, - он положил меню. - А что если я позвоню Джо и договорюсь, чтобы он дал тебе небольшой отпуск? - Он взглянул на нее. - Ты для меня раскрутишь это дело, а я пошурую в архивах нашего департамента по поводу Гейбла. Что ты на это скажешь?

Диана подумала о том, как стремительно развертываются события: о Питере Чане, о переправке героина в страну, о таинственном вьетнамце-убийце, об обезглавленном теле Аль Декордиа, о голове Доминика, валяющейся в кустах под окном ризницы, о том, что и у Сива чуть голову не оттяпали, о его интересе к докладу Билли Мэйса о нападении на Аликс Лэйн и Кристофера Хэя...

Скверная ситуация, сказал Брэд Вульф. А он не знает и половины того, что случилось. И никто из них пока не знает. Но они все ближе и ближе подбираются к разгадке тайны - это она чувствовала.

- Закажи мне тзинг-тзяо, - попросила она, чувствуя себя счастливее, чем когда-либо со времени ее посещения Сива в больнице, - и давай приниматься за дело.

Мун шел по горному склону рядом с Ма Варадой и Могоком. Перед ними были джунгли, такие густые, что даже тени от деревьев казались зелеными.

- Тебе нужен Вергилий, потому что он покушается на Шан, - сказал Мун Генералу Киу, завершая их долгую беседу, - а мне он нужен, потому что по его приказу был убит Терри. - Но при этом Мун не был уверен, заключая сделку, что ситуация настолько проста.

- Ключ ко всему - Ма Варада, - продолжил он, тем не менее. - Она работает на Вергилия, и если мы хорошо все обыграем, если она будет думать, что я - ее спаситель, то мне удастся перевербовать ее. Конечно, это более экономное использование человеческого материала, чем в качестве устрашения будущих шпионов.

Генерал Киу разрешил Муну развязать Ма Вараду. Остаток того дня Мун посвятил ей, питая не только ее тело, но и душу.

Генерал Киу настоял также, чтобы Мун взял с собой Могока в качестве провожатого, пока они с Ма Варадой не выберутся из Шана. Он не хотел привлекать к этому делу никого из солдат, поскольку даже группа из трех человек была слишком заметна в сложившихся обстоятельствах.

- Границы кишат людьми Адмирала Джумбо, - предупредил он Муна, когда тот покидал лагерь. - Альянс с дьяволом вывел даже его из спячки.

Вооруженный русским автоматом Калашникова Мун взял за руку Ма Вараду и вместе с ней нырнул в чащу леса. Могок последовал за ними, сняв с предохранителя свой "Калашников".

Заросли кустарника под тройным балдахином джунглей были невероятно густы. Кроме того, поскольку они уже спустились с высокогорья, где опиумные бароны строят свои укрепленные лагери, температура поднялась почти на тридцать градусов. Было жарко и душно.

Продолжая думать о Генерале Киу, Мун пришел к заключению, что опиумный барон ошибся в своем призвании. С его способностью обращать напыщенную риторику в логические доводы, он бы был отличным миссионером. А так ему приходилось довольствоваться статусом обычного демагога. Но, в принципе, слова "демагог" и "прозелит" синонимичны.

Выбираясь из Шана, Мун не мог не думать, что называть его Эдемом и даже Шангри-Ла просто абсурдно, если не представляешь себе эти места в виде невероятно богатых феодальных наделов, управляемых жестоким деспотом, разжиревшим на рабском труде своих голодающих вассалов. И в то же время, Мун должен был признать, что в устах Генерала Киу этот абсурд звучал убедительно.

Был ли он лучше - или хуже - чем Адмирал Джумбо? Пожалуй да, принимая во внимание тот факт, что Адмирал Джумбо заключил договор с Волшебником. Но интерпретация этого факта была "генеральская", и Мун не доверял ей. Особенно он не доверял великодушию Киу, отпустившего на свободу и его, и Ма Вараду.

Как будто для того, чтобы подтвердить опасения Муна, Могок тронул его за плечо, сказав, что за ними следят.

Мун повертел головой, но ничего не увидел в чаще леса, переплетенного ползучими растениями.

- Кто они?

- Солдаты, - ответил Могок. - Но чьи они: Генерала Киу или Адмирала Джумбо, - этого я не могу сказать.

Под сводами девственного леса, возвышающегося над ними, как купол храма, они казались себе мошками, щепками, плавающими по волнам безбрежного моря. Угроза, невидимая и неслышимая, скрывалась за каждым узловатым стволом дерева, за каждой кишащей насекомыми лианой.

Может, Адмирал Джумбо через своих шпионов узнал, куда подевались Мун и Могок? А может, Генерал Киу передумал и послал за ними своих людей, приказав расстрелять всех троих?

Они ускорили шаг, что было непросто сделать в густой чаще. Теперь Мун уже отчетливо слышал отдающиеся по лесу звуки преследования. Он увидел страх в лице Ма Варады и подтолкнул ее вперед, чтобы скорее выбраться из Шана.

Она споткнулась о корень, торчащий из земли, как скрюченный артритом стариковский палец, и упала. Он нагнулся, чтобы помочь ей встать, когда началась стрельба. Пожалуй, неуклюжесть Ма Варады спасла ему жизнь, подумал он потом. Кора на стволе дерева немного выше его головы полетела клочьями, сорванная автоматной очередью.

Бросившись ничком на землю прямо через упавшую Ма Вараду, Мун оглянулся назад и увидал Могока. Пригнувшись, тот посылал в изумрудную листву джунглей короткие очереди.

Могок махнул ему рукой, чтобы они продолжали путь, а сам методично поливал пулями сектор за сектором. Затем все трое нырнули в особенно густой кустарник, где воздух был густой и терпкий, как морская вода.

За их спиной стрельба усилилась. Могок повернулся, пригнувшись в зарослях папоротника высотой в человеческий рост. Он двинулся потихоньку, ища лучшего места для стрельбы, поднял автомат. Но в следующую секунду его тело, изрешеченное ураганным огнем, было отброшено в сторону.

Мун повернулся в сторону, откуда велся огонь, приложил свой "Калашников" к плечу. Но спусковой крючок не работал. Ствол заклинило! Пот выступил у него на лбу, потек по спине. Он был совсем безоружен.

Мун пригнул голову Ма Варады ниже к влажной земле джунглей, а сам, извиваясь змеей, пополз к тому месту, где лежало, раскинувшись на земле, тело Могока. Немного выждал, прислушиваясь к малейшим звукам. Заметили ли они его? А, может, он и сейчас в их поле зрения? Не стоит сейчас морочить себе этим голову. Он знал, что без оружия Могока им все равно не уцелеть.

Очень осторожно он протянул руку, подтащил к себе автомат. Затем быстро схватил его, бегом вернулся к Ма Вараде, рывком поднял ее на ноги и помчался, увлекая ее за собой, сквозь чащобу джунглей.

Тот автомат, что ему дали, оказался бесполезным. Карма. А может, ему намеренно подсунули его, чтобы облегчить себе задачу и без проблем расстрелять его безоружного?

Нет времени ломать себе над этим голову. Густые папоротники и ветки деревьев так и мелькали, чуть не задевая его лица, когда он мчался сквозь джунгли. За спиной он слышал прерывистое дыхание Ма Варады.

Он бежал не прямо, а зигзагами, слыша время от времени хруст веток. Сначала он раздавался сзади, а потом - и справа, и слева. Становилось ясно, что солдаты загоняют его в постоянно сужающуюся сеть, как крупную рыбу.

Не удивительно, что непосредственно сзади было больше всего шума. Там идут загонщики, в чью задачу входит подталкивать добычу все вперед и вперед, где ее ждут настоящие охотники.

Поняв все это, Мун внезапно остановился. Не давая ни одного лишнего шага, как учил Сун Цзу, он пошел назад по пути, по которому они только что бежали.

- Что ты делаешь? - прошептала Ма Варада. Ее исстрадавшееся лицо все сморщилось от неприкрытого страха.

- Тише, - успокоил он. - Если не хочешь погибнуть здесь, молча следуй за мной и делай, что говорю, не задавая лишних вопросов.

Теперь он шел, ориентируясь на шумы, издаваемые загонщиками. На ходу проверил свой "Калашников": патронов было предостаточно.

- Они так близко!

Голос ее дрожал от страха, но Мун, не обращая на нее внимания, перебегал от дерева к дереву, пока не заметил первого из загонщиков. Потом он подтолкнул Ма Вараду к ближайшему толстому дереву, чтобы она за ним укрылась, а сам устроился в удобном для стрельбы месте за старым пнем.

Когда загонщик попал ему на мушку, он срезал его очередью. И в следующую же секунду он был уже на ногах и мчался к другому укрытию, потому что склон горы буквально взорвался треском автоматов охотников, притаившихся впереди. Он понял, что они его не заметили, а лишь отреагировали на его выстрелы.

Еще двое загонщиков появилось, и он снова начал стрелять, заметив с удовлетворением, как они свалились в кусты. А сам опять сменил укрытие, ища глазами других загонщиков. Он не знал, сколько именно солдат получили такое задание, но не мог себе представить, чтобы их командир выделил из своего личного состава больше, чем пятерых, на такое дело.

Троих он обезвредил, значит, остаются еще двое. Четвертого он заметил, перебегая к очередному укрытию, и тоже срезал его короткой очередью.

Притаившись за грудой камней, проверил боезапас. Патронов все еще было достаточно, так как он расходовал их экономно, давая охотникам минимальный шанс установить его местонахождение.

Мун прислушался, не выдаст ли своего присутствия еще кто-нибудь из загонщиков, но ничего не услышал. Очевидно, их было только четверо. Он подал знак Ма Вараде присоединиться к нему. Надо было бы, конечно, еще немного выждать, но он не мог позволить себе такой роскоши. Скоро охотники догадаются, что произошло здесь, и погонятся за ними.

Он взял ее за руку и осторожно вышел из-за прикрытия камней. И как только он это сделал, как услышал грубый окрик:

- Стой! Ни с места!

Мун повел стволом своего автомата в направлении голоса.

- Стой, а не то подрежу прямо под коленками!

Пятый загонщик оказался совсем рядом. Он стоял, ухмыляясь, и Мун мог представить себе только одну причину, по которой он не пристрелил их сразу: он слишком наслаждался ситуацией, чтобы кончить все так быстро.

- Ты думал, что умнее всех? - глумился загонщик, - ан нет! Сам остался в дураках!

Черное дуло АК-47 уставилось в грудь Муна, широкое, как жерло пушки. Он видел, что палец загонщика находится на спусковом крючке, и прикинул, сколько шансов у него уцелеть, если он рискнет пустить свой автомат в дело. Для этого его надо поднять, прицелиться и выстрелить. Автомат - слишком неуклюжее оружие для стрельбы с такого близкого расстояния, и Мун знал, что он будет покойником, прежде чем даже просто вскинет его. В этой ситуации он ровно ничего не мог поделать. Он представил себе рой пуль, вонзающихся в грудь, мгновенную рвущую боль, ускользающую жизнь - и внутренне подготовился.

- Впрочем, зачем мне убивать вас сразу? - произнес солдат и бросил к ногам Ма Варады кусок проволоки. - Свяжи его хорошенько, сучка. Я хочу видеть выражение его лица, когда я буду с тобой развлекаться. Давно не видал такого прекрасного тела, как у тебя. Хочу немного поиграть с тобой, прежде чем убью вас обоих.

Загонщик повернулся к Муну. Лицо его ощерилось в злорадной улыбке. Потом его глаза вдруг широко раскрылись и он выкрикнул нечто нечленораздельное. Мун почувствовал какое-то стремительное движение рядом с собой, но только увидев рукоятку ножа, торчащую из горла загонщика, понял, что это Ма Варада метнула его.

Человек зашатался, ища пальцем спусковой крючок своего автомата. Мун вскинул свое оружие, выпустил из него короткую очередь прямо ему в грудь, отбросившую его прямо в кусты.

Ма Варада подбежала к тому месту, где он лежал, сложившись пополам, как марионетка, и, наступив ногой на грудь, извлекла свой нож.

- Не забудь про его автомат, - напомнил Мун, и в следующее мгновение джунгли уже поглотили их. - Откуда у тебя нож?

- Украла у Могока, - объяснила она на бегу. - Как оказалось, он ему ни к чему, а нам пригодился.

- Карма, - произнес Мун голосом, полным восхищения.

- Карма, - согласилась она, принимая его скрытый комплимент.

Не пробежали они и пятидесяти ярдов, когда он заметил группу стрелков. Солдаты тоже увидели его и бросились за ними вслед.

Схватив Ма Вараду за руку, он круто изменил направление и метнулся влево. За спиной сразу же началась стрельба, и он понял, что солдаты их настигают, но не очень решительно, поскольку сообразили, что он вооружен и опасен. Однако о том, чтобы повернуться к ним лицом и принять бой, не могло быть и речи. Он не питал особых иллюзий насчет их положения. До этого ему везло, потому что удалось застать загонщиков врасплох.

Он собирался расспросить Ма Вараду о местности, где они находились, и вдруг почувствовал, как что-то дернуло его за плечо, будто он задел за сучок. И откуда-то брызнула кровь. Ма Варада вскрикнула, и он, обернувшись, увидел, что ее лицо и бок все в крови. Она ранена!

Но постепенно, заметив, с каким ужасом она смотрит на него, он понял, что ранен он сам. Он посмотрел на себя и увидел, что из его бока обильно сочится кровь. Вдруг закружилась голова, и он споткнулся.

Ма Варада вырвала свою руку, за которую он все продолжал ее тащить, и, повернувшись лицом к преследователям, сняла с предохранителя свой АК-47 и побежала от дерева к дереву, выпуская короткие, точные очереди.

Мун видел, как сначала один, а потом и другой солдат побежали назад, спасаясь от ее пуль. А потом он почувствовал, что сам стоит на четвереньках и перед глазами у него все плывет. Он тряс головой, как раненое животное, и, услышав, что его кто-то зовет по имени, вскинул автомат в направлении голоса. Он уже ничего не видел перед собой.

Ма Варада отвела от себя ствол его автомата и сильно ударила по щеке, чтобы привести в чувство. Постепенно его зрение прояснилось.

- Можешь ты подняться и идти?

- Солдаты? - выдохнул он.

- Пойдем! Я перевязала твою рану, - сказала она, пытаясь его приподнять и даже застонав от напряжения. - Ну, попробуй встать! Мы ведь уже почти выбрались из их территории. Тебе только немного потерпеть надо, пока мы спускаемся с плато. Считай, что почти спасся.

Мун скрипнул зубами, попытавшись подняться. Естественная анестезия ранения постепенно проходила, и боль была невыносимая. С помощью Ма Варады он все же исхитрился встать на ноги, и они, спотыкаясь, начали спускаться по горному склону.

Мун закрыл глаза. Считай, что почти спасся, сказала она. Может, и спасся от Адмирала Джумбо или Генерала Киу, кто бы из них не оказался лжецом. Но не от Ма Варады. Он ведь едва знал ее и особого доверия к ней, по правде говоря, не испытывал. Но получилось так, что теперь его жизнь и здоровье зависели от нее одной.

Боль сделала его беспомощным. Для того, чтобы выжить, придется делать то, что она говорит. Он знал, что запросто может умереть. Если рана окажется достаточно тяжелой, в этом первобытном краю ничто не спасет его от заражения крови.

Но он также знал, что не хочет умирать. Если придет его конец, а он так и не посчитается с Волшебником, будет обидно до слез. Его мысли сейчас были больше о Терри, чем о нем самом. Ради Терри он вернулся сюда, ради Терри он сделал то, что сделал в Шане. Если он не сможет отомстить за смерть Терри, его жизнь просто не имеет никакого смысла.

Думая обо всем этом, он еще крепче уцепился за Ма Вараду. Без нее он просто пропадет. Карма превратила ее из жертвы в богиню. В ее присутствии он ощущал себя таким смертным и таким уязвимым. Чувствуя, что и жизнь его, и смерть всецело находятся в ее руках, он в первый раз после того, как покинул Вене, произнес про себя молитву.

Потому что он знал, на что способна эта богиня. Ее сила противоречива: она питает, защищает, но она же убивает.

Морфея стояла перед огромным зеркалом, чтобы Мильо мог видеть ее обнаженное тело все целиком.

Он был уже в кровати, за ее спиной.

- А теперь одевайся, только медленно: один предмет туалета за другим.

Она сделала так, как он требовал, изящными движениями рук лаская свое тело: это тоже входило в программу. Когда она достигла определенного места на теле (а для этого не потребовалось много времени), она услышала, как он поднимается с кровати. Через мгновение он был уже рядом. С закрытыми глазами она чувствовала, как он входит в нее, горячий и нетерпеливый. Подняв руки над головой, она вся содрогнулась, упершись потными ладонями в зеркало.

Его движения нагрели комнату не хуже печки.

- Что ты имела в виду, - спросил ее Мильо несколько погодя, - когда сказала мне однажды, что любишь грезить о времени?

Глаза Морфеи были закрыты. Сейчас она казалась ему такой же таинственной, как само время.

- Ты француз, - ответила она. - Даже если бы я попыталась тебе это объяснить, разве ты бы понял меня?

Они лежали, обнявшись, в постели, и он перекатил ее на спину, чтобы лучше видеть ее лицо. Свет вливался с улицы сквозь промежутки в бархатных портьерах, как избыточная энергия большого города. Он падал на ее лицо, делая ее похожей на одну из небесных танцовщиц, высеченных на каменных фасадах древних храмов Ангкора.

- Почему ты иногда разговариваешь со мной свысока, словно я ребенок или представитель низшей расы? - недовольно проворчал он.

- Напротив, - возразила Морфея, лаская его, - я разговариваю с тобой так, потому что сама являюсь представителем низшей расы.

Мильо отпрянул, будто от удара.

- Если это шутка, то неудачная.

- Это не шутка, - заверила она его. - Это урок, который вы, французы, заставили нас заучить в Индокитае. У вас на это особый дар: насиловать нас и одновременно внушать идею вашего более высокого статуса в этом мире.

- Во всяком случае, это не мой дар. Я никогда не поощрял такой философии.

- Я не имею в виду тебя, милый, - успокоила она его. - Я имею в виду твоих соотечественников.

Мильо откинулся на спину, вдруг почувствовав себя нехорошо от такого разговора. Морфея поднялась на локте, заглянула ему в глаза, потом приложила руку к груди, чувствуя, как бьется его сердце. - Ну вот, а теперь я расстроила тебя.

- Твои слова тут не при чем, - откликнулся он и вполне искренно. То, что она сказала, не являлось для него откровением. Много лет своей жизни он потратил, пытаясь очиститься от грехов, совершенных в Индокитае его соотечественниками. Нет, у него испортилось настроение, потому что он вспомнил о Волшебнике. Ужасно, что его Немезида следит за ним, зная все о нем, о его прошлой жизни, и используя это знание для его собственных злобных целей. Мильо вдруг пришло в голову, а не тешит ли он себя иллюзиями, думая, что освободился от власти ЦРУ? Он понял, что ни о какой свободе не может быть и речи, пока он не узнал, какие планы вынашивает теперь Волшебник.

Морфея нежно поцеловала его в губы.

- Так что ты хочешь знать, милый?

Мильо смотрел мимо нее, в потолок, на котором переключающиеся на перекрестке огни светофора освещали сквозь просветы в занавесях лепную работу мастеров прошлого века.

- Я хочу, чтобы ты рассказала мне, - промолвил он очень медленно, - как тебе удалось освободиться от груза прошлого.

- Не уверена, что сумею, - призналась она. - Для этого ты прежде всего должен почувствовать себя азиатом.

- Ты хочешь сказать, почувствовать себя рабом и пленником? - спросил он, вспомнив в эту минуту о том, с какой степенью уверенности он может говорить о себе как о рабе американцев, на которых работал и, отчасти, продолжает работать. Как ненавидел он свое униженное положение! - Я знаю, что это такое, - сказал он.

- Я не могу тебе не верить, - сказала она, - но ты все-таки ошибаешься.

Вот он опять, этот всезнающий тон! Этого он уже не мог вынести и сказал ей все.

- Я долгое время был рабом у группы американцев, - начал он. - Они приказывали, и я подчинялся их приказам. Теперь я, кажется, нашел способ освободиться, но все еще не уверен, что смогу. Есть один очень опасный американец, который преследует меня много лет, и теперь он, я подозреваю, выследил меня не хуже ищейки. Вот этого человека я в самом деле боюсь. Только его одного.

Морфея погладила его лоб. - Он тебя уничтожит, - сказала она. - Ты знаешь, что он уже пытался это сделать.

- Что ты имеешь в виду? Он не пытался навредить мне.

- Нет, пытался, - возразила она. - И уже навредил. Чтобы удостовериться в этом, загляни в себя и взвесь ненависть к самому себе, накопившуюся в твоей душе. Ее в тебе именно столько, насколько он преуспел в своем замысле.

Он уставился на нее, обдумывая ее слова. Интересно, всякая ли истина, будучи высказанной, бывает так мучительно очевидной? В первый раз в жизни он почувствовал силу этой женщины.

- Ты можешь помочь мне, - сказал он. - Скажи, что мне делать?

- Прежде всего, отрекись от ненависти, - посоветовала Морфея. - Ненависть и страх - две стороны одной медали. Ненавидя других, мы боимся себя. Ненависть делает нас пленниками времени. Она, как болезнь, превращает минуты в часы. Откажись от ненависти, и все остальное приложится. Ты освободишься от времени, сбросив с себя груз прошлого.

- Ты говоришь это так, будто это все очень просто.

- Разве? Тогда я не так это сказала. Это очень трудно.

Мильо перекатился на живот, взглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на ее нагое тело. - Для этого, наверно, требуется много внутренней дисциплины, сказал он, - чтобы освободиться от ненависти и от страха.

- Да, много, - подтвердила она. - И еще чувства.

- Чувства?

- Надо научиться любить даже врагов. Я бы сказала, особенно их. - Она приложила ладони к его щекам. - Вот этому ты научил меня, милый, когда я влюбилась в тебя.

- Значит, я для тебя был более, чем любовник. Я был еще и учителем, в придачу.

- Учителем, - сказала она, - и врагом. Мильо отпрянул. - Ты думала обо мне, как о враге? - Он смотрел ей в лицо все больше и больше осознавая, каким же ослом он был, когда думал о ней с презрением! Неужели он делал с Морфеей то же самое, что его соотечественники делали с Вьетнамом и Камбоджей? Он пользовался ее телом, не давая себе труда осознать, что он делает и с кем. Говоря ее собственными словами, насиловал ее и одновременно внушал ей идею своего более высокого статуса в мире.

Она была для него просто шлюхой, и когда она говорила ему что-нибудь, он слушал вполуха, как слушают очаровательного, но чем-то недовольного ребенка. Вне ее прямых обязанностей, она для него не существовала. Не удивительно, что она спрашивала его, как он поведет себя, встретив ее на улице. Сейчас он решил про себя, что он просто должен появляться с ней время от времени на людях.

- Ты мой дьявол, милый, - сказала она, опять целуя его. - Ты вошел в мою душу, и я тебя полюбила. Ты не замечал существования моей души, но я любила тебя от этого не меньше.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом.

- Я дала ответ на твой вопрос, - сказала она. - Вот как я освобождаюсь от времени и от прошлого. Я обнимаю тебя и чувствую только любовь.

- Но что ты получаешь взамен? Откуда тебе известно, что я не ненавижу тебя втихомолку или, что еще хуже, не чувствую к тебе безразличие?

- А разве это так?

- Нет, - ответил Мильо, посмотрев на нее с уважением, смешанным со страхом.

Морфея улыбнулась, вполне удовлетворенная его ответом.

Крис видел во сне, как он с триумфом въезжает в Париж. Плечи его обтягивает желтая майка лидера, и он чувствует необычайный прилив сил по мере приближения к финишной линии. День ясный и солнечный. Дорога просто отличная, и нет никаких препятствий к тому, чтобы не закончить гонку первым.

Толпа вне себя от возбуждения наседает на ограждение и на жандармов. Многие болельщики размахивают американскими флажками, подбадривая его, первого американца, который вот-вот выиграет Тур де Франс.

Ничто не остановит меня теперь, думает он в упоении.

И тут он видит Аликс, отделяющуюся от возбужденной толпы. Жандармы, следящие за тем, чтобы никто не выбежал на трассу, не видят ее. Крис окликает ее по имени, но она не слышит и не видит его. Глядя перед собой ничего не видящими глазами, она бежит прямо на него.

Она уже близко, а скорость его такова, что даже если он резко вильнет в сторону, он все равно заденет ее. Внезапно, когда он уже совсем рядом, она поднимает лицо и видит его.

Она улыбается...

Крис проснулся, весь мокрый от пота.

Уже перевалило за полдень. Солнечный свет пробивался сквозь гардины на окнах. Он повернул голову и увидел, что Сутан рядом с ним нет. Он пошел в ванную, чтобы облегчиться. Ее и там не было.

Вернувшись в кровать, он придвинул к себе телефон, набрал шифр Соединенных Штатов, а потом - номер телефона больницы. Состояние здоровья Аликс стабилизировалось, сообщила ему дежурная медсестра, но она все еще не в состоянии говорить. Операция назначена на завтра, но никаких подробностей о ней она сообщить ему не может. У него был номер телефона хирурга, который должен был ее оперировать: этот номер ему дали, когда он звонил накануне, чтобы справиться о ее здоровье. Крис тогда решил позвонить ему, не откладывая дела в долгий ящик. Ему сообщили, что доктор в операционной и пробудет там не известно сколько времени. Скорее всего, весь день.

- А черт! - ругнулся он тогда, бросая трубку. Весь мир будто сговорился, чтобы держать его в неведении. Вот и с Максом Стейнером вышла накладка. Его секретарша была рада услышать голос Криса, но Макса в этот момент в офисе не оказалось: встречался с кем-то вне его пределов. Крис попросил ее передать Максу, чтобы тот сообщил ему, что за операция грозит Аликс, и дал номер телефона гостиницы.

Теперь, так и не узнав ничего по существу в больнице, он позвонил на коммутатор гостиницы, чтобы узнать, не звонил ли ему кто-нибудь из Штатов в его отсутствие, но ему сказали, что для него ничего нет.

- А, черт? - ругнулся он опять. И пошел принять душ.

Стоя под каскадом горячей воды, он размышлял на тему: что следует чувствовать человеку, когда его любовница в самый пикантный момент выкрикивает имя его брата? Такое случилось, и он до сих пор не мог разобраться в своих чувствах. Зол? Обижен? Подавлен? Все это вместе или ничего из трех?

Ему показалось весьма знаменательным, что его сознание отреагировало на это, послав ему сон с Аликс в качестве персонажа. Символика сна растолковывалась просто: он поступал по-свински по отношению к ней, находясь здесь. Но, с другой стороны, было ли бы лучше, если бы он сейчас находился рядом с ней? Ведь все равно операции, назначенной на завтра, не избежать.

Идиот! - подумал он. Будь ты там, с ней рядом был бы еще один человек, кроме ее сына, на которого можно положиться, за руку которого можно было бы уцепиться, когда очень страшно. А вместо этого он стоит здесь, за шесть тысяч миль от нее, пытаясь удержать в руках текущую сверху горячую воду.

Он только что успел одеться, как в комнату вошли Сутан и Сив. Они смеялись, болтая о разных пустяках, и Крис почувствовал в желудке неприятное ощущение.

- Вижу, что ты, наконец-таки, поднялся, - сказала Сутан. В руках у нее был бумажный пакет. - А это для тебя: кофе и булочки с горячим приветом от владельца кафе за углом.

Крис открыл пакет. - А вы что, не голодны?

- Мы уже поели, в кафе, - ответил Сив. - Мы все легли поздно, и я проснулся с таким ощущением, словно выдержал пятнадцать раундов с Майком Тайсоном. Сутан водила меня в аптеку, и я заказал лекарство, которое мне прописал гостиничный врач.

Крис сел за письменный стол. Когда он уже принялся за еду, Сутан сообщила:

- Я решила помогать вам во всем.

Крис поднял на нее глаза.

- Ты уже не так озабочена спасением души? И уже не жаждешь спасения?

Она улыбнулась на его иронический тон.

- У меня два таких ангела-хранителя! Что может со мной случиться?

Крис посмотрел на Сива, и у него промелькнула мысль, что Сив мог ей сказать такое, что так радикально изменило ее отношение ко всему делу? Объективно он понимал, что это не суть важно. Важен сам результат. Кроме того, он не мог не отдавать себе отчет, что его чувства явно нездоровые: ревность по поводу дружеских отношений, возникших между ней и Сивом, смягчала как-то его чувство вины перед покинутой Аликс. Он уже давно заметил, что его недовольство собой обычно проявляется в его недовольстве другими.

- В любом случае, - продолжала Сутан, - мы отправляемся в Пор-Шуази поближе к вечеру. Это парижский Чайна-Таун. Мы с Сивом решили, что надо начинать именно с этого места. Я хорошо знакома с районом, и даже если Транг там и не живет, он наверняка узнает от друзей, что я там.

Опять то же самое неприятное ощущение в желудке, как червячок. Крис сделал резкий выдох.

- Не кажется ли вам, что это шито белыми нитками? - Он допил кофе, положил остатки булочки в бумажный пакет и смял его. - Транг - парень смышленый, и он быстро поймет, что к чему.

- Конечно, - пожал плечами Сив. - Но ничего лучшего мы не придумали. Может, ты чего-нибудь подскажешь такого, что нам не пришло в голову?

Крис вынужден был признать, что, увы, подсказать ничего путного не мог.

- Но, с другой стороны, я об этом, фактически, еще не думал.

- Ну, в таком случае, - предложил Сив, - почему бы тебе об этом не подумать, бродя по залам Музея д'Орсей?

Сутан поддержала его.

- А потом пообедаем в "Ла Куполе" и выработаем соответствующую стратегию. Поскольку Транг знает всех нас в лицо, ему будет очень забавно видеть нас вместе.

- Музей, потом обед? О чем вы, черт побери, думаете? - сердито крикнул Крис. - Надо как можно скорее найти Транга. Он наш единственный выход на Волшебника.

- Все это верно, - согласился Сив. - Но, как справедливо заметила Сутан, восточные люди (во всяком случае такого типа, который интересует нас) не появляются в Пор-Шуази до наступления вечера. Это когда ночные бары и игорные притоны откроются, проститутки выйдут на работу. А днем там только старики да мамаши, выгуливающие своих детишек.

- Я думаю, вы сможете одни прошвырнуться по музеям, - сказал Крис. Почему бы вам не пойти одним, без меня? У меня в городе есть кое-какие дела.

Сив быстро посмотрел на Сутан, и она протянула:

- Крис?

- Нет, Сутан, в самом деле, иди с Сивом. Развлекитесь. Увидимся попозже. Ему не хотелось ссориться с ней сейчас, хотя, по правде сказать, ему не хотелось ссориться с самим собой. Его смятенные чувства оказались слишком сложными, чтобы их распутывать сейчас. - Давайте на этом и порешим.

Конечно, никаких дел у него не было, и, оставшись в комнате в одиночестве, он почувствовал в душе пустоту с новой силой. Вновь вспомнил, как Сутан выкрикнула имя Терри, и подумал, что, интересно, она сама подумала в тот момент, и что по этому поводу думает сейчас.

Он выглянул в окошко на улицу. Сутан и Сив пересекали проезжую часть, направляясь в сторону Сены. Музей находился от них совсем недалеко: до него можно и пешком дотопать.

Конечно, и сейчас не поздно догнать их. Зная Сутан, он мог легко представить себе их маршрут. Они перейдут на Левый Берег по мосту Александра III, ее любимому мосту среди мириадов других. Потом пройдут по набережной д'Орсей до набережной Анатоля Франса.

Он наблюдал за ними, пока они не скрылись за углом, но так и не сдвинулся с места. Ему бы хотелось повернуть стрелки часов вспять. Ему бы хотелось, чтобы у нее не вырывалось того имени.

Но как только они скрылись из вида, его мысли перескочили на другие рельсы и скоро он снова думал о Транге. Его взгляд преследовал Криса со времени их столкновения в заброшенной конюшне в Турет. То, что он был убийцей Терри, каким-то странным образом не имело особого значения.

Как такое могло быть?

Сив задался целью выследить его, и Крис с этим был согласен. Но в душе Крису хотелось бежать, куда глаза глядят. Трудно было признать, что боится, очень горько осознавать, что ты не герой, которым было начал себя считать. Он не был братом Терри. И не был он уже тем Крисом, который существовал до трагических событий. Так кем же он стал, в конце-то концов?

Этого он не знал, но нутром чувствовал, что есть на свете единственный человек, который знает.

Транг.

Он встал из-за стола, бросил смятый кулек с остатками от его трапезы в корзину для мусора. Затем надел куртку и вышел из комнаты.

Оказавшись на улице, он направился в сторону Елисейских Полей, где, как он знал, есть станция метро. Он никогда не слыхал про Пор-Шуази, но быстро нашел это название на схеме метрополитена. Оно было в самой южной части столицы. Он прикинул, как туда добираться: надо пересесть в Шатле на линию No 7 до Мари Д'Иври.

Он купил билет второго класса и, опустив его в прорезь, быстро прошел через турникет.

Диана без труда нашла дом Моники. Он был примерно в четырех милях от деревни Ист-Бэй Бридж, на кусочке земли между океаном и заливом. Это не был типичный для Ист-Энда загородный дом с многоскатной крышей и мертвенно серыми от морского ветра деревянными балками. Его линии можно было скорее назвать неоклассическими: островерхая шиферная крыша, ярко-белая облицовка. Брэд Вульф дал ей ключи, а также массу ценных указаний, так что она без труда справилась с полицейскими замками на входной двери.

В это время года, да еще в будний день впридачу поселок выглядел пустынно. Шикарные особняки в этой удаленной части Длинного Острова все еще были закрыты после долгой, жестокой зимы.

На дороге почти не было машин, разве только случайный джип какого-нибудь заядлого рыбака проедет.

Обстановка внутри дома была совсем не такой, как она себе представляла. Толстые персидские ковры, полированное дерево, богатые портьеры. Все это выглядело скорее как городская квартира, нежели летний дом на побережье.

Она раздвинула шторы, вздрагивая от сырости, которая накопилась за время холодного сезона. Из окон была видна деревянная пешеходная дорожка, ведущая через дюны к широкому пляжу. Кое-где на дорожке были темные пятна - там, где под влиянием зимних ветров облупилась краска. Металлические поручни утратили свой блеск из-за осевшей на них морской соли.

Диана подумала, во сколько обходится содержание такого дома, и содрогнулась. Получая зарплату полицейского, не стоит задумываться о таких вещах.

Все в доме было гигантских размеров, как будто нужды его обитателей простирались в такие сферы, о которых Диана не имела ни малейшего представления. Что, например, можно делать на софе длинной в 20 футов, чего не сделаешь на ложе втрое короче?

Большие листья комнатных растений покрылись пылью, и на полу кухни она обнаружила тарелку с кошачьей пищей, из которой кто-то явно недавно ел. Но кошки не было видно.

Обойдя весь дом, она вернулась в главную спальню, потому что именно там, как она считала, можно обнаружить следы того, что в доме, кроме Моники, жил еще кто-то. Кто-то, для кого Моника служила прикрытием, если верить Брэду Вульфу. Друг Маркуса Гейбла.

Занимая целое крыло, спальня выглядела роскошной, просторной, чувственной. Рядом с кроватью - не обычной, а круглой - стоял пуфик, обитый цветастым ситцем. За зеркальной дверцей шкафа скрывались полки с невероятным количеством женского белья, а внизу - несметные пары туфель. Невольная зависть закралась в сердце Дианы при виде этого богатства. Полицейскому, подумала она, надо иметь огромную внутреннюю дисциплину, чтобы оставаться бедным.

В правой части этого необъятного шкафа были полочки с различными аксессуарами: ожерелья, браслеты, серьги, кольца - не дорогие, но со вкусом сделанные.

Диана проверила одежду и туфли на предмет размера и пришла к заключению, что все они принадлежали одной женщине. И безделушки тоже явно приобретены в расчете на определенный вкус. Она не нашла ничего и в гардеробе и в спальне, что указывало бы на присутствие в доме мужчины. Массивный французский шкаф был набит жакетами, пальто и спортивными костюмами самой Моники.

На туалетном столике стояла коробка с бумажными салфетками, ночной крем "Ойл оф Юлэй", маленький пузырек со снотворным, две книжки в мягких переплетах, одна из которых оказалась детективом, другая - "Под сенью девушек в цветух" М. Пруста, второй том его "В поисках утраченного времени". Ящик в другом туалетном столике оказался пустым. Но, характерно, пыли в нем не было.

В чудовищных размеров ванной комнате стоял шкафчик с медикаментами, содержащий обычный набор пузырьков, коробочек и флакончиков. Еще два пузырька со снотворным: один с бензедрином, другой - с валиумом. Ничего необычного. Мыло фирмы "Касвелл - Массей" на краю ванны. Она принюхалась: жасмин.

Казалось бы, подумала она, что может быть проще: случайно наткнуться на флакон мужского одеколона или, скажем, на суспензорий для мошонки во время занятий спортом. Ан нет! Тем не менее, она чувствовала, что Брэд Вульф был на верном пути. Об этом же говорила стерильная пустота ящика ночного столика, явно недавно вычищенного.

С этими мыслями она вернулась в спальню, еще раз все тщательно осмотрела. Пролистала даже страницы книжек, как детектив из романа, надеясь найти какие-нибудь пометки на полях, которые могли бы послужить ключом. Ничего.

Она уже собиралась закрыть ящик ночного столика, когда ее взгляд упал на пузырек со снотворным. Не веря своим глазам, она взяла его и прочла на этикетке имя того, кому предназначались таблетки. И это было не имя Моники! Там было написано: Рид Паркес. Кто, черт побери, этот...

Тут Диана подняла голову и замерла, ожидая повторения звука, который она только что слышала. Не дождавшись, положила пузырек в карман и достала револьвер.

Она встала с кровати, на которой сидела, обошла ее вокруг и прижалась к стене напротив двери. Дверь была открыта, и за ней просматривался коридор, лестница и двери в другие комнаты.

Она быстро окинула все это взором. День был солнечный, но тяжелые портьеры были задернуты, и поэтому густые тени скрывали интерьер. Впечатление такое, что ты в лесу.

Держа револьвер перед собой в вытянутых руках, она осторожно двинулась в сторону коридора. Глаза стреляли во все стороны, пытаясь проникнуть во тьму, собравшуюся в дверях в другие комнаты и в дальних углах холла.

Уши чутко прислушивались, пытаясь уловить малейший звук. Что же это она слышала? Звук шагов? Но она точно помнила, что закрыла за собой входную дверь. Но, естественно, не запирала полицейских замков. Значит, кто-то вошел в дом, открыв дверь своим ключом?

Она тщательно осмотрела все комнаты одну за другой, все ванные. Тьма и пыль царствовали в них. Кухня, соединенная со столовой окошком, тоже была пустынной. Включился мотор холодильника, и его ворчание показалось очень громким в тишине пустого дома. Может, именно этот звук она и слышала тогда?

Огромная софа возвышалась в просторной гостиной, как каменная стена. Диана быстро заглянула за нее, держа оружие наготове. Пустота за этой стеной словно издевалась над ней.

За кухней снова начинался коридор, прерванный главными комнатами дома, и привел он ее на сей раз к небольшой библиотеке, к гимнастическому залу, видеозалу и еще одной ванной.

Не спуская глаз с коридора, Диана подкралась к входной двери. Дверь не была повреждена: ее попросту открыли. Значит, кто-то вошел в дом, когда она находилась в спальне.

Тут она увидела тень и, одновременно с этим, услыхала что-то. Диана резко развернулась в том направлении и... чуть не отстрелила голову кошке. Эта скотина мяукнула прямо в дуло револьвера, потом зевнула и потопала куда-то во тьму.

Диана вытерла пот со лба. От внезапного притока адреналина ее всю трясло. Все мышцы ее дергались и сокращались от этой ненужной энергии.

В коридоре она снова прислушалась. Затем замерла. В полутьме гимнастического зала она заметила пригнувшуюся фигуру. Улыбнувшись про себя, она тихо двинулась туда, держась наиболее затененной части коридора.

Не спуская глаз с фигуры, она подкралась поближе и, решив, что угол разворота теперь подходящий, выпрямилась:

- Ни с места! - крикнула она. - Полиция!

И бросилась в дверной проем. Искры посыпались у нее из глаз и револьвер, вылетев из рук, заскользил по отполирован ом у полу спортзала. Поняла ли она тогда, что врезалась в огромное зеркало, и что все это время она видела свое же отражение?

Может, и поняла, но в следующее же мгновение она провалилась во тьму, где все понятия существуют в первозданном виде.

Когда он принял решение не отдавать Лес Мечей Волшебнику? Мильо не мог точно ответить на этот вопрос, но, по-видимому, не раньше того момента, когда понял, что независимо от того, отдаст ли он реликвию или не отдаст. Волшебник все равно организует убийство Сутан. Без сомнения, постарается убрать и самого Мильо. Но не сразу. Волшебник в таких делах никогда не торопился.

Понимание того, что решение оставить Лес Мечей у себя может стоить ему собственной жизни, не остановило Мильо. Не то, чтобы он не боялся смерти. Конечно, боялся. Но еще больше он боялся совершить то, что считал смертным грехом.

Таким образом он пришел к пониманию природы его страха перед Волшебником. Это был смертный страх, вызванный ненавистью, накопившейся на его сердце. Морфея поняла это сразу. С ее помощью Мильо смог увидеть в делах Волшебника квинтэссенцию жадности и порочности пришельцев с Запада - и французов, и американцев - в Индокитае. Другими словами, он увидал в Волшебнике темную сторону своей собственной личности.

Волшебник был для него чем-то вроде зеркала, которое природа держала перед ним самим. В этом зеркале он видел, как он пользовался своей женой и многими Другими людьми во Вьетнаме, Камбодже и Бирме. И все это было, уверял он себя когда-то, ради одной благой цели: воплотить его мечту об освобождении Индокитая от западного влияния, вернуть его в девственное состояние, которым он когда-то любовался.

И в этом же зеркале отразились зверства Пол Пота, развязавшего геноцид против камбоджийского народа, подчинение этой страны вьетнамским коммунистам, а через них - Советскому Союзу, который, в свою очередь, контролировал Вьетнам.

Желая так отчаянно очистить Индокитай от скверны эксплуатации, он только помог распространению заразы. Благодаря ему, народ этого полуострова воспринял идеи радикализма, столь дорогие для него, проповедуемые им с такой страстью, и, воспринимая, перекосил их во благо собственных интересов.

Все эти мысли пришли ему на ум, когда он возвратился домой после последнего рандеву с М. Логрази.

- Я сказал ему, - едва дыша сообщил Логрази, - что присоединяюсь к нему. Лицо у него было красное, как у закоренелого пьяницы. Под его всегдашней шинелью у него был одет вечерний костюм. Они явно не стыковались, давая ему вид человека, который куда-то торопится.

- И что же он на это сказал?

Они стояли в тени оперного театра. Широкий бульвар Капуцинов кишел шумными туристами. На весьма эклектичном фасаде театра, построенного в период Второй Империи, выделялась знаменитая скульптура Каппо "Танец", сейчас освещенная прожекторами так, что здание театра служило своеобразным маяком всего квартала.

- Он, кажется, не удивился.

- Я не это имел в виду, - уточнил Мильо. - Что он сообщил вам о своих планах?

- Они у него все крутятся вокруг трубопровода из провинции Шан для перекачки в Америку героина, - ответил Логрази. - В его планах фигурируют и Адмирал Джумбо, и Генерал Киу.

- Но это невозможно! - воскликнул Мильо. - Эти двое - злейшие враги.

- Ничего об этом не знаю, - сказал Логрази. - Я только знаю, что Вергилию нужны деньги - много денег.

- Зачем?

- Не знаю.

- Надавите на него, - посоветовал Мильо. Он подошел так близко к разгадке тайны Волшебника, что дух захватывало. - Вы с ним теперь партнеры. Он должен сказать вам все.

- Это не так просто. Я не хочу, чтобы он начал меня подозревать.

- Попытайтесь сделать это! - настойчиво повторил Мильо, снедаемый желанием разделаться с могущественным противником. - Делом первоочередной важности для нас является узнать, что у него на уме. Иначе нам его не одолеть.

М. Логрази кивнул.

- Понятно.

Сейчас, уставившись в ночь, царящую за окнами его кабинета, Мильо думал, что американец не понял ровно ничего. Только он сам и Волшебник понимали природу созидания и разрушения. Это еще одно доказательство того, что и в Азии абсолютная власть развращает тех, кто ей обладает, так же абсолютно. Но каково его собственное соучастие в преступлении? Если бы можно поворотить время вспять, дал ли бы он Пол Поту оружие, зная, что случится потом? Ответ на это был только один: да! Да, он дал бы ему оружие, если бы у него был один шанс из тысячи, что камбоджийцы используют оружие для освобождения своей страны от власти чужеземцев.

То, что другие назвали бы в нем эгоизмом, Мильо называл целеустремленностью. Просвещение бесполезно, повторял он своим ученикам - и, вроде, не без пользы! - если держать его при себе. Евангелие начало работать только после того, как его начали распространять.

Но что делать с теми, кто, поначалу восприняв святое писание, затем начал приспосабливать его догматы к своим нуждам? Конечно, Бог должен разразить их своим гневом. Имеется в виду тот Бог, которого признавал Мильо. Но ведь должен быть и другой Бог, с другим лицом, - тот, с которым была так хорошо знакома Морфея.

Возмездия не бывает без ненависти, говорила она. А ненависти не бывает без страха.

- Завтра в десять вечера приходите в парк на наше обычное место, - сказал ему Логрази десять минут назад по телефону. - Думаю, что к тому времени у меня будут ответы на все ваши вопросы.

Сказано кратко и сильно, подумал Мильо. Он вспомнил украшенную барельефом стену в Ангкор Уат: индуистский миф о сотворении мира, Равана и Хануман, бог тьмы и бог света. А между ними, как бы олицетворяя равновесие сил, стоит Вишну.

Но что случится, если Вишну каким-то образом сбросят с пьедестала и вместо него начнут править двое меньших, корыстных божеств? На это может быть только один ответ: будет Хаос.

Сидя в своем затемненном кабинете, Мильо смотрел в окно и старался думать о Волшебнике без ужаса.

- Если я умру, есть одно место, в котором я хотел бы быть похоронен, сказал Мун.

- Ты не умрешь, - заверила его Ма Варада.

- Откуда у тебя такая уверенность?

- Слепой приготовил для тебя снадобье. Ты пьешь его уже три дня. И, как видишь, ты жив и твоя лихорадка оставила тебя. Худшее уже позади.

Вечерний воздух звенел зовом бронзовых гонгов, звоном металлических тарелок, переливами медных бубенцов, которыми потряхивали монахи в оранжевых одеждах на ступенях храмов, монастырей и пагод, откуда неслась эта никогда не прекращающаяся музыка.

- А пуля?

- Прошла сквозь мякоть левого бока между костью бедра и ребрами. Я и раньше подозревала, что это именно так, потому что ты мог двигаться, хотя тебе и было больно. Главная проблема заключалась в том, чтобы не дать тебе потерять слишком много крови.

- Карма, - сказал он.

- Она улыбнулась. - Карма.

Они оба знали, что означало бы перебитое ребро или трещина в кости бедра. Никакое снадобье не помогло бы и он никогда бы не поправился.

Мун на мгновение закрыл глаза. До него донесся сильный запах красного жасмина и буйволов. - Где мы находимся?

- В Сикайне, неподалеку от Мандалая. - Она начала перебинтовывать его и он сморщился от боли. - Было не так-то просто провезти тебя сюда так, чтобы власти не заметили. - Она была облачена в традиционную бирманскую одежду из яркой ткани, завязанную бантом над грудью. - Но долго оставаться здесь опасно.

Сикайн был до начала XIV века, то есть до падения язычества в этом регионе, столицей Шанского царства. Но до настоящего времени этот город сохранил значение центра буддизма в Бирме. Сюда матери посылали своих детей учиться основам теравадан-буддизма. Один из сотни этих детишек решался отвергнуть суету мира и принять монашество. Монах имел право обладать восемью предметами: бритвой для того, чтобы удалять волосы с лица и головы, тремя сменами одежды, иглой, чтобы зашивать дыры на одежде, поясом, деревянной миской и клятвой никогда не класть в нее никакой пищи животного происхождения. Миска является источником его существования, ибо он живет подаяниями.

- Ты упомянула Слепого, - сказал Мун. - Что это за человек?

- Один из людей Волшебника.

- Буддийский монах?

Она улыбнулась.

- Ты шутишь? Конечно, нет. - Она закончила перевязку. Руки у нее были удивительно умелые и нежные. - За всеми тревогами, что выпали на нашу долю, я не успела поблагодарить тебя за то, что спас мне жизнь.

- Ты вернула мне долг, когда спасла мою, - откликнулся Мун.

Она серьезно поглядела на него.

- Никто, кроме тебя, не смог бы уговорить Генерала Киу развязать меня.

- Он, конечно, человек не без слабостей. Если она и уловила шутку, то не выказала этого ничем. - Тут у нас есть немного риса и манго, - сказала она. Ты, наверно, изголодался здесь на монастырской пище?

- Только по свежей информации. Расскажи мне о Волшебнике.

Она подала ему деревянную миску.

- С условием, что ты поешь и вообще будешь вести себя хорошо. - Он услышал шорох ее одежд, когда она присаживалась рядом с ним. - Когда-то я любила его. Он пришел в нашу деревню, набирая людей в свой отряд, и увидал меня. Мне тогда было шестнадцать, и я считала , что за пределами северной Бирмы на свете ничего нет.

Волшебник указал мне на то, что я ошибалась. Он переспал со мной и научил меня ... всему. Во всяком случае, я думала, что всему. Он показал мне мир и намекнул, что когда-нибудь он будет в нем единственным господином. По своей наивности я рассмеялась, в последний раз в своей жизни подумав, что он глупый.

Мун почувствовал глухое раздражение.

- Ты хочешь сказать, что он возомнил себя Мингом Беспощадным?

- Не понимаю.

- Минг Беспощадный - это герой комикса, намеревающийся завоевать мир. Никто не принимает его всерьез, кроме Гордона-Молнии.

- Я думаю, что Волшебника принимать всерьез следует, - заметила Ма Варада.

- Видишь ли, даже правительствам, стоявшим во главе агрессивных государств, не удавалось завоевать мир. Неужели я поверю, что один человек может!

Ма Варада посмотрела на свои руки, которые она держала сложенными на коленях.

- Ну, я полагаю, это зависит от того, что понимать под завоеванием мира. Если ты говоришь о завоевании грубой силой, тогда это невозможно. Но если иметь в виду завоевание посредством накопления капитала, постепенного проникновения в национальные и интернациональные конгломераты через перекупку акций, то очень даже можно. Он, насколько мне известно, уже имеет мощные базы в большинстве промышленно развитых государств мира.

Мун смотрел на нее так, будто она вдруг превратилась в огнедышащего дракона.

- Где ты узнала обо всем этом?

Она улыбнулась.

- А ты сам думаешь, где?

- Волшебник никогда не имел предрасположенности к тому, чтобы делиться чем бы то ни было, тем более, знаниями, - пробормотал он.

- Справедливо, - согласилась она. - Но для меня, я полагаю, он сделал исключение. Я была неразвитым, невежественным ребенком; когда повстречала его. Он забрал меня к себе, стал моим отцом, моим учителем, моим воспитателем, моим богом. Такая у него была причуда. В конце концов он начал чувствовать, что чем больше тайн он доверяет мне, тем более богоподобным становится. "Кажется, сказал он мне однажды, - я всю жизнь ждал такой возможности". Я думаю, он имел в виду возможность сформировать из живой глины человека по своему образу и подобию и полностью властвовать над ним.

- А теперь ты предаешь его, - глубокомысленно заметил Мун, хотя он и не был уверен, что Ма Варада сказала ему правду. Если и сказала, то не всю, что в данном случае еще хуже, добавил он про себя.

Она покачала головой.

- Я никогда не предаю, тем более Волшебника. Для него я вещь, и всегда ей была. Просто марионетка: он дергает за веревочки, а я двигаюсь. Я постоянно слышу в душе его подсказки шепотом, что мне делать дальше, как ты слышишь шум ветра в вершинах деревьев. Всегда слышу... И я хочу - я просто должна получить свободу. Я даже не помню своего настоящего имени. Варадой меня назвал Волшебник. Все, что ты видишь сейчас во мне, не мое, а навязанное мне им. Он дал мне возможность функционировать, но не позаботился о том, чтобы наделить меня способностью жить. И теперь я хочу жить, хочу больше всего на свете. И я сделаю все от меня зависящее, чтобы получить автономную жизнь.

Мун был в сомнении, как ему поступить. Он знал, что надо выбираться из Бирмы. Попав в Таиланд, можно сравнительно легко добраться до Бангкока, а там и домой, в Вене. Но без помощи Ма Варады это сделать невозможно. Значит, он должен полностью довериться ей, сообщив ей имена и адреса, которые были для него священными.

Монотонное бормотание монахов на молитве повисло в воздухе предгорий, наполняя его своеобразной аурой, проникающей в каждый угол Сикайна.

Звуки молитв висели в воздухе, как благовония, открывая для него двери, которые он плотно закрыл много лет назад. Ощущение было такое, что монахи словами молитв подсказывали, что ему делать.

- Я здесь уже был. В те годы, когда уже не мог оставаться в Камбодже, сказал Мун, сам удивляясь, зачем он доверяется этой женщине, во власти которой он сейчас полностью находится. - Здесь я поступил в школу и изучал буддизм. Потом жил при пагоде Каунгмудау. Знаешь, та самая с куполом, который, согласно легенде, является копией идеальных грудей любимой жены царя Талуна.

- Очень трудно вообразить тебя монахом, - заметила Ма Варада.

- Я часто преступал заповеди веры, - согласился Мун. - Очень грустно попасть снова сюда, в колыбель буддизма, и почувствовать, как далеко я забрел от благодатной Восьмеричной Тропы.

- Ты был цельным когда-то, - сказала она, - и не ценил этого. - Ее глаза, казалось, излучали свет в полумраке. - Ты потерял то, что я сейчас так отчаянно стремлюсь приобрести. Ты не дурак и не сумасшедший, но, тем не менее, повернулся спиной к жизни. Что тебя заставило это сделать?

- Ярость, - ответил он, поняв это сам впервые в жизни, - и отчаяние.

- А сейчас это прошло? - спросила она, кладя руку ему на грудь, там, где сердце. - Сейчас в тебе это перегорело?

Молитвы, подымаясь из святых обителей, заставляли воздух течь вином и молоком. Все, что наполняет космос, собралось здесь в одном месте, и Мун с тоской подумал о том, что он потерял. Ярость и отчаяние вселили беспокойство в него и сделали его глухим к тишине, дарующей мир его духу. Он позволил втянуть себя в войну сначала французам, потом американцам, покинув единственное место на земле, которое питало его.

- Перегорело, - ответил ин даже с каким-то удивлением в голосе.

Ма Варада улыбнулась и поцеловала его.

- Тогда ты можешь помочь и мне обрести цельность. Я прошла долгий, долгий путь, и он завершится здесь.

Мун смотрел на нее, и в голове его проносились мысли, которые можно было назвать почти молитвами.

- Я знаю здесь кое-кого, - сказал он, приняв наконец решение. - Иди в пагоду Сун У Понья Шин и добейся свидания с настоятелем. Скажи ему, где я нахожусь и что мне нужна помощь. Он сделает все, что надо.

Но когда она уже поднималась, чтобы идти выполнять его поручение, он удержал ее.

- Как так получилось, - спросил он, - что ты привела меня именно в Сикайн?

Она пожала плечами.

- Отчасти по воле случая, отчасти намеренно. Это место близко к Шану, естественный перевалочный пункт на пути туда и оттуда. Кроме того, здесь множество буддийских монахов, которые не питают особой любви к социализму.

Да, и еще это единственный город в центральной Бирме, где у него есть друзья, и Мун не мог не подумать, а не упоминал ли он этого города, когда его трясло от лихорадки, вызванной раной? Может, он бредил? А, может, он и о своем договоре с Генералом Киу настроить Ма Вараду против Волшебника проболтался? Вспомнив о Слепом, он добавил:

- Кроме того, это место кишит людьми Волшебника.

- Слепой - единственный из его людей здесь, - успокоила она его. - Но даже если бы это было не так, я бы не стала пользоваться их помощью, помня, что не одна. Со мной ты.

Мун отпустил ее и, закрыв глаза, покорился судьбе. Какой бы ни оказалась истина, у него не было сил изменить ход событий. Он был по-прежнему беспомощен, по-прежнему зависим от нее. Если она не предаст, он выживет. Ну а если у нее, как у Адмирала Джумбо, есть что-то еще на уме, то...

Диана очнулась, чувствуя, что ее голова словно полна песку. Пол колебался под ней, и она поняла, что находится на воде. Открыв глаза, она увидела перед собой такую тьму, что сразу стало ясно: ее глаза заклеены пластырем.

- Ага, очухалась! - послышался приятный мужской голос, низкий и очень уверенный.

Диана потрогала вокруг себя руками, с удивлением обнаружив, что они не связаны.

- И сразу проявлять активность! - прокомментировал голос. - Это хорошо, учитывая то, что у меня на уме.

- Почему бы вам не отодрать пластырь? - обратилась к нему Диана. - Я бы не прочь посмотреть, какой вы из себя, м-р Паркес.

- О да. Рид Паркес. Я чуть не позабыл, что меня и так зовут. А потом вспомнил про те таблетки, которые я дал Монике: она в них нуждалась и начала принимать. Вот я и вернулся в дом. Я человек очень аккуратный в таких делах.

Пытаясь встать, Диана врезалась в скамью, сильно ударившись о нее локтем и бедром.

- Хм. Пожалуй, тебе действительно надо помочь.

Она почувствовала, что ее подымают с досок на дне лодки и медленно опускают на то, что на ощупь казалось скамейкой. Она подняла руки, чтобы снять повязку, и он врезал ей так, что она снова оказалась там, где была до этого.

Он снова втащил ее на скамью.

- Не делай ничего без разрешения, - предупредил Паркес. - Это правило номер один.

Диана распрямила спину, держа руки по швам. Лицо так болело от удара, что на глазах выступили слезы, и она порадовалась, что они заклеены. В академии ее обучали, что, оказавшись в роли заложника, ни в коем случае не надо давать человеку, захватившему тебя, повод чувствовать его власть над тобой. Именно чувство силы и вседозволенности двигало им. Контролировать ситуацию в своих целях он может только заставляя ее чувствовать боль и страх. Это его единственное оружие.

- Кто ты такая и что делала в моем доме?

- Я полагала, что это дом Моники.

- Правило номер два, - сказал он. - Отвечай четко и ясно на мои вопросы.

- Чтоб ты сдох!

Она услышала его смех.

- Откровенное пожелание. Ну а теперь мы немного позабавимся. - Она почувствовала, что ее голова запрокидывается назад, когда он с силой потянул ее за волосы. - Правило номер три: не сопротивляйся.

Она почувствовала, что ее руки сначала сложили на коленях, потом скрестили друг с другом и крепко связали веревкой. А потом он потащил ее за веревку вперед, как бычка на выгон.

Без всякого предупреждения он сильно пихнул ее в спину. Вскрикнув, она попыталась удержать равновесие, но со связанными руками это сделать, естественно, невозможно. Так что она полетела за борт и тяжело плюхнулась в ледяную воду.

Рот и нос тотчас же наполнились жгуче-соленой водой и она начала захлебываться, давясь и отплевываясь, изо всех сил пытаясь подняться на поверхность. Но каждый раз, когда ее голова показывалась на поверхности, она чувствовала его руку на своей макушке, погружающую ее снова.

Он не давал ей времени, чтобы набрать воздуху, не говоря уж о том, чтобы сообразить, что делать.

Теория, которую они проходили на занятиях в академии, и реальная жизнь это две совсем разные ситуации. Это Диана очень хорошо почувствовала на собственном горьком опыте. Несмотря на ее подготовку, она ощущала, как первые тошнотворные тенета паники охватывают ее, когда она металась в воде, отчаянно борясь за элементарное выживание.

У нее были сильные ноги и она работала ими без устали, чтобы удержаться поближе к поверхности. Но близость воздуха, света и жизни только увеличивали ее панику, потому что именно они удерживали ее всецело во власти Паркеса.

Несколько раз она пыталась отплыть от лодки, но он крепко держал конец веревки, к которой она была привязана, и подтягивал ее, будто она была рыбой-меч или тунцом, поближе к борту, где его вытянутая рука была наготове, чтобы не дать ей подняться на поверхность.

Легкие ее горели огнем и в ушах стоял неумолчный грохот. Она слышала, что ее зовет знакомый голос, и поняла, что это голос ее отца, ругающий ее, как он ругал ее в тот день, когда она объявила, что поступает в полицейскую академию.

Не то, чтобы он редко ругал ее: отец был прямой противоположностью типичного невозмутимого китайца. Но в этот раз он ругал ее по-особому. Наверное, потому, что ее мать не делала попыток защитить дочь, как бывало, от отцовского гнева.

"Она так и не поняла, в чем обязанности женщины, - бушевал он. - Она только о том и думает, как взвалить на себя мужскую работу! Что с ней такое творится? Где ее чувство йинь и янь? Может, у нее с головой не в порядке?"

И, поскольку мать ничего в этот раз не сказала, Диана поняла, что она расстроена так же, как и ее отец. То, что сделала непослушная дочь, разбило ее сердце. Но и это не остановило Диану. Она поступила в академию и закончила ее с высшими баллами на весь выпуск.

Она отчаянно кричала, когда он вытащил ее голову из воды за волосы, и висела, чувствуя, как корни волос словно огнем горят, с всхлипами втягивая в себя воздух, слишком поглощенная примитивным инстинктом выживания, чтобы бороться за свою свободу.

Откуда-то издалека донесся голос Паркеса:

- Кто ты такая и что ты делала в моем доме?

- Я... я из нью-йоркской полиции.

- Это сказано и в твоем удостоверении личности. - Паркес встряхнул ее так, что она опять вскрикнула. - Ты меня за дурака принимаешь? Что нью-йорская полиция забыла в округе Суффолк? Нет, и удостоверение твое фальшивое, и вся твоя легенда.

И снова она плюхнулась в воду, и снова рвотно-соленая вода ударила ей в ноздри, и снова она, как прежде, начала бороться за свое выживание. Но холод подкосил ее силы. Она начала уставать, и уже не только физически, но и морально. Паника в соединении с некоторым облегчением от того, что ее на сей раз держали - пусть болезненно - над водой, а не под водой, ослабила ее решимость.

Она сейчас с ужасом поняла, что он теперь держит ее за волосы не для того, чтобы окунать ее, а чтобы не дать ей утонуть.

- Чтоб ты сдох! - пожелала она ему тогда, и пожелала от души. Но теперь ей пришло в голову, что если бы он вдруг в самом деле сейчас внезапно издох, она, совершенно обессиленная, просто камнем пошла бы на дно, в темную пучину. Как это не звучит абсурдно, но эта мысль напугала ее, что само по себе было свидетельством того, насколько отчаянным было ее положение.

Паркес как опытный рыбак почувствовал, что она начинает ломаться. Он вытянул ее из воды, дал немного подышать, а потом снова макнул поглубже.

После этого он с легким сердцем втащил ее в лодку, содрал пластырь с глаз и заглянул в лицо.

Диана заморгала глазами. Она увидела мужчину лет сорока пяти. Его продолговатое лицо с выступающими скулами было обветренным и морщинистым, как у всякого человека, проводящего большую часть жизни на воде. У него были преждевременно поседевшие волосы до плеч, как у рок-звезды, и короткая бородка. Диана была абсолютно уверена, что никогда не видала его прежде.

- Добро пожаловать в реальный мир, - приветствовал он ее.

Она начала дрожать, и не только от холода, но и от шока.

Паркес кивнул.

- Ну, - сказал он, - теперь мы, кажется, куда-то приехали.

- Я замерзла, - Она с трудом говорила: так стучали у нее зубы.

- Кто ты?

Она назвала свое имя.

Он пробурчал что-то, сильно потянул за веревку, так, что она, спотыкаясь, отлетела к борту и ухватилась за него, чтобы не упасть. Паркес двинулся на нее, и она почувствовала, что он сейчас опять сбросит ее в воду.

Глядя в темную глубину, она поняла, что больше этого не выдержит. Повернувшись к нему, она выложила ему все: кто она такая, что здесь делала по поручению Сива и через посредство Брэда Вульфа из Агентства по Борьбе с Наркобизнесом. Она даже сказала ему о том, что знает о том, что Арнольд Тотс и Маркус Гейбл - одно лицо. Все это оказалось довольно просто выложить. Вроде как ядовитый комок выплевываешь.

И когда она закончила, волна такого отвращения к самой себе накатила на нее, что она вся обмякла и сползла на дно лодки, сжавшись в комок. Слезы гнева и унижения хлынули из ее глаз, потому что до нее с невероятной ясностью дошло, что она предала все, что считала в этой жизни важным.

А что касается Паркеса, то он уже не смотрел на нее. Внутри кабины его моторки был телефон, и сейчас он набирал какой-то номер.

Диана смотрела на его спину. В этот момент был один человек, которого она ненавидела больше, чем саму себя: Рид Паркес. И именно этот гнев влил свежие силы в ее измученное тело и разум.

Легким движением она поднялась и бросилась на него сверху. Он, должно быть, почувствовал ее приближение, потому что начал поворачиваться к ней, и ударился он о доски не головой, а плечом.

Но прежде чем он успел полностью повернуться к ней, Диана ударила его ребром ладони по горлу. Он взбрыкнул ногой, норовя задеть ее по почкам, но силы не было в его ударе. Со всего размаху она врезала ему коленом в грудную клетку. Ребра под кожей и мышцами треснули и разошлись.

- Сука! - завопил на нее Паркес.

И тогда она всадила ему в горло ребро ладони с такой силой, что сразу перебила трахею. Дрожа и задыхаясь, чувствуя, как адреналин бушует в ее жилах, Диана смотрела, как он умирает. И только после того, как огонь потух в ее глазах, до нее дошел весь ужас ею содеянного.

Рид Паркес - ее единственная зацепочка - теперь был в полном смысле мертвым грузом на ее совести. Он никогда не сможет рассказать, кем он был на самом деле, и какова была его роль в переправке в страну героина. Она забыла о главной заповеди оперативнику в опасной ситуации: держи свои эмоции на привязи.

Паркес, конечно, сломал ее - и даже более основательно, чем сам думал. Из-за него она перестала быть слугой закона. Теперь она, наконец, осознала, что смерть Доминика сделала с Сивом. Паркес превратил ее в человека, уже не связанного законом. В такого, каким стал Сив. Но ведь закон священен... Что теперь с ней будет? Она этого не знала, только смутно отдавая себе отчет, что теперь ей суждено быть пленницей того, что она сделала. То крайнее отчаяние, которое порой охватывает человеческий дух, находящийся в состоянии полного затмения, охватило ее, и ее всю затрясло, как в лихорадке.

Но тут она заметила светящийся дисплей перевернутого портативного телефона. Десять красных искорок в полутьме кабины моторной лодки. Таинственные руны, рдеющие во мгле.

Она на четвереньках перебралась туда и уставилась на цифры номера, который Рид Паркес набрал, но позвонить так и не успел.

М. Мабюс сидел в прокуренном зале клуба "Дезирэполис". Он пил виски, тупо уставившись на стену звуков, возведенную вокруг него музыкой.

Атмосфера "Дезирэполиса" была точь-в-точь из черно-белого фильма сороковых годов. Такой же зернистый и бесцветный воздух, как на старой пленке.

Женщины в коротких юбках и в шляпах, как у Робин Гуда, с трудом удерживающихся на их замысловатых прическах, выставляли на показ ноги в чулках со швом. Молодые люди в мешковатых брюках боролись за их внимание с другими молодыми людьми, одетыми в американские бейсбольные куртки. Рок-музыка своими бешенными ритмами заставляла сердца биться сильнее.

Но эта непроницаемая стена звуков была для М. Мабюса чем-то вроде экрана, на котором разворачивались зловонные сцены прошлой жизни. Вернувшись с того места, где когда-то была его деревня, он не мог думать ни о чем кроме того, что дочь Ван Нгока, Луонг, сотворила с ним. Он вырвал ее мертвые глаза, приговорившие его к такой муке, вырезал язык, произнесший этот приговор, но он был не в силах разорвать путы, которыми она его связала. Ее проклятие, произнесенное от имени десятков тысяч людей, погибших из-за него, преследовало его. Проклятие коллективной души его народа. Ее проклятие говорило ему, что его народ знает о двурушничестве и проклинает во веки веков.

Теперь он, как Махагири, отлучен за свои грехи от самсара, колеса жизни, и перевоплощение ему не суждено во веки.

Он обречен на тысячу адов "Муи Пуан". Он не смеет назвать себя сыном женщины, и он не оставит после себя потомства. Он уже как бы не существует. Осталось только умереть физически.

И все же. Все же он горел пламенем, не видимым другими людьми. Это пламя жажды возмездия. Его глаза, а не глаза Луонг, были бездной, в которой обитали беспокойные духи людей, умерших в мучениях из-за него. Его язык, а не язык Луонг, корчился от неизреченных проклятий невинных, сгоревших в горниле войны.

Только находясь в заключении, он удостаивался посещения ангелов, которые в этой черной яме могли выдерживать его присутствие. Только в те моменты высокого полета духа, когда настоящее, прошлое и будущее сливалось в его сознании в один континуум, - только тогда он видел смысл в продолжении жизни.

Часто ему казалось, что сдавшись на милость врагу, он сможет снять с себя проклятие Луонг. Если у него самого не было решимости, чтобы убить себя, пусть это сделают за него враги.

Но с ужасом он обнаружил, что уже не знает, кто его враг. Северный Вьетнам или Южный? Его сознание отказывалось вспомнить, кем он был раньше и даже кто он теперь. И тогда М. Мабюс подумал, что можно сдаться кому угодно. И в том лагере его враги, и в этом. Кругом враги.

"Пойдешь на войну,

Уж немало ушло

Золотой молодежи - не сетуй!

пел женский голос, перекрывая вдохновенное лязганье электрогитар. Одна басовая линия могла разнести в клочья хрупкую стену молчания, которой он отгородился от зала.

Кто полюбит Алладина Сайна.

Огни "Дезирэполиса" имеют магическую силу. Они сокрушают барьеры между воображением и реальностью. Танцуя там, вы можете представить себя в другом времени, другом месте. Сюда люди приходят, потому что прошлое таит не только секреты, но и не сбывшиеся обещания.

Человек, который допрашивал М. Мабюса все эти страшные месяцы его заключения, стал его Кама-Марой: Любовью и Смертью, Великим Магистром Иллюзий. Он растолковал ему символику его сна о Змее, хотя Мабюс не помнил, что рассказывал ему свой сон.

"Змей, - сказал Кама-Мара, - не очистил твой дух. Этот Змей - иллюзия, но твои грехи реальны. Это все равно, что ожидать от меня, что я очищу твой дух, если ты мне скажешь все, что я хочу знать. Я не хочу тебе врать. Мы с тобой слишком близки для этого. Разве до этого у тебя был такой близкий друг, как я? Кто-то, кому ты мог бы всецело доверять? Кто-то, кто никогда не предаст тебя, что бы он не узнал о тебе? Истина заключается в том, что никто не может очистить твой дух. Для тебя нет искупления".

И в полный сюрпризов,

Весь гарью пропахший Париж или ад

Попасть бы я рад.

"Но я могу предложить тебе кое-что такое, что никто другой не может, сказал ему Кама-Мара. - Я могу предложить тебе освобождение от мук. Я могу предложить конец всему".

И лишь тиски воспоминаний

Ждут Алладина Сайна.

Здесь, по законам кино, требовалось бы постепенное исчезновение изображения и титр: конец. Но М. Мабюс не был в привилегированном положении зрителя. Его жизнь, как бесконечная лента дымящейся плоти и расплавленного стекла, продолжалась.

Женщины, которые приходили в "Дезирэполис", хотели острых ощущений. Эти существа, кажется, жили только в мерцании ночи. Когда они летели в вихре танца со своими случайными партнерами, их лица расплывались в маску экстаза и их остекленевшие глаза становились такими бездумными, что любопытство М. Мабюса переходило в отчаяние. Но он именно потому и приходил сюда. Завсегдатаи оставляли все свои надежды за порогом этого заведения и чувствовали себя здесь если не совсем комфортно, то, во всяком случае, раскованно.

Свет "юпитеров" вырвал из темноты самые дальние уголки его памяти; как раскачивающиеся движения танцующих, в которых было больше эротики, нежели кинетики, обнажали скрытые неожиданные нюансы их души.

Сейчас он ясно осознавал, что, по всей видимости, он любил своего Кама-Мару, если расширить понятие любви, включив в нее всякую абсолютную зависимость от другого человека.

В черной дыре южновьетнамской тюрьмы М. Мабюс научился управлять временем, так что его тюремщики не могли сломать его одиночеством, отчего другие узники бились головой об стену. Но постепенно он научился дорожить временем, проведенным с человеком, который приходил его допрашивать. Он никогда не видал его лица и даже силуэта его фигуры. В той узкой расщелине между светом и тьмой, в которой проходили его беседы с Кама-Марой, он только изредка мог видеть то линию, то частично освещенный овал. Все, на чем он мог основывать свои представления о нем, был голос.

И в тот момент, когда он начал чувствовать, что этот голос ведет линию его жизни, он решительно погасил его, как свечу.

"Твоя ошибка заключается в том, - говорил Кама-Мара, - что ты лелеешь в душе побег. Ты воображаешь себя здешним узником. Но на самом деле ты являешься узником твоего собственного грязного, инертного тела". Кама-Мара имел привычку расхаживать во время допроса вокруг М. Мабюса, который совершенно голым сидел посреди комнаты на бамбуковом стуле. Иногда он останавливался и оттягивал пальцами кожу на плечах М. Мабюса. "Все логично. Тело подвержено болезням, страданиям и смерти". В этот момент он начинал больно крутить защемленную кожу. "Твое тело нечисто, и зараза с него перекидывается и на душу, которая тоже становится нечистой. Чтобы достичь нирваны, надо расстаться с телом, как с нечестно присвоенным имуществом. Первым шагом на пути просвещения является освобождение сознания от накопившейся в нем скверны".

В тот день - а может, ночь, поскольку он давно потерял счет реальному времени - М. Мабюс вытянул руки вверх и вцепился в лицо Кама-Мары, погрузив большие пальцы в глазницы своему мучителю, когда тот попытался отдернуться.

Очень медленно он опустил его голову до своего уровня, не обращая внимания на извивающееся, как под током высокого напряжения, тело. Весь покрытый кровью, ощущая в своих руках эту трепещущую плоть, он поцеловал Кама-Мару в холодеющие губы.

Затем, одев на себя его униформу, он покинул тюрьму. Но, во искупление убийства человека, которого любил (если распространить понятие любви на полную зависимость), он с тех пор никогда не снимал с глаз черных очков. С глазами у него что-то странное произошло: без темных очков солнечный (а также искусственный) свет слепил его и, кажется, обжигал самый мозг.

- Извини, если я опоздал.

М. Мабюс немного повернулся, заметив, что к его столику подсел человек, которого он ждал.

- Не за что извиняться.

Человек, сидящий глубоко в тени, слегка наклонил голову. Красный и багровый свет стробоскопа скользнул по его лицу, осветив на мгновение красивые черты, гладкую кожу, блестящую и будто совсем без пор, как воск.

- Все в порядке?

М. Мабюс смотрел сквозь шедевр искусства пластической хирургии на Волшебника, видя человека, каким тот был во время войны.

- Нормально. А у тебя?

- У меня? Занимаюсь своим любимым делом, - ответил Волшебник. - Разбиваю черепушки. - Он заказал себе выпить, не спросив М. Мабюса, не желает ли тот повторить. - Именно то, чем следовало бы заниматься тебе, - продолжал он, когда официантка отошла. - Меня это начинает беспокоить. Я все спрашиваю себя, почему ты до сих пор не убил Кристофера Хэя.

- Для этого его надо сначала найти.

- Я думал, что ты убьешь его в Нью-Йорке, как я требовал. Потом я думал, что, осекшись там, ты убьешь его в Турет. Разве мы об этом не договорились, когда ты звонил мне из аэропорта Ниццы?

- Да. Но обстоятельства сложились не в мою пользу. У него был в руках Преддверие Ночи.

- Я надеюсь, ты его забрал?

- Да.

- Ты мог убить его, когда забирал кинжал. - Свет опять упал на лицо Волшебника, как на гранитный бюст, высвечивая рельефные выпуклости и впадинки, которые при ближайшем рассмотрении вряд ли имели что общего с естественной анатомией человеческого лица.

М. Мабюс покачал головой.

- Он бы сломал его, если бы я убил Сутан Сирик или напал на него. Я отдал ему девицу, а он мне - Преддверие Ночи.

- Но ты мог убить его после того.

- Не мог. Я дал слово.

- Дал слово? - Смех Волшебника слился с музыкой, прозвучав диссонансом, который резанул по нервам, вызвав неприятное чувство, как взгляд на его красивое лицо. - С каких это пор твое слово что-то стоит, черт побери?

- Дело в том, знает ли он что-либо о наших делах и способен ли навредить нам, - сказал М. Мабюс. - Дело в том, стоит ли его убивать.

Волшебник посмотрел на него насмешливо, склонив голову набок.

- С каких это пор ты начал задавать вопросы относительно моих приказов? Ну, ладно. Помнишь, я начал угрожать Терри? Может, это было ошибкой, поскольку насторожило его и дало возможность составить план. Конечно, то, что ты убил его, не разузнав предварительно, куда он дел Преддверие Ночи, было просчетом. Но раз мы на какое-то время потеряли кинжал из виду, то естественно предположить, что Кристофер Хэй, узнав насчет кинжала, узнал кое-что и о наших делах. Насколько хорошо он осведомлен, будет иметь сугубо теоретический интерес, когда он мертв. Я полагаю, это тебе ясно?

- Я убью его, - пообещал М. Мабюс. Он сидел на стуле в напряженной позе.

- Сделай одолжение, - сказал Волшебник, опрокидывая спиртное одним залпом. - А потом забери Лес Мечей у этого идиота Мильо. Поскольку ты добыл потерянный кинжал, теперь я могу получить весь талисман целиком.

- Это было нашей целью с самого начала.

- Да, и попутно повеселиться, мучая мосье Мильо, - сказал Волшебник. - Я через Логрази приказал ему убрать Сутан. Правда, смешно? - Он бросил взгляд на каменное лицо М. Мабюса. - Что-то случилось с твоим чувством юмора в Америке. Ты потерял его.

- Мильо велел мне притащить эту Сирик к нему. Сделать так, чтобы она выглядела, как мертвая. Но убивать не велел.

- Шарада специально для меня, - заметил Волшебник. - Я вижу, у него еще сохранилась толика воображения.

- Не понимаю, - сказал М. Мабюс, - зачем было приказывать Мильо убивать Сутан Сирик, зная, что он не может этого сделать?

Волшебник рассмеялся неприятным смехом.

- Я хотел, чтобы он поизвивался, как червяк на крючке.

М. Мабюс пошевелился на своем стуле.

- Сделать, как он просит?

Волшебник улыбнулся.

- И да, и нет, - ответил он. - Его улыбка растянулась в гримасу. Так тигр скалит зубы при виде добычи. - Придай ей вид мертвой, как он просит, и притащи ее к нему домой. А потом у него на глазах убей ее.

М. Мабюс удивленно посмотрел на него.

- Но это будет означать конец моего сотрудничества с Мильо. Он поймет, что я сделал это по твоему приказанию. И он догадается, что, находясь в его услужении, я все время тайно работал на тебя.

- Ну и что же! - Волшебник кивнул. - Осознание им, настолько основательно я контролировал все его действия, является частью моего плана. Но прежде чем это произойдет, его ждут кое-какие сюрпризы. Надо его маленько поучить. Первой умрет Морфея. Потом Сутан. И только когда все дорогие ему люди будут уничтожены, придет и его черед.

- Я думал, что ты хочешь сам убить его, - сказал М. Мабюс.

- Сейчас я хочу, чтобы ты проявил свою лояльность. Ты сможешь это сделать, убив Мильо.

- Но Мильо все еще полезен нам, - возразил М. Мабюс.

- Уже нет. - Волшебник покрутил стакан, зажав его между ладоней. - В Штатах у нас что-то вроде провала. Надо заменить последнее звено трубопровода. Сейчас я занимаюсь тем, что обрубаю концы. Один из них - Мильо, и обрубать его будет забавнее всего.

Наблюдая за тем, как Волшебник пробирается сквозь толпу танцующих, М. Мабюс невольно подумал, что его патрон научился ходить враскачку, как кинематографические ковбои. Он на мгновение прикрыл глаза, как бы для того, чтобы дать им немного отдохнуть от яркого света.

Бедный Алладин Сайн,

Слез он наплачет фонтан:

Может, наступит рассвет.

Полюбишь его или нет...

Наблюдая за танцующими, которые совсем обвисли друг на друге, будто поддавшись печальной мелодии песни, плывущей по залу, как мечтания, М. Мабюс вдруг вспомнил свое короткое столкновение с Кристофером Хэем. Ты мог его убить, говорил Волшебник. Но, что самое интересное, не только мог, но и собирался убить его, как убил его брата. Что же такое остановило его?

Какие-то темные силы сковали его, как и тогда, когда он сидел в кромешной тьме вьетнамской тюрьмы. Какой-то первобытный инстинкт сродни инстинкту выживания сработал в нем, отреагировав на таинственную силу, притаившуюся в глубине зрачков Кристофера Хэя. М. Мабюс вспомнил свое ощущение: как он почувствовал себя втянутым туда, как попытался вырваться, но, не сумев, сдался.

И когда это произошло, он понял в момент озарения, такого пронзительного, что невольно вздрогнул: на чаше весов не только обещание спасения.

Когда он стоял против Кристофера Хэя, он ощущал надежду на освобождение.

- Не знаю, - признался Сив за довольно безвкусным обедом в "Ла Куполе", может, я слишком туп, но я ничего не понял.

Сутан сидела напротив, гоняя по тарелке кусок сосиски.

- Не понял чего?

- Да искусства.

Она пожала плечами.

- Не переживай. Это такая специфическая черта французов: посредством нашего искусства мы заставляем представителей других наций ощущать их неполноценность.

Они провели несколько часов, разгуливая между, пожалуй, самыми знаменитыми колоннами в Париже. На них висели полотна и рисунки Пикассо, Шагала, Леже, других парижских художников, часто не имевших гроша за душой при жизни. В этом городе, полном света, их искусство было их единственным богатством. С этим искусством они жили: оно скрашивало их убогую трапезу, о нем они только и разговаривали, проводя время, свободное от напряженного творчества, в компании друг друга.

Он отхлебнул пива.

- А какое твое впечатление?

- Ну... - начала Сутан и вдруг поняла, что не запомнила ни единого произведения искусства, которые они только что видели. Более того, она не могла припомнить даже интерьера музея д'Орсей.

День прошел совсем так, как было запланировано. Когда они уже перебрались на Левый Берег, Сутан вдруг остановилась и заявила, что надо вернуться. Но придя в отель, они узнали, что Крис ушел, даже не оставив у консьержа записки с объяснением, куда он направился.

Было уже время обедать, когда они вышли из здания музея. Сутан позвонила в отель, но Крис все еще не объявился.

- Что такое творится? - посетовал Сив, отодвигая от себя тарелку. Может, от головной боли, а может, от того, что шея болела, но у него совсем не было аппетита. - В Испании говорят, что разговаривать с людьми, с которыми у вас нет общего жизненного опыта, даже легче, чем с близкими. А у нас как-то не клеится разговор.

- Так, значит, ты родом оттуда? Из Испании?

- Да, мы там с братом родились, это верно. - Он пожал плечами. - Но я совершенно не помню эту страну. Мои старики эмигрировали в Штаты, когда мне было только два годика. Пожалуй, это лучшее из того, что они в своей жизни сделали. - Как и все иммигранты, он гордился Америкой. Он посмотрел в ее тарелку. - Ты будешь доедать?

- Нет. А ты?

- Ни малейшего желания, - сказал он, подзывая официанта. - От одного запаха этой пищи меня мутит. Какая часть свиньи использовалась для приготовления ее?

Сутан засмеялась.

- В твоем состоянии этого лучше не знать. - Когда их столик убрали, они заказали кофе.

Она заметила, что Сив все крутит головой, разглядывая просторный зал, разгороженный латунными перильцами на кабинеты, в которых сидели обедающие. Ты что высматриваешь?

- Я слышал, что здесь частенько бывают разные знаменитости.

- Бывают. Но лучше не искать их глазами. Главная черта этого ресторана снобизм. Когда Джиакометти пережидает здесь дождь, делая зарисовки на салфетках, не принято на него глазеть. Когда Бекетт или Джозефина Бейкер здесь обедают, никто не показывает на них пальцами. Можно смотреть на них только уголком глаза.

- Это имена из далекого прошлого. Она пожала плечами. - То же самое можно сказать о Катрин Денев и Жан-Поле Бельмондо.

- Это не то же самое, - заметил он. - Те имена принадлежат к эпохе Фицжеральда, Модильяни и Ман Рэя.

Она кивнула. - Конечно, не то же самое. Как и все в мире.

- В мире полицейского, - возразил он, - ничего не изменяется, все остается тем же самым. Знаешь, каким образом мы ловим преступников? Они просто не могут не повторяться. В этой вечной повторяемости есть своеобразная патетика бытия, ей-богу.

Он прошел сквозь сверкающий золотом и багрянцем зал в вестибюль, чтобы позвонить Диане, но на сей раз ему не повезло. Вернувшись к столику, продолжил разговор:

- Серьезно, что с тобой? Ты совсем ничего не ешь.

- Ты тоже.

- У меня есть оправдание: все болит, как у восьмидесятилетнего старика, и один бог знает, как эти боли сказываются на пищеварении. Ну а ты, что скажешь?

Сутан помешала свой кофе. Понаблюдав, как ложечка вращается в чашке, рассекая черную жидкость, она промолвила:

- Прошлой ночью в постели я выкрикнула имя Терри.

- Да? Ну и что из этого?

- В этот момент я была с Крисом.

- А-а.

Она облизала ложку, положила ее на блюдечко.

- Ну, какое ты можешь сделать, заявление по этому поводу?

- Э-э, я не знал... То есть, мне как-то не приходило в голову, что вы с ним...

- Ну а теперь, когда знаешь?

- Интересно, каково это спать с двумя братьями?

Сутан чуть не швырнула ему в лицо чашку с кофе. Он знал это, но, тем не менее, не шелохнулся. Наконец Сутан ответила:

- Если ты не гомик, то этим ты не сможешь насладиться никогда.

- Братья, сестры... Какая разница? Ты знаешь, что я имел в виду, задавая свой вопрос.

- Знаю. Как не знать? - Она все еще злилась.

- Мне кажется, что этот вопрос вполне естественен. Держу пари, он же пришел в голову Криса, когда ты крикнула: "Терри!" ему прямо в ухо.

- Чепуха! - Но она вспомнила взгляд, который на нее бросил Крис, когда они уходили из отеля, и подумала, что Сив, пожалуй, прав.

Видя выражение ее лица, Сив добавил:

- Я человек посторонний. И поэтому могу позволить себе сказать правду, когда ты задаешь деликатные вопросы. - Он залпом выпил полчашки кофе. Кстати, ты проявила колоссальную выдержку, когда решила оставить свой кофе в чашке.

- Как это тебе удается заставить людей смеяться, даже когда они на тебя сердятся?

Его улыбка стала еще шире.

- А это одна из штучек, которым научил меня мой старик. Он мне внушал, что умение делать это помогает выжить. Это, да еще как таскать кирпичи, - вот и все, что он знал.

- Крис оставил в Нью-Йорке девушку.

- Да, я знаю.

- Знаешь?

- Только из полицейского досье. Ее зовут Аликс Лэйн. Когда Транг вломился в квартиру Криса, она серьезно пострадала. Знаешь, кто она? - Сутан покачала головой. - Помощник прокурора округа и в нью-йоркском суде обычно выступает государственным обвинителем.

- Он пытался дозвониться до больницы, где она лежит, и поговорить с ней.

- Я полагаю, это ему еще долго не удастся сделать, - сказал Сив.

- Ты имеешь в виду, что она очень сильно ранена?

- Весьма. Транг полоснул ей по горлу.

- О Боже? - Ее ложечка звякнула о чашку.

- Да, попала она в передрягу, это верно. - Сив испытующе посмотрел на нее. - Ты что, думаешь Крис вернется к ней из-за того, что она перенесла ради него?

- Сейчас я не могу ни о чем думать, кроме того, что желаю от души, чтобы это дело поскорее кончалось. Чтобы Трангу пришел конец.

- У нас с вами желания совпадают в этом вопросе, леди.

Она обхватила голову руками.

- Но он все жив! И где-то бродит неподалеку. Надо поскорее найти его и через него выйти на Волшебника.

- Послушай, - сказал Сив, - тебе вовсе не обязательно в это дело встревать. Ты можешь хоть сейчас позабыть, что существовал такой человек по имени Транг.

- Ты что, думаешь, что я могу позабыть, что и человек по имени Терри существовал, и что Транг с ним сделал?

- Это не одно и то же.

- Почему я должна не вмешиваться? Потому что я женщина?

- Нет, потому, что ты не работаешь в полиции.

- Не то ты хотел сказать, и прекрасно сам об этом знаешь.

Он заглянул в свою чашку, пытаясь представить Диану, выслеживающую Транга, если Трангу удастся убить его. И не смог.

- Ты права, - признал он. - Конечно, менталитет полицейского тоже имеет к делу некоторое отношение, но, главное, я не думаю, что женщина может иметь достаточно одноколейное сознание и упрямство, чтобы довести до конца утомительную охоту на человека.

- Ты думаешь, что женщина рождает ребеночка или двух, а потом, удовлетворив таким образом материнский инстинкт, сразу же забывает об этом?

Он улыбнулся ее шутке.

- У женщин на уме всегда что-то более важное, чем смерть. Скажем так: Джек Потрошитель просто не мог быть женщиной, - и поставим на этом точку.

- Я выслежу Транга, - сказала Сутан, - и я убью его.

- Только не от моего имени, леди.

Она фыркнула.

- Нужда была морочить себе голову!

Он улыбнулся, и она поняла, что все эти разговоры он затеял, чтобы еще более упрочить ее желание принять участие в охоте. Что он знает о Пор-Шуази и вообще о Париже? Она нужна ему и в качестве приманки, и в качестве гида.

- Что бы ты делал без меня? - полушутя-полусерьезно спросила она.

Он допил свой кофе.

- Отставим в сторону женскую браваду, - сказал он. - Я не хочу, чтобы ты в одиночку выслеживала Транга. Ты это уже пыталась делать и знаешь, что из этого вышло.

Лицо Сутан покраснело от гнева.

- Уж этот подонок Крис! Я ведь ему говорила по секрету.

Сив кивнул.

- Возможно. Но ситуация радикально переменилась. Он сказал мне, беспокоясь о тебе. Он...

- Мне наплевать, каковы были его мотивы, когда он тебе все рассказывал.

- Не верю. Для того, чтобы разжигать в себе нехорошие чувства по этому поводу, надо быть или необычайно глупой, или просто невежественной. А ты - не то и не другое.

- Ты думаешь, что знаешь все на свете, не так ли?

- Я всегда пытаюсь докопаться до истины, - ответил он. - В моей профессии знание - самый ценный товар. - Он немного погонял чашку по блюдцу. - Ну а если отвечать на твой вопрос не в такой косвенной форме, то скажу, что знаю только то, что вижу и что слышу, - не более того.

- Когда я увижу Транга в следующий раз, - сказала она, - я убью его. И если ты мне не веришь, ты просто дурак.

Сив пожал плечами.

- Я не сомневаюсь, что ты попытаешься это сделать. Но смотри, как бы не попасть впросак, потому что Транг съест тебя без соли и перца. Если верить Крису, ты для серьезного боя слишком перепугана. Он не ошибается?

Сутан отвернулась и промолчала.

- Было бы противоестественно, если бы ты не боялась Транга, - мягко заметил Сив.

- Я не Транга боюсь, - сказала она. - Себя. - Она рассказала ему о том, как Мун научил ее убивать. Но о том, что она уже убивала, решила промолчать. Это слишком личное, слишком болезненное переживание. Она даже жалела, что рассказала об этом Крису. Тот факт, что он знает об убийстве и о ее раскаянии, от которого она чуть не наложила на себя руки, заставило ее чувствовать себя слабой и уязвимой. Сив, между прочим, тоже странным образом вызывал в ней это чувство.

- Мне кажется, эта идея Муна обучать тебя боевым искусствам была вполне здравой.

- Это упрощенческий подход.

- Да? А я думал, реалистический. Сутан наклонила голову. - Как твоя жена реагирует на твой эмоциональный дефицит?

- Я неженат.

- Ну тогда твоя подружка. - Она взглянула на него. - Уж подружка-то у тебя в Нью-Йорке есть, надеюсь?

- Подружка? - переспросил он, подумав про Диану. - Не знаю.

Она рассмеялась. - Ну и ответ! Что ты имеешь в виду под своим "не знаю"?

- Да есть кое-кто, - сказал он нерешительно, - но я не уверен...

- В ней или в себе?

Он допил и поставил чашку на стол.

- Пойдем. Здесь становится слишком людно.

- Как в Нью-Йорке, верно? - Она удержала его за руку. - Сядь, пожалуйста. Ты ведь сам сказал, что мы - люди посторонние по отношению друг к другу. И поэтому нет такого, что мы постеснялись бы сказать. - Она засмеялась. - Ты не знаешь меня достаточно для того, чтобы обижаться на мои слова, а я не знаю тебя достаточно для того, чтобы лгать, щадя твои чувства.

Сив снова уселся на свое место. В соседней с ними кабинке женщина в черном шелковом платье фирмы "Шанель" и в шапочке из шкуры леопарда, пришпиленной к ее светлым волосам при помощи бриллиантовой броши, поедала устрицы. Она даже не потрудилась снять перчаток.

- В Нью-Йорке все совсем по-другому, - заметил Сив. Когда им принесли еще кофе, он рассказал о Диане, закончив так:

- Я никогда не умел устанавливать отношения с девушками. Работа отнимает у меня слишком большую часть жизни.

- Очень удобная отговорка.

- Что?

- Я говорю, очень удобно пользоваться этим аргументом, чтобы порвать отношения, когда они становятся слишком серьезными или обременительными.

- Да нет, ты меня не поняла. Все совсем не так.

- Не так? Еще скажешь, что не дорожишь своим холостяцким комфортом?

- Полицейский, особенно такой, как я, не знает, что такое комфорт. Частенько мне приходится проводить ночь на переднем сидении машины. Я ем холодную и склизкую жареную картошку и пью кофе такой густой и черный, что ты могла бы использовать его вместо туши для ресниц.

- Я не говорю про твою работу, - возразила Сутан. - Я говорю про тебя самого. Я думаю, ты испытываешь дискомфорт, когда замечаешь, что кто-то рядом с тобой испытывает сильные чувства.

- Господи, да я даже не знаю, что такое сильные чувства, - признался он.

- Перестань обманывать сам себя! Это знает каждый. Вопрос только в том, предпочтет он показать это или нет.

- Откуда это ты все знаешь?

- Я удивлена, что ты об этом спрашиваешь, - ответила она. - Любить двух братьев - это настоящая школа для воспитания чувств.

Группа подростков ввалилась в двери и метрдотель указал им кабинку, где можно сесть. Через минуту оттуда валил дым, как от погребального костра.

Сив долгое время сидел уставившись на них, а может, просто в пустоту. Наконец он повернулся к Сутан.

- По правде говоря, я боюсь.

- Боишься запутаться в отношениях? Все боятся. Он покачал головой. - Да нет, не этого. Во всяком случае, не главным образом этого. - Он оглянулся вокруг, ища глазами официанта. - Я хочу чего-нибудь выпить. - Он заказал виски и опрокинул себе в рот одним залпом. - Знаешь, чего я больше всего боюсь? Смерти.

- Это просто смешно, - сказала она. - С твоей-то профессией! Тогда тебе лучше бы быть бухгалтером или библиотекарем.

- Возможно. Но тогда я не мог бы жить в согласии с самим собой.

- Ага, понятно. Ты, значит, стал полицейским, чтобы доказать себе, что ты не трус.

Он кивнул.

- В каком-то смысле. - Он вспомнил о своем отце. Может, доказать это тебе, пап, подумал он. - Во всяком случае, в армию я записался именно поэтому. А когда вернулся домой, мне казалось логичным продолжать службу.

- Но при чем здесь твоя девушка?

- Видишь ли, достаточно скверно жить в страхе одному. А уж с семьей...

- А может, именно семья прогонит твой страх, - сказала Сутан. - Тебе такое в голову никогда не приходило? Семья ведь является продолжением жизни, даже после смерти.

Сив почувствовал, как тепло выпитого виски разливается по всему телу. Женщина в платье фирмы "Шанель" закончила свои устрицы. Теперь Сив заметил, что рядом с ней сидит кудрявый карликовый пудель, неподвижный, как изваяние, преданно глядя на хозяйку.

На другой стороне комнаты подростки совсем потерялись в сигаретном дыму. Потом двое из них - девочки в майках и юбках цвета полыни вынырнули из дымовой завесы и начали по очереди бросать друг дружку в рок-н-ролле в походе между рядами столиков. Официанты в белых смокингах степенно и с невероятным присутствием духа отступали на шаг, когда полынная ракета проносилась мимо. За свою службу они и не такое видали.

Сив закрыл глаза.

- Давай вернемся в отель? Что-то голова разболелась.

Когда Аликс открыла глаза, она увидела незнакомое лицо. Последнее, что она запомнила перед предшествуемым этому провалом, было ощущение, что ее везут на каталке, уже наполовину отключившуюся, в операционную комнату. Ощущение белизны и стерильности, сверкающие инструменты, анастезатор, приводимый в действие гигантским двигателем, пульсирующим, как бьющееся сердце.

А потом все тот же сон о том, как она бесконечно падает, падает... И чем ниже она падает, тем страшнее становится, потому что все сильнее убеждение, что ей не пережить конца падения. Потому что чем ниже она, тем стремительнее ее падение и тем ближе его конец.

И вот в сумрачном, неземном свете она видит Дика, стоящего на выступе скалы, мимо которой она падает. Она кричит ему что-то, он поворачивается к ней, улыбается, и она проносится мимо.

Она страшно кричит.

И вот внизу, на другом выступе, стоит Кристофер. Он расставил руки и она знает, что у него есть и сила, и решительность, чтобы попытаться поймать ее. Он не боится, как боялся Дик, что она своим весом и инерцией падения увлечет и его за собой в бездну.

Он улыбается, его расставленные руки все ближе и ближе. Теперь она почти уверена, что спасена. Почти до самого последнего момента уверена, - до того момента, когда он вдруг отдергивает руки.

Нет! - кричит она. Нет!

Падает.

Быстрее и быстрее, пока...

- Аликс, вы слышите меня? - спрашивает ее Макс Стейнер.

Аликс замигала глазами, пытаясь вспомнить имя которое можно было бы связать с этим незнакомым лицом.

- Я знаю вас? - спрашивает она.

Она видит, что на лице его появляется выражение, которое можно понять, как нечто среднее между озабоченностью и восторгом.

- Боже мой! - восклицает он. - Надо скорее позвать доктора. Вы заговорили!

Она неуверенно протягивает к нему руки. Все кажется еще таким нереальным. Она все еще продолжает падать, преданная и Диком, и Кристофером. Ухватившись за рукав его пиджака, ей как-то легче удержаться в сознательном состоянии. Но это слишком большое испытание для нее. Она слишком устала.

- Не уходите, - ее голос, больше похожий на кваканье, очень странно звучит, но ничего. Ничего!

- Меня зовут Макс Стейнер, - представился он. - Я старый друг Криса.

- Вы присматриваете за моим сыном. Он кивнул, весь сияя от счастья, что может с ней разговаривать. - Он прекрасный мальчик, Аликс.

- С ним все нормально? - Ее веки сами собой опускаются. У нее нет сил держать их открытыми. Но надо так много сказать, так о многом попросить. Прежде всего о Дике. Она не хочет, чтобы Дик сюда приходил. И еще она хочет, чтобы Макс не пускал его к Дэнни.

Но она падает, все быстрее и быстрее. Падает в ночь.

- Господи Иисусе, ты только посмотри на себя! - ужаснулся Брэд Вульф. Его люди перепрыгивали из катера к ней в лодку. Они ловчее легавых псов.

Он сделал знак рукой, и высокий лысоватый человек в очках и с лицом, покрытым пигментными пятнами, с треском открыл старомодный докторский саквояж.

- Осмотрите ее по-быстрому, - попросил он.

Диана, завернутая в грубошерстное одеяло, сидела, прислонившись спиной к переборке. Брэд Вульф откликнулся на ее звонок в рекордно короткий срок. Не зря Сив всецело доверял ему.

Она сообщила Вульфу десять цифр.

- Проверь их в телефонной компании. Может, что-нибудь интересное получится, - сказала она. - Эти цифры набрал Паркес, когда я напала на него. Она сморщилась, когда врач ощупывал место, куда ей врезал ногой этот ублюдок.

- Ничто не сломано, - пробурчал доктор, обращаясь, кажется к своим пигментным пятнам.

Вульф смотрел на тело Паркеса, вокруг которого суетились криминалисты.

- Ты, по-видимому, обучалась айкидо не в академии.

Диана слегка улыбнулась, потом опять закусила губу, когда доктор снова прикоснулся к больному месту.

- Брала дополнительно частные уроки.

- У кого? У бульдозера?

Теперь она уж по-настоящему засмеялась.

- О нет! Мой учитель был более утонченным.

- Ничего утонченного не было в том, как ты разделала Паркеса.

- Он меня чуть не убил.

- Эй, ты что! - резко повернулся он к ней. - Это вовсе не в упрек тебе. Я чертовски рад, что послал сюда тебя, а не другого оперативного работника, менее подготовленного, чтобы тягаться с этим чудовищем.

- И все же я убила своими руками нашу единственную зацепочку. Из того, что он сказал, можно заключить, что ты был прав. Моника была его прикрытием.

- Но ты все-таки заполучила телефончик. - Указал Вульф, потом, не подумав, потрепал ее по плечу, чтобы подбодрить. - Прости, - пробормотал он, заметив, что она поморщилась. - Может быть, ты дала нам клин, вбив который, мы расколем это дельце.

- Куда бы трещина не пошла, - сказала Диана, - я хочу следовать за ней.

Доктор кивнул головой, давая понять, что закончил осмотр, и Вульф, протянув руку, поднял ее на ноги.

- У нее изумительно эластичное тело, - сказал доктор, закрывая свою сумку. - Она счастливо отделалась. - И он зашагал, жертва профессионального любопытства, взглянуть на труп Паркеса.

После того, как Диана вручила Вульфу свою объяснительную записку, он дал ей дешевенькую хлорвиниловую сумку.

- Я принес тебе кое-что из одежды. Может, она не очень стильная, но...

Диана потянулась к нему и поцеловала в щеку.

- Не важно. Я бы с радостью сейчас влезла даже в мешок из-под картошки. Она развернулась, чтобы идти в кабину и переодеться, когда Вульф удержал ее за руку.

- Диана, - начал он, - я хочу, чтобы ты знала, как я ценю твою работу.

- Спасибо.

Он крепко держал ее, глядя прямо в глаза.

- Но это не все. Я хочу быть уверен, что ты сама оценила, что тебе пришлось сделать.

- Ты имеешь в виду, через что мне пришлось пройти.

Вульф кивнул.

- И это тоже. Для этого нужно время, чтобы оценить. Обдумать хорошенько.

- Уже обдумала.

- Сомневаюсь. - Он подвел ее к скамейке внутри кабины и они оба сели. - Я хочу, чтобы ты знала, что выполнила свой долг с честью. Ты не относишься к шпионскому ведомству, где положено глотать капсулу с цианистым калием, но не выдавать информацию врагу. Так что никакой вины ты не должна чувствовать.

Она улыбнулась кроткой улыбкой.

- Китайцы не умеют чувствовать вину.

- Я считаю, что если бы во время этого тяжелого испытания в твоих доспехах не появилось ни трещины, это было бы неестественно.

Она твердо смотрела ему в глаза.

- Когда я сказала, что уже все обдумала, я сказала это вполне серьезно. Не в моей натуре сидеть дома и анализировать сделанное. Я должна работать. Без работы я не человек.

- Не беспокойся. У меня и в мыслях не было отстранять тебя от задания. Я только хочу знать, что ты в полном порядке.

- Все нормально...

- Все нормально, но?.. - Он внимательно изучал ее лицо.

Диана опустила голову. Она чувствовала, что сейчас заплачет, и ей было очень стыдно. Она вспомнила, как отец побил ее, когда она однажды заплакала. Она подвернула лодыжку, убегая от компании ребят, которые дразнили ее, и заплакала, сама не зная, от чего больше: от боли или от унижения. Китайцы никогда не плачут, сказал ей отец таким свирепым тоном, что она испугалась. Китайцы никогда не показывают своих чувств, тем более, людям чужой культуры. Варвары не знают, что такое выдержка, которой мы, китайцы, гордимся. Выполняя этот наказ отца и ее предков, она с тех пор никогда не плакала.

- Я так хочу, чтобы Сив поскорее вернулся, - выдавила она из себя.

Вульф откинулся на спинку белой от морской соли скамьи.

- Господи, да вам надо с ним как можно скорее пожениться, и дело с концом! - воскликнул он. - Лучшее, что ты можешь сделать для Сива Гуарды, так это родить ему сына.

- Ну уж спасибо! - ответила она с наигранным сарказмом, но в душе была польщена. И благодарна Брэду тоже: слезы ее так и не пролились.

- Да и для себя самой тоже, Диана. Детишки - это как фонтан с молодильной водой. С ними не состаришься и не соскучишься! Ты уж мне поверь: у меня их трое. - Вульф широко улыбнулся. - А теперь давай пошевеливаться. У нас полно работы.

Крис нашел Пор-Шуази одновременно и восхитительным, и угнетающим. Улицы этого района образовывали треугольник, и его отличали две черты, необычные для Парижа. Первая - это обилие безобразных бетонных домов-коробок, построенных на средства государства еще до того, как был издан соответствующий закон, запрещающий подобные постройки. Вторая - крытые места для гуляния прямо-таки гаргантюанских размеров, расположенные между самыми большими зданиями.

Рестораны всевозможных типов соседствовали с рыбными и мясными рынками. Вдоль центральных авеню протянулись ряды ярко раскрашенных лавчонок, где продавалась вьетнамская и камбоджийская национальные одежды, аудио и видио аппаратура и кассеты, книги на кхмерском языке, антиквариат, вегетарианская пища по рецептам всех стран Юго-Восточной Азии. Просто глаза разбегались от разнообразия товаров.

Несколько часов Крис провел, гуляя по улице и заглядывая в лица прохожих азиатского происхождения. Смотрел сквозь стеклянные двери и окна магазинов и небольших ресторанов на покупателей и посетителей. В более солидные рестораны типа "Ранг Фуонг Хоанг", "Райская птица", "Ле Тикок" и другие, приходилось заходить, потому что снаружи было трудно разглядеть сидящих за столиками людей.

Верил ли он сам в то, что таким образом можно найти Транга? Конечно, Сутан говорила, что рано или поздно каждый вьетнамец, попавший в Париж, приходит в Пор-Шуази, хотя бы для того, чтобы купить кассету с восточной музыкой и поесть привычной пищи. Даже если это так, то кто может поручиться, что Транг и Крис придут сюда в одно время и их пути пересекутся?

Он вдруг почувствовал, что занимается дурацким делом. Он не знал этой местности так, как, по-видимому, знала Сутан. Здесь наверняка есть другие места, скрытые от глаз случайных прохожих - игорные дома, увеселительные заведения и прочие - где мог сшиваться Транг. Он мог и сейчас быть в том же квартале, что и Крис, но от одного сознания этого Крису было не легче.

Он почувствовал себя последним идиотом, что отказался присоединиться к Сутан и Сиву. А все из-за чего? Да из-за того, что в пылу страсти Сутан выкрикнула имя его брата. Крис полез в карман и потрогал шершавую рукоятку ножа, будто это был талисман.

Его чувство к Сутан было подобно пожару, который, раз начавшись, уже не остановишь. Очень странно, что порой он хотел бы потушить его. Любил ли он ее? А Аликс? Разве ее он не любил? Как можно любить двух женщин одновременно? Это же просто бред! Он чувствовал себя разбитым на миллионы кусочков, и все эти кусочки перемешаны так, что не поймешь, где главное, где второстепенное.

А потом ему пришло в голову, что Сутан точно в таком положении. Она тоже любит двоих - только случилось так, что они братья. Это что, такой ужасный грех? Был бы грехом, если бы Терри был жив. Интересно, как бы она стала выбирать из них двоих? И кого бы она выбрала?

У нее возможность выбора отнята. Но как насчет его выбора? Что ему делать? И как ему найти свой путь?

Думая обо всем этом, он продолжал выглядывать Транга. Казалось, суровый долг понуждает его идти все вперед и вперед, хотя в душе он понимал, что у него нет ни малейшего шанса наткнуться на него в этом лабиринте внутри трех кварталов. В сущности, даже если он сейчас здесь, то скорее всего находится внутри одного из этих больших зданий, внутрь которых Крис не имел доступа.

Но все это не важно. Он все равно найдет его, потому что одна из особенностей внешности Транга глубоко запала в душу Криса. Какая-то боль, а, может, бесшабашность? Гнев или отчаяние? Но уж, конечно, не ненависть. Если бы это не казалось абсурдом, он бы сказал, что в лице его была какая-то ранимость, которую Сутан усматривала и в лице самого Криса.

Как человек с ранимой душой может быть способен на такие чудовищные акты жестокости? Транг зверски убил Терри и Доминика, брата Сива. Он убил Аля Декордиа и покалечил Аликс. Объяснить такие аберрации в личности можно было бы войною, но война чаще всего ломает людей. А этого нельзя сказать о Транге: он действовал с пугающей основательностью и пунктуальностью. Крис обнаружил в нем способность здраво мыслить и даже элементы чести. Война не разрушила его личности. Тогда что же она с ним сделала?

Вот, кажется, это и есть главный вопрос. Боль войны отражается в его глазах. Крис видел в них пламя той войны, и это не могло не тронуть его. Поэтому он и пришел в Пор-Шуази и болтается по этому парижскому Чайна-Тауну, как последний дурак. Не только любопытство привело его сюда. Несмотря на то, что он заявил Сиву, он чувствовал настоятельную потребность еще раз приблизиться к опасному пламени, горевшему в глазах Транга. Ему надо найти источник этого свечения. В глубине души он подозревал, что таким образом он может также найти самого себя.

К тому времени, как он добрался до "Ангкор Уат", уже стемнело и он весьма проголодался. Вход в ресторан был отделан темно-красным пластиком и его вывеска обещала вкуснейшие specialites asiatiques.

Внутри было душновато от запаха специй. Он прошел через зал и устроился у столика в глубине. Он сел спиной к стене так, что каждый стол в зале был виден, как на ладони.

Вот тогда он и увидел мосье Вогеза, отца Сутан. Он постарел, конечно. Волосы отпустил длинные. Но лицо, так похожее на лицо Шарля де Голля, было невозможно не узнать. Он пришел сюда с вьетнамкой поразительной красоты. Они уселись напротив друг друга в самом центре зала.

На какой-то момент Крис ничего не соображал. Потом немного пришел в себя, отхлебнул из чашки такой большой глоток горячего чая, что обжег язык. Он почувствовал дикий страх несколько параноидального характера. Возможно, М. Вогез увидел его, когда он бродил по улице, и пошел за ним следом. Сутан ведь говорила, что ее отец никогда и ничего не забывает! Когда-то он собирался разделаться с неким молодым американцем, сующим нос не в свои дела.

М. Вогез и вьетнамка улыбались друг другу, и Крис заметил, что их ноги под столом переплетены. Потом он поймал отражение своего собственного лица в зеркале во всю стену и несколько успокоился. Ведь в те годы он был совсем пацаном. Вряд ли М. Вогез мог узнать его теперь.

И все-таки эта нечаянная встреча пробудила в нем массу неприятных ощущений. Вроде как открыть ночью шкаф в собственной спальне и обнаружить там спрятавшегося гоблина.

Было очевидно, что М. Вогеза здесь знают. Хозяин ресторана, маленький, элегантно одетый вьетнамец, лично принес чай и меню для него и его очаровательной спутницы.

В следующую минуту Крис окаменел на своем стуле. В голове у него творилось бог знает что и дыхание совсем оборвалось.

Приветствуя отца Сутан, хозяин ресторана сказал:

- Добрый вечер. Рад вас видеть, мосье Мильо. Как поживаете?

Пока Брэд Вульф ходил выяснять по своим каналам номер телефона, сообщенный ему Дианой, она позвонила в офис. Как она и предполагала, ее там ждала весточка от Сива. Набрав номер, который он указал, она переговорила с ним. В Париже в этот час была уже глубокая ночь. Голос Сива звучал, как из преисподней. С немалым раздражением в голосе Диана сказала ему об этом.

Вульф вернулся. Увидев, что она занята разговором, занялся своими бумагами, которых у него на столе накопилось порядочно.

Когда она закончила, он отложил в сторону ручку и обратился к ней:

- Что ты узнала о Маркусе Гейбле такого, что не пожелала сообщить мне?

Диана бросила на него недоуменный взгляд. - Не понимаю, о чем ты.

- О'кей. Почему ты развила такую бурную деятельность, наводя о нем справки?

Она пожала плечами.

- Сив попросил меня об этом?

Он сел на край стола, хлопнув себя по колену папкой с бумагами.

- Нельзя ли поконкретней?

- Ты хочешь спросить, не подозревает ли Сив его в переправке героина из Золотого Треугольника в Чайна-Таун? Ты хочешь спросить, не считает ли он Гейбла крестным отцом Чайна-Тауна? Это, что ли? - Она говорила небрежным тоном, но в нем слышались нотки пережитого страшного испытания и раздражения и злости по поводу того, что Сив, находясь за шесть тысяч миль, дает ей краткие указания, ничего не объясняя.

Брэд Вульф кивнул, будто прочитав ее мысли.

- Я спрашиваю это потому, - пояснил он, - что Маркус Гейбл не существует.

- Что?

- Позволь мне развить свою мысль. - Брэд Вульф слез со стола, устроился на стуле рядом с ней. - То есть в природе Маркус Гейбл существует, но в документах ЦРУ это не отражено.

- Они покрывают его.

Вульф покачал головой.

- Нет, не в этом дело. Он работал на них с 1968 по 1972 год. А потом он смотался.

- И чем же он занялся после этого?

Вульф пожал плечами.

- Предположительно, тем, чем он и сейчас занимается: импортом и экспортом.

- Чего? Наркотиков?

- Диана, у нас нет прямых доказательств того, что Гейбл связан с тем, чем промышляла "Моника". В нашей конторе, как, впрочем, и в твоей, догадки не считаются поводом для обвинения. Никто не может доказать причастность Гейбла к деловым операциям Моники и Рида Паркеса.

- Только потому, что Монику умертвили до того, как она могла сказать что-либо.

- Возможно, это и так, - признал Вульф. - Но у нас, опять-таки, нет доказательств.

- Если Гейбл не работает в ЦРУ, то кто же тогда покрывает его? - вздохнула Диана, вдруг почувствовав усталость. На мгновение она даже закрыла глаза. Как ты получил этот материал на Гейбла?

Вульф улыбнулся.

- Довольно просто. Для меня просто, я хочу сказать. Несколько лет назад мы вышли на одну шайку, занимающуюся кокаином. Весьма изобретательную группу: они зашивали мешочки с этим зельем в трупы и провозили в страну через Мексику. И получилось так, что я узнал одного из шайки. Он оказался сыном одного человека, который, как я знал, работает в ЦРУ. Это он подсказал идею с трупами, сам находясь под сильным кайфом. Я вытащил его прежде, чем мы накрыли всю шайку, и, пригласив его отца, серьезно поговорил с ними обоими. В результате мы отправили мальца на добровольное лечение от его пагубного пристрастия в специальное заведение в Округе Колумбия. С тех пор я за ним приглядываю, поскольку он не слушается своего старика. Время от времени отец сообщает мне, как у него идут дела.

- Отец этого мальца агент ЦРУ?

- Бери выше. Эти ребята из Управления, собирая информацию о всех и каждом в стране, ни хрена не знают о своих собственных сотрудниках. Чарли Карнов работает у них оператором компьютера с правом доступа к наисекретнейшей информации. Он лучше информирован, чем любой из министров.

Диана засмеялась.

- Не важно, кого ты знаешь, а важно, что знает он.

- Вот именно. Оператор знает не меньше, чем его шеф, которого он подключает к банку данных.

Диана провела рукой по волосам.

- Теперь нам еще узнать бы о номере, по которому собирался звонить Паркес.

Вульф кивнул.

- Будем надеяться, что он выведет нас куда-нибудь. А то мы совсем уперлись в стену, которую не прошибешь одними добрыми намерениями.

- Но у нас не только они, - возразила Диана. - У нас есть еще и закон. Мои учителя мне постоянно твердили, что закон - это все: свет, путь, истина.

Вульф вздохнул.

- Теперь ты имеешь лучшее представление о том, что такое истина.

- Нет! - Она покачала головой. - Я с этим не согласна. Ты хочешь мне сказать, что мы бессильны, являясь слугами закона?

- Я ничего не хочу сказать, - возразил Вульф. - Это ситуация говорит сама за себя...

Тут зазвонил телефон и он схватил трубку.

- Да? Минуточку, - он потянулся за ручкой. - Порядок. Диктуйте. - Он записал что-то, потом положил трубку. - Мне сообщили адрес, по которому установлен телефон, номер которого набрал Паркес. Я думаю, нам надо отправиться туда немедленно.

- Мне только на минуту забежать в туалет.

- Иди. Это на предпоследнем этаже, справа в конце коридора. Я подожду тебя здесь.

По дороге она увидела Рэнди Брукса, помощника Вульфа. Он не заметил ее, потому что спешил к шефу, весь взмыленный. Она почувствовала любопытство и задержалась.

- Господи Иисусе, Брэд, - выпалил он. - Там внизу у нас опять ЧП! Я думаю, тебе надо...

- Уже иду! - вскочил Брэд Вульф. Он поспешил вслед за своим помощником к лифту.

- Брэд! - крикнула Диана, но он уже вошел в ожидающий его лифт. Вернувшись в его офис, она позвонила к себе на работу, чтобы справиться, нет ли для нее чего. Ей только что начали читать предназначающуюся для нее информацию, как она увидела Рэнди Брукса, бегущего по коридору. Он запыхался, и вид у него был довольно бледный.

- Что там такое? - спросила она, но тот уже пробежал мимо. Диана увидела, что он машет руками, объясняя что-то людям на этаже. Поглядев по сторонам, она обратила внимание на суету на площадке у лифта. Поспешно положив трубку, она подбежала к Бруксу. - Что это? - Она уже в своем воображении слышала выстрелы и видела Брэда, лежащего на полу в крови. - Что случилось?

Рэнди Брукс резко повернулся к ней. Глаза его были выпучены, он пытался справиться с дыханием.

- Не сейчас, мисс Минг, - отмахнулся он. - Мы пытаемся установить...

- Что?

- Обстоятельства произошедшего инцидента.

- Господи, можете вы мне сказать толком, что случилось? Что-нибудь с Брэдом?

Брукс кивнул. По-видимому он решил, что теперь, после того, как он наметил в общих чертах, что произошла неприятность, можно сообщить и подробности. - Я был на пятнадцатом этаже и бежал по лестнице сюда, когда услышал об этом. Произошел ужасный несчастный случай.

- Какой несчастный случай?

У него было осунувшееся лицо, и в руках он держал портативную рацию, которая потрескивала, как проволока под током. На ее блестящем корпусе были заметны отпечатки грязных пальцев, вымазанных в туши или саже. Кабина лифта, в которой находился Брэд, сорвалась вниз.

- Что вы такое говорите? - Внутри ее что-то болезненно сжалось. - Мы на двадцатом этаже!

- Кабина падала до самого низа.

- Как такое могло случиться? Лифты снабжены специальными приспособлениями для экстренного торможения.

- По правде говоря, не знаю.

- Не знаете? - недоверчиво повторила она. - Наверно, произошла какая-то ошибка.

Они вместе побежали к лифту. Рядом с ними бежали другие, задевая их плечами. Все кричали. Откуда-то раздавались сигналы тревоги.

Ужас сковал сердце Дианы, когда она стояла в спускающемся вниз лифте. Никто не глядел на нее. Кабина пропахла потом. Рэнди Брукс что-то говорил в свою рацию. Она напрягла слух, пытаясь разобрать ответы на его многократно повторяемый вопрос, но ответ звучал смазано и неразборчиво из-за сплошного треска статического электричества. Совершенно оцепеневшая от горя, она молилась за Брэда и все еще надеялась, что он жив.

В самом низу шахты лифта вспыхивали мертвенно-голубым светом ацетиленовые горелки для резки металла. На всех лицах блестел пот от жары и духоты закрытого помещения. Рабочие уже начали не торопясь извлекать тела из сплющенной кабины. И было очевидно, как бы долго они не копались, это уже не важно. Во всяком случае, не важно для Брэда Вульфа.

Но она хотела видеть. Несмотря на их протесты, она спрыгнула в грязную шахту и пыталась заглянуть за плечи рабочих внутрь кабины. Она последний раз видела результаты автокатастрофы много лет назад, когда только что закончила академию. Полуприцеп занесло на скользкой дороге, и он на скорости 85 миль в час врезался в легковую машину. Кабина лифта была так покорежена, что тела находящихся в ней людей разорвало надвое.

- Господи Боже мой! - Она отшатнулась и споткнулась об ацетиленовый баллон. Если бы Рэнди Брукс не подхватил ее, она упала бы лицом вниз на заляпанный мазутом и весь в крови цементный пол. Кто-то из людей вывел ее, плачущую, на свет божий.

Только много позже, уже дав показания и внутренней службе безопасности Агентства по борьбе с Наркобизнесом, и приехавшей бригаде детективов и нью-йоркской полиции, она вспомнила об адресе, по которому был установлен телефон с номером, списанным ей с телефона на моторке Рида Паркеса. И она пошла в офис Брэда Вульфа, чтобы взять его.

Листочка с адресом на столе не было.

В 09.30 Мильо расплатился по счету. Пятнадцать минут спустя он и вьетнамка поднялись и покинули ресторан. Вот тогда Крис и заметил, что за ними следят. Худощавый вьетнамец с крысиной физиономией, облаченный в рубашку из шамбре и в джинсы, потянулся за своей бейсбольной курткой с надписью "Доджеры" и исчез за дверью через минуту после их ухода.

Заинтригованный, Крис пошел за ними следом. Но когда он увидел, что Мильо и его спутница сели в "Рено", а их хвост - в черный "БМВ", Крис растерялся.

Он выбежал на бульвар Массены, высматривая проезжающее такси, но, как на зло, там ни одного такси не было. На какое-то мгновение у него появилась дикая мысль остановить первую попавшуюся машину и, как он видел во множестве фильмов, приказать шоферу ехать вслед за ускользающими преступниками. Но чувство реальности пересилило. Эта идея вряд ли сработает, как надо. Кроме того, на ее осуществление не было времени. Обе машины уже исчезали в транспортном потоке.

И тогда Крис сделал единственное, что мог сделать в сложившихся обстоятельствах: он украл велосипед.

На шоссе или поздно ночью у него были бы нулевые шансы догнать их: тогда за машинами ему просто невозможно было бы угнаться. Но сейчас оживленное движение на улицах сдерживало скорость машин и, если на дороге не будет крутых подъемов, он сможет поддерживать скорость до 35 миль в час довольно долго.

Было очень приятно почувствовать себя вновь в седле и мчаться вперед, работая ногами, коленями, напрягая все тело. Как в доброе старое время. Знакомое вдохновение начинало овладевать им, разгоняя адреналин по жилам. Время от времени он чувствовал покалывание в травмированной коленке, но решил не обращать внимание на боль: авось разойдется в процессе работы. Он не позволит такой чепухе помешать ему осуществить задуманное.

На площади Италии он пережил неприятный момент и подумал, что теряет их. Менялся сигнал светофора, и все машины начали снижать скорость и остановились:

перекресток очищался для пешеходов. Внезапно "Рено" рванулся вперед и за ним, будто привязанный к нему троссом, - черный "БМВ". Застигнутый врасплох Крис был вынужден ждать, когда загорится зеленый свет.

Обе машины уже исчезали на Авеню Гобелинов, когда он, всем телом подавшись вперед, как бывало на гонках, рванул за ними вслед. Вокруг ревели клаксоны, скрежетали тормоза. Один раз он был вынужден резко вильнуть вправо, чтобы избежать столкновения с двумя машинами, И вот, наконец, он прошел опасный перекресток и догнал своих подопечных, застрявших в автомобильном заторе у поворота на бульвар Пор-Рояль.

Нажимая на педали, Крис продолжал думать о словах Сива, высказавшего предположение, что Транг убивает всех оставшихся в живых членов отряда ПИСК, одержимый идеей какой-то изощренной мести. Это звучало вполне логично, но мысль эта с тех пор не давала ему покоя. Сейчас он в ней начал сомневаться. Действительно, Транг обезглавил Терри и Доминика Гуарду, которые служили с ним во Вьетнаме. Но Терри также оказался замешанным в переправке наркотиков, а Доминик слышал исповедь Декордиа. Транг также обезглавил Декордиа, который, предположительно, собирался рассказать властям все, что знал о пресловутом "трубопроводе". Следовательно, это могло быть санкционированное убийство. Значит, Транг работает на кого-то из главарей наркомафии, возможно, даже на главного босса.

Вроде, все сходится, однако Крис не успокаивался. Что-то выпадало из этого логично построенного сценария. Что? Он вспомнил об Аликс, до сих пор лежащей в больнице. Об операции, которую она...

Аликс. Конечно. Как он мог забыть об этом? Транг ведь пытался убить и его, и только Аликс помешала ему, встав на его пути. И опоздай Крис хоть на секунду с помощью, Транг убил бы ее наверняка. Но при чем здесь я? Я и к отряду ПИСК не имею ни малейшего отношения, и к переправке героина в страну - тоже. Я, таким образом, выпадаю из теории Сива, будучи аномальным явлением. Это означает, что либо теория Сива неверна, либо Транг работает на кого-то еще. На человека с особой программой, о которой им пока ничего не известно.

Они проехали на север по бульвару Распай, сделали левый поворот на бульвар Сен-Жермен, а потом через мост Согласия переехали на правый берег Сены.

Огни большого города сияли. Эйфелева Башня светилась сквозь дымку, накопившуюся за долгий трудовой день. Она висела над рекой, она обнимала шею башни, как ожерелье обнимает шею наипрекраснейшей женщины мира.

Далее пошла Авеню Нью-Йорк. Черного "БМВ" не было видно. Машина Мильо остановилась перед зданием с лепниной на белом фасаде в середине квартала. Он сам и его спутница вышли из машины.

Слезая с велосипеда, Крис видел, как она взяла Мильо под руку. Он стоял через улицу, в густой тени, отбрасываемой большими каштанами. Свет фар пробегающих мимо машин время от времени освещал лицо вьетнамки. Она что-то говорила своему спутнику. Потом они поцеловались. Мильо повернулся и пошел по тротуару в том направлении, откуда приехал на машине.

Внезапно лицо вьетнамки попало в пучок яркого света. Откуда-то появился черный "БМВ". Это в свете его фар женщина теперь стояла неподвижно, как олень, выбежавший из леса на шоссе. Мильо, повернувшись, поспешил к ней, да и Крис тоже не стоял на месте.

Увидев, что затемненное стекло "БМВ" опускается и оттуда появляется ствол пистолета, сверкнувший в свете фар, он бросился вперед, не раздумывая. Он ударил плечом женщину как раз в тот момент, когда пистолет выстрелил. Звук выстрела раскатился в его ушах громом.

Оба упали на тротуар, и следующий выстрел брызнул в лицо Мильо осколками асфальта.

Крис вскочил, увлекая за собой вьетнамку, которая, очевидно, не пострадала.

- Бежим! - крикнул он ей и ее спутнику.

Мильо посмотрел на него ничего не понимающими глазами, потом тоже побежал за ними.

- Кто вы такой?

- Некто ненавидимый вами, - ответил Крис, сворачивая за угол, где тени были наиболее густыми. - Некто только что спасший вам жизнь.

Диана сидела в такси и терпеливо ждала. Счетчик был включен, и водитель тоже терпеливо сидел, уткнувшись носом в "Нью-Йорк Пост". Майк Тайсон дрался с кем-то на каком-то известном в спортивном мире турнире.

Вздрагивая от ночного холода, Диана сжалась в комок в углу заднего сидения и не отрываясь смотрела на вход в здание Агентства по борьбе с Наркобизнесом.

Она ждала, когда выйдет Рэнди Брукс.

Кое-что в его словах смутило ее. Он сказал, что был на пятнадцатом этаже во время несчастного случая, а потом бежал по лестнице на двадцатый. Тем не менее, она помнит, что видела, как он сажал Брэда в обреченную кабину лифта. Вероятно, под каким-то предлогом он не сел в лифт. Значит, все это вранье. Его рация была запачкана чем-то, что в то время она приняла за копоть или тушь. Теперь она понимала, что это была густая смазка. Та самая, которой смазывают троссы, поддерживающие кабину лифта.

Диана явственно вспомнила слова Брэда: После того, что произошло с Моникой прямо в моем винном погребке, я просто боюсь продолжать расследование. Потому что, если ее убийство не дело рук одного из моих же людей, считай, что я такой же китаец, как и ты. Скверная ситуация, что и говорить.

Теперь она, кажется, нашла человека, создавшего эту ситуацию. Это Рэнди Брукс. Но на кого он работал? На ЦРУ, на Госдепартамент, или и на тех, и на других? Этого она пока не знала, но у нее был план - правда, очень опасный как узнать. Она сделала вид, что звонит по телефону в офисе Брэда, и, убедившись, что Рэнди находится неподалеку и слышит, что она говорит, сказала в трубку: "Но почему он уверяет, что был на пятнадцатом этаже, когда я своими глазами видела, как он сажал Брэда на двадцатом?"

То, что на другом конце линии не было никого, и что в трубке, куда Диана говорила это, слышались долгие гудки, - этого Рэнди Брукс, конечно, не мог знать. Диана вдохновенно импровизировала, пытаясь найти выход в создавшейся ситуации. Сив, может быть, не одобрил бы такой тактики, но бываю отчаянные моменты, когда нельзя действовать строго по учебнику, а надо рисковать. Смерть Брэда показала, что они очень близко подобрались к их святая святых.

Она рассчитывала, что Брукс может отреагировать двумя способами: или попытается разделаться с ней немедленно, или направится к вышестоящему начальству за инструкциями.

В глубине души она полагала, что он будет действовать по второму сценарию. Брукс не тот человек, который предпочитает действовать на свой страх и риск. Ему нужна поддержка, как моральная, так и физическая.

Теперь она все больше и больше убеждалась, что оказалась права.

Вот он появился из кабины лифта, остановился перекинуться парой слов с молодой женщиной, кивая головой и улыбаясь. Вот он вышел из дверей, спустился по каменным ступенькам. По-видимому, он вызвал служебную машину, потому что серый "Линкольн" ждал его у обочины неподалеку от входа в здание. Брукс кивнул шоферу и пошел к машине.

Диана наклонилась вперед и тронула водителя за плечо.

- Пора, - сказала она, и таксист включил передачу, не отрывая глаз от репортажа в газете о матче с участием Тайсона.

А вот и мы, подумала она. Полный вперед. Но прежде чем такси вырулило на проезжую часть, раздался страшный визг шин рванувшей с места машины. С ужасом Диана увидела, как "Линкольн" выскочил на тротуар и все ускоряя движение, помчался вперед.

Сверкающий бампер подцепил Брукса и подбросил его гротескно перегнувшееся тело в воздух. Он с глухим стуком ударился головой о пожарный гидрант, а огромная машина, покачиваясь на рессорах, съехала с тротуара и умчалась.

Диана выскочила из такси и побежала к месту происшествия, распихивая уже начавшую собираться толпу.

- Полиция! Дорогу! - кричала она, размахивая своим полицейским значком. Внутри кольца зевак она остановилась, глядя на безжизненное, окровавленное тело Рэнди Брукса. Рядом с ним стоял мужчина, на всякий случай зажимая рот носовым платком. Тем не менее, он не мог оторвать взгляда от того, что осталось от грудной клетки Брукса.

Диана быстро проверила карманы жертвы, но не нашла там ничего, представляющего для нее ценность. Жаль, что при нем нет записной книжки, подумала она, подымаясь. Но это было бы слишком большая удача для нее, и это говорило бы о низких профессиональных качествах Брукса. Может, он и не отличался инициативностью, но дураком он не был.

Выбравшись из толпы, Диана собралась было подняться по ступенькам в здание АБН, но передумала. Оно было теперь для нее опасной зоной. Теперь она не знала, кому там можно доверять, с каких телефонов звонить. Развернувшись, юркнула в такси.

Проезжая мимо телефона-автомата, попросила водителя притормозить. Но только с третьей попытки ей удалось найти работающий аппарат. Воспользовавшись кредитной карточкой, она позвонила Сиву во Францию и рассказала обо всем, что здесь произошло. Разговаривая, почувствовала легкое головокружение и была вынуждена прислониться лбом к металлической облицовке кабинки.

- Господи Иисусе, - сказал он, когда Диана закончила свой отчет, - мы, наверное, очень близко подобрались к ним, раз они были вынуждены убрать Брэда и Рэнди Брукса. Брукс, очевидно, был их связным в АБН. Теперь они заработают еще быстрее.

- Кто бы они ни были, - заметила она.

- Держу пари, Арнольд Тотс знает их прекрасно.

- Ты уж, пожалуйста, поскорей изолируй его, босс. А не то скоро по эту сторону Атлантики никого из порядочных людей не останется.

- Изолирую, будь спокойна, - заверил ее Сив. - А ты, Диана, теперь поскорее выбирайся из этой каши. Ты сделала и так больше, чем можно ожидать от одного человека. Судя по твоему голосу, ты уже давно на пределе.

- Поработаю у себя в офисе в участке. Ничего там со мной не случится.

- Не скажи! - возразил Сив, вспомнив предостережение Дракона Чана о том, что у тех людей есть свой человек в участке. - Лучше заройся в землю и не рыпайся, пока это дело не кончится. Они уже сделали Брэда. Можешь быть уверена, что ты внесена в список опасных особей, подлежащих уничтожению. Найди для себя экологическую нишу в виде какого-нибудь неприметного отеля подальше от центра.

Только теперь Диана почувствовала, насколько ей все-таки страшно.

- О Сив, как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь!

- Сказать по правде, мне бы тоже этого хотелось, - откликнулся Сив, вспомнив вопрос Сутан: "Как твоя жена реагирует на твой эмоциональный дефицит?" Неужели он в самом деле бесчувственный? Надо будет задать Диане этот вопрос при встрече.

- Сив, что мы делаем на противоположных точках земного шара? Нам надо быть вместе.

- Знаю, что надо, - согласился он. - И скоро будем, Диана. А теперь делай, как я тебе сказал.

Она узнала знакомые жесткие интонации в его голосе и поняла, что спорить с ним сейчас бесполезно.

- О'кей. Все будет в порядке, - уверила она его. - Не беспокойся.

Она вернулась в такси и назвала адрес своего дома. Таксист подождал ее, пока она переодевалась. Она осмотрела свой запасной револьвер, зарядила его и сунула в наплечную мягкую кобуру.

Вернувшись в здание полиции, она отметилась у Джо Кляйна, который уже уходил домой. Затем она сделала две вещи. Во-первых, позвонила в службу связи и, во-вторых, просмотрела телефонный справочник по Манхэттену. Оказалось, что Чарли Карнов живет на Восемьдесят Второй улице. Когда ей перезвонили из службы связи, она запомнила переданную ей информацию. Затем надела плащ, спустилась вниз и сделала заявку на машину без опознавательных полицейских знаков, даже не позаботившись о том, чтобы взять подкрепление. Сиву придется или представить ее к медали, или же разжаловать в рядовые. В случае, если она доживет до этого.

- Я думаю, нам следует воздержаться от поездки в Пор-Шуази сегодня, сказала Сутан Сиву, когда гостиничный врач ушел.

- Но найти Транга...

- Сив, доктор настроен очень серьезно. - Она села на кровать рядом с ним. - Твой французский в зачаточном состоянии, так что ты не понял и половины, что он тут наговорил. Он сказал, что было большой ошибкой отпускать тебя из больницы. Я с большим трудом отговорила его от намерения немедленно госпитализировать тебя здесь. Говорит, что из-за того, что ты манкируешь прописанное им лечение, может начаться воспалительный процесс.

- Он просто паникер, - заявил Сив, вставая. - Со мной все в порядке. Мы отправляемся в Пор-Шуази, как планировали.

Но тут зазвонил телефон. Сутан наблюдала за ним затаив дыхание, пока он разговаривал. Сив положил трубку, повернулся к ней:

- Это Диана. Звонила из телефона-автомата в Нью-Йорке. Оказывается, она потрясла грушу сильнее, чем я мог предположить. Все адские псы сорвались с привязи. Из того, что она сообщила мне, можно заключить, что у нас времени совсем в обрез.

Сутан сложила руки на груди, подошла к высокому окну и, повернувшись к Сиву лицом, заговорила. Было видно, что она с трудом контролирует дыхание.

- Сив, ты был прав относительно меня, - с трудом выдавила она из себя. - Я не могу справиться со своей задачей. Я перепугана до смерти. - Она в эту минуту была потрясающе красива. И это была та грустная, надломленная красота, о которой часто читаешь в романах, но никогда не надеешься встретить в реальной жизни. Слишком она утонченна, слишком эфемерна.

- Вполне естественно бояться человека, подобного Трангу.

Сутан на это ничего не возразила.

- Я уверен, что не подпущу к тебе Транга, Сутан. И, кроме того, судя по твоим словам, ты вполне подготовлена к тому, чтобы защитить себя.

- Ты не понял, что я хочу сказать, - сказала она с отчаянием в голосе. - Я не хочу пользоваться приемами, которым обучил меня Мун.

- Ты мне лучше вот что скажи, - промолвил Сив. - Воспользуешься ли ты своим умением драться, если Крису будет угрожать смертельная опасность? Или мне?

- Конечно, воспользуюсь, - ответила она. - Но не в этом дело. Во всяком случае, для меня. Вы с Крисом похожи в одном: вы всегда чувствуете свою правоту. И ваше высокомерие делает вас близорукими.

Сив повернул голову так, что левая часть лица и шея стали ей хорошо видны и, особенно, стал виден старый шрам, проходивший от уха до ключицы.

- Видишь это? - Краем глаза он заметил, что она сделала шаг в его сторону. - Я хочу рассказать, как заработал его. Я никогда не испытывал желания рассказывать кому бы то ни было, как это произошло, но тебе расскажу. Много лет назад я был в Гонконге по поручению АБН - Агентства по Борьбе с Наркобизнесом. Оттуда мы поехали в Лаос и Бирму. Там, в Золотом Треугольнике, мы искали начало трубопровода, по которому оттуда перекачивается героин, принося наркомафии невероятные прибыли.

Сутан подходила все ближе и ближе, не отрывая глаз от блестящей изогнутой линии, выделяющейся на смуглой коже его шеи.

- Изначально нас было четверо, - продолжал Сив. - Один погиб во время перестрелки в горах Лаоса. Другой сломал ногу по пути в Бирму. Только двое добрались до плато Шан, но и мой последний спутник был погребен под оползнем, вызванным проливными дождями. Хотя, я подозреваю, что стихии помогали человеческие руки... Но, так или иначе, на территорию, контролируемую Генералом Киу, проскользнул только один я. Теперь я понимаю, что это было чистым безумием продолжать мероприятие при сложившихся условиях. Что мог сделать один человек против армии опиумного барона? Но было слишком много смертей, слишком много невезения, и я просто не мог повернуть назад. Я подумал, что если я брошу охоту, то это будет означать, что те люди погибли напрасно, а я спасовал перед трудностями.

Сутан теперь стояла совсем рядом, все разглядывая бледный шрам, извивающийся по его шее, подобно лунной дорожке в морском просторе.

- Теперь, в ретроспективе, мне ясно, что у меня не было ни малейшего шанса преуспеть в этом деле, что оно было дохлым с самого начала. У Генерала Киу хорошо налажена разведка, и ему докладывали о нашем продвижении ежечасно. Потом он мне говорил, что получил истинное наслаждение, следя за нами. Это было куда интереснее, чем смотреть боевик по видео. И уж, конечно, интереснее, чем слушать по радио "Театр у микрофона".

"Пожалуй, я и тебя убью, - сказал он мне, когда меня доставили к нему, как я убиваю всех, пришедших сюда с Запада или с Востока, чтобы отобрать у меня мой опиум или мою жизнь. Американцы или русские, китайцы или бирманцы, мне без разницы. Я палач без националистических предрассудков". Тут он рассмеялся. У меня создалось впечатление, что этот человек упивался собственным голосом, как многие из наших проповедников... А он и был в душе проповедником, этот Генерал Киу. Проповедником, распространяющим философию, которая, по его мнению, так же имела право называться религией, как буддизм или христианство. В этой его религии были свои боги, свой рай и ад. Сначала, сказал он мне, - был Эдем. И этот Эдем был Шан". Тут он опять засмеялся... Надо тебе сказать, что во время этого разговора я висел вниз головой, привязанный к грубо сколоченному деревянному кресту. Меня не кормили и не давали ничего пить. Солнце жгло мне глаза. Когда шел дождь, кто-нибудь из его людей заклеивал мне рот пластырем, чтобы я не мог пить дождевую воду... Когда я был уже до такой степени дезориентирован, что уже перестал отличать бред от яви. Генерал Киу перерезал мои веревки. Он самолично напоил меня, пользуясь при этом чайной ложечкой, чтобы я, упаси бог, не поперхнулся, проглотив слишком много живительной влаги сразу. Я лежал на земле и смотрел, как лунный свет серебрит его сапоги. Потом я уснул, а когда проснулся, то увидел, что он сидит под деревом в позе Будды. "Если ты умрешь сейчас, - сказал он мне, - это меня очень расстроит". И он покормил меня с такой заботливостью, будто я был его больным ребеночком. А потом когда я немножко оклемался, он почитал мне из "Искусства войны" Сун Цзу. Это была его Библия, и он придерживался ее догматов с неистовой ортодоксальностью фанатика.

Поскольку я был очень слаб, мое выздоровление затянулось. В отсутствие Генерала Киу за мной ухаживал мальчик. Его звали Вин, и он в свои тринадцать лет был уже законченным наркоманом и курил опиум с просветленным выражением лица, которое бывает у восьмидесятилетних стариков. Это было очень странное зрелище. Мы с ним постепенно подружились. Тебе не приходилось бывать на войне, и ты не знаешь этого чувства. Когда смерть всегда рядом, необыкновенная близость возникает между людьми, которых свела судьба. И это бывает не только между парнями из одного взвода, но имеет место, как ни странно, даже между арестантом на гауптвахте и его охранником. Вот примерно так и случилось у нас с Вином. Он хорошо говорил по-английски, но часто мы с ним также разговаривали на диалекте его племени, которому он меня с удовольствием обучал. А я, в свою очередь, просвещал его насчет морали и законности. Эти разговоры были моим единственным развлечением, и я всегда их ждал с замиранием сердца. Но они и огорчали меня ужасно, потому что мне было невероятно жаль этого мальчишку, загубленного опиумом, жаль его нереализованных больших способностей. И чем больше я любил его, тем сильнее ненавидел зло, которое на Востоке называют слезами мака. Я понимал, что моя миссия провалилась самым печальным образом, что она была обречена с самого начала. Но если бы мне удалось спасти этого человечка - хотя бы его одного - это было бы хоть незначительной, но все же компенсацией. Я бы этим утер нос Генералу Киу, побив его в его же собственной игре.

Меня не связывали с тех пор, как сам Генерал Киу разрезал веревки, привязывавшие меня к креслу. Я планировал побег, и однажды ночью решил действовать. Вин спал в десяти шагах от меня. Я взял его на руки. Он проснулся и спросил меня, в чем дело. Я объяснил ему, что хочу, чтобы он жил полной жизнью, освободившись от своей пагубной привычки.

И вот, - сказал Сив, проводя пальцем по своему шраму, - как я заработал его. Вин достал из-за пояса нож и порезал меня, расхватив мне шею от уха и до самой ключицы. Кровь брызнула таким фонтаном, что я испугался и уронил его на землю... Вот в таком положении и застал меня Генерал Киу. Пока его люди останавливали кровь и перевязывали мою рану, он присел на корточки рядом со мной и сказал: "Теперь ты понимаешь, почему я тебя не убил. Это было бы сделать слишком просто. Сейчас ты хочешь уйти и забрать с собой мальчишку. Ты в своем высокомерии считаешь, что знаешь все о нем: кто он такой, что ему нужно в жизни, что для него лучше и что хуже. Но, как и все подобные тебе варвары, ты ничего не знаешь. И теперь ты это сам понял. Вин не хочет с тобой идти. И он вовсе не стремится отсюда вырваться. Здесь он уже мужчина, хотя тебе этого не понять. Здесь у него мужская ответственность и мужские радости. Ему приходилось убивать, и он сам получал ранения в бою. Он доказал свое мужество, и он вполне всем обеспечен".

"Ты слишком много говоришь за Вина, - сказал я, - не давая ему возможности сказать за самого себя". Я повернулся к мальчику, и он плюнул мне в лицо. Генерал Киу рассмеялся. "То, что тебе казалось, ты видишь в нем, было иллюзией, порожденной твоим собственным сознанием, твоей собственной культурой, - сказал он. - Но этого, я полагаю, тебе тоже не понять. Вы, люди Запада, все живете иллюзиями. С этим ты ничего поделать не можешь. Такова твоя природа. А жаль".

Как только я немного оклемался, он отпустил меня. Даже послал со мной эскорт солдат, чтобы проводить меня через опасную территорию и проследить, как бы моя рана не начала гноиться.

Сив повернулся лицом к Сутан, и теперь его шрам оказался в тени.

- Генерал Киу был прав, - сказал он тихо. - Я ничего не знал. В своем высокомерии я думал, что могу отличить черное от белого, что знаю за всех людей Шана, что для них лучше и что хуже. Но Генерал Киу доказал мне, что белое - это черное, а черное - это белое, и я до сих пор помню его урок.

Сутан тронула его за плечо. - Извини меня, - сказала она, - за то, что я тебе тут наговорила.

- Забудем про это. - Он заглянул ей в глаза. - Готова идти?

Она кивнула.

- Тогда пошли. - Сив направился к двери, повернул ручку. Но тут на него накатила такая волна дурноты, что пол под его ногами сначала закачался, а потом приподнялся и ударил его по затылку.

Мильо бежал через Авеню Франклина Рузвельта следом за Морфеей и их неизвестным спасителем. Теперь все встало на свои места: страх Логрази перед Волшебником, его обращение к Мильо за помощью, последнее рандеву в парке. Все это была ловушка. Все это часть дьявольского плана Волшебника.

Пока Мильо упивался своей, так сказать, свободой от американцев, они играли им, как тигр с мышью. Как, должно быть, злорадствовал Волшебник по поводу его наивности!

- Осторожнее! - предостерег Мильо спаситель, кивнув на черный "БМВ", двигающийся по улице с направления, в котором пролегала Авеню Нью-Йорк. - Эта машина следовала за вами с самого "Ангкор Уат"!

Вняв предостережению, Мильо перебежал тротуар и спрятался в темный подъезд на углу. "БМВ", скрипнув тормозами, остановился, и с его заднего сидения на улицу выскочили двое вьетнамцев.

Мильо обнял Морфею за плечи и прижал к себе. Их спутник потянул его за рукав и он вместе с Морфеей последовал за ним вниз по улице Франциска I.

- Кто вы такой? - опять спросил его Мильо. - Как ваше имя?

- Вы меня не узнаете? - В лице его было что-то неуловимо знакомое, и Мильо все приглядывался к нему, пока они бежали по улице. Лицо то исчезало в тени, то снова выныривало на свет, когда они пробегали мимо очередного фонаря. - Я Кристофер Хэй.

- Господи боже мой! - Мильо отшатнулся и, подбежав нетвердыми ногами к стене какого-то здания, привалился к нему плечом. Прошлое, которое он так старательно прятал от мира, вдруг набросилось на него со стремительностью, с которой он не мог совладать. Крис взял его за локоть, потащил за собой.

- Бежим! Нельзя стоять! - Они все втроем припустили дальше. Эхо их шагов неслось за ними следом. Морфея сняла свои туфли на высоких каблуках и бежала босиком, все еще дрожа всем телом, вспоминая, как пуля прожужжала пчелкой над самым ее ухом.

- Это невозможно! - Сердце Мильо так и колотилось в груди. Кажется, Кристофер Хэй сказал, что за ними следили с самого ресторана? Кругом предательство! - Как вы здесь оказались?

- Я прилетел сюда, чтобы забрать тело моего брата Терри на родину, в Штаты. И задержался, чтобы разузнать, кто его убил и зачем.

- Куда вы нас тащите?

- В единственное место, где вы будете в безопасности. Я тащу вас туда, где вы сможете увидеть свою дочь.

- Может компьютер врать?

- Нет. Это машина, а машины врать не умеют.

- Но в нее можно заложить неверную или вводящую в заблуждение информацию.

- Только не в этот компьютер. Он связан с банком данных ЦРУ.

- Хорошо. Давайте посмотрим.

- О'кей, - сказал Чарли Карнов. - Я могу вызвать на этот экран все, что угодно, с главного компьютера. - Он нажал на клавиши своего терминала. Естественно, никто об этом не знает, и я бы предпочел, чтобы так все и оставалось.

- С моей стороны проблем не возникнет, - заверила его Диана.

Они сидели в библиотеке Карнова. Он очень тяжело воспринял известие о смерти Брэда.

- Брэд был чертовски хороший парень, - сказал Карнов, когда Диана сообщила ему печальную весть. - Вы бы только знали, как много он сделал для моего мальчика. - Карнов был маленький человечек с нездоровым цветом лица и желтыми усами и пальцами заядлого курильщика. Он налил в стаканы немного бренди и подал один Диане. - Теперь даже не представляю, что с ним будет, когда его нет. Джефф слушался только его.

Он поскреб лысеющую макушку.

- Право, не представляю. После смерти жены вся моя семья распалась. Наверно, потому, что никогда не делал ничего для ее консолидации. Всегда предоставлял это дело ей. - Он сидел, сгорбившись, своего компьютера, со стаканом в руке. - Для меня работа была на первом месте, на последнем, да и на всех остальных местах между ними. И мне никогда в голову не приходило, что в моей схеме жизни что-то не так, пока она... - Он отхлебнул из стакана немного бренди. - Э, да ладно! Все это старые новости теперь. - Он взглянул на Диану. - Ради Брэда я все сделаю.

Диана кивнула.

- Тогда узнайте, под какой крышей скрывается Маркус Гейбл.

- Что вы имеете в виду?

- Он и в ЦРУ, и не в ЦРУ. Он очень деятелен, но его деятельность не отражена в анналах ЦРУ. Он находится под защитой какой-то таинственной организации, но эта организация - не ЦРУ. Когда я им заинтересовалась, на меня было оказано давление со стороны Госдепартамента, но исходило оно от ЦРУ.

Чарли Карнов склонился над клавиатурой своего компьютера, набирая серию кодов.

- Кто из Госдепартамента? - спросил он.

- Мортон Саундерс, - ответила Диана. - Он работает в Госдепе по связи с ЦРУ.

- Смотрите на экран, - сказал Карнов. Диана так и сделала. Перед ее глазами на экране появились данные по Мортону Саундерсу. - Он не работает по связи с ЦРУ.

- Уже не работает. - Пальцы Карнова снова заплясали по клавишам. - Был офицером по связи, но, выражаясь на профессиональном жаргоне, "перешел на другую работу".

- Куда?

Карнов пожал плечами.

- Это может быть любая из мириадов служб в разведке. Давайте посмотрим, в какую именно.

Тренькнул дверной звонок, и Карнов поднял голову.

- Наверно, пришли чинить телефон, - сказал он. Диана смотрела на мерцающий экран, на котором появился текст: ДОПУСК СЕРИИ АКСЕЛЬ-9 ТРЕБУЕТСЯ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ЭТОЙ ИНФОРМАЦИИ. - Тем не менее, обязательно удостоверьтесь, кто там, и загляните в смотровой глазок, прежде чем открывать дверь, предупредила она.

Карнов крикнул: "Иду! Иду!", и направился к дверям. Диана слышала, как он справляется у двери, кто там, а сама думала, что это за допуск серии Аксель-9. Взглянув в его сторону, она увидела, как он приложил глаз к смотровому глазку, а в следующую секунду отлетел от двери и упал навзничь на пол. Глазок был весь разворочен выстрелом из коридора. От страшного удара снаружи дверь сорвалась с петель, а Диана вскочила, выхватила револьвер. Боже, подумала она, все-таки нашли и здесь.

Карнов лежал, раскинувшись, на полу. Лицо у него было так разворочено выстрелом, что его было невозможно узнать. Как же это так, пронеслась мысль, Чарли - сотрудник ЦРУ, а его все-таки убили. Кто же это может быть, черт побери?

Пригнувшись, она выстрелила два раза наугад и бросилась под прикрытие массивного кресла, когда вся комната содрогнулась от ружейного выстрела. И тогда она подумала, уже не в первый раз, какую хлипкую защиту дает закон своим слугам.

В ушах у нее еще звенело от выстрела, а она выкатилась из-под разнесенного вдребезги кресла и быстрые ноги уносили ее прочь. Она понимала, что у нее нет ни единого шанса уцелеть, оставаясь на одном месте.

В спальне она бросилась к окну, но оно оказалось намертво законопаченным. Застонав, она рукояткой револьвера разбила стекло и, удалив с помощью его ствола острые осколки, все еще торчащие в раме, выскользнула наружу.

Там была старомодная пожарная лестница, и Диана, не мешкая, начала спускаться по ней. У нее не было ни малейшего желания быть блокированной на крыше, где некуда спрятаться и откуда не сбежишь. Она задыхалась, и во рту был металлический привкус страха.

На уровне второго этажа она решила, что спуск по лестнице занимает слишком много времени, и прыгнула вниз. Приземляясь, она подвернула левую лодыжку, и боль пронзила всю ногу.

- А черт! - выругалась она сквозь стиснутые зубы. Услышав шум наверху, она бросилась на землю, перекатившись через плечо. Затем выстрелила в человеческую фигуру на лестнице, с удовольствием услышав вскрик, а потом что-то загремело по железной лестнице, падая. Она, конечно, не осталась полюбопытствовать, что это такое, но, по-видимому, это грохотало по железным ступенькам ружье.

Прихрамывая, она выскочила на Вторую Авеню, махая рукой проходящему мимо такси. Водитель притормозил, глядя из окошка на ее потрепанный вид.

- Право, не знаю, леди...

- Прекрасно знаешь, - оборвала его Диана, сунув ему под нос свое удостоверение. Она залезла в машину и назвала свой домашний адрес.

Когда такси остановилось у ее подъезда, она целую минуту сидела, уставившись на свою дверь. Первой мыслью было вернуться к себе в полицейский участок, но Сив не советовал ей появляться там. Питер Чан предупреждал его, что их организация имеет своего человека в полиции и оплачивает его отдельные услуги. К сожалению, его убили прежде, чем он мог сообщить, кто этот человек.

- Леди? - Таксист недоуменно таращился на нее. - Вот ваш дом.

Диана прижалась затылком к подголовнику сидения и закрыла глаза. Волна дурноты грозила поглотить ее.

- Леди? Эй, леди! Приехали!

Она приблизилась вплотную к сердцу тьмы, окружающей Маркуса Гейбла, вплотную к тому, чтобы сделать для Сива все, что ему нужно. Ей так этого хотелось! Вспомнились слова Брэда: Лучшее, что ты можешь сделать для Сива Гуарды, так это родить ему сына...

Раз участок для нее теперь опасная зона, то это же можно сказать и о ее доме. Если они знают, кто она, значит, знают, где она живет. Она посмотрела в темные окна своей квартиры. Кто-то, возможно, притаился там, ожидая, когда в замочной скважине заскребется ее ключ. Диана вздрогнула. Надо отсюда сматываться.

- Леди, имейте сердце! Мне треба на харчи зарабатывать, а не торчать здесь дуриком.

Диана назвала ему адрес отеля на окраине западной части города, вдалеке от шума городского, тихий, без названия. Она знала его, потому что город часто пользовался им, устраивая семинары для суда присяжных.

Когда такси отъехало, она осталась на тротуаре, чувствуя себя ужасно незащищенной. Это ощущение прогнало ее с улицы. Она поспешила в гостиницу и, решив, что это лучше с точки зрения безопасности, попросила комнату на верхнем этаже.

Закрыв за собой дверь и даже застегнув ее на цепочку, она разделась и стала под горячий душ. Ноги ее так Дрожали, что она была вынуждена держаться обеими руками за краны. Мыло убрало пот и грязь, но не страх.

Она оделась, достала из кобуры револьвер. Легла на кровать. Рядом с кроватью стоял дешевенький ночной столик из ДСП, а на нем - черный телефон, неэстетичная настольная лампа, пепельница. В ящике стола - Библия.

Диана закрыла глаза, прислушиваясь к собственному дыханию. Она, наверное, уснула, потому что, когда она вновь открыла глаза, она одновременно увидала разбитую дверь с сорванной цепочкой и человеческую фигуру в дверном проеме. Она пошарила рукой в поисках револьвера и услышала голос:

- Скажи дяде здрасьте, милочка.

Выстрелом из ружья ее снесло с кровати и ударило об стену. Но она ничего не почувствовала. Только звук услышала, громче которого не бывает в природе звуков. А потом и звук, и все остальное, исчезло.

Мильо удержал Криса за руку.

- Мы еще не можем уходить отсюда.

- О чем вы говорите? И вас, и вашу девушку здесь только что пытались убить.

- Все это так, - согласился Мильо. Его лицо было бледно при свете уличных фонарей. - Но это люди, на которых я работаю. М. Логрази, на встречу с которым я сейчас как раз шел, явно замешан в этом деле. Если они решили меня убрать, мне надо немедленно вернуться к себе домой.

- Но это безумие, - возразил Крис. - Совершенно очевидно, что за вашим домом следят.

- Тем не менее, - упорствовал Мильо, - я должен идти. Они придут за Лесом Мечей. - Он уже двинулся через дорогу, и Крис вынужден был последовать за ним, чтобы продолжить разговор. Они завернули за угол и оказались на Авеню Нью-Йорк. - Он у меня на квартире, и люди, на кого я работаю, требуют его. А я не хочу отдавать.

- Минуточку, - сказал Крис. - Кто эти люди?

Ныряя под защиту теней, Мильо не отвечал на его вопрос.

- Мы находимся как раз напротив моего дома, - шепнул он. - И, кажется, за входом никто не следит.

Крис повертел головой туда-сюда, стараясь разглядеть все укромные уголки на улице.

- Не может быть. Они не настолько глупы, чтобы не предположить, что, убежав от преследователей, вы попытаетесь пробраться в свою квартиру.

Он дал знак Мильо и Морфее оставаться на своих местах, а сам вынырнул из спасительной тени. Он прошел до самого конца квартала, сначала по одной стороне улицы, потом по другой, по дороге заглядывая в темные окна припаркованных машин. Ни одной живой души. Время от времени он смотрел также на окна домов, которые проходил, - не шелохнется ни занавеска, не мелькнет ли в окне силуэт лица, не блеснет ли ствол пистолета. И все это время он краем глаза следил за дорогой, не появится ли на ней черный "БМВ", но тот так и не появился.

Крис вернулся к Мильо с Морфеей.

- Вы правы, - сказал он. - Мне не удалось обнаружить никого, кто бы следил за вашим домом. - Удивительное дело: вместо того, чтобы успокоить его, эта прогулка, наоборот, насторожила Криса. Почему они не оставили никого следить за домом? Что-то здесь неладно. Но что?

Мильо пошел уже было через улицу, но Крис удержал его.

- Ради Бога, подождите, - прошептал он. - Они ведь могут дожидаться вас в вашей квартире.

Мильо бросил на него мрачный взгляд.

- Если дожидаются, я об этом немедленно узнаю. - Потом в его взгляде промелькнуло любопытство. - Вы уже один раз спасли меня, и теперь все опекаете. С чего бы это?

- Я люблю вашу дочь. И всегда любил.

Мильо помедлил немного, потом кивнул.

- Я вам верю. Но, с сожалением должен вам сообщить, что мы с дочерью уже давно не составляем одну семью. Без сомнения, она меня уже давно считает мертвым, и, поверьте мне, лучше, если она останется при этом убеждении.

- Она имеет право знать все про вас.

На лице Мильо появилась печальная улыбка.

- Мой дорогой юноша, я знаю, что вы действуете с лучшими намерениями. Но если она узнает все про меня, она от всего сердца меня проклянет.

- Не верю. Вы - ее отец. Что вы могли сделать такого, чтобы она отказалась вас видеть? Чтобы не могла простить?

Стоя сейчас частично в тени, частично на свету, Мильо казался точь-в-точь таким, каким был в ту летнюю ночь 1969 года на своей вилле в Мугенах. Густая тень, как грим, разгладила морщины, которые наложило время на его лицо. Увидев в нем прежнего Мильо, Крис вспомнил о его необыкновенной целеустремленности.

- Моя дочь, как вы сами, без сомнения, знаете, буддистка. Будучи таковой, ока с отвращением относится к убийцам. А мне приходилось совершать и преднамеренные убийства и во гневе. Вы думаете, она может такое простить?

- Ей тоже приходилось убивать, - возразил Крис. - Ее двоюродный брат Мун сам учил ее делать это грамотно. Спасая его жизнь, она пролила кровь. И сознание этого греха сжигает ее душу изнутри.

- Бедное дитя! - Он покачал головой. - И вы думаете, это что-нибудь меняет? О нет. Даже если бы она могла простить меня, я бы сам себя не простил. И нет такого искупления, которое могло бы снять с моей души грех пролитой крови. Так что у меня нет выбора, кроме как следовать по тропе, на которую однажды встал.

- Вы не правы. Всегда есть выбор.

Мильо покачал головой.

- Мой дорогой юноша, вы ничего не знаете. Это из-за меня убили вашего брата. У него была третья и последняя часть Леса Мечей. Вы знаете, что это такое?

- Сутан мне рассказывала.

- Наверно, о его мистических свойствах? - проворчал Мильо. - Но не в них суть. Мало кому приходило в голову, что меч можно использовать практически. С его помощью можно объединить всех опиумных баронов Золотого Треугольника под знаменами одного человека. Вы представляете себе, какая угроза таится в этом?

- Этот человек получит власть и богатство, - ответил Крис. - Все мы к этому стремимся, мосье Вогез.

- Нет! - выкрикнул Мильо. - Не распространяйте это на меня. Вы никогда не понимали меня и мои мотивы, возможно, будучи введенным в заблуждение моей дочерью, которая этого точно не понимала, Я только хотел свободы для камбоджийского народа, чтобы он сбросил с себя оковы колониальной системы, навязанной ему моими и вашими соотечественниками.

- И вы не придумали ничего лучшего, как радикализовать интеллигенцию и вручить ей оружие.

- У меня не было выбора! Неужели вы этого не понимаете? Система пустила слишком глубокие корни. Только оружие могло помочь. Зараза колониализма проникла слишком глубоко в людей, стоящих там у власти, чтобы можно было предложить какую-либо разумную альтернативу оружию.

- Но результат вашей деятельности, мосье Вогез, был сродни геноциду. Вы спустили с цели Пол Пота. Сколько ни в чем ни повинных камбоджийцев бессмысленно умертвили из-за вас, вы знаете?

Мильо вздрогнул, и Морфея обняла его за плечи.

- Каждую ночь, - сказал он, - они мне снятся... и их смерть. Но как я мог знать, что все это так обернется? Как я мог предвидеть, что Салот Cap превратится в ходячий кошмар?

- История могла бы вам кое-что подсказать, - заметил Крис, - если бы вы взяли на себя труд учиться у нее. Жадность правит миром, а не теория. Жажда власти и денег опрокидывает теории философов, какими бы благими намерениями они не были движимы, придумывая их.

- Я указал им только путь к свободе, - с отчаянием в голосе сказал Мильо. - И до сих пор не понимаю, как все это случилось.

Интересно, все ли философы, что жили на земле, так же старательно занимались самообманом, как он, подумал Крис.

- Вы начали с сообщения, что Терри погиб из-за вас. Значит ли это, что он убит по вашему приказу?

- Если бы это было так, - спросил Мильо, - вы бы смогли простить меня?

- Значит, приказали?

- Нет. Его смерть не была запланирована.

- А как насчет Доменика Гуарды, Аль Декордиа? Что вы можете сказать о покушении на мою жизнь?

Мильо непонимающе уставился на него.

- Что вы такое говорите?

В скудном свете было трудно разобрать выражение его лица.

- Ваш мосье Мабюс - Транг убил Доминика и Декордиа тем же самым способом, что и Терри: он обезглавил их. А потом, в Нью-Йорке, он напал на меня и пытался сделать то же самое со мной и с женщиной, которая в то время была у меня.

- Что такое? Я никогда не отдавал приказов, чтобы...

- Но вы ведь работали с Терри по переправке наркотиков в Америку?

- Работал ли я с ним? Что вы, нет! Мы были, если так можно выразиться, конкурентами по бизнесу, не питающих друг к другу враждебных чувств. Во всяком случае, до того, как меня взяла в оборот группа Логрази.

- Ваши теперешние хозяева?

- Да. Я долгое время был убежден, что они представляют американскую мафию. Но потом, установив в резиденции Логрази подслушивающее устройство, я к своему изумлению узнал, что это цэрэушники, маскирующиеся под мафию.

- ЦРУ занимается переправкой героина? Да что вы?

- Да. Вы удивлены? В таком случае, знайте, что они занимаются контрабандой наркотиков с самой Вьетнамской войны. С двумя их представителями у меня была встреча в Ангкор Уат в 1969 году, в ходе которой мы заключили обоюдовыгодный договор. Один из этих людей был некто по прозвищу Волшебник, другой - ваш брат Терри.

- О Боже, - Крис даже глаза закрыл, внезапно почувствовав слабость. Неужели он?

- Извините, дорогой юноша, я думал, вам это надо знать. Ведь он был вашим единственным братом, не так ли?

- Я не знал... ничего не знал. - Горечь этих слов сразила его. Он вдруг почувствовал себя усталым, и даже слезы показались на глазах. Он сделал глубокий вдох, с огромным усилием беря себя в руки. - Вы сказали, что заключили договор с Волшебником и Терри, по которому, я полагаю, ваш героиновый трубопровод перешел к ним?

Мильо кивнул.

- А что они дали взамен? Деньги? - Уже задавая этот вопрос, он чувствовал, что в глубине души ему хотелось бы спрятаться куда-нибудь, заткнуть уши только бы не знать того, что он сейчас услышит в ответ.

- О нет, нечто более ценное, чем деньги, - ответил Мильо. - Деньги мне были не нужны. Да и зачем менять шило на мыло? Трубопровод ведь и так был никогда не иссякающим денежным источником. Я мог уступить его только за нечто более важное для меня: голову Сианука. Но когда с этим ничего не вышло, я довольствовался тем, что они обязались поставлять мне оружие в неограниченном количестве. Никакие деньги не могли бы мне это гарантировать.

Крис почувствовал легкое подташнивание.

- И это оружие переправлялось сразу Пол Поту?

- Да, Красным Кхмерам. Как я уже говорил, моей главной целью в то время было убрать Сианука. Но, благодаря его связям с Пекином, он стал недосягаем для американцев, и мне пришлось примириться с тем, что он просто ушел в отставку и покинул страну.

- А зачем ЦРУ понадобился ваш трубопровод?

- Не спрашивал.

- Вам это было абсолютно все равно, вы хотите сказать?

- Возможно, - признал Мильо. - Но не это главное. Они бы мне все равно не сказали.

- Но потом, когда Терри и Мун контролировали трубопровод, вы, уж конечно, знали, куда поступает этот героин? - Для Криса понять это имело первостепенное значение. Пора, очевидно, расстаться с иллюзиями о чистоте намерений Терри. Все его попытки найти какое-нибудь невинное объяснение деятельности Терри ни к чему не привели. Терри просто ушел в наркобизнес, вот и все. Просто и ясно. Но простота эта казалась слишком страшной, чтобы с ней примириться.

- В этом деле есть одна странность, - ответил Мильо. - Мне никогда не удавалось выяснить, кто покупает у них героин. Вероятно, они пользовались какими-то необычными каналами.

- И все-таки, я не понимаю, - сказал Крис. - Если Логрази работает на ЦРУ и хотел, чтобы вы взяли под свой контроль трубопровод Терри... Ведь вы же сами только что сказали, что трубопровод уже давно был собственностью ЦРУ! Здесь что-то не сходится.

- Я только сказал, что он был приобретен ЦРУ в 1969 году. Я не знаю, что было потом. Возможно, Волшебник и Терри пытались его приватизировать. И еще я знаю, что между ними вышла размолвка, драматическая по масштабу, но из-за чего - этого я вам не могу сказать.

- Значит, ЦРУ поручило вам забрать назад этот трубопровод?

- Да. Назвав это операцией "Белый Тигр", хотя я вначале не догадывался, что работаю на ЦРУ. Но главное, им позарез был нужен Лес Мечей. Они действительно из кожи вон лезли, чтобы заполучить его. С помощью этого талисмана они смогли бы контролировать весь опиумный бизнес в Золотом Треугольнике.

- А откуда им стало известно про Лес Мечей?

- От Волшебника. Это прозвище ваш брат дал цэрэушнику Вергилию.

Крис внимательно следил за авеню, не появится ли на ней черный "БМВ".

- Волшебник хочет всех нас убрать. Вам об этом известно?

Мильо пожал плечами.

- Это не важно. Теперь мы все вышли на эту тропу. У нас нет выбора. Мы должны идти по ней до конца.

- Это не так. По собственному опыту я знаю, - сказал Крис, буквально сверля Мильо взглядом, - что люди, заявляющие, что у них нет выбора, на самом деле не имеют мужества, чтобы сделать этот выбор. Если вы считаете, что не можете перемениться, подумайте о Сутан. А что если вы единственный человек на земле, который может помочь Сутан снова обрести цельность? Вы недавно говорили об искуплении. Может, это и есть искупление для вас? Искупление, способное исцелить вас?

Мильо отвел глаза.

- Мы теряем драгоценное время, - хрипло произнес он. Повернувшись к Морфее, он подтолкнул ее туда, где тени были гуще. - Побудь здесь, - сказал он. - Стой и не двигайся, пока мы не придем за тобой. - После этого он бегом пересек улицу. Крис последовал за ним, хотя внутренний голос подсказывал ему, что это неблагоразумно. - Мы должны забрать Лес Мечей. - Мильо открыл входную дверь. В гаражном помещении было темно, хоть глаз коли, но он не включил свет. Их шаги будили тревожное эхо.

Наверху, в квартире, занимающей весь этаж, тоже было темно. Мильо закрыл за собой дверь. То здесь, то там световые пятна плясали на досках пола и коврах, как беспокойные призраки.

Мильо осторожно повел его через просторный холл, огибая громоздкую мебель. Он не включил света, и Крис был вынужден следовать за ним на расстоянии вытянутой руки, чтобы не врезаться во что-нибудь.

У входа в каждую из комнат Мильо останавливался и принюхивался, как собака, пытаясь определить, не прячется ли там злоумышленник. С каждым следующим шагом напряжение Криса все увеличивалось. Он весь вспотел, вглядываясь в темные углы, где все равно невозможно было бы увидеть прячущегося человека, все надеялся, что интуиция во время предупредит его об опасности, пока, как ребенку, запертому в темной комнате, ему не начало мерещиться, что каждый плохо освещенный предмет шевелится самым зловещим образом.

Наконец они добрались до кабинета Мильо. В него можно было войти сквозь раздвижные двери, сейчас открытые. Они оба остановились в дверном проеме: Крис пытался разглядеть силуэты вещей в темноте, Мильо ни на что особо не глядел, но внутренне весь собрался.

Они быстро вошли в комнату и Мильо сразу же двинулся к письменному столу. Крис отстал от него, задержавшись у окна, выходящего на Сену. За широкой рекой была Военная Академия и Марсово Поле.

На окнах висели бамбуковые жалюзи, и сквозь узкие просветы между отдельными планками с улицы просачивался тусклый свет. Крис подошел поближе, вплотную приникнув лицом к бамбуковым планкам. Теперь он хорошо видел всю Авеню Нью-Йорк.

Там, внизу, стоял припаркованный черный "БМВ". Крис увидел, что из его выхлопной трубы вырывается дымок: двигатель работал.

Крис отвернулся от окна, поискал глазами Мильо. Тот стоял с пистолетом в руке. Он хотел спросить его, что это значит, но Мильо жестом попросил помолчать. Затем он указал рукой на дверь, рядом с которой стоял, открыл ее и шагнул в темноту. Крис проскользнул за ним следом.

Они были внутри кладовки.

- Черный "БМВ", который следовал за вами от "Ангкор Уат", стоит внизу, шепнул Крис в кромешную тьму, окружающую его.

- Это меня не удивляет, - отозвался Мильо рядом с его ухом. - Кто-то уже находится в квартире. Как я и говорил, они пришли похитить Лес Мечей.

Криса это удивило. Он помнил, что Мильо закрыл за собой входную дверь, но не слышал, чтобы кто-либо вламывался. Это могло значить лишь то, что у человека, проникшего вслед за ними в квартиру, был ключ от входной двери.

Крис протянул вперед руку и еще чуть-чуть приоткрыл дверь кладовки, чтобы расширить скаредный кусок комнаты, видимый изнутри. Теперь он мог видеть вход в комнату, письменный стол Мильо и часть книжного шкафа, закрывающего стену от пола до потолка.

Он было собирался спросить Мильо, у кого мог быть ключ от входной двери, как увидел, что открытый дверной проем заполняется новой тенью. Одновременно он почувствовал, что Мильо весь напрягся, и, скосив на него глаза, увидел, что он медленно поднимает пистолет, готовясь стрелять.

Тень замерла в дверях, как бы озирая знакомый интерьер. Затем она тихо скользнула к столу Мильо и, перегнувшись через него, щелкнула выключателем настольной лампы, при свете которой Крис сразу же узнал Транга.

Мильо расслабился, опуская оружие. Он даже сделал движение, чтобы выйти из кладовки, когда Транг подошел к книжному шкафу и, приложив обе руки к одной из его секций, отодвинул ее в сторону. За ней оказалась потайная дверца, и, как только она открылась, Крис почувствовал, что Мильо опять весь напрягся. Открыв дверцу, Транг запустил руку внутрь тайника и достал оттуда странного вида меч с тремя клинками.

- Merde! - тихо выругался Мильо. - Он забирает Лес Мечей!

Вспомнив о стоящем внизу "БМВ", Крис шепнул:

- Может быть, он, придя к вам, увидел стоящую перед домом машину и решил взять меч, чтобы его не украли?

- Он был здесь очень надежно спрятан, - возразил Мильо. - Господи, каким же я был дураком! Транг меня предал. - Крис снова увидел, что Мильо поднял пистолет, целясь Трангу в затылок.

И тут Крису все стало ясно, будто все части китайской головоломки встали на свои места. Теперь понятно, подумал он, почему никто не следил за квартирой Мильо. Зачем следить, если сам Транг вхож в нее?

Транг работал на Мильо, человека авторитетного в сфере наркобизнеса, но, очевидно, работал также на кого-то другого. На кого? Без сомнения, на того человека, который приказал ему убить Криса, который приговорил и самого Мильо к смерти, который, возможно, и сейчас сидит внизу в черном "БМВ". Хозяин Мильо. Кто же он?

И внезапно до Криса дошло.

- Он работает на Маркуса Гейбла.

Мильо повернулся к нему.

- На кого?

- На Вергилия.

- Точно! На Волшебника. - Мильо прицелился. - И за это сейчас умрет! - Его палец начал нажимать на спусковой крючок.

Транг спокойно завертывал Лес Мечей в кусок замши, и Крис снова вернулся памятью в Турет, к своему столкновению с Трангом в заброшенной конюшне. Вспомнил все, что говорил ему Сив. Транг убил Терри, убил Доминика Гуарду и Аль Декордиа. Пытаясь добраться до Криса, он покалечил Аликс.

И, тем не менее, когда ему вновь представилась возможность убить Криса, он не воспользовался ей. Вместо этого, он принял его условия, освободив Сутан в обмен на кинжал, который Терри не хотел им отдавать. Почему не воспользовался?

Этого Крис не знал, но Транг ему представлялся тайной, разгадав которую, он мог бы понять многое и о самом себе: кто он такой и кем он стал. Ему было ясно, что он уже не прежний Кристофер Хэй - адвокат, защищавший на суде человека, который непосредственно после суда фактически признался ему в убийстве. Не Кристофер Хэй, который чувствовал свое бессилие восстановить попранную справедливость. Не Кристофер Хэй, который понял, что закон, которому он присягал служить, просто посмеялся над ним.

Последнее время у него было ощущение, что он, благодаря какому-то таинственному физическому процессу, вживается в личность своего покойного брата Терри. Это он еще мог понять, и саму эту идею можно было бы развернуть в шикарный литературный сюжет. Но с той ночи в Турет он знал, что истина куда сложнее любых логических построений. Настолько же сложнее, насколько жизнь сложнее любого литературного произведения.

Он видел, как Мильо берет на мушку Транга, и в его сознании встал образ оленя в прицеле его ружья. Олень роет копытом снег, и из его ноздрей вырывается морозный пар. Крис снова почувствовал на своем пальце палец Терри, заставляющий его нажать на курок помимо его воли.

Он увидел в Транге того оленя и понял, что если он сейчас позволит, чтобы его убили, то никогда не узнает правды о себе: кто он такой, Крис Хэй, и что с ним стало. И Терри уйдет от него навеки, и он не сможет с ним даже попрощаться.

Его поиски начались с попытки установить, кто убил Терри и почему, но перешли в нечто более грандиозное по своему масштабу. Они превратились для Криса в поиски дома - духовной родины - о существовании которого он и не подозревал раньше, не говоря уж о том, чтобы надеяться обрести.

Палец Мильо продолжал жать на курок, и Крис, не говоря ни слова, вырвал пистолет у него из руки.

Ма Варада говорила Муну: "Ты не умрешь", - и была права. Воспользовавшись помощью своих друзей в Сикайне и своим банковским счетом в Бангкоке, он скоро уже сходил по трапу гигантского авиалайнера на французскую землю. Это был Париж, а не Ницца, потому что именно в Париже, по словам Ма Варады, следовало искать Волшебника.

Париж или Вене - все было теперь едино для Муна. Франция уже не казалась ему родным домом. Его душа осталась в Сикайне. Только огромным усилием воли он смог заставить себя покинуть - он надеялся, на время - святой город.

Если бы не Волшебник, он бы никогда не вернулся во Францию. Он посмотрел на Ма Вараду, проходящую иммиграционный и таможенный контроль. На ней был сногсшибательный костюм из шелка, купленный в фешенебельном магазине "Унгаро" в Бангкоке. Она укоротила волосы, согласно требованиям современной европейской моды. На ногах были туфли на высоком каблуке из змеиной кожи от Шарля Журдена, в руке сумочка из того же материала, а на запястье пара браслетов из зеленого камня. Хотя было далеко за полночь, она выглядела такой же свежей и подтянутой, как и тогда, когда подымалась на борт самолета в Бангкоке. Невозможно было поверить, что это та же самая женщина, которую Мун спас от смерти в лагере Генерала Киу.

- Не беспокойся о такси, - сказала она, когда они прошли таможню. - Мои друзья позаботились о том, чтобы перегнать сюда к аэропорту мою машину.

Это был "Ситроен" с модификационным двигателем. Она вела машину резко и очень быстро: в это время суток движение на шоссе почти отсутствовало. Несколько раз Мун был вынужден хвататься за ремни для пассажира, когда она сходу брала повороты, въезжая в предместья Парижа. Большой город лежал перед ними, как нежная и желанная женщина, прикрытая одеялом из блесток ночи.

Они въехали в город через Порт-де-ля-Мюэтт и сразу же свернули на запад по авеню Анри Мартена. Они были в Шестнадцатом микрорайоне, жилищном массиве, который за последнее время стал весьма престижным.

Ма Варада свернула направо, на улицу Шеффер. Здесь они были вынуждены развернуться, чтобы подъехать к крошечному скверу Петрарки, где шлагбаум преграждал въезд на частную улицу. Она остановила свой "Ситроен" у углового трехэтажного дома с довольно строгими неоклассическими линиями фасада, облицованного белым камнем. Маленький балкон с ограждением из кованого железа украшал второй этаж. Пара импозантных овальных окошек, как пара всевидящих глаз, были расположены над парадным входом. Дверь находилась в глубине дверного проема, обильно украшенного фигурами из камня. В свете уличных фонарей дом вырастал из теней, подобно маяку или рифу. Интересно, чем он окажется на самом деле.

Выйдя из машины, Мун подумал, что, если бы не несколько новых зданий, с балкона была бы видна площадь Трокадеро и воинственный Пале. Раньше, наверно, так и было. В трех кварталах от них располагалось кладбище Пасси, где герои всех войн нашли свое успокоение.

- Волшебник сейчас находится здесь, - сказала Ма Варада.

Внезапно Мун почувствовал себя усталым и у него снова заболела рана. Он знал, что сейчас не в лучшей форме для схватки с Волшебником. Хотя его рана быстро заживала - Ма Варада приписывал это чудодейственной силе эликсира, приготовленного Слепым из Сикайна - он еще не вполне выздоровел. У него были значительно повреждены ткани мышцы, и полная реабилитация наступит только по прошествии времени.

Но Мун также знал, что именно времени у него не было. Волшебника надо остановить, пока он не завладел Лесом Мечей. Пока он не подчинил себе всех опиумных баронов. Пока он не овладел Шаном. И сейчас его власть в Шане весьма значительна. Он уже снюхался с Адмиралом Джумбо, и можно предположить, что, несмотря на все красноречивые уверения Генерала Киу в противном, - с ним тоже. Теперь Мун понимал, что Волшебник и Терри имели одинаковые намерения: сплотить вокруг себя опиумных баронов. Но что каждый из них собирался сделать с этой необъятной властью, - в этом они, конечно, различались.

Интересно все же, кто убил Могока и пытался убить его и Ма Вараду, - Киу или Джумбо? Кто из них? Этого Мун не знал. Знать об этом мог только Волшебник.

И вдруг он рассмеялся. Ему пришло в голову, что вовсе не важно, кто из них хотел убить его. В конце концов, за веревочки ведь дергал Волшебник!

Глядя на здание, Мун жалел, что с ним нет сейчас Терри. Он прошептал короткую молитву, потом сказал:

- Ладно. Надо идти.

Но Ма Варада оттолкнула его и одна поднялась по каменным ступеням. Перед дверью она остановилась, дав себя зафиксировать видеокамере, вмонтированной в камень в трех футах у нее над головой. Стоя спиной к Муну, она нажала на кнопку звонка. Через мгновение она повернула ручку двери и толкнула ее от себя, собираясь войти в здание.

- Я не хочу видеть ее, - сказал Мильо. - Я не перенесу ее презрения, когда она узнает всю правду обо мне. Этого я просто не переживу. Сейчас, по крайней мере, я могу сохранять иллюзию, что нет ненависти ко мне в ее сердце.

Крис положил трубку и повернулся к Мильо. Неправильно поняв причину страха, звучащего в его голосе, он постарался успокоить старика, сказав:

- Вы ее недооцениваете.

И только увидев его глаза, он понял, в чем дело. Понять причину страха можно, только когда видишь его. Испуганный голос - только намек на состояние. Вот и у Сутан был точно такой голос, когда она ответила на его звонок.

- Крис, где ты был? Я здесь с ума схожу, беспокоюсь о тебе! - Она почти кричала в трубку.

- В Пор-Шуази, - ответил он. - Пока вы с Сивом чесали языками, я совершил потрясающее открытие.

- Какое? Ты нашел Транга?

- И да, и нет. Тебе действительно интересно узнать о моем открытии?

- Ради Бога, Крис, кончай это! Объясни мне по-человечески, что происходит? Неужели ты не понимаешь, что мне сейчас так же плохо, как и тебе? На какой-то момент я расслабилась прошлой ночью, забыла свою боль. И я позвала Терри, забыв, что он мертв. Зачем меня наказывать за это так жестоко?

Крису стало стыдно. Что он, в самом деле, морочит себе голову! Что он хочет, чтобы она доказала ему? Что он ей более дорог, чем был дорог Терри? Но это же чушь! Как она это может доказать, даже если бы захотела?

- Крис, с тобой все в порядке?

- Слушай, Сутан, я хочу, чтобы вы с Сивом ехали сюда немедленно, - сказал он.

- Сив потерял сознание. Последствия травмы, полученной им в Нью-Йорке, когда на него напал Транг, - объяснила ситуацию Сутан. - Я вызвала врача. Так что он никуда не может ехать.

- Тогда приезжай одна, - сказал Крис. - У тебя карандаш под рукой? Запиши адрес.

Теперь он видел результаты своей поспешности. Отвратительный страх перекосил лицо Мильо.

- Слишком поздно, - сказал Крис. - Она уже в пути.

- Тогда я ухожу.

И повернулся к вошедшей Морфее.

- Помоги мне хоть ты!

По настоянию Мильо, они приехали сюда, в Ле Порт-дю-Жад. Это единственное место, где они будут в безопасности, говорил он. Он также настоял, чтобы они, из соображений безопасности, добирались сюда порознь. Сам Мильо поехал на метро, Крис перебрался на Левый Берег на украденном велосипеде.

Из окна Крис видел часть внутреннего дворика. Позеленевшие от времени медные фигуры фонтана были освещены, и он видел голову дельфина и длинные волосы русалки, опутавшие его, как морские водоросли. За фонтаном чернел Люксембургский Сад, тихий, как смерть.

Морфея ему улыбнулась. Он сразу же узнал в ней женщину, которая была с Мильо в "Ангкор Уат".

- Он не уйдет, - заверила его Морфея. - Он постоянно думает о дочери. Даже во мне ее видит. - Она повернулась к Мильо. - Ты что, думал, я об этом не догадываюсь? Может, я порой не знаю, что у тебя бывает на уме, но то, что на сердце, - всегда знаю.

Мильо отвернулся, подошел к окну, уставился на знакомый городской пейзаж.

- Хуже ожидания, - сказал он, - может быть только смерть.

- Переживешь, - уверенным голосом сказала Морфея. - Как ты пережил войну.

Она подошла к нему, обняла за плечи, но он отдернулся. - Это разные вещи, неужели ты не видишь? Сутан - моя душа, часть моей сущности.

- Ты долго обходился без нее.

- Именно обходился, не жил. - Суровые морщины отчаяния глубоко врезались в лицо Мильо. - Я ползал по жизни, как собака, которая сама себе отгрызла лапы. Все прошлое вернулось ко мне с такой ужасающей ясностью, что я уже ничего не вижу вокруг. Гнусное настоящее сжалось в серый комочек, серый, как зимние сумерки. Оно превратилось в смутное воспоминание.

При стуке в дверь квартиры Морфеи он вздрогнул. Крис пошел открыть дверь. - Привет, Сутан.

На ней была облегающая тело блузка и черные леггинсы. Поверх леггинсов была одета такого же цвета мини-юбка, едва прикрывающая бедра. Лицо совсем без грима, но не это объясняло его бледность.

- Крис, с тобой все в...

- Да заходи же.

Она перешагнула через порог и он отступил в сторону, давая ей пройти. На другом конце комнаты стоял Мильо, будто приросший к месту.

- О Господи! - прошептала Сутан. - Отец? Крис видел, что Мильо силится кивнуть, открыть рот и сказать слово, которое он столько времени мечтал произнести вслух: "Доченька!" Но он не смог сделать ни того, ни другого.

Она прошла через комнату, не отрывая глаз от отца:

- Крис, кто это?

- Сейчас он называет себя не Вогезом, а Мильо.

Она отпрянула, как от удара, но сморгнул Мильо - не она. Морфея в ужасе закрыла глаза.

- Тот самый человек, на которого... - Сутан сглотнула, замолчала, потом все-таки договорила, - на которого работает Транг?

- Да, - ответил Крис, чувствующий себя, как переводчик на переговорах по разоружению между главами сверхдержав. - Они встретились в Индокитае в 1969 году.

- Я видел в Транге душу, потерявшуюся в сумасшествии войны, - к Мильо вернулся голос и он по привычке пытался найти поддержку в высокопарной фразеологии - Он ходил в лакеях у Волшебника, испытывая унижения, аналогичные тем, которые испытывал весь народ его многострадальной родины с тех пор, как французы начали хозяйничать в ней. Взяв его к себе, я пытался компенсировать в какой-то мере несправедливости, от которой страдал так долго он и ему подобные. Я забрал его у Вергилия и пытался просветить его, чтобы он забыл позорное колониальное прошлое. Я учил его верить в светлое будущее его страны.

- Светлое будущее? - Лицо ее потемнело, и Крис подумал, что в нем отражается больше всего: ужас, отвращение, презрение? Или эта комбинация всего вместе настолько сложная, что ее не разложить на компоненты? - Этими словами ты называешь реки крови? Не могу поверить, что ты дал мне жизнь.

Мильо беспомощно повернулся к Крис.

- Признаю, что ошибся в Транге, как ошибся в Пол Поте. Как вы правильно заметили, я увлекся философией, но просчитался с психологией. Я недооценил их личности. По правде говоря, я и теперь их не понимаю.

- По-видимому, - объяснил Крис его высказывание Сутан, - он хочет сказать, что Транг не усвоил его уроков. Очень скоро он снова перекинулся к Волшебнику и с тех пор тайно работает на него. Транг получал заказы на убийства от него, а не от твоего отца.

- Верно, - немедленно подтвердил Мильо. - Я поручил Трангу только купить Преддверие Ночи у Терри Хэя, вот и все. Но Терри продал мне подделку, надеясь, что я не замечу этого. И он был прав. Но он не знал, что на меня работает Транг, и что я именно его пошлю для совершения сделки. Транг - один из немногих людей, которые видели подлинный кинжал, и он должен был рассмотреть его хорошенько, прежде чем отдать запрошенные Терри алмазы. Естественно, он сразу увидел подделку, а то, что произошло потом, вытекало из этого.

- Сейчас становится ясно, - сказал Крис, - что Транг уже до этого получил от Волшебника приказ убить Терри. Ну а попытку Терри всучить ему подделку он использовал как благовидный предлог для убийства. Так он и объяснил потом твоему отцу, не давая даже намека на то, как все произошло в действительности. Сутан повернулась к М. Вогезу. - Это правда? Он печально кивнул. По-видимому, так все и было.

- Но почему ты исчез, изменил имя и жил так, будто я не существую?

М. Вогез бросил быстрый взгляд в сторону Морфеи, потом отвернулся к окну.

- Отец?

Он пошевелился, будто просыпаясь от тревожного сна.

- На это, боюсь, я не могу дать удовлетворительного объяснения.

В комнате воцарилось молчание. Крис смотрел то на отца, то на дочь, а затем его взгляд остановился на Морфее. Она стояла совершенно неподвижно, глаза ее не смотрели ни на Мильо, ни на Сутан, а, скорее, в пространство между ними. Казалось, она унеслась мыслью далеко-далеко, столкнувшись с мерзкой реальностью жизни.

Сутан сделала шаг по направлению к согбенной фигуре у окна. - И ты серьезно думаешь, что я удовлетворюсь таким объяснением? Что я брошусь к тебе в объятия, покрою поцелуями твое лицо и воскликну: "Папочка, я тебя прощаю"?

Его губы покривились в невеселой улыбке, но, когда он увидел выражение ее лица, улыбка погасла, и он поднес руку ко рту и откашлялся. Этот жест был явно неадекватен для того, чтобы скрыть ужас, который он испытывал перед ней.

Но Сутан в ее смятенном состоянии духа, казалось, не замечает своей власти над ним.

- Крис, - промолвила она, - я хочу уйти отсюда поскорее.

- Не сказал бы, что это прекрасная мысль. - И, когда она повернулась к нему, полная гнева и шокированная его легкомысленным тоном, поспешно прибавил:

- Связи мосье Вогеза с Трангом, хоть и весьма хрупкие в настоящий момент, тем не менее, могут помочь нам заманить Транга в ловушку и через него выйти на Волшебника. - Он украдкой посмотрел на нее. - Понимая твое теперешнее эмоциональное состояние, я бы все-таки попросил тебя остаться.

Пересилив себя, она кивнула.

- Но находиться с ним в одной комнате я не могу.

- Пойдем, дорогая, - сказала Морфея, беря ее за руку. - Я тебя устрою с удобствами.

М. Вогез собирался протестовать, но, заметив взгляд, которым его одарила Морфея, передумал. Его рука, которую он было протянул умоляюще или предостерегающе, бессильно повисла.

Когда Морфея с Сутан вышли за дверь, он промолвил с великой грустью, по-видимому, подумав по-французски и переведя свою мысль на английский:

- Она разрушила мое сердце.

Бросив на него иронический взгляд, Крис прокомментировал:

- Ее вина, мосье Вогез, здесь минимальна. Процесс разрушения идет давно, и, по-видимому, необратим.

Мун взбежал по ступенькам, не обращая на боль в боку, и впереди нее вбежал в вестибюль. Он повернулся, чтобы захлопнуть дверь у нее перед носом, но она уже была рядом с ним. Мун теперь и сам не знал, почему он хотел оставить ее за дверью: потому ли, что все еще не доверял ей или потому, что не хотел подвергать ее опасности?

Он приложил палец к губам, призывая к молчанию, а другой рукой сделал жест, прося остаться у двери и не ходить дальше. Они были в скудно освещенном холле. Хрустальная ваза с веточками форсайтии и кизила, этих знаменосцев весны, стояла на комоде в стиле Людовика XIV, делая его похожим на свадебный пирог. На фламандском гобелене, закрывающем всю стену налево, была изображена сцена охоты: черные оскалившиеся псы обступили со всех сторон окровавленного загнанного оленя.

Прямо перед ними была лестница на второй этаж, сделанная из полированного дуба. На верху горел свет, и там стоял человек, выделяясь четким силуэтом на фоне освещенного холла второго этажа.

- Ма Варада?

Голос Волшебника вызвал мириады образов и ситуаций из далекого прошлого. Мун встряхнул головой, отгоняя их.

- Да? - Чего больше было в ее голосе: вызова или покорности?

- Подымайся сюда.

Она посмотрела на Муна и беззвучно произнесла одно слово:

- Карма.

Мун двинулся к лестнице через холл, перешагивая удлиненные тени, которые, казалось, шли навстречу ему сверху, из света.

На верху лестницы стоял человек, лицо которого было ему незнакомо. В руке его был пистолет системы "Беретта".

- Привет, Мун, - сказал Волшебник. - Я тебя увидел, когда ты выходил из машины. - За его спиной на стене висел портрет полного человека в пурпурной мантии: король или принц, розовощекий и самодовольный.

- Что случилось с твоим лицом? - спросил Мун, хотя уже и сам догадался, что.

Волшебник стволом беретты указал направление, в котором Муну надлежало следовать, и тот пошел мимо портрета упитанного представителя королевского рода прямо в комнату с ярко выкрашенными стенами. На мраморной каминной доске громко тикали большие часы в футляре из резного красного дерева. Два овальных окна, как два всевидящих ока, выглядывали на узкую улочку и, за ней, на воинственные статуи площади Трокадеро.

На старинном резном комоде с выдвижными ящиками стоял в открытом виде вполне современный чемодан с брюками и рубашками, сложенными стопкой. Одежда Волшебника. Куда он, интересно, собрался?

- Я умер, - объяснил Волшебник, - а потом родился снова в другом обличье. Возродиться очень просто, если знаком с нужными людьми, обладающими неограниченной властью и такими же неограниченными денежными ресурсами.

- ЦРУ?

- Великий Боже, нет, - отмахнулся Волшебник. - Родное Управление сейчас находится в руках группы засранцев, которые не понимают разницы между деньгами и влиянием. Оно так изменилось с тех времен, когда я там работал. Давно это было, Мун, ох давно!

Мун подумал, что хирурги снабдили Вергилия идеальным лицом: за его неподвижными чертами так легко прятать мысли. Оно у него было словно из каучука и подчинялось не эмоциям, а командам.

- Я запечатлел прощальный поцелуй на узком лобике родного Управления в 1972 году. Боже, как это было здорово! Как будто после четырехлетнего запора я наконец-то облегчился.

- И куда же ты после этого подался? - Мун смотрел мимо дула беретты и видел джунгли, камни Ангкора, бога Вишну, созидающего и разрушающего.

- Чтобы узнать это ты и пришел сюда, дорогой мой Мун? Не верю я, что ты настолько глуп.

- Источник смерти не пистолет, а человек. Волшебник с его новым, каучуковым лицом неотрывно следил за ним глазами.

- По правде сказать, поначалу я любил ЦРУ. Но только потому, что был наивен. Я считал их воплощением техасских удальцов, у которых за плечами богатая история, полная проявлений выдержки и мужества. Тогда я думал, что Управление делает уникальную и очень важную работу. Я знал о Бюро Стратегических Служб, о замечательных подвигах, совершенных американцами в годы Второй мировой войны.

Слушая Волшебника, Мун должен был постоянно напоминать себе, как опасен этот человек, что он сделал с Терри. Очень уж обманчива была его внешность. Такое благодушное лицо. Когда он улыбался, создавалось впечатление, что этот человек мухи не обидит. И, надо ему отдать должное, он обладал всеми качествами, особо ценимыми в Азии. Это сбалансированный, полностью контролирующий свою энергию человек. Мун подумал, глядя на него, что он, пожалуй, сейчас еще больше обазиатился, чем тогда, когда они с ним воевали во Вьетнаме.

- Но я ошибался. Точно так же я ошибался, веря, что нас послали во Вьетнам не зря. Там я понял, что войну ведут не генералы, и даже не Объединенный Комитет Начальников Штабов. Вьетнамская война была президентским детищем. А Никсон с Киссинджером чихать хотели и на народ, и на Конгресс, и даже на их собственный Кабинет министров.

Как будто побывал где-то и выведал тайну жизни, подумал Мун. Уже не озабочен, как другие пришельцы с Запада, насчет того, зачем они здесь.

- И не то, чтобы я осуждал их за это. О чем теперь конгрессмены пекутся, кроме, как о том, чтобы набить карманы? Они проводят законопроект о реформе налоговой системы и добавляют к нему параграф, в соответствии с которым они сами получают прибавку к жалованию. Сенаторы и конгрессмены постоянно жалуются, что от них скрывают наиболее секретные операции ЦРУ, но стоит их только просветить на этот счет, как они, топча друг дружку, бросаются раскрывать эти секреты перед представителями средств массовой информации. Политическое влияние теперь измеряется голливудскими киловаттами: кто сколько времени в неделю продержался на экране телевизоров... Ты понимаешь, о чем я говорю, дорогой Мун, или это все слишком сложно для твоих азиатских мозгов?

На это Мун ответил:

- Я вижу тебя таким, какой ты есть. Твое новое лицо не может скрыть тебя от меня.

- Я есть будущее Америки, - заявил Волшебник, - только я достаточно умен, чтобы пытаться остановить ее самоедство. Уже много лет японцы перекупают контрольные пакеты акций наших крупнейших предприятий. А теперь еще и начали скупать у нас недвижимость. Америку распродают по частям, а на наше правительство нашел столбняк. Президент упивается своей властью и тайными сделками, а Конгресс насилует налогоплательщиков.

Тут Мун заметил новую черту, появившуюся в характере Волшебника: теперь он не боялся смерти по другой причине, чем тогда, во Вьетнаме, когда он просто считал себя непотопляемым. Теперь он не боялся смерти потому, что понял, что жизнь и смерть переплетены друг с другом, что смерть не конец, а, наоборот, начало.

- Я ушел из ЦРУ, потому что у него на заднице висели кровожадные псы из средств массовой информации, которые не отличат оперативной инициативы от банки голландского пива. - Он разглагольствовал, привалившись боком к камину. Мун видел, что он был необычайно доволен собой. Более самодовольного выражения лица у Волшебника он никогда не видел.

- С тех пор, как я стал, так сказать, независимым, я сам принимаю решения. У меня все еще есть босс, но я работаю по собственной программе. У него может быть на уме одно, а у меня - другое. Он не такой осел, как все они там, но все же я не думаю, что он бы одобрил то, чем я занялся. Как и все остальные в ЦРУ, он невольник собственной власти.

- И кто же он? - В смысле, кто кого дурачит? Ты не можешь иметь независимость и босса одновременно.

Волшебник осклабился.

- Это тебе бы хотелось знать, держу пари. Да и вообще, дорогой Мун, тебе бы хотелось получить ответы на многие вопросы, касающиеся моих тайн. Ты ведь ошивался в Шане, не так ли? Ну и как, удалось тебе раскопать что-нибудь? Наверно, нет. Иначе бы ты не приперся сюда. Тебе бы, например, хотелось знать, кто продал вас с Терри: Адмирал Джумбо или Генерал Киу? Но, должен тебе сказать, что ты обращаешься не по адресу. Я не делюсь информацией, особенно с кхмером, который спит и видит, как бы уничтожить меня.

- По твоему приказу убит Терри, - сказал Мун. - Убивая тебя, я бы, наверное, почувствовал глубокое удовлетворение.

- Вот как? - удивился Волшебник. - Только не говори мне, что тобою движет чувство справедливости. Ты ведь у Терри Хэя работал овчаркой, как Транг - у меня. Единственная разница между вами состоит в том, что Транг знает свое место.

- Ты просто глупец, если действительно так думаешь.

- Тяф! Тяф!

- Терри был мой друг. Мой единственный друг. Волшебник повернул пистолет дулом к себе, положил на ладонь левой руки и протянул Муну. - Хорошо. Если ты серьезно настроился на месть, иди сюда и убей меня.

Мун не пошевелился. Его в эту западню не заманишь. Волшебник и во время войны был большим мастером приближаться к врагу вроде как с пустыми руками. Ощущение своей неуязвимости сродни жадности, а жадность ведет к беспечности. А беспечный человек на войне - кандидат в покойники.

- Вы с Терри были правы, связав свою судьбу с Шаном, - сказал Волшебник. Там неиссякающий источник всего: денег, власти, жизни и смерти. Но знаешь ли ты, мой дорогой Мун, сколько людей погибли там в горах, не сумев отличить одно от другого? - Он засмеялся. Пистолет все еще лежал на его ладони, как кусок мяса в крысоловке. Мун не смотрел на него.

- Ты хитрая бестия, - не мог не признать Волшебник. - И службу знаешь. Даже Терри бы здесь купился.

- Твоя ненависть выдает тебя с головой, - сказал Мун. - В конце концов, она тебя же и уничтожит. Сожжет тебя изнутри, как избыток чувственных наслаждений.

Волшебник опять рассмеялся.

- Здорово у тебя получаются буддийские проповеди, дорогой мой Мун, убийца со стажем!

- Война вынуждает людей совершать всякое.

- Хреновина!

- Разве? Ты ведь более, чем кто-либо, знаешь, что война может сделать с человеком. Смерть - ничто, по сравнению с ужасами, которые помнишь, психическими аномалиями у переживших войну.

- Короче!

- Ты помнишь девочку, которая плакала так жалобно? - напомнил ему Мун. Она была такая беспомощная, такая жалкая. С вьетконговской гранатой, привязанной у нее подмышкой. Что ты запомнил из этого эпизода, интересно мне знать: ее плач или грохот взрыва, когда ты выстрелил в нее, взорвав гранату? Лично я помню и то, и другое, да с такой ясностью, будто это все случилось только вчера.

- Заткнись! - закричал Волшебник, перехватывая пистолет в правую руку и целясь в Муна. - Я пристрелю тебя, как собаку!

- Не вижу причин, которые тебе бы помешали в этом, - спокойно промолвил Мун. - Я представляю для тебя не меньшую угрозу, чем в свое время Терри Хэй.

- Чепуху ты говоришь! - Впервые за время всего разговора на его лице появилось подобие эмоции. - Терри был единственным человеком, которому я доверял. Он знал все о моих делах.

- И это в конце концов привело к осложнениям?

Волшебник кивнул.

- Он был таким же свободомыслящим индивидуумом, как и я сам. Когда мы с ним сшиблись, то переплелись рогами, как два лося. А когда расцепились, было обоим больно.

- Расцепились? Это как?

- Ты что, хочешь сказать, что он тебе об этом не рассказывал? Это меня удивляет, по меньшей мере. Именно так закончилась его эскапада, когда он захватил трубопровод, который мы получили от мосье Вогеза во время войны.

- Рандеву в Ангкоре. Красные Кхмеры.

- М-м-м. Трубопровод был утешительным призом Терри, когда мы с ним расстались.

- То есть, когда он порвал с вашим совместным предприятием?

- Да. Он угрожал нам, что выдаст нас всех, если мы его не отпустим. Что можно было поделать? Он дал нам копию своего дневника, где было все: имена, адреса, когда какой материал был получен и куда переправлен. Сказал, что оригинал надежно запрятан. Ну, тогда они сказали, мол, хрен с ним, пусть убирается.

- Они, а не ты?

- Я тоже сказал, - Волшебник улыбнулся. - Но только сказал. Фактически, я с него никогда не спускал глаз. Держал его на прицеле, как кабана, ожидая, когда он подрастет и нагуляет жира, прежде чем его можно будет свалить.

- Ты хочешь сказать, когда он усовершенствует работу трубопровода?

- Что он и сделал с твоей помощью. - Мун подумал, что Волшебник, наверно, устал держать беретту в вытянутой руке, но счел за благо не рисковать. Единственное, что я не учел, так это то, что у вас появились какие-то оригинальные идеи сбыта героина. Кстати, кому вы его перепродавали?

Мун отметил про себя, что Волшебник не знает того, что знает Генерал Киу. Это очень интересно. Значит ли этот факт, что Генерал Киу не соврал ему, говоря, что он никому не говорил, что знает, что Мун с Терри делают с зельем? Вслух он сказал:

- Никому из тех, кого ты знаешь.

- Но куда он вообще делся? Его ведь было так много. Не могла такая масса опиума пройти мимо меня.

- Действительно странно. Какая-то головоломка.

Глаза Волшебника от усиленной умственной работы стали похожи на две капли свечного воска на полированной поверхности стола.

- Отдаю тебе должное, ты упорный сукин сын. А в прошлом был неплохим солдатом.

Эти слова прозвучали для Муна, как эпитафия. Теперь он смотрел не столько на восковое лицо Волшебника, которое ничего сказать не могло, а на его указательный палец, начавший нажимать на курок беретты.

Звук выстрела, раздавшийся в глубине дома, заставил Муна вздрогнуть.

- Не прядай, - буркнул Волшебник, будто осаживая норовистую лошадь. Потом улыбнулся. - Ты что, думал, что Ма Варада придет к тебе на помощь? Или ты, может, думал, что я здесь в доме один? Как я тебе уже говорил, я увидал вас из окошка. Мосье Логрази, мой связной с некоей весьма деловой организацией, освободил меня от Ма Варады. Навсегда. Она тоже была слишком свободомыслящей. Поначалу я рассматривал это как положительное качество, но потом, как ты сам понимаешь, ее свободомыслие стало меня несколько нервировать. Когда слишком часто начинаешь о чем-то задумываться, невольно хочется вернуться в статус кво, не так ли? Последнее время Ма Варада стала слишком беспокойной. Такой конец, пожалуй, лучше даже для нее самой. - Говоря это, Волшебник всматривался в лицо Муна, ища в нем знаков того, что словесные шпильки попадают в нервные центры или, во всяком случае, протыкают кожу.

Мыслями Мун был опять в Сикайне, куда они с Ма Варадой мечтали вернуться. Он думал о раскрашенных ступах храмов, о постепенном уходе желаний, что является необходимой предпосылкой для достижения нирваны. Он думал о жизни, полной размышлений о высоком, полной трудов во благо людей, о лице Будды, появляющемся сквозь дымку благовоний.

Если все это недостижимо, значит, так и надо. Карма. Его желание вернуться к новой/старой жизни тоже может рассматриваться как деструктивное, если оно подчиняет себе все его действия.

- До сего момента, - признался он, - я не был уверен, лжет ли мне она или говорит правду.

С чувством глубокого удовлетворения он отметил вспышку гнева на лице Волшебника, который, по его же собственным словам, не любил делиться секретами с кем бы то ни было.

- Это не важно. Через мгновение это все потеряет для тебя всякое значение.

Чувствуя, что приближается его смертный час, Мун промолвил:

- Ты мне оказываешь услугу. Это, возможно, единственное доброе дело, которое ты совершишь в своей жизни. В моем следующем воплощении я постараюсь искупить грехи, совершенные мной в этом, делая только добро.

Волшебник нахмурился. Но не от его слов, как Мун сначала было подумал. Его внимание переключилось на открытую дверь.

На пороге стояла Ма Варада, в руке ее - беретта, как и у Волшебника.

- Опусти пистолет, - сказала она, - или я тебя убью.

- М. Логрази?

- Он был глуп и неповоротлив, - объяснила Ма Варада. - Я сначала вышибла из него дух, а потом открыла ему рот и пустила пулю в его куриные мозги через мягкое небо, как ты меня сам учил.

Волшебник кивнул.

- Ма Варада?

- Да?

Он выстрелил не только не целясь, но даже, вроде, не поворачивая дула в ее направлении. Глаза Ма Варады широко открылись и она опрокинулась назад, ударившись головой о противоположную стену коридора. Кровавая роза расцвела у нее на груди, напротив того места, где только что билось ее сердце.

- Вот так-то! - прокомментировал Волшебник.

Мун уже начал атакующее движение. Должно быть, Волшебник заметил это краем глаза, потому что он тоже попытался повернуться к нему. Но не успел. Закусив губу, превозмогая боль в собственном боку, Мун пнул Волшебника ногой в пах и, когда тот упал на колени, корчась от боли, сильно ударил ребром ладони по шее, полностью нарушив функции нервного узла, расположенного там. Волшебник тяжело плюхнулся на бок, временно обездвиженный.

Мун подхватил его беретту, перевернул обмякшее тело Волшебника на спину и загнал ствол пистолета прямо в разинутый рот, на всю длину ствола. Оставалось только нажать на курок.

Как часто он думал об этом моменте, можно сказать, даже мечтал о нем. И в его мечтах всегда фигурировал и Терри, всю жизнь балансировавший между силами добра и зла, между Хануманом и Раваной. Сейчас он, Мун, мог восстановить пошатнувшееся равновесие, нажав курок. Но после его короткой остановки в Сикайне он почувствовал, что не в силах принять на себя такое решение. Это дело богов, а не людей, - уравновешивать чашки весов.

Вернее, он мог помочь чашкам уравновеситься только мысленно, да еще через добрые дела, которые совершит. Но не убийством злодея. Убийства Мун уже был не в состоянии совершить. Будда был прав. Нет такой вещи, как душа человека, если понимать ее как нечто станичное, постоянное. Если она и существует, то только в вечном изменении. Так учили Муна в монастырской школе в Сикайне, и так он чувствовал сейчас с необычайной ясностью.

Новый Мун поднялся из пепла старого. У него не было желания убивать. Более того, он не видел в этом необходимости.

Его рука, сжимающая рукоятку беретты, разжалась. Он встал, а она так и осталась вытарчивать из разинутого рта Волшебника, как странная металлическая руна или стигмата.

Он вышел в коридор и остановился у обрызганной кровью стены, склонился над Ма Варадой, чтобы удостовериться, действительно ли она мертва, как о том говорил ему его инстинкт. Его пальцы притронулись к ее щеке, к ее губам, к ее векам. Ресницы ее были мокры от слез.

Вспомнив, как она висела вверх ногами на кресте в лагере Генерала Киу, он задумался на мгновение о качестве ее жизни, о природе ее воскрешения. Затем он быстро вернулся в комнату, заглянул в чемодан, пытаясь разгадать, куда Волшебник собирается ехать. Посмотрел на билеты, кивнул головой своим мыслям. Какие здесь могли быть сомнения? Внимательно оглядел весь дом, ища следов Леса Мечей. Ничего не нашел. Возвратившись к чемодану, опять посмотрел на билеты. А через мгновение он уже ничего не видел в этой комнате.

Он слышал пение молитв, звоны медных гонгов, сзывающих на молитву. И он тоже решил помолиться. Но за себя или за Волшебника он молился, - этого Мун не знал.

Диана открыла глаза и ее взору открылась смерть. Значит, вот она какая, притаившаяся у твоего изголовья, когда приходит кончина и вечность готова поглотить тебя? Она молилась Богу, чтобы он отвратил смерть, и Бог услышал ее молитву.

Она сделала мучительный вдох, от которого все ее тело содрогнулось, и поняла, что живет. Она попыталась пошевелиться и вскрикнула. Боль буквально ослепила ее. Она слышала, как колотится ее сердце, как легкие сжимаются и разжимаются с такими хрипами, словно нагнетают в организм не воздух, а рок-н-рольные ритмы.

Она взглянула на свое тело и вокруг него. Везде было столько крови, что она чуть было опять не потеряла сознание, но поборола слабость: если она сейчас уснет, то, возможно, не проснется никогда.

Сознание прояснилось и она попыталась думать логически: "В меня стреляли и я ранена. Насколько серьезно? Я умираю? Как мне спастись?"

Диана закрыла глаза и сделала глубокий вдох. - Это мне не поможет, подумала она. Холодные щупальца паники уже снова превращали ее разум в первозданный хаос, неспособный к логическому мышлению. Это не Путь, о котором ей говорил ее сэнсей.

Она открыла глаза и оглядела комнату. Прежде всего она увидела кровать, подпорченное плесенью покрывало, все залитое кровью - ее кровью. О Боже!

Еще один мучительный, конвульсивный вдох.

Рядом с кроватью ночной столик. А на нем металлическая лампа, пепельница, черный телефон.

Телефон!

Теперь только до него добраться. Она попыталась подняться и обнаружила, что не может даже пошевелиться. Сердце мучительно вздрогнуло при мысли: Парализована! Она заплакала, чувствуя, как горячие слезы бегут по щекам, падают на окровавленный ковер на полу.

Когда буря в ее сердце утихла, она подумала: "Ты же еще ничего не знаешь! Прекрати морочить себе голову понапрасну и постарайся добраться до телефона, черт бы его подрал!"

Она оттолкнулась рукой от стены, шершавой от засохшей крови, плюхнулась лицом в ковер, поползла на животе, как змея.

Сердце бешено колотилось, воздух, казалось, обжигал ее измученные легкие. Каждый вдох пронзал все внутренности, как раскаленными вилами. Упираясь локтями в ковер, превозмогая жуткую боль, она преодолевала пядь за пядью. Скрипела зубами и ползла, пока боль не пригвоздила ее к полу, пронзив насквозь.

Она лежала лицом вниз, тяжело дыша. Все мерцало и переливалось перед ее глазами и на какой-то момент ей показалась, что она опять вырубилась. Возможно, ветерок от кондиционера оживил ее, а, может, она и не теряла сознания на сей раз, но только она вдруг почувствовала, что надо двигаться вперед. Надо, но невозможно. Боль была просто чудовищная, и она не могла сдвинуться ни на дюйм.

Тогда, положив голову на вытянутую руку, она исхитрилась поглядеть назад и увидела свои ноги, лежащие, будто мертвые, одна на другой, зацепившись за бронзовую основу торшера. И тогда она закричала от злости и от отчаяния, потому что до этого момента она не знала, как унизительно все это выглядит со стороны.

На какое-то мгновение она утратила всякую силу воли. Это было слишком ужасно: шок, дикая боль и ее кровь повсюду. Кровь была везде, куда бы она ни посмотрела, и ползла она по собственной крови.

Сердце ее так колотилось, что она чувствовала, что оно вот-вот разорвется. Еще сердечного приступа сейчас не хватает, в довершение всех бед: трах! - и нет ваших. Очень даже просто. И все исчезнет.

Но ведь не исчезает! - напомнила она себе. Я здесь! И я живу!

Она снова стала собираться с силами для следующего мучительного рывка к заветному телефону. Она дотянулась до своих ничего не чувствующих ног и со стоном оторвала сначала одну, а потом и другую от основания торшера. Затем, извиваясь всем телом, она двинулась вперед, работая изо всех сил локтями, выжимая из-под век невольные слезы боли. Она разговаривала сама с собой, даже напевала себе колыбельные песенки, запомненные с детства, пытаясь подбодрить себя, внушая себе, что с ней все в порядке, она в безопасности и ей хорошо. Думала о Сиве, представляла себе, как он поцелует ее и попросит стать его женой. А потом они пройдут между рядов церковных скамеек к алтарю и произнесут свои обеты. Интересно, что женщина чувствует, когда в ней зарождается новая жизнь, когда округляется живот, в котором начинает оформляться дитя - ее дитя!.. Наконец она уткнулась лбом в ножку ночного столика и, протянув руку, дернула на себя телефонный провод. Набрала 911.

- Сержант полиции Диана Минг. В меня стреляли и я тяжело ранена. - Затем она дала адрес ее гостиницы и номер домашнего телефона капитана Кляйна.

После этого она все-таки вырубилась, потому что, открыв глаза, она увидела, что лежит на носилках, а над ней склонилось озабоченное лицо Джо Кляйна.

- Диана, ты меня слышишь?

Она кивнула головой, сморщившись от боли.

- Кто в тебя стрелял? Ты видела его лицо? Она все время ощущала какую-то суету вокруг носилок, на которых лежала, но все это происходило за пределами диапазона ее зрения. Потом она вдруг почувствовала, что не может пошевелить головой.

- Это врачи тебя обездвижили, - объяснил Кляйн, увидев ужас на ее еще более побледневшем лице. - Так, на всякий случай.

- Насколько все скверно? - спросила она, вспомнив, что примерно этот же вопрос задал Сив, придя в себя после того, как на него было совершено нападение на крыше в Чайна-Тауне.

- Пока еще рано судить, - ответил Кляйн. - Диана, ты знаешь, кто это был?

- Да. - А про себя подумала, что необходимо немедленно связаться с Сивом.

- Так кто же это?

- Капитан, мне нужен телефон. - Тут она почувствовала, что ее куда-то покатили.

- Потом. Сейчас тебя отвезут в больницу.

Ее катили к дверям, и она могла лишь умолять его взглядом. - Капитан, это дело жизни и смерти! - Ей надо немедленно сообщить Сиву, что случилось, но, главное, дать ему имя и адрес человека, которому Рид Паркес собирался позвонить: ей сообщили это из службы связи, когда она была в своем офисе в последний раз. Из-за того подонка погиб Брэд Вульф, а за ним и Чарли Карнов и Рэнди Брукс. Ей повезло немного больше.

Джо Кляйн смотрел на нее во все глаза. Она подумала, что ее шеф, наверно, возмущается, почему она не может сказать это ему. Наконец, он кивнул. - Я распоряжусь, чтобы принесли переносной телефон из моей машины. Ты сможешь переговорить с кем тебе надо по пути.

Откуда-то спереди раздался голос, очевидно, одного из санитаров скорой помощи.

- Доктор не раз...

- Пошел он куда подальше, этот доктор, - отрезал Кляйн. - Вы слышали, что она сказала. Требования моих людей должны выполняться в первую очередь, а требования докторов - потом.

Транг нашел Волшебника все в том же положении, в котором его оставил Мун: ручка пистолета все еще кляпом торчала изо рта. Он освободил руки от ноши, опустился на колени рядом с Волшебником и осторожно извлек у него изо рта пистолет. Затем он приложил руку к шее, нащупал пальцем сонную артерию и, посчитав количество ударов в минуту, прижал всю ладонь к шее, чтобы ощутить течение крови в промежутке от начала ладони до кончика пальца.

Часы на камине отсчитывали минуты, когда Транг, склонившись над распростертым телом шефа, подключал к нему целительную энергию пентиак-силат.

Немного погодя, он весь напрягся, почувствовав, как волна пробежала по нервному меридиану, и вслед за этим глаза Волшебника открылись. Он схватил Транга за грудки и вперился в него безумным взглядом. Голова у него начала трястись. Потом кризис миновал, он узнал человека, которого держал, и весь передернулся.

- Еще один косорылый, - прошептал он, отпуская рубашку Транга.

Транг рывком поднялся на ноги, подошел к открытому чемодану и положил поверх сложенной одежды что-то длинное, завернутое в замшу.

Волшебник протер глаза руками, будто пробуждаясь после долгого сна.

- Меч этот - ключ ко всему, - сказал он. - Мильо представлял для нас интерес только постольку, поскольку две третьих Леса Мечей находились у него. Очень много времени ушло, прежде чем мы вычислили, кто мог случайно наткнуться на валяющиеся подле храма в Ангкоре нож и меч. Бандиты и кладоискатели, переключившиеся потом на торговлю опиумом, выкопали реликвию, спрятанную Муном, и, не разобравшись, что это такое, просто выбросили. Мильо повезло: он вроде как получил компенсацию за уступленный нам трубопровод. - Он сидел, привалившись спиной к ножке кресла. Рукавом вытер вспотевший лоб. - Надеюсь, на этот раз кинжал настоящий.

Транг не видел смысла отвечать. Теперь меч опять утратил над ним власть. Еще недавно древние бога Ангкора, пребывающие в лимбе, являли через него свое могущество. Он чувствовал эту первозданную силу в тот краткий момент, когда он и Кристофер Хэй стояли лицом к лицу в заброшенной конюшне в Турет. Ощущение это потрясло его.

- Ты придумал способ, как можно провезти меч через таможню?

- Ничего не может быть проще, - ответил Транг. - Я разберу меч. Лезвия сделаны из нефрита и поэтому их не обнаружишь с помощью рентгеновского просвечивания багажа. Металлические части, с помощью которых меч монтируется, можно не принимать в расчет.

- Что это такое? - Волшебник подскочил, как ужаленный.

Транг с удивлением посмотрел на своего шефа. Тот весь напрягся, прислушиваясь:

- Ты разве не слышишь? Кто-то плачет.

- Ничего не слышу.

- Плачет. Похоже, девочка.

- Ничего не слышу.

- Кто-то зашел в дом.

- Все, кто кроме нас находится в доме, мертвы.

Волшебник дико повел вокруг глазами.

- Ты имеешь в виду Логрази и девушку. - Он вышел из комнаты в холл и крикнул оттуда: - Я не их имею в виду, болван.

Он посмотрел на труп Ма Варады, уже начавший костенеть. Лицо ее было белее, чем было когда-либо при жизни. Он присел на корточки и пальцами приподнял мертвые веки, заглянул в остановившиеся зрачки.

- Ты мертва, - пробормотал он, - и плакать не можешь.

Вдруг он осознал, что Транг стоит рядом и, как бы почувствовав себя неловко, быстро выпрямился.

- Я хочу хорошенько осмотреть дом.

- Все мертвы, - упрямо повторил Транг, но, тем не менее, последовал за ним из одной комнаты в другую, пока они не обошли весь дом. Кроме трупа Логрази, ничего не обнаружили.

Завершив обход, снова вернулись в гостиную, где на комоде лежал почти собранный чемодан.

- С трупами поступишь обычным образом, - сказал Волшебник.

- Как скажешь, - откликнулся Транг таким странным голосом, что Волшебник недоуменно повернулся к нему.

- Что с тобой?

Какое-то мгновение Транг ничего не отвечал, неподвижно глядя перед собой. Потом вздрогнул, как один из пробуждающихся от сна древних богов Ангкора.

- Кристофер Хэй и Мильо сейчас находятся вместе.

Волшебник удивленно моргнул.

- Это становится интересным.

- Хэй снюхался с Сивом Гуардой.

- С Танцором, - пробурчал Волшебник. - Тебе надо было убить его там, на крыше на Дойерс-Стрит, когда он был у тебя в руках. Однако, надо отдать тебе должное, ты меня предупредил вовремя, и я успел смыться.

- Если бы я задержался на крыше хоть немного дольше, сейчас я был бы покойником.

- Но и Гуарда тоже, - заметил Волшебник. Он закрыл чемодан, застегнул молнию.

- Я думаю, нам следует отправиться туда, где они сейчас находятся, сказал Транг.

- Они сейчас вместе?

- Кристофер Хэй и Мильо. И дочь Мильо с ними.

Эта информация не могла не привлечь внимания Волшебника.

- Пришла пора забрать у Мильо оставшиеся унции его никчемной жизни, исправить твои ляпсусы и покончить с этим делом навсегда.

Он улыбнулся своей жестокой улыбкой, оставшейся Маркусу Гейблу в наследство от Арнольда Тотса.

- Я убью Сутан на глазах у ее отца. Но... - Он поднял указательный палец. - Я не хочу, чтобы он в этот момент был в плохом состоянии, понимаешь? Я хочу, чтобы он все видел, все понимал. Чтобы его сердце разбилось прежде, чем я убью его.

Транг смотрел на человека, который в свое время предал его, и не испытывал ни злости, ни ненависти. Скорее, он чувствовал какое-то странное удовлетворение. - Я сам достаточно страдал, чтобы понять в полной мере, что ты имеешь в виду.

Выйдя из дома, они подошли к черному "БМВ". Волшебник, обойдя машину спереди, устроился на кресле для пассажира, а Транг сел за руль. Он завел мотор и задом выехал из узкой улочки.

Выбравшись на проезжую часть, постарался сосредоточить внимание на дороге перед собой. Пробегающие мимо огни прилипали к полировке крыльев и капюшона "БМВ", как сгустки краски, которую художник-авангардист бросает ошметками на черный холст.

Именно черным холстом сейчас казался Париж Трангу, что он не преминул отметить про себя с немалым удивлением. Каждый город, в котором ему доводилось бывать, имел свою ауру, персонифицировался в виде какого-нибудь человека, зверя или бога. Пномпень был бастионом дьявола, Сайгон имел обличье проститутки, Ангкор - спящего бога, Нью-Йорк - машины, Ниццы - своевольного ребенка. Париж обычно казался ему роскошной женщиной, вечно молодой и вечно мудрой.

Теперь Париж стал для него черной tabula rasa, на которой каждый волен писать, что ему вздумается, от начала до конца. И замолить, таким образом, грехи, которые он, по избытку молодости и недостатку мудрости, совершал.

По Сене проплывали освещенные баржи, рассыпая пригоршни алмазов на водную рябь. Переезжая на другую сторону по Йенскому Мосту и затем делая круг почета вокруг Эйфелевой башни, Транг обдумывал программу действий, которую случай предлагал ему. Может, это еще и не свобода, но, во всяком случае, - шаг на тропу, ведущую к ней.

И он уже не думал о человеке, сидящем рядом с ним на кресле пассажира, о городе, мелькающем справа и слева. Перед ним возник образ одинокой лодки, затерянной в волнах безбрежного моря, - скорлупка, с которой теперь связывалось его видение будущего.

Все увеличивая и увеличивая скорость, он слился с полосами света, оторачивающими, подобно лентам, пышные нижние юбки Парижа. И этот необыкновенный свет, казалось, изменил свою физическую природу, принял характеристики, доселе несвойственные свету, превратившие его в нечто, подобное трубным звукам.

Стекло рассыпалось на миллионы крошечных осколков, бесшумно и упоительно. Свет ночных светил спускался сверху, подобно ангелам, на искореженные останки автомобиля, а поднимающееся от них багровое пламя осветило, в свою очередь, небо, подобно второму солнцу.

Выжимая акселератор до самого пола, он смутно слышал какой-то крик рядом с собой, но такой далекий, будто он шел к нему из другого мира. Транг не обращал на него никакого внимания. Он слишком стар, чтобы подчиняться окрикам, слишком молод, чтобы понимать их.

Справа от дороги уже чернел, мрачнее ночи, Люксембургский Сад. Он чувствовал, что его трясут вцепившиеся в него руки, слышал крик в самое ухо. Потом почувствовал упершееся в висок дуло пистолета.

И тогда он крутанул изо всех сил руль, так что шины протестующе завизжали, и машина прыгнула на тротуар, разрывая цепи ограждения. А потом врезалась со всего маху в черно-золотой заборчик, окружающий Фонтан Медичи, где циклоп Полифем взирал с завистью на забавы юных любовников, Акида и Галатеи.

Непосредственно перед ударом у Транга пронеслась в голове мысль, что именно так он хотел умереть с того самого момента, как в первый раз прочел роман "Автокатастрофа". И не просто хотел, а в полном смысле слова мечтал принять такую смерть. Но в этих мечтах всегда красноречиво отсутствовала причина смерти. Не то, чтобы совсем отсутствовала, а главным образом. Потому что осмысленная смерть всегда связана с верой. А вера была давно выжжена из души Транга сердито ревущим напалмом, ее давно сожрала ненасытная утроба войны. Вот только взяв в руки собранный Лес Мечей, он раскопал правду о самом себе. Как им манипулировал Вергилий. Теперь, уничтожая Вергилия, он придавал своей смерти одновременно и смысл, и религиозный пафос.

Сверкающий никель, хрупкое стекло и мягкая человеческая плоть со страшным треском столкнулись с чугунной оградой, которая с XVII столетия не допускала посторонних на территорию, прилегающую к дворцу Марии Медичи, построенную для нее, когда она пресытилась роскошью Лувра.

Транг не только хотел умереть, но даже приготовился встретить смерть. Она его никогда не пугала, а теперь и подавно: с превеликой радостью он вступит на колесо жизни и сделает следующий круг, узнав, каким будет его следующее воплощение и как он им воспользуется для того, чтобы очистить свое существо от накопившейся на нем грязи за эту, неудачную жизнь.

Но смерть отвернулась от него.

Он пришел в себя, окровавленный и весь в синяках, и уставился на плеяду мигающих огней, между которыми было нечто темное, кое-где окрашенное ярко красным.

Когда его сознание прояснилось окончательно, он понял, что смотрит на Волшебника, которого страшный удар наполовину выбросил сквозь лобовое стекло "БМВ". Весь осыпанный блестящей крупой, в которую превратилось стекло, он торчал в окне, свешиваясь передней частью тела над невидимой пропастью.

Никелированная окантовка стекла, искореженная ударом, обвивалась серебристой змейкой вокруг откинутой левой руки Волшебника. Медленная кровяная капель отсчитывала минуты зловещей тишины.

Волшебник мертв, а он, Транг, - нет. Почему?

Слез он наплачет фонтан:

Может, наступит рассвет...

Когда Транг глядел на неподвижное тело Волшебника, его посетила мысль, до того поразительная, что она показалась ему будто облитой белым небесным сиянием. Он содрогнулся, когда полностью осознал ее смысл.

Ему не судьба умереть здесь, врезавшись в черный барьер, усыпанный золотыми блестками. Это судьба Волшебника, а не его.

А следующим откровением, снизошедшим на Транга, было убеждение, что он не умрет и в ближайшие несколько часов. Процесс его превращения в нечто новое только начался. И он не закончится, пока Транг опять не встретится с Кристофером Хэем.

Он отстегнул ремень безопасности и, наклонившись вперед, захватил рукой пиджак Волшебника и разорвал его по центральному шву. От сорочки, которая была под пиджаком, он отодрал кусок материи, чтобы вытереть свое лицо и руки. Тряпка буквально разбухла от крови, когда он закончил.

Он пошарил вокруг сидения и под ногами в поисках своего гунсена, железного боевого веера, который он прихватил с собой в машину, помня о заряженном пистолете Волшебника в бардачке. Всегда полезно иметь под рукой что-нибудь острое, когда едешь с таким пассажиром. Но драгоценные минуты убегали, а он никак не мог найти его. Возможно, завалился куда-то во время удара. Он еще раз окинул взглядом перекуроченный, окровавленный салон. Затем вылез из машины и направился через площадь Эдмона Ростана к бульвару Сен-Мишель.

Добравшись до тротуара, он оглянулся назад. Случайно проезжающая машина остановилась у места аварии. Водитель вышел из машины и осторожно приблизился к разбитому "БМВ". Так же осторожно заглянул внутрь и в следующую секунду отскочил, будто ужаленный сотней пчел. Оглянулся вокруг, но Транг благоразумно вжался в тень ближайшего здания. Потом, когда и другие машины замерли неподалеку, как стервятники вокруг падали, водитель побежал к ближайшему телефону-автомату.

Я горю от ненависти.

Транг поспешно двинулся вверх по бульвару. Волшебник предусмотрительно следил за всеми передвижениями Мильо с тех пор, как француз попытался перевербовать Логрази. Поэтому Транг прекрасно знал и о существовании Морфеи, и о том, где находится ле Порт-дю-Жад.

Он повернулся и увидел перед собой ворота. Теперь горело все кругом.

Откуда-то доносились звуки "Desabinado", бразильской песни, популярной в 60-е, когда Сив заходил в Ле Порт-дю-Жад. Было очень странно ее сейчас слышать. Сив до малейших подробностей помнил обстоятельства, в которых он услыхал эту песню в первый раз. Тогда, как и сейчас, ее пела Хоао Хильберто, и ее сочное контральто как бы ласкало слова, добавляя в них и в мелодию чувственности.

Он был в кабаке со стенами из гофрированного железа с молоденькой вьетнамкой по прозвищу Душечка, которая хихикала каждый раз, когда он называл ее так. Потом, уже вернувшись домой, он посмотрел безумно смешной фильм Билли Уайлдера "В джазе только девушки", и он всякий раз вспоминал ту, вьетнамскую Душечку, когда Мерилин Монро появлялась на экране.

Она была такая худенькая, такая жалкенькая, но отплясывала боссанову с прямо-таки дьявольской ловкостью. Где она выучилась этому, Сив так и не узнал. Когда он ее об этом спрашивал, она только хихикала. А когда они занимались любовью, что бывало весьма часто, она прижималась к нему с яростью отчаяния, а потом отпускала его с видимой неохотой.

Однажды она сказала ему, что живет только тогда, когда он с ней, и Сив ей верил почему-то.

Он мог бы проводить свое свободное время с другими девушками, более красивыми и с более пышной фигурой, но он предпочитал бывать с Душечкой. В ее компании он часто вспоминал своего брата Доминика. Брат уже тогда частенько оставался в казарме, в то время, как другие ребята гуляли с девицами и напивались до чертиков. А Доминик читал Библию. Моральная чистота младшего брата, которую тот хранил даже находясь в непосредственной близости от вьетнамского сада земных радостей, потрясала Сива. Он преклонялся перед моральной стойкостью братишки.

Дело в том, что и сам Сив к этому времени уже чувствовал тягу к высокой морали. Рыцарь законности и порядка, не боящийся спуститься в самые темные дыры Манхэттена, родился в грязи и безумии войны, в которую Америке не надо было бы вступать.

Дело в том, что Сиву было нужно от Душечки не только ее тело и даже не только ее дружба, а нечто большее. Не отдавая себе отчета в этом, он стремился скрасить ее жизнь, наполнить ее более высоким смыслом. Как Доминик хотел спасать людей, покалеченных войной, так и Сив хотел спасти Душечку от хаоса, в который была ввергнута ее страна.

Конечно, все это было невозможно осуществить.

Как сказал однажды Доминик, Бог отвернул свое лицо от этой части света, и дьявол этим воспользовался. Однажды Сив пришел к Душечке с потрепанным томиком Чосера в кармане, который он подобрал на помойке в Бан Me Туот. Многих страниц не хватало, но это было не важно. Скорее, так даже гораздо интереснее: читать, заполняя пробелы в тексте великого рассказчика собственным воображением и выуживая кое-что из памяти.

Душечка сидела на соломенном матрасе, но она не ответила на его приветствие и даже не пошевелилась, когда он вошел.

Сив приблизился к ней и увидел, что она умерла. Крови не было. Никто ее не убил и не отравил. Иногда она покуривала марихуану и, когда удавалось достать, - опиум. Но сейчас наркотики были не при чем.

Она просто умерла, как и американцы умирают, когда между 79 и 85 годами человеческий организм полностью изнашивается. Но Душечке было только 19, как и большинству американских солдат во Вьетнаме.

Сив провел с ней рядом всю ночь, читая вслух Чосера, а из крошечного кассетного магнитофона, который он когда-то ей подарил, неслась тихая музыка: Хоао Хильберто пела "Desafinado".

Теперь, входя в здание на левом берегу Сены, Сив подумал, услышав знакомую мелодию, что времени с тех пор прошло, в сущности, не так уж много. Мелодия "Desafinado" плыла сквозь полутьму внутреннего дворика. Прямо перед Сивом был позеленевший фонтан, в центре которого дельфин и русалка слиплись в эротическом экстазе. Тихое пение струй вплеталось в мелодию, которую выводила Хильберто.

Никто не ответил на его стук. И никого не было во дворике. Хорошо, что Сутан оказалась в его номере, когда позвонил Крис. Очень беспокоясь о Крисе, она предупредила консьержа, чтобы все телефонные звонки, адресованные ей, переключали на комнату Сива.

Через десять минут после ее ухода снова зазвонил телефон. На этот раз Диана. Он слушал ее рассказ со смешанным чувством беспокойства о ее здоровье и гордости за нее. И еще кое-что примешивалось, когда она рапортовала о проделанной работе.

Когда она упомянула имя и адрес человека, которому Рид Паркес пытался позвонить за несколько минут до своей смерти, он сказал:

- Значит, это Джейсон Крейг? Тот самый? И он действительно не связан с разведкой?

- И да, и нет. - Ее голос звучал так тихо, что он напрягался, чтобы разобрать, что она говорит сквозь помехи, накапливающиеся с расстоянием. Учитывая, кто он. Председатель МКСС.

Международный Конгломерат Средств Связи был крупнейшим в мире производителем аппаратуры средств массовой информации, теле и аудио сетей, спутниковых ретрансляционных станций. Не было страны в мире, где бы не пользовались технологиями МКСС. Это было в полном смысле слова глобальная организация. Джейсон Крейг был не только Главным Администратором ее и держателем 75% акций. Он был ее фактическим хозяином, только номинально подотчетным совету директоров, которых он сам и подбирал.

- Может за всем этим стоять один человек? - спросил Сив.

- Ты хочешь сказать, за личным агентством по сбору разведданных? За собственной сетью трубопроводов, по которой перекачиваются с Востока наркотики? Ты хочешь спросить, может ли этот человек иметь достаточно власти, чтобы противодействовать АБН, ЦРУ и самому Президенту? Право, не знаю. - Сив вдруг почувствовал даже на таком расстоянии, как измучена она. - Может, ты знаешь?

- Забудь обо всем этом пока, - сказал Сив, который и сам в этот момент пытался дистанцироваться от этой умопомрачительной ситуации, посмотреть на нее со стороны. - Сосредоточься на поправке своего здоровья. Хорошо?

- Как об этом можно забыть! - услышал он голос Дианы. - Тем более, я даже не представляю, как ты там!

- Со мной все будет в порядке.

- Я скоро тебя увижу?

- Конечно. Совсем скоро, - ответил Сив. - Послушай, Диана. Ты просто молодчина. Добыла чертовски важную информацию.

- Спасибо, босс. - Затем, после паузы. - Я люблю тебя, Сив.

Он сглотнул. - Я тоже люблю тебя. - И он чувствовал, что это не просто слова. Положив трубку, он посмотрел на листок бумаги, на котором Сутан записала адрес, данный Крисом. Затем он начал быстро одеваться.

И вот он внутри Ле Порт-дю-Жад. Но где Крис и Сутан? Сив крутил головой в разные стороны, не зная, куда идти.

Налево от внутреннего дворика была калитка в сад с покрытыми росой весенними цветами, кустами азалии и жасмина. Направо была широкая лестница. Туда он и направился.

Он уже собирался подняться по ней, когда его взгляд упал на дверку, скрытую в украшенном орнаментами основании лестницы. Он подошел к ней и остолбенел.

На струганных досках двери был намалеван символ, который он знал так хорошо: фунг хоанг, вьетнамский феникс. Талисман Транга.

Сив протянул дрожащую руку, потрогал пальцем. Потом поднес палец к носу, понюхал. Кровь. О Господи! Чья она?

Он толкнул дверь и шагнул во тьму.

- Она не желает со мной разговаривать, - пожаловался М. Вогез.

Крис посмотрел на него. - Весьма возможно, - согласился он. - Вы ждете сочувствия?

- Нет, - ответил М. Вогез, - прощения.

- Тогда вы обращаетесь не по адресу.

- Есть в вас хоть капелька христианского милосердия?

- Конечно, - ответил Крис. - Для тех, кто его заслуживает.

- Кто вы такой, чтобы произносить такие категоричные приговоры? Судить человека по делам его - прерогатива Господа Бога.

- Да вы, никак, стали религиозным? - удивился Крис. - Очень вовремя.

- Вас это, возможно, позабавит, если я скажу, что Бог привел меня в Индокитай?

- Вы правы. Весьма.

- И тем не менее, это так.

- Мосье Вогез, вы можете говорить мне что угодно, - сказал Крис, отворачиваясь к окну. - Но это не значит, что я должен вас слушать.

- Господь простит вам недостаток внимания к людям, но не присвоение себе морального права судить их.

Через окно он видел какую-то суету у восточного входа в Люксембургский Сад и несколько автомобилей, стоящих как попало, у Фонтана Медичи. Потом появились голубые сполохи подъезжающих полицейских машин. Наверно, опять какой-нибудь наезд или столкновение. Он перевел взгляд на М. Вогеза.

- Слушать подобные ханжеские заявления от убийцы и представителя наркобизнеса довольно-таки неприятно, - сказал он.

- Да ну? - У мосье Вогеза даже голова затряслась от избытка эмоций. - Вот уж не знал, что вы так осведомлены о моей карьере!

Крис с минуту изучал лицо собеседника, потом сказал:

- Я полагаю, что знаю о вас все, что мне надо знать.

- Невежество, - изрек М. Вогез, - есть путеводная звезда глупцов. - Он стоял посреди комнаты, скрестив руки на груди. - Но вас глупцом не назовешь. Поэтому в целях вашего просвещения скажу, что Будда и Вишну медленно умирали в Индокитае, когда я туда прибыл. Мои соотечественники позаботились об этом с их обычной доскональностью. А потом коммунисты взялись за Бога и его сына, Иисуса Христа. В результате в стране воцарился хаос. И я хотел... я считал необходимым что-то предпринять в сложившихся обстоятельствах.

- С такой благородной целью в душе, - заметил Крис, - вам следовало бы податься в иезуиты.

- Возможно, в прошлые века я бы так и сделал. Но в наши дни, и даже два десятка лет назад, отцы-иезуиты утратили власть. Да и вся церковь. В Южной Америке она пытается отстоять свое влияние, но, по-видимому, обе стороны проигрывают в этой схватке.

- Южная Америка далековато от Индокитая.

- Конечно, - согласился М. Вогез уже более спокойным тоном, будто, вовлекши Криса в дискуссию, он заставил его проявить христианское милосердие и доволен уже этим. - На трубопровод я наткнулся случайно. Судьба свела меня с бандой головорезов и воров. Они зарабатывали себе на жизнь, торгуя наркотиками. Я просто поразился суммами, которыми они ворочали, когда они мне рассказали о барышах, получаемых с этого бизнеса. И как же они распоряжались своими деньгами? Все уходило на интриги и грызню между собой за более жирный кусок пирога... И тогда мне пришла в голову мысль, как отделаться от них и в то же время забрать у них то, чем я сам был не прочь завладеть. Я начал настраивать одну группировку против другой, а третью - против и первой, и второй. Я пользовался этой методикой снова и снова, и никто не догадывался о моей роли в этом деле. Жадность - прекрасный энергоноситель, и, главное, ничего не стоит. Очень скоро наиболее сильные сожрали слабых, но при этом так сами ослабели, что я без особого труда отправил победителей в те же могилы, в которые они закопали своих недавних сотоварищей... И знаете, что я стал делать с доходами, получаемыми от трубопровода?

- Вы накупили оружия для Салот Сара и его Красных Кхмеров.

- О, конечно, часть денег пошла на революционные нужды. Но задолго до того, как я познакомился с Салот Саром, я строил школы, платил учителям жалование, приобретал для них продукты и оборудование. Содержал на свои деньги церкви. Даже после того, как я начал подкармливать банду головорезов, прячущихся в горах, которые называли себя Красными Кхмерами, я не сокращал своих субсидий на нужды образования. И, конечно, мои учителя не внушали ученикам, как это делали другие французские преподаватели, что Франция - это пуп земли, а вьетнамцы и кхмеры должны не щадить живота, работая во благо ей.

- Чего вы от меня хотите? - не выдержал Крис. - Я не могу отпустить вам грехи. Я не священник.

- Мне нужно прощение не священническое, а человеческое, - сказал М. Вогез.

Крис немного подумал, потом категорически заявил:

- Мне очень жаль, но я не могу вам его дать.

Какое-то мгновение М. Вогез выглядел совершенно подавленным. Потом он улыбнулся грустной улыбкой и сказал:

- Ну, ничего. Не можете, значит, не надо.

Крис опять выглянул в окно, увидел подъехавшее такси и выходящую из него знакомую фигуру.

- Господи Иисусе! - воскликнул он. - Сив все-таки приехал.

- Кто? Сив Гуарда? Американский полицейский? - Мосье Вогез тоже выглянул в окно, но Сив уже прошел во внутренний дворик. - Вы уверены? Сейчас довольно темно.

- Абсолютно уверен.

Лицо М. Вогеза побледнело. - Значит, все-таки узнал, кто я и пришел по мою душу! Я всегда опасался Гуарды больше, чем вашего брата. У него хватка поистине железная. Я это понял сразу, когда он появился в Бирме, работая на АБН.

- Он сказал Сутан, что останется в отеле, а потом вдруг передумал и приехал сюда. Вы действительно думаете, что за вами?

- Какие еще причины могли привести его сюда? - ответил М. Вогез вопросом на вопрос. Он явно перепугался.

- Вот это я и хочу выяснить как можно скорее, - сказал Крис, выходя в коридор. Мосье Вогез поспешил за ним следом.

Сив спустился по крутой лестнице, ступеньки которой совсем источило время и подошвы многих поколений людей, подымающихся и спускающихся по ним. Мгновение он стоял совершенно неподвижно. Его ноздри раздувались, в горле першило. Он стремительно возвращался по времени на двадцать лет назад. В воздухе стоял целый букет запахов: лимонник, чили, кари, кардамон, кровь, моча, фекалии, - запахи, ассоциирующиеся с войной.

Он пошел вперед, слегка пригнувшись в полуоборонительной и полуагрессивной позе, которую он выработал в смрадных джунглях и тонких болотах Вьетнама.

- Танцор?

Сив остановился.

- Это ты?

Сив не хотел выдавать своего местонахождения, заговорив. В воздухе пахло войной.

- Ты что, боишься отозваться? - Голос Транга шелестел, как ветер в листьях деревьев. - Ты боишься меня? Успокойся. Я знаю, где ты.

Пот прошиб Сива. Лекарства, прописанные врачом, и напряжение, вызванное ситуацией, работали против него. В голове стучало и отвратительная вялость охватила его. Он чувствовал, как постепенно начинает циркулировать в его теле адреналин, пытаясь противостоять этому. Значит, и внутри него тоже воина идет. Он потихоньку двинулся, обходя трубы парового отопления, скопления проводов, похожих на человеческие нервы, торчащие из рваной раны.

- Не бойся, Танцор, - увещевал голос Транга, напомнив Сиву голоса вьетконговцев, выкрикивающих из густых джунглей предложение сдаться. - Я знаю, ты ищешь Волшебника. Он мертв. Я убил его самым красивым из способов: он лежит, осыпанный стеклом, пронзенный со всех сторон покореженным металлом. Было очень много крови.

Сив продолжал двигаться среди рукотворных джунглей чрева здания, раздумывая о том, в порядке ли у Транга с головой. Возможно, всегда было не в порядке.

- Значит, - сказал он наконец, - это ты в нашем отряде работал на северян.

- Я был привязан, - откликнулся Транг, - и к Югу, и к Северу. Работал и на тех, и на других, и ни на кого конкретно. Потому что, в конце концов, между ними разницы не было. Какая может быть разница, когда жадность и страх облекается в одежды политических идеалов! Все пропитывается ядом, и никому не устоять против этого цунами.

То, что он говорил, было вполне разумно. Но тут Сив вдруг почувствовал, что ему глубоко наплевать на то, что Транг делал во время войны и по каким мотивам. Главное, Транг убил Доминика. Взял свой сучий боевой веер и всадил его заточенный, как бритва, край Доминику в шею, разрывая плоть, мышцы, кровеносные артерии и позвоночный столб. За это Транг поплатится.

- Ты убил моего брата. - Он упрямо двигался вперед, пригнувшись между труб парового отопления, между опорами, на которых крепились кабели электропроводки. - Я иду, чтобы рассчитаться с тобой.

- На мне и так слишком много грехов, - откликнулся Транг из темноты. - И я не хочу тебя убивать. Кроме того, я не могу умереть. Во всяком случае, пока. Он хотел сказать еще очень многое: о том, как на него нашло озарение, когда он держал в руках Лес Мечей, и потом во второй раз, когда он сидел в разбитом "БМВ".

Но у него ничего не получилось. Как будто не только весь его запас английских слов внезапно истощился, во и сами понятия куда-то разбежались. И тогда он заговорил по-вьетнамски. Но его родной язык, которым он так мало пользовался и так редко слышал, вызвал образы коптящих языков пламени пожарища, которое запалили не без его помощи. Слезы полились у него из глаз, и он резко закрыл рот, так что даже зубы лязгнули.

Когда Крис и М. Вогез спустились в прихожую, там никого не было.

- Возможно, он еще в саду, - предположил М. Вогез.

Но тут Крис заметил кровавый знак на двери в подвальное помещение.

- Что это?

М. Вогез подошел к нему.

- Это фунг хоанг, вьетнамский феникс. Мифическое существо, считающееся бессмертным.

- Это Транг, - сказал Крис и открыл дверь.

Они спустились в кромешную тьму.

Запах гнили и ржавчины стоял в воздухе. Впечатление такое, что ты в склепе. Они достигли конца ступенек, и Крис чуть голову себе не снес, наткнувшись на острый кусок металла, вытарчивающий из стены на уровне груди. Он вовремя пригнулся и дал знак М. Вогезу сделать то же самое.

- Я знаю Транга, - сказал М. Вогез, останавливаясь внизу лестницы. Позвольте, я с ним займусь.

- Но он уже не работает на вас, - возразил Крис. - Возможно, и никогда всерьез не работал. Он уже предал вас однажды.

- Тем не менее, - сказал М. Вогез, - он вьетнамец. Я знаю их менталитет и умею с ними разговаривать.

- Не ходите сюда! Крис узнал голос Сива.

- Что ты здесь делаешь? - крикнул Крис. - Сутан сказала, что...

- Зачем ты спрашиваешь? - откликнулся Сив. - Ты знаешь прекрасно, зачем я здесь.

- Похоже. Гуарда уже нашел Транга, - тихо сказал М. Вогез.

- Сив, Транг нужен нам живым, - крикнул Крис. - Только он один может вывести нас на Волшебника.

- Я тебе удивляюсь" - откликнулся Сив. - Транг убил твоего брата. Он почти убил Аликс. - Голос у Сива звучал странно. Гортанные призвуки делали его каким-то уж чересчур зловещим.

- Он за это ответит в свое время, - сказал Крис, понимая, куда клонит Сив. - Не ершись.

- Я тебя предупреждаю, - крикнул Сив. - Не лезь сюда. Транг мой. Он убил Доминика. И сейчас он за это заплатит.

Крис использовал последнее средство.

- Ради Бога, Сив, опомнись. Ты же полицейский!

- Не лезь сюда, черт побери! Не с твоими нервами ввязываться в это дело.

- Пошли! - шепнул Крис мосье Вогезу. - Что мы стоим? Нам надо быстрее туда!

- Быстрее не получится, - заметил М. Вогез. - Тут целый лабиринт из труб и проводов. Даже если бы здесь горел свет, и то было бы трудно увидеть, где они. Вот если бы у нас была двенадцатифутовая лестница, мы бы...

Он не договорил и двинулся вперед, вытянув вперед руки, чтобы не наткнуться на какой-нибудь острый выступ или проходящую низко трубу, прислушиваясь к звукам.

- Надо спешить! - понукал его Крис. - Он убьет Транга, если мы не вмешаемся.

- Или Транг убьет его.

- Это ничего, что ты больше не любишь его, - сказала Морфея. - Я буду его любить за нас двоих.

Сутан стояла в дверях комнаты в конце холла.

- Кажется, я так и не научилась любить его. - Несколько торшеров, стоящих в комнате, заливали светом пол, но лицо Морфеи не было достаточно ярко освещено, и Сутан вглядывалась в него, будто перед ней было существо, которое давно считалось вымершим. - Вот чего я не могу понять, так это как можно продолжать любить его, зная о нем то, что знаешь ты?

Морфея улыбнулась улыбкой, которую люди, не знающие ее, могли бы назвать льстивой. Напротив, эта улыбка отражала внутренний покой ее души.

- В отличие от тебя, - сказала она, - я принимаю человека со всеми его слабостями и недостатками. Если жизнь и научила меня чему-нибудь, то это не искать в жизни совершенства, но исправлять наши собственные погрешности.

Даже не обдумывая это специально. Сутан выбрала именно эту позицию в комнате, откуда она могла издали изучать свою новую подружку и в то же время видеть сквозь открытую дверь весь холл. Но и здесь она была только в относительной безопасности. Ей хотелось выпить, но никакого спиртного в поле зрения не было, и ей не хотелось выказывать свою слабость, попросив Морфею принести ей чего-нибудь покрепче.

- Это, если я не ошибаюсь, бордель, - сказала Сутан. - Что ты здесь делаешь?

- Я знаю, кто я такая, - сказала вместо ответа Морфея, двигаясь через освещенный круг на полу, как призрак через залитую лунным светом лесную лужайку. - Но для меня очень важно, какой меня видишь ты. - В ее голосе не было ни тени раздражения.

- Почему? - Реплики Сутан в этом диалоге произносились на повышенных тонах.

- Мне кажется, это естественно, - ответила Морфея. - Ты его дочь.

- Чудно, но я совершенно не чувствую себя его дочерью.

- Ну, это трагедия для всех нас.

- Поэтому ты и привела меня сюда? Хочешь обработать меня?

- Я привела тебя сюда, уведя из того места, где тебе не хотелось находиться, - заметила Морфея, опять уходя из света в тень. - Вот и все.

- Я тебе не верю. - По мере того, как Морфея к ней приближалась, она все больше и больше нервничала. - Ты привела меня сюда, чтобы заставить меня помириться с отцом. Научить дочерней любви.

Опять та же самая улыбка.

- Сутан, как ты можешь не понимать того, что мне кажется настолько очевидным? Невозможно научить инстинктам. Несмотря на все твои заверения в противном, я убеждена, что ты любишь своего отца. И я думаю, ты всегда любила его. Но потом, с годами, ты научилась его ненавидеть.

- Нет, я...

Но тут Сутан увидела своего отца и Криса. Они быстро шли через холл по направлению к выходу. Заметив их, и Сутан двинулась следом. А потом и бегом припустилась.

- Я его вижу!

Крис повернул голову.

- Кого? Сива?

Но М. Вогез уже устремился вперед. Я положу конец этому безумию, - думал он. Хоть в какой-то степени исправлю то, что натворил.

- Мосье Мабюс, - прошептал он, двигаясь вдоль труб в полутьме. Послушайте меня. Я хочу спасти вас. Поверьте, я вам все прощаю...

Мощная рука схватила его за горло и оторвала от пола. М. Вогез задергался, не в силах ни дышать, ни говорить, ни, тем более, кричать. Он смотрел в лицо М. Мабюса, напряженное и осунувшееся. Тонкая синяя жилка пересекала его лоб и пульсировала, как будто живя собственной жизнью.

- Tu... me... pardonnes? - Ты меня прощаешь? Слова вырывались из его уст с неестественной аспирацией, порожденной невероятным изумлением. Затем Транг с такой силой ударил М. Вогеза спиной о ржавые трубы, что руки и ноги бедняги задергались, как у марионетки.

- Mon Dieu! - только и сумел выдохнуть М. Вогез, когда Транг уронил его, как куль с мукой, на грязный от мазута цемент пола.

Транг нагнулся над ним, тяжело дыша, как загнанный зверь. Глаза его были широко раскрыты и совершенно безумны, хотя в душе его в этот момент текла золотая река из слов:

Порою я как без мамы дитя...

И дом так далек...

- Не тебе прощать меня! - Как и в предыдущем высказывании, слова вырывались из стиснутого ненавистью горла, как отравленные пули. - Если здесь и говорить о прощении, то только с моей стороны. Но прощение предполагает милосердие. - Он начал медленно вытягивать руку. - А во мне его ни капельки не осталось. - Теперь пальцы Транга почти касались груди М. Вогеза, как раз в том месте, где находилось его сердце. - Твои соотечественники выжгли милосердие из моего сердца.

Его пальцы напряглись, и М. Вогез наблюдал, затаив дыхание, как к нему приближается его собственная смерть.

- Вы даже саму память о том, что такое милосердие, стерли в наших душах. Острые, как кинжалы, ногти Транга прошли сквозь мокрую от пота рубашку и кожу М. Вогеза.

- И теперь, после того, что ты и подобные тебе сотворили с моей страной, ты в своем крайнем высокомерии ожидаешь, что я буду тебе благодарен за твое всемилостивое прощение? - Красные, липкие ручейки разбегались по костлявой стариковской груди и стекали на живот. - Какое самомнение! - М. Вогез лежал, парализованный более, чем страхом: Транг воздействовал на него еще имеющимися у него ресурсами пентиак-силат. Он чувствовал боль, как человек слышит свисток приближающегося поезда, еще далекого, но мчащегося с такой скоростью, что трудно предугадать, когда он тебя сомнет.

- Это метастазы того рака, который пожирает нас живьем с тех пор, как вы, французы, ступили на нашу землю. - Напряженные пальцы Транга, единственное оружие, которое ему требовалось, вонзились в тело М. Вогеза с такой яростью, под стать которой было лишь свирепое выражение лица Транга. Его губы растянулись в чудовищную улыбку, обнажая желтые зубы. - Единственный способ избавиться от рака, так это вырвать его с корнем. - Ребра М. Вогеза треснули и разошлись. Их сломанные острые концы пробили кожу, как наконечники стрел. Он выгнул спину, и кровь брызнула фонтаном, заливая руку Транга, и вместе с ней уходила жизнь.

Не чувствуя ни удовлетворения, ни раскаяния, Транг поднялся, ощущая кожей приближение Танцора. Он опечалился, что, сосредоточившись на своем акте возмездия и слишком увлекшись созерцанием угасания М. Вогеза, он забыл о Танцоре, и теперь понимал, что ему не миновать стычки с бывшим товарищем по оружию. Последней стычки.

Его печаль длилась ровно столько времени, сколько его прошло между мгновением, когда мощное плечо Танцора врезалось в него, и мгновением, когда они оба приземлились на пол, пролетев мимо ржавеющих железных труб и стальных опор. Скоро печаль сменилась ее всегдашним спутником, отчаянием. Но именно это отчаяние позволило ему вырваться и броситься стремглав в кромешную тьму.

- О Господи Иисусе, - прошептал Крис. Он был весь в крови после того, как притронулся к М. Вогезу, опустившись перед ним на колено. Не зная, где сейчас находится Транг и собирается ли он, как чертик из коробки, вдруг показаться рядом, он решил вынести француза на свет, что он и попытался сделать, захватив его под мышки и протащив несколько шагов за металлический бокс с рубильниками. На это ушла, кажется, вечность. Наклонившись над М. Вогезом, он уловил его слабое дыхание. Потом раздался посторонний звук и он весь напрягся. Транг!

- Крис?

Он увидел лицо Сутан, появившееся между труб. Она вертела головой, пытаясь сообразить, с какой стороны к нему легче пробраться.

- Стой где стоишь, - тихо предостерег он ее. - Где-то здесь рядом Транг.

- Мой отец с тобой?

Он посмотрел на М. Вогеза. Кругом было столько крови, что не верилось, что он все еще жив. Но тем не менее, его глаза были открыты и смотрели на Криса.

- Прости мне, Кристофер, прости мои прегрешения, - прошептал он еле слышно.

Крис приподнял ему голову, осторожно оторвав ее от пола.

- Девятнадцать лет я не был на исповеди. Девятнадцать лет мои глаза не видели божественного света. Я бы его не вынес, потому что, под влиянием страсти, ревности и гнева я убил мою жену, Селесту. - Он вздохнул и его вздох перешел в судорожный кашель. - Ну вот я и сказал. Мой грех прощен, Кристофер?

- Я...

- Крис? - позвала Сутан. - С тобой все в порядке?

- Да.

- А как мой отец?

- Он здесь, рядом со мной.

Он услышал ее шаги, открыл рот, чтобы остановить ее, велев оставаться на месте, но понял, что это бесполезно. Через минуту она была уже рядом с ним, пробравшись через заслон из металлических коробок. Бросила испуганный взгляд на распростертое на полу тело отца.

- О Боже! Что с ним?

- Твой отец посчитал, что все еще может влиять на Транга. И просчитался. Он чувствовал рядом ее тепло, ему страшно захотелось обнять ее и прижать к себе.

Она заглянула в лицо М. Вогеза.

- Совсем чужой человек, - сказала она, - и в то же время мой отец. Странно, правда? - Крис подумал, интересно, кому она задала этот вопрос?

Он увидел улыбку на лице М. Вогеза.

- Отец, - промолвил он далеким-далеким голосом. - Это все, чем я хотел быть в этой жизни.

Конечно, это не так, подумал Крис. Вся его жизнь свидетельствует о другом. Но, может, по большому счету, так оно и есть? Всю свою жизнь М. Вогез верил, что его ведет Господь, указывая ему путь. Веря этому, он верил и людям, с которыми Господь сводил его на этом пути. Но люди его предавали, и он разуверился в них, и начал бессовестно пользоваться ими для своих целей. Даже женой и дочерью. И, делая это, он предал свою внутреннюю сущность, которая была направлена на любовь. Если он увидел это перед своим концом, то это ему наверняка зачтется на том свете.

- Он ушел. Сутан, - сказал Крис, закрывая глаза М. Вогезу.

- А Транг?

- Где-то здесь, в лабиринте. Один Бог знает, где.

- Ладно, - сказал Сив, - сиди себе, как мышка, и не высовывайся, черт бы тебя подрал! - Непонятно почему, его умственному взору представилась Душечка, ее худенькое тельце, съежившееся на соломенной подстилке. Война высосала из него жизнь. - Сиди, сиди! Но это не спасет тебя. И если ты выйдешь, это тебя тоже не спасет. Чувствуешь ли ты угрызения совести за то, что сделал, или не чувствуешь, - мне все одно. - Он крался все дальше, осторожно ступая по скользкому от влаги и мазута цементу. - Если ты и уйдешь отсюда, то только через мой труп. - Крысы с писком убегали при его приближении. - Выродок. Чертов сукин сын. Ты убил Доминика. Священника. Божьего человека, который никому не желал лиха. Даже если бы ты молился о прощении до судного дня, это бы ничего не изменило. Ты меня понимаешь?

- Пожалуй, понимаю. Да. Я видел тебя в деле, в джунглях. У тебя мертвая хватка. Волшебник боялся тебя почти так же, как он боялся Терри Хэя.

- Это только доказывает, - сказал Сив, обходя массивный покрытый ржавчиной патрубок, - насколько глубоко ты заблуждаешься. Терри мертв, а я все еще жив.

- Я тебя прошу пересмотреть решение, - сказал Транг.

По резонансу Сив рассчитал, как близко друг к другу они находятся: не больше двух метров. Медленно двигаясь по направлению голоса, он вспомнил словосочетание, с помощью которого описывались вьетконговские соединения, проникающие по ночам на территорию американских лагерей, - "неопознанные, но явно враждебные". То же самое он мог бы сказать сейчас о своих чувствах.

Сив уже давно вспоминал о Доминике не иначе, как о лишенной тела голове, лежащей в кустах под окном ризницы церкви в Нью-Ханаане. Первый страшный момент узнавания, когда, выйдя из церкви Святой Троицы в сопровождении местного полицейского, он прошел мимо зарослей подстриженного кустарника, уже пахнущего по-весеннему обновленной жизнью, и нагнулся над отрубленной головой своего брата. Страшный момент. Вроде как увидеть солнце в полночь. Вся кожа у него тогда пошла мурашками и он едва смог подавить неудержимое желание разрыдаться.

Доминик был болезненным ребенком и первые шесть недель после своего рождения провел между жизнью и смертью. Позднее их отец обучал Доминика боксу, называя это физической терапией. И Сив, со своей стороны, взял на себя негласное обязательство присматривать за братом, чтобы с ним не приключилась какая беда. Глядя на отрубленную голову Доминика в Нью-Ханаане, Сив понял, что не выполнил это обязательство.

Он понюхал тьму и, как сеттер, сделавший стойку, носом нашел свою добычу. Он тихо проскользнул под капающую трубу и бросился на Транга с неукротимостью бури.

Удары, которыми он награждал убийцу своего брата, действовали на него, как сильнейший наркотик. Его заскорузлые ладони, перевитые сгустками мышц руки, работали без остановки. Чем сильнее были удары, тем сильнее становился Сив. Будто он превратился в ангела мщения. Более того, он чувствовал в своих венах мстительную кровь тайного бога Авраама и Исаака, праведный гнев в своем сердце, сродни исполнившемуся пророчеству.

Его тело так и звенело, переполненное вновь обретенной свободой. И ничего не осталось в душе Сива, кроме жажды мести. Прощай, уравновешенность, которая всегда лежала в основе принятия Сивом каких-либо решений! Прощай, чувство справедливости, которым он всегда руководствовался в жизни, его строгая приверженность букве закона!

Что же осталось в нем теперь, кроме жажды крови врага, которая во взбесившемся животном сильнее инстинкта самосохранения и защиты территории? Когда законы божеские и человеческие забыты, что остается, кроме отпечатков копыта дьявола?

Я прошу тебя пересмотреть решение.

Транг хотел к этому еще кое-что прибавить. Он хотел сказать Танцору, что теперь он не совсем такой, каким был во время их последней встречи на крыше дома на Дойерс-Стрит. В чем-то он вырос, а в чем-то - стал меньше. Но, как и тогда, ему не хватает понимания того, что происходит в его душе, тем более умения это выразить.

Вместо этого он сказал, пытаясь умиротворить Сива:

- Я не хочу с тобой ссориться.

Эти слова имели противоположный эффект. Сив яростно бросился на него, и оба они покатились на пол.

С самого того момента, как он сказал Сиву: "Успокойся. Я знаю, где ты", Транг пытался вызвать в душе то мистическое состояние, когда весь мир является тебе в своем первобытном состоянии. Так требует пентиак-силат. Но у него ничего не получалось. Как будто М. Вогез высосал из него последние ресурсы этой энергии. И Транг впервые за много лет почувствовал страх.

Вместо шелестящей тишины бескрайнего поля, характерной для пентиак-силат, Транг слышал лепечущие голоса мертвых. Напалм, сжегший их тела, не тронул их сущности. Они знали, кто такой Транг и что он сделал, не хуже, чем сама Луонг, которая убила саму себя вместо того, чтобы убить его. Живи и помни, сказала она. Живи с памятью своих грехов.

Теперь, сшибленный на пол превосходящим весом своего противника, Транг изо всех сил пытался понять, что с ним происходит. У него не было намерения подпускать к себе Танцора, и в этом он полагался на пентиак-силат. Он не хотел драться с Танцором. Наоборот, он стремился разрядить ситуацию.

Он этого не хотел. Он ждал. Чего?

Своей собственной кровью он начертал свой знак на двери, ведущей в подвальное помещение. Зачем?

Какая-то мысль им владела. Но какая? Он это или забыл, или вовсе не знал. Так или иначе, он конченый человек и лучше бы ему погибнуть вместе с Волшебником в автокатастрофе.

Это в самом деле случилось? Конечно же, случилось! Обороняясь от ударов Танцора, Транг вспомнил все в мельчайших подробностях: вот он резко дергает рулем "БМВ", объезжая по кругу площадь Эдмона Ростана, вот высокая чугунная ограда бросается ему навстречу, осыпая его осколками лобового стекла. Он видел тело Волшебника, наполовину выброшенное через лобовое стекло, видел металлический молдинг, обвившийся вокруг кисти руки Волшебника со страстью любовника. Но даже это яркое воспоминание не смогло успокоить его и вселить в него уверенность. Дело в том, что теперь Транг не был ни в чем уверен.

Он попытался воспользоваться ударом, называемым в его дисциплине "юру", но то ли он потерял силу, побывав в аварии, то ли забыл, в какие точки тела надо наносить эти удары. В ответ получил несколько сильных тычков в голову и грудь. Почувствовал боль, сконцентрировался, как положено, чтобы снять ее, но вместо того, чтобы исчезнуть, боль просто перетекла в другую часть тела. Во рту был привкус крови, и казалось, что один глаз совсем ничего не видит.

Он отбивался, как мог, ткнув напряженными четырьмя пальцами в солнечное сплетение Танцора, потом костяшками пальцев - под ребра. Но ни один прием не прошел. А боль все растекалась и растекалась по телу.

И тогда из этой боли и отчаяния выплыли слова сэнсея, который обучал Транга приемам пентиак-силат: Когда ты дошел до предела, надо остановиться и начать все с начала. Интенсивные тренировки по своей сути отрицают инстинкт. Столько приемов надо освоить, столько принципов удержать в памяти! Поэтому в момент кризиса позволь этим теоретическим принципам раствориться в реке природных инстинктов.

Вот так и нашел Транг выход из кризиса: развернулся вокруг своей оси и провел первый "юру", который ему пришел в голову: феникс в камне.

Его торс распрямился, и движением быстрее плевка кобры он врезал твердой, как камень, нижней частью ладони Сиву по почкам, да с такой страшной силой, что Сив даже не пикнул.

Сив смутно почувствовал, что что-то не так, когда он вдруг внезапно лишился сил и весь обмяк. Сознание его будто окуталось серым, как утренний туман, покрывалом.

Его пальцы ослабили ястребиную хватку, которой он держал Транга, но не расцепились и сейчас. Он не хотел отступать даже сейчас, хотя его тело пронзила такая жуткая боль, какой он никогда в жизни не испытывал. В сером тумане появилось лицо Доминика. А потом рука - Доминика или Бога? - поманила его: ладонь открыта, пальцы согнулись и разогнулись несколько раз. Сив попытался дотянуться до манящей руки и провалился во тьму.

- Вот они! - крикнул Крис, указывая рукой между рядами труб. - Я их вижу!

- Сив! - крикнула Сутан, порываясь вскочить, но Крис удержал ее. Он видел, что обмякший Сив лежит поперек Транга. Потом Транг повернул к ним голову. Он узнал Криса, и их глаза встретились.

- Он серьезно ранен, - сказал Транг, обращаясь к одному Крису. - А, может, и уже мертв.

Крис опять удержал Сутан от попытки подбежать к ним. Что-то в глазах Транга говорило ему, что ей лучше не встревать сейчас.

- Не подходи к ним!

Сутан с удивлением посмотрела на него.

- А как же Сив? Он ведь...

- Слушайся меня! - прикрикнул на нее Крис. - И лучше уйди отсюда!

- Но...

- Уходи!

- Крис, я не могу. Ну как я вас сейчас оставлю?

- Послушай меня, - сказал Крис, хватая ее за руку. - Если ты к нему сейчас приблизишься, он тебя убьет!

- А тебя?

- Меня он не тронет. - Крис вовсе не был в этом уверен. Он только смутно чувствовал - но что? Что Транг не захочет разрывать какую-то странную связь, возникшую между ними? Но вдруг эта связь односторонняя, и только Крис ее ощущает?

Сутан с испугом посмотрела на него.

- Откуда ты это знаешь?

- Слушайся меня, Сутан, и мы прорвемся. Иначе... Она кивнула. - Хорошо. Но я не уйду. Я побуду здесь. - Она посмотрела на мертвого отца, потом потянулась к Крису и поцеловала его. - Я буду тебя ждать.

- Что бы ни произошло, - предупредил он, - не ходи за мной.

Он поднялся с колен. Ноги затекли после долгого пребывания в неудобном положении.

- Я иду к вам, - предупредил он. - Хочу взглянуть, что с Сивом.

- Тебе я не нужен. Тебе нужен Волшебник, - сказал Транг. - А Волшебника уже нет. Погиб в автокатастрофе.

- В какой катастрофе?

- Я впечатал "БМВ" в ограду Люксембургского Сада. - Вид у Транга был явно неважный. - Он вылетел через лобовое стекло.

Крис почувствовал облегчение: Гейбл мертв. Но стоять рядом с Трангом было страшновато. Он ясно осознавал, что Транг может одной рукой свернуть ему шею. У него даже появилось ощущение, что сердце переместилось в область горла. Даже мутило немного от страха.

- Я только посмотрю, что с Сивом, - сказал, наконец, Крис, взяв себя в руки.

Враки, подумал Транг, и сам себе удивился, что не чувствует желания предпринять чего-нибудь по этому поводу. Кристофер был уже на расстоянии, с которого можно наносить удар. Транг подумал, что пора остановить его, но опять не сделал ничего. Он только лежал и смотрел, как тот приближается. Он не мог оторвать от него глаз. Даже когда Крис протянул руку, чтобы взять обмякшее тело Танцора, он не пошевелился.

Транг видел бледность лица Танцора, но дышит он или нет, - этого он сказать не мог. По-прежнему наблюдая за лицом Кристофера, он спросил:

- Вы с Танцором друзья, что ли?

- С Танцором?

- Это так его Волшебник прозвал, когда брал его к себе в отряд во Вьетнаме. Потому что он любил ходить на танцульки. Любил двигаться под музыку: "Роллинг Стоунз" и всякое такое. Даже более старая музыка ему нравилась. Говорил, что это история. Я никогда не мог понять его пристрастия. Почему его тянуло танцевать, когда он слышал музыку? Я вот, например, всегда думаю о печальном, когда слышу вьетнамскую музыку. О войне, например. А он и под печальную западную музыку мог танцевать.

Транг, который за всю свою жизнь не сказал ни одному человеку с Запада двух фраз кряду, сейчас говорил без умолку. С чего бы это?

- Я, помнится, все пытался понять, что это такое в западной музыке, что заставляет людей хотеть танцевать?

- Это называется битом.

- Чем?

Крис наблюдал, как окровавленные руки Транга разыскивают пульс на руке Сива.

- Да ритмом. Сам знаешь: раз, два, три, раз, два, три...

- Я видел, как в одном парижском клубе девушки танцевали и представляли что-то на сцене, - сказал Транг. - Вроде как апсара, небесные танцовщицы из Ангкора. Они что, ваши западные танцовщицы тоже рассказывают своим танцем какую-то историю?

- Он без сознания, - сказал Крис, - но дышит. - Взглянул в лицо Транга. Я стащу его с тебя.

- Нет!

Транг видел, что Кристофер совсем рядом. И, как и Танцор, едва дышит.

- Я его отсюда вынесу, - сказал Крис. - Если его немедленно не доставить в больницу, он наверняка умрет.

- Ничего не выйдет, - сказал Транг. - Если ты к нему притронешься, я тебя убью.

- Ты этого не сделаешь, Транг, - сказал Крис, подсовывая руки под тело Сива и начиная стаскивать его с груди вьетнамца.

Транг приподнялся и своими железными лапами рывком притянул к себе Криса так, что их носы почти соприкасались. Лицо Транга было так близко, что Крис должен был прищурить глаза, чтобы оно не расплывалось.

- Я говорю вполне серьезно, - прошипел Транг, распрямляя кулак в железный клин и приставляя его к горлу Криса. - Если я надавлю немного посильнее, ты потеряешь сознание через пятнадцать секунд, а через тридцать будешь мертв. Надеюсь, что ты этому веришь.

Крис верил, но, тем не менее, продолжал стаскивать тело Сива. Давление на горло усилилось, и Крис уже не мог втянуть в легкие свежую порцию воздуха. Запас кислорода в организме быстро истощался и началась аффиксация. Тем не менее, он упрямо продолжал тащить Сива на себя.

- Почему ты делаешь это? - услышал он голос Транга.

- Я тебе... - прошелестел Крис, - я тебе доверяю.

- Но почему?

- Потому... - Тут Крис вынужден был остановиться: чтобы продолжать говорить, требовались неимоверные усилия. - Потому что ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность. Ты дал слово и сдержал его. - У Криса все кружилось перед глазами. Звуки его собственной речи отдавались в мозгу. - Я тебе доверяю, как никому на свете не доверял.

- Замолчи! - закричал Транг, но руку с горла Криса все-таки убрал.

Крис упал лицом вниз на тело Сива. Голова его дергалась, когда он с хрипом втягивал в себя воздух.

- Я все еще могу убить тебя.

- Знаю, - хрипло прошептал Крис. - У меня никогда не было сомнений на этот счет. - Но когда он достаточно восстановил силы, чтобы поднять голову, он увидел, что слезы текут по щекам Транга.

- Разреши мне оттащить Сива поближе к лестнице, на ту сторону опор, где его доставят в больницу.

Транг схватил Криса за руку. Инстинктивно чувствуя, что, если он попытается вырваться или хотя бы напряжет кисть, Транг сломает ее, как сухой прутик, Крис не шевелился. Ждал.

- Послушай, что я тебе скажу. Я хочу объяснить, зачем я здесь. Во время войны, когда я знал твоего брата и Танцора, я помогал и Северному режиму, и Южному. Шпионил и за теми, и за другими, пока сам перестал понимать, где же мои истинные хозяева. Я был как пуля, пущенная на такое большое расстояние, что уже не может поразить никакую мишень, а просто уходит в землю... Но меня даже земля не приняла: я хотел умереть, но жил. Когда другие, более достойные, чтобы жить, умирали у моих ног от моей руки.

Наш отряд ПИСК, которым командовал Волшебник, делал диверсионные вылазки на территорию противника. Иногда мы ходили пешими, а иногда нас к цели доставлял вертолет. Это если цель была более значительная, как, например, целая укрепленная деревня, где северяне чувствовали себя уверенно. В нашу задачу входило не только убивать, но и лишать их чувства уверенности. Во время таких рейдов я должен был направлять пилота, который обычно не знал, куда мы летим, до самого последнего момента, когда нужная деревня внезапно появлялась в его поле зрения. Тогда он спускал машину пониже, и начиналась стрельба и бомбежка.

Тот рейд, о котором я хочу рассказать, проходил как обычно. Все было как всегда. Мы полетели на север, потом над границей, пока из-за деревьев не вынырнула деревня. Моя родная деревня. Война до такой степени дезориентировала меня, что до этого самого момента мне и в голову не приходило, что... Когда я узнал деревню, было уже поздно. Я уже дал пилоту необходимые указания...

Мы снизились, как обычно, и, повиснув над деревней, начали палить из всего, что было на борту: из АК-47 советского производства, из базук, потом пошел в ход напалм. Внизу я видел людей, которых знал с детства. Они разбегались в ужасе, запрокидывая искаженные страхом лица. А мы косили их из пулеметов, палили жидким огнем... Они страшно кричали... Этот крик! Он никогда не смолкает в моих ушах.

После этих слов воцарилась та особенная тишина, которая бывает после боя или бомбежки. Тишина такая ясная, такая хрупкая, что, когда она, в конце концов, была нарушена, звуки, нарушившие ее, резанули по слуху.

- Транг, - попытался его утешить Крис, - это тяжело, но всегда есть выход. Путь к спасению и тебе не заказан.

- Ты такой же, как все! - с отвращением в голосе крикнул Транг, отпуская руку Криса, будто по ней шел электрический ток. - Как мосье Вогез, как и сам Волшебник. Все вы, каждый по-своему, стараетесь организовать для меня прощение, до которого мне, как до лампочки. Я не хочу быть спасенным. Я хочу быть свободным!

Он вскочил на ноги и скрылся в тенях подвального помещения. Крис было устремился за ним следом, потом остановился и крикнул Сутан, чтобы она забрала Сива. Побежал дальше и, достигнув стены, беспомощно огляделся по сторонам: Транга нигде не было. На мгновение он запаниковал, думая, что Транг, как выражаются охотники, сделал скидку и теперь направляется к тому месту, где сейчас находилась Сутан.

Но потом он увидел среди темных теней подвала еще более темное пятно на полу. Подойдя ближе, он понял, что это какой-то заброшенный лаз, закрытый тяжелой круглой крышкой из чугуна, на которой было что-то написано. Крис присел, с трудом разобрал стершиеся буквы. Затем поднял крышку и заглянул в люк. Там, внизу, были сточные канавы Парижа.

Он уже собирался спуститься вниз, когда его остановил крик Сутан.

- Крис! Ты что, с ума сошел? Пусть себе сидит там, внизу, сколько хочет. Он там задохнется или утонет, и черт с ним! Не лезь туда! Разве мало тебе неприятностей и без этого?

- Ты ничего не понимаешь, Сутан, - мягко возразил Крис. - Возможно, и я тоже. Но между мной и им есть какая-то таинственная связь. - Он поставил ногу на первую железную ступеньку лестницы, уходящей вертикально вниз, по которой можно было попасть на первый уровень канализационных труб. - Я почувствовал это в тот момент, когда мы с ним стояли лицом к лицу в той конюшне в Турет. Именно этой таинственной связью объясняется то, что он отпустил меня тогда и выполнил условия, поставленные мной: твоя жизнь за Преддверие Ночи.

- О Крис, как ты можешь вверять свою жизнь тому, чего не понимаешь?

- Не кажется ли тебе, что именно боязнь сделать это делает нас трусами? возразил Крис. - Я должен идти.

- Почему? Ради Бога, Крис, вернись! - умоляла она, вне себя от страха за него. - Внизу тебя ждет смерть.

- Ты ошибаешься. Сутан, - возразил он, спускаясь на следующую ступеньку. Но если от этого тебе будет легче, то молись за меня.

- Неужели ты не понимаешь, - сказала она с горечью, - что уже поздно молиться?

Крис спускался вниз, ставя ноги на предательски скользкие от конденсата и слизи железные ступеньки. Один раз его нога все-таки соскользнула и он повис на руках, ища другой ногой опоры.

Уже на полпути вниз он услышал голос Транга:

- Кристофер, возвращайся наверх. Если ты спустишься, тебе не жить.

Уже поздно молиться, подумал Крис, продолжая спускаться.

Какие только запахи не окружали его: едкие и тошнотворные, забористые и удушающие! Когда он достиг дна и оглянулся по сторонам; то увидел блестящий каменный свод, с которого кое-где свисали голые электрические лампочки. Где-то рядом с меланхолическим звуком падали тяжелые капли. Немного подальше раздавались более мелодичные звуки журчания родничка или ручья.

Поглядев направо и налево, Крис обернулся назад и тут же получил удар в челюсть, сваливший его на землю.

- Я тебя предупреждал не спускаться сюда, - сказал Транг, возвышаясь над ним.

Крис посмотрел на него снизу вверх. Он не сделал попытки подняться и даже не потер рукой ушибленное место. И вообще не сделал никаких движений.

- Ты не чувствуешь ответственности за мои поступки, Транг, - сказал он, с трудом ворочая языком, поскольку рот с левой стороны у него онемел. - А вот я почему-то чувствую - за твои.

Транг присел рядом с ним на корточки, буквально сверля его глазами.

- Что ты этим хочешь сказать? Отвечай!

- Когда ты убил Терри, - сказал Крис, наконец-таки впервые формулируя мысль, которая давно не давала ему покоя, - ты убил и меня частично.

Транг почувствовал, будто древние боги Ангкора снова очнулись от своего сна и зашевелились. Ведь это они, он был уверен, послали ему минуты просветления, когда он держал в руках Лес Мечей, а также потом, перед подстроенной им аварией. Вот и теперь они даруют ему знание того, что он искал с того самого момента, как Луонг прокляла его, лишив себя жизни.

Он увидел сверкающую тропу, которая приведет его к очищению и свободе.

- В том, что ты сейчас сказал, есть своя правда. - Он кивнул головой для придания весомости словам. - Такая же правда, что и в моем убеждении, что Терри продолжает жить в тебе.

- Ты ошибаешься, - возразил Крис. - Я не мой брат. И никогда не был им.

- Я знал Терри лучше, чем кто-либо еще в отряде, не считая, пожалуй, Муна. И я тебе точно говорю, что то, что я вижу в тебе, когда гляжу в глаза, я видел и в нем. Оно другое, и одновременно то же самое. Другое, потому что я не понимал его в Терри. Может, и он сам не догадывался, что обладает им.

- Я тебя не понимаю.

- А мне кажется, что прекрасно понимаешь. - Транг отодвинулся и заметил, что рядом с Крисом лежит складной нож, очевидно, выпавший у него из кармана. Он поднял его.

- Что это? Никак нож Терри? - В голосе его появились новые нотки, словно последнее просветление отогнало от него ужасы, мучившие его два последние десятилетия.

Крис взял у него нож из рук, раскрыл его.

- Это мой нож, - объяснил он. - Терри когда-то подарил мне его на Рождество. Я швырнул его ему в лицо. Мы тогда были совсем пацанами, и я многого не понимал. Получилось так, что из-за Терри я застрелил оленя. Терри мечтал вернуться домой с трофеем, чтобы доказать, что он - настоящий охотник. Я очень на него обиделся: смерть того оленя потрясла меня. - Он притронулся пальцем к рукоятке ножа. - Она сделана из оленьего рога. Таким образом Терри пытался извиниться за то, что заставил меня сделать. Это своего рода искупительная жертва, а я этого тогда не понял.

И тут Транг, чувствуя всем своим существом, что древние боги Ангкора не спят, а, наоборот, набирают с каждой минутой силу, схватил руку Криса, сжимающую нож. Вот оно, освобождение!

Своей железной рукой он развернул нож острием к себе и, несмотря на сопротивление руки Криса, всадил все шесть дюймов его лезвия себе в грудь.

- Не надо!

Крик Криса откликнулся многократным эхом по всему подземному лабиринту. Как только Транг отпустил его руку, он вытащил нож из раны.

Транг улыбнулся, глядя на посеревшее от ужаса лицо Криса.

- Не переживай, - сказал он, - а, наоборот, возрадуйся. Ты убил дважды, и оба раза твоей рукою двигала чужая рука. Ты невиновен в этих действиях, и поэтому они священны. Ты дал своему брату то, что ему больше всего хотелось получить в качестве рождественского подарка. И этот дар мог дать ему только ты. Твой брат был во многом похож на меня: у него было тоже примитивное, одноколейное мышление. Он прожил свою жизнь, придерживаясь своего сугубо личного кодекса чести. И своим подарком он пытался тебе это объяснить. Этот нож не столько искупительная жертва, сколько знак его дружеского к тебе расположения... А теперь ты дал мне свободу, и это все, о чем я только мог мечтать.

Из раны обильно сочилась кровь, но Транг твердой рукой отклонил попытки Криса остановить кровотечение.

- Я наконец освободился от всех желаний. Это цель нашей жизни, это ее высшее проявление. Свобода от желаний.

Он поскользнулся в жидкой грязи: силы его явно покидали. Крис подхватил его под руку. Он все еще никак не мог придти в себя от потрясения.

- Если ты понял это, - закончил Транг, - ты обладаешь всем, что есть ценного в жизни.

Его голова склонилась на плечо Криса, и он почувствовал, что на его душу снизошел покой, который он считал для себя недостижимым. Его вера вернулась к нему, и он возблагодарил Будду за последнюю милость, оказанную ему. Но вздохнул, зная, что его дела на земле еще не закончены. - Слушай меня, Кристофер. - Его голос был тих, как лунный свет. - Слушай меня внимательно. Мне так много надо сказать, а жить осталось так немного.

Когда, наконец, глаза Транга закрылись, Крис поднялся на ноги и постоял мгновение неподвижно. Потом он нагнулся, подобрал тело Транга и перекинул его через плечо. Он не хотел, чтобы оно гнило здесь, в клоаке Парижа.

С большим трудом он начал свое восхождение по скользкой лестнице. И не из-за тяжести на плечах, а из-за тяжести на сердце. Он даже рад был своей ноше, ощущая, будто каждый его следующий шаг приближает его к Терри.

И он плакал. Но только по прошествии времени он понял, почему.

Первое, что он увидел, выбравшись из люка, было лицо Сутан. Лицо ее буквально излучало чувство необыкновенного облегчения.

- Слава Богу! - Она прижала его к себе. - Что там, внизу, случилось?

Кого-то из них била дрожь, но Крис не мог понять, кого: его самого или Сутан? Неподалеку суетились полицейские, явившиеся по вызову Сутан. Они шныряли по подвальному помещению, как тараканы. Вокруг распростертого тела М. Вогеза мерцали блики фотовспышки. Санитары осторожно укладывали Сива на носилки, готовясь к трудному подъему по лестнице.

Крис посмотрел на окровавленное бледное лицо Сива, пытаясь уловить в нем хотя бы эфемерное дыхание жизни. Когда Сива поднимали по ступенькам, пара небритых парижских детективов приблизилась к Крису и Сутан и начала задавать обычные вопросы. Те старались, как могли, но детективы только недоверчиво потирали щетину, какая бывает разве только у кактусов.

Допрос тянулся бесконечно долго. Детективы не выказывали желания отпустить их, пока не появился молодой человек в костюме в тонкую синюю полоску и, предъявив удостоверение, которого Крис не успел рассмотреть, что-то буркнул им вполголоса. Через минуту Крису и Сутан сказали, что они свободны.

- Qui etes vous? - спросил Крис человека в костюме в полоску. Кто вы?

- Пошел ты в задницу со своими вопросами! - ответил человек по-английски. - Вопросы буду задавать я. Отвечай четко и по существу. Какие у тебя дела с Маркусом Гейблом? - Он зыркал глазами с Криса на Сутан, и было ясно, что вопрос предназначается им обоим.

Крис сказал все, что знал, за исключением того, что ему сообщил Транг. Человек в костюме в полосочку записал показания Криса на диктофон, задавая свои краткие, четко сформулированные вопросы голосом без всякого выражения, так что трудно было понять его собственную точку зрения. Узнав все, что ему нужно, он сообщил им, что они свободны.

За порогом дома утренняя заря уже расползалась по крышам Парижа, постепенно заливая своим светом широкие проспекты и бульвары. В узеньких переулках остатки ночи все еще цеплялись за серые и мрачные углы домов, ютились в подворотнях.

Крис увлек Сутан вниз по улице. Когда здание, из которого они вышли, скрылось из вида, он остановил такси. От Транга он узнал, где спрятан Лес Мечей. Транг ему также рассказал все, что сам знал о тайнах Волшебника, а знал он немало. Во всяком случае, больше, чем это казалось самому Гейблу. Но, к сожалению, он не мог сообщить Крису, на кого Гейбл работает. Единственное, что он мог сказать, так это то, что тот человек невероятно влиятелен, что он контролирует собственную секретную шпионскую сеть. В свое время Волшебнику удалось вырваться из его лап. Но он узнал об обстоятельствах, связанных со смертью Линды Гейбл, и, пользуясь этим, пытался заставить Волшебника вернуться в лоно. Когда тот отказался, человек начал претворять в жизнь свои угрозы, оказав давление на полицию. Волшебник был арестован и начался процесс, который мог превратиться в скорый суд: хозяин Волшебника знал, как манипулировать судейскими чиновниками и как заставить их свести даже рутинные бюрократические проволочки к минимуму. Вот тогда Волшебник и обратился к Крису за помощью. Во время процесса, когда все больше и больше неопровержимых улик передавалось агентами того человека в офис окружного прокурора, Гейбл капитулировал, пообещав вернуться в лоно.

Крис ничего об этом не рассказал Сутан. Он счел, что то, что сообщил ему Транг, является его личным, священным достоянием, и ответственность за него он не хотел перекладывать ни на чьи плечи. Раскрыть тайны Волшебника Сутан - или кому-либо еще - означало бы вовлечь их в дело, непосредственно их не касающееся. Это наследие, полученное им от Терри и Транга, и он им распорядился по своему разумению.

Они прибыли к дому Логрази у сквера Петрарки и увидели, что входная дверь, как и говорил Транг, не заперта. Крис ногой открыл ее и заглянул внутрь. Сутан из-за его плеча тоже пыталась пронзить взглядом сумрак прихожей. Хотя с порога ничего не было видно, но никаких подозрительных звуков не было слышно тоже.

Они осторожно ступили за порог. Вонь в доме стояла невыносимая: какой-то тошнотворно-сладкий запах, будто гниение растительного покрова в тропическом лесу. Сутан ахнула, потом зажала себе рот и нос рукой.

- Дыши ртом, - посоветовал Крис.

- О Боже, что это?

Хотя Крис и знал, что, но решил не говорить, а с мрачным видом прошествовал дальше по сумрачному коридору. Солнечный свет кое-где пробивался между бархатными портьерами, незакрытыми жалюзи, чьи вертикально расположенные полоски напоминали стебли пшеницы, ярко освещенные летним солнцем.

Сутан опять ахнула, и Крис взглянул в ту сторону, куда смотрела она. На стене и на полу была засохшая кровь, но никакого тела рядом не было. Чья это кровь? подумала Сутан. Хотя Крис знал, чья, но опять решил промолчать. Он подвел ее к месту, где начиналась лестница, усадил ее на диванчик и знаком велел оставаться там. Она открыла рот, чтобы протестовать, но Крис приложил палец к ее губам, покачал головой и начал подниматься по лестнице. И сразу же почувствовал, что она следует за ним. Он повернулся к ней, но понял, что ее не прогонишь. Крис начинал нервничать. Ему хотелось как можно скорее забрать Лес Мечей и выбраться из этой гробницы. Молча возобновил он свое восхождение, позволив ей догнать себя.

Чемодан, в котором, по словам Транга, должен был находиться меч, валялся в открытом виде во второй комнате, если считать от лестничной площадки второго этажа.

- Вот он, - сказал Крис, направляясь к нему, когда внезапно ярко вспыхнул свет.

У Криса оборвалось дыхание. Рядом с ним Сутан прошептала только одно слово: "Merde!"

На лестничной площадке стоял Маркус Гейбл, Волшебник, весь в крови и до пояса голый. Кровь даже капала с брюк, образуя темную лужицу на паркетном полу. Все-таки жив! Уму не постижимо! Ведь Транг говорил, что он погиб, когда машина врезалась в ограду Люксембургского Сада.

Со все возрастающим ужасом Крис подумал, что в следующее мгновение Гейбл бросится на него, а он безоружен. И ничего подходящего нет под рукой, и нет времени, чтобы искать.

Он видел, что Гейбл стоит скособочившись. Левое плечо было выше правого, и его левая рука висела, как плеть. Он упирался правым бедром в перила лестницы, чтобы снять вес тела с левой ноги.

Его лицо было все исчерчено кровавыми полосами, будто от когтей тигра, и из этих ран торчали крошечные осколки стекла. Стекла глубоко сидели в щеках, во лбу, в шее, даже торчали из носа, и когда он пошевелился, лицо его заиграло от преломленного света. Только глаза его не пострадали от аварии, так жутко покалечившей его. Это глаза излучали все тот же холодный голубой свет, который Крис запомнил с самых первых встреч с ним у себя в офисе до начала процесса, с бесед в тюрьме и с того памятного праздничного обеда после суда, вынесшего ему оправдательный приговор. Он помнил, сколько презрения могло фокусироваться в этих глазах. И он подумал, какие чувства, кроме ярости, они сейчас выражают?

- А, это ты, говенный адвокатишко! - процедил Маркус Гейбл, Волшебник, поднимая руку с пистолетом. Крис пригнулся, а Сутан, подпрыгнув, врезала Гейблу ногой в лицо, так что он опрокинулся назад, ударившись спиной в стену. Пистолет выпал из ослабевшей руки и загремел по ступенькам лестницы.

Крис в ужасе смотрел на Волшебника. Очевидно, осколки закаленного стекла, вытарчивающие из кровавых полос на лице, функционировали, как своего рода швы, и удар Сутан имел катастрофические последствия. Лицо, над которым так потрудились в свое время специалисты по пластическим операциям, теперь было сплошная кровавая маска, в которой не было ничего человеческого.

- Крис! - крикнула Сутан. - Смотри! - На том месте, где до того стоял Волшебник, прислонившись к перилам, лежал Лес Мечей. Так вот зачем он пришел сюда, подумал Крис, а не последовал за Трангом в Ле Порт-дю-Жад!

Она попыталась завладеть им, но Волшебник, который к этому времени уже поднялся на ноги, ударил ее с размаху своей здоровой рукой. Сутан с криком отлетела к перилам лестницы, по которой упал на первый этаж за минуту до этого пистолет Волшебника.

Гейбл вытащил из-за пояса какую-то штуку и легким взмахом кисти - видать не в первый раз! - превратил ее в нечто, напоминающее когти ястреба, когда он камнем падает на жертву. Всего было восемь таких когтей, и конец каждого был остро наточен. Встряхнув эту штуку еще раз, он превратил ее в боевой веер Транга.

В следующее мгновение гунсен, зажатый в руке Волшебника, описал дугу, и Сутан вынуждена была отскочить, чтобы не быть располосованной им надвое. С хохотом маньяка Гейбл бросился на нее и, жалобно вскрикнув, Сутан полетела вверх тормашками через перильца лестницы в темноту.

Он повернулся к Крису.

- А ты лучше смывайся, пока не поздно, адвокатишко!

Выкрикнув нечто нечленораздельное, Крис обхватил огромное, липкое от крови туловище Гейбла. Волшебник взревел от ярости. Из его голубых глаз, казалось, катились кровавые слезы. У Криса было такое впечатление, что он обнял раскрытую могилу. Липкий, отвратительный запах смерти уже исходил от Гейбла, насыщая воздух вокруг своими тошнотворными миазмами.

Широко разинув пасть, как тигр или медведь, он вертел головой на толстенной шее, норовя укусить Криса. Крису ничего не оставалось делать, как только запихнуть в эту пасть свой локоть как можно дальше.

Гейбл попытался сомкнуть челюсти, но локоть был слишком массивным даже для его медвежьих зубов. Однако, одежду, кожу и мясо он все-таки прокусил.

Морщась от боли, Крис изо всех сил ударил его коленом в живот. Гейбл покачнулся и вынужден был опереться рукой, в которой был зажат веер, об измазанную его же кровью стену, чтобы не упасть. Но зубов не разжал.

Крис повторил удар, и Гейбл застонал, еще сильнее сжимая челюсти, так что слезы боли выступили на глазах Криса. Одновременно с этим гунсен описал дугу над самой головой Криса, издавая дырочками в материи, натянутой между стальными лезвиями, звук, похожий на писк тысяч летучих мышей, кружащих под сводами пещеры.

Тогда своей свободной рукой Крис дотянулся до половых органов Волшебника и сдавил их с такой силой, что даже вены вздулись по обе стороны его бычьей шеи. Крис услышал дикий, нечеловеческий вопль, от которого у него волосы поднялись дыбом. Крик этот достал до самых его печенок. Кровь струилась из глаз Гейбла и со всей поверхности лица, когда он вертел головой пытаясь избавиться от чудовищной боли, которую ему причинял Крис.

Они покатились, вцепившись друг в друга, по полу, и, наконец, уперлись в перила, через которые перелетела Сутан. Крис, оказавшийся наверху, попытался засунуть голову Гейбла между резных деревянных стояков.

Волшебник махнул гунсеном, метя Крису в плечо. Не попал, но стальные лезвия врезались в стояк и разрубили его, как соломинку.

Увертываясь от свистящей стали, Крис ослабил хватку, и Волшебник сбросил его с себя на пол резким движением бедра и одновременно двинул ему коленом в почку.

Крис застонал, а Гейбл дернул головой, пытаясь освободить челюсти от локтя противника. При этом он перекинул Криса через собственное распростертое тело так, что тот врезался в уже поврежденные перила лестницы.

Сила удара была такова, что уже и так треснувшие стояки не выдержали, и Крис обнаружил, что наполовину свешивается над лестничной клеткой. Ощущение было такое, что вся спина у него переломана и в легких совсем нет воздуха. Он метался, как рыба, выброшенная на берег, и при этом его локоть, искусанный зубами Гейбла, так болел, что он подумал, не разбил ли он и его при падении.

Задыхающийся и окровавленный Гейбл подгреб его под себя - не человек, а какая-то стихийная сила в обличье зверя, какой-то злобный примат, какие, возможно, жили на земле до того, как человеческое существо поднялось на задние конечности и обрело разум.

Он взирал на поверженного врага с мрачным выражением лица и, перехватив гунсен в руке, откинул корпус назад, чтобы со страшной силой всадить острый край веера в грудь Криса.

- Стой!

Он замер, услышав этот окрик, потом поднял глаза, замигал ими, чтобы очистить их от кровавых слез, - и увидел Сутан. Она стояла на лестнице в позе опытного стрелка, держа его собственный пистолет в вытянутых перед собой руках. Дуло пистолета глядело прямо на него.

- Положи веер на пол! - приказала она. - Положи немедленно, или я стреляю!

Гейбл пришел в себя от удивления, вызванного ее появлением, - в пылу схватки с Крисом он совсем позабыл о ее существовании - и рассмеялся. Он видел, что с ее угла она не решится стрелять, побоявшись снести черепушку Криса.

- Я не шучу! - крикнула Сутан, поднявшись на несколько ступеней и выровняв угол.

- У тебя не хватит духа, - сказал Гейбл, и смотрел, не моргнув глазом, как она спускает курок.

Вернее сказать, как она попыталась спустить курок. Потому что выстрела не последовало. Пистолет заклинило, вероятно, вследствие того, что он, прежде чем очутится в руках Сутан, долго грохотал по ступенькам лестницы.

- Сгинь с глаз, сука! - презрительно бросил Гейбл и отвел назад руку с веером, чтобы всадить его в грудь Криса.

- А, дьявол! - выругалась Сутан и сделала единственное, что могла сделать в ее положении. Она швырнула пистолет в Гейбла.

Она даже не метилась. Скорее, позволила инстинкту направить ее руку. Пистолет, вращаясь, пролетел расстояние, разделяющее ее и Волшебника, и ударил в поднятую для удара руку с гунсеном.

Гейбл грязно выругался. Вороненая сталь перебила ему два пальца на здоровой руке и из нее хлестала кровь: по-видимому, острой мушкой, как бритвой, срезало кусок кожи.

Крис тем временем пытался собраться с силами. Ему досталось изрядно. Не только спина и локоть болели, не только дышать было трудно и совсем не было сил пошевельнуться. Ему еще надо было перебороть себя. Что бы он там не думал о Маркусе Гейбле, убить эту скотину было противно его природе. Даже в порядке самообороны. Он был человеком, который превыше всего верил в силу человеческих законов. Это он впитал в себя с молоком матери. Сив - и, пожалуй, его брат Терри, хотя он не хотел в этом даже себе признаться - являл собой наглядный пример того, к чему приводит пренебрежение законом. И Крису очень не хотелось идти этим же гибельным путем. Тем не менее, умирать ему тоже не хотелось.

Краем глаза он видел, что Сутан уже взлетела вверх по лестнице и приближается к ним, а на своем горле он ощущал руки Гейбла, сдавливающие его.

Как и Гейбл несколько минут назад, он начал крутить головой во все стороны, надеясь, что эти резкие движения заставят Волшебника ослабить хватку. Он уже начал задыхаться, чувствуя, что доступ воздуха к легким уже перекрыт. Бесформенная чернота закрыла края поля его зрения, и он уже не видел Сутан и что она делает.

Потом вдруг Гейбл отпустил его шею и с диким ревом дернулся в сторону. Это он обеими руками нанес страшный удар Сутан, которая пыталась выхватить у него из-под бока гунсен, выпавший из его руки.

Удар пришелся прямо в висок, и она, застонав, свалилась на пол. Оскалившись, как череп на пиратском флаге, Гейбл обрушил на упавшую град ударов - по спине и грудной клетке. Прижатый к полу его массивной тушей, Крис слышал, как он крякал при каждом ударе, как мясник, разрубающий тушу.

Это уже было слишком. В соответствии с законом или нет, но этого Крис уже не мог вынести. Он чувствовал, как адреналин со стремительностью фейерверка разливается по телу, и он рванулся вперед изо всей мочи. Из своего опыта велогонщика он знал, что такое состояние не может длиться долго, что у него есть только один короткий момент, чтобы овладеть ситуацией, пока Маркус Гейбл не убил Сутан и не разделался с ним непосредственно после этого.

Он не думал; он действовал. Действовал мгновенно, как и положено действовать по законам любого из боевых искусств. Удар, нанесенный так, невозможно остановить и невозможно отразить.

Крис использовал самую сильную часть своего тела, ноги, захватив ими противника, а затем и отбросив его от себя, с опорой на бедра. Гейбл шмякнулся об пол с громоподобным треском.

Тем не менее, уже отлетая, он смог вытянуть свою здоровую руку и захватить Криса за рубашку, увлекая его за собой с такой стремительностью, что у Криса лязгнули зубы, когда он приземлился. Он чуть не потерял сознания, втягивая в горящие легкие воздух судорожными глотками. И тут он увидел, что Волшебник тянет руку за тем, что Сутан намеревалась утащить, - за гунсеном, и подумал, глядя в окровавленное лицо этого маньяка: "Вот и все. Кончено. Больше у меня нет никаких..."

И тут его выпученные глаза заметили Лес Мечей. В пылу рукопашной схватки, они оба забыли о нем, и талисман лежал на полу на расстоянии протянутой руки, да еще и рукояткой к нему.

Крис потянулся к мечу, а Гейбл, схватив его за волосы, начал оттаскивать. Завизжав от боли, Крис лягнул противника, используя мощные мышцы ног.

Последний шанс, последний отчаянный рывок и...

Рука Гейбла соскользнула с потных волос Криса, и пальцы Криса обхватили эфес Леса Мечей. Он поднял его, и все три клинка, переходя из света во тьму и обратно, развернулись в сторону Гейбла. Хотя волна адреналина уже схлынула, Крис, тем не менее, чувствовал приток свежих сил. Силы вливались не посредством резкой остановки тормозящих процессов, как это обычно бывает при притоке адреналина, приход которого можно уподобить электрическому току. Скорее, это было похоже на изощренную форму гальванизации организма, в процессе которой он как бы погружался в реку темного серебра, а его боль при этом отступала, усталость вымывалась из организма серебряными волнами. Его мужество и его страхи вернулись к нему одновременно.

Ужасный, леденящий хохот опять донесся до его ушей. - Идиот! - крикнул Волшебник. - Эти клинки выточены из нефрита. У них нет нужной остроты. Как оружие талисман абсолютно бесполезен!

Пригнувшись, он двинулся на Криса с расправленным боевым веером в руке, чьи смертоносные заточенные концы вспыхивали ярким огнем, когда на них падал солнечный свет, пробивающийся в промежутки между гардинами на окнах. Его ноздри раздувались, будто он уже чуял запах убийства, он пожирал Криса своим взглядом, взглядом вампира, собирающегося устроить пир на чуть теплом теле, душу из которого он только что выпустил.

Потому Гейбл и пропустил удар ноги Криса, направленный в его левое колено. Он почувствовал опасность, когда было уже поздно. Каблук Криса попал точно в цель, заставив Волшебника перевернуться вокруг собственной оси. Но даже сейчас рефлексы, выработанные в джунглях Вьетнама и Камбоджи, сослужили свою службу. Он почти удержал равновесие, но, к несчастью, поскользнулся в лужице его собственной крови и тяжело плюхнулся лицом вперед.

Прямо на направленные на него клинки Леса Мечей. Гейбл был прав. Нефритовые клинки вытачивались не для убийства. Но убивать они могли, если жертва сама на них напорется. Транг это знал, и он воспользовался нефритовым ножом, частью Леса Мечей, чтобы пригвоздить Терри к спинке церковной скамьи.

Крис в этот момент делал шаг вперед. Его сильные руки крепко держали меч, готовясь или парировать удар или нанести его, по необходимости. Впечатление было такое, что меч сам тянул его вперед, притягиваясь к груди Волшебника, как магнитный железняк притягивается к куску железа с противоположным зарядом. Гейбл напоролся на острия с такой стремительностью, что все три клинка проткнули его массивное тело насквозь.

Крис застонал от тяжести, которую почувствовали его руки, и от неожиданности сделал шаг назад к опасному краю лестницы. Затем, когда рукоятка меча стала горячей и скользкой, он выпустил ее, и Маркус Гейбл рухнул на пол.

Потом Крис подбежал к Сутан, опустился рядом с ней на пол, осторожно перевернул на спину, откинул с лица волосы. Он увидел, что она дышит, и возблагодарил Бога за это. Очень бережно ощупал ее тело в поисках сломанных костей. Несколько раз она застонала, как от боли, а потом ее веки поднялись и глаза прояснились.

- Крис! - простонала она срывающимся от тревоги голосом.

- Все в порядке, - успокоил он ее. - Волшебник умер.

- Я старалась, Крис! Я так старалась! Я так...

- Тссс! - остановил он ее поток слов. - Я знаю. - Он улыбнулся ей, нежно погладил по щеке, чтобы успокоить. - Как ты себя чувствуешь?

Она попыталась сесть, поморщилась, потом сделала еще одну попытку. Она обхватила его руками за плечи. - Я хочу подняться на ноги.

- Сутан...

- На ноги!

Он поднялся, поднимая ее за собой. Сутан тотчас же обвисла на нем, как будто все кости ее вдруг растаяли, прижалась лбом к его груди, и он слышал ее тяжелое дыхание. Затем он почувствовал, что ее руки, обхватывающие его шею, вновь наливаются силой, и она тихонько отпихнула его от себя. Мгновение она стояла, слегка покачиваясь. Потом сделала первые шаги, подойдя к трупу Гейбла. Хотя она и держалась рукой за бок, но цвет уже вернулся к ее щекам и, похоже, она не сильно пострадала.

- Этот сукин сын, - сказала она, касаясь Гейбла носком ботинка, действительно был своего рода волшебником.

Крис заглянул в мертвое лицо Маркуса Гейбла. Его глаза закатились, но не вверх, а вниз, к земле. А, может, они повернулись внутрь, чтобы в последний раз взглянуть на эту фантастически эгоцентристскую душу, обитающую внутри этого мощного тела, как терпеливый паук с множеством сверкающих глаз обитает в середине сотканной им паутины.

Сутан долго стояла, глядя на это кровавое лицо. И так поглощена она была созерцанием, что, когда Крис, наступив ногой на мясистое плечо Волшебника, вытащил трехлезвиевый меч из его туши, она вздрогнула и прошептала его название:

- Лес Мечей.

Снова взяв его в руки, Крис почувствовал, как опять к нему возвращается то странное ощущение, будто в него вливается темная, серебряная река, пробивая свой путь не через поля и горы, а через время. Может, это просто игра воображения? Да нет же! Разве смог бы он, пацифист, разделаться с Маркусом Гейблом, хищником, без помощи Леса Мечей? Разве не этот талисман заткнул в мироздании черную дыру по имени Маркус Гейбл?

Он заморгал глазами, очнувшись от раздумий, и поглядел вокруг себя. Сутан все еще стояла над трупом Маркуса Гейбла. Забрызганные кровью стены, осклизлый пол. Он вдохнул тошнотворно-сладковатый запах открытой могилы. Ничего не изменилось. Но теперь все это виделось ему в новом свете. Во всем произошла какая-то неуловимая перемена.

Он посмотрел на нефритовые клинки, и ему почудилось в них какое-то движение, которое ощущаешь в глубине озера, когда забрасываешь в него удочку со свежей наживкой: так и кажется, что под гладкой, зеленой поверхностью ходят туда-сюда стремительные тени.

Прежде чем они покинули особняк, он, как ему советовал Транг, внимательно проверил каждый угол на предмет хранящихся в нем тайн.

Позже, уже в отеле, после того, как они вымылись и оказали друг дружке первую помощь - в аптеку они заскочили по дороге - Крис сообщил ей, что он собирается делать дальше. У него при этом было удивительное ощущение, что он готовился к этому всю жизнь.

- Зачем тебе ехать в Шан? - спросила Сутан.

- Затем, что место Леса Мечей - там. Она покачала головой. - Не понимаю. Уничтожь его. Закопай, где никто не сможет его найти. Брось его в Сену, если на то пошло. Неужели ты не можешь поставить вовремя точку? Видать, ты настолько уподобился своему брату, что даже его одержимость Лесом Мечей перешла к тебе!

- Давным-давно, когда я впервые встретил тебя, я был одержим войною, сказал он. - Я убедил себя в том, что меня мучает комплекс вины за то, что я убежал от опасностей, через которые прошел Терри. Потом я стал думать, что я бежал от Терри, а не от войны, и это начало мучить меня еще больше... Теперь я, наконец, понял, что у каждого своя дорога: Терри выбрал свою, а я - свою. Я приехал сюда, встретил тебя, влюбился по уши, чуть-чуть не выиграл Тур де Франс. Многие годы потом я считал, что именно эти события были определяющими для всей моей последующей жизни. Теперь я понимаю, что ошибался.

Сейчас тебе кажется, что я одержим Лесом Мечей. Но это не так. Сейчас мой ум ясен, как никогда в жизни. Но я не могу поставить на этом деле точку, пока не найду Муна и не поговорю с ним. У него находится последний сегмент китайской головоломки, которую представлял собой Терри. Видишь ли, Сутан, я прилетел сюда не для того, чтобы похоронить брата, а для того, чтобы его отыскать. И найдя его, я найду и себя самого. Долгие годы я жил, как во сне. Я даже утратил способность радоваться. Моя жизнь начинает обретать смысл только последнее время, когда я узнал так много о Терри. И я уже за это благодарен судьбе. Но одновременно я знаю, что этого недостаточно. Пока я не выясню все до конца, я не могу возвращаться домой.

Она как-то отчужденно посмотрела на него.

- Домой, - повторила она тихо. - А знаешь ли ты, где твой дом, Крис? Здесь, во Франции, или в Нью-Йорке?

В Нью-Йорке с Аликс, хотела она сказать. Образ Аликс возник в ее сознании и мгновенно пропал.

- Это что, намек. Сутан? - спросил он. - Если да, то я хочу знать, что ты имеешь в виду.

Она отвернулась, не желая отвечать, а, может, просто не найдя нужных слов. Потом сказала:

- Только не проси меня ехать с тобой. Я и так заехала дальше некуда. Я больше не могу. Я выдохлась.

- Знаю, - сказал он.

- Может, не поедешь? Останься со мной. Ты мне нужен.

- Я только помешаю тебе по-человечески отдохнуть. В ее глазах было недоумение. - Боже мой, после всего, что произошло, с твоей стороны просто жестоко покидать меня.

- Я тебе уже говорил, что мой отец родом из Уэллса. Его предки были воинами. И он любил повторять старую уэллсскую поговорку: "Пусть твоя кровь течет у тебя спереди". Если я не поеду в Шан, то это будет означать, что кровь течет у меня по спине.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. - Я все-таки не ошиблась насчет тебя, - прошептала она. - Ты сумасшедший.

Он обнял ее точеные плечи и поразился грусти, переполняющей его в этот момент.

Через час, когда они возвратились из больницы, где выздоравливал Сив, он поговорил по телефону с Аликс. К этому времени он уже прочитал присланный Максом Стейнером телекс. Не доверяя добросовестности человека, сидящего на коммутаторе отеля, который наверняка бы переврал, записывая послание для Криса, Макс поступил мудро, передав по телексу все, что он знал об операции Аликс, о ее результатах и оптимистических прогнозах.

- Кристофер, - услышал он голос Аликс, - неужели это в самом деле ты?

- Это в самом деле я, - ответил он, и какое-то странное чувство овладело им. - Мне очень стыдно, что я не с тобой.

- Макс мне очень помогает. Он отвадил моего бывшего мужа, который все ошивался вокруг больницы. И сунул ему под нос постановление суда, по которому он не имеет никаких прав на Дэнни.

- Ну а ты как? В порядке?

- Я чувствую себя прекрасно, - ответила она, и, если судить по голосу, так оно и было.

- Ты мужественная женщина.

- Я? Одно время я было совсем скисла. Появление Дика меня чуть не доконало. Спасибо Максу, что помог.

- Он надежный друг.

- Да. Надежный. - Затем последовало молчание, какое порой бывает между близкими людьми, когда они далеко друг от друга. Оба думали о расстоянии, разделяющем их, и о том, как разлука скажется на их взаимоотношениях.

- Ну а ты как там? - наконец прервала молчание Аликс. - Очень трудно было? Я знаю, ты любил своего брата.

- Откуда ты это можешь знать? - удивился он. Она тихо засмеялась, и слышать ее смех было так приятно, что он даже зажмурил глаза. - Это же было очевидно, глупый. - В последовавшей за этим паузе было слышно потрескивание помех трансатлантического кабеля. Когда она опять заговорила, то еще более смягчившимся голосом. - Надеюсь, ты нашел то, что искал.

Крис уже в который раз поразился ее проницательности. - Почти, - ответил он, хотя и не совсем ясно представлял, что он имел в виду.

- И когда ты... - начала она, но резко оборвала начатую фразу. Начала снова. - Кристофер, я знаю, что не имею права это спрашивать, но когда ты вернешься домой? Кажется, я не видела тебя целую вечность. Я ужасно скучаю по тебе.

- Скоро, - ответил он, не в силах заставить себя дать более точный ответ. Он чувствовал притяжение реки из темного серебра и подумал о том, зачем она влечет его и что обещает. - Скоро вернусь домой. Жди.

ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕЕ, ВЕСНА

ПРОВИНЦИЯ ШАН

Мун встретил Криса в аэропорту Мингаладон, расположенном в двенадцати милях к северо-западу от Рангуна. Мун ждал его полтора суток, потому что рейс, с которым Крис прибывал из Бангкока, задерживался. Для Бирмы это нормальное явление. Туристская виза Криса была действительна сроком на семь дней, но ему сказали, пусть это не волнует его.

Не говоря ни слова, Мун закинул чемодан Криса на заднее сидение заляпанного грязью и покрытого пылью джипа. Мотор взревел, будто в него сто лет не заглядывал механик или в дистрибутор залезла мышь.

Через три дня они уже наполовину поднялись на плоскогорье, шагая с рюкзаками за спиной. Их Мун достал из багажника джипа, прежде, чем они оставили его. Они шли медленно и были вынуждены часто останавливаться, потому что Мун все еще не полностью оправился от своего ранения, да и Криса тоже беспокоил его локоть. Из-за жары и влажности он каждый день дезинфицировал рану и менял бинты.

Где-то на исходе первого дня Крис сказал:

- Транг, Волшебник, мосье Вогез. Они все погибли. Он уже говорил Муну, что Мильо оказался мосье Вогезом.

- А Танцор?

Крис все еще не привык, когда Сива так называли.

- Целый день он находился между жизнью и смертью. Дышал, сердце билось, вот и все. Врачи так и не поняли, что с ним такое Транг сотворил. Но, в принципе, теперь это не важно. Он выкарабкается. Мы с ним долго разговаривали, когда я улетал сюда.

- А как моя кузина?

- Сутан часто навещает его в больнице. - Он посмотрел на календарик на часах. Пожалуй, Сив уже удрал из больницы. - Она не одинока. Они с Морфеей, любовницей мосье Вогеза, сейчас большие друзья.

- Наверно, Сутан очень переживает, что она в Париже, а не здесь с тобой?

Крис не сразу ответил на этот вопрос.

- Не уверен, что она хотела сюда отправиться.

- Значит, она довольна тем, что присматривает за Танцором?

- Нет, - ответил Крис, - не думаю, что довольна. Она не хотела, чтобы я сюда летел, да и сама, пожалуй, не очень рвалась.

- А видела ли она необходимость этого?

- Необходимость моей поездки сюда? Право, не знаю. Сейчас мне кажется, что она вообще никогда не видела смысла во всем, связанном с Шаном. Ее нежелание примириться с тем, что ей приходилось порой делать, привело к какому-то раздвоению личности.

- Я виноват во всем этом, Кристофер, - сказал Мун. - Каждый день моей жизни я живу с ее болью. В моей душе была надежда, что с твоим возвращением в ее жизнь эта боль уменьшится.

Пробираясь сквозь невероятно густые, трехъярусные джунгли Шана, Крис думал, когда же, наконец, он вернется домой. Да и где он, его дом? В Ницце с Сутан или в Нью-Йорке с Аликс?

Шан.

Он простирался перед ним, достигая до самого неба.

На вторую ночь их промочил ливень, сопровождаемый совершенно жуткой грозой. Языки молний освещали горы почти как лампы дневного света, а слыша раскаты грома, легко можно было себе представить разгневанное божество, которое колотит палкой по барабанной шкуре небес. Дрожащие, мокрые птицы пытались скрыться от этого ужаса под явно неадекватными для этих целей ветками деревьев, сгибающимися под порывами ветра почти пополам.

На утро небо было чистым и ясным, хорошо промытым пролившимся дождем.

- И ты что, не опасался, что они тебя будут преследовать? - спросил Крис. - Я имею в виду Волшебника с Трангом.

- Этого я мог уже не принимать в расчет, - ответил Мун, имея в виду, что он относился к ним, как к мертвым или, во всяком случае, близким к смерти. За те пять дней, что они были вместе, Крис уже достаточно хорошо знал Муна, чтобы не понимать, какую большую роль в его жизни играет интуиция.

В утреннем холодке, когда они снимались с лагеря, Крис думал о Терри. По-видимому, они идут по тропе, которой ходил и Терри всего несколько месяцев и даже недель назад. Он представил себе загорелое и обветренное лицо брата, как он идет по этой тропе, уверенно и широко шагая. Терри, наверно, мог чувствовать себя вполне комфортно в этих диких местах, но Крис не мог. Его пугала неприветливость и чуждость этого трудного для жизни края, его смущали дикие нравы, царящие во внутренних районах Бирмы.

Инстинктивно он потрогал лежащий в кармане нож с рукояткой из оленьего рога, который ему когда-то подарил Терри, как будто это был амулет, который предохранит его от грядущих опасностей. И голос Аликс наложился на его мысли. Я до безумия люблю тебя, сказала она перед тем, как положить трубку. А что он сказал ей в ответ? Ничего. Целый день он мозговал над собственной эмоциональной косноязычностью, а к вечеру он был до того измучен, что провалился в сон без всяких сновидений, как это с ним бывало каждую ночь за время этого похода.

На четвертые сутки Мун проснулся за два часа до восхода солнца.

- Теперь надо быть предельно осторожными, - сказал он, когда они двинулись в путь в кромешной тьме. - Мы сейчас сходим на территорию, контролируемую Генералом Киу. Это опасно. Тут на каждом шагу патрули.

И действительно, к тому времени, как они достигли крайней северо-восточной точки сектора Генерала Киу, они насчитали целых пять. Мун всегда вовремя их замечал и обходил стороной. Климат здесь значительно отличался. В воздухе ощущался приятный холодок. Они находились в 97 милях от Мандалая, на высоте свыше 800 метров над уровнем моря.

Слегка приплюснутый багровый диск солнца величественно подымался над гористым горизонтом, когда Мун подвел Криса к небольшому каменному выступу, откуда открывался хороший вид на горы вокруг и зеленеющие джунгли далеко внизу.

Здесь, на выступе, каменистая земля казалась необычайно черной. Толстый слой золы покрыв ее, как будто грандиозный костер горел здесь несколько месяцев кряду.

- Ты пришел сюда, чтобы узнать всю правду о своем брате, - сказал Мун. Вот она перед тобой, Терри пришлось присоединиться к организации, к которой принадлежал и Волшебник, но он, во всяком случае, сделал это на своих собственных условиях. Он настоял на том, что опиумный трубопровод, который они забрали у мосье Вогеза, будет под его безраздельным контролем. На том они и порешили, но когда Волшебник обнаружил, что трубопровод только перекачивает разведданные и вовсе не приносит прибыли, он пригрозил забрать эту сеть у него. Тогда Терри дал Волшебнику копию своего дневника, в котором отражалась вся работа организации, сказав, что оригинал хранится в надежном месте. Он находился у меня, и я должен был передать его куда следует в случае смерти Терри.

- Но почему ты этого не сделал, когда Терри убили? - спросил Крис.

- Да потому, что у меня его уже не было, - ответил Мун. - Транг его выкрал. - Поднимался ветер, и Мун укрылся от него, за толстым комлем векового дерева, видавшего всякую погоду. - Выйдя из организации, Терри пригласил меня в компаньоны. Он собирался и дальше пользоваться трубопроводом, и я решил ему помогать в этом.

- Почему?

- Потому что был согласен с тем, что он намеревался делать.

Крис удивленно посмотрел на него.

- Травить ядом детишек?

Мун покачал головой.

- Я не случайно привел тебя сюда. Видишь ли, просто рассказать тебе это было бы недостаточно: ты мог бы мне не поверить или, во всяком случае, усомниться в моих словах. - Он повел рукой вокруг. - А теперь ты можешь видеть правду своими собственными глазами.

Крис посмотрел вокруг на почерневшую каменистую землю, покрытую золой и пеплом.

- Не понимаю.

Мун нагнулся, взял пригоршню золы и, подкинув ее на руке, позволил золе просыпаться сквозь пальцы. Так песок пересыпается в песочных часах, отмеряя время.

- Вот что мы делали с опиумом, который приобретали у Адмирала Джумбо. Здесь кончается наш трубопровод.

Крис вытаращил глаза.

- Вы сжигали его?

- Вот именно. Мы получали деньги в ЦРУ, приобретали на них опиум, а потом его сами же и сжигали.

Крис недоверчиво смотрел на Муна.

- Но это еще не все. Другая часть плана Терри была просто гениальна. Он сконтактировался с правоохранительными органами КНР, обеспокоенными распространением белого яда, и договорился, что они за каждый килограмм уничтоженного нами опиума будут платить нам разведданными относительно России, А у них, надо сказать, разведка прекрасно поставлена и на севере, вдоль границы с Советами, и в Гонконге. Терри продавал эти данные в ЦРУ и раньше, а став независимым, он продолжал эту практику. Мы из них доили денежки, как хотели.

Крис сел на край выступа. Так, значит, это и есть главная Террина тайна. Можно закрывать расследование. Он осторожно распаковал Лес Мечей, сам не понимая, зачем. Он посмотрел вопросительно на Муна.

- Но потом что-то случилось?

Мун кивнул.

- Долгое время мы наслаждались своей безнаказанностью, все больше и больше упрочивая свое влияние в Шане. А власти никогда не бывает слишком много. Терри захотелось больше. Ему нужен был Лес Мечей. С ним бы он взял под контроль всех опиумных баронов. Объединил бы их под властью одного человека: самого себя. И, одновременно, он намеревался уничтожить Волшебника.

- Но зачем? После стольких лет жизни в условиях не очень почетного перемирия?

- Дело в том, что около двух лет назад Волшебник узнал о твоем существовании и о том, кто ты. Через тебя он хотел воздействовать на Терри и забрать у него трубопровод, который он считал своим. Он начал угрожать Терри, ну а тот не выдержал и сорвался.

- И все-таки я не верю, что Терри действительно собирался продать Преддверие Ночи мосье Вогезу.

- Не собирался он его продавать, - подтвердил Мун. - Поэтому он и запасся копией. Я об этом ничего не знал, а если бы знал, то стал бы отговаривать его от этой затеи. Терри догадывался об этом и поэтому действовал в тайне от меня. Нам были нужны позарез деньги. ЦРУ задерживало нам последние выплаты. Им урезали бюджет, говорили. Может, урезали, а, может, нет. Терри им не верил. Но, так или иначе, нам были нужны наличные.

Крис отвернулся. Он смотрел в пустоту, простирающуюся за выступом. Так вот, значит, что. Все это произошло потому, что Терри хотел спасти его от Маркуса Гейбла. Боже мой, как в мире все перевернуто! Не поймешь, где верх, где низ. Борьба гигантов.

Впервые в жизни Крис почувствовал размах, с каким здесь велись дела. Магия неограниченной власти. Он почувствовал трепет, и сам не понял, отчего - от ужаса или восторга? А потом подумал, содрогнувшись, что это, вероятно, смесь и того, и другого, которая и Терри вдохновляла.

Он встал, приблизился к Муну.

- Перед своей смертью Транг рассказал мне все, что знал о деятельности Волшебника. Он знал все ключевые моменты, кроме одного: на кого Волшебник работал. Но люди Сива докопались и до этой его тайны: это Джейсон Крейг, председатель Конгломерата Международных Средств Связи. У них теперь имеется достаточно свидетельских показаний против него, чтобы засадить на скамью подсудимых.

Мун бросил на него взгляд искоса.

- Отдать под суд еще не значит осудить, - заметил он. - Ребята вроде Крейга имеют надежную защиту в лице первоклассных адвокатов, находящихся у них на жаловании и готовых на все.

Крис покачал головой.

- Кто лучше меня знает эту кухню? - Он улыбнулся. - Сам был такой. Но сейчас я на стороне ангелов, Мун. И уж постараюсь, чтобы Крейг не отвертелся.

Он взглянул на восходящее солнце, потрогал носком ботинка золу, напоминающую черные пески на берегах реки забвения. Здесь, в первобытных джунглях Бирмы, Крис с особенной силой чувствовал свою близость к Терри, чувствовал прямо-таки его физическое присутствие рядом с собой.

- Знаешь, - медленно проговорил он, - до того, как это все случилось, я хотел покончить с юриспруденцией. Теперь я понимаю, что это было из-за того, что я осознал, какого типа юристом я становился. Мне глубоко противен этот тип, Мун: кичливый эгоист, с готовностью берущийся за дела, от которых отказались другие адвокаты, боясь провала. Я хватался за самые скандальные дела с жадностью наркомана, тянущегося к пакетику с зельем. Знаешь, как меня называл Терри? Le monstre sacre. Сверхзвездой. И я действительно был таким. Я горел с ослепительной яркостью, сгорая от честолюбия. И яркость моего горения ослепляла и меня самого, и моих клиентов. Я повторял сам себе демагогический тезис, что каждый человек имеет право на самую компетентную защиту. Но на самом деле я лишь играл в юридические игры, стремясь перехитрить сторону обвинения во что бы то ни стало. Эти игры не имели ничего общего с самими клиентами, и поэтому я с чистым сердцем закрывал глаза на то, каких чудовищ я защищаю. Так мне было легче.

Говоря это, Крис в первый раз по-настоящему осознал, какой ужасной иллюзией является свобода. Когда люди говорят о свободе, в большинстве случаев они делают это, выпячивая свое "я". Свобода это и есть "я" в чистом виде: вставший на дыбы эгоизм. Крису он теперь был ни к чему.

Он сделал свой выбор. Выбор Криса. Где-то он читал, что в Эдеме Адаму и Еве надо было сделать выбор между собой и Богом, высокомерным эгоизмом и чистой верой. Неправильно некоторые думают, что это был выбор между слепым послушанием и разумной независимостью. Вот и перед Крисом тоже встала необходимость выбора, и он сделал его, и теперь понимал, что всякий выбор уходит корнями все в ту же вечную дилемму.

Вот и Транг говорил о том же, стремясь к подавлению желаний. Отсутствие желаний есть синоним веры, чистая духовность, которая является идеалом и Муна. Что касается Криса, то он никогда не искал чистой духовности: в нем слишком много человеческого, чтобы тешить себя такими мечтами, более подходящими для бога. Но и человеческие качества способны к совершенствованию.

Твой брат был во многом похож на меня, говорил Транг. У него было тоже примитивное, одноколейное мышление. Он прожил свою жизнь, придерживаясь своего сугубо личного кодекса чести. Теперь Крис видел, что это был более строгий кодекс чести, чем тот, который он, всегда кичившийся своей праведностью его младший брат, смог выработать для себя. Осознание этого было полезным переживанием, одновременно и возвышающим до божественного уровня и указывающим на твою человеческую ограниченность. Это был момент истины, в котором Крис наконец нашел и своего брата, и себя самого. Круг замкнулся, и он почувствовал, как мир и покой нисходят на его душу, освещая ее подобно лучам солнца, встающего в этот момент над горами.

И тут Крис осознал, что все еще сжимает в руках эфес Леса Мечей. Изумрудно-зеленые клинки, казалось, светились изнутри, а когда он повернул талисман против солнечного света, клинки потеряли прозрачность и стали черными, как ночь. Темная, сверкающая река вливалась в его ладони и растекалась по всему телу. Прямо как наркотик: манящая, чарующая, умножающая саму себя сила окутывала его, подобно невидимому покрывалу, сотканному волшебником-ткачем. Но в глубине этой силы он увидел и начатки пугающей опасности, увидел тропку, с которой если не сойти, то она уведет тебя прочь от всего человечества.

- Мун, а как ты думаешь: Лес Мечей на самом деле обладает таинственной силой?

Мун улыбнулся. Его лицо, лицо человека, отрекшегося от мелочных забот и беспокойств повседневной жизни, светилось в лучах восходящего солнца.

- Я полагаю, - сказал on, - что этот вопрос может обсуждаться по-разному с разными людьми. Вера есть странное и сложное явление, до сих пор недостаточно изученное.

Крис наморщил лоб.

- Так да или нет?

Мун с любопытством посмотрел на него.

- Удивляюсь я твоим вопросам! Конечно же, и то, и другое. Сила Леса Мечей по преимуществу относится к сфере человеческого разума.

Крис смотрел на талисман, ощущая - а, может, только воображая, что ощущает - его безграничную силу.

- Что теперь с ним станет?

- Это тебе решать. Он твой. И тебе распоряжаться его силой, если такова твоя воля.

Крис покачал головой.

- Нет, не мне. Им может распоряжаться только человек с чистым сердцем. Я вряд ли подхожу под эту категорию. - Он посмотрел в открытое лицо Муна. - Что мне делать? Опять зарыть его где-нибудь тоже будет в высшей степени безответственным поступком. Может, ты мне поможешь? Больше мне ведь не с кем посоветоваться.

Мун улыбнулся.

- Ты прекрасно знаешь, что ты не один. С тобой Терри. - Он прижал ладонь к груди Криса. - Вот здесь он. В твоем сердце. С ним посоветуйся. Посоветуйся с этими горами. - Он обвел рукой окрестности. - Может, они тебе что-нибудь скажут. Насколько я понял, дух Шана нашел отклик в твоем сердце тоже.

Он слышал стук своего сердца под теплой рукой Муна, ощущая, что там живет не только Терри, но и Аликс. Он понял это уже тогда, когда поднимался на этот выступ, озаренный светом нового дня.

Ну а как же быть с Сутан? Мун сказал: В моей душе была надежда, что с твоим возвращением в ее жизнь ее боль уменьшится. Но теперь Крис понимал, что не в его силах уменьшить душевные муки Сутан. И не в силах Муна. Исцеление Сутан находится в ее собственных руках.

Теперь образ Сутан потускнел в его памяти, как и образ его самого в юности. Они стали как бы частью старой черно-белой фотографии. А Аликс принадлежала к его настоящему, и новый, возмужавший Кристофер Хэй скучал по ней и рвался к ней душой.

- И это была вторая причина, по которой ты привел меня сюда? - повернулся он к Муну. - Чтобы дать мне возможность почувствовать мир, которым жил Терри?

- Я достиг того, к чему стремился, - ответил Мун. - Ты получил ответы на все свои вопросы, и ты увидел правду. Теперь я должен возвратиться в Сикайн. Меня зовет Будда.

Крис протянул ему Лес Мечей.

- Я думаю, он знал, что, в конце концов, именно ты будешь его хранителем.

- Кто знал? - спросил Мун, но было ясно, что он и так догадался, кого имел в виду Крис.

- Транг. - Великую тяжесть ответственности ощущал Крис, когда думал о силище, которой он по прихоти судьбы сейчас мог распоряжаться. - Быть свободным от желаний, говорил он. Если ты понял это, ты обладаешь всем, что есть ценного в жизни.

Мун посмотрел прямо в глаза Крису.

- Лес Мечей есть символ власти. В этих краях люди называли бы тебя Богом, Господином или Хозяином, увидав его в твоих руках. Опиумные бароны пали бы ниц перед тобой. Ты бы мог иметь все, что пожелаешь. Подумай, в самом ли деле ты хочешь от него избавиться?

Крис улыбнулся, передавая талисман в руки Муна, ощущая, как электризующее течение темной, сверкающей реки постепенно замирает.

- Он никогда не был моим, - сказал он.

Через мгновение оба они повернулись и, пройдя через покрытый золой выступ скалы, начали спускаться вниз по голому склону.

И здесь, наверху, и где бы то ни было в мире, думал Крис, никогда не стоит овладевать силами, таящими угрозу миру. Играть с этими силами значит позволить им уничтожить тебя.

Он знал, что сколько бы ему не было суждено прожить на этой земле, он никогда не забудет открывшейся ему истины. Прежний Кристофер Хэй никогда бы не понял ее, не говоря уж о том, чтобы претворять ее в жизнь.

Но человек, который сейчас спускался с Шана такими уверенными шагами, не был прежним Кристофером Хэем. Крис думал, что пора начать знакомиться с этим человеком, и на душе у него было радостно.

В мире есть только две силы, которые по-настоящему сплачивают людей: страх и интерес.

(НАПОЛЕОН БОНАПАРТ)

...И с терпением будем проходить предлежащее нам поприще.

(ПОСЛАНИЕ К ЕВРЕЯМ АПОСТОЛА ПАВЛА, 12:1)

1 Мабюс, псевдоним фламандского живописца Жана де Госсарта (1478 - 1533).

2 У стен есть уши (фр)

3 Библейские аллюзии: Земля Ханаанская - "обетованная земля", куда Моисей вывел свой народ из пустыни. Ср. название города, где живет о. Гуарда Нью-Ханаан.

4 Для блага народа (лат)

5 Длинный Остров (Лонг Айленд) - пригород Нью-Йорка. Курортное место на побережье океана, где происходит действие многих романов Э. Ластбадера.

6 Киплинговская аллюзия: Ср. в его стихотворении "Если...": "Равно встречай триумф и катастрофу..."

7 Отроги Аппалачских гор в шт. Пенсильвания. Зона летнего и зимнего отдыха.

8 Быстро, немедленно (итал.)

9 Позывные аллюзивно связаны с романом Мелвилла "Моби Дик". Нэнтакет островок у берегов Америки, центр китобойного промысла, а Пекод - название китобойной шхуны, на которой происходит действие романа.

10 Война долга, жизнь коротка (лат.)

11 Мое сердце! (фр.)

12 Мой ангел, мой милый ангел! (фр.)

13 Джумбо (англ. Jumbo) - кличка знаменитого слона в цирке П. Т. Барнума. Отсюда и переносное значение слова: большой и толстый человек; громоздкая, больших габаритов вещь.

14 Прозвище Джона Чэпмена (1774 - 1847), один и пионеров садоводства в США, распространявший яблочные культуры в Огайо. "Эплсид" значит "яблочное семечко".

15 Услуга за услугу, компенсация (лат.)

16 Le Portes du Jade - Нефритовые Ворота (фр.)

17 Персонаж романа "Моби Дик" Г. Мелвидла.

18 Английское слово "pussy" кроме обычного значения "кошечка, киска" имеет в американском сленге значение "женский половой орган".

19 Теперь вам все ясно? (фр.)

20 Дэниэл Бун (1734 - 1820) - один из знаменитых американских пионеров, чьи приключения описаны в его так называемых автобиографических заметках, обработанных и изданых Дж. Филсоном.